--------------------
Артур Конан Дойл. Дьяволова нога
("Его прощальный поклон" #7)
Arthur Conan Doyle. The Adventure of the Devil's Foot
("His Last Bow" #7)
Перевод А. Ильф
____________________________________
Из библиотеки Олега Аристова
http://www.chat.ru/~ellib/
--------------------
Пополняя время от времени записи о моем старом друге, мистере Шерлоке
Холмсе, новыми удивительными событиями и интересными воспоминаниями, я то
и дело сталкивался с трудностями, вызванными его собственным отношением к
гласности. Этому угрюмому скептику претили шумные похвалы окружающих, и
после блестящего раскрытия очередной тайны он от души развлекался, уступив
свои лавры какому-нибудь служаке из Скотленд-Ярда, и с язвительной
усмешкой слушал громкий хор поздравлений не по адресу. Подобное поведение
моего друга, а вовсе не отсутствие интересного материала и привело к тому,
что за последние годы мне редко удавалось публиковать новые записи. Дело в
том, что участие в некоторых его приключениях было честью, всегда
требующей от меня благоразумия и сдержанности.
Представьте же мое изумление, когда в прошлый вторник я получил
телеграмму от Холмса (он никогда не посылал писем, если можно было
обойтись телеграммой). Она гласила: "Почему не написать о Корнуэльском
ужасе - самом необычном случае в моей практике". Я решительно не понимал,
что воскресило в памяти Холмса это событие или какая причуда побудила его
телеграфировать мне, однако, опасаясь, как бы он не передумал, я тут же
разыскал записи с точными подробностями происшествия и спешу представить
читателям мой рассказ.
Весной 1897 года железное здоровье Холмса несколько пошатнулось от
тяжелой, напряженной работы, тем более, что сам он совершенно не щадил
себя. В марте месяце доктор Мур Эгер с Харли-стрит, который познакомился с
Холмсом при самых драматических обстоятельствах, о чем я расскажу
как-нибудь в другой раз, категорически заявил, что знаменитому сыщику
необходимо временно оставить всякую работу и как следует отдохнуть, если
он не хочет окончательно подорвать свое здоровье. Холмс отнесся к этому
равнодушно, ибо умственная его деятельность совершенно не зависела от
физического состояния, но когда врач пригрозил, что Холмс вообще не сможет
работать, это убедило его наконец сменить обстановку. И вот ранней весной
того года мы с ним поселились в загородном домике близ бухты Полду на
крайней оконечности Корнуэльского полуострова.
Этот своеобразный край как нельзя лучше соответствовал угрюмому
настроению моего пациента. Из окон нашего беленого домика, высоко стоящего
на зеленом мысе, открывалось все зловещие полукружие залива Маунтс-Бей,
известного с незапамятных времен как смертельная ловушка для парусников:
скольких моряков настигла смерть на его черных скалах и подводных рифах.
При северном ветре залив выглядел безмятежным, укрытым от бурь и манил к
себе гонимые штормом суда, обещая им покой и защиту. Но внезапно с
юго-запада с ревом налетал ураган, судно срывалось с якоря, и у
подветренного берега, в пене бурунов, начиналась борьба не на жизнь, а на
смерть. Опытные моряки держались подальше от этого проклятого места.
Суша в окрестностях нашего дома производила такое же безотрадное
впечатление, как и море. Кругом расстилалась болотистая равнина, унылая,
безлюдная, и лишь по одиноким колокольням можно было угадать, где
находятся старинные деревушки. Всюду виднелись следы какого-то древнего
племени, которое давно вымерло и напоминало о себе только причудливыми
каменными памятниками, разбросанными там и сям могильными курганами и
любопытными земляными укреплениями, воскрешающими в памяти доисторические
битвы. Колдовские чары этого таинственного места, зловещие призраки
забытых племен подействовали на воображение моего друга, и он подолгу
гулял по торфяным болотам, предаваясь размышлениям. Холмс заинтересовался
также древним корнуэльским языком и, если мне не изменяет память,
предполагал, что он сродни халдейскому и в значительной мере заимствован у
финикийских купцов, приезжавших сюда за оловом. Он выписал кучу книг по
филологии и засел было за развитие своей теории, как вдруг, к моему
глубокому сожалению и его нескрываемому восторгу, мы оказались втянутыми в
тайну - более сложную, более захватывающую и уж, конечно, в сто раз более
загадочную, чем любая из тех, что заставили нас покинуть Лондон. Наша
скромная жизнь, мирный, здоровый отдых были грубо нарушены, и нас
закружило в водовороте событий, которые потрясли не только Корнуэлл, но и
всю западную Англию. Многие читатели помнят, наверное, о "Корнуэльском
ужасе", как это тогда называлось, хотя должен вам сказать, что лондонская
пресса располагала весьма неполными данными. И вот теперь, через
тринадцать лет, настало время сообщить вам все подлинные подробности этого
непостижимого происшествия.
Я уже говорил, что редкие церковные колоколенки указывали на деревни,
разбросанные в этой части Корнуэлла. Ближайшей к нам оказалась деревушка
Тридэнник-Уоллес, где домики сотни-другой жителей лепились вокруг древней
замшелой церкви. Священник этого прихода, мистер Раундхэй, увлекался
археологией; на этой почве Холмс и познакомился с ним. Это был радушный
толстяк средних лет, неплохо знавший здешние места. Как-то он пригласил
нас к себе на чашку чая, и у него мы встретились с мистером Мортимером
Тридженнисом, состоятельным человеком, который увеличивал скудные доходы
священника, снимая несколько комнат в его большом, бестолково построенном
доме. Одинокий священник был доволен этим, хотя имел мало общего со своим
жильцом, худощавым брюнетом в очках, до того сутулым, что с первого
взгляда казался горбуном. Помню, что за время нашего недолгого визита
священник произвел на нас впечатление неутомимого говоруна, зато жилец его
был до странности необщителен, печален, задумчив; он сидел, уставившись в
одну точку, занятый, видимо, собственными мыслями.
И вот во вторник, шестнадцатого марта, когда мы докуривали после
завтрака, готовясь к обычной прогулке на торфяные болота, в нашу маленькую
гостиную ворвались два этих человека.
- Мистер Холмс, - задыхаясь, проговорил священник, - этой ночью
произошла ужасная трагедия? Просто неслыханно! Наверное, само Провидение
привело вас сюда как раз вовремя, потому что если кто-нибудь в Англии и
может помочь, то это вы!
