Илья Петрович Ильин. Постмодернизм от истоков до конца столетия: эволюция научного мифа

Илья Ильин

ОТ ИСТОКОВ ДО КОНЦА СТОЛЕТИЯ
ЭВОЛЮЦИЯ НАУЧНОГО МИФА
ИЛЬИН Илья Петрович. ПОСТМОДЕРНИЗМ от истоков до конца столетия:
эволюция научного мифа.

Москва: Интрада. 1998.

"Первый набросок призрака гения" (обложка). Пауль Клее

Научный редактор
А. Е. Махов

Художник
Л. Е. Каирский

В оформлении книги использованы рисунки Пауля Клее:

"Первый набросок призрака гения" (обложка).
"Он приходит сверху" (с. 8).
"Смерть шуму!" (с. 53).
"Бородатая нимфа" (с. 154).
"Луна как игрушка" (оборот обложки).

Новая книга Ильи Ильина продолжает его работу "Постструктурализм.
Деконструктивизм. Постмодернизм" (Интрада: 1996), составляя с ней
дилогию о постмодерне. Если в первой книге автор расматривает в
общих чертах концептуальный материал, послуживший основой по-
стмодернизма, то в новой работе углубленно-исторически исследован
сам постмодернизм в тридцатилетней перспективе своего существова-
ния. В новой книге на первый план выдвинуты психологические тео-
рии Жака Лакана и их восприятие теоретиками постмодерна, левый
деконструктивизм, английский постструктурализм, теории
"социального текста" и "культурной критики", феминизм,
"необарочность" современной культуры, новая театральная культура
(и, соответственно, театральность как свойство современного мира), а
также вопрос о "начале и конце" постмодерной эпохи -- проблема ее
исторических границ, ее исчерпанности и открываемых ею новых
перспектив.
ISBN 5-87604-038-Х
© И П. Ильин, текст, 1998 г.
© "Интрада", редактура, макет, оформление, 1998 г.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Феминистская критика в лоне постструктурализма 135

Власть Логоса-Бога над Матерью-Материей 136
Дерридианская идея "фаллологоцентризма" и ее влияние на феминизм 136
Критика "патернальной культуры" и особый женский путь 137
Семь типов (и еще семь типов) феминистской критики 138
Французский и американский феминизм 138
Пересмотр постструктурализма в феминистской критике 141
Критика фрейдистского образа женщины 142
Мужская моносексуальность и женская бисексуальность 143
Литература - женского рода 143
Истина - женского рода 143
"Категорическая женщина " отказывается
от комплекса кастрации 144
Задачи феминистской критики 145
Женское начало против "символических структур западной мысли" 146
Женщина-читатель и женщина-писатель 147
"Сопротивляющийся читатель" у Феттерли 149
Порочность реализма 151
ГЛАВА 3. ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ 154
Литература постмодернизма и массовая коммуникация:
пародия или паразитирование? 155
Постмодернизм как "манера письма" 155
Генезис и рамки постмодернистской литературы 157
Реализм как иерархия и постмодернизм как ее отрицание 158
Принцип нониерархии и интерпретация текста 160
Код постмодернизма 161
Пять семантических полей 161
Синтаксис постмодернизма 162
"Нонселекция" - "алеаторная селекция" 162
Маска автора 164
Страх перед "несостоявшимся читателем" 165
Новый дидактизм 166
"Короткое замыкание" 167
Массовая литература как питательная среда постмодерна 168
Эра необарокко:
постмодернизм восьмидесятых и девяностых годов. 170
Литературоведение - экспортер идей 170
Изучение "культурных практик" 173
"Культурное бессознательное" 173
Литературность как придание миру смысла 174
"Общество спектакля" 176
"Шоу-власть " - концентрированная и диффузная 176
Шоу отменяет историю 177
Необарокко и его признаки 178
"Складка " - принцип восьмидесятых 178
"Племенная культура " 181
"Эстезис" по Маффесоли; расколдовывание мира и новое заколдовывание 181

"Весь мир - театр" 184

Абсолютизация теории театра 184
Наука о природе зрелища 185
Ситуация в семиотике: перенос внимания от вербальных знаков к
невербальным 186
Симулякр; "совращение" как свойство всякого дискурса 188
Вера как модальность утверждения 189
Проблема "идеологии" в российском и западном понимании 189
"Постмодернистская магия" как средство деполитизации 191
"Вмешательство" 193
Театр как "критика процесса означивания " 195
Отказ от психологизма и поиск иных возбудителей 196
Феминистский неофрейдизм в театральной критике 197
Миф амбивалентности 199
Электра - "не образ, а место" 200
"Перформативное поведение" 201
Вместо послесловия: " Что делать после оргии?" 203
Библиография 206
Указатель имен 219
Тематический указатель к обеим книгам 227

Посвящается моей матери

Вместо предисловия: ХИМЕРА ПОСТМОДЕРНА

Существуют ли химеры? Наука не отводит им места даже
среди оживших чудовищ парка юрского периода -- но зато их
охотно могла бы приютить одна из тех фантазийных классифика-
ций, которые так любил разыскивать в архивах исторических
курьезов великий ироник двадцатого века Борхес, подрывавший,
как пишет Фуко, "устойчивость и надежность нашего тысячелет-
него опыта Тождественного и Иного" (41, с. 28). В такой клас-
сификации -- цитирую по ритуальной книге современной мысли,
"Словам и Вещам" Мишеля Фуко, -- Борхес ссылается на
"некую китайскую энциклопедию", где говорится, что "животные
подразделяются на: а) принадлежащих Императору, б) баль-
замированных, в) прирученных, г) молочных поросят, д) сирен,
е) сказочных, ж) бродячих собак, з) включенных в нашу класси-
фикацию, и) буйствующих, как в безумии, к) неисчислимых,
л) нарисованных очень тонкой кисточкой из верблюжьей шерсти,
м) и прочих, н) только что разбивших кувшин, о) издали кажу-
щихся мухами" (там же).
Именно в такой классификации химеры и могут обрести свое
достойное место, и не только как сказочные существа, подарен-
ные нам "буйным, как в безумии" воображением древних греков,
но и как вечно сопровождающие человека причудливые порожде-
ния его фантазии, где реальное и нереальное переплелись на-
столько тесно, что никакой скальпель аналитической мысли не
способен рассечь их на зерна неоспоримой мысли и плевелы до-
сужих вымыслов. Ибо так устроена человеческая мысль (хорошо
этo или дурно, вопрос иной: в рамках данной работы проблема
4 ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
повышенной сослагательности русского менталитета с его посто-
янным стремлением переоценивать реальность прошлого и на-
стоящего с точки зрения предположительного не рассматривает-
ся): любое явление неизбежно сопровождается длинным шлейфом
интерпретаций и окутано туманной аурой исторического коллек-
тивного бессознательного, укорененного в символико-
мифологизирующей природе человеческого сознания. И в этом
смысле химеры были, есть и, очевидно, будут всегда -- и не
только в виде ужасающих своей ненормальностью призраков,
"снов разума", косвенно напоминающих о вытесненных в бессоз-
нательное страхах дня, но и как феномены культуры и цивилиза-
ции, наглядные в своей настойчивой осязательности.
Химера сама по себе, конечно, плод фантазии, но ее скульп-
турное изображение вполне реально. История человечества, пол-
ная религиозных и просто завоевательных войн, к сожалению,
слишком хорошо знает, насколько реальны могут быть последст-
вия, казалось бы, совершенно химерических представлений о пра-
ве на господство в той или иной его форме. И все же без химер,
прочно укорененных в самом способе человеческого мышления,
человечество обходиться не может.
У древних греков "химайра" (ximaipa) была сначала всего
лишь козой, которая затем то ли по злобности характера, то ли от
нестерпимого зуда эллинского воображения превратилась в басно-
словное огнедышащее чудовище с головой льва, туловищем козы
и хвостом дракона. Гомер в мудрой своей простоте культурного
первопроходца описывал ее довольно незамысловато: "Лев голо-
вою, задом дракон и коза серединой" (Илиада, V, 181, перевод
Н. Гнедича). Поскольку под драконом греки понимали змею, то
позднейшие скульпторы превращали конец хвоста в голову змеи,
а на плечи громоздили рогатую голову козы. Самое же впечат-
ляющее описание Химеры дал Гесиод, описывая, как Ехидна,
забеременевшая от Тифона, "разрешилась ... изрыгающей пламя,
Мощной, большой, быстроногой Химерой с тремя головами:
Первою -- огненного льва, ужасного видом. Козьей -- другою,
а третьей -- могучего змея-дракона. Спереди лев, позади же
дракон, а коза в середине; Яркое, жгучее пламя все пасти ее из-
вергали" (Теогония, 319-324). Химера обитала в малоазиатской
Ликии, где и была убита народным героем Коринфа Беллеро-
фонтом. Будучи сестрой не менее примечательных созданий --
двуглавого пса Ортра, девятиголовой Лернейской Гидры и других
устрашающих существ, в основном ставших жертвами героических
деяний Геракла, -- Химера оказалась живучее их всех, живучее

ХИМЕРА ПОСТМОДЕРНА 5
даже и Лернейской Гидры, у который вместо отрубленной головы
вырастали две. Химера как существо, обладающее природой фан-
тазма, имеет, если верить Фрейду, своей основой не материаль-
ную, а психическую реальность, гипотетически принадлежащую
так называемой "первофантазии" -- явлению, выходящему за
рамки индивидуального опыта и наследуемого генетически. Как
писал Фрейд в "Толковании сновидений", "сталкиваясь с бес-
сознательными желаниями в их наиболее четком и истинном вы-
ражении, мы вынуждены будем утверждать, что психическая
реальность -- это особая форма существования, которую нельзя
смешивать с материальной реальностью" (34, с. 552).
Об одной из таких химер я и хотел бы, без какой-либо пре-
тензии на лавры первооткрывателя, поговорить в этой книге. Имя
ее -- постмодернизм. Химеричность постмодерна обусловлена
тем, что в нем, как в сновидении, сосуществует несоединимое:
бессознательное стремление, пусть и в парадоксальной форме, к
целостному и мировоззренчески-эстетическому постижению жиз-
ни, -- и ясное сознание изначальной фрагментарности, принци-
пиально несинтезируемой раздробленности человеческого опыта
конца XX столетия. Противоречивость современной жизни тако-
ва, что не укладывается ни в какие умопостигаемые рамки и по-
неволе порождает, при попытках своего теоретического толкова-
ния, не менее фантасмагорические, чем она сама, объяснительные
концепции. Едва ли не самой влиятельной из таких концеп-
ций-химер и является постмодернизм. Родившись вначале как
феномен искусства и осознав себя сперва как литературное тече-
ние, постмодернизм затем был отождествлен с одним из стили-
стических направлений архитектуры второй половины века, и уже
на рубеже 70-х -- 80-х годов стал восприниматься как наиболее
адекватное духу времени выражение и интеллектуального, и эмо-
ционального восприятия эпохи.
Сходство постмодерна с его греческим прототипом, пожалуй,
нагляднее всего просматривается в его литературной практике,
ибо типовое произведение постмодернизма всегда по своей сути
представляет собой высмеивание, варьирующееся от снисходи-
тельной иронии до желчного трагифарса, трех одинаково непри-
емлемых для него форм эстетического опыта: модернизма, реа-
лизма и массовой культуры; подобно древней химере, постмодерн
грозно рьхчит на растиражированные шаблоны высокого модер-
низма, бодает идею реалистического мимесиса и своим ядовитым
хвостом злобно жалит жанровые штампы развлекательного чтива
и Других форм индустрии развлечений.
6 ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Возникнув как рефлексия на новые явления в сфере искусст-
ва, постмодернизм постепенно превратился в специфическую фи-
лософию культурного сознания современности и в поисках теоре-
тической основы обратился к концепциям постструктурализма.
Становление и развитие постмодернизма с 70-х годов до его со-
временного состояния и составляет предмет настоящей книги. В
этом плане она является продолжением моего предыдущего ис-
следования " Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодер-
низм" (М.: Интрада. 1996), если не просто вторым его томом. В
новой книге я рассматриваю именно постмодернизм в тридцати-
летней перспективе его существования, а весь тот концептуальный
материал, который послужил для него основой (в том числе пост-
структурализм и деконструктивизм), рассматривается не как в
себе самоценный, что имело место в первой книге, а с точки зре-
ния его влияния на облик постмодерна. Это привело и к измене-
нию общей концептуальной канвы книги: на первый план выдви-
нуты проблема хронологии постмодерна, психологические теории
Жака Лакана и их восприятие теоретиками постмодерна, феноме-
ны левого деконструктивизма, английского постструктурализма,
феминизма, "необарокко", театральной культуры (и, соответст-
венно, "театральности" современной культуры как ее отличитель-
ного свойства).
Первый раздел во многом носит вводный характер: в нем
дается краткая характеристика основных общетеоретических ком-
понентов и этапов вызревания постмодерна в рамках методологи-
ческих предпосылок постструктурализма.
Во втором разделе рассматривается один из самых спорных
вопросов истории постмодернизма -- вопрос о размежевании его
постструктуралистской основы со структурализмом, осложненный
тем, что, несмотря на весь негативный пафос по отношению к
своему предшественнику, постмодернизм обязан ему не только
происхождением, но и многими общими методологическими уста-
новками.
С третьего раздела начинается вторая глава книги, где гово-
рится об усвоении и переосмыслении постмодернизмом различных
версий деконструктивистской практики. Открывается вторая глава
анализом концепций Жака Лакана и их восприятия постмодерной
мыслью. Лакановская концепция языкового сознания оформилась
впоследствии в самый, пожалуй, характерный постулат постмо-
дернистской теории -- в постулат о нарративности, повествова-
тельности человеческого сознания -- одну из самых модных, если
не навязчивых фантасциентем современной культурологии.
ХИМЕРА ПОСТМОДЕРНА 7
Четвертый и пятый разделы посвящены американскому ле-
вому деконструктивизму, английскому постструктурализму и фе-
минизму. Первые два в значительной степени предопределяли
теоретические пристрастия 80-х годов в сфере гуманитарных на-
ук; что же касается феминизма, то он по-прежнему остается од-
ним из наиболее влиятельных факторов интеллектуальной жизни
современного западного общества и как крупномасштабное явле-
ние социально-культурного порядка выходит далеко за пределы
своих постструктуралистских и постмодернистских аспектов. В
целом эти главы заполняют ту лакуну предыдущей книги, где об
этих направлениях было лишь только заявлено (27, с. 195-197).
В трех разделах последней главы я пытаюсь охарактеризо-
вать облик постмодерной культуры так, как она существовала в
течение последнего десятилетия и существует на настоящий мо-
мент; я рассматриваю ее в ракурсах, которые представляются мне
наиболее значимыми: речь пойдет о ее двусмысленных отношени-
ях отталкивания-притяжения с массовой культурой и о тех ее осо-
бых чертах, которые охватываются понятиями "необарокко" и
"театральность ".
Культурное сознание любой эпохи, принимаемое большинст-
вом современников как нечто само собой разумеющееся, тем не
менее никогда не дается им в виде абсолютно ясной для них са-
мих и непротиворечивой системы идей. Но вряд ли оно дается в
полной ясности и тем, кто усомнился в его очевидности, -- фило-
софам и культурологам, "критикам" собственной современности:
пытаясь объяснить механизмы функционирования современного
им культурного бессознательного, они лишь дополняют новыми
красками миф своей эпохи -- ту совокупность представлений,
которая кажется очевидной, но не дает прояснить свои основы.
Так, руками ученых, эпоха создает миф собственного самообъяс-
нения -- и чем призрачнее, химеричнее эпоха, тем фантастичнее
этот миф. Едва ли не самому причудливому из таких научных
мифов, за тридцать лет существования уже не раз удивлявшему
капризами своей эволюционной траектории, и посвящена данная
работа.
ГЛАВА I. РОЖДЕНИЕ КОНЦЕПЦИИ

"Он приходит сверху". Пауль Клее
К ВОПРОСУ ОБ ИСТОКАХ

В настоящем исследовании предпринята попытка проследить
процесс возникновения того странного смешения литературы, кри-
тики и философии, которое столь характерно для
"постмодернистской чувствительности" конца XX в., когда писа-
тели на страницах своих произведений рассуждают о теории его
возникновения, а теоретики литературы и философы утверждают,
что только беллетристическими, художественными средствами
способны достичь своих специфически научных целей. Собствен-
но, главным и основным предметом исследования и является этот
феномен проникновения во все сферы гуманитарной мысли (и
даже научно-естественной) от философии и психологии до науч-
но-критической деятельности чисто художественного способа
мышления, когда любой научный анализ начинает оформляться по
законам художественного творчества, как "нарратив", т. е. рас-
сказ со всеми его свойствами и признаками беллетризированного
повествования.
Как и в предыдущей книге, здесь обосновывается существо-
вание единого комплекса представлений -- постмодернизма, де-
конструктивизма и постструктурализма. Этот комплекс представ-
ляет собой влиятельное интердисциплинарное по своему характеру
идейное течение в современной культурной жизни Запада, про-
явившееся в различных сферах Гуманитарного знания и связанное
определенным единством философских и общетеоретических
предпосылок и методологии анализа. Теоретической основой
этого комплекса являются концепции, разработанные главным
образом в рамках французского постструктурализма такими его
представителями, как Ж. Лакан, Ж. Деррида, М. Фуко,
М.-Ф. Лиотар и др. Привлечение постструктуралистами для де-
монстрации своих положений и постулатов прежде всего литера-
турного материала обусловило значительную популярность их

ГЛАВА I

идей среди литературоведов и породило феномен деконструкти-
визма, который в узком смысле этого термина является теорией
литературы и специфической практикой анализа художественных
произведений, основанных на общетеоретических концепциях
постструктурализма.

Национальные различия в терминологии
Однако, несмотря на почти тридцатилетнее существование
постструктурализма и двадцатилетнее -- деконструктивизма,
в современной западной специ-
альной литературе наблюдается существенный разнобой в содер-
жательной характеристике этих терминов, которые очень часто
употребляются как синонимы. Так, в США, где деконструкти-
визм впервые оформился как особая школа в литературоведении,
резко противопоставившая себя остальным литератур-
но-критическим направлениям (в лице так называемой Йельской
школы деконструктивизма), большинство исследователей предпо-
читают применять термин "деконструктивизм", даже когда речь
идет о явно общетеоретических постструктуралистских предпо-
сылках литературоведческих деконструктивистских концепций. В
Великобритании, наоборот, сторонники этой новой теоретической
парадигмы за редким исключением называют себя постструктура-
листами, а в ФРГ иногда употребляют термин "неострук-
турализм".
Тем не менее основания для отождествления постструктура-
лизма и деконструктивизма вполне реальны, поскольку
"герменевтический" и "левый" американский деконструктивизм
по своим общеметодологическим ориентациям гораздо ближе
постструктуралистским установкам и постоянно выходит за пре-
делы чисто литературоведческой проблематики.
Несколько позднее, на рубеже 70 -- 80-х годов, выявились
общемировоззренченские и методологические параллели, а затем и
генетическое родство также и между постструктурализмом и по-
стмодернизмом. Оформившись первоначально как теория искус-
ства и литературы, пытавшаяся освоить опыт различных неоа-
вангардистских течений за весь период после второй мировой
войны и свести их к единому идейно-эстетическому знаменателю,
постмодернизм со второй половины 80-х годов стал осмысляться
как явление, тождественное постструктурализму (или, по крайней
мере, как наиболее адекватно описываемое теориями постструкту-
рализма), вплоть до того, что в новейших исследованиях
М. Сарупа, С. Сулейман, В. Вельша и др. (261, 271, 246)

РОЖДЕНИЕ КОНЦЕПЦИИ
постструктурализм и постмодернизм характеризуются практически
как синонимические понятия.

Постмодернизм как межнациональный синтез
Необходимо различать пост-
модернизм как художественное
течение в литературе (а также
других видах искусства) и по-
стмодернизм как теоретическую
рефлексию на это явление, т. е.
как специфическую искусствоведческую методологию, позволяю-
щую говорить о существовании особой критической школы или
направления и в этом смысле отождествляемую с постструктура-
лизмом. Постмодернистская критика только тогда и обрела свое
место среди других ныне существующих школ, когда вышла за
пределы выявления и фиксации специфических признаков литера-
турного направления постмодернизма и стала применять вырабо-
танную ей методику разбора и оценки постмодернистских текстов
к художественным произведениям самых различных эпох.
Вся история этого влиятельного комплекса представлений
(постструктурализма, деконструктивизма, постмодернизма) свиде-
тельствует о том, что он является результатом активного творче-
ского взаимодействия различных культурных традиций. Так, пе-
реработанное во французском структурализме теоретическое на-
следие русского формализма, пражского структурализма и новей-
ших по тем временам достижений структурной лингвистики и
семиотики было затем переосмыслено в постструктуралистской
доктрине в середине 60-х -- начале 70-х годов в работах
Ж. Дерриды, М. Фуко, Р. Барта, Ю. Кристевой, Ж. Делеза,
Ф. Гваттари и Р. Жирара. Возникновение постструктурализма
как определенного комплекса идей и представлений мировоззрен-
ческого порядка, а затем и соответствующих ему теорий искусства
и литературы было связано с кризисом структурализма и актив-
ной критикой феноменологических и формалистических концеп-
ций. К тому же времени относится и появление во Франции пер-
вых опытов по деконструктивистской критике, самым примеча-
тельным из которых явился "S/Z" (1970) Ролана Барта (11).
Если первоначально постструктурализм рассматривался как
чисто французское явление, поскольку для обоснования своей
сущности и специфики опирался почти исключительно на матери-
ал французской национальной культуры, то к концу 70-х годов
он превратился в факт общемирового (в рамках всей западной
культуры) значения, породив феномен американского деконструк-

ГЛАВА I
тивизма, укорененного прежде всего в своеобразии национальных
традиций духовно-эстетической жизни США.
В свою очередь, происходивший в США и Западной Евро-
пе, но уже в сфере деконструктивистских представлений, пере-
смотр практически всего западного послевоенного искусства (и
определение его как искусства постмодернизма) был осмыслен
прежде всего во Франции в работах Ж.-Ф. Лиотара и лишь по-
сле этого получил окончательное оформление в трудах американ-
ских исследователей И. Хассана и М. Заварзаде. На основе
обобщений этих ученых и произошло становление специфической
философии постмодернизма, исходящей из убеждения в существо-
вании единого постструктуралистско-постмодернистского комплек-
са представлений и установок (в трудах В. Вельша,
Ж. Бодрийара, Ф. Джеймсона и др.).
Это было вызвано также и тем обстоятельством, что, офор-
мившись первоначально в русле постструктуралистских идей, этот
комплекс стал развиваться в сторону осознания себя как филосо-
фии постмодернизма. Тем самым он существенно расширил как
сферу своего применения, так и воздействия. Дело в том, что
философский постмодернизм стал сразу претендовать как на роль
общей теории современного искусства в целом, так и наиболее
адекватной концепции особой постмодернистской чувствительно-
сти как специфического постмодернистского менталитета. В ре-
зультате постмодернизм начал осмысляться как выражение духа
времени во всех сферах человеческой деятельности: искусстве,
социологии, науке, экономике, политике и пр.
Хотя все ученые, как активно пропагандирующие этот ком-
плекс, так и просто захваченные его влиянием, используют более
или менее единый понятийный аппарат и аналитический инстру-
ментарий вплоть до того, что не всегда можно с достаточной сте-
пенью логического обоснования провести линию разграничения
между, например, постструктуралистом и деконструктивистом, с
одной стороны, или деконструктивистом и постмодернистом -- с
другой, тем не менее внутри общего постструктуралист-
ско-постмодернистского комплекса существуют отдельные течения
или группы критиков с ярко выраженными идей-
но-теоретическими и эстетическими ориентациями, существенно
отличающимися друг от друга. Наличие подобного рода разногла-
сий и позволяет в большинстве случаев выделять как собственно
постструктуралистов, деконструктивистов, постмодернистов, так и
отдельные школы или направления, например, явственно обозна-
чившиеся внутри американского деконструктивизма.

РОЖДЕНИЕ КОНЦЕПЦИИ
Как уже отмечалось, общетеоретические предпосылки основ-
ных представлений этого комплекса были заложены в концепциях
постструктурализма. Постструктурализм, если рассматривать его
в целом, выступил как широкое идейное течение западной гума-
нитарной мысли, оказывающее в последнюю треть века сильней-
шее влияние на гуманитарное сознание Западной Европы и
США. Свое название он получил потому, что пришел на смену
структурализму как целостной системе представлений и явился
своеобразной его самокритикой, а также в определенной мере
естественным продолжением и развитием изначально присущих
ему тенденций. Постструктурализм характеризуется прежде всего
негативным пафосом по отношению ко всяким позитивным знани-
ям, к любым попыткам рационального обоснования феноменов
действительности, и в первую
очередь культуры.

Универсализм как "маска догматизма"
Так, например, постструкту-
ралисты рассматривают концеп-
цию "универсализма", т. е. лю-
бую объяснительную схему или
обобщающую теорию, претендующую на логическое обоснование
закономерностей мира действительности, как "маску догматизма",
называя деятельность подобного рода проявлением "метафизики",
которая служит главным предметом их инвектив и под которой
они понимают принципы причинности, идентичности, истины и т.
д. Столь же отрицательно они относятся к идее роста или про-
гресса в области научных знаний, а также к проблеме социаль-
но-исторического развития. Более того, сам принцип рациональ-
ности постструктуралисты считают проявлением "империализма
рассудка", якобы ограничивающего спонтанность работы мысли и
воображения, и черпают свое вдохновение в бессознательном.
Отсюда и проистекает то явление, которое исследователи пост-
структурализма называют "болезненно патологической заворо-
женностью" (morbid fascination, по выражению М. Сарупа)
(261, с. 97) его представителей иррационализмом, неприятием
концепции целостности и пристрастием ко всему нестабильному,
противоречивому, фрагментарному и случайному.
Таким образом, постструктурализм проявляется прежде всего
как утверждение принципа методологического сомнения по отно-
шению ко всем позитивным истинам, установкам и убеждениям,
существовавшим и существующим в западном обществе и приме-
няющимся для его легитимации, т. е. самооправдания и узакони-
вания. В самом общем плане доктрина постструктурализма --

ГЛАВА I
это выражение философского релятивизма и скептицизма,
"эпистемологического сомнениям, являющегося по своей сути тео-
ретической реакцией на позитивистские представления о природе
человеческого знания.

Критика метафизического дискурса и критика языка
Выявляя во всех формах ду-
ховной деятельности человека
признаки "скрытой, но вездесу-
щей" (cachee mais omnipresente)
метафизики, постструктуралисты
выступают прежде всего как
критики "метафизического дис-
курса". На этом основании со-
временные западные классификаторы философских направлений
относят постструктурализм к общему течению "критики языка"
(la critique du langage), в котором соединяются традиции, веду-
щие свою родословную от Г. Фреге (Л. Витгенштейн,
Р. Карнап, Дж. Остин, У. В. О. Куайн), с одной стороны, и от
Ф. Ницше и М. Хайдеггера (М. Фуко, Ж. Деррида) -- с
другой. Если классическая философия в основном занималась
проблемой познания, т. е. отношениями между мышлением и ве-
щественным миром, то практически вся западная новейшая фило-
софия переживает своеобразный "поворот к языку" (a linguistic
turn), поставив в центр внимания проблему языка, и поэтому
вопросы познания и смысла приобретают у них чисто языковой
характер. В результате и критика метафизики принимает форму
критики ее дискурса или дискур-
сивных практик, как у Фуко.

Знание как продукт
Так, для Фуко знание не
может быть нейтральным или
объективным, поскольку всегда
является продуктом властных
отношений. Вслед за Фуко постструктуралисты видят в совре-
менном обществе прежде всего борьбу за "власть интерпретации"
различных идеологических систем. При этом "господствующие
идеологии", завладевая индустрией культуры, иными словами,
средствами массовой информации, навязывают индивидам свой
язык, т. е., по представлениям постструктуралистов, отождеств-
ляющих мышление с языком, навязывают сам образ мышления,
отвечающий потребностям этих идеологий. Тем самым господ-
ствующие идеологии якобы существенно ограничивают способ-
ность индивидуумов осознавать свой жизненный опыт, свое мате-
риальное бытие. Современная индустрия культуры, утверждают

Р0ЖДЕНИЕ КОНЦЕПЦИИ
постструктуралисты, отказывая индивиду в адекватном средстве
для организации его собственного жизненного опыта, тем самым
лишает его необходимого языка для понимания (в терминах пост-
структуралистов -- "интерпретации") как самого себя, так и ок-
ружающего мира.
Таким образом, язык рассматривается не просто как средст-
во познания, но и как инструмент социальной коммуникации,
манипулирование которым господствующей идеологией касается
не только языка наук (так называемых научных дискурсов каж-
дой дисциплины), но главным образом проявляется в "деградации
языка" повседневности, служа признаком извращения человече-
ских отношений, симптомом "отношений господства и подавле-
ния". При этом ведущие представители постструктурализма
(такие, как Деррида и Фуко), продолжая традиции Франкфурт-
ской школы Kulturkritik, воспринимают критику языка как кри-
тику культуры и цивилизации.

Привлекательность постструктурализма
Причины, по которым об-
щефилософские идеи постструк-
турализма оказались столь при-
влекательными для современного
литературоведения, обусловлены
рядом факторов. Во-первых, все основные представители пост-
структурализма (Ж. Деррида, Ж. Делез, Ф. Гваттари, М. Фуко,
Ж. Лакан, Р. Барт, Ю. Кристева), что, кстати, очень характер-
но вообще для теоретической мысли конца XX в., активно ис-
пользуют художественную литературу для доказательства и де-
монстрации своих гипотез и выводов. В этом отношении пост-
структурализм, о чем уже говорилось выше, находится в общем
русле той тенденции научного мышления современности, для ко-
торого изящная словесность стала испытательным полигоном для
разного рода концепций философского, культурологического, со-
циологического и даже научно-естественного характера.
Во-вторых, сама специфика научного мышления, заостренного на
языковых проблемах и апеллирующего не к языку логического и
строго формализованного понятийного аппарата, а к языку интуи-
тивно-метафорических, поэтически многозначных понятий, вызы-
вала повышенный интерес к проблематике литератур-
но-художественного свойства. И, наконец, в-третьих, при таком
подходе литературоведение, со своей стороны, перестает быть
только наукой о литературе и превращается в своеобразный спо-
соб современного философствования.

ГЛАВА I
В связи с этим резко изменились роль и функция литерату-
роведения как науки. С одной стороны, оно начало терять свою
специфику, традиционный набор признаков и параметров, харак-
терных лишь только для него как строго специализированной
дисциплины тем и объектов исследования, а также привычный
понятийный аппарат и аналитический инструментарий. Литерату-
роведение стало размываться, превращаться в интердисциплинар-
ную науку без четко сформулированного и определенного предме-
та изучения.
Разумеется, речь не идет обо всем современном западном
литературоведении, а лишь о наиболее характерных тенденциях
его теоретического обоснования. И еще одно немаловажное заме-
чание. Уход в философское теоретизирование гораздо характернее
для французских философов-литературоведов, нежели для их за-
океанских коллег. Но даже и у последних практически любой
анализ художественного произведения volens nolens, как правило,
имеет тенденцию превращаться в философские рассуждения о
познаваемости (вернее, о непознаваемости) мира, о специфиче-
ской природе языка и ненадежности знания, получаемого с его
помощью. Фактически основные теоретики деконструктивизма
(например, П. де Ман, Г. Блум, X. Миллер) не столько анали-
зируют художественные тексты, сколько стремятся выявить их
скрытый алогизм, обусловленный риторической природой языка.
Да к тому же не следует забывать, что деконструктивизм не при-
знает существования отдельного текста как такового, его привер-
женцы вообще изучают не тексты, а "интертекстуальность".
Разумеется, приоритет общетеоретических интересов у осно-
воположников постструктурализма и деконструктивизма не ис-
ключает наличия примерных, образцовых анализов отдельных
текстов, моделирующих основные принципы "нового подхода" к
произведению, как у первопроходцев этого течения, так и прежде
всего у большой массы критиков, захваченных этим движением и
составляющих, условно говоря, его нижний эшелон. Как уже от-
мечалось, даже и эти анализы во многом сохраняют абстракт-
но-теоретический характер, хотя справедливости ради необходимо
сказать, что это больше является достоянием скорее французских,
нежели американских критиков, у которых гораздо заметнее пре-
обладание практических интересов к скрупулезному словес-
но-текстуальному анализу в духе традиций "тщательного прочте-
ния" "новой критики".

РОЖДЕНИЕ КОНЦЕПЦИИ

Четыре направления критики структурализма
В философско-методологи-
ческом плане теория постструк-
турализма развивалась как кри-
тика структурализма, которая
велась по четырем основным направлениям:
проблемам структурности, знаковости, коммуни
кативности и целостности субъекта.
Следует отметить, что критика концепции целостного субъекта
была осуществлена в значительной мере уже в рамках структура-
лизма и в теории постструктурализма получила лишь свое оконча-
тельное завершение.
Если попытаться осмыслить, каков же был общий итог
столь, казалось бы, разных подходов и предлагаемых схем и тео-
рий Ж. Дерриды, Ю. Кристевой и Р. Барта с семиотической
точки зрения, то постструктуралистская подоплека обнаружится
прежде всего в разрушении традиционной структуры знака. В
первую очередь эти попытки были направлены на размывание
замкнутости, внутренней закрытости знака (знаменитое понятие
cloture, вокруг которого развернулись споры в конце 60-х --
начале 70-х годов) по отношению к другим знакам, способности
означающего прямо, непосредственно и полно репрезентировать,
представлять обозначаемое им явление.

"Знакоборчество"; "скользящее означающее" Лакана
Прежде всего была пред-
принята попытка дезавуалироватъ
традиционную структуру знака,
-- то, что Р. Барт по аналогии с
иконоборчеством назвал "знако-
борчеством" (58, с. 271). Пер-
вым против соссюровской кон-
цепции знака выступил в 50-х годах Ж. Лакан, отождествив
бессознательное со структурой языка, и заявил, что "работа сно-
видений следует законам означающего" (206, с. 116). Он утвер-
ждал, что означающее и означаемое образуют отдельные ряды,
"изначально разделенные барьером, сопротивляющимся обозначе-
нию" (207, с. 149). Тем самым Лакан фактически раскрепостил
означающее, освободив его от зависимости от означаемого, и ввел
в употребление понятие "скользящего", или "плавающего озна-
чающего".
18

ГЛАВА I

Критика "трансцендентального означаемого" у Дерриды
Но, собственно, наиболее
авторитетное среди постструкту-
ралистов теоретическое обоснова-
ние этой критики традиционной
концепции знака дал Ж. Дерри-
да. Он предпринял попытку оп-
ровергнуть эпистемологическое
обоснование, на котором покоил
ся классический структурализм, а именно невозможность разде-
ления означаемого ряда от ряда означающего в функционирова-
нии знака. Детально разработанная аргументация Дерриды на-
правлена не столько на выявление ненадежности любого способа
знакового обозначения, сколько на то, что обозначается, -- на
мир вещей и законы, им управляющие. С точки зрения француз-
ского ученого, все эти законы, якобы отражающие лишь желание
человека во всем увидеть некую "Истину", на самом деле не что
иное, как "Трансцендентальное Означаемое" -- порождение
"западной логоцентрической традиции", стремящейся во всем
найти порядок и смысл, во всем отыскать первопричину (или, как
чаще выражается Деррида, навязать смысл и упорядоченность
всему, на что направлена мысль человека).
В частности, вся восходящая к гуманистам традиция работы
с текстом выглядит в глазах Дерриды как порочная практика
насильственного овладения текстом, рассмотрения его как некой
замкнутой в себе ценности, практика, вызванная ностальгией по
утерянным первоисточникам и жаждой обретения истинного
смысла. Понять текст для них означало "овладеть" им,
"присвоить" его, подчинив его смысловым стереотипам, господ-
ствовавшим в их сознании.

Центр как "феноменологический голос"
Здесь на первый план вы-
ходит вторая важная сторона
деятельности Дерриды -- его
критика самого принципа
"структурности структуры", в
основе которого и лежит понятие
"центра" структуры как некоего организующего ее начала, --
того, что управляет структурой, организует ее, в то время, как
оно само избегает структурности. Для Дерриды этот центр -- не
объективное свойство структуры, а фикция, постулированная на-
блюдателем, результат его "силы желания" или "ницшеанской
воли к власти"; в конкретном же случае толкования текста --
следствие навязывания ему читателем собственного смысла.

РОЖДЕНИЕ КОНЦЕПЦИИ
В некоторых своих работах Деррида рассматривает этот "центр"
как "сознание", "cogito", или "феноменологический голос". Само
интерпретирующее "я" вместе с тем понимается им как своеоб-
разный текст, составленный из культурных систем и норм своего
времени¹.

Эта критика структуры -- самая показательная сторона док-
тонны постструктурализма. Наиболее последовательно она прово-
дилась в теориях деконструкции Дерриды и его американских
последователей, "текстуальной продуктивности" Ю. Кристевой,
"шизофренического дискурса" и "ризомы" Ж. Делеза и
Ф. Гваттари, "текстового анализа" Р. Барта и т. д. В том же
направлении развивалась мысль и второго после Дерриды по сво-
ему влиянию теоретика постструктурализма М. Фуко. В значи-
тельной степени он явился продолжателем той "разоблачительной
критики", начатой еще теоретиками Франкфуртской школы
Т. В. Адорно, М. Хоркхаймером и В. Беньямином, главная цель
которой -- критика всех феноменов общественного сознания как
сознания буржуазного -- состояла в том, чтобы выявить сущно-
стный, хотя и неявный иррационализм претендующих на безус-
ловную рациональность философских построений и доказательств
здравого смысла, лежащих в основе легитимации -- самооправ-
дания западной культуры по-
следних столетий.

"Историческое бессознательное" Фуко
Так, основная цель исследо-
ваний Фуко -- выявление
"исторического бессознательного"
различных эпох начиная с Воз-
рождения и по XX в. включительно. Исходя из концепций язы-
кового характера мышления и сводя деятельность людей к
"дискурсивным практикам", Фуко постулирует для каждой кон-
кретной исторической эпохи существование специфической эпи-
стемы -- "проблемного поля", достигнутого к данному времени
уровня культурного знания, образующегося из дискурсов различ-
ных научных дисциплин.
При всей разнородности этих дискурсов, обусловленной спе-
цифическими задачами разных форм познания, в своей совокуп-
ности они образуют, по утверждению Фуко, более или менее
единую систему знаний -- эпистему. В свою очередь, она реали-
зуется в речевой практике современников как строго определен-
ный языковой код -- свод предписаний и запретов. Эта языко-

____________________________
¹Более подробно о теориях Ж. Дерриды см.: Ильин И. П.
Постструктура-
лизм. Деконструктивиэм. Постмодернизм. -- М.:Интрада. 1996. С. 10-50.

ГЛАВА I
вая норма якобы бессознательно предопределяет языковое пове-
дение, а следовательно, и мышление отдельных индивидов.
Господству этого культурного бессознательного Фуко проти-
вопоставляет деятельность "социально отверженных": безумцев,
больных, преступников и, естественно, в первую очередь, худож-
ников и мыслителей. С этим связана и мечта Фуко об идеальном
интеллектуале, который, являясь аутсайдером по отношению к
современной ему эпистеме, осуществляет ее деконструкцию, ука-
зывая на слабые места -- на изъяны общепринятой аргумента-
ции, призванной укрепить власть господствующих авторитетов и
традиций.
Самым существенным в учении Фуко, как об этом свиде-
тельствует практика постструктурализма, явилось его положение о
необходимости критики "логики власти и господства" во всех ее
проявлениях. Именно это является наиболее привлекательным
тезисом его доктрины, превратившимся в своего рода негативный
императив, затронувший сознание широких кругов современной
западной интеллигенции. При этом дисперсность, дискретность,
противоречивость, повсеместность и обязательность проявления
власти в понимании Фуко придают ей налет мистической ауры,
не всегда уловимой и осознаваемой, но тем не менее активно дей-
ствующей надличной силы.
Разработанная Фуко методика анализа общественного соз-
нания, концепция "децентрированного субъекта", трактовка
"воли-к-знанию" как "воли-к-власти", интерес к маргинальным
явлениям цивилизации, иррационалистическое толкование истори-
ческого прогресса -- все это было взято на вооружение левыми
деконструктивистами и постмо-
дернистами ².

Сознание как текст
Рассматривая мир только
через призму его осознания, т. е.
исключительно как идеологиче-
ский феномен культуры и, даже более узко, как феномен пись-
менной культуры, постструктуралисты готовы уподобить самосоз-
нание личности некой сумме текстов в той массе текстов различ-
ного характера, которая, по их мнению, и составляет мир культу-
ры. Поскольку, как не устает повторять Деррида, "ничего не
существует вне текста", то и любой индивид в таком случае не-
избежно находится внутри текста, т. е. в рамках определенного
исторического сознания, что якобы и определяет границы интер-
__________________________________
²Более подробно о Фуко -- там же, с. 51-94.

РОЖДЕНИЕ КОНЦЕПЦИИ
претативного своеволия критика. Весь мир в конечном счете вос-
принимается Дерридой как бесконечный, безграничный текст.
Панъязыковая и пантекстуальная позиция постструктурали-
стов, редуцирующих сознание человека до письменного текста, а
заодно и рассматривающих как текст (или интертекст) литерату-
ру, культуру, общество и историю, обуславливала их постоянную
критику суверенной субъективности личности и порождала много-
численные концепции о "смерти субъекта", через которого
"говорит язык" (М. Фуко), "смерти автора" (Р. Барт), а в ко-
нечном счете и "смерти читателя" с его "текстом-сознанием",
растворенном в всеобщем интертексте культурной традиции.
Практические аспекты критики теории художественной ком-
муникации более детально были разработаны в концепциях де-
конструктивистов и постмодернистов, их критика коммуникатив-
ности в основном сводилась к выявлению трудности или просто
невозможности адекватно понять и интерпретировать текст. Есте-
ственно, что предметом их анализов становились в первую оче-
редь произведения тех поэтов и писателей (Рембо, Лотреамон,
Роб-Грийе, Джойс), у которых смысловая неясность, двусмыс-
ленность, многозначность интерпретации выступали на передний
план. С этим связано и ключевое для деконструктивизма понятие
смысловой "неразрешимости" как одного из принципов организа-
ции текста, введенное Дерридой.
Постструктурализм в целом можно определить как общеме-
тодологическую основу, на базе которой деконструктависты и
постмодернисты выстраивали свои концепции, отличающиеся фак-
тически лишь сменой исследовательских приоритетов, иными
идейно-эстетическими ориентациями и более практическим харак-
тером анализа, нацеленного прежде всего на изучение литерату-
ры.

Постмодернизм как маргинализм
В определенном смысле и
постструктурализм, и постмодер-
низм могут быть охарактеризова-
ны как проявления феномена
маргинализма -- специфического
фактора именно модернистско-современного модуса мышления,
скорее даже самоощущения, творческой интеллигенции XX в.
Здесь очень важно в каждом конкретном историческом случае
суметь по возможности правильно оценить удельный вес этого
явления в общей системе координат своего времени. Ибо если
понимать под маргинальностью лишь только философский аспект
проблемы ("общее название ряда направлений, развивающихся

ГЛАВА I
вне и в противовес доминирующим в ту или иную эпоху правилам
рациональности, представленным в господствующей философской
традиции, часто антисоциальных или асоциальных") (37, с. 170),
то она существовала всегда в истории человечества. Так, Рыклин
в качестве одного из первых маргиналистов в философии называ-
ет Антисфена -- основателя кинизма.
Однако меня интересует не столько собственно философская
традиция маргинальности, сколько та позиция нравственного про-
теста и неприятия окружающего мира, та позиция всеобщей кон-
тестации, которая стала отличительной чертой именно модернист-
ского художника, в свою очередь получившая специфическую
трактовку в постмодернизме. Начиная с постструктурализма
маргинальность превратилась в уже осознанную и теоретическую
рефлексию, приобретя статус центральной идеи -- выразительни-
цы духа своего времени. Причем следует иметь в виду, что мар-
гинализм как сознательная установка на периферийность по от-
ношению к обществу в целом, в том числе и к его морали, всегда
порождала пристальный интерес и к "пограничной нравственно-
сти". Феномен де Сада был заново переосмыслен в структурали-
стской и постструктуралистской мысли, получив своеобразное
теоретическое оправдание. Проблема, разумеется, не исчерпыва-
ется лишь имморализмом, ее суть в том, что Томас Манн устами
Сетгембрини определил как placet experiri -- жажду экспери-
мента, искус любопытства и познания, часто любой ценой и в
любой ранее считавшейся запретной, табуированной области.
Постструктуралистско-деконструктивистский комплекс пред-
ставлений в основном сложился на пересечении взаимодействий
французской и англо-американской (вернее, наверно, было бы
сказать, англоязычной) литературоведческой мысли, чем в значи-
тельной степени и определяется выбор имен тех его представите-
лей, концепции которых анализируются в данной работе. Постмо-
дернизм с самого начала был гораздо более интернациональным
по своей природе явлением, в нем сразу о себе заявили и гол-
ландские, и немецкие исследователи и теоретики.
Говоря о постструктурализме и деконструктивизме в целом,
мы вынуждены отметить один парадоксальный факт: хотя и сам
постструктурализм, и первые версии деконструктивистского при-
менения его концепций для нужд критики возникли на француз-
ской почве, тем не менее именно в США и частично Англии
была разработана та относительно доступная модель критического
анализа, которая и сделала деконструктивизм самым модным и
влиятельным критическим направлением в течение последних два-
РОЖДЕНИЕ КОНЦЕПЦИИ

дцати лет. Разумеется, необходимо сразу оговориться, что то, что
можно было бы назвать "литературоведческим постструктурализ-
мом" -- как наиболее обобщенным названием для всех его де-
конструктивистских изводов, -- никогда не исчерпывал собой
всего разнообразия направлений и школ в современной западной
критике. Можно, конечно, спорить, в какой мере он олицетворял
собой господствующую тенденцию в гуманитарной науке Запада.
Тем не менее есть все основания утверждать, что как раз в об-
ласти теории его концепции оказывали и, судя по всему, продол-
жают оказывать наиболее сильное воздействие.
Многосторонность и разнообразие анализируемых в работе
проблем с неизбежными экскурсами в самые различные области
знания делает проблематичной саму возможность дать хоть в
какой-то степени детальный обзор критической литературы, вы-
шедшей в России по данному кругу вопросов. Для этого надо
было просто написать еще одну книгу. К тому же в данной рабо-
те сознательно не затрагивается весь тот огромный пласт публи-
цистики, появившийся в основном в виде журнальных публикаций
последних лет, по проблеме постмодернизма, поскольку, как пра-
вило, в нем обсуждается так или иначе вопрос о русском постмо-
дернизме, что выходит за пределы тематики нашего исследования.
Если говорить о западных ученых, на труды которых мне
постоянно приходится ссылаться, то и они сами в той же мере
являлись предметом анализа, как и критикуемые ими теоретики.
В определенном свете вся моя работа является своеобразной
"критикой в третьей степени" -- т. е. критикой критики критиче-
ских концепций -- да простят мне снисходительные читатели эту
невольную тавтологию. И мне трудно выделить кого-нибудь из
них, кто бы мог мне послужить, как рассказчику "Божественной
комедии", надежным Вергилием в нисходящих кругах постструк-
туралистской бездны. Более подробные сведения о литературе по
рассматриваемым проблемам можно получить в прилагаемой биб-
лиографии.
ПOCTCTPУKTУPAЛИЗМ ПРОТИВ СТРУКТУРАЛИЗМА

Очень часто при анализе постструктуралистского течения
приходится сталкиваться с дилеммой: что относить к "чистому",
"подлинному", "истинному" постструктурализму, а что к тому,
что лишь только отмечено его влиянием. Можно, разумеется,
ограничиться исследованием трудов тех ученых, принадлежность
которых к данному течению ни у кого не вызывает сомнения, но
тогда общая картина окажется явно неполной. Мы не поймем
самой природы его притягательности для исследователей самого
разного толка, а тем самым и того рационального зерна, что в
нем содержится, ибо, рассматривая его изолированно, в самом
себе, мы невольно сосредоточимся на том, что прежде всего бро-
сается в глаза: на его парадоксальности, его явном противоречии
законам здравого смысла, и он предстанет перед нами как нагро-
мождение нелепостей, произвольных экстраполяций, необъясни-
мого нигилизма по отношению ко всей культурной традиции, на
которой воспитано гуманистическое сознание многих представите-
лей человечества.
Поместив же постструктурализм в культурный контекст эпо-
хи, мы сразу увидим неслучайность его появления и определен-
ную закономерность его влияния. Но для этого необходимо при-
влечь для анализа значительно больший контингент ученых, чем
казалось бы необходимым на первый взгляд. Многие тенденции
постструктуралистского подхода к самым разным явлениям жизни
и современности, пожалуй, отличаются лишь только более заост-
ренной и парадоксальной формой выражения тех умонастроений и
эмоциональных реакций, которые проявляются в концепциях, ра-
ботах, высказываниях самых широких слоев философской интел-

РОЖДЕНИЕ КОНЦЕПЦИИ
лигенции Запада. Естественно, не следует рассматривать пост-
структурализм и сферу интеллектуальной деятельности, находя-
щуюся под его большим или меньшим влиянием, как единствен-
ное течение всей современной западной гуманитарной мысли, но
тот факт, что его идеи оказались близкими очень многим, не вы-
зывает сомнения.

Сохранение структурализма в постструктурализме
Одним из наиболее сложных
вопросов, связанных с общей
проблематикой постструктура-
лизма, является вопрос о его
хронологии. Трудность здесь
заключается прежде всего в том.
что постструктурализм вырос из структурализма, во многом со-
хранил его понятийный аппарат и значительную часть общего
комплекса мировоззренческих представлений. Разумеется, в пост-
структурализме этот комплекс претерпел существенные измене-
ния, да к тому же и сам постструктурализм как таковой сформи-
ровался как критика основных структуралистских положений.
Более подробно об этом ниже. Постепенное вызревание пост-
структурализма в недрах структурализма и объясняет тот факт,
что его ведущие теоретики (М. Фуко, Ж. Лакан, Р. Барт) в
начале своей деятельности выступали как сторонники структура-
листской парадигмы и лишь позднее перешли на позиции пост-
структурализма, а иногда и просто их какие-то отдельные поло-
жения были с течением времени переосмыслены как основопола-
гающие для постструктуралистской доктрины. В первую очередь
это касается Фуко: вначале он воспринимался как образцовый
структуралист, потом -- как эталон постструктуралистского мыс-
лителя. В результате все его раннее творчество было подвергнуто
кардинальной ревизии, последовательно стремившейся отыскать в
раннем Фуко предпостструктуралистские интенции, и надо ска-
зать, не без успеха.

Постструктурализм как современный тип знания
Все это вносило немало су-
мятицы в умы сторонних наблю-
дателей, к тому же постструкту-
рализм никогда не был система-
тизированной научной дисципли-
ной: обоснование мировоззренче-
ского хаоса, теоретическая аннигиляция целостной личности, по-
следовательная установка на принцип языковых игр и глобальный
релятивизм в самом своем зародыше несли внутреннюю противо-
речивость. И хаос эмоционального нигилизма не мог не повлечь

ГЛАВА I
за собой хаос теоретический. В этом специфика постструктура -
лизма как современного типа знания: он существует не как набор
определенных истин, а как проблемное поле -- диалогически
напряженное полемическое пространство, где в состоянии вечного
соперничества разнородные концепции оспаривают друг у друга
право на роль наиболее авторитетной системы аргументации, не
вычленяясь при этом в независимое целое, но обретая свое значе-
ние в непрекращающейся взаимной контестации.
Это. если можно так сказать, спорные истины, осознающие
эту свою оспоримость и поэтому всегда нуждающиеся в самооп-
равдании. И структурализм -- в общей парадигме постструкту-
ралистских представлений -- всегда был ее неотъемлемым эле-
ментом. хотя его роль и значение ощутимо менялись в процессе
становления постструктурализма. Последний же всегда существо-
вал как критика структурализма, и без предмета своих инвектив
он вряд ли смог обрести свой modus vivendi, ибо и в своих
контраргументах против структурализма он во многом зависел от
системы доказательств, выработанных своим предшественником.
Более того, сама доктрина постструктурализма постоянно под-
вергает себя саморевизии, переоценке и переосмыслению, заново
интерпретируя структуралистские концепции в постструктуралист-
ском духе. Наиболее показательным в этом отношении может
служить пример Фуко, о чем
говорилось выше.

Сосуществование структурализма и постструктурализма...
Сложность разграничения
этих течений заключается еще и
в том, что возникновение пост-
структурализма отнюдь не озна-
чало исчезновения структурализ-
ма как такового. Помимо множества переходных случаев, когда
довольно трудно разграничить, где, собственно, кончается струк-
турализм и начинается уже постструктурализм, сам структурализм
в своих более или менее традиционных формах продолжал свое
шествие по Европе еще до середины 70-х годов, а его качествен-
ные изменения, приведшие к явной смене парадигмы, даже до
начала 80-х годов многими теоретиками по инерции продолжали
восприниматься как естественное развитие его основных постула-
тов, как вполне закономерные результаты его внутренней эволю-
ции, а не как решительный разрыв с предшествующей традицией.
И лишь только образование в США деконструктивизма, фор-
мально завершившегося изданием "Йельского манифеста" в

РОЖДЕНИЕ КОНЦЕПЦИИ
1979 г., послужило решительным импульсом к переосмыслению
создавшегося положения.

... в трактовке Каллера...
Тем не менее взаимоотно-
шения структурализма с пост-
структурализмом оказались на-
столько запутанными, что факти-
чески лишь только в начале 80-х годов общая картина стала не-
сколько проясняться. Даже в общем такой известный специалист
по теории и истории критики, как Джонатан Каллер, выпустив-
ший в 1975 г. одно из самых популярных в англоязычном мире
vademecum по ознакомлению с основами структурализма
"Структуралистская поэтика" (89), лишь только в работе 1983 г.
"О деконструктивизме" (87) признал существование постструк-
турализма как влиятельнейшего течения в современной критике,
посвятив при этом немало страниц спорным вопросам периодиза-
ции постструктурализма и времени его окончательного размеже-
вания со структурализмом.
При определенной спорности и противоречивости его общей
позиции, обусловленной вынужденной оглядкой на свои прошлые
высказывания, в его аргументации немало здравого смысла, осо-
бенно в той ее части, где говорится об эволюции будущих теоре-
тиков постструктурализма, о сохранении в их позиции структура-
листских представлений, о значительном количестве промежуточ-
ных, переходных концепций, которые крайне трудно безоговороч-
но отнести к какому -либо направлению. Во всяком случае опре-
деленная доля истины есть в его утверждении, что "тщательный
анализ критики, сконцентрировавшей свое внимание на различии
между структурализмом и постструктурализмом, привел бы к
заключению, что структурализм, как правило, более похож на
постструктурализм, нежели многие постструктуралисты друг на
друга", и что "различие между структурализмом и постструкту-
рализмом крайне ненадежно" (87, с. 30). Это всего лишь доля
истины, и полностью с Каллером трудно согласиться: реальная
картина как структурализма, так и постструктурализма отнюдь не
такова, какой бы ему хотелось ее видеть.
Каллер при этом поднимает очень интересный вопрос о
постструктуралистской интерпретации творчества и концепций тех
теоретиков и мыслителей, которые традиционно считались отцами
структурализма и создателями не только его общепризнанных
основ, но и его общего облика, с которым он вошел в историю.
Мне, однако, представляется, что позиция Каллера в данном от-
ношении не бесспорна и уязвима. "Меняются времена и мы с

ГЛАВА I
ними", -- гласит латинская пословица, и вряд ли стоит рассмат-
ривать и оценивать какое-либо явление вне контекста его истори-
ческой эволюции. Разумеется, преемственность между структура-
лизмом и постструктурализмом несомненна, но этот факт не дол-
жен заслонять собой той неоспоримой истины, что постструктура-
лизм подверг кардинальному переосмыслению многие постулаты
структурализма, а некоторые из них самым решительным образом
отверг.

... у Лакана и Барта...
С этим связан и тот весьма
любопытный и буквально на ка-
ждом шагу встречающийся факт,
когда одного и того же исследо-
вателя разные теоретики постструктурализма либо безоговорочно
включают в число его основателей, либо столь же категорично из
этого числа исключают. Так обстоит, например, дело с Лаканом.
Терри Иглтон и Винсент Лейч относят его к ряду основных
постструктуралистских мыслителей, в то время как Джозуэ Ха-
рари предпринял немало усилий, чтобы доказать обратное. Самый
показательный случай -- переосмысление теории Лакана о пла-
вающем означающем. Хотя структуралисты активно ею пользова-
лись против реалистического мимесиса, только постструктурали-
сты сделали из нее окончательный вывод, заявив о полном раз-
рыве между означающим и означаемым, между знаком и озна-
чаемым им явлением. Другой пример: Деррида одним из первых
указал на различие между ранним и поздним Фуко; возможно,
он и преувеличил эту разницу, на то, что она существует, никто
не подвергает сомнению. Барт действительно, как справедливо
отмечает Каллер, сочетает в "S/Z", работе 1970 г., структурали-
стский и постструктуралистский подходы, но это не отменяет того
факта, что данное произведение Барта явилось поворотным в его
эволюции к постструктурализму. Следы структурализма, разуме-
ется, ощутимы в "S/Z", но суммирующий, конечный вывод, ос-
тающийся в представлении читателя после прочтения этой книги,
вне всякого сомнения свидетельствует о ее явно постструктурали-
стском характере.

... у Леви-Стросса.
Еще один характерный при-
мер. В свое время Н. Автоно-
мова совершенно справедливо
отметила еще в отношении Ле-
ви-Стросса "естественность" сопоставления "его концепции с
концепцией "третьего позитивизма" и философов-аналитиков, для
которых вопрос о роли и месте языка в логической структуре

РОЖДЕНИЕ КОНЦЕПЦИИ
знания и соответственно в обосновании познания посредством
языка был вопросом первостепенной важности" (4, с. 126). Хотя
здесь она рассматривает проблему еще со структуралистской точ-
ки зрения, поскольку говорит о "роли структуры языка в обосно-
вании познания" (там же, с. 126 -- 127), последнее, т. е. роль
структуры, далеко не столь актуально для "постструк-
туралистской программы", но сама сугубо языковая трактовка
познания, общая для философов-аналитиков, структуралистов и
постструктуралистов (другое дело, что постструктуралисты отка-
зались как от структуры, так и от постулата личности), была ею
отмечена абсолютно точно.
В этом плане заслуживает особого внимания то место в ее
работе, где она весьма убедительно наметила общий контур эво-
люции взглядов Леви-Стросса от правоверно-структуралистской
позиции к тенденции, которую в свете позднейшего развития
постструктурализма нельзя назвать иначе как предпостструктура-
листской: "Мы уже видели, как рационалистический (или даже,
говоря словами Леви-Стросса, "сверхрационалистический") пафос
его концепции уступает место сфере этического, как поначалу
безоговорочное доверие к лингвистической методологии сменяется
в более поздних его работах символикой музыкальных форм (в
качестве концептуальной аналогии для этнологического исследо-
вания), как направленность на построение моста между природ-
ным и культурным сосуществует в его концепции с проектом рас-
творения человека в природе, в совокупности химических и физи-
ческих взаимодействий и т. д. и т. п." (4, с. 141).
Можно полностью согласиться и с тезисом Автономовой, что
в творчестве Леви-Стросса было два этапа реабилитации
"структуры социальности и структур сознания первобытных ди-
карей" (там же, с. 142), и если на первом этапе ему удалось
"доказать полноправное своеобразие первобытного образа жизни
и мышления" (там же), то на втором, где он попытался обнару-
жить общечеловеческое, всеобщее измерение современной евро-
пейской и первобытной цивилизации, он встретился с трудностя-
ми, не разрешимыми в рамках своей собственной, т. е. структур-
ной, методологии.
В своей известной работе о французском структурализме
1977 г. "Философские проблемы структурного анализа в гумани-
тарных науках (4) Н. С. Автономова отмечает выявившуюся к
рубежу 60-70-х годов "отчетливую противоречивость" позиций
"традиционного структурализма" и "новой тенденции" в лице
Дерриды, Барта, Фуко и Лакана: "На первый взгляд, рассмот-

ГЛАВА 1
рение концепций Деррида наряду с другими концепциями иссле-
дователей-структуралистов кажется не вполне оправданным, по-
скольку Жак Деррида относится к структурализму достаточно
критично, усматривая в его "логоцентрической" направленности
отчетливые следы западноевропейской метафизики" (там же,
с. 159). И добавляет при этом: "Ни Барт, ни тем более Фуко
или Лакан не соглашаются признать себя структуралистами; по-
жалуй. один Леви-Стросс открыто называет себя так, не боясь
теперь уже несколько "старомодной" привязанности к идеалам
естественнонаучной и лингвистической строгости" (там же). И
тем не менее вопреки, казалось бы, столь очевидному размежева-
нию она приходит к заключению: "Однако есть основания услов-
но называть, скажем, Фуко структуралистом второго поколения
(после Леви-Стросса), а Жака Дерриду -- теоретиком третьего
поколения" (4, с. 159).

Постструктурализм -- законный сын структурализма
И в принципе здесь нет ни-
чего удивительного, поскольку,
как уже не раз отмечалось, пост-
структурализм является законным
сыном структурализма, так как
вырос из него в результате дол-
гого процесса постепенного трансформирования, видоизменяя ис-
ходные постулаты своего предка, и его недаром определяют как
"постструктурализм". В каком-то смысле структурализм латентно
содержал в себе предпосылки постструктурализма, которые нахо-
дились в нем в скрытой или зародышевой форме и проявились
открыто лишь тогда, когда стали явственно ощущаться ограни-
ченность возможностей структуралистской доктрины, истощение
ее теоретического потенциала.
Разумеется, на эту проблему можно посмотреть и с другой
стороны: многое из того, что раньше приписывалось структура-
лизму в качестве его неотъемлемой, составной части, с течением
времени подверглось решительной переоценке и начало рассмат-
риваться как нечто ему совершенно противоположное и несвойст-
венное, но так всегда бывает в истории развития науки, когда на
смену одной научной парадигме приходит другая.
Не могу в связи с этим умолчать и о своей собственной по-
зиции в этом вопросе. В моей кандидатской диссертации
"Теоретические итоги эволюции "новой критики" от американ-
ского "неогуманизма" до французского структурализма" (1979)
(31) я тоже рассматривал новые тенденции, проявившиеся в дея-
тельности группы "Тель кель", как естественный результат раз-

РОЖДЕНИЕ КОНЦЕПЦИИ
вития структурализма. И хотя в главе о творчестве
Ю. Кристевой писал о "кризисе структуралистской доктрины"
(там же, с. 155) и попытался. более или менее подробно объяс-
нить, в чем этот кризис заключался, отмечал во введении, что
некоторые современные критики относят Ж. Дерриду,
Ж. Делеза, Р. Жирара и Ю. Кристеву к постструктуралистам,
тем не менее для меня по-прежнему эти новые тенденции пред-
ставляли собой тогда еще "крайний случай в общей картине раз-
вития западного структурализма" (там же, с. 194). Понадобилось
время, чтобы осознать качественное отличие постструктурализма
от структурализма.

Нарратология в структуралистской и постструктуралистской трактовке
На примере разработок,
проводившихся в области нарра-
тологии, пожалуй, лучше всего
прояснить процесс превращения
структурализма в постструктура-
лизм. Если понимать нарратоло-
гию как описание процесса ком-
муникации исключительно внутри
художественного текста, то здесь по преимуществу господствуют
представления, не выходящие за пределы собственно структура-
листской парадигмы. Как только возникают проблемы, касаю-
щиеся взаимоотношения текста с автором и читателем, при не-
пременном условии интенсивно интертекстуализованного понима-
ния природы человеческого сознания, то речь уже идет о пост-
структуралистской перспективе. Здесь очень важно именно по-
следнее условие, потому что без интертекстуализации сознания
можно говорить лишь о рецептивно-эстетическом подходе.
Как явствует из вышеизложенного, малейшее изменение ак-
цента, или, как принято говорить в терминах постструктурализма,
точки отсчета, системы координат, легко может привести к клас-
сификационному заблуждению. Имея дело с современными на-
правлениями зарубежной критики, постоянно сталкиваешься с
определенным набором понятий и представлений, общих для са-
мых разных школ и направлений. В этом смысле они действи-
тельно близки друг другу, и разграничение между ними можно
провести лишь по тому, что в них выдвигается на первый план, а
также по общей совокупности признаков, которая в ином вариан-
те, в другом сочетании становится иной для другого критического
течения.

ГЛАВА I

Вызревание постструктурализма: у Кристевой...
История становления пост-
структурализма в этом плане
весьма показательна, так как
отмечена длительным периодом
постепенного вызревания в не-
драх структурализма. Типичный
пример -- теории Ж. Женетта и Ж. Рикарду. То же самое
можно сказать и о Ю. Кристевой, которая еще в "Тексте рома-
на" (1970) в основном оставалась в пределах структурализма, в
то время как в "Семанализе" (1969) уже явно просматриваются
типично постструктуралистские предпосылки, получившие свое
окончательное оформление (в том варианте постструктурализма,
который создавала Кристева) в "Революции поэтического языка"
(1974). И дело здесь не в том, что "Текст романа" был создан
раньше, чем окончательная редакция "Семанализа", и лишь толь-
ко позже вышел в свет. Суть проблемы в том, что структурали-
стские и постструктуралистские представления сосуществовали
одновременно в ее научной парадигме, плавно перерастая из од-
них в другие, не проявляясь в форме резкого качественного скач-
ка. Это вообще характерно для французской модели формирова-
ния постструктурализма, где практически все структуралисты со
временем осознали, что они постепенно перешли на позиции пост-
структурализма. Такова была эволюция М. Фуко, Р. Барта,
Ж. Женетта, той же Ю. Кристевой, Ц. Тодорова.

... и у Греймаса.
Даже если мы обратимся к
А.-Ж. Греймасу, то и у него,
казалось бы, изначально чуждого
основной тенденции постструктурализма к дезавуированию самого
понятия структуры, при тщательном анализе и уже, разумеется, с
позиции того опыта, что дает нам временная дистанция, можно
обнаружить несомненные признаки размывания структуры, ее
деструктивного демонтажа. Очень противоречивой была позиция
Греймаса и в отношении к прин-
ципу бинаризма.

