Издано Римо-Католической Парафией Святого Александра в Киеве
при содействии Всеукраинского Благотворительного Братства Менших Братьев
Капуцинов
Киев -- 1993
Подписано в печать: Ю.02.93. Формат 60Х84/16, Бумага
типографская Высокая печать. Усл. печ. л. 3,49. Уч.-.изд. л. 3,/5. Тираж
2000 экз. Заказ 32--1. Изд. в"-- 266/111.
Издательство КИИГА. 252058. Киев-58, проспект Космонавта Комарова, 1.
Никто не сомневается в том, что блаженства играют особую роль в
христианском мировоззрении. Боссюэ сказал своим монахиням: "Если Нагорная
проповедь -- суть хри-стианства, восемь блаженств -- суть Нагорной
проповеди". Св. Доминик молился о том, чтобы основанный им орден "находил
радость и услады в жизни, сообразной духу бла-женств". Те, кто составлял
нынешний лекционарий, сочли текст о блаженствах самым подходящим для дня
Всех Святых.
Однако текст этот очень странен. Чем больше думаешь о нем, тем больше
он озадачивает. Блаженства, без сомне-ния, зовут нас на неслыханные высоты
духовной и нрав-ственной жизни; но, в то же время, они канонизируют
ка-чества, прямо противоположные представлению о прилич-ном, благополучном,
нормальном человеке.
Конечно, эту странность мы находим в Евангелиях по-всюду. Христианская
зрелость совсем не в том, чтобы стать подтянутым, внушающим уважение
человеком, у которого все в порядке, ибо он точно знает, что такое быть
христиа-нином, и обладает достаточной силой воли, чтобы жить со-гласно этим
знаниям.
По-видимому, у апостола Павла была немалая сила но-ли, но он мучился
таинственным "жалом в плоть". Когда он хотел от него освободиться, Господь
ему сказал: "Довольно с тебя благодати Моей", и Павлу пришлось узнать, что
Божья сила совершается в немощи, то есть -- только в слабости нашей
становится совершенной.
Сам Господь избрал путь слабости. В Боге есть что-то такое, что легче
выразить слабостью, чем силой, глупостью, чем умом, бедностью, чем
богатством. Воплотившись, Он стал бедняком, неудачником и неразумным. А мы,
призванные следовать и подражать Воплощенному Богу, не должны удивляться,
что нам нужно изучить высокое искусство немощи.
Конечно, это не значит, что мы должны опустить руки и вообще
не "делать усилий". И Библия, и жития святых показывают нам, что усилия эти
бывают поистине героически-ми. Но не дай нам Бог неправильно их понимать!
Апостол пишет, что он достиг праведности, предписанной Моисеевым
законом, со всей той тонкостью ее толкования, которой достигли фарисеи.
Когда же он стал христианином. это совершенство, эта праведность не принесли
ему особой пользы; он как бы не знал, что с ними делать.
Очень легко считать фарисеев воплощением пороками лжи. В прямом смысле
слова они не лгали; что же до пороков, они, можно сказать, были лучшими
людьми той эпохи, самы-ми набожными, самыми покорными Божьей воле, самыми
от-ветственными в своих поступках. Праведность их плоха лишь одним: ее можно
измерить, и счесть хоть когда-нибудь, что мы ее достигли. Она может стать
самоцелью.
Как соблазнительно определить нравственность так, что-бы рано или
поздно сказать: "Я все это выполнил! Как хо-рошо войти в храм, смело подняв
голову, и возблагодарить Господа за то, что ты -- такой приличный, такой
безупреч-ный человек! Как это смиренно (ведь благодарим мы не се-бя, а
Бога), как нагло и как невыносимо скучно!
Часто считают, что фарисей из притчи гордился своими успехами; но это
неверно. Он прекрасно понимал, что всем обязан Богу. Вина его -- не в
самомнении, а в том, что он неверно мыслил праведность.
Начнем с того, что, благодаря не себе, а Богу он все-таки может
любоваться собой. Он собой доволен. Довольство это проникает в самое
смирение. Даже на исповеди мы, христи-ане, можем видеть себя "вполне
правильными". Вот что пи-шет Грэм Грин в "Силе и славе": Священник
исповедует не-молодую женщину. "Вспомните ваши настоящие грехи (го-ворит
он)", -- "Но я хорошая женщина, отец", -- удивленно ответила она. -- "Тогда
что же вы делаете здесь? Меня ждут дурные люди, -- сказал он. -- Любите вы
кого-нибудь, кроме себя?" -- "Я люблю Бога" -- надменно сказала она. Он
быстро взглянул на нее и в слабом свете стоявшей на полу свечи увидел
суровые черные глаза под черной шалью. Еще одна из набожных... как он сам.
"Откуда вы знаете? -- спросил он. -- Любовь к Богу такая же, как любовь к
че-ловеку..., ребенку. Когда кого-нибудь любишь, хочешь быть
с Ним, поближе". Он безнадежно махнул рукой: "Хочешь защитить
его от себя".
Наши добрые дела, наша набожность, наши духовные достижения опасны тем,
что помогают нам составить такое представление о самих себе, которое нас
удовлетворит.
Мысль эта, среди прочего, входит в слова о том, что мы должны
уподобиться детям (см. Мтф. 18, 3). Неслучайно у всех трех синоптиков сцена
с детьми стоит рядом с текстом о богатом человеке (у Матфея -- "богатом
юноше"). Каза-лось бы, вот идеальный кандидат в Царство Божие. Но в том-то и
дело, что идеальных кандидатов нет и быть не мо-жет. Христос пытался
объяснить, что выполнение закона нас не спасет; когда же ученики спрашивают,
кто же может спастись, Он говорит: "Невозможное человеку возможно Богу".
Богач хотел узнать, что надо сделать, чтобы наследовать вечную жизнь;
узнать и достигнуть этого. На самом же де-ле мы должны принять Божье
Царство, как маленький ребе-нок. Тогда, в древности, не было сентиментальных
иллюзий, благодаря которым нам кажется, что дети как-то особенно
нравственны. Христос не говорит, что Царство -- большая площадка, где играют
идиллические дети. Дети близки к Богу не потому, что они безгрешны, а
потому, что они бес-помощны. Они ничего не могут "сделать", и, в отличие от
богача, ничего не "заслужили". Что бы они не получили, это подарок, дар.
У детей нет прошлого. Мы, взрослые, слишком много ду-маем о прошлом и
даже издаем автобиографии, как бы го-товя свой "имидж" к встрече с Богом.
Зачем все это? За-чем мы тратим время? Не лучше ли, как дети, жить
настоя-щим, где нет места никаким "имиджам"? Именно здесь и сейчас
встречается с нами Бог. Если мы хотим, мы можем сказать, что Он встречается
с нами "нигде".
Вот почему так важны в христианском предании "обра-щения на смертном
одре". Мы -- не наше прошлое; мы -- то, что мы здесь, и сейчас стоим перед
Богом.
Это -- не психологическая, а богословская истина; сов-сем не надо
каждую минуту ощущать себя как бы только что сотворенным. Такие ощущения и
соответствующие им восторги дали бы ровно то же самое, что и фарисейское
довольство собой.
Каждый, кто ищет способы приблизиться к Богу, обре-тет эти
способы, а Бога утратит. Духовный человек не пе-чется даже о духовном покое,
и не страдает от его недостат-ка. Любые ответы: на вопрос: "Что я могу
сделать, чтобы наследовать жизнь вечную?" -- не нужны, они бесплодны. Чтобы
превзойти "праведность фарисеев", мы должны со-вершенно изменить наши
представления о праведности. Мы должны иначе видеть, что такое -- быть
праведным и, тем более, что такое -- себя праведным ощущать. Со времен
Но-вого Завета праведность нельзя измерить. Конечно, мы по-прежнему знаем,
что, например, убийство -- грех, а не уби-вать -- хорошо и праведно. Но
сколько бы мы ни сделали, сколько бы грехов ни побороли, -- мы все такие же
неради-вые рабы. Церкви потребовалось много веков, чтобы достиг-нуть на
практике той милости к любому кающемуся, кото-рую нередко называют теперь
"духом Иоанна XXIII". Но богословы всегда знали, что Новый Завет не
допускает ни-какого разделения на "чистеньких" и "нечистых". Авва Феодот
учил когда-то: "Не превозносись над любодеем, если ты чист, иначе и ты
нарушишь закон. Ибо Тот, кто сказал "не прелюбодействуй", сказал и "не
суди".
Каждый из нас облечен великой честью: все мы -- жал-кие бедняки,
ожидающие милости Божьей.
Блаженства являют нам очень странного челавека: он бе-ден и тих, он
плачет, вообще -- он достаточно жалок, хотя и может почему-то мирить других.
Почти никто не хочет ка-честв, перечисленных Христом, Одни брезгливо жалеют
таких людей, иногда пытаясь "поправить их дела", другие -- те, кто оказался
в "подобном положении", -- романтизируют его, уподобляясь ибсеновскому
герою, которого играет пло-хой актер.
Нелегко признать: "Да, я -- не победитель"; еще труднее с этим
смириться, как будто так и надо. Чаще всего мы пыта-емся "что-то сделать" --
если не "поправить дела", то хотя бы вызвать восторг (ибсеновский герой
нуждается в рукоплес-каниях).
Словом, мы реагируем так, как если бы нас обделили. Нам не нравится
быть "хуже других", и мы пытаемся это ис-править или харошв испельзавать.
Конечно, трудно, почти невыносимо жить, зная, что ты не силен,
не победителен, не благополучен, не счастлив, и тому подобное. Поэтому так
трудно "жить по правде" -- ведь это включает и правду о себе. Мы тщимся
казаться позначитель-ней и обманываем самих себя.
Чтобы поистине обратиться к Богу, надо "вернуться к се-бе", как
вернулся к себе блудный сын (Лк. 15, 17 *. Чело-век ищет Бога повсюду, и не
находит, ибо Бог -- в нем са-мом, поджидает его.
Св. Викентий Феррер говорит, что основа всего прочего -- именно эта
правда о себе. Имя ей -- смирение. Мы должны знать, кто мы. Мы должны
увидеть, что в нас самих нет ни-какого добра, и "от себя" мы творить добро
не можем. Нам надо понять, как бессмысленна всякая попытка быть "впол-не
приличным человеком" перед собой и перед Богом. Надо признать, что мы никуда
не годимся, и жить с этим сознани-ем. Только тогда Бог сможет сделать из нас
что-то сносное,
Почти перед смертью Маленькая Тереза благодарила Бо-га за свое
несовершенство, ибо из-за него она "нуждается в милости Божьей".
Это совсем не то, что довольство своей слабостью. Всякое довольство
собой, сколь угодно извращенное, от Бога уво-дит. Мы должны понять, что
никуда не годимся, и принять. это; какие уж тут победители!
Христианин обязан учиться искусству слабости, беспо-мощности, неудачи.
Он должен знать, что, когда мы слабы и беззащитны, Бог видит нас, любит,
даже хвалит. Размыш-ляя об Евангельских блаженствах, не думайте: "Это -- о
каких-то неудачниках". Радуйтесь, если это о вас. Не ду-майте: "Надо бы им
помочь"; помните, что они блаженны.
* Автор имеет в виду латинский перевод т. н. "Вульгату"; в руоск.
переводе сказано: "...пришед же в себя, сказал".
Гл а ва 3
Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное
Евангелист Матфей и евангелист Лука говорят об этом блаженстве не
совсем одинаково. У Луки оно проще и, воз-можно, первоначальной: "Блаженны
нищие"; а противопо-ставлено оно словам: "Напротив, горе вам, богатые!" (Лк
24).
Такую простоту, почти грубость, не надо списывать со счета. Ту же самую
мысль (точнее -- весть) мы находим в притче о богаче и Лазаре (Лк 16); если
ты преуспеваешь в этом мире, ты расплатишься в "мире ином", и наоборот.
Можно морализировать по поводу притчи, но сама она не дает для того
оснований. Суть ее -- не в том, что богач был плохим, а бедняк -- хорошим, а
в том, что один был богат, а другой -- беден. Вот и все. Горе богатым.
Простота эта поражает, но соответствия ей мы находим и в иудействе.
Согласно преданию, рабби Иуда, прозванный "Царевичем" (The Prince) учил:
"Тот, кто наслаждается в этом мире, лишится наслаждений в будущем; тот, кто
в этом мире лишен наслаждений, обретет их". По-видимому, такая мысль вполне
привычна и породила множество притч, похо-жих на анекдоты. Например, рабби
Ханина, измученный своей бедностью, помолился о помощи, и увидел руку,
ко-торая протягивает ему золотую ножку от стола; а потом, во сне, узрел
иное: на небе, в будущей жизни, он ест за столом, у которого не хватает
ножки.
Конечно, это совсем не похоже на первые книги Ветхо-го Завета, где
земное благополучие прекрасно сочетается с праведностью, более того, --
оказывается естественной на-градой (см. нпр. Втор. 6, 3; 11, 13 и др.).
Проблема поставлена иначе, и очень остро, в Книге Иова. Герой ее весьма
хороший человек, но на него валятся все возможные беды. Друзья настаивают на
том, что это -- расплата за грехи, .но он, так же твердо, повторяет, что не
провинился перед Богом. По замыслу автора, прав он, а не друзья. Тем самым
ситуация оказывается непонятной, если не бессмысленной. Правда, в конце Иов
обретает все утра-ченное, но до этого его представления о Боге поколеблены и
сменены гораздо более глубокими,
По всей вероятности, мысль о том, что земное благопо-лучие не
связано с праведностью, развивалось в века, раз-делявшие оба Завета; иудеи
все яснее понимали, что чело-век, преданный Закону Господню, обычно
оказывается среди изгоев этого мира.
Поначалу, конечно, это было простым наблюдением, но со временем,
обобщилось, особенно потому, что мир сей все больше воспринимался как
княжество сатаны. В иудей-ском сознании (быть может, под влиянием персидских
уче-ний) усилилась резкая дихотомия между нынешним и буду-щим веком. Те, кто
верен Богу, считали они, получат награ-ду не теперь, а позже.
Раннее христианство приняло это деление. Христиане ве-рили, что тот
мир, который мы видим и знаем, подчинен "князю мира сего" (Ин. 14, 39).
Отсюда неизбежно следует, что земное благополучие дается лишь тем, кто
удовлетво-ряет требованиям этого князя. Поразительно место из "Па-стыря"
Ермы, где говорится, что христианин не может уча-ствовать в "экономической
системе" мира сего, ибо она це-ликом подчинена сатане. "Властитель этой
страны, -- учит Ерма, -- прав, когда говорит: "Или следуйте моим зако-нам,
или покидайте мою землю". Что же нам остается де-лать? У нас свои законы и
свой град. Неужели мы отверг-нем свой закон ради полей и других владений и
станем жить по закону чужого града?
С точки зрения Ермы именно это -- самый опасный соблазн для
христианина. Самый тяжкий грех -- нарушить завет с Богом; а это неизбежно,
если мы стремимся к зем-ному преуспеянию, так как невозможно служить двум
гос-подам.
Ни в коем случае нельзя забывать о том, как серьезно это учение. Перед
каждым из нас стоит чрезвычайно реаль-ный вопрос: в какой мере мы вправе
стремиться к земному преуспеянию любого рода, не изменяя Богу? Ответить на
него совсем непросто. "Талант", который мы должны при-умножить, так или
иначе приведет нас к соприкосновению с "маммоной неправедным". Если дойдет
до прямого конфлик-та ("или" -- "или") -- нам придется, как всегда знала
Цер-ковь, выбирать между отступничеством и мученичеством. Но обычно вопрос
стоит не столь явно, и все наши мирские дела -- под вопросительным знаком.
