---------------------------------------------------------------
Перевод: Татьяна Шинкарь
Изд: Сборник "Утонувший великан" ("Библиотека Иностранной литературы")
Origin: http://www.computerra.ru
---------------------------------------------------------------
Ньюмен уже знал, что суд будет завтра, однако время начала судебного
заседания никому не было известно. Скорее всего, это произойдет во
второй половине дня, при условии, если главные действующие лица -
судья, присяжные и обвинитель - наконец сойдутся вместе в зале
судебных заседаний, а обвиняемому повезет, и его адвокат тоже
окажется там. Он понимал, что с ним все ясно, судьба его решена, и
не слишком уповал на хлопоты адвоката. Тем более что поездка в
старое здание тюрьмы и встречи с обвиняемым были сопряжены для
защитника с массой транспортных неудобств и длительным ожиданием в
мрачном и холодном подземном гараже тюрьмы.
Сам Ньюмен считал, что не без пользы провел время в камере
предварительного заключения. Ему повезло - окно выходило на юг, и
солнечный луч, попадая утром в тюремное оконце, до самого заката
совершал свой путь по камере. Это и подало Ньюмену мысль разделить
кривую его движения на десять секторов, соответствующих периодам
светового дня. Для этого он воспользовался куском штукатурки,
которую отколол от края подоконника. Внутри каждого из секторов он
сделал еще двенадцать вертикальных пометок. Таким образом он получил
нечто похожее на циферблат часов, способных показывать время с
точностью почти до одной минуты (пять мелких промежуточных делений
он нанес мысленно и держал их в уме). Белые меловые пометки на
стенах, на полу и даже спинке его железной тюремной койки бросились
бы в глаза каждому, кто вошел бы в камеру и повернулся спиной к
окну. Но в камеру к Ньюмену никто не входил. Да и охранники были
настолько тупы и безразличны, что даже увидев испещренные мелом пол
и стены, ничего бы не заподозрили. У Ньюмена было теперь известное
превосходство перед тюремным начальством - он знал время.
Большую часть дня он занимался тем, что совершенствовал свое
изобретение, однако не забывал сквозь дверную решетку поглядывать в
тот конец коридора, где размещалась охрана.
- Брокен, подъем! - кричал он, как только лучик утреннего света
касался первой пометки первого сектора его солнечных часов. А бывало
это в 7:15 утра.
Сержант Брокен, весь в холодном поту, скатывался с койки и поднимал
охрану, и лишь после этого звучала тюремная сирена общей побудки.
Вскоре Ньюмен подавал уже и другие сигналы, регулирующие распорядок
тюремного дня в подведомственном сержанту Брокену блоке. Он объявлял
общий сбор, оправку, завтрак, выход на работу и на прогулку. И так
до самого захода солнца, когда наступала ночь и давали общий отбой.
За прилежание и отличную дисциплину во вверенном ему блоке сержант
Брокен был отмечен начальством. Теперь, что касается внутреннего
распорядка дня, он полагался на Ньюмена больше, чем на тюремный
сигнал-автомат. В других блоках из-за несовершенства автоматики
время работы могло сократиться до трех минут, а завтрак или
прогулка, по мнению начальства, длились дольше положенного, поэтому
между охраной и заключенными нередко возникали ссоры и стычки.
Сержант Брокен никогда не допытывался у Ньюмена, как тому удается
угадывать время с такой точностью. Он не трогал его и тогда, когда в
пасмурные и дождливые дни Ньюмен мрачно молчал, а в отлично
отлаженном ритме дня случались сбои, ибо очень ценил такое
сотрудничество. 3аключенному Ньюмену делались поблажки, и он не
испытывал недостатка в сигаретах. Но тут, к всеобщему огорчению, был
объявлен день суда.
Ньюмен и сам был расстроен, ибо не успел до конца завершить свои
наблюдения. Он был уверен, что стоит на пороге открытия и до него
остался всего лишь один шаг. И тем не менее он считал, что ему
повезло. Попади он в камеру, где окно выходит на север, эксперимент
не удался бы. Угол падения тени, пересекающей тюремный двор и
перемещающейся под вечер на верхушки сторожевых вышек, дал бы ему
слишком мало пищи для размышлений и догадок.
Результаты расчетов во всех случаях должны иметь вид визуально
воспринимаемых знаков. Это поможет впоследствии создать оптический
прибор. Необходимо, и это он понимал, найти некий подсознательный
измеритель времени, то есть независимо действующий психологический
механизм, регулируемый, скажем, ритмом человеческого пульса или
дыхания. Ньюмен пытался с помощью сложных упражнений развить в себе
ощущение движения времени, но с досадой ловил себя лишь на одних
ошибках, и их, увы, было немало. Шансы на выработку условного
рефлекса на время были ничтожны. А пока он лишь понимал, что если не
обретет возможность в любой момент узнавать время, то просто сойдет
с ума.
Одержимость этой идеей уже дорого ему обошлась - он обвиняется в
убийстве. А ведь началось все с безобидного любопытства мальчишки.
Ребенком, любознательный, как все дети, он как-то обратил внимание
на одинаковые белые диски, сохранившиеся кое-где на древних башнях
города. По окружности они все имели двенадцать четко обозначенных
интервалов. Кое-где в опустевших кварталах с полуразрушенными
домами, над лавчонками, некогда торговавшими дешевой бижутерией,
тоже висели такие диски, проржавевшие и покореженные.
- Это просто вывески, - объяснила ему мать. - Они ничего не
означают, как изображения звезд или колец.
"Дурацкие украшения", - подумал тогда он. Однажды в магазине старой
мебели, куда они с матерью забрели, они увидели часы со стрелками.
Они лежали в ящике вместе со старыми утюгами и прочим хламом.
- Одиннадцать, двенадцать... что означают эти цифры? - поинтересовался
он.
Но мать поспешно увела его из магазина, дав себе зарок никогда
больше не заходить в эти кварталы. Полиция Времени повсюду имеет
своих агентов и бдительно следит за любыми проступками граждан.
- Они ничего не означают, ничего? - резко одернула она сына. - Все
это давно ушло в прошлое. - А про себя попыталась вспомнить, что
означают цифры пять и двенадцать. Без пяти двенадцать!
Время текло неторопливо, иногда как бы останавливаясь. Семья их жила
в обветшалом доме в безликом хаотично застроенном пригороде, где,
казалось, всегда был полдень. Иногда Конрад ходил в школу, но до
десяти лет он вместе с матерью больше простаивал в длинных очередях
у закрытых дверей продуктовых лавок. По вечерам он играл с
соседскими мальчишками на заросшем сорняками железнодорожном полотне
у заброшенной станции, где они гоняли по рельсам самодельную
платформу, или же забирались в пустующие дома и устраивали там
наблюдательные пункты.
Он не торопился взрослеть. Мир взрослых был непонятен и скучен.
Когда умерла мать, он днями просиживал на чердаке, где рылся в
сундуках с ее старыми вещами, платьями, нелепыми шляпками и
побрякушками, пытаясь как можно дольше удержать в памяти ее живой
образ.
На дне шкатулки, где она хранила свои украшения, он нашел плоский, в
золотой оправе, овальный предмет на тонком ремешке. На нем не было
стрелок, но сохранились цифры, их было двенадцать. Заинтересованный,
он надел часы на руку. Отец, увидев их за обедом, поперхнулся супом.
- О Боже, Конрад! Откуда это у тебя?
- Нашел в маминой шкатулке. Можно мне оставить это у себя?
- Нет, Конрад, отдай мне. Прости, сын, - добавил он и задумался. -
Тeбe сейчас четырнадцать. Через два года, когда тебе будет
шестнадцать, я, пожалуй, все тебе объясню.
Эта не первая попытка отца уйти от разговора на интересовавшие сына
темы лишь обострила любопытство Конрада. Он не стал ждать обещанного
отцовского объяснения, а легко и просто получил его у старших
товарищей по играм. Но, увы, в том, что они рассказывали, не было
ничего увлекательного и таинственного.