Я бросил не слишком дружелюбный взгляд на назойливого священника, но
Холмс вынул изо рта трубку и насторожился, как старый гончий пес,
услышавший зов охотника. Он знаком предложил им сесть, и наш
взбудораженный посетитель со своим спутником уселись на диван. Мистер
Мортимер Тридженнис больше владел собой, но судорожное подергивание его
худых рук и лихорадочный блеск темных глаз показывали, что он взволнован
ничуть не меньше.
- Кто будет рассказывать, я или вы? - спросил он священника.
- Я не знаю, что у вас случилось, - сказал Холмс, - но раз уж, судя
по всему, открытие сделали вы, то вы и рассказывайте: ведь священник узнал
об этом уже от вас.
Я взглянул на одетого наспех священника и его аккуратного соседа и в
душе позабавился тому изумлению, которое вызвал на их лицах простой
логический вывод Холмса.
- Позвольте мне сказать несколько слов, - начал священник, - и тогда
вы сами решите, выслушать ли вам подробности от мистера Тридженниса или
лучше немедленно поспешить к месту этого загадочного происшествия.
Случилось вот что: вчера вечером наш друг был в гостях у своих братьев
Оуэна и Джорджа и сестры Брэнды в их доме в Тридэнник-Уорта, что
неподалеку от древнего каменного креста на торфяных болотах. Он ушел от
них в начале одиннадцатого, до этого они играли в карты в столовой, все
были здоровы, и прекрасном настроении. Сегодня утром, еще до завтрака, наш
друг - он всегда встает очень рано - пошел прогуляться в направлении дома
своих родственников, и тут его нагнал шарабан доктора Ричардса: оказалось,
что того срочно вызвали в Тридэнник-Уорта. Конечно, мистер Мортимер
Тридженнис поехал вместе с ним. Приехав, они обнаружили нечто невероятное.
Сестра и братья сидели вокруг стола точно в тех же позах, как он их
оставил, перед ними еще лежали карты, но свечи догорели до самых розеток.
Сестра лежала в кресле мертвая, а с двух сторон от нее сидели братья: они
кричали, пели, хохотали... разум покинул их. У всех троих - и у мертвой
женщины и у помешавшихся мужчин - на лицах застыл невыразимый страх,
гримаса ужаса, на которую жутко смотреть. Нет никаких признаков, что в
доме были посторонние, если не считать миссис Портер, их старой кухарки и
экономки, которая сообщила, что всю ночь крепко спала и ничего не слыхала.
Ничего не украдено, все в полном порядке, и совершенно непонятно, чего они
испугались настолько, что женщина лишилась жизни, а мужчины - рассудка.
Вот вкратце и все, мистер Холмс, и если вы поможете нам разобраться во
всем этом, вы сделаете великое дело.
Я еще надеялся уговорить моего друга вернуться к отдыху,
составлявшему цель нашей поездки, но стоило мне взглянуть на его
сосредоточенное лицо и нахмуренные брови, как стало ясно, что надеяться не
на что. Холмс молчал, поглощенный необычайной драмой, ворвавшейся в нашу
тихую жизнь.
- Я займусь этим делом, - сказал он наконец. - Насколько я понимаю,
случай исключительный. Сами вы там были, мистер Раундхэй?
- Нет, мистер Холмс. Как только я узнал от мистера Тридженниса об
этом несчастье, мы тут же поспешили к вам, чтобы посоветоваться.
- Далеко ли дом, где разыгралась эта ужасная трагедия?
- Около мили отсюда.
- Значит, отправимся вместе. Но сначала, мистер Мортимер Тридженнис,
я хочу задать вам несколько вопросов.
За все это время тот не произнес ни звука, но я заметил, что
внутренне он встревожен куда больше, чем суетливый и разговорчивый
священник. Лицо его побледнело, исказилось, беспокойный взгляд не
отрывался от Холмса, а худые руки сжимались и разжимались. Когда священник
рассказывал об этом страшном происшествии, побелевшие губы Тридженниса
дрожали, и казалось, что в его темных глазах отражается эта ужасная
картина.
- Спрашивайте обо всем, что сочтете нужным, мистер Холмс, - с
готовностью сказал он. - Тяжело говорить об этом, но я не скрою от вас
ничего.
- Расскажите мне о вчерашнем вечере.
- Так вот, мистер Холмс, как уже говорил священник, мы вместе
поужинали, а потом старший брат Джордж предложил сыграть в вист. Мы сели
за карты около девяти. В четверть одиннадцатого я собрался домой. Они
сидели за столом, здоровые и веселые.
- Кто закрыл за вами дверь?
- Миссис Портер уже легла, и меня никто не провожал. Я сам захлопнул
за собой входную дверь. Окно в комнате, у которого они сидели, было
закрыто, но шторы не спущены. Сегодня утром и дверь и окно оказались в том
же виде, что и вчера, и нет причины думать, что в дом забрался чужой. И
все-таки страх помутил рассудок моих братьев, страх убил Брэнду... если б
вы видели, как она лежала, свесившись через ручку кресла... До самой
смерти не забыть мне этой комнаты.
- То, что вы рассказываете, просто неслыханно, - сказал Холмс. - Но,
насколько я понимаю, у вас нет никаких предположений о причине
происшедшего?
- Это дьявольщина, мистер Холмс, дьявольщина! - воскликнул Мортимер
Тридженнис. - Это нечистая сила! В комнату проникает что-то ужасное, и
люди лишаются рассудка. Разве человек способен на такое?
- Ну, если человеку такое не под силу, то, боюсь, и разгадка окажется
мне не под силу, - заметил Холмс. - Однако, прежде чем принять вашу
версию, мы должны испробовать все реальные причины. Что касается вас,
мистер Тридженнис, то вы, как я понял, в чем-то не ладили со своими
родными, - ведь вы жили врозь, верно?
- Да, так оно и было, мистер Холмс, хотя это - дело прошлое. Видите
ли, нашей семье принадлежали оловянные рудники в Редруте, но потом мы
продали их Компании и, получив возможность жить безбедно, уехали оттуда.
Не скрою, что при дележе денег мы поссорились и разошлись на некоторое
время, но что было, то прошло, и мы снова стали лучшими друзьями.
- Однако вернемся к событиям вчерашнего вечера. Не припомните ли вы
что-нибудь, что могло бы хоть косвенно натолкнуть нас на разгадку этой
трагедии? Подумайте как следует, мистер Тридженнис, любой намек мне
поможет.
- Нет, сэр, ничего не могу припомнить.
- Ваши родные были в обычном настроении?
- Да, в очень хорошем.
- Не были они нервными людьми? Не бывало ли у них предчувствия
приближающейся опасности?
- Нет, никогда.
- Больше вы ничем не можете помочь мне?
Мортимер Тридженнис напряг память.
