Михаил Булгаков. Сборник. Статьи, рассказы, наброски

* Михаил Булгаков. 1-ая детская коммуна

----------------------------------------------------------------------------
Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
OCR Гуцев В.Н.
----------------------------------------------------------------------------

Одна из руководительниц в пальто и калошах стояла в вестибюле и
говорила:
- Заведующий поехал на заседание, а Сергей Федорович пошел по воинской
повинности, и мне, как назло, сейчас нужно уходить. Такая досада... Как же
тут быть? Впрочем, может быть, вам Леша все покажет?..
Дискант с площадки лестницы отозвался:
- Леша чинит замки.
- Позовите Лешу!
- Сейчас!
И вверху дискант закричал:
- Ле-еша!
Послышались откуда-то издали сверху звуки пианино, а в ответ ему птичье
пересвистыванье и писк. В вестибюле висел матовый с бронзой фонарь, было
тихо и очень тепло, и, если бы не плакат, на котором с одной стороны был
мощный корабль, с другой - паровоз, а посредине - "Знание все победит", -
казалось бы, что это вовсе не в коммуне, а дома, как в детстве, - в доме
уютном и очень теплом.
Леша пришел через несколько минут. Леша оказался председателем
президиума детской коммуны - блондином-подростком в черных штанах и защитной
куртке. В руках у него были старенькие замки. За Лешей тотчас вынырнул некто
круглоголовый, стриженый и румяный. Из расспросов выяснилось, что это не кто
иной, как -
- Кузьмик Евстафий, 13-ти лет.
Кузьмик Евстафий был в серой куртке, коротких, серых же, штанах и
по-домашнему совершенно босой.
Леша повел в светлый зал - студию художественного творчества. Тут
руководительница ушла, облегченно вздохнув, и на прощание сказала еще раз:
- Они вам все объяснят...
Студия - как музей. На стенах, столах, на подставках нет клочка места,
где бы не было детских работ. Высоко на стене надпись:
"Не сознание людей определяет их бытие, но напротив - общественная
жизнь определяет их сознание".
Под надписью ряды рисунков, а на широких подставках, сделанные из
картона, палок и ваты, - снежные пространства и юрты, северные угрюмые люди
в мехах и олени.
- Какая жизнь у них, такой и бог, - говорит Леша. Это верно. При такой
жизни хорошего бога не сочинишь, и бог северных некультурных людей -
безобразный, с дико-изумленными глазами, неумный, по-видимому, и мрачный,
холодный северный бог на стене.

Светает, товарищ,
Работать пора -
Работы усиленной
Требует край.

Под четверостишием - завод имени Бухарина. Он электрифицирован! У
картонного корпуса лампа. К ограде идут рабочие. И сразу видно, что они
сознательные, потому что у одного из них в руках газета.
Рядом макет: "Как жил рабочий раньше и теперь". В правой половине тьма,
сумерки, мрачная печь, голый стол, теснота, нары. В левой - опрятная комната
с занавесками, мебель, просторно и чисто.
"Школа прежде и теперь". Прежняя школа под эмблемой: цепь, религиозная
книжка, кнут; новая - под серпом и молотом. В старой школе выпиленные из
дерева горбатые ученики уткнулись носами в парты и стоит сердитый учитель с
палкой. В новой - парт нет. Там телескоп, там станки, рубанки, книги. И
розоватый свет льется через огромные окна в новую просторную школу.
- А вот некоторые девочки думают, что с партами лучше, по-прежнему, -
говорит Леша.
Школа, фабрика, театр - нет угла жизни, который бы не отразился в
рисунках и макетах, сотворенных детскими руками, в этой огромной комнате,
где разбегаются глаза. Старшие ребята соорудили макеты к "Вию", младшие
нагромоздили маленькие примитивные и наивные макеты с декорациями к пьесам,
которые они видели.
Стена полна рисунков карандашом и красками. И сверху гордо красуется
надпись "Илюстрация".
- А почему одно "л"?
- А это малыш ошибся.
Под "илюстрацией" все что угодно. В красках: красноармеец продает
цветок в день борьбы с туберкулезом. Покупают его два явных буржуя и
буржуйка в мехах. Видел малыш такую сцену и нарисовал. "Охота зимой на
зайца" представлена лихим охотником и зайцем, который перевернулся кверху
ногами. Другой заяц сам летит на охотника. Рисунки, рисунки... Дальше
детские поделки: валенки, перчатки, сумочки, рукоделье.
- Это девочки делали.
В теплом коридоре рядом со студией свистят и перекликаются птицы.
Прыгают по жердочкам чижи и воробьи.
И лишь открывается дверь в класс естествознания, рыжая белка с шорохом
сбегает со стола, прыгает на Кузьмика Евстафия, цепляясь, заглядывает острой
мордочкой в карман.
В светлом классе - все жизнь. Побеги вербы в бутылках с водой заполнили
их серебристыми корнями. Белка живет в настоящем дупле в верхнем этаже
огромной клетки. В аквариумах плывут красноватые и золотистые рыбки. Двое
аксолотлей, похожих на белых маленьких крокодилов, шевелят красноватыми
мохнатыми ожерельями в тазу.
- Они жили в аквариуме, да там на рыбок села болезнь - плесень, вот мы
их перевели временно в таз, - объясняет естествовед Кузьмик Евстафий.
По стенам - гербарии, коллекции бабочек, на стойках - минералы.
В библиотеке - ковер, тишина, давно не виданный уют, богатство книг в
застекленных шкафах. Две девочки сидят, читают. Лежат газеты на столах. Все
звучит и звучит в отдалении пианино, и в зале со сценой занавес, за ним на
деревянных подмостках декорации.
И нигде нет взрослых, начинает казаться, что они и не нужны совсем в
этой изумительной ребячьей республике - коммуне.
В спальнях ребят внизу чистота поражающая.
На спинках кроватей полотенца. На полу нет соринки.
- Кто убирает у вас?
- Сами. Вон расписание дежурств.
В вестибюле в глубокой нише, в которую скупо льется свет из стеклянной
пятиконечной звезды - розового окна, - электротехнический отдел. Мальчуган
спускается по ступенькам к нише и начинает возиться с проводами. Вспыхивает
свет в маленьком трамвае, и с гудением он начинает идти по рельсам. Трамвай
как настоящий - с дугой, с мотором.
Между двумя картонными семиэтажными стенами лифт. Пускают в него ток, и
лифт, освещенный электрической лампой, ползет вверх. Дальше телеграф.
Мальчуган стучит по клавише и объясняет мне, как устроен телеграф.
Электрический звонок. Электромагниты.
Все это ребята сооружали под руководством электротехника-руководителя.

x x x

Эта коммуна живет в особняке купца Шипкова на Полянке. В ней 65 ребят,
мальчиков и девочек от 8 до 16 лет, большею частью сироты рабочих. В две
смены, утреннюю и вечернюю, они учатся в соседних школах, а дома, у себя в
коммуне, готовятся по различным предметам.
Управляется эта коммуна детским самоуправлением. Есть семь
комиссий-хозяйственная, бельевая, библио-санитарная, учетно-
распределительная, инвентарная. Сверх того, была еще и "кролиководная".
Образовалась она, как только коммунальные ребята поселили на чердаке
кроликов. Но вслед за кроликами раздобыла коммуна лисицу. Дрянь лисица
забралась на чердак и передушила всех кроликов, прикончив тем самым и
кролиководную комиссию.
Итак, от каждой из комиссий выделен один представитель в правление, а
правление выделило президиум из трех человек. Во главе его и стоит этот
самый Леша-блондин.
Судя по тому, что видишь в шипковском особняке, Правление справляется
со своей задачей не хуже, если не лучше взрослых. Ведает оно всем
распорядком жизни. В его руках все грани ребячьей жизни. Зорким глазом
смотрит правление за всем, вплоть до того, чтобы не сорили.
- А если кто подсолнушки грызет, - говорит зловеще Кузьмик, - так его
назначают на дежурство по кухне.
Но не только подсолнушки в поле зрения ребячьего управления. Решают
ребята и более сложные вопросы.
Недавно мэр Лиона, Эррио, посетил коммуну. Он долго осматривал ее,
объяснялся с ребятами через переводчика. Наконец, уезжая, вынул
стомиллионную бумажку детям на конфеты. Но дети ее не взяли. Потом уже, чтоб
не обидеть иностранца, составили тут же заседание, потолковали и
постановили:
- Взять и истратить на газеты и журналы.
Правление улаживает все конфликты и ссоры между ребятами, лишь только
они возникают.
- А если кто ссорится... - внушительно начинает Кузьмик.
Правление ведает назначением на дежурства, снабжением коммуны хлебом,
наблюдением за кухней. Президиум ведет собрания. У президиума в руках нити
ко всем комиссиям. И комиссии блестяще ведут библиотечное дело. Комиссии
смотрят за санитарным состоянием коммуны. Благодаря им в чистоте, тепле
живет ребяческая коммуна в шипковском особняке.
- Работа наладилась, - говорит Леша. - Правление уже изживает себя. Оно
слишком громоздко. Нам теперь достаточно трех человек президиума.
Идем смотреть последнее, что осталось, - столовую в нижнем этаже, где
ребятишки в 8 час. утра пьют чай, в два обедают. В столовой, как и всюду,
чисто. На стене плакат: "Кто не работает, тот не ест".
Опять в вестибюль с разрисованными стенами, с беззвучной лестницей с
ковром. Опять прислушиваешься, как нежно и глухо сверху несутся звуки
пианино - девочки играют в четыре руки - да птицы, снегири и чижи, гомонят в
клетках, прыгают.
И нужно прощаться с председателем президиума - Лешей и с знаменитым
румяным кролиководом Кузьмиком Евстафием 13-ти лет.

* Михаил Булгаков. Двуликий Чемс

На ст. Фастов ЧМС издал распоряжение о
том, чтобы ни один служащий не давал
корреспонденции в газеты без его
просмотра.
А когда об этом узнал корреспондент,
ЧМС испугался и спрятал книгу
распоряжений под замок.
Рабкор 742

- Я пригласил вас, товарищи, - начал Чемс, - с тем, чтобы сообщить вам
пакость: до моего сведения дошло, что многие из вас в газеты пишут?
Приглашенные замерли.
- Не ожидал я этого от моих дорогих сослуживцев, - продолжал Чемс
горько. - Солидные такие чиновники... то бишь служащие... И не угодно ли...
Ай, ай, ай, ай, ай!
И Чемсова голова закачалась, как у фарфорового кота.
- Желал бы я знать, какой это пистолет наводит тень на нашу дорогую
станцию? То есть ежели бы я это знал...
Тут Чемс пытливо обвел глазами присутствующих.
- Не товарищ ли это Бабкин?
Бабкин позеленел, встал и сказал, прижимая руку к сердцу:
- Ей-богу... честное слово... клянусь... землю буду есть... икону
сыму... Чтоб я не дождался командировки на курорт... чтоб меня уволили по
сокращению штатов... если это я!
В речах его была такая искренность, сомневаться в которой было
невозможно.
- Ну, тогда, значит, Рабинович?
Рабинович отозвался немедленно:
- Здравствуйте! Чуть что, сейчас - Рабинович. Ну, конечно, Рабинович во
всем виноват! Крушение было - Рабинович. Скорый поезд опоздал на восемь
часов - тоже Рабинович. Спецодежду задерживают - Рабинович! Гинденбурга
выбрали - Рабинович? И в газету писать - тоже Рабинович? А почему это я,
Рабинович, а не он, Азеберджаньян?
Азеберджаньян ответил:
- Не ври, пожалста! У меня даже чернил нету в доме. Только красное
азербейджанское вино.
- Так неужели это Бандуренко? - спросил Чемс.
Бандуренко отозвался:
- Чтоб я издох!..
- Странно. Полная станция людей, чуть не через день какая-нибудь этакая
корреспонденция, а когда спрашиваешь: "кто?" - виновного нету. Что ж, их
святой дух пишет?
- Надо полагать, - молвил Бандуренко.
- Вот я б этого святого духа, если бы он только мне попался! Ну, ладно.
Иван Иваныч, читайте им приказ, и чтоб каждый расписался!
Иван Иваныч встал и прочитал:
- "Объявляю служащим вверенного мне... мною замечено... обращаю
внимание... недопустимость... и чтоб не смели, одним словом..."

x x x

С тех пор станция Фастов словно провалилась сквозь землю. Молчание.
- Странно, - рассуждали в столице, - большая такая станция, а между тем
ничего не пишут. Неужели там у них никаких происшествий нет? Надо будет
послать к ним корреспондента.

x x x

Вошел курьер и сказал испуганно:
- Там до вас, товарищ Чемс, корреспондент приехал.
- Врешь, - сказал Чемс, бледнея, - не было печали! То-то мне всю ночь
снились две большие крысы... Боже мой, что теперь делать?.. Гони его в
шею... То бишь проси его сюда... Здрасьте, товарищ... Садитесь, пожалуйста.
В кресло садитесь, пожалуйста. На стуле вам слишком твердо будет. Чем могу
служить? Приятно, приятно, что заглянули в наши отдаленные Палестины!
- Я к вам приехал связь корреспондентскую наладить.
- Да господи! Да боже ж мой! Да я же полгода бьюсь, чтобы наладить ее,
проклятую. А она не налаживается. Уж такой народ. Уж до чего дикий народ, я
вам скажу по секрету, прямо ужас. Двадцать тысяч раз им твердил: "Пишите,
черти полосатые, пишите!" Ни черта они не пишут, только пьянствуют. До чего
дошло: несмотря на то, что я перегружен работой, как вы сами понимаете,
дорогой товарищ, сам им предлагал: "Пишите, говорю, ради всего святого, я
сам вам буду исправлять корреспонденции, сам помогать буду, сам отправлять
буду, только пишите, чтоб вам ни дна ни покрышки". Нет, не пишут! Да вот я
вам сейчас их позову, полюбуйтесь сами на наше фастовское народонаселение.
Курьер, зови служащих ко мне в кабинет.
Когда все пришли, Чемс ласково ухмыльнулся одной щекой корреспонденту,
а другой служащим и сказал:
- Вот, дорогие товарищи, зачем я вас пригласил. Извините, что отрываю
от работы. Вот товарищ корреспондент прибыл из центра просить вас, товарищи,
чтобы вы, товарищи, не ленились корреспондировать нашим столичным товарищам.
Неоднократно я уже просил вас, товарищи...
- Это не мы! - испуганно ответили Бабкин, Рабинович, Азеберджаньян и
Бандуренко.
- Зарезали, черти! - про себя воскликнул Чемс и продолжал вслух,
заглушая ропот народа: - Пишите, товарищи, умоляю вас, пишите! Наша союзная
пресса уже давно ждет ваших корреспонденций, как манны небесной, если можно
так выразиться? Что же вы молчите?..
Народ безмолвствовал.

* Михаил Булгаков. Работа достигает 30 градусов

Общее собрание транспортной комячейки
ст. Троицк Сам.-Злат. не состоялось 20
апреля, так как некоторые партийцы
справляли Пасху с выпивкой и избиением
жен.
Когда это происшествие обсуждалось на
ближайшем собрании, выступил член бюро
ячейки и секретарь месткома и заявил, что
пить можно, но надо знать и уметь как.
Рабкор Зубочистка

Одинокий человек сидел в помещении комячейки на ст. Икс и тосковал.
- В высшей степени странно. Собрание назначено в 5 часов, а сейчас
половина девятого. Что-то ребятишки стали опаздывать.
Дверь впустила еще одного.
- Здравствуй, Петя, - сказал вошедший, - кворум изображаешь? Изображай.
Голосуй, Петро!
- Ничего не понимаю, - отозвался первый. - Банкина нету, Кружкина нет.
- Банкин не придет.
- Почему?
- Он пьян.
- Не может быть!
- И Кружкин не придет.
- Почему?
- Он пьян.
- Ну, а где ж остальные?
Наступило молчание. Вошедший стукнул себя пальцем по галстуку.
- Неужели?
- Я не буду скрывать от себя русскую горькую правду, - пояснил второй,
- все пьяны. И Горошков, и Сосискин, и Мускат, и Корнеевский, и кандидат
Горшаненко. Закрывай, Петя, собрание!
Они потушили лампу и ушли во тьму.

x x x

Праздники кончились, поэтому собрание было полноводно.
- Дорогие товарищи! - говорил Петя с эстрады, - считаю, что такое
положение дел недопустимо. Это позор! В день Пасхи я лично сам видел нашего
уважаемого товарища Банкина, каковой Банкин вез свою жену...
- Гулять я ее вез, мою птичку, - елейным голосом отозвался Банкин.
- Довольно оригинально вы везли, Банкин! - с негодованием воскликнул
Петя. - Супруга ваша ехала физиономией по тротуару, а коса ее находилась в
вашей уважаемой правой руке!
Ропот прошел среди непьющих.
- Я хотел взять локон ее волос на память! - растерянно крикнул Банкин,
чувствуя, как партбилет колеблется в его кармане.
- Локон? - ядовито спросил Петя, - я никогда не видел, чтобы при взятии
локона на память женщину пинали ногами в спину на улице!
- Это мое частное дело, - угасая, ответил Банкин, ясно ощущая ледяную
руку укома на своем билете. Ропот прошел по собранию.
- Это, по-вашему, частное дело? Нет-с, дорогой Банкин, это не частное!
Это свинство!!
- Прошу не оскорблять! - крикнул наглый Банкин
- Вы устраиваете скандалы в публичном месте и этим бросаете тень на всю
ячейку! И подаете дурной пример кандидатам и беспартийным! Значит, когда
Мускат бил стекла в своей квартире и угрожал зарезать свою супругу, - и это
частное дело? А когда я встретил Кружкина в пасхальном виде, то есть без
правого рукава и с заплывшим глазом?! А когда Горшаненко на всю улицу крыл
всех встречных по матери - это частное дело?!
- Вы подкапываетесь под нас, товарищ Петя, - неуверенно крикнул Банкин.
Ропот прошел по собранию.
- Товарищи. Позвольте мне слово, - вдруг звучным голосом сказал
Всемизвестный {имя его да перейдет в потомство), - я лично против того,
чтобы этот вопрос ставить на обсуждение. Это отпадает, товарищи. Позвольте
изложить точку зрения. Тут многие дебатируют: можно ли пить? В общем и целом
пить можно, но только надо знать, как пить!
- Вот именно!! - дружно закричали на алкогольной крайней правой.
Непьющие ответили ропотом.
- Тихо надо пить, - объявил Всемизвестный.
- Именно! - закричали пьющие, получив неожиданное подкрепление.
- Купил ты, к примеру, три бутылки, - продолжал Всемизвестный, - и...
- Закуску!!
- Тиш-ше!!
- Да, и закуску...
- Огурцами хорошо закусывать...
- Тиш-ше!..
- Пришел домой, -продолжал Всемизвестный, - занавески на окнах спустил,
чтобы шпионские глаза не нарушили домашнего покоя, пригласил приятеля, жена
тебе селедочку очистит, сел, пиджак снял, водочку поставил под кран, чтобы
она немножко озябла, а затем, значит, не спеша, на один глоток налил...
- Однако, товарищ Всемизвестный! - воскликнул пораженный Петя, - что вы
такое говорите?!
- И никому ты не мешаешь, и никто тебя не трогает, - продолжал
Всемизвестный. - Ну, конечно, может у тебя выйти недоразумение с женой,
после второй бутылки, скажем. Так не будь же ты ослом. Не тащи ты ее за
волосы на улицу! Кому это нужно? Баба любит, чтобы ее били дома. И не бей ты
ее по физиономии, потому что на другой день баба ходит по всей станции с
синяками - и все знают. Бей ты ее по разным сокровенным местам! Небось не
очень-то пойдет хвастаться.
- Браво?! - закричали Банкин, Закускин и К^o. Аплодисменты загремели на
водочной стороне. Встал Петя и сказал:
- За все свое время я не слыхал более возмутительной речи, чем ваша,
товарищ Всемизвестный, и имейте в виду, что я о ней сообщу в "Гудок". Это
неслыханное безобразие!!
- Очень я тебя боюсь, - ответил Всемизвестный. - Сообщай!
И конец истории потонул в выкриках собрания.

* Михаил Булгаков. Три копейки

Старший стрелочник станции Орехово явился получать свое жалованье.
Плательщик щелкнул на счетах и сказал ему так:
- Жалованье: вам причитается - 25 р. 80 к. (щелк!). Кредит в ТПО с вас
12 р. 50 к. (щелк!). "Гудок" - 65 коп. (щелк). Кредит Москвошвей - 12 р. 50
к. На школу - 12 коп.
Итого вам причитается на руки... (щелк! щелк!) Т-р-и к-о-п-е-й-к-и.
По-лу-чи-те.
Стрелочник покачнулся, но не упал, потому что сзади него вырос хвост.
- Вам чего? - спросил стрелочник, поворачиваясь.
- Я - МОПР, - сказал первый.
- Я - друг детей, - сказал второй.
- Я - касса взаимопомощи, - третий.
- Я - профсоюз, - четвертый.
- Я - Доброхим, - пятый.
- Я - Доброфлот, - шестой.
- Тэк-с, - сказал стрелочник. - Вот, братцы, три копейки, берите и
делите, как хотите. И тут он увидал еще одного.
- Чего? - спросил стрелочник коротко.
- На знамя, - ответил коротко спрошенный. Стрелочник снял одежу и
сказал:
- Только сами сшейте, а сапоги - жене.
И еще один был.
- На бюст! - сказал еще один.
Голый стрелочник немного подумал, потом сказал:
- Берите, братцы, вместо бюста меня. Поставите на подоконник.
- Нельзя, - ответили ему, - вы - непохожий...
- Ну, тогда как хотите, - ответил стрелочник и вышел.
- Куда ты идешь голый? - спросили его.
- К скорому поезду, - ответил стрелочник.
- Куды ж поедешь в таком виде?
- Никуды я не поеду, - ответил стрелочник, - посижу до следующего
месяца. Авось начнут вычитать по-человечески. Как указано в законе.

* Михаил Булгаков. Сорок сороков

Решительно скажу: едва
Другая сыщется столица как Москва.

Панорама первая. Голые времена

Панорама первая была в густой тьме, потому что въехал я в Москву ночью.
Это было в конце сентября 1921-го года. По гроб моей жизни не забуду
ослепительного фонаря на Брянском вокзале и двух фонарей на Дорогомиловском
мосту, указывающих путь в родную столицу. Ибо, что бы ни происходило, что бы
вы ни говорили, Москва - мать, Москва - родной город. Итак, первая панорама:
глыба мрака и три огня.
Затем Москва показалась при дневном освещении, сперва в слезливом
осеннем тумане, в последующие дни в жгучем морозе. Белые дни и драповое
пальто. Драп, драп. О, чертова дерюга! Я не могу описать, насколько я мерз.
Мерз и бегал. Бегал и мерз.
Теперь, когда все откормились жирами и фосфором, поэты начинают писать
о том, что это были героические времена. Категорически заявляю, что я не
герой. У меня нет этого в натуре. Я человек обыкновенный - рожденный
ползать, - и, ползая по Москве, я чуть не умер с голоду. Никто кормить меня
не желал. Все буржуи заперлись на дверные цепочки и через щель высовывали
липовые мандаты и удостоверения. Закутавшись в мандаты, как в простыни, они
великолепно пережили голод, холод, нашествие "чижиков", трудгужналог и т.
под. напасти. Сердца их стали черствы, как булки, продававшиеся тогда под
часами на углу Садовой и Тверской.
К героям нечего было и идти. Герои были сами голы, как соколы, и
питались какими-то инструкциями и желтой крупой, в которой попадались
небольшие красивые камушки вроде аметистов.
Я оказался как раз посредине обеих групп, и совершенно ясно и просто
предо мною лег лотерейный билет с надписью - смерть. Увидев его, я словно
проснулся. Я развил энергию, неслыханную, чудовищную. Я не погиб, несмотря
на то что удары сыпались на меня градом, и при этом с двух сторон. Буржуи
гнали меня, при первом же взгляде на мой костюм, в стан пролетариев.
Пролетарии выселяли меня с квартиры на том основании, что если я и не чистой
воды буржуй, то, во всяком случае, его суррогат. И не выселили. И не
выселят. Смею вас заверить. Я перенял защитные приемы в обоих лагерях. Я
оброс мандатами, как собака шерстью, и научился питаться мелкокоротной
разноцветной кашей. Тело мое стало худым и жилистым, сердце железным, глаза
зоркими. Я - закален.
Закаленный, с удостоверениями в кармане, в драповой дерюге, я шел по
Москве и видел панораму. Окна были в пыли. Они были заколочены. Но кое-где
уже торговали пирожками. На углах обязательно помещалась вывеска
"Распределитель N...". Убейте меня, и до сих пор не знаю, что в них
распределяли. Внутри не было ничего, кроме паутины и сморщенной бабы в
шерстяном платке с дырой на темени. Баба, как сейчас помню, взмахивала
руками и сипло бормотала:
- Заперто, заперто, и никого, товарищ, нетути!
И после этого провалилась в какой-то люк.

---------

Возможно, что это были героические времена, но это были голые времена.

Панорама вторая. Сверху вниз

На самую высшую точку в центре Москвы я поднялся в серый апрельский
день. Это была высшая точка - верхняя платформа на плоской крыше дома
бывшего Нирензее, а ныне Дома Советов в Гнездниковском переулке. Москва
лежала, до самых краев видная, внизу. Не то дым, не то туман стлался над
ней, но сквозь дымку глядели бесчисленные кровли, фабричные трубы и маковки
сорока сороков. Апрельский ветер дул на платформы крыши, на ней было пусто,
как пусто на душе. Но все же это был уже теплый ветер. И казалось, что он
задувает снизу, что тепло подымается от чрева Москвы. Оно еще не ворчало,
как ворчит грозно и радостно чрево больших, живых городов, но снизу, сквозь
тонкую завесу тумана, подымался все же какой-то звук. Он был неясен, слаб,
но всеобъемлющ. От центра до бульварных колец, от бульварных колец далеко,
до самых краев, до сизой дымки, скрывающей подмосковные пространства.
- Москва звучит, кажется, - неуверенно сказал я, наклоняясь над
перилами.
- Это - нэп, - ответил мой спутник, придерживая шляпу.
- Брось ты это чертово слово! - ответил я. - Это вовсе не нэп, это сама
жизнь. Москва начинает жить.
На душе у меня было радостно и страшно. Москва начинает жить, это было
ясно, но буду ли жить я? Ах, это были еще трудные времена. За завтрашний
день нельзя было поручиться. Но все же я и подобные мне не ели уже крупы и
сахарину. Было мясо на обед. Впервые за три года я не "получил" ботинки, а
"купил" их; они были не вдвое больше моей ноги, а только номера на два.
Внизу было занятно и страшновато. Нэпманы уже ездили на извозчиках,
хамили по всей Москве. Я со страхом глядел на их лики и испытывал дрожь при
мысли, что они заполняют всю Москву, что у них в кармане золотые десятки,
что они меня выбросят из моей комнаты, что они сильные, зубастые, злобные, с
каменными сердцами.
И, спустившись с высшей точки в гущу, я начал жить опять. Они не
выбросили. И не выбросят, смею уверить.
Внизу меня ждала радость, ибо нет нэпа без добра: баб с дырами на
темени выкинули всех до единой. Паутина исчезла, в окнах кое-где горели
электрические лампочки и гирляндами висели подтяжки.
Это был апрель 1922 года.

Панорама третья. На полный ход

В июльский душный вечер я вновь поднялся на кровлю того же
девятиэтажного нирензеевского дома. Цепями огней светились бульварные
кольца, и радиусы огней уходили к краям Москвы. Пыль не достигала сюда, но
звук достиг. Теперь это был явственный звук: Москва ворчала, гудела внутри.
Огни, казалось, трепетали, то желтые, то белые огни в черно-синей ночи.
Скрежет шел от трамваев, они звякали внизу, и, глухо, вперебой, с бульвара
неслись звуки оркестров.
На вышке трепетал свет. Гудел аппарат - на экране был помещичий дом с
белыми колоннами. А на нижней платформе, окаймляющей верхнюю, при набежавшем
иногда ветре шелестели белые салфетки на столах и фрачные лакеи бежали с
блестящими блюдами. Нэпманы влезли и на крышу. Под ногами были четыре
приплюснутых головы с низкими лбами и мощными челюстями. Четыре накрашенных
женских лица торчали среди нэпманских голов, и стол был залит цветами.
Белые, красные, голубые розы покрывали стол. На нем было только пять
кусочков свободного места, и эти места были заняты бутылками. На эстраде
некто в красной рубашке, с партнершей - девицей в сарафане, - пел частушки:

У Чичерина в Москве
Нотное издательство!

Пианино рассыпалось каскадами.
- Бра-во! - кричали нэпманы, звеня стаканами, - бис!
Приплюснутая и сверху казавшаяся лишенной ног девица семенила к столу с
фужером, полным цветов.
- Бис! - кричал нэпман, потоптал ногами, левой рукой обнимал даму за
талию, а правой покупал цветок. За неимением места в фужерах на столе, он
воткнул его в даму, как раз в то место, где кончался корсаж и начиналось ее
желтое тело. Дама хихикнула, дрогнула и ошпарила нэпмана таким взглядом, что
он долго глядел мутно, словно сквозь пелену. Лакей вырос из асфальта и
перегнулся. Нэпман колебался не более минуты над карточкой и заказал. Лакей
махнул салфеткой, всунулся в стеклянную дыру и четко бросил:
- Восемь раз оливье, два лангет-пикана, два бифштекса.
С эстрады грянул и затоптал лихой, веселый матросский танец. Замелькали
ноги в лакированных туфлях и в штанах клешем.
Я спустился с верхней площадки на нижнюю, потом - в стеклянную дверь и
по бесконечным широким нирензеевским лестницам ушел вниз. Тверская приняла
меня огнями, автомобильными глазами, шорохом ног. У Страстного монастыря
толпа стояла черной стеной, давали сигналы автомобили, обходя ее. Над толпой
висел экран. Дрожа, дробясь черными точками, мутясь, погасая и опять
вспыхивая на белом полотне, плыли картины. Бронепоезд с открытыми площадками
шел, колыхаясь. На площадке, молниеносно взмахивая руками, оборванные
артиллеристы с бантами на груди вгоняли снаряд в орудие. Взмах руки, орудие
вздрагивало, и облако дыма отлетало от него.
На Тверской звенели трамваи, и мостовая была извороченной грудой
кубиков. Горели жаровни. Москву чинили и днем и ночью.
Это был душный июль 1922 года.

Панорама четвертая. Сейчас

Иногда кажется, что Больших театров в Москве два. Один такой: в сумерки
на нем загорается огненная надпись. В кронштейнах вырастают красные флаги.
След от сорванного орла на фронтоне бледнеет. Зеленая квадрига чернеет,
очертания ее расплываются в сумерках. Она становится мрачной. Сквер пустеет.
Цепями протягиваются непреклонные фигуры в тулупах поверх шинелей, в шлемах,
с винтовками, с примкнутыми штыками. В переулках на конях сидят всадники в
черных шлемах. Окна светятся. В Большом идет съезд.
Другой - такой: в излюбленный час театральной музы, в семь с половиной,
нет сияющей звезды, нет флагов, нет длинной цепи часовых у сквера. Большой
стоит громадой, как стоял десятки лет. Между колоннами желто-тускловатые
пятна света. Приветливые театральные огни. Черные фигуры текут к колоннам.
Часа через два внутри полутемного зала в ярусах громоздятся головы. В ложах
на темном фоне ряды светлых треугольников и ромбов от раздвинутых завес. На
сукне волны света, и волной катится в грохоте меди и раскатах хора триумф
Радамеса. В антрактах, в свете, золотым и красным сияет театр и кажется
таким же нарядным, как раньше.
В антракте золото-красный зал шелестит. В ложах бенуара причесанные
парикмахером женские головы. Штатские сидят, заложив ножку на ножку, и, как
загипнотизированные, смотрят на кончики своих лакированных ботинок (я тоже
купил себе лакированные). Чин антрактового действа нарушает только одна
нэпманша. Перегнувшись через барьеры ложи в бельэтаже, она взволнованно
кричит через весь партер, сложа руки рупором:
- Дора! Пробирайся сюда! Митя и Соня у нас в ложе!
Днем стоит Большой театр желтый и грузный, облупившийся, потертый.
Трамваи огибают Малый, идут к нему. "Мюр и Мерилиз", лишь начнет темнеть,
показывает в огромных стеклах ряды желтых огней. На крыше его вырос круглый
щит с буквами: "Государственный универсальный магазин". В центре щита лампа
загорается вечером. Над Незлобинским театром две огненные строчки, то
гаснут, то вспыхивают: "Сегодня банкноты 251". В Столешниковом на экране
корявые строчки: "Почему мы советуем покупать ботинки только в...". На
Страстной площади на крыше экран - объявления, то цветные, то черные,
вспыхивают и погасают. Там же, но на другом углу, купол вспыхнет, потом
потемнеет, вспыхнет и потемнеет "Реклама".
Все больше и больше этих зыбких, цветных огней на Тверской, Мясницкой,
на Арбате, Петровке. Москва заливается огнями с каждым днем все сильней. В
окнах магазинов всю ночь не гаснут дежурные лампы, а в некоторых почему-то
освещение a giorno [яркое (фр.)]. До полуночи торгуют гастрономические
магазины МПО.
Москва спит теперь, и ночью не гася всех огненных глаз.
С утра вспыхивает гудками, звонками, разбрасывает по тротуарам волны
пешеходов. Грузовики, ковыляя и погромыхивая цепями, ползут по
разъезженному, рыхлому, бурому снегу. В ясные дни с Ходынки летят с басовым
гудением аэропланы. На Лубянке вкруговую, как и прежде, идут трамваи,
выскакивая с Мясницкой и с Большой Лубянки. Мимо первопечатника Федорова,
под старой зубчатой стеной они один за другим валят под уклон вниз к
"Метрополю". Мутные стекла в первом этаже "Метрополя" просветлели, словно с
них бельма сняли, и показали ряды цветных книжных обложек. Ночью драгоценным
камнем над подъездом светится шар Госкино-II. Напротив через сквер
неожиданно воскрес Тестов и высунул в подъезде карточку: "Крестьянский суп".
В Охотном ряду вывески так огромны, что подавляют магазинчики. Но Параскева
Пятница глядит печально и тускло. Говорят, что ее снесут. Это жаль. Сколько
видал этот узкий проход между окнами с мясными тушами и ларьками букинистов
и белым боком церкви, ставшей по самой середине улицы.
Часовню, что была на маленькой площади, там, где Тверская скрещивается
с Охотным и Моховой, уже снесли.
Торговые ряды на Красной площади, являвшие несколько лет изумительный
пример мерзости запустения, полны магазинов. В центре у фонтана гудит и
шаркает толпа людей, торгующих валютой. Их симпатичные лица портит одно:
некоторое выражение неуверенности в глазах. Это, по-моему, вполне понятно: в
ГУМе лишь три выхода. Другое дело у Ильинских ворот - сквер, простор, далеко
видно... Эпидемически буйно растут трактиры и воскресают. На Цветном
бульваре, в дыму, в грохоте, рвутся с лязгом звуки "натуральной" польки:

Пойдем, пойдем, ангел милый,
Польку танцевать с тобой
С-с-с-с-слышу, с-с-слышу с-с-сл...
...Польки звуки неземной!!

Извозчики теперь оборачиваются с козел, вступают в беседу, жалуются на
тугие времена, на то, что их много, а публика норовит сесть в трамвай. Ветер
мотает кинорекламы на полотнищах поперек улицы. Заборы исчезли под
миллионами разноцветных афиш. Зовут на новые заграничные фильмы, возвещают
"Суд над проституткой Заборовой, заразившей красноармейца сифилисом",
десятки диспутов, лекций, концертов. Судят "Санина", судят "Яму" Куприна,
судят "Отца Сергия", играют без дирижера Вагнера, ставят "Землю дыбом" с
военными прожекторами и автомобилями, дают концерты по радио, портные шьют
стрелецкие гимнастерки, нашивают сияющие звезды на рукава и шевроны, полные
ромбов. Завалили киоски журналами и десятками газет...
И вот брызнуло мартовское солнце, растопило снег. Еще басистей загудели
грузовики, яростней и веселей. К
Воробьевым горам уже провели ветку, там роют, возят доски, там скрипят
тачки - готовят Всероссийскую выставку.
И, сидя у себя в пятом этаже, в комнате, заваленной букинистскими
книгами, я мечтаю, как летом взлезу на Воробьевы, туда, откуда глядел
Наполеон, и посмотрю, как горят сорок сороков на семи холмах, как дышит,
блестит Москва. Москва - мать.

* Михаил Булгаков. Кулак бухгалтера

Пьеса
(Может идти вместо "Заговора императрицы")

ПРОЛОГ

Дверь с надписью "Мужская уборная" в управлении Уссурийской ж. д. в
гор. Хабаровске хлопнула, вышел помощник главного бухгалтера Жуков,
застегнул китель, подошел к курьерше и хлопнул ее кулаком, произнеся такой
спич:
- Не читай во время дежурства книг! Не читай!! Это дело не курьерское,
а смотри, что делается в уборной! В уборной!!
Курьерское дело маленькое: заорать, когда тебя бьют.
Курьерша так и сделала. И слетелся со всех сторон народ.
- Жалуйся, тетка, в местком, - кричал раздраженный народ.
И тетка пожаловалась.

МЕСТКОМОВО СУДИЛИЩЕ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Шмонин, предместкома (грим средних лет, серые брючки, штиблеты на
шнурках, выражение лица умное).
Гудзенко, член месткома (грим обыкновенный, в глазах сильное сочувствие
компартии, на левой стороне груди два портрета, на правой значки Доброхима и
Доброфлота, а в кармане книжка "Друг детей").
Жуков, побивший, симпатичный.
Курьерша, обыкновенная, в платке.
Публика - статисты из месткома.

Сцена представляет помещение месткома.

Шмонин (звонит в колокольчик). Тише! Итак, дорогие товарищи, перед нами
факт о якобы побитии курьерши Токаревой нашим уважаемым бухгалтером Жуковым.
Курьерша. Как это "якобы", когда у меня синяк!
Шмонин. Ваше слово впереди. Попрошу вас помолчать. Спрячьте ваш синяк в
карман.
Курьерша рыдает.
Публика сочувствует ей.
Шмонин. Тиш-ше! Итак, граждане, разберемся в вышеуказанном прискорбном
явлении нашего быта. Что перед нами возникает? Возникает вопрос - какой это
пистолет написал нашей курьерше заявление в суд месткома?
Публика изумлена.
Шмонин. Какое это крапивное семя сеет смуту в Советском государстве,
натравливая одну часть народонаселения против другой? Ась?
Курьерша. Какое ваше дело, кто писал? Он меня побил, и больше ничего!
Публика гудит.
Шмонин. Прошу не гудеть! Отвечай, тетя, суду, кто писал?
Курьерша (упорствуя). Не скажу!
Шмонин (зловеще). Ты, тетка, смотри! С судом разговариваешь. Кто писал?
Курьерша. На огне жгите, не скажу.
Публика (шепотом). Это ей рабкор Кузькин писал. Не выдавай, тетка,
товарища!
Голос с галерки. Тетка Токарева, держись! Не выдавай рабкора на
съедение!
Курьерша. Хучь пытайте, не скажу.
Голос с галерки. Браво, Токарева!
Шмонин. Кто бунтует на галерке? Вывести его, подстрекателя! (Курьерше.)
Так не скажешь?
Курьерша. Нет.
Публика. Молодец!
Шмонин (тихо Гудзенке). Ишь, железная баба. (Громко.) Ну, ладно, мы и
без тебя обнаружим этого супчика, который вносит раскол в учреждение. Мы
ему покажем! Ну, ладно. Переходим дальше. Товарищ Токарева заявляет, что
тов. Жуков ее побил. Ну что тут особенного, товарищи? Я понимаю, если
Токарева была бы интеллигентная дама, графиня или княгиня, ну, это дело
десятое! Тогда, конечно, хлестать бухгалтеровыми кулаками по графининой
морде, верно, неудобно. Дама в обморок может упасть. А поскольку перед нами
курьерша, подумаешь, велика беда!
Публика. Вот так рассудил!!
Шмонин. Слово предоставляется защитнику тов. Жукова, уважаемому тов.
Гудзенке.
Гудзенко (одергивая куртку). Возьмем факт с медицинской точки зрения.
Тут говорят: Жуков ударил, Жуков побил, то да се... Да вы гляньте на Жукова
(все глядят на Жукова с любопытством). Посмотрите, какой он щуплый, хилый,
ведь он одной ногой в гробу стоит...
Жуков (обиженно). Сам ты в гробу стоишь, говори, да не заговаривайся!
Гудзенко. Пардон! Вообще Жуков интеллигентный человек, сознательная
личность, он даже газету выписывает, ну разве он может как следует ударить?
Вы поглядите на кульершу (все глядят на курьершу с любопытством). Ведь это
что? Физиономия... (Раздвигает руки на аршин.) Во физиономия! Руки! Ноги! Да
ведь это не женщина, а прямо-таки чугунный памятник! Да ее ежели кулаком
ударить, кулак рассыплется. Ее кочергой бить надо! Ну какой он ей вред
причинил?
Курьерша. Да у меня синяк!
Шмонин. Ну, приложи к синяку пятак, он у тебя до свадьбы заживет. Итак,
суд удаляется на совещание. (Удаляется с Гудзенкой и с Гудзенкой же
возвращается.) Тише! Суд вынес решение (торжественно): ввиду того, что Жуков
Токаревой никакого особенного повреждения не причинил, считать Токареву
непобитой. Жукову выразить месткомово порицание, но, принимая во внимание
интеллигентность Жукова и хилое его сложение, считать порицание условным в
течение пятнадцати лет. С Жукова взыскать в пользу Токаревой один медный
пятак для приложения его к синяку, с тем, чтобы по выздоровлении Токарева
вернула пятак Жукову с процентами. Суд кончен!
Голос с галерки (среди общего гула). Тетка Токарева, жалуйся в нарсуд!
Это безобразие! (Шум).
Занавес падает.

* Михаил Булгаков. Приключения покойника

- Кашляните, - сказал врач 6-го участка М. - К. - В. ж. д.
Больной исполнил эту нехитрую просьбу.
- Не в глаза, дядя! Вы мне все глаза заплевали. Дыхайте.
Больной задышал, и доктору показалось, что в амбулатории заиграл
граммофон.
- Ого! - воскликнул доктор. - Здорово! Температура как?
- Градусов 70, - ответил больной, кашляя доктору на халат.
- Ну, 70 не бывает, - задумался доктор, - вот что, друг, у вас ничего
особенного - скоротечная чахотка.
- Ишь как! Стало быть, помру?
- Все помрем, - уклончиво отозвался медик. - Вот что, ангелок, напишу я
вам записочку, и поедете вы в Москву на специальный рентгеновский снимок.
- Помогает?
- Как сказать, - отозвался служитель медицины, - некоторым очень. Да со
снимком как-то приятнее.
- Это верно, - согласился больной, - помирать будешь, на снимок
поглядишь - утешение. Вдова потом снимок повесит в гостиной, будет гостей
занимать: "А вот, мол, снимок моего покойного железнодорожника, царство ему
небесное!" И гостям приятно.
- Вот и прекрасно, что вы присутствия духа не теряете. Берите
записочку, топайте к начальнику Зерново-Кочубеевской топливной ветви. Он вам
билетик выпишет до Москвы.
- Покорнейше благодарю.
Больной на прощанье наплевал полную плевательницу и затопал к
начальнику. Но до начальника он не дотопал, потому что дорогу ему преградил
секретарь.
- Вам чего?
- Скоротечная у меня.
- Тю! Чудак! Ты что ж, думаешь, что у начальника санатория в кабинете?
Ты, дорогуся, топай к доктору.
- Был. Вот и записка от доктора на билет.
- Билет тебе не полагается.
- А как же снимок? Ты, что ль, будешь делать?
- Я тебе не фотограф. Да ты не кашляй мне на бумаги.
- Без снимка, доктор говорит, непорядок.
- Ну, так и быть, ползи к начальнику.
- Драсьте. Кхе... кх!.. А кха, кха!
- Кашляй в кулак. Чего? Билет? Не полагается. Ты прослужил только два
месяца. Потерпи еще месяц.
- Без снимка помру.
- Пойди на бульвар да снимись.
- Не такой снимок. Вот горе в чем,
- Пойди потолкуй с бухгалтером.
- Здрасьте.
- Стань от меня подальше. Чего?
- Билет. За снимком.
- Голова с ухом! У меня касса, что ль? Сыпь к секретарю.
- Здра... тьфу. Кха. Ррр!..
- Ты ж был у меня уже. Мало оплевал? Иди к начальнику.
- Здравия жела... кха... хр...
- Да ты что, смеешься? Курьер, оботри мне штаны. Катись к доктору!
- Драсьти... Не дают!
- Что ж я сделаю, голубчик? Идите к начальнику.
- Не пойду... помру... Урр...
- А я вам капель дам. На пол не падай. Санитар, подними его.

ЧЕРЕЗ ДВЕ НЕДЕЛИ

- С нами крестная сила! Ты ж помер?!
- То-то и оно.
- Так чего ты ко мне припер? Ты иди, царство тебе небесное, прямо на
кладбище!
- Без снимка нельзя.
- Экая оказия! Стань подальше, а то дух от тебя тяжелый.
- Дух обыкновенный. Жарко, главное.
- Ты б пива выпил.
- Не подают покойникам.
- Ну, зайди к начальнику.
- Здрав...
- Курьеры! Спасите! Голубчики родненькие!!
- Куда ты с гробом в кабинет лезешь, труп окаянный?!
- Говори, говори скорей! Только не гляди ты на меня, ради Христа.
- Билетик бы в Москву... за снимком...
- Выписать ему! Выписать! Мягкое место в международном. Только чтоб
убрался с глаз моих, а то у меня разрыв сердца будет.
- Как же писать?
- Пишите: от станции Зерново до Москвы скелету такому-то.
- А гроб как же?
- Гроб в багажный!
- Готово, получай.
- Покорнейше благодарим. Позвольте руку пожать.
- Нет уж, рукопожатия отменяются!
- Иди, голубчик, умоляю тебя, иди скорей! Курьер, проводи товарища
покойника!

* Михаил Булгаков. О пользе алкоголизма

На собрание по перевыборам месткома на
станции N член союза Микула явился
вдребезги пьяный. Рабочая масса кричала:
"Недопустимо!", но представитель учка
выступил с защитой Микулы, объяснив, что
пьянство - социальная болезнь и что можно
выбирать и выпивак в состав месткома..
Рабкор 2619

ПРОЛОГ

- К черту с собрания пьяную физию! Это недопустимо! - кричала рабочая
масса.
Председатель то вставал, то садился, точно внутри у него помещалась
пружинка.
- Слово предоставляется! - кричал он, простирая руки, - товарищи,
тише!.. Слово предоставля... товарищи, тише!.. Товарищи!.. Умоляю вас
выслушать представителя учка...
- Долой Микулу! - кричала масса, - этого пьяницу надо изжить!
Лицо представителя появилось за столом президиума. На учкином лице
плавала благожелательная улыбка. Масса еще поволновалась, как океан, и
стихла.
- Товарищи! - воскликнул представитель приятным баритоном.

Я - председатель! И если он -
Волна! А масса вы - Советская Россия,
То учк не может быть не возмущен,
Когда возмущена стихия!

Такое начало польстило массе чрезвычайно.
- Стихами говорит!
- Кормилец ты наш! - восхищенно воскликнула какая-то старушка и
зарыдала. После того как ее вывели, представитель продолжал:
- О чем шумите вы, народные витии?!
- Насчет Микулы шумим! - отвечала масса.
- Вон его! Позор!
- Товарищи! Именно по поводу Микулы я и намерен говорить.
- Правильно! Крой его, алкоголика!
- Прежде всего перед нами возникает вопрос: действительно ли пьян
означенный Микула?
- Ого-го-го-го! - закричала масса.
- Ну, хорошо, пьян, -согласился представитель. - Сомнений, дорогие
товарищи, в этом нет никаких. Но тут перед нами возникает социальной
важности вопрос, на каком таком основании пьян уважаемый член союза Микула?
- Именинник он! - ответила масса.
- Нет, милые граждане, не в этом дело. Корень зла лежит гораздо глубже.
Наш Микула пьян, потому что он... болен.
Масса застыла, как соляной столб. Багровый Микула открыл один
совершенно мутный глаз и в ужасе посмотрел на представителя.
- Да-с, милейшие товарищи, пьянство есть не что иное, как социальная
болезнь, подобная туберкулезу, сифилису, чуме, холере и... прежде Чем
говорить о Микуле, подумаем, что такое пьянство и откуда оно взялось?..
Некогда, дорогие товарищи, бывший великий князь Владимир, прозванный за свою
любовь к спиртным напиткам Красным Солнышком, воскликнул: "Наше веселие есть
пити!"
- Здорово загнул!
- Здоровее трудно. Наши историки оценили по достоинству слова
незабвенного бывшего князя и начали выпивать по малости, восклицая при этом:
"Пьян, да умен - два угодья в нем!"
- А с князем что было? - спросила масса, которую заинтересовал доклад
секретаря.
- Помер, голубчики. В одночасье от водки сгорел, - с сожалением пояснил
всезнайка-секретарь.
- Царство ему небесное! - пискнула какая-то старушечка, - хуть и
совецкий, а все ж святой.
- Ты религиозный дурман на собрании не разводи, тетя, - попросил ее
секретарь, - тут тебе царств небесных нету. Я продолжаю, товарищи. После
чего в буржуазном обществе выпивали 900 лет подряд всякий и каждый, не щадя
младенцев и сирот. "Пей, да дело разумей", - воскликнул знаменитый поэт
буржуазного периода Тургенев. После чего составился ряд пословиц народного
юмора в защиту алкоголизма, как-то: "Пьяному море по колена", "Что у
трезвого на уме, то у пьяного на языке", "Не вино пьянит человека, а время",
"Не в свои сани не садись", - и какие бишь еще?..
- "Чай не водка, много не выпьешь"! - ответила крайне заинтересованная
масса.
- Верно, мерси. "Разве с полведра напьешься?", "Курица и та пьет", "И
пить - умереть, и не пить - умереть", "Налей, налей, товарищ, заздравную
чару!..".
- "Бог зна-е-ет, что с нами случится..." - подтянул пьяный засыпающий
Микула.
- Товарищ больной, попрошу вас не петь на собрании, - вежливо попросил
председатель, - продолжайте, товарищ оратор.
- "Помолимся, - продолжал оратор, - помолимся, помолимся творцу, мы к
рюмочке приложимся, потом и к огурцу", "господин городовой, будьте вежливы
со мной, отведите меня в часть, чтобы в грязь мне не упасть", "неприличными
словами прошу не выражаться и на чай не давать", "февраля двадцать девятого
выпил штоф вина проклятого", "ежедневно свежие раки", "через тумбу, тумбу
раз"...
- Куда! - вдруг рявкнул председатель. Пять человек вдруг, крадучись,
вылезли из рядов и шмыгнули в дверь.
- Не выдержали речи, - пояснила восхищенная масса, - красноречиво
убедил. В пивную бросились, пока не закрыли.
- Итак! - гремел оратор, - вы видите, насколько глубоко пронизала нас
социальная болезнь. Но вы не смущайтесь, товарищи. Вот, например, наш
знаменитый самородок Ломоносов восемнадцатого века в высшей степени любил
поставить банку, а, однако, вышел первоклассный ученый и товарищ, которому
даже памятник поставили у здания Университета на Моховой улице. Я бы еще мог
привести выдающиеся примеры, но не хочу... Я заканчиваю, и приступаем к
выборам...

ЭПИЛОГ

"...после чего рабочие массы выбрали в кандидаты месткома известного
алкоголика, и на другой же день он сидел пьяный как дым на перроне и потешал
зевак анекдотами, рассказывая, что разрешено пить, лишь бы не было вреда".
Из того же письма рабкора.

* Михаил Булгаков. Как, истребляя пьянство, председатель транспортников истребил!

Плачевная история

Из комнаты с надписью на дверях "Без доклада не входить" слышался
треск.
Это председатель учкпрофсожа ломал себе голову, размышляя о вреде
пьянства.
- Ты пойми, - говорил он, крутя за пуговицу секретаря, - что все наши
несчастья от пьянства. Оно разрушает союзную дисциплину, угрожает
транспорту, в корне подрывает культурно-просветительную работу как таковую и
разрушает организм! Верно я сказал?
- Совершенно верно, - подтвердил секретарь и добавил: - до чего вы
умны, Амос Федорович, даже неприятно!
- Ну, вот видишь. Стало быть, перед нами задача, как эту гидру пьянства
истребить.
- Трудное дело, - вздохнул секретарь, - как ее, проклятую, истребишь?
- Нужно, друг! Не беспокойся: я вырву наших транспортников из когтей
пьянства и порока, чего бы мне это ни стоило! Уж я придумаю.
- Вас на это взять, - льстиво сказал секретарь, - вы хитрый.
- Вот то-то.
И, сев думать, председатель подумал каких-нибудь 16 часов, но зато
придумал изумительную штуку.

x x x

Через несколько дней во всех погребках, пивных и тому подобных влажных
заведениях появилось объявление:
"Хозяева, имейте в виду, что транспортники не кредитоспособны. Так чтоб
им ничего не отпускать".
Эффект получился, действительно, неожиданный.

x x x

- Здравствуй.
- Здравствуй, - хмуро ответил хозяин.
- Чего ж это у тебя такая кислая физия? Ну-ка сооруди нам две парочки.
- Нету парочек.
- Как нету? Ну, ты что, очумел?
- Ничего я не очумел. Деньги покажи.
- Ты смеешься, что ли? Завтра жалованье получу, отдам.
- Нет. Может быть, у тебя никакого жалованья нету.
- Ты спятил?.. У меня нету?! Да ты что, меня не знаешь?
- Очень хорошо знаю. Ты не кредитоспособный.
- А вот я как тебе по уху дам за эти слова...
- Ухо в покое оставь. Читай надпись... Транспортник прочитал - и
окаменел...

x x x

- Бутылочку пива!
- А вы кто?
- Тю! Не узнал. Помощник начальника станции.
- Тогда нету пива.
- Как нету, а это что в корзинах?
- Это касторка.
- Да что ты врешь. Вот двое твоей касторки напились, песни поют.
- Это не такие.
- Какие ж они?
- Они почище. Древообделочники.
- Ах ты, гадюка! Какое же ты имеешь право нас, транспортников,
оскорблять...
- Объявление прочитайте.

x x x

- Здравствуй, Абрам. Материю принес. Сшей ты, мой друг, мне штаны.
- Деньги вперед.
- Какие деньги? У тебя ж объявление висит: "Членам союза широкий
кредит".
- Это не таким членам. Транспортникам - шиш с маслом.
- Пач-чему???
- А вон ваш председатель развесил объявление в пивнушках...

x x x

- Манька! Беги в лавочку, возьми керосину на книжку... Ну, что?
- Хи-хи. Не дают.
- Как не дают?
- Так говорят: транспортникам, говорят, не даем. Они, говорят, не
способны...

x x x

- Дай, Федос Петрович, пятерку до среды, в субботу отдам.
- Не дам...
- На каком основании отказываешь лучшему другу?
- Ты не кредитоспособный.

x x x

Через две недели по всей территории учкпрофсожа стоял вой
транспортников. И неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы из
дорпрофсожа не прислали в учкпрофсож письмо:
"Дорогой Амос Федорович! Уберите ваши объявления, к свиньям. Против
пьянства они не помогают, а только жизнь портят.
Подпись".
Смутился Амос Федорович и объявления снял.

* Михаил Булгаков. Аптека

Аптека НКПС на Басманной открыта
только по будням, а в праздники заперта.
А если кто заболеет, как же тогда быть?
Из письма рабкора.

"Снег. На углу стоит аптека".
- "Любовь сушит человека..." - напевал приятным голосом человек в
сером, стоя у крыльца. В окнах по бокам крыльца красовались два сияющих шара
- красный и синий - и картинка, изображающая бутылку боржома.
Очень бледный гражданин в черном пальто выскочил из-за угла, кинулся на
крыльцо и уперся в висячий замок.
- Вы не бейтесь, - сказал ему серый, - заперто.
- Как это заперто? Ох, голубчик, - бледнея, заговорил черный, - я тебя
умоляю. Ох, взяло, говорю тебе, взяло. Наискосок.
- Аль живот? - участливо спросил.
- Живот... Голубчик родной, - тоскливо забормотал гражданин, - вот
рецептик... По пять капель, ох, опию... Три раза в день!!! Ой, пропаду...
Опять взяло... По кап... пятель... Пузырь с водячей горой... Я вас умоляю,
товарищ!!!
- Что вы меня умоляете, я караулю. Меня умолять нечего.
- О-го-го-го-го... - неожиданно закричал гражданин, звонко и широко
открывая рот. Прохожие шарахнулись от него. - Ух, отпустило, - внезапно
стихая, добавил гражданин и вытер пот со лба. - По какому праву заперто?
- Да день-то какой сегодня?
- Вос-кре... Воскресенье. Ох, голубчики родные, воскресенье,
воскресеньице, милые.
- Завтра, в понедельник, приходи... Впрочем, нет, завтра не приходи...
Тоже праздник... После Нового года приходи.
- Я в старом помру, ох-ох-ох, о-о-о!
- Иди в другую аптеку, что ж поделать!
- Где ж другая-то здесь?
- Я не знаю, голубчик, у милиционера спроси.
Черный сорвался с крыльца, завился винтом, несколько раз вскрикнул
задушенно и полетел наискосок через улицу к милиционеру.
- Живот болит, товарищ милиционер, - кричал он, размахивая рецептом, -
умоляю вас...
Милиционер вынул изо рта папиросу и, взмахивая рукой, стал объяснять
гражданину, куда бежать...
Тот потоптался еще секунд пять и исчез.

* Михаил Булгаков. Банан и Сидараф

- Какое правление в Турции?
- Э... э... турецкое!
"Экзамен на чин" -
рассказ А. П. Чехова

Дело происходило в прошлом году. 15 человек на родной из станций Ю.-В.
ж. д. закончили 2-месячный курс школы ликвидации безграмотности и явились на
экзамен.
- Нуте-с, начнем, - сказал главный экзаменатор и, ткнув пальцем в
газету, добавил: - Это что написано?
Вопрошаемый шмыгнул носом, бойко шнырнул глазом по крупным знакомым
буквам, подчеркнутыми жирной чертой, полюбовался на рисунок художника
Аксельрода и ответил хитро и весело:
- "Гудок"!
- Здорово, - ответил радостно экзаменатор и, указывая на начало статьи,
напечатанной средним шрифтом, и хитро прищурив глазки, спросил:
- А это?
На лице у экзаменующегося ясно напечатались средним шрифтом два слова:
"Это хуже..."
Пот выступил у него на лбу, и он начал:
- Бе-а-ба, не-а-на. Так что банан!
- Э... Нет, это не банан, - опечалился экзаменатор, - а Багдад. Ну,
впрочем, за 2 месяца лучше требовать и нельзя. Удовлетворительно! Следующего
даешь. Писать умеешь?
- Как вам сказать, - бойко ответил второй, - в ведомости только умею, а
без ведомости не могу.
- Как это так "в ведомости"?
- На жалованье, фамелие.
- Угу... Ну, хорошо. Годится. Следующий! М... хм... Что такое МОПР?
Спрашиваемый замялся.
- Говори, не бойся, друг. Ну...
- МОПР?.. Гм... председатель. Экзаменаторы позеленели.
- Чего председатель?
- Забыл, - ответил вопрошаемый.
Главного экзаменатора хватил паралич, и следующие вопросы задавал
второй экзаменатор:
- А Луначарский?
Экзаменующийся поглядел в потолок и ответил:
- Луна...чар...ский? Кхе... Который в Москве...
- Что ж он там делает?
- Бог его знает, - простодушно ответил экзаменующийся.
- Ну, иди, иди, голубчик, - в ужасе забормотал экзаменатор, - ставлю
четыре с минусом.

Прошел год. И окончившие забыли все, чему выучились. И про
Луначарского, и про банан, и про Багдад, и даже фамилию разучились писать в
ведомости. Помнили только одно слово "Гудок", и то потому, что всем
прекрасно, даже неграмотным, была знакома виньетка и крупные заголовочные
буквы, каждый день приезжающие в местком из Москвы.

III

На эту тему разговорились как-то раз рабкор с профуполномоченным.
Рабкор ужасался.
- Ведь это же чудовищно, товарищ, - говорил, - да разве можно так учить
людей? Ведь это же насмешка! Пер человек какую-то околесину на экзамене, в
ведомости пишет какое-то слово: "Сидараф", корову через ять, и ему выдают
удостоверение, что он грамотный!
Профуполномоченный растерялся и опечалился.
- Так-то оно так .. Да ведь что ж делать-то?
- Как что делать? - возмутился рабкор - Переучивать их надо заново!
- Да ведь что за два месяца сделаешь? - спросил профполномоченный.
- Значит, не два, а четыре нужно учить или шесть, Или сколько там
нужно. Нельзя же, в самом деле, выпускать людей и морочить им головы,
уверяя, что он грамотный, когда он на самом деле как был безграмотный, так и
остался! Разве я не верно говорю?
- Верно, - слезливо ответил профуполномоченный и скис. Крыть ему было
нечем.

* Михаил Булгаков. Неунывающие бодистки

Есть такой аппарат системы Бодо. Чрезвычайно удобная штука для
телеграфирования. Вы, к примеру, сидите в Киеве, а ваша подруга у аппарата в
Москве. И обеим на дежурстве до того скучно, что глаза пупом лезут. И
аппарату тоже ни черта делать. И вот вы пальчиками начинаете колдовать по
клавишам, и получается очень интересный разговор.
Киев (начинает): Трык, трык... Это ты, Лиза?.. Здравствуй, милашка...
Москва (приятно удивлена): Неужели ты, Оля!.. Ну, рассказывай, какие
новости.
Киев (гордо): А у меня есть .. а у меня есть...
Москва (заинтересованно): Что есть?
Киев: Милый муженек - Колечка!
Москва: Правда?
Киев: Ей-бо... Но и кроме Колечки все мною увлекаются... А я, как
всегда, кружу всем головы... Летом еду в Крым на курорт. (Гордо.) Все за
мною, как за дичью, гоняются...
Москва (крыть нечем): А я после болезни располнела. И вообще играю на
сцене. Бросила ныть и мямлить.
Киев (дразнит): Мой Колечка цаца... Но я нарочно холодна с ним
(интимно) трак-трак... Чтобы он жарче ласкал... Вообще здесь лучше, не то
что на прежней должности. (Пауза) Они меня любят... Ну, а как ты, девочка,
золото... По-прежнему такая же чистенькая, скромница и внутренними
чувствами, и внешними? (Аппарат вздыхает.) Эх, детка, муж мой, Колечка,
моложе меня, к тому же хохол... А вот есть, трык-трак... Васенька из
Ленинграда, до чего он мне нравится!
Москва (шпильку по аппарату): Ты же (аппарат шипит) увлекалась недавно
Петенькой?.. Хи-хи... Не правда ли? (Ш-шсс, как змея.)
Киев (равнодушно): Ну, ведь это же была фантастическая любовь. Меня
оболгали всякие гады... Муж как раз уехал, а там мерзавцы сплетники наплели,
что будто бы я с ним сыграла плохую штучку... (Пауза) Ну, он и умер.
Москва (после молчания): Какие еще новости?
Киев: Катя в партию записалась!!!
Москва: Ну?!!
Киев: Шурочка проездом из Одессы была у меня. Летом я думала к ней
катнуть, но потом решила лучше в Крым, на курорт... Да, Коханюк-то, помнишь,
который за тобой ухаживал, женился. Ты слышишь?.. Женился... Хи-хи...
Женился!
Москва (вздрагивает по аппарату): Трр ..
Киев: Ну, всего лучшего, детка, хочу спатки и тебе советую.
Москва: А скажи, пожалуйста, у вас сокращения не предвидится? Не уволят
тебя?
Киев (весело): О нет, я теперь очень прочна... Спокойной ночи. Трык...

ПРИМЕЧАНИЕ. Материал для фельетона взят с контрольных лент, копии
которых присланы рабкором. По этим лентам 2 бодистки передали 1230 слов
галиматьи, частично дословно записанной в фельетоне.

* Михаил Булгаков. Пивной рассказ

Вагон-лавка киевского ТЕПЕО в течение
четырех месяцев привозила только одно
пиво.
Из письма корреспондента

Вагон-лавку на станции ждали с нетерпением и дождались. Она приехала, и
железнодорожники кинулись к ней толпой.
- Сподобились...
Первое, что бросилось в глаза обитателям станции, - это лозунг на стене
вагона:
"Неприличными словами не выражаться".
А под ним другой:
"Лицам в нетрезвом состоянии ничего не продается".
- Здорово! - изумились железнодорожники. - Ишь какие лозгуны пошли.
Раньше все, бывало, писали: "Укрепляй кооперацию"... или, там: "Советская
кооперация спасет, как ее... ситуацию, что ли..." Или еще что-нибудь
ученое... А теперь просто.
- Стало быть, укрепили!
- И, значит, не выражаться матерным образом.
- Пивом, братцы, запахло!.. Не пойму, откуда?
- От Еремкина пахнет, он только что с мастером полдюжины раздавил.
Дверь вагона открылась, и выглянул гражданин кооперативного вида.
- Не напирайте, гражданчики, - попросил он, и от слов его ударила в
воздухе столь приятная струя, что Еремкин вместо того, чтобы спросить:
"Сапоги есть?" - спросил:
- Вобла есть?
- Как же-с, любительская, - радостно ответил коопспец.
- Ситцу мне бы.
- Ситцу, извиняюсь, нету.
- Сарпинка, может, есть?
- Сарпинки нету, извиняюсь.
- Бязь?
- Нету бязи, извиняюсь.
- Так что ж есть из материй?
- Пиво бархатное, черное.
- Хо-хо!.. Позвольте мне полдюжинки.
- Сапоги почем?
- Сапог, извините, нету... Чего-с?.. Керосин? Не держим. Газолин не
держим. Вместо газолина могу предложить вам, тетушка, "Стеньку Разина" или
"Красную Баварию".
- На что мне твой "Разин"! Мне для примуса.
- Для примусов ничего не держим.
- Что ж вы, черти полосатые!
- Попрошу вас, бабушка, не выражаться по матушке.
- Взять бы эту бутылку да по голове ваших кооператоров. Тут ждешь
товару, а они пойла привезли...
- Пивка позвольте две дюжины.
- Горошку нет ли?
- Пивка!
- Пивка!
- Пивка!
- Пивка!
- Пивка!
- Пивка!

x x x

Вечером, когда станция утонула в пиве по маковку, единственно трезвый
корреспондент сидел и при свете луны (в лампу нечего было налить) писал в
"Гудок":
"От имени служащих нашей станции М. - К. - Вор. ж. д. и косвенно от
имени линии прошу "Гудок" понудить спящий учкпрофсож-5 и правление
кооператива выехать на линию с продуктами. В противном случае в виде
протеста выходим из добровольного членства кооперации".
Жирная луна сидела на небе, и казалось, что она тоже выпила и
подмигивает...

* Михаил Булгаков. Библифетчик

На одной из станций библиотекарь в
вагоне-читальне в то же время и буфетчик
при уголке Ильича.
Из письма рабкора

- Пожалте! Вон столик свободный. Сейчас обтиру. Вам пивка или книжку?
- Вася, библифетчик спрашивает, чего нам... Книжку или пивка?
- Мне... ти...титрадку и бутирброд.
- Тетрадок не держим.
- Ах вы... вотр маман... трах-тарарах...
- Неприличными словами просють не выражаться.
- Я выра... вы...ражаю протест!
- Сооруди нам, милый, полдюжинки!
- "Азбука", сочинение товарища Бухарина, имеется?
- Совершенно свежий, только что получен. Герасим Иванович! Бухарин -
один раз! И полдюжины светлого!
- Воблочку с икрой.
- Вам воблочку?
- Нам чиво-нибудь почитать.
- Чего прикажете?
- Ну, хоша бы Гоголя.
- Вам домой? Нельзя-с. На вынос книжки не отпускаем. Кушайте, то бишь
читайте, здеся.
- Я заказывал шницель. Долго я буду ждать?!
- Чичас. Замучился. За "Эрфуртской программой" в погреб побежали.
- Наше вам!
- Урра! С утра здеся. Читаем за ваше здоровье!
- То-то я и смотрю, что вы лыка не вяжете. Чем это так надрались?
- Критиком Белинским.
- За критика!
- Здоровье нашего председателя уголка! Позвольте нам два экземпляра
мартовского.
- Нет! Эй! Ветчинки сюда. А моему мальцу что-нибудь комсомольское для
развития.
- Историю движения могу предложить.
- Ну, давай движение. Пущай ребенок читает.
- Я из писателей более всего Трехгорного обожаю.
- Известный человек. На каждой стене, на бутылке опять же напечатан.
- Порхает наш Герасим Иванович, как орел.
- Благодетель! Каждого ублаготвори, каждому подай...
- Ангел!
- Герасим Иванович, от группы читателей шлем наше "ура".
- Некогда, братцы... Пе... тоись читайте, на здоровье.
- Умрешь! Па...ха...ронють, как не жил на свети...
- Сгинешь... не восстанешь... к ви... к ви...селью друзей!
- Налей... налей!..

* Михаил Булгаков. Черное море

(Либретто оперы в семи картинах)

----------------------------------------------------------------------------
Собрание сочинений в десяти томах. Том 7. М., "Голос", 1999.
OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------

Действующие лица:

Болотова Ольга Андреевна, певица.
Маша, прислуга у Болотовых.
Mapич Андрей Васильевич, член подпольного ревкома и предводитель
зеленых.
3ейнаб, из отряда зеленых.
Mаслов, полковник, начальник контрразведки в Севастополе.
Пантюша, из контрразведки.
Болотов Алексей Петрович, художник.
Михайлов, командующий красным фронтом.
Командарм.
Командир конной армии.
Комдив.
Генерал Агафьев Анатолий Сидорович.
Конферансье.
Хозяин ресторана.
Господин в пенсне.
Генеральские дамы.
Адъютанты генерала Агафьева.
Цыганский хор.
Человек в кепке.
Сольский. |
Астров. } белые офицеры.
Немилов. |
Брегге, командир полка у белых.
Белый главком.
Марк, вестовой главкома.
Адъютант главкома.

Цепи красных, офицерская рота, публика в ресторане, цыганский хор.

АКТ I

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Вечер в квартире Болотовых в Симферополе. Слышен ветер. Болотова сидит за
роялем.

Болотова. Песнь моя летит с мольбою... песнь моя... Нет, скучно. Я
больна. И не могу понять, не знаю, что тревожит сердце, и почему меня томит
предчувствие. Озноб, я не могу согреться. А там, снаружи, ветер, ветер...

Стукнула дверь. Появляется Маша.

Что с вами. Маша?
Маша. Ой, лихо, ой, беда! Сейчас иду и вижу, на нашей улице на фонарях
висят покойники. Народ бежит, кто крестится, кто охает. Поймали коммунистов
и повесили.
Болотова (у окна). Какая гнусная жестокость! Безумие! Ужель они не
понимают, какие чувства возбуждают, что себе готовят? Злодейство даром не
пройдет. Я не могу смотреть. Уйдите, Маша, я больна|

Маша уходит. Болотова ложится на диван, закутывается.

Мне страшно стало, я одна. Где муж?

Тихий стук в окно.

Алеша, ты?.. Кто вы такой?! А что вам надо? Ну, хорошо.

Открывает дверь в передней. Входит Mapич.

Mapич. Не бойтесь. Извините, что к вам врываюсь. Позвольте мне немного
отдохнуть. Со мной несчастье. Я поскользнулся, упал и руку повредил...
Позвольте посидеть у вас минуту, пока я с силой соберусь.
Болотова. Хорошо. Садитесь. Но ведь рука у вас в крови!
Mapич. Царапина. Упал.
Болотова. Я помогу вам.
Мариx. Нет, не надо, я завязал платком. Нет, не глядите с подозреньем.
Я не бандит, не причиню вам зла.
Болотова. Ну, хорошо, я верю вам.

Пауза.

Mapич (указывая на окно). Видали?
Болотова. Видала.

Пауза. Mapич тревожно озирается.

Вы странны мне, вы странны.
Марич. Нет, нет, я объясню. Я вижу, вы не с теми, кто сделал это...
Нет! Итак, я коммунист... За мною гонятся... Мне нужно скрыться... Со мною
важные бумаги. Позвольте мне у вас их сжечь, мне некуда девать их. Бежать я
должен.
Болотова. Жгите. (Открывает печку). Нет, подождите. А кто мне
поручится, что вы...
Mapич. Не провокатор я, не бойтесь. Посмотрите - рука моя прострелена.
Теперь вы верите?
Болотова. О, боже! Я помогу вам.
Mapич. Платок, и больше ничего.

Бумаги в печке вспыхивают. Болотова перевязывает руку Марину.

Спасибо, спасибо. У вас есть черный ход?
Болотова. Туда нельзя. Сюда. Окно выходит в сад. Но, может быть, вас
лучше спрятать?
Mapич. О, нет, это погубит вас. Прощайте. Прощайте. И знайте, что скоро
им конец.
Болотова. Останьтесь.
Марин. Нет. Играйте на рояле и помните, здесь не было меня.

Скрывается через окно.

Болотова (возвращается к роялю). Песнь моя...
Стук. Пробегает Маша. Маша. Кто там?
Пантюша (за дверью). Откройте, стрелять будем.
Маша. Ольга Андреевна, контрразведка!
Болотова. Открой.

Маша открывает дверь. Первым появляется Пантюша, за ним мелькнули еще
две-три фигуры. Последним входит Mаслов.

Mаслов. Добрый вечер, мадам. Простите, мы должны вас потревожить. Долг
службы...
Болотова. Что вам угодно?
Mаслов. С кем имею честь?
Болотова. Я певица.
Масло в. Чем занимается ваш муж?
Болотова. Он художник, его нет дома. Но что угодно вам?
Пантюша (наклоняется к полу, молча указывает Маслову на пятно).
Mаслов. Ага! Скажите нам, мадам, кто был сейчас у вас?
Болотова. Я... одна...
Mаслов (Маше). Кто был сейчас у вас?
Маша. Ей-богу, никого.
Mаслов. Ведите ее в кухню. (Машу уводят.) Ну, если вы так скрытны, я
сам скажу, кто был у вас. Андрей Васильич Марич, член ревкома и предводитель
банды зеленой там, в горах. Поймите, мы идем по следу.
Пантюша. За красным зверем!
Маслов. За красным зверем!
Болотова. Политика - не наше дело, мы люди мирные.
Маслов. О, нет, мадам, я вам не верю. У мирных жителей откуда кровь
здесь на полу? Ох, вы рискуете, мадам! От контрразведки не уйдет никто!
(Сопровождающим.) Искать!
Болотова. Здесь никого нет!
Mаслов. Куда ты скроешься, преступник? В подвал? Найдем в подвале!
Чердак, мадам, доступен нам! Уйдет в другой он город, а там уж ждут его. В
селениях, в горах, в каменоломнях, нигде от контрразведки не спастись? Пусть
он нырнет на дно морское...
Пантюша. Мы выловим его и там!
Mаслов. Полковник Маслов перед вами! Полковник Маслов! Что, слыхали?
Бледнеете? Недаром!
Пантюша. Бумаги в печке жгли!
Маслов. Понятно все. Не зря сюда он бросился. Это подпольная квартира.
Болотова. Неправда! Я ни в чем не виновата! Клянусь, клянусь!
Маслов. Плачет, смеется, в любви клянется... Но кто поверит...
Пантюша. |
} Тот ошибется!
Маслов. |
Пантюша. Бежал через окно. Следы на подоконнике.
Маслов (Пантюше). Ротмистр с людьми пойдет за ним! Взять живым! В
голову не стрелять! Ну-с, прошу, товарищ коммунистка!
Болотова. Куда вы тащите меня?
Маслов. Туда, туда, поближе к морю. Там, я надеюсь, вы будете со мною
откровеннее.
Болотова. Насилие! Насилие! Будьте вы прокляты! Я буду счастлива, когда
они придут и всех вас передушат!
Пантюша. Ага!
Маслов. Ага! Ну, вот певица и запела правдивым голоском! А там, на
берегу Пантикапии, вы нам споете и много чудных арий. Бери ее! Ты здесь
останешься. Когда вернется муж, возьмешь его. Я уезжаю в Севастополь.
Маша (за сценой). Ой, лихо!

Маслов и Болотова, увлекаемая сопровождающими, уходят.

Пантюша. "Останься здесь"!.. Ишь, севастопольский герой!.. К чертям
собачьим это дело, не стану я возиться с ними! В квартале красные шалят,
меня подстрелят, как собаку... (Маше.) Пойди-ка ты сюда!
Маша (входит.) Ратуйте, ратуйте, кто в бога верует!
Пантюша. Не хнычь, дуреха! Смотри в глаза мне! Рассказывай, где их
секретные бумаги?
Маша. Не знаю ничего!
Пантюша. Ну, ладно, сам найду. (Открывает письменный стол, вынимает
деньги, прячет.) Когда придет хозяин, скажи, что у него был обыск и чтоб
немедленно явился в контрразведку! Перед тобой Пантюша! Перед тобой Пантюша!
Что, бледнеешь?
Маша. Ратуйте!
Пантюша. Не хнычь! Прощай! (Скрывается.)
Маша (одна). Ой, боже мой! Ой, боже мой, что ж это будет?

Стук в дверь. Маша открывает Болотову.

Болотов (оглядываясь). Негодяи! Негодяи!
Маша. Ой, Алексей Петрович! Алексей Петрович, поглядите!
Болотов. Что здесь такое?
Маша. Барыню забрали!
Болотов. Как забрали? Кто забрал? Больную женщину? За что?
Маша. Контрразведка!
Болотов. За что? Зачем? С ума сошла ты!
Маша. Пантюша был! Ой, страшный! Ой, горе! Барыню забрали!
Болотов. Да как же смеют?! Какой Пантюша? Что ты бредишь! Куда же
повели ее?
Маша. В Севастополь повезли!
Болотов. Как в Севастополь? Быть не может! Ты ничего не путаешь?
Маша. Увезли, увезли.
Болотов, (у стола). Где ж деньги?
Маша. Был обыск, обыск. Все забрали!
Болотов, (вынимает бумажник, считает деньги). Маша, ты остаешься здесь.
Я еду выручать ее, я еду в Севастополь. Они не смеют! Она ни в чем не
виновата! Ты понимаешь, она ни в чем не виновата! Прощай! (Скрывается.)
Маша. Ой, боже мой! Ой, боже мой! Ой, боже мой!

Занавес

КАРТИНА ВТОРАЯ

Изба. Вечер. Керосиновая лампа. Огонь в печке. Полевые телефоны. Михайлов
спит на лавке.

Михайлов (во сне). Не смейте бить! Не подходите! (Просыпается.) Где я?
Ах, это сон! Проспал? (Смотрит на часы.) Нет, восемь. Ах, если б можно было
опять на лавку повалиться и заснуть... хоть час, хоть полчаса! Уж сколько
дней не сплю по-человечески. Мне кажется, что я не спал всю жизнь. Болит
нога и ноет, и грызет. Боль никогда меня не отпускает. Мне хочется лежать.
Что снилось мне? Что всколыхнуло душу? Да, централ. Централ. Приснилося, что
бьют прикладами. И загорелась боль. А что ж потом? Ах, память, память, ты не
гаснешь! Я видел живо сибирскую тоскливую пустыню, конвой, мороз, тяжелые
удары в спину. Не отпускала боль в ногах, обремененных кандалами. О, кандалы
мои, Сибирь, когда я вас забуду? Я знаю - никогда! Уйти! Уйти и отдохнуть!
Пришел мой час болеть. Как обнимает слабость! Нет, шалят больные нервы!
Вставать! Вставать! Вставать! (Встает, хромая. Зажигает свечу над картой.)
А, вот он, здесь! И всякий раз, как я твое увижу логово, моя усталость
исчезает, я вновь живу, я вновь дышу! Товарищ, что они приехали? Зовите, я
проснулся.

Входят: Командарм, Командир конной армии и Комдив.

Здравствуйте, товарищи! Ну, какова же обстановка?
Командарм. На Перекопе армия стоит у Турецкого вала, и он нас задержал.
На западе мы овладели полуостровом Чонгарским, стоим у взорванных мостов.
Михайлов. (Комдиву). У вала стоит дивизия ваша?
Комдив. Да, моя.
Михайлов. В каком же состоянии бойцы?
Комдив. Признаться откровенно, обносились. Стоим мы, в чем пришли.
Бойцы мои разуты, у многих нет шинелей.
Михайлов. Что же, ропщут?
Комдив. Нет, жалоб мало. Ведь взять нам негде.
Михайлов. Да, нам негде взять. Да, горе, да, беда, но негде взять.
Скажите мне, что будет, если вал начнем немедля штурмовать?
Командарм. На узком пространстве, на местности ровной, без прикрытий,
огня разжечь нельзя, напиться даже негде. И опояшется Турецкий вал огнем,
начнут косить красноармейцев.
Комдив. Великие жертвы!..
Михайлов. Великие жертвы!
Командарм. Обозы не подтянем, снабженья не наладим. Начнут голодные
красноармейцы замерзать.
Михайлов. Довольно! Я понял обстановку. Штурм невозможен. Последний
враг, последний враг, ты здесь, в своей берлоге. Но штурмовать нору нельзя.
Полки республики стоят от края и до края, к преддверьям Индии пришли, и нет
нигде врага пред нами, очищена земля. Штурм невозможен. (Пауза.) Так
совершим же невозможное. Так совершим же невозможное. Сметем последнего
врага! Приказываю по Крымским перешейкам ворваться завтра ночью в Крым!
Командарм. |
Комдив. } Завтра ночью!
Командир конной армии. |
Mихайлов. Завтра ночью! Вы слышите, как воет ветер?
Командарм. |
Комдив. } Ветер! Ветер! Ветер!
Командир конной армии. |
Михайлов. Союзник наш! На Сиваше угнало воду?
Командир конной армии. Ушла вода с Гнилого моря!
Комдив. |
} Ушла вода!
Командарм. |
Михайлов. Приказываю вам вести полки через Сиваш по броду, занять
Литовский полуостров и выйти белым в тыл. И вместе с тем на Перекопе ударьте
в лоб, ударьте в лоб!
Командарм (по телефону). Штаб? Полки пускайте в брод по дну Гнилого
моря! Немедленно!
Комдив (по телефону). Штаб? Мы начинаем штурм!
Михайлов. А конница пойдет за вами следом?
Командир конной армии. А, наконец-то! А, наконец-то! Пришел наш час!
Пойдем в Сиваш! Пойдем на дно Гнилого моря! Скорей пойдем! И конь ни один не
увязнет, не брякнет мундштук! Бесшумно пройдет наша лава, поймает барона в
мешок!
Михайлов. О, жертвы! Вы правы, жертвы! Но кто подсчитает те жертвы,
если он из Крыма вырвется и снова Таврию зажжет пожарами, зальет селенья
кровью!
Командир конной армии. Теперь иль никогда! И, стало быть, теперь! Ему
не жить! Настал конец!
Михайлов. Уйдет? Уйдет?
Командир конной армии. Уйдет не дальше моря, и в море мы его утопим!
Михайлов. |
Командарм. } Утопим в Чер-
Комдив. | ном море!
Командир конной apмии.|

За сценой вдали послышалась песня красноармейская.

Михайлов. Пошли полки?
Командарм. |
} Пошли полки!
Комдив. |

Темно.
Конец I акта

АКТ II

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Ночь. Ярко освещенный ресторан "Гоморра" в Севастополе. В публике - штатские
с дамами и тыловые военные. На эстраде цыганский хор и конферансье. Гремят
гитары.

Цыгане (заканчивая песню). Ту са, ту са, ту са, мека мамчачо, я люблю
вас горячо!

В публике энтузиазм, аплодисменты. Цыганки раскланиваются. Внезапно двери
широко распахиваются и появляется генерал Агафьев в сопровождении двух
адъютантов и трех дам. Генерал Агафьев совершенно пьян и, чувствуя это,
держится преувеличенно трезво и вежливо. Появление генерала вызывает
радостное смятение в публике.

Публика. Кто это? Он? Он! Он! Генерал Агафьев!
Конферансье. Господа! Предлагаю приветствовать его превосходительство
генерала Агафьева!
Публика. Ура!

Зазвенели гитары.

Цыгане. Бриллиантовою россыпью сверкает мой бокал! Вот входит легкой
поступью наш милый генерал! Мы любим генерала, он нашу жизнь спасет... Нам
сердце подсказало, что он к нам вновь придет!.. И грянул хор напев любимый,
и хлынуло вино рекой! К нам приехал наш родимый Анатолий Сидорович
дорогой!.. Толя, Толя, Толя!..
Генеральские дамы. Толя, Толя, Толя!..
Цыгане и публика. Толя, Толя, пей до дна! Мы нальем еще вина!
Хозяин ресторана (с бокалом шампанского на подносе). Ваше
превосходительство, не откажите сделать честь...
Генерал Агафьев. Признаться, господа... я уже... а впрочем, благодарю.
(Приветливо раскланивается и пьет с отвращением.)
Генеральские дамы. Толя, Толя, Толя!..
Публика. Защитникам Крыма ура!..
Хозяин ресторана (официанту). Шесть шашлыков по-карски!
Господин в пенсне. Ваше превосходительство! Публика жаждет услышать
ваше веское слово о положении на фронте под Перекопом.
Генерал Агафьев. Признаться, господа... я уже... а впрочем, я готов. Я
- готов!

Цыгане и конферансье скрываются за занавесом.

На севере у моря воздвигнут мощный град. Стоит врагам, на горе железный
Арарат. Тяжелые орудья на грозном берегу, там пулеметы гнездами на каждом на
шагу! Твердыни Перекопа наш восхищают взгляд - там в шесть рядов окопы, в
них марковцы сидят! Дрожат пред ними красные, кто сунется - пропал! На
марковцах ужасные нашиты черепа! Там мощная ракета взлетает, как звезда!
Прожектор налит светом! А бронепоезда!.. Да там в земле фугасы! Весь вал там
заряжен! Какие ж лоботрясы полезут на рожон? (Указывает на портрет белого
главкома.) Вот он, главком любимый, мы все пойдем за ним! Некопо... полебимо
стоит наш бодрый Крым!
Публика. Ура! Ура! Ура! Защитникам любимым! Спасибо! Спасибо! Спасибо!

Появляется Болотов в пальто и подходит к генералу Агафьеву.

Болотов. Извините, генерал, что прерываю веселый пир ваш. Моя фамилия
Болотов, художник я. Два дня тому назад в Симферополе контрразведка мою жену
схватила. Жена моя ни в чем не виновата. И я прошу вас немедленно ее
освободить.
Генерал Агафьев. Но позвольте... имеются на это служебные часы!..
Болотов. О, нет! Довольно издевались надо мною! Два дня я обиваю здесь
пороги! Вас не найдешь нигде! И я прошу о человеке, о женщине больной, она
ни в чем не виновата!
Адъютант. Какая дерзость!
Публика. Он большевик!
Болотов. Не большевик я! Замолчите!
Генерал Агафьев. Да что ж это такое? Мне нету отдыху, мне нет покоя,
мне негде душу отвести! Пришел сюда, чтоб отдохнуть... и вот сперва один на-
доедало поит меня гнуснейшим суслом... потом является какой-то зверь из
бездны и дерзости мне говорит. А я ведь тоже человек и у меня неврастения...
(Плачет.)
Публика. Арестовать его! Он агитатор! Он оскорбляет генерала!
Болотов. Молчать!

Внезапно появляется военный с перекошенным лицом, подбегает к генералу
Агафьеву и шепчет ему что-то на ухо. Генеральские дамы и адъютанты меняются
в лице.

Генерал Агафьев. Быть не может! Ты лжешь!.. Мне плохо!.. (Падает.)
Генеральские дамы (тихо). О, боже! Перекоп!..
Публика. Господи боже мой! Он умер!
Конферансье (выходит, раздвигая занавес). Следующим номером нашей...
(Умолкает.)

Стекла в окне разлетаются от удара камнем. В окне возникает веселое лицо
человека в кепке.

Человек в кепке. Буржуи! Буржуи! Бегите на пароходы! Красные Перекоп
взяли! (Свистит, скрывается.)
Публика. Не может быть!.. Что? Перекоп?.. О, ужас! Катастрофа!
Генеральские дамы. Жорж, куда вы?
Адъютант. В штаб! (Убегает.)
Болотов. Так вам и надо, негодяи!

Публика бросается к выходу в смятении.

Хозяин ресторана. Позвольте получить!!
Публика. В море! В море! О, боже, будут ли места на пароходах?! Красные
завтра будут здесь!
Болотов (один над трупом генерала Агафьева). Куда идти теперь? Кого
просить? Как выручить ее? (Обращаясь к генералу.) Мерзавец!

Темно.

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Ночь. Редкий снег. Поле. Неглубоко окопавшись, лежит офицерская рота с
винтовками. На рукавах шинелей, на голубом фоне, нашиты черепа и кости.

Сельский. Я ничего не понимаю! Почему стрельба затихла?
Астров. Неизвестно.
Офицеры. Неизвестно.
Сольский. Мне кажется, что части слева отошли.
Астров. Они и справа отошли.
Сольский. Так что ж выходит? Мы одни здесь? Вот ночь проклятая! А тут
еще туман спустился! Не видно в двух шагах. Выходит, дело плоховато... Уж не
забыли ль нас?
Астров. А нервы-то у вас шалят, как будто бы у нежной институтки!
Сольский. Паскудный казус!
Офицеры. Паскудный казус!

Из тумана появляется Брегге.

Брегге. Кто хнычет здесь?
Астров. Никак нет.
Сольский. Мы обстановку разбирали, нам обстановка неясна.
Брегге. Нельзя ль избрать другую тему? Поручик Сольский! Я прошу
запомнить, что обстановку разбирать - не ваше дело? На то командование есть!
Вы, сколько помнится, не командир дивизии? А доморощенного нервного стратега
легко в два счета расстрелять! К чертям на ужин! Оратор в офицерской роте
нам не нужен! Стыдитесь! Вы - марковец! Смотреть, и слушать, и лежать,
курить в кулак! Не нервничайте, марковцы! (Проходит вдоль цепи в туман.)
Hемилов. Оно и правда!
Сольский. Эх, Крым ты, мой Крым, Крым - двугорлая бутылка!
Офицеры. Он те двинет по затылку, по затылку! Жур мой, жур мой,
журавель, журавушка молодой!

Из тумана появляется Брегге, и тотчас же в тумане встает цепь красных.
Впереди ее обозначается Комдив.

Сельский. О, боже! Вот мое предчувствие. Нас предали, нас обошли! Нас
бросили на гибель! (Срывает погоны.)
Брегге. Погоны рвать? Давно ты на примете у меня! (Стреляет в Сельского
из револьвера. Тот падает.) Рота! Вставай! Вставай! и разомкнись! В цепь!

Офицерская рота встает.

По красной банде! Пальба!.. Ротой!..

Офицерская рота поднимает винтовки.

Отставить! За мной, за мной! И без команды не стрелять! Готовьтесь к смерти,
комиссары!

Офицерская рота и цепи красных медленно начинают сходиться.

Комдив. Остановитесь! Остановися, белый! И не стреляй и не коли! Не
подымай пред смертью шума. На что надеешься? Вас обошли. Смотри!

В тылу офицерской роты встает другая цепь красных.

Со мной дивизия! А у дивизии на плечах, как лава, конница идет. Куда тебе
деваться? Там за тобою никого уж нет, там пусто! И генералы ваши уж
бежали, они уже на пароходах. Вы здесь одни, последние. Ты совершил свой
путь, пришел твой час расплаты! Освободи дорогу, белый! Даешь нам Черное
море!
Цепь красных. Даешь нам Черное море!
Брегге. Он прав. Он прав. (Грозит куда-то кулаком.) О, сволочь тыловая!
Марковцы, за мной! (Стреляет себе в висок.)

За ним стреляются Немилое и Астров.

Офицерская рота (бросает винтовки, подымает руки). Сдаемся! Сдаемся!
Сдаемся!
Комдив. Бойцы, смотрите, марковцы сдались!
Цепь красных. Марковцы сдались!
Комдив. Свободен путь! Вперед! Крым наш! Вперед! Там море, море!
Цепь красных. Даешь нам море, море!

Красные валом бросились. Послышалась гармоника, обрывки песий. Вал красных
смял офицерскую роту, она исчезла. Красные побежали. Снег пошел гуще. Пауза.
Потом из снега и тумана запели гармоники, послышалась песня, показалась
кавалерийская часть. Впереди ее едет верхом командир конной армии. В
отдалении, сгорбившись, едет Михайлов.

Занавес.

Конец II акта

АКТ III

КАРТИНА ПЯТАЯ

Дворец в Севастополе. Вечер. Камин.

Белый главком (один, у камина). Итак, все кончено. Войне конец, пришел
конец бесславный. О, мученье! И надо мне уйти с земли, напрасно орошенной
кровью. И нет иной земли... Туда, на море, а потом в безвестный путь... О,
предки славные мои, не раз в боях прошедшие Европу, вы видели страдания
мои... Уйти навек! (Пауза.) Но нет, предчувствие говорит, что я еще вернусь,
нет, я еще приду! Наполнится море пушечным грохотом, это вернутся мои
корабли. И небо загудит, в нем полетят мои аэропланы, и берег покроется
щетиной стальной. Придет, придет день долгожданного счастья! В столице
шпалерами станут войска, услышу я звон колокольный, услышу я тяжкий салют.
Склонятся ко мне боевые знамена, гром пушек покроет рев батальонов...
(Пауза.) Нет, не вернусь, нет, не приду! В безвестных далях, в скитаньях,
быть может, закончу свой путь... С неутоленной жаждой в сердце... О, мука!
Марк (входит). Простите великодушно, ваше высокопревосходительство...
обратите внимание на мою злосчастную судьбу... Куда деваться вестовому?
Неужто в Грецию? Ведь я не знаю ни древнего их языка, ни греческих обычаев!
А здесь мне оставаться невозможно. Служил я верой, правдой!..
Белый главком. Какая Греция? Прекрати свой бред! Пошел ты вон!
Марк. Слушаю. Там одинокий проситель сидит.
Белый главком. Впусти его. (Марк уходит.)
Болотов, (входит). Простите меня, наше сиятельство. Моя жена, Ольга
Болотова, взята контрразведкой в Симферополе. Увезена сюда и погибает. Она
ни в чем не виновата! Спасите! Защитите! Ни на кого надежды больше нет!
Белый главком. Сознайтесь, она коммунистка?
Болотов. Клянусь вам, нет.
Белый главком. Скажите правду.
Болотов. Клянусь, что не лгу!
Белый главком. Вот вам записка, передайте моему адъютанту Шатрову, он с
вами пойдет в контрразведку и выяснит дело.
Болотов. Благодарю вас, благодарю вас.
Адъютант (входит). Конвой подошел, ваше сиятельство. Пора вам ехать на
корабль.
Белый главком. Пора? Пора. (Уходит с адъютантом.)
Болотов (один). А где же он, этот Шатров? Где мне искать его! Куда
идти? И кто здесь есть?
Марк (входит). Эх, господин! Кого вы ищете?
Болотов. Где адъютант Шатров?
Марк. Чего искать? Его давно уж нет. Он убежал. Переоделся, форму
бросил. Чего ему сидеть здесь во дворце?
Болотов. Куда бежал?
Mapк. А кто ж теперь узнает? Думать надо, на пароход. А может, вон из
города. А может, он и не Шатров. Здесь всякое бывало. Теперь вот в Грецию...
Возьмите сами...
Болотов. Какая Греция? Какой-то скверный бред! Кто здесь есть?
Марк. Здесь никого нет.
Болотов. Так, значит, ваш главком, он обманул меня? Он обманул меня?
Проклятый!
Марк. Зачем обманывать? Да адъютанта нету.
Болотов. Теперь она погибнет! Она погибнет! Я понимаю, ее убьют! Теперь
клочку бумаги грош цена!
Марк. Нет, не грош. Зачем швырять бумагу? А кто она?
Болотов. Жена моя, пойми, жена! Ее схватила контрразведка...
Марк. Мы знаем их. Что говорить! А вы ее теперь уж сами выручайте.
Болотов. Бессилен я. Я сознаюсь в моем бессилье. Что сделать я могу?
Марк. Шатров бежал и форму бросил. Оденьтесь офицером, бумага есть у
вас, хорошая бумага. Вы поезжайте сами в контрразведку. Но только виду не
подайте, что знаете ее. Обманете начальника, он выдаст вам супругу. Конечно,
ежели ее еще не расстреляли.
Болотов. Расстреляли! Ольгу?! О, если это так, убью кого-нибудь, или
себя убью!
Марк. Зачем же так? Вы время не теряйте!
Болотов. Какое время? Пустой дворец! Они бежали! Схватили человека!..
Марк. Эх, господин, отчаяние - грех!
Болотов. Оставь меня!
Марк. Как вам угодно.
Болотов. Постойте! Дайте форму. Где мне одеться? Я заплачу вам, дам
последнее!
Марк. Зачем последнее? Идите в адъютантскую, сюда. Да аксельбанты не
забудьте.
Болотов. Бред! Бред! (Скрывается в адъютантской.)
Марк (один). Он даст на чай, и хорошо даст. Да с чаевыми в Греции не
проживешь ведь. Ах, чтоб тебе!..
Болотов, (за сценой). Помоги мне!
Марк. Иду, иду. Теперь у каждого свое. Ах, чтоб тебе!..

Темно.

КАРТИНА ШЕСТАЯ

Помещение контрразведки. Ночь.

Mаслов (один, проверяя карманы). Валюта здесь и документы здесь. Ну,
что же, все готово, и ехать можно с чистой совестью. К чему возиться с этим
делом? Через три дня я буду далеко. Пусть красные сожрут всю эту гнусную
страну. Я послужил, я честно долг исполнил. Но нет! С неодолимой силой я
стремлюсь распутать этот клубок, последний, я надеюсь. Но почему? Какой
азарт влечет меня? Ах, вот что. Я принципиален. Полковник Маслов я.
Полковник Маслов я. Я все узнаю. А все узнав - я расстреляю. Без этого я не
уйду. И кроме того, деньги. Я чувствую, что касса у нее, партийная, там
деньги есть, и деньги эти не превратить в валюту было бы грешно. Впустите
Болотову.
Болотова (она больная, не узнает людей).
Маслов. Ах, боже, боже, вы совсем больны! И я жалею вас, но что
поделаешь, долг службы. Садитесь на диван, сюда, и говорите, но только
истину. Святое слово - истина. Мне нужно знать ее. Скажите слово истины, я
отпущу вас. Поймите, что вас ждет свобода.

С улицы послышался цокот копыт и вальс, который играют медные инструменты.

Болотова. Вальс? Вы слышите, как вальс играют?
Маслов. Да, вальс. Там конница идет.
Болотова. Вальс... Ах, где же, где же слышала я старинный вальс... Но
голова болит, я не могу припомнить... Я все готова вам открыть... но я
забыла все слова... вы что-нибудь мне подскажите...
Маслов. Да, да. Скажите только адреса и где их деньги?
Болотова. Ах, вспомнила! В галерее блестели медные трубы, меня обвевает
тот вальс... кто-то сказал мне, что я прекрасна... кто целовал мои губы?
Mаслов. Очнитесь, вы бредите. Проклятый тиф! Он погубит все.
Болотова. Вспомнила, вспомнила...
Mаслов. Да, говорите.
Болотова. Я за рекою слышу гармонию... белые лилии лежат на воде...
Mаслов. Где деньги? Где деньги? Я отпущу вас.
Болотова. Солнце горит меж деревьями, в роще... как бы мне эту лилию
сорвать...
Mаслов. Деньги, где деньги?
Болотова. Мне стало страшно... отпустите... дайте мне пить!
Mаслов. Нет, ни капли! Довольно притворства! Вы - комедиантка!
Болотова. Чей это голос грозит мне? Спасите!
Mаслов (звонит. Входит солдат). Дайте мне Марича на очную ставку!

Вталкивают связанного Mapича.

Ну, что? Узнали вы друг друга?
Болотова. Нет, я его не знаю...
Mapич. Палач!
Mаслов. Молчать! Ты ее не знаешь, негодяй?
Mapич. Да, ее я знаю. Но к организации она непричастна. Я видел ее
только раз, когда гнались за мной. Отпустите ее, она в бреду, не узнает
людей.
Болотова. Я знаю, помню, он был ранен...
Mapич. Отпустите ее.
Маслов. Нет, негодяй! Ты не в бреду, и если ты не назовешь имен, ее
пытать я стану.

Входит Болотов в адъютантской форме.

Кто вы такой? Как вы сюда проникли?
Болотов. Я - адъютант Главкома Шатров, вот бумага. Благоволите
сообщить, зачем здесь держат Болотову? Ольгу? Вот она.
Mаслов. Вы знаете ее?
Болотов. Нет. Но знаю дело.
Mаслов. Не понимаю, почему Главком заинтересовался этим делом. Но ежели
ему угодно, я допрошу при вас обоих.
Болотова. Вот пришел самый страшный человек... это его голос терзал
меня в то время, как мы здесь с вами пели вальс...
Болотов. Что с ней?
Mаслов. Она немного нездорова, грипп, простуда...
Марич. Он лжет! Она болеет тифом! Он ее пытал.

Болотов стреляет в Маслова, тот падает.

Голос за дверью. Что такое?
Mapич. Здесь допрос!
Болотов. Здесь допрос!
Болотова. На помощь! Здесь убили человека! Злодей! Злодей!
Голос за дверью. Что такое?
Mapич. Скорей закройте дверь. Здесь допрос!
Болотов, (закрывает дверь). Здесь допрос. Впервые в жизни я убил.
Ольга! Взгляни, ведь это я!
Mapич. Он смерти ждал давно. Кто вы такой?
Болотов. Я муж ее.
Mapич. Развяжите мне руки.
Болотов. Ольга, ты не узнаешь меня?
Болотова. Я тебя не знаю, ты - убийца. Боюсь тебя.
Болотов. Что нам делать?
Марич. Не медлите, нас схватят. (Болотовой.) Не кричите. Меня вы не
боитесь?
Болотова. Нет.
Марич. За мной! За мной! Скорей! Скорее! (Набрасывает на себя плащ
Маслова, его фуражку.) Если нам удастся вырваться из города, я выведу вас в
горы.
Болотов. Ольга, за нами!
Болотова. Нет, не пойду.
Марич. Берите ее силой, и если остановят нас, скажите, что вы ведете
арестантку на расстрел. За мной, сюда!
Болотов. В горы?
Марич. В горы! Болотова. Нет, не пойду!

Марич зажимает Болотовой рот и вместе с Болотовым увлекает ее вон.

Голос за дверью. Откройте!

В дверь стучат, дверь взламывают.

Занавес

КАРТИНА СЕДЬМАЯ

Лес высоко в горах. Море вдали. Шалаш. Костер. Болотова лежит на шинелях в
шалаше. У костра сидит 3ейнаб.

Зейнаб. Когда человек хворает, он горит, как свеча, как свеча. Но я
ничем ему помочь не могу. Чем помогу я бедной женщине?
Болотова (приходя в себя). Кто здесь?
3ейнаб. А, ты меня видишь? Теперь ты меня слышишь? О, радость всем и
твоему мужу!
Болотова. Кто вы такая? Где я? Что со мной?
Зейнаб. Привет тебе! С приездом в горы!
Болотова. Кто ты?
Зейнаб. Я - Зейнаб. Мы жили под горами, но белые пришли, сожгли
деревню, убили брата и отца, а я ушла сюда, повыше в горы, где живут лесные
люди.
Болотова. Но как же я сюда попала?
Зейнаб. Тебя принесли из города, ты была больна. И я уж думала, что ты
умрешь в горах. Лекарства нет, и чаю нет, пей воду. (Дает Болотовой
напиться.) Но вот прошло три дня, и ты очнулась. Привет тебе, с приездом в
горы!
Болотова. Где мой муж?
Зейнаб. Ушел с отрядом на разведку.
Болотова. Голова кружится... Мне кажется, что вижу сон... Я много снов,
ужасных снов видала, Зейнаб, последние дни... Я видела злодея, при мне его
убили. Ах, память, память!.. И вальс играли, и я с кем-то пела вальс... Иль
это было наяву?
Зейнаб. Нет, это снилось. Ты была больна.
Болотова. Нет, вальс слыхала я, и очень ясно, его играли за рекой. И
лилии я видела. И вдруг средь лилий кровь, и он упал.
Зейнаб. Мне жаль тебя.
Болотова. Теперь мне снится море.
Зейнаб. Нет, море настоящее, живое.

В лесу крик: Эй! Ответный крик: Эй!

Твой муж. Твой муж идет. (В даль.) Сюда иди скорей, она очнулась!

Появляется Болотов, он в лохмотьях, с винтовкой.

Болотова. Алексей, Алексей, ко мне!
Болотов. Она очнулась! Теперь ты не умрешь, я в это верю!
Болотова. Вот память возвращается ко мне... Теперь я помню, ночью, в
контрразведке... Ты его убил?
Болотов. Убил.

С моря - пушечный выстрел. Эхо побежало в горы.

Болотова. Что это? Ужель нас здесь найдут? Белые придут, они нас
схватят!
Болотов. Нет, не придут они сюда. Ну, что ж, а если и придут, терять
нам нечего, нам больше нет возврата, мы будем защищаться. Мы встретим их
огнем и сбросим с кручи их. А если нет, то мы погибнем, но мы погибнем
вместе. Не бойся!
Болотова. С тобой я не боюсь.

Пушечный выстрел повторился. На скале появляется Зейнаб, смотрит на море.
Военный корабль появляется на море, начинает уходить от берега.

Зейнаб. Они уходят! Они уходят! Будьте прокляты навеки! Будьте прокляты
навеки! Пусть море разойдется!
Болотов. Белые уходят! Смотри, смотри, еще корабль!

В горах повыше послышался крик - Эй! Ему ответили другие голоса.

Болотова. Уходят! Болотов. Стреляй! Стреляй!

На скале появляется Марич, за ним выбегают несколько человек.

Mapич. Дайте им залп на прощанье!

С гор грохнул залп.

Болотов. Конец!
Mapич. Конец! Конец лесной звериной жизни. Барон уходит на дно моря!
Болотова. Конец, конец моим страданьям!
3ейнаб. Я проклинаю вас!
Болотов. Конец! Прощайте, горы! Прощайте, горы!

18 ноября 1936г.

КОММЕНТАРИИ

Публикуется машинопись с авторской правкой, внесенной Е. С. Булгаковой,
карандашом и чернилами, по расклейке книги: Булгаков М.А. Кабала святош. М.,
Современник, 1991, хранящейся в ОР РГБ, Ф. 562, к. 16, ед. хр. 8.
2 редакция датирована: 1936 ноября 18.
Кроме того, в ОР хранятся 1 и 3 редакции (к. 16, ед. хр. 7). Автограф и
рукою Е. С. Булгаковой внесены поправки. Стоят даты: 1936, окт. 16 - ноября
9, 1937, марта 7-18.
На титульном листе дано полное описание материалов этой единицы
хранения: На стр. 1-6, 65-68 - материалы к либретто; на стр. 7-55 - первая
редакция; на стр. 69-151 - третья редакция (не закончена); на стр. 182-183 -
список источников.

Как всегда у М. Булгакова, первая редакция "Черного моря" четче
выявляет творческий замысел, а вторая - емче в художественном отношении.
Приведу пример: Марич объясняется с Болотовой. Сначала во второй редакции
было: "Марич. Ну, хорошо, я вам скажу. Я вижу вы не можете сочувствовать
тем, кто сделал это. Нет! Итак, я коммунист. Я состою в подпольном ревкоме.
За мною гонятся. Мне нужно скрыться. Со мною важные бумаги организации. И
прибежал я к вам с одною целью, позвольте мне их у вас сжечь, мне некуда
девать их. И я оставлю ваш дом".
Синим карандашом внесены исправления и окончательный текст стал
значительно лучше: "Марич. Нет, нет, я объясню. Я вижу вы не с теми, кто
сделал это... Нет! Итак, я коммунист... За мною гонятся... Мне нужно
скрыться. Со мною важные бумаги. Позвольте мне у вас их сжечь, мне некуда
девать их. Бежать я должен".
И на других страницах после вмешательства синего карандаша
окончательный текст становится экономнее, благозвучнее, ярче.
Хранится в ОР РГБ еще один экземпляр машинописи, в котором главная
героиня именуется Ольгой Андреевной Шатровой, а не Ольгой Андреевной
Болотовой, - а ее муж - Шатров, а не Болотов. Отсутствует Зейнаб, из отряда
зеленых. Есть и другие разночтения.

Тема либретто возникла не сразу. Как только М. А. Булгаков ушел из
МХАТа, а после гибели "Мольера" это было неизбежно, перед ним встали новые
задачи: он пошел служить в Большой театр либреттистом. 2 октября 1936 года
он писал В. В. Вересаеву: "Теперь я буду заниматься сочинением оперных
либретто. Что ж, либретто так либретто" (Письма, с.367). Но слухи о переходе
распространялись гораздо раньше, а потому к Булгакову стали приходить
музыканты с различными просьбами и предложениями. 9 сентября 1936 года Е. С.
Булгакова записала в "Дневнике": "Вечером - композитор Потоцкий и режиссер
Большого театра Шарашидзе Тициан. Пришли с просьбой - не переделает ли М. А.
либретто оперы Потоцкого "Прорыв". М. А., конечно, отказался. Потоцкий впал
в уныние. Стали просить о новом либретто..."
В сентябре шли переговоры с художественным руководителем Большого
театра Самуилом Абрамовичем Самосудом о совместной творческой работе, в
разговорах принимали участие все те же - Шарашидзе и Потоцкий. После
предложения Самосуда работать в Большом театре - "Мы вас возьмем на любую
должность. Хотите - тенором?" - М. А. Булгаков "с каким-то даже
сладострастием" написал письмо руководству МХАТа о своем ухода со службы. И
еще после этого колебался, поступать ли в Большой театр, но вскоре решил,
что "не может оставаться в безвоздушном пространстве, что ему нужна
окружающая среда, лучше всего - театральная" ("Дневник", 122), хотя перед
ним тут же поставили вопрос о либретто для новой оперы. Такого ясного
сюжета, на который можно было бы написать оперу, касающуюся Перекопа, у него
нет. А это, по-видимому, единственная тема, которая сейчас интересует
Самосуда" (там же, с. 122-123). Но уже 1 октября 1936 года замысел
определился, и Е. С. Булгакова записывает: "Договоры относительно работы в
Большом и либретто "Черного моря" для Потоцкого подписаны" (там же, с. 123).
Булгаковы стали бывать у Сергея Ивановича Потоцкого (1883-1962),
ученика С. Василенко и К. Игумнова, автора одной из первых опер на
современную тему - "Прорыв", но впечатление от его музыки было
неутешительное: "Были у Потоцких. Он играл свои вещи. Слабо. Третий сорт"
(там же, с. 123).
В эти же дни к М. А. Булгакову обращается Юрий Шапорин с просьбой
исправить либретто "Декабристов", с 1925 года он работает с А. Н. Толстым
над либретто и до сих пор многое нуждается в доработке, но Толстой никак не
может доделать, занятый множеством своих сочинений. М. А. отказался "входить
в чужую работу", но как консультант Большого театра обещал помочь советом.
15 ноября 1936 года Е. С. Булгакова записывает: "Были на
"Бахчисарайском фонтане". После спектакля М. А. остался на торжественный
вечер. Самосуд предложил ему рассказать Керженцеву содержание "Минина", и до
половины третьего ночи в кабинете при ложе дирекции М. А. рассказывал
Керженцеву не только "Минина", но и "Черное море".
Через два дня Керженцев сказал М. Булгакову, "что он сомневается в
"Черном море". А 18 ноября Булгаков читал Потоцкому и Шарашидзе либретто
оперы "Черное море". "Потоцкому понравилось".
3 февраля 1937 года С. Ермолинский попросил вернуть ему две тысячи
рублей, которые Булгаковы были давно ему должны. М. А. Булгаков тут же
написал заявление в Большой театр, и к концу дня он мог "получить аванс под
"Черное море".
19 марта Е. С; Булгакова записала: "Вечером вчера Потоцкий - слушал
"Черное море". М. А. сдал в Большой экземпляр либретто".
На этом творческая история либретто "Черное море" и заканчивается.

* Михаил Булгаков. Блаженство

Комедия в трех актах (Набросок)

Елисейские Поля. Елизиум. Золотой век. Аврора. Диана. Венера. Луна.

Вор. Идет.
Жених. Здравствуйте.
Вор. Бонжур. (Пауза.) Что скажете, отец? (Пауза.) Может, что новенькое
есть?
Жених. У меня сегодня пропал мой портсигар.
Вор. Запирать надо вещи. (Смотрит в окно.) Аэроплан полетел. Наверно, и
Индию. Летают, летают целый день. (Раздраженно.) А то вот не запирают вещей,
людей в грех вводите. А их потом по МУРам таскают.
Жених. Ничего не понимаю.
Вор. Где вам понять! Нет, он не в Индию, он из Индии. Да, скучновато.
Жених. Дрянной пассаж. Я не агент, ты не вор. Халтурный человечишко.