- И это все? - недоумевающе переспрашивал он. - Не понимаю. Столько
шума из-за часов? Почему тогда не запретили календаря?
Подозревая, что за всем этим кроется нечто большее, он бродил по
улицам и внимательно присматривался к уцелевшим часам, пытаясь
проникнуть в их секрет. У большинства часов циферблаты были изрядно
помяты и изуродованы, стрелки сорваны, вместо цифр проржавевшие
дыры. Случайно уцелевшие в разных концах города, над магазинами,
банками и общественными зданиями, они теперь не выполняли никакой
разумной функции. Разумеется, когда-то их циферблаты с аккуратными
делениями показывали время, но не поэтому же ohи были запрещены.
Ведь приборы, измеряющие время, продолжали существовать там, где они
были необходимы: дома, на кухне, на промышленном предприятии или в
больнице. У отца на ночном столике стоял самый обыкновенный черный
ящик, работающий на батарейках. Время от времени его пронзительный
свисток напоминал о том, что пора завтракать, или же будил отца,
когда тот не просыпался вовремя. Это был всего лишь счетчик времени,
пользы от него, в сущности, не было никакой, ибо практически он был
носителем ненужной информации. Какой прок в том, что вы вдруг
узнаете, что сейчас 15:30, если вы ничего не планировали, ничем не
занимались, ничего не собирались начинать или заканчивать?
Стараясь, чтобы его вопросы казались случайными и вполне
безобидными, Конрад сам провел своеобразный опрос, показавший, что
люди в возрасте до пятидесяти, в сущности, ничего не знают о своей
истории, а старики порядком ее позабыли. Он также понял, что чем
меньше образован человек, тем охотнее он вступает в разговор. Это
свидетельствовало о том, что люди физического труда, средние слои
трудового люда не принимали участия в последней революции и,
следовательно, не страдали от комплекса вины, заставлявшего многих
стремиться во что бы то ни стало поскорее забыть свое прошлое.
Старый Кричтон, слесарь-водопроводчик, живший в подвале, охотно
беседовал с ним и был откровенен без всяких наводящих вопросов. Но
все, о чем он рассказывал, не вносило ясности в интересовавшую
Конрада проблему.
- О, в те времена их было сколько угодно, миллионы. Они назывались
часами и были у каждого. Их носили на запястье и заводили каждый
день.
- А для чего они были вам нужны, мистер Кричтон? - спрашивал Конрад.
- Да так. Чтобы смотреть на них. Посмотришь и видишь, что уже час, а
то и два пополудни. Или смотришь утром - уже половина восьмого и
пора на работу.
- А сейчас вы без всяких часов после завтрака идете на работу. А
проспать вам не дает ваш счетчик-автомат.
Кричтон покачал головой.
- Не знаю, как тебе объяснить, паренек. Лучше спроси отца.
Но от Ньюмена-старшего он так и не получил вразумительного ответа.
Обещанный разговор отца с сыном, когда тому исполнилось шестнадцать,
не состоялся. Когда Конрад был слишком настойчив в своих расспросах,
мистер Ньюмен, устав от собственных уверток и недомолвок, резко
прекращал разговор:
- Перестань думать об этом, сын, слышишь? Это до добра не доведет ни
тебя, ни всех нас.
Стэйси, молодой учитель английского языка, человек с несколько
испорченным чувством юмора, любил шокировать своих учеников
раскованными высказываниями по вопросам брака или экономического
состояния страны. Конрад однажды в сочинении создал образ общества,
жизнь которого была подчинена сложнейшим, рассчитанным по минутам
ритуалам наблюдения за течением времени.
Однако Стэйси не принял вызов. С невозмутимым видом он поставил ему
за сочинение четыре с плюсом, когда увидел, как ребята шепотом
допытываются у Конрада, откуда он взял эту бредовую идею. Вначале
Конрад решил дать задний ход, но потом вдруг встал и в лоб задал
учителю вопрос, в котором, по его мнению, и таилась разгадка.
- Почему у нас запрещены часы?
- Разве у нас есть такой закон? - спросил Стэйси, перекидывая мелок
из одной ладони в другую.
Конрад утвердительно кивнул.
- В полицейском участке висит объявление. В нем обещана награда в
сто фунтов стерлингов каждому, кто принесет в участок часы, любые,
от напольных до наручных. Я сам читал вчера это объявление. Сержант
сказал мне, что закон о запрете продолжает действовать.
Стэйси насмешливо вскинул брови.
- Собираешься стать миллионером, Ньюмен?
Конрад игнорировал вопрос учителя.
- Закон запрещает хранить оружие, это понятно, из него можно убить
человека. А чем опасны часы?
- Разве не понятно? Можно проверить, сколько человек тратит времени
на ту или иную работу.
- Ну и что из этого?
- А может, тебе захочется, чтобы он работал побыстрее?
Когда Конраду исполнилось семнадцать, в порыве внезапно охватившего
его вдохновения он сделал первые свои часы. Его увлеченность
проблемой времени подняла его авторитет среди одноклассников. Один
или два из них были действительно способные ребята, остальные в той
или иной мере отличались прилежанием, однако никто из них не обладал
умением Конрада так разумно распределять свое время между учебой и
развлечениями. Он неуклонно следовал правилу "делу - время, потехе -
час". Такая собранность позволяла ему с успехом развивать свои
таланты. Когда его товарищи после школы по привычке собирались у
заброшенной железнодорожной станции, он уже успевал сделать половину
домашних заданий, затем быстренько расправившись со всеми
неотложными делами, тут же поднимался на чердак.
Там у него была настоящая мастерская, где в старых сундуках и
комодах хранились созданные им экспериментальные модели: свечи с
нанесенными на них делениями, примитивные образчики солнечных и
песочных часов и более совершенный часовой механизм, где стрелки
приводились в движение моторчиком в половину лошадиной силы. Хотя
Конраду порой казалось, что скорость вращения стрелок у его часов
больше зависела от степени той увлеченности, с которой он их
мастерил.
Но первыми чего-либо стоившими часами, которые он сделал, были
водяные часы: бачок с отверстием в днище и деревянным поплавком,
который по мере того, как убывала вода, опускался и приводил в
движение стрелки часов. Простые, но точные, они какое-то время
удовлетворяли Конрада, пока он продолжал свои все более смелые
поиски настоящего часового механизма. Вскоре он, однако, убедился,
что кроме городских часов существует еще великое множество других
часов разной формы и величины, от настольных до золотых карманных.
Однако пылящиеся и ржавеющие в лавках старьевщиков или в тайниках
комодов, все они были без ходовых механизмов. Механизм, стрелки,
любые цифры и знаки на циферблатах - все это было вынуто, снято или
сорвано. Его самостоятельные попытки создать компактный ходовой
механизм не увенчались успехом. Все, что он за это время узнал о
часах, убедило его, что это необычайно тонкий и сложный механизм
совершенно особой конструкции. Для осуществления своей дерзкой
задумки создать удобный портативный измеритель времени, лучше всего
в виде наручных часов, ему необходимо было найти их подлинный
образец, разумеется, исправный и работающий.
И тут ему неожиданно повезло, и такой образец попал ему прямо в
руки. Однажды на дневном киносеансе его соседом оказался пожилой
мужчина. Во время сеанса он вдруг почувствовал себя плохо, и Конраду
и еще двум мужчинам пришлось отвести его в кабинет администратора.
Поддерживая его под руку, Конрад заметил, как в глубине рукава
старого джентльмена что-то слабо блеснуло. Он осторожно коснулся
запястья старика и легонько сжал его. Пальцы его нащупали знакомый
плоский диск - часы!
Пока он шел домой, тиканье часов в ладони казалось звоном
погребального колокола. Он невольно крепко сжал ладонь, ибо вдруг
испугался, что каждый из прохожих может ткнуть в него пальцем и
Полиция Времени охватит злоумышленника.
