---------------------------------------------------------------
     © Copyright Павел Амнуэль
     Email: [email protected]
     Date: 20 Aug 2001
---------------------------------------------------------------




     Документ,   представляемый   сегодня   на   рассмотрение   Генерального
Директората  Комиссии  по Контролю,  в  течение  пятидесяти лет  хранился  в
запечатанном  файле архива  КОМКОНа-2.  Гриф  секретности  "ноль"  и  личное
распоряжение Рудольфа  Сикорски -  "вскрыть через пятьдесят лет" - сохраняли
этот документ от любопытствующих взглядов. Собственно, более всего сохраняло
документ от преждевременного вскрытия то простое обстоятельство, что никакие
каталоги - ни открытые, ни даже полностью  засекреченные  - не  содержали ни
названия  файла, ни его индекса,  ни  адресата. Содержание  документа было в
свое  время  рассеяно  по  многочисленным  файлам  КОМКОНа-2  в  общемировом
киберспейсе, и приданная документу вирусная подпрограмма  предписывала ровно
через  пятьдесят лет после  старта собрать разрозненные единицы информации в
единую структуру, доступную для чтения в любом текстовом редакторе.
     Действием этой подпрограммы и объясняется то обстоятельство, что именно
сегодня, 8 октября 130 года,  документ под названием "Мемуар-1", подписанный
бывшим руководителем отдела ЧП  Максимом Каммерером  и  запечатанный  личным
кодом бывшего  руководителя  КОМКОНа-2 Рудольфа  Сикорски, стал доступен для
прочтения.
     Поскольку никого из  участников описанных в мемуаре событий в настоящее
время уже нет  в живых,  содержание "Мемуара-1" предлагается  для обсуждения
членами  Генерального  Директората,  как  чрезвычайно  важное  для  развития
цивилизации.
     Руководитель отдела ЧП Комиссии по Контролю,
     Вадим Серосовин.
     8 октября 130 года.
     Екатеринбург.





     Звонок видеофона оторвал меня от чтения весьма занимательного документа
-  отчета  моего  агента  Кирилла  Костакиса  об его пребывании  в Институте
неопознанных структур. Институт уже несколько месяцев  привлекал внимание не
толькое  мое, ни и отдела  исторических изысканий. Там происходили  события,
которые, с  моей  точки зрения,  могли  быть  связаны в  несанкционированной
деятельностью на Земле миссии голованов, а, с точки зрения начальника отдела
исторических изысканий  Рони  Мдивани,  сотрудникам  института  удалось-таки
расшифровать и заставить действовать древнюю, еще двадцатого века, программу
инициирования искусственного интеллекта. Отчет Кирилла  оставлял  достаточно
большое  поле для обеих интерпретаций,  а также  предлагал свою, которую я и
изучал,   когда  неожиданный  звонок  заставил   меня  оторваться  от  этого
увлекательного занятия.
     Лысина, появившаяся на экране, могла принадлежать только Экселенцу.
     - Я полагаю,  ты не занят,- сказал шеф, не  поднимая головы. Интересно,
подумал я, есть ли у него на лысине третий глаз, или  ему просто неинтересно
смотреть на мою мрачную физиономию.
     - А  если и  занят,- продолжал Экселенц,- то передай  дела Панову.  Час
назад  в  системе  ЕН  200244  потерпел  катастрофу  пассажирский  звездолет
"Альгамбра". Предположительно - взрыв  реактора.  Тебе надлежит расследовать
это происшествие на месте.
     Я  недовольно  дернул  плечом. "Альгамбра", насколько  я  помнил,  была
старой транспортной  посудиной, не предназначенной для перевозки пассажиров.
Троекратное  ускорение  при  старте  и  отсутствие  удобств  при  переходе в
нуль-режим и обратно - все эти  прелести дешевого межзвездного фрахта делали
"Альгамбру" непригодной  для  нетренированного  человека.  Возможно, корабль
успели переоборудовать  - хотя  я и не  понимал причины. И уж совсем нелепым
было  предположение  о  взрыве  реактора  -  такого  не  случалось  уже  лет
семьдесят, а с новыми типами переходников - вообще никогда.
     - Сколько погибших? - спросил я.
     Экселенц  изволил,  наконец,  поднять  голову и  бросить  на меня косой
взгляд.
     - Восемь,- сказал он,- включая экипаж.
     На кораблях типа "клон",  к которому  принадлежала "Альгамбра",  экипаж
составлял семь  человек. Значит, на  борту был всего один пассажир. Не нужно
было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что именно личность погибшего
пассажира  заставила  Экселенца оторваться от деловой  текучки.  И поскольку
позвонил он  не кому-нибудь, а  именно мне,  то сделать  вывод не составляло
труда. Впрочем, я не стал сразу выкладывать свои соображения.
     -  "Альгамбра" шла через систему ЕН 200244 транзитом, и на единственной
обитаемой планете  этой  системы, Альцине, взяла на  борт пассажира по имени
Лучано Грапетти...
     Экселенц  уставился на меня своими  пронзительными голубыми  глазами  -
хотел проверить мою реакцию. Полагаю, что отреагировал я адекватно.
     - Детонатор? - спросил я.
     Экселенц хмыкнул.
     - В том-то и дело,- сказал он.-  Никакой реакции... Но  это  лишь  одна
странность.  Вторая: Грапетти, работавший  в  Институте  биоформирования, не
имел  ни малейших  причин  бросать  на середине  начатый на  прошлой  неделе
эксперимент, мчаться в космопорт,  догововариваться  о  месте на  первом  же
звездолете, весьма далеком от комфортности - а через неделю, кстати, к Земле
должен  уйти "Магеллан",-  и, заметь,  он  даже не переговорил с женой, лишь
оставил сообщение на автоответчике.
     Конечно, это  выглядело странным. Еще более странным выглядело  то, что
детонатор под номером  четыре -  именно под таким номером значился  в списке
"подкидышей" Лучано Грапетти - никак не отреагировал  на трагедию. Вариантов
было два: либо Грапетти  не было на  борту в момент  взрыва,  либо детонатор
разрушится несколько  часов спустя - именно это произошло после  гибели Тома
Нильсона.
     - Вопросы есть? - спросил Экселенц, тоном своим давая понять, что ни на
какие вопросы отвечать не намерен.
     - Нет,-  ответил  я. Вопросов  у  меня было множество, но  задавать  их
Экселенцу не имело смысла - ответов он, как и я, не знал.
     -  Через час сорок стуртует "Арбель",- сказал Экселенц и провел ладонью
по    лысине.   Редкие   волосинки   немедленно   встали    торчком,   будто
наэлектризованные.- Он пройдет через систему  ЕН  200244  и высадит  тебя на
базовом спутнике. Космодром "Мирза-Чарле", стартовая башня шесть-а.
     Такими мелочами, как заказ  для своих сотрудников места на транспортах,
Экселенц не занимался никогда. Очевидно, он хотел, чтобы мой отлет остался в
тайне даже для  моих подчиненных. Я  не стал лишний  раз убеждаться  в этом,
задавая наводящие вопросы.
     -  Панова предупрежу, что  отправляюсь  в  миссию голованов,-  сказал я
раздумчиво,  краем  глаза оценивая  реакцию собеседника.  Экселенц  кивнул.-
Обычно  это занимает  у  меня  три-четыре дня.  Полагаю,  этого  времени мне
хватит, чтобы разобраться в ситуации.
     -  Надеюсь,- буркнул Экселенц.-  Докладывать будешь каждые сутки  через
нуль-И. Успеха.
     Экран погас.


     Посидев  минуту в  раздумье,  я  вызвал  на  дисплей ввод  общемирового
киберспейса  и,  назвав  свой  личный   регистрационный  номер,   затребовал
информацию из сектора КОМКОН-2/чп/близнецы/детонаторы. Естественно, пришлось
набрать на  клавиатуре  еще несколько  кодов,  включая последний,  введенный
лично  Экселенцем около  года  назад  исключительно для  моего  пользования.
Похоже, что система  не желала расставаться  с информацией, как алкоголик не
хочет даже под страхом смерти расстаться с единственной оставшейся бутылкой.
     На экране  появился,  наконец, базовый  каталог, и я вызвал сведения по
четвертому  номеру.  Меня  интересовали  данные за последний месяц,  но  для
полноты картины я заставил себя проглядеть  карт-информ  Лучано  Грапетти  с
самого начала.
     Родился,  естественно, как  и  все  "подкидыши",  8  октября  38  года.
Единственный, кто, в порядке эксперимента,  увидел свет не  на  Земле,  а  в
родильном  отделении  клиники  Теплый  Сырт,  Марс.  В  качестве  посмертных
родителей  записаны  Анна-Луиза  Мончинелли  и  Карло  Грапетти.  Анна-Луиза
погибла  при  сходе  оползня  в  провинции  Аккамарель,  южнее  марсианского
Большого разлома. Произошло это весной  35  года,  и Карло ненадолго пережил
жену  - осенью 36-го  он  был очень неосторожен при  отладке лучевого ружья,
собираясь охотиться на марсианских  пустынных пауков. Исключить самоубийство
не смогли, но и доказать ничего не сумели.
     До семи лет Лучано рос в семье Джемисонов, работавших врачами в клинике
Теплого Сырта, а затем,  когда на  локтевом суставе появился  знак подкидыша
("сабля"  в  случае   Лучано)  был  отправлен  на  Землю  -  не  столько  по
собственному желанию,  сколько  по  решению  Совета  Тринадцати, против чего
приемные   родители,  естественно,   возразить  не  могли.  Далее:  интернат
Монтевидео,  колледж Стемацки на острове Аранаком у Западного берега Африки,
высшая школа биотехнологии в Джезказгане и, конечно же, назначение на работу
в  колонию, только что  организованную на планете Альцина в системе красного
карлика ЕН 200244. Семь с половиной парсеков от Солнца. Апрель 59 года.
     С  того  времени  Лучано  Грапетти  ни разу не  был на  Земле.  Никаких
сомнений  по  поводу своего происхождения Грапетти  не высказывал никогда. К
родителям  своим  (не  зная,  естественно,  о  том,  что они -  приемные) он
относился снисходительно, регулярно  беседовал с ними по нуль-И, но вовсе не
рвался  ни на Марс, ни  даже  на  Землю,  где провел лучшие годы  детства  и
юности.  Сначала это обстоятельство казалось нам  с  Экселенцем странным, но
впоследствии мы  пришли  к выводу, что  характер Лучано,  выкованный сначала
Джемисонами, а затем  Учителем  Соловиным  и Наставником  Ле-Кардо,  обладал
высочайшей степенью приспособляемости к условиям среды. Он достаточно быстро
и очень сильно  "притирался" к местным условиям  -  так было и в  школе, и в
колледже,- и менять их на что  бы то ни  было иное даже на непродолжительное
время казалось  ему мукой мученической,  на  которую  он  мог  пойти  лишь в
крайнем случае,  каковой ему, конечно же,  стараниями Экселенца, никогда  не
представлялся.
     Информ-блок  месячной  давности  ничем   не  отличался  от  предыдущих.
Грапетти  работал  в  Институте  биоформирования  экологии  Альцины,  ставил
рутинные эксперименты, жил вот уже полтора десятка лет с любимой женой Таней
и не имел детей, как  не  имел их никто из  подкидышей. Ни странное  родимое
пятно на локтевом сгибе, ни  некоторые детали собственной биографии, похоже,
Лучано Грапетти не интересовали. Номер "04"  всегда  был  идеальным объектом
для наблюдения  и  среди всех подкидышей единственный ни  разу  не  доставил
хлопот. Даже после гибели Льва Абалкина.
     Особенно  после  гибели  Льва Абалкина,  когда надзор  за оставшимися в
живых подкидышами был многократно усилен.
     Что произошло в последние двадцать четыре часа?


     Я вышел  из кабинки  нуль-Т  в двухстах метрах от стартового поля номер
шесть-а, где транспортный "мираж" под названием "Арбель" уже, как говорится,
раздувал пары или  поднимал паруса.  Годились оба сравнения,  поскольку весь
комплекс был окутан белесыми  парами гелия-2,  которыми  корпус "промывался"
перед прыжком в нуль-пространство, а  на высоте системных блоков полоскались
голубые  полотнища  втягиваемых  парашютов.  Пока  я  шел,  не  торопясь,  к
разинутому зеву главного трюма, парашюты со всхлипом втянулись внутрь камер,
гелий  растаял  и  исчез,  оставив  корпус блестеть на солнце, будто елочную
игрушку.
     Я прошел в предоставленную  мне  каюту и заперся,  поскольку  за  время
перелета хотел освежить в памяти не только биографию погибшего Грапетти,  но
и сведения  об остальных подкидышах - я  был практически  уверен  в том, что
операция, перешедшая  после  гибели  Абалкина  (убийства Абалкина, если быть
честным  хотя  бы наедине  с собой) в латентную  фазу,  по каким-то причинам
вновь активизируется, и мне придется играть в принятии решений не  последнюю
роль.
     Не хотелось.
     Ни разу  после того  трагического дня в Музее внеземных культур  мы  не
разговаривали  с   Экселенцем  о  Льве  Абалкине.  Служебное  расследование,
предпринятое Комитетом Тринадцати, прошло на  удивление быстро и закончилось
принятием  решения  о  том,  что  действия Рудольфа  Сикорски  были,  хотя и
необратимыми, но единственно верными в сложившейся ситуации. О том, что сама
ситуация  сложилась  именно  так  во  многом  благодаря  действиям  того  же
Сикорски, в решении Комитета не было сказано ни слова.
     На   следующий  день   после   трагедии,  вскоре  после  вскрытия,   не
обнаружившего  никаких отклонений ни в анатомии, ни в  физиологии - с  точки
зрения  патологоанатомов Абалкин оказался  патологически зауряден,- Экселенц
поручил  мне  какое-то немыслимо  занудное дело, о  котором я  сейчас помнил
только  то, что решать проблему  мне пришлось, пролеживая бока в киберспейсе
Валдайского  института негуманоидных  культур.  Я  даже  не  помнил, в  чем,
собственно, состояла проблема - решал я  ее, как говорится, "на автопилоте",
мысли были заняты Львом Абалкиным, а крик Майи Тойвовны Глумовой - страшный,
как вопль короля  Лира над телом  Корделии,- не отпускал меня даже  в ночных
кошмарах.
     Потом  это прошло  -  все,  как  известно,  проходит.  Остались  другие
подкидыши,  и  опасность, аналогичная  "синдрому Сикорски",  вовсе не  стала
меньше.  Но  Экселенц  то ли предпочитал контролировать ситуацию сам, то  ли
полагал, что ситуация не  нуждалась  в  особом  контроле,-  но, как бы то ни
было, за два года, прошедших после выстрела в Музее, ни разу шеф не упоминал
при мне фамилии Абалкина и ни разу не заводил разговор об оставшихся в живых
подкидышах. Но информацию по проблеме для меня открыл  и предоставил свободу
для размышлений. Действия, естественно, не предусматривались.
     Сейчас,  удобно   расположившись   в   противоперегрузочном  кресле   с
кибер-виртуалом,   нацепленным   на  манер   старинных  очков,  я   запустил
информационный блок  от даты 4 июня 78 года, предполагая заполнить  лакуны в
собственных знаниях.


     Номер 1. Рахман Аджеми. Знак "Крыло" -  удлиненная фигура, напоминающая
крыло  самолета.  Инженер  коллекторных  сетей,  воспитывался  в   Интернате
"Пальмы" (Дубаи). В день завершения операции "Подкидыш"  находился  на своем
рабочем  месте (энергетическая фабрика на Радоване  в системе ЕН 94813).  На
изменение ситуации реакции не последовало. В 79 году получил повышение, стал
директором той же фабрики, в каковой должности пребывает до  сих пор. Женат.
Дважды изъявлял  желание посетить  Землю  - оба  раза  с целью показать жене
заповедники Северной Америки и музеи Парижа, Лондона и Санкт-Петербурга. Оба
раза поездки срывались из-за "неожиданных" сбоев в производственном процессе
на  ЭФ.  В  настоящее  время  живет  в  Арден-сити, Аппермановский континент
Радована.  Согласно   агентурным  данным,  ситуация  полностью  стабильна  и
находится под  контролем (интересно,- подумал я,- понял  ли агент КОМКОНа-2,
приставленный к Аджеми, почему, собственно, надлежит держать под наблюдением
этого спокойного и ничем особенным не приметного человека?)
     Номер  второй  - Томас Нильсон -  в  списке отсутствовал:  знак  "Косая
звезда"  погиб двадцать три года  назад на Горгоне  при  обстоятельствах, не
исключавших возможность самоубийства.
     Третий номер  -  Мелия  Глоссоп, знак  "Ф  удлиненное", фигура,  вообще
говоря,  лишь отдаленно  напоминающая  русское  "Ф",  но любые  другие буквы
любого  другого алфавита  напоминающая еще меньше. Воспитывалась в интернате
"Ручьи", Норвегия. С 57 года живет на Марсе, долина Эскориала, поселок Малые
Сфинксы.  В  день  окончания  операции  "Подкидыш"  находилась в  отпуске  -
путешествовала с компанией друзей по предгорьям  Никс Олимпика. На изменение
ситуации реакции  не  последовало.  За  все  время  наблюдения  ни  разу  не
изъявляла  желания посетить  Землю, а  равно и  другие  планеты,  входящие в
современный   ареал   человечества.  По  характеру   домоседка.   (По-моему,
агент-наблюдатель должен  был  покрыться  волосами  от  безделья  и  видимой
бессмысленности своей работы).
     Номер  4  -  Лучано  Грапетти, знак "Широкая  сабля".  Это  можно  было
пропустить, о бедняге Лучано я уже  знал все.  Или ничего - в зависимости от
того,  имела ли  усвоенная  мной информация хоть  какое-то  отношение  к его
поступкам и гибели.
     Пятый номер - Алекс Лурье, знак "Омега плюс", подобие греческой буквы с
крестиком  посредине.  Воспитывался  в  интернате  "Дюк",  Одесса.  Закончил
экономический колледж при Одесском университете и сразу по окончании получил
лестное  предложение работы в Экономической миссии  на  Тагоре, куда и отбыл
незамедлительно. На Тагоре,  однако, не  ужился  - точнее  говоря,  попросту
сбежал  от неудачной любви.  В день окончания операции "Подкидыш" работал на
Гиганде  в  должности  экономического  советника  одного  из  многочисленных
сыновей  Герцога  Алайского. Оказалось, что  именно  такая жизнь была Алексу
Лурье больше по вкусу. В 79 году женился на Альбине Алайской, особе, судя по
донесениям, предельно вспыльчивой и имевшей на  беднягу Алекса непреодолимое
влияние. На  Земле после окончания колледжа Лурье был единственный  раз - по
личному  повелению Герцога,  причем сам Алекс не проявлял  к  путешествию ни
малейшего желания. Во время двухнедельного пребывания на Земле (май 76 года)
не интересовался ни Музеем внеземных культур, ни вообще какими бы то ни было
земными   достопримечательностями,   предпочитая  многочасовые   диспуты   с
коллегами-экономистами  о  путях  и  методах  решения экономических  проблем
монархо-синдикалистских цивилизаций.
     Номер 6 - Татьяна  Додина-Привалова, знак "Раскрытая  книга", хотя,  на
мой  взгляд,  фигура на локтевом  сгибе  этой  удивительно красивой  женщины
больше  напоминала  птицу  в  полете.  Воспитывалась  в  интернате "Левкой",
Вологда.  Работник  Мирового киберспейса,  отделение  на Прибое  (система ЕН
343293).  Единственный,  кстати,  случай,  когда  подкидыш  использовал  все
доступные средства для того, чтобы нацело свести "проклятое  родимое пятно",
почему-то  мешавшее  Татьяне Приваловой (Додин была фамилия ее первого мужа,
которого  она оставила  сразу после медового  месяца)  жить  на  этом свете.
Похоже, Татьяна  решила, что синяя птица на локте  играет в ее жизни роковую
роль -  в  61 году она даже  пыталась попросту вырезать  этот  участок  кожи
вместе с мышцами и мясом, операция варварская, решился на нее некий абориген
с  Прибоя,  наученный   хирургии  первым  еще  поколением  Прогрессоров.   В
результате Татьяна едва не умерла, "процесс изъятия", естественно, ни к чему
не  привел.  Точнее, результатом был лишь очередной брак Татьяны - она вышла
замуж  за неудачливого хирурга и, хотя детьми, по  естественным причинам, не
обзавелась, но мужа своего, по-видимому, любила по-настоящему. Не думаю, что
Акрус  Второй  Седьмой (так звали  мужа-прибойца)  мог по-настоящему оценить
нордическую  красоту своей супруги. Как  бы  то  ни  было, Татьяна никак  не
отреагировала ни  на окончание операции "Подкидыш", ни на сегодняшнюю гибель
Грапетти (Агент-наблюдатель,  кстати,  был  заменен после того, как допустил
ошибку - позволил  Татьяне совершить варварскую операцию  по снятию родимого
пятна).
     Номером  седьмым  был  Лев  Абалкин, и, конечно же, этот информационный
блок был из системы изъят.
     Восьмым  номером  шла  Матильда  Генриховна  Геворкян, знак  "Контурный
интеграл". С равным успехом я мог бы назвать этот знак "Морской волной". Или
"Морским коньком". Фантазия у Экселенца и  его коллег по Комитету Тринадцати
была в свое  время несколько изощренной. Матильда Геворкян, хотя и числилась
посмертным   ребенком  Марты  и  Генриха   Геворкянов,   имела   столь  явно
монголоидную  внешность, что  это  обстоятельство должно  было  ее не просто
беспокоить,  но очевидно - наводить на мысль о существовании тайны личности.
Здесь  не  было  просчета  Комитета  - до десятилетнего  возраста  Матильда,
имевшая нос с горбинкой  и  огромные черные  глаза,  вполне  соответствовала
своей армянской  фамилии.  Но,  после появления  на локтевом  сгибе родимого
пятна, странным образом на протяжении полутора  лет изменилась и форма носа,
и  цвет  глаз  (черный  сменился зеленовато-карим),  а  лицо  расширилось  и
приобрело  монголоидные черты. Менять  фамилию и  анкетные  данные было  уже
поздно, и  потому за развитием ситуации КОМКОН-2 следил особенно  тщательно.
После  интерната  ("Каньон"  в   Швеции)  был  колледж,  потом   университет
(Калифорния),  специализация по  негуманоидным  культурам. Затем -  Пандора.
Прогрессором  Матильда не стала, но много лет работала в орбитальных штабах,
работу свою любила, личная жизнь ей, конечно же, не удалась, но, похоже, это
ее не беспокоило.  В день  окончания операции "Подкидыш" Матильда находилась
на борту флаг-звездолета  "Астарта" - штаба  Прогрессоров в системе Пандоры.
На изменение ситуации никак не отреагировала. Сегодня, когда погиб Грапетти,
Матильда   Геворкян,  согласно   донесению   агента-наблюдателя,  занималась
составлением  рутинного  отчета и оторвалась  от этой мало интересной работы
лишь  для  того, чтобы  пропустить  в  баре "Астарты" стаканчик смородиновой
наливки.
     Судьба  девятого номера оказалась  печальной, о чем  я узнал с огромной
грустью. Ю  Ю-Ма,  маленькая японка (знак "Изогнутый  меч") умерла несколько
месяцев  назад  на Надежде от быстротечного рака легких, который  распознали
слишком поздно для того, чтобы отправить женщину в стационарный госпиталь на
одну из развитых планет.
     Обнаружив  эту  информацию,  я затребовал подтверждение  по медицинским
директориям  и  получил  требуемое.  Все оказалось  именно так -  совершенно
нелепая  ситуация в наше время, когда от рака умирают лишь явные самоубийцы.
Похоже,  что Экселенц  был  поражен  не меньше  меня, и  медики Надеждинской
миссии крепко поплатились за свою ошибку. Оправдывало их лишь то, что Ю Ю-Ма
работала с обнаруженными на Южном материке Провалами Странников, к врачам не
обращалась  даже тогда,  когда появились  боли,  не  явилась на стационарный
осмотр и лишь после третьего напоминания прибыла в медслужбу, где сразу же и
обнаружилась страшная болезнь. Сразу - но поздно.
     Детонатор-яйцо с символом "Изогнутый меч" исчез из  своего гнезда через
семнадцать часов после того, как по нуль-Т на Землю  было  доставлено тело Ю
Ю-Ма (через двадцать три  часа синхронизованного времени после  ее  смерти).
Для  специалистов  - богатый  материал  по  исследованию  связи  подкидыша с
детонатором. Похоже, что никакие определенные выводы сделаны не были.
     Номер  10  -  Ганс  Дитрих  Фихтер.  Знак  "Растянутая  бесконечность".
Интернат  "Грибница",  Прикарпатье.  Институт  Экспериментальной  Истории  в
Москве. Прогрессор  по призванию.  Похоже, что призвание это было  тщательно
вылеплено Учителем, а затем Наставником. Как бы  то ни было, сам Ганс Дитрих
никогда не сомневался, что рожден Прогрессором. Мы не были знакомы с ним  по
естественной причине  -  Фихтер  работал  на  Тагоре, где  мне  не  пришлось
побывать ни разу.  Он был внедрен  в одну  из  правительственных структур  и
проработал до положенной по тагорянским законам пенсии, не будучи разоблачен
- видимо, Фихтер действительно был очень талантливым Прогрессором, мне лично
неизвестны   другие  аналогичные  случаи.  Тагоряне  -   народ   до  безумия
подозрительный, достаточно  сказать, что обнаруженные ими "семена-подкидыши"
они уничтожили, даже не попытавшись поставить контрольный эксперимент.
     Фихтер и  сегодня  находился  на  Тагоре  - пенсионер  государственного
значения, личность, уважаемая  самим Императором. На нем никак не отразились
ни окончание операции "Подкидыш" в 78 году, ни сегодняшняя гибель Грапетти.
     То же самое можно было сказать и об одиннадцатом номере - Корнее Яшмаа,
единственном  из  подкидышей, который знал  правду о своем происхождении. Он
никогда  не  ощущал  себя  "автоматом  Странников",  за долгие  годы  работы
Прогрессором достиг наибольших  возможных высот в своей специализации, а его
достижения во  время  пребывания агентом-двойником  в  лесах  Саракша (69-77
годы)  вошли  в  учебники.  Похоже,  что  Яшмаа  более  других  ощущал  свою
принадлежность  к   человечеству,   несущему,  с  позволения  сказать,  свет
истинного прогресса в отсталые миры... и все такое.
     Номер 12, Эдна Ласко, знак "М готическое", погибла еще в  50-м  году  в
Северных Андах -  предположительно, в  результате эксперимента по разрушению
детонатора. Эксперимент  такого  рода  был  единственным, впоследствии  даже
попыток не делалось каким бы то ни было образом воздействовать на детонаторы
или на гнезда, в которых эти детонаторы располагались.
     И наконец, номер  13, Джордж Полански, знак "R с полумесяцем". Странная
личность, никогда и ничем толком не интересовавшаяся.  Интернат  "Вечер"  на
Миссури.  И  Учитель, и  Наставник  считали  Полански  своим  педагогическим
провалом - мальчик  учился, не прилагая  усилий,  похоже,  что  использовать
приобретенные  знания  он  не  собирался.  После  интерната странствовал  по
странам и  континентам, нигде не задерживаясь дольше, чем на два-три месяца.
В  конце  концов, Комитет Тринадцати  решился  на  крайнюю  меру  -  Джорджа
попросту сплавили с Земли, сагитировав  на  путешествие по Леониде. Это было
вполне безопасно и - в характере Полански. С тех пор Джордж никуда с Леониды
не отлучался,  благо  на планете  было  достаточно  места  для  путешествий.
Никакой   полезной  профессией  Полански  не   обзавелся,   его  никогда  не
интересовало ничего,  что происходило за  пределами  его  мирка, который  он
ограничивал сам. Было высказано предположение об  его умственном нездоровье,
но все обследования  (на Леониде  в  этом не было проблемы)  показывали, что
здоровее Джорджа Полански может быть разве что киборг, да и то не первого, а
более поздних поколений.
     Как бы то ни было, Полански никак не отреагировал на окончание операции
"Подкидыш",  а весь сегодняшний день провел на естественном пляже в обществе
двух  дам неопределенного возраста, явившихся на Леониду с Земли погулять  и
поглядеть на "зеленых человечков".
     Я   не   представлял,  как  могла  вся  эта  информация  помочь  мне  в
расследовании  гибели  Лучано Грапетти, но мысленно  поблагодарил  Экселенца
хотя  бы за  то,  что  он  позволил  мне узнать то, что, как мне казалось, я
должен был знать с самого начала.


     "Арбель"  пришвартовался  к  стационарному  спутнику,  и  мне  пришлось
добираться   до   планеты   на   челноке  -  одноместной   посудине,  больше
приспособленной,  по-моему,  для  перевозки  небьющегося  груза.  Автоматика
посадила  челнок  на  самом краю  поля,  никто и не  подумал меня  встретить
(думаю, что никто и не  был  предупрежден о моем приезде - очередная причуда
Экселенца), и я, зарегистрировав  свое прибытие в информ-блоке и назвавшись,
по старой памяти, журналистом, перекинул через плечо походный ранец и побрел
к вокзалу, соображая на ходу, к  кому было бы естественней всего обратиться,
чтобы, не теряя времени, приступить к работе.
     Комиссия  по расследованию причин катастрофы -  самое естественное, что
можно придумать, но туда мне путь заказан. У них свои проблемы, у меня свои.
     С тихим шелестом  с неба прямо на  меня  опускался  звездолет-разведчик
класса   "дельфин".  Впечатление  было,  конечно,  обманчивым  -  посадочная
площадка находилась более  чем  в двухстах  метрах,- но  я  все же  поспешил
укрыться под порталом космовокзала. И лишь тогда ощутил на себе всю прелесть
пониженной  силы тяжести  Альцины. С трудом  затормозив, я  схватился обеими
руками за колонну и услышал рядом с собой тихий смешок.
     Это была женщина невысокого роста - она едва доставала мне до плеча,- с
длинными светлыми  волосами, совсем  не  по моде опускавшимися до талии, и с
чуть раскосыми глазами, которые казались не  на своем месте, потому что лицо
женщины было типично русским.
     - Простите,- сказал  я, улыбнувшись.- Я только что  прилетел  и  еще не
адаптировался к вашей силе тяжести.
     - Да, - отозвалась женщина.- Челнок. Собственно, я вас здесь дожидаюсь.
Мое имя Татьяна Шабанова.
     Ну, конечно. Жена (теперь уже - вдова) Грапетти.
     - Простите,  - еще  раз  сказал  я, мрачнея.- Это так ужасно... Приношу
свои соболезнования. Собственно, я  здесь  для того, чтобы разобраться,  как
это могло произойти.
     - Разбираться будет комиссия Шабтая,- сухо сказала Татьяна, повернулась
и  пошла ко входу  в здание космовокзала.- Я  не понимаю, зачем  Земле нужно
было присылать еще и своего представителя.
     - Где сейчас члены комиссии? - спросил я, полагая, что это сейчас самый
естественный вопрос.
     - На орбите,  где же  еще? - Татьяна повела плечом.-  А  мне запретили.
Почему?  Я  жена.  Я  имею право видеть. Мы с Лучано  жили пятнадцать лет. Я
люблю его, это они хоть понимают?
     Татьяна почти кричала, я топал  за ней,  как напроказивший школьник, мы
прошли  в  небольшую  дверь  и  оказались  в комнате,  напоминавшей прихожую
обычной квартиры - здесь был диван, журнальный  стол, окно-экран с  видом на
лесную поляну и бар, который при  нашем появлении мягким перезвоном напомнил
о том, что имеет полный  набор напитков. Я не сразу сообразил, что дверца, в
которую мы вошли, была  на самом  деле  нуль-т мембраной, и Татьяна  привела
меня, скорее всего, к себе  домой. А может, и куда-то в иное место, где,  по
ее мнению, можно было поговорить без помех и свидетелей.
     - Таня,- сказал я минут пять спустя, когда мы сидели друг против друга,
и взаимное разглядывание привело к взаимному же  решению быть друг с  другом
предельно откровенными,- Таня, что происходило здесь  в последние  дни?  Что
могло стать причиной неожиданного решения Лучано отправиться на Землю? Вы не
знали об этом?
     - Мне ничего не было известно,- Татьяна  налила себе какой-то багряного
цвета напиток и  выпила залпом. Я держал  в руке  свой бокал с  шипучкой, но
пить  не  торопился.-  Ничего,-  повторила  она.-  Вечером  мы,  как обычно,
смотрели  новости,  потом  читали.  Лучано  заканчивал эту  жуткую  книгу...
Поливанов,  "Златые  горы",  знаете?   Там  просто  невыносимый  киберспейс,
выбираешься,  как из вонючей  клоаки... Мы  как-то начали  вместе, но  я  не
смогла  дальше третьего кадра... О  чем это я?  Да... Я уснула,  Лучано  еще
читал. А ночью проснулась от странного ощущения... Как вам объяснить?  Будто
все пусто кругом...  Лучано не было ни в спальне,  ни в  квартире, нигде.  Я
обратилась к следовому файлу и узнала,  что Лучано поехал в порт. Это было в
два сорок. В четыре со стационара уходила "Альгамбра", и он как раз успел на
челнок...
     Она замолчала.
     - Вы пытались связаться с "Альгамброй"? - спросил я.
     -  Конечно...   Я  не  могла  выйти  на  прямую  связь,  поскольку  шли
предстартовые операции. Но потом мне  дали  линию, это  было уже после того,
как "Альгамбра" покинула стационар и шла с ускорением. И я...
     О, Господи! Экселенц не сказал мне  об этом  (вероятно, и сам не знал).
Она видела, как все произошло. Она видела, как...
     - Таня,- сказал я,- если вам трудно  об  этом... Я вовсе не хочу, чтобы
вы... Я уйду, и мы встретимся позднее. Завтра.
     -  Нет,- неожиданно  твердо сказала Татьяна, но взгляд ее, брошенный на
меня, вовсе не  был твердым. Она боялась остаться одна. - Максим... Вас ведь
Максим зовут, верно?
     -  Простите,-  пробормотал я  в который уже раз,-  так все... Я даже не
назвал себя.
     - Я знаю,- отмахнулась Татьяна.- Вы Каммерер, сотрудник КОМКОНА.
     Интересно, какую информацию скормил ей уважаемый Экселенц?
     -  В  последнее время,- я делал вид,  что рассуждаю  вслух,-  Лучано не
проявлял какого-то интереса к Земле?
     -  Никакого,- покачала головой  Татьяна.-  Мы довольно  часто  смотрели
видовые передачи - Алтай, Северная Америка...  Несколько раз - Италия,  Рим,
Помпеи. Знаете,  Лучано  с  гораздо  большим,  по-моему,  интересом  смотрел
репортажи с Пандоры или с какой-нибудь там Цирцеи.
     - Ну почему же,- раздумчиво сказал  я,- он ведь  провел на Земле лучшие
двадцать лет...
     - Лучшие? - подняла брови Татьяна.- Да какие там лучшие!  В первые наши
годы  он  рассказывал  мне о своем детстве.  Это  был  кошмар! Я  просто  не
понимала, что за Учитель был у Лучано! А Наставник - еще хуже.
     - Простите?
     - Учителем был Альдо Вахана, науки у  Лучано действительно  шли хорошо,
но  он  терпеть  не мог  сверстников, все они  казались ему каким-то быдлом,
стадом, и этот Вахана  помогал Лучано культивировать  в себе мизантропию. Вы
можете это представить - в школе первой, а потом и второй ступени! Наставник
продолжал ломать характер Лучано, ведь тот по  натуре вовсе не  был таким. В
результате после колледжа Лучано ни минуты не захотел оставаться на  Земле -
они  сделали из него просто невыносимого  в общении человека...  Вам налить,
Максим? Это хороший тоник, очень рекомендую с дороги.
     - Налейте,- согласился я. Эта женщина поражала  меня. Такая экспрессия,
и  неожиданно  -  совершенно  спокойное предложение. Рекомендую с  дороги. А
Учитель - просто негодяй. У Ваханы было задание, и он это задание выполнил.
     Татьяна  налила  мне  в  бокал  на  полпальца багряного  напитка,  и  я
отхлебнул. Нужно было предупреждать, однако. Здесь было градусов шестьдесят,
не меньше.
     - Таня,- сказал  я,  откашлявшись,- давайте подумаем вместе. Лучано  не
имел  желания побывать на Земле.  Значит, что-то произошло. Причем  именно в
последние  часы, иначе вы  бы это давно заметили, верно?  Какие-то контакты?
Встречи? Книги? Передачи? Любая мелочь могла... Или не могла?
     - Не могла,-  уверенно  сказала  Татьяна.- Ни мелочь,  ни что-то  более
существенное. Да ничего и не было. Я имею в виду - внешне. Работа, работа, у
него шли эксперименты... Мы  работали в разных лабораториях, хотя и  в одном
отделе. Я знала, чем занимался  Лучано, а он знал, что делаю я. Сканирование
мультиклонированных биополимеров - вам это о чем-нибудь говорит?
     - Нет,-  вздохнул  я.-  Но, Таня, так мы не сдвинемся  с места.  Что-то
должно было  быть...  Ну,  хорошо.  Я  понимаю, что  сейчас  вам...  Давайте
встретимся завтра. Или  лучше - послезавтра. Дни вам предстоят нелегкие, и я
вовсе не хотел бы... А послезавтра обсудим. Хорошо?
     Я встал. Татьяна смотрела на меня снизу вверх, я только теперь заметил,
что под глазами у нее  набухли мешки - похоже, их и не было час назад, когда
она встречала в космопорту посланника КОМКОНа-2.
     - Хорошо,- сказала она равнодушно.- Рекомендую гостиницу "Аква".
     Я подхватил рюкзак  и пошел  к двери, пробормотав на  прощание какое-то
вполне  бездарное выражение сочувствия, в котором Татьяна, судя по всему, не
нуждалась.
     - Послушайте, Каммерер,- сказала женщина мне в спину,-  может, хотя  бы
вы скажете мне - почему? Почему, черт возьми, моему мужу нельзя было  лететь
на Землю? Вы ведь это хотели сказать своими вопросами?
     Я остановился на пороге. Разве это обьяснишь в  двух словах? Да  и не в
двух не объяснишь тоже.
     -  Тайна  личности,- пробормотал я, злясь на самого себя.- Он не должен
был знать тайну своего рождения.
     - И только-то? - поразилась Татьяна.- Но Лучано прекрасно знал эту вашу
проклятую тайну. И о близнецах своих знал. И это все?
     Я осторожно положил на пол рюкзак и вернулся к столу.