Поскольку мы живем
в этом мире, мы непрестанно рискуем послужить маммоне. Это
полностью относится к таким "добрым делам", как ска-жем, учительство. Что бы
мы ни делали, мы в той или иной степени вынуждены считаться со "здешними"
законами.
Незачем отрицать, что Церковь никогда не могла требо-вать от своих
членов полного разрыва с миром. В ней всегда существовали преуспевающие и
богатые люди. Но Церковь неустанно предупреждала их об опасности. Ерма
говорит, что богатые обязаны своим спасением молитвам бедных. мы ставим.
Быть может, мы хотели кого-то убить; быть может, Мutais мutandis -- это
можно сказать о каждом из нас, в той или иной мере вписанных в "приличное
общество",
Мы непрестанно должны помнить, что невозможно слу-жить двум господам.
Принцип этот гораздо шире "богатст-ва -- бедности" в материальном смысле
слова. Смотрите. как< говорит Господь о тех, кто выставляет напоказ свое
бла-гочестие. Слова Его просты: "...они уже получают награду свою" (Мтф. 6,
2 и 5).
С такой точки зрения неважно, какую из земных целей мы ставим. Быть
может, мы хотели кого-то убить; быть мо-жет, хотели улучшить Британскую
конституцию. Раз мы этой цели достигли, мы получили награду свою.
По-види-мому, лучше исправлять конституцию, чем убивать, но, в контексте
блаженств, обе эти цели -- недостаточны, и пото-му обе они могут увести нас
от Царства Божия. Вопроси-тельный знак остается; если вопрос "встанет
ребром", что будет дороже нам: Бог или конституция?
Да, самый близкий контекст нашего блаженства -- пол-ная или
относительная несовместимость Царства Божия и какого бы то ни было
преуспеяния в земном мире. Но это не" все; и для нас, и для евангелиста
Матфея блаженство нищих духом значительно глубже.
В той же Нагорной проповеди Христос сообщает нам еще одну очень важную
истину о земном имуществе. "Не собирайте сокровища на земле", -- говорит Он
(Мтф. 6, 19) у и объясняет, что это попросту невозможно (ср. Лк. 12, 16 и
далее). В этом мире, собственно, и нельзя ничем владеть,. ибо и владения и
мы сами недостаточно устойчивы. Мы живем во времени, мы живем в текущем
мире; и поэтому нет никакой возможности схватить что бы то ни было и
закри-чать: "Это мое!" Когда апостол Павел учит нас пользовать-
ся миром как не пользоваться (1 Кор. 7, 31), он просто
пока-зывает, что не подвержен иллюзиям.
Конечно, это относится не 'только к деньгам или имущест-ву. Несметное
множество браков и дружб разрушено имен-но тем, что мы хотим владеть чем-то
или кем-то. Самый верный способ поссориться с человеком -- вцепиться в него.
И дружбу и любовь можно получить только как незаслу-женный, нечаянный дар.
Жалеть об этом не надо, это -- од-на из тех вещей, из-за которых прекрасен
Божий мир. Падший человек утратил вкус к такой неуверенности. Он любит то,
что можно крепко держать, хотя на самом деле ему это только кажется, ибо
удержать ничего нельзя.
Одни лишь нищие духом могут что-то иметь, поскольку лишь они принимают
все, как подарок. Об этом, среди про-чего, говорит Христос в Своей притче --
о талантах (Мтф. 25, 14 и далее). Человек, зарывший деньги, боится
риско-вать, но именно поэтому теряет все, что ему доверено. Хо-зяин не
хотел, чтобы слуги берегли его дар.
Господь просит нас, чтобы мы всегда были готовы отдать то, что имеем.
Только тогда оно может вернуться к нам и умножиться. Нам очень важно
отучиться от желания "вла-деть". которое вложил в нас дьявол, еще и потому,
что единственное прочное достояние лежит вне всяких "владе-ний".. Томас
Трэен в "Сотницах созерцаний смеется над глупыми людьми, "которые хотят
владеть столь малым, тог-да как им обещано все". Мейстер Экхарт говорит о
том же, объясняя, что Бог не может дать мало -- Он дает или все, или ничего.
Пока мы играем в бесовскую игру "владения", мы никак не выйдем за
пределы того мира, где можно получить лишь жалкие крохи. Только тогда, когда
мы снова научимся ви-деть во всем Божий дар, мы сможем получить в дар
Царст-во Небесное.
Сам Бог непрестанно отдает Себя. Лица Троицы отдают Себя друг другу.
Человек, образ и подобие Божие, может сохранить даже душу, лишь отдавая ее
(см. Мтф. 10, 39). Согласно одному из толкований, образ Божий -- "мужчина и
женщина", вместе. В этом, несомненно, есть правда. Как бы ни понимать образ
Божий, в него входит отдание себя другим. "Нехорошо человеку быть одному"
(Быт. 42, 18).
Часто слова о том, что надо потерять душу, чтобы ее обрести,
поясняют так: "душа" означает здесь "жизнь". Не стоит на этом настаивать.
Греческое слово Евангелия зна-чит именно "душа". Если мы слишком сильно
печемся о на-шем спасении, мы рискуем его потерять. Если мы жадно со-бираем
духовные сокровища, мы не сможем принять в дар Царства Божия. Конечно, это
касается и чувств, и достоя-ний ума. Мы должны легко отдавать их, чтобы жить
в ис-тинном смысле этого слова.
Причина совсем не в том, что стремление к эмоциональ-ной,
интеллектуальной или физической "зажиточности" об-личает в нас жадность.
Нет, причина почти прямо противо-положна; и в этой связи надо вспомнить
забытую доброде-тель magnanimitatis -- величия души. Цепляться за частич-ные
блага попросту мелко. Самый верный путь к утрате радости -- стараться быть
бодрым и веселым любой ценой. Отец Браун напомнил нам, что это -- "жестокая
религия" (см. расск. "Три орудия смерти"). Скажем больше: быть может, самый
верный способ сойти с ума -- трястись над своей психикой. Во всем, что хоть
чего-то стоит, есть некая легкость, риск, легкомыслие.
Господь отвечает на наши жалкие просьбы: "Отец благо-словил дать вам
Царство" (Лк. 12, 32). Бессмысленно гово-рить, как мамаша у Льюиса: "Мне
нужно так мало, только хороший гренок...". Это -- бесовское смирение, оно
опасней гордыни. Отец благоволил дать нам Царство. Всем осталь-ным надо,
если нужно, жертвовать, не потому, что это слиш-ком много для нас, а потому,
что это слишком мало. Христианство -- не дотошная программа
самоусовершенствова-ния. На карту поставлено Божие Царство; и ради него мы
должны разжать пальцы. Западная христианская традиция называет такое полное
отдание "темной ночью" чувств и ума; и этому нередко противопоставляют более
радостную духовность православия. Однако и в восточной традиции речь идет о
том же самом, и многие учителя кажутся менее мрачными лишь потому, что они с
большей надеждой смотрят на роль самого человека в деле своего спасения, чем
некоторые (никак не все) их западные собратья. Быть может, западные
христиане больше противились Богу, и по-тому больше страдали. Но цель и у
тех, и у других -- одна и та же.
Мы не должны владеть ничем, даже Богом. Если мы хо-тим его
обрести, мы не должны в него вцепляться. (Тем са-мым, кстати, мы испытываем
последнее подражание Христу -- "Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня
оставил?" (Мтф. 27, 46). Труднее всего из всех грехов побороть
идоло-поклонство. О падшем человечестве можно сказать то, что сказал:
апостол об афинянах: "... по всему вижу я, что вы как бы особенно набожны".
(Деян. 17, 22). Человеческие стремления искажены, но не уничтожены
первородным гре-хом, и в число их входит стремление к Богу. Сколько бы:
человек ни старался, он не изгонит Бога из своей жизни. Какой-то бог
нужен ему. Но пока он не разучится "владеть, он примет лишь такого бога,
которым можно владеть, как предметом.
Однако Бог -- не предмет. Всякий бог, который стал "моим" -- бог
ложный. Бесконечность Божьего бытия нельзя "иметь", нельзя "держать", как
нельзя удержать ураган ры-бачьей сетью.
Блаженны нищие духом, то есть -- те, кто отрешился от духа "владения".
Их есть Царство Небесное, ибо они потеряли все "свое", и научились просто
отдавать и просто принимать, а точнее -- просто быть, в чем и уподобились
Богу.
Глава 4
Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю
Согласно "западной" традиции, вторым в перечне бла-женств идет
блаженство кротких_(Мтф. 5, 4 или 5). По дру-гим традициям второе блаженство
-- плачущих; но я по-следую не им исключительно и только потому, что это
удоб-нее для хода наших бесед.
Слова о блаженстве кротких почти точно повторяют стих из псалма и
евангелист явственно хочет, чтобы мы это за-метили. Значит, первый ключ к
этим словам надо искать в 36 псалме.
Псалмопевец оказался в более чем обычном положении:
глядя на жизнь, он увидел, что плохие люди процветают, а те, кто
следует закону Господню, беспомощны перед их победоносным шествием. Это
кажется ему странным; и, ста-раясь утешиться, если не понять, он размышляет
о земной жизни, пытаясь проникнуть в тайну Божьих замыслов.
"Не ревнуй злодеям, не завидуй делающим беззаконие, ибо они, как трава,
будут подкошены, и, как зеленеющий злак, увянут. Уповай на Господа, и делай
добро; живи на земле, и храни истину. Утешайся Господом, и Он исполнит
желание сердца твоего. Предай Господу путь твой, и уповай на Него, и Он
совершит. И выведет, как свет, правду твою, и справедливость твою, как
полдень. Покорись Господу и надейся на Него. Не ревнуй успевающему в пути
своем, че-ловеку лукавнующему. Перестань гневаться, и оставь ярость; не
ревнуй до того, чтобы делать зло. Ибо делающие зло истребятся, уповающие же
на Господа наследуют зем-лю. Еще немного, и не станет нечестивого;
посмотришь на его место, и нет его. А кроткие наследуют землю и насладят-ся
множеством мира".
Главная мысль проста: для плохих людей нет будущего. Поэтому нам и не
надо вмешиваться в их судьбы, как не надо торопить траву, которая еще не
завяла. Ярость и борь-ба -- неверный ответ. Господь поступает иначе. -- Он
"сме-ется" (там же, 13). В сущности, плохих людей нелепо при-нимать всерьез.
Как бы они ни тщились, сколько бы о себе ие мнили, у них нет ничего впереди.
Гневаясь на них или бо-рясь с ними, мы придаем им больше значения, чем
следует.
У зла ровно столько реальности, сколько мы ей отпустим. Мы делаем
его реальней, откликаясь на него.
Конечно, не надо это упрощать. Зло -- неизбежная часть падшего мира и в
каждый настоящий момент сила его велика. Но оно не может устоять; у него нет
будущего.
Должно быть, "кроткие" -- не самый точный перевод греческого слова из
Евангелия, а греческое слово не так важно нам, как еврейское, которое и
употребил Спаситель, -- слово из Псалма, "анавим". Само по себе это слово,
не обозначает нравственного свойства. "Анавим" -- неудачники, т. е. те, кто
подчиняется, а не владеет людьми и обстоятель-ствами. Казалось бы, именно
они никакой земли не насле-дуют.
Тяжкая судьба иудеев вынудила их, в конце концов, пе-реосмыслить
Господни обетования. После всех своих бед они уже не могли считать, что
благополучие, преуспеяние, власть автоматически связаны с верностью Божьему
закону-Жизнь показывала им, что меньше всех процветает народ Господень.
Они искали свою вину, и благочестие их все больше ок-рашивалось
покаянием. Но этого было мало. Самые мудрые из них догадались, что полная
покорность закону вполне совместима с бедностью и бессилием. Об этом и
говорит 36-й псалом. Псалмопевец уже знал, что главное -- уте-шиться
Господом, предать Ему свой путь; остальное прило-жится в свое, то есть --
Божье время. Да, время, а не зем-ная сила, на стороне праведного.
Отсюда проистекает удивительное сочетание надежды и скорби. Наверное,
тогда же, что и псалом, возникла един-ственная в своем роде личность
"цадика". Цадик далеко не всегда известен миру; он никогда не преуспевает.
Но имен-но он, на путях Промысла, связывает мир и Творца. Он -- канал, по
которому течет в мир Божья милость. И потому именно он держит собою мир.
Вероятно, Христос отсылает и к этой традиции, когда го-ворит о "соли
земли" (Мтф. 5, 13). Диогнет в одном посла-нии называет христиан "душой
мира". Мир сгнил бы, как мясо без соли, он просто бы умер, если бы не
Христиане.
Сам Христос -- совершенный цадик, и в очень ранней Церкви Его так
именовали. В Нем сгущаются до предела чаяния Его народа, и исполняются. Он
-- тот праведник, ко
торого не нашлось в Содоме и Гоморре (Быт. 18, 23) и далее, но
которого достаточно, чтобы спасти мир.
Христос отдал Себя в руки врагов, Он беззащитен перед
их злобой, они победили Его -- но победил Он. Вот оно, предельное
выражение Божьей "тактики" в падшем мире. Только Распятый может "низложить
всех врагов под ноги Свои" (1 Кор. 15, 25). Нам очень хочется достигнуть
Цар-ствия методами мира сего. Но такие попытки, все до еди-ной, перечеркнуты
Крестом. "Не противься злому" (Мтф. 5, 39).
Когда апостол учит нас: "Ибо в вас должны быть те же чувствования,
какие и во Христе Иисусе" (Фил. 2, 5), а вслед за тем воспевает униженного и
превознесенного Христа, он не хочет сказать, как многие из нас: "Конечно,
все это глупо, но удовольствуйтесь глупостью". Он предлагает нам новую
мудрость, новое здравомыслие. Слово, которое он употреб-ляет, означает
по-гречески "быть разумным". Именно такая разумность заповедана христианам.
Первая заповедь блаженства говорит нам, что мир невер-но понимает
обладание. Вторая заповедь говорит, что мир неверно судит о деятельности и
действенности. Быть может, именно потому блаженны те, которые неспособны
ничего "добиться".
И впрямь, есть что-то сомнительное в попытках "доби-ваться". Человек
создан по образу и подобию Божью, и де-ятельность его должна быть подобна
деятельности Бога. Бог же не хлопочет, не устраивает, Он просто делает, а
это совсем иное.
В сущности говоря, сотворение мира -- ничуть не "нуж-но"; это, если
хотите, "игра ума" (см. Прем. 8, 30). Игра очень тесно связана с делом
творения. Ангелус Силезиус говорит, что "роза... цветет, потому что цветет".
Об этом не надо забывать, когда Христос говорит нам о лилиях (Мтф. 6,
28). Даже если мы скажем, что цветы иг-рают большую роль в экологии, мы не
ответим на вопрос, зачем существует сама экологическая система. Весь
товар-ный мир цветет, потому что цветет.
Если мы хотим действовать, как Бог, мы должны полю-бить действие ради
действия, внеразумную игру. Мы долж-ны принять действие не как средство, а
как цель. Помните,
что Баламут у Льюиса советует Гнусику, чтобы тот не по-пускал у
своего подопечного бесцельных действий? Когда человек с удовольствием пьет
какао, или играет в крокет, или разбирает марки, он проявляет "какую-то
невинность, какое-то смирение, (...), которым я (Баламут) не доверяю. Когда
он искренне и бескорыстно наслаждается чем бы то ни было, ...он, тем самым
защищает себя от самых тонких наших искушений".