Дома, на чердаке, он, затаив дыхание, разглядывал неожиданно
обретенное сокровище, и каждый раз, вздрагивая, прятал часы под
подушку, когда внизу, в своей спальне, вдруг начинал беспокойно
ворочаться на постели отец. Лишь потом он сообразил, что еле слышное
тиканье часов никак не могло побеспокоить сон отца. Часы были похожи
на те, которые он нашел в вещах матери, только циферблат был не
красный, а желтый. Позолота на корпусе кое-где стерлась, но ход у
часов был отличный. Он открыл заднюю крышку и замер. Бог знает,
сколько времени он смотрел не отрываясь на этот лихорадочно спешащий
куда-то, сверкающий мир колесиков и винтиков. Боясь сломать пружину,
он не заводил ее до упора и хранил часы бережно завернутыми в вату.
Снимая их с руки пожилого господина, он не думал о том, что
совершает кражу. Первым порывом было спасти часы, чтобы их не увидел
врач, который обязательно станет щупать пульс у пациента. Но как
только часы оказались в его руке, Конрад больше ни о чем не думал.
Мысль о том, что их следует вернуть законному владельцу, просто не
пришла ему в голову.
Его почти не удивил тот факт, что у кого-то могли сохраниться часы.
Его собственные водяные часы убедили его в том, как приборы,
измеряющие время, могут раздвинуть рамки обыденной повседневности
человека, организовать его энергию, придать всей его деятельности
значение и смысл. Конрад часами смотрел на маленький желтый
циферблат, следя за тем, как неторопливо совершает свой круг
минутная стрелка, а часовая почти незаметно делает очередной шаг
вперед, словно компас, указывая путь в будущее. Ему казалось теперь,
что без часов он, словно лодка без руля, беспомощный и заблудившийся
в сером безвременье. Отца он считал теперь человеком недалеким и
малоинтересным, прозябающим в безделье, не задумывающимся над тем,
что будет завтра.
Вскоре он уже не расставался с часами. Сшив из лоскута футлярчик с
приоткрывающимся клапаном, позволяющим видеть циферблат, он
постоянно носил их с собой. Теперь он все делал по расписанию -
столько-то времени на уроки, столько-то на игру в футбол, завтрак,
обед или ужин. Он знал теперь, как долго длятся день и ночь, когда
следует ложиться спать, когда вставать. Он любил удивлять своих
друзей появившимся у него "шестым чувством", угадывал количество
ударов пульса у каждого, точно определял начало передач новостей по
радио и демонстрировал, как следует варить яйца всмятку, не
пользуясь домашним счетчиком времени.
И все же он выдал себя.
Стэйси, который, разумеется, был умнее своих учеников, понял, что у
Конрада появились часы. Определив по часам, что урок английского
длится ровно сорок пять минут, Конрад невольно начинал собирать
тетради и учебники за минуту до сигнала счетчика времени, стоявшего
на столе учителя. Несколько раз он ловил на себе любопытный взгляд
Стэйси. Но соблазн удивлять всех тем, что он всегда оказывается
первым у двери, как только прозвучит сигнал окончания урока, был
слишком велик.
В один прекрасный день, когда он уже сложил свои учебники и закрыл
ручку, Стэйси подчеркнуто резко неожиданно предложил ему прочитать
вслух свою запись только что прослушанного урока. Конрад, зная, что
до сигнала об окончании урока осталось менее десяти секунд, решил не
торопиться.
Стэйси терпеливо ждал и даже вышел из-за своего стола. Кое-кто из
учеников недоуменно оглядывался на молчавшего Конрада, а тот в уме
отсчитывал секунды.
И вдруг Конрад с удивлением понял, что сигнала не будет. Первой
мыслью было, что его часы остановились. Он вовремя удержался, чтобы
не взглянуть на них.
- Торопишься, Ньюмен? - сухо спросил Стэйси. На лице его была
ироническая усмешка. Он неторопливо шел по проходу между партами, в
упор глядя на юношу. Растерянный Конрад, с лицом, багровым от стыда,
непослушными пальцами открыл тетрадь и начал читать свой конспект.
Через несколько минут, не дожидаясь сигнала, Стэйси отпустил
учеников.
- Ньюмен, подойди ко мне, - остановил он Конрада.
Он неторопливо складывал свои бумаги на столе, когда юноша
приблизился к нему.
- В чем дело, Конрад? Забыл завести часы? Конрад молчал. Стэйси взял
со стола счетчик времени и включил его, прислушиваясь к коротким
"бип-бип-бип"...
- Откуда у тебя часы? Отцовские? Не бойся. Полиции Времени давно уже
не существует. Конрад посмотрел учителю прямо в лицо. - Нет, это
часы моей матери, - не задумываясь сказал он. - Я нашел их среди ее
вещей.
Стэйси протянул руку, и Конрад дрожащими от волнения пальцами
отстегнул футлярчик с часами и вложил их в протянутую ладонь.
Стэйси лишь наполовину вынул их из футлярчика, чтобы взглянуть на
циферблат.
- Часы твоей матери, говоришь? Гм...
- Вы донесете на меня? - спросил Конрад.
- Для чего? Чтобы подкинуть еще одного пациента психиатрам? Они и
без того не сидят без работы.
- Разве я не нарушил закон?
- Ты не самая страшная угроза для безопасности страны, - сказал
Стэйси и направился к двери, жестом приглашая Конрада следовать за
ним. Он вернул ему часы.
- Постарайся ничем не занимать вторую половину дня в среду. Мы с
тобой совершим небольшую экскурсию.
- Куда? - спросил Конрад.
- В прошлое, - небрежно бросил Стэйси. - В Хронополь, Город Времени.
Стэйси взял напрокат автомобиль, огромный, видавший виды мастодонт,
изрядно обшарпанный, но кое-где еще блестевший никелем. Подруливая к
подъезду публичной библиотеки, где его поджидал, как они условились,
Конрад, он весело махнул ему рукой.
- Влезай, - крикнул он и, кивнув на тяжелую сумку, которую Конрад
положил рядом с ним на переднее сиденье, спросил: - Изучил маршрут?
Конрад утвердительно кивнул, и пока они объезжали пустынную площадь,
открыл сумку и выгрузил себе на колени кипу дорожных карт.
- Я высчитал, что площадь города примерно пятьсот квадратных миль.
Не знал, что он такой огромный. Где же его население?
Стэйси лишь рассмеялся. Они пересекли главный проспект и свернули на
длинную обсаженную деревьями улицу особняков. Половина из них
пустовала, окна были без стекол, кровля прогнулась. Даже те из них,
где кто-то еще жил, производили впечатление временных жилищ с
самодельными водонапорными устройствами на крышах, с заглохшими
садами, где в беспорядке были свалены бревна.
- Когда-то это был город о тридцатимиллионным населением, - заметил
Стэйси. - А сейчас в нем лишь немногим больше двух миллионов.
Население продолжает уменьшаться. Те, кто остался, предпочитают жить
в пригородах. Населенная часть города, в сущности, представляет
собой кольцо шириной пять миль вокруг опустевшего центра диаметром
сорок или пятьдесят миль.
Они петляли по боковым улицам, мимо небольшой все еще работающей
фабрики, хотя рабочий день обычно заканчивался в полдень, пытаясь
вырваться на широкий бульвар, ведущий на запад. Конрад прокладывал
маршрут по карте. Они приближались к границе того пятимильного
пояса, о котором только что говорил Стэйси. На карте он был
обозначен зеленым цветом, и от этого замкнутый в нем центр города
казался плоской, серой и огромной неизведанной землей.
Они пересекли последние торговые перекрестки, знакомые Конраду еще с
детства, последние дома предместий и улочки, перекрытые стальными
виадуками. Стэйси обратил его внимание на один из них, под которым
они в этот момент проезжали.
- Это остатки сложнейшей транспортной системы с множеством станций и
переездов, перевозившей в сутки пятнадцать миллионов пассажиров.
