---------------------------------------------------------------
 From: Товий Баевский ([email protected])
 Origin: http://letters.synnegoria.com/
 Записки нового репатрианта
 Date: 22 Dec 1998
---------------------------------------------------------------



     Продолжаю свои записки после почти двухлетнего перерыва. За это время я
успел закончить специализацию, получить звание врача-специалиста по семейной
медицине,  дети  подросли, жена окончила курсы экскурсоводов и водит русских
туристов по Израилю-в общем, жизнь продолжается.
     Еще раз спасибо всем, кто присылал мне письма с поддержкой и одобрением
по поводу записок. 

     Стрелки  часов  медленно подползали  к трем.  Дневная смена  в приемном
покое одной из  израильских  больниц подходила  к концу.  Все  мы  --  врачи
приемника -- с нетерпением ждали ночных дежурантов.  Наконец, первый из  них
появился в проходе. Я ринулся к нему, стараясь опередить остальных коллег.

     -- Привет, Ромка, я сегодня  дежурю на Скорой,  давай я тебе быстренько
передам  своих больных и поскачу. В  принципе, полагалось дождаться старшего
врача, и передать больных ему, но Ромка  работал ординатором уже больше двух
лет, поэтому годился и он.
     -- Дай хоть войти сперва.
     --  Ты потом войдешь, а сейчас  слушай: тут  ничего особо тяжелого нет,
вон тот дед-астматик, сейчас получает  свою  капельницу,  когда  закончит --
можно  выписывать. Здесь  женщина с болями в животе, анализы посланы, снимок
живота сделан, ждет хирурга -- если долго не появится -- свисни его еще раз,
чтобы поторопился. Так,  дальше у нас больной с болями в груди, кардиограмма
в порядке, его госпитализацию я оформил, скоро заберут в отделение.
     -- Смотри-ка, Мирьям опять здесь?
     -- Да уж, за ней не  задержится, снова почтила нас  своим присутствием.
Как всегда, явилась со своей подушкой.

     Если не удастся выписать --  положите в отделение "В" -- сегодня они --
"  дежурные по Мирьям". С ней все как обычно,  ЭКГ  в порядке, успокаивающее
получила. Она сегодня относительно  спокойная  -- может,  и  согласится уйти
домой.
     Тут в шоковой палате  -- самый серьезный  случай. Дед 82 года, передний
инфаркт. Кардиологи  его уже  посмотрели,  сейчас  готовят для него место  в
реанимации.  Ну,  вот и все,  моих  больше нет, остальные новые. Я  побежал,
легкого тебе дежурства.
     С этими словами я выскакиваю из приемника, и бегу на стоянку.

     Дорога на  машине занимает пол часа. Въезжаю на подстанцию.  Она забита
машинами --  сегодня тут большая сходка  волонтеров.  По четвергам  один  из
парамедиков  обычно  проводит с  ними занятия.  До  лекции  они болтаются во
дворе, обмениваются новостями, хохочут и спорят,  чья  очередь сегодня ехать
на реанимобиле -- "Натане" с дежурной бригадой.
     Сегодня я  меняю  Эдика.  Он встречает меня как всегда хмуро -- это его
принципиальная позиция по отношению к внешнему миру. Эдик -- постоянный врач
Скорой помощи, пашет как лошадь. Вот и  сегодня  он после ночного дежурства,
выглядит  помятым и  не выспавшимся. Когда я захожу в комнату, он  встречает
меня бурчанием, которое заканчивается звонким чихом.
     -- Будь здоров, Эдик
     -- Не твое дело.
     -- Ну, как прошла ночь?
     -- Спасибо, отвратительно.
     -- Много ездили?
     -- Достаточно.
     -- Было что ни будь интересное?
     -- Сплошная херня, как обычно.
     -- Завтра ты меня меняешь?
     -- Фиг тебе -- завтра я уже буду в Риме
     -- Да ты никак отдохнуть собрался?
     -- Да нет, у внука соревнования -- вот везу ребенка.
     Маленькая  подробность  --  Эдику шестьдесят два  года, а  его внук  --
шестнадцатилетний  акселерат  --  какая-то  восходящая  звезда  израильского
тенниса.
     Эдик,  в  прошлом  --  Эдуард  Михайлович  --  был  заведующим  крупным
отделением  реанимации  где-то в  Подмосковье. Приехав в Израиль, помыкался,
как и все, по черным работам, сносно выучил иврит, сдал экзамен на врачебную
лицензию, потом каким -- то  образом  попал  к  ответственному  врачу Скорой
помощи  доктору Фирберу. Тот  рискнул дать ему несколько дежурств в качестве
врача  реанимационной бригады.  Эдик  проявил  себя  в  лучшем  виде.  После
нескольких  месяцев  работы внештатным  дежурантом  Фирбер  дал  ему  полную
ставку. С тех пор Эдик и молотит.
     Я, например, больше семи -- восьми  дежурств в месяц делать не способен
просто  физически, Эдик же запросто делает по двенадцать  ночных смен, ни  в
чем не уступая своим молодым коллегам.
     Если к этому добавить, что его жена, третья по счету,  моложе Эдика  на
двадцать лет,  то  перед нами  пример  того,  что человеку  столько лет,  на
сколько он себя ощущает.