Согласно св. Фоме, воля наша может удовлетвориться только всем благом
Божиим. Если мы хлопочем о чем-то, что-то "устраиваем", результаты наших
действий на удивле-ние ничтожны. Конечной нашей цели -- Бога -- таким пу-тем
не достигнешь.
Землю наследуют кроткие, беззащитные, неумелые, пото-му что Божью
землю, истинную землю иначе не получишь. Она -- дар, или, по слову
Евангелия, -- наследство. Чтобы получить наследство, надо чтобы кто-то умер,
больше ничего. За нас умер Христос; в нас умирает ветхий Адам; для нас,
христиан, умирает мнимый мир суеты и неправды, греха и расчета.
Все мы нередко удивлялись, что больше всего дают в ре-зультате не наши
разумные действия, а что-то совсем дру-гое. На жизнь человеческую часто
влияют слова случайные, которые никто толком не понял или не расслышал, а
рас-считанные наперед "средства" приводят к каким-то нелепым, если не
смешным последствиям.
Это должно бы открыть нам глаза на очень важную исти-ну. Нельзя
составить путеводитель в Царство Божие, это нам не Лондон и не Нью-Йорк. Мы
можем полагать, что Лондон -- на пути к Царствованию, и стремиться туда, но
нет никаких оснований считать, что мы правы. Каков наш правильный путь,
знает только Бог, и то, что нам кажется ошибками, может оказаться
необходимыми ступенями про-мыслительного замысла.
Если мы это поистине поймем, наша жизнь очень упро-стится.
Разочарования приходят, потому что чего-то сильно хотели. Но стоит ли этого
сильно хотеть? Что бы мы ни дела-ли, мы похожи на человека, который сажает в
саду семеч-ко неизвестного растения.
Вспомним о том, как часто мы не понимаем событий и действий. К примеру,
мы думаем, беседуя с кем-то: "Я с
ним беседую". Или: "Я даю ему ценный совет", или: "Я ему
помогаю", или: "Я решаю его неурядицы". На самом же. де-ле, все совсем не
так. Быть может, Бог попустил беседу по другим причинам: я должен вогнать
собеседника в сон, что-бы он отдохнул, или отвлечь его звуком голоса: или,
нако-нец, разозлить так, чтобы он понял, какой соблазн испыты-вает убийца.
Нам настолько мало известен Божий замысел, что просто глупо печься о нашей
собственной цели. Зато действия наши, если это понять, становятся гораздо
проще. Раз от наших хлопот ничего не зависит, мы можем стать много
спокойнее.
Приятно понять, что "ценный результат" зависит не от нас, а только от
Бога. Без Божьей воли действительно не произойдет ничего. На этом зиждется
особое духовное дела-ние -- предание себя Промыслу, связано прежде всего с
именем Терезы из Лизье, но на самом деле неотделимо от христианской
традиции. Все, что бы ни случилось, восприни-мается как знак воли Божьей.
Если принять это всерьез, для нас уже не будет несча-стий, ибо
несчастье, как правило, противопоставлено какой-нибудь надежде или
какому-нибудь желанию. С другой стороны, для нас не будет достижений и
успехов. Цель Бога -- спасти нас. Ни в коем случае нельзя думать, что Он как
бы подстегивает нас, стремясь наказать за тот или иной проступок. Он
трудится, создавая, а не уничтожая нас. Поэтому с богословской точки зрения,
правильней смо-треть на жизнь с надеждой, чем со страхом. Даже то, что
удаляет нас от спасения, Бог может и хочет использовать нам во благо. Самое
страшное зло -- убийство Христа -- сердцевина нашей надежды. Именно так
использует Гос-подь наши грехи и страдания; так должны воспринимать их и мы
сами.
Иулиания Норичская смело учит, что у греха нет "спосо-ба бытия", и он
может быть опознан лишь по сопутствую-щей ему боли. Грех входит в
реальность, в рисунок жизни только потому, что Христос страдает всеми нашими
стра-даниями. Вне этого грех бессмысленен. Его нельзя прини-мать во
внимание. Суетливые попытки от него оградиться придают ему большую
реальность, чем у него есть.
В начале II века тому же, хотя иначе, учил странный римский духовидец
Ерма. Ему было явлено, что надо меньше каяться, и больше молиться о
святости.
Конечно, зло играет немалую роль в нашем мире, но лишь потому,
что нашему миру сильно нехватает реальности. Мир реальности -- воля Божья. В
Боге нет греха, и все, что можно описать как зло, преобразуемо в славу.
Тут нас подстерегает два соблазна. Мы можем вообра-зить, что мир уже
стал раем, хотя мы этого не видим (см. 2 Тим. 2, 18). Но рай не скрывает
себя, он приходит явно (см. Кол. 3, 4), его нельзя не увидеть. Можем мы
вообра-зить и другое: то, что мы видим, и есть вся реальность. Это не так.
Глазами веры мы должны видеть невидимое, самую суть действительности (св.
Ев. 11, 27 и 11, 3).
Теперь скажу снова: избегая этих двух ошибок, мы не можем всерьез
разделять нашу жизнь на "успехи" и "неуда-чи". Наше дело -- иное: предавать
себя творящей и спа-сающей силе Божьей.
Это не значит, что мы вправе менять мир. Порою именно такая обязанность
проистекает из послушания Богу. Но не-пременно нужно помнить, как велик
зазор между нашими усилиями и результатами. Все, чего бы мы ни добились в
жизни, только сырье или, если хотите, условный набросок блаженства. Важно
то, что мы делаем, а не то, что стара-емся сделать.
Тереза из Лизье сказала перед смертью: "Я сею доброе семя, которое Бог
вложил в мою слабую руку для моих птичек. Что будет с ним, не мое дело. Я об
этом и не ду-маю. Добрый Бог говорит мне: "Давай, всегда давай, и не
заботься о том, что из. этого выйдет".
Если мы сумеем это понять, нам покажется просто смеш-ным мирской взгляд
на жизнь Поистине глупо добиваться успехов и влияния, печься о многом. С
Божьим замыслом связано лишь то, что мы действительно делаем. Существен-но
не гнаться за своими целями, а делать то, что делаешь, так сказать, "в
Промысле Божьем".
Такова наша кротость, о которой говорит наша запо-ведь. Это
нравственная, духовная позиция, которая начина-ется с беспомощности, столь
естественной для земного уде-ла, а завершается соработничеством Богу.
Кроткие блажен-ны, поэтому мы должны помнить, что позиция эта лучше и
радостней, а не хуже и несчастней других.
Глава 5
"То, что явлено -- не благо" учит св. Игнатий Антиохийский, быть может,
цитируя какое-то ходячее речение; и добавляет: Бог наш, Иисус Христос, уйдя
из мира к Отцу, явил Себя полнее" Исчезнув, Христос появился в большей мере,
чем тогда, когда Он жил на земле.
Ориген ссылается на то же или похожее речение, рас-суждая о словах
Господних: "...войди в комнату свою и за-крой дверь свою" (Мтф. 6, 6). Это
лучше поясняет нам сло-ва Игнатия и смысл речения. Нельзя молиться явно. Бог
не действует явно.
Все это входит в давнюю и долгую традицию. Христиан-ские богословы и
до, и после Игнатия учили, что Бог действует тихо, незаметно, без шума и
суеты. Такое учение бросает свет на еще одну грань того почти неуловимого
ка-чества, которое названо кротостью. Все наши хлопоты о благополучии,
влиянии, власти происходят от нашей непол-ноты, тогда как Бог, действующий
тихо, говорит от полноты бытия. Блаженство, обещанное кротким, призывает нас
от-решиться от деловитости, свойственной миру неполноты, гностиков, чтобы
жить в тишине и незаметности полного Божьего мира.
Вспомним, как торжественно явился Бог на Синае (Исход, 19. 16) и далее.
Этого, собственно говоря, мы и ждем от Него. Но когда Он снова является
Илие, это происходит очень тихо, словно Он нарочно отрицает все то, что так
пора-зило народ в книге Исхода. Не в буре Господь, не в земле-трясении, не в
огне, а в "веянии тихого ветра" (Царств. 19). Еврейское слово (в западной
традиции -- "шепот") связано этимологически со словом "молчание",
употребляемом в 36 псалме.
Даже в Новом Завете Господь действует так же. Он го-ворит: "Лучше для
вас, чтобы Я пошел (Ин. 16, 7), и "идет", уходит, сперва -- в Страстях,
потом -- в Вознесении. Ори-ген не без основания сказал, что Христос "был
послан не только, чтобы Его знали, но и чтобы остаться скрытым".
Кроткие почитают этот способ действия и стараются под-ражать в нем
Богу. Они не тщатся чего-то достигнуть, что-то уладить, завоевать мир. Их
действия протекают от пол-ноты бытия, отражающего полноту бытия Божия.
Такой "отказ от соревнований" обходится недешево.
Об-разец наш -- Христос на кресте. Его помогут понять не сентиментальные
оптимисты из душеспасительных книжек, а скорее, великие трагические герои
Агамемнон. Эдип, Гам-лет. Все они -- в ловушке.. Это часто бывает с
человеком, Жизнь мира сего -- ловушка. Снова и снова мы оказываем--ся в
безвыходном положении.
Сколько бы ни мечтали, что все "прекрасно устроится",. нам приходится
жить в ловушке прежних своих ошибок, чу-жих грехов, дурных социальных
систем. Ощущение беспо-мощности -- одна из самых тяжких психологических
проб-лем нашей эпохи, легко приводящая к полному отчаянию.
Евангелие дает на это суровый, но единственно реаль-ный ответ. Оно
говорит, что, только приняв ловушку, мы мо-жем изменить хоть что-то. Не надо
суетиться, не надо рваться на волю, надо нести крест беспомощности, как нес
его Спаситель, чтобы обрести истинную силу для жизни, более приличествующую
образу и подобию Бога.
Все наши хлопоты и метания только увеличат неполноту, суету падшего
мира. Тишина же, "тихость", дает Богу воз-можность действовать. Это -- тайна
Его ненавязчивого при-сутствия. Кроткие такой тайны причастны.
Блажен тот, кто не тщится что-то сделать; тот, кто умеет беспомощно
ждать на кресте; именно такие люди наследу-ют землю.
Наверное, только они и могут ее наследовать. Земля бы-ла дана Адаму. Мы
получаем ее в Новом Адаме, Христе. Смотрите, как говорит о Новом Адаме
евангелист Иоанн:
"снова мужчина и женщина в саду, повторяющие рассказ о сотворении
человека. Мужчина этот Садовник, Магдалина не ошиблась; он -- новый садовник
в новом раю. И, как тогда, он произносит имя. Адам называл по имени зверей,
Христос -- Марию-Магдалину. Услышав свое имя, она узнает и при-знает Его
(Ин. 20).
После грехопадения наша власть над землей выражает-ся в потреблении и
порче. Власть же Адама выражалась в том, что он давал имена. Согласно св.
Ефрему Сирину, на-рекая животных, он поистине соучаствовал в творческом деле
Бога. Во Христе мы снова обретаем эту силу, помогая каждой твари обрести
полноту бытия.
Если мы должны наследовать землю, научимся узна-вать,
называть по имени, освобождать все тварное, возвра-щая его к должному
состоянию, и перестанем суетиться что-то "налаживая" и "устраивая" на пользу
самим себе.
Точно так же должны мы обращаться и друг с другом. Как жаль, что,
помогая людям, мы тщимся "решать их проблемы"! Это, почти неизбежно,
приводит к тому, что мы наклеиваем ярлыки абстракций на неповторимые
ситуации.
На самом же деле мы должны не решать, не ставить диагноз, не наклеивать
ярлыки, а узнавать или, точнее по-знавать -- познавать как первый человек,
каждое существо, каждую ситуацию в их совершенной неповторимости.
Когда ситуация уж очень безвыходна, мы начинаем по-нимать, что нужно не
столько найти из нее выход, сколько выразить ее. Тут хорош поэт или
художник; и порой, по ми-лости Божьей, мы сами можем стать этим поэтом и
худож-ником. Каждая ситуация в нашем мире требует не "делово-го", а
"художественного" подхода. Если мы наследуем зем-лю, мы обязаны этим не
"умелому администрированию", а чем-то, похожему на тонкость и творческий
дух.
Кроткие -- это те, кто не "добивается" и не "устраивает", а беспомощно
взирает на жизнь. Кому же, как не им, ска-зать в единеньи с Божьим Словом то
слово, которое освобо-дит всякую тварь, вернув ее к самой себе? Только они н
могут по-настоящему радоваться власти над землей. Итак, не гневайтесь на
благоденствие нечестивых -- ни у них, ни у вашего гнева нет будущего.
Радуйтесь о Боге, и взором веры и надежды вы увидите творимый Им мир сквозь'
от-чаяние и безысходность века сего.
Глава 6 (интерлюдия)
Первые два блаженства как бы негативны -- они удер-живают прибой
властности и деловитости. Благодаря им создается пустота, в которой может
действовать Бог. Имен-но в этой пустоте Он переделывает нас.
Конечно, главное для Него -- создать в нас любовь, ми-лосердие. Только
эта добродетель делает нас совершенными. Но в земной жизни она не расцветет
без веры и без надеж-ды. С верой и надеждой связаны два первые блаженства;
они создают место для любви, с которой связаны шесть остальных.
Вера и надежда тоже "негативны"; они освобождают нас от власти
сиеминутных потребностей. Благодаря вере мы смотрим на мир глазами Божьей
правды и потому способны противостоять давлению "видимого" Надежда дает нам
си-лу ждать, пока Бог не уладит все по-своему; благодаря ей мы свободны от
стремления к немедленным результатам и от разумного желания рассчитывать все
наперед. Эти доб-родетели выводят нас из мира, где правит, в лучшем слу-чае,
людская фантазия, в истинный, но сокровенный мир Божьих действий. Живущий
верой и надеждой как бы пре-бывает в пустоте, в которой творит Бог.
Наш мир -- не мир полноты, а мир недостатка. Человек пал, он не в раю.
Но падшим людям кажется, что они знают, как в этом мире управляться. Такое
знание -- ложь, и идет от "отца лжи (см. Ин. 8, 44).
Вот почему так необходимы вера и надежда. Они отуча-ют нас от мнимого
знания и учат ждать полноты, которую дает только Бог. Однако чистая пустота,
по притче Господ-ней, очень опасна; она привлекает бесов, которые хуже
прежних (см. Мтф. 12, 43--45). Заполнить ее должна любовь.
Любовь наполняет, делает нашу жизнь полной, но что же это такое?
Апостол говорит нам в послании к Коринфянам, что всякое проявление любви --
двусмысленно, двузначно. Можно совершать подвиги доброделания и все же не
иметь любви. Знаки ее и симптомы немаловажны, ни не они -- главное. Как
говорит Джордж Макдональд, "мы про-сто не можем отличить полностью истинную
любовь от лож-ной, пока мы не умерли"... Различить ее можно лишь тогда,
когда это уже не нужно. Пока мы живем в этом двузначном мире, мы никак не
установим до конца причины и моти-вы даже собственных наших действий.
Мы так привыкли психологизировать, что нам кажется, будто где-то внутри
лежит "наше истинное я". В определен-ном смысле это верно (см. дальше, о
чистых сердцем). Но тайна нашей души ведома только Богу, и мы в нее
проник-нуть не можем. Ошибка начинается тогда, когда мы предпола-гаем, что
способны истолковать своими силами (и в свою пользу) то, что отделяет
"внутреннее" от "внешнего". Лю-бим мы и сомневаться во "внешнем" других
людей, обычно -- уже не в их пользу.
