Роман-интрига

     (Сканировано  с издания: Анатолий Гончаров."Император умрет завтра". АО
"Панорама Латвии", Рига, 1999 год. Автор сканирования - Александр Николаевич
Васильев. Проверка текста - Александр Николаевич Васильев. )


     "Я закрыл анархистскую бездну, распутал хаос. Я смыл кровь с революции,
облагородил  народы  и  укрепил  на  тронах  монархов.  Я возбудил  всеобщее
соревнование,  наградил все  заслуги и расширил границы славы.  Все  это уже
нечто!И можно  ли меня упрекнуть  в чем-либо, в чем историк не сумел бы меня
защитить?"

     Наполеон БОНАПАРТ





     За мостом через Адду палили пушки.
     Майский  воздух  пучило  дымами.  Визжала картечь.  По  парапету  моста
плясали, шаловливо вспархивая, фонтанчики серой пыли.
     Дымы и пыль сделали невидимой австрийскую артиллерию.
     - Сколько там орудий, Жюно?
     - Двадцать, мой генерал! - ответил русоволосый адъютант, одетый в форму
командира эскадрона.
     - Я  не спрашиваю, сколько орудий осталось  у  д'Аржанто,  - насмешливо
скривил  губы генерал Бонапарт. - Я хочу знать, сколько  из них стреляет  по
мосту?
     - Двадцать, мой генерал.
     - Напрасно, - усмехнулся командующий. - Достаточно было бы и четырех.
     Он  снова  вскинул подзорную трубу и  цепко обвел взглядом пространство
перед мостом - по эту сторону. По ту смотреть было бесполезно.
     - Почему лежит этот сержант? Он ранен? Это ведь Бертон, не так ли?
     Капитан  Жюно  пожал  плечами.  Он уже  перестал  поражаться  тому, что
главнокомандующий  помнит в которыми хоть раз побывал в сражении. Бертон там
или  не  Бертон  -  какая  разница?  Над  злосчастным  мостом   через  Адду,
обороняемым десятитысячным австрийским отрядом не рискнет сейчас пролететь и
птица. Разве что мышь проскользнет. Если  у этой мыши крайне неотложные дела
в Милане...
     Мост у  ломбардийского  местечка  Лоди являлся  сути  дела  воротами  в
Милан.А ключ от этих ворот скрывали  пушечные дымы  австрийских  бомбардиров
генерала д'Аржанто.Взятием Милана Наполеон Бонапарт мог рапортовать в Париж,
что Ломбардия отныне принадлежит Французской  Республике.  Пьемонтская армии
уже  подавлена.Король  Виктор-Амедей  сдал  генералу  Бонапарту лучшие  свои
крепости, уступил Франции графство Ниццу и всю Савойю.
     Но оставались австрийцы, Не чета этим дряблым, суеверным,  трусливым  и
увертливым итальянцам. Чиновники Исполнительной Директории с помощью газет и
коммюнике распространяли по Европе официальную  легенду  о том, как "великий
итальянский народ сбрасывает долгое иго  суеверий и притеснений  и несметной
массой берется за оружие, чтобы помогать освободителям-французам".
     Революционная риторика двигала свой миф на тупой инерции.
     Бонапарт  понимал, что такое  политика, что  такое  война  и  что такое
стратегия, и очень  хорошо умел составить из этого единое целое, ведущее его
по Италии от  победы к победе.  Но пропагандистская глупость "адвокатов" его
взбесила:  "В  моей армии нет  итальянцев,  кроме  полутора тысяч  шалопаев,
подобранных на улицах, кои грабят и ни на что не годятся...".
     Капитан  Андош Жюно  был согласен с ним. Но, быть может, Директории все
же виднее, какой соус  подавать  Европе  к  итальянским победам. Поэтому, не
лучше ли будет...
     Жюно писал  донесение  на пушечном  лафете.Близкий разрыв  австрийского
ядра раскидал и обсыпал с головой командующего и его адъютанта.
     - Нам повезло! - весело воскликнул Жюно,  отряхиваясь. - Теперь не надо
посыпать чернила песком... Я лишь хотел уточнить, не лучше ли будет сообщить
Директории...
     -  Запишите слово в слово, что  я сказал, и  добавьте  про  итальянских
солдат все то, что вы сами о них думаете.
     Так  говорил  Бонапарт  после  первого   сражения  и  первой  победы  у
Монтенотти.  Директория проглотила дерзость  генерала. Ей нужны эти  громкие
победы, ибо  они приносят золото.  Бонапарт плевал  на нейтралитет, поспешно
объявленный  многими  итальянскими  дворами.   Он   хладнокровно  накладывал
гигантские контрибуции в равной мере на тех, кого подчинял силой, и тех, кто
пытался убедить  его в  своих  "братских чувствах". Остальное грабила армия.
"Война сама  себя кормит",  - говорил  генерал  Бонапарт, и солдаты  отлично
понимали своего командующего.
     Ах,  как  он  издевался  над герцогом Пармским,  решившим, что глубоким
поклоном  маленькому генералу и подобострастным приветствием  оккупантам  он
спасет  свою  честь  от  унижений,  а герцогство  от  поборов!..  Вымученное
красноречие стоило тому двух миллионов франков золотом и 1800 лошадей.
     Остальное добирали солдаты.
     В Париже пять "столпов"  французской демократии, пять Директоров,  пять
высших казнокрадов Французской  Республики  -  Гойе, Мулен,  Дюко,  Сийес  и
Баррас  -  молча   передавали  друг   другу   донесение   главнокомандующего
Итальянской армией генерала Наполеона  Бонапарта: "Вы  воображаете себе, что
свобода подвигнет на великие дела дряблый,  суеверный, трусливый. увертливый
народ? Только с умением и при помощи суровых примеров можно держать Италию и
руках...".
     Так же молча  было прочитано и секретное  донесение агента Директории в
штабе  главнокомандующего,  который  дословно  приводил  реплику  Бонапарта,
вырвавшуюся у  него и ответ на  строгие директивы  правительства: "Я уже  не
умею повиноваться!"
     -  Пятнадцать дней - шесть побед,  - тихо обронил Баррас.  - А потом он
вернется в Париж...
     - Вы полагаете это излишним? - цинично спросил Сийес.
     - Я полагаю, что всякий комический актер хочет играть Гамлета...
     Остальные трое  Директоров переглянулись, но ничего не поняли. Впрочем,
их мнение никого не интересовало. И в первую очередь не интересовало Барраса
и  Сийеса.  В  "схватке пауков",  пышно  именовавшейся  Великой  Французской
революцией, им повезло больше других.  Тому есть простые объяснения. Есть  и
сложные. В  целом же граф Баррас был  достаточно хитер и беспринципен, чтобы
знать,  как прийти к  власти и удержаться при ней, а  потом  воспользоваться
материальными благами, которые она дает.
     А   влюбленный   в  собственную   персону  Сийес  считал  себя  главным
вдохновителем всех прогрессивных движений во Франции, в силу чего  одинаково
страстно приветствовал  как  революционную  якобинскую диктатуру,  так  и ее
последующее свержение.  Но  если  Баррас  все  же организовал  нападение  на
Робеспьера,  поставив на карту  свою жизнь, то Сийес сидел в тихости и писал
брошюры -  скачала "за",  а потом "против".  Его  политическим кредо  было -
"оставаться живым".
     Остальные  трое  директоров   не   значили   ничего.  Франция   воевала
Наполеоном.   Все  знаменитые  французские   генералы  отказались  от  чести
возглавить  Итальянский поход,  план которого разработал мало кому известный
артиллерийский  офицер Бонапарт. Кажется,  он  где-то  отличился: не то  при
взятии Тулона,  не то... орудийной  пальбой у церкви Святого Роха  по толпам
мятежников,  шедших   брать  ненавистный   Конвент.  Говорят,  он   объявлен
спасителем  Революции  и  поднят  из  нищеты и  безвестности до командующего
армией...
     Что было, то было. И  восставший против Директории  Тулон обозначился в
его  биографии первыми победными реляциями, и  картечь свистела над папертью
церкви Святого Роха... Арест и последующая  почти  годичная опала за связь с
братом  Робеспьера  тоже имели место.  Так  что  непросто  было разобраться,
против чего он выступал и кого спасал.
     Генералы  старой школы знали,  чего  стоят итальянские войска,  включая
папских наемников. Они  Не испытывали поражения только в  том  случае,  если
удавалось  увернуться  от  столкновения с  неприятелем. Но генералы знали  и
тяжелую  поступь  австрийских   батальонов,   которые   тоже  не  испытывали
поражений, однако по причинам прямо противоположным.
     Командование Итальянским походом досталось Бонапарту.
     Вместе  с этой сомнительной честью он получил толпы раздетых,  разутых,
кипевших злобой  солдат, утративших  к  тому  времени всякое представление о
воинской дисциплине. Казнокрады  при термидорианском Ковенте,  а затем и при
Директории делали свое дело: сорок три тысячи солдат и офицеров  бедствовали
в полном смысле этого слова. Те крохи, что отпускались на  содержание армии,
стоявшей  на   юге  страны,  разворовывались  еще  в  Париже,  и  никого  не
интересовало, держит  ли эта армия в требуемом  напряжении  союзника Австрии
короля Сардинского или это он заставляет ее дрожать.
     Армия дрожала от холода,
     Накануне  прибытия Бонапарта  ему доложили,  что  батальон,  отряженный
навстречу, отказался выполнить приказ о пешем переходе,
     - Как?! - вскричал двадцатисемилетний генерал,  у которого в  голове не
укладывалась такая степень  непослушания. - Этого не может  быть!  Вы просто
хотите меня унизить...
     - Гражданин генерал! -  услышал Бонапарт в ответ. -Вы были  бы  унижены
сильнее, если бы увидели этот батальон. Они просто не смогли бы дойти сюда.
     Помрачневший Бонапарт не  нашел, что ответить на  это, и приказал ехать
дальше. Нужные  слова,  как ему  показалось, пришли  в дороге. Он продумывал
речь, которую произнесет перед своими солдатами. Армии  нужен  романтический
ореол,  армия верит в мистическое  крещение Свободой, Равенством, Братством.
Когда-то он  сам разделял эти идеи и  теперь  цинично понимал их значимость.
Солдатам нужен идеал. Он даст им этот идеал, он будет зажигать их сердца, он
превратит их мечты в неутолимую жажду воинской славы...
     То,  что  увидел  генерал  Бонапарт  на  площади  Республики  в  Ницце,
заставило  его забыть  свою  речь  до последнего  слова. Шеренги  пехотинцев
неподвижно  стояли  перед  ним  в старых, залатанных,  обветшалых мундирах и
самых  разномастных брюках.  Головы  их  Покрывали  давно  потерявшие  форму
засаленные треуголки. У половины не было форменной  обуви. Некоторые были  в
сабо,  другие обвязали посиневшие ноги  какими-то лохмотьями,  третьи стояли
босиком. Только элитные отряды  гренадеров в  коротких киверах  ИЗ медвежьих
шкур,  в  плотно  облегающих рейтузах и  белых гетрах  напоминали о  военной
гордости.  Гусары  в оборванных доломанах,  нестриженые  и нечесаные,  хмуро
покачивались   на  тощих  лошадях.  Артиллеристы,  на  которых  больно  было
смотреть,  больше  походили  На  измотанных  мастеровых,  нежели  на  солдат
регулярной армии.
     Бонапарт, резко вскинув голову, обернулся к командирам дивизий.
     - Господа генералы!..
     Это обращение было чудовищной ошибкой. Генералы Массена, Серюрье, Ожеро
открыто ухмыльнулись. Остальные  потупили  взор. Следовало сказать: граждане
генералы. Хотя и чепуха все это.Сейчас смешной, запальчивый человек с такими
же  эполетами,  как  и  у  них, неизвестно,  какими путями  добытыми, станет
выговаривать им за ужасающе скверную  экипировку войск. То есть за то, в чем
они не были виноваты.
     -  Господа генералы!  -  наливаясь  яростью,  повторил  Бонапарт.  -  Я
заметил,  что  у  многих солдат  ржавые  мушкеты.  У  других погнуты  штыки.
Солдаты, не заботящиеся о своем оружии, плохие солдаты. Плохие солдаты - это
вина плохих генералов. Выражаю вам свое неудовольствие и прошу принять его к
сведению. Ваши части  бесполезны для боевых действий. Я проведу новый  смотр
через четыре дня... Парад! Разойдись!..
     Авантюрист и любимец женщин,  лучший  наездник и  фехтовальщик  генерал
Ожеро, вознамерившийся было позабавить приятелей свежей сплетней о  том, что
этот  забавный  корсиканский выскочка  женился на любовнице Поля  Барраса  -
Жозефине де Богарне, вследствие  чего ему и достался качестве приданого пост
командующего, так и замер с раскрытым ртом.
     Бонапарт повернулся и зашагал прочь. Верные Жюно и Мюрат шли сзади. Еще
с   полминуты  онемевшая  площадь  Республики   молчала.  А  потом   грянула
"Марсельеза".
     Четыре  дня спустя мало  что  изменилось,  если не  считать  того,  что
командующему удалось раздобыть сапоги, патронташи и ранцы. Их еще  не успели
получить. Однако же подтянулись, побрились, почистились.  И непонятно почему
- волновались.  Откуда  людям  было знать, что другим  почувствовал Наполеон
себя сам? Культ бога войны уже устанавливал для истории свои цели...
     - Солдаты! - прокричал Бонапарт,  и его неожиданно  громкий голос  эхом
отозвался  в аркадах  и  распахнутых  окнах,  откуда  выглядывали любопытные
женщины.
     И  снова   ошибка.   К  солдатам  Революции   полагалось  обращаться  -
"граждане". Плевать ему было на это. Он знал, что говорил.
     - Вы не накормлены, вы не одеты,  у вас в душе те же  чувства, что и  у
меня сейчас  - обида  и горечь. Не слушайте своей обиды. Не  внимайте  своей
горечи. Слушайте  меня, вашего командующего.  Я хочу  повести  вас  в  самые
плодородные  страны  в  мире, самые  богатые  города. Там  вы  получите  все
необходимое и даже больше того. Я сделаю  для  вас все что  смогу. Остальное
зависит  от  вас.  Но  помните об  одном.  Я  не  потерплю в  армии  никакой
противодействующей воли и сломлю всех сопротивлющихся независимо от их ранга
и звания. Там, в Италии, вы не раз вспомните мои слова.
     Генерал Бонапарт  знал только один способ борьбы безудержным воровством
-  расстрел.  И  он не  пренебрегал  этим  действенным способом.  Директория
раздраженно  указывала  молодому  командующему,  что  расправа  без  суда  и
следствия  над  целым  рядом  верных сынов  Революции  повлечет  за собой...
Бонапарт  не  менее раздраженно отбрасывал  в  сторону  такие  циркуляры. Он
расстрелял  полтора десятка  самых воровитых интендантов.  Вполне  возможно,
завтра расстреляет  еще столько же. Так будет и впредь.  Пусть в тылу знают,
что отныне там служить не менее опасно, чем на фронте.
     Солдаты поняли его.  Солдаты  видели, что даже  храбрый  генерал Ожеро,
бывший на целую голову выше  Бонапарта,  ходит  теперь так, словно опасается
утратить это существенное различие.
     Батальоны двинулись покорять Италию.
     Отнюдь  не  этот майский  день 1796 года,  клубившийся дымом  картечной
пальбы над мостом  через  Адду, окрасил для Европы и  мира "век Наполеона" в
нужные краски. Красок там было много, они были разные. Но фон  всегда один и
тот  же:  невозможное  превращалось  в вероятное,  а  вероятное  становилось
неизбежным.
     -  Знамя и барабанщиков ко  мне! - негромко приказал Бонапарт адъютанту
Жюно. -  А вы, Мюрат, приведите сюда этого сержанта. Впрочем, пойдемте лучше
к нему сами.
     Жюно  и  Мюрат беззвучно  чертыхаясь, шагали за  своим  генералом через
невысокие, но очень густые  ивовые заросли. Следом уже поспешали барабанщики
гренадерского   батальона.   Австрийские   бомбардиры,   завидев   необычные
передвижения в стане французов, стали переносить огонь правее и выше. Кто-то
позади  вскрикнул  и  осел  на землю, обнимая  иссеченный картечью  барабан.
Вскоре упал штабной офицер. И не шевелился более.
     - О черт! - воскликнул Жюно. - Это Анри!..
     Лейтенант Анри Клер был его другом еще с тех времен, когда оба они были
сержантами. Жюно в отчаянии обернулся и смотрел на друга, лежавшего ничком.
     -  Ранен? - спросил Бонапарт, все так же нетерпеливо  пробираясь сквозь
кусты туда, где залегла передовая цепь.
     - Кажется, убит!..
     -  Вы  еще не знаете этого наверняка, а уже  приняли  позу трагического
актера. Знаменитому Тальма  следовало бы изучить  ваши жесты. На театральных
подмостках  они смотрелись  бы гораздо эффектнее. Война - это  почти  всегда
трагедия, мой Друг, а театр -это всегда балаган. Между тем Бертон и ваш Анри
лежат совершенно одинаково, и это уже смешно...
     -   Простите,  мой  генерал,  -  пробормотал  адъютант.   -   Секундная
слабость...
     - Я думаю, что они оба живы, - не слушая, продолжил Бонапарт  и на ходу
поправил  на  груди  широкую трехцветную  ленту.  -  Ты  жив,  старый ворчун
Бертон?.. Ну вот, видите, капитан,  он жив  и невредим, наш герой Бертон. Он
просто перепутал берега этой дрянной речушки. Сержант Бертон!..
     Усатый  сержант вытянулся во  весь свой  гренадерский  рост, машинально
отряхивая мундир от речного песка.
     - Слава дожидается тебя по  ту сторону  моста, Бертон,  а  валяешься  в
грязи - по эту. Как тебя  понимать? Ладно, лежи, старина! Некогда мне сейчас
разговариватъ с тобой. Капитан! Знаменосца сюда!..
     - Ваше превосхо... - адъютант запнулся  на полуслове  не то от случайно
вырвавшегося "превосходительства", не то от гневного взгляда генерала.  Жюно
и Мюрат, кажется, догадались, что сейчас предпримет командующий. Догадались,
но не успели, да и не смогли ему помешать.
     -  Гренадеры, вперед! За мной!.. Выхватив шпагу  из  ножен, генерал под
градом картечи и  пуль устремился к мосту и первым  ступил него. Но куда ему
было тягаться с рослыми  гренадерами, пылкий азарт которых  теперь  множился
упоенным бесстрашием, пока не обратился для  австрийцев в кошмар не понятого
ими безрассудства.
     Неудержимый  гренадерский  клин  пересек  гибельный  мост  в  считанные
секунды и  ворвался в  орудийные  капониры.  На самом острие клина -Бонапарт
прекрасно  видел это сквозь  бессильно редеющий дым - бешено  плясала  сабля
сержанта Бертона который только что с диким, почти звериным воплем промчался
по  мосту  мимо  генерала.  Это  не  сержант,  это  испуганное  пространство
посторонилось, пропуская  вперед  время, потому что славный Бертон предпочел
честь и смерть по ту сторону - позорному ожиданию жизни по эту.
     Австрийский отряд беспорядочно отступил, оставив На позициях около двух
тысяч убитыми и ранеными.Гренадеры  Бонапарта захватили  артиллерию. Путь на
Милан был открыт.
     - Сколько всего орудий, Жюно?
     - Пятнадцать, мой генернл
     -  А  вы  говорили  -  двадцать,  оказалось,  не  так страшно,  как  вы
докладывали. И что лейтенант Клер? Ранен?..
     - Убит.
     - Сержант Бертон?
     - Убит...
     - Всех  погибших  в бою похоронить  с подобающими их доблести воинскими
почестями. Я  сам приму участие  в церемонии.  Я  должен проститься с каждым
моим  солдатом...  Подготовьте  ходатайство военному министру  о  назначении
вдове ветерана Бертона офицерской пенсии.
     - Да,  мой генерал! Но вы, должно быть,  оговорились. Бертон никогда не
был офицером.
     - В подобных случаях я не ошибаюсь, Жюно. За  минуту до атаки  я принял
решение   произвести   Бертона   в   лейтенанты.   Озаботьтесь   оформлением
соответствующих документов.  И передайте  новому  начальнику штаба Бертье  -
пусть потребует у генерала Серюрье  подробных  объяснений,  почему австрийцы
успели вывезти  шесть  орудий.  Их было двадцать одно, капитан. Я пересчитал
дважды.




     До открытого  конфликта Бонапарта с Директорией было еще далеко. Хотя и
тоже - как  сказать.  Век  Наполеона  набирал обороты  в  ускоренном  темпе.
Директория  считала, что  главным театром  военных  действий  весенне-летней
кампании 1796  года  будет западная  и юго-западная Германия,  через которую
Французским войскам предстоит вторгнуться в коренные австрийские владения. С
этой целью готовились  лучшие,  отборные  части, куда были направлены  самые
сильные военные стратеги и военачальники во главе с генералом Моро. Для этой
армии не щадили средств. Она была экипирована и вооружена не хуже штирийской
гвардии  Габсбургов.  А Наполеон  Бонапарт  - это так,  отвлекающий  маневр.
Правда, на редкость удачный маневр, в результате  которого кошельки военных,
полувоенных  и  всяческих иных аферистов полновесно позванивали  итальянским
золотом, а сотни лучших  творений искусства, включая картины старых мастеров
эпохи   Ренессанса,   переселились   из  итальянских  соборов   и  музеев  в
аристократические парижские салоны.
     Генерал Бонапарт вообще не  занимал  бы умы высокой Директории, так как
даже содержание своей армии он взвалил на плечи безжалостно  эксплуатируемой
им Северной Италии.  Война  кормилась войной, и это  устраивало всех. Однако
одно обстоятельство довольно сильно беспокоило Барраса. В поверженной Италии
Бонапарт вел себя не как генерал  - один из многих во Французской Республике
-и даже не как  командующий экспедиционной  армией. Он, по-видимому,  ощущал
себя там государем. И вел себя соответственно своим представлениям  об этом.
Ладно  его  язвительные  донесения  и  бесконечные  требования  к  верховным
правителям Франции. Бог с ним и с его непомерным честолюбием, но кто дал ему
право чувствовать себя... владыкой?
     Пока парижские газеты на все лады расписывали беспримерную жестокость и
полководческий  авантюризм безвестного генерала,  замыкаясь пропагандистским
пафосом  между мостом через Адду  и Аркольским мостом через реку Адидже, где
Бонапарт в кровопролитном  трехдневном  бою  с главными  силами  австрийской
империи повторил смой подвиг при штурме моста в Лоди и точно так же бросился
вперед,  только на  сей раз со  знаменем  и руках, поскольку  знаменосец был
сражен  наповал  у  него на  глазах,  -  пока газеты испытывали инфантильную
потребность в благоговении  перед блеском отечественной демократии, Наполеон
Бонапарт творил  большую европейскую  политику,  не слишком интересуясь  при
этом мнением Директории: "Батальоны всегда правы".
     Париж  еще  только  раздумывал,  на  каких  условиях  заключить  мир  с
Габсбургами,  чтобы  не  раздосадовать  никого из  европейских  монархов,  а
генерал Бонапарт уже подписывал его на своих условиях: "Европа  - это старая
распутница, которая привыкла, чтобы ее насиловали".
     Директория   обстоятельно   изучала  подходящий   вариант  сворачивания
итальянской кампании, дабы бесчинствами зарвавшегося корсиканца окончательно
не разгневать его святейшество папу Пия  VI,  а  Бонапарт уже гнал из Мантуи
папские войска. Причем с такой быстротой, что посланный преследовать Жюно не
мог  настичь  их  в течение  двух часов. Небольшой отряд Жюно подгонял  себя
злостью, пока погоня  не увенчалась успехом. Половину беглецов  изрубили,  а
другую  взяли в  плен: "Этим пилигримам  повезло,  мой  генерал. Они увидели
вас!"
     Только теперь Гойе, Мулен  и Роже Дюко, достойные  властители  Франции,
осознали смысл фразы, сказанной Баррасом: "А потом он вернется в Париж".
     И что будет с ними?
     Но  в  Париж  Бонапарт пока  не спешил. Несмотря  на  то, что австрийцы
методично били  обласканную Директорией республиканскую армию, споткнувшуюся
па Рейне, Вена спешно паковала чемоданы, ибо антихрист" слышался ей уже "при
дверях".  Блестящая  победа под  Риволи,  взятие Милана,  Мантуи, завоевание
папских владений  и  прочее - вынудили Австрию срочно  просить  Бонапарта  о
мире. Не Директорию, что было бы уместно, а ее генерала, коему поручен всего
лишь отвлекающий поход с толпой оборванцев. И загнанный и угол  папа римский
о том же  просил в своем письме, которое передал "антихристу"  племянник его
святейшества кардинал Маттеи.
     Паническое, слезное письмо папы Бонапарт прочитал довольно  равнодушно.
Знал  он  цену   и  витиеватой  лести  святых  отцов,  и  их   упованиям  на
справедливость, которая  проистечет  с небес.  Ничего оттуда  не проистечет,
кроме осенних  дождей. Возможно, внутри у него и бродили некоторые сомнения:
а  не пойти ли  на Рим, не выпустить  ли  дух из его всесвятейшества прямо в
ватиканском борделе?..  Возможно,  таких сомнений не было, потому что до них
еще  не  созрело  ханжеское благочестие  Европы.Во  всяком  случае  по  лицу
генерала понять это  было  невозможно.А ответ победителя  был вполне понятен
кардиналу Маттеи.
     - Тридцать миллионов  золотых франков контрибуции плюс лучшие картины и
скульптуры из музеев Рима, плюс оговоренная часть папских  владений... Ну и,
разумеется, публичное признание полной и безоговорочной капитуляции.
     Кардинал Маттеи был потрясен. Предъявить ультиматум наместнику Бога  на
земле!.. Так оскорбить и унизить святую Церковь?! Он мужественно отринул все
колебания:
     - Его святейшество согласен...
     -  Как?!  Вы  еще здесь? - изумился Бонапарт, вынужденный прервать свои
размышления. - Я ведь уже сказал то, что вам надлежит запомнить и донести до
его святейшества. А в согласии папы я не нуждаюсь.
     Этот   эпизод  не  являл  собой  показного   пренебрежения  -  Бонапарт
действительно  погрузился  в размышления.  Было  над чем задуматься. Здесь в
Италии он последовательно, одну за  другой, разбил три австрийских армии, но
на Рейне австрийцы  били французов, и Бонапарт, в  отличие от Директории, не
мог  не  переживать  из-за  этого. Природа,  щедро  наделив  его  изощренным
коварством, начисто  обделила  злорадством. На  Рейне гибли французы, редела
лучшая  армия Республики,  а то обстоятельство, что  это  косвенным  образом
возвеличивает  его успехи как  генерала,  затмившего  полководческий  талант
Моро,  было делом  для  него не  существенным.  Он  не намеревался играть  в
гамлетовские игры. Он  ощущал себя государем. И не стремился так уж скрывать
это. Получив с почтой кипу парижских газет, он находил в них между строк то,
что  приводило его в  бешенство: Французская  республика корчилась  в  муках
безвременья  и безвластия.И  неизвестно было: то ли  она только  рождалась в
страданиях и воплях, то ли уже агонизировала, едва родившись.
     Внезапно  оживилось  тлевшее  доселе  роялистское движение,  осмелевшие
вожди  шуанов  стремились  поднять  Бретань  и  Нормандию.  Республику   уже
ненавидели, так и не  поняв, что это такое. Дороговизна росла с каждым днем.
Финансы,  торговля,  промышленность - все  пришло в расстройство  и  упадок.
Солдаты целыми взводами дезертировали из армии  генерала Моро и  становились
разбойниками. Столичные казнокрады,  спекулянты и  перекупщики не и видели и
не   желали  видеть  приближающегося  конца.  11охоже,   не  видела   его  и
самодовольная Директория.
     "Республика... демократия... равенство", - задумчиво бормотал Бонапарт,
словно пытаясь заново вникнуть и суть  этих знакомых понятий. Не получалось.
Он всматривался в  рисованные портреты вождей,  лица  которых были исполнены
волевой женственности, и у него не получалось понять, почему гибнет Франция.
     Возможно,  потому не получалось,  что  сам  он не был Французом? Ну да,
разумеется, он  всего  лишь корсиканский  выскочка из захудалого  островного
дворянства. Его семья не в состоянии была даже оплачивать обучение Наполеона
в военном училище, и он  стал офицером за счет  казны. А потом и  сам обивал
пороги  военного  министерства,  чтобы  помочь  младшему  брату  тоже  стать
офицером. Без денег, без связей,  без протекции сделать карьеру могло помочь
только чудо. И таким чудом для Наполеона стала Революция, что  разом смешало
в его душе  весь ценностный ряд  понятий о  долге, чести  и славе. Революция
осталась  мифом.  А он одерживал  победы вдали от погибающей Франции. И этим
победам скорее всего суждено стать таким же мифом. Во  имя чего все делалось
и делается? Неужели он и дальше будет безропотно таскать из огня каштаны для
парижских "адвокатов", ни один из которых не знает, что такое бремя войны?..
     К трудным и тяжким  мыслям его  подвигло очередное  указание из Парижа.
Директория   отзывала   генерала   Бонапарта   из   Италии.   Извещали   его
подобострастно  и   почти  ласково.  Дескать,  довольно  с  вас  итальянских
подвигов,  тем  более,  что о благе Франции следует позаботиться  и  в  иных
местах. В  Англии, например. И, главным образом, в  ее колониях, где  стонут
порабощенные народы... Ну это  понятно. Австрия уже встала на колени. Теперь
очередь  Англии, где  Бонапарту  предстоит  расстаться со  своей  славой,  а
возможно, и с жизнью. И что будет с самой Францией? Ответа на этот вопрос  в
газетах не было. Не видел он его и в правительственных депешах. А между тем,
как  сообщали Наполеону  курьеры, низы  парижских  предместий  уже  кричали:
"Долой Республику!"
     Наполеон не терзался крушением революционных идеалов, поскольку их и не
существовало.  Он думал о том, что крайние меры в политике в  конечном счете
всегда  приносят  победу,  а полумеры  - всегда  поражение.  И  это называют
случаем?
     В Париж он поедет. Но не ранее того, как завершит все дела, связанные с
созданием в Италии Цизальпинской  республики, управляемой  так, как он желал
бы  этого и  для  Франции.  Масса  пищи для  разгоряченных либеральных умов:
"Сквозь благопристойный образ демократии просвечивает Хищный лик якобинского
диктатора!..  Граждане  свободной  Франции   в  отчаянии.  История  нам   не
простит!..".
     История  прощала  и  не  такое. А гражданам  свободной Франции было все
равно, чей хищный лик избавит их от казнокрадов.
     В Цизальпинскую республику, ставшую основой будущей  единой Итальянской
республики, вошла часть завоеванных им земель, прежде всего самая крупная из
них - Ломбардия. Другая часть была непосредственно присоединена к Франции. И
наконец, третья часть, к которой относился и Рим, оставалась в руках прежних
правителей, но с фактическим подчинением их Франции.
     Побежденную   и   униженную    Австрию   следовало   задобрить   щедрой
компенсацией,  что,  если  смотреть  в  будущее,  могло  на  ближайшие  годы
обезопасить Францию от попыток реванша, а  заодно и спасти от окончательного
разгрома Рейнскую армию.
     В  качестве таковой  вполне  годилась изнеженная утопающая в купеческой
роскоши Венеция,  где  опереточные дожи слишком  уж навязчиво  демонстрируют
Наполеону  свой нейтралитет. Нет  повода к  военному вторжению в  республику
горластых гондольеров? А зачем повод? Батальоны всегда правы
     В обмен на Венецию Австрия с готовностью согласилась отказаться от всех
претензий на занятые Наполеоном итальянские владения, а  также и от избиения
армии генерала Моро, которое на Рейне приняло уже почти ритуальный характер.
Но  и  тут Наполеон  схитрил.Прежде он  разделил Венецию.  Город на  лагунах
отходил  к Австрии,  а метериковые  владения - к  Цизальпинской  республике,
которой фактически правил он сам.
     Командир  дивизии, посланной завоевывать  Венецию, сообщил  вскоре, что
дожи согласны на раздел.
     -  Разве я спрашинал их согласия? - удивился Бонапарт. - Или венецианцы
считают себя свободными от  исторической неизбежности?.. Капитан, вы знаете,
что такое свобода?
     Офицер,  доставивший срочное  донесение от генерала д'Илье, сконфуженно
молчал.
     - А кто мне объяснит, что такое равенство?
     Адъютанты,  привычные  к   шокирующим  репликам   своего  командующего,
побледнели. Начальник штаба генерал Бертье сосредоточенно грыз ногти, нервно
встряхивая своей кудрявой  головой. Тут можно  и палец  невзначай  отгрызть.
Свобода,  равенство,  братство  - священные слова, начертанные  на  знаменах
Великой революции, которая... которую...
     Что которая? А ведь и впрямь - что?
     Революция,  которая  утопила в крови  своих вождей?  Революция, которая
вознесла  на  вершину  власти  таких   ничтожеств,   как  члены  Директории?
Революция, которая обездолила и сделала посмешищем Великую Францию?..
     "Равенством" политики называют свою жестокую ненависть к власти других.
И что  в таком случае включает  в себя понятие "демократия", если только это
не  хаос  мнимой свободы, вскормленной  политической клоунадой? - Может,  вы
полагаете, что  демократия  похожа  на пьяную  маркитанку,  заблудившуюся на
позициях?Но  ведь солдаты  попользуются  ею и выгонят,  не так ли? -Бонапарт
говорил  с неясной  улыбкой  на лице,  и ординарец генерала д'Илье  каким-то
шестым  чувством  сознавал,  что  вопросы  относятся  не  к нему  и  даже не
генералу,  в  одночасье  лишившему венецианских  дожей  богатого  наследства
тринадцати веков безмятежного исторического существования.
     - Если  это так, - продолжил Бонапарт,  - то  я не совсем  понимаю вас,
капитан.
     -  Я тоже не понимаю вас, гражданин генерал, - пробормотал расстроенный
офицер.
     - Что же  тут непонятного для вас? - поморщился  "гражданин генерал". -
Демократия - это  когда всем заслугам. Каждому - свое.  Вот какого ответа  я
добиваюсь...  В  том числе  и  от вас.  Думаю,  вы  меня  поняли, и  скоро я
поздравлю вас полковником. Вы свободны... гражданин капитан.
     Наступила  пауза,   в   течение   которой  Бонапарт  быстро  Просмотрел
оперативные сводки.
     - Генерал Бертье! Что, Лагарп думает - война уже кончилась? Бертье грыз
ногти и понятия не имел, что думает по поводу войны командир дивизии Лагарп,
который еще утром должен был выйти на новые позиции.
     - Передайте  ему от моего  имени, что война не прекратится никогда, ибо
является  частью великой  тайны бытия. Я даю  ему еще четыре часа, но это  в
последний раз. Я научу армию, как следует выполнял марш-броски!..  И  потом,
Бертье... Я вижу, вы весели и бодры...
     Начальник штаба, по  уши закутанный шарфом тоскливо посмотрел на своего
командующего.  У  него был чудовищный насморк и болело горло. Бонапарт знал,
что Бертье не спал последние двое суток, но зато имел четкое представление о
реальной боеспособности и точном расположении каждого подразделения.
     - Вы хороший начальник штаба. Такой, который нужен мне... Но ради Бога,
перестаньте грызть ногти! Вид ваших пальцев бросает меня о дрожь.
     -  Ничего  не могу  поделать...  - упрямо тряхнул  громадной,  курчавой
головой  Бертье.  - Если  позволите,  я  переселюсь в  соседнюю комнату, где
готовят донесения ваши адъютанты.
     Наполеон кивнул и стал задумчивым. Отчего-то в эту  минуту все вылетело
у него из головы.  Он вдруг увидел Жозефину,  которая  сейчас мирно спала  в
своей уютной, увешанной  зеркалами комнате на  улице Шантерен. Его счастье и
его боль. Никого он не  смог  бы полюбить так, как любил эту зрелую, опытную
женщину, наполнявшую  его сердце  муками  и  радостями.  Одна мысль  о  том,
сколько мужчин побывало в ее постели, была для него  пыткой,  но он не давал
свободы своей фантазии,  он  не желал знать сплетен об  этой  женщине.  Он -
любил. Он принял Жозефину в свою судьбу такой, какая она есть. Другой она не
могла быть. Сейчас  он подумал о том,  что во сне снова придет  к ней, такой
далекой, такой желанной... Это тоже часть великой тайны бытия. И - хватит об
этом!..
     Адъютант  Гофер протянул  Бонапарту готовое донесение  Директории.  Тот
равнодушно скользнул взглядом по бумаге. Все верно И все не так.
     - Прикажете сделать дополнение относительно Венеции?
     -  А  зачем? Директория узнает  об этом из газет. Лучше напишите о том,
что путь к завоеванию Англии лежит через Египет. Пусть готовят армию и флот.
     - Как  вы  сказали?..  Из  газет?..  - опешил  Гофер.  - Простиите,  не
ослышался ли я?
     - Сколько в Париже выходит газет? - вместо ответа спросил Бонапарт.
     - Не знаю  точно... - растерялся адъютант. - Вам еженедельно доставляют
около двадцати. Я распорядился...
     -  Хорошо, что  не все  семьдесят три,  Гофер!  Вы не находите,  что  и
двадцати, которые я прочитываю с ущербом для сна, чересчур  много? И знаете,
почему?  Они пишут обо  всем, что их интересует, и  ничего о  том, что может
интересовать Францию. Газеты зализали все наши победы, Гофер!..  Жюно  их не
читает  вовсе, и он прав. Галантерейщики упражняются в слоге. Они испытывают
плебейскую потребность  высказаться, не  знают,  о чем. Это  свобода печати?
Тогда я понимаю, что это такое. Скорее всего - наши туманные идеальности. Но
я  хорошо  понимаю  другое.Подлость   без  улик  стала  во  Франции  основой
порядочности...  У  вас  почему-то изменилось  лицо, Гофер.  Забавно!..  Ну,
хорошо,  сообщите  Директории  о...  погоде  в  Венеции.  Сплошной  туман  и
сырость.Дайте газетам  материал  к лавочному  анализу.И  расставьте  акценты
неуверенности в моей правоте.Свои собственные акценты, разумеется.  Как  это
вы  делаете  в других  донесениях, которых не даете  мне на подпись. И  - ни
слова  больше,  Гофер!.. Пусть банальая истина  освободит вас  от  еще более
банальной лжи.
     Бледный, как сама смерть, Гофер молча отдал честь и вышел.
     Весь Итальянский  поход  он сообщал Директори буквально о  каждом  шаге
Наполеона Бонапарта,  последовательно  искажая значение для  Франции  такого
шага, а порой и придавая смысл, противоположий тому, что задуман Бонапартом.
То,  что попадало в газеты,  попадало туда  не без ведома  Поля  Барраса или
этого аббата Эммануэля Сийеса. Газеты густо  примешивали собственной дури  и
дружно  задыхались в своем  либеральном  благоговении  перед  тем,  что  они
называли свободой печати.
     Генерал  Бонапарт порой гневался,  но чаще искренне удивлялся: "Чем они
пишут,  эти люди  без  языка, без  совести,  без  характеров,  без  здравого
смысла?..".
     Менее, чем через  два года, придя к власти, Бонапарт из семидесяти трех
выходивших в  Париже газет приказал закрыть  шестьдесят. А  спустя некоторое
время еще девять.  Оставшиеся четыре газеты были отданы под надзор и цензуру
министра полиции Жозефа Фуше.
     Первый консул никогда не утверждал, что был прав,  закрывая  газеты. Он
говорил, что поступить так его побудило природное чувство брезгливости.
     - Я не настолько цивилизованный человек, чтобы противопоставить свободе
печати хорошие манеры. У меня их попросту нет.
     Четыре  газеты,   разрешенные   Наполеоном,  выходили  очень  небольшим
форматом. Их называли "носовыми платками".