Минут тридцать они ехали молча, Конрад, подавшись вперед, смотрел в
лобовое стекло. Стэйси, ведя машину, искоса наблюдал за ним в
зеркальце. Городской пейзаж постепенно менялся. Дома становились
выше и меняли свой цвет, тротуары были отгорожены от проезжей части
металлическими барьерами, на перекрестках появились светофоры и
турникеты. Они въезжали в предместье старого города, на его
пустынные улицы, минуя многоярусные супермаркеты, огромные
кинотеатры и универсальные магазины.
Опершись локтем о колено и удобно подперев подбородок ладонью,
Конрад молча смотрел на город. Не имея ни машины, ни велосипеда, он
никогда не забирался так далеко в центр. Как всех детей, его больше
тянуло за пределы города, туда, где еще оставались свободные
пространства. Эти улицы, думал он, вымерли лет двадцать или тридцать
назад. Тротуары были усеяны осколками разбитых витрин, зияли пустые
окна, погасли неоновые вывески, перепутанные, оборванные, свисающие
с карнизов провода казались сетью, накинутой на улицы. Стэйси,
сбавив скорость, осторожно объезжал повсюду брошенные на улицах
автомобили и автобусы с истлевшими в порошок шинами.
Конрад теперь вертел головой то вправо, то влево, пытаясь заглянуть
в темные провалы окон, узкие улочки и переулки, но странным образом
не испытывал при этом ни страха, ни волнующего ожидания чего-то
необыкновенного. Пустые заброшенные улицы были так же малоинтересны,
как мусорный бак.
Миля за милей унылой полосой тянулись безликие предместья. Но вот
постепенно архитектура стала меняться, появились десяти- и
пятнадцатиэтажные дома, облицованные цветной зеленой и голубой
плиткой в стеклянной или медной опалубке. Конраду казалось, что они
со Стэйси двинутся скорее вперед, а не назад, в прошлое мертвого
города.
Через лабиринт боковых улочек машина выскочила на шестирядную
скоростную магистраль, вознесшуюся на мощных бетонных опорах до крыш
домов. Свернув с нее на боковое кольцо, они стали спускаться. Дав
газ, Стэйси наконец выехал на первую из улиц, ведущих в центр
города.
Конрад не отрывал глаз от открывающейся панорамы. Впереди, милях в
четырех, уже вырисовывались прямоугольные контуры огромного жилого
массива из тридцати- и сорокаэтажных небоскребов. Они стояли рядами,
тесно прижавшись друг к другу, как костяшки гигантского домино.
- Мы въезжаем в главную спальню города, - объявил Стэйси.
Иногда фасады домов буквально нависали над мостовой. Плотность
застройки была так велика, что дома стояли почти впритык к бетонным
оградам бывших палисадников.
В течение нескольких минут они ехали вдоль первых рядов этих
одинаковых домов, со сверкающей на солнце алюминиевой обшивкой, с
тысячами одинаковых квартир-ячеек, с усеченными балконами, глядящими
в небо. Пригороды с их невысокими отдельно стоящими домами и
небольшими магазинчиками кончились. Здесь уже не было и клочка
свободной земли. В узкие щели между домами-гигантами были втиснуты
крохотные асфальтированные дворики, торговые центры, пандусы,
ведущие в огромные подземные гаражи.
И повсюду Конрад видел часы. Они висели на каждом углу, над
подворотнями и на фасадах домов. Они были видны со всех сторон.
Большинство из них висело так высоко, что добраться до них можно
было разве что с помощью пожарной лестницы. На этих часах
сохранились стрелки. Все они показывали одну минуту после полуночи.
Конрад не удержался и взглянул на свои часы - на них было 14 часов
45 минут.
- Все городские часы приводил в движение главный часовой механизм, -
пояснял Стэйси. - Когда Большие Часы остановились, остановились и
все часы города. Это произошло в одну минуту первого тридцать семь
лет назад.
Заметно потемнело. Высокие прямоугольники домов закрывали доступ
солнцу в эти улицы. В вертикальных щелях между домами еще виднелись
узкие полоски неба. Здесь же, в глубоких каньонах из бетона к
стекла, было мрачно и неуютно. Скоростная магистраль вела дальше на
запад, и после развилки хилые кварталы остались позади. Появились
первые дома деловой части города. Они были еще выше, этажей
шестьдесят-семьдесят и соединялись между собой спиралевидными
пандусами и многочисленными переходами. Скоростная магистраль была
здесь поднята над улицей футов на пятьдесят и шла на уровне первых
этажей зданий, стоявших на массивных опорах. В тени их брали свое
начало стеклянные шахты лифтов и многочисленные эскалаторы. Улицы,
хотя и широкие, были уныло однообразны. Тротуары, проложенные по
обеим сторонам улицы, у подножья зданий сливались в бетонированные
площадки. Кое-где еще уцелели табачные киоски, проржавевшие
лестницы, ведущие в рестораны и на подвесные прогулочные галереи.
Впрочем, все это Конрада мало интересовало, ибо его глаза повсюду
искали часы. Он не представлял, что их может быть такое множество.
Казалось, они теснят друг друга. На красных, синих, желтых и зеленых
циферблатах чаще всего были не две, как обычно, а четыре или даже
пять стрелок. И хотя все большие стрелки застыли на одной минуте
после полуночи, вспомогательные остановились в самых разных
положениях, будто это зависело от цвета циферблатов.
- Зачем на часах дополнительные стрелки? - спросил Конрад. - А
разноцветные циферблаты?
- Временные зоны. В зависимости от профессии, ее категории и смены,
в которую человек работает. Постой, кажется, мы уже приехали.
Они свернули с магистрали по пологому спуску и с северо-восточной
стороны въехали на довольно большую, ярдов восемьдесят в длину и
сорок в ширину, площадь, в центре которой был длинный, некогда
зеленый, а теперь заросший сорняками пожухлый газон. Площадь была
пуста и казалась особенно большой в окружении небоскребов,
подпиравших небо.
Стэйси остановил машину, и они вышли, с удовольствием потягиваясь и
распрямляя уставшее от долгого сидения тело, а потом зашагали через
площадь к заросшему газону. Глядя на город, Конрад впервые осознал
огромность этих бетонных джунглей.
Поставив ногу на низкую ограду газона, Стэйси жестом указал в
дальний угол площади, где виднелась группа невысоких зданий
непривычной архитектуры, скорее всего девятнадцатого века, изрядно
пострадавших от попыток уничтожить их, но выстоявших и даже
сохранивших свой неповторимый облик. Но взгляд Конрада и здесь
прежде всего искал часы. Он увидел их на высокой башне из бетона,
стоявшей за старинными домами. Он был поражен величиной циферблата,
диаметр которого был не менее ста футов. Таких огромных чесов он не
видел нигде за всю их экскурсию по городу. Две черные стрелки не
светлом лике часов показывали уже знакомое время - одну минуту после
полуночи. Конрад впервые видел часы с белым циферблатом. Под ними на
широких, как плечи, полукружьях было не менее дюжины часов поменьше,
диаметром не более двадцать футов, с циферблатами разных цветов. Все
они имели по пять стрелок - две большие и три маленькие. Маленькие
показывали разное время.
- Пятьдесят лет назад, - пояснил Стэйси, указывая на древние
развалины у подножья башни, - в этих старинных зданиях размещался
величайший в мире центр законодательных уложений. - С минуту он
молча смотрел на остатки старых развалин, а затем, повернувшись к
Конраду, вдруг спросил: - Доволен экскурсией?
Конрад энергично закивал головой.
- Потрясающее впечатление. Кажется, здесь жили титаны. И что самое
удивительное, у меня такое чувство, будто они только вчера покинули
город. Почему мы не возвращаемся сюда?
