--------------------
Кэролайн Дж.Черри. Черневог
("Русалка"#2). Пер. - В.Ершов.
C.J.Cherryh. Chernevog (1990)
("Rusalka" #2).
========================================
HarryFan SF&F Laboratory: FIDO 2:463/2.5
--------------------







     Глубокий  пышный  снег  покрывал  лес.  Величие  этого  первозданного
освещенного  светом  звезд  мира  дополнял  неизвестно  откуда   взявшийся
единственный, одетый в зимнюю шубку, заяц. Он медленно продвигался  вперед
по надвигающемуся на него белому  нетронутому  пространству,  оставляя  за
собой путаный след. Интересно, откуда он взялся здесь и куда направлялся?
     Хлопанье крыльев нарушило тишину. Белая сова на мгновенье  припала  к
земле и тут же взлетела, тяжело маша крыльями, обремененная  своей  ношей.
След оборвался, исчезнув в круге взрыхленного  крыльями  снега,  покрытого
темными брызгами крови...
     Саша лежал  с  открытыми  глазами  и  бьющимся  сердцем.  Он  не  мог
шевельнуть ни ногой, ни рукой и вообще не был уверен, где находится и  что
это за постель, в которой он лежит. Он все еще не мог понять, почему  этот
сон показался ему таким зловещим и почему капли крови могли  так  ужасающе
подействовать на него. Он продолжал лежать, прислушиваясь к  тому,  как  в
доме, над и под ним,  потрескивали  балки,  и  набирался  мужества,  чтобы
опустить свою руку ниже покрывала и понять, что находится  в  доме  своего
дяди, в Воджводе.
     Снег падал над  лесом,  снег  падал  над  рекой,  наметал  сугробы  и
заставлял потрескивать крышу. Саша же был в полной  безопасности  в  своей
собственной постели, в доме своих друзей, куда не могло проникнуть никакое
зло.
     Оно не могло прийти сюда с тех самых пор, как здесь вновь вырос лес.


     Пришла весна, и зашептали старые  деревья,  шелестя  сухими  мертвыми
ветками.  Шум  и  треск  веток,  раздававшиеся  в  вышине  и  напоминавшие
приближение бури, заставили Сашу взглянуть вверх, оторвавшись от  сеянцев,
которые он рассаживал среди старых деревьев.  Волнение  вверху  тотчас  же
прекратилось, а на его голову был выброшен град из обломков мелких  веток,
сучков и кусочков коры.
     Он стоял, отряхивая и с шапки и с кафтана этот мусор, прикрывая глаза
от  очередной  такой  же  порции,  и  поглядывал  на  освещенное   солнцем
пространство. Большая, густо разросшаяся  ветка,  казалось,  очень  хотела
выделить себя из других и в конце концов опустилась, но  не  отвесно,  как
при обычном падении, а быстро и плавно скользнула вниз, увлекая  за  собой
тучи обломанных сучков и обрушивая новый ливень из обломков коры. Это было
огромное, заросшее мелкими веточками существо, скорее  напоминавшее  живой
нарост на стволе давно умершего дерева.
     - Мисай? - окликнул его Саша. Оно действительно  походило  на  Мисая:
обросшее лишайниками, ощетинившееся и очень, очень старое,  если  к  лешим
вообще применимо понятие возраста.
     - Ты не ошибся, это Мисай. - Его голос был  скорее  похож  на  шепот,
исходящий из самой глубины леса. В очередной раз  раздалось  потрескивание
веток: это  леший  протянул  свои  многочисленные  пальцы-сучки,  которые,
подрагивая, начали ощупывать сашины плечи. Они очень мягко  сомкнулись  на
его руках, чтобы подтянуть его поближе, под испытующий взгляд  громадного,
слегка безумного глаза. - Здоров, - прогромыхал знакомый голос, -  здоров.
От тебя пахнет березой, молодой колдун.
     - А ты молодеешь с каждой весной, - сказал  Саша,  похлопывая  грубый
ствол, служивший лешему телом. Это и на самом  деле  было  правдой:  Мисай
пышно расцвел и благоухал, словно старое дерево, в самом  сердце  которого
вдруг проросла молодая зелень, словно это дикое дерево неожиданно получило
прилив новых сил, и все из того самого  сада,  что  расположился  рядом  с
лесом.
     - Березы, - продолжал Мисай. - Это место как  нельзя  лучше  подходит
для берез.
     - Вдоль всего ручья. - Саша указал рукой на ручей, думая  о  том,  во
что мог превратиться этот ручей через много лет. Сейчас  здесь  были  лишь
одни мертвые деревья, и течение ручья свободно размывало  землю  между  их
корнями, которую они были не в силах удержать. Но тяжелый труд  постепенно
обновлял лес, возникала делянка за делянкой, и они разрастались от  центра
в разные стороны. Недавно посаженные высокие саженцы уже  появились  и  на
самом берегу, надежно защищая его от воды.
     - Корни, корни будут держать землю, - продолжал  грохотать  Мисай.  -
Береза и сосна. Корни и ветки... именно так, молодой колдун.
     - Кругом все в порядке, Мисай?
     - Корни и ветки. Наше обещание в силе. Все в полной сохранности.
     Но временами возникало беспокойство. Иногда, особенно по ночам, когда
сомненья особенно сильны и естественны, мысли не раз возвращались к роще и
к камню, окруженному колючим  терновником,  и  к  спящему  на  этом  камне
молодому колдуну...
     Временами, когда лешие так неожиданно  появлялись  здесь  среди  дня,
возникало определенное беспокойство о том  месте  и  о  безопасности  всех
остальных.
     Но и на этот раз было ясно, что Мисай пришел без всякой  причины,  не
имея в виду ничего, кроме дружеских чувств  и  любопытства.  Мисай  быстро
отделился от дерева, так быстро, почти в одно мгновенье, что глаз едва мог
заметить это движение, а уже в  следующий  момент  он  двигался  медленно,
будто парил над  молодыми  саженцами,  наклоняясь  поближе  к  ним,  чтобы
получше рассмотреть их.
     Было истинной правдой, что ноги у леших вывернуты задом наперед.
     - Добрые посадки, добрые, - проговорил он о молодых березах. А  затем
неожиданно добавил: - С ним... все хорошо. Он спит. Спит.
     Саша отряхнул пыль и грязь с рук и  сунул  большие  пальцы  за  пояс,
ощущая неприятную судорогу в  плечах  и  мучаясь  от  давно  удерживаемого
вопроса, который он до сих пор так и не задал Мисаю. Но  теперь,  думая  о
дожде, о зимнем снеге, о прошедших  годах,  он  негромко,  почти  шепотом,
все-таки задал его:
     - Он страдает? Он чувствует всю непогоду, весь окружающий холод?
     Мисай затрещал своими многочисленными пальцами, издавая звук, похожий
на то, как ветер шевелит кусты, и Саша  тут  же  увидел,  словно  во  сне,
молодое спящее лицо и снежинки,  опускающиеся  на  темные  ресницы,  мягко
падающие на бесцветные  щеки,  на  нос  и  на  губы,  и  медленно  тающие.