     Ночь  утяжелила  бег  времени.  Пустынная  площадь  за  окном,  мощеная
брусчаткой,  была  похожа  на   мешок.  Горло  мешка  стянуто  завязками,  и
карусельные маковки Василия Блаженного топорщились складками.
     Поскребышев плотнее задернул кремовые портьеры.
     Он уже дважды  приоткрывал дверь  в  кабинет Хозяина,  прислушиваясь  к
деревянной немоте тамбура.Ни звука. Ни шороха. Хозяин еще работает.
     На третий  раз,  предупредительно подняв палец  к  озабоченному тишиной
лицу  - жест  был  послан мгновенно привставшему  с места  человеку,  молодо
круглеющие щеки  которого  едва заметно  подрагивали, а  глаза за оголенными
стеклами  очков  источали  напряженное ожидание неизвестного,  - Поскребышев
сунулся в  пенальное пространство тамбура,  по-прежнему  хранившего казенное
молчание.  Закрепив  на лице  выражение  сочувственного укора, слегка  нажал
ручку  второй двери. Зеленоватое лезвие света от настольной  лампы  властно,
отделило  помощника  от  ожидающего,  а  их  обоих  от  сидящего  за столом.
Поскребышев еле слышно кашлянул и бесшумно притворил дверь.
     - Читает, - почти шепотом произнес он.
     Человек в очках понимающе дрогнул щечками. Маленькие глаза его блестели
даже сквозь запотевшие стекла очков, очень похожих на пенсне.
     - Пишет, - заключил помощник, полагая,  вероятно, процесс самого чтения
недостаточно совершенным.
     - Пишет! - завороженно кивая, повторил ожидающий.
     У него возникло странное ощущение связанности рук, и он  положил  их на
колени перед собой - свои маленькие, белые, чуть пухловатые руки. Теперь они
будут  на  виду. Глазам  все  здесь было интересно и ново, а руки испытывали
необъяснимую тревогу. Руки дрожали.
     За стеной, укрытой дубовыми панелями, сидел Хозяин и что-то  читал. Или
писал. Как хорошо Поскребышеву, который всегда знает, что читает и что пишет
Хозяин. А хорошо ли?  Может, страшно?  Нет,  вряд  ли. Привык.  Все  дело  в
привычке.  Привычка многое делает для  человека совершенно безразличным,  не
имеющим  никакого  значения.  Никто  не  умирает  от  горя.  К  страху  тоже
привыкают. Это плохо. Страх необходимо постоянно заострять, не делая его при
этом понятным  и осязаемым.  Поступками и  мыслями людей управляют две вещи:
страх  и личный  интерес. Идеология не  играла  и  не может  играть  в жизни
человека  такой серьезной роли,  какую  ей  приписывают.  Но  что  за  мысли
возникают в голове, когда волнуются руки!..
     Сталин  читал,  изредка  аккуратно подчеркивая  что-то  в  машинописной
рукописи. На отдельных  листах делал краткие записи.  Это не были выписки из
текста, потому что писал Сталин, не заглядывая в рукопись.
     То, что он  читал, скорее притягивало его внимание, чем отторгало, хотя
верил он,  видимо, не всему, а иногда даже недоуменно хмыкал  и откладывал в
сторону синий  карандаш. Раскрывал одну из книг, стопкой  лежавших справа от
него,  отыскивал  нужную  страницу  и  снова  хмыкал.  Теперь  это  означало
удовлетворенность фактом или выводом,  оказавшимся  достоверным  и для  него
неожиданным.  Так или иначе,  а вопросы почти  всегда сходились  с ответами.
Ответы  подтверждали  обоснованность возникшей  мысли, и мысль  укладывалась
угловатыми строчками на чистый лист.
     Листы Сталин нумеровал и откладывал.
     Равнодушный  маятник  накачивал  темнотой  ночные  тени, однако, хозяин
кабинета  не  смотрел  на  часы.Он  читал  рукопись  книги  академика  Тарле
"Наполеон".  Вначале текст  воспринимался  привычно натянутым и  наивным,  а
кое-что  даже  и   раздражало.  Что  за  фамилия  -  Держанто?  Академик  не
подозревает о существовании дворянской приставки "де"? Сталин полистал книгу
Фредерика Остина  лондонского издания  1930 года "Дорога к  славе"  и быстро
нашел что  искал: д'Аржанто -  так  звали  командующего  австрийской армией,
которому Наполеон Бонапарт дал первый бой у Монтенотте, выиграл его, а через
два  дня,  разгромил  австрийцев при Миллезимо. И почему  гренадеры  у Тарле
одеты в  трико поверх  гетр? Как  это  может быть? Трико  надевают балерины,
гренадерам положены рейтузы. И не поверх гетр. Выше  - не значит поверх. Это
дурной  перевод с  французского.  Но  достаточно  и  русского  языка,  чтобы
сообразить: гетры не носят под рейтузами, а тем более под трико.
     Пустяк, положим, но из таких пустяков  складывается недоверие к автору.
В общем, поначалу  неважно читалось. Слабенькой  показалась  книга о великом
полководце и государственном  деятеле, который стоил сотни таких академиков.
Она и была  слабенькой. Однако  постепенно стала вырисовываться догадка, что
ощущение простоты,  которая хуже воровства, происходит у него,  пожалуй,  от
каждодневной привычки  думать  о себе как  бы в третьем лице. Вот  и  сейчас
образ честолюбивого и коварного гения власти казался ему без затей списанным
с товарища Сталина, что  выглядело нарочито  искусственным, фальшивым и даже
дерзким.
     Академик Тарле  имеет  смелость  заявить,  что  Сталин -  это  Наполеон
сегодня?  Академик Тарле  либо  подтасовывает,  либо  тенденциозно подбирает
факты в ущерб исторической правде. На что рассчитывает товарищ Тарле?
     Однако  стопка иных просмотренных книг о Франции 19 брюмера и Наполеоне
Бонапарте убедила  его в том, что  выводы Тарле не  противоречат  фактам.  А
факты   осторожный  академик   старался   использовать   только  многократно
подтвержденные другими источниками. Что и проверял Сталин. Среди прочих книг
на столе у него лежали двухтомная монография  английского  историка  Уильяма
Слоуна  "Новое  жизнеописание  Наполеона",  обретшая  за  сегодняшний  вечер
множество  закладок,   книга   Альбера   Вандаля   "Возвышение   Бонапарта",
подробнейшая  беллетризованная  биографии  Наполеона,  написанная  Фридрихом
Кирхейзеном, и даже книга  "Женщины вокруг Наполеона". Впрочем, последнюю он
так и не раскрыл.
     Почерк его,  несмотря  на беглую угловатость, был  свободно читаем,  но
только,  наверно,  Поскребышев  смог бы прочесть фразу в сокращенном виде  -
форма, которую не очень часто использовал Сталин, когда  фиксировал для себя
нечто, могущее  иметь  глубокие, но,  как правило,  непонятые современниками
последствия. Например, такую: "Шт. Кр. б. тяж о. Сов."
     За расшифровку  этой записи Троцкий  не пожалел  бы снять  сотни  тысяч
долларов  со своего  секретного  счета в Нью-Йорке, открытого им  на пару  с
Лениным  еще  в 1918  году,  когда  они  не исключали поспешного  бегства из
России.  Фраза  гласила:  "Штурм Кронштадта  был  тяжелой  ошибкой Советской
власти".
     У  Тухачевского  руки  по локоть в крови  кронштадтских матросов.  Этот
скороспелый  маршал залатит  за медвежью  услугу. И за варшавский  заплатит.
Хотя  и  будет думать,  что  платит  по другому  счету.  Но "тяж.  о.  Сов."
останется фактом, которого нельзя изменить.
     "Почему мне не позволено плакать?" - Сталину захотелось  вычеркнуть эти
слова из рукописи Тарле.  не  нравилась фраза.  Но он удержался.  Ни  к чему
такая мелочность - пусть поплачет Наполеон. Сталину слеза  не замутит взора.
Зато против другой фразы,  которой  академик Тарле как бы подытоживал второй
поход Бонапарта в Италию  и  второе поражение  Австрии,  он поставил тяжелый
восклицательный  знак:  "Угрюмо  молчали  некоторые   наиболее  непримиримые
якобинцы, удручены были роялисты".
     Там непримиримые враги угрюмо молчали. Здесь  неистово рукоплещут "отцу
народов". Что гораздо хуже.
     Теперь он  чаще  верил Тарле,  чем  сомневался. Правда,  с французского
академик переводил  безобразно, улавливая зачастую только  дословный  смысл,
тогда  как  остроумная  фраза   скрывала  гораздо   более   глубокую,  порой
парадоксальную мысль. Об этом Сталин мог легко  судить, сравнивая переводы с
английских изданий, куда автор, может быть, и не заглядывал.
     Но,  как бы там  ни  было, он,  видимо,  не стремился  подогнать  образ
великого  полководца,  вождя нации - под условный или безусловный лик судьбы
самого  Сталина,  хотя  так  могло  казаться  и   показалось  вначале.   Они
исторически  тождественны  друг   другу.  И  Тарле  не  мог  не  чувствовать
этого.Если выразиться менее официально и более откровенно, то Сталин  только
сейчас по-настоящему открыл для себя  Наполеона Бонапарта и тем самым словно
заглянул   в   зеркало  своей   судьбы.  Открылась   почти   безукоризненная
историческая  параллель:  сходные события  и  факты,  характеры,  условия  и
обстоятельства.  Одни и  те  же политические ходы,  обещавшие поражение,  но
обернувшиеся победой.
     Разумеется,  Сталин  не  так  наивен,  чтобы  поверять   свои  действия
Наполеоном,  который хотя  и ошибался  крайне редко,  зато  трагически.  Это
первое. Спустя почти полтора  века многое развивается иными путями и по иным
законам, неведомым Наполеону. И пусть это  многое не отличает сколько-нибудь
существенно методов борьбы за  власть, а следовательно, мыслей и взглядов на
сам  предмет  власти и на  философию державной государственности, которая  у
Наполеона, верно, носила характер имперской, но тем не менее - на дворе  уже
1936 год.  Это второе.  И, наконец, третье. За плечами у товарища Сталина не
числится великих сражений, что бы  там ни пели Безыменский  с  Долматовским.
Или этот... Уткин. "Не твоим ли пышным бюстом  Перекоп мы  защищали?..". Так
он написал. И назвал это - "Стихи красивой женщине" Авербах решил, что  бюст
Уткина  достоин  выдвижения на  Сталинскую  премию... Может, Ягода  тоже  не
знает, что Перекоп мы не защищали, а штурмовали? Во  всяком случае Авербах с
Уткиным не делали ни того, ни другого.
     Великих сражений и правда нет. Но они  будут. От этого товарищу Сталину
никуда не уйти. Отсрочить, насколько это будет возможно, но не избежать, ибо
"не мир я принес вам, но меч". Помнится еще семинарская зубрежка евангелия.
     Итак, что же  такое Франция до и после 19 брюмера по  товарищу Тарле? И
что такое Советский Союз по товарищу Сталину?
     Несопоставимо. А параллель тем  не менее несомненная. Даже без Корсики,
которая  в  данном случае  - Кавказ.  Бастилия -  Зимний, Тулон - Кронштадт,
якобинцы - троцкисты, жирондисты - меньшевики, роялисты - белая гвардия...
     А  личности?  Сийес  -  конечно, Бухарин. Это  бесспорно.  Бегал  слева
направо и справа налево, пока ему не объяснили, как Фуше - Сийесу, что он не
теоретик, не практик, а вообще - никто и ничто. Ироничное прозвище "любимчик
партии"  еще не  дает  права  считать  себя наследником  Ленина и называться
академиком.
     Баррас  - это Зиновьев. Прокрались в  большую политику  черным ходом  -
черным же и канут в небытие.
     Мюрат  - Тухачевский. Два  невероятных честолюбца.  Оба вели закулисные
переговоры  с  потенциальным  противником  в  расчете  на нечто большее, чем
звание  Маршала.  Расстрелян Мюрат. Будет расстрелян  и  Тухачевский. Но  не
ранее того, как назовет всех сообщников. Разница  между ними лишь в том, что
Мюрат был  настоящим  маршалом,  а Тухачевский в военном деле так и  остался
тщеславным поручиком.  Кто  мог  еще додуматься  десантировать  кавалерию?..
Лошадь  на парашюте!.. Этот красавчик и  подтяжках  наблюдал в  бинокль, как
казаки со слезами на глазах пристреливали  своих коней, переломавших ноги, и
хихикал.  А Троцкий в парижском "Бюллетене оппозиции"  высмеял Сталина, хотя
Сталин ни сном,  ни духом  не ведал  про лошадиные  эксперименты заместителя
наркома обороны.
     Талейран  - кто? Не  Литвинов, понятно. Но тут Сталин  не задумывался в
поисках  адекватной  фигуры,  поскольку  не  без  оснований  считал,  что  в
искусстве дипломатии сам во  многом  превосходит Талейрана. Так что Литвинов
тут ни при чем.
     Назаметно для себя Сталин увлекся. Где же тут отсвечивает Каганович? Ну
с  Лазарем  это  не  вопрос.  Таких много собралось  на вакансиях,  открытых
революционной резней. И  прежде - в Национальном Конвенте, в Совете Пятисот,
и позже в Директории. И далее - везде. Собственно говоря, ради этих вакансий
и замышлялась якобинская революционная диктатура,  кровавым  напором которой
воплощали  в  реальность бредовые идеи "иллюминатов". Как и  все последующие
буржуазные  революции, мутной волной  прокатившиеся по Европе.  Это уже  век
спустя стонущий фальцет Троцкого вкупе с картавой бороденкой  Старика  - две
уникальнейшие в своих бесплодных фантазиях заурядности - находили и выделяли
в  бессмысленном  процессе бесконечных  жертв  и  поражений рабочего  класса
стратегические установки для мертворожденного  Интернационала, годного разве
что  для  организации  международного  шпионажа.  Тешили  свою революционную
риторику на  массах.  А  массы  не понимали ни этого Интернационала, ни этой
риторики,  ни  своих бесконечных  жертв  на алтарь  "мировой  революции".  И
правильно, что не понимали.  Опыт радикального смешения сословий, классов, а
тем более наций изначально лишен здравого смысла.
     Свою долю простительных ошибок большевики выбрали у истории давно - еще
в 1918 году, а  меньшевики вообще ни на что не имели права.  Даже на истину,
которая немедленно становилась сошедшей с ума истиной большевиков. Франция в
десятки  раз  меньше,  там  все эти  процессы шли быстрее  и  зашли чересчур
далеко. В  результате погубили  цвет нации. Инородцы  довершат вырождение. В
России тоже началось с этого, но завершится не так. Россия злорадно вывернет
на  свой  манер  любую  идеологию   И,   никуда  не   поспешая,  сделает  ее
самодержавной. Но только после огня очищения, который один  и может сплотить
нацию.
     Значит, Бастилия - Зимний?
     Грозные и  фальшивые символы.  Штурмы,  которых  не было. Революционный
кинематограф  Эйзенштейна  дополнил  бескровный октябрьский переворот лихими
подробностями.  В  сущности  рядовой  кинорежиссер дописал и  отредактировал
Октябрь. Не он ли первым и назвал  его Великим? Ленину это бы и в  голову не
пришло. Пусть. "Бастилию" тоже  переписали и дописали. Сочинили легенду  для
школьных  учебников. Сотни погибших  и  раненых  парижан. Ликование  народа.
Свобода,  равенство,  братство!..  А  на  самом  деле  инвалиды,  охранявшие
привилегированную  тюрьму,  предназначенную   исключительно  для  жуликов  и
аферистов  дворянского  происхождения, а  также выродков вроде  пресловутого
маркиза   де  Сада,  мирно  распахнули   ее  ворота  перед  взбесившейся  от
собственной  безнаказанности  парижской чернью.  Это  исторический факт,  не
подлежащий сомнению. Факт, который деликатно не затрагивает  академик Тарле.
А жертвы действительно были. Мародеры  убили  коменданта Бастилии де Лонея и
его инвалидов, попытавшихся  воспрепятствовать  неслыханному  грабежу  среди
бела дня. И это тоже факт.
     А  Зимний  дворец что ж...  Сталин пригладил  усы и  принялся  набивать
трубку. Как раз в этот момент чуть шевельнулась ручка двери, и он вспомнил о
человеке, который  ждал его  в  приемной у Поскребышева. Но  Сталин не подал
никакого  знака.  Подождет.  Ничего еще  не решено. Ручка бесшумно  стала на
место.
     Штурм  Зимнего  тоже  легенда.  Пожалуй,  более красивая,  чем  "взятие
Бастилии".  Неброские,  смутные  события  плохо   пригодны  для  всенародных
торжеств. А  праздники между  тем  нужны.  Поэтому пусть  будет  героический
штурм.  К   чему  разочаровывать  народ  блеклой  изнанкой   государственных
переворотов?  Тут лгали  все, а  не  только один Эйзенштейн,  поэтому правду
сейчас  и сказать некому. Да и нельзя. Троцкий  и  тот упрятал ее  поглубже,
чтобы  не  отшатнулись  полтора  десятка  дураков  от   его  Интернационала,
четвертого по  счету. Но и  ложь  усугублять тоже не следует.  Мейерхольд же
решил перещеголять  всех. В театре  учит зрителей, как надо было  штурмовать
Зимний.
     А  революция  была.  Бухарин  к  месту  и не  к месту  твердит, что это
Наполеон  утопил  в  крови  Великую  Французскую революцию. Тоже  ведь  ищет
аналогии, исторические параллели.  Ему бы найти свою и успокоиться навсегда.
Так  ведь  нет,  не хочет  Бухарчик  безвестности. Едва лишь  умолк  фальцет
Троцкого, как запел он сам под диктовку скособоченного Ларина.
     У  Между тем Наполеон действительно спас революцию.  Францию он спас от
позора разложения.Правда, ненадолго. Но это уже  не его вина.  И  вот  этого
никогда не поймут ни французские, ни отечественные Робеспьеры.
     Сталин  отодвинул рукопись.  Не  спеша  взял лист  бумаги,  испещренный
условными  сокращениями, и вчитался в собственную мысль,  брезжившую  у него
еще  до  Тарле,  а  ныне  лишь  получившую  необходимое  развитие: "Наполеон
Бонапарт был  не реставрацией  -реставрация пришла позже, это было  попыткой
сохранить главное завоевание революции".
     Мысль  чрезвычайно  важная.  Но  не  ко  времени. Не  поймут  сейчас ее
глубинного  смысла. Сталин тоже  спас революцию, последовательно  и  жестоко
удаляя  от власти просрочивших свои векселя большевиков. Сталин спас страну,
дальновидно сохранив прежнюю  вывеску. Революция  перешла в эволюцию,  и это
важнейший ее  итог. Когда-нибудь, лет через шестьдесят-семьдесят, не раньше,
новые академики скажут: эпоха национального единения претворилась  в жизнь в
лице Сталина.
     Тарле  вот пишет,  что у  Наполеона это  было  лишь попыткой. Даже  при
наличии самого мощного в мире министерства  полиции. Даже  при наличии гения
политического сыска и провокаций Жозефа Фуше!.. А Кто сказал, что у них была
общая цель?
     Ягода - Фуше? Абсурд. Их имена даже неудобно  ставить рядом. Фуше - это
виртуоз, а Ягода  - обыкновенный  мерзавец,  и  песенка  его спета. Однако и
термидорианец  Фуше,  заливший Лион  кровью  аристократов,  предавший  затем
революцию,  предаст,  кажется, и самого Наполеона. Что там у  Тарле на  этот
счет? Ладно, это потом. Хватит на сегодня Тарле... А такой Фуше  нужен. Тоже
до  поры,  конечно.  Пока он  не решит, что  ему  дают хорошую  цену.  Чтобы
обезопасить себя. Наполеон, прекрасно знавший Фуше, завел доверенных людей с
узко очерченной  задачей: следить за самим министром  полиции. А чтобы точно
уловить момент, когда  Фуше это заметит и  постарается их нейтрализовать, он
держал еще и третью сеть шпионов. Такая система не должна была дать сбой.
     Тут плохо другое.  Плохо,  что сам Бонапарт  больше времени проводил за
пределами Франции - в  действующей армии,  где ему, как он считал, не было и
не  могло  быть   замены.  Правильно  считал.  Не  было.  Однако  внутренняя
устойчивость  и  надежность  государства  важнее  завоевания  новых  земель,
колоний и полуколоний. Никакой Фуше не поможет  удержать власть, если хозяин
дома  подолгу отсутствует.  Перевороты ведь не совершаются внезапно -  к ним
сползают  постепенно.  Изнутри  подтачиваются   экономика,   промышленность,
финансы, торговля. До анекдотичности утрируется идеология. Что и происходило
во времена Директории. Парижскому апашу есть нечего, а ему твердят: свобода,
равенство. У  нас, дескать,  у самих штаны короткие,  а ты санкюлот, у  тебя
длинные. Гордись завоеванием демократии, ищи, где украсть.
     Это  не  просто разворовывалась  и  сообща  пропивалась  казна,  как  у
"птенцов гнезда Петрова". Те  и  не  помышляли перехватить власть у  первого
российского  императора,  а  напротив,  желали ему  всепьянейше  царствовать
дальше. Зачем примерять на себя  шапку  Мономаха, когда один только  Шафиров
украл  больше   годового  бюджета  империи?  Кстати,  исконно   православный
Меньшиков  употребил в свою  пользу,  должно  быть, поболее.  И  чем все это
закончилось  в России? После  переходной "бироновщины" очухались,  и гвардия
возвела  на  престол   Елизавету  Петровну.  Россия  окрепла  внутренне,   а
прирастала уже при Екатерине.
     Нет, парижская  Директория воровала  не рефлекторно  и  не  потому, что
плохо лежало.  Ее руками  Сознательно разрушалась республика. С какой целью?
Чтобы в удобный момент некто - самый циничный, самый коварный и самый подлый
-  захватил  единоличную власть на обломках подгнившей  демократии. Иначе  и
быть не могло. История  учит нас, что демократия - это  всегда гниение,  ибо
масса паразитирующих  элементов очень  быстро  становится критической. А мы,
вместо того, чтобы прислушаться, беремся  переписывать саму историю. Кого мы
хотим  обмануть  этим? Суворов  мог и не быть Суворовым, когда одним  ударом
развалил Цизальпинскую республику, созданную Наполеоном с далеким прицелом в
будущее. Ее  разбил  бы и Ворошилов. А почему? Потому что  она фактически не
управлялась Францией. Да и сама Франция не управлялась. Все уже катилось под
откос, несмотря на военные триумфы Наполеона.
     И вот тут генерал Бонапарт как раз и доказал истории и  историкам,  что
может быть и по-другому.
     "Что вы сделали из той Франции, которую я вам оставил в таком блестящем
положении? -  кричал он представителю  Директории,  примчавшись в  Париж  из
Египта, где в  чумных песках  умирала  брошенная Францией  армия.  -  Я  вам
оставил  мир -  я нахожу войну! Я вам оставил итальянские миллионы, а нахожу
грабительские законы  и нищету! Я вам оставил  победы - я нахожу  поражения!
Что вы сделали  со ста тысячами  французов, которых  я знал, товарищей  моей
славы? Они мертвы!"
     Тут  кричать уже  бесполезно. Тут карать надо. Но тоже  - с умом. А как
было? Когда Наполеон стал первым консулом, а фактически уже диктатором снова
взбодрившейся  Франции,  министр  полиции  Фуше,   внутренне   тяготевший  к
якобинцам, которых тоже  предал,  периодически раскрывал заговоры роялистов.
Их ссылали и  казнили сотнями - за мнимую организацию заговоров и покушений,
хотя попытки  подлинных  покушений  на Бонапарта были в  основном делом  рук
якобинцев.  Вот  кого  следовало  объявить  вне  закона, а не  роялистов,  к
которым, между  прочим, либерально  относился  сам Наполеон. Но  подлая суть
реальности заключалась в том, что Жозеф Фуше неотлучно находился  в  Париже,
тогда как Бонапарт бывал в своей столице лишь наездами.
     Все  эти обстоятельства  и позволили Тарле сказать, что  нечеловеческие
усилия военного и государственного гения стали всего лишь попыткой сохранить
и возвысить Францию. Пусть академик думает так. По-другому  он и не  сможет.
Сталин думает иначе. Сталин убежден, что судьбой Наполеона сама история дала
человечеству  яркий  пример  того,  что  и как  надо  делать  и чего следует
избегать, чтобы народ стал великой нацией. Поймут  и усвоят  урок единицы  -
лишь  те,  строго  говоря, кто  сам является  судьбой  цивилизации,  кто  не
испытывает  нужды в пророчествах и метафизике.  Тут  нет противоречия.Каждое
историческое событие,  каждый факт  биографии, подобной наполеоновской, есть
знаковый  Символ будущего. Об  этом догадывались  пророки,  Писавшие  Ветхий
завет.  Но  только  в  такой  личности,  Как  Наполеон  Бонапарт,  возникает
внутренняя Созвучность  метафизическому ритму  истории, что  и  Сообщает его
действиям провиденциальную уверенность.  Такова, в сущности, роль личности и
Истории.
     Жаль, что об этом нельзя побеседовать с Наполеоном. А более не с кем. И
незачем. Наполеон чувствовал  больше, чем  понимал - вот любопытный парадокс
гения.
     "Я ощущаю себя гонимым к  какой-то  великой  цели, Мне  неведомой.  Как
только я ее достигну,  достаточно будет  и атома,  чтобы  меня раздавить. До
этого момента, однако, ни одна человеческая сила не способна сделать со мной
что-либо".
     Гонимый к неведомой цели... Все гораздо сложнее  И в то же время проще.
И якобинцы, и роялисты одинаково вредны. Одни рвались к власти, не зная, Что
это такое и не  будучи  к ней хоть  сколько-нибудь приспособлены,  другие  -
потому что были развращены ею духовно, ибо видели  во власти лишь счастливую
династическую возможность жить в неге и роскоши. Но поползновения к власти у
роялистов  основывались  хотя  бы  на  монархических  традициях,  освященных
веками, в которых понятия достоинства и чести не были пустыми звуками, и это
многое объясняет, если не оправдывает. Якобинцы же действуют, руководствуясь
голым животным инстинктом,  не имея за  душой ничего, кроме лукавого  умения
играть словами. Это вечные туристы в большой политике.
     Дело здесь даже  не  и Жозефе Фуше, хотя  и в нем тоже.  Он не щадил  и
ретивых якобинцев, пытавшихся заново разыграть крапленую карту революции, но
при  этом   всегда   помнил   о  том,  что   его  карьера  -  революционного
происхождения.
     - Вы ведь голосовали  за казнь Людовика? -  язвительно  спросил однажды
император  Наполеон I  у  своего  министра  полиции,  явно  намекая  на  его
продажность.
     - Да, - нисколько не  смутившись, ответил  Фуше. - И  тем  самым оказал
первую услугу вашему величеству.
     - Браво, Фуше! - захохотал император. Неверно, однако, считать, как это
утверждает  Тарле,  что карьера  Бонапарта  тоже  всеми корнями  оттуда  -из
революционного безрыбья, когда каждый рак в князья  пятился. Бонапарт прежде
всего  великий военный стратег,  и его талант полководца проявил бы себя при
любой власти. Ничего не значит, что  именно якобинцы дали  первый толчок его
военной  карьере.  Имеет  значение то, что они же  стали особенно ненавистны
Наполеону за их лживую идеологию с декоративными грезами равенства и свободы
в "братских республиках", лишенных всяких национальных черт.
     Такой  идеологии  и ее носителям  не  было  и  не  могло  быть места  в
наполеоновской абсолютной монархии.
     В этом Тарле прав.
     Стоит  ли  указывать  ему  на  писательское  нахальство,  с  каким  он,
советский историк,  проводя в книге  незримую  параллель  между Наполеоном и
Сталиным,  попутно увенчивает  ее  столь  дерзким выводом о  "нелепых грезах
равенства и братства"? Наверно, не стоит. Это не его вывод. Это суть дела, о
которой нечаянно проговорился Тарле и о которой догадаются очень немногие. А
если у товарища Сталина возникнет вопрос, начнут задумываться и остальные. У
товарища  Сталина вопрос сейчас отнюдь не в этих  грезах,  которыми пока что
подпитывается  искусственный  организм Интернационала. Вопрос в  другом. Кто
станет  русским Фуше? Не  русским  -  он подумал гак машинально. Русские  не
годятся на роль Фуше. И Маленков тут не подойдет. Верный карлик Ежон?.. Этот
сам  будет харкать  кровью  и  других заставит.  Женился на  еврейке,  чтобы
прикрыть свой антисемитизм. Вот  пусть  на  время он и заслонит собой фигуру
будущего Фуше. Года на два, не более. Такое сочетание будет правильным.
     Сталин посмотрел  на  часы  и нажал  кнопку  вызова  помощника.  Возник
Поскребышев. - Пусть заходит, - распорядился Хозяин, раскуривая трубку.
     Трубка означала, что разговор будет долгим.
     В кабинет неслышно вошел Лаврентий Берия.