- Ну, причин более чем достаточно. Прежде всего, нас осталось не так
много. А если бы и было больше, то нам все равно уже не справиться с
этим городом. В пору своего расцвета это был чрезвычайно сложный
общественный организм. Система его внутренней связи была куда
сложнее, чем об этом можно судить по фасадам всех этих банков и
контор. Трагедия города была в том, что его проблемы можно было
решать лишь одним путем.
- И все-таки они решались?
- Разумеется. Но полностью добиться их решения не удавалось. Это
было невозможно. Ну, например, чтобы каждое утро доставить к месту
работы в центр города пятнадцать миллионов служащих, а вечером
развезти их по домам, нужно было огромное количество автомобилей,
автобусов, поездов, вертолетов. А постоянная видеофонная связь между
всеми банками, конторами и учреждениями или обеспечение каждой
квартиры телевизионными и радиоточками, отопительной и водопроводной
системами и прочее, и прочее? Легко ли накормить такую прорву людей,
развлекать их, охранять их покой, заботиться о здоровье,
обеспечивать безопасность. Сколько для этого нужно полицейских,
пожарных, врачей! И все это действовало и регулировалось с помощью
лишь одного фактора.
Стэйси выбросил руку, сжатую в кулак, в сторону часов на башне.
- Этот фактор - время! Лишь синхронизируя все виды человеческой
деятельности, каждый шаг человека вперед или назад, время,
потраченное им на еду, ожидание автобуса, телефонный разговор, можно
было упорядочить жизнь города и как-то в нем существовать. Как живой
организм не допускает, чтобы отдельная клетка развивалась как ей
вздумается и образовала бы в итоге раковую опухоль, так и человек
должен был подчинять свои желания и стремления насущным нуждам
города, чтобы избежать всеобщего хаоса. Мы с вами в своем доме можем
в любую минуту открыть водопроводный кран, ибо получаем воду из
своих личных цистерн. А что бы произошло в этом городе, если бы все
его жители вздумали мыть посуду в одно время?
Они медленно пересекали площадь, направляясь к башне.
- Пятьдесят лет назад, когда в городе было всего десять миллионов
жителей, с пробками и заторами в часы "пик" на городских улицах еще
можно было как-то справляться. Но уже в то время любая забастовка в
одной из главных городских служб могла парализовать все остальное. В
те времена люди тратили не менее двух-трех часов на то, чтобы
добраться до места работы, столько же, чтобы выстоять в очереди в
кафетерий в свой обеденный перерыв, а затем добраться с работы
домой. С ростом населения проблемы углублялись, пока не родилась
идея дифференцировать часы работы, обеда, отдыха и так далее. Начали
с того, что работникам какой-нибудь одной профессии из одного
пригорода было предложено начинать работу на час раньше или на час
позже, Им, естественно, выдавались проездные билеты определенного
цвета, такого же цвета были номерные знаки на их личных автомобилях,
и если бы они попытались ехать на работу не в свое время, их бы
просто никуда не пропустили. Эта система сразу же показала свои
преимущества и получила распространение. Отныне включить стиральную
машину, отправить письмо по почте, принять ванну можно было лишь в
строго определенное для каждой категории время.
- Разумно, - заметил Конрад, чувствуя, как возрастает его интерес к
городу. - И как же это удалось осуществить?
- С помощью разноцветных пропусков, денежных знаков и точно
составленных расписаний, которые ежедневно печатались в газетах
вместе с программами телепередач и радио. И, разумеется, с помощью
часов с разноцветными циферблатами. Мы видим их здесь повсюду.
Вспомогательные стрелки показывали то количество времени, которое
оставалось в распоряжении у той или иной категории работающего
населения, чтобы в пределах отведенного ему времени завершить все
свои дела.
Стэйси умолк и указал на часы с синим циферблатом на одном из домов,
выходящих на площадь.
- Допустим, мелкий служащий, используя свой обеденный перерыв,
покидает контору в строго указанное время, скажем, в двенадцать
часов пополудни. Он намерен наскоро перекусить, забежать в
библиотеку и поменять книгу, купить в аптеке аспирин и позвонить по
телефону жене. Как у всех служащих, у него синий пропуск, он
относится к категории "синих". Он быстренько сверяется со своим
расписанием на текущую неделю или же находит его в синей колонке
любой из газет и видит, что в кафетерии в этот день его обслуживают
с 12:15 до 12:30. Следовательно, у него есть еще в запасе пятнадцать
минут, и он решает зайти в библиотеку. Он проверяет ее расписание и
видит, что временной код сегодня "3", то есть надо следить за
третьей стрелкой городских часов. На ближайших часах с синим
циферблатом стрелка стоит на 12:07, и у него есть в запасе 23 минуты
- вполне достаточно, чтобы успеть в библиотеку. Он направляется
туда, но уже на первом перекрестке убеждается, что светофор дает
только красный и зеленый свет. А это означает, что в данный момент
перейти улицу ему не удастся. Переход на красный свет открыт для
низшей категории женщин-служащих, а зеленый для лиц, занятых
физическим трудом.
- А если он наплюет на светофор и попробует перейти улицу, что
тогда? - спросил Конрад.
- Сразу как бы ничего особенного не произойдет, но стрелки на часах
с синим циферблатом в данной временной зоне вернутся к исходной
позиции, то есть к нулю, и нашего героя не станут обслуживать ни в
библиотеке, ни в магазине, если, конечно, он срочно не раздобудет
красный или зеленый пропуск, такие же деньги или соответственно не
подделает абонемент в библиотеку. Наказание слишком серьезно, чтобы
идти на такой риск. В сущности, ради его собственных удобств
разработана вся эта система. Итак, не попав в библиотеку, он решает
зайти к фармацевту. Временной код посещения аптеки - "5", то есть
надо смотреть на пятую, самую маленькую стрелку на циферблате. Она
показывает 12:14, у него есть еще шесть минут, чтобы зайти в аптеку.
Купив аспирин и имея еще пять минут в запасе, прежде чем надо будет
отправиться в кафетерий, он решает позвонить жене. Проверив
временной код разговоров по телефону, он обнаруживает, что для его
категории служащих ни сегодня, ни завтра частные разговоры по
телефону не предусмотрены. Что ж, он отложит разговор с женой до
вечера.
- А если он все же позвонит?
- Ему не удастся опустить монету в автомат, но даже если у него это
получится, его жены, работающей, скажем, секретарем, не окажется на
месте, ибо она, как все мелкие служащие женского пола, будет
где-нибудь пересекать перекресток на красный свет. Именно поэтому
ему и не положено сегодня вести с ней телефонные разговоры. Все
отлично продумано. Вы всегда знаете, когда вам можно включить или
выключить телевизор. А если вам вздумается сделать это не в свое
время, то все электроприборы в вашей квартире тут же перегорят. Вас
ждет немалый штраф. Да и починка электроприборов обойдется недешево.
Экономический статус телезрителя определял выбор программ, и
наоборот, так что не могло идти и речи о каком-то принуждении.
Ежедневно в телепрограммах давалось расписание, чем вам можно
заниматься в этот день: зайти в парикмахерскую, посмотреть фильм,
побывать в банке, в коктейль-баре - и все это в рамках
предусмотренного для вас времени. В этом случае быстрое и отличное
обслуживание вам было гарантировано.
Они достигли конца площадки. Перед ними в окружении своих двенадцати
молчаливых спутников сияли белым ликом Большие Часы.
- По социально-экономическому признаку население делилось примерно
на двенадцать категорий: служащие (синий цвет), профессиональная
интеллигенция (золотистый), военные и государственные служащие
(желтый). Кстати, странно, что в вашей семье оказались часы с желтым
циферблатом. Ведь никто из твоих родителей не был на государственной
службе, не так ли? Зеленый цвет - это категория людей, занимающихся
физическим трудом, и так далее. Разумеется, допускались и
дополнительные деления на подкатегории. Допустим, если мелкий
служащий, которого я привел в пример, должен уходить на свой обед
ровно в полдень, то старший по чину служащий, имеющий тот же код и
входящий в ту же синюю категорию, уходил на обед в 11:45 и имел,
таким образом, в своем распоряжении дополнительные пятнадцать минут.