     В номере  гостиницы "Аква" было  слишком жарко, и я раскрыл все окна, а
также дверь, которая вела на широкий балкон, откуда открывался замечательный
вид  на город  Альцина-Прим, на речной порт Альцина-Секунда и на космическую
гавань. Здесь  наступил вечер, бордовое солнце Альцины - красный  карлик  ЕН
200244 зацепился  краем  за  крышу  какого-то  небоскреба, да так  и застыл,
раздумывая, видимо, продолжить  ли путь  к  горизонту  или  лучше  вернуться
назад,  к зениту.  Нужно  было  срочно звонить Экселенцу,  и  я уже  заказал
охраняемый  от  помех  канал  нуль-И.  Но  мысли в моей голове еще не вполне
отложились.  Конечно, я понимал, что Экселенцу на данном этапе расследования
плевать на мои мысли,  ему нужны факты, мысли он приложит свои. Но мне очень
не хотелось играть,  как  во  время  операции "Подкидыш",  нелепую  и  очень
неприятную роль дурака-коверного,  лишь  в последний  миг гала-представления
прозревающего  для  того  только,  чтобы  воскликнуть  "ах!"  при  финальном
выстреле укротителя.
     Сигнал вызова прогудел,  когда я стоял посреди салона в чем мать родила
и  растирался после  холодного  душа  махровым полотенцем. Обернув полотенце
вокруг  бедер, я сел к  аппарату.  Сигнал  шел  с запаздыванием  - не  из-за
нуль-И, конечно, просто волна должна была еще пройти от передатчика на Земле
до спутника  на  стационарной орбите,  где  был нуль-передатчик, а потом,  в
системе ЕН 200244, расстояние от местного спутника-приемника до информцентра
в  Альцине-прим.  В  результате несколько  секунд после  включения  Экселенц
мрачно смотрел в пустой еще  экран, а я любовался его физиономией со следами
бессонной ночи  под  глазами. Черт,-  подумал я,-  в Екатеринбурге же сейчас
даже не рассвело, нужно было звонить позднее.
     -  А,  это  ты,-  сказал  Экселенц,   когда  на  его  экране  появилось
изображение. Интересно, кого еще он ждал в эти минуты? - Докладывай.
     - Татьяна  Шабанова,  жена  погибшего, встречала  меня  в космопорту  и
знала, чьим представителем я являюсь.
     Я сделал паузу, чтобы увидеть реакцию Экселенца. Реакция превзошла даже
мои  завышенные ожидания. Экселенц придвинул  лицо  к камере,  так  что  его
огромный, в синих прожилках,  стариковский  нос занял чуть  ли  не  все поле
зрения. Он  произнес  что-то вроде  "ну, черт  их..." и,  похоже,  стул,  на
котором он сидел, свалился на  пол - если судить по грохоту  и  по тому, как
Экселенц, отодвинувшись от  экрана, начал совершать  странные  телодвижения,
нащупывая нижней частью туловища потерянную опору.
     - Второе,- продолжал я.- Татьяна Шабанова, прожившая с  Лучано Грапетти
в любви и мире  больше пятнадцати лет, вовсе не выглядит потрясенной смертью
мужа. Она собранна, спокойна. Временами даже улыбается.
     Я сделал еще  одну паузу, поскольку Экселенц вовсе исчез с  экрана. Он,
наконец,  поднял стул и уселся на  него верхом, показав мне  свою знаменитую
лысину.  Ну хорошо, от вопросов он  отгородился, да я и не собирался их пока
задавать. У меня еще не закончился запас разоблачений.
     - Третье,- сказал я.- Лучано  Грапетти не  интересовался тайной  своего
происхождения по очень простой причине: ему эта тайна была известна.
     - Как? - прокаркал Экселенц несколько секунд спустя.- Ты уверен в своих
словах?
     - Тайна личности Грапетти была известна и его жене.
     Лысина   Экселенца    продолжала    совершать    на   экране   странные
возвратно-поступательные  движения.   Экселенц   думал.   Трех  предложений,
сказанных мной, было ему достаточно для того, чтобы делать выводы.
     - Подробнее,- потребовал, наконец, он, явив на экране свое лицо и глядя
мне в глаза,- не упускай никаких мелочей. И сначала.
     Мне стало прохладно, ржавое солнце скрылось-таки за спину небоскреба, и
свежий ветерок обернул меня холодным сухим листом. Я встал и,  дав Экселенцу
возможность еще немного подумать, скинул на пол полотенце, набросил лежавший
на постели халат,  перевязался  поясом и вернулся к аппарату. Экселенц сидел
неподвижно и ждал продолжения.
     - Года  полтора назад, вскоре после гибели Абалкина (я сделал паузу, но
не дождался реакции  Экселенца), Лучано сказал ей, что у него есть несколько
братьев и сестер,  живущих на разных планетах. На вопрос  жены, почему он не
поддерживает со своими родственниками контактов, Лучано ответил, что контакт
между  ними осуществляется постоянно,  они  просто чувствуют друг друга.  Он
знал, что одна из его сестер погибла в двенадцатилетнем  возрасте.  Он знал,
что один из его братьев покончил  с собой, но не знал  причину. Он знал, что
другой его брат отправился на Землю и там погиб.
     - Стоп,- сказал Экселенц.- Знал или чувствовал?
     - Знал,- подтвердил я.- Именно  это  слово использовала Татьяна. Но это
было интуитивное  знание.  Догадка.  Озарение.  Ситуация  Кекуле-Менделеева.
Насколько  я  понял,  контакты  между  подкидышами  в  течение  многих   лет
происходили  на подсознательном  уровне  и  лишь в критические  моменты  для
развития этой... мм... семьи знание осознавалось.
     - Откуда Шабанова узнала о твоем прибытии? -  каркающим голосом спросил
Экселенц. Перевел разговор, решил обдумать информацию.
     - Не поверите, Экселенц. От астролога.
     - От... кого?!
     - От  астролога,-  с долей  злорадства повторил я. Похоже, что Экселенц
ожидал любого ответа -  от  начальника космопорта до резидента Странников на
Альцине,-  но не того, который  услышал. Впрочем, Экселенц  не был бы  самим
собой, если бы пребывал в  изумлении больше, чем  долю секунды, необходимую,
чтобы привести в порядок мимику.
     - Ну,  ну,- сказал он  иронически.- В таком случае, ответь мне, от кого
узнал о  твоем прибытии этот... мм... специалист.  Мне  нужно конечное звено
цепочки, а не промежуточные.
     -  Боюсь,  что  конечным  звеном  цепочки  в  данном  конкретном случае
является расположение планет системы ЕН 200244 в небе Альцины.
     Экселенц потер лысину обеими руками  и скосил глаза куда-то в  сторону.
Проверяет,-  подумал я.  Вызвал  на  соседний дисплей  информацию о развитии
астрологии. Это я уже проходил - сразу после разговора с  Татьяной.  Шеф мог
бы  спросить  у  меня  -  узнал  бы о  том, что  на Земле в настоящее  время
насчитывается  27   астрологических  обществ,   профессиональная  корпорация
астрологов  имеет в  своих  списках  2966  специалистов,  работающих  на  14
планетах. Меня лично эта  информация ни на  йоту не  приблизила  к пониманию
простого  факта:  именно  Ванда  Ландовска,  астролог-консультант,  сообщила
Татьяне Шабановой, что расследовать гибель "Альгамбры" будет представитель с
Земли,  который  прибудет  сегодня.  Рассчитать,  когда   и   куда  прибудет
означенный представитель, Татьяна сумела и без посторонней помощи.
     -  Ну,  хорошо,-  пробормотал  он.- Астролог  так  астролог. Ты  с  ним
говорил?
     - С ней,- поправил я.- Пока нет. Меня куда больше заинтересовал рассказ
Татьяны Шабановой. Согласитесь, шеф, что, если она правильно поняла мужа, мы
вели в отношении подкидышей с самого начала неверную линию расследования.
     Мы. Нужно было сказать -  вы, дорогой Рудольф  Сикорски.  И Абалкина вы
застрелили  напрасно. Вы просто убийца, вы думали, что  вы  на войне, но это
было не так, и то, что вы об этом не знали, нисколько не снимает с вас вины.
Ну, хорошо - с нас, пусть будет с нас.
     Экселенц посмотрел  мне в  глаза,  и  я  понял,  что сейчас  наконец-то
последуют  точные указания, и мне -  во  всяком случае, сегодня -  больше не
придется раскидывать собственными мозгами, чтобы принимать решения.
     - Вот что, Максим,- жестко сказал он.- Мистикой я сыт по горло. Займись
обстоятельствами  гибели звездолета. Причина.  Где  Грапетти. Детонатор  под
номером  четыре  не  разрушился до сих пор. Это говорит либо  о существенном
ослаблении связи - что, как ты понимаешь, имеет важнейшее значение, - либо о
том, что сведения о смерти Грапетти, мягко  говоря,  преувеличены. Поведение
его  жены  подтверждает  эту  гипотезу.  В  таком случае  - куда  направился
Грапетти,  и  был  ли  он вообще  на  борту  звездолета.  Займись этим,  все
остальное выкинь из головы.
     Я хмыкнул.
     -  Пока   выкинь,-   повторил  Экселенц.-  Сегодня   вечером   получишь
дополнительные инструкции.
     - Завтра утром,- поправил я. Экселенц поморщился:
     - Да, у тебя там дело к ночи... Черт, потеря темпа.
     - Журналисты работают и по ночам,- флегматично отозвался я.
     - Похвально,- пробормотал Экселенц.
     Он  еще  раз  вперил  в  меня  свой  взгляд  -  не столько  по-обычному
пронзительный, сколько, как мне показалось, растерянный, - и отключил связь.


     Видеофон  астролога Ванды Ландовской  не отвечал. На  автоответчике  не
было записи  изображения,  только  голос,  низкий, с  бархатными обертонами,
голос  женщины  лет  сорока,  я  представил  себе  черноволосую  красавицу с
крупными чертами лица и полными чувственными губами.
     -  Меня  нет  дома,-  произнесла  госпожа  Ландовска  дежурную  фразу,-
оставьте,  пожалуйста,  свое   сообщение,  я  свяжусь  с  вами   при  первой
возможности.
     У меня не  было,  что сообщать  астрологу, и  я,  подумав, отправился в
космопорт - почему бы журналистам, действительно, не работать по ночам.
     Татьяна провела меня к себе домой через нуль-т, и  я, по сути, не успел
увидеть, как выглядит изнутри  космопорт Альцины-прим.  Выглядел  он плохо -
захолустный вокзал,  вовсе  не  рассчитанный  на  пребывание  хотя бы  сотни
пассажиров.   Наверняка   пропускная  способность   порта  была   не   более
трех-четырех кораблей в сутки.
     Я поднялся на второй этаж и, приоткрыв дверь,  на которой было написано
"Руководитель  полетов",  заглянул в  комнату.  Здесь  было  шесть человек -
пятеро мужчин и женщина. Мужчины расположились за круглым столом с планарным
дисплеем,  на  котором  я  увидел  несколько  проекционных  схем  звездолета
(по-видимому,  "Альгамбры") и  ежесекундно  менявшиеся  блоки чисел.  У всех
мужчин были нацеплены чипы мультимедиа, и разговаривать  с ними - по крайней
мере сейчас - было бессмысленно.
     Женщина,  сидевшая  в  углу  за  журнальным  столиком,  заинтересованно
посмотрела в мою сторону и сделала приглашающий жест.
     -   Проходите,   Каммерер,-  сказала  она  знакомым  уже   контральто.-
Проходите, садитесь.
     По-моему, росту в госпоже Ландовской было не  больше метра шестидесяти,
разве  что  у  нее  были  необыкновенно  длинные  ноги.  Светлые,  точнее  -
осветленные, волосы,  короткая стрижка, маленький рот и огромные глаза, цвет
которых  было  трудно  определить,  мне  показалось,  что гамма  ежесекундно
менялась, проходя весь спектр - от черного до  светлоголубого. Пожалуй, я не
ошибся только в возрасте, но и в этом я теперь не был уверен - выглядела она
на сорок, но не было ли это просто искусной работой визажиста?
     - Вы меня знаете? - искренне удивился  я, присаживаясь на угол кресла.-
Я журналист, прибыл сегодня - гибель "Альгамбры"  всех на  Земле потрясла, и
вот я хотел...
     Похоже,  я  избрал  неправильный  тон  -   Ландовска  бросила  на  меня
удивленный взгляд, явно не понимая, зачем я валяю перед ней Ваньку.
     - Вот уж не ожидал,- сказал я,- встретить здесь и  сейчас представителя
вашей профессии. Вы ведь Ванда Ландовска, астролог?
     -  Вот  и   познакомились,-  улыбнулась   Ландовска.-  Чтобы  нам  быть
откровенными  друг  с  другом, скажу, что ваше имя  я  узнала от информблока
"Арбеля" -  вы  были  единственным пассажиром.  Только не говорите мне,  что
принадлежите к журналистской братии, не тот тип, вы ярко выраженный Стрелец,
а журналисты, по большей части, Близнецы. Так вот, причину вашего приезда вы
объясните, если будет желание. А я здесь пытаюсь повышать свою квалификацию.
     - Есть  что-то новое о причинах гибели "Альгамбры"? - спросил я,  чтобы
не продолжать  разговор  о  разнице  между  Стрельцами  и Близнецами. Вообще
говоря, я родился в феврале и был, следовательно, типичной Рыбой, но на этом
мои познания в астрологии кончались.
     -  Нет,- покачала головой  Ландовска,  бросив взгляд  на столпившихся у
стола-дисплея мужчин.
     Что ж,  по крайней мене один вопрос прояснился сам по себе. Мою фамилию
госпожа  астролог узнала не  от  светил небесных, а от нормального информа -
другое дело, для чего ей понадобилось запрашивать эту информацию.  Остальное
уже  было  делом техники - сделать вывод  о том, что  Каммерер, записавшийся
журналистом,  прилетает для того, чтобы  написать  о  трагедии или узнать об
этой трагедии что-то  новое. Ландовска сообщает об этом  Татьяне, с которой,
скорее всего, поддерживает дружеские отношения, а та... Дальше ясно.
     -  Вы давно  здесь? - задал я  вопрос, многозначность  которого осознал
лишь секунду спустя.
     - В этой комнате,- сказала Ландовска,- я четвертый час. В этом городе я
второй год. А на этой планете - шестнадцать стандартных месяцев.
     - И есть  практика? -  спросил  я,  не  столько задумываясь над смыслом
вопроса, сколько  следя  за  выражениями лиц людей, сосредоточенно глядевших
куда-то в пространство  и слушавших сообщения, поступавшие,  скорее всего, с
места трагедии, где все еще работали спасательные группы.
     - Практика? -  переспросила  Ландовска.-  Практика у  меня  на Земле. А
здесь я учусь.
     - Чему, если не секрет?
     -  Астрологии,  конечно,-  с  досадой  сказала  Ландовска.- Послушайте,
Каммерер, не нужно спрашивать просто потому, что не хотите молчать. Нам есть
о чем поговорить, уверяю вас, но  не  сейчас. Если вам  нужна  информация об
"Альгамбре", подключитесь к информу.
     Вот  результат моей многолетней  дружбы  с Экселенцем! Вот, что  делает
работа в КОМКОНе-2 с мыслительными способностями. Мне  и в голову не пришло,
что  вся  деятельность  спасателей,  да  и комиссии  по расследованию  тоже,
становится достоянием общепланетного информа, и любой  житель Альцины может,
войдя  в общий  для планеты киберспейс, узнать все  то, что знают  на данный
момент самые осведомленные люди. Девиз КОМКОНа-2 - "секретность, ибо враг не
дремлет" - не довлел над жителями Альцины.
     Я встал и, подойдя к столу, взял лежавший на поверхности планар-дисплея
свободный  чип. Один  из мужчин покосился  в мою  сторону,  но не сказал  ни
слова, лишь кивнул  головой.  Я прилепил  чип к мочке  уха и слегка надавил,
включая трансляцию.


     Два часа  спустя  мы вышли  из  здания космовокзала  - стояла  ночь,  и
площадь  была  пуста,  как  марсианская  пустыня  перед  началом  самума.  Я
предполагал,  что  Ландовска  захочет распрощаться и  предложит  встретиться
утром  или  даже  днем. Честно  говоря, мне зверски хотелось  спать.  Именно
зверски - так, наверное, хочет  спать  уставший после долгой  охоты, но  уже
насытившийся тигр.
     -  Вам  хорошо,- сказала госпожа  астролог,  зябко  поведя  плечами.- В
гостинице есть  нуль-т,  а  мне  вот  придется махать  крылышками  аж десять
километров.
     -  Махать  крылышками? - удивился  я,  и  Ландовска кивнула  в  сторону
стоянки,  где  в  ряду  новых  и потрепанных  глайдеров выделялась  посудина
производства,   по-моему,   конца  прошлого  века.   Махолет-ротоплан   типа
"стрекоза" для двух пассажиров  с оркестром. Сравнение с оркестром эта штука
заслужила в свое  время  за мелодичный  свист, который издавали  крылья и от
которого  конструкторы так и не  сумели  (или  не  захотели?) избавить  свой
аппарат.  Управлять  "стрекозой", несмотря  на  ее небольшие  размеры,  было
трудно - крылья вообще конструкция неповоротливая и неудобная,  я убедился в
этом  на  Пандоре  в  57-м,  когда  пришлось  вывозить   с  Южного  материка
попорченное   взрывом  вулкана  оборудование  местной  пересадочной  станции
КОМКОНа.
     В  общем-то, намек  Ландовской было  более чем прозрачен, и я  галантно
сказал:
     - Если позволите, я доставлю вас домой.
     - Вы можете управлять этой штукой? - удивилась Ландовска.
     - Я могу управлять всем, что летает,- несколько самонадеянно ответил я,
поскольку такой ответ был запланирован ходом нашего диалога.
     В результате еще через минуту я,  надев нарукавники, выворачивал крылья
в  рабочий  режим, а  госпожа астролог прижалась ко  мне справа, поскольку в
тесноте кабины просто не  было места для соблюдения светских условностей. На
самом  деле  все  оказалось  не  так  сложно,  как  я  предполагал.  Аппарат
переоборудовали по  новейшей навигационной технологии,  и домой - в какое-то
темное пригородное строение - мы долетели со свистом за две минуты.
     Я  даже не  спросил,  замужем  ли  госпожа астролог,  и  приготовился к
процедуре знакомства с  каким-нибудь шаманом,  ибо  кто же  способен взять в
жены  представителя  оккультной   науки,  если  не  профессиональный  шаман,
целитель или экстрасенс?
     Как  только  Ландовска  поставила машину в "стойло",  в доме включились
огни, и мы вступили в прихожую под тихие звуки старинного вальса.
     - Штраус? - показал я свою эрудицию.
     - Ну, что вы, Каммерер,- улыбнулась Ландовска,- это полонез Огиньского.
     Конечно. Впрочем, уловить разницу между вальсом и полонезом я был не  в
состоянии даже во время школьных уроков музыки  - самое большее, на что меня
хватало, это определение принципиальных различий между оперой и балетом.
     Дожидаясь в салоне, пока хозяйка  приготовит кофе, я  печально  думал о
том, что, если наш разговор не  даст  никакой дополнительной информации (а я
был уверен,  что именно так и произойдет), то, проведя бессонную ночь,  я не
смогу утром как следует разработать план дальнейших действий.
     Стены  салона были размалеваны изображениями  зодиакальных знаков  -  я
узнал Стрельца, Рака, своих родных  Рыб.  Присутствовали еще какие-то звери,
явно  не из земной мифологии, скорее всего, астрологические символы  местной
зодиакальной фауны. С нее я и начал разговор, чтобы не отдавать инициативу в
руки Ландовской.
     - Это ведь аквапилот? - показал  я  на изображение двухголовой крылатой
рыбки.- Он что, на Альцине вознесен в астрологические символы?
     Ландовска села напротив меня на пуховую подушку и сразу превратилась из
стройной женщины в грибок,  закрывшийся от меня вместо шляпки  густой копной
волос.  Она  отпила  из  фарфоровой  чашечки  несколько  маленьких  глотков,
посмаковала и лишь после этого ответила:
     - Это Аквапилот,  он  до  некоторой  степени  соответствует  по  своему
влиянию земному Водолею.  А всего местный Зодиак содержит не двенадцать, как
на Земле, а девять астрологических символов.
     - И что же? - спросил я, стараясь, чтобы в моем голосе не было слышно и
следа иронии.-  Что  же, вы можете  предсказать мою судьбу,  пользуясь этими
знаками?
     - Вашу - нет,- сухо сказала Ландовска.- Вы родились на Земле, и в вашей
натальной  карте  впечатаны  влияния  земных зодиакальных  знаков  и  планет
Солнечной системы, которые  находились на небе  во время вашего рождения.  А
судьбу вашу  на  ближайшие  сутки  я  могу предсказать  и без астрологии. Вы
будете безуспешно пытаться понять, что произошло с Лучано Грапетти.
     -  Давайте  говорить  прямо,  Ванда,-  сказал  я,  отхлебнув,  наконец,
начавший уже остывать кофе.- Что  вы  узнали  обо  мне?  Для чего? И что,  в
конце-то концов, произошло с  Лучано Грапетти? Вы ведь это знаете  - знаете,
например, что он не погиб при взрыве "Альгамбры",  знаете,  вероятно, где он
находится, жена  его тоже  знает, я так полагаю,  но  постаралась  ничем  не
выдать  своей  осведомленности. И  вы знете еще  что-то,  какую-то очередную
ступеньку на этой лестнице, до которой  я еще  не  поднялся и потому не могу
задать конкретного вопроса.  Иначе Татьяна Шабанова не  встречала бы  меня в
космопорту, а вы не ждали бы меня в ЦУПе и не зазвали бы к себе.
     Ландовска выслушала мою тираду внешне совершенно безучастно - ее больше
интересовало то,  что  происходило  в  это  время где-то  на  втором  этаже.
По-моему, не происходило  ничего для этого дома  экстраординарного: существо
по  имени  Алексей  готовилось  отойти  ко  сну.  В  правой  руке  Ландовска
продолжала  держать  кофейную  чашечку,  а  указательный  палец  левой  руки
медленно  поглаживал странную  брошь, висевшую  на  груди Ванды:  отлитое из
густо-красного  сплава  изображение существа,  наверняка  принадлежавшего  к
сонму зодиакальной фауны, причем, не исключено, вовсе даже не этой планеты.
     Если  она скажет, что информацию ей поставили светила, мне не останется
ничего  иного, как  предъявить свои истинные  полномочия,  что бы  по  этому
поводу ни думал Экселенц. В конце концов, он в свое время  тоже  поступал не
по правилам и нарушал им же составленные инструкции.
     -  Мне  кажется,- сказала Ландовска и заглянула на  дно  чашки.  Только
гадания  на кофейной  гуще  мне не  хватало,- подумал я.  -  Мне кажется,  -
продолжала Ландовска,- что Лучано действительно жив. Хотя бы потому, что его
гороскоп...- она запнулась, натолкнувшись  на мой  взгляд.-  Ну хорошо, если
хотите,  я думаю, что Лучано жив, потому что Таня это знает. Женское сердце,
интуиция, как вам угодно...
     Этот  ответ удовлетворил меня  так же, как первый. Я продолжал смотреть
на  Ландовску, иронически  выгнув  бровь,  - должно быть,  так  смотрели  на
подследственных комиссары  из  старых, двухсотлетней  давности, чрезвычайных
комиссий. А может, их называли как-то иначе? Неважно.
     - Знаете,-  мирно  сказал я,-  почему я не  люблю литературу  даже в ее
стереоверсиях? Потому что от главного  героя обычно все и всегда скрывают до
самого последнего момента - чтобы поддержать сюжет. Между тем, обычно уже  в
первой  главе герой  может задать прямой вопрос и  получить  не менее прямой
ответ. Читатель это знает, автор это знает и, следовательно, герой это знает
тоже. Но  не спрашивает. А если спрашивает сдуру,  то ему  не отвечают, хотя
никаких резонов для сокрытия фактов нет и не предвидится. Сюжет! Но мы-то  с
вами...
     - Ну так  давайте для начала  я  задам прямой  вопрос вам,-  улыбнулась
Ландовска.- У вас ведь тоже нет оснований ломать комедию.
     - Задавайте,- кивнул я, предвидя, что именно она спросит.
     -  Кто вы,  Каммерер?  Вы  ведь  не журналист, верно? И не  эксперт  по
чрезвычайным  ситуациям.  И  тем более,  не праздный турист.  Вы  прибыли  с
конкретной целью и добиваетесь этой цели, задавая вопросы Татьяне и мне. Так
кто же вы? И в чем ваша цель?
     Я    откашлялся.    Суровый    взгляд   Экселенца.    Тайна   личности.
Общечеловеческие интересы.
     - Меня  зовут Максим Каммерер,- сообщил я.- Должность: начальник отдела
чрезвычайных  происшествий,  так  что  в  некотором  роде  все  же  эксперт.
Организация, в которой я работаю, называется Комитет по Контролю.
     Я  сделал  паузу, оценивая  реакцию Ландовской. Реакции не последовало,
женщина  слушала внимательно и ждала  продолжения. Она первый раз слышала  о
КОМКОНе-2. В  этом-то как раз  не было ничего удивительного: о КОМКОНе знали
девяносто пять  процентов  населения Земли и  всех прочих миров, о КОМКОНе-2
знали процента два-три, а то и меньше.
     -  Комитет  по контролю  -  это  Прогрессоры?  - спросила Ландовска, не
дождавшись продолжения.
     -  Прогрессоры - это Комитет по  Контактам, тоже КОМКОН, но под номером
один,-  пояснил я.-  А мы занимаемся...  В общем, тоже Прогрессорами,  но не
нашими. Согласитесь, что, если мы осуществляем прогрессорскую деятельность в
иных мирах, то  не исключена ситуация, когда кто-то  занимается  аналогичной
деятельностью на Земле.  Эту  деятельность  мы  должны выявлять  и пресекать
всеми доступными способами.
     -  Ну...- протянула Ландовска и пристально  посмотрела мне в  глаза.- И
какие же способы вам доступны?
     Я неопреденно махнул рукой.
     - Разные, очень разные.
     - Такие  же,  какие доступны  органам  контроля  на  тех планетах,  где
работают наши Прогрессоры?
     - У всех свои методы...
     - Не  считаете ли  вы, Каммерер, что  ситуация, какой  вы  ее  описали,
выглядит  по  меньшей  мере  аморально? Главная заповедь, записанная  еще  в
Библии и, насколько я понимаю, общепринятая в нашем цивилизованном мире, это
- не  делай другому того, чего  ты  не  хочешь, чтобы сделали  тебе.  Вы  же
поступаете прямо противоположным образом. Вы  не желаете, чтобы кто-то делал
на Земле  то,  что  сами  спокойно и расчетливо делаете на  десятках  других
планет.
     - Это  долгая история,-  вздохнул я.-  Этой  истории почти  двести лет.
Противоречие, о котором вы сказали, действительно непреодолимо. Но... А есть
ли  выход,  госпожа Ландовска? Во все времена, когда  на  Земле существовали
отдельные государства, были и разведка, и контрразведка.
     - Господи, о чем вы говорите, Каммерер? Вы хоть слышите сами,  о чем вы
говорите?  Какое  отношение  разведка   имеет  к  прогрессорству?  Что,  эти
разведчики двадцатого века, они занимались прогрессорской деятельностью? Они
стремились подтолкнуть  чье-то развитие? Я читала книги! Я видела фильмы! Да
что там, в  школе я сама играла в  спектакле, мы его ставили по  книге... не
помню названия... сейчас... Да, вот: "Во имя мира на Земле". Автора уж точно
не помню, не в нем дело. Был там  такой  разведчик,  то ли из СССР, то ли из
США. А может, оба... Они  охотились за  секретами. Называлось это секретными
службами. Прогрессорством и не пахло, обыкновенный  грабеж средь  бела  дня.
Разведчиков, конечно,  ловили. И правильно.  Ваши прогрессоры  тоже грабежом
чужих секретов занимаются?
     -  Прогрессоры  не  наши,- ощетинился я.-  Но,  согласитесь, что нельзя
исключить ситуации, когда на Земле...
     - Не суди  о других по своему образу и  подобию,-  заявила  Ландовска и
неожиданно замолчала, хотя,  казалось, фраза,  которую  она  хотела сказать,
только  началась.  Она  нахмурила брови, но взгляд  от меня  не  отрывала  -
тяжелый взгляд, давящий.
     - Погодите,  Каммерер...-  протянула она.- Не хотите ли вы сказать, что
бедный Лучано... Вы думаете, что он...
     Она даже выговорить вслух не могла того,  что пришло ей на ум. И если я
ей скажу  сейчас, что она близка к истине, Ландовска  швырнет мне  в  голову
тяжелую  статуэтку, изображавшую  то  ли  сатира,  то  ли  просто  чертенка.
Статуэтка  стояла  на  столике, и  ладонь  Ландовской  непроизвольно сжимала
фигурку за кривые ноги. Не нужно было мне раскрываться. Прокол. Сам виноват.
Поверил  в рассудительность  и открытость.  Но теперь,  когда  контакт исчез
безвозвратно, продолжать разговор просто не имело смысла.
     -  О чем вы говорите,  госпожа Ландовска!  -  с  искренним  возмущением
воскликнул  я.- Грапетти - инопланетный агент!  Чушь. Но гибель звездолета -
это серьезно. Это первый случай за несколько десятилетий.
     - И вы решили, что не обошлось без вмешательства иного разума, Господи,
спаси и  помилуй,-  театрально  вздохнула  Ландовска, опустив  статуэтку  на
стол.-  Каммерер, вы либо псих, либо дурак,  либо  не говорите  мне  правду.
Когда  я  жила на Земле,  то у меня  был сосед,  он летал  на транспортниках
куда-то в систему то ли звезды Барнарда, то ли на  Тау Кита. Так он мне  все
уши  прожжужал  в свое время  о пресловутых  Странниках.  Он  мечтал  с ними
встретиться.  И все, что не мог объяснить у себя  в космосе, он  сваливал на
Странников. Это было бы смешно, если бы не  его глаза - он  этих пресловутых
Странников боялся! Туннели Странников. Циклопические  сооружения Странников.
Странники  спасают  жителей  Надежды  и  исчезают.  Странники,  Странники...
Хорошо, здесь,  на Альцине, я перестала слышать эту чепуху, здесь люди  куда
прагматичнее.  Это  ведь  религия,  Каммерер,  религия,  где  Богом являются
Странники,  которых никто  никогда  не  видел  и  авторство которых во  всех
случаях никогда не было доказано.
     - Я  вовсе не утверждаю,  что "Альгамбра" погибла по  вине Странников,-
сказал я, но Ландовска, похоже, меня не слышала.
     -  У  каждого века,-  продолжала  она,-  свои  безумства.  В  двадцатом
помешались  на этих... тарелках. Все их видели, кто-то  летал на  них, наука
даже такая была - уфология, которая объясняла непонятные явления в атмосфере
вмешательством пришельцев. Не похоже?  По-моему, то же самое. Удивляюсь, как
в те времена не создали какую-нибудь секретную комиссию по отлову пришельцев
и насильственному  вступлению с  ними в  контакт.  Знаете,  Каммерер,  тогда
воображали, что высокоразвитые инопланетяне, конечно же, принесут людям одно
лишь благо. Это потом, когда мы... точнее, вы сами занялись прогрессорством,
когда  Гарднер основал  Институт экспериментальной  истории... Кстати, вы не
помните, когда это было?
     - В тридцать втором,- механически сообщил я.
     -  Значит, еще до... Ну, вот видите!  Да, так с  тех именно времен, как
мне кажется, общественное мнение на Земле изменилось радикально.
     - Подождите, Ванда,- я решил, наконец, прервать ее эмоциональную речь и
внести свежую струю в нашу пикировку.-  Я могу представить ваше отношение  к
моей организации, я могу даже разделить это мнение. И я не стану доказывать,
что,  если есть хоть один шанс из  миллиарда, что Странники или  кто-то иной
вмешиваются  в  нашу  историю,  мы  просто обязаны сделать все  возможное  и
невозможное,  чтобы  выявить  и  пресечь. Это  очень  серьезный  и отдельный
разговор...
     - Боже, какая риторика...- пробормотала Ландовска.
     - Да, отдельный разговор,- настойчиво сказал  я.- Но, согласитесь, что,
кого бы я  ни представлял, цель у нас с вами сейчас  одна. Я хочу знать, что
произошло с  "Альгамброй", почему это произошло,  и что  случилось с  Лучано
Грапетти, мужем вашей, насколько я понимаю, близкой подруги.
     - Подруги?  - подняла брови  Ландовска.-  Мы познакомились с  Таней  на
прошлой неделе.
     -  Вот как... Ну, хорошо.  Как бы  то  ни было, у  вас есть своя версия
того, что произошло. И похоже, вы знаете что-то о судьбе Лучано. И я не вижу
причин, по которым вам нужно скрывать эту информацию от меня.
     - Вот разговор не мальчика,  но мужа,- усмехнулась Ландовска.- Конечно,
я могу  вам  сказать все,  что  знаю,  и  поделиться тем,  чего не знаю,  но
предполагаю.  Но вы мне не поверите, вот в  чем штука. Если я вам скажу, что
Лучано Грапетти совершил  то, что он  совершил по той простой причине, что у
него  не было иного  выхода? Что единственным его побудительным мотивом было
желание доказать  необходимость  возврата  к  полному детерминизму, к  миру,
каким  он  был тысяч  десять лет назад? Вы мне не поверите, потому что  ни в
грош не ставите мою науку. А иных доказательных идей у меня нет и не было.
     - Хорошо,- согласился я.- Давайте пока без доказательств. Грапетти жив?
     - Думаю, да.
     - Вы или Татьяна знаете, где он находится?
     - Понятия не имеем,- совершенно искренне сказала Ландовска.
     -  Почему  произошел взрыв  на  "Альгамбре", и  где  в  это  время  был
Грапетти?
     - Понятия не имею,- повторила Ландовска.
     - Татьяна вам рассказывала о... ну, скажем, братьях и сестрах ее мужа?
     - Она - мне? Да нет же! Это я ей рассказала, а она подтвердила.
     - Вы? - я, пожалуй, действительно, перестал ориентироваться в ситуации.
Оставалось надеяться, что удивление  на  моем лице не было  выражено слишком
явно.
     - Я, Каммерер. И не спрашивайте, откуда я взяла эту информацию.
     - Естественно,- пробормотал я.- Вы скажете, что она вам явилась с неба,
и я действительно не  поверю,  потому что на небе нет  ничего, о чем бы люди
иных профессий не знали куда больше любого астролога.
     -  Ну-ну,-  неопределенно   произнесла  Ландовска.-  Вам   не  кажется,
Каммерер, что ваш брат прогрессор...
     - Я не прогрессор,- поднял я обе руки.- Во всяком случае, не прогрессор
уже почти десять лет.
     -  Неважно. Образ мысли не  изменился. Так вот, вам не кажется  ли, что
для  вашего  брата  легче и интереснее  устанавливать контакт  с охранниками
Герцога  Алайского  или, скажем, с  расой голованов,  чем с людьми,  которые
придерживаются иных, нежели  у  вас, взглядов  на  мироздание? Голованов  вы
скорее поймете, потому что признаете за ними право быть другими.
     - Давайте, Ванда,  поговорим  об  этом  в  следующий раз,- взмолился я,
понимая,  что, отказываясь  от  дискуссии,  в  глазах  этой  женщины признаю
поражение  не только  свое, но  и обоих КОМКОНов, и всей науки,  не  имеющей
чести нести перед собой на вытянутых руках определение "оккультная".- Сейчас
меня интересует только Грапетти. Если он жив, я хотел бы с ним встретиться.
     - Он жив,- пожала плечами Ландовска.- Вы думаете, я знаю больше?


     Мой  утренний доклад  Экселенцу  был вынужденно  сжатым  и не  содержал
позитивной  информации.  Я  скорее  слушал,  чем   говорил.  Предварительное
расследование показало, что "Альгамбра"  погибла от редчайшей  случайности -
прорыва метеором  энергетической защиты в момент  изменения режима полета. В
субсветовом  полете  внутри планетной системы защита  надежна абсолютно - за
полтораста лет использования дисперсных двигателей не было ни единого случая
нечаянного столкновения с метеором. В нуль-полете, естественно, метеоры тоже
не опасны. Но есть несколько  микросекунд в момент перехода из одного режима
в  другой,  когда  защита  снята,  система  нестабильна  и  открыта  внешним
воздействиям. Вероятность столкновения  с  метеором в  этот момент,  однако,
настолько  ничтожна, что ее  никогда,  насколько  я  знаю,  во  внимание  не
принимали - шанс  столкновения  был таким, что  произойти оно могло  не чаще
одного раза в полтора триллиона  лет.  Или три триллиона? Во  всяком случае,
число  это намного превышало возраст Вселенной, и конструкторы, естественно,
полагали, что звездолетам ничто не грозит.
     Но - случилось.
     Поскольку корабль в течение  семи с половиной микросекунд превратился в
излучение, то исследовать можно было только характеристики этого  излучения,
и  ничего более. Естественно,  станции слежения зафиксировали  взрыв во всех
деталях, и главные результаты многофакторного анализа были готовы уже спустя
двенадцать  часов после  трагедии.  Первое  -  взрыв  произошел в результате
попадания метеора. Второе  - в  момент взрыва на "Альгамбре" было семь живых
существ. Их и  должно было быть  семь, если считать, что на  борту находился
только экипаж.  Но  не существовало  (и не могло существовать) доказательств
этого  предположения. Теоретически  можно было допустить,  что  отсутствовал
один  из звездолетчиков,  а  Грапетти  находился  на  борту  и погиб.  Хотя,
конечно,  вероятность  этого события  была  значительно  ниже  естественного
предположения, что звездолет отправился в рейс, не взяв на борт пассажира.
     Но тогда - куда и как исчез Грапетти? Он стартовал с космодрома Альцины
на орбитальном челноке, и  диспетчеры вели аппарат до момента его выхода  на
стационарную  орбиту.  Затем,  убедившись,  что  режим  выведения  соблюден,
диспетчеры передали  челнок  автоматике  звездолета, которая  и должна  была
провести стыковку.  В нужный  момент  маяк "Альгамбры"  дал "плюс",  то есть
сообщил, что полет проходит в штатном режиме. Состоялся недолгий разговор по
телеканалам  порта  с  командиром  "Альгамбры" Алексом  Завадским.  Разговор
фиксирован, его много раз прослушали, речь шла только о подтверждении полной
готовности систем к старту.  О пассажире диспетчер порта не спросил -  и это
понятно, он уже получил подтверждение  маяка, процедура  была  стандартной и
рутинной. Тепло попрощались, Завадский отключил телеканалы  и дал команду на
старт.
     И вот тогда-то...
     -   Два  обстоятельства,-  завершил   Экселенц   свой  краткий  обзор,-
заставляют   предполагать  худшее.   Первое:  детонатор  номер   четыре   не
разрушился. Второе: в момент взрыва на борту "Альгамбры" было семь человек.
     Он замолчал и уставился на меня своим совиным взглядом, ожидая, видимо,
что  у  меня уже готовы выводы и  предложения. У  меня  не было  ни того, ни
другого.  Более того, с некоторых  пор у нас с Экселенцем, видимо, перестали
совпадать понятия о плохом и хорошем  в нашей  жизни. Худшим при сложившихся
обстоятельствах Экселенц полагал то,  что  Лучано Грапетти  остался  жив  и,
по-видимому,  даже не  попал на борт звездолета. Да, это  было  странно, это
было необъяснимо,  в этом  была  некая несообразность,  смысл  которой  пока
ускользал, но -  было ли это страшно? Экселенц,  судя  по  всему,  полностью
находился   во  власти  идеи,  которую  я  и  во   времена  Абалкина  считал
недоказанной  и, скорее всего, недоказуемой: Грапетти, будучи на  самом деле
автоматом Странников, подобным Абалкину,  делает все, чтобы попасть на Землю
и... что? Воссоединиться со своим детонатором? И... что тогда?
     В доме человечества опять, как  два года назад, запахло серой,  и разве
не ясно было, что  этот запах будет появляться каждый  раз, когда кто-нибудь
из  оставшихся  подкидышей совершит  странный, трудно  объяснимый или  вовсе
необъяснимый  поступок? Радикальным  решением было при  нынешней ситуации  -
убить всех подкидышей, как кукушка  убивает птенцов - не своих, конечно. Но,
поскольку   такое  решение   проблемы  не   представлялось   возможным  даже
теоретически  - а лишь  в ответ на действия самих подкидышей, не оставлявших
для КОМКОНа-2 никаких иных возможностей, то о нем никто и не заикался.
     После разговора  с  Татьяной Шабановой я  не  был убежден и в том,  что
кому-либо из  подкидышей было так уж необходимо  "воссоединяться"  со  своим
детонатором. Если программа была включена в момент рождения Тринадцати, если
детонаторы были  на  самом деле вовсе  не детонаторами, призванными взорвать
устойчивое     бытие     человечества,     но    всего    лишь     какими-то
мультипространственными  ретрансляторами,  связывающими  подкидышей  друг  с
другом, если все обстояло  именно так, то и поступки того же  Грапетти нужно
оценивать  совершенно  иначе.  В  доме  пахло  серой, но был ли Дьявол  тому
причиной? А может, неисправность канализационных сетей?
     -  Худшее, Экселенц? - спросил я.- Я не вижу, как Грапетти мог остаться
в живых при полном атомном распаде. А детонатор... Когда погибла Эдна Ласко,
ее детонатор разрушился лишь несколько часов спустя.
     - "Альгамбра" погибла сутки  назад.- буркнул Экселенц, думая, похоже, о
чем-то своем.
     Я пожал  плечами,  и прошли  почти  десять долгих  секунд  прежде,  чем
Экселенц отреагировал на мой жест.
     - Максим,-  сказал  он  с ноткой раздражения в  голосе,-  я  знаю  твое
отношение  к  гибели... мм... Абалкина.  Если ты  думаешь, что я  неспособен
разбираться  в настроениях  своих подчиненных,  как  бы  тщательно они их ни
скрывали, то грош  мне  цена как  руководителю. Не  будем  спорить. Я... Ну,
ладно. Но попробуй дать рациональное объяснение произошедшего, не  привлекая
гипотезу  о  том,  что  в  одном  из автоматов  Странников  включилась новая
программа. Я не знаю - согласен! - какая программа гнала Абалкина в Музей, а
теперь  я не  знаю, какая  программа заставила Грапетти  сделать то, что  он
сделал. Отчаянные  поступки приходится совершать от незнания.  И, я полагаю,
лучше ошибиться, чем допустить непоправимое.
     Он протянул руку и отключил изображение.  Звук исчез через две секунды,
и эти  долгие две секунды я слышал тяжкий вздох, который не мог принадлежать
Экселенцу.
     Потрясенный, я несколько минут не был  в состоянии собрать  свои мысли.
Впервые  я видел  Экселенца  не растерянным даже, не мрачным,  не охваченным
инфернальным испугом перед Неизвестным, но - сомневающимся. Экселенц никогда
не сомневался,  выбрав решение.  Представ  перед Судом справедливости  после
убийства Абалкина, он отвечал на вопросы без тени сомнений.
     Судьи были объективны, насколько можно  быть объективным в ситуации, не
до конца поддающейся  формализованной  оценке.  Экселенц даже  сохранил свой
пост. По-моему, это был  самый большой провал в юридической системе за два с
лишним столетия - один человек убил другого и не понес  наказания не потому,
что был оправдан, а потому  лишь, что  суд увяз  в определении  для  данного
конкретного случая  понятия о  необходимой  самообороне.  Если человек убил,
спасая свою  жизнь,-  это понятно.  Если человек  убил,  спасая жизнь своего
ближнего  -  это  понятно  тоже.  А  если  он  убил, спасая человечество  от
опасности, которую сам же не смог ни определить, ни доказать?
     Только один  человек оставался  и  на суде, и  после него  уверенным  в
однозначной  правильности  сделанного  -  сам  Экселенц.  Собственно,  я  не
представляю, как  бы  он жил дальше, если  бы  эта уверенность поколебалась.
Разве что - пустил бы себе в лоб пулю из того же "Магнума".
     И вот  -  сейчас.  Я  подумал,  что,  пытаясь  разобраться в  поступках
Грапетти, я спасаю не человечество от Странников, но  Экселенца -  от самого
себя. Экселенца - от смерти.
     Это была реальная задача,  и я сказал  себе, что решу  ее независимо от
того, существует ли в природе однозначное решение.