     Над  каретой первого консула зависло остывающее зимнее солнце.  Меховые
кивера конных гренадеров казались позолоченными. По улице Сан-Нике  всадники
конвоя двигались тесно. Много народу. На тротуар высыпали владельцы лавок  и
гарсоны из  мгновенно опустевших кофеен. Белошвейки и  служанки  смешались с
ранними проститутками. Шныряли карманники.
     Грек-трактирщик   выкатил  бочонок   вина  и  наливал   всем  желающим.
Фланирующие с  девицами бравые  унтер-офицеры подкручивали  усы и  на всякий
случай  становились   во  фрунт:  "Куда  это  он  собрался,  наш   маленький
капрал?..".
     Девицы  бросали гренадерам  бумажные цветы  и  смеялись, когда букетики
застревали в сбруе коней.
     Радостные,  возбужденные лица.  Церемонные  шляпы,  порхающие платочки.
"Вива!.."
     Все дрянь.
     Наполеон Бонапарт  направлялся  в  оперу. Ажаны суетливо  останавливали
встречные  фиакры.  Улица  Сан-Нике  явно  тесна  для  такого  кортежа. Надо
подумать о другом маршруте в Гранд Опера.
     Верно,  тесна  стала  улица.  Не  сумела  вместить  падающего  и  вновь
взлетевшего  к  небу  солнца.  Окна полыхнули адским рыжим  огнем и  тут  же
осыпались желтоватыми осколками  тускнеющего торжества. Карета  подскочила и
накренилась, продолжая движение как бы по инерции.
     В эту секунду вздрогнул, должно быть, весь Париж.
     Не  стало  улыбок  и шляп.  Ничего не  стало.  Истошно  кричали лошади.
Хлопнул  выстрел.  В  щель  раздвинутой  занавески на миг  уставилось белое,
бессмысленное  лицо  полковника.  Губы  у  командира  конвоя  дергались,  но
говорить он не мог. Полковник был контужен. Может быть, ранен.
     Генерал Жюно вскочил с атласного сиденья. Хотел остановить карету.
     - В оперу! - хрипло крикнул Бонапарт.
     Полковник  обессиленно  сполз  с  седла  в  лужу   вина,  натекшего  из
раздавленного   бочонка.  Жюно  махнул  форейторам.   Изуродованная  карета,
вихляясь и раскачиваясь, покинула улицу Сан-Нике. Позади остались  недвижные
тела людей, желавших увидеть своего кумира.
     На лицах остывал блаженный ужас смерти.
     Солнце садилось.
     Десять торопливых секунд спасли жизнь первому  консулу.  В свою ложу он
вошел  совершенно спокойным. Публика не  догадывалась о том, что  произошло,
хотя и не  могла не слышать  близкого взрыва. Вероятно,  церемониальный залп
дворцовых мортир в  честь  очередной  победы. Они так часты  сейчас,  что по
залпам салюта в Париже впору сверять часы всей Европе.
     - Отлично сказано, сударь!
     Публика в партере восторженно шелестела манишками и веерами.
     - Вы слышали, как остроумно выразился месье Баррас?
     - Вы слышали, что сказал Поль?..
     - Вы слышали...
     Бонапарт   снял  треуголку,  аккуратно  поправил  на  себе  трехцветную
перевязь и  сел в кресло. Адъютант дал  знак капельмейстеру. Оркестр заиграл
увертюру. Пошел занавес.
     Бонапарт думал о Жозефине. Она сказалась больной  и не поехала в театр.
Он  был  уязвлен, но не стал спорить.  Сухо и насмешливо произнес:  "Как вам
будет угодно... гражданка Богарне!"
     Если бы  Жозефина поехала с ним, то обязательно задержала бы кортеж при
виде  ликующего  народа  на  улице  Сан-Нике, чтобы  поприветствовать  своих
любимых  парижан, которые называли  ее теперь "Нотр-Дам де Виктори". Хоть на
десять секунд, но задержала бы непременно.
     Жозефина могла погубить,  но спасла его. Она  почувствовала, что должна
остаться и сберегла для него эти десять секунд.
     О, Богоматерь Победы! Простите ли вы своего гражданина Буонапарте?..
     Музыка  не мешала размышлять. Мешало  другое.  От великого до  смешного
один шаг,  и актеры на  сцене делали  этот шаг. Им бы один  день провести во
дворце,  где  они  смогли бы увидеть государей, потерявших свои государства,
королей, лишившихся трона или генералов, проигравших в сражениях свои армии.
Кто-то выпрашивает себе титул или корону, кто-то мечтает сохранить свободу и
жизнь.   Вокруг  обманутое  честолюбие,  пылкое  соперничество.  Катастрофы,
скорбь,  скрытая  в  глубине души.  Счастье  и  горе, которым  не  позволяют
вырваться  наружу.  Все это подлинные трагедии, и воздух  дворца насыщен  их
незримым величием. Быть может, и  сам Наполеон Бонапарт, достигший величия и
славы, наиболее трагичное лицо наступившей эпохи.
     И что же? Разве кто-нибудь во дворце бегает из угла угол, выпучив глаза
и заламывая руки: "О, моя египтянка, я умираю!"?
     Кто-нибудь в такие моменты думает о своих позах и жестах?
     Нет,  все говорят  о самом  сокровенном  -  естественно убежденно,  как
говорит каждый, кто  воодушевлен  настоящим интересом  и подлинной страстью.
Трагедии на мировой  сцене разыгрываются вполголоса, и только какие-то  едва
угадываемые   нотки  позволяют  услышать  почувствовать  нестерпимую   боль,
раздирающую сердце.
     А, с  другой стороны, разве  эти люди  в партере, увлеченные  фальшивым
действом, способны  тонко  услышать  и распознать трагедию?  Несколько минут
назад  Франция  внезапно оказалась на краю  бездны,  а здесь все взоры  были
прикованы к декольте и бриллиантам. Позы - то чувственные, то целомудренные,
то  надменные  -  все  пускается  в  оборот зависимости  от  обстоятельств и
мизансцен. Так где настоящий театр?..
     Генерал Жюно, сидевший позади Наполеона, подался вперед и тихо сказал:
     - Сир, прибыл министр Фуше.
     - Разве он еще не видел этой постановки? Премьера а  год назад, если не
ошибаюсь.
     -  Он   желает  доложить...   Покушение  организовали   роялисты.  Граф
Прованский...
     -  Передайте  Фуше,  что  меня  не  интересуют  политические  убеждения
уголовных преступников. Я не хочу смотреть два спектакля одновременно.
     Жюно удержал смешок, застрявший в горле.
     - Слушаюсь, сир!..
     -  Чтобы приготовить яичницу,  нужно по  меньшей  мере разбить яйца,  -
раздраженно продолжил  первый консул. -  Пусть Фуше составит  полный  список
главарей якобинцев. Всех  вождей или  принимаемых за таковых.  Их  сейчас не
меньше сотни. Они  должны быть  арестованы без промедления.  Левая оппозиция
отдохнет, наконец, от политики  в  Гвиане  и на Сейшельских островах. Список
представить сегодня к вечеру.
     Жюно вышел, но почти сразу же и вернулся.
     - Простите,  мой генерал...  Фуше в  затруднении. Он настаивает,  что в
данном случае  якобинцы  ни  при  чем.  Адскую машину  на Сан-Нике  взорвали
роялисты.
     -  В таком случае мне  остается предположить, что  сам  Фуше туда ее  и
доставил... Поймите хотя бы вы, Жюно! Это не имеет значения. Важен повод. Из
каждого повода нужно уметь извлекать двойную политическую пользу. Как  это и
стремится делать Фуше.
     Чтобы приготовить яичницу, нужно по меньшей мере разбить яйца. Отведать
яичницы желала Англия. Но с яйцами она промахнулась  ровно на десять секунд.
Возможно, именно потому,  что  проявила ненужную щепетильность в выборе тех,
чьими руками убрать Бонапарта. А после сегодняшней неудачи - убежденная, что
он,  не колеблясь,  расправится  со всеми  роялистами, - Англия прибегнет  к
услугам  якобинцев.  Недалекие,  невежественные   революционеры  никогда  не
поймут,  что с  их ретивой помощью Англия  попытается  восстановить на троне
Бурбонов, столь  послушных ее  воле. В итоге якобинцы все равно  окажутся на
Сейшельских островах, если не в каторжных  тюрьмах.Так что Наполеон Бонапарт
своим  поручением министру  полиции опережает  события минимум на два  хода:
"Вива Нотр-Дам де Виктори!..". Наполеон был прав.  Дело не в том, что тяжкая
судьба  непримиримых  якобинцев,  многим  из  которых  так  и  суждено  было
вернуться из ссылки, оторвала от радикалов ту часть оппозиции, которая могла
вполне  примириться  с новым порядком  вещей во Франции, ибо  эта часть  уже
догадывалась, куда движет процесс. Не на два хода вперед заглядывал Наполеон
- в  конце концов на  это способен и английский премьер  Уильям Питг. Но тот
мыслил в узких европейских рамках,  где  ее политические ходы так или  иначе
повторяются,  Наполеон смотрел на Восток. Россия -  вот  где укрыты  ключи к
мировому господству! Там сходятся все концы и начала мировой политики. Война
с Россией бессмысленна и не нужна. Ни сейчас, ни потом. Напротив. Установить
самые  прочные  связи  с  российской   империей,  через  ее   южные  границы
вторгнуться в Индию - неисчерпаемую колонию британской  короны - и где будет
Уильям  Питт  со  своей  политикой? Где  он  окажется со  своими напыщенными
лордами, когда континентальная  блокада перекроет все  торговые пути? У  ног
Наполеона Бонапарта - где же еще ему предстоит оказаться?
     Политика и дипломатические интриги, войны и государственные перевороты,
потешно   именуемые   освободительным  движением,  все   драмы  и   трагедии
человечества, подвиги и измены,  обретения и потери, кровь и боль -  все это
не что иное, как борьба рынков. Кто  владеет рынками, тот  владеет  миром. А
толпе достаются красивые фразы политиков, глоток дешевого вина цвета крови и
надрывные монологи балаганных актеров.
     Сейчас, на рубеже не только столетий, но и эпох, безнадежно  устаревают
даже  формы  разрешения  извечного  социального  конфликта  между  властью и
подданными. Хаос будет побежден. Бесчисленные князьки бесчисленных лоскутных
"государств" перестанут развлекать своих фавориток  самодеятельными войнами.
Две или  три  гигантских,  опустошительных  войны  оставят  на  земле только
великие нации,  которым и суждено  править  миром и двигать вперед  разумную
цивилизацию. Эту  цель якобы  преследуют и  масоны,  атакующие любую власть,
кроме  той, которую  желают  видеть  они,  -  послушную, слабую,  трусливую,
способную  лишь  убивать.  Он  посещал  их  ложи,  когда  это  могло  помочь
офицерской карьере жаждавшего военной славы корсиканца. Он играл в эти игры,
пока не увидел  всего того, что масонство ритуально  скрывает за обжигающими
душу  словами "свобода,  равенство  и  братство".  Необузданная,  низменная,
патологическая   страсть   к   порокам.  Вульгарная  и  циничная   проповедь
натурализма: ничто  не должно  сдерживать  страстей человека -  ни закон, ни
религия,  ни  власть.  Права  нации  -  ничто, права  индивида,  облеченного
доверием "братьев", -  все. Что им  законы Природы?  Они  сами  "архитекторы
Вселенной".  А  кто  такие  эти  масоны  высшего  градуса,  называвшие  себя
гражданами  Франции - Марат, Дантон, Робеспьер, Гюллен, Наше, Теруан, Пролю,
Прейер,  Мирабо, Давид  и  все  прочие,  чьими  именами восторженно  грезила
развращенная  французская  знать,  первой же  и подвергнутая  ими  жестокому
избиению? Ни один из них не помышлял о благе и национальном величии Франции.
Честь они  втоптали в  грязь своих пороков,  а жажду  блага насытили  кровью
наивных "братьев", бегавших на  тайные сборища в ложи "Великого Востока". Ко
дню революции 1789 года весь французский двор, все аристократы, кроме самого
Людовика  XYI  и несчастной Марии-Антуанетты,  были членами  Масонских  лож.
Король хорошо  себя показал. Он  надел красный колпак. Ему  дали  выпить. Он
обрадовался. Дураку отрубили голову.
     Сколько  масонских вертепов  действовало  в  Париже?Семь?  Семьдесят? А
семьсот  -  не  хотите ли, граждане?  И сто  семьдесят тысяч  обезглавленных
глупцов.Вот  вам "большая  масонская  правда",  которую  они  несут  миру!..
Российский император Павел  I тоже  стал гроссмейстером Мальтийского ордена,
но  официальная  Мальта  - это  нечто  совсем  иное.  Получив  от  Бонапарта
подробную  информацию  о роли  тайных  масонов  во французской революции  и,
кстати, об  интригах "вольных  каменщиков" за  его спиной, Павел издал указ,
предписывающий  применять екатерининский закон о запрете масонских  лож  "со
всевозможной строгостью". Правда, судя по донесениям посланника, на том дело
и кончилось. А может, еще и не начиналось?..
     Союз России и Франции распространит свое мощное влияние на весь мир и о
масонах  останутся  лишь дурные воспоминания,  как  о  неприличной  болезни,
охватившей  просвещенную  Европу.  Христианство и  церковь  пока  останутся,
однако  будут допустимы  только  в разумных  дозах -  не более того. В конце
концов делают же прививки человеку, чтобы организм противостоял инфекции.
     Будущее   человечества   -   национально  организованный   политический
ландшафт, в котором  не будет  места параноидальной системе идей,  скорбному
занудству и  абстрактным  догмам  и где все  соответствует исконному чувству
гармонии жизни. Эта  цель -  на тысячелетие вперед. Никакое другое особенное
откровение здесь  невозможно,  ибо  человек  -  не цель мироздания,  как  он
самонадеянно считает, а его инструмент. Чему послужит этот инструмент - есть
главная  тайна бытия, которая никогда не откроется человеку.  Все  остальные
взгляды на этот счет - философское мошенничество и поповское шарлатанство.
     Музыка смолкла, и Бонапарт вспомнил, что он в театре.
     - Это все?
     - Антракт, сир. Впереди еще одно действие.
     -  Бог  с  ним,  Жюно.  У  нас  сегодня  еще не одно  действие.  Едем в
Тюильри!..
     Наполеон Бонапарт полагал, что он поспевает на все действия творимой им
истории.  Диалог  с  Россией,  которая  фактически  находилась  в  состоянии
коалиционной  войны  с  Францией,  складывался  к  обоюдному  удовлетворению
многообещающе. Павел I охотно принял заигрывания первого консула Франции.  В
конце 1800  года он отправил со специальным поручением к Бонапарту дипломата
Колычева,  бывшего посланника  в  Берлине, Гааге  и  Вене.  Колычев  получил
секретную инструкцию, в которой среди прочего содержалось следующее: русский
император  предлагал  "сколько  угодно  принижать  Австрийский  дом,  будучи
уверен, что  от того  зависит спокойствие  Европы".  Если учесть, что Россия
входила в  коалицию  с  Австрией против  Наполеона, то можно  понять,  сколь
желанным было для Павла объединиться в союз с Францией.
     Не  противоречило  этой  цели  и  другое  предложение:  "Франция должна
отозвать  свои  войска  из  Египта и вернугь его  Оттоманской Порте с  целью
предохранить  от англичан".  Русский император предоставлял Бонапарту полную
свободу  действий  относительно торговли,  с  тем, однако,  условием, "чтобы
Россия и Франция по взаимности открыли ее".
     При  исполнении этих условий отчаянный противник демократических свобод
Павел готов  был признать Францию республикой и  "сноситься с нею  прямо обо
всем, что будет  нужно". А нужно было многое. Переговоры с Россией велись не
только о  мире, но и военном  союзе против  Англии,  о  посылке  десанта  на
Британские острова. Бонапарт предложил Павлу организовать совместный поход в
Индию, который  должен стать весьма важной составной частью  в их совместной
борьбе  с Англией. Русский  император  ответил согласием и на  эту  авантюру
первого консула - он  тоже не искал своей судьбы в рухляди минувшего, откуда
щерились на него нахальные лики фаворитов матери.
     Однако напрасно Бонапарт отказал  Уильяму Питту  в широте политического
мышления. Тот смотрел  на  Восток  не  менее  пристально. Не  рассчитывая на
дружбу с Россией  и  не полагая ее возможной, английский кабинет был намерен
диктовать ей свою волю. В Балтийское  море  на  всех парусах спешил  адмирал
Нельсон,  чтобы уничтожить русские  корабли,  стоявшие  на рейдах  Ревеля  и
Кронштадта. Это должно было  охладить пыл несдержанного  Павла, который  уже
через  месяц после  самого  предварительного  обмена  мнениями  с Бонапартом
поторопился  отправить приказ Атаману  Войска Донского  выступить в поход на
Индию, обрекая  тем самым 22 тысячи казаков под началом  генерала Платона па
бессмысленные лишения и жертвы.
     Совсем   не  этого  ожидал  от  Павла  первый  консул  Франции,  хорошо
сознававший, что с возможной гибелью двух балтийских эскадр нависнет  угроза
над самим  Петербургом, где в мрачном Михайловском замке, как в неприступной
средневековой крепости,  обнесенной  глубокими  рвами, с подъемными мостами,
усиленными  караулами преображенцев,  уединился от всего света нервный  и не
всегда  предсказуемый  русский  император,  упрямо   дожидавшийся   весенней
навигации, дабы с  открытием  оной  начать  в союзе с Францией морскую войну
против Англии. Даже свою любовницу  княгиню Гагарину он поместил  в замке  и
уже никуда не выезжал, как это любил делать прежде.
     В первоматерии  исторических событий отнюдь не всегда победы составляют
суть   содержания.   Очарованный   Жозефиной    Наполеон,    считавший    ее
"совершеннейшим  идеалом  женщины"  и  считавший,  наверно,   справедливо  -
грациозная креолка  с темными, красноватого  отлива волосами и мечтательными
глазами в тени длинных, густых ресниц,  с ее стройным, гибким телом, которое
она так изящно  облекала в  легкие, неуловимо просвечивающие ткани, способна
была  осчастливить  любого  мужчину, что  она охотно  и делала в  Париже,  -
очарованный и  ослепленный Наполеон, гнавший от себя мысли о неверности этой
безумно расточительной женщины,  напрасно не желал  признавать  и  того, что
самая тонкая дипломатия, самые коварные интриги берут свое начало в будуарах
светских красавиц. Не бывает блистательных женщин вне большой политики, и не
об  этом ли шепчут губы  прекрасной  Жозефины, которую он  привлекает к себе
страстным порывом, готовый подчиниться любым ее капризам: "Какой ты смешной,
Бонапарт!..".
     С Жозефиной де Богарне его некогда  познакомил  предусмотрительный Поль
Баррас, бывший  тогда еще членом Директории,  а  для немногих посвященных  -
нынешний тайный капитул ложи "Великий Восток Франции".
     - Он такой смешной, этот Бонапарт! И маленький...
     - Жозефина, послушай меня и, может быть, тебе встанет не до смеха. Этот
человек все знает, все хочет и... все может.
     Вопреки  сложившимся представлениям Наполеона I о масонах  - они далеко
не  во   всем  сами  стремятся  к  разнузданным  страстям  и   порокам  рода
человеческого. Они - играют на этих пороках.  Любовница английского посла  в
Петербурге лорда Уитворта, красавица  и авантюристка Ольга Жеребцова легко и
быстро  вскружила  голову  генерал-прокурору  сената  Обольянинову и  с  его
помощью  вернула  в  столицу  опальных  братьев  Зубовых,  ставших  вместе с
вице-канцлером  графом   Паниным,  военным  губернатором  Петербурга  графом
Паленом,  генералом Беннигсеном и  адмиралом  де Рибасом во главе масонского
заговора, который имел своей целью вынудить Павла  I отречься от престола  в
пользу своего сына Александра.
     Павел смутно догадывался о том, что  плетется вокруг него.  Не случайно
он пошел  на  сознательное затворничество,  прекратив  даже  дипломатические
приемы и протокольные церемонии. Однако  догадку никому не поставишь в вину.
Наконец заговор сделался до  такой  степени  обсуждаемым в свете,  что о нем
стало  известно и  самому Павлу. В  бешенстве  разогнав  поутру  неугодивший
выправкой вахт-парад, он призвал к себе графа Палена.
     - Знаете ли вы, что против меня затевается злоумышлие?
     Никто не превосходил масонского интригана и  лукавого царедворца Палена
в хладнокровии, но тут он едва не упал в обморок.
     - Знаю, ваше величество...
     - И кто против меня - тоже знаете?
     Как тут  было угадать Палену степень осведомленности императора?  Вдруг
тому  все  известно.  Донесли?   Спасти  положение  может  только  отчаянная
наглость, рожденная страхом.
     - Знаю,  ваше величество, - ответствовал граф.  - Я  сам  состою в этом
заговоре.
     - Как?.. Что вы такое несете?!
     Стало  ясно,  что  Павлу  пока неведомы  имена  заговорщиков, поскольку
первым там числился сам Пален.
     - Ваше величество, я умышленно вступил в ряды заговорщиков с тем, чтобы
в точности  выведать  все их намерения  и  доложить вам. Иначе, как бы я мог
узнать это?
     - Сейчас  же схватить всех, заковать  в цепи.  Посадить  в крепость,  в
казематы! Отправить в Сибирь! На каторгу!..
     Павел  гневно  выкрикивал  слова,  не замечая  посеревшего  лица  графа
Палена. Император  быстрыми шагами  расхаживал по  комнате  и тяжело  дышал.
Ярость  теснила ему  грудь,  ярость  отринула все  другие соображения, кроме
необходимости мгновенной  расправы с  заговорщиками. Думать и  рассуждать  в
такие моменты Павел был не способен. Граф учел это и пошел ва-банк.
     - Сделать  подобное без вашего своеручного  указа я никогда  не решусь,
потому что в  числе заговорщиков - оба ваших  сына, обе невестки, а также ее
императорское  величество  Мария   Федоровна.  Взять  все  семейство  вашего
величества  под стражу  и в заточение без явных улик и  доказательств  - это
настолько опасно, что может взволновать всю Россию,  и я не буду иметь через
то верного средства  спасти вашу корону. Я прошу, ваше величество, ввериться
мне и  дать такой указ, по которому я смог бы  исполнить все то, что вы  мне
сейчас  приказываете, но исполнить тогда, когда  будут уличения в злоумышлии
членов вашей фамилии.Остальных заговорщиков я тогда схвачу без затруднения.
     Ложь удачно легла  на давние  сомнения:  в последнее  десятилетие жизни
Екатерина II,  всегда с опасением смотревшая на образ жизни великого князя и
его отровенное  недовольство двором, приняла окончательное решение устранить
Павла от престола пользу его сына и своего старшего внука Александра, но так
и  не  успела  его  осуществить. Знал  об  этом  Александр,  знала  и  Мария
Федоровна. Они никогда не выражали сочувствия такому плану, но кто их знает,
что у них на душе?
     Кто знает,  что на  душе  у  старшего  сына, великого князя Александра,
которому  едва  ли  не  ежедневно  дежурный  флигель-адъютант  обязан был  в
точности и громко повторять слова венценосного отца: "Ты  дурак и скотина!"?
Офицеру надлежало получить ответ.
     - Слышал, - тоскливо отвечал Александр. - Знаю, ступай...
     Взбешенный неиссякаемым  коварством своей  фамилии  Павел  поддался  на
провокацию и туг же написал указ, повелевавший императрицу  и  обеих великих
княгинь развести по монастырям, а наследника престола Александра и брата его
Константина  заключить  в  крепость,   прочим  же  заговорщикам   произнести
строжайшее наказание.
     Пален со своими конфидентами получил в  руки такой козырь, о котором не
смел  и  мечтать -  ведь  на деле  Александра  никак нельзя  было склонить к
участию  в заговоре  против отца,  он  лишь не  исключал возможности  своего
восшествия  на престол  в случае  самоотречения Павла. То есть без  твердого
согласия Александра на сомнительные и рискованные действия вся затея обещала
обернуться  крахом и неминуемой виселицей для самих заговорщиков, ибо  никто
еще не отменял закона о престолонаследии.
     - Смотри! Видишь, что тебя ждет?! -  сказал Пален, примчавшись с указом
к великому князю Александру. - Читай  внимательно. Все понял?.. Нельзя более
терять  ни  единого  часа...  ваше императорское  величество!  Гвардия  ждет
счастливой возможности крикнуть: "Ура, Александр!"
     Дальше  все  последовало  бестолково, суматошно и  пьяно.  Денег  лорда
Уитворта на шампанском не экономили.
     Возня и крики в покоях разбудили  императора.  Босой, в ночной сорочке,
он схватил шпагу и спрятался  за ширму.  Не  обнаружив императора в постели,
Платон Зубов разочарованно присвистнул: "Упорхнула птичка!"
     Беннигсен быстро ощупал постель. Она еще хранила тепло.
     - Смотрите лучше, князь! Здесь он должен быть.
     В полумраке спальни увидели босые  ноги за ширмой.  Шталмейстер Николай
Зубов вытащил упиравшегося Павла.
     - Арестован? Что значит арестован?.. - вопрошал император.
     Кто-то  ему   кричал  о  своих  обидах,  кто-то  судорожно  всхлипывал.
Гвардейские офицеры, набившиеся в спальню, не знали, как надо убивать своего
императора.   Павел  в   жалких   попытках  вырваться  из  объятий  могучего
шталмейстера   сломал  шпагу  и  силился  теперь  достать   обломком   эфеса
ненавистного Платона Зубова.Тот пятился к ширме и беспричинно улыбался.
     - Господа! - отчаянно крикнул Валериан Зубов. - Что же вы тянете?..
     Николай по-мужицки крякнул и  хватил  императора висок  случившейся под
рукой  табакеркой.  Потом  эфесом  его  же сломанной шпаги проломили голову.
Потом долго душили шарфом, снятым с полкового адъютанта Аргамакова.
     Потом наступила разгоряченная тишина, которую обычно называют мертвой.
     Еще через час пили шампанское и кричали: "Ура, Александр!"
     Произошло это  в ночь с 11 на 12 марта  1801 года. То менее,  чем через
три месяца после неудавшегося покушения на Бонапарта.
     Ольга Жеребцова 11 марта была в Берлине. Там ее спросили, верно ли, что
император  Павел  намерен  воевать  с  Англией  и  что в России  вовсю  идут
приготовления к этой кампании?
     - Нет, неверно, господа.
     - Но, позвольте, разве император Павел...
     - Император Павел... крепко умер! - засмеялась Ольга.
     - Вы шутите? Когда он умер?..
     - Завтра! - ответила Жеребцова.
     Агентура Бонапарта передала  ему эти слова на следующий же день.  Он не
поверил салонной болтовне А еще через день в Париж  пришла весть об убийстве
императора Павла I в Михайловском замке, который тот считал своей крепостью.
     - Англичане промахнулись по мне в Париже, горько  сказал Бонапарт. - Но
они не промахнулись и Петербурге.
     Жозефина  молча раскладывала новый пасьянс, которому  ее научила давняя
подруга Терезия Тальен
     Пасьянс назывался "Наполеон".