В его перерыв улицы были еще относительно свободны, поскольку это
было до начала обеденного перерыва всех категорий "синих". Он указал
на башню.
- Это и есть Большие Часы. По ним заводились все часы в городе.
Главное Ведомство Контроля Времени, своего рода министерство
времени, постепенно заняло здание старого парламента, когда его
законодательные функции практически сошли на нет. Подлинными
хозяевами города стали программисты.
Слушая Стэйси, Конрад не спускал глаз с часов, беспомощно застывших
на одной минуте после полуночи. Казалось, здесь остановилось само
время, и огромные громады домов как бы повисли между вчера и завтра.
Если бы удалось пустить в ход главные часы, огромный город ожил бы и
его улицы заполнились бы шумной спешащей толпой.
Они медленно возвращались к машине. Конрад, оглянувшись, бросил
прощальный взгляд на гигантский циферблат с поднятыми вверх
стрелками.
- Почему они остановились? - спросил он. Стэйси с любопытством
посмотрел на него.
- Разве я недостаточно хорошо объяснил все?
- Что вы хотите сказать? - переспросил Конрад, оторвав глаза от
часов, глядящих на площадь. Нахмурившись, он посмотрел на Стэйси.
- Разве не ясно, какой была жизнь у всех этих тридцати миллионов,
кроме, разумеется, каких-то единиц? - воскликнул тот.
Конрад пожал плечами. Он давно заметил, что большинство часов на
площади были с синими или желтыми циферблатами. Следовательно,
площадь была цитаделью главных государственных учреждений. Отсюда
шло все управление.
- Это была хорошо организованная жизнь, куда лучше теперешней нашей,
- неожиданно заключил Конрад, которого больше интересовало то, что
он видел вокруг, а не рассуждения Стэйси. - Лучше иметь право
пользоваться телефоном один час в день, чем вовсе не иметь такого
права. Когда в стране чего-то не хватает, всегда вводится
нормирование. Разве не так?
- Но это была жизнь, когда не хватало практически всего. Тебе не
кажется, что есть предел, после которого уже нельзя говорить о
достоинстве человека!
Конрад рад хмыкнул.
- В том, что я вижу вокруг, достоинства хоть отбавляй. Эти дома
простоят еще тысячу лет. Сравните, как, например, живет мой отец. И
вообще, вдумайтесь в красоту всей этой системы, точной, как часовой
механизм.
- Вот именно, механизм, - мрачно изрек Стэйси. - Здесь так и лезет в
голову сравнение с винтиками машины. Ежемесячно Ведомство Контроля
составляло регламент жизни своих сограждан, публиковало его в
прессе, высылало каждому на дом.
Поскольку Конрад продолжал смотреть по сторонам, Стэйси повысил
голос.
- В конце концов терпение лопнуло, произошел взрыв. Знаменательно,
что в индустриальном обществе каждые сто лет происходят социальные
революции, возглавляемые прогрессивной социальной силой. В XVIII
веке это был городской пролетариат, в XIX-м - ремесленники, в
последней революции эту роль взяли на себя "белые воротнички".
Маленький конторский клерк, живущий в современной малогабаритной
квартире, фактически кредитовал экономическую систему, которая
лишила его всякой личной свободы и свободы волеизъявления... - он
внезапно умолк. - В чем дело, Конрад?
Конрад напряженно вглядывался в одну из боковых улиц. После
некоторого замешательства он почти небрежно спросил:
- Как приводились в действие все эти часы? С помощью электричества?
- В большинстве случаев, да. Но некоторые из них имели механический
завод. А что?
- Я подумал... как же обеспечивался непрерывный ход всех этих часов? -
Конрад отстал и плелся уже позади Стэйси, то и дело поглядывая то на
свои часы, то куда-то налево. Там, в одной из боковых улочек на
домах было особенно много, не менее трех десятков, часов. Они были
такие же, как и те, что он видел здесь повсюду, лишь с одним
отличием.
Одни из них шли.
Часы висели в центре портика из темного стекла в правом углу одного
из зданий, и на их синем выцветшем циферблате стрелки показывали
ровно 15:15, столько же, сколько было на часах Конрада. Он собирался
было окликнуть Стэйси и сказать ему об этом странном совпадении, но
в это мгновение минутная стрелка на циферблате дрогнула и
передвинулась еще на одно деление. Сомнений не было, кто-то завел
часы. Даже если предположить, что чудом не севшие батарейки
продолжали питать ходовой механизм все эти тридцать семь лет, то как
объяснить поразительную точность часов?
Идущий впереди Стэйси продолжал свой рассказ:
- У каждой революции есть свои символы угнетения...
Часы остались позади. Нагнувшись, чтобы завязать шнурок, Конрад
краем глаза взглянул на них - минутная стрелка передвинулась еще на
одно деление и ее горизонтальное положение было уже нарушено. Часы
шли.
Он вслед за Стэйси направился к машине, уже почти не слушая, что тот
говорит. Но не дойдя до нее шагов десять, Конрад вдруг круто свернул
и в несколько прыжков пересек улицу, устремившись к ближайшему
небоскребу.
- Ньюмен? - услышал он крик Стэйси. - Вернись!
Но он уже был на противоположном тротуаре и бежал между бетонными
колоннами дома к стеклянной шахте лифта. На секунду он оглянулся и
увидел, как Стэйси торопливо садится в машину.
Послышалось урчание заводимого мотора, затем его ровный гул, но
Конрад уже обогнул здание, вбежал в переулок и из него в боковую
улицу. Он услышал, как набирает обороты мотор, громко хлопнула
дверца и Стэйси дал полный газ.
Едва Конрад успел свернуть в боковую улицу, как догонявшая его
машина была уже в тридцати футах от него. Стэйси вырулил на тротуар
и ехал прямо на беглеца, то резко тормозя, то отчаянно сигналя,
стараясь напугать юношу. Машина была уже рядом и чуть не задела
Конрада краем капота, но он отскочил и, увидев перед собой узкую
лестницу между домами, ведущую на первые этажи, в несколько прыжков
одолел ее и очутился на площадке перед высокими стеклянными дверями.
За ними были длинный, идущий по фасаду балкон и пожарная лестница на
верхние этажи. Она заканчивалась, как он убедился, где-то на пятом
этаже у открытой террасы кафетерия, соединяющей этот дом о соседним.
Он слышал бегущие шаги Стэйси. Стеклянная дверь оказалась запертой,
и он, сняв со стены огнетушитель, ударил им в среднее стекло. На
плитки пола и ступени лестницы со звоном посыпались осколки, Конрад
выбрался на балкон, добежал до лестницы и стал быстро взбираться по
ней. Лишь с высоты третьего этажа он, наконец, решился глянуть вниз
и увидел запрокинутое лицо глядевшего на него Стэйси. Быстро
захватывая руками перекладины, Конрад взбирался до тех пор, пока не
достиг террасы кафетерия. Здесь в беспорядке валялись опрокинутые
столики и стулья, обломки канцелярских столов, видимо, сброшенных с
верхних этажей.
Двери, ведущие в помещение, оказавшееся задом ресторана, были широко
распахнуты, на полу - огромная лужа дождевой воды. Перебравшись
через нее, Конрад приблизился к окну и сквозь остатки высохших
листьев каких-то вечнозеленых растений попытался посмотреть на
улицу. Там было пусто. Видимо, Стэйси решил прекратить погоню.
Конрад отошел вглубь зала, затем, перемахнув через стойку бара,
снова вылез через окно на балкон, соединяющий два дома. Сквозь
балконную решетку ему хорошо были видны следы автомобильных шин,
ведущие с площади в одну из улиц.
Он почти уже перебрался на балкон соседнего дома, как вдруг услышал
звук выстрела и звон разбитого стекла. Эхо гулко отозвалось в пустых
улицах.