     Арнольд Швейцер, начальник космопорта Альцины, вовсе не горел  желанием
говорить со  мной.  Все изложено в  официальных документах, которые доступны
каждому, в том числе и Каммереру. Ему интересны нюансы, детали,  психология?
Неужели Каммерер полагает, что  сейчас, сутки  спустя после  трагедии, нужно
говорить  о  деталях, нюансах и психологии? Пусть  все уляжется - у погибших
есть родные, и не кажется ли Каммереру, что бесчеловечно сейчас задавать им,
а равно  и представителям  комиссии по расследованию, те вопросы, которые он
подготовил?
     - Только один вопрос,- настаивал я.- На "Альгамбре" погибли семеро.  Но
там   было   восемь  человек,  включая   пассажира.  Чем   объясняется   это
несоответствие?
     - Ну,  хорошо... - сказал  Швейцер,  помолчав.-  Приходите в  ЦУП, но я
смогу уделить вам не больше пяти минут.
     После таких разговоров (а их было  немало в моей жизни) я ненавидел  не
только  свою  профессию,  но  и  все человечество, для  блага  которого  моя
профессия  была  необходима.  Самое  печальное  заключалось  в  том,  что  в
необходимости этой профессии я не сомневался никогда - как и в необходимости
существования профессии, ей противоположной.  Прогрессорство возникло  бы  в
истории человечества хотя бы потому,  что  свойство  помогать ближнему, даже
если  ближний  полагает, что не нуждается  в помощи,-  это свойство  присуще
людям изначально. Каждый понимает  эту помощь  по-своему  и  часто  называет
вмешательством в личные  дела, но суть не меняется. Ну, так если ты  делаешь
нечто,   то  изволь  признать  право  делать  то  же  за  своим  соседом  по
космическому общежитию. А  если так, то, естественно, становится необходимой
профессия борца с чужим прогрессорством - крайности, как известно, сходятся.
В разные времена  все это называлось  по-разному, но не  потому, что  разной
была суть, а всего лишь в силу  различия в масштабах явления.  Прогрессор на
уровне семьи вмешивается  в дела соседа,  потому что ему кажется,  что сосед
живет  недостойно,  и  из лучших  побуждений надо бы этому ему,  для  его же
блага,  помочь - доложить,  например,  что жена изменяет, а  дочь так просто
шлюха.  Прогрессор  на  муниципальном уровне полагает для себя  обязательным
явиться  в соседний  город и  доказывать  губернатору, насколько тот неправ,
возводя здания выше трех этажей. Прогрессор  на уровне государства  - о, это
особая статья, это  даже поэма, не  одну  сотню раз слагавшаяся, и в прошлые
века  не  только развлекавшая, но  и  возмущавшая многочисленных читателей и
зрителей.  Благородный  разведчик,  удачливый  диверсант, наш человек в тылу
врага...  Помню,  Экселенц  обязывал  меня  смотреть  эти,  на  мой  взгляд,
пародийные ленты,  и  мне это  было  неинтересно,  но  я все  равно смотрел,
убеждая себя в том, что, если я принадлежу к такой древней профессии - почти
такой  же  древней,  как  проституция и журналистика,- то  быть прогрессором
Земли,  а  равно  бороться  с  проникновением прогрессоров  извне  -  задача
почетная, необходимая и... Да, еще и гнусная, но разве это меняет суть дела?
     Почти  ничего не изменилось  за тысячи лет, кроме масштабов - но именно
изменение масштабов и привело к появлению нового качества: во времена Иосифа
Сталина  в  тогдашнем  Советском  Союзе  никто  не  сомневался  в  том,  что
иностранные  прогрессоры  - реальность.  Выдумывали  в те  времена  не  само
явление,  а лишь масштаб. Сейчас  никто, включая, по-моему, и большую  часть
сотрудников КОМКОНа-2, не убежден в том, что какая бы то ни  было  внеземная
цивилизация реально ведет на Земле прогрессорскую деятельность. Не убежден и
я.  Один лишь  Экселенц  высится среди нас неколебимой  скалой, не  ведающей
сомнений,  - хотя мог ли я  утверждать однозначно, что, оставшись наедине  с
собой, отключив даже  медицинский  браслет,  Экселенц  не бьется  лысиной  о
стенку и не вопрошает себя: "верю ли?"
     Но, когда начинает  пахнуть серой, все мы принимаем привычную  стойку и
говорим: "лучше переборщить, чем недобдеть". Ибо сколь несоизмеримы масштабы
-  один человек и все человечество. Суд может позволить  себе придерживаться
стандартной  юридической  доктрины:  "лучше не наказать  виновного,  чем  по
ошибке осудить невинного". Мы  себе позволить  такого не можем.  Как бы я ни
ненавидел в  эти  минуты свою  профессию, не согласиться с  ее бесчеловечной
формулой я не мог. Масштаб, масштаб... Лучше не наказать виновного, и  пусть
погибнет род людской?
     Политика  не ведает  морали.  Люди,  обслуживающие  политику, не ведают
морали,  поскольку  подчинены системе. Но  наступает момент,  когда  масштаб
изменяет явление настолько, что  начинаешь спрашивать: не  обслуживаем ли мы
сами себя? Свою параноидальную подозрительность, взращенную нашей  любовью к
роду  человеческому?  Лучше  погибнуть  одному   невинному,  чем  пятидесяти
миллиардам столь же невинных...
     Лучше погибнуть  двум, чем... Или тринадцати... И когда, на каком таком
таинственном числе, наступает предел? И наступает ли? И не придет ли момент,
когда ради блага одной половины человечества нужно будет пожертвовать другой
его половиной?
     Хорошо, что эти мысли посещали меня не  столь уж  часто. Вообще говоря,
они никуда не исчезали из моего подсознания - но я не позволял им дергаться,
они лежали себе смирно, создавали ощущение дискомфорта,  как тяжелый  рюкзак
за плечами, к которому привыкаешь в долгом походе.
     Почему я начал думать об этом по дороге в космопорт? Не потому ли, что,
кроме серы, в доме запахло еще  и  паленым?  Пороховой гарью от  выстрела из
револьвера системы "Магнум"?


     Наш  разговор  с Арнольдом Швейцером  продолжался триста секунд, как  и
было обещано журналисту Каммереру.
     Вопрос: Неужели кто-то  из летевших на  "Альгамбре" все-таки  остался в
живых? Это было бы замечательно...
     Ответ: Конечно. Но, к  сожалению, мы не имеем доказательства  того, что
кто-то выжил. Расшифровка спектро- и темпограмм вспышки пока предварительна.
Да, эта расшифровка показывает, что в процессе взрыва были деструктурированы
семь сложных биологических объектов. Разделить энергетические пакеты пока не
удалось,  и  мы  не  знаем,  кто именно  погиб.  Это,  однако, не  исключает
возможности  того,  что  восьмая  структура  не  прочиталась  -  она  могла,
например, быть слабо ориентирована относительно вектора взрывного...
     Вопрос: Простите, мне не очень понятны столь специфические...
     Ответ: Да, извините.  Иными словами... Вы же должны понимать, Каммерер,
что никто не мог выжить, когда звездолет  попросту испарился, и  температура
плазмы достигла трех миллионов градусов! Надеяться на то, что кто-то спасся,
к сожалению...
     Вопрос:  Это я понимаю. Но уверены ли  вы, что в момент взрыва пассажир
Лучано Грапетти был на порту "Альгамбры"?
     Ответ:  Вы  получили  данные  диспетчерской  службы?  Тогда  ваш вопрос
излишен.
     Вопрос:  После того,  как диспетчер  порта  передал челнок  коллеге  на
"Альгамбре",  Грапетти  мог  изменить  курс  и  не  подчиниться  командам  о
стыковке. Разве это исключено? Или это было проверено тоже?
     Ответ: В  мегакилометровой окрестности "Альгамбры" не зафиксировано  ни
одного тела массивнее нескольких граммов. Челнок не мог удалиться на большее
расстояние за минуты, которые предшествовали взрыву.
     Вопрос: Даже если Грапетти, оторвавшись от диспетчера порта, перешел на
аварийную систему разгона?
     Ответ: Вы думаете, что, если бы Грапетти (кстати, он что, был идиотом?)
действительно  сделал нечто  подобное,  капитан Завадский  не  доложил  бы о
чрезвычайном происшествии диспетчеру порта?
     Вопрос:  Не мог ли,  скажем, Грапетти  причалить к "Альгамбре", а потом
покинуть ее - буквально перед взрывом, так что капитан просто не успел...
     Ответ: Вы сами-то верите  в этот...  мм... Каммерер, у вас еще двадцать
секунд. Избегайте, пожалуйста, домыслов. Пятнадцать секунд.
     Вопрос:  Согласен,  это  домысел...  Грапетти  знал,  что будет  взрыв,
покинул корабль  за полминуты до  начала  нуль-перехода  и сразу же  включил
нуль-установку челнока. Это опасно, да, но это была единствен...
     Я  не  успел  закончить  слово  -  Швейцер повернулся ко  мне спиной  и
мгновенно забыл о моем существовании.
     Собственно   говоря,   последняя   моя   фраза   была  чистейшей   воды
импровизацией - интуитивная догадка, не более того. Да, ничто в моей догадке
не  противоречило  ни  законам   природы,   ни  конструктивным  особенностям
орбитальных  челноков. Кроме  одной  мелочи:  откуда Грапетти  мог узнать  о
грозившем  "Альгамбре"  столкновении?  И  почему  его  потрясающая  интуиция
проявила себя лишь в последние секунды перед катастрофой?
     Не  говорю  уж  о  том,  что чисто  по-человечески  было нужно,  почуяв
опасность  шестым  или  двадцатым  органом  чувств,  сначала  поднять  общую
тревогу, а уж потом броситься  спасать свою шкуру. Да, чисто по-человечески.
Если  чисто  человеческие  категории  могут  быть  приложены  к деятельности
автомата Странников.


     После   выводов   по  необходимости   следуют  практические   действия.
Практических  действий я совершить не мог. Я не мог даже  убедить Швейцера в
том, чтобы  комиссия  со всей серьезностью проанализировала  идею, которую я
вскользь упомянул в  разговоре -  вероятность  подобного  поведения Грапетти
была, с точки зрения любого здравомыслящего  человека, асимптотически близка
к  нулю. Мог ли  я сказать Швейцеру,  что, вообще  говоря,  Грапетти никогда
человеком в полном слысле слова не был?
     Оставалось поступать  в рамках открытых для меня возможностей.  Первая,
естественно,-  информировать Экселенца, что  совершенно не решало  проблемы,
поскольку ничего  путного подсказать мне в сложившейся ситуации  Экселенц не
мог. Вторая  возможность  - попытаться еще раз поговорить с Татьяной.  Я был
убежден,  что, если Грапетти  жив, он непременно даст о  себе  знать любимой
жене.
     Идея Экселенца  (поддержанная, впрочем, почти всеми членами Директората
КОМКОНа-2) о том, что  подкидыш, восприняв  программу, теряет  свободу воли,
представлялась  мне  по меньшей мере спорной. Лев Абалкин поступал вовсе  не
как автомат, но как свободный  гражданин, имеющий право на любую информацию,
тем  более -  информацию о себе. Что привело  его в Музей внеземных культур?
Программа? Или желание  увидеть  предмет, с которым  была  накрепко сцеплена
его, Абалкина, судьба?
     Если  это   было  действием  программы,  то  я  готов  поднять  руки  и
согласиться   -  поступок   Экселенца  был  единственно  возможным  решением
проблемы. Если автомат угрожает стабильности, автомат подлежит разрушению.
     Но если... Если, черт возьми, Абалкину каким-то образом стало известно,
какую роль в  его судьбе, как и  в судьбе остальных  двенадцати  подкидышей,
отводят  этим яйцеобразным  предметам, спрятанным  в чемоданчике, который, в
свою  очередь, спрятан в запасниках ничем не примечательного музея? Если  бы
я, допустим, стремился  стать космонавтом, а меня под любыми, в том числе  и
нелепыми,  предлогами не выпускали с Земли? И если бы я  неожиданно узнал  о
том, что причиной (все человечество против меня!) является некий предмет,  с
которым, по мнению каких-то, неизвестных мне, людей я неразрывно связан? Как
поступил бы я? Да вполне  определенно: начал бы этот предмет искать. И нашел
бы, уж  я-то  себя знаю. Не программа вела бы меня, а обыкновенная злость на
весь белый свет. И  стремление быть  свободным  в выборе. Именно  стремление
быть  свободным  заставляло бы меня поступать  подобно  автомату. Это  очень
простой  парадокс, но неужели два года назад никому не пришло в  голову, что
дело могло обстоять именно так?
     Мне  это тоже в голову  не пришло. Я подумал  о такой возможности после
слов Татьяны о том, что Лучано Грапетти знал о тайне своего рождения.
     В  своих  расчетах  я  должен  был  учитывать  эту  ситуацию.  И  тогда
исключительно малая  вероятность, какой  оценивал  Швейцер побег Грапетти  с
"Альгамбры"  за  минуту  до  катастрофы,  возрастала   до  вполне  реального
значения. Если не до единицы.
     Родственники погибших на "Альгамбре"  собрались сейчас в зале  ожидания
космопорта -  некоторые находились там со вчерашнего  вечера,  а  двое (жена
штурмана Ягупова и  сын второго пилота Джексона-Мейринка) прибыли только что
специальным рейсом: "Трирема"  привезла  еще  и  экспертов  по  чрезвычайным
ситуациям  в  космосе.  Видеофон в  доме  Грапетти  не отвечал, автоответчик
мягким  голосом  самого  Лучано  просил  оставить  информацию.  Я  не  очень
представлял себе Татьяну  в обществе родственников,  ее тихая улыбка была бы
там  совершенно не к месту.  Но,  вероятно, она все  же  решила  хотя бы  не
нарушать традицию.
     Журналист Каммерер  явился  в зал  ожидания с очевидной  целью: сделать
репортаж. Он понимал, конечно, что его присутствие, и тем  более  - вопросы,
которые он намерен был задать, не  принесут  никакой  радости погруженным  в
свои переживания людям. Но - профессия обязывает, читатель желает знать.
     Татьяны  Шабановой  в  зале  не было.  Это я понял  сразу,  но  все  же
потолкался несколько минут, ожидая ее  появления.  Я  даже  ухитрился вполне
профессионально  расспросить  Армена  Ваганяна,  брата борт-инженера Самвела
Ваганяна, об их детских годах. Армен, низкорослый, но  крепко сбитый мужчина
лет  тридцати пяти, рассказывал быстро, вспоминал  детали, которые мне вовсе
не  были  нужны, он просто  хотел  отвлечься от  мучивших  его  мыслей,  и я
чувствовал себя пиявкой, присосавшейся к больному  органу. Вот напьюсь крови
и отвалюсь, а человеку, возможно, станет легче.
     Я  записал  рассказ  Ваганяна,  сунул  фон  в  ячейку  компа,  переводя
информацию на  диск, и  со скорбным  выражением на лице покинул зал. Как раз
пронесся  слух (вроде бы никто не  входил и никто ничего не сообщал, но слух
возник,  как   самозародившийся  тайфун),  что  в  десять   Швейцер  сообщит
окончательные результаты экспертизы.
     Где могла быть Татьяна? Не на работе - в институте мне  сказали, что не
ждали ее сегодня, и  очень сочувствуют, и вообще, такое горе... Да, конечно.
Я уж начал было подозревать, что тайна исчезновения  Татьяны Шабановой может
стать столь же интригующей,  как тайна исчезновения  Лучано  Грапетти. Мысль
была неприятной, последствий ее я  еще  не мог оценить. Оставалась еще  одна
(во  всяком  случае, из  известных мне)  возможность,  и  я  позвонил  Ванде
Ландовской. С этой женщиной я мог не придуриваться и потому спросил прямо:
     - Татьяна Шабанова не у вас ли?
     Ландовска только кивнула в ответ, и я ощутил, как с моих плеч  свалился
камень.
     - Могу я поговорить с ней?
     - Таня сейчас в  ванной, но, если  вы будете через двадцать  минут,  мы
сможем вместе выпить чаю.
     Я опоздал на минуту.


     - Почему вы не сказали сразу? - настороженно спросила Татьяна, когда мы
сели за низкий журнальный стол,  на поверхности которого были инкрустированы
странные знаки в количестве девяти, расположенные по кругу, - нетрудно  было
догадаться,  что  это зодиакальные  созвездия  планеты Альцина.-  Почему  вы
обманули? Почему, едва речь заходит о вашей организации, я слышу одну только
неправду?
     - Враг не дремлет,-  усмехнулась Ландовска, подливая масла в огонь,- и,
если враг узнает, что  против  него  ведется  борьба, он изменяет тактику  и
становится еще более коварным.
     - Видите ли, Таня,- сказал я, обращаясь скорее к Ландовской, поскольку,
как я понял, в этом женском дуэте именно Ванда пела первым голосом,- я летел
сюда, чтобы  узнать  подробности  этой... ужасной трагедии.  Это было  проще
сделать,  не прибегая к  долгим  объяснениям -  почему КОМКОН-2 интересуется
именно вашим мужем, когда на "Альгамбре" погибли еще и другие люди.
     - Нет,- Татьяна покачала головой.- Вы говорите не то. Знаете, Каммерер,
кем был мой предок по материнской  линии? Прадед с  четырьмя  пра? Жил он  в
двадцатом  веке,  и во время "Большой чистки" его,  как это  тогда говорили,
посадили.  А потом  убили. Из-за этого  у моей  четыре  раза  прабабушки был
только  один  ребенок, а она хотела пятерых, по  тем  временам - подвиг. Мой
четыре раза прадед был убит как английский шпион. Вы же понимаете, что он им
не  был. Но такое было время,  и тогдашний  комитет, вроде  вашего  КОМКОНа,
полагал, что лучше убить одного невинного, чем погубить страну.
     Одного невинного...  Похоже,  Татьяна  знала историю  России  на уровне
пятого класса - наверняка у ее Учителя было свое специфическое представление
об истории. Я  не стал спорить, тем более, что она  вовсе  не  намерена была
слушать мою лекцию.
     - Таня,-  мягко  сказал я.- Я  действительно  прилетел  для того, чтобы
узнать подробности. И только поговорив с вами, я пришел к выводу, что Лучано
не погиб. Таня, вовсе не  я  скрываю от вас правду, но вы - от меня. Почему?
Только потому, что имеете о КОМКОНе-2 превратное представление?
     - У  мужа был брат,- усталым  голосом  сказала Татьяна.-  Его убили два
года  назад. Вы  убили, Каммерер. Не лично, но  все  равно  вы. И вы хотите,
чтобы я была с вами откровенна?
     - Брат-близнец?
     - Не  изображайте недоумение. Лев  Абалкин. Я понятия  не имею,  кто из
ваших его убил, этого и Лучано не знал, но разве это имеет значение?
     -  Таня, то, что вы сейчас сказали, очень важно.  Расскажите  мне о его
братьях-близнецах. Что Лучано о них знал? Что знаете вы?
     Татьяна бросила  беглый взгляд на Ландовску, и Ванда, вовсе от меня  не
скрываясь, кивнула головой.
     - Собственно,- сказала  Татьяна,- о близнецах Лучано рассказал мне в ту
ночь, когда...  когда  убили  Льва.  У  него  случился сердечный  приступ...
точнее,  это  врачи определили, а сам Лучано  уверял,  что  дело  вовсе не в
сердце, сердце у  него  здоровое, просто, когда что-то случается  с одним из
них,  это  отражается  на  ретрансляторах,  и   тогда  все  остальные  могут
почувствовать... а  могут  и  не почувствовать, как получится... все зависит
от... как он это называл...  интерференции  уно-полей. Вы  знаете, что такое
уно-поля, Каммерер?
     Я покачал головой.
     - Я тоже не знаю. Поля и поля... Но Лучано было плохо, и я ему сказала,
что,  если он хочет, чтобы я  была  ему не просто  бабой в  постели... ну...
короче, или  вся  правда, или я  сейчас же складываю  свои вещи... А жили мы
тогда на станции разведки в Арзаче, от ближайшего жилья  триста  километров,
пустыня и горы. И он понимал, что я никогда ничего не говорю просто так... Я
не думаю, что он рассказал мне все, что знал  сам.  Точнее...  Что  значит -
знал? Не знал  он ничего. Ощущал. Интуитивно. Это было, Лучано  говорил, как
вскрытие пластов наследственной памяти. Началось это, когда у него появилось
на локте родимое пятно... Вы знаете, что у Лучано на локте большая родинка в
форме кривого ятагана?
     Я кивнул.
     - Откуда? - подозрительно  спросила Татьяна.-  Откуда вам это известно,
Каммерер?
     - У Лучано,- объяснил я,- родимое пятно проявилось,  когда  он учился в
интернате. Естественно, это зафиксировано в медицинской карте.
     - Вы хотите сказать, что наблюдали за Лучано еще с...
     Похоже, она действительно не знала всей истории подкидышей.  Видимо,  и
сам  Грапетти знал ее отрывочно  - интуиция, а точнее, программа Странников,
если  она  была,  подбрасывала  сознанию  лишь информацию,  необходимую  для
выживания  индивидуума.  И возможно, даже скорее  всего,  не каждый подкидыш
обладал  такой  интуицией,  ведь,  насколько  я  знал,  Корней  Яшмаа, номер
одиннадцатый, не имел  ровно никаких подозрений о своем происхождении до тех
пор, пока ему не рассказали об этом люди из КОМКОНа-2. Не знал ничего о себе
и Нильсон  - иначе  он  не впал  бы в  депрессию и  не  покончил  с собой. А
остальные? Лев Абалкин?  Знал что-то, частично, неполно, на уровне ощущений,
которые и вели его, и привели, наконец?..
     Похоже,  я  так  задумался,  что  пропустил  обращенную  ко  мне  фразу
Ландовской.
     - Так да или нет? - спросила она.
     - Извините, что вы сказали? - очнулся я.
     - КОМКОН  определял судьбу своих  подопечных или только  следил за этой
судьбой?
     -  Это сложная история,-  сказал  я.-  Давайте обсудим ее  потом, когда
будет  время.  Вы  говорили,  Таня,  что  знание о себе  появилось  у Лучано
одновременно с... этим родимым пятном.
     -  Да...  Сначала туманные подозрения о  том, что у  него есть братья и
сестры. Будто вспоминаешь что-то, долго не вспоминается, и ты даже мучаешься
из-за этого,  а потом  - раз - и что-то вспыхивает в мозгу... Это  было  уже
здесь, на  Альцине. Лучано прилетел сюда сразу после колледжа,  подвернулась
хорошая  работа, и он согласился. Потом он думал,  что  его намеренно... Ну,
как Абалкина, как всех остальных...
     - Что он знал об остальных?
     -  Не думаю, что много... Имена, места, где они жили, кое-какие  мысли,
точнее,  не  мысли,  а  желания, надежды...  Ну,  то,  что может  подсказать
интуиция. О некоторых знал больше, о некоторых почти ничего.
     - О нем тоже знали?
     - Да.
     - Они... переговаривались друг с другом?
     -  Только  после  гибели  Абалкина,  и  настолько, насколько  позволяло
прохождение сигналов от ретрансляторов... Иногда связь практически исчезала,
правда, ненадолго... Иногда была очень четкой.
     - Имена,- сказал я.- Он называл их вам?
     - Да, конечно. Я знаю всех.
     - Корней Яшмаа, например.
     - Да, Корней... Конечно. Он сейчас на Гиганде, верно?
     - Таня,- сказал я, чувствуя, что нарушаю все инструкции и  предписания,
и, если после моего возвращения  Экселенц лично пристрелит  меня  из  своего
"Магнума", это  будет  справедливо и однозначно  оправданно.-  Таня,  Корней
Яшмаа знал о  себе все - ему рассказали. Только ему  и еще  Джону  Нильсону.
Нильсон...
     - Он умер, я знаю.
     - Лучано говорил вам - почему?
     - Я... не помню. Честно, не помню... А о Корнее помню: муж говорил, что
ему труднее всех, потому что он один.
     - Один? - не понял я.
     -   Видите   ли,  Каммерер,  Корней   в  свое   время   согласился   на
ментоскопирование  и тем самым нарушил  равновесие.  Лучано говорил, что  он
перестал   чувствовать  остальных,   ретранслятор  работал  только   в  одну
сторону...
     - Вернемся к вашему мужу,- предложил я.- Вы уверены, что он не погиб на
"Альгамбре".
     Это был не вопрос, а утверждение, и Татьяна промолчала.
     -   Что   же  произошло,  и  где  сейчас   Лучано?  Чтобы  не  возникло
недоразумений, Таня, я вам скажу: КОМКОН-2 считает вашего мужа и его, как вы
говорите,  братьев  и сестер, потенциальной опасностью для Земли.  Возможно,
это  ошибка. Но, пока не  доказано обратное, мы... простите, Таня, я тоже...
вынуждены считать  именно  так. Вы понимаете, что будет  сделано  все, чтобы
найти  Лучано,  где  бы  он  ни   находился.  И  тогда...   может  случиться
непоправимое.
     -  Вы его убьете, как Абалкина,-  кивнула Татьяна.-  Но я не знаю,  где
сейчас Лучано.  Не знаю,  понимаете вы  это? И не знаю  - зачем! Не знаю, не
знаю, не знаю!
     У нее началась истерика. Пожалуй, только сейчас Татьяна  позволила себе
расслабиться, а может, не выдержали нервы. А может, это была искусная игра -
чтобы  не  дать  мне  ответа,  возможно, считала она,  хороши  все средства.
Женская истерика - лучшее из них.
     Татьяна колотила  кулачками  по столу,  выкрикивала  "не  знаю!", слезы
катились  из ее глаз, смывая  косметику  - лицо сделалось  некрасивым,  но я
вовсе не собирался приходить ей  на помощь, это стоило мне немалых усилий, я
даже вцепился обеими руками в подлокотники кресла, чтобы  инстинкт не поднял
меня в воздух, не  перебросил на  противоположный конец стола и не  заставил
утешать  эту женщину, обмакивать платком слезы и прижимать к крепкой мужской
груди. Я  знал  - если  я сделаю это,  будет только хуже.  Тем  более, что и
Ландовска  не  пыталась  помочь  Татьяне -  сидела  спокойно,  только  брови
нахмурены,  и  ждала  какого-то, известного  ей, момента или сигнала,  чтобы
тогда, и ни мгновением раньше, начать  действовать: подать  платок, принести
напиться или что там еще можно сделать, чтобы привести в чувство женщину.
     - Каммерер,- сказала  Ландовска, не оборачиваясь ко  мне,-  именно  так
добивались признания ваши предшественники по профессии?
     Я  молчал. Я налил себе из кофейника уже остывший кофе и начал пить его
мелкими глотками. Кофе был горьким.
     Минуты три спустя, когда  Татьяна продолжала всхлипывать, но уже сидела
спокойно, я сказал:
     - Знаете,  Таня, мне-то, в общем,  все равно, где  находится сейчас ваш
муж и  почему он так поспешно покинул планету. Возможно, это интересно знать
моему начальству. Но скажите вы мне, ради Бога, чисто по-человечески, почему
Лучано, зная, по всей видимости, что звездолет погибнет, бежал, не сказав ни
слова экипажу? Они могли спасти себя и корабль, и  сейчас  родственники этих
людей не сидели бы в зале ожидания космопорта - вы их видели,  и  неужели их
глаза оставили вас равнодушной?
     Эффекта я, пожалуй,  добился, но вовсе не такого, на какой рассчитывал.
Я думал, что нащупал в защите Татьяны  слабое место, струну, которая  просто
не могла  не  зазвенеть. Но вместо  чистого  звука струны послышался  иной -
искристый,  но,  по-моему, совершенно  нелепый при  данных  обстоятельствах,
смех.
     Смеялась  Ландовска,  но и Татьяна  уже не смотрела на  меня волком, ей
было, конечно, не до  смеха, но слезы на щеках  высохли мгновенно, и  взгляд
стал скорее даже участливым. Будто ребенок сморозил глупость, даже не поняв,
насколько это смешно.
     Я переводил взгляд с  одной женщины на другую и действительно ничего не
понимал. Оставалось ждать, пока кто-нибудь из них не успокоится и не изволит
объясниться.  Первой  пришла  в  себя  Татьяна.  Она  поднялась и подошла  к
зеркалу, висевшему у входа в холл. На ходу бросила:
     -  Вы  что,  Каммерер,  думаете,   что  Лучано   действительно  мог  их
предупредить?
     - Но если он знал...- озадаченно начал я.
     -  Видите  ли, Каммерер,- сказала  Ландовска,- ничего Лучано не знал  и
знать не мог. А тот, кто знал, не мог сказать.
     -  Ванда,- с досадой сказал  я,-  может быть, хватит ходить  вокруг  да
около? Можете вы сказать, в конце концов, что означают все эти недоговорки?
     -  Могу,-   кивнула   Ландовска.-  Но   сначала  вопрос:  вы  доверяете
пророчествам и астрологическим прогнозам?
     Я  очень надеялся,  что вопрос имел хоть какое-то  отношение к делу.  К
здравому смыслу он, во всяком случае, отношения не имел.
     - Извините, нет,- сказал я.- Да и что это за занятие в наш-то век?
     - Вот я о  том и говорю,- пробормотала Ландовска.- Я  не смогла сказать
Лучано  ничего  утешительного.  Ничего.  А  Фарамон уже  третий  раз  просит
Швейцера  принять  его  и   получает  отказ.  Швейцеру,  видите  ли,  не  до
шарлатанов.
     - Кто такой Фарамон? - спросил я.- И при чем здесь Швейцер?
     Татьяна,  успевшая  привести в порядок  свое  лицо  (даже  следа  былой
истерики,  тонко   подведенные  брови,  четко  обрисованные   губы,  русская
красавица на все времена),  вернулась на  свое место и  ответила  мне вместо
Ландовской:
     -  Фарамон - председатель Астрологической лиги Альцины. А Швейцер здесь
действительно ни  при чем, и  напрасно Фараман так стремится  встретиться  с
этим чиновником.
     - Нельзя ли получить горячего кофе, я  больше не могу пить эту  бурду,-
заявил  я,  и  Ландовска,  забрав  кофейник, отправилась  за  новой  порцией
напитка. Когда Ванда вышла, я сказал:
     - Таня, вы же видите, что я  ничего не понимаю. Вы же видите, что  я не
желаю зла ни вам, ни Лучано. Неужели нельзя говорить прямо?
     - Каммерер... Простите, как ваше имя?
     - Максим,- сказал я, ощутив желание вскочить на ноги и расшаркаться.
     -  Максим,  Ванда все  время  говорит прямо, и  я тоже.  А  если  вы не
понимаете,  то ведь вы и  не слушаете. Вы слышите не нас, а себя, вы слышите
свои вопросы, но не воспринимаете ответы.
     - Пока я не слышал ответов,- сухо сказал я.- Одни обвинения.
     - Но  это и  есть  ответы,- заявила  Ландовска, появляясь  с подносом.-
Простите, Каммерер... Максим?.. простите, Максим, но для того, чтобы во всем
разобраться,  вам  нужно  понять  одну  простую  вещь,  которая  вам кажется
нелепой: все, что произошло,  не имеет ни малейшего отношения к этому вашему
КОМКОНу или  как он там  называется.  Ни малейшего отношения к  безопасности
чего бы то ни было.
     - Вот  в этом я и  хотел  бы убедиться, с вашего разрешения... И я даже
задал немало конкретных вопросов.
     -  Я  помню  все  ваши вопросы,-  сказала  Ландовска.- Напоминаю  свой:
доверяете ли вы астрологическим прогнозам?
     Мы действительно говорили на разных  языках. Мы  - представители  одной
цивилизации,  но мне показалось  в тот момент,  что мои беседы со  Щекном, в
которых  недоговорок  было куда  больше, чем  осмысленного текста,  являлись
образцом диалога и ясности по сравнению с тем, что говорилось в этой комнате
на протяжении уже почти часа.
     - Я не верю астрологическим  прогнозам,- четко произнес я.-  Вот четкий
ответ на вопрос. Очередь за вами.
     -  Татьяна  не  знает,  где  сейчас  Лучано.  Лучано  не  имел  никакой
возможности  предупредить экипаж "Альгамбры" об опасности. Лучано понятия не
имел, почему он покинул Альцину.  Вот  четкие ответы на ваши вопросы. А если
хотите подробнее...
     - Вы спрашиваете!
     - Тогда я приглашу Фарамона, и он придет, хотя и без энтузиазма, потому
что сейчас считает самым важным объясниться со Швейцером.
     -  Приглашайте,- сказал  я, поглядев  на  часы. Через полтора часа меня
опять  вызовет Экселенц, за это  время  я  вполне успею выслушать еще одного
астролога  и еще одну порцию чепухи, произнесенной уверенным голосом. Лучано
Грапетти,  между  тем, находится сейчас  неизвестно где и делает  неизвестно
что. И хотел бы я знать, для чего эти две женщины стараются представить себя
более  безумными,  чем на самом деле.  Или  они  обе, действительно, подобно
экзальтированным  девицам девятнадцатого или какого-то иного века, не только
верят всей этой доморощенной чепухе,  но  и воображают,  что сумеют задурить
мне голову?
     Ландовска назвала тихим голосом  несколько цифр в  микрофон интерфейса,
вшитый в  воротник ее  платья. Подождав ответа, она сказала так, чтобы я мог
услышать:
     - Фарри, я жду вас у себя. Дело очень важное и срочное.
     Послушав, что сказал собеседник, она добавила:
     - Хорошо.
     - Давайте пить кофе,- сказала она, обращаясь ко мне,- и молчать, потому
что слова, сказанные без смысла, увеличивают пропасть.
     Хорошо сказано и, главное, к месту.