26 мая 1933 года
* Михаил Булгаков. Блаженство

(Пьеса в четырех актах)
(1-я редакция)

АКТ ПЕРВЫЙ {*}

{* Список действующих лиц отсутствует.}

Мария Павловна. Запишись в партию, халтурщик!
Евгений. Оставь меня. Мария Павловна. Нет, не оставлю!
Евгений. Да, я знаю, ты не оставишь меня. Ты мой крест.
Мария Павловна. Куда же я пойду? Бессердечный человек!
Евгений. Я не гоню тебя. Я прошу, чтоб ты сейчас меня оставила, не
мешала бы мне работать.
Мария Павловна. Мне интересно, когда же на этом потолке высыпят звезды,
про которые ты мне рассказывал.
Евгений. Я не для тебя собирался усеивать звездами потолок.
Мария Павловна. Ты - сумасшедший!
Евгений. Ты - женщина нормальная. Но еще раз прошу, оставь меня.
Мария Павловна. Нет! Мне хочется сказать тебе всю правду.
Евгений. Я вижу, что мне все равно сегодня не работать. Я слушаю.
Мария Павловна. Когда я выходила за тебя замуж, я думала, что ты живой
человек. Но я жестоко ошиблась. В течение нескольких лет ты разбил все мои
надежды. Кругом создавалась жизнь. И я думала, что ты войдешь в нее.
Евгений. Вот эта жизнь?
Мария Павловна. Ах, не издевайся. Ты - мелкий человек.
Евгений. Я не понимаю, и конце концов, разве я держу тебя? Кто,
собственно, мешает тебе вступить в эту живую жизнь? Вступи в партию. Ходи с
портфелем. Поезжай на Беломорско-Балтийский канал. И прочее.
Мария Павловна. Наглец! Из-за тебя я обнищала. Идиотская машина,
ненависть к окружающим, ни гроша денег, растеряны знакомства... над всем из-
девается... Куда я пойду? Ты должен был пойти!
Евгений. Если бы у меня был револьвер, ей-богу, я б тебя застрелил.
Мария Павловна. А я жалею, что ты не арестован. Если бы тебя послали на
север и не кормили бы, ты быстро переродился бы.
Евгений. А ты пойди, донеси. Дура!
Мария Павловна. Нищий духом! Наглец!
Евгений. Нет, не могу больше. (Уходит в соседнюю комнату.)
Мария Павловна (идя за ним). Нет, ты выслушаешь меня.

Из соседней комнаты доносятся их возбужденные голоса. Дверь в переднюю
открывается, и тихо входит Жоржик.

Жорж (прислушиваясь). В чем дело? Дома... Все люди, как люди, на
службе. А эти трепачи дома сидят. Нет возможности работать с таким народом.
(Прислушивается.) Семейная сцена. Тяжелый быт. (У двери Михельсона.)
Гражданин Михельсон. Тут. Какой замок оригинальный. Наверно, сидит на службе
и думает: "Какой я замок хороший навесил на двери". Но этот замок
барахловый, граждане, (взламывает замок в комнату Михельсона, входит,
закрывает за собой дверь.)

Мария Павловна выходит в шляпе, пальто. Лицо ее в слезах.

Евгений (идя за ней). Маня, подожди. Не падай духом.
Мария Павловна. Так жить больше нельзя.
Евгений. Еще немного терпения. Быть может только несколько дней.
Мария Павловна. Нет, нет. Оставь, оставь. (Берет сумку и уходит.)
Евгений. Ну, дальше будь, что будет. Во всяком случае, я сейчас один.
(Садится к аппарату. Начинает работать.)

Темно.
Освещается комната Михельсона.

Жоржик (входит, осматривается). В чем дело? Прекрасная комната.
Холостые люди всегда прилично живут. Ну, первым долгом, надо ему позвонить.
А то чего доброго, вернется домой, увидит постороннее лицо, расстроится.
Наркомснаб. Мерси. Добавочный 10-05. Мерси. Товарища Михельсона. Мерси.
Товарищ Михельсон? Бонжур. Угадайте... Из Большого театра. Угадайте... А вы
долго еще на службе будете? Ну, я вам потом позвоню. Я очень настойчивая.
(Вешает трубку.) И сколько он замков накупил. Курьезные замки какие.
(Взламывает письменный стол, вынимает часы, портсигар. Потом принимается за
буфет.) Часы эти надо в комиссионный магазин сдать, а то здесь они портят
комнату. Устал. (Садится, достает закуску, выпивает.) Хорошо, что он на
лимонных корках настаивает. Я люблю на лимонных корках... Михельсон почитать
любит.

Богат и славен Кочубей,
Его поля необозримы

Красивые стихи. Я люблю водку на лимонных корках... Наркомснаб. Мерси.
Добавочный 10-05. Мерси. Товарища Михельсона. Мерси. Товарищ Михельсон? Ах,
как я обожаю водку на лимонных корках, Успеете наработаться. Я настойчивая.
А какой вам сюрприз сегодня выходит! Фамилия моя таинственная. (Вешает
трубку.) Богат и славен Кочубей...

Темно.

Евгений. Опять тот же звук. Ах, холодеет сердце.

Звонок три раза.

Проклятые, чтоб вы провалились!

Открывает дверь, и входит Бунша. На голове у него дамская шляпа.

Меня дома нет.

Бунша улыбается.

Евгений. Нет, по-серьезному, Святослав Владимирович, я занят. Что это у
вас на голове?
Бунша. Головной убор.
Евгений. Да вы посмотрите.
Бунша (снимает шляпу). Это я шляпку Лидии Васильевны надел. То-то я
смотрю, что на меня все оборачиваются.
Евгений. Вы, Святослав Владимирович, рассеянный человек. Вам бы дома
сидеть, внуков нянчить, а вы целый день бегаете по двору с книжкой.
Бунша. Если я не буду бегать, то произойдет ужас.
Бондерор {Бондерор - то есть Евгений. Далее - Рейн.}. Советская власть
рухнет?
Бунша. Рухнет, если за квартиру не будут платить.
Бондерор. У меня нет денег, Святослав Владимирович. Вы меня сегодня
просто не отрывайте от работы.
Бунша. За квартиру нельзя не платить. У нас думают, что можно не
платить. А на самом деле - нельзя. Я по двору прохожу и ужасаюсь - все окна
раскрыты и все на подоконниках лежат и рассказывают разные вещи, которые
рассказывать нельзя.
Бондерор. Вам, князь, лечиться надо.
Бунша. Я уже доказал, Евгений Васильевич, что я не князь. Вы меня
князем не называйте, а то ужас произойдет.
Бондерор. Вы - князь.
Бунша. Нет, я не князь.
Бондерор. Не понимаю этого упорства, вы - князь.
Бунша. А я говорю, что не князь. У меня документы есть. (Вынимает
бумаги) У меня есть документ, что моя мать изменяла в тысяча восемьсот
семидесятом году моему отцу с нашим кучером Пантелеем, и я есть плод
судебной ошибки, из-за каковой мне не дают включиться в новую жизнь.
Бондерор. Ну, ладно, вы - сын кучера. Но у меня нет денег.
Бунша (раскрывая книгу). Четыре месяца вы не платите за квартиру, и
Ликушкин {Далее - Луковкин.} велел подать на вас завтра в суд. Исходя из
этого положения, вас выселят, Евгений Васильевич.
Бондерор. Что вы терзаете меня?
Бунша. Заклинаю вас уплатить за квартиру.
Бондерор. Мало нищеты, мало того что на шее висит нелюбимый человек, -
нет, за мною по пятам ходит развалина, не то сын кучера, не то князь, с
засаленной книгой под мышкой и истязает меня.
Бунша. Это вы про меня?
Бондерор. Про вас. Ваш Луковкин - палач. Вы не дадите мне докончить
работу. Так дайте мне по крайней мере спокойно умереть возле моей машины.
Бунша. Я присяду.
Бондерор. Разговаривать с вами бесполезно. Разве я могу вам объяснить
значение этого аппарата? Разве можно какому-нибудь сукиному сыну Дудкину
объяснить?..
Бунша. Нет, вы объясните. Я очень люблю. Недавно была лекция для
секретарей домкомов, и я большую пользу получил. Читали про венерические
болезни. Профессор. Вообще, теперешняя жизнь очень и очень интересная и
полезная.
Бондерор. Вы сумасшедший.
Бунша. Наш дом вообще очень оригинальный. Вот Дудкин, например, очень
зажиточный человек, красное дерево покупает, но туго платит за квартиру. А
вы сделали машину. Кстати, заклинаю вас, Евгений Васильевич, вы насчет своей
машины заявите в милицию. Нужно, чтоб начальство знало вашу машину. А то я
начинаю сомневаться.
Бондерор. Если вы кому-нибудь заикнетесь про эту машину, берегитесь, я
вас убью.
Бунша. Вы изобретение строите, значит, надо зарегистрировать.
Бондерор. Кретин! Нельзя зарегистрировать то, чего нет. Нельзя прийти в
канцелярию к тупице и объяснить ему, что время есть плотная субстанция, что
будущего нет, а что есть только настоящее.
Бунша. Вот вам и надо лекцию прочитать. А то Авдотья Гавриловна из
четырнадцатой квартиры говорила, что вы такой аэроплан строите, что на нем
можно из-под советской власти улететь.
Бондерор. Верно. Вообразите, верно! Я не могу постичь, каким способом
эта дура Авдотья Гавриловна узнала!
Бунша. Извините, она совсем не дура. Это моя племянница.
Бондерор. Ах, неважно. Ну, словом, ну, словом, она говорит совершенно
правильно. И поверьте мне, что, если только мне удастся добиться этой
чертовой тайны, я действительно улечу.
Бунша. Я вынужден сейчас же по долгу службы эти слова записать и о них
заявить в отделение. И я погибну из-за вас, и весь дом.
Бондерор. Какая каналья посмела вмешаться в мою работу?.. Каким образом
эти чертовы ведьмы Авдотьи Гавриловны знают? Это вы, старый зуда, шляетесь
по всем квартирам, подсматриваете и пишете потом доносы!
Бунша. Это обидно.
Бондерор. Ну, словом, уходите, Святослав Владимирович, я работаю... у
меня...

Внезапно на лестнице грохот шагов, потом стук в дверь.

Бондерор. Ах, чтоб вы подохли! (Открывает.) Женская голова (в дверях).
Скажите Марье Павловне, что по второму талону кильки дают! (Скрывается.)
Бунша. Мне Луковкин велел не приходить без денег от вас. А то, говорит,
он выселит вас в двадцать четыре часа.

Бондерор движет рычагами.

Бунша. Нельзя такую машину и доме держать, не прочитавши лекцию.

Звуки. Речь Бондерора. Явление Иоанна Грозного.

Фигура. ...чудотворца... {*}

{* Сцена с Иоанном вписана вместо частично вычеркнутой:

[Николай I (выходит).
Бунша. Не надо нам царей. (У телефона.) В доме номер сто пятьдесят один
в жакте девятьсот появился император. Считаю долгом потребовать милицию,
потому что я за это отвечаю. Секретарь Бунша-Окаян-Корецкий. Нет, не князь
я, не князь, сын кучера. Корецкий. Слушаю.]
Боидерор (вырывая трубку). Сию минуту!.. Кретин!..
Бунша. Караул!! Меня контрреволюционер душит!
Николай I. Что это за шут гороховый? Что это за наряд?
Бондерор. Это пиджак.
Николай I. Пиджак?
Бунша. Вот какую машину вы сделали, Евгений Васильевич.}

Иоанн. ...пиши... иже о Христе Божественного полка наставнику и вожу...
Фигура (пишет). ...и вожу...
Иоанн. ...и руководителю к пренебесному селению преподобному игумену
Козме... иже о Христе с братиею царь и великий... князь Иван Васильевич всея
Руси...
Фигура. ...всея Руси...
Иоанн. ...челом бьет.
Рейн. Боже мой!

Иоанн и Фигура оборачиваются и видят Рейна и Кирву {Здесь Кирвой назван
Бунша.}.

Фигура смотрит, потом ныряет под стол.

Иоанн (крестясь). Увы мне, грешному! Горе мне, окаянному! Ох мне,
скверному! (В ужасе бросается в комнату Рейна.)
Рейн. Стой!
Кирва. Вот так машину вы сделали для советской власти, Александр
Иванович! {Александром Ивановичем назван Евгений Иванович Рейн. Здесь же в
строке зачеркнуто: "Александрович".}
Рейн. Задержите его! Он выйдет в коридор! Его увидят!

Иоанн скрывается, Рейн бросается за ним. Фигура с визгом скрывается.

Кирва. (перекрестившись, бросается к телефону). Двенадцатое отделение.
Говорит секретарь домкома Кирва. Садовая, десять.

В этот момент в царской палате раскрывается дверь и вбегает взволнованный
опричник с бердышом, но, увидев Кирву, роняет бердыш, крестится и
скрывается.

У нас в квартире тринадцать физик Рейн сделал машину, из которой появился
царь!.. Не я физик, физик - Рейн!.. Уповаю на помощь милиции!.. Я трезвый! Я
трезвый! Присылайте. (Вешает трубку.)

Иоанн вбегает в исступлении от страха, крестя следующего за ним Рейна.

Рейн (бросается к машине, движет рычажком).

Тьма. Иоанн и царские хоромы пропадают. Свет.

Видали?!

Кирва. Как же!
Рейн. Постойте! Вы звонили сейчас по телефону куда-нибудь?
Кирва. Честное слово, нет!
Рейн. Старая сволочь, ты звонил сейчас по телефону?
Кирва. Я. извиняюсь...
Рейн (схватывая за глотку Кирву). Ты звонил сейчас в милицию? Я слышал
твой паскудный голос.
Кирва. Караул!

В этот момент из того места, где были царские палаты, выходит нагруженный
вещами Понырева {Здесь Поныревым назван Михельсон.}, с часами под мышкой
Юрочка {Юрочка - Юрий (Жорж) Милославский.}. Чувствуя, что он куда-то не
туда попал, крайне изумляется.

На тебе, еще один!

Пауза.

Юрочка. Я извиняюсь... Э... это, стало быть, я дверью ошибся... Я
извиняюсь, как пройти на Александровский вокзал?

Пауза.

Э? Прямо? Мерси. (Хочет идти.)
Рейн. Нет, постойте.
Юрочка. Виноват, мне некогда.
Рейн. Постойте, говорю вам, вам нельзя выходить туда.
Юрочка (тихо). Влетел! Вот незадача! Я извиняюсь, в чем дело? Часы? Так
это мои часы.
Рейн. Выслушайте меня и постарайтесь понять. Вы - человек не нашей
эпохи... Тьфу, надо бы ему объяснить как-нибудь... Словом, я вас не выпущу
отсюда. (Кирве.) Я сейчас сплавлю его обратно. Только мне хочется установить
эпоху. (Юрочке.) Кто вы такой?
Юрочка. Солист императорских театров. А часы эти я купил в комиссионном
магазине, в чем дело?
Рейн. Куда вы стремитесь? Зачем вам на Александровский вокзал?
Юрочка (подумав). Я за границу еду.
Кирва. Поныревские часы.
Юрочка. Какие такие поныревские? Что это у одного Понырева ходики в
Москве? Пропустите меня на Александровский вокзал, я извиняюсь.
Рейн. Вы друг друга не понимаете. Кирва, оставьте это. (Юре.) Как ваша
фамилия, прежде всего?
Юра (подумав). Подрезков. А паспорт свой я на даче забыл. Все?
Рейн. Вы всегда носите цилиндр?
Юра. Всегда.
Рейн. Какой царь царствует сейчас в России?
Юрочка. К сумасшедшему попал.
Рейн. При каком царе вы родились?
Юрочка. При Петре Великом, тьфу ты, дела...
Рейн. Сейчас он уйдет. (Движет рычажок.) Что такое? Да не порывайтесь
вы никуда. Я сейчас вам объясню, в чем дело. Вы погибнете, если выйдете
сразу. Поймите, что вы вышли из другой эпохи. Вы вышли сейчас из машины. В
ней что-то заело. Я не могу сейчас же вас отправить обратно. Поймите, что вы
вышли в двадцатый век. Судя по вашему костюму, вы недавней эпохи. Очевидно,
я чуть-чуть не довел рычажок до нуля. Понимаете вы хоть что-нибудь из того,
что я говорю?
Юра. Понимаю.
Рейн. Разве вас не поражает это? Обстановка этой комнаты?
Юра. Поражает.
Рейн. Ну, вот видите. Моя фамилия - Рейн. Я инженер, вы не волнуйтесь.
Я исправлю прибор, мне удастся установить его на ваше время. Вы уйдете
совершенно спокойно в вашу эпоху. Присядьте, вам никто не собирается
причинять никакого зла.
Юра. Мерси.
Рейн. Мне нравится ваше спокойствие. Оно облегчает дело {Акт не
завершен.}.

АКТ ВТОРОЙ

Май
Терраса на высоте в Блаженных Землях. Тропические растения.

Радаманов {В рукописи фамилия "Радаманов" в некоторых случаях пишется как
"Родоманов".}. Люблю закат в Блаженных Землях. Но сегодня мешает мне им
наслаждаться лишь чувство смутного беспокойства. Повинно ли в этом мое
одиночество или никогда не покидающие меня мысли об Авроре? Ах, дочь моя!
(Зажигает экран телефона на столе.)

В экране показывается дежурный телеграфист.

Товарищ, с вами говорит Радаманов. Приветствую вас.
Телеграфист. Приветствую вас, товарищ Радаманов.
Радаманов. Не томите, товарищ...
Телеграфист. Трудно принять при их бешеной скорости сигналы. Но по
моему расчету через несколько минут они будут на земле.
Радаманов (волнуясь). Благодарю вас, благодарю вас. Товарищ, не можете
ли вы протелеграфировать в ракету Авроре Радамановой, чтобы она не
задерживалась на аэродроме, а прямо бы летела в Блаженные Земли. Я жду ее.
Телеграфист. Я рад бы был вам угодить, товарищ Радаманов, но уже
поздно. Они подлетают к аэродрому. Хотя, впрочем... (Движет рычагами в
аппарате, говорит в телефон.) Ракета, ракета Авроры Радамановой... Вы
слушаете? Пусть летит сейчас же в Блаженные Земли. Они прилетели.
Радаманов. Благодарю вас, благодарю вас. (Гасит экран с телеграфистом.
Звонит.)

Входит курьерша.

Товарищ Анна, сейчас прилетит Аврора.
Анна. Поздравляю вас.
Радаманов. Дружочек, у вас есть свежие цветы? Поставьте ей на стол. Она
любит подснежники.
Анна. С удовольствием. Есть подснежники. Сейчас принесу их. (Уходит.)
Радаманов (один, волнуясь, переставляет предметы, потом берется за
рычажки радиоаппарата. Оттуда тихо начинает слышаться "Полет валькирий").
Что это за вещь? Как жаль, что я не музыкален, как она. Во всяком случае,
это ее любимая вещь. Ну что ж, тем лучше, очень хорошо, очень хорошо.

Анна входит, вносит подснежники.

Благодарю вас, дружочек.
Анна. Я рада вам служить, товарищ Радаманов. Аврора, я надеюсь,
здорова? Что телеграфировали вам?
Радаманов. По-видимому, все благополучно. Впрочем, сейчас узнаем. А к
приему гостей вы готовитесь, не правда ли?
Анна. О да, товарищ Радаманов, все будет сделано.
Радаманов. Ну, отлично, отлично.

Анна уходит.
Слышится гул подлетающей машины. Радаманов взволнованно выбегает к краю
террасы. Вбегает Аврора.

Аврора! (Простирает к ней руки.)
Аврора (сбрасывая летный шлем, очки). Отец!

Целуются.

Прилетела, черт меня возьми!
Радаманов. Ах, Аврора, Аврора! Месяц я не видал тебя, и первое слово,
которое услыхал от тебя, - черт.
Аврора. Здоров?
Радаманов. Что ж спрашивать обо мне. Ты здорова ли? Не случилось ли
чего-нибудь в пути?
Аврора. Господи, я была бы счастлива, если бы что-нибудь случилось! Но
до тошноты комфортабельно!
Радаманов. Хочешь есть?
Аврора. Думать не могу об еде. Мы только и делали, что ели.

Пауза.

Мне скучно.
Радаманов. Аврора, ты, право, повергаешь меня в ужас. Я думал, что на
Луне твоя тоска пройдет. Тебе нужно лечиться.
Аврора. Ах, какой вздор! Мне не от чего лечить- : ся. Ведь я же не
подписывала контракт на то, что мне всегда будет весело.
Радаманов. Скука - болезненное явление. Человеку не может быть скучно.
Аврора. Это теория Саввича.
Радаманов. Он кланялся тебе.
Аврора. От этих поклонов мне еще скучнее.
Радаманов. Ничего не понимаю. Ведь ты же выходишь за него.
Аврора. Бабушка надвое сказала.
Радаманов. Какая бабушка?
Аврора. Это была такая поговорка.
Радаманов. Не знал. Но не (надо) о бабушке. Поговорим о Саввиче. Нельзя
же так поступать с человеком. И на этом самом месте ты говорила, что
влюблена в него.
Аврора. Мне показалось на этом месте. И теперь я не могу разобраться и
сама, чем он меня прельстил?
Не то понравились мне его воротнички, не то пиджак, не то брови. А
теперь я всматриваюсь и вижу, что совершенно нелепые брови. Белобрысые, в
разные стороны, воротнички...
Радаманов. Честное слово, я сойду с ума! Неровность характера.

Телефон.

Я к вашим услугам. Да. Да. Саввич спрашивает, можешь ли ты его принять.
Аврора. Приму.
Радаманов. Да, она просит вас. Пожалуйста, разговаривай ты с ним сама.
Меня ты окончательно запутала с этими бровями и евгеникой. (Совету.)
Здравствуйте, милый Саввич. Разговаривайте с ней, у меня есть дело.
(Уходит.)
Саввич. Здравствуйте, милая Аврора.
Аврора. Директору Института евгеники мое почтение.
Саввич. Вы, как и прежде, оригинальны. Я не помешал ли вам? Лишь только
я узнал, что вы вернулись, мне захотелось приветствовать вас, не дожидаясь
бала.
Аврора. Большое спасибо. Вы очень милы. Садитесь.
Саввич. Благодарю вас.

Пауза.

Аврора. Ваши брови. Вы подбрили их?
Саввич. Признаюсь вам, да.
Аврора. Это очень интересно. Повернитесь, так, к свету. Нет, так хуже,
пожалуй.
Саввич. Но вы же мне сами говорили...
Аврора. По-видимому, я ошиблась. Вы сегодня немного напоминаете мне
Чацкого.
Саввич. Простите, кто это Чацкий?
Аврора. Это герой одной старинной пьесы, написанной лет четыреста
назад.
Саввич. Простите, как называется?
Аврора. "Горе от ума".
Саввич. Виноват, а автор?
Аврора. Грибоедов.
Саввич. Благодарю вас. Простите. (По телефону.) Саввич говорит. Не
откажите в любезности мне прислать к вечеру сочинение Грибоедова "Горе от
ума".
Аврора. Напрасно, я бы вам дала, у меня оно есть. Да не стоит читать,
очень скучно.
Саввич. Мне хочется познакомиться с этим Чацким.

Пауза.

Как на Луне?
Аврора. Холодно.
Саввич. Милая Аврора. Я нарочно пришел до бала с тем, чтобы узнать о
вашем решении. Сегодня ведь первое мая.
Аврора. Да, а что?
Саввич. Вы сказали, что первого мая вы дадите мне окончательный ответ.
Аврора. Ах, моя голова! Какая я рассеянная! Да, первого мая... Знаете
что... Отложим еще этот разговор, скажем, до десятого мая. Над нами не
каплет...
Саввич. Виноват?
Аврора. Поговорка, поговорка. Не обращайте внимания.
Саввич. Не скрою от вас, что у меня грустное чувство вследствие того,
что вы откладываете... К чему это? Ведь наш союз неизбежен. Но я не буду вам
мешать перед балом... Позвольте вам сказать на прощание, что я вас люблю.
Аврора. До вечера...

Саввич уходит.

Радаманов (входя). Ну, что?
Аврора. Понимаешь, взял подбрил брови, а?
Радаманов. Аврора, при чем здесь брови? О чем ты говоришь? Я тебя
спрашиваю, дала ли ты ему ответ?
Аврора. С другой стороны, не в бровях сила.

Шум. Звон.

Рейн. О, Боже!
Бунша. О, Боже!
Юрочка. Куда ж это нас занесло?
Рейн. Сейчас мы это узнаем. (У календаря.) Нет, нет, мне снится это!
Четыре двойки.
Юрочка (внезапно начинает бить Буншу). Вот тебе машина, вот тебе!
Бунша. Полюбуйтесь, граждане, что он делает!
Радаманов. Товарищи, нужно предупреждать о съемке. Это мое помещение.
Моя фамилия - Радаманов.
Аврора. Ну оставь их, папа, ну оставь. Хоть какое-нибудь развлечение.
Рейн. Оставьте этого старого болвана! Что вы делаете!
Радаманов. Товарищи, я категорически протестую. Нельзя же врываться в
помещение...
Аврора. Папа, это не съемка. Я догадалась: это карнавал. Это шутка
первомайская. Отвечай им в тон, а то ты попадешь в смешное положение.
Радаманов. Разве что так...
Рейн. Будьте снисходительны к нам. Где мы?
Радаманов. В Блаженстве.
Рейн. Блаженство... Блаженство... Ради всего святого - воды...
Аврора. Вот...
Рейн. Не понимаю... Блаженство?
Радаманов. В Блаженных Землях...
Милославский. Где Кропоткинские ворота?
Радаманов. Не понимаю вас, какие ворота.
Милославский. Кропоткина не понимаете? Вот это здорово!
Бунша. Какой район милиции? Кочки знаете?
Милославский. Бутырки знаете?
Радаманов. Не понимаю вас. И Кочки и Бутырки - не понимаю. (Авроре.)
Воля твоя, но... может быть, это и очень весело, но мне почему-то не кажется
остроумным. Впрочем, если это весело, я ничего не имею против. Пусть люди
веселятся в день первомайскою карнавала.
Аврора. Что означает это зеркало в руках и занавеска?
Радаманов. По-видимому, на нем дамская шляпа. Это, возможно, тоже очень
смешно. Впрочем, не знаю, не знаю...
Рейн. Выслушайте меня и постарайтесь понять. Мы не переодеты и не
загримированы. Объясните, не обманывает ли меня зрение: это - год? Какой это
год?
Радаманов. Две тысячи двести двадцать второй.
Рейн. О, Боже! Поймите... Да, да, несомненно так. Вон, летающие
светляки - это машины. Так это место называется...
Радаманов. Блаженные Земли.
Рейн. Но это в Москве?
Радаманов. Да, это Москва Великая.
Бунша. Я все районы московские знаю.
Рейн. Молчите, кретин! (Радаманову.) Поймите, гражданин, что мы люди
двадцатого века. Я изобрел аппарат для проникновения во время, и, благодаря
ошибке этого старого идиота и этого несчастного, которого я не знаю, - мы
попали в другой век. Прошу вас - верьте мне. Я близок к помешательству. Ах,
Боже, вы не верите! (Авроре.) Так вы, вы постарайтесь понять! (Бледнея.) Я
не могу больше говорить, помогите мне...
Милославский. Ах ты, профессор собачий, что ж ты наделал!
Бунша. Я на него заявление подаю.
Радаманов. Аврора, я же не актер, в конце концов... Но если тебя это
развлекает... (Буише.) Простите, я занят... (Уходит.)
Милославский. Очнись! Барышня, он помер!
Аврора. Ему действительно дурно! Анна! Анна! (Бунше.) Слушайте, это
правда? (По телефону.) Профессор, немедленно к нам! У нас несчастье.

Экран. Граббе.

(Бунше.) Это правда?
Бунша. За такую машину...
Милославский. Морду бьют! Что же вы, Ньютоны проклятые, делаете?
(Бросается на Буншу.)
Анна. Что такое?
Аврора. Оттащи его, оттащи! Что он с...

Граббе появляется.

Граббе, гляньте.
Граббе. Кто это такие? (Приводит в чувство Рейна.)
Рейн. Вы врач?
Граббе. Да.
Рейн. Объясните им, что это правда. Мы люди иного времени.
Бунша. Честное слово.
Рейн. Посмотрите на это зеркало, посмотрите мне в глаза. Мы попали к
вам в аппарате времени из двадцатого века.
Граббе. Не постигаю.
Аврора. Это правда! Это правда!
Рейн. Правда. (Граббе.) Дайте мне чего-нибудь, чтобы я не сошел с ума.
И эти тоже... А то они не понимают.
Аврора. Папа! Это правда! Скорей сюда!

Радаманов вбегает без пиджака.

Шум и звон. Разлетаются стекла, и вбегает окровавленная Мария Павловна.

Мария Павловна (Рейну). Вот что ты сделал? Ты всех погубишь! Помогите!
Радаманов. Это кто еще?
Рейн. Это моя жена.
Радаманов. Если это мистификация, то она переходит границы...
Аврора. Отец, ты ослеп, что ли? Это действительно люди двадцатого века.
Радаманов. Не может быть!

Появляется Саввич во фраке, застывает в дверям.

Аврора (Рейну). Мой дорогой, успокойтесь. Я все поняла. И Кочки, и
Бутырки.
Бунша. Благуши знаете? Банный переулок? Компрене ву? {Comprenez vous? - Вы понимаете? (фр.).} Нижняя
Болвановка, Барабанный тупик? Компрене ву, Москва?
Аврора. Все понимаю! (Граббе.) Помогите поднять ее.

За сценой внезапно взрыв музыки.

Рейн (подходя к парапету). Карнавал?
Аврора. Карнавал. (Саввичу.) Что вы смотрите? Это люди двадцатого века.

Темно.
Ночь в огнях. Музыка.

Радаманов (в аппарат). Это он. Это он. Вот он. Смотрите. Смотрите.
Гениальный инженер Евгений Рейн, человек двадцатого века, пронизавший время.
(Рейну.) Говорите. Идет Голубая Вертикаль.
Рейн. Я - Рейн, приветствую жителей Голубой Вертикали.
Радаманов. Устали?
Рейн. О, нисколько.
Радаманов. Смотрите. Вот он. Это он. Евгений Рейн, гениальный
изыскатель, пронзивший время и
гостящий в настоящее время у нас с тремя спутниками. Дальние Зори.
Говорите.
Рейн. Вот я. Приветствую жителей Дальних Зорь. В день первомайского
праздника да здравствуют жители всего мира! Да здравствует Председатель
Совета Народных Комиссаров товарищ Радаманов!
Радаманов. О спутниках скажите.
Рейн. Мои спутники - люди двадцатого века, вместе со мной имевшие
счастье явиться к вам, приветствуют вас. Вот они! Где ж Бунша и
Милославский, черт их возьми!
Радаманов. Тише! В аппарат слышно.
Аврора. Им надоело кланяться. Они внизу.
Радаманов. Спутники Рейна ликуют вместе с другими жителями
Блаженства...
Рейн. Я не понимаю...
Аврора. Они в ресторане.

Аппарат угасает.

Радаманов. Я нас утомил? Но это неизбежно. Посмотрите, что делается в
мире.
Рейн. Дорогой Радаманов, я готов не спать еще трое суток, если,
конечно, счет времени еще идет у вас на сутки. Если кто и гениален, то это
именно ваш Граббе.
Саввич. Этим лекарством не следует злоупотреблять.
Рейн. Я не боюсь.
Аврора. Вы храбрый человек.
Рейн. Мне хочется видеть, как танцуют внизу.
Аврора. Я провожу вас. (Уводит Рейна.)

Саввич уходит мрачен.

Радаманов. Марья Павловна! Марья. Ах, вы здесь?

Дуэт Мария - Радаманов.

Радаманов. Но вас это не потрясает, не изумляет? Не нарушает
психического равновесия?
Мария. Нисколько не нарушает равновесия. И всю жизнь я хочу прожить
здесь. Я очень много страдала. Там, в той жизни. Ах, Боже! А если это сон?
Радаманов. Мария Павловна. Успокойтесь.
Мария. Ваши ясные глаза успокаивают меня. Меня поражает выражение лиц
здешних людей. В них безмятежность.
Радаманов. Разве у тогдашних людей были иные лица?
Мария. Ах, что вы спрашиваете? Они отличаются от ваших так резко...
Ужасные глаза. Представьте, в каждых глазах или недоверие, или страх, или
лукавство, или злобу и никогда смех.
Радаманов. Этого я вообразить не могу.
Мария. Где же вам, счастливым...
Радаманов. Хотя теперь, после ваших слов, я всматриваюсь и вижу, что
ваши глаза тревожны. Вы очень красивы, Мария Павловна. Когда пройдет ваше
потрясение, вы станете счастливой. У вас все есть для этого.
Бунша. Но все-таки я нахожу это странным. Социализм совсем не для того,
чтобы веселиться. А они танцуют и говорят такие вещи, что ого-го.
Жорж. Ты бы помолчал минуту. А то гудишь ты в ухо и не даешь сообразить
ничего. В чем дело? Выпей чего-нибудь.
Бунта. Я уже все сообразил и могу поделиться с вами своими
соображениями. И одного я не понимаю - откуда такие часы, в точности такие,
как часы Михельсона.
Милославский. Отстань.
Бунша. Помилуйте, я не могу отстать. У меня есть подозрения.
Милославский. Вот малахольный дурак! Ну,
хорошо. Вижу, что будешь ты из меня пить кровь, пока я тебя не отбрею.
Что Михельсон? Где Михельсон?
Бунша. Михельсон в своей квартире.
Милославский. Мерси. Где квартира? Ты покажи мне, где квартира
Михельсона? Понимаешь ли, что Михельсон улетел в иной мир. Ликвидировался.
Бунша. Этого быть не может. Да, вот и подпись нацарапана - Михельсон.
Милославский. Вот таких, как ты, и бьют всегда. Я выцарапал -
Михельсон.
Бунша. Зачем же чужую фамилию царапать?
Милославский. Вот наказание-то. Ну, гляди. Стираю и выцарапываю -
Милославский.
Бунша. Все равно я подозреваю.
Милославский. В чем твои подозрения?
Бунша. Драться вы не смеете. Я подозреваю, что вы их украли у
Михельсона.
Милославский. Господи, Господи! Какой скучный, какой совершенно
неинтересный человек! О чем ты говоришь? Солист государственных театров
возьмет Михельсоновы ходики, барахло! Я обеспеченный человек. Зачем мне эти
часы? Вот часы. (Вынимает золотые часы из кармана.)
Бунша. У товарища Радаманова точно такие часы Вот буква "Р".
Милославский. Ну, вот видишь!
Бунша. Что это вы мне все "ты" говорите? Я с вами брудершафта не пил.
Милославский. Ну, выпьем. Господи! В чем дело? (Звонит.)
Анна. Что вам угодно?
Милославский. Мадам, нельзя ли водочки нам?
Анна. Вы не пьете шампанского?
Милославский. Признаться... не пьем.
Анна. Сию минуту. Вот кран. По нему течет чистый спирт...
Милославский. Мерси. Это настоящая техника.
Анна. Но простите... Неужели вы пьете чистый спирт?
Милославский. Как же его не пить! Князь, закусывай паштетом.
Анна. В первый раз вижу. Неужели он не жжется?
Милославский. А вы попробуйте.
Анна. Ой!
Милославский. |
} Закусывайте! Закусывайте!
Бунша. |
Бунша. Приятная дама. Позвольте, товарищ, навести справочку. В каком
профсоюзе вы состоите?
Анна. Простите, не понимаю.
Бунша. Чего не понимаете? Вы куда взносы делаете?
Анна. Не понимаю.
Милославский. Не суйся ты со своим невежеством. Ты бы еще про милицию
спросил. В каком отделении вы прописывались, мол? Ничего у них нету.
Спросишь и только обидишь!
Бунша. И спрошу. Сам не суйся.
Милославский. Ну и осрамишь всех.
Анна. У меня закружилась голова!
Милославский. Закусывайте. Позвольте спросить, вы где воспитание
получили?
Анна. Воспитание? Ах... ну да. я окончила университет.
Милославский. Мерси. За ваше здоровье.
Анна. Нет, нет. Я шампанского... Право, я пьяна.
Бунша. А действительно, я про милицию хотел спросить. Вот, скажем, где
нас пропишут?
Анна. Вы не сердитесь, пожалуйста, что я улыбаюсь, но признаюсь вам, я
половины не понимаю из того, что вы говорите. Это так странно. Так
таинственно и интересно! Кто это - милиция?
Милославский. [Снимешь ты с меня голову.] Я краснею за тебя. Не
слушайте его!
Анна. Вы замечательные люди! Скажите, вы были помощниками великого
Рейна?
Милославский. Не столько помощниками, сколько, так сказать, друзья. Я,
например, случайно проезжал в трамвае...
Анна. Вы инженер?
Милославский. Наоборот. Я солист государственных театров...
Анна. Я страшно люблю артистов. Понимаю! И он, ваш друг, предложил вам
совершить это потрясающее путешествие в будущее? Я, к сожалению, слишком
невежественна, чтобы понять принцип его чудовищного изобретения...
Милославский. В этом сразу не разберешься.
Анна. Я невежественна! Ничего не понимаю.
Бунша. Я присоединяюсь к вам. Все может быть, но без милиции -
извините!..
Милославский. Вы невежественны? Ах, что вы говорите! Разрешите
поцеловать руку.
Анна. Пожалуйста! (Бунше.) А вы? Вы где работали в той вашей прежней
жизни?
Бунша (вынув документы). Секретарь жакта номер тысяча один в Банном
переулке.
Анна. Как интересно! А что это означает? Что вы делали?
Бунша. Прописка, мадемуазель. Раз. Во-вторых, карточки.
Анна. Кружится голова!..
Милославский. Разрешите, я вас за талию.
Анна. У вас странный для нашего времени, но я вполне понимаю, что
рыцарский подход к женщине... Я понимаю. Но мне это не неприятно... Быть
может, это несколько остро... Да, так карточки?..
Милославский. Какие духи у вас!
Бунша. Утром встанешь, чаю напьешься. Жена в кооператив, а я сажусь за
карточки... Запишешь всех...
Милославский. Ну, пошел лопотать. Неужели у тебя нет никакого
понятия?..
Бунша. Ты, пожалуйста, не зажимай мне рот. Мадемуазель интересно знать.
Милославский. Интересно? Ладно. Я скорее тебя изложу все. Утром встанет
и начнет карточки писать. Пока всех не запишет. Потом на руки раздает. Месяц
пройдет, опять пишет. Опять раздает. Потом опять отберет. Потом запишет.
Анна. Вы шутите? Но ведь так с ума можно сойти!
Милославский. Он и сошел!

Огни.

Ах, это что же такое?
Анна. Это лунная колония прилетела в ракетах. Садится на стратодром в
Голубой Вертикали. Идемте смотреть. Вам это интересно.
Бунша. Чрезвычайно. Я люблю стратосферу. Вот только меня беспокоит...
Прописаться бы, а потом уж; можно спокойно все наблюдать.
Радаманов. Прилетели?
Анна. Только что.
Радаманов (у аппарата). Приветствую вас, творцы лунной жизни. Влейтесь
в наш праздник. (Аппарат гаснет.) Милая Анна! Я в суматохе куда-то засунул
свои часы... Такая досада. Я привык, что они в кармане...
Милославский. Я не видел. Наверное, за диван куда-нибудь закатились.
Бунша. Странно...
Радаманов. Меня ждут в среднем бальном зале... Голубчик Анна,
поищите!..
Бунша. Товарищ Радаманов, я хотел вам документы свои сдать.
Радаманов. Какие документы?
Бунша. Для прописки...
Радаманов. Простите, голубчик, потом... (Уходит.)
Бунша. Толку ни у кого не добьешься.
Милославский. Выпей, прекрати панику...
Бунша. И опять совпадение: у вас часы с буквой "р", а у него пропали...
Милославский. Я с тобой перестану разговаривать...
Граббе. А, очень рад, что вас нашел... Я боюсь, что вы утомлены. Да, я
не имел удовольствия быть вам представленным. Доктор Граббе.
Милославский. Очень, очень приятно.
Бунша. Секретарь Корецкий.
Граббе. Поверьте, что истинным счастьем для меня является то, что я
могу быть вам полезным... Пока никого нет, разрешите я выслушаю ваше сердце?
Милославский. Мерси.
Граббе. О, все в полном порядке. Бокал шампанского вам не повредит. А
вы?
Бунша. У меня, товарищ доктор, поясница болит. Мне наш районный врач
бюллетень даже выдавал.
Граббе. С завтрашнего дня мы вами займемся. Интересно знать, как была
поставлена медицина в древности... Вашу руку... Где же мои часы?.. Неужели
выронил? Сюда шел, были. Уж не оставил ли я их в зале?
Милославский. О, тогда пиши пропало!
Граббе. Виноват?
Милославский. Пиши пропало, говорю.
Граббе. Виноват, не понимаю. То есть вы думаете, что они пропадут?
Милославский. Я в этом уверен! Уведут часики.
Граббе. Помилуйте, кому же они нужны? Это подарок моих пациентов. Я вот
только боюсь, чтобы их кто-нибудь не раздавил. Не уронил ли я их на пол?
Милославский. Зачем золотые часы давить? Им сейчас покойно.
Граббе. Во всяком случае, я счастлив, что познакомился с вами и вашим
великим командором. Мы не раз еще будем видеться,
Милославский. Мерси, мерси.
Бунша (по уходе Граббе). Часы Михельсона - раз, товарища Радаманова
- два, данный случай... Подозрения мои растут.
Милославский. Уйди сию минуту!

Бунша уходит. Милославский, выпив у буфета, удаляется. Входит Рейн под руку
с Авророй.

Рейн. Итак, страшные войны... Да, за то, чтобы человечество могло жить
такою жизнью, право, стоит заплатить хотя бы и дорого. Вы знаете ли, там
еще, в той жизни, когда мне говорили о бесклассовом обществе, я не верил,
что жизнь человечества может принять такие формы. Как-то знаете, как бы
выразиться... не помещается в голове мысль о том...
Аврора. Нет, вообразите другое. Я, например, не могу понять, как жизнь
может иметь другой облик! Вообще, это головокружительно!
Рейн. Нет, черт возьми. У меня и у моих спутников воистину крепкие
головы!
Аврора. В вашу голову я верю.
Рейн. Все доступно, все возможно! Действительное блаженство! По сути
вещей, мне, собственно, даже и нельзя было бы разговаривать с вами, как с
человеком равным.
Аврора. Почему?
Рейн. Я полагаю, что вы стоите выше меня, вы - совершенны.
Аврора. Позвольте мне задать вам один вопрос. Ежели он покажется вам
нескромным, об одном прошу - не сердитесь и не отвечайте.
Рейн. Задайте любой.
Аврора. Вы почему не смотрите на огни вместе с вашей женой?
Рейн. Вы умный человек.
Аврора. Это ответ?
Рейн. Ответ.
Аврора. В таком случае, вы тоже умный человек.
Рейн. Позвольте мне вам задать вопрос.
Аврора. Нет. Вы получите ответ без вопроса.
Рейн. Но это невозможно.
Аврора. Нет.

Бьет полночь. В дверях Саввич.

Полночь. (Рейну) Мы аккуратны. Уж вы с этим помиритесь.
Рейн. Я заметил это.
Аврора. Вас не нужно знакомить? Вы знакомы?
Саввич. Да, я имел удовольствие.
Аврора. Это... мой жених, Саввич.
Рейн (тихо). Ах, ответ.
Аврора. Уж очень вы торопливы. Так уж и ответ! Мне нужно поговорить.
(Совету.) Не правда ли?
Саввич. Если вы позволите.
Рейн (встает). Я иду смотреть на огни.
Аврора. Не уходите далеко. У меня будет короткий разговор.
Рейн. Слушаю. (Уходит.)

Пауза.

Аврора. Что вы хлопаете себя по карманам?
Саввич. Вообразите, я потерял свой портсигар.
Аврора. Отцу не удивляюсь - он очень рассеянный, но вы - так...
Саввич. Да, это на меня не похоже. Но я волнуюсь.
Аврора. Вы за ответом, не правда ли?
Саввич. Да.
Аврора. Я вам отказываю. Прошу меня простить и не сердиться на меня.
Саввич. Аврора! Аврора! Этого не может быть.
Аврора. Не понимаю вас.
Саввич. Не может быть! Тут ошибка, Аврора! Подумайте! Этот брак не
может не состояться. Мы рождены друг для друга. Это было бы оскорблением
всех законов.
Аврора. Разве я не свободна в своем выборе?
Саввич. Нет! Нет! Это минутная вспышка, Аврора. В вас поднялась
какая-то мутная волна. Я умоляю вас... Посмотрите на эти звезды!
Аврора. Вы неправильно читаете гороскоп. Мне жаль, что я причинила вам
страдания. Но остается одно - забыть обо мне.
Саввич (начинает уходить). Не верю этому, не верю. Причина могла быть
только одна - если бы вы полюбили другого! Но этого быть не может!
Аврора. Это может быть. Я полюбила другого.
Саввич. Не знаю, чем я заслужил эту жестокую шутку? Не может быть!
Аврора. Саввич! Вы с ума сошли!
Саввич. Скажите мне его имя?

Пауза.

(Уходит.)

Аврора. Рейн!

Рейн входит.

Извините меня. Вот разговор и кончен.
Рейн. Ради Бога, ради Бога.
Аврора. Я сейчас отказала своему жениху.
Рейн. Почему?
Аврора. Не ваше дело.

Толпа гостей.

Радаманов. Нет, мы просим вас. Я открываю аппарат.
Милославский. Не в голосе я сегодня. Хотя вот один стишок.
Радаманов. Он читает.
Милославский. Да... Богат и славен Кочубей... Черт его...
Рейн. Что, он забыл, что ли? При чем здесь Кочубей? (Подсказывает.) Его
поля необозримы...
Милославский. ...Его поля необозримы... Дальше забыл, хоть убей.

Громовой аплодисмент в аппарате и кругом.

В чем дело?
Репортер. Чьи это стихи?
Милославский. Льва Толстого.
Репортер. Как отчество его?
Милославский. Кочубея? В чем дело? Петрович. Выпьем.
Радаманов. Благодарю вас, спасибо. Вы доставили всем громадное
удовольствие.
Милославский (пожимает всем руки). Мерси. Мерси.
Радаманов, А ваш товарищ - не артист?
Милославский. Заснул он, черт его возьми.
Радаманов. Бедняга! Он утомился. Ну, пожалуйте в зал. Начинаются танцы.

Музыка.

Милославский. Виноват, я извиняюсь. (Хлопает в ладоши.) Не то.

Поиски "Аллилуйи".
Оркестр играет "Аллилуйю".

Не то!
Радаманов. Не может быть. Как же не то?
Милославский. Громче! Гораздо громче. Да я им сам объясню.

Все уходят.

Аврора. Он забыл слова?
Рейн. Он пьян.
Аврора. Какой-то Кочубей. Смешная фамилия. Но кто меня возмущает больше
всех, кто самый недальновидный, самый наивный человек...
Рейн. Саввич?
Аврора. Нет. Вы. (Целует его).

За сценой вдруг оглушительные, неописуемые звуки "Аллилуйи".

Занавес.

АКТ ТРЕТИЙ

Радаманов. Голубчик Саввич! Ведь вы меня истязаете! Согласитесь сами,
при чем же я здесь? Ведь не могу же я повлиять на нее!
Саввич. Я согласился бы скорее отрубить себе руку, чем пытаться оказать
на Аврору какое-нибудь давление.
Радаманов. В таком случае о чем же мы говорим?
Саввич. Радаманов!

Пауза.

Радаманов!
Радаманов. Ну, Радаманов... Что Радаманов?
Саввич. Я пришел к вам, чтобы говорить чрезвычайно серьезно.
Радаманов. Слушаю.
Саввич. И говорить об Астрее. {Здесь Аврора названа Астреей.}
Радаманов. Да ведь только что говорили!
Саввич. Погодите. Вы знаете меня очень хорошо. Похож ли я на человека,
который способен вследствие овладевшей им страсти, подобно какому-то дикарю,
гнаться, как за дичью...
Радаманов. Совершенно не похожи.
Саввич. Я люблю ее пламенно.
Радаманов. Мне известно это.
Саввич. Но мало одной любви для того, чтобы соединиться с любимым
существом. Что мне дороже всего в мире?
Радаманов. Астрея?
Саввич. Нет, гармония. И Астрея в великую гармонию входит как часть в
прекрасное целое, поймите, Радаманов, что отнять у меня веру в гармонию -
значит лишить меня жизни.
Радаманов. Директор Института гармонии не может иначе рассуждать.
Уважаю вас за это. Продолжайте.
Саввич. Когда я заметил, что чувство овладело мною, что я сделал первым
долгом? Я произвел все анализы. Я исследовал свой мозг, моя нервная система
обследована досконально. То же было проделано и с Авророй. И передо мною
отчетливо обозначилась идеальная пара. Заметьте, она любила меня. Сколько
будет два плюс два?
Радаманов. Это известно.
Саввич. Ну, а если вы к двум прибавляете два и вдруг получаете три с
четвертью?
Радаманов. Тот, кто складывал, ошибся спросонок.
Саввич. Вам угодно пошутить? Так вот о чем я вам заявляю, Радаманов! Я
вас люблю.
Радаманов. Благодарю вас.
Саввич. Я люблю мое человечество, люблю мой век. О, век гармонии!
Горжусь тем, что я один из тех, кто прокладывает путь человечеству к
совершенному будущему.
Радаманов. Как? То, что есть, вы считаете недостаточно совершенным? О,
Саввич! Вам трудно угодить!
Саввич. Не смейтесь. Век несовершенный, настанет же совершенный. Но в
нашем веке вы самый лучший. Вот за это я вас и люблю. Так вот что я вам
скажу: если вы прибавляете к двум два и не получаете четырех, а меньше, то
значит, что одна из двоек неполноценна. Вот одна из двоек перед вами. Я
документально докажу вам, что в ней полных два, а вторая двойка не полная.
Радаманов. Час от часу не легче! Что же это? Выходит, что неполноценна
Аврора?
Саввич. Да, это ужасно, но это так. Я давно уже заметил это и,
признаюсь, скрыл это. Моей мечтой было жениться на ней и некоторую порчу ее
замечательного механизма, исправить, чтобы вернуть великому веку женщину с
задатками выдающегося ученого, украшение нашей жизни!
Радаманов. Вы меня испугали. Какая же болезнь у нее?
Саввич. Атавизм. Кровь предков, оказывается, кричит в ней. Так вот,
Радаманов, она отказалась от меня. Пусть будет так, но я никогда не откажусь
от нее...
Радаманов. Позвольте...
Саввич. Погодите, я договорю. Моя мечта разбита, не знаю навсегда ли,
но ее я, и, заметьте, бескорыстно, спасу! Ей угрожает опасность!
Радаманов. Какая?
Саввич. Вот эта четверка, которая ввалилась в Блаженную Землю как
метеор! Если хотите знать, это самый скверный случай. И хуже всего появление
Рейна.
Радаманов. Что вы говорите, Саввич? Рейн - блестящее явление.
Саввич. О, это мы еще проверим!
Радаманов. Да, милый человек, люди с того времени, как стоит земля, не
знали такого открытия!!
Саввич. Проверим, проверим! И если это действительно необыкновенное
изобретение заслуживает внимания, мы обратим его на пользу живущим. Но сам
Рейн и эти его спутники возбуждают во мне антипатию неодолимую и будят
тревогу! Они заразительны, Радаманов! Они пришли из тех времен, которые
вызывают в здоровом человеке ужас и ничего более. Они лишние здесь! И вот
тут уже я говорю с вами не просто как человек, а как тот, кому доверили
Институт гармонии, я не допущу их разрушить Блаженную Землю.
Радаманов. Позвольте! Зачем и как им разрушать Блаженную Землю?
Саввич. Я не бросаю слов на ветер. Они пришли! Они анархичны! Они
неорганизованны, они больны и они заразительны. На их мутные зовы последуют
отзвуки, они увлекут за собой, и вы увидите, что вы их не ассимилируете! Они
вызовут брожение. Словом, Аврору я Рейну не отдам!
Радаманов. Позвольте!.. Он в браке!
Саввич. Браки! Вы почитайте про их браки! Это хаос! Болезни,
вырождение...
Радаманов. Да может быть, он вовсе и не собирается?..

Пауза.

Саввич. Радаманов! Я знаю, о чем я говорю. Это было бы так же дико, как
если бы вы вздумали жениться на этой Марии Павловне или как ее там называли
в варварском прошлом!..
Радаманов. Я прошу вас, Саввич, не трогать Марию Павловну, она не имеет
отношения к этому делу. И она, кроме всего прочего, ничуть не заслуживает
порицания.
Саввич. Да вы гляньте на ее лицо!
Радаманов. Саввич! Прекратите этот разговор!
Саввич. У нее асимметричное лицо! Вся эта компания немыслима здесь.
Радаманов. Саввич!
Саввич. Пусть летят туда, откуда они прилетели!
Радаманов. Большой вопрос - улетят ли они!
Саввич. Виноват! Ведь он же конструирует.
Радаманов. Ничего не выйдет.
Саввич. Как?
Радаманов. Он не может установить рычаг. Этот актер сломал рычаг,
улетая, а шифр остался у Рейна в квартире.
Саввич. Это ужасно! Стало быть, этот Рейн и эта, как ее, Мария Павловна
станут нашими вечными гостями.
Радаманов. Да что это как вам далась Мария Павловна! Попрошу вас
оставить ее!
Саввич. Простите. Я позволил себе говорить о ней только потому, что я
знаю, что вы никогда не будете к ней иметь никаких отношений.
Радаманов. Простите меня, я занят.
Саввич. Я удаляюсь. Вот рекомендую вам. Удостоверьтесь, какой
литературой развлекали себя эти, ну, словом, жители двадцатого века! Чацкий
- болван!
Радаманов. Что это такое?
Саввич. "Горе от ума".
Радаманов. А это насчет чего?
Саввич. А это галиматья!
Радаманов. Ну что ж вы, голубчик? У меня же времени нет, чтобы путное
что-нибудь прочитать, а вы мне галиматью предлагаете!
Саввич. До свидания! (Уходит.)
Радаманов (к портьере). Убедительно прошу вас, простите меня и не
обращайте внимания на его слова. Он ворвался ко мне, и я думал, что он уйдет
через минуту.
Мария (у зеркала). Асимметричное лицо? Ну что ж, проживу и с таким
лицом! Ревнивый дурак!
Радаманов. Я, право, не виноват.
Мария. Решительно ни в чем!
Радаманов. Кто это ревнивый дурак?
Мария. Саввич.
Радаманов. Как? Вы думаете, что Саввич говорил это из ревности?
Мария. Я в этом уверена, хотя, впрочем, нет, беру свои слова обратно. Я
забыла, что у меня иные понятия.
Радаманов. Во всяком случае, забудемте все, что бы он ни говорил.
Мария, Охотно. Ну, Павел Сергеевич, мне пора. До свиданья.
Радаманов. О, нет, Мария Павловна, как же так? Ведь мы же не
поговорили.
Мария. Ну, давайте поговорим.

Пауза.

Я только сейчас сообразила, как высоко мы над землей. Ведь, наверно, если
броситься вниз, то что будет?
Радаманов. Вы умрете, не долетев до нижней галереи.

Пауза.

Так говорят врачи. Я сам не падал.

Пауза.

Моя Аврора все время читает древнюю литературу и время от времени мне дает
книги. Я в этом, конечно, ничего не понимаю, но чувствую какую-то странную
прелесть... Башня... кто-то на башне распевал. Это в ваше время?
Мария. Так трудно сказать. Я не знаю, о чем вы говорите. Нет, в мое
время на башне никто не распевал.
Радаманов. Я, знаете, человек очень занятой, кроме того вы знаете, у
меня около года тому назад умерла жена. Впрочем, простите, я говорю
совершенно бессвязно.

Пауза.

Мария. А зачем вы заставили меня спрятаться за портьерой?
Радаманов. Я не хотел вас отпустить...
Мария. Ага.

Пауза.

У вас что-то плохо идут слова с языка, Павел Сергеевич. Поэтому я скажу. Я
пришла по вашему зову, чтобы поблагодарить вас за то внимание, с которым вы
отнеслись ко мне. Вы - необыкновенно приятный человек, Павел Сергеевич. И
кроме того, я хотела вас попросить, чтобы вы указали мне, что мне делать в
этой новой жизни.
Радаманов. Я готов вам всячески служить, но дело в том, что Рейн лучше
меня может помочь вам в этом. Право, ваш удел завиден, вы - жена гениального
человека.
Мария. Это верно. Я с ним поговорю. До свидания, Павел Сергеевич. (У
машины.) Скажите, Павел Сергеевич; а это может быть, что ему не удастся
установить опять рычаг?
Радаманов. Увы! Может быть.
Мария. Ага. Ну, до свидания.
Радаманов. То, что я позвал вас, а также то, что я вас спрятал за
портьерой, надо полагать, преступно и уж во всяком случае мне не к лицу.
Дело в том, что вы мне очень нравитесь. Что вы на это скажете, Мария
Павловна?
Мария. Я скажу, что это интереснее, чем про башню, как кто-то распевал.
Радаманов. Я позвал вас с тем, чтобы сказать вам, что я всячески удержу
себя от этого чувства и ничем не нарушу покой, главным образом, конечно,
свой.
Мария. Ну, прощайте, Павел Сергеевич. Больше вы меня не увидите.
Радаманов. Позвольте, что это значит?
Мария. А я вам помогу сберечь ваш покой.
Радаманов. Позвольте, я не понимаю...
Мария. Отстаньте от меня!
Бунша. Я извиняюсь...
Радаманов. Голубчик, ну что же вы не позвонили мне, прежде чем
подняться?
Бунша. Здравствуйте, мадам Рейн. Очень удобный аппарат, но сколько я ни
дергал...
Радаманов. Ну что ж дергать? Он просто закрыт. Я закрыл его, чтобы
никто не приходил.
Бунша. Ага.
Радаманов. Вы же должны были быть в Индии?
Бунша. Не долетели мы.
Радаманов. Ничего не понимаю?
Мария. Ну, прощайте, Павел Сергеевич.
Радаманов. Подождите, Мария Павловна.
Мария. Нет, нет, прощайте.
Радаманов. Так что вы говорите? Индия... Ах ты, Боже мой!..
Бунша. Не долетели мы, товарищ Радаманов. И все из-за Милославского.
Уже показалась, а он говорит: а ну ее к чертовой матери! - и повернули.
Радаманов. Ну, и что же? Ну?
Бунша. Я к вам с жалобой, товарищ Радаманов. (Вынимает бумагу.)
Радаманов. Я все никак не могу привыкнуть; почему вы меня зовете
товарищ Радаманов... Ну, впрочем, все равно. Какая жалоба? Ну что вас
беспокоит?
Бунша. Институт гармонии.
Радаманов. Но я читал уже в газете, что поясница ваша уже прошла...
Бунша. Ну что ж поясница, Павел Сергеевич, что поясница! На меня совсем
внимания не обращают!
Радаманов. А чего бы вы хотели?
Бунша. Видите ли, там в Банном переулке такая дама осталась, что прямо
можно сказать - карга.
Радаманов. Это кто же?
Бунша. Супруга моя.
Радаманов. Так.
Бунша. Так вот я бы хотел жениться.
Радаманов. Понял. Саввич вам не дает разрешения на женитьбу? На ком вы
хотите жениться?
Бунша. На ком угодно.
Радаманов. Впервые слышу такой ответ и совершенно поражен!
Бунша. Институт гармонии обязан обо мне заботиться.
Радаманов. То есть?
Бунша. Обязан мне невесту подыскать.
Радаманов. Душа моя, Бунша-Корецкий! Институт это не свадебное бюро!
Поймите... Слово "бюро" вам было известно?
Бунша. По обмену комнат...
Радаманов. Что? Ну, ладно. Институт регулирует брачные отношения,
заботясь о чистоте рода, но делает это чрезвычайно тонко. Он и не стремится
стать конторой по выдаче разрешений на свадьбы. Да сколько мне помнится,
случаев запрещения почти не бывало...
Бунша. Вот вы поподробнее мне, Павел Сергеевич, изложите, а то ни от
кого не добьешься...
Радаманов. Нет. Нет. Простите, голубчик, я безумно занят... В другой
раз... Вы не заметили, куда она направилась?..
Бунша. Кто?
Радаманов. Мария Павловна...
Бунша. Трудно установить.
Радаманов. Институт не сваха, невест не подыскивает. Так что вы уж сами
потрудитесь разыскать женщину, которая вам по сердцу... И... понятно?
Бунша. Мне понятны всякие теории, потому что я слушал всевозможные
публичные лекции. Но теорию необходимо увязывать с практикой. В бесклассовом
же обществе...
Радаманов. Ах, черт возьми!.. Извините... Я знаю, что нам трудно
понимать друг друга... Но это моя вина... Я рассеян, ибо я спешу...
Бунша. Вот бумага, в которой все изложено по интересующему меня
вопросу...
Радаманов. Не надо, не надо, голубь мой Бунша, писать никаких бумаг. Я
же говорил вам об этом. У вас было принято, а у нас нет. Мы избегаем... (По
аппарату.) Связь. Радаманов. Справку. Срочно. Где сейчас госпожа Рейн.
Просить пожаловать ко мне. (Бунше.) Яростно избегаем бумаг. Да-с.
Бунша. Зря звонили, Павел Сергеевич. Невозможно найти. Вот если бы вы
пожаловали к нам, я любую даму вам могу найти в кратчайший срок. Надо было в
милицию позвонить. Она могла быть у меня в домовой конторе, или и
кооперативе, или у парикмахера. У нас так всегда и находили. Но если у
человека аппарат за плечами, он сорвался и полетел, и никакая милиция его не
разыщет. [На каждом шагу аппараты.] А вдруг ей фантазия в Голландию улететь?
Радаманов. В Голландию? В Голландию? Неужели я так глупо поговорил?
Простите, отлучусь. Я занят.
Бунша. Но вы хоть скажите, что говорить-то даме. У себя на пороге
бесклассового общества я знал, что говорить, но в этой ситуации - теряю
темпы.
Радаманов. Вы человек любознательный... (На ходу.) Знакомьтесь...
Бунша. Что говорить-то ей?..
Радаманов (улетая), Я полюбил вас с первого взгляда!..
Бунша. Я полюбил вас... На этом далеко не уедешь. Женщины про любовь не
любят слушать. Если б вот сказать: переезжайте ко мне с первого взгляда, у
меня отдельная комната. Но когда у каждого по пять-шесть комнат?! Анна
Васильевна!
Анна. Добрый день. А вы что здесь делаете в одиночестве?
Бунша. Мечтаю.
Анна. Не буду вам мешать.
Бунша. Нет, остановитесь. Я вас полюбил с первого взгляда.

Пауза.

Анна. Продолжайте.
Бунша. В общем, все.
Анна. Благодарю вас.

Пауза.

Бунша. Я делаю вам предложение. Простая, казалось бы, вещь, и можно бы
понять с первого слова.
Анна. А? Благодарю вас, вы меня очень тронули, но, к сожалению, мое
сердце занято.
Бунша. Это неинтересно. Попрошу вас короче. Вы отказываете мне?
Анна. Отказываю.
Бунша. Вы свободны.
Анна. В жизни не видела более оригинального человека, чем вы.
Бунша. Не будем терять времени. Вы свободны.
Анна. Павел Сергеевич не был здесь?
Бунша. Улетел.
Анна. Вы не знаете, куда?
Бунша. Я же не Бюро связи?
Анна. Простите. (Уходит.)

Бунша выпивает спирту из крана.

Аврора. А отец улетел?
Бунша. Улетел, мадемуазель Радаманова. Виноват. Будьте добры присесть.
Увидев вас, я полюбил вас с первого взгляда. Есть основания полагать, что и
я вам нравлюсь. Не будем терять времени. (Обнимает Аврору и целует ее в
щеку)
Аврора (ударив его по уху). С чего вы взяли, старый слюнтяй, что вы мне
нравитесь? Какой нахал!
Бунша. Вы зарываетесь, Аврора. Так в бесклассовом обществе не
поступают.
Аврора. Дурак какой! (Уходит.)
Бунша (у перил). Ничего, ничего, Аврора Павловна. Ударим по рукам
зарвавшегося члена общества.
Саввич (входит, говорит по аппарату). Где Радаманов?

В аппарате. "Неизвестно".

Бунша. Кому неизвестно, а мне известно. За Марьей Павловной поехал.
Саввич. За Марьей Павловной?
Бунша. Факт.
Саввич. Зачем?
Бунша. Об этом будет у нас отдельный разговор. А пока что у меня к вам
есть дело.
Саввич. По Институту гармонии?
Бунша. Именно по Институту гармонии.
Саввич. Слушаю вас.
Бунша. Эх, молодой человек! Я полюбил вас с первого взгляда.
Саввич. Что такое? Повторите, что вы сказали?
Бунша. Я не допущу над собой насилия. Неодолимая симпатия.
Саввич. Я так и подозревал. Вы к тому же еще и...
Бунша. Без паники, прошу вас. Это было только предисловие.
Саввич. Мне не нравится такие предисловия!
Бунша. Полюбив вас с первого взгляда, я решил оказать вам усдугу.
Саввич. Ни в чьих услугах я не нуждаюсь.
Бунша. Ах, не нуждаетесь? Ну, вы свободны.
Саввич (на ходу). Мы вами займемся.
Бунша. Дерзить в бесклассовом обществе не очень разрешается. Займитесь,
займитесь! А он в это время Авророй займется.
Саввич. Что вы хотели мне сказать?
Бунша. Ничего. Извините, что побеспокоил, что вошел без доклада. Видно,
что бюрократизм еще не изжит окончательно. А пора бы!
Саввич. Простите, я погорячился.
Бунша. Ничего, ничего. До свидания.
Саввич. Что вы начали говорить об Авроре? Прошу вас.

Пауза.

Быть может, я тоже могу быть вам чем-нибудь полезен?
Бунша. Это взятка называется, молодой человек. За это, знаете... У нас
за такие предложения в домкоме ого-го-го как грели!
Саввич. Я повторяю вам, я был взволнован, я не прав.
Бунша. Принимаю ваши извинения. (Вынимает бумажку из кармана.)
Тринадцатого мая сего года в половине первого ночи Аврора целовалась с
физиком Рейном. С тем же физиком она целовалась пятнадцатого мая.
Семнадцатого мая на закате солнца у этой машины она целовалась опять-таки с
этим же физиком, причем произнесла следующие слова: "Ты ворвался в эту
жизнь", а дальнейшие слова не разобраны, потому что они меня увидели.
Восемнадцатого мая тот же Рейн держал руку на ее талии... Девятнадцатого...
Саввич. Довольно! (Разрывает бумагу в клочки.)
Бунша. Оправдательный документ рвать нельзя. Хорошо что я копийку снял
на машинке.
Саввич. Довольно! (Уходит.)
Бунша. Будете знать, как по щекам хлестать, Аврора Павловна!

Голос Милославского по аппарату: "Болван здесь?"

Бунша. Меня разыскивает.
Милославский (входит). Куда ты скрылся? Я думал, где ты треплешься? А
ты уж, оказывается, дома.
Бунша. У меня дел по горло было здесь.
Милославский. Отчего у тебя глаз подбит?
Бунша. Я с аэроплана упал, честное слово.
Милославский (по аппарату). Что на завтрак сегодня? Угу. Пришлите.
Садись, отец.
Бунша. Мерси.

Стол.

Милославский. Такой бы стол на Арбате в "Праге" накрыть. Никакой
Кочубей так не ел. Сейчас бы цыган сюда и трамвай... Эх...
Бунша. Про трамвай я не понимаю.
Милославский. Трамваев мне не хватает... Я люблю трамваи. Весело,
шумно... Хочешь я тебе часы подарю?
Бунша. Удобно ли это будет?
Милославский. Очень удобно, но только строжайший секрет. Никому не
показывать. Ни при ком не вынимать.
Бунша. А как же я время буду узнавать?
Милославский. Они совершенно не для времени, а на память как сувенир.
Ты какие больше любишь, открытые или глухие?
Бунша. Такое изобилие часов меня наводит на всякие размышления.
Милославский. Вот поделись с кем-нибудь этими размышлениями, я тебе
мгновенно голову и оторву. Глухие?
Бунша. Глухие.
Милославский. Получай.
Бунша. Большое спасибо, но видите ли, здесь буква "ха", а мои инициалы
"С. В. Б.".
Милославский. Без капризов. У меня не магазин.
Бунша. Где вы их все-таки приобрели?
Милославский. В частных руках.
Рейн. Как ни придешь, вы за едой. Вас же повезли Индию осматривать?
Милославский. Ничего решительно интересного там нет.
Рейн. Да вы там пять минут были, что ли?
Милославский. Мы и одной минуты там не были.
Рейн. Так какого же черта вы говорите, что неинтересно!
Милославский. В аэроплане рассказали.
Бунша. Полное однообразие.
Рейн. Вы-то бы уж помолчали, Святослав Владимирович! Большое
разнообразие вы видели в вашем домкоме.
Бунша. И даже очень.
Милославский. Словом, милый человек и академик, говорите, что е вашей
машиной? Будьте любезны доставить нас туда, откуда взяли.
Рейн. Я вам не извозчик.
Милославский. Что значит не извозчик? Я разве просил вас меня сюда
переселять?
Рейн. Дорогой мой! То, что произошло с нами, именуется катастрофой. Вы
случайная жертва эксперимента. А впрочем, почему жертва? Тысячи людей были
бы благодарны, если бы их перенесли в эту жизнь! Неужели вам здесь не
нравится?
Бунша. |
} Не нравится!
Милославский. |
Рейн. Сожалею и приму все меры к тому, чтобы вернуть вас в прежнее
состояние. Но не скрою от вас, что это чрезвычайно трудно.
Бунша. Подаю на вас заявление! Из-за вас я отлучился из Союза без
разрешения и стал белым эмигрантом. Не желаю быть невозвращенцем!
Рейн. Святослав Владимирович! Вы кретин.
Бунша. Ругайтесь, ругайтесь...
Рейн (Мшюслввскому), А вы? Скажите же, наконец, кто вы такой и из какой
эпохи?
Милославский. В чем дело? Эпоха, эпоха!
Рейн. В каком году вы родились?
Милославский. Тысяча девятисотого года рождения.
Рейн. Позвольте! Одного года со мною? Но как же, я не понимаю, вы
оказались в моей комнате. Я думал, что вы...
Бунша. У меня есть на этот счет соображения...
Милославский. Солист государственных театров, и вопрос исчерпан.
Рейн. Скажите, солист, как вы вышли из машины?
Милославский. Был пьян и не помню.
Рейн. Ничего не понимаю. Где вы работали? В каком театре вы работали?
Милославский. В Большом и в Малом. На премьерах.
Рейн. Господи! У вас широчайшее поле для работы здесь. Но все
утверждают, что вы упрямитесь. И никто не слышал от вас ни одной строчки,
кроме этого Кочубея. Что за дикое упрямство! У вас широчайшее поле для
работы. Вам Аврора предлагала прочесть доклад о состоянии театра в ваше
время. Почему вы отказались?
Милославский. Я стеснялся.
Рейн. Черт знает какую чушь вы говорите!
Милославский. Драгоценный академик! Починяйте вашу машину, и летим
отсюда вон! Хочешь, я на колени стану? (Становится.)
Бунша (становится на колени). И от своего имени умоляю. Увезите нас.
Рейн. Бросьте вы эту gетрушку. Ну, слушайте. Случилась беда. Одной
части не хватает. Платиновой пластинки, на которой нарезаны цифры. А их
пятьдесят. Без нее я не могу установить машину ни на какой полет. Мария
Павловна, когда ухватилась рукой за механизм, выронила ее, очевидно.
Милославский. Ключик золотой?
Рейн. Вот именно.
Милославский. Ура!
Рейн. Не надрывайтесь зря. На нем выложено было шестизначное число, а я
его не помню. И вспомнить его немыслимо.
Милославский. Чего ж ты молчал? А? (Подбегает к шкафу, трогает костюм
Рейна.) Искать надо! Он в костюме.
Рейн. Все обыскано, успокойтесь, дорогой артист. Он потерян.
Милославский. Не может он быть потерян. Где-нибудь он да находится!
Рейн (обыскав костюм). Тьфу, черт. Только меня заразил своей истерикой.
Милославский. Не у меня ли? (Ищет.) Нет, нету.
Рейн. А каким же образом он может...
Милославский. Святослав, ищи в своем.
Бунша. Довольно странно...
Милославский. Ищи!
Бунша (вынимает ключ). Ключ!
Милославский. Вот, пожалуйста!..
Рейн. Что такое?! Послушайте, Святослав Владимирович, что это значит?
Бунша. Я не понимаю, что это значит.
Милославский. Как ты смел, старая калоша, дотрагиваться до такой тонкой
и оригинальной машины? А?
Бунша. Выше моих сил понять, что это значит...
Милославский. Нет, ты ответь, как ты осмелился тронуть государственное
изобретение гения? Женечка, хотите, я ему по шее дам?
Бунша. Не понимаю этого подозрительного происшествия. Честное слово...
И более всего не понимаю, каким же образом ключ попал в новый костюм!..
Милославский. Довольно! Ты действовал в состоянии рассеянности.
Бунша. Если только я действовал, то в состоянии рассеянности...
Рейн. Довольно! Неважно!
Милославский. Эх! Вкладывай ключик, летим сегодня!
Рейн. "Вкладывай ключик"! Погодите, дорогие мои. Это не так просто.
Надо отлить пластинки с этим же шифром.
Милославский. Это минутное дело...
Бунша. Я понимаю, ежели бы в старом жилете, но как же он перепрыгнул в
новый?..
Милославский. Да ну тебя, в самом деле!
Рейн. И вот что, если вы хотите действительно, чтобы я перевез вас
обратно, ни одной живой душе вы не скажете ни слова о том, что нашелся
ключик.
Милославский. Товарищ Рейн! (Бунше.) Ты усвоил, что тебе сказано? Ну,
смотри у меня.
Рейн. Ко мне идут. Вот что. Вы идите, погуляйте.

Входит Аврора.

Аврора. А, какая милая компания!
Милославский. Мое почтение, Аврора Радаманова.
Аврора (Бунше). А вы что ж не здороваетесь? А? Неудобно, а?
Бунша. Здравствуйте, я стараюсь разобраться в одном вопросе... Да я
ничего не говорю!
Милославский. Ох, наделает он бед!..
Рейн. Поручаю вам его...
Милославский. Будьте благонадежны, он не пикнет!.. (Авроре.)
Чрезвычайно приятно было бы посидеть с вами, но, к сожалению, некоторые
дела. (Бунше.) Идем, все равно ты ни до чего не додумаешься! (Рейну.) Только
уж вы, пожалуйста, работайте, а не отвлекайтесь в сторону.
Рейн. Это что за указания такие?
Милославский. Ничего, ничего, ничего... (Авроре.) До приятного
свидания! (Бунше.} Ну!.. (Уходит с Буншей.)
Рейн. Аврора! (Обнимает ее.)
Милославский (выглянув). Я же просил вас, Женюша, работайте, не
отвлекайтесь. Пардон, мадемуазель! Ушел, ушел. Проверил и ушел!
(Скрывается.)
Аврора. Изумительная пара! Одни? Ты знаешь, третий день я не могу
остаться наедине с тобой...
Рейн. У тебя монгольские глаза!
Аврора. Ты дурак! (Целуются.)

Дуэт Рейна и Авроры.
Звонок.

Да. (Рейну.) Отец. (По аппарату.) Хорошо, я уйду. Ты можешь с ним
поговорить. (Уходит.)
Радаманов. Извините, Рейн, что я прервал вашу беседу с Авророй. Но дело
мое крайней важности.
Рейн. Я слушаю вас.
Радаманов. Вот в чем дело. Я только что с заседания Совета Народных
Комиссаров.
Рейн. Слушаю.
Радаманов. Заседание это было целиком посвящено вам.
Рейн, Слушаю.
Радаманов. Вот что мы постановили. Признать за вашим изобретением не
государственное значение, а сверхгосударственное. Вас самих постановлено
считать человеком гениальных способностей и в силу этого поставить вас в
условия исключительные. В такие условия мы ставим, лиц, польза которых для
блага человечества не укладывается ни в какие нормы. Другими словами говоря,
ваши потребности будут удовлетворены полностью и желания ваши будут
исполняться полностью. Вот все, что я хотел вам сообщить. При этом еще
добавлю, что я поздравляю вас.
Рейн. Прошу, вас передать Совету мою признательность.
Радаманов. Мне хотелось бы знать, Рейн, что вы сообщите мне.
Рейн. Я польщен и прошу передать...

Пауза.

Радаманов. И это все?
Рейн. Право, не знаю, что еще сказать...
Радаманов. Рейн! Я никак не ожидал этого от вас. Ну что ж, мне придется
вам помочь. Вы должны были ответить мне так: "Я благодарю государство и
прошу немедленно принять мое изобретение и работу над ним под контроль".
Рейн. Как? Меня будут контролировать?
Радаманов. Голубчик, прошу вас помыслить, могло ли это быть иначе?
Рейн. Я начинаю понимать. Скажите: если я восстановлю машину...
Радаманов. Я не сомневаюсь в этом...
Рейн. ...я буду иметь право совершать на ней полеты самостоятельно?
Радаманов. Ни в каком случае, мой дорогой и очень ценимый нами человек.
Рейн. Нарком Радаманов, все ясно мне. Прошу вас, вот моя машина. Сам же
я лягу на диван и шагу не сделаю к ней, пока возле нее будет хоть один
контролер.
Радаманов. Не сердитесь на меня. Вы рассуждаете как дитя. Мыслимо ли,
чтобы человек, совершивший то, что совершили вы, лег на диван. Ну, вы ляжете
и... умрете, как я понимаю. Так, что ли?
Рейн. Вы не будете меня кормить?
Радаманов. Вы обижаете нас. Нашего дорогого гостя мы не будем
кормить!.. Ах, что вы говорите, Рейн.
Рейн. Машина принадлежит мне.
Радаманов. Ах, дорогой! Поистине вы человек иного века! Она
принадлежала бы вам, если бы вы были единственным человеком на земле. А
сейчас она принадлежит всем.
Рейн. Я человек иной эпохи и прошу отпустить меня.
Радаманов. Дорогой мой, безумцем я назвал бы того, кто отпустил бы вас.
Рейн. Что это значит?
Радаманов. Я с увлечением читал в газете о том, как к вам появился
этот, ну, как его... царь Иван Грозный... Он в девятнадцатом веке жил?
Рейн. В шестнадцатом.
Радаманов. Прошу прощения. Я плоховато знаю историю. Да это и неважно.
Иван ли, Сидор, Грозный ли... Голубь мой, мы не хотим сюрпризов... Вы
улетите... Кто знает, кто прилетит к нам?
Рейн. Довольно. Я понял. Вы не отпустите меня.
Радаманов. Ах, голубь мой. Зачем же такие жестокие слова! Мы просим, мы
молим вас остаться с нами, не покидать нас. Вы не пожалеете, смею уверить
вас. О, Рейн. Пройдет краткий срок, и ваша психология изменится резчайше. О,
как жаль, что вы не родились в наш век. Забудьте свою эпоху!
Рейн. Я пленник!
Радаманов. Вы терзаете меня, Рейн. Я даю вам честное слово наркома. Мне
верят все, что мы дадим вам возможность совершить те путешествия, которые
вам будут интересны. Я обещаю вам это. Но вы совершите их вместе с нами.
Человечество поставит вам памятник! О, Рейн! Вы только подумайте, какую
чудовищную пользу вы принесете людям. Мы обследуем иные века и возьмем из
них все, что нужно. Я не могу сравниться с вами, мой драгоценный! Я
посредственность, но я кое-что знаю и пылаю при одной мысли о проникновении
во время. Как велик радиус действия машины? Я надеюсь, что она не может бить
по бесконечности? Надеюсь, потому что мой мозг не вместил бы этого, я сошел
бы с ума!
Рейн. Конечно, не бесконечен. Я полагаю, примерно лет четыреста.
Радаманов. А от нашей, значит, тоже на четыреста... А от той, куда мы
прилетим, еще на четыреста... О, Рейн! Мы, возможно, еще при нашей жизни
увидим замерзающую землю и над ней тусклый догорающий шар солнца... О, Рейн!
Рейн. Я понял. Мне интересно, как же вы всетаки осуществите контроль
надо мной? Чтобы вы ни говорили, а ведь вам придется прибегнуть к насилию. Я
ведь варвар... Милиционера вы, что ли, приставите ко мне?
Радаманов. Обидел, обидел. Единственный экземпляр милиционера в Москве
находится в пятом проспекте Голубой Вертикали, во втором этаже, шестой
шкаф... да, да, Аврора затащила меня... он восковой, душечка моя золотая, и
платье его пропитано нафталином... Душистый мой ананас... не обижайтесь, так
маленькой меня называла Аврора... вы возбуждаете во мне нежность!..
Рейн. Ананас интересуется вопросом о том, как вы осуществите контроль?
Радаманов. Единственным способом, какой мы применили бы ко всякому, в
том числе и ко мне. Вы, пушистый коврик, по выражению той же Авроры, вы
обнимете меня, вынете механизм, сдадите его мне, я запру его в кассу, а
завтра с утра мы вам дадим подручных инженеров. Они будут глядеть вам в
глаза, Рейн! О такой славе, как ваша, никто не мечтал на земле... Впрочем,
плохо знаю историю... Затем что... затем... все магазины будут торговать
вашими бюстами... Что нужно вам еще, о сын нашего, нашего века!

Рейн вынимает механизм, подает Радаманову. Тот прячет его в несгораемую
кассу.

Радаманов. Поздравляю вас, инженер Рейн... Так, стало быть, не будет
объятий?..
Рейн. Потом.
Радаманов. Потом так потом. Ах, вот память... Оперу я слышал... Тоже
вашу, старинную. Как там поется... Погостите... нет, гость... нет... дорогой
гость... ну, словом, забыл...
Рейн. Ключ найден. Вот он. Спрячьте и его. Завтра останется только
одно: отлить обратный шифр на диске...
Радаманов. О, теперь уже объятия обязательны! О, Рейн! Вы понимаете,
как ужасно было бы, если бы вы утаили ключ? Положительно вы поспешили
родиться, вам следовало дождаться нашего века!
Аврора (выйдя внезапно). Ты сдал ключ!
Радаманов. Аврора, странно...
Аврора. Я женщина все-таки, папочка!
Радаманов. Я боюсь, что Саввич прав. В тебе действительно сидит
какой-то атавизм! Нельзя же подслушивать! Это было принято в том веке...
Мария (выходит). Вот поэтому я и подслушала. Мне простительно. Но,
Радаманов, коврик пушистый, вы исправите меня!
Радаманов. Мария! Ах, Мария!
Мария. О, как вы говорили, Радаманов! Ты великий человек. Настоящий
ананас.
Радаманов. Сидите смирно, если уж вы пришли. Я не кончил. (Рейну.)
Итак: Совет Народных Комиссаров просит вас принять его дар. (Вынимает
футляр.) Здесь хронометр, на нем алмазная крышка и надпись "Светочу людей
Рейну"... (Открывает футляр.) Позвольте... Он пуст. Я ничего не понимаю! Но
это ужасно! Где же я мог выронить его?.. При Милославском я уложил его. Он
еще хлопал в ладоши, восхищаясь. Но ничего. Завтра же он будет найден. Вот и
все по этому делу, Рейн. Но есть другое дело.
Мария. Об этом скажу я. Аврора, я все знаю.
Аврора. Я и не скрываюсь, Мария. Но и я все знаю.
Мария. Идите же к нему. (Рейну.) Я отпускаю тебя; и ты меня отпусти.
Рейн. Мария, я всегда ценил твое сердце. Наша жизнь не сложилась.
Желаю, чтобы ты была счастлива.
Аврора. Она будет счастлива, если об этом позаботится отец.
Радаманов. Слушайте, Рейн. Я женюсь на Марии. Ну, протянемте друг другу
руки...
Аврора. Ах, блаженство, блаженство, ты оправдало себя и тут... Ты не
отец, ты сват и кум, ты Фигаро - севильский цирюльник и пушистый ковер. О,
как все это добродетельно и какой благополучный конец.

Звонок.

Радаманов. Войдите.
Саввич. Простите, Радаманов, что я мешаю. Но я прибыл по
государственному делу. Вы заперли кассу?
Радаманов. Да. Прошу проверить и запереть вторым ключом. Ну вот и все.
Поздравьте нас, Саввич. Я женюсь на женщине, прилетевшей из двадцатого века,
а Аврора выходит за Рейна.
Саввич. Мне очень неприятно, Радаманов, разбить вашу радость. Вот
постановление Института гармонии. Исследование Рейна и жены его Марии
показало, что в Блаженстве они жить не могут и браки, о которых вы говорили,
ни в коем случае состояться не могут. Институт накладывает запрещение. Рейна
и Марию придется поселить в другом районе земли и перевоспитывать. Прощайте.
Мария. Что же это такое?!. (Заламывает руки.)
Радаманов. Вы в уме, Саввич?
Саввич. Радаманов, подумайте, что вы говорите! Я сообщу об этом в
Институт гармонии.
Радаманов. Ваш институт мне надоел!
Саввич. Что?..
Рейн (Авроре), Конец, однако, не так благополучен?.. А?
Аврора. Ты зачем сдал ключ?!
Радаманов. Сообщите об этом...
Аврора. ...Черту Ивановичу!
Саввич. Аврора! Вы погибнете! (Зарыдав, уходит.)
Мария убегает, за ней бросается Радамаков.
Аврора. Стойте, Мария. Рейн (один). Так вот как?

Появляются Милославский и Бунша.

Милославский. Ну что, (Женечка) {В тексте была описка: "Жоржик".},
свинтили?
Рейн. Сию минуту подай сюда хронометр!
Милославский. Не понимаю, гражданин!
Рейн. Сию минуту чтоб был хронометр!
Милославский. Ах, хронометр! Это который с алмазом? Ах, да, да.
Видел... так его же Радаманов на столе... вот он!
Бунша. Теперь мои подозрения переходят в уверенн...
Рейн. Оба вон! И если встретите Саввича, скажите, чтоб он остерегся
попасться мне на дороге!

Занавес

АКТ ЧЕТВЕРТЫЙ

Анна. Боже мой я так страдаю за вас!
Милославский. Тут страдать не поможет.
Анна. Жоржик, что ж вы так грубо отвечаете мне?
Милославский. Извиняюсь.
Анна. Скажите, может быть, я чем-нибудь могу облегчить ваши тяжелые
переживания?
Милославский. Можете. Возьмите хороший кирпич да вашего Саввича по
зубам! Вот гад действительно!
Анна. Какие образные выражения у вас, Жоржик!
Милославский. Это не образные выражения. Вы образных еще не слышали. А
вторым кирпичом - нашего знаменитого академика.
Анна. Это вы про Рейна. За что?
Милославский. Первое - за то, что ключ отдал, раз. А второе, за то, что
вместо того чтобы делом заниматься, в бабу врезался.
Анна. Вре...
Милославский. Ну, влюбился.
Анна. Жорж, мне жаль вас. Хотите я вас поцелую?
Милославский. Паллиатив.
Анна. Нельзя же пребывать в таком безутешном состоянии. Жоржик, вы мне
нравитесь.
Милославский. Я всем женщинам нравлюсь.
Анна. Какая жестокость! Я себя презираю за то, что я призналась вам.
Милославский. Аннеточка, вы лучше пошли бы попробовали послушать, что
они там назаседали.
Анна. Боже мой как можно подслушивать?
Милославский. Должно, когда такая пакость случилась.
Анна. Я не в состоянии.
Милославский. Ну, прощайте, Аннет. И в моей душе зародилось чувство к
вам, но вы его вытоптали вашим равнодушием.
Анна. Жорж, подумайте, на что вы меня толкаете!
Милославский. Я уже подумал.
Анна. О, Боже, Боже! (Уходит.)

Через некоторое время входит Бунша.

Милославский. Подслушал?
Бунша. Не представляется возможности. Я на колонну влез, а меня
заметили.
Милославский. Вот дурак, прости Господи? Ну ничего нельзя поручить!
Чего ж тебя понесло на колонну! Хорошо ты выглядишь на колонне?! Ах ты,
Господи! Ну, что ж они тебе сказали, когда увидели?
Бунта. Чрезвычайно удивились. Но я выпутался очень остроумно из
положения. Притворился, что смотрю на процессию и что со мной обморок.
Пришлось слезть.
Милославский. Больше ничего не говори. Не могу слышать тебя больше.
Бунша. Я и сам в отчаянии.

Пауза.

Граббе. Разрешите войти?
Милославский. Милости просим, входите. Что скажете, доктор,
хорошенького? Не хотите ли закусить?
Граббе. Нет, покорнейше благодарю. Признаюсь вам, я так расстроен, что
мне не до еды.
Милославский. Поделитесь с нами, мы, может быть, чем поможем.
Граббе. Я к вам с неприятнейшей миссией.
Бунша. На нас все несчастья сыпятся.
Милославский. Я слушаю вас, доктор, вы не робейте.
Граббе. Я командирован к вам директором института.
Милославский. Ах, Саввичем! Ну да. А что, доктор, у вас бывает сыпной
тиф когда-нибудь?
Граббе. Что вы! Уж двести лет мы не знаем этой болезни.
Милославский. Жаль, жаль!
Граббе. Что вы говорите?
Милославский. Так, замечтался. Итак, чего подлец от нас хочет?
Граббе. Это вы про Саввича?
Милославский. Другого подлеца во вселенной нету.
Граббе. Вот так-так! Я поражен. (Вынул два конверта.) Видите ли,
получены окончательные результаты исследований вашего и господина Бунши.
Милославский. Ага! Что-нибудь любопытное, наверное? Ну, конечно, все в
порядке?
Граббе. К сожалению, нет. Откровенно скажу, язык не поворачивается. Мы
приборы специально проверили, потому что такого исследования не было...
Милославский. Приборы, наверно, барахловые?
Граббе. Виноват! Об одном из вас сказано, что идиот, а о другом - что
вор.
Милославский. Я - идиот? Повторите, что вы сказали?
Граббе. Я так и знал. Вы не волнуйтесь, вы не идиот. Идиот - он.
Милославский. Ну, скажем. А я?
Граббе. А вы - вор.
Милославский. Какой же мерзавец, какой невежда делал исследование?
Граббе. Простите, это я делал.
Милославский. Молчать!
Граббе. Со мной никто в жизни так не разговаривал!
Милославский. Молчать! Мне - солисту государственных театров - такие
слова! Да мне три раза палец снимали и отпечатывали, в Москве, в Ростове-на-
Дону и в Саратове, и единодушно все начальники уголовного розыска говорят,
что человек с таким пальцем не может украсть, хоть бы и хотел! А уж они,
наверно, больше докторов понимают в уголовном розыске! И вдруг является
какой-то коновал...
Граббе. Одумайтесь! С вами истерика! Господин Бунша! Повлияйте вы на
вашего...
Бунша. Молчать!
Граббе. Что же это такое? Успокойтесь. Это излечимо. Поймите, профессор
Мэрфи утвердил диагноз.
Милославский. Где он? Подать мне сюда профессора Мэрфи!
Граббе. Помилуйте, он в Лондоне.
Милославский (по телефону). Лондон. Профессора Мэрфи.

В аппарате: "Вам нужен переводчик?"

Не нужен! Я с ним без переводчика поговорю. Профессор Мэрфи? Вы не
профессор, а вы... (Граббе.) Как сволочь по-английски?
Граббе. Я ни за что не скажу.
Милославский. Бунша, дай сюда мне словарь!
Бунша. Откуда же он у меня?
Милославский. Молчать! Ну, ладно! (Вешает трубку. Делает грозный жест,
указывая на дверь.)
Бунша. Пошел вон!
Граббе. Что это такое? Примите капель. Вас постановлено лечить.
Милославский. Вон!

Граббе уходит.

Бунша. Правильно, Жоржик. Надо одергивать зарвавшихся субъектов!
Милославский. Молчи! Надо дать ходу отсюда!
Анна. Из-за вас, Жорж, я пошла на неэтичный поступок.
Милославский. Очень хорошо. Ну?
Анна. Жорж, приготовьтесь. Они постановили вот что.

Постановление.

Милославский. Елки-палки!
Анна. Жоржик? Неужели это правда?
Милославский. Видели палец?
Анна. Не понимаю!
Милославский. Начальники понимают! [В Муре.] В Муре они мне как отцы
родные! Вспомню - слезы!
Анна. Тогда протестуйте!
Милославский. Ну их! Не люблю я этих кляуз.

Вбегают Аврора и Рейн.

Это что ж такое будет, Женечка?
Бунша. Мы в панике. Я сам начинаю теряться.
Милославский. Вот заехали и гости! Зачем ты отдал ключ?
Рейн. Некогда! Слушайте! Скройтесь оба к себе и ждите, пока я вас не
позову. Мне нужно посоветоваться с Авророй.
Милославский. Бунша, идем!
Бунша (тихо, Милославскому). Я знаю, они сейчас целоваться начнут.
Милославский. Выкатывайся сию секунду.
Анна. Жорж, я с вами. Я не хочу вас оставить в такую минуту.
(Уходят.)
Рейн. Ну, что делать? Я знал бы, что мне делать, но...
Аврора. Нужно бежать! И я с тобой.
Рейн. Подумай, тебе придется покинуть этот мир.
Аврора. Он мне надоел.
Рейн (бросается к кассе). Нет! Не вскроешь.
Аврора. Что же в самом деле предпринять? Как? Боже мой!.. Я украду
ключи! Но как? Как?
Рейн. Стой! Эй, Милославский!

Милославский, Бунша и Анна.

Анна! Станьте здесь, сторожите!
Анна. Что вы хотите делать?
Рейн. Молчите! (Милославскому) Наше спасение - в ключах от кассы.
Милославский. Вы видели этот палец? На что вы намекаете? Вы знаете, что
такое дактилоскопия?
Рейн. Брось валять дурака!
Милославский. И кончено! У кого ключи? Аннета, стой внимательно! Бунша,
голову провалю! Смотреть!
Рейн. У Саввича и Радаманова.
Аврора. Отец, носит в боковом кармане.
Милославский. А от какого предмета ключи?
Рейн. От этой кассы.
Милославский. Это серьезная касса, (Засучивает рукава.)
Рейн. Дурак, она заперта шифром!
Милославский. Женечка! Мы все учились понемногу. Такую кассу и нельзя
запирать простым замком. Довольно обидно это даже говорить. Помню, в
Ленинграде в Госбанке, ну, конечно, то была не такая касса.
Анна. Боже мой, что вы делаете!
Милославский. Аннетка, не пикни! Зарежу? Зекс! (Взламывает.)

Рейн бросается к кассе, вынимает механизм, ввинчивает его в машину.

Милославский. Бунша, складайся!
Рейн. Не смейте, черти, брать ничего.

Бунша надевает дамскую шляпу.

Анна. Вы пропали! Саввич!
Милославский. Аннетка, стань к кассе спиной! Шевельнешься!
Анна. Как ты обращаешься со мной?
Милославский. Стой! (Рейну.) Ввинчивай! Да не промахнись! А то опять
залетим куда-нибудь, да так, что не выберешься! Я займу его разговором.

Все ушли, один Милославский на сцене.

Саввич (входит). Здравствуйте.
Милославский. Доброго здоровьичка!
Саввич. Радаманов еще не вернулся?
Милославский. Нет.

Пауза.

Саввич. В числе других вещей, которые подозрительно исчезли в последнее
время мой; портсигар.
Милославский. Запирать надо было. А то бросаете веши зря; естественно,
что они пропадают. Аэроплан куда-то пролетел... в Индию, наверно... Летают
куда-то, летают...
Саввич. У нас раньше ничего не пропадало. Я хотел спросить вас, не
видели ли вы его?
Милославский. Маленький, золотой и буква "С", наискосок? Нет, не видел.
Саввич. Ну, ладно. Все разберется впоследствии.
Милославский. А вы надолго сюда пришли?
Саввич. То есть?
Милославский. То есть скоро ли вы уйдете отсюда? У меня здесь, месье
Саввич, интимное дело есть.
Саввич. Простите, сейчас здесь будет заседание государственной
важности, и это важнее ваших интимных дел. Я жду Радаманова.
Рейн (уходя). Ах так? (Милославскому.) Выйди на минуточку. Я с ним
поговорю. Скажите, Саввич, вы твердо уверены, что вам удастся меня разлучить
с Авророй и послать надолго в колонии?
Саввич. Мне это печально, но я в этом убежден.
Рейн. Вы лжете, Саввич, в этом нет никакой печали для вас. Наоборот, вы
счастливы тем, что вы, отвергнутый любовник, сошлете меня.

Входит Аврора.

Но это вам не удастся. Она уйдет со мной. Не правда ли, Аврора?
Аврора, Правда. Я твоя.
Саввич. Я не понимаю, что со мной. Я боюсь, что вы заразите и меня. Вы
опасны.
Аврора. Саввич! Ты делаешь глупость. Я уйду с ним.
Саввич. Аврора! Пощади нас, не покидай!
Рейн. Ага! Вот это понятный язык! Саввич, уходите отсюда, у нас тайное
дело. Мы спешим.
Саввич. Нет.
Рейн (подходит к машине, включает ее, и оттуда сразу взрыв музыки и
свист). Милославский, Бунша, сюда!

Появляются Бунша, Милославский и Анна.

Саввич. Ах, вот что! Остановите машину!
Рейн. Назад! Или я вас убью!
Саввич. Нет! Аврора! Я тебя не выпущу! (Бросается к аппарату, кричит:
"Тревога", Рейну.) Негодяй!
Рейн. Милославский!

Милославский ударяет ножом Саввича, тот падает.

Что ж ты наделал?
Анна. Убийство!
Милославский. Аннетка, ходу!
Анна. Нет! Нет! Ты страшен!
Милославский. Ну, судись одна! Выгораживай меня! Скажи - в
запальчивости! В запальчивости! Тебе скинут три года! И заявляй сама
чистосердечно! Скидка будет! (Бросается к машине.)

Бунша опережает его.

Куда ты? С передней площадки!
Бунша. Я вне очереди!

Вихрь подхватывает Буншу и уносит его. Следом за ним бросается Милославский
и исчезает.

Аврора. Боже, он в крови! Помочь ему?
Рейн. Аврора! Некогда! В машину! Или ты боишься?
Аврора. Не боюсь! Прощайте, мраморные колонны! (Исчезает.)

Радаманов и Марина {Здесь Мариной названа Мария Павловна.}.

Радаманов. Что вы наделали? Рейн?
Рейн. Радаманов! Аврора уже улетела! Скажите, что я украл механизм.
Марина, ты останешься?
Марина (Радаманову). Выпусти, выпусти его! Выпусти, если ты не хочешь,
чтобы было хуже! Мы будем с тобой всегда вместе!
Радаманов. Да, теперь будем вместе. (Рейну.) Вы втянули меня в
преступление!
Рейн. Что делать? Прощай! (Схватывает механизм.)

Раздается последний удар. Рейн исчезает.

Радаманов. Марина! Он плывет в крови! Марина! Я выпустил их! Марина!
Марина. Успокойся, мой дорогой, так лучше.

Послышались звуки тревоги, побежали люди. Вбегает Граббе.

Радаманов. Граббе! Зовите людей! Меня под суд! Они убили Саввича и
убежали. Я упустил их. Это моя вина.
Марина. И моя.
Граббе. На помощь!

Свет гаснет. Исчезает Блаженство. Комната Рейна. У разбитой машины милиция и
Михельсон. Взрыв музыки. Из машины выскакивает Бунша с михельсоновскими
часами в руках.

Михельсон. Вот он! Вот он, ворюга! Держите его, товарищи! Вот они,
ходики! С собственноручною надписью... Товарищи, не верьте, сцарапано! Не
Милославского, мои ходики!
Бунша. Добровольно вернувшийся в СССР секретарь Бунша-Корецкий прибыл.
Прошу отметить в протоколе: добровольно! На всех имею заявление.
Милиция. Сидоров, бери его!
Милославский (является). А!
Михельсон. Второй!
Милиция. Понырев {Здесь Понырев - один из милиционеров.}, бери!
Милославский. Ну, нет, я извиняюсь, это надо доказать. (Бросается к
окну, разворачивает аппарат и улетает.) Вы, как хотите, а я в Ростов!
Милиция. Понырев, звони по телефону.

Являются Рейн и Аврора.

Аврора. Боже, как интересно! Ты здесь жил?
Михельсон. Жил, жил. Берите ее, пока не улетела!
Рейн. Осторожнее! Это моя жена! Она не имеет никакого отношения ни к
какому делу.
Милиция. Супруга ваша? Разберем. Вы арестованы. Клочков, бери.
Михельсон. Вяжите их, вяжите!
Рейн. Болван! Аврора, не волнуйся. У нас, видишь ли, бывают иногда
недоразумения в этой жизни. Все разъяснится. Поймите, что я изобретатель
этой машины!
Милиция. Поймем, поймем. Ваша фамилия?
Рейн. Рейн.
Милиция. Прошу следовать.
Михельсон. Да этот-то улетел. Может, самый главный?
Милиция. Дальше Ростова не улетит. (Рейну.) Прошу.

Занавес

Конец

28 марта 1934 года
Москва
* Михаил Булгаков. Блаженство

Пьеса в четырех действиях
(2-я редакция)
(Фрагменты)

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Рейн. Не понимаю этого упорства. Вы - князь.
Бунша. А я говорю, нет. (Вынимает бумаги.) Вот документы,
удостоверяющие, что моя мать, Ираида Михайловна, во время Парижской коммуны
состояла в сожительстве с нашим кучером Пантелеем. А я родился ровно через
девять месяцев и похож на Пантелея.
Рейн. Ну, если так, ладно, вы - сын кучера. Но у меня нет денег.

Милославский. Я извиняюсь, какие Михельсоновы часы? Что это, у одного
Михельсона ходики в Москве?
Рейн. Постойте. Вам нельзя выходить, поймите.
Милославский. Не имеете права задерживать.
Рейн. Да я вас не задержу. Не бойтесь. Наоборот, я сейчас вас отправлю
обратно. Вы недавней эпохи, судя по костюму. Вас поражает обстановка моей
комнаты?
Милославский. Поражает.
Рейн. Одну минутку. Скажите только, как ваша фамилия.
Милославский. А зачем вам моя фамилия?
Рейн. Вы волнуетесь, это вполне понятно. Вы кто такой?
Милославский. Солист государственных театров.
Рейн. Ага. А в каком году вы родились? Мне это нужно.
Милославский. Забыл.
Рейн. Ну, ладно. Идите обратно, туда.
Милославский. Виноват, здесь стенка.
Рейн. Хорошо, стойте. (Движет механизм.) Вот так оказия! Заело.
(Пауза.) Присядьте на одну минуту. Гм. Дело вот в чем. Я изобрел машину для
проникновения в другие времена, так скажем... И вот, изволите ли видеть, вы
только не пугайтесь, дело в том, что время есть фикция...
Милославский. Скажите! А мне это в голову не приходило!

Та часть Москвы Великой, которая носит название Блаженство. Громадная
терраса очень высоко над землей. Колоннада. Тропические растения и сложная,
но мало заметная и удобная аппаратура. Это - приемная в квартире народного
комиссара Радаманова. Радаманов читает у стола.

Радаманов. Что за странное беспокойство у меня сегодня. (Пауза.)

На столе вспыхивает свет.

Да...

В аппарате мягко говорит голос: "Прилетела".

Анна (входя). Она прилетела.
Радаманов. Спасибо. Мне позвонили. Анна, дайте мне, пожалуйста, ваши
подснежники, я хочу подарить ей.
Анна. Пожалуйста. (Уходит.)

Пауза. Через некоторое время появляется Аврора.

Аврора. Отец!
Радаманов. Здравствуй, Аврора, здравствуй. Вот тебе цветы.
Аврора. Как ты мил.
Радаманов. Ну, садись, садись, рассказывай.
Аврора. Да нечего рассказывать, черт возьми!
Радаманов. Аврора, душенька, ты только что прилетела, и первое слово,
которое я от тебя слышу, - черт. На тебе еще цветочков, только не ругайся.
Аврора. Ну, не буду, не буду. Дай я тебя поцелую.
Радаманов. Ты хоть скажи, что из себя представляет Луна?
Аврора. Она из себя ничего не представляет. Луна как Луна.
Радаманов. В пути ничего не случилось?
Аврора. Ну что может случиться при такой технике? В ракете удобно, как
в спальном вагоне...
Радаманов. Все?
Аврора. Все.
Радаманов. Не много от тебя узнаешь! Ну, говори правду, скучно?
Аврора. Скучно мне.
Радаманов. Аврора, как я страдаю из-за тебя. Ты повергаешь меня в ужас.
Я думал, что на луне твоя тоска пройдет. Так же жить нельзя. Скука - это
болезненное явление. Тогда нужно лечиться.
Аврора. Это - теория Саввича.
Радаманов. Кстати, он кланялся тебе.
Аврора. Ах, ну его к матери!
Радаманов. Что? К какой матери?
Аврора. Папа, я и сама не знаю, к какой матери. В одной из древних
книжек я видела это выражение.
Радаманов. Удивительное выражение! Какое-то странное выражение! Ну, не
надо о матери. Поговорим о Саввиче. Нельзя ж так поступать с человеком. Ведь
он уверен, что ты выходишь за него. На этом самом месте ты говорила, что он
тебе очень нравится.
Аврора. Что-то мне померещилось на этом месте. Теперь я и сама не могу
разобраться, чем он меня прельстил: не то поразила меня его теория гармонии,
не то брови. А теперь всматриваюсь, и гармония мне кажется сомнительной и
брови вовсе не нравятся.
Радаманов. Честное слово, я с ума сойду! До чего неровный характер!
Нельзя же так поступать с человеком.

На столе - свет.

Да, я к вашим услугам. Ах, Фердинанд!

Голос: "Может ли Аврора меня принять сейчас?"

Саввич спрашивает, можешь ли ты его принять?
Аврора. Да, могу.
Радаманов. Да, она очень рада.

Свет гаснет.

Ну, пожалуйста, беседуй сама с ним, а меня уволь. Ты окончательно запутала
меня с этими бровями и гармонией.
Саввич (входит). Добрый вечер.
Радаманов. Ну, голубчик, разговаривайте с ней, а у меня есть дело.
(Уходит.)
Саввич. Приветствую вас, милая Аврора.
Аврора. Здравствуйте, Фердинанд! Вы знаете, какой я сон видела в
ракете, что будто бы вас разбойники зарезали!
Саввич. Виноват...

Пауза.

Простите, что привлекает ваше внимание на моем лице?
Аврора. Ваши брови. Они стали уже.
Саввич. Признаюсь вам, что я подбрил их.
Аврора. Ах, это интересно. Повернитесь к свету, пожалуйста. Нет, так
хуже, пожалуй.
Саввич. Но вы мне сами говорили...
Аврора. А, шут его знает, может, я ошиблась! Вы сегодня немного
напоминаете Чацкого.
Саввич. Простите, кто это Чацкий?
Аврора. Это герой одной старинной пьесы, написанной лет четыреста
назад.
Саввич. Как называется, простите?
Аврора. "Горе от ума".
Саввич (записав). Непременно прочту.
Аврора. Не стоит. Вам не понравится. Это скучная чепуха.
Саввич. Нет, мне хочется познакомиться с этим Чацким.

Пауза.

Милая Аврора, необыкновенные чувства волнуют меня сегодня. Я люблю
первомайские дни, и сегодня, лишь только я проснулся, радость охватила меня
Все веселило меня сегодня, а когда я поднялся сюда к вам, в Блаженство, она
совершенно затопила меня. Посмотрите, как сверкают колонны, как прозрачен
воздух! Человечество счастливо. Я гордился тем, что я один из людей...
Аврора, что же вы молчите? Ведь наступает Первое мая. Что же вы молчите,
Аврора?
Аврора. Все будет хорошо?
Саввич. О, ручаюсь вам! Сейчас хорошо, с каждым днем будет все лучше!
Ну, что же вы мне скажете?
Аврора. Ах, да! Ведь наступает Первое мая. Милый Фердинанд, я попрошу
вас, отложим этот разговор до полуночи. Я хочу еще подумать.
Саввич. Дорогая Аврора, о чем же думать? Не мучьте меня больше. Но
впрочем, как хотите, как хотите, я согласен ждать.
Аврора. Скажите, Фердинанд, у вас не было сегодня ощущения
беспокойства?
Саввич. О, никакого!
Аврора. А действительно, какой-то сладостный ветер задувает на
площадке! А вообразите, Саввич, что ракета, в которой я летела, сорвалась бы
сегодня и вдруг - бамс! И от меня осталась бы только одна пыль... И вот вы
приходите объясняться мне в любви, и объясняться некому! И вот космическую
пыль заключат в урну, и вам уже не с кем говорить...
Саввич. Аврора, замолчите! Что за ужасная мысль! Ракета не может
сорваться.
Аврора. Я знаю. Мне что-то все снятся древние сны
Саввич. Не понимаю, какие?
Аврора. Вот, например, сегодня мне приснилось, что будто бы разбойники
напали на меня, а вы бросились меня защищать и вас закололи.
Саввич. Разбойники? Аврора, у вас расстроены нервы. Аврора, я давно это
замечаю, но никому не говорю. Лишь только я стану вашим мужем, я вылечу вас.
Аврора. Мне скучно, бес!

Глухой пушечный удар.

Саввич. Сигнал к началу празднеств. Я не буду вас задерживать. Итак, до
вечера? Аврора. До вечера.

Саввич уходит.

Отец!
Радаманов (выходя). Ну, что?
Аврора. Слушай, отец, у тебя нет предчувствия, что что-то должно
случиться?
Радаманов. Никакого предчувствия у меня нет. Ты скажи, ты ответила ему?
Аврора. Ты понимаешь, он взял подбрил брови и от этого стал в два раза
хуже.
Радаманов. Аврора, при чем здесь брови? Что ты делаешь с человеком?
Ответ ты ему дала?
Аврора. А с другой стороны, действительно, не в бровях сила. Иногда
бывают самые ерундовские брови, а человек интересный. Хотя, должна заметить,
что я что-то давненько не видела интересных людей.
Радаманов. Ну, поздравляю Саввича, если он на тебе женится. Вот уж
воистину...

За сценой с грохотом разбиваются стекла. Затем по площадке пролетает вихрь,
и затем появляется Милославский с часами и занавеской в руках, Бунша в
шляпке и Рейн с механизмом.

(Вслед за текстом второй редакции, в той же тетради, находится тот же
вариант второй картины первого действия:)

Саввич. Что привлекает ваше внимание на моем лице?
Аврора. Ваши брови. Вы подкрасили их?
Саввич. Признаюсь вам, да.
Аврора. Ах, это интересно. Повернитесь вот так - к свету. Благодарю
вас. Нет, так, пожалуй, хуже.
Саввич. Но вы сами говорили...
Аврора. По-видимому, я ошиблась.

Пауза.

Саввич. Милая Аврора! Я нарочно поднялся к вам, пока еще нет гостей,
чтобы узнать о вашем решении. Наступает первое мая...
Аврора. Да.
Саввич. И вы сказали, что сегодня дадите мне окончательный ответ.
Аврора. Ах, да, да! Первое мая... Знаете ли что? Отложим наш разговор
хотя бы до полуночи. Я хочу собраться с мыслями. Над нами ведь не каплет...
Саввич. Виноват. Как?
Аврора. Это такая поговорка, не обращайте внимания!
Саввич. Слушаю. Я готов ждать и до полуночи, хотя и думаю, что ничто не
может измениться за эти несколько часов. Не скрою, что у меня несколько
грустное чувство оттого, что вы откладываете. К чему это. Аврора? Поверьте
мне, что наш союз неизбежен и будет счастлив... Также я опечален и тем
обстоятельством, что брови мои вам не понравились. Я займусь ими.
Аврора. Нет, нет... Больше не затрудняйте себя!
Саввич. Итак, разрешите откланяться. Когда дадут сигнал к началу
праздника, я вновь явлюсь к вам. А пока что пройдусь по верхним галереям.
Ах, какой там воздух, какой вид! Позвольте на прощание сказать вам, что я
счастлив, что вы вернулись, ибо безумно люблю вас.
Аврора. Спасибо, милый Фердинанд. До вечера.

Саввич уходит. Пауза. Затем входит Радаманов.

Радаманов. Ушел?
Аврора. Ушел. Отец, у тебя нет сладкого предчувствия, что сегодня
произойдет что-то, отчего перевернется вся жизнь?
Радаманов. Этого сладкого предчувствия у меня нет. У меня другое
предчувствие, зловещее, именно, что ты опять не дашь ему ответ.
Аврора. Ты знаешь, папа, он выкрасил брови!
Радаманов. Что же это происходит, в конце концов!..
Аврора. А сейчас побежал краску смывать.
Радаманов. Да при чем здесь брови, Аврора! Что ты делаешь с человеком!
Аврора. Как всякая красивая женщина, папа, я капризна... <...>

Аврора. Ему, кажется, по-настоящему дурно. Анна! Анна! (Бунше.)
Слушайте, кто вы такие на самом деле?
Бунша. Честное слово, секретарь домкома!
Аврора. Не понимаю!
Анна (вбежав). Что это значит?
Аврора. Черт его знает, что это значит. Не то актеры, не то... Но
одному дурно. Звони к Граббе!
Анна. Да что звонить? Кто это? (Бросается к столу, на нем вспыхивает
свет.) Профессор Граббе! Немедленно к нам! У нас какое-то несчастье!

Голос Граббе: "Сию минуту".

Аврора (Бунше). Это правда, что он говорил?
Бунша. Я в этой машине, гражданка, не виноват. За такие машины...
Милославский. Морды бьют! Что ж вы, Эдиссоны проклятые, наделали!
(Схватывает Буншу за глотку.)
Анна. Что же это такое происходит?

Пол разверзается, и лифт выбрасывает Граббе.