На минуту его охватила паника. Оглушенный, он отпрянул от решетки
балкона и испуганно посмотрел на нависшие над ним прямоугольные
громады небоскребов с бесконечными рядами окон, многогранных, как
глаза насекомого. Стэйси был вооружен. Значит, он из полиции
Времени.
Низко пригнувшись, почти на четвереньках, он пробрался вдоль стены к
первому открытому окну и влез в него. Он очутился в одном из
конторских помещений на шестом этаже. Это был неплохой
наблюдательный пункт, и он решил здесь остаться. Направо, этажом
ниже, была терраса кафетерия и знакомая пожарная лестница.
До самых сумерек Стэйси кружил по прилегающим к площади улицам, то
бесшумно, почти выключив мотор, то с ревом, давая полный газ. Дважды
он стрелял в воздух или, остановив машину, громко звал Конрада. Его
голос, повторяемый эхом из улицы в улицу, не скоро терялся в их
пустоте. Иногда он гнал машину по тротуарам, с ревом тормозя, огибал
углы зданий, словно хотел вспугнуть притаившегося где-то за
лестницами эскалаторов Конрада.
Наконец, он, кажется, уехал, и Конрад мог сосредоточить свое
внимание на часах на портике. За это время стрелка изрядно
продвинулась вперед и показывала 18:45. Конрад сверил свои часы с
часами на портике, решив почему-то, что именно они показывают самое
верное время, и поудобнее устроился, чтобы ждать того, кто их
заводит. Он еще раз убедился, что все остальные часы на площади
по-прежнему показывают одну минуту после полуночи.
Он покидал свой наблюдательный пункт лишь однажды и то на несколько
минут, чтобы зачерпнуть воды из лужи на полу в ресторане и парой
глотков утолить мучивший его голод. Прождав до полуночи, он наконец,
спрятавшись за большим конторским столом, уснул.
Его разбудил яркий свет солнца, заливающий контору. Встав и стряхнув
пыль с одежды, он повернулся и увидел перед собой маленького седого
человечка в старом заплатанном твидовом костюме. Старик смотрел на
него своим колючим оценивающим взглядом, на его согнутой руке висело
большое с вороненым стволом ружье с угрожающе взведенным курком.
Давая Конраду время прийти в себя, он опустил стальную линейку,
которой легонько постукивал по конторскому сейфу.
- Что вы здесь делаете? - запальчиво спросил он.
Конрад сразу заметил, как оттянуты вниз набитые чем-то тяжелым
карманы его сюртука.
- Собственно, я... - начал было Конрад, подыскивая слова. Чувство
подсказывало ему, что это и есть тот человек, который заводит часы.
И он сразу же решил, что ничего не потеряет, если скажет всю правду.
- Я увидел идущие часы. Вон там. Я хочу помочь завести все часы в
этом городе.
Старик с интересом смотрел на него. У него было живое умное лицо. Он
чем-то напоминал птицу, даже складки под подбородком были, как у
задиристого петуха.
- И что же вы собираетесь сделать для этого? Конрад несколько опешил
от такого вопроса.
- Найти ключ, - наконец ответил он неуверенно.
Старик недоуменно нахмурился.
- Ключ? Всего один? Это делу не поможет. - Потряхивая железками в
карманах, он, казалось, понемногу успокаивался.
Какое-то время они молчали. И тут Конраду в голову пришла счастливая
мысль. Отвернув манжет своей сорочки, он показал старику часы.
- Смотрите, на моих часах сейчас 7:45 утра.
- А ну, покажите, - оживился старик и схватил Конрада за руку. Он
внимательно осмотрел желтый циферблат. - "Мовадо-суперматик", -
произнес он как бы про себя, - военного образца.
Отступив на шаг, он опустил ружье и окинул Конрада внимательным
взглядом.
- Хорошо, - промолвил он. - Небось, вы голодны?
Они покинули здание и пошли вдоль улицы, ускоряя шаги.
- Сюда иногда наезжают всякие, - заметил старик. - Зеваки или
полицейские. Я видел вчера, как вы убегали. Вам повезло. Он мог
убить вас.
Они сворачивало с одной улицы в другую, и Конраду, следовавшему за
стариком, то и дело приходилось подныривать под лестницы и огибать
бесчисленные углы зданий. Старик все время придерживал руками свои
тяжелые карманы, чтобы не болтались и не мешали быстро идти. Конраду
как-то удалось краем глаза заглянуть в них, и он убедился, что
карманы старика набиты ржавыми ключами разной формы и величины.
- У вас, должно быть, часы вашего отца? - спустя какое-то время
спросил старик.
- Нет, деда, - соврал Конрад и, вспомнив все, что рассказывал
Стэйси, добавил: - Его убили на рыночной площади.
Старик сочувственно коснулся его руки. Наконец они остановились у
одного из зданий, ничем не выделявшегося среди других, но как
оказалось, в этом здании когда-то был банк. Оглянувшись и окинув
настороженным взглядом плоские фасады домов, старик направился к
эскалатору.
На втором этаже, за лабиринтом стальных решетчатых перегородок и
бронированных дверей, в бывшем помещении машинописного бюро, стояла
самодельная печурка и висел гамак. Тут же на десятках конторских
столов лежали часы, целая коллекция их, в разных стадиях починки.
Это была настоящая часовая мастерская. Высокие, с многочисленными
ящиками, шкафы вдоль стен были набиты деталями часов, аккуратно
разложенными по отдельным ящичкам и снабженными бирками. Здесь были
все части часового механизма - цапфы, шестерни, молоточки, маятники,
вилки, пружины, - правда, с трудом узнаваемые под толстым слоем
пыли, грязи и ржавчины.
На стене висела карта, к которой старик подвел Конрада. Он указал на
колонку цифр - итог его работы.
- Вот, смотрите, - сказал он, указывая на цифры. - В городе сейчас
идут двести семьдесят восемь часов. Знаете, я даже рад, что вы
появились здесь. У меня уходит полдня на то, чтобы завести их.
Он приготовил Конраду завтрак и между делом рассказал с себе. Звали
его Маршалл. Когда-то он работал программистом в Ведомстве Контроля
Времени, пережил революцию, подвергался полицейским преследованиям.
Спустя десять лет он вернулся в старый город. В начале каждого
месяца он садится на свой велосипед и едет в один из близлежащих
городков за пенсией и запасами продовольствия. Все остальное время
он занят тем, что заводит часы, а их становится все больше, или же
снимает те, что нуждаются в починке, и увозит в свою мастерскую.
- Время и дожди сделали свое дело, - заметил он. - Правда, я ничем
не могу помочь электрическим часам.
Конрад бродил между столами, осторожно касался разбросанных часов,
похожих на обнаженные нервные сплетения какого-то робота. Он
испытывал что-то похожее на радостное волнение и вместе с тем
странное спокойствие, как человек, сделавший последнюю ставку и
ждущий, как повернется колесо рулетки.
- Как вы проверяете, верно ли часы показывают время? - спросил он у
Маршалла, сам не понимая, почему этот вопрос кажется ему таким
важным.
Тог недовольно отмахнулся.
- Зачем? Это не так уж важно. Абсолютно верных часов не существует.
Самые верные часы это те, что остановились. Что бы там ни случилось,
но дважды в день они показывают точное время, только нам не суждено
узнать, когда именно.
Конрад подошел к окну и указал рукой на башню с Большими Часами. Она
была видна в просвете между небоскребами.
- Если бы удалось завести эти часы, тогда пошли бы все остальные...
- Это невозможно. Механизм этих часов взорван. Уцелели лишь куранты.
Система питания электрических часов в городе была уничтожена много
лет назад. Потребуется целая армия механиков, чтобы восстановить ее.
Конрад понимающе кивнул и снова вернулся к карте на стене. Он
неожиданно обнаружил, что последнюю запись о починке часов Маршалл
сделал семь с половиной лет назад. Следовательно, он давно уже
потерял счет времени, подумал Конрад не без иронии, но ничего не
сказал Маршаллу.