Такой подход к людям очень опасен. Теперь нередко го-ворят: "Важно не
то, что ты делаешь, а то, какой ты". Опять же, в определенном смысле, это
верно -- важнее всего наша сокровенная глубина, ведомая лишь Богу.
Достигнуть ее не помогут никакие, сколь бы то ни было тонкие, методы,
со-зданные человеком. Если же речь идет о том "внутреннем", что мы увидеть
можем, оно не столь уж важно. Часто бы-вает важней, что мы делаем. Например,
иногда мы не лю-бим кого-нибудь, но все же помогаем ему. Почему нелюбовь
важнее, чем тот удивительный факт, что мы способны пода-вить свои недобрые
чувства? Вполне возможно, что именно это выражает истинный замысел Бога,
даже если не выра-жает нашего замысла. Иногда мы говорим: "Сам не пойму,
почему я так сделал"; значит, истинная причина много глубже доступной нам
"психики".
Поэтому Церковь и учит церковному послушанию, благо-даря которому наши
действия хоть как-то отделены от хао-са настроений. Послушание позволяет нам
выражать мило-сердие, а не собственные наши прихоти и фантазии. Мы должны
выполнять "Золотую заповедь *, хотим мы этого или нет.
Есть и другой верный путь, доступный всем христианам -- путь
сакраментальных знаков и символов, в которые Цер-ковь облекает свою жизнь.
Жизнь эта -- своего рода свя-щенное действо; в нем мы можем символически
выражать нашу глубочайшую сущность. Церковь "без пятна и порока" (Еф. 5,
27), мы -- в пороках и пятнах; но, совершая таинства,
* "Золотая заповедь" ("золотое правило" этики) -- "не делай дру-гому
того, чего не хочешь себе" (прим. ред.).
мы становимся тем, что лучше нас, укрепляя нового человека,
зарождающегося в нашей сокровенной глубине.
Не будем отступать, если мы не "видим в этом толка", если таинства
"ничего не говорят нам". Не литургия долж-на приспособиться к нам, а мы -- к
литургии. Она рассчи-тана на зрелых, на духовно взрослых людей. Быть может,
это мы не созрели, это мы еще плохо слышим. Наверное, мы вправе сказать,
что, совершая таинства, "облекаемся во Христа" (см. Р. 13, 14). Как всякое
"переодевание", это -- действие; более того, это похоже на игру; но только
так мы соучаствуем в реальности, которая здесь, на земле, выра-жает себя в
символах и ритуальных жестах.
Если мы преданно, щедро и терпеливо будем следовать тем символам, какие
дает нам Церковь, чтобы выразить любовь, рано или поздно придут более
спонтанные признаки этой добродетели. Но не они определяют, насколько ценно
наше участие в литургии; как раз наоборот. Спонтанные проявления" любви
всегда двузначны, обряд однозначен. Именно он, обряд, взращает нового
человека, зародившегося в нас; и наша верность обряду дает нам надежду на
то, что наши "спонтанные проявления" станут выражать именно любовь, а не что
иное. Теперь мы можем обратиться к дру-гим блаженствам, тесно связанным с
любовью.
Глава 7
Блаженны плачущие, ибо они утешатся.
Первые два блаженства, о которых мы говорили, со-здают некую пустоту.
Когда мы отказываемся от властности и своеволия, другие побуждения могут
вступить в игру; но отказ этот, сам по себе, даст лишь величину
отрицательную. Остаться при ней опасно. И остальные блаженства,
преду-преждая нас об опасности, учат, чем ее заполнить.
Блаженство плачущих предостерегает нас против дурной отрешенности, как
бы говорящей: "У меня ничего нет, я ни-чего не могу, но что с того? Мне это
безразлично". Тот, кому безразлично, не заплачет, а потому не обретет
блаженства, Оно обещано именно тем, кто не только тих и беззащитен, но и
доступен страданию. Это исключает для христианина какую бы то ни было
"эмоциональную тупость".
Нельзя забывать, что без чувств нет человека. Некоторые виды духовности
отвергают естественные человеческие реак-ции и, по-видимому, предпочитают
какое-то каменное нечув-ствие. Но пророчество Иезекииля твердо говорит нам:
"... и возьму из плоти вашей сердце каменное и дам вам сердце плотяное".
Жестокосердие, глухота чувств -- один из плодов грехопадения. Искупая
первородный грех, мы чувствуем не меньше, а больше.
Конечно, это не значит, что мы должны потакать любой своей эмоции.
Определенная дисциплина и в чувствах, и в их выражении -- весьма желательна.
Полезно обуздывать чувства, но не уничтожать их.
Разберемся в том , чем дурны иногда наши чувства. Тог-да мы яснее
увидим, что делать с ними на христианском пути.
Обычнее всего -- несоразмерность, неадекватность на-ших реакций,
инфантильные чувства "по пустякам", которые лишь косвенно соответствуют
обстоятельствам. Что бы ни означало блаженство плачущих, оно, по меньшей
мере, го-ворит о настоящем страдании, об "адекватной эмоциональ-ной
реакции". Это надо помнить. Но средство против неаде-кватных чувств -- не
бесчувствие, и не фальшивая бодрость, а чувства, сообразные здравому разуму.
Часто мы понимаем неправильно призыв апостола Павла
"всегда радуйтесь". Христианин не вправе радоваться любой ценой. Как бы мы
ни толковали апостольские слова (Фил. 4, 4), они ни в коей мере не
возбраняют страдания, ибо пла-чущие -- блаженны. Блаженство плачущих должно
поддер-живать нас, когда мы несчастливы, и защитить нас от
по-кровительственных советов "бодриться". Тот же самый апо-стол сказал не
"подбодрите плачущих", а "плачьте с плачу-щими". (Р. 12, 15).
Невредно подумать о том, что же такое христианская ра-дость. Утешая
страдающих, мы часто объясняем им, что вера велит страдать меньше. Может
быть, нам просто легче самим, когда наш подопечный спокоен? Ведь плачущие
очень тяжелы, они мешают нам, раздражают. Больные, стра-дающие, умирающие
нарушают один из самых строгих за-претов нашего общества. Что, если
напоминания о "христи-анской радости" -- лишь благочестивый вариант этого
за-прета?
Вот почему так важно помнить, что Христос связал с блаженством не
просто чувства, а "отрицательные эмоции". Он благословил те мучительные и
унизительные куски на-шей жизни, когда мы слишком несчастны, чтобы выполнить
требования неумолимого мира, и даже церковные люди су-рово укоряют нас,
призывая к ханжеской бодрости.
'Конечно, это не опровергает слов апостола, а только по-могает
правильно понять их, найти им должное место. Пре-жде всего заметим, что
радоваться умеет лишь тот, кто уме-ет плакать. Радость нельзя сохранить,
убегая от страданий. Тот, кто постоянно боится несчастья, не будет
счастливым-Глуповатый гедонизм многих наших современников не дает ничего,
кроме досады, а наш вольнодумный век, гонящийся за наслаждением, порождает
необычайно много несчастли-вых, неспособных к чувству невротиков.
Как это ни странно, в наше бесчувственное время слова о блаженстве
плачущих даже важнее, чем призыв к радости, ибо радость обрести невозможно,
если всеми доступными способами бежишь от страдания.
Однако плачущие блаженны не только по этой причине. Чтобы полнее понять
нашу заповедь, обратимся снова к "стратегии искупления". Почему Христос
должен был постра-дать? (см. Лк. 24, 26). Почему лишь тех, кто берет на себя
крест, можно считать Его последователями (см. Мтф. 10, 38
и др.)? Что значат слова апостола Павла: "... восполняю недостаток в плоти
моей скорбей Христовых" (Кол. 1, 24).
Ответ один: Христос страдал и умер, ибо удел человеческий:
-- страдание и смерть. Если Он хотел спасти людей, Он дол-жен был, как
добрый пастырь, отправиться туда, где живут заблудшие овцы. Любое другое
спасение было бы ложью, и речь шла бы не о нас, людях, а о каких-то
несуществующих созданиях.
Такого же реализма Господь ждет от нас. Мы должны знать, где мы, если
хотим оттуда выйти._
Человек занимает в мироздании особое место -- он не только тварь, он
соработник Божий (см. Кор. 3,9). По уди-вительному слову св. Григория
Нисского, каждый сам рож-дает себя.
Точно так же каждый участвует в своем спасении. Ко-нечно, мы не можем
спастись без Божьей помощи. Но с на-ми, людьми, Бог трудится не Один, Он
ждет от нас соуча-стия. "... со страхом и трепетом совершайте свое спасение,
потому что Бог производит в вас и хотение и действие по Своему благоволению"
(Фил. 2, 12--13).
Тем самым, если Бог принял наше страдание во Христе, мы тоже должны
принимать наше страдание. Если Христос взял на Себя наши кресты, мы должны
нести и свой крест, и кресты ближних.
Люди созданы так, что они тесно связаны друг с другом;
это знает даже биология. Каждый из нас созидает другого, и в падшем
мире каждый другого и губит. Дело искупления не терпит разобщенности, каким
бы разумным ни казалось стремление всех отделиться. Писание ясно говорит:
"Носите бремена друг друга" (Гал 16, 2).
Если мы хотим увидеть человека, как он есть, мы должны посмотреть на
страдающего Христа. Вот он, человек (Ин. 19, 5). Таковы мы, люди. Вот как мы
беспомощны, истерза-ны, измучены. Мало того: вот как мы терзаем и мучаем
дру-гих. Именно мы несем в себе ту злобу, ту жестокость, ту бесстыдную
глумливость, от которой страдал Спаситель. Как
тут не заплакать?
Согласно более или менее искусственной схеме св. Авгу-стина, блаженство
плачущих связано с даром ведения. Это верно: тот, кто знает правду о
человеческой жизни, не мо-жет презирать плачущего.
Относится это и к правде о самом себе, к покаянию. Очень
может быть, что у Матфея "плачущие" значит "каю-щиеся". Такие слезы прольет
лишь тот, кто честно смотрит на самого себя.
Но христианин не просто видит человеческий удел. В растерзанном лице
ближнего он видит растерзанное и спаса-ющее лицо Христа. Если мы достаточно
мужественны и смиренны, чтобы смотреть на него, мы тем самым и
отожде-ствляем себя со Спасителем. Наши слезы тогда -- очень. глубокое
соучастие в Его деле.
Очень важно понять, что от этого, в определенном смыс-ле, ничего не
меняется. Соединяясь в страдании с Христом, мы страдаем ничуть не меньше.
Страдание обретает другую перспективу, и в этом смысле нам легче его
перенести. Но мы страдаем, нам плохо, и телу, и душе.
Нередко мы мечтаем о том, что научимся страдать геро-ически. как бы
нести крест, того не замечая. Но правы де Коссад и Тереза из Лизье: истинная
благодать в том, что у нас нет на него сил.
Здесь очень важен пример Христа. Мы не должны ду-мать о том, что, как
Человек, Он был как бы лучше защи-щен, ибо мог вызвать легион ангелов. Он их
не вызвал. Он переносил человеческое горе, черпая силу лишь из челове-ческих
источников, и Новый Завет ясно говорит нам, что Он очень страдал. Знал Он и
тот душевный слом, который связан с сильной физической болью. Хуже того,
были мину-ты, когда Он познал самое страшное страдание -- чувство, что все
совершенно бесцельно (см. Мтф. 27, 46).
Христос назвал блаженным не легкое неудобство, кото-рое делает жизнь
занимательней. "Он во дни плоти Своей, с сильным воплем и слезами принес
молитвы" (Евр. 5, 7). Так страдал Христос, в наши дни так страдала Тереза из
Лизье, смотревшая во тьму отчаяния.
Здесь не место мнимому геройству. Конечно, бывает страдание, которым
можно покрасоваться. Можно уйти в страдание от истинных своих забот, можно
обеспечить себе бесчувствие, можно даже придать себе интересность в на-шем
безликом мире. Но Господь благословил не это. Для христианской жизни важно
само страдание, а оно выглядит далеко не так красиво, как нам бы хотелось.
Сколько бы ни обновлялся Святым Духом наш "внутрен-ний
человек", человек внешний, и тело и душа, -- ветшает день ото дня и
непременно умрет (см. 2 Кор 4, 16). Перед лицом смерти -- не до шуток. Мы
участвуем в страстях Христовых, испытывая истинную боль и нужно со всем
сми-рением это признать. Мы должны принять Божий дар -- "вино, что веселит
сердце человека". Бог в Своей промыслительной милости не требует от нас,
чтобы мы всегда были в полном сознании, как бы без "наркоза". Кроме таких
средств утешения, как вино, у нас есть драгоценный дар сна, есть друзья,
книги, есть просто временное отупение. Не надо стыдиться того, что
прибегаешь ко всем этим средст-вам.
Однако нельзя так пристраститься к "наркотикам", что-бы забыть, что мы
слабы и в каком мире живем. Успокой- тельные действия должны увеличивать, а
не уменьшать реа-листический взгляд на жизнь.
Особенно опасен один наркотик -- суетливое желание "все уладить".
Конечно, кое-что иногда уладить можно, и мы вправе это делать. Но нельзя
себя обманывать. Сколько бы ситуаций мы ни уладили, мы все же останемся
лицом к лицу с беспомощностью человека. Полное изменение нашего удела -- в
руке Божьей, и больше нигде. Все остальное -- лишь перекладывание бремени из
одной руки в другую. Нам не разрешить последних проблем греха и смерти. Их
разре-шает только Бог.
Вот почему так важно страдать. Когда мы страдаем, мы знаем, каков наш
истинный удел. Мы видим правду о пад-шем мире и падшем человеке. Как тут не
плакать?
Иногда считают, что нужно различать страдание как плод греха и
страдание искупительное. Те, кто так думает, делают вывод, что в этой,
земной жизни можно избавить-ся от первых, "заслуженных" страданий. Это --
чистый вздор. Всякое страдание -- плод первородного греха, наше-го или
чужого. Именно его взял на Себя распятый Христос, именно его должны нести на
себе христиане; и большая часть каждого из наших крестов проистекает не от
чужих грехов, а от наших собственных. Наш крест -- это мы сами. Нет никаких
оснований считать, что в этой жизни мы изба-вимся от собственного бремени.
Конечно, Господь облегчает нам бремя, но не снимает его. Только после
воскресения
мертвых тела наши будут способны к полному счастью. Тек
самым, мы никак не вправе презирать ни свое, ни чужое страдание. Напротив,
мы должны его почитать.
В "Артуриаде" * Чарльза Уильямса есть поразительная сцена. Когда сам
Галахад достигает замка, где спрятан Грааль, он не входит победоносно в
ворота, а падает на ко-лени. "О, Господи, прости! -- молит он. -- Прости,
благо-слови меня, Отец!" Льюис пишет об этом отрывке: ** "Христи-ане часто
думают о том, как много страданий причиняет мир святым; но и святые
причиняют миру немало страда-ний". Поистине, любое сколь угодно созидающее
действие что-то и разрушает, а то, что разрушается. -- не чистое,
бес-примесное зло, как бы много зла в нем не было. Боль греш-ника остается
болью и, тем самым, обретает благородство.
Христианское страдание очень тонко и никак не связано с презрением,
пренебрежением или осуждением.
Христианскоестраданиеоченьтонкоиникак но в этом. Искупительным можно
назвать то страдание, ко-торое отдано Христу, то есть сострадание,
"страдание вместе с другими". Христианин знает, что Христос взял на Себя его
муки и, тем самым, соединил их с муками всех других лю-дей. Страдание
становится состраданием через Страсти Хрис-товы.