     Фарамон  оказался  уроженцем  Альцины -  карлик с руками,  достававшими
почти  до  пола,  и  носом, который был  такой же длины, как  нос Сирано  де
Бержерака, не реального Сирано, а такого, каким  его изображают в спектаклях
не очень опытные актеры. И еще  у  Фарамона была шевелюра, волнами спадавшая
до пояса, и цвет волос был почти  таким же  черным, как цвет лишенного звезд
пространства в  пылевом облаке Ориона. Как бы  я ни  стремился найти  точные
слова  для описания внешности этого существа, все равно  это было "почти", и
какой-то  малости недоставало. Возможно, потому, что и человеком Фарамон был
с  той  же приставкой "почти" -  на Альцине цивилизация  находилась  на  той
примерно стадии, на которой  были мои земные предки во времена фараонов  или
даже еще раньше - шумеров и ханаанцев.
     Обычно  цивилизации   подобного   уровня  (а   их  не  так  уж  мало  в
исследованном  космосе) не способны  воспринять здраво и, главное, правильно
явление с неба  богоподобных пришельцев. Поэтому исследователи  из Института
экспериментальной истории предпочитают в таких случях  пассивные наблюдения,
не  предпринимая никаких прогрессорских попыток.  Единственная такая попытка
на планете Галаха (система ЕН 2201) привела к гибели всей группы, состоявшей
из пяти человек, - высококлассных специалистов  по  истории  развития ранних
культур.  Тогда же  КОМКОН засекретил эту информацию, опасаясь нежелательной
для себя реакции  со стороны общества и разных институций, имевших в Мировом
Совете влияние и способных заблокировать принятие бюджета, необходимого  для
развернутых исследований  на планетах типа Саракша, Гиганды или Надежды. Нам
в КОМКОНе-2 эта информация была, естественно,  доступна в  полном  объеме, и
когда, вернувшись с Саракша и  начав работать с Экселенцем, я  ознакомился с
подробностями  той давней операции,  то,  помню, пришел в негодование.  Как?
Почему?  Нарушен  закон  об  информации, причем самым  варварским образом  -
КОМКОН решал свои  внутренние проблемы,  а историки оказались отрезанными от
источников важнейших сведений,  необходимых для структурного и перекрестного
анализа  гуманоидных  цивилизаций  раннего  периода.  Экселенц  остудил  мое
возмущение, задав единственный встречный вопрос: "Скажи-ка, мой мальчик, чем
бы сейчас  занимался ИЭИ и все твои друзья-прогрессоры, если бы информация о
провале на Галахе стала доступна каждому?" "Да их бы закрыли и потом сто лет
разбирались бы, нужно ли открывать опять!"- воскликнул я прежде, чем осознал
собственный  ответ.   "Ну   вот,-  удовлетворенно  сказал  тогда  Экселенц.-
Прогрессорство не могло зависеть  от мнения членов Совета. Да, согласен, это
был  поступок, наверняка не очень красивый с точки зрения морали. Да и закон
нельзя нарушать безнаказанно.  Но есть высшие  интересы человечества, иногда
они  приходят в противоречие с моралью и  законом,  и приходится выбирать. В
истории  не  раз  возникали  подобные  ситуации, и, как  бы  ни оценивали их
историки много лет спустя, разрешались эти ситуации всегда одинаково: мораль
и закон приносились в жертву. История - наука. А наука вне морали."
     Тезис сей  мне  показался  спорным,  но  мои соображения  Экселенца  не
волновали ни в малейшей степени. Я знал,  что мои соображения не волнуют его
и сейчас. Он прислушивается к моему мнению,  включает его  в свои  расчеты в
качестве одного из множества параметров, и не более того...
     Цивилизация на Альцине, обнаруженная  самим Сидоровым, который тридцать
два года  назад  вознамерился  поставить  в системе ЕН  200244  станцию  для
исследования   мировых  постоянных,   принадлежала  к   классическому   типу
Броксона-Эйве  и  находилась,  как я уже упоминал,  на  уровне близком, если
вообще  в данном случае можно  пользоваться аналогиями, ко времени  фараонов
или вавилонских  царей. Но  странным образом  ни  один из местных народов (а
всего их экспедиции КОМКОНа насчитали на сегодняшний  день около двухсот) не
прошел  в своем  развитии ни эпохи рабовладения, ни  даже эпохи абсолютизма.
Пожалуй,  ближе всего местное  самоуправление  приближалось  к  первобытному
коммунизму землян. Тому были свои причины, в частности, изначально здесь  не
существовало   проблемы   огня   -   трава,   покрывающая   долины  Альцины,
воспламенялась при  малейшем  трении  и  столь  же быстро  затухала,  но  на
возвышенностях росли деревья, которые  можно  было таким образом  поджечь, а
потом поддерживать огонь  неограниченно  долгое  время. Равно не  было здесь
проблемы  с   изобретением  колеса,   да   и  другие  технические  идеи,  на
осуществление которых у людей ушли тысячелетия, возникали здесь со скоростью
смены  листков календаря и быстро распространялись по планете -  похоже, что
аборигены обладали  достаточно  мощной третьей сигнальной системой,  которой
пользовались в случае необходимости.
     Общение с аборигенами Альцины вовсе не входило  в мои  планы, тем более
что сами планы возникли за полчаса до вылета. Поэтому и знания мои о местных
жителях  были  по  меньшей  мере  отрывочными.  Неудивительно,  что  Фарамон
произвел на меня не меньшее впечатление, чем в свое  время первый  увиденный
мною голован.
     - Фарамон к  вашим услугам. Дорогой мастер. И уважаемый гость,- сказало
это существо  странным голосом, в котором верхний регистр был подобен трелям
соловья, а нижний звучал, будто гул из глубокого колодца. Обоими  регистрами
Фарамон  пользовался мастерски,  и речь  его производила  впечатление  пения
дуэтом - бас соревновался с контратенором.
     Сев в кресло, Фарамон стал похож на яркую детскую куклу.
     - Сагаль Фарамон,- сообщила Ландовска,- является главой астрологической
лиги, объединяющей  все народы  Альцины. Лига насчитывает  одиннадцать тысяч
членов, это очень мощная организация.
     - У вас не получится. Ничего, ничего,- неожиданно заявил Фарамон, ткнув
тоненьким длинным пальчиком в мою сторону.-  Ничего, ничего.  Пока вы будете
врагом самому себе. Ничего.
     - Что вы имеете в виду? - спросил я, стараясь не улыбнуться.
     Фарамон  повернулся  к Ландовской  и  заговорил так быстро,  что  слова
начали сливаться для моего  слуха в  одну  беспрерывную и очень  прихотливую
мелодию. Татьяна, безучастно сидевшая до того  в углу дивана, вытянула  шею,
нахмурилась -  она старалась не пропустить ни слова, но,  судя по  всему, ей
это не очень  удавалось, в отличие от  Ландовской, которая кивала головой, а
когда Фарамон, наконец, закончил свою речь-песню, сказала коротко:
     - Так я это и имела в виду.
     Она повернулась ко мне:
     - Послушайте, Максим, Фарамон вовсе не расположен был с  вами общаться,
но я  уговорила. Поэтому  очень прошу, не делайте резких движений. Задавайте
вопросы, но прежде семь раз обдумайте, что вы хотите спросить. И учтите, что
Фарамон не просто астролог. Он - пророк.
     -  Если   вы   думаете,  что  у  меня  есть  что  спросить  у  местного
астролога-пророка, то  вы ошибаетесь,- произнес я по-польски, очень надеясь,
что Ландовска знает этот язык.-  А  если ему действительно что-то известно о
поступках Грапетти и о том, где  тот сейчас находится, то почему не спросить
прямо и не покончить с этой проблемой?
     - Спрашивайте,- пожала плечами Ландовска.
     - Вам  легче с  ним общаться,-  сказал я.- Спросите  сами.  Если  вы не
спрашивали раньше. А если спрашивали, то зачем нужна эта комедия?
     -  Я  спрашивала,  конечно,  но  это  было  вчера, а  положение  светил
меняется, как  вы понимаете, и  в оценки, к  тому  же, вторглись две кометы,
выпавшие из местного облака Оорта. Ну, хорошо...
     Она,   конечно,   говорила   на   языке   Фарамона   куда   хуже,   чем
астролог-пророк, речь Ландовской напоминала фальшивое пение  провинциального
сопрано, но карлик понял и пропел в ответ песню сирены.
     -  Когда вы родились, Каммерер?  - спросила Ландовска.-  Точное время и
место.
     - Двенадцатое сентября  тридцать седьмого года,-  чувствуя себя  полным
идиотом,  сообщил  я.-   В  городе  Симеизе,  Крым,  Российский  департамент
Восточно-Европейского округа. На Земле, как вы понимаете.
     Все эти сведения  были перепеты Фарамону, который, по-моему, понял меня
и без  посредничества  Ландовской. Астролог-пророк пожевал  губами, поглядел
мне  в глаза,  разве что  пассов не  произвел  и не  вызвал из воздуха  духа
какого-нибудь местного святого.
     - Грапетти,- сказал он.- Живой. Но вы не сможете. Найти. Пока сам.  Вам
рекомендую. На  Землю.  Вернуться. Там  будете  знать. Здесь нет. Безопасно.
Там.
     - А здесь, значит, опасно? - хмуро сказал я. Если эта троица собиралась
таким  образом  выжить   меня  из  города,  то  акция  их  была  задумана  и
осуществлена весьма неумело. На что они, собственно, рассчитывали?
     - Почему опасно? - удивился Фарамон. - Безопасно. Там.
     - Я спрашиваю - здесь? - пришлось и мне перейти на телеграфный стиль.
     - Здесь. Безопасно. Для вас. На Земле. Для Грапетти. И всех.
     Ему надоело  подыскивать  отдельные слова, и  он опять запел, а Татьяна
придвинулась ко мне и прошептала на ухо:
     - Пожалуйста,  Максим,  если вы действительно  хотите что-то узнать, не
смотрите   на  него,   как  на  привидение.  Фарамон  пророк,   может  быть,
единственный в этой  части  Вселенной,  вы  понимаете, а  пророкам нужно или
верить, или...
     - Или побивать камнями и распинать на кресте,- закончил я.
     - Вот поэтому я и не  могу  вам объяснить...- Татьяна отодвинулась.- Вы
не слышите, не понимаете, вы... чужой.
     Теряем время,- подумал я. Глупо теряем время. И почему это я решил, что
общение  с  Ландовской приблизит  меня  к  решению  проблемы?  Она  такой же
шарлатан, как все прочие представители ее древнейшей професии. На Земле этот
лежалый товар перестали  покупать еще в прошлом веке - после странного  бума
века двадцатого земная астрология умерла  постепенно и почила  незаметно. На
Альцине другой век, другие нравы, но при чем здесь я?
     - Спасибо за угощение,-  сказал я, вставая.- Было очень мило. Передайте
уважаемому Фарамону, что я весьма благодарен за сообщенные им сведения.
     Татьяна  смотрела на меня растерянным взглядом, Ландовска - удивленным,
а сам  гадатель оставался спокоен, и во взгляде его мне почудилась насмешка.
Естественно, это  была  игра воображения -  что  я  мог  понять  во  взгляде
существа, с которым встречался в первый и, надо полагать, в последний раз?
     Я обернулся на пороге.
     -  Таня,- сказал  я,- мне  непонятна роль  госпожи Ландовской, но вы-то
знаете о своем муже гораздо больше, чем сказали. Я буду признателен, если вы
захотите этими сведениями  поделиться.  В  конце  концов,  не  думаю,  чтобы
безопасность Лучано была вам менее дорога, чем мне.
     И вышел. Никто не бежал мне вслед. Никто даже не пошевелился.


     В гостинцу я отправился по нуль-т, обнаружив кабинку в десяти метрах от
дома  Ландовской.  Зачем  нужно  пользоваться  махолетом,   имея  под  боком
современное  транспортное  средство? -  с  недоумением  подумал  я, входя  в
кабину.
     Возможно, я  неправильно набрал код. Возможно, код отеля был изменен за
то время, что я отсутствовал. Может быть, нуль-т сеть оказалась неисправной.
Не исключено, что была иная причина. Как бы то ни было, я вышел не в коридор
гостиницы, а в огромных размеров ангар, абсолютно пустой и гулкий настолько,
что даже дыхание отзывалось под высоким потолком странным многократным эхом.
Свод был прозрачным, и  видно было небо  - сине-зеленое, с  серо-золотистыми
облаками.
     - Черт! - сказал я и шагнул назад. На этот раз, набирая номер, я сверил
его  с  записью в моем блокноте. Все было правильно, но, открыв дверцу после
зеленого  сигнала, я обнаружил, что все еще  нахожусь  в  том  же  ангаре, а
возможно,  в  каком-то  очень  похожем  - индексатор нуль-т  показывал,  что
переход произошел согласно набранным координатам.
     Значит,  номер, который  я записал и  запомнил,  был  неверен. Досадно,
конечно, но не смертельно. Я набрал номер операторской, и в воздухе возникло
стереоизображение молодой женщины. Легкое  подрагивание плеч показывало, что
женщина не настоящая - конструкт-информатор.
     - Прошу нуль-т-координаты гостиницы "Аква",- сказал я ровным голосом во
избежание ошибки.
     Девица  улыбнулась  загадочной  улыбкой  Моны  Лизы  и  назвала  номер,
записанный  в  блокноте и дважды  приводивший  меня  в  ангар, расположенный
неизвестно где.
     -  В таком случае,- сказал я,- прошу номер кабинки нуль-т, в которой  я
нахожусь в настоящее время.
     Улыбка показалась мне еще более загадочной, но номер, тем не менее, был
все тот же. Может быть, у них на Альцине все пункты нуль-т имеют с некоторых
пор одинаковые номера?
     Неважно. Мне нужно было отсюда выбраться.
     - Номер нуль-т космопорта,- потребовал я.
     Все тот же  номер был завернут девицей все в ту же улыбку, которая,  по
третьему разу, показалась  мне ехидной. Мое идиотское предположение, похоже,
сбывалось.
     - Номер приемной Президента.
     - Номер аэровокзала.
     - Номер квартиры Шабановой Татьяны, Альцина-центр...
     Все то же самое.
     -  Ну, хорошо,-  сдался я.- Мне нужно совершить нуль-т-переход в  любую
другую точку Альцины, исключая ту, в которой я нахожусь.
     - Назовите пункт прибытия.
     - Пультовая космопорта, первый блок.
     - Пожалуйста, наберите номер...
     Номер был тот же.
     - Могу я попасть куда бы то ни было, не набирая номер? Вы можете подать
нужную команду централизованно?
     Показалось мне, или улыбка стала растерянной?
     - Вопрос вне компетенции.
     - Могу я поговорить с главным оператором? Есть проблема.
     Стандартный вызов, который должен быть понят  любым автоматом, если его
заранее не запрограммировали на приступ идиотизма.
     - Вопрос вне компетенции.
     Если эта троица решила меня изолировать,  то сделано  это  было  весьма
умело.  Даже слишком умело. Вряд ли у  кого-то из них есть нужные познания в
нуль-т-системах, и вряд ли у них есть доступ к кодировочным файлам.
     Я вышел из кабинки  и  пошел  вдоль  стены ангара  в  поисках двери или
любого отверстия,  через  которое можно  было бы  выйти  наружу.  Стены были
гладкими - обычная керамитовая поверхность, никаких отверстий. Не исключено,
что проникнуть  внутрь  ангара можно было только через нуль-т. Неясно,  кому
пришло в голову строить подобное сооружение, но, раз уж оно существовало, то
спрятать сюда человека, от которого  нужно избавиться на время или навсегда,
- блестящая идея.
     Я попробовал покричать, но крик вернулся ко мне, многократно усиленный,
с  множеством реверберированных  модуляций, и долго еще, отражаясь от углов,
метался,  затихая. Минут  за  десять я  обошел ангар  по периметру. Периметр
оказался  равен двумстам тридцати метрам, и это была  единственная  полезная
информация. Пустой ангар и нуль-кабинка. Здесь можно было умереть от голода,
и  я  не  был  уверен, что  местные бактерии позволят  моему  будущему трупу
нормально разложиться, чтобы археологов  грядущего века встретил  злой оскал
моего черепа.
     К тому же, голод давал о себе знать, не говоря о жажде и кое-каких иных
человеческих  потребностях.  Спрашивать об этом квазидевушку-оператора  было
бессмысленно, я и  не пытался. Вернулся в кабинку и попробовал разобраться в
устройстве пульта.  В конце  концов, принципы нуль-т  я  изучал  в  школе  и
впоследствии, более детально, в институте - кое-что я еще помнил. К примеру,
я   знал,  что,  какой  бы  разветвленной  ни  была   местная  сеть,  должен
существовать аварийный канал, автоматически  срабатывающий при возникновении
нештатной ситуации -  например, при изменении конфигурации внешних магнитных
полей или при резком изменении напряжения в кабелях энергопитания.
     Работать  пальцами было  очень неудобно, я потратил не  меньше получаса
только для того, чтобы снять  верхнюю плату.  Внутри  была  обычная симфония
микрочипов  и  плотного  биокристаллического раствора. Если  я не  ошибался,
нажимать нужно было  сюда  вот,  справа, где  в  темном кубике  пересекались
десятки тысяч линий-волокон. А если ошибался...
     Подумать об этом  я  не  успел,  потому  что  по изменению  освещения в
кабинке   понял,  что  нуль-переход  совершен.  Оставалось  недеяться,   что
аппаратура  сработала штатно,  и  я,  как  и положено,  оказался  в  базовом
накопителе сети.
     Я поставил плату на место и выглянул из кабинки.
     Мог и не выглядывать.  Ангар был в точности таким же, а может, и тем же
самым.  Нет, тем же он  быть,  конечно, не  мог, потому  что  небо оказалось
темным,  почти черным,  с каким-то  звездным  узором - я  не  настолько знал
конфигурацию созвездий  в небе Альцины, чтобы утверждать с уверенностью, что
нахожусь именно на этой планете. Если на Альцине, то на ее ночной стороне, в
десяти  тысячах километров  от  космопорта  и  моих гостеприимных  хозяев  -
Шабановой, Ландовской и этого клоуна Фарамона.
     Проводить  контрольный  эксперимент   я  не   хотел.  В   кабинке  было
единственное сидение для пассажира. Я присел на скамеечку и задумался.


     Как  сказал  бы  Экселенц, "произведенное действие  является следствием
преступного намерения". Нелепо  было предполагать, что  все  произошедшее со
мной являлось игрой  случая. Не то,  чтобы я считал,  что в  нуль-т  системе
никогда не происходят сбои - на  моей памяти бывали случаи и куда трагичнее:
в  59-м  году, к  примеру, когда из-за внезапно  возникшей  неисправности  в
контурной задержке одного из микрочипов  оказалась отрезанной от сети группа
туристов  на отдаленном горном перевале в  марсианской Фарсиде. Люди погибли
от  удушья и  переохлаждения,  прежде чем до них успели добраться спасатели.
Естественно, больше подобное не повторялось.
     К моему  случаю это отношения не имело. Троица - Шабанова, Ландовска  и
Фарамон  -  хотела  от меня избавиться и сделала  это  наиболее  эффективным
образом. Сейчас я полностью зависел от их доброй воли - захотят, выпустят. Я
был  уверен, что  выпустят - в  конце концов,  вряд ли в  их  планы  входило
отправить  меня  к  праотцам,  могли  бы,  в  таком  случае,  избрать  менее
изощренный  способ.  Поскольку  здесь нет  ни воды,  ни пищи, то,  не  желая
уморить меня, они будут вынуждены открыть нуль-т линию хотя бы через неделю.
К тому же, они должны быть уверены, что за эту неделю никто не  наведается в
этот ангар - случайно или в силу необходимости. Вывод:  ангар (точнее  - оба
ангара)  расположен в достаточно  удаленной от людей местности и, к тому же,
не используется никем и ни для каких целей.
     Если  бы  я  был  лучше  знаком  с  планетографией  Альцины  или  с  ее
научно-промышленной системой, я, возможно, даже  сумел бы ограничить зоны, в
которых мог находиться. Вряд ли это что-то мне дало бы, но - кто знает?
     Почему  меня  нужно  было изолировать?  Это ясно:  троица  причастна  к
исчезновению Лучано  Грапетти,  они знают, что и где он делает сейчас, и  не
хотят, чтобы  я  помешал. Надо  полагать, не я лично  -  вряд ли  они успели
проникнуться ко мне  столь лютой  ненавистью,-  но КОМКОН-2.  Следовательно,
наиболее вероятный пункт назначения Лучано Грапетти - все-таки Земля.
     А наиболее вероятное действие - новая попытка воссоединения подкидыша с
его детонатором.
     Грапетти знал о  том, чем закончилась миссия Абалкина, и  свои действия
наверняка  готовил  куда тщательнее.  Лев поступал, как велела интуиция,  он
попросту  не  понимал  многого из  того, что стало потом известно Грапетти и
другим  подкидышам.  Бедняга  Лев   действительно  мучился,  не  понимая  ни
собственных  устремлений,  ни  влекущей его  силы. В  случае  с Грапетти все
обстояло  иначе.  И  потому, в отличие от  Абалкина,  миссия  которого могла
закончиться  успехом  разве что по чистой  случайности,  сейчас  Лучано имел
значительную фору и мог не позволить Экселенцу опередить себя.
     Впрочем, что  он  может сделать? Экселенц тоже не лыком  шит,  трагедия
научила его осторожности. Повторись сейчас история, аналогичная абалкинской,
он  не стал бы  ждать  последнего  момента  и "взял"  бы Льва либо  в  своем
кабинете, когда Абалкин явился выяснять отношения, либо сразу  при выходе из
помещения. А  сейчас Музей внеземных  культур наверняка  не просто закрыт на
ремонт,    но   и   оцеплен    плотным   кольцом   сотрудников    КОМКОНа-2,
роботов-наблюдателей,   роботов-полицейских   и  даже   роботов-убийц,  хотя
использование в земных условиях этого оружия было давно запрещено Конвенцией
Одиннадцати. Экселенц пошел бы на нарушение любого  писаного закона, если бы
речь шла о явной опасности для человечества.
     Сейчас, даже по моему мнению, возник именно такой случай.
     И  потому у Грапетти не  было  шансов проникнуть незамеченным  в Музей.
Чего он,  собственно,  добился, совершив столь  экстравагантный поступок? Он
действительно полагал,  что  его сочтут погибшим на "Альгамбре"? Если да, то
мог бы проинструктировать собственную жену  - Татьяне следовало  куда  более
правдиво изображать  горе. Да  что там  -  правдиво! Она должна была хотя бы
просто изображать, но Татьяна даже этого не делала, я ведь с первого взгляда
понял, что  никакой  скорби  эта женщина  не  испытывает.  И разве  она  это
скрывала?
     Значит,   либо  тактика  Грапетти  в  этом  пункте   дала   сбой,   что
маловероятно, ибо  наверняка Лучано продумал все на много  ходов вперед и не
мог допустить  такого  прокола в  самом начале, либо...  Либо  он  вовсе  не
собирался  убеждать  кого  бы  то  ни было в собственной  гибели.  Но  тогда
провисала логика его поступков. Если у КОМКОНа-2 возникали сомнения в гибели
Грапетти, то КОМКОН-2 обязан был (и Грапетти ли это  не знать?)  принять все
меры. Вплоть до...
     Возможно  ли, что рефлексии Грапетти погружались на куда более глубокий
уровень, и он, просчитав реакцию КОМКОНа-2 с  учетом возникающих подозрений,
придумал некое действие, о сути которого я сейчас не догадываюсь?
     Скажем, убедить Экселенца в том, что  Грапетти жив,  что  он  на Земле,
заставить  Экселенца организовать охрану Музея, а самому в это время... что?
Если цель Грапетти - вовсе не Музей...
     Возможно, что целью  все-таки  является Музей, но Грапетти  играет роль
подставки и вовсе не  собирается проникать в отдел внеземных культур? Кто-то
другой, пока все внимание привлечено к личности Грапетти...
     Не  проходит. Если  Экселенц закрывает Музей, то - наглухо  и от всего,
что может двигаться и хотя бы отдаленно напоминает человека. Разве что...
     В Музее сейчас находятся лишь мои сотрудники,  люди  самого Экселенца и
жестко запрограммированные роботы. Только они имеют сейчас  доступ... Может,
так и было задумано? Но из  этого следует, что в  моем отделе есть  человек,
который не просто в курсе ситуации, но который эту ситуацию и спровоцировал!
Человек, "обыгравший" и меня (что трудно, но выполнимо),  и самого Экселенца
(что    представляется   практически   невероятным,    учитывая    с   какой
придирчивостью, граничившей  с  параноидальным синдромом,  Экселенц  отбирал
сотрудников).
     Враг  в КОМКОНе-2? Еще один автомат Странников?  Или  человек, когда-то
общавшийся с кем-то из подкидышей, ущученный им, обработанный и посланный на
Землю...
     Вообще  говоря, эта  идея  была  близка  к  бреду, но, когда  сидишь  в
одиночной  камере,  даже  если она размером со стартовую панель  звездолета,
мысль  не  склонна придерживаться стереотипной логики. А сознание не склонно
сдерживать  мысль. Возможно, это к лучшему  - в нормальном состоянии  идея о
диверсанте в рядах КОМКОНа-2 мне бы и в голову не пришла.
     Кто?
     Кто  это  мог  бы  быть, рассуждая  чисто  теоретически?  Мне ничего не
оставалось сейчас, как рассуждать чисто теоретически  и надеяться на то, что
Экселенц,  не  получив  от  меня  вызова  в  контрольное  время,  не  просто
насторожится, но начнет думать в том же направлении, что и я.
     Биографии собственных сотрудников я знал, начиная от дней рождения. Мне
и вспоминать  не нужно было: никто из  них ни  разу не был в  контакте  ни с
одним из  подкидышей. И нужно еще учесть, что, если права Татьяна, то и сами
подкидыши  лишь  после  трагедии  с  Абалкиным  достаточно   полно  осознали
собственные  возможности. Значит, нужно  выделить  последние два года. А  за
последние два  года  в  моем,  к примеру, отделе  не появился ни один  новый
сотрудник.  И  никто из старых  не покидал  Землю, кроме  как для выполнения
достаточно  кратких по времени  заданий. Да,  в том числе и на планетах, где
жили подкидыши - Горелов, к примеру, полгода пробыл на Тагоре, но, насколько
я мог судить, с Гансом  Фихтером не  встречался  ни разу.  Если, конечно,  в
донесениях Горелова не зияли лакуны, которые я не смог определить.
     Горелов? Или Авелиди, который еще до гибели Абалкина бывал на  Марсе  и
мог, в  принципе, встречаться с Мелией Глоссоп, номер третий?  И женщина так
охмурила  беднягу,  что  тот забыл, на каком свете живет? А я, старый дурак,
после возвращения Авелиди не заметил ни малейшего изменения в его поведении?
     Пожалуй,  параноидальный  синдром, в который я  впал, сидя  на стуле  в
кабине нуль-т, перешел в неуправляемую стадию. Но  разве не бывало в истории
криминалистики,  что именно  бредовые  умозаключения приводили к  однозначно
правильному  выводу?  Помнится,  какой-то  классик   в  темные  еще  времена
говаривал:  "если  все  возможные  варианты  оказываются  неверными,  берите
вариант невозможный - он-то и будет истинным".
     Что самое невероятное в данной ситуации?
     То, что кто-то из моих ближайших помощников  сейчас входит  в помещение
отдела внеземных культур, открывает стеклянную витрину, берет в руки зеленый
ящик...
     Стоп.  Любой  из   моих  помощников   мог  это  сделать  в  куда  менее
экстремальной ситуации -  за последние  годы у каждого из них было множество
возможностей, ибо вовсе  не  от  сотрудников  КОМКОНа-2  нужно было охранять
детонаторы!
     Но, может быть, раньше в  том не было необходимости? Может быть, раньше
никто из подкидышей не был готов к действиям? Что я, в конце-то концов, знал
о ситуации, сложившейся в отношениях между подкидышами в последние два года?
Я и о самих отношениях узнал от Татьяны лишь вчера вечером.
     Кстати,   почему  именно  вчера?  Почему  Татьяна,  изображая   наивное
неведение,  рассказала  мне  о  событиях,  о  которых  мы  с  Экселенцем  не
догадывались? И не догадались бы, если бы Татьяна не изволила исповедаться.
     Почему? С  ведома Грапетти, надо полагать. Грапетти нужно  было,  чтобы
наше с  Экселенцем  неведение  закончилось. Грапетти  нужно было,  чтобы  мы
узнали  то,  что  не могли  бы  узнать  даже  при  тщательном  наблюдении за
поведенческими реакциями подкидышей.
     Во  всех  этих достаточно сложных действиях был какой-то простой смысл,
очевидная цель.  Я пока  не видел  ни  цели,  ни  смысла  - кроме все той же
попытки нового овладения детонаторами. Синдром Сикорски в чистом виде.
     И синдром этот, избавляться от которого в данном конкретном случае я не
видел необходимости, побуждал  меня к действию, а  не к рефлексии, которой я
вынужден был предаваться.
     В конце концов, и есть хотелось все сильнее.
     Я совершил еще один обход  своей  тюрьмы -  на этот  раз  шел медленно,
вглядываясь в каждую выпуклость, в каждую возможную щель:  может, это дверь,
открыв которую я  смогу выбраться  на  белый свет, а точнее, применительно к
обстоятельствам,- в темную ночь? Любопытно было, вне зависимости  от способа
моего  пленения:  кому и  зачем пришло  в голову строить на  Альцине подобие
ангаров  (в количестве не  менее  двух),  попасть в  которые можно  только с
помощью нуль-т кабинок?
     Не ответив ни на один из вопросов, я вернулся  в свой карцер, мысли мои
за это время тоже, видимо, совершили полный оборот, и, усаживаясь все на тот
же  стульчик,  я понял,  что  обдумываю  в  точности  ту же  мысль,  которую
обдумывал   час  назад:   что  намерен   предпринять  Лучано  Грапетти   для
воссоединения с детонаторами и (или) с братьями и сестрами-близнецами.
     Поскольку этот путь рассуждений я  уже проходил и не пришел ни к какому
выводу, то  задал себе для разнообразия иной вопрос: почему я вообще уверен,
что побег Грапетти на  самом деле является побегом? Почему  я уверен в  том,
что Грапетти, как и Абалкин, стал автоматом Странников? Могла ли у него быть
иная цель, не имевшая никакого отношения  ни к "тайне личности" - тайне, для
него  несущественной, ни  к  проблеме  Странников  -  проблеме,  которая  не
интересовала его, судя по его поступкам, всю предшествовавшую жизнь?
     Сбежал  от  надоевшей  жены, допустим.  А  Татьяне  не  хочется в  этом
признаваться.   А    Ландовска   попросту   покрывает   подругу.    Что   до
астролога-аборигена, то  его привлекли и вовсе для отвода глаз. Чтобы увести
следствие с пути его.
     Но почему, если так, женщинам нужно вообще бояться какого бы то ни было
следствия?  Ну, сбежал, со всеми  бывает. Я в свое время тоже сбежал и вовсе
не собирался по  этому поводу держать отчет  перед  Экселенцем. С Аленой  мы
прожили почти три года - тысячу дней с  небольшим.  Алена была замечательной
женщиной, и даже на сеансе суггестивного психоанализа  я не сумел бы найти в
ее характере существенных отрицательных черт. Но через сотню дней совместной
жизни я ощущал глухое раздражение от ее бархатного голоса, через триста - не
мог  видеть, как она  суетится,  перебегая из комнаты в  комнату  в  поисках
какой-нибудь никому не нужной безделушки. Через пятьсот дней  я уже понимал,
что  долго так  продолжаться не  может.  На семисотый  мы попробовали крупно
объясниться, и закончилось это слезами (не моими) и объяснениями в любви (на
этот  раз  - двусторонними). На восьмисотый  день я ощущал то  же,  что и на
сотый, и переходить на второй круг  Ада не видел ни основания, ни смысла. На
тысяча восемнадцатый день мы расстались - и оба испытали облегчение.
     Алена говорила потом: "Это  потому, Максим, что  у нас не было  детей".
"Конечно,-  думал  я,-  только  детей нам недоставало". А вслух  не  говорил
ничего: молча соглашался.
     Рассуждая сам с собой о возможном побеге Грапетти от любимой женщины, я
понимал,  конечно, что просто  тяну время. Логически  версия не  выдерживала
критики. Даже если  Лучано решил уйти от  Татьяны,  неужели  для этого нужно
было неожиданно  мчаться в порт,  добираться на челноке  до звездолета, и, к
тому  же,  эта  версия  никак не могла объяснить странное,  если не  сказать
больше,  поведение  Грапетти  -  его  второй побег,  на  этот  раз  с  борта
"Альгамбры" за полминуты до катастрофы.
     Как он мог знать о том, о чем не знали даже сверхчувствительные приборы
экспресс-звездолета?
     Конечно,  будучи автоматом  Странников, Грапетти - не исключено!  - мог
обладать  талантом  предвидеть  маловероятные события.  Допустим.  Странники
могли наделить свой автомат повышенной  способностью к выживанию. Допустим и
это.  Трагедия   Абалкина  этому   выводу  противоречит,  но  не   могли  ли
определенные изменения  в  программе последовать уже  после  гибели автомата
номер семь  -  как реакция на его уничтожение?  Допустим,  допустим.  Но это
означает,  что мне, хочешь-не хочешь,  придется вернуться  к  первоначальной
идее и возродить синдром Сикорски на новом витке параноидальной спирали.
     По  моим часам я просиживал штаны в  этом ангаре  уже  сто  восемьдесят
минут. За это  время с планеты могли исчезнуть и Татьяна с Ландовской - если
женщины связаны с Грапетти и подчиняются его желаниям. За это время Экселенц
просто обязан  был объявить розыск  пропавшего  сотрудника и поднять на ноги
весь КОМКОН-2.
     А я не продвинулся ни на шаг в решении загадки.
     Что если,-  подумал я,-  что,  если я был неправ с  самого начала? Что,
если  женщины  устроили  мне  этот  нечаянный  отдых  вовсе  не  из  желания
отстранить  от расследования,  а  напротив  -  чтобы  дать  мне  возможность
заняться единственным делом,  каким я мог здесь заняться - сесть и подумать?
Сначала Татьяна, потом Ландовска  старались меня в чем-то убедить - путанно,
неубедительно,  но  старались.  Я  вбил себе в  голову, что  они скрывают за
словами  нечто, чего  мне  не  нужно,  с их  точки  зрения,  знать.  Я хотел
действий, и ничто иное меня просто не могло заинтересовать. А им было нужно,
чтобы я посмотрел на ситуацию иначе. Совсем иначе. Они хотели, чтобы я сел и
подумал.  Никакие действия  не нужны,  потому  что  решение  проблемы  лежит
совершенно в иной плоскости.
     Возможно это?
     Нет, но допустим. Допустим, что  возможно. Допустим,  что  именно этого
они  и  добивались. Я посидел и  подумал.  Я не  пришел ни к каким  выводам,
только разозлил себя,  настроив против женщин  и против  Грапетти, и  против
всех  подкидышей,  вместе  взятых.  Ну хорошо, поскольку  делать  все  равно
нечего,  попробую  пройти по этому пути  -  что  же сначала Татьяна, а потом
Ванда хотели мне внушить?
     Первое. Татьяна не скрывала своего знания о природе подкидышей. Татьяна
была  убеждена в том,  что ее  любимый Лучано  не  замышляет ничего дурного.
Ландовска пыталась  мне  доказать,  что  астрология  - это наука,  способная
предсказать будущее с точностью до минуты.
     И эту идею я должен принять за основу своего рассуждения?
     Да, был еще Фарамон  - местный шаман. Его роль в этой пьесе выглядела и
вовсе  ненужной. Старик  Оккам  перевернулся бы  в  гробу,  услышав  о таком
рассуждении.  Что-то  было  здесь  очевидно  лишним,  и,  возможно,  если  я
догадаюсь, что именно, то увижу  всю картину. Может быть, она  даже окажется
красивой...
     Небо над ангаром начало светлеть, по нему медленно проплыли зеленоватые
волны  рассвета, будто начался океанский прилив. Я  знал об этой особенности
атмосферы  Альцины - на высоте  около сорока  километров  здесь располагался
слой легких газов, и в момент, когда лучи ЕН  200244 касались этого местного
аналога ионосферы, происходила взрывная ионизация, фронт которой перемещался
по небу вслед за линией терминатора. Вечером, с заходом светила, процесс шел
в обратном направлении,- атомы рекомбинировали, выделяя энергию, и в течение
примерно часа после  захода местного солнца  небо  озаряли сполохи полярного
сияния. Я знал, что это  должно быть удивительно красиво, но прошлым вечером
мне было не  до небесных красот. Сейчас они меня тоже не очень интересовали,
волны скорее даже действовали на нервы, и я решил переселиться в ангар номер
один - там, по идее, сейчас должна была наступить вторая половина дня.
     Я отстучал на клавиатуре какой-то немыслимый  номер,  количество цифр в
котором по крайней мере вдвое превышало нормальное  количество цифр в нуль-т
наборе. Какая, собственно, разница - что набирать, если  результат  от этого
не зависит?
     И  действительно, стало светло.  Свет был,  впрочем,  странным - скорее
искусственное освещение, а не  мягкий, обволакивающий свет красного карлика.
Я секунду помедлил, прежде  чем открыть дверцу кабины. Мелькнула мысль: что,
если на этот раз меня забросили в какую-нибудь всеми забытую даль?
     Я шагнул  в  прохладный коридор  гостиницы  "Аква"  - именно  туда, где
намерен был оказаться пять часов семнадцать минут назад.


     Комиссия по расследованию  причин  катастрофы запустила  в  сеть файл с
предварительными  результатами   своей   работы.   Как   и   предполагалось,
непосредственной  причиной  гибели  звездолета  стал неконтролируемый распад
нейтрон-кваркового субстрата с огромным выделением  энергии. В свою очередь,
реактор пошел вразнос в результате  нештатного выхода на запредельный режим.
А  это  произошло  потому,  что, находясь уже в стартовом режиме, за  четыре
миллисекунды до т-броска, "Альгамбра" столкнулась с метеором, масса которого
оценивалась в одну седьмую грамма.
     В отчете содержались  и  сведения о  погибших.  Масс-структурный анализ
вспышки еще не закончили, но уже было ясно, что все  семеро - члены  экипажа
"Альгамбры". Масс-спектра Лучано Грапетти на  эхограмме не обнаружили - даже
следов! - из чего следовало,  что  в момент катастрофы пассажира на борту не
было.
     Собственно,  ничего  принципиально  нового я  из прочитанного не узнал.
Наверняка этот же материал лежал и на столе Экселенца - докладывать мне было
нечего,  разве что  сообщить о  своей  отсидке по  решению неизвестного  мне
трибунала. Делиться с шефом своими соображениями я пока не собирался.
     Я переключил  канал  и попросил  номера  видеофонов госпожи Ландовской,
госпожи  Шабановой-Грапетти   и  господина  Фарамона.  Два  числа  мгновенно
высветились в плоскости экрана, а на месте третьего канала повисла надпись -
"в списках не значится". Фарамон, будучи существом по-своему принципиальным,
предпочитал, видимо, обходиться  без современных средств связи.  Ну, еще бы,
будучи пророком по специальности, он мог...
     Да. Именно. Будучи пророком. И связь ему, значит, ни к чему.
     У Тани аппарат не отвечал, а в доме Ландовской отозвались сразу.
     - Где вы пропадаете?! - нервно воскликнула госпожа астролог. В руке она
держала  ароматизированную палочку и, похоже, курила  ее перед моим звонком:
от палочки тянулся вверх сизый дымок, завиваясь в причудливое кольцо.  Я  не
мог  видеть, что  находится за ее спиной, лицо Ландовской заняло весь экран,
но был  уверен, что  и  Татьяна, и Фарамон ожидали моего звонка  с неменьшим
нетерпением.
     -  В  очень  интересном  месте,-  добродушно  сказал  я.- Видимо,  были
какие-то  неполадки  в  нуль-канале.  Меня выбросило в  какой-то  совершенно
пустой ангар,  представляете,  и  я  просидел  там больше  пяти  часов, пока
неполадки не устранили.
     -  О  чем вы  говорите,  Каммерер? -  воскликнула  Ландовска.-  Не было
никаких неполадок!
     - Ну, значит,  кому-то сильно хотелось  от  меня на  время избавиться,-
перешел я на мрачный тон.
     -  Кстати,-  продолжал я,-  у  меня  за это время не  было во  рту даже
росинки, не говоря уж о маковом зернышке.
     - Поняла,- сказала Ландовска.- Если  вы не против, я угощу вас и тем, и
другим.
     Она отключила связь, так и не дозволив мне увидеть, что находится за ее
спиной.