Аврора. Граббе! Сюда, сюда! На помощь к этому!
Граббе. Кто это такие? (Приводит в чувство Рейна.)
Рейн. Вы врач?
Граббе. Да.
Рейн. Мы попали к вам в аппарате времени... из двадцатого века... но
мне не верят...
Граббе. Я не постигаю.
Аврора. Я верю! Это правда! Граббе! Это правда!
Граббе. Аврора, это несерьезно, этого не может быть.
Рейн. Ах, и этот не верит! Мне трудно дышать.

Граббе открывает кран, из него, светясь, начинает бить какой-то газ, который
Граббе направляет на Рейна.

Граббе. Дышите!
Аврора. Дайте какое-нибудь доказательство, что вы говорите правду.
Бунша. Сию минуту. Вот доказательство. Домовая книга Банного переулка.
Аврора. Не понимаю. Отец! Сюда!
Радаманов. Что еще?
Аврора. Отец, это верно! Это не актеры! Это люди другого времени.
Радаманов. Что ты, с ума сошла? (Граббе.) Граббе, объясните мне, вы
что-нибудь понимаете? Кто это такие?
Граббе. Нет.
Рейн. Ну, хорошо. Я докажу вам... Как только ко мне вернутся силы.
(Радаманову.) Кто вы такой?
Радаманов. Я председатель Совнаркома Радаманов.
Рейн (вставая). Ага. Ну, вы убедитесь. (Подавая ему механизм.) Прошу
спрятать его. Мне он нужен. Дайте хоть оглядеться. (Идет к парапету, за ним
Бунша и Милославский.) А-аа! Признавайтесь! Кто из вас двух, чертей, тронул
машину, пока я искал стамеску?
Бунша. Честное...
Милославский. Гражданин профессор, куда это вы нас завезли?
Рейн. Мы в двадцать третьем веке.
Милославский. Чтоб вам издохнуть!

Вдали взрыв музыки.

[Рейн (смутно). Это праздник? Аврора. Верю! Верю вам! Это первомайский
праздник! Только успокойтесь!
Радаманов. Что за чепуха! Это актеры!

Взрыв музыки. Появляется Саввич во фраке, с цветами. Увидев группу Рейна,
застывает.

Аврора. Ну, что вы смотрите, Фердинанд? Не правда ли, интересно? Это
люди двадцатого века!]

Темно.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Милославский. Очень, очень приятно! Мерси, гран мерси! Вы из каких
будете?
Гость. Я мастер канализационной станции.
Бунша. Во фраке?! Вот здорово!
Милославский. Очень приятно! <...>

Милославский. Господи, господи! Я обеспеченный человек, солист театров.
На что мне Михельсоново барахло? Вот часы так часы! (Вынимает часы.)
Бунша. Гм! Вещь богатая! У товарища Радаманова точно такие же часы и
буква "Р" бриллиантовая.
Милославский. Ну, вот видишь, одинаковые попались.
Бунша. А на каком основании вы мне "ты" говорите?

Милославский. От спирту-то? Да что вы! Вы только закусывайте! Князь!
Закуси паштетом. Мировой паштет!
Бунша. Я вам уже рассказывал про кучера Пантелея.
Милославский. Рассказывал, но только ты все наврал про свою маму.
Бунша. Позвольте, товарищ, навести у вас справочку. <...>

Анна. Простите, что я улыбаюсь, но я ни одного слова не понимаю из
того, что вы говорите. Скажите, кем вы были в той жизни?
Бунша. Секретарь домкома, товарищ.
Анна. А он что делает... этот человек... в этой должности?
Бунша. Карточки, товарищ, главным образом.
Анна. Художник?
Бунша. Извиняюсь, нет. Хлебные карточки.
Анна. Интересная работа? Как вы проводили ваш ; день?

Входят Рейн и Аврора под руку.

Рейн. Иоанн Грозный остался в Москве. Я его видел так же близко, как
вижу вас. Спутанная, нечесаная бороденка, с посохом...
Аврора. И он выбежал в квартиру!
Рейн. Да, я бросился его ловить, поймал и загнал обратно.
Аврора. Вы знаете, я смотрю на вас и не могу отвести глаз.

Аврора. Скажите, а вы женаты?
Рейн. Я был женат.
Аврора. Простите, если задаю вам нескромный вопрос: а она умерла?
Рейн. Она убежала от меня.
Аврора. От вас? К кому?
Рейн. К какому-то Семену Петровичу... я не знаю точно.
Аврора. Вы даже не поинтересовались?
Рейн. Чего ж тут интересоваться!
Аврора. А почему она вас бросила?
Рейн. Я очень обнищал из-за этой своей машины, и нечем было даже
платить за квартиру.
Аврора. Как было устроено ваше жилье?
Рейн. Одна большая комната.
Аврора. Как одна?
Рейн. Ну, да, это вам не будет понятно.

Пауза.

Аврора. А она умная была?
Рейн. Кто?
Аврора. Ваша жена.
Рейн. Нет, не очень.
Аврора. Как ее знали?
Рейн. Ольга Алексеевна. А мне можно вам задать вопрос?
Аврора. Не стоит.

Бьет полночь, и входит Саввич.

Аврора. Не сердитесь на меня и забудьте меня. Я не могу быть вашей
женой.
Саввич (молча идет к двери. От двери). Аврора! Подумайте! Прошу вас. Я
не верю вам. Мы были рождены друг для друга.
Аврора. Нет, нет, Фердинанд. Это была грустная ошибка. Мы не рождены
друг для друга. И я была бы вам плохой женой.
Саввич. Объясните мне, что случилось?
Аврора. Ничего не случилось. Просто разглядела себя. Вы очень умный,
очень порядочный человек, но вы слишком влюблены в гармонию, а я бы все
время вам разрушала ее. Нет, нет, забудем друг друга, Саввич. Вы ошиблись,
выбрав меня.
Саввич. Институт Гармонии не ошибается, и я это докажу. (Уходит.)
Аврора. Вот далась ему эта гармония! (Зовет.) Рейн!

Радаманов. Я вас очень прошу, прочтите что-нибудь моим гостям. Они меня
совершенно замучили.
Милославский. Да ведь, знаете... у меня репертуар такой... больше
классический...
Радаманов. Ну, вот и прекрасно! Мне-то, голубчик, все равно, я в этом
плохо разбираюсь. Становитесь к аппарату, мы вас передадим во все залы.
Милославский. Застенчив я...
Анна. Непохоже.
Милославский. Ну, а впрочем, где наша не пропадала!
Анна. Становитесь.

Милославского освещают.

(В аппарат.) Внимание! Артист Милославский будет читать... Какого автора
будете читать?
Милославский. Льва Толстого.
Анна. ...древнего автора Льва Толстого.

В это время входит гость, очень мрачен. Смотрит на пол.

Милославский. Богат... и славен... Кочубей! Как, бишь, дальше? Да...
Его поля необозримы...

Анна {Во II редакции вместо Услужливого гостя действует Анна.}. Будьте
добры, найдите сейчас же пластинку "Аллилуйя". Артист Милославский не
танцует ничего другого! Начало двадцатого века!

Милославский, подкравшись, целует ее.

Что вы делаете? В аппарат видно.
Милославский. Техника! Вы скажите им, чтоб погромче!
Анна. Погромче!

В аппарате слышно начало "Аллилуйи".

Это? Какая странная музыка!
Милославский. Это. (Убегает вместе с Анной.)

Входят Рейн и Аврора.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Рейн. Ну, не спал.
Аврора. Скажи мне, а как тебя называли в прошлой жизни?
Рейн. То есть?
Аврора. Ну, вот эта, которая бежала?
Рейн. Женя.
Аврора. Но я тебя буду звать Рейн. Хорошо?
Рейн. Ах, Аврора, ты знаешь, я не вспомню!
Аврора. Вспомнишь! Только не смей работать по ночам. Мне самой - я
просыпалась сегодня несколько раз - все время снились цифры, цифры...
Рейн. Что за дьявол! Мне все кажется, что кто-то ходит...
Аврора. Некому ходить, кто же может прийти без сигнала?
Рейн. Ну, это у вас такие порядки... Нет, мне показалось...
Аврора. Ты знаешь, как только я подумаю, что она зазвучит и мы с тобой
полетим, у меня обрывается сердце!
Рейн. Черта с дна полетим! Молчит, как гроб! Как он упал? Он же плотно
входил в щель!
Аврора. Перестань, перестань! Не мучь себя, ничем себе не поможешь!
Рейн. Выпью кофе, буду дальше искать.
Аврора. Нет, нет, нет, не делай этого. Брось работать до завтрашнего
дня, так нельзя.

В аппарате свет.

Отец! Его сигнал. Летим гулять. Тебе надо отдохнуть.
Рейн. Надо переодеться. Неудобно так.
Аврора. Вздор! Летим и кофе будем пить на море.

Уходят.

Саввич. Я вам звонил. У вас открыт сигнал?
Радаманов. Пожалуйста, пожалуйста, садитесь.

Саввич молча садится.

Вы что, ко мне помолчать пришли?
Саввич. Нет. Я пришел вам сказать.
Радаманов. Душенька! Драгоценный мой Фердинанд! Хотите я вам что-нибудь
подарю, только вы мне не говорите того, что хотите сказать.
Саввич. Вы разве знаете, что я хочу вам сказать?
Радаманов. Знаю. Об Авроре. Ну, согласитесь, я ж не виноват, что я ее
отец. Ну, будем считать вопрос исчерпанным. Ну, я сочувствую...
Саввич. Вам угодно смеяться!
Радаманов. Какой тут смех! Такая суматоха... у меня часы вот, например,
пропали.
Саввич. А у меня портсигар!
Радаманов. Нет, серьезно? Это интересно! Ну, ладно. Так что вы хотели
сказать еще?
Саввич. Радаманов! Бойтесь этих трех, которые прилетели сюда!

Саввич. То есть чтоб они остались здесь?
Радаманов. Вот именно.
Саввич. Ах, понял! Но, хорошо, я понимаю значение этого аппарата. Ваш
комиссариат может заботиться о том, чтобы сохранить это изобретение, а
Институт Гармонии заботится о том, чтобы эти трое не смели нарушить жизнь в
Блаженстве, а они ее нарушат! Я уберегу от них Аврору! Прощайте!
Радаманов. Всего доброго. Саввич, вы примите каких-нибудь капель. Вы
так волнуетесь. (Звонит.)

Анна входит.

Радаманов. Ну, да зачем же его дергать? Просто-напросто он закрыт.
Бунша. Ага.
Радаманов. Позвольте, но ведь вы же должны были быть с вашим приятелем
сейчас в Индии?
Бунша. Не долетели мы, товарищ Радаманов.
Радаманов. Не понимаю, как вы могли не долететь.
Бунша. Это все Милославский виноват. Она уже показалась на горизонте, а
он говорит: а впрочем, ну ее к псу под хвост, чего я там не видел, в Индии!
Ну, и повернули.
Радаманов. Так. Чем же объясняется такое его поведение?
Бунша. Затосковал.
Радаманов. Ага. Так что ж вы от меня хотели бы?
Бунша. Я к вам с жалобой, товарищ Радаманов.

Бунша. Я полюбил вас с первого взгляда.
Саввич. Это что значит?!
Бунша. Не сердитесь. Совсем не то значит, что вы думаете, я вам хочу
оказать услугу.
Саввич. Какую услугу?
Бунша. Вы - жених мадемуазель Авроры Радамановой?
Саввич. Простите, вас это не касается.
Бунша. Ах, не касается! Ну, простите, что побеспокоил, что вошел, так
сказать, без доклада. Видно, бюрократизм еще не у всех изжит. А пора бы, на
триста пятом году революции! Вы свободны!
Саввич. Что вы хотели мне сказать? Да, эта девушка была моей...
Бунша. Девушка, вы говорите! Ну, ну... Богат и славен Кочубей!..
Девушка!..
Саввич. Что вы хотите сказать?
Бунша (вынув записочку, читает). Первого мая сего года в половину
первого ночи Аврора Радаманова целовалась с физиком Рейном. <...>

Милославский (за сценой). Болван здесь?
Бунша. Меня разыскивает.
Милославский (входя). Куда же ты скрылся? А то я думаю, где ты
треплешься?
Бунша. У меня дел по горло было.
Милославский. Отчего это у тебя синяк на скуле?
Бунша. Я из аэроплана вылезал, ударился, честное слово!
Милославский. А я уж обрадовался. Думал, что тебя побили.
Бунша. Чему ж тут радоваться?
Милославский. А тому, что скучно мне! Слушай, кучеров сын, хочешь я
тебе часы подарю?
Бунша. Уж я не знаю, брать ли?
Милославский. Одно условие: строжайший секрет. <...>

Милославский. Без капризов. У меня не магазин.
Бунша. А где ты их все-таки приобрел?
Милославский. В частных руках.
Бунша. А как фамилия его?
Милославский. Не спросил.
Рейн (входит). Вас же повезли Индию осматривать?
Милославский. Да чего их вспоминать, когда у вас ключ в кармане.
Рейн. Бросьте эту петрушку. Ни в каком кармане он быть не может. Он
вывалился и валяется на полу в моей квартире.
Бунша. Не может он валяться на полу, его милиция подобрала.
Милославский. Какая такая милиция, когда я видел, как вы вчера его
вынимали.
Рейн. Да что вы, с ума сошли? (Беспокойно шарит в карманах, вынимает
ключ.) Что такое? Ничего не понимаю! Да ведь я же пятнадцать раз обшаривал
карманы!
Милославский. Вы человек ученый и рассеянный, дорогой Женя!
Рейн. Это волшебство!
Бунша. Цепь моих подозрений скоро замкнется.

Аврора. В кармане! В кармане!
Милославский. Эх! Ключик! Летим немедленно!
Рейн. Молчите. Мне нужны сутки, чтоб отрегулировать.
Милославский. Выдвигайте встречный, отец! В двенадцать часов нельзя?
Садитесь сейчас, работайте!
Рейн. Если вы будете толочься у меня под глазами, я ничего не сделаю.
Аврора (Милославскому). Слушайте. Никому, ни одного слова про то, что
найден ключ.
Милославский. Что вы, мадемуазель? Не маленький. Это дело деликатное.
Аврора (Бунше). А в особенности вы, старый ловелас и болтун!
Бунша. Я.... извиняюсь...
Милославский. Кончено, мадемуазель, заметано. Я ему голову оторву
собственноручно, если он рот раскроет. Уж вы будьте спокойны.
Рейн. А теперь, пожалуйста, уходите оба.
Милославский. Уходим, уходим. Только уж вы, пожалуйста, работайте, а не
отвлекайтесь в сторону.
Рейн. Попрошу вас не делать мне никаких указаний.
Милославский. Ничего, ничего, ничего. Только предупредил и ушел. Меня
нет. (Бунше.) Ну, следуй за мной! И чтоб! (Уходят.)
Рейн. Аврора, ключ! Аврора! Только сплавлю, увезу этих двух болванов,
которые надоели мне хуже... и...
Аврора. А затем начнем летать! Ты представляешь, что нам предстоит! О,
как я счастлива, что судьба меня свела с тобой!

Рейн обнимает Аврору.

Милославский (выглянув). Я же просил вас, Женичка! Не отвлекайтесь!
Пардон, мадемуазель. Ушел, ушел, ушел. Только проверил и ушел.

Темно.

Рейн. Я человек иной эпохи. Я дик, возможно, и то, что вы говорите, мне
чуждо. Я прошу отпустить меня.
Радаманов. Дорогой мой! Я безумцем бы назвал того, кто это сделал бы.

Радаманов. Да. (Закрывает кассу и прячет ключ.)
Аврора. Саввич, поздравьте меня. (Указывает на Рейна.) Это мой муж. И я
совершу полеты с ним. Я добьюсь этого, имейте в виду.
Саввич. Нет, Аврора, еще не скоро настанет то время, когда вы совершите
с ним полет, и мужем вашим он не станет.

Аврора. Ах, вот как! Отец, полюбуйся на директора Института Гармонии!
Нет, здесь дело не в гармонии. Он сделал это из-за меня, он сделал это из
ревности. Он в бешенстве оттого, что потерял меня. (Рейну.) Зачем ты отдал
ключ?
Саввич. Вы говорите в безумии. Вы не смеете оскорблять меня. Эти люди
не могут жить в Блаженстве до тех пор, пока они не станут достойными его.
(Авроре.) Я не хочу вас больше слушать. Вы невменяемы. Прощайте. (Уходит.)
Рейн. Радаманов! Я жалею, что отдал ключ!

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Милославский. А-аа! Доктор! Милости просим. Что скажете, доктор,
хорошенького?
Граббе. Я к вам с неприятной миссией. Я от директора института.
Милославский. Ах, от Саввича? А скажите, доктор, что, у вас бывает
сыпной тиф когда-нибудь?
Граббе. К счастью, уже двести лет не существует этой болезни.
Милославский. Жаль!
Граббе. Что вы такое говорите? Зачем вам тиф?
Милославский. Чтобы Саввич умер.
Граббе. Я поражаюсь таким странным желаниям. (Вынимает два конверта.)
Как изволите знать, мы получили результаты исследования вашей психической
сферы, вас и вашего товарища.
Бунша. А я заявление не подавал, чтобы меня исследовали.
Граббе. Оно обязательно для всех граждан.
Милославский. Что-нибудь любопытное? Все, конечно, в полном порядке?
Граббе. К величайшему моему ужасу, нет. И результаты исследования так
необычны, так удивительны в наше время, что мы дважды повторяли их.
Милославский. Да у вас приборы, наверно, плохонькие.
Граббе. Помилуйте. Так вот, изволите ли видеть, об одном из вас
заключение, что он неполноценная личность, а о другом, что он с явно
выраженными преступными наклонностями, и в частности страдает клептоманией.
(Вручает конверты.)
Милославский (посмотрев бумагу). Я - вор? Какой же гад и невежда делал
это исследование?
Граббе. Простите, его делал профессор Мэрфи в Лондоне. Это мировая
знаменитость.
Милославский (по аппарату). Лондон. Мировую знаменитость профессора
Мэрфи.

В аппарате голос: "Вам нужен переводчик?"

Не нужен. Он меня без переводчика поймет. Профессор Мэрфи? Мерси. Вы не
мировая знаменитость, а... Как паразит по-английски?
Граббе. Ни за что не скажу.
Милославский. Молчать! (По аппарату.) Вы паразит!
(Швыряет трубку.) <...>

Рейн. Попрошу вас молчать! Я должен посоветоваться с Авророй. Аврора,
что делать?
Аврора. Бежать!
Милославский. Бежать!
Рейн. Аврора, ты полетишь со мной?
Аврора. Куда хочешь!
Рейн. Подумай, Аврора! Тебе придется покинуть Блаженство, и быть может,
навсегда!
Аврора. Мне надоело Блаженство. Не теряй времени!
Рейн. Милославский!
Милославский. Я!

Рейн. Болван! Эта касса закрыта шифром!
Милославский. Ша! (Бунше.) Бунша! На стрему! (Авроре.) Мадам,
разрешите! (Вынимает золотую булавку, взламывает первый замок.)
Рейн. В жизни не видел ничего подобного! Шпилькой!
Милославский. Попрошу не говорить под руку! Бунша! Спишь на часах?
Голову оторву!

Милославский. Ну, как желаешь! На суде держись смело! <...> Тебе скидку
дадут, три года. Прощай!
Анна. Жорж! Раскайся! Останься! Тебя вылечат!
Милославский. Я не верю в медицину.

Внезапно в аппарате взрыв музыки.

Рейн. Поймал! Москва! Это Большой театр!
Милославский (Бунше.) Ты куда?
Бунша. [Секретарям вне очереди.] Я первый. (Вскакивает на площадку
аппарата.)

Вихрь. Меняется свет. Бунша исчезает.

Саввич (вбегает). Ах, вот что! (Кричит.) Тревога! Они взломали кассу!
Они бегут! Радаманов! Радаманов! (Бросается к Милославскому, пытаясь
помешать.)
Милославский (выхватывает финский нож). Назад!
Анна. Боже мой! (Убегает.)

Радаманов появляется.

Саввич. Посмотрите, за кого вы ходатайствовали!
Милославский. Рыжики ваши у меня, Павел Сергеевич! Прощайте!
(Вскакивает на площадку и исчезает.)
Рейн. Павел Сергеевич! Простите, но выхода другого нет! Милославский
вручил мне хронометр. Я возвращаю вам его.
Аврора. Отец! Прощай! Я больше не вернусь в Блаженство.

Рейн схватывает аппарат и исчезает вместе с Авророй. Свет на площадке
начинает гаснуть.

Саввич. Радаманов! Это вы упустили их!
Радаманов. Нет, это произошло по вашей вине!
Саввич. Аврора! Аврора! Вернись!

Темно.

Внезапно музыка. Потом свист, ветер, меняется свет и выскакивает Бунша с
часами Михсльсона в руках.

Михельсон. Вот они! Мои часы!
Бунша. Товарищи! Добровольно вернувшийся в Союз секретарь домкома
Бунша-Корецкий прибыл. Прошу отметить в протоколе: добровольно! Я спас часы!
Я спас часы уважаемого гражданина Михельсона!
Милиция. Товарищ Мостовой, возьмите.
Бунша. С наслаждением предаю себя в руки милиции и все расскажу.

Буншу уводят. Милославский появляется с громом и музыкой.

Михельсон. Соучастник! Мое пальто!
Милиция. Товарищ Жудилов, взять!
Милославский (вскочив внезапно на окно, распахивает его, срывает с себя
пальто Михельсона). Пальтом вашим можете подавиться, гражданин Михельсон!
Отнесите его на барахолку! Вы не видели, какие польта бывают! Надел я его
временно! Украсть я не могу ничего - по своей природе! Гляньте на палец!
Ну-с, не смею задерживать. Я - в Ростов! (Исчезает.)
Михельсон. Держите его!
Милиция. Удержишь его!

Появляются Аврора и Рейн. Музыка стихает.

Михельсон. А! Товарищ Рейн! Хорошенькими делами вы занимаетесь! Товарищ
начальник! Интуиция мне подсказывает, что он и есть главный заводила всей
шайки. Берите его!
Аврора. Так ты здесь жил? Боже, как интересно! Но что хотят с нами
сделать эти люди?
Михельсон. Жил, жил! В Бутырках вам надо жить, гражданин механик!
Рейн. Умолкните, болван! (Милиции.) Я - инженер Рейн. А это моя жена.
Мы только что вернулись из путешествия во время.
Милиция. Это к делу не относится. Вы арестованы, гражданин.
Аврора. Что им надо, Рейн?
Рейн. Не бойся, не бойся, Аврора. Это маленькая неприятность. Все
разъяснится через несколько минут.

Сцена между Авророй и милицией.

Милиция (Михельсону). Аппарат ваш?
Рейн. Это аппарат мой и это аппарат государственной важности. Прошу это
понять.
Милиция. Разберем. Прошу следовать за мной. Это из этого аппарата царь
появился?
Рейн. Ах, мерзавец Бунша! Из этого, из этого.
Милиция. Прошу следовать за нами. (Милиция уводит Аврору и Рейна.)
Михельсон. Пальто и часы, стало быть, тут. Но остальное-то?.. Вот,
товарищи дорогие, что у нас в доме в Банном переулке произошло! А ведь
расскажи это кому-нибудь на службе или знакомым - не поверят!

Темно.

Конец
* Михаил Булгаков. Белобрысова книжка

Формат записной

3 числа.
э билета не забыть: 50 897 013. Кузину литературу и поехать в район...
...День-то, день... Да, уж это день! День, братцы мои. Утром
позвонился, в полдень телеграмма. Сон Шехерезады, товарищи! Оценили
Белобрысова. Вспомнили! Шел к нему в кабинет и думаю - я или не я? Встал он,
брючки подтянул, говорит - оправдайте доверие наше, товарищ Белобрысов, а
равно и беспартийной массы в размере 150 миллионов. Стою - плачу, слезы
градом, стою, нищего не понимаю, а в голове птица поет... чепуха... я помню
день, ах, это было, я помню день, ах, это было...
Кругобанка директором!! Понимэ ву? Кругосветных операций банка
директором. Эх, мама, покойница, не в смысле семейного быта и пережитков
говорю, боже сохрани, - в смысле того, что вот, старуха, родила Белобрысова
сына республике. И сам не понимаю, что говорю. Поймите, что, может, сижу как
болван здесь, а в это время на Малайских островах телеграмма: "Белобрысова
Семена Кругобанка..." Эх, гори, сияй, моя звезда!..

Между листами расписка Моспочтамта:
Куда: Одесс.
Кому: Якову Белобрысову.
Слов: 16.

6 числа
Швейцар... К машине выходил... Говорю - сам я. Сам... Помилуйте,
товарищ. Не понимаю, где делают такие стекла? 3 сажени. На-а... Даа... 4
аппарата (6-89-05, не забыть) и какой-то с белыми цифрами. По 8-му повертел,
и пришел: честь имею рекомендоваться - заведующий отделом австралийских
корреспондентов. Спрашиваю и сам не знаю, почему... я помню день... а,
говорю, с Малайскими у нас как островами? Конечно, отвечает и сам улыбается.
Кругосвет! Улыбка открытая и золотые зубы. Вот только одеты все! Все острые
носы. Ногу поджимаю, потому что латка у меня и хром. Смешно, конечно... Мне
как марксисту на латку плевать, но спрашиваю, где, мол, ботинки вы
покупаете? Вместо ответа берет 6-89-05 (не забыть) и спрашивает: ваш номер
позвольте узнать, товарищ директор? Я и бухнул - домсоветский! Коммутатор,
говорю, 78-50-50, добавочный 102. Улыбнулся. э ботинок, говорит, Семен
Яковлевич? Какой там номер! Получил, говорю, в райкоопе. Он в телефон:
пришлите выбор - дюжину лак-замша, каблук рантованный, те, что я беру.
Ошалел я, спрашиваю - простите, может быть, это неудобно? Улыбнулся.
Помилуйте, говорит, Семен Яковлевич, вам по магазинам разве будет время
ходить. От парового отопления веет, а в Севообороте в шубе сидел у окна. Эх!
...В сущности... нога как в вате... Маркс нигде не утверждал, что на
ногах нужно всякую сволочь носить...
Батюшки! Брат Яша с женой одесским семь пятнадцать приехал. Получил
братуля телеграмму и прилетел. Радости было!.. Семь лет не видались.
Остается в Москве. Я рад. Он у меня, братан, - молодец по коммерческой
части. Будет с кем посоветоваться. Эх, жаль, что беспартийный. Говорит, я
сочувствую, но некоторое расхождение... Возмужал, глаза быстрые стали, как
мышки, борода черная - веером. Жена красавица. Волосы как золото. Хохоту
было! Теснота у нас в доме. У меня две комнатушки - повернуться негде. А
она-то! Манто котиковое... серьги бриллиантовые. Немножко я даже смутился.
Она шмыг, шмыг по коридору, быстрая, в серьгах, а у нас бирюки
ответственные... косятся... Пустяки. Они беспартийные...

Между листами.
Черновик телеграммы.
Одесса юристконсульту Югокофе.
Прошу взыскание векселям Якова Белобрысова приостановить семь дней.
Диркругбанка Белобрысов...

...Хохотал. Да они, говорит, на карачках, чудак ты, поползут. Да я им,
говорит, сукиным сынам, теперь загну салазки. Они мне петлю на шею накинули!
Американец у меня братуха оказался единоутробный, а я и не знал.

9 числа.
Боже мой! Что было! Ай да братиха американ! Два раза был монтер домовый
и со станции... Оборвали телефон!

Между листами.
Вырезка из газеты "Известия".
Срочно требуется квартира не далее кольца "А", 6-8 комнат, ванной,
удобствами. Платой не стесняюсь. Вношу единовременно 1000 (тысяча)
червонцев... Указавшему сто. Звонить круглые сутки 78-50-50, добав. 102. Як.
Бело-ову. Лично, от 10 час. утра до 12 часов ночи.
...Что ж он делает?! Предлагали борзых собак. Спрашиваю, зачем
марксисту борзые собаки? Страусовые перья, дачу в Малаховке, обнаженную
венецианку в ванне! К концу дня осатанел... На лестнице стояли! Скандал!
Журил братишку. Оттуда звонили? Ого! Яша хохотал: при чем тут ты? "Як" ведь.
На мое имя! Наши ответственные как туча...

14 числа.
Господи! Муни-то, Руни-то! Квартир, говорили, нету. Вот тебе и нету.
Ничего подобного не видал - в центре жилая площадь с лепными потолками...

15 числа.
Черт его знает... Боюсь... Да понимает же он?.. Братун-то!..

Между листами.
На машинке обрывок: О выдаче ссуды в размере 10 000 (десять тысяч)
рублей золотом кооптовариществу "Домострой" в составе Капустина, Гопцера,
Дрицера и Як. Белобрысова...
...Целовала, целовала, называла фрэр [братом (от фр. frere)]!.. Кричала
- Яша не ревнив... Отвернись! Яша на тахте, играл на гитаре - что мне до
шумного света, что нам друзья и враги! Да, он прав, в конце концов. Если мне
не отдыхать, с ума сойдешь.
...Машину к 11-ти. Яша говорит, что на такой машине только свистунам
ездить. Рол-Ройлс, говорит, приличная. Ну, эта пока...

17 числа.
Яша на главного бухгалтера при публике в вестибюле наорал. 40-50-60.
Франко-Гамбург.

В книге выдрано 15 листов.

... числа.
Не согласна. Только в церкви... Венчались тайком. Голова моя идет
кругом! Невеста была в белом платье, жених был весь в черных штанах!
Шампанское... Боже... В соседней комнате она сейчас переодевается... Из
главного зала перешли в половину второго в кабинеты. Цыгане пели. Что
Яша-братусик учинил - уму непостижимо! Да плевать я, говорит, хотел! 50
червонцев шваркнул за зеркало! Да если, говорит, завтра у меня пройдет
иваново-вознесенская благополучно, да я, говорит, этого метрдотеля в "Дюрсе"
утоплю!!
Две гитары за стеной... Переодевается она теперь, ноги-то... Яша на
столе плясал фокстрот... снял с жены махры Востока юбки... Это ужас!.. Две
гитары... две гитары...
...За стеной переодевается...

1 числа.
60-05-50. По счету, если Яша не вывернет Иваново-Вознесенска, не знаю,
как быть. 60-08-80-11-15, 16-15-14. Две гитары...
...Хожу как в бреду... Две гитары... Яша сказал, что ты, говорит, ее
должен как королеву одевать. Постыдился бы мне, марксисту, такие слова...
Ей, говорит, кольцо... Сам ездил на Кузнецкий, купил... 3 карата. Все
оглядываются. Ну, не знаю, что будет!

2 числа.
Сукин сын Яшка, лопнул с Иваново-Вознесенском.

4 числа.
Звонил гробовым голосом. Спросил про слухи. С Яшкой был разговор в
упор... Две гитары... Не спал всю ночь...

7 числа.
Просили прибыть... в районе доклад важный "Штурм унд Дранг" в условиях
нэпа". В-важность! У меня тут свой Дранг-голова идет кругом!
...Б-боже. Насело Югокофе, как банный лист. Я эту мразь, текущего
заведующего, убил бы на месте! Позвать его!!

9 числа.
Исусе Христе! Яшка-гадость пал в ноги и признался - "Домострой" лопнул!
Чисто!.. Угрожал застрелиться и выл. Содом-Гоморра! Две гитары... Содом!

12 числа.
Срочно менять на черной. Гопцер-Дрицер пропал.

13 числа.
Взяли ночью. Взяли в 2 1/2 часа пополуночи.

Выдрано 3 листа.

... числа.
...ах ты, жизнь моя, жизнь... Сегодня у следователя не выдержал, сказал
Яшке - ты не брат, а подколодная стерва! Яшка: бей, говорил, бей меня!..
Ползал по полу, даже следователь удивлялся, змее...
...Принимая во внимание мое происхождение, могут меня так
шандарахнуть...
...Гори, моя звезда!.. Я помню день... Лучше б я... Эх... И ночь...
Луна... И на штыке у часового горит полночная луна.

* Михаил Булгаков. Воспаление мозгов

Посвящается всем редакторам
еженедельных журналов

В правом кармане брюк лежали 9 копеек - два трехкопеечника, две копейки
и копейка, и при каждом шаге они бренчали, как шпоры. Прохожие косились на
карман.
Кажется, у меня начинают плавиться мозги. Действительно, асфальт же
плавится при жаркой температуре! Почему не могут желтые мозги? Впрочем, они
в костяном ящике и прикрыты волосами и фуражкой с белым верхом. Лежат внутри
красивые полушария с извилинами и молчат.
А копейки - брень-брень.
У самого кафе бывшего Филиппова я прочитал надпись на белой полоске
бумаги: "Щи суточные, севрюжка паровая, обед из 2-х блюд - 1 рубль".
Вынул девять копеек и выбросил их в канаву. К девяти копейкам подошел
человек в истасканной морской фуражке, в разных штанинах и только в одном
сапоге, отдал деньгам честь и прокричал:
- Спасибо от адмирала морских сил. Ура!
Затем он подобрал медяки и запел громким и тонким голосом:

Ата-цвели уж давно-о!
Хэ-ри-зан-темы в салу-у!..

Прохожие шли мимо струей, молча сопя, как будто так и нужно, чтобы в 4
часа дня, на жаре, на Тверской, адмирал в одном сапоге пел.
Тут за мной пошли многие и говорили со мной:
- Гуманный иностранец, пожалуйте и мне 9 копеек. Он шарлатан, никогда
даже на морской службе не служил.
- Профессор, окажите любезность...
А мальчишка, похожий на Черномора, но только с отрезанной бородой,
прыгал передо мною на аршин над панелью и торопливо рассказывал хриплым
голосом:

У Калуцкой заставы
Жил разбойник и вор - Камаров!

Я закрыл глаза, чтобы его не видеть, и стал говорить:
- Предположим, так. Начало, жара, и я иду, и вот мальчишка. Прыгает.
Беспризорный. И вдруг выходит из-за угла заведующий детдомом. Светлая
личность. Описать его. Ну, предположим, такой: молодой, голубые глаза.
Бритый? Ну, скажем, бритый. Или с маленькой бородкой. Баритон. И говорит:
"Мальчик, мальчик". А что дальше? Мальчик, мальчик, ах, мальчик, мальчик...
"И в фартуке", - вдруг сказали тяжелые мозги под фуражкой. "Кто в
фартуке?" - спросил я у мозгов удивленно. "Да этот, твой детдом".
"Дураки", - ответил я мозгам.
"Ты сам дурак. Бесталанный, - ответили мне мозги, - посмотрим, что ты
будешь жрать сегодня, если ты сей же час не сочинишь рассказ. Графоман!"
"Не в фартуке, а в халате..."
"Почему он в халате, ответь, кретин?" - спросили мозги.
"Ну, предположим, что он только что работал, например - делал перевязку
ноги больной девочке, и вышел купить папирос "Трест". Тут же можно описать
моссельпромщицу. И вот он говорит: "Мальчик, мальчик..." А сказавши это (я
потом присочиню, что он сказал), берет мальчика за руку и ведет в детдом. И
вот Петька (мальчика Петькой назовем, такие замерзающие на жаре мальчики
всегда Петьки бывают) уже в детдоме, уже не рассказывает про Комарова, а
читает букварь. Щеки у него толстые, и назвать рассказ: "Петька спасен". В
журналах любят такие заглавия".
"Па-аршивенький рассказ, - весело бухнуло под фуражкой, - и тем более
что мы где-то уже это читали!"
"Молчать, я погибаю!" - приказал я мозгам и открыл глаза.
Передо мною не было адмирала и Черномора и не было моих часов в кармане
брюк.
Я пересек улицу и подошел к милиционеру, высоко поднявшему жезл.
- У меня часы украли сейчас, - сказал я.
- Кто? - спросил он.
- Не знаю, - ответил я.
- Ну, тогда пропали, - сказал милиционер.
От таких его слов мне захотелось сельтерской воды.
- Сколько стоит один стакан сельтерской? - спросил я в будочке у
женщины.
- 10 копеек, - ответила она.
Спросил я ее нарочно, чтобы знать, жалеть ли мне выброшенные 9 копеек.
И развеселился и немного оживился при мысли, что жалеть не следует.
"Предположим - милиционер. И вот подходит к нему гражданин..."
"Нуте-с?" - осведомились мозги.
"Н-да, и говорит: часы у меня свистнули. А милиционер выхватывает
револьвер и кричит: "Стой!!. Ты украл, подлец". Свистит. Все бегут. Ловят
вора-рецидивиста. Кто-то падает. Стрельба".
"Все?" - спросили желтые толстяки, распухшие от жары в голове.
"Все".
"Замечательно, прямо-таки гениально, - рассмеялась голова и стала
стучать, как часы, - но только этот рассказ не примут, потому что в нем нет
идеологии. Все это, т. е. кричать, выхватывать револьвер, свистеть и бежать,
мог и старорежимный городовой. Нес-па? [Не так ли? (от фр.: N'est-ce pas?)]
товарищ Бенвенутто Челлини".
Дело в том, что мой псевдоним - Бенвенутто Челлини. Я придумал его пять
дней тому назад в такую же жару. И он страшно понравился почему-то всем
кассирам в редакции. Все они пометили: "Бенвенутто Челлини" в книгах авансов
рядом с моей фамилией. 5 червонцев, например, за Б. Челлини.
"Или так: извозчик э 2579. И седок забыл портфель с важными бумагами из
Сахаротреста. И честный извозчик доставил портфель в Сахаротрест, и сахарная
промышленность поднялась, а сознательного извозчика наградили".
"Мы этого извозчика помним, - сказали, остервенясь, воспаленные мозги,
- еще по приложениям к марксовской "Ниве". Раз пять мы его там встречали,
набранного то петитом, то корпусом, только седок служил тогда не в
Сахаротресте, а в министерстве внутренних дел. Умолкни! Вот и редакция.
Посмотрим, что ты будешь говорить. Где рассказик?.."
По шаткой лестнице я вошел в редакцию с развязным видом и громко
напевая:

И за Сеню я!
За кирпичики
Полюбила кирпичный завод.

В редакции, зеленея от жары, в тесной комнате сидел заведующий
редакцией, сам редактор, секретарь и еще двое праздношатающихся. В
деревянном окне, как в зоологическом саду, торчал птичий нос кассира.
- Кирпичики кирпичиками, - сказал заведующий, - а вот где обещанный
рассказ?
- Представьте, какой гротеск, - сказал я, улыбаясь весело, - у меня
сейчас часы украли на улице. Все промолчали.
- Вы мне обещали сегодня дать денег, - сказал я и вдруг в зеркале
увидал, что я похож на пса под трамваем.
- Нету денег, - сухо ответил заведующий, и по лицам я увидал, что
деньги есть.
- У меня есть план рассказа. Вот чудак вы, - заговорил я тенором, - я в
понедельник его принесу к половине второго.
- Какой план рассказа?
- Хм... В одном доме жил священник...
Все заинтересовались. Праздношатающиеся подняли головы.
- Ну?
- И умер.
- Юмористический? - спросил редактор, сдвигая брови.
- Юмористический, - ответил я, утопая.
- У нас уже есть юмористика. На три номера Сидоров написал, - сказал
редактор. - Дайте что-нибудь авантюрное.
- Есть, - ответил я быстро, - есть, есть, как же!
- Расскажите план, - сказал, смягчаясь, заведующий.
- Кхе... Один нэпман поехал в Крым...
- Дальше-с!
Я нажал на больные мозги так, что из них закапал сок, и вымолвил:
- Ну, и у нею украли бандиты чемодан.
- На сколько строк это?
- Строк на триста А впрочем, можно и... меньше. Или больше.
- Напишите расписку на 20 рублей, Бенвенутто, - сказах заведующий, - но
только принесите рассказ, я вас серьезно прошу.
Я сел писать расписку с наслаждением. Но мозги никакого участия ни в
чем не принимали. Теперь они были маленькие, съежившиеся, покрытые вместо
извилин черными запекшимися щелями. Умерли.
Кассир было запротестовал. Я слышал его резкий скворешный голос.
- Не дам я вашему Чинизелли ничего. Он и так перебрал уже 60 целковых.
- Дайте, дайте, - приказал заведующий.
И кассир с ненавистью выдал мне один хрустящий и блестящий червонец, а
другой темный, с трещиной посередине.
Через 10 минут я сидел под пальмами в тени Филиппова, укрывшись от
взоров света. Передо мною поставили толстую кружку пива. "Сделаем опыт, -
говорил я кружке, - если они не оживут после пива, - значит, конец. Они
померли, мои мозги, вследствие писания рассказов и больше не проснутся. Если
так, я проем 20 рублей и умру. Посмотрим, как они с меня, покойничка,
получат обратно аванс".
Эта мысль меня насмешила, я сделал глоток. Потом другой. При третьем
глотке живая сила вдруг закопошилась в висках, жилы набухли, и съежившиеся
желтки расправились в костяном ящике.
- Живы? - спросил я.
- Живы, - ответили они шепотом.
- Ну, теперь сочиняйте рассказ!
В это время подошел ко мне хромой с перочинными ножиками. Я купил один
за полтора рубля. Потом пришел глухонемой и продал мне две открытки в желтом
конверте с надписью: "Граждане, помогите глухонемому".
На одной открытке стояла елка в ватном снегу, а на другой был заяц с
аэропланными ушами, посыпанный бисером. Я любовался зайцем, в жилах моих
бежала пенистая пивная кровь. В окнах сияла жара, плавился асфальт.
Глухонемой стоял у подъезда кафе и раздраженно говорил хромому
- Катись отсюда колбасой со своими ножиками. Какое ты имеешь право в
моем Филиппове торговать? Уходи в "Эльдорадо"!
"Предположим, так, - начал я, пламенея. - "Улица гремела, со свистом
соловьиным прошла мотоциклетка. Желтый переплетенный гроб с зеркальными
стеклами (автобус)!.."
"Здорово пошло дело, - заметили выздоровевшие мозги, - спрашивай еще
пиво, чини карандаш, сыпь дальше. Вдохновенье, вдохновенье".
Через несколько мгновений вдохновение хлынуло с эстрады под военный
марш Шуберта - Таузига, под хлопанье тарелок, под звон серебра.
Я писал рассказ в "Иллюстрацию", мозги пели под военный марш:

Что, сеньор мой,
Вдохновенье мне дано?
Как ваше мнение?!
Жара! Жара!

* Михаил Булгаков. Не те брюки

Поспешность потребна только блох ловить.
Изречение

Председатель тягового месткома объявил заседание открытым в 6 часов и 3
минуты.
После этого он объявил повестку дня, или, вернее, вечера.
Меню оказалось состоящим из одного блюда: "Разбор существующего
колдоговора и заключение нового".
- По-американски, товарищи, лишних слов не будем терять, - заявил
председатель. - Начало читать не будем, там важного ничего нет. На первой
странице все отпадает, стало быть, а прямо приступаем к параграфам. Итак,
глава первая, параграф первый, пункт ле, примечание бе: "Необходимо
усиленное втягивание отдельных активных работников производства, давая им
конкретные поручения..." Вот, стало быть, какой параграф. Кто за втягивание?
- Я за!
- Прошу поднять руки.
- И я за!
- Большинство!
И заседательная машинка закрутилась. За параграфом ле разобрали еще
параграф пе. За пе - фе, за фе - хе, и времечко прошло незаметно.
На четвертом часу заседания встал оратор и один час пятнадцать минут
говорил о переводе сдельных условий на рублевые расценки до тех пор, пока
все единогласно не взвыли и не попросили его перестать!
После этого разобрали еще двести девять параграфов и внесли двести
девять поправок.
Шел шестой час заседания. На задней лавке двое расстелили одеяло и
приказали разбудить себя в восемь с половиной, прямо к чаю.
Через полчаса один из них проснулся и хрипло рявкнул:
- Аксинья, квасу! Убью на месте!
Ему объяснили, что он на заседании, а не дома, после чего он опять
заснул.
На седьмом часу заседания один из ораторов очнулся и сказал, зевая:
- Не пойму я чтой-то. В пункте 1005 написано, что получают до 50%, но
не свыше 40 миллионов. Как это так - миллионов?
- Это опечатка, - сказал американский председатель, синий от усталости,
и мутно поглядел в пункт 1005-й. - Читай рублей.
Наступал рассвет. На рассвете вдруг чей-то бас потребовал у
председателя:
- Дай-ка, милый человек, мне на минутку колдоговор, что-то я ничего там
не понимаю.
Повертел его в руках, залез на первую страницу и воскликнул:
- Ах ты, черт тебя возьми, - потом добавил, обращаясь к председателю: -
ты, голова с ухом!
- Это вы мне? - удивился председатель.
- Тебе, - ответил бас. - Ты что читаешь?
- Колдоговор.
- Какого года?
Председатель побагровел, прочитал первую страницу и сказал:
- Вот так клюква! Простите, православные, это я 1922 года договор вам
запузыривал.
Тут все проснулись.
- Ошибся я, дорогие братья, - умильно сказал председатель, - простите,
милые товарищи, не бейте меня. В комнате темно. Я, стало быть, не в те брюки
руку сунул, у меня 1925 год в полосатых брюках.

* Михаил Булгаков. Как Бутон женился

В управлении Юго-Западных провизионки
выдают только женатым. Холостым - шиш.
Стало быть, нужно жениться. Причем
управление будет играть роль свахи.
Рабкор э 2626

А не думает ли барин жениться.
Н.В. Гоголь ("Женитьба")

Железнодорожник Валентин Аркадьевич Бутон-Нецелованный, человек упорно
и настойчиво холостой, явился в административный отдел управления и вежливо
раскланялся с провизионным начальством.
- Вам чего-с? Ишь ты какой вы галстук устроили - горошком!
- Как же-с. Провизионочку пришел попросить.
- Тэк-с. Женитесь.
Бутон дрогнул.
- Как это?
- Очень просто. Загс знаете? Пойдете туды, скажете: так, мол, и так.
Люблю ее больше всего на свете. Отдайте ее мне, в противном случае кинусь в
Днепр или застрелюсь. Как вам больше нравится. Ну, они зарегистрируют вас.
Документики ее захватите, да и ее самое.
- Чьи? - спросил зеленый Бутон.
- Ну, Варенькины, скажем.
- Какой... Варенькины?..
- Машинистки нашей.
- Не хочу, - сказал Бутон.
- Чудачина. Желая добра тебе, говорю. Пойми в своей голове. Образ жизни
будешь вести! Ты сейчас что по утрам пьешь?
- Пиво, - ответил Бутон.
- Ну вот. А тогда шоколад будешь пить или какао!
Бутона слегка стошнило.
- Ты глянь на себя в зеркало управления Юго-Западных железных дорог. На
что ты похож? Галстук как бабочка, а рубашка грязная. На штанах пуговицы
нет, ведь это ж безобразие холостецкое! А женишься, глаза не успеешь
продрать, тут перед тобой супруга: не желаете ли чего? Как твое
имя-отчество?
- Валентин Аркадьевич...
- Ну вот, Валюша, стало быть, или Валюн. И будет тебе говорить: не
нужно ли тебе чего, Валюн, не нужно ли другого, не нужно ли тебе, Валюша,
кофейку, Валюше - то, Валюше - другое... Взбесишься прямо!.. То есть что это
я говорю?.. Не будешь знать, в раю ты или в Ю. - З. жеде!
- У ней зуб вставной!
- Вот дурак, прости господи. Зуб! Да разве зуб рука или нога? Да при
этом ведь золотой же зуб! Вот чудачина, его, в крайнем случае, в ломбард
можно заложить. Одним словом, пиши заявление о вступлении в законный брак.
Мы тебя и благословим. Через год зови на октябрины, выпьем!
- Не хочу! - закричал Бутон.
- Ну, ладно, вижу, вы упрямец. Вам хоть кол на голове теши. Как угодно.
Прошу не задерживать занятого человека.
- Провизионочку позвольте.
- Нет!
- На каком основании?
- Не полагается вам.
- А почему Птюхину дали?
- Птюхин почище тебя, он женатый!
- Стало быть, мне без провизии с голоду подыхать?
- Как угодно, молодой человек.
- Это что же такое выходит, - забормотал Бутон, меняясь в лице. - Мне
нужно или жизни лишиться с голоду, или свободы моей драгоценной?!
- Вы не кричите.
- Берите! - закричал Бутон, впадая в истерику, - жените, ведите меня в
загс, ешьте с кашей!! - и стал рвать на себе сорочку.
- Кульер! Зови Вареньку! Товарищ Бутон предложение им будет делать руки
и сердца.
- А чего они воют? - осведомился курьер.
- От радости ошалел. Перемена жизни в казенном доме.

* Михаил Булгаков. Как разбился Бузыгин

Жуткая история в 7-ми документах

Письмо рабочего Бузыгина со ст. Користовки Южных дорог шурину Бузыгина
Могучему в город Москву.
На конверте штемпель: 12 мая 1923 г.
"В первых строках моего письма, дорогой шурин, сообщаю тебе радостную
новость, - писал ты, - что живем мы, мол, кроты несчастные, в подземелье
нашего невежества.
Позволь заметить, что ничего подобного и случилась наконец радостная
неожиданность и даже до известной степени сюрприз - открывают у нас на ст.
Користовка клуб в депо.
Депо это херовое, потому единодушным голосованием постановили мы,
собравшись на собрании, затребовать его ремонта.
И я голоснул с речью, как сознательный человек, стоящий на позиции
культработы. Выбрали меня председателем нашего клуба.
Еще поклон любимой жене вашей Анне Михайловне, дяде Прохору и
председателю комячейки Жиркову.
По гроб жизни любящий вас Влас с товарищеским приветом".

Штамп:
Местком сл. тяги ст. Користовка Южн. ж. д. э 6900 Июня 10 дня.

ПЧ-1
Просим приступить к ремонту помещения депо ст. Користовка,
предназначенного под железнодорожный клуб.
Основание: телеграмма Н за э таким-то от 9 мая с. г. и протокол
постановления общего собрания рабочих от 11 мая.
Приложение: копия постановления на 17 (семнадцати) листах с приложением
двух печатей.
Подписи: председатель месткома
Хулио Хуренито.
Секретарь Кузя.

Телеграмма.
Принята 14 ч., 20 июня, 1923 г.
Ответ отношение номер 69 два нуля запросил разрешение ремонт депо.
ПЧ-1

Письмо рабкора э 11205 в "Гудок"
Посылаю вам, дорогой товарищ "Гудок", жизнеописание нашего рабочего
Бузыкина Власа, единодушного борца культработы за наш клуб, и карточку его в
двух экземплярах анфас.
22 июня с. г.

Открытка из Москвы Бузыкину Власу.
Штемпель: 12 июля 1923 года.

Поздравляю тебя, Влас, как героя культработы. Ты теперь знаменит на оба
полушария. Сегодня прочитал твой портрет в "Гудке". Ты даже немного похож на
всероссийского старосту Калинина, но тот гораздо красивее.
Любящий тебя шурин Могучий.

Отрывок из письма Бузыкина в учкультотдел.

29 августа 1923 г.

Дорогие товарищи, посылаю вам вопль наших товарищей. Все на меня как на
героя культработы - почему не ремонтируют депо? Посылаю вам мои стихи,
которые сочинил в отчаянии поэзии.

Стоит депо облупленное,
Вызывая общее изумление,
И один в поле, как дуб, я.
Каково ваше мнение?!

Штамп:
УЧКУЛЬТОТДЕЛ
э 987.654.321 4 сентября 23 г.

ПЧ-1
Не откажите ускорить ремонт депо под клуб ст. Користовка.
Зав. учкультотделом тов. Стрихнин.

Телеграмма.
Принята 15 часов 8 сентября.
На номер 987.654.321 ускорить ремонта не могу той причине что он еще не
начинался точка Только что запятая получил разрешение ремонт точка.
ПЧ-1

Штамп:
Местком 15 сентября

ПЧ-1
Просим ответа, почему не начинается ремонт депо под клуб рабочих ст.
Користовка.
Подписи:
За председателя Иисус Навин.
За секретаря Румянцев-Задунайский.

Штамп:
ПЧ-1
э миллиард

ПД-6
С получением сего предписываю вам начать ремонт депо на ст. Користовка.
ПЧ-1

Рапорт.
В ответ на распоряжение Ваше за номером миллиард доношу, что приступить
к ремонту не представляется возможным по двум причинам:
1) Что здание высокое, так что при побелке люди могут упасть и убиться
с высоты об твердый каменный пол.
2) Невозможно найти людей, коим можно было бы поручить означенный
ремонт, и двух индивидуумов плотников.
ПД-6 Умнов.

Штамп:
ПЧ-1
3 октября 1923
э миллиард сто десять

ПД-6 Умнову
В отношении Вашем с летучим номером не видно, почему люди падают и
убиваются, а равно и почему означенных людей нет.
ПЧ-1

Выдержка из письма Могучего Бузыкину от 19 октября 1923 года.
...как же, дорогой Влас, поживает ваш уважаемый клуб Депо...

Копия постановления общего собрания от 1 ноября 1923 г. на ст.
Користовка.
Слушали: О ремонте депо под клуб.
Постановили:
Выразить порицание культгерою Бузыкину Власу и председателю клуба за
бездеятельность.

Выдержка из письма жены Бузыкина Могучему
Штемпель: 5 ноября 1923 года.
...ой, горе мое, запил Влас, как алкоголик...

Записка Бузыкина Власа ПД-6 Умнову от 10 ноября 1923 года.
...Сам добровольцем вызываюсь лезть под означенный потолок, белить
буду! О чем и сообщаю Вам...

Телефонограмма
Принята 13 часов 11 ноября 1923 года.
Бузыкин Влас рабочий службы тяги станции Користовка упал во время
культработы с потолка депо означенной станции запятая разбился до полной
потери трудоспособности запятая с переломом рук и ног точка Торжественные
похороны с участием двенадцатого ноября 1923 года о чем известить всех
рабочих.
За председателя месткома Помпон.

* Михаил Булгаков. Самоцветный быт

Из моей коллекции

Все правда, за исключением последнего: "прогрессивный аппетит".

1. В ВОЛНАХ АЗАРТА
Знакомый журналист сообщил мне содержание следующего документа:

"Гражданину директору казино
Капельмейстера 3.

Заявление
Имею честь заявить, что в вашем уважаемом "Монако" я проиграл:
бесценные мои наследственные золотые часы, пять тысяч рублей дензнаками 23
г. и 16 инструментов вверенного мне духового оркестра, каковой вследствие
этого закрылся 5 числа.
Ввиду того, что я нахожусь теперь в ожидании пролетарского суда за
несдачу казенного обмундирования, выразившегося в гимнастерке, штанах и
поясе, прошу для облегчения моей участи выдать мне хотя бы три тысячи".
На заявлении почерком ошеломленного человека написано: "Выдать".

2. СРЕДСТВО ОТ ЗАСТЕНЧИВОСТИ
Лично я получил такую заметку, направленную из глухой провинции в
редакцию столичной газеты:
"Товарищ редактор,
Пропустите, пожалуйста, мою статью или, проще выразиться, заметку с
пригвождением к черной доске нашего мастера Якова (отчество и фамилия).
Означенный Яков (отчество и фамилия) омрачил наш Международный праздник
работницы 8 марта, появившись на эстраде в качестве содокладчика как зюзя
пьяный. По своему состоянию он, не читая содоклада, а держась руками за
лозунги и оборвав два из них, лишь улыбался бесчисленной аудитории наших
работниц, которая дружно, как один, заполнила клуб.
Когда заведующий культотделом спросил у Якова о причине его такого
позорного выступления, он ответил, что выпил перед содокладом от страха,
ввиду того, что он с женским полом застенчив. Позор Якову (отчество и
фамилия). Таких застенчивых в нашем профессиональном союзе не нужно".

3. СКОЛЬКО БРОКГАУЗА МОЖЕТ ВЫНЕСТИ ОРГАНИЗМ
В провинциальном городишке В. лентяй библиотекарь с лентяями из
местного культотдела плюнули на работу, перестав заботиться о сколько-нибудь
осмысленном снабжении рабочих книгами.
Один молодой рабочий, упорный человек, мечтающий об университете,
отравлял библиотекарю существование, спрашивая у него советов о том, что ему
читать. Библиотечная крыса, чтобы отвязаться, заявила, что сведения "обо
всем решительно" имеются в словаре Брокгауза.
Тогда рабочий начал читать Брокгауза. С первой буквы - А.
Чудовищно было то, что он дошел до пятой книги (Банки - Бергер).
Правда, уже со второго тома слесарь стал плохо есть, как-то осунулся и
сделался рассеянным. Он со вздохом, меняя прочитанную книгу на новую,
спрашивал у культотдельской гримзы, засевшей в пыльных книжных баррикадах,
"много ли осталось"? В пятой книге с ним стали происходить странные вещи.
Так, среди бела дня он увидел на улице В. у входа в мастерские Бана Абуль
Абас-Ахмет-Ибн-Магомет-Отман-Ибн-Аль, знаменитого арабского математика, в
белой чалме.
Слесарь был молчалив в день появления араба, написавшего
"Тальме-Амаль-Аль-Хисоп", догадался, что нужно сделать антракт, и до вечера
не читал. Это, однако, не спасло его от 2-х визитов в молчании бессонной
ночи - сперва развитого синдика вольного ганзейского города Эдуарда Банкса,
а затем правителя канцелярии малороссийского губернатора Димитрия
Николаевича Бантыш-Каменского.
День болела голова. Не читал. Но через день двинулся дальше. И все-таки
прошел через Банювангис, Бньюмас, Боньер де-Бигир и через два Боньякавало,
человека и город.
Крах произошел на самом простом слове "Барановские". Их было 9:
Владимир, Войцех, Игнатий, Степан, 2 Яна, а затем Мечислав, Болеслав и
Богуслав.
Что-то сломалось в голове у несчастной жертвы библиотекаря.
- Читаю, читаю, - рассказывал слесарь корреспонденту, - слова легкие:
Мечислав, Богуслав, и хоть убей, не помню - какой кто. Закрою книгу - все
вылетело! Помню одно: Мадриан. Какой, думаю, Мадриан? Нет там никакого
Мадриана. На левой стороне есть два Баранецких. Один господин Адриан, другой
Мариан. А у меня Мадриан.
У него на глазах были слезы.
Корреспондент вырвал у него словарь, прекратив пытку. Посоветовал
забыть все, что прочитал, и написал о библиотекаре фельетон, в котором, не
выходя из пределов той же пятой книги, обругал его безголовым моллюском и
барсучьей шкурой.

4. ИНОСТРАННОЕ СЛОВО "МОТИВИРОВАТЬ"
На Н... заводе в провинции нэпман совместно с администрацией отвоевали
у рабочего квартиру, зажав его с семьей в сыром и вонючем подвале.
Бедняга долго барахтался в сетях юридических кляуз, пока, наконец, не
пришел в отчаяние и не написал в московскую газету послание, предлагая
"заплатить последнее", лишь бы его напечатать.
Газета письмо напечатала. Через две недели пришло второе:
"Не знаю, как вас и благодарить. Дали квартиру. Только администрация
мотивировала меня разными словами в оправдание своих доводов как кляузника".

5. "РАБОТА СРЕДИ ЖЕНЩИН"
Ответственный работник из центра, прямо с поезда сорвавшись, обрушился
в провинциальное учреждение типа просветительного.
- Как, товарищ, у вас работа среди женщин? - скороговоркой грянул
столичный, типа - time is money [Время - деньги (англ.)].
- Ничего, - добродушно ответил ему провинциальный, безответственный,
беспартийный, дыхнув самогонкой, - у нас насчет этого хорошо. Я с третьей
бабой живу.

6. Р.У.Р.
"Мы вам не Рур", - было написано на плакате.
- Российское управление Романовых, - прочитала моя знакомая дама и
прибавила: - Это остроумно. Хотя, вообще говоря, я не люблю большевистского
остроумия.

7. КУРСКАЯ АНОМАЛИЯ
- А много ее действительно, - спросил квартхоз, возвращая мне газету, -
или так, очки втирают. Ежели много, можно было бы англичанам продать...
- Вот именно, - согласился я, - пускай подавятся!

8. ПРОГРЕССИВНЫЙ АППЕТИТ
Подоходный налог. Одного обложили в 10 миллиардов. Срок 10-го числа в 4
час. дня. Он 9-го утром принес деньги и не протестовал и не подавал
заявлений. Молча уплатил.
"Мы его мало обложили", - смекнул инспектор и обложил дополнительно в
100 миллиардов. Срок 15-го, 4 час. дня.
14-го в 10 ч. утра принес.
- Эге-ге! - сказал инспектор. Обложили в триллион. 20-го, 4 час. дня.
20-го в 4 час. дня обложенный привез на ломовике печатный станок.
- Печатайте сами, - сказал он растерянно.
Анекдот сочинен московскими нэпманами, изъязвленными налогом.

* Михаил Булгаков. Чемпион мира

Фантазия в прозе

Прения у нас на съезде были горячие.
УДР в заключительном слове обозвал своих
оппонентов обормотами...
Из письма рабкора э 2244

Зал дышал, каждая душа напряглась, как струна. Участковый съезд шел на
всех парусах. На эстраде стоял Удэер и щелкал, как соловей весной в роще:
- Дорогие товарищи! Подводя итоги моего краткого четырехчасового
доклада, я должен сказать, положа руку на сердце... (тут Удэер приложил руку
к жилетке и сделал руладу голосом)... что работа на участке у нас выполнена
на... 115 процентов!
- Ого! - сказал бас на галерке.
- Я полагаю... (и трель прозвучала в горле у Удэера)... что и прений по
докладу быть не может. Чего, в самом деле, преть понапрасну? Я кончил!
- Бис, - сказал бас на галерке, и зал моментально засморкался и
закашлялся.
- Есть желающие высказаться по докладу? - вежливым голосом спросил
председатель.
- Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я!
- Виноват, не сразу, товарищи... Зайчиков?.. Так! Пеленкин?.. Сейчас,
сию секунду, всех запишем, сию минуту!..
- Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я!
- Эге, - молвил председатель, приятно улыбаясь, - работа кипит, как
говорится. Отлично, отлично. Кто еще желает?
- Меня запиши - Карнаухов!
- Всех запишем!
- Это что же... Они по поводу моего доклада разговаривать желают? -
спросил Удэер и обидчиво скривил рот.
- Надо полагать, - ответил председатель.
- Ин-те-рес-но. О-чень, очень интересно, что такое они могут
выговорить, - сказал, багровея, Удэер, - чрезвычайно любопытно.
- Слово предоставляется тов. Зайчикову, - продолжал председатель и
улыбнулся, как ангел.
- Выскажись, Зайчиков, - поощрил бас.
- Я хотел вот чего сказать, - начал смельчак Зайчиков, - как это такое
замороженные платформы с балластом оказались? На какой они предмет? (Удэер
превратился из багрового в лилового.) Оратор говорит, что все на 115
процентов, между тем такой балласт выгружать нельзя!
- Вы кончили? - спросил председатель, довольный оживлением работы.
- Чего ж тут кончать? Что ж мы, зубами будем этот балласт грызть?..
- Бис, бис, Зайчиков! - сказал бас.
- Вы каждому оратору в отдельности желаете возразить или всем вместе? -
спросил председатель.
- Я в отдельности, - зловеще улыбнувшись, молвил Удэер, - я каждому в
отдельности, хе-хе-хе, скажу.
Он откашлялся, зал утих.
- Прежде чем ответить на вопрос, почему заморожен балласт, зададим себе
вопрос, что такое Зайчиков? - задумчиво сказал Удэер.
- Интересно, - подкрепил бас.
- Зайчиков - известный всему участку болван, - звучно заметил Удэер, и
зал охнул.
- Распишись, Зайчиков, в получении, - сказал бас.
- То есть как это? - спросил Зайчиков, а председатель неизвестно зачем
сыграл на колокольчике нечто похожее на третий звонок к поезду, еще более
этим оттенив выступление Удэера.
- Может быть, вы объясните ваши слова? - бледноголубым голосом
осведомился председатель.
- С наслаждением, - отозвался Удэер, - что, у меня в ведении небесная
канцелярия, что ли? Я, что ль, мороз послал на участок? Ну, значит, и
вопросы глупые, не к чему задавать.
- Чисто возражено, - заметил бас, - Зайчиков, ты жив?
- Слово предоставляется следующему оратору - Пеленкину, - выкрикнул
председатель, растерянно улыбаясь.
- На каком основании рукавицы не выдали? И что мы, голыми руками этот
балласт будем сгружать? Все. Пущай он мне ответит.
- Каверзный вопрос, - прозвучал бас.
- Вам слово для ответа предоставляется, - заметил председатель.
- Много я видал ослов за сорок лет моей жизни, - начал Удэер...
- Вечер воспоминаний, - заметил бас.
- ...но такого, как предыдущий оратор, сколько мне припоминается, я еще
не встречал. В самом деле, что я, Москвошвея, что ли? Или я перчаточный
магазин на Петровке? Или, может, у меня фабрика есть, по мнению Пеленкина?
Или, может быть, я рожу эти рукавицы? Нет! Я их родить не могу!
- Мудреная штука, - заметил бас.
- Стало быть, что ж он ко мне пристал? Мое дело - написать, я написал.
Ну, и больше ничего.
- И Пеленкина угробил захватом головы, - отметил бас.
- Слово предоставляется следующему оратору.
- Вот чего непонятно, - заговорил следующий оратор, - я насчет 115
процентов... Сколько нас учит арифметика, а равно и другие науки, каждый
предмет может иметь только сто процентов, а вот как мы переработались на 15
процентов, пущай объяснит.
- Ей-богу, интереснее, чем на борьбе в цирке, - заметил женский голос.
- Передний пояс, - пояснил бас. Все взоры устремились на Удэера.
- Я с удовольствием бы объяснил это жаждущему оратору, - внушительно
заговорил Удэер, - если б он не производил впечатления явно дефективного
человека. Что ж я буду дефективному объяснять? Судя по тому, как он тупо
смотрит на меня, объяснений он моих не поймет!
- Его надо в дефективную колонию отдать, - отозвался бас, который любил
натравливать одного борца на другого.
- Именно, товарищ! - подтвердил Удэер. - В самом деле, если работу
выполнить всю целиком, так и будет работа на 100 процентов. Так? А если мы
еще сверх этого что-нибудь сделаем, ведь это лишние еще проценты пойдут?
Ведь верно?
- Апсольман! - подтвердил бас.
- Ну, вот мы, значит, сверх ста процентов, которые нам полагалось, еще
наработали! Удовлетворяет это вас, глубокоуважаемый сэр? - осведомился Удэер
у дефективного оратора.
- Да что вы дефективного спрашиваете? - ответил бас. - Ты с ним и не
разговаривай, ты меня спроси. Меня удовлетворяет!
- Следующий оратор Фиусов, - пригласил председатель.
- Нет, я не хочу, - отозвался Фиусов.
- Почему? - спросил председатель.
- Так, чего-то не хочется, - отозвался Фиусов, - снимаю.
- Сдрефил парень?! - спросил вездесущий бас.
- Сдрефил!! - подтвердил зал.
- Ну, тогда Каблуков!
- Снимаю!
- Пелагеев!
- Не надо. Не хочу.
- И я не хочу! И я! И я! И я! И я! И я! И я!
- Список ораторов исчерпан, - уныло сказал растерявшийся председатель,
недовольный ослаблением оживления работы. - Никто, стало быть, возражать не
желает?
- Никто!! - ответил зал.
- Браво, бис, - грохнул бас на галерее, - поздравляю тебя, Удэер. Всех
положил на обе лопатки. Ты чемпион мира!,
- Сеанс французской борьбы окончен, - заметил председатель, - то
бишь... заседание закрывается!
И заседание с шумом закрылось.

* Михаил Булгаков. Шансон д'этэ

[Летняя песня (от фр. chanson d'ete)]

ДОЖДЛИВАЯ ИНТРОДУКЦИЯ

Лето 1923-е в Москве было очень дождливое. Слово "очень" следует здесь
расшифровать. Оно не значит, что дождь шел часто, скажем, через день или
даже каждый день, нет, дождь шел три раза в день, а были дни, когда он не
прекращался в течение всего дня. Кроме того, раза три в неделю он шел по
ночам. Вне очереди начинались ливни. Полуторачасовые густые ливни с зелеными
молниями и градом, достигавшим размеров голубиного яйца.
По окончании потопа, лишь только в небе появлялись первые голубые
клочья, на улицах Москвы происходили оригинальные путешествия: за 5
миллионов переезжали на извозчиках и ломовых с одного тротуара на другой.
Кроме того, можно было видеть мужчин, ездивших друг на друге, и женщин,
шедших с ногами, обнаженными до пределов допустимого и выше этих пределов.
В редкие антракты, когда небо над Москвой было похоже на взбитые
сливки, москвичи говорили:
- Ну, слава богу, погода устанавливается, уже полчаса дождя не было...
На Тверскую и Театральную площадь выезжали несколько серо-синих бочек,
запряженных в одну лошадь, управляемую человеком в прозодежде (брезентовое
пальто и брезентовый же шлем). Через горизонтальную трубку, помещенную сзади
бочки, сквозь частые отверстия сочилась по столовой ложке вода, оставляя
сзади шагом едущей бочки сырую дорожку шириной в два аршина.
Сидя у окна трамвая, я сделал карандашиком в записной книжке подсчет:
чтобы полить Театральную площадь, нужно 90 таких одновременно работающих
бочек, при условии если они будут ездить карьером.
Небо на издевательство поливального обоза отвечало жуткими пушечными
раскатами, косым пулеметным градом, выбивавшим стекла, и реками воды,
затоплявшими подвалы. На Неглинном утонули две женщины, потому что Неглинка
под землей прорвала трубу и взорвала мостовую. Пожарные команды работали,
откачивая воду из кафе "Риш", извозчичьи клячи бесились от секшего града.
Это было в июне и в июле. После этого сырой обоз исчез, и дождь принял
нормальные формы.
Но если обоз опять появится на Театральной, чтобы дразнить небеса,
ответственность за гибель Москвы да ляжет на него.

РАЗНОЦВЕТНЫЕ ГРИБЫ

Дожди вызвали в Москве интересный грибной всход. Первыми появились на
всех скрещениях красноголовцы. Это были милиционеры в новой форме. На них
фуражки с красными околышами, черным верхом и зеленым кантом, зеленые же
петлицы и зеленая же гимнастерка и галифе. Со свистками, кокардами и жезлами
в чехлах, они имеют вид настолько бравый, что глаз приятно отдыхает на них.
Милицейское же начальство положительно блестяще.
Ревущие, воющие, крякающие машины в количестве 3 1/2 тысяч бегают по
Москве и на всех перекрестках кокетливо-европейски объезжают изваянные
красноголовые фигурки на зеленых ножках.
Трамваи в Москве имеют стройный вид: ни на подножках, ни на дугах нет
ни одного висящего, и никто - ни один человек в Москве - не прыгает и не
соскакивает на ходу. Добился трамвайного идеала Московский Совет в
каких-нибудь 5 - 6 дней гениальным и простым установлением 50 рублевого
штрафа на месте преступления. Но в течение этих шести дней возле трамваев и
в трамваях была порядочная кутерьма. Красноголовцы с квитанционными книжками
выскакивали точно из-под земли и вежливо штрафовали ошалевших россиян.
Наиболее строптивые платили не 50, а пятьсот и уже не на месте прыжка,
а в милиции.

ПОЗВОЛЬТЕ ПРИКУРИТЬ

Трамвайный штраф имел совершенно неожиданные последствия. Ровно неделю
тому назад на Лубянке я подошел на трамвайной остановке к гражданину и
попросил у него прикурить. Вместо того чтобы протянуть мне папиросу,
гражданин бросился от меня бежать. Решив, что он сумасшедший, я двинулся
дальше по Театральному проезду и получил еще три отказа.
При словах: "Позвольте прикурить", - граждане бледнели и прятали
папиросы за спину. Прикурил я за колонной у Александровского пассажа рядом с
"Мюром", причем дававший прикурить озирался, как волк. От него я узнал, что
вышло постановление штрафовать за прикуривание на улице. Основание:
бездельники задерживают спешащих на службу сов. работников.
Чистосердечно признаюсь, я был в числе тех, кто поверил. Кончилось все
через несколько дней заметкой в "Известиях", в которой московские жители
именовались "обывателями". Но меланхолический тон заметки ясно показывал,
что исполненный гражданского мужества автор и сам не прикуривал.
Вслед за красными грибами выросли грибы невиданные: с черными головами.
Молодые люди мужского и женского пола в кепи точь-в-точь таких, в каких
бывают мальчики-портье на заграничных кинематографических фильмах.
Черноголовцы имеют на руках повязки, а на животах лотки с папиросами. На
кепи золотая надпись: "Моссельпром".
Итак, Моссельпром пошел в окончательный и решительный бой с уличной
нелегальной торговлей. Мысль великолепная, тем более что черноголовые,
оказывается, безработные студенты. Но дело в том, что студенты любят читать
книжки. Поэтому очень часто на животе лоток, а на лотке "Исторический
материализм" Бухарина. "Исторический материализм", спору нет, книга
интересная, но торговля имеет свои капризы и законы. Она требует, чтобы
человек вертелся, орал, приставал, напоминал о своем существовании. Публика
смотрит на черноголовых благосклонно, но товар иногда боится спрашивать у
человека с книжкой, потому что приставать с требованием спичек к юноше,
занятому чтением, - хамство. Может быть, он к экзамену готовится?
Я бы на этих лотках написал золотом:
"Книжке - время, а торговле - час".
Мне лично больше всего понравился гриб белый. Это многоэтажный дом на
Новинском бульваре, который вырос на месте недостроенных, брошенных в
военное время, красных кирпичных стен.
Строить, строить, строить! С этой мыслью нам нужно ложиться, с нею
вставать. В постройке наше спасение, наш выход, успех. На выставке выросли
уже павильоны, выросла железнодорожная ветка, из парков временами выходят
блестящие лакированные трамвайные вагоны (вероятно, капитальный ремонт), но
нам нужнее дома.

ДАЧНИКИ, ЧЕРТ БЫ ИХ ВЗЯЛ!

Итак, в этом году началось. Они двинулись тучами по всем линиям,
расходящимся от Москвы, и сели окрестным пейзанам на шею. Пейзане приняли их
как библейскую саранчу, но саранчу жирную и содрали с них за каждый час
сидения сколько могли. Весь март Акулины и Егоры покупали на задаточные
деньги коров, материал на штаны, косы и домашнюю посуду.
Иван Иванычи и Марьи Иванны Забрали с собой керосиновые лампы, "Ключи
счастья", одеяла, золотушных детей и поселились в деревянных курятниках и
взвыли от комаров. Чрез неделю оказалось, что комары малярийные. Дачники
питались пейзанским молоком, разведенным на 50% водой, и хиной, за которую в
дачных аптеках брали в три раза дороже, чем в Москве. На всех речонках
расселись паразиты с гнилыми лодками, на станциях паразитки с мороженым,
пивом, папиросами, грязными черешнями. В зелени, лаская глаз, выросла
красивая надпись:
"Лото на Клязьме с 5 час. вечера"
и повсюду: "Ресторан".
На речонках и прудах до рассвета лопотали моторы. У станций стаями
торчали бородачи в синих кафтанах и драли за 1/4 версты дороже, чем в Москве
за 1 1/2 версты.
За мясо, за яблоки, за дрова, за керосин, за синее молоко - вдвое!
- Пляж у нас, господин, замечательный... Останетесь довольны. В
воскресенье - чистый срам. Голье, ну, в чем мать родила, по всей реке лежат.
Только вот - дож-жик! (В сторону.) Что это за люди, прости господи! Днем
голые на реке лежат, ночью их черти по лесу носят!
Пейзане вставали в 3 часа утра, чтобы работать, дачники в это время
ложились спать. Днем пейзане доили коров, косили, жали, убирали, стучали
топорами, дачники изнывали в деревянных клетушках, читали "Атлантиду" Бенуа,
шлялись под дождем в тоскливых поисках пива, приглашали дачных врачей, чтобы
их лечили от малярии, и по утрам пачками, зевая и томясь, стоя, неслись в
дачных вагонах в Москву.
Наконец дождь их доконал, и целыми батальонами "ни начали
дезертировать. В Москву, в "Эрмитаж" и "Аквариум". Еще дней 5 - 6, и они
вернутся все. Нету от них спасения!

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЙ АККОРД

Дождь, представьте, опять пошел.
Выйдем на берег.
Там волны будут нам ноги лобзать.

* Михаил Булгаков. Кондуктор и член императорской фамилии

Кондуктора Московско-Белорусско-
Балтийской дороги снабжены инструкцией э
85, составленной во времена министерства
путей сообщения, об отдании разных
почестей членам императорской фамилии.
Рабкор

Кондуктора совершенно ошалели.
Бумага была глянцевитая, плотная, казенная, пришедшая из центра, и на
бумаге было напечатано:
"Буде встретишь кого-либо из членов профсоюза железнодорожников,
приветствуй его вежливым наклонением головы и словами: "Здравствуйте,
товарищ". Можно прибавить и фамилию, если таковая известна.
А буде появится член императорской фамилии, то приветствовать его
отданием чести согласно форме э 85 и словами: "Здравия желаю, ваше
императорское высочество!" А ежели это окажется, сверх всяких ожиданий, и
сам государь император, то слово "высочество" заменяется словом
"величество".
Получив эту бумагу, Хвостиков пришел домой и от огорчения сразу заснул.
И лишь только заснул, оказался на перроне станции. И пришел поезд.
"Красивый поезд, - подумал Хвостиков. - Кто бы это такой, желал бы я
знать, мог приехать в этом поезде?"
И лишь только он это подумал, зеркальные стекла засверкали
электричеством, двери растворились, и вышел из синего вагона государь
император. На голове у него лихо сидела сияющая корона, а на плечах - белый
с хвостиками горностай. Сверкающая орденами свита, шлепая шпорами,
высыпалась следом.
"Что же это такое, братцы?" - подумал Хвостиков и оцепенел.
- Ба! Кого я вижу? - сказал государь император прямо в упор Хвостикову.
- Если глаза меня не обманывают, это бывший мой верноподанный, а ныне
товарищ кондуктор Хвостиков? Здравствуй, дражайший!
- Караул... Здравия желаю... засыпался... ваше... пропал, и с
детками... императорское величество, - совершенно синими губами ответил
Хвостиков.
- Что ж ты какой-то кислый, Хвостиков? - спросил государь император.
- Смотри веселей, сволочь, когда разговариваешь! - шепнул сзади
свитский голос.
Хвостиков попытался изобразить на лице веселье. И оно вышло у него
странным образом. Рот скривился направо, и сам собой закрылся левый глаз.
- Ну, как же ты поживаешь, милый Хвостиков? - осведомился государь
император.
- Покорнейше благодарим, - беззвучно ответил полумертвый Хвостиков.
- Все ли в порядке? - продолжал беседу государь император. - Как касса
взаимопомощи поживает? Общие собрания?
- Все благополучно, - отрапортовал Хвостиков.
- В партию еще не записался? - спросил император.
- Никак нет.
- Ну, а все-таки сочувствуешь ведь? - осведомился государь император и
при этом улыбнулся так, что у Хвостикова по спине прошел мороз, градусов на
5.
- Отвечай не заикаясь, к-каналья, - посоветовал сзади голос.
- Я немножко, -ответил Хвостиков, - самую малость...
- Ага, малость. А скажи, пожалуйста, дорогой Хвостиков, чей это портрет
у тебя на грудях?
- Это... Это до некоторой степени т. Каменев. - ответил Хвостиков и
прикрыл Каменева ладошкой.
- Тэк-с, - сказал государь император. - Очень приятно. Но вот что,
багажные веревки у вас есть?
- Как же, - ответил Хвостиков, чувствуя холод в желудке.
- Так вот: взять этого сукина сына и повесить его на багажной веревке
на тормозе, - распорядился государь император.
- За что же, товарищ император? - спросил Хвостиков, и в голове у него
все перевернулось кверху ногами.
- А вот за это самое, - бодро ответил государь император, - за
профсоюз, за "Вставай, проклятьем заклейменный", за кассу взаимопомощи,
"Весь мир насилья мы разроем", за портрет, за "до основанья", а затем... и
за тому подобное прочее. Взять его!
- У меня жена и малые детки, ваше товарищество, - ответил Хвостиков.
- Об детках И о жене не беспокойся, - успокоил его государь император.
- И жену повесим, и деток. Чувствует мое сердце и по твоей физиономии я
вижу, что детки у тебя - пионеры. Ведь пионеры?
- Пи... - ответил Хвостиков, как телефонная трубка. Затем десять рук
схватили Хвостикова.
- Спасите! - закричал Хвостиков, как зарезанный.
И проснулся.
В холодном поту.

* Михаил Булгаков. Чаша жизни

(Веселый московский рассказ с печальным концом)

Истинно, как перед богом, скажу вам, гражданин, пропадаю через
проклятого Пал Васильича... Соблазнил меня чашей жизни, а сам предал,
подлец!..
Так дело было. Сижу я, знаете ли, тихо-мирно дома и калькуляцией
занимаюсь. Ну, конечно, это только так говорится - калькуляцией, а на самом
деле жалования - 210. Пятьдесят в кармане. Ну и считаешь: 10 дней до
первого. Это сколько же? Выходит пятерка в день. Правильно. Можно дотянуть?
Можно, ежели с калькуляцией. Превосходно. И вот открывается дверь, и входит
Пал Васильич. Я вам доложу: доха на нем - не доха, шапка - не шапка! Вот
сволочь, думаю! Лицо красное, и слышу я - портвейном от него пахнет. И
ползет за ним какой-то, тоже одет хорошо.
Пал Васильич сейчас же знакомит:
- Познакомьтесь, - говорит, - наш, тоже трестовый. И как шваркнет шапку
эту об стол, и кричит:
- Переутомился я, друзья! Заела меня работа! Хочу я отдохнуть, провести
вечер в вашем кругу! Молю я, друзья, давайте будем пить чашу жизни! Едем!
Едем!
Ну, деньги у меня какие? Я ж докладываю: пятьдесят. А человек я
деликатный, на дурничку не привык. А на пятьдесят-то что сделаешь? Да и
последние!
Я и отвечаю:
- Денег у меня...
Он как глянет на меня.
- Свинья ты, - кричит, - обижаешь друга?!
Ну, думаю, раз так... И пошли мы.
И только вышли, начались у нас чудеса! Дворник тротуар скребет. А Пал
Васильич подлетел к нему, хвать у него скребок из рук и начал сам скрести.
При этом кричит:
- Я интеллигентный пролетарий! Не гнушаюсь работой!
И прохожему товарищу по калоше - чик! И разрезал ее. Дворник к Пал
Васильичу и скребок у него из рук выхватил. А Пал Васильич как заорет:
- Товарищи! Караул! Меня, ответственного работника, избивают!!
Конечно, скандал. Публика собралась. Вижу я - дело плохо. Подхватили мы
с трестовым его под руки и в первую дверь. Ан на двери написано: "...и
подача вин". Товарищ за нами, калоша в руках.
- Позвольте деньги за калошу.
И что ж вы думаете? Расстегнул Пал Васильич бумажник, и как заглянул я
в него - ужаснулся! Одни сотенные. Пачка пальца в четыре толщиной. Боже ты
мой, думаю. А Пал Васильич отслюнил две бумажки и презрительно товарищу:
- П-палучите, т-товарищ.
И при этом в нос засмеялся, как актер:
- А-ха-ха.
Тот, конечно, смылся. Калошам-то красная цена сегодня была полтинник.
Ну, завтра, думаю, за шестьдесят купит.
Прекрасно. Уселись мы, и пошло. Портвейн московский, знаете? Человек от
него не пьянеет, а так, лишается всякого понятия. Помню, раков мы ели и
неожиданно оказались на Страстной площади. И на Страстной площади Пал
Васильич какую-то даму обнял и троекратно поцеловал: в правую щеку, в левую
и опять в правую. Помню, хохотали мы, а дама так осталась в оцепенении.
Пушкин стоит, на даму смотрит, а дама на Пушкина.
И тут же налетели с букетами, и Пал Васильич купил букет и растоптал
его ногами.
И слышу голос сдавленный из горла:
- Я вас? К-катаю?
Сели мы. Оборачивается к нам и спрашивает:
- Куда, ваше сиятельство, прикажете?
Это Пал Васильич! Сиятельство! Вот сволочь, думаю!
А Пал Васильич доху распахнул и отвечает:
- Куда хочешь!
Тот в момент рулем крутанул, и полетели мы как вихрь. И через пять
минут - стоп на Неглинном. И тут этот рожком три раза хрюкнул, как свинья:
- Хрр... Хрю... Хрю.
И что же вы думаете! На это самое "хрю" - лакеи! Выскочили из двери и
под руки нас. И метрдотель, как какой-нибудь граф:
- Сто-лик.
Скрипки:

Под знойным небом Аргентины.

И какой-то человек в шапке и в пальто и вся половина в снегу, между
столиками танцует. Тут стал уже Пал Васильич не красный, а какой-то
пятнистый и грянул:
- Долой портвейны эти! Желаю пить шампанское! Лакеи врассыпную
кинулись, а метрдотель наклонил пробор:
- Могу рекомендовать марку...
И залетали вокруг нас пробки, как бабочки.
Пал Васильич меня обнял и кричит:
- Люблю тебя! Довольно тебе киснуть в твоем Центросоюзе. Устраиваю тебя
к нам в трест. У нас теперь сокращение штатов, стало быть, вакансии есть. А
в тресте я царь и бог!
А трестовый его приятель гаркнул: "Верно!" - и от восторга бокал об пол
и вдребезги.
Что тут с Пал Васильичем сделалось!
- Что, - кричит, - ширину души желаешь показать? Бокальчик разбил - и
счастлив? А-ха-ха. Гляди!!
И с этими словами вазу на ножке об пол - раз! А трестовый приятель -
бокал! А Пал Васильич - судок! А трестовый - бокал!
Очнулся я, только когда нам счет подали. И тут глянул я сквозь туман -
один миллиард девятьсот двенадцать миллионов. Да-с.
Помню я, слюнил Пал Васильич бумажки и вдруг вытаскивает пять сотенных
и мне:
- Друг! Бери взаймы! Прозябаешь ты в своем Центросоюзе! Бери пятьсот!
Поступишь к нам в трест и сам будешь иметь!
Не выдержал я, гражданин. И взял я у этого подлеца пятьсот. Судите
сами: ведь все равно пропьет, каналья. Деньги у них в трестах легкие. И вот,
верите ли, как взял я эти проклятые пятьсот, так вдруг и сжало мне что-то
сердце. И обернулся я машинально и вижу сквозь пелену - сидит в углу
какой-то человек и стоит перед ним бутылка сельтерской. И смотрит он в
потолок, а мне, знаете ли, почудилось, что смотрит он на меня. Словно,
знаете ли, невидимые глаза у него - вторая пара на щеке.
И так мне стало как-то вдруг тошно, выразить вам не могу!
- Гоп, ца, дрица, гоп, ца, ца!!
И кэк воком к двери. А лакеи впереди понеслись и салфетками машут!
И тут пахнуло воздухом мне в лицо. Помню еще, захрюкал опять шофер и
будто ехал я стоя. А куда - неизвестно. Начисто память отшибло...
И просыпаюсь я дома! Половина третьего.
И голова - боже ты мой! - поднять не могу! Кой-как припомнил, что это
было вчера, и первым долгом за карман - хвать. Тут они - пятьсот! Ну, думаю,
- здорово! И хоть голова у меня разваливается, лежу и мечтаю, как это я в
тресте буду служить. Отлежался, чаю выпил, и полегчало немного в голове. И
рано я вечером заснул.
И вот ночью звонок...
А, думаю, это, вероятно, тетка ко мне из Саратова.
И через дверь, босиком, спрашиваю:
- Тетя, вы?
И из-за двери голос незнакомый:
- Да. Откройте.
Открыл я - и оцепенел...
- Позвольте... - говорю, а голоса нету, - узнать, за что же?..
Ах, подлец!! Что ж оказывается? На допросе у следователя Пал Васильич
(его еще утром взяли) и показал:
- А пятьсот из них я передал гражданину такому-то. - Это мне, стало
быть!
Хотел было я крикнуть: ничего подобного!!
И, знаете ли, глянул этому, который с портфелем, в глаза... И вспомнил!
Батюшки, сельтерская! Он! Глаза-то, что на щеке были, у него во лбу!
Замер я... не помню уж как, вынул пятьсот... Тот хладнокровно другому:
- Приобщите к делу. И мне:
- Потрудитесь одеться.
Боже мой! Боже мой! И уж как подъезжали мы, вижу я сквозь слезы,
лампочка горит над надписью "Комендатура". Тут и осмелился я спросить:
- Что ж такое он, подлец, сделал, что я должен из-за него свободы
лишиться?..
А этот сквозь зубы и насмешливо:
- О, пустяки. Да и не касается это вас.
А что не касается! Потом узнаю: его чуть ли не по семи статьям... тут и
дача взятки, и взятие, и небрежное хранение, а самое-то главное - растра-та!
Вот оно какие пустяки, оказывается! Это он, негодяй, стало быть, последний
вечер доживал тогда - чашу жизни пил! Ну-с, коротко говоря, выпустили меня
через две недели. Кинулся я к себе в отдел. И чувствовало мое сердце: сидит
за моим столом какой-то новый во френче, с пробором.
- Сокращение штатов. И кроме того, что было... Даже странно...
И задом повернулся и к телефону.
Помертвел я... получил ликвидационные... за две недели вперед 105 и
вышел.
И вот с тех пор без перерыва хожу... и хожу. И ежели еще неделька так,
думаю, что я на себя руки наложу!..

* Михаил Булгаков. Смычкой по черепу

В основе фельетона - истинное
происшествие, описанное рабкором э 742.

Дождалось наконец радости одно из сел Червонного, Фастовского района,
что на Киевщине! Сам Сергеев, представитель райисполкома, он же заместитель,
предместкома, он же голова охраны труда ст. Фастов, прибыл устраивать смычку
с селянством.
Как по радио стукнула весть о том, что сего числа Сергеев повернется
лицом к деревне!
Селяне густыми косяками пошли в хату-читальню. Даже 60-летний дед
Омелько (по профессии - середняк), вооружившись клюкой, приплелся на общее
собрание.
В хате яблоку негде было упасть; дед приткнулся в уголочке, наставил
ухо трубой и приготовился к восприятию смычки.
Гость на эстраде гремел, как соловей в жимолости. Партийная программа
валилась из него крупными кусками, как из человека, который глотал ее долгое
время, но совершенно не прожевывал.
Селяне видели энергичную руку, заложенную за борт куртки, и слышали
слова:
- Больше внимания селу... Мелиорации... Производительность...
Посевкампания... середняк и бедняк... дружные усилия... мы к вам... вы к
нам... посевматериал... район... это гарантирует, товарищи... семенная
ссуда... Наркомзем... движение цен... Наркомпрос... тракторы...
кооперация... облигации...
Тихие вздохи порхали в хате. Доклад лился как река. Докладчик медленно
поворачивался боком и наконец совершенно повернулся к деревне. И первый
предмет, бросившийся ему в глаза в этой деревне, было огромное и сморщенное
ухо деда Омельки, похожее на граммофонную трубу. На лице у деда была
напряженная дума.
Все на свете кончается, кончился и доклад. После аплодисментов
наступило несколько натянутое молчание. Наконец встал председатель собрания
и спросил:
- Нет ли у кого вопросов к докладчику?
Докладчик горделиво огляделся: нет, мол, такого вопроса на свете, на
который бы я не ответил!
И вот произошла драма. Загремела клюка, встал дед Омелько и сказал:
- Я просю, товарищи, чтоб товарищ смычник по-простому рассказал свой
доклад, бо я ничего не понял.
Учинив такое неприличие, дед сел на место. Настала гробовая тишина, и
видно было, как побагровел Сергеев.
Прозвучал его металлический голос:
- Это что еще за индивидуум?.. Дед обиделся.
- Я не индююм... Я - дед Омелько. Сергеев повернулся к председателю:
- Он член комитета незаможников?
- Нет, не член, - сконфуженно отозвался председатель.
- Ага! - хищно воскликнул Сергеев, - стало быть, кулак?!
Собрание побледнело.
- Так вывести же его вон!! - вдруг рявкнул Сергеев и, впав в
исступление и забывчивость, повернулся к деревне не лицом, а совсем
противоположным местом.
Собрание замерло. Ни один не приложил руку к дряхлому деду, и
неизвестно, чем бы это кончилось, если бы не выручил докладчика секретарь
сельской рады Игнат. Как коршун налетел секретарь на деда и, обозвав его
"сукиным дедом", за шиворот поволок его из хаты-читальни.
Когда вас волокут с торжественного собрания, мудреного нет, что вы
будете протестовать. Дед упирался ногами в пол и бормотал:
- Шестьдесят лет прожил на свете, не знал, что я кулак... а также
спасибо вам за смычку!
- Ладно, - пыхтел Игнат, - ты у меня поразговариваешь. Ты у меня
разговоришься. Я тебе докажу, какой ты элемент.
Способ доказательства Игнат избрал оригинальный. Именно, вытащив деда
во двор, урезал его по затылку чем-то настолько тяжелым, что деду
показалось, будто бы померкло полуденное солнце и на небе выступили звезды.
Неизвестно, чем доказал Игнат деду. По мнению последнего (а ему виднее,
чем кому бы то ни было), это была резина.
На этом смычка с дедом Омелькой и закончилась.
Впрочем, не совсем. После смычки дед оглох на одно ухо.

x x x

Знаете что, тов. Сергеев? Я позволю себе дать вам два совета (они также
относятся и к Игнату). Во-первых, справьтесь, как здоровье деда.
А во-вторых: смычка смычкой, а мужиков портить все-таки не следует.
А то вместо смычки произойдут неприятности.
Для всех.
И для вас в частности.

* Михаил Булгаков. Путешествие по Крыму

Хвала тебе, Ай-Петри великан,
В одежде царственной из сосен!
Взошел сегодня на твой мощный стан
Штабс-капитан в отставке Просин!
Из какого-то рассказа

НЕВРАСТЕНИЯ ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Улицы начинают казаться слишком пыльными. В трамвае сесть нельзя -
почему так мало трамваев? Целый день мучительно хочется пива, а когда
доберешься до него, в небо вонзается воблина кость доказывается, пиво никому
не нужно. Теплое, в голове встает болотный туман, и хочется не моченого
гороху, а ехать под Москву в Покровское-Стрешнево.
Но на Страстной площади, как волки, воют наглецы с букетами, похожими
на конские хвосты.
На службе придираются: секретарь - примазавшаяся личность в треснувшем
пенсне - невыносим. Нельзя же в течение двух лет без отдыха созерцать
секретарский лик!
Сослуживцы - людишки себе на уме, явные мещане, несмотря на портреты
вождей в петлицах.
Домоуправление начинает какие-то асфальтовые фокусы, и мало того, что
разворотило весь двор, но еще на это требует денег. На общие собрания идти
не хочется, а в "Аквариуме" какой-то дьявол в светлых трусиках ходит по
проволоке, и юродство его раздражает до невралгии.
Словом, когда человек в Москве начинает лезть на стену, значит, он
доспел, и ему, кто бы он ни был - бухгалтер ли, журналист или рабочий, - ему
надо ехать в Крым.
В какое именно место Крыма?

КОКТЕБЕЛЬСКАЯ ЗАГАДКА

- Натурально, в Коктебель, - не задумываясь, ответил приятель. - Воздух
там, солнце, горы, море, пляж, камни. Карадаг, красота!
В эту ночь мне приснился Коктебель, а моя мансарда на Пречистенке
показалась мне душной, полной жирных, несколько в изумруд отливающих мух.
- Я еду в Коктебель, - сказал я второму приятелю.
- Я знаю, что вы человек недалекий, - ответил тот, закуривая мою
папиросу.
- Объяснитесь?
- Нечего и объясняться. От ветру сдохнете.
- Какого ветру?
- Весь июль и август дует, как в форточку. Зунд. Ушел я от него.
- Я в Коктебель хочу ехать, - неуверенно сказал я третьему и прибавил:
- Только прошу меня не оскорблять, я этого не позволю.
Посмотрел он удивленно и ответил так:
- Счастливец! Море, воздух, солнце...
- Знаю. Только вот ветер - зунд.
- Кто сказал?
- Катошихин.
- Да ведь он же дурак! Он дальше Малаховки от Москвы не отъезжал. Зунд
- такого и ветра нет.
- Ну, хорошо.
Дама сказала:
- Дует, но только в августе. Июль - прелесть. И сейчас же после нее
сказал мужчина:
- Ветер в июне - это верно, а июль - август будете как в раю.
- А, черт вас всех возьми!
- Никого ты не слушай, - сказала моя жена, - ты издергался, тебе нужен
отдых...
Я отправился на Кузнецкий мост и купил книжку в ядовито-синем переплете
с золотым словом "Крым" за 1 руб. 50 коп.
Я - патентованный городской чудак, скептик и неврастеник - боялся ее
читать. "Раз путеводитель, значит, будет хвалить".
Дома при опостылевшем свете рабочей лампы раскрыли мы книжечку и
увидали на странице 370-й ("Крым". Путеводитель. Под общей редакцией члена
президиума Моск. физиотерапевтического общества и т. д. Изд. "Земли и
Фабрики") буквально о Коктебеле такое:
"Причиной отсутствия зелени является "Крымский сирокко", который часто
в конце июля и августа начинает дуть неделями в долину, сушит растения,
воздух насыщает мелкой пылью, до исступления доводит нервных больных...
Беспрерывный ветер, не прекращавшийся в течение 3-х недель, до исступления
доводил неврастеников. Нарушались в организме все функции, и больной
чувствовал себя хуже, чем до приезда в Коктебель".
(В этом месте жена моя заплакала.)
"...Отсутствие воды - трагедия курорта, - читал я на стр. 370 - 371, -
колодезная вода соленая, с резким запахом моря..."
- Перестань, детка, ты испортишь себе глаза...
"...К отрицательным сторонам Коктебеля приходится отнести отсутствие
освещения, канализации, гостиниц, магазинов, неудобства сообщения, полное
отсутствие медицинской помощи, отсутствие санитарного надзора и дороговизну
жизни..."
- Довольно! - нервно сказала жена. Дверь открылась.
- Вам письмо.
В письме было:
"Приезжайте к нам в Коктебель. Великолепно. Начали купаться. Обед 70
коп.". И мы поехали...

В СЕВАСТОПОЛЬ!

- Невозможно, - повторял я, и голова моя металась, как у зарезанного, и
стукалась о кузов. Я соображал, хватит ли мне денег? Шел дождь. Извозчик как
будто на месте топтался, а Москва ехала назад. Уезжали пивные с красными
раками во фраках на стеклах, и серые дома, и глазастые машины хрюкали в
сетке дождя. Лежа в пролетке, коленями придерживая мюровскую покупку, я
рукой сжимал тощий кошелек с деньгами, видел мысленно зеленое море,
вспоминал, не забыл ли я запереть комнату...

---------

"1-с" великолепен. Висел совершенно молочный туман, у каждой двери
стоял проводник с фонарем, был до прочтения плацкарты недоступен и
величественен, по прочтении предупредителен. В окнах было светло, а в
вагоне-ресторане на белых скатертях бутылки боржома и красного вина.
Коварно, после очень негромкого второго звонка, скорый снялся и вышел.
Москва в пять минут завернулась в густейший черный плащ, ушла в землю и
умолкла.
Над головой висел вентилятор-пропеллер. Официанты были сверхчеловечески
вежливы, возбуждая даже дрожь в публике. Я пил пиво баварское и недоумевал,
почему глухие шторы скрывают от меня подмосковную природу.
- Камнями швыряют, сукины сыны, - пояснил мне услужающий, изгибаясь,
как змея.
В жестком вагоне ложились спать. Я вступил в беседу с проводником, и он
на сон грядущий рассказал мне о том, как крадут чемоданы. Я осведомился о
том, какие места он считает наиболее опасными. Выяснилось: Тулу, Орел,
Курск, Харьков. Я дал ему рубль за рассказ, рассчитывая впоследствии
использовать его. Взамен рубля я получил от проводника мягкий тюфячок
(пломбированное белье и тюфяк стоят 3 рубля). Мой мюровский чемодан с
блестящими застежками выглядел слишком аппетитно.
"Его украдут в Орле", - думал я горько.
Мой сосед привязал чемодан веревкой к вешалке, я свой маленький саквояж
положил рядом с собой и конец своего галстука прикрепил к его ручке. Ночью я
благодаря этому видел страшный сон и чуть не удавился. Тула и Орел остались
где-то позади меня, и очнулся я не то в Курске, не то в Белгороде. Я глянул
в окно и расстроился. Непогода и холод тянулись за сотни верст от Москвы.
Небо затягивало пушечным дымом, солнце старалось выбраться, и это ему не
удавалось.
Летели поля, мы резали на юг, на юг опять шли из вагона в вагон,
проходили через мудрую и блестящую международку, ели зеленые щи. Штор не
было, никто камнями не швырял, временами сек дождь и косыми столбами уходил
за поля.
Прошли от Москвы до Джанкоя 30 часов. Возле меня стоял чемодан от
Мерилиза, а напротив стоял в непромокаемом пальто начальник станции Джанкоя
с лицом совершенно синим от холода. В Москве было много теплей.
Оказалось, что феодосийского поезда нужно ждать 7 часов.
В зале первого класса, за стойкой, иконописный, похожий на завоевателя
Мамая, татарин поил бессонную пересадочную публику чаем. Малодушие по поводу
холода исчезло, лишь только появилось солнце. Оно лезло из-за товарных
вагонов и боролось с облаками. Акации торчали в окнах. Парикмахер обрил мне
голову, пока я читал его таксу и объявление:
"Кредит портит отношение".
Затем джентльмен американской складки заговорил со мной и сказал, что в
Коктебель ехать не советует, а лучше в тысячу раз в Отузах. Там - розы,
вино, море, комнатка 20 руб. в месяц, а он там, в Отузах, председатель.
Чего? Забыл. Не то чего-то кооперативного, не то потребительского. Одним
словом, он и винодел.
Солнце тем временем вылезло, и я отправился осматривать Джанкой. Юркий
мальчишка, после того как я с размаху сел в джанкойскую грязь, стал чистить
мне башмаки. На мой вопрос, сколько ему нужно заплатить, льстиво ответил:
- Сколько хочете.
А когда я ему дал 30 коп., завыл на весь Джанкой, что я его ограбил.
Сбежались какие-то женщины, и одна из них сказала мальчишке:
- Ты же мерзавец. Тебе же гривенник следует с проезжего.
И мне:
- Дайте ему по морде, гражданин.
- Откуда вы узнали, что я приезжий? - ошеломленно улыбаясь, спросил я и
дал мальчишке еще 20 коп. (Он черный, как навозный жук, очень
рассудительный, бойкий, лет 12, если попадете в Джанкой - бойтесь его.)
Женщина вместо ответа посмотрела на носки моих башмаков. Я ахнул.
Негодяй их вымазал чем-то, что не слезает до сих пор. Одним словом, башмаки
стали похожи на глиняные горшки.
Феодосийский поезд пришел, пришла гроза, потом стук колес, и мы на юг,
на берег моря.

КОКТЕБЕЛЬ. ФЕРНАМПИКСЫ И "ЛЯГУШКИ"

Представьте себе полукруглую бухту, врезанную с одной стороны между
мрачным, нависшим над морем массивом, это - развороченный, в незапамятные
времена погасший вулкан Карадаг; с другой - между желто-бурыми, сверху точно
по линейке срезанными грядами, переходящими в мыс - Прыжок Козы.
В бухте - курорт Коктебель.
В нем замечательный пляж, один из лучших на крымской жемчужине: полоса
песку, а у самого моря полоска мелких, облизанных морем разноцветных камней.
Прежде всего о них. Коктебель наполнен людьми, болеющими "каменною
болезнью". Приезжает человек, и если он умный - снимает штаны, вытряхивает
из них московско-тульскую дорожную пыль, вешает в шкаф, надевает короткие
трусики, и вот он на берегу.
Если не умный - остается в длинных брюках, лишающих его ноги крымского
воздуха, но все-таки он на берегу, черт его возьми!
Солнце порою жжет дико, ходит на берег волна с белыми венцами, и тело
отходит, голова немного пьянеет после душных ущелий Москвы.
На закате новоприбывший является на дачу с чуть-чуть ошалевшими глазами
и выгружает из кармана камни.
- Посмотрите-ка, что я нашел!
- Замечательно, - отвечают ему двухнедельные старожилы, в голосе их
слышна подозрительно-фальшивая восторженность, - просто изумительно! Ты
знаешь, когда этот камешек особенно красив?
- Когда? - спрашивает наивный москвич.
- Если его на закате бросить в воду, он необыкновенно красиво летит, ты
попробуй!
Приезжий обижается. Но проходит несколько дней, и он начинает понимать.
Под окном его комнаты лежат грудами белые, серые и розоватые голыши, сам он
их нашел, сам же и выбросил. Теперь он ищет уже настоящие обломки
обточенного сердолика, прозрачные камни, камни в полосах и рисунках.
По пляжу слоняются фигуры: кожа у них на шее и руках лупится,
физиономии коричневые, сидит и роется, ползает на животе.
Не мешайте людям - они ищут фернампиксы! Этим загадочным словом местные
коллекционеры окрестили красивые породистые камни. Кроме фернампиксов,
попадаются "лягушки", прелестные миниатюрные камни, покрытые цветными
глазками. Не брезгуют любители и "пейзажными собаками". Так называются
простые серые камни, но с каким-нибудь фантастическим рисунком. В одном и
том же пейзаже на собаке может каждый, как в гамлетовском облике, увидеть
все, что ему хочется.
- Вася, глянь-ка, что на собачке нарисовано!
- Ах, черт возьми, действительно, вылитый Мефистофель...
- Сам ты Мефистофель! Это Большой театр в Москве!
Те, кто камней не собирает, просто купается, и купание в Коктебеле
первоклассное. На раскаленном песке в теле рассасывается городская гниль,
исчезают ломоты и боли в коленях и пояснице, оживают ревматики и золотушные.
Только одно примечание: Коктебель не всем полезен, а иным и вреден.
Сюда нельзя ездить людям с очень расстроенной нервной системой.
Я разъясняю Коктебель: ветер в нем дует не в мае или августе, как мне
говорили, а дует он круглый год ежедневно, не бывает без ветра ничего, даже
в жару. И ветер раздражает неврастеников.
Коктебель из всех курортов Крыма наиболее простенький. Т.е. в нем
сравнительно мало нэпманов, но все-таки они есть. На стене оставшегося от
довоенного времени помещения поэтического кафе "Бубны", ныне, к счастью,
закрытого и наполовину обращенного в развалины, красовалась знаменитая
надпись:
"Нормальный дачник - друг природы.
Стыдитесь, голые уроды!"
Нормальный дачник был изображен в твердой соломенной шляпе, при
галстуке, пиджаке и брюках с отворотами.
Эти друзья природы прибывают в Коктебель и ныне из Москвы, и точно в
таком виде, как нарисовано на "Бубнах". С ними жены и свояченицы: губы
тускло-малиновые, волосы завиты, бюстгальтер, кремовые чулки и лакированные
туфли.
Отличительный признак этой категории: на закате, когда край моря
одевается мглой и каждого тянет улететь куда-то ввысь или вдаль, и позже,
когда от луны ложится на воду ломкий золотой столб и волна у берега шипит и
качается, эти сидят на лавочках спиною к морю, лицом к кооперативу и едят
черешни.

---------

О "голых уродах". Они-то самые умные и есть. Они становятся
коричневыми, они понимают, что кожа в Крыму должна дышать, иначе не нужно и
ездить. Нэпман ни за что не разденется. Хоть его озолоти, он не расстанется
с брюками и пиджаком. В брюках часы и кошелек, а в пиджаке бумажник. Ходят
раздетыми в трусиках комсомольцы, члены профсоюзов из тех, что попали на
отдых в Крым, и наиболее смышленые дачники.
Они пользуются не только морем, они влезают на скалы Карадага, и раз,
проходя на парусной шлюпке под скалистыми отвесами, мимо страшных и темных
гротов, на громадной высоте, на козьих тропах, таких, что если смотреть
вверх - немного холодеет в животе, я видел белые пятна рубашек и красненькие
головные повязки. Как они туда забрались?!
Некогда в Коктебеле, еще в довоенное время, застрял какой-то бездомный
студент. Есть ему было нечего. Его заметил содержатель единственной тогда, а
ныне и вовсе бывшей гостиницы Коктебеля и заказал ему брошюру рекламного
характера.
Три месяца сидел на полном пансионе студент, прославляя судьбу,
растолстел и написал акафист Коктебелю, наполнив его перлами красноречия, не
уступающими фернампиксам:
"...и дамы, привыкшие в других местах к другим манерам, долго бродят по
песку в фиговых костюмах, стыдливо поднимая подолы..."
Никаких подолов никто стыдливо не поднимает. В жаркие дни лежат
обожженные и обветренные мужские и женские голые тела.

"КАЧАЕТ"

Пароход "Игнат Сергеев", однотрубный, двухклассный (только второй и
третий класс), пришел в Феодосию в самую жару - в два часа дня. Он долго выл
у пристани морагентства. Цепи ржаво драли уши, и вертелись в воздухе на
крюках громаднейшие клубы прессованного сена, которое матросы грузили в
трюм.
Гомон стоял на пристани. Мальчишки-носильщики грохотали своими
тележками, тащили сундуки и корзины. Народу ехало много, и все койки второго
класса были заняты еще от Батума. Касса продавала второй класс без коек, на
диваны кают-компании, где есть пианино и фисгармония.
Именно туда я взял билет, и именно этого делать не следовало, а почему
- об этом ниже.
"Игнат", постояв около часа, выбросил таблицу "отход в 5 ч. 20 мин." и
вышел в 6 ч. 30 мин. Произошло это на закате. Феодосия стала отплывать назад
и развернулась всей своей белизной. В иллюминаторы подуло свежестью...
Буфетчик со своим подручным (к слову: наглые, невежливые и почему-то
оба пьяные) раскинули на столах скатерти, по скатертям раскидали тарелки,
такие тяжелые и толстые, что их ни обо что нельзя расколотить, и подали кому
бифштекс в виде подметки с сальным картофелем, кому половину костлявого
цыпленка, бутылки пива. В это время "Игнат" уже лез в открытое море.
Лучший момент для бифштекса с пивом трудно выбрать. Корму (а
кают-компания на корме) стало медленно, плавно и мягко поднимать, затем
медленно и еще более плавно опускать куда-то очень глубоко.
Первым взяло гражданина соседа. Он остановился над своим бифштексом на
полдороге, когда на тарелке лежал еще порядочный кусок. И видно было, что
бифштекс ему разонравился. Затем его лицо из румяного превратилось в
прозрачно-зеленое, покрытое мелким потом.
Нежным голосом он произнес:
- Дайте нарзану...
Буфетчик с равнодушно-наглыми глазками брякнул перед ним бутылки. Но
гражданин пить не стал, а поднялся и начал уходить. Его косо понесло по
ковровой дорожке.
- Качает! - весело сказал чей-то тенор в коридоре.
Благообразная нянька, укачивавшая ребенка в Феодосии, превратилась в
море в старуху с серым лицом, а ребенка вдруг плюхнула как куль на диван.
Мерно... вверх... подпирает грудобрюшную преграду... вниз...
"Черт меня дернул спрашивать бифштекс..."
Кают-компания опустела. В коридоре, где грудой до стеклянного потолка
лежали чемоданы, синеющая дама на мягком диванчике говорила сквозь зубы
своей спутнице:
- Ох... Говорила я, что нужно поездом в Симферополь...
"И на какого черта я брал билет второго класса, все равно на палубе
придется сидеть". Весь мир был полон запахом бифштекса, и тот ощутительно
ворочался в желудке. Организм требовал третьего класса, т. е. палубы.
Там уже был полный разгар. Старуха армянка со стоном ползла по полу к
борту. Три гражданина и очень много гражданок висели на перилах, как пустые
костюмы, головы их мотались.
Помощник капитана, розовый, упитанный и свежий, как огурчик, шел в
синей форме и белых туфлях вдоль борта и всех утешал:
- Ничего, ничего... Дань морю.
Волна шла (издали из Феодосии море казалось ровненьким, с маленькой
рябью) мощная, крупная, черная, величиной с хорошую футбольную площадку,
порою с растрепанным седоватым гребнем, медленно переваливалась,
подкатывалась под "Игната", и нос его лез... ле-ез... ох... вверх... вниз.
Садился вечер. Мимо плыл Карадаг. Сердитый и чернеющий в тумане, где-то
за ним растворялся во мгле плоский Коктебель. Прощай. Прощай.
Пробовал смотреть в небо - плохо. На горы - еще хуже. О волне - нечего
и говорить...
Когда я отошел от борта, резко полегчало. Я тотчас лег на палубе и стал
засыпать... Горы еще мерещились в сизом дыму.

ЯЛТА

Но до чего же она хороша!
Ночью, близ самого рассвета, в черноте один дрожащий огонь превращается
в два, в три, а три огня - в семь, - но уже не огней, а драгоценных
камней...
В кают-компании дают полный свет.
- Ялта.
Вот она мерцает уже многоярусно в иллюминаторе.
Еще легчает, еще. Огни в иллюминаторе пропадают. Мы у подножия их.
Начинается суета, тени на диване оживают, появляются чемоданы. Вдруг утихает
мерное ворчание в утробе "Игната", слышен грохот цепей. И сразу же качает.
Конечно - Ялта!
Ялта и хороша, Ялта и отвратительна, и эти свойства в ней постоянно
перемешиваются. Сразу же надо зверски торговаться. Ялта - город-курорт: на
приезжих, т.е., я хочу сказать, прибывающих одиночным порядком, смотрят как
на доходный улов.
По спящей еще черной в ночи набережной носильщик привел куда-то, что
показалось похожим на дворцовые террасы. Смутно белеет камень, парапеты,
кипарисы, купы подстриженной зелени, луна догорает над волнорезом сзади, а
впереди дворец, - черт возьми!
Наверное, привел в самую дорогую гостиницу. Так и оказалось: конечно,
самая дорогая. Номера в два рубля "все заняты". Есть в три рубля.
- А почему электричество не горит?
- Курорт-с!
- Ну, ладно, все равно.
В окнах гостиницы ярусами Ялта. Светлеет. По горам цепляются облака, и
льется воздух. Нигде и никогда таким воздухом, как в Ялте, не дышал. Не
может не поправиться человек на таком воздухе. Он сладкий, холодный, пахнет
цветами, если глубже вздохнуть - ощущаешь, как он входит струей. Нет лучше
воздуха, чем в Ялте!

