Художник,
Он верил в свой череп.
Верил.
Ему кричали:
"Нелепо!"
Но падали стены,
Череп,
Оказывается был крепок.
Он думал:за стенами чисто.
Он думал,
Что дальше просто.
...Он спасся от самоубийства
Скверными папиросами.
И начал бродить по селам,
По шляхтам,
Желтым и длинным:
Он писал для костелов
Иуду и Магдалину.
И это было искусство.
А после,в дорожной пыли,
Его
Чумаки сивоусые
Как надо похоронили.
Молитвы над ним не читались,
Так забросали глиной.
Но на земле остались
Иуды и Магдалины!
СТИХИ ПОД ЭПИГРАФОМ "То,что дозволено Юпитеру,
не дозволено быку..."
Каждый пред богом наг,
наг,
Жалок, наг
и убог.
В каждой музыке
Бах,
В каждом из нас
Бог.
Ибо вечность -
богам
Бренность -
удел быков...
Богово станет нам
Сумерками богам.
И надо небом рискнуть,
И, может быть,
невпопад.
Еще не раз распнут
И скажут потом:
распад.
И мы завоем от ран.
Потом взалкаем даров...
У каждого свой
храм,
Каждому свой
гроб.
Юродствуй,воруй,молись!
Будь одинок,как перст!...
...Словно быкам -
хлыст,
Вечен богам
крест.
Рыбы зимой живут.
Рыбы жуют кислород.
Рыбы зимой плывут,
Задевая глазами лед
Туда.
Где глубже.
Где море.
Рыбы.
Рыбы.
Рыбы.
Рыбы плывут зимой.
Рыбы хотят выплыть.
Рыбы плывут без света.
Под солнцем
зимним и зыбким.
Рыбы плывут от смерти
Вечным путем рыбьим.
Рыбы не льют слезы:
Упираясь головой в глыбы,
В холодной воде
Мерзнут
Холодные глаза
Рыбы.
Рыбы всегда
молчаливы,
Ибо они -
молчаливы,
Ибо они -
безмолвны.
Стихи о рыбах,
как рыба,
Встают поперек горла.
Звезды еще не гасли.
Звезды были на месте,
Когда они просыпались
В курятнике на насесте
И орали гортанно
...Тишина умирала.
Как безмолвие храма
С первым звуком хорала.
Оратаи вставали
И скотину в орала
Запрягали, зевая
Недовольно и сонно.
Это было вначале.
Приближение солнца
Это все означало,
И оно поднималось
Над полями,
Над горами.
Петухи отправлялись
За жемчужными зернами.
Им не нравилось просо.
Им хотелось получше
Петухи зарывались
В навозные кучи.
Но зерно находили,
Но зерно извлекали,
И об этом с насеста
На рассвете кричали:
- Мы нашли его сами.
И очищали сами.
Об удаче сообщаем
В этом сиплом хрипенье
За годами
За веками
Я вижу материю времени,
Открытую петухами.
И вечный бой
Покой нам только снится,
И пусть ничто не потревожит сны:
Седая ночь:
И дремлющие птицы
Качаются от синей тишины.
И вечный бой,
Атаки на рассвете.
И пули, разучившиеся петь,
Кричали нам,
Что есть еще Бессмертье...
...А мы хотели просто уцелеть.
Простите нас.
Мы до конца кипели
И мир воспринимали,
Как бруствер.
Сердца рвались,
Метались и храпели,
Как лошади, попав под артобстрел.
...Скажите...там...
Чтоб больше не будили.
Пускай ничто не потревожит сны.
...Что из того,
Что мы не победили,
Что из того,
Что не вернулись мы.
"...с маленькой смертью встреча"
/Гарсия Лорка/
Маленькая смерть собаки.
Маленькая смерть птицы.
Нормальные размеры человеческой смерти.
-Там он лежит на склоне.
Ветер повсюду снует.
В каждой дубовой кроне
Сотня ворон поет.
-Где он лежит не слышу.
Листва шуршит на ветру.
Что ты сказал про крышу,
Слов я не разберу.
-В кронах,сказал я, в кронах
Темные птицы кричат.
Слетают с небесных тронов
Сотни его внучат.
-Но разве он был вороной?
Ветер смеется во тьму.
-Что ты сказал о коронах?
Слов я твоих не пойму.
-Прятал свои усилья
Он в темноте ночной.
Все ,что сделал - крылья
Птице черной одной.
-Ветер мешает мне, ветер,
Уйми его, Боже, уйми.
Что же он делал на свете,
Если он был с людьми.
-Листьев задумчивых лепет,
А он лежит не дыша.
Видишь облако в небе,
Это его душа.
-Теперь я тебя понимаю:
Ушел, улетел он в ночь.
Теперь он лежит, обнимая
Корни дубовых рощ
-Крышу я делаю, крышу,
Из густой дубовой листвы.
Лежит он озера тише,
Ниже всякой травы.
Его я венчаю мглою,
Корона ему под стать.
-Как ему там под землею?
-Так, что теперь не встать.
Там он лежит с короной,
Там я его забыл.
-Неужто он был вороной?
-Птицей, птицей он был.
не говорят, что надо уезжать.
Да-да. Благодарю. Я собираюсь.
Да-да. Я понимаю. Провожать
Не следует, и я не потеряюсь.
Ах, что вы говорите- дальний путь.
Какой-нибудь ближайший полустанок,
Ах, нет, не беспокойтесь.Как-нибудь.
Я вовсе налегке, без чемоданов.
Да-да. Пора идти. Благодарю.
Да-да. Пора. И каждый понимает.
Безрадостную зимнюю зарю
Над родиной деревья поднимают.
Все кончено, не стану возражать.
Ладони бы пожать - и до свиданья.
Я выздоровел. Мне нужно уезжать.
Да-да. Благодарю за расставанье.
Вези меня по родине, такси,
Как-будто бы я адрес забываю,
В умолкшие поля меня неси.
Я, знаешь ли, с отчизны выбываю.
Как-будто бы я адрес позабыл:
К окошку запотевшему приникну,
И над рекой, которую любил,
Я расплачусь и лодочника кликну.
Все кончено. Теперь я не спешу.
Езжай назад спокойно, ради бога,
Я в небо погляжу и подышу
Холодным ветром берега другого.
Ну, вот и долгожданный переезд.
Кати назад, не чувствуя печали.
Когда войдешь на родине в подъезд,
Я к берегу пологому причалю.
О. Б.
Зима, зима, я еду по зиме,
Куда-нибудь по видимой отчизне,
Гони меня, ненастье, по земле,
Хотя бы вспять гони меня по жизни.
Ну, вот Москва и утренний уют
В арбатских переулках парусиных,
И чужаки по-прежнему снуют
В январских освещенных магазинах,
И желтизна разрозненных монет,
И цвет лица криптоновый все чаще,
Гони меня: как новый Ганнимед
Хлебну зимой изгнаннической чаши.
И не пойму, откуда и куда
Я двигаюсь, как много я теряю
Во времени, в дороге повторяя:
Ох , боже мой, какая ерунда.
Ох, боже мой, немногого прошу,
Ох, боже мой, богатый или нищий,
Но с каждым днем я прожитым дышу
Уверенней, и сладостней, и чище.
Мелькай, мелькай по сторонам народ,
Я двигаюсь, и кажется отрадно,
Что, как Улисс, гоню себя вперед,
Но двигаюсь по-прежнему обратно.
Так человека встречного лови
И все тверди в искусственном порыве:
От нынешней до будущей любви
Живи добрей, страдай не прихотливей.
/Памяти Фредерико Гарсиа Лорки/
/Существует своего рода легенда,что перед расстрелом
он увидел, как над головой солдат поднимается солнце
И тогда он произнес:
- И все-таки восходит солнце....
Возможно,это было началом стихотворения/
Запомнить пейзажи
за окнами в комнатах женщин,
за окнами в квартирах родственников,
за окнами в кабинетах сотрудников.