     Честно говоря, у  меня мелькнула мысль,  что, войдя в  комнату, я увижу
Лучано Грапетти собственной персоной, после  чего мне  будет разъяснено, что
все  случившееся -  розыгрыш  с  целью  проверки  боевой  готовности  службы
безопасности. Разумеется, мысль была нелепой. Ландовска сидела за журнальным
столиком, на котором были разложены, насколько я мог судить, карты звездного
неба,  видимого  с  Альцины.  Татьяна  стояла  у  окна, выходившего на поле,
запаханное  и чем-то, скорее всего,  засеянное.  А  красавец пророк Фарамон,
по-моему,  спал, развалившись на диване. Во всяком случае,  на мое появление
он  не  отреагировал   и  продолжал  мирно  посапывать,  уставив  в  потолок
неподвижный взгляд.
     Еда ждала меня на круглом столике у дивана - ломтики прожаренного мяса,
яйца,  кофе  в высоком  кофейнике. Завтрак  джентльмена. Обильный купеческий
обед оказался бы более ко времени.
     Я  сел  и  принялся за  еду.  Ландовска, не обращая  на меня  внимания,
раскладывала свой астрологический  пасьянс, Татьяна  рассматривала пейзаж, а
Фарамона можно было не принимать в расчет.
     Я допил кофе, и тогда Ландовска сказала:
     - О'Генри писал, что нельзя говорить с мужчиной, если он голоден.
     - И еще  он писал,- добавил  я,- что путь к сердцу  мужчины лежит через
его желудок. Вопрос: через какие дебри лежит путь к его разуму?
     - У вас было пять часов на размышления,- похоже, Ландовска была на этот
раз настроена серьезно.- К какому выводу вы пришли?
     - Интересно,- сказал я,- как вам удалось это организовать?
     - Очень просто,- отмахнулась Ландовска.- Если вы нашли правильный ответ
на первый вопрос, то должны были понять и это. Итак?
     Я оглянулся на Татьяну. Она смотрела на меня так, будто от моего ответа
зависела жизнь или смерть ее мужа.
     -  Я не смогу  убедить собственное  начальство,- медленно сказал я.-  У
Рудольфа Сикорски свой взгляд  на  проблему.  И он  не  провел  пять часов в
пустом  ангаре. Кстати, где это сооружение находится,  и почему в него можно
попасть только с помощью нуль-т?
     -  Понятия не имею,- заявила Ландовска.- Я просто задала общий поиск, и
система   решила,  что   лучшего  храма   для   уединенного  размышления  не
придумаешь...
     Система,  как  же.  Приняла  задачу  к  выполнению, отправила  человека
неизвестно куда и даже не сообщила "заказчице" координаты.
     Я уселся  поудобнее,  но  так, чтобы, если  будет  нужно, не  теряя  ни
мгновения,  приступить  к решительным  действиям. Впрочем, я  вовсе  не  был
уверен,  что  мне  будет  дозволено  приступить  не  только  к   решительным
действиям, но хотя бы к каким-нибудь. У меня - особенно после возвращения из
вынужденной  отсидки - создалось  впечатление, что  от  моего желания вообще
ничего не зависит, и понимание проблемы придет тогда, когда Ландовска решит,
что  для  этого  настало время. Почему -  Ландовска?  Я не  мог бы ответить.
Интуиция.  Экселенц в таких  случаях говорил  "подкорка  контрразведчика". У
меня с этим всегда были проблемы, я предпочитал ясно видимую логику  фактов,
в таком  случае меньше опасность  ошибиться.  Но  сейчас  все было настолько
зыбко, туманно и  ненадежно,  что оставалось  положиться тольку на эту самую
подкорку, а  точнее  - на  предположение  о  том,  что, в отличие  от  меня,
Ландовска, а может и Татьяна с Фарамоном, в достаточной степени контролируют
ситуацию  или  хотя  бы  знают,  что происходит  в  каждый момент времени  с
досточтимым и неуловимым Лучано Грапетти.
     -  Ванда,- сказал я,- понятно, что на прямой вопрос "где Лучано?" вы не
ответите  (Ландовска  пожала  плечами,  Татьяна шумно  вздохнула).  В  таком
случае, я расскажу вам, какой вижу эту ситуацию сам.
     Женщины молчали, и я продолжил:
     -  Лучано  Грапетти  -  один из тринадцати  близнецов. Полагаю, что эта
часть жизни Лучано вам, Ванда, известна со слов Татьяны.
     -  Поправка,- спокойно  сказала  Ландовска.-  Эта  часть  жизни  Лучано
известна Татьяне с моих слов.
     -  Не  понял,-  озадаченно  сказал я.-  Тятьяна утверждала, что  Лучано
рассказывал ей свою историю еще до...
     - Лучано,- перебила  Татьяна,-  рассказывал  мне только то, что понимал
сам. Господи, Максим,  я вам все четко изложила, а  вы понияли  по-своему...
Лучано начал полностью контролировать связь с братьями после... ну...
     - После гибели Абалкина, да, продолжайте, Таня.
     - Вот... Он знал о  яйцах, которые, как кощеева смерть, хранятся где-то
на Земле.  Но  как это все появилось и где... Откуда  было ему  знать,  если
этого не знал никто  из...  То есть, Абалкин...  Лева,  да?.. Лева догадался
первым, и... Но его...
     -   Хорошо,-   сказал  я,   помогая  Татьяне   выбраться  из  лабиринта
недосказанных  предложений,-  хорошо,  допустим,  Ванда  вам  рассказала   о
происхождении этих, как выражался  Лучано, яиц. Вы-то,  Ванда,  откуда о них
узнали?
     -  Дорогой Каммерер,- устало произнесла Ландовска.-  Из астрологических
изысканий, конечно.
     Естественно, откуда еще?
     - Ваших собственных? - спросил я и, кажется, на этот раз попал в точку.
     - Нет,- коротко сказала  Ландовска.- Мне рассказал Фарамон.  Я вас  уже
познакомила, но эта личность не произвела на вас ни малейшего впечатления.
     -  Почему же? - удивился я.- Очень  колоритная личность. Пророк, как вы
его  представили. Почему  бы  пророку не  напророчествовать  будущее  Лучано
Грапетти? В том  числе  и его побег. А  может,  даже и то,  что произошло на
"Альгамбре"?
     - Конечно,- кивнула Ландовска.- Вы делаете успехи, Каммерер. Именно это
мы пытаемся вам внушить уже вторые сутки, и наконец, вы начали понимать.
     Я начал понимать, что мне здесь морочат голову. Вполне вероятно, что  в
разыгрываемой комбинации Фарамон играл не последнюю роль. Но не ту, конечно,
в которой его пытались изобразить.
     Пожалуй, теперь этим милым женщинам нужно было дать время подумать.
     - Отлично,-  сказал я, вставая.- Приму к сведению  ваши слова. Если  не
возражаете, я зайду попозже. Кофе у вас прелестный.
     Никто не  пошевелился, когда  я выходил. Только Татьяна в очередной раз
вздохнула.


     Я  попросил  информ  представить  мне  карту  аэрокосмических  объектов
Альцины  и  получил  ее  на  стерео.  Ангары,  предназначенные  для  ремонта
звездолетов класса  "призрак", были обозначены  странными значками, похожими
на  перевернутую русскую  букву  "д".  Всего  таких ангаров  было  три, и  я
посмотрел на них изнутри и снаружи. Ничего похожего. Нормальные промышленные
объекты - аппараты, люди, гомон, движение. В общем, дело.
     Спутников у Альцины не было, и я не думал, что обычный планетный нуль-т
способен  перебрасывать  объекты даже  в  пределах  ближних орбит  -  не  те
энергетические возможности. Ландовска понимала, конечно, что я заинтересуюсь
расположением ангаров. Ее это не волновало. Значит,  скорее  всего, я просто
не там ищу.
     Я задал более широкий поиск - всех сооружений, превышающих определенный
размер. Список  оказался довольно внушительным, но даже беглого взгляда было
достаточно,  чтобы  понять:  моей  временной тюрьмы нет и здесь.  Если целью
Ландовской было задать мне еще одну  задачу, она  этого  с успехом добилась.
Вот  только  боюсь,  что решение  новой  задачи  увело бы меня  в совершенно
ненужную сторону.
     Подумав,  я  связался  с инфоцентром  и попросил дать  мне нуль-канал с
Тагорой.
     - Какого порядка приоритет? - спросил оператор, судя по выражению лица,
сконструированный еще при мультисистемном подходе.
     - Первого,- сказал я.- Приоритет КОМКОНа.
     - Наберите свой личный код, пожалуйста.
     Я быстро отстучал одиннадцатизначную комбинацию цифр.
     - Принято,- подтвердил оператор.- Связь в течение пятнадцати минут.
     Чтобы настроить систему, нужно было от силы минуты три.  Значит, у  них
сейчас  идут  каналы  с   нулевым  приоритетом.  Скорее  всего,  информация,
передаваемая комиссией по расследованию.
     На  экране появилась  таблица линий связи Тагоры, я  должен был выбрать
нужную и  набрать  номер  абонента.  Еще  через полминуты  я  услышал мягкий
высокий  голос, который с равной вероятностью мог  принадлежать как мужчине,
так и женщине.  Изображение, впрочем, не появилось, абонент  желал знать,  с
кем имеет дело. Его право.
     - Слушаю вас,- сказал голос.- Представьтесь, пожалуйста, я вас не вижу.
     Моя камера была включена, на пульте горел зеленый глазок. Возможны были
помехи на линии, а может,  Фихтер не желал говорить, показывая себя. Я пожал
плечами  - почему,  однако,  любое  действие, которое  могло быть следствием
десятка независимых причин, немедленно вызывало у меня подозрения?
     - Максим  Каммерер,- представился я.-  Сотрудник  Комиссии по Контролю.
Если можно, прошу Ганса Фихтера. Срочно, приоритет один.
     -  Фихтера?  - мне показалось, что человек на той стороне линии пожевал
губами.- Видите ли, Ганса нет на планете.
     - Давно? - насторожился  я. Экселенц не сказал мне ни  слова о том, что
один из подкидышей произвел непредусмотренное действие.
     - Полчаса...- с сомнением произнес голос. Похоже, что  он и сам (сама?)
не знал точно, когда покинул Тагору Ганс Фихтер.
     - Куда он направился, не скажете ли? - вежливо поинтересовался я.
     - На Альцину,- радостно сообщил голос. Или радость в голосе собеседника
мне лишь послышалась?
     Разговор  был похож  на  растягивание резины  -  паузы составляли около
десяти секунд,  и я не мог понять: то ли  это было естественное запаздывание
сигнала при  передаче с  одного ретранслятора на другой,  то  ли  собеседник
намеренно затягивал паузы, обдумывая ответы. Трудно говорить, не видя лица.
     - На каком  корабле, не скажете  ли? - спросил  я. Это я мог узнать и в
порту, на самом деле меня интересовало совсем иное.
     - Простите,- сказал  голос. Судя по быстроте реакции, он  еще не слышал
моего вопроса.- Простите, я тороплюсь. Извините...
     Зеленый сигнал связи погас.
     Фихтер будет на Альцине завтра - быстрее не успеет никакой корабль.
     Это  была важная информация,  я обязан был  сообщить  о ней  Экселенцу.
Вполне  возможно,  даже  наверняка,  он уже  знает.  Вполне  возможно,  даже
наверняка, он знает гораздо больше - как обычно, держит в руках нити и хочет
сам  делать выводы, предоставляя сотрудникам оперативный простор для решения
тактических задач.
     Я набрал номер Экселенца, но  канал  был занят, мне  было  сказано, что
абонент  ведет  разговор  по  более  приоритетной линии,  и,  как только она
освободится...
     Ожидая, я произвел эксперимент - попросил  канал связи с Гигандой. Я не
собирался разговаривать  с Яшмаа,  хотел  лишь удостовериться, что  ризничий
Герцога Алайского не  производит лишних движений. Для этого  достаточно было
задать  вопрос нашему наблюдателю  Нату Широверу, официальному представителю
Земли, второму секретарю посольства при дворе Герцога.
     С Шировером  мы  были  знакомы давно,  но не коротко. Это  был  веселый
толстенький человечек не более метра семидесяти ростом, Герцогу Алайскому он
и до плеча не доставал, не  говоря уж о своем подопечном Корнее  Яшмаа. Я не
знал,  что  думает  Корней  о постоянном  наблюдении за  его персоной,  я бы
реагировал весьма  бурно. Но  Яшмаа,  узнав о  тайне  своего  происхождения,
согласился проходить в нужное время все необходимые проверки, включая полное
ментоскопирование, которое,  впрочем,  еще  ни  разу  не дало сколько-нибудь
ценной информации. Яшмаа  даже  дружил одно  время  с  Шировером,  потом они
рассорились, но  вовсе не  потому, что Корнею было  неприятно иметь  дело со
стукачом, причина была сугубо личной  - так сказал Экселенц, и  я мог только
строить предположения о том, в чем эта причина заключалась.
     Второй  секретарь был на  обеденном приеме по случаю  рождения  второго
сына у третьей жены Герцога. "Соединять?" - спросил оператор в посольстве. Я
представил себе,  как Шировера  вызывают  из-за  стола  при большом стечении
народа, и сам Герцог хмурит бровь, недовольный нарушением этикета...
     -  Не нужно,-  сказал  я,-  но,  если возможно,  я  хотел  бы  получить
информацию о Корнее Яшмаа, личном ризничьем Его высочества...
     - Корней Яшмаа,- расцвел второй  секретарь,  довольный  тем,  что может
оказаться кому-то  полезным.-  Я  лично  отвез  его  час  назад  в космопорт
"Яранга".
     - Зачем?
     - Проблемы с транспортом.  Завтра Яшмаа отправляется с  Его высочеством
на охоту в Тебринские пустоши, нужно простучать системы.
     - Так...- протянул я.- Скажите, сегодня есть внешние рейсы?
     -  Внешние?  -  оператор  не был готов  ответить, ему пришлось  бросить
взгляд на расписание, которое висело, судя по брошенному  им взгляду, где-то
справа и выше передающей камеры. -  Есть. "Раменда"  только  что стартовала.
"Фуга" уходит вечером... э... я хочу сказать, через шесть часов.
     - Куда направляется "Раменда"?
     Это был, насколько я помнил, пассажирский корабль класса "заря".
     - Рейс Гиганда-Альцина-Прометей. И обратно.
     - Спасибо,- сказал я.


     У Экселенца  было, наконец, свободно, и я задал вопрос в лоб. Точнее, в
лысину, поскольку Экселенц, кажется, не изменил  позы  с  нашего  последнего
разговора.
     - Двое  близнецов,- сказал  я,-  покинули свои  планеты  и  в настоящий
момент находятся на пути  к Альцине. Не кажется ли вам, Экселенц,  что вовсе
не Земля является в данном случае объектом интереса Странников?
     Через  десять долгих  секунд Экселенц изволил  поднять на меня взгдяд -
удивления во взгляде не было, только уверенность.
     -  Зачем  тебе остальные  близнецы? -  спросил  он в свою  очередь.-  Я
поручил  тебе разобраться в  деле  Грапетти.  Ты не выходил с докладом почти
девять часов. Я слушаю.
     Очень коротко я  пересказал события, которым стал  свидетелем. Описание
моего пустопорожнего сидения в ангаре заняло полминуты.
     -  Похоже,-  заключил  я,-  меня  хотели  временно  изолировать,  чтобы
беспрепятственно совершить некие действия.
     - Ну и как? - заинтересованно спросил Экселенц.- Совершили?
     - Похоже, что нет,- признался я.- Во  всяком случае, мне такие действия
неизвестны.  Очевидно,  что  Шабанова  с  Ландовской причастны  не только  к
бегству Грапетти с Альцины, но и к катастрофе "Альгамбры".
     Лысина Экселенца опять заняла весь экран, и потому слова его прозвучали
глухо, будто из подземелья:
     - Объясни. Ты обнаружил связь?
     -  Экселенц,  Грапетти  наверняка  находился  на  борту  модуля,  когда
произошло столкновение. Между тем, после  его прибытия  на  борт "Альгамбры"
прошло всего десять минут. По всем правилам, Грапетти должен  был пройти без
промедления в  пассажирский отсек  и занять  место  в  амортизаторе. Капитан
Завадский или  его помощник  должны  были это  действие проконтролировать. В
случае, если  пассажир не занял положенного места, стартовые операции должны
были  быть прекращены. Ничего  этого не произошло. Вывод:  командир полагал,
что Грапетти нет на борту. Вопрос: для чего же он в таком случае направлялся
на "Альгамбру"? Вывод: чтобы привести в действие  некое устройство,  которое
можно было активировать, находясь в непосредственной близости от него. Какую
систему корабля можно было активировать только таким образом? Ответ: систему
безопасности. Но  система  безопасности  была  уже  активирована в  связи  с
предстартовыми операциями. Следовательно, действием, для совершения которого
Грапетти направлялся к "Альгамбре", было отключение системы. Этим я объясняю
как поведение самого Грапетти, так и  действия  капитана, а  также тот факт,
что защита звездолета не отреагировала на приближение метеора.
     Я замолчал, сложил руки  на груди  и  принялся ждать реакции Экселенца.
Реакции не последовало, лысина продолжала освещать тусклым отраженным светом
половину  комнаты.  Видимо,  мои   рассуждения   не   показались   Экселенцу
завершенными, да так оно и было. Я вздохнул и продолжил:
     - Учтите неожиданное желание по крайней мере двух близнецов  явиться на
Альцину.  Об остальных у меня нет сведений, но не исключаю,  что  и они тоже
находятся сейчас на пути сюда. Поскольку никто из них не собирался на Землю,
нашим  наблюдателям  не  было  нужды  чинить   им   препятствия.  На   Землю
отправлялась лишь "Альгамбра". Она и была уничтожена. Вывод:  на  звездолете
находилось   нечто,   смертельно  опасное  для   близнецов   и   подлежавшее
обязательному  уничтожению  любым  пригодным  способом.   В  данном  случае,
единственным способом  было,  видимо,  уничтожение звездолета.  Для придания
этому   действию   видимости   естественной  катастрофы   было   имитировано
столкновение с метеором в момент перехода в т-режим. Поскольку опасность для
близнецов, возможно,  не была  окончательно  устранена,  они впервые  решили
провести  прямую встречу и  принять какие-то меры... Надеюсь, вы  не забыли,
Экселенц, что близнецы уже в течение  двух  лет  поддерживают  друг с другом
некое подобие мысленного контакта?
     - Не  забыл,-  буркнул  Экселенц  через  десять  секунд.- Послушай, мой
мальчик,- продолжал он,- ты  так и не ответил на мой вопрос.  Я поручал тебе
дело Грапетти и ничье больше, верно? Ты можешь мне сказать, где сейчас номер
четвертый?
     - Не могу,- я пожал плечами,  надеясь, что Экселенц даже лысиной сумеет
уловить  это мое движение.-  Но из  сказанного  мной  следует, что  Грапетти
должен быть на Альцине или в ее окрестностях, поскольку встреча близнецов...
     -  Встреча  близнецов,-  перебил меня Экселенц  так,  будто находился в
соседней  комнате  и не было  никакого запаздывания сигнала:  очевидно,  что
говорить он  начал, не дожидаясь моего ответа.- Встреча близнецов не имеет к
твоей миссии никакого отношения.
     - Вы думаете, Экселенц? Именно в месте проведения  встречи я  и  должен
искать близнеца номер четыре.
     Экселенц молчал, лысина его то приближалась к экрану,  то удалялась  от
него, похоже, что шеф раскачивался на стуле  или молился,  будто правоверный
еврей возле Стены плача в Иерусалиме.
     -  К сожалению,-  добавил  я,-  мне  не  удалось получить  информацию у
Шабановой. Уверен, что ей известно, где находится ее муж.
     - Ну, конечно,- буркнул  Экселенц.-  Применить  бы  к ней сейчас допрос
третьей  степени... Максим, послушай меня внимательно.  Мне  уже приходили в
голову идеи, которые ты сейчас  излагал. Наши эксперты этот вариант развития
событий проанализировали  и не сумели исключить полностью. Все это возможно.
Тем не менее, ни на Альцине, и нигде в системе ЕН 200244 челнок, на  котором
находился Грапетти, из т-режима не выходил.  Если поведение Грапетти связано
с предстоящей  встречей  близнецов,  то место  этой встречи  находится  не в
системе  Альцины.  Ты  понимаешь,  что  сейчас  самая важная задача -  найти
Грапетти? Ты понимаешь это, сынок?
     Честно  скажу, у меня мурашки побежали по коже. Экселенц поднял на меня
глаза, произнеся последнюю фразу, и, в сочетании с заданным вопросом, взгляд
поразил меня какой-то потаенной беспомощностью. Мне пришло в голову, что, по
сути, Экселенц оказался сейчас куда в худшем положении, чем  два года назад.
Тогда на Землю прибыл автомат Странников - так полагал Экселенц. Абалкин был
один. Сейчас, судя по всему,  девять оставшихся  в  живых близнецов намерены
были устроить свою конференцию. Неизвестно где и неизвестно с какой целью. О
том, что эта цель сопряжена с опасностью для человечества, можно было судить
по тому, что близнецам  пришлось уже пойти на совершенно немыслимое действие
-  уничтожение звездолета с экипажем. Место встречи - неизвестно. Что,  если
каждый  из  близнецов  устроит небольшой  фейерверк вроде того, что натворил
Грапетти?
     Что предпринять? Экселенц  мог  следовать за  Абалкиным со своим верным
"Магнумом". А  сейчас? Черт возьми, если разобраться,  то именно на мою долю
пришлась сейчас эта миссия  - найти и предотвратить. Кого найти - ясно. Но -
что предотвратить?
     И  почему,  если  именно  мне решать  и  определять  главные  действия,
Экселенц по-прежнему не намерен сообщать мне полной информации - о поведении
всех близнецов, в частности?
     -  Да,  вот  еще что,- сказал  Экселенц,  не опуская  головы, но  глядя
куда-то  в  сторону.-  Если  тебе это поможет... Корней Яшмаа не  далее, как
неделю назад, отказался от  очередного сеанса ментоскопирования. Наблюдатель
сообщил  об этом в информатеку КОМКОНа-2, но этому поступку  сначала не было
придано  значения.  Это мой  прокол...- Экселенц пожевал  губами,  продолжая
смотреть на какую-то точку справа от камеры.- Дело в  том, что подошло время
обычного контроля, но оно оказалось на редкость неудачным  - Яшмаа готовился
к  поездке  со  свитой  Герцога  и  дорожил каждой  секундой...  Сегодня мне
доставили полную запись разговора Яшмаа с  Шировером. На предложение  пройти
сеанс, Яшмаа  ответил,  что  не станет  этого делать,  потому  что хочет еще
пожить.
     Экселенц  замолчал,  и  я, опасаясь, что  он,  сказав все,  что  хотел,
отключит связь, поспешил задать последний вопрос:
     -  Я бы, тем не менее, хотел  знать, Экселенц, все ли близнецы покинули
свои планеты, и сколько из них направляется к Альцине.
     Экселенц посмотрел мне в глаза и произнес только одно слово:
     - Все.


     Ясно, почему  он не  хотел  говорить мне этого. Он боялся. Боялся, что,
осознав  ответственность, я не смогу думать без оглядки на последствия своих
поступков.  Одно  дело  -  принимать решение по  частной,  пусть  и  важной,
проблеме.  Совсем  иное - решать, зная, что от твоего решения может зависеть
не больше, не меньше, как судьба человечества.
     Допрос третьей степени, сказал он. Естественно,  Экселенц иронизировал.
Он полагал  -  надеялся или действительно был  уверен? - что  я  сумею найти
подход  к Татьяне  (или  Ландовской,  поскольку  она наверняка была  в курсе
всего). Он ошибался - ни с Татьяной, ни, тем  более, с Ландовской у меня уже
не было  такого контакта, как в  первые минуты знакомства. Холод ощущался на
протяжении всей  нашей последней беседы.  Я не понимал причину. Догадки меня
сейчас не устраивали.
     Но  иного  пути  -  во  всяком случае,  для  меня  лично  -  просто  не
существовало.
     Я надеялся  только,  что  женщины не  разбежались куда-нибудь  по своим
делам, и мне не придется вылавливать каждую по информационным сетям Альцины.


     Естественно, оправдались мои худшие предположения. В холле у Ландовской
сидел  на  диване, странно, будто  раненый кузнечик, подогнув ноги, господин
астролог-пророк Фарамон,  смотревший на меня пронзительным  взглядом филина.
Возможно, Ландовска была где-то в другой  комнате -  ответить на этот вопрос
Фарамон затруднился. Он  вообще затруднялся давать точные  ответы, даже если
мог обойтись любимыми им простыми предложениями.
     -  Так могу я поговорить с госпожой  Ландовский или нет? - спросил  я в
третий раз.
     - Да,- твердо повторил  Фарамон  и добавил,  как  и прежде: -  Но  нет.
Отсутствует.
     - Она в доме?
     - В доме? - опять затруднился пророк.- В доме, да. Не в этом.
     Так, уже кое-что.
     - А в каком?
     - Дом?  - Фарамон  задумался  на  несколько  секунд.-  Да. Дом Эстарба,
вторая позиция, возвратное движение.
     Дом  Эстарба  -  это где? Ну, да неважно. Расспрашивая, потеряю  больше
времени. Информ подскажет. Я мысленно проклял Фарамона - похоже, что и сам я
начал думать односложными предложениями.
     - Спасибо,- сказал я и  на  всякий  случай поинтересовался: - А Татьяна
Шабанова? Ее тоже нет?
     - Нет? - удивился Фарамон.- Есть. Не здесь.
     - Тоже в доме Эстарба? - спросил я наобум.
     - Нет! Нет! - испуг пророка был столь очевиден, что я подумал было, что
дом этого неизвестного  мне Эстарба представляет  собой пыточную камеру  для
женщин определенного рода занятий.
     - А  где? -  если Фарамон знает, где Татьяны нет,  то почему бы ему  не
знать, где она есть? Или будет - пророк он, в конце концов, или не пророк?
     -  Где,  где...-  запричитал  неожиданно  Фарамон.-  Неопределимо!  Нет
ответа! Лучано Грапетти! Полный веер! На весь круг!
     Он затряс головой и умолк.
     Надо ли было понимать это так, что Таня находится сейчас там же, где ее
муж,  а  где сейчас находится  ее муж, Фарамон сказать  затрудняется? Полный
веер - лучше не скажешь. Впрочем, я бы выразился иначе, было такое старинное
ругательство, но  у меня сейчас совершенно вылетело из  головы, какая  часть
тела использовалась в нем в качестве существительного.
     Спрашивать  для  того  лишь,   чтобы  получать  нелепые   ответы,  было
бессмысленно, и  я отключил связь, не попрощавшись. В конце  концов,  я и не
знал, принято ли прощаться в обществе местных пророков.
     На  вопрос  о том,  где расположен дом Эстарба, информ ответил прямо  и
честно: нет такого  дома  в схеме жилого  фонда, а равно в  списках  нежилых
помещений или иных конструкций. Похоже, что либо я опять не понял  того, что
имел в виду Фарамон,  либо пророк пользовался какими-то местными названиями,
не вошедшими в реестр, составленный земной администрацией на Альцине.
     Я  задал  информу общий  поиск по  вектору  связи  госпожи Ландовской и
госпожи  Шабановой  и немедленно получил  ответ:  обе женщины отключили свои
личные информы, но медицинские браслеты показывают, что  и  Ванда, и Татьяна
находятся в полном здравии. В полном здравии - где? Где, где...-  как сказал
господин пророк Фарамон.
     Я все делал не так с самого начала. Нужно было не изображать из себя то
журналиста,   то   идеалиста-комконовца,  а  сразу  связываться   с  местным
отделением КОМКОНа-2, приставлять наблюдателей сначала к Татьяне, а потом  и
к Ванде, и  следить  за каждым их шагом. Тогда я сейчас  не  находился  бы в
глупейшем положении.
     Нет, не мог  я этого сделать. Я  приехал на Альцину, имея  определенные
инструкции Экселенца, которые  он, кстати, до сих пор не отменил. Я не  имел
права выходить ни на кого из моих коллег. Я должен был  действовать сам. Все
это было глупо. Я  не мог исключить даже, что Экселенц по иным каналам давно
уже поставил наблюдение за моими подопечными и сейчас  лучше меня знает, где
они находятся и что  делают.  Но  не говорит. У него  своя стратегия и  своя
тактика, которую  я порой абсолютно не понимаю. Не понимаю даже тогда, когда
проблема оказывается решенной. Экселенц обычно отделывается фразой "Так было
нужно,   сынок",  и  мне  не  остается  ничего  иного,  как,  поджав  хвост,
отправляться  в свой кабинет и на досуге обдумывать,  какое из  моих  личных
действий помогло решению задачи  и помогло ли  вообще,  и  почему отсутствие
полной информации не всегда вредно для дела, а иногда очень даже полезно.
     В сложившейся ситуации я мог сделать три вещи: во-первых, отправиться к
Ландовской  лично  и в  обществе Фарамона  ждать ее возвращения;  во-вторых,
отправиться к Шабановой-Грапетти и ждать  ее возвращения на скамеечке  перед
домом; и в-третьих, отправиться  искать  женщин  куда глаза глядят. Я выбрал
вариант номер один по трем причинам. Во-первых, в дом Ландовской, в  отличие
от дома Татьяны, я мог  войти.  Во-вторых, Ландовска, по  моим впечатлениям,
играла  в  этой  истории  роль,  существенно большую,  нежели  бедная  Таня,
беспокоившаяся  о  судьбе  мужа.  И   в-третьих,  если  Фарамон  не  покинул
гостеприимный  дом,  я  смогу,  коротая  время,  задать  ему  еще  несколько
вопросов.


     Я отправился на "стрекозе", как  и в первый раз. Мне хотелось подумать.
Собственно, последние сутки я, в основном, занимался только  тем, что думал.
Но   мне  казалось   сейчас,  что  все  мои   предшествовавшие  мыслительные
конструкции были скроены на скорую руку и представляли собой набор  штампов.
Синдром  Каммерера. Синдром  Сикорски. Штамп  КОМКОНА-2.  Штамп современного
обывателя. Штамп специалиста по научной криминалистике.  Обычно этих штампов
бывает достаточно для того, чтобы сделать нужные (и  правильные!) выводы - в
конце концов, в подавляющем большинстве случаев наша жизнь состоит из набора
блоков, которые варьируются подобно  сюжетным конструкциям  беллетристики. Я
читал, что лет двести назад было обнаружено,  что все  сюжетное многообразие
мировой литературы состоит примерно из  тридцати или сорока (не помню точно)
блоков. И не более того. Миллионы произведений, в том числе  и гениальных, -
и  сорок  камней,  из  которых  все  это  многообразие сложено.  Между  тем,
литература лишь отражает жизнь. Отсюда следует, что и жизнь наша, как бы она
ни была сложна и удивительна, складывается все  из тех же блоков-сюжетов, и,
как бы  мы ни тщились  доказать  обратное, тот, кто следит за  нами  оттуда,
сверху,  будь  то  Высший  разум,  Странники  или  иная сверхцивилизация,  с
усмешкой отмечает  наши потуги, втискивая уникальные  переживания личности в
стандартный  блок номер  семнадцать. Или  двадцать четыре. Сейчас  я, скорее
всего,  рассуждал, следуя сюжетному блоку номер тридцать девять. Что-нибудь,
наверняка близкое к концу списка.
     И дальше - пустота.
     Так мне казалось,  когда я подходил к дому Ландовской и, надо полагать,
заблуждение мое было столь же велико, сколь  велика была уверенность  в том,
что  для решения проблемы мне непременно нужно выйти за рамки сорока сюжетов
и придумать свой, сорок первый. Которого вовсе и нет в природе.
     Фарамон  сидел на  диване  в той же позе, в  какой  я видел его полчаса
назад  во время телевизита. В мою сторону он даже головы не повернул, сказал
в пустоту:
     - Кофе. Чай. Сами. Будете ждать.
     Первые три  предложения  не  нуждались в интерпретациях.  В последнем я
засомневался:  имел  ли  в виду  Фарамон вопросительную интонацию или просто
констатировал   факт?  Поскольку  он  был  пророком,  то,  вполне  вероятно,
предвидел, что мне придется-таки сидеть здесь в его обществе, и потому мог и
не задавать ненужного вопроса.
     - Вы будете  пить чай или предпочитаете кофе?  -  я  взял  на себя роль
хозяина.
     - Нет,- отозвался пророк.- Не пью жидкости. Опасно.
     Я  пожал  плечами. Вполне  возможно, что  питье  чего  бы  то  ни  было
отрицательно сказывалось на метаболизме местной фауны,  включая  ее разумных
представителей.  Хотя и сомнительно.  Я  приготовил себе  чай  и,  пригубив,
понял,  что совершил ошибку - это  был  настой из местных  трав и высушенных
листьев, обрывки которых плавали в чашке, будто мусор в сточной канаве. Вкус
был  соответствующим.  Но,  поскольку Фарамон прервал  медитацию и  принялся
разглядывать меня  с бесцеремонной откровенностью исследователя-натуралиста,
я надел на лицо  маску удовольствия и  пил эту бурду, будто  нектар  с полей
Леониды.
     - Почему опасно пить жидкости? - спросил я, осушив чашку до дна.
     - Мешает. Не могу. Только завтра.
     Что -  завтра? Завтра  можно будет пить?  Может, у  него пост? Какой-то
ритуальный праздник?
     -  Скажите, уважаемый  Фарамон,  вы можете  мне сказать как можно более
односложно, знаете ли вы, что произошло с Лучано Грапетти?
     - Да,- не замедлил с ответом пророк. И добавил, чуть подумав: - Но нет.
     Ответ, достойный Нострадамуса. Масса интерпретаций, и все верные.
     - Почему "да"? - спросил я.- И почему "нет"?
     - Да - что. Нет - где. И почему.
     - А еще есть "когда", - подсказал я.
     - Когда?  - с подозрением переспросил Фарамон.-  Не ответ. И не вопрос.
Истина.
     Так.  Попробую интерпретировать. Он знает, что произошло. Не знает, где
произошло  то, что произошло. А когда - вообще нет смысла  спрашивать, это и
так известно. Если, конечно, я  правильно  понял.  По-видимому,  лучше всего
задавать Фарамону такие  вопросы, на  которые он мог  бы  отвечать "да"  или
"нет". Причем без возможности свернуть на "да, но нет".
     - Лучано Грапетти,- сказал я,- покинул планету по своей воле?
     - Да,- пожал  плечами  Фарамон  и посмотрел  на  меня, как на  ребенка,
который неожиданно для взрослых наделал в штанишки.
     - Он знал о том, что звездолету "Альгамбра" угрожает опасность?
     - Да. Но нет.
     Ну вот,  опять...  Как  же  мне разделить  этот  вопрос  на  два, чтобы
получить два разных ответа?  На  мой взгляд, вопрос был подобен элементарной
частице,  разделить которую  можно,  только уничтожив  ее свойства. Попробую
иначе.
     - Звездолету угрожала опасность?
     - Да,- Фарамону казалось, что это очевидно.
     - А Грапетти?
     - Да. Но нет.
     Еще один полный оборот.
     - Кто-нибудь,-  задал  я  вопрос, абсолютно  риторический,-  знает, что
происходит на этой планете?
     - Да,- ответствовал Фарамон.
     - Таки да? - тупо спросил я.
     - Да,- Фарамон ответил, будто одним ударом забил в доску гвоздь.
     Я  решил, что исчерпал  вопросы типа  "кто знает?"  и  "знает  ли?",  и
перешел к другой группе.
     - Грапетти жив?
     - Да.
     - Его жизни угрожает опасность?
     - Да. Но нет.
     - Если опасность есть, она исходит от человека?
     - Да.
     О, это уже нечто конкретное!
     - Вы можете назвать имя?
     - Да. Но нет.
     - Однако вы его знаете?
     - Нет.
     Не знает, но может  назвать. Правда, и не может тоже. Чушь. Или я опять
задал вопрос не по существу?
     - Послушайте,- сказал я,  решив идти напролом,-  может, вы думаете, что
опасность для жизни Грапетти исходит от меня лично?
     - Нет,- сказал Фарамон с откровенным изумлением в голосе.
     - Тогда - от Тани?
     - Нет!
     - От Ванды Ландовской?
     - Нет!
     Что  мне  теперь,  перечислять  все  население  Земли  и исследованного
Космоса? Стоп, есть ведь люди, с которыми...
     - От Корнея Яшмаа?
     - Нет!
     -  Рахмана  Аджеми?  Мелии  Глоссоп?  Алекса  Лурье?  Татьяны  Додиной?
Матильды Геворкян? Ганса Фихтера? Корнея Яшмаа? Джорджа Полански?
     Восемь раз  Фарамон сказал  "нет!" и,  по-моему,  окончательно подорвал
свое здоровье. Откинувшись на спинку дивана, он закрыл глаза и  отрешился от
мира.
     - От Рудольфа Сикорски? - спросил я по инерции,  почти уверенный в том,
что уж теперь-то услышу "да".
     Фарамон не реагировал. Дышал он ровно, возможно, спал.
     Я встал и подошел к домашнему терминалу Ландовской. То, что я собирался
сделать, было, вообще говоря, нарушением закона, и, если бы Ванде захотелось
доставить мне неприятности, она бы  легко это  сделала. Но у  меня просто не
было иного выхода.  Я разблокировал систему и ввел свой личный код, поставив
гриф "0" для получения информации.
     Меня интересовали  две  вещи: профессиональные файлы госпожи Ландовской
(они должны были присутствовать наверняка) и ее личные записи (мне почему-то
казалось, что  женщины подобного типа не могут  жить, не записывая в дневник
свои соображения, жизненно важные для человечества). Уровень, куда Ландовска
запрятала то и другое, располагался, по-моему, где-то в центре компьютерного
мироздания.  Во  всяком   случае,  моя   программа  сначала   провалилась  в
киберпространство общепланетной сети и долго (минуты три - и  это при полной
загрузке!) шарила  в  ней  прежде, чем  натолкнулась,  наконец,  на  подобие
колодца, на дне которого и находились личные файлы госпожи Ландовской.
     Не став дожидаться, пока программа опустится до нужного  мне уровня  по
лестницам декодирующих подпрограмм, я вытащил из-под панели терминала шарики
биодатчиков, налепил  их себе на мочки ушей и вошел в киберспейс, оказавшись
практически без привычного модального перехода на краю пропасти.
     Пространство вокруг было черным, как  мироздание в момент акта творения
-  ну,  это  естественно,  я  ведь отрубил все  каналы, по которым  файловая
система Ландовской связывалась с виртуальным окружением. Пропасть, в которую
мне  предстояло опуститься, выглядела жерлом  действующего  вулкана,  из нее
несло жаром, пахло паленым, но свет,  который  шел  изнутри, был не красным,
как следовало бы ожидать, но сине-зеленым, будто на дне плескался  океан,  а
не кипела лава.
     Моя программа уже опустилась на несколько уровней и проложила  для меня
дорогу  в виде прорубленных в  вертикальной стене ступеней. Ждать у меня  не
было  времени,  хозяйка  могла  вернуться,  и  я  бросился  с  обрыва  вниз,
рассчитывая, что ведущей программе ничего не останется, как ринуться следом,
а точнее - чуть впереди меня, опережая на одну раскодировочную подпрограмму.
Это было опасно - если возникнет сбой (вполне возможный при столь варварском
обращении с многоярусным киберспейсом), то мое сознание просто  вывалится на
поверхность,  в самой же системе могут возникнуть  необратимые изменения:  я
больше  не  смогу  получить  никакой  информации  -  любой  компьютер  будет
воспринимать  меня как  чужака.  Ну и ладно.  Вернусь на Землю и восстановлю
допуск, сейчас нужно плавно опуститься и...
     Плавно  не получилось. Один  подпрограммный уровень - не та подушка, на
которую  имеет  смысл  падать  с  высоты десятого  этажа. Мозг будто стянуло
обручем, боль была страшная, но и прошла быстро.
     Я увидел себя стоявшим на дне колодца. Стены  были  гладкими и синими -
значит, я не нарушил ни  системы кодов, ни  содержания  базы данных.  В  обе
стороны  вели два тоннеля, вход в которые был  закрыт  заглушками.  Заглушки
можно было открыть, подобрав ключи, но у я не хотел терять время.
     Я ударил кулаком, брызнули осколки, и проход открылся. Несколько шагов,
и я оказался в просторном кабинете, стены которого представляли собой  панно
с изображением  эклиптического  круга  Альцины. Профессиональная  мастерская
астролога. Не то, что мне нужно в данный момент.
     Я  отступил и ударил по другой  заглушке. Второй коридор оказался  чуть
длиннее, и...
     Когда  бьют по голове,  это всегда болезненно. Даже,  если находишься в
виртуальном мире.