Критика бинаризма у Греймаса и Дерриды
Несмотря на то, что именно
на нем основана вся его гранди-
озная схема "мира смысла" как
"мира культуры", он был одним
из первых, кто начал работу по созданию логического аппарата
опосредствования смысловой взаимоисключительности членов
оппозиции, конечным результатом которой, вне зависимости от

РОЖДЕНИЕ КОНЦЕПЦИИ
его начальных интенций, явилось снятие этой бинарной несовмес-
тимости. Иными словами, и у Греймаса можно выявить тот же
ход развития изначально присущих структурализму тенденций,
которым шел и Деррида, решавший ту же проблему, но уже с
помощью "принципа дополнительности".
Разумеется, это нисколько не снимает вопроса о кардиналь-
ных различиях, существующих между этими учеными. Нам здесь
было важно наметить лишь самую общую перспективу перехода
одного состояния в другое (в данном случае всего лишь по двум
признакам: по отношению к концепциям структуры и бинаризма,
что далеко не исчерпывает даже минимально необходимый набор
параметров, только вся совокупность которых и дает основания
говорить о наличии феномена постструктурализма, а не о некото-
рых, пусть и весьма существенных, его предпосылках). Тем не
менее на этом было важно остановиться, учитывая то значение,
которое имела теория бинаризма для общеструктуралистских
представлений. Бинаризм -- это концепция, согласно которой все
отношения между любыми феноменами сводимы к бинарным
структурам, т. е. к модели, в основе которой лежит наличие или
отсутстаие какого-либо признака, иными словами, различия. По-
этому теоретическое размывание самого принципа различия ост-
рием своей критики было направлено против понятия структуры.
Примечательно, что у Греймаса этот процесс теоретического
размывания принципа различия шел в определенной мере латент-
но, возможно, и скрытно от него самого, и выявить его можно
было лишь с помощью скрупулезного анализа. Главное же, что
он не привел к тому решительному опровержению исходных по-
стулатов, каким был отмечен путь Дерриды. С определенной до-
лей колебания между уверенностью и гипотетичностью можно
было бы наметить и другие постструктуралистские тенденции его
учения, наиболее явственно проявившиеся, на мой взгляд, в трак-
товке двух положений: личности индивида и теории познания.
Однако самым примечательным фактором в научном наследии
Греймаса (конечно, с точки зрения наших поисков постструктура-
листских тенденций в структурализме) явилась его трактовка раз-
личия.

Дискредитация принципа различия
Разумеется, никто из пост-
структуралистов не отрицает су-
ществования различий, диффе-
ренцированных признаков ни с
философской, ни с практической
точки зрения, и суть проблемы заключается как раз в том, что

ГЛАВА 1
все их теории представляют собой попытки лишить различие как
элемент общеструктуралистской доктрины его жесткой системной
обусловленности, как и вообще характера системной последова-
тельности. Иными словами, в ходе фронтальной атаки на струк-
туры и структурализм выдвигались различные концепции, имев-
шие своей целью научную дискредитацию как структурализма в
целом, так и его отдельных элементов. В процессе этой ревизии
структурализма кардинальному переосмыслению подверглась и
идея различия, т. е. отличительного признака.
В этом отношении, пожалуй, можно согласиться с Вельшем,
когда он называет постструктурализм тем "течением, которое
отмежевывается от постулата структурализма о неснимаемости
различия, которое считает, что можно переступить через любое
различие по пути к единству"
(286, с.141).

Критика "универсальной грамматики" структурализма
Постструктуралисты дейст-
вительно преодолели, сняли про-
блему различий как доминантное
представление лингвистически
ориентированного структурализ-
ма, воспринимавшего мир по
аналогии со структурой языка
как систему различительных признаков и экстраполировавшего
лингвистические теории до уровня мировоззренческих. Вселенная
для них строилась по законам языка и формировалась по прави-
лам грамматики. Вспомним хотя бы "Грамматику "Декамерона"
Цветана Тодорова, вышедшую в 1969 г., т. е. в то самое время,
когда активно формировалась теория постструктурализма, где он
постулирует существование универсальной грамматики: "Эта уни-
версальная грамматика является источником всех универсалий,
она дает определение даже самому человеку. Не только все язы-
ки, но и все знаковые системы подчиняются одной и той же
грамматике. Она универсальна не только потому, что информиру-
ет все языки о мире, но и потому, что она совпадает со структу-
рой самого мира" (278, с. 15).
Очевидно, стоит привести современную точку зрения на
структурализм, отфильтрованную в результате четвертьвековой
постструктуралистской критикой: "Структурализм, как попытка
выявить общие структуры человеческой деятельности, нашел свои
основные аналогии в лингвистике. Хорошо известно, что струк-
турная лингвистика основана на проведении четырех базовых
операций: во-первых, она переходит от исследования осознавае-

РОЖДЕНИЕ КОНЦЕПЦИИ
мых лингвистических феноменов к изучению их бессознательной
инфраструктуры; во-вторых, она воспринимает термы оппозиции
не как независимые сущности, а как свою основу для анализа
отношений между термами; в-третьих, она вводит понятие систе-
мы; наконец, она нацелена на обнаружение общих законов"
(Саруп; 261, с. 43).
Не оспаривая в целом правоту основных положений этой
обобщающей характеристики, я бы сразу хотел отметить ее явную
ограниченность, прежде всего в том, что она не учитывает семио-
тический аспект и самой структурной лингвистики, и структура-
лизма как такового, на ней основанного. Рассматривать же
структурализм вне семиотики -- значит заранее обрекать себя на
сильно искаженное о нем представление. Эту характеристику
можно отнести лишь к Леви-Строссу, да и то если понимать его
весьма упрощенно, поскольку здесь опущены очень существенные
детали. Но справедливости ради необходимо признать, что имен-
но этот образ структурализма и доминирует среди большинства
постструктуралистов и постмодернистов в качестве излюбленной
мишени их критики. Таким образом, как мы видим, для того,
чтобы понять, чем же собственно является постструктурализм,
необходимо сначала разобраться в общей картине его взаимоот-
ношений со структурализмом. Для этого, в свою очередь, важно
исследовать две стороны фактически одной проблемы: временной
аспект формирования постструктуралистской доктрины и ее кри-
тико-теоретический аспект, выражавшийся в тех претензиях, ко-
торые она предъявляла учению своего предшественника и конку-
рента в борьбе за умы; при этом мы не должны забывать, что
проблема хронологии для постструктурализма, так же как и про-
блема его взаимоотношения со структурализмом, -- это вопрос
становления постструктуралистского самосознания, процесс его
превращения из "явления-в-себе" в "явление-для-себя".

Когда американский историк литературной критики Джозуэ
Харари попытался разграничить структурализм и постструктура-
лизм, он прежде всего отметил нечеткость всех имеющихся опре-
делений этих понятий, как сделанных до него, так и его собст-
венных: "Во-первых, нет единого взгляда на структурализм, и,
во-вторых, структурализм как движение четче всего определяется
на основе тех трансформаций, которые он осуществил в дисцип-
линах, испытавших его воздействие". Что же касается постструк-
турализма, то сам критик ставит вопрос о нем не для того, чтобы
"получить ясный или однозначный ответ, а всего лишь предвари-
тельные ответы, которые в конце концов могут быть сведены к

ГЛАВА I
констатации существования научной парадигмы, лишь незначи-
тельно отличающейсяот предлагаемой структурализмом" (276,
с. 27).

Датировка зарождения постструктурализма
Если что и вызывает здесь
удивление, так это признание
Харари, писавшего эти строки в
1979 г., что и к концу 70-х го-
дов далеко не всем теоретикам
литературы даже на Западе было ясно, когда же, собственно,
структурализм превратился в постструктурализм. Надо сказать,
что единого консенсуса на этот счет среди западных историков
критики не существует. Американец В. Лейч, не отрицающий
зависимости деконструктивизма, под которым обычно понимают
литературно-критическую практику или методику критического
анализа, базирующего на общефилософских теориях постструкту-
рализма, от французской теоретической мысли и тем самым суще-
ствование постструктурализма во Франции в более ранний пери-
од, относит зарождение деконструктивизма в США к
1968-1972 гг. Англичанин Энтони Истхоуп датирует формирова-
ние французского постструктурализма 1962-1972 гг. и британ-
ского его варианта -- концом 60-х годов.
В самых последних работах обзорного характера предприни-
маются попытки отнести возникновение постструктурализма и
деконструктивизма как можно к более ранним срокам -- чуть ли
не к началу 60-х годов, а также, и в этом особенно усердствуют
американские исследователи, синхронизовать даты появления этих
течений, изображая их как явления одновременного порядка.
Здесь, однако, слишком уж явно просматриваются национальные
тенденции американских критиков, стремящихся отстоять если не
полную независимость или приоритетность то по крайней мере
национальную специфику деконструктивизма как явления исклю-
чительно американского характера, и пытающихся доказать, что в
противоположность Европе на другом берегу Атлантики процес-
сы вызревания новой парадигмы шли значительно решительнее, а
в хронологическом плане практически одномоментно с формиро-
ванием французского постструктурализма.
За исключением тезиса о независимости деконструктивизма,
который всерьез никто не отстаивает, хоть, и много говорится о
его преемственности и верности американской традиции
"пристального прочтения" (особенно заметной у П. де Мана), на
основании чего его часто и называют "новым неокритицизмом",
все остальные моменты подобного рода аргументации заслужива-

РОЖДЕНИЕ КОНЦЕПЦИИ
ют внимательного, хотя, разумеется, и несомненно критического
отношения.
Сложность проблемы периодизации постструктурализма и,
естественно, деконструктивизма объясняется постепенным, весьма
неравномерным -- в разных сферах шедшего с разной скоростью
-- вызреванием постструктуралистских предпосылок и представ-
лений внутри самого структурализма. Именно этим во многом
обусловлен тот факт, что некоторые западные литературоведы,
культурологи и философы очень часто либо путают эти понятия,
либо, говоря о структурализме, описывают те его признаки, кото-
рые носят явно постструктурали-
стский характер.

Три периода Барта
Как всегда, говоря о хроно-
логии, в данном случае формиро-
вания постструктурализма, необ-
ходимо учитывать прежде всего не отдельные его признаки у того
или другого его представителя или предшественника, а с точки
зрения влияния последнего на достаточно широкие круги творче-
ской интеллигенции Запада, т. е. учитывая его вклад в общую
теорию этого течения. Например, Г. К. Косиков довольно убеди-
тельно выявляет в духовной эволюции такой кардинальной для
становления постструктурализма фигуры, как Р. Барт, три перио-
да: "доструктуралистский" (куда он относит его работы "Нулевая
степень письма", 1953, и "Мифологии", 1957);
"структурно-семиотический", приходящийся на рубеж 50-60-х
годов ("Система моды" закончена в 1964 г., опубликована в
1967 г., "Основы семиологии" -- 1965); и третий --
"постструктуралистский", наступивший к началу 70-х годов
("C/Z", 1970, "Удовольствие от текста", 1973, "Ролан Барт о
Ролане Барте", 1975), где его усилия были направлены "на пре-
одоление сциентистского структурализма" (9, с. II).
В принципе у меня нет никаких разногласий с Косиковым
относительно этапов эволюции взглядов Барта. Единственное,
что, по моему мнению, следует несколько больше акцентировать,
-- это плавность перехода Барта на постструктуралистские пози-
ции, тем более что и сам Косиков обращает "внимание на из-
вестную двойственность методологических установок в 60-е го-
ды" (там же, с. 10). В свете общей перспективы развитая пост-
структурализма, когда уже становится ясным весьма постепенный
характер вызревания постструктуралистских представлений в не-
драх структуралистских установок, мне кажется возможным, взяв
за образец такие работы Барта, существенно повлиявшие на

ГЛАВА I
дальнейший ход развития постструктурализма, как "Смерть авто-
ра" (1968) (9) и "Эффект реальности" (1968) (9), выдвинуть
предположение, что уже в конце 60-х годов он стал занимать
позиции, которые с довольно большой степенью определенности
можно охарактеризовать как постструктуралистские ³.

В этом плане американские исследователи гораздо решитель-
нее в своих утверждениях (Лейч, Харари и др.), однако, очевид-
но, необходимо отнестись к этому со здравым скептицизмом, учи-
тывая, что им вообще свойственна тенденция отодвигать на более
ранние сроки появление деконструктивизма в своей стране, чуть
ли не к середине 60-х годов -- времени, когда Деррида читал
лекции в американских университетах; отсюда и их стремление
отыскивать его аналогии во французском постструктурализме
начала 60-х годов.
Естественно, процесс вызревания постструктуралистского
мироощущения, создания соответствующего ему понятийного ап-
парата и присущего только ему подхода и метода анализа шел
крайне неравномерно, у разных мыслителей по-разному и с раз-
личной скоростью, то убыстряя, то замедляя свой темп. Так, на-
пример, если снова вернуться к Барту, то в первой половине и
середине 60-х годов его переход на постструктуралистские пози-
ции был значительно медленнее, чем у Фуко или у более моло-
дого поколения критиков, объединившихся вокруг журнала "Тель
кель". Однако в конце 60-х годов темп его эволюции заметно
ускорился, и он создал ряд работ, которые сыграли весьма суще-
ственную роль в оформлении самого облика постструктурализма и
без которых он наверняка не стал бы таким влиятельным явле-
нием.
Но практически то же самое можно сказать и о
Ю. Кристевой, Ф. Соллерсе, Ж. Делезе, да, очевидно, и о Дер-
риде -- все они активно разрабатывали теорию постструктура-
лизма в основном начиная с середины 60-х годов. Другое дело,
что концепции одних оказались более сильными, более влиятель-
ными, но это станет ясным лишь позже, и в конце 60-х годов
Деррида был лишь одним из многих и не пользовался той обще-
признанной славой патриарха постструктурализма, его прародите-
ля и зачинателя, которой обладает сейчас. Изменения в структу-
ралистской доктрине нарастали постепенно и дали качественный
скачок лишь в самом конце 60-х -- начале 70-х годов, что,
впрочем, было признано далеко не сразу и не всеми историками
_______________________________________
³ Более подробно о взглядах Барта см.: Постструктуралиэм.
Деконструкти-
визм. Постмодернизм. С. 154-175.
РОЖДЕНИЕ КОНЦЕПЦИИ

критики, споры между которыми о хронологии этого течения не
утихают до сих пор. Поэтому лишь впоследствии работы
М. Фуко и Р. Жирара начала 60-х и Ж. Лакана 50-х годов
были переосмыслены как постструктуралистские, во время своего
появления они таковыми не счи-
тались.

Рождение французского постструктурализма

Сейчас с 30-летней времен-
ной дистанции многое видится
гораздо яснее и понятнее, и уже
не возникает сомнения, что в
пятилетие с 1967 по 1972 г. в основном и сформировалось то
явление, которое все теперь называют французским постструкту-
рализмом, а 1968 г. -- год выхода коллективной работы "Теория
ансамбля" (277) -- знаменовал собой осознанный акт превраще-
ния постструктуралиэма из фено-
мена-в-себе в феномен-для-себя.

Рождение и датировка американского постструктурализма
Существуют, разумеется, и
другие точки зрения. Лейч, на-
пример, дает для деконструкти-
визма иную хронологию: "Первая
фаза развития деконструктивизма
в Америке, длившаяся с 1968 по 1972 г., привела к формирова-
нию доктрины. Вторая фаза, с 1973 по 1977 г., была отмечена
бурными дебатами и анализом ранее появившихся текстов. Третья
фаза, датируемая 1978-1982 гг., стала свидетелем распростране-
ния и институционализации школы. Как раз во время этой фазы
появились многочисленные переводы, включая шесть книг и мно-
жество эссе Дерриды. Были опубликованы также введения в
теорию деконструктивизма, например, Джонатана Каллера "О
деконструктивизме: Теория и критика после структурализма"
(1982) и моя собственная "Деконструкттаная критика: Введение"
(1982). Четвертая фаза, начавшаяся в 1982 г., стала свидетелем
распространения деконструктивизма на другие сферы, включая в
том числе теологию, литературную педагогику и политику" (213,
с. 269).
Однако доводы Лейча при более тщательном анализе произ-
ведений, причисляемых им к деконструктивизму, не представля-
ются достаточно убедительными. Тот факт, что Деррида в
1966 г. выступил с критикой структурализма на конференции в
Университете Джонса Хопкинса, еще не является свидетельством
того, что его идеи, которые начали формироваться во Франции
где-то с 1962 г., были тут же усвоены широким кругом амери-

ГЛАВА I
канских ученых. Фактически к деконструктивистам, деятельность
которых можно было бы отметить в первой фазе по хронологии
Лейча, есть более или менее достаточные основания отнести лишь
де Мана и Риддела, да и то с существенными оговорками.
Первой работой американского деконструктивизма все теоре-
тики единодушно называют "Слепоту и проницательность"
(1971) (102) Поля де Мана. Однако большинство ее глав, пер-
воначально появившихся в виде журнальных статей на француз-
ском языке (глава -- V в 1960 г., II -- в 1966 г., 1-в 1967 г.,
VI -- в 1969 г.), еще весьма далеки от деконструктивистской
проблематики. И по тематике" и по своему понятийному аппара-
ту, и по мировоззренческим предпосылкам они отмечены духом
"критики сознания" и несомненным влиянием Жоржа Пуле. И
лишь только главу VII "Риторика слепоты: Прочтение Руссо
Жаком Дерридой", написанную в 1970 г., можно безусловно
охарактеризовать как определенно деконструктивистскую.
Практически и всю первую половину, и середину 70-х годов
нельзя определить иначе как подготовительную фазу в развитии
деконструктивизма, как период активного усвоения французской
теоретической мысли, и прежде всего концепций Дерриды. Лейч
сам признает: "Поскольку первоначальное восприятие Америкой
Дерриды было ограничено теми, кто хорошо владел французским,
то широкое распространение учения Дерриды имело место только
в конце 70-х годов, когда стали появляться многочисленные пере-
воды" его работ (213, с. 268). Поэтому говорить, как это делает
Лейч, о "формировании доктрины" в 1969-1972 гг., не прихо-
дится: все соратники де Мана по будущей Йельской школе
(Дж. Хиллис Миллер, Г. Блум, Дж. Хартман) лишь только во
второй половине 70-х годов овладели довольно сложным поня-
тийным аппаратом постструктурализма, и в частности Дерриды,
образовав на рубеже 70-х -- начале 80-х годов более или менее
единую школу со своим лицом,
своей методологией и тематикой.

Рождение и своеобразие английского постструктурализма
Наши взгляды на общую
хронологию становления пост-
структурализма приводят нас к
выводу, что, очевидно, нельзя
обойтись без выделения опреде-
ленного предпостструктуралистского периода, переходного этапа
между собственно структурализмом и постструктурализмом.
Раньше и скорее всего он протекал во Франции, особенно интен-
сивно с середины до конца 60-х -- начала 70-х годов, более

РОЖДЕНИЕ КОНЦЕПЦИИ
замедленно в США -- в течение всех 70-х годов, достигнув
своей кульминации в 1979 г. в Иельском манифесте, после чего
он оформился как деконструктивизм, отчетливо противопостав-
ленный всем остальным литературно-критическим направлениям
Америки. В Англии предпостструктуралистский период начался,
если не считать некоторых исключений, в самом конце 60-х и
продолжался до середины 70-х годов. Энтони Истхоуп считает,
что с 1974 г. уже можно говорить об известной перемене ориен-
тации внутри постструктуралистской доктрины. Вне зависимости
от того, принимать или не принимать на веру доказательства
Истхоупа, несомненно одно: с середины 70-х годов английский
постструктурализм начинает утрачивать свою изначально сугубо
социологизированную окраску, больше приближаясь к мировым
стандартным представлениям о постструктурализме. Неомаркси-
стская проблематика с ее обостренным вниманием к вопросу о
взаимоотношении базиса и надстройки и места и роли структур
сознания, связанного с альтюссеровской концепцией
"относительной автономности", теряет свою прежнюю актуаль-
ность для английских исследователей, и хотя они не отходят от
социологизма и своеобразно толкуемого историзма, тем не менее
в их общетеоретической ориентации наблюдаются ослабление аль-
тюссеровского детерминизма (можно сказать, даже сверхдетер-
минизма) и переход к релятивизму в духе Фуко. Заметнее всего
критика альтюссерианства проявилась в английских работах конца
70-х годов, и к началу 80-х основная масса постструктуралистов
Англии перешли на другие позиции (за исключением, как ни
странно, той части шекспироведов, которые остались верными
духу вульгарного социологизма).
Типичным примером сдвига интересов от структурализма к
постструктурализму может служить книга Р. Барта "C/Z" (11),
появившаяся в 1970 г. Другим таким примером является в опре-
деленной степени вся позиция Альтюссера, о котором, в частно-
сти, Истхоуп пишет: "Его работы с сегодняшней точки зрения
лучше всего могут быть охарактеризованы как структурализм,
переходящий в постструктурализм" (130, с. 21). Аналогично анг-
лийский исследователь определяет и ситуацию в своей стране, где
"с 1974 г. наблюдается сдвиг в проблематике от структурализма
(воздействие текста) к постструктурализму (определение позиции
читающего субъекта)" (там же, с. 51). Таким образом, и в бри-
танском варианте этого течения выделяется предварительный
предпостструктуралистский период. Еще раз необходимо повто-
рить: речь идет об общей тенденции, а не об отдельных явлениях.

ГЛАВА I

Отказ от человека как "объяснительного принципа"
у Альтюссера и концепция теоретического антигуманизма
Значение Альтюссера для
начальной стадии эволюции пост-
структурализма. или, если быть
более точным, на стадии превра-
щения структурализма в пост-
структурализм, существенно по
многим параметрам, и не в по-
следнюю очередь благодаря тому
вкладу, который он внес в кон-
цепцию "теоретического антигу-
манизма" являющейся одной из
главных констант общей доктрины постструктурализма. Для Аль-
тюссера эта концепция заключается прежде всего в утверждении,
что человек -- как феномен во всей сложности своих проявлений
и связей с миром -- в силу того, что он уже есть результат тео-
ретической рефлексии, а не ее исходный пункт, не может быть
объяснительным принципом при исследовании какого -либо
"социального целого".
Это -- общая позиция, характерная для всего постструкту-
ралистского образа мышления, но в данном случае ее важность
определяется тем, что она была подкреплена марксистской по
своей терминологии аргументацией и на несколько лет вперед
создала благоприятные условия для весьма тесных контактов ме-
жду постструктуралистской и марксистской теоретической мыс-
лью, равно как и наметила то общее поле интересов, ту общую
проблематику, к которой апеллировал и на которую опирался в
поисках своих доводов социологизированный вариант постструк-
турализма в лице левого деконструктивизма и левого английского
постструктурализма.
В самых общих чертах концепция теоретического антигума-
низма заключается в признании того факта, что независимо от
сознания и воли индивида через него, поверх его и помимо его
проявляются силы, явления и процессы, над которыми он не вла-
стен или в отношении которых его власть более чем относительна
и эфемерна. В этот круг явлений, в зависимости от индивидуаль-
ной позиции исследователя, как правило, входят мистифицирован-
ные в виде слепой безличной силы социальные процессы, язык и
те сферы духовной деятельности, которые он обслуживает, об-
ласть бессознательного желания как проекция в сферу общест-
венных отношений коллективных бессознательных импульсов чис-
то психологического или сексуально-психологического характера, и
т. д. и т. п.

РОЖДЕНИЕ КОНЦЕПЦИИ
Эта концепция необъяснима вне контекста постоянного воз-
действия того представления, против которого она направлена и
влияние которого она стремится преодолеть: представления о су-
веренном, независимом, самодостаточном и равном своему созна-
нию индивиде как основе всего буржуазного образа мышления,
предопределившего, по мнению теоретиков постструктурализма,
интеллектуальную эволюцию Запада за последние два столетия.
Литературоведческий постструктурализм в своем классиче-
ском виде сформировался в США в результате деятельности так
называемой Йельской школы деконструктивизма, и тот факт, что
философско-теоретическая база деконструктивизма гораздо уже
более широкого научного горизонта постструктурализма, отмеча-
ется многими исследователями. Наиболее отчетливо это заметно
на примере английского постструктурализма. Его специфика как
раз в том и состоит, что в нем очень трудно выделить собственно
литературоведческие концепции из общеискусствоведческих, фило-
софских. Фактически впервые постструктуралистские представле-
ния в Британии наиболее полно были разработаны в теории кино
и уже потом перенесены на теорию литературы. Любая литера-
турная сноска, любое теоретическое рассуждение в литератур-
но-критической работе тут же сопровождается не только фило-
софско-лингвистическими ссылками (как обычно это бывает в
американском деконструктивизме), но и почти обязательно вклю-
чается в широкий социологически-культурный, социаль-
но-исторический, а иногда (особенно на первоначальном этапе)
политический контекст.

Соотношение деконструктивизма и постструктурализма
В частности, Лейч, говоря о
запутанных отношениях между
постструктурализмом и деконст-
руктивизмом, признает, что, не-
смотря на иногда синонимическое
употребление этих терминов, по-
нятие деконструктивизм чаще применяется для обозначения
"части более широкого движения, называемого
"постструктурализмом", который берет свое начало не только от
Дерриды, но и от Лакана и Фуко. Другие влиятельные француз-
ские ученые Космического Века также часто включались в список
ведущих постструктуралистов, как, например, Луи Альтюссер,
Ролан Барт, Жиль Делез, Феликс Гваттари, Юлия Кристева и
Жан-Франсуа Лиотар" (213, с. 290).
Эта точка зрения в основном распространена среди англий-
ских постструктуралистов, хотя ее придерживаются также и автор
44 ГЛАВА I
влиятельной антологии "Текстуальные стратегии: Перспективы в
постструктуралистской критике" (1979) (276) Джозуэ Харари и
другие американские литературоведы, критически настроенные к
Йельской школе. Еще один американский критик, Филип Льюис,
в статье "Постструктуралистский удел" (1982) высказавшийся за
применение термина "критический структурализм" вместо
"постструктурализм", утверждает, что деконструктивизм является
частью "критического структурализма" (217, с. 8).
Естественно, не всегда бывает легко разграничить эти два
явления, тем более что критика самого термина
"деконструктивизм" или выражение неприятия понятия
"постструктурализм" в конечном счете мало показательны, по-
скольку в эти два слова нередко вкладывается совершенно раз-
ный смысл. Фактически постструктурализм как таковой -- это
огромное силовое поле определенных представлений и концепций,
внутри которого имеются различные конкурирующие точки зрения
и школы, существующие в атмосфере постоянной полемики, дос-
тигающей временами весьма высокого уровня накала.
В силу обзорного по необходимости характера данной рабо-
ты в ее задачи не входит подробное обсуждение специфики этих
расхождений во взглядах -- это можно решить только в отдель-
ном исследовании, -- они приводятся здесь лишь в той мере и
постольку, поскольку без них была бы неясна общая картина
постструктурализма как широкого и неоднородного, а чаще всего
и довольно противоречивого по своим основным ориентациям
движения. В качестве примера стоит привести высказывание на
этот счет Лейча: "Многие левые интеллектуалы были враждебны
к деконструктивизму, как, например, Джералд Графф, Пол Лау-
тер и Фрэнк Лентриккия в Соединенных Штатах и Перри Ан-
дерсон, Терри Иглтон и Ремонд Уильямс в Англии. Однако
другие левые критики, вроде американцев Фредрика Джеймсона
и Эдварда Сеида и британцев Розалинды Кауард и Джона Эл-
лиса, использовали отдельные открытия деконструктивизма, в то
же время сохраняя критическое отношение к его аполитической
ориентации" (213, с. 392).
Здесь сразу выявляется ограниченность понимания Лейчем
деконструктивизма, который он произвольно отрывает от пост-
структурализма, потому что если и можно согласиться с тезисом о
неприятии деконструктивизма Граффом и Лаутером, то в отноше-
нии Лентриккии будет верным лишь то, что он критикует декон-
структивизм в его йельском варианте и выступает как открытый
сторонник постструктурализма, являясь пропагандистом идей Фу-

РОЖДЕНИЕ КОНЦЕПЦИИ
ко. Говорить же о применении термина "деконструктивизм" к
английским постструктуралистам очень трудно, так как в Велико-
британии "чистых деконструктивистов", кроме К. Норриса, прак-
тически не существует. Возможно, Перри Андерсона и нельзя
назвать деконструктивистом, однако и Терри Иглтона, и Рей-
монда Уильямса также невозможно полностью отлучить от прак-
тики деконструктивистского анализа, в частности при всей враж-
дебности Иглтона к Иельской школе.

"Левая деконструкция"
Пожалуй, в этом вопросе
гораздо более предпочтительна
позиция Истхоупа, который не-
сомненно ближе к истине, когда утверждает "Одно главное на-
правление британского постструктуралистского мышления, пред-
ставленное работами МакКейба и Белси, проповедует анализ
текстов в терминах той позиции, которую они предлагают их чи-
тателю. Однако другая влиятельная версия приняла форму поста-
новки под вопрос дискурсивной практики и институционального
модуса академического англита (Englit -- сокращенно от
"английская литература" -- излюбленный объект критики бри-
танских постструктуралистов, под которым они понимают тради-
ционную и консервативную, по их мнению, систему преподавания
английской литературы в высших учебных заведениях Великобри-
тании. -- И. И.), деконструируя присвоенную им самим приви-
легию (например, по отношению к изучению популярной культу-
ры) и выявляя процесс ее порождения. Заслуживая того, чтобы
быть названной левой деконструкцией, она стремится во многом
разделить с американским деконструктивизмом тенденцию к от-
рицанию за текстом любой материальной идентичности или по-
тенциальной эффективности и утверждает, что текст существует
только как акт интерпретации. В этом отношении левая деконст-
рукция является постструктуралистской в этом акте заключения в
скобки материальной реальности текста" (130, с. 153) ⁴.

В частности, тот же Иглтон при всей своей первоначальной
критике Дерриды (кстати, довольно распространенное явление,
первая встреча с работами французского ученого, как правило,
вызывает резко негативную, если не сказать агрессивную, реак-
цию отторжения и неприятия) впоследствии был вынужден при-
знать важную, с его точки зрения, политически подрывную функ-
цию его учения (насколько прав сам Иглтон, придавая Дерриде
____________
⁴О различных видах деконструкции см.: Постструктурализм.
Деконструкти-
визм. Постмодернизм. С. 177-180.

ГЛАВА I
подобного рода политическое измерение, вопрос иной и вряд ли к
нему возможно отнестись без вполне понятного скепсиса). Фран-
ция, считает английский критик, представляет собой общество,
господствующие идеологии которого откровенно соблазнялись
метафизическим рационализмом, воплощенным в жестко иерархи-
ческой, авторитарной природе его академических институтов, по-
этому в данном контексте "дерридеанский проект демонтажа би-
нарной оппозиции и подрыва трансцендентального означающего
имел потенциально радикальное значение" (128, с. 98).
Британский постструктурализм, как можно судить по эволю-
ции взглядов его представителей, за время своего существования
с рубежа 60-70-х годов и по 80-е годы испытал значительную
трансформацию своих исходных посылок и принципов. В извест-
ной мере с самого начала он стал развиваться в русле прежде
всего неомарксистского комплекса идей. Именно среди англий-
ских новых левых, с их традиционно сильным троцкистским кон-
текстом, новые веяния в виде тех общетеоретических проблем,
которые впоследствии получили название постструктурализма, и
нашли наиболее благоприятную почву. Лишь только со второй
половины 80-х годов британские постструктуралисты начали от-
казываться от социологизированных идеологом в их прямолиней-
ном преломлении, столь типичных для леворадикального фило-
софского утопизма, и переходить на менее политизированные
культурологические позиции.
Как следует из этого беглого обзора хронологической карти-
ны формирования постструктуралистской доктрины, она пред-
ставляется довольно пестрой и вряд ли способной претендовать
на строго систематизированное единство своих постулатов. Неда-
ром некоторые исследователи постструктурализма предпочитают
говорить о нем во множественном числе как о
"постструктурализмах". Впрочем, подобный плюрализм стал
своеобразной приметой современного мировосприятия и мышле-
ния: воспитанная самим постструктуралистским взглядом на мир
фрагментарность видения, дающая, как фасеточный глаз насеко-
мого, только мозаичное изображение, побуждает во всем разли-
чать лишь детали и множественности, с трудом сводимые в сум-
марное целое. Поэтому если и есть что общее у разных концеп-
ций постструктурализма, так это определение его как критики,
понимаемой в самом широком смысле слова: и как выявление
духа общего неприятия действительности и ее теоретического ос-
мысления предшествующим постструктурализму состоянием наук,

РОЖДЕНИЕ КОНЦЕПЦИИ
так и в более узком смысле -- как критика несостоятельности
различных теоретических представлений.

Определения постструктурализма
как "парадигмы критик": Харари, Янг, Саруп
Наиболее систематические
попытки в этой области были
сделаны Дж. Харари, Р. Янгом
и М. Сарупом. Каждый из них
дал свою "парадигму критик",
стремясь выявить основные на-
правления, по которым шла эта
критика традиционных понятий
гуманитарного знания (традиционных, разумеется, в том смысле,
в каком они сложились к середине XX столетия под влиянием
структурно-семиотических ориентаций). Для Харари -- это
структурность, знаковость. коммуникативность, для Янга -- ме-
тафизика, знак и целостность субъекта, для Сарупа -- субъект,
историзм, смысл, философия. При этом следует иметь в виду, что
и сами эти понятия интерпретируются весьма расширительно, да и
воспринимаются лишь в качестве основных, но далеко не единст-
венных.

Три признака постструктурализма по Янгу
Английский исследователь
Роберт Янг пишет в своем пре-
дисловии к антологии
"Развязывая текст: Постструкту-
ралистский читатель" (1981):
" Постструктурализм, следова -
тельно, предполагает перенос акцента со смысла на игровое дей-
ствие, или с обозначаемого на означающее. Он может рассматри-
ваться с точки зрения того, как предпосылки постструктурализма
отвергают любое однозначное или "истинное" его определение. В
самом общем виде он предполагает критику метафизики (понятий
причинности, личности, субъекта и истины), теории знака и при-
знание психоаналитических модусов мышления. Короче, можно
сказать, что постструктурализм расщепляет благостное единство
стабильного знака и целостного субъекта. В этом отношении тео-
ретическими источниками теоретических ссылок постструктура-
лизма лучше всего могут быть работы Фуко, Лакана и Дерриды,
которые разными путями довели структурализм до его пределов"
(295, с. 8).

ГЛАВА 1

Критика метафизики как очередная метафизика
Как следует из всех этих
определений, весьма, надо при-
знать, осторожных, главными
существенными признаками пост-
структурализма были основные
"три критики": критика понятий
структуры, знака и суверенности целостной личности. С этим
тесно связана также критика всего предыдущего образа мышле-
ния, т. е. рационализма, как метафизического, и обращение к
неофрейдизму в его преимущественно лакановской версии. Эта
характеристика постструктурализма сразу выдает ее анг-
ло-американскую специфику, поскольку рисует облик традицион-
ного структурализма с точки зрения его сциентистского пафоса.
Но за исключением пересмотра структуралистских представлений
о структуре и знаке она во всем остальном не совсем точна. Дело
в том, что само понятие личности уже в структурализме было
сильно редуцировано и лишено абсолютной суверенности
(нападки на эту суверенность независимой, самодостаточной лич-
ности велись на протяжении всего XX в., и даже своеволие эк-
зистенциалистской личности было заранее запрограммировано
жестким набором обязательных параметров); и метафизичность
структурализма как сугубо позитивистского способа мышления
была весьма относительна и выступала лишь в виде гипотетиче-
ского предположения, что законы мира устроены по аналогии с
законами грамматики. В этом плане нигилистическая метафизика
постструктурализма также лингвистически ориентирована и столь
же по своей сути метафизична, так как исходит из предпосылки о
существовании "культурного текста" (или "текста культуры"),
вне которого, как утверждается, либо ничего нет, либо его связь с
действительностью настолько туманна и ненадежна, что не дает
оснований судить о ней с достаточной степенью уверенности. Не
чуждались никогда структуралисты и фрейдистских идей.
Еще раз повторю. Дело не в том, что неверно перечислены
признаки постструктурализма, они как раз намечены совершенно
правильно, а в том, что дается слишком упрощенная картина
структурализма, который был гораздо более сложным и неодно-
родным явлением, причем явлением, развивающимся во времени.
Поэтому так трудно с предельной точностью определить, когда
структурализм кончил свое существование и зародился постструк-
турализм (кстати, кончился структурализм лишь для тех, кто пе-
решел на другие позиции; на Западе, как, впрочем, и в России,
осталось немало его приверженцев, успешно развивающих его

РОЖДЕНИЕ КОНЦЕПЦИИ
отдельные постулаты и положения). При всей неизбежной услов-
ности той даты, которая приводится в данной работе -- 1968 г.
-- год выхода коллективного сборника статей "Теория ансамбля"
(277), она может быть принята в качестве отправного пункта,
той исходной временной точки отсчета, когда постструктурализм
осознал себя как течение, собравшее в себе разрозненные усилия
многих ученых в некое более или менее единое целое, объединен-
ное определенным корпусом общих представлений. До этого по-
степенно накапливавшиеся признаки нового явления вполне без-
болезненно укладывались в естественный ход развития структура-
лизма, и 60-е годы во Франции воспринимались (да и сейчас
оцениваются так же) как пора расцвета этого движения, несмотря
на критику Дерриды или "семиотическую ревизию структурализ-
ма" Юлией Кристевой.

Четыре направления критики
структурализма по Сарупу
Можно, пожалуй, во многом
согласиться с Маданом Сарупом
в его общей характеристике
структурализма и постструктура-
лизма -- для него они прежде
всего выражение пафоса критики,
критического отношения. Таких
основных "критик", как уже
отмечалось, он насчитывает четыре. Это "критика человеческого
субъекта", "критика историзма", "критика смысла" и "критика
философии". Практически по всем этим пунктам Саруп отмечает
в постструктурализме радикализацию и углубление критического
пафоса структурализма. В частности, если структурализм видит
истину "за" текстом или "внутри" него, то постструктурализм
подчеркивает взаимодействие читателя и текста, порождающее
своеобразную силу "продуктивности смысла" (тезис, наиболее
основательно разработанный
Ю. Кристевой).

Чтение как "перформация"; критика стабильного знака
Таким образом, чтение ут-
ратило в глазах постструктурали-
стов свой статус пассивного по-
требления продукта (т. е. произ-
ведения) и стало перформацией,
актом деятельности. "Пост-
структурализм весьма критичен
по отношению к идее единства стабильного знака (точка зрения
Соссюра). Новое движение подразумевает сдвиг от означаемого
к означающему: поэтому постоянно возникает проблема

ГЛАВА I
окольной дороги по пути к истине, которая утратила какой-либо
статус определенности и конечности. Постструктуралисты сделали
предметом своей критики декартовскую "классическую концеп-
цию" целостного субъекта -- субъекта/автора как источника
сознания, как авторитета для смысла и истины. Утверждается,
что человеческий субъект не обладает целостным сознанием, а
структурирован как язык. Короче говоря, постструктурализм оз-
начает критику метафизики, концепций каузальности, идентично-
сти, субъекта и истины" (261, с. 4).
Таким образом, суммируя все вышесказанное, можно утвер-
ждать, что критика структурализма велась по четырем основным
направлениям, которые, хотя и тесно между собой взаимосвязаны
и не мыслимы один без другого, тем не менее для достижения
большей ясности общей картины нуждаются в детальном и, сле-
довательно, раздельном объяснении. Эти четыре направления
сводятся к проблемам структурности, знаковости, коммуникатив-
ности и целостности структуры. Именно против традиционно
сложившихся и связываемых со структурализмом представлений в
этих областях и была направлена критика постструктуралистов.
Основные критики этих концепций -- Деррида, Фуко,
Барт, Кристева, Делез в первую очередь, к которым следует
также добавить Соллерса, Лиотара, Жирара и Женетта, -- с
разных сторон и в различных областях знания приступили к
штурму единого комплекса, составляющего бастион структурализ-
ма. Каждый из них вырабатывал свою систему взглядов и свою
методику анализа как в подходе к общей проблематике, так и в
трактовке ее отдельных элементов. Поэтому далеко не всегда и
не во всем их можно свести к единому знаменателю. Тем не ме-
нее при всем разнообразии их субъективных позиций и точек
зрения объективно все они, условно говоря, работали на одну
сверхзадачу -- на ниспровержение структуралистской догмы и на
утверждение нового принципа мышления, что и получило впо-
следствии название постструктурализма.
Влияние и вес каждого из упомянутого исследователей, ра-
зумеется, неравноценны, но без любого из них общая картина
данного течения оказалась бы неполной. К тому же за уже до-
вольно почтенный период существования постструктурализма --
при всей приблизительности даты его рождения он насчитывает
по меньшей мере уже 30 лет -- воздействие каждого из них
оценивалось по-разному и испытывало существенные колебания,
которые особенно усилились в связи с определенной их переоцен-
кой в результате активного формирования теории постмодерниз-

РОЖДЕНИЕ КОНЦЕПЦИИ
ма. Постоянный интерес сохраняется к трем фигурам: Дерриде,
Фуко и Барту, хотя и их значение не всегда котируется в виде
неизменных величин.
Необходимость анализа постструктуралистских концепций по
четырем указанным направлениям важна еще и потому, что, как
и любое большое течение, захватившее многих мыслителей, оно
характеризуется существенным теоретическим разнообразием,
многочисленными переходными состояниями, такими своими об-
разцами и моделями, где наиболее разработанными выступают
лишь только одни какие-нибудь аспекты общего комплекса пост-
структурализма, в то время как его остальные существенные мо-
менты либо затрагиваются крайне поверхностно, либо вообще
упускаются из виду.
Особое место в этих "четырех критиках" занимает проблема
целостности субъекта. Здесь, пожалуй, как ни в чем другом, ис-
ходные концепции структурализма и постструктурализма были
общими, и позднейшая эволюция теоретической мысли лишь ра-
дикализировала заложенные в структурализме потенции. И
К. Леви-Стросс, и А.-Ж. Греймас, не говоря уже о
Л. Альтюссере и их позднейших последователях, собственно и
заложили ту мыслительную традицию, которая потом получила
терминологическое определение "теоретического антигуманизма".
И здесь линия преемственности, неразрывно связывающая струк-
турализм с постструктурализмом, проявляется особенно наглядно
и убедительно.
Поэтому мне не представляются достаточно обоснованным
рассуждения Автономовой о специфике постструктуралистского
понимания природы субъекта: "На место экзистенциалистского
индивидуального субъекта и структуралистского субъекта как
точки пересечения речевых практик постструктурализм ставит
коллективное Я (Мы), малую группу единомышленников. Она
бессильна против "демонизма власти", не способна и не пытается
ее захватить, но ставит целью повсеместное изобличение и описа-
ние очагов власти, фиксацию ее стратегий. Такая позиция позво-
ляет группе сохранить человеческое, жертвуя индивидуальным"
(2, с. 243).

Невозможность индивидуального сознания
Возможно, у некоторых фи-
лософов постмодернистской ори-
ентации, типа Ж. Делеза
(подробнее см. раздел "Эра не-
обарокко") проскальзывает по-
добного рода надежда на корпо-

ГЛАВА I
ративный дух солидарности взаимодействия внутри малых групп,
но ни у Дерриды, ни у Фуко, ни у их последователей по пост-
структурализму, тем более в его деконструктавистском варианте,
трудно встретить сколь-либо ощутимую апологию "коллективного
Мы", каким бы численно ограниченным и элитарным оно ни
представлялось. При всей сомнительности поисков у постструкту-
ралистов позитивной гуманистической программы можно, конеч-
но, привести в качестве, казалось бы, противоположного примера
концепцию "идеального интеллектуала" Фуко и "шизофреника в
высшем смысле" Делеза, но при ближайшем рассмотрении сразу
становится очевидной малая обоснованность подобного противо-
поставления. Вся позитивность программы этих идеалов человече-
ской деятельности сводится лишь к противостоянию власти госу-
дарственных и общественных структур, к их идеологическому
разоблачению и теоретическому ниспровержению. Но в любом
случае их деятельность мыслится как бунт одиночек, и какой-либо
программы коллективного действия "малых групп" -- единомыш-
ленников теории Фуко и Делеза не предлагают. Столь же далеки
от каких-либо коллективных представлений и Деррида и его
йельские последователи. Да и весь пафос постструктуралистской
мысли был направлен, как уже неоднократно говорилось, на до-
казательство невозможности независимого индивидуального соз-
нания, на то, что индивид постоянно и, главным образом, бессоз-
нательно обусловливается в процессе своего мышления языковы-
ми структурами, детерминирующими его мыслительные структу-
ры.
Разумеется, в той мере, в какой индивиду удается осознать
этот фактор своей зависимости и его критически отрефлексиро-
вать, перед ним открывается путь к относительной независимости,
и в этом плане постструктуралистская теория субъекта стремится
к его эмансипации, но сама она возможна лишь при условии при-
знания индивидом своей исконной ущербности и мыслится как
постоянная борьба, как непрерывный, вечный процесс преодоле-
ния самого себя, происходящий глубоко внутри в сознании чело-
века, интериоризированный до уровня рефлексии о своем подсоз-
нании.
Фактически теория индивида лежит вне пределов постструк-
туралистской проблематики, последняя знает лишь только фраг-
ментированного индивида с расщепленным сознанием и без ка-
кой-либо положительной перспективы обретения гипотетической
цельности, если не вообще самого себя.
ГЛАВА II.
ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА
К ПОСТМОДЕРНУ

"Смерть шуму!". Пауль Клее

ПРОБЛЕМА ЯЗЫКОВОГО СОЗНАНИЯ
У ЖАКА ЛАКАНА И ЕГО ПРОДОЛЖАТЕЛЕЙ

Проблема лингвистического обоснования человеческого соз-
нания имеет в XX в., если даже оставаться только в рамках об-
щеструктуралистской (т.е. включающей в себя и ее дальнейшее
развитие в виде постструктурализма) мысли, довольно длитель-
ную историю.

Loquor ergo sum

В пределах структурной
лингвистики постулат о тождест-
ве языкового оформления созна-
ния с самим сознанием стал об-
щим местом уже в 1950-х гг., если не раньше. Разумеется, мож-
но много спорить о том, насколько человек как личность адеква-
тен своему сознанию -- как свидетельствуют современные фило-
софы, психологи, лингвисты, культурологи и литературоведы, ско-
рее всего нет. Но никто до сих пор не привел серьезных доказа-
тельств в опровержении тезиса, что наиболее доступным и ин-
формационно насыщенным способом постижения сознания дру-
гого человека является информация, которую носитель исследуе-
мого сознания передал при помощи самого распространенного и
древнего средства коммуникации -- обыкновенного языка. Как
заметил психолог Дж. Марсия, "если хотите что-нибудь узнать о
человеке, спросите его. Может быть, он вам что-нибудь и рас-
скажет" (234, с. 54). Иными словами, снова и снова возникает
вопрос, терзающий теоретическое сознание XX века: действи-
тельно ли верен тезис "loquor ergo sum" -- "говорю, значит, су-
ществую"?

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ

Гутенбергова цивилизация текста
Дальнейшей ступенью в
развитии концепции языкового
сознания было отождествление
его уже не с устной речью, а с
письменным текстом как якобы
единственным возможным средством его фиксации более или ме-
нее достоверным способом. Рассматривая мир исключительно
через призму сознания, как феномен письменной культуры, как
порождение Гутенберговой цивилизации, постструктуралисты
уподобляют самосознание личности некой сумме текстов в той
массе текстов различного характера, которая, по их мнению, и
составляет мир культуры. Поскольку, как не устает повторять
основной теоретик постструктурализма Ж. Деррида, "ничего не
существует вне текста" (112, с. 158), то и любой индивид в та-
ком случае неизбежно находится "внутри текста", т.е. в рамках
определенного исторического сознания, насколько оно нам дос-
тупно в имеющихся текстах. Весь мир в конечном счете воспри-
нимается Дерридой как бесконечный, безграничный текст, как
"космическая библиотека", по определению Винсента Лейча, или
как "словарь" и "энциклопедия", по характеристике Умберто
Эко.
Специфика новейшей, постмодернистской трактовки языко-
вого сознания состоит уже не столько в его текстуализации,
сколько в его нарративизации, т. е. в способности человека опи-
сать себя и свой жизненный опыт в виде связного повествования,
выстроенного по законам жанровой организации художественного
текста. Таким образом, здесь выявляются две тесно связанные
друг с другом проблемы: языкового характера личности и повест-
вовательного модуса человеческой жизни как специфической для
человеческого сознания модели оформления жизненного опыта. В
данном случае эта специфичность, отстаиваемая теоретиками
лингвистики, литературоведения, социологии, истории, психологии
и т. д., в ходе своего обоснования приобретает все черты роковой
неизбежности, наглухо замуровывающей человека в неприступном
склепе словесной повествовательности наподобие гробницы про-
рока Мухаммеда, вынужденного вечно парить без точки опоры в
тесных пределах своего узилища без права переписки с внешним
миром.
Существенную роль в теоретическом обосновании текстуали-
зации сознания и сыграл Жак Лакан, выдвинувший идею тек-
стуализации бессознательного, которое традиционно связывалось
прежде всего со сновидением. Это было очень важным моментом

ГЛАВА II
в оформлении нового представления о сознании человека, по-
скольку к тому времени уже было ясно, что своим рационально
аргументированным дискурсивным полем оно не исчерпывается.
Поэтому и получил такое распространение тезис Лакана, подхва-
ченный затем постструктуралистами и постмодернистами, что
сновидение структурировано как текст, более того, "сон уже есть
текст".

Почему Лакан -- один из общепризнанных "отцов структу-
рализма" оказался в центре внимания теоретиков постструктура -
лизма? Если обратиться к его работам, собранным в
"Сочинениях" (1966) (206) и "Семинарах" (1973-1981) (208,
209), к его интерпретаторам, последователям и критикам, таким
как Ж. Лапланш и Ж. Б. Понталис (211), С. Леклер (212),
М. Маннони (233), Ю. Кристева (199), Б. Бенвенуто и Р.
Кеннеди (68), Дж. Ф. Макканнелл (231), Э. Райт (293),
С. Шнейдерман (262), С. Тэркл (279), Дж. Митчелл (240),
А. Лемер (215), Д. Арчард (45) и др., не говоря уже о посто-
янных и практически обязательных ссылках на него любых со-
временных исследований философского и литературоведческого
характера, претендующих на теоретичность, то нельзя не увидеть
той громадной роли французского ученого, которую он сыграл в
заложении основ постструктурализма. За исключением лишь
йельцев (да и то воздействие идей Лакана можно обнаружить и
у них, правда, в косвенной, имплицитной форме) практически вся
постструктуралистская мысль развивалась под его интенсивным
влиянием, в условиях либо безоговорочного, либо критического
восприятия его идей.

Лакан в перспективе постструктурализма
Очевидно, что основное на-
правление мысли Лакана шло
в русле постструктуралистских
представлений; он был одним из
первых, выступивших с критикой
соссюровской модели знака и общей, лингвистической по своей
природе, теории коммуникации, которые обе составляли основу
традиционного структурализма, "деструктурировал" фрейдовскую
структуру личности, тем самым одновременно поставив под во-
прос и саму идею структуры, а также предложил
"трансференциальную" методику интерпретации, существенно
повлиявшую на специфику деконструктивистского анализа, глав-
ным образом в его феминистском варианте.

Несколько особое положение Лакана в общей перспективе
постструктуралистской доктрины объясняется прежде всего тем,

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
что его роль как одного из основоположников этого течения яви-
лась результатом позднейшего переосмысления его концепций в
свете уже сложившихся представлений постструктуралистского
характера. Здесь важно отметить, что воздействие идей Лакана
на разных этапах формирования, а потом и развития постструкту-
рализма было и непостоянным, и неодинаковым в разных стра-
нах, и далеко не всегда непосредственным. Если во Франции
концепции Лакана были, да и сейчас остаются неослабной и не-
посредственной константой теоретической мысли, источником ее
постоянного обращения, то в Англии, хотя его идеи и были ус-
воены еще на раннем этапе становления британского постструк-
турализма, в период, так сказать, пред постструктурализма, одна-
ко в форме, сильно опосредованной социологическими теориями
Альтюссера и Машере, Грамши и Лукача. Что же касается
США, то йельский вариант деконструктивизма характеризовался
более чем умеренным интересом к Лакану, он возник позднее, в
других школах деконструктивизма -- у представителей левого
деконструктивизма и феминистской критики; у первых -- под
влиянием британского постструктурализма, у вторых -- под воз-
действием французской "женской критики".

Лакан и Деррида
Другой и весьма немало-
важной стороной проблемы "Ла-
кан и постструктурализм" явля-
ется то обстоятельство, что в значительной степени авторитет
французского психолога для последователей этого учения основы-
вался на существенном сходстве его идей с идеями Дерриды, на
самом факте содержательного параллелизма их мышления. Иными
словами, авторитет Лакана подкреплялся авторитетом Дерриды.
Однако здесь сразу следует оговориться, что при всей несомнен-
ной близости их научных подходов нельзя не учитывать и опре-
деленного скептицизма Дерриды по отношению к Лакану, той
теоретической дистанции, существующей между их позициями,
которая и дала основания Дерриде выступить с критикой концеп-
ций Лакана. Сама доктрина постструктурализма отнюдь не пред-
ставляет собой некое монолитное целое, и все ее главные теорети-
ки нередко вступали в споры: достаточно вспомнить весьма
оживленную полемику между Дерридой и Фуко. Но в случае
критики Лакана Дерридой дело обстоит несколько иначе. Про-
блема тут прежде всего в том, что теоретические представления
Лакана сложились в 30-50-е годы и несли на себе заметный от-
печаток допостструктуралистских научных установок. В этом

ГЛАВА II

плане и шла критика Дерриды, выступавшего с позиций более
последовательного постструктурализма. При этом всегда важно
не забывать, что критика Дерриды не носила характера категори-
ческого отрицания, а, как и в случае с Фрейдом, претендовала на
дальнейшее развитие ранее высказанных идей этих мыслителей,
по отношению к которым Деррида в известном смысле выступал
в роли последователя.
В связи с тем фактом, что в постструктурализме учение Ла-
кана воспринималось не целиком, а в виде отдельных идей, при-
обретавших к тому же существенно их видоизменявшую интер-
претацию (в принципе сама мысль о наличии целостной и непро-
тиворечивой системы воззрений Лакана или, если иначе это вы-
разить, об их системности, не получила единого мнения среди
исследователей его научного наследия), с точки зрения общей
эволюции постструктуралистской доктрины наибольший интерес
вызывают даже не столько концепции французского психоанали-
тика, сколько их переосмысление и те основные линии, по кото-
рым шел этот процесс в ходе формирования постструктурализма.
Поэтому в разделе о Лакане и уделяется столько внимания ре-
цепции его идей и теоретических положений как в различных ва-
риантах постструктурализма и деконструктивизма, так и у разных
их представителей.
Необходимо всегда помнить, что если в общетеоретическом
плане решающее воздействие идей Лакана на становление пост-
структурализма не вызывает никаких сомнений, то в тоже время
говорить о нем как о последовательном теоретике этого учения
было бы большой натяжкой прежде всего потому, что он не был
создателем целостной концепции постструктурализма, каким явил-
ся Деррида, он предложил лишь ряд разрозненных идей, каждая
из которых получила специфическое развитие и интерпретацию в
зависимости от научной ориентации и исследовательских интере-
сов обращавшихся к ней литературных критиков, лингвистов, фи-
лософов и культурологов.

Лакан и фрейдизм
При всех своих разнообраз-
ных интересах и увлечениях Ла-
кан прежде всего был, если
можно так сказать, профессио-
нальным фрейдистом. И необходимость освещения основных
принципов специфики лакановского подхода к фрейдизму вызва-
на именно тем, что он заложил основы постструктуралистского
варианта неофрейдизма, без учета которого вообще невозможно
понять, что из себя представляет сам постструктурализм. С Ла-

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
каном спорили, не соглашались или дальше развивали его посту-
латы, но именно он предложил тот путь, по которому структура-
лизм стал превращаться в постструктурализм в первую очередь
во Франции, а затем и в других странах.
Особую роль в этом сыграл тот фактор, что Лакан сочетал
до сих пор нерасторжимым браком психоанализ и лингвистику,
создав тот лингвоориентированный вариант неофрейдизма, кото-
рый и поныне властвует над умами западных гуманитариев. При
всех взлетах и падениях интереса к Лакану сформулированная им
проблематика динамического взаимодействия "воображаемого" и
"символического" по-прежнему привлекает к себе внимание тео-
ретиков литературы и искусства. Но основной вклад Лакана в
создание общей теории постструктурализма -- это его переос-
мысление соссюровской концеп-
ции знака.

Интерпретация семиотики позднего Соссюра

В традиционном структура-
лизме в его французском вариан-
те (приобретшем, кстати, репута-
цию модели классического харак-
тера, подобно тому, как несколь-
ко веков тому назад французский вариант классицизма завоевал
международный авторитет в качестве неоспоримого образца для
подражания и единственно верной модели, на которую следовало
ориентироваться остальным национальным литературам), утвер-
дилась соссюровская схема структуры знака, где означающее хотя
и носило произвольный характер, но тем не менее было крепко и
непосредственно связано со своим обозначаемым; т. е. способ-
ность знака (в естественных языках -- слова) непосредственно,
четко и определенно обозначать свой объект (предмет, явление,
понятие) не ставилась под сомнение. Правда, при этом Соссюр
оговаривался, подчеркивая: "Языковой знак связывает не вещь и
ее название, а понятие и акустический образ" (39, с. 99). Имен-
но от Соссюра и пошла традиция неразрывности связи означаю-
щего и означаемого, подхваченная и развитая структуралистами.
Однако если обратиться к позднему наследию Соссюра, в
частности к его "Анаграммам", то можно убедиться, что дело не
обстояло так просто и произвольность означающего стала тракто-
ваться им все более расширенно, особенно применительно к язы-
ку поэзии: "Анаграмму" не следует определять как преднамерен-
ную путаницу, лишенную полноты смысла, а как неопределяемую
множественность, радикальную неразрешимость, разрушающую
все коды" (цит. по: 223, с. 112).

ГЛАВА II
Речь идет об особом, систематическим образом организован-
ном коде (своде четких правил), который Соссюр пытался обна-
ружить в анаграммах, коде, который был бы ответственен за по-
рождение поэтического смысла. Как считает Лейч, Соссюр хотел
"создать новый тип чтения, двигаясь от самого знака к изолиро-
ванному слову" (214, с. 9-10).
Сама подобная интерпретация соссюровских усилий свиде-
тельствует уже скорее о постструктуралистском понимании вопро-
са. Соссюру несомненно удалось нащупать некоторые закономер-
ности древнеевропейского стихосложения, ориентированные на
анаграмматический принцип построения, когда передача имени
бога или героя в отдельных слогах или фонемах слов, отмечает
В. В. Иванов, "напоминающая способ загадывания слова в ша-
радах, определяла звуковой состав многих отрывков из гомеров-
ских поэм и ведийских гимнов". И далее: "Теперь уже нельзя
сомневаться в существовании общеиндоевропейской поэтической
традиции, связанной с анализом состава слова и тем самым под-
готовившей и развитие науки о языке, в частности в Индии...
Следы сходной традиции в последнее время обнаружены и в ир-
ландских текстах, что представляется особенно важным потому,
что существуют и другие черты сходства между индийским и ир-
ландским, которые удостоверяют древность целого ряда явлений
индоевропейской духовной культуры" (39, с. 635, 636).
Однако эти во многом весьма плодотворные поиски и дали
тот побочный результат, которым воспользовались теоретики
постструктурализма, увидев в приведенном выше высказывании
Соссюра указание на специфический характер анаграмматической
коннотации, нарушающей естественный ход обозначения и, что
самое главное, ставящей под сомнение нерасторжимость и четкую
определенность связи означающего с означаемым. Трудно ска-
зать, насколько эту мысль можно однозначно вывести из доволь-
но хаотических записей "Анаграмм", не систематизированных в
единое целое, но тем не менее, очевидно, некоторые основания
для этого были.

Бессознательное как структура языка
Лакана потому и можно
считать предшественником пост-
структурализма, что он развил
некоторые потенции, имманентно
присущие самой теории произ-
вольности знака, сформулированной Соссюром, и ведущие как
раз к отрыву означающего от означаемого. Кардинально пере-
смотрев традиционную теорию фрейдизма с позиций лингвистики

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
и семиотики, Лакан отождествил бессознательное со структурой
языка: "бессознательное является целостной структурой языка", а
"работа сновидений следует законам означающего" (207, с. 147, 161).

"Сон есть текст"
В этом и заключается один
из основополагающих постулатов
Лакана, подхваченный затем
постструктуралистами, -- его
тезис о том, что сновидение структурировано как текст, более
того, "сон уже есть текст": "Сновидение подобно игре в шарады,
в которой зрителям предполагается догадаться о значении слова
или выражения на основе разыгрываемой немой сцены. То, что
этот сон не всегда использует речь, не имеет значения, поскольку
бессознательное является всего лишь одним из нескольких эле-
ментов репрезентации. Именно тот факт, что и игра, и сон дейст-
вуют в условиях таксемического материала для репрезентации
таких логических способов артикуляции, как каузальность, проти-
воречие, гипотеза и т. д., и доказывает, что они являются скорее
формой письма, нежели панто-
мимы" (207, с. 161).

Процессы внутри сна: конденсация и замещение
В сновидениях Лакан вслед
за Фрейдом выделяет два основ-
Процессы внутри ных процесса: конденсацию и
замещение. Реинтерпретируя
традиционные понятия психоана-
лиза, подразумевающие под первым совмещение в одном образе,
слове, мысли, симптоме или акте несколько бессознательных же-
ланий или объектов, а под вторым -- сдвиг ментальной энергии с
одного явления в мозгу на другое. Лакан переосмыслил их в язы-
ковом плане. Для него при конденсации происходит наложение
одних означающих на другие, полем чего служит метафора. В
результате даже самый простой образ приобретает различные
значения. Замещение же трактуется им как другое средство, ис-
пользуемое бессознательным для обмана психологической само-
цензуры, и ассоциируется им с метонимией.

"Замещение" в трактовке Кристевой и Дерриды
Впоследствии эти два тер-
мина стали ключевыми для тео-
ретической основы постструкту-
ралистской риторики. Кристева,
например, в своем исследовании
"Революция поэтического языка" (1974) (203) анализирует ран-

ГЛАВА II
неавангардистскую поэзию, используя их как базисные, исходные
постулаты. Практически в методологический принцип превратил
"замещение" Деррида, передав "по наследству" проблематику
замещения всей постструктуралистской и постмодернистской мыс-
ли (см. работу "Замещение: Деррида и после него" (1983)
(124), где подробно рассматривается практика применения этого
термина как опорного понятия при деконструкции текстов самого
разного характера в работах Поля де Мана, Майкла
Рьяна, Г. Ч. Спивак и пр.).

Согласно Лакану, формула:

означающее S

означаемое s

устанавливает "исконное положение означающего и означаемого
как отдельных рядов, изначально разделенных барьером, сопро-
тивляющимся обозначению" (207, с. 149), т. е. сигнификации,
понимаемой как процесс, связывающий эти два понятия. При
этом Лакан прямо призывал "не поддаваться иллюзии, что озна-
чающее отвечает функции репрезентации означаемого, или, лучше
сказать, что означающее должно отвечать за его существование
во имя какой-либо сигнификации" (там же, с. 150).

Скользящее и плавающее означающее
Тем самым Лакан фактиче-
ски раскрепостил означающее,
освободив его от зависимости от
означаемого, и ввел в употребле-
ние понятие "скользящего", или "плавающего означающего".
Следует отметить, что впервые он высказал эту мысль еще в
работе 1957 г. "Инстанция буквы в бессознательном, или судьба
разума после Фрейда " (33), где он, в частности, постулирует
тезис о "непрекращающемся ускользании означающего под озна-
чающее", что фактически в любом тексте предполагает лишь
взаимодействие, игру одних означающих в их отрыве от означае-
мого. Значительно позднее эту мысль французского психоанали-
тика подхватила Ю. Кристева, создав подробно обоснованный
телькелевский вариант, однако, что более существенно, на этом
же постулате построена и теория
"следа" Дерриды.

Интерпретация как "изоляция в субъекте ядра"
С этой же мыслью о воз-
можности разрыва самой струк-
туры знака связана и проблема
интерпретации смысла. Посколь-

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
ку при таком подходе процедура интерпретации сильно усложня-
ется, и, по мнению Лакана, "было бы ошибкой утверждать, как
это высказывалось раньше, что интерпретация открыта всем
смыслам под предлогом, что это вопрос только связи означаю-
щего с означаемым, и следовательно неконтролируемой связи.
Интерпретация не открыта любому смыслу", -- подчеркивает
исследователь, -- и "эффект интерпретации заключается в том,
чтобы изолировать в субъекте ядро. Кет, используя собственный
термин Фрейда, или бессмысленность, что, однако, не означает,
что интерпретация сама по себе является бессмыслицей" (207,
с. 249-250).
Синтия Чейз пишет об этом: "Формальный анализ Лакана
сна-текста привел к интерпретации Бессознательного скорее как
означающего процесса, чем смысла, и к концепции знания как
знания бессознательного, достигаемого посредством работы пси-
хоанализа, как эффекта Бессознательного" (80, с. 213). Иными
словами, само знание как таковое есть не что иное, как ощуще-
ние работы бессознательного, его эффект, и, кроме того, будучи
скорее означающим процессом, нежели смыслом, оно в себе ни-
какого смысла, кроме того, что оно является бессознательным, не
несет.