     В  силу  романтических традиций  русской  государственности  императора
Павла   убивали  зело   похабно.  А  поскольку  Европе   объявлено  было  об
апоплексическом   ударе",   то  бальзамировщикам,  гримерам   и   художникам
понадобилось более тридцати часов, чтобы придать  лику  безвременно усопшего
самодержца  пристойный  вид.  Не  слишком  многого  добившись  ввиду  обилия
дарового  шампанского,  надвинули  ему  на  лоб треуголку,  щедро  подбавили
напудренных буклей и взгромоздили гроб повыше, дабы  скорбящая публика могла
лицезреть только подошвы царских сапог со шпорами.
     И  приставили  офицера,  которому  велено  было  произносить три слова:
"Проходите! Не задерживайтесь!"
     Проходили и  не задерживались. Только прыткий французский посол, улучив
момент,  заглянул  под  галстук  почившего  в  бозе  государя,  где   ему  и
привиделось нечто жуткое.А так  - все  путем: подошвы крепкие, шпоры острые,
мундир голштинский. Сказывают, табакеркой в ухо? Зато это и вся революция. И
государственный корабль поспешает в сторону, противоположную прежнему курсу.
То, что  вчера  было  полезным  и важным, сегодня -  вредно и  осуждаемо.  И
наоборот.
     Павел  I  запретил круглые  шляпы  и  жилеты - самодур. Александр  I их
разрешил - душка он и свет очей.
     Лучше Карамзина тут и не скажешь: "Сердца дышать тобой готовы, надеждой
дух наш оживлен..."
     А Державина что-то и не понять совсем: "И сильный упадает, свой кончить
бег где не желал".
     Желал тамо или не желал, а табакеркой в ухо, и дух наш оживлен весьма.
     - Извольте проходить, сударь! Там наливают. 3а углом...
     Император Александр привел русскую армию к жестокому позору Аустерлица,
погубил  кавалергардов  под Фридландом, предал  союзную Пруссию  и  накануне
Тильзитских  переговоров просил Наполеона о тесном союзе,  который "только и
может дать всему свету счастье и мир".  Отцу само шло в руки все то,  к чему
теперь стремился сын, пролив для ясности дела реки русской крови и Европе.
     Однако,  по  мнению петербургской  знати, отраженному  в хвалебной  оде
стихотворцем   Державиным,   состоявшим   по    казенному   совместительству
статс-секретарем, "вид величия и ангельской души" Александра I  нисколько не
умаляет  гибель стотысячной русской  армии, равно  как и  утрата  всяческого
влияния в Европе.
     Все перевешивали круглые шляпы  и фривольные кружевные панталоны,  коих
терпеть не мог самодур Павел.
     Романтика   выступила   против   инстинкта   порядка,   дисциплины    и
справедливости, и дело таким образом оказалось в шляпе.
     Английский премьер принимал неофициальные поздравления. Лорд Уитворт не
оставил своим  вниманием  Ольгу Жеребцову даже  тогда,  когда  стал  королем
Англии.Ей следует отдать должное - как женщина она стоила любви короля.
     Наполеону Бонапарту, ставшему императором Франции, нужно было от России
многое.  Но,  кажется,  ничего  от Александра.  Понуждаемый Англией  молодой
русский император направил Бонапарту неуклюжую ноту протеста по поводу того,
что отряд  французской  конной  жандармерии стремительным маршем  вторгся на
территорию Бадена, арестовал  там и вывез во Францию  одного из Бурбонов, на
которого Англия делала ставку в дальнейшей  игре, - герцога Энгиенского. Его
судили в  Венском  замке военным судом, приговорили  к смертной казни и  без
проволочек поставили  к  стенке. Очередная комбинация  Англии  рассыпалась в
прах.  Негодование  Лондона  не имело  пределов,  однако  выразить  открытый
протест Франции там не рискнули, поскольку стало известно,  что перед казнью
несчастный  герцог  написал Бонапарту пространное  письмо, выражавшее,  надо
полагать,   не   горячие  признания   в  любви,   а  имена  непосредственных
вдохновителей плана устранения "корсиканского чудовища".
     Протестовать обязали Александра  I.  Он  и высказался против "нарушения
неприкосновенности  баденской  территории  с  точки   зрения  международного
права".Наполеон даже  не сразу поверил, что  это  не шутка.Ему, захватившему
почти  всю Европу, предъявляют претензии по  поводу ничтожного  пограничного
инциндента? Может быть, Александр  дает понять, что следовало захватить весь
Баден со всеми имеющимися роялистами?
     Ответ,   который  Наполеон   продиктовал   Талейрану,  явился  жестоким
оскорблением для русского  императора. Основная суть его сводилась  к  тому,
что, если  бы,  например,  император Александр узнал,  что  убийцы его отца,
императора  Павла, находятся во  Франции, то есть - на территории,  "с точки
зрения международного  права",  для России неприкосновенной, а Александр тем
не  менее решил  бы  арестовать их, то  он, Наполеон  Бонапарт,  не стал  бы
протестовать против такого нарушения. Даже еще и помог бы.
     Александр I был ославлен на всю  Европу и никогда  не простил Бонапарту
косвенного обвинения и отцеубийстве.
     Разгромив  русскую   армию   и  в  очередной  раз  поставив  на  колени
неугомонных австрийцев, Наполеон остановился на Немане, где  и внял просьбам
русского императора о личной  встрече. Он не  пожелал чтобы Александр ступил
на берег,  который отныне считался  французским, но и  на российскую сторону
тоже  не   стремился.  Посреди  реки  соорудили   громадным   плот  с  двумя
великолепными  павильонами. Сюда  и ступили  оба  императора  - победитель и
побежденный  Не  о  такой  встрече  с  русским  самодержцем  думал  когда-то
Наполеон, однако и эта устроилась для него не худшим образом. Он был весел и
дружелюбен  Александр  тоже  старался  вести  себя  непринужденно, но  нервы
натянулись до бесчувственности.
     - Из-за чего мы воюем? - просто спросил Наполеон
     Что  мог ответить  русский царь  "невиданному и неслыханному  со времен
Александра Македонского и  Юлия  Цезаря полководцу,  коих  он  несомненно но
многом превзошел"?
     -  Я  ненавижу   англичан,..  -   поторопился   высказан,  свое   новое
политическое кредо.
     Наполеон засмеялся и увлек его в павильон, где они беседовали почти два
часа.  Русскому  императору смутно  запомнились  эти два  часа. Но что-то  и
врезалось  в память. Бонапарт сказал,  что он лично руководил сражением  под
Фридландом  и видел,  с  каким  бесстрашием и  презрением  к  смерти дрались
зажатые в излучине реки Алле русские батальоны.
     -  С  такими  солдатами  невозможно  проигрывать  сражения, -  серьезно
заметил он. - Генералиссимус Суворов, кажется, не проиграл ни одного, не так
ли?
     Бонапарт говорил  об этом без задней мысли.  Он  не обращал внимания на
то, что такие слова быть истолкованы  Александром как насмешка над бездарным
командованием  русских. Александр ведь тоже... лично руководил сражением под
Фридландом. Нет, Наполеон не ломал комедии. Он говорил то, что считал нужным
сказать, и его обязаны были слушать.А быть понятым Наполеон не стремился.
     - Я  ненавижу  англичан,-  снова  сказал  Александр,  -  и  буду  вашим
помощником во всем, что вы станете делать против них.
     Разговор  походил  на  школьную  сценку, когда ученик просит прощения у
классного наставника и обещает вести себя примерно. - Из-за чего мы воюем? -
сдержанно усмехнувшись, повторил свой вопрос французский император.
     Александру,  видимо,  трудно  было изловить  мысль,  носившуюся  где-то
неподалеку. Наполеон помог ему.
     - Воюет не Россия. Воюют - Россией! Разве это не правда?
     - Правда, ваше величество! - выдохнул покрасневший царь.
     - Не переживайте! Вы еще  так  молоды.  Все устроится. Мы заключим мир.
Забирайте себе Восток, а мне пусть  останется Запад. Александр напрягся. Все
это была прелюдия.  Теперь начинался  торг. Он  не  готов был ни  воевать  г
Наполеоном, ни следовать фарватером его  политики Он  боялся Наполеона  и не
верил  ни  одному его  слову Восток - означало Константинополь: проливы, Айя
София... Несбывшаяся и скорее всего несбыточная византийская мечта "Третьего
Рима".
     -  Валахию и Молдавию я тоже пока не  спешу отнять у Порты. Может быть,
настало  время  решать  их  судьбу  -  Наполеон  цепко  следил  за  реакцией
Александра -  в  Валахии и Молдавии уже  стояли  русские войска.  - Есть еще
Галиция... Поляки умоляют меня создать им суверенную Польшу, но не понимают,
что  когда триста  панов  претендуют  на престол и  никто из  них не намерен
подчиняться другому, то получится то, что всегда у них получалось.
     - А Тадеуш Костюшко? Если не ошибаюсь, этот... национальный герой у вас
в Париже?
     -  Я тоже  считал его  подходящей фигурой и даже велел  своему министру
Фуше  переговорить с ним, когда  маршал  Мюрат  занял  Варшаву. Туповатый  и
честный правитель тут  был бы к  месту,  даже если он  и ненавидит Наполеона
Бонапарта. А  польский национальный патриотизм -  вещь  неуловимая и  пустая
потому именно, что  каждый - сам себе  патриот Словом,  дело не в воззрениях
Костюшко. Таковых нет по существу. Есть некий миф. Есть кичливое кичливость.
Больше  ничего  нет.  Так  я   считал,  когда  подумал  про  Костюшко.  Фуше
переговорил с ним и явился  ко мне на грани  помешательства. Я успокоил его,
выслушал  и понял, что Костюшко -  это археологическая  находка.  Ископаемый
дурак. Между прочим, такая же редкость, как и гений.  Потому и держу его при
себе.  Но  оставим  это.  Меня чисто  по-человечески  волнует  один  вопрос,
который, возможно, неприятен для вас...
     - Понимаю. Мой отец...
     - О вашем отце я знаю все! - Наполеон нетерпеливо прервал Александра. -
Мне не вполне понятно ваше участие  в его трагической  судьбе. Поймите, ваше
величество, я проникся к вам личной симпатией и только поэтому позволил себе
коснуться такой щекотливой темы.
     -  Я был обманут заговорщиками дважды!  -  быстро заговорил  Александр,
словно только и ждал  возможности излить душу. - Меня ввели в заблуждение. Я
поверил, что отец решил  расправиться со всей семьей и  сочетаться  браком с
княгиней Гагариной, которая  уже родила  ему сына... Это непросто понять  со
стороны. Я хочу  быть  с  вами  предельно  откровенным...  Вы,  вероятно, не
знаете, что мой брат Николай был... прижит императрицей Марией Федоровной от
гофкурьера  Бабкина. У сестры Анны  отцом  является статс-секретарь Муханов.
Павел I терзался этим и никому не верил в семье... Еще моя царственная бабка
Екатерина предвидела такой исход... Я  не хотел убивать, даже не помышлял об
этом. Меня и сейчас бросает в дрожь, как вспомню  весь этот ужас!.. Командир
Преображенского  полка  генерал  Талызин уверял,  что  отца  какое-то  время
подержат в  изоляции, а  потом отправят в Гатчину или  за  границу. Речь шла
только об отречении Павла. Эти отпетые негодяи Зубовы!..
     - Успокойтесь, ваше  величество,  -  тронул его за рукав Наполеон. - Вы
были  жестоко обмануты заговорщиками,  я понимаю.  Это,  разумеется,  меняет
дело. Но существует еще одно обстоятельство... Когда на кладбище под Эйлау я
со  своими  батальонами четыре  часа  стоял под  ядрами  артиллерии генерала
Беннигсена, и  потом...  Потом,  когда  вы наградили  этого  разбитого  мною
генерала  орденом  Андрея Первозванного, я поневоле подумал, что  к злостным
заговорщикам,  способным  цинично  обманывать  своего  государя,  судьба  на
удивление милостива в России...
     - Это  не совсем так, - возразил Александр. - Просто Беннигсен неплохой
генерал. А Суворова у меня, к сожалению, нет.
     - Скорее -  к счастью для меня! - засмеялся Наполеон. - Это хорошо, что
вы не  злопамятны.  Но вы,  ваше величество,  подали своим мягкосердечием не
очень хороший  пример. Заговор, попрание  присяги, государственная  измена -
остались  безнаказанными,  породив  тем  самым опасный  прецедент. Я  уже не
говорю о рядовой подлости, каковая ныне приравнена к добродетелям.
     -  А вот  это уже совсем  не  так,  ваше  величество!  -  твердо сказал
Александр.  -  Судьба  не  осталась  к   негодяям  ни  милостивой,  ни  даже
равнодушной.
     -  Вот как?  Я, признаться, ничего  не знаю  об этом. Где сейчас  люди,
погубившие вашего отца? Вы сказали, что генерал Талызин...
     - Он умер  два месяца спустя. Тридцати трех  лет от  роду. Похоронен  в
Невском  монастыре...  Чья-то  рука   начертала   на  его  памятнике   -  "с
христианскою трезвостью живот свой скончавший...". Мне даже неловко стало. Я
велел заменить слово "трезвость" на "твердость". Не был он трезвым.
     - Отчего же умер генерал Талызин?
     - Устриц объелся, - мрачно ответил Александр.
     - Уж не  хотите ли вы сказать, что  устрицы были из  Парижа?  - пошутил
французский император.
     Александр улыбнулся с видимым усилием.  Однако  |  Бонапарт,  еще более
повеселевший, не унимался.
     - А братья Зубовы, что - не любят устриц?
     - Мне ничего не известно об этом. Николай Зубов скончался  вскоре после
генерала  Талызина. Валериан - чуть позднее, или наоборот,  я  уже не помню.
Платон  Зубов  сходит  с  ума  где-то  в  Саксонии.  Граф  Пален  укрылся  в
курляндском своем имении, названном некогда им же самим "Милость Павла"...
     - Следовательно, "милостью Павла" не обойден никто.  А мне докладывали,
что граф Платон Зубов стал членом государственного совета...
     - Пребывал в этом статусе некоторое время... Если  бы Зубов  был графом
только российского достоинства, то...
     - Он бы непременно отведал устриц?
     - Не знаю, - еле заметно поморщился Александр. - Преображенцы никому не
простили измены. Они и мне не хотели присягать. Что же до Платона Зубова, он
пожалован Габсбургами титулом светлейшего князя, и мне немалых усилий стоило
уберечь его одиозную персону от... превратностей судьбы.
     - Чтобы  не восстанавливать против себя Австрии?... - продолжил за него
откровение Наполеон.  - Ну что ж, кто не повелевает судьбою, тот вынужден ей
подчиняться... Скажите мне прямо,  что вас интересует, И мы  обсудим все без
утайки.
     -  Я  прошу  вернуть  Пруссии  Магдебург и еще  часть  земель,  включая
Померанию, Силезию... Это вопрос моей чести.
     - Чести?..  Но при  чем же здесь  Пруссия? Я сотру  это  отвратительное
государство с лица Европы! У меня от него изжога.
     - Я дал клятву...
     -  Подлый  Фридрих-Вильгельм,  подлая нация,  подлая  армия!.. Держава,
которая всех обманывает, не должна существовать!..
     - Я дал клятву у гроба Фридриха II, - упрямо повторил Александр. - Если
Пруссия перестанет существовать, я буду лишен  морального  права подписывать
мирный договор.
     Наполеон  с  явным  любопытством,  в  котором  тем  не  менее  сквозило
соболезнование,   посмотрел  на  молодого   русского  императора.  Ему  было
известно,  что  Александр  дал подобную клятву  в  постели прусской королевы
Луизы  и  что  именно  в угоду  ей  он  сделался союзником  Пруссии.  Однако
император  французов  подавил  в  себе  желание объяснить  собеседнику,  что
женщины для монарха должны служить лишь предметом роскоши, пышной декорацией
- не более того.
     -  Ваше величество! Вы  только вдумайтесь,  что я вам  хочу предложить.
Все, что к востоку от Вислы, отойдет  России,  все,  что к западу - мое... Я
отдам вам Мемель!
     - Для меня это еще  хуже, чем ничего. Я не  могу  рвать на части своего
поверженного союзника.  Пруссию надо сохранить... Давайте втроем встретимся.
Король Пруссии ждет такой встречи.
     -  Я  встречаюсь  с  монархами  только  великих  держав.  С  остальными
разговаривают мои секретари...
     Переговоры на плоту не приблизили дело ни к тому, ни к другому берегу -
прусский  якорь  держал прочно  Александр  ничего  не  домогался  для  себя,
догадываясь, что за это впоследствии придется заплатить втридорога. Наполеон
злился, хотя ему импонировало поведение русского императора, выказавшего как
бы полную покорность  победителю,  однако уверенно миновавшего все ловушки и
приманки, которые раскладывал перед ним Бонапарт. Заслуживало уважения и то,
что вопросы чести для Александра  оказались  выше прочих  соображений. И все
же, какую власть взяла над  ним эта Луиза?.. Бонапарт согласился встретиться
на следующий  день  с  королем  Пруссии, но  удостоил того  лишь  нескольких
презрительных  реплик в ходе короткой аудиенции.  Александр  стоял на своем:
Пруссия должна оставаться Пруссией, хотя бы и в сильно урезанном виде.
     Наполеон  Бонапарт  был  уже достаточно накален  этой  неустойчивостью,
когда Фридрих-Вильгельм  пустился  на отчаянный шаг. Король срочно  вызвал в
Тильзит  свою  супругу,  которой  никогда прежде  не  видел  Наполеон,  что,
впрочем, не мешало  ему третировать  "амазонку в  драгунских штанах" заочно.
Император  французов внял советам Александра и своего штаба  и  дал согласие
принять  Луизу.  Хотя  это  и  мало походило  на  прием. Был Наполеон  после
верховой прогулки, в простом егерском мундире, с хлыстом в руках. Вот так  -
спрыгнул с разгоряченного коня и предстал перед ослепительной, торжественной
красотой.
     Он увидел не королеву Пруссии, а много выше: женщину-королеву!.. Строго
говоря, она  и была  много  выше  ростом  Наполеона. Величественная осанка в
сочетании  с  нежной  грацией -  первое, что  поразило императора.  Интимная
беседа    проходила   с   глазу    на   глаз.    Продолжалась   долго.   Для
Фридриха-Вильгельма  -  невыносимо  долго.  Его придворные устали переживать
вместе со  своим королем. Нервничал теперь один  супруг.  Разумеется, за все
надо платить, но какова, черт побери, цена!..
     Цена,  вероятно, устроила  Наполеона. Пруссия получила обратно все, что
просила, кроме Магдебурга.
     - Еще немного, и мне пришлось бы уступить и  Магдебург! - смеялся потом
император в кругу своих маршалов.
     Роль  королевы  Луизы в  Тильзитских  переговорах  не получила должного
отражения в истории,  настойчивость  Александра  стала  содержанием  особого
пункта в договоре, где было сказано, что четыре провинции возвращены Пруссии
"из уважения к его величеству Императору Всероссийскому".
     Подаренный ему Мемель Александр вернул королеве Луизе.
     Между  Россией  и  Францией   был  заключен  тайный   оборонительный  и
наступательный союз. Пока тайный.
     Все  это  пришло  и ушло.  Но,  кто  знает,  может  быть именно  там, в
Тильзите,  Наполеон   впервые  подумал  о   своей   Жозефине   без  обычного
благоговения и мучительного восторга?...
     Любовь  его не угасла  - нет, этого не случилось, просто не могло быть.
Но что-то ведь и произошло там, в Тильзите, подвигнувшее императора к  мысле
о разводе. Что-то наверняка ему открылось в Тильзите, где он впервые подумал
о том, что императору Франции нужен наследник королевской крови.
     -  У политики  нет сердца, а  есть  только голова, вам  это должно быть
прекрасно известно, - сказал он Жозефине де Богарне, объясняя  необходимость
развода.
     Это был удар, доведший ее до глубокого обморока. Еще два, еще год назад
она  бы  перенесла  его  гораздо  спокойнее.  Но  сейчас, когда  Жозефина  с
удивлением для  самой себя более не находила своего Бонапарта  ни маленьким,
ни смешным?.. Впрочем, это  необъяснимо. Видимо, с нею тоже что-то произошло
за последние  годы,  хотя  и  они  отнюдь не  лишены были случайны  романов.
Возможно, она, наконец, поняла,  что  судьба подарила  ей великого человека,
рядом с которым все остальные  -  пигмеи? Ведь по-настоящему она жила теперь
только его письмами и ожиданием коротких встреч.
     Но у политики, которой жил Бонапарт, не было сердца.
     Жозефина де Богарне это знала.
     В Мальмезон,  где она поселилась после  развода в подаренном ей дворце,
еще   приходили  письма  с  личной  подписью  императора  Франции.  Жозефина
внимательно перечитывала эти письма по многу раз. Время от времени доставала
старые, какие  сохранились у нее еще с итальянских  походов Бонапарта. Снова
читала. Сравнивала. Удивлялась. Письма ей казались написанными двумя разными
людьми.
     Так, в сущности, оно и было.
     Один из них любил ее, другого любила она.




     Одной своей фразой Александр I повернул ход истории, готовой так удачно
сложиться для России и Франции. Фразой о том, что его сестра, великая княжна
Анна, не является дочерью императора Павла.
     Черт  знает что! Какой-то шталмейстер, можно сказать,  конюх  - завалил
императрицу на кушетку, и вот вам,  ваше величество,  еще  одна принцесса!..
Или  этот  шустрый  гофкурьер  Бабкин -  тоже  ведь,  не упустил  момента. В
результате великий князь Николай Павлович похож на него, как две капли воды.
     Кто    там     только    не    заваливал    принцессу    Вюртембергскую
Софию-Доротею-Августу-Луизу, и православии - Марию Федоровну? На каждое  имя
по  соискателю.  Четыре  сына  и шесть  дочерей.  Когда только  и  успевала?
Худосочному, издерганному Павлу  многовато было  и одной  княгини  Гагариной
урожденной  Лопухиной.  А  ей каково?  Одна  приятность,  что  царь.  Прочие
отсутствовали начисто:  курносый, с  большими  губами, резко  бегущим  назад
лбом... Это и не лоб вовсе, а  одна сплошная лысина. И чьих кровей сам Павел
- вот  вопрос,  если пересчитать  всех фаворитов его  матери  Екатерины  II?
Русские историки склоняются к тому, что от графа Сергея Салтыкова родила она
Павла. Что говорит дотошный Барсков?
     По его словам, Александр III однажды, заперев дверь, и оглядев  комнату
-  не подслушивает ли кто? -  попроси I сказать ему всю  правду: чей сын был
Павел I?
     - Не могу скрыть,  ваше  величество,  - ответил Барсков. -  Не исключаю
иных версий,  но скорее всего прадедом вашего величества был  граф Салтыков.
Слава тебе, Господи! - воскликнул Александр  III,  истово перекрестившись. -
Значит, во мне есть хоть немножко русской крови!..
     Ничего  этого  у  академика  Тарле  прочитать  нельзя.  Академик  Тарле
ненавидит   русскую  историю.   Но  русская   история   это   не   принцесса
Вюртембергская  -  ей  на  конюшне  подол не  задерешь.  Любишь  ты  ее  или
ненавидишь - она  есть громадная часть истории общеевропейской и мировой. Не
надо любить, историю чтить надо. Это зеркало всех явлений. А Тарле молодости
лет поклонялся  "культу  героев" Томаса  Карлейля, которые якобы  и являются
единственными творцами истории. Позже поумнел и отказался от  Карлейля. И от
Томаса Мора  отказался с его утопическим  "островным  социализмом". И к чему
пришел, коллекционируя анекдоты?
     К  масонским играм пришел приват-доцент  Тарле.  Вместе  с Луначарским,
Щеголевым,  Богдановичем. И куда  они  его  привели,  эти игры?  К  аресту и
высылке  из  Киева в Варшаву.  Гуманность царского  правительства  не  имеет
аналогов  в  мире. Поэтому сегодня Россия  не  имеет царского правительства.
Хотя пользовались его  гуманностью  все кричавшие о свирепости самодержавия.
"Уврачевали Россию", как любил повторять Троцкий, никогда не рассматривавший
ее  в  сфере  сколько-нибудь  протяженного  в  двадцатый  век  исторического
процесса. Результат и тут  известен:  Россия отряхнулась  и  идет дальше,  а
Троцкого, как  прокаженного,  прогнали  из  всех  стран,  пока  он огромными
усилиями не отыскал себе места под мексиканским солнцем.
     Обратимся к фактам биографии товарища Тарле.Масонская карьера рухнула в
январе 1930-го, когда он  был арестован снова, на сей раз советской властью.
Обвинения предъявлены  серьезные:  в библиотеке Академии наук двенадцать лет
скрывали от правительства подлинные экземпляры отречения от престола Николая
II и его  брата,  великого князя Михаила Александровича. С  какой целью? Или
материалы Департамента  полиции, Корпуса  жандармов,  Охранного отделения  и
контрразведки, касающиеся, в частности, деятельности масонских лож в России,
-  зачем  они советским академикам?  Чтобы  глубже понять народный  характер
Великой французской революции?
     "Ослов и ученых - на середину!" Тарле показал  следствию все, что знал,
и   назвал  всех,  кого   знал   по   этому   делу,   получившему   название
"академического".  Потому  и  наказание  определили минимальное  - пять  лет
ссылки  в  Алма-Ату.  Подальше  от   "Общества  друзей  Великой  французской
революции".  Случайно ли  именно  туда,  где  незадолго до Тарле отсиживался
Троцкий?  Нет, не случайно. И  товарищ Тарле знал, что не случайно. Охотно и
полезно  сотрудничал с органами  и уже в  1932-ом - правда, только в декабре
-вернулся  в  свою  ленинградскую  квартиру,  стал  членом  Государственного
ученого  совета.   Это  означало,   что   прощен.  Но   это  не  означало  -
реабилитирован. Он должен понимать разницу. Понимает ли?
     Поставим вопрос по-другому. У товарища Тарле есть серьезные претензии к
советской  власти?  Таких  претензий у  него быть не может. Советская власть
дает ему больше, чем должна была давать по справедливости.
     А у советской власти  есть  претензии к товарищу Тарле? Плохо, если сам
академик  не задумывается  над  этим  вопросом.  Почему, к  примеру,  он  на
протяжении  стольких  лет  регулярно  посещает  так  называемые "никитинские
субботники",  но не спешит открыто  высказаться  против масонской  подоплеки
этих  сборищ?  Товарищ   Булгаков  тоже  побывал   там  и  отозвался  вполне
определенно: "Затхлая, советская, рабская рвань". Возразить ему можно только
в одном: рвань там - антисоветская. Но  товарищ Булгаков не принимал на себя
обязательств строго  отделять  одно от другого. Товарищ Тарле  принял  такие
обязательства.   Булгаков  писатель   мистический,   он  по-своему  обличает
недостатки и уродливые явления  в советском обществе,  академик Тарле вообще
не видит  этих недостатков. Почему он их не видит? Считает советскую  власть
идеальной? Или не  отделяет достоинств от  недостатков, потому что презирает
предмет в целом?
     Приват-доцент Тарле ненавидел русскую историю.
     Советский академик Тарле упрятал эту ненависть в анекдоты.
     Однако  соль  любого  анекдота  в  том,  что  все вылезает  наружу, как
любовник  из-под  кровати,  -  в самый неподходящий момент. И тут уже  можно
смеяться. Могущественный диктатор  Франции  и  повелитель Европы  выглядит у
Тарле в  серьезнейшем по  тем временам вопросе династического брака - полным
дурачком. Фигаро здесь  - Фигаро там. Мечется между русской принцессой Анной
Павловной  и  австрийской  эрцгерцогиней  Марией-Луизой,  терзаясь  пугающей
мыслью: а ну как откажут жениху? Не придется ли прусскую королеву выменивать
у Фридриха за Магдебург?
     Русский  двор,  утверждает Тарле, отвечал  уклончиво,  а  затем и вовсе
настоял  на отсрочке,  сославшись  на  молодость  принцессы  Анны.  И  якобы
взбешенный Наполеон  в  тот  же  день запросил  австрийского  посла в Париже
Меттерниха, согласен ли император Франц отдать ему свою дочь Марию-Луизу?
     Спектакль это был. Недоступный, видимо,  академическому  пониманию.  Не
домогался Наполеон  австриячки,  которая когда-нибудь  тоже  не  погнушается
обер-конюхом  или  гофкурьером.  Это  император  Франк  навязывал ему  через
Меттерниха свою  шестнадцати летнюю  дочь  хотя  бы "в  качестве  незаконной
супруги".  И  не  существовало  в природе  более  подходящего  исторического
варианта,  чем породнение Бонапарта с Романовыми.  Наполеон  сознавал это. И
Александр тоже. Узнав от русского  императора  во время следующей  встречи в
Эрфурте,  что существует даже какой-то манифест Екатерины II, подтверждающий
незаконное рождение  Анны Павловны, Наполеон тем не менее еще  колебался. Но
рисковать  было нельзя.  Невозможно  даже представить,  какой страшный  удар
обрушился  бы  на  него,  если  бы  по прошествии  лет  и  при благополучном
появлении  наследника  всплыли  вдруг  документы  о настоящем  отце  русской
принцессы - обер-шталмейстере Муханове,  который-то и звания статс-секретаря
удостоился   только  ради   того,  чтобы  получить   право  личного  доклада
императрице. О чем докладывать? Карета подана и кони бьют копытом?.
     Такие   документы    всегда   таят   в   себе   реальную    возможность
государственного  переворота.Омасоненные  академики знали, что делали, когда
прятали подлинник отречения  Николая II. Нет  документа -  нет  отречения. А
свой Романов всегда найдется.
     Рисковать Наполеону в таком деле никак нельзя было. Мало того,  что сам
он, собственноручно  одевший на себя корону  французского  императора,  имел
довольно низкое происхождение, так еще и в имератрице обманулась бы Франция.
Скандал! На  троне восседают  сын  корсиканского  адвоката  и  дочь русского
конюха! Во имя чего он принес в жертву свою любовь к Жозефине?
     Вовсе не обращаться  к  русскому двору с  предложением  о династическом
браке  тоже нельзя.  Вся Европа  напряженно следила  за развязкой и  ожидала
этого  шага,  нисколько  не  сомневаясь, что  так  оно и будет. И более всех
сокрушалась Англия, для которой подобный  брак  обещал  стремительный  закат
Британской империи. Промолчать и не  заметить русской невесты -  означало бы
поставить  в  трудное  положение   Александра  I,  который  вынужден   будет
рассматривать это как косвенное оскорбление фамилии. И вот  он, первый клин,
вбитый в союз России и Франции. А уж загнать  его поглубже - Англия нашла бы
способ.
     Оставалось  только  разыграть  совместный  спектакль  с  торжественными
заседаниями высших  сановников фанцузского двора по  вопросу нового брака  и
деликатными  отговорками со  стороны  двора  русского.Наилучшим  выходом  из
такого тупика  явилась бы личная просьба матери  великой княжны об отсрочке:
дайте,  дескать, время ввести  в разум девицу,  которая  еще в куклы играет.
Такая просьба и последовала от  матери-императрицы  Марии Федоровны.  Девять
дней  игрался  этот  спектакль для Европы, пока  Наполеон  ждал доставки  из
Петербурга официальной просьбы  об отсрочке. А получив обещанное,  тотчас же
обратился  к  австрийскому двору  и  пренебрежительно  отмахнулся  от бурных
изъявлений  восторга   и   благодарности  Франца  I,  последнего  императора
"Священной Римской империи" Габсбургов, проигравшего Наполеону  четыре войны
подряд.   Менее  всего  в  этой   брачной  ситуации  Наполеона  интересовала
эрцгерцогиня Мария-Луиза, с которой он даже не пожелал увидеться до свадьбы.
Но других-то держав на континенте не было. Значит, и других невест тоже.
     Напрасно академик  Тарле,  сославшись в  одном-двух  местах  на  крайне
отрицательное отношение Наполеона к роли  женщины  в политике и государстве,
практически   исключил  влияние   этой  роли   на  жизнь  и   судьбу  самого
Наполеона.Недопустимый  подход  для  историка.  Что с  того,  что  Бонапарт,
воспитанный на патриархальных корсиканских устоях, видел в женщине к  только
женщину? Сами-то они интересовались им  отнюдь не как  мужчиной.  Во Франции
испокон веку едва ли не все важнейшие государственные вопросы решались через
фавориток. И Наполеон Бонапарт здесь не стал исключением.
     Однако и Тарле не делает  исключения  из усвоенного  принципа даже ради
Поля Барраса подложившего Жозефину в постель Бонапарту. Раз Наполеон считал,
что он оградил политику  от вмешательства фавориток, то и  академик не ломал
себе  голову женщинами  вокруг  Наполеона.  А  вот  товарищу Сталину  все же
пришлось. И сейчас приходится ломать голову  над тем, что хотел сказать  ему
академик Тарле своей книгой "Наполеон", в которой он выделяет и подчеркивает
одни  события  и  столь же старательно  умалчивает о других.  Чаще не просто
умалчивает,  а  как бы  не  договаривает  до  конца.  Мол, все так  смутно и
запутано.  И  трудно  сейчас  сказать,  почему  все-таки  Наполеон пошел  на
Россию...  Пройдет время, придут другие историки - они прояснят и распутают.
Позиция ему представляется неуязвимой.
     Таким  образом академик Тарле как историк заинтересован не  в раскрытии
объемной истины, а в следовании определенной тенденции. Значит, он ступает в
данном случае не как историк, а как идеолог. Что же это за идеология? Чья?
     Прежде чем  ответить на такой вопрос,  надо разобраться,  почему  автор
сознательно исказил поведение Александра  I в течение  нескольких лет  после
покушения  на императора  Павла.  Да  и во  время самого покушения. Вот этот
абзац в  рукописи:  "Вся Европа знала,  что Павла заговорщики задушили после
сговора с Александром  и что юный царь  не посмел после своего  воцарения  и
пальцем тронуть их: ни Палена, ни Бенигсена, ни Зубова, ни Талызина и вообще
никого из  них, хотя они преспокойно  сидели не на "чужой  территории", а  в
Петербурге, и бывали в Зимнем дворце".
     Это  неправда. От первого и до последнего  слова - неправда. Адмирал де
Рибас, пятидесяти  одного года,  умер при невыясненных обстоятельствах. Граф
Пален  сбежал  в  Курляндию. Тридцатилетнего вице-канцлера  Никиту Петровича
Панина  император Александр отставил от всех постов,  и  до  конца жизни тот
пребывал в ссылке, так и не будучи прощен. Зубовы уничтожены поодиночке.
     Беннигсена  Александр  не  тронул, это  факт.  Но  факт исключительный,
который  лишь подтверждает  правило. Дело в  том,  что  не  осталось  вокруг
Александра I видных генералов - кто сослан, кто отставлен, кто отравлен, как
генерал-лейтенант   Талызин.  Даже  полковник  Алексей  Татаринов,  косвенно
примкнувший к заговору, был переведен из гвардии в захудалый армейский полк,
а через пять месяцев отставлен вчистую. Ему никогда более не было  позволено
появляться в  Петербурге - какой Зимний дворец? Даже на войну 1812 года  он,
кадровый офицер, вынужден был записаться рядовым волонтером.
     Фаворит  Павла  I  генерал-квартирмейстер  Аракчеев напротив,  стал при
Александре  военным министром  На  десять  часов  опоздал  он  из  Гатчины в
Петербург,  так  как по приказу военного губернатора Палена был задержан  на
заставе и препровожден обратно,  иначе не  состоялось  бы никакое покушение.
Будь Аракчеев на месте, никто из заговорщиков  не  рискнул бы и посмотреть в
сторону Михайловского замка. Сидели бы по казематам Петропавловской крепости
в ожидании своей участи.
     А у Тарле - все они "преспокойно бывали в Зимнем дворце". Так ошибаться
он  не  мог, даже при  столь  очевидном игнорировании  русской истории.  Тут
умысел.  Или подсказка?  Кто  из  троцкистов "преспокойно"  бывает в Кремле?
Может  быть,  товарищ  Тарле  полагает, что, арестовав  в  феврале 1934 года
членов так  называемого "всесоюзного троцкистского центра" и прочих  "верных
ленинцев", Сталин решил, что с  заговорщиками  покончено? Или товарищ Сталин
не подозревает о существовании верхних этажей оппозиции? Не знает о том, что
заместитель  наркома иностранных дел  Крестинский лично свел  в  Париже сына
Троцкого  Льва Седова  с главой германского  рейхсвера генералом фон Сектом,
которому в обмен  на поддержку переворота в СССР  была  обещана  Украина? Не
догадывается, что глупый Лев  Седов всерьез готовит своего друга Зборовского
к исторической роли убийцы Сталина?..
     Товарищу  Сталину  не надо обо всем  этом догадываться. Товарищ  Сталин
знает  все.  Это  Троцкому Нужно было догадаться, что  Зборовский - кадровый
сотрудник НКВД.
     И все же  академику Тарле  не  следует подсказывать, что,  когда  и как
делать  Сталину. Академика Тарле увлекла  версия  дерзкого похищения герцога
Энгиенского из  Бадена?  Не  такое уж оно  дерзкое, чтобы  им  восторгаться.
Наполеону и в самом деле ничего  не стоило оккупировать весь Баден в течение
нескольких часов. Но Мексика  - это  не Баден. И похищать  Троцкого  из дома
знаменитого   Диего  Риверы   нет  никакого   смысла.  Жена   Диего  Риверы,
двадцативосьмилетняя   красавица-актриса   Фрида   Кало,   послушно   смирив
отвращение к неряшливому, потертому, пожилому Троцкому,  настолько вскружила
голову этому павиану, что он подробно рассказывает ей обо всех своих планах,
связанных с предстоящим взлетом его революционной судьбы  в России. "Товарищ
Ф." заслуживает достойного поощрения. Но это потом - когда  решится вопрос и
с самим  "любовником революции". Товарищ Сталин любое дело доводит до конца.
И не упускает при этом ни одну деталь, какой бы мелкой она ни казалась.
     А деталь в  данном случае такая. Тарле подробно описывает,  как за  три
месяца  до гибели  Павел  I  Посылает  в  Париж генерала  Спренгпортена  для
согласования вопроса обмена военнопленными. И практически даже не обмолвился
о многочисленных встречах с Наполеоном  российского  посланника Колычева, на
которых решались кардинальные  вопросы поворота российской внешней политики.
На  деле же масон Спренгпортен, убедив Павла в необходимости своей поездки в
Париж,  искал там  контактов  с  ушедшими  в  подполье  руководителями  ложи
"Великий  Восток".  Это  свидетельствует  о  том,  насколько  всесторонне  и
тщательно готовился  государственный  переворот в России,  который только  в
последний момент по воле обстоятельств превратился в дурную импровизацию.
     Совпадение  прямо-таки удивительное. Можно подумать, что товарищ  Тарле
раньше Сталина прочитывает агентурные донесения  советской внешней разведки.
Например, вот это, последнее:
     "Во  французских  правительственных кругах распространились сведения  о
том,   что   Москва  повела  решительное  наступление  на   масонские  ложи.
Высказывается  разочарование  по поводу  того, что последние оказали в целом
очень слабое сопротивление.  От  источника, близкого  к кабинету  министров,
получена  информация  следующего содержания.  В  Коминтерне имеется  один из
высших  представителей  "Великого  Востока",  обладающий  высоким  масонским
градусом, - Карл Радек. В первых числах апреля 1936 года Карл Радек отправил
в  Париж  своего  ближайшего  сотрудника  Петерсона,  известного  по  кличке
"товарищ Марк". Последний настойчиво убеждал руководителей "Великого Востока
Франции" в необходимости сменить  политические ориентиры и оказать поддержку
Сталину  против Гитлера. В противном случае, заявил  "товарищ  Марк",  фюрер
расправится с Москвой и  поведет наступление  против французского масонства.
Параллельно  "товарищ Марк" посетил  ложу "Астрея", членами которой  состоят
Многие русские эмигранты..."
     На  языке  Ротшильдов  это называется  так:  не  держите  яйца в  одной
корзине.  И Троцкий тут уже вне игры.  Читать этого Тарле  не  мог.  Значит,
остается предположить, что он  знал о планируемой масонской  миссии Радека в
Париж. И запланирована она была Именно в результате того, что "Москва повела
решительное наступление  на масонские ложи", то есть - в результате разгрома
"всесоюзного троцкистского  центра".  Задержка  с осуществлением объясняется
сложностью выезда за рубеж, особенно для таких вояжеров, как "товарищ Марк",
которому  всяческое содействие  оказывал советский  посол  в Берлине товарищ
Суриц.
     Ничего, "товарищ  Марк"  погуляет  по  Парижу, случайно  встретится  на
Монмартре с Эренбургом и Вернется к своим "братьям" в Москве. Мы позаботимся
о том, чтобы своевременно вернулся  и товарищ Суриц. И тогда зададим каждому
из  них  очень простой  вопрос: так ли  неизбежна война  Советского Союза  с
Германией?
     Они уверенно скажут: да, неизбежна.
     Это  правильно.  Но  вопрос  неполный.  Вопрос  должен  быть  поставлен
следующим  образом:  так ли неизбежна эта война в ближайшие два года, как об
этом  везде и  всюду говорил  Тухачевский, провоцируя  товарища  Сталина  на
военный конфликт  с Гитлером? И  как об этом  до сих  пор твердят в Брюсовом
переулке у Мейерхольда военные с большими звездами на петлицах.
     Каким будет ответ?
     Многие  товарищи  уже давно  подметили,  что  Сталин  имеет обыкновение
использовать в качестве полемического приема постановку вопроса самому себе.
И  приняли  на  вооружение  этот  прием.   Некоторые  статьи  в  "Правде"  и
"Известиях"  состоят из одних вопросов. Авторы усвоили форму, но не вникли в
суть. Товарищ Сталин задает вопрос только тогда, когда  знает на него ответ.
И отвечает сразу.
     Так вот, в ближайшие два-три и даже четыре года товарищ  Сталин воевать
с Гитлером  не  будет.  Товарищ  Сталин подождет, пока фюрер  расправится  с
французским масонством.  Вряд  ли  у него  получится  это одновременно  и  с
Англией,  но  стараться  он  будет.  А  "поддержка Сталина  против  Гитлера"
обойдется очень  дорого - и "Великому  Востоку", и  Радеку. "Астрее"  в этом
направлении еще предстоит поработать - товарищи там надежные,  проверенные в
деле.
     Академик  Тарле, вероятно, считает, что России еще несколько  поколений
предстоит жить  вне истории. Не один он.  В концепции "коллективной обороны"
Запада  такая точка  зрения  стала  главенствующей. Потому  и Троцкий сейчас
никому  не нужен. И потому его  единомышленники в Испании неизбежно потерпят
поражение  в  предстоящей  войне  с  генералом Франко, которая  начнется  не
позднее июня - июля этого года.
     Не  Россия,  а Запад  съезжает  за пределы  истории. Наполеону  там  не
суждено повториться. И появление Гитлера - лишнее тому подтверждение.
     А у Тарле,  какая идеология  прослеживается? Никакой, в  сущности. Один
глупый  русский царь позволил задушить  себя в  собственной спальне,  другой
глупый  русский царь  позволял  кому  угодно вертеть  собой,  пока не  отдал
Наполеону Москву.  Следовательно, товарищ Сталин, если он умеет читать между
строк, и если не хочет, чтобы его удавили в спальне верные соратники, обязан
немедленно ввязаться в войну с фашистской Германией.
     Гитлер  действительно  зажег спичку,  от  которой  в Европе  разгорится
большой пожар. Но ведь раньше сгорает сама спичка, независимо от  того,  чем
кончится пожар.
     Наполеон, в отличие от Гитлера, это сознавал.
     Ольга  Чехова,  в  отличие от  Ольги  Жеребцовой,  не скажет  фюреру  в
Берлине: император умрет завтра. Она делать свое дело, пока не подойдет срок
умереть фюреру.* ----------------------------------------
     *Ольга Константиновна Чехова, бывшая жена артиста МХАТа Михаила Чехова,
выехала  в Германию в  1922 году "с  целью  получения образования в  области
кинематографии". До  1945  года  жила в Берлине, добрела широкую известность
как киноактриса, много снималась в Германии, Франции,  Австрии, Чехословакии
и США. Параллельно играла  ведущие роли в  театрах Берлина. В 1936 году была
удостоена  звания  государственной  актрисы  Германии". Гитлер называл Ольгу
Чехову "королевой нацистского рейха ".
     В связи со стратегической важностью деятельности Ольги Чеховой  ее имя,
а также агентурные псевдонимы из ближайшего окружения фюрера, от которых она
получала секретную информацию, никогда не проходили  через картотеки органов
государственной  безопасности.Ольга  Чехова  принадлежала  к  той  категории
разведчиков, о  существовании которых, кроме Л. П. Берии,  знали еще  только
два-три человека, включая самого Сталина.