- Вот что я вспомнил, - сказал он наконец. - Когда мы играли в карты,
я сидел спиной к окну, а брат Джордж, мой партнер, - лицом. И вдруг я
заметил, что он пристально смотрит через мое плечо, и я тоже обернулся и
посмотрел. Окно было закрыто, но шторы еще не спущены, и я разглядел кусты
на лужайке; мне показалось, что в них что-то шевелится. Я даже не понял,
человек это или животное. Но подумал, что там кто-то есть. Когда я спросил
брата, куда он смотрит, он ответил, что ему тоже что-то показалось. Вот,
собственно, и все.
- И вы не поинтересовались, что это?
- Нет, я тут же забыл об этом.
- Когда вы уходили, у вас не было дурного предчувствия?
- Ни малейшего.
- Мне не совсем ясно, как вы узнали новости в такой ранний час.
- Я обычно встаю рано и до завтрака гуляю. Только я вышел сегодня
утром, как меня нагнал шарабан доктора. Он сказал, что старая миссис
Портер прислала за ним мальчишку и спешно требует его туда. Я вскочил в
шарабан, и мы поехали. Там мы сразу бросились в эту жуткую комнату. Свечи
и камин погасли уже давно, и они до самого рассвета были в темноте. Доктор
сказал, что Брэнда умерла по крайней мере шесть часов назад. Никаких
следов насилия. Она лежала в кресле, перевесившись через ручку, и на лице
ее застыло это самое выражение ужаса. Джордж и Оуэн на разные голоса
распевали песни и бормотали, как два каких-нибудь орангутанга. О, это было
ужасно! Я еле выдержал, а доктор побелел как полотно. Ему стало дурно, и
он упал в кресло, - хорошо еще, что нам не пришлось за ним ухаживать.
- Поразительно... просто поразительно, - сказал Холмс, вставая, и
взялся за шляпу. - По-моему, лучше, не теряя времени, отправиться в
Тридэнник-Уорта. Должен признаться, что редко мне встречалось дело,
которое на первый взгляд казалось бы столь необычайным.
В то утро наши розыски продвинулись мало. Зато в самом же начале
произошел случай, который оказал на меня самое гнетущее действие. Мы шли к
месту происшествия по узкой, извилистой проселочной дороге. Увидев
тарахтящую навстречу карету, мы сошли на обочину, чтобы пропустить ее.
Когда она поравнялась с нами, за поднятым стеклом метнулось оскаленное,
перекошенное лицо с вытаращенными глазами. Эти остановившиеся глаза и
скрежещущие зубы промелькнули мимо нас, как кошмарное видение.
- Братья! - весь побелев, воскликнул Мортимер Тридженнис. - Их увозят
в Хелстон!
В ужасе мы смотрели вслед черной карете, громыхающей по дороге, потом
снова направились к дому, где их постигла такая странная судьба.
Это был просторный, светлый дом, скорее вилла, чем коттедж, с большим
садом, где благодаря мягкому корнуэльскому климату уже благоухали весенние
цветы. В этот сад и выходило окно гостиной, куда, по утверждению Мортимера
Тридженниса, проник злой дух и принес столько несчастий хозяевам дома.
Прежде, чем подняться на крыльцо, Холмс медленно и задумчиво прошелся по
дорожке и между клумбами. Я помню, он был так занят своими мыслями, что
споткнулся о лейку, и она опрокинулась на садовую дорожку, облив нам ноги.
В доме нас встретила пожилая экономка, миссис Портер, которая вела здесь
хозяйство с помощью молоденькой служанки. Она с готовностью отвечала на
все вопросы Холмса. Нет, она ничего не слышала ночью. Да, хозяева в
последнее время были в прекрасном настроении: никогда она не видела, чтоб
они были такие веселые и довольные. Она упала в обморок от ужаса, когда
зашла утром в комнату и увидела их за столом. Опомнившись, она распахнула
окно, чтобы впустить утренний воздух, бросилась на дорогу, окликнула
фермерского мальчишку и послала его за доктором. Если мы хотим посмотреть,
то хозяйка лежит в своей спальне. Четверо здоровенных санитаров еле
справились с братьями, усаживая их в карету. А она сама и до завтра не
останется в этом доме, немедленно уедет в Сент-Айвс к своим родным.
Мы поднялись наверх и осмотрели тело Брэнды Тридженнис. Даже сейчас
всякий сказал бы, что в молодости она была красавицей. И после смерти она
была прекрасна, хотя тонкие черты ее смуглого лица хранили печать ужаса -
последнего ее ощущения при жизни. Из спальни мы спустились в гостиную, где
произошла эта невероятная драма. В камине еще лежала зола. На столе стояли
четыре оплывшие, догоревшие свечи и валялись карты. Стулья были отодвинуты
к стенам, к остальным предметам никто не прикасался. Холмс легкими,
быстрыми шагами обошел комнату; он садился на стулья, двигал их и
расставлял так, как они стояли накануне. Он прикидывал, насколько виден
сад с разных мест. Он осмотрел пол, потолок, камин; но ни разу я не
заметил ни внезапного блеска в его глазах, ни сжатых губ, которые
подсказали бы мне, что в мозгу его мелькнула догадка.
- Зачем топили камин? - спросил он вдруг. - Даже весной топят в такой
небольшой комнате?
Мортимер Тридженнис пояснил, что вечером было холодно и сыро.
Поэтому, когда он пришел, затопили камин.
- Что вы собираетесь делать дальше, мистер Холмс? - спросил он.
Улыбнувшись, мой друг положил руку мне на плечо.
- Знаете, Уотсон, пожалуй, мне снова придется взяться за трубку и
снова вызвать ваши справедливые упреки, - сказал он. - С вашего
разрешения, господа, мы вернемся домой, ибо я не рассчитываю найти здесь
что-то новое. Я проанализирую все известные факты, мистер Тридженнис, и
если мне что-нибудь придет в голову, немедленно извещу вас и священника. А
пока позвольте пожелать вам всего доброго.
Вернувшись в Полду-коттедж, Холмс погрузился в сосредоточенное
молчание. Он сидел с ногами в глубоком кресле, весь окутанный голубыми
клубами табачного дыма; его черные брови сошлись к переносице, лоб
перерезала морщина, глаза на изможденном лице аскета уставились в одну
точку. После долгих раздумий он отбросил трубку и вскочил.
- Ничего не выходит, Уотсон! - рассмеялся он. - Пойдемте-ка лучше
побродим и поищем кремневые стрелы. Скорее мы найдем их, чем ключ к этой
загадке. Заставлять мозг работать, когда для этой работы нет достаточного
материала, - все равно, что перегревать мотор. Он разлетится вдребезги.