Запомнить пейзажи
за могилами единоверцев .
Запомнить
как медленно опускается снег,
когда нас призывают к любви.
Запомнить небо,
лежащее на мокром асфальте,
когда напоминают о любви к ближнему.
Запомнить
как сползают по стеклу мутные потоки дождя,
искажая пропорции зданий,
когда нам объясняют, что мы должны делать.
Запомнить
как над бесприютной землей
простирает последние прямые руки
крест.
Лунной ночью
запомнить длинную тень,
отброшенную деревом или человеком.
Лунной ночью
запомнить тяжелые речные волны
блестящие, словно складки поношенных брюк.
А на рассвете
запомнить дорогу,
с которой сворачивают конвоиры.
Запомнить
как восходит солнце
над чужими затылками конвоиров.
Прощай.
Позабудь.
И не обессудь.
А письма сожги...
Как мост.
Да будет мужествен твой путь
И будет он прям
И прост.
Да будет во мгле
Для тебя гореть
Звездная мишура,
Да будет надежда ладони греть
У твоего костра.
Да будут метели,
Снега, дожди,
И бешенный рев огня...
Да будет удач у тебя впереди
Больше,чем у меня.
Да будет могуч и прекрасен
Бой,
Гремящий в твоей груди.
Я счастлив за тех,
Кому с тобой,
Может быть,
По пути.
Августовские любовники,
Августовские любовники приходят с цветами,
Невидимые зовы парадных их влекут,
Августовские любовники в красных рубахах
с полуоткрытыми ртами
Мелькают на перекрестках,
исчезают в переулках,
По площадям бегут.
Августовские любовники
В вечернем воздухе чертят
Красно-белые линии рубашек
совьих цветов,
Распахнутые окна между черных парадных светят,
И они все идут, все бегут на какой-то зов.
Вот и вечер жизни, вот и вечер идет сквозь город,
Вот он красит деревья , зажигает лампу, лакирует авто,
В узеньких переулках торопливо звенят соборы,
Возвращайся назад, выходи на балкон, накинь пальто.
Видишь, августовские любовники пробегают внизу с цветами
Голубые струи реклам стекают с крыш,
Вот ты смотришь вниз, никогда не меняйся местами
Никогда ни с кем, это ты себе говоришь.
Вот и цветы и квартиры с новой любовью,
С юной плетью, выходящей на новый круг,
Отдавая себя с новым криком и с новой кровью,
Отдавая себя, выпуская цветы из рук.
Новый вечер шумит, никто не вернется, над новой жизнью,
Что никто не пройдет под балконом твоим к тебе
И не станет к тебе, и не станет, не станет ближе
Чем самим к себе, чем к своим цветам, чем к самим себе.
Простимся,
До встреч в могиле.
Близится наше время.
Ну что ж!
Мы не победили.
Мы умрем на арене.
Тем лучше:не облысеем
От женщин, от перепоя...
...А небо над Колизеем
Такое же голубое,
Как над родиной нашей,
Которую зря покинули
Ради истин,
А также
Ради богатства римлян.
В прочем,
Нам не обидно,
Разве это обида.
Просто такая,
видно,
Выпала нам планида...
Близится наше время...
Люди уже расселись.
Мы умрем на арене.
Людям хочется зрелищ.
Мы продолжаем жить.
Мы читаем или пишем стихи.
Мы разглядываем красивых женщин,
Улыбающихся миру с обложки
Иллюстрированных журналов.
Мы обдумываем своих друзей,
Возвращаясь через весь город
В полузамерзшем и дрожащем трамвае:
Мы продолжаем жить.
Иногда мы видим деревья,
Которые
Черными обнаженными руками
Поддерживают бесконечный груз неба,
Или подламываются под грузом неба,
Напоминающего по ночам землю.
Мы видим деревья, лежащие на земле.
Мы продолжаем жить.
Мы, с которыми пил на углу Невского проспекта
Пиво,-
Редко вспоминаем тебя.
И когда вспоминаем,
То начинаем жалеть себя,
Свои сутулые спины,
Свое отвратительно работающее сердце,
Начинающее неудобно ерзать в грудной клетке.
Уже после третьего этажа.
И приходит в голову,
Что в один прекрасный день
С ним - с этим сердцем -
Приключится какая-нибудь нелепость:
И тогда один из нас
Растянется на восемь тысяч километров
К западу от тебя
На грязном асфальтовом тротуаре,
Выронив свои книжки,
И последнее, что он увидит,
Будут случайные встревоженные лица,
Случайная каменная стена дома
И повисший на проводах клочок неба,-
Неба,
Опирающегося на те самые деревья,
Которые мы иногда замечаем...
Л.М
Приходит время сожалений
При полумраке фонарей,
При полумраке озарений
Не узнавать учителей.
Так что-то движется меж нами,
Живет, живет, отговорив,
Зовет любовников своих.
И вся-то жизнь - биенье сердца,
И говор фраз, да плеск вины,
И ночь под лодочкою секса
По слабой речке тишины.
Простимся , позднее творенье
Моих навязчивых щедрот,
Побед унылое паренье,
И утлой нежности полет.
О господи, что движет миром?!
Пока мы слабо говорим,
Что движет образом немилым
И дышит обликом моим.
Затем, что с темного газона
От унизительных утрат
Сметать межвременные зерна
На победительный асфальт.
И все приходит понемногу
И говорит - живи, живи,
Кружи, урчи передо мною
Безумным навыком любви.
Свети на горестный посев,
Фонарь сегодняшней печали,
И пожимай во тьме плечами
И сокрушайся обо всех.
Пресловутая иголка в не менее достославном стоге,
В городском полумраке, полусвете,
В городском гаме, в плеске и стоне,
Тоненькая песенка смерти.
Верхний свет улиц, верхний свет улиц,
Все рисует нам этот город и эту воду,
И короткий свист у фасадов узких
Вылетающих вверх, вылетающих на свободу...
Девочка-память бредет по городу,
бренчат на ладони монеты,
Мертвые листья кружатся выпавшими рублями,
Под рекламными щитами узкие самолеты взлетают в небо
Как городские птицы над железными кораблями.
Громадный дождь, дождь широких лиц
льется над мартом,
Как в те дни возвращенья, о которых мы не позабыли.
Теперь ты идешь один, идешь один по асфальту,
И на встречу тебе летят блестящие автомобили.
Вот и жизнь проходит, свет над заливом меркнет,
Шелестя платьем, тарахтя каблуками, многоименна,
И ты остаешься с этим народом, с этим городом.
И с этим веком,
Да, один на один, как ты ни есть ребенок.
Девочка-память бредет по городу, наступает вечер,
Льется дождь, и платочек ее-хоть выжми
на белье столетья,
И безумно свистит этот вечный мотив
по середине жизни.
"Пришлите мне книгу
со счастливым концом..."
/Назым Хикмет/
Путешественник, наконец, обретает ночлег.
Честняга блондин расправляется с подлецом.
Крестьянин смотрит на деревья и запирает хлев.
На последней странице книги
Упоминающиеся созвездия капают в тишину,
В закрытые окна, на смеркающиеся ресницы.
...В первой главе деревья
Молча приникли к окну,
И в уснувших больницах больные кричат как птицы
Иногда романы заканчиваются днем.
Ученый открывает окна, закономерность открыв.
Тот путешественник скрывается за холмом,
Остальные герои встречаются в обеденный перерыв.
Экономика стабилизируется,
Социолог отбрасывает сомнения,
У элегантных баров
блестят скромные машины.
Войны окончены.Подрастает поколение,
И каждая женщина может рассчитывать на мужчину.
Блондины излагают разницу
между добром и злом.
Все капитаны отчетливо видят землю.
Глупцы умнеют.
Лгуны перестают лгать.
У подлеца, естественно , ничего не вышло.
