---------------------------------------------------------------
Оригинал этого документа расположен на веб-сервере Beyond Babylon 5
http://www.babylon5.incoma.ru
---------------------------------------------------------------
Дата выхода: январь 1998 года
Babylon 5 ® & © 1998 Warner Brothers
Peter David - Babylon 5: In the Beginning
---------------------------------------------------------------
---------------------------------------------------------------
Мечты. Мои великие мечты. Мои ушедшие мечты.
Я мечтал о власти, славе, и подданных. Я мечтал о том,
чтобы защитить мою родную планету от мерзких захватчиков. Я
грезил о возвращении былого могущества моей великой республики.
Я мечтал о благородной смерти в бою, когда мои руки будут
сжимать горло моего самого страшного врага. Я грезил о любви и
искуплении своей вины.
Мечты. Такие мечты... И я достиг почти всего, о чем
мечтал. Кто бы мог подумать, что такое возможно? И кто бы тогда
мог подумать, что после исполнения всех этих желаний я останусь
ни с чем? Ни с чем! Я хотел испить нектар славы и величия, но
его вкус -- вкус пепла. Все -- пепел! И все бесполезно. Чьи-то
жизни разрушены, чьи-то -- потеряны, все бесполезно, все
ушло...
Учимся ли мы на самом деле? И чему мы учимся?
Этот вопрос больше всего беспокоит меня последнее время. Я
уже давно хотел бы поговорить об этом. Видите ли, знания и
умения могут появиться лишь при обучении. Но на обучение должно
быть потрачено время -- учителем, который обладает знаниями и
может их передать, и учеником, который может и хочет эти знания
приобрести.
В настоящий момент, однако, нам очень недостает и тех, и
других.
Поэтому, как мне кажется, я должен стать учителем. Но
незнание того, чему суждено произойти, делает меня самого
учеником. Ибо вы не сможете учить как следует, если не учитесь
сами...
Я очень давно изучаю историю Людей. Это симпатичная
вздорная небольшая раса. Когда мои соплеменники -- центавриане
-- впервые встретились с ними, они показались нам настолько же
полезными и ценными, как куча тухлых спу. Эти существа были
предназначены для манипулирования ими; отчасти, чтобы отвлечь
нас, отчасти, чтобы обогнать время... Нечто, по отношению к
чему мы могли бы ощутить свое превосходство. Хоть ненадолго...
Возможно, наше вмешательство помогло забыть жгучую боль от
того, что мы, центавриане, стали лишь жалкой тенью прежней
Империи.
О, мы могли рисоваться и гордиливо выхаживать, поражая
Людей. Мы щеголяли в одеждах кричащих расцветок, длинных
пурпурных и алых мундирах, сорочках с пышными жабо, высоких
сапогах. В обществе людей многие из нас приобрели привычку
держаться чванливо и самодовольно. Мы поднимали наши волосы в
виде гребня: чем выше волосы, тем знатнее и влиятельнее тот,
кто их носит. Это символично, а мы, центавриане, столь
преданно поклоняемся нашим символам.
У Людей была своя собственная история, и признаю, что
вначале я заинтересовался ею от скуки, и моя заинтересованность
быстро прошла. В конце концов, мы являемся более древним
обществом с более развитой культурой. Судьба Людей казалась
более прозаичной. Даже название их планеты было поразительно
банальным. Земля. Они назвали ее в честь грязи. Второе
проявление неоригинальности -- обозначение единственной луны,
которая вращается вокруг их планеты. Название: луна. Неужели мы
могли хоть чему-то научиться у такой ограниченной и привязанной
к собственной планете расы, как Люди?
Чему же мы и в самом деле могли научиться?
Ближе познакомившись с историей Земли, я увидел в ней
параллели с возвышением и падением нашей Центаврианской
Империи. Я нашел многочисленные параллели, и с годами их
становилось все больше и больше. Воистину эти совпадения
привели меня к мысли, что определенные события являются
универсальными постоянными, подобно законам физики или
математики. Точно так же, как планеты движутся по определенным
законам, события на этих планетах, возможно, развиваются схожим
образом. Я оставлю на рассмотрение философов, поэтов и тех, кто
мудрее меня и лучше разбирается в жизни Вселенной, истинную
причину подобного. Однако замечу следующую странность.
Мы узнаем многое, наблюдая за движением планет, развиваем
математику и физику. Мы учимся предсказывать затмения, приливы
и геологические катаклизмы. Мы узнаем какие-то элементарные
вещи, например, что мы падаем, потому что гравитация тянет нас
вниз.
Но мы можем сколь угодно долго изучать историю... но так и
ничего не узнать. Не получить даже крупицы знаний.