     Наконец  Эдик  заканчивает  бурчать  и   отваливает,  я  остаюсь  один.
Расстилаю постель и блаженно валюсь на нее. Обычно с четырех до семи  бывает
затишье, вызовы в это время редки -- можно отдохнуть.
     Я люблю дежурства на Скорой еще и за то, что  между  вызовами тут можно
расслабиться.  Изредка  случаются просто сказочные смены -- за сутки  бывает
вызова четыре, а все остальное время -- хочешь, спи, хочешь -- читай, хочешь
-- смотри телевизор.  Один мой  коллега  так  описывает подобные  дежурства:
"Прихожу, ложусь и отрубаюсь. Только  парамедик заходит раз в  два  часа  --
переворачивает, чтобы пролежней не было"
     Кстати, надо узнать, с кем из парамедиков выпало дежурить.
     Встаю, иду в  их комнату. Навстречу выходит  Ицик  --  высокий  смуглый
здоровяк лет 28, -- один из  самых опытных  парамедиков подстанции. Он сабра
-- так называют родившихся в Израиле, его родители приехали в свое  время из
Ирака. Ицик радостно приветствует меня  -- мы с ним не одно дежурство вместе
отработали.

     -- Привет, док, как дела? Ты слышал, что сегодня Мирьям вытворила?
     --  Как не  слышать --  я  же  ее и принимал в  приемнике. Что,  сильно
хулиганила?
     -- Сильно. А все из-за Ашера.  Этот идиот  приехал  к ней на вызов, там
все как обычно -- боли в  груди, одышка, они сняли кардиограмму, посадили ее
в  "Натан" и повезли в приемник. А посереди дороги дернул его черт спросить:
-- "Мирьям, а где же твоя подушка? " Она  спохватилась, что забыла  ее дома,
потребовала  вернуться.  Ашеру неохота  было возвращаться,  да и не положено
"Натан" гонять  без причины. Так Мирьям начала по  окнам  барабанить -- чуть
стекло  не  выбила. А когда  он  ее попытался  урезонить  -- она  его  всего
оплевала и чуть не укусила. Решили, что проще вернуться, чем с ней воевать.
     -- Так что они ее в психушку не отвезли?
     --  А  что толку? В прошлом году  Эдик  с Ашером уже разочек  отвозили,
когда она в очередной раз забуянила. Написали, что она в психозе, выгрузили,
и,  радостные,  уехали. А  Мирьям  сунула психиатрам свою старую выписку,  в
которой написано: "Ишемическая болезнь  сердца", и заявила, что у нее боли в
сердце и одышка, и что если немедленно  не отправят ее в терапию,  она у них
тут умрет и  всех их  посадят  за врачебную  халатность. Потом устроила свое
всегдашнее  представление  со   стонами  и  закатыванием  глазок.  Психиатры
перепугались, снова  вызвали "Натан"  и сказали  Эдику: --  "Может  она и  в
психозе, но мы ее у себя не  оставим. Вот пусть сначала терапевты исключат у
нее инфаркт, а уж  потом  привозите, милости просим" Эдик всю  дорогу,  пока
везли  ее в терапевтический приемник, матерился,  и больше в  психушку ее не
возит-бесполезно.

     Следует  сказать,  что с  Мирьям  знакомы  работники  Скорой  помощи  и
приемных покоев по всей округе. Это  женщина лет пятидесяти пяти, невысокого
роста,   небрежно  одетая,  очень  напоминающая  своими  манерами   старушку
Шапокляк,  не  лишенная, впрочем, некоторого обаяния. Мирьям душевнобольная,
уже несколько  лет  она  вызывает  скорую по  2-3 раза в неделю,  каждый раз
жалуется   на   боли  в   груди,   приезжает   в  приемник  и   требует   ее
госпитализировать.
     Никаких  объективных признаков  болезни сердца у  нее нет, но  пару лет
назад кто-то из  терапевтов в  минуту  душевной  слабости припаял ей диагноз
"Стенокардия" -- почудилось ему какое то изменение на кардиограмме.
     Это было  началом  конца.  Если  раньше  ее после  недолгого  разговора
отправляли домой,  то теперь  она  сама  решала  --  пойдет ли она домой или
поднимется в отделение. Ну, в самом деле -- кто из дежурных врачей приемника
возьмет на себя ответственность выписать больную со стенокардией в анамнезе,
с жалобами, точно по книжке соответствующими началу инфаркта миокарда?
     Прилепить диагноз болезни сердца просто  --  а вот  снять его  --  если
больной этого не хочет -- просто невозможно. Поэтому врачи приемника сначала
пытаются  Мирьям  уговорить, что  она вполне  может  уйти домой,  а  если не
удается  -- кладут на  сутки  --  двое, делают  несколько раз  кардиограмму,
анализы крови, и выписывают.
     Поэтому  регулярно  -- минимум раз  в  месяц  --  Мирьям  появляется  в
отделении, всегда со своей  подушкой, по дружески здоровается с медсестрами,
и привычно располагается в палате. После этого, довольная и  умиротворенная,
съедает больничный обед и отходит ко сну.
     Дома скучно, поговорить не с  кем, а тут приятное  общество, бесплатная
кормежка и всеобщее внимание.