---------

Наутро Ялта встала умытая дождем. На набережной суета больше, чем на
Тверской: магазинчики налеплены один рядом с другим, все это настежь, все
громоздится и кричит, завалено татарскими тюбетейками, персиками и
черешнями, мундштуками и сетчатым бельем, футбольными мячами и винными
бутылками, духами и подтяжками, пирожными. Торгуют греки, татары, русские,
евреи. Все втридорога, все "по-курортному", и на все спрос. Мимо блещущих
витрин непрерывным потоком белые брюки, белые юбки, желтые башмаки, ноги в
чулках и без чулок, в белых туфельках.

МОРСКАЯ ЧАСТЬ

Хуже, чем купанья в Ялте, ничего не может быть, т.е. я говорю о купании
в самой Ялте, у набережной.
Представьте себе развороченную крупнобулыжную московскую мостовую. Это
пляж. Само собой понятно, что он покрыт обрывками газетной бумаги. Не менее
понятно, что во имя курортного целомудрия (черт бы его взял, и кому это
нужно!) налеплены деревянные, вымазанные жиденькой краской загородки,
которые ничего ни от кого не скрывают, и, понятное дело, нет вершка, куда
можно было бы плюнуть, не попав в чужие брюки или голый живот. А плюнуть
очень надо, в особенности туберкулезному, а туберкулезных в Ялте не
занимать. Поэтому пляж в Ялте и заплеван.
Само собою разумеется, что при входе на пляж сколочена скворешница с
кассовой дырой, и в этой скворешнице сидит унылое существо женского пола и
цепко отбирает гривенники с одиночных граждан и пятаки с членов
профессионального союза. Диалог в скворешной дыре после купанья:
- Скажите, пожалуйста, вы вот тут собираете пятаки, а вам известно, что
на вашем пляже купаться невозможно совершенно.
- Хи-хи-хи.
- Нет, вы не хихикайте. Ведь у вас же пляж заплеван, а в Ялту ездят
туберкулезные.
- Что же мы можем поделать!
- Плевательницы поставить, надписи на столбах повесить, сторожа на пляж
пустить, который бы бумажки убирал.

В ЛИВАДИИ

И вот в Ялте вечер. Иду все выше по укатанным узким улицам и смотрю. И
с каждым шагом вверх все больше разворачивается море, и на нем как игрушка с
косым парусом застыла шлюпка. Ялта позади с резными белыми Домами, с
остроконечными кипарисами. Все больше зелени кругом. Здесь дачи по дороге в
Ливадию уже целиком прячутся в зеленой стене, выглядывают то крышей, то
белыми балконами. Когда спадает жара, по укатанному шоссе я попадаю в парки.
Они громадны, чисты, полны очарования. Море теперь далеко у ног внизу,
совершенно синее, ровное, как в чашу налито, а на краю чаши, далеко, далеко,
- лежит туман.
Здесь среди вылощенных аллей, среди дорожек, проходящих между стен
розовых цветников, приютился раскидистый и низкий, шоколадно-штучный дворец
Александра III, а выше него, невдалеке, на громадной площадке белый дворец
Николая II.
Резчайшим пятном над колоннами на большом полотнище лицо Рыкова. На
площадках, усыпанных тонким гравием, группами и в одиночку, с футбольными
мячами и без них, расхаживают крестьяне, которые живут в царских комнатах. В
обоих дворцах их около 200 человек.
Все это туберкулезные, присланные на поправку из самых отдаленных
волостей Союза. Все они одеты одинаково - в белые шапочки, в белые куртки и
штаны.
И в этот вечерний, вольный, тихий час сидят на мраморных скамейках,
дышат воздухом и смотрят на два моря - парковое зеленое, гигантскими
уступами - сколько хватит глаз - падающее на море морское, которое теперь
уже в предвечерней мгле совершенно ровное, как стекло.
В небольшом отдалении, за дворцовой церковью, с которой снят крест, за
колоколами, висящими низко в прорезанной белой стене (на одном из колоколов
выбита на меди голова Александра II с бакенбардами и крутым носом. Голова
эта очень мрачно смотрит), вылощенный свитский дом, а у свитского дома
звучит гармоника и сидят отдыхающие больные.

---------

Когда приходишь из Ливадии в Ялту, уже глубокий вечер, густой и синий.
И вся Ялта сверху до подножия гор залита огнями, и все эти огни дрожат. На
набережной сияние. Сплошной поток, отдыхающий, курортный.
В ресторанчике-поплавке скрипки играют вальс из "Фауста". Скрипкам
аккомпанирует море, набегая на сваи поплавка, и от этого вальс звучит
особенно радостно. Во всех кондитерских, во всех стеклянно-прозрачных
лавчонках жадно пьют холодные ледяные напитки и горячий чай.
Ночь разворачивается над Ялтой яркая. Ноги ноют от усталости, но спать
не хочется. Хочется смотреть на высокий зеленый огонь над волнорезом и на
громадную багровую луну, выходящую из моря. От нее через Черное море к
набережной протягивается изломанный широкий золотой столб.

"У АНТОНА ПАВЛОВИЧА ЧЕХОВА"

В верхней Аутке, изрезанной кривыми узенькими уличками, вздирающимися в
самое небо, среди татарских лавчонок и белых скученных дач, каменная
беловатая ограда, калитка и чистенький двор, усыпанный гравием. Посреди
буйно разросшегося сада дом с мезонином идеальной чистоты, и на двери этого
дома маленькая медная дощечка: "А.П. Чехов".
Благодаря этой дощечке, когда звонишь, кажется, что он дома и сейчас
выйдет. Но выходит средних лет дама, очень вежливая и приветливая. Это -
Марья Павловна Чехова, его сестра. Дом стал музеем, и его можно осматривать.
Как странно здесь.
В этот день Марья Павловна уже показывала дом группе экскурсантов,
устала, и нас водила по дому какая-то другая пожилая женщина. Неудобно
показалось спросить, кто она такая. Она очень хорошо знает быт чеховской
семьи. Видимо, долго жила в ней.
В столовой стол, накрытый белой скатертью, мягкий диван, пианино.
Портреты Чехова. Их два. На одном - он девяностых годов, - живой, со
смешливыми глазами. "Таким приехал сюда". На другом - в сети морщин. Картина
- печальная женщина, и рука ее не кончена. Рисовал брат Чехова.
- Вот здесь сидел Лев Николаевич Толстой, когда приезжал к Антону
Павловичу в гости. Но кроме него сидели многие: Бунин и Вересаев, Куприн,
Шаляпин, и Художественного театра актеры приезжали к нему репетировать.
В кабинете у Чехова много фотографий. Они прикрыты кисеей. Тут
Станиславский и Шаляпин, Комиссаржевская и др.
Какое-то расписное деревянное блюдо, купленное Чеховым на ярмарке на
Украине. Блюдо, за которое над Чеховым все домашние смеялись, - вещь никому
не нужная.
С карточки на стене глядит один из братьев Чехова, задумчиво возвел
взор к небу. Подпись: "И у журавлей, поди, бывают семейные неприятности...
Кра..."
Верхние стекла в трехстворчатом окне цветные; от этого в комнате мягкий
и странный свет. В нише, за письменным столом, белоснежный диван, над
диваном картина Левитана. Зелень и речка - русская природа, густое масло.
Грусть и тишина.
И сам Левитан рядом.
При выходе из ниши письменный стол. На нем в скупом немецком порядке
карандаши и перья, докторский молоток и почтовые пакеты, которые Чехов не
успел уже вскрыть. Они пришли в мае 1904 г., и в мае он уехал за границу
умирать.
- В особенности донимали Антона Павловича начинающие писатели. Приедет,
читает, а потом спрашивает: "Ну, как вы находите, Антон Павлович?"
А тот был очень деликатный, совестился сказать, что - ерунда. Язык у
него не поворачивался. И всем говорил: "Да ничего, хорошо... Работайте!" Не
то что Шаляпин, тот прямо так и бухал каждому: "Никакого у вас голоса нет, и
артистом вы быть не можете!"
В спальне на столике порошок фенацетина - не успел его принять Чехов, -
и его рукой написано "phenal"... - и слово оборвано.
Здесь свечи под зеленым колпаком, и стоит толстый красный шкаф - мать
подарила Чехову. Его в семье назвали насмешливо "наш многоуважаемый шкаф", а
потом он стал "многоуважаемый" в "Вишневом саду".

НА АВТОМОБИЛЕ ДО СЕВАСТОПОЛЯ

Если придется ехать на автомобиле из Ялты в Севастополь, да сохранит
вас небо от каких-либо машин, кроме машин Крымкурсо. Я пожелал сэкономить
два рубля - и "сэкономил". Обратился в какую-то артель шоферов. У Крымкурсо
место до Севастополя стоит 10 руб., а у этих 8.
Бойкая личность в конторе артели, личность лысая и европейски вежливая,
в грязнейшей сорочке, сказала, что в машине поедет пять человек. Когда утром
на другой день подали эту машину - я ахнул. Сказать, какой это фирмы машина,
не может ни один специалист, ибо в ней не было двух частей с одной и той же
фабрики, ибо все были с разных. Правое колесо было "мерседеса" (переднее),
два задних были "пеуса", мотор фордовский, кузов черт знает какой! Вероятно,
просто русский. Вместо резиновых камер - какая-то рвань.
Все это громыхало, свистело, и передние колеса ехали не просто вперед,
а "разъезжались", как пьяные.
И протестовать поздно, и протестовать бесполезно. Можно на
севастопольский поезд опоздать, другую машину искать негде.
Шофер нагло, упорно и мрачно улыбается и уверяет, что это лучшая машина
в Крыму по своей быстроходности. Кроме того, поехали, конечно, не пять, а 11
человек: 8 пассажиров с багажом и три шофера - двое действующих и третий -
бойкое существо в синей блузе, кажется, "автор" этой "первой по
быстроходности машины", в полном смысле слова "интернациональной". И мы
понеслись.
В Гаспре "первая по быстроходности машина", конечно, сломалась, и все
пассажиры этому, конечно, обрадовались.
Заключенный в трубу, бежит холоднейший ключ. Пили из него жадно,
лежали, как ящерицы на солнце. Зелени - океан; уступы, скалы...
Шина лопнула в Мисхоре.
Вторая - в Алупке, облитой солнцем. Опять страшно радовались. Навстречу
пролетали лакированные машины Крымкурсо с закутанными в шарфы нэпманскими
дамами.
Но только не в шарфах и автомобилях нужно проходить этот путь, а
пешком. Тогда только можно оценить красу Южного берега.

СЕВАСТОПОЛЬ И КРЫМУ КОНЕЦ

Под вечер, обожженные, пыльные, пьяные от воздуха, катили в беленький
раскидистый Севастополь и тут ощутили тоску: "Вот из Крыма нужно уезжать".
Автобандиты отвязали вещи. Угол на одном чемодане был вскрыт, как
ножом, и красивым углом был вырван клок из пледа. Все-таки при этой
дьявольской езде машина "лизнула" крылом одну из мажар.
Лихие ездоки полюбовались "а свою работу и уехали с веселыми гудками, а
мы вечером из усеянного звездами Севастополя, в теплый и ароматный вечер, с
тоской и сожалением уехали в Москву.

* Михаил Булгаков. Заколдованное место

На ст. Бобринская Юго-Зап. есть
кооперативный ларек. Кого бы ни посадили
в него работать, обязательно через два
месяца растрата и суд.
Из письма рабкора.

1
Гражданин Талдыкин сидел в кругу приятелей и слушал. Гражданина
Талдыкина лицо сияло, приятели чокались с Талдыкиным.
- Поздравляем тебя, Талдыкин. Покажи себя в должности заведующего
ларьком.

2
Через два месяца гр. Талдыкин сидел на скамье подсудимых и, тихо рыдая,
слушал речь члена коллегии защитников, стоящего сзади него, с пальцами,
заложенными в проймы жилета.
- Товарищи судьи! - завывал член коллегии. - Прежде чем говорить о том,
растратил ли мой подзащитный 840 р. 15 коп. золотом, зададим себе вопрос -
существовали ли эти 840 р. 15 коп. золотом вообще на свете? Внимательное
рассмотрение шнуровой книги э 15 показывает, что этих денег нет.
Спрашивается, что ж тогда растратил гр. Талдыкин? Ничего он не тратил, ибо
каждому здравомыслящему человеку понятно, что нельзя растратить того, чего
нет! С другой стороны, шнуровая книга э 16 показывает, что 840 р. 15 к.
золотом существуют, но раз так, раз они налицо, значит, и растраты нет!..
Судьи, совершенно ошеломленные, слушали защитника, и с них капал пот.
А с Талдыкина слезы.

3
Судья стоял и читал:
- "...но принимая во внимание... условным в течение трех лет".
Слезы высыхали на лице Талдыкина.

4
Члены правления ТПО сидели и говорили:
- Вот свинья Талдыкин! Нужно другого назначить.
Видно, Бинтову придется поработать в ларьке. Бинтов, получай
назначение.

5
Гр. Бинтов сидел на скамье подсудимых и слушал защитника.
А защитник пел:
- Я утверждаю, что, во-первых, этих 950 р. 23 к. вовсе не существует;
во-вторых, доказываю, что мой подзащитный Бинтов их не брал; а в-третьих,
что он их в целости вернул!
- "...принимая во внимание, - мрачно говорил судья и покачивал головой
по адресу Бинтова, - считать условным".

6
В ТПО:
- К чертям этого Бинтова, назначим Персика.

7
Персик стоял и, прижимая шапку к животу, говорил последнее слово:
- Я больше никогда не буду, граждане судьи...

8
За Персиком сел Шумихин, за Шумихиным - Козлодоев.

9
В ТПО сидели и говорили:
- Довольно. Назначить ударную тройку в составе 15 товарищей для
расследования, что это за такой пакостный ларек! Кого ни посадишь, через два
месяца - нарсуд! Так продолжаться не может. На кого ни посмотришь - светлая
личность, хороший честный гражданин, а как сядет за прилавок, моментально
мордой в грязь. Ударная тройка, поезжай!

10
Ударная тройка села и поехала.
Результаты расследования нам еще неизвестны.

* Михаил Булгаков. С наступлением темноты

В нашем Саратовском Доме труда и
просвещения (клуб железнодорожников)
происходят безобразия при постановке
кино. С наступлением темноты хулиганы
на балконе выражаются разными словами,
плюют на головы в партер, картины рваные,
а кроме того, механик почему-то иногда
пускает их кверху ногами.
Рабкор

Яков Иванович Стригун со своей супругой променяли два кровных пятака на
право посмотреть чудную картину "Тайна склепа" - американскую трюковую, с
участием любимицы публики.
- Садись, Манечка, - бормотал Стригун, пробираясь с супругой в 20-й
ряд.
Манечка села, и в зале свет погас. Затем с балкона кто-то плюнул,
целясь Манечке на шляпу, но промахнулся и попал на колени.
- Не сметь плевать! Хулиганы, - вскричал Стригун, как петух.
- Молчи, выжига, - ответила ему басом тьма с балкона.
- Я жаловаться буду! - крикнул Стригун, размахивая кулаками в темноте и
неясно соображая, кому и на кого он будет жаловаться.
- Если не замолчишь, плюну тебе, мне твоя лысина отчетливо видна,
отсвечивает, - пригрозила тьма.
Стригун накрылся шапкой и прекратил войну.
На экране что-то мигнуло, раскололось надвое, пошел темными полосами
дождь, а затем выскочили огненные и неизвестно на каком языке слова. Они
мгновенно скрылись, а вместо них появился человек в цилиндре и быстро
побежал, как муха по потолку, вверх ногами. Крышей вниз появился дом, и
откуда-то из потолка выросла пальма. Затем приехал вверх колесами
автомобиль, с него, как мешок с овсом, свалился головою вниз толстяк и обнял
даму.
Дружный топот потряс зал.
- Механик, перевернись! - кричала тьма
Яркий свет залил зал, потом стемнело и на экран вышел задом верблюд, с
него задом слез человек и задом же помчался куда-то вдаль. В зале
засвистали.
- Задом пустил механик картину! - кричали на балконе.
На экране вдруг лопнуло, как шарообразная молния, и затем под тихий
вальс на экране выросла вошь величиной с теленка.
- Вот мерзость, - сказала в ужасе Манечка, - и к чему она в склепе, не
пойму?
К первой вши прибавилось 7 новых, и они с унылыми мордами, шевеля
лапками, понесли гроб. Рояль играл мазурку Венявского. В гробу лежал
человек, как две капли воды похожий на Стригуна. Манечка охнула и
перекрестилась, Стригун побледнел. Выскочила огненная надпись:
"Вот что ждет тебя, железнодорожник, если ты не будешь ходить в баню и
стричься!"
- И бриться! - завыл балкон, - скинь вшу с экрана! Вшей вчера видали,
даешь "Тайну склепа"!
Музыка заиграла полечку. Выскочили слова "Чаплин женился!" и опять
исчезли. Вместо них показались на потолке ноги в белых гетрах. Потом все
исчезло с экрана. Несколько мгновений сеялись какие-то темные пятна, затем и
они пропали. Вышла маленького роста личность в куцем пиджаке и объявила!
- Сеанс отменяется, так как у механика перегорели угли.
Зал приветствовал его соловьиным свистом, и публика, давя друг друга,
кинулась к кассе.
Возле нее еще долго бушевала толпа, получая обратно свои пятаки.

* Михаил Булгаков. День нашей жизни

- А вот угле-ей... углеееееей!..
- Вот чертова глотка.
- ...глей... глей!!.
- Который час?
- Половина девятого, чтоб ему издохнуть.
- Это значит, я с шести не сплю. Они навеки в отдушине поселились. Как
шесть часов, отец семейства летит и орет как сумасшедший, а потом дети.
Знаешь, что я придумала? Ты в них камнем швырни. Прицелься хорошенько, и
попадешь.
- Ну да. Прямо в студию, а потом за стекло два месяца служить.
- Да, пожалуй. Дрянные птицы. И почему в Москве такая масса ворон...
Вон за границей голуби... В Италии ..
- Голуби тоже сволочь порядочная. Ах, черт возьми! Погляди-ка...
- Боже мой! Не понимаю, как ты ухитряешься рвать?
- Да помилуй! При чем здесь я? Ведь он сверху донизу лопнул. Вот тебе
твой ГУМ универсальный!
- Он такой же мой, как и твой. Сто миллионов носки на один день. Лучше
бы я ромовой бабки купила. На зеленые.
- Ничего, я булавочкой заколю. Вот и незаметно. Осторожнее, ради
бога!..
- Ты знаешь, Сема говорит, что это не примус, а оптамус.
- Ну и что?
- Говорит, обязательно взорвет. Потому, что он шведский.
- Чепуху какую-то твой Сема говорит.
- Нет, не чепуху. Вчера в шестнадцатой квартире у комсомолки вся юбка
обгорела. Бабы говорят, что это ее бог наказал за то, что она в комсомол
записалась.
- Бабы, конечно... они понимают...
- Нет, ты не смейся. Представь себе, только что она записалась, как -
трах! - украли у нее новенькие лаковые туфли. Комсомолкина мамаша побежала к
гадалке. Гадалка пошептала, пошептала и говорит: взяла их, говорит, женщина,
небольшого росту, замужняя, на щеке у ей родинка...
- Постой, постой...
- Вот то-то ж. Ты слушай. То-то я удивляюсь, как ни прохожу, все
комсомолкина мамаша на мою щеку смотрит. Наконец, потеряла я терпение и
спрашиваю: что это вы на меня смотрите, товарищ? А она отвечает: так-с,
ничего. Проходите, куда шли. Только довольно нам это странно. Образованная
дама, а между тем родинка. Я засмеялась и говорю: ничего не понимаю! А она:
ничего-с, ничего-с, проходите. Видали мы блондинок!
- Ах, дрянь!
- Да ты не сердись. Прилетает комсомолка и говорит мамаше: дура ты, у
ей муж по 12-му разряду, друг Воздушного Флота, захочет, так он ее туфлями
обсыпет всю. Видала чулки телесного цвета? И надоели вы мне, говорит,
мамаша, с вашими гадалками и иконами! И собиралась иконы вынести. Я,
говорит, их на Воздушный Флот пожертвую. Что тут с мамашей сделалось!
Выскочила она и закатила скандал на весь двор. Я, кричит, не посмотрю, что
она комсомолка, а прокляну ее до седьмого колена! А тебе, орет, желаю, чтоб
ты со своего Воздушного Флота мордой об землю брякнулась!
Баб слетелось видимо-невидимо, и выходит, наконец, комендант и говорит:
вы немного полегче, Анна Тимофеевна, а то за такие слова, знаете ли... Что
касается вашей дочери, то она заслуживает полного уважения со стороны всего
пролетариата нашего номера за борьбу с капиталом Маркса при помощи
Воздушного Флота. А вы, Анна Тимофеевна, извините меня, но вы скандалистка,
вам надо валерьянкины капли пить! А та как взбеленилась и коменданту: пей
сам, если тебе самогонка надоела!
Ну тут уж комендант рассвирепел: я, говорит, тебя, паршивая баба, в 24
часа выселю из дома, так что ты у меня как на аэроплане вылетишь, к свиньям!
И ногами начал топать. Топал, топал, и вдруг прибегает Манька и кричит: Анна
Тимофеевна, туфли нашлись!
Оказывается, никакая не блондинка, а это Сысоич, мамашин любовник, снес
их самогонщице, а Манька...
- Да! Да! Войдите! В чем дело, товарищ?
- Деньги за энергию пожалуйте, 35 лимонов.
- Однако! Пять, десять...
- Это что. В следующем месяце 100 будет. МОГЭС по банкноту берет.
Банкнот в гору. И коммунальная энергия за ним. До свиданьи-ус. Виноват-с.
Вы к духовному сословию не принадлежите?
- Помилуйте! Кажется, видите... брюки...
- Хе-хе. Это я для порядку. Контора запрашивает для списков. Так я
против вас напишу - трудящий элемент.
- Вот именно. Честь имею...
Отцвели уж давно-о-о хризантемы в саду-у!
- Точить ножжжи-ножницы!..
Но любовь все живет в моем сердце больном!
- Брось ты ему пять лимонов, чтоб он заткнулся.
- А за ним шарманка ползет...
- Ну, я полетел... Опаздываю... Приду в пять или в восемь!..
- Молочка не потребуется?.. Дорогие братцы, сестрички, подайте калеке
убогому... Клубника. Нобель замечательная... Булочки - свежие французские...
Папиросы "Красная звезда". Спич-ки... Обратите внимание, граждане, на
убожество мое!
- Извозчик! Свободен?
- Пожалте... Полтора рублика! Ваше сиятельство! Рублик! Господин!! Я
катал!! Семь гривен! Я даю! На резвой, ваше высокоблагородие! Куда ехать?
Полтинник!
- Четвертак.
- Три гривенничка... Эх, ваше сиятельство, овес.
- Ты куда? Я т-тебе угол срежу!
- Вот оно, ваше превосходительство, житье извозчичье.
- Эх, держи его! Так его. Не сигай на ходу!
- Вор?
- Никак нет. В трамвай на скаку сиганул. На 50 лимонов штрахують.
- Здесь. Стой! Здравствуйте, Алексей Алексеич.
- Праскухин-то... Слышали? 25 червонцев позавчера пристроил! Прислало
отделение, а он расписался и, конечно, на бега. Вчера является к
заведывающему пустой, как барабан. Тот ему говорит - даю вам шесть часов
сроку, пополните. Ну, конечно, откуда он пополнит. Разве что сам напечатает.
Ловят его теперь.
- Помилуйте, я его только что в трамвае видел. Едет с какими-то
свертками и бутылками...
- Ну так что ж. К жене на дачу поехал отдыхать. Да вы не беспокойтесь.
И на даче словят. И месяца не пройдет, как поймают.
- Аllо... Да, я... Не готово еще. Хорошо... На отношение ваше за э
21580 об организации при губотделе фонда взаимопомощи сообщаю, что ввиду
того, что губкасса... Машинистки свободны?.. На заседании губпроса было
обращено внимание цекпроса на то, запятая... написали?.. что изданное, перед
"что" запятая, а не после "что", изданное Моно циркулярное распоряжение,
направленное в роно и уоно и губоно... а также утвержденное губсоцвосом...
Аllo! Нет, повесьте трубку...
- А я тут к вам поэта направил из провинции.
- Ну и свинство с вашей стороны... Вы, товарищ? Позвольте посмотреть...

Но если даже люди
Меня затопчут в грязь,
Я воскликну, смеясь...

Видите ли, товарищ, стихи хорошие, но журнал чисто школьный, народное
образование... Право, не могу вам посоветовать... журналов много...
Попробуйте... Переутомился я, и денег нет... Сколько, вы говорите, за мной
авансу? Уй-юй-юй! Ну, чтоб округлить, дайте еще пятьсот... Триста? Ну,
хорошо. Я сейчас поеду по делу, так вы рукописи секретарю передайте...
Извозчик! Гривенник!..
- Подайте, барин, сироткам...
- Стой! Здравствуйте, Семен Николаевич!
- В кассе денег ни копейки.
- Позвольте... Что ж вы так сразу... Я ведь еще и не заикнулся...
- Да ведь вы сегодня уже пятый. Капитан за капитаном, Юрий Самойлович
за Юрием Самойловичем...
- Знаю, знаю... А патриарх-то? А?
- Капитан поехал его интервьюировать...
- Это интересно... Кстати, о патриархе, сколько за мной авансу?..
Двести? Нет, триста... извозчик! Двугривенный... Стой! Нет, граждане,
ей-богу, я только на минуту, по делу. И вечером у меня срочная работа... Ну,
разве на минуту... Общее собрание у них... Ну, мы подождем и их захватим...
Стой!..

Во Францию два гренадера
Из русского плена брели!

Ого-го!... А мы сейчас два столика сдвинем... Слушс... Раки получены...
Необыкновенные раки... Граждане, как вы насчет раков? А?.. Полдюжины... И
трехгорного полдюжины... Или, лучше, чтоб вам не ходить - сразу дюжину!..
Господа! Мы же условились... на минуту...

Иная на сердце забота!..
Позвольте... Позвольте... что ж это он поет?..

В плену... полководец... в плену-у-у...

А! Это другое дело. Ваше здоровье. Братья писатели!.. Семь раз солянка
по-московски!

И выйдет к тебе... полководец!
Из гроба твой ве-е-рный солдат!!

Что это он все про полководцев?.. Великая французская... Раки-то, раки!
В первый раз вижу...
Bis! Bis!! Народу-то! Позвольте... что ж это такое? Да ведь это
Праскухин! Где?! Вон, в углу. С дамой сидит! Чудеса!.. Ну, значит, еще не
поймали!.. Гражданин! Еще полдюжинки!
Вни-и-из по ма-а-а-тушке по Во-о-о-лге!..
Эх, гармония хороша! Еду на Волгу! Переутомился я! Билет бесплатный
раздобуду, и только меня и видели, потому я устал!
По широкому-у раздолью!..
Батюшки! Выводят кого-то!
- Я не посмотрю, что ты герой труда!!! А... а!!
- Граждане, попрошу неприличными словами не выражаться...
- Граждане, а что, если нам красного напараули?
А?.. Поехали! На минуту... Сюда! Стоп! Шашлык семь раз...
Был душой велик! умер он от ран!!
...Да на трамвае же!.. Да на полчаса!.. Плюньте, завтра напишете!..
- Захватывающее зрелище! Борьба чемпиона мира с живым медведем...
Bis!!. Что за черт! Что он, неуловимый, что ли?! Вон он! В ложе сидит!..
Батюшки, половина первого! Извозчик! Извозчик!..
- Три рублика!..
- ...Очень хорошо. Очень.
- Миленькая! Клянусь, общее собрание. Понимаешь. Общее собрание, и
никаких. Не мог!
- Я вижу, ты и сейчас не можешь на ногах стоять!
- Деточка. Ей-богу. Что бишь я хотел сказать? Да. Проскухин-то?..
Понимаешь? Двадцать пять червонцев, и, понимаешь, в ложе сидит... Да
бухгалтер же... Брюнет...
- Ложись ты лучше. Завтра поговорим.
- Это верно... Что бишь я хотел сделать? Да, лечь... Это правильно. Я
ложусь... но только умоляю разбудить меня, разбудить меня непременно, чтоб
меня черт взял, в десять минут пятого... нет, пять десятого... Я начинаю
новую жизнь... Завтра...
- Слышали. Спи.

* Михаил Булгаков. Когда мертвые встают из гробов...

В наш век чудес не бывает!
Общепризнано

Тем не менее в Кисловодске произошла история, от которой волосы встают
дыбом...
Но будем рассказывать по порядку.
17 июня 1925 года, на 8-й год революции, на крыльцо дома э 46 по
Шоссейной улице в гор. Кисловодске вышел квартирующий в означенном номере
гражданин Корабчевский, бывший стрелок жохра, и громко зарыдал.
Сошлись добрые люди и стали спрашивать:
- Корабчевский, Корабчевский, чего ты рыдаешь, бывший стрелок?
На что тот ответил:
- Как же мне, бывшему стрелку, не рыдать, если сейчас младенец мой
Виталий, дорогой мой сыночек, помер!
Бабы завыли, стали расспрашивать:
- Экая оказия, от чего?
- От воспаления легких, - сказал Корабчевский, размазывая по лицу
слезы.
Посочувствовали все Корабчевскому и разошлись, а бедный папаша
отправился оформлять смерть своего наследника.
И младенчик помер по всей форме.
Доказательством этому служат официальные документы.
Так, например, на бумаге со штампом горисполкома Кисловодска за э 391
от 18 июня с. г. значится:

"СПРАВКА
Кисловодский стол ЗАГС сим удостоверяет, что гр. Корабчевский Виталий 9
месяцев умер 17 июня с. г. от воспаления легких. Акт записан за э 163.
Подпись: Завед. столом ЗАГС
Лидовский.

И с подлинным тоже верно:
Счетовод Минераловодской учстрахкассы
(подпись неразбор.)".

Этого мало. Он не только помер, но и погребен был. И это видно из
свидетельства Кисловодского отдела записей актов гражданского состояния, где
значится, что ребенок мужского пола Корабчевский Виталий погребен на
братском кладбище.
Точка! Лучше помереть трудно.
И однако...
Была зловещая лунная ночь над Кисловодском через несколько дней после
погребения Корабчевского-сына.
И вот шел сосед Корабчевского в самом радостном расположении духа,
посвистывая, и совершенно трезвый и видит-стоит возле корабчевской квартиры
странного вида женщина, вся в белом, а лицо у нее зеленое от луны.
И на руках у нее сверток, а в свертке что-то небольшое. Подошел сосед и
говорит:
- Кто это?.. Ах, это вы, мадам Корабчевская? А та отвечает гробовым
голосом:
- Да, я.
- А что это у вас на руках? - спросил сосед с удивлением.
- А это, - ответила женщина глухо, - мой покойный младенчик Виталий.
- Как Виталий? - спросил сосед и почувствовал, что мурашки полезли у
него по спине, - ведь Виталия же вашего па-па-па-хоронили?
- Да, - ответила женщина, - а он взял да и пришел обратно.
И в это время лунный луч скользнул по пеленочному конверту, и видит
сосед, что на руках у женщины действительно Виталий и лицо у него в
зеленоватой тени тления смертного.
- Караул! - закричал сосед и кинулся бежать по Шоссейной улице. Луна
глядела из-за кипариса рожей покойника, и соседу чудилось, что холодные руки
хватают его за штаны.
Через час наиболее смелые из кисловодцев стояли у крылечка
корабчевского дома. И вышел к ним сам Корабчевский и рассказал такую
историю:
- Сидим мы с женой позавчера и вдруг слышим стук окошка, выглянули мы -
и чуть не померли на месте. Стоит Виталий на воздухе, не касаясь земли, и
говорит: "А вот я и пришел!"
- С нами крестная сила!! - взвыл кто-то из бабьего элемента.
- Ну?! - закричали мужчины.
- Ну, и больше ничего, - ответил Корабчевский, - пришлось его принять
обратно.
В толпе началось смятение. Лица в лунном свете у всех позеленели. Но в
это время луна зашла за облачко и скрыла в глубокой тьме окончание этой
жуткой истории.

x x x

В редакции "Гудка" теперь у нас смятение тоже.
Кто кричит: "Чудо!" Кто кричит: "Ничего не понимаю". Кто говорит:
"Расследовать надо!!" Вообще - хоть работу бросай!
В самом деле, история ведь гробовая! Проще всего было бы предположить,
что Виталий вовсе не помирал, но тогда, позвольте, на каком же основании
лекпом Борисов, проживающий по Николаевской улице, в д. э 11, дал ему
удостоверение о смерти и на каком основании учстрахкасса выдала на
погребение живого человека 17 р. 10 к.?!
А может быть, он не воскресал? Может быть, сосед наврал, может быть,
фельетонист сочинил про луну и покойника?
Позвольте, как же не воскресал, когда сотрудник Минераловодской
учстрахкассы Владимир Иванович Николаев пишет:
"Выяснилось, что никто из членов семьи указанного т. Корабчевского не
умирал, что последний, заручившись документом, незаконно получил пособие на
погребение".
Нет, жуткие дела творятся в городе Кисловодске!

* Михаил Булгаков. Чертовщина

У нас, в Кузнецке, в один и тот же
вечер, в один и тот же час в помещении
месткома было назначено заседание
лавочно-наблюдательной комиссии,
заседание производственной ячейки,
заседание охраны труда, собрание
рабкоров, а также заседание пионеров. А
рядом идет кинематографическая картина
"Дочь Монтецумы". Получается такое, что
описать нельзя.
Рабкор

В небольшой комнате тесно сидели люди, взъерошенные и потные. Над их
головами висела "Дочь Монтецумы" с участием любимицы публики и королевы
экрана и "Вокруг света в 18 дней".
Дверь раскрылась на одну четверть. В нее влезла рука с растерзанной
манжетой, затем озверевшая голова. И голова эта начала, кричать:
- Пустите меня, товарищи! Это безобразие.
- Влезайте! - кричали из комнаты.
- Пустите меня! - кричала голова, вырываясь из невидимых клещей за
дверью. За дверью же послышался крик.
- Не лягайтесь ногами, товарищ Крутобедров! Вы не на базаре!
Стена затряслась, и на ней запрыгали слова: "Курьер Наполеона".
Растерзанная личность влезла наконец в комнатушку, проникла на эстраду
и оттуда хрипло забасила немедленно, как заводной граммофон.
- Говоря о цене на свиные котлеты, товарищи, я не могу не отметить с
возмущением того факта, что в то время, как на частном рынке они 32 к., у
нас в лавке э 17 они 33 1/2...
Собрание на это ответило злобным гулом, а за дверью вырвался
истерический крик:
- Скорее! Долго заседаете!
- Что вы про котлеты бормочете?! - закричал в раздражении человек,
притиснутый к "Дочери миллионера".
- Я не бормочу! - закричал в ответ оратор. - А докладываю!
- Про что докладываешь?
- Цены на свинину, - закричал докладчик.
- Выкатывайся ты со своей свининой к чертям! Где наш оратор? - кричали
со всех сторон.
- Нету оратора, опоздал, черт его возьми! Значить, им надо уступать
место!
Публика хлынула к дверям, а навстречу ей - другая, которая моментально
расселась на стульях. За другой дверью тапер глухо заиграл полонез Шопена.
Взъерошенный докладчик всмотрелся в новые лица и забубнил:
- Говоря о цене на свиные котлеты, дорогие товарищи, я не могу не
отметить с возмущением того факта, что в то время, когда на частном рынке
цена за свиные котлеты 32 коп., а у нас в лавке э 17 они стоят 33 1/2 коп.
...
Молодой человек в папахе встал и вежливо его перебил:
- Вы, товарищ, спутали. "Производство мяса" шло вчера, а сегодня "Кровь
и песок".
- Сахарный песок тоже! - закричал оратор в отчаянии. - В то время, как
на частном рынке он - 25 1/2 к. ...
- Нарезался объясняльщик перед картиной, - закричала с хохотом публика
и вдруг рванулась к дверям, и Шопен моментально смолк.
Из всех дверей насыпалась новая публика.
- Говоря о цене на свиные котлеты, - в отчаянии начал ей докладчик, - я
не могу не отметить с возмущением того факта, в то время, когда сахарный
песок на рынке стоит 25 1/2 коп., свинина у нас в магазине - 36 коп.!
Разница, таким образом, дорогие товарищи...
- К чертям со свининой! - закричала новая публика. - Не наговорился еще
в своей лавочной комиссии!
Докладчика с котлетами выпихнули куда-то, а другой влез на его место,
закрыл глаза и торопливо забубнил:
- Вопрос о прозодежде - кардинальный вопрос, товарищи. До каких пор мы
будем ждать рукавиц для ремонтных рабочих? Что же, спрашивается, они голыми
руками...
Он бубнил около 3 минут и открыл глаза от страшных криков:
- Довольно! Достаточно! Наквакал о рукавицах - и будет, дай другим
поговорить!
Какие-то взволнованные люди с карандашами в руках сидели, вытеснив
предыдущую публику. Один из них выскочил на эстраду, спеца с рукавицами
прижал к "Индийской гробнице" и немедленно начал кричать:
- Для того, чтобы корреспонденция в газеты была наиболее актуальна,
необходимо следовать такого рода, правилам...
Но он не успел объяснить, какого рода правилам нужно следовать для
того, чтобы корреспонденция была актуальна, потому что за дверью слева
загремел марш "Железная дивизия", а с правой, за дверями же, хор в двести
человек запел:

На дежурство из палатки
Не хотелось вылезать!!
Приходилось нам за пятки
Пионеров всех таскать!!!!!

Тут и началось то самое, чего, по мнению корреспондента, описать
нельзя. Поэтому и описывать не будем.

* Михаил Булгаков. Динамит!!!

Прислали нам весной динамит для взрыва
ледяных заторов. Осталось его 18 фунтов,
и теперь наш участок прямо не знает, что
с ним делать. Взрыва боимся, и отослать
его не к кому. Наказание с этим
динамитом!
Рабкор

На всех видных местах в управлении службы пути висели официальные
надписи:
"Курить строжайше воспрещается".
"Громко не разговаривать".
"Сапогами не стучать".
Кроме того, на входных дверях железнодорожного общежития висела записка
менее официального характера:
"Ежели ваши ребятишки не перестанут скакать, я им ухи повырываю с
корнем. Иванов седьмой".
На путях за семафором висели красные сигналы и надписи:
"Не свистеть".
"Скорость шесть верст в час".
Поезда входили на станцию крадучись, с тихим шипением тормозов, и в
кухнях вагон-ресторанов заливали огонь. Охрана шла по поезду и
предупреждала:
- Гражданчики, затушите папироски. Тут у них динамит на станции.

x x x

- Я тебе кашляну (шепот), я тебе кашляну.
- Простудился я сильно, Сидор Иваныч.
- Я тебе простужусь. Бухает, как в бочку! Ты мне тут накашляешь, что у
меня взлетит вся станция на воздух.
- Наказание с этим динамитом, Сидор Иваныч.
- А ты сапогами не хлопай, вот и не будет наказания.

x x x

- Где вы его держите, Сидор Иваныч? - спрашивал приезжий.
- В гостиной, на квартире. В мокрую тряпку его завернули - и под диван.
- Как табак, стало быть?
- Хорошенький табак. Это собачья каторга, а не жизнь. Детишек пришлось
к тетке отправить. Они обрадовались, ангелочки. Начали прыгать: "Папа
динамит привез, папа динамит привез..." Выдрал их, чертей полосатых, и
отправил гостить.
- Долго ль до греха!
- Вот то-то. Дежурство пришлось устроить. Днем жена с винтовкой стоит,
вечером - кухарка, по ночам - я.
- Да вы б его отправили.
- Пробовал-с. Сам завернул. Запечатал. Приношу на станцию в багажное
отделение. А весовщик и спрашивает: "Что это у вас, Сидор Иваныч, в
посылке?" Я ему отвечаю: "Да пустяки, - говорю, - не обращайте внимания, тут
динамита 18 фунтов. В Омск посылаю". Так он, представьте, бросил багажное
отделение, вылез в окно и убежал. Только я его и видел.
- Вот оказия!
- Мученье. Пробовал его другой дороге подарить. Написал им бумажку.
Так, мол, и так: "Посылаю вам, дорогая соседка, Самаро-Златоустовская
дорога, в подарок 18 фунтов динамита. Пользуйтесь им на здоровье,
как желаете. Любящий тебя участок Омской дороги".
- Ну и что ж она?
Сидор Иваныч порылся в кармане и вытащил телеграмму:
"В адрес 105. Подите к чертям. Точка".
Сидор Иванович уныло повесил голову и вздохнул.
- А вы знаете что, Сидор Иваныч, - посоветовал ему фиезжий, - вы б его
попробовали Красной Армии подарить.
Сидор Иванович ожил:
- А ведь это идея. Как же это нам в голову не пришло.
Вечером в службе пути сочинили бумажку такого содержания:
"Глубокоуважаемый тов. Фрунзе, в знак любви к Красной Армии посылаем 18
фунтов динамита. С почтением, участок Омской дороги".
При этом была приписка: "Только пришлите своего человека за ним,
опытного и военного, а то никто у нас не соглашается его везти".
Ответа от тов. Фрунзе еще нет.

* Михаил Булгаков. Говорящая собака

У всякого своя манера культработы.
Русская пословица

С поездами всегда так бывает: едет, едет - и заедет в такую глушь, где
ни черта нет, кроме лесов и культработников.
Один из таких поездов заскочил на некую ст. Мурманской ж. д. и выплюнул
некоего человека. Человек пробыл на станции ровно столько же, сколько и
поезд, - 3 минуты, и отбыл, но последствия его визита были неисчислимы.
Человек успел метнуться по станции и наляпать две афиши: одну на рыжей стене
возле колокола, а другую на двери кислого здания с вывеской:

КЛУБ ЖЕ-ДЕ

Афиши вызвали на станции вавилонское столпотворение. Люди лезли даже на
плечи друг к другу.
Остановись, прохожий!! Спешите видеть!
Только один раз и затем уезжают в Париж!
С дозволения начальства.
Знаменитый ковбой и факир
ДЖОН ПИРС
со своими мировыми аттракционами, как то: исполнит танец с кипящим
самоваром на голове, босой пройдет по битому стеклу и ляжет в него лицом.

КРОМЕ ТОГО, ПО ЖЕЛАНИЮ УВАЖАЕМОЙ ПУБЛИКИ БУДЕТ СЪЕДЕН ЖИВОЙ ЧЕЛОВЕК И ДРУГИЕ
СЕАНСЫ ЧРЕВОВЕЩАНИЯ В ЗАКЛЮЧЕНИЕ БУДЕТ ПОКАЗАНА ЯСНОВИДЯЩАЯ ГОВОРЯЩАЯ
СОБАКА ИЛИ ЧУДО XX ВЕКА

С почтением, Джон Пирс - белый маг.
Верно:
Председатель правления клуба.

x x x

Через три дня клуб, вмещавший обыкновенно 8 человек, вместил их 400, из
которых 350 не были членами клуба.
Приехали даже окрестные мужики, и их клиновидные бороды смотрели с
галерки. Клуб гудел, смеялся, гул летал в нем сверху вниз. Как птичка
порхнул слух о том, что будет съеден живой председатель месткома.
Телеграфист Вася поместился за пианино, и под звуки "Тоски по родине"
перед публикой предстал ковбой и маг Джон Пирс.
Джон Пирс оказался щуплым человеком в телесном трико с блестками. Он
вышел на сцену и послал публике воздушный поцелуй. Публика ответила ему
аплодисментами и воплями:
- Времечко!
Джон Пирс отпрянул назад, улыбнулся, и тотчас румяная свояченица
председателя правления клуба вынесла на сцену кипящий пузатый самовар.
Председатель в первом ряду побагровел от гордости.
- Ваш самовар, Федосей Петрович? - зашептала восхищенная публика.
- Мой, - ответил Федосей.
Джон Пирс взял самовар за ручки, водрузил его на поднос, а затем все
сооружение поставил себе на голову.
- Маэстро, попрошу матчиш, - сказал он сдавленным голосом.
Маэстро Вася нажал педаль, и матчиш запрыгал по клавишам разбитого
пианино.
Джон Пирс, вскидывая худые ноги, заплясал по сцене. Лицо его
побагровело от напряжения. Самовар громыхал на подносе ножками и плевался.
- Бис! - гремел восхищенный клуб.
Затем Пирс показал дальнейшие чудеса. Разувшись, он ходил по битому
станционному стеклу и ложился на него лицом. Потом был антракт.

x x x

- Ешь живого человека! - взвыл театр. Пирс приложил руку к сердцу и
пригласил:
- Прошу желающего.
Театр замер.
- Петя, выходи, - предложил чей-то голос в боковой ложе.
- Какой умный, - ответили оттуда же, - выходи сам.
- Так нет желающих? - спросил Пирс, улыбаясь кровожадной улыбкой.
- Деньги обратно! - бухнул чей-то голос с галереи.
- За неимением желающего быть съеденным номер отменяется, - объявил
Пирс.
- Собаку даешь! - гремели в партере.

x x x

Ясновидящая собака оказалась на вид самым невзрачным псом из породы
дворняг. Джон Пирс остановился перед ней и опять молвил:
- Желающих разговаривать с собакой прошу на сцену.
Клубный председатель, тяжело дыша выпитым пивом, поднялся на сцену и
остановился возле пса.
- Попрошу задавать вопросы.
Председатель подумал, побледнел и спросил в гробовой тишине:
- Который час, собачка?
- Без четверти девять, - ответил пес, высунув язык.
- С нами крестная сила, - взвыл кто-то на галерке.
Мужики, крестясь и давя друг друга, мгновенно очистили галерею и уехали
домой.
- Слушай, - сказал председатель Джону Пирсу, - вот что, милый человек,
говори, сколько стоит пес?
- Этот пес непродажный, помилуйте, товарищ, - ответил Пирс, - эта
собачка ученая, ясновидящая.
- Хочешь два червонца? - сказал, распаляясь, председатель.
Джон Пирс отказался.
- Три, - сказал председатель и полез в карман. Джон Пирс колебался.
- Собачка, желаешь идти ко мне в услужение? - спросил председатель.
- Желаем, - ответил пес и кашлянул.
- Пять! - рявкнул председатель. Джон Пирс охнул и сказал:
- Ну, берите.

x x x

Джона Пирса, напоенного пивом, увез очередной поезд. Он же увез и пять
председательских червонцев.
На следующий вечер клуб опять вместил триста человек.
Пес стоял на эстраде и улыбался задумчивой улыбкой. Председатель стал
перед ним и спросил:
- Ну, как тебе у нас понравилось на Мурманской жел. дороге, дорогой
Милорд?
Но Милорд остался совершенно безмолвным. Председатель побледнел.
- Что с тобой, - спросил он, - ты что, онемел, что ли?
Но пес и на это не пожелал ответить.
- Он с дураками не разговаривает, - сказал злорадный голос на галерке.
И все загрохотали.

x x x

Ровно через неделю поезд вытряхнул на станцию человека. Человек этот не
расклеивал никаких афиш, а, зажав под мышкою портфель, прямо направился в
клуб и спросил председателя правления.
- Это у вас тут говорящая собака? - спросил владелец портфеля у
председателя клуба.
- У нас, - ответил председатель, багровея, - только она оказалась
фальшивая собака. Ничего не говорит. Это жулик у нас был. Он за нее животом
говорил. Пропали мои деньги...
- Так-с, - задумчиво сказал портфель, - а я вам тут бумажку привез,
товарищ, что вы увольняетесь из заведующих клубом.
- За что?! - ахнул ошеломленный председатель.
- А вот за то, что вы вместо того, чтобы заниматься культработой,
балаган устраиваете в клубе. Председатель поник головой и взял бумагу.

* Михаил Булгаков. No 13. - дом Эльпит-Рабкоммуна

Рассказ

Так было. Каждый вечер мышасто-серая пятиэтажная громада загоралась ста
семьюдесятью окнами на асфальтированный двор с каменной девушкой у фонтана.
И зеленоликая, немая, обнаженная, с кувшином на плече все лето гляделась
томно в кругло-бездонное зеркало. Зимой же снежный венец ложился на взбитые
каменные волосы. На гигантском гладком полукруге у подъездов ежевечерне
клокотали и содрогались машины, на кончиках оглоблей лихачей сияли
фонарики-сударики. Ах, до чего был известный дом. Шикарный дом Эльпит...
Однажды, например, в десять вечера стосильная машина, грянув веселый
мажорный сигнал, стала у первого парадного. Два сыщика, словно тени,
выскочили из земли и метнулись в тень, а один прошмыгнул в черные ворота, а
там по скользким ступеням в дворницкий подвал. Открылась дверца лакированной
каретки, и, закутанный в шубу, высадился дорогой гость.
В квартире э 3 генерала от кавалерии Де-Баррейн он до трех гостил.
До трех, припав к подножию серой кариатиды, истомленный волчьей жизнью,
бодрствовал шпион. Другой до трех на полутемном марше лестницы курил, слушая
приглушенный коврами то звон Венгерской рапсодии, capriccioso, - то
цыганские буйные взрывы:

Сегодня пьем! Завтра пьем!
Пьем мы всю неде-елю - эх!
Раз... еще раз...

До трех сидел третий на ситцево-лоскутной дряни в конуре старшего
дворника. И конусы резкого белого света до трех горели на полукруге. И из
этажа в этаж по невидимому телефону бежал шепчущий горделивый слух: Распутин
здесь. Распутин. Смуглый обладатель сейфа, торговец живым товаром, Борис
Самойлович Христи, гениальнейший из всех московских управляющих, после ночи
у Де-Баррейн стал как будто еще загадочнее, еще надменнее.
Искры стальной гордости появились у него в черных глазах, и на квартиры
жестоко набавили.
А в э 2 Христи, да что Христи... Сам Эльпит снимал, в бурю ли, в снег
ли, каракулевую шапку, сталкиваясь с выходящей из зеркальной каретки
женщиной в шиншилях. И улыбался. Счета женщины гасил человек столь
вознесенный, что у него не было фамилии. Подписывался именем с хитрым
росчерком... Да что говорить. Был дом... Большие люди - большая жизнь.
В зимние вечера, когда бес, прикинувшись вьюгой, кувыркался и выл под
железными желобами крыш, проворные дворники гнали перед собой щитами
сугробы, до асфальта расчищали двор. Четыре лифта ходили беззвучно вверх и
вниз. Утром и вечером, словно по волшебству, серые гармонии труб во всех 75
квартирах наливались теплом. В кронштейнах на площадках горели лампы... В
недрах квартир белые ванны, в важных полутемных передних тусклый блеск
телефонных аппаратов... Ковры... В кабинетах беззвучно торжественно.
Массивные кожаные кресла. И до самых верхних площадок жили крупные массивные
люди. Директор банка, умница, государственный человек с лицом Сен-Бри из
"Гугенотов", лишь чуть испорченным какими-то странноватыми, не то больными,
не то уголовными, глазами, фабрикант (афинские ночи со съемками при магнии),
золотистые выкормленные женщины, всемирный феноменальный бас - солист, еще
генерал, еще... И мелочь: присяжные поверенные в визитках, доктора по
абортам...
Большое было время...
И ничего не стало. Sic transit gloria mundi! [Все проходит (лат.)]
Страшно жить, когда падают царства. И самая память стала угасать. Да
было ли это, господи?.. Генерал от кавалерии!.. Слово какое!
Да... А вещи остались. Вывезти никому не дали.
Эльпит сам ушел в чем был.
Вот тогда у ворот рядом с фонарем (огненный "э 13") прилипла белая
таблица и странная надпись на ней: "Рабкоммуна". Во всех 75 квартирах
оказался невиданный люд. Пианино умолкли, но граммофоны были живы и часто
пели зловещими голосами. Поперек гостиных протянулись веревки, а на них
сырое белье. Примусы шипели по-змеиному, и днем и ночью плыл по лестницам
щиплющий чад. Из всех кронштейнов лампы исчезли, и наступал ежевечерне мрак.
В нем спотыкались тени с узлом и тоскливо вскрикивали:
- Мань, а Ма-ань! Где ж ты? Черт те возьми!
В квартире 50 в двух комнатах вытопили паркет. Лифты... Да, впрочем,
что тут рассказывать...

---------

Но было чудо: Эльпит-Рабкоммуну топили.
Дело в том, что в полуподвальной квартире, в двух комнатах, остался...
Христи.
Те три человека, которым досталась львиная доля эльпитовских ковров и
которые вывесили на двери Де-Баррейна в бельэтаже лоскуток: "Правление",
поняли, что без Христи дом Рабкоммуны не простоит и месяца. Рассыплется. И
матово-черного дельца в фуражке с лакированным козырьком оставили за
зелеными занавесками в полуподвале. Чудовищное соединение: с одной стороны,
шумное, заскорузлое правление, с другой - "смотритель"! Это Христи-то! Но
это было прочнейшее в мире соединение. Христи был именно тот человек,
который не менее правления желал, чтобы Рабкоммуна стояла бы невредимо
мышастой громадой, а не упала бы в прах.
И вот Христи не только не обидели, но положили ему жалованье. Ну,
правда, ничтожное. Около 1/10 того, что платил ему Эльпит, без всяких
признаков жизни сидящий в двух комнатушках на другом конце Москвы.
- Черт с ними, с унитазами, черт с проводами! - страстно говорил
Эльпит, сжимая кулаки. - Но лишь бы топить. Сохранить главное. Борис
Самойлович, сберегите мне дом, пока все это кончится, и я сумею вас
отблагодарить! Что? Верьте мне!
Христи верил, кивал стриженой седеющей головой и уезжал после доклада
хмурый и озабоченный. Подъезжая, видел в воротах правление и закрывал глаза
от ненависти, бледнел. Но это только миг. А потом улыбался. Он умел терпеть.
А главное - топить. И вот добывали ордера, нефть возили. Трубы
нагревались. 12^o, 12^o! Если там, откуда получали нефть, что-то заедало,
крупно платился Эльпит. У него горели глаза.
- Ну, хорошо... Я заплачу. Дайте обоим и секретарю. Что? Перестать? О,
нет, нет! Ни на минуту...

---------

Христи был гениален. В среднем корпусе, в пятом этаже, на квартиру, в
которой когда-то студия была, табу наложил.
- Нилушкина Егора туда вселить...
- Нет уж, товарищи, будьте добры. Мне без хозяйственного склада нельзя.
Для дома ведь, для вас же.
В сущности, был хлам. Какие-то глупые декорации, арматура. Но... Но
были и тридцать бидонов с бензином эльпитовским и еще что-то в свертках, что
хранил Христи до лучших дней.
И жила серая Рабкоммуна э 13 под недреманным оком. Правда, в левом
крыле то и дело угасал свет... Монтер, начавший пить с января 18-го года,
вытертый, как войлок, озверевший монтер, бабам кричал:
- А, чтоб вы издохли! Дверью больше хлопайте у щита! Что я вам,
каторжный? Сверхурочные.
И бабы злобно-тоскливо вопили во мраке:
- Мань! А Ма-ань! Где ты?
Опять к монтеру ходили:
- Сво-о-лочь ты! Пяндрыга. Христи пожалуемся.
И от одного имени Христи свет волшебно загорался.
Да-с, Христи был человек.
Мучил он правление до тех пор, пока оно не выделило из своей среды
Нилушкина Егора с титулом "санитарный наблюдающий". Нилушкин Егор два раза в
неделю обходил все 75 квартир. Грохотал кулаками в запертые двери, а в
незапертые входил без церемонии, хоть будь тут голые бабы, пролезал под
сырыми подштанниками и кричал сипло и страшно:
- Которые тут гадют, всех в 24 часа!
И с уличенных брал дань.

---------

И вот жили, жили, ан в феврале, в самый мороз, заело вновь с нефтью. И
Эльпит ничего не мог сделать. Взятку взяли, но сказали:
- Дадим через неделю.
Христи на докладе у Эльпита промолвил тяжко:
- Ой... Я так устал! Если бы вы знали, Адольф Иосифович, как я устал.
Когда же все это кончится?
И тут действительно можно было видеть, что у Христи тоскливые стали
замученные глаза. У стального Христи.
Эльпит страстно ответил:
- Борис Самойлович! Вы верите мне? Ну, так вот вам: это последняя зима.
И так же легко, как я эту папироску выкурю, я их вышвырну будущим летом, к
чертовой матери. Что? Верьте мне. Но только я вас прошу, очень прошу, уж эту
неделю вы сами, сами посмотрите. Боже сохрани - печки! Эта вентиляция... Я
так боюсь. Но и стекла чтобы не резали. Ведь не сдохну г же они за неделю!1
Ну, может, шесть дней. Я сам завтра съезжу к Иван Иванычу.
В Рабкоммуне вечером Христи, выдыхая беловатый пар, говорил:
- Ну, что ж... Ну, потерпим. Четыре-пять дней. Но без печек...
И правление соглашалось.
- Конешно. Мыслимо ли? Это не дымоходы. Долго ли до беды.
И Христи сам ходил, сам ходил каждый день, в особенности в пятый этаж.
Зорко глядел, чтобы не наставили черных буржуек, не вывели бы труб в
отверстия, что предательски приветливо глядели в углах комнат под самым
потолком.
И Нилушкин Егор ходил:
- Ежели мне которые... Это вам не дымоходы. В двадцать четыре часа.

---------

На шестой день пытка стала нестерпимой. Бич дома, Пыляева Аннушка,
простоволосая кричала в пролет удаляющемуся Нилушкину Егору:
- Сволочи! Зажирели за нашими спинами! Только и знают - самогон лакают.
А как обзаботиться топить - их нету! У-у, треклятые души! Да с места не
сойти, затоплю седни. Права такого нету, не дозволять! Косой черт! (Это про
Христи!) Ему одно: как бы дом не закоптить... Хозяина дожидается, нам все
известно!.. По его, рабочий человек хоть издохни...
И Нилушкин Егор, отступая со ступеньки на ступеньку, растерянно
бормотал:
- Ах, зануда баба... Ну и зануда ж!
Ко все же оборачивался и гулко отстреливался:
- Я те затоплю! В двадцать четыре...
Сверху:
- Сук-кин сын! Я до Карпова дойду! Что? Морозить рабочего человека!
Не осуждайте. Пытка - мороз. Озвереет всякий ..........................
............................................................................
........В два часа ночи, когда Христи спал, когда Нилушкин спал, когда во
всех комнатах под тряпьем и шубами, свернувшись, как собачонки, спали
люди, в квартире 50, комн. 5, стало как в раю. За черными окнами была
бесовская метель, а в маленькой печечке танцевал огненный маленький принц,
сжигая паркетные квадратики.
- Ах, тяга хороша! - восхищалась Пыляева Аннушка, поглядывая то на
чайничек, постукивающий крышкой, то на черное кольцо, уходившее в отверстие,
- замечательная тяга! Вот псы, прости господи! Жалко им, что ли? Ну, да
ладно. Шито и крыто.
И принц плясал, и искры неслись по черной трубе и улетали в загадочную
пасть... А там в черные извивы узкого вентиляционного хода, обитого
войлоком... Да на чердак.
............................................................................
Первыми блеснули дрожащие факелы Арбатской... Христи одной рукой рвал
телефонную трубку с крючка, другой оборвал зеленую занавеску...
- Пречистенскую даешь! Царица небесная! Товарищи!! - Девятьсот тридцать
человек проснулись одновременно. Увидели - змеиным дрожанием окровавились
стекла. Угодники святители! Во-ой! Двери забили, как пулеметы, вперебой... -
Барышня! Ох, барышня!! Один - ох - двадцать два... восемнадцать. 18...
Краснопресненскую даешь!..
...Каскадами с пятого этажа по ступеням хлынуло. В пролетах, в лифтах
Ниагара до подвала.
- По-мо-ги-тe!.. Хамовническую даешь!!.
Эх, молодцы пожарные! Бесстрашные рыцари в золото-кровавых шлемах, в
парусине. Развинчивали лестницы, серые шланги поползли, как удавы. В бога! В
мать!! Рвали крюками железные листы. Топорами били страшно, как в бою.
Свистели струи вправо, влево, в небо. Мать! Мать!! А гром, гром, гром. На
двадцатой минуте Городская, с искрами, с огнями, с касками...
Но бензин, голубчики, бензин! Бензин! Пропали головушки горькие,
бензин! Рядом с Пыляевой Аннушкой, с комнатой 5. Ударило: раз. Еще: р-раз!
...Еще много, много раз...
А там совсем уже грозно заиграл, да не маленький принц, а огненный
король, рапсодию. Да не cappriccio, а страшно - brioso. Сретенская с
переулка-да-е-ешь!! Качай, качай! А огонь Сретенской - салют! Ахнуло так,
что в левом крыле во мгновение ока ни стекла. В среднем корпусе бездна
огненная, а над бездной, как траурные плащи-бабочки, полетели железные
листы.
Медные шлемы ударили штурмом на левое крыло, а в среднем бес раздул
так, что в 4-м этаже в 49-м номере бабке Павловне, что тянучками торговала,
ходу-то и нет! И, взвыв предсмертно, вылетела бабка из окна, сверкнув
желтыми голыми ногами. Скорую помощь! 1-22-31!! Кровавую лепешку лечить!
Угодники божий! Ванюшка сгорел. Ванюшка!! Где папанька? Ой! Ой! Машинку-то,
машинку! Швейную, батюшки! Узлы из окон на асафальт бу-ух! Стой! Не кидай!
Товарищи!.. А с пятого этажа, в правом крыле, в узле тарелок одиннадцать
штук, фаянс буржуйской бывшей, как чвякнуло! И был Нилушкин Егор, и нет
Нилушкина Егора. Вместо Нилушкиной головы месиво, вместо фаянса - черепки в
простыне. Товарищи! Ой! Таньку забыли!.. Оцепить с переулка! Осади! Назад! В
мать, в бога!
Током ударило одного из бесстрашных рыцарей в подвале. Славной смертью
другой погиб в бензиновом ручье, летевшем в яростных легких огнях вниз.
Балку оторвало, ударило и третьему перебило позвоночный столб.
С самоваром в одной руке, в другой - тихий белый старичок, Серафим
Саровский, в серебряной ризе. В одних рубахах. Визг, визг. В визге топоры
гремят, гремят. Осади!!. Потолок! Как саданет, как рухнет с третьего во
второй, со второго в первый этаж.
И тут уже ад. Чистый ад. Из среднего хлещет так, что волосы дыбом
встают. Стекла последние, самые отдаленные, - бенц! Бенц!
Трубники в дыму давятся, качаются, напором брандспойты из рук рвет.
Резерв даешь!! Да что - резерв! Уже к среднему на десять саженей не подходи!
Глаза лопнут...
............................................................................
В первый раз в жизни Христи плакал. Седеющий, стальной Христи. У сырого
ствола в палисаднике в переулке, где было светло, хоть мелкое письмо читай.
Шуба свисала с плеча, и голая грудь была видна у Христи. Да не было холодно.
И стало у Христи такое лицо, словно он сам горел в огне, но был нем и ничего
не мог выкрикнуть. Все смотрел, не отрываясь, туда, где сквозь метавшиеся
черные тени виднелись пламеневшие неподвижные лица кариатид. Слезы медленно
сползали по синеватым щекам. Он не смахивал их и все смотрел да смотрел.
Раз только он мотнул головой, когда Эльпит тронул за плечо и сказал
хрипло:
- Ну, что уж больше... Едем, Борис Самойлович. Простудитесь. Едем.
Но Христи еще раз качнул головой.
- Поезжайте... Я сейчас.
Эльпит утонул среди теней, среди факелов, шлепая по распустившемуся
снегу, пробираясь к извозчику. Христи остался, только перевел взгляд на
бледневшее небо, на котором колыхался, распластавшись, жаркий оранжевый
зверь...
...На зверя смотрела и Пыляева Аннушка. С заглушенными вздохами и
стонами бежала она тихими снежными переулками, и лицо у нее от сажи и слез
как у ведьмы было.
То шептала чепуху какую-то:
- Засудят... Засудят, головушка горькая...
То всхлипывала.
Уж давно, давно остались позади и вой, и крик, и голые люди, и страшные
вспышки на шлемах. Тихо было в переулке, и чуть порошил снежок. Но звериное
брюхо все висело на небе. Все дрожало и переливалось. И так исстрадалась,
истомилась Пыляева Аннушка от черной мысли "беда", от этого огненного
брюха-отсвета, что торжествующе разливалось по небу... так исстрадалась, что
пришло к ней тупое успокоение, а главное, в голове в первый раз в жизни
просветлело.
Остановившись, чтобы отдышаться, ткнулась она на ступеньку, села. И
слезы высохли.
Подперла голову и отчетливо помыслила в первый раз в жизни так: "Люди
мы темные. Темные люди. Учить нас надо, дураков..."
Отдышавшись, поднялась, пошла уже медленно, на зверя не оглядывалась,
только все по лицу размазывала сажу, носом шмыгала.
А зверь, как побледнело небо, и сам стал бледнеть, туманиться.
Туманился, туманился, съежился, свился черным дымом и совсем исчез.
И на небе не осталось никакого знака, что сгорел знаменитый э 13 - дом
Эльпит-Рабкоммуна.

* Михаил Булгаков. Рассказ рабкора про лишних людей

Приблизились роковые 17 часов, и стеклись в бахмачские казармы рабочие
слушать, как местком будет давать отчет в своей работе.
Ровно в четверть 8-го председатель звонким голосом предложил занять
места, а засим вышел председатель месткома и, не волнуясь, вольно и плавно,
как соловей, начал свой доклад:
- Служащих у нас в сентябре 406 человек, причем из них не членов союза
- 6. Итого членов союза - 400 человек. "Гудок" выписывают все. Четыреста раз
по 1 "Гудку", итого 400 "Гудков". Задание выполнено на 100%, итого сто.
Закуплен духовой оркестр, причем часть денег за него заплачена...
- Итого? - спросили из заднего ряда.
- Итого надо изыскать остальные деньги, чтобы их заплатить, - ответил
председатель и продолжал:
- Стенная газета выходит иногда несвоевременно по причине пишущей
машинки.
- А чем она мешает? - спросили.
- Ее нету, - пояснил председатель и продолжал:
- А должность КХУ по Бахмачу совершенно лишняя, и его надо сократить.
Так же как и брандмейстерова должность.
- Прошу слова! - закричал вдруг кто-то, и все, поднявшись, увидели, что
кричал КХУ.
- Нате вам слово, - сказал председатель.
КХУ вышел перед собранием, и тут все увидели, что он волнуется.
- Это я лишний? - спросил КХУ и продолжал: - большое спасибо вам за
такое выражение по моему адресу. Мерси, Я 24 часа сижу, в своих отчетах
копаюсь... и при этом я - лишний. Я работаю, как какой-нибудь вол, местком
этого ничего не замечает, а потом заявляет, что я лишний! Я, может быть,
одних бумажек миллион написал! Я лишний?..
- Правильно... лишний... - загудело собрание.
- Совершенно лишний, - подтвердил председатель.
- Неправда, я не лишний! - крикнул КХУ.
- Ну, лишаю вас слова, - сказал председатель.
- Я не лишний! - крикнул раздраженно КХУ. Тут председатель позвонил на
него колокольчиком, после чего КХУ смирился.
- Прошу слова, - раздался голос, и все увидели брандмейстера. - Я тоже
лишний? - спросил.
- Да, - твердо ответил ему председатель.
- Позвольте узнать, чем вы руководствовались, возбуждая вопрос о моем
сокращении? - спросил брандмейстер.
- Гражданской совестью и защитой хозяйственной бережливости, - твердо
ответил ему председатель и устремил взор на портрет Ильича.
- Ага, - ответил брандмейстер и никакой бучи не поднимал. Он -
мужественный человек благодаря пожарам.
После этого председатель рассказал про кассу взаимопомощи, что в ней
свыше тысячи рублей, но и того маловато, потому что все деньги на руках, и
собрание закрылось. Вот и все наши бахмачские дела.

* Михаил Булгаков. Страдалец папаша

После того как пошабашили, Василий стоял и говорил со слезами в голосе:
- У меня радостное событие, друзья. Супруга моя разрешилась от бремени
младенцем мужского пола, на какового младенца страхкасса выдает мне 18
рублей серебром. На приданое, значит. Мальцу пеленки купить, распашонки,
одеяльце, чтобы он ночью не орал от холоду, сукин кот. А что останется,
пойдет моей супруге на улучшение приварка. Пусть кушает, страдалица мать. Вы
думаете, легко рожать, дорогие друзья?
- Не пробовали, - ответили друзья.
- А вы попробуйте, - ответил Василий и удалился в страхкассу, заливаясь
счастливыми слезами.

- У меня радостное событие. Разрешилась страдалица мамаша от бремени, -
говорил Василий, засунув голову в кассу.
- Распишитесь, - ответил ему кассир Ваня Нелюдим. Одновременно с
Василием получил за инфлуенцу симпатичный парень Аксиньич 7р. 21 к.

III

- Радостное событие у меня, - говорил Василий, - страдалица моя
разрешилась младенцем...
- Идем в кооператив, - ответил Аксиньич, - надо твоего младенца
вспрыснуть.

- Две бутылки русской горькой, - говорил Аксиньич в кооперативе, - и
что бы еще такое взять полегче?
- Коньяку возьмите, - посоветовал приказчик.
- Ну, давай нам коньяку две бутылочки. Что бы еще это такое,
освежающее?..
- Полынная хорошая есть, - посоветовал приказчик.
- Ну, дай еще две бутылки полынной.
- Что кроме? - спросил приказчик.
- Ну, дай нам, стало быть, колбасы полтора фунта, селедки.

Ночью тихо горела лампочка. Страдалица мать лежала в постели и говорила
сама себе:
- Желала бы я знать, где этот папаша.

На рассвете появился Василий.
- И за Сеню я, за кирпичики полюбила кирпичный завод... - вел нежным
голосом Василий, стоя в комнате. Шапку он держа л в руках, и весь пиджак его
почему-то был усеян пухом.
Увидав семейную картину, Василий залился слезами,
- Мамаша, жена моя законная, - говорил Василий, плача от умиления, -
ведь подумать только, чего ты натерпелась, моя прекрасная половина жизни,
ведь легкое ли дело рожать, а? Ведь это ужас, можно сказать! - Василий
швырнул шапку на пол.
- Где приданые деньги младенчиковы? - ледяным голосом спросила
страдалица супруга.
Вместо ответа Василий горько зарыдал и выложил перед страдалицей
кошелек.
В означенном кошельке заключались: 85 копеек серебром и 9 медью.
Страдалица еще что-то сказала, но что - нам неизвестно.

VII

Через некоторое время делегатка женотдела в мастерской приняла
заявление, подписанное многими женами, в каковом заявлении писано было
следующее:
"...чтобы страхкасса выдавала пособия на роды и на кормление детей
наших натурой из кооператива и не мужьям нашим, а нам, ихним женам.
Так спокойнее будет и вернее, об чем и ходатайствуем".
Подпись: "Ихние жены".
К подписям ихних жен свою подпись просит присоединить
Эм.

* Михаил Булгаков. Пожар

(С натуры)

Сцена представляет темную ночь на станции Ржев-II М.-Б.-Б. ж.д.
Неожиданно косая молния и выстрел - бабах!!

Голос агента охраны. Православные!.. Пакгауз на товарном дворе горит!
(выстрел - б-бах!). Го! Го! Го! Го! Пакгауз! (выстрел - ба-бах!), горит!!
Люди добрые! Пакгауз горит! (выстрел). Караул! (выстрелы - б-бах! ба-бах!
бах, бах, бах!!). На тебе еще раз... (На небе зловещая розовая полоса).
Голос Комарова, Что случилось?
Голос агента охраны. Товарищи! Бей тревогу! Пакгауз горит. (Зарево,
виден Комаров - он в одном белье).
Комаров. Батюшки. По-жарные! Пожарные!! (Танцует на месте.) Пожарные,
чтоб вам сдохнуть! Пакгауз горит...
1-й пожарный на каланче (вниз). Васька, бей тревогу, на товарном горит!
2-й пожарный (внизу). Горит? (бом! бом! бом!).
1-й. Да бей же! Полыхает. Ух! Занялось. Бей, Васька!
2-й. Бом, дин, дин-ли бом... Загорелся кошкин дом! (В отчаянии.) Сидят,
сукины сыны, как насекомые.
Комаров (врываясь). Батюшки! Где ж брандмейстер-то? Братцы, вставайте.
Караул, горим! (храп). Товарищ брандмейстер, гражданин Соловьев, вставайте.
Голубчик, вставай! Миленький.
Брандмейстер (сквозь сон). М-м...
Комаров. Красавчик мой, вставай. Ржев-Второй горит, (в окнах багровое
зарево - светло, как в полдень).
Брандмейстер. Эм... мня... мня...
Комаров (воет).
Брандмейстер. Какая гнида над ухом воет? Ни минуты покоя нету; кто ты
такой?
Комаров. Комаров я. Голубчик! Комаров.
Брандмейстер. Какого же ты лешего людей будишь? А? Только что лег,
глаза завел, - на тебе! Дня на вас нету, пострелы. Чтоб тебя громом убило. Я
б тебя... Трах! Тарарах!! Tax...
Комаров. Миленький... пакгауз...
Брандмейстер. Уйдешь ты или нет?
Комаров. Пакгауз...
Брандмейстер. Э, ты, я вижу, не уймешься (швыряет в него сапогом),
вон!..
(Храп пожарных. За сценой слышно, как рушится потолок в пакгаузе.
Женский вопль. За окном пробегает баба с иконой).
Бабий голос. Пропали, головушки горькие!
Комаров (с плачем бросается к телефону). Город! Город, барышня. Даешь
пожарную команду! Горим!
Голос в телефоне. Который тут горит? Счас. Сей минуту. (За сценой
грохот колес).
Труба. Там-та-ра-рам. Та-та-там.
Голоса за сценой. Сидорчук, качай. Качай, в мать, в душу... тарарах...
Осади! Рви его крюками. Федорец, дай в зубы этому мародеру. Публика, осади
назад. Где ж ваша-то команда?
Голос Комарова. Спят они. Добудиться не можем.
Голос. Ах, сукины коты!.. Павленко, качай, качай (рев воды).
Брандмейстер (просыпается). Как будто шум?
Пожарные (просыпаются). Горит как будто? (В окнах зарево угасает).
Брандмейстер. Что же вы спите, поросята... Ванька, Васька, Митька!
Вставай, запрягай! Где мои штаны?
Голоса. Не надо. Потушили...
Брандмейстер. Кто?
Голоса. Городская.
Брандмейстер. Вот черти. И какие быстрые. И до всего им дело есть. Ну,
ладно. Раз потушили, слава богу. (Ложится и засыпает.) (Храп, тьма).

* Михаил Булгаков. Ханский огонь

Когда солнце начало садиться за орешневские сосны и бог Аполлон
Печальный перед дворцом ушел в тень, из флигеля смотрительницы Татьяны
Михайловны прибежала уборщица Дунька и закричала:
- Иона Васильич! А Иона Васильич! Идите, Татьяна Михайловна вас кличут.
Насчет экскурсий. Хворая она. Во щека!
Розовая Дунька колоколом вздула юбку, показала голые икры и понеслась
обратно.
Дряхлый камердинер Иона бросил метлу и поплелся мимо заросших бурьяном
пожарищ конюшен к Татьяне Михайловне.
Ставни во флигельке были прикрыты, и уже в сенцах сильно пахло йодом и
камфарным маслом. Иона потыкался в полутьме и вошел на тихий стон. На
кровати во мгле смутно виднелась кошка Мумка и белое заячье с громадными
ушами, а в нем страдальческий глаз.
- Аль зубы? - сострадательно прошамкал Иона.
- Зу-убы... - вздохнуло белое.
- У... у... у... вот она, история, - пособолезновал Иона, - беда! То-то
Цезарь воет, воет... Я говорю: чего, дурак, воешь среди бела дня? А? Ведь
это к покойнику. Так ли я говорю? Молчи, дурак. На свою голову воешь.
Куриный помет нужно прикладывать к щеке - как рукой снимет.
- Иона... Иона Васильич, - слабо сказала Татьяна Михайловна, - день-то
показательный - среда. А я выйти не могу. Вот горе-то. Вы уж сами пройдите
тогда с экскурсантами. Покажите им все. Я вам Дуньку дам, пусть с вами
походит.
- Ну что ж... Велика мудрость. Пущай. И сами управимся. Присмотрим.
Самое главное - чашки. Чашки самое главное. Ходят, ходят разные... Долго ли
ее... Возьмет какой-нибудь в карман, и поминай как звали. А отвечать - кому?
Нам. Картину - ее в карман не спрячешь. Так ли я говорю?
- Дуняша с вами пойдет - сзади присмотрит. А если объяснений будут
спрашивать, скажите, смотрительница заболела.
- Ладно, ладно. А вы - пометом. Доктора - у них сейчас рвать, щеку
резать. Одному так-то вот вырвали, Федору орешневскому, а он возьми да и
умри. Это вас еще когда не было. У него тоже собака выла во дворе.
Татьяна Михайловна коротко простонала и сказала:
- Идите, идите, Иона Васильич, а то, может, кто-нибудь и приехал уже...

---------

Иона отпер чугунную тяжелую калитку с белым плакатом:

УСАДЬБА-МУЗЕЙ
ХАНСКАЯ СТАВКА
Осмотр по средам, пятницам и воскресеньям от 6 до 8 час. веч.

И в половине седьмого из Москвы на дачном поезде приехали экскурсанты.
Во-первых, целая группа молодых смеющихся людей человек в двадцать. Были
среди них подростки в рубашках-хаки, были девушки без шляп, кто в белой
матросской блузке, кто в пестрой кофте. Были в сандалиях на босу ногу, в
черных стоптанных туфлях; юноши в тупоносых высоких сапогах.
И вот среди молодых оказался немолодой лет сорока, сразу поразивший
Иону. Человек был совершенно голый, если не считать коротеньких
бледно-кофейных штанишек, не доходивших до колен и перетянутых на животе
ремнем с бляхой "1-е реальное училище", да еще пенсне на носу, склеенное
фиолетовым сургучом. Коричневая застарелая сыпь покрывала сутуловатую спину
голого человека, а ноги у него были разные - правая толще левой, и обе
разрисованы на голенях узловатыми венами.
Молодые люди и девицы держались так, словно ничего изумительного не
было в том, что голый человек разъезжает в поезде и осматривает усадьбы, но
старого скорбного Иону голый поразил и удивил.
Голый между девушек, задрав голову, шел от ворот ко дворцу, и один ус у
него был лихо закручен и бородка подстрижена, как у образованного человека.
Молодые, окружив Иону, лопотали, как птицы, и все время смеялись, так что
Иона совсем запутался и расстроился, тоскливо думая о чашках, и
многозначительно подмигивал Дуньке на голого. У той щеки готовы были лопнуть
при виде разноногого. А тут еще Цезарь, как на грех, явился откуда-то и всех
пропустил беспрепятственно, а на голого залаял с особенной хриплой,
старческой злобой, давясь и кашляя. Потом завыл - истошно, мучительно.
"Тьфу, окаянный, - злобно и растерянно думал Иона, косясь на незваного
гостя, - принесла нелегкая. И чего Цезарь воет. Ежели кто помрет, то уж
пущай этот голый".
Пришлось Цезаря съездить по ребрам ключами, потому что вслед за толпой
шли отдельно пятеро хороших посетителей. Дама с толстым животом,
раздраженная и красная из-за голого. При ней девочка-подросток с
заплетенными длинными косами. Бритый высокий господин с дамой красивой и
подкрашенной и пожилой богатый господин-иностранец, в золотых очках
колесами, широком светлом пальто, с тростью. Цезарь с голого перекинулся на
хороших посетителей и с тоской в мутных старческих глазах сперва залаял на
зеленый зонтик дамы, а потом взвыл на иностранца так, что тот побледнел,
попятился и проворчал что-то на не известном никому языке.
Иона не вытерпел и так угостил Цезаря, что тот оборвал вой, заскулил и
пропал.

---------

- Ноги о половичок вытирайте, - сказал Иона, и лицо у него стало
суровое и торжественное, как всегда, когда он входил во дворец. Дуньке
шепнул: "Посматривай, Дунь..." - и отпер тяжелым ключом стеклянную дверь с
террасы. Белые боги на балюстраде приветливо посмотрели на гостей.
Те стали подыматься по белой лестнице, устланной малиновым ковром,
притянутым золотыми прутьями. Голый оказался впереди всех, рядом с Ионой, и
шел, гордо попирая босыми ступнями пушистые ступени.
Вечерний свет, смягченный тонкими белыми шторами, сочился наверху через
большие стекла за колоннами. На верхней площадке экскурсанты, повернувшись,
увидали пройденный провал лестницы, и балюстраду с белыми статуями, и белые
простенки с черными полотнами портретов, и резную люстру, грозящую с тонкой
нити сорваться в провал. Высоко, улетая куда-то, вились и розовели амуры.
- Смотри, смотри, Верочка, - зашептала толстая мать, - видишь, как
князья жили в нормальное время.
Иона стоял в сторонке, и гордость мерцала у него на бритом сморщенном
лице тихо, по-вечернему.
Голый поправил пенсне на носу, осмотрелся и сказал:
- Растрелли строил. Это несомненно. Восемнадцатый век.
- Какой Растрелли? - отозвался Иона, тихонько кашлянув. - Строил князь
Антон Иоаннович, царствие ему небесное, полтораста лет назад. Вот как, - он
вздохнул. - Прапрапрадед нынешнего князя.
Все повернулись к Ионе.
- Вы не понимаете, очевидно, - ответил голый, - при Антоне Иоанновиче,
это верно, но ведь архитектор-то Растрелли был? А во-вторых, царствия
небесного не существует и князя нынешнего, слава богу, уже нет. Вообще, я не
понимаю, где руководительница?
- Руководительша, - начал Иона и засопел от ненависти к голому, - с
зубами лежит, помирает, к утру кончится. А насчет царствия - это вы верно.
Для кой-кого его и нету. В небесное царствие в срамном виде без штанов не
войдешь. Так ли я говорю?
Молодые захохотали все сразу, с треском. Голый заморгал глазами,
оттопырил губы.
- Однако, я вам скажу, ваши симпатии к царству небесному и к князьям
довольно странны в теперешнее время... И мне кажется...
- Бросьте, товарищ Антонов, - примирительно сказал в толпе девичий
голос.
- Семен Иванович, оставь, пускай! - прогудел срывающийся бас.
Пошли дальше. Свет последней зари падал сквозь сетку плюща, затянувшего
стеклянную дверь на террасу с белыми вазами. Шесть белых колонн с резными
листьями вверху поддерживали хоры, на которых когда-то блестели трубы
музыкантов. Колонны возносились радостно и целомудренно, золоченые легонькие
стулья чинно стояли под стенами. Темные гроздья кенкетов глядели со стен, и,
точно вчера потушенные, были в них обгоревшие белые свечи. Амуры вились и
заплетались в гирляндах, танцевала обнаженная женщина в нежных облаках. Под
ногами разбегался скользкий шашечный паркет. Странна была новая живая толпа
на чернополосных шашках, и тяжел и мрачен показался иностранец в золотых
очках, отделившийся от групп. За колонной он стоял и глядел зачарованно
вдаль через сетку плюща.
В смутном говоре зазвучал голос голого. Повозив ногой по лоснящемуся
паркету, он спросил у Ионы:
- Кто паркет делал?
- Крепостные крестьяне, - ответил неприязненно Иона, - наши крепостные.
Голый усмехнулся неодобрительно.
- Сработано здорово, что и говорить. Видно, долго народ гнул спину,
выпиливая эти штучки, чтоб потом тунеядцы на них ногами шаркали. Онегины...
трэнь... брень... Ночи напролет, вероятно, плясали. Делать-то ведь было
больше нечего.
Иона про себя подумал: "Вот чума голая навязалась, прости господи", -
вздохнул, покрутил головой и повел дальше.
Стены исчезли под темными полотнами в потускневших золотых рамах.
Екатерина II, в горностае, с диадемой на взбитых белых волосах, с
насурьмленными бровями, смотрела во всю стену из-под тяжелой громадной
короны. Ее пальцы, остроконечные и тонкие, лежали на ручке кресла. Юный
курносый, с четырехугольными звездами на груди, красовался на масляном
полотне напротив и с ненавистью глядел на свою мать. А вокруг сына и матери
до самого лепного плафона глядели княгини и князья Тугай-Бег-Ордынские со
своими родственниками.
Отливая глянцем, чернея трещинами, выписанный старательной кистью
живописца XVIII века по неверным преданиям и легендам, сидел в тьме
гаснущего от времени полотна раскосый, черный и хищный, в мурмолке с
цветными камнями, с самоцветной рукоятью сабли, родоначальник - повелитель
Малой Орды Хан Тугай.
За полтысячи лет смотрел со стен род князей Тугай-Бегов, род знатный,
лихой, полный княжеских, ханских и царских кровей. Тускнея пятнами, с
полотен вставала история рода с пятнами то боевой славы, то позора, любви,
ненависти, порока, разврата...
На пьедестале бронзовый позеленевший бюст старухи матери в бронзовом
чепце с бронзовыми лентами, завязанными под подбородком, с шифром на груди,
похожим на мертвое овальное зеркало. Сухой рот запал, нос заострился.
Неистощимая в развратной выдумке, носившая всю жизнь две славы -
ослепительной красавицы и жуткой Мессалины. В сыром тумане славного и
страшного города на севере была увита легендой потому, что первой любви
удостоил ее уже на склоне своих дней тот самый белолосинный генерал, портрет
которого висел в кабинете рядом с Александром I. Из рук его перешла в руки
Тугай-Бега-отца и родила последнего нынешнего князя. Вдовой оставшись,
прославилась тем, что ее нагую на канате купали в пруду четыре красавца
гайдука...
Голый, раздвинув толпу, постучал ногтем по бронзовому чепцу и сказал:
- Вот, товарищи, замечательная особа. Знаменитая развратница первой
половины девятнадцатого века...
Дама с животом побагровела, взяла девочку за руку и быстро отвела ее в
сторону.
- Это бог знает что такое... Верочка, смотри, какие портреты предков...
- Любовница Николая Палкина, - продолжал голый, поправляя пенсне, - о
ней даже в романах писали некоторые буржуазные писатели. А тут что она в
имении вытворяла - уму непостижимо. Ни одного не было смазливого парня, на
которого она не обратила бы благосклонного внимания... Афинские ночи
устраивала...
Иона перекосил рот, глаза его налились мутной влагой и руки затряслись.
Он что-то хотел молвить, но ничего не молвил, лишь два раза глубоко набрал
воздуху. Все с любопытством смотрели то на всезнающего голого, то на
бронзовую старуху. Подкрашенная дама обошла бюст кругом, и даже важный
иностранец, хоть и не понимавший русских слов, вперил в спину голого тяжелый
взгляд и долго его не отрывал.
Шли через кабинет князя, с эспантонами, палашами, кривыми саблями, с
броней царских воевод, со шлемами кавалергардов, с портретами последних
императоров, с пищалями, мушкетами, шпагами, дагерротипами и пожелтевшими
фотографиями - группами кавалергардского, где служили старшие Тугай-Беги, и
конного, где служили младшие, со снимками скаковых лошадей тугай-беговских
конюшен, со шкафами, полными тяжелых старых книг.
Шли через курительные, затканные сплошь текинскими коврами, с
кальянами, тахтами, с коллекциями чубуков на стойках, через малые гостиные с
бледно-зелеными гобеленами, с карсельскими старыми лампами. Шли через
боскетную, где до сих пор не зачахли пальмовые ветви, через игральную
зеленую, где в стеклянных шкафах золотился и голубел фаянс и сакс, где Иона
тревожно Косил глазами Дуньке. Здесь, в игральной, одиноко красовался на
полотне блистательный офицер в белом мундире, опершийся на эфес. Дама с
животом посмотрела на каску с шестиугольной звездой, на раструбы перчаток,
на черные, стрелами вверх подкрученные усы и спросила у Ионы:
- Это кто же такой?
- Последний князь, - вздохнув, ответил Иона, - Антон Иоаннович, в
квалегардской форме. Они все в квалегардах служили.
- А где он теперь? Умер? - почтительно спросила дама.
- Зачем умер... Они за границей теперь. За границу отбыли при самом
начале, - Иона заикнулся от злобы, что голый опять ввяжется и скажет
какую-нибудь штучку.
И голый хмыкнул и рот открыл, но чей-то голос в толпе молодежи опять
бросил:
- Да плюнь, Семен... старик он...
И голый заикнулся.
- Как? Жив? - изумилась дама, - это замечательно!.. А дети у него есть?
- Деток нету, - ответил Иона печально, - не благословил господь... Да.
Братец ихний младший, Павел Иоаннович, тот на войне убит. Да. С немцами
воевал... Он в этих... в конных гренадерах служил. Он нездешний. У того
имение в Самарской губернии было...
- Классный старик... - восхищенно шепнул кто-то.
- Его самого бы в музей, - проворчал голый.
Пришли в шатер. Розовый шелк звездой расходился вверху и плыл со стен
волнами, розовый ковер глушил всякий звук. В нише из розового тюля стояла
двуспальная резная кровать. Как будто недавно еще, в эту ночь, спали в ней
два тела. Жилым все казалось в шатре: и зеркало в раме серебряных листьев,
альбом на столике в костяном переплете, и портрет последней княгини на
мольберте - княгини юной, княгини в розовом. Лампа, граненые флаконы,
карточки в светлых рамах, брошенная подушка казалась живой... Раз триста уже
водил Иона экскурсантов в спальню Тугай-Бегов и каждый раз испытывал боль,
обиду и стеснение сердца, когда проходила вереница чужих ног по коврам,
когда чужие глаза равнодушно шарили по постели. Срам. Но сегодня особенно
щемило у Ионы в груди от присутствия голого и еще от чего-то неясного, что и
понять было нельзя... Потому Иона облегченно вздохнул, когда осмотр
кончился. Повел незваных гостей через биллиардную в коридор, а оттуда по
второй восточной лестнице на боковую террасу и вон.
Старик сам видел, как гурьбой ушли посетители через тяжелую дверь и
Дунька заперла ее на замок.

---------

Вечер настал, и родились вечерние звуки. Где-то под Орешневом
засвистели пастухи на дудках, за прудами звякали тонкие колокольцы - гнали
коров. Вечером вдали пророкотало несколько раз - на учебной стрельбе в
красноармейских лагерях.
Иона брел по гравию ко дворцу, и ключи бренчали у него на поясе. Каждый
раз, как уезжали посетители, старик аккуратно возвращался во дворец, один
обходил его, разговаривая сам с собой и посматривая внимательно на вещи.
После этого наступал покой и отдых, и до сумерек можно было сидеть на
крылечке сторожевого домика, курить и думать о разных старческих разностях.
Вечер был подходящий для этого, светлый и теплый, но вот покоя на душе
у Ионы, как назло, не было. Вероятно, потому, что расстроил и взбудоражил
Иону голый. Иона, ворча что-то, вступил на террасу, хмуро оглянулся,
прогремел ключом и вошел. Мягко шаркая по ковру, он поднялся по лестнице.
На площадке у входа в бальный зал он остановился и побледнел.
Во дворце были шаги. Они послышались со стороны биллиардной, прошли
боскетную, потом стихли. Сердце у старика остановилось на секунду, ему
показалось, что он умрет. Потом сердце забилось часто-часто, вперебой с
шагами. Кто-то шел к Ионе, в этом не было сомнения, твердыми шагами, и
паркет скрипел уже в кабинете.
"Воры! Беда, - мелькнуло в голове у старика. - Вот оно, вещее, чуяло...
беда". Иона судорожно вздохнул, в ужасе оглянулся, не зная, что делать, куда
бежать, кричать. Беда...
В дверях бального зала мелькнуло серое пальто, и показался иностранец в
золотых очках. Увидав Иону, он вздрогнул, испугался, даже попятился, но
быстро оправился и лишь тревожно погрозил Ионе пальцем.
- Что вы? Господин? - в ужасе забормотал Иона. Руки и ноги у него
задрожали мелкой дрожью. - Тут нельзя. Вы как же это остались? Господи боже
мой... - Дыхание у Ионы перехватило, и он смолк.
Иностранец внимательно глянул Ионе в глаза и, придвинувшись, негромко
сказал по-русски:
- Иона, ты успокойся! Помолчи немного. Ты один?
- Один... - переведя дух, молвил Иона, - да вы зачем, царица небесная?
Иностранец тревожно оглянулся, потом глянул поверх Ионы в вестибюль,
убедился, что за Ионой никого нет, вынул правую руку из заднего кармана и
сказал уже громко, картаво:
- Не узнал, Иона? Плохо, плохо... Если уж ты не узнаешь, то это плохо.
Звуки его голоса убили Иону, колена у него разъехались, руки
похолодели, и связка ключей брякнулась на пол.
- Господи Иисусе! Ваше сиятельство. Батюшка, Антон Иоаннович. Да что же
это? Что же это такое?
Слезы заволокли туманом зал, в тумане запрыгали золотые очки, пломбы,
знакомые раскосые блестящие глаза. Иона давился, всхлипывал, заливая
перчатки, галстух, тычась трясущейся головой в жесткую бороду князя.
- Успокойся, Иона, успокойся, бога ради, - бормотал тот, и жалостливо и
тревожно у него кривилось лицо, - услышать может кто-нибудь...
- Ба...батюшка, - судорожно прошептал Иона, - да как же... как же вы
приехали? Как? Никого нету. Нету никого, один я...
- И прекрасно, бери ключи, Иона, идем туда, в кабинет!
Князь повернулся и твердыми шагами пошел через галерею в кабинет. Иона,
ошалевший, трясущийся, поднял ключи и поплелся за ним. Князь оглянулся, снял
серую пуховую шляпу, бросил ее на стол и сказал:
- Садись, Иона, в кресло!
Затем, дернув щекой, оборвал со спинки другого, с выдвижным пультом для
чтения, табличку с надписью "В кресла не садиться" и сел напротив Ионы.
Лампа на круглом столе жалобно звякнула, когда тяжелое тело вдавилось в
сафьян.
В голове у Ионы все мутилось, и мысли прыгали бестолково, как зайцы из
мешка, в разные стороны.
- Ах, как ты подряхлел, Иона, боже, до чего ты старенький! - заговорил
князь, волнуясь. - Но я счастлив, что все же застал тебя в живых. Я,
признаться, думал, что уж не увижу. Думал, что тебя тут уморили...
От княжеской ласки Иона расстроился и зарыдал тихонько, утирая глаза...
- Ну, полно, полно, перестань...
- Как... как же вы приехали, батюшка? - шмыгая носом, спрашивал Иона. -
Как же это я не узнал вас, старый хрен? Глаза у меня слепнут... Как же это
вернулись вы, батюшка? Очки-то на вас, очки, вот главное, и бородка... И как
же вы вошли, что я не заметил?
Тугай-Бег вынул из жилетного кармана ключ и показал его Ионе.
- Через малую веранду из парка, друг мой! Когда вся эта сволочь уехала,
я и вернулся. А очки (князь снял их), очки здесь уже, на границе, надел. Они
с простыми стеклами.
- Княгинюшка-то, господи, княгинюшка с вами, что ли?
Лицо у князя мгновенно постарело.
- Умерла княгиня, умерла в прошлом году, - ответил он и задергал ртом,
- в Париже умерла от воспаления легких. Так и не повидала родного гнезда, но
все время его вспоминала. Очень вспоминала. И строго наказывала, чтобы я
тебя поцеловал, если увижу. Она твердо верила, что мы увидимся. Все богу
молилась. Видишь, бог и привел.
Князь приподнялся, обнял Иону и поцеловал его в мокрую щеку. Иона,
заливаясь слезами, закрестился на шкафы с книгами, на Александра I, на окно,
где на самом донышке таял закат.
- Царствие небесное, царствие небесное, - дрожащим голосом пробормотал
он, - панихидку, панихидку отслужу в Орешневе.
Князь тревожно оглянулся, ему показалось, что где-то скрипнул паркет.
- Нету?
- Нету, не беспокойтесь, батюшка, одни мы. И быть некому. Кто ж, кроме
меня, придет.
- Ну, вот что. Слушай, Иона. Времени у меня мало. Поговорим о деле.
Мысли у Ионы вновь встали на дыбы. Как же, в самом деле? Ведь вот он.
Живой! Приехал. А тут... Мужики, мужики-то!.. Поля?
- В сам деле, ваше сиятельство, - он умоляюще поглядел на князя, - как
же теперь быть? Дом-то? Аль вернут?..
Князь рассмеялся на эти слова Ионы так, что зубы у него оскалились
только с одной стороны - с правой.
- Вернут? Что ты, дорогой!
Князь вынул тяжелый желтый портсигар, закурил и продолжал:
- Нет, голубчик Иона, ничего они мне не вернут... Ты, видно, забыл, что
было... Не в этом суть. Ты вообще имей в виду, что приехал-то я только на
минуту и тайно. Тебе беспокоиться абсолютно нечего, тут никто и знать ничего
не будет. На этот счет ты себя не тревожь. Приехал я (князь поглядел на
угасающие рощи), во-первых, поглядеть, что тут творится. Сведения я
кой-какие имел; пишут мне из Москвы, что дворец цел, что его берегут как
народное достояние... На-ародное... (Зубы у князя закрылись с правой стороны
и оскалились с левой.) Народное - так народное, черт их бери. Все равно.
Лишь бы было цело. Оно так даже и лучше... Но вот в чем дело: бумаги-то у
меня тут остались важные. Нужны они мне до зарезу. Насчет самарских и
пензенских имений. И Павла Ивановича тоже. Скажи, кабинет-то мой рабочий
растащили или цел? - Князь тревожно тряхнул головой на портьеру.
Колеса в голове Ионы ржаво заскрипели. Перед глазами вынырнул Александр
Эртус, образованный человек в таких же самых очках, как и князь. Человек
строгий и важный. Научный Эртус каждое воскресенье наезжал из Москвы, ходил
по дворцу в скрипучих рыжих штиблетах, распоряжался, наказывал все беречь и
просиживал в рабочем кабинете долгие часы, заваленный книгами, рукописями и
письмами по самую шею. Иона приносил ему туда мутный чай. Эртус ел
бутерброды с ветчиной и скрипел пером. Порой он расспрашивал Иону о старой
жизни и записывал, улыбаясь.
- Цел-то цел кабинет, - бормотал Иона, - да вот горе, батюшка ваше
сиятельство, запечатан он. Запечатан.
- Кем запечатан?
- Эртус Александр Абрамович из комитета...
- Эртус? - картаво переспросил Тугай-Бег, - почему же именно Эртус, а
не кто-нибудь другой запечатывает мой кабинет?
- Из комитета он, батюшка, - виновато ответил Иона, - из Москвы.
Наблюдение ему, вишь, поручено. Тут, ваше сиятельство, внизу-то, библиотека
будет и учить будут мужиков. Так вот он библиотеку устраивает.
- Ах, вот как! Библиотеку, - князь ощерился, - что ж, это приятно! Я
надеюсь, им хватит моих книг? Жалко, жалко, что я не знал, а то бы я им из
Парижа еще прислал. Но ведь хватит?
- Хватит, ваше сиятельство, - растерянно хрипнул Иона, - ведь
видимо-невидимо книг-то у вас, - мороз прошел у Ионы по спине при взгляде на
лицо князя.
Тугай-Бег съежился в кресле, поскреб подбородок ногтями, затем зажал
бородку в кулак и стал диковинно похож на портрет раскосого в мурмолке.
Глаза его подернулись траурным пеплом.
- Хватит? Превосходно. Этот твой Эртус, как я вижу, образованный
человек и талантливый. Библиотеки устраивает, в моем кабинете сидит. Да-с.
Ну... а знаешь ли ты, Иона, что будет, когда этот Эртус устроит библиотеку?
Иона молчал и глядел во все глаза.
- Этого Эртуса я повешу вон на той липе, - князь белой рукой указал в
окно, - что у ворот. (Иона тоскливо и покорно глянул вслед руке.) Нет,
справа, у решетки. Причем день Эртус будет висеть лицом к дороге, чтобы
мужики могли полюбоваться на этого устроителя библиотек, а день лицом сюда,
чтобы он сам любовался на свою библиотеку. Это я сделаю, Иона, клянусь тебе,
чего бы это ни стоило. Момент такой настанет, Иона, будь уверен, и, может
быть, очень скоро. А связей, чтобы мне заполучить Эртуса, у меня хватит.
Будь покоен...
Иона судорожно вздохнул.
- А рядышком, - продолжал Тугай нечистым голосом, - знаешь кого
пристроим? Вот этого голого. Антонов Семен. Семен Антонов, - он поднял глаза
к небу, запоминая фамилию. - Честное слово, я найду товарища Антонова на дне
моря, если только он не подохнет до той поры или если его не повесят в общем
порядке на Красной площади. Но если даже повесят, я перевешу его на день-два
к себе. Антонов Семен уже раз пользовался гостеприимством в Ханской ставке и
голый ходил по дворцу в пенсне, - Тугай проглотил слюну, отчего татарские
скулы вылезли желваками, - ну что ж, я приму его еще раз, и тоже голого.
Ежели он живым мне попадется в руки, у, Иона!.. не поздравлю я Антонова
Семена. Будет он висеть не только без штанов, но и без шкуры! Иона! Ты
слышал, что он сказал про княгиню-мать? Слышал?
Иона горько вздохнул и отвернулся.
- Ты верный слуга, и, сколько бы я ни прожил, я не забуду, как ты
разговаривал с голым. Неужели тебе теперь не приходит в голову, как я в ту
же секунду не убил голого? А? Ведь ты же знаешь меня, Иона, много лет? -
Тугай-Бег взялся за карман пальто и выдавил из него блестящую рубчатую
рукоятку; беловатая пенка явственно показалась в углах рта, и голос стал
тонким и сиплым. - Но вот не убил! Не убил, Иона, потому что сдержался
вовремя. Но чего мне стоило сдержаться, знаю только один я. Нельзя было
убить, Иона. Это было бы слабо и неудачно, меня схватили бы, и ничего бы я
не выполнил из того, зачем приехал. Мы сделаем, Иона, большее... Получше, -
князь пробормотал что-то про себя и стих.
Иона сидел, мутясь, и в нем от слов князя ходил холодок, словно он
наглотался мяты. В голове не было уже никаких мыслей, а так, одни обрывки.
Сумерки заметно заползали в комнату. Тугай втолкнул ручку в карман,
поморщившись, встал и глянул на часы.
- Ну, вот что, Иона, поздно. Надо спешить. Ночью я уеду. Устроим же
дела. Во-первых, вот что, - у князя в руках очутился бумажник, - бери, Иона,
бери, верный друг! Больше дать не могу, сам стеснен.
- Ни за что не возьму, - прохрипел Иона и замахал руками.
- Бери! - строго сказал Тугай и запихнул сам Ионе в карман бушлата
белые бумажки. Иона всхлипнул. - Только смотри тут не меняй, а то пристанут
- откуда. Ну-с, а теперь самое главное. Позволь уж, Иона Васильевич,
перебыть до поезда во дворце. В два ночи уеду в Москву. Я в кабинете разберу
кое-какие бумаги.
- Печать-то, батюшка, - жалобно начал Иона. Тугай подошел к двери,
отодвинул портьеру и сорвал одним взмахом веревочку с сургучом. Иона ахнул.
- Вздор, - сказал Тугай, - ты, главное, не бойся! Не бойся, мой друг! Я
тебе ручаюсь, устрою так, что тебе ни за что не придется отвечать. Веришь
моему слову? Ну, то-то...

---------

Ночь подходила к полночи. Иону сморило сном в караулке. Во флигельке
спали истомленная Татьяна Михайловна и Мумка. Дворец был бел от луны, слеп,
безмолвен...
В рабочем кабинете с наглухо закрытыми черными шторами горела на
открытой конторке керосиновая лампа, мягко и зелено освещая вороха бумаг на
полу, на кресле и на красном сукне. Рядом в большом кабинете с задернутыми
двойными шторами нагорали стеариновые свечи в канделябрах. Нежными искорками
поблескивали переплеты в шкафах, Александр I ожил и, лысый, мягко улыбался
со стены.
За конторкой в рабочем кабинете сидел человек в штатском платье и с
кавалергардским шлемом на голове. Орел победно взвивался над потускневшим
металлом со звездой. Перед человеком сверх вороха бумаг лежала толстая
клеенчатая тетрадь. На первой странице бисерным почерком было написано
вверху:
Алекс. Эртус
История Ханской ставки
ниже:
1922-1923
Тугай, упершись в щеки кулаками, мутными глазами глядел, не отрываясь,
на черные строчки. Плыла полная тишина, и сам Тугай слышал, как в жилете его
неуклонно шли, откусывая минуты, часы. И двадцать минут, и полчаса сидел
князь недвижно.
Сквозь шторы вдруг проник долгий тоскливый звук. Князь очнулся, встал,
громыхнув креслами.
- У-у, проклятая собака, - проворчал он и вошел в парадный кабинет. В
тусклом стекле шкафа навстречу ему пришел мутный кавалергард с блестящей
головой. Приблизившись к стеклу, Тугай всмотрелся в него, побледнел,
болезненно усмехнулся.
- Фу, - прошептал он, - с ума сойдешь.
Он снял шлем, потер висок, подумал, глядя в стекло, и вдруг яростно
ударил шлем оземь, так, что по комнатам пролетел гром и стекла в шкафах
звякнули жалобно. Тугай сгорбился после этого, отшвырнул каску в угол ногой
и зашагал по ковру к окну и обратно. В одиночестве, полный, по-видимому,
важных и тревожных дум, он обмяк, постарел и говорил сам с собой, бормоча и
покусывая губы:
- Это не может быть. Не... не... не...
Скрипел паркет, и пламя свечей ложилось и колыхалось. В шкафах
зарождались и исчезали седоватые зыбкие люди. Круто повернув на одном из
кругов, Тугай подошел к стене и стал всматриваться. На продолговатой
фотографии тесным амфитеатром стояли и сидели застывшие и так увековеченные
люди с орлами на головах. Белые раструбы перчаток, рукояти палашей. В самом
центре громадной группы сидел невзрачный, с бородкой и усами, похожий на
полкового врача человек. Но головы сидящих и стоящих кавалергардов были
вполоборота напряженно прикованы к небольшому человеку, погребенному под
шлемом.
Подавлял белых напряженных кавалеристов маленький человек, как
подавляла на бронзе надпись о нем. Каждое слово в ней с заглавной буквы.
Тугай долго смотрел на самого себя, сидящего через двух человек от
маленького человека.
- Не может быть, - громко сказал Тугай и оглядел громадную комнату,
словно в свидетели приглашал многочисленных собеседников. - Это сон. - Опять
он пробормотал про себя, затем бессвязно продолжал: - одно, одно из двух:
или это мертво... а он... тот... этот... жив... или я... не поймешь...
Тугай провел по волосам, повернулся, увидал идущего к шкафу, подумал
невольно: "Я постарел", - опять забормотал:
- По живой моей крови, среди всего живого шли и топтали, как по
мертвому. Может быть, действительно я мертв? Я - тень? Но ведь я живу, -
Тугай вопросительно посмотрел на Александра I, - я все ощущаю, чувствую.
Ясно чувствую боль, но больше всего ярость, - Тугаю показалось, что голый
мелькнул в темном зале, холод ненависти прошел у Тугая по суставам, - я
жалею, что я не застрелил. Жалею. - Ярость начала накипать в нем, и язык
пересох.
Опять он повернулся и молча заходил к окну и обратно, каждый раз
сворачивая к простенку и вглядываясь в группу. Так прошло с четверть часа.
Тугай вдруг остановился, провел по волосам, взялся за карман и нажал
репетир. В кармане нежно и таинственно пробило двенадцать раз, после паузы
на другой тон один раз четверть и после паузы три минуты.
- Ах, боже мой, - шепнул Тугай и заторопился. Он огляделся кругом и
прежде всего взял со стола очки и надел их. Но теперь они мало изменили
князя. Глаза его косили, как у Хана на полотне, и белел в них лишь легкий
огонь отчаянной созревшей мысли. Тугай надел пальто и шляпу, вернулся в
рабочий кабинет, взял бережно отложенную на кресле пачку пергаментных и
бумажных документов с печатями, согнул ее и с трудом втиснул в карман
пальто. Затем сел к конторке и в последний раз осмотрел вороха бумаг, дернул
щекой и, решительно кося глазами, приступил к работе. Откатив широкие рукава
пальто, прежде всего он взялся за рукопись Эртуса, еще раз перечитал первую
страницу, оскалил зубы и рванул ее руками. С хрустом сломал ноготь.
- А т... чума! - хрипнул князь, потер палец и приступил к работе
бережней. Надорвав несколько листов, он постепенно превратил всю тетрадь в
клочья. С конторки и кресел сгреб ворох бумаг и натаскал их кипами из
шкафов. Со стены сорвал небольшой портрет елизаветинской дамы, раму разбил в
щепы одним ударом ноги, щепы на ворох, на конторку и, побагровев, придвинул
в угол под портрет. Лампу снял, унес в парадный кабинет, а вернулся с
канделябром и аккуратно в трех местах поджег ворох. Дымки забегали, в кипе
стало извиваться, кабинет неожиданно весело ожил неровным светом. Через пять
минут душило дымом.
Прикрыв дверь и портьеру, Тугай работал в соседнем кабинете. По
вспоротому портрету Александра I лезло, треща, пламя, и лысая голова коварно
улыбалась в дыму. Встрепанные томы горели стоймя на столе, и тлело сукно.
Поодаль в кресле сидел князь и смотрел. В глазах его теперь были слезы от
дыму и веселая бешеная дума. Опять он пробормотал:
- Не вернется ничего. Все кончено. Лгать не к чему. Ну, так унесем же с
собой все это, мой дорогой Эртус.
...Князь медленно отступал из комнаты в комнату, и сероватые дымы лезли
за ним, бальными огнями горел зал. На занавесах изнутри играли и ходуном
ходили огненные тени.
В розовом шатре князь развинтил горелку лампы и вылил керосин в
постель; пятно разошлось и закапало на ковер. Горелку Тугай швырнул на
пятно. Сперва ничего не произошло: огонек сморщился и исчез, но потом он
вдруг выскочил и, дыхнув, ударил вверх, так что Тугай еле отскочил. Полог
занялся через минуту, и разом, ликующе, до последней пылинки, осветился
шатер.
- Теперь надежно, - сказал Тугай и заторопился.
Он прошел боскетную, биллиардную, прошел в черный коридор, гремя, по
винтовой лестнице спустился в мрачный нижний этаж, тенью вынырнул из
освещенной луной двери на восточную террасу, открыл ее и вышел в парк. Чтобы
не слышать первого вопля Ионы из караулки, воя Цезаря, втянул голову в плечи
и незабытыми тайными тропами нырнул во тьму...

* Михаил Булгаков. Летучий голландец

Дневничок больного

У нас больного Т. дорздрав по ошибке
заслал в Аксаковский санаторий. А там
ему, больному, говорят: "Вы ошибочно сюда
засланы". И он обратно поехал. Так и на
луну могут послать!
Рабкор 1043.

5-го июля. Кашлять я начал. Кашляю и кашляю. Всю ночь напролет. Мне бы
спать надо, а я кашляю.
7-го июля. Записался на прием.
10-го июля. Стукал молоточком и сказал: "Гм!" Что это значит - это
"гм"?
11-го июля. Сделали рентгеновский снимок с меня. Очень красиво. Весь
темный, а ребра белые.
20-го июля. Поздравляю вас, дорогие товарищи, у меня туберкулез.
Прощай, белый свет!
30-го июля. Послали меня в санаторий "Здоровый дух" на курорт. Получил
на 2000 верст подъемные и бесплатный билет жесткого класса с тюфяком.
1-го августа. ...и с клопами. Еду, очень красивые виды. Клопы величиной
с тараканов.
5-го августа. Приехал в Сибирь. Очень красивая. На лошадях ехал в
сторону немного - 293 версты. Кумыс.
6-го августа. Вот тебе и кумыс! Они говорят, что это ошибка. Никакого
туберкулеза у вас нет. Опять снимок делали. Видел свою почку. Страшно
противная.
8-го августа. И потому я сейчас записываю в Ростове-на-Дону. Очень
красивый город. Еду в здравницу "Солнечный дар" в Кисловодск.
12-го августа. Кисловодск. И ничего подобного. Почка тут ни при чем.
Говорят: какой черт вас заслал сюда?!
15-го августа. Я пишу на пароходе, якобы с наследственным сифилисом, и
еду в Крым (в скрытой форме). Меня рвет вследствие качки. Будь оно проклято,
такое лечение.
22-го августа. Ялта, превосходный город, если б только не медицина!
Загадочная наука. Здесь у меня глисты нашли и аппендицит в скрытой форме. Я
еду в Липецк Тамбовской губернии. Прощай, водная стихия Черного моря!
25-го августа. В Липецке все удивляются. Доктор очень симпатичный.
Насчет глистов сказал так:
- Сами они глисты!
Подвел меня к окошку, посмотрел в глаза и заявил:
- У вас порок сердца.
Я уж так привык, что я весь гнилой, что даже и не испугался. Прямо
спрашиваю: куда ехать?
Оказывается, в Боржом.
Здравствуй, Кавказ!
1-го сентября. В Боржоме даже не позволили вещи распаковать. Мы,
говорят, ревматиков не принимаем.
Вот уж я и ревматиком стал! Недолго, недолго мне жить на белом свете!
Уезжаю опять в Сибирь на...
10-го сентября. ...Славное море, священный Байкал! Виды тут прелестные,
только уж холод собачий. И сибирский доктор сказал, что это глупо,
разъезжать по курортам, когда уже скоро снег пойдет. Вам, говорит, надо
сейчас ехать погреться. Я, говорит, вас в Крым махану... Говорю, что я уже
был. Мерси. А он говорит: где вы были? Я говорю: в Ялте. А он говорит: я,
говорит, вас пошлю в Алупку. Ладно, в Алупку - так в Алупку! Мне все равно,
хоть к черту на рога. Купил шубу и поехал.
25-го сентября. В Алупке все заперто. Говорят: поезжайте вы домой, а
то, говорят, мечетесь вы по всей Республике, как беспризорный. Плюнул на все
и поехал к себе домой.
1-го октября. И вот я дома. Пока я ездил, жена мне изменила. Пошел я к
доктору. А он говорит: вы, говорит, человек совсем здоровый, как стеклышко.
А как же так, спрашиваю, меня гоняли? А он отвечает: просто ошибка! Ну,
ошибка и ошибка. Завтра иду на службу.
Больной э 555.