Мы вновь и вновь совершаем те же самые ошибки, и
единственный урок, который мы получаем от анализа ошибок
предыдущих поколений, -- это некая несносная самонадеянность.
Мы судим своих прародителей и искренне заявляем, что мы намного
умнее и благоразумнее, чтобы попасть в те же самые ловушки.
Нам кажется, что на этот раз все будет иначе. Но так не бывает.
Так никогда не бывает..
Все это стало понятней мне во время моего многолетнего
исследования истории Земли. У меня теперь много времени для
чтения, понимаете? В эти дни нечем заняться. Почти нечем --
кроме как ожидать, когда наконец произойдет неминуемое.
Прежде... прежде я смотрел на свой народ и все, что я мог
увидеть -- то, как низко мы пали. Я глядел на огромный дворец:
здесь, в столице Примы Центавра. Мерцающие стены пробуждали
мысли о чудесах давно ушедшей эпохи. Такое чувство, что этот
город построен нашими предками лишь для того, чтобы напоминать
нам о давно утраченном величии -- в каждом завитке, во всех
украшениях, в каждой фреске и статуе свидетельства времен,
ушедших навсегда. Мне больно видеть, во что превратился мой
народ.
Великий Создатель, взгляни на то, что случилось с нами.
Ночи на Центавре обычно холодные, но сегодняшняя --
исключение. Этой ночью город у подножья моего дворца горит.
Многие процветавшие прежде дома уже выгорели, превратившись
лишь в скелеты, а другие еще объяты пламенем. Жар от пламени
поднимается вверх, и воздух вокруг меня наполнен безрадостным
теплом. Но внутри меня живет какой-то холодок. Он встречается с
теплым воздухом, и я дрожу, пойманный в ловушку между ними. В
ловушку, где я нахожусь уже столько долгих лет...
Однажды мне явилось видение: огромные инопланетные
корабли, заполонившие небо Примы Центавра словно грозовая туча.
Теперь я выглядываю в окно и вижу, как дым поднимается в небо
моей планеты, и эта дымовая завеса подобна звездолетам
инопланетян. А ведь было иное время... когда я стоял перед
магом и он сказал мне, что увидел. Я никогда не забуду его
слов: "Гигантская рука протянулась от звезд. Это твоя рука. И я
слышу голоса -- звуки миллиардов голосов, выкрикивающих твое
имя". И я спросил, говорит ли он о голосах моих последователей,
он покачал головой и ответил с ледяной улыбкой: "Твоих жертв".
Это пророчество настигло меня, ибо, глядя на задыхающиеся
небеса, мне кажется, что клубы дыма образуют гигантские руки с
когтями. Мои руки. Мои руки привели нас к этому. Это сделано
моими руками. Мои же руки стары, как и я сам. Но моя черная
рука... какой же могущественной оказалась она!
Далеко внизу есть фонтан, у которого я играл в дни моей
юности. Я смеялся и резвился с друзьями. Я вспоминаю Урзу...
мой добрый друг, мой товарищ по дуэлям. Играя, мы дрались, как
петухи, два юных центаврианина, и он столкнул меня прямо в
фонтан. Я выскочил, отплевываясь и хохоча, я был взбешен и в то
же самое время мне было смешно. Урза Джаддо, да. Да, я помню
моего друга...
Я убил его. Многими годами позднее он погиб на Вавилоне-5,
пронзенный моим клинком.
Вавилон-5. Как всегда, мои мысли возвращаются к этому...
месту. Поворачивается, поворачивается к мраку, словно ось
множества гигантских колес. Да, полагаю, я начинаю понимать.
Жернова судьбы, тяжелые и невидимые, прошлое у одного конца
станции и будущее у другого. И посредине: Вавилон-5, насквозь
пронзаемый всеми произошедшими событиями ради создания этой...
ужасной карикатуры будущего.
Я заблудился в своих воспоминаниях. И мой разум
странствует. Старикам позволено говорить бессвязно. И
императорам... фу! Императоры могут делать все, что им
заблагорассудится. Так что мне позволено вдвойне...
До этого я говорил о земной истории.
Во время внимательного изучения ее я обнаружил, что меня
притягивает Римская Империя. То были времена императоров, самых
разных. Довольно любопытно, что больше всего вспоминаются
императоры-безумцы, -- очевидно, они наиболее близки к тем, с
которыми мне пришлось иметь дело. Наш сумасшедший император
Картажье, к примеру, -- духовный брат безумца Калигулы. Никогда
еще моя хитрость не проходила столь тяжкого испытания, никогда
все мои чувства и инстинкты не были так обострены и мысли
направлены к единой цели -- выжить, как в те времена, когда я
был одним из придворных Картажье, и мне приходилось быть на два
шага впереди его сумасшествия -- иначе я потерял бы свою
голову. Я был рядом, когда его убили. Не моя рука поразила
его, но это произошло не от недостатка усердия с моей стороны.