"Перенос" или "трансфер"
Другой тесно связанной с
предьадущей проблемой, разрабо-
танной Лаканом и подхваченной
поструктуралистскими теоретика-
ми, была проблема "переноса",
или "трансфера". Согласно психоаналитической точке зрения на
перенос и контрперенос, структуры бессознательного обнаружи-
ваются не благодаря интерпретативным высказываниям металин-
гвистического дискурса исследователя, а посредством тех эффек-
тов, которые проявляются в виде ролей, разыгрываемых во время
разговора психоаналитика с пациентом: "Трансфер -- это вступ-
ление в действие реальности бессознательного"? (209, с. 133).
Иными словами. Лакан рассматривает перенос как вовлеченность
в единый процесс двух желаний: "Перенос является феноменом, в
который включены оба -- и субъект и аналист. Разделение его в
терминах переноса и контрпереноса... никогда не будет не чем
иным, как способом уйти от того, что, собственно, и происходит"
(там же, с. 210).
Смысл этих заявлений заключается в том, что, по убежде-
нию Лакана, истина бессознательного проявляется в переносе и
контрпереносе, когда аналист вольно, а чаще невольно оказывает -

ГЛАВА II
ся втянутым в своеобразную игру с пациентом и начинает повто-
рять ключевые структуры бессознательного своего пациента, что-
бы их понять и проинтерпретировать. Учитывая, что пациент пси-
хоаналитического сеанса, как и любой человек, по представлениям
постструктуралистов, ничего не может произнести, кроме текста
(да и само его сознание, а следовательно, и он сам как личность,
рассматриваются как текст), в этих условиях дискурс больного
легко мог быть отождествлен с дискурсом любого литературного
текста, что и было сделано Лаканом, в частности, в его анализе
рассказа Эдгара По "Похищенное письмо", а затем и многими
его последователями из числа постструктуралистов.
Мысль Лакана о трансфере-переносе как о структуре повто-
ра, связывающей аналитика и анализируемый дискурс, была, в
свою очередь, спроецирована на механизм интерпретации, где
интерпретатор разыгрывает структуру текста, поскольку чтение
воспринимается как смещенный, вытесненный повтор структуры,
которую оно пытается проанализировать. Эта теория довольно
широко распространена в современной критике именно постструк-
туралистского толка, но нагляднее всего она проявилась в его
феминистской ветви.

Символ как "убийство вещи"
Специфика психологиче-
ски-эмоциональной трактовки
Лаканом природы знака заклю-
чается еще и в том, что для него
символ проявляется как
"убийство вещи", которую он замещает (207, с. 104). Таким
образом, знак как целостное явление, т. е. как "полный знак",
предусматривает все элементы своей структуры, в которой озна-
чающее прикреплено к означаемому смыслу, представляет собой
"наличие, сотворенное из отсутствия" (там же, с. 65). Из этого
следует, что сама идея знака, сам смысл его применения, или,
вернее, возникающая в ходе развития цивилизации необходимость
его использования, заключается в потребности заменять, заме-
щать каким-либо условным способом обозначения то, что в дан-
ный конкретный момент коммуникации (устной или письменной)
не присутствует в своей наглядной осязательности, и в теоретиче-
ском плане проявляется как необходимость зафиксировать сам
принцип "наличия отсутствия" реального объекта или явления.

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ

Знак как отсутствие объекта":Лакан, Деррида, Кристева
Это очень влиятельная идея
Лакана, получившая потом до-
вольно широкое распространение
в мире постструктурализма и
впоследствии разработанная
Дерридой и Кристевой. Общий
смысл ее заключается в акценти-
ровании утверждения, что знак
есть прежде всего отсутствие объекта.' Мысль Лакана о замеще-
нии предмета или явления знаком, связанная с постулатом о яко-
бы неизбежной при этом необходимости отсутствия этого предме-
та или явления, стала краеугольным камнем всей знаковой теории
постструктурализма. Она разрабатывалась целым поколением
постструктуралистов, в том числе весьма подробно Кристевой,
однако приоритет здесь несомненно принадлежит Дерриде.
Именно в его трактовке она приняла характер неоспоримой дог-
мы (по крайней мере для тех, кто оказался вовлеченным в сило-
вое поле влияния постструктуралистско- постмодернистских идей).
Для Лакана эта проблема тесно связана с процессом станов-
ления субъекта прежде всего в семиотическом плане: когда ребе-
нок, превращаясь в говорящего субъекта, начинает говорить, сама
потребность в этом объясняется желанием восполнить недостаток
отсутствующего объекта посредством его называния, т. е. наделе-
нием его именем: "Само отсутствие и порождает имя в момент
своего происхождения" (207, с. 65).

"Нужда" и "желание"
Это вплотную подводит нас
к едва ли не центральной про-
блеме лакановского наследия в
постструктурализме -- к тому комплексу его идей, концепций и
теоретических положений, которые способствовали формированию
постструктуралистского представления о личности. Но прежде
еще раз необходимо вернуться к лакановской теории знака.
Предлагаемая им концепция личности связана с ней именно по-
тому, что Лакан саму личность понимал как знаковое, языковое
сознание, структуру же знака психологизировал, рассматривая ее
с точки зрения психологической ориентации индивида, т. е. в его
понимании, с позиции проявления в ней действия бессознатель-
ного, реализующегося в сложной диалектике взаимоотношения
"нужды" (или "потребности", как переводит Г. Косиков) и
"желания" (desir). "Лакан, -- пишет Саруп, -- проводит раз-
граничение между нуждой (чисто органической энергией) и же-

ГЛАВА II
ланием, активным принципом физических процессов. Желание
всегда лежит за и до требования. Сказать, что желание находится
за пределами требования, означает, что оно превосходит его, что
оно вечно, потому что его невозможно удовлетворить. Оно наве-
ки неудовлетворимо, поскольку постоянно отсылает к невырази-
мому, к бессознательному желанию и абсолютному недостатку,
которые оно скрывает. Любое человеческое действие, даже самое
альтруистическое, возникает из желания быть признанным Дру-
гим, из жажды самопризнания в той или иной форме. Желание
- это желание ради желания, это желание Другого" (261,
с. 153-154).

"Любовь -- форма самоубийства"
Как и во всех теориях пост-
структурализма, при любой по-
пытке добраться до истоков пер-
вопричин и изначальных импуль-
сов этого течения мы всегда и
неизбежно сталкиваемся с исконным иррационализмом его пред-
посылок, какие бы опосредственные формы они ни принимали и
как бы рационально ни аргументировались. Исходя в своем опре-
делении желания во многом из А. Кожева, Лакан подчеркивает
его символический характер, отмечая, что удовлетворение желания
может осуществиться лишь только в результате его снятия --
разрушения или трансформации желаемого объекта: например,
для того, чтобы удовлетворить голод, необходимо "уничтожить"
пищу. В свете такого подхода, явно максималистского, по край-
ней мере в своем теоретическом посыле, становится понятным и
другое не менее знаменитое высказывание Лакана: "Мы, конеч-
но, все согласны, что любовь является формой самоубийства"
(208, с. 172). За этой трактовкой любви, с ее явно экзистенциа-
листскими обертонами, в которых несомненно просматривается
специфическое влияние Сартра, кроется лакановская проблемати-
ка взаимоотношений воображаемого, символического и реального
-- трех основных понятий его
доктрины.

Критика стабильного эго
Как уже отмечалось, особый
смысл в контексте лакановского
учения приобретает его критика
теорий Эриха Фромма и Карен
Хорни о существовании "стабильного эго", что, по Лакану, чис-
тейшая иллюзия -- для него человек не имеет фиксированного
ряда характеристик. Следуя во многом за экзистенциалистской
концепцией личности в ее сартровском толковании, Лакан утвер-

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
ждает, что человек никогда не тождествен какому-либо своему
атрибуту, его "Я" никогда не может быть определимо, поскольку
оно всегда в поисках самого себя и способно быть репрезентиро-
вано только через Другого, через свои отношения с другими
людьми. Однако при этом никто не может полностью познать ни
самого себя, ни другого, т. е. не способен полностью войти в соз-
нание другого человека.

"Бессознательное -- дискурс Другого"
Это происходит прежде
всего потому, что в основе чело-
веческой психики, поведения че-
ловека, по Лакану, как уже не-
однократно отмечалось, лежит
бессознательное. В одном из его наиболее цитируемых высказы-
ваний он утверждает: "Бессознательное -- это дискурс Друго-
го", это "то место, исходя из которого ему (субъекту. -- И. И.)
и может быть задан вопрос о его существовании" (206, с. 549).
И хотя у Лакана часто наблюдается характерный сдвиг понятий,
которыми он оперирует, вследствие чего результирующий смысл
его аргументации приобретает мерцательное свойство логической
непрозрачности, дискурсивность этого Другого как основопола-
гающий ее признак остается вне сомнения. Эту доминирующую
характеристику Другого впоследствии активно разрабатывал Дер-
рида, в частности, в своей работе "Психея: Изобретение другого"
(1987) (118).

Психические инстанции: Воображаемое, Символическое, Реальное
Специфика лакановского
понимания языкового сознания
прежде всего состоит в том, что
она вытекает из его представле-
ния о структуре человеческой
психики как сфере сложного и
противоречивого взаимодействия
трех составляющих: Воображае-
мого, Символического и Реального. Эти "инстанции", "порядки"
или "регистры" первоначально трактовались Лаканом как про-
цесс лингвистического становления ребенка и лишь впоследствии
были им переосмыслены как "перспективы" или "планы", как
основные "изменения", в которых человек существует независимо
от своего возраста. В самом общем плане Воображаемое -- это
тот комплекс иллюзорных представлений, который человек созда-
ет сам о себе и который играет важную роль его психической
защиты, или, вернее, самозащиты. Символическое, -- сфера соци-
альных и культурных норм и представлений, которые индивид

ГЛАВА II
усваивает в основном бессознательно, чтобы иметь возможность
нормально существовать в данном ему обществе. Наконец, Ре-
альное -- самая проблематичная категория Лакана -- это та
сфера биологически порождаемых и психически сублимируемых
потребностей и импульсов, которые не даны сознанию индивида в
сколь-либо доступной для него рационализированной форме.
Это всего лишь схема в ее первом приближении, поскольку
каждая из этих инстанций рассматривается Лаканом в двух ас-
пектах: во-первых, как уже говорилось, как одна из ступеней
развития самосознания ребенка; и во-вторых, как специфическая
сфера функционирования психики взрослого человека. В резуль-
тате Лакану не всегда удается избежать противоречия между
фактом обоснования этих инстанций из специфики детской психи-
ки и их применением в качестве всеобщих объяснительных прин-
ципов поведенческих установок человека как такового. Собствен-
но лакановская версия взаимоотношений этих трех инстанций
бьхла подробно проанализирована Энтони Уилденом (290), Мал-
колмом Бауи (70) и Гари Хандверком (172), самую же убедив
тельную при всей ее краткости характеристику в отечественной
литературе дал, на мой взгляд, Г. К. Косиков (9, с. 588-591).
Однако мне хотелось бы здесь еще раз подчеркнуть одно
немаловажное обстоятельство: в данном случае (т. е. с точки зре-
ния общей перспективы эволюции постструктурализма, а не с
точки зрения анализа истинной позиции Лакана, работы которого
лишь недавно стали полностью доступны для читателя) не столь
существенно, каков был первоначальный смысл (или, вернее,
смыслы), который французский ученый придавал понятиям
"воображаемое", "символическое" и "реальное" в том или ином
контексте своих рассуждений (а то, что они у него носили неод-
нозначный, вибрирующий характер и могли весьма заметно ме-
няться от работы к работе, отмечают практически все исследова-
тели его творчества). Более важным является тот факт, что суще-
ствует более или менее единый консенсус о лингвосоциальной
детерминированности этих инстанций, установившийся среди со-
временных ученых постструктуралистской ориентации.

Воображаемое -- сознание на до-эдиповой стадии
Если обратиться к лаканов-
скому представлению о характере
языкового становления субъекта.
то "порядок Воображаемого"
характеризует до - эдиповскую
стадию развития сознания. Здесь "Я" жаждет слиться с тем, кто

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
воспринимается как Другой. При этом ребенок путает других со
своим собственным зеркальным отражением. "Я", основанное на
подобной путанице, на данном этапе своего становления естест-
венно не может быть целостной личностью, по самому характеру
своей природы оно испытывает глубинную разорванность --
весьма характерная черта представления Лакана о человеческой
психике вообще, внутреннюю связь которого с экзистенциалист-
скими идеями впоследствии отмечали многие исследователи. Ла-
кан подчеркивает, что первое желание ребенка -- слиться с ма-
терью -- и знаменует собой стремление быть тем, что желает
сама мать. Как пишет Косиков, Воображаемое -- "это тот образ
самого себя, которым располагает каждый индивид, его личная
самотождественность, его "Я" (Moi). Формирование
"воображаемого" происходит у ребенка в возрасте от 6 до 18
месяцев -- на стадии, которую Лакан назвал "стадией зеркала":
именно в этот период ребенок, ранее воспринимавший собствен-
ное отражение как другое живое существо... начинает отождеств-
лять себя с ним..." (9, с. 589).

Символическое -- стадия Другого
Если в "порядке Вообра-
жаемого" отношения ребенка с
матерью характеризуются слитно-
стью, дуальностью и непосредст-
венностью, то когда он вступает
в царство Символического, там он обретает в виде отца с его
именем и запретами тот "третий терм" первичных, базовых чело-
веческих взаимоотношений, того Другого, который знаменует для
него встречу с культурой как социальным, языковым институтом
человеческого существования. По мнению Сарупа, "в Символиче-
ском больше не существует однозначно-прямолинейного отноше-
ния между вещами и тем, как они именуются, -- символ апелли-
рует к открытой, лишенной замкнутости и конечности системе
смысла. Символический процесс означивания носит социальный, а
не нарциссический характер. Именно эдипов комплекс и отмечает
вхождение ребенка в мир символического. Законы языка и обще-
ства начинают укореняться внутри ребенка по мере того, как он
принимает отцовское имя и отцовское "нет" (261, с. 30).
Здесь важно еще раз подчеркнуть, что эта "стадия вообра-
жаемого" с ее "зеркальным Я" формируется, по Лакану, на доя-
зыковом уровне, до того, как "чистый субъект" встретится с це-
лостностью человеческого мира опосредованного знания и опыта.
При этом, как неоднократно отмечалось, этот мир выступает
как мир означающих. В то же время это "воображаемое Я",

ГЛАВА II
"идеал-Я" или "фиктивное эго" детского сознания никогда не
исчезает совсем, оставаясь с человеком на протяжении всей его жизни.

Зеркальная стадия
Лакановская "зеркальная стадия" впервые была им пред-
ложена в 1936 г. и наиболее подробно им разработана в ста-
тье 1949 года "Зеркальная стадия как форматор функции "Я"
(206, с. 93-100). Позднее он неоднократно возвращался к этой
проблеме, уточняя это понятие в своих семинарах 1954-1955 гг.
(Семинар II) и в семинарах 1960-1961 гг. (О переносе).
Не углубляясь в саму историю возникновения терминов
французского ученого, отметим, что в принципе зеркальная ста-
дия Лакана (и по времени своего появления, и по многим своим
содержательным характеристикам) явно связана с теорией
"зеркального "Я" (looking glass self theory), как она была сис-
тематизирована социологом и социальным психологом
Дж. Мидом в его известной работе "Разум, Я и общество"
(1934) (235), и фактически представляет ее фрейдистски редуци-
рованный вариант. Дело не в заимствовании, а в содержательном
параллелизме хода мышления и общих фрейдистских корнях, bo-
лее всего их сближает определение "Я" через "Другого", пони-
мание социального как символического и одновременно ограни-
ченность этого социального пределами сознания. Совпадения ме-
жду концепциями наблюдается даже на уровне процесса форми-
рования "Я" как ряда "стадий". Общим было и стремление дать
социальную интерпретацию, дебиологизировав фрейдовскую
структуру личности (более непосредственно проявившееся у Мида
и более "сдвинутое" в сферу "языка" у Лакана).
В определенном смысле, если попытаться придать учению
Лакана в общем-то чуждый ему дух систематичности,
"зеркальная стадия" уже есть начало перехода от Воображае-
мого к Символическому. С точки зрения Сьюзан С. Фридман,
"восприятие себя в зеркале как унитарного целого выводит ре-
бенка (мужского пола) из пред-эдиповского Воображаемого в
линеарный процесс трансформации, проходящий через эдиповскую
стадию в Символический порядок отца. Развитие эго из ложного
или фиктивного imago в зеркальной стадии означает для Лакана,
что это Я формируется в условиях фундаментального отчужде-
ния" (156, с. 168).
По этому поводу одна из наиболее последовательных и вер-
ных учеников Лакана Мод Маннони замечает: "Давайте вспом-

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
ним, что в то время, когда впервые устанавливается структура
(сознания. -- И. И.), она связывается Лаканом с "зеркальной
стадией"... Именно здесь может быть понято то, что распределя-
ется между Воображаемым и Символическим. Именно в этот
момент, по Лакану, у эго в инстанции Воображаемого выявляется
Я, и ученый исследует отношения, поддерживаемые этим Я с его
образом, находящимся вне его. То, что принадлежит эго, является
идентификациями Воображаемого. Я конституирует себя по от-
ношению к истине Символического порядка; и Лакан показывает,
как зеркальная идентификация (отсутствующая при психозе) фак-
тически происходит только в том случае, если слово (une parole)
уже предложило субъекту возможность узнать свой образ" (т. е.
отождествить свое отражение в зеркале с самим собой, пользуясь
"словесной", "речевой" подсказкой родителей. -- И. И.) (233, с. 33-34).

Реальное -- то, что "сопротивляется символизации"
Наконец, последняя инстан-
ция, Реальное, -- самая пробле-
матичная категория Лакана, так
как она, с точки зрения француз-
ского психоаналитика, находится
за пределами языка. Иными сло-
вами, Реальное не может быть
испытано, т. е. непосредственно
дано в опыте, поскольку под опытом Лакан понимал только язы-
ковое опосредование, в результате чего Реальное для него
"абсолютно сопротивляется символизации". Косиков, воспроизво-
дя аргументацию ученого, исходившего в своих попытках рекон-
струировать параметры душевной жизни индивида прежде всего
из своих наблюдений о младенческой психологии и, следователь-
но, с позиции ребенка, отмечает: "По Лакану, "мир" для ребенка
в первую очередь отождествляется с телом Матери и персонифи-
цируется в нем, а потому выделение из этого мира (отделение от
материнского тела), образование субъективного "Я", противопос-
тавляемого объективируемому "не-Я", оказывается своего рода
нарушением исходного равновесия и тем самым -- источником
психической "драмы" индивида, который, ощущая свою отторгну-
тость от мира, стремится вновь слиться с ним (как бы вернуться
в защищенное материнское лоно). Таким образом, первичной
движущей силой человеческой психики оказывается нехватка (la
manque-a-etre), "зазор", который индивид стремится заполнить.
Это стремление Лакан обозначил термином потребность (le
besoin). Сфера недифференцированной "потребности", настоя-

ГЛАВА II
тельно нуждающейся в удовлетворении, но никогда не могущей
быть удовлетворенной до конца, и есть реальное (выделено авто-
ром. -- И. И.) (9, с. 589).
Теоретическая непроясненность понятия Реального у Ла-
кана, невнятность его определения, отмечаемая всеми его иссле-
дователями, и вообще несомненное нежелание ученого особенно
распространяться на эту тему не могли не породить многочислен-
ные и зачастую весьма полярные по отношению друг к другу
интерпретации этого термина, тем более что сам Лакан, как со-
вершенно верно отметил Косиков, выводит "реальное" за преде-
лы научного исследования" (9, с. 589).

Однако такое положение вещей не могло удовлетворить тех
теоретиков, которые стремились последовательно применять его
идеи к сфере литературы. Как только "Царство Реального" на-
чинало рассматриваться не в чисто биологическом плане, т. е. не
только в узких рамках лакановской схемы поэтапного становления
человеческого сознания, а переносилось на проблематику литера-
туры и, неизбежно, ее взаимоотношения с действительностью
(иными словами, лакановское Реальное начинало переосмысли-
ваться как социальное реальное, т. е. как реальность), это сразу
порождало массу теоретических трудностей.

Особое мнение Джеймсона:"Реальное -- просто история"
Правда, далеко не все кри-
тики с готовностью восприняли
на веру утверждения Лакана о
принципиальной неопределенно-
сти данного термина; например,
Ф. Джеймсон считает, что не так
уж и трудно понять, что имел в
виду французский ученый под этим таинственным реальным: по
его мнению, это "просто сама история" (188, с. 391). Справед-
ливости ради следует отметить, что подобная интерпретация лака-
новского Реального вытекает скорее из собственного понимания
реального самим Джеймсом: "История -- это не текст, не пове-
ствование, господствующее или какое другое, но... как отсутст-
вующая причина она недоступна нам, кроме как в форме текста...
и наш подход к ней и самому Реальному по необходимости про-
ходит через ее предварительную текстуализацию, ее нарративиза-
цию в политическом бессознательном" (там же, с. 395). Тем не
менее сам факт, что Реальное Лакана подверглось такому истол-
кованию, весьма примечателен и как раз свидетельствует об об-
щей тенденции, нежели об отдельном случае.

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ

Трактовка Морриса: "Реальное -- водораздел между языком и миром вещей"
Суммируя различные интер-
претации лакановского Реально-
го, У. Моррис, в частности, от-
мечает: "Реальное определяется
проблематикой отношений между
Символическим и Воображае-
мым, т. е. Реальное -- это во-
дораздел между Языком как
системой различий и эмпирическим миром образов вещей. Реаль-
ное, конечно, не описывает атомистическую связь между отдель-
ными означающими и означаемыми, между именами и отдельны-
ми предметами. Это не наивная теория реализма как картины
действительности.
Реальное лучше всего осмысляется как то, что Витгенштейн
называл положениями вещей, как аранжировки образов вещей,
которые определяют горизонт нашего знакового окружения. Эта
состояния в основном бессознательны, они даны, подобно тем
культурным мифам, которые Леви-Стросс реконструирует на ос-
нове ритуалов поведения, тем мифам, которые неосознанно для
нас проникают в наше сознание. Или они подобны тем операци-
онным дискурсивным системам, которые мы называем знанием,
иногда даже Истиной -- тому, что Мишель Фуко дал имя эпи-
стем. Реальное опосредует наш опыт, устанавливает порядок и
осмысленность среди людей в их человеческом мире. Возможно,
мы должны понимать это проблематическое Реальное в духе
сартровской ситуации или в хайдеггеровском смысле историче-
ского бытия -- здесь, или, наконец, как это было сформулирова-
но Эдвардом Сеидом в его "Ориентализме". Лакан утверждает,
что Язык как Символический Порядок имеет только асимптома-
тическое отношение к материальной реальности; совершенно вер-
но, но он не может освободиться от этой основы" (243, с. 123).
Фактически Моррис наметил здесь все те основные направ-
ления в трактовке Реального, которые оно получило на поздней
стадии эволюции постструктурализма, начиная со второй полови-
ны 70-х годов, и нельзя не заметить, что при подобной постанов-
ке вопроса такое истолкование Реального приводило к его теоре-
тическому вторжению в сферу действия Символического, в ре-
зультате чего происходила неизбежная деконструкция всей систе-
мы Лакана, если не полное ее обессмысливание. Можно сказать,
что отношение к проблеме лакановского Реального, пожалуй,
существеннее всего выявляет водораздел между теми его последо-
вателями, кто стремится теоретически уничтожить референт, и

ГЛАВА II
теми. для кого подобная постановка вопроса кажется неприемле-
мой.

Развитие учения Лакана Парижской школой фрейдизма
Как явствует из выше изло-
женного, лакановская трактовка
психического аппарата человека
как трех инстанций в основном
сводилась, при всех своих социо-
культурных импликациях и лите-
ратурных экскурсах, к проблематике психоанализа. Именно эта
сторона учения Лакана и была развита в работах его учеников и
последователей по Парижской школе фрейдизма Сержа Леклера
(212) и Мод Маннони (233). В качестве примера более или ме-
нее буквального переноса собственно лакановских представлений
на сферу художественной литературы можно привести исследова-
ние Даниэла Ганна "Психоанализ и литература: Исследование
границы между литературным и психоаналитическим" (168). В
частности, он пишет: "Рискуя все сильно упростить, можно ска-
зать, что там, где Символическое в дефиците, там Реальное,
главным местом пребывания которого является тело, призывает
Воображаемое (третий терм в трехсоставной реальности), чтобы
восполнить этот дефицит. "Я" является решающей инстанцией
Символического Порядка, как предполагал Лакан с того времени,
когда он разработал свою теперь известную теорию "зеркальной
стадии" (1949). Функция "Я" неизбежно связана с потребно-
стью движения за пределы фрагментированного тела чисто ин-
фантильных ощущений через "ликующее освоение своего зер-
кального облика" к обобщенному рефлексивному видению (206,
с. 94). "Я", которое возникает из напряженно опасного отноше-
ния к отчуждающей идентификации со своим обобщенным обра-
зом (или идеал-эго), воспринимается как отражение в зеркале.
Это "Я" обеспечивает (допускает) идентификацию с тем образом
или лицом, которым субъект в данном контексте способен обла-
дать на более поздней стадии своей эволюции. Для невротиче-
ского или истерического ребенка подобная идентификация часто
достигается неадекватно. Для ребенка, страдающего аутизмом или
психозом, она полностью блокируется (в терминах Лакана --
"заранее исключена"). Если это происходит, то ребенок неспосо-
бен стать телом даже на фундаментальном уровне. В результате
он страдает внутри тела или через него, поскольку тело, в той
мере, в какой человек его знает, может быть равнозначным обра-
зу этого тела. Однако насколько реальным оно бы ни было, тело
неизбежно будет реализовано изнутри как нечто внешнее и иное

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
по отношению к самому себе. Символическое с его аватарой "Я"
и является этим необходимым другим, как утверждает Лакан,
когда говорит, что "фактом является то, что у нас нет никакого
средства постичь реальность -- на всех уровнях, а не только на
уровне познания -- иначе как через посредническую роль Сим-
волического (206,с. 122)" (168,с. 78-79).
Однако при том, что существует немало ученых, заявляющих
о своей верности духу Лакана и пытающихся напрямую спроеци-
ровать его психоаналитические концепции на литературу и без
всякой корректировки применять для анализа художественных
произведений аналитический инструментарий, предназначенный
для исследования человеческой психики и лечебных целей, таких
правоверных лаканистов типа Д. Ганна все-таки относительно
мало.
Тому есть несколько причин. Во-первых, сам Лакан в своих
хотя и немногочисленных, но весьма показательных литературо-
ведческих анализах проявил себя достаточно гибким практиком
своей теории, продемонстрировав незаурядное мастерство небук-
вального понимания и толкования предлагаемого им понятийного
аппарата. Во-вторых, лакановские концепции Реального, Вооб-
ражаемого и Символического в общественном сознании с самого
начала налагались на сетку представлений об этих понятиях, фор-
мировавшихся широким спектром разнообразных гуманитарных
наук, и хотя они выступали в качестве обобщающего объясни-
тельного принципа, тем не менее они сразу получили четко обо-
значившуюся расширенную интерпретацию. Дуглас Келнер пишет:
"В работах Лакана такие лингвистические категории, как симво-
лическое, воображаемое и субъект, слались вместе с фрейдист-
скими концепциями во впечатляющий и влиятельный синтез лин-
гвистики и психоанализа. В свою очередь, лакановское прочтение
Фрейда было подхвачено лингвистами и литературоведами, куль-
турологами и социологами" (195, с. 125).

Символическое в контексте философской традиции
Например, Уэсли Моррис
рассматривает сам факт появле-
ния лакановского понятия Сим-
волического как проявление од-
ной из граней широкого теорети-
ческого контекста европейской философской традиции:
"Лакановская концепция Символического многим обязана тради-
ции, широко распространенной в европейской философии; напри-
мер, это стадия экзистенциалистской заброшенности, описанной

ГЛАВА II
Хайдеггером и Сартром; она также напоминает гегелевскую фазу
несчастного сознания, и, следовательно, она характеризует реф-
лексирующее эго и его желание невозможного Идеала. Символи-
ческое Лакана воплощает и сартровское ощущение утраты эго, и
то измерение социальной принадлежности, которое дают мифиче-
ские глубинные структуры Леви-Стросса. Наконец, оно описыва-
ет фундаментальную драму фрейдистского вытеснения, представ-
ляющую для Делеза и Гваттари сцену политического угнетения"
(243, с. 120-121).
Заключая этот обзор лакановских психических инстанций,
необходимо сразу сказать, что заранее обречены на неудачу все
попытки представить структуру человеческой психики, предло-
женную французским ученым, как стройную систему с четкими,
исчерпывающими определениями. Все его дефиниции крайне те-
кучи и изменчивы, они обладают поразительным свойством до
неузнаваемости преображаться, как с течением времени, так и в
зависимости от контекста своего упоминания и применения. Не
говоря уже, разумеется, о той радикальной трансформации, кото-
рую они претерпевают у исследователей, работающих в сфере
иных, не медико-психоаналитических научных дисциплин, где
масштабы интерпретаторского своеволия гораздо кардинальнее,
чтобы не сказать большего, и уж во всяком случае разнообраз-
нее, если не просто фантастичнее.
Непосредственным откликом на эту концепцию психического
аппарата человека Лакана, можно сказать, его своеобразньхм
продолжением являются теории Делеза Гваттари и Кристевой.
По-разному интерпретируя и оценивая эти инстанции -- прежде
всего превращая их из ступеней становления человека в особые
культурно-психические состояния, а иногда и просто гипостазируя
их в надличные сущности (особенно это заметно у Кристевой в
постулированной ей борьбе двух начал: семиотического и симво-
лического), все они в качестве основы своих дальнейших спеку-
ляций брали схему Лакана.

Концепция человека - "индивид" или "дивид"?
Однако самым главным в
наследии французского ученого
можно считать два положения:
это критика лингвистической тео-
рии знака и концепция децентри-
рованного субъекта. Именно по-
следняя стала тем побудительным стимулом, который сначала еще
в рамках структурализма, а затем уже и постструктурализма пре-
вратился в одну из наиболее влиятельных моделей представления

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
о человеке не как об "индивиде", т. е. о целостном, нераздели-
мом субъекте, а как о "дивиде" -- фрагментированном, разо-
рванном, смятенном, лишенном целостности человеке Новейшего
времени. Естественно, Лакан не был здесь первым, но в сфере
психоанализа его формула стала той рабочей гипотезой, которая
активно содействовала развитию западной мысли в этом направ-
лении.

В современном представлении человек перестал восприни-
маться как нечто тождественное самому себе, своему сознанию,
само понятие личности оказалось под вопросом, социологи и пси-
хологи (и это стало общим местом) предпочитают оперировать
понятиями "персональной" и "социальной идентичности", с кар-
динальным и неизбежным несовпадением социальных,
"персональных" и биологических функций и ролевых стереотипов
поведения человека. И не последнюю роль в формировании этого
представления сыграл Лакан.

Переосмысление лакановских инстанции в английском постструктурализме

Наиболее кардинально ла-
кановские инстанции были пере-
работаны в трудах английских
постструктуралистов в конце
70-х -- первой половине 80-х
годов, когда произошла переори-
ентация научных интересов с
Л. Альтюссера и П. Машера на
М. Фуко, связанная в основном с именами К. Белей,
К. МакКейба, Т. Иглтона и Э. Истхоупа. Именно на этот пери-
од приходится и окончательное переосмысление лакановской схе-
мы психических инстанций как различных форм дискурсивного
субъекта, зафиксированное четче
всего у МакКейба и Истхоупа.

"Я лгу" -- не парадокс
Восходящее к Р. Якобсону
разграничение между "актом
высказывания" и "высказыва-
нием-результатом" (в последнее время под влиянием теории ре-
чевых актов переводимые соответственно как "речевой акт" и
"сообщаемое событие") в свое время привлекло Лакана, заме-
тившего, что рассматриваемое в философии как абсурдный пара-
докс известное высказывание "Я лгу" с лингвопсихологической
точки зрения таковым не является: "Я лгу", несмотря на свою
парадоксальность, совершенно правомочно... поскольку "Я" акта
высказывания не является тем же самым, что "Я" высказыва-
ния-результата" (207, с.139).

ГЛАВА II
Практически ту же аргументацию приводит и Р. Барт: "В
процессе коммуникации "Я" демонстрирует свою неоднородность.
Например, когда я использую "Я", то тем самым я ссылаюсь на
самого себя, поскольку утверждаю: здесь имеет место акт, кото-
рый всегда происходит заново, даже если он повторяется, акт,
смысл которого всегда иной. Однако доходя до своего адресата,
этот знак воспринимается моим собеседником как стабильный
знак, как порождение полного кода, содержание которого рекур-
рентно. Иными словами, "Я" того, кто пишет "Я", -- это не то
же самое "Я", что прочитывается тобою. Эта фундаментальная
диссиметрия языка, лингвистически объясняемая Есперсеном и
затем Якобсоном в терминах "шифтера" или частичного совпаде-
ния сообщения и кода, кажется в конце концов вызвала озабо-
ченность и у литературы, показав ей, что интерсубъективность,
или, скорей, интерлокуция, не может быть достигнута одним же-
ланием, а только глубоким, терпеливым и часто всего лишь кос-
венным погружением в лабиринты смыслам (58, с. 163).

Расщепление субъекта по инстанциям
О различии этих двух "Я"
неоднократно писали Ю. Крис-
тева, Цв. Тодоров и многие
другие постструктуралисты, од-
нако именно МакКейб попытался напрямую связать их с лака-
новскими инстанциями (230, с. 34-35). В результате каждой
отдельной сфере стал приписываться свой субъект: Реальному --
говорящий субъект, Воображаемому -- субъект высказывания.
Символическому -- субъект акта высказывания. Таким образом,
языковый субъект для того, чтобы быть реализованным, неиз-
бежно должен быть расщепленным, фрагментированным на свои
различные ипостаси. Как пишет МакКейб, в "царстве Вообра-
жаемого" язык понимается "в терминах практически однознач-
ного отношения между словом и смыслом" (230, с. 65), в то
время как в "царстве Символического" язык истолковывается в
терминах синтагматических и парадигматических цепей, посредст-
вом которых означающее делает возможным сам смысл, т. е. на-
деляет слова и фразы соответствующими значениями. В результа-
те, подчеркивает исследователь, "мы как говорящие субъекты
постоянно колеблемся между Символическим и Воображаемым,
постоянно воображая, что наделяем употребляемые нами слова
неким полнозначным смыслом, и постоянно удивляемся, обнару-
живая, что они определяются отношениями, находящимися вне
нашего контроля" (там же). Аналогичного мнения придерживает-

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
ся и Стивен Хит, утверждая, что "Воображаемое ... является той
последовательностью образов, которая воссоздается субъектом,
чтобы заполнить лакуну; Символическое же состоит из провалов,
разрывов и их последствий, что "порождает" субъекта в этой
расщепленности" (178, с. 55). Таким образом, постулируется, что
индивид может стать говорящим субъектом только при условии
вхождения в дискурс, но это он способен лишь в расщепленном
состоянии между двумя позициями (строго говоря, между пози-
цией фиксированности и процессом, следствием которого является
эта фиксированность).
Разумеется, личность, сконструированная подобным образом,
не может претендовать на истинность, на тождественность поро-
дившему ее сознанию, она неизбежно двоится, рассыпаясь на
фрагменты, разрываясь между антагонистическими сферами Ре-
ального, Воображаемого и Символического. Истхоуп откровенно
в этом признается: "Даже когда я говорю о себе... я могу делать
это, только фигурируя в качестве характера, воспроизведенного в
связности моего собственного дискурса и посредством этой связ-
ности. Однако это ложно узнанная идентичность, поскольку я
могу только идентифицировать себя там, откуда я говорю, еще в
процессе дискурса, как субъект акта высказывания" (130,
с. 137).
Подытоживая разработку концепции субъекта теоретиками
английского постструктурализма, Истхоуп делает три вывода
Во-первых, субъект "не существует вне и до дискурса, но кон-
ституируется как результат внутри дискурса посредством специ-
фической операции наложения швов или сшивания Воображае-
мого и Символического" (там же, с. 42). Во-вторых, поскольку
не может быть означаемого без означающего, то из этого делает-
ся заключение, что субъект не может обладать "воображаемой
когерентностью", т. е. логической цельностью и связностью, не-
расщепленностью своей личности без той операции, которую осу-
ществляет означающее в сфере Символического, чтобы воссоздать
искомую связь. И, наконец, в-третьих, уже касательно теории
литературы: такой "текстуальный институт, как классический реа-
лизм", по своей природе направлен на дезавуирование означаю-
щего, создавая таким образом для читателя "позицию воображае-
мой когерентности при помощи различных стратегий, посредством
которых происходит дискредитация означающего" (там же).

ГЛАВА II

Языковое сознание в постструктуралистской интерпретации
Последнее заслуживает осо-
бого внимания. Языковое созна-
ние в современной постструкту-
ралистской интерпретации пони-
мается как принципиально неста-
бильное, динамически подвижное
образование, способное существенно видоизменяться в зависимо-
сти от того языкового материала, с которым оно сталкивается и
который в той или иной мере, но обязательно при этом принимает
участие в его конституировании. Иными словами, каждый текст
(при общей текстуализации мира текстом может быть и новая
жизненная ситуация, прочитывая которую, индивид может счесть
для себя необходимым сменить форму ролевого поведения, чтобы
вписаться в другие условия -- нормы существования) предлагает
воспринимающему сознанию определенную речевую позицию, тем
или иным образом конституирующую его воображаемую связ-
ность и целостность.
Именно из этого исходил Истхоуп, предлагая свое объясне-
ние отличия модернистского романа от реалистического: "Роман
по мере того, как он выстраивает нечто связно воспроизведенное
-- характер, рассказ или "то, что происходит", -- обеспечивает
позицию для говорящего субъекта (теперь уже читателя) как
субъекта высказывания; по мере того, как он участвует в процес-
се конструирования -- через язык, стилистические эффекты с
целью создать ощущение характера, через повествование, -- он
порождает читателя как субъекта акта высказывания. Решающим
является тот факт, что в классическом реалистическом романе, где
высказывание выдвигается на первый план за счет акта высказы-
вания, читателю предлагается позиция субъекта высказывания, в
то время как позиция субъекта акта высказывания отвергается.
Модернистский же текст, нацеленный на демонстрацию процесса
своего собственного акта высказывания, разрушает стабильность
читателя как субъекта высказывания-результата" (130, с. 137).
Нельзя утверждать, что Лакан предложил целостную про-
грамму теоретической аннигиляции понятия субъекта -- в этом
отношении, как мы видели, он был лишь одним из первых, кто
пошел по этому пути, -- более молодые поколения постструкту-
ралистов были гораздо решительнее в этом вопросе. Специфика
позиции Лакана заключается в том, что он выступил еще на фоне
экзистенциалистской парадигмы мышления с ее постулатами
нравственного выбора и индивидуальной ответственности челове-
ка, парадигмы, которая в своей основе оставалась в рамках

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
(следуя французской культурной традиции) картезианского пред-
ставления о субъекте и его "Я" (например, "психоаналитический
экзистенциализм" Сартра). Эта традиция рассматривала индиви-
да как рационально и сознательно действующее лицо, как автора
своих поступков, способного понять причину своего действия.
Таким образом, она была твердо укоренена в философии авто-
номности существования индивида и рациональности выбора.

Дебиологизация фрейдизма
Для Лакана же собственно
не существует грани между "Я"
и обществом, поскольку, с его
точки зрения, люди становятся
социальными существами лишь с усвоением языка, так как имен-
но язык якобы и конституирует нас как субъектов. В отличие от
Фрейда, хотя и исходя из него, Лакан пытался дебиологизиро-
вать человеческое сознание, утверждая, что биология всегда ин-
терпретируется субъектом, будучи преломленной через язык, по-
этому для французского ученого не существует тела до и прежде
языка. В этом отношении он четко демонстрирует свою исходную
панъязыковую установку, характерную для структурализма и
постструктурализма. Как пишет по этому поводу Саруп, "можно
было бы сказать, что, сместив все определения с биоло-
го-анатомического уровня на символический, он (Лакан. --
И. И.) показал, как культура накладывает свой смысл на анато-
мию" (261, с. 8).
Несомненно, что Лакан в известной степени дебиологизиро-
вал учение Фрейда, переведя его в символический план, который
он рассматривал как проявление культуры; однако, на мой
взгляд, не следует и преувеличивать значение и кардинальность
этой тенденции, здесь он развивался в русле широкого неофрей-
дистского течения, был одним из самых ярких его представителей,
и пусть в ослабленной форме, но все равно за пределы общей
пансексуальной направленности современной западной мысли он
не вышел, а как раз наоборот, в значительной степени способст-
вовал своим авторитетом укреплению и распространению этой
столь влиятельной тенденции.
И дело не в том, что он резко отрицательно относился не
только к бихевиористским психологам, к которым он относил
также и И. Павлова и Б. Ф. Скиннера и американских эгопси-
хологов Э. Фромма и К. Хорни, а в том, что он критиковал,
особенно двух последних, за непонимание истинного смысла
Фрейда, за то, что они якобы разбавили и смягчили его идеи о

ГЛАВА II
бессознательном и детской сексуальности. Лакан всегда был и
оставался верным сторонником фрейдизма, использовал его кон-
цепции и терминологию, хотя, разумеется, и кардинально их пере-
осмысливая. Как это, впрочем, делают и все современные неоф-
рейдисты, стремящиеся уйти от жесткого детерминизма позитиви-
стского пафоса Фрейда, характерного для познавательной пара-
дигмы начала XX в. И главное отличие Лакана от Фрейда со-
стоит в том, что он его переосмыслил с позиций лингвистического
подхода ко всем явлениям культуры, с той позиции лингвистиче-
ского мышления, которая и составляет самую характерную черту
социальных (и прежде всего гуманитарных) наук второй полови-
ны XX в., придавшую специфический оттенок современному за-
падному сознанию.
И панъязыковость позиции Лакана, разумеется, резко отли-
чает его от Фрейда. Здесь Саруп несомненно прав, когда пишет:
"Его теория языка такова, что он не смог бы возвратиться к
Фрейду: тексты не могут иметь недвусмысленного, изначально
девственного смысла. С его точки зрения, аналисты должны не-
посредственно обращаться к бессознательному, и это означает,
что они должны быть практиками языка бессознательного _
языка поэзии, каламбура, внутренних рифм. В игре слов причин-
ные связи распадаются и изобилуют ассоциации" (261, с. 9).
Последние заявления Сарупа как раз и проливают свет на
тот факт, почему Лакан -- психолог, начинавший свою деятель-
ность как психиатр, оказал столь значительное влияние на совре-
менную теорию искусства. Это нас возвращает к тому тезису,
который был высказан в первой главе, об особой роли художест-
венного творчества, и в первую очередь литературы, практически
для всех областей современного научного знания, увидевшего в
художественном постижении мысли не только особую форму зна-
ния, но и специфический метод познания, который может быть
взят на вооружение самыми различными естественными науками,
такими как физика и химия, и даже такими логически строгими,
как математика. Недаром среди математиков столь часть! выска-
зывания о глубинном родстве высшей математики и поэзии. Осо-
бенно часто такие сравнения возникают, когда речь заходит об
интуитивизме, -- философском направлении в математике и логи-
ке. Любопытно, что и сам Лакан, особенно в последних своих
работах, вернее было бы сказать, в своей манере письма, пытался
соединить математическую логику и поэзию и выразить концеп-
ции бессознательного в терминах математических высказываний,
называя их "матемами". В целом же необходимо отметить, что

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
его теории в основном основываются на открытиях структурной
антропологии и лингвистики, недаром такое значение для него
всегда имел Леви-Стросс. В частности, вслед за Леви-Строссом,
он рассматривал эдипов комплекс как поворотный пункт в гума-
низации человечества, как переход от природного регистра жизни
к культурному регистру с его различными формами символиче-
ского культурно-торгового обмена и, следовательно, как переход
к языку законов и организации.
При всех своих неизбежно сексуальных обертонах и соответ-
ствующей терминологии, как подчеркивает А. Лемер, эдипов
комплекс для Лакана -- это прежде всего тот момент, когда
ребенок "гуманизирует себя", начиная осознавать свое "Я" и его
отличие от внешнего мира и других людей, прежде всего от мате-
ри и отца (215, с. 92).

Эдипов комплекс как "лингвистическая трансакция"
Другой специфической чер-
той понимания Лаканом эдипова
комплекса, в духе все той же
лингвистической дебиологизации
фрейдизма, является то обстоя-
тельство, что он отказывается от
его буквальной интерпретации. Если у Фрейда эдипов отец вы-
ступает в роли реального, биологического отца, то у Лакана он
замещается своим символом -- "именем отца", т. е. опять же
ученый стремится вывести его за пределы фрейдовского психосек-
суализма. Таким образом, он переводит проблему в область язы-
ка, подчеркивая при этом, что символ имени отца приобретает
значение закона, поскольку при усвоении имени, т. е. фамилии
отца у ребенка тем самым кончается период неуверенности в лич-
ности своего отца.
Важно отметить, что Лакан концептуализирует эдипов ком-
плекс как лингвистическую трансакцию, утверждая, что табу,
накладываемое на инцест, может быть закреплено и соответст-
венно выражено только лишь через лингвистические категории
"отец" и "мать". Отсюда и то значение, которое у него приобре-
тает "патернальное означающее", обозначаемое им как
"имя-отца" и наделяемое им сверхважным значением не только
для становления человека как субъекта, но и как главного орга-
низующего принципа символиче-
ского порядка.

"Мир вещей создается миром слов"
Для Лакана недостаток
Фрейда заключается в том, что
тот исходит из влечений индиви-

ГЛАВА II
дов и потребностей в их удовлетворении, тем самым игнорируя
социальное измерение человека. С точки зрения французского
ученого, субъективно-объективные отношения проявляются с са-
мого начала в становлении сознания. Правда, не следует забы-
вать, что у него они в основном ограничиваются интерсубъектив-
ностью, так как отношение субъекта с "реальным" (и здесь Ла-
кан более идеалистически субъективен, нежели Фрейд) постули-
руются лишь в опосредованном языком виде и поэтому недоступ-
ны восприятию в непосредственно "чистом состоянии". В связи с
этим Саруп отмечает философский идеализм Лакана: "Он заяв-
ляет: "Именно мир слов создает мир вещей". Это аксиома явля-
ется фундаментальной для его мысли, поскольку она отдает при-
оритет языку перед социальной
структурой" (261, с. 33).

Субъективность как лингвистический продукт
Сама субъективность как
таковая, с точки зрения Лакана,
полностью реляционна, т. е. ис-
ходит исключительно из практики
взаимоотношений субъектов (или,
в интериоризированном состоянии, из практики соотношения
представления о себе и других) и выявляется в результате дейст-
вия принципа различия, посредством оппозиции "другого" по
отношению ко "мне". Фактически субъективность здесь характе-
ризуется как действие означающей системы, существующей до
индивида и определяющей его культурную идентичность. Таким
образом, субъект полагается лишь лингвистически, само его по-
рождение и существование предопределяется и поддерживается
речью, дискурсом. Иными словами, вне языка человека быть не
может.

Фаллос как речевой символ власти
В условиях подобной панъя-
зыковой постановки вопроса осо-
бое значение приобретает у Ла-
кана понятие "фаллоса", более
или менее приблизительную ана-
логию которому можно найти в индуистском понятии "линга"
(207, с. 281). Переводя все в область символического, француз-
ский ученый заменяет анатомический орган "пенис", на наличии
или отсутствии которого Фрейд выстраивал свои теории психо-
логической дифференциации представителей разных полов, т. е.
на доктрине психосексуальности, символическим понятием фалло-
са, интерпретируя его как атрибут власти, недоступной во всей
своей полноте ни мужчинам, ни женщинам, ибо фаллос в его

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
представлении -- это прежде всего означающее той целостности,
которой лишены люди, это символическая репрезентация изна-
чального желания, жажды гармоничного союза, полного слияния с
Другим. При этом как всегда Лакан стремится обосновать рече-
вой, дискурсивный, "диалоговый" характер этого означающего.
Разумеется, он в этом не всегда остается последовательным,
тем не менее символизирующая тенденция превращение фаллоса в
центральное для его учения понятие неизменно сохраняется. В то
же время в общей теории Лакана это понятие как бы двоится,
обозначая две не во всем перекрывающие друг друга сферы. С
одной стороны, он выступает как означающее всей той же орга-
нической реальности, или потребностей, от которых отказывается
субъект, чтобы обрести смысл, чтобы получить доступ к символи-
ческому, -- т. е. означает все то, утрата чего порождает жела-
ние. С другой стороны, фаллос -- это "означающее тех культур-
ных привилегий и позитивных ценностей, которые определяют
мужскую субъективность внутри патриархального общества, од-
нако в котором женский субъект остается изолированным" (261,
с. 29).

Критика лакановской теории фаллоса
Саруп здесь довольно четко
зафиксировал тот факт, что во-
преки всем стараниям Лакана его
теория фаллоса отражает симво-
лику патриархального общества,
и из его рассуждений вытекает, что за любой повседневной прак-
тикой кроется фаллоцентризм человеческого мышления. Фактиче-
ски фаллос превратился у него из означающего во все то же са-
мое трансцендентальное означаемое, критика которого легла в
основу концепции Дерриды. Именно это толкование и дал ему
Деррида, заявив, что за этим означающим скрывается фаллолого-
центризм (или "фаллоцентризм"), за что впоследствии Лакан
подвергся суровой критике со стороны феминистских теоретиков.
Возвращаясь к вопросу, удалось ли Лакану настолько де-
биологизировать и символически сублимировать исходные тезисы
фрейдизма, чтобы вырваться за пределы в общем довольно жест-
ко детерминированной фрейдистской психосексуальности, мне
приходится дать на него отрицательный ответ. Я согласен с мне-
нием Уэсли Морриса, когда он говорит о "переоценке попытки
Лакана дебиологизировать Фрейда" (243, с. 123). Фактически с
гораздо большей радикальностью эта тенденция была осуществ-
лена радикально-деконструктивистскими его последователями, в
основном явно социологической ориентации.

ГЛАВА II
В то же время он смог расшатать сверхдетерминированность
фрейдовской модели личности, определенную ограниченность
структурности мышления ученого, вызванную прежде всего от-
четливой ориентацией на пансексуализированность как основной
объяснительный принцип поведения человека. Нет сомнения. Ла-
кан существенно трансформировал фрейдизм, предложив его
лингвистически опосредованную модель, к тому же попутно пере-
осмыслив и традиционную структуру знака, восходящую к теори-
ям Соссюра. Таким образом, он наметил и пути отхода от прямо-
линейной опоры на лингвистику, что было характерно для струк-
турализма.

Дальнейшее развитие идей Лакана
Тем не менее пансексуаль-
ность, хотя и в сильно сублими-
рованной форме, осталась незыб-
лемым фундаментом, на котором
он строил свои теоретические
конструкции. Поэтому дальнейшее развитие его идей шло как бы
двумя путями. С одной стороны, разрабатывались способы куль-
турологической символизации изначально либидозного бессозна-
тельного (частично у Дерриды, более заметно у Джеймсона), с
другой -- на первый план выходил либидозный его аспект (у
Кристевой, Делеза, феминистской критики). Например, фемини-
стская критика, хотя и через Дерриду, подхватила лакановскую
концепцию фаллоса, сделав ее краеугольным камнем своего тео-
ретического кредо.
Как бы то ни было, значение Лакана для формирования
постструктуралистской доктрины трудно переоценить, ибо, не-
смотря на ту критику, которой он постоянно подвергался и под-
вергается сначала в трудах постструктуралистов (Дерриды, Фуко,
Делеза, Гваттари), а затем и постмодернистов (Лиотара, Джейм-
сона, феминистов), нельзя отрицать тот факт, что все они в той
или иной мере основываются на его постулатах, исходят из них и
практически развивают их. Что же касается критики, то она
вполне объяснима и закономерна, поскольку теория Лакана скла-
дывалась еще в 50-х годах и, как уже отмечалось, в определен-
ной степени сохраняет переходный характер между структурализ-
мом и постструктурализмом.
Разумеется, влияние Лакана на такое разношерстное и раз-
ноликое течение, каким выступает постструктуралист -
ско-постмодернистский комплекс, при всей своей константности
никогда не было однозначной и равновеликой величиной. Его
воздействие гораздо более ощутимо во французском и английском

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
вариантах постструктурализма, почти сходит на нет в йельском
деконструктивизме и, напротив, сильно возрастает в постмодер-
нистской и феминистской критике, в то время как в так называе-
мом левом деконструктивизме существенно варьируется в зависи-
мости от индивидуальных пристрастий и ориентации.
Заметим попутно, что выводы, которые делают исследовате-
ли из лакановского наследия, бывают прямо противоположными:
если Кристева, например, десоциализирует и радикально биологи-
зирует сознание человека и его личность, то английские пост-
структуралисты (К. Белей, Р. Кауард, Э. Истхоуп), напротив,
подчеркивают социальный характер становления субъекта как
такового.
Разумеется, проблема теоретической аннигиляции субъекта
не сводима лишь к одному Лакану -- это давняя и почтенная
традиция, прочно закрепившаяся в теоретическом сознании за-
падной мысли с начала нашего века, как об этом свидетельствует
хотя бы та концепция личности, которая получила определение
"модернистской". Это связано в первую очередь с кризисом
буржуазного индивидуализма, и из всей обширной литературы на
эту тему меня здесь интересует лишь та ее часть, что непосредст-
венно касается постструктуралистской проблематики. Пожалуй,
социальный аспект этой темы более детально разработан англий-
скими постструктуралистами -- это было преимущественной сфе-
рой их интересов, и фактически именно эта черта является опре-
деляющей для специфики английского постструктурализма при
всей его неоднородности как целостного явления.
Примечательным фактором, объединяющим столь разных
английских исследователей, как Розалинду Кауард и Джона Эл-
лиса (86), Кэтрин Белси (66), а также таких сотрудников жур-
нала "С крин", как Колина МакКейба (230) и Стивена Хита
(178), было их обращение к авторитету не только Дерриды, ут-
верждающего, что субъект вписан в язык или является его функ-
цией, но и Лакана, пытавшегося теоретически оправдать (или
описать) процесс растворения или децентрации индивидуального
субъекта действия.

Трактовка английских постструктуралистов: бессознательное
угрожает символическому
В частности, К. Батлер от-
мечает, что "в терминах Лакана
противоречия внутри индивида
возникают из бессознательного
(порождаются действием бессоз-
нательного) по мере того, как
оно пытается разрушить симво-

ГЛАВА II
лическии порядок в том виде, в каком он налагается семьей и в
конечном счете обществом" (76, с. 128). На этом основании
делаются выводы, что существуют "диалектические" противоре-
чия между индивидами и языком, в котором "конструируется" их
субъективность, и поэтому "в моменты кризиса или переходного
состояния в социальной формации" внутри субъекта возникают
противоречия: "В процессе того, как мы инициируемся в
(соссюровскую) символическую систему... мы берем на себя
"роль субъекта" и в результате этого занимаем внутри ее идео-
логически предписываемую позицию" (там же, с. 128).
Сам Батлер с подобной позицией не соглашается, отнюдь не
считая, что выбор человека, его мышление и, следовательно, по-
ведение ("социальная роль") жестко социально запрограммиро-
ваны: "Мы способны принимать рациональные решения на гра-
ницах между этими дискурсами (имеются в виду господствующие
дискурсы различной, в том числе и полярно противоположной,
социальной ориентации, синхронно сосуществующие в историче-
ски конкретном обществе. -- И. И.), если мы осознаем их нали-
чие" (там же, с. 129). Подробнее о позиции самого Батлера не-
сколько ниже, здесь же необходимо отметить, что он совершенно
верно зафиксировал общую тенденцию: в интерпретации многих
английских постструктуралистов лакановская структура субъекта
действительно рассматривается как весьма хрупкое сооружение, в
котором символическое, как сфера действия культуры (или, вер-
нее, культурного социума), постоянно находится под угрозой под-
рыва со стороны бессознательного.

Двойная детерминированность субъекта...
Любопытно сравнить с этой
точкой зрения мнение Г. Ко-
сикова: "Символическое" -- это
область сверхличных, всеобщих,
социокультурных смыслов, зада-
ваемых индивиду обществом; это, следовательно, область бессоз-
нательного" (выделено автором. -- И. И.) (9, с. 590), и с
этим трудно не согласиться. Но если это так, то это значит, что
индивид детерминирован дважды: с одной стороны, импульсами
своего физически "биопсихического бессознательного", а с другой
-- надличными языковыми кодами "социального бессознатель-
ного".
Подобного рода сверхдетерминизм в принципе вообще был
характерен для того любопытного момента в развитии постструк-
турализма, когда четко обозначился переход от структурализма к

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
постструктурализму. Именно тогда были выявлены теоретические
тупики структуралистской мысли, и оказалось, что дальнейшее
следование по пути структуралистской догмы неизбежно ведет к
совершенно безвыходному сверхдетерминизму. Четче всего этот
ход мысли был продемонстрирован в работах Ю. Кристевой,
Ф. Соллерса рубежа 60-70-х годов, а также английских пост-
структуралистов "скриновского периода" (труды английских тео-
ретиков кино и литературы, печатавшихся в журнале "Скрин" в
первой половине и середине 70-х годов). Рецидивы данного типа
мышления сохранились у тех ученых Великобритании, которые
вышли из неотроцкистских кругов и сформировали размытое те-
чение культурного материализма или "культурных исследований"
(оба термина весьма условны, подробнее об этом см. в разделе
об английских постструктуралистах и левых деконструктивистах),
обретшее свои наиболее законченные формы в шекспироведении.

... в частности, у Кристевой

В целом же сама проблема
сверхдетерминированности чело-
веческого мышления может рас-
сматриваться как одна из форм кризиса доктрины структурализ-
ма. Если мы обратимся к опыту Кристевой, то убедимся, что в ее
работах рубежа 60-70-х годов субъект (говорящий субъект, по ее
терминологии) был также детерминирован дважды; причем в
обоих случаях эта детерминированность носила иррациональный
характер. С одной стороны, его сознание обусловлено языковыми
стереотипами господствующей идеологии. Иными словами, как
только интересы человека вступают в противоречие с интересами
господствующей идеологии (под которой Кристева в 70-х годах
понимала идеологию монополистического капитала), его сознание
оказывается иррациональным по отношению к самому себе
(любая логика, сформировавшаяся в русле этой господствующей
идеологии, ведет лишь к духовному порабощению человека: чело-
век бессознательно мыслит себе во вред, и никакой другой логи-
ки, кроме как служащей интересам господствующей идеологии.
Кристева в то период не признавала).
С другой стороны, противостоящее этой сверхдетерминиро-
ванности стихийное начало, представлявшееся французской иссле-
довательницей в "Революции поэтического языка" (1974) (203)
в виде мистической платоновской "хоры", бессознательного и,
следовательно, надличного ритмически пульсирующего семиотиче-
ского процесса, якобы лежащего в основе любого рода жизнедея-

ГЛАВА II
тельности; фактически это начало также представляло собой не
что иное, как детерминированность, только носящую откровенно
иррациональный характер, поскольку утверждалось, что она бес-
сознательно обуславливает поэтическое словотворчество и всякое
иное творчество. Если первая детерминированность, называемая
Кристевой вслед за Лаканом символической функцией, иррацио-
нально обусловливает социальное поведение людей, то вторая --
семиотическая функция -- также иррационально обуславливает
его творчество.
Как и у Лакана, символическая функция связывалась Кри-
стевой с социальными, психологическими, логическими и прочими
ограничениями, носившими подчеркнуто языковой характер, при-
чем настолько, что не всегда можно с уверенностью сказать, где
кроется их первопричина. Семиотическая же функция понималась
исследовательницей как действие бессознательного, стремящегося
прорваться сквозь эти ограничения.
По сути дела, в "Революции поэтического языка" Кристева
дала несомненно более биологизированный вариант трактовки
лакановского учения о структуре человеческой психики по срав-
нению с тем, какой оно получило в более поздних работах пост-
структуралистов второй половины 70-х и всех 80-х годов, когда в
условиях изменившегося климата идей социологические и дебио-
логизирующие интерпретации стали приобретать больший вес и
значение ⁵.

Попытка выйти из тупика детерминизма: оправдание свободы у Батлера
Если данное понимание че-
ловека и было характерно для
переходного периода между
структурализмом и постструкту-
рализмом или, вернее, для време-
ни формирования постструктура-
лизма в отдельную доктрину, то
собственно поиски путей выхода
из этого тупика и стали специфической чертой зрелого постструк-
турализма. В этом плане было бы крайне интересно проследить,
в каком именно идеологическом пространстве искали теоретики
постструктурализма место для собственной воли, для сознатель-
ного выбора человека. Вернемся к аргументации Кристофера
Батлера, попытавшегося дать теоретическое оправдание свободы
индивида: "Как только была выделена природа социальных дис-
курсов, которые предположительно структурируют нас в мире и
______________
⁵Подробнее о Кристевой см.: Постструктурализм.
Деконструктивизм. По-
стмодернизм. С. 120-153.

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
тексте как мужчин и женщин, нам остается лишь одно из двух:
или брать на себя ответственность за их использование (тот факт,
что язык семафора, которым я пользуюсь, полностью продикто-
ван мне, не снимает с меня вины, если я допущу катастрофу са-
молета, в результате чего снова возникает проблема морального
субъекта), или изменить наш дискурс, взглянув на него критиче-
ски, что, разумеется, как раз и представляет собой то, что требу-
ет от нас марксизм, поскольку это позволяет ему утверждать, что
он также обладает принципами, основанными на предпосылках
более высокого порядка и касающихся более широкого контекста
человеческой деятельности. Его подход предполагает, что если
даже мы и находимся в плену господствующей идеологии (или
какой-либо другой), то способны освободиться от нее. Однако
если субъект в результате этого всего лишь перемещается в дру-
гой, в равной мере социально детерминированный дискурс, то
тогда перед нами открывается лишь возможность бесконечного
регресса. Тем не менее и в данном случае сохраняет свой смысл
утверждение, что мы способны принимать рациональные решения
в пограничных сферах, существующих между этими дискурсами,
при условии, что мы их осознаем. Сам факт этого осознания мо-
жет просто зависеть от исторической счастливой случайности,
хранящей нас от веры в греческих богов, демонов, черной магии
или еще чего тому подобного. Например, в данный момент нам
достаточно повезло, чтобы понять, что дискурсы типа открытой
идеологии или те, которые детерминируют субъект, или эманси-
пирующий дискурс марксизма, утверждающий, что все мы, и
прежде всего рабочие (ибо рабочий может думать, что он сво-
бодно предлагает свой труд на капиталистическом рынке), при-
учены мыслить превратно, -- все эти дискурсы относительны в
сопоставлении друг с другом, при том что один из них может
быть господствующим; но ipso facto это дает нам в руки ключ к
принятию арбитражного выбора между ними. Это как раз то, что
мы и пытаемся делать, сопоставляя индивидуалистический и со-
циальный типы интерпретации" (77, с. 128-129).
Сам Батлер называет свою позицию "ради-
кально-либеральной"; очевидно, более терминологически правиль-
ным было бы ее определить как разновидность либерально трак-
туемого неомарксизма. Можно сказать, что он последовательно
стремится избежать того, что называется "холистической системой
убеждений" (там же, с. 153), и выступает сторонником методо-
логического плюрализма, пытаясь дать некий синтез
"лингвистического, структурного, деконструктивистского и мар-

ГЛАВА II
ксистского подходов" к тексту. На этом основании он и критику-
ет позицию Ф. Джеймсона в "Политическом бессознательном"
как неприемлемо холистическую.
Разумеется, и сам Джеймсон далеко не столь последователь-
ный марксист и даже материалист, каким он кажется Батлеру,
обвиняющему его в попытках придать марксизму характер
"цельной объяснительной методологии", и заявление самого
Джейсона, что "марксизм включает в себя другие интерпретатив-
ные модусы или системы" (191, с. 47), как показывает анализ, в
основном остается на уровне скорее декларации, нежели конкрет-
ной методологии исследования. К тому же, при заявке Батлера на
плюрализм как основной объяснительный метод, то, что он назы-
вает "марксистским подходом", занимает в его анализе весьма
существенное место, да и вообще в том внимании к проблеме
социального, которое проявляют оба критика, очень много обще-
го, позволяющего сделать вывод о значительном внутреннем па-
раллелизме их теоретического мышления. Разница между ними
-- в большей степени радикальности, с которой Джеймсон скло-
нен объявлять объединительную роль марксизма, способного, в
его понимании, вместить в свою методологию все современные
методы анализа текста, и в более умеренной позиции Батлера,
апеллирующего к традиционному плюрализму либераль-
но-демократического толка мышления. Тем не менее Батлер, как
и многие его британские коллеги, несомненно тяготеет к социо-
логизированной интерпретации явлений духовной деятельности
человека, окрашенной у него в специфические тона "моральной
озабоченности" и "нравственной ответственности" субъекта дей-
ствия.

Поиск свободы: индивид между "льдинами структур"
у Хеллера и Уэллбери
Однако суть проблемы не в
этом, а в том, какое место отво-
дится свободной воле индивида в
рамках постструктуралистских
представлений даже при попытке
дать им неомарксистскую интер-
претацию. Если мы сравним
мнение Батлера с точкой зрения
американских философов и культурологов Томаса Хеллера и Дэ-
вида Уэллбери, явно чуждых марксизму, то и у них обнаружим
поразительное сходство как общих мировоззренческих установок,
аргументации, так и конечных выводов. Исследователи отмечают:
"Интеллектуальная история нынешнего столетия может быть про-
читана в терминах фундаментального противоречия: с одной сто-

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
роны, демонтаж классической фигуры, и одновременная попытка
заново ее постичь -- с другой" (180, с 10). Хеллер и Уэллбери
подчеркивают, что уже для структуралистских аналитиков, пред-
ставителей самых разных сфер научной деятельности, развитие
автономной индивидуальности стало предметом коренного пере-
смотра, пройдя большой путь от своего первичного восприятия
как "телоса" -- как главной цели всех устремлений современно-
сти -- до признания того факта, что она превратилась в "главное
идеологическое орудие незаконнорожденной масскультуры" (там
же, с. 10). Со временем полученное структуралистами, как они
полагали, систематизированное знание "объективных детерминант
сознания" начало восприниматься как надежная теоретическая
защита против этической анархии радикального субъективизма.
Однако, отмечают исследователи, по мере того, как количе-
ство выявленных структур все увеличивалось, стали все более
отчетливо обнаруживаться как их явно относительный характер,
так и -- что привело к себе особое внимание современных анали-
тиков уже постструктуралистского толка -- их несомненная роль
в формировании "режима знания и власти". Под этим подразу-
мевается, что структуры, открытые в свое время структуралиста-
ми, могут не столько иметь объективное значение, сколько быть
насильственно навязанными изучаемому объекту как следствие
неизбежной субъективности взгляда исследователя. Другой сторо-
ной этого вопроса является тот факт, что, будучи однажды сфор-
мулированы, структуры становятся оковами для дальнейшего раз-
вития познания, поскольку считалось, что они неизбежно предо-
пределяют форму любого будущего знания в данной области.
Чтобы избежать подобной сверхдетерминированности, сверх-
обусловленности индивидуального сознания, начали вырабаты-
ваться стратегии для нахождения того свободного пространства,
которое оставалось по краям конкурирующих структур. Естест-
венно, отмечают Хеллер и Уэллбери, что само ощущение индиви-
да, возникающее в этих щелях-просветах между "льдинами"
структур, оккупирующих практически все пространство
"жизненного мира" (т. е. того мира самосознания, которым, соб-
ственно, они и оперируют и за пределы которого в своих рассуж-
дениях не выходят), не способно приобрести то чувство связанно-
сти и последовательности, которым оно обладало в своем
"классическом виде", т. е. как оно самовоспринималось, начиная
с эпохи Возрождения и до XX в.
Все эти рассуждения о возможности существования свободы
лишь в узком пространстве по краям господствующих дискурсов,

ГЛАВА II
в тесных просветах между ними, как бы ни трактовать подобную
свободу, дают основания противникам и критикам постструктура-
лизма утверждать о дегуманистических предпосылках этого тече-
ния. Сама же постановка вопроса о возможности лишь марги-
нального существования более или менее свободного сознания
теснейшим образом связано с тем, как была разработана пробле-
матика личности Мишелем Фуко -- с его тезисом о социально
отверженных (безумцах и художниках), которые, являясь марги-
нальными личностями, аутсайдерами по отношению к современ-
ным властным структурам культурного сознания, способны оспо-
рить их авторитет и власть.
Ввиду остро ощущаемого современным гуманитарным мыш-
лением кризиса понятия личности возникли многочисленные по-
пытки найти новые инстанции, способные организовать в некое
целое субъективный опыт человека. Не удивительно, что едва ли
не основной из таких инстанций становится понятие нарратива,
повествования.