...Если в первой главе кто-то продолжает орать,
То в тридцатой это, разумеется же, не слышно.
Сексуальная сдержанность и социальный оптимизм,
Полудетективный сюжет, именуемый - жизнь
...Пришлите мне книгу со счастливым концом!
Девушки, которых мы обнимали
С которыми мы спали,
Приятели, с которыми мы пили,
Родственники, которые нас кормили и все покупали,
Братья и сестры, которых мы так любили,
Знакомые, случайные соседи этажом выше,
Наши однокашники, наши учителя - да, все вместе,
- Почему я их больше не вижу,
Куда они исчезли?
Приближается осень, какая по счету приближается осень,
Новая осень незнакомо шумит в листьях,
Вот опять передо мною проезжают, проходят ночью,
В белом свете дня - красные неизвестные лица.
Неужели все они мертвы, неужели это правда.
Каждый, который любил меня, обнимал, так смеялся,
Неужели я не услышу издали крик брата,
Неужели они ушли,
А я остался?
Здесь один , между старых и новых улиц,
Прохожу один, никого не встречаю больше,
Мне нельзя входить: чистеньких лестниц узость
И чужие квартиры звенят над моей болью.
Ну, звени, звени, новая жизнь над моим плачем,
К новым, каким по счету, любовям привыкать, потерям,
Незнакомым лицам, чужому шуму и к новым платьям,
Ну, звени, звени, закрывай передо мною двери.
Ну, шуми надо мной своим новым, широким флагом,
Тарахти подо мной, отражая мою тень
Своим камнем твердым,
Светлым камнем своим маячь из мрака,
Оставляя меня, оставляя меня моим мертвым.
"...И Пушкин падает
в голубоватый колючий снег.."
/Багрицкий/
...И тишина
И более ни слова.
Да еще усталость.
...Свои стихи
Доканчивая кровью,
Они на землю глухо опускались.
Потом глядели медленно и нежно.
Им было дико, холодно
И странно.
Над ними наклонялись безнадежно
Седые доктора и секунданты.
Над ними звезды, вздрагивая,
Пели.
Над ними останавливались ветры..
...Пустой бульвар,
И памятник поэту.
И пение метели.
И голова опущена устало.
...В такую ночь,
Ворочаться в постели
Приятней, чем стоять
На пъедестале.
СОНЕТ К ГЛЕБУ ГОРБОВСКОМУ
Мы не пьяны, мы, кажется, трезвы.
И, вероятно, вправду мы поэты.
Когда, кропая странные сонеты,
Мы говорим со временем на "Вы".
И вот плоды: ракеты, киноленты.
И вот плоды: велеречивый стих.
Рисуй, рисуй, безумное столетье,
Твоих солдат , любовников твоих.
Смакуй их своевременную славу!
Зачем и правда, все-таки - не правда,
Зачем она испытывает нас.
И низкий гений твой переломает ноги,
Чтоб осознать в шестидесятый раз
Итоги странствий, странные итоги.
Переживи всех.
Переживи вновь
Словно они - снег,
Пляшущий снег снов.
Переживи углы.
Переживи углом.
Перевяжи узлы
Между добром и злом.
Не переживи миг.
И переживи век.
И переживи крик.
И переживи смех.
И переживи cтих.
И переживи всех.
CТИХОТВОРЕНИЕ О СЛЕПЫХ МУЗЫКАНТАХ
Слепые блуждают ночью.
Ночью намного проще.
Перейти через площадь.
Слепые живут наощупь.
Наощупь,
Трогая мир руками,
Не зная света и тени
И ощущая камни:
Из камня делают стены.
За ними живут мужчины.
Женщины.
Дети.
Деньги.
Поэтому
Несокрушимые
Лучше обойти стены.
А музыка - в них упрется
Музыку поглотят камни.
И музыка умрет в них,
Захватанная руками.
Плохо умирать ночью.
Плохо умирать наощупь.
Так значит слепым - проще.
Cлепой идет через площадь.
Меня окружают молчаливые глаголы,
Похожие на чужие головы глаголы,
Голодные глаголы, голые глаголы,
Главные глаголы, глухие глаголы.
Глаголы без существительных, глаголы просто.
Глаголы, которые живут в подвалах,
Говорят в подвалах, рождаются в подвалах,
Под несколькими этажами всеобщего оптимизма.
Каждое утро они ходят на работу,
Раствор мешают и камни таскают,
Но, возведя город, возводят не город,
А собственному одиночеству памятники воздвигают.
И уходят, как уходят в чужую память,
Мерно ступая от слова к слову,
Всеми своими тремя временами
Глаголы однажды восходят на Голгофу.
И небо над ними , как птица над погостом
И, словно стоя перед запертой дверью,
Некто стучит, забивая гвозди,
В прошедшее,
в настоящее,
в будущее время.
Никто не придет и не снимет
Стук молотка вечным ритмом станет
Земли гипербола лежит над ними,
Как небо метафор плывет над нами!
1
...............................................
2
Г.П.
Мы снова проживаем у залива
И проплывают облака над нами
И современный тарахтит Везувий:
И оседает пыль по переулкам
И стекла переулков дребезжат.
Когда-нибудь и нас засыплет пеплом.
Так я хотел бы в этот бедный час
Проехать на окраину в трамвае,
Войти в твой дом ,
И если через сотни лет
Придет отряд раскапывать наш город,
Так я хотел бы , чтоб меня нашли
Оставшимся на век в твоих объятьях,
Засыпанного новою золою.
СТИХИ ОБ ИСПАНЦЕ МИГУЭЛИ СЕРВЕНТЕ,
ЕРЕТИКЕ, СОЖЖЕННОМ КАЛЬВИНИСТАМИ
Истинные случаи никогда не становятся причинами.
Ты счел бы все это, вероятно,лишним.
Вероятно, сейчас
Ты испытываешь безразличие.
Впрочем, он
Не испытывал безразличия,
Ибо от него осталась лишь горстка пепла,
Слежавшегося с миром, с пыльной дорогой,
Слежавшегося с ветром, с большим небом,
В котором он не находил Бога,
Ибо не обращал свой взор к небу.
Земля - она была ему ближе
И он изучал в Сарагосе право человека
И - кровообращение человека в Париже.
Да, он не находил Бога
Ни в себе,
ни в небе,
ни на иконе,
Потому что не отрывал взгляда
От человека и дороги.
Потому что всю жизнь уходил
От погони.
Сын века - он уходил от своего
Века,
Заворачиваясь в плащ
от соглядатаев, голода
и снега.
Человек,
Изучивший потребность и возможность
Человека.
Человек, изучивший человека
для человека
Он так и не обратил свой взор к небу,
Потому что тысяча пятьсот пятьдесят третьем году
В Женеве
Он сгорел между двумя полюсами века:
Между ненавистью человека
И невежеством человека.
А.Рутштейн
Как вагонетки раскачиваются
Направо и налево,
Как кинолента рассвета
Раскручивается неторопливо,
Как пригородные трамваи
Возникают из-за деревьев
В горизонтальном пейзаже
Предместья и залива, -
Я все это видел,
Я по сей час
Все это вижу:
Их движенье то же,
Остановки их -
Точно те же,
Ниже воды
и пыльной
Травы повыше,
О, как они катятся
По заболоченному побережью
В маленький сон
В маленький свет природы,
Из короткой перспективы
Увеличиваясь, возникая,
Витиеватые автострады
С грузовиками,
с грузовиками,
с грузовиками.
Ты плыви, мой трамвай,
Ты кораблик, кораблик утлый,
Пассажиры твои -
Обобшенные образы утра
В современной песенке
Общественные отношения.
Ты плыви. Ты раскачивай
Фонарики угнетения
В бесконечное утро
И короткие жизни,
К озаренной патриацинскими
Светильниками
метрополитена
Реальной улыбке человеческого автоматизма.