Мои исследования показывают, что если Картажье можно
сравнить с Калигулой, то я подобен императору Тиберию Клавдию.
Вначале его считали идиотом, как и меня. Но его глупость на
славу послужила ему, ибо он выжил, несмотря на всевозможные
заговоры и получил власть, хотя это и было совсем не то, к чему
он стремился на самом деле. Он был одряхлевшим стариком и
калекой, как и я. Я не могу даже вдохнуть, не ощутив боли,
терзающей мою грудь, а после каждого пятого или шестого выдоха
я задыхаюсь от кашля.
И он был историком. Он старался учить других. Он хотел,
чтобы другие учились на ошибках его предшественников. И,
полагаю, он мечтал, чтобы его вспоминали. Он возжелал
бессмертия, что дарует после смерти слава, и которое не может
получить тело во время жизни. Он разматывал запутанные клубки
истории для каждого, кто пожелал бы прислушаться...
Я буду поступать также. Ибо, полагаю, я теперь стою на
краю обрыва. Смрад от пылающих домов и обугливающейся плоти
раздражает мои ноздри и разрывает легкие. Мое тело распадается
на части, но у меня есть пленники, с которыми нужно
разобраться, и жребий -- я столь долго избегал его и так давно
жаждал -- которому наконец-то суждено исполниться.
Будет неправильно, если все закончится, а я даже не
попытаюсь последовать традициям моего духовного родича. Я
создам свою историю. Я расскажу обо всем, да, расскажу. Глядя
на руины моего мира, моих грез, я познакомлю всех, кто придет
после меня, со всем подробностями, которые только смогу
вспомнить...
Ибо, несмотря на весь мой цинизм, я полностью раздавлен
бременем ответственности, оно словно саван надо мной, как и это
облако дыма, окутавшее наш великий прежде город, -- но я все
хочу надеяться, что кто-нибудь сможет научиться на наших
ошибках. Что я смогу научить тех, кто придет следом за мной.
Я сейчас сижу в моем внутреннем убежище, в своем личном
кабинете. Здесь нет окон, хотя в этом отношении кабинет не
слишком отличается от остальных помещений дворца. Да, там есть
окна, но все они занавешены под предлогом безопасности и
секретности. Хотя я не полностью уверен в этом, думаю, что, по
мнению моих советников, если я смогу видеть разрушения из
любого окна дворца, я очень скоро сойду с ума. В большинстве
случаев я подчиняюсь их желаниям...
Но одно окно осталось. Одно окно в тронной зале -- оно
занавешено, но время от времени я смотрю в него, наблюдая за
реальным воплощением моих самых ужасных кошмаров. Я продолжаю
надеяться, что повторяющиеся взрывы позволят мне обрести
спасительную бесчувственность...
Я впервые вошел в эту тайную комнату по приглашению
Картажье, он продемонстрировал мне ряд отрубленных голов,
казалось, не замечая при этом, что они мертвы. Бывшие
обладатели голов были казнены уже очень давно, но я ощутил, как
их безжизненные взгляды впиваются в меня. Я не мог воспринять
их взгляд иначе. В противном случае я не мог бы сохранить эту
эмоциональную холодность, с какой я воспринимаю теперешнее
состояние моего народа.
Я энаю, что последнее противоречит предшествующему.
Противоречивость -- прерогатива женщин, идиотов и императоров.
Ну что ж, история. С чего начать? С чего же начать?
С Вавилона-5, полагаю. Именно там должен начаться мой
рассказ. Поскольку это была станция, созданная людьми, я буду
отсчитывать время, как это делают обитатели Земли. Двадцать
один год тому назад -- по летоисчислению людей.
Рядом со мной на столе стоит большая бутыль. Я откупориваю
ее и делаю глоток -- просачиваясь внутрь, жидкость
необыкновенно приятно обжигает мое горло. Многие заявляют, что
алкоголь притупляет восприятие. Несчастные глупцы. Единственное
время, когда я способен ясно воспринимать происходящее -- те
минуты, когда по моим жилам течет горячая жидкость. Чем больше
алкоголя, тем яснее становится все вокруг.
Я начал понимать все происходящее с поразительной ясностью
лишь недавно...
Я был там в самом начале Третьей эпохи в истории
человечества. Она началась в 2257 году, когда в нейтральный
сектор пространства была выведена последняя из станций серии
"Вавилон". Станция стала местом встречи и домом для дипломатов,
авантюристов, дельцов, путешественников из сотен миров. Порой
там было небезопасно, но мы пошли на риск, ибо Вавилон-5 стал
последней надеждой Галактики на прочный мир.