* Михаил Булгаков. Гениальная личность

Секретарь учка, присутствовавший на
общем собрании членов союза на ст.
Переездная Донецких железных дорог,
ухитрился заранее не только заготовить
резолюции для собрания, но даже записать
его протокол.
Все были поражены такой гениальностью
секретаря.
Рабкор Гвоздь

Секретарь учка сидел в зале вокзала и грыз перо. Перед секретарем лежал
большой лист бумаги, разделенный продольной чертой. На левой стороне было
написано: "Слушали", на правой: "Постановили". Секретарь вдохновенно глядел
в потолок и бормотал:
- Итак, стало быть, вопрос о спецодежде. Верно я говорю, товарищи?
Совершенно верно! - сам себе ответил секретарь хором. - Правильно! Поэтому:
слушали, а слушав, постановили... - Секретарь макнул перо и стал скрести:
"Принять всесторонние меры к выдаче спецодежды без перебоев, снабжая
спецодеждой в общем и целом каждого и всякого". - Принимается, товарищи? Кто
против? - спросил секретарь у своей чернильницы.
Та ничего не имела против, и секретарь написал на листке: "Принято
единогласно". И сам же себя похвалил: - Браво, Макушкин!
- Таперича что у нас на очереди? - продолжал секретарь. - Касса
взаимопомощи: ясно, как апельсин. Ну, в кассе денег нет, это - ясно, как
апельсин. И, как апельсин же ясно, что ссуды вовремя не возвращают. Стало
быть: слушали о кассе, а постановили: "Всемерно содействовать развитию кассы
взаимопомощи, целиком и полностью привлекая транспортные низы к участию в
кассе, а равно и принять меры к увеличению фонда путем сознательного
своевременнного возвращения ссуд целиком и полностью!" Кто против? -
победоносно спросил Макушкин.
Ни шкаф, ни стулья не сказали ни одного слова против, и Макушкин
написал: "Единогласно".
Открылась дверь, и вошел сосед.
- Выкатывайся, - сказал ему Макушкин, - я занят: протокол собрания
пишу.
- Вчерашнего? - спросил сосед.
- Завтрашнего, - ответил Макушкин.
Сосед открыл рот и так, с открытым ртом, и ушел.

Зал общего собрания был битком набит, и все головы были устремлены на
эстраду, где рядом с графином с водой и колокольчиком стоял тов. Макушкин.
- Первым вопросом повестки дня, - сказал председатель собрания, - у нас
вопрос о спецодежде. Кто желает?
- Я, я... я... я... - двадцатью голосами ответил зал.
- Позвольте, товарищ, мне, - музыкальным голосом допросил Макушкин.
- Слово предоставляется т. Макушкину, - почтительно сказал
председатель.
- Товарищи, - откашлявшись, начал Макушкин и заложил пальцы в жилет, -
каждому сознательному члену союза известно, что спецодежда является
необходимой...
- Правильно!! В июне валенки выдавали! - загремел зал.
- Попрошу не перебивать оратора, - сказал председатель.
- Поэтому, дорогие товарищи, необходимо принять всесторонние меры к
выдаче спецодежды без перебоев.
- Верно! Браво! - закричал зал. - Парусиновые штаны прислали в январе!!
- Ти-ше!
- Предлагаю ораторам не высказываться, чтобы не терять времени, -
сказал Макушкин, - а прямо приступить к обсуждению резолюции.
- Кто имеет резолюцию? - спросил председатель, сбиваясь с пути.
- Я имею, - скромно сказал Макушкин и мгновенно огласил резолюцию.
- Кто против? - сказал изумленный председатель. Зал моментально и
единодушно умолк
- Пишите: при ни одном воздержавшемся, - сказал пораженный председатель
секретарю собрания.
- Не пишите, товарищ, у меня уже записано, - сказал Макушкин, сияя
глазами.
Общее собрание встало, как один человек, и впилось глазами в Макушкина.
- Центральный парень, - сказал кто-то восхищенно, - не то что наши
сиволапые!

x x x

Когда общее собрание кончилось, толпа провожала Макушкина по улице
полверсты, и женщины поднимали детей на руки и говорили:
- Смотри, вон Макушкин пошел. И ты когда-нибудь такой будешь.

* Михаил Булгаков. Главполитбогослужение

Конотопский уисполком по договору от
23 июля 1922 г. с общиной верующих
поселка при ст. Бахмач передал последней
в бессрочное пользование богослужебное
здание, выстроенное на полосе
железнодорожного отчуждения и
пристроенное к принадлежащему Зап. ж. д.
зданию, в коем помещается жел. -
дорожная школа.
Окна церкви выходят в школу.
Из судебной переписки

Отец дьякон бахмачской церкви, выходящей окнами в школу, в конце концов
не вытерпел и надрызгался с самого утра в день Параскевы Пятницы и, пьяный
как зонтик, прибыл к исполнению служебных обязанностей в алтарь.
- Отец дьякон! - ахнул настоятель, - ведь это что же такое?.. Да вы
гляньте на себя в зеркало: вы сами на себя не похожи!
- Не могу больше, отец настоятель! - взвыл отец дьякон, - замучили,
окаянные. Ведь это никаких нервов не хва...хва...хватит. Какое тут
богослужение, когда рядом в голову зудят эту грамоту. Дьякон зарыдал, и
крупные, как горох, слезы поползли по его носу, - верите ли, вчера за
всенощной разворачиваю требник, а перед глазами огненными буквами
выскакивает: "Религия есть опиум для народа". Тьфу! Дьявольское наваждение.
Ведь это ж... ик... до чего ж доходит?.. И сам не заметишь, как в
кам...ком...мун...нистическую партию уверуешь. Был дьякон - и, ау, нету
дьякона! Где, спросят добрые люди, наш милый дьякон? А он, дьякон... он в
аду... в гигиене огненной.
- В геенне, - поправил отец настоятель.
- Один черт, - отчаянно молвил отец дьякон, криво влезая в стихарь, -
одолел меня бес!
- Много вы пьете, - осторожно намекнул отец настоятель, - оттого вам и
мерещится.
- А это мерещится? - злобно вопросил отец дьякон.
- Владыкой мира будет труд!! - донеслось через открытые окна соседнего
помещения.
- Эх, - вздохнул дьякон, завесу раздвинул и пророкотал: - Благослови,
владыка!
- Пролетарию нечего терять, кроме его оков.
- Всегда, ныне, и присно, и во веки веков, - подтвердил отец
настоятель, осеняя себя крестным знамением.
- Аминь! - согласился хор.
Урок политграмоты кончился мощным пением "Интернационала" и ектений:

Весь мир насилья мы разрушим до основания! А затем...

- Мир всем! - благодушно пропел настоятель.
- Замучили, долгогривые, - захныкал учитель политграмоты, уступая место
учителю родного языка, - я - слово, а они - десять!
- Я их перешибу, - похвастался учитель языка и приказал: - Читай,
Клюкин, басню.
Клюкин вышел, одернул пояс и прочитал:

Попрыгунья стрекоза
Лето красное пропела.
Оглянуться не успела...

- Яко Спаса родила!! - грянул хор в церкви. В ответ грохнул весь класс
и прыснули прихожане. Первый ученик Клюкин заплакал в классе, а в алтаре
заплакал отец настоятель.
- Ну их в болото, - ошеломленно хихикая, молвил учитель, - довольно,
Клюкин, садись, пять с плюсом.
Отец настоятель вышел на амвон и опечалил прихожан сообщением:
- Отец дьякон заболел внезапно и... того... богослужить не может.
Скоропостижно забелевший отец дьякон лежал в приделе алтаря и бормотал
в бреду:
- Благочестив... самодержавнейшему государю наше... замучили,
проклятые!..
- Тиш-ша вы, - шипел отец настоятель, - услышит кто-нибудь, беда
будет...
- Плевать... - бормотал дьякон, - мне нечего терять... ик... кроме
оков.
- Аминь! - спел хор.

Примечание "Гудка":
В редакции получен материал, показывающий, что дело о совместном
пребывании школы и церкви в одном здании тянется уже два года. Просьба всем
соответствующим учреждениям сообщить, когда же кончится это невозможное
сожительство?

* Михаил Булгаков. Золотистый город

I
ПИЩА БОГОВ

Жуткая свинья. От угла рояля до двери в комнату Анны Васильевны.
- Вася!! Ведь ты врешь?
- Вру? Вру? Поезжайте сами посмотрите! Это обидно, в конце концов, все,
что ни скажу, все вру! Сто восемнадцать пудов свинья.
- Ты сам видел?
- Все видели.
- Нет, ты скажи, ты сам видел?
- Ну... мне Петров рассказывал... Чудовищная свинья!
- Лгун твой Петров чудовищный. Ведь такая свинья в товарный вагон не
влезет, как же ее в Москву везли?
- Я почем знаю! Может быть, на этой... как ее... на открытой платформе.
Или на грузовике.
- Где ж такую свинью развели?
- А черт ее знает! В каком-нибудь совхозе. Конечно, не мужицкая.
Мужицкие свиньи паршивые, маленькие, как кошки. Вот и притащили им такую, с
автомобиль. Они посмотрят, посмотрят, да и сами заведут таких.
- Нет, Вася... Ты такой человек... такой человек...
- Ну, черт с вами! Не буду больше рассказывать!

II
НА МОСКВЕ-РЕКЕ

Августовский вечер ясен. В пыльной дымке по Садовому кольцу летят
громыхающие ящики трамвая "Б" с красным аншлагом: "На выставку". Полным
полно. Обгоняют грузовики и легкие машины, поднимая облако пыли и
бензинового дыму.
На Смоленском толчея усиливается. Среди шляпок и шляп вырастает белая
чалма, среди спин пиджаков - полосатая спина бухарского халата. Еще какие-то
шафранные скуластые лица, раскосые глаза.
Каменный мост в ущелье-улице показывается острыми красными пятнами
флагов. По мосту, по пешеходным дорожкам льется струя людей, и навстречу,
гудя, вылезает облупленный автобус. С моста разворачивается городок. С
первого же взгляда, в заходящем солнце на берегу Москвы-реки, он легок,
воздушен, стремителен и золотист.
Публика высыпается из трамвая, как из мешка. На усыпанных песком
пространствах перед входами муравейник людей.
Продавцы с лотками выкрикивают:
- Дюшесе, дюшесе сладкий!
И машины рявкают, ползают, пробираясь в толпе. На остановках стена
людей, осаждающих обратные "Б", а у касс хвосты.
И всюду дальше дерево, дерево, дерево. Свежее, оструганное,
распиленное, золотое, сложившееся в причудливые башни, павильоны, фигуры,
вышки.
Чешуя Москвы-реки делит два мира. На том берегу низенькие, одноэтажные,
красные, серенькие домики, привычный уют и уклад, а на этом - разметавшийся,
острокрыший, островерхий, колючий город-павильон.
Из трамвая, отдуваясь, выбирается фигура хорошо и плотно одетая, с
золотой цепочкой на животе, окидывает взором буйную толчею и бормочет:
- Черт их знает, действительно! На этом болоте лет пять надо было
строить, а они в пять месяцев построили! Манечка! Надо будет узнать, где тут
ресторан!
Толстая Манечка, гремя и сверкая кольцами, браслетами, цепями и
камеями, впивается в пиджак, и пара спешит к кассам.
Турникеты скрипят, и продавцы и продавщицы значков Воздушного Флота
налетают со всех сторон.
- Гражданин, значок! Значок!
- Газета "Смычка" с планом выставки! Десять рублей! С подробным планом!
Под ногами хрустит песок. Направо разноцветный, штучный, словно из
детских кубиков сложенный павильон.

III
КУСТАРНЫЙ

Из глубины - медный марш. У входа, в синей форме, в синем мягком шлеме,
дежурный пожарный. "Зажигать огонь и курить строго воспрещается". Сигнал. "В
случае пожара..." и т. д. У стола отбирают дамские сумки и портфели.
Трехсветный, трехэтажный павильон весь залит пятнами цветных экспонатов
по золотому деревянному фону, а в окнах синеющая и стальная гладь
Москвы-реки.
"Sibcustprom" - изделия из мамонтовой кости. Маленький бюст Троцкого,
резные фигурные шахматы, сотни вещиц и безделушек.
Горностаевым мехом по овчине белые буквы "Н.К.В.Т.", и щиты, и на щитах
меха. Черно-бурые лисицы, черный редкий волк, песцы разные - недопесок,
синяк, гагара. Соболя прибайкальские, якутские, нарымские, росомахи темные.
Бледный кисейный вечерний свет в окне и спальня красного дерева.
Столовая. И всюду Троцкий, Троцкий, Троцкий. Черный бронзовый, белый
гипсовый, костяной, всякий.
"Игрушки - радость детей", и Кустсоюз выбросил ликующую
золото-сине-красную гамму и карусель.
Мальцевский завод, Кузнецовские фабрики работают, и Продасиликат
уставил полки разноцветным стеклом, фарфором, фаянсом, глиной. Разрисованные
чайники, чашки, посуда - экспорт на Восток, в Бухару.
Комиссия, ведающая местами заключения, показала работы заключенных:
обувь, безделушки. Портрет Карла Маркса глядит сверху.
"Gosspirt". От легких растворителей масел, метиловых спиртов и
ректификата к разноцветным 20-ти градусным водкам, пестроэтикетной башенной
рябиновке-смирновке. Мимо плывет публика, и вздохи их вьются вокруг
поставца, ласкающего взоры. Рюмки в ряду ждут избранных -
спецов-дегустаторов.
Уральские самоцветы, яшма, малахит, горный дымчатый хрусталь. На
гигантском столе модель фабрики галош, опять меха, ткани, вышивки, кожи.
Вижу в приволе, куда сбегают легкие лестницы, экипажи, брички показательной
образцовой мастерской. Бочки, оси, колеса...
Лампы вспыхивают над потолком, на стенах, павильон наливается теплым
светом, угасает Москва-река за окном.

IV
ЦВЕТНИК-ЛЕНИН

Шуршит песок. Тень легла на Москву. Белые шары горят, в высоте арка
оделась огнями. Киоск с пивом осаждают. Духота.
Главное здание - причудливая смесь дерева и стекла.
В полумраке - внутренний цветник. У входа - гигантские резные
деревянные торсы. А на огромной площади утонула трибуна в гуще тысячной
толпы. Слов не слышно, но видна женская фигура. Несомненно, деревенская баба
в белом платочке. Последние ее слова покрывает не крик, а грохот толпы, и
отзывается на него издалека затерявшийся под краем подковы - главного
павильона - оркестр. С трибуны исчезает белый платок, вместо него черный
мужской силуэт.
- Доро-гой! Ильич!!
Опять грохот. Затем буйный марш и рядами толпа валит между огромным
цветником и зданием открытого театра к Нескучному на концерт. В рядах плывут
клинобородые мужики, армейцы в шлемах, пионеры в красных галстуках, с голыми
коленями, женщины в платочках, сельские бородатые захолустные фигуры и
московские рабочие в картузах.
Даму отрезало рекой от театра. Она шепчет:
- Не выставка, а черт знает что! От пролетариата прохода нет. Видеть
больше не могу!
Пиджак отзывается сиплым шепотом:
- Н-да, трудновато!
И их начинает вертеть в водовороте.
К центру цветника непрерывное паломничество отдельных фигур. Там
знаменитый на всю Москву цветочный портрет Ленина. Вертикально поставленный,
чуть наклонный, двускатный щит, обложенный землей, и на одном скате с
изумительной точностью выращен из разноцветных цветов и трав громадный
Ленин, до пояса. На противоположном скате отрывок его речи.
Три электросолнца бьют сквозь легкие трельяжи, решетки и мачты
открытого театра. Все дерево, все воздушное, сквозное, просторное. На
громадной сцене медный оркестр льет вальс, и черным-черны скамьи от народу.

V
ВЕЧЕР. УЗБЕКИ

Тень покрывает город и Москву-реку. В фантастическом выставочном
цветнике полумрак, и в нем цветочный Ленин кажется нарисованным на громадном
полотне.
Павильоны, что тянутся по берегу реки к Нескучному, начинают светиться.
Ослепительно ярко загорается павильон с гипсовыми мощными торсами,
поддерживающими серые пожарные шланги. На фронтоне, на стене надписи. Пожары
в деревне. Борьба с пожарами. В павильоне полный свет, но еще стоят внутри
кой-где леса. Он еще не окончен.
- Не беспокойтесь, завтра откроют. Со мной так было: утром придешь,
посмотришь работу, а вечером этого места не узнаешь - кончили!
И опять: свет, потом полумрак. Горит павильон Сельскосоюза. В стеклах
дыни, груши. Рядом - темноватая глыба. Чернеет подпись "Закрыто". В
полумраке, в отсвете ламп с отдаленных фонарей, в кафе, на берегу реки, едят
и пьют. Сюда, на берег реки, еще не дали света.
По Москве-реке бегут огоньки на лодках. Стучит в отдалении мотор, и
распластанный гидроплан прилепился к самому берегу. Армейцы в шлемах тучей
облепили загородку, смотрят водяную алюминиевую птицу.
В полумраке же квадраты и шашечные клетки показательных орошаемых
участков, темны и неясны очертания у цветников, окаймляющих павильоны рядом
белых астр. Пахнут по-вечернему цветы табака.
По дорожкам народ группами стремится к Туркестанскому павильону, входит
в него толпами. Внутри блестит причудливая деревянная резьба, свет волной.
Снаружи он расписан пестро, ярко, необыкновенно.
И тотчас возле него начинает приветливо пахнуть шашлыком.
Там, где беседка под самым берегом, память угасшего отжившего века
Екатерины - Павла - Александра, на грани, где зеленым морем надвигается
Нескучный сад с огнями электрическими, резкими, новыми, вдоль берега кипят
гигантские самовары, бродят тюбетейки, чалмы.
За туркестанским хитрым, расписным домом библейская какая-то арба.
Колеса-гиганты, гигантские шляпки гвоздей, гигантские оглобли. Арба. Потом
по берегу, вдоль дороги, под деревьями навесы деревянные и низкие настилы,
крытые восточными коврами. Манит сюда запах шашлыка москвичей, и белые
московские барышни, ребята, мужчины в европейских пиджаках, поджав ноги в
остроносых ботинках, с расплывшимися улыбками на лицах, сидят на пестрых
толстых тканях. Пьют из каких-то безруких чашек. Стоят перетянутые в талию,
тускло блестящие восточные сосуды.
В печах под навесами бушует красное пламя, висят на перекладинах
бараньи освежевшие туши. Мечутся фартухи. Мелькают черные головы.
Раскаленный уголь в извитую громоздкую трубку, и черный неизвестный
восточный гражданин республики курит.
- Кто вы такие? Откуда? Национальность?
- Узбеки. Мы.
Что ж. Узбеки так узбеки. К узбеку в кассу сыпят 50-ти и сторублевые
бумажки.
- Четыре порции. Шашлык.
Пельмени ворчат у печей. Жаром веет. Хруст и говор. Едят маслящиеся
пельмени, едят какой-то витой белый хлеб, волокут шашлык на тарелках.
Мимо навесов по дороге непрерывно идут и идут в Нескучный сад. Оттуда
доносится то глухо, то ясными взрывами музыка.

VI
ДВИЖЕНИЕ

По дорожкам, то утрамбованным, то зыбким и рыхлым, снуют и снуют, идут
вперед к туркестанцам, идут назад к выходам. По дороге еще буфет и тоже
темно, Тоже еще не дали свету. Но и там звенят ложечки и стаканы.
Круглое, светящееся переграждает путь. Павильон Нарпита. В кольцевой
галерее снаружи, конечно, едят и пьют и подает "услужающий" в какой-то
диковинной фуражке с красным ярлыком. Внутри, в стеклянном граненом
павильоне, чинно и чисто. Диаграммы, масляными красками вдоль всей верхней
части стены картины будущего общественного питания. Общественные кухни с
наилучшим техническим оборудованием. Общественные столовые.
Посредине сервирован стол. Так чисто, на красивой посуде будут есть,
когда процветет "Narpit".
Выставка теперь живет до 12 часов ночи. Но за два, за три часа по
пескам, в суете, по пространству с уездный город, и вот ноги больше не хотят
ходить.
На выставку надо ездить много раз пять, шесть, чтобы успеть хоть
сколько-нибудь добросовестно осмотреть, что-нибудь запомнить, всюду
побывать.
На выход! На выход! Домой!
И вот у выходов долгий, скучный, тяжелый фокус. Отсюда в город трамвай
идет полный, до отказа. Тучи ждут. Когда в него попадешь?
Вот мелькнула надежда. Стоит черный автомобиль с продолговатыми
лавками.
- Берете публику?
- Нет. Это машина Горбанка.
Но вот спасительный красный ящик. Неуклюж, как слон, облуплен, тяжел,
грузен.
- До Страстного?
- 75 рублей.
Скорее садиться. Места занимают вмиг.
О боже! Кишки вытрясет!
Последним на ходу вскакивает некто с портфелем. Физиономия настолько
озабоченная, портфель настолько внушительный, взгляды настолько
сосредоточенные, что сразу видно - не простой смертный, а выставочный. Так и
есть.
- Вот я организую автобусное движение. На хороших машинах.
- Очень бы хорошо было. А то, знаете ли, пропадешь.
- Еще бы... Ведь это не машина, а...
Но не успел организатор сказать, что именно. Тряхнуло так, что язык
вскочил между зубами.
Так и надо. Скорее организовывай.
И загудело, и замотало, и начало качать по набережной к храму Христа.
- Только бы живым выйти!

VII
ЧЕРЕЗ ДВЕ НЕДЕЛИ

Две недели я не был на выставке, и за эти две недели резко изменился
деревянный город.
Он окрасился, покрылся цветными пятнами. Затем исчезли последние леса у
павильонов, исчез мусор. Почва под сентябрьским солнцем высохла,
утрамбовалась, и идти теперь легко.
Потом город запыхтел, и застучал, и заиграл. Посетителей стало все
больше, и в праздничные дни начинается толчея. Впечатление такое, что всех
вливающихся за турникеты охватывает какое-то радостное возбуждение. Крики
газетчиков, звуки оркестров, толпа, краски - все это поднимает настроение.
Как грибы выросли киоски - пивные, папиросные, винные, фруктовые, молочные.
И надо сказать, что они очень облегчают осмотр и хождение. За несколько
часов ходьбы под теплым солнцем хочется пить.

VIII
НАДИЯ НА БОГА И ПОЖАРНЫЙ ТЕЛЕГРАФ

Зычный пожарный трубный сигнал. Белый павильон, испещренный лозунгами.
"Центральный пожарный отдел".
Громадные белые торсы поддерживают серые шланги. Кто делал?
Резинотрест.
Дальше брезентовые костюмы на манекенах, каски, упряжь, насосы.
Диаграммы, рисунки, плакаты, картины.
Смысл: деревню надо отстоять. Деревню надо учить не только бороться с
пожарами, но и их предупреждать. Во всю стену огнеупорная стена из
"соломита" - прессованной соломы. Работа Стройноторга.
Над соломитом громадное полотно: без всяких футуристических ухищрений
реально написана картина - горит деревня. Мечутся лошади, полыхает пламя, и
женщины простоволосые простирают руки к небу. Старуха с иконой.
Подпись: "Кому разум не помог, молитва не поможет".
Харьков выставил литографии. На одной украинец спокойный и веселый у
беленькой хаты. Он потому спокойный, что он меры против пожара принимал.
А рядом нищий оборванный у пепелища. "Я не вживав заходив проти пожеж.
Жив на одчай и покладав надию на бога - й пожежа довела мене до
вбожества".
Красные блестящие коробки пожарных телеграфов, сложные телефоны,
сигнализация, модели, показывающие, как проложить трубы от печек, чтобы они
были безопасны, ценные огнетушители "Богатыря" и "Рекорда", водоподъемник
системы "Шенелис.", всевозможные виды керосиновых ламп и лозунги, лозунги
и диаграммы.
Голос руководителя:
- Этим концом ударяете об землю и затем направляете струю куда
угодно...

IX
КАК СБЕРЕЧЬ СВОИ ЛЕСА

В Дом крестьянина - большой двухэтажный дом - вовлекла толпа
экскурсантов.
Женщина с красной повязкой на рукаве шла впереди и объясняла:
- Сейчас, товарищи, мы с вами пройдем в Дом крестьянина, где вы прежде
всего увидите уголок нашего Владимира Ильича...
В Доме такая суета, что разбегаются глаза, и смутно запоминаются лишь
портреты Ленина, Калинина и еще какие-то картинки.
Стучат, идут вверх, вниз. И вдруг - дверь, и, оказывается, внутри
театр. Сцена без занавеса. У избушки баба в платочке, целый конклав умных
клинобородых мужиков в картузах и сапогах и один глупый, мочальный и
курносый, в лаптях. Он, извольте видеть, без всякого понятия свел целый
участок леса.
- Товарищи! Мыслимое ли это дело? А? - восклицает умный, украшенный
картузом, обращаясь к публике, - прав он или не прав? Если не прав,
поднимите руки.
Публика с удовольствием созерцает дурака, вырубившего участок, но, не
будучи еще приучена к соборному действу, рук не поднимает.
- Выходит, стало быть, прав? Пущай вырубает? Здорово! - волнуется
картуз на сцене, - товарищи, кто за то, что он не прав, прошу поднять руки!
Руки поднимаются у всех.
- Это так! - удовлетворен обладатель цивилизованного головного убора, -
присудим мы его назвать дураком!
И дурак с позором уходит, а умные начинают хором петь куплеты.
Заливается гармония.

Надо, надо нам учиться,
Как сберечь свои леса,
Чтоб потом не очутиться
Без избы и колеса!

Ходят, выходят, спешно распаковывают какую-то посуду. Вероятно, для
крестьянской столовки. И опять валит навстречу толпа, и опять женский голос:
- ...и увидите уголок Владимира...

X
КАРАМЕЛЬ, ТАБАК И ПИВО

От Дома крестьянина до берегу реки больше вглубь, в зелень, к
Нескучному саду. Неузнаваемое место. По-прежнему вековые деревья и тени,
гладь пруда, но в зелени белые, цветные причудливые здания. И почти изо всех
пыхтенье, стрекотание, стук машин.
Вон он Моссельпром. Грибом каким-то. Под шапкой надпись "Ресторан".
И со входа сразу охватывает сладкий запах карамели. Белые колпаки,
снежные халаты. Мнут карамельную массу, машина режет карамельные конуса. На
плитах тазы с начинкой. Барышни-зрительницы висят на загородке - симпатичный
павильон! 2-я Государственная кондитерская фабрика имени П.А. Бабаева,
бывшие знаменитые "Абрикосов и сыновья".
На стенах - диаграммы государственного дрожжевого э 1 завода
Моссельпром.
В банках и ампулах сепарированные дрожжи, сусло, солод ячменный и
овсяной, культуры дрожжей.
Диаграммы производительности 1-ой Государственной макаронной фабрики
все того же вездесущего Моссельпрома.
В январе 1923 года макаронных изделий - 7042 пуда, в мае - 10870 пудов.
В следующем отделении запах табаку убивает карамель. Халаты на
работницах синие. "Дукат". По-иностранному тоже написано: "Doukat". Машины
режут, набивают, клеют гильзы. Выставка разноцветных коробок, и среди них
уже появились "Привет с выставки".
Дальше приютился славный фруктовый, бывш. Калинкин, ныне Первый завод
фруктовых вод.
В карбонизаторе при 5 атмосферах углекислота насыщает воду. Фильтры
Chamberland'a.
Разлив пива. Машина брызжет, моет бутылки, мелькают изумительного
проворства руки работниц в тяжелых перчатках. Вертится барабан разливной
машины, и пенистое золотистое пиво Моссельпрома лезет в бутылки.
За стойкой тут же посетители его покупают и пьют кружками.
Показательная выставка бутылок - что выпускает бывш. Калинкин теперь?
Все. По-прежнему сифоны с содовой и сельтерской, по-прежнему разноцветные
бутылки со всевозможными водами. И приятны ярлыки: "На чистом сахаре".

XI
ОПЯТЬ ТАБАК, ПОТОМ ШЕЛКА, А ПОТОМ УСТАЛОСТЬ

Здесь что? Павильон Табакотреста.
Здесь б. Асмолов, а теперь Донская государственная фабрика в
Ростове-на-Дону. Тоже режут машины табак, набивают папиросы. Здесь торгуют
специальными расписными острогранными коробками по сотне только что
изготовленных папирос.
Растут зеленые лапчатые табаки - тыккульк, дюбек, тютюн. Стоят модели
огневых сушильных сараев, висят цапки, шнуры, иглы. Пестрят лозунги:
"Мотыженье в пору - даст обилие сбору", "Вершки и пасынок оборвешь, лучший
лист соберешь".
Идет заведующий и говорит о том, насколько сократилась площадь
плантаций в России и какие усилия употребляются, чтобы поощрить
табаководство на Кубани, в Крыму, на Кавказе.
Гильз на рынке мало, и теперь в России не выделывают табаку, а только
готовые папиросы.

x x x

Недалеко от павильона, где работает Асмолов, павильон с гигантским
плакатом "Махорка". Плакат кричит крестьянину: "Сей махорку - это выгодно".
Довольно табаку! Дальше!

x x x

И вот павильон текстильный. ВСНХ. Здесь прекрасно. Во-первых, он внешне
хорош. Два корпуса, соединенных воздушной галереей-балконом с точеной
балюстрадой. Зелень обступила текстильное царство. Внутри же бесконечная в
двух этажах гамма красок, бесконечные волны шелков, полотен, шевиотов,
ситцу, сукон.
Начинается с Петроградского гос. пенькового треста, "The Petrograd
State Hemp Trust", выставившего канаты, и мешки, и веревки, и диаграммы, а
дальше непрерывным рядом драпированных гостиных идут вязниковские льняные
фабрики, опять пеньковые тресты, Гаврило-Ямская мануфактура с бельевыми и
простынными полотнами и десятки трестов: шелкотрест, хлопчатобумажный трест,
Иваново-Вознесенский текстильный... камвольный, Мострикоб...
Московский текстильный институт, со своими шелковичными червями,
которые тут же непрерывно жуют, жуют груды зеленых листьев...
После осмотра текстильного треста ноги больше не носят. Назад, к
Москве-реке, к лавочкам, отдыхать, курить, смотреть, но не "осматривать"...
В один раз не осмотришь все равно и десятой доли. Поэтому - назад.
Мясохладобойни, скороморозилки Наркомтруда - потом павильон НКПСа - потом
(сияющий паровоз вылезает прямо в цветник) Мосполиграф - потом...
К набережной - смотреть закат.

XII
КООПЕРАЦИЯ! КООПЕРАЦИЯ! НЕУДАЧНИК ЯПОНЕЦ

А он прекрасен - закат. Вдали догорают золотые луковицы Христа
Спасителя, на Москва-реке лежат зыбкие , полосы, а в городе-выставке уже
вспыхивают бледные электрические шары.
Толпа густо стоит перед балконом павильона Центросоюза, обращенным на
реку. Цветные пестрые ширмы на балконе, а под ними три фигурки. Агитационный
кооперативный Петрушка.
За прилавком круглый купец в жилетке объегоривает мужика. В толпе
взмывает смех. И действительно, мужик замечательный. От картуза до котомки
за спиной. Какое-то особенное специфически мужицкое лицо. Сделана фигурка
замечательно. И голос у мужика неподражаемый. Классный мужик.
- Фирма существует 2000 лет, - рассыпается купец.
- Батюшки! - изумляется мужик.
Он машет деревянными руками, и трясет бородой, и призывает господа
бога, и получает от жулика купца крохотный сверток товара за миллиард.
Но является длинноносый Петрушка-кооператор, в зеленом колпаке, и вмиг
разоблачает штуки толстосума, и тут же устраивает кооперативную лавку и
заваливает мужика товаром. Побежденный купец валится набок, а Петрушка
танцует с мужиком дикий радостный танец, и оба поют победную песнь своими
козлиными голосами:

Кооперация! Кооперация,
Даешь профит ты нации!..

- Товарищи, - вопит мужик, обращаясь к толпе, - заключим союз и вступим
все в Центросоюз.

x x x

У пристани Доброфлота - сотни зрителей. Алюминиевая птица -
гидроаэроплан "RRDae" - в черных гигантских калошах стоит у берега. Полет
над выставкой - один червонец с пассажира. В толпе - разговоры, уже
описанные незабвенным Иваном Феодоровичем Горбуновым.
- "Юнкерс" шибче "Фоккера"!
- Ошибаетесь, мадам, "Фоккер" шибче.
- Удивляюсь, откуда вы все это знаете?
- Будьте покойны. Нам все это очень хорошо известно, потому мы в
Петровском парке живем.
- Но ведь вы сами не летаете?
- Нам не к чему. Сел на 6-й номер - и в городе.
- Трусите?
- Червонца жалко.
- Идут. Смотри, японцы идут! Летать будут!
Три японца, маленькие, солидные, сухие, хорошо одетые, в роговых очках.
Публика встречает их сочувственным гулом за счет японской катастрофы.
Двое влезли благополучно и нырнули в кабину, третий сорвался с
лестнички и, в полосатых брюках, и в клетчатом пальто, и в широких ботинках,
- сел в воду с плеском и грохотом.
В первый раз в жизни был свидетелем молчания московской толпы. Никто
даже не хихикнул.
- Не везет японцам в последнее время...
Через минуту гидроплан стремительно проходит по воде, подымая бурный
пенный вал, а через две - он уже уходит гудящим жуком над Нескучным садом.
- Улетели три червончика, - говорит красноармеец.

XIII
БОИ ЗА ТРАКТОР ВЛАДИМИРСКИЕ РОЖЕЧНИКИ

Вечер. Весь город унизан огнями Всюду белые ослепительные точки и
кляксы света, а вдали начинают вертеться в темной вечерней зелени цветные
рекламные колеса и звезды.
В театре три электрических солнца заливают сцену. На сцене стол,
покрытый красным сукном, зеленый огромный ковер и зелень в кадках. За столом
президиум - в пиджаках, куртках и пальтишках. Оказывается, идет диспут.
"Трактор и электрификация в сельском хозяйстве".
Все лавки заняты. Особенно густо сидят.
Наступает жгучий момент диспута.
Выступал профессор-агроном и доказывал, что нам в настоящий момент
трактор не нужен, что при нашем обнищании он ляжет тяжелым бременем на
крестьянина. Возражать скептику и защищать его записалось 50 человек,
несмотря на то что диспут длится уже долго.
За конторкой появляется возбужденный оратор. В солдатской шинелишке и
картузе.
- Дорогие товарищи! Тут мы слышали разные слова - "электрификация",
"машинизация", "механизация" и тому подобное и так далее. Что должны
означать эти слова? Эти слова должны обозначать не что иное, товарищи, что
нам нужны в деревне электричество и машины. (Голоса в публике: "Правильно!")
Профессор говорит, что нам, мол, трактор не нужен. Что это обозначает,
товарищи? Это означает, товарищи, что профессор наш спит. Он нас на старое
хочет повернуть, а мы старого не хотим. Мы голые и босые победили наших
врагов, а теперь, когда мы хотим строить, нам говорят ученые - не надо?
Ковыряй, стало быть, землю лопатой? Не будет этого, товарищи. ("Браво!
Правильно!")
Появляются сапоги-бутылки из Смоленской губернии и сладким тенором
спрашивают, какой может быть трактор, когда шпагат стоит 14 рублей золотом?
Профессор в складной речи говорит, что он ничего... Что он только
против фантазий, взывает к учету, к благоразумию, строгому расчету, требует
заграничного кредита, и в конце концов начинает говорить стихами.
Появляется куцая куртка и советует профессору, ежели ему не нравится в
России, которая желает иметь тракторы, удалиться в какое-нибудь другое
место, например в Париж.
После этого расстроенный профессор накрывается панамой с цветной лентой
и со словами:
- Не понимаю, почему меня называют мракобесом? - удаляется в тьму.
Оратор из Наркомзема разбивает положения профессора, ссылается на
канадских эмигрантов и зовет к электрификации, к трактору, к машине.
Прения прекращаются.
И в заключительном слове председатель страстно говорит о фантазерах и
утверждает, что народ, претворивший не одну уже фантазию в действительность,
в последние 5 изумительных лет не остановится перед последней фантазией о
машине. И добьется.
- А он не фантазер?
И рукой невольно указывает туда, где в сумеречном цветнике на щите
стоит огромный Ленин.

x x x

Кончен диспут. Валит еще гуще народ в театр. А на сцене, став
полукругом, десять клинобородых владимирских рожечников высвистывают на
длинных деревянных самодельных дудках старинные русские песни. То стонут, то
заливаются дудки, и невольно встают перед глазами туманные поля, избы с
лучинами, тихие заводи, сосновые суровые леса. И на душе не то печаль от
этих дудок, не то какая-то неясная надежда. Обрывают дудки, обрывается
мечта. И ясно гудит в последний раз гидроплан, садясь на реку, и гроздьями,
букетами горят" огни, и машут крыльями рекламы. Слышен из Нескучного медный
марш.

* Михаил Булгаков. Целитель

12 декабря ремонтный рабочий
Верейцовской ветки Западных тов. Баяшко,
будучи болен ногами и зная, что у его
больного соседа находится прибывший из
Уборок фельдшер гр. К., попросил
осмотреть и его, но фельдшер не осмотрел
т. Баяшко, а сказал, что его ноги надо
поотрубить, и уехал, не оказав никакой
помощи.
Минус

Вошел, тесемки на халате завязал и крикнул:
- По очереди!
В первую очередь попал гражданин с палкой. Прыгал, как воробей, поджав
одну ногу.
- Что, брат, прикрутило?
- Батюшка фельдшер! - запел гражданин.
- Спускай штаны. Ба-ба-ба...
- Батюшка, не пугай!
- Пугать нам нечего. Мы не для того приставлены. Приставлены мы лечить
вас, сукиных сынов, на транспорте. Гангрена коленного сустава с поражением
центральной нервной системы.
- Батюшка!!
- Я сорок лет батюшка. Надевай штаны.
- Батюшка, что ж с ногой-то будет?
- Ничего особенного. Следующий! Отгниет по колено - и шабаш.
- Бат...
- Что ты расквакался: "батюшка, батюшка". Какой я тебе батюшка? Капли
тебе выпишу. Когда нога отвалится, приходи. Я тебе удостоверение напишу.
Соцстрах будет тебе за ногу платить. Тебе еще выгоднее. А тебе что?
- Не вижу, красавец, ничего не вижу. Как вечером - дверей не найду.
- Ты, между прочим, не крестись, старушка. Тут тебе не церковь. Трахома
у тебя, бабушка. С катарактой первой степени по статье А.
- Красавчик ты наш!
- Я сорок лет красавчик. Глаза вытекут, будешь знать.
- Краса!!
- Капли выпишу. Когда совсем ни черта видеть не будут, приходи. Бумажку
напишу. Соцстрах тебе за каждый глаз по червю будет платить. Тут не реви,
старушка, в соцстрахе реветь будешь. А вам что?
- У мальчишки морда осыпалась, гражданин лекпом.
- Ага. Так. Давай его сюда. Ты не реви. Тебя женить пора, а ты ревешь.
Эге-ге-ге.
- Гражданин лекпом. Не терзайте материнское сердце!
-Я не касаюсь вашего сердца. Ваше сердце при вас и останется. Водяной
рак щеки у вашего потомка.
- Господи, что ж теперь будет?
- Гм... Известно что: прободение щеки, и вся физиономия набок.
Помучается с месяц - и крышка. Вы тогда приходите, я вам бумажку напишу. А
вам что?
- На лестницу не могу взойти. Задыхаюсь.
- У вас порок пятого клапана.
- Это что ж такое значит?
- Дыра в сердце.
- Ловко!
- Лучше трудно.
- Завещание-то написать успею?
- Ежели бегом добежите.
- Мерси, несусь.
- Неситесь. Всего лучшего. Следующий! Больше нету! Ну, и ладно.
Отзвонил - и с колокольни долой!

* Михаил Булгаков. Часы жизни и смерти

С натуры

В Доме Союзов, в Колонном зале - гроб
с телом Ильича. Круглые сутки - день и
ночь - на площади огромные толпы людей,
которые, строясь в ряды, бесконечными
лентами, теряющимися в соседних улицах и
переулках, вливаются в Колонный зал.
Это рабочая Москва идет поклониться
праху великого Ильича.

Стрела на огненных часах дрогнула и стала на пяти. Потом неуклонно
пошла дальше, потому что часы никогда не останавливаются. Как всегда, с пяти
начали садиться на Москву сумерки. Мороз лютый. На площадь к белому дому
стал входить эскадрон.
- Эй, эгей, со стрелки, со стрелки!
Стрелочник вертелся на перекрестке со своей вечной штангой в руках, в
боярской шубе, с серебряными усами. Трамваи со скрежетом ломились в толпу.
Машины зажгли фонари и выли.
- Эй, берегись!!
Эскадрон вошел с хрустом. Шлемы были наглухо застегнуты, а лошади одеты
инеем. В морозном дыму завертелись огни, трамвайные стекла. На линии из
земли родилась мгновенно черная очередь. Люди бежали, бежали в разные концы,
но увидели всадников, поняли, что сейчас пустят. Раз, два, три... сто,
тысяча!..
- Со стрелки-то уйдите!
- Трамвай!! берегись! Машина стрелой - берегись!
- К порядочку, товарищи, к порядочку. Эй, куда?
- Братики, Христа ради, поставьте в очередь проститься. Проститься!
- Опоздала, тетка. Тет-ка! Ку-да-а?
- В очередь! В очередь!
- Батюшки, по Дмитровке-то хвост ушел!
- Куда ж деться-то мне, головушке горькой? Сквозь землю, што ль,
провалиться?
Запрыгал салоп, заметался, а кони милицейские гигантские так и лезут.
Куда ж бедной бабе деваться. Провались, баба... Кепи красные, кони танцуют.
Змеей, тысячей звеньев идет хвост к Параскеве Пятнице, молчит, но идет,
идет! Ах, быстро попадем!
- Голубчики, никого не пущайте без очереди!
- Порядочек, граждане.
- Все помрем...
- Думай мозгом, что говоришь. Ты помер, скажем, к примеру, какая
разница. Какая разница, ответь мне, гражданин?
- Не обижайте!
- Не обижаю, а внушить хочу. Помер великий человек, поэтому помолчи.
Помолчи минутку, сообрази в голове происшедшее.
- Куды?! Эгей-й!! Эй! Эй!
- Рота, стой!!
Ближе, ближе, ближе... Хруст, хруст. Стоп. Хруст... Хруст... Стоп...
Двери. Голубчики родные, река течет!
- По три в ряд, товарищи.
- Вверх! Вверх!
- Огней, огней-то! Караулы каменные вдоль стен. Стены белые, на стенах
огни кустами. Родилась на стрелке Охотного река и течет, попирая красный
ковер.
- Тише, ты. Тш...
- Шапки сняли, идут? Нет, не идут, не идут. Это не идут, братишки, а
плывет река в миллион.
На ковре ложится снег.
И в море белого света протекает река.

x x x

Лежит в гробу на красном постаменте человек. Он желт восковой
желтизной, а бугры лба его лысой головы круты. Он молчит, но лицо его мудро,
важно и спокойно. Он мертвый. Серый пиджак на нем, на сером красное пятно -
орден Знамени. Знамена на стенах белого зала в шашку - черные, красные,
черные, красные. Гигантский орден - сияющая розетка в кустах огня, а в
середине ее лежит на постаменте обреченный смертью на вечное молчание
человек.
Как словом своим на слова и дела подвинул бессмертные шлемы караулов,
так теперь убил своим молчанием караулы и реку идущих на последнее прощание
людей.
Молчит караул, приставив винтовки к ноге, и молча течет река.
Все ясно. К этому гробу будут ходить четыре дня по лютому морозу в
Москве, а потом в течение веков по дальним караванным дорогам желтых пустынь
земного шара, там, где некогда, еще при рождении человечества, над его
колыбелью ходила бессменная звезда.

x x x

Уходит, уходит река. Белые залы, красный ковер, огни. Стоят
красноармейцы, смотрят сурово.
- Лиза, не плачь. Не плачь... Лиза...
- Воды, воды дайте ей!
- Санитара пропустите, товарищи!
Мороз. Мороз. Накройтесь, накройтесь, братишки. На дворе лютый мороз.
- Батюшки? Откуда ж зайтить-то?!
- Нельзя здесь!
- Порядочек, граждане!
- Только выход. Только выход.
- Товарищ дорогой, да ведь миллион стоит на Дмитровке! Не дождусь я,
замерзну. Пустите? А?
- Не могу, - очередь!
Огни из машины на ходу бьют взрывами. Ударят в лицо - погаснет.
- Эй! Эгей! Берегись! Машина раздавит. Берегись!
Горят огненные часы.

* Михаил Булгаков. Охотники за черепами

Начохраны ст Москва М.-Б.-Белорусской
дороги гр. Линко издал приказ по охране,
которым предписывает каждому охраннику
обязательно запротоколить четырех
злоумышленников. В случае отсутствия
таковых нарушители приказа увольняются.

- Ну, мои верные сподвижники, - сказал начальник транспортной охраны
ст. Москва-Белорусская, прозванный за свою храбрость Антип Скорохват, -
докладайте, что у нас произошло в истекшую ночь?
Верные сподвижники побренчали заржавленным оружием и конфузливо скисли.
Выступил вперед знаменитый храбрец - помощник Скорохвата:
- Так что ничего не произошло...
- Как? - загремел Антип. - Опять ничего? Пятая ночь, и ничего! Поч-чему
нет злоумышленников?
- Сказывают, сознательность одолела, - извиняющимся тоном доложил
помощник.
- Тэк-с, - заныл зловеще Антип, - одолела! Вагоны с мануфактурой целы?
Никакой дьявол не упер вновь отремонтированного паровоза серии Ща? И никто
не покушался на кошелек и жизнь начальника славной станции
Москва-Белорусская? Дак это же что же. Я, что ли, за них, чертей, воровать
буду сам?!
Сподвижники тоскливо молчали.
- Это, братцы, так нельзя, - продолжал ныть Антип. - Ведь это выходит,
что вы даром бремените землю. Какого черта вы лопаете белорусско-балтийский
хлеб? Кончится все это тем, что вас всех попрут в шею со службы, а вместе с
вами и меня. Огромная такая станция, и никаких происшествий! А ежели
начальство спросит: сколько, Антип, ты поймал злоумышленников за истекший
месяц? Что я ему покажу? Шиш? Вы думаете, меня за шиш по головке погладят?
- Нету их, - тоскливо запел помощник, - откуда же их взять? Не родишь
их!
- Роди! - взвыл Антип. - Попирая законы природы. Гляди! Посматривай!
Идет человек по путям, ты сейчас к нему. Какие у тебя мысли в голове? Ты не
смотри, что у него постная рожа и глаза как у педагога. Может, он только и
мечтает, как бы пломбу с вагона сковырнуть. Одним словом, вот что: в
советском государстве каждая козявка выполняет норму, и чтоб вы выполняли!
Чтоб каждый мне по 4 злоумышленника в месяц представил. Как это может быть,
я спрашиваю, без происшествий?
- А ведь было происшествие ночью-то, - захрипел один из транспортных
воинов, - мастера Щукина пес чуть штаны не порвал Хлобуеву, когда мы под
вагонами лазили.
- Вот! - вскричал предводитель. - Вот! А говорит - нету! А дикие звери
на белорусской территории, вверенной нам, это не происшествие? Поймать и
убить! Убить на месте.
- Кого - мастера или пса?
- Мозгами думайте! Пса. И мастера ущемить: покажи мандат на предмет
засорения станции хищными зверями. Одним словом - марш!..

---------

У мастера Щукина была счастливая звезда в жизни, и поэтому пуля
проскочила у него между коленями.
- Что вы, взбесились, окаянные?! - закричал ошалевший Щукин. - Чего же
вы божью собачку обстреливаете?
- Бей его! Заходи. Штыком его! Убег, проклятый! А ты, борода, покажи
мандат, какой ты есть человек.
- А ты знаешь, Хлобуев, - засипел, зеленея, Щукин, - допьешься ты до
чертей. Ты погляди мне в лицо... .
- Нечего мне в лицо глядеть. Достаточно мне твое лицо известно.
Показывай удостоверение.
- Отлезь от меня, фиолетовый черт.
- А-а. Отлезь? Ладно. Бикин, бери его. Пущай покажет основание, по
которому находится на путях.
- Кара-ул!!
- Поори, поори...
- Кара!..
- Покричи мне...
- Кр... кр...
- Покаркай.

---------

Вторым засыпался член коллегии защитников Ламца-Дрицер, вернувшийся в
дачном поезде из подмосковной станции Гнилые Корешки и избравший кратчайший
путь через линию.
- Это вопиющее нарушение! - кричал заступник, конвоируемый Антиповым
воинством, - я подам заявление в малый Совнарком, а если не поможет, то в
большой!
- Хучь в громадный, - пыхтели храбрецы, - Совнарком разбойникам не
потатчик.
- Я разбойник?! - вспыхивал и угасал Дрицер, как свеча.
- Ладно, бывают алистократы с портфелями карманы вырезают...

---------

...Третьей - теща начальника станции с лукошком.
- Отцы родные! Сыночки! Куда ж вы меня тащите?!

---------

...И четвертой - целая артель временных рабочих полностью. С лопатами,
с кирками и твердыми краюхами черного хлеба. Артельный староста, похожий на
патриарха, стоял на коленях, ослепленный блеском оружия Антиповой гвардии, и
бормотал:
- Берите, братцы, все. Лопаты и рубашки. Скидайте штаны, только
отпустите христианские душеньки на покаяние.

---------

Неизвестно, чем бы кончились Антиповы подвиги, если бы всевидящее
начальство не прислало ему телеграмму:
"Антипу.
Антип! Ты поставлен, чтобы злоумышленников ловить, но ежели их нету,
благодари судьбу и сам их не выдумывай!
Наш идеал именно в том и заключается, чтобы злоумышленников не было.
Стыдись, Антип! Любящее тебя начальство".
Получил Антип телеграмму, заплакал и подвиги прекратил. Отчего и
наступила на белорусской территории тишь и гладь.

* Михаил Булгаков. Угрызаемый хвост

У здания МУУРа стоял хвост.
- Охо-хо-хонюшки! Стоишь, стоишь...
- И тут хвост.
- Что поделаешь? Вы, позвольте узнать, бухгалтер будете?
- Нет-с, я кассир.
- Арестовываться пришли?
- Да как же!
- Дело доброе! А на сколько, позвольте узнать, вы изволили засыпаться?
- На 300 червончиков.
- Пустое дело, молодой человек. Один год. Но принимая во внимание
чистосердечное раскаяние, и, кроме того, Октябрь не за горами. Так что в
общей сложности просидите три месяца и вернетесь под сень струй.
- Неужели? Вы меня прямо успокаиваете. А то я в отчаяние впал. Пошел
вчера советоваться к защитнику, - уж он пугал меня, пугал, статья, говорит,
такая, что меньше чем двумя годами со строгой не отделаетесь.
- Брешут-с они, молодой человек. Поверьте опытности. Позвольте, куда же
вы? В очередь?
- Граждане, пропустите. Я казенные деньги пристроил! Жжет меня
совесть...
- Тут каждого, батюшка, жжет, не один вы.
- Я, - бубнил бас, - казенную лавку Моссельпрома пропил.
- Хват ты. Будешь теперь знать, закопают тебя, раба божия.
- Ничего подобного. А если я темный? А неразвитой? А наследственные
социальные условия? А? А первая судимость? А алкоголик?
- Да какого ж черта тебе, алкоголику, вино препоручили?
- Я и сам говорил...
- Вам что?
- Я, гражданин милицмейстер, терзаемый угрызениями совести...
- Позвольте, что ж вы пхаетесь, я тоже терзаемый...
- Виноват, я с десяти утра жду арестоваться.
- Говорите коротко, фамилию, учреждение и сколько.
- Фиолетов я, Миша. Терзаемый угрызениями...
- Сколько?
- В Махретресте - двести червяков.
- Сидорчук, прими гражданина Фиолетова.
- Зубную щеточку позвольте с собой взять.
- Можете. Вы сколько?
- Семь человек.
- Семья?
- Так точно.
- А сколько ж вы взяли?
- Деньгами двести, салоп, часы, подсвечники.
- Не пойму я, учрежденский салоп?
- Зачем. Мы учреждениями не занимаемся. Частное семейство -
Штипельмана.
- Вы Штипельман?
- Да никак нет.
- Так при чем тут Штипельман?
- При том, что зарезали мы его. Я докладываю: семь человек - жена,
пятеро детишек и бабушка.
- Сидорчук, Махрушин, примите меры пресечения!
- Позвольте, почему ему преимущества?
- Граждане, будьте сознательные, убийца он.
- Мало ли что убийца. Важное кушанье! Я, может, учреждение подорвал.
- Безобразие. Бюрократизм. Мы жаловаться будем.

* Михаил Булгаков. В школе городка III Интернационала

Полдень. Перемена. В гулком пустынном зале звенят голоса.
- Вол-о-о-дя!
Круглоголовый стриженый малый, топая подшитыми валенками, погнался за
другим. Нагнал, схватил.
- Сто-ой!
Две девочки, степенно сторонясь, прошли в коридор. Под мышкой ранец, у
другой связка истрепанных книжек. Туго заплетены косички, и вздернуты носы.
Прошел преподаватель, щурясь сквозь дешевенькие очки. На преподавателе
студенческая тужурка, косоворотка, на ногах тоже неизбежные валенки.
- Володька! Володька!
И Володьку, к стене спиной - хлоп!
Разъяренный Володька полетел за обидчиком. Засверкали Володькины пятки.
Володька маленький, а ноги у Володьки как у слоненка, потому что валенки.
Сверлит в зале звон. Гулкие коридоры. Полдень. Перемена.
В музее тишина, и глухо доносится в светлую комнату Володькин победный
вопль.
В музее тишина, и стены глядят бесчисленными цветными рисунками.
"И-с-т-о-р-и-я р-е-в-о-л-ю-ц-и-и". Печатными крупными буквами. Ниже рядами
ученические рисунки. 9 января 1905 года. Толпой идут рабочие. Вон - цветные
баррикады. Забастовка.
Пестреют стены. Заголовки - "Родной язык". Под заголовком на картинке
рыжая лисица. Хвост пушистый, а на морде написана хитрость и умиление. Это
та самая лисица, что глядела на сыр во рту глупой вороны. Ниже по улицам
слонов водили. И слон серо-фиолетового цвета, одинокий, добродушный, идет
мимо булочной с деловым видом, а испуганные прохожие разбегаются. Один
зевака тащится за тонким слонячьим хвостом.
Известно, что слоны в диковинку у нас. В школе широко принят
иллюстративный метод. Слушают ребятишки 1-й ступени крыловские басни и
рисуют, рисуют, и стены покрываются цветными пятнами, и вырастает живой
настоящий музей. Разложены альбомы, полные детских рисунков, иллюстрирующих
классное чтение.
Крепостное право. Рисунки, снимки с картин. На противоположной стене -
коллекция по естествознанию. Засушенные растения. Эта коллекция - результат
экскурсий учеников за Москву.
А вон экскурсии по Москве. Старорусские яркие кафтаны. Цветные мазки.
Это ребятишки зарисовывали в Кремле.
По обществоведению читали им курс, и старшие группы дали ряд диаграмм.
Музей полон живым духом. В рисунках - от этих стройных диаграмм до
кривых и ярких фигурок людей в праздничных одеждах с изюминками-глазами, -
настоящая жизнь. Все это запоминается, останется навсегда. Это не мертвая
схоластическая сушь учебы, это настоящее ученье.

x x x

В зале и коридорах стихло после перемены, и в маленьком классе за
черными столами двадцать стриженых и с косичками голов.
- Wieviel Bilder sind hier?
- Hier sind drei Bilder. Bilder.
[Сколько здесь картин? - Здесь три картины (нем.)]
Малый шмыгнул носом и опять зачитал:
- Хир зинд дрей...
- Драй, - поправила учительница, и малыш со вздохом согласился:
- Зинд драй...
И посмотрел так, чтобы увидеть одновременно и покрытую кляксами
страницу, и того, кто вошел.
Здесь одна из младших групп занимается по-немецки.
А в физическом кабинете, за столами, уставленными приборами, те, что
постарше, заняты практическими работами по физике. Стучит метроном, в колбе
закипает жидкость, сыплется дробь на весы, и пытливые детские глаза следят
за шкалой термометра.
В классе самой старшей группы II-и ступени за старенькими партами
подростки решают задачу по физике о грузе, погруженном в воду.
Преподаватель, пошлепывая валенками, переходит от парты к парте, наклоняется
к тетрадкам, к обкусанным карандашам, близоруко щурится...

x x x

Потом звонок. Опять перемена. Опять вместо тишины высоко взмывающий
гул.
Из класса, где шел урок одной из старших групп, выходит
преподаватель-математик. Студенческая тужурка. Потертые брюки упрятаны в те
же неизбежные валенки.
- Холодно у вас.
- Нет, тепло, - отвечает он, радостно улыбаясь.
- То есть как? Я в шубе, а тем не менее...
- А бывает гораздо холоднее, - поясняет математик.
И действительно, видно, что и ребятишки, и учителя не избалованы
теплом. Все они почти в пальто. Но есть и стойкие, привычные люди. И этот
человек с лицом типичного студента бодро часами сидит в школе в одной
тужурке, постукивает мелом и рисует на доске груз в 5 килограммов или
термометр, на котором полных пятнадцать градусов. Настоящий термометр,
однако, показывает меньше. И даже гораздо меньше, судя по тому, что все
время является желание засунуть руки в рукава.

x x x

Да, в школе холодно. Школа бедна. Шеф ее, Коминтерн, дал ей немного
угля, но вот уголь вышел, и школа выкраивает из своих скудных средств гроши
на дрова. И покупает их на частном складе.
Школа бедна. Не только топливом. На всем лежит печать скудости. Кабинет
физический беден. Приборов так мало, что сколько-нибудь сложных
показательных опытов поставить нельзя. Беден естественный кабинет. Доски,
парты в классах - все это старенькое, измызганное, потертое, все это давно
нужно на слом.
Живой дух в школе, но при 10^o и самый живой начинает ежиться.

x x x

Смотришь на преподавательниц, которые суетятся среди малышей. Смотришь
на эти выцветшие вязаные кофточки, на штопаные юбки, подшитые валенки и
думаешь: "Чем живет вся эта учительская братия?"
Этот математик, секретарь Совета, получает 150 миллионов в месяц.
- Одеваться не на что, - говорит математик и снисходительно смотрит на
свою засаленную университетскую оболочку, - ну, донашиваем старое.
- Можно, конечно, прирабатывать частными уроками, - рассказывает
учитель, - но на них не хватает времени. Школа берет его слишком много. Днем
занятия, а вечером заседания, комиссии, совещания, разработка учебного
плана... Мало ли что...
Что может быть в результате такой жизни?
Бегство бывает. Каждую весну не выдержавшие пачками покидают шатающиеся
стулья в классах и идут куда глаза глядят. На конторскую службу. Или
стараются попасть в Моно.
При слове "Моно" глаза учителя загораются.
- О, Моно!.. - Он сияет. - У Моно ставки в три раза больше...
"150x3=450", - мысленно перемножаю я.
- Там замечательно... - ликует математик, - школы Моссовета
бога-а-тые... А наши... - он машет рукой, - наши...
- Какие ваши?
- Да вот - главсоцвосовские. Все бедные. Трудно. Трудно. Потому и бегут
каждую весну. А бегство - школе тяжкая рана. Приходят новые, но
преемственность работы теряется, а это очень плохо...

x x x

Опять кончается перемена. Стихает в коридорах. За партами рядами
вырастают стриженые головки. Пора уходить.

x x x

О положении учителей писали много раз. И сам я читал и пропускал мимо
ушей. Но глянцевитые вытертые локти и стоптанные валенки глядят слишком
выразительно. Надо принимать меры к тому, чтобы обеспечить хоть самым
необходимым учительские кадры, а то они растают, их съест туберкулез, и
некому будет в классах школы городка И 1-го Интернационала наполнить знанием
стриженые головенки советских ребят.

* Михаил Булгаков. Повестка с государем императором

Рабочий Влас Власович Власов получил из Вознесенского почтового
отделения повестку на перевод. Влас развернул ее и стал читать вслух, потому
что так Власу легче:
- Воз-не-сенское пе-о - по-что-ве-о - во-е. Почтовое. От-де - отделение
из-ве-ща-а - ща. Извещает. Слышь, Катерина, извещает. Видно, брат деньги
прислал. Что на ваше имя получен перевод на 15 рублей в день
тезо-именитства... его импера-ра-ра-тор-ско-го...
Влас поперхнулся:
- величества ..
Влас пугливо оглянулся и продолжал вычитывать шепотом:
- Государя?! Что такое? Ин-пи-ра-то-ра Ни-ко-лая Александровича.
Ошалевший Влас помолчал и от себя добавил:
- Крававава, - хоть этого слова в повестке и не было. - Выдача денег
производится ежедневно, за исключением дву-двунадесятых праздников и дня
рождения ее... императорского величества государыни императрицы Александры
Федоровны. Здорово! - воскликнул Влас. - Вот так повесточка. Слышь, Катя,
повестку прислали с государем императором!
- Все-то тебе мерещится, - ответила Катерина.
- Большая сласть твой император, - обиделся Влас, - что он мне
мерещиться будет. Впрочем, тебе, как неграмотному человеку, доказательства
ни к чему не ведут.
- Ну и уйди к грамотным, - ответила нежная супруга.
Влас ушел к грамотным в Вознесенское отделение, получил 15 рублей,
затем засунул голову в дыру, обтянутую сеткой, и спросил:
- А по какой причине государя напечатали на повестке? Очень интересно
осведомиться, товарищ?
Товарищ в образе женщины с круто завинченной волосяной фигой на голове
и бирюзой на указательном пальце ответил так:
- Не задерживайте, товарищ, мне некогда с вами. Бланки старые, царского
выпуска.
- Хорошенькое дело, - загудел Влас в дыру, - в советское время - и
такое заблуждение...
- Вне очереди залез! - завыли в хвосте. - Каждому надо получать...
И Власа за штаны вытащили из окошка. Всю дорогу Влас крутил головой и
шептал:
- Государю императору. Чрезвычайно скверные слова!
А придя домой, вооружился огрызком химического карандаша и старым
корешком багажной квитанции, на каковом написал в "Гудок" письмо:
"Эн-е - не мешало бы убрать причиндалы отжившего строя, напечатанные на
обратной стороне повесток, которые угнетают и раздражают рабочий класс.
Влас".

* Михаил Булгаков. Иван Васильевич

Наброски из черновой тетради

Переводчик. Он спрашивает... не понимает... домой ехать...
Милославский. А, конечно! Чего ж сидеть-то ему здесь зря! Пущай
сегодня же едет с глаз долой. Взять ему место в международном... Тьфу! Чего
ты к каждому слову цепляешься?
Милославский. Ишь, интурист как быстро разговаривает! Хотя бы на смех
одно слово понять... (Послу.) Совершенно с вами согласен. Правильно. Еc. {Yes. - Да. (Англ.).}
Посол (говорит). <...>
Милославский. И с этим согласен.
Боярин. Он говорит, батюшка, как же с... быть. Ведь они его воевали?
Они его забрать хотят.
Милославский. Ну и об чем разговор? Да пущай забирают! На здоровье.
Боярин. Как же это? А? Ведь давеча ты, государь...
Милославский. Нет, во главе <...> это отпадает начисто.

Бунша. Караул! Милицию!
Тимофеев. Боже. Его могут увидеть. Держите его. Не пускайте его.
(Исчезает.)

Бунша - к телефону

Милославский. Ты куда звонить собрался?!
Бунша. В милицию. Дежурному по городу...
Милославский. Положь трубку, я тебе руки обобью. Не может без милиции
прожить ни одной секунды!
Тимофеев. Запер его на ключ.
Милославский. Ну-с, позвольте поблагодарить вас за научные факты.
Бунша. А как же вы хотели Шпака ждать? Вы должны быть свидетелем.
Милославский. Свидетелем ни разу в жизни еще не был. Среди свидетелей
удивительные сволочи попадаются. Вы ему скажите, что я жду его послезавтра
не позже шести вечера. Надо думать, что очередь за газетой. Всего. (У
машины.) Чудная машина. (Прикасается к машине, причем из нее исчезает ключ.)

Звон. Буншу швыряет в соседнюю комнату.

Бунша. Караул! Караул!
Милославский. Ой, елки-палки!
Тимофеев. Что вы наделали? Вы тронули машину?!

Тьма, грохот, Бунша и Милославский исчезают. Свет.

Тимофеев (у машины). Ключ! Ключ! Где ключ? Нету! Боже, нету! Понимаю,
украл ключ! И их утащило! Что же теперь делать! Этот на чердаке сидит! Что
же теперь я буду делать, я вас спрашиваю! Вернуть в комнату его! (Убегает.)
Шпак (открывает дверь в переднюю. Хмур). Страшное предчувствие терзает
меня с тех пор, как блондинка позвонила мне. Я не вытерпел и вернулся.
(Трогает замок.) Батюшки! (Вбегает.) Батюшки!

Сцена митрополита.

Митрополит. Вострубим, братие, в златокованые трубы, царь и великий
князь, яви нам зрак и образ красен! Яко дуб крепится множеством корения,
тако град наш твоею державою.
Боярин. Не зри на меня, аки волк на ягненка (ягня).
Митрополит. Яви нам зрак и образ красен, царь отшедший мира сего, в
руцех демонов побывавший паки возвращается к нам! Подай тебе Господи Сампсо-
нову силу, Александрову храбрость, Иосифов ум, Соломонову мудрость, кротость
Давыдову. Умножи люди во веки на державе твоей, да тя славят вся страна и
всяко дыхание человече. Слава Богу ныне и присно и во веки веков...
Милославский. Браво! Аминь. Ничего не в силах прибавить к этому
блестящему докладу, кроме одною слова - аминь!

Митрополит изумлен.

Хор (запел). Многая лета! Многая лета!

Милославский отдает честь. Митрополит благословляет Буншу.

Бунша. Я не могу, будучи секретарем домкома.
Милославский. Зарежу...

Митрополит благословляет Буншу.

(Обнимая митрополита.) Еще раз благодарю вас, батюшка, от имени царя и от
своего также. (С груди митрополита исчезает панагия.) И затем предайтесь
вашим делам... Вы свободны...

Митрополит выходит.

Если ты еще раз пискнешь какой-нибудь протест, я тебя оставлю на произвол
судьбы и тебя пришибут как котенка...

Шум, входит боярин.

Чего еще случилось?
Боярин. Не вели казнить.
Милославский. Не велю, не велю, только говори коротко - чего
произошло...
Боярин. Ох, поношение... У митрополита панагию...
Милославский. Сперли?!
Боярин. Сперли...
Милославский. Вот что у нас делается! Чтобы была панагия мне сейчас же.
Это безобразие!

Боярин исчезает.

Бунша. Я потрясен. Мои подозрения растут... У посла портрет пропал, у
Шпака...
Милославский. Что ты хочешь сказать? А? Уж не хочешь ли ты намекнуть,
что я присвоил? Дурак! Я если бы и хотел, не могу этого сделать. У меня
пальцы так устроены. Снимки с моих пальцев делали в каждом городе и говорят
- нет, этот человек украсть не может!..
Боярин. Царица, великий царь, тебя видеть желает... Помолебствовав о
твоем здравии и возвращении...
Милославский. Проси, проси сюда.

4
(ФИНАЛ)

Иоанн (глядя на Буншу). Это что еще? Чур меня!
Бунша. Временно! Временно!
Тимофеев (Иоанну). Не задерживайтесь!.. К себе!
Иоанн. Как же ты смел царское облачение на себя возложить!
Милославский. Отец, отец, не волнуйтесь. Все в порядке!

Иоанн вбегает в палату, и в то же мгновение в палату врываются опричники во
главе с Головой.

Опричники. Гойда! Вот он! Бей их!
Милославский. Гражданин ученый, закрывайте аппарат!

Голова бросается вперед и бердышом разбивает аппарат. Звон и тьма. Свет.
Потом возникает комната Тимофеева. Стенка на месте,

Милославский. Ну и ну!
Тимофеев. Что значит этот наряд? Сознавайтесь, вы стащили ключ?
Милославский. Коля!
Тимофеев. Я вам не Коля.
Милославский. Дорогой ученый, я ничего стащить не могу. Я уже показывал
палец, вот царь свидетель.
Бунша. Я не царь, отрекаюсь от этого звания.
Милославский. Ключ взял по рассеянности, получите.
Тимофеев. Теперь я понимаю, какой вы артист.

Грозные звонки на парадном. Появляются милиция, Ульяна Андреевна и Шпак.

Шпак. Вот они, товарищи начальники!
Милиция. Ну да! Вы - царь? Ваше удостоверение личности?
Бунша. Был, не отрицаю. Но был под влиянием гнусного опыта инженера
Тимофеева.
Милославский. Что вы его слушаете, товарищи? Мы с маскараду, с парку
культуры мы и отдыху?

Бунша снимает с себя одежду.

Вот. Пожалуйста.
Ульяна Андреевна. Иван Васильевич, ты ли это?
Бунша. Я, дорогая Ульяна Андреевна, я.
Милославский. А я, товарищи уважаемые солист театров. (Снимает одежду.)
Бунша. Вот она, панагия! Вот он, медальон! Товарищи. Он
митрополита обокрал и посла шведского.
Шпак. Мой костюм.
Милиция. Что же вы, гражданин, милицию по телефону дразните?
Шпак. Товарищи начальники, в заблуждение ввели! Жулики они! Они же и
крадут, они же и царями притворяются!
Милиция. Ага.
Бунша. Каюсь чистосердечно, товарищи, царствовал. Царствовал, но не
более получаса.
Ульяна. Не слушайте его, он с ума сошел! Какой он царь! Где ты шлялся?
Тимофеев. Выслушайте меня. Да, я сделал опыт. Но разве можно, с такими
свиньями чтобы вышло что-нибудь путное? Аппарат мой...
Милиция. Вы кончили, гражданин?
Тимофеев. Кончил.
Милиция. Ну-с, пожалуйте все.
Милославский. Ах, ты, чтоб тебе пусто было!
Шпак. Попрошу костюм вернуть.
Милиция. Пожалуйте в отделение, гражданин, там разберем.
Ульяна. Иван Васильевич, что же с тобой сделают?
Бунша. Не бойся, Ульяна Андреевна, милиция добрая. С восторгом предаюсь
в ее руки.
Тимофеев (выходя). Проклятый дом!

На сцене только Шпак и милиционер.

Шпак. Сейчас, товарищ, сейчас. Дайте только комнату закрою. Вот,
товарищ, какие приключения случаются в нашем паршивом жакте! Расскажи мне
кто-нибудь - не поверил бы. Но видел собственными глазами. Записка... (читает, бормочет) ...короче, я уезжаю с Якиным в
Сочи. Вот, товарищи, еще и сбежала!
Милиция. Там разберутся, пожалуйста.
Шпак. Иду, иду.

Уходят. Тишина.
Радио: "Передаем час танцевальной музыки. Оркестр под управлением Сигизмунда
Тачкина исполнит падеспань".

Занавес

Конец

24 сентября 1935 года
* Михаил Булгаков. Иван Васильевич

Комедия в трех действиях
2-я редакция
Фрагменты (начало и конец пьесы)

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Московская квартира. Комната Тимофеева, рядом - комната Шпака, запертая на
замок. Кроме того, передняя, в которой радиорупор. В комнате Тимофеева
беспорядок. Ширмы. Громадных размеров и необычной конструкции аппарат,
по-видимому - радиоприемник, Над которым работает Тимофеев. Множество ламп в
аппарате, в которых то появляется, то гаснет свет. Волосы у Тимофеева
всклокоченные, глаза от бессонницы красные. Он озабочен. Тимофеев жмет
кнопки. Слышен приятный певучий звук.

Тимофеев. Опять звук той же высоты...

Освещение меняется.

Свет пропадает в пятой лампе... Почему нет света? Ничего не понимаю.
Проверим. (Вычисляет.) А два, а три... угол между направлениями
положительных осей... Я ничего не понимаю. Косинус, косинус... Верно!

Внезапно в радиорупоре в передней возникает радостный голос, который
говорит: "Слушайте продолжение "Псковитянки!" И вслед за тем в радиорупоре
грянули колокола и заиграла хриплая музыка,.

Мне надоел Иоанн с колоколами! И кроме того, я отвинтил бы голову тому, кто
ставит такой приемник. Ведь я же говорил ему, чтобы он снял, что я поправлю!
У меня нету времени! (Вбегает в переднюю и выключает радио, и рупор,
крякнув, умолкает. Возвращается в комнату.) На чем я остановился?..
Косинус... Да нет, управдом? (Открывает окно, высовывается, кричит.) Ульяна
Андреевна? Где ваш драгоценный супруг? Не слышу. Ульяна Андреевна! Ведь я же
просил, чтобы он убрал рупор? Не слышу. Чтобы он убрал рупор! Скажите ему,
чтобы он потерпел, я ему поставлю приемник! Австралию он будет принимать!
Скажите, что он меня замучил со своим Иоанном Грозным! И потом ведь он же
хрипит? Да рупор хрипит! У меня нету времени! У меня колокола в голове
играют. Не слышу! Ну, ладно. (Закрывает окно.) На чем я остановился?..
Косинус... У меня висок болит... Где же Зина? Чаю бы выпить сейчас. Нет, еще
раз попробую. (Жмет кнопки в аппарате, отчего получается дальний певучий
звук, и свет в лампах меняется.) Косинус и колокола... (Пишет на бумажке.)
Косинус и колокола... и колокола... то есть косинус... (Зевает.) Звенит,
хрипит... вот музыкальный управдом... (Поникает и засыпает тут же у
аппарата.)

Освещение в лампах меняется. Затем свет гаснет. Комната Тимофеева
погружается по тьму, и слышен только дальний певучий звук. Освещается
передняя. В передней появляется Зинаида Михайловна.

(Финал)

Милиция выводит всех из квартиры. В ту же минуту гаснет свет в комнате
Тимофеева. Радостный голос в рупоре в передней: "Слушайте продолжение
"Псковитянки"" И тотчас грянули колокола и заиграла хриплая музыка. Комната
Тимофеева освещается. Тимофеев, спавший, завалившись за аппарат,
просыпается.

Тимофеев. Скорей, скорей, Иван Васильевич... Фу, черт, да я
заснул! Боже, какая ерунда приснилась!.. Аппарат-то цел? Цел. Батюшки, меня
жена бросила!.. Да нет, это во сне. Слава Богу, во сне. А вдруг...
Косинус... черт, надоел мне с колоколами...

Передняя освещается. Входит Зинаида.

Зинаида. Коля, это я.
Тимофеев. Зиночка, ты!
Зинаида. Ты так и не ложился? Колька, ты с ума сойдешь, я тебе говорю.
Я тебе сейчас дам чаю, и ложись. Нельзя так работать.
Тимофеев. Зина, я хотел тебя спросить... видишь ли, я признаю свою
вину... я, действительно, так заработался, что обращал мало внимания на тебя
в последнее время... косинус... ты понимаешь меня?
Зинаида. Ничего не понимаю.
Тимофеев. Ты где сейчас была?
Зинаида. На репетиции.
Тимофеев. Скажи мне, только правду. Ты любишь Якина?
Зинаида. Какого Якина?
Тимофеев. Не притворяйся. Очень талантлив... ему действительно дадут
квартиру?.. Ну, словом, он ваш кинорежиссер.
Зинаида. Никакого Якина режиссера нету у нас.
Тимофеев. Правда?
Зинаида. Правда.
Тимофеев. И Молчановского нету?
Зинаида. И Молчановского нету.
Тимофеев. Ура! Это я пошутил.
Зинаида. Я тебе говорю, ты с ума сойдешь.

Стук в дверь.

Да, да!

Вбегает Шпак.

Тимофеев. Антон Семенович, мне сейчас приснилось, что вас обокрали.
Шпак (залившись слезами). Что приснилось? Меня действительно обокрали!
Тимофеев. Как?
Шпак. Начисто. Пока был на службе. Патефон, портсигар, костюмы!
Батюшки! И телефонный аппарат срезали! Зинаида Михайловна, позвольте
позвонить. Батюшки! (Бросается к телефону.) Милицию! Где наш управдом?
Зинаида (распахнув окно, кричит). Ульяна Андреевна! Где Иван
Васильевич? Шпака обокрали!

В радиорупоре сильнее грянула музыка.

Конец

* Михаил Булгаков. Банщица Иван

В бане на станции Эсино Муромской
линии в женский день, пятницу, неизменно
присутствует один и тот же банщик дядя
Иван, при котором посетительницам бани
приходится раздеваться, пользуясь тазами
вместо фиговых листков.
Неужели нельзя поставить в пятницу в
баню одну из женщин, работающих в
ремонте!
Рабкор

ПРЕДИСЛОВИЕ

До того неприлично про это писать, что перо опускается.

1. В БАНЕ

- Дядь Иван, а дядь Иван!
- Што тебе? Мыло, мочалка имеется?
- Все имеется, только умоляю тебя, уйди ты к чертям!
- Ишь какая прыткая, я уйду, а в это время одежу покрадут. А кто
отвечать будет - дядя Иван. Во вторник мужской день был, у начальника
станции порцыгар свистнули. А кого крыли? Меня, дядю Ивана!
- Дядя Иван! Да хоть отвернись на одну секундочку, дай пробежать!
- Ну ладно, беги.
Дядя Иван отвернулся к запотевшему окошку предбанника, расправил рыжую
бороду веером и забурчал:
- Подумаешь, невидаль какая. Чудачка тоже. Удовольствие мне, что ли?
Должность у меня уж такая похабная... Должность заставляет.
Женская фигура выскочила из простыни и, как Ева по раю, побежала в
баню.
- Ой, стыдобушка!
Дверь в предбанник открылась, выпустила тучу пара, а из тучи вышла
мокрая, распаренная старушка, тетушка дорожного мастера. Старушка выжала
мочалку и села на диванчик, мигая от удовольствия глазами.
- С легким паром, - поздравил ее над ухом сиплый бас.
- Спасибо, голубушка. Спас... Ой! С нами крестная сила. Да ты ж мужик?!
- Ну и мужик, дак что... Простыня не потребуется?
- Казанская божья мать! Уйди ты от меня со своей простыней, охальник!
Что ж это у нас в бане делается?
- Что вы, тетушка, бушуете, я же здесь был, когда вы пришли!
- Да не заметила давеча я! Плохо вижу я, бесстыдник. А теперь гляжу, а
у него борода как метла! Манька, дрянь, простыней закройся!
- Вот мученье, а не должность, - пробурчал дядя Иван, отходя.
- Дядя Иван, выкинься отсюда! - кричали женщины с другой стороны,
закрываясь тазами, как щитами от неприятеля.
Дядя Иван повернулся в другую сторону, оттуда завыли, дядя Иван
бросился в третью сторону, оттуда выгнали. Дядя Иван плюнул и удалился из
предбанника, заявив зловеще:
- Ежели что покрадут, я снимаю с себя ответственность.

2. В ПИВНОЙ

В воскресный день измученный недельной работой дядя Иван сидел за пивом
в пивной "Красный Париж" и рассказывал:
- Чистое мученье, а не должность. В понедельник топить начинаю, во
вторник всякие работники моются, в среду которые с малыми ребятами, в
четверг просто рядовые мужчины, в пятницу женский день. Женский день мне
самый яд. То есть глаза б мои не смотрели. Набьется баб полные бани, орут,
манатки свои разбросают. И, главное, на меня обижаются, а я при чем? Должен
я смотреть или нет, если меня приставили к этому делу. Должен! Нет, хуже баб
нету народа на свете. Одна, и есть приличная женщина - жена нашего нового
служащего Коверкотова. Аккуратная бабочка. Придет, все свернет, разложит,
только скажет: "Дядя Иван, провались ты в преисподнюю..." Одно не хорошо:
миловидная такая бабочка с лица, а на спине у ней родинка, да ведь до чего
безобразная, как летучая мышь прямо, посмотришь, плюнуть хочется...
- Чт-о-о-о-о?! Какая такая мышь?.. Ты про кого говоришь, рыжая дрянь?
Дядя Иван побледнел, обернулся и увидал служащего Коверкотова. Глаза у
Коверкотова сверкали, руки сжимались в кулаки.
- Ты где ж мышь видал? Ты что же гадости распространяешь? А?
- Какие гадости, - начал было дядя Иван и не успел окончить.
Коверкотов пододвинулся к нему вплотную и...

3. В СУДЕ

- Гражданин Коверкотов, вы обвиняетесь в том, что 21 марта сего года
нанесли оскорбление действием служащему при бане гражданину Ивану.
- Гражданин судья, он мою честь опозорил!
- Расскажите, каким образом вы опозорили честь гражданина Коверкотова?
- Ничего я не позорил... Чистое наказанье. Прошу вас, гражданин судья,
уволить меня с должности банщицы. Сил моих больше нет.

x x x

Судья долго говорил с жаром, прикладывая руки к сердцу, и дело кончил
мировой.
Через несколько дней дядю Ивана освободили от присутствия в пятницу в
женской бане и назначили вместо него женщину из ремонта.
Таким образом, на станции вновь наступили ясные времена.

* Михаил Булгаков. Пьяный паровоз

Станция... пьет всем коллективом,
начиная от стрелочника до ДСП
включительно, за малым исключением.
Из газеты "Гудок"

Скорый поезд подходил" с грозным свистом. При самом входе на стрелку
мощный паровоз его вдруг вздрогнул, затем подпрыгнул, потом стал качаться,
как бы раздумывая, на какую сторону ему свалиться. Машинист в ужасе визгнул
и дал тормоз так, что в первом вагоне в уборной лопнуло стекло, а в
ресторане пять пассажиров обварились горячим чаем. Поезд стал. И машинист с
искаженным лицом высунулся в окошко.
На балкончике стрелочного здания стоял растерзанный человек в одном
белье, с багровым лицом. В левой руке у него был зеленый грязный флаг, а в
правой бутерброд с копченой колбасой.
- Ты что ж, сдурел?! - завопил машинист, размахивая руками.
Из всех окон высунулись бледные пассажиры.
Человек на балкончике икнул и улыбнулся благодушно.
- Прошибся маленько, - ответил он и продолжал: - поставил стрелку, а...
потом гляжу... тебя нечистая сила в тупик несет! Я и стал передвигать.
Натыкали этих стрелок, шут их знает зачем! Запутаишьсси. Главное, что ежели
б я спец был...
- Ты пьян, каналья, - сказал машинист, вздрагивая от пережитого страха,
- пьян на посту?! Ты ж народ мог погубить!!
- Нич...чего мудреного, - согласился человек с колбасой, - главное, что
если б я стрелочник был со специальным образованием... А то ведь я
портной...
- Что ты несешь?! - спросил машинист.
- Ничего я не несу, - сказал человек, - кум я стрелочников. На свадьбе
был. Сам-то стрелочник не годен стал к употреблению, лежит. А мне супруга
ихняя говорит: иди, говорит, Пафнутьич, переставь стрелку скорому поезду...
- Это ужас!! Кош-мар!! под суд их!! - кричали пассажиры.
- Ну уж и под суд, - вяло сказал человек с колбасой, - главное, если б
вы свалились, ну, тогда так... А то ведь пронесло благополучно. Ну, и слава
богу!!
- Ну, дай только мне до платформы доехать, - сквозь зубы сказал
машинист, - там мы тебе такой протокол составим.
- Доезжай, доезжай, - хихикнул человек с колбасой, - там, брат, такое
происходит... не до протоколу таперича. У нас помощник начальника серебряную
свадьбу справляет!
Машинист засвистел, тронул рычаг и, осторожно выглядывая в окошко,
пополз к платформе. Вагоны дрогнули и остановились. Из всех окон глядели
пораженные пассажиры. Главный кондуктор засвистел и вылез.
Фигура в красной фуражке, в расстегнутом кителе, багровая и радостная,
растопырила руки и закричала:
- Ба! Неожиданная встреча! К-каво я вижу? Если меня не обманывает
зрение... ик... Это Сусков, главный кондуктор, с которым я так дружил на
станции Ржев-Пассажирский?! Братцы, радость, Сусков приехал со скорым
поездом!
В ответ на крик багровые физиономии высунулись из окон станции и
закричали:
- Ура! Сусков, давай его к нам!
Заиграла гармоника.
- Да, Сусков... - ответил ошеломленный обер, задыхаясь от спиртового
запаху, - будьте добры нам протокол и потом жезл. Мы спешим...
- Ну вот... Пять лет с человеком не видался, и вот на тебе! Он спешит!
Может быть, тебе скипетр еще дать? Свинья ты, Сусков, а не обер-кондуктор!..
Пойми, у меня радостный день. И не пущу... И не проси!.. Семафор на запор, и
никаких! Раздавим по банке, вспомним старину... Проведемте, друзья, эту ночь
веселей!..
- Товарищ десепе... что вы?.. Вы, извините, пьяны. Нам в Москву надо!
- Чудак, что ты там забыл, в Москве? Плюнь: жарища, пыль... Завтра
приедешь... Мы рады живому человеку. Живем здесь в глуши. Рады свежему чело-
веку...
- Да помилуйте, у меня пассажиры, что вы говорите?!
- Плюнь ты на них, делать им нечего, вот они и шляются по желешым
дорогам Намедни проходит скорый... спрашиваю: куда вы? В Крым, отвечают.
На тебе! Все люди как люди, а они в Крым!.. Пьянствовать, наверно, едут.
- Это кошмар! - кричали в окна вагонов. - Мы будем жаловаться в
Совнарком!
- Ах... так? - сказала фигура и рассердилась. - Ябедничать? Кто сказал
- жаловаться? Вы?
- Я сказал, - взвизгнула фигура в окне международного вагона, - вы у
меня со службы полетите!
- Вы дурак из международного вагона, - круто отрезала фигура.
- Протокол! - кричали в жестком вагоне.
- Ах, протокол? Л-ладно Ну, так будет же вам шиш вместо жезла,
посмотрю, как вы уедете отсюда жаловаться. Пойдем, Вася! - прибавила фигура,
обращаясь к подошедшему и совершенно пьяному весовщику в черной блузе, -
пойдем, Васятка! Плюнь на них! Обижают нас московские столичные гости! Ну,
так пусть они здесь посидят, простынут.
Фигура плюнула на платформу и растерла ногой, после чего платформа
опустела
В вагонах стоял вой.
- Эй, эй! - кричал обер и свистел. - Кто тут есть трезвый на станции,
покажись!
Маленькая босая фигурка вылезла откуда-то из-под колес и сказала:
- Я, дяденька, трезвый
- Ты кто будешь?
- Я, дяденька, черешнями торгую на станции
- Вот что, малый, ты, кажется, смышленый мальчуган, мы тебе
двугривенный дадим. Сбегани-ка вперед посмотри, свободные там пути? Нам бы
только отсюда выбраться.
- Да там, дяденька, как раз на вашем пути, паровоз стоит совершенно
пьяный...
- То есть как?
Фигурка хихикнула и сказала:
- Да они, когда выпили, шутки ради в него вместо воды водки налили Он
стоит и свистить...
Обер и пассажиры окаменели и так остались на платформе. И неизвестно,
удалось ли им уехать с этой станции.

* Михаил Булгаков. Мадмазель Жанна

У нас, в клубе на ст. З , был вечер
прорицательницы и гипнотизерки Жанны.
Угадывала чужие мысли и заработала 150
рублей за вечер.
Рабкор

Замер зал. На эстраде появилась дама с беспокойными подкрашенными
глазами, в лиловом платье и красных чулках. А за нею бойкая словно молью
траченная личность в штанах в полоску и с хризантемой в петлице пиджака.
Личность швырнула глазом вправо и влево, изогнулась и шепнула даме на ухо:
- В первом ряду лысый, в бумажном воротничке, второй помощник
начальника станции. Недавно предложение делал - отказала. Нюрочка. (Публике
громко.) Глубокоуважаемая публика. Честь имею вам представить знаменитую
прорицательницу и медиумистку мадмазель Жанну из Парижа и Сицилии. Угадывает
прошлое, настоящее и будущее, а равно интимные семейные тайны!
Зал побледнел.
(Жанне.) Сделай загадочное лицо, дура. (Публике.) Однако не следует
думать, что здесь какое-либо колдовство или чудеса. Ничего подобного, ибо
чудес не существует. (Жанне.) Сто раз тебе говорил, чтоб браслетку надевать
на вечер. (Публике.) Все построено исключительно на силах природы с
разрешения месткома и культурно-просветительной комиссии и представляет
собою виталлопатию на основе гипнотизма по учению индийских факиров,
угнетенных английским империализмом. (Жанне.) Под лозунгом сбоку с
ридикюлем, ей муж изменяет на соседней станции. (Публике.) Если кто желает
узнать глубокие семейные тайны, прошу задавать вопросы мне, а я внушу путем
гипнотизма, усыпив знаменитую Жанну... Прошу вас сесть, мадмазель... По
очереди, граждане! (Жанне.) Раз, два, три - и вот вас начинает клонить ко
сну! (Делает какие-то жесты руками, как будто тычет в глаза Жанне.) Перед
вами изумительный пример оккультизма. (Жанне.) Засыпай, что сто лет глаза
таращишь? (Публике.) Итак, она спит! Прошу.,.
В мертвой тишине поднялся помощник начальника, побагровел, потом
побледнел и спросил диким голосом от страху:
- Какое самое важное событие в моей жизни? В настоящий момент?
Личность (Жанне):
- На пальцы смотри внимательней, дура.
Личность повертела указательным пальцем под хризантемой, затем сложила
несколько таинственных знаков из пальцев, что обозначало "раз-би-то-е".
- Ваше сердце, - заговорила Жанна, как во сне, гробовым голосом, -
разбито коварной женщиной.
Личность одобрительно заморгала глазами. Зал охнул, глядя на
несчастливого помощника начальника станции.
- Как ее зовут? - хрипло спросил отвергнутый помощник.
- Эн, ю, эр, о, ч... - завертела пальцами у лацкана пиджака личность.
- Нюрочка! - твердо ответила Жанна.
Помощник начальника станции поднялся с места совершенно зеленый,
тоскливо глянул во все стороны, уронил шапку и коробку с папиросами и ушел.
- Выйду ли я замуж? - вдруг истерически выкликнула какая-то барышня. -
Скажите, дорогая мадмазель Жанна!
Личность опытным глазом смерила барышню, приняла во внимание нос с
прыщом, льняные волосы и кривой бок и сложила у хризантемы условный шиш.
- Нет, не выйдете, - сказала Жанна.
Зал загремел, как эскадрон на мосту, и помертвевшая барышня выскочила
вон.
Женщина с ридикюлем отделилась от лозунгов и сунулась к Жанне.
- Брось, Дашенька, - послышался сзади сиплый мужской шепот.
- Нет, не брось, теперь я узнаю все твои штучки-фокусы, - ответила
обладательница ридикюля и сказала: - Скажите, мадмазель, что, мой муж мне
изменяет?
Личность обмерила мужа, заглянула в смущенные глазки, приняла во
внимание густую красноту лица и сложила палец крючочком, что означало "да".
- Изменяет, - со вздохом ответила Жанна.
- С кем? - спросила зловещим голоском Дашенька.
"Как, черт, ее зовут? - подумала личность. - Дай бог памяти... да, да,,
да, жена этого... ах ты, черт... вспомнил - Анна".
- Дорогая Ж...анна, скажите, Ж...анна, с кем изменяет ихний супруг?
- С Анной, - уверенно ответила Жанна.
- Так я и знала! - с рыданием воскликнула Дашенька. - Давно
догадывалась. Мерзавец!
И с этими словами хлопнула мужа ридикюлем по правой гладко выбритой
щеке.
И зал разразился бурным хохотом.

* Михаил Булгаков. Брачная катастрофа

Следующие договоры признаются обеими
сторонами как потерявшие свою силу: 1)
договор: бракосочетание Е. К. В. герцога
Эдинбургского, С.-Петербург, 22 января
1874 г.
Выдержка из англо-советского договора

Новость произвела впечатление разорвавшейся бомбы.

Через три дня по опубликовании в газете "Руль" появилось сообщение:
"Нам сообщают из Москвы, что расторжение договора о браке его
королевского высочества вызвало грандиозное возмущение среди московских
рабочих, и в особенности транспортников. Последние всецело на стороне
симпатичного молодожена. Они проклинают Раковского, лишившего герцога
Эдинбургского возможности продолжать нести сладкие цепи Гименея, возложенные
на его высочество в г. С.- Петербурге 50 лет тому назад. По слухам, в Москве
произошли беспорядки, во время которых убито 7000 человек, в том числе
редактор газеты "Гудок" и фельетонист, автор фельетона "Брачная катастрофа",
напечатанного в э 1277 "Гудка".

Письмо, адресованное Понсонби: "Свинья ты, а не Понсонби!
Какого же черта лишил ты меня супруги? Со стороны Раковского это
понятно - он большевик, а большевика хлебом не корми, только дай ему
возможность устроить какую-нибудь гадость герцогу. Но ты?! Вызываю тебя на
дуэль.
Любящий герцог Эдинбургский".

III

Разговор в спальне герцога Эдинбургского:
Супруга: А, наконец-то ты вернулся, цыпочка. Иди сюда, я тебя поцелую,
помпончик.
Герцог (крайне расстроен): Уйди с глаз моих!
Супруга: Герцог, опомнитесь! С кем вы говорите? Боже, от кого я слышу
эти грубые слова? От своего мужа...
Герцог: Фигу ты имеешь, а не мужа...
Супруга: Как?!
Герцог: А вот так. (Показывает ей договор.)
Супруга: Ах! (Падает в обморок.)
Герцог (звонит лакею): Убрать ее с ковра.

Занавес

* Михаил Булгаков. Бенефис лорда Керзона

(От нашего московского корреспондента)

Ровно в шесть утра поезд вбежал под купол Брянского вокзала. Москва.
Опять дома. После карикатурной провинции без газет, без книг, с дикими
слухами - Москва, город громадный, город единственный, государство, в нем
только и можно жить.
Вот они извозчики. На Садовую запросили 80 миллионов. Сторговался за
полтинник. Поехали. Москва. Москва. Из парков уже идут трамваи. Люди уже
куда-то спешат. Что-то здесь за месяц новенького? Извозчик повернулся, сел
боком, повел туманные, двоедушные речи. С одной стороны, правительство ему
нравится, но, с другой стороны, - шины полтора миллиарда! Первое мая ему
нравится, но антирелигиозная пропаганда "не соответствует". А чему -
неизвестно. На физиономии написано, что есть какая-то новость, но узнать ее
невозможно.
Пошел весенний благодатный дождь, я спрятался под кузов, извозчик,
помахивая кнутом, все рассказывал разные разности, причем триллионы называл
"триллиардами" и плел какую-то околесину насчет патриарха Тихона, из которой
можно было видеть только одно, что он - извозчик - путает Цепляка, Тихона и
епископа Кентерберийского.
И вот дома. А никуда я больше из Москвы не поеду. В десять простыня
"Известий", месяц в руках не держал. На первой же полосе - "Убийство
Воровского"!
Вот оно что. То-то у извозчика - физиономия. В Москве уже знали вчера.
Спать не придется днем. Надо идти на улицу, смотреть, что будет. Тут не
только Боровский. Керзон. Керзон. Керзон. Ультиматум. Канонерка. Тральщики.
К протесту, товарищи!! Вот так события! Встретила Москва. То-то показалось,
что в воздухе какое-то электричество!
И все-таки сон сморил. Спал до двух дня. А в два проснулся и стал
прислушиваться. Ну да, конечно, со стороны Тверской - оркестр. Вот еще.
Другой. Идут, очевидно.
В два часа дня Тверскую уже нельзя было пересечь. Непрерывным потоком,
сколько хватал глаз, катилась медленно людская лента, а над ней шел лес
плакатов и знамен. Масса старых знакомых - октябрьских и майских, но среди
них мельком новые, с изумительной быстротой изготовленные, с надписями
весьма многозначительными. Проплыл черный траурный плакат "Убийство
Воровского - смертный час европейской буржуазии". Потом красный: "Не шутите
с огнем, господин Керзон". "Порох держим сухим".
Поток густел, густел, стало трудно пробираться вперед по краю тротуара.
Магазины закрылись, задернули решетками двери. С балконов, с подоконников
глядели сотни голов. Хотел уйти в переулок, чтобы окольным путем выйти на
Страстную площадь, но в Мамонтовском безнадежно застряли ломовики, две
машины и извозчики. Решил катиться по течению. Над толпой поплыл
грузовик-колесница. Лорд Керзон, в цилиндре, с раскрашенным багровым лицом,
в помятом фраке, ехал стоя. В руках он держал веревочные цепи, накинутые на
шею восточным людям в пестрых халатах, и погонял их бичом. В толпе сверлил
пронзительный свист. Комсомольцы пели хором:

Пиши, Керзон, но знай ответ:
Бумага стерпит, а мы нет!

На Страстной площади навстречу покатился второй поток. Шли
красноармейцы рядами без оружия. Комсомольцы кричали им по складам:
- Да здрав-ству-ет Крас-на-я Ар-ми-я!
Милиционер ухитрился на несколько секунд прорвать реку и пропустил по
бульвару два автомобиля и кабриолет. Потом ломовикам хрипло кричал:
- В объезд!
Лента хлынула на Тверскую и поплыла вниз. Из переулка вынырнул знакомый
спекулянт, посмотрел на знамена, многозначительно хмыкнул и сказал:
- Не нравится мне это что-то... Впрочем, у меня грыжа.
Толпа его затерла за угол, и он исчез.
В Совете окна были открыты, балкон забит людьми. Трубы в потоке играли
"Интернационал", Керзон, покачиваясь, ехал над головами. С балкона кричали
по-английски и по-русски:
- Долой Керзона!!
А напротив, на балкончике под обелиском Свободы, Маяковский, раскрыв
свой чудовищный квадратный рот, бухал над толпой надтреснутым басом:

...британ-ский лев вой!
Ле-вой! Ле-вой!

- Ле-вой! Ле-вой! - отвечала ему толпа. Из Столешникова выкатывалась
новая лента, загибала к обелиску. Толпа звала Маяковского. Он вырос опять на
балкончике и загремел:
- Вы слышали, товарищи, звон, да не знаете, кто такой лорд Керзон! И
стал объяснять:
- Из-под маски вежливого лорда глядит клыкастое лицо!!. Когда убивали
бакинских коммунистов...
Опять загрохотали трубы у Совета. Тонкие женские голоса пели:

Вставай, проклятьем заклейменный!

Маяковский все выбрасывал тяжелые, как булыжники, слова, у подножия
памятника кипело, как в муравейнике, и чей-то голос с балкона прорезал шум:
- В отставку Керзона!!
В Охотном во всю ширину шли бесконечные ряды, и видно было, что
Театральная площадь залита народом сплошь. У Иверской трепетно и тревожно
колыхались огоньки на свечках и припадали к иконе с тяжкими вздохами четыре
старушки, а мимо Иверской через оба пролета Вознесенских ворот бурно сыпали
ряды. Медные трубы играли марши. Здесь Керзона несли на штыках, сзади бежал
рабочий и бил его лопатой по голове. Голова в скомканном цилиндре моталась
беспомощно в разные стороны. За Керзоном из пролета выехал джентльмен с
доской на груди: "Нота", затем гигантский картонный кукиш с надписью: "А вот
наш ответ".
По Никольской удалось проскочить, но в Третьяковском опять хлынул
навстречу поток. Тут Керзон мотался с веревкой на шесте. Егю били головой о
мостовую. По Театральному проезду в людских волнах катились виселицы с
деревянными скелетами и надписями: "Вот плоды политики Керзона".
Лакированные машины застряли у поворота на Неглинный в гуще народа, а на
Театральной площади было сплошное море. Ничего подобного в Москве я не видал
даже в октябрьские дни. Несколько минут пришлось нырять в рядах и закипающих
водоворотах, пока удалось пересечь ленту юных пионеров с флажками, затем
серую стену красноармейцев и выбраться на забитый тротуар у Центральных
бань. На Неглинном было свободно. Трамваи всех номеров, спутав маршруты,
поспешно уходили по Неглинному. До Кузнецкого было свободно, но на Кузнецком
опять засверкали красные пятна и посыпались ряды. Рахмановским переулком на
Петровку, оттуда на бульварное кольцо, по которому один за другим шли
трамваи. У Страстного снова толпы. Выехала колесница-клетка. В клетке сидел
Пилсудский, Керзон, Муссолини. Мальчуган на грузовике трубил в огромную
картонную трубу. Публика с тротуаров задирала головы. Над Москвой медленно
плыл на восток желтый воздушный шар. На нем была отчетливо видна часть
знакомой надписи: "...всех стран соеди...".
Из корзины пилоты выбрасывали листы летучек, и они, ныряя и чернея на
голубом фоне, тихо падали в Москву.

* Михаил Булгаков. Колыбель начальника станции

Спи, младенец мой прекрасный,
Баюшки-баю...
Тихо светит месяц ясный
В колыбель твою.
Лермонтов

Спи, мой мальчик,
Спи, мой чиж,
Мать уехала в Париж...
Из соч. Саши Черного

- Объявляю общее собрание рабочих и служащих ст. Шелухово Каз. дороги
открытым! - радостно объявил председатель собрания, оглядывая зал,
наполненный преимущественно рабочими службы пути, - на повестке дня у нас
стоит доклад о неделе войны 1914 года. Слово предоставляется тов. Де-Эсу.
Пожалуйте, тов. Де-Эс!
Но тов. Де-Эс не пожаловал.
- А где ж он? - спросил председатель.
- Он дома, - ответил чей-то голос.
- Надо послать за ним...
- Послать обязательно, - загудел зал. - Он интересный человек - про
войну расскажет - заслушаешься!
Посланный вернулся без товарища Де-Эса, но зато с письмом.
Председатель торжественно развернул его и прочитал:
- "В ответ на приглашение ваше от такого-то числа сообщаю, что явиться
на собрание не могу.
Основание: лег спать"..
Председатель застыл с письмом в руке, а в зале кто-то заметил:
- Фициально ответил!
- Спокойной ночи!
- Какая же ночь, когда сейчас 5 часов дня? Председатель подумал,
посмотрел в потолок, потом на свои сапоги, потом куда-то в окно и объявил
печально:
- Объявляю заседание закрытым.
А в зале добавили:
- Колыбель начальника станции есть могила общего собрания.
И тихо разошлись по домам. Аминь!

* Михаил Булгаков. Коллекция гнилых фактов

(Письма рабкоров)

ФАКТ 1
ИСТОРИЯ О ТОМ, КАК ФЕЛЬДШЕР ЖЕРТВОВАЛ СУКНО В МОПР

Этот гнилой факт, насквозь пронизанный алкоголизмом, получился в нашем
N-м клубе Западных железных дорог, когда был организован вечер МОПРа.
Шел вечер крайне торжественно, с бойкой продажей сукна с аукциона в
пользу МОПРа.
Тогда неожиданно грянул вопль, похожий на поросенка.
Все рабочие головы обернулись, как одна.
И что же они увидали?
Нашего фельдшера приемного покоя.
Он качался, как маятник, совершенно красный.
Все задались вопросом: откуда появился фельдшер?
И, во-вторых, - не пьян ли он?
И оказалось, что он действительно пьян, но что удивительнее всего,
мгновенно оказались пьяными и завклубом, и председатель правления, и члены
наших комиссий.
Один из пораженных членов клуба выступил и заявил фельдшеру:
- Вы не похожи на себя!
А фельдшер ответил с дерзостью:
- Не твое дело.
Тут все поняли, что нарезался фельдшер в клубе, совместно с правлением,
якобы пивом.
Но мы знаем, какое это пиво.
Несмотря на опьянение, фельдшер сквозь всю толпу проник к эстраде и в
одно мгновенье ока выиграл сукно с аукциона, причем всем заявил:
- Видали, какой я пьяный! Назло вам жертвую сукно в МОПР!
Лишь только аукционист объявил об его пожертвовании, как фельдшер,
увидев, что сукно его забирают, раскаялся в своем поступке и с плачем
объявил:
- Это я сделал без сознания, в состоянии опьянения. Факт считаю
недействительным и требую возвращения сукна.
При общих криках ему с презрением вернули сукно, и он покинул клуб.
После этого председатель правления, упав, разбил себе лицо в кровь, а
заведующего клубом вывела из клуба его невеста.
Вот какие вечера...
Позорно писать!

* Михаил Булгаков. Комаровское дело

С начала 1922 года в Москве стали пропадать люди. Случалось это
почему-то чаще всего с московскими лошадиными барышниками или подмосковными
крестьянами, приезжавшими покупать лошадей. Выходило так, что человек и
лошади не покупал, и сам исчезал.
В то же время ночами обнаруживались странные и неприятные находки - на
пустырях Замоскворечья, в развалинах домов, в брошенных недостроенных банях
на Шаболовке оказывались смрадные, серые мешки. В них были голые трупы
мужчин.
После нескольких таких находок в Московском уголовном розыске началась
острая тревога. Дело было в том, что все мешки с убитыми носили на себе
печать одних и тех же рук - одной работы. Головы были размозжены,
по-видимому, одним и тем же тупым предметом, вязка трупов была одинаковая -
всегда умелая и аккуратная, - руки и ноги притянуты к животу. Завязано
прочно, на совесть.
Розыск начал работать по странному делу настойчиво. Но времени прошло
немало, и свыше тридцати человек улеглись в мешки среди груд замоскворецких
кирпичей.
Розыск шел медленно, но упорно. Мешки вязались характерно - так вяжут
люди, привычные к запряжке лошадей. Не извозчик ли убийца? На дне некоторых
мешков нашлись следы овса. Большая вероятность - извозчик. 22 трупа уже
нашли, но опознали из них только семерых. Удалось выяснить, что все были в
Москве по лошадиному делу. Несомненно - извозчик.
Но больше никаких следов. Никаких нитей абсолютно от момента, когда
человек хотел купить лошадь, и до момента, когда его находили мертвым, не
было. Ни следа, ни разговоров, ни встреч. В этом отношении дело
действительно исключительное.
Итак - извозчик. Трупы в Замоскворечье, опять в Замоскворечье, опять.
Убийца - извозчик, живет в Замоскворечье.
Агентская широкая петля охватила конные площади, чайные, стоянки,
трактиры. Шли по следам замоскворецкого извозчика.
И вот в это время очередной труп нашли со свежей пеленкой, окутывающей
размозженную голову. Петля сразу сузилась - искали семейного, у него недавно
ребенок.
Среди тысячи извозчиков нашли.
Василий Иванович Комаров, легковой, проживал на Шаболовке в доме э 26.
Извозным промыслом занимался странно - почти никогда не рядился, но на
конной площади часто бывал. Деньги имел всегда. Пил много.
Ночью на 18 мая в квартиру на Шаболовку явилась агентура с ордером
наружной милиции, якобы по поводу самогонки. Легковой встретил их с
невозмутимым спокойствием. Но когда стали открывать дверь в чуланчик на
лестнице, он, выпрыгнув со второго этажа в сад, ухитрился бежать, несмотря
на то, что квартиру оцепили.
Но ловили слишком серьезно и в ту же ночь поймали в подмосковном
Никольском, у знакомой молочницы Комарова. Застали Комарова за делом. Он
сидел и писал на обороте удостоверения личности показание о совершенных им
убийствах и в этом показании зачем-то путал и оговаривал своих соседей.
В Москве на Шаболовке в это время агенты осматривали последний труп,
найденный в чулане. Когда чулан открывали, убитый был еще теплый.

x x x

Пока шло следствие, Москва гудела словом "Комаров-извозчик". Говорили
женщины о наволочках, полных денег, о том, что Комаров кормил свиней
людскими внутренностями, и т. д.
Все это, конечно, вздор.
Но та сущая правда, что выяснилась из следствия, такого сорта, что уж
лучше были бы и груды денег в наволочках и даже гнусная кормежка свиней или
какие-нибудь зверства, извращения. Оно, пожалуй, было бы легче, если б было
запутанней и страшней, потому что тогда стало бы понятно самое страшное во
всем этом деле - именно сам этот человек, Комаров (несущественная деталь:
он, конечно, не Комаров Василий Иванович, а Петров Василий Терентьевич.
Фальшивая фамилия - вероятно, след уголовного, черного прошлого... Но это не
важно, повторяю).
Никакого желания нет писать уголовный фельетон, уверяю читателя, но нет
возможности заняться ничем другим, потому что сегодня неотступно целый день
сидит в голове желание все-таки этого Комарова понять.
Он, оказывается, рогожи специальные имел, на эти рогожи спускал из
трупов кровь (чтобы мешков не марать и саней); когда позволили средства, для
этой же цели купил оцинкованное корыто. Убивал аккуратно и необычайно
хозяйственно: всегда одним и тем же приемом, одним молотком по темени, без
шума и спешки, в тихом разговоре (убитые все и были эти интересовавшиеся
лошадьми люди. Он предлагал им на конной свою лошадь и приглашал их для
переговоров на квартиру) наедине, без всяких сообщников, услав жену и детей.
Так бьют скотину. Без сожаления, но и без всякой ненависти. Выгоду
имел, но не фантастически большую. У покупателя в кармане была
приблизительно стоимость лошади. Никаких богатств у него в наволочках не
оказалось, но он пил и ел на эти деньги и семью содержал. Имел как бы
убойный завод у себя.
Вне этого был обыкновенным плохим человеком, каких миллионы. И жену, и
детей бил и пьянствовал, но по праздникам приглашал к себе священников, те
служили у него, он их угощал вином. Вообще был богомольный, тяжелого
характера человек.
Репортеры, фельетонисты, обыватели щеголяли две недели словом
"человек-зверь". Слово унылое, бессодержательное, ничего не объясняющее. И
настолько выявлялась эта мясная хозяйственность в убийствах, что для меня
лично она сразу убила все эти несуществующие "зверства", и утвердилась у
меня другая формула: "И не зверь, но и ни в коем случае не человек".
Никак нельзя назвать человеком Комарова, как нельзя назвать часами одну
луковицу, из которой вынут механизм.
Эту формулу для меня процесс подтвердил. Предстал перед судом футляр от
человека - не имеющий в себе никаких признаков зверства. Впрочем, может
быть, какие-нибудь особенные, доступные специалисту-психиатру, черты и есть,
но на обыкновенный взгляд - пожилой обыкновенный человек, лицо неприятное,
но не зверское, и нет в нем никаких признаков вырождения.
Но когда это создание заговорило перед судом, и в особенности
захихикало сиплым смешком, хоть и не вполне, но в значительной мере (не
знаю, как другим) мне стало понятно, что это значит - "не человек".
Когда его первая жена отравилась, оно - это существо - сказало:
- Ну и черт с ней!
Когда существо женилось второй раз, оно не поинтересовалось даже
узнать, откуда его жена, кто она такая.
- Мне-то что, детей, что ли, с ней крестить! (Смешок.)
- Раз и квас! (На вопрос, как убивал. Смешок.)
- Хрен его знает! (На многие вопросы эта идиотская поговорка. Смешок.)
- Человечиной не кормили ваших поросят?
- Нет (хи-хи)... да если кормил, я бы больше поросят завел... (хи-хи).
Дальше - больше. Все в жизни этот залихватский, гнусный "хрен",
сопровождаемый хихиканием. Оказывается, людей кругом нет. Есть "чудаки" и
"хомуты". Презирает. Какая тут "звериность"! Если б зверино ненавидел и с
яростью убивал, не так бы оскорбил всех окружающих, как этим изумительным
презрением. Собаку - животное - можно было бы замучить этим из ряда
выходящим невниманием, которым Комаров награждал окружающих людей. Жена его
"римско-католическая пани" (хи-хи), "много кушает". Ни злобы, ни скупости.
Пусть кушает возле меня эта римско-католическая рвань. Злобы нет, но
"оплеухи иногда я ей давал". Детей бил "для науки".
- Зачем убивали?
Тут сразу двойное. Но все понятно. Во-первых, для денег. Во-вторых, вот
"не любил" людей. Вот бывают такие животные, что убить его - двойная
прибыль: и польза, и сознание, что избавишься от созерцания неприятного
божьего создания. Гусеница, скажем, или змея... Так Комарову - люди.
Словом, создание - мираж в оболочке извозчика. Хроническое, холодное
нежелание считать, что в мире существуют люди. Вне людей.
Жуткий ореол "человека-зверя" исчез. Страшного не было. Но необычайно
отталкивающее.

x x x

Изъять. Он боялся? Нет. Он - сильное, не трусливое существо.
По-моему, над интервьюерами, следствием и судом полегоньку даже
глумился. Иногда чепуху какую-то городил. Но вяло. С усмешечкой.
Интересуетесь? Извольте. "Цыганку бы убить или попа"... Зачем? "Да так"...
И чувствуется, что никакой цыганки убивать ему вовсе не хотелось, равно
как и попа, а так - насели с вопросами "чудаки", он и говорит первое, что
взбредет на ум.
Интервьюер спросил, что он думает о том, что его ожидает. "Э... все
поколеем!"
Равнодушен, силен, не труслив и очень глупый в человеческом смысле.
Прибаутки его ни к селу ни к городу, мысли скупые, нелепые. И на
человеческой глупости блестящая, великолепная амальгама того специфического
смрадного хамства, которым пропитаны многие, очень многие замоскворецкие
мещане!.. все это чуйки, отравленные большими городами.
Что касается силы:
В одну из ночей, не знаю после какого именно убийства, вез запакованный
обескровленный труп к Москве-реке. Милиционер остановил:
- Что везешь?
- А ты, дурной, - мягко ответил Комаров, - пощупай. - Милиционер был
действительно "дурной". Он потрогал мешок и пропустил Комарова.
Потом Комаров стал ездить с женой.

x x x

Вследствие этих поездок на скамье рядом с Комаровым оказалась Софья
Комарова.
Лицо тоже знакомое. Не раз на Сухаревке, на Домниковке, на Смоленском
приходилось видать такие длинные, унылые лица, желтые бабьи лица,
окаймленные платком.
Комарова выводили, когда Софья давала показания, и, несмотря на это,
сложилось впечатление, что она чего-то недоговаривала. Думается, что никаких
особенных тайн, впрочем, она не скрыла. Во время убийств Комаров ее высылал
вместе с ребятами. А может быть, и помогла временами - прибрать, замыть
после работы. Дело - женское. Ну, и вот эти поездки.
"Так... дурочка... слабая", - определил ее муж. Несомненно, над тупой,
пустой "римско-католической" бабой висела камнем воля мужа.

x x x

Приговор?
Ну, что тут о нем толковать.
Приговор в первый раз вынесли Комарову, когда милиция под конвоем
повезла его, чтобы он показал, где закопал часть трупов (несколько убитых он
зарыл близ своей квартиры на Шаболовке).
Словно по сигналу, слетелась толпа. Вначале были выкрики, истерические
вопли баб. Затем толпа зарычала потихоньку и стала наваливаться на
милицейскую цепь - хотела Комарова рвать.
Непостижимо, как удалось милиции отбить и увезти Комарова.
Бабы в доме, где я живу, тоже вынесли приговор - "сварить живьем".
- Зверюга. Мясорубка. У этих тридцати пяти мужиков сколько сирот
оставил, сукин сын. На суде три психиатра смотрели:
- Совершенно нормален. Софья - тоже. Значит...
- Василия Комарова и жену его Софью к высшей мере наказания, детей
воспитывать на государственный счет.
От души желаю, чтобы детей помиловал тяжкий закон наследственности.
Не дай бог походить на покойных отца и мать.