     Иногда Мирьям так разнеживается,  что пытается задержаться в  отделении
как  можно  дольше.  Поэтому,  когда  появляются  первые  признаки  грозящей
выписки,  она  начинает по ночам,  когда в отделении остаются только молодые
неопытные  дежуранты,  устраивать  свои  обычные  представления  с  одышкой,
жалобами на боли.
     Напуганный  дежурный -- видя  больную  с типичными жалобами и диагнозом
стенокардии  в истории  болезни -- без долгих  раздумий дает ей  стандартный
протокол -- кислород, нитроглицерин в вену капельно, гепарин. А на следующий
день врачи отделения, чертыхаюсь, оставляют ее еще на день для наблюдения.
     Ясно,  что любой из врачей не  слишком заинтересован в  такой  больной,
поэтому все дежурные раньше старались положить  Мирьям не  в свое, а в чужое
отделение.  Этому  перепихиванию  однажды  положил  конец  ответственный  за
терапию в больнице доктор Пик --  он установил  между отделениями "дежурство
по Мирьям" -- теперь она попадает в каждое отделение по очереди.
     Всем, в общем, понятно, что основная причина такого поведения Мирьям --
психозаболевание. Есть  ли  у  нее ишемия миокарда  или нет  --  это  вопрос
открытый  и  весьма  сомнительный, а  вот  то,  что  она  душевнобольная  --
известно.  Поэтому вначале  ее карьеры делались попытки  вызывать  к  ней на
консультацию психиатров, переводить ее  в соответствующее отделение,  давать
психотропные.  Но  Мирьям  решила  эту  проблему  просто  --  с  психиатрами
разговаривать  отказывалась, таблетки  выкидывала  в  унитаз,  а  при робких
попытках перевести ее в психиатрию закатывала такой дивный  приступ  одышки,
что от нее тут же отставали.
     По  гуманным  израильским законам,  невозможно принудить  психобольного
получать лечение, если он не опасен  для себя или для окружающих. Так вот --
Мирьям  не  опасна,  поэтому  имеет полное право от психиатрического лечения
отказаться. А то, что она при этом сводит с ума всю больницу и скорую помощь
-- это уже закон  не  волнует. А уж о  толстой пачке неоплаченных  счетов за
услуги Скорой  Помощи и  говорить нечего  -- она  их  подсовывает  под ножки
мебели, чтобы не шаталась -- платить то ей все равно нечем.
     Ицик  пошел  читать  лекцию  волонтерам,  а  я  заглянул  в  комнату  к
водителям. Мне на встречу  поднялся Гиль -- молодой парень  с  ярко -- рыжей
шевелюрой и россыпью веснушек на физиономии,  по  виду  типичный  англосакс,
привезенный родителями  в Израиль из Южной Африки в возрасте 13 лет. Гиль до
сих  пор  говорит  на иврите  с небольшим  английским акцентом.  Он лет пять
работает на Скорой, и, в то  же самое время, успел сделать первую степень по
археологии   в   Тель-Авивском  Университете.   Археологией  он   продолжает
заниматься для души, ездит на раскопки, но  работу  бросать не хочет. Это  и
верный  кусок хлеба,  и  все тот  же экшен,  без которого людям, отравленным
Скорой,  жизнь  кажется  пресноватой.  Гиль степенно  здоровается со мной за
руку, и после непременных ивритских "Ма иньяним -- бесэдэр (Как дела? -- Все
в порядке)" говорит:

     -- Ты  слышал, какую  реанимацию  мы  с  парамедиком  Ореном  позавчера
заделали? Мужик пятидесяти лет упал на улице, мы прилетели через 15 минут
     -- у  него  ни пульса, ни давления --  труп.  На  мониторе прямая линия
вместо кардиограммы. 40  минут работали, сердце завели, привезли в  приемник
живого. Ребята  с соседней  подстанции  когда услышали  --  все  локти  себе
обгрызли от зависти.
     -- Как же, как же, наслышан. Этот ваш  "спасенный" третьи сутки лежит у
Фирбера в реанимации  в коме, со  всеми  признаками смерти мозга.  Сердце вы
завели, а кора уже погибла. Фирбер ругается и обещает Орену руки оторвать за
такую реанимацию, говорит, что вы даже прошлогодний труп готовы оживлять,  и
обзывает спортсменами.
     -- Ну и наплевать, пусть ругается. Наше дело- попробовать оживить, а уж
дальше -- как получится. Ведь обычно не  известно, сколько человек  пролежал
до начала реанимации. А вдруг у него еще есть потенциал выкарабкаться?
     -- Да, ты прав, я в таких случаях тоже предпочитаю попробовать.

     Внезапно зазвонил сотовый  телефон. Гиль  выхватл  аппарат из-за пояса,
его физиономия стала  блаженной,  и он начал курлыкать в трубку по-английски
-- позвонила его новая  подружка. Я понял, что  продолжения разговора мне не
дождаться, и отправился перекусить.