Когда я впервые прилетел на Вавилон-5, командиром станции
был парень с выступающим подбородком по имени Джеффри Синклер.
Но через некоторое время при загадочных обстоятельствах он
улетел навстречу не менее загадочной судьбе. Его заменил
капитан Джон Шеридан. Шеридан был последним командиром
Вавилона-5, и под его руководством станция преобразилась.
Станция стала воплощением мечты... мечты о Галактике без войн,
где различные цивилизации сосуществуют во взаимном уважении,
отринув зависть и вражду... Мечты, величайшей угрозой
которой...
Что это за шум?
Смех.
Я откладываю все в сторону и внимательно прислушиваюсь.
Кто может смеяться, когда все вокруг в руинах? Очевидно, это
некто, не сожалеющий о жизненных утратах, кто привык к ужасам,
происходящим в эти дни. Я заинтригован -- мне не терпится
увидеть подобное существо. Нельзя сказать, что я не встречал
подобных ему. Я помню день -- их было столько в небе, что они
затмили солнце. Я встречался с их агентом, чью голову я
приказал посадить на кол. Но ни у кого из них смех не был таким
откровенно беспечным, таким беззаботным.
Дети. Ну, конечно же, дети. Их, по крайней мере, двое. Они
бегут по залам дворца, а я слышу их быстрые шаги, их фырканье,
полное веселья. Как же им удалось пробраться сюда? Нелепый
вопрос. Кто мог остановить их? Все, кроме лишь самых преданных
моих гвардейцев и слуг ушли, а размеры этого дворца поистине
гигантские. Парочка маленьких существ, шатающихся поблизости
без дела, легко могла проскользнуть внутрь. Более того, даже
если бы они наткнулись на гвардейцев, то, вероятнее всего,
встретили бы добродушные кивки и веселое подмигивание. В эти
дни во дворце очень редко можно встретить что-нибудь забавное.
Каждый находит развлечения там, где может.
И я слышу взрослый голос -- голос женщины. Она настойчиво
зовет с поразительной настойчивостью: "Люк! Лисса! Где вы?" Ее
голос -- музыкальный, с легким акцентом -- мне незнаком, но
зато я знаю имена, которые она называет. Они настолько хорошо
знакомы мне. Но откуда, откуда я знаю...
Я щелкаю пальцами, вспомнив. Конечно же. Люк и Лисса.
Племянник и племянница Урзы Джаддо.
Нет, много лет тому не я убил Урзу, а он покончил жизнь
самоубийством, бросившись на мой клинок. Урза мог быть публично
опозорен, его род был в замешательстве. И вызвая меня на
поединок, он знал, что погибнув от моей руки, обеспечит своей
семье покровительство Рода Моллари на веки вечные. В более
поздние годы Род Моллари стал Императорским родом, и
покровительство, оказываемое семье Джаддо, стало еще более
значимым. Вот мой ответ. Вот почему, даже если дети встретили
бы гвардейцев или слуг, им бы позволили продолжить свой путь.
Они находятся под моей защитой, так что никто не осмелится
причинить им вред.
Однако я встречался с этими детьми лишь раз -- когда я
присутствовал на официальной церемонии выбора имен. Я --
довольно запоминающаяся личность. Но не думаю, что они узнали
бы меня.
Я впитывал звучание их смеха, как человек, лишенный
эмоций, чья душа столь же иссушена, как моя кожа. Я слышу топот
их ног уже в соседней комнате -- в тронной зале, сосредоточении
власти. Находясь под моей защитой, дети -- по необходимости --
охраняются очень тщательно. Семья Урзы проживает в доме,
специально построенном мною для нее неподалеку от дворца. Я
пытался искупить этим свою вину. Будучи членами Рода Джаддо,
они будут воспитаны в духе уважения традиций и знания
протокола.
В более поздние дни семья переехала во дворец -- для
гарантирования относительной безопасности. Лишь Великому
Создателю ведомо, где ныне их родители.
Я могу слышать шаги женщины, которая, очевидно, является
их нянькой или гувернанткой. Она только что вошла в тронную
залу -- она слишком хорошо знает, что они находятся там, где им
не следует быть. Я вижу ее лишь мельком. Она молода и
очаровательна. Большинство центаврианок полностью бреют свои
головы, но многие молодые женщины -- включая и эту -- оставляют
длинную прядь, спускающуюся от затылка. Некоторые мужчины
возмущаются и бреют им головы, но я считаю эту моду очень
привлекательной.
Дети резвились в зале, но я слышал, как они замерли еще до
того, как вошла няня. Несомненно, их внимание было поглощено
зрелищем, открывавшимся из моего окна. У мальчика был
проказливый и решительный вид, его волосы колыхались и даже
растрепались. Девочка была спокойней и нежнее, она носила
берет.