Увези их, маленьких,
Их неправедных и справедливых.
Пусть останутся краски
Лишь коричневая
Да голубая.
Соскочить с трамвая
И бежать к заливу,
бежать к заливу,
В горизонтальном пейзаже
Падая, утопая.
Белое небо
Кружится надо мной.
Земля серая
Тарахтит у меня под ногами.
Слева деревья, справа
Озеро очередное
С каменистыми берегами,
С деревянными берегами.
Я вытаскиваю, выдергиваю
Ноги из болота,
И солнышко освещает меня
Маленькими лучами.
Полевой сезон
Пятьдесят восьмого года
Уезжаешь:
Это - твое начало.
Еще жив Добровольский.
Улыбаясь, идет по городу.
В дактелической рифме
Еще я не разбираюсь.
Полевой сезон
Пятьдесят восьмого года.
Я к белому морю
Медленно пробираюсь.
Реки текут на север.
Ребята - по пояс - по рекам.
Белая ночь над ними
Легонько брезжит.
Я ищу, я делаю из себя
Человека.
И вот мы находим -
Выходим на побережье.
Голубоватый ветер
До нас уже долетает,
Земля переходит в воду
С коротким плеском.
Я опускаю руки
И голову поднимаю
И море ко мне приходит
Цветом своим белесым.
Кого мы помним,
Кого мы сейчас забываем,
Чего мы стоим,
Чего мы еще не стоим.
Вот мы стоим у моря
И облака проплывают
И наши следы
Затягивает водой.
О, как ты пуст!
В осенней полумгле
Сколь призрачно царит прозрачность сада,
Где листья приближаются к земле
Великим тяготением распада.
О, как ты нем!
Ужель твоя судьба в моей угадывает вызов
И гул плодов, покинувших тебя
Как гул колоколов тебе не близок?
Великий сад!
Даруй моим словам
Стволов круженье, истины круженье,
Где я бреду к изогнутым ветвям
В паденье листьев,
в сумрак вожделенья.
О, как дожить
до будущей весны
Твоим стволам,душе моей печальной,
Когда плоды твои уносят,и только пустота
твоя реальна.
Нет! Уезжать!
Пускай когда-нибудь
Меня возьмут громадные вагоны
Мой дальний путь
и твой высокий путь
Теперь они тождественно огромны.
Прощай, мой сад !
Надолго ль? Навсегда!
Храни в себе молчание рассвета
Великий сад,
роняющий года
На горькую идиллию поэта.
Не осуждая позднего раскаянья
Не искажая истины условной
Ты отражаешь Каина и Авеля
Как-будто отражаешь маски клоуна.
Как-будто все мы только гости поздние,
Как-будто наспех поправляем галстуки,
Как-будто одинаково - погостами
Покончим мы разнообразно-лучшие
Не сознавая собственную зыбкость,
Ты будешь вновь разглядывать улыбки.
И различать за мишурою ценность,
Как за щитом обмана нежность...
О, ощути за суетою цельность
И на обычном циферблате - вечность.
Ах, улыбнись, ах, улыбнись, во след махни рукой
Недалеко за цинковой рекою
Ах, улыбнись, в оставленных домах,
Я различу на лицах твой взмах.
Не далеко за цинковой рекою
Где стекла дребезжат наперебой,
И в полдень нагреваются мосты,
Тебе уже не покупать цветы.
Ах, улыбнись, в оставленных домах,
Где ты живешь средь вороха бумаг
И запаха увянувших цветов,
Мне не найти оставленных следов.
Я различу на улице твой взмах.
Как хорошо в оставленных домах
Любить одних и находить других.
Из комнат бесконечно дорогих
Любовью умолкающей дыша,
На век уйти куда-нибудь спеша.
Ах, улыбнись, ах, улыбнись, во след махни рукой.
Когда на миг все люди замолчат,
Не далеко за цинковой рекой
Твои шаги на целый мир звучат.
Останься на нагревшемся мосту,
Роняй цветы в ночную пустоту,
Когда река блестит из темноты,
Всю ночь несет в Голландию цветы.
Свивает осень в листьях эти гнезда.
Здесь в листьях осень,
Стук тепла,
Плеск веток, стук сквозь день,
Сквозь воздух.
Завернутые листьями тела
Птиц горячи.
Здесь дождь рассвет не косит.
Чужую смерть, ее слова, тот длинный лук, песок
Великих рек, ты говоришь, да, осень, ночь проносит.
Развертываясь им наискосок-
К деревьям осени, их гнездам - мокрым боком -
Здесь вновь рассвет
Приходит с грунтовых аэродромов
Минувших лет. К Якутии тех лет повернут лик:
Да, дважды дрожь до смерти
Твоих друзей, твоих друзей, из гнезд
Негромко выпавших , их дрожь. Вот на рассвете
Здесь тоже дрожь. Ты тронешь ствол.
Здесь гнет
Их гнезда, гнезда, гнезда - стук умерших
О теплую траву. Тебя здесь больше нет,
Их нет.
В свернувшемся листе сухом, на мхе истлевшем
Теперь в тайге один лишь след. О, гнезда, гнезда черные
Гнезда без птиц, гнезда в последний раз,
Так страшен свет ваш. С каждым днем все меньше,
Вот, впереди, смотри, все меньше нас.
Осенний свет свивает эти гнезда.
В последний раз шагнешь на задравшийся мост.
Смотри: кругом стволы.
Ступай, пока не поздно,
Услышав крик из гнезд, услышав крик из гнезд.
ПОСВЯЩЕНИЕ ГЛЕБУ ГОРБОВСКОМУ
Уходишь из любви в яркий солнечный свет безвозвратно.
Слышишь шорох травы вдоль газонов, ведущих обратно.
В теплом облаке дня, в темном вечере зло, полусонно
Лай собаки - сквозь квадратные гнезда газона.
Это трудное время. Мы должны пережить, перегнать эти годы,
С каждым страданьем, забывая былые невзгоды.
И встречая,как новость, эти раны и боль поминутно
Беспокойно вступая в туманное новое утро.
Как стремительна осень в этот год путешествий!
Вдоль белесого неба, черно-красных умолкших процессий
Мимо голых деревьев ежечасно проносятся листья,
Ударяясь о камень- мечта урбаниста.
Я хочу переждать, перегнать, пережить это время.
Новый взгляд на окно, опуская ладонь на колени.
И белесое небо, листва, и заката полоска сквозная,
Словно дочь и отец, как-то раньше уходят, я знаю.
Пролетают, проносятся листья вдоль запертых окон.
Пролетают, летят, ударяясь о землю, падают боком
Все, что видно сейчас при угасшем, померкнувшем свете
Это жизнь, словно дочь и отец, словно дочь и отец,
но не хочется смерти.
Оживи на земле, нет, не можешь, лежи, так и надо.
О, живи на земле, как угодно живи, даже падай
Но придет еше время - расстанешься с горем и болью
И наступят года без меня с постоянной любовью.
Соскользни по стеклу, словно платье с плеча
как значек поворота
Оглядываясь, как прежде,на долго ль,как прежде, на месте
Не осенней тоской - ожиданьем зимы, несмолкающей песней.
Воротишься на родину.Ну, что же
Гляди вокруг, кому ты еще нужен,
Кому теперь в друзья ты попадешь.
Воротишься, купи себе на ужин
Какого-нибудь сладкого вина,
Смотри в окно и думай понемногу,
Во всем твоя вина, одна твоя вина,
И хорошо. Спасибо. Слава Богу.
Как хорошо, что некого винить,
Как хорошо, что ты никем не связан,
Как хорошо, что до смерти любить
Тебя никто на свете не обязан.
Как хорошо, что никогда во тьму
Ничья рука тебя не провожала,
Как хорошо на свете одному
Идти домой с шумящего вокзала.