Вглядываясь в это  виденье,  нельзя  было  заметить  никаких  признаков  к
перемене состояния спящего.
     Разумеется, можно было пожелать перемен, можно было  пожелать,  чтобы
там остались лишь одни  белые,  отмытые  дождем  кости,  и  таким  образом
добиться  того,  чтобы  любая  опасность  навсегда  миновала.   От   такой
возможности Саша почувствовал даже  некоторую  вину.  Более  того,  он  не
только не хотел этого, но и никак не мог пожелать  спящему  даже  малейших
страданий, и безрассудно старался уменьшить их.
     Но как жалость, так и любопытство были слишком опасны.
     - Тревога, - проговорил Мисай. - Почему?
     - Постоянно вижу его, - сказал Саша. - Думаю о нем...  Мисай,  почему
ты пришел?
     - Меня привлек запах березы, - ответил леший, что вероятнее  всего  и
было правдой: Мисай, не больше не меньше, имел лишь намерение увидеть, что
с его соседями с тех пор, как растаял снег,  было  все  в  порядке.  Мисай
часто навещал этот лес, а наступившая весна и молодые  березы  были  очень
важным моментом в жизни старого лешего, чей лес почти  весь  погиб.  Мисай
беспокоился за каждый лист.
     И наконец прозвучало:
     - До свиданья. - Мисай сказал  это  совершенно  неожиданно,  осмотрев
все, что хотел увидеть. Затем он до безрассудного быстро,  почти  вслепую,
начал подниматься вверх по мертвому стволу и исчез, производя точно  такое
же смятение, как и при своем появлении.
     Мисай был все-таки чуть-чуть сумасшедшим, это нельзя забывать.
     - До свиданья, - сказал вслед ему Саша, размахивая шапкой.  Возможно,
леший и услышал его.
     Затем Саша подхватил свою корзину и  крепкую  палку,  которой  рыхлил
землю,  и  двинулся  вдоль  ручья,  чтобы  продолжать   сажать   очередные
молоденькие деревья.
     - Сегодня я видел Мисая, - сказал он  своим  друзьям,  когда  вечером
вернулся в дом у реки. И рассказал им, как прекрасно выглядел леший.
     Но тем виденьем, которое послал ему Мисай, он с ними не поделился.


     Жизнь в лесу  налаживалась  даже  в  снежную  зиму.  В  ту  пору  там
появились даже зайцы, первые с того времени,  как  погиб  лес.  Петр  даже
выследил охотящуюся лису, а  Ивешка  подкармливала  полузамерзшую  полевую
мышь, которой она устроила гнездо из старого тряпья около печки.
     Совершенно удивительно было то, что дрова и растопка рядом со  старым
домом перевозчика всегда были в изобилии. Все поленья  были  подобраны  по
размеру, как раз такому, чтобы умещались в печь. Все это приносили  лешие,
собирая их в мертвом лесу: по ночам можно было видеть их за  работой.  При
лунном свете, сами высокие, как деревья, они вполне и  очень  легко  могли
обмануть  взгляд  любого,  кто  не  привык  наблюдать  за  этими   лесными
созданьями и за их проделками.
     - Мы могли бы построить  и  баню,  -  сказал  как-то  Петр,  с  шумом
поднимаясь на крыльцо. Его лицо  горело  от  мороза,  а  красивые  волосы,
выбивавшиеся из-под шапки, были тронуты инеем и выглядели словно кайма  из
серебряной бахромы. - Нам просто необходима баня. Здесь полно  дерева  для
кровельной дранки...


     Туман повис над рекой и над тропинкой, идущей мимо старой  переправы,
в том самом месте, где, словно призраки, стояли деревья.
     Она слышала, как отец звал ее назад, и она  понимала,  что  стоит  ей
пренебречь его предостережением, как она тут же умрет. Но во сне,  который
она видела на этот раз, она продолжала идти к  берегу,  где  был  человек,
укрытый в просторные одежды.
     "Почему ты преследуешь меня?" - всякий раз спрашивал он.
     И она отвечала, заранее зная, что собиралась сказать:
     "Я хочу попросить тебя вернуться..."


     Ивешка, вздрогнув, проснулась и продолжала лежать рядом с Петром  под
горой стеганых одеял, все еще вздрагивая.
     - С тобой все в порядке? - спросил тот, поглаживая ее плечо.
     - Это всего лишь сон, - сказала она. И дрожала до тех пор, пока он не
приласкал ее.
     А в соседней комнате находилась книга. Теперь она принадлежала  Саше.
Саша читал ее, а Ивешке хотелось, чтобы он не делал этого.
     Она хотела, чтобы книга сгорела.  Но  ее  нельзя  было  уничтожить  с
помощью одного лишь желания.
     "Мы должны как можно больше узнать, что именно он  хотел,  не  правда
ли?" Так обычно говорил Саша, пытаясь рассеять ее страхи. Здравым умом она
понимала, что он абсолютно прав.
     Но сегодня ночью она продолжала думать  о  человеке  в  тумане,  и  о
молодом человеке, спящем на холодном камне, в окружении заледенелых веток,
и  белых  хлопьях,  просеивающихся  через  сплетенный  в  кольцо   колючий
кустарник...


     Но вот снег растаял и все зазеленело. Полевая  мышь  обрела  свободу,
березовые саженцы покрылись листвой, а трехлетние молодые  деревца  высоко
поднялись прямо поперек старой  заброшенной  дороги.  Они  крепко  стояли,
возвышаясь над берегами, заросшими папоротником и мхом.  Старых  деревьев,
которые когда-то затеняли лес, по  сравнению  с  прошлым  годом  почти  не
осталось... Они падали под ветром, но никогда не задевали молодые саженцы,
их разбивала молния, но при этом никогда не возникало пожаров, и они почти
никогда подолгу не  оставались  без  употребления,  если  не  считать  тех
случаев, когда они служили убежищем для зайцев или молодых лисиц.
     Это были, как говаривали старухи  в  Воджводе,  волшебные  леса,  где
лешие, с вывернутыми ногами, заманивали неосторожных людей, вовлекали их в
беду, а то и вызывали преждевременную смерть. Об этих самых страшных лесах
с таким же успехом могли судачить и старухи в Киеве.  В  этих  лесах  жили
колдуны, против которых не отважился выступить даже сам царь со всем своим
войском.
     Девушка, дочь колдуна, утонула в реке, которая протекала  через  этот
лес,  и  после  такого  несчастного  конца  проводила  время   под   ивой,
превратившись в бессердечную русалку, которая выпивала до последней  капли
все жизненные соки из того, кто оказывался поблизости от  этих  мест.  Она
охотилась на заросших лесом берегах... эта девушка,  с  длинными  светлыми
волосами...