-- Нет,... нет, нет, вам не следует находиться здесь, --
сказала няня.
Она говорила настолько тихо, что ее слова походили на
шепот. Но для меня это не имело особого значения. Я приобрел
особый талант в подслушивании любого разговора, который находил
интересным. Мне удалось предотвратить благодаря этому умению,
по крайней мере, два покушения на мою жизнь. Я порылся в
памяти, чтобы узнать, смогу ли я вспомнить ее имя. Сента, не
так ли? Нет, нет, Сенна. Теперь я вспомнил. Служанка, которая
дольше всех работала в их доме. Жила в семье очень долгое
время. Да, скорее всего, с детьми сейчас Сенна.
-- Вы не можете играть здесь, -- продолжила она.
Смех прекратился. Я сожалел о том, что его больше не
слышно. Я услышал, как мальчик -- Люк -- заговорил с
благоговейным ужасом:
-- Что случилось со зданиями?
Значит, я был прав -- они затихли, выглянув в окно.
Могу сказать, что Сенна пыталась найти наилучший способ
ответить на этот прямой вопрос. Пока она старалась
сформулировать его, я вышел из моего кабинета. Они стояли
спинами к трону и потому не могли видеть, как я выскользнул
из-за занавесей и скрылся в дружеской тени балдахина. Я
позволил своим старческим пальцам скользнуть по холодному
трону. Так долго я стремился узнать, каково занимать это
кресло. Теперь... теперь я хотел бы знать, каково освободиться
от него. Ну что ж, если судьба будет благосклонна, мне не
придется ждать слишком долго, чтобы выяснить этого.
Сенна придумала объяснение, однако оно было самым
неудовлетворительным даже для ребенка.
-- Они... падают, -- сказала она. -- Плохие разбойники
делают так, чтобы они падали. Вот почему, -- она махнула рукой
без всякой цели, -- все окна во дворце плотно занавешены, чтобы
вы не могли видеть...
Я мог разглядеть, как она воспользовалась возможностью
выглянуть в окно. Она содрогнулась от увиденного, и я не могу
винить ее. Что до меня, много лет прошло с тех пор, как я
перестал поддаваться дрожи. Я видел и сотворил сам слишком
много ужасных вещей, чтобы потворствовать бессмысленному
желанию продемонстрировать тревогу физическим образом.
Но у нее оставалось еще много причин для содрогнания --
кажется, женщины обладают бездонным источником для слез и
волнений. Она взглянула вновь -- ее лицо было таким, словно она
пристально смотрит на разлагающийся труп. Это ужасающее
зрелище, и вы знаете, что вам не стоит смотреть, но продолжаете
смотреть, как зачарованный.
-- Если они узнают, что вы смотрели..., -- сказала она, ее
голос упал. Кто знает, что за мерзкое наказание предусмотрено
за ужасное преступление -- видеть то, что вам не следует?
Мальчик -- Люк -- пошевелился первым, он выглядел
нетерпеливым. Дети не переносят дураков -- именно поэтому так
мало детей-политиков.
-- Тогда почему же здесь есть окно, если нам не разрешено
видеть?
-- Это окно императора, Люк, -- сказала Сенна, ее голос
вновь понизился до шепота, но она не знала, что каждое ее слово
достигает моих ушей. -- Он единственный, кто может смотреть на
то, что происходит вне дворца. Вот почему мы не может остаться.
Мы должны уйти до того, как...
Уйти. Они собираются уйти -- неожиданно бремя одиночества
показалось мне настолько невыносимым, что я не выдержал.
-- Нет, -- сказал я резко, -- все в порядке.
И я вышел на свет.
Осознание случившегося произошло у Сенны в два этапа.
Вначале, стоя ко мне спиной, она застыла, мой голос как громом
поразил ее, пока она, должно быть, отчаянно пыталась убедить
себя в том, что мои слова ей просто почудились. Она медленно
повернулась, надеясь, без всяких сомнений, что она не увидит
того, с кем, как она уже знала, должна встретиться взглядом.
Она уставилась на меня, вся просто застыла. По иронии судьбы,
это задело меня, я, должно быть, представлял собой более чем
выразительную фигуру. Я был облачен белые одежды, согласно
традиции. Белый цвет символизирует свет и добродетель. По
правде говоря, ирония ситуации была довольно болезненной. Я
ощутил в груди приступ надвигающегося кашля, но подавил его. Он
не подходил для этого момента.