Теперь мы сможем понять, почему блаженство плачу-щих связано с
милосердием. Обычно страдающий человек становится эгоистичней. Тот же, кто
страдает со Христом, пробивает стену самости. Быть может, горе его еще
горше, ибо он лишен такой отдушины, как злоба; зато он прича-щается тайне
Божьей любви. Поэтому в глубине ада про-буждается надежда. Такое страдание
чисто, беспримесно, беспомощно; однако только тот, кто испытал его, может
знать, что Господь "творит все, что хочет" (Пс. 13, 4, 6).
Именно на этой глубине страдание и радость едины. При-зыв апостола
обращен к тем, кто перешагнул жалость к се-бе и соединился в своей скорби с
жертвенной любовью Спасителя.
Блаженство христианской радости, блаженство плачущп.х сводится, главным
образом, к надежде. Не к оптимизму -- его нет, а к убежденности в любви и
силе Божьей. Плачу-щие -- блаженство, ибо они утешатся. Существует
страда-ние, которое утешиться не хочет. Более того: некоторые
предпочитают растравлять свою боль. Это -- не христиан^
ский путь. Нам, христианам, достался тягчайший, но и бла-женный удел -- мы
должны страдать честно, не обращая страданий в себялюбивую усладу.
Боль, благословенная Спасителем, не презирает утеше-ния, но знает, что
утешить истинно может один лишь Бог. Тем самым, эта боль неразрывно связана
с радостью во Христе; однако, скажем снова, она не "облегчена", не ус-ловна,
а очень мучительна.
* "Артуриадой" автор называет цикл поэм английского писателя и
мыслителя Чарльза Уильямса (1886--1945): "Он сошел с неба"(1938;
дополнено "Прощением грехов" -- 1950), "Талиесин в Логрисе" (1938),
"Облик Беатриче" (1943); дополн. 19 54). Приведенный отрывок из по-следней
поэмы, изд. 1954 года.
** Отрывок из К. С. Льюиса (1898--1963)--из "Уильямс и Артуриа-да"
(1948; дополн. -- в книге Ч. Уильямса "Талиесин в Логрисе", 1974, цитировано
по этому изданию).
Глава 8
Блаженные алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся
Перед нами снова заповедь блаженства, которая суще-ствует в двух
версиях. У Луки она проще и, вероятно, древнее: "Блаженны алчущие ныне, ибо
насытетесь" (Лк. 6, 21), а противопоставленр ей: "Горе вам. пресыщенные
ныне, ибо вз алчете" (Лк. 6, 25). Прямой смысл ее столь очевиден, что не
нуждается в толкованиях. Она естественно входит в провозглашенный Христом
"перевотор", обобщенный в сти-хе из Матфея: "Последние будут первыми, а
первые -- по-следними" (Мтф. 20, 16).
Правилом поведения такая заповедь быть не может; что-бы добиться этого
блаженства, ничего не надо и нельзя сделать. Если мы перестанем есть, мы
ничего не добъемся, и, кроме того, нарушим другую мысль Нового Завета --
столь же простое и очень "либеральное" поучение апостола Пав-ла о еде (Кто
ест, не уничижай того, кто не ест; и кто не ест, не осуждай того, кто ест"
-- см. Р., гл. 14). Нарушим мы и подражание Христу, Который и ел, и пил, так
что Его даже обозвали человеком, который любит есть и пить вино" (см. Мтф.
11, 19).
Правда, заповедь существует и в иной версии, быть мо-жет -- восходящей
к словам Самого Спасителя. У Матфея мы читаем: "Блаженны алчущие и жаждущие
правды, ибо они насытятся".
Однако отложим ненадолго ее моральные толкования и остановимся
подробней на евангельской значимости того го-лода, о котором говорится у
Луки. Мы видели на примере предыдущей заповеди ("плачущих"), что дело
искупления не требует от нас, чтобы мы изничтожили наши чувства. Точно так
же не требует оно, чтобы мы подавили наши фи-зические потребности. И то, и
другое надо не уничтожить, а выправить. Надо обуздывать не потому, что они
слишком велики, а потому, что они неверны. Один из подобных слу-чаев
описывает Льюис в "Переландре": "Когда он (Рэнсом) уронил пустую тыкву и
собирался взять вторую, ему пришло в голову, что он не хочет ни пить, ни
есть. Ему просто хо-телось испытать еще раз наслаждение, столь сильное,
почти духовное ... Но почему-то он ощущал, что лучше этого не делать.
Он думал об этом, и вспоминал, как часто там, на Земле, стремился к
удовольствию по велению разума, а не по велению голода или жажды". Как
видим, такое стремле-ние с голодом не связано. Это -- мечтание, а не голод,
и диктует его мозг, а не желудок. Несомненно, мозгу здесь делать нечего.
Голод должен принадлежать не воображению, а желудку.
Другая ошибка -- наша страсть запасливости. Христос велит нам молиться
о хлебе насущном (то есть -- о хлебе на каждый день), и это вполне
реалистично. Однако многие предпочитают запасать пищу впрок, что ведет к
немалой опасности. Конечно, нет ничего дурного в том, чтобы приоб-рести
больше еды, чем съешь за день; например,, домини-канцам это разрешали, ибо
если они шли просить каждый день, им 'оставалось мало времени на занятия и
проповедь. Опасность -- не в самом факте, а в том, что он может вы-йти
из-под нашей власти и стать кумиром.
Если же речь идет о должном отношении к еде, полезно вспомнить притчу
из житий отцов-пустынников. Один монах никак не мог решить, оставаться ли
ему в пустыне. Он по-шел к авве Пафнутию за советом. Старец сказал: "Читай
одну молитву утром, одну -- днем, одну -- вечером, и ешь, когда голоден,
пей, когда жаждешь, а если хочешь спать -- спи. Тогда ты можешь остаться в
пустыне". Молодой инок еще сомневался и пошел к авве Иоанну. Тот сказал: "Не
читай молитв. Только сиди в келье, ешь, пей и спи". Монах, однако, пошел к
авве Арсению, который сказал ему: "Дер-жись того, что сказали тебе отцы. Мне
нечего прибавить".
Для духовной жизни, необходимо реалистически видеть, что такое человек,
не прикрывая этого благочестием. Моло-дой монах должен научиться правильному
ответу на глав-ные человеческие нужды -- голод, жажду, усталость -- ибо
только на этой основе, основе истины, может стоять молит-ва. Если он
попытается эти нужды обойти, его духовная жизнь будет чистой фантазией.
Одна из добрых сторон такого возвращения к истине -- в том, что мы
ощутим, как мы зависимы. Когда мы слишком благополучны (в любом смысле
слова), нам может пока-заться, что многое, если не все, зависит от нас, а
это -- большой соблазн для падшего человека. На самом деле мы зависим
буквально от всего; и вера наша не станет реалистичной, пока мы этого не
признаем.
Конечно, в первую очередь мы зависим от Бога; но мало того, мы зависим
от тварного мира, такими Бог нас создал. Можно освободить-ся от некоторых,
не очень нужных связей, но очень опасно думать, что ты свободен от связей
нерасторжимых, без ко-торых человека просто нет.
Когда мы выправим наши главные физические чувства, мы научимся ценить,
скажем, еду. Выправление это не надо понимать по-ханжески. Божий мир --
странное место, по-требностей у нас много, и, научившись ценить главное, мы
разберемся, что ценить из "лишнего"; прежде же этого мы ничего вообще не
сможем оценить. В конце концов, блажен-ство алчущих не обещает им
"минимального рациона" -- они не едва удовлетворят голод, но насытятся. А
это, по-видимому, значит, что они получат много хороших вещей. Св. Фома
Аквинат учит, что ни одно истинное желание не сотворено всуе. Однако такое
насыщение вряд ли возможно в нынешнем, мире этом. Всех -- даже должных --
желаний ему не удовлетворить. Что ж, пытаться изменить его так, чтобы он
удовлетворил их? Эта дорога перекрыта блажен-ством кротких. Принять, как
стоики, его ущербность и хо-теть лишь того, что у нас есть? И эта дорога
перекрыта блаженством плачущих. Мы должны сохранять стремление к лучшему
миру, но не печься и не суетиться о том, что еще недостижимо.
Тут мы и .подходим к той версии блаженства, которую предлагает
евангелист Матфей, "Блаженны алчущие и жаждущие правды". Несомненно, что
правда эта -- правда Царства, о которой говорит Спаситель в следующей главе:
"Ищите прежде Царства Божия и правды Его, и это '-;се приложится всем"
(Мтф. б, 33). Стремление к Божьему Царству не удовлетворишь ни телевизором,
ни привязанно-стью, ни "религиозной жизнью". Что бы мы ни ставили вза-мен
его, мы обнаружим раньше или позже, что, как блуд-ный сын, питались
желудями; и нам придется вспомнить об истинном нашем доме и об Отчей любви.
Пленительные мирские блага, к которым мы так стре-мимся, недостаточно
весомы и постоянны, чтобы дать нам блаженство. Это не значит, что надо
отказаться от них; нет, надо придать им весомость и постоянство, поставив во
гла-ву угла не их, но главную нашу цель -- полноту Царства Божия. Тогда они
найдут свое настоящее место.
Мистики, создавшие "Облако неведения" *, рассуждают о том, что смущало
многих людей на их духовном пути:
сколько можно есть и сколько -- говорить? На этот вопрос по их мнению,
нет ответа. Спрашивать надо иначе: сколько нужно созерцать Бога в той
сияющей тьме, о которой идет у них речь? Ответ -- прост: сколько можешь;
прочее прило-жится. Все остальное встанет на свое место, и тогда ответом на
вопросы, сколько спать, сколько пить, есть, говорить, бу-дет: "Бери, что
можешь взять!".
Обуздывать желания надо постольку, поскольку они ме-шают стремиться к
Богу. Но это -- "временная мера". Идеал для нас -- не укрощение желаний, а
удовлетворение их, если они подчинены исканию Божьего Царства. Мы ча-сто
говорим о борьбе со всякими желаниями, словно желать можно только греха.
Говоря строго, желать греха невоз-можно. Тяга к тому или иному греху --
искаженная тяга к истинной ценности. Иногда кажется, что мы были бы
счаст-ливей, если бы перестали "стараться" и "предались наслаж-дениям". Это
-- чистая мнимость. Грех утоления не знает. Более того: тяга к доброму
гораздо основательнее и даже сильнее. Этой тяге мы и должны следовать --
именно тяге, а не ощущению, что мы добра достигли. Многие из нас к ча-су
смерти только начнут выздоравливать, но суть не в том, суть -- в
направлении. Лучше выздороветь хоть когда-ни-будь, чем убивать себя, не
замечая болезни.
Блаженны те, кто начал жаждать и алкать правды; хотя страдать они
будут, ибо в земной жизни ничто меньшее не насытит их. Сейчас мы должны
учиться правильным желани-ям. Бессмысленно просить у Бога каплю воды. Он
может дать нам только все, и не меньше. Бессмысленно и гово-рить, что этого
нам много. Да, много, но мы для этого со-зданы. Мы сами слишком велики для
себя.
Утешения, которые Бог посылает нам, готовят нас к это-му полному благу.
Картезианец Гугон II учит, что утешения и богооставленность чередуются в
нашей жизни, чтобы мы не забыли, где наш истинный дом, и не приняли
путешест-вия за возвращение домой.
Св. Василий Великий полагает, что и духовные и естест-венные радости
дают нам предощущение рая. Именно так их
* Анонимный англ. мистический трактат XIV века.
надо принимать, за это ценить, не забывая, что получим мы неизмеримо
больше. Св. Фома Аквинский говорит, что нельзя славить Бога, презирая
сотворенное Им. Нам приходится обуздывать глупые стремления, которые
помешали бы тяге к Царству; но главное -- обрести высшую способность:
гово-рить желанию "да", а не "нет".
Наш удивительный удел в этом мире -- сохранять же-лания живыми, чтобы,
в конце концов, мы могли "насытить-ся". Скаредность не приучит нас к раю.
Пустота, обра-зованная в нас нищетой и кротостью, помогает нам научить-ся
зависимости от Бога, а только тогда можно узнать истин-ное алканье и жажду
правды, и начать свой путь к блажен-ству. Научит она и ждать, ибо нетерпение
и жадность меша-ют обрести что бы то ни было -- не потому, что разрушают
предмет наших желаний, а потому, что препятствуют радо-сти. Попытка
обеспечить владение Богом обеспечит нам только иллюзию. Падший человек
стремится к владению, и, пока мы не отучимся от этого, нам будет больно.
Блаженны те, кто согласился жаждать и алкать, отка-завшись от мнимого
обладания. Поистине только таких и можно насытить. Их стремление к Богу, их
любовь выходит за пределы земной жизни; но даже земная их жизнь блаженна и
полна, хотя им ведомо блаженство плачущих.
Глава 9
Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут
Если мы увидели Божью правду и возжаждали ее, если мы плачем о мире,
где ее так мало, мы естественно ощутим негодование и гнев. Гнев -- искушение
тех, кто видит ясно. Можно ли вынести, что Божий мир столь безобразно
испор-чен слабостью и злобой человека? Чем пыльче стремимся мы к правде
Царства Божьего, тем труднее нам спокойно гля-деть на мирское зло. "Ужас
овладевает мною при виде нече-стивых, оставляющих закон Твой" (Пс. 118, 53).
Именно к этой естественной реакции обращено наше бла-женство. Блаженны
милостивые. Стремление к правде не должно делать нас жесткими и жестокими.
Иногда считают, что существует некий особый, "правед-ный" гнев. На
самом деле всякий гнев праведен, и всякий неправеден. "Гнев человека не
творит правды Божьей" (Иак. 1, 20). Негодование проистекает из искренней
тяги к правде, но "гнев человека" к правде не приводит. Он неверен
тактически, такой гнев приближает нас не к Божьей правде, а в лучшем случае
к мнимой человеческой праведности.
Однако повторим, чем истинней человек видит, тем силь-нее он жаждет
правды, тем больше у него причин гневаться. Ему очень трудно отказаться от
гнева, счесть его греховным или бесплодным. Того, кто жаждет Божьей правды,
не успо-коишь оптимистическими советами. Ложный, равнодушный оптимизм Богу
не нужен.
Даже самый эгоистичный, самый неправедный гнев в оп-ределенном смысле
праведен, ибочеловекне создан для бед и разочарований. Злая досада и та в
своем роде резонна, ибо свидетельствует о недолжном состоянии мира.
Но тут мы подходим к немаловажной истине. Мы сами тоже повинны в
недолжном состоянии мира. Мы и сами в недолжном состоянии. Конечно, нелепо
считать, что каждый из нас ответственен в прямом смысле слова за все мирское
зло. Мысль о том, что страдания наши -- непременно плод наших грехов,
отвергнута Самим Богом (см. Книгу Нова). Слепорожденный страдает не за свой
грех и не за грех своих предков (см. Ии. 9,1--3, а также Лк. 13, 1--5).
Но в более глубоком, мистическом смысле доктрина пер-вородного греха
учит, что никто не отделен от мирского зла. Помните об этом, так как гнев
наш обычно основан на том, что зло где-то вне нас. Если идти по этой дороге,
бороться с каким-то "внешним" злом, мы только породим новое зло, отражающее
нашу греховность. Христос назвал блаженными кротких и за то, что они не
пытаются "навести порядок", понимая, что такие попытки просто заменят один
тип зла другим. Гнев, призывающий нас к действию, вовлечет нас з дела,
которые просто не могут привести к правде. Блажен-ство жаждущих правды сулит
не такое насыщение.