     Открыв глаза,  я  обнаружил, что сижу под тенистым деревом. Было тепло,
даже  жарко. Голубое  небо бесконечной  высоты.  Густая тень -  черная,  как
вечность.  Я  поднял  руку, чтобы пощупать затылок (мне  казалось,  что  там
должна быть рваная рана), и  неожиданно  обнаружил, что совершенно  обнажен.
Более того, тело было не моим. Мне,  Максиму Каммереру,  руководителю Отдела
чрезвычайных происшествий Комиссии по Контролю, месяц  назад  исполнилось 43
года. Мне, сидевшему под деревом, было от силы двадцать.
     -  На,  поешь,  очень  вкусно!  -  сказал  тоненький,  но  одновременно
глубокий, как Марианская  впадина, женский голос, и  я  увидел гибкую  руку,
появившуюся из-за моей спины. На  изумительно красивой ладони женщины лежало
яблоко,  форма которого и цвет  наводили на мысль  о том, что,  если и  вкус
будет  столь  же  совершенным, то  существует лишь одна  возможность достичь
вечного блаженства - съесть этот плод.
     Я  обернулся. Улыбка, возникшая на моем лице, была, несомненно, улыбкой
идиота.  Могло  ли  быть иначе?  Рядом сидела обнаженная женщина.  Она  была
совершенна.   Точнее,   она   была   совершенна   ровно   настолько,   чтобы
соответствовать  моим  представлениям о  женской красоте.  Черные волосы  до
плеч. Карие  глаза. Ямочка на подбородке. Крепкая грудь, будто две церковные
маковки.
     - На, поешь,- повторила женщина и улыбнулась.
     Из-за  ствола  дерева  на  мгновение  появилась и тут же исчезла хитрая
мордочка, и я сразу пришел в себя.
     Модельный мир. Ситуация выбора  в компьютерной игре, куда меня вовлекли
против воли. Почему именно эта  игра  оказалась запечатанной и помещенной на
дно блокированной памяти  в  виртуальной системе госпожи Ландовской, мне еще
предстояло  выяснить,  хотя я  был  почти уверен в  том,  что к решению иоей
проблемы именно эта ситуация отношения не имела. Но, не отреагировав должным
образом на приглашение  Евы, я, Адам, вряд ли мог сделать хотя бы один шаг -
и даже мой личный код-допуск не смог бы помочь по  той простой  причине, что
все,  что могло быть этим  кодом взломано,  было уже взломано,  и дальнейшее
зависело  не от  мощности  системы, а  от моей  личной  сообразительности  и
понимания ситуации.
     Я мог протянуть руку и взять  яблоко из  руки Евы, но мог и отказаться.
Мог,  к примеру,  встать, обойти дерево,  за которым ждал результата  своего
эксперимента   Змей-искуситель,   и   прямо  спросить  у  этого   нахального
пресмыкающегося, зачем ему  нужен  этот искус.  Нет, "зачем" - это  понятно.
Нужно спросить, что произойдет, если я откажусь  от яблока, поскольку вообще
не ем фруктов.
     Ева смотрела  на меня требовательно  и,  в то же время, лукаво. Она  не
спрашивала, хочу ли я надкусить поганый плод. Она сказала "на, ешь" и ждала,
что я исполню ее желание. По  сути, выбор мой состоял вовсе не  в том, чтобы
съесть или  не съесть  яблоко  и  - совершить или не совершить грехопадение.
Грехопадение  уже  было совершено, на  кожуре ясно  видны были следы  Евиных
зубов.  От моего поступка ровно ничего не  зависело.  Я мог  взять  яблоко и
съесть - и  Творец прогнал бы нас с Евой из Рая за нарушение Его воли. Я мог
ударить Еву по прекрасной  руке, и  яблоко  покатилось  бы в  сочную зеленую
траву, доставшись тем, кому и было изначально предназначено,  -  червям.  Но
Ева была бы все равно изгнана из Рая за нарушение Его воли, и  мне ничего не
оставалось  бы,  как последовать  за ней. Точнее  -  пойти с высоко поднятой
головой впереди своей половины. Потому  что  я отвечал за поступки Евы перед
Творцом. Из  моей  сути  была  создана  мне  женщина.  И  именно мое,  а  не
собствнное,  невысказанное  и даже  непродуманное,  желание  Ева  выполнила,
сорвав плод.
     Единственное, что я мог сделать сейчас во искупление греха, это - убить
Еву.  Хотя бы вон  тем  кривым  поленом, которое  валялось неподалеку, будто
специально созданное для убийства и  оставленное Творцом на  видном месте. Я
убил  бы  не  Еву,  не первую  женщину. Я  убил бы  ту  свою  суть,  которая
изначально была греховной. Ту суть, которую Творец намеренно отделил от меня
и  немедленно  поставил  эксперимент, желая  проверить, действительно  ли я,
Адам, первочеловек, лишился всего греховного, что было во мне. Действительно
ли,  удалив  женское начало, Творец  получил  во мне самое  совершенное свое
создание.
     Чтобы доказать свою верность Ему, я просто обязан был лишить Еву жизни.
Уничтожить грех в самом его зародыше. Любое другое решение было половинчатым
и потому решением проблемы считаться  не могло. Оставив Еву  жить,  я,  даже
отобрав яблоко, даже ударив жену свою, даже прочитав  ей дюжину проповедей о
пользе воздержания,  все  равно стал бы соучастником  греха,  ибо сама  суть
греховности,  выделенная  из  меня,  -  Ева,   жена  моя,-   продолжала   бы
существовать, и не сегодня, так завтра нашла бы повод для новой провокации.
     Ситуации выбора в действительности  не существовало. Выбора не было - я
обязан был убить.
     Но убить я не мог.
     Нет, не потому, что заповедь "не убий" тоже была Его указанием - прямым
и  точным.  Заповедь  эта стала нравственным императивом  гораздо позднее, а
сейчас, в Раю, отягощенном одним-единственным грехом, убийство не могло быть
оценено  Им  как грех. По  очень  простой причине: убивая  Еву, я не убил бы
человека.  Не убил бы  женщину. Пока между нами еще не существовало  никаких
человеческих  отношений (кроме единственного обращения "на, ешь!"), Ева была
не  женщиной еще,  но  лишь формой женщины. Содержание  же, суть  Евы,  были
моими. Тем, что Творец извлек из меня  и что  еще не успело измениться, живя
собственной жизнью.
     Убив Еву, я убил бы свою суть.
     Убив Еву, я убил бы себя, поскольку, лишенный сути, не мог бы жить.
     Творец создал меня - человека,- потратив целый день. Он  сказал  "и вот
хорошо  весьма". И я, самое совершенное Его создание, сразу же покончил бы с
собой, доказав Создателю, что труд его был напрасен.
     Я   протянул   руку  и   взял   яблоко.   Я  улыбнулся   Еве  -   моему
отражению-антиподу -  кислой улыбкой, куда более кислой,  чем оказался  вкус
плода, когда я вонзил в него зубы.
     Змей-искуситель захихикал  за  деревом.  Ему казалось,  что  он  унизил
Творца. Бедняга. Он выполнил Его волю,  сам о том не подозревая, -  только и
всего.
     Яблоко хрустело на зубах, мягкая рука Евы перебирала мне волосы, и я не
ощущал ничего, кроме тихого бешенства. Я терпеть не могу ситуации, в которых
выбор  предопределен.  Особенно ситуации,  когда  предопределенность  выбора
становится  понятной  лишь  в  тот  момент,  когда ты собираешься  совершить
действие, изначально запрещенное и неосуществимое.
     Если Ландовска играла  в эти  игры со  своими клиентами, я не  хотел бы
стать ее клиентом. Если она играла в эти игры сама с собой, мне было ее жаль
- нелепо играть в игру, в которой от игрока ничего не зависит.
     Я доел яблоко, встал и,  не глядя на Еву, пошел искать  выход из Рая. Я
знал, что  Ева, моя суть, последует за мной, потому  что выбора не было и  у
нее.
     Мягкая трава щекотала пятки.
     - Эй,- сказал  я вслух,  обращаясь  то ли к госпоже  Ландовской, то  ли
непосредственно  к компьютерной программе,- нет ли чего-нибудь поинтереснее?
И желательно без теологических экскурсов!


     Меня поняли буквально.
     Я стал Вселенной.
     Я  был сжат в математическую  точку. Для  меня не существовало времени,
потому  что  никакие  процессы  не происходили.  Для  меня  не  существовало
пространства, потому что математическая точка не обладает  измерениями.  Что
при  этом  могло означать  самое понятие "существования"  я  не в силах  был
определить, поскольку для описания понятия пришлось бы выйти за его пределы,
а это было невозможно.
     Я был, и меня не было.
     Нормальное противоречие,  для решения  которого  изначально  существует
лишь одна альтернатива, один выбор. Быть или не быть.
     Да?
     На  самом деле  выбора не  было.  Я  не мог выбрать "не быть"  по очень
простой   причине:   тогда   некому   было   бы  разбираться  в  последующих
альтернативах,  игра  потеряла  бы смысл -  главный  игрок  признал бы  свое
поражение, не сделав даже первого хода.
     Значит - быть.
     И стало так.
     Кокон   взорвался,   возникло    пространство,    события    понеслись,
последовательность их  стала  временем. И  ничего в  этом процессе  от моего
выбора  не  зависело тоже. Все было  предопределено начальными и  граничными
условиями в момент взрыва, и состоянием вещества, и состоянием полей, и даже
принцип  неопределенности, возникший  одновременно  с  Мирозданием,  не  мог
повлиять на выбор пути развития Вселенной.
     - Эй,- сказал  я,  обращаясь к компьютеру, будто к партнеру в  шахматы,
который  с самого начала  принялся  жульничать, оставив противнику  для игры
только одну пешку  и  окружив  ее со  всех сторон  своими тяжелыми фигурами,
создав ситуацию цугцванга.- Эй,  нельзя ли играть без  форы? Я тоже хотел бы
сделать ход!
     Сказал и только тогда понял, что компьютер вовсе  не создавал  для меня
обычных игровых ситуаций. Не стала бы Ландовска запечатывать на дне колодца,
будто смерть Кощея, некую игру, в которую играла на досуге.
     Она имела,  что  сказать,  и  сказала то,  что имела. Теперь  это  было
очевидно.  В  начальных  ситуациях создания  Мира - в  материалистической  и
идеалистической их трактовках -  проблемы выбора  не  было.  Задана  была не
только начальная ситуация, но и вектор развития. Единственный и не зависящий
от человеческой воли.
     Похоже, что компьютер следил за ходом моих мыслей, и для  общения с ним
мне не нужно было кричать. Едва я сделал свой вывод, игровая  ситуация резко
изменилась.  Ощущение  было  болезненным,  а  мир,  в  который меня  ввергла
программа по воле Ландовской или, возможно, вопреки ей, оказался ужасен.


     Я  стоял перед  большим  плоским  камнем  и в  правой  руке сжимал нож.
Хороший  нож, из обсидиана, обточенный до той  степени остроты, когда уже не
нужно  думать,  удастся  ли  совершить  этим  ножом  то,  для  чего  он  был
предназначен.
     Я  стоял перед  большим плоским камнем,  а на  камне лежал лицом  вверх
юноша лет семнадцати. Юноша  смотрел мне в глаза, он ждал. В глазах  не было
ни страха, ни покорности, ни ненависти, - только любовь. Мой сын Ицхак любил
меня,  отца  своего Аврама.  Он  готов был  принять  смерть  от  моей  руки,
поскольку  выбора у  него не было. Я не предоставил собственному сыну  права
выбора.
     Право это было только у меня.
     Творец потребовал, чтобы я принес  ему  в  жертву сына своего Ицхака. Я
мог  исполнить требование, но мог и отказаться. Он не  сказал об этом прямо,
но  я  знал, что Творец испытывает меня. Он хочет знать, насколько  я  верен
Ему, насколько люблю Его, насколько покорен Его воле.
     Я мог  выбрать. Принести сына моего  в  жертву, как требовал Творец,  -
доказав свою безусловную верность.  Или отказать Ему в этой жертве, возвысив
свою гордыню  до  предела,  далее которого  путь  мой  в этом мире  стал  бы
непредсказуем, ибо никто не смог бы предвидеть всех последствий Его гнева.
     Отдать сына и следовать дальше по пути ясному, предсказуемому на многие
века  - пути  верности  Ему,  единения с  Ним. Только  на  этом пути  смогут
существовать Пророки.
     Или нарушить Его волю, сохранив Ицхаку жизнь, лишиться Его поддержки, -
и путь  мой,  и  путь всех  потомков  моих  станет неясным, скрытым  во тьме
времен.
     Я мог  выбрать между  Смыслом и его  отсутствием.  Правда,  выбор  этот
означал  и другое  - рабство или свободу. Стать  Ему рабом и  видеть  дорогу
впереди. Или стать свободным, но погрузить будущее рода в туман неведения.
     По  сути,  выбора не  было и здесь. Я мог  рыдать, я мог рвать на  себе
остатки волос, я мог проклинать Его, зная, что вопли мои, достигнув Его уха,
никак не смогут изменить Его решения подвергнуть меня этому испытанию.
     Я занес над Ицхаком нож  и, опуская  лезвие, проклял Его самым страшным
проклятием.
     И в это мгновение я прозрел.
     Нож  опускался  медленно-медленно,  рука  моя  будто лежала  на  мягкой
пуховой подушке и продавливала ее, а  память ринулась вверх, и я увидел, что
произойдет со мной в следующее мгновение, и через год, и через десять лет, и
что случится с  сыном  моим Ицхаком, и  с именем моим, которое мне предстоит
изменить, добавив к нему всего одну  букву,  и с  племенем моим,  и со всеми
людьми, к моему  племени не принадлежащими, - через год, сто,  тысячу лет, и
еще позже; я увидел города, страны,  корабли, ракеты и бомбы, я увидел  все,
что, как мне казалось, видел и раньше, но, все же,  никогда не видел, потому
что ничего еще не  произошло,  все только предстоит, и все будет именно так,
как я увидел, потому что решения определяют путь.
     Это было не мое решение, но выполнить предстояло - мне.
     Твердая  рука  перехватила  мою  ладонь,  когда  острый  кончик  лезвия
коснулся  груди  сына  моего Ицхака там,  где сквозь кожу видна была  слабая
пульсация сердца. Он.  Он  остановил меня.  Он  не позволил  мне. Он испытал
меня, и я выдержал. Я был покорен Ему. И Он позволил мне увидеть будущее.
     Будущее, о котором я никому не смогу рассказать...
     Нож выпал из моей руки, и я заплакал.


     Виртуальная реальность  оказалась  выполнена настолько профессионально,
что я ощутил  вкус соли на губах. Я слизнул собственные слезы и подумал, что
Ландовска слишком увлекается  историей религий. Наверняка на самом  деле все
происходило иначе, и, если кто-то из древнееврейских пророков когда-то стоял
перед дилеммой Аврама, то причиной наверняка было не испытание, предложенное
Творцом. Причина была сугубо земная.
     Должно быть, компьютер  ощутил мое сопротивление. Что-то переключилось,
мир сначала вспыхнул белым, а потом излился  черным,  и в смешении этих двух
цветов  возникла  комната.  Келья.  Высокий  потолок. Большой  дубовый стол,
заваленный листами пергамента. Перо в моей руке.
     И мне  опять предстояло  выбрать. В игре  явно просматривалась система.
Программа  ставила   передо   мной  ситуации  выбора,  взятые   из   истории
человечества  и  Вселенной.  Более того,  программа  убеждала  меня,  что  в
предложенных  ситуациях  выбор  был  чрезвычайно  прост,  поскольку  его  не
существовало   вовсе.  Программа  желала,   чтобы  я   сделал  ход,   но  не
предоставляла мне такой возможности, лишая игру смысла.
     Чего она хотела от меня сейчас?
     Мое  имя было  -  Мишель де Нострадам. Я сидел,  откинувшись на высокую
спинку жесткого стула, и прозревал будущее.
     Я  наблюдал.  Я не  вмешивался в ход  событий  (да  и как  бы я мог это
сделать?), но от моего дыхания что-то непрерывно менялось в этих  картинках,
и я никак не мог ухватить суть. Я  не понимал того, что видел.  Я должен был
это  описать,  но у меня  не  было  нужных слов. Я должен  был назвать даты,
сроки, страны, но все это  ускользало, расплавлялось в намеки,  сползавшие с
кончика  пера  на  пергамент  и  оставлявшие  свой  след  в  форме  странных
четверостиший, возникавших, будто отражения виденных мной картин.  Отражения
получались кривыми, и иными быть не могли.
     Я  увидел,  как ровно через двести тридцать  лет  в  Париже  поведут на
эшафот французского короля, я заглянул в его расширенные от ужаса глаза, но,
когда я  обмакнул  перо  в чернила  и занес  руку над  пергаментом,  видение
расплылось,  оставив в  мозгу нечеткий  отпечаток, а в памяти  -  затухавший
след. И я сумел только вывести:
     "Ночью через Королевские вороты в путь отправится она,
     Королева, белый драгоценный камень, и Король, весь в сером,
     Путь через Варенн - неверный путь, и выбор Капетинга
     Приведет к огню и буре, крови и ножу..."
     Перечитав написанное, я и сам не понял, что означали эти слова на самом
деле. Варенн? Почему - Варенн?
     Со злостью на себя я  отбросил  перо и, шепча какие-то странные  слова,
которые  всегда приходили мне на ум в такие  мгновения, погрузил свой взор в
такую даль  времен,  в  какую  мне прежде пробиться  не  удавалось.  Я хотел
испытать себя. Я мог умереть от  такого испытания.  Но я должен  был  понять
свой предел.
     В тысяча девятьсот девяносто девятом году от рождества Христова я узрел
страшную войну  между  мусульманами и  христианским  миром. Я  видел десятки
странных металлических  птиц, взлетавших  в  воздух на огненных  хвостах.  Я
видел,  как плавятся  камни в моем родном Париже, и как проваливается сквозь
землю  прекраснейшее  здание  собора  Святого Петра в  Вечном  городе, и как
птицы, взлетевшие, чтобы поразить хищников, плюют огнем на мечети Багдада, и
как корчатся люди в этом всесжигающем пламени, но, когда я поднял перо, мозг
мой  опустошился,  и  только  слабый  намек на грядущие  события перетек  на
пергамент, оставив трудно объяснимый след:
     "Объявится в Испании король, король великий,
     И покорит он Юг своею силой,
     И полумесяц скроется в тумане,
     И люди Пятницы сдадут свои знамена..."
     Господи,  - крикнул  я, -  почему ты так  поступаешь со мной? Почему я,
Мишель де Нострадам, зная все, ничего не могу сказать?
     Не первый и даже не сотый раз я задавал Господу этот вопрос, но отвечал
всегда сам - с тех пор, как ответ впервые  пришел мне на ум. Я  неоднократно
хотел занести на пергамент и  мой вопрос, и мой  же ответ, но странная  сила
удерживала меня от этого.
     Послушай, - сказал я себе, - а здесь-то где выбор?
     Этот вопрос был новым. Мне даже показалось, что его задал не я, а голос
во  мне, не зависевший  от моей  воли. Что,- переспросил я,- что ты сказал о
выборе?
     Ты прозреваешь будущее,- терпеливо  объяснил голос. -  Ты пророк. Это -
ситуация. Игровая ситуация, в которой ты должен сделать ход. Но правила игры
тебе не известны. Прежние правила, по которым ты пытался играть,  требовали:
сделай выбор.  Ты  пробовал.  Выбор  был прост,  потому  что не существовало
альтернативы. Но  сейчас нет  и ситуации  выбора, не так ли? Ты смотришь. Ты
видишь. Ты прозреваешь. Ты пишешь. Что выбирать?
     Ну, как  же,- удивился я. Этот выбор был  передо мной  всегда.  Почему,
скажи на  милость,  сегодня я вижу  будущее не так  ясно, как  видел  его  в
юности? Почему прежние пророки были куда сильнее меня, Мишеля де Нострадама?
Почему  еврейский праотец Авраам прозревал будущее человечества  на  десятки
тысяч лет? Почему пророк Моисей прозревал  будущее на тысячелетия? Почему я,
Мишель де  Нострадам, будучи  сильнее их  (я знал это,  был в этом убежден),
неспособен видеть дальше какой-то жалкой половины тысячелетия?
     Где же здесь ситуация выбора? - спросил голос.
     Ну,  как же? -  удивился я.  Выбор был  всегда, но разве  выбирать путь
должен  был  только  я, Мишель  де Нострадам? Выбирают  люди.  Все,  сразу и
всегда. Вода, вытекающая  из  узкой трещины  в скале, не выбирает себе пути.
Но, оказавшись в долине, поток растекается рекой и впадает в океан, и где же
в океане  - выбор?  Выбора  не было  в скале. Но равно его нет  и  в океане.
Просто потому, что...
     Боль обручем охватила голову и швырнула меня  в красную пустоту прежде,
чем  я успел додумать мысль. Я  даже не смог ухватить ее  и  нырнуть в  боль
вместе с ней.
     - Каммерер! - позвал глас Господень.


     -  Каммерер!  -  сказал  голос.-  Вам  не  кажется,  что  вы  превысили
полномочия?
     Я  поднял  руки и потер  пальцами пылавшие уши.  Нащупал два прохладных
шарика и сдернул их. Возвращение из виртуального мира мне всегда давалось не
без усилий, особенно если, как сейчас, меня выдергивали без предупреждения.
     Я положил чипы подключения на их  место под  панелью  терминала и  лишь
после этого обернулся.  Ландовска стояла,  уперев руки в бока, Фарамон мирно
спал на диване, а Татьяна прислонилась к дверному  косяку, переводя взгляд с
меня на Ванду.
     - Вовсе нет,- сказал я  спокойно.- Я всего лишь  пытался понять то, что
вы от меня скрывали.
     - Вы  до сих пор уверены,  что мы от вас что-то скрывали?  -  удивилась
Ландовска.
     Я промолчал, боль  в висках продолжала пульсировать, хотя  и с  гораздо
меньшей  амплитудой.  Я закрыл глаза, сжал  виски указательными  пальцами и,
надавив  в точках  Чанга, мысленно произнес обезболивающий пароль. Пульсация
прекратилась  сразу, будто выключили.  Подождав секунду, я  открыл  глаза  и
обнаружил,  что  Фарамон,  проснувшись,   сидит   прямо  и  смотрит  на  мои
манипуляции,  а Ванда  с Татьяной расположились за столом напротив  меня  и,
очевидно, ожидали,  когда я изложу  свои обвинения.  Или оправдания - это уж
как смотреть.
     -  Хотелось бы выпить,- сказал я.- После погружения у меня всегда такая
сухость во рту, будто в пустыне...
     Удивительно, но в  кухню отправился Фарамон, женщины  продолжали сидеть
неподвижно  и  смотреть  на  меня.  Сел  и   я.  Мы  молча  подождали,  пока
астролог-пророк принесет поднос  с  чашками,  я отпил глоток  - это оказался
чуть подсахаренный сок какого-то растения, наверняка из местных, вкусом чуть
похожий на  сок манго, но менее мясистый  и куда более приятный. Я уже успел
уложить  на  полочках  в  своем сознании все,  что  мне показал  компьютер в
освобожденных файлах, успел придти к определенным выводам - тем более,  что,
как  мне  казалось,  именно к таким  выводам  меня  подталкивала  и  госпожа
астролог. Я надеялся, что подсознание мое, обычно куда более раскованное, не
пришло к  иному,  противоположному, заключению, и что, начав говорить, я  не
почувствую нелепицы своих рассуждений.
     -  У вас мощная фантазия,-  с уважением сказал я,  и  Ландовска сделала
знак рукой,  давая  понять,  чтобы  я обходился без  комплиментов,  а  сразу
перешел к делу.
     -  Возможно,  вы  и  правы. Возможно,  действительно,  мир,  Вселенная,
человечество  в  прежние  времена имели  куда меньше  степеней свободы, куда
меньше  возможностей   выбора,  и  потому  предопределенность  событий  была
значительно  более  высокой,  чем  сейчас.  Возможно. Но я не  понял,  какое
отношение  эта  ваша  философская  идея-фикс  имеет  к  исчезновению  Лучано
Грапетти, гибели "Альгамбры" и проблеме близнецов в целом.
     -  Правильно  заданный вопрос,  Максим,-  сказала  Ландовска,- это  уже
половина ответа.
     - Тривиально,- заявил я.- Вы хотите сказать, что сейчас я задал  вопрос
правильно?
     -  Почти. Вы ведь все равно не делаете различия между мной и Фарамоном.
Для  вас мы оба -  просто  жулики, паразитирующие  на потребностях  наименее
развитой части населения.
     - Какие  слова!  - воскликнул я.- И какой  пафос! Послушайте, Ванда,  я
ничего подобного  не думал с самого  начала.  Меня  попросту не интересовали
ваши профессиональные достоинства. Я занимался и занимаюсь иной проблемой...
     - Не иной, Максим. Той же самой.
     - Лучано исчез потому, что это было ему предсказано?
     - Не потому что... Как по-вашему, Максим, кто из нас двоих лучше  умеет
предвидеть будущее - я или Фарамон?
     - Фарамон,- ответил я, потому что Ландовска ждала именно такого ответа.
     -  Конечно,-  согласилась  она.- Цивилизация  на  Альцине  находится на
гораздо более примитивном уровне развития, чем  человечество. Именно поэтому
здешний  пророк  способен  предвидеть  и  собственные поступки,  и  поступки
клиентов, которых у  него немало,  на многие годы.  Без  всякой  астрологии.
Астрология  лишь  помогает,  служит  доказательством,  если  Фарамону  нужно
кому-то что-то доказать. Для меня же единственным способом оценивать будущие
события является именно астрология,  интуитивное знание  мне лично мало  что
дает. Понимаете?
     -  Пожалуй,- с сомнением кивнул я.- В момент возникновения Вселенной, в
момент,   когда  взорвался   кокон,   состояние  мироздания  было  полностью
определено  от Начала и навеки,  вы это хотите  сказать?  Согласен, но  этой
теории уже лет двести...
     - Не только состояние...- начала Ландовска.
     - Я  продолжу,- перебил  я.- Конечно,  не  только  состояние  в  момент
"нуль".  Были  определены все векторы развития.  Возникнув, Вселенная  могла
развиваться единственным способом. Никакого выбора. И так продолжалось долго
- миллиарды лет. Неразумная Вселенная летела в собственное  будущее по узкой
колее,  из которой  не могла свернуть.  Механистическое  мироздание Лапласа.
Давно пройденный этап. Забытая модель.
     - Так уж и забытая,- сказала Ландовска.- Вы-то ее помните. И я тоже.
     - Наука ее забыла,- пояснил я.
     -  Ну  и напрасно...  Давайте, Максим, я  продолжу сама.  Вы  уже почти
подошли к  правильной идее, но  готовы опять свернуть  в сторону. Сейчас,  я
надеюсь, вы меня поймете.
     - В отличие от прошлого раза,- вставил я.
     - Именно. Тогда ваши мысли перемещались в иной плоскости, вы совершенно
неправильно интерпретировали все, что я говорила.
     -  Давайте,- я  сделал приглашающий  жест  и  поднес  к губам  чашку  с
напитком.
     - Мир был полностью предопределен в момент  "нуль". Через  миллиард лет
на Земле появился человек. Существо со свободой воли.
     - До этого были животные,- напомнил я.
     - Ах,  бросьте! Это у животных свобода воли? Поведение животного  имеет
причины,  которые  натуралист может, в принципе, вычленить и  описать.  Если
ученые  этого  не  умели  делать,  то  это  была  беда  науки,  но  вовсе не
объективная истина. В животном мире предопределенность  просто менее  явная,
поскольку причины переплетены гораздо более сложным  образом, и их переход в
единственно  возможные  следствия  скрыт  за огромным числом одежд... Только
человек, да и то не сразу, смог быть свободным.
     - Свобода воли невозможна без разума?
     - Конечно. Невозможна  в  принципе. Но  даже разум не сразу освобождает
человека. Только постепенно. Именно это я хотела вам доказать...
     - Намеренно провоцируя меня, чтобы я погрузился в ваши файлы... А потом
еще и обвинили меня в нарушении закона о приватности информации.
     - Ну да,-  улыбнулась  Ландовска.- Так вы же меня раскусили.  Иначе  не
забрались бы в этот колодец, верно?
     Она,   пожалуй,  переоценила  мою  деликатность,  но  я  не   стал   ее
разубеждать. Пусть  говорит, а  то  еще  собьется с мысли, а я пока так и не
понял, куда, собственно, Ванда меня ведет.
     - Адам не имел никакой свободы  выбора. Он не мог отказаться от яблока,
предложенного Евой,- убежденно  сказала Ландовска.- Это было предопределено.
И потому Адам был пророком. Он  прозревал будущее на много тысячелетий. Не в
его  силах  было  нарушить  созданную  Творцом  гармонию  связи  прошлого  и
будущего.
     - А Ева? Она могла и не сорвать плод...
     -  Не  могла. Это было задано изначально,  так же, как и реакция Адама.
Змей был не личностью, а элементом программы.
     -  Ну, допустим...  А потом был Аврам, казнивший  Ицхака. У него-то уже
был вполне очевидный выбор.
     -  Нет! Выбора не было и у него.  Это еще  слишком ранний этап развития
разума. Аврам мог, в отличие от  Адама,  размышлять о возможности выбора. Он
мог представить себе иной путь, но еще не мог по нему пойти. Отношения между
ним и  Творцом были  отношениями программы и  программиста. Понимаете?  Лишь
тот,  кто подчинен  Господу  полностью,  тот,  кто  сам себя  лишает выбора,
становится Пророком.
     - Допустим... Потом вы мне подсунули  этого Нострадамуса, который писал
свои катрены так туманно, что вложить в них можно было любой смысл.
     -  Положим,   не   любой,-   обиделась  Ландовска.-   Но   Нострадамус,
действительно, сделал довольно много ошибок.  И видел будущее в тумане,  без
четких оттенков. И не на  тысячи лет, как праотец Авраам, а только на триста
или четыреста.  Собственно,  Максим, вы  поняли  все, что я хотела... Может,
сами приведете примеры?
     -  Да,  пожалуйста,- согласился  я, включаясь в игру.-  Древние пророки
могли предсказывать будущее на гораздо большие  отрезки времени, чем пророки
Средневековья. Моисей описал  свою грядущую жизнь и жизнь народа после своей
смерти. Пророчество это передавалось  из уст  в уста, а потом было записано,
потому  что  все сбылось. Так появилась  письменная  Тора, Ветхий Завет.  До
Моисея  наверняка жили пророки,  еще более сильные.  Они  видели на  десятки
тысяч  лет, но не могли  описать то, что  видели.  Если Ной  или кто там еще
видел  через   двадцать  тысячелетий   появление  звездолетов,   полеты   на
ракетопланах,  телевидение...  как он  мог рассказать об этом соплеменникам?
Никак. Общие фразы. Туман.
     -  Вот-вот,-   сказала  Ландовска.-   Продолжайте,  у  вас  это  хорошо
получается.
     - Могу продолжить,- я пожал плечами и  посмотрел  на Фарамона, который,
кажется,  опять заснул, голова  его болталась из  стороны  в  сторону, будто
тряпичная.- Я  могу продолжить, но у меня нет времени  вести эту  любопытную
дискуссию  о  свободе воли.  Если  вы  мне  скажете,  при  чем здесь  судьба
Лучано...
     -  Максим!  -  Ландовска  была  разочарована  моей  очевидной  для  нее
тупостью.- Максим, если  вы мне скажете, что еще  не  поняли, при  чем здесь
судьба Лучано...
     - Да понял,- с досадой сказал я.- Понял после того, как побывал в шкуре
Нострадамуса. Но  мне  сейчас нужно  действовать, а  развивать теоретические
идеи  мы сможем потом. Вы-то, Ванда, разве не  понимаете,  что ситуация  все
больше выходит из-под контроля? Спросите хотя бы у этого вашего пророка... А
то ему скучно нас слушать.
     Голова Фарамона немедленно приняла вертикальное положение.
     - Да,- сказал он, будто и не спал вовсе.- Именно да.
     Ландовска повернулась к нему и пропела какую-то длинную  фразу. Татьяна
внимательно   прислушивалась  и,  по-моему,  приходила  в   тихое  отчаяние.
Интересно, что могла сказать Ландовска? О чем спросить?
     Неожиданно  Фарамон  пришел  в возбуждение.  Фарамон  вскочил  на  свои
короткие  ножки,  Фарамон бегал вокруг  стола и несколько раз  обежал вокруг
Ландовской, Фарамон жестикулировал и вращал глазами, что и вовсе производило
комическое впечатление.  Но  главное -  Фарамон  говорил. Без  остановки, не
прерывая  фразу даже  для того,  чтобы  перевести  дыхание.  Впрочем, я  мог
ошибаться, и пророк вовсе не был возбужден, а дыхание у него было спокойным,
что я знал о физиологии аборигенов Альцины?
     Прошло минуты три прежде, чем пророк замолчал, повернулся в мою сторону
и произнес:
     - Ты. Да. Только.
     - Это понятно,- сказал я.- Конечно, только я, кто же еще? Вопрос - что?
И  еще,- я  повернулся к Ландовской,- если  вашему  пророку  для предвидения
результата  нужна информация, то пусть  он примет к  сведению, что братья  и
сестры Лучано Грапетти покинули свои планеты и,  судя по всему, направляются
к  системе Альцины.  И,  если  в течение  максимум  двух  суток  я не  найду
Грапетти,  может  случиться  беда.  Мое  начальство на  Земле  вряд ли будет
спокойно смотреть, как...
     - Да это все понятно,- прервала меня  Ландовска.- Фарамон сказал  и  об
этом  тоже.  Но,  видите  ли, Максим... Он хороший  пророк, но каждый пророк
хорош в пределах своей системы ценностей. В конце  концов, Нострадамус, если
вы помните, тоже не занимался предсказаниями будущего жителей Пандоры...
     - Не знал он ни о какой Пандоре,- с досадой сказал я.
     - Вот именно,- подхватила  Ландовска.- И Фарамон  не знает ни о ком  из
тех  людей,  что  вас  интересуют.  Кроме  Лучано,  который,  поселившись на
Альцине, был включен в ее ареал. И только в связи с личностью Лучано Фарамон
может...
     - Ванда! - воскликнул я.- Мы увязнем в очередном споре. Что сказал этот
пророк - в двух словах?
     - Фарамон  утверждает, что  Лучано нет в астрологических домах Альцины.
Сегодня в полдень  Кусбар  входит в знак  Бресо,  и при этом  аспект Переная
приходится на восьмой дом -  дом Ферна. Еще утром он не мог этого утверждать
точно, потому что тогда знаки стояли иначе. Все изменилось примерно в девять
утра по времени Альцины-прим. Вы можете сказать, что произошло в это время?
     Я подумал. Пять часов назад... С Экселенцем я говорил позднее... Корней
Яшмаа  покинул  Гиганду  вчера.  Остальные  близнецы, похоже,  вылетели  еще
раньше. Пять часов назад... Пожалуй...
     -  Звездолет "Антиной", рейс  с Надежды, должен  был  выйти из нуль-т в
системе  Альцины  примерно  в  это  время,-  сказал  я медленно.-  Это легко
проверить - свяжитесь с  информом  космопорта. Если я прав, сейчас "Антиной"
маневрирует  на  расстоянии   десяти   астрономических  единиц,  готовясь  к
посадочному прыжку.
     Татьяна,  не  дожидаясь  просьбы  Ландовской,  поднялась  и  подошла  к
терминалу. Наверняка все так, -  подумал  я.  По времени совпадает. Матильда
Геворкян вот-вот  прибудет. Ну и  что? Что это нам дает? Я и так  знал после
разговора с Экселенцем,  что близнецы  устремились на Альцину.  Наверняка  у
начальника  космопорта есть указание держать "Антиноя" на  внешней орбите до
получения дальнейших распоряжений. Сейчас Татьяна в этом убедится, только  и
всего.
     -  "Антиной",- сказала она,  читая с экрана,- вышел из нуль-т в  девять
тринадцать по времени Альцины-прим. Выведен  на траекторию ожидания. Посадка
не разрешена, на борту объявлена тревога-ноль.
     - По какой причине? - спросил я, зная заранее, что ответа не будет.
     -  Здесь  не  сказано...  Что-то  произошло, да?  -  она  обращалась  к
Ландовской, будто та могла знать, что происходило на борту "Антиноя".
     Я  мог  это сказать.  Экселенц  не хотел рисковать.  Капитан  "Антиноя"
получил распоряжение  КОМКОНа и Всемирного Совета  (нужна  была  обязательно
совместная  санкция,  иначе  приказ не  имел бы юридической силы) арестовать
пассажирку  Матильду  Геворкян  и  содержать  в  каюте  до  получения  новых
указаний.  Все это  время  звездолет должен находиться на  орбите  ожидания.
Дорогое удовольствие, но Экселенц был в своем праве.
     Фарамон заговорил опять,  на  этот  раз  - октавой ниже и гораздо более
спокойно. Я даже уловил в его речи несколько раз повторенные названия Кусбар
и Бресо - наверняка это были местные зодиакальные знаки.
     Лицо Ландовской потемнело.
     - Он... Влияние двух домов, которые...
     - Ванда! - взмолился я.- Пожалейте непрофессионала!
     -  Все рушится, Максим,-  тихо  сказала  Ландовска.- Гороскопы,  только
вчера  составленные,  нуждаются  в  пересмотре...   Слишком  много   внешних
факторов...  Независимых...  Не   включенных  в  динамику  планетных  сил...
Единственное, что, по словам Фарамона, можно сделать...
     Она замолчала.
     - Ну? - поторопил я.
     -  Убить  этого  вашего Экселенца,-  выпалила  Ландовска  и  с  вызовом
посмотрела мне в глаза.
     - Почему? - ошарашенно спросил я.
     - Потому что он может совершить нечто... Это стало Фарамону ясно только
сейчас,  когда знак  Бресо в Кусбаре... Простите.  Он не видел раньше судьбы
этого  человека,  а  сейчас,  когда  знаки  легли...  В общем,  если его  не
остановить, то будет плохо.
     Остановить Экселенца? В чем? Что  он мог  сделать,  находясь на  Земле,
такого,   чтобы   здесь,   на  Альцине,  изменились  расположения  знаков  и
аспектов?..  Тьфу ты. Я тоже перешел на этот идиотский язык, будто он что-то
означал в реальности.
     Остановить Экселенца. Два года назад я уже пробовал его  остановить, не
понимая, что происходит. Я и сейчас толком  не понимал. Догадка -  да. Почти
уверенность. Единственное, что я  мог - сообщить о своей догадке  Экселенцу.
Собственно, я даже обязан был это сделать. А решать будет  он. Все равно он.
Хотя именно  сейчас  ему  лучше этого  не  делать. Вообще не  делать ничего.
Ждать. Иногда  лучше всего - ждать.  Чтобы случайности накопились и проявили
себя. Да,  потом может быть  поздно. А сейчас рано. И  мгновение,  когда еще
можно принять решение и не погубить мир,- очень краткое.
     Я раздумывал, но это  не мешало мне набирать  на терминале коды срочной
связи.
     -  Спросите  у  Фарамона,- сказал я, не оборачиваясь.- Если  он включил
Рудольфа Сикорски в свою  знаковую систему... Сколько времени у нас в запасе
прежде, чем знаки опять переменят позицию?
     Несколько  быстрых слов, я  услышал за  спиной  чьи-то  шаги,  и  голос
пророка сказал над моим ухом:
     - Нет. Время. Нет. Вижу.
     - Что значит - нет? - спросил я сквозь зубы.- Минута? Две? Пять?
     - Минута, да. Но нет.
     Чтоб тебе...
     Экран осветился, но Экселенц  предпочел не показывать  посторонним свою
лысину,  не  на  всех она производила благоприятное впечатление. Он сидел за
столом и смотрел куда-то  в сторону, демонстрируя свой  профиль, и в профиле
шефа  я  углядел нежелание разговаривать. Естественно.  Он ждал  (если ждал)
моего доклада, а не общего собрания следователей с подозреваемыми. Выбирать,
впрочем, не приходилось. Ни мне, ни ему.
     -  Экселенц,-  сказал  я.-  Разрешите познакомить  вас с  женой  Лучано
Грапетти  Татьяной (я затылком ощутил, что Татьяна подошла  и встала за моей
спиной рядом с Ландовской), а также с Вандой Ландовской, астрологом.
     О  Фарамоне я не упомянул, полагая, что  в разговор  он  вмешиваться не
станет, да и сидел он сейчас вне поля зрения обзорной камеры.
     Экселенц медленно повернул голову и внимательно оглядел обеих женщин.
     -  Очень  приятно,-  сказал он  десять  секунд  спустя,  хотя лицо  его
говорило  скорее об обратном.- Максим,  ты не мог  бы выбрать иное время для
связи? Я сейчас занят...
     Он хотел сказать не "другое  время",  но "другое место". А занят он был
всегда.
     - Экселенц,- продолжал я,  поняв  уже,  что разговор, какого  я ожидал,
скорее   всего,  не   получится,-   у   меня   есть  соображения  по  поводу
происходящего.  Не буду терять время на  изложение,  я отослал  материал  по
нуль-И. Сейчас необходимо принять решение...
     -  Материал  я получил,- прервал меня Экселенц.-  Максим, я повторяю, у
меня  нет  сейчас  времени. Я свяжусь  с  тобой позже.  Извини.  Ты  слишком
внушаем, сынок.
     Щелчок, и мы остались  одни. Ощущение было именно таким:  мы с Вандой и
Татьяной остались  одни во всей Вселенной. Экселенц получил мой материал, но
даже не стал с ним знакомиться - у него на это не было времени. Возможно, он
видел проблему шире, чем я. Возможно, он обладал большей информацией, нежели
я. Но пророком он не  был.  Он не был пророком, когда убивал  Абалкина. И не
был  пророком,  когда  именно  меня посылал  на Альцину разбираться с  делом
Грапетти.  Возможно, я действительно слишком внушаем. Абалкин в  свое  время
внушил  мне,  что жизнь  человека дороже  благополучия  человечества. А  еще
раньше некий Странник на планете Саракш внушил мне, что блага  можно достичь
только  терпением. Ангельским  терпением. Вселенским  терпением.  Даже  если
стоишь  под  дулом скорчера.  Сейчас у  Экселенца  не было ни  терпения,  ни
желания вспоминать свои же уроки.
     И что же я мог сделать в этой ситуации?
     - Наверное, Максим,- сказала Ландовска,- мы вам помешали. Он не захотел
вас слушать в нашем присутствии.
     - Наверное,- неохотно признался я.
     - Вы пойдете к себе,- продолжала Ландовска,- или уйти нам?
     Похоже, она передавала инициативу  в  мои руки. Наверняка я мог  сейчас
воспользоваться кабинкой  нуль-т  без опасения  оказаться  внутри  замкнутой
клетки для  размышлений. Но  и я  должен был  продемонстрировать, что у меня
больше нет секретов.
     - Один звонок сначала, если позволите,- пробормотал я.
     Только  бы  застать на  месте...  В  Ясиновской сейчас, кажется, раннее
утро.  Может, даже еще  ночь.  Я  задал нулевой приоритет и  принялся ждать.
Недолго, впрочем. И  в Ясиновской действительно  было  раннее утро  - камера
стояла перед входом в дом, и я увидел замечательный пейзаж: восходящее из-за
холмов солнце, вымытые росой березки,  а на переднем плане гамак, в  котором
лежала женщина. Женщина только что проснулась, а может, ее разбудил  звонок,
я  заметил на ее  лице тоненькую сеть морщин, которых не было  прежде,  но я
ведь и не видел эту женщину  долгих два года.  Лицо Майи Глумовой окаменело,
едва она узнала Максима Каммерера.
     - Вы...- вздохнула она разочарованно.
     -  Майя  Тойвовна,-  сказал я с  нажимом.-  Майя Тойвовна, чрезвычайные
обстоятельства вынуждают меня... Вам известно имя Лучано Грапетти?
     Естественно, оно было ей известно. Не хуже, чем имя Льва Абалкина.
     -  Это его  жена,-  я ткнул пальцем  в пространство через правое плечо,
надеясь,   что  там  стоит  именно  Татьяна,  а  не  Ванда.-  Лучано  грозит
смертельная опасность.
     Майя Тойвовна слушала молча, я ничего не мог прочитать в ее глазах.
     - Вопрос, который я хочу вам задать, имеет прямое  отношение  к жизни и
смерти Лучано. Вам покажется, что это не так, но, поверьте мне, что...
     - Спрашивайте,- коротко сказала Майя Тойвовна.-  Я сама решу, захочу ли
отвечать вам.
     - Кто и когда предложил вам работу в Музее внеземных культур?
     Майя Тойвовна ждала продолжения, а я ждал ответа.
     - Это все?  - удивленно спросила она.- А что, в моем  досье этих данных
нет?
     -  Насколько я  помню,- сказал  я,-  вы  работали  в  Экзобиологической
экспедиции, а потом в Музее открылась вакансия старшего научного сотрудника,
и ее предложили вам. Почему - вам? И почему вы согласились?
     -  Каммерер,- вздохнула Майя  Тойвовна,-  у вас  всегда  была  привычка
задавать  не  те  вопросы.  Даже  когда  вы  перестали  изображать  мз  себя
дурачка-журналиста. Вы  же хотите  спросить,  не повлиял  ли на мое  решение
Лева...
     Я хотел спросить вовсе не  это, но и такая интерпретация  вопроса  меня
вполне устраивала.
     - Это была длинная цепочка... Я разобралась только  потом,  когда  Левы
уже...  Меня пригласил директор Музея, потому что открылась вакансия,  и ему
меня рекомендовал Николай Стечкин.
     Стечкин...  Этнолог,  специалист  по  негуманоидным   культурам,   член
Всемирного совета  с  сорокового по пятьдесят третий годы. Звено номер один.
Дальше...
     - Со  Стечкиным я  никогда не была  знакома, знала по  работам и  очень
удивилась, когда...  В свое время Николай Андреевич сказал  мне, что имя мое
услышал от Кима Бата...
     Ким  Бат, член  Совета  до  пятидесятого  года, ксенобиолог,  много лет
работал на Саракше. Уже теплее. Звено номер два.
     - И  только потом, когда... В общем, я встретилась с Кимом на конгрессе
в Руанде и узнала, что его  очень  просил Лева.  Даже  не  просил, а,  можно
сказать, требовал. Буквально, как  выразился Ким,  с ножом к горлу.  Или Ким
сделает все, чтобы некая Глумова начала работать в Музее  внеземных культур,
или  он, Лев Абалкин, потребует, чтобы его перевели с  Саракша. Куда угодно,
хоть на край Вселенной.
     - И Бат поддался такому откровенному давлению? - удивился я.
     -  Поддался...  Похоже,  Лева безумствовал.  Эту у  него получалось, вы
знаете...  Если  нужно было  кого-то убедить, а аргументов недоставало... Он
безумствовал. Он добивался своего не логикой, а энергией. Штурм унд дранг...
Знаете,   Каммерер,  мой   Тойво  объявил,   что,  когда  вырастет,   станет
прогрессором.
     Переход был совершенно неожиданным, и я не  сразу сообразил, какого еще
Тойво она имела в  виду. Ну, конечно, своего сына. Прогрессором? Я  произвел
быстрый расчет. Два года назад Тойво было лет шесть или семь. Значит, сейчас
около девяти. Самое время принимать решения.
     - Он еще передумает,- уверенно сказал я.- А хотите, я его отговорю?
     - Вы? Да  он  именно  из-за вас и решил... Каммерер  на Саракше. Вы для
него  -  герой  революции...  Нет, с  этим я  справлюсь сама. Как и со  всем
остальным. Я  сказала  вам, чтобы... Видите ли, я всю  жизнь была  для  Левы
вещью.  Он  распоряжался моей  судьбой,  как  хотел. Я  не понимала.  Мне не
хотелось этой работы. Я упиралась.  Но что-то внутри говорило мне, что нужно
соглашаться. Внутри, понимаете? Что-то, чему нет объяснения, никакой логики,
будто команда... Я  поняла,  в  конце концов, что  это  он... Что  это  Леве
нужно...  Впрочем,  это  я поняла уже  после...  Ему  нужно  было,  чтобы  я
находилась  при этих проклятых детонаторах. Присматривала. Я - за ними, а он
-  за  мной. Он  меня чувствовал всегда, понимаете?  За  световые годы... Вы
скажете, что это невозможно, а он  чувствовал. Мы не  виделись,  я не хотела
его видеть, а он чувствовал все равно. Я потом поняла... Это они.
     - Они - кто?
     - Детонаторы, кто еще? Вы что, не понимаете, Каммерер? И Тойво  тоже...
В  его возрасте дети  хотят  стать  дрессировщиками.  Или  космонавтами.  Вы
понимаете? Но его будто  гонит... Ему будто приказывает кто-то. Как когда-то
Лева приказывал мне.
     - Господи,  Майя,- воскликнул я,- но Тойво еще ребенок,  какое он имеет
отношение к детонаторам? Он даже...
     Я  вовремя  прикусил  язык.  Я хотел сказать:  "он  даже  не  сын  Левы
Абалкина". Конечно. Но он сын Майи Глумовой. А Майя была рабой Льва. Что это
такое? Какая-то генетическая связь, в которой детонаторы, конечно же, играли
свою зловещую роль?
     -  Никакого,-  сказала  Майя Тойвовна.-  Но  у  него тоже  есть хозяин.
Понимаете?  Некто, кому он подчиняется  беспрекословно.  Голос внутри.  Я не
знаю -  чей.  Я ничего  не знаю сейчас о  своем  сыне,  Каммерер. А вы  меня
спрашиваете о Леве.
     - Я не спрашивал вас о...
     -  Спросили.  Задавая  вопрос  о  Музее, вы прекрасно знали, что я  вам
отвечу, просто хотели убедиться.
     - Спасибо, Майя Тойвовна,- сказал я.- Спасибо и...
     Майя Глумова будто  очнулась от транса. Провела ладонями по лицу, и мне
показалось,  что  морщины разгладились.  Лицо стало другим,  и  взгляд  стал
другим.
     -  Таня,- сказала  Майя неожиданно звонким голосом.  Она смотреля не на
меня, а  на  Татьяну, а может,  на  Ландовскую, я ведь не сказал, кто из них
кто,- Таня, вам просто дико повезло, что ваш муж не клюнул на эту удочку.
     Я ждал, что  Татьяна  спросит "на какую?"  И  я  бы, возможно,  услышал
что-нибудь полезное. Но Татьяна произнесла только одно слово:
     - Да.
     -  Каммерер,- неприязненно  сказала Майя,  - вам  КОМКОН оплачивает эти
бесполезные разговоры по  нуль-И на  семь светолет? По моему  уровню допуска
мне  о таком  и мечтать  не приходится. Единственное, что в моих силах,  это
сказать вам "прощайте". Два года  мы с вами не общались, и я не испытываю по
этому поводу неудобств.
     Она протянула руку и отключила связь.