Морской воздух, солнце и терпение - вот что нам нужно, Уотсон, а остальное
приложится.
- Теперь давайте спокойно обсудим наше положение, Уотсон, - продолжал
он, когда мы шли по тропинке над обрывом. - Нужно твердо усвоить хотя бы
то, что нам известно, для того чтобы поставить на место новые факты, когда
они появятся. Уговоримся, во-первых, что дьявольские козни тут ни при чем.
Выбросим это из головы. Отлично. Зато перед нами три несчастные жертвы
некоего намеренного или невольного преступления, совершенного человеком.
Будем исходить из этого. Идем дальше: когда это случилось? Если верить
Мортимеру Тридженнису, то, очевидно, сразу же после его ухода. Это очень
важно. Вероятно, все произошло в следующие несколько минут. Карты еще на
столе. Хозяева в это время обычно ложатся спать. Но они продолжают сидеть,
даже не отодвинув стулья. Итак, повторяю: это произошло немедленно после
его ухода и никак не позже одиннадцати часов вечера.
Проследим теперь, насколько возможно, что делал Мортимер Тридженнис,
выйдя из комнаты. Это совсем нетрудно, и он как будто вне подозрений. Вы
хорошо знакомы с моими методами и, конечно, догадались, что довольно-таки
неуклюжая уловка с лейкой понадобилась мне для того, чтобы получить ясный
отпечаток его ноги. На сыром песке она отпечаталась прекрасно. Вчера
вечером, как вы помните, тоже было сыро, и я легко проследил его путь.
Судя по всему, он быстро пошел к дому священника.
Раз Мортимер Тридженнис исчезает со сцены, значит, перед игроками в
карты появляется кто-то другой; кто же это и как ему удалось вызвать такой
ужас? Миссис Портер отпадает. Она явно ни при чем. Можно ли доказать, что
некто прокрался из сада к окну и своим появлением добился такого
трагического исхода? Единственное указание на это исходит опять-таки от
Мортимера Тридженниса, который говорил, что его брат заметил какое-то
движение в саду. Это странно, потому что вечер был темный, шел дождь, и
если тот, кто собирался напугать этих людей, хотел, чтобы его заметили, он
должен был прижаться лицом к оконному стеклу. А под окном широкая
цветочная грядка - и ни одного отпечатка ног. Трудно вообразить, как мог
незнакомец при этих обстоятельствах произвести столь жуткое впечатление; к
тому же мы не находим подходящего мотива для такого необъяснимого
поступка. Вы улавливаете наши трудности, Уотсон?
- Еще бы! - убежденно отвечал я.
- И все-таки, если у нас появятся новые данные, мы преодолеем эти
трудности. По-моему, в ваших необъятных архивах, Уотсон, найдется много
таких же неясных случаев. Тем не менее отложим дело пока не получим более
точных сведений, и закончим утро поисками неолитического человека.
Кажется, я уже говорил, что мой друг обладал исключительной
способностью совершенно отключаться от какого-либо дела, но никогда я не
поражался ей больше, чем в то весеннее утро в Корнуэлле, когда часа два
кряду он толковал о кельтах, кремневых наконечниках и черепках так
беззаботно, будто зловещей тайны не было и в помине. И только вернувшись
домой, мы обнаружили, что нас ждет посетитель, сразу же вернувший нас к
действительности. У него не было нужды представляться нам. Гигантская
фигура, огрубевшее, иссеченное морщинами лицо, горящие глаза, орлиный нос,
седеющая голова, почти достающая до потолка, золотистая борода с проседью,
пожелтевшая у губ от неизменной сигары, - эти приметы были отлично
известны и в Лондоне и в Африке и могли принадлежать лишь одному человеку
- доктору Леону Стерндейлу, прославленному исследователю и охотнику на
львов.
Мы слышали, что он живет где-то поблизости, и не раз замечали на
торфяных болотах его могучую фигуру. Однако он не стремился к знакомству с
нами, да и нам это не приходило в голову, потому что мы знали, что именно
любовь к уединению побуждает его проводить большую часть времени между
путешествиями в маленьком домике, скрытом в роще у Бичем-Эраэнс. Там он
жил в полном одиночестве, окруженный книгами и картами, сам занимался
своим несложным хозяйством и совершенно не интересовался делами соседей.
Поэтому меня удивила горячность, с которой он расспрашивал Холмса, удалось
ли ему разгадать хоть что-нибудь в этой непостижимой тайне.
- Полиция в тупике, - сказал он, - но, может быть, ваш богатый опыт
подскажет какое-нибудь приемлемое объяснение? Я прошу вас довериться мне
потому, что за время моих частых наездов сюда я близко познакомился с
семьей Тридженнисов, они даже приходятся мне родственниками со стороны
матери, здешней уроженки. Вы сами понимаете, что их ужасная судьба
потрясла меня. Должен сказать вам, что я направлялся в Африку и уже был в
Плимуте, когда сегодня утром узнал об этом событии, и тут же вернулся,
чтобы помочь расследованию.
Холмс поднял брови.
- Из-за этого вы пропустили пароход?
- Поеду следующим.
- Бог мой, вот это дружба!
- Я же сказал, что мы родственники.
- Да, помню... по материнской линии. Багаж уже был на борту?
- Не весь, большая часть еще оставалась в гостинице.
- Понимаю. Но не могла ведь эта новость попасть в плимутские газеты
сегодня утром?
- Нет, сэр. Я получил телеграмму.
- Позвольте узнать, от кого?
Исхудалое лицо исследователя потемнело.
- Вы слишком любознательны, мистер Холмс.
- Такова моя профессия.
Доктор Стерндейл с трудом обрел прежнее спокойствие.
- Не вижу основания скрывать это от вас, - сказал он. - Телеграмму
прислал мистер Раундхэй, священник.
- Благодарю вас, - отозвался Холмс. - Что касается вашего вопроса, то
я могу ответить, что мне еще не вполне ясна суть дела, но я твердо
рассчитываю добиться истины. Вот пока и все.
- Не могли бы вы сказать, подозреваете ли вы кого-нибудь?
- На это я вам не могу ответить.
- В таком случае я пришел напрасно, не стану задерживать вас более.
Знаменитый путешественник большими шагами вышел из нашего домика,
изрядно раздосадованный; вслед за ним ушел и Холмс. Он пропадал до самого
вечера, а когда вернулся, вид у него был усталый и недовольный, и я понял,
что розыски не увенчались успехом. Его ждала телеграмма, он пробежал ее и
бросил в камин.