Милостивые блаженны, ибо их помилует Бог. Без мцлости Божьей блаженства
нет. Милость и правда нерасторжимы. Тяга к правде не будет насыщена,
плачущие не будут утеше-ны, если не получат милости от Бога.
Апостол Иаков предупреждает нас: "Суд без милости не оказавшему
милости" (Иак. 2, 12 и далее. Контекст помога-ет глубже понять эти слова).
Лишь слепой может подумать, что он не нуждается в милости Божьей. Пока мы
судим по внешним признакам, нам кажется, что мы "еще ничего". Самооправдание
-- одно из любимых занятий падшего чело-века, и оно почти всегда бывает "за
чужой счет".
Но истина, делающая нас свободными(Ин. 32), ставит свои условия- У нее
другие критерии, не мирские. Глядя на себя, мы должны честно видеть, как
далеки мы от совершен-ства. Спасти нас может не наше слово, а только слово
Божье, творящее жизнь из смерти, красоту из безобразия, бытие из небытия.
Глядя на несовершенство падшего мира, мы должны упо-вать на спасение
всех и каждого. "Се, творю все новое" (Откр. 21, 15). Вот истинное измерение
правды, которой мы жаждем.
Гнев человека тем и плох, что он неправильно отвечает на правильный
вопрос. Он отвечает неполно, противопостав-ляя некое "я" всем другим и некую
часть этого "я" -- дру-гим частям. Господь же творит целостно. На первый
взгляд это трудно примирить с тем. что возможна и вечная гибель;
да, она возможна, но ни в коем случав нельзя так понимать и
подчеркивать ее, чтобы отбросить домостроительство спа-сения. Ни богословие,
ни философия не разрешают нам пред-ставлять себе, что рай и ад как бы
соседствуют друг с другом, причем каждый из них свидетельствует о неудаче
своего соседа.
Гибель возможна, но бессмысленна. Она не ущемляет и не умаляет неба.
Небо целостно, в нем нет "пробелов". Имен-но это верно в сложном учении
апокатастасисе. Иулиания Норичская пишет: "Я не увидела греха"' во всем. что
было-явлено ей, был только Бог, только правда. Верная учению Церкви, она
признавала, что ад возможен, но он не входил в ее видение Божьего мира, и
она не знала, как может он со-четаться с обетованием: "Все будет хорошо". Ад
реален, и это не уступка нашей сентиментальности, а богословская истина.
Милостивый провидит целостность Царствия. Он не может обречь на гибель
ни одной его части, как не может Бог нена-видеть ни одну Свою тварь. Слова
"Бог спасает" и "Бог осу-ждает" -- не параллельны, они просто не могут
стоять ря-дом. Бог не осуждает и не судит. Суд -- не действие Божие, как
говорит нам Иоанн Богослов, суд в том, что некоторые люди сами предпочли
тьму (см. Ин. 3, 1 9). В боге же все -- свет (см. Еф. 5, 13--14). Он не
извергает света.
Значит и мы не должны никого извергать. Слово Господ-не "Не судите"
(Мтф. 7, 1) непреложно и окончательно. Исключений из него нет.
Отсюда следует, что нам надо видеть человечество лишь в его
целостности, не разделяя людей на хороших и плохих, и даже на худших и
лучших. Все мы грешны, все нуждаемся в истине. Не пытайтесь снискать милость
только для "своих".
Когда мы увидим мир так, негодование наше станет иным. Нас уже не будет
злить то или иное зло; мы просто не смо-жем принять ничего, кроме
замысленного Ботом совершен-ства. Только тогда наша жажда правды станет
истинной и полной.
Согласно христианской аскетической традиции, бессмыс-ленно и бесплодно
тратить гнев на других. Его надо обра-щать на бесов, а не на людей, тем
самым (и прежде всего) -- на бесов в самих себе. Отрицая "мир сей", мы не
вправе отрицать ни одного человека. Обоюдоострый меч Слова (см. Евр. 4, 12)
разделяет не отдельных людей, а всех людей, взятых вместе, от зловонной
неправды, в которой мы томим-ся. Он отделяет человека от греха, а не от
ближнего. Именно Милость -- не в том, чтобы потворствовать злу или искать
ему оправдания. Она -- единственно здравая реакция на зло. Только она
позволяет прямо смотреть на него, ибо знает большую силу, Слово Божие.
Это и можно назвать "праведным гневом". Тот, кто гне-вается правильно,
отказывается участвовать в делах падшего мира, хотя и сам он -- его часть.
Простая человеческая злость -- один из симптомов общей нашей греховности.
Когда нам трудно быть добрыми с теми, кто нас обидел, это говорит лишь об
одном: и мы, и они опутаны сетями мир-ской неправды. Бывает и так, что мы не
можем жить в од-ном доме, даже в одной стране с кем-нибудь из братьев (см. о
Павле и Варнаве в "Деяниях", 15, 39). И наша боль, и несправедливость
обидчика -- знаки того, что мир еще во зле лежит, а потому не только
обидчик, но и мы нуждаемся в милости. Грех разделил нас, а нам противно
разделение. Надежда наша -- в зачатках нового творения, хотя очень часто нам
виден лишь холодный и немощный мир греха. В этой надежде нет разделения и
ссоры.
-- "Прощать"--не значит "хорошо относиться к обидчику". Наши чувства к
нему зависят от нашего душевного склада. Чем мы чувствительнее, тем менее
вероятно, что мы сможем побороть свою боль.
Прощение -- в ином. Оно в том, что мы отказываемся жить в царстве ссор
и разделений. Прощающий алчет и жаждет целостности; он не хочет и не может
списать кого-то со счета, извергнуть из числа ближних. Ему тяжко в мире, где
"мы еще не достигли совершенства.
Казалось бы странно, что сострадание и милость зиждятся на неприятии.
Однако в любом ином случае они ока-жутся непрочными сантиментами. Конечно,
это не значит, что мягкосердечие дурно. Очень хорошо пожалеть кого-ни-будь.
Но милость, названная блаженной, идет дальше; и только на этом уровне наши
естественные чувства обретут полноту и целомудрие. Мягкосердечие может
стоять на раз-ных основаниях; у милосердия одно основание -- Бог.
Многим покажется, что как-то низменно переходить от милости к
милостыне, но без этого обойтись нельзя. Во вре-мя Христа милостыня
считалась очень важным видом мило-сти, особенно, если речь шла о покаянии,
то есть о положе-нии, когда человек прежде всего нуждается в милости
Господней. Конечно, купить эту .милость нельзя, но проблема много глубже.
Милостыня исцеляет грех (LS a zemedy for sin) ибо она восстанавливает
наше подобие Богу. Тот, кто дает милосты-ню, похож на Бога своей внеразумной
широтой. Гос-подь сказал нам ясно и недвусмысленно: "Всякому прося-щему у
тебя давай" (Лк. 6, 30). Христос не говорил, что на-до сперва выяснить, как
использует просящий наши деньги, или убедиться, не пьет ли он, или
проверить, не может ли он сам себя содержать. В словах Его нет ни одного из
разумных ограничений, которыми мы ограждаем нашу щедрость. Нам нравится
думать, что наш прямой долг -- не давать "кому попало"; что мы отвечаем за
судьбу нашей милостыни. Су-дя по Евангелию, такая ответственность надменна и
нече-стива.
Когда Христос велит нам быть милостивыми, как мило-стив небесный Отец
Он предваряет Свое повеление словами о том, что Бог дает, не различая плохих
и хороших (Лк. 6, 33 и далее). Если хотите, Бог дает безответственно. Он не
прикидывает, во благо ли мы используем Его дары. Клемент Александрийский
ничего не примыслил к Его словам, когда сказал: "Давайте всякому, кто
попросит, ибо именно так дает Бог".
Именно так Бог п прощает. Он не говорит: "Что же, ты человек неплохой,
дам-ка Я тебе еще раз попробовать". Когда апостол Петр хотел убедиться в
том, правильно ли он понял арифметику прощения, Христос назвал ему числа,
ко-торые он, наверное, не сумел бы перемножить (Мтф. 18, 22). Прощение
безрассудно, оно изливается и на тех, кто не ста-нет лучше. Ему нужно одно:
чтобы тот, кого прощают, мог это принять. Единственный непростительный грех
-- грех против прощения.
Так надо прощение давать, так надо его принимать. Мы не должны думать,
что Бог нас прощает, ибо мы этого за-служили. Если мы ищем такие причины,
это значит, что нам нужно не прощение, а признание. Если нам нужно
проще-ние, нам придется принять и. то общество, в которое мы по-падем. Когда
тебя простили, не стоит презрительно смотреть на своих собратьев.
Вот почему учение прощать так неразрывно связано с умением "быть
прощенным". Неразумная милостыня, кото-
рую заповедал Христос, наредкость хорошо выражает этот самый дух. Творя
ее, мы попадем в мир, очень далекий от привычного мира, столь ценящего
разумную расчетливость. Можно помочь ближним, не нарушая здравого смысла, но
с Божьей заповедью это не связано.
Конечно, никто из нас не сможет дать всякому просящему. Но главное --
понять, что это наша слабость, а не заслуга;
одно из проявлений мирского неустройства, а не "разумной
ответственности". Иногда мы ленимся дать, иногда боимся последствий, иногда
от просящего плохо пахнет, иногда он груб, иногда он нам просто надоел.
Причин много, но все это -- плохие причины. Пока мы это знаем, они не
принесут большого вреда; более того, у нас будет еще один повод воззвать о
милости к Богу. Но если мы сочтем их хорошими, мы выйдем из мира милостивых
в наш своекорыстный мир, где нет блаженства.
Глава 10
Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят
Блаженство это обращает наш взор к сердцу. Нынешний читатель может
подумать, что речь идет об "эмоциях", про-тивопоставленных "разуму", который
для него связан с моз-гом, с головой. Однако в древнем мире -- у семитов, у
греков, у римлян -- иначе соотносили части тела и функции души. Иудеи
связывали разные чувства далеко не только с сердцем. Гнев помещался в носу,
жалость -- в утробе. Сердце же оз-начало "внутреннего человека" вообще,
особенно же -- его разум и волю. Греческое слово Евангелий значит то же
са-мое. Таким образом наше блаженство говорит не о вместили-ще чувств, а об
источнике всех наших действий и желаний. "Блаженны чистые сердцем" можно
перевести примерно так:
"Блаженны те, в ком чист источник жизни" или "принцип существования".
Христос очень настаивает на том, что нравственность, ко-торой Он учит,
относится именно к сердцу. Никакая внешняя праведность Его не удовлетворит.
Ему безразлично, что мы "хорошо себя ведем"; Его не восхищает внешняя
чистота, которую Он видит у фарисеев. Если сердце наше дурно, мы нечисты,
как бы тщательно мы ни мыли руки (см. МК. 7, 3 и далее). Надо "обратить
глаза в душу" и очистить источник наших действий.
Очень значит, как мы действуем, не подумав. В сущности, не так уж
важно, что мы сделаем по здравом размышлении. Важно, что мы делаем, не
думая, -- скажем, если нас внезап-но разбудить. Только это покажет
правильно, какие мы на самом деле.
"И если упадет дерево на юг или на север, оно там и останется, куда
упадет" (Еккл. 11, 3). Конечно, падение его готовилось долго, но упало оно
сразу. Мы можем сделать не-мало, готовясь к встрече с Богом, но все это --
лишь репе-тиция. Поэтому так весомы слова Аквината, отзывающегося
отождествлять добродетель с действием; пока стремления наши дурны, мы не
добродетельны. Когда дойдет до дела, мы может быть, и не успеем как следует
подумать. Если кто-нибудь нас обижает и наша первая реакция -- злоба,
неваж-но, как мы поступим потом. Вечность может застать нас
раньше этого. Итак, мы должны очистить сам источник наших
реакций.
Сделать это можно только Святым Духом. Он послан нам Богом, как
источник воды живой (см. Ин. 7, 38). Тут придет-ся уточнить. Много столетий
мы слишком резко разделяем естественное и сверхъестественное, и потому
спрашивали по-рою: "Бог это или я?". Если подумать, вопрос этот смысла не
имеет. Надо спрашивать: Бог или бес действует в нашем сердце. Это бес
приходит извне, как чужой; Бог же действу-ет изнутри нашего сердца, нашей
свободы. Реки воды живой текут из нашего чрева. Новая жизнь истекает из
самой на-шей глубины; значит то, что не выражает нас, не выразит и Бога.
Однако в определенном смысле верно и обратное -- то, что не выразит
Бога, не выразит и нас. Человек призван быть образом и подобием Божиим, и
благодать, действием Духа, восстанавливает в нас этот образ и это подобие.
Чисто-та сердца -- не наше "внутреннее дело". Нашу истинную сердцевину дает
нам Бог, живущий в нас. "Не я живу, -- говорит апостол, -- но живет во мне
Христос" (Гал. 2, 20). Наша глубочайшая сущность -- Сам Бог. Лишь потому,
что Он живет во мне. я могу назвать себя "я".
Западный человек высоко ценит свою индивидуальность, и это нередко
заводит его в тупик. Он не уверен в ней, он пытается ее утвердить, то и дело
в ней сомневаясь. Восточ-ные религии, напротив, стремясь ее рассосать,
особенно буд-дизм с его учением о "не-я", "antta".
Христианство утверждает и "я" и "не-я". Согласно св. Фо-ме, достоинство
человеческое в том, что человек -- источник своих действий, как Бог --
источник Своих. Наша свобода -- тварный образ свободы Божьей. Но существует
она лишь по-стольку, поскольку укоренена в Боге. Истинный источник того, что
я -- это я -- только Бог. По бл. Августину, Бог глубже во мне, чем я сам.
Бог -- сердце нашего сердца.
Это значит, что в самой сердцевине нашей жизни сокры-та тайна. На языке
Фомы, мы не можем уловить сущность наших душ. Чистые сердцем знают, что
сердце их -- в тай-не Божьей, и потому постоянно стремятся не считать
источ-ником своей жизни самих себя.
Тайна Бога и тайна души неразделимы. Когда говоришь, что наш Бог --
слишком неуловим, апологеты (и христиан-
ские, и иудейские) отвечали, что и человек неуловим. На
требование "Покажите мне вашего Бога" св. Феофил отве-тил: "Покажите мне
человека, и я покажу вам Бога моего".
Чистые сердцем -- это те, чья жизнь, чьи действия и мы-сли идут из
сокровенной глубины. Их сердце не просто со-здано Богом и как бы "брошено на
их произвол"; оно непре-станно обновляется всегда новой жизнью.
Если мы сможем очистить этот источник и позволим Богу воссоздавать нас
из сокровенной глубины, мы будем иначе жить и иначе видеть. Как кто живет,
так он и видит. Даже настроение, даже пищеварение, и те меняют
воспринимаемый нами мир. И наоборот: как кто видит, так и живет.Если мир для
вас мрачен, и жить вы будете невесело. Если же на-ша жизнь укоренена в Боге,
мы увидим мир, как видит его Бог. А Бог, в определенном смысле слова, видит
только Бо-га. Нельзя считать, что у Него -- два зрения, одно для Себя, одно
-- для твари. Он видит все тварное в вечном и светоносном видении Себя
Самого; потому Он и может сказать, что все "хорошо весьма".