     Вероятно,  подобные  слухи  могли  распространиться   и   еще   южнее
(поскольку и вокруг таких городов, как Киев, жило достаточно старух  с  их
собственными источниками сплетен и пересудов), и  из  них  следовало,  что
старый лес за последнее время ожил, что место  Ууламетса  на  берегу  реки
занял новый колдун, который и разрушил злые чары, висевшие над русалкой.
     Но был ли то злой или добрый колдун, слухи не сообщали.
     Действительно, Саша и сам частенько задумывался над тем,  кем  же  он
был в свои восемнадцать лет, склоняясь, по настоянию своего доброго  друга
Петра, к размышлениям об ответственности...
     Его  друг  Петр  был  обычным,  не  лишенным   мирских   удовольствий
человеком, и был в свои двадцать шесть лет, так уж случилось, женатым,  по
слухам, на русалке: было столько всяких  небылиц  об  их  доме,  что  даже
старухи не помнили их все, за исключением рассказов о домовых и банниках.
     Например, что Ивешка, та  самая  дочь  Ууламетса,  теперь  больше  не
русалка и до сих пор жива, а  тот  чуть  шальной  и  загадочный  лодочник,
который торгует с крестьянами от имени нового колдуна, был  не  кто  иной,
как тот самый  негодяй  Петр,  которого  большинство  жителей  Воджвода  с
большой радостью хотели бы видеть повешенным.
     Но больше всего весь  Воджвод  был  бы  поражен  переменами,  которые
произошли с бывшим конюшим из  Петушка:  по  крайней  мере,  следовало  бы
обратить внимание на его изрядный рост и ширину плеч, чему немало  помогло
его участие в работах по перестройке дома, чем он занимался всегда  вместе
с Петром... чьи руки, Бог не даст соврать, до этих дней были более знакомы
с игральными костями, нежели с молотком и пилой.
     И  вот,  вопреки  всему,  за  последние  несколько  лет  старый   дом
перевозчика увеличился почти в два раза,  стал  удобнее  и  красивее,  был
покрыт кровельной щепой, а сзади к нему был пристроен  добротный,  хоть  и
чуть-чуть перекошенный, сарай, рядом была построена  баня  (возможно,  она
несколько отличалась от обычной бани своей заостренной крышей), а слева  и
прямо перед ней был разбит сад, зеленевший свежими ростками, среди которых
нельзя было отыскать ни единой сорной травинки.  Этот  сад  был  полностью
заслугой Ивешки, ее главной заботой, в то время как все плотничные  работы
возлагались на Сашу и Петра,  которые  доказывали,  как  любил  говаривать
Петр, что не только с помощью  колдовства  можно  сделать  прочно  стоящие
угловые столбы.
     И до  сих  пор  все,  что  они  построили  было  крепким  и  удобным,
выдерживало и зимний холод и летнюю  жару.  Снаружи  дом  был  выветрен  и
покрыт лишайниками, приросшими к серым потрескавшимся  бревнам,  напоминая
внешне обычную грубую деревенскую избу...
     Зато внутри...
     Внутри были гладкие и чистые деревянные полы, индийские  ковры  и  до
блеска обработанная мебель. Было много золотых кубков и оловянной  посуды,
были шелковые занавеси, бронзовые светильники и чудесный самовар, а  кроме
того содержащийся в полном порядке  подвал,  где  хранились  и  яблоки,  и
орехи, и сушеные грибы, а также связки лечебных трав,  горшки  с  медом  и
мешки с зерном и крупой, привезенные с  низовий  реки,  не  говоря  уже  о
домовом, который вполне удобно размещался там, среди полок,  расположенных
в заново отрытом дальнем  углу,  где  стояли  сотни  маленьких  горшочков,
хорошо укрытых от пыли и аккуратно  размеченных,  заполненных  пряностями,
лекарственными травами и даже землей, которые не только колдун, но пожалуй
и самый обычный хозяин посчитал бы весьма полезными.
     В подвале не было ни единой мыши. Все они были добычей домового.
     И действительно, Саша чувствовал себя таким счастливым в этом  уютном
доме, что порой это пугало его. Казалось,  что  ни  золото,  ни  шелк,  ни
драгоценные камни на самом деле не имели для него  никакого  значения:  он
видел лишь  чашку,  из  которой  можно  пить,  только  занавеску,  которая
защищала от сквозняков. Для него же самым важным были радушные отношения с
Петром и Ивешкой, его интересовало насколько счастливы были его друг и его
жена и их готовность  примириться  с  его  существованием  рядом  с  ними,
учитывая то, что он уже не  был,  как  в  самом  начале,  пятнадцатилетним
мальчиком.
     Этой весной ему стало особенно казаться, что он путается под ногами у
молодой женатой пары, хотя и Петр и  Ивешка  с  готовностью  выделили  ему
отдельную комнату: Петр фактически в два раза расширил дом ради него,  так
что Саша мог иметь и свою спальню, и свой собственный шкаф  для  одежды  в
том самом месте, где раньше заканчивался весь дом, а теперь  заканчивалась
еще только кухня. У Петра с Ивешкой была большая новая  комната  в  задней
части дома, по другую сторону разгороженной печки.  Там  же  располагались
многочисленные ивешкины шкафы. Это ведь, в конце концов, был  ее  дом:  из
всего того, что ее отец передал ему, Саша  никогда  не  воспринимал  своим
дом, в котором выросла Ивешка, и на этот счет у  него  не  возникало  даже
сомнений. Однако он жил здесь, всегда садился завтракать с  ними  за  один
стол, всегда проводил вместе с ними вечерние  часы,  когда  всякая  работа
была закончена.
     В такие поздние часы, когда не слишком  наивный  малый  с  наибольшей
остротой осознавал, что муж и жена нуждаются в уединении, они очень часто,
как бы случайно, оставляли его одного у печки, что так или иначе указывало
Саше на то, что он мешает им, даже если он и был  приятен  Петру,  и  даже
если у колдуна не было иного выбора, как коротать одиночество в этом лесу.
Этот дом вне всяких сомнений принадлежал Ивешке и Петру. И это напоминание
лишь ввергало Сашу Мисарова всякий раз в новые и новые размышления о  том,
что вся его собственная радость на самом деле до того хрупка и  ненадежна,
что любое необдуманное желание может разбить ее вдребезги.
     Было так тяжело, например,  не  пожелать  им  взаимного  счастья.  Но
колдун обычно осуществляет свои желания, в том или  ином  виде:  именно  в
этом и была загвоздка. Он никогда бы не отважился распространять  подобное
желание на Ивешку, которая прежде всего сама была колдуньей и могла тут же
почувствовать, что именно  происходит  и  приказать  ему  заниматься  лишь
собственными делами. Но он не  отважился  бы  проделать  тоже  самое  и  с
Петром, который не почувствовал бы этого, но безраздельно верил,  что  его
лучший друг не будет вмешиваться в его жизнь.