- Это из Плимута, Уотсон, из гостиницы, - пояснил он. - Я узнал у
священника, как она называется, и телеграфировал туда, чтобы проверить
слова доктора Стерндейла. Он действительно ночевал там сегодня, и часть
его багажа действительно ушла в Африку; сам же он вернулся, чтобы
присутствовать при расследовании. Что скажете, Уотсон?
- Видимо, его очень интересует это дело.
- Да, очень. Вот нить, которую мы еще не схватили, а ведь она может
вывести нас из лабиринта. Бодритесь, Уотсон, я уверен, что мы знаем далеко
не все. Когда мы узнаем больше, все трудности останутся позади.
Я никак не предполагал ни того, что слова Холмса сбудутся так скоро,
ни того, каким странным и жутким окажется наше новое открытие, повернувшее
розыски в совершенно ином направлении. Утром, когда я брился, я услышал
стук копыт и, выглянув из окна, увидел двуколку, которая во всю прыть
неслась по дороге. У наших ворот лошадь стала, из двуколки выпрыгнул наш
друг-священник и со всех ног помчался по садовой дорожке. Холмс был уже
готов, и мы с ним поспешили навстречу.
От волнения наш гость не мог говорить, но в конце концов, тяжело дыша
и захлебываясь, он выкрикнул:
- Мы под властью дьявола, мистер Холмс! Мой несчастный приход под
властью дьявола! - задыхался он. - Там поселился сам Сатана! Мы в его
руках! - Он приплясывал на месте от возбуждения, и это было бы смешно,
если бы не его посеревшее лицо и безумные глаза. И тут он выпалил свои
ужасные новости:
- Мистер Мортимер Тридженнис умер сегодня ночью точно так же, как его
сестра!
Холмс мгновенно вскочил, полный энергии.
- Хватит места в вашей двуколке?
- Да!
- Уотсон, завтрак позже! Мистер Раундхэй, мы готовы! Скорей, скорей,
пока там ничего не тронуто!
Мортимер Тридженнис занимал в доме священника две угловые комнаты,
расположенные обособленно, одна над другой. Внизу была просторная
гостиная, наверху - спальня. Под самыми окнами - крокетная площадка. Мы
опередили и доктора и полицию, так что никто еще сюда не входил. Позвольте
мне точно описать сцену, которую мы увидели в это туманное мартовское
утро. Она навеки врезалась в мою память.
В комнате был невероятно удушливый, спертый воздух. Если бы служанка
не распахнула окно рано утром, дышать было бы совсем невозможно. Это
отчасти объяснялось тем, что на столе еще чадила лампа. У стола,
откинувшись на спинку кресла, сидел мертвец; его жидкая бородка стояла
торчком, очки были сдвинуты на лоб, а на смуглом, худом лице, обращенном к
окну, застыло выражение того же ужаса, которое мы видели на лице его
покойной сестры. Судя по сведенным судорогой рукам и ногам и по
переплетенным пальцам, он умер в пароксизме страха. Он был одет, хотя мы
заметили, что одевался он второпях. И так как мы уже знали, что с вечера
он лег в постель, надо было думать, что трагический конец настиг его рано
утром.
Как только мы вошли в роковую комнату, Холмс преобразился: внешнее
бесстрастие мгновенно сменилось бешеной энергией. Он подобрался,
насторожился, глаза его засверкали, лицо застыло, он двигался с
лихорадочной быстротой. Он выскочил на лужайку, влез обратно через окно,
обежал комнату, промчался наверх - точь-в-точь гончая, почуявшая дичь. Он
быстро оглядел спальню и распахнул окно; тут, как видно, появилась новая
причина для возбуждения, потому что он высунулся наружу с громкими
восклицаниями интереса и радости. Потом он промчался вниз, выбежал в сад,
растянулся на траве, вскочил и снова кинулся в комнату - все это с пылом
охотника, идущего по следу. Особенно он заинтересовался лампой, которая с
виду была самой обычной, и измерил ее резервуар. Затем с помощью лупы
тщательно осмотрел абажур, закрывавший верх лампового стекла, и, соскоблив
немного копоти с его наружной поверхности, ссыпал ее в конверт, а конверт
спрятал в бумажник. Наконец, после появления полиции и доктора, он сделал
знак священнику, и мы втроем вышли на лужайку.
- Рад сообщить вам, что мои розыски не остались бесплодными, -
объявил он. - Я не намерен обсуждать это дело с полицией, однако вас,
мистер Раундхэй, я попрошу засвидетельствовать мое почтение инспектору и
обратить его внимание на окно в спальне и лампу в гостиной. И то и другое
в отдельности наводит на размышления, а вместе приводит к определенным
выводам. Если инспектору понадобятся дальнейшие сведения, буду рад видеть
его у себя. А теперь, Уотсон, я думаю, нам лучше уйти.
Возможно, инспектора уязвило вмешательство частного сыщика, а может
быть, он вообразил, что находится на верном пути, во всяком случае, в
течение двух дней мы ничего о нем не слышали. Холмс в это время мало бывал
дома, а если и бывал, то дремал или курил; свои продолжительные прогулки
он совершал в одиночестве, ни словом не упоминая о том, где ходит. Однако
один опыт Холмса помог мне понять направление его поисков. Он купил лампу
- такую же, как та, что горела в комнате Мортимера Тридженниса в утро
трагедии. Заправив ее керосином, каким пользовались и в доме священника,
он тщательно высчитал, за какое время он выгорает. Другой его опыт
оказался гораздо менее безобидным, и, боюсь, я не забуду о нем до самой
смерти.
- Вы, вероятно, помните, Уотсон, - начал он как-то, - что во всех
показаниях, которые мы слышали, есть нечто общее. Я имею в виду то, как
действовала атмосфера комнаты на тех, кто входил туда первым. Помните,
Мортимер Тридженнис, описывая свой последний визит в дом братьев,
упомянул, что доктор, войдя в комнату, чуть не лишился чувств? Неужто
забыли? А я прекрасно помню. Дальше: помните ли вы, что экономка, миссис
Портер, говорила нам, что ей стало дурно, когда она вошла, и она открыла
окно? А после смерти Мортимера Тридженниса не могли же вы забыть ужасную
духоту в комнате, хотя служанка уже распахнула окно? Как я узнал потом, ей
стало до того плохо, что она слегла. Согласитесь, Уотсон, это очень
подозрительно. В обоих случаях одно и то же явление - отравленная
атмосфера. В обоих случаях и комнатах что-то горело. В первом случае -
камин, во втором - лампа. Огонь в камине был еще нужен, но лампу зажгли
после того, как рассвело, - это видно по уровню керосина. Почему? Да
потому, что есть какая-то связь между тремя факторами: горением, удушливой
атмосферой и, наконец, сумасшествием или смертью этих несчастных. Надеюсь,
вам ясно?