* Михаил Булгаков. Золотые корреспонденции Ферапонта Ферапонтовича Капорцева

В корреспонденциях Ферапонта Ферапонтовича Капорцева (проживает в
провинции) исправлена мною только неуместная орфография. Одним словом -
корреспонденции подлинные.

Корреспонденция первая
НЕСГОРАЕМЫЙ АМЕРИКАНСКИЙ ДОМ

В общегосударственном масштабе известен жилищный кризис, докатившийся
даже до нашего Благодатска. Не может быть свободно по той причине, что
благодаря повышенной рождаемости, вызванной нэпом, народонаселение растет с
угрожающей быстротой, и вот наш известный кооператор Павел Федорович Петров
(замените его буквами "Пе, Фе, Пе", а то будет скандал) решили выйти из
положения кооперативным способом. Человек-то он, правда, развитой, но только
скорохват американской складки. Все дело началось с того, что его супруга,
сверх всяких ожиданий, родила вместо одного младенца - двойню, чем и
толкнула Петрова на кооперативные поступки.
С разрешения начальства он образовал жилищно-строительное кооперативное
бюро в составе Н. Н. Л. (агроном от первого брака его отца) и В. А. С.
(жених его сестры - заведующий хоровым кружком культкомиссии) со взносом
каждый в 12 червонцев для постройки американского дома термолитова типа -
изумительной новинки в нашем городе.
Вообразите изумление закоренелых благодатцев, когда на углу
Новосвятской и Парижской Коммуны вырос буквально как гриб двухэтажный дом на
три квартиры в рассрочку с удобствами.
Очень похожий на заграничные дома на открытках Швейцарии с острой
крышей. Более всего удивительно, что дом оказался несгораемый, что вызвало
строительную горячку и подачу прошений в исполком (теперь их все взяли
обратно).
Дураки нашего города смеялись над Петровым, предлагая испробовать дом
при помощи керосина, но тот отказался, и, как оказалось, совершенно
напрасно, не ходил бы он теперь к лету в шубе, с календарем в руках!
Все строительное бюро перевезло своих детей и все манатки 5 апреля (дом
этот такого цвета, как папиросный пепел), и Петров дошел до того, что даже
поставил в нем телефон.
А на первый день праздника, 19-го, на Пасху ночью наша бдительная
пожарная команда была поставлена на ноги роковым сообщением по петровскому
телефону:
- Пожар!!!!
Наш брандмейстер Салов ответил по телефону:
- Вы будете оштрафованы за ложный вызов и пьяную пасхальную шутку.
Этого не может быть.
Тут Петров с плачущим голосом отскочил от телефона и перестал
действовать, потому что в нем перегорел уже провод.
Когда же вследствие зарева с каланчи наши молодцы-пожарные прибыли, то
застали всю жилищно-американскую компанию стоящею в теплых шубах на улице, а
дом сгорел, как факел, успев спасти кольца его жены, запасную шубу главного
американца Петрова, кастрюлю и отрывной календарь с изображением
всероссийского старосты. Теперь возникает судебное дело: "О пожаре
несгораемого дома". По-моему, это глупое дело! Да оно ничем и не кончится,
потому что Салов обнаружил, что было самовозгорание проводов на чердаке.
Вот так все у нас, в провинции, происходит по-удивительному. В Москве
бы он, вероятно, не сгорел.
Корреспондент Капорцев.

Вторая корреспонденция
ЛЖЕДИМИТРИЙ ЛУНАЧАРСКИЙ
(Из провинции от Капорцева)

В нашем славном Благодатском учреждении имеется выдающийся секретарь.
Мы так и смотрим на него, что он на отлете.
Конечно, ему не в Благодатском сидеть, а в Москве или, в крайнем
случае, в Ленинграде. Тем более что он говорил, что у него есть связи.
Над собой повесил надпись: "Рукопожатия переносят заразу", "Если ты
пришел к занятому человеку, не мешай ему", "Посторонние разговоры по
телефону строго воспрещаются" и кроме этого выстроил решетку, как возле
нашего памятника Карла Либкнехта, и таким образом оторвался от массы
начисто.
Кто рот ни раскроет сквозь решетку, он ему говорит одно только слово:
"Короче!" Короче. Короче. Каркает, как ворон на суку.
В один прекрасный день появляется возле решетки молодой человек. Одет
очень хорошо, реглан-пальто. Рыженький. Усики. Галстук бабочкой. Взял стул,
сидит. Секретарь всех откаркал от решетки и к нему:
- Вам что, товарищ? Короче!
А тот отвечает:
- Ничего, товарищ, я подожду. Вы заняты.
Голос у него великолепный, интеллигентный.
Тот брови нахмурил и говорит:
- Нет, вы говорите. Короче.
Тот отвечает:
- Я, видите ли, товарищ, к вам сюда назначен.
Тот брови поднял.
- Как ваша фамилия?
А тот:
- Луначарский. - Молодой человек так скромно кашлянул. Вежливый. -
Луначарский.
Так тот открыл загородку, вышел, говорит:
- Пожалуйте сюда (уже "короче" не говорит), - и спрашивает: - Виноват
(заметьте: "виноват"), вы не родственник Анатолию Васильевичу?
А тот:
- Это не важно. Я - его брат.
Хорошенькое "не важно"! Загородку к черту. Стул.
- Вы курите? Садитесь! Позвольте узнать, а на какую должность?
А тот:
- За заведующего.
Здорово.
А заведующего нашего как раз вызвали в Москву для объяснений по поводу
паровой мельницы, и мы знаем, что другой будет.
Что тут было с секретарем и со всеми, трудно даже описать - такое
восхищение. Оказывается, что у Дмитрия Васильевича украли все документы,
пока он к нам ехал, и деньги в поезде под самым Красноземском, а оттуда он
доехал до нашего Благодатска на телеге, которая мануфактуру везла. Главное,
говорит, курьезно, что чемодан украли с бельем. Все собрались в восторге,
что могут оказать помощь.
И вот список наших карьеристов:
1) Секретарь дал, смеясь, 8 червонцев.
2) Кассир - 3 червонца.
3) Заведующий столом личного состава - 2 червонца, мыло, полотенце,
простыню и бритву (не вернул).
4) Бухгалтер - 42 рубля и три пачки папирос "Посольских".
5) Кроме того, брату Луначарского выписали авансом 50 рублей в счет
жалованья.
И отправились осматривать учреждения и принимать дела. Оказался
необыкновенно воспитанный, принял заявления и на каждом написал:
"Удовлетворить".
Секретарь стал как бес, все время не ходил, а бегал, как пушинка.
Предлагал тотчас же телеграмму в Москву насчет документов, но столичный
гость придумал лучше. "Я, - говорит, - все равно отправлюсь сейчас же
инспектировать уезд, доеду до самого Красноземска, а оттуда лично по прямому
проводу все сделаю".
Все подивились страшной быстроте его энергии. Единственная у нас машина
в Благодатске, как вам известно, и на ней Дмитрий Васильевич отбыл на прямой
провод (при этом: одеяло дал секретарь, два фунта колбасы, белого хлеба и в
виде сюрприза положил бутылку английской горькой).
До Красноземска три часа езды на машине. Ну, скажем, на прямом проводе
один час, обратно - три часа. Вернулась машина в 11 часов вечера, шофер
пьяный и говорит, что Дмитрий Васильевич остался ночевать у тамошнего
председателя и распорядился прислать машину завтра, в 3 часа дня. Завтра
послали машину. Приезжает, и - нету Дмитрия Васильевича. В чем дело - никто
не может понять. Секретарь сейчас сам - скок в машину и в Красноземск.
Возвращается на следующее утро туча тучей и никому не смотрит в глаза. Мы
ничего не можем понять. Бухгалтер что-то почуял насчет 42 целковых и
спрашивает дрожащим голосом:
- А где же Дмитрий Васильевич? Не заболели ли? А тот вдруг закусил губу
и:
- Асс-тавьте меня в покое, товарищ Прокундин! - Дверью хлопнул и ушел.
Мы к шоферу. Тот ухмыляется. Оказывается, прямо колдовство какое-то.
Никакого Дмитрия Васильевича в Красноземске у председателя не ночевало. На
прямом проводе, секретарь спрашивает, не разговаривал ли Луначарский - так
прямо думали, что он с ума сошел. Секретарь даже на вокзал кидался,
спрашивал, не видали ли молодого человека с одеялом. Говорят, видели с
ускоренным поездом. Но только галстук не такой.
Мы прямо ужаснулись. Какое-то наваждение. Точно призрак побывал в нашем
городе.
Как вдруг кассир спрашивает у шофера:
- Не зеленый галстук?
- Во-во.
Тут кассир вдруг говорит:
- Прямо признаюсь, я ему, осел, кроме трех червей еще шелковый галстук
одолжил.
Тут мы ахнули и догадались, что самозванец.

---------

На 222 рубля наказал подлиз наших. Не считая вещей и закусок. Вот тебе
и "короче".
Ваш корреспондент Капорцев.

Третья корреспонденция
ВАНЬКИН-ДУРАК

Чуден Днепр при тихой погоде, но гораздо чуднее наш профессиональный
знаменитый работник 20-го века Ванькин Исидор, каковой прилип к нашему
рабклубу, как банный лист.
Ни одна ерунда в нашей жизни не проходит без того, чтобы Ванькин в ней
не был.
Мы, грешным делом, надеялись, что его в центр уберут, но, конечно,
Ванькина в центре невозможно держать.
И вот произошло событие. В один прекрасный день родили одновременно две
работницы на нашем заводе, Марья и Дарья, и обе - девочек, только у Марьи
рыженькая, а у Дарьи обыкновенная. Прекрасно. Наш завком очень энергичный, и
поэтому решили прооктябрить как ту, так и другую.
Ну, ясно и понятно: без Ванькина ничто не может обойтись Сейчас же он
явился и счастливым матерям предложил имена для их крошек: Баррикада и
Бебелина. Так что первая выходила Баррикада Анемподистовна, а вторая просто
Бебелина Иванна, от чего обе матери отказались с плачем и даже хотели
обратно забрать свои плоды.
Тогда Ванькин обменял на два других имени: Мессалина и Пестелина, и
только председатель завкома его осадил, объяснив, что "Мессалина" - такого
имени нет, а это картина в кинематографе.
Загнали наконец Ванькина в пузырек. Стих Ванькин, и соединенными
усилиями дали мы два красивых имени Роза и Клара.
- Как конфетка будут октябрины, - говорил наш председатель, потирая
мозолистые руки, - лишь бы Ванькин ничего не изгадил.
В клубе имени тов. Луначарского народу набилось видимо-невидимо, все
огни горят, лозунги сияют. И счастливые матери сидели на сцене с младенцами
в конвертах, радостно их укачивая.
Объявили имена, и председатель предложил слово желающему, и, конечно,
выступил наш красавец Ванькин. И говорит:
- Ввиду того и принимая во внимание, дорогие товарищи, что имена мы
нашим трудовым младенцам дали Роза и Клара, предлагаю почтить память наших
дорогих борцов похоронным маршем. Музыка, играй!
И наш капельмейстер, заведующий музыкальной секцией, звучно заиграл "Вы
жертвою пали" Все встали в страшном смятении, и в что время вдруг
окрестность огласилась рыданием матери э 2 Дарьи вследствие того, что ее
младенчик Розочка на руках у нее скончалась
Была картина, я вам доложу! Первая мать, только сказав Ванькину
- Спасибо тебе, сволочь, - брызнула вместе с конвертом к попу, и тот не
Кларой, а просто Марьей окрестил ребеночка в честь матери.
Весь отставший старушечий элемент Ванькину учинил такие октябрины, что
тот еле ноги унес через задний ход клуба.
И тщетно наша выдающая женщина врач Оль-Мих. Динамит объяснила
собранию, что девочка умерла от непреодолимой кишечной болезни ее нежного
возраста, и была уже с 39 градусами, и померла бы, как ее ни называй, никто
ничего не слушал. И все ушли, уверенные, что Ванькин девчонку похоронным
маршем задавил наповал.
Вот-с, бывают такие штуки в нашей милой отдаленности.
С почтением, Капорцев

Четвертая корреспонденция
БРАНДМЕЙСТЕР ПОЖАРОВ

Покорнейше вас прошу, товарищ литератор, нашего брандмейстера пожаров
(фамилия с малой буквы. - М.Б.) описать покрасивее, с рисунком.
Был у нас на станции N Балтийской советской брандмейстер гражданчик
Пожаров. Вот это был пожаров так знаменитый пожаров, чистой воды Геркулес,
наш брандмейстер храбрый.
Первым долгом налетел брандмейстер на временные железные печи во всех
абсолютно помещениях и все их разобрал в пух и прах, так что наши
железнодорожники, товарищи-граждане, братья-сестрицы, вымерзли, как клопы.
Налетал Пожаров в каске, как рыцарь среднего века, на наш клуб и хотел
его стереть с лица земли, кричал, что клуб антипожарный. Шел в бой на
Пожарова наш местком и заступался и вел с разрушителем нашего быта бой семь
заседаний, не хуже Перекопа. Насчет клуба загнали месткомские Пожарова в
пузырек, а на библиотечном фронте насыпал Пожаров с факелами, совершенно
изничтожил печную идею, почему покрылся льдом товарищ Бухарин со своей
азбукой и Львом Толстым и прекратилось население в библиотеке отныне и
вовеки. Аминь. Аминь. Просвещайся где хочешь!
И еще не очень-то доказал гражданин брандмейстер свою преданность
Октябрю! Когда годовщина произошла, то он, что сделает ей подарок, возвестил
на пожарном дворе с трубными звуками. И пожарную машину всю до винтика
разобрал. А теперь ее собрать некому, и ввиду пожара мы все просто погорим
без всякого разговора Вот так имеет годовщина подарочек!
Лучше всего припаял брандмейстер нашу кассу взаимопомощи. Червонец взял
и уехал, а по какому курсу - неизвестно! Говорили, видели будто бы, что
Пожаров держал курс на станц. X подмосковную. Поздравляем вас, братцы
подмосковники, будете вы иметь!
Было жизни пожарской у нас ровно два месяца, и настала полная тишина с
морозом на Северном полюсе. Да будет ему земля пухом, но червонец пусть
все-таки вернет под замок нашей несгораемой кассы взаимопомощи.
Фамилию мою "Капорцев" не ставьте, а прямо напечатайте подпись
"Магнит", поязвительнее сделайте его.

Примечание:
Милый Магнит, язвительнее, чем Вы сами сделали вашего брандмейстера, я
сделать не умею.

* Михаил Булгаков. Рассказ про Поджилкина и крупу

В транспосекцию явился гражданин, прошел в кабинет, сел на мягкую
мебель, вынул из кармана пачку папирос "Таис", затем связку ключей и
переложил все это в другой карман.
Затем уже достал носовой платок и зарыдал в него.
- Прошу вас не рыдать, молодой человек, в учреждении, - сказал ему
сурово сидящий за столом, - рыдания отменяются.
Но гражданин усилил рыдания.
- У вас кто-нибудь умер? Вероятно, ваша матушка? Так вы идите в
погребальный отдел страхкассы и рыдайте им сколько угодно. А нам не портите
ковер, м-молодой ч'эк!
- Я не молодой чек, - сквозь всхлипывания произнес гость. - Я,
наоборот, председатель железнодорожного первичного кооператива Поджилкин.
- Оч-чень приятно, - изумился транспосекщик, - чего ж вы плачете?
- Из-за крупы плачу, - утихая, ответил Поджилкин, - дайте, ради всего
святого, крупы!
- Что значит... дайте? - широко улыбнулся транспосекщик, - да берите
сколько хочете! Сейчас нам предложил Центросоюз три вагона крупы-ядрицы. Эх
вы, рыдун, рыдайло... рыдакса печальная!
- Почем? - спросил, веселея, Поджилкин.
- По два двадцать.
Поджилкин тяжко задумался.
- Эк-кая штука, - забормотал он, - ведь вот оказия! Вы тово, крупу
минуточку придержите... а я сейчас.
И тут он убежал.
- Чудак, - сказали ему вслед. - То ревет, как белуга, то бегает...
Поджилкин же понесся прямо в комиссию по регулированию цен при МСПО.
- Где комиссия Ме-Се-Пе-О?
- Вон дверь. Да вы людей с ног не сбивайте! Успеете...
- Вот что, братцы... крупа тут подвернулась... ядрица... Да по 2 руб.
20 коп., а вы установили обязательную цену для розничной продажи в
кооперативах тоже по 2 р. 20 к.
- Ну? Установили. Дык что?
- Дык разрешите немного дороже продавать. А то как же я покрою провоз,
штат и теде?..
- Ишь какой хитрый. Нельзя.
- Почему?
- Потому что нельзя.
- Что же мне делать?
- Гм... Слетайте на Варварку в Наркомвнуторг.
Поджилкин полетел на трамвае э 6. Прилетел.
- Вот... ядрица... упустить боюсь... два двадцать, понимаете... а цена
розничная установлена... понимаете... тоже два двадцать... Понимаете...
- Ну?
- Повысить разрешите.
- Ишь ловкач. Нельзя.
- Отчего?
- Оттого что оттого.
- Что же мне делать? - спросил Поджилкин и полез в карман.
- Нет, вы это бросьте. Вон плакат - "Просят не плакать".
- Как же не плакать?..
- Идите в Ме-Се-Пе-О.
Поджилкин поехал обратно на 4 номере.
- Опять вы?
- Дык к вам послали...
- Ишь умники. Иди обратно...
- Обратно?
- Вот именно.
Поджилкин вышел. Постоял, потом плюнул. И подошел милиционер.
- Три рубля.
- За что?
- Мимо урны не плюй.
Заплатил Поджилкин три рубля и пошел к себе в кооператив. Взял картонку
и на ней нарисовал:
"Крупы нет!"
Подходили рабочие к картонке и ругали Поджилкина, а рядом частный
торговец торговал крупой по 4 рубля. Так-то-с.

* Михаил Булгаков. Электрическая лекция

Науки юношей питают, отраду старцам подают.
Наука сокращает нам жизнь, короткую и без того.

В коридоре Рязанского строительного техникума путей сообщения прозвучал
звонок. Классное помещение наполнилось учениками, красными, распаренными и
дыщащими тяжко, со свистом.
Открылась дверь, и на кафедру взошел многоуважаемый профессор
электротехники, он же заведующий мастерской.
- Т-тиша, - сказал электрический профессор, строго глянув на багровые
лица своих слушателей, - по какому поводу такой вид? Безобразный?
- Вентилятор качали для кузнечного горна! - хором взревели сто голосов.
- Ага, а почему я не вижу Колесаева?
- Колесаев умер вчера... - ответил хор, как в опере, басами.
- За-ка-чался! - отозвался хор теноров.
- Тэк-с. Ну, царство ему небесное. Раз умер, ничего не поделаешь.
Воскресить я его не властен. Верно?
- Веррр-но!! - грянул хор.
- Не ревите дикими голосами, - посоветовал ученый. - На чем бишь мы
остановились в прошлый раз?
- Что такое электричество!.. - ответил класс.
- Правильно. Нуте-с, приступаем дальше. Берите тетрадки, записывайте
мои слова...
Как листья в лесу, прошелестели тетрадки, и сто карандашей застрочили
по бумаге.
- Прежде чем сказать, что такое электричество, - загудело с кафедры, -
я вам... э... скажу про пар. В сам деле, что такое пар? Каждый дурак видел
чайник на плите... Видели?
- Видели!!. - как ураган ответили ученики.
- Не орите... Ну, вот, стало быть... кажется со стороны, простая штука,
каждая баба может вскипятить, а на самом деле это не так... Далеко, я вам
скажу, дорогие мои, не так... Может ли баба паровоз пустить? Я вас
спрашиваю?
Нет-с, миленькие, баба паровоз пустить не может. Во-первых, не ее это,
бабье, дело, а в-третьих, чайник - это ерунда, а в паровозе пар совсем
другого сорта. Там пар под давлением, почему под означенным давлением,
исходя из котла, прет в колеса и толкает их к вечному движению, так
называемому перпетуум-мобиле.
- А что такое перпетуум? - спросил Куряковский - ученик.
- Не перебивай. Сам объясню. Перпетуум - такая штука... это,
братишки... ого-го! Утром, например, сел ты на Брянском вокзале в Москве,
засвистал и покатил, и, смотришь, через 24 часа ты в Киеве в совершенно
другой советской республике, так называемой Украинской, и все это по причине
концентрации пара в котле, проходящего по рычагам к колесам так называемым
поршнем по закону вечного перпетуума, открытого известным паровым ученым
Уан-Степом в 18 веке до рождества Христова при взгляде на чайник на самой
обыкновенной плите в Англии городе Лондоне...
- А нам говорили по механике вчера, что плиты до рождества Христова еще
не было? - пискнул, голос.
- И Англии не было! - бухнул другой.
- И рождества Христова не было!!.
- Го-го-го!! Го!! - загремел класс...
- М-молчать! - громыхнул преподаватель, - Харюзин, оставь класс!
Подстрекатель! Вон!
- Вон! Харюзин!! - взвыл класс.
Харюзин, разливаясь в бурных рыданиях, встал и сказал:
- Простите, товарищ преподающий, я больше не буду.
- Вон! - неуклонно повторил профессор. - Я о тебе доложу в совете
преподавателей, и ты у меня вылетишь в 24 часа!
- На перпетууме вылетишь, урра!! - подтвердил взволнованный класс.
Тогда Харюзин впал в отчаяние и дерзость.
- Все равно пропадать моей голове, - залихватски рявкнул он, - так уж
выложу я все! Накипело у меня в душеньке!
- Выкладывай, Харюзин! - ответил хор, становясь на сторону угнетенного.
- Сами вы ни черта не знаете, - захныкал Харюзин, адресуясь к
профессору, - ни про перпетуум, ни про электротехнику, ни про пар... Чепуху
мелете!..
- О-го-го?! - запел заинтересованный класс.
- Я?.. Как ты сказал?.. Не знаю? - изумился профессор, становясь
багровым. - Ты у меня ответишь за такие слова! Ты у меня, Харюзин,
наплачешься!
- Не боюся никого, кроме бога одного! - ответил Харюзин в экстазе. -
Мне теперь нечего терять, кроме моих цепей! Вышибут? Вышибай!! Пей мою кровь
за правду-матку!!
- Так его! Крой, Харюзин!! - гремел класс. - Пострадай за правду!
- И пострадаю, - выпевал Харюзин, - только мозги морочите! Околесину
порете! Двигатель для вентилятора поставить не можете!
- Пр-равильно, - бушевал восхищенный класс, - замучили качанием!
Рождества не было. Уан-Степа не было!! Сам, старый черт, ничего не знаешь!!!
- Это... бунт... - прохрипел профессор, - заговор! Да я!.. да вы!..
- Бей его!! - рухнул класс в грохоте.
В коридоре зазвенел звонок, и профессор кинулся вон, а вслед ему
засвистел разбойничьим свистом стоголосый класс.

* Михаил Булгаков. Запорожцы пишут письмо турецкому султану

Тамбов, ПЧ-4.
...прошу срочно сообщить: для какой
именно цели вами была приобретена местная
газета "Тамбовская правда"?
Из служ. записки П от 7 мая с. г.
Сообщил рабкор э 56

ПЧ-4, начальник 4-го участка пути тож, прикрыл поплотнее дверь в
канцелярию и сказал:
- Поздравляю вас, дорогие сослуживцы. - Затем повернулся к счетоводу,
ядовито расшаркался и добавил: - В особенности вам мерси, уважаемый товарищ
Крышкин. Каркали, каркали: выпиши да выпиши, - вот тебе и выписал! Что ж нам
теперь ему отвечать?
Молчание.
- Чтецы, читатели, - язвительно продолжал ПЧ-4, - жили мы тихо, мирно,
никого не трогали. Так нет, газетку им, вишь, подай. Как же я теперь перед
начальством оправдаюсь?
Молчание.
- Молчите? - горько спросил ПЧ-4, - засыпали человека - и к стороне?
Сам, мол, отвечай, старая калоша, зачем своих подчиненных соблазнил на
газету?
- Гневается? - спросил бухгалтер.
- И не приведи бог! - ответил ПЧ, - и рвет и мечет. Для какой, мол,
цели выписали, запрашивает?
- Ехидный вопрос, - заметил старший дорожный мастер.
- Да уж будьте покойны, - отозвался ПЧ, - там умеют спросить. Там
просто не спросят. Итак, ваше уважаемое мнение, товарищи читуны?
- Военный совет надо сделать. Придумаем что-нибудь, - посоветовал
бухгалтер.
- Правильно! Садитесь, брательники, в кружок, - беспокойно скомандовал
ПЧ, - вместе влипли, вместе и ответ держать. По-товарищески.
И все с громом сдвинули стулья.
- Запорожцы пишут письмо турецкому султану, картина знаменитого
художника Айвазовского!
- Это Репина картина, - сказала образованная машинистка.
- Черт с ним, не важно! Итак, желающих прошу выкладывать проекты. Что б
ему такое написать похитрей?
- Чтоб не подумал, что мы ее читали!
- Бож-же сохрани...
- Не оберешься неприятностей.
- Я имею проект!
- Ну?
- Написать, стало быть, таким образом: ввиду того, что обои во
вверенной мне канцелярии вследствие гражданской войны...
- Вася, записывай...
- ...совершенно износились, приобретен комплект газеты "Тамбовская
правда" для оклейки упомянутого помещения.
- Здорово!
- Не очень здорово. Напишет запрос - на каком основании не оклеили
чистой бумагой.
- А если так попробовать... Пиши, Васюк: вследствие страшной
дороговизны папиросной бумаги приобретен мною для употребления служащими
вверенного мне участка комплект газеты в качестве раскурочной бумаги.
Основание: газета "Тамбовская правда" печатается на скверной бумаге
тонкого качества, полезного для здоровья. Кроме того, невозможность курить
"Известия Исполнительного Комитета" вследствие их толщины.
- Хитро!
- А знаете, что можно, - вдруг заявил один из приятелей ПЧ, - вот я
придумал, Ванюша, проект...
- Излагай!
Приятель замялся.
- При дамах не могу.
- На ухо скажи.
При тихом хихиканье запорожцев, очевидно догадавшихся, в чем дело,
приятель нашептал что-то ПЧ на ухо.
- Дурак, - коротко ответил ПЧ, - сядь.
- Колпаки для ламп делали!
- Запиши.
- Столы обтягивали!
- Дельно!
- Летние фуражки для дорожных мастеров!
- Для топки печей в служебных помещениях!..
Вечером ответ был готов, перестукан на машинке и отправлен:
"В ответ на отношение ваше за э 4393 от 7 мая с. г. сообщаю, что газета
"Тамбовская правда" приобретена мною для технических нужд вверенного мне
участка, как-то: оклейка служебных помещений, топка печей, обтягивание
столов, изготовление колпаков на лампы в канцелярии и изготовление фуражек в
качестве летней прозодежды.
Что касается подозрения, будто бы на участке читали газету, сообщаю,
что ничего подобного мною не замечено. А в случае обнаружения виновников
принимаются срочные меры. С почтением, ваш ПЧ..."

* Михаил Булгаков. Серия ноль шесть No 0660243

Истинное происшествие
Рассказ

В 4 часа дня служащий Ежиков предстал перед кассиром и получил от него
один свеженький хрустящий червонец, один червонец потрепанный с желтым
пятном, шесть великолепных разноцветных дензнаков и сизую бумагу большого
формата.
- Облигация-с, - ласково улыбнувшись, молвил кассир.
Ежиков презрительно покрутил носом на бумагу и спрятал ее в карман.
В канцелярии стоял сослуживец Ежикова - Петухов, известный математик,
философ и болван.
Петухов взмахивал облигацией и говорил тесно облепившим его служащим:
- По теории вероятности, главный выигрыш упадет на нечетный номер.
Говорю это на основании изучения таблиц двух предыдущих тиражей. Поэтому я
нарочно взял у кассира нечетный. Вот: оканчивается на 827.
Все служащие смотрели свои номера. Двое не выдержали и побежали к
кассиру менять четные на" нечетные.
Петухов говорил так веско, что загипнотизировал даже Ежикова.
Ежиков вытащил облигацию и убедился, что ему не повезло. Серия 06 э
0660243.
"Всегда мне не прет", - подумал Ежиков и пошел к кассиру.
Кассир сказал, что больше облигаций нет.
- Позвольте, а серия? - спросил секретарь у Петухова.
- Серию можно будет предсказать не ранее пятого тиража, то есть в 1924
году, - ответил Петухов, - но приблизительно могу сказать, что это будет (он
сделал карандашом какую-то выкладку на обороте своего удостоверения) или
третья, или пятая, а вернее всего - наша шестая.
- Я тогда в Париж уеду, - сказала машинистка.
- Продам я ее сейчас, - сказал забулдыга исходящий.
- Не имеет смысла, - посоветовал кассир, - завтра тираж. Лучше в банке
заложите. А вдруг выиграете!
По улице Ежиков шел полный мыслей о золотом займе. Со всех стен глядели
плакаты с надписью "Золотой заем" и притягивали взоры.
"...Возможность каждому выиграть огромную сумму в золоте", - машинально
повторял Ежиков, - гм, каж-до-му. В сущности говоря, почему я не могу
выиграть? Я такой же каждый, как и всякий. Вообразите себе, что младенец
лезет в это самое колесо и вытаскивает 06. А после этого 0660. Уже хорошо.
Ну-с, а что вы скажете, если он после этого потянет случайно 243. Это,
знаете ли, будет такая штука, такая штука... Совершенно неописуемая
штука..."
30-го вечером Ежиков, купив "Вечернюю Москву" убедился, что он еще
ничего не выиграл. Младенец таскал какую-то чепуху, совершенно не похожую ни
на 660, ни на 243.
2 января младенец снова осрамился.
3-го тоже. Самый близкий номер был 0660280.
4-го Ежиков узнал из "Известий", что происходит розыгрыш главных
выигрышей, хотел поехать в Новый театр, но вместо этого заснул у себя на
диване.
Проснулся Ежиков от стука в дверь. На приглашение: "Войдите" - вошел
неизвестный бойкий человек с огромным листом в руках.
Взглянув на всклокоченного Ежикова, человек всплеснул руками и
воскликнул:
- Как вам это нравится! А? Он спит на диване, как какой-нибудь невинный
младенец, в то время как ему надо плясать самый настоящий фокстрот!
Позвольте представиться: комиссионер Илья Семенович.
- Чем же я могу вам служить, - пролепетал изумленный Ежиков.
Эксцентричный посетитель залился веселым смехом.
- Нет, этот гражданин Ежиков самый настоящий оригинал. Он спрашивает,
чем он может служить! А? И ему не приходит в голову спросить, чем я могу
служить! Ну, так я сам скажу - вот чем!
С этими словами Илья Семенович развернул перед Ежиковым лист,
оказавшийся газетой "Известия". Комната мгновенно заходила ходуном. На листе
Ежиков увидел огромные красные буквы и цифры: "Выигрыш в 50000 руб. золотом
- сер. 06, 0660243".
- Как? - сказал он, чувствуя, что в голове у него все перевернулось
вверх дном. - Как? Да ведь это же... - из горла у Ежикова вместо голоса
вылезал какой-то скрип, - да ведь это мой номер...
- А разве я говорю, что он мой? - радостно ответил Илья Семенович. -
Позвольте вас поцеловать, мой дорогой гражданин Ежиков?
С этими словами Илья Семенович обнял Ежикова и поцеловал поочередно в
обе щеки.
- Вот так младенец... - сказал Ежиков не помня себя.
- Никаких младенцев, - энергично ответил Илья, - позвольте,
достоуважаемый гражданин Ежиков, узнать, чего вы желаете?
Но опустившийся в изнеможении на диван Ежиков ничего не желал. Он
молчал и хотел только одного - чтобы в голове у него перестало вертеться
колесо.
Способность желать вернулась к нему лишь после того, как Илья обрызгал
его водой.
Тогда Ежиков разомкнул уста и сипло сказал:
- Я желаю жениться на мадам Мухиной, но она не согласна.
- Она не согласна? - вскричал Илья. - Нет, вы уморите меня, милый
Ежиков. Желал бы я хоть одним глазком видеть такую дуру, которая не согласна
выйти замуж за человека, выигравшего пятьдесят тысяч чистым золотом.
Успокойтесь: она уже да, согласна!
И Илья Семенович мгновенно привел из передней мадам Мухину. Мадам
Мухина застенчиво улыбнулась, поправила пунцовую розу в волосах и сказала:
- Я всегда любила вас, Жан...
Затем события закрутились в сладостном тумане. Ежиков, сидя на диване,
целовал мадам Мухину и излагал Илье Семеновичу свои желания. Оказалось, что
он желает золотые часы, ехать в Крым, фиолетовые кальсоны, зернистую икру,
идти на "Аиду", бюст Льва Толстого, ковер, охотничье ружье, три комнаты с
кухней, автомобиль...
И Илья Семенович волшебным образом доставал все. Ежиков в течение
одного мгновенья побывал в Крыму, носил в кармане золотые часы, сидел в ложе
Большого театра, ездил по Страстной площади в вонючем таксомоторе и покупал
мадам Мухиной соболью шубу на Сухаревке.
Жизнь Ежикова превратилась в ошеломляющий винт, и помнил Ежиков только
две вещи - номер своего текущего счета и... что он ни одной минуты не был
трезвый.
Так продолжалось месяц, а в конце концов произошел скандал.
Явился какой-то со знаком Воздушного Флота на груди и вежливо сказал:
- А ведь ты, Ежиков, в сущности говоря, свинья. 50 тысяч свалились тебе
на голову, и хоть бы одну копейку ты пожертвовал на Воздушный Флот.
Угрызения совести охватили Ежикова.
- Жертвую, в таком случае, 20 тысяч. Целый аэроплан, - вскричал Ежиков,
- но с условием: чтобы он назывался "э 0660243 - гражданина фоккер-Ежикова".
- Пожалуйста, - снисходительно усмехнулся воздухофлотский.
И вот тут выскочила мадам Мухина и все погубила.
- Как, - вскричала она, - да ты одурел, идиот. Двадцать тысяч. Да пока
я жива, не позволю.
- Мои деньги! - взревел Ежиков, багровея. - Вон!..
И от собственного рева проснулся на диване и увидал, что ничего нет: ни
Ильи Семеновича, ни бюста Льва Толстого, ни мадам Мухиной.
В последний день розыгрыша Ежиков явился на службу и не утерпел, чтобы
не поделиться:
- А я, представьте, видел во сне, будто бы я 50 тысяч выиграл. И так
реально.
- Ваш номер не может выиграть, - уверенно сказал Петухов, - выиграет
нечетный номер, оканчивающийся на 5 или на 7, в крайнем случае - на 3.
Минута в минуту в 4 часа в канцелярию принесли "Вечернюю Москву".
Возбужденный Ежиков развернул ее и, чувствуя биение сердца, глянул на
4-ю страницу. Кислая улыбка пробежала по его лицу.
50 тысяч - серия не та.
И двадцать пять тысяч - не то.
И 10 тысяч.
И 5 тысяч.
- Э-хе-хе, - вздохнул Ежиков и машинально скользнул по таблице в 500
рублей золотом.
И сперва он увидел 06. Затем он увидел 066 и побледнел, как зубной
порошок. Потом конец номера - 43 и затем уже сквозь туман середину - 02.
Со службы Ежиков уходил необычным образом. По лестнице за ним шла вся
канцелярия и неизвестные небритые люди из 3-го этажа, показывавшие на него
пальцами, курьеры и мальчишки-папиросники. С обеих сторон Ежикова под руки
держали две машинистки.
Ежиков говорил расслабленно:
- Может быть, это еще опечатка. Я покупаю себе комнату...
Отдельно уходил унылый и молчаливый Петухов. Его номер, от ежиковского
разнился только на одну единицу. Навеки Петухов получил кличку "Теория
вероятности".
Если кто-нибудь думает, что я выдумал этот рассказ, пусть посмотрит
таблицу выигрышей в 500 рублей золотом.

* Михаил Булгаков. Рассказ Макара Девушкина

Жизнь наша хоть и не столичная, а все же интересная, узловая жизнь, и
происшествий у нас происходит невероятное количество, и одно другого
изумительнее

БРЮКИ И ВЫБОРЫ
Был, например, такого рода факт: купил себе наш секретарь месткома
Фитилев новые брюки шевиот в полоску. Удивительного тут ничего нет для
такого города мирового, как, например, Москва, - там у каждого брюки в
полоску, а в наших палестинах это обновка!
Понятное дело, всякому лестно посмотреть на Фитилевы штаны. Но только
Фитилев аккуратный человек - не объявляет штанов до поры до времени. И вот
расклеивается совершенно неожиданно повестка знаменитого общего собрания
всех до единого членов нашей станции. И в повестке стоят такие вопросы, как
доклад предучкпрофсожа, доклад УДР и в заключительном аккорде отчет месткома
с перевыборами, в чем самый главный гвоздь и есть.
Кроме того, все говорят, что на торжественном собрании выступит и
знаменитый наш Фитилев, секретарь, в новой покупке. Так что зал заполнился
до невыносимых пределов духоты, и действительно, появился Фитилев со
складками, и штаны как чугунные на памятнике поэта Пушкина, в Москве, до
того сшиты отлично.
Нуте-с, отлично. Ровно в шесть часов встал председатель и объявил
собрание открытым, и вышел наш величественный предучкпрофсож, кашлянул и
врезал собранию речь. Начал докладывать про дорожный съезд, и докладывал с б
часов до 9 часов, а по новому стилю до 21-го часа, выпив всего полграфина
воды из первого класса. Что было в зале, выразить я не могу, за исключением
того, что неожиданно заснул весь первый ряд, а за ним второй, как на поле
сражения. И даром председатель звонил и призывал к сознательности. Какая же
сознательность у человека, ежели он спит?
Но разразилась, нарушив течение профессиональной жизни собрания, гроза
в лице ремонтного рабочего Васи Данилова. Из ряда поднялся Вася и заплакал
так, словно утратил дорогого спутника жизни - жену, - обратившись громовым
голосом к докладчику, сказал:
- Ежели ты не закроешь задвижку, я удавлюсь! Больше не могу после
восьмичасового рабочего дня слышать про твои факты.
И произошло волнение в сплоченных рядах, и исключили Васю из заседания
впредь до успокоения.
Тогда Вася, плача до самой двери, вышел, соблазнив многих, говоря:
- Иду, дорогие товарищи, в пивную, потому что без пива второй речи не
выдержу.
И с ним ушли некоторые. В смятении по поводу кворума, председатель
первого докладчика ликвидировал, а выпустил второго, и второй про работу
правления говорил до 23 часов, с лишком 2 часа про разные цифры. Никакие
брюки ничего не помогли, и сам Фитилев пал лицом на белые руки и,
притворяясь, что слушает, на самом деле заснул. Барышни, любовавшиеся на
красавца Фитилева, все ушли, потому что хоть Фитилев холостой, но
невозможно.
И, наконец, около полуночи кончилось все, и лучше всех убил наповал сам
Фитилев, оживившись по окончании речи.
Встал Фитилев, прищурился на трибуне и заявил:
- От имени Российской коммунистической партии большевиков...
Весь зал проснулся, потому что думали, что он радио объявит
международной важности, а он дальше:
- ...ячейки нашей станции и от имени укома предлагается список
кандидатов в местком. И чтоб, товарищи, никаких отводов и замен, потому как
мне поручено провести и я не допущу.
Вася Данилов вернулся к перевыборам со своими спутниками бодрый,
собираясь навести рабочую здоровую критику на кандидатов, и даже открыл рот.
- Вот так клюква! - вскричал Вася и без всякой критики проголосовал
рукой. А за ним все.
Но когда разошлись, червь мне сердце источил, и я не вытерпел. Спросил
у нашего партийного Назар Назарыча - развитого человека:
- Это правда, что вот, мол, от имени российской и не сметь шевельнуть
языком?
А тот и говорит:
- Ничего подобного!.. Жалко, что я больной лежал, а я б его разъяснил.
Безобразие! Хлестаков в полосатых штанах. Это не живое дело, а гнусный
бюрократизм!
И пошел, и пошел.
Вот оно какие бывают оригинальные заседания у нас в захолустной жизни.

* Михаил Булгаков. Сотрудник с массой, или свинство по профессиональной линии

(Рассказ-фотография)

Дунька прилетела как буря.
- Товарищ Опишков-е-е, - выла Дунька, шныряя глазами. - Где ж он?
Товари...
Басистый кашель раздался с крыльца, и т. Опишков, подтягивая пояс на
кальсонах, предстал перед Дунькой.
- Чего ты орешь как скаженная? - спросил он, зевая.
- Кличут вас, - объяснила Дунька, - идите скореича ждуть!
- Которые ждуть? - беспокойно осведомился Опишков.
- Собрание... Народу собрамшись видимо-невидимо!..
Товарищ Опишков плюнул с крыльца.
- Тьфу, черт! Я думал, что... Приду сейчас, скажи.
- Чай-то пить будешь? - спросила супруга.
- А, не до чаю мне, - забубнил Опишков, надевая штаны, - масса ждеть,
чтоб ей ни дна ни покрышки... Мне эта масса вот где сидит (тут Опишков
похлопал себя по шее). Какого лешего этой массе... - Голос Опишкова
напоминал отдаленный гром или телегу на плотине... - Масса... У меня времени
нету. Делать им нечего...
Опишков застегнул разрез.
- Придешь-то скоро? - спросила супруга.
- Чичас, - отозвался Опишков, стуча сапогами по крыльцу, - я там
прохлаждаться не буду... с этой массой...
И скрылся.
В зале, вместившем массу транспортников 3-го околотка 1 участка, при
появлении тов. Опишкова пролетело дуновение и шепот:
- Пришел... Пришел... Пе-Де... глянь...
Председатель собрания встал навстречу Опишкову и нежно улыбнулся.
- Очень приятно, - сказал он.
- Бур... бур... бур... - загромыхал в ответ опишковский бас. - Чего?
- Как чего? - почтительно отозвался председатель. - Доклад ваш...
Хе-хе.
- Да-клад? - изумился Опишков. - Кому доклад?
- Как кому? Им, - и председатель махнул в сторону потной массы,
громоздящейся в рядах.
- Вр... пора... гу... гу... - зашевелилась и высморкалась масса.
Кислое выражение разлилось по всему лицу Опишкова и даже на куртку
сползло.
- Ничего не пойму, - сказал он, кривя рот, - зачем это доклад? Гм... Я
доклады делаю ежедневно Пе-Че, а чего еще этим?..
Председатель густо покраснел, а масса зашевелилась. В задних рядах
поднялись головы...
- Нет уж, вы, пожалуйста, - забормотал председатель, - Пе-Че само
собой, а это, извините за выражение, само собой, потрудитесь...
- Гур... Гур... - забурчал Опишков и сел на стул. - Ну, ладно.
В зале сморкнулись в последний раз.
- Тиш-ше! - сказал председатель.
- Гм, - начал Опишков. - Ну, стало быть... чего ж тут говорить... Ну,
сделано 3 версты разгонки.
В зале молчали, как в гробу.
- Ну, - продолжал Опишков, - шпал тыщу штук сменили.
Молчание.
- Ну, - продолжал Опишков, - траву пололи. (Молчание.)
- Ну, - продолжал Опишков, - путь, как его, поднимали.
Молчание нарушил тонкий голос:
- Ишь, трудно ему докладать. Хучь плачь!
И опять смолкло.
- Ну? - робко спросил председатель.
- Что "ну"? - спросил Опишков, заметно раздражаясь.
- А сколько это стоило, и вообще, извиняюсь, какая продолжительность,
как говорится, и прочее... и прочее...
- Я не успел это подготовить, - отозвался Опишков голосом из
подземелья.
- Тогда, извиняюсь, нужно было предупредить... ведь мы же просили,
извиняюсь.
Опишковское терпение лопнуло, и лицо его стало такого цвета, как
фуражка начальника станции.
- Я, - заорал Опишков, - вам не подчиняюсь!.. (В зале гробовое.)
- Ну вас к богу!.. Надоели вы мне, и разговаривать я с вами больше не
желаю, - бухнул Опишков и, накрывшись шапкой, встал и вышел.
Гробовое молчание царило три минуты. Потом прорвало.
- Вот так клюква! - пискнул кто-то.
- Доложил!
- Обидели Опишкова...
- Вот дык свинство учинил!
- Что же это, стало быть, он плювает на нас?!
Председатель сидел как оплеванный и звонил в колокольчик. И чей-то
рабкоровский голос покрыл гул и звон:
- Вот я ему напишу в "Гудок"! Там ему загнут салазки!! Чтобы на массу
не плювал!!

* Михаил Булгаков. Смуглявый матерщинник

Распроклятый тот карась
Поносил меня вчерась
Да при всем честном собранье
Непечатной разной бранью!
Из "Конька-Горбукъка"

Прекратите, товарищи, матерщину раз и
навсегда. Это - позор-с!
Лозунг фельетониста

Ругаются у нас здорово, как известно, на станции Ново-Алексеевка Южных
ж. д., но так обложить, как обложил трех безбилетных 24 сентября 1924 года
по новому стилю старший агент охраны поезда э 31, еще никто не обкладывал в
жизни человеческой!
Вся публика сбежала в ужасе, не говоря уже о женщинах, даже сторож
удрал.
Я считаю это явление позорным на транспорте и написал стихи:

Сопровождая тридцать первый,
Охраны агент - парень смелый -
Трех безбилетных зацепил,
К ДС в контору потащил.
Все это так, но на перроне
Его смуглявое лицо
Заволокло вдруг тучей черной
И передернуло всего.
"Я... вашу мать, в кровь, в бога, в веру!!!
Сей агент начал тут кричать, -
Я покажу вам для примеру,
Как зайцем ездить... вашу мать!!"
А женщин много. Вот беда!
И от стыда бежать... куда?!
"В кровь, боженят!! Я вас сгребу!!" -
Ревет наш агент, как в трубу.
О, агент! Выслушай совет:
Лови ты зайцев беспощадно,
Но не позорь ты белый свет
Своею бранию площадной!

* Михаил Булгаков. Благим матом

В трудовом литерном поезде участка
Р... Ряз.-Ур. рабочие каждый день играют
в карты - в козла. Эта игра стала
занятием рабочих, в процессе которой идет
ругань матершинная, невозможно какая.
Безобразие!
Рабкор э 3009

Вагон. Махорка.
- А я дамой!
- А мы твою даму по... (одно непечатное слово)! Хлоп!
- Ах ты, трах-тара-там... (три непечатных слова).
- Иван Миколаич, ходи под него королем!
- Ходи ты своим королем в... (одно непечатное слово)! У нас на твоего
короля, бум-тара-трах (три непечатных слова), туз имеется!
- А мы его двойкой козырной, старого... (одно непечатное слово) по...
(одно непечатное слово). Бац-тара-бум! (три).
Дзинь!
- Братцы, что это?
- Фонарь, буц-там-тарарах (три) лопнул! Не выдержал!
- Рази иван-миколаичевский разговор выдержишь? Он как скажет, будто из
пушки выстрелит.
- Потеха! Тут, братцы, позавчера проходила жена железнодорожного
мастера, а Васька как раз хлопнул Иван-Миколаевичева валета дамой. Тот и
начал. Я тебе, говорит!.. Я б его, говорит... Трах-тара мать твою, говорит,
я ее бы, твою даму, говорит, семь раз, говорит, трах-тарарах, говорит. Что б
ее, говорит! Я ее, говорит!! Чисто град по станции пошел! Та, бедняжка, как
облокотилась на вагон, стоит и двинуться не может, руки-ноги трясутся, сама
бледная. Корзину уронила. А Иван Миколаич трехдюймовым беглым кроет. Минут
восемь работал. Родителей этой дамы отделал, принялся за валетову тетку, я
б, говорит, эту тетку, да я бы ее!! После тетки прошел в боковую линию -
своячениц, сноху и шурина изнасиловал. Потом поднялся до предков, прабабушку
чью-то обесчестил, потом по внукам начал чесать. Наконец на восьмой минуте
хлопнул двоюродного племянника пиковой десяткой и закрыл клапан.
Та пот утерла, корзину подняла, идет и плачет.
- Бабам нашей игры не выдержать!
- Что бабам! Тут вчера на лошади приехал один крестьянин. Привязал ее у
шлагбаума, а Петя в это время роббер доигрывал и начал выражаться. Дык
лошадка постояла, постояла, как плюнет! Потом отвязалась и говорит:
- Пойду, - говорит, - куда глаза глядят. Потому что такого сраму в
жизнь свою лошадиную не слыхала. Ловили ее потом два часа в поле.
- Лошадка-то женского пола была? (Три непечатных слова.)
- Кобылка, понятное дело.

* Михаил Булгаков. Воспоминание...

У многих, очень многих есть воспоминания, связанные с Владимиром
Ильичем, и у меня есть одно. Оно чрезвычайно прочно, и расстаться с ним я не
могу. Да и как расстанешься, если каждый вечер, лишь только серые гармонии
труб нальются теплом и приятная волна потечет по комнате, мне вспоминается и
желтый лист моего знаменитого заявления, и вытертая кацавейка Надежды
Константиновны...
Как расстанешься, если каждый вечер, лишь только нальются нити лампы в
пятьдесят свечей, и в зеленой тени абажура я могу писать и читать, в тепле,
не помышляя о том, что на дворе ветерок при восемнадцати градусах мороза.
Мыслимо ли расстаться, если, лишь только я подниму голову, встречаю над
собой потолок. Правда, это отвратительный потолок - низкий, закопченный и
треснувший, но все же он потолок, а не синее небо в звездах над
Пречистенским бульваром, где, по точным сведениям науки, даже не
восемнадцать градусов, а двести семьдесят один - и все они ниже нуля. А для
того, чтобы прекратить мою литературно-рабочую жизнь, достаточно гораздо
меньшего количества их. У меня же под черными фестонами паутины - двенадцать
выше нуля, свет, и книги, и карточка жилтоварищества. А это значит, что я
буду существовать столько же, сколько и весь дом. Не будет пожара - и я жив.
Но расскажу по порядку.

x x x

Был конец 1921 года. И я приехал в Москву. Самый переезд не составил
для меня особенных затруднений, потому что багаж мой был совершенно
компактен. Все мое имущество помещалось в ручном чемоданчике. Кроме того, на
плечах у меня был бараний полушубок. Не стану описывать его. Не стану, чтобы
не возбуждать в читателе чувство отвращения, которое и до сих пор терзает
меня при воспоминании об этой лохматой дряни.
Достаточно сказать, что в первый же рейс по Тверской улице я шесть раз
слышал за моими плечами восхищенный шепот:
- Вот это полушубочек!
Два дня я походил по Москве и, представьте, нашел место. Оно не было
особенно блестящим, но и не хуже других мест: также давали крупу и также
жалованье платили в декабре за август. И я начал служить.
И вот тут в безобразнейшей наготе предо мной встал вопрос... о комнате.
Человеку нужна комната. Без комнаты человек не может жить. Мой полушубок
заменял мне пальто, одеяло, скатерть и постель. Но он не мог заменить
комнаты, так же, как и чемоданчик. Чемоданчик был слишком мал. Кроме того,
его нельзя было отапливать. И, кроме того, мне казалось неприличным, чтобы
служащий человек жил в чемодане.
Я отправился в жилотдел и простоял в очереди шесть часов. В начале
седьмого часа я в хвосте людей, подобных мне, вошел в кабинет, где мне
сказали, что я могу получить комнату через два месяца.
В двух месяцах приблизительно шестьдесят ночей, и меня очень
интересовал вопрос, где я их проведу. Пять из этих ночей, впрочем, можно
было отбросить: у меня было пять знакомых семейств в Москве. Два раза я спал
на кушетке в передней, два раза - на стульях и один раз - на газовой плите.
А на шестую ночь я пошел ночевать на Пречистенский бульвар. Он очень красив,
этот бульвар, в ноябре месяце, но ночевать на нем нельзя больше одной ночи в
это время. Каждый, кто желает, может в этом убедиться. Ранним утром, лишь
только небо над громадными куполами побледнело, я взял чемоданчик,
покрывшийся серебряным инеем, и отправился на Брянский вокзал. Единственно
чего я хотел после ночевки на бульваре - это покинуть Москву. Без всякого
сожаления я оставлял рыжую крупу в мешке и ноябрьское жалованье, которое мне
должны были выдавать в феврале. Купола, крыши, окна и московские люди были
мне ненавистны, и я шел на Брянский вокзал.
Тут и случилось нечто, которое нельзя назвать иначе как чудом. У самого
Брянского вокзала я встретил своего приятеля. Я полагал, что он умер.
Но он не только не умер, он жил в Москве, и у него была отдельная
комната. О, мой лучший друг! Через час я был у него в комнате.
Он сказал:
- Ночуй. Но только тебя не пропишут.
Ночью я ночевал, а днем я ходил в домовое управление и просил, чтобы
меня прописали на совместное жительство.
Председатель домового управления, толстый, окрашенный в самоварную
краску человек в барашковой шапке и с барашковым же воротником, сидел,
растопырив локти, и медными глазами смотрел на дыры моего полушубка. Члены
домового управления в барашковых шапках окружали своего предводителя.
- Пожалуйста, пропишите меня, - говорил я, - ведь хозяин комнаты ничего
не имеет против того, чтобы я жил в его комнате. Я очень тихий. Никому не
буду мешать. Пьянствовать и стучать не буду...
- Нет, - отвечал председатель, - не пропишу. Вам не полагается жить в
этом доме.
- Но где мне жить, - спрашивал я, - где? Нельзя мне жить на бульваре.
- Это не касается, - отвечал председатель.
- Вылетайте как пробка! - кричали железными голосами сообщники
председателя.
- Я не пробка... я не пробка, - бормотал я в отчаянии, - куда же я
вылечу. Я - человек. Отчаяние съело меня.
Так продолжалось пять дней, а на шестой явился какой-то хромой человек
с банкой от керосина в руках и заявил, что, если я не уйду завтра сам, меня
уведет милиция.
Тогда я впал в остервенение.

x x x

Ночью я зажег толстую венчальную свечу с золотой спиралью.
Электричество было сломано уже неделю, и мой друг освещался свечами, при
свете которых его тетка вручила свое сердце и руку его дяде. Свеча плакала
восковыми слезами. Я разложил большой чистый лист бумаги и начал писать на
нем нечто, начинавшееся словами: "Председателю Совнаркома Владимиру Ильичу
Ленину". Все, все я написал на этом листе - и как я поступил на службу, и
как ходил в жилотдел, и как видел звезды при двухстах семидесяти градусах
над храмом Христа, и как мне кричали:
- Вылетайте как пробка.
Ночью, черной и угольной, в холоде (отопление тоже сломалось) я заснул
на дырявом диване и увидал во сне Ленина. Он сидел в кресле за письменным
столом в круге света от лампы и смотрел на меня Я же сидел на стуле напротив
него в своем полушубке и рассказывал про звезды на бульваре, про
венчальную свечу и председателя.
- Я не пробка, нет, не пробка, Владимир Ильич.
Слезы обильно струились из моих глаз.
- Так... так... так... - отвечал Ленин. Потом он звонил.
- Дать ему ордер на совместное жительство с его приятелем. Пусть сидит
веки вечные в комнате и пишет там стихи про звезды и тому подобную чепуху. И
позвать ко мне этого каналью в барашковой шапке. Я ему покажу совместное
жительство.
Приводили председателя. Толстый председатель плакал и бормотал:
- Я больше не буду...

x x x

Все хохотали утром на службе, увидев лист, писанный ночью при восковых
свечах.
- Вы не дойдете до него, голубчик, - сочувственно сказал мне
заведующий.
- Ну, так я дойду до Надежды Константиновны, - отвечал я в отчаянии, -
мне теперь все равно. На Пречистенский бульвар я не пойду.
И я дошел до нее.
В три часа дня я вошел в кабинет. На письменном столе стоял телефонный
аппарат. Надежда Константиновна в вытертой какой-то меховой кацавейке вышла
из-за стола и посмотрела на мой полушубок
- Вы что хотите? - спросила она, разглядев в моих руках знаменитый
лист.
- Я ничего не хочу на свете, кроме одного - совместного жительства.
Меня хотят выгнать. У меня нет никаких надежд ни на кого, кроме Председателя
Совета Народных Комиссаров. Убедительно вас прошу передать ему это
заявление.
И я вручил ей мой лист.
Она прочитала его.
- Нет, - сказала она, - такую штуку подавать Председателю Совета
Народных Комиссаров?
- Что же мне делать? - спросил я и уронил шапку. Надежда Константиновна
взяла мой лист и написала сбоку красными чернилами:
"Прошу дать ордер на совместное жительство".
И подписала:
"Ульянова".
Точка.
Самое главное то, что я забыл ее поблагодарить.
Забыл.
Криво надел шапку и вышел.
Забыл.

x x x

В четыре часа дня я вошел в прокуренное домовое управление. Все были в
сборе.
- Как? - вскричали все. - Вы еще тут?
- Вылета...
- Как пробка? - зловеще спросил я. - Как пробка? Да?
Я вынул лист, выложил его на стол и указал пальцем на заветные слова.
Барашковые шапки склонились над листом, и мгновенно их разбил паралич.
По часам, что тикали на стене, могу сказать, сколько времени он продолжался.
Т р и м и н у т ы.
Затем председатель ожил и завел на меня угасающие глаза:
- Улья?.. - спросил он суконным голосом. Опять в молчании тикали часы.
- Иван Иваныч, - расслабленно молвил барашковый председатель, - выпиши
им, друг, ордерок на совместное жительство.
Друг Иван Иваныч взял книгу и, скребя пером, стал выписывать ордерок в
гробовом молчании.

x x x

Я живу. Все в той же комнате с закопченным потолком. У меня есть книги,
и от лампы на столе лежит круг. 22 января он налился красным светом, и
тотчас вышло в свете передо мной лицо из сонного видения - лицо с бородкой
клинышком и крутые бугры лба, а за ним - в тоске и отчаянье седоватые
волосы, вытертый мех на кацавейке и слово красными чернилами
Ульянова.
Самое главное, забыл я тогда поблагодарить.
Вот оно неудобно как...
Благодарю вас, Надежда Константиновна.

* Михаил Булгаков. Как на теткины деньги местком подарок купил

На станции Завитая Уссурийской дороги имеется бедная вдова - гражданка
Силаева. Дело вдовье трудное, как известно. Вдове тоже нужно кушать и пить.
Мыкалась вдова, мыкалась и обратилась в местком:
- Дайте мне службу, товарищи.
Местком внял просьбам вдовы и устроил ее на место тут же, в месткоме.
Должность легкая и прекрасная. Вдову призвали и сказали:
- Тетка! Будешь пять печей топить, пять коридоров мыть, а равно и пять
полов. Мусор будешь убирать ежедневно. А чтобы тебе не было скучно, еще
будешь носить воду.
- А сколько жалованья? - спросила вдова, шмыгая носом.
Месткомщик, по фамилии Моложай, сделал арифметический подсчет:
- Пять коридоров помножить на пять печей, прибавить пять бочек мусора и
разделить на пять кадушек воды, равняется 5 рублей! - И объявил тетке
Силаевой результат:
- Будешь получать пять рублей в месяц.
- Благодетели вы наши! - завыла тетка и ухватилась за половую тряпку.
Тетка не расставалась с тряпкой 10 месяцев. Тетка носила, тетка
таскала, тетка мыла, тетка прибирала.
На одиннадцатый месяц ей заявили:
- Тетка, мы тебя на новую квартиру переводим, а в твою прежнюю комнату
пробиваем дыру.
- Благодетели вы наши! - завыла она.
Дыру пробили, тетку перевели и тетке заявили:
- Нужно будет белить стены. Изволь начинать.
Тетка понеслась за известкой, побелила. Приходит получать за побелку.
- Пять рублей тебе следует, - объявил ей Моложай.
- Благодетели вы наши, - завыла тетка.
- Только, тетя, - добавил Моложай, - на эти твои пять рублей мы купили
портрет и подарили его железнодорожной комячейке.
- Благоде... - начала было тетка, но осеклась и добавила: - К-как же
это портрет? Я, может, портрета-то и не хотела!
- Как не хотела? - сурово спросил Моложай, - ты, тетка, думай, что
говоришь. Как это портрета ты не хотела?
Тетка оробела.
- Ну, ладно, - говорит, - портрет так портрет. Только раз вы уж,
красавцы, подарили на мой счет, так напишите на портрете: "Дар тетки
Силаевой".
Моложай обиделся.
- Ты нездорова. На портрете писать про такого ничтожного человека, как
ты, мы не будем.
Тут тетка уперлась.
- Не имеете права, мои деньги.
- Ты, тетка, глупа, - сказал Моложай.
- Да ты не ругайся, - ответила тетка, - деньги мои.
- Отлезь от меня, - сказал Моложай.
- Мои деньги, - несколько истерически заметила тетка.
Тут Моложай рассердился окончательно.
Но что дальше произошло - неизвестно, потому что в корреспонденции
рабкора сказано глухо:
"Товарищ Моложай наговорил ей кучу дерзостей".
Дальше мрак окутывает историю.
Но есть приписка в корреспонденции рабкора: "Добрые люди учка и
дорпрофсожа, распорядитесь, чтобы местком уплатил жалованье Силаевой с 1
января по 1 октября 1924 года, когда она в месткоме мыла полы и таскала
воду, по настоящей, правильной расценке.
Во-вторых, нужно тетке уплатить пять рублей и разъяснить месткомщику
Моложаю, что на чужие рабочие деньги дарить портреты нельзя. Это называется
эксплоатация".

* Михаил Булгаков. Обмен веществ

Записная книжка

15 числа.
В Одессе на каустической соде сделал 1000 червей. Сего числа прибыл в
Москву. Поселяюсь. Хватит? Хи-хи! Я думаю...

16 числа.
У которого человека деньги есть, тот может легко иметь квартиру в
Москве. Уже нашел. Правление сдает за 28 червей в месяц ослепительную
комнату с гобеленом, телефоном и клозетом. Остальное в доме - рвань
коричневая живет.

18 числа.
Контракт на год подписал. Переехал. Гобелен зеленый. Сегодня по двору
шел, какие-то бабы смотрели, пальцами показывали на меня. Пущай покланяются.
Председатель говорит: "Вы у нас единственный богатый человек". Хи-хи.
Приятно. Что говорить, деньги - сила. Черви козыри!

19 числа.
Мебель купил - 80 червей.
Крова - 20.
Пружи матра - 15.
Расходов, черт ее возьми, комната эта требует.

20 числа.
Позвольте... Явился с окладистой бородой. Лицо неприятное. Сколько,
спрашивает, за комнату платите? Вам какое дело? Оказывается, фининспектор!..

21 числа.
Да что, он взбесился?!. Квартира, говорит, 1/5 часть бюджета, стало
быть, говорит, зарабатываете вы в месяц 28x5=140 червей. Стало быть, в год
1680 червей!! Стало быть, налогу с вас... Считал, считал и насчитал 120
червей!
Э, не... платить не буду!

28 числа.
Заплатил, будь он проклят, с пеней,

29 числа.
Лопнул водопровод в доме. Обложили пропорционально квартирной плате. С
меня двадцать червей.

31 числа.
Ремонт лестниц. С меня пропорционально - 18 червей.
Воздушн. Дети-1 червь.
Флот беспризорн. - 1 червь.
(Вы, кричат, "богатый".)
Доброхим... Доброзем...
На туберкулез пролетариям дал пятнадцать копеек.

3 числа.
Двор асфальтом заливали, со всех по целковому, с меня 5 червей. Да ну
вас к черту! Хотел бросить комнату... нельзя, неустойка 500 червей.

9 числа.
Уму непостижимая вещь... Весь дом на мой счет содержится. Стекла
вставили всюду, детскую площадку устроили, на председателе правления новые
брюки (ему жалование положили).

10 числа.
Явился фин. и обложил дополнительно, как "исключительно богатого
человека". Единовременно 500 червей. Я даже завизжал. Ничего не понимаю. Со
двора асфальтом пахнет. Кричу: "Я разорился", - а он говорит: "Попробуйте не
заплатить".

15 числа.
Описали мебель, гобелен, телефон, чемоданы, девять костюмов, кой-что из
золота.

---------

Еду в Одессу содой работать.

* Михаил Булгаков. Москва 20-х годов

ВСТУПЛЕНИЕ
Не из прекрасного далека я изучал Москву 1921 - 1924 годов. О нет, я
жил в ней, я истоптал ее вдоль и поперек. Я поднимался во все почти шестые
этажи, в каких только помещались учреждения, а так как не было положительно
ни одного 6-го этажа, в котором бы не было учреждения, то этажи знакомы мне
все решительно. Едешь, например, на извозчике по Златоуспенскому переулку в
гости к Юрию Николаевичу и вспоминаешь:
- Ишь домина! Позвольте, да ведь я в нем был! Был, честное слово! И
даже припомню, когда именно. В январе 1922 года. И какого черта меня носило
сюда? Извольте. Это было, когда я поступил в частную торговопромышленную
газету и просил у редактора аванс. Аванса мне редактор не дал, а сказал:
"Идите в Златоуспенский переулок, в 6 этаж, комната э..." Позвольте, 242? а
может, и 180?.. Забыл. Не важно... Одним словом: "Идите и получите
объявление в Главхиме"... или в Центрохиме? Забыл. Ну, неважно... "Получите
объявление, я вам 25%". Если бы теперь мне кто-нибудь сказал: "Идите
объявление получите", - я бы ответил: "Не пойду". Не желаю ходить за
объявлениями. Мне не нравится ходить за объявлениями. Это не моя
специальность. А тогда... О, тогда было другое. Я покорно накрылся шапкой,
взял эту дурацкую книжку объявлений и пошел как лунатик. Был совершенно
невероятный, какого никогда даже не бывает, мороз. Я влез на 6-й этаж, нашел
эту комнату э 200, в ней нашел рыжего лысого человека, который, выслушав
меня, не дал мне объявления.
Кстати, о 6-х этажах. Позвольте, кажется, в этом доме есть лифты? Есть.
Есть. Но тогда, в 1922 году, в лифтах могли ездить только лица с пороком
сердца. Это во-первых. А во-вторых, лифты не действовали. Так что и лица с
удостоверениями о том, что у них есть порок, и лица с непорочными сердцами
(я в том числе) одинаково поднимались пешком в 6 этаж.
Теперь другое дело. О, теперь совсем другое дело! На Патриарших прудах,
у своих знакомых, я был совсем недавно. Благодушно поднимаясь на своих ногах
в 6-й этаж, футах в 100 над уровнем моря, в пролете между 4-м и 5-м этажами,
в сетчатой трубе, я увидал висящий, весело освещенный и совершенно
неподвижный лифт. Из него доносился женский плач и бубнящий мужской бас:
- Расстрелять их надо, мерзавцев!
На лестнице стоял человек швейцарского вида, с ним рядом другой, в
замасленных штанах, по-видимому механик, и какие-то любопытные бабы из 16-й
квартиры.
- Экая оказия, - говорил механик и ошеломленно улыбался.
Когда ночью я возвращался из гостей, лифт висел там же, но был темный,
и никаких голосов из него не слышалось. Вероятно, двое несчастных, провисев
недели две, умерли с голоду.
Бог знает, существует ли сейчас этот Центро- или Главхим, или его уже
нет! Может быть, там какой-нибудь Химтрест, может быть, еще что-нибудь.
Возможно, что давно нет ни этого Хима, ни рыжего лысого, а комнаты уже сданы
и как раз на том месте, где стоял стол с чернильницей, теперь стоит пианино
или мягкий диван и сидит на месте химического человека обаятельная барышня,
с волосами, выкрашенными перекисью водорода, читает "Тарзана". Все возможно.
Одно лишь хорошо, что больше туда я не полезу ни пешком, ни в лифте!
Да, многое изменилось на моих глазах.
Где я только не был! На Мясницкой сотни раз, на Варварке - в Деловом
дворе, на Старой площади - в Центросоюзе, заезжал в Сокольники, швыряло меня
и на Девичье поле. Меня гоняло по всей необъятной и странной столице одно
желание - найти себе пропитание. И я его находил, правда скудное, неверное,
зыбкое. Находил его на самых фантастических и скоротечных, как чахотка,
должностях, добывал его странными, утлыми способами, многие из которых
теперь, когда мне полегчало, кажутся уже мне смешными. Я писал
торгово-промышленную хронику в газетку, а по ночам сочинял веселые
фельетоны, которые мне самому казались не смешнее зубной боли, подавал
прошение в Льнотрест, а однажды ночью, остервенившись от постного масла,
картошки, дырявых ботинок, сочинил ослепительный проект световой торговой
рекламы. Что проект этот был хороший, показывает уже то, что, когда я привез
его на просмотр моему приятелю, инженеру, тот обнял меня, поцеловал и
сказал, что я напрасно не пошел по инженерной части: оказывается, своим умом
я дошел как раз до той самой конструкции, которая уже светится на
Театральной площади. Что это доказывает? Это доказывает только то, что
человек, борющийся за свое существование, способен на блестящие поступки.
Но довольно. Читателю, конечно, неинтересно, как я нырял в Москве, и
рассказываю я все это с единственной целью, чтобы он поверил мне, что Москву
20-х годов я знаю досконально. Я обшарил ее вдоль и поперек. И намерен ее
описать. Но, описывая ее, я желаю, чтобы мне верили. Если я говорю, что это
так, значит, оно действительно так!
На будущее время, когда в Москву начнут приезжать знатные иностранцы, у
меня есть в запасе должность гида.

I
ВОПРОС О ЖИЛИЩЕ
...Эй, квартиру!!
2-й акт "Севшъского цирульника"

Условимся раз навсегда: жилище есть основной камень жизни человеческой.
Примем за аксиому: без жилища человек существовать не может. Теперь, в
дополнение к этому, сообщаю всем проживающим в Берлине, Париже, Лондоне и
прочих местах - квартир в Москве нету.
Как же там живут?
А вот так-с и живут.
Без квартир.

x x x

Но этого мало - последние три года в Москве убедили меня, и совершенно
определенно, в том, что москвичи утратили и самое понятие слова "квартира" и
словом этим наивно называют что попало. Так, например, недавно один из моих
знакомых журналистов на моих глазах получил бумажку: "Предоставить товарищу
такому-то квартиру в доме э 7 (там, где типография)". Подпись и круглая
жирная печать.
Товарищу такому-то квартира была предоставлена, и у товарища такого-то
я вечером побывал. На лестнице без перил были разлиты щи, и поперек лестницы
висел оборванный толстый, как уж, кабель. В верхнем этаже, пройдя по слою
битого стекла, мимо окон, половина из которых была забрана досками, я попал
в тупое и темное пространство и в нем начал кричать. На крик ответила полоса
света, и, войдя куда-то, я нашел своего приятеля. Куда я вошел? Черт меня
знает. Было что-то темное, как шахта, разделенное фанерными перегородками на
пять отделений, представляющих собою большие продолговатые картонки для
шляп. В средней картонке сидел приятель на кровати, рядом с приятелем его
жена, а рядом с женой брат приятеля, и означенный брат, не вставая с
постели, а лишь протянув руку, на противоположной стене углем рисовал
портрет жены. Жена читала "Тарзана". Эти трое жили в трубке телефона.
Представьте себе вы, живущие в Берлине, как бы вы себя чувствовали, если б
вас поселили в трубке. Шепот, звук упавшей на пол спички был слышен через
все картонки, а ихняя была средняя.
- Маня! (Из крайней картонки.)
- Ну? (Из противоположной крайней.)
- У тебя есть сахар? (Из крайней.)
- В Люстгартене, в центре Берлина, собралась многотысячная демонстрация
рабочих с красными знаменами... (Из соседней правой.)
- Конфеты есть... (Из противоположной крайней.)
- Свинья ты! (Из соседней левой.)
- В половину восьмого вместе пойдем!
- Вытри ты ему нос, пожалуйста...
Через десять минут начался кошмар: я перестал понимать, что я говорю, а
что не я, и мой слух улавливал посторонние вещи. Китайцы, специалисты по
части пыток, - просто щенки. Такой штуки им ни в жизнь не изобрести!
- Как же вы сюда попали? Го-го-го!.. Советская делегация в
сопровождении советской колонии отправилась на могилу Карла Маркса... Ну?!
Вот тебе и "ну"! Благодарю вас, я пил... С конфетами?.. Ну их к чертям!
Свинья, свинья, свинья! Выбрось его вон! А вы где?.. В Киото и Иокогаме...
Не ври, не ври, скотина, я давно уже вижу!.. Как, уборной нету?!!
Боже ты мой! Я ушел, не медля ни секунды, а они остались. Я прожил
четверть часа в этой картонке, а они живут 7 (семь) месяцев.
Да, дорогие граждане, когда я явился к себе домой, я впервые
почувствовал, что все на свете относительно и условно. Мне померещилось, что
я живу во дворце, и, у каждой двери стоит напудренный лакей в красной
ливрее, - и царит мертвая тишина. Тишина - это великая вещь, дар богов, и
рай - это есть тишина. А между тем дверь у меня всегда одна (равно как и
комната), и выходит эта дверь непосредственно в коридор, а наискось живет
знаменитый Василий Иванович со своею знаменитой женой.

x x x

Клянусь всем, что у меня есть святого, каждый раз, как я сажусь писать
о Москве, проклятый образ Василия Ивановича стоит передо мною в углу. Кошмар
в пиджаке и полосатых подштанниках заслонил мне солнце! Я упираюсь лбом в
каменную стену, и Василий Иванович надо мной как крышка гроба.
Поймите все, что этот человек может сделать невозможной жизнь в любой
квартире, и он ее сделал невозможной. Все поступки В. И. направлены в ущерб
его ближним, и в Кодексе Республики нет ни одного параграфа, которого он бы
не нарушил. Нехорошо ругаться матерными словами громко? Нехорошо. А он
ругается. Нехорошо пить самогон? Нехорошо. А он пьет. Буйствовать
разрешается? Нет, никому не разрешается. - А он буйствует. И т.д. Очень
жаль, что в Кодексе нет пункта, запрещающего игру на гармонике в квартире.
Вниманию советских юристов: умоляю ввести его! Вот он играл. Говорю - играл,
потому что теперь не играет. Может быть, угрызения совести остановили этого
человека? О нет, чудаки из Берлина: он ее пропил.
Словом, он немыслим в человеческом обществе, и простить его я не могу,
даже принимая во внимание его происхождение. Даже наоборот: именно принимая
во внимание, простить не могу. Я рассуждаю так: он должен показывать мне,
человеку происхождения сомнительного, пример поведения, а никак не я ему. И
пусть кто-нибудь докажет мне, что я не прав.

x x x

И вот третий год я живу в квартире с Василием Ивановичем, и сколько еще
проживу - неизвестно. Возможно, и до конца моей жизни, но теперь, после
визита в картонку, мне стало легче. Не нужно особенно замахиваться,
граждане!
Да, мне стало легче. Я стал терпеливее и к людям участливее.
Доктор Г., мой друг, явился ко мне на прошлой неделе с воплем:
- Зачем я не женился?!
В устах его, первого и признанного женофоба в Москве, такая фраза
заслуживала внимания.
Оказалось: домовое управление его уплотнило. Поставило перегородку в
его комнате и за перегородкой поселило супружескую пару. Тщетно доктор
барахтался и выл. Ничего не вышло. Председатель твердил одно:
- Вот ежели бы вы были женатый, тогда другое дело ..
А третьего дня доктор явился и сказал:
- Ну, слава богу, что я не женился... Ты с женой ссоришься?
- Гм... иногда... как сказать... - ответил я уклончиво и вежливо,
поглядывая на жену, - вообще говоря... бывает иногда... видишь ли...
- А кто виноват бывает? - быстро спросила жена.
- Я, я виноват, - поспешил уверить я.
- Кошмар. Кошмар. Кошмар, - заговорил доктор, глотая чай, - кошмар!
Каждый вечер, понимаешь ли, раздается одно и то же: "Ты где был?" - "На
Николаевском вокзале". - "Врешь." - "Ей-богу..." - "Врешь!" Через минуту
опять: "Ты где был?" - "На Нико..." - "Врешь!" Через полчаса: "Где ты был?"
- "У Ани был". - "Врешь!!!"
- Бедная женщина, - сказала жена.
- Нет, это я бедный, - отозвался доктор, - и я уезжаю в Орехово-Зуево.
Черт ее бери!
- Кого? - спросила жена подозрительно.
- Эту... клинику.

x x x

Он в Орехово-Зуеве, а знакомая Л. Е. в Италии. Увы, ей нет места даже
за перегородкой. И прекраснейшая женщина, которая могла бы украсить Москву,
стремится в паршивый какой-то Рим.
И Василий Иванович останется, а она уедет!
А Наталья Егоровна бросила этой зимой мочалку на пол, а отодрать ее не
могла, потому что над столом 9 градусов, а на полу совсем нет градусов и
даже одного не хватает. Минус один. И всю зиму играла вальсы Шопена в
валенках, а Петр Сергеич нанял прислугу и через неделю ее рассчитал, ан
прислуга никуда не ушла! Потому что пришел председатель правления и сказал,
что она (прислуга) - член жилищного товарищества и занимает площадь и никто
ее не имеет права тронуть. Петр Сергеич, совершенно ошалевший, мечется
теперь по всей Москве и спрашивает у всех, что ему теперь делать? А делать
ему ровно нечего. У прислуги в сундуке карточка бравого красноармейца,
бравшего Перекоп, и карточка жилищного товарищества. Крышка Петру Сергеичу!
А некий молодой человек, у которого в "квартире" поселили божью
старушку, однажды в воскресенье, когда старушка вернулась от обедни,
встретил ее словами:
- Надоела ты мне, божья старушка.
И при этом стукнул старушку безменом по голове. И таких случаев или
случаев подобных я знаю за последнее время целых четыре. Осуждаю ли я
молодого человека? Нет. Категорически - нет. Ибо прекрасно чувствую, что,
посели ко мне в комнату старушку или же второго Василия Ивановича, и я бы
взялся за безмен, несмотря на то что мне с детства дома прививали мысль, что
безменом орудовать ни в коем случае не следует.
А Саша предлагал 20 червонцев, чтобы только убрали из его комнаты
Анфису Марковну... Впрочем, довольно.

x x x

Отчего же происходит такая странная и неприятная жизнь? Происходит она
только от одного - от тесноты. Факт, в Москве тесно.
Что же делать?!
Сделать можно только одно: применить мой проект, и этот проект я
изложу, предварительно написав еще главу "О хорошей жизни".

II
О ХОРОШЕЙ ЖИЗНИ

Юрий Николаевич заложил ногу за ногу и, прожевывая кекс, спросил:
- Вот не совсем понимаю, почему вы, человек довольно благодушный, как
только начинаете говорить о квартире, впадаете в ярость?
Я тоже сунул в рот кусок кекса (прекрасная вещь с чаем, но отнюдь не в
5 часов дня, когда человек приходит со службы и нуждается в борще, а не в
чае с кексом. Вообще, московские граждане, бросим мы эти файф-о-клоки, к
чертям!) и ответил:
- Потому и впадаю в ярость, что я на этом вопросе собаку съел. Высокий
специалист.
- Может быть, вы еще чаю хотите? - осторожно предложила хозяйка.
- Нет, благодарю вас, чаю не хочется. Сыт, - со вздохом ответил я,
чувствуя какое-то странное томление. Обломки кекса плавали внутри меня в
чайном море и вызывали чувство тоски.
- Вам хорошо говорить, - продолжал я, закуривая, - когда у вас
прекрасная квартира в две комнаты.
Юрий Николаевич тотчас судорожно засмеялся, торопливо проглатывая изюм,
и полез в карманы. В нем он ничего не нашел. В другом тоже. И в третьем.
Тогда он кинулся к столу, нырнул в ящики, нырнул в какие-то груды - и там не
нашел.
Вместо искомого нашел позапрошлый понедельничный номер "Накануне",
полюбовался на него и сказал:
- Пропала куда-то. Ну, ладно.
С этими словами он стал на колени на пол и ухватился за ножки кресла в
углу. Лохматый пес обрадовался суете, начал скакать и хватать его за штаны.
- Пошел вон! - закричал, краснея, Юрий Николаевич. Кресло отъехало в
сторону, и в огромнейшей лохматой дыре, аршин в диаметре, оказался купол
соседней церкви на голубом фоне неба.
- Однако.
- До ремонта ее не было, - пояснил счастливый обладатель двух комнат с
дырой, - а вот сделали ремонт и дыру.
- Так ее же можно заделать.
- Нет, уж я ее заделывать не буду. Пусть тот, кто мне бумажку прислал,
сам и заделывает.
Он опять похлопал по карманам, но бумажки так и не нашел.
- Бумажку прислали, чтобы я вытряхнулся из этой квартиры.
- Куда?
- В бумажке написано: не касается.
Каюсь: на душе у меня полегчало. Не один, стало быть, я.

x x x

В самом деле: как это так "вытряхайтесь"?! Ведь месту пусту не быть?
Юрий Николаевич вытряхнется, но ведь на его место "втряхнется" Сидор
Степаныч? А Юрий Николаевич, оказавшись на панели, ведь тоже пожелает войти
под кров? А если под этим кровом сидит уже Федосей Гаврилович? Стало быть,
Федосей Гавриловичу вытряхательную бумажку? Федосей на место Ивана, Иван на
место Ферапонта, Ферапонт на место Панкратия...
Нет, граждане, это чепуха какая-то получается!

x x x

В лето от рождества Христова... (в соседней комнате слышен
комсомольский голос; "Не было его!!") Ну, было или не было, одним словом, в
1921 году, въехав в Москву, и в следующие года, 1922-й и 1923-й, страдал я,
граждане, завистью в острой форме. Я, граждане, человек замечательный, скажу
это без ложной скромности. Трудкнижку в три дня добыл, всего лишь три раза
по 6 часов в очереди стоял, а не по 6 месяцев, как всякие растяпы. На службу
пять раз поступал, словом, все преодолел, а квартирку, простите, осилить не
мог. Ни в три комнаты, ни в две и даже ни в одну. И как сел в знаменитом
соседстве с Василием Ивановичем, так и застрял.
(Голос Юрия Николаевича за сценой: "Да у вас отличная комната!!")
Хор греческой трагедии. Бескомнатные:
- Эт-то возмутительно!!!
Ладно, не будем спорить. Факт тот, что бывают лучше.
Итак, застрял. Тьма событий произошла в это время в подлунном мире, и
одним из них, по поводу которого я искренне ликовал, была посадка на скамью
подсудимых всего этого, как он бишь назывался?.. Центрожил... ну, одним
словом, те, что в 21-22-м г.г. комнаты раздавали по ордерам. По сколько лет
им дали, не помню, но жалею, что не вдвое больше. После этого и вовсе их,
как он?.. "жил" этот, кажется, упразднили. И уже появились в "Известиях"
объявления: "Ищу... Ищу... Ищу...", а я так и сижу.
Сидел и терзался завистью. Ибо видел неравномерное распределение благ
квартирных.

x x x

Не угодно ли, например. Ведь Зина чудно устроилась. Каким-то образом в
гуще Москвы не квартирка, а бонбоньерка в три комнаты. Ванна, телефончик,
муж, Манюшка готовит котлеты на газовой плите, и у Манюшки еще отдельная
комнатка. С ножом к горлу приставал я к Зине, требуя объяснений, каким
образом могли уцелеть эти комнаты?
Ведь это же сверхъестественно!!
Четыре комнаты - три человека. И никого посторонних.
И Зина рассказала, что однажды на грузовике приехал какой-то и привез
бумажку "вытряхайтесь"!!
А она взяла и... не вытряхнулась.
Ах, Зина, Зина! Не будь ты уже замужем, я бы женился на тебе. Женился
бы, как бог свят, и женился бы за телефончик и за винты газовой плиты, и
никакими силами меня не выдрали бы из квартиры.
Зина, ты орел, а не женщина!
Эпоха грузовиков кончилась, как кончается все на этом свете. Сиди,
Зинуша.

x x x

Николай Иванович отыгрался на двух племянницах. Написал в провинцию, и
прибыли две племянницы. Одна из них ввинтилась в какой-то вуз, доказав по
всем швам свое пролетарское происхождение, а другая поступила в студию. Умен
ли Николай Иванович, повесивший себе на шею двух племянниц в столь трудное
время?
Не умен-с, а гениален.
Шесть комнат остались у Николая Иваныча. Приходили и с портфелями, и
без портфелей и ушли ни с чем. Квартира битком была набита племянницами. В
каждой комнате стояла кровать, а в гостиной две.

x x x

На днях прославился Яша. Яша никаких племянниц не выписывал. Яша
ухитрился в 5 (пяти) комнатах просидеть один, наклеив на дверь полусгнивший
от времени (с 1918 года, кажется) ордер, из которого явственно, что у
означенного Яши студия.
Яша - ты гений!

x x x

А Паша...
Довольно!

x x x

С течением времени я стал классифицировать. И классификация моя проста,
как не знаю что. Два сорта, живущих хорошей жизнью:
1) Имели и сумели сохранить (Зина, Николай Иваныч, Яша, Паша и др.
...).
2) Ничего не имели, приехали и получили.
Пример: приезжает из Баку Нарцисс Иоаннович, немедленно становится
председателем треста, получает две комнаты (газовая плита и т. д.) в
казенном доме. Затем неизменно идут неприятности на сердце от трефовой дамы,
засим неприятности в казенном доме, засим дальняя дорога, и в заключительном
аккорде бубновый туз (десять, по амнистии - две, в общем восемь). На место
Нарцисса садится Сокиз. На место Сокиза - Абрам, на Абрамово место Федор...
Довольно...

П р о е к т
Так же, конечно, немыслимо! В воздухе много проектов: в числе их
бумажки о выезде в 2-х такой-то срок, хитрые планы о том, как Федула
потеснить, а Валентина переселить, а Василия выселить.
Все это не то.
Действителен лишь мой проект.

М о с к в у н а д о о т с т р а и в а т ь.
Когда в Москве на окнах появятся белые билетики со словами: "Сдаеца", -
все придет в норму.
Жизнь перестанет казаться какой-то колдовской маетой у одних на сундуке
в передней, у других в 6 комнатах в обществе неожиданных племянниц.

Э к с т а з
Москва! Я вижу тебя в небоскребах!
* Михаил Булгаков. Египетская мумия

Рассказ члена профсоюза

Приехали мы в Ленинград, в командировку, с председателем нашего
месткома.
Когда отбегались по всем делишкам, мне и говорит председатель:
- Знаешь что, Вася? Пойдем в Народный дом.
- А что, - спрашиваю, - я там забыл?
- Чудак ты, - отвечает мне наш председатель месткома, - в Народном доме
ты получишь здоровые развлечения и отдохнешь, согласно 98-й статье Кодекса
труда (председатель наизусть знает все статьи, так что его даже считают
чудом природы).
Ладно. Мы и пошли. Заплатили деньги, как полагается, и начали применять
98-ю статью. Первым долгом мы прибегли к колесу смерти. Обыкновенное
громадное колесо, и посредине палка. Причем колесо, от неизвестной причины,
начинает вертеться с неимоверной скоростью, сбрасывая с себя, ко всем
чертям, каждого члена союза, который на него сядет. Очень смешная штука, в
зависимости от того, как вылетишь. Я выскочил чрезвычайно комично через
какую-то барышню, разорвав штаны. А председатель оригинально вывихнул себе
ногу и сломал одному гражданину палку красного дерева, со страшным криком
ужаса. Причем он летел, и все падали на землю, так как наш председатель
месткома человек с громадным весом. Одним словом, когда он упал, я думал,
что придется выбирать нового председателя. Но председатель встал бодрый, как
статуя свободы, и, наоборот, кашлял кровью тот гражданин с погибшей палкой.
Затем мы отправились в заколдованную комнату, в которой вращаются
потолок и стены. Здесь из меня выскочили бутылки пива "Новая Бавария",
выпитые с председателем в буфете. В жизни моей не рвало меня так, как в этой
проклятой комнате, председатель же перенес.
Но когда мы вышли, я сказал ему:
- Друг. Отказываюсь от твоей статьи. Будь они прокляты, эти развлечения
э 98!
А он сказал:
- Раз мы уже пришли и заплатили, ты должен еще видеть знаменитую
египетскую мумию.
И мы пришли в помещение Появился в голубом свете молодой человек и
заявил!
- Сейчас, граждане, вы увидите феномен неслыханного качества -
подлинную египетскую мумию, привезенную 2500 лет назад. Эта мумия прорицает
прошлое, настоящее и будущее, причем отвечает на вопросы и дает советы в
трудных случаях жизни и, секретно, беременным.
Все ахнули от восторга и ужаса, и действительно, вообразите, появилась
мумия в виде женской головы, а кругом египетские письмена, Я замер от
удивления при виде того, что мумия совершенно молодая, как не может быть
человек не только 2500 лет, но и даже в 100 лет.
Молодой человек вежливо пригласил:
- Задавайте ей вопросы. Попроще.
И тут председатель вышел и спросил:
- А на каком же языке задавать? Я египетского языка не знаю.
Молодой человек, не смущаясь, отвечает:
- Спрашивайте по-русски.
Председатель откашлялся и задал вопрос:
- А скажи, дорогая мумия, что ты делала до февральского переворота?
И тут мумия побледнела и сказала:
- Я училась на курсах.
- Тэк-с. А скажи, дорогая мумия, была ты под судом при советской
власти, и если не была, то почему?
Мумия заморгала глазами и молчит.
Молодой человек кричит:
- Что ж вы, гражданин, за 15 копеек мучаете мумию?
А председатель начал крыть беглым:
- А, милая мумия, твое отношение к воинской повинности?
Мумия заплакала. Говорит:
- Я была сестрой милосердия.
- А что б ты сделала, если б ты увидела коммунистов в церкви? А кто
такой тов. Стучка? А где теперь живет Карл Маркс?
Молодой человек видит, что мумия засыпалась, сам кричит по поводу
Маркса:
- Он умер!
А председатель рявкнул:
- Нет! Он живет в сердцах пролетариата.
И тут свет потух, и мумия с рыданием исчезла в преисподней, а публика
крикнула председателю:
- Ура! Спасибо за проверку фальшивой мумии.
И хотела его качать. Но председатель уклонился от почетного качанья, и
мы выехали из Народного дома, причем за нами шла толпа пролетариев с
криками.

* Михаил Булгаков. Музыкально-вокальная катастрофа

На грязно-коричневой стене паровозного сарая висел белый плакат, возле
коего стояла восхищенная толпа. И немудрено: на плакате было изображено:
"Железнодорожники!
Внимание!
В понедельник, 26 апреля, в 4 1/2 часа, в паровозном сарае при
мастерских имени т. Урицкого состоится
Общее собрание
Порядок дня:
1. Отчет месткома.
2. Обсуждение наказа новому месткому.
3. Перевыборы месткома.
Играет оркестр духовой музыки!"

x x x

Через день после появления означенного плаката, именно в среду, в
вагонных мастерских заседал вагонный местком.
- Ну, Петя, как у их прошло? - спросил мрачный председатель у
секретаря.
- Полный сбор, - ответил Петя, - сто процентов ихних приволоклось, да
наших по контрамаркам было человек пятьдесят, оркестр слушали.
- Ах, халтурщики, ах, арапы, - расстроился председатель, - вот ловчилы
собачьи!
- Ничего они не ловчилы, - отозвался член месткома товарищ Практичный,
- а просто тамошний председатель Седулаев - умница! Знает, чем массу за
жабры взять! А мы сидим, гнием. У нас на прошлом собрании сколько было?
- Семнадцать человек, - ответил Петя, секретарь.
- Ну вот, а у нас две тысячи народу! Да и семнадцать только потому
оказалось, что я вовремя двери в столярный цех запер, не успел убежать
народ!
- Стало быть, что ж ты предлагаешь? - спросил председатель
встревоженно.
- Да предложение тут простое, - отозвался Практичный, - перешибить их
надо!
- Ну, я ж их и перешибу! - вскричал председатель, зажженный словами
Практичного. - Я покажу антрепренеру Седулаеву, что далеко кулику до Петрова
дня! Далеко ему до вагонного месткома! Я им такое устрою, что слава о нас
загремит по всему Союзу... Берите, братцы, бумагу, будем сочинять.

x x x

На другой день, именно в четверг, на грязной стене вагонного сарая
висел плакат в три сажени:

"Всем, всем, всем!!!

Завтра, в пятницу, в 8 часов вечера, в здании вагонного сарая состоится
грандиозное музыкально-вокальное общее собрание при участии лучших сил
артистов и месткома, известных в Европе и Азии.
Программа:
1. Доклад о международном положении. Исполнит любимец публики баритон и
председатель месткома Хилякин.
2. Вальс из "Фауста" - оркестр местного театра.
3. "Касса взаимопомощи" - водевиль в гриме и костюмах разыграют
артисты.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Председатель бюро кассы - артист музыкальной комедии Греков.
Клиент - артист Ярон.
Антракт с буфетом и напитками.
4. Первый раз в СССР!!!
Доклад по материнству прочтет Черная Маска.
Неизвестный? Кто он?!
Угадавшему будет выдан приз в виде голой женщины из терракота и
аквариума с золотыми рыбками.
5. Отчет о деятельности бывшего месткома. - Живая картина в черном
бархате под аккомпанемент похоронного марша т. Шопена.
6. Выборы нового месткома. Общее веселье. Выбранные получат приз якобы
за красоту. Участвует весь зал. Море смеха.
7. Текущие дела и романсы мирового артиста Дмитрия Смирнова!
8. Мертвая петля - исполнит председатель Хилякин на велосипеде.
Буфет, серпантин, танцы до 6 часов утра.
У рояля маэстро Океанчик.
Вход - пятачок.
Дети и красноармейцы платят половину.

АНОНС!!!
На следующем общем собрании бой быков".

x x x

Уму непостижимо человеческому, что творилось в пятницу в вагонном
сарае. Обычно вмещающий 2000 человек, он вместил две с половиной тысячи.
Сидели в сорок рядов на табуретах, сидели на подоконниках и на земле, сидели
на станках, а на крюках гроздями висели мальчишки. В воздухе плыл пар от
дыхания.
В отделении слышался грохот, это соседи-паровозники били стекла,
рвались на общее собрание.
- Что ж мы, хуже вагонных?! - кричали они. - Каждому лестно попасть на
общее собрание за пятачок!!
Конная милиция свистела и уговаривала:
- Товарищи, будьте сознательны, не последнее собрание, успеете,
приходите на бой быков...
- Оторвались от массы! - выли паровозники. - Ихний вагонный местком
спит и во сне видит, как бы рабочим удовольствие сделать: то выборы, то
собрание устроит, а наши спят беспробудно!
- Товарищи! Что вы делаете?!.
Внутри сарая, на эстраде, устроенной в доменной печи, стоял артист во
фраке и разливался соловьем:

Сердце красавицы! склонно к измене!!!

- Верно! Правильно! - кричали вагонные. - Бис, бис, бис!!!
- Потолок бы не треснул, боюсь, - шипел Хилякин с бантом в петлице, -
зови рабочих, чтоб натягивали проволоку для мертвой петли.
- Смирнова!!! - кричали машинисты.
- Смирнова!!! - кричали рабочие.
- Бей стекла, - кричали паровозники на улице. - Поджечь ихний театр!!!
- Товарищи!! - кричала милиция...

x x x

В 2 часа ночи в вагонном сарае царила благоговейная тишина. Было пусто.
Только на бывшей эстраде лежал некто, прикрытый простыней, а возле него
стояли унылые члены месткома, Петя-секретарь и та же милиция, но уже в пешем
строю.
Писали протокол.
"Уважаемый председатель вагонного месткома Хилякин упал во время
исполнения мертвой петли с высоты вагонного сарая и, ударившись головой о
публику, умер путем переломления позвоночного столба. Мир твоему праху,
неусыпный труженик и организатор".
Светало в сарае.

* Михаил Булгаков. По голому делу

(Письмо)

"Все было тихо, все очень хорошо, и вдруг пущен был слух по нашей
уважаемой станции Гудермес С. - К. ж. д., что якобы с поездом э 12 в 18
часов приедут из Москвы все голые члены общества "Долой стыд".
Интерес получился чрезвычайных размеров, в том числе женщины говорили:
- Это безобразие!
Но, однако, все пришли смотреть.
А другие говорили:
- Будем их бить!
Одним словом, к поезду вышел весь Гудермес в общем и целом.
Ну, и получилось разочарование, потому что поезд приехал одетый с
иголочки, за исключением кочегара, но и то только до пояса. Но голого
кочегара мы уже видали, потому что ему сажа вроде прозодежды.
Таким образом, все разошлись смеясь.
Но нам интересно, как обстоит дело с обществом и как понять ихние
поступки в Москве?"
Письмо т. Пивня.
Переписал М. Булгаков.

Ответ Булгакова:
"Тов. Пивень! Сообщите гудермесцам, что поступки голых надо понимать
как глупые поступки.
Действительно, в Москве двое голых вошли в трамвай, но доехали только
до ближайшего отделения милиции.
А теперь "общество" ликвидировалось по двум причинам: во-первых,
милиция терпеть не может голых, а во-вторых, начинается мороз.
Так что никого не ждите: голые не приедут".

* Михаил Булгаков. Негритянское происшествие

Письма рабкора Лага

Когда читаешь в разных газетах про избиение негров в Америке, то не
особенно бываешь поражен, потому что в цивилизованных странах это - явление
жизни.
Но когда происходит происшествие в нашей стране, то бываешь поражен до
мозга костей! В социалистическом государстве по морде лупить никого нельзя,
хотя бы это было лицо Кириллыча.
Итак, 19 июня с. г. был день величайшего торжества, а равно и
величайшей горести всех жен и детей. Именно: произошла получка, и буфет на
станции Ряжск-1 наполнился нашими ответственными работниками до отказу. В
числе их удостоил буфет своим визитом ответственный наш кооперативный
работник некто В. Раз!
Засим член месткома, он же член упрофбюро, он же известный скандалист,
он же алкоголик, чрезвычайно знаменитая личность, фамилия коего на букву Ха.
Два!
Три - бывший член союза Корелин. Ничего особенного, довольно
симпатичная личность, не прославившая себя выдающимися подвигами в
республике, преимущественно монтер.
И, в-четвертых, разные другие личности.
В общем, сели они за столики и напились до предельной нагрузки, по 420
пудов на ось, а засим и выше, отчего у них началось горение шеек и букс.
Первым сошел с рельсов именно наш кооперативный деятель и громогласно
заявил:
- Братцы! Мне начинает казаться, что мы не на станции Ряжск, а в
Америке, в городе Чикаго!
Почему ему померещилось Чикаго, кто его знает. Остальные заревели, как
дети, брошенные матерью:
- Пропали мы теперь! Не достать нам, видно, больше русской горькой!
- Вы ошибаетесь, как рыба об лед! - объявил им наш кооператор и
рявкнул:
- Псст!.. Эй, негр!
И появился официант Кириллыч. Никакой он не негр, а обыкновенный белый
человек.
- Что угодно?
- Дай нам бутылочку русской горькой.
- Сию минуту!
И через некоторое время подает бутылку русской горькой и при этом
заявляет:
- Пожалуйте деньги...
Тут вся компания возмутилась до самого дна:
- Как, ты нам не доверяешь?! Да ты знаешь ли, кто такие мы?!
А Кириллыч возьми да и ответь:
- Очень хорошо знаю (как ему не знать! Он-де оттого и деньги спросил).
Тут поднялся наш разъяренный кооператор В. и крикнул:
- Ах, так?!
И при этом урезал своим кооперативно-ответственным кулаком Кириллыча по
уху так, что у всей публики в 1-м классе из глаз посыпались искры.
После чего произошел скандал.
Как вы смотрите на такие происшествия, товарищи?
Рабкор Лаг.

Мы смотрим на такие происшествия крайне отрицательно, поэтому и
печатаем ваше письмо.

* Михаил Булгаков. Новый способ распространения книги

Книгоспилка (книжный союз) в Харькове
продала на обертку 182 пуда 6 ф. книг,
изданных Наркомземом для распространения
на селе.
Кроме того, по 4 рубля за пуд
продавали лавочники издания союза
украинских писателей "Плуг".
Рабкор

В книжном складе не было ни одного покупателя, и приказчики уныло
стояли за прилавками. Звякнул звоночек, и появился гражданин с рыжей бородой
веером. Он сказал:
- Драсьте...
- Чем могу служить? - обрадованно спросил его приказчик.
- Нам бы гражданина Лермонтова сочинение, - сказал гражданин, легонько
икнув.
- Полное собрание прикажете?
Гражданин подумал и ответил:
- Полное. Пудиков на пятнадцать - двадцать. У приказчика встали волосы
дыбом.
- Помилте, оно и все-то весит фунтов пять, не более!
- Нам известно, - ответил гражданин, - постоянно его покупаем.
Заверните экземплярчиков пятьдесят. Пущай ваши мальчики вынесут, у меня тут
ломовик дожидается.
Приказчик брызнул по деревянной лестнице вверх и с самой крайней полки
доложил почтительно:
- К сожалению, всего пять экземпляров осталось.
- Экая жалость, - огорчился покупатель - Ну, давайте хучь пять Тогда,
милый человек, соорудите мне еще "Всемирную историю".
- Сколько экземпляров? - радостно спросил приказчик.
- Да отвесь полсотенки...
- Экземплярчиков?
- Пудиков.
Все приказчики вылезли из книжных нор, и сам заведующий подал
покупателю стул. Приказчики забегали по лестницам, как матросы по реям.
- Вася! Полка 15-а. Скидай "Всемирную", всю как есть. Не прикажете ли в
переплетах? Папка, тисненная золотом...
- Не требуется, - ответил покупатель. - Нам переплеты ни к чему. Нам
главное, чтоб бумага была скверная.
Приказчики опять ошалели.
- Ежели скверная, - нашелся наконец один из них, - тогда могу
предложить сочинения Пушкина и издание Наркомзема.
- Пушкина не потребуется, - ответил гражданин, - он с картинками,
картинки твердые. А Наркомзема заверни пудов пять на пробу.
Через некоторое время полки опустели, и сам заведующий вежливо
выписывал покупателю чек. Мальчики, кряхтя, выносили на улицу книжные пачки.
Покупатель заплатил шуршащими белыми червонцами и сказал:
- До приятного свидания.
- Позвольте узнать, - почтительно спросил заведующий, - вы, вероятно,
представитель крупного склада?
- Крупного, - ответил с достоинством покупатель, - селедками торгуем.
Наше вам.
И удалился.

* Михаил Булгаков. Гибель Шурки-уполномоченного

(Дословный рассказ рабкора)

Шурку Н - нашего помощника начальника станции - знаете? Впрочем, кто же
не знает эту знаменитую личность двадцатого столетия!
Когда Шурку спрашивали, от станка ли у него папа, он отвечал, что его
папа был станционным сторожем.
Поэтому Шурка пошел по транспортной линии с 12 лет своей юной жизни и
после десятилетнего стажа добился высокого звания профуполномоченного.
Вот на этом звании он и пропал во цвете лет. Его спрашивают:
- Что будешь делать в качестве уполномоченного, Шурка?
А он и говорит:
- Я предприниму, братцы, энергичную смычку с деревней.
И предпринял смычку с деревней, и начал ездить в деревню и пить в ней
самогон. А самогон в деревне очень хороший - хлебный.
А потом, неизвестно где и как, добыл себе наган. Ходит пьяный с наганом
по селу и размахивает. А потом так приучился во время смычки к самогону, что
начал выпивать по 17 бутылок в день.
Его мать-старушка за ним ходит, плачет, а Шурка пьет да пьет. А потом
глядь-поглядь, и начал задерживать деньги рабочих, получаемые им из
страховой кассы по доверенности.
Долго ли, коротко ли, начали жаловаться в союз, где в один прекрасный
день рассмотрели Шуркины дела и выперли его из профуполномоченных. Вот тебе
и получилась размычка вместо смычки! Тут и кончается рассказ.
Рабкор.

Пожалуйста, напечатайте этот мой рассказ, и мамаша Шуркина будет очень
рада, потому что он до сих пор еще пьянствует. И на днях у него произвели
обыск, но нагана почему-то не нашли, куда-то его он задевал...
Письмо рабкора списал М. Булгаков.

Примечание Булгакова:
Дорогой Шура! Видите, какой про вас напечатали рассказ. Сидя здесь, в
Москве, находясь вдалеке от вас и не зная вашего адреса, даю вам печатный
совет: исправьтесь, пока не поздно, а то иначе вас высадят и с той низшей
должности, на которую вас перевели.

* Михаил Булгаков. По телефону

Пьеса

У нас, на ст. Щелково Северных,
занимаются частными разговорами по
служебному телефону.
Из письма рабкора

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ГОЛОСА.
Голос станционного чина.
Голос барышни.
Голос горничной.
Голос чужой жены.
Загробный голос.
Голос мужа.

На станции Индивидуальная в 30-ти верстах от Москвы в углу висит
телефон и скучает. Блестит трубка, а над нею надпись: "Частные разговоры по
слу. телефо. воспреща". Станционный чин подходит к трубке и снимает ее.

Голос чина: Дайте город... Мерси...
Голос барышни: 2-15...
Голос чина: Пожалста... 05-07-08... Да... Мерси... Это кто?
Голос горничной: Это я, Феклуша.
Голос чина (шепотом): Что, Пал Федорыч дома?
Голос горничной: Нет, они в тресте.
Голос чина: Тогда попросите Марию Николавну...
Голос чужой жены: Я слушаю.
Голос чина: Здрасьте, Мария Николавна.
Голос чужой жены: Ах, это вы, Илюша!.. А я вас не узнала.
Голос чина (страстно и печально): Вот как, уже не узнаете! Нехорошо!
Так недавно, и уже забыт. Один... в глуши... А вы там, в столице...
(Вздыхает.)
Голос чужой жены (кокетливо): Отчего вы так вздыхаете?
Голос чина: Так...
Голос чужой жены: Откуда вы звоните, Илюша?
Голос чина; От себя, со станции.
Голос чужой жены: По служебному?
Голос чина: Конечно, врэман [конечно (от фр. vraiment)]... Мари...
Голос чужой жены: Ну?..
Голос чина: Когда же вы приедете?
Голос чужой жены: Сегодня не могу... (Шепотом.) Муж остался.
Голос чина: Черт!.. А как же командировка?
Голос чужой жены (печально): Отложили...
Голос чина: Чер!.. Мари...
Голос чужой жены: Ну?
Голос чина: Мари, ты помнишь?..
Голос чужой жены: Не смейте мне говорить "ты"! Гадкий!
Голос чина: Я гадкий? Вот как, Мари!.. Я несчастный, а не гадкий. Мари.
Я так скучаю. Тут снег, сосны, одиночество... И вот я один... Со мною лишь
верный мой товарищ браунинг... Эх!..
Голос чужой жены: Илюша, как вам не стыдно так малодушничать!
Загробный голос: Дайте Индивидуальную.
Голос барышни: Пи-и!.. Занято...
Голос чина: Мари, ты любишь меня?
Голос чужой жены: Отстаньте!
Загробный голос: Дайте Индивидуальную...
Голос барышни: Пи-и-и!.. Занято...
Голос чина: Мари! Ответь мне, ты любишь меня?
Загробный голос: Дайте Индивидуальную...
Барышня: Пи-и-и!.. Занято...
Загробный голос: Что за черт! Кто там прицепился к станции? У меня
важная телефонограмма!
Голос чина: Я решился, Мари, больше я не могу тянуть. Ответь мне, или
пуля из моего браунинга прекратит мои мучения навеки...
Голос горничной (испуганно): Барыня, барыня, отойдите от телефона...
Барин вернулся...
Голос чужой жены (не слушая): Илюша, вы не сделаете этого!
Голос чина: Скажи!
Загробный голос: Дайте Индивидуальную. Черт бы их побрал!
Голос чужой жены: Ну, хорошо, люблю...
Голос мужа: Ну, наконец-то я тебя поймал! Так ты любишь, мерзавка?
Отвечай! Кого ты - любишь? Кого? Кого? Гадина! (Слышно, как хрустят пальцы.)
Голос чужой жены: Жорж, опомнись! Я разговаривала с Катей!
Голос мужа: Знаю я эту Катю! Эта Катя с усами. Это Илюшка с
Индивидуальной!!
Голос чужой жены (в ужасе): Неправда!
Голос мужа (вырывая трубку): Вы слушаете?! Если еще раз...
Загробный голос: Дайте Индивидуальную... У меня телефонограмма!
Голос барышни (устало): Ну, хорошо. Соединяю.
Загробный голос: Слава те господи! Передайте...
Голос мужа: Ах, вот как, передать?.. Я вам сейчас передам. Если... Если
вы еще раз осмелитесь звонить по моему номеру... (задыхаясь) я вам всю морду
разобью! Мерзавец...
Загробный голос (онемел).
Голос мужа: Станционный негодяй!
Загробный голос (опомнился): Шта?! Как вы смеете?! Я начальник
отделения!
Голос мужа: Ты сволочь, а не начальник отделения.
Загробный голос (визгливо)!: Шта?! Да вы с ума сошли! Барышня!..
Барышня!!
Голос барышни (в отчаянии): Повесьте трубку. Я вас не туда
присоединила!
Загробный голос: Кто говорит?! Я вас под суд отдам! Дать мне сюда
начальника станции!
Голос мужа (беснуясь): Мал-чать!!
Голос барышни: Господисусе! Повесьте трубку. (С треском разъединяет.)
Молчание.