Прошло три месяца, как он жил у старика Маршалла, неотступно
сопровождая его в поездках на велосипеде по городу, таскал за ним
лестницу и сумку, полную ключей, которыми Маршалл заводил часы. Он
помогал старику снимать часы, годные к починке, и доставлял их в
мастерскую. Весь день, а иногда и до поздней ночи они чинили часы,
заводили их и возвращали на прежние места.
И все это время Конрад думал о часах на башне. Раз в день он
незаметно исчезал, чтобы побродить по развалинам Главного Ведомства
Контроля Времени. Маршалл сказал, что ни Большие Часы, ни их
двенадцать спутников никогда уже не починить. Помещение, где
находился главный ходовой механизм, напоминало машинное отделение
затонувшего корабля, в которое попал снаряд. Мощный заряд динамита
сплавил в один клубок изуродованные взрывом роторы и колеса. Каждую
неделю Конрад взбирался на самую высокую площадку башни и с ее
высоты смотрел на плоские крыши деловых кварталов города, уходящие к
горизонту. Молоточки курантов лежали неподвижно в своих гнездах.
Когда он чуть-чуть задел ногой один из них, над площадью поплыл
густой низкий звук, странным эхом отозвавшийся в памяти.
С этого времени Конрад не спеша приступил к починке курантов,
освобождая молоточки и всю сложную систему блоков от ржавой
проволоки, заменяя ее новой, разбирал лебедки ходового механизма,
ставил новые муфты.
Они с Маршаллом никогда не спрашивали друг у друга, кто чем
занимается. С осторожностью зверей в лесу они доверялись своему
инстинкту и работали не щадя себя, часто даже не задумываясь над
тем, почему они это делают. Когда Конрад вдруг заявил, что хочет
уйти из этого квартала и поработать в другом секторе города,
Маршалл, не задумываясь, согласился и дал Конраду все, что мог, из
инструмента и пожелал ему удачи.
Ровно через шесть месяцев город услышал бой больших башенных часов.
Они били не только каждый час, но отбивали еще полчаса и пятнадцать
минут. В соседних городах-спутниках, расположенных в тридцати милях
по периметру, люди останавливались на улицах и, прислушиваясь к
звукам, долетающим из-за далекого горизонта, невольно считали
медленные удары. Старые люди, как в былые времена, но только
шепотом, спрашивали друг друга:
- Это четыре уже пробило или пять? Значит, снова завели часы. Как
странно слышать их бой после стольких лет молчания.
В течение долгого дня прохожий не раз замедлял свой торопливый шаг,
услышав, как часы отбивают половину или четверть, и вспоминал
детство и весь канувший в вечность упорядоченный мир прошлого. Люди
приучались сверять свои счетчики времени с боем далеких курантов и,
прежде чем уснуть, ждали его в полночь, а на рассвете их бой стал
таким же привычным и необходимым, как первый глоток утреннего
воздуха.
Многие стали обращаться в полицию с просьбой вернуть им некогда
отобранные часы.
После оглашения приговора - двадцать лет тюрьмы за убийство, включая
пять лет за нарушение Законов времени, - Ньюмен был препровожден в
камеру в подвальном этаже суда. Он ожидал такого приговора и поэтому
отказался от последнего слова. После года предварительного
заключения в ожидании суда, полдня, проведенные в судебном зале,
казались лишь мгновением.
Он не пытался защищать себя от обвинения в убийстве Стэйси не только
потому, что хотел спасти Маршалла, который теперь беспрепятственно
может продолжать начатое ими дело, но также и потому, что считал
себя косвенно виноватым в смерти полицейского. Тело Стэйси с
размозженной головой от падения с двадцатиэтажного здания было
найдено на заднем сиденье его автомобиля в одном из подземных
гаражей недалеко от площади. Очевидно, Маршалл заметил, как Стэйси
выслеживает их, и сам принял решение. Ньюмен вспомнил тот день,
когда Маршалл внезапно исчез, а потом всю неделю был чрезвычайно
неразговорчив и раздражителен.
В последний раз он видел Маршалла за три дня до приезда полиции.
Каждое утро, когда над площадью звонили колокола, Ньюмен видел
щупленькую фигурку старика, быстрым шагом пересекающего площадь, и,
как всегда, задиристого и бесстрашного, с обнаженной головой
энергичным жестом приветствующего Конрада.
Теперь перед Ньюменом стояла задача создать часы, которые помогли бы
ему вынести двадцатилетнее заточение. Его опасения возросли, когда
на следующий день после суда его привезли в отделение тюрьмы, где
содержались приговоренные к длительным срокам уголовные преступники.
Когда его вели по коридору к тюремному начальству, путь его лежал
мимо камеры, в которой ему предстояло провести столь долгие годы. Он
успел заметить, что окно ее выходит в узкий вентиляционный люк. Все
то время, что он стоял навытяжку перед комендантом тюрьмы и слушал
его наставления, его мозг лихорадочно искал ту зацепку, которая
помогла бы ему выжить и не сойти с ума. Кроме счета секундам, а их в
сутках было 86400, он не видел иного способа измерять время.
Очутившись наконец в камере, он сидел на койке слишком опустошенный
и усталый, чтобы обустраиваться, и даже не вынул из мешка свои
скудные пожитки. Еще раз осмотрев камеру, он окончательно убедился,
что на окно надежды нет. Мощный прожектор, установленный внутри
ствола вентиляционного люка, исключал какое-либо проникновение
солнечного света в камеру.
Он вытянулся на койке и уставился в потолок. В центре его белел
плафон светильника, но тут же он обнаружил другой - на стене прямо
над его головой, заключенный в прочный круглый стеклянный колпак.
Вначале он решил, что это лампа для чтения, но не нашел выключателя.
Приподнявшись на койке, он внимательно осмотрел новую лампу и вдруг,
пораженный, вскочил. Да ведь это же часы!
Он прижал обе руки к белому стеклянному шару и внутри увидел цифры и
стрелки - они показывали 16:53. Что ж, примерно столько и должно
быть сейчас. Значит, часы идут, они показывают время! Что это? Злая
шутка, попытка "перевоспитать" злоумышленника таким странным
образом?
Он громко застучал в решетку двери камеры.
- Что случилось? А-а, часы. Чем они тебе мешают? - спросил его
надзиратель, войдя в камеру и тут же оттеснив Ньюмена подальше от
двери.
- Ничего не случилось. Но зачем здесь часы? Это нарушение закона.
- А, вот что тебя беспокоит, - надзиратель пожал плечами. - В нашей
тюрьме другие порядки. Вам всем сидеть здесь да сидеть. Надо, чтобы
вы знали время. Лишить вас такого удовольствия было бы слишком
несправедливо. Кстати, ты умеешь их заводить? Вот и ладно. - Он
захлопнул за собой дверь и повернул ключ. Улыбнувшись Ньюмену через
решетку, он напоследок добавил: - Впереди у тебя много дней, сынок,
скоро ты это поймешь. А часы помогут тебе их считать.
С необъяснимым чувством волнения Ньюмен снова растянулся на койке,
подложив под голову свернутое одеяло, и уже не сводил глаз с часов.
Они шли отменно, их питало электричество, и минутная стрелка,
подрагивая, перескакивала с деления на деление. Так он лежал не
менее часа, а потом поднялся и стал раскладывать свои пожитки, то и
дело поглядывая через плечо на часы, словно не верил, что они есть и
идут. Странная милость, оказанная ему правосудием, хотя платить за
это придется двадцатью годами жизни, просто восхищала его.
В течение двух недель он пребывал в этом состоянии несколько
иронической эйфории, как вдруг однажды обратил внимание на то, как
раздражающе громко тикают часы в мертвой тишине камеры...
Популярность: 1, Last-modified: Mon, 08 Jul 2024 18:47:18 GmT