Когда сердце наше чисто, мы тоже увидим Бога."Для чистых все чисто"
(Тит. 1, 15).Чистые сердцем не видят зла в том смысле, в каком, согласно
пророку, не видит его Бог (см. Аввак. 1, 13). Куда бы они ни посмотрели, они
узрят Бога. неистощимого и по-разному являющего Себя,
Не надо понимать это по-детски. Это не значит, что, уви-дев бабочку, мы
слащаво умилимся н скажем: "Какая красо-та!" Чистый сердцем может увидеть
Бога, глядя на избитого, окровавленного, распятого человека. Конечно, до
этого не дойдешь, не научившись смотреть на бабочек. Христианские богословы
нередко учили, что первый плод чистоты сердца -- умение видеть мир. И
Евангелие от Фомы, и Ориген, и Ки-рилл Иерусалимский, и многие другие учат
нас, что красоту и величие Бога сумеет увидеть лишь тот, кто видит красоту и
величие твари. Видеть правильно тварный мир -- значит ему дивиться.
(Вспомним, как эта мысль важна для Честертона). Св. Фома Аквинат, ссылаясь
на Аристотеля, говорит, что удивление -- начало премудрости; причем
"удивление" для него включает и радость.
Но не только красота, и лад, и тайна тварного мира ведут нас сквозь
"видимое" к "невидимому" (см. В 1, 20). Надо правильно смотреть н на
страшные или мучительные
"visibilia". Очищение сердца должно привести к той
невин-ности, которой обладали первые люди до грехопадения. Тема эта
непрестанно повторяется в святоотеческой словесности. Особенно интересно,
что, очистив сердце, человек теряет тог "дух боязни", о котором говорит св.
Павел (2 Тим. 1, 7). Падший человек пытается преодолеть этот дух только
само-утверждением, наглостью, властностью, но чистый сердцем способен
смотреть без страха на все, даже на грех.
Связь чистоты сердца с таким зрением хорошо выражена в одной притче:
"Авва Пимен сказал, что, достигнув того со-стояния, о котором говорит
апостол ("для чистых все чисто"), он ощущает самого себя ниже всей твари.
Брат спросил его:
"Как могу я ощущать себя ниже убийцы?" Старец ответил:
"Увидев убийцу, ты помыслишь, что он убил лишь единож-ды, ты же
убиваешь ближнего каждый день".
Чистота сердца просветляет взор так, что мы смиренно видим Божье в
грешнике сквозь все его грехи. Более того:
мы его жалеем, понимая, что грехи эти приносят ему много больше зла.
чем кому бы то ни было. Гугон I говорит, что именно поэтому грех должен
вызывать сострадание, а не гнев.
Можно пойти и дальше. Можно увидеть, что всякое зло -- лишь искаженное
добро. Возьмем сексуального маньяка. Же-лания его неверны; но ищет он
какого-то смутного подобия истинной любви. Даже человек, стремящийся к самой
гнус-ной жизни, стремится к жизни. Чистый сердцем увидит в лю-бом зле то
добро, которое оно исказило. Роман Сладкопевец говорит о блуднице, что
только Христос может дать ей то, что она искала в прелюбодеяних. Нечистая
страсть была как бы неудавшимся опытом любви.
Очень легко и очень удобно думать, что зло -- такая же независимая
сила, как добро. Однако это неверно. У зла нет собственного бытия. За добром
стоит все, стоит Бог; за злом не стоит ничто. Как учит св. Фома Аквинат, у
зла, говоря строго, нет причины. Оно неразумно, непонятно, бессмыслен-но.
Если мы проникнем в сердцевину того, что являет себя, как зло, единственно
истинно существующее там будет доб-ром. Ничто другое там быть не может,
"enset bonum converturtur" *.
* Примерно:"бытие и добро взаимозаменяемы"("... одно и то же") лат.
Если мы очистим источник жизни в нас. мы сможем в любом положении
видеть Сущее -- Бога. Чистый сердцем находит в себе силу посмотреть прямо на
что угодно, и ска-зать: "Здесь тоже Бог". Свет во тьме светит, и тьма не
мо-жет его победить" (см. Ин. 1, 5).
Глупо думать, что неба лучше всего достигнуть с повяз-кой на глазах.
Иногда, по слабости, мы вправе чего-нибудь не видеть, как жизненная
философия это не годится. Мы не увидим Бога яснее, если сузим поле зрения.
Чистота сердца проясняет взор. Она прямо противополож-на цинизму и
мирскому здравомыслию. Циник "видит на-сквозь" все доброе и благое, и
находит за ним мерзость; чи-стый сердцем видит насквозь зло, и находит за
ним Бога.
Противоположно это и мнимой "невинности". Современ-ный психолог Ролло
Мэй различает два типа невинности. "Один из них в том, -- пишет он, -- что
взрослый человек, часто поэт или художник, сохраняет детскую ясность зрения.
Все свежеет для него, все ново и окрашено в яркие, чистые тона. Такая
невинность порождает благодарное удивление и ведет к духовности" (Тут
поневоле припомнишь Честертона. -- Прим. ав.).
Другая невинность, по словам Мэя, ведет лишь к тому, чтобы закрывать
глаза на все неприятное.
Современному ученому вторит живший задолго до него св. Антоний: "Никто
не может войти в Царство Небесное, не будучи испытан; устраните искушения, и
никто не спасется". Традиция отцов-пустынников полагает, что духовно зрелый
монах не бежит искушений, но борется с ними. Избегая зла любой ценой, мы
теряем силу добра.
Если мы хотим такой чистоты сердца, которая даст нам силу ясновидения,
мы должны не страшиться врагов, а при-нимать на себя их бремя. Тот же Ролло
Мэй резонно замеча-ет: "Стараясь быть хорошим, станешь не нравственным
ге-нием, а чистоплюем ... Нравственная жизнь--сложная диалектика добра и
зла". В этом мире можно стать совер-шенным, если ты готов быть
несовершенным. "Как я счаст-лива. -- сказала св. Тереза, -- что несовершенна
к часу смерти".
Забывая об этом, мы обретаем такую веру и такую нрав-ственность,
которые просто невыносимы для истинно верую-щего, нравственного, духовного
человека. Немалая часть на-падок на христианство объясняется тем, что его
так сильно опошляют. Настоящие духовидцы не могут этого вынести.
Нравственность, слишком хорошо приспособленная к требо-ваниям мира сего,
лишена той запредельности, которая мо-жет поистине тронуть сердце.
Интересный пример -- Артюр Рембо. Он писал недолго, но стихи его
оказали на многих истинно религиозное влияние. Поль Клодель, например,
говорит, что обязан ему своим об-ращением. Однако сам он искал озарений,
исследуя не добро, а зло. Стихи, вдохновившие Клоделя, написаны тогда, когда
он вел предельно грешную жизнь. Когда же он от нее отка-зался, он отказался
(если верить Унид Старки) и от поисков Бога, ибо не мог подчиниться мелочной
и мелкой религиоз-ности своего детства.
Нелегко, а то и невозможно оправдать с христианской точки зрения ту
"программу" предельного падения, которую предлагал молодой Рембо. Но нельзя
и обойти этот знаменам тельный случай, предостерегающий нас. Наша
"праведность" может оказаться более отталкивающей, чем грех. Стараясь любить
Бога только "доброй" нашей стороной, мы узнаем, в лучшем случае, лишь
колченогую духовность.
Мы думаем о чистоте, как о чем-то мрачном и мучитель-ном; но в странном
тексте, который приписывают Гугону Сэн-Викторскому, чистота совести
сравнивается с "подушкой для души". Обрести ее -- как прийти домой, чтобы
отдохнули усталые ноги. После тяжкой, работы греха мы можем отдох-нуть в
чистоте сердечной. "Отдохните от того, чтобы делать злое",-- переводит бл.
Иероним стих из Исайи (Ис. 1, 1)*. Когда мы обретем чистоту сердца, исчезает
напряжение, даже если остаются и страдания, и духовная борьба.
Быть может, самый неудобный вопрос в том, к чему же мы стремимся. Если
мы хотим лишь благопристойной, мир-ской "чистоты", нам незачем прямо
смотреть на жизнь. Тог-да мы не увидим Бога. Но Его ли мы ищем? Когда Фоме
Ак-винату было пять лет, он ошеломил учителя прямым вопро-сом о Боге, а
позже, взрослым, сказал Христу, что ему ну-жен только Он. Но навряд ли,
останавливая людей на ули-це, мы услышим от многих, что им нужен именно Бог.
* В русск. переводе "перестаньте делать зло".
Чем дальше мы от чистоты сердца, тем меньше стремимся увидеть Бога.
Когда священник возглавляет "Sursut corda" *, нам не часто приходит в
голову, что сердце для того и со-здано. Если бы сердца наши были очищены от
всего, что не сердце, они бы сами собой поднимались к Богу.
Когда это произойдет, все в нашей жизни встанет на свое место, все наши
способности будут действовать, как замыс-лил Бог. Даже страдание сияет, если
его видишь в Боге, ибо даже его принял Господь как цену за единение с миром.
Следуя бл. Августину, св. Фома учит, человек "сарах Dei" **. В нем есть
место для Бога, но лишь потому, что он способен выйти за свои пределы.
Однако если он это сделает, он уже не будет защищен от самых опасных сил.
Стремле-ние к Богу очень похоже на то, которое влечет нас, скажем, разбить
стакан. Старые сердцеведы совершенно справедливо приписывали нашей
способности к гневу двойственное зна-чение. Именно она позволяет нам сломать
пределы, но ста-новимся мы или мистиками, или разрушителями. Если мы
поддадимся желанию увидеть Бога, мы должны помнить, что можем стать
вандалами. И мистик, и вандал пылко стремит-ся прорвать поверхностную
реальность.
Таков парадокс сердечной чистоты. Она сродни и миру, и ярости. Миру она
сродни, ибо исполнена истины -- снят пок-ров лжи, и мы беззащитны, открыты,
словно силы мнимостей, охранявшие нашу сердцевину, расслабились и уснули.
Одна-ко на волю выпущена неудержимая и непредсказуемая энер-гия. Эта энергия
не противостоит естеству и ладу, но то, что зовут порядком и нормальностью,
она сметает. Рембо был прав, когда искал Бога в грехе, но он ошибся бы еще
боль-ше, если бы покорился тому, что считалось благопристойным.
Искусство и насилие несовместимы. Искусство творит мир и порядок,
впитывая насилие и зло; насилие же возни-кает там, где пытаются обуздать зло
извне. На самом деле надо дистиллировать из яда целебную силу. Именно к
такой алхимии призван христианин; именно это делает чистым серд-цем. Он
бесстрашно входит в самую суть драмы тварного ми-ра, ибо сердце его, как
сердце Христа, берет всю злобу и не-нависть человека и претворяет их в пламя
любви.
* Горе имеем сердца (лат.). " прим. "Способен вместить Бога" (лат.).
Бог видит, что все "хорошо весьма", и "все хорошо" не само по себе, а
потому что Бог его видит. Бог не "восприни-мает". а творит красоту. Так и
мы, в несравненно меньшей мере, творим красоту в минуты творчества. Художник
не про-сто видит и "изображает", он создает. Христианин -- худож-ник
тварного мира, поэт, композитор. Он увидел хотя бы от-блеск Божьего Царства
и уже не знает без него покоя. Не-случайно художники бедны -- им не до
богатства. Неслучай-но они ранимы -- им некогда и нечем защитить себя. Они
раскрыты, они безнадежно беззащитны. Иногда они яростно гневаются на себя
или на что-нибудь иное, но проклясть, от-ринуть, извергнуть они не могут. Их
дело -- смотреть, а не судить.
Конечно, далеко не каждый христианин может стать ху-дожником или поэтом
в обычном смысле этих слов. Христи-анское искусство, большей частью, просто
ужасно. Речь идет об ином: мы, как художники, гонимся за неотступным
виде-нием. То, что мы прозрели, никак не укладывается в расче-ты
здравомыслия. Сила света, красоты, истины подчиняет нас себе, и мы, почти
против воли. вынуждены нести ее в мир.
Блаженны чистые сердцем, ибо они не заперты в темнице своего падшего
"я". Даже если они хотят, чтобы их "оставили в покое", это им не удается,
они слышат голос возлюблен-ного:
"Я сплю, а сердце мое бодрствует; вот, голос возлюблен-ного, который
стучится: отвори мне. сестра моя, возлюблен-ная моя, голубица моя, чистая
моя! (...)
Я скинула хитон мой; как же мне опять надевать его? Я вымыла ноги мои;
как же мне марать их?
Возлюбленный мой протянул руку свою сквозь скважину, и внутренность моя
взволновалась от него.
Я встала, чтобы отпереть возлюбленному моему, и с рук моих капала
мирра, и с перстов моих мирра капала на ручки замка".
(Песнь песней, 5.2--5)
Глава 11
Блаженны, миротворцы, ибо сынами Божьими нарекутся
Блаженство миротворцев тесно связано с блаженством чи-стых сердцем,
потому что мир и чистота нерасторжимы. Ис-тинный мир духовный бывает лишь у
чистых сердцем, а без такого мира не сумеешь примирить других.
У отцов-пустынников есть одно предание: три христиани-на посвятили свои
дела Богу. Один решил мирить людей, дру-гой помогать больным, третий ушел в
пустыню. Первый не смог утишить мирских ссор и, в унынии пошел ко второму;
тот же плохо справлялся со своим делом. Они отправились к третьему, в
пустыню, и спросили, как им быть. Он помол-чал, налил воды в чашу и сказал
им: "Глядите". Сперва во-да была неспокойна, потом сравнялась, и они увидели
в ней свои лица. Тогда он сказал им: "Точно так же тот, кто жи-вет среди
людей, не видит своих грехов, ибо не знает покоя. Но если он узнает покой,
он увидит себя".
История эта учит не только тому, что мирить людей мо-жет лишь тот, кто
сам обрел мир. Она учит и другому: мир тесно связан с самосознанием, без
которого невозможны столь насущные добродетели, как смирение и надежда на
Бога.
Такое самопознание бывает лишь у милостивых. Пока на-ше зрение не
очищено милостью к ближним, мы не сможем увидеть себя в тихой воде смирения,
и будем печься лишь о том, чтобы наш мнимый образ был как можно
привлекатель-ней. Этот путь ведет не к миру, а к душевной болезни*.
Путь к миру -- приятие правды. Все то, чего мы не ви-дим в себе,
становится нашим врагом. Эти отброшенные свойства быстро обретают воплощение
в тех, кто нас окру-жает. Не всякая вражда вызвана именно этим, но это
игра-ет большую роль в том, что мы не ладим с ближними.
Только полная правда может породить истинный мир. Но природа наша
раздроблена и искажена. Правда о нас -- не-полная искаженная правда. Чтобы
она стала полной, нужно дскупление, нужен крест.
* Ср. слова св. Серафима: "Обрети мир, и тысячи вокруг тебя спа-сутся"
(.прим. ред).
Как обычно, здесь необходимо знать одну парадоксальную психологическую
истину. Если мы будем слишком сильно стремиться к "миру душевному", мы
утратим и тот, который у нас был. Умиротворенность начинается с того, что мы
при-нимаем ее отсутствие. Когда мы тревожимся, попытка изба-виться от
"нервозности" ничего не даст, она только приба-вит новый повод для
беспокойства. Когда мы в депрессии, незачем усиливать ее, страдая от того.
что мы в депрессии.
Возложить на Господа заботы свои -- совсем не то же самое, что любой
ценой избавляться от волнений. Мир во Христе -- субъективное чувство. Мы, в
буквальном смысле этих слов, отдаем Христу наши заботы и треволнения.
Хри-стос же дает нам мир. "который превыше всякого ума" (Фил. 4, 7); только
Он может соединить и утешить наши раздробленные души.