     На  кухне в раковине  высилась гора  немытых тарелок  -- их традиционно
моют волонтеры,  а  они  пока  еще  на  лекции.  Я  достал  из  холодильника
замороженную  порцию,  поставил  в  микроволновую  печь. Еду привозят раз  в
неделю, и это будет длиться целый год -- деньги пожертвовала семья одного из
больных,  спасенных  во  время  реанимации,  и  теперь  можно  на дежурствах
нормально  питаться.  Вскоре  по  кухне  поплыл  приятный  запах  шницеля  с
картошкой, микроволновка звякнула и отключилась. Роняя слюни, я подступил  к
ней,  как вдруг по всей подстанции разнесся  противный зуммер  -- вызов  для
"Натана".  Это у меня уже становится  закономерностью  -- только собираешься
поесть --  как обязательно бывает вызов.  Частота таких совпадений отвергает
все законы статистики.
     Чертыхаясь,  хватаю  кусок хлеба с сыром,  и бегу  в  комнату врача  за
стетоскопом и  форменной курткой. Мимо  меня  мчится Ицик  -- перед поездкой
нужно успеть заскочить в туалет, а  то  когда  еще представится возможность.
Выскакиваю на  улицу. Гиль уже  сидит  в кабине, заводит двигатель. За  мной
бежит волонтер  --  тоненькая девчушка лет 15-и. Через минуту мы уже внутри,
машина  трогается.  В  это  время  из  дверей  подстанции выскакивает  Ицик,
застегиваясь  на  ходу,  и  пулей влетает на свое  место рядом  с водителем.
Машина  выезжает за  ворота,  включается  сирена  и мигалка.  Гиль,  успевая
вертеть руль одной рукой, второй подносит ко рту микрофон рации:

     -- Центр, здесь бригада 14. Мы снаружи.
     --  14-й, говорит Центр. Улица Герцля  21, квартира 17. Больная 65 лет,
приступ одышки.
     -- Понял, едем. Ицик задумчиво вертит головой.
     --  Что --  то этот  адресок мне  кажется  знакомым. По- моему, мы  там
недавно были.
     -- Ты что, забыл? Мы же там были в прошлом месяце -- тетка с повторными
отеками легких.  Там у них еще  такой  забавный пуделек был  -- чуть тебя не
цапнул, -- вскидывается Гиль.
     --  А,  точно, сейчас  вспомнил,  тяжелый был  отек,  еле вывели. Хана,
проверь -- ка, сколько кислорода в баллоне -- обращается Ицик к девочке.

     Сам перебирается  в  заднюю  кабину,  открывает  ящик с  лекарствами  и
начинает деловито наполнять шприцы, ворча  про  себя: "Не люблю я вызовы  на
одышку -- никогда не знаешь,  на что напорешься.  Вон, в прошлый понедельник
тоже вызвали на одышку, а оказался больной в диабетической коме".
     Наконец, амбуланс  подъезжает  к  нужному адресу. Бригада  выскакивает,
каждый  тащит  строго определенный  набор  предметов. Например,  добровольцы
традиционно носят баллон с кислородом -- неважно, хрупкая ли это девочка или
здоровый  мужик --  назвался  волонтером  -- тащи. На  мою  долю  приходится
здоровенный  ящик  с лекарствами.  Кряхтя,  подымаю его и  тащусь  вслед  за
парамедиком по лестнице.
     Входим в  квартиру, дверь уже открыта --  нас  ждут. Посреди комнаты на
кресле  сидит   пожилая  полная  женщина,  посиневшие   губы  выделяются  на
испуганном лице. Дыхание частое, при выдохе слышны хрипы -- не нужен никакой
стетоскоп,  чтобы  их  услышать.  Беру ее  за руку -- пульс частый, сильный,
женщина в холодном поту. Ее дочь протягивает старую выписку -- больная после
инфаркта, с  сердечной  недостаточностью.  В  общем, картина ясная  --  отек
легких.
     Киваю Ицику -- "Готовь мочегонное, нитроглицерин". Он молча протягивает
мне шприцы --  все  давно готово. Пока я смотрел  пациентку  и  расспрашивал
родственников -- ребята  времени  даром не теряли  --  монитор  присоединен,
маска  с  кислородом одета, в  вене уже  торчит  катетер, давление измерено.
Такое впечатление,  что больную на  пару  минут окутал  белый смерч, а когда
схлынул -- все уже готово. Когда дежуришь с хорошей бригадой -- все делается
слаженно и одновременно, как бы само собой.
     Смотрю  на табло прибора.  Похоже, что отек легких  тяжелый,  насыщение
кислородом крови низкое. Дело плохо -- как бы не пришлось переводить больную
на  искусственное  дыхание. Иногда  это  --  единственное  средство  довести
пациента живым до больницы. Но в большинстве случаев все же удается обойтись
без таких драматических процедур.
     Начинаю  вводить  лекарства  в  вену,  через  несколько  минут  больная
становится  спокойнее,  сердечный  ритм потихоньку  замедляется,  становится
ровнее. Добавляю дозу, потом  еще  одну, минут  через 10 больная просится  в
туалет.  Мы  облегченно улыбаемся  --  это  признак,  что лечение сработало,
значит, она начнет  выходить из отека. Больше всех доволен Гиль --  если  бы
мочегонное сработало не сейчас, а на пути в больницу -- ему пришлось бы мыть
машину --  такое  периодически  случается. Да, на этот раз быстро сработали.
Все лечение заняло минут 15. Теперь можно везти больную в приемник.