Нарратив как эпистемологическая форма
Так, среди теоретиков по-
стмодернизма в самых разных
областях человеческого знания
получила свое широкое распро-
странение концепция американ-
ского литературоведа Ф. Джейм-
сона о нарративе как об собой эпистемологической форме, орга-
низующей специфические способы нашего эмпирического воспри-
ятия ⁶. Вкратце суть этой концепции состоит в том, что все
вос-
принимаемое может быть освоено человеческим сознанием только
посредством повествовательной фикции, вымысла; иными слова-
ми, мир доступен человеку лишь в виде историй, рассказов о нем.
Проблема взаимоотношения между рассказом-нарративом и
жизнью, рассматриваемая как выявление специфически нарратив-
ных способов осмысления мира и, более того, как особая форма
существования человека, как присущий только ему модус бытия,
в последнее время стал предметом повышенного научного интере-
са в самых различных дисциплинах. Особую роль сыграло в этом
литературоведение, которое на основе последних достижений
лингвистики стало воспринимать сферу литературы как специфи-
ческое средство для создания моделей "экспериментального ос-
воения мира", моделей, представляемых в качестве примера для
"руководства действиями". Среди наиболее известных работ дан-
________________
⁶ Более подробно об этом см. Постструктурализм.
Деконструктивизм. По-
стмодернизм. С. 217-218.
95

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
ного плана можно назвать "На краю дискурсам
Б. Херрнстейн-Смит (181), "Формы жизни: Характер и вооб-
ражение в романе" М. Прайса (252), "Чтение ради сюжета:
Цель и смысл в нарративе" П. Брукса (74), книгу
Ф. Джеймсона "Политическое бессознательное: Нарратив как
социальной символический акт" (191).
Ту же проблематику, хотя несколько в ином аспекте, разра-
батывают философ и теоретик литературы П. Рикер ("Время и
рассказ", 255) и историк X. Уайт ("Метаистория: Историческое
воображение в XIX столетии", 288). Первый пытается доказать,
что наше представление об историческом времени зависит от тех
нарративных структур, которые мы налагаем на наш опыт, а вто-
рой утверждает, что историки, рассказывая о прошлом, до из-
вестной степени заняты нахождением сюжета, который смог бы
упорядочить описываемые ими события в осмысленно связной
последовательности.

Социологический конструктивизм и его концепция
Особый интерес вызывают
работы современных психологов,
представителей так называемого
"социологического конструкти-
визма", которые для обоснования
своей теории личности, или, как
они предпочитают ее называть, "идентичности", обращаются к
концепции текстуальности мышления, постулируя принципы само-
организации сознания человека и специфику его личностного са-
мополагания по законам художественного текста. Например, под
редакцией Т. Г. Сарбина был выпущен сборник "Нарративная
психология: Рассказовая природа человеческого поведения"
(260), где его перу принадлежит статья "Нарратология как кор-
невая метафора в психологии".

Нарративные модусы по Брунеру
В частности Дж. Брунер в
книге "Актуальные сознания,
возможные миры" (75) различа-
ет нарративный модус самоос-
мысления и самопонимания и
более абстрактный научный модус, который он называет
"парадигматическим". Последний лучше всего приспособлен для
теоретически абстрактного самопонимания индивида; он основан
на принципах, абстрагирующих конкретику индивидуального опы-
та от непосредственного жизненного контекста. Иными словами,
парадигматический модус способен обобщить лишь общечеловече-
ский, а не конкретно индивидуальный опыт, в то время как

ГЛАВА II
"нарративное понимание" несет на себе всю тяжесть жизненного
контекста и поэтому является лучшим средством ("медиумом")
для передачи человеческого опыта и связанных с ним противоре-
чий. Согласно Брунеру, воплощение опыта в форме истории, рас-
сказа позволяет осмыслить его в интерперсональной, межличност-
ной сфере, поскольку форма нарратива, выработанная в ходе раз-
вития культуры, уже сама по себе предполагает исторически опо-
средованный опыт межличност-
ных отношений.

Психосоциальная идентичность Эриксона
Американские психологи
Б.Слугоский и Дж. Гинзбург,
предлагая свой вариант решения
"парадокса персональной иден-
тичности -- того факта, что в любой момент мы являемся одним
и тем же лицом, и в то же время в чем-то отличным от того, ка-
ким мы когда-то были" (275, с. 36), основывают его на переос-
мыслении концепции Э. Эриксона в духе дискурсив-
но-нарративных представлений. Эриксон, представитель
эго-психологии, выдвинул теорию так называемой
"психосоциальной идентичности" как субъективно переживаемого
"чувства непрерывной самотождественности", основывающейся на
принятии личностью целостного образа своего Я в его неразрыв-
ном единстве со всеми своими социальными связями. Изменение
последних вызывает необходимость трансформации прежней
идентичности, что на психическом уровне проводит к утрате, по-
тере себя, проявляющейся в тяжелом неврозе, не изживаемом,
пока индивидом не будет сформирована новая идентичность.
Слугоский и Гинзбург считают необходимым перенести ак-
цент с психических универсалий эриксоновской концепции иден-
тичности, находящихся на глубинном, практически досознатель-
ном уровне, на "культурные и социальные структурные парамет-
ры, порождающие различные критерии объяснительной речи для
социально приемлемых схем" (275, с. 50). По мнению исследо-
вателей, люди прибегают к семиотическим ресурсам
"дискурсивного самообъяснения" для того, "чтобы с помощью
объяснительной речи скоординировать проецируемые ими иден-
тичности", т. е. воображаемые проекты своего Я, внутри которых
они должны выжить" (там же).

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ

Личность как "самоповествование" у Слугосского и Гинзбурга
Слугоский и Гинзбург вы-
ступают против чисто внутрен-
него, "интрапсихического" обос-
нования идентичности человека,
считая, что язык, сам по себе
будучи средством социально
межличностного общения и в
силу этого укорененным в социо-
культурной реальности господствующих ценностей любого кон-
кретного общества, неизбежно социализирует личность в ходе
речевой коммуникации. Поэтому они и пересматривают эриксо-
новскую теорию формирования эго-идентичности уже как модель
"культурно санкционированных способов рассказывания о себе и
других на определенных этапах жизни. Как таковая, эта модель
лучше всего понимается как рационализированное описание само-
рассказов" (там же, с. 51). С их точки зрения, присущее челове-
ку чувство "собственного континуитета" основывается исключи-
тельно на континуитете, порождаемом самим субъектом в процес-
се акта "самоповествования". Стабильность же этого автонарра-
тива поддерживается стабильностью системы социальных связей
индивида с обществом, к которому он принадлежит.
Сформулированное таким образом понятие "социального
континуитета" оказывается очень важным для исследователей,
поскольку личность мыслится ими как "социально сконструиро-
ванная" (и лингвистически закрепленная в виде авторассказа), и
иного способа ее оформления они и не предполагают. То, что в
конечном счете подобный авторассказ может быть лишь художе-
ственной фикцией, хотя ее существование и связывается исследо-
вателями с наличием социально обусловленных культур-
но-идеологических установок исторически конкретного общества,
следует из приводимых примеров. В них объяснительная речь
литературных персонажей уравнивается в своей правомочности с
высказываниями реальных лю-
дей.

"Рассказовые структуры личности" у К. Мэррея: комедия, романс,
трагедия, ирония.
Еще дальше по пути олите-
ратуривания сознания пошел
К. Мэррей. В своем стремлении
определить рассказовые структу-
ры личности он обращается к
классификации известного канад-
ского литературоведа Нортропа
Фрая и делит их на "комедию",

ГЛАВА II
"романос", "трагедию" и "иронию", т. е. на те повествовательные
модусы, которые Фрай предложил в свое время для объяснения
структурной закономерности художественного мышления.
Применительно к структурам личностного поведения
"комедию" Мэррей определяет как победу молодости и желания
над старостью и смертью. Конфликт в комедии обычно связан с
подавлением желания нормами и обычаями общества. Он находит
свое разрешение в результате рискованного приключения или в
ходе праздника, снимающего, временно отменяющего неудобства
обременительных условностей, посредством чего восстанавливает-
ся более здоровое состояние социальной единицы -- того микро-
общества, что составляет ближайшее окружение героя. "Романс",
наоборот, нацелен на реставрацию почитаемого прошлого, осуще-
ствляемую в ходе борьбы (обязательно включающей в себя ре-
шающее испытание героя) между героем и силами зла.
В "трагедии" индивид терпит поражение при попытке пре-
одолеть зло и изгоняется из своего общества -- из своей соци-
альной единицы. С величественной картиной его краха резко кон-
трастирует сатира "иронии"; ее задача, по Мэррею, состоит в
демонстрации того факта, что "комедия", "романс" и "трагедия",
с помощью которых человеческое сознание пытается осмыслить, в
терминах исследователя, "контролировать", данный ему жизнен-
ный опыт, на самом деле отнюдь не гарантируют нравственного
совершенства как индивидов, так и устанавливаемого ими соци-
ального порядка, в свою очередь регулирующего их поведение.
Хотя исследователь в своем анализе в основном ограничиваются
двумя нарративными структурами (комедия и романс) как
"проектами социализации личности", он не исключает возможно-
сти иной формы "биографического сюжета" становления лично-
сти, например, "эпической нарративной структуры".
Как подчеркивает Мэррей, "эти структуры претендуют не
столько на то, чтобы воспроизводить действительное состояние
дел, сколько на то, чтобы структурировать социальный мир в
соответствии с принятыми моральными отношениями между об-
ществом и индивидом, прошлым и будущим, теорией и опытом"
(275, с. 182). В отношении эпистемологического статуса этих
структур исследователь разделяет позицию Рикера, считающего,
что они представляют собой своего рода культурный осадок раз-
вития цивилизации и выступают в виде мыслительных форм, под-
верженных всем превратностям исторической изменчивости и яв-
ляющихся специфичными лишь для западной нарративной тради-
ции. Последнее ограничение и позволяет Мэррею заключить, что

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
указанные формы лучше всего рассматривать не как универсаль-
ную модель самореализация, т. е. как формулу, пригодную для
описания поведенческой адаптации человека к любому обществу,
а в более узких и специфических рамках -- как одну из истори-
ческих форм социальной психики западного культурного стерео-
типа.
Таким образом, нарратив понимается Мэрреем как та сю-
жетно-повествовательная форма, которая предлагает сценарий
процесса опосредования между представлениями социального по-
рядка и практикой индивидуальной жизни. В ходе этой медиации
и конституируется идентичность: социальная -- через
"инстанциирование" (предложение и усвоение примерных стерео-
типов ролевого поведения) романсной нарративной структуры
испытания, и персональная -- посредством избавления от инди-
видуальных идиосинкразии, изживаемых в карнаваль-
но-праздничной атмосфере комической нарративной структуры:
"Эти рассказовые формы выступают в качестве предписываемых
способов инстанциирования в жизнь индивида таких моральных
ценностей, как его уверенность в себе и чувство долга перед та-
кими социальными единицами, как семья" (там же, с. 200).
Именно они, утверждает Мэррей, и позволяют индивиду осмыс-
ленно и разумно направлять свой жизненный путь к целям, счи-
таемым в обществе благими и почетными.
Следовательно, "романс" рассматривается ученым как сред-
ство испытания характера, а "комедия" -- как средство выявле-
ния своеобразия персональной идентичности. Главное здесь уже
не испытание своего "я", как в "романсе", требующего дистанци-
рования по отношению к себе и другим, а "высвобождение того
аспекта Я, которое до этого не находило своего выражения" (там
же, с. 196), -- высвобождение, происходящее (тут Мэррей ссы-
лается на М. Бахтина) в атмо-
сфере карнавальности.

Итог: личность как литературная условность
Как из всего этого следует,
союз лингвистики и литературо-
ведения имел серьезные послед-
ствия для переосмысления про-
блемы сознания. Здесь важно
отметить два существенных фактора. Во-первых, восприятие соз-
нания как текста, структурированного по законам языка, и,
во-вторых, организация его как художественного повествования
со всеми неизбежными последствиями тех канонов литературной
условности, по которым всегда строился мир художественного

100

ГЛАВА II
вымысла. Но из этого следует еще один неизбежный вывод --
сама личность в результате своего художественного обоснования
приобретает те же характеристики литературной условности, вы-
мышленности и кажимости, что и любое произведение искусства,
которое может быть связано с действительностью лишь весьма
опосредованно и поэтому не может претендовать на реаль-
но-достоверное, верифицируемое изображение и воспроизведение
любого феномена действительности, в данном случае -- действи-
тельности любого индивидуального сознания.
Даже если допустить то крамольное, с точки зрения совре-
менных теоретиков языкового сознания, предположение, что лич-
ность конструируется по законам реалистического нарратива, то и
тогда, если верить авторитету тех же уважаемых теоретиков, она
будет создана но законам заведомо ошибочным, основанным на
ложных посылках и неверных заключениях, и ни в какой мере не
будет способна привести к истине. Но, очевидно, это и требова-
лось доказать, ибо постмодернизм всегда нацелен на доказатель-
ство непознаваемости мира.

ЛЕВЫЙ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМ И АНГЛИЙСКИЙ ПОСТСТРУКТУРАЛИЗМ: ТЕОРИИ
"СОЦИАЛЬНОГО ТЕКСТА"
И "КУЛЬТУРНОЙ КРИТИКИ"

Теория постструктурализма в значительной степени обязана
своим существованием леворадикальной, или, вернее, левоаван-
гардистской версии постструктуралистской доктрины. В этом от-
ношении она как бы перешагнула неокритический опыт Йельской
школы второй половины 70-х -- начала 80-х годов и непосред-
ственно обратилась к тем попыткам осмысления современного
искусства, которые были предприняты французскими исследова-
телями, условно говоря, телькелевского круга и последующими
поколениями критиков, продолживших их традицию.
Еще раз подчеркнем тот факт, что, когда речь заходит о ле-
вом деконструктивизме, мы имеем дело прежде всего и с несо-
мненной критикой весьма существенных положений постструкту-
ралистской доктрины, и с безусловным освоением ее отдельных
сторон. Поэтому для своего анализа мы берем лишь те случаи, о
которых можно с достаточной вероятностью судить как о даль-
нейшем развитии тенденций внутри самого постструктурализма, а
не о примерах внешнего и эклектичного заимствования случайных
признаков.
Любая попытка анализа англоязычного постструктурализма
ставит перед своим исследователем сразу целый ряд проблем, и
одна из первых -- это сама возможность выделения его как це-
лостного феномена из столь интернационального по своей природе
явления, каким является современный постструктурализм. Тут
сразу возникают сложности двоякого рода. Во-первых, сложно-

102

ГЛАВА II

сти, условно говоря, первого порядка -- постструктурализм обя-
зан своим происхождением теориям, зародившимся по преимуще-
ству во Франции 60-х гг. и в любой другой стране в значитель-
ной степени, по крайней мере по объему излагаемого материала,
выступает как популяризация, объяснение, истолкование и при-
способление инонациональных концепций к проблематике своего
национального материала, своей национальной культурной тради-
ции. Иными словами, возникает проблема перевода, транскрип-
ции понятий, рожденных в одной культурной среде в понятийный
ряд, присущий иной культурной традиции.
Но когда речь находит о странах англоязычного региона, то
появляются сложности второго порядка: как выделить националь-
ную специфику английского, американского, не говоря уже о ка-
надском и австралийском, вариантов подхода к решению в прин-
ципе общих теоретических задач, свойственных постструктурализ-
му, в условиях столь интенсивного обмена идей, постоянной прак-
тики visiting professors и беспрерывной цепи международных
семинаров, которые с завидной регулярностью организуют все
хоть сколь-нибудь уважающие себя университеты с мировым (или
без него) именем. В результате невольно приходится жертвовать
именами многих австралийских и канадских ученых, когда берешь
на свою душу грех классификации по национальному признаку
или национальным школам.
И тем не менее специфика всякой национальной разновидно-
сти постструктурализма весьма заметна и по отношению к его
французским учителям, и к своему столь влиятельному
(разумеется, в рамках постструктуралистского мира) американ-
скому аналогу, рассматриваемому многими теоретиками как обра-
зец именно наиболее типичного своего рода канона литературо-
ведческого постструктурализма. Именно английские постструкту-
ралисты смогли не только устоять в конкурентной борьбе за тео-
ретическое влияние с авторитетом самой популярной "Иельской
школы" США, но даже оказать существенное воздействие на
формирование другого направления в рамках американского пост-
структурализма -- на т. н. левый деконструктивизм.
В США можно назвать целый ряд исследователей левого,
или, вернее, левацкого, толка, которые предприняли попытки со-
единить разного рода неомарксистские концепции с постструкту-
рализмом, создавая, в зависимости от своих взглядов, то его со-
циологизированные, то откровенно экстремистские социологиче-
ские версии. Самые популярные из них -- это Фредрик Джейм-
сон, Фрэнк Лентриккия, Гайятри Спивак, Джон Бренкман и

103

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
Майкл Рьян. Не представляя собой какого-либо единого движе-
ния, они тем не менее образовали весьма влиятельный противовес
аполитическому и аисторическому модусу Йельской школы.
Объективности ради, так же, как и для получения более
точного представления об общей картине, необходимо отметить
тот факт, что постструктурализм всегда был отзывчив на некото-
рые концепции марксизма. Другое дело, что он воспринимал мар-
ксизм в виде разного рода, условно говоря, неомарксистских
представлений, с одной стороны, а с другой -- в форме лишь
отдельных положений, формулировок, не не как целостное уче-
ние. Разумеется, есть все основания усомниться, насколько по-
добный марксизм можно назвать аутентичным, или, вернее, тра-
диционным, тем более что те постструктуралисты, которые обра-
щаются к Марксу, сами всегда при этом подчеркивают, что они
воспринимают марксизм через призму его рефлексии Франкфурт-
ской школой или взглядов Л. Альтюссера, Антонио Негри, а в
Англии вдобавок и Троцкого. Естественно, здесь наблюдается
большой разброс мнений, от полного отрицания, осторожного
скептицизма до признания либо отдельных положений и частич-
ной истинности учения, либо открыто декларируемой ангажиро-
ванности (правда, последнее, надо прямо сказать, встречается
довольно редко).

Трактовка марксизма у Дерриды
Весьма типичным примером
постструктуралистского понима-
ния марксизма могут послужить
взгляды самого Дерриды. При
всей их изменчивости в этом
отношении, четче всего они им были сформулированы в интервью
1980 г., которое он дал в Эдинбурге Джеймсу Киэрнзу и Кенку
Ньютону. В ответ на вопрос Киэрнза, не изменил ли он свою
точку зрения на марксизм со времен ее публикации в 1972 г. в
"Позициях" (117), Деррида сказал: "Марксизм, разумеется, не
является чем-то единым. Не существует одного марксизма, нет
единой марксистской практики. Поэтому, чтобы ответить на ваш
вопрос, я должен был бы сначала дифференцировать много раз-
личных видов марксистской теории и практики, и это было бы
очень долгим процессом. Но я бы хотел снова подчеркнуть, что
существует некая возможная связь между открытым марксизмом
и тем, чем я интересуюсь. Я настаиваю на открытом марксизме.
Как вы возможно знаете, ситуация во Франции совершенно из-
менилась со времени публикации "Позиций". В то время, когда
марксизм был доминирующей идеологией среди французских ин-
104 ГЛАВА II
теллектуалов, я был озабочен тем, чтобы определить дистанцию
между марксизмом и тем, чем я сам интересовался, таким обра-
зом, чтобы подчеркнуть специфику моей собственной позиции.
Однако в течение четырех-пяти лет марксизм перестал быть
господствующей идеологией. Я не хочу преувеличивать, но я бы
сказал, что марксисты сегодня почти стыдятся называть себя
марксистами. Хотя я не являюсь и никогда не был ортодоксаль-
ным марксистом, я весьма огорчен тем антимарксизмом, который
господствует сейчас во Франции, и в качестве реакции на это, а
также по политическим соображениям и личным предпочтениям я
склонен считать себя большим марксистом, чем я был в те време-
на, когда марксизм был своего рода крепостью" (113, с. 22).
Уточняя по просьбе Киэрнза термин "открытый марксизм",
Деррида заметил: "Это тавтология. Марксизм представляет собой
и представлял с самого начала, еще с Маркса, открытую теорию,
которая должна была постоянно трансформироваться, а не стано-
виться застывшей в догмах и стереотипах. Также верно, что эта
теория, которая по политическим причинам, нуждающимся в спе-
циальном анализе, обладала большей, по сравнению с другими
теориями, тенденцией к схоластике, к отказу от трансформаций,
которые имели место в свое время в науках, в психоанализе, в
определенном типе лингвистики. Это казалось мне антимарксист-
ским жестом со стороны тех, кто называл себя марксистами.
Процесс превращения в открытую систему был очень медленным,
неровным и нерегулярным, и это как раз и кажется мне несвой-
ственным духу изначального марксизма.
Таким образом, открытый марксизм -- это то, что, не усту-
пая, естественно, эмпиризму, прагматизму, релятивизму, тем не
менее не позволяет какой-либо политической ситуации или поли-
тической власти налагать на себя теоретические ограничения, как
это иногда имело место в Советском Союзе, да и во Франции
тоже. Открытый марксизм -- это то, что не отказывается а
priori от изучения проблематики, которую, как он считает, не сам
породил, и которая, очевидно, пришла со стороны. Я убежден в
возможности существования -- на основе законов, которые мар-
ксизм сам бы мог сделать предметом своего анализа, -- особой
проблематики вне пределов марксистской теории, вне способности
ее постичь в том обществе, где господствует эта теория" (там же).
Эта довольно пространная цитата нужна нам не для того,
чтобы показать, в какой мере Дерриду можно считать марксис-
том (важнее сам факт, что марксизм был в 1980-х годах неотъ-

105

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
емлемой составляющей западного сознания вне зависимости от
того, как мы оцениваем сам марксизм или переменную величину
его реального воздействия на того или иного ученого в тот или
иной конкретный исторический момент), но прежде всего для
того, чтобы продемонстрировать весьма типичное для леволибе-
ральной западной интеллигенции в целом представление об огра-
ниченности круга тем, доступных аналитическим возможностям
марксизма. В данном смысле Деррида, при всей осторожной
предположительности своих взглядов, смотрел на возможности
марксизма с большим оптимизмом, чем большинство его коллег
по постструктурализму. Как правило, за пределы марксизма вы-
водятся проблематика бессознательного, объявляемая сферой ла-
кановского фрейдизма, представление о языковой природе созна-
ния, а также весь круг вопросов феноменологически-
герменевтического комплекса. Что касается последнего, то многие
ученые деконструктивистской ориентации склонны преувеличивать
отрицательный характер критики феноменологии и герменевтики
Дерридой и не замечать его глубинных связей с этой философ-
ской традицией, что довольно убедительно доказывает в своей
книге "Радикальная герменевтика: Повтор, деконструкция и гер-
меневтический проект" (1987) (81) американский философ Джон
Капуто.
Поэтому можно лишь с большой долей условности указы-
вать на наличие некоего элемента марксизма во взглядах социо-
логически ориентированных американских критиков, находящихся
в круге постструктуралистски-деконструктивистских представле-
ний. Речь прежде всего идет о различных вариантах того доволь-
но распространенного в кругах западной интеллигенции явления,
которое мы называем неомарксизмом, представленным в идеях
Франкфуртской школь!, Георга Лукача, еврокоммунизма и т. д.
При этом необходимо обязательно учитывать, что этот элемент
воспринимается в комплексе набора идей и концепций, которые
связаны с именами Маркса, Ницше, Соссюра, Фрейда, Гада-
мера. Лакана, Дерриды и Фуко. Этот ряд имен и составляет тот
идейный контекст, вне которого невозможно себе представить
какого-либо серьезного современного мыслителя. Поэтому, вне
зависимости от того, называют ли того или иного критика мар-
ксистом, или даже если он сам себя склонен так определять,
только конкретный анализ его философских и политических
взглядов способен дать ответ на вопрос, кем он действительно
является.

106

ГЛАВА II

"Герменевтика подозрительности"
Более того, нередко бывает
очень трудно выделить этот эле-
мент марксизма (даже в его не-
омарксистской оболочке) из об-
щего идеологически-теоретическо-
го комплекса позднесартровской экзистенциальной феноменоло-
гии, постструктурализма Фуко, фрейдовского и лакановского пси-
хоанализа и дерридеанской деконструкции. Современное западное
сознание ощущает как общую черту названных выше мыслителей
то, что Рикер в своей книге "Об интерпретации" (1965) (254)
назвал более или менее ярко выраженным недоверием к поверх-
ности вещей, к явной реальности. Отсюда тот импульс к деми-
стификации поверхностных явлений и иллюзий, которую Рикер
определил как "герменевтику
подозрительности".

Разногласия левых деконструктивистов и Йельской школы
Как уже отмечалось, основ-
ными пунктами разногласия ме-
жду левыми деконструктивистами
и йельцами были аполитичность и
анти-, вернее, аисторичность по-
следних. У де Мана и Хиллиса Миллера эта аисторичность прак-
тически доходила до отказа от истории литературы. Точнее было
бы сказать, их познавательный релятивизм закономерно приводил
их к историческому нигилизму вообще и, в частности, к мысли о
невозможности истории литературы как таковой, в чем откровен-
но признавался Хиллис Миллер (239, с. XXI). Бремя истории,
как остроумно заметил Лейч, оказалось для них неподъемным
(213, с. 299).

Антиисторизм йельцев и его критика
В предисловии к своей книге
де Ман пишет: "Аллегории про-
чтения" задумывались как исто-
рическое исследование, но закон-
чились как теория чтения. Я на-
чал читать Руссо, серьезно готовясь к историческому исследова-
нию о романтизме, но обнаружил свою неспособность выйти за
пределы локальных трудностей интерпретации. Пытаясь спра-
виться с этим, я был вынужден перейти от истории дефиниций к
проблематике прочтения" (101, с. IX).
Точно так же и в предисловии к "Риторике романтизма"
(1984) де Ман отмечал, что практика его анализа как скрупу-
лезного прочтения текста постоянно нарушает континуум преем-
ственности историко-литературных традиций, а свою статью в

107

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ

"Йельском манифесте" он заключает типично деконструктивист-
ской сентенцией: "Ничто, ни поступок, слово, мысль или текст
никогда не находится в какой-либо, позитивной или негативной,
связи с тем, что ему предшествует, следует за ним или вообще
где-либо существует, а лишь только как случайное событие, сила
воздействия которого, как и сила смерти, обязана лишь случайно-
сти его проявления" (105, с. 69).
Естественно, что подобный аисторизм не мог не вызвать
возражения у исследователей иной политической ориентации, и
прежде всего у тех, кто не мыслил себе существования литерату-
ры вне непосредственного контакта с социально-историческими и
политическими проблемами. Одним из самых решительных кри-
тиков аисторической установки Йельской школы явилась бенгалка
по происхождению Гайятри Спивак. Известность в деконструк-
тивистских кругах она приобрела своим предисловием к переводу
на английский язык работы Дерриды "О грамматологии" (1976)
(112, с. I-XC), фактически представляющим собой целую моно-
графию, где было дано детальное объяснение ключевых положе-
ний французского ученого, а также показан тот исторический и
интердисциплинарный контекст, в котором развивались идеи
Дерриды. Спивак часто называют в критической литературе мар-
ксистским и феминистским литературоведом. Если последнее оп-
ределение вряд ли у кого вызовет возражение, то первое более
чем спорно и свидетельствует лишь о ее несомненной социальной
ангажированности, выраженной в попытках интегрировать про-
блемы третьего мира с феминизмом. С ее точки зрения, тенден-
ция западной цивилизации исключать, т. е. не учитывать общеми-
ровой роли колониальной женщины, равнозначна психоаналитиче-
скому импульсу исключения "другого" и тем самым проявлению
социальных, расовых и классовых предрассудков.
Если отвлечься от навязчивой идеи фаллоцентризма - иде-
фикса всей феминистской критики, критический анализ которого
понимается здесь как часть более широкого идеологического ана-
лиза логоцентризма -- исторически детерминированной и детер-
минирующей системы, приписывающей женщинам специфические
сексуальные, политические и социальные роли, -- то главное, что
не приемлет Спивак в йельском варианте деконструктивизма, _
это его представление об истории, ее излишняя текстуализация у
йельцев, приводящая к неудержимому релятивизму: "Даже если
все исторические систематики могут быть подвергнуты сомнению,
то и в этом случае для того, чтобы появилась возможность ин-
терпретации, необходимо допустить существование минимальной

108

ГЛАВА II
исторической схемы, которая предполагает, что фаллоцентризм
является объектом деконструкции вследствие его одновременного
и совместного сосуществования с историей западной метафизики,
с историей, не отделимой от политической экономии и от собст-
венности человека как держателя собственности" (270, с. 185).

Еще одной специфической чертой подхода Спивак, сущест-
венно отличающей ее уже от чисто феминистской критики (в ча-
стности, например, от Б. Джонсон и Ш. Фельман), является ее
более трезвое понимание текстуальности. С точки зрения Спивак,
-- в данном случае она явно выступает против последователей де
Мана, -- было "ошибкой представлять себе тематику текстуаль-
ности как простую редукцию истории до языка" (там же, с. 171).
Принцип текстуальности для нее не означает разрыва всякой
связи с социально-экономическими, политическими или историче-
скими сферами, как часто полагают многие американские декон-
структоры, и в этом она, пожалуй, близка позиции Дерриды на-
чала 80-х годов.
В этом плане Спивак является представительницей того на-
правления левого деконструктивизма, который пытается соеди-
нить теории текстуальности и интертекстуальности с теорией со-
циального текста. В частности, для нее фаллоцентризм -- это
часть более широкой схемы, сети или текста -- социального тек-
ста западного логоцентрического общества, и ее основная задача
-- не столько трансформировать литературоведение, сколько само
это современное общество в его патриархальных, капиталистиче-
ских, расовых и классовых формах: "Точно так же, как женщины
требуют признания себя в качестве активной силы общества, та-
ким же образом в самом этом обществе должно начаться соответ-
ствующее движение за перераспределение сил производства и
воспроизводства" (там же,
с. 192).

Теория "социального текста"
Объединившись вокруг
журнала "Социальный текст"
(Social text. -- Michihan, 1978),
сторонники этой концепции су-
щественно раздвинули границы интертекстуальности, рассматри-
вая литературный текст в контексте общекультурного дискурса,
включая религиозные, политические и экономические дискурсы.
Взятые все вместе, они и образуют общий или социальный текст.
Тем самым левые деконструктивисты напрямую связывают худо-
жественные произведения не только с соответствующей им лите-
ратурной традицией, но и с историей культуры. Нетрудно заме-

109

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
тить, что здесь они шли в основном по пути, предложенном еще
Фуко.
В связи с этим произошел пересмотр и понятия "референт".
Разумеется, речь идет о пересмотре в рамках постструктуралист-
ской перспективы. Что здесь было первичным: влияние идей
марксизма в том или ином виде, традиций социологического или
культурно-исторического литературоведения, или естественного
развития постструктуралистских концепций, -- вопрос, который в
каждом случае должен решаться индивидуально, в зависимости
от особенностей духовного развития конкретного автора.
Так, например, Джон Бренкман в статье "Деконструкция и
социальный текст" (1979) (72) критиковал узость, ограничен-
ность йельского представления о референте, или "Реальном",
основанного, по его мнению, на устаревших понятиях об объектах
восприятия как о стабильно зафиксированных в сознании воспри-
нимающего. С его точки зрения, референт, или Реальное, являет-
ся исторически порожденным и социально организованным фено-
меном.

Несоответствие означающего и означаемого как "лингвистическая
пробуксовка"
Традиционную для всех
постструктуралистов проблему
несоответствия (т. е. произволь-
ный характер связи) между оз-
начающим и означаемым Бренк-
ман, опираясь на Лакана, решает
в духе психоаналитических пред-
ставлений как "лингвистическую
пробуксовку": для многих выска-
зывания содержат в себе неизбежные конститутивные смысловые
"провалы", которые сообщают своим адресатам нечто отличное от
того, что было изначально заявлено или констатировано. Бренк-
ман объясняет этот феномен лингвистической пробуксовки специ-
фической природой человеческой психики, якобы укорененной в
мире фантазмов.
Таким образом, американский исследователь стремится вос-
становить утраченную в теории деконструктивизма связь лингвис-
тической референции одновременно и с социальной реальностью,
и с бессознательным, не отказываясь и от присущего этой теории
представления о неадекватности данной связи. В то же время он
разделяет деконструктивистский тезис о фикциональности и рито-
ричности языка, что, по его мнению, лучшего всего выявляет спо-
собность литературы и критиковать общество, не столько проти-
вопоставляя себя реальному, сколько осознавая свою известную

110

ГЛАВА II
отстраненность от него, и одновременно порождать утопические
возможности, давая волю воображению, или, как предпочитает
выражаться Бренкман, "высвобождая материал фантазии".
Как и все теоретики социального текста, он критически от-
носится к деконструктивистскому толкованию интертекстуально-
сти, считая его слишком узким и ограниченным. С его точки зре-
ния, литературные тексты соотносятся не только друг с другом и
друг на друга ссылаются, но и с широким кругом различных сис-
тем репрезентации, символических формаций, а также разного
рода литературой социологического характера, что, вместе взятое,
как уже отмечалось выше, и образует социальный текст.
Одной из наиболее представительных (чтобы не сказать, по-
пулярных, поскольку на нее чаще всего ссыхаются лишь как на
образец литературы подобного рода, судить же о степени ее
влияния в академических кругах можно только косвенно, по той
энергии, с какой она опровергается) книг леводеконструктивист-
ского толка является работа Майкла Рьяна "Марксизм и декон-
структивизм" (1982) (259). Билингв, ученик Гайятри Спивак,
работавший в конце 70-х годов во Франции вместе с Дерридой,
Рьян поначалу испытывал воздействие модных в конце 60-х го-
дов идей маоизма, а затем западноевропейского неомарксизма,
прежде всего итальянского теоретика Антонио Негри, в переводе
работ которого он принимал самое активное участие.
По всем своим политическим ориентациям и эстетическим
пристрастиям он является типичным представителем радикального
французского постструктурализма. Подобно Спивак и Бренк-
ману, Рьян также предпринимал попытки связать понятия тек-
стуальности и интертекстуальности с теорией "социального тек-
ста", и своеобразие его трактовки заключается в переосмыслении
концепции Дерриды "инаковости", или "отличности" (alterity):
"Невозможно точно локализовать подлинную основу субстанции
или субъективности, онтологически или теологически, бытия или
истины, которая не была бы вовлечена в сеть отношений с дру-
гим (other relations) или в цепь процесса дифференцирования"
(там же, с. 14).
Здесь, очевидно, снова необходимо напомнить о специфике
постструктуралистской терминологии, где понятие "сети", близкое
тому, что под этим подразумевал Делез, употребляя термин
"ризома", заменило традиционное для структурализма представ-
ление о структуре и отличается от него не столь строгим упорядо-
чиванием отношений между своими составными частями и эле-

111

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
ментами, хотя некий принцип, как правило, весьма туманный,
организованности все же сохраняется.
С точки зрения Рьяна все явления, объекты и концепции
способны функционировать исключительно во взаимосвязи, во
взаимном сцеплении, в общем переплетении отношений, конвен-
ций, историй и институтов. Для него, как и для большинства
постструктуралистов, идеи и представления обладают таким же
реальным бытием, как и объекты предметного мира, мира вещей,
точно так же и сам мир представляется ему текстуализованным,
хотя, в противоположность йельцам, и наполненным социальным
содержанием, поэтому любой литературный текст он рассматрива-
ет как неизбежно взаимосвязан-
ный с социальным текстом.

"Анархичность децентрации" у М. Рьяна
Наибольший интерес в рам-
ках исследуемой нами проблемы
вызывает сравнение, проводимое
Рьяном, между философией но-
вых левых и деконструктивистов:
оба эти течения, по ему мнению, обладают общими чертами, сви-
детельствующими о решительном сходстве их главных характери-
стик: "Приоритет плюральности над авторитарным единством,
склонность скорее к критике, нежели к подчинению, неприятие
логики власти и господства во всех их формах, утверждение
принципа различия в противоположность тождеству и оспарива-
ние этического универсализма" (там же, с. 213). Таким образом,
у Рьяна децентрализация (или "децентрация") как способ проти-
востояния любой централизованной власти, санкционированному и
освященному властью авторитету в его любой форме -- государ-
ственной власти, партийной политики, философской концептуаль-
ности или канонизированной литературной традиции -- приобре-
тает явно анархический оттенок в духе новых левых.
Нельзя не заметить, что в этом высказывании Рьяна весьма
наглядно просматривается близость постструктуралистских уста-
новок с постмодернистскими, по крайней мере в том виде, как
они были сформулированы немецким философом Вольфгангом
Вельшем (286). Фактически можно с уверенностью сказать, что
у Рьяна мы наблюдаем несомненное перерастание чисто пост-
структуралистской проблематики в тот конгломерат идей и пред-
ставлений, который выступает как постструктуралистски-
постмодернистский комплекс.

112

ГЛАВА II

Негативная и позитивная герменевтика по Джеймсону
Ту же тенденцию мы на-
блюдаем и у другого американ-
ского исследователя, Фредрика
Джеймсона, представляющего
собой, как и Майкл Рьян, и
Шошана Фельман, своего рода
переходный франко-амери-
канский, если не франко-
англо-американский, вариант постструктурализма. Его самые из-
вестные работы "Марксизм и форма: Диалектические теории ли-
тературы XX в." (1971) (190) и "Политическое бессознатель-
ное: Повествование как социально символический акт" (1981)
(191) отмечены существенным влиянием книги Рикера "Об ин-
терпретации". Именно Рикеру Джеймсон обязан тем важным для
его позиции разграничением, которое он проводит между нега-
тивной, деструктивной герменевтикой и герменевтикой позитив-
ной.
Первая нацелена на демистификацию иллюзий -- традиция,
выводимая Джеймсоном из идей Маркса, Ницше, Фрейда и
Дерриды, близкая, по его мнению, марксистской критике
"ложного сознания". Вторая -- позитивная герменевтика, пы-
тающаяся получить доступ к "сущностным истокам жизни", свя-
зывается исследователем с концепциями диалогичности и карна-
вальности М. Бахтина, социальным утопизмом франкфуртских
социологов и "антропологической марксистской философией"
Э. Блоха с ее "принципом надежды". Несомненно, что Джейм-
сон и сам марксизм рассматривает через призму философского
утопизма Блоха (и вообще из франкфуртской установки на уто-
пию как на методологический принцип), когда утверждает:
"Марксистская негативная герменевтика, марксистская практика
собственно диалогического анализа должны в практической рабо-
те прочтения и интерпретации применяться одновременно с мар-
ксистской позитивной герменевтикой или расшифровкой утопиче-
ских импульсов тех же самых по-прежнему идеологических тек-
стов" (191, с. 296).
Джеймсон, работая в рамках так называемой "критики куль-
туры", попытался создать свой вариант постструктурализма, где
значительную роль играла бы методика анализа герменевтики и
деконструктивизма. В частности, последний, несмотря на свой
явный аисторизм, по мнению критика, "освобождает нас от эм-
пирического объекта: института, события или индивидуального
художественного произведения, привлекая наше внимание к про-

113

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
цессу его конституирования как объекта и его отношения к дру-
гим объектам, конституированным таким же образом" (там же
с. 297).
В этом высказывании, пожалуй, явственнее всего проявляет-
ся феноменологическая установка Джеймсона на интенциональ-
ность сознания и неразделенность существования субъекта и объ-
екта в мире опыта, что сразу снимает с повестки вопрос о ка-
кой-либо принадлежности, кроме как разве на уровне деклара-
ции, американского критика к марксизму. Если же оставаться в
пределах постструктурализма, не только американского, но и за-
падноевропейского, то тут эта работа Джеймсона сыграла свою
роль, поскольку он смог объединить довольно широкий круг
постструктуралистских концепций в своем стремлении интегриро-
вать в некое целое идеи Дерриды, Фрая, Греймаса, Лакана, Ри-
кера, Альтюссера, Машере, Леви-Стросса и Бахтина.

История-- "текстуализация отсутствующей причины"
Специфика позиции Джейм-
сона в этой книге заключается в
том, что, приняв за основу тек-
стуалистский подход к истории и
реальности, он попытался смяг-
чить его, дав ему рациональное
объяснение, насколько оно было
возможно в пределах постструктуралистских представлений. Он
подчеркивает, что "история -- не текст, не повествование, гос-
подствующее или какое-либо другое, но, как отсутствующая при-
чина (т. е. как причина, недоступная непосредственно сознанию
человека и выводимая лишь только косвенно, на основании кос-
венных источников. Более подробно см. ниже. -- И. И.), она
недоступна нам, кроме как в текстуальной форме, и поэтому наш
подход к ней и к самому реальному неизбежно проходит через
стадию ее предварительной текстуализации, ее нарративизации в
"политическом бессознательном" (191, с. 35). Подобного рода
рационализированная текстуализация должна была, по мысли
критика, помочь избежать опасности как эмпиризма, так и вуль-
гарного материализма.

"Политическое бессознательное"
Самая же популярная его
концепция -- это выдвинутое им
понятие "политического бессоз-
нательного". Джеймсон исходит
из двух основных посылок.
Во-первых, из абсолютной исторической, социальной, классовой

114

ГЛАВА II
и, следовательно, идеологической обусловленности сознания каж-
дого индивида; и, во-вторых, из утверждения о якобы фатальной
непроясненности, неосознанности своего положения, своей идео-
логической обусловленности, проявляемой всякой личностью.
Особенно эта политическая неосознанность характерна для писа-
теля, имеющего дело с таким культурно опосредованным артефак-
том, как литературный текст, представляющим собой "социально
символический акт" (там же, с. 20). Таким образом, утверждает-
ся, что любой писатель при своей обязательной политической ан-
гажированности оказывается неспособен ее осознать в полной
мере. Выявить это политическое бессознательное и является зада-
чей работы Джеймсона. Ограничиваясь пределами письменно
зафиксированного сознания, критик и всю историю человечества
определяет как целостное в своем единстве коллективное повест-
вование, связывающее прошлое с настоящим. Это повествование
характеризуется единой фундаментальной темой: "коллективной
борьбой, цель которой -- вырвать царство Свободы из оков цар-
ства Необходимости" (там же, с. 19). По мнению Джеймсона,
концепция политического бессознательного поможет выявить ис-
комое им единство этого непрерывного повествования --
"рассказа истории", т. е. ее логи-
ку и "диалектику".

Структурная причинность вместо экспрессивной причинности у Альтюссера
Автор исследования разде-
ляет критику Л. Альтюссера
"экспрессивной причинности",
восходящей к лейбницевской
концепции "выражения". "Она,
-- пишет Альтюссер, -- в прин-
ципе предполагает, что любое
целое сводимо к своей внутрен-
ней сущности, в которой элементы целого являются всего лишь
феноменальными формами выражения этого внутреннего принци-
па сущности, наличного в каждой точке целого, так что в любой
момент можно написать уравнение: такой-то элемент
(экономический, политический, юридический и т. д....) = внут-
ренней сущности целого" (44, с. 188-189).
Для Альтюссера и солидарного с ним Джеймсона подобное
понимание причинности -- прежде всего в историческом плане
-- представляется явно механистическим и является всего лишь
одним из видов широко распространенной "интерпретативной
аллегории", в которой последовательность исторических событий
или текстов и других культурных артефактов, переосмысляется в

115

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
терминах некоего глубинного и "фундаментального", или
"доминантного", повествования. Таким "аллегорическим доми-
нантным повествованием" может быть, например, катастрофиче-
ское видение истории у Шпенглера или циклическое у Вико.
Вместо этого Альтюссер выдвигает понятие структурной
причинности, связанной с концепцией видимого отсутствия при-
чины у Спинозы. Французский философ стремится придать сво-
ему толкованию структуры диалектический характер неразрывной
связи целого и его частей, когда первое немыслимо без второго и
не может быть сведено к какой-либо внешней по отношению к
ним схеме, т. е. не может быть внеположным своим составляю-
щим, а наоборот, только в них и способным себя выразить. Та-
ким образом, структура у Альтюссера выступает не как органи-
зующий принцип, навязывающий элементам структуры схему их
организации, идею порядка, существовавшую еще до образования
самой структуры, а как нечто имманентно присущее этим элемен-
там в их совокупности и возникшее в результате их взаимодейст-
вия. В этом смысле структура и называется философом отсутст-
вующей причиной, поскольку проявляется только в результатах
своего воздействия, в своих элементах и лишена статуса автоном-
ной независимой сущности.
Опираясь на эту теорию Альтюссера, Джеймсон вместо
"вульгарно марксистской теории уровней" (191, с. 32), основы-
вающейся на соотношении базиса и надстройки, где "главной
определяющей инстанцией" является экономика, предлагает схему
"альтюссеровского понимания проблемы", в которой способ про-
изводства отождествляется со структурой в целом или со
"структурой во всей ее совокупности" (там же). В соответствии с
подобными взглядами Джеймсон и трактует историю, понимая ее
как отсутствующую причину всех поступков и мыслей людей, так
как "она доступна нам только в текстуальной форме, и наша по-
пытка постичь ее, как и саму реальность, неизбежно проходит
через предварительную стадию ее текстуализации, нарративиза-
ции в политическом бессознательном" (там же, с. 35).
Джеймсон утверждает, что марксистская в его понимании
теория литературы способна включать в себя другие
"интерпретативные модусы и системы" (там же, с. 47) и что
методологическая ограниченность последних всегда может быть
преодолена при одновременном сохранении их позитивных досто-
инств посредством "радикальной историзации их ментальных опе-
раций" (там же). С этих позиций и явно статическая, по его при-
знанию, аналитическая система французского семиотика

116

ГЛАВА II
А.-Ж. Греймаса, основанная скорее на принципе бинарных, а не
диалектических оппозиций и определяющая взаимоотношения ме-
жду уровнями текста в терминах гомологии, может быть присвое-
на для нужд "исторической и диалектической" критики в качест-
ве модели "идеологической замкнутости" (т. е. конкретной идео-
логии писателя -- суммы его сознательных и бессознательных
политических взглядов, нашедших свое выражение в его произве-
дениях).

"Семический квадрат" Греймаса применительно к Бальзаку
Критик утверждает, что се-
мический квадрат Греймаса явля-
ется жизненно важным инстру-
ментом для исследования семан-
тических и идеологических хитро-
сплетений текста, поскольку этот
квадрат "намечает границы спе-
цифически идеологического соз-
нания и определяет те концептуальные пункты, за пределы кото-
рых это сознание не способно выйти и между которыми оно об-
речено колебаться" (там же, с. 47).
Примером подобного подхода может служить анализ специ-
фики бальзаковского реализма, рассмотренного критиком в специ-
альной главе "Реализм и желание: Бальзак и проблема субъек-
та". Автор исследования считает для себя возможным делать
обобщающие выводы о всем творчестве Бальзака на основе двух
далеко не самых показательных и репрезентативных романов пи-
сателя: "Старая дева" и "Баламутка" (в русском переводе сохра-
нилось первоначальное название романа "Жизнь холостяка"; но-
вое заглавие предназначалось для второго издания "Человеческой
комедии", не осуществившегося при жизни писателя).
Как конкретно проявляет себя "семический квадрат" Грей-
маса в джеймсоновской интерпретации реализма Бальзака? Со-
держание "Старой девы" в общих чертах сводится к борьбе за
руку "старой девы" мадемуазель Кормон, одной из богатых не-
вест города Алансона, между шевалье де Валуа, обломком старой
аристократии, пробавляющимся доходами от игры в карты, и
дельцом новой формации, бывшим военным поставщиком дю Бу-
кье, сумевшим в конечном счете одержать верх над своим про-
тивником.
"Старая дева", по убеждению критика, не просто матримо-
ниальный фарс и даже не только социальный комментарий о про-
винциальной жизни времен Реставрации и Июльской монархии;
-- это прежде всего дидактическое произведение и политический

117

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
наглядный урок, где писатель попытался трансформировать собы-
тия эмпирической истории в своеобразное состязание претенден-
тов, "в котором могут быть проверены стратегии разных классов"
(191, с. 164).
Джеймсон, исходя из своих фрейдистских представлений, во
всем творчестве Бальзака видит постоянно происходящий сдвиг,
смещение акцентов с политических, социальных проблем на се-
мейные, половые, и именно к этой перспективе художественного
мышления писателя сводит главную специфику его творчества. В
этом плане роман "Старая дева" приобретает "аллегорическую
структуру" -- лежащее в его основе "утопическое измерение" --
и предстает как повесть о всеобъемлющем и всепроникающем
желании (одновременно сексуального и экономического характе-
ра), повесть, "в которой эротическое послание (т. е. содержание)
фарса должно быть прочитано как метафорическая фигура жела-
ния обрести поместье и личный успех, а также найти решение
социального и исторического про-
тиворечия" (там же, с. 158).

Желательное мышление
Иными словами, художест-
венный процесс понимается
Джеймсоном как результат сво-
его рода "желательного мышления", в ходе которого желания
писателя, не найдя удовлетворения в действительности, компенси-
руются в мире художественного вымысла. Причем этот мир вы-
мысла состоит из причудливого переплетения утопических элемен-
тов авторской фантазии и реальностей современной писателю дей-
ствительности. Понять логику, по которой образуются связи ме-
жду этими элементами, с точки зрения критика, можно при по-
мощи семического квадрата глубинной смысловой структуры, пер-
вобытного мышления бальзаковского мироощущения, т. е. его
политического бессознательного, в котором неразрешимый
"логический парадокс противоречий" посредством логических
пермутаций и комбинаций "стремится достичь псевдорешенил на
утопическом уровне" (191, с. 167).
На основе данной методики Джеймсон обнаруживает в
"Старой деве" Бальзака "бинарную оппозицию между аристо-
кратической элегантностью и наполеоновской энергией" (там же,
с. 48), которую отчаянно пытается преодолеть "политическое
воображение" писателя, с одной стороны, порождая как контра-
дикторные отношения между этими понятиями, так и все логиче-
ски доступные их синтезы, и в то же время, с другой -- оказы-
ваясь неспособным ни на миг выйти из этой оппозиции. Каждый

118

ГЛАВА II
из членов оппозиции является сложным комплексом представле-
ний, обладающих внутренне противоречивым характером.
"Аристократическая элегантность" связывается с двумя группами
понятий. В первую входят "старый режим", поклонником и апо-
логетом которого, как подчеркивает Джеймсон, был Бальзак,
"органическое общество", его "законность" и "легитимность"; во
вторую -- культура с ее семантическим полем, определяемым
понятиями "неактивность" и "пассивность". При этом наполео-
новская энергия также "дизъюнктируется" на семы "энергия" с
ее символическим олицетворением в фигуре Наполеона и
"буржуазия" с ее характеристиками "незаконности",
"импотенции" и "стерильности".
Таким образом, Джеймсон выделяет четыре основные семы
-- единицы значения: старый режим, энергия, культура и бур-
жуазия, каждая из которых обладает специфическими характери-
стиками, т. е. семантическим полем, и служит символическим оп-
ределением характера персонажа. В результате подобных абст-
рактно-спекулятивных операций и возникает семический квадрат
властных структур:

- s

СТАРЫЙ РЕЖИМ

ЭНЕРГИЯ

органическое общество
легитимность

Наполеон

- S

КУЛЬТУРА

БУРЖУАЗИЯ

Неактивность

незаконность
пассивность
импотентность
cтерильность

Определенный таким образом семический квадрат дает, с
точки зрения исследования, четыре основные антропоморфные
комбинации, являющиеся "повествовательными характерами" ро-
мана. Семы s и S-образуют характер шевалье де Валуа, ком-
бинация s и S -- антропоморфное содержание дю Букье. Явно
"непоследовательный синтез", по определению критика, буржуаз-
ного происхождения и культурных ценностей реализуется в судь-

119

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
бе несостоявшегося поэта Атаназа Грансона -- еще одного не-
удачного претендента на руку мадемуазель Кормон.
Четвертая антропоморфная комбинация, дающая "идеальный
синтез", представлена виконтом де Труавиль, обладающим не
вызывающим сомнения "законностью" своего аристократического
происхождения и "военной доблестью, наполеоновского типа"
(там же, с. 168). Виконт де Труавиль, таким образом, по опре-
делению критика, служит "фигурой горизонта" в бальзаковском
романе и представляет своего рода вероятную альтернативу ре-
альной истории, в которой была бы возможна "подлинная Рес-
таврация" при условии, если аристократия смогла бы учесть дан-
ный ей предметный урок, т. е. понять, что она нуждается в силь-
ном человеке, соединившим в себе аристократические ценности с
наполеоновской энергией. На уровне фантазии, замечает Джейм-
сон, "Бальзак, очевидно, имел в виду самого себя" (там же.
с. 169).
Идеальным выходом из затруднений "старой девы" и был
бы ее брак с де Труавилем, о чем она мечтала, но, как выясни-
лось впоследствии, виконт был женат. Крушению планов героини
критик придает провиденциальный смысл, так как оно в его гла-
зах символизирует несбыточность для него самого решить главное
противоречие своих взглядов даже на уровне семейного счастья:
"Роковая судьба мадемуазель же Кормон -- быть замужем и
оставаться при этом старой девой -- представляется не решением
проблемы, а всего лишь ужасным наглядным уроком" (там же).
Критик постоянно подчеркивает, что это видение Бальзака
не следует понимать как логически сформулированные и обосно-
ванные высказывания о политических позициях или об идеологи-
ческих возможностях, объективно существовавших во Франции в
эпоху Реставрации. Это видение предстает в его творчестве ско-
рее в виде особой структуры "частной политической фантазии"
(там же, с. 48) и является отражением "частного либидинального
аппарата" -- специфического механизма желания, определявшего
структуру политического мышления Бальзака. Вслед за
Ж. Делезом и Ж.-Ф. Лиотаром Джеймсон считает, что подоб-
ное, по своей сути утопическое, представление о действительно-
сти, -- или, как его определяют психологи, фантазм, игравший
роль протоповествовательной структуры романов Бальзака, -- в
принципе свойственно каждому человеку и является основным
средством выражения "нашего опыта реального" (там же, с. 48).

120

ГЛАВА II

"Формальная седиментация" -- сохранение остатков старых форм
Основываясь на идеях Гус-
серля, Джеймсон выводит модель
"формальной седиментации",
т. е. сохранения в новых жанро-
вых образованиях остатков ста-
рых жанровых форм. В соответ-
ствии с этой моделью в основе
вновь рождающейся "сильной
формы жанра" (там же, с. 141) лежит "социосимволический
коммуникат", т. е., иными словами, любая форма имманентно и
сущностно обладает неотъемлемой от себя идеологией. Когда эта
форма заново осваивается и переделывается в совершенно ином
социальном и культурном контексте, ее первоначальный комму-
никат (сообщение, послание и т. д. -- идеологически и социально
окрашенное содержание) по-прежнему за ней сохраняется и дол-
жен быть признан в качестве функционального компонента новой
формы, в состав которой старая форма входит в том или ином
виде.
История музыки, по утверждению критика, дает наиболее
характерные примеры этого процесса, когда народные танцы
трансформируются в аристократические формы типы менуэта (то
же самое происходит и с пасторалью в литературе), чтобы затем
быть заново присвоенными романтической музыкой для совер-
шенно новых идеологических (и националистических) целей.
Идеология самой формы, считает Джеймсон, "выпавшая таким
образом в осадок" (там же, с. 141), сохраняется в поздней по
времени появления и более сложной структуре в виде "жанрового
коммуниката", который сосуществует, -- или вступая в противо-
речие, или выступая в качестве опосредующего,
"гармонизирующего механизма", -- с элементами, возникшими
на более поздней стадии разви-
тия какой-либо формы.

Интертекстуальность как "сохранение старых форм"
Это понятие текста как син-
хронного единства структурно
противоречивых или гетерогенных
элементов (в данном случае
Джеймсон опирается на автори-
тет Эрнста Блоха, выдвинувшего концепцию синхронного нерав-
номерного развития в рамках единой текстуальной структуры)
определяется в исследовании как интертекстуальность.
В терминах интертекстуальности важным оказывается даже
не столько видимое сохранение пережитков старых форм (сюда

121

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
входят, например, стереотипы жанрового поведения традиционных
персонажей, по Греймасу -- актантовых ролей: хвастливый воин,
скупой отец, глупый жених -- соперник героя и т. д.); более су-
щественным объявляется значимое отсутствие в тексте этих скры-
тых пережитков и рудиментов прежних генетических форм, --
отсутствие, которое становится видимым только при реконструи-
ровании литературного ряда, дающем возможность восстановить
опущенное звено.
В этом отношении новелла Эйхендорфа "Из жизни одного
бездельника", по мнению Джеймсона, может служить примером
подобной "негативной интертекстуальности". Театральность но-
веллы объясняется тем, что ее "текст может быть прочитан как
виртуальная транскрипция театрального представления" (191,
с. 137), поскольку он вписан в древнюю традицию комедии оши-
бок с двойниками, переодеванием, ритуальным разоблачением и
т. д., ведущей свое происхождение от римской комедии и нашед-
шей свой новый расцвет в творчестве Шекспира.
Одной из характерных черт комедии ошибок является нали-
чие в ее структуре двух сюжетных линий соответственно с дейст-
вующими лицами высокого и низкого социального положения, при
этом аристократическая линия сюжета дублируется в подсюжете
персонажа низкого происхождения. Новелла Эйхендорфа и может
быть понята как система с двойным сюжетом, в которой читате-
лю, однако, предлагается только побочная, снижение-комическая
линия с героями из низших классов. Джеймсон считает, что здесь
аристократическая линия сюжета структурно подавляется "по
стратегическим причинам, поскольку ее явное присутствие могло
послужить для нового послереволюционного читателя (имеется в
виду французская буржуазная революция 1789-1794 гг. --
И. И.) невольным напоминанием о сохранении в Германии полу-
феодальной структуры власти"
(там же, с. 138).

"Реификация"
Много места в "Полити-
ческом бессознательном" уделено
раскрытию понятия "реифи-
кации", происходящей в сознании человека периода позднего
капитализма. Реификация -- овеществление, гипостазирование,
т. е. процесс превращения абстрактных понятий в якобы реально,
существующие феномены, приписывания им субстанциональности,
в результате которой они начинают мыслиться как нечто матери-
альное, -- интерпретируется Джеймсоном по отношению к искус-
ству как неизбежное следствие его общего развития, в ходе кото-

122

ГЛАВА II
рого происходит расщепление первоначального синкретизма и
выделение отдельных видов искусства, а затем и их жанров. Этот
непрерывный процесс дифференциации ставится в прямую зави-
симость от процесса потери человеком ощущения своей целостно-
сти как индивида (недаром латинское "индивидуум" означало
"атом", т. е. нечто уже более неделимое). В свою очередь, это
вызвало вычленение и обособление друг от друга различных ви-
дов восприятия и ощущения, потребовавших для своего закрепле-
ния ("усиления опыта") и уже упоминавшейся дифференциации
искусств, и повышения их экспрессивности.
Оба эти процесса мыслятся Джеймсоном как взаимосвязан-
ные и взаимообуславливающие, и причина их порождения припи-
сывается дегуманизации человека, возникшей с началом капита-
листической эпохи. Как утверждает критик, реификация и искус-
ство модернизма являются двумя гранями "одного и того же про-
цесса", выражающего внутренне противоречивую логику и дина-
мику позднего капитализма" (191, с. 42). В то же время иссле-
дователь подчеркивает, что модернизм не просто "является отра-
жением социальной жизни конца XIX столетия, но также и бун-
том против этой реификации и одновременно символическим ак-
том, дающим утопическую компенсацию за все увеличивающуюся
дегуманизацию повседневной жизни" (там же). Эта компенсация
носит либидинальный характер и происходит в результате психи-
ческой фрагментации сознания человека в процессе систематиче-
ской квантификации, т. е. сведения качественных характеристик к
количественным, и рационализации его жизненного опыта. В це-
лом это -- следствие растущей специализации профессиональной
деятельности человека, в ходе которой он сам превращается в
орудие производства.
Исследователь утверждает, что психика человека и его чув-
ства восприятия в значительно большей степени являются резуль-
татом социально-исторического, нежели биологического развития.
В частности, и процесс реификации лучше всего может быть про-
иллюстрирован на эволюции одного из пяти чувств -- зрения,
которое в процессе своей дифференциации не только якобы ока-
залось способным постичь ранее не доступные для восприятия
объекты, но даже и само их породить. Так, синкретизм и нерас-
члененность визуальных характеристик ритуала, сохраняющих и
сейчас свою функциональность в практике религиозных церемо-
ний, в результате секуляризации искусства транформировались в
станковую живопись с целым веером различных жанров: пейзаж,
натюрморт, портрет и т. д., а затем в ходе революции восприятия

123

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
у импрессионистов чисто формальные признаки живописного
языка, языка цвета стали превращаться в самоцель вплоть до
провозглашения автономности визуального у абстрактных экс-
прессионистов .
То же самое, по мнению критика, относится и к обостренно-
му чувству языка у писателей-модернистов, например, к стили-
стической практике Конрада. В целом исследователь оценивает
модернизм как позднюю стадию буржуазной культурной револю-
ции, "как конечную и крайне специфическую фазу того огромного
процесса трансформации надстройки, при помощи которой обита-
тели более старых общественных формаций культурно и психо-
логически подготавливаются для жизни в эпоху рыночной систе-
мы" (там же, с. 236).

Теория "социального текста" и "культурная критика"
То направление, которое
выразила эта книга Джеймсона,
подводит нас к вопросу о так
называемой "культурной крити-
ке". Если и существует какое-то
различие между проблематикой
социального текста и культурной
критики, то оно состоит в основ-
ном в том факте, что сторонники социального текста гораздо ча-
ще склонны впадать в крайности вульгарного социологизирования
и, как правило, заявлять о себе как о марксистах, шокируя своей
леворадикальной фразеологией умеренно -либеральных литерату-
роведов, также пытающихся преодолеть внутрилитературную
замкнутость йельских критиков.
Проблема культурных исследований, или, вернее, культуро-
логических исследований, представляет интерес в том плане, что
она вплотную смыкается с постструктуралистской проблематикой,
в частности, и с постструктуралистской постановкой вопроса в
целом. Именно в специфике той сферы действительности, от ко-
торой получило название направление "культурной критики",
четко прослеживается переход от постструктурализма к постмо-
дернизму. Сам же вопрос о культурной критике довольно сло-
жен. Не обладающее целостным характером, но заявившее о себе
в основном в 80-х годах как довольно влиятельное течение лите-
ратуроведческой и искусствоведческой мысли, оно в принципе
выходит за пределы левого деконструктивизма и относится к но-
вейшим тенденциям постмодернизма. Если кратко охарактеризо-
вать это течение, то оно, будучи весьма неоднородным по своим
идеологическим импульсам и философским ориентациям, в ка-

124

ГЛАВА II
кой-то мере знаменует собой возврат к традициям культур-
но-исторического подхода и апеллирует к практике социаль-
но-исторического анализа. Хотя тут же надо сказать, что истори-
ческий момент в нем выступает в ослабленной форме, что являет-
ся следствием общего упадка на Западе исторического сознания.
Поэтому, с точки зрения наиболее адекватного определения,
культурную критику следовало бы назвать культур-
но-социологической критикой. Специфической особенностью этого
типа исследований является настойчивый призыв изучать прежде
всего современную культуру.
Существенное влияние на нее опять же оказали разного рода
неомарксистские концепции, сторонники которых часто заявляют
о себе как о приверженцах аутентичного марксизма. Например,
Джеймсоном таких деклараций сделано немало. В конце 1982 г.
он заявил: "Марксизм на сегодня является единственной живой
философией, которая обладает концепцией единого целостного
знания и монизма (очевидно, он имеет в виду монизм марксизма
-- И. И.) дисциплинарных полей; он пронизывает насквозь
сложившиеся ведомственные и институциональные структуры и
восстанавливает понятие универсального объекта изучения, под-
водя фундамент под кажущиеся разрозненными исследования в
экономической, политической, культурологической, психоаналити-
ческой и прочих областях" (189, с. 89).
По мнению Джеймсона, единственным эффективным средст-
вом против фрагментации, порожденной академической специали-
зацией и "департаментализацией знания", является проверенная
марксистская практика культурной критики, превосходящей по
своей эффективности эфемерное трюкачество эклектизма совре-
менных интердисциплинарных
исследований.

