В час ночи, зимней, деревенской, до кабинета доносится из дальних
комнат жалобный детский плач. Дом, усадьба село -- все давно спит. Не спит
только Хрущев, Он сидит читает, порою останавливает усталые глаза на огнях
свечей: -- Как все прекрасно! Даже этот голубой стеарин!
Огни, их золотисто-блестящие острия с прозрачными ярко-синими
основаниями, слегка дрожат, -- и слепит глянцевитый лист большой французской
книги. Хрущев подносит к свече руку, -- становятся прозрачными пальцы,
розовеют края ладони. Он, как в детстве, засматривается на нежную, ярко-алую
жидкость, которой светится и сквозит против огня его собственная жизнь.
Плач раздается громче, -- жалобный, умоляющий.
Хрущев встает и идет в детскую. Он проходит темную гостиную, -- чуть
мерцают в ней подвески люстры, зеркало, -- проходит темную диванную, темную
залу, видит за окнами лунную ночь, ели палисадника и бледно-белые пласты,
тяжело лежащие на их черно-зеленых, длинных и мохнатых лапах. Дверь в
детскую отворена, лунный свет стоит там тончайшим дымом. В широкое окно без
занавесок просто, мирно глядит снежный озаренный двор. Голубовато белеют
детские постели. В одной спит Арсик. Спят на полу деревянные кони, спит на
спине, закатив свои круглые стеклянные глаза, беловолосая кукла, спят
коробки, которые так заботливо собирает Коля. Он тоже спит, но во сне
поднялся в своей постельке, сел и заплакал горько, беспомощно, -- маленький,
худенький, большеголовый...
- В чем дело, дорогой мой? -- шепчет Хрущев, садясь на край постельки,
вытирая платком личико ребенка и обнимая его щупленькое тельце, что так
трогательно чувствуется сквозь рубашечку своими косточками, грудкой и
бьющимся сердечком.
Он берет его на колени, покачивает, осторожно целует.
Ребенок прижимается к нему, дергается от всхлипыванй понемногу
затихает... Что это будит его вот уже третью ночь?
Луна заходит за легкую белую зыбь, лунный свет, бледнея, тает, меркнет
- и через мгновение опять растет, ширится. Опять загораются подоконники,
косые золотые квадраты на полу. Хрущев переводит взгляд с пола, с
подоконника на раму, видит светлый двор -- и вспоминает: вот оно что, опять
забыли сломать это белое чудище, что дети сбили из снега, поставили среди
двора, против окна своей комнаты! Днем Коля боязливо радуется на него, --
это человекоподобный обрубок с бычьей рогатой головой и короткими
растопыренными руками, -- ночью, чувствуя сквозь сон его страшное
присутствие, вдруг, даже не проснувшись, заливается горькими слезами. Да
снегур и впрямь страшен ночью, особенно если глядеть на него издали, сквозь
стекла: рога поблескивают, от головы, от растопыренных рук падает на яркий
снег черная тень. Но попробуй-ка сломать его! Дети будут реветь с утра до
вечера, хотя он все равно уже тает понемногу: скоро весна, мокнут и дымятся
в полдень соломенные крыши...
Хрущев осторожно кладет ребенка на подушку, крестит его и на цыпочках
выходит. В прихожей он надевает оленью шапку, оленью куртку, застегивается,
поднимая черную узкую бороду. Потом отворяет тяжелую дверь в сени, идет по
скрипучей тропинке за угол дома. Луна, не высоко стоящая над редким садом,
что сквозит на белых сугробах, ясна, но по-мартовски бледна. Раковинки
легкой облачной зыби тянутся кое-где по небосклону. Тихо мерцают в глубокой
прозрачной синеве между ними редкие голубые звезды. Молодой снежок чуть
запорошил крепкий, старый. От бани в саду, стеклянно блещущей крышей, бежит
гончая Заливка. "Здравствуй, -- говорит ей Хрущев. -- Мы одни с тобой не
спим. Жалко спать, коротка жизнь, поздно начинаешь понимать, как хороша
она..."
Он подходит к снегуру и медлит минуту. Потом решительно, с
удовольствием ударяет в него ногою. Летят рога, рассыпается белыми комьями
бычья голова... Еще один удар, - и остается только куча снега. Озаренный
луной, Хрущев стоит над нею и, засунув руки в карманы куртки, глядит на
блещущую крышу. Он наклоняет к плечу свое бледное лицо с черной бородой,
свою оленью шапку, стараясь уловить и запомнить оттенок блеска. Потом
поворачивается и медленно идет по тропинке от дома к скотному двору.
Двигается у ног его, по снегу, косая тень. Дойдя до сугробов, он пробирается
между ними к воротам. Ворота отзынуты. Он заглядывает в щель, откуда резко
тянет северным ветром. Он с нежностью думает о Коле, думает о том, что в
жизни все трогательно, все полно смысла, все значительно. И глядит во двор.
Холодно, но уютно там. Под навесами сумрак. Сереют передки телег, засыпанные
снегом. Над двором -- синее, в редких крупных звездах небо. Половина двора в
тени, половина озарена. И старые, косматые белые лошади, дремлющие в этом
свете, кажутся зелеными.
29. VI 1911
Популярность: 2, Last-modified: Wed, 09 Mar 2005 15:52:02 GmT