     Гиль  исчезает,  через пару  минут  возвращается  со  складным креслом.
Ребята усаживают пациентку, берутся за специальные рукоятки и  поднимают ее.
Таскать  больных --  это их функция,  поэтому беру свой ящик  и относительно
налегке двигаюсь за ними.
     Спустившись,  мы  пересаживаем пациентку на  складывающееся  кресло  --
носилки,  заносим ее  в  амбуланс,  рассаживаемся  и трогаемся.  Гиль  снова
включает сирену  и  мигалку,  машина  мчится,  автомобили на  дороге от  нас
шарахаются,  мы проскакиваем на красный свет  -- в  общем, несемся,  как  на
пожар. Тем  резче  контраст  с  видом  машины  изнутри.  Полное спокойствие,
деловая рабочая обстановка.
     Тихонько попискивает монитор  в  такт  сердцебиению,  шипит кислород  в
маске, одетой  на больную, капает лекарство в капельнице. Пациентка выглядит
лучше, порозовела,  дышит спокойнее.  Мы с Ициком сидим в задней  кабине, на
ходу заполняем бланки, тихо переговариваясь о том, сколько и  каких лекарств
было введено.  Но  вот,  наконец, и ворота больницы. Гиль выключает  сирену,
машина тихо проскальзывает к дверям приемника и останавливается.  Больную на
каталке ввозят внутрь, я не спеша иду за ней.
     В  приемнике за время моего отсутствия все  изменилось -- народу полно,
все бегают, все  раздражены  и озабочены.  Через  приоткрытую  дверь шоковой
комнаты видно, как несколько врачей делают  какому то  старичку  реанимацию.
Пытаюсь кому ни будь передать свою пациентку  -- все отмахиваются и убегают.
С трудом ловлю чуть ли  не за  рукав одного из дежурных докторов, докладываю
ему о больной -- что с ней  произошло,  что сделано и каково ее состояние  в
настоящий  момент. Он с  нетерпением  выслушивает  меня,  кивает и бросается
дальше -- одному  из  его пациентов нужно  срочно дать назначения. Все --  я
свободен, ответственность за больную переложена  на  другого  врача,  теперь
можно расслабиться.
     Выхожу из  приемного  покоя, иду  к машине.  Там  парамедик неторопливо
пополняет  запас  лекарств  и шприцов  в докторском  чемодане --  это  время
принадлежит нам -- спешка ни к чему. Можно спокойно перекурить, или не спеша
выпить банку колы.
     Внезапно оживает  рация,  и расслабуха кончается -- нам  сообщают,  что
неподалеку от больницы на скоростной  трассе произошла авария, и наша машина
находится  ближе  всех.  Мы  прыгаем  по  местам,  пристегиваемся,  амбуланс
срывается с  места  и летит  к месту происшествия. По дороге выясняется, что
проезжающие  водители  позвонили  на  скорую,  увидев  сбитое  ограждение  и
перевернутую машину, лежащую метрах в 15 от дороги на обочине. Через 5 минут
подъезжаем к месту аварии -- все точно, как описывали. Ограждение сбито, под
откосом лежит на крыше вдребезги разбитый  новенький форд. На обочине  стоят
несколько машин, их пассажиры  бродят вокруг перевернутого  автомобиля, двое
самых   любопытных  пытаются  заглянуть  внутрь.  При  виде  такого  зрелища
парамедик  присвистывает и бормочет "Как  бы  не  пришлось  еще один "Натан"
вызывать -- если там несколько человек -- нам одним не справиться"
     Быстро  хватаем  сумки  с  оборудованием и  бежим  вниз к  машине. Гиль
добегает первым, продирается  через толпу зевак. Отодвинув особо любопытных,
заглядывает  в кабину и  удивленно  выпрямляется "Ребята,  тут никого  нет".
Поворачивается к зевакам и спрашивает "А где раненые? "
     "Мы, мы  раненые", раздается крик  сзади,  и расталкивая толпу,  к  нам
пробирается  высокий парень со здоровенным зелено -- желтым фингалом на лбу.
За  ним поспешает его подружка, слегка  прихрамывая на левую ногу, со свежей
царапиной на щеке.
     Гиль  недоверчиво  смотрит на них,  переспрашивает  "Это вы были  в той
машине? "
     "Да, доктор, мы самые", отвечает потерпевший. "Я сидел за  рулем, вдруг
машину  повело  в  сторону,   я  по  тормозам,  а  она  пробила  ограждение,
перевернулась и упала на крышу. Спасибо  еще -- не загорелась. Еле  вылезли.
Вон, Шарон ногу ушибла -- я думаю, у нее перелом. Еще у нее рана на спине --
наверное теперь заражение крови будет. Ну,  скажи ему сама" -- повернулся он
к подружке.
     Шарон молча разворачивается, без  ложной скромности  поднимает платье и
демонстрирует  длинную  свежую царапину на  спине  и  небольшой  синячок  на
наружной части бедра.
     Я,  не  веря своим глазам, проверяю  повреждения  --  конечно,  никаким
переломом тут и не пахнет, хотя после такой аварии эти двое должны были быть
переломаны полностью -- если вообще живы.