     За  ту  неуловимую долю секунды,  в течение которой мое физическое тело
перемещалось  поперек пространства-времени,  решение  созрело  и отлилось  в
слова. Во всяком случае, нажимая на клавишу старта, я еще не знал, что стану
делать, если Экселенц  запретит мне  вмешиваться в его действия, а обнаружив
себя  в   кабинке   нуль-т   гостиницы  "Аква",  я   уже   представлял   всю
последовательность собственных поступков - от альфы до омеги.
     Гудок  вызова я услышал, еще не переступив порога.  Аккуратно закрыл за
собой дверь, сел перед экраном и принял разговор.
     Экселенц, по-моему, не спал неделю. Вряд ли кто-то  другой, кроме меня,
сделал  бы такое  заключение,  посмотрев на  бодрого,  уверенного  в себе, с
горящим  взглядом  и сложенными на груди руками,  председателя КОМКОНа-2. Но
я-то хорошо знал своего начальника - если Экселенц действительно был уверен,
готов  к  неожиданностям  и  принятию  решений,  то  сидел, опустив голову и
предоставив собеседнику лицезреть  лысину. Чем более неуверенно ощущал  себя
Рудольф Сикорски  (такие  эпизоды можно было пересчитать на  пальцах, но они
все же  случались), тем  выше он поднимал голову  и тем яснее становился его
взгляд. Похоже, что сейчас шеф  вовсе не был уверен в своих решениях. Но все
же  готов был принять их и  поступать  в согласии с  теми решениями, которые
примет.
     - Экселенц,- начал я, не дожидаясь, пока шеф возьмет  инициативу в свои
руки.- Докладываю о результатах расследования.
     - Ты  не нашел Грапетти, - перебил меня Экселенц.- И все, что ты можешь
сказать по этому поводу, меня не  интересует. Он жив, и это делает  ситуацию
чрезвычайно опасной.
     - Вы  позволите,  Экселенц,  изложить свои  соображения без того, чтобы
меня прерывали на каждом слове?
     - Я  не могу  позволить, чтобы...-  он, наконец,  услышал мою последнюю
реплику  и  запнулся.-  Разве  я  тебя  прервал,  мой  мальчик?  -  удивился
Экселенц.-  Говори, если ты воображаешь, что есть время разговаривать. Но не
обессудь, если я буду одновременно принимать и передавать по другим каналам.
     Взгляд его скользнул вбок, вверх, он смотрел, что ему показывали другие
передатчики - откуда, со звездолетов, на которых находились сейчас остальные
близнецы?
     - Экселенц,- сказал  я,- детонаторы  не являются программными  модулями
Странников.  Это  всего  лишь ретрансляторы,  с  помощью  которых  подкидыши
осуществляют связь друг с другом. Сначала это происходило на подсознательном
уровне,  потом,  после  гибели  Абалкина,  перешло  на  уровень  вербального
общения. Ретрансляторы - и только.
     Экселенц кивнул. Он услышал пока только первую сказанную мной фразу, но
был  с ней совершенно согласен.  Он был согласен с любой  чушью,  которую  я
сейчас мог нести, - потому что он  принял решение. Он слушал меня, но слышал
ли?
     -  Подкидыши - не автоматы Странников,- продолжал  я с тихим отчаянием,
мне все яснее становилось, что ни убедить в чем-то, ни, тем более, заставить
Экселенца  изменить  свою  точку зрения  мне  не  удастся.-  Это  нормальные
пророки, которым просто нет места в нашем мире.
     Я сделал паузу, ожидая реакции Экселенца. Он не мог проигнорировать мое
заявление, но сделал именно это - смотрел мне в глаза и ждал продолжения.
     - Пророкам давно нет места в  нашем  мире.  Именно эту  мысль  и хотели
Странники  довести  до  нашего  сознания.  Если  вы посмотрели  мой  доклад,
посланный  около часа назад, то вам должна быть ясна последовательность. Мир
был полностью детерминирован  в момент  взрыва кокона.  Он  оставался  таким
вплоть  до  появления первичного разума.  Только разумное  существо способно
принимать  и выполнять  полностью немотивированные решения. Только  разумное
существо в ситуации выбора способно ответить "нет", если все причины ведут к
единственному  ответу  - "да". В тот момент,  когда это произошло впервые  -
миллиард лет  назад или раньше, - во Вселенной начался процесс,  который  не
остановлен  до сих пор и  который, возможно,  в принципе нельзя  остановить.
Вероятно, Странники  были первой в  истории  нашей  Вселенной  цивилизацией.
Самой  древней.  Они  первыми  поняли, к чему  ведет  свобода воли  разумных
существ.  Вселенная была познаваема  до  появления разума. Потом  равновесие
сместились. И по мере развития разума - любого разума! - состояние Вселенной
становилось все менее и менее стабильным. Я понятно излагаю?
     Подождав, я услышал ответ:
     - Нет. Но продолжай.
     Экселенц опустил голову, и я  перестал  видеть что бы то ни было, кроме
знаменитой лысины. Так. Пока я говорил,  он принял-таки какое-то решение. Он
был вне себя в начале нашего разговора, а потом я  сказал нечто, позволившее
ему  сделать  выводы.  Что  я  сказал? Что?  Не было  времени  анализировать
собственные слова.
     - Познание Вселенной  было возможным, когда некому было ее познавать. С
появлением разума,  свободного  в поступках, всякое познание стало процессом
относительным.
     Лысина Экселенца застыла  на  экране, будто  кто-то остановил картинку.
Трудно говорить, абсолютно не понимая, слышат ли тебя, но что оставалось?
     -  Вероятно,  это  общий  закон  природы.  Познающий  субъект влияет на
познаваемый  объект.  До  сих  пор мы  встречались  с этим  явлением лишь на
атомарном уровне. Как проявляется этот закон природы в  масштабах Вселенной?
Следствие определяется не  причиной, а свободным выбором разумного существа,
и это разрушает экологию Вселенной,  разрывает естественные связи прошлого и
будущего.  Выход?  Выхода  нет  -  природная система ищет  состояние  нового
равновесия, и развитие  разума неизбежно должно остановиться на том  уровне,
который это новое равновесие обеспечит.
     - Максим,-  прервал меня Экселенц. Там, на его  экране, я еще продолжал
говорить, но здесь мне пришлось замолчать, потому что Экселенц  не собирался
больше меня слушать, у него не было на это времени, а у меня не было никакой
возможности  посадить  шефа  в  пустой  ангар  или запустить в киберспейс  с
заранее отобранными программами.
     - Максим,-  сказал Экселенц, продолжая заниматься своим делом,- всю эту
философию  ты  мне  расскажешь  потом, когда  вернешься.  Сможем  поспорить.
Операцию ты провалил.  К сожалению. Грапетти - единственный из подкидышей, о
местонахождении   которого   мне   сейчас   ничего  не   известно.  Идея   о
ретрансляторах любопытна, но у нас нет времени ее обсуждать. Философствовать
можно в спокойной обстановке, а не в состоянии цугцванга.
     И  только тогда я понял, что должно произойти. Шеф  полагал, что в  его
распоряжении  остался  единственный  ход.  По  моей  вине.  Я  не  обнаружил
Грапетти. Грапетти  мог  находиться  где  угодно, в том  числе и  на  Земле.
Подкидыши направлялись на Альцину -  встреча, которую Экселенц  предотвращал
много лет, приближалась с  неумолимостью камнепада.  Выход?  Экселенц решил,
что выход только один.
     - Нет! - воскликнул я.- Экселенц, вы не должны этого делать!
     - У тебя полчаса, Максим,- сказал Экселенц, не слушая -  Три звездолета
уже  вышли  из нуль-т в  системе Альцины. Остальные в пути. Через  час будет
поздно изменять решения. Полчаса.
     Он отключился, не дожидаясь моих возражений.


     Полчаса, и  у меня тоже  оставался единственный выход. Кабинка нуль-т в
коридоре гостиницы была  занята, горел  красный  сигнал.  Я  не  стал ждать,
вернулся к себе и вызвал терминал Ландовской. Связи  не было. Я набрал номер
Татьяны. Не отвечали.
     И тогда  я  заметался.  Куда они могли  деться?  Неужели Фарамон,  этот
пророк, единственный,  может быть, во всей Вселенной, кто еще мог предвидеть
не на шаг, а хотя бы на два,  неужели он  не  сказал Ванде с Татьяной, чтобы
они не  отлучались, потому что  от их присутствия  сейчас зависела  и судьба
Лучано, и судьба остальных подкидышей?
     Решение,  о котором я подумал, едва  прервался  разговор  с Экселенцем,
вновь пришло мне в голову. Я не мог предвидеть последствий, но это и не было
сейчас нужно.
     Я  сел  перед  пультом  и  вызвал   планетный   киберспейс,  затребовав
селекторную   связь   по   номерам,   которые   я  назову  после   получения
дополнительной информации. Загнав  в программу собственный допуск, я налепил
на мочки ушей датчики киберспейса.