Как хорошо, на родину спеша,
Поймать себя в словах неоткровенных
И вдруг понять, как медленно душа
Заботится о новых переменах.
Теперь все чаще чувствую усталость,
Все реже говорю о ней теперь.
О, помыслов души моей кустарность
Веселая и теплая артель!
Каких ты птиц себе изобретаешь,
Кому их даришь или продаешь,
И современным голосом поешь?
Вернись, душа, и перышко мне вынь,
Пускай о славе радио споет нам.
Скажи, душа, как выглядела жизнь,
Как выглядела с птичьего полета?
Покуда снег, как из небытия,
Кружит по незатейливым карнизам,
Рисуй о смерти улица моя,
А ты, о птица, вскрикивай о жизни,
Вот я иду, где-то ты летишь,
Уже не слыша сетований наших,
Вот я живу, а где-то ты кричишь
И крыльями взволнованными машешь.
Поставим памятник
В конце длинной городской улицы
Или в центре широкой городской площади,
Памятник,
Который впишется в любой городской ансамбль,
Потому что будет
Немного конструктивен и очень реалистичен,
Поставим памятник,
Который никому не помешает.
У подножия пьедестала
Мы разобъем клумбу,
А если позволят отцы города,
Небольшой сквер,
И наши дети
Будут жмуриться на толстое
Оранжевое солнце,
Принимая фигуру на пьедестале
За прилизанного мыслителя,
Композитора
Или генерала.
У подножия пъедестала - ручаюсь -
Каждое утро будут появляться цветы
Поставим памятник,
Который никому не помешает.
Поставим памятник,
Мимо которого мы будем спешить на работу,
Около которого
Будут фотографироваться иностранцы,
Ночью
Мы подсветим его снизу прожекторами.
Поставим памятник лжи.
Когда теряет равновесие
Твое сознание усталое,
Когда ступеньки этой лестницы
Уходят из под ног,
Как палуба,
Когда плюет на человечество
Твое ночное одиночество, -
Ты можешь рассуждать о вечности
И сомневаться в непорочности
Идей, гипотез, восприятия
Произведения искусства,
И кстати - самого зачатия
Мадонной
Сына Иисуса.
Но лучше поклоняться данности
С ее глубокими могилами,
Которые потом,
За давностью,
Покажутся такими милыми.
Да, лучше поклоняться данности
С короткими ее дорогами
Которые потом до странности
Покажутся тебе широкими
Покажутся большими, пыльными,
Усеянными компромиссами,
Покажутся большими крыльями,
Покажутся большими птицами.
Да. Лучше поклонятся данности
С убогими ее мерилами,
Которые потом до крайности,
Послужат для тебя перилами,
/Хотя и не особо чистыми/
Удерживающими в равновесии
Твои хромающие истины
На этой выщербленной лестнице.
"Был светлый небосвод
светлей тех ног
И слиться с темнотою он не мог."
В тот вечер возле нашего огня
Увидели мы черного коня.
Не помню я чернее ничего,
Как уголь были зубы у него.
Он черен был, как ночь, как пустота,
Он черен был от гривы до хвоста.
Но черной по-другому уж была
Спина его, не знавшая седла.
Недвижно он стоял. Казалось спит.
Пугала чернота его копыт.
Он черен был, не чувствовал теней,
Так черен, что не делался темней,
Так черен, как полуночная мгла,
Так черен, как внутри себя игла.
Так черен, как деревья впереди.
Как место между ребрами в груди.
Как яма под землею, где зерно.
Я думаю: внутри у нас черно.
Но все-таки чернел он на глазах!
Была всего лишь полночь на часах.
Он к нам не приближался ни на шаг:
В паху его царил бездонный мрак.
Cпина его была уже не видна,
Не оставалось светлого пятна.
Глаза его блестели как щелчок.
Еще страшнее был его зрачок.
Как будто он был чей-то негатив.
Зачем же он, свой бег остановив,
Меж нами оставался до утра.
Зачем не отходил он от костра,
Зачем он черным воздухом дышал,
Раздавленными сучьями шуршал?
Зачем струил он черный свет из глаз?
Он всадника искал себе средь нас.
Из Марциала
---
Нынче ветрено и волны с перехлестом.
Скоро осень, все изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
чем наряда перемены у подруги.
Дева тешит до известного предела -
дальше локтя не пойдешь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
ни объятье невозможно, ни измена!
---
Посылаю тебе, Постум, эти книги
Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?
Все интриги, вероятно, да обжорство.
Я сижу в своем саду, горит светильник.
Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Ввместо слабых мира этого и сильных -
лишь согласное гуденье насекомых.
---
Здесь лежит купец из Азии, толковым
был купцом он - деловит, но незаметен.
Умер быстро: лихорадка. По торговым
он делам сюда приплыл, а не за этим.
Рядом с ним - легионер, под грубым кварцем.
Он в сражениях Империю прославил.
Столько раз могли убить! а умер старцем.
Даже здесь не существует, Постум, правил.
---
Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.
И от Цезаря далеко, и от вьюги.
Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники - ворюги?
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.
---
Этот ливень переждать с тобой, гетера,
я согласен, но давай-ка без торговли:
брать сестерций с покрывающего тела
все равно, что дранку требовать у кровли.
Протекаю, говоришь? Но где же лужа?
Чтобы лужу оставлял я, не бывало.
Вот найдешь себе какого-нибудь мужа,
Он и будет протекать на покрывало
---
Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
"Мы, оглядываясь, видим лишь руины".
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им...
Как там в Ливии, мой Постум,- или где там?
Неужели до сих пор еще воюем?
---
Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще... Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.
Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
и скажу, как называются созвездья.
---
Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из-под подушки сбереженья,
там немного, но на похороны хватит.
Поезжай на вороной своей кобыле
в дом гетер под городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
чтоб за ту же и оплакивали цену.
---
Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце.
Стул покинутый, оставленное ложе.
Ткань, впитавшая полуденное солнце.
Понт шумит за черной изгородью пиний.
Чье-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке - Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.
март 1972
ПЕСНЯ НЕВИННОСТИ, ОНА ЖЕ - ОПЫТА
"Дитя на облаке узрел я,
оно мне молвило, смеялось ..."
Вильям Блейк
1
Мы хотим играть на лугу в пятнашки,
Не ходить в пальто, а в одной рубашке.
Если вдруг на дворе будет дождь и слякоть,
Мы, готовя уроки, хотим не плакать.
Мы учебники прочтем, вопреки заглавью,
То, что нам приснится и будет явью.
Мы полюбим всех, и в ответ они - нас.
Это самое лучшее: плюс на минус.
Мы в супруги возьмем себе дев с глазами
Дикой лани, а если мы девы сами,
То юношей стройных возьмем в супруги,
И не будем чаять души друг в друге.
Потому что у куклы лицо в улыбке,
Мы смеясь совершим свои ошибки.
И тогда живущие на покое
Мудрецы нам скажут, что жизнь такое.
2
Наши мысли длинней будут с каждым годом.
Мы любую болезнь победим ходом.
Наши окна занавешены будут тюлем.
А не забраны черной решеткой тюрем.
Мы с приятной работы вернемся рано.
Мы глаза не спустим в кино с экрана.
Мы тяжелые броши приколем к платьям.
Если кто без денег , то мы заплатим.
Мы построим судно с винтом и паром,
Целиком из железа и с полным баром.
Мы взойдем на борт и получим визу,
И увидим Акрополь и Мону Лизу.
Потому что число континентов в мире
С временами года, числом четыре,
Перемножив, и баки залив горючим ,
Двадцать мест, поехать куда получим.
3
Соловей будет петь нам в зеленой чаще.
Мы не будем думать о смерти чаще,
Чем ворона в виду огородных пугал.
Согрешив мы сами встанем в угол.
Нашу старость мы встретим в глубоком кресле,
В окружении внуков и внучек. Если
Их не будет, дадут посмотреть соседи
В телевизоре гибель шпионской сети.