     Повернувшись к парню, спросил -- "Ну а у тебя что? "
     "Во первых, рана на лбу, а еще головокружение, тошнота, боли в спине, в
животе, головная боль и еще нервное потрясение", -- деловито перечисляет он.
     Я пригляделся к  синяку, послушал потерпевшему  легкие и  сердце, помял
живот, посмотрел  зрачки, и про себя сформулировал диагноз: "У  парня острое
желание получить страховку ".  Удивительно, но эти двое  пережили тяжелейшую
аварию  практически без ущерба для  здоровья -- пара синяков и царапин не  в
счет.  Еще раз взглянув на парня,  я спросил "Когда лоб то разбил?  Судя  по
цвету фингала -- дня 3-4 назад? "
     "Да нет, доктор, прямо сейчас, в аварии"
     "Слушай, дорогой, я же все-таки врач, не нужно мне заливать -- синяк то
не свежий"
     Тут Шарон подала голос "Ладно, Йоси, кончай врать. Ты прав, док --  это
он 3 дня назад с мотоцикла навернулся"
     Я с уважением посмотрел на Йоси -- за 3 дня пережить 2 аварии, и ничего
себе  не  повредить  --  это уметь  надо.  Вот и разберись  --  что  это  --
редкостная удачливость или  наоборот,  ужасная невезуха.  А Йоси,  немало не
смутившись, махнул рукой "Ладно, про синяк можешь в своем бланке  не писать,
а все остальные  повреждения  опиши подробно -- я его своему адвокату отдам,
пусть выбивает компенсацию"
     Для порядка  померив пострадавшим  пульс  и  давление,  под пристальным
контролем  Йоси  заполняю  бланки,   тщательно  описывая  жалобы  пациентов,
количество  и  расположение  синяков  и   царапин.  Бдительный  пострадавший
указывает  на  еще   несколько  синячков,   которые  я  упустил   из-за   их
незначительности,  и  требует включить их  в протокол.  Видно,  что  человек
опытный  -- профессионально  подходит к делу. Наконец, процедура  закончена,
все  царапины смазаны йодом.  Парамедик Ицик в последний раз обходит  вокруг
лежащего на крыше  бывшего средства передвижения,  бросает взгляд  вверх  на
дорогу, прикидывает траекторию падения и философски отмечает:  "Да, один  на
ровном месте споткнется, и шею сломает, а другого хоть с самолета сбрось  --
ничего ему не сделается".
     С  этими  словами он разворачивается,  и  бредет  к  амбулансу.  За ним
подтягиваемся  и мы. В это время с воем сирены подкатывает  полиция  -- наша
часть работы завершилась, теперь их очередь.
     Не спеша, амбуланс  трогается,  Гиль берет курс  обратно на подстанцию.
Происшествие  настроило  всех   на  философский  лад.  По  дороге  оживленно
припоминаются  аналогичные  случаи  -- у  любого  работника Скорой  подобных
рассказов полным-полно.  Приезжаем,  я  ухожу к  себе в  комнату,  а  ребята
остаются готовить машину к следующему вызову.
     Укладываюсь отдохнуть,  незаметно для  себя засыпаю,  но не  надолго --
меня подбрасывает с кровати очередной зуммер. Через минуту вся бригада уже в
сборе.  По рации  сообщили, что  в  супермаркете  потерял  сознание  пожилой
человек, и уже минут десять не приходит в себя.
     По дороге прикидываю, что может быть причиной  --  проблема с  сердцем,
инсульт,  просто обморок?  Достаю из  кармана  блокнот  со  схемами  лечения
сердечных аритмий, пробегаю их глазами -- повторить всегда не вредно, хотя и
так помню их почти наизусть.
     Долетаем  минут  за десять, вбегаем в зал магазина. Дежурный менеджер с
явным  облегчением  встречает нас и ведет в служебное помещение  -- больного
перенесли туда, чтобы не пугать покупателей. Но и там полно народу -- кто-то
пытается  расстегнуть  больному ворот рубашки, кто-то щупает  пульс. Пожилая
женщина,  по-видимому,  жена,  тихо  плачет  и  вытирает   ему  лицо  мокрым
полотенцем.  Мы  просим  посторонних выйти  из комнаты, а  сами  бросаемся к
пациенту.
     Пока  ребята  присоединяют  монитор  и кислород, я быстро склоняюсь над
ним, проверяю дыхание, затем сердцебиение. Хорошо, по  крайней мере он дышит
сам, ритм сердца ровный. Значит,  реанимацию делать не нужно -- уже спасибо.
Больной без сознания, на боль почти не реагирует, зрачки нормальные. Рубашка
мокрая от холодного пота. Теперь надо  разобраться,  что же с ним произошло.
Поворачиваюсь к жене, спрашиваю про его болезни и про лекарства.
     Оказывается, что человек относительно  здоровый, ничего подобного с ним
раньше не  бывало, страдает диабетом, но до  последнего времени лекарств  не
принимал. Неделю назад  из-за  повышения  уровня сахара врач прописал  новое
лекарство, название она, правда, не помнит.  Сегодня с утра муж жаловался на
головную боль, дрожь в  теле, но  отнес  это за счет  простуды. За несколько
минут  до  происшествия  почувствовал  слабость,  а  потом  упал  и  потерял
сознание.