- Да, как будто ясно.
- Во всяком случае, мы можем принять это за рабочую гипотезу.
Предположим затем, что в обоих случаях там горело некое вещество,
отравившее атмосферу. Превосходно. В первом случае с семьей Тридженнисов
это вещество было брошено в камин. Окно было закрыто, но ядовитые пары,
естественно, уходили в дымоход. Поэтому действие оказалось слабее, чем во
втором случае, когда у них не было выхода. Это видно по результатам: в
первом случае умерла только женщина, как более уязвимое существо, а у
мужчин временно или безнадежно помрачился рассудок, что, очевидно,
является первой стадией отравления. Во втором случае результат достигнут
полностью. Таким образом, факты подтверждают теорию об отравлении при
сгорании некоего вещества.
Исходя из этого, я, разумеется, рассчитывал найти в комнате Мортимера
Тридженниса остатки этого вещества. По всей видимости, их надо было искать
на ламповом абажуре. Как я и предполагал, там оказались хлопья сажи, а по
краям - кайма коричневого порошка, который не успел сгореть. Если вы
помните, половину этого порошка я соскоблил и положил в конверт.
- Почему только половину, Холмс?
- Становиться на пути полиции не в моих правилах, Уотсон. Я оставил
им все улики. Найдут они что-нибудь на абажуре или нет - это уже вопрос их
сообразительности. А теперь, Уотсон, зажжем нашу лампу; однако, чтобы не
допустить преждевременной гибели двух достойных членов общества, откроем
окно. Садитесь около него в это кресло... если, конечно, как
здравомыслящий человек, вы не отказываетесь принять участие в опыте. О, я
вижу, вы решили не отступать! Не зря я всегда верил в вас, дорогой Уотсон!
Сам я сяду напротив, лицом к вам, и мы окажемся на равном расстоянии от
лампы. Дверь оставим полуоткрытой. Теперь мы сможем наблюдать друг за
другом, и, если симптомы окажутся угрожающими, опыт нужно немедленно
прекратить. Ясно? Итак, я вынимаю из конверта порошок, или, вернее, то,
что от него осталось, и кладу его на горящую лампу. Готово! Теперь,
Уотсон, садитесь и ждите.
Ждать пришлось недолго. Едва я уселся, как почувствовал тяжелый,
приторный, тошнотворный запах. После первого же вдоха разум мой помутился,
и я потерял власть над собой. Перед глазами заклубилось густое черное
облако, и я внезапно почувствовал, что в нем таится все самое ужасное,
чудовищное, злое, что только есть на свете, и эта незримая сила готова
поразить меня насмерть. Кружась и колыхаясь в этом черном тумане, смутные
призраки грозно возвещали неизбежное появление какого-то страшного
существа, и от одной мысли о нем у меня разрывалось сердце. Я похолодел от
ужаса. Волосы у меня поднялись дыбом, глаза выкатились, рот широко
открылся, а язык стал как ватный. В голове так шумело, что казалось, мой
мозг не выдержит и разлетится вдребезги. Я попытался крикнуть, но, услышав
хриплое карканье откуда-то издалека, с трудом сообразил, что это мой
собственный голос. В ту же секунду отчаянным усилием я прорвал зловещую
пелену и увидел перед собой белую маску, искривленную гримасой ужаса...
Это выражение я видел так недавно на лицах умерших... Теперь я видел его
на лице Холмса. И тут наступило минутное просветление. Я вскочил с кресла,
обхватил Холмса и, шатаясь, потащил его к выходу, потом мы лежали на
траве, чувствуя, как яркие солнечные лучи рассеивают ужас, сковавший нас.
Он медленно исчезал из наших душ, подобно утреннему туману, пока к нам
окончательно не вернулся рассудок, а с ним и душевный покой. Мы сидели на
траве, отирая холодный пот, и с тревогой подмечали на лицах друг друга
последние следы нашего опасного эксперимента.
- Честное слово, Уотсон, я в неоплатном долгу перед вами, - сказал
наконец Холмс нетвердым голосом, - примите мои извинения. Непростительно
было затевать такой опыт, и вдвойне непростительно вмешивать в него друга.
Поверьте, я искренне жалею об этом.
- Вы же знаете; - отвечал я, тронутый небывалой сердечностью Холмса,
- что помогать вам - величайшая радость и честь для меня.
Тут он снова заговорил своим обычным, полушутливым-полускептическим
тоном:
- Все-таки, дорогой Уотсон, излишне было подвергать себя такой
опасности. Конечно, сторонний наблюдатель решил бы, что мы свихнулись еще
до проведения этого безрассудного опыта. Признаться, я никак не ожидал,
что действие окажется таким внезапным и сильным. - Бросившись в дом, он
вынес в вытянутой руке горящую лампу и зашвырнул ее в заросли ежевики. -
Пусть комната немного проветрится. Ну, Уотсон, теперь, надеюсь, у вас нет
никаких сомнений в том, как произошли обе эти трагедии?
- Ни малейших!
- Однако причина так же непонятна, как и раньше. Пойдемте в беседку и
там все обсудим. У меня до сих пор в горле першит от этой гадости. Итак,
все факты указывают на то, что преступником в первом случае был Мортимер
Тридженнис, хотя во втором он же оказался жертвой. Прежде всего нельзя
забывать, что в семье произошла ссора, а потом примирение. Неизвестно,
насколько серьезна была ссора и насколько искренне примирение. И все-таки
этот Мортимер Тридженнис, с его лисьей мордочкой и хитрыми глазками,
поблескивающими из-под очков, кажется мне человеком довольно-таки
злопамятным. Помните ли вы, наконец, что именно он сообщил нам о чьем-то
присутствии в саду - сведение, которое временно отвлекло наше внимание от
истинной причины трагедии? Ему зачем-то нужно было навести нас на ложный
след. И если не он бросил порошок в камин, выходя из комнаты, то кто же
еще? Ведь все произошло сразу после его ухода. Если бы появился новый
гость, семья, конечно, поднялась бы ему навстречу. Но разве в мирном
Корнуэлле гости приходят после десяти часов вечера? Итак, все факты
свидетельствуют, что преступником был Мортимер Тридженнис.
- Значит, он покончил с собой!
- Да, Уотсон, такой вывод как будто напрашивается. Человека с виной
на душе, погубившего собственную семью, раскаяние могло бы привести к
самоубийству. Однако имеются веские доказательства противного. К счастью,
в Англии есть человек, который в курсе дела, и я позаботился о том, чтобы
мы все узнали из его собственных уст, сегодня же. А! Вот и он! Сюда, сюда,
по этой дорожке, мистер Стерндейл! Мы проводили в доме химический опыт, и
теперь наша комната не годится для приема такого выдающегося гостя!