     Пчел могло быть и больше.  Могло не быть ни одной.  Потому что Наполеон
упрямо не признавал женщин и политике.
     На вопрос блиставшей салонным свободомыслием Жермены де  Сталь, которая
с помощью Поля Барраса сделала Талейрана  министром иностранных дел и теперь
желала во что  бы  то ни стало  быть  замеченном  "корсиканцем со  стальными
глазами", - на ее заранее продуманный  вопрос, какую  из  ныне здравствующих
или  ранее живших женщин он назвал  бы первой  женщиной  в  мире?  - генерал
Бонапарт, еще только пробовавший  первые  шаги  на пути к верховной  власти,
довольно резко ответил:
     - Ту женщину, сударыня, которая родила больше детей!..
     Предполагаемый  герой очередного  романа мадам де Сталь, уверенной, что
без труда причислит боевого генерала к легиону своих поклонников,  стал в ее
глазах с того  вечера  врагом свободы  и  демократии - он не  сумел заметить
глубины ее ума  и  призывного  блеска ее глаз: "Не понимаю  ваших восторгов,
мсье.   Бонапарт   не   остроумен,   а   всего   лишь  чудаковат.   Типичная
посредственность, которой однажды повезло. Человек без будущего.".
     Напрасно она  придала такое  значение публичному ответу, рассчитанному,
как всегда, лишь  на  внешний эффект.  Он заметил и выделил ее среди знатных
дам на балу, который  давал Талейран в своем  изящном особняке на Рю-дю-Бак.
Ей  надо  было  сделать  следующий  шаг.  Именно  ей,  потому  что  Наполеон
безотчетно страшился умных женщин - тем более,  когда они ему нравились, как
Жермена де Сталь.  Талейран тонко  угадал  в нем эту слабость и предпочел не
делить свое сокровище еще и с провинциальным генералом.
     - Кто эта женщина? - заинтересованно спросил его потом Бонапарт.
     -  Интриганка,  дорогой генерал, и до такой степени, это благодаря ей я
нахожусь здесь, -  с обезоруживающим цинизмом  ответил  министр  иностранных
дел.
     Больше Наполеон не задумывался над  блеском глаз Жермены де Сталь, пока
не подошла пора выслать ее Парижа.
     Впрочем, у него уже была Жозефина.
     Пчел могло быть и  больше, однако на  знамени крошечного острова Эльба,
"державным сувереном" которого стал Наполеон Бонапарт,  -  белое полотнище с
красной полосой по диагонали - он приказал вышить только  трех золотых пчел.
Такие же были и на его императорском гербе.
     - Эта символика означает  - Мир, Гармонию, Созидание, - так он объяснял
золотых пчел  капитану фрегата "Неустрашимый",  доставившего  его  на остров
изгнания.
     Для  него самого пчелы давно  обрели  совсем  иной  смысл: Жозефина  де
Богарне, графиня Валевская, имератрица Мария-Луиза.
     Терезия Тальен, Полина  Фурье, синьора Грассини и мадам Дюшатель - не в
счет.  Это бабочки. И другие тоже не в счет. Других он уже  не помнил. А три
пчелы были золотыми.
     Хотя Полина Фурье запомнилась. Прежде всего восхитили ее  бесстрашие  и
преданность мужу,  лейтенанту французской армии, участвовавшему и Египетском
походе. Бонапарт издал  строгий приказ, и  соответствии с которым женщины не
имели  права  находиться в  действующей армии ни в каком качестве. Приказ не
рискнули нарушить даже генералы.  Рискнул какой-то лейтенант.  Полина Фурье,
обладавшая стройной фигурой и  юношеской талией, облачилась и егерскую форму
и  последовала  за своим  мужем  в Египет, где  предполагала  переносить все
тяготы походной жизни, не желая лишь мириться с отлучением от любви.
     Неужели  это  нежное  создание  не  страшила  вероятность  погибнуть  в
раскаленных  песках? Неужели еще  существует на свете  такая самоотверженная
любовь?.. Он  не  стал подвергать наказанию лейтенанта,  а отправил  его  со
срочным поручением во Францию и решил посмотреть, что из этого получится.
     Получилось - обыкновенное.
     В  каирском  дворце  Эльфи-бея  юная  Полина  Фурм  с  такой  легкостью
очутилась в его объятиях, что он был даже разочарован.
     Получилось -  хуже  обыкновенного.  Англичане  перехватили корабль,  на
котором отплыл из Египта порученец командующего, задержали всех, кто  был на
борту,  а лейтенанта  Фурье  со  злорадной  предупредительностью переправили
обратно  в Каир давая тем самым понять,  насколько блестяще у них поставлена
служба  разведки.  Обманутый  лейтенант  вернулся  совсем   некстати  и  был
разочарован горазжо сильнее  своего  командующего.  Скандал неловко уладили.
Ловко подобные вещи в армии не получаются.Генерал,  конечно, переживал,  что
подал  столь  дурной  пример,  но  это  не  повлияло на его роман с Полиной,
который  длился  еще  с  полгода.  Супругов  развели. И, кажется, он неплохо
устроил  их  обоих. Романтическая блондинка с юношеской фигуркой и маленькой
грудью - несостоявшаяся "Царица Востока" -  никогда  более интересовала его.
Все нежные помыслы отныне адресовались одной только Жозефине.
     О  том,  что она неверна Наполеону, первым поведал  ему преданный Жюно.
Наполеон был подавлен и угетен известием. И не простил. Не Жозефине, нет. Ей
он  простил  и  прощал все.  Не смог простить  Андошу Жюно,  самому близкому
генералу из "когорты Бонапарта" - не смог и не простил жестокого потрясения,
какое  испытал,  услышав  от него  о неверности  Жозефины. Генерал Жюно стал
единственным из  "когорты", не получившим  впоследствии  маршальского жезла,
хотя заслуживал его не менее других.
     Но и спустя годы Бонапарт не считал себя неправым отношении Жюно. Зачем
тот рассказал ему? Пусть кто угодно другой - он расценил бы это как злостную
сплетню. Только Жюно он верил, как самому себе. И  Жюно сообщил ему жестокую
весть -  накануне  решающих  сражений  под Сен-Жан  д'Акром. Проиграна  была
двухмесячная осада крепости, проиграна кампания, проиграна война в Египте.
     Зачем он рассказал ему про Жозефину?
     И в самом деле - зачем?..
     Другая  Полина  не  значилась в  геральдической  символике и  не  могла
олицетворять  собой ни мира, созидания.  Гармония? Скорее что-то другое, что
должно  быть  всегда  укрыто  от   посторонних  взоров.  Полина  Боргезе   -
неразгаданная никем взаимная страсть,  в которой они жадно черпали радостное
вдохновение  - каждый свое.  Упоительная его  Полетта,  способная вогнать  в
трепет вожделения и надменного принца, и осиянного благочестием кардинала, и
уставшего  от  жизни  философа,  и  мятежного корсиканского  корсара  -  всю
половину рода человеческого, которая имеет  счастье чувствовать себя сильной
и жаждет познать с нею это свое счастье, чего бы оно ни стоило.
     Что она делает, что творит, эта царственная грешница - княгиня Боргезе,
предстающая взору в прозрачном одеянии цвета  морской волны,  под которым  -
это  заметно даже камердинеру! - нет более ничего?.. "Не сейчас,  Полетта...
Не здесь!.. - только и способен вымолвить  он, не в  силах отыскать в голосе
необходимой строгости. - Не вздумай надевать этого в Ратушу!..".
     А   она  уже   хохочет,  мановением   руки  отсылая  прочь   ошалевшего
камердинера: "Почему же нет, Наполеон? Как ты провинциален!..".
     Да, он удручающе провинциален - никак не  может  забыть, что они брат и
сестра...
     3  мая 1814  года Наполеон Бонапарт ступил  на каменистую  землю Эльбы,
размышляя  о странном  прихоти судьбы,  описавшей  гигантский  круг, который
почти сомкнулся двумя островами: между Корсикой и Эльбой - не более тридцати
морских  миль. Он еще  не  остыл от перипетий последних  сражений, последних
побед над  объединенными войсками коалиции.  Он еще переживал измену Фуше  и
Талейрана  и  позорную сдачу  Парижа  маршалом  Мармоном.  Искренне  удивлял
"шахматная"  догадка   Александра   I  и  прусского  фельдмаршала   Блюхера,
раскрывшая  им обходной  маневр в направлении Марны.  Он намеревался скрытно
ударить с тыла и тем самым  вынудить коалицию к перемирию на своих условиях.
Это был блестящий, смелый маневр, могущий прийти в голову только ему. Но вот
ведь... Оказалось,  не  только ему.Неужели  так  поистерся  за  двадцать лет
военный талант?..
     "Шахматная"  догадка, стоившая  Наполеону  короны и Франции,  таилась в
небольшом конверте, в  котором Мария-Луиза  переслала в  ставку  Блюхера его
последнее  письмо   от  20  марта  1814  года.  Помимо   горячих  изъявлений
благоговейной  любви к трехлетнему  сыну, были  следующие  строки: "Я  решил
предпринять марш  в сторону  Марны и их  коммуникационных линий...  К вечеру
буду в Сан-Дизье. Прощай, мой друг.Еще раз поцелуй от меня моего сына".
     Фельдмаршал   Блюхер   после  спешно   проведенного   военного   совета
распорядился  деликатно  вернуть  имератрице  письмо,  присовокупив  к  нему
роскошный букет королевских белых роз.
     Неожиданная подсказка Марии-Луизы позволила направить объединенные силы
союзников на Париж.Бонапарт размахнулся ударом по пустому месту.
     30 марта столица наполеоновской империи капитулировала.
     6 апреля Бонапарт подписал отречение от престола.
     Эльба.
     Мария-Луиза не поехала  с  ним в ссылку.  Собственно,  ее и  не  было в
Париже,  и никто не мог толком  сказать императору,  где  его жена, где сын.
Хотя и  знали. Еще до подхода союзных войск к стенам обреченного Парижа  она
уже была на пути в Швейцарию, где ее ждал  граф Нейперг. Императрица спешила
на  свидание  с  ним, как  пчела  на  запах нектара  В  Лозанне  они  обычно
музицировали с  графом Приятным баритоном  он  пел Луизе немецкие песенки  о
влюбленном  пастушке.  Песенки нравились  Луизе Пастушок мечтал  стать новым
зятем императора Австрии...
     Почту  на остров  поначалу  доставляли с  большим  опозданием,  поэтому
Наполеон еще много дней ждал письма от Жозефины де Богарне, не  зная, что ее
уже нет в живых.
     Ветреная и верная, всегда легкомысленная и  всегда  прекрасная Жозефина
не  выдержала второго удара и своей  жизни. Она,  снисходительно и  привычно
воспринимавшая его  ошеломляющие  победы, не смогла понять и принять простую
мысль о том, что и у великой судьбы есть  свое начало  и свой конец.Наверно,
ей было бы легче, если бы Наполеон погиб в бою. И он ведь искал такой смерти
-  Жозефина знала об этом. В битве при Арсе-сюр-Об Наполеон  уходил в  такие
места боя, где от ядер, пуль и картечи не оставалось ничего и никого живого.
Его пытались задержать - он бледнел от ярости.
     - Оставьте его!.. - горько восклицал маршал Себастьяни. - Вы же видите,
он делает это нарочно...
     До гибели маршала  Дюрока  в конце мая 1813 года,  когда ядро ударило в
дерево,  подле  которого стоял  Наполеон,  и  рикошетом сразило  Дюрока,  он
ненасытно искал сражений. После - искал  смерти, твердо зная, что судьба его
не может  иметь счастливого  конца. Не  оттого ли  не  брали его ни пули, ни
ядра, что это было бы слишком хорошо для него?
     - Прощай!..  -  еще успел он сказать тогда  своем маршалу.  - Мы  скоро
увидимся.
     Жозефина  примчалась бы к нему на остров, на край света -  куда угодно.
Один Наполеон  Бонапарт существовал  для всего мира, другой -  настоящий, не
вымышленный  -  только  для нее  одной.  Его  победы  принадлежали  ей.  Мир
довольствовался поражением. Известие  о скоропостижной кончине "Нотр-Дам  де
Виктори"  повергло Бонапарта в  смятение.  Он не испытывал такой  тяжести на
сердце  и такой опустошенности  в душе -  даже когда  подписывал  отречение.
Оказывается,  смерть  нельзя отыскать. Она выбирает цели, чтобы поразить его
страшнее и беспощаднее.
     Месяца  через  два  или  более  того  на Эльбу  прибыла  графиня  Мария
Валевская,  "польская жена"  Бонапарта.Она приехала сюда с сестрой, братом и
сыном Александром, предполагая, что визит обещает быть необозримо долгим.
     Наполеон, видимо,  предполагал совершенно иное.Очень быстро улетучилась
первая радость от  встречи,  он неудержимо мрачнел,  вспоминая, как  графиня
Валевская ставила свою любовь и нежность в  прямую зависимость от того, "что
он сегодня сделал для ее несчастной Польши".  Если  бы  она  хоть что-нибудь
попросила  для себя, он дал  бы ей просимое, но их отношения оборвались  бы,
едва начавшись. Однако князь Юзеф Понятовский был опытным  наставником Марии
Валевской,  и  она  оставалась  несгибаемой  патриоткой  даже  в  постели  с
императором.  Быть  может, только сейчас Наполеон  по-настоящему осознал,  а
точнее - признался самому себе, что  весь этот кошмарный и гибельный поход в
Россию был  предпринят  под ее  неотступным  и неутомимым действием. "Вторая
польская  война" -  именно так вначале называл Бонапарт войну с Россией 1812
года, и  суждено ей  было завершиться взятием  Смоленска Но русские по-иному
расценивали  нашествие, и  уже  в  ходе  войны  сами  собой  отпали  смутные
"польские  обстоятельства" никому не  нужного  военно конфликта, погубившего
первоклассную французскую армию.
     -  Пусть  поляки  хоть  что-нибудь  сделают для себя  сами!  - Наполеон
раздражался  и  гневался,  чувствуя,  как нагнетаются эти  обстоятельства. -
Безалаберные мечтатели. Воздушные шарики!.. Они не способны управлять собой,
своими  чувствами. Или  хотя  бы  сохранять  их  постоянство. Они обуреваемы
великими  надеждами,  но не желают шевельнуть  пальцем, чтобы приблизить эти
надежды к свершению.
     Мария отстранялась. Деловито и холодно выскальзывала из его объятий.
     - Да, да!  Таковы поляки, мадам, и, я боюсь, таковы и вы  сами. Почему,
как вы думаете, на протяжении всей истории с вашей страной вечно происходили
несчастья?  Почему ее  подвергали  разделам,  грабили, разоряли?  Неужели вы
думаете, это никак не связано с национальным характером поляков?.. Вы пришли
ко мне с огромными, сияющими глазами - взгляд Жанны д'Арк! Вы пленили  меня.
Вы всячески давали понять, что искренне увлечены мною, а не моей властью.  И
мне стало казаться,  что  я всю жизнь искал  вас. А когда наконец,  нашел, -
вижу, что вы,  как  бесчувственная  глыба льда.  Что  все  это значит?..  Вы
обожаете свое отечество  - это прекрасно!  Но вы не можете не сознавать, что
благодаря  мне  -  мне  одному - хотя  бы  остатки  Польши  опять  сделались
государством Головная боль всей Европы!.. Отныне вы вправе гордиться. Такого
еще никому не удавалось добиться от меня. Но  вам, кажется, и этого мало. Вы
хотите моей войны с Россией!..
     - Вам, с вашим могуществом, достаточно объявить волю этой России  - она
уступит  без  войны.Впрочем, мне  это все  равно. Вы  обещали мне  возродить
Польшу, и я  не вправе  указывать вам,  как  это сделать.Мне достаточно было
вашего слова. Но теперь я начала сомневаться - не играете ли вы мною?
     - Мария!..
     -  Не  вы  ли,  ваше  величество,  говорили,  что  возьмете   несколько
эскадронов польской кавалерии в свою лейб-гвардию?..
     -  Да,  говорил...  Но я  видел  этих  лихих  уланов в Испании.  Против
безоружных астурийских крестьян действовали отменно...
     - Я  понимаю! Вам доставляет удовольствие  оскорблять мое  национальное
самолюбие...
     Порывистое движение  в сторону. Невзначай распахнутый пеньюар.  Изящная
фигура, будто точенная  из слоновой кости.  Грудь, задорно  выпутавшаяся  из
пены кружев. Глаза, пылающие страстью... И вся она - такая  желанная и такая
недоступная...
     - О, простите меня, Мария!..
     - Нет, Наполеон! Нет!..
     В тот день, вернее, в ту ночь, он все-таки сломил ее сопротивление. Или
это  она  его  сломила?..  Во  все  следующие   визиты  императора,  ставшие
регулярными, как смена караула, она, возлежавшая полуобнаженной на  огромной
кровати с широким пологом, неизменно отворачивалась от него, если он "ничего
не сделал для ее несчастной Польши".
     - Мария!..
     - Нет, Наполеон! Нет...
     Он  садился  на  край  кровати,  не  пригодной  для  дерзких  фланговых
обхватов, и удивлялся самому себе. Никакой другой женщине, включая Жозефину,
он не позволил бы подобных слов. Никому бы  не сошло с рук такое отношение к
его чувствам. Но  Мария  ничего не  просила  и ничего  не  желала для себя -
только для своей Польши.
     В меркантильном, безнравственном,  погрязшем и алчности мире жертвенная
чистота  помыслов  графини   Валевской  вызывала  уважение.  Это  не  Тадеуш
Костюшко. Возможно, это нечто  сродни его затаенной любви к родной  Корсике,
ради которой он  и  сам когда-то  был способен  на  безрассудство.  Возможно
также, что он чего-то недопонимает в национальном характере поляков..
     Наполеон ничего не  знал  про  инструкции. Но они были. Это несомненно.
Однако и Мария Валевская по-своему  любила Наполеона, и это тоже не подлежит
сомнению. Ее  только смущало, что на его груди, широкой  и сильной, почти не
было  волос.  Она  уже  успела  привыкнуть  к  густой,  клочковатой  шерсти,
покрывавшей дряблую грудь  графа Валевиц-Валевского,  внук  которого был  на
девять лет старше самой Марии.
     И грудь первого патриота Польши Юзефа Понятовского тоже была волосатой.
     А так  -  что же... Конечно, любила. Иначе бы и  не дарила его ласками,
которым обучил  Юзик. Но подлинное наслаждение  ей доставляло  само ощущение
власти над всемогущим  императором,  и пока  она  еще  не  знала,  до  каких
пределов ей позволено будет испытывать его неутоленную страсть.
     - Что ты сделал сегодня для Польши?
     - Терпение,  дитя  мое. Еще слишком  рано  говорить этом. Лучше  обними
меня, как ты умеешь... Я так устал сегодня.
     - Нет, Наполеон!..
     -  Мария, поверь,  я  хочу сделать  тебя счастливой.  Но я -  император
Франции! Я уже сделал  так,  что Россия вернула  часть Польши. Не могу же  я
проливать кровь французских солдат в войне  с Россией, чтобы в очередной раз
вызволить Польшу из беды. Где сами поляки? Где  их готовность к борьбе? Ваши
офицеры  ходят  напомаженные,  навитые,  в  бархате   и   кружевах...  Балы,
карнавалы, приемы! Они отвыкли держать оружие. Шпага  для  них - это  деталь
туалета. Если бы хоть  кто-то из них  ощущал  такую же боль,  какую ощущаешь
ты!..
     - Тебе недостаточно моей боли? Тебе мало моих страданий?
     - Будь снисходительна ко мне, Мария.  Я действительно  устал... Я готов
сказать  тебе,  что,  вероятно, скоро мой взгляд будет  устремлен в  сторону
России...
     -  О,  как осторожно вы об этом  говорите! И как это не  похоже на вас,
ваше величество!..
     - Но план... план кампании должен еще созреть.
     - Обычно вы предпочитали иной образ действий: ввязаться  в драку, а там
- видно будет. Ваши слова, Наполеон...
     - Ты хоть немного представляешь себе, что такое вторгнуться в Россию?..
Это  совсем не тот  случай, когда ввязываются  в драку очертя голову.  Но не
будем сегодня  об этом. Я  так  спешил к тебе!.. Если ты родишь мальчика,  я
назову его Александром.
     - У  тебя  будет сын, я это знаю, - тихо  сказала Мария -  Но сейчас...
оставь меня.
     - Ну хорошо!.. Пусть же сегодняшний день станет историческим. Я  обещаю
тебе, что моя армия выступит в поход на Россию.
     -  Когда?  - просияла  Мария.  - После  того, как  ты  покинешь  зимние
квартиры?..
     - Для  меня  час покоя  и отдыха еще  не  пробил, -загадочно усмехнулся
император.
     Радостно  возбужденный  обещанием Марии подарить  ему  сына,  он вскоре
покинул Вену. И при этом был  весьма далек от того, чтобы стать "Дон Кихотом
Польши". Тем не менее конвенцию с Россией  об отказе восстанавливать  Польшу
ратифицировать не стал.
     Еще через год он скажет Коленкуру: "Тот, кто освободил бы меня от войны
с Россией, оказал бы мне большую услугу".
     Графиня  Валевская подробно докладывала варшавским  старейшинам о своих
свиданиях  с Наполеоном.  Они  суммировали детали  и решали  какая польза из
этого  вытекает  для Речи Посполитой  Графине  ободряюще говорили: "Ты  наша
Эсфирь!.." Эсфирь?.. Кто  это? Она  не  поленилась, отыскала и Ветхом завете
"Книгу Эсфири" и внимательно прочитала.
     Библейская  коллизия  сильно  поколебала прежнюю  решимость  отстаивать
независимость  Польши  и  постели  императора  Франции.  И  чем  глубже  она
задумывалась  над  своей  ролью,  тем  сильнее  становилось  желание сказать
Наполеону... Что она могла ему сказать?
     Дело  было  сделано. Польская  Эсфирь  одержала поеду.  Не ее вина, что
французский  Артаксеркс  вынужден был  бросить  в  России остатки  разбитой,
гибнущей в снегах армии и тайком  вернуться в  Париж, чтобы спасать империю.
Чем  она виновата,  что про Польшу  Наполеон забыл думать  еще  по дороге на
Москву - в пылающем Смоленске, где рассчитывал провести зиму с нею?...
     Польша тоже забыла про свою Эсфирь. Князь  Понятовский  погиб, спасаясь
от русских казаков.Старый граф не  пожелал принять супругу  обратно  в  свое
поместье в Раве,  которая теперь, кажется, русская. Обе набожные сестры пана
Юзефа,  еще недавно относившиеся  к ней как к  королеве, целомудренно видели
отныне  в  графине  Валевской  средоточие самого  оскорбительного  греха для
католической церкви.
     Странно, однако ей стало вдруг  проще и легче жить. Общество, политика,
муж, церковь и даже разодранная в клочья Польша - все, кажется, уже не имело
для нее прежнего значения. От Наполеона у нее родился сын, она желала теперь
только одного - быть женщиной. Не библейской Эсфирью, не Далилой у Самсона и
воздушным шариком "сгиневшего"  Царства Польского, а просто женщиной. И если
судьба  будет к ней милостива, то - женщиной Наполеона  Бонапарта, кем бы он
сейчас ни был. Ведь, положа руку  на сердце, не ясновельможный пан Юзеф и не
рамолический, волосатый граф, а именно Наполеон сделал ее женщиной в  полном
смысле этого слова. И теперь она жалела, что так часто говорила ему "нет".
     Узнав  о почетной ссылке императора на Эльбу, собралась и поехала. Будь
что будет. Одно его слово, и она останется с ним навсегда.
     И вот - приехала.
     Яркая луна  над холодно  мерцающими  утесами, тяжелые  очертания фортов
Портоферрайо, потаенное  мелькание  фонарей в оливковой  роще,  приглушенные
возгласы встречающих ее людей... Это конюхи?  Да,  конюхи. Странно. Но  вот,
кажется, генерал Бертран!. Однако почему все так скрытно, сдержанно и так...
суетливо? Куда  их  везут по этой  ужасной  ночной дороге?  От  лошадей идет
пар... Ее не  встретил  Наполеон. Ее не везут во дворец... Ну и что? Значит,
на  то есть свои  причины. Главное в  другом. Ей всего двадцать шесть  Ему -
сорок  четыре.  Она сможет  достойно  скрасить  его  пребывание на  острове,
избавить  от  тяжких  раздумий.  И  не  займет  ничье место возле него - оно
опустело ее смертью Жозефины. Умер и старый  граф.  Сама судьба выпрямила их
пути навстречу друг другу...
     И вот они встретились в горной хижине на высоте двух тысяч футов. Слава
заступнице деве Марие -  он, кажется, искренне  рад. О ней самой и  говорить
нечего  Она  сумеет обратить эту  радость в истинное счастье для  него.  Она
знает, как это сделать!.. Букетик диких цветов подле ее обеденного прибора -
очень трогательно. Это знак. Добрый знак...
     Графиня Валевская долго слушает рассуждения о том, каким Наполеон хотел
видеть Париж  и  как он  строил  его - крепко,  роскошно,  на века  - мечтая
создать еще одно чудо света. О том, что он успел и чему помешали бесконечные
войны.  Как было "до" и как стало в Париже "после". Подумать только,  до нет
Париж  даже  не имел  канализации!.. Что это такое,  она  представляла  себе
смутно. Но как странно звучит это "после Наполеона"!..
     -  Ты не  смейся, Мария. Я  говорю об  этом серьезно Я хочу  остаться в
памяти  людей не  только  великим  полководцем,  но  и  правителем,  который
построил  порты, доки, каналы, дороги, мосты и здания, создал  лучший в мире
театр,   французский  банк,   открыл  древнюю  цивилизацию  Египта,  учредил
справедливые законы, доказал преимущества диктатуры, поддерживаемой народом.
В любом деле,  военном или мирном, я опирался на самое  бесспорное  из  всех
оснований - необходимость.
     "Не в любом! -  мелькнула у нее горделивая мысль. Ты забыл свой поход в
Россию...".
     Мелькнула и отлетела, ненужная. Валевская устало улыбнулась  ей вдогон.
Наполеон  заметил  грустную   улыбку  и   с  горечью  стал   рассказывать  о
Марии-Луизе, которая очутилась  под  властью  жестоких и мстительных  людей,
перехватывающих ее  письма к нему. Ни одного  письма ему не  передали до сих
пор - это ли не подлость!.. Но через неделю, самое позднее через две, верные
офицеры привезут  Марию-Луизу  сюда. Она приедет с сыном. Он очень ждет этой
встречи. Им на острове окажут королевский прием...
     - А что будет со мной?
     -  Ты, Мария,  завтра  же отбудешь  в  Италию.  Я  дам все  необходимые
распоряжения относительно поместья и ренты для тебя.
     - Как завтра? Почему?!
     - Неужели ты не  понимаешь?..  Я  вынужден  здесь считаться со  многими
обстоятельствами. Через неделю-другую сюда приедет императрица. Если  она от
кого-то узнает о твоем визите, она может не приехать вообще.
     -  Императрица?!  -  графиня  Валевская  почти кричала.  Императрица не
приедет сюда ни-ко-гда! Даже под конвоем!.. О чем ты говоришь, Наполеон?..
     - Тише, Мария! Не надо так...  - Наполеон вскочил и заходил по дощатому
настилу  пола, потом вдруг  остановился и  посмотрел  ей  в  глаза - хотел о
чем-то спросить. Но не спросил.
     Возможно, он убедил себя, что в ней кипит плохо скрываемая  ревность. А
если  так, то  она  вольна думать  и  говорить,  что  угодно - это не сможет
изменить его решения.
     - Я все поняла... Мы для тебя здесь обуза.
     - Мария,  прошу  тебя!  Хватит  об этом!..  Дело не  во  мне, а  в моем
статусе. Я не могу принимать тебя во дворце, хотя и желал бы этого.
     - Но я согласна остаться и здесь. Я согласна... на любые условия.
     - Это невозможно.
     - Хорошо... Если так надо, я уеду завтра.  А потом, позже - ты дашь мне
знать...
     - Нет, Мария! Нет...
     Наутро они расстались. Теперь уже навсегда.
     Он не поехал провожать ее. Обнял мальчика.
     -  Прости  меня, Наполеон...  - тихо  сказала  Мария.  -  Надеюсь,  она
приедет.
     Он подумал: как хорошо, что обошлось без  слез.  Плачущая  Жанна  д'Арк
могла  в  один  миг  перевернуть  его  душу  и, бог знает,  чем бы  все  это
закончилось. Ему по-прежнему нужен был весь мир, а не одна Мария Валевская.
     - Характер у тебя  все тот  же... - Наполеон бережно  поддержал ее  под
локоть, помогая сесть.
     - Какая живописная дорога!..
     Дорога вниз была извилистой, крутой и узкой.
     - Ты поезжай, ветер усиливается.
     - Это неопасно, - усмехнулась Мария.
     - Я распоряжусь, чтобы капитан не отчаливал, пока не утихнет ветер.
     - Это неопасно, - повторила она. - А ты пополнел...
     - Да. Что с этим поделаешь...
     - Мы больше не увидимся с тобой?
     -  Нет, Мария, - ответил он. - Мы довели до конца этот роман и не стоит
сейчас искать, что в нем было реального.
     - Ты счастливый человек.
     - Я обязан быть счастливым.
     Лошади двинулись вниз.
     Экипаж  раскачивало  на  ухабах.  Мелкие  камешки  осыпей выскальзывали
из-под осторожных копыт. Пахло сосной и вереском.
     Там, наверху, Наполеон остался один.
     Отчетливо  виднелась  неровная  полоска  горной гряды  на  Корсике.  На
противоположной  стороне  сливался с  материком  пустынный мыс Пьомбино.  Но
Бонапарт, наверно, не видел сейчас ни Корсики, ни этого  тоскливого мыса, ни
экипажа, катившего внизу к старой генуэзской башне внутреннего порта.
     Великий человек взирал со своей  высоты на мир,  в котором  он  победил
анархию, облагородил народы и расширил границы славы, - мир, для которого он
сам явился судьбой.
     - Обольстительная точка зрения, если не  искать в ней, что она содержит
реального.
     А мир так и остался неблагополучным.
     И  флаг острова  Эльба  с тремя  золотыми пчелами развевался на нок-рее
фрегата "Неустрашимый".