     После этого рассказа бедная  женщина начала  рыдать в голос, продавщицы
подхватили ее и увели успокаивать. Я же почувствовал большее облегчение. Все
указывало на то, что наша работа будет легкой и приятной.
     Гиль  уже  успел  вколоться  в вену, мы с Ициком  переглянулись, он  не
торопясь наполнил шприц раствором глюкозы, и подал мне. Весь рассказ наводил
на  мысль, что у пациента, скорее всего, вызванное лекарством падение уровня
сахара в крови. В  этом случае 50-процентная глюкоза -- чудесное  лекарство,
приводящее  больного в сознание прямо на  кончике иглы. Банальная  вещь  для
медика,  но  на публику производит неизгладимое  впечатление  -- только  что
человек лежал как мертвый, и вдруг после одного укола встает как ни в чем не
бывало -- прямо  фокус какой то. Да и нам приятно -- при минимуме усилий  --
максимальный эффект, маленькое сотворенное нами чудо.
     Вот  и на этот раз чудо произошло -- не успел я ввести полностью первый
шприц, как больной открыл глаза, сел, начал спрашивать, что с ним произошло.
Публика, как  всегда  в таких случаях, загалдела  от удивления и облегчения.
Женщина, увидев своего мужа живым и невредимым, снова заголосила, теперь уже
от  радости. В  общем,  все как и  планировалось.  Мы добавили ему еще  пару
шприцов глюкозы, а затем не спеша собрали вещи, посадили пациента на каталку
и повезли через толпу на выход.
     Наш   торжественный   отъезд  напоминал,  наверное,  уход  футболистов,
выигравших  матч  с  поля  через  толпу болельщиков.  Все смотрели на нас  с
почтением,  только что  по  плечам  не хлопали.  Да,  и нам  выпадают иногда
приятные минуты.  Быстро  доехали до больницы, передали  пациента  и поехали
обратно, ужинать.
     После еды в придорожном кафе  отправляемся обратно на подстанцию -- как
раз  должен начаться по  телевизору интересный фильм. Но не судьба -- только
въехали в ворота, оживает рация, нас опять куда то отправляют.
     Гиль чертыхается,  разворачивает амбуланс, проезжая мимо диспетчерской,
мстительно врубает сирену и мигалку -- хотя принято их включать уже снаружи.
По рации получаем указание ехать  по  шоссе  в направлении Тель-Авива, затем
свернуть в  сторону Црифина -- там  на дороге что-то произошло, но что точно
--  непонятно. Вызов  сделал водитель, который то ли сам пострадал, то ли на
кого-то наехал, никаких дополнительных подробностей нет. Ицик берет микрофон
и ворчит на  диспетчера:  "На  кой  черт ты  нас  послал, нужно было обычный
амбуланс отправить на разведку, а не реанимационный". Диспетчер ответствует,
что все амбулансы в разгоне, а если Ицик будет на него ворчать, то в разгоне
они останутся  до конца нашего дежурства. На этом пассаже Ицик затыкается, и
мы гоним на всех парах к месту происшествия.
     Прилетаем  на  нужный отрезок  шоссе, впереди видна  машина, стоящая на
обочине, и человек, бродящий  по краю дороги.  Подъезжаем,  останавливаемся.
Водитель машины цел и  невредим,  рассказывает, что  он ехал по трассе, было
уже темно, и  вдруг его машина  на что-то  наткнулась  -- нечто  ударилось о
лобовое стекло. Он затормозил, увидел трещину на стекле, вмятину на крыле, и
с тех пор ходит  по дороге, ищет, кто же пострадал  от его машины --  птица,
бродячая собака или человек.
     Мы   разворачиваемся,   медленно  едем  по  обочине,   освещая  фонарем
придорожные  кусты.  Никого не  видно,  делаем для очистки совести еще  один
проезд, и когда уже решаем, что это наверное была птица, Гиль замечает какую
то темную  массу глубоко  в кустах. Бросаемся  туда, извлекаем  из  зарослей
человека -- по виду бомжа лет 40. Он без сознания, дышит, синяк на пол лица,
других  повреждений  не  видно.  Пытаемся его  растормошить --  не  удается.
Поскольку  мы  находимся  в двух  шагах  от больницы, решаем действовать  по
системе  scoop  and run (хватай и беги) -- на месте ничего не делать, скорее
доставить пострадавшего в приемный покой. Если происшествие случается больше
чем в  десяти-пятнадцати минутах езды от больницы, используется система stay
and  treat  (стой  и  лечи)  --  доказано,  что такая схема  дает  наилучшие
результаты.
     Кладем  пострадавшего  на  носилки, прибинтовываем  его  к ним, одеваем
специальный  ошейник  из  твердого пластика,  для  фиксации  шейного  отдела
позвоночника. Это предохраняет спинной мозг от повреждений в случае перелома
позвонков. Заносим носилки в "Натан", и мчимся.