Я услышал стук садовой калитки, и на дорожке показалась
величественная фигура знаменитого исследователя Африки. Он с некоторым
удивлением направился к беседке, где мы сидели.
- Вы посылали за мной, мистер Холмс? Я получил вашу записку около
часу назад и пришел, хотя мне совершенно непонятно, почему я должен
исполнять ваши требования.
- Я надеюсь, вам все станет ясно в ходе нашей беседы, - сказал Холмс.
- А пока я очень признателен вам за то, что вы пришли. Простите нам этот
прием в беседке, но мы с моим другом Уотсоном чуть было не добавили новую
главу к "Корнуэльскому ужасу", как называют это событие в газетах, и
потому предпочитаем теперь свежий воздух. Может быть, это даже лучше,
потому что мы сможем разговаривать, не боясь чужих ушей, тем более что это
дело имеет к вам самое прямое отношение.
Путешественник вынул изо рта сигару и сурово воззрился на моего
друга.
- Решительно не понимаю, сэр, - сказал он, - что вы подразумеваете,
говоря, что это имеет самое прямое отношение ко мне.
- Убийство Мортимера Тридженниса, - ответил Холмс.
В эту секунду я пожалел, что не вооружен. Лицо Стерндейла побагровело
от ярости, глаза засверкали, вены на лбу вспухли, как веревки, и, стиснув
кулаки, он рванулся к моему другу. Но тотчас остановился и
сверхъестественным усилием снова обрел ледяное спокойствие, в котором,
быть может, таилось больше опасности, чем в прежнем необузданном порыве.
- Я так долго жил среди дикарей, вне закона, - проговорил он, - что
сам устанавливаю для себя законы. Не забывайте об этом, мистер Холмс, я не
хотел искалечить вас.
- Да и я не хотел повредить вам, доктор Стерндейл. Простейшим
доказательством может служить то, что я послал за вами, а не за полицией.
Стерндейл сел, тяжело дыша; возможно, впервые за всю богатую
приключениями жизнь его сразил благоговейный страх. Невозможно было
устоять перед несокрушимым спокойствием Холмса. Наш гость немного
помедлил, сжимая и разжимая огромные кулаки.
- Что вы имеете в виду? - спросил он наконец. - Если это шантаж,
мистер Холмс, то вы не на того напали. Итак, ближе к делу. Что вы имеете в
виду?
- Сейчас я скажу вам, - ответил Холмс, - я скажу потому, что надеюсь,
на откровенность вы ответите откровенностью. Что будет дальше, зависит
исключительно от того, как вы сами будете оправдываться.
- Я буду оправдываться?
- Да, сэр.
- В чем же?
- В убийстве Мортимера Тридженниса.
Стерндейл утер лоб платком.
- Час от часу не легче! - возмутился он. - Неужели вся ваша слава
держится на таком искусном шантаже?
- Это вы занимаетесь шантажом, а не я, доктор Стерндейл, - ответил
Холмс сурово. - Вот факты, на которых основаны мои выводы. Ваше
возвращение из Плимута в то время, как ваши вещи отправились в Африку, в
первую очередь натолкнуло меня на мысль, что на вас следует обратить
особое внимание...
- Я вернулся, чтобы...
- Я слышал ваши объяснения и нахожу их неубедительными. Оставим это.
Потом вы пришли узнать, кого я подозреваю. Я не ответил вам. Тогда вы
пошли к дому священника, подождали там, не входя внутрь, а потом вернулись
к себе.
- Откуда вы знаете?
- Я следил за вами.
- Я никого не видел.
- Я на это и рассчитывал. Ночью вы не спали, обдумывая план, который
решили выполнить ранним утром. Едва стало светать, вы вышли из дому, взяли
несколько пригоршней красноватых камешков из кучи гравия у ваших ворот и
положили в карман.
Стерндейл вздрогнул и с изумлением взглянул на Холмса.
- Потом вы быстро пошли к дому священника. Кстати, на вас были те же
теннисные туфли с рифленой подошвой, что и сейчас. Там вы прошли через
сад, перелезли через ограду и оказались прямо под окнами Тридженниса. Было
уже совсем светло, но в доме еще спали. Вы вынули из кармана несколько
камешков и бросили их в окно второго этажа.
Стерндейл вскочил.
- Да вы сам дьявол! - воскликнул он.
Холмс улыбнулся.
- Две-три пригоршни - и Тридженнис подошел к окну. Вы знаком
предложили ему спуститься. Он торопливо оделся и сошел в гостиную. Вы
влезли туда через окно. Произошел короткий разговор, вы в это время ходили
взад-вперед по комнате. Потом вылезли из окна и прикрыли его за собой, а
сами стояли на лужайке, курили сигару и наблюдали за тем, что происходит в
гостиной. Когда Мортимер Тридженнис умер, вы ушли тем же путем. Ну, доктор
Стерндейл, чем вы объясните ваше поведение и какова причина ваших
поступков? Не вздумайте увиливать от ответа или хитрить со мной, ибо,
предупреждаю, этим делом тогда займутся другие.
Еще во время обвинительной речи Холмса лицо нашего гостя стало
пепельно-серым. Теперь он закрыл лицо руками и погрузился в тяжкое
раздумье. Потом внезапно вынул из внутреннего кармана фотографию и бросил
ее на неструганый стол.
- Вот почему я это сделал, - сказал он.
Это был портрет очень красивой женщины. Холмс вгляделся в него.
- Брэнда Тридженнис, - сказал он.
- Да, Брэнда Тридженнис, - отозвался наш гость. - Долгие годы я любил
ее. Долгие годы она любила меня. Поэтому нечего удивляться тому, что мне
нравилось жить затворником в Корнуэлле. Только здесь я был вблизи
единственного дорогого мне существа. Я не мог жениться на ней, потому что
я женат: жена оставила меня много лет назад, но нелепые английские законы
не дают мне развестись с ней. Годы ждала Брэнда. Годы ждал я. И вот чего
мы дождались! - Гигантское тело Стерндейла содрогнулось, и он судорожно
схватился рукой за горло, чтобы унять рыдания. С трудом овладев собой, он
продолжал: - Священник знал об этом. Мы доверили ему нашу тайну. Он может
рассказать вам, каким она была ангелом. Вот почему он телеграфировал мне в
Плимут, и я вернулся. Неужели я мог думать о багаже, об Африке, когда
узнал, какая судьба постигла мою любимую! Вот и разгадка моего поведения,
мистер Холмс.
- Продолжайте, - сказал мой друг.