Да, эта Сенна -- очень привлекательная женщина. Не знатная
-- она просто няня. Но одевается она очень хорошо. Будь я
молод, я бы сделал ей кое-какое предложение. Конечно же, я мог
бы сделать это же предложение в качестве императора, и мой
самый слабый намек был бы немедленно интерпретирован как
императорский указ. Она бы заскрежетала зубами и подчинилась с
приклеенной к лицу улыбкой. Я ненавижу себя даже за подобное
предположение, и ненавижу свое тело за то, во что оно
превратилось. Но тело -- самая незначительная из всех моих
проблем.
Она слегка поклонилась, ее тело закоченело.
-- Ваше величество... я... я виновата, -- пробормотала
она.
Она махнула рукой в направлении детей, но так и не
посмотрела на них. Ее взгляд был прикован ко мне, хотя теперь
она не смотрела мне в глаза. Вероятно, она была слишком
напугана. Вместо этого она, не отрываясь, смотрела на мерцающий
золотой нагрудник -- символ императорской власти. Надеюсь, она
нашла его глянцевую чистоту более привлекательной, нежели
иссохший, умирающий труп на двух ногах, который носил на себе
эту сверкающую вещь.
-- Они не хотели причинить вреда, они лишь дети...
Как мило с ее стороны сообщить мне об этом. Я подумал,
что, возможно, они -- лишь разумные овощи. Я рассмеялся про
себя от дикого веселья. Это не самая лучшая шутка, но она моя,
и она очаровала меня -- на секунду или две.
-- Знаю, -- сказал я мягко.
Я сделал паузу, пытаясь припомнить последний случай, когда
в тронной зале раздавались раскаты смеха. Полагаю, это
произошло тогда, когда моя последняя жена Тимов нанесла мне
визит. Она лишь взглянула на меня -- поддерживаемого троном,
имперского фигляра, дурачившего всех, но не ее. Никогда. Она
расхохоталась, не произнесла ни слова, повернулась и вышла, ее
смех и ее жесты были полны презрения. Я так и не узнал, какова
была цель ее визита. Возможно, именно это она и хотела сделать:
увидеть меня, засмеяться и уйти. Очаровательная женщина. Мне
следовало казнить ее, когда была возможность.
Воспоминания мгновенно улетучились.
-- Прошло много времени с тех пор, как я слышал смех в
этой зале, -- продолжил я горестно. -- Очень много времени.
Дети спрятались за Сенной, на их лицах можно было увидеть
ту странную смесь страха и вызова, на которую способны лишь
дети. Я указал на них легким наклоном головы.
-- Дай-ка я взгляну на них.
Дрожь Сенны усилилась. Возможно, она полагала, что
определенный вид наказания неминуем. Я сам внушил всем неверное
представление о безопасности. Возможно, она думала, что я
схвачу детей и проглочу их живьем. Кто знает, что за ужасные
истории рассказывают обо мне?
Действительно, надо бы подумать об этом. Вир Котто, мой
помощник во все времена и неминуемый наследник трона,
продолжает информировать меня о происходящем. Не знаю, что
расстраивает меня сильнее: сплетни, которые абсолютно лживы,
или же рассказы о том, что является правдой.
Она начала подталкивать детей к двери. Она выглядывали
из-за ее юбок, когда она говорила:
-- Нам в самом деле следует...
Самым спокойным голосом, на какой я только был способен, я
сказал ей:
-- Все в порядке. Останьтесь.
Приятно знать, что я все еще способен успокоить чужие
страхи, когда мне действительно захочется сделать это. Ее дрожь
прекратилась, она перестала подталкивать детей к двери. Свои
следующие слова я адресовал детям:
-- Дайте-ка я взгляну на вас.
Они медленно подошли ко мне. Девочка казалась угрюмой и
рассерженной, мальчик пытался продемонстрировать свою
храбрость. У него было чувство собственного достоинства, у
этого мальчишки. Как и у его дяди. Пусть это чувство сослужит
ему хорошую службу, и пусть ему не придется умереть, чтобы
сохранить его. Конечно же, я знаю их имена. Я слышал, как Сенна
называла их по именам. Но давайте посмотрим, как они поведут
себя в беседе с самим императором Центаврианской республики.
-- И как вас зовут, хм?
Я не удивлен тем, что на мой вопрос ответил именно
мальчик. Он выпрямился, расправил плечи...
-- Люкко Деради, -- произнес он очень тщательно, очень
формально. Этого парнишку неплохо выдрессировали. Он взглянул
на девочку и добавил. -- Это моя сестра, Лисса.
Деради. Да... да, это фамилия мужа младшей сестры Урзы. Я
подождал немного, не скажет ли что-нибудь девочка, но она
молчала. Первый испуг прошел, впрочем было не похоже, чтобы она
особенно сильно испугалась. Но казалось, что она просто не
собирается открывать рот.