     Было очень  трудно,  чересчур  трудно,  отказаться  от  желания  быть
любимым, и все же хотеть этого, несмотря на чьи-то неудобства. Но  главный
вопрос заключался в том, может ли  отказ  от  желания  быть  сам  по  себе
желанием? Он продолжал крутиться и крутиться в сашиной голове, будя его по
ночам и заставляя просиживать долгие часы, делая записи в книгу, в которой
теперь каждый месяц появлялось несколько новых страниц. С этой же целью он
перечитывал тронутые дождем сильно подпорченные записи Ууламетса,  которые
ясно предупреждали его о том, что  колдун,  испытывающий  привязанность  к
кому-либо, всегда находился в опасности, а колдун, который хочет  получить
чью-либо привязанность и любовь, в лучшем случае вор.
     Разумеется, это предостережение относилось и к  Ивешке  и  к  нему  в
равной мере, и как бы они ни старались, он был уверен, что  они  оба  были
виновны и в своих собственных  поступках  и  в  выборе  своих  собственных
оправданий.
     Но Петр лишь рассмеялся и сказал, когда Саша поделился  с  ним  этими
самыми сокровенными, самыми ужасными своими опасениями:
     - Меня это не беспокоит.
     После чего Петр вылил еще один ковш воды себе на голову: в тот момент
они сидели в новой, только что отстроенной бане, парясь в жаре раскаленных
камней.
     - А я беспокоюсь, - сказал Саша и огляделся вокруг себя сквозь пар  и
тусклый свет: в бане нужно быть осторожным всякий раз, когда речь  идет  о
чем-то важном, потому что здесь может оказаться банник. -  Петр,  если  ты
вдруг подумаешь, что я желаю что-то...
     - Я, например, желаю, - перебил его Петр, - чтобы мне на спину вылили
еще один ковш воды.
     Это его желание Саша тут же исполнил.
     - И все же, - вновь начал он.
     - Ты слишком беспокоишься, - сказал Петр, продолжая тщательно скрести
свой  подбородок.  -  Когда  ты  глядишь  на  чистое  небо,  то  начинаешь
беспокоиться о том, что вот-вот пойдет дождь.  Когда  ты  желаешь  хорошей
погоды, то беспокоишься, что может быть засуха по всем царским  владениям,
а тогда царь явится сюда и сожжет твой дом...
     - Такое может случиться.
     - Может, может. Не случиться, если не пожелаешь.
     - Если я не пожелаю...
     - Царь может внезапно помереть. Очень подходящее  объяснение.  Почему
тебя это должно беспокоить? Ведь этот чертов царь собирается  сжечь  дотла
твой дом!
     - Во-первых, я никогда не желал дождя!
     - Тьфу! Ведь желал же ты мне попутного ветра на  реке,  желал  мне  и
безопасности в лесу. Боже мой, подумать только,  что  какой-нибудь  бедный
медведь мог околеть с голоду из-за тебя! Разве ты не беспокоился об этом?!
     Саша хмуро взглянул на Петра, а тот только подмигнул ему.
     - Потише со своими шутками, - сказал Саша. - Как же мы сможем завести
банника, если ты не принимаешь все это всерьез?
     - На это я могу  сказать  лишь  то,  что  если  банник  действительно
существует, то он должен бы иметь чувство юмора.
     - Лучше считай, что он не имеет! - ответил Саша и тут же пожелал  про
себя, что если какой-нибудь банник и слушает сейчас  их  разговор,  то  он
должен быть очень терпеливым. - Банник, прости его. На самом  деле  он  не
имел в виду ничего дурного.
     - Возможно, - заметил Петр, - он  все  еще  подглядывает  за  нами  с
крыши, раздумывая о том, не найдется ли для него более подходящей работы в
самом Киеве.
     - Петр...
     - Я знаю, знаю. - Петр некоторое время был занят  своим  подбородком,
тщательно выбривая место под губой. -  Но  если  этот  банник  имеет  хоть
чуточку скверный характер, он нам не нужен, а  если  он  вполне  приличный
малый, то он не должен бы остерегаться шуток.
     - Все они вовсе не склонны шутить.
     - Это очень печально.
     - Что именно?
     - Видеть будущее и не находить при этом  повода  для  смеха.  -  Петр
намочил холст и тщательно  вытер  свое  лицо.  -  Натура  человека  всегда
требует этого, где бы он ни находился. Здесь, в лесах,  например,  каждому
необходимо это, особенно во время долгих зим...
     - Ты все еще скучаешь по Киеву?
     - Я не знаю, что я потерял там. Я никогда не был в Киеве.
     - Но ты всегда говорил, что обязательно отправишься туда.
     - Да, говорил так, когда хотел.
     - Вот в этом-то и заключается вопрос. Я имею в виду то, что  если  мы
на самом деле хотим остаться и не знаем этого...
     - Мне нравится здесь. Я прекрасно себя чувствую. Боже мой, да на  что
мне жаловаться? Наш дом покрыт новой крышей, нигде не течет и не каплет...
     - Но ведь ты все-таки не крестьянин, и ты  никогда  не  собирался  им
стать.
     - Нет, конечно. Я был просто дураком, которому грозила петля, я был в
стаде хитрых мерзавцев,  которых  принимал  за  своих  друзей,  и,  говоря
по-правде, которые не шевельнули бы  и  пальцем,  видя  как  меня  вешают,
вместо того,  чтобы  помочь  мне.  Что  мне  может  дать  Киев?  Таких  же
мерзавцев, только в большем количестве.
     - Ты никогда не думал так раньше.
     - Да, но теперь я думаю так. Может  быть,  я  и  отправлюсь  в  Киев.
Когда-нибудь. Но я не думаю, что это произойдет в этом году.  У  меня  нет
времени на это. Мне нравится здесь.
     - Но ведь это не Киев.
     - Да слава Богу, что это даже не Воджвод, где вероятнее всего  я  был
бы повешен, если бы у бояр было особенно хорошее настроение!
     - Это звучит весело.
     - Не слишком, если ты мертв. Господи, почему я должен  жаловаться?  В
чем дело? Чего, по-твоему, мне еще не хватает?
     Саша попытался остановиться, но тут же подумал о том,  чего  все-таки
не доставало Петру. Эта мысль  была  почти  мгновенной,  а  желание  столь
отчетливым, что ему стало страшно, но по  каким-то  причинам  он  не  смог
собраться  с  мыслями,  чтобы  решить,  что  же  ему  делать  дальше.   Он
чувствовал, как пот стекает по его лицу, и вытер его. Сердце его  учащенно
билось.
     Петр плеснул на него полный ковш воды и сказал:
     - Поживей, нам нужно выходить отсюда, мы еще  не  привыкли  к  такому
жару. Я думаю, что сейчас наши мозги слегка затуманены.
     Холодный воздух явно помогал. Саша  глубоко  дышал,  прислонившись  к
стене бани, и пытался обдумать со всех сторон, как  поступить  ему  с  тем
своим желаньем, которое только что появилось у него.


     Это была та самая ловушка, в которую так легко попадает колдун:  если
желанья выполняются, и если у колдуна есть друг, то тогда  он  постарается
получить все, что сделает его друга счастливым.