"Текстуальная власть" Скоулза
С призывом создать эффек-
тивную методику изучения со-
временной культуры выступил и
бывший структуралист Роберт
Скоулз в книге "Текстуальная власть: Литературная теория и
преподавание английского" (1985): "Мы должны прекратить
"преподавать литературу" и начать "изучать тексты". Наш но-
вый понятийный аппарат должен быть посвящен текстуальным
исследованиям... Наши излюбленные произведения литературы не
должны, однако, затеряться в этой новой инициативе, но исклю-
чительность литературы как особой категории должна быть от-
вергнута. Все виды текстов: как визуальные, так и вербальные,

125

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
как политические, так и развлекательные -- должны восприни-
маться как основание для текстуальности. Все текстуальные ис-
следования должны быть выведены за пределы дискретности
одной страницы или одной книги и рассматриваться в контексте
институциональных практик и социальных структур..." (263,
с. 16-17).
Здесь мы видим все тот же импульс к замене традиционного
понятия литературы постструктуралистской концепцией тексту-
альности и требование включать в исследование литературы как
тексты самого разного вида, так и социальные формы различных
жизненных практик. Все это очень напоминает поздних тельке-
левцев, в первую очередь Кристеву, а также несомненно теорети-
ческий проект Фуко. Разница заключается в большем акценте на
социологический аспект бытования литературы и ее связи со все-
ми видами дискурсивных практик.
В 1985 г. при Миннесотском университете был создан жур-
нал "Культурная критика" (Cultural critique, Minneapolis, 1985),
выступивший с широковещательной программой исследований в
этой области. Его редакторы заявили в "Проспекте", что цель
этого издания в самом общем виде "может быть сформулирована
как изучение общепринятых ценностей, институтов, практик и
дискурсов в разных их экономических, политических, социологи-
ческих и эстетических конституированностях и связанных с ними
исследованиях" (253, с. 5). Задачу журнала его редакторы видят
в том, чтобы "заполнить обширную область интерпретации куль-
туры, которая на данный момент определяется соединением лите-
ратурных, философских, антропологических и социологических
исследований, а также марксистского, феминистского, психоана-
литического и постструктуралистского методов" (там же, с. б).
Насколько широк интерес к подобного рода исследованиям,
показывает состав редколлегии журнала, куда вошли неомарксис-
ты Фредрик Джеймсон, Фрэнк Лентриккия и Хейден Уайт, не-
зависимые левые постструктуралистские герменевтики Поль Бове
и Уильям Спейнос, лингвист и философ Ноам Хомский, извест-
ный литературовед левоанархистской ориентации Эдвард Сейд,
феминистки Элис Джардин и Гайятри Спивак и представитель
"черной эстетики", родившейся в недрах негритянского движения
за свои права, христианский теолог и леворадикальный критик
культуры Корнел Уэст, обратившийся в 80-х годах к постструк-
турализму. Кстати, в первом же номере этого журнала он опуб-
ликовал приобретшую, популярность статью "Дилемма черного
интеллектуала" (287). Членами редколлегии стали также и бри-

126

ГЛАВА II
танские постструктуралисты Терри Иглтон, Стивен Хит, Колин
Маккейб и Реймон Уильямс, которых исследователь американ-
ского деконструктивизма Винсент Лейч безоговорочно называет
марксистами, отметив при этом, что право на первенство в этой
области вне всяких сомнений
принадлежит британским левым.

Специфика английского постструктурализма
Это опять возвращает нас к
вопросу о специфике английского
постструктурализма: в отличие от
Северной Америки, где пост-
структуралистские концепции первоначально оформились в виде
аисторического модуса Йельского деконструктивизма, эволюцион-
ная траектория постструктурализма в Англии была совершенно
иной. И, может быть, самым существенным в ней было то, что
постструктурализм в Британии с самого начала выступил как
широкое интеллектуальное движение практически во всем спектре
гуманитарного знания, -- движение, отмеченное к тому же весь-
ма характерной для традиции литературоведения этой страны
социальной озабоченностью и тяготением к конкрет-
но-историческому обоснованию любого вида знания. Эта укоре-
ненность литературной критики в социально-общественной про-
блематике -- традиция именно английского либерального гумани-
тарного сознания, оказавшегося способным в свое время даже
явно формалистическим тенденциям новой критики придать несо-
мненную социокультурную направленность, о чем красноречиво
свидетельствует весь творческий путь Фрэнка Ливиса.
Своеобразие английского постструктурализма, особенно на
его начальном этапе, определялось также тем, что наиболее вос-
приимчивой к его теориям средой оказались леворадикальные
круги английской интеллигенции, по своим политическим симпати-
ям, господствовавшим на рубеже 60-х -- 70-х гг., близкие раз-
личным версиям неомарксизма: Франкфуртской школе.
Л. Альтюссеру, Антонио Негри, а иногда и Троцкому.
Если говорить конкретно об Англии, то неомарксизм там
развивался преимущественно в формах, получивших в современ-
ной науке определение так называемой сциентистской направлен-
ности в духе "теоретического антигуманизма" Л. Альтюссера (в
частности можно особо выделить специфически британское тече-
ние 70-х гг. постальтюссерианства Б. Хиндесса и П. Херста) и
"аналитического марксизма" (пожалуй, здесь в первую очередь
следовало бы назвать не столько попытки Л. Коэна, относящиеся
уже скорее к 80-м гг., выйти за пределы чисто лингвистической

127

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
трактовки аналитической философии в сферу социальной филосо-
фии, которой он занимался еще в молодости, сколько более непо-
средственно связанные с марксистской проблематикой труды
Джона Элстера).
При этом, однако, следует иметь в виду, что постструктура -
лизм, со своей исконно ему присущей тенденцией соединять несо-
четаемое, и в своем британском варианте смог объединить два
обычно противопоставляемые направления в неомарксизме: диа-
лектически-гуманистическое и сциентистское. К первому традици-
онно относят фрейдомарксизм, и именно учение Лакана с самого
начала являлось составной частью британского постструктурализ-
ма, его доктрины.
Этот марксистский, или неомарксистский элемент, разумеет-
ся, никогда не исчерпывал всю программу британского постструк-
турализма, более того, не входил во все его разновидности, но
для значительной, если не подавляющей, части своих английских
последователей и прежде всего, что особенно важно подчеркнуть
-- на своем первоначальном этапе -- этапе становления -- он
сыграл значительную роль. Со временем его влияние стало осла-
бевать, а значение Лакана возрастать, хотя, справедливости ради,
необходимо отметить, что в середине 80-х гг. можно бьхло на-
блюдать своеобразный рецидив его теоретического воздействия.
На все это можно конечно возразить, что все классификации
в принципе более чем относительны, поскольку между Лаканом и
Альтюссером легко найти содержательный параллелизм в общем
ходе движения мысли, и это неоднократно отмечалось английски-
ми постструктуралистами Маккейбом, Истхоупом и другими --
особенно это касалось понимания субъекта как в принципе рас-
щепленного (идея, возводимая современными теоретиками к
Фрейду с его триадой эго-суперэго-ид), внутренне разорванного
существа, лишенного традиционно приписываемой ему цельности.
Прежде чем дальше развивать эту тему совпадения и одно-
временного несовпадения результатов спекулятивных операций
Альтюссера и Лакана в их трактовке субъекта, мне хотелось бы
отметить один интересный факт. Английский постструктурализм
начал складываться относительно рано (по сравнению, например,
с американским деконструктивизмом) -- в период конца
60-х гг., когда происходила трансформация структурализма в
постструктурализм, и в значительной степени сохранил несколько
архаизирующую тенденцию, восходящую еще к проблематике
Франкфуртской школы. И эта ветвь британского постструктура-
лизма. что представлена своей наиболее ярко выраженной социо-

128

ГЛАВА II
логизированной версией, навсегда сохранила интерес к альтюссе-
ровской постановке вопроса.
Насколько актуальна эта тема для британского постструкту-
рализма, указывает и тот факт, что в своей книге 1989 г.
"Поэзия и фантазия" (131) Истхоуп при всем уже наметившимся
критическом отношении к Альтюссеру уделяет ему немало и со-
чувствующих страниц, свидетельствующих о живости альтюссе-
ровских традиций для социологически ориентированного англий-
ского варианта этой течения. Правда, сам Истхоуп, и неединич-
ность его примера в этом отношении служит весьма примечатель-
ным показателем изменившейся тенденции, в своих принципах
анализа заметно переориентируется даже не столько на Лакана,
сколько на Фрейда. В этом плане характерна и та переоценка
позиции Альтюссера, которую дает Истхоуп в этой книге:
"Попытка Альтюссера присвоить, инкорпорировать психоанализ
Лакана в исторический материализм в конечном счете не более
успешна, чем аналогичная попытка Бахтина, и по той же самой
причине: она оказывается неспособной обосновать автономность
действия бессознательного" (там же, с. 31-32). Но даже и при
этой критике исторического материализма в той его форме, кото-
рая еще десятилетие назад казалась Истхоупу неоспоримой, он и
в этом своем труде не выходит за пределы традиционной социо-
логической ориентации и главный тезис его труда состоит в ут-
верждении постулата "поэзии как формы социальной фантазии"
(там же, с. 46).
Характеризуя становление постструктурализма в Англии,
Истхоуп в своей книге "Британский постструктурализм с
1968 г." (1988), подчеркивает: "Поскольку в Британии пост-
структурализм был воспринят в рамках альтюссеровской парадиг-
мы, то внедрение этой новой критики было нераздельно связано с
вопросами идеологии и политики. Внутри этого дискурсивного
пространства постструктурализм развивался в двух направлениях.
Сначала постструктуралистские концепции были усвоены по от-
ношению к проблемам текстуальности, т. е. в альтюссеровском
анализе того, каким образом читатели конституировались тек-
стом... Но при этом к постструктурализму прибегали также как к
средству критики буржуазного субъекта, как к способу демонст-
рации того положения, что считавшийся самодостаточным субъект
на самом деле является всего лишь структурой и следствием (т. е.
результатом воздействия внеличностных сил -- И. И.). В этом
обличье постструктурализм проник в область социальных наук,
историографии и социальной психологии" (130, с. 33).

129

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ

Влияние идей Альтюссера
Значение Альтюссера для
начальной стадии эволюции пост-
структурализма, или, если быть
более точным, на стадии превра-
щения структурализма в пост-
структурализм, существенно по многим параметрам, и не в по-
следнюю очередь благодаря тому вкладу, который он внес в кон-
цепцию "теоретического антигуманизма", являющейся одной из
главных констант общей доктрины постструктурализма. Для Аль-
тюссера эта концепция заключается прежде всего в утверждении,
что человек, как феномен во всей сложности своих проявлений и
связей с миром, -- в силу того, что он уже есть результат теоре-
тической рефлексии, а не ее исходный пункт, -- не может быть
"объяснительным принципом" при исследовании какого-либо
"социального целого".
Разумеется, это лишь только альтюссеровская версия теоре-
тического антигуманизма, а их у теоретиков постструктурализма
было немало и самого разного характера. В самых же общих чер-
тах эта концепция заключается в признании того факта, что, не-
зависимо от сознания и воли индивида, через него, поверх его и
помимо его проявляются силы, явления и процессы, над которыми
он не властен или в отношении которых его власть более чем
относительна и эфемерна. В этот круг явлений, как правило, вхо-
дят мистифицированные в виде слепой безличной силы социаль-
ные процессы, язык и те сферы духовной деятельности, которые
он обслуживает, область бессознательного желания как проекция
в сферу общественных отношений коллективных бессознательных
импульсов чисто психологического или сексуального характера, и
т. д. и т. п.
Эта концепция необъяснима вне контекста того представле-
ния, против которого она направлена и влияние которого она
стремится преодолеть: представления о суверенном, независимом,
самодостаточном и равном своему сознанию индивиде как основе
всего западного образа мышления, предопределившего, по мне-
нию теоретиков постструктурализма, интеллектуальную эволюцию
Запада за последние два столетия.
В британском постструктурализме, развивавшемся прежде
всего в теоретическом поле концепций Альтюссера и Лакана,
утвердилось основополагающее представление этого течения, сво-
его рода краеугольный камень его доктрины, -- тезис о языко-
вом, дискурсивном характере человеческого сознания и о его из-
начальной расщепленности. Как пишет Истхоуп, "традиционная

130

ГЛАВА II
гуманистическая концепция субъекта, обладающего единым цен-
тром, целостного и трансцендентального, должна быть отвергну-
та" (130, с. 20). Впервые ставшую наиболее популярной теорию
внутренней разорванности сознания человека предложил
3. Фрейд, постулировав свою известную триаду
"Оно-Я-Сверх-Я". В британский постструктурализм она вошла в
основном в том переработанном виде, который ей придал
Ж. Лакан, переформулировав фрейдовские понятия соответствен-
но как "реальное", "воображаемое", "символическое".
Именно эти концепции и легли в основу первоначального
варианта английского постструктурализма, когда в 1971-1977 гг.
группа (С. Хит, К. МакКейб. Л. Малви, Р. Кауард и. др.),
объединившиеся вокруг журнала "С крин", стали активно форми-
ровать национальную версию постструктурализма, преимущест-
венно в сфере теории кино.
Насколько проблематика субъекта, т. е. в данном случае
теоретические представления о природе человека, непосредственно
связана с решением эстетических вопросов о роли читателя, о
литературных направлениях, о принципах разграничения реализма
и модернизма свидетельствует книга Кэтрин Белси "Критическая
практика" (1980) (66), считающаяся в Англии классическим
примером акцентированно социологизированной версии постструк-
турализма.

"Экспрессивный реализм" против "вопрошающего текста" модернизма
Белси противопоставляет
"экспрессивный реализм" клас-
сического реалистического текста
"вопрошающему тексту" модер-
низма. Первый посредством раз-
личных "дискурсивных опера-
ций" (иерархией дискурсов, при-
надлежащих разным рассказчи-
кам, стилистическим иллюзионизмом, выделением центрирующей
точки зрения, законченностью повествования), т. е. всех тех тех-
нических стратегий, которые реалистический текст пытается
скрыть от читателя, создает у него иллюзию, что он является
"трансцендентным и непротиворечивым субъектом, ставя его в
позицию целостного субъекта, обладающего унифицирующим ви-
дением" (там же, с. 78). Так, например, в "Холодном доме"
Диккенса Белси постулирует существование трех дискурсов: Эс-
тер Саммерсон, анонимного иронического повествователя в треть-
ем лице и возникающего в ходе чтения дискурса читателя, кото-

131

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
рый в конечном счете "открывает истину" подлинной сложности
романной ситуации.
В противоположность реалистическому вопрошающий текст
"разрушает целостное единство читателя, препятствуя его иденти-
фикации с цельностью субъекта акта высказывания. Позиция
автора, вписанная в текст, если она вообще может быть обнару-
жена, выглядит либо сомнительной, либо в буквальном смысле
противоречивой" (там же, с. 91).
На сегодняшний день работа Истхоупа "Британский пост-
структурализм" (1988) (130) является единственной попыткой
создать историю этого течения в Великобритании, начиная с
1968 г. и по конец 80-х гг. Однако, разумеется, было бы невер-
ным оценивать всю ситуацию в английском постструктурализме
лишь с точки зрения этого исследования -- она отражает хотя
возможно и наиболее существенную и распространенную, но
только одну тенденцию. Книги К. Батлера, К. Норриса,
Д. Этгриджа и Р. Янга, Д. Лоджа М. Брэдбери и многих дру-
гих свидетельствуют о значительно более разнообразной картине.
Дэвид Лодж тяготеет к культурно-исторической традиции, опо-
средованной соссюровской лингвистикой, и разрабатывает по-
стмодернистский вариант постструктурализма. Дерек Эттридж и
Роберт Янг при всей политической разнонаправленности своих
взглядов отвергают традиционный марксизм и, испытывая несо-
мненные симпатии к деконструктивизму, тем не менее не отрица-
ют важность принципа историзма, хотя и всячески подчеркивают
опосредованный характер его выражения в современных условиях.
Кристофер Батлер, выступая в роли теоретика деконструкти-
визма (правда в широкой постструктуралистской перспективе),
открыто призывает дополнить его тем, что он называет марксиз-
мом. И наконец, Кристофер Норрис -- самый последовательный
сторонник деконструктивизма в Англии -- пытается показать
социально-экономическую основу критики де Мана и представить
его таким же деконструктивным утопистом, каким был
"марксистский утопист" Эрнст Блох.
Таким образом, картина постструктурализма в Великобрита-
нии гораздо более пестра, чем она представляется Истхоупу, но в
одном он несомненно прав: английский постструктурализм (как с
известными оговорками и то, что можно назвать деконструкти-
визмом Норриса, Батлера и Янга) гораздо больше проявляет
внимания к социально-историческим аспектам общей постструкту-
ралистской проблематики, чем их американские коллеги; он более
социально озабочен и никогда не теряет из виду проблему

132

ГЛАВА II
"реального" (и далеко не всегда в лакановском смысле), какой
бы опосредованной она ему ни
представлялась.

Литература как "функциональный термин"
Для Лейча самыми влия-
тельными концепциями британ-
ских постструктуралистов явля-
ются "культурный материализм"
Реймонда Уильямса, "ритори-
ческая и дискурсивная теории" Терри Иглтона (Лейч имеет в
виду прежде всего получившую широкий резонанс книгу Иглтона
"Теория литературы: Введение" (1983) (129), где и были сфор-
мулированы эти теории). Основное, что привлекает внимание
Лейча у Иглтона, это его тезис, что литература отнюдь не пред-
ставляет собой "неизменную онтологическую категорию" или объ-
ективную сущность, а всего лишь "изменчивый функциональный
термин" и "социоисторическую формацию". Английский исследо-
ватель пишет: "Лучше всего рассматривать литературу как то
название, которое люди время от времени и по разным причинам
дают определенным видам письма, внутри целого поля того, что
Мишель Фуко называл "дискурсивными практиками" (там же,
с. 205).
Таким образом, преимущественным аспектом культурного
исследования является не литература, а дискурсивные практики,
понимаемые в историческом плане как риторические конструкты,
связанные с проблемой власти, обеспечиваемой и проявляемой
через специфическим образом откорректированное, отредактиро-
ванное знание. В качестве таких дискурсивных форм Иглтон пе-
речисляет кинокартины, телешоу, популярные литературные про-
изведения, научные тексты и, конечно, шедевры классической
литературы. Проповедуя плюрализм как критический метод, ос-
нованный на марксистской политике, Иглтон в отличие от боль-
шинства своих американских коллег четко ставит перед собой
задачу социологической эмансипации человека: "Приемлемы лю-
бой метод или теория, которые будут способствовать цели эман-
сипации человечества, порождения "лучших людей" через транс-
формацию общества" (там же, с. 211).
На американском же горизонте, по мнению Лейча, культур-
ные исследования сформировались под воздействием постструкту-
ралистских концепций позднее -- в 80-е годы; их сторонники
"выдвинули аргумент, что не существует чисто дискурсивная,
"пред- лишь или докультурная" реальность, или социоэкономиче-
ская инфраструктура: культурный дискурс конституирует основу

133

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
социального существования так же, как и основу персональной
личности. В свете подобной поэтики задача культурных исследо-
ваний заключается в изучении всей сети культурных дискурсов"
(213, с. 404). Соответственно решается и взаимоотношение лите-
ратуры и действительности: "Литературный дискурс не отражает
социальной реальности; скорее дискурс всех видов конституирует
реальность как сеть репрезентаций и повествований, которые в
свою очередь порождают ощутимые эмоциональные и дидактиче-
ские эффекты как в эпистемологическом, так и социополитиче-
ском регистрах" (там же).

Феноменологическая традиция в "культурных исследованиях"
Перед нами все та же фе-
номенологическая традиция в ее
панъязыковой форме, восходящей
еще к структурализму, которая
существование самой действи-
тельности объясняет интенцио-
нальностью языковых (под влиянием Дерриды понимаемых как
письменно зафиксированных) дискурсивных практик, -- тради-
ция, не то чтобы совсем отвергающая существование независимой
от осознания человека реальности, сколько утверждающая ее не-
доступность сознанию в неопосредованной культурными концеп-
циями и конвенциями форме. Поскольку степень этой опосредо-
ванности воспринимается как поистине бесконечная величина, то
весь исследовательский интерес сосредотачивается на анализе
механизмов опосредования, сознательно искусственный характер и
противоречивость которых делают эту реальность столь зыбкой,
изменчивой и неуловимой, что вопрос о ее адекватном постиже-
нии постоянно ставится под сомнение и фактически снимается с
повестки дня.

Значение "культурных исследований"
Что же касается того, что
собственно нового ввели в науч-
ный обиход культурные исследо-
вания то это несомненная пере-
оценка эстетической значимости
элитной, или канонической, литературы, бывшей до этого глав-
ным предметом серьезных академических штудий. В этом отно-
шении важно отметить два момента. Во-первых, было существен-
но расширено поле исследования, в которое были включены и
популярная литература, и масс-медиа, и субкультурные формы,
-- и все то, что нынче определяется как массовая культура в
полном ее объеме, та эстетическая (вне зависимости от ее качест-
ва) культурная среда, которая явилась порождением технологиче-

134

ГЛАВА II
ской цивилизации XX в. Во-вторых, весь этот материал потребо-
вал кардинальной переоценки такого понятия, как эстетическая
ценность, -- проблема, давно ставшая предметом внимания за-
падноевропейских критиков, в основном теоретиков рецептивной
критики. Здесь критики культуры пошли по пути решительной
релятивизации эстетической ценности, доказательства ее принци-
пиальной относительности и исторической ограниченности ее пре-
стижности, значимости, а следовательно, и влияния на весь меха-
низм эстетических взглядов. В определенных случаях, как это
пытаются доказать новейшие литературоведы, популярная песенка
способна обладать большей эстетической ценностью, нежели лю-
бая пьеса Шекспира. В частности, об этом пишет Барбара
Херрнстейн-Смит, подчеркивающая абсолютную условность всех
литературных ценностей и оценок.
Социологизированный вариант постструктурализма в лице
американского левого деконструктивизма и английского пост-
структурализма был, пожалуй, самым влиятельным направлением
в постмодерне на протяжении почти всех 80-х годов. Разумеется,
далеко не для всех его представителей были характерны левора-
дикальные эстетические взгляды, кроме того, он довольно слабо
задел своим влиянием Францию и был скорее типичен для анг-
лоязычных стран, но во всех отношениях это было очень широкое
интеллектуальное движение во всех гуманитарных науках, про-
явившее повышенное внимание к социальной проблематике чело-
веческого существования.
ФЕМИНИСТСКАЯ КРИТИКА В ЛОНЕ СТУКТУРАЛИЗМА

За последние двадцать лет в Западной Европе и США
большое распространение получил феномен так называемой фе-
министской критики. Она не представляет собой какой-либо от-
дельной специфической школы, обладающей только для нее ха-
рактерным аналитическим инструментарием или своим собствен-
ным методом, и существует на стыке нескольких критических
подходов и направлений: культурно-социологического, постструк-
туралистского, неофрейдистского и многих других. Единственное,
что ее объединяет, -- это принадлежность широкому и часто
весьма радикальному, чтобы не сказать большего, движению
женской эмансипации.
Разумеется, это движение за права женщины, за ее подлин-
ное, а не формальное равноправие в сфере гуманитарных наук
принимает особые, сублимированные формы теоретической реф-
лексии, которые в этой сфере особенно часто сопряжены с мифо-
логичностью научного мышления, или, проще говоря, с научной
фантастикой. Речь в данном случае идет не о традиционной ми-
фологии антично-христианского происхождения, а о мифологии,
укорененной в повседневном бытийном сознании и занятой про-
блемой полового распределения социально-психологически детер-
минированных функций и ролевого поведения женщины и муж-
чины. Для каждого конкретного исторического периода, точно так
же, как и для любого направления в искусстве, характерна своя
специфика в распределении поведенческих ролей и связанной с
ними символики. Например, для искусства декаданса типична
пара взаимосвязанных и взаимодополняющих образов: неврасте-
ник-художник и роковая женщина -- femme fatale.
136

ГЛАВА II

Власть Логоса-Бога над Матерью-Материей
Однако основным исходным?
постулатом современного феми-
нистского сознания является
убеждение, что господствующей
культурной схемой, культурным
архетипом буржуазного общества Нового времени служит
"патриархальная культура". Иными словами, все сознание совре-
менного человека, независимо от его половой принадлежности,
насквозь пропитано идеями и ценностями мужской идеологии с ее
мужским шовинизмом, приоритетом мужского начала, логики,
рациональности, насилием упорядоченной мысли над живой и
изменчивой природой, властью Логоса-Бога над Мате-
рью-Материей.
Этим и объясняется необходимость феминистского пересмот-
ра традиционных взглядов, создания истории женской литературы
и отстаивания суверенности женского образа мышления, специ-
фичности и благотворности женского начала, не укладывающегося
в жесткие рамки мужской логики. Критика чисто мужских ценно-
стных ориентиров в основном развернулась в англосаксонской,
преимущественно американской, литературной феминистке, уси-
лиями которой к настоящему времени создана обширная литера-
тура, многочисленные антологии женской литературы, научные
центры, программы и курсы по изучению этого предмета. Сейчас
практически нет ни одного американского университета, где бы не
было курсов или семинаров по феминистской литературе и крити-
ке.

Дерридианская идея "фаллологоцентризма" и ее влияние на феминизм
Тем не менее значительная,
если не преобладающая, часть
феминистской критики развивает-
ся не столько в русле социокри-
тического направления, сколько
под влиянием неофрейдистски
окрашенного постструктурализма
в духе идей Жака Дерриды,
Жака Лакана и Мишеля Фуко. Именно Деррида охарактеризо-
вал основную тенденцию западноевропейской культуры, ее основ-
ной способ мышления как западный логоцентризм, т. е. как
стремление во всем найти порядок и смысл, во всем отыскать
первопричину и тем самым навязать смысл и упорядоченность
всему, на что направлена мысль человека. При этом, вслед за
Лаканом, он отождествил патернальный логос с фаллосом как его
наиболее репрезентативным символом и пустил в обращение тер-

137

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
мин "фаллологоцентризм", подхваченный феминистской критикой.
В одном из своих интервью в ответ на вопрос об отношении фал-
лологоцентризма к общему проекту постструктуралистской декон-
струкции, он заметил: "Это одна и та же система: утверждение
патернального логоса... и фаллоса как "привилегированного озна-
чающего" (Лакан). Тексты, которые были мной опубликованы
между 1964 и 1967 гг., только лишь прокладывали дорогу для
фаллологоцентризма" (118, с. 311).
Надо отметить, что утверждение Дерриды о фактической
тождественности логоцентризма и фаллологоцентризма вряд ли
должно удивлять, поскольку он всегда работал в той сфере пан-
сексуализированной мысли, которая столь типична для современ-
ного западного теоретического умонастроения. Что же касается
именно феминистской критики, то ее специфика как раз и состоит
в том, что логоцентризм она воспринимает как фаллологоцен-
тризм, или, вернее, как фаллоцентризм. Стоит привести коммен-
тарий американского теоретика Дж. Каллера к этому высказыва-
нию Дерриды, так как он довольно точно вычленил основные
точки соприкосновения этих понятий: "В обоих случаях имеется
трансцендентальный авторитет и точка отсчета: истина, разум,
фаллос, "человек". Выступая против иерархических оппозиций
фаллоцентризма, феминисты непосредственно сталкиваются с
проблемой, присущей деконструкции: проблемой отношений меж-
ду аргументами, выраженными в терминах логоцентризма, и по-
пытками избегнуть системы ло-
гоцентризма" (87, с.172).

Критика "патернальной культуры" и особый женский путь
Эту проблему конфронтации
с логосом патернальной культуры
феминистская критика в зависи-
мости от своей философ-
ско-теоретической ориентации
осуществляла по-разному, но
фактически всегда выходя на
путь рефлексии об особой интуитивно-бессознательной природе
женского способа осмысления мира и своего специфического об-
раза бытия, деятельности в нем (agency). Однако эта общность
подхода отнюдь не свидетельствует о единстве методологической
практики данного течения.

138

ГЛАВА II

Семь типов (и еще семь типов) феминистской критики
Насколько сложен состав
феминистской критики, свиде-
тельствуют и попытки ее класси-
фикации. В книге 1984 г. "Фе-
министские литературные иссле-
дования: Введение" (258)
К. Рутвен насчитывает семь различных типов феминистской кри-
тики: ("социофеминистски", "семиофеминистки", "психофеми-
нисты", "марксистские феминисты", "социо-семио-
психо-марксистские феминистки", "лесбиянские феминистки" и
"черные феминистки"), к которым В. Лейч в своей истории аме-
риканской критики с 30-х по 80-е годы добавляет еще семь
"критик": "экзистенциалистскую", "читательской реакции",
"речевых актов", "деконструктивистскую", "юнгианскую мифок-
ритику", "антиколониалистскую критику "третьего мира", а так-
же, вместе с Рутвен, "критику постструктуралистских антифеми-
нистских феминистов" (213, с. 310).
Разумеется, предположение о существовании "14 типов фе-
министской критики" уже скорее из области чистейшего вымысла,
граничащего с абсурдом и объяснимого лишь издержками класси-
фикаторского пыла, не подтверждаемого к тому же никакими
конкретными доказательствами. Практически ни Рутвен, ни Лейч
не смогли дать убедительных и, главное, развернутых характери-
стик различных направлений внутри общего течения литератур-
ного феминизма, сколь-либо отчетливо противостоящих друг
другу по методике своего анализа, и ограничились лишь общими
декларациями. Естественно, феминистская критика -- далеко не
монолитное явление, об этом постоянно говорят сами его сторон-
ники (лучше было бы сказать, сторонницы), но не до такой сте-
пени, и из перечисленных методик анализа вряд ли хоть одна
применяется вне связи с другими. Как правило, для практикую-
щих феминисток характерен сразу целый набор, или комплекс,
приемов и подходов, исключающий всякую возможность подоб-
ной мелочной детализации и классификации. И тот же Лейч не
называет ни одного критика со
столь узкой специализацией.

Французский и американский феминизм
Если обратиться к историче-
скому аспекту проблемы, то
вплоть до середины 60-х годов
во французской феминистской
критике заметно ощущалось воз-
действие идей экзистенциализма в той психоаналитической интер-

139

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
претации, которую ему придал Сартр и которая была подхвачена
и разработана Симоной де Бовуар и Моникой Витгиг. Речь пре-
жде всего идет о весьма влиятельной в англоязычном мире книге
де Бовуар 1949 г. "Второй секс", переведенной в 1970 г. на анг-
лийский (65). Здесь она дала экзистенциалистские формулировки
инаковости и аутентичности женской личности и выдвинула попу-
лярную в мире феминизма идею, что понятие фаллоса как выра-
жения трансцендентального превращает "Я" женщины в
"объект", в "Другого". В 70-е годы доминирующее положение
во французском феминизме заняла постструктуралистски ориен-
тированная критика (наиболее видные ее представительницы:
Ю. Кристева, Э. Сиксу, Л. Иригарай, С. Кофман). Характерно,
что структурализм, идеологически чуждый проблеме авторства и
личности творящего, пишущего субъекта, всегда оставался вне
круга научных интересов феминистской критики.
В Америке картина была совершенно иной. Практически все
70-е годы там господствовала более или менее стихийно социо-
логически ориентированная критика с довольно эклектическим
коктейлем философских влияний, наиболее ощутимыми из кото-
рых (по крайней мере по фразеологии) были экзистенциализм (в
симон-де-бовуаровском варианте) и фрейдизм в различных его
версиях. Фактически эта социологизирующая доминанта амери-
канского феминизма сохраняется и поныне, хотя в 80-х годах
произошла заметная философская переориентация на постструкту-
рализм, разумеется, затронувшая не всех литературных фемини-
сток, но. пожалуй, самых влиятельных. При всем том, что, ко-
нечно, нельзя всю современную американскую феминистскую
критику целиком безоговорочно относить к постструктурализму,
тем не менее именно постструктуралистские концепции оказались
наиболее приемлемыми для обоснования специфики женского са-
мосознания, каким оно представлялось и как оно понималось
большинством феминисток 80-х годов.
"Вплоть до недавнего времени, -- писала Э. Шоуолтер в
самом начале 80-х годов, -- феминистская критика не обладала
теоретическим базисом; она была эмпирической сиротой в теоре-
тическом шторме. В 1975 г. я была убеждена, что ни один теоре-
тический манифест не способен адекватно отразить все те разно-
образные методологии и идеологии, которые именовали себя фе-
министским чтением или письмом" (265, с. 10).
Последующее развитие феминистской критики заставило
Шоуолтер изменить свою точку зрения, но и для того времени ее
утверждение вряд ли может считаться достаточно обоснованным,

140

ГЛАВА II
и если оно и соответствовало действительности, то лишь амери-
канской, поскольку во Франции и Англии положение было дру-
гим. Да и в самой Америке преобладающим способом самосозна-
ния женской критики была ориентация на психоанализ Фрейда и
Лакана, на различные социологические (в том числе и марксист-
ские) концепции, а также на теории языкового сознания в их
постструктуралистском толковании. Другое дело, что те разроз-
ненные, как казалось поначалу, влияния лишь только в 80-е годы
стали восприниматься как более или менее единый постструктура-
листский комплекс идей, наиболее приемлемый для анализа ина-
ковости женского сознания и тех средств, при помощи которых
эта инаковость находит свое выражение в литературе.
Хотя в 70-е годы американская феминистская критика соз-
дала свою традицию анализа литературы и пользовалась несо-
мненным влиянием и за пределами страны, первоначальная ори-
ентация лишь на эмпирику исследования обусловила и слабость
концептуального обоснования, и уязвимость перед теоретической
экспансией французского феминизма.
В 80-е годы ускоренное усвоение представлений, концепций
и терминологии постструктурализма, преимущественно в той фор-
ме, которую придали французские феминисты, в значительной
мере стерло различие между французской и американской вер-
сиями этого критического течения. В США этот переход на по-
зиции французского литературоведческого феминизма (или, ска-
жем более осторожно, -- усвоение и активное приспособление
концепций Кристевой, Иригарай и С иксу к социологизированно-
му горизонту понимания американской феминистской критики) в
основном начался после выхода в 1979 г. сборника их статей на
английском языке "Новые французские феминизмы" (246). До
того, по свидетельству Э. Шоуолтер, "дебаты структуралистов,
постструктуралистов и деконструктивистов воспринимались как
сухие и ложно объективистские, как выражение злоумышленного
мужского дискурса, которого так стремились избежать многие
феминистки" (265, с. II). Во всяком случае, именно со второй
половины 80-х годов в англоязычном мире развернулась резкая
критика традиционного американского феминизма как проявления
буржуазного либерализма и гуманизма со стороны таких пост-
структуралистских теоретиков феминизма, как Торил Мой, Крис
Уидон, Рита Фельски и т. д. (242, 285, 139).
В результате и такие влиятельные в литературоведении
США 70-х годов фигуры, как Элейн Шоуолтер, Барбара Кри-
стиан, Сандра Гилберт и Сьюзан Губар, авторы наиболее попу-

141

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
лярных исследовании психосоциологического плана допостструк-
туралистского периода американского литературоведческого феми-
низма ("Их собственная литература: Британские писате-
ли-женщины от Бронте до Лессинг" (1979) Э. Шоуолтер (266),
"Безумная на чердаке: Женщина-писатель и литературное вооб-
ражение в XIX в." (1979) С. Гилберт и С. Губар (163), стали
переходить на новые теоретические позиции. Как отмечает
С. Фридман, "эти и другие феминистские критики в течение
1980-х годов все в большей и большей степени... заимствовали
концепции и интерпретативные стратегии у постструктурализма,
особенно у его феминистских форм" (157, с. 480), хотя и под-
черкивает, что они "сохранили пересмотренные версии таких кон-
цепций, как "автор", "идентичность", "Я", "деятельность" и
тому подобное" (там же). Она приводит в качестве примера но-
вого симбиоза постструктуралистских идей и традиционной аме-
риканской психосоциологичности работы Рейчел Блау Дю Плесси
"Письмо и несть ему конца: Нарративные стратегии в женской
литературе XX в." (1985) (126), Патриции Йегер
"Милобезумные женщины: Стратегии эмансипации в женском
письме" (1988) (294) и Алисии Острайкер "Крадя язык: Воз-
никновение в Америке женской поэзии" (1986) (248).
Проблема личности, столь важная для постструктурализма,
особенно болезненно ощущалась феминистским сознанием, по-
скольку именно поиски специфики женского сознания, женского
"Я", его аутентичности, определяемой в противопоставлении тра-
диционному, "буржуазному" представлению о "мужском Я",
якобы воплощенном в застывших и окостеневших культурных
стереотипах и клише западной цивилизации, всегда были и
по-прежнему остаются основной сверхзадачей феминистской кри-
тики.

Пересмотр постструктурализма в феминистской критике
В связи с этим следует ос-
тановиться еще на одном факторе
общетеоретического плана. В
конце 80-х годов стала явственно
себя обнаруживать наметившаяся
в рамках собственно постструк-
туралистской теории тенденция к отказу от риторической установ-
ки на абсолютную децентрацию и интертекстуализацию человече-
ского "я". выразившуюся в литературоведческом плане в кон-
цепции смерти автора. Как таковая эта новая для постструктура-
лизма тенденция была обозначена в работах М. Фуко 1984 г.
"Пользование наслаждением" и "Забота о себе" (155, 153) и

142

ГЛАВА II
Дерриды 1987 г. "Психея: Изобретение другого" (118) и полу-
чила свое дальнейшее отражение в таких исследованиях, как
"Пределы теории" (1989) Томаса Каванага (218), "Выявляя
субъект" (1988) Поля Смита (269), "Технологии Я: Семинар с
Мишелем Фуко" (1988) (274).
Определенная часть феминистской критики, прежде всего в
США, живо откликнулась на этот сдвиг в теоретической пара-
дигме постструктуралистской доктрины, и с явной реакцией на
опережение Челесте Шенк и Лиза Раддик организовали в
1989 г. очередную сессию "МЛА" под многообещающим назва-
нием "Феминистская ангажированность после постструктурализ-
ма". Тем не менее пока довольно трудно судить, насколько эта
столь громко заявленная послепостструктуралистская перспектива
действительно означает сколь-либо серьезный разрыв с пост-
структуралистскими представлениями. Те работы, в которых за-
трагивается проблематика значимости гуманистического феминиз-
ма в его конфронтации и совместимости с постструктурализмом
-- "Гинезис: Конфигурации женщины и современности", (1985),
Алисы Джардин, (194), "Приходя к соглашению: Феминизм,
теория, политика" (1989) (85), "Говоря по существу: Феминизм,
природа и различие" (1989) Дайаны Фасс (158), или сборник
статей под редакцией Линды Николсон "Пол и теория: Феми-
низм/постмодернизм" (1990) (159), -- свидетельствуют, скорее,
о "сдвиге внутри самого постструктурализма", как об этом гово-
рит Сьюзан Фридман, лишь частично, по ее собственному при-
знанию, являющемся также и результатом "критики со стороны"
(157, с. 466).

Критика фрейдистского образа женщины
Таким образом, основной
теоретический импульс феминист-
ская критика получила от своего
французского варианта, предста-
вительницы которого начали
свою деятельность прежде всего с пересмотра традиционного
фрейдизма. Так, например, в работах "Хирургическое зеркало, о
другой женщине" (1974) (186) и "Этот пол, который не один"
(1977) (185) Люс Иригарай решительно критикует фрейдовскую
концепцию женщины как неполноценного мужчины, утверждая,
что в своих представлениях о женщине он оказался пленником
традиционных философских и социальных предрассудков. В свою
очередь Сара Кофман в "Загадке женщины: Женщина в текстах
Фрейда" (1980) (196) предприняла деконструктивистский ана-
лиз творчества Фрейда, пытаясь доказать, что его теория, кото-

143

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
рая столь явно отдает предпочтение мужской сексуальности, про-
тиворечит сама себе, т. е. сама себя деконструирует. Более того,
сами мизогинические, женоненавистнические писания Фрейда,
способные тайное сделать явным (собственно цель любого психо-
аналитического сеанса), благодаря де конструктивистскому прочте-
нию и якобы вопреки своей воле выявляют угрожающую мощь и
превосходство, примат женского
начала.

Мужская моносексуальность и женская бисексуальность
Эта тенденция по сути дела
и является основной в феминист-
ской критике. Например, Элен
Сиксу в своих "Инвективах"
(84) противопоставляет невроти-
ческую фиксацию мужчины на
"фаллической моносексуально-
сти" женской "бисексуальности", которая якобы и дает женщи-
нам привилегированное положение по отношению к письму, т. е.
литературе. По ее мнению, мужская сексуальность отрицает ина-
ковость, другость, сопротивляется ей, в то время как женская
бисексуальность представляет собой приятие, признание инаково-
сти внутри собственного "Я" как неотъемлемой его части, точно
так же, как и природы самого письма, обладающего теми же ха-
рактеристиками: "Для мужчины гораздо труднее позволить дру-
гому себя опровергнуть; точно таким же образом и письмо явля-
ется переходом, входом, выходом, временным пребыванием во
мне того другого, которым я одновременно являюсь и не явля-
юсь" (84, с.158).

Литература -- женского рода
Таким образом, само письмо
как таковое, а следовательно, и
литература объявляется феноме-
ном, обладающим женской при-
родой (ecriture feminine); что же
касается литературы, созданной женщинами, то ей вменяется осо-
бая роль в утверждении этого специфического отношения с
"Другим", поскольку она якобы обладает более непосредственной
связью с литературностью, а также способностью избежать муж-
ских по происхождению желаний
господства и власти.

Истина -- женского рода
С этим связаны попытки
Юлии Кристевой, Люс Иригарай
и Сары Кофман утвердить осо-
бую, привилегированную роль

144

ГЛАВА II
женщины в оформлении структуры сознания человека. Если объ-
ективно оценивать их усилия, то придется охарактеризовать их
как стремление создать новую мифологию, чтобы не сказать,
мистику женщины. Кристева, например, постулирует существова-
ние фигуры "оргазмической матери", "матери наслаждения", в
которой соединились признаки материнского и сексуального, при-
чем исследовательница связывает ее бытие с бытием
"искусства-в-языке", или "языка-искусства" как "материнского
наслаждения" (202, с. 409-435).
Здесь Кристева откровенно вступает в область активного
мифотворчества, особенно характерного для нее с середины 70-х
годов. Она интенсивно перерабатывала и интерпретировала эрос-
ную символику Платона, особенно его аналогию между понятия-
ми "матери" и "материи" (как праматери всего), переосмысляя
их в неофрейдистском ключе. При этом в духе популяризирован-
ной Дерридой манеры Хайдеггера играть словами, созвучиями и
неологизмами она, например, определяет женское начало как про-
странство не только письма, но и истины -- "le vreel" (от le vrai
и le reel), что условно можно перевести как "реально истинное",
и от vrai-elle -- "она-истина", чтобы подчеркнуть женскую при-
роду этого понятия) (145, с. II). Эта истина, утверждает Кристе-
ва, "не представляема" и "не воспроизводима" традиционными
средствами и лежит за пределами мужского воображения и логи-
ки, мужского господства и муж-
ского правдоподобия.

"Категорическая женщина" отказывается от комплекса кастрации
В подобного рода научной
фантастике Кристева далеко не
одинока. Близкая ей по духу и
методологии Люс Иригарай так-
же призывает женщин признать
свою силу как проявление прафеномена "земля-
мать-природа / воспроизводительница" и предпринимает попыт-
ки создать собственную мифологию, оправдывающую это трие-
динство. В принципе и более трезвая С. Кофман, далекая от со-
блазна мифотворчества, в своей "Загадке женщины" (196) идет
тем же путем. Демонстрируя преобладание символа матери в тео-
рии Фрейда, Кофман представляет ее не только как загадку,
которую нужно разгадать и расшифровать, но и как истинную
учительницу правды. На этой основе она развивает понятие
"категорической женщины", отказывающейся принять как неиз-
бежность комплекс кастрации, приписываемый ей Фрейдом и в
известной степени Дерридой, и вместо этого утверждающей свою

145

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
собственную сексуальность, по своей приводе двойственную и
принципиально неопределимую.
В определенной степени все эти теории так или иначе связа-
ны с концепцией бисексуальности женщины, выдвинутой
Фрейдом и получившей поддержку в модели Дерриды, согласно
которой и мужчина, и женщина оба являются вариантами
"архиженщины". Как мы видели, все усилия французских теоре-
тиков феминистской критики были направлены на переворот, на
опрокидывание традиционной иерархии мужчины и женщины, на
доказательство того, что женщина занимает по отношению к
мужчине не маргинальное, а центральное положение, а все кон-
цепции о ее неполной сексуальности являются попытками муж-
ской психологии утвердить свою самотождественность за счет
суверенных прав личности женщины, обходя при этом сложность
полового самосознания человека, независимо оттого, к какому
полу он (или она) принадлежит.

Задачи феминистской критики
Иными словами, представи-
тели французской феминистской
критики стремятся: во-первых,
доказать более сложный, чем это
традиционно считается, характер
полового самосознания; во-вторых, восстановить (чтобы не ска-
зать большего) роль женщины в рамках психоаналитических
представлений; и в-третьих, разоблачить претензии мужской пси-
хологии на преобладающее положение по сравнению с женщиной,
а заодно и всю традиционную культуру как сугубо мужскую и,
следовательно, ложную. Самотождественность мужского созна-
ния, пишет в этой связи Ш. Фельман, и "господство, на которое
оно претендует, оказывается как сексуальной, так и политической
фантазией, подрываемой динамикой бисексуальности и риториче-
ской взаимообратимостью мужского и женского начал" (136,
с. 31).
Разумеется, теоретическая экзальтация в вопросе о женской
эмансипации может принимать различные формы, и у некоторых
французских теоретиков само понятие женщины стало выступать
в качестве любой радикальной силы, подрывающей все концеп-
ции, предпосылки и структуры традиционного мужского дискурса.
В этом отношении показательно их сравнение с американскими
феминистками, которых, как уже отмечалось, в первую очередь
интересовали (по крайней мере в 70-х годах) более практические
вопросы социального и политического характера, а также специ-
фика женского восприятия литературы, практические проблемы
146
ГЛАВА II
эмансипации литературы от доминирующей мужской психологии и
борьба против мужских жизненных ценностей, которыми, -- ив
этом они полностью согласны со своими французскими коллегами,
-- целиком пропитан окружающий их мир. Более конкретно спе-
цифика их анализа заключалась в выявлении противоречий между
мужским и женским прочтением литературы, в ходе которого они
стремились продемонстрировать предрассудки мужской идеоло-
гии.

Женское начало против "символических структур западной мысли"
Различие между американ -
ской феминистской критикой и
французской проявляется весьма
отчетливо, если мы сравним ус-
тановку Элейн Шоуолтер и
Джудит Феттерли на создание
специфического женского прочте-
ния литературы и стремление
Кристевой, Кофман, Иргарай и С иксу выявить женское начало
как особую и фактически, по их представлению, единственную
силу (в психике, биологии, истории, социологии, обществе и
т. д.), которая способна разрушить, подорвать "символические
структуры западной мысли". Разумеется, их всех объединяет не-
сомненная общность социально-психологических запросов и инте-
ресов, которую лучше всего выразила Шошана Фельман, зани-
мающая, если можно так сказать, срединную позицию:
"Достаточно ли быть женщиной, чтобы говорить как женщина?
Определяется ли это "говорить как женщина" неким биологиче-
ским состоянием или стратегической, теоретической позицией,
анатомией или культурой?" (138, с. 3).
Юлия Кристева заявила в одном из своих интервью:
"Убеждение, что "некто является женщиной", почти так же аб-
сурдно и ретроградно, как и убеждение, что "некто является
мужчиной". Я сказала "почти", потому что пока еще
по-прежнему существует немало целей, которых женщина может
добиться: свободы аборта и предупреждения беременности, яслей
и детских садов, равенства при найме на работу и т. д. Следова-
тельно, мы должны употреблять выражение "мы -- женщины"
как декларацию или лозунг о наших правах.
На более глубоком уровне, однако, женщина не является
чем-то, чем можно "быть". Это принадлежит самому порядку
бытия... Под "женщиной" я понимаю то, что не может быть ре-
презентировано, то, о чем не говорится, то, что остается над и
вне всяких номенклатур и идеологий" (202, с. 20-21).

147

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
При всей специфичности языка Кристевой, как всегда тре-
бующего специального комментария, одно несомненно -- под
женщиной она понимает не существо женского пола, а особое
женское начало, мистическое в своей ускользаемости от любого
определения и любых идеологий. Провозглашаемая феминистской
критикой постструктуралистского толка "инаковость", "другость",
"чуждость" женщины традиционной культуре как культуре идео-
логически мужской приобретает характер подчеркнуто специфиче-
ского феномена. Естественно, что при таком абстракт-
но-теоретическом и сильно мистифицированном понимании при-
роды женского начала реальная противоположность полов декон-
структивистски вытесняется.
Аналогичного образа мышления придерживается и Шошана
Фельман, заявляющая на основе своего анализа бальзаковской
"Златоокой девушки": "Женское начало как реальная инаковость
в тексте Бальзака является сверхъестественной не в том, что она
выступает как противоположность мужскому полу, а в том, что
она подрывает саму оппозицию мужского и женского начал"
(136, с. 42).

Женщина-читатель и женщина-писатель
Что же касается специфич-
ности американского женского
прочтения текстов, то оно осно-
вывается на авторитете психоло-
гически-биологического и соци-
льного женского опыта и женского восприятия литературы, т. е.
на своеобразии женского эстетического опыта. Эти вопросы есте-
ственно затрагиваются и французскими теоретиками, чему немало
можно найти примеров. Тем не менее разница в акцентах весьма
существенна, так как в отличие от своих англо-американских кол-
лег они в меньшей степени занять! проблемой женщины-читателя.
Например, Шоуолтер определяет задачу феминистской критики
как выявление того подхода, "в котором гипотеза о женском чи-
тателе изменяет наше восприятие данного текста, побуждает к
осознанию его сексуальных кодов" (267, с. 25). Естественно, что
"сексуальные коды" понимаются здесь очень широко -- как
признаки духовно-биологического различия между женской и
мужской психикой; не следует также забывать, что по представ-
лениям, в рамках которых работают эти критики, духовное начало
предопределяется, если целиком не отождествляется, с половым.
Если же говорить о специфике подхода Шоуолтер, то в центр
своих исследований она ставит не просто женщину-читателя, но
также и женщину-писателя, выступая в роли так называемой

148

ГЛАВА II
"гинокритики", занимающейся "женщиной как производительни-
цей текстуального смысла, историей, темами, жанрами и структу-
рами литературы, созданной женщинами. В число ее предметов
входят психодинамика женской креативности; лингвистика и про-
блема женского языка; траектория индивидуальной или коллек-
тивной феминистской карьеры; история литературы и, конечно,
исследование отдельных писательниц и их произведений" (там
же, с. 25). Типичными работами подобного толка можно назвать
упоминавшееся уже исследование С. Гилберт и С. Губар
"Безумная на чердаке" (163) и сборник статей "Женщины и
язык в литературе и обществе" (1980) (291).
На практике большинство феминистских критиков заняты
утверждением специфически женского читательского опыта, кото-
рому приходится, по их представлению, преодолевать в самом
себе навязанные ему традиционные культурные стереотипы муж-
ского сознания и, следовательно, мужского восприятия. Как пи-
шет Анетт Колодны, "решающим здесь является тот факт, что
чтение -- это воспитуемая деятельность, и, как многие другие
интерпретативные стратегии в нашем искусстве, она неизбежно
сексуально закодирована и предопределена половыми различия-
ми" (197, с. 588).
В частности, Марианна Адамс, анализируя роман "Джейн
Эйр" Шарлотты Бронте, отмечает, что для критиков-женщин
новая ориентация заключается не в том, чтобы обращать особое
внимание на проблемы героя, к которым критики-мужчины ока-
зались "необыкновенно чувствительны", но скорее на саму
Джейн и на те особые обстоятельства, в которых она очутилась:
"Перечитывая "Джейн Эйр", я неизбежно приходила к чисто
женским вопросам, под которыми я подразумеваю общественное
и экономическое положение зависимости женщины в браке, огра-
ниченный выбор возможностей, доступный Джейн как следствие
ее образования и энергии, ее потребность любить и быть люби-
мой, ощущать себя полезной и нужной. Эти стремления героини,
двойственное отношение к ним повествовательницы и конфликты
между ними -- вот настоящие вопросы, поднимаемые самим ро-
маном" (43, с.140).
Эта сексуальная закодированность заключается прежде всего
в том, что в женщине с детства воспитываются мужской взгляд
на мир, мужское сознание, от которого, естественно, как пишет
Шоуолтер, женщины должны отрешиться, несмотря на то, что от
них "ожидают, что они будут идентифицировать себя с мужским
опытом и перспективой, которая представляется как общечелове-

149

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
ческая" (268, с. 856). Таким образом, задача женской критики
данного типа состоит в том, чтобы научить женщину читать как
женщина. В основном эта задача сводится к переосмыслению
роли и значения женских характеров и образов, к разоблачению
мужского психологического тиранства. Как утверждает в связи с
этим Дж. Феттерли, "наиболее значительные произведения аме-
риканской литературы представляют собой ряд коварных умыслов
против женского характера"
(142, с. XII).

"Сопротивляющийся читатель" у Феттерли
Например, в двух "самых
американских" по духу произве-
дениях "Легенде о сонной доли-
не" Ирвинга и "Прощай, ору-
жие!" Хемингуэя, по мнению исследовательницы, наиболее полно
выразилось мироощущение американцев (естественно, мужчин),
их "архетипическое" отношение к миру цивилизации. Подтвер-
ждение этому Феттерли находит в известной характеристике Рип
Ван Винкля, данной Лесли Фидлером в его известной книге
"Любовь и смерть в американском романе", где он назвал Рипа
героем, "председательствующим при рождении американского
воображения" (там же, с. XX), образом человека, являющегося
воплощением "универсальной" американской мечты человека в
бегах, готового исчезнуть куда угодно -- в глушь лесов и прерий,
уйти на войну -- лишь бы только избежать тягот цивилизации, в
том числе и конфронтации мужчины и женщины, "бремени секса,
брака и ответственности" (там же).
Феттерли в связи с этим отмечает, что читательница этого
произведения, как всякий другой читатель, всей структурой но-
веллы вынуждена идентифицировать себя с героем, восприни-
мающим женщину как своего врага. Иными словами, в "Легенде
о сонной долине" жена Рипа Ван Винкля представляет собой все
то, от чего можно только бежать, а сам Рип -- триумф мужской
фантазии. В результате "то, что по своей сути является актом
обыкновенной идентификации, когда читатель этой истории --
мужчина, превращается в клубок сложных и запутанных противо-
речий, когда читателем оказывается женщина" (там же, с. 9).
Таким образом, "в произведениях подобного рода читательнице
навязывается опыт тех переживаний, из которых она явно исклю-
чена; ее призывают отождествлять себя с личностью, находящейся
к ней в оппозиции, т. е. от нее требуют личностного самоопреде-
ления, направленного против нее самой" (там же, с. XII).

150

ГЛАВА II
Аналогичную ситуацию Феттерли находит и в "Прощай,
оружие!", прежде всего в трактовке образа Кэтрин. При всей
симпатии и сочувствии, которые она вызывает у читателя, ее роль
сугубо вспомогательная, поскольку ее смерть освобождает Фреда
Генри от бремени обязанностей, налагаемых на него как на отца
ребенка и мужа, и в то же время укрепляет его веру в идилличе-
скую любовь и во взгляд на себя как на "жертву космического
антагонизма" (там же, с. XVI): "Если мы и плачем в конце ис-
тории, то о судьбе не Кэтрин, а Фредерика Генри. Все наши
слезы в конце концов лишь о мужчинах, потому что в мире
"Прощай, оружие!" только мужская жизнь имеет значение. И
для женщин урок этой классической истории любви и того опыта,
который дает ее образ женского идеала, ясен и прост: единствен-
но хорошая женщина -- только мертвая, да и то еще остаются
сомнения" (там же, с. 71).
Издержки феминистской критики здесь, пожалуй, выступают
сильнее всего, достигая комического эффекта, правда, вопреки
самым благим пожеланиям исследовательницы, поскольку в своем
вполне оправданном гневе против несомненного полового нера-
венства, в анализе конкретного произведения она явно выходит
за рамки здравого смысла. Более серьезного внимания заслужи-
вают ее попытки теоретически оправдать необходимость измене-
ния практики чтения: "Феминистская критика является политиче-
ским актом, цель которого не просто интерпретировать мир, а
изменить его, подвергая сомнению сознание тех, кто читает, и их
отношение к тому, что они читают" (там же, с. VIII). В соответ-
ствии с этими требованиями формулируется и главная задача фе-
министской критики -- "стать сопротивляющимся, а не согла-
шающимся читателем и этим отказом соглашаться начать процесс
изгнания мужского духа, который был нам внушен" (там же, с.
ХXII).
Собственно эта концепция "сопротивляющегося читателя"
или, вернее, сопротивления читателя навязываемых ему литера-
турным текстом структур сознания, оценок, интерпретаций и яв-
ляется самым убедительным показателем тождественности изна-
чальных установок американской феминистской критики и пост-
структуралистских представлений, ибо именно эта задача и явля-
ется главной для любого деконструктивистского анализа. Раз-
ность целей, в данном случае эмансипации от мужского господ-
ства, а в общепостструктуралистском варианте -- от господства
традиции логоцентризма лишь только подчеркивает общность
подхода.

151

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
Об этом свидетельствуют и все филиппики постструктурали-
стов против невинного читателя, попадающего в плен традицион-
ных представлений о структуре и смысле прочитываемого им тек-
ста. При этом весьма характерно, что структуры, наиболее часто
оказывающиеся в числе разоблачаемых, как правило, представля-
ют собой структуры, условно говоря, реалистического сознания,
т. е. сознания, основанного на принципе миметизма, иными сло-
вами, на принципе соотносимости мира художественного вымысла
с миром реальности.
С этой точки зрения, несомненный интерес представляет
анализ Ш. Фельман бальзаковской новеллы "Прощай" в статье
"Женщина и безумие: Критическое заблуждение" (1975) (138),
поскольку он предлагает деконструктивистский вариант типично
"феминистского" прочтения данного произведения французского
писателя. Герой новеллы -- наполеоновский офицер Филипп,
после долгой разлуки снова находит свою любимую женщину и к
своему горю обнаруживает, что его Стефани, так звали героиню,
сошла с ума и способна произносить всего лишь одно слово
"Прощай". Она находится под присмотром своего дяди доктора,
и оба близких ей человека предпринимают попытку вылечить ее
безумие, воссоздав то трагическое событие -- эпизод отступления
французской армии из России, -- которое и послужило причиной
ее болезни.
Фельман привлекает внимание к двум, на ее взгляд, тесно
друг с другом связанным моментам. Во-первых, с ее точки зре-
ния, вся традиционная академическая критика, посвященная этому
произведению Бальзака, в буквальном смысле умудрилась не
заметить главную героиню -- страдающую женщину, поскольку
критику всегда интересовала только проблема "реалистического"
изображения писателем наполеоновских войн. Во-вторых, расска-
занная им история сама по себе является драматизацией и подры-
вом логики репрезентации, т. е. логики здравомыслящих мужчин,
преследующих свои эгоистические интересы, -- логики, в соот-
ветствии с которой они попытались вылечить болезнь женщины
при помощи узнавания, т. е. репрезентации, миметического вос-
произведения событий, и достигли своей цели лишь ценой гибели
женщины.

Порочность реализма
Все эти рассуждения иссле-
довательницы, интересные с тео-
ретической точки зрения как
проявление типично феминист-
ского менталитета, имеют еще один немаловажный аспект прак-

152

ГЛАВА II
тического характера: они четко в методологическом плане сориен-
тированы против реализма в широком смысле слова. В данном
случае Фельман подвергает критике референциальную природу
реалистического сознания, т. е. его установку на соотнесение мира
вымысла с миром реальности. Сама попытка Филиппа вернуть
разум Стефани рассматривается критиком как аморальная, по-
скольку он стремится насильственным путем изменить, т. е. унич-
тожить ее безумную инаковость, подчинить ее тем самым струк-
турам сознания, которыми руководствуется он сам, т. е. заведомо
мужским, сделать так, чтобы она узнала себя и снова признала
себя "его Стефани".
Еще больший грех Филиппа, по утверждению Фельман, за-
ключается в том, что он попытался это сделать "реалистическими
средствами", осуществив реалистическую реконструкцию сцены
страдании военного времени, где она потеряла свой рассудок.
Основной порок реализма, с точки зрения Фельман, в том, что
он пытается воспроизвести, скопировать действительность, и кри-
тики, находящаяся во власти реалистических структур сознания,
интерпретируют текст новеллы, следуя за логикой главного героя,
видят все описываемое лишь только его глазами. "Просто пора-
зительно, -- пишет исследовательница, -- до какой степени ло-
гика ничего не подозревающего "реалистического" критика спо-
собна воспроизводить одно за другим все заблуждения Филиппа"
(там же, с. 10).
Хваля реализм Бальзака и рассматривая новеллу как обра-
зец "реалистического письма", критики-мужчины, по мнению
исследовательницы, демонстрируют "как на критической, так и на
литературной сцене ту же самую попытку присвоить означающее
и редуцировать его способность к дифференцированной повторяе-
мости; мы видим то же самое стремление избавиться от различий,
ту же самую политику отождествления, ту же самую тенденцию к
господству, к контролю над смыслом. Вместе с иллюзиями Фи-
липпа реалистический критик, в свою очередь, точно так же по-
вторяет его аллегорический акт убийства, его уничтожение Дру-
гого: критик также по-своему убивает женщину (подчеркнуто
автором. -- И. И.), убивая в то же самое время вопрос о тексте
и сам текст как вопрос" (там же, с. 10).
Весь этот пассаж, пожалуй, как нельзя лучше иллюстрирует
постструктуралистскую мифологему феминизма со всем ее ценно-
стным рядом, фразеологией и заранее известным адресом уже
теперь традиционных инвектив. Как широкомасштабное явление
социального порядка и как влиятельный фактор интеллектуальной

153

ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ
жизни современного западного общества феминизм захватывает
своим воздействием в данное время практически весь спектр гу-
манитарных наук, тем не менее именно в литературоведении он
обрел тот рупор своих идей и настроений, который вот уже в те-
чение двадцати лет самым активным образом влияет на общест-
венное сознание. И как бы ни оценивать это влияние, и как бы
ни учитывать весь баланс спорных и бесспорных достижений и
изъянов, в одном феминистской критике нельзя отказать -- она
всегда была и остается чутким индикатором состояния психиче-
ского менталитета общества, четко фиксируя все его изменения,
вычеркивая ту дрожащую линию на графике, на котором прихот-
ливо пересекаются здравый смысл и безумие научной абстракции,
аберрации и заблуждения.
ГЛАВА III. ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ

"Бородатая нимфа" Пауль Клее
ЛИТЕРАТУРА ПОСТМОДЕРНИЗМА И МАССОВАЯ КОММУНИКАЦИЯ: ПАРОДИЯ ИЛИ
ПАРАЗИТИРОВАНИЕ?

Постмодернизм как литературное течение, широко распро-
страненное в Западной Европе и США, с самого начала был
тесно связан с массовым искусством и массовой, тривиальной
литературой. Его эстетическая специфика самими теоретиками
постмодернизма часто определяется -- в духе модного сейчас
плюрализма -- как органическое сосуществование различных
художественных методов, в том числе и реализма. Следует
учесть, что под реализмом в данном случае имеется в виду не
столько критический реализм XIX столетия, сколько чисто лите-
ратурные условности внешне реалистической манеры повествова-
ния, ставшие достоянием различных жанров массовой литературы,
т.е. речь практически идет о псевдореализме или квазиреализме.
Если раньше о псевдореализме можно было говорить как о
проявлении нехудожественности, как о случайных фактах эстети-
ческого просчета писателя или неудаче графомана, то сегодня
положение существенно изменилось. То, что раньше стыдливо
пряталось на задворках большой литературы, сегодня заявляет о
себе во всеуслышание, а по своей массовости и воздействию на
формирование вкусов широкой публики зачастую значительно
превосходит влияние серьезного проблемного искусства, о чем с
тревогой говорят мастера культуры на Западе.
Речь прежде всего идет о массовой (или тривиальной) лите-
ратуре с ее явной или неявной установкой на развлекательность:
уголовно-детективной, шпионской, научно-фантастической, при-
ключенческо-авантюрной, сентиментально-мещанской и проч. За
исключением некоторых подвидов научной фантастики и фанта -

156

ГЛАВА III
стики условно называемого готического плана остальные жанры
массовой литературы обращаются к технике реалистического по-
вествования, паразитируя на условностях реалистического романа
XIX в.
Это заставляет нас с особым вниманием относиться к специ-
фике не только содержательной, но и формальной стороны ква-
зиреализма, к псевдореалистической технике письма, ориентиро-
ванной на плоскостное жизнеподобное, на создание форм искус-
ства в формах жизни без серьезного намерения постичь сущность
жизни, вскрыть ее глубинные закономерности. Это тем более
важно, что в теоретическом плане разграничение истинного реа-
лизма и литературных форм, паразитирующих на своем видимом
жизнеподобии и поэтому претендующих на свою причастность
реализму, представляет наибольшую трудность.
В критической литературе тех стран, где тривиальная литера-
тура уже давно приняла характер массового эстетического бедст-
вия, неоднократно высказывалась мысль, что ее основным мето-
дом изображения является "иллюзионизм" -- создание примити-
визированной одномерной картины действительности, соответст-
вующей представлению обывателя. Тривиальная литература пле-
тется за читателем, тащится в хвосте его стереотипов восприятия,
она не расширяет его познавательный горизонт, а, наоборот, за-
крепляет в его сознании принятые и распространенные взгляды и
вкусы, стандартизируя их и доводя до уровня предрассудков.
Именно литература подобного рода и стала главным предме-
том пародирования постмодернизма, а ее читатель -- основным
объектом насмешек. Вся структура постмодернистского романа на
первый взгляд предстает как нечто вызывающее отрицание пове-
ствовательной стратегии реалистического дискурса: отрицание
причинно-следственных связей, линейности повествования, психо-
логической детерминированности поведения персонажа. С особой
яростью постмодернисты ополчились на принцип внешней связно-
сти повествования, и эта стилистическая черта стала, пожалуй,
самой основной и легко опознаваемой приметой постмодернист-
ской манеры письма.
Нигилизм по отношению к предшествующей литературной
традиции распространяется у постмодернистов и на наследие
классического модернизма, условности и приемы письма которого
также вызывают их, правда не столь резкий, протест. В принци-
пе, для них неприемлемо все то, что кажется им закосневшим и
превратившимся в стереотип сознания, все то, что порождает
стандартную, заранее ожидаемую реакцию.