-- Она не разговорчива, не так ли? -- спросил я Люкко.
Он покачал головой и, как показалось, немного погрустнел,
словно я прикоснулся к болезненной теме.
-- Нет, она всегда молчалива. Его голос слегка понизился,
словно он делился со мной конфиденциальной информацией, которую
ей не следовало бы слышать. -- Мы думаем, что, возможно, с ней
что-то не так.
Я сделал шаг вперед и схватил ее. Она даже не отвернулась.
Да, она определенно не боялась меня. В моем распоряжении были
целые планеты девочек, подобных ей.
-- Или что-то очень так, -- сказал я, обращаясь к
мальчику, но смотря на девочку. -- Молчаливые изменяют
вселенную, Люк Деради. Говорливые могут только трепаться.
Мне было приятно, что использование менее официального
имени "Люк" вызвало у него улыбку радости. Я собирался
заговорить вновь, но кашель вновь зародился в моей груди, и на
этот раз мне не удалось подавить его. Он овладел моей грудью и
вызвал столь глубокий и мучительный приступ, что мне казалось,
он вырвет легкие из моего тела. Я протянул руку и коснулся
трона. Каким-то образом случилось так, что он придал мне сил,
-- по крайней мере, в этот момент. Лишь Великому Создателю
ведомо, сколько сил высосала из меня эта дьявольская вещь за
все эти долгие годы.
Медленно и очень болезненно приступ отступил, я увидел,
что Люк смотрит на меня с откровенным скептицизмом.
-- А вы действительно император? -- спросил он.
Я не могу винить парнишку. Императору следует казаться
величественным, производить впечатление, а не быть увядшим
стариком.
-- Иногда я спрашиваю об этом самого себя, -- сказал я и
увидел озадаченное выражение на лице мальчика.
Я должен сделать заметку на будущее: дети обычно не
реагируют на иронические комментарии. Я кивнул и, отбрасывая
все, что могло бы сойти в эти дни за привычную Моллари
фривольность, заверил его:
-- Да... я император. Вот, видишь...? -- я стукнул по
нагруднику. -- Это печать Центаврианской республики. Лишь
император может носить ее. Так что либо я император, либо я в
большой опасности... -- эти слова зазвенели в моих ушах, и я
добавил, -- либо и то, и другое.
Как только глаза мальчика увидели нагрудник, он уже не мог
оторвать взгляд от сверкающей пластины. Так что я снял ее,
поманил Люка пальцем и сказал:
-- Иди сюда. Глаза Сенны расширились, когда я повесил
нагрудник на шею Люка и подтянул его, чтобы он не слишком
сильно болтался. -- На следующие пять минут ты -- император
того, что прежде было обширнейшей Центаврианской республикой.
Ты сможешь отдать один приказ. Любой, какой ты пожелаешь.
Постарайся, чтобы он принес людям пользу. Что же ты хочешь?
Даже задавая этот вопрос, я продолжал ощущать всю иронию
происходящего. Что вы хотите?
Годы тому назад, настолько много лет тому назад, что я не
могу сосчитать, на Вавилон-5 прилетел незнакомец. Многие верят,
что зло всегда выглядит злом, но истинное зло в
действительности очень приятно и обходительно. Его звали
Морден, и он был чрезвычайно обаятелен, -- похож на торговца,
который знает, что владеет товаром, необходимым другому. И он
спросил меня: "Что вы хотите?"
И я сказал ему.
Великий Создатель, я сказал ему и получил в точности то, о
чем просил. И объятый пламенем мир за окном -- результат этого
ответа.
Я подумал о моих словах, обращенных к Мордену, но быстро
отбросил их. Вместо этого я сосредоточился на мальчике. Я не
должен отвлекаться. У меня еще будет достаточно времени, чтобы
остановиться на Мордене позднее. По крайней мере, я надеюсь,
что времени хватит.
Люк отнесся к этому моменту с такой серьезностью, которую
я считал невозможной для мальчика его возраста. О, если бы
только я поразмыслил бы так над тем же самым вопросом
десятилетия тому назад... А затем он сказал с полнейшей
серьезностью:
-- Расскажите мне что-нибудь интересное, какую-нибудь
историю.
Его требование оказалось для меня полнейшим сюрпризом. Не
знаю, чего именно я ожидал в конце этой импульсивной маленькой
игры: богатства, игрушек, славы. Дети ведь легкомысленны, что
привлекает их? О чем они могут фантазировать? Но... историю?
Мне показалось, что эта простая просьба поведала мне обо
всей жизни парнишки. Однообразная жизнь с постоянной нехваткой
внимания со стороны родителей. Желание разделить свои выдумки с
кем-то,... с любым... даже с увядшим стариком, который случайно
оказался императором.