     Разумеется, он постарается...
     Особенно если этот колдун постоянно чувствовал  себя  уверенным,  что
именно в этом и заключается счастье.
     Вот в этом и была та самая опасность, с которой  сталкивался  колдун,
имеющий друзей.
     Саша совершенно точно узнал это спустя месяц, однажды вечером,  когда
черная лошадь неожиданно появилась в саду и принялась  ощипывать  ивешкины
молоденькие посадки.
     - Боже мой! - воскликнула Ивешка с крыльца, где она мыла руки,  в  то
время как Саша, стоя в дверях сзади нее, произнес с полным раскаянием:
     - Извини, я виноват, - и тут же заставил лошадь покинуть садик.
     - Виноват! - воскликнула  Ивешка  и,  обернувшись,  бросила  на  него
взгляд, полный негодования.  После  такого  взгляда  ему  лишь  оставалось
пожелать, чтобы эта лошадь...
     Но Саша вовремя  остановился.  Он  сказал  очень  тихо  и  как  можно
спокойней:
     - Мне кажется, это лошадь Петра.





     Петр осторожно подвел старую лодку к причалу,  стараясь  не  задевать
причальные  столбы.  Неважно,  кем  он  родился:  горожанином   или   даже
крестьянином, но близость реки, протекавшей рядом с домом,  заставила  его
руки научиться владеть рулем и небольшим парусом, который они использовали
для  коротких  речных  прогулок,  и  поскольку  два  колдуна  без   всяких
затруднений могли пожелать ему хорошего попутного ветра, он самостоятельно
выводил  лодку  всякий  раз,  когда  дела,  связанные  с  посадкой   леса,
заготовкой продуктов или торговлей, заставляли его отправляться  вниз  или
вверх по реке.
     Сегодняшний день был одним из таких, обычных для него дней. Колдуны -
особый народ. Они были склонны подолгу проводить время со своими  книгами,
читая их и делая записи, или, как, например,  сегодня,  заниматься  долгим
изнурительным  трудом  по  перемалыванию  и  варке   различных   снадобий,
некоторые из которых имели вполне приятный запах, но большинство  все-таки
нет. И если кто-то думал, что колдуны рискуют нюхать все  это  собственным
носом, то он сильно ошибался.
     Итак,  сегодняшним  утром  Петр  был  предоставлен  самому  себе   и,
нагруженный горшками и ящиками с ивовыми саженцами,  рассадой  и  семенами
лечебных и других трав, он отправился вверх по реке, чтобы рассадить их  в
том месте, где когда-то росли ивы. Был уже вечер, когда его  лодка  плавно
скользнула к причалу, и  он  с  удовольствием  вспомнил,  что  в  качестве
вознаграждения Ивешка обещала ему приготовить медовые лепешки.
     Он выпрыгнул на берег с веревкой в руках, крепко  обвязал  ее  вокруг
столба и вернулся на  борт,  чтобы  захватить  мешок  с  грибами,  которые
насобирал в лесу (Ивешка знала все, что только ни росло в лесу, и  спасала
их от его трагических ошибок). Он  захватил  и  свою  корзину,  в  которой
обычно брал обед и в  которой  теперь  были  запрятаны  веточки  и  ростки
нескольких   растений,   которых   он   не   мог   распознать,   а   также
заинтересовавший его двойной дубовый желудь: Ивешка всегда  интересовалась
всякими редкостями, некоторые из которых становились частью ее рецептов.
     - Малыш! - позвал он и резко присвистнул.  В  тот  же  момент  черный
мохнатый шар спрыгнул на берег вслед за ним.  Он  вполне  мог  бы  быть  и
собакой, судя по тому, как стремглав примчался и завертелся около его ног,
тяжело дыша, словно настоящий пес. Затем он повел себя уже совсем  не  как
собака: обхватил его ногу своими маленькими, похожими на  руки,  передними
лапами, становясь чрезвычайно надоедливым.
     - Идем, Малыш, - сказал Петр, стряхивая с  себя  шерсть  дворовика  и
бросая корзинку, которую Малыш, сидящий на задних  лапах,  тут  же  поймал
передними. - Но только не вздумай это есть, слышишь?
     Малыш обхватил огромную, больше чем он сам, корзинку передними лапами
и пустился рысью на чуть согнутых задних рядом с Петром  вверх  по  крутой
дорожке  прямо  к  дому.  Разумеется,  лодки  и  речные  берега  не  самое
подходящее  место  для  дворовика:  у  него  есть  самая  важная  в   мире
обязанность, состоящая в том, чтобы прогонять  кроликов,  птиц  и  других,
более мелких мародеров, из их сада и  следить,  чтобы  садовые  ворота  не
оставались   злонамеренно   незапертыми   и   доступными   для   случайных
незнакомцев. Но Ивешка и Саша в равной  мере  желали,  чтобы  дворовик  не
спускал глаз  с  Петра,  когда  тот  один  отправлялся  в  лес  (каждый  в
отдельности признавался ему в этом), и Малыш, казалось, вообще не возражал
против этого, а наоборот, получал полное удовольствие  от  прогулок,  даже
если при этом случались очень странные встречи с лешими, на которых  он  и
щетинился, и лаял, и шипел. Лешие же прощали его, так  делал  даже  старый
Мисай, так что почти каждый предоставлял  Малышу  возможность  вести  себя
подобным образом с первым встречным.
     Именно так Малыш и зашипел,  как  только  они  добрались  до  вершины
холма. Он и лаял и щетинился, быстро увеличиваясь до устрашающих  размеров
по сравнению с тем, каким был в пути. Это было не похоже  на  его  обычное
поведение по возвращение домой.
     И в тот же момент за изгородью Петр увидел лошадь.  У  него  возникло
неизбежное предчувствие о каком-то посетителе, хотя, видит Бог, никогда  и
никакие посетители не появлялись  в  их  владениях,  ни  случайно,  ни  по
приглашению.
     Но когда черная лошадь подняла голову и потянула  ноздрями  воздух  в
его направлении, она показалась очень похожей на ту самую  черную  лошадь,
которая когда-то принадлежала Петру. Кроме того, она свободно болталась во
дворе, что само по себе было весьма большой  небрежностью,  учитывая,  что
совсем рядом находился подрастающий сад.
     Поэтому можно было предположить, что Саша  и  Ивешка  знали  об  этой
лошади, и, скорее всего,  уже  пожелали,  чтобы  она  не  трогала  молодые
посадки.
     И можно было предположить, что если они оба знали, что она была  там,
то один из них наверняка пожелал этого, и если он этого пожелал, то тут же
можно  было  догадаться,  что  это  сделал  мошенник-конюший,   а   теперь
новоявленный колдун, который очень любил лошадей.
     Черт возьми, этот конь  действительно  выглядел  как  его  Волк,  без
всякого сомнения, и вид этого коня напомнил Петру, что  он  лишился  покоя
именно тогда, когда потерял эту лошадь.