Как нас учат книги, друзья, эпоха:
Завтра не может быть так же плохо,
Как вчера, и словно сие писати
В .......... следует нам ...........
Потому что душа существует в теле,
Жизнь будет лучше, чем мы хотели,
Мы пирог свой зажарим на чистом сале,
Ибо так вкусно: нам так сказали.
"Внемлите глас певца!"
Вильям Блейк
1
Мы не пьем вина на краю деревни.
Мы не ладим себя в женихи царевне.
Мы в густые щи не макаем лапоть.
Нам смеяться стыдно и скучно плакать.
Мы дугу не гнем пополам с медведем.
Мы на сером волке вперед не едем,
И ему не встать , уколовшись шприцем
Или оземь грянувшись, стройным принцем.
Зная медные трубы мы в них не трубим.
Мы не любим подобных себе, не любим
Тех, кто сделан из другого теста.
Нам не нравиться время, но чаще место.
Потому что север далек от юга,
Наши мысли цепляются друг за друга.
Когда меркнет солнце, мы свет включаем,
Завершая вечер грузинским чаем.
2
Мы не видим всходов из наших пашен
Нам судья противен, а защитник страшен.
Нам дороже свайка , чем матч столетья.
Дайте нам обед и компот на третье.
Нам звезда во лбу, что слеза в подушке.
Мы боимся короны во лбу лягушки,
Бородавок на пальцах и прочей мрази.
Подарите нам тюбик хорошей мази.
Нам приятней глупость, чем хитрость лисья,
Мы не знаем зачем на деревьях листья.
И когда их срывает бурей до срока,
Ничего не чувствуешь, кроме шока.
Потому что тепло переходит в холод,
Наш пиджак зашит, а тулуп проколот.
Не рассудок наш, а глаза ослабли,
Чтоб искать отличье орла от цапли.
3
Мы не боимся смерти, посмертной казни.
Нам знаком при жизни предмет боязни:
Пустота вероятней и хуже ада.
Мы не знаем кому сказать: "Не надо!"
Наши жизни, как строчки, достигли точки.
В изголовьи дочки в ночной сорочке
Или сына в майке не встать нам с нами.
Наша тень длиннее, чем тень перед нами.
То не колокол бьет над угрюмым вечем!
Мы уходим во тьму, где светить нам нечем.
Мы спускаем флаги, жжем бумаги.
Дайте нам припасть напоследок к фляге.
Почему так вышло? И будет ложью
На характер свалить или на волю Божью.
Разве должно было быть иначе?
Мы платим за всех, и не надо сдачи.
1972г.
Холуй трясется. Раб хохочет.
Палач свою секиру точит.
Тиран кромсает каплуна.
Сверкает зимняя луна.
Cе вид Отечества. Гравюра.
На лежаке Солдат и Дура.
Старуха чешет мертвый бок.
Се вид Отечества. Лубок.
Собака лает, ветер носит.
Борис у Глеба в морду просит.
Кружатся пары на балу.
В прихожей - куча на полу.
Луна сверкает , зренье муча.
Под ней, как мозг отдельный, туча ....
Пускай художник, паразит,
Другой пейзаж изобразит.
Птица уже не влетает в форточку,
Девица, как зверь, защищает кофточку.
Поскользнувшись о вишневую косточку,
Я не падаю: сила трения
Возрастает с падением скорости.
Сердце скачет, как белка в хворосте
Ребер. И горло поет о возрасте.
Это уже старение.
Старение. Здравствуй, мое старение.
Крови медленное струение.
Некогда стройное ног строение
Мучает зрение. Я заранее
Область своих ощущений пятую
Обувь скидывая, спасаю ватою
Всякий, кто мимо идет с лопатою,
Ныне объект внимания.
Правильно! Тело в страстях раскаялось.
Зря оно пело, рыдало, скалилось.
В полости рта не уступит кариес
Греции древней, по крайней мере.
Смрадно дыша и треща суставами
Пачкаю зеркало. Речь о саване
Еще не идет. Но уже те самые,
Что тебя вынесут, входят в двери.
Здравствуй, младое и незнакомое
Племя! Жужжащее, как насекомое,
Время нашло, наконец, искомое
Лакомство в твердом моем затылке.
В мыслях разброд и разгром на темени.
Точно царица - Ивана в тереме,
Чую дыхание смертной темени
Фибрами всеми я жмусь к подстилке.
Боязно! То-то и есть, что боязно.
Даже когда все колеса поезда
Прокатятся с грохотом ниже пояса,
Не замирает полет фантазии.
Точно рассеянный взор отличника,
Не отличая очки от лифчика,
Боль близорука, а смерть расплывчата,
Как очертания Азии.
Все,что я мог потерять, утрачено
Начисто. Но достиг я начерно
Все, чего было достичь назначено.
Даже кукушки в ночи звучания
Трогает мало - пусть жизнь оболгана
Или оправдана им на долго,но
Старение есть отрастание органа
Слуха, рассчитанного на молчание.
Старение! В теле все больше смертного
То есть ненужного жизни. С медного
Лба исчезает сияние местного
Света. И черный прожектор в полдень
Мне заливает глазные впадины.
Силы из мышц у меня украдены.
Но не ищу себе перекладины:
Совестно браться за труд Господен.
Впрочем , дело , должно быть, в трусости.
В страхе . В технической акта трудности
Это - влияние грядущей трупности:
Всякий распад начинается с воли,
Минимум коей - основа статики.
Так я учил, сидя в школьном садике.
Ой, отойдите, друзья-касатики!
Дайте выйти во чисто поле!
Я был как все. То есть жил похожею
Жизнью. С цветами входил в прихожею.
Пил. Валял дурака под кожею,
Брал, что давали. Душа не зарилась
Не на свое. Обладая опорою,
Строил рычаг. И пространству в пору я
Звук извлекал, дуя в дудку полую.
Что бы такое сказать под занавес?!
Слушайте, дружина, враги и братия!
Все, что творил я, творил не ради я
Слезы в эпоху кино и радио,
Но не ради речи родной,словесности.
За каковое реченье - жречество
/Сказано ж доктору: сам пусть лечится/
Чаши лишились в пиру Отечества,
Нынче стою в незнакомой местности.
Ветренно. Сыро, темно и ветренно.
Полночь швыряет листву и ветви на
Кровлю. Можно сказать уверенно:
Здесь исключаю я дни, теряя
Волосы, зубы, глаголы, суффиксы,
Черпая кошкой, что шлемом суздальским,
Из океана волну, чтобы сузился.
Хрупай рыбу, пускай сырая.
Cтарение! Возраст успеха, знание
Правды. Изнанки ее. Изгнания.
Воли. Ни против ее, ни за нее
Я ничего не имею. Коли ж
Переборщит - возоплю: нелепица
Сдерживать чувства. Покамест - терпится.
Ежели что-то во мне и теплится,
Это не разум, а кровь всего лишь.
Данная песня не вопль отчаянья.
Это - следствие одичания.
Это - точней - первый крик отчаянья,
Царствие чье представляю суммою
Звуков, исторгнутых прежде мокрою,
Затвердевшей нынче в мертвую
Как бы натуру гортанью твердую.
Это и к лучшему. Так я думаю.
Вот сие то, о чем я глаголю:
О превращении тела в голую
Вещь! Ни горе не гляжу, ни долу я,
Но в пустоту, чем ее не высветили.
Это к лучшему. Чувство ужаса
Вещи не свойственно. Так что лужица
Подле вещи не обнаружится,
Даже если вещица при смерти.
Точно Тезей из пещеры Миноса,
Выйдя на воздух и шкуру вынеся,
Не горизонт вижу я - знак минуса
К прожитой жизни. Острей, чем меча
Лезвие это, и им отрезана
Лучшая часть. Так вино от трезвого
Прочь убирают, и соль от пресного.