157

ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ

Постмодернизм как "манера письма"

Как отмечалось, легче всего
постмодернизм выделяется как
специфическая стилистическая
манера письма. На данном этапе
существования как самого по-
стмодернизма, так и его теоретического осмысления, с уверенно-
стью можно сказать лишь одно, что она оформилась под воздей-
ствием определенного эпистемологического разрыва с мировоз-
зренческими концепциями, традиционно характеризуемыми как
модернистские, однако вопрос, насколько существен был этот
разрыв, вызывает бурную поле-
мику среди западных теорети-
ков ⁷.

Генезис и рамки постмодернистской литературы
В этом отношении наиболь-
ший интерес вызывают работы
голландского исследователя До-
уве Фоккемы, в которых пред-
принимается попытка спроецировать мировоззренческие предпо-
сылки постмодернизма на его стилистику. Сам Фоккема, вне
всяких сомнений, убежден в существовании широкого течения
постмодернизма в литературе, хронологически охватывающего
период с середины 50-х годов и вплоть до наших дней, отмечая
при этом, что одно из ранних его проявлений можно обнаружить
еще в "Поминках по Финнегану" (1939) Джойса. По мнению
критика, своим рождением постмодернизм обязан американской
литературе и лишь потом распространился в западноевропейских
странах, хотя Фоккема и допускает возможность его проявления
на европейском континенте независимо от заокеанского влияния
(144, с. 81).
Фоккема фиксирует наличие постмодернистских приемов
письма в современной итальянской литературе (в творчестве Ита-
ло Кальвино), в литературе Западной Германии и Австрии
(Петер Хандке, Бото Штраусе, Томас Бернхард, Петер Розай),
а также в голландской и фламандской литературах (Биллем Фре-
дерик Херманс, Геррит Кроль, Леон де Винтер, Хюго Клаус,
Иво Михельс, Сес Нотебом). Пожалуй, наибольший интерес
вызывает включение в обойму постмодернистов французских но-
вых романистов.
Список писателей-постмодернистов у Фоккемы весьма ре-
презентативен как в количественном, так и в качественном отно-
___________
⁷ Более подробно об этом см. Постструктурализм.
Деконструктивизм.
Постмодернизм. С. 200-202.

158

ГЛАВА III
шении, хотя в нем явно преобладают американские авторы, до
недавнего времени традиционно относимые к представителям так
называемого черного юмора. Помимо уже упоминавшихся имен,
исследователь включает в свой список имена Джона Хоукса, Ри-
чарда Браутигана, Доналда Бартелма, Курта Воннегута, Роналда
Сьюкеника, Леонарда Майклза, Джона Барта, Томаса Пинчона,
Роберта Кувера, Реймонда Федермана, Владимира Набокова,
англичан Джона Фаулза и Эдварда Бонда, латиноамериканцов
Хулио Кортасара, Хорхе Луиса Борхеса и Карлоса Фуэнтеса и
др.
Постмодернизм для Фоккемы -- прежде всего особый
взгляд на мир, -- "продукт долгого процесса секуляризации и
дегуманизации" (144, с. 80). Если в эпоху Возрождения, по его
мнению, возникли условия для появления концепции антропоцен-
трического универсума, то в XIX и XX столетиях под влиянием
наук -- от биологии до космологии -- стало все более затрудни-
тельным защищать представление о человеке как о центре космо-
са: "в конце концов оно оказалось несостоятельным и даже неле-
пым" (там же, с. 82).
Обильно в данном случае цитируемые апокалиптические
предсказания ученых о неизбежной энтропии, наступлении либо
вечного холода, либо невыносимой для человеческого существова-
ния жары в необозримом будущем, перемежаются с пессимисти-
ческими вещаниями о возможном самоуничтожении рода людей в
будущем уже не столь отдаленном и, как правило, привлекаются
для подтверждения "неизбежного заключения, что человек -- в
результате не более чем просто каприз природы, а отнюдь не
центр вселенной" (там же).

Реализм как иерархия и постмодернизм как ее отрицание
При этом утверждается, что
реализм в литературе основыва-
ется на непоколебимой иерархии
материалистического детерминиз-
ма и викторианской морали.
Пришедший ему на смену симво-
лизм характеризуется как теоретическая концепция, постулирую-
щая наличие аналогий (корреспонденции) между видимым миром
явлений и сверхъестественным царством "Истины и Красоты". В
противовес символистам, не сомневавшимся в существовании
этого высшего мира, модернисты, отмечает Фоккема, испытывали
сомнения как относительно материалистического детерминизма,
так и "жесткой эстетической иерархии символизма". Вместо этого
они строили различные догадки и предположения, стремясь при-

159

ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ
дать "гипотетический порядок и временный смысл миру своего
личного опыта" (там же).
В свою очередь, постмодернистский взгляд на мир характе-
ризуется убеждением, что любая попытка сконструировать модель
мира -- как бы она ни оговаривалась или ограничивалась эпи-
стемологическими сомнениями -- бессмысленна. Создается впе-
чатление, пишет Фоккема, что постмодернисты считают в равной
мере невозможным и бесполезным пытаться устанавливать ка-
кой-либо иерархический порядок или какие -либо системы приори-
тетов в жизни. Если они и допускают существование модели ми-
ра, то основанной лишь на "максимальной энтропии", на
"равновероятности и равноценности всех конститутивных элемен-
тов" (там же, 82-83).
В своей характеристике мировоззрения постмодернистов
Фоккема не оригинален, аналогичных взглядов придерживаются,
в частности, Ихаб Хассан (176, с. 55), да и вообще подобная
точка зрения весьма распространена среди западных ученых.
Фоккему отличает лишь акцент на полемической природе постмо-
дернизма, направленной, по его мнению, против модернизма
(пожалуй, эта сторона постмодернизма разработана у него более
тщательно и подробно, чем у других исследователей данной темы,
см.: 143), а также попытка дать обобщенно структурированное
представление об основных элементах постмодернистского миро-
видения. Однако подобный суммарный взгляд страдает весьма
существенным схематизмом и явным упрощением, далеко не от-
ражающим своеобразие модернистского мироощущения и причи-
ны, его породившие.
Общая характеристика взглядов постмодернистов дается
крайне абстрактно, и этому есть вполне понятные объяснения.
Во-первых, Фоккему интересуют только формальные принципы
того, что можно назвать дискурсивной организацией литератур-
ного текста. Во-вторых, само его понимание постмодернизма на-
столько широко и охватывает столь разных по своим взглядам
(социальным и эстетическим), позициям и установкам писателей,
что кроме как на весьма абстрактном уровне анализа их и нельзя
объединить. Но эта же абстракция дает основания для вопроса о
правомочности данного объединения, иными словами, порождает
сомнения в действительности существования самого постмодер-
низма, по крайней мере в том виде, как его понимает критик.
Фоккема убежден, что постмодернизм как литературное те-
чение в значительной степени был порожден "полемикой против
модернизма" (144, с. 83), и, очевидно, в этом с ним можно со-

160

ГЛАВА III
гласиться, если, конечно, не превращать вслед за ним этот фак-
тор в главную и чуть ли не единственную причину появления
данного направления. Как отмечалось, один из главных принци-
пов постмодернистского мировосприятия Фоккема видит в отри-
цании любой возможности существования природной или соци-
альной иерархии и отсюда выводит так называемый принцип но-
ниерархии, лежащий в основе структурообразования всех постмо-
дернистских текстов.

Принцип нониерархии и интерпретация текста
Этот принцип нониерархии в
первую очередь сказывается на
переосмыслении самого процесса
"литературной коммуникативной
ситуации". Для отправителя по-
стмодернистского текста принцип нониерархии означает отказ от
преднамеренного отбора (селекции) лингвистических (или иных)
элементов во время "производства текста". Для получателя же
подобного рода коммуниката, если он готов его прочесть
(дешифровать) "постмодернистским способом", этот же принцип,
с точки зрения Фоккемы, предполагает отказ от всяких попыток
выстроить в своем представлении связную интерпретацию текста.
Определяя код литературного течения постмодернизма,
Фоккема отмечает, что он является всего лишь одним из многих
кодов, регулирующих производство текста. Другие коды, на ко-
торые ориентируются писатели -- прежде всего лингвистический
код (естественного языка -- английского французского и т. д.),
общелитературный код, побуждающий читателя прочитывать ли-
тературные тексты как тексты, обладающие высокой степенью
когерентности, жанровый код, активизирующий у реципиента
определенные ожидания, связанные с выбранным жанром, и иде-
олект писателя, который в той мере, в какой он выделяется на
основе рекуррентных признаков, также может считаться особым
кодом.
Из всех упомянутых, каждый последующий код в возрас-
тающей пропорции ограничивает действие предыдущих кодов,
сужая поле возможного выбора читателя, однако при этом спе-
цификой литературной коммуникации, подчеркивает Фоккема,
является тот факт, что каждый последующий код способен одно-
временно оспаривать правомочность остальных кодов, создавая и
оправдывая свой выбор языковых единиц и их организации, за-
прещаемый остальными, более общими кодами. При этом и сами
идиолекты отдельных писателей-постмодернистов вместе взятые
должны, по мысли исследователя, в своем взаимодействии час-

161

ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ
тично подтверждать, частично опровергать существование социо-
лекта постмодернизма как целостного литературного течения. Та-
ким образом, постмодернистский код может быть описан как
система предпочтительного выбора тех или иных семантических и
синтаксических средств (как система преференций), частично
более ограниченного по сравнению с выбором, предлагаемым
другими кодами, частично игно-
рирующего их правила.

Код постмодернизма
Выделяя в качестве осново-
полагающего принципа организа-
ции постмодернистского текста
понятие нонселекции (или квазинонселекции), Фоккема стремится
проследить его действие на всех уровнях анализа: лексемном,
семантических полей, фразовых структур и текстовых структур.
В числе наиболее заметных и часто встречающихся в по-
стмодернистских текстах лексем критик называет такие слова, как
зеркало, лабиринт, карта, путешествие (без цели), энцикло-
педия, реклама, телевидение, фотография, газета (или их эк-
виваленты на различных языках).

Пять семантических полей
Исходя из определения,
данного Лайонзом, согласно ко-
торому семантическое поле со-
стоит из семантически соотноси-
мых лексем, имеющих по крайней
мере один общий семантический признак (224, с. 269, с. 326),
Фоккема выделяет в постмодернистских текстах пять таких по-
лей: ассимиляции; умножения и пермутации; чувственной перцеп-
ции; движения; механистичности. Эти семантические поля, нахо-
дящиеся в центре постмодернистского семантического универсума,
по мнению исследователя, в первую очередь полемически заост-
рены против семантической организации модернистских текстов.
Так, например, поле ассимиляции демонстрирует отказ от столь
заметного стремления модернистов выявить мельчайшие различия
и принципиальную несовместимость всех сторон изображаемой
ими жизни, от их позиции отстраненных и отчужденных аутсай-
деров.
В противовес этому постмодернисты пытаются утвердить
принцип всеобщей равнозначности всех явлений и всех сторон
жизни, часто агрессивно насильственной ассимиляции человека
внешним миром.
Семантическое поле чувственной перцепции включает в себя
все лексемы, описывающие или подразумевающие функции чувст-

162

ГЛАВА III
венного ощущения. В качестве семантического подполя сюда вхо-
дит и сфера конкретности с ее акцентом на наблюдаемых деталях,
как это подчеркивал Лодж (222, с. 139), на поверхностной сто-
роне явлений, о чем писал Стивик (272, с. 211; 271, с. 140).
Последнее семантическое поле, выделяемое критиком, --
поле механистичности -- описывает различные аспекты индуст-
риализованного, механизированного и автоматизированного мира
современности, где индивидуальное сознание подчинено техноло-
гии (по выражению И. Хассана, выступающей как
"технологическое продолжение
сознания") (176, с. 124).

Синтаксис постмодернизма
Синтаксис постмодернизма в
целом, как синтаксис предложе-
ния, так и более крупных единиц
(синтаксис текста или компози-
ция, включающий в себя аргументативные, нарративные и деск-
риптивные структуры), характеризуется, по мнению Фоккемы,
явным преобладанием паратаксиса над гипотаксисом, отвечающим
общему представлению постмодернистов о равновозможности и
равнозначности, эквивалентности всех стилистических единиц.
На фразовом уровне исследователь отмечает основные ха-
рактерные черты постмодернистских текстов:
1) синтаксическую
неграмматикальность (например, в "Белоснежке" (1967) Бар-
телма), или такую ее разновидность, когда предложение оказыва-
ется оформленным не до конца с точки зрения законов граммати-
ки и фразовые клише должны быть дополнены читателем, чтобы
обрести смысл ("Заблудившись в комнате смеха" (1968) Барта);
2) семантическую несовместимость ("Неназываемый" (1968)
Беккета, "Вернитесь, доктор Калигари" (1964) Бартелма);
3) необычайное типографическое оформление предложения
("Вдвойне или ничего" (1971) Федермана). Все эти приемы
Фоккема называет "формами фрагментарного дискурса", отмечая,
что чаще всего они встречаются в
конкретной поэзии.

"Нонселекция" -- "алеаторная селекция"
Наиболее подробно исследо-
вателем разработан уровень тек-
стовых структур постмодернизма.
Здесь он попытался объединить
и упорядочить довольно запутанную и разнородную терминоло-
гию, употребляемую в западном литературоведении для описания
главного, с его точки зрения, принципа организации постмодерни-
стского повествования -- феномена нонселекции или квазинонсе-

165

ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ
лекции. Этот постмодернистский идеал нонселекции или алеатор-
ной селекции, по наблюдению Фоккемы, часто превращается в
процессе создания произведения в применение комбинаторных
правил, имитирующих математические приемы: дубликация, ум-
ножение, перечисление. К ним он добавляет еще два приема:
прерывистость и избыточность. Тесно друг с другом связанные,
все они в равной степени направлены на нарушение традиционной
связности (когерентности) повествования. Наиболее типичные
примеры повествовательной прерывистости, или дискретности,
исследователь находит в романах Джона Хоукса "Смерть, сон и
путешественник" (1974), Ричарда Браутигана "В арбузном саха-
ре" (1968), Дэвида Бартелма "Городская жизнь" (1971), Курта
Воннегута "Завтрак для чемпионов" (1973), Роналда Сьюкеника
"96.6" (1975), Леонарда Майклза "Я бы спас их, если бы мог"
(1975).
Той же цели служит и прием избыточности, предлагающий
читателю либо наличие слишком большого количества коннекто-
ров, должных привлечь его внимание к сверхсвязности текста,
либо назойливую описательность, перегружающую реципиента
ненужной информацией. В обоих случаях это создает эффект
информационного шума, затрудняющего целостное восприятие
текста. В качестве примера приводятся романы Алена Роб-Грийе
"Зритель" (1955), Томаса Пинчона "V" (1963) и "Радуга зем-
ного притяжения" (1973), Браутигана "Ловля форели в Амери-
ке" (1970). Бартелма "Печаль" (1972) и "Городская жизнь"
(1971).
Способ перечисления выделен Фоккемой недостаточно кор-
ректно, поскольку совпадает с его же вторым толкованием прин-
ципа избыточности. Особое значение критик придает приему
пермутации, видя в нем одно из главных средств борьбы постмо-
дернистского письма против литературных конвенций реализма и
модернизма. Он подразумевает взаимозаменяемость частей текста
(роман Реймонда Федермана "На ваше усмотрение" (1976) со-
ставлен из несброшюрованных страниц, и читатель волен по соб-
ственному усмотрению выбрать порядок его прочтения); пермута-
цию текста и социального контекста (попытка писателей уничто-
жить грань между реальным фактом и вымыслом). В качестве
примера приводятся романы "Бледный огонь" (1962) Владимира
Набокова и "Бойня номер пять" (1969) Воннегута.
Как свидетельствуют высказывания самих писате-
лей-постмодернистов, в своей практике они редко прибегают к
столь сознательно и математически рассчитанной конструкции.

164

ГЛАВА III
Предполагать же, как это делает Фоккема, что эти математиче-
ские приемы "неподвластны вмешательству человеческой воли"
(144, с. 92), -- значит встать на позиции мистификации реаль-
но-жизненных отношений, постулируя существование в мире того
же онтологического хаоса, где безудержно господствуют слепой
случай и принцип игры, художественно-литературный аналог ко-
торого и пытаются создать писатели-постмодернисты.
Фактически, как отмечалось, правило нонселекции отражает
различные способы создания эффекта преднамеренного повество-
вательного хаоса, фрагментированного дискурса о восприятии
мира как разорванного, отчужденного, лишенного смысла, зако-
номерности и упорядоченности. Это и является самой приметной
чертой постмодернистской манеры повествования, выявить прави-
ла внутренней организации которой (а, вернее, правила дезорга-
низации) Фоккема и пытается. В этом и заключается одновре-
менно слабая и сильная стороны его подхода. Если оценивать его
в целом, то он сугубо негативен, поскольку описывает только
разрушительный аспект практики постмодернизма -- те способы,
с помощью которых постмодернисты демонтируют традиционные
повествовательные связи внутри произведения, отвергают при-
вычные принципы его организации.
Но в таком случае остается открытым вопрос: что же явля-
ется связующим центром подобного фрагментированного повест-
вования, что превращает столь разрозненный и гетерогенный ма-
териал, которым заполнено содержание типового постмодернист-
ского романа, в нечто такое, что при всех оговорках все-таки за-
ставляет себя воспринимать как целое? И на этот вопрос Фок-
кема не дает ответа.
В то же время не вызывает сомнения, если даже отвлечься
от событийного аспекта содержания постмодернистского произве-
дения, всегда работающего на определенный моральный урок
читателю, что литературные тексты данного типа в своем подав-
ляющем большинстве обладают единством эмоционального тона и
общего впечатления. Это побуждает к поискам не только общей
символической структуры, но и некого содержательного центра,
выраженного и формальными средствами.

Маска автора
И такой центр существует. Это образ автора в романе, и
если быть более точным, "маска
автора" -- характерная черта постмодернистской манеры повест-
вования. Именно она является тем камертоном, который настраи-

165

ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ
вает и организует реакцию имплицитного (а заодно и реального)
читателя, обеспечивая тем самым необходимую литературную
коммуникативную ситуацию, уберегающую произведение от ком-
муникативного провала. Возможно, здесь мы сталкиваемся с чис-
то психологической реакцией писателя, заранее неуверенного в
том, что ему удастся наладить контакт со своим читателем, пере-
дать ему свое сокровенное знание о бессмысленности мира в це-
лом и усилий человека упорядочить в нем свою жизнь. Другой
причиной появления этой маски, интуитивного ощущения ее необ-
ходимости, является тот факт, что в условиях острого дефицита
человеческого начала в плоских, лишенных живой плоти и психо-
логической глубины персонажах постмодернистских романов, фак-
тически марионеток авторского произвола, маска автора часто
оказывается единственным реальным героем повествования, спо-
собным привлечь к себе внима-
ние читателя.

Страх перед "несостоявшимся читателем"
В композиционном плане,
который и есть выражение ав-
торского замысла, попытка до-
биться успешной коммуникации
-- достичь взаимопонимания с
читателем -- уже служит свидетельством опасения писателя ком-
муникативного провала. Иными словами, автор, рискнувший поя-
виться на страницах своего произведения в том или ином виде,
сразу выдает свое беспокойство, что он может столкнуться с
lecteur manque -- "несостоявшимся читателем". Можно сформу-
лировать это и по иному: автор, следовательно, заранее подозре-
вает, что посредством объективации своего замысла всей структу-
рой произведения (общей моралью рассказываемой истории, рас-
суждениями и действиями персонажей, символикой повествования
и т. д.) ему не удастся вовлечь читателя в коммуникативный про-
цесс и он вынужден взять слово от своего имени, чтобы вступить
с читателем в непосредственный диалог и лично растолковать ему
свой замысел. Следовательно, проблема маски автора тесно свя-
зана с обострившейся необходимостью наладить коммуникатив-
ную связь с читателем.
Возникшую потребность в коммуникативности можно объяс-
нить целым комплексом причин, которые в рамках данной работы
вряд ли удастся полностью перечислить. Поэтому ограничимся
лишь самыми, на наш взгляд, существенными и релевантными
для задач нашей работы. Одной из причин следует назвать изме-
нившуюся социокультурную ситуацию, о чем частично говорилось

166

ГЛАВА III
в начале. Это прежде всего технический прогресс в области
масс-медиа -- развитие аудио-визуальных средств коммуникации
во всех сферах, которые активно влияют на формирование массо-
вого сознания -- от создания мощной индустрии книгоиздатель-
ства с ее разветвленной системой рекламы, рецензирования, пре-
мирования и заказного "монографирования" до влиятельной им-
перии газетно-журнального дела; от кинопромышленности с ее
производственными и прокатными мощностями до телевидения и
бурно растущего феномена видео -- гибрида кино и телевидения.
Другой причиной можно назвать изменение самой структуры
читателя, воспитанного на этой массовой культуре. Наивно пола-
гать, что сегодняшний читатель ничем не отличается от читателя
начала века -- он изменился и качественно и количественно; в
своей массе он стал носителем устоявшихся вкусов и пристрастий
к стереотипам массовой культуры.
Третья причина -- изменение вкусов самой творческой ин-
теллигенции и, как следствие, изменение ее эстетической ориента-
ции. В XX в. с особой остротой возник вопрос о пропасти меж-
ду высокой и низкой культурой.
В произведениях постмодернистов бросается в глаза сущест-
венная переориентация эстетических установок, явное стремление
стереть грань между высокой и низкой литературой, однако, надо
сразу сказать, эти попытки весьма непоследовательны и противо-
речивы, поскольку они адресованы все-таки искушенному читате-
лю и носят явно вызывающе эпатажный и пародийный характер.
Ощущение угрозы коммуникативного провала породило агрессив-
ность речевого поведения авторской маски, всеми имеющимися в
ее наличии языковыми средствами она стремится вовлечь читате-
ля в активный диалог с собой, вызвать его на спор, спровоциро-
вать непредвиденную им реак-
цию.

Новьй дидактизм
Пожалуй, никогда в искус-
стве со времен эпохи Просвеще-
ния так сильно не ощущался в
литературе элемент дидактической направленности, целеустрем-
ленно ориентированный на перевоспитание читательских вкусов,
на перестройку стереотипов его восприятия. Здесь речь, конечно,
не идет о нравственном воспитании читателя в духе гуманистиче-
ских идеалов просветителей, придававших нравственному совер-
шенству человека социально-политический смысл.
Общественный и нравственный горизонт большинства писа-
телей-постмодернистов, как правило, совсем другого качествен-

167

ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ
ного и временного ряда и рода и имеет дело с якобы извращен-
ными человеческими ценностями (что в частности и определяет
одну из главных проблем этического импульса этих писателей),
деформированными, по их представлению, современным уровнем
состояния культуры и цивилизации постбуржуазного общества.
Эстетическое мироощущение в значительной степени ограни-
чено, если можно так сказать, внутрилитературной полемикой
против реализма, модернизма и массовой культуры, тривиальной,
развлекательной литературы, -- иными словами, не выходит за
пределы специфических форм эстетического сознания. Разумеет-
ся, тут приходится делать неизбежную оговорку, поскольку необ-
ходимо различать литературное течение постмодернизма, миро-
воззренчески ориентированное на воспроизведение жизни как
хаоса, лишенного цели и смысла, безразличного и чуждого чело-
веку, и постмодернистскую манеру письма. Последняя, хотя и
широко распространена, но требует для своей оценки в каждом
конкретном случае сугубо дифференцированного подхода, ибо
разные представители этой манеры по-разному определяют свою
жизненную позицию и соответственно задачи искусства. Напри-
мер, Кортасар, Фаулз, Воннегут при всей близости своего письма
стилистике постмодернизма в своих произведениях явно выходят
за пределы его мировоззренче-
ской эпистемы.

"Короткое замыкание"
Английский литературовед
Д. Лодж употребил в отношении
"постмодернизма" термин "ко-
роткое замыкание" (222, с. 135), и действительно, многие произ-
ведения этого рода "законтачены" на современности, на полити-
ческой и рекламной актуальности бытия.
Разумеется, это обманчивая близость, поскольку она служит
средством дискредитации привлекаемого реально-жизненного ма-
териала и тесно связана с проблемой псевдореализма, присущего
постмодернистской манере письма, отмеченной специфической для
модернизма тенденцией к натурализму. Ее постмодернистское
своеобразие заключается в том, что здесь она выступает как
псевдофактографичность или псевдодокументализм, когда неин-
терпретированные куски реальности посредством коллажной тех-
ники вводятся в ткань художественного повествования как бы в
сыром, неопосредствованном виде.
Естественно, что в общей структуре произведения они все
равно получают интерпретацию и, как правило, в весьма одно-
значной идеологически-эстетической перспективе. Псевдодоку-

168

ГЛАВА III
ментализм в конечном счете является одним из средств общего
принципа не столько "нонселекции" (или "квазинонселекции"),
как это представляется Фоккеме, сколько контрастности, после-
довательно проводимого во всей формальной и содержательной
структуре типового постмодернистского романа. На содержатель-
ном уровне он выступает как непреодолимая противоречивость
художественно воспроизводимого образа бытия -- абсурдного в
своем извращении причинно-следственной связи и гротескного в
своем восприятии авторской маски, за которой прячется писатель.
На формальном уровне принцип контрастности реализуется как
шоковая терапия, направленная на разрушение привычных норм
читательского восприятия, сформированного культурной традици-
ей. Иными словами, читатель постмодернистского романа все
время подвергается своеобразной
эмоциональной атаке.

Массовая литература как питательная среда постмодерна
Если говорить об эпатажной
технике постмодернистского ро-
мана, то ее необычность, учиты-
вая срок существования литера-
туры подобного рода, вещь более
чем относительная. Привыкание и автоматизм восприятия насту-
пает очень быстро. И с этим связан еще один парадокс постмо-
дернистского романа -- его фатальная обреченность на повышен-
ный интерес к жанрам массовой литературы. Как любой парази-
тирующий организм, он не может существовать вне сферы своего
обитания. Внутренняя хаотичность содержания и внешняя неорга-
низованность формы постмодернизма вынуждает его привержен-
цев прибегать к помощи тех видов литературы, жанровое обеспе-
чение которых, как правило, избыточно, т. е. к массовой литера-
туре. В конце концов, ее заданная оформленность и сюжетная
предсказуемость легче поддается пародированию (как и всякая
литература эпигонского характера она построена по принципу
схематизации некогда сделанных открытий большой литературы и
доводки их до уровня формального приема), нежели всякий раз
поражающая неожиданность, казалось бы, давно известных и
многократно перечитанных и переистолкованных произведений
литературы классической.
Появившаяся в условиях кризиса модернизма, постмодерни-
стская манера письма характеризуется прежде всего неустойчи-
вым и специфическим для каждого художника сочетанием в его
творчестве реалистических и модернистических тенденций. Каче-
ственно новым явлением в творческой манере современных за-

169

ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ
падных писателей (ив этом отношении это одна из характерных
черт именно постмодернизма) стало все возрастающее влияние
шаблонов массовой литературы, причем в масштабах, совершенно
не мыслимых для серьезной литературы прежних времен. В со-
держательном плане противоборство этих тенденций и составляет
внутреннюю суть постмодернизма.
Коммуникативный анализ постмодернизма позволяет вы-
явить важный структурообразующий принцип его повествователь-
ной манеры -- маску автора, функциональная роль которой в
обеспечении литературной коммуникативной ситуации ускользнула
от внимания западных теоретиков, за исключением К. Мамгрена.
Именно она, в условиях постоянной угрозы коммуникативного
провала, вызванной фрагментарностью дискурса и нарочитой хао-
тичностью композиции постмодернистского романа, оказалась
практически главным средством поддержания и сохранения про-
цесса коммуникации и стала смысловым центром постмодернист-
ского дискурса. Этот же подход дает возможность и осмыслить
сам факт появления литературного течения постмодернизма как
непосредственный результат воздействия массовой коммуникации
на общую социокультурную ситуацию, как реакцию на все воз-
растающую роль массовой литературы, формирующей стереотипы
массового сознания.
ЭРА НЕОБАРОККО: ПОСТМОДЕРНИЗМ восьмидесятых и девяностых годов.

Своего пика постмодернистское мироощущение достигло на
Западе в 80-е годы, причем это (судя по всему, оно и сейчас
таково) было очень двойственным чувством: с одной стороны,
ощущалась исчерпанность постмодернистских представлений, с
другой -- ничего нового им на смену не пришло, более того, соз-
давалось впечатление, что постмодернизм втягивал в поле своего
воздействия все новые и новые
сферы культурного сознания.

Литературоведение -- экспортер идей
Минувшее десятилетие было
отмечено существенными измене-
ниями культурного климата, пе-
реориентацией интересов научных
исследований и качественной трансформацией самих исследова-
ний. В 80-е годы продолжалась методологическая агрессия лите-
ратуроведения в другие сферы знания. Как отмечает Дж. Каллер,
"В 60-е и 70-е годы литературоведение, казалось, было занято
импортированием теоретических моделей, вопросов и перспектив
из таких областей, как лингвистика, антропология, философия,
история идей и психоанализ. Но в 80-х годах ситуация, кажется.
изменилась: литературоведение стало экспортером теоретического
дискурса, в то время как другие дисциплины -- право, антропо-
логия, история искусства, даже психоанализ -- приняли к сведе-
нию достижения в том, что литературные критики называют
"теорией", и обратились к ней для стимулирования своих собст-
венных изысканий" (88, с. XII).

171

ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ
Однако главным и скорее негативным итогом ушедшего де-
сятилетия было переосмысление научно-познавательных возмож-
ностей постмодернистской парадигмы как способной лишь на
нигилистическую критику и не дававшей никаких позитивных
ответов. Испанская исследовательница Кармен Видаль пишет в
своей статье 1993 г., что "в 80-е смысл был утрачен, и мы игра-
ли с означающими. Объекты, включая человека, существовали
только как знаки. Стремление к бесконечности. Бессмысленная
свобода. Эстетика исчезновения. Социальное дезертирство. Деи-
деологизация. Общественная сфера стала пустыней, где транспо-
литический характер, бесчеловечность нашего асоциального и по-
верхностного мира превратились в экстатическую критику культу-
ры" (284, с. 176). Чем была вызвана эта негативная оценка?
Долгие годы подготавливаемая развитием искусства модер-
низма и постмодернизма переориентация эстетических вкусов.
переоценка самих эстетических ценностей привели к изменению
общего представления о культуре, о ее составляющих, о ее роли и
функции, о ее предназначении. Культура перестала быть тем, чем
она была раньше: сферой должного и идеального, областью не-
зыблемого господства нетленных канонов красоты, изящества и
совершенства. Изучение культуры приобрело, если можно так
сказать, археологический привкус: появился пристальный интерес
к материальной, предметной культуре. Разумеется, ничего прин-
ципиально нового здесь нет: всегда существовали прикладные
дисциплины с конкретным предметом исследования (костюмы,
мода, обычаи и манеры, интерьер и т. д.). Теперь же особое
внимание стали привлекать стилистика частной и деловой пере-
писки, терминология научных, общественно -политических и фило-
софских представлений конкретного исторического периода, по
которым ученые, как археологи по останкам материальной куль-
туры исследуемой эпохи, воссоздают ее духовный облик. В центр
внимания культурологов стали попадать явления, казалось бы,
совсем не совместимые с исконным предназначением данной сфе-
ры знания: не только гуманитарные науки в целом (философия,
история и т. д.), но и столь -- в прошлом -- далекие от литера-
турной критики феномены, как семиотическая проблема мусора
(как знаковая система девальвированных культурных ценностей)
или туризма, -- все то, что наряду с чисто критическими пробле-
мами литературы изучает в своей книге "Фреймовая организация
знака" (1988) (88) известный теоретик постструктурализма и
постмодернизма Джонатан Каллер.

172

ГЛАВА III
Почему именно туризм? Потому что туризм, утверждает
Каллер, "выявляет то, что может оказаться главнейшей чертой
современной капиталистической культуры: культурный консенсус,
создающий скорее враждебность, нежели общность среди инди-
видуумов"; потому что "производство туристических знаков осно-
вано на семиотических механизмах, действие которых может по-
казаться локальным и случайным, но общая структура, как и ко-
нечный результат этих обозначающих механизмов, представляет
собой современный консенсус широкого масштаба, систематизиро-
ванное, ценностное познание
мира" (там же, с. 158, 166).

Изучение "культурных практик"
Таким образом, преимуще-
ственным предметом изучения
этой относительно новой (почему
относительно -- об этом ниже)
тенденции гуманитарных наук, получившей терминологическое
определение "культурных исследований", стал анализ воздействия
на мышление и поведение людей "культурных практик", их сис-
тем обозначения и общественно-духовных институтов, обеспечи-
вающих функционирование этих практик в обществе.
Хотя радикальный перелом в исследовательском сознании
произошел, как отмечают многие теоретики критики и культуро-
логи, в 80-х годах, однако теоретическое обоснование подобному
подходу к изучаемому материалу было дано гораздо раньше --
еще в 60-х годах, когда французский философ Жак Деррида
впервые сформулировал свою концепцию деконструкции, тем са-
мым заложив основы постструктурализма. Но многое из методи-
ки того, что сегодня называют деконструкцией, было, если не
впервые, то в историческом плане гораздо раньше, концептуально
отрефлексировано в трудах основателей "Школы анналов" --
Люсьена Февра и Марка Блока и продолжено в трудах Фернана
Броделя, Жака Ле Гоффа и других. А. Гуревич, с точки зрения
историка, следующим образом характеризует задачу исследования
"анналистов", -- ту же самую задачу, которую на другом уров-
не, с другими акцентами, другими методиками и аналитическими
приемами и в другое время, решал и постструктуралист Мишель
Фуко: "Историк должен стремиться к тому, чтобы обнаружить
те мыслительные процедуры, способы мировосприятия, привычки
сознания, которые были присущи людям данной эпохи и о кото-
рых сами эти люди могли и не отдавать себе ясного отчета, при-
меняя их как бы автоматически, не рассуждая о них, а потому и
не подвергая их критике. При таком подходе удалось бы про-

173

ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ
биться к более глубокому пласту сознания, теснейшим образом
связанному с социальным поведением людей, подслушать то, о
чем эти люди самое большее могли только проговориться незави-
симо от своей воли" (16, с. 48).
Гуревич называет подобный подход непривычным для исто-
рической науки, хотя непривычность его скорее относится к рус-
скому научному сознанию, нежели к западному, где традиции
духовно-исторического подхода или работы культурологов типа
Хейзинги имеют достаточно давние и прочные корни. Не говоря
уже о том, что более чем тридцатилетняя практика поструктура-
листских исследований развивалась именно в этом направлении.
Гуревича как историка интересуют прежде всего новые возмож-
ности изучения прошлого: "Этот подход... коренным образом
изменяет исследование сознания и поведения людей: от поверхно-
сти явлений он ведет историка в неизведанные глубины. История
высказываний великих людей потеснена историей потаенных мыс-
лительных структур, которые присущи всем членам данного об-
щества... Исследуя эти социально-психологические механизмы,
историк из области идеологии переходит в иную область, где
мысли тесно связаны с эмоциями, а учения, верования, идеи ко-
ренятся в более расплывчатых и неформулированных комплексах
коллективных представлений. Историк вступает здесь в сферу
"коллективного неосознанного" (я предпочитаю этот термин по-
нятию "коллективного бессознательного", поскольку оно отягоще-
но идеологическими и мистиче-
скими обертонами)" (там же).

"Культурное бессознательное"
За исключением акцента на
исторической перспективе и
весьма знаменательного для тра-
диционного академического соз-
нания нежелания затрагивать подозрительную сферу бессозна-
тельного, описываемый Гуревичем "новый подход" является ос-
новой той методологической процедуры, которая получила назва-
ние деконструкции. Собственно выявлением бессознательных ме-
ханизмов, обуславливающих мысли и поведение людей, неважно,
в прошлом ли (хотя и в прошлом тоже -- вспомним труды
М. Фуко и П. де Мана, посвященные историческому культурно-
му бессознательному), или в нынешнем сегодня, теми поисками
"детерминации невысказанного" (19, с. 159), по определению
Ж. Дерриды, и занята многочисленная рать зарубежных и отече-
ственных деконструктивистов, подчеркивающих, в отличие от

174

ГЛАВА III
Гуревича, бессознательный и алогический характер искомого кол-
лективного "культурного бессознательного".
В самом общем плане Гуревич называет этот подход
"изучением ментальности", что, по его мнению, "дает возмож-
ность ближе подойти к пониманию социального поведения людей
-- поведения индивида в группе, группового поведения, ибо это
поведение формируется под мощным воздействием ментальных
структура (16, с. 48), и делает из этого вывод, имеющий самое
непосредственное отношение к тем задачам, которые ставят перед
собой современные западные культурологи: "По моему глубокому
убеждению, исследование ментальностей может дать возможность
перебросить мостик над пропастью, создавшейся в результате
размежевания социальной истории и истории духовной жизни"
(там же, с. 48-49).
Это возвращает нас к исходному пункту аргументации: есть
одна сфера, где проблематика исторической ментальности или,
как раньше говорили, духа времени, всегда проявляется наиболее
наглядно, -- это область художественной литературы и других
видов искусства. И в этом отношении "анналисты" явились пря-
мыми предшественниками постструктуралистов и деконструктиви-
стов, стремящихся выявить структуры, закономерности или сте-
реотипы исторической ментальности, или, вернее, природно ей
присущую противоречивость. Очевидно, стоит привести определе-
ние деконструкции М. Рыклина, одного из наиболее ярких пред-
ставителей московских деконструктивистов: "Деконструкцию
можно понимать как попытку объяснить гетерогенное множество
нелогических противоречий и иного рода дискурсивных возмож-
ностей, которые продолжают довлеть над философской аргумен-
тацией даже при устранении логических противоречий" (19,
с. 163). Недаром своей славой историка один из основателей
"Школы анналов" Люсьен Февр обязан работам по исследова-
нию "литературного сознания" корифеев французской литературы
XVI в. Деперье, Маргариты Наваррской и Рабле (133, 134,
135).

Литературность как придание миру смысла
В атмосфере подобного
смешения истории и литературы,
которая особенно приобрела по-
пулярность в 80-х годах, стала
общим местом ссылка на книгу
американского историка Хейдена
Уайта "Тропики дискурса" (289), где он пытается убедить чита-
теля, и весьма успешно, преодолеть "наше нежелание рассматри-

175

ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ
вать исторические повествования (Уайт так их и называет --
"нарративы". -- И. И.) как то, чем они самым очевидным обра-
зом и являются, -- словесным вымыслом, содержание которого
столь же придумано, сколь и найдено, и формы которого имеют
гораздо больше общего с литературой, чем с наукой" (там же,
с. 82). История, т. е. историческое исследование, по Уайту, до-
бивается своего объяснительного эффекта лишь благодаря опера-
ции "осюжетивания", "воплощения в сюжет" (emplotment):

"Под воплощением в сюжет я просто имею в виду закодирование
фактов, содержащихся в хронике, как компонентов специфических
видов сюжетной структуры, закодирование, осуществленное таким
же способом, как это происходит, по мнению Фрая, с литератур-
ными произведениями в целом" (там же, с. 83). С точки зрения
Уайта, само понимание исторических повествований-нарративов
зависит от их существования в виде той литературной модели, в
которую они были воплощены; он называет в качестве таких ли-
тературных моделей "романс, трагедию, комедию, сатиру, эпос" и
т. д. (там же, с. 86).
Под влиянием подобного подхода оформилась целая область
исследований -- нарратология -- наука по изучению повествова-
ния-нарратива как фундаментальной системы понимаемости лю-
бого текста, стремящаяся доказать, что даже любой нелитератур-
ный дискурс функционирует согласно принципам и процессам,
наиболее наглядно проявляющимся в художественной литературе.
В результате именно литература служит для всех текстов моде-
лью, обеспечивающей их понимание читателем. Отсюда и тот
переворот в иерархических взаимоотношениях между литератур-
ным и нелитературным: оказывается, что только литературный
дискурс или литературность любого дискурса и делает возмож-
ным наделение смыслом мира и нашего его восприятия.
Разумеется, не все западные ученые единогласно разделяют
эту постмодернистскую мифологему современного научного мыш-
ления, но она является господствующей мыслительной ориентаци-
ей, той сильной идеей, с которой приходится считаться даже тем,
кто с ней не согласен.
В результате такого взгляда на роль и функцию литературы,
ее моделей понимания и осознания мира литературоведение неиз-
бежно должно было превратиться в науку наук, а литературоведы
стали культурологами, пытающимися выявить закономерности
восприятия человеческим сознанием специфики духа современно-
сти. Подобное олитературивание мира знания имело своим след-
ствием несомненную иррационализацию результатов исследова-

176

ГЛАВА III
тельского анализа. Если мир поддается только литератур-
но-художественному, поэтическому осмыслению, -- осмыслению,
поневоле способному существовать лишь в языковых формах ху-
дожественной образности, то иной картины мира, кроме как ме-
тафорически запечатленной, оно
и не способно было дать.

"Общество спектакля"
Фактически вся наука 80-х
годов постмодернистской ориен-
тации испытала на себе последст-
вия утраты рациональности, строгости логической аргументации.
К тому же отказ от понятия исторического прогресса, как и от
самой идеи линейного развития истории, на смену которой при-
шла концепция Фуко о скачкообразном чередовании эпистем,
привели к утрате и исторической перспективы исследований, по
крайней мере в теории, потому что на практике она оставалась
испытанным аналитическим приемом. "Несмотря на отсутствие
исторической перспективы, социологи, философы и экономисты.
-- отмечает Кармен Видаль, -- быстро осознали особый харак-
тер феномена 80-х годов. Бодрийар, Дебор, Калабрезе, Тоффлер,
Липовецкий, Делез, Лиотар, Хабермас и многие другие называли
его эрой крайностей, необарокко, призрачной кажимости,
постмодернизма и тому подобное" (284, с. 171). Признавая
справедливость всех этих определений, Видаль считает, что наи-
более удачную характеристику обществу 80-х дал Ги Дебор в
книге, вышедшей еще в 1967 г., назвав современное общество
"обществом спектакля", где истина, подлинность и реальность
больше не существуют, а вместо них господствуют шоу-политика
и шоу-правосудие.

"Шоу-власть" -- концентрированная и диффузная
В 1967 г. Дебор различал
две формы "шоу-власти": кон-
центрированную и диффузную.
"Обе они, -- писал он в
"Комментариях к "Обществу
спектакля", работе, вышедшей в
конце 80-х годов, -- витают над реальным обществом и как его
цель, и как его ложь. Первая форма, благоприятствуя идеологии.
концентрирующейся вокруг диктаторской личности, выполняет
задачи тоталитарной контрреволюции, как фашистского, так и
сталинского типа. Вторая, побуждая лица наемного труда пользо-
ваться своей свободой выбора для потребления широкого массива
предлагаемых услуг, представляет собой американизацию мира,

177

ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ
процесс, который в некоторых отношениях путал, но также и ус-
пешно соблазнял те страны, где было возможным поддерживать
традиционные формы буржуаз-
ной демократии" (91, с. 8).

Шоу отменяет историю
В 80-е годы возникла тре-
тья форма, являющаяся комбина-
цией первых двух и названная
Дебором "интегрированным спектаклем". Россию и Германию
Дебор считал показательными примерами первого типа, США --
второго, а Францию и Италию -- третьего. "Общество спектак-
ля", столь характерное для идеологического климата 80-х годов,
существует в условиях барочного калейдоскопа явлений жизни,
превратившихся в сознании людей в чистую символику без како-
го-либо признака на содержательный акцент, в шоу-мир везде-
сущей рекламы товаров потребления и театральной рекламности
политики. Это приводит к тому, что для подростков 80-х годов
имя Рембо звучит как Рэмбо, а Маркс как название шоколад-
ного батона. Дебор отмечает, что заветным желанием
шоу-культуры является устранение исторического сознания: "С
блестящим мастерством спектакль организует неведение того, что
должно случиться, и тут же после этого забвение того, что было
тем не менее понято" (там же, с. 14). Как только спектакль пе-
рестает о чем-то говорить, то "этого как бы и не существует"
(там же, с. 20).
Как пишет Кармен Видаль. перенося культурологические
идеи Дебора на политическую атмосферу минувшего десятилетия,
"контраст между ревущими 20-ми годами и Черным понедельни-
ком Уолл-стрита 1929 г. показал миру в начале века, что эконо-
мика и политика стали просто спектаклем. В 80-х годах нам на-
помнили об этом безумной атмосферой фильмов вроде
"Уолл-стрит" или игрой око за око (или скорее, танк за танк),
типичной для холодной войны, сменившейся в начале 90-х свя-
щенной войной в Персидском заливе. Столь сурово осуждаемая
Берлинская стена, принесшая столько смертей, также оказалась
одной видимостью, когда как по волшебству она внезапно рухну-
ла и ее обломки превратились в предмет торговли! 80-е годы
стали свидетелями краха тоталитарного режима в Восточной Ев-
ропе и триумфа того, что Тоффлер назвал "третьей волной". Не
только Америка, но и весь мир в конце концов превратился в
один огромный Диснейленд" (284, с. 172).

178

ГЛАВА III

Необарокко и его признаки
Это ощущение театральной
призрачности, неаутентичности
жизни, особенно проявившееся в
80-х годах, Кармен Видаль свя-
зывает с необарочным мироощу-
щением. Одним из первых определение "необарокко" для харак-
теристики современного общества выдвинул испанский философ
Хавьер Роберт де Вентос (282, 283). По мнению философа, это
общество отличается отсутствием авторитетного теоретического
обоснования, хотя в то же время оно недвусмысленно противо-
поставляет себя "научному и идеологическому тоталитаризму";
оно скорее склонно не к целостному, а дробному и фрагментиро-
ванному восприятию, к пантеизму и динамике, к многополярности
и фрагментации -- все эти признаки являются типичными
"морфологическими парами", которые в свое время выделил в
качестве типологических характеристик барокко Э. Д'Орс.
Барочными по своей сути являются, как подчеркивает Кар-
мен Видаль, те определения, которые дали 80-м годам
Ж. Бодрийар ("система симулякров", т. е. кажимостей, не обла-
дающих никакими референтами, фантомных миров самореферен-
циальных знаков). Г. Дебор ("Общество спектакля") или
Ж. Баландье ("театрократия"). Омар Калабрезе назвал этот
период "эрой необарокко". Жиль Липовецкий -- "империей
эфемерного" и "эрой вакуума".

"Складка" -- принцип восьмидесятых
В своих рассуждениях о ба-
рочном характере минувшего де-
сятилетия Кармен Видаль при-
бегает к метафизическому поня-
тию "складки" (изгибу, искрив-
лению пространства) как символическому обозначению матери-
ального и духовного пространства. В данном случае она отталки-
валась от философских спекуляций Жиля Делеза в его книге
"Складка: Лейбниц и барокко" (1988) (99). В свое время идею
"складки" пытался обосновать М. Мерло-Понти в
"Феноменологии восприятия" (238), с помощью этого же поня-
тия Хайдеггер описывал Дазайн в "Фундаментальных проблемах
феноменологии" (179а), Деррида ссылался на метафизическую
"складку" в эссе о Малларме (115).
В самом общем виде смысл этих рассуждений заключается в
том что материя движется сама по себе не по кривой, а следует
по касательной, образуя бесконечную пористую и изобилующую
пустотами текстуру без какого-либо пробела, где всегда "каверна

179

ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ
внутри каверны, мир, устроенный подобно пчелиному улью, с
нерегулярными проходами, в которых процесс свертыва-
ния-развертывания уже больше не означает просто сжа-
тия-расжатия, сокращения-расширения, а скорее деграда-
цию-развитие" (284, с. 184-185). "Складка, -- утверждает
Кармен Видаль, -- всегда находится "между" двумя другими
складками, в том месте, где касательная встречается с кривой...
она не соотносится ни с какой координатой (здесь нет ни верха,
ни низа, ни справа, ни слева), но всегда "между", всегда "и то,
и другое" (там же, с. 185).
Исследовательница считает "складку" символом 80-х годов,
объяснительным принципом всеобщей культурной и политической
дезорганизации мира, где царит "пустота, в которой ничего не
решается, где одни лишь ризомы, парадоксы, разрушающие здра-
вый смысл при определении четких границ личности. Правда на-
шего положения заключается в том, что ни один проект не обла-
дает абсолютным характером. Существуют лишь одни фрагменты,
хаос, отсутствие гармонии, нелепость, симуляция, триумф видимо-
стей и легкомыслия" (там же, с. 185).
При таком видении мира, когда предметом исследования
становятся одни лишь "нестабильности" и само существование
целостной личности ставится под вопрос, у многих теоретиков
постмодернизма человек превращается в "негативное пространст-
во" как у Розалинды Краусс (198) или "случайный механизм"
как у Мишеля Серреса (264).
80-е годы были отмечены сложными противоречивыми про-
цессами переосмысления возможностей и границ человеческой
индивидуальности. В теоретическом плане наиболее влиятельные
сторонники постмодернистской философской парадигмы реши-
тельно утверждали постулат о смерти субъекта (разработанный
еще раньше такими влиятельными мыслителями, как М. Фуко,
Р. Барт, и многими другими), включая и приводящие к тем же
выводам теорию интертекстуальности Ю. Кристевой, и общий
настрой философской деконструкции Ж. Дерриды с его высказы-
ваниями, что философия как таковая стала проблематичной, пре-
вратившись в "вопрос о возможности вопроса", о "смерти субъ-
екта", о превращении абсолютного знания в закрытую самодоста-
точную структуру, не способную критически осмыслить свою ог-
раниченность и относительность.
С другой стороны, со второй половины 80-х годов все более
отчетливо стали ощущаться негативные последствия подобного
антропологического пессимизма и начали появляться работы

180

ГЛАВА III
(включая того же Фуко), где делались попытки теоретически
обосновать необходимость сопротивления личности стереотипам
массового сознания, навязываемым индивиду масс-культурой,
противостоять которым у раздробленного, фрагментированного
языкового сознания постмодернистского человека -- с теоретиче-
ской, разумеется, точки зрения -- оказывалось слишком мало
шансов. Но поскольку все эти попытки предпринимались в рам-
ках постмодернистской научной парадигмы, то они не дали удов-
летворительных результатов, по крайней мере ни одной, пользу-
ясь современной терминологией, сильной теории в этой области не
было создано. Пожалуй, лишь одна концепция -- "номадологии"
Жиля Делеза и Феликса Гваттари (98) -- в какой-то степени
предлагала подходящее объяснение новым тенденциям в духовной
жизни Запада.
Суть этих новых тенденций заключается в возврате к сфере
частной жизни, к религиозно-духовной проблематике, к тем или
иным формам религиозности. Как об этом говорил в конце 80-х
годов Мишель Серрес, "двадцать лет назад, если я хотел заинте-
ресовать моих студентов, я говорил им о политике; если я хотел
заставить их смеяться, я говорил им о религии. Сегодня, если
хочу вь1звать у них интерес, я говорю им о религии, а если хочу
их посмешить, то говорю им о политике" (245, с. 48). Основны-
ми причинами перемены духовной ориентации Кармен Видаль
считает "идеологическое разоружение, западный вариант позднего
капитализма, упадок имиджа общественного человека, непомер-
ные нарциссизм и цинизм" (284, с. 187). Эта трансформация
духовного климата была обусловлена и ощущением приближения
конца тысячелетия и поначалу воспринималась западной интел-
лигенцией как феномен контркультуры, как реакция на
"растущий техническо-экономический рационализм, на фрагмен-
тацию человеческого бытия" (там же, с. 187).
Исследовательница подчеркивает, что это не было возвратом
к каноническим формам религии и традиционным догматам офи-
циального культа, а расцветом множества самых разнообразных
сект и обрядов, которые, по ее мнению, лишь с большой долей
условности можно было бы назвать истинно религиозными. Она,
вслед за Липовецким, относит сюда различные виды фундамен-
тализма, интерес к языческим ритуалам и обрядам, эзотеризм,
оккультизм, восточные диеты, экологическое движение, медита-
цию, магию, спиритизм, сатанологию и тому подобное, одним
словом -- все, что ранее считалось предрассудками.

181

ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ

"Племенная культура"
На поверхностъ обществен-
ного сознания вышла маргиналь-
ность во всех ее видах, которая
лучше всего отвечает интересам
макрогрупп, то, что Гваттари и Делез назвали "племенами" с их
"племенной психологией". Таким образом, с уходом из западного
сознания былой престижности общественного человека возник
интерес к микрогруппам, малым племенам, связанным между
собой сетью социоэкономических и биокультурных отношений.
Это образование специфической племенной культуры, вернее,
культур, социологами и культурологами Запада связывается с
попытками обретения на новом уровне так называемой
"групповой солидарности".
Как подчеркивал Феликс Гваттари, "племя" в своей общест-
венной жизни имеет тенденцию к "трансверсальности" -- мета-
физической "поперечности" по отношению к общепринятому, --
к множественности ритуалов, к банальной жизни, к всеобщей
дуальности и двусмысленности, к игре видимостями, к карнаваль-
ности. Постулируемый Гваттари и Делезом "новый трайбализм",
век племен разрушает, взрывает традиционные разграничения и
границы между магией и наукой, что якобы и способствует появ-
лению "дионисийской социологии", способной исследовать эти
"племена" как сложный комплекс органических структур, сме-
нивших миф о линейном развитии истории (т. е. идею историче-
ского прогресса) "полифоническим витализмом".
Социолог Маффесоли также обратил внимание на порази-
тельный парадокс общественного сознания 80-х годов: постоян-
ное колебание между все увеличивающейся его массификацией и
развитием этико-эстетического сознания малых групп. Подобно
Лиотару, утверждавшему, что в эру постмодернизма господствует
недоверие к "метарассказам", т. е. к объяснительным системам,
служащим для "самооправдания буржуазного общества": религии,
истории, науке, искусству и т. п., Маффесоли, по собственному
признанию, предпочитает лишь "миниконцепции", поскольку в
настоящее время якобы невозможна никакая "сильная идеоло-
гия", единая для всего общества.

"Эстезис" по Маффесоли; расколдовывание мира и новое заколдовывание
В "коллективной чувствен-
ности" малых групп, или
"племен", социальность, по
Маффесоли, противостоит обще-
ству в его традиционном понима-
нии; это социальность множества

182

ГЛАВА III
маргинальных сообществ, порождающая дух эмоциональной со-
причастности и обладающая особой аурой, аурой эстетического
восприятия, где разум, рациональная рефлексия замещаются эмо-
циональной реакцией. Все это и создает, пишет Маффесоли,
"этику эстетики": "Возможно, один из самых обещающих ключей
ко всему тому, что объединяется понятием "постмодерн" -- это
просто способ выявления связи между этикой и эстетикой" (232,
с. 103). Этот "эстезис", понимаемый в данном случае как посто-
янный процесс эстетизации всех жизненных явлений в коллектив-
ном сознании племени, зависит, подчеркивает исследователь, от
союза микрокосмоса и макрокосмоса. Постмодернистское созна-
ние 80-х годов, заключает Маффесоли, отвергло традиционную
бинарную логику, логику господства, инструментализм, принцип
строгой организованности и иерархической упорядоченности соци-
альных структур (все, что является характеристиками типичной
социальной организации) и вместо этого предложило "развитие
органической солидарности в символическом измерении
(коммуникацию), "нонлогики" (в духе идей В. Парето), озабо-
ченность настоящим" (там же, с. 103). Именно эстетическая
форма существования постмодернистского сознания и приводит,
по Маффесоли, к возникновению групповой, а не индивидуальной
"этики, эмпатики и проксении" (право взаимного гостеприимст-
ва), что в принципе и должно обеспечивать существование
"органического компромисса" между людьми. В то же время эс-
тетизированное восприятие, эстетическое сознание приводят к
тому, что после долгого периода господства рационализма с его
"расколдовыванием мира", о чем в свое время писал Макс Ве-
бер, приходит, по утверждению Маффесоли, "заколдовывание
мира" в сознании людей конца XX в.
Во всех этих поисках "новой племенной идеологии" нельзя
не увидеть еще одной теоретической иллюзии, объясняемой впол-
не понятным стремлением выявить возможные, если не просто
сугубо гипотетические, силы сопротивления массовой культуре с
ее стереотипами массовой психологии. Тем более что масскульт
вполне отчетливо выступает не просто как феномен современного
состояния культуры в целом, а как одна из наиболее процветаю-
щих отраслей промышленного производства, как индустрия раз-
влечений, кровно заинтересованная в насаждении психологии по-
требления, в развитии у широких масс населения с помощью чет-
ко продуманной рекламной политики потребительских запросов на
рекламируемые культурные услуги. В условиях, когда институ-
циализация искусства андерграунда (музыкального, изобрази-

183

ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ
тельного, литературного, театрального и проч.) с его хэппенинга-
ми, инсталляциями, и, разумеется, прежде всего настойчивой рек-
ламой превратила его в доходный бизнес, когда авангард стал
рентабельным товаром, поиски любых признаков сопротивляемо-
сти, резистентности господствующей идеологии общества потреб-
ления стали актуальной задачей современного теоретического соз-
нания.
Насколько мифологема "нового трайбализма" с приписывае-
мой ему тенденцией к разрушению, размыву общественных, соци-
альных, духовно-идеологических и эстетических границ, реали-
зующей свою разрушительную силу вследствие плюралистичности
своих интересов, ориентации и вкусов, окажется убедительной в
характеристике грядущих перемен, ответ даст лишь время. В
принципе это -- "идеологическое бегство" от всевластья крупно-
масштабных общественных структур позднего или потребитель-
ского капитализма к "новой социальности малых групп", и оно
представляет собой один из вариантов духовного эскапизма --
путь, в свое время проделанный коммунами хиппи, и завершив-
шийся, как известно, ничем.
Как пишет об этом Кармен Видаль, "конец социальной ор-
ганизации и нынешнее чувство пресыщения политикой позволили
появиться "витальному инстинкту", который, побуждая нас за-
быть наш нарциссизм, породил "социальностную живучесть", или
способность к сопротивлению в массах, шанс, что подобное соци-
альное структурирование на множество малых взаимосвязанных
групп даст нам возможность избежать или, по крайней мере, ре-
лятивизировать воздействие очагов власти" (284, с. 191).
Здесь налицо весь комплекс постмодернистского мышления:
и концепция Фуко о дисперсном, рассеянном характере мистифи-
цированной власти, и попытка найти те формы сопротивления ей,
которые якобы могут обеспечить малые группы с их локальной
культурой, с присущим им духом маргинальности, что и порожда-
ет социально-культурную конфронтацию с официальной культу-
рой и стоящей за ней властью.
"ВЕСЬ МИР -- ТЕАТР"

В современной теоретической мысли Запада среди филосо-
фов, литературоведов, искусствоведов, театроведов и социологов
широко распространена мифологема о театральности сегодняшней
социальной и духовной жизни. Например, Г. А\мер в книге
"Прикладная грамматология" (1985) утверждает, что в наше
время буквально "все от политики до поэтики стало театраль-
ным" (281, с. 277). Еще раньше, в 1967 г., Ги Дебор назвал
современное общество "обществом спектакля". В 1973 г. Р. Барт
пришел к выводу, что "всякая сильная дискурсивная система есть
представление (в театральном смысле -- шоу), демонстрация
аргументов, приемов защиты и нападения, устойчивых формул:
своего рода мимодрама, которую субъект может наполнить своей
энергией истерического наслаж-
дения" (9, с. 538).

Абсолютизация теории театра
Со второй половины 80-х
годов среди западных теоретиков
авангардистского толка все более
стало распространяться мнение
(возможно, не без влияния идей М. Бахтина) о маскарадном,
карнавальном характере общественной жизни и способах ее вос-
приятия, когда политика, экономика в ее рекламном обличий,
коммерциализованное искусство -- все трансформировалось во
"всеобъемлющий шоу-бизнес". Следствием такого положения
вещей вновь оказалась актуальной шекспировская сентенция
"Весь мир -- театр", и создание новой теории театра стало рав-
носильным созданию новой теории общества.

185

ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ

Наука о природе зрелища
Современные теоретики те-
атра вслед за своими коллега-
ми-литературоведами пытаются
построить новую теорию
"перформанса" как науки о при-
роде зрелища вообще. И в связи с этим втягивают в поле своего
рассмотрения огромный пласт ранее не привлекавшегося материа-
ла, куда входят аудиовизуальная индустрия и культура развлече-
ния, а также все общественные институты современной культуры
зрелища, включая не только организационный, но и потребитель-
ский аспекты. Причем последний, связанный с проблемой вос-
приятия, рассматривается как энергетическое поле, подверженное
противоположным влияниям: с одной стороны, культурным кон-
венциям и стереотипам сознания, с другой -- способностью кри-
тического сознания сохранять эстетическую дистанцию между
своим сознанием и культурным фактом. В частности, Иоханнес
Биррингер, театровед и драматург, в своем исследовании "Театр,
теория, постмодернизм" (1991) (69) пишет, что в современном
обществе "тело и его воспроизведение неотделимы от многооб-
разной экономики города: от циркуляции и обмена денег и жела-
ния, моды и технологии, власти и информации, от культурных
фантазий, стимулированных средствами массмедиа, которые ко-
леблются между отвращением, страхом и зачарованностью судь-
бой тела" (69, с. 208). Он рассматривает театр как социокуль-
турный институт, который позволяет показать, "как мы видим,
что мы, возможно, готовы увидеть или что мы воображаем, будто
должны или не должны видеть в соответствии с условностями и
границами наших картин реальности" (там же, с. 29).
Аналогичным образом У. Б. Уортен ("Современная драма и
риторика театра") (1992) рассматривает театр как привилегиро-
ванный институт культуры, где происходит художественное опо-
средование социальной жизни, где "риторика театра" выступает
как "пересечение текста и институтов, сделавших возможным
появление этого текста" (292, с. 2).
В теории искусства наблюдается заметное оживление поис-
ков новых путей осмысления его связи с реальностью, хотя сама
эта реальность понимается по-разному. Чаще всего она трактует-
ся как реальность культуры, социокультурных практик мышления
и исторически обусловленных механизмов понимания и интерпре-
тации. Почти обязательным составным элементом этой реально-
сти, или "реального", как предпочитают выражаться многие со-
временные исследователи, является либидальная основа всех чело-

186

ГЛАВА III
веческих чаяний, сводимых к абстрактному понятию "желания", в
чем проявляется типичное стремление авангардной теоретической
мысли укоренить механизм поведенческих структур в бессозна-
тельном: .либо в биологическом, либо. что более свойственно но-
вейшим тенденциям, стремящимся тем или иным способом социа-
лизировать это явление, в культурном бессознательном, как это
имеет место у М. Фуко, или в политическом бессознательном --
как у Ф. Джеймсона.

Ситуация в семиотике: перенос внимания от вербальных знаков к
невербальным
Однако самым кардиналь-
ным моментом наметившейся
смены научной парадигмы, по-
следствия которой пока трудно
себе представить, является тен-
денция к пересмотру лингвисти-
ческой природы знака. Послед-
ние 40 лет фактически все гума-
нитарные науки развивались в условиях подавляющего господ-
ства лингвистических моделей теоретической рефлексии. Резуль-
татом этого лингвистического переворота явилось то, что все ста-
ло мыслиться как текст, дискурс, повествование: вся человеческая
культура -- как сумма текстов, или как культурный текст, т. е.
интертекст, сознание как текст, бессознательное как текст, "Я"
как текст, -- текст, который можно прочитать по соответствую-
щим правилам грамматики, специфичным, разумеется, для каж-
дого вида текста, но построенным по аналогии с грамматикой
естественного языка.
Последовательные семиотики. -- а не быть им в условиях
современных научных конвенций едва ли возможно, -- естест-
венно, никогда не упускали из виду специфику функционирования
невербальных знаков, но в основном отдавали предпочтение вер-
бальным, и сознательно или бессознательно приписывали невер-
бальным знакам свойства вербальных. Приблизительно со второй
половины 80-х -- начала 90-х годов фреймовая ситуация стала
меняться: внимание исследователей стали все больше привлекать
нелингвистические знаки социокультурного характера. Один из
исследователей этого плана Хорст Рутроф, автор книг "Пандора
и Оккам: О границах языка и литературы" (1992) и "Смысл:
Интерсемиотическая перспектива" (1994), пишет в связи с этим:
"Проблема заключается в знаковой монополии языка и низведе-
нии восприятия до некоего естественного чувственного процесса.
Вместо этого мы нуждается в подходе, более близком духу
Пирса. Любая схематизация реальности является знаковой. Дело

187

ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ
в том. что все знаки, как когнитивные, так и коммуникативные,
должны быть прочтены (подчеркнуто автором. -- И. И.) и что
всем этим процедурам чтения нужно научиться. Без внимания к
проблеме интерпретации мы не смогли бы извлечь никакого
смысла из высказывания, несмотря ни на какие привычные умо-
зрительные предпосылки.
Если это так, то задача состоит в том, чтобы показать, как
лингвистические и нелингвистические принципы означивания
взаимодействуют друг с другом вопреки наглядной, хотя и отно-
сительной, несопоставимости не только вербальных и невербаль-
ных знаков, но и также разных невербальных систем обозначе-
ния. Несомненно, без невербального обозначения мы бы вообще
не могли понимать смысл предложений. Это значит, что мы про-
сто не можем читать, если находимся в рамках одной и той же
знаковой системы. Лингвистическое нуждается для своей активи-
зации в помощи нелингвистических знаков" (257, с. 89).
С. Исаев, говоря о театральном постмодернизме, отмечает,
что в самом общем плане "для постмодернистских произведений
характерна метасемантика, достигаемая с помощью различных
коннотативных средств. Впрочем, все эти средства можно обо-
значить всего лишь одним словом -- игра... С приходом постмо-
дернизма наступает эпоха, когда в отношениях между искусством
и смыслом исчезает какая-либо однозначность: теперь это отно-
шение чисто игровое. Уравнивая в правах действительное и вы-
мышленное, игра приводит к ситуации неограниченного числа
значений произведения: ведь его смысл уже никак не связан с
предсуществовавшей реальностью... При этом, конечно, весь без
исключения театральный авангард делает ставку на свободу зри-
теля: без этого любое самое истинное и яркое сообщение оказа-
лось бы всего лишь тривиальностью. В многозначном смысловом
пространстве спектакля зритель получает право на риск, выбирая
свою версию из числа возможных интерпретаций, -- тогда и итог
зрелища он рассматривает уже как свою собственную находку,
как результат собственного свободного выбора. Расчет тут преж-
де всего на то, что для зрителя или адресата сообщения вступит в
действие его свобода -- выражение внутреннего существа чело-
века, его спонтанного творческого порыва" (32, с. 7-8).
Специфика постмодернистской теории театра, как в принци-
пе всякой авангардистской теории, заключается прежде всего в
попытках дать научное обоснование новейшим экспериментам в
данной области, -- иными словами: найти теоретическое объяс-
нение современной театральной практике.