Но этот мир неотторжим от Креста. Отдаваясь Ему, мы, по удивительному
слову "Облака неведения", предаемся "на волю врагов". Нельзя обрести мир и
бороться с внешними невзгодами.
Следует напомнить в этой связи, что в Евангелиях мир властно
провозглашается, а не медленно вырабатывается. Евангельский мир -- не
отсутствие забот; он положителен, тверд и весом. Христос говорит апостолам:
"Мир оставляю вам, мир Мой даю вам" (Ин. 14, 27) -- и посылает их нести
весть о мире ("Мир дому сему" Лк. 10, 5). Мир этот столь ощутим, почти
реален, что если в доме его не примут, он как бы отскочит назад, к апостолу.
Привычное приветствие "Шалом" становится властным провозглашением истины
Божьей, которая не в пример сильнее психологических, эмо-циональных,
социальных факторов. Возвещая мир, мы возве-щаем животворящую силу Божью в
самой сердцевине не-правды и греха. Миротворцем станет лишь тот, кто, во
Христе и в Церкви, покорится Господню слову. Только тогда, в та-ком
послушании можем мы передавать мир другим.
Необходимо уточнить, что здесь и речи нет о хлопотах, об активной
деятельности. Порой такая деятельность нужна, но к миротворчеству она не
имеет никакого отношения. Ми-ротворец ничего не улаживает, не ищет удобных
компромис-сов, -- он просто возвещает, что раздробленная действитель-ность
побеждена Божьей цельностью. Здесь и речи нет об уступках или
попустительстве. Целостность Божия вмещает
все, что есть. Ничего не надо отбрасывать, кроме лжи. Мир, который мы
возвещаем, так полон, что может на первый взгляд показаться противоречивым.
Церковь (по слову Вати-канского собора -- "qermen unitatis" *) должна по
самой сути своей быть сложной, разносторонней, парадоксальной, как
породившее ее Слово. Мы не достигли бы мира, спрямляя сложность жизни. Вот
почему христианин не может "прини-мать чью-то сторону". Вот почему Церковь
так предостерега-ет от частной истины, ереси. Дело Церкви -- находить
доб-рое в бесчисленном множестве ситуаций, мнений, людей, ко-торое
представляет ей реальный путь. Когда св. Августин отправлялся на проповедь в
Британию, папа Григорий Вели-кий настоятельно просил сохранить как можно
больше язы-ческих построек и церемоний, придав им христианский смысл, чтобы
люди не были слишком удивлены и оскорблены**. Наша цель -- утверждать, а не
отрицать и противоречить.
Конечно,это никак не значит, что мы должны принимать любое мнение.
Когда это необходимо,Церковь предает анафеме мысли и учения, которые
признает невер-ными. Однако она отрицает их именно потому, что они узки,
односторонни, и противопоставляет им не столь же узкую, ие противоположную
мысль, а Божью правду в ее целостно-сти. Заметим, что в большей части
догматических постанов-лений анафемы изложены много точнее, чем
положительное учение, а точность, содержащаяся в нем, мистична и
таин-ственна, и похожа скорее на правило, которое надо запом-нить. чем на
мнение, которое можно обсуждать.
Самый опасный соблазн во всяком споре -- вцепиться в свое мнение п
подчеркивать его несовместимость с мнением противника. Так бывает и у
церковных людей; но Церковь никогда этим не удовлетворится. Апостол Павел
даже усмат-ривает промыслительную ценность в существовании ересей (см. 1
Кор. 11, 19). Чтобы стать мудрым христианином, надо узнать все другие школы
мысли. Внимание к разнообразию мнений и должно отличать христиан от еретиков
и сек-тантов. Даже отвергаемые нами взгляды что-то вносят в на-ше
мировоззрение.
* "семя единства".
** Речь идет не о св. Августине Гиппонском (в правосл. трад. -- бл.
Августине), а о менее известном апостоле Британии. Автор ссылается в
указателе на "Историю Церкви" Беды Достопочтенного, 1, 30.
В XIII веке на юге Франции обрела огромную силу аль-бигойская ересь, и
Церковь не могла с нею сладить, пока Диего и Доминик не стали проповедовать
по-новому (дело это продолжили и дети Доминика, и дети Франциска).
Про-поведь их поражала тем, что она во многом походила на уче-ние еретиков.
Чтобы спор стал плодотворным, наши отцы глубоко вникли в то, в чем они
согласны с противником. Это была не хитрость; просто они признавали, что у
еретиков есть нечто, весьма полезное для Церкви. И альбигойская ересь, и
нищенствующие ордена отвечали на одну и ту же потребность христианства.
Это очень важно сейчас, в XX веке. Карл Ранер писал в 1953 году: "Тот,
кто пришел к католичеству из другой кон-фессии, приносит с собой очень много
истинных христианских ценностей. Он должен внести их в дом Отца, обогащая
Цер-ковь. Очень хорошо, если можно понять, что человек был прежде
протестантом. Не надо отбрасывать свое наследие;
надо помнить, что тебе препоручено передать его Вселенской Церкви".
И снова, это не значит, что никогда ни с кем нельзя све-рить. Порою
полезно уяснить, уточнить истину, приведя ве-сомые доводы в ее защиту. Но
как бы весомы они ни были, мы уже не будем "католиками", если абсолютное
мерило для нас -- наша точка зрения. Можно отстаивать то, что мы считаем
верным (или, точнее, наиболее вероятным), дабы внести свою лепту в
сокровищницу истины. Однако мы долж-ны быть готовы к тому, что наш кусочек
правды совсем не таков, каким мы его видим.
Точно так же мы не вправе отмахиваться от чужих мнений, даже если
совершенно с ними не согласны. Пускай мы не усматриваем в них и крупицы
правды -- мы обязаны допустить, что, в конце концов, нечто истинное в них
есть. В каждом зле .есть семя добра, а в каждой неправде -- тяга к правде.
Истинный христианин умеет быть со всяким, и никого не отвергает, ибо он
стремится открыть повсюду яв-ленное Слово, возвестить о нем и тем самым
возвестить мир о целостности Божией и целостности творения.
По слову Клемента Александрийского, самый верный при-знак христианина
-- его способность понимать других. Если мы предпочитаем такое-то мнение,
эта значит, что оно вире,
а не уже прочих. Суждение А может понять суждение В и С. тогда как В и
С друг друга понять не могут.
Однако такая христианская целостность почти неизбежно приходит к
столкновению с нетерпимыми и частными исти-нами века сего. Христос даст Свой
мир "не так, как мир да-ст" (Ин. 14, 27). Он Сам говорит, что принес не мир,
но меч (Мтф. 10, 134). Целостность истинного христианства про-тивна мирской
падшей жизни, которая поклоняется бесчис-ленным заменам истины, нелепым и
нетерпимым.
Но миротворцы блаженны, ибо они нарекутся сынами Божьими. Они --
сыновья Христа, Его наследники (Р. 8, 17). Если мы миротворцы, мы разделяем
с Ним Его достояние. Отец дал Ему все; и мы можем стать "причастными
Боже-ского естества". В этой недоступной разуму причастности мы и обретаем
истинное блаженство.
Глава 12
Слаженны, изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное.
Блаженны вы., когда будут поносить вас и гнать, и всячески неправедно
злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на
небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас.
Если мы примем, что Нагорная проповедь обращена ко всем христианам,
отсюда следует, что всякого христианина будут "гнать", причем именно так,
как гнали пророков.
Блаженство изгнанных за правду перекликается с бла-женством
миротворцев. Мы уже видели, что их тоже гонят, потому что они исповедуют не
тот нетерпимый мир, которого ищут мирские движения и партии.
Это помогает понять, почему, описав полный круг, мы снова слышим
обетование о Царстве Небесном. Но сравнению с агрессивными программами "века
сего" весть о мире Божием поражает своей беззащитностью -- казалось бы, она
может дать несравненно меньше, чем здравые реалистические схемы. Бог и Его
проповедники бедны и нелепы рядом с мирскими успехами и богатствами; хуже
того -- они подо-зрительны, если не опасны. При всей своей кротости и при
всем миролюбии, они отказываются служить закону века сего.
В Евангелии от Иоанна сказано, что иудеи не могли ве-рить, ибо
"принимали славу друг от друга" (Ин. 5, 44). По всей видимости, слава от
людей и вера в Христа несовме-стимы. Как и в других блаженствах, суть не в
том, что сла-ва -- слишком большое богатство, а в том, что она мала для
человека.
Верность Богу, славе Его, миру и Завету предполагает запредельную
цель.Если мы не печемся об одобрении и восхищении людей, мы получим много
больше -- одобрение Бога.
Конечно, это но значит, что мы должны всеми силами стараться, чтобы нас
никто никогда не похвалил. Такие ста-рания столь же мелки, как погоня за
славой и, в своем роде, столь же суетны; более того, и "они получают награду
свою".
Самое трудное именно в том, что мы должны быть равнодушны
и к хуле, и к похвале, Мир почитает тех, кто угожда-ет ему, и тех, кто
презирает его; но не может терпеть тех, кто его не замечает.
Итак, не пытайтесь нарочно раздражать людей. Мы не станем пророками,
если будем грубы. Иногда пророки бывают неприятны, но обратной силы у этого
закона нет.
Нетерпимый спорщик получает награду -- он может пе-респорить
противника. Но Господь обещает гонимым во имя Его совсем не это. Тем, кто
любит драку ради драки, вряд ли понравится на небесах.
Христианство совсем не стремится вызвать гнев; оно вы-зывает его
непреднамеренно, сохраняя верность Богу. Оно потому и неудобно, что никак не
сводится к тем или иным направлениям и программам. Но об этом мы говорили.
Однако скажем подробней о том, чем христианская нрав-ственность,
включая негодование, отличается от мирской. Хри-стианин, как любой человек,
может возмутиться, скажем, жес-токостью террористов или странностью так
называемого "обще-ства вседозволенности". Но он знает, что самые
сомнительные н непривлекательные люди -- скажем, сборщики налогов и
проститутки (ведь именно это значат "мытари и блудницы") могут оказаться в
свое время ближе к Царствию, чем люди приличные, серьезные, благочестивые.
Казалось бы, Тереза из Лизье должна была относиться одобрительно к
привычному, мещанскому представлению о католичестве. Однако за свою короткую
жизнь она поняла, что связана с такими изгоями, как убийцы или атеисты, и
потому сумела создать свою замечательную притчу об отце, спасаю-щем своих
детей: один ребенок упал и расшибся, а потом отец его лечит; другого же он
удержал прежде, чем тот упал. Разница между этими способами в деле спасения
-- невелика. Конечно, Тереза, сказавшая это, гораздо вернее духу
христи-анства, чем те, кто разделяет мещанские предрассудки.
Как бы ни огорчало нас мирское зло, мы должны, подобно отцу Брауну,
понимать "злодея" изнутри, а не брезгливо "прощать" его. Наша подавленная
досада, говоря строго, ма-ло отличается от ярости, приводящей к
бессмысленному на-силию. Что же до вседозволенности, нельзя относиться к ней
слишком просто; христианское целомудрие требует мятежа против викторианского
чистоплюйства. Церковь не освящает
ханжество; оно дальше от евангельской любви, чем
болезнен-ные и бесплодные "любовные связи" нынешних молодых людей.
Св. Ефрем Сирии учит, что (с точки зрения бесов, то есть того мира,
которым правит сатана) целомудренный христиа-нин ведет себя плохо (Ефрем
употребляет сирийский корень "St", обозначающий нередко супружескую измену).
И по "благопристойным" и по "современным" стандартам наши взгляды на брак и
безбрачие скорее неудобны, чем разумны.
Истинный, умный христианин (true Chri stian intellectual) тем и
отличается, что не вписывается ни в какую "програм-му" мирскую. Св. Фома
Аквинат неприятно поражал и "кон-серваторов" и "прогрессистов". Даже таких
признанных "ретроградов", как кардинал Оттавиапи, надо оценивать не по
сложившимся "имиджам", а по настоящим их словам и делам -- вспомним, к
примеру, как смело выступает Оттавиани против всякого милитаризма.
Господь слишком велик для этого мира, и те, кто рож-ден от Него, тоже
для мира велики. Рано или поздно мир ощутит, как с ними тяжело. Святой Дух,
живущий в Церкви, "обличил мир" (Ин. 16, 8). Даже мирские добродетели не
ведут к Богу; хуже того, они могут стать большим препят-ствием для души, чем
грубые грехи.
Дело даже не в том, что христиане делают, а скорее в том, чего они
делать не хотят.
Нельзя забывать о том, что мир сей непрестанно пыта-ется нас
соблазнить, переманить к себе самыми разными способами. Принято считать, что
соблазн -- это похоть плоти или другой грубый порок. Но в притче о сеятеле
сказано, что семя может заглушить "забота века сего" (Мтф. 13, 22), при-чем
именно такая опасность стоит первой у всех синоптиков. Забота же эта
включает помыслы и дела, которые принято считать добродетельными.
Собственно, такие соблазны и породили в свое время fuqm mundi *. Теперь
его нередко осуждают; однако мы должны понять самый принцип. Иногда от мира
бежали не так, как нужно; но в сущности говоря, это -- не паническое или
малодушное бегство, а твердое неприятие тех узких корыстных интересов,
которые можно назвать пуританскими. Когда апостол хочет "разрешиться и быть
со Христом" (Фил. 1, 23), он не собирается равнодушно "отвернуться от
ближних". Просто он не может принять всерьез того, чего требует "мир сей",
поскольку знает, что и сам он и весь тварный мир созданы для большего.
*бегство от мира (лат.)
Это стремление послужить Богу без помех и измены по-нуждало ранних
христиан отказаться и от имущества, и от семьи. Бегство от мира нерасторжимо
связано с тем, что мы не можем служить двум господам. Если мир сочтет нужным
нас за это "гнать", мы готовы платить такую цену.
Блаженство изгнанных за правду ничуть не похоже на мрачный отказ от
земных радостей ради сурового долга. Когда мир нас гонит, мы должны
"радоваться и веселиться", что трудно совместить с пуританской угрюмостью.
Многие святые жаждали мученичества, высшей точки та-ких гонений. Но не
надо создавать романтических картинок. Не надо представлять себе, что небо и
земля рукоплещут на-шему подвигу. Чаще всего гонения наши ничуть не
картинны; они каждодневны, непрестанны, утомительны, и гонят нас не лютые
враги, а очень близкие люди. Мы познаем бла-женство гонимых в будничном беге
жизни. Именно в нем учимся мы терпеть обиды и ждать, что, рано или поздно,
су-меем "радоваться и веселиться". Проповедуя и являя мир Божий нашему миру,
мы все глубже познаем истину о себе, и потому все ближе подходим к источнику
истинной радости, сокрытому в нашем сердце. Как бы мы ни страдали от обид,
источник этот наполняет нас силой, истина делает свободны-ми. Конечно, это
совсем не похоже на ту искусственную бод-рость и мнимую свободу, которых
добиваются, скажем, мощ-ные движения, претендующие на духовность. Это
непредска-зуемо, и довольно нелепо с виду. Испытывая такую радость, мы
скорее ощутим себя, чем возгордимся своей духовной зре-лостью.
Но, радуясь и веселясь, мы должны помнить, что источ-ник жизни, бьющий
в нас, -- тот самый, который бил из сердца Христова. Дух Святой не пришел бы
к нам, если бы Сын Божий не был прославлен (см. Ин. 7, 39). И вот, ра-дость
и веселье возвращает нас к Тому, в Ком слиты все 6,-таженстза, -- к
распятому Христу.
Популярность: 1, Last-modified: Thu, 06 Apr 2000 16:40:43 GmT