     Где ушибаемся, там и болит.
     "Появились  у нас  тараканы...  Каждый  начинает  вопить,  что  это  не
тараканы, а  гибель Советской власти.Бухарин  пишет по этому поводу тезисы и
посылает их в  ЦК, утверждая, что Советская власть погибнет, если не сейчас,
то по крайней мере  через  месяц. Рыков  присоединяется к тезисам  Бухарина,
оговариваясь,  однако,   что  у  него  имеется  серьезнейшее  разногласие  с
Бухариным,  состоящее  в том,  что  Советская  власть погибнет,  но,  по его
мнению, не через месяц, а через 1 месяц и  два дня. Томский присоединяется к
Бухарину и Рыкову,  но протестует против того,  что  не  сумели обойтись без
тезисов, то есть без документа, за который придется потом отвечать: "Сколько
раз  я  вам  говорил -  делайте, что хотите, но не оставляйте  документов.Не
оставляйте следов!..".
     Нет, болит не там, где ушибаемся.
     Сталин с  усмешкой отложил текст  своей  давней  речи  на  шестнадцатом
съезде  партии.  История повторяется.Но  история  никогда  не повторяется  в
пределах отпущенной человеку жизни, иначе - какая новизна поколениям?
     Появились у нас тараканы. Они хотят  внушить Сталину, что  исторические
параллели  станут губительны для  него,  если он  не прислушается  к  голосу
"вольных каменщиков" Октября. Тарле вот пугает картинами финансового краха и
экономического кризиса  во Франции 1811 года. Не так все страшно было как он
рисует, но в принципе верно. Сказано слишком много пустых фраз  и напечатано
слишком много  бумажных денег. В Англии говорили  поменьше,  но пустых денег
напечатали еще больше. Тарле этого не заметил. Он старается показать другое:
пока Наполеон завоевывал Европу, спекулянт  Уврар завоевал  изнутри Францию.
Биржевики  сумели  не  только вызвать мощную инфляцию,  но  и спровоцировали
голод.  Ну насчет "голода"  - это  он чересчур проворно шагнул к смешному. И
поправился: пировали, конечно, но пировали во  время чумы.  С  академической
точки зрения принципиальной  разницы нет. И  голодать, и  пировать  во время
чумы - одинаково скверно. Вопрос в том, что понимается под "чумой".
     Мыслишка  тут  прячется прежняя. Гвардия может многое, очень многое, но
только  "Объединенные негоцианты" Уврара могут - все. Наполеон не остерегся,
и "солнце  Аустерлица" закатилось  при  Ватерлоо.  Советская власть погибнет
через месяц и два дня...
     Наполеон и  не думал  остерегаться. Он  прекрасно  понимал,  что  время
всесилия  денег еще  не пришло. И  ударил первым.  Подсчитал,  сколько украл
Уврар  из  казны, арестовал его и  потребовал  вернуть  87 миллионов франков
золотом.  Может,  это больше,  чем  'негоциантам"  удалось  украсть,  может,
меньше. В  любом  случае  аргументацию  Наполеона  они  сочли исчерпывающей:
"Богатство  в наше время - это результат  воровства  и  грабежа". Широко был
известен и его способ борьбы с этим злом. Словом,  золото отдали. Что  же до
голода,  то,  вероятно,  похлебка  в  парижской  тюрьме  Тампль  может  быть
справедливо к нему приравнена. Даже во времена Наполеона. Отсюда и звон.
     В  Россию  время  всесилия  денег  не  придет  никогда.Но  политические
негоцианты  верят  в свои  иллюзии.Надо захватить власть  и поторопить смену
эпох. А  для начала  само понятие "Россия" сделать исторически и политически
неоправданным. Чтобы вот так:  была Россия - и не стало  ее. И принялись, не
отпустив  грехи,  распинать.  Усердный  Каганович  и храм  Христа  Спасителя
взорвал,  чтобы очистить место для иного храма.  Никого  не остановило,  что
величественный собор был сооружен  в память героев Отечественной  войны 1812
года. И монумент Багратиону на Бородинском поле  разрушили. Склеп  взорван и
разграблен.Исчезли все реликвии  - награды,  боевая  шпага.Останки  великого
сына грузинского народа выброшены из гроба и растоптаны.
     Кто   это   сделал?  Наркомпрос.  Кто  распорядился   конкретно?  Некий
Зенькович,  заведующий  музейным  отделом   Наркомпроса.  Дальше  спрашивать
бесполезно. Лозунг у них один: "Довольно хранить наследие прошлого!" Русская
история и  русский язык  тоже стали наследием прошлого, и нарком просвещения
Луначарский  говорил  об  этом,   не  испытывая   ни   малейшей  неловкости:
"Пристрастие  к русскому  языку,  к  русской речи,  к  русской природе - это
иррациональное пристрастие,  с  которым,  быть  может,  не надо бороться, но
которое отнюдь не нужно воспитывать".
     Политические  негоцианты  не  знают  вечного  эпиграфа  революции:  она
пожирает  своих детей.  И  тут не  бывает счастливых исключений, потому  что
жаждут этого не боги, а  народ. Он ничего не  забывает и  ничего  никому  не
прощает.  Пока  торжествуют  идеи  сегодняшнего,   зловеще  меняется  оценка
вчерашнего.Когда  вчерашнего   кумира  революционных  толп  выволакивали  из
квартиры, чтобы отправить в ссылку, трое или четверо его соратников  истошно
вопили: "Троцкого  несут! Несут Троцкого!..". Дом промолчал. Улица сплюнула.
Кажется, кто-то  бросил камень в машину, куда его усадили. Разбилось стекло.
Не было ненависти. Было презрение. Троцкий позже  во всем  обвинял  Сталина.
Понимал ли он сам,  что  презирает его Россия?  Кое-кто из них все понимает.
Нельзя отказать в обреченном остроумии Карлу Радеку: "Моисей вывел евреев из
Египта, а  Сталин - из Политбюро". Эмиграция, правда,  поняла  все точнее  и
выразилась с предельной ясностью: "Революции  затевают Троцкие,  а платят по
счетам Бронштейны".
     Вот уже  и Луначарский оплатил свою иррациональную ненависть к русскому
языку  и  русской  истории -  вечная  память  наркому-клоуну!.. И Каменев  с
Зиновьевым бегают теперь с черного хода к богу Саваофу, а он их принимать не
хочет -  молились-то другому. Так, наверно, обстоят дела по ту сторону добра
и зла.
     А здесь Бухарчик еще хорохорится, хотя и похудел, оплешивел со страху и
стал сильно похож на  Ленина в Горках.  Пишет  Ворошилову: "Советую прочесть
драмы французской революции: Ромена Роллана...". Климу эти драмы  до  одного
места,  но намек он  уловил правильно: угрожает Бухарчик. Дескать, у них там
не един Баррас. У них все - Баррасы. И все  - Талейраны.А У Сталина - только
Фуше. Зря они думают, что один.Тем более зря полагают, что это Ежов.
     Товарищу Бухарину нравятся драмы Французской революции?  Что-то  раньше
он о них не вспоминал.Но это неважно. Пусть товарищ Бухарин  съездит в Париж
со своей  юной женой. Если, конечно, она уже достигла  совершеннолетия, а то
ведь  проблемы у французов возникнут с визой. В Париже  Бухарчик подробнее и
красноречивее разъяснит,  на  что  он  скупо  намекал Ворошилову, а  мы  тут
сопоставим и дадим партийную оценку в свете торжества идей сегодняшнего.
     Лаврентий отговаривал: не вернется Бухарчик.Сбежит.  Куда? В Мексику?..
Ему  свои  же  не  позволят  сбежать  в  самый   канун  кремлевского  финала
французской драмы. И  предлог для  поездки подыскали  удобный, не вызывающий
никаких  подозрений - приобрести у меньшевика-эмигранта Бориса Николаевского
архивы социал-демократической  партии Германии,  разгромленной Гитлером. Тот
знал, что  не продаст, этот не догадывался, что не купит.А результат поездки
- именно такой, какой и ожидался.
     "Руководитель делегации Бухарин  Н. И.  имел в Париже  тайную встречу с
лидером меньшевиков Ф.Даном, в ходе которой были зафиксированы следующие его
высказывания  о  ситуации  в  партии и роли  Сталина: "Это маленький злобный
человек, не человек, а дьявол",  "Сталину,  к сожалению, доверяет партия, он
вроде как символ  партии  -  вот почему  мы  все  вынуждены лезть к  нему  в
хайло...", "Изменений ждать нечего, пока будет Сталин...".
     Злобен,   однако,   "любимчик  партии"!  А  в  глаза  льстив,  угодлив,
подобострастен. Кобу он обожает, клянется ему в любви - "лезет в хайло".  Он
и Надежде  Аллилуевой в  любви  клялся, и та поверила: "Николай  Иванович  -
чистый  и  честный  человек!" Обвинила  Сталина в жестокости и  нравственной
тупости по  отношению  к непорочному  Николаю  Ивановичу.До истерики  дошло.
Сталин вынужден был показать Надежде кое-какие  документы.  Не  политические
обличения  его  двурушничества  -  нет,  к  сожалению.Он-то думал, что  Надя
защищает  Бухарина  как давнего друга  семьи, глубоко порядочного  человека,
способного  ценить  чувства и  не  знающего  иных  увлечений,  кроме  Гейне,
коллекции чешуекрылых и  ручного лисенка, и показал,  сколько девочек прошло
через постель этого "радикалиста освобожденной плоти". Едва ли многие из них
были  старше  их  Светланы. "Какая мерзость!..  -  закричала она.  -  Все вы
грязные шакалы! Злобные, похотливые карлики, связанные круговой порукой!..".
     Может, не следовало  ворошить у нее  на глазах грязное белье "истинного
марксиста"?  Могло  ли  не  произойти  трагедии,  если бы  она прочитала  не
показания  тринадцатилетних  школьниц, а хотя бы вот  эти строки: "Бухарин в
условиях  строгой  конспирации  встретился  с  послом США масоном  Буллитом,
которому  подробно  изложил  "прогитлеровские  настроения  Сталина", на  что
Буллит привел ему  слова  президента Рузвельта,  адресованные гроссмейстерам
ножи  "Великий  Восток  Франции":  "Считаю себя  обязанным  проводить  общую
политику,  направленную  как  против  Гитлера, так и  против  Сталина"?.. Не
храните яйца в одной корзине...
     Нет,  ничего бы это не изменило  с Надей.Видимо, отношение к Бухарину у
нее   было   серьезным,   романтически-возвышенным.  Все   "марксистки"   из
Промакадемии обожали Бухарчика. А  у того, с какой стороны ни  смотри,  одна
грязь.  Вот и  открылось  ей,  что  Бухарин  -  такой  же  "шакал".  И  даже
хуже.Улестил, увлек, играя роль нежного воздыхателя, а  на  деле  подбирался
через нее  к Сталину. Так надо понимать.Иначе - чего добивался?  Вернулся  в
члены ЦК. Сталин не препятствовал. Поручили редактировать "Известия."Закрыли
глаза    на   конспиративные    игры    с    рютинским   "Союзом    истинных
марксистов-ленинцев". Скрепя сердце Сталин простил ему "разрушителя партии",
"могильщика революции", сговор с Каменевым и Зиновьевым... многое он простил
Бухарчику. Пусть  "могильщик", но  что тому нужно было от жены "могильщика"?
Что  им  всем,  ее  окружавшим,  нужно  было?  Накануне  той  страшной  ночи
Жемчужина-Молотова,  выскочившая из- за стола успокаивать Надю, намекнула ей
на связь Сталина с женой маршала Егорова - успокоила! И жену Павла Аллилуева
сюда  же  приплела.  Ее-то зачем?  А  зачем  Надежде  "вальтер"  от  того же
Павлуши?.. Та ночь обрушилась на нее полной жизненной  катастрофой: ''Все вы
грязные  шакалы!..". Но  ведь  не смерти ее они добивались.Догадки ничего не
проясняют до конца. Вопрос остается; кто убил Надежду Аллилуеву?..
     Она,  кстати,  тоже  считала,  что  идеалы  революции преданы.  Бухарин
внушил, не кто иной. Странная психология у этих "любовников революции". Чуть
что  -  кричат  о  предательстве,  измене  в  рядах  партии.  Изменить может
порядочный человек, да  и то  - своей жене. А у  демагога, сделавшего измену
своей   профессией,   что   может   считаться   предательством?Недаром   все
революционеры,  начиная с якобинцев, поклоняются Бруту. Во  времена Конвента
бюст убийцы Цезаря был непременным атрибутом политических салонов,  и только
Наполеон, придя к власти, велел заменить в своей приемной Брута на Цезаря.
     И во  все  времена,  во  все эпохи  они  действуют через  женщин.  Прав
Наполеон:  "Государства гибнут,  как  только женщины  забирают  в  свои руки
официальные дела".
     А потом, между прочим, гибнут и эти женщины.
     Неужели  Наполеон не догадался, что  Жозефину  отравили?  Вернувшись  с
Эльбы  в Париж, он засыпал своими вопросами доктора  Оро: чем болела? отчего
умерла? каков диагноз?.. "Горе, тревога - тревога за вас", - отвечал доктор.
Давал понять, что дело тут не в диагнозе - не было болезни. Большего сказать
не мог, опасаясь, видимо, за жизнь собственную. А вскоре умерла и  28-летняя
Мария Валевская - тоже горе и тревога?..
     Допустим,  Наполеону было уже  не  до них. Но разве это  дает основания
историку  Тарле  безапелляционно заявить:  "Ни  Жозефина ни  вторая его жена
Мария-Луиза,  ни  г-жа  Ремюз, ни актриса м-ль Жорж,  ни графиня Валевская и
никто вообще из женщин, с которыми на своем веку интимно сближался Наполеон,
никогда сколько-нибудь заметного влияния на него не только не имели, но и не
домогались,  понимая  эту  неукротимую,  деспотическую,   раздражительную  и
подозрительную натуру"?
     Клер де Ремюз он мог и не упоминать, поскольку та ни с какой стороны не
интересовала   Наполеона.Мадемуазель  Жорж,  "милая  Жоржина",  отличавшаяся
редкой  классической  красотой,  действительно  побывала  в спальне  первого
консула в  Сен-Клу,  но и она -  лишь крохотный эпизод  в его  личной жизни,
получивший, правда, некоторое развитие в жизни политической. Тогда тем более
важно для  историка сказать, что с  помощью артистического таланта и красоты
Жоржины Наполеон надеялся вывести  Александра I из-под влияния его фаворитки
княгини Нарышкиной. Ведь в России снова замышлялось убийство царя.
     Александр  Дюма  -  и тот  не  прошел  мимо  скандальных  и  загадочных
обстоятельств, при каких  мадемуазель  Жорж в  1808 году  внезапно  нарушает
контракт с "Комеди Франсе", что грозит ей огромной неустойкой,  и отбывает с
графом Бенкендорфом в  Петербург покорять  сердце русского  императора. Чуть
позже  выяснилось, что  во время романа  с Бонапартом у  Жоржины  состоял  в
любовниках  некий  террорист  Жан-Батист Костер, участвовавший в организации
взрыва "адской машины" на улице Сан-Нике, когда погибли сорок человек. Здесь
интрига   истории  -  сплошные  узлы   и   петли,   и  одно   неотделимо  от
другого.Жоржину срочно отправили  на гастроли в Петербург, потому что маршал
Сульт перехватил  в Варшаве шифрованное письмо в Россию  с прямым  указанием
заговорщикам  об  устранении  Александра I.  Кто  стоял  во главе? "Тверская
полубогиня" Екатерина Павловна?Нет ответа у Тарле. Но у него нет и вопроса.
     Сравнение  с Дюма здесь  не  вполне уместно.  Тот романист.  У историка
другие  задачи.  Однако  историк не хуже романиста должен помнить о том, что
Троянская война  началась из-за жены Менелая  прекрасной  Елены,  похищенной
Парисом. Борьба политических  систем, столкновение идеологий территориальные
и прочие претензии - все это возникает потом в качестве  повода  к войне. И,
как  правило, к  этому  поводу  подталкивает  правителя  женщина.  Тарле  же
отвечает на все возникающие в связи с этим вопросы, как на партийную анкету:
не имели, не участвовали, не домогались.
     Нет,  уважаемый  академик! Все, кроме упомянутых вами "г-жи  Ремюзы"  и
"м-ль  Жорж", которую звали, между прочим, Маргарита-Жозефина Веймер, хотели
этого влияния, усиленно домогались его, а некоторые так и весьма преуспели в
своем стремлении.
     Без Жозефины де Богарне Наполеон остался бы генералом Бонапартом. А без
графини Валевской не случилось бы у него катастрофы 1812 года.
     Нашли бы  другую  Эсфирь?  Трудно  сказать. Еще  труднее найти.  Марией
Валевской Наполеон был просто одержим.  После Жозефины она вторая, последняя
и самая сильная его любовь.
     Мысленно вернуться к книге академика Тарле, после которой он прочитал о
Наполеоне и  его временах все, что сумели для  него найти, Сталина вы нудило
известие о женитьбе старшего сына на танцовщице Юлии Мельцер, бывшей намного
старше  и оставившей ради мешковатого, щуплого, меланхоличного  Якова вполне
благополучную и  хорошо обеспеченную  семью. Яков стал ее пятым  мужем. Что,
нашла наконец свое счастье?Это называется - не мытьем, так катаньем.
     А  Тарле  хочет убедить, что  тут  не может  быть  никаких козней. Вот,
дескать,  и у  Наполеона к  этой  проблеме показательное отношение - женщины
отдельно, Крупская отдельно. "Да и не  хватало ему времени в его заполненной
жизни мною думать о чувствах и длительно предаваться сердечным порывам...".
     У Наполеона  времени  хватало  на все, в том числе  на создание  легенд
вокруг своего образа,  хотя легенды ему  скорее мешали укреплять власть, чем
способствовали этому. Никто не  усомнился,  что  Наполеон совершил  поистине
легендарный, героический и  вместе с  тем  кощунственный максимум  того, что
достижимо на земле человеком. Великая воля власти  дала ему и великие права,
и он всегда был устремлен к крайним пределам - престол или эшафот.Но при чем
здесь легенды, эти вечные спутницы истории? Их-то как раз и следует оставить
романистам,   а  историк  -   ученый,   посвятивший  себя  изучению  Великой
французской  революции и  феномена  Наполеона Бонапарта,  обязан знать,  что
Жозефина Богарне, которая  четырнадцать  лет была  женой властелина  Европы,
состояла  одновременно  и   тайным   агентом  у   министра   полиции   Фуше,
ненавидевшего Наполеона.
     Историк в  той  роли, какую избрал  для  себя или  какая  была навязана
Тарле, уже не историк.
     Сталин  не стал  препятствовать  выходу в свет  книги академика  Тарле.
Зачем?  Дать  понять,  что  он  не принял  условий троцкистов? Вся игра  еще
впереди. Он  даже не  сопроводил возвращаемую  автору рукопись указаниями на
фактические ошибки  и  явные глупости.Тем проще  будет  после  процесса  над
Пятаковым,  Сокольниковым,  Радеком,  Рыковым,  Бухариным и  прочими  задать
вопрос и академику Тарле: если история  повторяется, то почему революционеры
всегда поклоняются Бруту?
     Сталин ответ знает. Но что скажет Тарле - кто убил Жозефину?..




     Лаврентий  Павлович  ехал по  Арбату  и  улыбался  При  этом  губы  его
оставались плотно сжаты, а лицо бесстрастно.
     Машина числилась за наркоматом  Ежова, и  милиционеры  на  перекрестках
отрывисто  козыряли.Сотрудников в штатском было больше. Он  привычно узнавал
их   по  лениво-напряженным  позам  и  деланному   безразличию.  Сотрудников
обхаживали сонные голуби.
     Стайки загорелых студенток спешили мимо.Смятенные физкультурные юбки не
успевали на  ходу прикрыть разгоряченные коленки. Милые, отзывчивые лица, не
стесненные  еще  обстоятельствами  жизни.Утренний  воздух источал нескромную
искренность.
     Как доверчива красота в юности, и как она мстительна в зрелости!..
     Наверно,  глупо   копаться  в  любовных  легендах,  даже  принадлежащих
истории. В большинстве своем они анекдотичны. И никому не принесли  счастья.
Любовь далеко не бескорыстна. Бескорыстен только страх.
     Где тут мера иронии?..
     Губы плотно сжаты. Однако глаза расположены к живости.
     Не  студентки  и милиционеры,  а восхитительно циничный Талейран привел
его  в  игривое расположение  духа.  Вспомнилось читанное накануне: "Министр
полиции - это человек, который сначала заботится о делах, его  касающихся, а
затем обо всех тех делах, что его совсем не касаются".
     Робеспьер,  Талейран,  Бурбоны и все визгливые  страсти этой лягушачьей
революции  не должны были  коснуться первою секретаря Закавказского крайкома
партии  Лаврентия  Павловича  Берию.  Однако  -  коснулись,  и,  видит  бог,
основательно.  Целую  неделю  ничего не  делал, никуда не выезжал  -  только
читал, делал выписки. Мария  Валевская ему уже снилась. Мысленно представляя
себе Жозефину  де  Богарне, Лаврентий  Павлович ощущал пышный  дворцовый уют
Мальмезона.
     Нахальная  Жермена де  Сталь раздражала: "Как вы думаете, император так
же умен, как я?..". "Сударыня, я думаю, он не так смел".
     Полина  Боргезе...  М-да,  слуховые окна  на  Арбате  надо  бы  закрыть
решетками.
     Любовь Жозефины стоила Наполеону гораздо дороже, чем  тот считал. Берия
искренне огорчался.  Ей было  мало короны  и мантии! Ей  всего в  жизни было
мало.  Дарила любовникам дорогие украшения,  как проституткам.  И это первая
дама Франции!..
     Как сказать, касается его все это или совсем не касается:
     "Фуше знает больше и получает сведения из самых достоверных источников,
потому  что  ему-то  все  передает  и  доносит  о  каждом  письме,  о каждом
мероприятии - самый  лучший, самый осведомленный и преданный из оплачиваемых
Фуше  шпионов -  не  кто  иной,  как  жена  Бонапарта  Жозефина  де Богарне.
Подкупить  эту  легкомысленную  креолку  было,  пожалуй,  не  очень  большим
подвигом,  ибо  вследствие  своей  сумасбродной расточительности, она  вечно
нуждается в деньгах,  и сотни тысяч,  которые  щедро  выдает ей  Наполеон из
государственной кассы, исчезают, как капли в  море,  у этой женщины, которая
прибретает ежегодно триста шляп и семьсот платьев, которая  не  умеет беречь
ни своих денег, ни своего тела, ни своей репутации. И пока маленький  пылкий
генерал пребывает на поле брани, она проводит ночи с красивым, милым Шарлем,
а быть может,  и с  двумя-тремя  другими,  вероятно,  даже со  своим прежним
любовником Баррасом...".
     Можно ли тут вообще вести речь об амурном деле, если оно  больше похоже
на   бессрочный  контракт,   заключенный  с   министром  полиции   Фуше?  На
субъективный взгляд Лаврентия Павловича, не  по тощему  загривку Фуше, а  по
изящной шейке Жозефины скучала  "национальная бритва"  - гильотина.  Фуше, в
конце  концов,  делал свое  дело - тем  добросовестнее, чем меньше  оно  его
касалось.
     О, этот  Фуше! Даже  в  минуты  страстных  порывов  он  владеет  каждым
мускулом   своего  лица.  Никому  не  удается  обнаружить  признаков  гнева,
озлобления, волнения в его неподвижном, словно окаменевшем в молчании  лице.
Для того, чтобы познать душевный мир человека и его психологию,  Фуше прежде
всего научился  скрывать  свои  чувства и мысли. А может,  напротив,  только
познав психологию, понял, что надо поглубже упрятать свою монастырскую душу?
     - Вы изменник, Фуше! Я должен был давно приказать расстрелять вас.
     - Я не разделяю вашею мнения, сир...
     И ни малейшего волнения на лице священника-расстриги.
     Фуше  состарился,  властвуя за  кулисами помпезных  дворцов  империи, и
когда сам ненадолго пришел  к власти, понял, что  официальная  власть -  это
иллюзия.   Никто  не   обнаруживает  неверности,  но  еще  меньше  проявляют
верности.Настоящая власть осталась там за кулисами.
     Берия  еще  не  покинул  своего поста  в  Грузии,  но бывать в  Тбилиси
приходилось  все  реже.  Для  Москвы  он  был  человеком  новым,  мало  кому
известным. К тому  же умел оставаться незаметным. Видимо, этим и  объяснялся
выбор Сталина, поручившего ему распутать несколько коварных учеников  Ягоды.
"Дорогой Генрих" давно ненавидел Берию -  это было взаимно, но для Лаврентия
уже  неопасно.  Однако и с "дорогим Колей" они сразу  не поладили -  слишком
навязчиво  Ежов пытался расположить его к себе, окружить хмельным вниманием.
Не  надо  ему  ни  этой  ненависти,  ни этой любви. Довольно  будет  изредка
услышать: "Молодей Лаврентий!" - что может быть выше этого?
     Только должность "министра полиции".
     Тут нет иронии. Все поверено мерой искренности
     Распутывая чужие дела, Берия обрастал  собственными. Дело, обозначенное
им  кодовым   наименованием   "Консул",  удивило   дважды.  Вначале  видимым
отсутствием конкретной конечной  цели, и следовало понимать так,  что именно
цель-то  он  и  должен  обнаружить.  После лихорадочной недельной скачки  по
антикварной  эпохе Наполеона  Бонапарта, он был  изумлен игрой  исторических
сюжетов, которые  повторяясь в  деталях,  событиях  и  персонажах  неминуемо
выводили на парадоксальные откровения дня сегодняшнего.
     Студентки и милиционеры его не касались.
     Большие портреты на стенах...
     Преданность вождю  далеко не  бескорыстна;  Бескорыстен  бывает  только
страх.
     Большая императорская любовь к стране.
     Заслуживает  ли   она   этой   любви?..   Душила,  травила,   гноила  в
шлиссельбургских  казематах,  расстреливала  своих  государей.  Потом  пышно
хоронила, преклоняла  гвардейские  колена. И  предавала  осмеянию.  "Он  был
скорбен сердцем  и  слаб  головою. Он  любил устриц и стрелял ворон.  Еще он
колол дрова. Все".
     Так  было  всегда,  или почти всегда. На каждого Петра - по  три  брата
Орловых. На всякого Павла - по три Зубовых.
     Неужели когда-нибудь так будет и с Ним?
     День  сегодняшний светел  и ясен.  Предстояла академическая прогулка  в
прошлый  век:   "Французских  первенцев  блистательные   споры..."  Менуэты,
пируэты, рококо и  драгоценные  брюссельские кружева.  А  также  стандартный
профессорский котильон: милостивый государь, батенька, позвольте-с! .
     Ну-с, голубчик?..
     Начали, однако, без картонных декораций и протокола.
     -   Я,   вообще-то,   специалист   по   истории    социалистических   и
коммунистических  идей  домарксового  периода,  -   хмуро  заметил  академик
Днепров. -  А  Наполеон  Бонапарт - это, я бы сказал, кувырок истории  через
голову. Да и в какой связи вас он интересует?
     Нет, вы посмотрите  на него  - каков Бурбон!  Поделил жизнь  на "до"  и
"после"  Маркса,   и   Наполеон  ему  -  дрессированная  обезьянка...  Берия
примиряюще склонил лысую голову и развел руками.
     -  Осведомлен  о  вашей  занятости,  Вячеслав  Петрович!..  Но  рядовые
партийцы хотят знать, как делалась революция  во Франции,  какие ошибки были
допущены  при этом  и как им бороться  за свои идеалы сегодня. Видите ли,  я
готовлю большой доклад на пленум... Не и Москве  и Тбилиси, конечно. Текущий
момент... Так  вот, хотелось бы свежо и интересно увязать кое-какие тезисы с
революционным энтузиазмом народных масс той эпохи, понимаете...
     - Что же это за тезисы? Впрочем, понятно...
     Ему, конечно, недосуг читать бесплатную лекцию партийному чиновнику, но
высокий ранг визитера с периферии обязывал. И академик Днепров начал:
     -  В сущности, растленный  режим бонапартизма, в котором  ныне  черпают
свое  политическое...   э-э..   вдохновение   троцкистские  агенты  мирового
капитализма...
     "Ты мне про баб давай!" - молча обозлился Берия И сказал:
     - Вячеслав Петрович, побойтесь бога!.. Я газеты читаю регулярно.
     - А книги? - парировал академик.
     - И книги тоже. С картинками.
     - Что же в таком случае требуется от меня?
     - Позвольте один не очень деликатный вопрос... На охоте вы тоже думаете
об идеологической платформе?
     Днепров, уговорившийся накануне съездить на уток в закрытый заповедник,
несколько растерялся.
     - Не помню уж, когда и был на охоте...
     - А рыбалка?
     - Ну, в общем... Балуюсь иногда, конечно.
     - Приглашаю вас на ловлю форели в мою родную Мингрелию. Только скажите,
когда вам  будет удобно  и я пришлю за вами самолет... А сейчас  забудем . о
газетах. Откровенно  говоря,  меня  интересует то,  о чем  нельзя  прочитать
даже... в ваших трудах.
     - Вот как! И с этим вы пойдете на трибуну пленума ЦК?..
     Узкие губы Берии нехотя растянулись, выпуская смешок.
     -  С  этим,  пожалуй,  можно  приятно  посидеть  за  бугылкой  хорошего
коньяку... Словом, сдаюсь! Вы меня разоблачили, Вячеслав Петрович. Но  я  не
троцкист и не агент мирового капитализма. И не оловянный солдатик. Интерес у
меня  не  вполне традиционный...  Понимаю,  что беседа  у  нас не получится,
если...
     -  Если  вы мне  не  укажете вопросы,  на которые вам нужен ответ.  Для
начала.
     - Я прочитал книгу вашего коллеги академика Тарле...
     - Ах, это!..
     - И как вы оцениваете "это"?
     - Как более или менее добросовестный труд популяризатора.
     - Не ученого-академика, а всею лишь...
     -  Вынужден  поправить  вас.  Евгений  Викторович  -  не академик.  Был
таковым, но лишен звания вследствие нашумевшего в свое время "академическою"
процесса.
     - И до сих пор не восстановлен? Я думаю, это бюрократическое упущение.
     -  Возможно.  На  мой взгляд,  книга написана  поверхностно  -  в силу,
вероятно,  не совсем продуманного  подбора  и  использования  источников. За
исключением  того раздела,  что  касается механизма континентальной  блокады
Англии.  Однако  и этому  аспекту придается неоправданно большое значение.Но
для  широкого читателя книга полезна,  обладает определенными  литературными
достоинствами.Хотя, повторяю,  не содержит  самостоятельных открытий.  У вас
конкретные вопросы именно по данной книге, Лаврентий Петрович?
     - Павлович!.. Петрович - это вы.
     - Прошу прощения, Лаврентий Павлович!..
     -  Вопросы  мои  вот,  -  Берия извлек из кармана  аккуратно  сложенный
листок. - Забавно, клочок бумаги - и целая эпоха.
     - История  порой  способна ужиматься  до  бесконечно малых  величин,  -
снисходительно  улыбнулся академик Днепров. - Два часа бесполезного ожидания
корпуса маршала Груши под  Ватерлоо превратили в ничто двадцать победных лет
Наполеона и изменили судьбу Европы.
     - Зато битва под Аустерлицом растянулась на все будущее столетие. Война
стала творчеством, генеральное сражение - классическим искусством.
     Днепров  внимательно  посмотрел  на  собеседника.  Нет, он не  похож на
партийного  догматика, одержимого  идеологией!  И  ведь  это  чудо,  что  за
вопросы...  Являлась  ли великая княгиня Екатерина Павловна главой  заговора
против своего брата Александра I?.. Почему Жозефина де Богарне  поддерживала
тайную связь с Фуше, будучи уже императрицей?.. Зачем Наполеону понадобилось
похищать герцога Энгиенского?.. Причина смерти Жозефины?..
     И  так   далее.   Днепров  заметил,   что  только  один   вопрос   имел
непосредственное отношение к  недавно вышедшей из  печати  книге  профессора
Тарле: "Верно ли утверждение, что мысли о возможности самому прийти к власти
возникли у Наполеона по возвращении из Египетского похода, когда он  по сути
дела лишился армии!..".
     - Чтобы исчерпывающе ответить  на ваши вопросы, сказал академик, - надо
написать новую книгу о Наполеоне, которая никогда не увидит свет.
     - Почему же не увидит, Вячеслав Петрович?
     - Причин к  тому множество. И  прежде всего  потому, что невольно будет
воссоздана не слишком привлекательная  историческая  аналогия...  В  феврале
1917-го большевики  и не  помышляли о захвате  власти  в  октябре. Напротив,
февральская  революция практически  уничтожила шансы  большевиков. Речь  шла
лишь о том, как спастись. Те же мысли терзали и Наполеона, когда он вернулся
из Египта после полуторамесячной  игры в прятки с английской эскадрой. Члены
Директории просто  обязаны  были  судить его и  приговорить  к  расстрелу за
гибель  флота,  провал экспедиции  и  самовольное оставление  армии.  Как  и
Временное правительство Ленин;!.
     - Вы откровенны!..
     - Это наказуемо?
     - В нашем с вами случае  - нет. - спокойно и твердо ответил Берия. - Но
история  вынуждает  копт   коснутся  иных   случаев...   Похищения   герцога
Энгиенского, например. Насколько оно было оправдано в той ситуации?
     -  Ни  в  малейшей  степени!  Борьбу  двух  систем   республиканской  и
монархической - Наполеон  одной этой акцией  повернул в  плоскость  отмщения
отмщения  безвинно пролитой королевской крови.  Все царствующие  дома Европы
были незримо повязаны этой кровью.
     - Мало ли ее было! Кого взволнует лишняя струйка?
     -  Эта  кровь  - табу. Хороший  король,  плохом  король, -  голова  его
неприкосновенна.   Нарушил  табу  и   маятник  качнулся  в  другую  сторону.
Независимо  ни  от каких иных причин. Долго  ли продержались  у  врасти  те,
которые возвели па эшафот "гражданина Людовика Капета"?
     - Фуше был среди них. И стал герцогом Отрантским...
     - Не имеет значения. Режим якобинцев рухнул. И Директория не удержалась
- жалкая  Директория  не  знала,  что  делать  среди борьбы  трех  партий  -
якобинцев,  роялистов   и  "либералов",  как  назывались  тогда   сторонники
конституционной монархии...
     - Душой которых была мадам де Сталь?
     -  Какая  разница - эта ли  мадам,  другая  ли!.. - хмыкнул Днепров.  -
Рухнуло все. Не могло не рухнуть. А таких,  как Фуше, - один  Фуше. И он уже
тогда понимал, в отличие от госпожи де Сталь,  что  натворили революционеры,
казнив Людовика XVI.  Только  прорвалось это понимание много позже - когда в
Венсенском рву  был расстрелян  один из младших  отпрысков королевского дома
герцог Энгиенский, менее всех причастный к каким бы то ни было заговорам. Вы
помните знаменитые слова Фуше по поводу этой казни?
     - Звучат они парадоксом: "Это хуже, чем преступление, это ошибка".
     - Именно!  Но это не парадокс, а  провидческий взгляд на  естественную,
казалось бы, репрессивную меру, продиктованную безопасностью первого консула
     - И государства... - Ну да, разумеется:  "Государство - это я"... Пусть
так. Что  разглядел  в  этом Фуше? Не  преступление которое можно осудить  в
назидание,  а  затем изгладить  из  памяти.  Роковую  и непоправимую  ошибку
судьбы! Наполеон нарушил табу и был с той минуты обречен
     - Прямо мистика какая-то, Вячеслав Петрович!..
     -  Человек далеко не все может объяснить себе и поэтому многое для него
-  мистика.  Мы не знаем, что  происходит  в  природе, в  космосе, когда  от
какого-то  и  страшного  известия  вздрагивают  миллионы, десятки  миллионов
людей.  Укромные  мысли   этих   миллионов  в   одно   мгновение  становятся
коллективным разумом.  Они еще не  осознают и не чувствуют этого. Они просто
спешат поделиться  друг с  другом своими  тревогами и сомнениями. Испытывают
такую  потребность.  Еще немного - и потребность  оформляется в коллективную
волю. Все. Маятник пошел в обратную сторону.
     Откровение наказуемо  мучительной паузой, когда  надо что-то сказать, а
сказать  нечего,  и  пальцы  сами  ищут  отвлекающей,  бессмысленной работы.
Никакой внешней связи сказанного с подразумеваемым. Ни даже намека. Но Париж
опасно  приблизился к  Екатеринбургу,  и  ров  Венсенского  замка  продлился
заброшенной шахтой Верх-Исетскою завода, куда лилась и лилась кислота... Где
тут спасительная мера иронии?
     - Библейский плач на водах вавилонских..
     - Что? - удивился академик.
     -  Жозефина  де  Богарне  тоже  была  императрицей, -  буднично  сказал
Лаврентий Павлович.
     - Вас, я понял, интересует причина ее смерти?... Не знаю.
     - Скорее не причина, а повод. Ведь ее отравили, не так ли?
     - Вы  что, где-нибудь читали об  этом?  Сенсационное  открытие?.. Вы не
могли этого прочитать.
     - Не мог?.. Допустим. Но почему?Это же так очевидно.
     - Очевидно, быть может, для  истории. Но не для  историков. Нет фактов.
Отсутствуют свидетельства. Никаких следов.
     - Именно это и насторожило  меня.  Так не  бывает, Вячеслав Петрович...
Давайте попытаемся  исходить из той очевидности,  которая напрашивается. Кто
мог это сделать? Фуше?..
     - Фуше - один из  немногих, кто не побывал Мальмезоне в мае  1814 года,
когда  Наполеона отправили  на  Эльбу.  Хотя, конечно,  это  еще  ничего  не
доказывает.  Некоторые   исследователи  утверждают,  что   Александр  I  был
последним,  с кем она прогуливалась по  парку, - живая, энергичная, кипевшая
праведным  негодованием по  поводу  столь унизительного и жестокого  решения
участи великого  сына  Франции...  Догадок  тут может  быть  много,  вряд ли
подтвердится какая-нибудь одна. Если вообще подтвердится.
     - Но Фуше - самая вероятная из них?
     - Самая  вероятная - это братья Наполеона. Весь его  корсиканский клан,
ненавидевший  Жозефину.   И  именно  поэтому  такую  версию  надо  отбросить
сразу.Бонапартам было в ту пору не до Жозефины.
     - Талейран?
     -  Едва ли. Ему она ничем не могла  помешать. Он  по-прежнему  опасался
одного Наполеона. А всем остальным  стал мешать Александр I, уже диктовавший
свою волю европейским монархам...
     - Но отравили не его, а Жозефину.
     - Мы не  знаем, кого отравили, а  кого только мечтали отравить. Мы лишь
рассуждаем о  том, кому и  что было выгодно в тот момент.  И кто кому больше
мешал.  Кстати,  сам  Фуше  был  неугоден  всем в  первую очередь. Цепь  его
предательств  привела  в  конце  концов  на  трон  Людовика  XVIII.  И  что?
Пренебречь  его услугой нельзя, вознаградить  -  невозможно. Плюс застарелая
ненависть к нему Талейрана...
     - Однако все они,  включая самого Наполеона, остались живы. Умерла одна
Жозефина. А вслед за этим - Валевская. Умирали женщины Бонапарта.Загадка?..
     - Здесь-то как  раз и нет загадки.  Каждая из них могла  поведать  миру
такую правду, которой он не в достоянии переварить. В том числе  и о войне с
Россией.
     -  Почему же Наполеон все-таки решился на  поход к Россию? Ведь не ради
Валевской...
     - Интимный шантаж графини Валевской подвигнул его к идее сделать Польшу
козырной картой в игре  с  Александром I, но ни один историк не  назовет вам
этот фактор решающим. Подошло время - и козырь был  брошен на стол. При том,
что  ни  Наполеон, ни  Александр  не  намеревались восстанавливать  Польское
государство. Разница позиций зиждилась на циничном нюансе: Наполеон не хотел
этого,  но и принципе мог.  Александр не мог, но  повсюду заявлял, что хочет
дать полякам Польшу, надеясь тем самым настроить их против Наполеона.
     - Не хотели войны и не могли жить в мире...
     - Да, это тот самый случай, когда ни ложь, ни правда, ни мир и ни война
ничего изменить не могут,  и на  поверхности мирового свершения одновременно
царят ожидаемое  и  непредвиденное.  Силы ищут  и требуют выхода в  будущее,
оглядываясь  на прошлое. И тут любая иллюзия,  любая интрига - любовная, это
уж скорее  всего  - то  есть,  то, что  не  поддается прогнозу и  счислению,
становится  направлением истории  и судьбы:  Мария Валевская  поселяется  со
своим сыном на улице Шантерен в Париже!.. Сошлись  знаковые символы, совпали
время и место: здесь Наполеон когда-то  начинал в  доме Жозефины свой путь к
славе и власти...
     - Выходит, что не будь Валевской...
     - Не знаю. Не берусь судить, как вышло  бы. Скоро всего была  бы другая
Валевская. Историей движут не факты, а  образы. И Наполеоном  владел образ -
не  черты  поголовного  и  анонимного,  как  у  Дантона  или  Робеспьера,  а
трагический стиль великой личности.
     - Трагический - потому что утверждался великой кровью?
     - Кто об этом сейчас вспоминает? В той же Франции. Кого теперь трогает,
что Петр I  рубил головы тысячам? Великий - и точка. И Наполеона боготворят.
Народ любит трагедии... Не знаю, сумел ли я ответить на ваш вопрос.
     - Во всяком случае мне уже не кажется странным что книга Тарле уводит в
сторону от этих вопросов.
     - Она не  уводит. Тарле сам прошел мимо, потом что не видел и не мог их
увидеть. Да и не историку отвечать на подобные вопросы, ибо это и не вопросы
даже, а их призрачные тени.
     - Кому же? Философу?..
     -  Только  самой истории,  которая заново  расставит  действующих  лиц,
распишет роли и будет коротать вечность новым интересом к старой драме.
     - Но вы-то сумели найти ответ.
     -  Ну, что вы!.. Всего лишь популярно объяснил некоторые несущественные
частности, - усмехнулся Днепров. И, погасив усмешку, суховато напомнил:  - Я
изучаю домарксовый период...
     - Чтобы знать, от чего вздрогнут миллионы в послемарксовый?
     Вечность   расположилась   на  лице   академика   новым   интересом   к
революционному энтузиазму собеседника.
     - История не пишется заранее, милостивый государь! И вздрогнут -  тогда
и будем анализировать  от чего...  Однако ваш  вопрос, мне кажется,  выходит
далеко за рамки обозначенной проблематики. Как вас прикажете понимать?
     Берия посмотрел на него, как на милиционера с Арбата.
     Секунды разгоряченно скакали из прошлого в будущее.
     - Любой  вопрос хорош сам  по себе, если  он хорош...  Вы же не станете
утверждать, что для вас смерть Жозефины де Богарне ограничивается анонимными
интересами кучки последних визитеров Мальмезона...
     -  Не  стану.  Иначе  вы,  чего доброго,  отмените свое приглашение  на
форель.
     - Ну, это было бы уже слишком!.. - Берия засмеялся.
     -  Тогда  позвольте  и мне, в свою очередь, заметить.  что вы лукавите,
спрашивая о причинах ее смерти.
     - Это почему?
     - Потому, что знаете ответ.
     Секунды замерли и потащились вспять.
     - Да, знаю... - тихо ответил Берия.