188

ГЛАВА III
С. Мельроуз в своих теоретических изысканиях опирается на
режиссерскую практику Арианы Мнушкиной и Деборы Уорнер;
Исаев к числу "последовательных постмодернистов" относит ту
же Мнушкину и Патриса Шеро и заключает: "Но на то он и
авангард, чтобы по самой своей сути быть искусством эзотериче-
ским и элитарным. Его задача, как это прекрасно показал Эжен
Ионеско, -- проложить дорогу, по которой рано или поздно
должны пройти остальные. Дорога же эта интересна не только
ошибками и просчетами, неизбежными для первопроходцев, но и
тем, что только с нее открывается вид на интеллигибельное про-
странство будущего" (32, с. II).

Симулякр; "совращение" как свойство всякого дискурса
Логика рассуждений Мел-
роуз в книге "Семиотика драма-
тического текста" (1994) (237)
во многом порождена современ-
ными представлениями о функ-
ционировании современного мира
как мира "симулякров" -- фан-
томов сознания, кажимостей --
идея, наиболее авторитетно разработанная Жаном Бодрийаром.
А. Гараджа пишет о концепции Бодрийара: "Современный мир
состоит из моделей и симулякров, не обладающих никакими ре-
ферентами, не основанных ни в какой "реальности", кроме их
собственной, которая представляет собой мир самореферентных
знаков. Симуляция, выдавая отсутствие за присутствие, одновре-
менно смешивает всякое различие реального и воображаемого...
Признавая симуляцию бессмысленной, Бодрийар в то же время
утверждает, что в этой бессмыслице есть и "очарованная" форма:
"соблазн", или "совращение". Совращение проходит три истори-
ческие фазы: ритуальную (церемония), эстетическую (совращение
как стратегия соблазнителя) и политическую. Согласно Бодрий-
ару, совращение присуще всякому дискурсу и всему миру" (15,
с. 45).
Эти мысли о симулякрах и том эстетическом совращении
(соблазне), которые они вызывают, и легли в основу рассужде-
ний Мелроуз о роли современного театра: "Если то, к чему мы
сейчас привыкли, это разграничение между более эффективными
и менее эффективными симулякрами, то тогда роль театра уже не
в том, чтобы эффективно воспроизводить ("репрезентировать" по
терминологии Мелроуз -- И. И.) "реальность там вовне", но
скорее жизненно-убедительную "реальность здесь внутри", чей
статус реального и возникает как раз из вложенной в нее концен-

189

ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ
трированной и управляемой человеческой энергии. Эта энергия
порождается условиями самого живого перформанса, и она все
время как бы парит -- то, что недоступно для находящегося под
постоянным контролем редакторов и технического опосредован-
ного телевидения, -- на грани между своей силой, концентри-
рующей на себе пристальное внимание зрителей, и собственной
хрупкостью. Именно эта комбинация контролируемой энергии,
застигнутая в самый момент своего случайного появления, и дела-
ет театр столь опасно приятным для некоторых из нас. Он выяв-
ляет нечто вроде мгновенно возникающего ощущения веры даже
не столько в художественный вымысел, сколько в человеческое
мастерство и артистизм" (237,
с. 75).

Вера как модальность утверждения
Само понятие "веры" в
данном случае (его можно бы
также перевести и как
"верование", "уверование", "акт
доверия") Мелроуз заимствует у
Мишеля де Серто: "Под "верованием" я имею в виду не то, во
что мне верится (догма, программа и т. д.), но инвеституру (т. е.
вложение во что-то психической энергии. -- И. И.) субъектов в
утверждение акта высказывания с убеждением в его истинности
-- другими словами, скорее модальность утверждения, нежели
его содержание... Сегодня уже недостаточно манипулировать ве-
рованием, его передавать и совершенствовать; необходимо анали-
зировать его формообразование, если мы хотим создать
его искусственным путем" (92,
с. 148).

Проблема "идеологии" в российском и западном понимании
Одной из актуальных про-
блем постмодернистской теории
театра является проблема полити-
ческой ангажированности пред-
ставления, -- вопрос, звучащий
странно, если не дико, для слуха русского интеллигента, привык-
шего за долгие годы предшествующего режима всеми способами и
силами противостоять стремлению властных структур государст-
венного аппарата навязать произведению искусства, в данном
случае спектаклю, благоприятную для себя политическую тенден-
циозность. Для художественного менталитета русской интеллиген-
ции XX в. художественность начинается там, где кончается дей-
ствие официоза -- официальной идеологии, призванной легитими-
зировать -- оправдывать и тем самым поддерживать господство

190

ГЛАВА III
мыслительных структур, воспитывающих сознание общества в
угодном для себя духе.
Поэтому в сознании русской творческой интеллигенции, про-
тивостоящей духовному насилию, сложилась четкая оппозиция
"художественность/идеологичность", где первая призвана охва-
тить собой все царство эстетических и общечеловеческих ценно-
стей, отстаиваемых в борьбе со второй, которая их лишь только
искажает и обесценивает, сводя их к царству внеэстетического, а
в общей оценочной перспективе -- к сфере вненормального и
антигуманного.
С точки зрения западной теоретической мысли, в данном
случае имеет место типичное терминологическое заблуждение, так
как противостояние одной идеологии является проявлением другой
идеологии: сам факт отрицания одной системы ценностей
(политического, нравственного, эстетического и любого другого
характера) предполагает наличие иной системы ценностной ориен-
тации, отвергающей все ей внеположное, в чем, собственно, и
состоит суть понятия "идеология".
Для авангардистской эстетики Запада 70-80-х годов нико-
гда не была тайной ни своя собственная идеологичность, ни ее
левая ориентация. И здесь дело даже не в политических взглядах
художников и теоретиков авангардистского искусства, хотя та же
Анн Юберсфельд, автор самой влиятельной работы по теории
театра конца 70-х годов "Читать театр" (280), открыто заявляла
об определенной "марксичности", как она тогда понимала, духа
своей книги. Проблема заключалась, да и заключается теперь, в
четком осознании социальной и идеологической функции аван-
гардного искусства: бороться с засильем господствующей идео-
логии, против "дискурса власти", гипнотизирующего массовое
сознание общепринятыми стеореотипами мышления.
В результате соответствующим образом и определялась зада-
ча теоретика театра, или семиолога, как его называла Юберс-
фельд: анализ семиотических и текстуальных практик господ-
ствующего дискурса, общепринятого дискурса, который устанав-
ливает между текстом и репрезентацией целый невидимый экран
предрассудков, персонажей и страстей, тот код доминирующей
идеологии, для которой театр служит мощным инструментом.
"Вот почему эта небольшая книга обрела свое место в том ряду
публикуемых книг, которые пытаются ориентироваться на мар-
ксизм" (280, с. 9).

191

ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ

"Постмодернистская магия" как средство деполитизации
Однако в конце 80-х --
начале 90-х годов наметились
признаки изменения духовного
климата, политической ориента-
ции и соответственно теоретиче-
ской парадигмы. В результате
более глубинного, чем раньше, действия идей Ж. Дерриды,
М. Фуко, а также теорий Ж. Делеза, Ж.-Ф. Лиотара и
Ж. Бодрийара пришло более сложное понимание функционирова-
ния знаковых систем, особое внимание стал привлекать сам факт
институализации любой заранее детерминированной позиции, в
том числе и "великого отказа" от "классической культурной тра-
диции", уже в течение века обвиняемой художниками авангарда в
буржуазности своего духа. Тем не менее то, что можно было бы
назвать большей трезвостью взгляда, не привело еще к четкой
теоретической перспективе, даже если ограничиться только сфе-
рой театроведческих исследований. Складывающаяся теория теат-
рального постмодернизма не успела еще обрести ясные очертания,
в частности, и по той причине, что, как и всякая теория постмо-
дернизма, страдает его исконным пороком: она скорее предназна-
чена для критики других теорий, нежели для утверждения посту-
латов своей собственной. Постмодернизм всегда сильнее в нега-
тиве своего критического пафоса, чем в позитиве отстаивания
своих ценностей. Другой особенностью теории театрального по-
стмодернизма, как уже отмечалось выше, является то, что, будучи
авангардистской по своей направленности, она опирается преиму-
щественно на практику экспериментального театра, что, естест-
венно, сужает сферу ее применимости.
Так, недвусмысленно заявляя о своей тенденции к
"деполитизации театра" и посвятив этой проблеме немало стра-
ниц, С. Мелроуз тем не менее осталась на уровне деклараций,
поскольку теоретически обосновать свой тезис с достаточной сте-
пенью убедительности ей так и не удалось, хотя она и считает,
что Ариана Мнушкина и руководимый ей "Театр дю солей" как
раз дают наглядный пример ухода от политического радикализма
60-х годов с помощью того, что может быть названо
"постмодернистской магией (подчеркнуто автором. -- И. И.),
абсолютно лишенной цинизма вопреки всем западням и ловуш-
кам, создаваемым собственностью, популярностью у среднего
класса и большими государственными субсидиями" (237, с. 40).
Ибо в конечном счете все свелось, как это довольно часто можно
наблюдать в ее исследовании, к констатации необходимости соз-

192

ГЛАВА 111
дать новую теорию театра: "Что нам, возможно, нужно сегодня
вместо анализа театра как противоядия социальному угнетению и
вытеснению (главная проблема существования авангардного экс-
периментального театра: "традиционный театр", "театр истеб-
лишмента" как любой общественный институт, предназначенный
для поддержания господствующей идеологии, стремится маргина-
лизовать и вытеснить экспериментальное и потенциально опасное
искусство на периферию общества и массового сознания. -- И.
И.), -- это сравнительный анализ различных трактовок события
в перформансе живого театра, непосредственный обмен и инте-
рактивное присутствие, взаимоотношение с кино и телевидением"
(там же, с. 71). Для Мелроуз телевидение является главным рас-
пространителем ("диссеминатором", по ее терминологии) конвен-
ций, стереотипов мышления (в том числе и художественных).
Телевидение не только их порождает, но и усиливает из взаимо-
действие на массовое сознание. "По сравнению с ним театр, --
считает исследовательница, -- предлагает такого рода опыт, спе-
цифика которого состоит в том, что он дополняет -- и беспокоит
_ некоторые из этих электронно опосредованных конвенций
"повседневной жизни" (там же, с. 72).
Телевидение, по утверждению Мелроуз, неспособно к само-
критике, поскольку отсутствует непосредственная реакция публи-
ки как в театральном представлении, поэтому у ТВ "отсутствует
даже малейший намек на возможность радикального вмешатель-
ства со стороны социального объекта" (там же).
Сразу выступает на первый план внутренняя противоречи-
вость исследовательницы, поскольку она отвергает лишь ради-
кальную, политизированную идеологию, проявившуюся в студен-
ческих волнениях 1968-1972 гг., но, разумеется, не думает отре-
каться от той критики западной культуры, которая так была ха-
рактерна для искусства модернизма. В результате возникает лю-
бопытное явление: постмодернизм в теории провозглашает равен-
ство всех художественных стилей, но на практике остается в пре-
делах модернистской парадигмы. Поэтому то "эстетическое миро-
любие постмодернизма", которое было отмечено С. Исаевым
("всякое отрицание или отторжение здесь рассматривается как
незаконная, ничем не подкрепленная претензия на монопольное
обладание истиной") (32, с. 8), с трудом поддается теоретиче-
скому осмыслению авангардистскими театроведами, более столе-
тия традиционно связывавшими себя с политическим противо-
стоянием духу буржуазности и всему капиталистическому общест-
ву в целом с его традиционно отвергаемыми нравственными и

193

ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ
эстетическими ценностями. В результате теоретикам театрального
постмодернизма приходится буквально разрываться между при-
знанием факта социальной природы театра -- и отсюда неизбеж-
ной обреченности воздействовать на общественное сознание, т. е.
в той или иной степени проводить определенную политику, и но-
вой тенденцией к теоретической деполитизации, обусловленной
восприятием мира как хаоса, который может существовать лишь
за счет одновременного в нем присутствия, казалось бы, друг
друга взаимоисключающих им-
пульсов воздействия.

"Вмешательство"
В теоретическом плане, на
достаточно высоком уровне абст-
ракция, представление о жизнен-
ном мире как о силовом поле, где действие разновекторных сил
взаимно уравновешивается и тем самым поддерживается хрупкое
равновесие, не выглядит гипотезой, лишенной здравого смысла,
но реализация ее на примере конкретного театрального спектакля
вызывает несомненные затруднения. Свидетельством тому может
послужить характеристика С. Мелроуз спектакля "Театр дю со-
лей" "Хоэфоры", поставленного А. Мнушкиной: "Вечером 4 мая
1991 г. на представлении "Орестея: Хоэфоры" исполнители во-
семь раз выходили "на аплодисменты", каждый раз с новой ва-
риацией перед аудиторией, не желавшей, несмотря на усталость
актеров, чтобы они вышли из образа. Для "политизированных" в
традиционном смысле то, что требовали и получили зрители, не-
сомненно имело привкус гуманизма, совершенно не способного
изменить установившиеся социальные порядки. Но если "Театр
дю солей", очевидно, уже больше коллективно не отстаивает и
сценически не воплощает политический принцип какой-либо пар-
тии, то это отнюдь не уменьшает воздействие его политики малых
дел; и, что типично для современного постмодернизма этого теат-
ра, он не ограничивается лишь соединением гетерогенного и цити-
рованием множества явно противоречащих друг другу источников.
То, что он делает, как раз и есть рассеивание, размывание --
термин "отказ" был бы ошибочен в данном случае -- любого
ясного (подчеркнуто автором. -- И. И.), однозначного и откро-
венно спланированного политического акта, в том смысле этого
термина, как он понимался в период от конца второй мировой
войны и до 1968-1973 гг. Это мучает тех в театре, кто
по-прежнему сочувствует идее политической борьбы, например, в
духе брехтовской или левацкой традиции 1968 г. ... Но это от-
нюдь не свидетельствует об уменьшении значения политического

194

ГЛАВА III
фактора. Это лишь показывает, как могут меняться мифы, изме-
няя при этом и судьбы определенных полярных друг другу ролей,
и некоторые представления о враге и о возможных способах вме-
шательства" (237, с. 41).
Как всегда, когда имеешь дело с теоретиками авангардного
толка, неизбежно приходится затрачивать много времени и энер-
гии на объяснение того, что имеется в виду под тем или иным
словом, например. -- под словом "вмешательство". Я отнюдь не
хочу сказать, что Мелроуз сознательно зашифровывает свои
мысли, но также далек и от того, чтобы приписать ей кристаль-
ную четкость логически выверенных доказательств. Каковы бы
ни были действительные изъяны аргументации Мелроуз, общая
невнятность многих ее положений кроется, скорее, в самой при-
роде ее исходных позиций, изначально внутренне противоречи-
вых.

Что в данном случае означает "вмешательство"? Созна-
тельная способность отдельного субъекта театрального представ-
ления, как и коллективного действия труппы, повлиять на созна-
ние публики, через нее на функционирование "фреймов", стерео-
типов коллективного, общественного мышления, и тем самым реа-
лизовать это вмешательство как попытку изменить соответствую-
щий социальный порядок. Но сама такая попытка с точки зрения
постмодернистских теорий представляется более чем сомнитель-
ной. Сама возможность абсолютно независимого субъективного
(единичного или принадлежащего социальному меньшинству --
отдельной группе единомышленников, например, авангардной
театральной труппе с ее "поперечной", "перпендикулярной" --
типичные термины постмодернистского койне -- постановочной
практикой, не укладывающейся в общее русло современной теат-
ральной традиции) представляется в терминах постмодернистской
научной парадигмы -- просто сомнительной.
Сначала теоретики структурализма, а затем и постмодерниз-
ма вот уже не менее 40 лет доказывают невозможность сущест-
вования целостной личности человека, который, по их понятиям,
способен выступать только во фрагментированном состоянии, а
любая попытка логически мыслить якобы неизбежно приводит его
лишь к подчинению стереотипам, клише мышления, выработан-
ным господствующей идеологией. Общеструктуралистская про-
блема децентрации субъекта обычно решалась как отрицание ав-
тономности его сознания и получила в свое время название теоре-
тического антигуманизма с его концепцией смерти субъекта. И
обвинение в "гуманизме", от которого пытается защититься Мел-

195

ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ
роуз, как раз и восходит к теории смерти субъекта.
Но очевидно, что всякие рассуждения о смерти субъекта
имеют свой теоретический предел, за которым они становятся
бессмысленными, ибо чрезмерный акцент на сверхдетерминиро-
ванности человека и его сознания фактически снимает и сам во-
прос о человеке. Из этого и проистекают поиски позднего по-
стмодернизма, стремящегося найти и теоретически обосновать
свободное идеологическое пространство, где бы субъект смог про-
явить свою автономность действия и сознания, сколько бы отно-
сительной она ни была.

Театр как "критика процесса означивания"
Бернар Дорт в
"Освобожденном представлении"
(125) ратует за театр, освобож-
денный от режиссерской тирании
недавнего прошлого, и приходит
к заключению: "Возможно, настало время возврата (имеется в
виду возврат к "актерскому театру". -- И. И.), но не для того,
чтобы отвергнуть важность значения режиссера и роли послед-
него в представлении, но чтобы обозначить в нем место других
компонентов... Актер, очевидно, в одно и то же время разрушает
и создает знаки. На сцене мы несомненно имеем дело с персона-
жем или риторической фигурой, но это воплощение или вымыш-
ленное создание никогда не является целостным феноменом. За
персонажем скрывается актер... В тот самый момент, когда тело
и голос актера растворяются в сценической фикции, они остаются,
чтобы напомнить нам: какая бы ни произошла метаморфоза, он
или она к ней не сводимы... Режиссер утрачивает суверенную
власть, но это не означает возврата к театру актеров или театру
текста... Сегодня в результате прогрессирующего высвобождения
различных компонентов представления оно стало открытым для
своей активизации зрителем. Таким образом, оно обновляет свои
связи с тем, что, вероятно, и является призванием театра: не
представлять текст или организовывать перформанс, а быть кри-
тикой в действии самого процесса означивания. Тем самым игра
актеров снова восстанавливается в своих правах" (там же,
с. 173-184). Все эти тирады о теоретическом восстановлении ак-
терской игры в своих правах оказываются непонятными вне по-
лемики со структуралистской доктриной, долгие годы господство-
вавшей в теории театра. Наиболее авторитетные и последние по
времени концепции в этом плане были созданы французскими
учеными Анн Юберсфельд и Патрисом Пави в конце 70-х го-
дов. Причем в работах Юберсфельд они создавались уже с оп-

196

ГЛАВА III
ределенным учетом тех изменений критической парадигмы, кото-
рые принесли с собой постструктуралистские веяния. Тем не ме-
нее главное наследие структурализма -- апелляция к глубинным
структурам как основе формирования и функционирования пове-
ствовательного действия, как причина его существования, -- по-
прежнему живет в современной теоретической мысли. В своей
книге "Читать театр" (280) Юберсфельд в качестве такой
структуры использует актантовую схему Греймаса.
Примечательно, что постструктуралистская теория театра с
большим трудом преодолевает те концептуальные запреты, что
были наложены на нее децентрацией субъекта, т. е. теорией
уничтожения целостной личности. В свое время структурализм
аннигилировал автора, исключив его из текста, затем, во время
перехода от структуралистской парадигмы к постструктуралист-
ской, окончательно был ликвидирован персонаж как в литературе,
так и на театре. Персонаж, по выражению А. Роб-Грийе, стал
устаревшим понятием. Актантовая модель Греймаса, казалось,
наглядно демонстрировала эту идею, общепринятую в структура-
листских и постструктуралистских кругах.
С переходом на постструктуралистскую парадигму понятие
структуры стало все больше подвергаться критике, но ни целост-
ность личности, ни тем более художественного образа теоретиче-
ски не получили своего концептуального оправдания и главным
врагом по-прежнему оставался психологизм. Брехтовская концеп-
ция отчуждения была одним из проявлений этой общей тенден-
ции: зритель никоим образом не должен был сопереживать, ото-
ждествлять себя с актером, а свои чувства -- с теми, которые
актер вызывал своей игрой; он должен был сохранить в себе лю-
бой ценой -- даже ценой эстетического наслаждения -- способ-
ность к критическому суждению. Сюда входила необходимость и
социального дистанцирования, и
правильной политической оценки.

Отказ от психологизма и поиск иных возбудителей
"Жупел психологизма" ори-
ентирует исследовательскую
мысль театрального постмодер-
низма на нервные поиски како-
го-нибудь иного возбудителя
эмоциональной напряженности, и неудивительно, что в условиях
современной концептуальной парадигмы они неизбежно приводят
к очередным откровениям в области бессознательного, "глубинно
психологического" обоснования той энергетической заряженности,
которая способна всколыхнуть зал. Если в России с ее традици-
197

ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ
онным упованием на сферу Чудесного предпочитают говорить об
эманации духа и прочих научно (по крайней мере на нынешнем
уровне развития техники) не регистрируемых явлений, то
"безбожные" западные европейцы вкупе с североамериканцами
более склонны к рационалистически аргументированному объяс-
нению иррационального.

Феминистский неофрейдизм в театральной критике
Мелроуз в данном случае
предпочитает говорить о сомати-
ке, соматической практике и,
основываясь на Лиотаре, пытает-
ся создать теорию "сомато-
графии". Однако главным источ-
ником ее вдохновения является феминистски интерпретированный
неофрейдизм, окрашенный в столь характерные для нашего вре-
мени глубоко личностные тональности: "Позвольте мне объяс-
нить, что я имею здесь в виду: дело в том, что именно на основе
осознания какой-то особой родственной близости с барбиканов-
ской версией (подразумевается постановка в "Барбикан пит"
(1988-1989) Деборой Уорнер "Электры" Софокла. -- И. И.) я
внезапно и с большим внутренним сопротивлением оказываюсь во
власти представления об Электре в исполнении Шоу, Электре в
состоянии, похожем на любовную страсть, Электре-истеричке
(подчеркнуто автором, трактующим этот термин в духе неофрей-
дистских понятий. -- И. И.). Мое неприятие было тройным.
Частично оно проистекает из самих условностей художественного
вымысла и моего желания (действующего вопреки моему знанию
о роковой судьбе героев трагедии) видеть Электру настолько
сильной, чтобы она смогла преодолеть бремя обязательств, нала-
гаемых на нее после смерти Агамемнона; частично это неприятие
коренится в моем глубоко противоречивом феминизме современ-
ной эпохи, который предпочитает не замечать, что сильная жен-
щина может быть скована цепями деформированных импульсов
энергии, какова бы ни была их справедливо осуждаемая причина;
а отчасти также и потому, что эксцесс (избыток причин) внезап-
но делает здесь произведение искусства как бы непрозрачным,
непонятным, и эти две ранее упомянутые реакции заставляют
меня задуматься, действительно ли этот эксцесс работает в пред-
лагаемых условиях данного спектакля.
Колеблющаяся игра семиозиса мгновенно разрушается, и в
самый разгар зрелища я начинаю переоценивать все то, что уже
произошло в ходе спектакля: соскальзывание, переключение вни-
мания с непосредственно происходящего на недавнее прошлое как

198

ГЛАВА III
раз в тот момент, когда ожидался самый пик зрительской сопри-
частности с действием на сцене. Современный феминизм конца
80-х годов, со всем своим неизбежным шлейфом "экспертных
дискурсов", внезапно просвечивает сквозь паутину представления
в искусном сочетании вымысла с современной жизнью, ее нуж-
дами и чаяниями" (237, с. 308).
Мелроуз не сомневается в наличии "глобальных и непосред-
ственно драматических оснований" (там же, с. 309) рассматри-
вать Электру как "истерическую женщину", придавая этому по-
нятию характер культурно-исторической реалии, -- фантома соз-
нания, созданного патриархальной культурой, где господствовали
и продолжают господствовать мужские представления и предрас-
судки о женщине, оспариваемые современной феминистически
ориентированной теорией: "Гедда, Корделия, Антигона функцио-
нируют на теоретической сцене 70-80-х годов, чуткой к проблеме
половых дифференциации, в символическом модусе (письме),
исторически выбранном мужчинами, не как женщины... а как
Женщина, т. е. как фантазии, которые либо в себе концентриру-
ют, либо вытесняют неврозы, заложенные в самом мужском на-
чале... Они оспаривают законы (и волю отцов в них), их созда-
тели объединяют в них хитрую маску и маскарад материн-
ско-дочерних ценностей с напористой уверенностью, грозящей
вмешательством в поведенческие модусы отца/Отца/закона, ибо
они отказываются существовать в рамках предписанных им ми-
фологией социально консервативных функций. Будучи монстрами
(явными, видимыми деформациями: монстр несценичен, не может
быть представлен, изображен на подмостках сцены времен Эди-
па), они должны быть устранены с этой сцены, чтобы облегчить
возврат к разумному порядку (с дифференциацией половых ро-
лей, с патриархальной семьей)" (там же, с. 184).
Здесь Мелроуз повторяет основные стереотипы феминист-
ской критики: господствующей культурной схемой, культурным
архетипом буржуазного общества Нового времени служит патри-
архальная культура, а сознание современного человека, независи-
мо от его половой принадлежности, насквозь пропитано идеями и
ценностями мужской идеологии с ее мужским шовинизмом. Даже
создавая образы женщин, восстающих против привычных правил,
писатели наделяют их своими предрассудками против женщин.
Как древнегреческий театр не терпел на своей сцене открытого
насилия, изображения смерти, так и мужское сознание не терпит,
по Мелроуз, посягательства женщин на изменение своего места в
общественной иерархии и, соответственно, на изменение своих

199

ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ
социальных ролей и укорененных в их сознании, т. е. психологи-
чески зафиксированных, пове-
денческих моделей.

Миф амбивалентности
Современные критики очень
часто оказываются заложниками
своих собственных теоретических
представлений. Сначала они лихорадочно ищут во всем фрейдист-
ски интерпретированную подоплеку -- например, отнюдь не се-
стринскую склонность Электры к Оресту -- со всем шлейфом
сексуально-фаллической символики, а затем вполне искренне,
здравомысляще аргументативно, отшатываются от этих заявлений.
Это смешение теоретического парения в эмпиреях безоглядной
гипотетической предположительности, откуда зияют бездны
фрейдовских "истин" относительно исконной извращенности на-
ших первоначальных импульсов, с одной стороны, и, с другой, --
редких мгновений здравого смысла, -- порождает ту поразитель-
ную тональность теоретического шатания, эмоционального раз-
брода и, главное, оценочной подвешенности выбора, которая так
характерна для работ Ю. Кристевой и Э. Сиксу. Ибо всегда
остается вопрос: на что же все-таки решиться, какой приговор
вынести? И как обычно, когда уходит кокетство, когда выплыва-
ет вся искренность собственной растерянности, все с безошибоч-
ной инстинктивностью утопающего -- как не схватиться за соло-
минку? -- так или иначе в конечном счете прибегают к спаси-
тельному мифу двусмысленности и амбивалентности.
И приходится признать, что к этому результату подводят все
установки современной постмодернистской теории: изначальная
ориентация на смысловую многозначность, на исконность внут-
ренней противоречивости любого явления, на обязательное столк-
новение разнонаправленных интерпретаций не только различных
критиков, но прежде всего самого критика (читателя, зрителя,
слушателя -- одним словом, любого потребителя искусства).
Причем "тонкость" анализа обуславливается как раз наличи-
ем способности аналитика к подобной самопротиворечивости, ибо
сама декларация нежелания прийти к определенному выводу в
конечном счете оказывается не чем иным, как тактическим мо-
ментом аргументации, должной подчеркнуть обязательную
"сложность" современного мировидения.
Что ищет Мелроуз в анализе представления? Сложную сеть,
вернее, несколько видов "организационных сетей" взаимосвязан-
ных внутренних мотивов поведения Электры. Одной из разно-
видностей таких "сетей" является "идеативная функция", обеспе-

200

ГЛАВА III
чивающая функционирование "семейной ячейки" как
"социального микрокосмоса в мире": "Под силовым воздействием
этой сети, почти беспрерывно активизируемой частыми цепочками
тематически связанных слов, пронизывающих весь текст, Электра
представляет собой динамическую границу между ... функцией
матери и функцией отца. В качестве функции ребенка она тожде-
ственна Оресту и Хрисотемиде. Но на эту структуру Отца --
Матери - Ребенка накладывается система половых различий, с
точки зрения которой Электра стоит в одном ряду с Клитем-
нестрой и Хрисотемидой и противостоит другому классифика-
ционному разряду -- мужскому -- Агамемнон/Орест; тем самым
усиливается конфликтный потенциал, который, исходя из опыта
конца XX столетия, придает особое значение половым ро-
лям-моделям, действующим внутри семьи" (237, с. 301). Если
Электра и схожа с Клитемнестрой, продолжает свою мысль Мел-
роуз, с точки зрения анатомии и заложенного в ней ожидания
реализовать свое женское предначертание (даже ее слова: "У
меня нет ни мужа, ни детей", по Мелроуз, лишь "негативно под-
тверждают эту норму") (там же), то, с другой стороны, Электра
представляет собой "негативное силовое поле", ориентированное
против Клитемнестры, что ставит ее в один ряд с Агамемноном и
Орестом, предписывая ей чисто мужскую по своей функции жа-
жду мщения. "Из этого набора конфликтов вытекает заключение,
что Электра активизируется как динамичное поле постоянно ме-
няющихся конфликтов, в столкновении которых мы по-прежнему
пытаемся уловить то, что называем проблематикой конфликта
природы с воспитанием" (там
же, с. 301).

Электра -- "не образ, а место"
Подход Мелроуз, типичный
для авангардистской теоретиче-
ской мысли, во многом происте-
кает из ее активного неприятия
любого психологического толкования поведения персонажа. Для
нее Электра отнюдь не образ, а "место", где борются различные
функции, "силовое поле", испускающее "волны энергетических
флюктуаций" (там же), "источник семиотического процесса".
Критик особо подчеркивает, что в постановке Д. Уорнер пьесы
Ибсена "Гедда Габлер" исполнительница заглавной роли
Ф. Шоу предлагает зрителям "искусно заряженную энергией и
тонко отделанную соматическую работу, ошибочно воспринятую
многими критиками как пример интериоризации, т. е. в психоло-
гизирующих терминах" (там же, с. 302). Опять критики, да.

201

ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ
очевидно, и зрители, воспринимают представление и игру актеров
с позиции психологического отождествления, эмоционального
вчувствования, сопереживания, т. е. с тех позиций, которые абсо-
лютно неприемлемы для Мелроуз как сторонницы теоретического
отчуждения.

"Перформативное поведение"
Особое место в теории по-
стмодернистского театра у Мел-
роуз занимает проблема "пер-
формативного поведения". Чем
же отличается обычное поведение
людей от перформативного, т. е. профессиональной игры актеров?
Итальянские исследовательницы Э. Барба и И. Саварезе в своей
книге "Анатомия актера: Словарь театральной антропологии"
(46), переведенной на французский и английский языки, подняли
проблему соматики и попытались обосновать отличие повседнев-
ного ролевого поведения от актерского как сдвиг от
"минимального расхода энергии" в обычной жизни до
"максимального в перформансе". Активная мускульная работа
натренированного актера повышает заряд энергии, которая захва-
тывает в поле своего воздействия зрителя. Именно эта энергия
действия, а не внутреннего переживания, с его "ложным психо-
логизмом", "интериоризацией", и объявляется Мелроуз главным
источником воздействия на публику и составной частью более
общего комплекса "театральности" ("максимальный расход
энергии, ориентация на присутствие зрителей и организацию их
активного визуального внимания") (237, с. 266).
Разумеется, столь туманно сформулированная теория, опи-
рающаяся не на опытные данные, а на гипотетические предполо-
жения, мыслится скорее как задача на будущее, которую еще
только предстоит решить: "Мне кажется, что письмо, которое мы
назовем эффективным в 1990-х годах, должно разработать тео-
рию потенциального значения звучания голоса, который по той
или иной причине вибрирует в теле/телах его обладателей и резо-
нанс которого проникает во все пространства коллективного лице-
зрения спектакля, превращая каждого индивида в участника об-
щего действа. Это означает, что нам нужна специальная теория
"вибрации", "которая позволила бы нам понять, почему произне-
сенный отрывок предложения является сложным мускульным
актом, воздействующим, как и все мускульные действия, не яв-
ным образом и не просто через "центральную нервную систему",
а через сетчатку глаза. Это, очевидно, происходит в мозговом
центре, способном не просто функционировать, а сохранять таин-

202

ГЛАВА III
ственный след или "отклик" ранее испытанного мускульного на-
пряжения" (там же, с. 221).
Упорный антипсихологизм теоретиков театрального постмо-
дернизма заставляет их искать окольные пути объяснения воздей-
ствия эмоциональной напряженности актеров на зрительный зал и
иногда приводит к несколько наивному теоретическому натура-
лизму. К тому же, что особенно характерно для феминистских
теоретиков, на изложение концепций, как правило, накладывается
повышенная эмоциональность личностного отношения.
С теоретической точки зрения возникает любопытная про-
блема: проблема сознательной концептуальной субъективности,
очень часто граничащей с невольным кокетством собственным
мнением. Этому немало способствует и глубоко укоренившийся
игровой принцип в научном рассмотрении любого вопроса. В на-
ше время чуть ли не каждый исследователь в царстве вакхиче-
ского, или, лучше сказать, дионисийского постмодернизма просто
в обязательном порядке примеряет на себя карнавальный костюм
"человека играющего" Хейзинги, создавая себе модный имидж
theoreticus ludens.
В этом плане рассуждения практиков театра, в том числе и
постмодернистского, выглядят куда взвешеннее и обоснованнее.
Как писала Ариана Мнушкина, "я склоняюсь к мысли, что це-
лью текстового анализа является попытка все объяснить. В то
время как роль актера и режиссера, дистанцирующих себя от по-
следних тенденций, совсем не в том, чтобы объяснять текст. Их
роль, конечно, в том, чтобы прояснить, истолковать, а не сделать
все еще более неясным. Но что-то нужно оставить зрителю, что-
бы он открыл это сам. Это волны, резонансы: актер ударяет в
гонг или роняет камень в воду, но не желает предопределять за-
ранее характер волн, возникших от этого, зафиксировать их так,
чтобы любой мог сосчитать точное число кругов, расходящихся
по воде. Гораздо существеннее, что актер уронил камень просто
так, туда, куда его надо было уронить, таким образом, чтобы мог
возникнуть любой резонанс: эмоциональный, философский, мета-
физический, политический... Текстовой анализ идет в другом
ритме, он может перечислить все свои компоненты. Актер не
может этого сделать: в каждый момент актер должен поддержи-
вать сущностный энергетический баланс. Аудитория, возможно,
при этом получает -- в соответствии с уровнем и запросами ка-
ждого своего участника -- то, что ей судьбой предназначено
получить" (241, с. 34).
Вместо послесловия: "ЧТО ДЕЛАТЬ ПОСЛЕ ОРГИИ?"

У истории, которая здесь была изложена, нет и не может
быть завершения, поскольку ее предмет -- постмодерн -- все
еще существует и развивается на наших глазах; поэтому настоя-
щая книга поневоле способна предложить читателям лишь откры-
тый финал. Тот финал, в котором возможна еще любая бифур-
кация и прочие "развилки" в идеях и представлениях, как в бор-
хесовском саду "расходящихся троп". Будущее, даже самое бли-
жайшее, непредсказуемо и своим событийным рядом, и его воз-
можным теоретическим осмыслением.
Не исключая возможности самых неожиданных сюрпризов,
мы, тем не менее, можем предложить читателю по крайней мере
три теоретических варианту концептуального осмысления постмо-
дерной современности, которые могут определить облик теорети-
ческого мышления будущего. О концепции "культурного нома-
дизма" Ж. Делеза и Ф. Гваттари уже говорилось, и, судя по
отклику, который она получила среди культурологов, социологов
и философов, ведется интенсивная работа по ее наполнению кон-
кретными данными, получаемыми в результате того, что можно
было бы назвать "полевыми исследованиями" в разных сферах
культурного сознания.

Свою версию "мягкого", или вернее "кроткого постмодерна"
предлагает Жиль Липовецкий. В книге 1992 г. "Сумерки долга:
Безболезненная этика демократических времен" (219), продол-
жая линию, намеченную еще в "Эре пустоты: Эссе о современ-
ном индивидуализме" (1983) (221) и "Империи эфемерности:
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

204

Мода и ее судьба в современных обществах" (1987) (220), уче-
ный отстаивает тезис о безболезненности переживания современ-
ным человеком своего "постмодерного удела", о приспособлении
к нему сознания конца XX века, о возникновении постмодерного
индивидуализма, больше озабоченного качеством жизни, желани-
ем не столько преуспеть в финансовом, социальном плане, сколь-
ко отстоять ценности частной жизни, индивидуальные права "на
автономность, желание, счастье": "Постмодерное царство инди-
вида не исчерпывается стремлением выявить уровень конкуренто-
способности одних по отношению к другим, "героизмом" победи-
теля и своего собственного созидания, оно неотделимо от возрос-
шего требования к качеству жизни, включая теперь и условия
труда. Гипериндивидуализм приводит не столько к обострению
стремления превзойти других, сколько к увеличению нетерпимости
по отношению ко всем формам индивидуального презрения и со-
циального унижения. Быть самим собой и победить свою индивид
дуальность -- это значит не только выбрать свои собственные
модели поведения, по и предъявлять к межчеловеческим отноше-
ниям требование этического идеала равенства прав личности"
(219, с. 290).
Если не принимать во внимание довольно любопытную по-
пытку создать теорию постмодерного индивида, то в целом по-
строения Липовецкого скорее относятся к области желательного
мышления, хотя и совершенно реально отражают одну из влия-
тельных тенденций в эмоциональном восприятии современного
политического климата: тенденцию к социально-идеологическому
примирению с реалиями постбуржуазного общества.
Совсем иную картину мы видим у одного из наиболее влия-
тельных философов сегодняшней Франции Жана Бодрийара. В
книге 1990 г. "Прозрачность зла" (64) он дает совершенно иной
облик современности, гораздо более тревожный и совершенно
несопоставимый с тем благостным пейзажем, что был нарисован
Липовецким: "Если попытаться дать определение существующему
положению вещей, то я бы назвал его состоянием после оргии.
Оргия -- это любой взрывной элемент современности, момент
освобождения во всех областях. Политическое освобождение,
сексуальное освобождение, освобождение производительных сил,
освобождение разрушительных сил, освобождение женщины, ре-
бенка, бессознательных импульсов, освобождение искусства. Воз-
несение всех моделей репрезентации и всех моделей антирепре-
зентаций. Это была всеобщая оргия -- реального, рационального,
сексуального, критики и антикритики, экономического роста и его

205

"ЧТО ДЕЛАТЬ ПОСЛЕ ОРГИИ?"

кризиса. Мы прошли все пути виртуального производства и
сверхпроизводства объектов, знаков, содержаний, идеологий, удо-
вольствий. Сегодня все -- свободно, ставки уже сделаны, и мы
все вместе оказались перед роковым вопросом: ЧТО ДЕЛАТЬ
ПОСЛЕ ОРГИИ? (выделено автором. -- И. И.) (64, с. 11).
Ответа на свой вопрос Бодрийар не дает, -- или, точнее,
тот ответ, который он в конце концов все-таки пытается дать,
вряд ли можно назвать удовлетворительным. С точки зрения
Бодрийара, бессмысленно бороться против того глобального от-
чуждения, в котором оказался человек нашего времени; надо
принять его, как и принять факт своей неизбежной инаковости,
другости -- или чуждости? -- по отношению к самому себе.
Иначе говоря, надо стать Другим, чтобы избежать вечного само-
повтора.
Насколько это реально и какие практические выводы отсюда
могут последовать применительно к конкретным формам жизне-
поведения -- вопрос иной и принадлежит другим сферам челове-
ческой деятельности. Нам же было важно показать, в каких на-
правлениях развивается сейчас теоретическая мысль постмодерна
и какие проекты она предлагает для будущего. Может быть,
Бодрийар и прав. Что ж, попробуем быть другими, если, конеч-
но, это нам удастся.

БИБЛИОГРАФИЯ

1. Автономова Н. С. Археология знания // Современная западная
философия: Словарь / Сост.: Малахов В. С., Филатов В. П. -- М., 1991. -- С.
27-28.
2. Автономова Н. С. Постструктурализм. // Там же. -- С. 243-246.
3. Автономова Н. С. Рассудок, разум, рациональность. -- М., 1980. --
278с.
4. Автономова Н. С. Философские проблемы структурного анализа в
гуманитарньк науках. -- М., 1977. -- 271 с.
5 Автономова Н. С. Фуко. // Современная западная философия: Словарь /
Сост.: Малахов В. С., Филатов В. П. -- М.. 1991. -- С. 361-363.
6. Андреев Л. Г. Актуальные проблемы зарубежной литературы XX века:
Межвуз. сб. науч. тр. / Отв. ред. Андреев Л. Г. -- М., 1989. -- 175с.
7. Андреев Л. Г. Порывы и поиски двадцатого века // Называть вещи
своими именами: Прогр. выступления мастеров запад.-европ. лит. XX в. /
Сост., предисл., общ. ред.
Андреева Л. Г. -- М., 1986. -- С. 3-18.
8 Андреев Л. Г. Французская литература и "конец века". // Вопр. лит. --
М.,1986. -- No 6. -- С. 81-101.
9. Барт Р. Избранные работы: Семиотика: Поэтика. / Пер. с фр. сост..
общ. ред. и вступит. ст. Косикова Г. К. -- М., 1989. -- 616 с.
10. Барт Р. Мифологии. М" 1996. -- 312 с.
11. Барт Р. S/Z. -- М., 1994. -- 303 с.
12. Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. -- М., 1975. -- 502 с.
13. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. -- 4-е изд. -- М., 1979.
-- 320 с.
14. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. -- М., 1979. -- 424 с.
15. Гараджа А. Ж. Бодрийар. // Современная западная философия: Словарь
-- М., 1991.-- С. 44-45.
16. Гуревич А. Я. Исторический синтез и Школа "Анналов". -- М., 1993.
-- 328с.
207 БИБЛИОГРАФИЯ
17. Делез Ж., Гваттари Ф. Капитализм и шизофрения: Анти-Эдип. -- М.,
1990. -- 107 с.
18. Деррида Ж. Письмо к японскому другу. // Вопр. философии. -- М.,
1992. -- No 4. -- С. 53-57.
19. Жак Деррида в Москве. -- М., 1993. -- 208 с.
20. Затонеcкий Д В. Реализм -- это сомнение? -- Киев. 1992. -- 278 с.
21. Зверев А. М. Дворец на острие иглы: Из худож. опыта XX в. -- М.,
1989. -- 410 с.
22. Зверев А. М. Логика литературного десятилетия. // Литература США в
70-е годы XX века. -- М., 1983. -- С. 11-79.
23. Зверев А. М. Модернизм в литературе США: Формирование, эволюция,
кризис. -- М.,1979. -- 318 с.
24. Ильин И. П. Английский постструктурализм и традиция социального
историзма. // Диапазон. -- М., 1992. -- No 2. -- С. 32-38.
25. Ильин И. П. Восточный интуитивизм и западный иррационализм:

"Поэтическое мышление" как доминантная модель
"постмодернистского сознания". // Восток -- Запад: Литературные
взаимосвязи в зарубежных исследованиях. -- М., 1989. -- С. 170-190.

26. Ильин И. П. Некоторые концепции искусства постмодернизма в
современных зарубежных исследованиях. -- М" 1988. -- 28 с.
27. Ильин И. П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. --
М., 1996.-- 256с.
28. Ильин И. П. Постструктурализм и диалог культур. -- М., 1989. -- 60
с.
29. Ильин И. П. Проблема личности в литературе постмодернизма:
Теоретические аспекты. // Концепция человека в современной литературе,
1980-е годы. -- М., 1990. -- С. 47-70.
30. Ильин И. П. Проблемы "новой критики": История эволюции и
современное состояние. // Зарубежное литературоведение 70-х годов:
Направления, тенденции, проблемы. -- М" 1984. -- С. 119-155.
31. Ильин И. П. Теоретические итоги эволюции "новой критики" от
американского "неогуманизма" до французского структурализма. -- М., 1979. --
233 с. (дисс.).
32. Как всегда -- об авангарде: Антология франц. театр, авангарда.--
М., 1992 -- 288 с.
33. Лакан Ж. Инстанция буквы в бессознательном, или судьба разума после
Фрейда. -- М., 1997. -- 183 с.
34. Лапланш Ж.,Понталис Ж.-Б. Словарь по психоанализу. -- М., 1996. --
623с.
208 БИБЛИОГРАФИЯ
35. Риск исторического выбора в России: Материалы "круглого стола". //
Вопр. философии. -- М., 1994. -- No 5. -- С. 3-26.
36. Рыклин М. К. Искусство как препятствие. -- М" 1997. -- 223 с.
37. Рыклин М. К. Маргинализм. // Современная западная философия:
Словарь / Сост.: Малахов В. С., Филатов В. П. -- М., 1991. С. 170.
38. Рыклин М. К. Террорологики. -- Тарту: М.,1992. -- 223 с.
39. Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. / Пер. с фр. под ред. Хлодовича
А. А. -- М., 1977. -- 695 с.
40. Фуко М. Воля к истине: По ту сторону знания, власти и
сексуальности. -- М" 1996. -- 448 с.
41. Фуко М. Слова и вещи: Археология гуманитарных наук. -- М., 1994. --
406с.
42. Эко У. Заметки на полях "Имени розы". // Иностр. лит. -- М., 1988.
-- No 10. -- С. 193-230.
43. Adams М. Jane Eyre: Woman's estate. // The authority of experience.
/ Ed. by Edwards L., Diamond A. -- Amherst, 1977. -- P. 137 159.
44. Althusser L. Reading Capital. -- L., 1970. -- 421 p.
45. Arc-hard D. Consciousness and unconsciousness. -- L., 1984. -- 136
P-
46. Barba E., Savarese N. L'Anatomie de Facteur: Dictionnaire
d'anthropologie theatrale-- P., 1985 .-- 105 p.
47. Barthes R. L'Aventure semiologique. -- P., 1985. -- No 93. -- 368
р.
48. Barthes R. Changer Fobjet lui-meme. // Esprit. -- P., 1971. -- No
93. -- P. 613-616.
49. Barthes R. Critique et verite. -- P., 1966. -- 80 p.
50. Barthes R. Le degre zero de 1'ecriture. -- P., 1953. -- 127 p.
51. Barthes R. I/Empire des signes. -- Geneve, 1970. -- 156 p.
52. Barthes R. Fragments d'un discours amoureux. -- P.. 1977. -- 286 p.
53. Barthes R. Mythologies. -- P., 1957. -- 252 p.
54. Barthes R. Le plaisir du texte. -- P., 1973. -- 105 p.
55. Barthes R. Roland Barthes par Roland Barthes. -- P., 1975. - 192 p.
56. Barthes R. S/Z. -- P., 1970. -- 280 p.
57. Barthes R. Texte // Encyclopaedia universalis. -- P., 1973. -- Vol.
15. -- P. 78.
58. Barthes R. To wright? An intrasitive verb? // The structuralists. /
Ed. by DeGeorge P., DeGeorge F. -- Garden City, 1972. -- P. 115-167.
59. Baudrillard J. L'Autre par lui-meme. -- P., 1987. -- 90 p.
60. Baudrillard J. L'Echange symbolique et la mort. -- P., 1976. --
347р.

209 БИБЛИОГРАФИЯ

61. Baudrillard J. Oublier Foucault. -- P., 1977. -- 87 p.
62. Baudrillard J. De la seduction. -- P., 1979. -- 270 p.
63. Baudrillard J. Simulacres et simulations. -- P., 1981. -- 236 p.
64. Baudrillard J. La transparence du mat. -- P., 1990. -- 182 p.
65. Beauvoir S. The second sex. -- N. Y., 1970. -- 762 p.
66. Belsey С. Critical practice. -- L.; N. Y., 1980. -- VIII, 168 p.
67. Belsey C. The subject of tragedy: Identity and difference in
Renaissance drama. -- L., 1985. -- XI, 253 p.
68. Benvenuto В., Kennedy R. The works of Jacques Lacan: An
introduction. -- L., 1986. -- 237 p.
69. Birringer J. Theatre, theory, postmodernism. -- Bloomington:
Indiapolis, 1991 -- 235 p.
70. Bowie М. Freud, Proust and Lacan: Theory as fiction. -- Cambridge,
1987. -- 225 p.
71. Brenkman J. Culture and domination. -- Ithaca, 1985. -- XI, 239 p.
72. Brenkman J. Deconstruction and the social text. // Social text. --
Michigan, 1979. -- Vol. 2, No 1. -- P. 27-51.
73. Brooke-Rose Chr. A rhetoric of the unreal: Studies in narrative and
structure, especially the fantastic. -- Cambridge etc., 1981. -- VII. 446р.
74. Brooks P. Reading for the plot: Design and intention in narrative.
-- N. Y., 1984, -- XVIII, 363 p.
75. Burner J. Actual minds, possible worlds. -- Cambridge, 1986. --
265р.
76. Butler Ch. After the Wake: An essay on the contemporary avantgarde.
-- Oxford, 1980. -- XI, 177 p.
77. Butler Ch. Interpretation, deconstruction, and ideology. -- Oxford,
1986. -- X. 159р.
78. Butor. -- P., 1969. -- 94 р. -- (Arc; No 39).
79. Calabrese 0. L'eta neobarocca. -- Roma, 1987. -- 170 p.
80. Chase С. Transference as trope and persuasion. // Discourse in the
psychoanalysis and literature. / Ed. by Rimmon-Kenan S.-L. -- L.; N. Y.,
1987. -- P. 211-229.
81. Caputo J. P. Radical hermeneutics: Repetition, deconstruction and
the hermeneutical project. -- Bloomington, 1987. -- DC, 319 p.
82. Christian B. Black women novelists: The development of a Tradition:
1892-1976. -- Westport, 1976. -- XIV, 275 p.
83. Cixous H. Le rire de la Meduse. // Arc. -- P., 1975. -- No 61. --
P. 3-54.
84. Cixous H. Sorties. // Sixous H. Clement. Catherine: Lajeune nee. --
P., 1979.-- P. 114-275.
85. Coming to terms: Feminism, theory, politics. / Ed. by Weed E. --
N.Y., 1989. -- 320р.
86. Coward R.. EUis J. Language and materialism: Developments in
semiology and the theory of the subject. -- L., 1977. -- XII, 187 p.

210 БИБЛИОГРАФИЯ

87. Culler J. On deconstruction: Theory and criticism after
structuralism. -- L. etc.. 1983. -- 307 p.
88. Culler J. Framing the sign: Criticism and its institutions. -
Norman: Lnd.. 1988. -- XVIII. 237 p.
89. Culler J. Structuralist poetics: Structuralist, linguistics and the
study of literature. -- Ithaca. 1975. -- XIX. 301 p.
90. Debord G. La societe du spectacle. - P.. 1992. -- 170 p.
91. Debord G. Comments on The society of spectacle. -- L.. 1990. --
128р.
92. De Certeau M. The practice of everyday life.-- L.. 1984. -- 260 p.
93. Deconstruction and criticism. / Ed. by Bloom H. et al. -- N. Y..
1979. -- IX. 256 p.
94. Deleuze G.. Guattari F. Capitalisme et schizophrenie:
L'Anti-Oedipe. -- P.. 1972. ~ 470 p.
95. Deleuze G.. Guttari F. Difference et repetition. - P.. 1963. -- 409
p.
96. Deleuze G. The fold: Leibniz and the Baroque. -- L.. 1992. -- 192
p.
97. Deleuze G. Logique du sens. -- P., 1969. -- 392 p.
98. Deleuze G.. Guattari F. Nomadology: The war machine. -- N. Y.,
1992. 187 p.
99. Deleuze G. Le pli: Leibniz et le baroque. -- P.. 1988. -- 190 p.
100. Deleuze G., Guattari F. Rhizome. -- P.. 1976. -- 74 p.
101. De Man P. Allegories of reading: Figural language in Rousseau,
Nietzsche, Rilke, and Proust. -- New Haven, 1979. -- XI, 305 p.
102. De Man P. Blindness and insight: Essays in the rhetoric of
contemporary criticism. -- N. Y.. 1971. -- XIII, 189 p.
103. De Man P. Critical writings. 1953-1978. -- Minneapolis, 1987. --
LXXIV, 246 p.
104. De Man P. The resistance to theory. -- Minneapolis. 1986 . --
XVIII. 137 p.
105. De Man P. The rhetoric of romanticism. -- N. Y.. 1984. -- 132 p.
106. Derrida J. Avoir ГогеШе de la philosophic. // Ecarts: Quatre
essais a propos de Jacques Derrida. / Finas L., Koftnan S., Laparte R., Rey
J.-M. -- P.. 1973. -- P. 301-312.
107. Derrida J. La carte postale: De Socrate a Freud et au-dela. -- P.,
1980. 560р.
108. Derrida J. La dissemination. -- P.. 1972. -- 406 p.
109. Derrida J. Lectirure et difference. -- P., 1967. -- 439 p.
110. Derrida J. Glas. -- P.. 1974. -- 291 р.
111. Derrida J. De la grammatologie. -- P., 1967. -- 448 p.
112. Derrida J. Of grammatology. -- Baltimore. 1976. -- LXXXVII, 396 p.
113. Derrida J. An interview with Jacques Derrida. // Lit. rev. -- L.,
1980.-- No 1.-- P. 21-22.
114. Derrida J. Limited. Inc. a b с. // Glyph. -- Baltimore, 1974. --
No 23. -- P. 162-254.
211 БИБЛИОГРАФИЯ

115. Derrida J. Mallarme. // Tableau de la litt. fr. -- P.. 1974. -- No
3. -- P. 368 379.
116. Derrida J. Marges -- de la philosophic. -- P.. 1972. -- XXV, 396
p.
117. Derrida J. Positions. -- P.. 1972. -- 136 р.
118. Derrida J. Psyche: Invention de 1'autre. -- P.. 1987. -- 652 p.
119. Derrida J. Speech and phenomena and other essays on Husserl's
theory of signs. -- Evanston, 1973. -- X3II, 166 p.
120. Derrida J. Structure, sign, and play in the discourse of human
sciences. // The structuralist controvercy. / Ed. by Macksey R., Donate E.
-- Baltimore, 1972. -- P. 256-271.
121. Derrida J. La voix et le phenomene: Introd. au probleme du signe
dans la phenomenologie de Husserl. -- P., 1967. -- 119 p.
122. D'haen Т. Postmodernism in American fiction and art. //
Approaching postmodernism: Papers pres. at a Wokshop on postmodernism, 21-23
Sept. 1984. Univ. of Utrecht. / Ed. By Fokkema D., Bertens H. -- Amsterdam:
Philadelphia, 1986. -- P. 211-231.

123. D'haen Т. Text to reader: A communicative approach to Fowles.
Barth, Cortazar and Boon. -- Amsterdam; Philadelphia, 1983. -- 162р.
124. Displacement: Derrida and after. / Ed. with an introd. by Krupnick
M. -- Bloomington, 1983. -- 198 p.
125. Dort В. La representation emancipee.-- P., 1988 .-- 200 p.
126. Du Plessis R. В. Writing beyond the ending: Narrative strategies
in twentieth-century women writers. -- Bloomington, 1985. -- 111 p.
127. Eagleton T. Criticism and ideology: A study in Marxist lit.
theory. -- L., 1976. -- 198р.
128. Eagleton T. The function of criticism. -- L., 1984. -- 136 p.
129. Eagleton T. Literary theory: An introduction. -- Oxford, 1983. --
244р.
130. Easthope A. British post-structuralism since 1968. -- L.; N. Y.,
1988. -- XIV, 255 p.
131. Easthope A. Poetry and phantasy. -- Cambridge, 1989. -- VII, 227
p.
132. Eco U. The role of the reader: Explorations in the semiotics of
texts. -- Bloomington; L., 1979. -- VIII. 273 p.
133. Febvre L. Autour de I'Heptameron, amour sacre, amour profane. --
P., 1971. -- 384р.
134. Febvre L. Origene et Des Periers ou I'enigme du Cymbalum Mundi. --
P., 1942. -- 216р.
135. Febvre L. Le probleme de 1'incroyance au XVI siecle: La religion
de Rabelais. -- P., 1968. -- 517 p.
136. Felman Sh. Reading feminity. // Yale French studies. -- New Haven.
1981. -- No 62. -- P. 19-44.
137. Felman Sh. Le scandale du corps parlant: "Don Juan" avec Austin ou
La seduction en deux lang. -- P., 1980. -- 222 p.
212 БИБЛИОГРАФИЯ

138. Felman Sh. Woman and madness: The critical phallacy. //
Diacritics. -- Ithaca. 1975. -- Vol. 5. N² 4. -- P. 2-10.
139. Felsky R. Beyond aesthetics: Feminist lit. a. social change. --
Cambridge, 1989. -- 240 p.
140. Feminism and psychoanalysis. / Ed. by Feldstein R., Roof J. --
Ithaca; Lnd.. 1989. -- XII, 359 p.
141. Feminisms: An anthology of literary theory and criticism. / Ed. By
Warhal R. R., Price Hemdl D. -- New Brunswick, 1991. -- XVIII, 1118р.
142. Fetterly J. The resisting reader: A feminist approach to American
fiction. -- Bloomington, 1978. -- XXVI, 198 p.
143. Fokkema D. Literary history, modernism, and post modernism. --
Amsterdam, 1984. -- VIII, 63 p.
144. Fokkema D. The semantic and syntactic organisation of
postmodernism texts. // Approaching postmodernism/ / Ed. By Fokkema D.,
Bertens H. -- Amsterdam; Philadelphia, 1986. -- P. 81-98.
145. Folle verite. / Ed. de Kristeva J. -- P., 1979. -- 307 p.
146. Foucault M. L'Archeologie du savoir. -- P., 1969. -- 275 p.
147. Foucault M. Folie et deraison: Histoire de la folie a Page
classique. -- P., 1972.-- 673 p.
148. Foucault M. Histoire de la sexualite: La volonte de savoir. -- P.,
1976. -- VoL 1. -- 211 p.
149. Foucault M. Les mots et les choses: Une archeologie des sciences
humaines. -- P.. 1967. -- 400 p.
150. Foucault M. Nietzsche, la geneologie, rhistoire. // Hommage a Jean
Hyppolite. -- P.. 1971. -- P. 145-172
151. Foucault M. L'Ordre du discours. -- P.. 1971. -- 82 p.
152. Foucault M. Qu'est-ce qu'un auteur? // Bull. de la Soc. fr. De
philosophic. -- P., 1969. -- No 63. -- P. 73-104.
153. Foucault M. Le souci de soi: Histoire de la sexualite. -- P.,
1984. -- Vol. 3. -- 290 p.
154. Foucault M. Surveiller et punir: Naissance de la prison. -- P.,
1975. -- 318р.
155. Foucault M. L'Usage des phusirs: Histoire de la sexualite. -- P.,
1984. -- Vol. 2. -- 290 p.
156. Friedman S. S. Lyric subvertions of narrative. // Reading
narrative: Forms, ethics, ideology. / Ed. by PhelanJ. -- Columbus, 1989. --
P. 162 185.
157. Friedman S. S. Post/poststructuralist feminist criticism: The
politics of recuperation and negotiation. // New lit. history. --
Charlottesville. 1991. -- Vol. 22, No 2. -- P. 456-490.
158. Fuss D. Essentially speaking: Feminism, nature and difference. --
N. Y., 1989. -- 160р.
159. Gender and theory: Feminism/postmodernism. / Ed. by Nicholson L.
J. -- N. Y., 1990. -- 352 p.
213 БИБЛИОГРАФИЯ

160. Genette G. Nouveau discours du recit. -- P., 1983. -- 178 p.
161. Genette G. Palimpsestes: La litterature au seconde degre. -- P.,
1982.-- 467 p.
162. Genette G. Le statut pragmatique de la fiction narrative. //
Poetique. -- P.. 1988. -- No 78. -- P. 237-249.
163. Gilbert S. M., Gubar S. The madwoman in the attic: The woman
writer and the nineteenth-century literary imagination. -- N. Y..
1979.-XIV.719p.
164. Girard R. Dostoievski du double a 1'unite. -- P., 1963. -- 191 p.
165. Girard R. Mensonge romantique et verite romanesque. -- P., 1978.
-- 351 p.
166. Girard R. La violence et le sacre. -- P., 1972. -- 453 p.
167. Grivel Ch. Theses preparatoires sur les intertextes. //
Dialogizat, Theorie und Geschichte der Uteratur und der schonen Kunste. /
Hrsg. von Lachluann R. -- Munchen, 1982. -- S. 237-249.
168. Gunn D. Psychoanalysis and fiction: An exploitation of literary
and psychoanalytic borders. -- Stanford etc., 1988. -- XI, 251 p.
169. Habermas G. Zur Logik der Sozialwissenschaften. -- Frankfurt a.
M., 1982. -- 606S.
170. Habermas G. Theorie des kommunikativen Handels. -- Frankfurt a.M.,
1981.-- Bd 1-2.
171. Halllburton D. Poetic thinking: An approach to Heidegger. --
Chicago, 1981. -- XII, 235 p.
172. Handwerk G. J. Irony and ethics in narrative: From Schlegel to
Lacan. -- New Haven. 1985. -- 224 p.
173. Hartman G. A. Saving the text: Literature, Derrida, philosophy. --
Baltimore; L. 1981. -- XXVII, 184 p.
174. Hassan I. The dismemberment of Orpheus: Toward a postmodernist
literature. -- Urbana, 1971. -- 297 p.
175. Hassan I. Making sense: The trials of postmodernist discourse. //
New lit. history. -- Baltimore, 1987. -- Vol. 18, No 2. -- P. 437-469.
176. Hassan I. Paracriticism: Seven speculations of the times. --
Urbana, 1975. -- XVIII. 184р.
177. Hassan I. The right promethean fire: Imagination, science and
cultural change. -- Urbana, 1980. -- XXI. 219 p.
178. Heath S. Anato то. // Screen. -- L., 1976. -- Vol. 17, No 4. -- P.
49-56.
179. Heath S. Vertige du deplacement: Lecture de Barthes. -- P., 1974.
-- 214р.
179a. Heidegger M. The basic problems of phenomenology. -- Bloomington,
1982.-- XXXI, 396 p.
180. Heller Th., Wellbery D. E. Introduction. // Reconstructing
individualism: Autonomy, individuality a. the self in the Western thought. /
Ed. by Heller Th. et al. -- Stanford, 1986. -- P. 10-15.

181. Hermstein-Smith В. On the margin of discourse. -- Chicago, 1978.
-- 185 p.
214 БИБЛИОГРАФИЯ

182. Hoffmann G. The fantastic in fiction: Its "reality status", its
historical development and its transformation in postmodern narration. //
REAL: (Yearbook of research in English and American literature). -- В..
1982. -- No 1.

183. Intertextualitat: Formen. Funktionen, anglist. Fallstudien. /
Hrsg. von Broich U., Pfister M. -- TObingen, 1985. -- XII, 373 S.
184. Intertextuality in Faulkner. / Ed. by Cresset M., Polk N. --
Jackson. 1985.-- 217 p.
185. Irigaray L. Ce sexe qui n'en est pas un. -- P., 1977. -- 217р.
186. Irigaray L. Speculum, de Fautre femme. -- P., 1974. -- 468 p.
187. Jameson F. The ideology of text. // Salmagundi. -- N. Y., 1976. --
No31332. -- P. 204-246.
188. Jameson F. Imaginary and symbolic in Lacan: Marxism,
psychoanalytic criticism, and the problem of subject. // Yale French
studies. -- New Haven.. 1977. -- No 55/56. -- P. 338 395.

189. Jameson F. Interview. // Diacritics. -- Ithaca. 1988. -- Vol. 4,
No 12. -- Р. 88-89.
190. Jameson F. Marxism and form: Twentieth-century dialectical
theories of literature. -- Princeton, 1971. -- XIX. 432 p.
191. Jameson F. The political unconscious: Narrative as a socially
symbolic act. -- Ithaca, 1981. -- 296 p.
192. Jameson F. Postmodernism and consumer society. // The
antiaesthetic: Essays on postmodern culture. / Ed. by Forster H. -- Port
Townsend. 1984. -- P. 111-126.
193. Jameson F. Postmodernism or the cultural logic of late capitalism.
// New left rev. -- L., 1984. -- No 146. -- P. 62-87.
194. Jardine A. A. Gynesis: Configurations of woman and modernity. --
Ithaca, 1985.-- 288 p.
195. Kellner D. Jean Baudrillard: From marxism to postmodernism and
beyond. -- Stanford, 1989. -- 246 p.
196. Kofman S. L'enigme de la femme: La femme dans les textes de Freud.
-- P., 1980. -- 336р.
197. Kolodny A. Reply to commentaries: Women writers, literary
historians a. martian readers. // New lit. history. -- Charlottesville,
1980. -- Vol. II. No 3. -- P. 587-592.
198. Krauss R. The originality of the avant-garde and other modernist
myths. -- L., 1984. -- 328 p.
199. Kristeva J. Desire in language: A semiotic approach to literature
and art. -- N. Y.. 1980. -- 336 p.
200. Kristeva J. Etrangers a nous-memes. -- P., 1988. -- 294 р.
201. Kristeva J. La femme, се n'est jamais ca. // Tel quel. -- P..
1974. -- No59.-- P. 19-24.
202. Kristeva J. Polylogue. -- P., 1977. -- 437 p.
203. Kristeva J. La revolution du langage poetique: L'avant-garde a la
fin du XIXe siecle: Lautreamont et Mallarme. -- P., 1974. -- 645 p.