* Михаил Булгаков. Беспокойная поездка

Монолог начальства
(Не сказка, а быль)

Посвящается ЦЖЗ

Мальбрук в поход собрался!..
Песня

- Ну-с, происходило это, стало быть, таким образом. Напившись чаю,
выехал я со своими сотрудниками, согласно маршруту, вечером со станции
Новороссийск. Перед самым отъездом приходит какой-то и говорит:
- Вот, - говорит, - история: круг у нас поворотный ремонтируется. Ума
не приложу, как нам вас повернуть?
Задумались мы. Наконец я и говорю: пущай нас в таком случае в
Тихорецкой повернут. Ладно. В Тихорецкой так в Тихорецкой. Сели, засвистали,
поехали. Нуте-с, приезжаем в Тихорецкую. Вовремя, представьте себе. Смотрю
на часы - удивляюсь: минута в минуту! Вот, говорю, здорово. И, конечно,
сглазил. Словно сатана у них на поворотный круг уселся. Вертели, вертели,
часа полтора, может быть, вертели. Чувствую, что у меня головокружение
начинается. Скоро ли?.. - кричу. Сей минут, - отвечают. Ну-с, повернули,
стали поезд составлять. Я из окна смотрю: положительно, молодецкая работа -
бегают, свистят, флажками машут. Молодцы, говорю, ребятишки на этой
Тихорецкой - работяги. Ну и, конечно, сглазил. Перед самым отъездом является
какой-то и говорит:
- Так что ехать невозможно...
- Как?! - кричу. - Почему?..
- Да, - говорит, - вагоны сейчас из состава выкидать будем. Неисправные
они.
- Так выкидайте скорей! - кричу. - На какого лешего вы их запихнули?..
Ничего не ответил. Застенчиво усмехнулся и вышел. Начали опять
свистеть, махать, бегать. Наконец выкинули больные вагоны. Опоздали мы таким
методом на два часика с половиной.
Наконец тронулись. Слава тебе, господи, думаю, теперь покатим. Ну и
сглазил, понятное дело!
Развил наш поезд такую скорость, что, представьте, потерял я пенсне из
окна, так проводник соскочил, подобрал и рысью поезд догнал. Я кричу тогда:
что вы, смеетесь, что ли? Как же я при такой скорости состояние пути и
подвижного состава определю?.. Развить, говорю, мне в 24 секунды скорость,
предельную для товарных поездов на означенном участке! Ну-с, вообразите,
наорал на них таким манером, и жизни был не рад! Развили они скорость, и что
тут началось - уму непостижимо! Загремели, покатились, через пять минут
слышу вопль: "Стой, стой!! Стой, чтоб тебя раздавило!" Веревку дергают,
флагом машут. Я перепугался насмерть, ну, думаю, пропали! В чем дело, кричу.
Так что, отвечают, буксы горят. Вышел я из себя. Кричу: "Что это за
безобразие! На каком основании горят? Прекратить! Убрать! Отцепить!"
Великолепно-с. На первой станции отцепили вагон. Сыпанули мы дальше.
Ну, понимаете ли, трех шагов не проскакали, как опять гвалт. В двух
вагонах загорелись буксы! Выкинули эти два, на следующем перегоне еще в двух
загорелись. Через пять станций глянул я в окно - и ужаснулся: выехал я, был
поезд длинный, как парижский меридиан, а теперь стал короткий, как поросячий
хвост. Святители угодники, думаю, ведь этак еще верст сорок - и я весь поезд
растеряю. А вдруг, думаю, и в моем вагоне загорится, ведь они и меня
отцепят, к лешему, на какой-нибудь станции! А меня в Ростове ждут. Призываю
кого следует и говорю: "Вы вот что, того... полегче. Ну вас в болото с вашей
предельной скоростью. Поезжайте, как порядочные люди ездят, а не вылупив
глаза".
Отлично-с, поехали мы, и направляюсь я к смотровому окну, чтобы на путь
поглядеть, и как вы думаете, что я вижу? Сидят перед самыми глазами у меня
на буферах два каких-то кандибобера. Я высовываюсь из окна и спрашиваю:
- Эт-то что такое?.. Что вы тут делаете?
А они, представьте, отвечают, да дерзко так:
- То же, что и ты. В Ростов едем.
- Как? - кричу. - На буферах?.. Да-к вы, выходит, зайцы?!.
- Понятное дело, - отвечают, - не тигры.
- Как, - кричу, - зайцы?.. На буферах?.. У меня?.. В служебном?..
Вагоне?!. Вылетайте отсюда как пробки!!
- Да, - отвечают, - вылетайте! Сам вылетай, если тебе жизнь надоела.
Тут на ходу вылетишь, руки-ноги поломаешь!
Что тут делать. А?.. Кричу: "Дать сигнал! А-с-становить поезд!.. Снять
зайцев!"
Не тут-то было. Сигнала-то, оказывается, нету. Никакой непосредственной
связи с паровозом.
Стали мы в окна кричать машинисту:
- Эй! Милый человек! Э-эй! Как тебя? Будь друг, тормозни немножко! - Не
тут-то было. Не слышит!
Что прикажете делать? А эти сидят на буферах, хихикают.
- Что, - говорят, - сняли? Выкуси!
Понимаете, какое нахальство? Мало того, что нарушение правил, но,
главное, не видно ни черта в смотровые окна. Торчат две какие-то улыбающиеся
рожи и заслоняют весь пейзаж. Вижу я, ничего с ними не поделаешь, пустился в
переговоры.
- Вот что, - говорю, - нате вам по пятьдесят целковых, чтоб вы только
слезли.
Не согласились. Давай, говорят, по пятьсот! Что ты прикажешь делать?
И вот, представьте, как раз, на мое счастье, - подъем. Поезд, понятное
дело, стал. Не берет. Ну, уж тут я обрадовался. Кричу, берите их, рабов
божиих! Пущай им покажут кузькину мать, как на буферах ездить! Ну, понятное
дело, слетелись кондуктора, забрали их, посадили в вагон и повезли.
Прекрасно-с. Только что я пристроился к окну, как поезд - стоп! Что еще?! -
кричу. Оказывается, опять из-за зайцев этих проклятых. Удержать их нет
возможности! Рвутся из рук, и шабаш! Сделали мы тут военный совет и наконец
решили: отпустить их, к свиньям. Так и сделали. Выпустили их в четырех
верстах от станции. Они поблагодарили, говорят, спасибо, нам как раз до этой
станции, а четыре версты мы пешком пройдем...
Поехали, через десять минут - стоп! Что?! Заяц! Ну, тут уж я не
вытерпел - заплакал. Что ж это, говорю, за несчастье такое? Доеду я
когда-нибудь до Ростова или нет?! Говорю, а у самого слезы ручьем так и
льются. Я плачу, кондуктора ревут, и заяц не выдержал, заревел. И до того
стало мне противно все это, что глаза б мои не смотрели! Махнул я рукой,
задернул занавески и спать лег. В Ростов приехал, от нервного расстройства
лечился. Вот оно, какие поездки бывают!

* Михаил Булгаков. Звуки польки неземной

Нет, право после каждого бала как
будто грех какой сделал. И вспоминать о
нем не хочется.
Из Гоголя

П-пай-дем, пппай дем...
Ангел милый,
П-польку танцевать со мной!!!

- C...C... - свистала флейта.
- Слышу, слышу, - пели в буфете.
- По-польки, п-польки, п-польки, - бухали трубы в оркестре.

Звуки польки неземной!!!

Здание льговского нардома тряслось. Лампочки мигали в тумане, и
совершенно зеленые барышни и багровые взмыленные кавалеры неслись вихрем.
Ветром мело окурки, и семечковая шелуха хрустела под ногами, как вши.

Пай-дем, па-а-а-а-й-дем!!

- Ангел милый, - шептал барышне осатаневший телеграфист, улетая с нею в
небо.
- Польку! А гош [Налево (от фр. a gauche)], мадам! - выл дирижер, вертя
чужую жену. - Кавалеры похищают дам!
С него капало и брызгало. Воротничок раскис. В зале, как на шабаше,
металась нечистая сила.
- На мозоль, на мозоль, черти! - бормотал нетанцующий, пробираясь в
буфет.
- Музыка, играй э 5! - кричал угасающим голосом из буфета человек,
похожий на утопленника.
- Вася, - плакал второй, впиваясь в борты его тужурки, - Вася!
Пролетариев я не замечаю! Куды ж пролетарии-то делись?
- К-какие тебе еще пролетарии? Музыка, урезывай польку!
- Висели пролетарии на стене и пропали...
- Где?
- А вон... вон.
- Залепили, голубчиков! Залепили. Вишь, плакат на них навесили.
Па-ку... па-ку... покупайте серпантин и соединяйтесь...
- Горько мне! Страдаю я...
- А-ах, как я страдаю! - зазывал шепотом телеграфист, пьянея от духов.
- И томлюсь душой!

Польку я желаю танцевать с тобой!!

- Кавалеры наступают на дам, и наоборот! А друат [Направо (от фр. a
droite)], - ревет дирижер. В буфете плыл туман.
- По баночке, граждане, - приглашал буфетный распорядитель с
лакированным лицом, разливая по стаканам загадочную розовую жидкость, - в
пользу библиотеки! Иван Степаныч, поддержи, умоляю, гранит науки!
- Я ситро не обожаю...
- Чудак ты, какое ситро! Ты глотни, а потом и говори.
- Го-го-го... Самогон!
- Ну, то-то!
- И мне просю бокальчик.
- За здоровье премированного красавца бала Ферапонта Ивановича Щукина!!
- Счастливец, коробку пудры за красоту выиграл!
- Протестую против. Кривоносому несправедливо выдали.
- Полегче. За такие слова, знаешь...
- Не ссорьтесь, граждане!
Блестящие лица с морожеными, как у судаков, глаза, осаждали стойку.
Сизый дым распухал клочьями, в глазах двоилось.
- Позвольте прикурить.
- Пожалст...
- Почему три спички подаете?
- Чудак, тебе мерещится!
- Об которую ж зажигать?
- Целься на среднюю, вернее будет.
В зале бушевало. Рушились потолки и полы. Старые стены ходили ходуном.
Стекла в окнах бряцали:
- Дзинь... дзинь... дзинь...
- Польки - дзинь! П-польки - дзинь! - рявкали трубы.

Звуки польки неземной!!!

* Михаил Булгаков. Повесили его или нет?

Знаете ли вы, что такое волокита? Нет, вы не знаете.

БУМАГА КОПОСОПА И КОГОКОИСА

Началось с того, что машинистка нахлопала на отвратительной машинке и
отвратительной бумажке нижеследующее:
"Юзово, ПЧ-17, ДС, МС, ШТ.
Местком ст. Юзово просит Вас срочно озаботиться затребовать и вывесить
во всех помещениях мастерских, депо, конторах и проч. генерального
коллективного договора, Кодекса законов о труде, нового локального договора
и правил внутреннего распорядка для широкого и ежедневного ознакомления с
ними рабочих и служащих Ваших служб, причем предупреждает, что через
некоторое время охрана труда месткома, будет произведена проверка настоящего
исполнения и на лиц администрации, не выполнивших данного перед союзом
обязательства, будут составлены акты".
Во как! Акты будут составлены.
Кстати об актах: почему у нас все считают своим долгом подписываться
неразборчиво? Ведь вы же не министры, товарищи! Под бумажкой две подписи.
Верхнюю вовсе нельзя было бы разобрать, если бы не то, что ее повторила
машинистка: Нечаев. А нижнюю можно читать двояко: ежели считать, что она
писана латинскими буквами, выйдет Когоксис, а ежели русскими, то Копосоп.
Впрочем, не важно. Приятно то, что на бумажке разборчивый штемпель:
"Пролетарии всех стран, соединяйтесь".
Это было 18 октября 1923 г.

ЕХИДНЫЙ ВОПРОС
"ДС Юзово.
А где же те экземпляры Кодекса законов о труде 1922 г. и правил
внутреннего распорядка, которые были высланы вам управлением дороги. Они уже
висели в конторах станции. Нового колдоговора еще не рассылалось. Он
объявлен в "Гудке" за э 1022.
Подписи будем писать так, как они написаны, ничего не поделаешь.
За нач. 2 отдел, сл. эксплоатац.
А. Пулппу".

ДОГОВОР ДАЕШЬ!
"ДН-2.
При сем отношение месткома Юзово, прошу выслать мне по 3 экземпляра
генерал, коллективдоговора, Кодекса законов о труде, правил внутреннего
распорядка.
Нач. ст. Юзово Козакил.
21 ноября 1923 г."

ДАЕШЬ, ГОВОРЮ!
"ДН-2 на э 18999.
Местком требует, чтоб было в товар. кассе, билет. кассе, канцелярии и
тех. конторе, а у меня получилось по 1 экземпляру, почему я и прошу еще по 3
экземпляра", - отчаянно пишет начальник станции Юзово и от страху
превращается в подписи из Козакила в Козелкова.
И это через месяц, 19 нояб. 1923 г.

ПОДДЕРЖКА ПРИШЛА
"ДС.
Ходатайствую об удовлетворении просьбы ДС Юзово".
Подписал А. Пурлис (быв. Пулплу).
И скрепил бывший Кешевлент, а нынешний Конвой.

ЧУДЕСА, ТОВАРИЩИ!
"ДС Юзово.
По разъяснению Д э 396444 от 4 декабря с. г. дорогой получено из центра
всего лишь 60 экземпляров колдоговоров, вследствие чего выслать больше не
может, а рекомендуется обращаться с ходатайством в местный местком".
Крышка? Нету...
Кто ж так разочаровал бедного начальника станции Козакила? Представьте,
тот самый Пуплу, который за него ходатайствовал. Для разнообразия подписался
А. Пулит...
Это было уже за 2 дня до Рождества, 23 декабря.

ЧТО Ж ТАПЕРИЧА ДЕЛАТЬ КОЗАКИЛУ?
Делать ему больше ничего не остается, как опять податься в местком.
Он и подался.
"Местком Юзово на э 807.
...прилагая... за э..." и т. д., "прошу прислать... такое количество,
какое вы находите нужным" и т. д.
24 декабря, в сочельник.

ПРИСЛАЛИ?
Неизвестно.
Местком пишет под Новый год...
Вывесить требуется, "но снабжением должным количеством ведает
хозорган".
Засыпался Козакил! Больше некуда.

x x x

На сем переписка обрывается. При всей переписке бумага неизвестного
человека.
В редакцию газеты "Гудок".
При сем учкультран посылает вам материал (9 января 1924 г).
Мерси.
Повесили ли, в конце концов, колдоговор?
Может быть, и повесили. И висит он и улыбается своими бесчисленными
параграфами.
- Повесили-таки, черт меня возьми!
А может быть, и не повесили.
И даже вернее, что нет.
Потому что в толстой пачке-переписке есть несколько штучек документов,
в коих вопль, что молока не дают. А в колдоговоре сказано ясно, что молоко
давать нужно.
Вот оно какие дела...

* Михаил Булгаков. Сильнодействующее средство

Пьеса в 1-м действии

Если К. Войтенко не уплатят жалованья,
пьеса будет отправлена "Гудком" в Малый
театр в Москву, где ее и поставят.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Клавдия Войтенко, учительница неопределенного возраста. В шубке и
шапочке, в руках какие-то бумаги.
Крымский культотдельщик, среднего возраста, симпатичный. Одет в рыжий
френч и такие же штаны.
Курьер из культотдела, 50 лет.

Сцена представляет кабинет крымского культотдела. Накурено, тесно и
паршиво. Одна дверь. На первом плане стол с телефоном и чернильницей. Над
столом три плаката: "Если, ты пришел к занятому человеку - ты погиб",
"Кончил дело - гуляй смело", "Рукопожатия отменяются раз и навсегда".
Культотдельщик сидит за столом и задумчиво смотрит в зрительный зал. У
двери на стуле курьер. Полдень.

---------

Курьер. О-хо-хо... (Кашляет.)

Пауза.
Дверь открывается, и входит Войтенко.

Курьер. Куды? Куды? Вам кого?
Войтенко. Мне его. (Указывает пальцем на культотдельщика.)
Курьер. Они заняты, нельзя.
Войтенко (застенчиво). Ну, я подожду.
Курьер. Сядьте тут, только не шумите.

Войтенко садится на стул. Пауза.

Войтенко (шепотом). Чем же он занят? Никого нету.
Курьер. Это нам неизвестно. Может, они думают... Что к чему...

Пауза.

Войтенко. Мне, голубчик, на поезд надо. Опоздаю я. Может, ты б сказал
ему...
Курьер. Ну, ладно. Доложу.

Идет к столу и кашляет. Пауза. Кашляет.

Культотдельщик (очнулся). Уйди, Афанасий, ты мне надоел. (Задумайся.)
Курьер (вернулся). Ну вот... я ж говорил... а ну вас к богу.
Войтенко (волнуется). Мне в Евпаторию надо, я опоздаю. (Идет к столу,
кашляет)
Культотдельщик (рассеянно). Уйдешь ли ты, Афанасий? (Поднял глаза.)
Пардон! Вы ко мне?
Войтенко. К вам, извините...
Культотдельщик. С кем имею честь?
Войтенко (приседает). Позвольте представиться: учительница школы
ликбеза на ст. Евпатория Южных железных дорог Клавдия Войтенко, урожденная
Манько.
Культотдельщик. Тэк-с. Что же вам угодно, урожденная Манько?
Войтенко (волнуется). Изволите ли видеть, я еще за август сего года
жалованья не получала.
Культотдельщик. Гм... Какая история! Вы, наверное, списков не прислали.
Войтенко (устало). Какое там не прислали! Присы-лали. (Вертит какие-то
бумаги.) Список прислали, и профуполномоченному нашему евпаторскому я
говорила... двадцать раз.
Культотдельщик. Гм... Аф-фанасий.
Курьер. Чего изволите?
Культотдельщик. Потрудись узнать, где список на жалованье урожденной
Манько!

Пауза. Курьер возвращается.

Курьер. Нету урожденной... (Кашляет.)
Культотдельщик. Ну, вот видите!
Войтенко. Позвольте, что ж я вижу? (Волнуется.) Это вы должны видеть!
Если у вас пропадает...
Культотдельщик. Виноват-с... Прошу быть осторожнее. Это вам не
Евпатория.
Войтенко (начинает плакать). С... августа... месяца... сего бегаешь...
ходишь... ходишь...
Культотдельщик (растерялся). Прошу не плакать в присутственном месте.
Курьер. Наплачут полные комнаты, а вытирать мне... Только и делаешь,
что с тряпкой бегаешь. (Ворчит неразборчиво.)

Войтенко рыдает.

Культотдельщик. Прошу вас успокоиться!

Войтенко рыдает.

Культотдельщик. Подайте другие списки!
Войтенко (сквозь бурные рыдания). Я на вас жалобу подам в КаКа.
Культотдельщик (обиделся). П-пожалуйста... Хоть в КаКа, хоть в РеКаКа.
Не испугаете!
Войтенко. В "Гудок" напишу!! Как вы...
Культотдельщик (бледный как смерть). Виноват... Хе-хе. Зачем же так?
Э... Спешить? Афанасий!! Стакан воды урожденной Манько. Присядьте, прошу
вас. Хе-хе, экая вы горячка!.. Сейчас... Фрр! Фрр! "Гудок"! Афанасий! Сбегай
к Марь Ивановне. Скажи, чтоб был список. Со дна моря чтоб его достала.
Хе-хе. Знаете ли, бумаг целая гибель, голова кругом идет.

Войтенко просыхает, вытирает глаза платочком.

Курьер (входит). Нашлось. (Протягивает бумагу.)
Культотдельщик (с торжеством). Ну, вот видите, и нашлось. Хе-хе. А вы
сейчас плакать... "Гудок"!.. Вот мы вам сейчас резолюцийку напишем... Чирк
перышком, и готово... Выдать деньги.
Войтенко (совсем высохла). Я уж надежду потеряла!
Культотдельщик. Что вы! Что вы! Никогда не следует терять надежду!..
Вот с этой резолюцией прямо, потом направо, потом опять направо, потом
налево, там отдадите...
Войтенко (сияет). Благодарю вас, благодарю вас!
Культотделыцик. Что вы, помилуйте, это мой долг! А "Гудок" - это,
знаете, ни к чему. Ну зачем раздувать факты. Аф-фанасий! Проводи! (Приятно
улыбается.)
Занавес

* Михаил Булгаков. Просвещение с кровопролитием

ПОСВЯЩАЕТСЯ ЗАВЕДУЮЩЕМУ
ЖЕЛ-ДОР ШКОЛОЙ СТ. АГРЫЗ MOCK.-KA3.

Вводить просвещение, но по возможности
без кровопролития!
М. Е. Салтыков-Щедрин

Чьи-то сапоги с громом покатились по лестнице, и уборщица школы Фетинья
не убереглась, божья старушка! Выскочила Ванькина голова с лестницы и
ударила божью старушку сзади. Села старушка наземь, и хлынула из ведер вода.
- Чтоб ты околел! - захныкала старушка. - Что ты, взбесился, окаянный?!
- Взбесишься тут, - задыхаясь, ответил Ванька, - еле убег! Вставай,
старушка...
- Что, аль сам?
- Чай, слышишь?
Из школы несся рев, как будто взбунтовался тигр:
- Дайте мне сюда эту каналью!!! Подать его мне, и я его зарежу, как
цыпленка!!! А-а!!
- Тебя?
- Угу, - ответил Ванька, вытирая пот, - с доски не стер во втором
классе.
- Подать мне Ваньку-сторожа живого или мертвого! - гремело школьное
здание. - И из него сделаю бифштекс!!
- Ванька! Ванька!! Ванька!! К заведующему!! - вопили ученические
голоса.
- Черта пухлого я пойду! - хрипнул Ванька и стрельнул через двор. Во
мгновенье ока он вознесся по лестнице на сеновал и исчез в слуховом окне.
Здание на мгновение стихло, но потом громовой хищный бас взвыл вновь:
- Подать мне учителя географии!! И-и!!!.
- Г-и! Ги-ги!! - загремело эхо в здании.
- Географ засыпался... - восхищенно пискнул дискант в коридоре.
Учитель географии, бледный как смерть, ворвался в физико-географический
кабинет и застыл.
- Эт-та шта так-кос? - спросил его заведующий таким голосом, что у
несчастного исследователя земного шара подкосились ноги.
- Карта РеСеФеСеРефесефесе... - ответил географ прыгающими губами.
- М-молчать!! - взревел заведующий и заплясал, топая ногами. - Молчать,
когда с вами начальство разговаривает!.. Это карта?.. Это карта, я вас
спрашиваю?! Пач-чему она не на мольберте?! Почему Волга на ней какая-то
кривая?! Почему Ленинград не Петроград?! На каком основании Черное море -
голубое?! Почему у вас вчера змея издохла?! Кто, я вас спрашиваю, налил
чернил в аквариум?!
- Это ученик Фисухин, - предал Фисухина мертвый преподаватель, - он
змею валерьяновыми каплями напоил.
Стекла в окнах дрогнули от рева:
- А-га-га!! Фисухин!!. Дать мне Фисухина, и я его четвертую!!
- Фису-у-у-хин!! - стонало здание.
- Братцы, не выдавайте, - плакал Фисухин, сидя одетым в уборной, -
братцы, не выйду, хоть дверь ломайте...
- Выходи, Фисуха! Что ж делать... Вылезай! Лучше ты один погибнешь, чем
мы все, - молили его ученики.
- Здесь?!! - загремело возле уборной.
- Тут, - застонали ученики, - забронировался.
- А! А!.. Забронировался... Ломай!.. Двери!! Дать мне сюда багры!!
Позвать дворников!! Вынуть Фисухина из уборной!!!
Страшные удары топоров посыпались в здании градом, и в ответ им взвился
тонкий вопль Фисухина.

* Михаил Булгаков. Радио-Петя

(Записки пострадавшего)

1 числа.
Познакомился с Петей, проживающим у нас в жилтовариществе. Петя -
мальчик исключительных способностей. Целый день сидит на крыше.

2 числа.
Петя был у меня в гостях. Принес маленькую черную коробку, и между нами
произошел нижеследующий разговор.
Петя (восторженно): Ах, Николай Иваныч, человечество тысячу лет искало
волшебный кристалл, заключенный в этой коробке.
Я: Я очень рад, что оно его наконец нашло.
Петя: Я удивляюсь вам, Николай Иваныч, как вы, человек интеллигентный и
имеющий дивную жилплощадь в лице вашей комнаты, можете обходиться без радио.
Поймите, что в половине третьего ночью вы, лежа в постели, можете слышать
колокола Вестминстерского аббатства.
Я: Я не уверен, Петя, что колокола в половине третьего ночи могут
доставить удовольствие.
Петя: Ну, если вы не хотите колоколов, вам будут передавать по утрам
справки о валюте с нью-йоркской биржи. Наконец, если вы не хотите Нью-Йорка,
вечером вы услышите, сидя у себя в халате, как поет Кармен в Большом театре.
Вы закроете глаза и: "По небу полуночи ангел летел, и тихую песню он пел..."
Я (соблазнившись): Во что обойдется ангел, дорогой Петя?
Петя (радостно): За одиннадцать рублей я поставлю вам простое радио, а
за тринадцать - с громкоговорителем на двадцать пять человек.
Я: Ну зачем же на такое большое количество? Я холост...
Петя: Меньше не бывает.
Я: Хорошо, Петя. Вот три... еще три... шесть и еще семь. Тринадцать,
ставьте.
Петя (улетая из комнаты): Вы ахнете, Николай Иваныч.

3 числа.
Я действительно ахнул, потому что Петя проломил у меня стену в комнате,
вследствие чего отвалился громадный пласт штукатурки и перебил всю посуду у
меня на столе.

4 числа.
Петя объявил, что он сделает все хозяйственным способом - заземлит
через водопровод, а штепсель - от электрического освещения. Закончил
разговор Петя словами:
- Теперь я отправляюсь на крышу.

5 числа.
Петя упал с крыши и вывихнул ногу.

10 числа.
Истину ногу починили, и он приступил к работам в моей комнате. Одна
проволока протянута к водопроводной раковине, а другая - к электрическому
освещению.

11 числа.
В 8 часов вечера потухло электричество во всем доме. Был неимоверный
скандал, закончившийся заседанием жилтоварищества, которое неожиданно
вынесло постановление о том, что я - лицо свободной профессии и буду платить
по 4 рубля за квадратную сажень. Монтеры починили электричество.

12 числа.
Готово. В комнате серая пасть, но пока она молчит: не хватает какого-то
винта.

13 числа.
Это чудовищно! Старушка, мать председателя жилтоварищества, пошла за
водой к раковине, причем раковина сказала ей басом: "Крест и маузер!.." -
при этом этой старой дуре послышалось, будто бы раковина прибавила:
"Бабушка", и старушка теперь лежит в горячке. Я начинаю раскаиваться в
своей затее.
Вечером я прочитал в газете: "Сегодня трансляция оперы "Фауст" из
Большого театра на волне в 1000 метров". С замиранием сердца двинул рычажок,
как меня учил Петя. Ангел полуночи заговорил волчьим голосом в пасти:
"Говорю из Большого театра, из Большого. Вы слушаете? Из Большого,
слушайте. Если вы хотите купить ботинки, то вы можете сделать это в ГУМе.
Запишите в свой блокнот: в ГУМе (гнусаво), в ГУМе".
- Странная опера, - сказал я пасти, - кто это творит?
"Там же вы можете приобрести самовар и белье. Запомните - белье. Из
Большого театра говорю. Белье только в ГУМе. А теперь я даю зал. Даю зал.
Даю зал. Вот я дал зал. Свет потушили. Свет потушили. Свет опять зажгли.
Антракт продолжится еще десять минут, поэтому прослушайте пока урок
английского языка. До свидания. По-английски: гуд бай. Запомните: гуд
бай..."
Я сдвинул рычажок в сторону, и в пасти потухли всякие звуки. Через
четверть часа я поставил рычажок на тысячу метров, тотчас в комнате
заворчало, как на сковороде, и странный бас запел:

Расскажите вы ей, цветы мои...

Вой и треск сопровождали эту арию. На улице возле моей квартиры стали
останавливаться прохожие. Слышно было, как в коридоре скопились обитатели
моей квартиры.
- Что у вас происходит, Николай Иваныч? - спросил голос, и я узнал в
голосе председателя жилтоварищества.
- Оставьте меня в покое, это - радио! - сказал я.
- В одиннадцать часов я попрошу прекратить это, - сказал голос из
замочной скважины.
Я прекратил это раньше, потому что не мог больше выносить воя из пасти.

14 числа.
Сегодня ночью проснулся в холодном поту. Пасть сказала весело:
"Отойдите на два шага". Я босиком вскочил с постели и отошел. "Ну, как
теперь?" - спросила пасть.
- Очень плохо, - ответил я, чувствуя, как стынут босые ноги на холодном
полу.
"Запятая и Азербайджан", - сказала пасть.
- Что вам надо?! - спросил я жалобно.
"Это я, Калуга, - отозвалась пасть, - запятая, и с большой буквы.
Полиция стреляла в воздух, запятая, а демонстранты, запятая..."
Я стукнул кулаком по рычажку, и пасть смолкла.

15 числа.
Днем явился вежливый человек и сказал:
- Я контролер. Давно ли у вас эта штука?
- Два дня, - ответил я, предчувствуя недоброе.
- Вы, стало быть, радиозаяц, да еще с громкоговорителем, - ответил
контролер, - вам придется заплатить двадцать четыре рубля штрафу и взять
разрешение.
- Это не я радиозаяц, а Петя радиомерзавец, - ответил я, - он меня ни о
чем не предупредил и, кроме того, испортил всю комнату и отношения с
окружающими. Вот двадцать четыре рубля, и еще шесть рублей я дам тому, кто
исправит эту штуку.
- Мы вам пришлем специалиста, - ответил контролер и выдал мне квитанцию
на двадцать четыре рубля.

16 числа.
Петя исчез и больше не являлся...

* Михаил Булгаков. Развратник

(Разговорчик)

Стрелочник кашлянул и вошел к начальству в комнату. Начальство
помещалось за письменным столом.
- Здравствуйте, Адольф Ферапонтович, - сказал стрелочник вежливо.
- Чего тебе? - спросило начальство не менее вежливо.
- Я... видите ли, в фактическом браке состою, - вымолвил стрелочник и
почему-то стыдливо улыбнулся. Начальство брезгливо поглядело на стрелочника.
- Ты всегда производил на меня впечатление развратника, - заметило оно,
- у тебя и рот чувственный.
Стрелочник окостенел. Помолчали.
- Я тебя не задерживаю, - продолжало начальство, - ты чего стоишь возле
стола? Ежели ты пришел делиться грязными тайнами своей жизни, то они мне не
интересны!
- Я? Извольте видеть... Я за билетиком пришел...
- За каким билетиком?
- Жене моей бесплатный билетик.
- Жене? Ты разве женат?
- Я ж докладаю... в фактическом браке.
- Хи-хи... Ты весельчак, как я на тебя погляжу. В каком же ты храме
венчался?
- Да я в храме не венчался...
- Где регистрировались, уважаемый железнодорожник? - подчеркнуто сухо
осведомилось начальство,
- Да я ж... Я не регистри... Я ж докладаю: в факти...
- Ну, видишь ли, друг, у тебя тогда не жена, а содержанка.
- То есть как...
- Очень просто. Подцепил, плутишка, какую-нибудь балерину, а теперь
носится во все стороны. Дай ей, мол, бесплатный билет! Ловкач! Сегодня она
бесплатный билет, а завтра она может автомобиль потребовать или моторную
лодку. Или международный вагон! Она тебе в свинушнике ездить не станет все
равно. Потом шляпку! А за шляпкой - чулки фильдеперсовые. Пропадешь ты,
стрелочник, как собака под забором. Целковых триста она тебе в месяц
обойдется. Да это еще на хороший конец, при режиме экономии, а то и все
четыреста!
- Помилуйте! - воскликнул стрелочник с легким подвыванием в голосе. - Я
сорок целковых получаю!
- Тем хуже. В долги влезешь, векселя начнешь писать. Ахнет она тебе
счет от портнихи за платье целковых на сто восемьдесят. У тебя глаза пупом
вылезут. Повертишься, повертишься и подмахнешь векселек. Срок придет,
платить нечем, ты, конечно, в казино. Проиграешь сперва свои денежки, затем
казенных тысяч пять, затем ключ французский гаечный, затем рожок, затем
флаги зеленый и красный, затем фонарь, а в заключение - штаны. И сядешь ты
на рельсы со своей плясуньей в чем мать родила. Ну, а потом, конечно, как
полагается, тебя будут с треском судить. И закатают тебя, принимая во
внимание, со строгой изоляцией. Так что годиков в пять не уберешь. Нет,
стрелочник, брось. Она что, француженка, кокотка-то твоя?
- Какая же она француженка?! - закричал стрелочник, у которого все
перевернулось вверх дном в голове. - Что вы, смеетесь? Марья она. Шляпку?..
Что вы такое говорите - шляпку! Она не знает, на какое место эту шляпку
надевать. Она щи мне готовит!
- Щи и я тебе могу приготовить, но это не значит, что я тебе жена.
- Помилуйте, да ведь она в одной комнате со мной живет.
- Я с тобой тоже в одной комнате могу жить, но это не доказательство.
- Помилуйте, вы мужчина...
- Это мне и без тестя известно, - сказало начальство.
У стрелочника позеленело в глазах. Он полез в карман и вынул газету.
- Вот, извольте видеть, "Гудок", - сказал он.
- Какой гудок? - спросило начальство.
- Газетка.
- Мне, друг, некогда сейчас газетки читать. Я их вечером обычно читаю,
- сказало начальство, - ты говори короче, что тебе надо, юный красавец?
- Вот написано в "Гудке"... разъяснение, что фактическим, мол, женам,
которые проживают вместе с мужем и на его иждивении, выдаются бесплатные
билеты... которые... наравне...
- Дружок, - мягко перебило начальство, - ты находишься в заблуждении.
Ты, может быть, думаешь, что "Гулок" для меня закон. Голубчик, "Гудок" - не
закон, это - газета для чтения, больше ничего. А в законе ничего насчет
балерин не говорится.
- Так, стало быть, мне не будет билета? - спросил стрелочник.
- Не будет, голубчик, - ответило начальство.
Помолчали.
- До свидания, - сказал стрелочник.
- Прощай и раскайся в своем поведении! - крикнуло ему начальство вслед.

x x x

А "Гудок"-то все-таки закон, и стрелочник билет все-таки получит.

* Михаил Булгаков. Москва Краснокаменная

I
УЛИЦА

Жужжит "Аннушка", звонит, трещит, качается. По Кремлевской набережной
летит к храму Христа.
Хорошо у храма. Какой основательный кус воздуха навис над Москвой-рекой
от белых стен до отвратительных бездымных четырех труб, торчащих из
Замоскворечья.
За храмом, там, где некогда величественно восседал тяжелый Александр
III в сапогах гармоникой, теперь только пустой постамент. Грузный комод, на
котором ничего нет и ничего, по-видимому, не предвидится. И над постаментом
воздушный столб до самого синего неба.
Гуляй - не хочу.
Зимой массивные ступени, ведущие от памятника, исчезали под снегом,
обледеневали. Мальчишки - "Ява" рассыпная!" - скатывались со снежной горы на
салазках и в пробегавшую "Аннушку" швыряли комьями. А летом плиты у храма,
ступени у пьедестала пусты. Молчат две фигуры, спускаются к трамвайной
линии. У одной за плечами зеленый горб на ремнях. В горбе - паек. Зимой
пол-Москвы с горбами ходило. Горбы за собой на салазках таскали. А теперь -
довольно. Пайков гражданских нет. Получай миллионы - вали в магазин.
У другой - нет горба. Одет хорошо. Белый крахмал, штаны в полоску. А на
голове выгоревший в грозе и буре бархатный околыш. На околыше - золотой
знак. Не то молот и лопата, не то серп и грабли - во всяком случае, не серп
и молот. Красный спец. Служит не то в ХМУ, не то в ЦУСе. Удачно служит, не
нуждается. Каждый день ходит на Тверскую в гигантский магазин Эм-пе-о (в
легендарные времена назывался Елисеев) и тычет пальцем в стекло, за которым
лежат сокровища:
- Э... э... два фунта...
Приказчик в белом фартуке:
- Слуш...с-с...
И чирк ножом, но не от того куска, в который спец тыкал, что посвежее,
а от того, что рядом, где подозрительнее.
- В кассу прошу...
Чек. Барышня бумажку на свет. Не ходят без этого бумажки никак. Кто бы
в руки ни взял, первым долгом через нее на солнце. А что на ней искать надо,
никто в Москве не ведает. Касса хлопнула, прогремела и съела десять спецовых
миллионов. Сдачи: две бумажки по сту.
Одна настоящая, с водяными знаками, другая, тоже с водяными знаками, -
фальшивая.
В Эм-пе-о - елисеевских зеркальных стеклах - все новые покупатели. Три
фунта. Пять фунтов. Икра черная лоснится в банках. Сиги копченые. Пирамиды
яблок, апельсинов. К окну какой-то самоистязатель носом прилип, выкатил
глаза на люстры-гроздья, на апельсины. Головой крутит. Проспал с 18 по 22
год!
А мимо, по избитым торцам, - велосипедист за велосипедистом. Мотоциклы.
Авто. Свистят, каркают, как из пулеметов стреляют. На "автоконьяке" ездят. В
автомобиль его нальешь, пустишь - за автомобилем сизо-голубой удушливый дым
столбом.
Летят общипанные, ободранные, развинченные машины. То с портфелями
едут, то в шлемах краснозвездных, а то вдруг подпрыгнет на кожаных подушках
дама в палантине, в стомиллионной шляпе с Кузнецкого. А рядом, конечно,
выгоревший околыш. Нувориш. Нэпман.
Иногда мелькнет бесшумная, сияющая лаком машина. В ней джентльмен
иностранного фасона. АРА.
Извозчики то вереницей, то в одиночку. Дыхание бури их не коснулось.
Они такие, как были в 1822 г., и такие, как будут в 2022, если к тому
времени не вымрут лошади. С теми, кто торгуется, наглы, с "лимонными" людьми
- угодливы:
- Вас возил, господин!
Обыкновенная совпублика - пестрая, многоликая масса, что носит у
московских кондукторш название: граждане (ударение на втором слоге), - ездит
в трамваях.
Бог их знает, откуда они берутся, кто их чинит, но их становится все
больше и больше. На 14 маршрутах уже скрежещет в Москве. Большею частью - ни
стать, ни сесть, ни лечь. Бывает, впрочем, и просторно. Вон "Аннушка"
заворачивает под часы у Пречистенских ворот. Внутри кондуктор, кондукторша и
трое пассажиров. Трое ожидающих сперва машинально становятся в хвост. Но
вдруг хвост рассыпался. Лица становятся озабоченными. Локтями начинают
толкать друг друга. Один хватается за левую ручку, другой одновременно за
правую. Не входят, а "лезут". Штурмуют пустой вагон. Зачем? Что такое?
Явление это уже изучено. Атавизм. Память о тех временах, когда не стояли, а
висели. Когда ездили мешки с людьми. Теперь подите повисните! Попробуйте с
пятипудовым мешком у Ярославского вокзала сунуться в вагон.
- Граждане, нельзя с вещами.
- Да что вы... маленький узелочек...
- Гражданин! Нельзя!!! Как вы понятия не имеете!!
Звонок. Стоп. Выметайтесь.
И:
- Граждане, получайте билеты. Граждане, продвигайтесь вперед.
Граждане продвигаются, граждане получают. Во что попало одеты граждане.
Блузы, рубахи, френчи, пиджаки. Больше всего френчей - омерзительного
наряда, оставшегося на память о войне. Кепки, фуражки. Куртки кожаные. На
ногах большей частью подозрительная стоптанная рвань с кривыми каблуками. Но
попадается уже лак. Советские сокращенные барышни в белых туфлях.
Катит пестрый маскарад в трамвае.
На трамвайных остановках гвалт, гомон. Чревовещательные сиплые альты
поют:
- Сиводнишняя "Известия-а"... Патриарха Тихххх-аа-ана... Эсеры...
"Накану-у-не"... Из Бирлина только што па-а-алучена...
Несется трамвай среди говора, гомона, гудков. В Центр.
Летит мимо Московской улицы. Вывеска на вывеске. В аршин. В сажень.
Свежая краска бьет в глаза. И чего-чего на них нет. Все есть, кроме твердых
знаков и ятей. Цупвоз. Цустран. Моссельпром. Отгадывание мыслей.
Мосдревотдел. Виноторг. Старо-Рыковский трактир. Воскрес трактир, но твердый
знак потерял. Трактир "Спорт". Театр трудящихся. Правильно. Кто трудится,
тому надо отдохнуть в театре. Производство "сандаль". Вероятно, сандалий.
Обувь дамская, детская и "мальчиковая". Врывсельпромгвиу. Униторг, Мосторг и
Главлесторг. Центробумтрест.
И в пестром месиве слов, букв на черном фоне белая фигура - скелет руки
к небу тянет. Помоги! Г о л о д. В терновом венце, в обрамлении косм,
смертными тенями покрытое лицо девочки и выгоревшие в голодной пытке глаза.
На фотографиях распухшие дети, скелеты взрослых, обтянутые кожей, валяются
на земле. Всмотришься, п р е д с т а в и ш ь себе и день в глазах посереет.
Впрочем, кто все время ел, тому непонятно. Бегут нувориши мимо стен, не
оглядываются...
До поздней ночи улица шумит. Мальчишки - красные купцы - торгуют. К
двум ползут стрелки на огненных круглых часах, а Тверская все дышит,
ворочается, выкрикивает. Взвизгивают скрипки в кафе "Куку". Но все тише,
реже. Гаснут окна в переулках... Спит Москва после пестрого будня перед
красным праздником...
...Ночью спец, укладываясь, Неизвестному Богу молится:
- Ну что тебе стоит? Пошли назавтра ливень. С градом. Ведь идет же
где-то град в два фунта. Хоть в полтора.
И мечтает:
- Вот выйдут, вот плакатики вынесут, а сверху как ахнет...
И дождик идет, и порядочный. Из перержавевших водосточных труб хлещет.
Но идет-то он в несуразное, никому не нужное время - ночью. А наутро на небе
ни пылинки!
И баба бабе у ворот говорит:
- На небе-то, видно, за большевиков стоят...
- Видно, так, милая...
В десять по Тверской прокатывается оглушительный марш. Мимо ослепших
витрин, мимо стен, покрытых вылинявшими пятнами красных флагов, в новых
гимнастерках с красными, синими, оранжевыми клапанами на груди, с красными
шевронами, в шлемах, один к одному, под лязг тарелок, под рев труб рота за
ротой идет красная пехота.
С двухцветными эскадронными значками - разномастная кавалерия на рысях.
Броневики лезут.
Вечером на бульварах толчея. Александр Сергеевич Пушкин, наклонив
голову, внимательно смотрит на гудящий у его ног Тверской бульвар. О чем он
думает - никому не известно... Ночью транспаранты горят. Звезды...
...И опять засыпает Москва. На огненных часах три. В тишине по всей
Москве каждую четверть часа разносится таинственный нежный перезвон со
старой башни, у подножия которой, не угасая всю ночь, горит лампа и стоит
бессонный часовой. Каждую четверть часа несется с кремлевских стен перезвон.
И спит перед новым буднем улица в невиданном, неслыханном красноторговом
Китай-городе.

* Михаил Булгаков. Торговый ренессанс

Москва в начале 1922-го года

Для того, кто видел Москву всего каких-нибудь полгода назад, теперь она
неузнаваема, настолько резко успела изменить ее новая экономическая политика
(нэпо, по сокращению, уже получившему права гражданства у москвичей).
Началось это постепенно... понемногу... То тут, то там стали
отваливаться деревянные щиты, и из-под них глянули на свет после долгого
перерыва запыленные и тусклые магазинные витрины. В глубине запущенных
помещений загорелись лампочки, и при свете их зашевелилась жизнь: стали
приколачивать, прибивать, чинить, распаковывать ящики и коробки с товарами.
Вымытые витрины засияли. Вспыхнули сильные круглые лампы над выставками или
узкие ослепительные трубки по бокам окон.
Трудно понять, из каких таинственных недр обнищавшая Москва ухитрилась
извлечь товар, но она достала его и щедрой рукой вытряхнула за зеркальные
витрины и разложила на полках.
Зашевелились Кузнецкий, Петровка, Неглинный, Лубянка, Мясницкая,
Тверская, Арбат. Магазины стали расти как грибы, окропленные живым дождем
нэпо... Государственные, кооперативные, артельные, частные... За
кондитерскими, которые первые повсюду загорелись огнями, пошли
галантерейные, гастрономические, писчебумажные, шляпные, парикмахерские,
книжные, технические и, наконец, огромные универсальные.
На оголенные стены цветной волной полезли вывески, с каждым днем новые,
с каждым днем все больших размеров. Кое-где они сделаны на скорую руку,
иногда просто написаны на полотне, но рядом с ними появились постоянные, по
новому правописанию, с яркими аршинными буквами. И прибиты они огромными,
прочными костылями.
Надолго, значит.
И старые погнувшиеся и облупленные железные листы среди них как будто
подтягиваются и оживают, хилые твердые знаки так странно режут глаз.
Дальше больше, шире... Не узнать Москвы. Москва торгует... На Кузнецком
целый день кипит на обледеневших тротуарах толчея пешеходов, извозчики едут
вереницей и автомобили летят, хрипят сигналы.
За сотенными цельными стеклами буйная гамма ярких красок: улыбаются
раскрашенными ликами фигурки-игрушки артелей кустарей. Выше, в бывшем
магазине Шанкса, из огромных витрин тучей глядят дамские шляпы, чулки,
ботинки, меха. Это один из универсальных магазинов. Моск. потр. общ. Оно
открыло восемь таких магазинов по всей Москве.
На Петровке в сумеречные часы дня из окон на черные от народа тротуары
льется непрерывный электрический свет. Блестят окна конфексионов. Сотни
флаконов с лучшими заграничными духами граненых, молочно-белых, желтых,
разных причудливых форм и фасонов. Волны материй, груды галстухов, кружева,
ряды коробок с пудрой. А вон безжизненно-томно сияют раскрашенные лица
манекенов, и на плечи их наброшены бесценные по нынешним временам палантины.
Ожили пассажи.
Громада "Мюр и Мерилиза" еще безмолвно и пусто чернеет своими огромными
стеклами, но уже в нижнем этаже исчезли из витрины гигантские раскрашенные
карикатуры на Нуланса и По, а из дверей выметают сор. И Москва знает уже,
что в феврале здесь откроют универсальный магазин Мосторга с 25 отделениями
и прежние директора Мюра войдут в его правление.
Кондитерские на каждом шагу. И целые дни и до закрытия они полны
народу. Полки завалены белым хлебом, калачами, французскими булками.
Пирожные бесчисленными рядами устилают прилавки. Все это чудовищных цен. Но
цены в Москве давно уже никого не пугают, и сказочные, астрономические цифры
миллионов (этого слова уже давно нет в Москве, оно окончательно вытеснено
словом "лимон") пропускают за день блестящие, неустанно щелкающие кассы.
В бывшей булочной Филиппова на Тверской, до потолка заваленной белым
хлебом, тортами, пирожными, сухарями и баранками, стоят непрерывные хвосты.
Выставки гастрономических магазинов поражают своей роскошью. В них горы
коробок с консервами, черная икра, семга, балык, копченая рыба, апельсины. И
всегда у окон этих магазинов как зачарованные стоят прохожие и смотрят не
отрываясь на деликатесы...
Все 34 гастрономических магазина М.П.О. и частные уже оповестили в
объявлениях о том, что у них есть и русское и заграничное вино, и москвичи
берут его нарасхват.
В конце ноября "Известия" в первый раз вышли с объявлениями, и теперь
ими пестрят страницы всех газет и торговых бюллетеней. А самолеты
авиационной группы "Воздушный флот" уже сделали первый опыт разброски
объявлений над Москвой, и теперь открыт прием объявлений "С аэроплана".
Строка такого объявления стоит 15 руб. на новые дензнаки.
Движение на улицах возрастает с каждым днем. Идут трамваи по маршрутам
3, 6, 7, 16, 17, А и Б, и извозчики во все стороны везут москвичей и бойко
торгуются с ними:
- Пожалуйте, господин! Рублик без лишнего (100 тыс.)! Со мной ездили!
У "Метрополя", у Воскресенских ворот, у Страстного монастыря, - всюду
на перекрестках воздух звенит от гомона бесчисленных торговцев газетами,
папиросами, тянучками, булками.
У Ильинских ворот стоят женщины с пирожками в две шеренги. А на Ильинке
с серого здания с колоннами исчезла надпись "Горный совет" и повисла другая,
с огромными буквами: "Биржа", и в нем идут биржевые собрания и проходят
через маклеров миллиардные сделки.
До поздней ночи движется, покупает, продает, толчется в магазинах
московский люд. Но и поздним вечером, когда стрелки на освещенных уличных
часах неуклонно ползут к полночи, когда уже закрыты все магазины, все еще
живет неугомонная Тверская.
И режут воздух крики мальчишек:
- "Ира" рассыпная! "Ява"! "Мурсал"!
Окна бесчисленных кафе освещены, и из них глухо слышится взвизгивание
скрипок.
До поздней ночи шевелится, покупает и продает, ест и пьет за столиками
народ, живущий в не виданном еще никогда торгово-красном Китай-городе.

* Михаил Булгаков. "Ревизор" с вышибанием

Новая постановка

У нас в клубе член правления за
шиворот ухватил члена клуба и выбросил
его из фойе.
Письмо рабкора с одной из станций
Донецкой дор.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Городничий.
Земляника - попечитель богоугодных заведений.
Ляпкин-Тяпкин - судья.
Хлопов - смотритель училищ.
Член правления клуба.
Член клуба.
Суфлер.
Публика.
Голоса.
Сцена представляет клуб при станции N Донецких железных дорог. Занавес
закрыт.

Публика. Вре-мя. Времечко!.. (Топает ногами, гаснет свет, за сценой
слышны глухие голоса безбилетных, сражающихся с контролем. Занавес
открывается. На освещенной сцене комната в доме городничего.)
Голос (с галереи). Ти-ша!
Городничий. Я пригласил вас, господа...
Суфлер (из будки сиплым шепотом). С тем, чтоб сообщить вам
пренеприятное известие.
Городничий. С тем, чтоб сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет
ревизор!
Ляпкин-Тяпкин. Как ревизор?
Земляника. Как ревизор?
Суфлер. Мур-мур-мур...
Городничий. Ревизор из Петербурга инкогнито и еще с секретным
предписанием.
Ляпкин-Тяпкин. Вот те на!
Земляника. Вот не было заботы, так подай!
Хлопов. Господи боже, еще и с секретным предписанием.
Городничий. Я как будто предчувство... (За сценой страшный гвалт. Дверь
на сцену распахивается, и вылетает член клуба. Он во френче с разорванным
воротом. Волосы его взъерошены.)
Член клуба. Вы не имеете права пхаться! Я член клуба. (На сцене
смятение.)
Публика. Ах!
Суфлер (змеиным шепотом). Выплюнься со сцены. Что ты, сдурел?
Городничий (в остолбенении). Что вы, товарищ, с ума сошли?
Публика. Ги-ги-ги-ги...
Городничий (хочет продолжать роль). Сегодня мне всю ночь снились...
Выкинься со сцены, Христом-богом тебя прошу... Какие-то две необыкновенные
крысы... В дверь уходи, в дверь, говорю!.. Ну, сукин сын, погубил
спектакль...
Земляника (шепотом). В дверь налево... В декорацию лезешь, сволочь.
Член клуба мечется по сцене, не находя выхода.
Публика (постепенно веселея). Бис, Горюшкин! Браво, френч!
Городничий (теряясь). Право, этаких я никогда не видел... Вот мерзавец!
Суфлер (рычит). Черные, неестественной величины... Пошел ты к чертовой
матери!.. Хоть от будки отойди...
Публика. Га-га-га-га-га...
Городничий. Я прочту вам письмо... Вот что он пишет. (За сценой шум и
голос члена правления: "Где этот негодяй?" Дверь раскрывается, и появляется
член правления на сцене. Он в пиджаке и в красном галстуке.)
Член правления (грозно). Ты тут, каналья?
Публика (в восторге). Браво, Хватаев!.. (Слышен пронзительный свист с
галереи.) Бей его!!!
Член клуба. Вы не имеете права. Я - член!
Член правления. Я те покажу, какой ты член. Я тебе покажу, как без
билета лазить!!!
Земляника. Товарищ Хватаев! Вы не имеете права применять физическую
силу при советской власти.
Городничий. Я прекращаю спектакль. (Снимает баки и парик.)
Голос (с галереи, в восхищении). Ванька, он молодой, глянь! (Свист.)
Член правления (в экстазе). Я те покажу!!! (Хватает за шиворот члена
клуба, взмахивает им, как тряпкой, и швыряет им в публику.)
Член клуба. Караул!!! (С глухим воплем падает в оркестр.)
Городничий. Пахом, давай занавес!
Земляника. Занавес! Занавес!
Публика. Милицию!!! Милицию!!!

Занавес закрывается.

* Михаил Булгаков. При исполнении святых обязанностей

Бумага, адресованная ВЧ-25.
Со ст. Алатырь Казанской дор.
Фельдшерицы Поденке.

Довожу до вашего сведения, что в мое
дежурство 15-го июня с. г. в 7 час.
вечера в больницу явился в нетрезвом виде
представитель учстрахкассы А. К.
Сергиевский, без моего ведома вломился в
родильное отделение, а оттуда прошел в
гинекологическую палату, где начал
осматривать белье у женщин, говоря, что
оно грязное, кричал, перепугал больных,
назвал дежурную фельдшерицу свиньей, а
одну из больных проходимкой.
Подпись фельдшерицы.
Подпись сиделки.
Подпись больных.

Подпись рабкора э 994.

Хорошо и тихо было в железнодорожной больнице. Вечер. Поправляющиеся
больные занимались чтением газет и разных полезных книг. Около тяжелобольных
суетились сиделки и фельдшерицы.
Из родильного отделения доносились временами стоны.
Там - рожали.
Словом, все как полагается в приличном месте.
И вот... раздались громкие шаги, затем негромкое икание, и в больнице
появился гражданин Сильнейший запах пива появился вслед за гражданином и
смешался с запахом иода и хлороформа.
- Позвольте... э .. узнать, где у вас тут... э... родильное отделение?
- спросил гражданин, загадочно улыбаясь.
- А вам зачем? - удивленно осведомилась фельдшерица.
- Я родить желаю, - пояснил гражданин.
- Как - родить? Вы - мужчина, - ответила фельдшерица, не веря своим
ушам.
- А п-почем вы знаете? Хи-хи! Впрочем, я пошутил. Я .. пошутил, м-моя
цыпочка, - молвил гражданин и сделал попытку взять фельдшерицу за
подбородок, но промахнулся.
- Я вам не цыпочка, - неуверенно ответила фельдшерица, пораженная
уверенными действиями посетителя, - а кто вы такой?
- Я, м-моя м-милая, представитель учстрахкассы, - объяснил дорогой
гость.
- Что же вам угодно?
- А вот сейчас узнаете, - зловеще молвил гость.
Тут он очень ловко открыл дверь в родильное и появился там во всей
своей красоте. Пораженные ею родильницы встретили посетителя легким визгом.
- Я в-вам помешал? - обиженно спросил гость.
- Гражданин, уйдите, что вы! - в ужасе сказала фельдшерица.
- Довольно странно, гм... как же это я уйду? Только что пришел и сейчас
же уйду?.. Нет-с, я сейчас белье буду осматривать.
С этими словами посетитель сделал пять косых шагов к крайней койке.
В родильном завыли.
Несколько ошеломленный, посетитель покачался, как маятник, и заметил:
- Ну, л-ладно. Если вы такие пугливые... я... зайду па-па-зн-е-е.
И вышел, и пошел в гинекологическое, и направился к крайней койке, и
взялся за одеяло.
Фельдшерица набралась храбрости.
- Прошу прекратить этот осмотр, вы беспокоите больных.
- Что-о?! - спросил посетитель, и ярость начала выступать на его
малиновом лице, - как ты сказала? Я беспокою? Я?! Я?! Я?!! (Головы сиделок
появились в дверях.) Я?!! Член учстрахкассы, беспокою больных! Да ты знаешь,
кто ты такая после всех твоих замечаний?
- Кто? - спросила бледная фельдшерица.
- Свинья ты, вот ты кто!
Фельдшерица вынула носовой платок и заплакала в него.
- Вон! - гаркнул вдруг посетитель на сиделок таким голосом, что те
мгновенно провалились сквозь землю. Уничтожив таким образом низший персонал,
алкогольный ревизор вновь обратился к среднему персоналу, именно к той же
фельдшерице.
- Ты знаешь, что я с тобой могу сделать? Ты у меня в 24 минуты вылетишь
на улицу... и на этой улице сгниешь под забором... Ты у меня пятки будешь
лизать и просить прощения. Н-но. Я т-тебя не прощу!.. Пойми, несознательная
личность, что это моя святая обязанность - осмотр больных и выявление их
нужд. Может быть, они на что-нибудь жалуются?
- Гражданин, - взмолился женский голос из-под одеяла, - уйдите вы
отсюда...
- Под каким одеялом это сказали?! - грозно осведомился гость. - Под
этим, с полосками?! Молчи, проходимка!!
Под одеялом с полосками заплакали. Потом заплакали под другим одеялом.
Ревизор покачался на месте и сказал:
- Хорошо-с, очень хорошо вы меня приняли. Так и запишем. Будете вы
помнить, как оскорблять представителя страхкассы при исполнении им своих
обязанностей. Я вам покажу .. кузькину мать ..
И с этими словами "высокий" посетитель под дружный женский плач отбыл
из больницы...
Куда - мне неизвестно. Но, во всяком случае, да послужит ему мой
фельетон на дальнейшем его пути фонарем.

* Михаил Булгаков. Самогонное озеро

(Повествование)

В десять часов вечера под Светлое Воскресенье утих наш проклятый
коридор. В блаженной тишине родилась у меня жгучая мысль о том, что
исполнилось мое мечтанье и бабка Павловна, торгующая папиросами, умерла.
Решил это я потому, что из комнаты Павловны не доносилось криков истязуемого
ее сына Шурки.
Я сладострастно улыбнулся, сел в драное кресло и развернул томик Марка
Твена. О, миг блаженный, светлый час!..
...И в десять с четвертью вечера в коридоре трижды пропел петух.
Петух - ничего особенного. Ведь жил же у Павловны полгода поросенок в
комнате. Вообще Москва не Берлин, это раз, а во-вторых, человека, живущего
полтора года в коридоре э 50, не удивишь ничем. Не факт неожиданного
появления петуха испугал меня, а то обстоятельство, что петух пел в десять
часов вечера. Петух - не соловей и в довоенное время пел на рассвете.
- Неужели эти мерзавцы напоили петуха? - спросил я, оторвавшись от
Твена, у моей несчастной жены.
Но та не успела ответить. Вслед за вступительной петушиной фанфарой
начался непрерывный вопль петуха. Затем завыл мужской голос. Но как! Это был
непрерывный басовой вой в до-диез, вой душевной боли и отчаяния,
предсмертный тяжкий вой.
Захлопали все двери, загремели шаги. Твена я бросил и кинулся в
коридор.
В коридоре под лампочкой, в тесном кольце изумленных жителей
знаменитого коридора, стоял неизвестный мне гражданин. Ноги его были
растопырены, как ижица, он покачивался и, не закрывая рта, испускал этот
самый исступленный вой, испугавший меня. В коридоре я расслышал, что
нечленораздельная длинная нота (фермато) сменилась речитативом.
- Так-то, - хрипло давился и завывал неизвестный гражданин, обливаясь
крупными слезами, - Христос Воскресе! Очень хорошо поступаете! Так не
доставайся же никому!! А-а-а-а!!
И с этими словами он драл пучками перья из хвоста у петуха, который
бился у него в руках.
Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что петух совершенно
трезв. Но на лице у петуха была написана нечеловеческая мука. Глаза его
вылезали из орбит, он хлопал крыльями и выдирался из цепких рук
неизвестного.
Павловна, Шурка, шофер, Аннушка, Аннушкин Миша, Дуськин муж и обе
Дуськи стояли кольцом в совершенном молчании и неподвижно, как вколоченные в
пол. На сей раз я их не виню. Даже они лишились дара слова. Сцену обдирания
живого петуха они видели, как и я, впервые.
Квартхоз квартиры э 50 Василий Иванович криво и отчаянно улыбался,
хватая петуха то за неуловимое крыло, то за ноги, пытался вырвать его у
неизвестного гражданина.
- Иван Гаврилович! Побойся бога! - вскрикивал он, трезвея на моих
глазах. - Никто твоего петуха не берет, будь он трижды проклят! Не мучай
птицу под Светлое Христово Воскресение! Иван Гаврилович, приди в себя!
Я опомнился первым и вдохновенным вольтом выбил петуха из рук
гражданина. Петух взметнулся, ударился грузно о лампочку, затем снизился и
исчез за поворотом, там, где Павловнина кладовка. И гражданин мгновенно
стих.
Случай был экстраординарный, как хотите, и лишь поэтому он кончился для
меня благополучно. Квартхоз не говорил мне, что я, если мне не нравится
эта квартира, могу подыскать себе особняк. Павловна не говорила, что я жгу
лампочку до пяти часов, занимаясь "неизвестно какими делами", и что я вообще
совершенно напрасно затесался туда, где проживает она. Шурку она имеет право
бить, потому что это ее Шурка. И пусть я заведу себе "своих Шурок" и ем их с
кашей. "Я, Павловна, если вы еще раз ударите Шурку по голове, подам на вас в
суд, и вы будете сидеть год за истязание ребенка", - помогало плохо.
Павловна грозилась, что она подаст "заявку" в правление, чтобы меня
выселили. "Ежели кому не нравится, пусть идет туда, где образованные".
Словом, на сей раз ничего не было. В гробовом молчании разошлись все
обитатели самой знаменитой квартиры в Москве. Неизвестного гражданина
квартхоз и Катерина Ивановна под руки вывели на лестницу. Неизвестный шел
багровый, дрожа и покачиваясь, молча и выкатив убойные, угасающие глаза. Он
был похож на отравленного беленой (atropa belladonna).
Обессилевшего петуха Павловна и Шурка поймали под кадушкой и тоже
унесли.
Катерина Ивановна, вернувшись, рассказала:
- Пошел мой сукин сын (читай "квартхоз" - муж Катерины Ивановны), как
добрый, за покупками. Купил-таки у Сидоровны четверть. Гаврилыча пригласил -
идем, говорит, попробуем. Все люди как люди, а они налакались, прости,
господи, мое согрешение, еще поп в церкви не звякнул. Ума не приложу, что с
Гаврилычем сделалось. Выпили они, мой ему и говорит: чем тебе, Гаврилыч, с
петухом в уборную иттить, дай я его подержу. А тот возьми и взбеленись. А,
говорит, ты, говорит, петуха моего хочешь присвоить? И начал выть. Что ему
почудилось, господь его ведает!..
В два часа ночи квартхоз, разговевшись, выбил все стекла, избил жену -
и свой поступок объяснил тем, что она заела ему жизнь. Я в это время был с
женою у заутрени, и скандал шел без моего участия, Население квартиры
дрогнуло и вызвало председателя правления. Председатель правления явился
немедленно. С блестящими глазами и красный, как флаг, посмотрел на
посиневшую Катерину Ивановну и сказал:
- Удивляюсь я тебе, Василь Иваныч. Глава дома - и не можешь с бабой
совладать.
Это был первый случай в жизни нашего председателя, когда он не
обрадовался своим словам. Ему лично, шоферу и Дуськину мужу пришлось
обезоруживать Василь Иваныча, причем он порезал себе руку (Василь Иваныч,
после слов председателя, вооружился кухонным ножом, чтобы резать Катерину
Ивановну. "Так я ж ей покажу").
Председатель, заперев Катерину Ивановну в кладовке Павловны, внушал
Иванычу, что Катерина Ивановна убежала, и Василь Иваныч заснул со словами:
- Ладно. Я ее завтра зарежу. Она моих рук не избежит.
Председатель ушел со словами:
- Ну и самогон у Сидоровны. Зверь самогон.
В три часа ночи явился Иван Сидорыч. Публично заявляю: если бы я был
мужчина, а не тряпка, я, конечно, выкинул бы Ивана Сидорыча вон из своей
комнаты. Но я его боюсь. Он самое сильное лицо в правлении после
председателя. Может быть, выселить ему и не удастся (а может, и удастся,
черт его знает!), но отравить мне существование он может совершенно
свободно. Для меня же это самое ужасное. Если мне отравят существование, я
не могу писать фельетоны, а если я не буду писать фельетоны, то произойдет
финансовый крах.
- Драсс... гражданин журн...лист, - сказал Иван Сидорыч, качаясь, как
былинка под ветром. - Я к вам.
- Очень приятно.
- Я насчет эсперанто...
- Заметку бы написа... статью... Желаю открыть общество... Так и
написать. Иван Сидорыч, эсперантист, желает, мол...
И вдруг Сидорыч заговорил на эсперанто (кстати: удивительно противный
язык).
Не знаю, что прочел эсперантист в моих глазах, но только он вдруг
съежился, странные кургузые слова, похожие на помесь латинско-русских слов,
стали обрываться, и Иван Сидорыч перешел на общедоступный язык.
- Впрочем... извин...с... я завтра.
- Милости просим, - ласково ответил я, подводя Ивана Сидорыча к двери
(он почему-то хотел выйти через стену).
- Его нельзя выгнать? - спросила по уходе жена.
- Нет, детка, нельзя.
Утром в девять праздник начался матлотом, исполненным Василием
Ивановичем на гармонике (плясала Катерина Ивановна), и речью вдребезги
пьяного Аннушкиного Миши, обращенной ко мне. Миша от своего лица и от лица
неизвестных мне граждан выразил мне свое уважение.
В 10 пришел младший дворник (выпивший слегка), в 10 ч. 20 м. старший
(мертво пьяный), в 10 ч. 25 м. истопник (в страшном состоянии). Молчал и
молча ушел. 5 миллионов, данные мною, потерял тут же в коридоре.
В полдень Сидоровна нахально не долила на три пальца четверть Василию
Ивановичу. Тот тогда, взяв пустую четверть, отправился куда следует и
заявил:
- Самогоном торгуют. Желаю арестовать.
- А ты не путаешь? - мрачно спросили его где следует. - По нашим
сведениям, самогону в вашем квартале нету.
- Нету? - горько усмехнулся Василий Иванович. - Очень даже замечательны
ваши слова.
- Так вот и нету. И как ты оказался трезвый, ежели у вас самогон?
Иди-ка лучше проспись. Завтра подашь заявление, которые с самогоном.
- Тэк-с... понимаем, - сказал, ошеломленно улыбаясь, Василий Иваныч. -
Стало быть, управы на их нету? Пущай не доливают. А что касается, какой я
трезвый, понюхайте четверть.
Четверть оказалась с "явно выраженным запахом сивушных масел".
- Веди! - сказали тогда Василию Ивановичу. И он привел.
Когда Василий Иванович проснулся, он сказал Катерине Ивановне:
- Сбегай к Сидоровне за четвертью.
- Очнись, окаянная душа, - ответила Катерина Ивановна, - Сидоровну
закрыли.
- Как? Как же они пронюхали? - удивился Василий Иванович.
Я ликовал. Но ненадолго. Через полчаса Катерина Ивановна явилась с
полной четвертью. Оказалось, что забил свеженький источник у Макеича через
два дома от Сидоровны. В 7 час. вечера я вырвал Наташу из рук ее супруга,
пекаря Володи ("Не сметь бить!!", "Моя жена" и т. д.).
В 8 час. вечера, когда грянул лихой матлот и заплясала Аннушка, жена
встала с дивана и сказала:
- Больше я не могу. Сделай что хочешь, но мы должны уехать отсюда.
- Детка, - ответил я в отчаянии. - Что я могу сделать? Я не могу
достать комнату. Она стоит 20 миллиардов, я получаю четыре. Пока я не
допишу романа, мы не можем ни на что надеяться. Терпи.
- Я не о себе, - ответила жена. - Но ты никогда не допишешь романа.
Никогда. Жизнь безнадежна. Я приму морфий.
При этих словах я почувствовал, что я стал железным.
Я ответил, и голос мой был полон металла:
- Морфию ты не примешь, потому что я тебе этого не позволю. А роман я
допишу, и, смею уверить, это будет такой роман, что от него небу станет
жарко.
Затем я помог жене одеться, запер дверь на ключ и замок, попросил Дусю
первую (не пьет ничего, кроме портвейна) смотреть, чтоб замок никто не
ломал, и увез жену на три дня праздника на Никитскую к сестре.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

У меня есть проект. В течение двух месяцев я берусь произвести осушение
Москвы если не полностью, то на 90%.
Условия: во главе стану я. Штат помощников подберу я сам из студентов.
Жалованье им нужно положить очень высокое (рублей 400 золотом. Дело
оправдает). 100 человек. Мне - квартиру в три комнаты с кухней и
единовременно 1000 рублей золотом. Пенсию жене, в случае если меня убьют.
Полномочия неограниченные. По моему ордеру брать немедля. Судебное
разбирательство в течение 24 часов, и никаких замен штрафом.
Я произведу разгром всех Сидоровн и Макеичей и отраженный попутный
разгром "Уголков", "Цветков Грузии "Замков Тамары" и т. под. мест.
Москва станет как Сахара, и в оазисах под электрическими вывесками
"Торговля до 12 час. ночи" будет только легкое красное и белое вино.

* Михаил Булгаков. Сапоги-невидимки

Рассказ

А позволь спросить тебя, чем ты
смазываешь свои сапоги, смальцем или
дегтем?
Из Гоголя

Поди ты в болото, кум! Ничем я их не
смазываю, потому что у меня их нету!
Из меня

ВО СНЕ

Восхитительный сон приснился сцепщику в Киеве-товарном Хикину Петру.
Будто бы явился к Хикину неизвестный гражданин с золотой цепкой на животе и
сказал:
- Ты, Хикин, говорят, сапожный кризис переживаешь?
- Какой там кризис, - ответил Хикин, - просто сапоги, к чертям,
развалились. Не в чем выйти.
- Ай, яй, яй, - молвил, улыбаясь, неизвестный. - какой скандал. Такой
симпатичный, как ты, и вдруг выйти не может. Не сидеть же тебе целый день
дома. Тем более что от этого служба может пострадать. Так ли я говорю?
- Рассуждение ваше правильное, - согласился босой спящий Хикин, - а
дома сидеть нам невозможно. Потому что жена меня грызет.
- Ведьма? - спросил неизвестный.
- Форменная, - признался Хикин.
- Ну, вот что, Хикин. Ты знаешь, кто я такой?
- Откуда же нам знать, - храпел во сне Хикин.
- Волшебник я, Хикин, вот в чем штука. И за твои добродетели дарю я
тебе сапоги.
- Покорнейше благодарим, - свистел во сне Хикин.
- Только, брат, имей в виду, что сапоги эти не простые, а волшебные.
Невидимки сапоги.
- Ну?
- Вот тебе и "ну"!..
Сонная мгла расступилась, и оказались перед Хикиным изумительной
красоты сапоги. И немедленно сцарапал их Хикин, натянул и, хрипя и чмокая во
сне, отправился к законной жене своей Марье.
Накоптила трехлинейная лампа керосином, наглотался тяжкого смрада
сцепщик, и пошел он криво и косо, боком, превратился в кошмар.
Вынырнуло личико законной Марии, и спросил ее голосок:
- Чего ты лазишь в одних подштанниках, идол?
- Ты глянь, Манюша, какие сапоги мне волшебник выдал, - мягко пискнул
Хикин.
- Волшебник?! - вскричала супруга. - Горе мое, допился до волшебников.
Ты же босой, алкоголик несчастный, как насекомое. Глянь на себя в лужу!
- Ответишь ты мне, Маня, за это слово, - дрожащим голосом молвил Хикин,
обидевшись на "насекомое", - пойми в своей голове: сапоги-невидимки.
- Невидимки?! Головушка горькая, глядите, добрые люди, на папашу
огромного семейства! Добрался до белой горячки.
И завыли дети на печке, и начался ад кромешный в сцепщиковом семействе.
Стрельнул во сне Хикин с Товарного-Киева на Крещатик, людную улицу, и
погиб.
Будто бы шла толпа граждан в лакированных ботинках за Хикиным,
улюлюкнула и выла:
- Го... го!.. Улю-лю! Смотрите, гражданчики, на сцепщика! Пропил
сапоги. Ура! Бей его, сукина сына!
И милиционеры свистали. А один подскочил к Хикину, откозырял и доложил:
- Позор, гражданин Хикин. Попрошу удалиться с главной улицы и не
портить пейзаж.
- Отойди от меня, снегирь! - взревел во сне Хикин. - Что ты, ослеп?
Сапоги невидимые.
- А, невидимые, - спросил милиционер, - тогда пожалуйте, мосье Хикин, в
отделенье, там вам докажут, кто тут невидимый.
И засвистал, как соловей.
И от этого свиста Хикин проснулся в поту.
И ничего: ни волшебника, ни сапог.

НАЯВУ

Вышел Хикин на станцию и увидал замечательное объявление:
Рабочий кредит
никому не вредит.
ОТПО предлагает своим многоуважаемым покупателям безграничный кредит. А
по кредиту все дешево и сердито.
- Сон в руку! - обрадовался Хикин и устремился в лавку.
В лавке творилось неописуемое. Лезли стеной, сапоги требовали.
Потребовал и Хикин, требуемые получил, напялил и только осведомился:
- А почему у вас на 3 целковых дороже, чем на базаре?
- Да вы же гляньте, сударь, какие это сапоги, - ответил приказчик,
улыбаясь как ангел, - это же сапоги любительские. Что надо! Из собственного
материалу.
Надел Хикин любительские сапоги и отправился к исполнению служебных
обязанностей - сцеплять вагоны. И грянул во время обязанностей любительский
дождик что надо, и через пять минут был Хикин без сапог. Ошалел Хикин, снял
Хикин с ног любительские остатки и явился босой в ТПО.
- Из собственного материалу? - грозно спросил он у уполномоченного.
- Да, - нагло, развязно ответил уполномоченный.
- Да ведь это же картонки?!
- А я тебе разве обещал за 15 целковых из железа сапоги?
Побагровел тут Хикин, взмахнул раскисшими сапогами и сказал
уполномоченному такие слова, которые напечатать здесь нельзя.
Потому что это были непечатные слова.

* Михаил Булгаков. Московские сцены

На передовых позициях

- Ну-с, господа, прошу вас, - любезно сказал хозяин и царственным
жестом указал на стол.
Мы, не заставив себя просить вторично, уселись и развернули стоящие
дыбом крахмальные салфетки.
Село нас четверо: хозяин - бывший присяжный поверенный, кузен его -
бывший присяжный поверенный же, кузина, бывшая вдова действительного
статского советника, впоследствии служащая в Совнархозе, а ныне просто
Зинаида Ивановна, и гость - я - бывший... впрочем, это все равно... ныне
человек с занятиями, называемыми неопределенными.
Первоапрельское солнце ударило в окно и заиграло в рюмках.
- Вот и весна, слава богу; измучились с этой зимой, - сказал хозяин и
нежно взялся за горлышко графинчика.
- И не говорите! - воскликнул я и, вытащив из коробки кильку, вмиг
ободрал с нее шкуру, затем намазал на кусок батона сливочного масла, прикрыл
его килечным растерзанным телом и, любезно оскалив зубы в сторону Зинаиды
Ивановны, добавил: - Ваше здоровье!
И затем мы глотнули.
- Не слабо ли... кхм... разбавил? - заботливо осведомился хозяин.
- Самый раз, - ответил я, переводя дух.
- Немножко как будто слабовато, - отозвалась Зинаида Ивановна.
Мужчины хором запротестовали, и мы выпили по второй. Горничная внесла
миску с супом.
После второй рюмки божественная теплота разлилась у меня внутри и
благодушие приняло меня в свои объятия. Я мгновенно полюбил хозяина, его
кузена и нашел, что Зинаида Ивановна, несмотря на свои 38 лет, еще очень и
очень недурна и борода Карла Маркса, помещавшегося прямо против меня рядом с
картой железных дорог на стене, вовсе не так уж огромна, как это принято
думать. История появления Карла Маркса в квартире поверенного, ненавидящего
его всей душой, - такова. Хозяин мой - один из самых сообразительных людей в
Москве, если не самый сообразительный. Он едва ли не первый почувствовал,
что происходящее - шутка серьезная и долгая, и поэтому окопался в своей
квартире не кое-как, кустарным способом, а основательно. Первым долгом он
призвал Терентия, и Терентий изгадил ему всю квартиру, соорудив в столовой
нечто вроде глиняного гроба. Тот же Терентий проковырял во всех стенах
громадные дыры, сквозь которые просунул толстые черные трубы. После этого
хозяин, полюбовавшись работой Терентия, сказал:
- Могут не топить парового, бандиты, - и поехал на Плющиху. С Плющихи
он привез Зинаиду Ивановну и поселил ее в бывшей спальне, комнате на
солнечной стороне. Кузен приехал через три дня из Минска. Он кузена охотно и
быстро приютил в бывшей приемной (из передней направо) и поставил ему черную
печечку. Затем пятнадцать пудов муки он всунул в библиотеку (прямо по
коридору), запер дверь на ключ, повесил на дверь ковер, к ковру приставил
этажерку, на этажерку пустые бутылки и какие-то старые газеты, и библиотека
словно сгинула - сам черт не нашел бы в нее хода. Таким образом, из шести
комнат осталось три. В одной он поселился сам, с удостоверением, что у него
порок сердца, а между оставшимися двумя комнатами (гостиная и кабинет) снял
двери, превратив их в странное двойное помещение.
Это не была одна комната, потому что их было две, но и жить в них как в
двух было невозможно, тем более что в первой (гостиной) непосредственно под
статуей голой женщины и рядом с пианино поставил кровать и, призвав из кухни
Сашу, сказал ей:
- Тут будут приходить эти. Так скажешь, что спишь здесь.
Саша заговорщически усмехнулась и ответила:
- Хорошо, барин.
Дверь кабинета он облепил мандатами, из которых явствовало, что ему,
юрисконсульту такого-то учреждения, полагается "добавочная площадь". На
добавочной площади он устроил такие баррикады из двух полок с книгами,
старого велосипеда без шин и стульев с гвоздями и трех карнизов, что даже я,
отлично знакомый с его квартирой, в первый же визит после приведения
квартиры в боевой вид разбил себе оба колена, лицо и руки и разорвал сзади и
спереди пиджак по живому месту.
На пианино он налепил удостоверение, что Зинаида Ивановна - учительница
музыки, на двери ее комнаты удостоверение, что она служит в Совнархозе, на
двери кузена, что тот секретарь. Двери он стал отворять сам после 3-го
звонка, а Саша в это время лежала на кровати возле пианино.
Три года люди в серых шинелях и черных пальто, объеденных молью, и
девицы с портфелями и в дождевых брезентовых плащах рвались в квартиру, как
пехота на проволочные заграждения, и ни черта не добились. Вернувшись через
три года в Москву, из которой я легкомысленно уехал, я застал все на прежнем
месте. Хозяин только немного похудел и жаловался, что его совершенно
замучили
Тогда же он и купил четыре портрета Луначарского он пристроил в
гостиной на самом видном месте, так что нарком стал виден решительно со всех
точек в комнате. В столовой он повесил портрет Маркса, а в комнате кузена
над великолепным зеркальным желтым шкафом кнопками прикрепил Л. Троцкого.
Троцкий был изображен анфас в пенсне, как полагается, и с достаточно
благодушной улыбкой на губах. Но лишь хозяин впился четырьмя кнопками в
фотографию, мне показалось, что председатель реввоенсовета нахмурился. Так
хмурым он и остался. Затем хозяин вынул из папки Карла Либкнехта и
направился в комнату кузины. Та встретила его на пороге и, ударив себя по
бедрам, обтянутым полосатой юбкой, вскричала:
- Эт-того недоставало! Пока я жива, Александр Палыч, никаких Маратов и
Дантонов в моей комнате не будет!
- Зин... при чем здесь Мара... - начал было хозяин, но энергичная
женщина повернула его за плечи и выпихнула вон. Хозяин задумчиво повертел в
руках цветную фотографию и сдал ее в архив.
Ровно через полчаса последовала очередная атака. После третьего звонка
и стука кулаками в цветные волнистые стекла парадной двери хозяин, накинув
вместо пиджака измызганный френч, впустил трех. Двое были в сером, один в
черном, с рыжим портфелем.
- У вас тут комнаты... - начал первый серый и ошеломленно окинул
переднюю взором. Хозяин предусмотрительно не зажег электричества, и зеркала,
вешалки, дорогие кожаные стулья и оленьи рога расплылись во мгле.
- Что вы, товарищи!! - ахнул хозяин и всплеснул руками, - какие тут
комнаты?! Верите ли, шесть комиссий до вас было на этой неделе. Хоть и не
смотрите! Не только лишней комнаты нет, но еще мне не хватает. Извольте
видеть, - хозяин вытащил из кармана бумажку, - мне полагается 16 аршин
добавочных, а у меня 13 1/2. Да-с. Где я, спрашивается, возьму 2 1/2 аршина?
- Ну, мы посмотрим, - мрачно сказал второй серый.
- П-пожалуйста, товарищи!..
И тотчас перед нами предстал А.В. Луначарский. Трое, открыв рты,
посмотрели на наркомпроса.
- Тут кто? - спросил первый серый, указывая на кровать.
- Товарищ Епишина, Александра Ивановна.
- Она кто?
- Техническая работница, - сладко улыбаясь, ответил хозяин, - стиркой
занимается.
- А не прислуга она у вас? - подозрительно спросил черный.
В ответ хозяин судорожно засмеялся:
- Да что вы, товарищ! Что я, буржуй какой-нибудь, чтобы прислугу
держать! Тут на еду не хватает, а вы: "прислуга"! Хи-хи!
- Тут? - лаконически спросил черный, указывая на дыру в кабинет.
- Добавочная, 13 1/2, под конторой моего учреждения, - скороговоркой
ответил хозяин.
Черный немедленно шагнул в полутемный кабинет. Через секунду в кабинете
с грохотом рухнул таз, и я слышал, как черный, падая, ударился головой о
велосипедную цепь.
- Вот видите, товарищи, - зловеще сказал хозяин, - я предупреждал:
чертова теснота.
Черный выбрался из волчьей ямы с искаженным лицом. Оба колена у него
были разорваны.
- Не ушиблись ли вы? - испуганно спросил хозяин.
- А... бу... бу... ту... ту... ма... - невнятно пробурчал что-то
черный.
- Тут товарищ Настурцина, - водил и показывал хозяин, - тут я, - и
хозяин широко показал на Карла Маркса. Изумление нарастало на лицах трех. -
А тут товарищ Щербовский, - и торжественно он махнул рукой на Л.Д. Троцкого.
Трое в ужасе глядели на портрет.
- Да он что, партийный, что ли? - спросил второй серый.
- Он не партийный, - сладко ухмыльнулся хозяин, - но он сочувствующий.
Коммунист в душе. Как и я сам. Тут у нас все ответственные работники живут,
товарищи.
- Ответственные, сочувствующие, - хмуро забубнил черный, потирая
колено, - а шкафы зеркальные. Предметы роскоши.
- Рос-ко-ши?! - укоризненно ахнул хозяин, - что вы, товарищ!! Белье тут
лежит последнее, рваное. Белье, товарищ, предмет необходимости. - Тут
хозяин полез в карман за ключом и мгновенно остановился, побледнев, потому
что вспомнил, что как раз вчера шесть серебряных подстаканников заложил
между рваными наволочками.
- Белье, товарищи, - предмет чистоты. И наши дорогие вожди, - хозяин
обеими руками указал на портреты, - все время указывают пролетариату на
необходимость держать себя в чистоте. Эпидемические заболевания... тиф, чума
и холера, все оттого, что мы, товарищи, еще недостаточно осознали, что
единственным спасением, товарищи, является содержание себя в чистоте. Наш
вождь...
Тут мне совершенно явственно показалось, что судорога прошла по лицу
фотографического Троцкого и губы его расклеились, как будто он что-то хотел
сказать. То же самое, вероятно, почудилось и хозяину, потому что он смолк
внезапно и быстро перевел речь:
- Тут, товарищи, уборная, тут ванна, но, конечно, испорченная, видите,
в ней ящик с тряпками лежит, не до ванн теперь, вот кухня - холодная. Не до
кухонь теперь. На примусе готовим. Александра Ивановна, вы чего здесь, в
кухне? Там вам письмо есть в вашей комнате. Вот, товарищи, и все! Я думаю
просить себе еще дополнительную комнату, а то, знаете, каждый день себе
коленки разбивать - эт-то, знаете ли, слишком накладно. Куда это надо
обратиться, чтобы мне дали еще одну комнату в этом доме? Под контору.
- Идем, Степан, - безнадежно махнув рукой, сказал первый серый, и все
трое направились, стуча сапогами, в переднюю.
Когда шаги смолкли на лестнице, хозяин рухнул на стул.
- Вот, любуйтесь, - вскричал он, - и это каждый божий день! Честное вам
даю слово, что они меня доконают.
- Ну, знаете ли, - ответил я, - это неизвестно, кто кого доконает!
- Хи-хи! - хихикнул хозяин и весело грянул: - Саша! давай самовар!..
Такова была история портретов, и в частности Маркса. Но возвращаюсь к
рассказу.
...После супа мы съели бефстроганов, выпили по стаканчику белого
"Айданиля" винделправления, и Саша внесла кофе.
И тут в кабинете грянул рассыпчатый телефонный звонок.
- Маргарита Михална, наверно, - приятно улыбнулся хозяин и полетел в
кабинет.
- Да... да... - послышалось из кабинета, но через три мгновения донесся
вопль: - Как?
Глухо заквакала трубка, и опять вопль:
- Владимир Иванович! Я же просил! Все служащие! Как же так?!
- А-а! - ахнула кузина, - уж не обложили ли его?!
Загремела с размаху трубка, и хозяин появился в дверях.
- Обложили? - крикнула кузина.
- Поздравляю, - бешено ответил хозяин, - обложили вас, дорогая!
- Как?! - кузина встала, вся в пятнах, - они не имеют права! Я же
говорила, что в то время я служила!
- "Говорила", "говорила"! - передразнил хозяин, - не говорить нужно
было, а самой посмотреть, что этот мерзавец домовой в списке пишет! А все
ты, - повернулся он к кузену, - просил ведь, сходи, сходи! А теперь не
угодно ли: он нас всех трех пометил!
- Ду-рак ты, - ответил кузен, наливаясь кровью, - при чем здесь я? Я
два раза говорил этой каналье, чтоб отметил как служащих! Ты сам виноват! Он
твой знакомый. Сам бы и просил!
- Сволочь он, а не знакомый! - загремел хозяин, - называется приятель!
Трус несчастный. Ему лишь бы с себя ответственность снять.
- На сколько? - крикнула кузина.
- На пять-с!
- А почему только меня? - спросила кузина.
- Не беспокойся! - саркастически ответил хозяин, - дойдет и до меня и
до него. Буква, видно, не дошла. Но только если тебя на пять, то на сколько
же меня шарахнут?! Ну, вот что - рассиживаться тут нечего. Одевайтесь,
поезжайте к районному инспектору - объясните, что ошибка. Я тоже поеду...
Живо, живо!
Кузина полетела из комнаты.
- Что ж это такое? - горестно завопил хозяин, - ведь это ни отдыху ни
сроку не дают. Не в дверь, так по телефону! От реквизиций отбрились, теперь
налог. Доколе это будет продолжаться? Что они еще придумают?!
Он взвел глаза на Карла Маркса, но тот сидел неподвижно и безмолвно.
Выражение лица у него было такое, как будто он хотел сказать:
- Это меня не касается!
Край его бороды золотило апрельское солнце.

* Михаил Булгаков. Круглая печать

На ст. Валдай рабочий службы пути
остался без продуктов, потому что в
вагоне-лавке не выдали продуктов без
круглой печати. А пока жена рабочего
искала печать, лавка уехала.
Рабкор.

Глава 1-я
Вагон-лавка приехала на некую станцию.

Глава 2-я
Жена рабочего службы пути Ферапонта Родионова, законная Секлетея,
явилась в лавку с заверенной на пять рублей книжкой.

Глава 3-я
Приказчик порхал как бабочка, вешал, мерил, сыпал, резал, заворачивал,
упаковывал. Отвесив, отмерив, отсыпав, отрезав, завернув и упаковав, взял
книжку Секлетеи, поглядел в нее, распаковал, развернул, обратно ссыпал и
сказал:

Глава 4-я
- Не могу-с!

Глава 5-я
- Почему? - спросила пораженная Секлетея.

Глава 6-я
- Круглой печати у вас нету.

Глава 7-я
- Где ж они потеряли свои бесстыжие глаза? - спросила Секлетея,
неизвестно на кого намекая - не то на помощника начальника участка,
подписывавшего книжку, не то на артельного старосту-ротозея.

Глава 8-я
- Дуй, тетка, в местком или к другому помощнику начальника участка или
начальнику станции, - посоветовал приказчик.

Глава 9-я
Тетка дунула, все время ворча что-то про сукиных сынов...

Глава 10-я
- Приложите мне круглую печать, да поскорее, - попросила она в
месткоме.
- С удовольствием бы, тетка, и печать у нас есть, да не имеем права, -
ответили ей местком и начальник станции.

Глава 11-я
- А я имею право, я бы и приложил тебе, тетка, но у меня печати нет, -
ответил ей другой помощник начальника участка.

Глава 12-я
Тетка взвыла и кинулась в лавку.

Глава 13-я
А та взяла и уехала.

Глава 14-я
А контора, составляя списки на жалованье, вычла с Ферапонта Родионова
пять рублей за якобы взятые продукты.

Глава 15-я
А Ферапонт Родионов ругался скверными словами, узнав про это. И был
совершенно прав.

Глава последняя
В общем и целом, безобразники и волокитчики сидят на некоей станции и в
ее окрестностях.

* Михаил Булгаков. Тайны мадридского двора

В комнате, освещенной керосиновой лампой, сидел конторщик 2-й
восстановительной организации Угрюмый и говорил своему гостю, конторщику
Петухову:
- Хорошо вам, чертям! Живете в Киеве. Там у вас древности всякие,
святыни, монастыри, театры и кабаре... а в этом паршивом Полоцке ничего нет,
кроме грязи и свиней. Правда, что у вас эти самые... купола обновляются?
- Врут, - басом ответил Петухов, - ходил я смотреть на сенной базар.
Купол как купол. Это бабы выдумали.
- Плохо! - вздохнул Угрюмый. - Храмы разваливаются, а бог и ухом не
ведет... Вон Спасский монастырь... Совершенно рассыпался. Совзнаков нету на
небе, вот главная беда.
Угрюмый вздохнул, поболтал ложечкой в мутном чае и продолжал:
- Кстати о совзнаках. Нету, нету, а то бывает - бац! - и свалятся они
тебе на голову. У нас, например, изумительная история с этими знаками
произошла. Сделали мы заявку на май на четыре миллиона двести одна тысяча с
копейками из расчета на две тысячи семьсот рабочих, а центр возьми да и дай
четыре миллиона семьсот тридцать тысяч на фактически бывшие 817 человек.
- Вре!! - крикнул Петухов.
- Вот тебе и "вре"! - ответил Угрюмый. - Чтоб я с этого места не сошел!
- Так это, стало быть, остаток получается?
- А как же. Но тут, понимаешь ли, задача в том, чтобы денежки эти без
остатка в расход запихнуть.
- Это как же? - изумился Петухов. Угрюмый оглянулся, прислушался и
таинственно зашептал:
- А на манер нашего начальника механических мастерских. У него,
понимаешь ли, такой обычай - выпишет материалов на заказ в пять раз больше,
чем нужно, и все в расход и загонит! Ему уж говорили: смотрите, как бы вам
по шапке не попало. Ну да, говорит, по шапке... Руки коротки! У меня
уважительная причина - кладовой нет. Способный парень!
- А не сядет? - восторженно спросил Петухов.
- Обязательно сядет. Вспомни мое слово. И сядет из-за мастерских. Не
клеится у него с мастерскими, хоть ты плачь. Дрова вручную пилит, потому что
приводная пила бездействует, а 30-сильный двигатель качает один вентилятор
для четырех кузнечных горнов!
Петухов захохотал и подавился.
- Тише ты! - зашептал Угрюмый, - это что?.. А вот потеха была недавно с
заклепками (Угрюмый хихикнул), - зачем, говорит, нам закупать заклепки,
когда у нас своя мастерская есть? Я, говорит, на всю Россию заклепок
наворочаю! Ну, и наворочал... 308 пудов. Красивые замечательно: кривые, с
утолщением и пережженные. Сто двадцать восемь пудов пришлось в переработку
пустить, а остальные и до сих пор на складе стоят.
- Ну, дела! - ахнул Петухов.
- Это что! - оживился Угрюмый, - ты послушай, что у нас с отчетностью
творится. У тебя волосы дыбом станут. Есть у нас в механической мастерской
Эр-ка-ка, и есть инструментальщик Белявский, - сипел Угрюмый, - он же и член
Эр-ка-ка. Так он, представь себе, все заказы себе забрал. Сам расценивает,
сам же исполняет и сам деньги получает.
Инженер Гейнеман в целях упрощения всяких формальностей по
счетно-финансовой части завел такой порядок. Смотрю я однажды и вижу: счет э
91 на сдельные работы, исполненные сдельщиком Кузнецовым Михаилом с
товарищами, на сумму 42 475 р. Выдал артельщик такой-то, получил Кузнецов. И
больше ничего!
- Постой, - перебил Петухов, - а может, у него товарищей никаких не
было?
- Вот то-то и есть!
- Да и как же это?
- Наивный ты парень, - вздохнул Угрюмый, - у него ж, у Гейнемана этого,
весь штат в конторе состоит из родственников. Заведующий Гейнеман,
производитель работ - зять его, Марков, техник - его родная сестра Эмма
Маркова, конторщица - его дочь родная Гейнеман, табельщик - племянник
Гейнеман, машинистка - Шульман, племянница родной жены!
- Внуков у Гейнемана нету? - спросил ошеломленный Петухов.
- Внуков нету, к сожалению.
Петухов глотнул чаю и спросил:
- Позволь, друг, а куда ж Эр-ка-и смотрит?
Угрюмый свистнул и зашептал:
- Чудак! Эр-ка-и! У нас Эр-ка-и - Якутович Тимофей. Славный парнишка,
свой человек. Ему что ни дай - все подпишет.
- Добродушный? - спросил Петухов.
- Ни черта не добродушный, а болтают у нас (Угрюмый наклонился к
растопыренному уху Петухова), будто получил он десять возов дров из
материалов мостов Западной Двины, 4 1/2 пуда муки и 43 аршина мануфактуры.
Дай тебе мануфактуры, и ты будешь добродушный,
- Тайны мадридского двора! - восхищенно воскликнул Петухов.
- Да уж это тайны, - согласился Угрюмый, - только, понимаешь ли, вышли
у нас с этими тайнами уже явные неприятности. Приезжают в один прекрасный
день два каких-то фрукта. Невзрачные по виду, брючишки обтрепанные, и
говорят: "Позвольте ваши книги". Ну, дали мы. И началась тут потеха.
По-нашему, если отчетность на год отстала - пустяки! А по-ихнему -
преступление. По-нашему - кассовые книги заверять и шнуровать не надо, а
по-ихнему - надо! По-нашему - нарезать болты вручную продуктивно, а
по-ихнему - нужно механически! Клепку мостовой фермы на мосту, по-нашему,
нужно вручную производить, а по-ихнему - это преступно! Так и не
столковались. Уехали, а у нас с тех пор никакого спокойствия нет. Не
наделали б чего-нибудь эти самые визитеры? Вот и ходим кислые.
- М-да, это неприятности... - согласился Петухов.
Оба замолчали. Зеленый абажур окрашивал лица в зеленый цвет, и оба
конторщика походили на таинственных гномов. Лампа зловеще гудела.

* Михаил Булгаков. Под стеклянным небом

Жулябия в серых полосатых брюках и шапке, обитой вытертым мехом, с
небольшим мешочком в руках. Физиономия словно пчелами искусанная, и между
толстыми губами жеваная папироска.
Мимо блестящего швейцара просунулась фигурка. В серой шинели и в
фуражке с треснувшим пополам козырьком. На лице беспокойство, растерянность.
Самогонный нос. Несомненно, курьер из какого-нибудь учреждения. Жулябия,
метнув глазами, зашаркала резиновыми галошами и подсунулась к курьеру.
- Что продаешь?
- Облигацию... - ответил курьер и разжал кулак. Из него выглянула сизая
облигация.
- Почем? - Жулябины глаза ввинтились в облигацию.
- Сто десять бы... - квакнул, заикнувшись, курьер. Боевые искры
сверкнули в глазах на распухшем лице.
- Симпатичное лицо у тебя, вот что я тебе скажу, - заговорила жулябия,
- за лицо тебе предлагаю: девяносто рубликов. Желаешь? Другому бы не дала.
Но ты мне понравился.
У курьера рот от изумления стал круглым под мочальными усами. Он
машинально повернулся к зеркальному окну магазина, ища в нем своего
отражения. Веселые огни заиграли в жулябиных глазах. Курьер отразился в
зеркале во всем очаровании своего симпатичного лица под перебитым козырьком.
- По рукам? - стремительно произвела второй натиск жулябия.
- Да как же... Господи, ведь давали-то нам по 125...
- Чудак! Давали! Дать и я тебе дам за 125. Хоть сию минуту. Ты, брат,
не забывай, что давать - это одно, а брать - совсем другое.
- Да ведь они в мае 200 будут...
- Это резонно! - победно рявкнула жулябия, - так вот даю тебе совет:
держи ее до мая!
И тут жулябия круто вильнула на 180^o и сделала вид, что уходит. Но на
курьера уже наплывали двое новых ловцов. Бронзовый лик юго-восточного
человека и расплывчатый бритый московский блин. Поэтому жулябия круто
сыграла назад.
- Вот последнее мое слово. Чтобы не ходил ты тут и не страдал, даю тебе
еще два рублика. Мой трамвай. Исключительно потому, что ты - хороший
человек.
- Давайте! - пискнул в каком-то отчаянии курьер и двинул фуражку на
затылок.

x x x

В бесконечных продолговатых стеклянных крышах торговых рядов - бледный
весенний свет. На балконе над фонтаном медный оркестр играет то нудные
вальсы, то какую-то музыкальную гнусность - "попурри из русских песен", от
которой вянут уши.
Вокруг фонтана непрерывное шарканье и шелест. Ни выкриков, ни громкого
говора. Но то и дело проходящие фигуры начинают бормотать:
- Куплю доллары, продам доллары.
- Куплю займ, банкноты куплю.
И чаще всего, таинственнее, настороженнее:
- Куплю золото. Продам золото...
- Золото... золото... золото... золото...
Золота не видно, золота не слышно, но золото чувствуется в воздухе.
Незримое золото где-то тут бьется в крови.
Выныривает в куцей куртке валютчик и начинает волчьим шагом уходить по
проходу вбок от фонтана. За ним тащится другая фигура. В укромном пустом
углу у дверей, ведущих к памятнику Минина и Пожарского, остановка.
Из недр куцего пальто словно волшебством выскакивает золотой диск. Вот
оно, золото.
Фигура вертит в руках, озираясь, золотушку с царским портретом.
- А она, тово... хорошая?
Куцее пальто презрительно фыркает:
- Здесь не Сухаревка. Я их сам не делаю.
Фигура боязливо озирается, наклоняется и легонько бросает монетку на
пол. Мгновенный, ясный золотой звон. Золото! Монетка исчезает в кармане
пальто. Куцее пальто мнет и пересчитывает дензнаки. Быстро расходятся. И
снова беспрерывное кружение у фонтана. И шепот, шепот... Золото... золо...
зо...

x x x

Один из коридоров рядов загорожен. У загородки сидит загадочно
улыбающийся гражданин с билетной книжкой в руках. Угодно идти совершать
операции на бирже, пожалуйте билет за 40 лимонов.
Вне огороженного пространства операции не поощряются ни в коей мере. Но
ведь нельзя же людям запретить гулять в рядах возле фонтана! А если люди
бормочут, словно во сне? Опять-таки никакого криминала в этом обнаружить
нельзя. Идет гражданин и шепчет, даже ни к кому не обращаясь:
- Куплю мелкое серебро... куплю мелкое серебро...
Мало ли оригиналов!..
Среди сомнамбулических джентльменов появляются дамы салопного вида с
тревожными глазами. Жены чиновников - случайные валютчицы. Или пришли
продать золотушки, что на черный день хранились в штопаных носках в комоде,
или, обуреваемые жадностью, пришли купить одну-две монеты. Нажужжали
знакомые в уши, что десятка растет, растет... растет... Золото... золото...
- Золото, Марь Иванна, надо купить. Это дело верное.
Марь Иванна жмется в темный угол в рядах. Марь Иванна звякнет монеткой
об пол.
- А она не обтертая?
- Вы, мадам... - обижается валютчик, - довольно странно с вашей
стороны, мадам!
- Ну, ну, вы не обижайтесь! Да вот царь тут какой-то странный.
Выражение лица у него...
- Я, мадам, ему выражения лица не делал. Обыкновенное выражение.
Марь Иванна торопливо вытаскивает из сумочки скомканные бумажки.
Монетка исчезает на дне сумочки.
В толпе профессионалов мелькают случайные фуражки с вытертыми
околышами. Все по тому же случайному золотому делу. Мелькают подкрашенные и
бледные ночные бабочки-женщины. Обыкновенные прохожие, что сквозным током
идут через галереи с Николаевской на Ильинку, покупатели в бесчисленные
магазины ГУМа в рядах. Они смешиваются, сталкиваются, растворяются в гуще
валютчиков, вертящихся у фонтана и в галереях. Среди них профессионалы всех
типов и видов. Московские в шапках с наушниками с мрачной думой в глазах, с
неряшливыми небритыми лицами, темные восточные, западные и южные люди.
Вытертые, ветром подбитые пальто и дорогие бобровые воротники. Сухаревские
ботинки-лепешки и изящная лаковая обувь. Седые и безусые. Наглые и вежливые.
Медлительные и неуловимые, как ртуть. Профессионалы. Ничем не занимаются,
ничем не интересуются, кроме золота, золота, золота. Часами бродят у
фонтана. Выглядывают, высматривают, выклевывают.

x x x

В пять часов дня. Когда в куполах еще полный серо-матовый, дневной,
весенний, стеклянный свет, в галереях светло, гулко. В окнах магазинов горят
лампы. На углу у фонтана в витринах играют золотые искры на портсигарах,
кубках, подстаканниках, на камнях-самоцветах. Из кафе пахнет жареным.
Лотереи-аллегри с полу бутылочками кислого вина и миниатюрными коробками
конфет бойко торгуют.
Но вот сверлит свисток. Конец черной бирже на сегодняшний день. Из-за
загородки сыпят биржевики. Конец и фонтанной чернейшей бирже, что торгует
шепотом и озираясь. Еще шелестит торопливо:
- Золото... золото.
Еще ловят быстрыми взглядами покупателей. Десятка прыгнула на 15
лимонов вверх. Но уже редеет толпа. Расползаются к выходам черные шубы,
серые пальто. Пустеют коридоры. Звонко стучат шаги. Ближе весенний вечер, и
в стеклянном продолговатом, мелко переплетенном небе нежно и медленно
разливается вечерняя заря.

* Михаил Булгаков. Спектакль в петушках

I
ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ НЕНАВИДЕЛ ТЕАТР

Он был в теплой кацавейке на вате, в штанах и сапогах. Обыкновенные
усы, бородка, нос средний. Особая примета у этого человека, впрочем, имелась
- человек ненавидел театр. Ненависть его питалась каждый день и выросла в
конце концов в злобную фурию, слопавшую человека без остатка, - он начал
подозрительно кашлять, и на щеках у него появился пятнистый румянец. Театр
стоял тут же, в двух шагах, на ст. Петушки, где человек служил в качестве
ПЗП (говорю "служил", потому что, может быть, сейчас его уже убили).

II
ЗЛОВЕЩАЯ БУМАГА

Однажды человек получил таинственную бумагу и уткнулся в нее носом.
Дочитав ее, он стал багровый от радости. Глаза его засияли, как звезды.
- Ладно... ладно... ладно, - забормотал он, - ладно... я тебя отгорожу.
Я тебя отгорожу! Я тебя так отгорожу... - Тут он набрал воздуху в истощенную
грудь и гаркнул: - Эй!!
И перед человеком появились рабочие. Не известно никому, какие
распоряжения он дал честным труженикам (они не виноваты, повторяю это тысячу
раз). Известно, что к вечеру вокруг театра появились, как свечка,
вколоченные столбы. Многие видели эти столбы, но так как никому и в голову
не могли прийти подозрения насчет адского плана человека, то на столбы
особенного внимания никто и не обратил.
- Опять наш ПЗП какую-то ерунду придумал, - сказали некоторые и
разошлись.

III
КОЛЮЧАЯ ПРОВОЛОКА ПРИЕХАЛА

К сожалению, никто не видел, как она появилась, потому что все были,
как полагается, на работе. Честные труженики натаскали громадные круги
колючей проволоки, размотали их, а затем наглухо затянули по столбам весь
театр кругом. Вы думаете, что это было сделано как-нибудь наспех? Паршиво?
Ошибаетесь. Это было мощное проволочное окопного типа заграждение, о которое
могли бы разбиться лучшие железные полки. Был оставлен только один лаз, и
этот лаз был шириной в одну сажень...

IV
СПЕКТАКЛЬ В ПЕТУШКАХ

И вот, дорогие граждане, вечером был назначен спектакль. О спектакле
знали все, а о колючей проволоке вокруг спектакля никто не знал. И в сумерки
со всех концов к театру потекли весело улыбающиеся железнодорожники со
своими семьями.
Вой стоял над Петушками! Стон и скрежет зубовный!! Лучшая и самая
прочная материя, купленная по рабочему кредиту, рвалась, как папиросная
бумага. Одного прикосновения к проклятому заграждению было достаточно, чтобы
штаны превратить в клочья.
Железнодорожная рать легла на проволочных заграждениях вся до
последнего человека и оставила на них юбки, кофты, лоскутья пальто и жирные
куски ваты из подкладки. Рваная рать лезла в театр, роняя капли крови, и
крыла ПЗП такими словами, что их в газете напечатать нельзя...
- ...!!
- ...!!!

V
ПОЖАР!!

Скажем теоретически: может быть в петушковском театре пожар? Ответьте
прямо: может или нет?
- Может. От этого не застрахован ни один театр.
- Ну-с, представляете себе, что произойдет в театре, который снаружи
закутан наглухо колючей проволокой? Вот то-то.

ТЕЛЕГРАММА ПЗП В ПЕТУШКИ:
Уберите проволоку, к чертям.

* Михаил Булгаков. Спиритический сеанс

Рассказ

Не стоит вызывать его!
Не стоит вызывать его!

Речитатив Мефистофеля

Дура Ксюшка доложила:
- Там к тебе мужик пришел...
Madame Лузина вспыхнула:
- Во-первых, сколько раз я тебе говорила, чтобы ты мне "ты" не
говорила! Какой такой мужик?
И выплыла в переднюю.
В передней вешал фуражку на олений рог Ксаверий Антонович Лисиневич и
кисло улыбался. Он слышал Ксюшкин доклад.
Madame Лузина вспыхнула вторично.
- Ах, боже! Извините, Ксаверий Антоныч! Эта деревенская дура!.. Она
всех так... Здравствуйте!
- О, помилуйте!.. - светски растопырил руки Лисиневич. - Добрый вечер,
Зинаида Ивановна! - он свел ноги в третью позицию, склонил голову и поднес
руку madame Лузиной к губам.
Но только что он собрался бросить на madame долгий и липкий взгляд, как
из двери выполз муж Павел Петрович. И взгляд угас.
- Да-а... - немедленно начал волынку Павел Петрович, - "мужик"...
хе-хе! Ди-ка-ри! Форменные дикари. Я вот думаю: свобода там... Коммунизм.
Помилуйте! Как можно мечтать о коммунизме, когда кругом такие Ксюши!
Мужик... Хе-хе! Вы уж извините, ради бога! Муж...
"А дурак!" - подумала madame Лузина и перебила:
- Да что ж мы в передней?.. Пожалуйте в столовую...
- Да, милости просим в столовую, - скрепил Павел Петрович, - прошу!
Вся компания, согнувшись, пролезла под черной трубой и вышла в
столовую.
- Я и говорю, - продолжал Павел Петрович, обнимая за талию гостя, -
коммунизм... Спору нет: Ленин человек гениальный, но... да, вот не угодно
ли пайковую... хе-хе! Сегодня получил... Но коммунизм - это такая вещь, что
она, так сказать, по своему существу .. Ах, разорванная? Возьмите другую,
вот с краю... По своей сути требует известного развития... Ах, подмоченная?
Ну и папиросы! Вот, пожалуйста, эту... По своему содержанию... Погодите,
разгорится... Ну и спички! Тоже пайковые... Известного сознания...
- Погоди, Поль! Ксаверий Антонович, чай до или после?
- Я думаю... э-э, до, - ответил Ксаверий Антонович.
- Ксюшка! Примус! Сейчас все придут! Все страшно заинтересованы!
Страшно?! Я пригласила и Софью Ильиничну...
- А столик?
- Достали! Достали! Но только... Он с гвоздями. Но ведь, я думаю,
ничего?
- Гм... Конечно, это нехорошо... Но как-нибудь обойдемся...
Ксаверий Антонович окинул взглядом трехногий столик с инкрустацией, и
пальцы у него сами собой шевельнулись.
Павел Петрович заговорил:
- Я, признаться, не верю. Не верю, как хотите. Хотя, правда, в
природе...
- Ах, что ты говоришь! Это безумно интересно! Но предупреждаю: я буду
бояться!
Madame Лузина оживленно блестела глазами, затем выбежала в переднюю,
поправила наскоро прическу у зеркала и впорхнула в кухню. Оттуда донесся рев
примуса и хлопанье Ксюшкиных пяток.
- Я думаю, - начал Павел Петрович, но не кончил.
В передней постучали. Первая явилась Леночка, затем квартирант. Не
заставила себя ждать и Софья Ильинична, учительница II-ой ступени. А тотчас
же за ней явился и Боборицкий с невестой Ниночкой.
Столовая наполнилась хохотом и табачным дымом.
- Давно, давно нужно было устроить!
- Я, признаться...
- Ксаверий Антонович! Вы будете медиум! Ведь да? Да?
- Господа, - кокетничал Ксаверий Антонович, - я ведь, в сущности, такой
же непосвященный... Хотя...
- Э-э, нет! У вас столик на воздух поднимался!
- Я, признаться...
- Уверяю тебя, Маня собственными глазами видела зеленоватый свет!..
- Какой ужас! Я не хочу!
- При свете! При свете! Иначе я не согласна! - кричала крепко
сколоченная, материальная Софья Ильинична, - иначе я не поверю!
- Позвольте... Дадим честное слово...
- Нет! Нет! В темноте! Когда Юлий Цезор выстучал нам смерть...
- Ах, я не могу! О смерти не спрашивать! - кричала невеста Боборицкого,
а Боборицкий томно шептал:
- В темноте! В темноте!
Ксюшка, с открытым от изумленья ртом, внесла чайник. Madame Лузина
загремела чашками.
- Скорее, господа, не будем терять времени!..
И сели за чай...
...Шалью, по указанию Ксаверия Антоновича, наглухо закрыли окно. В
передней потушили свет, и Ксюшке приказали сидеть на кухне и не топать
пятками. Сели, и стала темь...

Ксюшка заскучала и встревожилась сразу. Какая-то чертовщина... Всюду
темень. Заперлись. Сперва тишина, потом тихое, мерное постукивание. Услыхав
его, Ксюшка застыла. Страшно стало. Опять тишина. Потом неясный голос...
- Господи?..
Ксюшка шевельнулась на замасленном табурете и стала прислушиваться...
Тук... Тук... Тук... Будто голос гостьи (чистая тунба, прости господи!)
забубнил:
- А, га, га, га...
Тук... Тук ..
Ксюшка на табурете, как маятник, качалась от страха к любопытству... То
черт с рогами мерещился за черным окном, то тянуло в переднюю...
Наконец не выдержала. Прикрыла дверь в освещенную кухню и шмыгнула в
переднюю. Тыча руками, наткнулась на сундуки. Протиснулась дальше, пошарила,
разглядела дверь и приникла к скважине... Но в скважине была адова тьма, из
которой доносились голоса...

III

- Ду-ух, кто ты?
- А, бе, ве, ге, де, е, же, зе, и...
Тук!
- И! - вздохнули голоса.
- А, бе, ве, ге...
- Им!
Тук тук,, тук...
- Им-пе-ра!.. О-о! Господа...
- Император На-по... Тук .. Тук...
- На-по-ле-он!!. Боже, как интересно!..
- Тише!.. Спросите! Спрашивайте!
- Что?.. Да, спрашивайте!.. Ну, кто хочет?..
- Дух императора, - прерывисто и взволнованно спросила Леночка, -
скажи, стоит ли мне переходить из Главхима в Желеском? Или нет?..
Тук... Тук... Тук...
- Ду-у... Ду-ра! - отчетливо ответил император Наполеон.
- Ги-и! - гигикнул дерзкий квартирант.
Смешок пробежал по цепи.
Софья Ильинична сердито шепнула:
- Разве можно спрашивать ерунду!
Уши Леночки горели во тьме.
- Не сердись, добрый дух! - взмолилась она, - если не сердишься, стукни
один раз!
Наполеон, повинуясь рукам Ксаверия Антоновича, ухитрившегося делать
сразу два дела - щекотать губами шею madame Лузиной и вертеть стол, взмахнул
ножкой и впился ею в мозоль Павла Петровича.
- Сс-с! - болезненно прошипел Павел Петрович.
- Тише!.. Спрашивайте!
- У вас никого посторонних нет в квартире? - спросил осторожный
Боборицкий.
- Нет! Нет! Говорите смело!
- Дух императора, скажи, сколько времени еще будут у власти большевики?
- А-а!.. Это интересно! Тише!.. Считайте!.. Та-ак, та-ак, - застучал
Наполеон, припадая на одну ножку.
- Те... эр... и... три... ме-ся-ца!
- А-а!!
- Слава богу! - вскричала невеста. - Я их так ненавижу!
- Тсс! Что вы?!
- Да никого нет!
- Кто их свергнет? Дух, скажи!..
Дыхание затаили... Та-ак, та-ак ..
...Ксюшку распирало от любопытства...
Наконец она не вытерпела. Отшатнувшись от собственного отражения,
мелькнувшего во мгле зеркала, она протиснулась между сундуками обратно в
кухню. Захватила платок, шмыгнула обратно в переднюю, поколебалась немного
перед ключом. Потом решилась, тихонько прикрыла дверь и, дав волю пяткам,
понеслась к Маше нижней.