     Однако поведение  Малыша  напомнило  Петру  также  и  про  оборотней,
обдавая его холодком. Они могли разными хитрыми способами проникнуть в дом
мимо Саши и Ивешки, и тогда это неведомо откуда  взявшееся  созданье  было
всего лишь уловкой, чтобы заманить  его  внутрь.  Легкий  ветерок  доносил
запах  пекущихся  медовых  лепешек,  но  ложь  и  обман  всегда  выглядели
абсолютно правдоподобными, если здесь было замешано колдовство, и  ловушки
содержали приманки из  вещей,  которые  чаще  всего  были  самым  заветным
желанием для того, на кого они были рассчитаны. Так всегда  поступали  те,
кто их делал.
     - Малыш, - тихо  окликнул  дворовика  Петр,  -  не  нужно  беспокоить
лошадь, если это на самом деле она. Иди-ка лучше к Ивешке, славный  Малыш,
иди в дом и проверь, все ли там в порядке.
     Малыш  направился  к  дому,  продолжая  лаять,  проскользнул   сквозь
изгородь и  неуклюже  потащился  по  деревянному  настилу  к  крыльцу,  не
переставая коситься на лошадь.
     Значит, она была неопасна. Малыш знал это.
     А если эта черная лошадь выглядит в точности как  Волк,  и  поскольку
дворовик не признал в ней самозванца и мошенника...
     Петр подхватил корзинку, которую оставил Малыш, протиснулся через  ту
же самую дыру в  заборе  и  направился  прямо  к  лошади,  которая  стояла
наблюдая за этой суматохой, прижав уши и часто двигая ноздрями.
     Бог мой, вне всяких сомнений это был Волк. Петр знал на память каждую
черту в его облике.


     Малыш  внезапно  появился  в  доме,  не  пользуясь  никакой   дверью.
Появление обеспокоенного и озадаченного Малыша  означало,  во-первых,  что
Петр уже вернулся, во-вторых, что Петр увидел сюрприз,  и  в-третьих,  что
сюрприз тоже нашел Петра, и разумеется спустя некоторое время  Саша  вышел
наружу, где свидание двух влюбленных было в самом разгаре.
     Саша  сунул  руки  в  карманы  и  стоял  на  крыльце,   наблюдая   за
происходящим и искренне надеясь, что (его надежда в данном случае была  до
опасного очень близка к желанию) он не сделал ничего дурного или опасного.
     Ивешка вышла из дома и стала рядом с ним  около  перил,  отряхивая  о
фартук руки, перепачканные в  муке.  Неожиданно  Саша  почувствовал  очень
сильное желание с ее стороны: даже Петр  взглянул  в  их  сторону  и  чуть
вздрогнул, когда лошадь испугалась.
     Саша знал, что Ивешка, возможно намеренно, не исключала его из своего
желания, потому что хотела обратить внимание мужа на  то,  что  пора  идти
домой, она хотела этого совершенно  сознательно,  подчиняясь  собственному
эгоизму, и совершенно обоснованно была зла на мальчишеское  легкомысленное
вмешательство в их жизнь.
     - Не смей, - прошептал Саша, не глядя  на  нее.  -  Ивешка,  ведь  ты
обещала. Не смей обращать на него своих желаний подобным образом.
     - Все, уже прошло, - ответила она тихим разбитым голосом. Она хотела,
чтобы он знал, что она полностью осознает свои собственные  недостатки.  И
его тоже.
     После чего она повернулась и ушла в  дом,  с  неистовым  раздражением
желая лишь одного: чтобы и Саша и  Петр  оставили  ее  одну  на  некоторое
время.
     Возможно, что некоторые, живущие по соседству с  Воджводом,  а  может
быть и Киевом, смогли почувствовать эту небольшую размолвку.


     Взметнувшийся подол платья и длинные  светлые  косы,  исчезнувшие  за
дверью,  которая  хлопнула  достаточно   красноречиво,   заставили   Петра
остановиться на деревянном помосте и ухватиться рукой за перила.
     - Что, черт возьми, происходит? - спросил Петр. Он был  вполне  прав,
задавая такой  вопрос,  после  того  как  увидел  плачущую  жену,  в  саду
обнаружил много лет назад потерянную лошадь, а его лучший  друг  при  этом
выглядел так, словно в этот момент с огромным удовольствием оказался бы  в
каком-нибудь другом месте.
     Саша медленно спустился к нему,  а  Волк  тут  же  вскинул  голову  и
отскочил в сторону от капусты: это несомненно означало (Петр  понимал  эти
вещи по долгому опыту),  что  чье-то  внимание  на  некоторое  время  было
ослаблено.
     И как человек, привыкший к колдунам, он вполне мог предположить,  что
хлопнувшая дверь, появившийся на дворе Волк и выражение печали на  сашином
лице были не просто совпадением.
     - Я страшно виноват, - сказал Саша, и в этот момент он больше походил
на мальчика, чем на взрослого молодого человека. - Это я вызвал его  сюда.
Я  хотел,  чтобы  он  был  здесь.  Теперь  Ивешка  злится  на  меня:   она
действительно не собиралась никоим образом влиять на тебя.
     Петр взглянул на дверь, и невзирая на недомогание в желудке,  подумал
о том, что сейчас, за этой дверью, Ивешка должно быть старается унять свой
непокорный нрав.
     Но он обычно противился тому, чтобы чувствовать себя обязанным  перед
колдуньей-женой только лишь за то, что  она  не  утопила  его  в  реке,  и
ненавидел самого себя за то, что был  зол  на  Сашу  из-за  его  намерений
доставить Петру самую приятную и лучшую в мире радость.
     Вернуть или принять ворованную лошадь... Ведь вполне  очевидно,  что,
судя по гладким бокам, Волк за эти более чем  три  года  успел  приобрести
нового хозяина.
     - Я думал только о том, как сделать тебя счастливым,  -  сказал  Саша
тихим голосом. - Я действительно этого хотел. Мне казалось,  что  тебе  не
хватает именно лошади, и я должен был позаботиться о ней.
     - Кто это сказал, что я несчастлив? -  пробормотал  Петр,  раздумывая
над тем, отважиться ли ему войти в дом прямо сейчас. - Вешка! Выйди  сюда!
Что я сделал, ради Бога, объясни мне?
     Второй его мыслью было не подниматься на крыльцо прямо сейчас. Он  не
хотел  подниматься  на  крыльцо,  он  не  хотел  открывать  эту  дверь   и
разговаривать со своей женой, потому что она была не вполне здравомыслящей
в этот момент: она была страшно недовольна собой из-за  того,  что  первый
раз  проявила  своеволие  и  эгоизм,  приведшие  ее  в  бешенство.  Будучи
русалкой, она делала самые ужасные вещи, но теперь  она  имела  и  тело  и
сердце, которые часто  доставляли  ей  неприятности,  и  очень  часто  она
поступала неправильно и нехорошо в случае  каких-либо  неожиданностей  или
тогда, когда происходило что-то, не совпадающее  с  ее  желаниями.  Больше
всего    неприятностей    ей    доставляли    взаимоотношения    с    этим
восемнадцатилетним мальчишкой, который помешался на ее  отце,  и  все  это
почти вслепую обрушивалось на Петра и  с  такой  силой,  что  иногда  даже
замирало дыхание. Его жена была действительно не в себе.