БИБЛИОГРАФИЯ

215
204. Kristeva J. Semiotike: Recherches pour une semanalyse. -- P.,
1969. -- 319р.
205. Kristeva J. Le texte du roman. -- P., 1970. -- 209 p.
206. Lacan J. Ecrits. -- P.. 1966. -- 924 p.
207. Lacan J. Ecrits: A selection. -- L., 1977. -- XIV, 338 р.
208. Lacan J. Le seminaire: Le Moi dans la theorie de Freud et dans la
technique de la psychanalyse. -- P.. 1978. -- Liv. 2. -- 374 p.
209. Lacan J. Le seminaire: Les quatre concepts fondamentaux de la
psychanalyse. -- P.. 1973. -- Liv. II. -- 310 p.
210. Lacan J. The four fondamental concepts of psycho-analysis. -- L.,
1977. -- XI. 290р.
211. Laplanche J., Pontalis J. The language of psycho-analysis. -- L.,
1980.-- XV. 510р.
212. Leclaire S. Demasquer le reel. -- P., 1971. -- 183 p.
213. Leitch V. American literary criticism from the thirties to the
eighties. -- N.Y., 1988. - 458р.
214. Leitch V. Deconstructive criticism: An advanced introd. -- L.
etc.. 1983.-- 290 p.
215. Lemaire A. Jacques Lacan. -- L.. 1977. -- XXIX, 266 p.
216. Lethen H. Modernism cut in half: The exclusion of the avantgarde
and the debate on postmodernism. // Approaching postmodernism. -- Amsterdam;
Philadelphia, 1986. -- P. 233 238.
217. Lewis Ph. The post-structuralist condition. // Diacritics. --
Ithaca 1982.-- No 12.-- P. 2-24.
218. The limits of theory. / Ed. by Kavanagh Th. M. - Stanford, 1989.
-- 272р.
219. Lipovetsky G. Le crepuscule du devoir: L'ethique indolore des
nouveaux temps democratiques. -- P.. 1992. -- 296 p.
220. Lipovetsky G. L'empire de 1'ephemere: La mode et son destin dans
les societes modemes. -- P., 1987. -- 197 p.
221. Lipovetsky G. L'ere du vide: Essai sur Findividualisme
contemporain. -- P., 1983. -- 256р.
222. Lodge D. Working with structuralism: Essays a. reviews on
19^th a. 20th-cent. lit. -- L., 1981. -- XU. 207 p.
223. Lotringer S. Le 'complexe' de Saussure. // Semiotexte. - P., 1975.
- No2.-- P. 110-123.
224. Lyons J. Semantics. -- Cambridge, 1977. -- Vol. 12.
225. Lyotard J.-F. Answering question: What is postmodernism. //
Innovation/Renovation: New perspectives on the humanities. / Ed. by Hassan
1., Hassan S. -- Madison, 1983. -- P. 329-341.
226. Lyotard J.-F. La condition postmodeme: Rapp. sur le savoir. -- P.,
1979. -- 109р.
227. Lyotard J.-F. Le differand. -- P., 1984. -- 272 p.
228. Lyotard J. F. Tombeau de Imtellectuel et autre papiers. -- P.,
1984. -- 96 p.

216БИБЛИОГРАФИЯ
229. MacCabe С. James Joyce and the revolution of the world. -- L.,
1978. -- 274 p.
230. MacCabe С. Theoretical essays. -- Manchester. 1985. -- VIII. 161
р.
231. MacCannell J. F. Figuring Lacan: Criticism a. the cultural
unconscious. -- L., 1986. -- XXI, 182 p.
232. Maffesoli M. La socialidad en la postmodemidad. // Pergola. --
Madrid. 1989. -- No 8. -- P. 100-124.
233. Mannoni M. Le psychiatre, son Той' et la psychanalyse. -- P..
1970. -- 269 p.
234. Marcia J. E. Identity status approach to the study of Ego Identity
development. // Self and identity: Psychological perspectives. /Ed. by
Kardley J" Honess T. -- L.. 1987. -- P. 32-69.
235. Mead H. Mind, self and society. -- Chicago, 1934. -- XXXVIII, 400
p.
236. Megill A. Prophets of extremity: Nietzsche, Heidegger, Foucault.
Derrida. -- Berkeley etc., 1985. -- XXIII. 399 p.
237. Melrose S. A semiotics of the dramatic text.-- L., 1994. -- IX.
338 p.
238. Merleau-Ponty M. La phenomenologie de la perception. -- P., 1967.
-- 274 p.
239. Miller J. H. The linguistic moment: From Wordsworth to Stevens. --
Princeton, 1985. -- XXI, 445 p.
240. MitcheU J. Psychoanalysis and feminism. -- L., 1974. -- XXIII, 456
p.
241. Mnouchkine A. En plein soleil. // Fruits.-- P.. 1984 .-- No 2/3.
-- P. 14-37.
242. Moi T. Sexual/textual politics: Feminist lit. history. -- L..
1985. -- 200р.
243. Morris W. The irrepressible real: Jacques Lacan a.
poststructuralism. // American criticism in the poststructuralist age. / Ed.
By Konigsberg I. -- Michigan, 1981. -- P. 116-134.
244. Morrissette В. Post-modem generative fiction: Novel and film. //
Crit. inquiry. -- Chicago, 1975. -- Vol. 2, No 2. -- P. 281-314.
245. Mortley R. Michel Serres. // Mortley R. French philosophers in
conversation. -- N. Y., 1991. -- P. 48-60.
246. New French feminisms: An anthology. / Ed. by Marks E.. Courtivron
I. de. -- Amherst, 1979. -- XV, 282 p.
247. Norris Ch. Deconstruction and the interest of theory. -- L., 1988.
-- 244р.
248. Ostriker A. Stealing the language: The emergence of women's poetry
in America. -- Boston, 1986. -- XVII, 315р.
249. Perrone-Moises L. L'intertextualite critique. // Poetique. -- P.,
1976. -- No 27. -- P. 372-384.
250. Postmodeme: Zeichen eines kulturellen Wandels. // Hrsg. Von Hussen
A.. Scherpe K. R. -- Reinbeck bei Hamburg, 1986. -- 427 S.
251. Post-structuralism and the question of history. / Ed. by Attridge
D., Bennington G., Young R. -- Cambridge. 1987. -- VIII, 293 p.
252. Price M. Forms of life: Character and imagination in the novel. --
New Haven, 1983. -- 198 p.

217 БИБЛИОГРАФИЯ

253. Prospectus // Cultural critique. -- Minneapolis, 1985. -- No 1. -
P. 4-6.
254. Ricoeur P. De 1'interpretation: Essai sur Freud. -- P., 1965. -
536 p.
255. Ricoeur P. Temps et recit. -- P., 1983-1985. -- T. 1-2.
256. Rivals Y. Les demoiselles d'A. -- P., 1979. -- 462 p.
257. Ruthrof H. The hidden telos: Hermeneutics in critical rewriting.
// Semiotica. -- Berlin; N. Y., 1994 .-- Vol. 100. No 1 .-- P. 69-93.
258. Ruthven К. К. Feminist literary studies: An introduction. --
Cambridge, 1984.-- VII, 152р.
259. Ryan M. Marxism and deconstruction: A crit. approach. --
Baltimore. 1982.-XIX.232p.
260. Sarbin T. R. Narratology as a root metapher in psychology. //
Narrative psychology: The storied nature of human conduct. / Ed. By Sarbin
T. R. -- N. E.. 1986. -- P. 14-68.
261. Sarup M. An introductory guide to post-structuralism and
postmodernism. -- N. Y., 1988. -- VIII, 171 p.
262. Schneiderman S. Jacques Lacan: The death of an intellectual hero.
-- Harvard, 1983.-- VII. 182р.
263. Scholes R. Textual power: Lit. theory a. the teaching of English.
-- New Haven: L.. 1985. -- XII, 176р.
264. Serres M. Hermes: Literature, science, philosophy. -- Baltimore,
1982. -- XL, 168 p.
265. Showalter E. Feminist criticism in the wilderness. // Writing and
sexual difference. / Ed. by Abel E. -- L.: Chicago, 1982. -- P. 9-35.
266. Showalter E. A literature of their own: British women novelists
from Bronte to Lessing. -- Princeton, 1977. -- VIII, 378 p.
267. Showalter E. Towards a feminist poetics. // Women writing and
writing about women. / Ed. by Jacobus M. L. -- Croom Helm. 1979. -- P.
22-41.
268. Showalter E. Women and the literary curriculum. // College
English. -- Middletown. 1977. -- No 32. -- P. 855-866.
269. Smith P. Discerning the subject. -- Minneapolis, 1988. -- 220 p.
270. Spivak G. Ch. French feminism in an international frame. // Yale
French studies. - New Haven, 1981. -- No 62. -- 211 p.
271. Stevick Ph. Alternative pleasures: Postrealist fiction and the
tradition. -- Urbana, 1981. -- XXI, 222 p.
272. Stevick Ph. Sheherezade runs out of plots, goes on talking: the
king. puzzled, listens: An essay on new fiction. // The novel today:
Contemporary writers on modern fiction. /Ed. by Bradbury M. -- Glasgow,
1977. P. 194-222.
273. Suleiman S. Naming and difference: Reflexions on "modernism versus
postmodernism" in literarure. // Approaching postmodernism. / Ed. by Fokkema
D.. Bertens H. -- Amsterdam: Philadelphia. 1986. -- P. 255-270.

218 БИБЛИОГРАФИЯ

274. Technologies ol the self: A seminar with Michel Foucaiilt. / Ed.
By Martin L. H. et al. -- L.. 1988. -- 166 p.
275. Texts of identity. /Ed. by Shotter J., Gergen K. J. -- L. etc..
1989. XI. 244 p.
276. Textual strategies: Perspectives in post-structuralist criticism.
/ Ed. with an introd. by Harari J. V. -- L.. 1980. -- 475 p.
277. Theorie d'ensemble. -- P.. 1968. -- 275 р.
278. Todorov Tz. Grammaire du Decameron. -- The Hague. 1969. -- 100 p.
279. Turkic S. Psychoanalytic politics. Jacques Lacan and Freud's
French revolution. -- L., 1978. -- X, 278 p.
280. Ubersfeld A. Lire le theatre.-- P.. 1977 - 316 p.
281. Ulmer G. Applied grammatology.-- Baltimore, 1985 . -- XIX. 337 p.
282. Ventos X. R. de. De la modemidad: Ensayo de filosofia critica. --
Barcelona . 1980. -- 198 p.
283. Ventos X. R. de. Por que filosofia. -- Barcelona. 1990. -- 218 p.
284. Vidal M. С. The death of politics and sex in the eighties show. //
New lit. history. -- Charlottesville. 1993. -- Vol. 24, No 1. -- P. 171-194.
285. Weedon Ch. Feminist practice and poststructurallst theory. --
Oxford. 1987.-- VIII. 187р.
286. Welsch W. Unsere postmodeme Modeme. -- Weinheim. 1987. -- 344 S.
287. West С. The dilemma of the black intellectual. // Cultural
critique. -- Minneapolis. 1985. -- No 1. -- P. 109-124.
288. White H. Metahistory: The historical imagination in the nineteenth
century. -- Baltimore: L.. 1973. -- XII. 448 p.
289. White H. Tropics of discourse. -- Baltimore. 1978. XI, 178 p.
290. Wilden A. The Symbolic, the Imaginary and the Real. // Wilden A.
System and structure. -- L.. 1972. -- P. 1-30.
291. Women and language in literature and society. / Ed. By
McConnel-Ginet S.. Barker R., Furman W. -- N. Y.. 1980. -- 358 p.
292. Worthen W. B. Modem drama and the rhetoric of theater.-- Los
Angeles: Oxford. 1992 .-- 230 p.
293. Wright E. Psychoanalytic criticism: Theory in practice. -- L..
1984. -- 200 p.
294. Yaeger P. Honey-mad women: Emancipatory strategies in women's
writing. -- N. Y.. 1988. -- 252 p.
295. Young R. Untying the text: A post-structuralist reader. - L..
1981. -- 278р.
296. Zavarzadeh M. The mythopoetic reality: The postwar American
nonfictlon novel. -- Urbana, 1976. -- IX. 262 p.

Указатель имен

Имена мифологических героев и литературных персонажей выделены
курсивом.

Автономова H. С. 28-29; 51
Агамемнон- 197:200
Адамс M. 148
Адорно Т. 19
Алмер Г. 184
Альтюссер JI. 41;43;51; 57; 77; 103;113-115;126-129
Андерсон II. 44; 45.
Антигона 198
Антисфен 22
Арчард Д. 56

Баландье Ж. 178
Бальзак О. Де 116-119; 147; 151;152
Барба Э. 201
Барт Р. 11; 15; 17; 19:21; 25; 28-30; 32; 37; 38; 41; 43; 50; 51:78;
162; 179; 184:206
Барт Дж. 158
Бартелм Д. 158: 162; 163
Батлер К.. 87:88:90; 131
Бауи М. 68
Бахтин М.М. -99; 112: 113: 128;184
Беккет С 162
Беллерофонт 4
Белей К. 45:77:87; 130
Бенвенуто Б. 56
Беньямин В. 19
Бернхард Т. 157
Биррингер И. 185
Блок М. 172
Блох Э. 112: 120; 131
Блум Г. 40
Бове П. 125
Бовуар С. 139
Бодрийар Ж. 12: 176: 178; 188; 191:204; 205
Бонд Э. 158
Борхес Х.Л. 3: 158
Браутиган Р. 158; 163

220 УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
Бренкман Дж. 102; 109; 110
Брехт Б. 193; 196
Бродель Ф. 172
БронтеШ. 141; 148
Брукс К. 95
Брунер Дж. 95:96
Брэдбери М. 131
Букье 116; 118

Валуа 116; 118
Вебер М. 182
Вельш В. 10; 12; 34; 111
Вентос Х.Р. 178
Вергилий 23
Видаль К. 171; 176-180; 183
Вико Дж. 115
Винтер Л. де 157
Витгенштейн Л. 14; 73
Виттиг М. 139
Воннегут К. 1584 163; 167

Гадамер Х. Г. 105
Ганн Д. 74
Гараджа А.В. 188
Гваттари Ф. 11; 15; 19:43; 76:86: 180; 181:203
Гегель Г. Ф. 761
Геракл 4
Гесиод 4
Гидра 4; 5
Гилберт С. 140: 141: 148
Гинзбург Дж. -96:97
Гнедич Н. И. 4
Гомер 4
Грамши А. 57
Грансон -119
Графф Дж. 44
Греймас А.Ж. 32:33:51; 113; 116: 121;196
Губар С. 140: 141; 148
Гуревич А. Я. 172: 173: 174
Гуссерль Э. 120
Гутенберг И. 55; 56

Дебор Г. - 176-178:184
Декарт Р. 81
Делез Ж.- 11: 15; 19: 31: 38: 43; 50: 52;76;86:110:119;
176:178;180:181:191: 203
Деперье Б. 174
Деррида Ж. 9:11: 14:15; 18-21: 28-31; 33; 38-40: 45: 47:
50-52;55;57;58:61: 62:67:85-87: 103-108: 110: 112: 113;133:136:137: 142:
144;145:172:173: 178:179: 191:207
Джардин Э. 125;142
УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН 221
Джеймсон Ф. 12: 44; 72: 86; 92;95;102:112;114;115; 117-125; 186
Джейн - 148
Джойс Дж. -21; 157
Джонсон Б. 108
Диккенс Ч. ^" 130
Д'Орс Э. 178
Дорт Б. 195
Дю Плесси Р. Б. 141

Есперсен Е. О. X. 78

Женетт Ж. 32: 50
Жирар Р. 11: 31; 39; 50

Заварзаде М. 12

Ибсен Г. 200
Иванов В. В. 60
Иглтон Т. 28: 44; 45; 77: 126:132
Ионеско Э. 188
Ирвинг В. 149
Иргарай Л. . 139: 140; 142- 144;146
Исаев С. 187: 188: 192
Истхоуп Э. 36; 41; 45; 77: 79; 80; 87; 127-129: 131

Йегер П. 141

Каванаг Т. 142
Калабрезе О. 176: 178
Каллер Дж. 27: 28: 39: 137: 170: 171;172
Кальвино И. 157
Капуто Дж. 105
Карнап Р. 14
Кауард Р. 44; 87
Келнер Д. 75
Кеннеди Р. 56
Киэрнз Дж. 103; 104
Клаус X. 157
Клитемнестра 200
Кожев А. 66
Колодны А. 148
Конрад Дж. 123
Корделия 198
Кормон 116: 119
222 УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
Кортасар X. 158; 167
Косиков Г.К. 37:65:68;69; 71; 72;88
Кофман С. 139; 142:143; 144;146
Коэн Л. 126
Краусс Р. 179
Кристева Ю.- 11; 15; 17: 19: 31; 32; 38; 43; 49;50:56; 61:
62;65;76;78;86;87; 89:90; 125; 139: 140: 143; 144;146;147;179:199
Кристиан Б. 140
Кроль Г. 157
Куайн У. 14
Кувер Р. 158
Кэтрин 150

Лайонз Дж. -161
Лакан Ж. 6:9; 15; 17:25: 28-30: 39: 43; 47: 54-100: 105;
106:109:113;127- 130: 136:137:140
Лапланш Ж. 56
Лаутер П. 44
Ле Гофф Ж. 172
Леви-Стросс К. 28-30: 35; 51:73:76:83; 113
Лейч В. 28: 36; 38-40: 43: 44:55:60: 106: 126; 132: 138
Леклер С. -56:74
Лемер А. 56
Лентриккия Ф. 44;102;125
Лессинг Д. 141
Ливис Ф. 126
Лиотар Ж.-Ф. 9; 12:43:50: 86; 119;176;181;191;197
Липовецкий Ж. 176: 178: 203:204
Лодж Д. 131: 162: 167
Лотреамон 21
Лукач Г. 57; 105
Льюис Ф. 44

МайклзМ. 158: 163
Макканнелл Дж. Ф. 56
МакКейб К. 45: 77: 78: 87: 126;127
Малларме С. 178
Мамгрен К. 169
Ман П. де 36; 40; 62: 106: 108: 131:173
Манн Т. 22
Маннони М. 56: 70: 74
Маргарита Наваррская 174
Маркс К. 103-105: 112: 177
Марсия Дж. 54
Маффесоли М. 181
Машере П. 57:77; 113
Мелроуз С. 188: 191-194: 197: 198:200:201
Мерло-Понти М. 178
Мид Дж. 70

223 УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
Миллер Дж.Х. -40: 106
Митчелл Дж. 56
Михельс И. -157
Мнушкина А. 188:191- 193-202
Мой Т. 140
Моррис У. 73: 75:85
Мухаммед 55
Мэррей К. 97-99

Набоков В. 158:163
Наполеон I 117:118
Негри А. 103: 110: 126
Николсон Л. 142
Ницше Ф. 14; 105: 112
Норрис К. 45: 131
Нотебом С. 157
Ньютон К. 103

Орест 199:200
Ортр 4
Остин Дж. 14
Острайкер А. 141

Пави II. 195
Павлов И. 81
Парето В. 182
Пинчон Т. 158: 163
Пирс Ч. 186
Платон 144
По Э. 64
Понталис Ж.-Б. 56
Прайс М. 95
Пуле Ж. 40

Рабле Ф. 174
Раддик Л 142
Райт Э. 56
Рембо А. 21: 177
Рид дел Дж. 40
Рикарду Ж. 32
Рикер П. 95:98: 106: 112- 113
Pun Baн Винкль 149
Роб-Грийе А. 21: 163: 196
Розай П. 157
Руссо Ж.-Ж. 40: 106
Рутвен К. 138
Рутроф Х. 186
Рыклин М. К. 22
Рьян М. 62; 103: 110-112
Рэмбо 177
224 УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

Саварезе Н. 201
СадД.А.Ф.де 22
Саммерсон 130
Сарбин Т. Г. 95
Сартр Ж. И. 73; 76; 81; 139
Саруп М. 10; 13; 47; 49; 65; 69; 81:82; 84; 85
Сейд Э. 44; 73; 125
Серрес М. 179; 180
Серто М. 189
Сеттембриии 22
Сиксу Э. 140:143; 146:199
Скиннер Б. Ф. 81
Скоулз Р. 124
Слугоский Б. 96; 97
Смит П. 134; 142
Соллерс Ф. 38; 50; 89
Соссюр Ф. де 17; 49; 56; 59; 60; 86;88;105;131
Софокл 197
Спейнос У. 125
Спивак Г. 62; 102; 107; 108; 110; 125
Спиноза Б 115
Стефани 151; 152
Стивик Ф. 162
Сулейман С. 10
Сьюкеник Р. 158; 163

Тифон 4
Тодоров Ц. 34;78
Тоффлер 176
Троцкий Л. 103;126
Труавиль 119
Тэркл С. 56

Уайт X. 95; 125; 174;175
Уидон К. 140
Уилден Э. 68
Уильямс Р. 44; 45; 126; 132
Уорнер Д. 188; 197:200
Уортен У.Б. 185
Уэллбери Д. 92
Уэст К. 125

Фасс Д. 142
Фаулз Дж. 158; 167
Февр Л. 172; 174
Федерман Р. 158; 162: 163

225 УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
Фельман Ш. 108: 112; 145: 146:147:151:152
Фельски Р. 140
Феттерли Дж. 146: 149: 150
Фидлер Л. 149
Филипп 151: 152
Фоккема Д. 157: 158: 159: 160:161:162:163:164: 168
Фрай Н. 97:98: 113: 175
Фреге Г. 14
Фред Генри 150
Фрейд 3. 5:58:61:63:75: 76:81-83:85: 105: 106:
112:128:130:140:142-145
Фридман С. 70: 141: 142
Фромм Э. 66:81
Фуко М. 3:9: 11: 14: 15: 19- 21:25:26:28-30:32:38:
39:41:43:45:47:50-52: 57: 73: 77: 86: 94: 105: 106: 109:125:132:136:141:
172: 173: 176:179:180; 183: 186: 191:206:208
Фуэнтес К. 158

Хабермас Ю 176
Хайдеггер М. 14:73:76: 144:178
Хандверк Г 68
Хандке П. 157
Харари X. 28: 35: 36;38:44:

Хартман Дж. 40
Хассан И. 12; 159; 162
ХейзингаЙ. 173:202
Хеллер Т 92
Хемингуэй Э. 149
Херманс Б. Ф. 157
Херрнстейн-Смит Б. 95; 134
Херст П. 126
Химера 4: 5
Хиндесс Б. 126
Хит С. 79:87: 126
Хомский Н. 125
Хоркхаймер М. 19
Хорни К. 66:81
Хоукс Дж. 158: 163
Хрисотемида 200

Чейз С. 63

Шекспир В. 121: 134; 184
Шенк Ч. 142
Шеро П. 188
Шнейдерман С. 56
Шоу Ф. 197:200
Шоуолтер Э. 139-141-, 146-148
Шпенглер О. 115
Штраусс Б. 157
226 УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

Эйхендорф Й. фон -121
Эко У. 55
Электра 197-200
Эллис Дж. 44; 87
Элстер Дж. 127
Эриксон Э. 96
Эттридж Д. 131

Юберсфельд А. 190; 195; 196

Якобсон Р. 77; 78
Янг Р. 47; 131

Тематический указатель к обеим книгам

Настоящий указатель представляет собой свод отсылок к
ключевым словам тематических разделов (в тексте книг взяты в
рамки) обеих книг И. П. Ильина, составляющих дилогию о по-
стмодернизме: "Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмо-
дернизм" (Интрада, 1996 г.) (в указателе -- I) и
"Постмодернизм от истоков до конца столетия: эволюция науч-
ного мифа" (Интрада, 1998 г.) (II). На один и тот же раздел
может быть дано несколько отсылок, если в названии раздела
фигурирует несколько ключевых слов; например, к разделу
"Деконструкция истории" есть отсылка и от термина "история",
и от термина "деконструкция".

Абсолютизация теории театра 2; 184
Абъекция: истинно-реальное 1; 145
Автор: его маска 2; 164
Автор: его смерть 1; 16О
Авторитет письма и относительность истини 1; 188
Алеаторная селекция 2; 162
Альтюссер: его влияние на английский постструктурализм 2; 129
Альтюссер: отказ от человека как объяснительного принципа и концетпция
теоретического антигуманизма 2; 42
Альтюссер: структурная причинность вместо экспрессивной причинности 2;
114
Амбивалентности миф 2; 199
Американская адаптация деконструкции 1; 180
228 ТЕМАТИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
Американская практика деконструкции 1; 184
Американская практика и французская теория 1; 174
Американский постструктурализм: его рождение и датировка 2;39
Американский феменизм 2; 138
Анализ текстовой 1; 161
Анализ текстовой: его принципы 1; 166
Анархичность децентрации у М. Рьяна 2; 111
Английский постструктурализм: влияние на него Альтюссера 2; 129
Английский постструктурализм: его рождение и своеобразие 2;40
Английский постструтурализм: его специфика 2; 126
Английский постструкгурализм: развитие в нем идей Лакана 2; 87
Антигуманизм теоретический Альтюссера 2;42
Антиисторизм йельцев и его критика 2; 106
Аргументативная логомахия и игровое отношение к слову 1; 13
Аргументация Дерриды: ее сверхзадача 1;43
Аргументация игровая 1;39
Архив 1; 64
Барт и дух высокого эссеизма 1; 157
Барт: безумие его кодов 1; 164
Барт: сосуществование в его теориях структурализма и постструктурализма
2; 28
Барт: три периода развития его концепций 2; 37
Батлер: попытка выйти из тупика детерминизма; оправдание свободы 2; 90
Безумие и проблема инаковости 1; 77
Безумие классификаторское бартовских кодов 1; 164
Бессознательное - дискурс Другого 2; 67
Бессознательное историческое у Фуко 2; 19
Бессознательное как структура языка 2; 6О
Бессознательное культурное 2; 17З
К ОБЕИМ КНИГАМ 229
Бессознательное культурное: пределы его господства над субъектом 1; 92
Бессознательное политическое 2; 113
Бессознательное угрожает символическому 2; 87
Бессознательное: его динамика 1; 112
Бинаризм: его критика 1; 97
Бинаризм: его критика у Греймаса и Дерриды 2; 32
Биологизация желания и либидозность социального тела 1; 118
Бисексуальность женская 2; 143
Брунер: нарративные модусы 2; 95

Вера как модальность утверждения 2; 189
Вещь: мир вещей создается миром слов 2; 83
Вещь: символ как ее убийство 2; 64
Взаимодействие текстов: классификация типов по Женетту 1; 227
Власть и всеподнадзорность 1;80
Власть Логоса-Бога над Матерью-Материей 2; 136
Власть текстуальная Скоулза 2; 124
Власть 1; 68
Власть: знание как продукт властных отношений 2; 14
Власть: фаллос как речевой символ власти 2; 84
Власть: шоу-власть - концентрированная и диффузная 2; 176
Вмешательство 2; 193
Возможность свободы 1; 91
Воображаемое - сознание на до-эдиповой стадии 2; 68
Воображаемое по Лакану 2; 67
Вопрошающий текст модернизма 2; 130
Всеподнадзорность и дисциплинарная власть 1; 80
Гено-текст, фено-текст, диспозитив 1; 134
Герменевтика негативная и позитивная по Джеймсону 2; 112
Герменевтика подозрительности 2; 106
Герменевтический деконструктивизм 1; 195
230 ТЕМАТИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
Гинзбург и Слугосский: личность как самоповествование 2; 97
Голос феноменологический 2;18
Господство культурного бессознательного над субъектом 1; 92
Грамматика универсальная структурализма: ее критика 2; 34
Грамматология и программа деконструкции 1; 32
Греймас: вызревание в его теориях постструктурализма 2; 32
Греймас: критика бинаризма 2; 32
Греймас: семический квадрат применительно к Бальзаку 2; 116
Гуттенберговская цивилизация текста 2; 55
Дата возникновения постмодернизма 1; 203
Датировка зарождения постструктурализма 2; З6
Датировка и рождение американского постструктурализма 2; 39
Два принципа текстового анализа 1; 166
Двойная детерминированность субъекта, в частности, у Кристевой 2; 88-89
Дебиологизация фрейдизма 2; 81
Деконструктивизм и постструктурализм: их соотношение 2; 43
Деконструктивизм левый Ф. Лентриккии 1; 191
Деконструктивизм: его разновидности 1; 195
Деконструктивисты левые: их разногласия с Йельской школой 2; 106
Деконструкция истории 1; 65
Деконструкция левая 2; 45
Деконструкция 1; 177
Деконструкция: американская практика 1; 184
Деконструкция: ее программа и грамматология 1; 32
Деконструкция: ее самокритика 1; 194
Деконструкция: ее французский вариант 1; 162
Деконструкция: специфика американской адаптации 1; 180
К ОБЕИМ КНИГАМ 231
Деполитизация посредством постмодернистской магии 2; 191
Деррида и Кристева 1; 146
Даррида и Лакан 2; 57
Деррида и философская традиция 1; 12
Деррида и Хайдеггер 1; 17
Деррида: замещение в его трактовке 2; 61
Деррида: знак как отсутствие объекта 2; 65
Деррида: критика бинаризма 2; 32
Деррида: марксизм в его трактовке 2; 103
Дерридианская идея фаллологоцентризма и ее влияние на феминизм 2; 136
Детерминизм: попытка выйти из него у Батлера 2; 90
Децентрация субъекта и смерть человека 1; 87
Децентрация: ее анархичность у М. Рьяна 2; 111
Джеймсон: метарассказа в его трактовке 1; 217
Джеймсон: негативная и позитивная герменевтика 2; 112
Дивид 2; 76
Дидактизм новый 2; 166
Динамика бессознательного 1; 112
Дискредитация принципа различия 2; ЗЗ
Дискретность истории 1; 58
Дискурс Другого - бессознательное 2; 67
Дискурс метафизический: его критика 2; 14
Дискурс: совращение как его свойство 2; 188
Дискурсивные практики: их трансформация 1; 63
Диспозитив 1; 134
Дисциплинарная власть и всеподнадзорность 1; 80
Догматизм: универсализм как его маска 2; 13
Докса 1;159
Дополнение 1; 29
Другой: бессознательное - его дискурс 2; 67

232 ТЕМАТИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
Другой: Символическое - его стадия 2; 69
Дух и тело: их сращивание 1; 84
Желание 1; 116
Желание и нужда 2; 65
Желание: его биологизация и либидозность социального тела 1; 118
Желательное мышление 2; 117
Желающая машина 1; 108
Женетт Ж.: классификация типов взаимодействия текстов 1; 227
Женская бисексуальность 2; 143
Женское начало против символических структур западной мысли 2; 146
Женщина: ее фрейдистский образ и его критика 2; 142
Женщина-читатель и женщина-писатель 2; 147
Заколдовывание мира 2; 181
Замещение в трактовке Кристевой и Дерриды 2; 61
Замещение 2; 61
Западное понимание идеологии 2; 189
Зеркальная стадия 2; 70
Знак как отсутствие объекта: Лакан, Деррида, Кристева 2; 65
Знак стабильный: его критика 2; 49
Знак: критика его традиционной концепции 1; 24
Знак: критика его традиционной структуры 1; 100
Знаки вербальные и невербальные 2; 186
Знакоборчество; скользящее означающее Лакана 2; 17
Знание как продукт властных отношений 2; 14
Знание: постструктурализм как современный тип знания 2; 25
Зрелище: наука о его природе 2; 185
Игра: игровая аргументация 1; 39
К ОБЕИМ КИИГАМ 233
Игровое отношение к слову и аргументативная логомахия 1; 13
Идентичность психосоциальная Эриксона 2; 96
Идеология в российском и западном понимании 2; 189
Иерархия: ее отрицание в постмодернизме 2; 158
Инаковость и безумие 1; 77
Индивид или дивид? 2; 76
Индивид между льдинами структур 2; 92
Индивид: невозможность индивидуального сознания 2; 51
Индивид: шиз - свободный индивид 1; 111
Инстанции лакановские: их переосмысление в английском
постструктурализме 2; 77
Инстанции психические: Воображаемое, Символическое, Реальное 2; 67
Инстанции: расщепление субъекта по инстанциям 2; 78
Интерпретация как изоляция в субъекте ядра 2; 62
Интертекстуальность 1; 224
Интертекстуальность как сохранение старых форм 2; 120
Ирония как одна из рассказовых структур личности 2; 97
Ирония постмодернистская: пастиш 1; 222
Истина - женского рода 2; 143
Истина: ее относительность и авторитет письма 1; 188
Истинно-реальное 1; 145
Историзм Фуко 1; 54
Историческое бессознательное Фуко 2; 19
История - текстуализация отсутствующей причины 2; 113
История: ее деконструкция 1; 65
История: ее дискретность 1; 58
История: шоу отменяет историю 2; 177
234 ТЕМАТИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
Йельская школа: ее антиисторизм и его критика 2; 106
Йельская школа: ее разногласия с левыми деконструктивистами 2; 106
К. Брук-Роуз: растворение характера в романе 1; 229
Каллер: сосуществование структурализма и постструктурализма в его
трактовке 2; 27
Кастрации комплекс 2; 144
Категорическая женщина отказывается от комплекса кастрации 2; 144
Квадрат семический Греймаса применительно к Бальзаку 2; 116
Классификаторское безумие бартовских кодов 1; 164
Классификация типов взаимодействия текстов по Женетту 1; 227
Код постмодернизма 2; 161
Код: постмодернизм как художественный код 1; 218
Коды: классификаторское безумие бартовских кодов 1; 164
Коллаж 1; 221
Комедия как одна из рассказовых структур личности 2; 97
Комплекс кастрации 2; 144
Конденсация 2; 61
Конструктивизм социологический и его концепция 2; 95
Концепция человека - индивид или дивид? 2; 76
Короткое замыкание 2; 167
Крах мимесиса 1; 231
Кристева и Деррида - 1; 146
Кристева: вызревание в ее теориях постструктурализма 2; 32
Кристева: двойная детерминированность субъекта 2; 88-89
Кристева: ее место в постструктуралистской перспективе 1; 152
Кристева: замещение в ее трактовке 2; 61
К ОБЕИМ КНИГАМ 235
Кристева: знак как отсутствие объекта 2; 65
Критик: его слепота 1; 186
Критика антиисторизма йельцев 2; 106
Критика бинаризма у Греймаса и Дерриды 2; 32
Критика бинаризма 1; 97
Критика Дерриды 1; 52.
Критика лакановской теории фаллоса 2; 85
Критика метафизики как очередная метафизика 2; 48
Критика метафизического дискурса 2; 14
Критика патернальной культы и особый женский путь 2; 137
Критика процесса означивания в театре 2; 195
Критика стабильного знака 2; 49
Критика стабильного эго 2; 66
Критика структурализма по Сарупу 2; 49
Критика структурализма 2; 17
Критика структурности структуры 1; 19
Критика традиционной концепции знака 1; 24
Критика традиционной структуры знака 1; 100
Критика трансцендентального означаемого у Дерриды 2; 18
Критика универсальной грамматики структурализма 2; 34
Критика феминистская: ее типы 2; 138
Критика фрейдистского образа женщины 2; 142
Критика центра 1; 19
Критика Эдипова компекса 1; 107
Критика языка 2; 14
Критика: определения постструктурализма как парадигмы критик: Харари,
Янг, Саруп 2; 47
Культурное бессознательное 2; 173
Культурное бессознательное: его господство над субъектом 1; 92
Культурные исследования: их значение 2; 133
236 ТЕМАТИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
Культурные исследования: феноменологическая традиция в них 2; 133
Культурные практики: их изучение 2; 172
Лакан в перспективе постструктурализма 2; 56
Лакан и Деррида 2; 57
Лакан и фрейдизм 2; 58
Лакан: знак как отсутствие объекта 2; 65
Лакан: развитие его идей 2; 86
Лакан: развитие его идей Парижской школой фрейдизма 2; 74
Лакан: сосуществование в его теории структурализма и постструктурализма
2; 28
Лакановские идеи в трактовке английских постструктуралистов 2; 87
Левая деконструкция 2; 45
Леви-Стросс: сосуществование в его теории структурализма и
постструктурализма 2; 28
Левые деконструктивисты: их разногласия с Йельской школой 2; 106
Левый деконструктивизм 1; 195
Левый деконструктивизм Ф. Лентриккии 1; 191
Лентриккия: его левый деконструктивизм 1; 191
Либидозность социального тела 1; 118
Лингвистическая пробуксовка 2; 109
Лиотар: концепция метарассказа 1; 212
Литература - женского рода 2; 143
Литература как позитивное насилие 1; 136
Литература как функциональный термин 2; 132
Литературная условность: личность как условность 2; 99
Литературность и как придание миру смысла 2; 174
Литературоведение - экспортер идей 2; 170
Личность как литературная условность 2; 99
Личность как самоповествование у Слугосского и Гинзбурга 2; 97
К ОБЕИМ КНИГАМ 237
Личность: ее рассказовые струны у К. Мэррея: комедия, романс, трагедия,
ирония 2; 97
Логос-Бог: его власть над Матерью-Материей 2; 136
Любовь - форма самоубийства 2; 66
Магия постмодернистская как средство деполитизации 2; 191
Ман: риторичность литературного языка и слепота критика 1; 186
Манера: Постмодернизм как манера письма 2; 157
Маоизм и Тель Кель 1; 124
Маргинализм: постмодернизм как маргинализм 2; 21
Марксизм в трактовке Дерриды 2; 103
Маска автора 2; 164
Массовая литература как питательная среда постмодерна 2; 168
Матерь-Материя: власть над ней Логоса-Бога 2; 136
Маффесоли: концепция эстезиса 2; 181
Машина желающая 1; 108
Мертвая рука 1; 230
Метарассказ в трактовке Ф. Джеймсона 1; 217
Метарассказа Лиотара 1; 212
Метафизика: критика метафизики как очередная метафизика 2; 48
Метафизика: критика метафизического 2; 14
Миллер: читатель как источник смысла 1; 187
Мимесис: его крах 1; 231
Мир вещей создается миром слов 2; 8З
Мир как текст 1;21
Миф амбивалентности 2; 199
Модернизм: вопрошающий текст 2; 130
Моносексуальность мужская 2; 143
Мужская моносексуальность и женская бисексуальность 2; 143
Мышление поэтическое и Хайдеггер 1; 206
Мышление цитатное 1; 228

238 ТЕМАТИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
Мышление: его сексуализация 1; 84
Мышление: желательное мышление 2; 117
Мэррей: рассказовые структуры личности 2; 97
Наличие 1;16
Нарратив как эпистемологическая форма 2; 94
Нарративные модусы по Брунеру 2; 95
Нарратология в структуралистской и постструктуралистской трактовке 2;
31
Насилие: литература как позитивное насилие 1; 136
Национальные различия в терминологии 2; 10
Негативная и позитивная герменевтика по Джеймсону 2; 112
Негативность в поэтическом языке Лотреамона и Малларме 1; 138
Негативность паранойи 1; 111
Негативность, отказ 1; 132
Неизбежность субъекта 1; 149
Необарокко и его признаки 2; 178
Несоответствие означающего и означаемого как лингвистическая
пробуксовка 2; 109
Несостоявшийся читатель 2; 165
Новый дидактизм 2; 166
Нониерархия 2; 160
Нонселекция 1; 218
Нонселекция - алеаторная селекция 2; 162
Нужда и желание 2; 65
Общество спектакля 2; 176
Объект украденный 1; 220
Объект: знак как отсутствие объекта: Лакан, Деррида, Кристева 2; 65
Означаемое и означающее: их несоответствие как лингвистическая
пробуксовка 2; 109
Означаемое трансцендентальное у Дерриды: его критика 2; 18
К ОБЕИМ КНИГАМ 239
Означающее и означаемое: их несоответствие как лингвистическая
пробуксовка 2; 109
Означающее скользящее и плавающее 2; 62
Означающее скользящее Лакана 2; 17
Означивание 1; 129
Означивание: критика процесса означивания в театре 2; 195
Оправдание свободы у Батлера 2; 90
Определения постструтурализма как парадигмы критик: Харари, Янг, Саруп
2; 47
Особое мнение Джеймсона: реальное - просто история 2; 72
Отказ 1; 132
Отказ от психологизма и поиск иных возбудителей 2; 196
Отказ от человека как объяснительного принципа у Альтюссера и концепция
теоретического антигуманизма 2; 42
Относительность истины и авторитет письма 1; 188
Отсутствие объекта как знак: Лакан, Деррида, Кристева 2; 65
Отсутствие первоначала 1; 37
Отсутствующая причина: история как ее текстуализация 2; 113
Парадокс: я лгу - не парадокс 2; 77
Паранойя: ее негативность и позитивность шизофрении 1; 111
Парижская школа фрейдизма, развитие ею идей Лакана 2; 74
Пастиш 1; 222
Патернальная культура: ее критика и особый женский путь 2; 137
Первоначало, его отсутствие 1; 37
Перенос или трансфер 2; 6З
Переосмысление лакановских инстанций в английском постструктурализме 2;
77
Переоценка ценностей 1; 45
Периодизация творчества Дерриды 1; 44
Периодизация творчества Фуко 1; 55

240 ТЕМАТИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
Перформативное поведение 2; 201
Перформация 2; 49
Писатель: Женщина-читатель и женщина-писатель 2; 147
Письменная речь 1; 34
Письмо 1;36
Письмо: его авторитет и относительность истины 1; 188
Письмо: постмодернизм как манера письма 2; 157
Плавающее означающее 2; 62
Племенная культура 2; 181
Поведение перформативное 2; 201
Повествование: личность как самоповествование у Слугосского и Гинзбурга
2; 97
Подозрительность: герменевтика подозрительности 2; 106
Позитивное насилие: литература как насилие 1; 136
Позитивность шизофрении и негативность паранойи 1; 111
Политические ориентиры: их смена 1; 125
Политическое бессознательное 2; 113
Попытка выйти из тупика детерминизма: оправдание свободы у Батлера 2;
90
Порочность реализма 2; 151
Постмодерн: его эпистема 1; 211
Постмодернизм как манера письма 2; 157
Постмодернизм как маргинализм 2; 21
Постмодернизм как межнациональный синтез 2; 11
Постмодернизм как очередной fin du siecle 1; 234
Постмодернизм как художественный код. принцип нонселекции 1; 218
Постмодернизм: дата его возникновения 1; 203
Постмодернизм: его код 2; 161
Постмодернизм: его синтаксис 2; 162

К ОБЕИМ КНИГАМ 241
Постмодернизм как отрицание иерархии 2; 158
Постмодернизм: споры о его сущности 1; 200
Постмодернистская ирония: пастиш 1; 222
Постмодернистская литература: генезис и рамки 2; 157
Постмодернистская магия как средство деполитизации 2; 191
Постмодернистская чувствительность 1; 204
Постмодернистский коллаж 1; 221
Постструктурализм - законный сын структурализма 2; 30
Постструктурализм американский: его рождение и датировка 2; 39
Постструтурализм английский: влияние на него Альтюссера 2; 129
Постструктурализм английский: его рождение и своеобразие 2; 40
Постструтурализм английский: его специфика 2; 126
Постструктурализм английский: развитие в нем идей Лакана 2; 87
Постструктурализм и деконструтивизм: их соотношение 2; 43
Постструктурализм и Лакан 2; 56
Постструктурализм как парадигма критик: определения Харари, Янга,
Сарупа 2; 47
Постструктурализм как современный тип знания 2; 25
Постструктрализм французский: его рождение 2; 39
Постструктурализм. его пересмотр в феминистской критике 2; 141
Постструктурализм: датировка его зарождения 2; З6
Постструктурализм: его вызревание у Кристевой и у Греймаса 2; 32
Постструктурализм: его история и Тель Кель 1; 120
Постструтурализм: его привлекательность 2; 15
Постструктурализм: его сосуществование со структурализмом 2; 26-28
Постструктурализм: сохранение в нем структурализма 2; 25
242 ТЕМАТИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
Постструктурализм: три его признака по Янгу 2; 47
Постструктуралистская интерпретация языкового сознания 2; 80
Постструктуралистская перспектива: место в ней Кристевой 1; 152
Постструктуралистская трактовка нарратологии 2; 31
Поэтический язык: негативность у Лотреамона и Малларме 1; 138
Поэтическое мышление 1; 22
Поэтическое мышление и Хайдеггер 1; 206
Правдоподобие эстетическое, докса 1; 159
Пределы господства культурного бессознательного над субъектом 1; 92
Привлекательность постструктурализма 2; 15
Принципы текстового анализа 1; 166
Причинность структурная вместо экспрессивной у Альтюссера 2; 114
Пробуксовка лингвистическая 2; 109
Программа деконструкции и грамматология 1; 32
Процессы внутри сна: конденсация и замещение 2; 61
Психические инстанции: Воображаемое, Символическое, Реальное 2; 67
Психологизм: отказ от него в театре и поиск иных возбудителей 2; 196
Психосоциальная идентичность Зриксона 2; 96
Различение 1; 25
Различие: его дискредитация 2; 33
Разновидности деконструктивизма: левый, герменевтический, феминистский
1; 195
Разногласия левых деконсруктивистов и Йельской школы 2; 106
Разрыв 1; 127
Расколдовывание мира и новое заколдовывание 2; 181
К ОБЕИМ КНИГАМ 243
Рассказовые структуры личности у К. Мэррея: комедия, романс, трагедия,
ирония. 2; 97
Растворение характера в романе 1; 229
Расщепление субъекта по инстанциям 2; 78
Реализм как иерархия и постмодернизм как ее отрицание 2; 158
Реализм экспрессивный против вопрошающего текста модернизма 2; 130
Реализм: его порочность 2; 151
Реальное - то, что сопротивляется символизации 2; 71
Реальное по Лакану 2; 67
Реальное: истинно-реальное 1; 145
Реификация 2; 121
Речь письменная и устная 1; 34
Речь: фаллос как речевой символ власти 2; 84
Ризома 1; 99
Риторичность литературного языка и слепота критика 1; 186
Рождение и датировка американского постструктурализма 2; 39
Рождение и своеобразие английского постструктурализма 2; 40
Рождение французского постструктурализма 2; 39
Роман: растворение характера в нем 1; 229
Романс как одна из рассказовых структур личности 2; 97
Российское понимание идеологии 2; 189
Рьян: Анархичность децентрации 2; 111
С/З - французский вариант деконструкции 1. 162
Самокритика деконструкции 1; 194
Самоубийство: любовь как его форма 2; 66
Саруп: критика структурализма в его трактовке 2; 49
Саруп: определение постструктурализма как парадигма критик 2; 47
Сверхзадача аргументации Дерриды 1; 43
244 ТЕМАТИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
Свобода субъекта 1; 46
Свобода: ее возможность 1; 91
Свобода: ее оправдание у Батлера 2; 90
Свобода: ее поиск; индивид между льдинами структур у Хеллера и Уэллбери
2; 92
Свобода: шиз - свободный индивид 1; 111
Седиментация формальная - сохранение остатков старых форм 2; 120
Сексуализация мышления, или Сращивание тела с духом 1; 84
Селекция алеаторная 2; 162
Семантические поля 2; 161
Семиотиака позднего Соссюра 2; 59
Семиотика: перенос внимания от вербальных знаков к невербальным 2; 186
Символ как убийство вещи 2; 64
Символическое - стадия Другого 2; 69
Символическое в контексте философской традиции 2; 75
Символическое по Лакану 2; 67
Символическое: бессознательное угрожает символическому 2; 87
Симулякр; совращение как свойство всякого дискурса 2; 188
Сингулярности 1; 110
Синтаксис постмодернизма 2; 162
Ситуация в семиотике: перенос внимания от вербальных знаков к
невербальным 2; 186
Складка - принцип восьмидесятых 2; 178
Скользящее и плавающее означающее 2; 62
Скользящее означающее Лакана 2; 17
Скоулз: текстуальная власть 2; 124
След 1; 27
Слепота критика и риторичность литературного языка 1; 186
К ОБЕИМ КНИГАМ 245
Слугосский и Гинзбург: личность как самоповествование 2; 97
Смена политических ориентиров 1; 125
Смерть автора 1; 160
Смерть субъекта и его воскрешение 1; 75
Смерть человека 1; 87
Смысл: литературность как придание миру смысла 2; 174
Смысл: читатель как его источник 1. 187
Смысла проблема 1; 219
Совращение как свойство всякого дискурса 2; 188
Сознание как текст 2; 20
Сознание на до-эдиповой стадии 2; 68
Сознание языковое в постструтуралистской интерпретации 2; 80
Сознание: невозможность индивидуального сознания 2; 51
Сон есть текст 2; 61
Сон: процессы внутри него; конденсация и замещение 2; 61
Сопротивляющийся читатель у Феттерли 2; 149
Соссюр: интерпретация его семиотики 2; 59
Сохранение структурализма в постструктурализме 2; 25
Социальное тело: его либидозность 1; 118
Социальный текст 2; 108
Социологический конструктивизм и его концепция 2; 95
Спектакль: общество спектакля 2; 176
Сращивание тела с духом 1; 84
Стабильное эго: его критика 2; 66
Стабильный знак: его критика 2; 49
Страх перед несостоявшимся читателем 2; 165
Структура/текст 1; 168
24б ТЕМАТИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЪ
Структура: бессознательное как структура языка 2; 60
Структура: индивид между льдинами структур у Хеллера и Уэллбери 2; 92
Структура: критика структурности 1; 19
Структурализм и постструктурализм Фуко 1; 67
Структурализм: его сосуществование с постструктурализмом 2; 26-28
Структурализм: его сохранение в постструктурализме 2; 25
Структурализм: его универсальная грамматика и ее критика 2; 34
Структурализм: постструктурализм - его законный сын 2; 30
Структурализм: четыре направления его критики по Сарупу 2; 49
Структурализм: четыре направления его критики 2; 17
Структуралистская трактовка нарратологии 2; 31
Структурная причинность вместо зкспрессивной причинности у Альтюссера
2; 114
Структуры рассказовые личности у К. Мэррея: комедия, романс, трагедия,
ирония. 2; 97
Субъект: его двойная детерминированность, в частности, у Кристевой 2;
88-89
Субьект: его децентрация и смерть человека 1; 87
Субъект: его неизбежность 1; 149
Субъект: его расщепление по инстанциям 2; 78
Субьект: его свобода 1; 46
Субъект: его смерть и воскрешение 1; 75
Субъект: его частичное оправдание 1; 90
Субъект: его интерпретация как изоляция в нем ядра 2; 62
Субъект: пределы господства культурного бессознательного над ним 1; 92
Субъекта проблема 1; 141
Субъективность как лингвистический продукт 2; 84
К ОБЕИМ КНИГАМ 247
Творец как состоявшийся шизофреник 1; 114
Театр как критика процесса означивания 2; 195
Театр: абсолютизация теории театра 2; 184
Театральная критика: феминистский неофрейдизм в ней 2; 197
Текст/структура 1; 168
Текст: вопрошающий текст модернизма 2; 130
Текст: гуттенберговская цивилизация текста 2; 55
Текст: его эротика 1; 171
Текст: история - текстуализация отсутствующей причины 2; 113
Текст: классификация типов взаимодействия текстов по Женетту 1; 227
Текст: мир вещей создается миром слов 2; 83
Текст: сознание как текст 2; 20
Текст: сон есть текст 2; 61
Текст: теория социального текста 2; 108
Текст: человек и мир как текст 1; 21
Текстовой анализ 1; 161
Текстовой анализ: его принципы 1; 166
Текстуальная власть Скоулза 2; 124
Текст-удовольствие / текст-наслаждение 1; 172
Тело и дух: их сращивание 1; 84
Тело социальное: его либидозность 1; 118
Тель Кель и история постструктурализма 1; 120
Тель Кель и маоизм 1; 124
Теоретический антигуманизм Альтюссера 2; 42
Теория и практика 1; 174
Терминология: национальные различия в ней 2; 10
Трагедия как одна из рассказовых структур личности 2; 97
Традиция философская и Деррида 1; 12
Трансакция: эдипов комплекс как лингвистическая трансакция 2; 83
248 ТЕМАТИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
Трансфер 2; 63
Трансформация дискурсивных практик 1; 63
Трансцендентальное означаемое у Дерриды: его критика 2;18
Убийство: любовь - форма самоубийства 2; 66
Убийство: символ как убийство вещи 2; 64
Удовольствие: текст-удовольствие / текст-наслаждение 1; 172
Украденный объект 1; 220
Универсализм как маска догматизма 2; 13
Универсальная грамматика структурализма: ее критика 2; 34
Уэллбери и Хеллер: индивид между льдинами структур 2; 92
Фаллологоцентризм 2; 136
Фаллос как речевой символ власти 2; 84
Фаллос: критика лакановской теории фаллоса 2; 85
Феминистская критика: ее задачи 2; 145
Феминистский деконструктивизм 1; 195
Феминистский неофрейдизм в театральной критике 2; 197
Феноменологическая традиция в культурных исследованиях 2; 133
Феноменологический голос 2; 18
Фено-текст, диспазитив 1; 134
Феттерли: сопротивляющийся читатель 2; 149
Формальная седиментация - сохранение остатков старых форм 2; 120
Французская теория и американская практика 1; 174
Французский вариант деконструкции 1; 162
Французский постструктурализм: его рождение 2; 39
Французский феминизм 2; 138
Фрейдизм и Лакан 2; 58
Фрейдизм: его дебиологизация 2; 81
К ОБЕИМ КНИГАМ 249
Фрейдизм: развитие идей Лакана Парижской школой фрейдизма 2; 74
Фрейдизм: феминистский неофрейдизм в театральной критике 2; 197
Фрейдистский образ женщины: его критика 2; 142
Хайдеггер и Деррида 1; 17
Хайдеггер и поэтическое мышление 1, 206
Характер: его растворение а в романе 1; 229
Харари: определение постструктурализма как парадигмы критик 2; 47
Хеллер и Узллбери: индивид между льдинами структур 2; 92
Хора, означивание 1; 129
Ценности: их переоценка 1; 45
Центр как феноменологический голос 2; 18
Центр: его критика 1; 19
Цитатное мышление 1; 228
Частичное оправдание субъекта 1; 90
Человек безумный и проблема инаковости 1; 77
Человек как текст 1; 21
Человек: его смерть и децентрация субъекта 1; 87
Человек: отказ от него как объяснительного принципа у Альтюссера 2; 42
Читатель как источник смысла 1; 187
Читатель несостоявшийся 2; 165
Читатель: Женщина-читатель и женщина-писатель 2; 147
Чтение как перформация; критика стабильного знака 2; 49
Чувствительность постмодернистская 1; 204
Шиз - свободный индивид 1; 111
Шизоанализ 1; 102
Шизофренический язык; шизоанализ 1; 102
Шизофрения: ее позитивность и негативность паранойи 1; 111
Шизофрения: творец как состоявшийся шизофреник 1; 114
Шоу отменяет историю 2; 177
250 ТЕМАТИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
Шоу-власть - концентрированная и диффузная 2; 176

Эго стабильное: его критика 2; 66
Эдипов комплекс как лингвистическая трансакция 2; 83
Эдипов комплекс: воображаемое - сознание на до-эдиповой стадии 2; 68
Эдипов комплекс: его критика 1; 107
Экспрессивный реализм против вопрошающего текста модернизма 2; 130
Электра - не образ, а место 2; 200
Эпистема 1; 6О
Эпистема постмодерна 1; 211
Эриксон: психосоциальная идентичность 2; 96
Эротика текста 1; 171
Эссеизм 1; 157
Эстезис по Маффесоли; расколдовывание мира и новое заколдовывание 2;
181
Эстетическое правдоподобие, докса 1; 159
Эхокамера и др. 1; 226
Я лгу - не парадокс 2; 77
Ядро: интерпретация как изоляция в субьекте ядра 2; 62
Язык поэтический: негативность в нем 1; 138
Язык шизофренический; шизоанализ 1; 102
Язык: бессознательное как его структура 2; 60
Язык: его критика 2; 14
Язык: субъективность как лингвистический продукт 2; 84
Язык: эдипов комплекс как лингвистическая трансакция 2; 83
Языковое сознание в постструктуралистской интерпретации 2; 80
Янг: определение постструктурализма как парадигмы критик 2; 47
Янг: три признака постструктурализма 2; 47

Loquor ergo sum 2; 54

ОГЛАВЛЕНИЕ

Вместо предисловия: химера постмодерна 3
ГЛАВА 1. РОЖДЕНИЕ КОНЦЕПЦИИ 8
К вопросу об истоках 9
Национальные различия в терминологии 10
Постмодернизм как межнациональный синтез 11
Универсализм как "маска догматизма" 13
Критика метафизического дискурса и критика языка 14
Знание как продукт властных отношений 14
Привлекательность постструктурализма 15
Четыре направления критики структурализма 17
"Знакоборчество", "скользяшее означающее " Лакана 17
Критика "трансцендентального означаемого" у Дерриды 18
Центр как "феноменологический голос" 18
"Историческое бессознательное" Фуко 19
Сознание как текст 20
Постмодернизм как маргинализм 21
Постструктурализм против структурализма 24
Сохранение структурализма в постструктурализме 25
Постструктурализм как современный тип знания 25
Сосуществование структурализма и постструктурализма... 26
... в трактовке Каллера... 27
... у Лакана и Барта... 28
... у Леви-Стросса. 28
Постструктурализм - законный сын структурализма 30
Нарратология в структуралистской и постструктуралистской
трактовке 31
Вызревание постструктурализма: у Кристевой... 32
... и у Греймаса. 32
Критика бинаризма у Греймаса и Дерриды 32
Дискредитация принципа различия 33
Критика "универсальной грамматики" структурализма 34
Датировка зарождения постструктурализма 36
Три периода Барта 37
Рождение французского постструктурализма 39
Рождение и датировка американского постструктурализма 39
Рождение и своеобразие английского постструктурализма 40
Отказ от человека как "объяснительного принципа" у Альтюссера и
концепция теоретического антигуманизма 42
252 ОГЛАВЛЕНИЕ
Соотношение деконструктивизма и постструктурализма 43
"Левая деконструкция" 45
Определения постструктурализма как "парадигмы критик". Харари, Янг,
Саруп 47
Три признака постструктурализма по Янгу 47
Критика метафизики как очередная метафизика 48
Четыре направления критики структурализма по Сарупу 49
Чтение как "перформация", критика стабильного знака 49
Невозможность индивидуального сознания 51
ГЛАВА 2. ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ 53
Проблема языкового сознания у Жака Лакана и его продолжателей 54
Loquor ergo sum 54
Гутенбергова цивилизация текста 55
Лакан в перспективе постструктурализма 56
Лакан и Деррида 57
Лакан и фрейдизм 58
Интерпретация семиотики позднего Соссюра 59
Бессознательное как структура языка 60
"Сон есть текст" 61
Процессы внутри сна: конденсация и замещение 61
"Замещение" в трактовке Кристевой и Дерриды 61
Скользящее и плавающее означающее 62
Интерпретация как "изоляция в субъекте ядра" 62
"Перенос" или "трансфер" 63
Символ как "убийство вещи" 64
"Знак как отсутствие объекта": Лакан, Деррида, Кристева 65
"Нужда" и "желание" 65
"Любовь - форма самоубийства" 66
Критика стабильного эго 66
"Бессознательное - дискурс Другого" 67
Психические инстанции: Воображаемое, Символическое, Реальное 67
Воображаемое - сознание на до-эдиповой стадии 68
Символическое - стадия Другого 69
Зеркальная стадия 70
Реальное - то, что "сопротивляется символизации" 71
Особое мнение Джеймсона: "Реальное - просто история" 72
Трактовка Морриса: "Реальное - водораздел между языком и
миром вещей" 73
Развитие учения Лакана Парижской школой фрейдизма 74
Символическое в контексте философской традиции 75
Концепция человека - "индивид " или "дивид"? 76
Переосмысление лакановских инстанций в английском постструктурализме 77
ОГЛАВЛЕНИЕ 253
"Я лгу" - не парадокс 77
Расщепление субъекта по инстанциям 78
Языковое сознание в постструктуралистской интерпретации 80
Дебиологизация фрейдизма 81
Эдипов комплекс как "лингвистическая трансакция" 83
"Мир вещей создавтся миром слов" 83
Субьективность как лингвистический продукт 84
Фаллос как речевой символ власти 84
Критика лакановской теории фаллоса 85
Дальнейшее развитие идей Лакана 86
Трактовка английских постструктуралистов: бессознательное
угрожает символическому 87
Двойная детерминированность субъекта... 88
... в частности, у Кристевой 89
Попытка выйти из тупика детерминизма: оправдание свободы у Батлера 90
Поиск свободы: индивид между "льдинами структур" у Хеллера и
Уэллбери 92
Нарратив как эпистемологическая форма 94
Социологический конструктивизм и его концепция 95
Нарративные модусы по Брунеру 95
Психосоциальная идентичность Эриксона 96
Личность как "самоповествование" у Слугосского и Гинзбурга 97
"Рассказовые структуры личности" у К. Мэррея: комедия, романс,
трагедия, ирония. 97
Итог: личность как литературная условность 99
Левый деконструктивизм и английский постструктурализм: теории
"социального текста" и "культурной критики" 101
Трактовка марксизма у Дерриды 103
"Герменевтика подозрительности" 106
Разногласия левых деконструктивистов и Йельской школы 106
Антиисторизм йельцев и его критика 106
Теория "социального текста" 108
Несоответствие означающего и означаемого как "лингвистическая
пробуксовка" 109
"Анархичность децентрации" у М. Рьяна 111
Негативная и позитивная герменевтика по Джеймсону 112
История - "текстуализация отсутствующей причины" 113
"Политическое бессознательное" 113
Структурная причинность вместо экспрессивной причинности у Альтюссера
114
"Семический квадрат" Греймаса применительно к Бальзаку 116
Желательное мышление 117
"Формальная седиментация" - сохранение остатков старых форм 120
Интертекстуальность как "сохранение старых форм" 120
254 ОГЛАВЛЕНИЕ
"Реификация" 121
Теория "социального текста " и "культурная критика" 123
"Текстуальная власть" Скоулза 124
Специфика английского постструктурализма 124
Влияние идей Альтюссера 129
"Экспрессивный реализм" против "вопрошающего текста " модернизма 130
Литература как "функциональный термин " 132
Феноменологическая традиция в "культурных исследованиях" 133
Значение "культурных исследований" 133
Феминистская критика в лоне постструктурализма 135
Власть Логоса-Бога над Матерью-Материей 136
Дерридианская идея "фаллологоцентризма" и ее влияние на феминизм 136
Критика "патернальной культуры" и особый женский путь 137
Семь типов (и еще семь типов) феминистской критики 138
Французский и американский феминизм 138
Пересмотр постструктурализма в феминистской критике 141
Критика фрейдистского образа женщины 142
Мужская моносексуальность и женская бисексуальность 143
Литература - женского рода 143
Истина - женского рода 143
"Категорическая женщина " отказывается от комплекса кастрации 144
Задачи феминистской критики 145
Женское начало против "символических структур западной мысли" 146
Женщина-читатель и женщина-писатель 147
"Сопротивляющийся читатель" у Феттерли 149
Порочность реализма 151
ГЛАВА 3. ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ 154
Литература постмодернизма и массовая коммуникация: пародия или
паразитирование? 155
Постмодернизм как "манера письма" 155
Генезис и рамки постмодернистской литературы 157
Реализм как иерархия и постмодернизм как ее отрицание 158
Принцип нониерархии и интерпретация текста 160
Код постмодернизма 161
Пять семантических полей 161
Синтаксис постмодернизма 162
"Нонселекция" - "алеаторная селекция" 162
Маска автора 164
Страх перед "несостоявшимся читателем" 165
Новый дидактизм 166
ОГЛАВЛЕНИЕ 255
"Короткое замыкание" 167
Массовая литература как питательная среда постмодерна 168
Эра необарокко: постмодернизм восьмидесятых и девяностых годов. 170
Литературоведение - экспортер идей 170
Изучение "культурных практик"173
"Культурное бессознательное" 173
Литературность как придание миру смысла 174
"Общество спектакля" 176
"Шоу-власть " - концентрированная и диффузная 176
Шоу отменяет историю 177
Необарокко и его признаки 178
"Складка " - принцип восьмидесятых 178
"Племенная культура " 181
"Эстезис" по Маффесоли; расколдовывание мира и новое заколдовывание 181
"Весь мир - театр" 184
Абсолютизация теории театра 184
Наука о природе зрелища 185
Ситуация в семиотике: перенос внимания от вербальных знаков к
невербальным 186
Симулякр; "совращение" как свойство всякого дискурса 188
Вера как модальность утверждения 189
Проблема "идеологии" в российском и западном понимании 189
"Постмодернистская магия" как средство деполитизации 191
"Вмешательство" 193
Театр как "критика процесса означивания " 195
Отказ от психологизма и поиск иных возбудителей 196
Феминистский неофрейдизм в театральной критике 197
Миф амбивалентности 199
Электра - "не образ, а место" 200
"Перформативное поведение" 201
Вместо послесловия: " Что делать после оргии?" 203
Библиоография 206
Указатель имен 219
Тематический указатель к обеим книгам 227

НАУЧНОЕ ИЗДАНИЕ

ИЛЬИН Илья Петрович. ПОСТМОДЕРНИЗМ от истоков до
конца столетия: эволюция научного мифа. - Москва:
Интрада. 1998.
Контактный тел. (факс) редакции: 274-52-84.
Книги издательства "Интрада", а также другую литературу по
гуманитарным наукам. высылает наложенным платежом
МП "Надежда". Принимаются предварительные заказы, высылается каталог.
Обращаться по адресу:
121614, Москва, ул. Крылатские Холмы, 30-4-717.
Г. Д. Нинарову.
Е-mail: [email protected]
ЛР ╟ 060256 от 3.10.1992 г. (МП "Лабиринт"). Сдано в печать
31.09.97 г. Под-
писано в печать 31.10.97 г. Формат 84х108/32. Гарнитура "Академическая"
Ти-
раж 4 000 экз. Зак. ╟ 632.
119530, г. Москва, пр. Мира, 57 (комната правления).
Отпечатано с оригинал-макета в Тульской типографии.
300600, г. Тула, пр. Ленина, 109.

"Луна как игрушка" (оборот обложки). Пауль Клее

Сканирование Янко Слава [email protected]

http://www.chat.ru/~yankos/ya.html

Популярность: 20, Last-modified: Mon, 06 Jun 2005 10:40:29 GmT

s	- s
СТАРЫЙ РЕЖИМ	ЭНЕРГИЯ
органическое общество легитимность	Наполеон
- S	S
КУЛЬТУРА	БУРЖУАЗИЯ
Неактивность	незаконность пассивность импотентность cтерильность