     По дороге я успеваю померить раненому пульс и давление, и всунуть ему в
вену катетер -- благо вены у него --  с карандаш толщиной.  Вообще, его вены
меня смущают  -- уж больно они раздуты -- особенно на шее.  Ставлю стетоскоп
на грудную клетку, выслушиваю легочные шумы, насколько это возможно при шуме
мотора,  -- ощущение, что слева нет вхождения воздуха. Смотрю на пациента --
он  явно  нехорош  --  потеет,  губы  синеватые,  дыхание  учащенное,  пульс
нитевидный.  Похоже,   ситуация  осложняется   --  у   него,  скорее  всего,
напряженный пневмоторакс. При этом из-за разрыва оболочки легкого  в грудной
полости  накапливается  воздух,  при  каждом  вдохе он  подкачивается  через
разрыв, как через  односторонний клапан,  давление  в полости  возрастает  и
пережимает вены, ведущие к сердцу. Если вовремя не  вмешаться и не выпустить
это давление- человек погибнет в считанные минуты.
     Мы уже подъезжаем к воротам больницы,  но до приемника ехать еще минуты
3, да и  там  не сразу им займутся. А  в  такой ситуации  каждая секунда  на
счету.  Немного  поколебавшись,  решаюсь,  достаю толстую  иглу  и втыкаю  в
грудную клетку  между 2 и 3 ребром  слева. Раздается звук проколотого  мяча,
шейные вены раненого  на глазах спадают,  он розовеет. Успеваю еще проверить
пульс, но в этот момент амбуланс останавливается перед дверью приемника.
     Тут нас уже  ждут,  шоковая  комната готова -- Ицик позвонил с дороги и
предупредил   о  нашем  прибытии.  Раненый   переходит  под  ответственность
хирургов,  в  момент  его  опутывают всякими датчиками и  электродами, берут
анализы,   подключают   к   кислороду.  Доктор   Карми,   старший  врач   из
хирургического приемника, замечает иголку, до сих пор торчащую у раненого из
груди. "А  это еще что? ", -- спрашивает он недовольно. Объясняю, что,  судя
по клинике, у пациента был клапанный пневмоторакс, и после введения иглы его
состояние  улучшилось.  Карми  бурчит "Ну,  ну,  знаем  мы вас,  работничков
Скорой.  Вам бы  только  воткнуть всего побольше  в  клиента,  а  мне теперь
расхлебывай" Он двумя  пальцами брезгливо  берет  иголку, вытаскивает  ее  и
бросает в контейнер для грязных шприцов. Потом оглядывается, замечает Илюшу-
второго дежурного  хирурга, и  говорит --  "Илия (так израильтяне произносят
имя Илья), иди сюда, тут  ребята со Скорой тебя работой обеспечили. Схватили
человека,  воткнули в него иголку. Теперь у него  точно есть пневмоторакс, а
что  до  этого было -- Бог весть. Давай  ставь  ему теперь дренаж  в плевру,
потом отправим на  рентген,  а дальше посмотрим  что  с ним делать". "Всегда
пожалуйста" -- довольно улыбается Илья.  Карми поворачивается  ко мне, видит
мое огорченное лицо и  смягчается: "Да не огорчайся, шучу я. Ты молодец, все
сделал  правильно.  Даже  если  есть  минимальное  подозрение  на  клапанный
пневмоторакс -- нужно  вставлять иголку. В крайнем случае,  даже если ошибся
-- ничего  страшного. А вот если не  вставил, когда  было нужно -- вот тогда
запросто  можно  потерять больного. Так что -- выношу  тебе благодарность от
лица  этого  бомжа --  он  сам, похоже, не  скоро ее сможет выразить". Ицик,
слышавший  наш  разговор,  похлопал меня  по плечу, и  сказал:  "Эти хирурги
всегда  нас  стараются поддеть, не бери  в голову.  Я то видел,  что раненый
ухудшается -- хотел тебе сказать, да ты уже сам все сделал".
     Не торопясь, мы вернулись  в машину  и поехали на  подстанцию. Я ушел в
свою комнату  с  большой надеждой,  что  на  сегодня приключения  кончились,
вызовов больше не  будет.  Время подходило  к часу ночи, слегка перекусив, я
залег спать и быстро отрубился.
     Не  стоит  и  говорить,  что  поспать  мне  удалось не более  получаса.
Последующие  вызовы  отличались разнообразием и шли один за другим:  Молодой
мужчина с  нарушением ритма сердца,  наркоман в коме, старушка, едва дышащая
из-за тяжелого воспаления легких, снова авария, на этот раз с мотоциклистом.
Когда,  наконец,  все  больные были  благополучно доставлены в  приемник,  я
выглядел столь же помятым и хмурым, как Эдик вчера. Поспав около двух часов,
я под утро еще успел принять душ и выпить чашку кофе, что несколько улучшило
ситуацию.  Дежурство на этот раз было средним -- не слишком легким, но и  не
чересчур тяжелым.
     Дождавшись прихода  сменявшего меня врача, я поехал в больницу. У входа
в  приемник мы  опять столкнулись с Ромкой -- он выглядел не  слишком бодро-
мрачная помятая физиономия, синие круги под глазами, тяжелые веки,  сами  по
себе  опускающиеся на  сонные  глаза. Ему этой ночью досталось побольше, чем
мне.  Мы обменялись бледными улыбками,  и поплелись каждый в свое отделение,
чтобы бодро и радостно начать очередной трудовой день.

     22/11/2000


Популярность: 1, Last-modified: Fri, 09 Feb 2001 21:47:10 GmT