Маша нижняя нашлась на парадной лестнице у лифта внизу вместе с Дуськой
из пятого этажа. В кармане у нижней Маши было на 100 тысяч семечек.
Ксюшка излилась.
- Заперлись они, девоньки... Записывают про императора и про
большевиков... Темно в квартире, страсть!.. Жилец, барин, барыня, хахаль
ейный, учительша...
- Ну!! - изумлялась нижняя и Дуська, а мозаичный пол покрывался липкой
шелухой...
Дверь в квартире э 3 хлопнула, и по лестнице двинулся вниз бравый в
необыкновенных штанах. Дуська, и Ксюшка, и нижняя Маша скосили глаза. Штаны
до колен были как штаны из хорошей диагонали, но от колен расширялись,
расширялись и становились как колокола.
Квадратная бронзовая грудь распирала фуфайку, а на бедре тускло и
мрачно глядело из кожаной штуки востроносое дуло.
Бравый, лихо закинув голову с золотыми буквами на лбу, легко перебирая
ногами, отчего колокола мотались, спустился к лифту и, обжегши мимолетным
взглядом всех троих, двинулся к выходу...
- Лампы потушили, чтобы я, значит, не видела... Хи-хи!.. и
записывают... большевикам, говорят, крышка... Инпиратор... Хи! Хи!
С бравым что-то произошло. Лакированные ботинки вдруг стали прилипать к
полу. Шаг его замедлился. Бравый вдруг остановился, пошарил в кармане, как
будто что-то забыл, потом зевнул и вдруг, очевидно раздумав, вместо того
чтобы выйти в парадное, повернулся и сел на скамью, скрывшись из Ксюшкиного
поля зрения за стеклянным выступом с надписью "швейцар".
Заинтересовал его, по-видимому, рыжий потрескавшийся купидон на стене.
В купидона он впился и стал его изучать...
...Облегчив душу, Ксюшка затопотала обратно. Бравый уныло зевнул,
глянул на браслет-часы, пожал плечами и, видимо соскучившись ждать кого-то
из квартиры э 3, поднялся и, развинченно помахивая колоколами, пошел на
расстоянии одного марша за Ксюшкой...
Когда Ксюшка скрылась, стараясь не хлопнуть дверью, в квартире, в
темноте на площадке вспыхнула спичка у белого номерка - "24". Бравый уже не
прилипал и не позевывал.
- Двадцать четыре, - сосредоточенно сказал он самому себе и, бодрый и
оживленный, стрелой понесся вниз через все шесть этажей.

В дымной тьме Сократ, сменивший Наполеона, творил чудеса. Он плясал,
как сумасшедший, предрекая большевикам близкую гибель. Потная Софья
Ильинична, не переставая, читала азбуку. Руки онемели у всех, кроме Ксаверия
Антоновича. Мутные, беловатые силуэты мелькали во мгле. Когда же нервы
напряглись до предела, стол с сидящим в нем мудрым греком колыхнулся и
поплыл вверх.
- Ах!.. Довольно!.. Я боюсь!.. Нет! Пусть! Милый! Дух! Выше!.. Никто не
трогает, ногами?.. Да нет же!.. Тсс!.. Дух! Если ты есть, возьми 1а на
пианино! - Грек оборвался сверху и грянул всеми ножками в пол. Что-то с
треском лопнуло в нем. Затем он забарахтался и, наступая на ноги
взвизгивающим дамам, стал рваться к пианино... Спириты, сталкиваясь лбами,
понеслись за ним...
Ксюшка вскочила как встрепанная с ситцевого одеяла в кухне. Ее писка:
"Кто такой?" - очумевшие спириты не слыхали.
Какой-то новый, злобный и страшный, дух вселился в стол, выкинув
покойного грека. Он страшно гремел ножками, как из пулемета, кидался из
стороны в сторону и нес какую-то околесину:
- Дра-ту-ма... бы... ы... ы.
- Миленький! дух! - стонали спириты.
- Что ты хочешь?!
- Дверь! - наконец вырвалось у бешеного духа.
- А-а!.. Дверь! Слышите! В дверь хочет бежать! Пустите его!
Трык, трак, тук, - заковылял стул к двери.
- Стойте! - крикнул вдруг Боборицкий, - вы видите, какая в нем сила!
Пусть, не доходя, стукнет в дверь!
- Дух! Стукни!
И дух превзошел ожидания. Снаружи в дверь он грянул как будто сразу
тремя кулаками.
- Ай!! - визгнули в комнате три голоса.
А дух действительно был полон силы. Он забарабанил так, что у спиритов
волосы стали дыбом. Вмиг замерло дыхание, стала тишина.
Дрожащим голосом выкрикнул Павел Петрович:
- Дух! Кто ты?
И из-за двери гробовой голос ответил:
- Чрезвычайная комиссия.
...Дух испарился из стола позорно - в одно мгновенье. Стол, припав на
поврежденную ножку, стал неподвижно. Спириты окаменели. Затем madame Лузина
простонала: "Бо-о-же!" - и тихо сникла в неподдельном обмороке на грудь
Ксаверию Антоновичу, прошипевшему:
- О, черт бы взял идиотскую затею!
Трясущиеся руки Павла Петровича открыли дверь. Вмиг вспыхнули лампы, и
дух предстал перед снежно-бледными спиритами. Он был кожаный. Весь
кожаный, начиная с фуражки и кончая портфелем. Мало того, он был не один.
Целая вереница подвластных духов виднелась в передней.
Мелькнула бронзовая грудь, граненый ствол, серая шинель, еще шинель...
Дух окинул глазами хаос спиритической комнаты и, зловеще ухмыльнувшись,
сказал:
- Ваши документы, товарищи...

ЭПИЛОГ

Боборицкий сидел неделю, квартирант и Ксаверий Антонович - 13 дней, а
Павел Петрович - полтора месяца.

* Михаил Булгаков. Площадь на колесах

Дневник гениального гражданина Полосухина

21 ноября.
Ну и город Москва, я вам доложу. Квартир нету. Нету, горе мое! Жене дал
телеграмму - пущай пока повременит, не выезжает. У Карабуева три ночи
ночевал в ванне. Удобно, только капает. И две ночи у Щуевского на газовой
плите. Говорили в Елабуге у нас - удобная штука, какой черт! - винтики
какие-то впиваются, и кухарка недовольна.

23 ноября.
Сил никаких моих нету. Наменял на штрафы мелочи и поехал на "А", шесть
кругов проездил - кондукторша пристала: "Куда вы, гражданин, едете?" - "К
чертовой матери, - говорю, - еду". В сам деле, куды еду? Никуды. В половину
первого в парк поехали. В парке и ночевал. Холодина.

24 ноября.
Бутерброды с собой взял, поехал. В трамвае тепло - надышали. Закусывал
с кондукторами на Арбате. Сочувствовали.

27 ноября.
Пристал как банный лист - почему с примусом в трамвае? Параграфа,
говорю, такого нету. Чтобы не петь, есть параграф, я и не пою. Напоил его
чаем - отцепился.

2 декабря.
Пятеро нас ночует. Симпатичные. Одеяла расстелили - как в первом
классе.

7 декабря.
Пурцман с семейством устроился. Завесили одну половину - дамское -
некурящее. Рамы все замазали. Электричество - не платить. Утром так и
сделали: как кондукторша пришла - купили у нее всю книжку. Сперва ошалела от
ужаса, потом ничего. И ездим. Кондукторша на остановках кричит: "Местов
нету!" Контролер влез - ужаснулся. Говорю, извините, никакого правонарушения
нету. Заплочено, и ездим. Завтракал с нами у храма Спасителя, кофе пили на
Арбате, а потом поехали к Страстному монастырю.

8 декабря.
Жена приехала с детишками. Пурцман отделился в 27 номер. Мне, говорит,
это направление больше нравится. Он на широкую ногу устроился. Ковры
постелил, картины известных художников. Мы попроще. Одну печку поставил
вагоновожатому - симпатичный парнишка попался, как родной в семье. Петю учит
править. Другую в вагоне, третью кондукторше - симпатичная - свой человек -
на задней площадке. Плиту поставил. Ездим, дай бог каждому такую квартиру!

11 декабря.
Батюшки! Пример-то что значит. Приезжаем сегодня к Пушкину, выглянул я
на площадку - умываться, смотрю - в 6 номере с Тверской поворачивает
Щуевский!.. Его, оказывается, уплотнили с квартирой, то он и кричит -
наплевать. И переехал. Ему в 6-м номере удобно. Служба на Мясницкой.

12 декабря.
Что в Москве делается, уму непостижимо. На трамвайных остановках - вой
стоит. Сегодня, как ехали к Чистым прудам, читал в газете про себя, называют
- гениальный человек. Уборную устроили. Просто, а хорошо, в полу дыру
провертели. Да и без уборной великолепно. Хочешь - на Арбате, хочешь - у
Страстного.

20 декабря.
Елку будем устраивать. Тесновато нам стало. Целюсь переехать в 4 номер
двойной. Да, нету квартир. В американских газетах мой портрет помещен.

21 декабря.
Все к черту! Вот тебе и елка! Центральная жилищная комиссия явилась.
Ахнули. А мы-то, говорит, всю Москву изрыли, искали жилищную площадь. А она
тут...
Всех выпирают. Учреждения всаживают. Дали 3-дневный срок. В моем вагоне
участок милиции поместится. К Пурцману школа I ступени имени Луначарского.

23 декабря.
Уезжаю обратно в Елабугу...

* Михаил Булгаков. Тайна несгораемого шкафа

Маленький уголовный роман

1. ТРОЕ И ХОХОЛКОВ

Дверь открылась с особенно неприятным визгом, и вошли трое. Первый был
весь в кожаных штанах и с портфелем, второй - в пенсне и с портфелем, третий
- с повышенной температурой и тоже с портфелем.
- Ревизионная комиссия, - отрекомендовались трое и добавили: -
позвольте нам члена месткома товарища Хохолкова.
Красивый блондин Хохолков привстал со стула, пожелтел и сказал:
- Я - Хохолков, а что?
- Желательно посмотреть профсоюзные суммы, - ответила комиссия,
радостно улыбнувшись.
- Ах, суммы? - сказал Хохолков и подавился слюной. - Сейчас, сейчас.
Тут Хохолков полез в карман, достал ключ и сунул его в замочную
скважину несгораемого шкафа. Ключ ничего не открыл.
- Это не тот ключ, - сказал Хохолков, - до чего я стал рассеянным под
влиянием перегрузки работой, дорогие товарищи! Ведь это ключ от моей
комнаты!
Хохолков сунул второй ключ, но и от того пользы было не больше, чем от
первого.
- Я прямо кретин и неврастеник, - заметил Хохолков, - сую, черт знает
что сую! Ведь это ключ от сундука от моего.
Болезненно усмехаясь, Хохолков сунул третий ключ.
- Мигрень у меня... Это от ворот ключ, - бормотал Хохолков.
После этого он вынул малюсенький золотой ключик, но даже и всовывать не
стал его, а просто сухо плюнул:
- От часов ключик...
- В штанах посмотри, - посоветовала ревизионная комиссия, беспокойно
переминаясь на месте, как тройки, рвущаяся вскачь.
- Да не в штанах он. Помню даже, где я его посеял. Утром сегодня, чай
когда наливал, наклонился, он и выпал. Сейчас!
Тут Хохолков проворно надел кепку и вышел, повторяя:
- Посидите, товарищи, я сию минуту ..

2. ЗАПИСКА ОТ ТРУПА

Товарищи посидели возле шкафа 23 часа.
- Вот черт! Засунул же куда-то! - говорила недоуменно ревизионная
комиссия, - ну уж, долго ждали, подождем еще, сейчас придет.
Но он не пришел. Вместо него пришла записка такого содержания:
"Дорогие товарищи! В припадке меланхолии решил покончить жизнь
самоубийством. Не ждите меня, мы больше не увидимся, так как загробной жизни
не существует, а тело, т. е. то, что некогда было членом месткома
Хохолковым, вы найдете на дне местной реки, как сказал поэт:

Безобразен труп ужасный,
Посинел и весь распух,
Горемыка ли несчастный
Испустил свой грешный дух

Ваш уважающий труп Хохолкова".

3. УМНЫЙ СЛЕСАРЬ

- Попробуй, - сказали слесарю.
Слесарь наложил почерневшие пальцы на лакированную поверхность, горько
усмехнулся и заметил:
- Разве мыслимо? У нас и инструмента такого нету. Местную пожарную
команду надо приглашать, да и та не откроет, да и занята она: ловит баграми
Хохолкова.
- Как же нам теперича быть? - спросила ревизионная комиссия.
- Специалиста надо вызывать, - посоветовал слесарь.
- Скудова же тут специалист? - изумилась комиссия.
- Из тюремного замку, - ответил слесарь, ибо он был умен.

4. МЕСЬЕ МАЙОРЧИК

- Ромуальд Майорчик, - представился молодой, бритый, необыкновенного
изящества человек, явившийся в сопровождении потертого человека в серой
шинели и с пистолетом, - чем могу быть полезен?
- Очень приятно, - неуверенно отозвалась комиссия, - видите ли, вот
касса, а труп потонул в меланхолии, вместе с ключом.
- Которая касса? - спросил Майорчик.
- Как которая? Вот она.
- Ах, вы это называете кассой? Извиняюсь, - отозвался Майорчик, с
презрительной усмешкой, - это - старая коробка, в которой следует пуговицы
держать от штанов. Касса, дорогие товарищи, - заговорил месье Майорчик,
заложив лакированный башмак за башмак и опершись на кассу, - действительно
хорошая была в Металлотресте в Одессе, американской фирмы "Робинзон и К^o", с
22 отделениями и внутренним ящиком для векселей, рассчитанная на пожар с
температурой до 1200 градусов. Так эту кассу, дорогие товарищи, мы с
Владиславом Скрибунским, по кличке Золотая Фомка, вскрыли в семь минут от
простого 120-вольтного провода. Векселя мы оставили Металлотресту на память,
и он по этим векселям не получил ни шиша, а мы взяли две с половиной тысячи
червей.
- А где же теперь Золотая Фомка? - спросила комиссия, побледнев.
- В Москве, - ответил месье Майорчик и вздохнул, - ему еще два месяца
осталось. Ничего, здоров, потолстел даже, говорят. Он этим летом в Батум
поедет на гастроль. Там в морагентстве интересную систему прислали.
Германская, с двойной бронировкою стен.
Комиссия открыла рты, а Майорчик продолжал:
- Трудные кассы английские, дорогие товарищи, с тройным шрифтом на
замке и электрической сигнализацией. Изящная штучка. В Ленинграде
Бостанжогло, он же графчик Карапет, резал ее 27 минут. Рекорд.
- Ну и что? - спросила потрясенная комиссия.
- Векселя! - грустно ответил Майорчик. - Пищетрест. Они потом гнилые
консервы поставили... Ну, что ж с них получишь по векселям? Ровно ничего!
Нет, дорогие товарищи, бывают такие кассы, что вы, прежде чем к ней подойти,
любуетесь ею полчаса. И как возьмете в руки инструмент, у вас холодок в
животе. Приятно. А это что же? - И Майорчик презрительно похлопал по кассе.
- Калоша. В ней и деньги-то неприлично держать, да их там, наверно, и нет.
- Как это - нету? - сказала потрясенная комиссия. - И быть этого не
может. Восемь тысяч четыреста рублей должно быть в кассе.
- Сомневаюсь, - заметил Майорчик, - не такой у нее вид, чтобы - в ней
было восемь тысяч четыреста.
- Как это по виду вы можете говорить?
Майорчик обиделся.
- Касса, в которой деньги, она не такую внешность имеет. Это касса
какая-то задумчивая. Позвольте мне головную дамскую шпильку обыкновенного
размера.
Головную дамскую шпильку обыкновенного размера достали у машинистки в
месткоме. Майорчик вооружился ею, закатал рукава, подошел к кассе, провел по
шву пальцами, затем согнул шпильку и превратил ее в какую-то закорючку,
затем сунул ее в скважину, и дверь открылась мягко и беззвучно.
- Восемь тысяч четыреста, - иронически усмехался Майорчик, уводимый
человеком с пистолетом, - держи шире карман, в ей восемь рублей нельзя
держать, а вы - восемь тысяч четыреста!

5. ЗАГАДОЧНЫЙ ДОКУМЕНТ

Действительно, никаких восьми тысяч четырехсот там не было. Потрясенная
комиссия вертела в руках документ, представлявший собою угол, оторванный от
бумаги. На означенном углу были написаны загадочные и неоконченные слова:
"Map...
золот...
1400 р..."
- Позвать эксперта, - распорядилась комиссия.
Эксперт явился и расшифровал документ таким образом:
"Марта - (такого-то числа...) золотой валютой... 1400 рублей".
- Где же остальные семь тысяч? - стонала комиссия.

6. ТАЙНА ДОКУМЕНТА РАЗГАДАНА

У Хохолкова на квартире в старых брюках нашли вторую половину
разорванного документа, и было на ней написано следующее:
"...уся, милая, бесценная,
...ая, целую вас
...аз и непременно приду сегодня вечером.
Ваш Хохолков".
Сложили обе половины. И тогда комиссия взвыла:
- Где же все восемь тысяч четыреста? Поганец труп, куда ж он задевал
профсоюзные деньги?! И куда он сам девался, и почему пожарная команда не
может откопать его на дне местной реки?!

7. СТРАШНОЕ ЯВЛЕНИЕ

И вот в одну прекрасную ночь ревизионная комиссия, возвращаясь с
очередной ревизии, столкнулась в переулке с человеком.
- С нами крестная сила! - воскликнула комиссия и стала пятиться.
И было отчего пятиться. Стоял перед комиссией человек, как две капли
воды похожий на покойного Хохолкова. Вовсе он не был посиневший и не
распух...
- Позвольте, да ведь это Хохолков!
- Ей-богу, это не я! Я просто похож, - ответил незнакомец, - тот
Хохолков потонул, вы про него и забудьте. Моя же фамилия - Иванов, я недавно
приехал. Оставьте меня в покое!
- Нет, позволь, позволь, - сказала комиссия, держа Хохолкова за фалду,
- ты все-таки объясни: и у тебя родинка на правой щеке, у тебя глаза бегают
и у Хохолкова бегают. И пиджак тот самый, и брови те же самые, только кепка
другая, ну, так ведь кепка же не приклеенная к голове. Объясни, где восемь
тысяч четыреста?!
- Не погубите, товарищи, - вдруг сказал незнакомец хохолковским голосом
и стал на колени, - я вовсе не тонул, просто бежал, мучимый угрызениями
совести, и вот ключ от кассы, а восьми тысяч четырехсот не ищите, дорогие
товарищи. Их уже нет. Пожрала их гадина Маруська, местная артистка, которая
через день делает себе маникюр. Оторвался я от массы, дорогие товарищи, но,
принимая во внимание мое происхождение...
- Ах ты, поросенок, поросенок, - сказала ревизионная комиссия, и
Хохолкова повели.

8. БЛАГОПОЛУЧНЫЙ КОНЕЦ

И привели в суд. И судили, и приговорили, и посадили в одну камеру с
Майорчиком. И так ему и надо. Пусть не тратит профсоюзных денег, доверенных
ему массою, на чем и назидательному уголовному роману конец. Точка.

* Михаил Булгаков. Человек с градусником

У нас на станции рабочий в летучке
заболел, врач к нему приехал, поставил
градусник да и забыл про него, уехал на
дрезине, а больной так, с градусником, и
остался.
Рабкор 1212

I
Врач завинтился совершенно. Приехал на станцию, осмотрел пять человек с
катаром желудка. Одному выписал соду три раза в день по чайной ложке,
другому соду три раза в день по пол чайной ложки, третьему - один раз в день
по 1/4 чайной ложки, четвертому и пятому для разнообразия через день по
ложке, шестой ногу сломал, двое страдали ревматизмом, 1 - запором, жена
стрелочника жаловалась, что видит во сне покойников, двум не выдали пособия
по болезни, дорожная мастерша неожиданно родила...
Одним словом, когда нужно было садиться на дрезину, в голове у врача
было только одно: "Ко щам пора, дьявольски устал..."
И тут прибежали и сказали, что в летучке один заболел. Врач только тихо
крякнул и полетел к больному.
- Тэк-с. Язык покажите, голубчик. Паршивый язык! Когда заболел? 13-го?
15-го?.. Ах, 16-го... Хорошо, то бишь плохо... Сколько тебе лет? То есть я
хотел спросить: живот болит? Ах, не болит?.. Болит?.. Тут болит?
- Ой-о...
- Постой, постой, не кричи. А тут?..
- Ого-го...
- Постой, не кричите.
- Дрезина готова, - послышалось за дверью.
- Сейчас, одну минуту... Голова болит?.. Когда заболела? То есть я
хотел спросить: поясницу ломит?.. Ага! А коленки?.. Покажи коленку. Сапог-то
стащи!
- У меня в прошлом году...
- А в этом?.. Так... А в будущем?.. Фу, черт, я хотел спросить: в
позапрошлом?.. Селедки не ешь! Расстегни рубашку. Вот те градусник. Да не
раздави смотри. Казенный.
- Дрезина дожидается!
- Счас, счас, счас!.. Рецепт напишу только. У тебя инфлуенца, дядя.
Отпуск тебе напишу на три дня. Как твоя фамилия? То есть я хотел спросить:
ты женатый? Холостой? Какого ты полу?.. Фу, черт, то есть я хотел спросить:
ты застрахованный?
- Дрезина ждет!
- Счас! Вот тебе рецепт. Порошки будешь принимать. По одному порошку.
Селедки не ешь! Ну, до свиданья.
- Покорнейше вас благодарю!
- Дрезина...
- Да, да, да... Еду, еду, еду...

Через три дня в квартире доктора.
- Маня, ты не видела, куда я градусник дел?
- На письменном столе.
- Это мой. А где казенный, с черной шапочкой? Черт его знает, очевидно,
потерял! Потерял, а шут его знает - где. Придется покупать.

III

Через пять дней на станции сидел человек в куртке с бугром под левой
мышкой и рассказывал:
- Замечательный врач. Прямо скажу, выдающий врач! Ну до чего быстрый,
как молния! Порх, порх... Сейчас, говорит, язык покажи, пальцем в живот
ткнул, я свету не взвидел, все выспросил, когда да как... Из кассы 4 с
полтиной выписал.
- Ну, что ж, вылечил? Капли, наверно, давал. У него капли есть
замечательные...
- Да, понимаешь, не каплями. Градусником. Вот тебе, грит, градусник,
носи, говорит, его на здоровье, только не раздави - казенный.
- Даром?
- Ни копейки не взяли за градусник. Страхкассовый градусник.
- У нас хорошо. Зуб Петюкову вставили фарфоровый тоже даром.
- И помогает градусник?
- Говорю тебе, как рукой сняло. Спины не мог разогнуть. А на другой
день после градусника полегчало. Опять же и голова две недели болела: как
вечер, так и сверлит темя, сверлит... А теперь, с градусником, хоть бы ты
что!
- До чего наука доходит!
- Только неудобство чрезвычайное при работе. Да я уж приловчился.
Бинтом его привязал под мышку, он и сидит там, сукин сын.
- Дай мне поносить.
- Ишь ты, хитрый!

* Михаил Булгаков. Паршивый тип

Если верить статистике, сочиненной недавно неким гражданином (я сам ее
читал) и гласящей, что на каждую тысячу людей приходится 2 гения и два
идиота, нужно признать, что слесарь Пузырев был, несомненно, одним из двух
гениев. Явился этот гений Пузырев домой и сказал своей жене:
- Итак, Марья, жизненные мои ресурсы в общем и целом иссякли.
- Все-то ты пропиваешь, негодяй, - ответила ему Марья. - Что ж мы с
тобой будем жрать теперь?
- Не беспокойся, дорогая жена, - торжественно ответил Пузырев, - мы
будем с тобой жрать!
С этими словами Пузырев укусил свою нижнюю губу верхними зубами так,
что из нее полилась ручьем кровь. Затем гениальный кровопийца эту кровь стал
слизывать и глотать, пока не насосался ею, как клещ.
Затем слесарь накрылся шапкой, губу зализал и направился в больницу на
прием к доктору Порошкову.

x x x

- Что с вами, голубчик? - спросил у Пузырева Порошков.
- По...мираю, гражданин доктор, - ответил Пузырев и ухватился за косяк.
- Да что вы? - удивился доктор. - Вид у вас превосходный.
- Пре...вос...ходный? Суди вас бог за такие слова, - ответил угасающим
голосом Пузырев и стал клониться набок, как стебелек.
- Что ж вы чувствуете?
- Ут...ром... седни... кровью рвать стало... Ну, думаю, прощай...
Пу...зырев... До приятного свидания на том свете... Будешь ты в раю,
Пузырев... Прощай, говорю, Марья, жена моя... Не поминай лихом Пузырева!
- Кровью? - недоверчиво спросил врач и ухватился за живот Пузырева. -
Кровью? Гм... Кровью, вы говорите? Тут болит?
- О! - ответил Пузырев и завел глаза, - завещание-то... успею написать?
- Товарищ Фенацетинов, - крикнул Порошков лекпому, - давайте желудочный
зонд, исследование сока будем делать.
- Что за дьявольщина! - бормотал недоумевающий Порошков, глядя в сосуд,
- кровь! Ей-богу, кровь. Первый раз вижу. При таком прекрасном внешнем
состоянии...
- Прощай, белый свет, - говорил Пузырев, лежа на диване, - не стоять
мне более у станка, не участвовать мне в заседаниях, не выносить мне более
резолюций...
- Не унывайте, голубчик, - утешал его сердобольный Порошков.
- Что же это за болезнь такая, ядовитая?! - спросил угасающий Пузырев.
- Да круглая язва желудка у вас. Но это ничего, можно поправиться, -
во-первых, будете лежать в постели, во-вторых, я вам порошки дам.
- Стоит ли, доктор, - молвил Пузырев, - не тратьте ваших уважаемых
лекарств на умирающего слесаря, они пригодятся живым... Плюньте на Пузырева,
он уже наполовину в гробу...
"Вот убивается парень!" - подумал жалостливый Порошков и накапал
Пузыреву валерианки.

x x x

На круглой язве желудка Пузырев заработал 18 р. 79 к., освобождение от
занятий и порошки. Порошки Пузырев выбросил в клозет, а 18 р. 79 к.
использовал таким образом: 79 копеек дал Марье на хозяйство, а 18 рублей
пропил...
- Денег нету опять, дорогая Марья, - говорил Пузырев, - накапай-ка ты
мне зубровки в глаза.!..
В тот же день на приеме у доктора Каплина появился Пузырев с
завязанными глазами. Двое санитаров вели его под руки, как архиерея. Пузырев
рыдал и говорил:
- Прощай, прощай, белый свет! Пропали мои глазыньки от занятий у
станка...
- Черт вас знает! - говорил доктор Каплин, - я такого злого воспаления
в жизнь свою не видал. Отчего это у вас?
- Это у меня, вероятно, наследственное, дорогой доктор, - заметил
рыдающий Пузырев.
На воспалении глаз Пузырев сделал чистых 22 рубля и очки в черепаховой
оправе.
Черепаховую оправу Пузырез продал на толкучке, а 22 рубля распределил
таким образом: 2 рубля дал Марье, потом полтора рубля взял обратно,
сказавши, что отдаст их вечером, и эти полтора и остальные двадцать пропил.
Неизвестно где гениальный Пузырев спер пять порошков кофеину и все эти
пять порошков слопал сразу, отчего сердце у него стало прыгать, как лягушка.
На носилках Пузырева привезли в амбулаторию к докторше Микстуриной, и
докторша ахнула.
- У вас такой порок сердца, - говорила Микстурина, только что кончившая
университет, - что вас бы в Москву в клинику следовало свезти, там бы вас
студенты на части разорвали. Прямо даже обидно, что такой порок даром
пропадает!

x x x

Порочный Пузырев получил 48 р. и ездил на две недели в Кисловодск. 48
рублей он распределил таким образом: 8 рублей дал Марье, а остальные сорок
истратил на знакомство с какой-то неизвестной блондинкой, которая попалась
ему в поезде возле Минеральных Вод.
"...Чем мне теперь заболеть, уж я и ума не приложу, - говорит сам себе
Пузырев, - не иначе как придется мне захворать громаднейшим нарывом на
ноге".
Нарывом Пузырев заболел за 30 копеек. Он пошел и купил на эти 30 копеек
скипидару в аптеке. Затем у знакомого бухгалтера он взял напрокат шприц,
которым впрыскивают мышьяк, и при помощи этого шприца впрыснул себе скипидар
в ногу. Получилась такая штука, что Пузырев даже сам взвыл.
"Ну, теперича мы на этом нарыве рублей 50 возьмем у этих оболтусов
докторов", - думал Пузырев, ковыляя в больницу.
Но произошло несчастье.
В больнице сидела комиссия, и во главе нее сидел какой-то мрачный и
несимпатичный в золотых очках.
- Гм, - сказал несимпатичный и просверлил Пуэырева взглядом сквозь
золотые обручи, - нарыв, говоришь? Так... Снимай штаны!
Пузырев снял штаны, и не успел оглянуться, как ему вскрыли нарыв.
- Гм! - сказал несимпатичный, - так это скипидар у тебя, стало быть, в
нарыве? Как же он туда попал, объясни мне, любезный слесарь?..
- Не могу знать, - ответил Пузырев, чувствуя, что под ним разверзается
бездна.
- А я могу! - сказали несимпатичные золотые очки.
- Не погубите, гражданин доктор, - сказал Пузырев и зарыдал
неподдельными слезами без всякого воспаления.

x x x

Но его все-таки погубили. И так ему и надо.

* Михаил Булгаков. Как школа провалилась в преисподнюю

Транспортный рассказ Макара Девушкина

- Это что! - воскликнул известный московско-белорусско-балтийский
железнодорожник Девушкин, сидя в пивной в кругу своих друзей, - а вот у нас
на Немчиновском посту было происшествие, так это действительно номер!
Девушкин постучал серебряным двугривенным по мраморному столику, и на
стук прикатил член профессионального союза работников народного питания в
белом фартуке. Добродушная профессиональная улыбка играла на его лице.
- Дай нам, милый человек, еще две парочки, - попросил его Макар
Девушкин.
- Больше чем по парочке не полагается, - ответил нарпитовец с
сожалением.
- Друг! - прочувственно воскликнул Макар, - мало ли что не полагается,
а ты как-нибудь сооруди, - и при этом Макар еще раз постучал двугривенным.
Нарпитовец вздохнул, искоса глянул на надпись на стене:
"Берущий на чай не достоин быть членом профессионального союза".
Еще раз вздохнул, порхнул куда-то и представил две парочки.
- Молодец! - воскликнул Макар, приложился к кружке и начал:
- Дачу бывшего гражданина Сенет знаете?
- Не слыхали, - ответили друзья.
- Замечательная дачка. Со всеми неудобствами. Ну-с, забрали, стало
быть, эту дачку под школу первой ступени. Главное - местоположение приятное:
лесочек, то да се... нужник, понятное дело, имеется. Одним словом,
совершенно пригодная дача на 90 персон школьников. Но вот водопровода нету!
Вот оказия...
- Колодец можно устроить.
- Именно - пустое дело. Вот из-за колодца-то все и произошло, и пропала
дачка, к свиньям собачьим. Был этот колодец под самым крыльцом, и вот о
прошлом годе произошло печальное событие - обвалился сруб... Нуте-с,
заведующий школой бьет тревогу по всем инстанциям нашего аппарата.
Туда-сюда... Пишет ПЧ-первому: так, мол, и так, - чинить надо. ПЧ посылает
материал, рабочих. Специальных колодезников пригнали. Ну, те, разумеется, в
два момента срубили новый сруб, положили его на венец, и оставалось им,
братцы, доделать чистые пустяки - раз плюнуть.
Ан не тут-то было: вместо того чтобы тут же взять и работу закончить, а
ее взяли да и оставили до весны. Отлично-с.
Весной, как начала земля таять, поползло все в колодец, а колодец 18
саж. глубины! Поехала в колодец земля и весь новый деревянный сруб. И в
общем и целом провалилось все это... Получилась, друзья мои, глубокая яма
более чем в 3 сажени шириной, и под самой стеной школы.
Школьный фундамент подумал-подумал, треснул и полез вслед за срубом в
колодец. Дальше - больше: р-раз! - треснула стена. Из школы все, понятное
дело, куда глаза глядят. Прошло еще два дня - и до свидания: въехала вся
школа в колодец. Приходят добрые люди и видят: стоит в стороне нужник на 90
персон и на воротах вывеска: "Школа первой ступени", и больше ничего - лысое
место!
Так и прекратилось у нас просвещение на Немчиновском посту
Московско-Белорусско-Балтийской железной дороги... За ваше здоровье,
товарищи!

* Михаил Булгаков. Путевые заметки.

Скорый э 7 Москва-Одесса

Отъезд

Новый Брянский вокзал грандиозен и чист. Человеку, не ездившему никуда
в течение двух лет, все в нем кажется сверхъестественным. Уйма свободного
места, блестящие полы, носильщики, кассы, возле которых нет остервеневших,
измученных людей, рвущихся куда-то со стоном и руганью. Нет проклятий,
липкой и тяжкой ругани, серых страшных мешков, раздавленных ребят, нет
шмыгающих таинственных людей, живших похищением чемоданов и узлов в адской
сумятице. Словом, совершенно какой-то неописуемый вокзал. Карманников мало,
и одеты они все по-европейски. Носильщики, правда, еще хранят загадочный
вид, но уже с некоторым оттенком меланхолии. Ведь билет можно купить за день
в "Метрополе" (очередь 5 - 6 человек!), а можно и по телефону его заказать.
И вам его на дом пришлют.
Единственный раз защемило сердце, это когда у дверей, ведущих на
перрон, я заметил штук тридцать женщин и мужчин с чайниками, сидевших на
чемоданах. Чемоданы, чайники и ребята загибались хвостом в общий зал. Увидев
этот хвост, увидев, с каким напряжением и хмурой сосредоточенностью люди на
чемоданах глядят на двери и друг на друга, я застыл и побледнел.
Боже мой! Неужели же вся эта чистота, простор и спокойствие - обман?
Боже мой! Распахнутся двери, взвоют дети, посыпятся стекла, "свистнут"
бумажник... Кошмар! Посадка! Кошмар.
Проходивший мимо некто в железнодорожной фуражке успокоил меня:
- Не сомневайтесь, гражданин. Это они по глупости. Ничего не будет.
Места нумерованы. Идите гулять, а за пять минут придите и сядьте в вагон.
Сердце мое тотчас наполнилось радостью, и я ушел осматривать вокзал.
Минута в минуту - 10 ч. 20 м. мимо состава мелькнула красная фуражка,
впереди хрипло свистнул паровоз, исчез застекленный гигантский купол и мимо
окон побежали, трубы, вагоны, поздний апрельский снег.

В пути

Это черт знает что такое! Хуже вокзала. Купе на два места. На диванах
явно новые чехлы, на окнах занавески. Проводник пришел, отобрал билет и
плацкарту и выдал квитанцию. В дверь постучали. Вежливости неописуемой
человек в кожаной тужурке спросил:
- Завтракать будете?
- О да! Я буду завтракать!
А вот гармоник предохранительных между вагонами нет. Из вагона в вагон,
через метающиеся в беге площадки, в предпоследний вагон-ресторан. Огромные
стекла, пол сплошь закрыт ковром, белые скатерти. Паровое отопление
работает, и при входе сразу охватывает истома.
Стелется синеватый, слоистый дым над столами, а мимо в широких стеклах
бегут перелески, поля с белыми пятнами снега, обнаженные ветви, рощи, опять
поля.
И опять домой, к себе в вагон, через "жесткие", бывшие третьеклассные
вагоны. В купе та же истома, от трубы под окном веет теплом - проводник
затопил.
Вечером, после второго путешествия в ресторан и возвращений, начинает
темнеть. Как будто меньше снегу на полях. Как будто здесь уже теплее. В
лампах в купе накаливаются нити, звучат голоса в коридоре. Слышны слова
"банкнот", "безбожник". Мелькают пестрые листы журналов, и часто проходит
проводник с метелкой, выбрасывает окурки. В ресторан уходят джентльмены в
изящных пальто, в остроносых башмаках, в перчатках. Станции пробегают в
сумерках. Поезд стоит недолго, несколько минут. И опять, и опять мотает
вагоны, сильнее идет тепло от труб.
Ночью стихает мягкий вагон, в купе раздеваются, не слышно сонного
бормотания о банкноте, валюте, калькуляции, и в тепле и сне уходят сотни
верст, Брянск, Конотоп, Бахмач.
Утром становится ясно: снегу здесь нет и здесь тепло.
В Нежине, вынырнув из-под колес вагона, с таинственным и взбудораженным
лицом выскакивает мальчишка. Под мышками у него два бочоночка с солеными
огурцами.
- Пятнадцать лимонов! - пищит мальчишка.
- Давай их сюда! - радостно кричат пассажиры, размахивая деньгами. Но с
мальчишкой делается что-то страшное. Лицо его искажается, он проваливается
сквозь землю.
- Сумасшедший! - недоумевают москвичи. Вслед за мальчишкой выскакивает
баба и также в корчах исчезает.
Загадка объясняется тотчас же. Мимо вагонов идет непреклонный страж в
кавалерийской шинели до пят и раздраженно бормочет:
- Вот чертовы бабы!
Потом обращается к пассажирам:
- Граждане! Не нарушайте правил. Не покупайте у вагона. Вон - лавка!
Пассажиры устремляются в погоню за нежинскими огурцами и покупают их
без нарушения правил и с нарушением таковых.
Около часу дня, с опозданием часа на два, показывается из-за дарницких
лесов Днепр, поезд входит на заштопанный после взрывов железнодорожный мост,
тянется высоко над мутными волнами, и на том берегу разворачивается в зелени
на горах самый красивый город в России - Киев.
Под обрывами разбегаются заржавевшие пути. Начинают тянуться
бесконечные и побитые в трепке, в войне составы, классные и товарные.
Мелькает смутная стертая надпись на паровозе - "Пролетар..."...
Пробегает здание и на нем надпись - "Киiв-II".

* Михаил Булгаков. Торговый дом на колесах

Молчаливая обычно станция "Мелкие дребезги" Энской советской дороги
загудела, как муравейник, в который мальчишка воткнул палку.
Железнодорожники кучками собирались у громадного знака вопроса на белой
афише. Под вопросом было напечатано:

ОНА ЕДЕТ!!!

- Кто едет?! - изнывали железнодорожники, громоздясь друг на друга.
Кооперативная лавка-вагон!! - отвечала афиша.
- Го-го, здорово! - шумели железнодорожники. И на следующий день она
приехала. Она оказалась длинным товарным вагоном, испещренным лозунгами,
надписями и изречениями:

Нигде, кроме как в нашем торговом доме!
Сони, Маши и Наташи, летите в лавку нашу!
Железнодорожник! Зачем тебе высасываться в лавке частного паука.
Когда ты можешь попасть к нам?!

- Ги-ги, здорово! - восхищались транспортники. - Паук - это наш
Митрофан Иванович.
Станционный паук Митрофан Иванович мрачно глядел из своей лавчонки.

Транспортная кооперация, путем нормализации, стандартизации и
инвентаризации спасет мелиорацию, электрификацию и механизацию.

Этот лозунг больше всего понравился стрелочникам.
- Понять ни черта нельзя, - говорил рыжебородый Гусев, - но видно, что
умная штука.
"Каждый, кто докажет документом, что он член, получает скидку в 83
1/2%, - гласил плакат, - все не члены получают такую же!!"
В кассе взаимопомощи наступило столпотворение. Транспортники стояли в
хвосте и брали заимообразно совзнаками и червонцами.
А в полдень облепленная народом кооплавка начала торговать.
Три приказчика извивались, кассирша кричала: "Сдачи нет!", и пер
станционный народ штурмом.
- Три фунтика колбаски позвольте, стосковались по колбаске. У паука
Митрофана Ивановича гнилая.
- Колбаски-с нет. Вся вышла-с. Могу предложить вместо колбаски омары в
маринаде.
- Амары? А почем?
- Три пятьдесят-с.
- Чего три?!
- Известно-с - рубля.
- Банка?!
- Банка-с.
- А как же скидка? Я член...
- Вижу-с. Со скидкой три пятьдесят, а так они шесть двадцать.
- А почему они воняют?
- Заграничные-с.
- Прошу не напирать!
- Ремней в данный момент не имеется, могу предложить взамен
патентованные брюкодержатели "Дуплекс" - лондонские с автоматическими
пуговицами "Пли". 7 руб. 25 коп. Купившим сразу дюжину дополнительная скидка
- 15%. Виноват, гражданин. Он на талию надевается.
- Батюшки, лопнул!!
- Уплатите в кассу 7р. 25 к.
- Ситцу нет, мадемуазель. Есть портьерная ткань лионская, крупными
букетами. Незаменима для обивки мебели.
- Хи-хи. У нас и небели-то нету.
- Жаль-с. Могу предложить стулья "комфорт" складные для пикников...
- А вам что, мадам?
- Я не мадам, - ошеломленно ответил Гусев, поглаживая бороду.
- Пардон, чем могу?
- Мне бы ситцу бабе в подарок.
- Миль пардон, ситец вышел. Для подарка вашей почтенной супруге могу
предложить парижский корсет на шелку с китовым усом.
- А где ж у него рукава?
- Извиняюсь, рукава не полагаются. Ежели с рукавами, возьмите пижаму.
Незаменимая вещь в морских путешествиях.
- Нам по морям не путешествовать. Нет уж, позвольте корсетик. Вешица
прочная.
- Будьте покойны, пулей не прострелишь. Номер размера вашей супруги?
- У нас по простоте, не нумерованная, - ответил стыдливо Гусев, -
известно, серость...
- Пардон, тогда мы на глаз. Рукой обхватить можно? Гусев подумал:
- Никак нет. Двумя, ежели у кого руки длинные...
- Гм. Это порядочный размер. Супруге вашей диета необходима. Так мы
предложим вам э 130, для тучных специально.
- Хорошо, - согласился покладистый Гусев.
- 11 р. 27 коп... Что кроме?
Кроме Гусев купил бритвенное зеркало "жокей-клуб", показывающее с одной
стороны человека увеличенным, а с другой стороны уменьшенным. Просил мыла, а
предложили русско-швейцарский сыр. Гусев отказался за неимением средств и,
подкрепившись у Митрофан Ивановича самогоном, явился к супруге.
- Показывай, что купил, пьяница? - спросила Гусева супруга.
- Вишь, Маша, выбор в лавке у них заграничный, ни черта нету, - пояснил
Гусев, вскрывая сверток, - говорят, тучная ты э 130...
- Ах они, охальники! (Супруга всплеснула руками.) Что они, мерили меня,
что ли? И ты хорош: про жену такие слова!
Она глянула в зеркало и ахнула. Из круглого стекла выглянула
великанская физия с обвисшими щеками и волосами толстыми, как нитки.
Супруга повернула зеркало другой стороной и увидала самое себя с
головой маленькой, как чернильница.
- Это я такая? э 130?! - спросила супруга, багровея.
- Тучная ты, Ma... - пискнул Гусев, присел, но не успел закрыться.
Супруга махнула корсетом и съездила его по уху так, что шелк лопнул и
китовый ус вонзился ему в глаз.
Через две минуты Гусев, растопырив ноги, сидел у входа в свое жилище и
глядел заплывшим глазом в хвост поезду, увозившему кооперативную лавку.
Гусев погрозил ей кулаком.
Встал и направился к Митрофан Ивановичу.

* Михаил Булгаков. Лестница в рай

(С натуры)

Лестница, ведущая в библиотеку ст.
Москва-Белорусская (1-я Мещанская улица),
совершенно обледенела.
Тьма полная, рабочие падают и
убиваются.
Рабкор

Рабочий Косин упал удачно. С громом приехал со второго этажа в первый,
там повернулся на площадке головой вниз и выехал на улицу. Следом за ним
приехала шапка, за шапкой - книжка "Война и мир", сочинение Л. Толстого.
Книжка выехала горбом, переплет дыбом, и остановилась рядом с Косиным.
- Ну как? - спросили ожидавшие внизу своей очереди.
- Штаны порвал, - ответил глухо Косин, - хорошие штаны, жена набрала на
Сухаревке, - и ощупал великолепный звездный разрыв на бедре.
Затем он поднял произведение Толстого, накрылся шапкой и, прихрамывая,
ушел домой.
Вторым рискнул Балчугов.
- Я тебя осилю, я тебя одолею, - бормотал он, прижимая к груди собрание
сочинений Гоголя в одном томе, - я, может, на Карпаты в 15-м году лазил, и
то ни слова не сказал. Ранен два раза... За спиной мешок, в руках винтовка,
на ногах сапоги, а тут с Гоголем, - с Гоголем да не осилить... Я "Азбуку
коммунизма" желаю взять, я... чтоб тебя разорвало!.. я (он терялся в
кромешной тьме)... чтоб вам с вашей библиотекой ни дна ни покрышки!..
Он сделал попытку ухватиться за невидимые перила, но те мгновенно
ускользнули из рук. Затем ускользнул Гоголь и через мгновение был на улице.
- Ох! - пискнул Балчугов, чувствуя, что нечистая сила отрывает его от
обледеневших ступенек и тащит куда-то в бездну.
- Спа... - начал он и не кончил.
Ледяной горб под ногами коварно спихнул Балчугова куда-то, где его
встретил железный болт. Балчугов был неудачник, и болт пришелся ему прямо в
зубы.
- ...Сп... - ахнул Балчугов, падая головой вниз.
- ...те!!. - кончил он, уже сидя на снегу.
- Ты снегом... - посоветовали ожидающие, глядя, как Балчугов плюет
красивой красной кровью.
- Не шнегом, - ответил Балчугов шепеляво (щеку его раздувало на
глазах), - а колом по голове этого шамого библиотекаря и правление клуба
тоже... мордой бы... по этой лешниче...
Он пошарил руками по снегу и собрал разлетевшиеся листки "Тараса
Бульбы". Затем поднялся, наплевал на снегу красным и ушел домой.
- Обменял книжку, - бубнил он, держась за щеку, - вот так обменял,
шатается...
Тьма поглотила его.
- Полезем, что ль, Митя? - робко спросил ожидающий. - Газетку охота
почитать.
- Ну их к свиньям собачьим, - ответил Митя, - живота решишься, а я
женился недавно. У меня жена. Вдова останется. Идем домой!
Тьма съела и их.

* Михаил Булгаков. Игра природы

А у нас есть железнодорожник с
фамилией Врангель.
Из письма рабкора

Дверь, ведущую в местком станции М., отворил рослый человек с усами,
завинченными в штопор. Военная выправка выпирала из человека.
Предместком, сидящий за столом, окинул вошедшего взором и подумал:
"Экий бравый..."
- А вам чего, товарищ? - спросил он.
- В союз желаю записаться, - ответил визитер.
- Тэк-с... А вы где же работаете?
- Да я только что приехал, - пояснил гость, - весовщиком сюды
назначили...
- Тэк-с. Ваша как фамилия, товарищ?
Лицо гостя немного потемнело.
- Да, фамилия, конечно... - заговорил он, - фамилия у меня... Врангель.
Наступило молчание. Предместком уставился на посетителя, о чем-то
подумал и вдруг машинально ощупал документы в левом кармане пиджака.
- А имя и, извините, отчество? - спросил он странным голосом.
Вошедший горько и глубоко вздохнул и вымолвил:
- Да, имя... ну, что имя, ну, Петр Николаевич.
Предместком привстал с кресла, потом сел, потом опять привстал, глянул
в окно, с окна на портрет Троцкого, с Троцкого на Врангеля, с Врангеля на
дверной ключ, с ключа косо на телефон. Потом вытер пот и спросил сипло:
- А скудова же вы приехали?
Пришелец вздохнул так густо, что у предместкома шевельнулись волосы, и
молвил:
- Да вы не думайте... Ну, из Крыма...
Словно пружина развернулась в предместкома. Он вскочил из-за стола и
мгновенно исчез.
- Так я и знал! - кисло сказал гость и тяжко сел на стул.
Со звоном хлопнул ключ в дверях. Предместком, с глазами, сияющими как
звезды, летел через зал III класса, потом через I класс и прямо к заветной
двери. На лице у предместкома играли краски. По дороге он вертел руками и
глазами, наткнулся на кого-то в форменной куртке и ему взвыл шепотом:
- Беги, беги в месткоме дверь покарауль! Чтоб не убег!..
- Кто?!
- Врангель!
- Сдурел!!
Предместком ухватил носильщика за фартук и прошипел:
- Беги скорей дверь покарауль!..
- Которую?!
- Дурында... Награду получишь!..
Носильщик выпучил глаза и стрельнул куда-то вбок... За ним - второй.
Через три минуты у двери месткома бушевала густая толпа. В толпу клином
врезался предместкома, потный и бледный, а за ним двое в фуражках с красным
верхом и синеватыми околышами. Они бодро пробирались в толпе, и первый
звонко покрикивал:
- Ничего интересного, граждане! Прошу вас очистить помещение!.. Вам
куда? В Киев? Второй звонок был. Попрошу очистить!
- Кого поймали, родные?
- Кого надо, того и поймали, попрошу пропустить...
- Деникина словил месткомщик!..
- Дурында, это Савинков убег... А его залопали у нас!
- Я обнаружил по усам, - бормотал Предместком человеку в фуражке, -
глянул... Думаю, батюшки, - он!
Двери открылись, толпа полезла друг на друга, и в щели мелькнул
пришелец...
Глянув на входящих, он горько вздохнул, кисло ухмыльнулся и уронил
шапку.
- Двери закрыть!.. Ваша фамилия?
- Да Врангель же... да я ж говорю...
- Ага!
Форменные фуражки мгновенно овладели телефоном.
Через пять минут перед дверьми было чисто от публики, и по
очистившемуся пространству проследовал кортеж из семи фуражек. В середине
шел, возведя глаза к небу, пришелец и бормотал:
- Вот, твоя воля... замучился... В Херсоне водили... В Киеве водили...
Вот горе-то... В Совнарком подам, пусть хоть какое хочут название дадут...
- Я обнаружил, - бормотал предместком в хвосте, - батюшки, думаю, усы!
Ну, у нас это, разумеется, быстро, по-военному: р-раз - на ключ. Усы - самое
главное...

x x x

Ровно через три дня дверь в тот же местком открылась, и вошел тот же
бравый. Физиономия у него была мрачная.
Предместком встал и вытаращил глаза.
- Э... Вы?
- Я, - мрачно ответил вошедший и затем молча ткнул бумагу.
Предместком прочитал ее, покраснел и заявил.
- Кто ж его знал... - забормотал он... - Гм... да, игра природы...
Главное, усы у вас, и Петр Николаевич...
Вошедший мрачно молчал...
- Ну что ж... Стало быть, препятствий не встречается... Да....
Зачислим... Да вот усы сбили меня...
Вошедший злобно молчал.

x x x

Еще через неделю подвыпивший весовщик Карасев подошел к мрачному
Врангелю с целью пошутить.
- Здравия желаю, ваше превосходительство, - заговорил он, взяв под
козырек и подмигнув окружающим. - Ну как изволите поживать? Каково
показалось вам при власти Советов и вообще у нас в Ре-Се-Фе-Се-Ре?
- Отойди от меня, - мрачно сказал Врангель.
- Сердитый вы, господин генерал, - продолжал Карасев, - у-у, сердитый!
Боюсь, как бы ты меня не расстрелял. У него это просто, взял пролетария...
Врангель размахнулся и ударил Карасева в зубы так, что с того соскочила
фуражка. Кругом засмеялись,
- Что ж ты бьешься, гадюка перекопская? - сказал дрожащим голосом
Карасев. - Я шутю, а ты...
Врангель вытащил из кармана бумагу и ткнул ее в нос Карасеву. Бумагу
облепили и начали читать:
"...Ввиду того, что никакого мне проходу нету в жизни, просю мою
роковую фамилию сменить на многоуважаемую фамилию по матери - Иванов..."
Сбоку было написано химическим карандашом: "Удовлетворить".
- Свинья ты... - заныл Карасев. - Что ж ты мне ударил?
- А ты не дражни, - неожиданно сказали в толпе. - Иванов, с тебя
магарыч.

* Михаил Булгаков. Горемыка Всеволод

История одного безобразия

I
БИОГРАФИЯ ВСЕВОЛОДА

Отчим Всеволода - красноармеец командного состава. Поэтому ездил пять с
половиной лет Всеволод из одного города Союза в другой вслед за отчимом, в
зависимости от того, куда отчима посылали.
Однако Всеволод был хитрый, как муха, и во время путешествий цеплялся
то за одно, то за другое учебное заведение.
Таким образом, сумел Всеволод выучиться в одесской школе судовых
машинистов, затем в школе морского транспорта в г. Баку и даже в образцовой
профтехнической школе в г. Киеве.
Помимо этого, не последний человек был Всеволод и в
слесарно-механическом ремесле (вследствие трехлетнего стажа в школьных
мастерских).
Всеволод был любознателен, как Ломоносов, и смел, как Колумб. Поэтому
Всеволод явился к отчиму и заявил:
- Дорогой отчим командного состава, я поступаю в политехникум путей
сообщения в городе Ростове-на-Дону.
- Шпарь! - ответил отчим.

II
ЧТО ПРОИЗОШЛО

Местком отчима написал учку про Всеволода: "Так и так. Всеволод учиться
желает". Учк написал дорпрофсожу "Желаем, чтобы Всеволод учился". Дорпрофсож
написал политехникуму: "Будьте любезны Всеволода принять". Политехникум
принял документы Всеволода и все их потерял.
Всеволод в этот год в политехникум не попал.

III
НА СЛЕДУЮЩИЙ ГОД

Умудренный опытом, Всеволод заранее послал все документы в копиях в
учк. В этих копиях между прочим находилась рекомендация Всеволода.
"Всеволод хороший парень, а отчим его ведет полезную работу".
Все это под расписку было сдано ответственному работнику учка.
И ответственный работник учка все документы Всеволода потерял.

IV
ВСЕВОЛОД УПОРСТВУЕТ

Всеволод стал избегать ответственных работников учков и прятался от них
в подворотни. Ответственный поехал в отпуск, и Всеволод нырнул к его
заместителю, но и заместитель уехал в отпуск, а у заместителя был помощник,
коему Всеволод вновь вручил свои документы. Помощник рассмотрел документы
Всеволода и по неизвестной причине вернул их через местком Всеволоду. Так
что кандидатура Всеволода рухнула.

V
ШИШ

Всеволод получил из учка обратно документы, а вместе с ними шиш с
маслом.

VI
УЧК СОЧУВСТВУЕТ

Всеволод кинулся в учк с воем.
- Бедный Всеволод, - говорили учкисты, рыдая Всеволоду в жилет, - мы
тебя понимаем и тебе сочувствуем, юный красавец.
И в знак сочувствия написали Всеволоду записку в политехникум:
"Так и так, примите Всеволода".

VII
АРИФМЕТИЧЕСКАЯ ЗАДАЧКА

Всеволод бросился в политехникум с запиской.
- Арифметику проходили, молодой человек? - спросили Всеволода в
политехникуме.
- Проходил, - ответил почтительно Всеволод.
- Так вот, решите задачку: в политехникуме свободных мест N А записок
на эти свободные места написано Nx3 плюс еще одна записка, ваша.
Спрашивается, попадете ли вы в политехникум?
- Нет, не попаду, - сказал Всеволод, который был очень способен в
математике.
- Удалитесь, молодой человек, - сказали ему в политехникуме.
И Всеволод удалился.

VIII
ВЫВОД

Безобразия творятся у нас на белом свете.

* Михаил Булгаков. Они хочуть свою образованность показать...

...и всегда говорят о непонятном!
А. П. Чехов

Какие-то чудаки наши докладчики!
Выражается во время речи иностранными
словами, а когда рабочие попросили
объяснить - он, оказывается, сам не
понимает!!
Рабкор Н. Чуфыркин

В зале над тысячью человек на три сажени стоял пар. И пар поднимался от
докладчика. Он подъезжал на курьерских к концу международного положения.
- Итак, дорогие товарищи, я резюмирую! Интернациональный капитализм в
конце концов и в общем и целом довел свои страны до полной прострации. У
акул мирового капитализма одно соображение, как бы изолировать Советскую
страну и обрушиться на нее с интервенцией! Они использовывают все
возможности, вплоть до того, что прибегают к диффамации, то есть сочиняют
письма, якобы написанные тов. Зиновьевым! Это, товарищи, с точки зрения
пролетариата, - моральное разложение буржуазии и ее паразитов и камер-лакеев
из Второго Интернационала!
Оратор выпил полстакана воды и загремел, как труба:
- Удастся ли это им, товарищи? Совершенно наоборот! Это им не удастся!
Капиталистическая вандея, окруженная со всех сторон волнами пока еще
аморфного пролетариата, задыхается в собственном соку, и перед капиталистами
нет другого исхода, как признать Советский Союз, аккредитовав при кем своих
полномочных послов!!
И моментально оратор нырнул вниз, словно провалился. Затем выскочила из
кресла его голова и предложила:
- Если кто имеет вопросы, прошу задавать.
В зале наступила тишина. Затем в отдалении зашевелилась в самой гуще и
вышла голова Чуфыркина.
- Вы имеете, товарищ? - ласково обратился к нему с эстрады совершенно
осипший оратор.
- Имею, - ответил Чуфыркин и облокотился на спинку переднего стула. Вид
у Чуфыркина был отчаянный. - Ты из меня всю кровь выпил!
Зал охнул, и все головы устремились на смельчака Чуфыркина.
- Сижу - и не понимаю, жив я или уже помер, - объяснил Чуфыркин. В зале
настала могильная тишина.
- Виноват. Я вас не понимаю, товарищ? - оратор обидчиво скривил рот и
побледнел.
- В голове пузыри буль-буль, как под водой сидишь, - обьяснил Чуфыркин.
- Я не понимаю, - заволновался оратор. Председатель стал подниматься с
кресла.
- Вы, товарищ, вопрос имеете? Ну?
- Имею, - подтвердил Чуфыркин, - объясни - "резюмирую".
- То есть как это, товарищ? Я не понимаю, что объяснить?..
- Что означает, объясни!
- Виноват, ах, да .. Вам не совсем понятно, что значит "резюмирую"?
- Совершенно непонятно, - вдруг крикнул чей-то измученный голос из
задних рядов. - Вандея какая-то. Кто она такая?
Оратор стал покрываться клюквенной краской.
- Сию минуту. М-м-м... Так вы про "резюмирую". Это, видите ли, товарищ,
слово иностранное...
- Оно и видно, - ответил чей-то женский голос сбоку.
- Что обозначает? - повторил Чуфыркин.
- Видите ли, резю-зю-ми-ми... - забормотал оратор. - Понимаете ли, ну
вот, например, я, скажем, излагаю речь. И вот выводы, так сказать. Одним
словом, понимаете?..
- Черти серые, - сказал Чуфыркин злобно. Зал опять стих.
- Кто серые? - растерянно спросил оратор.
- Мы, - ответил Чуфыркин, - не понимаем, что вы говорите.
- У него образование высшее, он высшую начальную школу кончил, - сказал
чей-то ядовитый голос, и председатель позвонил. Где-то засмеялись.
- "Интервенцию" объясните, - продолжал Чуфыркин настойчиво.
- И "диффамацию", - добавил чей-то острый пронзительный голос сверху и
сбоку.
- И кто такой камер-лакей? В какой камере?!
- Про Вандею расскажите!!
Председатель взвился, начал звонить.
- Не сразу, товарищи, прошу по очереди!
- "Аккредитовать" не понимаю?!
- Ну, что значит аккредитовать? - растерялся оратор. - Ну, значит,
послать к нам послов...
- Так и говори!! - раздраженно забасил кто-то на галерее.
- "Интервенцию даешь!! - отозвались задние ряды.
Какая-то лохматая учительская голова поднялась и, покрывая нарастающий
гул, заявила:
- И, кроме того, имейте в виду, товарищ оратор, что такого слова -
"использовывать" - в русском языке нет! Можно сказать - использовать!
- Здорово! - отозвался зал. - Вот так припаял! Шкраб, он умеет!
В зале начался бунт.
- Говори, говори! Пока у меня мозги винтом не завинтило! -
страдальчески кричал Чуфыркин. - Ведь это же немыслимое дело!!
Оратор, как затравленный волк, озираясь на председателя, вдруг куда-то
провалился. Багровый председатель оглушительно позвонил и выкрикнул:
- Тише! Предлагается перерыв на десять минут. Кто за?
Зал ответил бурным хохотом, и целый лес рук поднялся кверху.

* Михаил Булгаков. Мертвые ходят

У котельщика 2 уч. сл. тяги Северных
умер младенец. Фельдшер потребовал
принести ребенка к себе, чтобы
констатировать смерть.
Рабкор э 2121

Приемный покой. Клиентов принимает фельдшер. Входит котельщик 2-го
участка службы тяги. Печален.
- Драсьте, Федор Наумыч, - говорит котельщик траурным голосом.
- А. Драссьте. Скидайте тужурку.
- Слушаю, - отвечает котельщик изумленно и начинает расстегивать
пуговицы, - у меня, видите ли...
- После поговорите. Рубашку скидайте.
- Брюки снимать, Федор Наумыч?
- Брюки не надо. На что жалуетесь?
- Дочка у меня померла.
- Гм. Надевайте тужурку. Чем же я могу быть полезен? Царство ей
небесное. Воскресить я ее не в состоянии. Медицина еще не дошла.
- Удостоверение требуется. Хоронить надо.
- А... констатировать, стало быть. Что ж, давай ее сюда.
- Помилуйте, Федор Наумыч. Мертвенькая. Лежит. А вы живой.
- Я живой, да один. А вас, мертвых, - бугры. Ежели я за каждым буду
бегать, сам ноги протяну. А у меня дело - видишь, порошки кручу. Адье.
- Слушаюсь.

Котельщик нес гробик с девочкой. За котельщиком шли две голосящие бабы.
- К попу, милые, несете?
- К фельдшеру, товарищи. Пропустите!

III

У ворот приемного покоя стоял катафалк с гробом. Возле него личность в
белом цилиндре и с сизым носом и с фонарем в руках.
- Чтой-то, товарищи? Аль фельдшер помер?
- Зачем фельдшер? Весовщикова мамаша богу душу отдала.
- Так чего ж ее сюда привезли?
- Констатировать будет.
- А-а... Ишь ты.

- Тебе что?
- Я, изволите ли видеть, Федор Наумыч, помер.
- Когда?
- Завтра к обеду.
- Чудак! Чего ж ты заранее притащился? Завтра б после обеда и привезли
тебя.
- Я, видите ли, Федор Наумыч, одинокий. Привозить-то меня некому.
Соседи говорят, сходи, говорят, заранее, Пафнутьич, к Федору Наумычу,
запишись, а то завтра возиться с тобой некогда. А больше дня ты все равно не
протянешь.
- Гм. Ну, ладно. Я тебя завтрашним числом запишу.
- Каким хотите, вам виднее. Лишь бы в страхкассе выдали. Делов-то еще
много. К попу надо завернуть, брюки опять же я хочу себе купить, а то в этих
брюках помирать неприлично.
- Ну, дуй, дуй! Расторопный ты, старичок.
- Холостой я, главная причина. Обдумать-то меня некому.
- Ну, валяй, валяй. Кланяйся, там, на том свете.
- Передам-с.

* Михаил Булгаков. Стенка на стенку

В день престольного праздника в селе
Поплевине, в районе станции Ряжск,
происходил традиционный кулачный бой
крестьян. В этом бою принял участие
фельдшер ряжского приемного покоя,
подавший заявление о вступлении в партию.
Рабкор

* ЧАСТЬ I. НА ВЫГОНЕ *
В день престольного праздника преподобного Сергия в некоем селе
загремел боевой клич.
- Братцы! Собирайся! Братцы, не выдавай!
Известный всему населению дядя по прозванию Козий Зоб, инициатор и
болван, вскричал командным голосом:
- Стой, братцы! Не все собрамши. Некоторые у обедни.
- Правильно! - согласилось боевое население.
В церкви торопливо звякали колокола, и отец настоятель на скорую руку
бормотал слова отпуска. Засим как вздох донесся заключительный аккорд хора,
и мужское население хлынуло на выгон.
- Ура, ура!..
Голова дяди Зоба мелькала в каше, и донеслись его слова:
- Стой! Отставить...
Стихло.
И Зоб произнес вступительное слово:
- Медных пятаков чеканки 1924 года в кулаки не зажимать. Под вздох не
бить дорогих противников, чтобы не уничтожить население. Лежачего ногами не
топтать: он не просо! С богом!
- Урра! - разнесся богатырский клич.
И тотчас мужское население разломилось на две шеренги. Они разошлись в
разные стороны и с криком "ура" двинулись друг на друга.
- Не выдавай, Прокудин! - выла левая шеренга. - Бей их, сукиных сынов,
в нашу голову!!!
- Бей! Эй, эй! - разнесли перелески.
Шеренги сошлись, и первой жертвой силача Прокудина стал тот же бедный
Зоб. Как ни били со всех сторон Прокудина, он дорвался до Зобовой скулы и
так тяжко съездил его, поддав еще в то место, на котором Козий Зоб заседал
обыкновенно на общих собраниях сельсовета, что Зоб моментально вылетел из
строя. Его бросило головой вперед, а ногами по воздуху, причем из кармана
Зоба выскочило шесть двугривенных, изо рта два коренных зуба, из глаз искры,
а из носа - темная кровь.
- Братья! - завыла первая шеренга. - Неужто поддадимся?
Кровь Зоба возопияла к небу, и тотчас получилось возмездие.
Стены сошлись вплотную, и кулаки забарабанили, как цепы на гумне.
Вторым высадило из строя Васю Клюкина, и Вася физиономией проехался по
земле, ободрав как первую, так и вторую. Он лег рядом с Зобом и сказал
только два слова:
- Сапоги вдове...
Без рукавов и с рваным в клочья задом вылетел Птахин, повернулся по
оси, ударил кого-то по затылку, но мгновенно его самого залепило плюхою в
два аршина, после чего он рявкнул:
- Сдаюсь! Света божьего не вижу...
И перешел в лежачее положение.
За околицей тревожно взвыли собаки, легонько начали повизгивать
бабы-зрительницы.
И вот, в манишке, при галстуке и калошах, показался, сияя празднично,
местный фельдшер Василий Иваныч Талалыкин. Он приблизился к кипящему бою, и
глазки его сузились. Он потоптался на месте, потом нерешительной рукою
дернул себя за галстук, затем более решительно прошелся по пуговицам
пиджака, разом скинул его и, издав победоносный клич, врезался в битву.
Правая шеренга получила подкрепление, и как орел бросился служитель медицины
увечить своих пациентов. Но те не остались в долгу. Что-то крякнуло, и
выкатился вон, как пустая банка из-под цинковой мази, универсальный врач,
усеивая пятнами крови зеленую траву.

* ЧАСТЬ II. ВЫГНАЛИ *
Через два дня в укоме города Р. появился фельдшер Василий Иваныч
Талалыкин. Он был в кожаной куртке, при портрете вождя, и сознательности до
того много было на его лице, что становилось даже немножко тошно. Поверх
сознательности помещался разноцветный фонарь под правым оком фельдшера, а
левая скула была несколько толще правой. Сияя глазами, ясно говорящими, что
фельдшер постиг до дна всю политграмоту, он приветствовал всех словами,
полными достоинства:
- Здравствуйте, товарищи.
На что ему ответили гробовым молчанием. А секретарь укома, помолчав,
сказал фельдшеру такие слова:
- Пройдемте, гражданин, на минутку ко мне.
При слове "гражданин" Талалыкина несколько передернуло.
Дверь прикрыли, и секретарь, заложив руки в карманы штанов, молвил
такое:
- Тут ваше заявление есть о вступлении в партию.
- Как же, как же, - ответил Талалыкин, предчувствуя недоброе и
прикрывая ладошкою фонарь.
- Вы ушиблись? - подозрительно ласково спросил секретарь.
- М... м... ушибси, - ответил Талалыкин, - Как же... на притолоку
налетел. М-да... заявленьице. Вот уже год стучусь в двери нашей дорогой
партии, под знамена которой, - запел вдруг Талалыкин тонким голосом, - я
рвусь всеми фибрами моей души. Вспоминая великие заветы наших вож...
- Довольно, - неприятным голосом прервал секретарь, - достаточно. Вы не
попадаете под знамена!
- Но почему же? - мертвея, спросил Талалыкин.
Вместо ответа секретарь указал пальцем на цветной фонарь.
Талалыкин ничего не сказал. Он повесил голову и удалился из укома.
Раз и навсегда.

* Михаил Булгаков. Война воды с железом

Часть 1-я
КАК ЭТО НАЧАЛОСЬ?

Это не водники, а грехо-водники! Честное слово. Замечена была такая
история: как только нужно ехать нашему железнодорожнику куда-нибудь по воде,
дают ему место или на корме, или в люке, или в трюме, и едет транспортник
как поросенок.
Долго наше начальство терпело надругательства над личностями
железнодорожного транспорта, но наконец его терпение лопнуло.
Один начальник вызвал к себе другого начальника рангом поменьше и
сказал ему такое:
- Что ж они, издеваются, что ли?
- Так точно.
- Они думают, вероятно, что транспортники какие-нибудь ослы, которые в
трюмах будут ездить?
- Надо полагать-с.
- А вот я им по-по-полагаю! Они у меня поездиют... Напишите-ка, Алексей
Алексеевич, бумажку.
- Слушаю.
И получена была такая бумажка:
"Из Саратова. Всем ДС, ДН, ДЧ, СЧ, СМ, КР, С, К, Д. Ввиду того, что
управление госпароходством предоставляет проезд железнодорожникам в
вышеупомянутых местах, с получением сего предлагается работникам водного
транспорта, едущим по разовым билетам, предоставлять место только в поездах
с теплушками, отнюдь не допуская их в вагоны 3-го класса". Следуют подписи.

Часть 2-я
БРАТСКИЙ ПРИЕМ

Водник явился в соответствующее железнодорожное место получать билет.
- Вам что? - спросило его железнодорожное лицо и хмуро глянуло на якоря
на пуговицах.
- Мне бы билетик до Тамбова, - ответил мореплаватель.
Железнодорожное лицо хищно обрадовалось.
- Ах, вам билетик? Очень приятно! Присаживайтесь. Родственников
желаете, наверно, навестить? Соскучились... Хе-хе. Кульер, стакан чаю
гражданину воднику. Ну, как у вас в Тихих океанах, все ли благополучно?
- Покорнейше благодарим, - ответил потомок Христофора Колумба, - мы
больше в Самару плаваем. Мне бы в скором поезде, если можно...
- Как же, как же, обязательно! У меня, правда, циркулярик есть, чтобы
вам, морским волкам, только в теплушках места давать, но для такого
симпатичного представителя стихии, как вы, можно сделать исключение. Вы ведь
привыкли там, на ваших броненосцах, в кают-компаниях всяких, хи-хи. Кстати,
моя теща на днях в Самару ездила, так ее, божью старушку, в трюм засадили на
мешки. Так и гнила дама до самой Самары.
- Мы этому не причинны.
- Ну конечно, конечно. Так вот получите, пожалуйста. Замечательное
местечко. Сидеть можете, курящее, просторно и отдельно. Кульер, проводи
господина адмирала!
Водник прочитал резолюцию, покачнулся, глаза вытаращил и сказал:
- Большое мирси!
Было написано:
"Выдать ему одно место в сартире второго класса до Тамбова".

Часть 3-я
ДРАМА В ВАГОНЕ

В коридоре мягкого вагона скорого поезда стоял хвост с полотенцами и
зубными щетками, взъерошенный и злобный.
- Ничего не понимаю, - бормотал передовой гражданин, переминаясь с ноги
на ногу. - С самого Саратова залез какой-то фрукт и не выходит!
- Это наглость! - крикнула какая-то дама в хвосте, - я полчаса жду.
- Мы, сударыня, три часа уже ждем, - отозвался печальный голос впереди,
- и то молчок. А терпения нету...
- Я думаю, что он самоубийством покончил, - встревожился чей-то голос.
- Такие вещи бывают; двери надо ломать.
- Кондуктор! Кондуктор!
- Постойте-ка, постойте, тише...
Хвост стих. И сквозь стук колес донеслось глухое пение.

По морям, по морям
Нынче здесь, завтра там -

пел приятный глухой бас. Хвост взвыл сразу:
- Это неслыханное нахальство! Он поет, оказывается!
- Кондуктор!!
Хвост разломился и поднял страшный грохот в лакированную дверь. Та
распахнулась, и в накуренном узком пространстве предстал симпатичный человек
с якорями и папиросой.
- Вам чего? - спросил он сконфуженно.
- Как "чего"? Как "чего"?!
- Как это так "чего"?!
- Вы долго собираетесь сидеть здесь? - ядовито спросил передовой,
размахивая полотенцем.
- До Тамбова, - смущенно ответил пассажир.
- Это сумасшедший! - завизжали сзади женские голоса.
- Выплевывайтесь вон!!
Пассажир побагровел и растерянно забормотал:
- Да нельзя мне выплюнуться, я бы и рад. Обштрахуют, у меня билет сюды.
- Кондуктор, кондуктор, кондуктор...

ЭПИЛОГ

В Аткарске писали протокол, а рабкор "Гудка", иронически усмехаясь, за
соседним столом писал корреспонденцию в "Гудок" и закончил ее словами:
"Когда же кончится братоубийственная война воды с железом?"

* Михаил Булгаков. Сентиментальный водолей

В основе фельетона действительная
бумага, сочиненная на ст. Воронеж
Товарная Юго-Вост и сообщенная нам
рабкором 1011.

Иван Иваныч, Деес товарной станции, вошел в свой кабинет, аккуратно
снял калошки, поставил в уголок и уселся за свой стол.
Тут его глаз заметил на столе служебную бумагу. Деес развернул ее,
прочитал и немедленно начал рыдать от радости.
- Оценили Дееса... Вспомнили... - бормотал он.
Он позвонил.
- Позвать моего помощника. Сидор Сидорыча, - заявил он курьеру.
- Идите, Сидор Сидорыч, к Ивану Иванычу, - сказал курьер помощнику.
- А что? - спросил помощник.
- Рыдают они, - пояснил курьер.
- Какого лешего рыдает?
- Не могу знать.
- Вот, черт его возьми, - гудел помощник, направляясь в кабинет по
коридору, - минутки покою с ним нету. То он смеется, то рыдает, то бумаги
пишет. Замучил бумагами, окаянный.
- Что прикажете, Иван Иваныч, - сладко спросил он, входя в кабинет.
- Голубчик, - сквозь пелену дождя сказал Деес, - радость у меня
нежданная, негаданная, - при этом вода из Дееса хлынула в три ручья, -
получаю я назначение новое. Недаром, значит, послужил я социалистическому
отечеству на пользу... Церкви и отечеству на утеше... Тьфу, что я говорю!
Одним словом, назначают меня. Ухожу я от вас...
"Слава тебе, господи, царица небесная, угодники святители, услышали вы
молитвы мои, - думал помощник, - послал мне господь за мое долготерпение,
кончилась каторга моя сибирская", - а вслух заметил:
- Да что вы говорите. Ах, горе-то какое! Как же мы без вас-то будем?
Ах, ах, ах, ах, ах, ах, аха, ах! - "Зарыдать надо, шут меня возьми, а я не
умею. С четырнадцати лет не рыдал, ах, чтоб тебе". - Он вытащил платок,
закрыл сухие глаза, и наконец ему удалось взрыдать несколько ненатуральным
голосом, напоминающим волчий вой.
- Кульеров зовите прощаться, - заметил совершенно промокший именинник.
- Вот уходит от нас Иван Иваныч, - искусственно дрожащим голосом заявил
помощник и, пырнув курьера пальцем в бок, добавил тихо: "Рыдай!"
И курьер из вежливости зарыдал.
Из той же вежливости через пять минут рыдала вся контора Дееса.
Отрыдав сколько положено, она успокоилась и приступила к своим
занятиям. Но дело этим не кончилось.
- А знаете что, Сидор Сидорыч, - сказал несколько просохший Деес, -
ведь я со всеми не могу попрощаться, ведь мне сегодня ехать надо. Как же я
расстанусь с дорогими моими сослуживчиками: конторщичками, телеграфистиками,
машинистиками, бухгалтерчиками.
"Ой, опять взвоет, это же наказание", - подумал помощник. Но Деес не
взвыл, а придумал великолепнейший план.
- Я с ними в письменной форме попрощаюсь. Будут они помнить меня,
дорогие мои товарищи по тяжкой нашей работе на устроение нашей дорогой
республики...
И тут он сел за стол и сочинил нижеследующее произведение искусства:

"ТОВАРИЩИ!
Получив назначение и не имея возможности лично распрощаться со всеми
вами, прибегаю к письменному прощальному слову.
Товарищи рабочие и служащие, проработав вместе с вами более года в
непосредственной, низовой, практической, кропотливой, мелкой, но трудной
станционной работе, должен отметить то, что отмечалось и до меня несколько
раз в нашей советской печати, а именно: лишь только при совместной дружной
работе с широкими рабочими массами каждый руководитель может улучшить свое
хозяйство, это - в частности, а в общем рабочий класс обязан все советское
хозяйство перестроить на новых, наших, пролетарских, началах, т.е. чем
скорее восстановит он свое хозяйство, тем скорее улучшит свое личное
благополучие и через посредство этого героического неослабного трудолюбия
трудящихся..." и т. д. и т. д.
Прошел час, а Деес все еще писал:
"...Уезжая от вас (здесь бумага заляпана слезами), разрешите, товарищи,
надеяться мне, что и в дальнейшем вы, рабочие и служащие, как один, будете
всемерно поддерживать свой авторитет перед администрацией управления, и не
только свой, но также администрации станции, через посредство честного
отношения к своим порученным обязанностям, помня, что к отысканию единого
правильного делового пути в работе станции с целью достижения еще большего
улучшения в рабочем аппарате и удешевления себестоимости нашей добываемой
продукции, т.е. перевозки пассажира-версты и пудо-грузо-версты, мы должны
быть все вместе, как один, и тем самым добиться устранения препятствий в
правильном обслуживании широких трудящихся масс, а в том числе,
следовательно, и самих себя в отдельности, а также доказать свою незыблемую
преданность интересам рабочего класса СССР"...
Написав весь пудо-груз этой ерунды, Деес, чувствуя, что у него в голове
у самого туман, добавил вслух:
- Кажется, здорово завинчено. Что б такое еще им приписать,
канальчикам, чтоб они меня помнили? Впрочем, и так хорошо будет.
"Пожелаю вам, товарищи, всего хорошего. До свидания. С товарищеским
приветом. Иван Иваныч", - приписал Деес, вместо печати накапал слезами и
добавил вверху бумаги:
"Прошу каждого из адресатов по своим конторам объявить сотрудникам".
После этого он надел калоши, шапку, шарф, взял чемодан и уехал на новое
место службы.
А по всем конторам три дня после этого стоял вой и скрежет зубовный, но
уже не поддельный, а настоящий. Начальники контор сгоняли сотрудников и
читали им вслух сочинение Дееса.
- Чтоб его разорвало, - говорили сотрудники неподдельными голосами, но
шепотом. - Ни одного слова нельзя понять, и какого он черта это писал,
никому не известно. Ну, слава тебе господи, что он уехал, авось не вернется.

* Михаил Булгаков. "Вода жизни"

Станция Сухая Канава дремала в сугробах. В депо вяло пересвистывались
паровозы. В железнодорожном поселке тек мутный и спокойный зимний денек.
Все, что здесь доступно оку (как говорится),

Спит, покой ценя...

В это-то время к железнодорожной лавке подполз, как тать, плюгавый воз,
таинственно закутанный в брезент. На брезенте сидела личность в тулупе, и
означенная личность, подъехав к лавке, загадочно подмигнула. Двух скучных
людей, торчащих у дверей, вдруг ударило припадком. Первый нырнул в карман, и
звон серебра огласил окрестности. Второй заплясал на месте и захрипел:
- Ванька, не будь сволочью, дай рупь шестьдесят две!..
- Отпрыгни от меня моментально! - ответил Ванька, с треском отпер дверь
лавки и пропал в ней.
Личность, доставившая воз, сладострастно засмеялась и молвила:
- Соскучились, ребятишки?
Из лавки выскочил некий в грязном фартуке и завыл:
- Что ты, черт тебя возьми, по главной улице приперся? Огородами не мог
объехать?
- Агародами... Там сугробы, - начала личность огрызаться и не кончила.
Мимо нее проскочил гражданин без шапки и с пустыми бутылками в руке.
С победоносным криком: "Номер первый - ура!!!!" - он влип в дверях во
второго гражданина в фартуке, каковой гражданин ему отвесил:
- Чтоб ты сдох! Ну куда тебя несет? Вторым номером встанешь! Успеешь!
Фаддей - первый, он дежурил два дня.
Номер третий летел в это время по дороге к лавке и, бухая кулаками во
все окошки, кричал:
- Братцы, очишшанное привезли!..
Калитки захлопали.
Четвертый номер вынырнул из ворот и брызнул к лавке, на ходу застегивая
подтяжки. Пятым номером вдавился в лавку мастер Лукьян, опередив на
полкорпуса местного дьякона (шестой номер). Седьмым пришла в красивом финише
жена Сидорова, восьмым - сам Сидоров, девятым - Пелагеин племянник,
бросивший на пять саженей десятого - помощника начальника станции Колочука,
показавшего 32 версты в час, одиннадцатым - неизвестный в старой
красноармейской шапке, а двенадцатого личность в фартуке высадила за дверь,
рявкнув:
- Организуй на улице!

x x x

Поселок оказался и люден, и оживлен. Вокруг лавки было черным-черно.
Растерянная старушонка с бутылкой из-под постного масла бросалась с фланга
на организованную очередь повторными атаками.
- Анафемы! Мне ваша водка не нужна, мяса к обеду дайте взять! - кричала
она, как кавалерийская труба.
- Какое тут мясо! - отвечала очередь. - Вон старушку с мясом!
- Плюнь, Пахомовна, - говорил женский голос из оврага, - теперь ничего
не сделаешь! Теперича, пока водку не разберут...
- Глаз, глаз выдушите, куда ж ты прешь!
- В очередь!
- Выкиньте этого, в шапке, он сбоку залез!
- Сам ты мерзавец!
- Товарищи, будьте сознательны!
- Ох, не хватит...
- Попрошу не толкаться, я - начальник станции!
- Насчет водки - я сам начальник!
- Алкоголик ты, а не начальник!

x x x

Дверь ежесекундно открывалась, из нее выжимался некий с счастливым
лицом и с двумя бутылками, а второго снаружи вжимало с бутылками пустыми.
Трое в фартуках, вытирая пот, таскали из ящиков с гнездами бутылки с
сургучными головками, принимали деньги.
- Две бутылочки.
- Три двадцать четыре! - вопил фартук, - что кроме?
- Сельдей четыре штуки...
- Сельдей нету!
- Колбасы полтора фунта...
- Вася, колбаса осталась?
- Вышла!
- Колбасы уже нет, вышла!
- Так что ж есть?
- Сыр русско-швейцарский, сыр голландский...
- Давай русско-голландский, полфунта...
- Тридцать две копейки! Три пятьдесят шесть! Сдачи сорок четыре
копейки! Следующий!
- Две бутылочки...
- Какую закусочку?
- Какую хочешь. Истомилась моя душенька...
- Ничего, кроме зубного порошка, не имеется.
- Давай зубного порошка две коробки!
- Не желаю я вашего ситца!
- Без закуски не выдаем.
- Ты что ж, очумел, какая же ситец закуска?
- Как желаете...
- Чтоб ты на том свете ситцем закусывал!
- Попрошу не ругаться!
- Я не ругаюсь, я только к тому, что свиньи вы! Нельзя же, нельзя ж, в
самом деле, народ ситцем кормить!
- Товарищ, не задерживайте!
Двести пятнадцатый номер получил две бутылки и фунт синьки, двести
шестнадцатый - две бутылки и флакон одеколону, двести семнадцатый - две
бутылки и пять фунтов черного хлеба, двести восемнадцатый - две бутылки и
два куска туалетного мыла "Аромат девы", двести девятнадцатый - две и фунт
стеариновых свечей, двести двадцатый - две и носки, да двести двадцать
первый - получил шиш.
Фартуки вдруг радостно охнули и закричали:
- Вся!
После этого на окне выскочила надпись "Очищенного вина нет", и толпа на
улице ответила тихим стоном...

x x x

Вечером тихо лежали сугробы, а на станции мигал фонарь. Светились окна
домишек, и шла по разъезженной улице какая-то фигура и тихо пела,
покачиваясь:

Все, что здесь доступно оку,
Спи, покой ценя...

* Михаил Булгаков. Неделя просвещения

Заходит к нам в роту вечером наш военком и говорит мне:
- Сидоров!
А я ему:
- Я!
Посмотрел он на меня пронзительно и спрашивает:
- Ты, - говорит, - что?
- Я, - говорю, - ничего...
- Ты, - говорит, - неграмотный?
Я ему, конечно:
- Так точно, товарищ военком, неграмотный.
Тут он на меня посмотрел еще раз и говорит:
- Ну, коли ты неграмотный, так я тебя сегодня вечером отправлю на
"Травиату"!
- Помилуйте, - говорю, - за что же? Что я неграмотный - так мы этому не
причинны. Не учили нас при старом режиме...
А он отвечает:
- Дурак! Чего испугался? Это тебе не в наказание, а пользы. Там тебя
просвещать будут, спектакль посмотришь, вот тебе и удовольствие.
А мы как раз с Пантелеевым из нашей роты нацелились в этот вечер в цирк
пойти.
Я и говорю:
- А нельзя ли мне, товарищ военком, в цирк увольниться вместо театра?
А он прищурил глаз и спрашивает:
- В цирк?.. Это зачем же такое?
- Да, - говорю, - уж больно занятно... Ученого слона водить будут, и
опять же рыжие, французская борьба.
Помахал он пальцем.
- Я тебе, - говорит, - покажу слона! Несознательный элемент! Рыжие...
рыжие! Сам ты рыжая деревенщина! Слоны-то ученые, а вот вы, горе мое,
неученые! Какая тебе польза от цирка? А? А в театре тебя просвещать будут...
Мило, хорошо... Ну, одним словом, некогда мне с тобой долго разговаривать...
Получай билет, и марш!
Делать нечего - взял я билетик. Пантелеев, он тоже неграмотный, получил
билет, и отправились мы. Купили три стакана семечек и приходим в "Первый
советский театр".
Видим, у загородки, где впускают народ, - столпотворение вавилонское.
Валом лезут в театр. И среди наших неграмотных есть и грамотные, и все
больше барышни. Одна было и сунулась к контролеру, показывает билет, а тот
ее и спрашивает:
- Позвольте, - говорит, - товарищ мадам, вы грамотная?
А та сдуру обиделась:
- Странный вопрос! Конечно, грамотная. Я в гимназии училась!
- А, - говорит контролер, - в гимназии. Очень приятно. В таком случае
позвольте вам пожелать до свидания!
И забрал у нее билет.
- На каком основании, - кричит барышня, - как же так?
- А так, - говорит, - очень просто, потому пускаем только неграмотных.
- Но я тоже хочу послушать оперу или концерт.
- Ну, если вы, - говорит, - хотите, так пожалуйте в Кавсоюз. Туда всех
ваших грамотных собрали - доктора там, фершала, профессора. Сидят и чай с
патокою пьют, потому им сахару не дают, а товарищ Куликовский им романсы
поет.
Так и ушла барышня.
Ну, а нас с Пантелеевым пропустили беспрепятственно и прямо провели в
партер и посадили во второй ряд.
Сидим.
Представление еще не начиналось, и потому от скуки по стаканчику
семечек сжевали. Посидели мы так часика полтора, наконец стемнело в театре.
Смотрю, лезет на главное место огороженное какой-то. В шапочке
котиковой и в пальто. Усы, бородка с проседью и из себя строгий такой. Влез,
сел и первым делом на себя пенсне одел.
Я и спрашиваю Пантелеева (он хоть и неграмотный, но все знает):
- Это кто же такой будет? А он отвечает:
- Это дери, - говорит, - жер. Он тут у них самый главный. Серьезный
господин!
- Что ж, - спрашиваю, - почему ж это его напоказ сажают за загородку?
- А потому, - отвечает, - что он тут у них самый грамотный в опере. Вот
его для примеру нам, значит, и выставляют.
- Так почему ж его задом к нам посадили?
- А, - говорит, - так ему удобнее оркестром хороводить!..
А дирижер этот самый развернул перед собой какую-то книгу, посмотрел в
нее и махнул белым прутиком, и сейчас же под полом заиграли на скрипках.
Жалобно, тоненько, ну прямо плакать хочется.
Ну, а дирижер этот действительно в грамоте оказался не последний
человек, потому два дела сразу делает - и книжку читает, и прутом
размахивает. А оркестр нажаривает. Дальше - больше! За скрипками на дудках,
а за дудками на барабане. Гром пошел по всему театру. А потом как рявкнет с
правой стороны... Я глянул в оркестр и кричу:
- Пантелеев, а ведь это, побей меня бог, Ломбард, который у нас на
пайке в полку!
А он тоже заглянул и говорит:
- Он самый и есть! Окромя его, некому так здорово врезать на тромбоне!
Ну, я обрадовался и кричу:
- Браво, бис, Ломбард!
Но только, откуда ни возьмись, милиционер, и сейчас ко мне:
- Прошу вас, товарищ, тишины не нарушать!
Ну, замолчали мы.
А тем временем занавеска раздвинулась, и видим мы на сцене - дым
коромыслом! Которые в пиджаках кавалеры, а которые дамы в платьях танцуют,
поют. Ну, конечно, и выпивка тут же, и в девятку то же самое.
Одним словом, старый режим!
Ну, тут, значит, среди прочих Альфред. Тоже пьет, закусывает.
И оказывается, братец ты мой, влюблен он в эту самую Травиату. Но
только на словах этого не объясняет, а все пением, все пением. Ну, и она ему
тоже в ответ.
И выходит так, что не миновать ему жениться на ней, но только есть,
оказывается, у этого самого Альфреда папаша, по фамилии Любченко. И вдруг,
откуда ни возьмись, во втором действии он и шасть на сцену.
Роста небольшого, но представительный такой, волосы седые, и голос
крепкий, густой - беривтон.
И сейчас же и запел Альфреду:
- Ты что ж, такой-сякой, забыл край милый свой?
Ну, пел, пел ему и расстроил всю эту Альфредову махинацию, к черту.
Напился с горя Альфред пьяный в третьем действии, и устрой он, братцы вы
мои, скандал здоровеннейший - этой Травиате своей.
Обругал ее на чем свет стоит, при всех.
Поет:
- Ты, - говорит, - и такая и этакая, и вообще, - говорит, - не желаю
больше с тобой дела иметь.
Ну, та, конечно, в слезы, шум, скандал!
И заболей она с горя в четвертом действии чахоткой. Послали, конечно,
за доктором.
Приходит доктор.
Ну, вижу я, хоть он и в сюртуке, а по всем признакам наш брат -
пролетарий. Волосы длинные, и голос здоровый, как из бочки.
Подошел к Травиате и запел:
- Будьте, - говорит, - покойны, болезнь ваша опасная, и непременно вы
помрете!
И даже рецепта никакого не прописал, а прямо попрощался и вышел.
Ну, видит Травиата, делать нечего - надо помирать.
Ну, тут пришли и Альфред и Любченко, просят ее не помирать. Любченко уж
согласие свое на свадьбу дает. Но ничего не выходит!
- Извините, - говорит Травиата, - не могу, должна помереть.
И действительно, попели они еще втроем, и померла Травиата.
А дирижер книгу закрыл, пенсне снял и ушел. И все разошлись. Только и
всего.
Ну, думаю, слава богу, просветились, и будет с нас! Скучная история!
И говорю Пантелееву:
- Ну, Пантелеев, айда завтра в цирк!
Лег спать, и все мне снится, что Травиата поет и Ломбард на своем
тромбоне крякает.
Ну-с, прихожу я на другой день к военкому и говорю:
- Позвольте мне, товарищ военком, сегодня вечером цирк увольниться...
А он как рыкнет:
- Все еще, - говорит, - у тебя слоны на уме! Никаких цирков! Нет, брат,
пойдешь сегодня в Совпроф на Концерт. Там вам, - говорит, - товарищ Блох со
своим оркестром Вторую рапсодию играть будет!
Так я и сел, думаю: "Вот тебе и слоны!"
- Это что ж, - спрашиваю, - опять Ломбард на тромбоне нажаривать будет?
- Обязательно, - говорит.
Оказия, прости господи, куда я, туда и он со своим тромбоном!
Взглянул я и спрашиваю:
- Ну, а завтра можно?
- И завтра, - говорит, - нельзя. Завтра я вас всех в драму пошлю.
- Ну, а послезавтра?
- А послезавтра опять в оперу!
И вообще, говорит, довольно вам по циркам шляться. Настала неделя
просвещения.
Осатанел я от его слов! Думаю: этак пропадешь совсем. И спрашиваю:
- Это что ж, всю нашу роту гонять так будут?
- Зачем, - говорит, - всех! Грамотных не будут. Грамотный и без Второй
рапсодии хорош! Это только вас, чертей неграмотных. А грамотный пусть идет
на все четыре стороны!
Ушел я от него и задумался. Вижу, дело табак! Раз ты неграмотный,
выходит, должен ты лишиться всякого удовольствия...
Думал, думал и придумал. Пошел к военкому и говорю:
- Позвольте заявить!
- Заявляй!
- Дозвольте мне, - говорю, - в школу грамоты. Улыбнулся тут военком и
говорит:
- Молодец! - и записал меня в школу. Ну, походил я в нее, и что вы
думаете, выучили-таки! И теперь мне черт не брат, потому я грамотный!

* Михаил Булгаков. Колесо судьбы

Два друга жили на станции. И до того дружили, что вошли в пословицу.
Про них говорили:
- Посмотрите, как живут Мервухин с Птолемеевым! Прямо как Полкан с
Барбосом. Слезы льются, когда глядишь на их мозолистые лица.
Оба были помощниками начальника станции. И вот в один прекрасный день
является Мервухин и объявляет Барбосу... то бишь Птолемееву, весть:
- Дорогой друг, поздравь! Меня прикрепили!
Когда друзья отрыдались, выяснились подробности Мервухина выбрали
председателем месткома, а Птолемеева - секретарем.
- Оценили Мервухина! - рыдал Мервухин счастливыми слезами. - И 12
целковых положили жалованья.
- А мне? - спросил новоиспеченный секретарь Птолемеев, переставая
рыдать.
- А тебе, Жан, ничего, - пояснил предместкома, - па зэн копек [ни одной
копейки (от фр. pas un kopek)], как говорят французы, тебе только почет.
- Довольно странно, - отозвался новоиспеченный секретарь, и тень легла
на его профсоюзное лицо.
Друзья завертели месткомовскую машинку. И вот однажды секретарь заявил
председателю:
- Вот что, Ерофей. Ты, позволь тебе сказать по-дружески, ты хоть и
предместкома, а свинья.
- То есть?
- Очень просто. Я ведь тоже работаю.
- Ну и что?
- А то, что ты должен уделить мне некоторую часть из 12 целковых.
- Ты находишь? - суховато спросил Мервухин, предместкома. - Ну, ладно,
я тебе буду давать 4 рубля или, еще лучше, 3.
- А почему не пять?
- Ну, ты спроси, почему не десять?!
- Ну, черт с тобой, жада-помада. Согласен.
Настал момент получения. Мервухин упрятал в бумажник 12 целковых и
спросил Птолемеева:
- Ты чего стоишь возле меня?
- Три рубля, Ероша, хочу получить.
- Какие три? Ах, да, да, да... Видишь ли, друг, я тебе их как-нибудь
потом дам - 15 числа или же в пятницу.. А то, видишь ли, мне сейчас...
самому нужно...
- Вот как? - сказал, ошеломленно улыбаясь, Птолемеев. - Так-то вы
держите ваше слово, сэр?
- Я попрошу вас не учить меня.
- Бога ты боишься?
- Нет, не боюсь, его нету, - ответил Мервухин.
- Ну, это свинство с твоей стороны!
- Попрошу не оскорблять.
- Я не оскорбляю, а просто говорю, что так поступают только сволочи.
- Вот тебе святой крест, - сказал Мервухин, - я общему собранию
пожалуюсь, что ты меня при исполнении служебных обязанностей...
- Какие же это служебные обязанности! Зажал у товарища три
целковых...
- Попрошу оставить меня в покое, господин Птолемеев.
- Господа все в Париже, господин Мервухин.
- Ну и ты туда поезжай!
- А ты знаешь куда поезжай?..
- Вот только скажи. Я на тебя протокол составлю, что ты в
присутственном месте выражаешься...
- Ну, ладно же! - сказал багровый Птолемеев. - Я тебе это попомню!
- Попомни.

x x x

Был солнечный день, когда повернулось колесо судьбы. Вошел Птолемеев, и
его фуражка горела, как пламя.
- Здравствуйте, дорогой товарищ Мервухин, - сказал зловещим голосом
Птолемеев.
- Здравствуйте, - иронически сказал Мервухин.
- Привстать нужно, гражданин Мервухин, при входе начальника, - сказал
Птолемеев.
- Хи-хи. Угорел! Какой ты мне начальник?
- А вот какой: приказом от сего числа назначен временно исполняющим
обязанности начальника станции.
- Поздравляю... - растерянно сказал Мервухин и добавил: - да, кстати,
Жанчик, я тебе три рубля хотел отдать, да вот забываю.
- Нет, мерси, зачем вам беспокоиться, - отозвался Птоломеев. - Кстати,
о трех рублях. Потрудитесь сдать ваше дежурство и очистить станцию от своего
присутствия: я снимаю вас с должности.
- Ты шутишь?
- По инструкции шутить не полагается при исполнении служебных
обязанностей. Плохо знаете службу, товарищ Мервухин. Попрошу вас встать!
- Крест-то на тебе есть?
- Нет. Я в Союзе безбожников, - ответил Птоломеев.
- Ну, знаешь, видал я подлецов, но таких...
- Это вы мне?
- Тебе.
- Начальнику станции? Го-го! Ты видишь, я в красной фуражке?
- В данном случае ты - гнида в красной фуражке.
- А если я вам за такие слова дам по морде?
- Сдачи получите! - сказал хрипло Мервухин.
- С какой дачи?
- А вот с какой!..
И тут Мервухин, не выдержав наглого взора Птолемеева, ударил его
станционным фонарем по затылку.
Странным зрелищем любовались обитатели станции через две минуты.
Прикрепленный председатель месткома сидел верхом на временно исполняющем
должность начальника станции и клочья разорванной его красной фуражки
засовывал ему в рот со словами:
- Подавись тремя рублями. Гад!

x x x

- Помиримся, Жанчик, - сказал Мервухин на другой день, глядя заплывшим
глазом, - вышибли меня из месткома.
- Помиримся, Ерофей, - отозвался Птолемеев, - и меня выставили из
начальников. И друзья обнялись. С тех пор на станции опять настали ясные
времена.

* Михаил Булгаков. На каком основании десятник женился?!

(Быт)

...Вы спрашиваете, чего я тоскую? Как же мне не тосковать, гражданин
милый, ежели я несправедливо обижен на служебной основе. Влюбился я,
товарищ, и, влюбившись, сделал своему предмету предложение руки и сердца и
получил согласие, отчего был на седьмом небе. Закупивши все, как полагается,
для свадьбы, я ухитрился жениться на своем предмете, не потратив на свадьбу
ни одной секунды служебного времени, и между двумя работами проскользнул
прямо в медовый месяц, собираясь упиться чашей жизни.
Но не тут-то было! Встречается мне заведующий разработкой ЮЗа
Славутского участка гражданин Логинов (я десятником служу) и спрашивает в
служебном тоне, побрякивая цепочкой от часов:
- Как вы смели, уважаемый, жениться без моего ведома?
У меня даже язык отнялся. Помилуйте, что я - крепостной? Какое ему
дело! Главное, что если б я истратил на женитьбу свои служебные часы или,
скажем, напился с товарищами, опозорив профессиональный наш союз. А то я
тихо и мирно вступил в брак, как имеет право всякий индивидуум на земном
шаре. И мучает раздумье: а если моей жене придет в голову наделить меня
потомством в размере одного ребенка - к Логинову бежать? Разрешите..." А
если октябрины? А если теща умрет? Имеет она право без Логинова?
Нет, гражданин, затоскуешь с таким заведующим.

* Михаил Булгаков. По поводу битья жен

Лежит передо мною замечательное письмо. Вот выдержки из него:
"Я - семьянин, а потому знаю, что большая часть семейных сцен
разыгрывается на почве материальной необеспеченности. Жена пищит: "Вот-де,
посмотри на таких-то знакомых, как они живут!"... Подобного рода
аргументация доводит до белого каления. Беда, если глава семьи слаб на руку
и заедет в затылок!..
Вот в этом случае, по моему мнению, до некоторой степени полезно
обратиться в местком, но не с жалобой, а за советом, и не с тем, чтобы
проучить драчуна, а с тем, чтобы устранить причину, вызывающую семейные
ссоры... Местком - не судья, но, как союзный орган, на обязанности которого
лежит, между прочим, забота о благосостоянии членов, может изыскать
средства, помочь угнетаемой возбуждением, например, ходатайства о
предоставлении угнетателю службы, более обеспечивающей его существование..."

x x x

Дорогой товарищ семьянин! Позвольте вам нарисовать картину в месткоме
после проведения в жизнь вашего проекта.
Является некий семьянин в местком.
- Вам что?
- Жену сегодня изувечил.
- Тэк-с, чем же вы ее?
- Тарелкой фабрики бывшего Попова.
- Э, чудак! Кто ж тарелками дерется? Посуда денег стоит. Взяли бы
кочергу. Ведь, чай, расхлопали тарелку?
- Понятное дело. Голову тоже.
- Ну, голова дело десятое. Голова и заживет, в крайнем случае. Ведь вы,
надеюсь, не насмерть уходили вашу супругу?
- Ништо ей!
- Ну вот, а тарелочка не заживет. Бесхозяйственная вы личность. По
какому же поводу у вас с супругой дискуссия вышла? На какую вы тему ее били?
- Да... кха... Жалованье нам вчера выдавали. Ну, понятное дело, зашли
мы с кумом...
- В пивную?
- Конечно. Ну, спросили парочку... Затем еще парочку... Потом еще
парочку...
- Вы дюжинками считайте, скорее будет.
- М-да... выпили мы, стало быть... Пошли опять...
- Домой?
- То-то, что к Сидорову... Мадеру у него пили...
- Тэк-с... Дальше...
- Дальше я где-то был, только, хоть убейте, не помню - где. Утром
сегодня являюсь, а эта змея пристает...
- Виноват, это кто ж змея?
- Жена моя, понятно. Где, говорит, жалованье, пьяница? Слово за
слово... ну, не стерпел я...
- Да... Что ж нам с вами делать? Вы по какому разряду?
- По 9-му.
- Ну, ладно, получайте 10-й!
- Покорнейше благодарю!!.

x x x

Из десятого, после того как он своей змее руку сломал, - в 12-й. Тогда
он ей ухо откусил - в 16-й. Тогда он ей глаза выбил сапогом - в 24-й разряд
тарифной сетки. Но в сетке выше разряда нету. Спрашивается, ежели он ей
кишки выпустит, куда ж его дальше?
- Персональную ставку давать?
Ну нет, это слишком жирно будет!

x x x

Был человек начальником станции, сломал три ребра жене, его сделали
ревизором движения! Тогда он ее и вовсе насмерть ухлопал. Ан все высшие
должности заняты. Спрашивается, как его наградить? Придется деньгами выдать!

x x x

Нет, семьянин! Ваш проект плохой. Бьют жен вовсе не от
необеспеченности. Бьют от темноты, от дикости и от алкоголизма, и никакие
разряды тут не помогут. Хоть начальником тяги сделай драчуна, все равно он
будет работать кулаками.
Иные средства нужны для лечения семейных неурядиц!

* Михаил Булгаков. Залог любви

Роман

I
ЛУННЫЕ ТЕНИ

Угасли звуки на станции. Даже неугомонный маневровый паровоз перестал
выть и заснул на пути. Луна, радостно улыбаясь, показалась над лесом и все
залила волшебным зеленоватым светом. А тут еще запахли акации, ударили в
голову, и засвистал безработный соловей... И тому подобное.
Две тени жались в узорной тени кустов, и в лунном отблеске изредка
светились проводницкие пуговицы.
- Ведь врешь ты все, подлец, - шепнул женский голос, - поиграешь и
бросишь.
- Маруся, и тебе не совестно? - дрожа от обиды, шептал сиплый голос. -
Я, по-твоему, способен на такую пакость? Да я скорей, Маня, пулю пущу себе в
лоб, чем женщину обману!
- Пустишь ты пулю, держи карман, - бормотал женский голос, волнуясь. -
От тебя жди! Сорвешь цвет удовольствия, а потом сел в скорый поезд, только
тебя и видели. Откатись ты лучше от меня!
"Целуются, черти, - тоскливо думал холостой начальник станции, сидя на
балконе, - луна, положим, такая, что с семафором поцелуешься".
- Знаем, - шептала тень, отталкивая другую тень, - видали таких. Поешь,
поешь, а потом я рыдать с дитем буду, кулаками ему слезы утирать.
- Я тебя не допущу рыдать, Манюша. Сам ему, дитю, если таковое
появится, кулаками слезы вытру. Он у нас и не пикнет. Дай в шейку поцелую.
Четыре червонца буду младенцу выдавать или три.
"Фу-ты, наваждение", - крякнул начальник станции и убрался с балкона.
- Одним словом, уходи.
- Дай-ка губки.
- На... И откатывайся... Прилип, как демон.
"Неподатливая баба, - думала тень, поблескивая пуговицами. - Ну, я тебя
разгрызу! Ах ты, черт. Мысль у меня мелькнула... Эх, и золотая ж голова у
меня..."
- Знаешь, Маруся, что я тебе скажу. Уж если ты словам моим не веришь,
так я тебе залог оставлю.
- Уйди ты с залогом, не мучай!
- Нет, Маруся, ты погоди. Ты знаешь, что я тебе оставлю, - тень
зашептала, зашептала, стала расстегивать пуговицы. - Уж это такой залог...
без этого, брат ты мой, я и существовать не могу. Все равно к тебе вернусь.
- Покажи...
Долго еще шептались тени, что-то прятали. Потом настала тишина.
Луна вдруг выглянула из-за сосен и стыдливо завернулась в облака, как
турчанка в чадру.
И темно.

II
В СУНДУКЕ ЗАЛОГ

Лил дождь. Маруся сидела у окошка и думала: "Куда ж он, подлец,
запропастился? Ох, чуяло мое сердце. Ну, да ладно, попрыгаешь, попрыгаешь да
приедешь. Далеко без залога не ускачешь. Мое счастье в сундуке заперто... Но
все-таки интересно, где он находится, соблазнитель моей жизни?"

III
ЗЛОДЕЙСКИЙ ПЛАН

Соблазнитель в это время находился в отделении милиции.
- Вам что, гражданин? - спросило его милицейское начальство.
Соблазнитель кашлянул и заговорил:
- Гм... Так что произошло со мной несчастье.
- Какое?
- Неописуемая вещь. Трудкнижку посеял.
- Вещь описуемая. Бывает с неаккуратными людьми. При каких
обстоятельствах произошло?
- Обстоятельства обыкновенные. Вот извольте видеть, дыра в кармане.
Вышел я погулять... Луна светит... Я ей и говорю...
- Кому ей?
- Тьфу!.. Это я обмолвился. Виноват. Ничего не говорю, а просто смотрю,
батюшки - дыра, а трудкнижки нет!
- Публикацию поместите в газете, а затем, вырезав ее, явитесь в
отделение. Выдадим новую.
- Слушаюсь.

IV
РОКОВОЕ ПИСЬМО

Через некоторое время в "Гудке" появилось: "Утеряна трудкнижка за э
таким-то, на имя такого-то. Выдана таким-то отд. милиции 8 мая 23 г.".
А через некоторое время в "Гудок" пришло письмо, поразившее редакцию,
как громом:
"Многоуважаемый товарищ редактор! Это все ложь! Книжка не утеряна, и
такой-то врет. Он отдал ее мне в залог любви. А теперь опубликовывает в
газете!"

V
ЭПИЛОГ

Такой-то рвал на себе волосы и кричал:
- Что ж мне теперь делать, после такого сраму?!
Стоял перед ним приятель и говорил ему:
- Не знаю, что уж тебе и посоветовать. Сделал ты подлость по отношению
к женщине. Сам теперь, и казнись!

* Михаил Булгаков. Заседание в присутствии члена

Новость в два мгновенья облетела всю станцию Ново-Бахмутовка: будет
заседание не простое, а в присутствии члена Авдеевского учкпрофсожа. И в
назначенный час зал клуба заполнился пролетарскими лицами членов профсоюза.
Возбуждая общее внимание и симпатию, за столом президиума красовался член
учкпрофсожа.
Началось честь честью: избрали председателя, и тот, качнувшись, как
былинка, и конфузясь, заявил:
- Гм... Таперича, стало быть, секретаря надо...
- Верно! - подтвердили мозолистые голоса в зале, - Васю Гузина!
- Васю так Васю, - сказал председатель и обратился к члену: - Васю
хочут?
- Ну и что ж, - ответил член, - пускай. Я против Васи ничего не имею.
- Итак, большинством голосов Васю... - начал председатель.
- Товарищи, - раздался Васин голос, - я покорнейше прошу отказаться, в
силу причины малограмотности, так как я только что кончил ликбез.
- Вася, не дрефь! - загремел зал, - неужто, Вася, ты не можешь
скребнуть пером раз пять для общего блага?
И под гром рукоплесканий Вася занял место за столом.
- Первым вопросом у нас стоит, на каком основании поперли со службы
дорогих товарищей Дзюбу, Душебу и Самиську без всякого ведома профсоюзов? -
заявил председатель, - предлагаю высказывать.
Зал немедленно высказал негодование бурным ропотом.
- Ша, - молвил председатель, - который-нибудь один.
Но встали сразу двое и вперебой высказались:
- Это все мастер!
- ПД-9, чтоб ему ни дна ни покрышки!
- Он говорит, ваш, говорит, профуполномоченный на 6 месяцев, а я мастер
навсегда!
- Ловко загнул! - грянул зал.
- Прочтите акт э 1...
- Правильно! - крикнул кто-то.
- За э 10 уволили!
- Как это так - правильно?!
- Тише! - погибая в волне народного гнева, взвыл председатель, - кто
за? Я голосую - прошу поднять руки! Вася, пиши.
Лес рук поднялся и тотчас же, как подрубленный, опустился.
Вася макнул перо и написал:
"Прочтите акт э 1 заслушали за э 10 воздержавшие 6 человек неправильное
сокращение ПД-9 Федоренко".
Потом подумал и приписал:
"Разъяснение подтверждено за э 8 Гавриков и Филонов".
- За что я голосовал?
- Сначала!!
- Объясни, председатель, за что руки поднимать?!
- Ну, сначала, - бледнея, сказал председатель.
- Это что ж такое, - заговорил некто, - разгрузка земли производилась в
праздничный день... Сверхурочные, а вместо отдыха шиш с маслом?
- Этого мастера в цистерне утопить!!
- Не допускается убийство! - надрываясь, крикнул председатель.
- Халатный.
- Бузотер!
- Керосин получен, а мы его и в глаза не видали.
- А на перегоне сидели без воды 3 месяца.
- А где профуполномоченный?
- А мастер говорит - его во взятке уличил: пять пудов картофелю!
- Кто кого уличил?!
- Тиш-ше! - кричал председатель, утирая пот, - Вася, пиши.
Бледный Вася начал строчить:
"Слушали: "Получен материал керосин и другие предметы ПД-9 околодка не
отказались".
"Постановили: "Керосина не получали недопустимо предъявлено ПД-9 ок.
Федоренкова".
- Его из союза надо вышибить?
- Кого?!
- Камыш 8 дней на водокачке косили, а он на месте остался...
- Исплоатация труда!..
- Горячие у вас парни, - растерявшись, сказал член председателю, -
беда!
- Что ж таперича делать? - спросил председатель.
- Ты голосуй, - посоветовал член, - они, может, заткнутся.
- Голосую, товарищи! - заныл председатель.
- За кого? - гремело в зале.
- Ясное дело. Духу чтоб не было!
- Кого?!
- Кто за - тот руку!
- Наоборот: вон его, к свиньям!
- Которого?
- Федоренкова мастера!
- Ага!
- Кто за то, чтобы его исключить?.. Раз, два, три... Вася, пиши...
"Исключить за 15 голосов", - написал Вася.
- Ура! Выкинули, - ликовал зал.
- Потрудились, зато очистили союз!
- А теперь что? - спросил председатель у члена.
- Закрывай ты заседание, - ответил тот, - ну их к богу.
- Объявляю закрытым! - облегченно крикнул председатель.
- Правильно, - ответил бахмутовский народ, - ко щам пора.
И с грохотом зал разошелся. Вася подумал и написал: "Заседание закрыто
7 часов". - Молодец, Вася, - сказал председатель и спрятал протокол.

Примечание "Гудка":
В основе фельетона копия протокола заседания членов профсоюза на ст. Н.
- Бахмутовка от 19 июня. Протокол этот - верх бестолковщины.
Совершенно непонятно, как могло идти таким образом заседание, на
котором присутствовал член Авдеевского учкпрофсожа?

Популярность: 1, Last-modified: Mon, 02 Jul 2001 20:32:51 GmT