     Упал, как в ледяную воду. Заболело все - от кончиков волос до ногтей на
ногах. Вывернуло  наизнанку и  скрутило винтом.  Я  никогда не позволял себе
такого резкого погружения, я  не знал, чем  это может  закончиться, и сейчас
держался лишь на одной мысли - успеть.
     Мой личный код, будто таран перед атакующей когортой, расчищал дорогу -
нависавшие  надо  мной стены подпрограмм открывали  для меня узкий, в ширину
единственной  мысли,  проход,  а  небо   оставалось  темно-лиловым,  на  нем
вспыхивали багровые молнии, и  все  мое  тело  пронизывало рязрядами, молнии
проходили  сквозь меня,  пригвождая к  скалам-подпрограммам, но  я срывался,
падал  на  узкую  ленту, которая  тащила  меня  в глубину,  и каждое падение
отхватывало от моей физической структуры изрядный невосполнимый кусок.
     Кажется,  от моего "я"  не  осталось  почти ничего, кроме единственного
желания  -  выжить,  когда скалы  раздались,  открыв,  наконец,  долину,  на
которой,  будто  вбитые  в  поверхность  стола  гвозди,  возвышались  личные
декодеры.  Три  декодера были  раскрыты,  приглашая  войти, и еще  пять были
подобны гробницам, в  которые  еще предстояло отыскать вход.  Я  должен  был
сказать слово, и мой поводырь отыскал  мне его, высветив над головой в форме
изогнутого Млечного пути.
     - Дентафет!  - произнес я. Слово было бессмысленным  -  для меня, но не
для компьютерной программы. Наверняка, это и  словом-то не было в физическом
пространстве,  а  только  цифровым кодом, который мой  поводырь представил в
виде букв, пригодных для произношения.
     Три  декодера,  приглашавшие меня  войти, взорвались, а остальные  пять
выплюнули из  себя плоские  плашки,  открыв  темные отверстия. Теперь я  мог
вести переговоры даже с теми кораблями,  которые еще находились в нуль-т или
готовились к  возвратному переходу.  Я предствил,  какая  сейчас расходуется
энергия - наверняка сели генераторы половины энергостанций Альцины.
     - Рахман  Аджеми! - позвал я и продолжил, не дожидаясь ответа:  - Мелия
Глоссоп! Алекс Лурье! Татьяна Додина! Матильда Геворкян! Ганс Фихтер! Корней
Яшмаа! Джордж Полански!
     И, помедлив секунду, добавил без надежды на положительный результат:
     - Лучано Грапетти!
     Процесс   вызова  абонентов  занял  в  физическом  времени   не  больше
полуминуты. На  каждом из звездолетов  каждый  из  подкидышей получил сигнал
вызова, и я очень  надеялся, что  они не  станут искать  на борту нужную для
подключения компьютерную систему. У них  была иная возможность соединиться в
цепь, я не был уверен, однако, что им удастся подключить к этой цепи и меня.
Я не был уверен, но я очень надеялся, что им это удастся.
     Это должно было удасться.
     В  физическом  пространстве прошла  минута.  По-моему личному ощущению,
миновали  все десять. Хорошо. Мы сможем  поговорить, не  торопясь. Это будет
стоить им нескольких лет  жизни  - и  мне  тоже, если  на то пошло,-  но  мы
поговорим.
     - Взялись,-  сказал  чей-то  голос. По-моему, женский, но  я не смог бы
утверждать наверняка: голос  казался бархатным  и  глубоким,  голос  Далилы,
охмуряющей своего Самсона.
     По  долине  от  воткнутого в  стол  гвоздя  (кажется,  это был  декодер
"Экситора", пассажирского звездолета класса "корвет") в моем направлении шла
женщина.  Пропорции тела  были чуть нарушены, женщина  выглядела ненормально
широкой в плечах,  и рот был чуть больше,  чем следовало  ему быть на  таком
изящно  сконструированном  лице.  Женщина   улыбалась,  но  глаза   смотрели
серьезно. Я видел фотографии подкидышей, я мог узнать каждого.
     - Матильда,- сказал я.- Нужно поговорить.
     - Да,- сказала она.- Но нет.
     О Господи,  и она  туда  же!  Или это Фарамон  говорит  со мной голосом
Матильды Геворкян? Пророк,  для  которого кибернетическое пространство - все
равно, что пространство его потаенных мыслей, которые мне так и не дано было
понять?
     Возможно, я задал вопрос  вслух, а возможно, на этом уровне киберспейса
программы могли обмениваться и мыслями, но Матильда ответила, улыбнувшись, и
улыбка ее была загадочнее улыбки Моны Лизы Джоконды.
     - Да,- сказала она, - в том  смысле, что  без  разговора не обойтись. И
нет - потому что смысла в этом разговоре не будет.
     - Верно,- повторили  еще несколько голосов,  и я обнаружил, что окружен
со всех сторон: восемь подкидышей появились в киберспейсе, присоединившись к
нашему разговору. Рахман Аджеми возвышался надо мной подобно скале, подпирая
низкий свод этого мира, он был  похож  на Атланта, согнувшегося под тяжестью
небесной тверди. Мелия  Глоссоп сидела  на пуховой подушечке и сама казалась
маленькой пуховой фигуркой - куклой Мальвиной, девочкой  с голубыми волосами
из старой детской сказки. Алекс Лурье явил только свое лицо, на котором ярче
всего блистала улыбка - улыбка жила своей жизнью, это была улыбка Чеширского
кота,  и  казалось, что, если она сейчас растает в воздухе, то сгинет и весь
мир,  у  которого просто исчезнет стимул  к  существованию.  Татьяна  Додина
стояла рядом с Корнеем Яшмаа, они держали  друг  друга за руки, и невозможно
было  ошибиться   в  характере  их  взаимоотношений.  Но  и   признать   эти
взаимоотношения тоже было невозможно:  я точно  знал, что  Татьяна и  Корней
никогда не встречались друг с другом в реальном мире.
     Джордж Полански тоже  явил себя  в  том  воплощении,  которое,  видимо,
наиболее  точно  отражало  его  духовную  суть.  Это  был  рыцарь  в  латах,
опиравшийся на тяжелый двуручный меч.
     - Почему? - спросил я.- Почему наш разговор необходим, но бесполезен?
     Отвечала за всех Матильда - женщина-вамп, героиня телесериала  о битвах
со злобными пришельцами.
     -  Потому,  Каммерер, что ваша организация на протяжении сорока  лет не
сделала ни малейшей  попытки  понять ситуацию.  Вы  исходили  из предвзятого
мнения,  которое казалось вам  единственно  верным. Объяснить за  оставшиеся
минуты то, что вы не сумели понять за сорок лет, - невозможно.
     - Попробуйте,- сказал я.
     - Вам, Каммерер, объяснить можно. Вашему руководству - нет.
     - Синдром Сикорски?
     - Именно.
     - Но если,- сказал я,- если вы понимаете ситуацию и если понимаете, что
КОМКОН-2 почти полвека пребывал в заблуждении относительно вас, почему никто
и никогда не делал попыток объясниться?
     - Лева пытался.
     - Это вы называете попыткой? Он ничего не знал о тайне своего рождения!
Он   стремился  в  Музей  с  настойчивостью  автомата,  и  Экселенц  не  мог
интерпретировать это иначе, чем...
     -  Лева пытался,-  повторила Матильда.-  Он  пытался  сделать  два дела
сразу: понять себя и  объясниться.  В то время  никто из нас еще  не осознал
своего назначения. Наше  общее сознание только рождалось,  первым  был Лева,
потому он метался и  делал глупости. После его гибели  наше  взаимопонимание
осуществилось  практически  мгновенно.  Я пока говорю  только о  нас, как  о
личностях, но еще не о цели, ради которой мы появились в мире.
     - Да,- сказал я.- Я слушаю.
     -  Вы  должны  помнить -  появление локтевого знака  у  каждого  из нас
происходило в разное время. Полный процесс занял почти два года.
     - Да,- повторил я.- Эти знаки соответствовали знакам на детонаторах...
     -  На ретрансляторах,- поправила Матильда.- Будем  называть вещи своими
именами.
     -  Мы  не знали,-  сказал  я.- Мы думали, что  это  именно  детонаторы,
активирующие некий процесс, запущенный Странниками много лет назад.
     -  Ретрансляторы,- повторила Матильда.-  Пока все  мы не подключились к
сети, общая программа не могла заработать.
     - Все? - спросил я.
     - Все,- сказала Матильда.
     - Но ведь Эдна погибла,- напомнил я.
     -  По  вашей  вине,- неприязненно  сказала Матильда, и на меня  дохнуло
ледяным ветром.- Если бы Эдна осталась  жить, если бы ее ретранслятор не был
уничтожен,  то связь, о которой я говорила,  проявилась бы  гораздо  раньше.
Тогда не погиб бы Лева...
     - А Томас Нильсон? - напомнил я.- Он...
     - Вы сделали очередную глупость,- резко сказала  Матильда.- Цепь еще не
работала,  ретрансляторы  осуществляли  связь   только  на  уровне   глубоко
бессознательного ощущения.  Нельзя  было открывать  правду  кому-то  одному,
оставлять его наедине с истиной, которую он в одиночку не мог бы осмыслить.
     -  Корней...-  напомнил  я,  повернувшись  к Яшмаа.-  Корней, вам  было
сообщено все, и вы сами согласились на регулярное ментоскопирование...
     - Да,-  кивнул Яшмаа.-  Я человек,  психически  куда более  устойчивый,
нежели Том. Матильда сказала: в те годы каждый из нас был еще сам по себе, и
никто ничего не знал. Я воспринял информацию, пережил ее и  позволил сделать
себя подопытным. Но,  Максим,  из этого  не следует,  что  результаты  ваших
экспериментов соответствовали истинным процессам!
     - Вы хотите сказать...
     - Я  хочу сказать, что никакое ментоскопирование не могло проникнуть на
уровень бессознательного, на котором  ретрансляторы в то  время поддерживали
контакт.  А потом, по мере того,  как  этот уровень повышался,  будто  река,
выходившая  из  берегов,  я  выталкивал из  подсознания  ваши  пронизывающие
программы. Сначала я  не  понимал  этого -  нужные действия  производил  мой
ретранслятор. Но  по  мере того,  как каждый  из  нас осознавал себя и  всех
вместе, мы уже и  сами могли  контролировать любые  процессы вмешательства в
нашу  жизнь.  Сначала  это  происходило  очень  медленно. Возможно,  в  иных
условиях цепь заработала бы эффективно только лет через двадцать... Не знаю.
Но когда вы убили Леву...
     - Я...
     - Вы. Вы могли помешать.
     - Не  успел...-  сказал  я,  понимая,  насколько  жалко звучит  попытка
оправдания.  Впрочем, мои оправдания были никому не нужны,  Корней пропустил
их мимо ушей.
     - Но  почему?  - воскликнул я.- Если вы понимали, кто вы  и что  вы, то
почему продолжали молчать и жить, будто ничего не произошло?
     - Вы полагаете, что любой из нас, явившись к Сикорски, был бы правильно
понят?
     - Безусловно!
     - Безусловно - нет! Психология контрразведчика...
     - Корней,  на Земле есть сотни человек,  кроме Сикорски, которые  могли
понять вас!
     -  В той степени, как мы сами понимали себя и могли объясниться? Да. Мы
узнали  о себе все -  я сказал. Но полное  понимание пришло лишь в последние
дни. И объясниться  полностью мы можем  только  сейчас. Но  сейчас у нас для
этого уже нет времени...
     - Сколько? -  спросил  я, вспомнив, что, хотя время нашего разговора во
много раз  превышает реальное физическое время, и в  физическом пространстве
прошла, возможно,  только доля секунды, но все  же время шло  и там,  и я не
знал - сколько его минуло и сколько осталось.
     - Двадцать три минуты,- сказал Яшмаа.- Осталось двадцать  три минуты, и
не будем их терять.
     - Говорите,- сказал я, смирившись.
     Они  подошли  ближе - все восемь. Я понимал сейчас, что слушаю вовсе не
Корнея  Яшмаа, точнее, не только  Корнея Яшмаа. Я слышал  сейчас голос  того
существа,  каким  стали  близнецы-подкидыши,   ощутив  впервые  свое  полное
единение.
     - Максим,- произнес Яшмаа,  и его слова отозвались восьмикратным эхом,-
вы уже поняли, надеюсь, к чему ведет  развитие  любой цивилизации.  Всеобщий
закон: определенность и познаваемость мироздания тем выше, чем меньше в этом
мироздании разумной воли.
     Странники - да, Максим,  Странники, те самые, о которых почти ничего не
известно,   и  которые,  по   мнению   многих,  реально  не  существовали...
Цивилизация Странников возникла задолго до того, как жизнь на Земле вышла из
океана на сушу. И предела своего Странники достигли задолго до  того, как на
Земле родился  один из первых  пророков по имени Моисей. Странники летали  к
звездам,  обустраивали  планеты, до которых мы еще  не добрались,  проявляли
свободу   своей   воли,  разрушая  закономерности  окружавшего  их  мира.  И
постепенно мир,  в  котором они  жили,  становился  все менее предсказуемым.
Разум познавал мир и менял  его, расшатывал и размывал, как размывает  русло
горный поток.
     Странники поняли в конце концов,  что на каком-то  из этапов развития -
это было неизбежно - мироздание станет бесповоротно непредсказуемым. Максим,
вы не  захотели выслушать  ни  Фарамона, ни  Ванду.  Между  тем,  Фарамон  -
единственное существо  на Альцине, а может, и во всей ближней Вселенной, кто
способен  еще  предвидеть  на  тысячи  лет.  Не всегда,  конечно.  Часто эта
способность  ему  изменяет,  как изменяла  она  почти  всем  пророкам Земли,
никогда не умевшим управлять этим своим  умением. А Ванда - один из немногих
оставшихся профессионалов в  умирающей науке. Будущая смерть астрологии была
предопределена изначально -  свобода воли разрушает связи явлений, разве это
не очевидно?
     Футурология закончилась,  как наука,  еще в  начале ХХI века, поскольку
утратила способность  предвидеть дальше, чем на несколько лет. Это ведь было
известно,  но  как  интерпретировалось?  Мы не можем  предсказать  открытия,
потому  что  открытия  непредсказуемы.  Слышал  бы это  какой-нибудь  пророк
древности. Тот же Моисей, к примеру.
     - Моисей,- прервал я,- мог предсказать открытие атомной энергии?
     - И  атомного оружия, и  наших нуль-т тоже... Он видел все, но, Максим,
это очевидно:  Моисей не смог бы описать увиденного, даже если бы хотел - он
не знал, какими словами описывать, он не понимал того, что видел...
     Я  посмотрел  вверх - прямо над головой, в  сером  небе, где, казалось,
плыли из будущего в прошлое наполненные пустотой серые зеркала, отражавшиеся
друг в друге, в этом  небе, будто сквозь  занавес, просвечивал  циферблат и,
хотя на  нем не  было ни  стрелок, ни  чисел, я понял, что разговору  нашему
осталась еще  двадцать  одна минута. Много?  Достаточно  ли для того,  чтобы
понять, каким был мир миллион лет назад и каким он станет через миллион лет?
     - Научная фантастика умерла даже раньше футурологии, - продолжал, между
тем, Яшмаа, - поскольку утратила способность предвидеть качественные скачки.
Произошло это на грани  двадцатого  и двадцать первого веков, и кто, скажите
мне,  Максим,   правильно  понял  то,  что  случилось?..  Говорили:  научная
фантастика исчерпала запас идей... Все было проще и страшнее: те авторы, кто
писал научную  фантастику, ощутили внутреннюю пустоту,  потому что перестали
видеть даже на десятилетие вперед. Остатки пророческого дара испарялись, как
вода, покрывшая тонкой пленкой поверхность камня в жаркий полдень... Человек
становился  все  более свободным,  и  лишь свобода от  научных представлений
способна была отразить в литературе этот процесс...
     А потом?  Экспоненциальное  увеличение числа катастроф  (в том  числе и
природных), и  все  это начинало угрожать самому существованию человечества.
Двадцатый  век  -  Чернобыль.  Двадцать  первый  - Оклахома, Самара, Бомбей.
Двадцать второй.. Перечислять или вспомните сами? И как все это объясняется?
Новый ледниковый  период, технологические опасности, неумение людей работать
в  новой  сложной  среде, что угодно, только не то, что происходит  на самом
деле!
     - А что же, по-вашему, происходит  на самом деле? - нетерпеливо спросил
я.
     - На  самом  деле мироздание переходит к новыму равновесному состоянию,
вызванному  присутствием разума. Мы стремимся реализовать свою свободу воли,
разрушая предопределенность мироздания.
     Странники достигли этой ступени  развития много лет назад. В  мире, где
они  проявляли  свою  свободную  волю,  начали  меняться  природные  законы,
зависевшие от времени.  Законы эти меняются, естественно, и в нашем мире, мы
просто  не  подозревали  об  этом  до  последнего  времени...  Мы  разрушали
первичную гармонию,  мы  шли  по  пути,  которым  уже  прошли  Странники,  и
воображали, что этот путь и есть путь разума.
     Собственно,    по   мнению   Странников,    существовала   единственная
альтернатива:  либо   остановить  прогресс,   навязать   цивилизации  полную
стагнацию, либо...  Либо уйти из  этого, уже разрушенного ими мира. Куда? Не
знаю. Никто из нас не знает этого.  Ясно только,  что  Странники ушли, когда
обнаружили  способ  уйти.  В  иные  измерения  пространства-времени? Или  во
Вселенную, где понятия пространства-времени не  существует и, следовательно,
не существует свободы воли в нашем привычном понимании?
     Но,  прежде   чем   уйти,   Странники  оставили  послание.   Не  только
человечеству,  надо   полагать,  но  всем  цивилизациям,  какие   были   ими
обнаружены, -  тагорянам,  к примеру.  Как  распорядились  тагоряне  с  этим
посланием, вам известно. Они его не приняли. Как распорядились земляне, вам,
Максим,   известно  тоже.   Вы  испугались.   Вы   решили,   что   Странники
запрограммировали своих роботов на прогрессорство. Люди - а за людей, как вы
знаете, Максим, решал  Всемирный Совет, КОМКОН-2 и лично  Рудольф Сикорски,-
люди не желали делать то, что, как им казалось, могли предложить  Странники.
Свобода воли, Максим, все та же свобода воли. Право выбора.
     Почему так называемые детонаторы после обнаружения были  перевезены  на
Землю? И почему изначально Странники оставили их  не на Земле (если речь шла
о создании роботов  для  порабощения  человечества!), а в  системе  ЕН 3863?
Чтобы  люди смогли  добраться до детонаторов  лишь  на  определенном  уровне
развития?  Уверяю  вас, Максим,  Странники вовсе не задавались  такой целью.
Местоположение  детонаторов  (ретрансляторов,  если быть  точным) не  играло
никакой роли -  оно было столь  же  случайным  и  непредсказуемым,  как  все
поведение Странников перед их уходом в Иное.
     Странники ничего не  подкидывали людям, Максим! Подкидыши, говорите вы?
Но люди, связанные друг с другом с помощью  ретрансляторов, всегда рождались
и жили  на Земле. С древних времен -  для нас древних, а для  Странников - с
последних дней, проведенных  ими  в этой  Вселенной.  Был  запущен случайный
процесс (а какие еще процессы были  доступны Странникам  в те времена, кроме
случайных?),  согласно  которому на  Земле  время  от  времени  должны  были
рождаться   люди,   обладавшие   максимальным  для   данного  времени  даром
предвидения.
     - Лев Абалкин,- сказал я.- Зачем он...
     - Процесс самопознания, Максим,- отозвался  Яшмаа.- У каждого из нас он
проходил по-разному. Лева опережал события. Он торопился. Если бы он сдержал
внутренний  порыв и остался на Саракше,  то  очень скоро понял  бы, что  нет
никакой необходимости лететь на Землю. Нет  никакой необходимости находиться
в  непосредственной  близости к  тому, что  вы  называете  детонаторами... К
сожалению, сейчас уже никто не скажет, какие  чувства владели Левой на самом
деле. Он ведь  и Майю  Глумову, подчинявшуюся во всем его неосознанной воле,
заставил  пойти работать в Музей,  чтобы иметь там своего человека  - на тот
случай, если сам не сумеет  справиться с проблемой... Он не сумел, но совсем
по иной причине.
     - Почему,- сказал я неожиданно хриплым голосом,- почему  ни он, и никто
из вас, хотя все вы должны предвидеть лучше, чем кто бы то ни было... Почему
Лева не понимал, что Экселенц убьет его? Не понимал даже тогда, когда  я его
предупредил. Он действовал, как робот,  а не как существо  с полной свободой
воли! Если бы он дал себе труд подумать...
     - Максим,  а не кажется ли вам,  что он дал-таки  себе труд подумать, и
именно свобода воли  позволила ему сделать выбор? Он знал уже, в отличие  от
Сикорски, что такое эти так называемые детонаторы. Он знал уже, в отличие от
вас,   Максим,  что  Сикорски  готов  убить   его,   но   не  допустить   до
ретрансляторов. Но, черт возьми, именно потому, что он всегда был человеком,
а  не  роботом,  Лева  не мог вообразить,  что  на  его  свободу воли кто-то
способен покуситься!
     - Он знал, что его убьют...
     - Наверняка  знал,- уверенно заявил Корней.- Уж на час-другой каждый из
нас умел в те годы предвидеть, это потом стало проблемой, когда...
     -  Когда что?  -  нетерпеливо спросил  я,  потому что  Яшмаа неожиданно
замолчал и поднял голову, всматриваясь в повисшие над нами зеркала.
     - Да,- произнес Яшмаа, обращаясь вовсе не ко мне,- да, я понимаю...
     Он  перевел взгляд на меня, будто увидел впервые,  и странно улыбнулся.
Улыбка  была  не его, это была  улыбка  с другого лица, я видел  точно такую
недавно, но не мог сразу вспомнить где, а потом Корней заговорил опять, но и
голос его изменился тоже -  стал гуще, будто застыл  патокой, и  предложения
получались короткими, как выстрелы очередями.
     -  Лева  мог  предвидеть. И превидел свою смерть.  Потом стало труднее.
Процесс  развивается  очень  быстро.  Часть  ретрансляторов  уничтожена.  Мы
узнали,  что  собой представляем. Но потеряли определенность. Свобода воли -
ее стало слишком много.
     -  Вы  хотите  сказать, что  существование ретрансляторов,  как  вы  их
называете, поддерживало в вашей группе необходимую  степень  детерминизма? А
уничтожение  части...  я хотел  сказать, гибель  Левы,  а  прежде  Нильсона,
Ласко... Это разрушило систему, и вы лишились умения предвидеть?
     -  Примерно  так.  Более того, мы стали  совершать  поступки, полностью
непредсказуемые.
     - Поступок Грапетти - из их числа? - догадался я.
     - Лучано? - Яшмаа искренне удивился.-  Нет!  Максим, похоже, что вы все
еще не поняли. Или не приняли.
     - Я понял,- мрачно сказал я,- что так и не знаю, где Грапетти и чего от
него можно ожидать. Я понял, что понятия  не имею, чего ожидать от вас всех.
И понял, что вы не пытались говорить с Сикорски.
     - Лева сделал такую попытку,- возразил Яшмаа.- Восстановите разговор по
памяти  или в  записи, наверняка  она сохранилась...  Вы  поймете.  Мы  тоже
пытались - безрезультатно.
     - Мне об этом ничего не известно,- заявил я  и прикусил язык. Я об этих
попытках  не  знал  - ну  и  что?  Обычная  манера  Экселенца  сообщать лишь
сведения,  необходимые для расследования.  Возможно,  мне и  не  нужно  было
ничего знать. Но все равно - неприятное ощущение.
     -  Пытались,-  повторил Яшмаа.-  Я  сам  пять недель назад  связался  с
Сикорски. Попросил его о встрече. Не о разговоре по нуль-И,  но о встрече  с
глазу на глаз.
     - На Земле?
     -  Все  равно где.  Пусть прилетает на Гиганду, если  хочет... Сикорски
сказал,  что я паникую совершенно зря. Самое глубокое зондирование, которому
меня подвергали,  не обнаружило  никаких  отклонений  от нормы. Главное - не
паниковать, повторял он.  Разговор  не получился.  Но от последующих сеансов
ментоскопирования я отказался.
     - Зря,- заявил я.- Вы не могли насторожить Экселенца сильнее...
     - Возможно. После меня с Сикорски говорила Матильда.
     Он повернулся  в  сторону  Матильды Геворкян, которая, как  и остальные
подкидыши, оставалась  совершенно неподвижна во время  этого разговора, даже
глаза ее  не двигались -  не женщина, а статуя, которая, однако, несмотря на
полную  неподвижность,  выглядела   живой,   не  знаю  уж  за   счет  какого
компьютерного выверта, способного вдохнуть жизнь даже в мрамор.
     -  Да,-  сказала  Матильда,  не шевеля  губами. Разговор  достиг  такой
степени   напряжения,   когда   забываешь   создавать   видимость   внешнего
правдоподобия.- Да, я покажу вам...
     Из почвы, на  которой я стоял, неожиданно  повалил густой серый  туман,
мгновенно  заполнивший все  пространство до горизонта. Я  перестал видеть  и
почему-то перестал еще  и слышать.  В полной  тишине что-то гулко щелкнуло у
самого  уха,  а потом передо мной  возник  аналог  экрана - изображение было
плоским, но цветным и очень детальным.
     Экселенц сидел  в своем кабинете в привычной позе, читал  что-то и  был
погружен  в  свои мысли настолько, что не сразу ответил на сигнал вызова. На
дисплее перед ним высветился код  аппарата, с  которого поступило сообщение.
Экселенц  нахмурился.  Абонент  находился  на   Надежде  и  требовал  прямой
видимости. Подумав секунду, шеф дал  согласие на включение визуальной линии.
Появилось  лицо  Матильды,  и мне  пришло  в  голову,  что  разговор  то  ли
подредактирован, то ли сокращен вырезанием пустот - между включением линии и
появлением изображения не было привычной десятисекундной заминки.
     -  Здравствуйте,-  сказала  Матильда.-  Моя  фамилия  Геворкян,  и  мне
хотелось бы поговорить с вами о ситуации, сложившейся вокруг  людей, которых
вы называете подкидышами.
     -  Матильда! - воскликнул шеф,  расплывшись в  улыбке.  Нехорошая  была
улыбка, очень радостная.  Это была  искусственная улыбка,  Экселенц мысленно
прокручивал  варианты -  почему позвонила, чего  хочет  на  самом деле,  как
понять ее истинные побуждения... Контрразведчик божьей  милостью. Ему звонит
женщина, хочет поговорить  по  душам. А шеф убежден, что в  этом есть нечто,
скрытое от его понимания (о, конечно,  есть!)  и  потому опасное,  и  понять
нужно  больше,  чем  Матильда способна  выразить словами, больше,  чем  она,
возможно, понимает сама. Просчитывая варианты, шеф упускал то, что лежало на
поверхности.
     - Матильда!  - воскликнул Экселенц.- Конечно,  я  готов  вас выслушать.
Только  -  почему я?  Подкидышами занимается Комитет  Тринадцати,  и если вы
знаете мое имя, то должны знать и это.
     У  него  на языке  вертелся другой вопрос: откуда, собственно, Матильда
узнала о подкидышах.
     -  Никто  из членов  Комитета  не  владеет  информацией  так, как  вы,-
пояснила   Матильда.-   Я  уполномочена   просить,  господин   Сикорски,  не
препятствовать никому  из  нас, в том числе и  в тех случаях, если кому-либо
понадобится посетить Землю.
     -  Кому-либо  из вас?  -  поднял  брови  Экселенц,  делая  ударение  на
последнем слове.
     -  Я  имею в  виду  так  называемых  подкидышей, оставшихся  в  живых,-
Матильда тоже, в свою очередь, подчеркнула последнее слово.- Никто из нас, и
все  мы вместе, не  представляли,  не  представляем и  не можем  представить
угрозы для  Земли и человечества. Напротив, наша миссия состоит в том, чтобы
такую угрозу предотвратить.
     - Значит,- бросил Экселенц,- вы признаете, что угроза существует?
     - Угроза существует с того  момента, когда на Земле возник разум. Разум
сам  по себе является угрозой для себя и окружающего мира. Я и мои... братья
и сестры...  хотели бы встретиться с представителем,  которого  назначил  бы
Мировой совет. В  любом выбранном Советом месте. В любое назначенное Советом
время.
     - Вы говорите от своего имени или?..- Экселенц скосил глаза, и я понял,
что он  сейчас  делает: шеф  вывел  на  вспомогательный  дисплей сведения  о
статусе каждого из подкидышей. Естественно, он видел, что статус этот  никак
не изменился  за последние недели - никто  не предпринимал действий, могущих
представлять угрозу, никто не пытался покинуть свою  планету, никто не давал
понять, что в его жизни хоть что-то изменилось. А поскольку и  друг с другом
никаких контактов  у подкидышей никогда  не было, то Экселенц  сейчас должен
был сделать неминуемый вывод о том, что Матильда  блефует. Что-то она узнала
о  самой себе. Возможно, что-то  - о детонаторах.  Или об  Абалкине. Что-то,
заставившее  ее позвонить  Экселенцу и попробовать прояснить ситуацию, пусть
даже с помощью такого примитивного шантажа.
     Я лучше знал своего  шефа, чем Матильда Геворкян. Именно тогда, когда я
бы  сам на  его  месте  принял  аналогичное решение,  Экселенц едва  заметно
улыбнулся одними уголками губ и перестал косить глазом на боковой экран.
     - Дорогая Матильда,-  сказал он.- Я готов  с вами встретиться,  хотите,
прилечу  на  Надежду...   скажем,  через   три  недели,  раньше  просто   не
получится...
     -  Господин Сикорски,-  твердо сказала  Матильда.- Речь  идет  о судьбе
Земли и человечества.
     - Это я понимаю,- вставил Экселенц.
     - Речь  идет  о  судьбе  человечества,-  повторила Матильда.- Странники
поручили нам операцию спасения.
     О,  Господи! Теперь я знал,  что  произошло! Матильда не  могла сказать
фразу,   более  неудачную.  Неудачную?  Просто  катастрофически  провальную!
Странники? Ах, так вы признаете, Матильда, что  являетесь одним из автоматов
Странников, против которых он лично, Рудольф Сикорски, не первый десяток лет
ведет ожесточенную борьбу!  Поручили?  Ах,  так  вы признаете, Матильда, что
выполняете  миссию  не  так, как вам хочется,  а  так,  как  вас,  извините,
запрограммировали! Операцию  спасения? Ах, так  вы признаете, Матильда,  что
намерены спасти человечество, о чем вас никто не просил! Мы подозревали, что
Странники пытаются вести  на Земле  прогрессорскую деятельность. Потому вас,
Матильда, и  остальных  подкидышей держали  на  отдаленных планетах (откуда,
каким образом и когда,  кстати, вам стала известна информация  о собственном
происхождении и о наличии у вас  "братьев и сестер"?). В частности - потому.
А еще потому,  что  здесь,  на  Земле, хранятся детонаторы, и опыт  Абалкина
показал, насколько опасно дать вам - любому из вас - возможность...
     Мысль Экселенца была для меня очевидной, но Матильда  не понимала,  она
продолжала идти напролом, так, как ей казалось лучше всего.
     -  Странники  поручили нам  операцию спасения,- повторила она.-  Когда,
свобода  воли,   свойственная  разуму,  стала  самой  большой  из  возможных
опасностей, единственный  выход  заключается  в полном  -  по  крайней  мере
временно  - отказе от технического,  культурного и прочих  видов  прогресса.
Ситуация нуждается  в детальном обсуждении, и я повторяю свое  предложение -
встретиться с  представителями  Мирового  совета в удобном  месте  в удобное
время.
     Матильда не  могла  выразиться яснее -  в столь  краткой речи. И она не
могла выразиться более неудачно. Каждое ее слово подтверждало  самые  худшие
опасения Экселенца. Матильда говорила очевидные для нее  истины  и  думала -
наверняка,  не сама, а после обсуждения с остальными подкидышами,- что никто
не сможет понять сказанное превратно. Но Экселенц,  черт побери, понимал все
с точностью наоборот. И, с его точки зрения, понять речь Матильды иначе было
физически невозможно!
     -  Конечно,  Матильда,-  сказал  Экселенц  с  вежливой  улыбкой.-  Ваше
предложение принято. Мне  не  очень  понятны  ваши опасения  (ну, ну, старый
лис,-  подумал я), но  я  сегодня  же  свяжусь  с  Сидоровым и Комовым, и мы
обсудим все, что вы сказали. Спасибо. Я свяжусь с вами... м-м...  в  течение
недели.
     Матильда несколько  секунд смотрела на Экселенца  странным  взглядом, в
котором читалось ошеломление от того, что ее предложение принято без единого
возражения,  и удовлетворение  от  того, что председатель КОМКОНа-2 оказался
вовсе не таким монстром, каким  его рисовала  ее фантазия, и еще целая гамма
ощущений  промелькнула на  ее  лице прежде, чем она  попрощалась и отключила
связь.
     Теперь я понял, по крайней  мере, чем  занимался Экселенц  до того, как
произошла нелепая трагедия на "Альгамбре", которую он воспринял, конечно же,
как логическое продолжение угрозы Матильды Геворкян.
     Серый туман  вокруг  меня сконденсировался дождем и был поглощен почвой
за две-три секунды. Матильда опять  обратилась  в жену Лота, а Корней  Яшмаа
приблизился ко мне на метр и теперь мог дотянуться до меня рукой.
     - Что вы должны были сделать? -  резко сказал я. С меня достаточно было
объяснений, возможно, очень важных в исторической перспективе, но совершенно
несущественных, по-моему, для интерпретации текущих событий.- Я имею в виду:
вы все. Вместе. Стратегия.
     - Убедить,- сказал Яшмаа.- Теперь мы понимаем, что это была безнадежная
затея.
     - Убедить - кого и в чем?
     -  В чем -  вы уже  знаете, Максим.  Вселенная - точнее, та ее часть, в
которой  живет человечество,-  переходит  к  новому  равновесному состоянию.
Зависящие от времени законы  природы,  возникшие  в начале  расширения,  уже
разрушены.  Свобода воли  - то, чем так  гордится  род людской,-  привела  к
бессмысленности  дальних  прогнозов  еще  сто  лет назад. Сейчас  становится
бессмысленно  прогнозировать  даже  на  год.  В  наши  дни  лишь цивилизация
невысокого  уровня  способна  предвидеть  собственное  будущее. Похоже,  что
единственным пророком в нашей Вселенной остался этот полубезумный Фарамон...
     - Да,- сказал я.- А также нет. Он хороший пророк, но его трудно понять.
Это он предсказал Грапетти, что "Альгамбре" грозит гибель?
     - Конечно. И вот тут-то столкнулись два мира - наш, человеческий, и мир
цивилизации Альцины,  куда  более примитивной и, следовательно,  значительно
более детерминированной. Если бы акцию  спасения звездолета взял на себя сам
пророк, возможно, она  и имела бы успех.  То есть, почти наверняка имела бы.
Но  пророк  - не исполнитель. И  он  понимал, что  прямые указания  заставят
Грапетти  проявить  присущую  ему,  как  человеку,  свободу  выбора,  Лучано
поступит по-своему, и, следовательно, почти наверняка вопреки...
     - Что же придумал этот хитрец  для  того,  чтобы Грапетти  оказался  на
"Альгамбре"?
     - О, вы, наконец,  поняли  логику? Что ж, мне будет  легче объяснить...
Единственное,  что  наверняка заставило бы  Лучано  поступить однозначно, не
задумываясь, это угроза кому-то из нас...
     - А угроза  жизни других людей,-  прервал я,- не  заставила бы Грапетти
поступить  аналогично? Есть ситуация, когда свобода  выбора  отстутствует, -
это ситуация спасения человеческой жизнм. В таких случаях все люди поступают
одинаково.
     - Вы ошибаетесь, Максим,-  покачал головой Яшмаа.- И лучший тому пример
- Рудольф Сикорски. У него, как он полагает, нет выбора: он действует во имя
спасения  человечества.  В  данном   случае,   от  пагубного   вмешательства
Странников, поскольку Сикорски полагает пагубным любое вмешательство. Выбора
у  него  нет,  но  на самом  деле он поступает  вопреки собственному выбору,
поскольку действия его не  спасают человечество, а приближают к той границе,
когда бороться с распадом мироздания станет бессмысленно.
     - Нет, Корней,- сказал я.- Вы говорите о ситуации, очень неоднозначной.
А я имею в виду самое простое - горит дом, и в окне плачущий ребенок. У  вас
есть выбор?
     - Выбора нет,- согласился Яшмаа,- но  знаете  ли вы, что описанная вами
ситуация повторялась  за последние двадцать лет семьдесят  два раза на  всех
освоенных планетах? И ровно в  половине случаев люди поступали вовсе не так,
как вы думаете.
     - Чепуха! - воскликнул я, но Корней отодвинулся в  сторону, открыв  мне
странный  лаз  -  это была,  скорее  всего,  щель  в каком-то статистическом
массиве,  куда он  меня  приглашал,  чтобы убедить в своей  правоте. Меня не
нужно было убеждать - я уже знал то, что хотел сказать Яшмаа.  Семьдесят два
случая,  и в тридцати шести люди не  бросились спасать ребенка! Точнее, они,
как им казалось, делали то, что было единственно возможно в данной ситуации.
Они были убеждены в том, что поступают правильно. Но подсознание оказывалось
сильнее. Орел-решка. Выбор всегда оказывался случайным!
     Собственное  знание   ошеломило  меня.  В  окне   кричал   ребенок,   а
единственный свидетель бежал к нуль-т, чтобы вызвать  помощь.  В окне кричал
ребенок, а единственный свидетель... ошибся окном, бросаясь  в огонь. В окне
кричал ребенок, а единственный свидетель кричал ему в ответ, чтобы он отошел
от  окна,  потому что в  проеме  сильные  потоки  воздуха... Тридцать  шесть
событий  -  необъяснимых  с  точки  зрения  нормальной  логики   и  принципа
детерминизма.  В  двадцати  девяти  случаях  впоследствии   были   проведены
расследования - ведь  погибали  дети! -  и свидетель  доказывал (сам  будучи
убежден  в правильности  своих поступков), что выбора у него не было. В семи
случаях  и  спрашивать  было  некого -  спасатели погибли  вместе  с детьми,
поступив странно, необъяснимо и непредсказуемо.
     - Хотите иные примеры? - спросил  Яшмаа,  выпустив меня из темного лаза
на равнину.
     - Нет, достаточно,- голова у меня шла кругом.- Грапетти... Он что, тоже
поступал,  как  машина  случайных  чисел,  воображая,  что  спасает  людей с
"Альгамбры"?
     - Боюсь, что так, Максим. Видите ли, каждый из нас - человек. Возможно,
даже больше подверженный действию этой статистической  ловушки,  чем вы  или
Сикорски. Только вместе, когда наши действия связаны через ретрансляторы, мы
поступаем  не  вопреки  логике эволюции,  а  согласно ей.  Если  говорить  о
программе  Странников,  которую  так  боится Сикорски,  то, объединяясь,  мы
способны поступать лишь однозначно, и наши совместные действия предсказуемы,
как  предсказуемо сложение двух единиц. Точнее, так  должно было бы  быть  -
если  бы  мы все  были живы... Фарамон сообщил  Ландовской, что  "Альгамбра"
погибнет. Назвал число и час. Он  ничего не мог сказать о причине - она была
выше  его понииания. Как,  на  ваш взгляд, должна  была поступить Ландовска,
имея такую информацию?
     - Предупредить  дирекцию космопорта! -  воскликнул  я,  сразу,  однако,
поняв, что сморозил глупость.
     -  Конечно,- с  иронией  произнес  Корней.-  Приходит  профессиональный
астролог, над которой снисходительно посмеивается весь персонал, потому  что
ее  гороскопы  стали  притчей  по  языцех,   приходит  и  говорит:  господа,
"Альгамбра"  погибнет,  так  утверждает  некий Фарамон, а  Фарамону об  этом
сказало расположение планет в созвездии Ольмейды...  Кстати говоря,- добавил
Яшмаа,-  Ландовска так  и  поступила, если  хотите знать.  Единственный, кто
обратил  на  слова Ванды внимание, это компьютерный автоответчик космопорта,
зафиксировавшмй сообщение. И  как  должна была поступить  Ландовска в  таком
случае?
     - По  вашей  логике  - неизвестно как,- пробормотал  я.-  Ведь поступки
непредсказуемы. Она могла искать иной  путь к спасению. А могла -  с  той же
вероятностью  и теми же последствиями  для  реальной ситуации -  отправиться
спать.
     - Она  бы  и  отпавилась спать, Максим,  если бы не Грапетти. Лучано, в
отличие  от  других,  понимал, что,  если  вообще  к чьему-то  мнению  стоит
прислушиваться, то именно к мнению Фарамона... О том, что происходило потом,
мы тоже  можем пока только догадываться. Грапетти отправился на "Альгамбру".
Этот  поступок,  согласитесь, немного  напоминает  ситуацию, когда в горящем
доме  спит в  постели ребенок. А пожарные  не  подозревают о том, что где-то
горит...
     На  мой взгляд, аналогия  выглядела  несколько иначе. Грапетти бросился
спасать спящего ребенка, не имея предствления о том, где будет гореть, когда
и что именно... Да и спас он, в конечном счете, не ребенка, а себя самого, и
что же - в этом и заключалось проявление его свободной воли?
     Должно  быть, в  виртуальном  мире  -  на  компьютерной  плоскости, где
зеркала подпрограмм с гулким шорохом отражали вовсе не то, что находилось на
серой равнине,- можно было читать и мысли. А может быть, я произнес слух то,
о чем подумал. Во всяком случае, Яшмаа прервал свой монолог и ответил на мой
невысказанный вопрос.
     - Свобода воли? Скорее всего, именно так. Думаешь одно, готовишь себя к
этому, а в  последний  момент будто  какая-то подсознательная  сила  толкает
сделать нечто иное... С вами такое бывало, Каммерер?
     Я  хмыкнул.  С  мной  такое  бывало  не  раз. С  каждым  бывает  такое.
Поступаешь вопреки сознательному  решению и долго потом мучаешься, особенно,
если  поступок оказывается  глупым,  нелепым или  просто  лишним.  И почему,
думаешь, я поступил так, когда хотел поступить  иначе? На Саракше, помнится,
когда  мы  с Экселенцем разбирались  в завалах дел, оставшихся  после гибели
Огненосных Творцов, было принято решение о  блокаде Промышленной зоны. Я был
тогда  молод  и горяч, но после  знакомства  со  Странником  сдерживал  свои
порывы. Думал,  что  научился  сдерживать. Что же  толкнуло меня  вызвать на
связь  главаря  мятежников,  до   умопомрачения   дурного  Саву  Дырявого  и
рассказать ему  план блокады,  так что вся его компания  ушла в  горы, и нам
достался пустой заводик, приведенный  в совершенную негодность? Я стоял пред
пронзительными  и беспощадными  глазами Странника,  взгляд распинал  меня  и
размазывал по стене, Экселенц был в бешенстве, да я и сам бесился не меньше,
потому что не понимал  собственного поступка.  Но  нужно было объяснять, и я
пробормотал, глотая окончания слов, что, дескать, интуиция подсказала, а сам
я ни сном,  ни  духом...  И Экселенц  сказал, куда  я  должен засунуть  свою
интуицию,  если она  говорит  глупости. "Молод ты  еще  интуицию слушаться,-
сказал  Экселенц.-  Интуиция -  это опыт. А ты еще  дурак, и опыт  твой  мне
известен."
     Возможно,  что  интуиция -  это,  действительно,  опыт.  Точнее,  некая
подсознательная переработка  жизненного  опыта,  я  небольшой  специалист  в
подобных вопросах,  давно отработанных в редуктивной  психологии творчества.
Меня это не занимало никогда. Но если интуиция  -  это опыт и не более того,
что заставило  Грапетти  за  минуту  до столкновения  бежать с "Альгамбры" в
неизвестном направлении?
     -  Возможно, что  он только за минуту  до столкновения  и понял, в  чем
именно заключалась опасность, о которой говорил Фарамон,- предположил Яшмаа,
правильно  истолковав  выражение  моего лица,  а  может,  услышав  эхо  моих
мыслей.- Предупреждать  кого-либо или, тем более, предотвращать столкновение
уже  не было ни  времени, ни возможности. Он спас себя, потому  что понимал,
что его гибель в таких обстоятельствах окажется бессмысленной.
     - А гибель экипажа, значит, имела смысл? - пробормотал я.
     Яшмаа поднял брови и оставил мой вопрос без ответа.
     -  Где же  сейчас  Грапетти?  -  задал я  второй  риторический  вопрос,
понимая,  что ответа, как и прежде, не  дождусь. Если бы  Лучано находился в
физической  Вселенной,  он  -  точнее,  его  компьютерный  двойник -  сейчас
наверняка стоял бы передо мной.
     - Верно,- кивнул  Яшмаа.- Вы  правы, Максим. То,  что Лучано нет здесь,
означает, что его нет в реальном мире.
     - Он мертв? - вырвалось у меня.
     - Жив,-  покачал головой Яшмаа.- Иначе его ретранслятор уже  разрушился
бы. Собственно, из ситуации следует, что челнок так и не вышел из нуль-т.
     Пожалуй. Эта идея мне в голову  не  приходила и, надо думать, Экселенцу
тоже.  Предположив, что человек скрывается, сначала  расследуешь именно  эту
версию, а  остальные, значительно  менее вероятные,  в голову  не  приходят.
Вполне  предсказуемая  прямая логика.  Что бы ни говорил  Яшмаа,  мы,  люди,
достаточно прогнозируемые существа. Даже лучшие из нас.
     -  Вы так думаете, Максим? - отозвался Корней. Черт, подумал я, неужели
я настолько открыт в этой  программе,  что не могу  удержать ни единой мысли
внутри собственной  виртуальной оболочки? Почему же тогда  я не читаю мыслей
этих людей?
     -  Как? - неожиданно удивился Корней.- Но вот наши мысли - перед  вами.
Мы открыты, как и вы.
     И лишь  тогда я понял, чем были висевшие над нашими головами  звучавшие
зеркала. Господи, подумал  я,  да  они  же  были  открыты все  время,  и мне
достаточно было вглядеться, чтобы отпала необходимость выслушивать неспешное
течение  устного  рассказа,  и  я бы  давно все понял,  а из-за  собственной
глупости потерял огромное количество  времени, его и без того мало, остались
всего три минуты с секундами.
     Три минуты!
     Не успеть.
     Нужно было  задать Корнею последний вопрос, самый главный, тот, что уже
вертелся на языке и наверняка отражался в моем зеркале...
     Я поднял руки, и зеркала опустились, я погрузил ладони в плотную среду,
и ушел от самого себя...
     Куда?


     Я был Странником,  и я шагал между  звездами. Я переступал со звезды на
звезду, как переступают с камня на камень, перебираясь через быстрый ручей.
     Я не  видел  своего тела. Вероятно, его просто не было. Я был мыслью, и
шаги мои были шагами воображения.
     Скоро мне придется покинуть  эту  Вселенную,  потому что она стала мала
мне, мелка и узка. Разум развивается быстрее, чем какие бы  то ни было  иные
сущности, населяющие  мир,  -  от  атомов  до  высших  животных.  И  поэтому
неизбежно противоречие.
     Но  осознание приходит  лишь тогда, когда  разрешить  это  противоречие
становится  невозможно. И  нужно уходить. Нужно искать  иной мир, равновесие
которого  поддерживается на ином, гораздо более низком, уровне свободы воли.
Мир,  в  котором  еще  можно  (пока  можно!)  предвидеть  дальние  следствия
собственных идей, проектов и воплощений. Потом придет срок уходить и оттуда.
Но - будет отсрочка.
     И найдем ли мы мир, в котором можно остаться навсегда?
     Навсегда.
     Боюсь, что такого мира нет, как нет  вечности во  Вселенных, движущихся
во времени.
     Еще несколько звезд, и я уйду.
     Уйти - оставив все?
     Здесь жили мои пророки. Каждый из нас был пророком на заре цивилизации.
Мы знали цель, знали средства, видели путь. Мы шли по этому пути - в тупик.
     Пророки наши понимали это - они видели. Они видели потому, что у них не
было  выбора.  Они видели, что  выбор  станет  все более свободным,  пока не
обратится в хаос равных возможностей. Они видели это, но не понимали.
     Вот парадокс и беда каждой цивилизации в этой Вселенной. Сначала видеть
путь до конца - и не  понимать.  Со временем  - больше  понимать,  но меньше
видеть. Знание и понимание познанного. В сумме - постоянная величина.
     Я  останавливаюсь.  Звезда. Желтый  карлик.  Планетная система.  Жизнь.
Разум.  Примитивная цивилизация.  Настолько примитивная, что их пророки  еще
умеют читать книгу будущего. Они видят, они знают,  но  они, естественно, не
могут понять.  Они  верят (мы  тоже  верили в свое время)  в  Единого  Бога,
который ведет их. Естественно.  Когда видишь путь и не понимаешь его, что  ж
остается, кроме  веры  в высшее существо, направляющее тебя  именно по  этой
дороге? Когда  начинаешь понимать свой  путь, но  меньше видеть дорогу, вера
исчезает, ибо никто на самом деле не ведет тебя,  ты выбираешь сам, и  выбор
твой случаен.
     Я смотрю. Я размышляю. Оставить  их в этом неведении, чтобы  они прошли
путь, которым шли мы, и сделали все ошибки, которые мы сделали?
     Я не знаю, что сделаю сейчас. В этом мире я уже не  могу прогнозировать
свои поступки. Я хотел бы... Или лучше уйти, оставив их?..
     Я  собираю из атомов  нечто,  чему  сам уже не  в  состоянии  подобрать
название.  Точнее -  выбрать название из  миллиарда известных мне  слов  или
придумать новое название из миллиардов слов, мне еще неизвестных.
     Теперь  в  каждом поколении  будут  рождаться  на этой планете разумные
существа, способные видеть дальше  всех. За  счет  других,  конечно, как  же
иначе? Другие  будут более  слепы. Но других - миллионы,  а этих существ  во
всех поколениях будет одинаковое число - тринадцать.
     И связь. Они будут связаны друг с  другом. Иначе пророки растеряют свою
способность: жидкость быстро растекается, если у сосуда нет стенок...
     Я собираю  прибор, роняю его, и он медленно опускается  на  поверхность
какой-то  планеты в какой-то системе - я  уже  сделал следующий шаг, я уже у
другой звезды, шаги  мои случайны,  и я не  знаю, как  далеко успел  уйти от
планеты, которой я оставил шанс.
     Я вспоминаю, что уже не впервые даю шанс молодым цивилизациям. Кажется,
эта -  восьмая.  И последняя, потому что я не  вижу... Я слепну... Я  должен
уйти немедленно, иначе погружусь в...
     Я ухожу. Мы  все  уходим. В надежде, что есть мир, равновесие  которого
стабильно.
     Химера.
     ..............................................


     Я стоял на равнине и  смотрел вверх -  в зеркала. Странник,  ушедший из
этого мира последним.
     Я приходил в  себя медленно. Мне казалось, что миновали  годы. На самом
деле,  как я понял позднее, прошли  две и семь  десятых  секунды. Если бы  я
задержался всего на три секунды...
     Поверхность, на которой я стоял,  вздрогнула.  Зеркала над моей головой
выгнулись и лопнули с грохотом, который не имел к звуку никакого  отношения.
Это был грохот боли. Я не услышал его, но ощутил в себе.
     Корней  Яшмаа протягивал мне руку - и ее не стало. Я еще успел  увидеть
его глаза. Взгляд. Мысль. За что? - хотел спросить он.
     Матильда  Геворкян успела улыбнуться. Аджеми - прикрыть ладонью  глаза.
Мелия Глоссоп - вздохнуть.  Лурье - наклонить  голову  в прощальном поклоне.
Додина - широко раскрыть  глаза и удивиться смерти.  Фихтер  - протянуть мне
сложенные лодочкой ладони. Джордж Полански не успел ничего...


     Экселенц  прожег  ретрансляторы  скорчером.  В предвидении  критической
ситуации это действие было продумано и неоднократно отрепетировано.
     Естественно, он не предвидел всех, и даже достаточно близких, следствий
своего поступка.





     Я  вошел  в кабинет  и  остановился  на пороге, потому  что меня  опять
качнуло.  Я  еще  плохо ориентировался  в пространстве. После возвращения  с
Альцины прошло три дня,  в  клинике Сантарены  мне  вернули  утраченную было
координацию движений, и я уже не пытался опускаться на четвереньки, открывая
дверцу шкафчика, расположенную на уровне моих глаз.
     Я вошел и остановился. Экселенц встал  из-за стола и  обнял  меня. Я не
ожидал этого и заплакал.
     Я не ожидал и этого - и смутился.
     Мое смущение поразило Экселенца больше, чем мои слезы, он  оставил меня
стоять у двери, вернулся за свой стол и сказал скрипучим голосом:
     - Врачи  говорят, что это  пройдет.  Декомпрессионный шок.  Ты  слишком
рисковал, пойдя на такое глубокое погружение... Садись, мой мальчик.
     Я прошел к столу и сел. Слезы высохли сами собой, прошло и смущение. Не
осталось даже злости - той, что владела мной все эти часы, после того, как я
пришел в себя. Ничего не было. Пустота.
     - Мне никто не захотел сказать, как они погибли.
     Должно быть, пустота была  и  в  моем голосе -  Экселенц поднял глаза и
посмотрел на меня внимательно, но без сочувствия, спасибо и на том.
     - Я запретил,- дал он исчерпывающее объяснение.
     - Долго будет действовать запрет? - спросил я.
     - Считай, что уже снят,- буркнул Экселенц.- Что ты хочешь узнать?
     Я молчал,  и Экселенц, вздохнув, потянулся  к дисплею, чтобы  повернуть
его  в  мою  сторону.  Потом,   передумав,  решил   ограничиться  вербальной
информацией:
     -  Корней  Яшмаа  умер от инсульта.  Приступ  случился,  когда "Регина"
маневрировала, все находились в противоперегрузочных креслах, оказали помощь
слишком  поздно...  Матильда  Геворкян  задохнулась  в  скафандре  во  время
пересадки со звездолета на  посадочный челнок. Скафандр оказался неисправен,
эксперты  утверждают,  что подобный  случай  может  произойти примерно раз в
полторы тысячи лет. Если, конечно, в течение полутора тысяч лет пользоваться
одним и тем же дефектным скафандром...
     -  Рахман Аджеми,-  продолжал Экселенц  сухо,  будто  зачитывал  сводку
погоды,- направлялся в свою каюту, чтобы переодеться перед выходом на перрон
пассажирского  спутника. Он споткнулся о  лежавший поперек коридора кабель и
при  падении  ударился  виском  об  острый угол коллекторной  тумбы.  Смерть
наступила мгновенно. Татьяна Додина умерла от обширного инфаркта миокарда на
глазах у встречавших ее Шабановой и Ландовской. Алекс Лурье...
     Губы Экселенца продолжали шевелиться, но я перестал слышать. То есть, я
не оглох, мне  были  слышны  звуки  из коридора, кто-то прошел мимо,  кто-то
уронил  тяжелый  предмет,  возможно, собственную голову, из-за окна  донесся
характерный шелест  пролетавшего  на  большой высоте стратоплана... а  голос
Экселенца увяз в воздухе комнаты, как в вате.
     - Я принес прошение об отставке,- прервал я течение неслышимых звуков и
положил  на  стол  оптический диск.  Прошение получилось кратким, я мог и на
бумаге изложить свою мысль  - получилось бы, наверное, даже более связно. Но
еще час назад я не мог удержать дрожь в пальцах.
     Экселенц  взял диск, положил перед собой и уставился на его  прозрачную
поверхность, будто хотел прочитать взглядом.
     Сейчас он скажет "Максим, мальчик мой", и начнет рассуждать о том,  как
велика  была лежавшая  на  нем ответственность,  и  о  том,  что я  не  имею
доказательств,  и  что  все  показанное  мне  в  виртуальной  реальности,  и
сказанное мне на Альцине - не  более чем гипотезы и  слова, а  за Экселенцем
стояла  многовековая  история  человечества,  и  перед  Экселенцем   маячило
продолжение этой истории, в которой для  Странников места  не было и быть не
могло. И что он выполнил свой долг, и выбирать ему не приходилось.
     А  я скажу, что выбора у него не было  именно потому, что  он уже много
лет назад решил,  что  у  него нет выбора. Он  выбрал тогда, когда убил Леву
Абалкина,  когда  спорил  со  стариком  Бромбергом  и заставлял Корнея Яшмаа
соглашаться  на глубокое зондирование  мозга. Он выбрал  даже  раньше, когда
решил,  что  подкидыши  -  механизмы Странников. Он  выбрал  для этих  людей
жизненные  роли  и не спрашивал их, хотят ли они эти роли играть. И в выборе
своем Экселенц был абсолютно свободен, как уже много сотен лет было свободно
человечество,  выбирая между  добром и злом,  между истиной и  заблуждением,
между правдой  и  ложью,  между жизнью и  смертью.  Мы почитали  возможность
такого выбора благом цивилизации, а на самом деле...
     Насмотревшись на  лежавший перед ним диск, Экселенц  взял его  в правую
руку,  размахнулся и  запустил в окно. Раздался  треск,  стекло, конечно, не
поломалось, да и диск  не мог получить  повреждений,  он лишь отрикошетил  и
закатился куда-то - то ли под стол, то ли за  стоявшую у окна высокую вазу с
единственным цветком.
     - Если ты скажешь мне, Максим,- Экселенц выставил на обозрение лысину и
положил  руки  на  стол ладонью  на  ладонь,- если ты скажешь  мне  со  всей
убежденностью, что нет никакой альтернативы  тому, что тебе показали... Если
ты скажешь мне, что человечество с вероятностью сто процентов - не меньше! -
одним своим присутствием в этой Вселенной раскачивает ее законы и делает мир
все более случайным...
     - Вы знали это раньше...- пробормотал я.
     Экселенц опустил голову еще ниже.
     - У меня  были  достаточно  обширные данные ментоскопирования Яшмаа. Не
такая  детальная  информация, какую  удалось получить  тебе,  но,  повторяю,
достаточная, чтобы сделать  кое-какие выводы... Но  ты  не дослушал вопроса.
Если вероятность того,  что,  создавая в каждом  поколении группу  пророков,
Странники  намеревались  спасти человечество,  а не погубить его,  если  эта
вероятность  равна ста процентам и  никак не меньше...  Тогда я  приму  твою
отставку,  и тогда  я  сам уйду со своего поста. Более того. Нам  с тобой не
останется иного выхода, как покончить жизнь самоубийством... Итак?
     Экселенц поднял голову и посмотрел мне в глаза.
     Он действительно  ждал от меня  ответа и намеревался поступить так, как
скажу я.
     Я встал и пошел к двери. Ноги заплетались, мне казалось, что я бреду по
болоту, постепенно погружаясь в трясину. За спиной была тишина.
     - Грапетти...- сказал я у двери, не оборачиваясь.- Что я скажу Татьяне?
     - Ничего.-  Пауза, легкий вздох.- Боюсь, мы никогда не обнаружим следов
челнока.
     - Он действительно остался в нуль-т?
     - Похоже.
     Я  повернулся всем туловищем, иначе мне  было не  справиться  со своими
ногами, разъезжавшимися в разные стороны.
     - Тогда должно было...- начал я.
     - Да,- сказал Экселенц.-  В полупарсеке от ЕН 200244 взорвалась  черная
мини-дыра. Из  тех, чье время полураспада  чуть  меньше возраста  Вселенной.
Характеристики взрыва изучаются.
     Я кивнул и открыл дверь.
     - Максим! - крикнул Экселенц мне вдогонку.- Не нужно тебе говорить ни с
Татьяной, ни с Вандой.
     Я вышел и прикрыл дверь за собой.
     Я не собирался  говорить ни с Татьяной, ни с Вандой. Мне нечего было им
сказать.
     Но  если  заказать   связь  немедленно...   Сколько  сейчас  времени  в
Альцине-прим? Неужели ночь?
     Я не выдержу до утра..."




     Согласно описи экспозиции Музея внеземных культур, 23 ноября 80-го года
произошло спонтанное  саморазрушение  экспоната  номер  34002/3а,  повлекшее
также повреждения  в хранилище. Акт  экспертизы был изъят из архива 2 января
81 года согласно постановлению Мирового совета, подписанному лично Комовым.
     Что можно сказать в заключение о  смысле мемуара? Вообще говоря,  в мои
обязанности  не входит комментировать содержание документа,  представляемого
на рассмотрения  Генерального  Директората КОМКОНа-2.  Но,  предвидя,  какие
дебаты  данный  мемуар  вызовет   на   объдиненном  заседании,  я  хотел  бы
предварительно высказать свою точку зрения в надежде, что никто не сочтет ее
попыткой навязать личное мнение, пользуясь правом первого слова.
     Человечество, на мой взгляд,  никогда  не обладало той степенью свободы
выбора, которой так боялись и от которой бежали Странники. Выбор определялся
законами  сохранения  - всегда и  везде. Да,  отдельный человек мог выбирать
между добром и злом, и со временем этот выбор становился все более свободным
и непредсказуемым. Но  человечество  в  целом выбирает добро, ибо  иначе  не
выживет.  Человек  мог  выбирать - заниматься  наукой или  плавать  брассом.
Человечество  в  целом вынуждено заниматься наукой,  ибо иначе не выживет. И
так далее. У человечества нет свободы выбора - есть инстинкт самосохранения.
Значит, нам далеко  до Странников, которые уже могли выбирать свободно между
добром и злом, между наукой и ее отсутствием, между порядком и хаосом...
     Но в тот момент, когда  мы впервые изменим  какой-нибудь закон природы,
для нас тоже наступит эпоха полной и абсолютной свободы.
     И придется выбрать - в последний раз.

Популярность: 1, Last-modified: Mon, 20 Aug 2001 08:56:14 GmT