Доктор Стерндейл вынул из кармана бумажный пакетик и положил его на
стол. Мы прочли на нем: "Radix pedis diaboli", на красном ярлыке было
написано: "Яд". Он подтолкнул пакетик ко мне.
- Я слышал, вы врач. Знаете вы такое вещество?
- Корень дьяволовой ноги? Первый раз слышу.
- Это нисколько не умаляет ваших профессиональных знаний, - заметил
он, - ибо это единственный образчик в Европе, не считая того, что хранится
в лаборатории в Буде. Он пока неизвестен ни в фармакопее, ни в литературе
по токсикологии. Формой корень напоминает ногу - не то человеческую, не то
козлиную, вот почему миссионер-ботаник и дал ему такое причудливое
название. В некоторых районах Западной Африки колдуны пользуются им для
своих целей. Этот образец я добыл при самых необычайных обстоятельствах в
Убанге. - С этими словами он развернул пакетик, и мы увидели кучку
красно-бурого порошка, похожего на нюхательный табак.
- Дальше, сэр, - строго сказал Холмс.
- Я уже почти закончил, мистер Холмс, и сами вы знаете так много, что
в моих же интересах сообщить вам все до конца. Я упоминал уже о своем
родстве с семьей Тридженнисов. Ради сестры я поддерживал дружбу с
братьями. После ссоры из-за денег этот Мортимер поселился отдельно от них,
но потом все как будто уладилось, и я встречался с ним так же, как с
остальными. Он был хитрым, лицемерным интриганом, и по различным причинам
я не доверял ему, но у меня не было повода для ссоры.
Как-то, недели две назад, он зашел посмотреть мои африканские
редкости. Когда дело дошло до этого порошка, я рассказал ему о его
странных свойствах, о том, как он возбуждает нервные центры,
контролирующие чувство страха, и как несчастные туземцы, которым жрец
племени предназначает это испытание, либо умирают, либо сходят с ума. Я
упомянул, что европейская наука бессильна обнаружить действие порошка. Не
могу понять, когда он взял его, потому что я не выходил из комнаты, но
надо думать, это произошло, пока я отпирал шкафы и рылся в ящиках. Хорошо
помню, что он забросал меня вопросами о том, сколько нужно этого порошка и
как скоро он действует, но мне и в голову не приходило, какую цель он
преследует.
Я понял это только тогда, когда в Плимуте меня догнала телеграмма
священника. Этот негодяй Тридженнис рассчитывал, что я уже буду в море,
ничего не узнаю и проведу в дебрях Африки долгие годы. Но я немедленно
вернулся. Как только я услышал подробности, я понял, что он воспользовался
моим ядом. Тогда я пришел к вам узнать, нет ли другого объяснения. Но
другого быть не могло. Я был убежден, что убийца - Мортимер Тридженнис: он
знал, что если члены его семьи помешаются, он сможет полновластно
распоряжаться их общей собственностью. Поэтому ради денег он
воспользовался порошком из корня дьяволовой ноги, лишил рассудка братьев и
убил Брэнду - единственную, кого я любил, единственную, которая любила
меня. Вот в чем было его преступление. Каким же должно было быть
возмездие?
Обратиться в суд? Какие у меня доказательства? Конечно, факты
неоспоримы, но поверят ли здешние присяжные такой фантастической истории?
Либо да, либо нет. А я не мог рисковать. Душа моя жаждала мести. Я уже
говорил вам, мистер Холмс, что провел почти всю жизнь вне закона и в конце
концов сам стал устанавливать для себя законы. Сейчас был как раз такой
случай. Я твердо решил, что Мортимер должен разделить судьбу своих родных.
Если бы это не удалось, я расправился бы с ним собственноручно. Во всей
Англии нет человека, который ценил бы свою жизнь меньше, чем я.
Теперь вы знаете все. Действительно, после бессонной ночи я вышел из
дому. Предполагая, что разбудить Мортимера будет нелегко, я набрал
камешков из кучи гравия, о которой вы упоминали, и бросил в его окно. Он
сошел вниз и впустил меня в гостиную через окно. Я обвинил его в
преступлении. Я сказал, что перед ним его судья и палач. Увидев револьвер,
негодяй рухнул в кресло как подкошенный. Я зажег лампу, насыпал на абажур
яда и, выйдя из комнаты, стал у окна. Я пристрелил бы его, если бы он
попытался бежать. Через пять минут он умер. Господи, как он мучился! Но
сердце мое окаменело, потому что он не пощадил мою невинную Брэнду! Вот и
все, мистер Холмс. Если бы вы любили, может быть, вы сами поступили бы так
же. Как бы то ни было, я в ваших руках. Делайте все, что сочтете нужным. Я
уже сказал, что жизнь свою ни во что не ставлю.
Холмс помолчал.
- Что вы думали делать дальше? - спросил он после паузы.
- Я хотел навсегда остаться в Центральной Африке. Моя работа доведена
только до половины.
- Поезжайте и заканчивайте, - сказал Холмс. - Я, во всяком случае, не
собираюсь мешать вам.
Доктор Стерндейл поднялся во весь свой огромный рост, торжественно
поклонился нам и вышел из беседки. Холмс закурил трубку и протянул мне
кисет.
- Надеюсь, этот дым покажется вам более приятным, - сказал он. -
Согласны ли вы, Уотсон, что нам не следует вмешиваться в это дело? Мы вели
розыски частным образом и дальше можем действовать точно так же. Вы ведь
не обвиняете этого человека?
- Конечно, нет, - ответил я.
- Я никогда не любил, Уотсон, но если бы мою любимую постигла такая
судьба, возможно, я поступил бы так же, как наш охотник на львов,
презирающий законы. Кто знает... Ну, Уотсон, не хочу обижать вас и
объяснять то, что и без того ясно. Отправным пунктом моего расследования,
конечно, оказался гравий на подоконнике. В саду священника такого не было.
Только заинтересовавшись доктором Стерндейлом и его домом, я обнаружил,
откуда взяты камешки. Горящая средь бела дня лампа и остатки порошка на
абажуре были звеньями совершенно ясной цепи. А теперь, дорогой Уотсон,
давайте выбросим из головы это происшествие и с чистой совестью вернемся к
изучению халдейских корней, которые, несомненно, можно проследить в
корнуэльской ветви великого кельтского языка.
Перевод А. Ильф
__________________________________________________________________________
Отсканировано с книги: Артур Конан Дойл. Собрание сочинений
в 8 томах. Том 3. Москва, издательство
Правда, 1966 (Библиотека "Огонек").
Дата последней редакции: 24.06.1998
Популярность: 1, Last-modified: Tue, 20 Jul 2004 17:47:47 GmT