     Молчать тяжко, а говорить бедственно.
     В России снова замышлялось убийство царя: "И сильный тамо упадает...".
     Александр I  оказался  не  сильным  и  не  решительным.  Надежды  поэта
обманули дух - "ангельская душ, смотрелась ленивой и лживой.
     Жить петербургскому свету было не страшно, I скучно.
     Свет  удивлялся, откуда  у императора столы желаний, а у  императрицы -
столько слез.
     Александр  желал политических реформ и  конституции,  но...  как-нибудь
после. Он  мечтал о военной славе, но изучал  не стратегию  Наполеона, а его
позы. Он  искал употребить  ко благу  народа законность, но злым  параграфом
стояла в  глазах проклятая  табакерка Зубова. Он проливал публичные, слезы о
"страдающей  Польше",  но  герцогство  Варшавское обещал  подарить  прусской
королеве.
     Еще  он  мечтал  о  любви и мире  для  Европы и  годами вынашивал  идею
Священного   союза.   Монархи,   вступающие   в   этот   союз,   обязывались
руководствоваться  в управлении подданными, а также и во внешних сношениях -
не  соображениями  политических, экономических  и национальных интересов,  а
токмо заповедями священного Евангелия.
     Никогда еще Европа так  не смеялась: сказано королю  "не укради" - он и
не крадет! Не лишенные солидарного юмора суверены Австрии, Пруссии и Франции
скрепили этот акт своими  подписями,  ибо ни повредить, ни явить пользу кому
бы  то  ни  было Священный  союз  не  мог.  Он  мог только растрогать. Что и
случилось  с Наполеоном  на  Эльбе.  Правда,  ссыльный император  усмотрел в
мистической  инициативе  русского  царя  возросшее  влияние  Нарышкиной и по
инерции долго  размышлял, почему  столь  безрезультатной  оказалась  некогда
патронируемая им гастрольная миссия мадемуазель Жоржины в Петербурге.
     Надо было знать Александра.
     С мадемуазель Жоржиной  все было в порядке, и миссию свою она исполняла
с величайшим служебным  рвением. Мадемуазель, как  то и требовалось от  нее,
добросовестно одаряла страстью русского императора, однако  досматривать сны
он неизменно отправлялся  к любезной Марии  Антоновне Нарышкиной. Так было у
него и с актрисой Филлис, и с мадам Шевалье, и  со всеми прочими. По-другому
не  могло быть  и с  милой Жоржиной. От Нарышкиной он имел троих детей, в то
время как от императрицы - только двоих. От кого-то, наверняка, были еще, но
где туг упомнить!..
     В письмах к бывшему воспитателю Лагарпу, к бывшим сподвижникам на стезе
либерального   прогресса    -   Строганову,    Чарторыйскому,   Сперанскому,
Новосильцеву, иным  идеалистам "негласного Комитета"  - Александр не забывал
усилиться глубокой любовью  и сердечной преданностью к своей жене  Елизавете
Алексеевне. Не исключено, что это не было только расчетом на короткую память
поколений, для  которых все канет, все улетучится, а письма останутся. Очень
может быть, что по-своему он любил супругу и по-своему был предан ей.
     Тут все  не  так просто. Надо было  Александра  знать, к  его  пытались
угадать.
     Пустое дело. Он был никаким.
     Вероятно, поэтому  великая  княгиня  Екатерина Павловна, унаследовавшая
крутой  нрав  от  совместной с  Александром  великой бабки, безгранично  его
презирала.
     Единственно,  в чем не ошибся Александр в своей  жизни и чего страшился
вплоть до таганрогского конца  неполных  сорока восьми лет - была обреченная
уверенность  в  трагическом  исходе  собственной  судьбы.   Так   и   вышло.
Мистическое  он  чувствовал острее, тоньше  реального. И  по прошествии  ста
семидесяти  с лишним лет Россия так и  не  знает, кто  упокоен в усыпальнице
Петропавловского собора  -  "самодержец  Всея" или  очень  похожий  на  него
фельдъегерь Масков.
     Молчать  тяжко.  Светлейшие умы в  России  были готовы к  прогрессивным
реформам  еще   менее  Александра.  Если,  конечно,  не  брать  во  внимание
разрешенных  им  круглых  шляп,  заграничной упряжи  и  щегольских  сапог  с
отворотами, именуемых на английский  манер "ботфортами". Благом России можно
считать уже и то, что сильно подсократит  количество  сановников, наделенных
правом всеподданнейшего доклада государю. Это  существенно снизило ежегодный
ущерб  казне  от  их  личного  влияния  на  податливого  Александра. Нижайше
испросить  меж  делом августейшую  милость  - тысчонок эдак  в пять -  шесть
крепостных душ - стало гораздо сложнее. Однако  и грешить  тоже  нечего. При
Павле  о той милости вовсе не помышляли -  самим бы не угодить в порку или и
высылку.
     При Павле пороли даже священников.
     Хорошо иль худо, а пороли.
     И говорить о том бедственно.
     Александр I не  стремился расширять владения России, как это не уставал
делать первый  консул Франции. Для него и здесь на первом месте были  благо,
любовь и  мир.  Он  свято  верил,  что  со  временем станет  во  главе всего
человечества.  Поскольку  эту  же  цель  преследовал  и  первый  консул,  то
Александр  просто не мог не  начать первым войну  с Францией. Из-за  чего? А
хотя  бы из-за безвинно убиенного герцога Энгиенского: "И Бонапарт в  боязни
лютой, крестясь, пойдет оттоле прочь!..".
     В  двух последовавших одна  за другой  кампаниях  "ангельский  источник
всего изяшнаго и высокаго" был жестоко разбит Наполеоном. Бежал Александр со
свитой врассыпную  и не помнил,  где у  него  восток, а где  запад.  Забыл и
креститься:  "Кукушка стонет,  змей шипит, сова  качается  на  ели,  и кожей
нетопырь шуршит - я ль создан мира господином?..."
     Не стал  бы счастливым исключением и год 1812-й, если бы самые  близкие
царедворцы,  включая  генерала  Аракчеева,   не  настояли  на  скорейшем   и
невозвратном отбытии царя  из ставки, где  он в видах будущих викторий опять
"делал унтер-офицерскис позы".
     Пока отступал Кутузов, который не отступать  не мог, зная, что только в
этом сейчас спасение России,  пока таяла "великая армия", Александр  I часто
повторял  супруге  один  и  тот  же вопрос: "Где-то  мы в этот день будем  в
следующем году?"
     В каждом предыдущем и последующем году  Россия смутно надеялась увидеть
своего  самодержца  в Петропавловской крепости  - не  особо  и  располагаясь
предпочтением к роскошному саркофагу красного мрамора, но  уповая хотя бы на
скромный уют  одиночной  камеры  Алексеевского  равелина: "Там  серый  свет,
пространства нет - и время медленно ступает..."
     Кажется, только тамошняя тишина способна укрыть тревогу:
     "Ох и пометет беда землю русскую...".
     Начиналось-то все не очень страшно. Даже и вовсе нет.
     В  Петербурге  с   гражданским  трепетом  ожидали  приближения  третьей
кампании,  бранили  французов  по-французски  и  возмущались  м-ль  Жоржиной
имевшей наглость  украсить свой дом в честь очередной победы  Наполеона  под
Ваграмом.
     В  Москве  лениво  судачили  о  ценах  на  колониальный  чай  и  табак,
потихоньку щипали корпию и прожектировали касательно создания ударных полков
амазонок. С учетом гвардейского темперамента наполеоновских  гренадеров идея
была не лишена известного резона.
     В  Твери насмешливо фыркала на всю Россию Екатерина Павловна, деятельно
формировавшая из удельных крестьян "Егерский Ея Высочества княгини Екатерины
батальон". Почти весь он потом и  полег  под Малоярославцем -  не  посрамили
чести.
     Одна из немногих в ту  пору Екатерина реально  представляла себе, какой
станет будущая война с Наполеоном, и делала то, что было в ее силах.
     Управлялся  жаждой  справедливого отмщения  супостату и  Александр. Еще
после Аустерлица Святейший синод по его указанию объявил Наполеона Бонапарта
не сатаной, а тем, не вполне объяснимым кто много хуже сатаны,  с тех пор на
воскресных  богослужениях  неизменно   возглашалось,  что  Бонапарт  намерен
ниспровергнуть  церковь  Христову, "поелику  - тварь,  совестью сожженная  и
достойная презрения".
     Наполеона можно было  обвинить в чем угодно. Его нельзя было обвинить в
непоследовательности. Уверовав в историческую значимость союза с Россией, он
готов  был обеспечить этот  союз, если  не путем  династического брака и  не
дипломатическими  усилиями, то  хотя  бы ценой  войны с нею, избрав  яблоком
раздора Польшу.
     К  породнению  через брак серьезных препятствий не  имелось, но с  этим
вышло так,  как  решил  про себя  Алесксандр.  Он  сказал  Наполеону  правду
относительно великой  княжны Анны Павловны,  имя которой было  исключено  из
генеалогического древа Романовых, и обманул потенциального  зятя  по  поводу
Екатерины Павловны, указав, что той не исполнилось еще и четырнадцати лет. В
куклы с  юной Катрин  император французов играть  не  намеревался,  однако к
удивлению русского  императора  заявил,  что  согласен подождать.  Возможно,
кто-то  успел  донести  ему,  что  принцесса  Катрин  на  редкость  красива,
обворожительна  и  умна, А  кукол  своих забросила еще когда у  Павла возник
проект  о  замужестве   ее  с  принцем  Евгением   Вюртембергским.  Бонапарт
окончательно узнал про обман, когда русские посланники, обыскавшись жениха в
Европе,  представили  двору  захудалого  принца  Георга  Ольденбургского, за
которого  и  выдали  спешно  Екатерину.  По  прошествии  некоторого  времени
уязвленный  Наполеон  упразднил  герцогство  Ольденбургское  как  таковое  и
прогнал принца Георга по месту прежнего жительства супруги, и тот стал чинно
губернаторствовать в Твери - подальше от Петербурга.
     Дело  не  в  том, что Александр  I, желая  мира и  любви  всей  Европе,
отказывал в этих мелочах своей родной сестре. Просто сознавал, что  рядом  с
Екатериной  ему  достанутся  куклы  и  фрейлинские   обмороки  в  павильонах
Петергофа,  а ей  в  России  - все остальное. Наполеон же  в  качестве  зятя
отнимет, пожалуй, и фрейлин.
     Любимая  внучка   Екатерины   II  была  действительно  умна,  начитана,
превосходно  образована, обладала решительным  характером и... что? И как-то
само  собой  стало  подразумеваться,  что  на  роду  России  написано  иметь
следующей царицей Екатерину 111.
     Чего тогда ждать, спрашивается? Табакерками столица, чай, не оскудела.
     Потому - Тверь.
     Не  туда  ли  и  направлялось шифрованное письмо перехваченное маршалом
Сультом в Варшаве.Жутковатое письмо. А шифр - какой это шифр!.. "Разве среди
вас нет  больше ни П..., ни Пл..., ни  К....,  ни  Б...., ни В....?" - читал
Александр  и  содрогался,  вспоминая  ночь,  когда  золотая табакерка,  шарф
полкового адъютанта  и реки шампанского вознесли его  на  окровавленный трон
отца: "Ура Александру!"
     От пьяного вопля "ура"  до похмельного  рыка "долой"  -  путь  в России
короток и прост. Жить не страшно, но скучно, коли  нет заговора. А что будет
с осиротевшим  человечеством,  каковому  грозит остаться наедине  с "тварью,
совестью сожженной"? Хотя и сама "тварь" и спешит отвести беду от Александра
сообщая  дополнительно  о конфиденциальных  сведениях  шведского  посланника
Стединга предупреждавшего свое  правительство о грядущем заговоре в России и
вероятном убийстве императора.
     Наполеон по-прежнему рассчитывал на  союз с Россией.  И не желал, чтобы
"тамо упадал" Александр.
     Желал этого Фуше.
     Если  Талейран,  шесть  лет  строивший  интриги  за  спиной  Наполеона,
периодически сочетал свои личные интересы с интересами австрийского двора, а
в последние годы - и с амбициями Александра I, то Фуше...
     Тут расклад совершенно иной.
     Жозеф Фуше был единственным из приближенных, кто едва  ли не на коленях
заклинал  Наполеона  отказаться  от  "блестящей  химеры  создания  всемирной
монархии", то есть  - не вообще от  химеры, а от замысла  прийти к ней путем
завоевания  России:  "Государь,  я Вас  умоляю, во имя Франции, во имя Вашей
славы, во имя Вашей  и нашей безопасности, вложите  меч в ножны, вспомните о
Карле XII...".
     Фуше  не был  услышан. И  стал  единственным из приближенных, кто желал
Наполеону поражения в России.
     Когда  министром  полиции  Фуше исчерпаны все способы избежать войны  с
Россией, включая сюда  и слабеющее влияние Жозефины, которая только и сумела
добиться от  повелителя  небрежных  заверений,  что "сия  кампания  не будет
долгой",  он достает  новую  "плоду.  И в жизнь Наполеона, все свои  помыслы
обратившего  на  поход в Россию,  властно вторгаются  благородная красота  и
необузданная  страсть графини Шарлотты фон Кильмансе.В свое  время Фуше спас
от  расстрела  ее мужа,  обвиняемою  и  шпионаже против  Франции,  и  сделал
шпионкой саму Шарлотту, запустив ее на орбиту второстепенных дворов Европы.
     К последующему  разочарованию  министра  полиции, страсть  его  шпионки
оказалась не  вынужденной, а подлинной. Графиня Шарлотта  вскоре  призналась
обожаемому  Наполеону, с  какой целью она  была  представлена ему при  дворе
саксонского   короля  в  самом   начале   1812   года.   Призналась,   когда
почувствовала, что носит под сердцем, где пирует страсть, ребенка Наполеона.
Кумир не был ни опечален, ни разгневан признанием - он был польшен  подобным
свидетельством неотразимости  свои  достоинств.  Далее благородная  Шарлотта
вела переписку с Фуше в интересах уже самого императора.
     Фуше  это понял, когда услышал о якобы перехваченном в  Варшаве  письме
таинственным заговорщикам  в Россию. Не маршал Сульт блестнул бдительностью,
а  графиня Шарлотта показала Наполеону  в  Дрездене это  сфабрикованное Фуше
"секретное"  послание.  Что и  требовалось министру, решившему таким образом
проверить искренность своей агентессы. Детский шифр  с использованием первых
букв фамилий  известных заговорщиков  Палена,  Платона Зубова, Беннигсена  и
прочих - мог обмануть увы, только саму Шарлотту. Наполеон раскусил этот  ход
своего  министра.  Но  чем, спрашивается, ему могло повредить такое  письмо?
Александр  во-первых лишний раз побеспокоится о собственной безопастности, а
во-вторых, повнимательнее и построже присмотрится  к политическому салону  в
Твери,  где удаленная от двора  княгиня Екатерина строит планы новой России,
не имеющие ничего общего с целями самого Бонапарта.
     С Александром I  на троне военную  кампанию  в России  можно  покончить
быстро.  Одно генеральное сражение  - и тот  припадет к его стопам,  велит в
церквам петь осанну "вождю народов".
     Екатерина,  судя  по  агентурным  донесениям,  играет  на  национальных
чувствах русских - это опаснее,  это чревато повторением испанской гверильи,
когда в  спину стреляет  каждый камень, и война никак  не кончается в дважды
завоеванной   стране.  Письмо  Фуше  адресовано  в   Петербург   -  адресат,
разумеется, вымышленный. Так, может быть, лучше адресовать  его в Тверь? Там
адресат настоящий  -  русская  полубогиня,  Екатерина  Павловна.  Хотя  сами
русские называют ее скромнее:  "тверская". Неважно, как называют. Важно, что
слушают и внимают с  благоговением, заряжаясь  протестом  к тому, что должно
быть сохранено во имя высших целей Наполеона:
     "Культурными людьми  у  нас считаются  не те, кто  имеет сколько-нибудь
определенную индивидуальность, сколько-нибудь оригинальные мысли или дерзают
умелостью быть самими собой,  а не бледным  сколком с  иностранного образца.
Культурными  называются те, которые  читают иностранные газеты и французские
романы,  а чаще совсем ничего не читают; которые каждый  вечер ездят на  бал
или на раут,  добросовестнейшим образом  каждую  зиму увлекаются французской
примадонной или  тенором  итальянской  оперы,  с первым же  поводом по весне
уезжают в Германию на воды и, наконец, обретают центр равновесия в Париже.
     Другого рода люди  - это те, которые  ездят  на бал только при  крайней
необходимости,  мыслят  по-русски,  читают  по-русски   и  пишут  о   России
сокровенное, что не может быть напечатано...".
     И  вот  уже  Александр дает  понять  сестре,  что  ему  известны  планы
заговорщиков: "Операцию начнут именно с Вас,  и будут  приложены все усилия,
чтобы представить меня в самом непривлекательном свете в Ваших глазах...".
     Екатерина   Павловна  изумлена   удручающей  слепотой   Александра.  Он
деликатно беспокоится о своем  реноме в  ее глазах! Он до сих пор  ничего не
видит и не понимает?.. Да и способен ли понять?
     "Недовольство достигло  самой  высокой степени. Вашу  особу  далеко  не
щадят,  -  пишет императору Екатерина.  - Если  это доходит даже  до  меня -
судите обо всем остальном. Вас громко обвиняют  в несчастии Вашей империи, в
разорении - всеобщем и частных лиц, - наконец, в потере чести страны и Вашей
собственны чести... Я Вам предоставляю возможность самому судить о положении
вещей в стране, где презирают вождя".
     Это - не табакеркой в ухо.
     Это прямой  и  открытый вызов.  Екатерина уверена в своем праве бросить
царю  тяжелые обвинения, и ставит  честь страны выше личной чести Александра
I.  И,  разумеется,  -  выше  всяких  собственных  соображений  о  возможных
последствиях подобного шага для нее самой.
     Уловка Фуше, сделавшись уловкой Наполеона, ничего не изменила в позиции
и  политических взглядах "тверской полубогини". Своего друга  Карамзина  она
подвигла  на  написание  очерка   "О  старой  и  новой  России",  помогла  с
печатанием. Вокруг нее - русская дворянская молодежь, талантливые разночинцы
и  широко  известные  "русофилы"   Ростопчин,  Дмитриев.   Тверской   дворец
генерал-губернатора  герцога Ольденбургского успешно соперничал  с  Зимним и
Фонтенбло.
     В  1812 году  по призыву  Екатерины  Павловны Тверская,  Новгородская и
Ярославская губернии дали  восемьдесят тысяч  рекрутов,  не  считая ратников
ополчения, и собрали десять миллионов рублей пожертвований.
     Александр  не  рискнул замахнуться на авторитет великой  княгини,  а  в
беседе с  французским  послом  заметил:  "Я  знаю, это  -  Беннигсен.  Он  в
известном смысле предатель и  способен встать во  главе партии.  действующей
против меня. Я его удалил...".
     Посол Савари знал, что генерал Беннигсен  был удален сразу после первой
встречи Александра с Наполеоном в Тильзите.  Но  ему известно было и то, что
вскоре Беннигсен получил назначение начальником главного штаба армии и таким
образом вновь состоит при императоре.
     Александр  способен  был отомстить,  но  не  считал  себя  мстительным.
Злопамятным?.. Тоже  вряд  ли. Задумывался ли он  над  тем,  что есть  вещи,
которые  прощать  не должно? Как вообще  можно обозначить характер человека,
который десять лет  терпел возле себя генерала, злобно кричавшего в кровавых
сумерках Михайловского замка на его  мать: "Не ломайте комедии, сударыня!  -
Извольте делать, что вам велят!..".  А императрица  всего только  и  просила
допустить ее к телу убитого мужа...
     "Ты дурак и скотина!"
     "Слышал. Знаю. Ступай..."
     Не дурак. Не скотина. Не подлец,
     Пушкин  понял:   "Плешивый  щеголь,  враг   труда,  нечаянно  пригретый
славой...".
     Никакой.
     "Тверская полубогиня" имела все  права и все данные к тому, чтобы стать
богиней Всея  Руси. И нисколько  не церемонилась  обнаруживать  это.Впрочем,
обнаруживало - чаще и откровеннее  патриотическое окружение великой княгини,
о  чем  и доносил своему правительству  шведский посланник  Стединг:"Доходит
даже  до утверждений,  что вся мужская линия царствующей  семьи должна  быть
исключена и,  поскольку  императрица-мать,  императрица  Елизавета  тоже  не
обладают  надлежащими качествами,  на  трон следует возвести великую княгиню
Екатерину".
     И возвели бы. Но Екатерина сочла счастьем и облегчением  для себя исход
Наполеона  из России отринув отныне все мысли о негодности Александра.Теперь
раскол  был недопустим. Честь  России спасена  и нельзя показать  ущербность
чести  ее  государя. Европа  должна  видеть  в  нем  спасителя  - Александра
Благословенного!
     И Екатерина едет с  ним в Париж, в Вену. На Венском конгрессе терпеливо
раскрывает   и   растолковывает  Александру   дипломатические  ухищрения   и
неблаговидные маневрирования ненадежных союзников - Австрии и Пруссии: "Будь
тверд, Благословенный!"
     Тщетно.  "Нечаянно  пригретый  славой" покидает  Вену, не  дожидаясь ни
завершения  работы, ни результатов, кои немедленно оборачиваются не в пользу
России.    Покидает    -    с   пожилой    дамой,    насквозь    проникнутой
религиозно-мистическими идеями,  баронессой  Юлианой Крюденер. Предпоследний
козырь Жозефа  Фуше, вновь примкнувшего к Бурбонам.  Теперь  Фуше  стремится
ослабить   нажим   России,  ультимативно  потребовавший  от  Людовика  XVIII
подписания  хартии,  которая  сохраняла  во  Франции  многие республиканские
установления Наполеона. И  теперь ему нужен легко внушаемый Александр. Но не
нужна подле него упрямая и своевольная Екатерина Павловна.
     Ночные  бдения  Александра  I   с  баронессой  Крюденер  над  священным
Евангелием -  лишили Россию законного  первенства  в Европе, какое предрекал
еще Наполеон: "Если  я умру, Александр станет моим  подлинным  наследником в
Европе".
     Наполеон ошибался. Зато не  ошибся Фуше.  Теперь Александра окружали не
энергичные дипломаты и  генералы, а мистики, монахи, "странные люди", наугад
открывающие Евангелие, чтобы случайным совпадением лукавого текста объяснить
"благословенному" любой политический вопрос.
     Все усилия Екатерины Павловны растекались в лишенных смысла толкованиях
"траурных попугаев" Жозефа Фуше, в пятый раз  назначенного министром полиции
Франции.
     В пустоту упадал  гнев: "Кукушка стонет,  змей шипит, сова  качается на
ели, и кожей нетопырь шуршит...".
     Она искренне пыталась понять то, что понимать было не надо.
     - Вы каждый день бываете с государем. О чем вы с ним разговариваете?
     - Ни о чем.
     - Да что же вы делаете?
     - Ничего.
     - Так и сидите?
     - Сидим.
     - И молчите?
     - Молчим.
     - А потом?
     - Смотрим друг на друга.
     - Ну и?..
     - Плачем.
     - Ступай прочь, кикимора болотная!...
     Меттерних хохотал.
     Глава  австрийского  кабинета,  уже  подписавший  втайне  от Александра
секретный  договор  с Англией и Францией против  России,  хохотал  до икоты,
когда  Фуше  сообщал  ему о  бесплодных попытках великой  княгини  Екатерины
разогнать "траурных попугаев".
     Браво, Фуше!..
     Во время триумфальных и драматических "ста дней"  Наполеон  обнаружил в
Тюильрийском   дворце  забыты   и  впопыхах  одуревшим  Людовиком  экземпляр
секретного договора от 3 января 1815  года между Австриец Англией и Францией
и  без  комментариев  переслал  его Александру.  Какой из двух  союзов более
священный?
     Реакции  не  последовало.  Александр  верил  только  Евангелию. Путь  к
заговору  в России  короток  и  прост.  Но  то  - у  хмельных гвардейцев.  У
просвещенных умов осознание целесообразного  и необходимого бредет окольными
тропами  и   долго  созревает   между  чувствительных  строк  в  расчете  на
прижизненный  успех:   "Дураков  не  убавим  в  России,  а  на  умных  тоску
наведем...".
     В Москве  Иван Якушкин объявляет  товарищам по  тайному  обществу,  что
считает  благом  для  России  отправиться с двумя  пистолетами к  Успенскому
собору, где в будущем январе на богоявлении ожидается присутствие Александра
I. Одним выстрелом Якушкин убьет царя, другим - себя.
     Объявляют  о  подобных  вещах  не  для того,  чтобы исполнить,  а чтобы
услышанными быть.
     Его и услышали.
     Преждевременную славу  Якушкина перекрыла скорбная  весть  о  внезапной
кончине великой княгини Екатерины Павловны, которой не сравнялось и тридцати
лет.
     Судьба сгорела между строк.
     Не это ли стало последним ходом Жозефа Фуше?..
     Когда императору  Александру  I сделались известыми  неспешные  замыслы
тайного  общества  и  демонстративный  позыв  Якушкина  к  цареубийству,  он
выдержал лицемерную паузу,  а  затем произнес  историческую фразу, вызвавшую
трогательное смятение в рядах заговорщиков: "Не мне их карать!"
     "И лицо  поколения  будет  собачье!.." -  заполошно  огласила баронесса
Крюденер, роняя пенсне...
     Берия  снял  пенсне,  потер   онемевшую  переносицу.   Дужка  продавила
неизгладимую складку на холеном лице,  но  зато  и  пенсне  не  спадало... И
все-таки  Фуше  этот усохший  до пергаментного хруста провокатор собственной
судьбы, уже  изгнанный  к тому времени из  Парижа,  Дрездена и Праги,  -  не
причастен  к смерти  Екатерины Павловны. Странная наука  - история. Пишут ее
тысячи.  Знают - единицы  из тех, кто пишет.  А кто из  них понимает, что за
поверхностными  наслоениями  имен,  событий  и  дат  скрыта   поразительная,
неподвластная ничьей воле, мощная логика действительной, незримой истории?..
О Тарле смешно говорить. Он напутал даже там, где можно было сказать правду.
Ясновидец  идеологического  бреда!..  А  с  другой  стороны,  как  они могут
подняться своим сознанием  на ту высоту,  где одинокий разум в  исторические
для мира мгновения переступает все существующие нормы,  все образцы действий
и границы  познания?  Они  способны  постигать  свершившееся только  в  двух
категориях: положительное -отрицательное, открыто - закрыто.
     Любая идеология упраздняет судьбу.
     И что? И лицо поколения будет собачье?..
     Телефонный звонок  брызнул  требовательной  кремлевской  трелью  поверх
застрявшей в памяти, строки из Ветхого завета.
     - Слушаю!..
     - Не спишь, Лаврентий?.. Приезжай.