Сенна выглядела напуганной до смерти всем этим.
Почувствовав, что все зашло слишком далеко, она жестом
приказала мальчику замолчать.
-- Люк... -- начала она.
Но я махнул ей. Императорская привилегия, что вы хотите,
-- хотя формально власть находилась в руках ребенка. Хотелось
бы мне знать, что произошло бы, если бы вместо меня все это
время правил ребенок.
-- Нет, нет, все в порядке, -- заверил я ее. -- Он
значительно лучше справился с этим вопросом, нежели я сам. -- Я
внимательно посмотрел на мальчика. -- А что за историю ты хотел
бы услышать?
К моему изумлению -- точнее, я был просто потрясен, --
девочка прошептала что-то ему на ухо. Она сделала это с
удивительной серьезностью и настойчивостью, а парнишка, как мне
показалось, был очень раздосадован тем, что она выбрала
подобный момент для выражения своего желания. Он незаметно
покачал головой, и сказал, хотя я не был до конца уверен,
обращается ли он ко мне или к ней:
-- Я хочу историю о великих битвах, войнах и подвигах,
героях и простолюдинах.
Я пришел к выводу, что он обращался ко мне, и серьезно
кивнул.
-- Понятно. А что хочет твоя сестра?
С притворством, на которое способны лишь дети, он ответил:
-- Ничего.
Этим менее чем искренним ответом он заработал удар острым
локотком. Его сестра, которая могла бы стать благословенно
молчаливой женщиной (я почти уверен, что это свойство
моментально испарится при достижении возраста, когда мужчины
предпочитают более молчаливых), совершенно очевидно, не
собиралась быть излишне скромной в вопросах, касающихся ее
желаний. Мальчик раздраженно вздохнул.
-- Она сказала, что хочет услышать правдивую историю.
Я понял его досаду. Для него "правдивый" было равнозначно
уроку истории, а вряд ли есть что-нибудь более скучное для
ребенка, нежели история. Полеты фантазии значительно
предпочтительнее для тех, кто не может порвать с реальностью.
Бедный, неопытный парнишка. У него еще не было возможности
осознать, что правда может быть значительно более устрашающей,
более волнующей и более трагичной, нежели все, что способны
придумать самые изобретательные писатели-фантасты.
И затем я понял. Вот он -- путь историка -- открылся мне,
указанный детьми. Возможно, сам Великий Создатель возжелал,
чтобы я оставил для грядущих поколений свои повествования. Но
сейчас я смотрел в лицо моей публике, моим слушателям, моим
читателям. И я осознал всю глупость моих прежних планов. Я
собирался начать свой рассказ с Вавилона-5. Но если я просто
впихну детей в самый центр лабиринта политических козней,
союзов, замыслов и планов, что сплелись воедино на обреченной
космической станции, они никогда ничего не поймут. Это слишком
сложно. Я сказал, что парнишка станет императором на пять
минут. Пять минут? Чтобы рассказать обо всем, что случилось на
Вавилоне-5, мне понадобилось бы пять лет.
Нет, нет. Если мне предназначено стать летописцем событий,
которые привели к установлению мира в галактике, --
предварительно чуть было не взорвав ее, -- начать мой рассказ
можно только с одного места. И это место, конечно же, -- в
начале...
-- Отлично, -- сказал я им. -- Я подарю вам то, что вы оба
пожелали.
Это заявление обострило интерес обоих детей, которые, судя
по выражению их лиц, были уверены, что подобное невозможно.
-- История о великих свершениях. Об армиях Света и
солдатах Тьмы, о тех местах, где они жили, сражались, любили и
умирали. О великих империях и ужасных ошибках. -- Я сделал
паузу, продемонстрировав, что старый Лондо Моллари склонен к
драматизированию. -- Правдивая история.
Во всяком случае, в этот момент я полностью завладел их
вниманием. Даже Сенна выглядела заинтригованной, мгновенно
позабыв о своей дрожи, как только ее естественное любопытство
овладело ей. Женщина, внимающая каждому моему слову. Да, это
тоже пробуждает милые сердцу воспоминания...
-- Видите ли, -- сказал я им, приближаясь к теме рассказа,
-- я был там, в начале Третьей эпохи. Она началась с появления
людей, как вы знаете. Они были самыми молчаливыми, и, как я
упоминал раньше, они изменили вселенную. Но, сделав это, они
заплатили ужасную цену. Это началось тридцать пять людских лет
тому назад...
---------------------------------------------------------------
Copyright © 1998 Warner Brothers
Copyright © 1998 Beyond Babylon 5 перевод и оформление
Популярность: 1, Last-modified: Mon, 26 Jan 1998 18:30:09 GmT