Хочется плакать. Но плакать нечем.
Бей в барабан о своем доверии
К ножницам, в коих судьба материи
Скрыта. Только размер потери и
Делает смертного равным Богу.
/Это суждение стоит галочки
даже в виду обнаженной парочки/
Бей в барабан пока держишь палочки
С тенью своей маршируя в ногу!
18.09.82
В те времена, в стране зубных врачей,
Чьи дочери выписывают вещи
Из Лондона, чьи стиснутые клещи
Вздымают вверх на знамени ничей
Зуб Мудрости, для, прячущей во рту,
Развалины почище Парфенона,
Шпион, лазутчик, пятая колонна
Гнилой цивилизации - в быту
Профессор красноречия - я жил
В колледже возле Главного из Пресных
Озер, куда из водорослей местных
Был призван для вытягиванья жил.
Все то, что я писал в те времена,
Сводилось неизбежно к многоточию.
Я падал, не расстегиваясь, на
Постель свою. И ежели я ночью
Отыскивал звезду на потолке,
Она, согласно правилам сгоранья,
Сбегала на подушку по щеке
Быстрей, чем я загадывал желанье.
1972
Имяреку, тебе, - потому что не станет за труд
из-под камня тебя раздобыть, - от меня, анонима,
как по тем же делам: потому что и с камня сотрут,
так и в силу того, что я сверху и, камня помимо,
черсчур далеко, чтоб тебе различать голоса -
на эзоповой фене в отечестве белых головок,
где наощупь и слух наколол ты свои полюса
в мокром космосе злых корольков и визгливых сиповок;
имяреку, тебе, сыну вдовой кондукторши от
то ли Духа Святого, то ль поднятой пыли дворовой,
похитителю книг, сочинителю лучшей из од
на паденье А.С. в кружева и к ногам Гончаровой,
слововержцу, лжецу, пожирателю мелкой слезы,
обожателю Энгра, трамвайных звонков, асфоделей,
белозубой змее в колоннаде жандармской кирзы,
одинокому сердцу и телу бессчетных постелей -
да лежится тебе, как в большом оренбургском платке,
в нашей бурой земле, местных труб проходимцу и дыма,
понимавшему жизнь, как пчела на горячем цветке,
и замерзшему насмерть в параднике Третьего Рима.
Может, лучшей и нету на свете калитки в Ничто.
Человек мостовой, ты сказал бы, что лучшей не надо,
вниз по темной реке уплывая в бесцветном пальто,
чьи застежки одни и спасали тебя от распада.
Тщетно драхму во рту твоем ищет угрюмый Харон,
тщетно некто трубит наверху в свою дудку протяжно.
Посылаю тебе безымянный прощальный поклон
с берегов неизвестно каких. Да тебе и неважно.
1973
Полдень в комнате.Тот покой,
Когда наяву как во
Сне, пошевелив рукой,
Не изменить ни чего.
Свет проникает в окна, слепя.
Солнце, войдя в зенит,
Луч кладет на паркет , себя
Этим деревенит.
Пыль, осевшая на порах скул.
Калорифер картав.
Тело, застыв, продлевает стул,
Выглядит как кентавр.
2
Вспять оглянувшиеся : тень, затмив
Профиль, чье ремесло
Затвердевать, уточняет миф
Повторяя число
Членов. Их переход от слов
К цифрам не удивит.
Глаз переводит, моргнув, число в
Несовершенный вид.
Воздух, в котором ни встать, ни сесть,
Ни, тем более, лечь,
Воспринимает 4 , 6,
3 лучше, чем речь.
3
Я родился в большой стране,
В устье реки. Зимой
Она всегда замерзала.Мне
Не вернуться домой.
Там ,заглядевшись на девку, "ах"
Произносит корнет.
В цифрах есть нечто, чего в словах,
Даже крикнув их, нет.
Птица щебечет, из-за рубежа,
Вернувшись в свое гнездо.
Муха бьется в стекле, жужжа
Как 80 , или 100 .
4
Там был город, где благодаря
Точности перспектив
Было вдогонку броситься зря,
Что-нибудь упустив...
Мост под замерзшей рекой уже
Сталью своих хрящей
Мысли рождал о другой зиме.
Т.Е. зиме вещей.
7
Твердые вещи всегда тверды
В некоторых пределах.Свет
Им сообщает углы, черты,
В сумерках -силуэт.
Взвившись из воздуха, то есть из
Небытия, рука
Гладит поверхность предмета - и с
Легкостью мотылька
Чувство реальности и т.д.
Пряча в пыльной горсти,
Возвращаемся в воздух, где
Твердого не найти ...
8
Там были комнаты.Их размер
Порождал ералаш.
От чего потолок, в чей мел
Взор устремлялся ваш,
Только выигрывал. Зеркала
Копили там до темна пыль,
Осевшую,как зола
Горкуланума, на
Обитателей, стопки книг,
Стулья: в окне - слюда
Инея. То , что случилось в них,
Случалось в них навсегда.
9
В будущем цифры рассеют мрак.
Цифры не умира.
Только меняют порядок,как
Телефонные номера.
Сон их, вечным пером привит
К речи, расширит рот,
Удлинит алфавит:
Либо наоборот.
Что будет выглядеть, как мечтой
Взысканная земля
Синий , режущей глаз чертой-
Горизонтом нуля.
10
Или - как город, чья красота,
Неповторимость чья
Отражением своим сыта,
Как Нарцисс у ручья.
Так размножается камень, вещь,
Воздух. Так зрелый муж,
Осознавший свой жуткий вес,
Не избегает луж.
Так отчаянно по лицу
Памяти пятерней скребя,
Ваше сегодня, под стать слепцу,
Опознает себя.
11
Все, что я говорю, могло
Быть сказано про меня.
Я - лишь действующее стекло,
Отражение дня.
Я готов говорить точь в точь
Коридор, календарь,
Комнату в полдень, число и проч.-
Пишу для взгляда в даль.
Так сильнее, чем детский визг,
Вас терзает мотив,
Что издает грамофонный диск,
Двигаться прекратив.
12
В будущем, суть в амальгаме, суть
В отраженном вчера
В столбике будет падать ртуть,
Летом жужжит пчела.
Там будут площади с эхом, в сто
Превосходящим раз
Звук.Что только повторит то,
Что обнаружит глаз.
Я не умру, когда час придет.
Но посредством ногтя
С амальгамы меня сотрет
Какое-нибудь дитя.
Знай, что более мясо, плоть
Искренний звук , разгон
Мысли ничто не повторит,-
Хоть наплоди легион.
Но, как звезда через тыщу лет,
Ненужная никому,
Что не источает свет,
Как поглощает тьму,-
Следуя дальше, чем тело, взгляд
Глаз, уходя вперед,
Станет назад посылать подряд
Все, что в себя вберет.
Безупречная линия горизонта, без какого-либо изъяна
Корвет разрезает волны профилем Ференца Листа.
Поскрипывают канаты. Голая обезьяна
С криком выскакивает из кабины натуралиста.
Рядом плывут дельфины. Как однажды заметил кто-то
Только бутылки в баре хорошо переносят качку.
Ветер относит в сторону окончание анекдота,
И капитан бросается с кулаками на мачту.
Порой из кают-компании раздаются аккорды последней вещицы Брамса
Штурман играет циркулем, задумавшись над прямой
Линией курса. И синеющее впереди пространство
Смешивается в подзорной трубе с оставшимся за кормой.
2
Пассажир отличается от матроса
Шорохом шелкового белья,
Условиями питания и жилья,
Повторением какого-нибудь бессмыленного вопроса.
Матрос отличается от лейтенанта
Отсутствием эполет,
Количеством лент, нервами,
Перекрученными на манер каната.
Лейтенант отличается от капитана
Нашивками, выражением глаз,
Фотокарточкой Бланш или Франсуаз,
Чтением "Критики чистого разума", Мопасана и "Капитала" .