     - Боже мой. Петр склонил голову на перила,  не  сходя  с  деревянного
помоста, в то время  как  Саша  нес  какой-то  вздор  о  том,  что  он  не
представляет, почему часть его желаний, касающаяся  лошади,  сработала,  а
вторая часть, касающаяся счастья Петра, шла и вкривь и вкось.
     - Здесь нет твоей ошибки, - сказал Петр, глядя на сумеречный свет над
макушками  деревьев,  на  забор,  на  черного  Волка,  который   задумчиво
принюхивался к чему-то в направлении  сада.  -  Здесь  нет  вообще  ничьей
ошибки, если только кто-то из бояр со своей стражей не придут сюда  искать
его. Кто знает, кто купил его после меня? Ведь  у  меня  оставалась  масса
кредиторов.
     - Извини! Мне так жаль.
     - Саша, клянусь тебе, что я очень рад этой лошади, и  я  не  понимаю,
почему кто-то должен быть в плохом настроении, я не знаю, почему моя  жена
не желает ни о чем говорить со мной, за исключением, пожалуй, капусты.
     - Я этого не знаю, - сказал совершенно подавленный Саша. - Петр, я...
     - ...прошу прощенья - я знаю что ты скажешь именно это.  Но  за  что?
Ради Бога, что здесь есть такого,  о  чем  кто-то  должен  беспокоиться  и
терять рассудок? Моя прежняя лошадь вновь вернулась ко мне. Так чем же она
недовольна?
     - Потому что ты не знаешь, что могло случиться!
     - Потому что ты и  не  намеревался  ничего  желать!  Иногда  разумный
человек просто ощущает свою правоту. - И еще потому, что лошадь  вытоптала
ее сад. Тут он закричал в сторону дома: - Ивешка,  ради  Бога,  здесь  все
только и делают, что жалеют о твоем саде! Мне не пришло в голову,  что  ты
хотела, чтобы  в  первую  очередь  я  подошел  к  тебе,  но  ведь  это  не
преступление, Ивешка, я совсем не сумасшедший, клянусь, что нет, и я прошу
прощенья, что не заметил тебя! Я обязательно  заметил  бы,  если  бы  меня
неожиданно не отвлекла лошадь!
     Тишина.
     - Вешка, уже темнеет, и я  хочу  получить  свой  ужин,  черт  побери!
Открывай дверь!
     В доме не раздалось ни звука. Его жена очень ревновала его к  лошади.
И в сгущающихся сумерках, тяжело вздохнув, Петр подобрал с земли корзину и
мешок с грибами и уселся на краю деревянного помоста, под самыми перилами,
что явно указывало на то, что  вполне  может  статься  так,  что  они  оба
проведут здесь всю ночь.
     - Это она мной недовольна, - сказал Саша,  усаживаясь  на  расколотое
бревно поблизости от Петра, между  тем  как  Волк  подошел  к  ним,  чтобы
исследовать содержимое корзинки у них в ногах. - Сейчас она  просто  хочет
подумать. Прояснить происходящее. Колдун должен...
     Петр очень мрачно взглянул на Сашу, не  особенно  нуждаясь  в  данный
момент в советах мальчика.
     - Боже мой, - проговорил Саша и уронил голову на руки. -  Я  искренне
сожалею.
     - Не говори мне об этом. Все сожалеют. А я хочу ужинать. - Петр потер
назойливый нос Волка. Лошадь вздрогнула, откинула голову  и  быстро  вновь
успокоилась под протянутой сашиной рукой.
     В результате чего по какой-то странной причине у Петра  возникло  еще
более неприятное видение.
     Человек, женившийся на однажды умершей дочери  Ууламетса,  которая  и
сама была колдуньей,  человек,  который  изо  дня  в  день  имеет  дело  с
колдунами, лешими и им подобными, привыкает мыслить кратко  и  расчетливо,
причем некоторые из посещающих его в самом начале мыслей вовсе  ему  и  не
принадлежат...  и  неожиданно  Петр  ощутил   в   себе   дичайшее,   самое
безрассудное побуждение: немедленно встать, прогнать  Волка  назад,  в  те
самые конюшни, откуда тот сбежал...
     Даже несмотря на то, что Саша так любил лошадей и его прикосновение к
ним было столь же открыто и правдиво, как собственное сердце.
     Но это была лишь единственная короткая, до холода расчетливая  мысль.
Было глупо идти на поводу взбалмошного характера собственной жены,  и  все
же еще большая глупость оставлять ее наедине с сердечными переживаниями  и
странными воображениями: ведь порода колдунов была не вполне нормальной, и
Саша и Ивешка сами не раз  признавали  это,  и  особенно  ненормальна  она
тогда,  когда  каждый  из  них  имеет  собственное  сердце.  Особенно  это
проявляется тогда, когда они  пытаются  использовать  эти  сердца  и  жить
подобно  обычным  людям.  Оба   колдуна,   которых   он   любил,   открыто
предупреждали его, что любят его и что любовь к чему-либо  из  окружающего
была очень опасна и для них и для всего вокруг.
     Мертвые деревья были вполне наглядными свидетельствами этого.
     - Вешка, - выкрикнул Петр, хватаясь  рукой  за  перила  и  подтягивая
себя, чтобы встать на дорожку. - Вешка, черт возьми, здесь темнеет,  здесь
становится холодно, а я все еще не получил свой ужин. Ты слышишь меня?
     В доме стояла полная безмятежная тишина.
     Тогда он поднялся на крыльцо и постучал в дверь собственного дома.
     - Вешка? Давай будем разумными. Разве мы не можем ими быть?
     Вновь тишина.
     - Вешка, я люблю тебя. Разве я должен оставаться здесь на всю ночь?
     Дверь открылась. Без всякого прикосновения к ней.
     Петр оглянулся, затем, искренне убежденный, что Саша следует прямо за
ним, стал искать способ разрядить обстановку, выкинуть какую-нибудь  шутку
и вывести Ивешку из состояния опасного уныния. Но  Саша,  этот  малодушный
трус, все по-прежнему сидел внизу, а вероломный Волк обнюхивал его руку.
     Поэтому он один прошел внутрь, прямо к пылающему  очагу,  где  Ивешка
замешивала лепешки для ужина, присел на  корточки  рядом  с  ней,  положив
усталые руки на свои колени.
     - Пахнет неплохо, - заметил он, глядя  в  профиль  на  ее  удрученные
глаза, поджатые губы и роскошные светлые косы.