     Историей движут не факты, а образы.
     Факты остаются позади, даже если мы их не знаем.
     К  чему стремился  Жозеф Фуше, который  вновь получил портфель министра
полиции из рук вернувшегося с Эльбы Наполеона?
     20 марта 1815 года император-изгнанник  триумфально  вступает в  Париж.
Людовик   ночью  бежит,  потеряв  свой   парик.   Армия  торжествует.  Народ
скандирует: "Да здравствует император!"
     Жизни   Наполеона   могут   угрожать   только   безграничные   всплески
неосторожного восторга,  и солдаты на  руках  вносят во  дворец  своего бога
войны.
     Это не легенда. Это сказка.
     К  чему стремился Фуше, едва и избежавший  16 марта ареста, когда сумел
обмануть королевскую полицию  и уйти через окно  в соседний сад, к  чему  он
стремился,  заявив сторонникам Людовика 20 марта, в день  триумфа Наполеона:
"Спасайте короля, я берусь спасти монархию.  Через три месяца я буду сильнее
Наполеона, И если до тех пор он не прикажет расстрелять меня, я поставлю его
на колени"?..
     Истины зависят не от факта, а от судьбы.
     Чего добивался Фуше шесть лет назад, когда через посредничество ловкого
спекулянта  Уврара вел  за спиной  Наполеона переговоры  с Англией,  злейшим
врагом Бонапарта?
     Сам Наполеон тогда  ставит вопрос иначе: какого  наказания  заслуживает
министр,  который  подвел под  удар политику страны? Министры прячут  глаза.
Требуемый ответ наводит тоску.  В  душе  они почти солидарны с Фуше. Сколько
можно воевать  с Англией,  если  это война акулы со львом?  Министры молчат.
Наполеон  знает, почему они молчат. Кроме всего прочего, Фуше  внушает им не
меньший страх, чем Наполеон.
     Император  с  холодным  презрением  в  глазах  требует  от них  назвать
кандидатуру  преемника  Фуше.  Этот  вопрос  как   бы  уже  второго  порядка
оказывается еще более коварным, чем первый.  Называя  конкретное имя, каждый
из них таким образом откроет свои предпочтения  министру  полиции и все-таки
признает необходимость его  отставки. Наполеон загнал их в  угол  и перекрыл
все  выходы. Из  этой западни не  выскочит и  Талейран. К  счастью, он  и не
пытается. С Фуше они враждуют уже давно, и Талейран ничего не потеряет, если
нанесет тому лишний удар, избавляя от этого остальных.
     -  Господин  Фуше,  несомненно, сделал  ошибку...  -  медленно  и  тихо
произносит Талейран под общий вздох облегчения. - Да, он совершил ошибку. Но
если бы мне пришлось назначать ему преемника, я назначил бы того же Фуше...
     Если  красота невозможна без некоторого нарушения пропорций,  то истина
непостижима без нарушения логики.
     Фуше ненавидит Наполеона, но это достойный враг.
     Фуше презирает Людовика,  но  это  враг, который никогда не простит ему
семейной крови Бурбонов.
     Выбирать не из чего. Фуше и не выбирает.
     Выбирают его.
     Фуше лишь  создает  такую обстановку, при  которой  выбор  должен  быть
всегда в его пользу. Он игрок, и игрок  рискованный  - это бесспорно. Но как
только перевешивает одна чаша весов, страсть к игре уступает место холодному
расчету. Фуше всегда на стороне силы и большинства: победителей не судят.
     Казнить  его  могли при  Робеспьере. Обязаны были - при  Конвенте,  при
Директории,  при  Консулате, при империи.  В  марте 1815  года  этот  сильно
припозднившийся  вопрос стоял  только  таким  образом:  кто сумеет  раньше -
Людовик XVIII или Наполеон? От полиции Людовика Фуше бежал через окно.
     К  императору  явился  через  парадный  вход  Тюильри:   "Не  я  предал
Наполеона...".
     Кто он для  Бонапарта? Самый верный  из его врагов. Их связывают десять
лет смертельной  вражды. Вероятно, правы те,  кто  считает такие узы прочнее
легких  нитей  ни  к  чему  не обязывающей  дружбы. Но только  ли этим можно
объяснить, что  в знаменитые "сто дней" неумолимо истекающей, почти безумной
авантюры Наполеона -  рядом с  ним, как и десять  лет назад, стоит сухопарый
человек  с бескровным  лицом, одетый в темный  сюртук -  этот "действительно
совершенный предатель", снова назначенный министром полиции?
     Может,  все дело в секретных досье, которые вывез он  из здания полиции
на набережной Вольтера накануне изгнания Наполеона? Трижды Наполеон требовал
от Фуше вернуть архивы. Тот стоял на своем: "Я их  сжег, сир. Разве можно бы
допустить,  хоть малейшую возможность того, что эти  бумаги окажутся в руках
ваших врагов?.. Я их сжег ".
     Очень скоро Наполеон  в  приступе бессильной ярости  во время заседания
совета министров схватит нож из слоновой кости  и крикнет  своему  мучителю:
"Возьмите этот  нож и  вонзите в мою грудь, это  будет честнее того,  что вы
проделываете. Я мог  бы расстрелять вас, и весь  мир одобрил  бы этот акт. А
если вы спросите, почему я  этого не  делаю, я отвечу,  что слишком презираю
вас, что в моих глазах вы -ничтожество!"
     Сцена, достойная пера Шекспира. И немыслимая для диктатора.
     Самым разумным для Фуше было бы взять шляпу и закрыть за собой дверь.
     Самым разумным  для Наполеона было бы  всадить  нож  в  своего министра
полиции.  И не из слоновой кости. И не в момент отчаяния. Потому  что с того
момента все уже потеряло смысл. Сто  дней, отпущенных цезаристскому безумию,
сокращались шагреневой кожей. Мировой  истории стало тесно в Париже, который
до Наполеона не имел даже канализации.
     Бог превращений одолел бога войны.
     А момент был. Гусиное перо Меттерниха.
     В  апреле  к  министру полиции под видом служащего  банкирской  конторы
прибыл из Вены связник  с посланием от Меттерниха, написанным симпатическими
чернилами. Его сумели  арестовать  так, что Фуше  ни  о чем  не  подозревал.
Привели к Наполеону в один  из укромных павильонов Елисейского  дворца.  Под
угрозой немедленного расстрела австрийский агент рассказал  все, что знал. В
доставленном им письме шла речь  о необходимости встречи в Базеле доверенных
лиц  Фуше и Меттерниха.  Известно  место встречи -  гостиница  "Три короля",
известен пароль. Не известно,  какие вопросы будет обсуждать  эмиссар Фуше с
представителями враждебной страны.
     Но что, если  все это  делается только с  целью  получения особо важной
информации? Может, завтра Фуше  сам  доложит  о развитии  тайной  интриги?..
Смолчит - значит, прямая измена.
     Назавтра в  беседе с министром полиции Наполеон пускается на  хитрость.
Он в  нетерпении. Расспрашивая Фуше о положении дел, настойчиво дает понять,
что настала пора искать возможность для вступления в сепаратные переговоры с
Австрией.  Но  где  искать?  Через  кого?  Фуше   настораживает  откровенная
наивность: а Мария-Луиза Австрийская?.. Фуше разводит руками: и рад бы, но -
никаких контактов с Меттернихом. Между  тем  письмо Меттерниха  уже  у него.
Наполеон решает пока не  арестовывать  Фуше, а продолжить игру. В базельскую
гостиницу "Три  короля"  под  видом посланца  Фуше  отправляется  доверенный
человек императора.  Выяснив  масштабы  и  глубину заговора против  Франции,
возвращается  в Париж. Наполеону становится известно, что противостоящие ему
державы  поддержат  любой  государственный  строй  во Франции, но только  не
империю Бонапарта. Корсиканский клан должен уйти. Наполеона обяжут подписать
полное и безоговорочное отречение.  Это решение коалиции принципиально и  не
подлежит  изменению.  В  противном  случае будущее  покажет, что  лучше  для
спокойствия человечества.
     -  Только от предателей я и узнаю истину, - грустно заметит Наполеон на
это.
     Однако нет худа без добра. И  в любой ситуации он всегда умел извлекать
двойную, а то и тройную выгоду.  Во-первых, он наконец схватит за руку Футе.
Во-вторых, сам заговор, если тонко взять игру, поможет завести  Меттерниха в
его же капкан. В-третьих, Наполеон все еще глава великой империи...
     Великая империя  оставалась  великой,  но  никто  теперь  не  знал, где
проходят ее границы.
     Меттерних,  может  быть, и  попался  бы,  что  несомненно отсрочило  бы
падение империи Наполеона. Но  таких,  как  Фуше,  -  один Фуше. Кто  думает
по-другому, тот попадается.  По-другому думал когда-то Робеспьер, пожелавший
расправиться с Фуше: "Но пала его голова...".
     В тот же вечер, когда агент императора покинул гостиницу "Три  короля",
министру полиции уже стало известно об аресте связника из Вены.
     -  Боже  мой,  сир!  Чуть  не  забыл!..  - спохватывается он  во  время
утреннего   доклада   Наполеону.   -    Появилась,    кажется,   возможность
конфиденциально снестись с Австрией. Несколько дней назад я получил странное
письмо,  но человек, доставивший его, не передал порошка для проявки текста,
так  что  только  сегодня  я  узнал,  что  письмо  это - от  Меттерниха.  Он
предлагает мне  послать представителя в  Базель, однако,  я, увы,  опоздал с
этим, Надеюсь,  еще  можно  поправить дело.  Если,  конечно, ваше величество
одобрит подобный шаг...
     Что с того, что суверен рычит и топает ногами, не и силах выговорить ни
слова?  Это  у него, должно  быть,  не  от  избытка  сил,  а  от  недостатка
сопротивления. И, боже праведный, как он  страшен!.. Но страх для Фуше - это
еще не резон, чтобы уклоняться от дела.
     - Я не разделяю вашего мнения, сир.
     Поклон. Еще поклон...
     Теперь  можно взять шляпу  и закрыть  за собой  дверь Через  три-четыре
недели с этим бешеным будет покончено: "Не я предал Наполеона, а Ватерлоо".
     Он мог бы продолжить фразу: "Я лишь поставил его на колени".
     Историей  движут  не  факты,  а  образы,  иначе это не история. Научная
шустрость трактует  не проблемы эпохи, а вопрос накопления справок. Факты  -
вещь  упрямая, их не надо  трактовать. Факты  стационарны и  говорят сами за
себя.
     Сталин  медленно  листал досье, извлеченного из личного  сейфа. Большая
часть  страниц была заполнена его  почерком.  Помимо  биографических  данных
досье  содержало малоизвестные или, точнее, теперь  уже никому  не известные
факты, а также детали некоторых обстоятельств, известных очень узкому  кругу
лиц.
     "Берия  Л.П.  Родился  в  Мерхеули,   Грузия,   1899.  Отец  -  местный
государственный  служащий...  Получил хорошее  буржуазное  образование...  К
большевикам  примкнул  в 1917.  Активного участия  и  гражданской  войне  не
принимал...1920-1931 - в ЧК и ОГПУ Закавказья.  С 1919 по  1922 под легендой
английского  агента  внедрен  в  азербайджанское муссаватистское подполье...
Работал  в  тесном контакте  с  ирландско-германским  двойным личном Дитером
Райяном...".
     Сталин зачеркнул фамилию Райана и надписал сверху: Рейен.
     "До  1929 года - резидент в Женеве и Париже. Затем руководит зарубежной
агентурой  на территории  западных  стран. Многих агентом агентов завербовал
лично,  действуя  в  ведущих   университетах  европейских  столиц...   Самые
перспективные   Борджес,   Маклин,   Филби...   Выдал   нацистскому   режиму
руководителей социал-демократического подполья в Германии".
     Последнее  обстоятельство  не  подтверждено.   Но   оно   и  не  должно
подтвердиться.
     "По  своему  характеру  склонен  к интригам.  Честолюбив. Вспыльчив, но
умеет владеть собой... Тяготится партийной работой".
     Жизнь разведчика -  это сплошные интриги... Хорошо, если честолюбив, но
не тщеславен. Кажется, нет. Лаврентий не мелькает с речами, не  ведет пустых
разговоров "с народом". А что "тяготится" - так он и не скрывает этого.
     Так... Личные  привычки: хорошо одевается, не курит, умеренно пьет. Что
значит  -  умеренно?  Если  человек  употребляет водку,  перцовку,  коньяк и
грузинские вина,  и все это зафиксировано, то речь идет не об умеренности, а
о склонности.
     Читает   только   книги   по   истории   и   жизнеописания,   а   также
поэтов-романтиков девятнадцатого века.  Любит классическую музыку,  особенно
Рахманинова.
     Сексуальные наклонности:  интересуется только женщинами;  с девицами не
церемонится, но  со  зрелыми дамами  предпочитает быть  галантным кавалером.
Весьма щедр в отношении подарков женщинам, которые нравятся... О своей жене,
Нине  Теймуразовне Гегечкория,  говорит, что она "самая  красивая  женщина в
Грузии".
     Понятно. За пределами, значит, могут быть и другие.
     Сталин  написал  на  чистом  листе  два  слова:  "Консул",  "Бородино".
Поставил дату против слова "Консул" и убрал досье в сейф.
     Берия, распутавший болезненный для Сталина узел, исходил  из фактов, но
руководствовался   образами.  Молодой  Лаврентий   преподнес  Сталину   урок
образного мышления: "Мы  сохраняем позицию. Угрюмо  и раздраженно. Как люди,
которые  долго ждуг трамвая. Если  не идет трамвай, надо заставить двигаться
рельсы".
     Оппозиционер,     распространяющий    листовки    среди    слушательниц
Промакадемии,  не враг, а  просто дурак. Подлинный враг  поет им о любви. Он
сочувствует и сострадает, печалится и негодует. И снова поет о любви.
     Лаврентий зашел  совсем  с  другой  стороны.  Он не стал  анализировать
рютинские листовки,  а попросил книги, оставшиеся после Нади. Выяснил, какие
стихи ей читал Бухарин.  Тот упивался  "бездной  Генриха Гейне", восторженно
именуя  его  в   своих  статьях   "поэтом   освобождающейся   плоти".  Нашел
цитату-ключ:  "Того,  кто  поэтом  на казнь, обречен,  и бог  не  спасет  из
пучины...".
     Надя  не  восприняла Гейне, она и сама об этом говорила его же словами:
"На всем какой-то холод тленья, так больно и пестро глазам..."
     Бухарин,  видимо, настаивал на продолжении: "И только каплей утешенья -
любовь еще осталась нам".
     Так они  обменивались  мыслями,  хотя  Надя  не имела  привычки  делать
пометки в книгах  и терпеть не  могла  загнутых страниц.  Бухарин подарил ей
стихи  Мандельштама  в  списках.  На  полях  одного стихотворения  Лаврентий
обнаружил следы стертой надписи: "Какой скорбный накал!Ясхожу с ума...".
     Лаврентий  этим  не  ограничился.  Он  разыскал  петроградское  издание
сборника "Тристия",  где было напечатано это же стихотворение, и  сопоставил
тексты. В списках оно звучало по другому:

     В черном бархате советской ночи, В тишине  всемирной пустоты  Мне  поют
неверных жен родные очи И цветут бессмертия цветы...

     В сборнике ночь была "январской", а жены -"блаженными".
     - Ну и что это доказывает? - спросил Сталин.
     - Ничего, - согласился Берия. - Но мы и не в суде. Там достаточно будет
и  того,  что рютинский заговор совпал  по времени с самоубийством  Надежды.
Суду достаточно вот этих листовок с призывами "силой устранить клику" и того
решения,  что  приняли  лидеры оппозиции  на  конспиративном  съезде  в селе
Головино  - в  августе  тридцать второго.  Суду,  я  уверен,  покажутся даже
излишними назойливые откровения Жемчужиной, Марии Сванидзе и прочих, которые
"открыли глаза" Надежде  Сергеевне на "розу новгородских  полей". Ему хватит
того  обстоятельства,  что  ревнивый  муж "розы"  передал  Надежде Сергеевне
пистолет...
     Лаврентий Берия не знал того, что знал Сталин: Радек получил информацию
из клиники в Карлсбаде, куда год назад была направлена на обследование Надя,
и сообщил Бухарину, что она обречена.
     - Погоди, Лаврентий!.. Мне тоже этого достаточно. Но почему ты думаешь,
что все это так сильно подействовало на нее? Про  жену Павла она знала,  что
это чушь!..
     -  Я  не знаю,  что  именно на  нее  подействовало... В мае  1814  года
Жозефину де Богарне поставили перед выбором: либо она отправляется на  Эльбу
с ядом для Наполеона, либо будут обнародованы доказательства ее многолетнего
сотрудничества с министром полиции Фуше. Жозефина предпочла сама выпить яд..
Надежда Аллилуева должна  была выстрелить  и  Сталина.  Она  свято  верила в
Бухарина... Но что-то  переменилось в ту ночь. Я  не  знаю  что. Она  сумела
выстрелить только в себя...
     - Значит, убийца - Бухарин,  - сдержанно произнес Сталин, пристукнув по
столу рукой, в которой была зажата потухшая трубка. - А я не уберег...
     - Не один Бухарин,  -  возразил Берия.  - В нравственном  смысле  более
других повинен тот, кто говорил с нею последним.
     - Ну!.. - сказал Сталин, поднимая желтеющие  от застарелой злобы глаза.
- Все! - сказал император.




     Надежду  Аллилуеву  убивали  с  нежностью,   хоронили  со   страхом,  а
вспоминали с равнодушием.
     Один  Сталин  думал о  ней тяжело  и не скрывал  того что  думал:  "Она
искалечила всю мою жизнь...".
     Сталину были омерзительны письма Бухарина, которые тот слал из тюрьмы с
периодичностью, с  какой  человек  посещает туалет: "Мне было необыкновенно,
когда  удавалось быть с  тобой. Даже  тронуть  тебя  удавалось... Я  пишу  и
плачу...".
     Отзвуки размазанных рукавом всхлипов.
     Он, кажется, путает Сталина с Надеждой...
     Догадка некорректна, но психологически точна. Для сломленного арестом и
неволей  Бухарина,  жертвы  которого вопреки  логике  неожиданно  поменялись
местами,  - Иосиф Сталин и  Надежда  Аллилуева совместились  в  один  образ,
решающий теперь его судьбу "в бархате всемирной пустоты".
     Бухарин хочет только одного - жить.
     Жить в  любом обличье, на любых условиях, под  любой фамилией. О  том и
умоляет,  галлюцинируя почти физической любовью к  вождю. Все его  сорок три
письма к  Сталину - это перевернутая  психика, истеричный вопль отвергнутого
любовника:  "Я стал  питать к тебе  чувство родственной близости,  громадной
любви, доверия безграничного...".
     Насчет "родственной близости" -  это он, конечно зря. Его письма  члены
Политбюро читают "вкруговую".
     Чтобы сделаться поэтом,  надо или  влюбиться, или жить в бедности - так
когда-то считал Байрон, незнавший,  что такое бедность. Так теперь считает и
Бухарин, поющий о любви в  условиях строгого режима следственного изолятора.
Он чистит парашу и сочиняет "Поэму о Сталине".
     Герой поэмы деликатно просит воздержаться от стихосложения в его честь.
Он может  простить,  автору многое. И прощал.  Надежды Аллилуевой  он ему не
простит.
     С Берией Сталин больше не говорил об этом.
     То, о  чем они  теперь говорили, можно  свести к одной туманной  фразе:
слишком  общественное существование делает само существование  механическим.
Поверхностный смысл формулы опирается на ступенчатые восторги Маяковского, а
глубинный - дает понять, что "в бархате советской ночи" политически активной
становится  физиология.  Сталин  угрюмо  отгородился от  всех  Аллилуевых  и
Сванидзе. Почти не ездил на дачу в Зубалово. Ядовитой  занозой  в  душе стал
сын Яков от первой  жены - Екатерины  Сванидзе. Партийные супруги соратников
распустили сплетню о том, что у Якова был роман с Надеждой Сергеевной и  что
именно  она  склонила  его  к  предосудительной  связи.Сплетня  имела  своей
нехитрой  целью отвести  по  возможности  угрозу от  того, кто нежно убивал.
Дескать, Бухарин  любил, но любил - вождя, в то время  как  несчастная  Н.С.
имела неосторожность обратить, женское внимание на тоскующего  в кремлевском
одиночестве Якова.
     И Бухарин рефреном твердил  о своей косноязычной любви - все  сходится.
Одному  Якову  ни  до  кого  нет дела. Потому  и  появилась  одновременно  с
рубиновыми звездами на башнях вкрадчивая одесситка Юлия Мельцер, разведенная
с  заместителем  министра  внутренних  дел Украины Бессарабом.  Бросила  дом
детей, бросила все. И теперь сияет кроткой благодатью. Такая любовь.
     Яков с неслыханным упрямством заявляет, что они с Юлией навеки полюбили
друг друга. Не желает знать ни горьких истин опыта, ни суровых слов отца, ни
тем более  кавалерийского  резюме  Буденного: "Завербовала  на базе  бабской
части!"
     Полюбили.
     Что делать? Как убедить его, что это не любовь и даже не что-то другое,
похожее на любовь,  а политика в чистом виде, и сам он в конце концов станет
жертвой этой политики?..
     О том и разговор.
     - Он что, действительно пятый у нее? Ты проверял?
     Берия помялся.
     - Там совсем другой порядок цифр...
     - Покажи!.. - Сталин протянул руку за фотографией
     Лаврентий  дал  ему  целых  три:  эффектно  запечатленная  старательным
объективом  -  "Юнона" одесского  полусвета.  Понятно, отчего  спятил  Яков.
Непонятно, как сделать, чтобы физиология осталась вне политики.
     Берия  знает как. Все  уже  было.  Все уходило и  возвращалось, блистая
обманчивой новизной, и нет ничего нового под солнцем.
     Юлию  Мельцер пригласили на беседу к начальнику  личной охраны  Сталина
генералу Власику: надо обсудить, где будут жить молодые, как они будут жить.
Дела житейские, одним словом. А режим - пропускной.
     Беседа как беседа.
     В  ожидании  генерала Юлия  может пока  попить чаю или  кофе. На  столе
шоколадные  конфеты,  фрукты.Кофе?..  Один момент.  Сейчас будет кофе.  Рука
дежурного  офицера  неловко  дрогнула,  и на белом муслиновом  платье бывшей
примадонны одесского кафешантана расплывается безобразное коричневое  пятно.
Ах, какая досада!.. Но ничего, беда  поправима. Время  еще есть.  Юлия может
пройти по коридору  и комнату,  где имеется  все  необходимое, чтобы  замыть
пятно и быстро высушить платье.
     Она  в замешательстве. Тем  не  менее  охотно направляется  в указанную
комнату,  где, вполне возможно, имелась и  вода, и все прочее для устранения
последствий маленькой катастрофы.
     Но был там и генерал Власик.
     - Снимай все это!.. - сказал генерал, не утруждаясь галантностью.
     Она все поняла и  не стала возражать. Может, так  принято здесь? Может,
это даже и к лучшему, что так принято?..
     Фотографий  Якову потом не стали показывать  -  слишком уж самозабвенно
его супруга доказывала  право  быть причисленной ко  двору.С Яковом обошлось
без  документальных подробностей. Ни он, ни  она никогда более не появлялись
там, где делается большая политика и где так неловко подают кофе.
     Экклезиаст  мудр и ненавязчив  - смотрите сами:  все было  уже в веках,
бывших  прежде  нас,  и нет  ничего нового под солнцем.  Просто у  людей нет
памяти о прежнем. Да и о том, что будет не останется  памяти  у тех, которые
придут после.
     Юной комбатантке  Полине  Фурье тоже  было  нипочем согласиться  замыть
платье  в  доме  военного  коменданта  Каира генерала  Дюпена,  но  в задних
комнатах ее ждал сам император, и этот эпизод стал исторической пикантностью
Египетского похода.
     Подвижнический азарт вкрадчивой одесситки носил совсем другой характер.
И конец, естественно, тоже был другим.
     А Бухарина расстреляли.
     Человек  - не  цель  мироздания,  а  его  инструмент.И  в том,  что  на
поверхности  мирового свершения  чаще царит  непредвиденное, чем  ожидаемое,
Берия  смог  убедиться  вскоре после  того, как  был  назначен  заместителем
наркома   внутренних  дел   СССР.  В   стенах  этого  заведения  традиционно
исповедовался одни метод убеждения: "Руки за спину! Не разговаривать!.
     Берию арестовал Ежов.  Утром забрал документы,  личное оружие и, слегка
возбужденный, сказал:
     -  Бездарные помощники,  занимающиеся  отсебятиной,  мне  не  нужны.  В
следующий  раз не будешь лезть не в  свое дело...  Хотя  для тебя следующего
раза не предвидится. На Особое совещание!.
     Особое совещание при наркоме, заменявшее суд, означало -арест, приговор
и расстрел в тот же день.
     - Дорогой Коля!.. - проникновенно начал Берия. - Я понимаю, тебя крепко
подставили...
     - Заткнись! -  фальцетом крикнул нарком. - Увести  его!.. Нетрудно было
понять, на что рассчитывал Ежов. Сегодня помощи ждать неоткуда -  никто и не
хватится исчезнувшего  Лаврентия,  мало  ли что  бывает по службе. А  завтра
"дорогой  Коля" скажет: "Извините,  ошибочка вышла. Мы думали, он  украл,  а
оказалось - у него".И такое бывало. В НКВД  со времен "дорогого Генриха" - а
они и при Менжинском были его временами - с активной формулой "одним меньше"
никогда и соперничало безразличное - "одним больше".
     Самое ужасное  не  в  том,  что  Особое  совещание не позволит задавать
вопросы,  а  в  том,  что  и  среди  самих  судей  не  будет  вопрошающих  и
сомневающихся. Никого, кроме обвиняемого, не интересует скорбный допрос - за
что? Поэтому  не  надо сейчас  и пытаться искать ответ  между плохим и очень
плохим. Нужно думать о том, как сообщить о себе в Кремль.
     Майора, который сопровождал  его в камеру, Берия не знал, но тут у него
выбора не было.
     - Послушайте...
     - Руки за спину! Не разговаривать! Не оглядываться!..
     - Ты мне можешь заткнуть рот сегодня, - гневным шепотом сказал Берия, -
но  завтра тебя расстреляют  вместе  с  твоим  наркомом!..  Поэтому слушай и
запоминай...
     Он продиктовал майору помер телефона Поскребышева.
     Майор позади молча боролся с сомнениями.
     - Ты все  равно ничем  не рискуешь Не называй себя.  Скажи  только  три
слова: "Ежов арестовал Берию".
     Майор так же молча закрыл за ним дверь.  Теперь  все  зависило от того,
как   множественные  непредвиденные   обстоятельства  сойдутся  в  ожидаемом
результате.
     Майор  освободился  с  дежурства  только в четыре  часа  дня. В  четыре
пятнадцать  стал названивать Поскребышеву.  То  номер  был занять, то мешали
посторонние  -  майору  удалось  связаться  с  помощником Сталина  только  в
половине пятого.  На пять  часов было назначено особое совещание, на котором
гражданину  Берии  Л.П., лишенному всех званий  и прав, зачитают стандартный
текст обвинения с исполнением приговора немедленно по его вынесении, то есть
в  строгом  соответствии с  постановлением президиума ЦИК от 1  декабря 1934
года.
     Сталин был занят. Поскребышев позвонил Вышинскому. Генеральный прокурор
СССР сумел  вытребовать  к телефону генерального  комиссара  госбезопасности
только в 5.15.
     - Кто меня спрашивает?! - заорал в трубку Ежов.
     -  С  вами говорит  Вышинский!  -  с  надменной четкостью  ответствовал
генеральный прокурор.
     -  А-а!.. Со мной хочет  говорить  его величество  главный попугай!.. -
захохотал нарком. - Чему обязан7
     - Как  вы  смеете!  Что  за  тон?!.  На каком  основании арестован  ваш
заместитель Берия?..
     - Я его уже освободил...  от обязанностей заместителя. Имея к тому  все
основания!.. И  через полчаса расстреляю. Следующим будешь ты, старый индюк1
Ты уже давно просишься в объятия Лубянки...
     Ежов  бросил трубку. Во рту ощущалась  неприятная сухость. Нарком решил
подняться  к  себе  в  кабинет  и выпить  стакан  коньяку.  Эти  десять  или
пятнадцать минут спасли жизнь Берии. И, надо полагать, окончательно погубили
Ежова. Потому что следующий звонок был уже от Сталина.
     - Возьмите Берию и приезжайте немедленно!..
     Ежов не был  глуп. Он не миловал, но и не казнил пьяных глаз. Вышинский
знал это. Знал и Сталин. Выложенные  Ежовым документы  не отдалили,  а скоро
приблизили  исключительную меру наказания:  в бытность  свою агентом  ОГПУ в
Азербайджане Берия одновременно  работал и  на английскую разведку.Его как и
Дитера Рейена, не слишком отягощала роль двойного шпиона. Этим, по-видимому,
и  объяснялась удивительная легкость,  с какой Берия дважды освобождался  из
тюрьмы.
     - Откуда у вас это? - спросил Сталин, раскуривая трубку.
     -  Товарищи из  Ростовского  управления обнаружили  и  прислали.  Ягода
упрятал там, среди местных архивов. Хотел, видно, приберечь до поры..
     - А чего хотел товарищ Ежом? Помочь троцкисту Ягоде?..
     - Товарищ Сталин!.. Вы же меня знаете, я никогда не позволю...
     - Только партии дано право позволять, или не позволять, товарищ Ежов!..
Вам  дано право  исполнять  ее директивы. Нам  известны  все  обстоятельства
деятельности товарища Берии в муссаватистком подполье. Товарищ Берия работал
по   заданию  партии  и  действовал  в  интересах  безопастности  советского
государства. А  чьих  интересах  действовали ростовские товарищи?  И  почему
товарищ  Ежов  не  поставил  в  известность ЦК  партии,  членом  которой  он
является?..
     Получив  документы,  подтверждавшие  былую  связь  Берии с Интеллидженс
сервис, Сталин более не колебался в кандидатуре будущего хозяина Лубянки.
     Ежов - фанатик, он служит на совесть.Но за страх служат надежнее.
     Поздним  вечером  следующего  дня  Лаврентий  Павлович  сидел  в  своем
домашнем кабинете и правил две разгромные рецензии  в "Правду" и  "Известия"
на  книгу  профессора  Е.В.  Тарле  "Наполеон".  Обе  статьи  были  написаны
академиком Днепровым. Свой научный авторитет он  скромно прикрыл псевдонимом
"Кутузов".   Берия   морщился,  вычеркивая  из  текста   "растленный   режим
бонапартизма". Двух Кутузовых на одного Наполеона было многовато.
     Свет мощных фар скользнул по  зашторенным окнам. Машина  остановилась у
ворот. Вышел маленький человечек в кожаном реглане.
     - Скажите  ему, что  я занят!  -  зло крикнул Берия. -  Скажите,  что я
занимаюсь отсебятиной!..
     "Железный нарком" приехал мириться. С коньяком.
     Его  встретили рослые, мрачные  мингрелы. Им ведено было  передать, что
Лаврентий  Павлович  отдыхает. Они  и сказали  это  маленькому  человечку  и
кожаном реглане.
     - Разбудить!.. - резко махнул рукой человечек.
     Никто  не  тронулся  с  места.  Этим   картвельским  горцам,  почти  не
говорившим  по-русски,  имел  право приказывать только один  человек. Скажет
впустить  исковерканного гневом  карлика  - впустят.  Велит  утопить  его  в
ближайшем пруду - утопят. Им было все  равно: убить по  приказу или умереть,
выполняя  приказ.   Разница   существовала  и  для  них,   непоколебимых   и
бодрствующих, но она не ощущалась ими в  пасмурной, чужой  московской  ночи,
потому что осталась там,  высоко в горах, где под самым небом текут Ингури и
Хоби и откуда не виден этот непонятный и беспокойный мир.
     Они ничего  не  знали  о  Великой Французской  революции и  никогда  не
слышали о Троцком. Их предки жили на склонах Сванского хребта, жили подолгу,
и умирали, когда  уставали  от  жизни. А на вершинах вечно властвовали боги.
Так  было  всегда, и они ничего не знали про другую жизнь, где не  бывает ни
весны,  ни  осени,  где  тело  не  помнит  вчерашнего,  а  душа  забывает  о
завтрашнем,  где  уничтожают  словом,  Награждают  словом,  и  тысячи  судеб
направляют словом, но  никто при  этом не  говорит правды  -  ни веселые, ни
пьяные, ни  трезвые, ни  злые, как  этот  карлик,  у которого  глаза  белые,
больные и безнадежные.
     Во веки веков горцы в ущельях  Ингури и  Хоби поклонялись  своим богам,
обитавшим на  сверкающих  вершинах, и жизнь их повторяла характер реки  - то
неутомимо крошащей камень, то степенно и мудро познающей свое состояние.
     Здесь  люди  пагубно  поклоняются другим людям,  мечтая сбросить  их  и
объявить  новую  жизнь. Можно  изменить  русло реки, но для этого надо иметь
силу передвинуть горы. Эти люди неискренни и опасны, они становятся калеками
и  безумцами с белыми,  больными глазами. Они хотят передвинуть  горы рвутся
наверх, но падают вниз, как падают в Ингури августовские звезды.
     Их истерзанному, расклеванному  богу  стало  нечем  жить,  и  он  тоже,
наверно, ушел туда, где сверкают вершины и вечен сам человек - его мудрость,
его покой, его кров, его предки и его потомки. Все проходит, и все остается.
И  человеку положена  только  одна жизнь - у него  не  хватит  сил  одолеть,
вторую.
     Зачем человеку вторая жизнь, если он не сумел прожить первую?...



     Холодным декабрьским  утром  1840  года  в Париж стекались толпы людей,
чтобы встретить останки покойного императора, умершего двадцать лет назад на
острове Святой  Елены. Король Франции Луи Филипп отправил с почетной миссией
на этот остров, затерянный в Южной Атлантике, своего сына, принца Жуанвиля.
     Прах Наполеона  был перенесен  на  французский военный  фрегат.  Звучал
траурный марш. Почетный караул  британского  гарнизона  острова Святой Елены
застыл  в  скорбном  молчании, отдавая последние  почести  человеку, величие
которого потрясло мир.
     Дни  и ночи,  пока  шел корабль к родным берегам, стояли  бивуаком  под
Парижем солдаты императорской  Старой гвардии. Их  осталось не более четырех
сотен, суровых,  седых  стариков, когда-то  гордо  входивших  победителями в
европейские  столицы.   Прошла  их  жизнь.  Обветшали   старинные   мундиры,
потускнела память.  Им осталось проводить в последний путь своего бога войны
-"маленького капрала".
     В половине седьмого  утра на  улицах Парижа зазвучала барабанная дробь.
Величественный  кортеж вступил  в  город. Четыре  четверки  вороных лошадей,
украшенных  пышными  плюмажами,  везли   орудийный   лафет  с   позолоченным
саркофагом.  По  бокам,  придерживая  гарцующих  коней,   двигались  четверо
старейших ветеранов, среди которых  был  маршал  Удино. Во  время  похода  в
Россию он командовал корпусом. Сейчас ему было семьдесят три.
     Медленно и тяжело  ступала Старая гвардия. Путь ее  был устлан цветами.
Парижане славили своего  императора и  его последних солдат. Когда процессия
достигла  Дома Инвалидов,  под золотым куполом которого найдут  вечный покой
останки Наполеона камергер торжественно объявил: "Император!..".
     Вперед выступил принц де Жуанвиль и обратился к Луи Филиппу:
     - Сир, я передаю вам тело императора Наполеона
     Король склонил голову:
     - Именем Франции принимаю его...


     Октябрь 1997 года.




     Уроженец  Тбилиси  Анатолий  Яковлевич   ГОНЧАРОВ   свою  журналистскую
деятельность начал в Риге  в 1970-х годах. Коллеги, да  и  многие читатели и
сегодня  помнят  его  репортажи,  очерки,  аналитические  корреспонденции  в
рижских  газетах. Здесь же  издавались  его  первые  книги.  Вскоре  он  был
приглашен  на  должность  аналитика в  авторитетные  союзные структуры.Новая
работа оказалась  связанной  с  длительными  заграничными  командировками  и
Японии,  Италии, Египте  и  других странах.  По  итогам  этих  поездок  было
написано  несколько   изданных   в   Москве   книг.  Среди  них  удостоенный
литературной премии "Открытие" Союза писателей России роман "Накануне  войны
и  мира",   хорошо  принятые  критикой   "Варвары  и  Птицеловы",  "Молчание
фараонов". Исторический роман  Гончарова "Кардиналы и короли"  в  1999  году
назван   в   числе  номинантов   на   литературную   премию   международного
Пен-клуба.Роман-интрига "Император умрет завтра" написан после пребывания на
Корсике.




Популярность: 1, Last-modified: Mon, 25 Jun 2001 12:32:20 GmT