Капитан отличается от Адмиралтейства
динокими мыслями о себе,
Отвращением к синеве,
Воспоминаниями о длинном уик-энде,
Проведенном в имении тестя.
И только корабль не отличается от корабля.
Переваливаясь на волнах, корабль
Выглядит одновременно как дерево и журавль,
Из-под ног которых ушла земля.
3
Разговоры в кают-компании.
"Конечно, эрцгерцог - монстр!
Но если как следует разобраться,
Нельзя не признать за ним некоторых заслуг..."
"Рабы обслуживают господ, господа обслуживают рабство...
Какой-то порочный круг"."Нет, спасательный круг."
"Восхитительный херес"."Я всю ночь не могла уснуть."
"Это жуткое солнце: я сожгла себе плечи."
"...а если открылась течь. Я читал, что бывают течи.
Представьте себе, что открылась течь,и мы стали тонуть!
Вам случалось тонуть, лейтенант?"
"Никогда, но акула меня кусала."
"Да, любопытно...но представьте, что течь...
И представьте себе..."
"Что ж, может это заставит подняться на палубу."
4
Разговоры на палубе.
"Я, профессор, тоже в молодости мечтал
Открыть какой-нибудь остров, зверушку или бациллу."
"И что же вам помешало?" "Наука мне не под силу.
И потом - тити - мити." "Простите." "Э - э...презренный
человек, он есть кто. Он вообще комар."
"Вольдемар, перестаньте! Вы кусаетесь, Вольдемар!
Не забывайте, что я ..." "Простите меня, кузина!"
"Слышишь, кореш." "Чего." "Чего это там,в дали."
"Где." "Да справа по борту."
"Не вижу." "Вон там." "Ах, это."
"Вроде бы кит. Завернуть не найдется." "Не-а, одна газета."
"Но оно увеличивается! Смотрите! Оно увели..."
5
Море гораздо разнообразнее суши.
Интереснее, чем что-либо.
Изнутри, как и снаружи. Рыба
Интереснее груши.
На земле существует четыре стены и крыша.
Мы боимся волка или медведя.
Медведя, однако, меньше, и зовем его "Миша".
А если хватает воображения - "Федя".
Ничего подобного не происходит в море.
Кита в его первозданном, диком
Виде не трогает имя Боря.
Лучше его звать Диком.
Море полно сюрпризов, некоторые неприятны.
Многим из них не отыскать причины:
Не свалить на Луну перечисляя пятна,
Ни на злую волю женщины или мужчины.
Кровь у жителей моря холодней, чем у нас: их жуткий
Вид леденит нашу кровь даже в рыбной лавке.
Если б Дарвин туда нырнул,мы б не знали "закона джунглей".
Или внесли бы в оный поправки.
6
"Капитан, в этих местах затонул"Черный Принц"
При невыясненных обстоятельствах." "Штурман Бенц!"
"Ступайте в свою каюту и хорошенько проспитесь."
"В этих местах затонул так же русский "Витязь".
"Штурман Бенц!Вы думаете, что я
Шучу. При невыясненных обстоя..."
Неукоснительно двигается корвет.
За кормой - Европа, Азия, Африка: Старый и Новый Свет.
Каждый парус выглядит в профиль как знак вопроса.
И пространство хранит ответ.
7
"Ирина!" "Я слушаю." "Взгляни-ка сюда, Ирина."
"Я же сплю."
" Все равно.Посмотри-ка , что это там" "Да где?"
"В иллюминаторе." "Это ... Это, по-моему субмарина."
"Но оно извивается!" "Ну, что из того. В воде
Все извивается." "Ирина!" "Куда ты тащишь меня. Я раздета!"
"Ну, гляжу.Извивается .... но ведь это ....это....
Это гигантский спрут!..И он лезет к нам, Николай!..."
8
Море внешне безжизненно, но оно
Полно чудовищной жизни, которую не дано
Постичь, пока не пойдешь на дно.
Что порой подтверждается сетью, тралом.
Либо пляской волн, отражающих как бы в вялом
Зеркале творящееся под одеялом.
Находясь на поверхности, человек может быстро плыть.
Под водой , однако, он умеряет прыть.
Внезапно он хочет пить.
Там под водой, с пересохшей глоткой,
Жизнь представляется вдруг короткой.
Под водой человек может быть лишь подводной лодкой.
Изо рта вырываются пузыри,
В глазах возникает эквивалент зари.
В ушах раздается бесстрастный голос, считающий:
раз, два, три ....
9
Дорогая Бланш, пишу тебе, сидя внутри гигантского
осьминога.
Чудо, но письменные принадлежности и твоя фотокарточка
уцелели
Сыро и душно. Тем не менее не одиноко.
Рядом сидят два дикаря и играют на укулеле.
Главное, что темно. Когда напрягаю зрение,
Различаю какие-то арки и своды. Сильно звенит в ушах.
Постараюсь исследовать систему пищеварения.
Это - единственный путь к свободе. Целую. Твой верный Жак.
Вероятно так было в утробе... Но спасибо и за осьминога.
Ибо мог бы пойти просто на дно, либо попасть к акуле.
Все еще в поисках. Дикари, увы, не подмога:
О чем я их не спрошу, слышу странное "хили-хули"
Вокруг бесконечные,скользкие, вьющиеся тоннели.
Какая-то загадочная, переплетающаяся система.
Вероятно, я брежу.Но вчера на панели
Мне попался некто, назвавшийся капитаном Немо.
"Снова Немо. Пригласил меня в гости. Я
Пошел. Говорит, что он вырастил этого осьминога.
Как протест против общества. Раньше была семья,
Но жена и т.д. И ему ничего иного
Не осталось. Говорит, что мир потонул во зле.
Осьминог /сокращенно Ося/ карает жестокосердие
И гордыню,воцарившиеся на земле."
"Обещал, что если останусь, то обрету бессмертие."
Вторник. Ужинал у Немо. Было вино, икра.
/С "Принца" и с "Витязя"/. Дикари подавали, скаля
Зубы. Обсуждали начатую вчера
Тему бессмертия, "Мысли" Паскаля, последнюю вещь
в "Ла Скала"
Представь себе, вечер, свечи. Со всех сторон осьминог.
Немо с его бородой и с глазами, голубыми, как у младенца
Сердце сжимается, как подумаешь, как он тут одинок..."
Здесь обрываются письма к Бланш де Ларю от лейтенанта Бенца.
10
Когда корабль не приходит в определенный порт
Ни в назначенный срок, ни позже,
Директор компании произносит:"Черт!"
Адмиралтейство:"Боже!"
Оба не правы. Но откуда нам знать о том,
Что приключилось. Ведь не попросишь чайку,
Ни акулу, с ее набитым ртом,
Не направишь овчарку
По следу. И какие вообще следы
В океане. Ведь это сущий
Бред. Еще одно торжество воды
В состязании с сушей.
В океане все происходит вдруг.
Но потом еще долго волна теребит скитальцев:
Доски, обломки мачты, спасательный круг.
Все без отпечатков пальцев.
И потом наступает осень, за ней - зима.
Сильно дует сирокко. Лучшего адвоката
Молчаливые волны могут свести с ума
Красотою заката.
И становится ясно, что нечего вопрошать
Ни пространством горла, ни с помощью радиозонда
Синюю рябь, продолжающую улучшать
Линию горизонта.
Что-то мелькает в газетах, толкующих так и сяк
Факты, которых, собственно кот наплакал.
Женщина в чем-то коричневом хватается за косяк.
И оседает на пол.
Горизонт улучшился. В воздухе соль и йод.
Вдалеке на волне покачивается какой-то
Безымянный предмет, и колокол глухо бьет
В помещении Ллойда.
1977 "Вестник русского христианского
движения" 122
Популярность: 5, Last-modified: Mon, 01 Feb 1999 06:39:13 GmT