     - Твой отец хотел превратить меня в жабу, - сказал он,  притрагиваясь
к одной из кос и чуть отодвигая ее, чтобы было лучше смотреть. - Но однако
это не сработало.
     Она не нашла в этом ничего забавного. Ее рот был  по-прежнему  крепко
сжат. Она отклонилась в сторону и положила  кусок  разделанного  теста  на
шипящую сковородку.
     - Думаю, ты перепугала Малыша, - продолжил он, - иначе он был бы  уже
здесь и что-нибудь выпрашивал.  При  этом  он  украдкой  стукнул  по  краю
сковороды и сунул палец себе в рот, получив на этот раз  предупреждение  в
виде удара ложкой и грозовой взгляд хмурых голубых глаз. -  М-м-м-н.  Ведь
ты не хотела бы иметь мужа в виде жабы?
     - Это не смешно, Петр!
     - Тогда в чем же дело? Ведь не можешь же ты ревновать меня к  лошади?
Это просто глупо.
     - Я просто... - Ложка вновь опустилась в тесто, а Ивешка вытерла свои
глаза. - Прости, я все-таки эгоистка, и я никак не могу исправить  это,  я
хочу...
     - Ради Бога, не делай этого!
     Она приложила руку ко рту и покачала головой, не глядя на него.
     - Я хочу слишком много, - сказала она. - И это нечестно по  отношению
к тебе. Нечестно. Это никогда не бывает честно!
     Было время, когда он весело прожигал жизнь, попадая из беды в беду  в
Воджводе, где жили обычные  люди,  среди  которых  попадались  и  колдуны,
которые хоть и слыли таковыми, но всего их таланта  хватало  лишь  на  то,
чтобы вывести бородавки. Теперь же он был здесь, в  этом  лесу,  благодаря
божьей милости, с женой-колдуньей, которая  могла  сама  найти  свой  путь
среди бурь и гроз.
     Он очень мягко чуть приподнял ее подбородок, пытаясь шутками выманить
ее улыбку.
     - Когда-то в Воджводе была  такая  девочка,  которая  хотела  слишком
много...
     Ее губы дрогнули, когда она  взглянула  на  него,  все  еще  сохраняя
суровость. В кухне стоял запах готовых уже лепешек.
     - Но ее папа не был колдуном, - продолжал он, проводя пальцем  по  ее
щеке. - Он был хозяином трактира. Она же хотела  жить,  как  боярыня.  Она
никогда не хотела работать.  Ей  нравилась  красивая  одежда,  драгоценные
камни, и она искала какого-нибудь парня, который взял бы ее в жены.  Итак,
она остановила свой выбор на смазливом и  богатом  парне,  которого  звали
Иван...
     - А ты уверен, что его звали Иваном, а не Петром?
     - Я не был богат. Кроме того, я  для  нее  был  слишком  умен.  И  мы
догадались, несколько других парней и я, что она задумала. Она  добыла  то
самое зелье, которым торгуют  колдуны,  чтобы  подсыпать  в  его  питье  и
вызвать его ужасное действие. Но затем мы  поменяли  бокалы.  Она  страшно
болела почти целую неделю.
     - Нельзя добиться любви с помощью зелья!
     - Колдуны в Воджводе  делают  это.  Между  прочим,  они  не  очень-то
способные колдуны. Уверяю  тебя,  что  Саша  вполне  мог  бы  открыть  там
лавку...
     - Мои лепешки подгорели! - воскликнула она и бросилась от него  чтобы
схватить лопаточку.
     - Лишь чуть-чуть темноваты, - сказал он, когда она перевернула их.
     - Ах, они все пропали!
     - Пожелай, чтобы они стали не подгорелыми.
     - Никакие желанья не работают таким образом, и ты сам знаешь, что так
они не могут исполниться. Вот чертовщина!
     - Это уж никак не поможет лепешкам.
     - Боже мой. - Она сжала кулаки и склонила голову,  прижавшись  к  ним
губами. - Петр, перестань.
     Он вздохнул и обнял ее.
     - Чего же ты хочешь?
     - Ничего.
     - Может быть, ты хочешь, чтобы Саша прогнал лошадь назад в Воджвод? В
этом все дело? Это успокоит тебя?
     - Я сама не хочу этого! - закричала она, высвободившись  от  него,  и
встала. Ее прекрасные волосы сверкали в свете пламени.
     - Боже мой, Вешка...
     - Не смей смотреть на меня так! О, Господи, я  знала,  я  знала,  что
тебе не будет со мной покоя!
     - Черт возьми, но я сам знаю, чего именно я хочу.
     Она прошла в другой конец кухни и начала в беспорядке хватать с полки
все, что ей попадалось под руку.
     - Что ты делаешь? - спросил он, вскакивая на ноги. Он-то очень хорошо
знал, что делала она: это  был  далеко  не  первый  случай,  когда  Ивешка
уходила из дома в лес  на  день,  а  то  и  больше.  Она  в  конце  концов
возвращалась,  Бог  свидетель,  после  того,  как  он  проводил  несколько
бессонных, полных тревог ночей, не говоря ни слова о том, где она была или
что делала. Но она никогда не покидала дом ночью, особенно в самый  разгар
ссоры. - Вешка, ради Бога, спроси меня, чего хочу я. Выходит, того, в  чем
мы оба согласны, мы не можем иметь, поскольку ты сама очень этого  хочешь?
Так ведь это похоже на безумие! Это означает, что мы  можем  иметь  только
то, чего каждый из нас не хочет! Это чертовски глупо, Вешка!
     Тем временем в корзину уже был брошен хлеб, а затем и сушеные фрукты.
Ивешка остановилась на мгновенье и прислонилась к столу, склонив голову.
     - Вешка? Разве я сделал что-то не так?
     Она выпрямила плечи, вынула все только  что  сложенное  из  корзинки,
суставами пальцев провела по щеке, а затем вытерла руку о фартук. Корзинка
вернулась на свое место на полке.
     Он подошел к ней сзади и обнял ее руками, шепча:
     - У меня есть абсолютно все, чего я хочу.
     Между тем, масло на сковороде выгорало.
     - Мои лепешки! - воскликнула Ивешка. - Ах, проклятье! Петр...
     В подвале  чуть  дрогнули  опорные  столбы.  Это  завозился  домовой,
возможно почуяв запах дыма, пока Ивешка спасала  перегретую  сковородку  и
оставшиеся на ней почерневшие лепешки.
     Вскоре дом успокоился, и казалось что вместе с ним успокоилось и  все
остальное.
     - Малыш? - позвал Петр, вспомнив про дворовика.  -  Медовые  лепешки,
Малыш.
     Но Малыш не появлялся. Возможно,  он  ожидал  более  крупной  взятки.
Например, водки.
     Тогда Петр подошел к двери, высунул голову наружу и сказал Саше,  что
у них есть вполне реальные шансы получить ужин. После этого снял  с  полки
кувшин.
     Однако Малыш не явился даже за этим.
     Все это время лошадь по-прежнему стояла во дворе. Черт возьми,  можно
было предположить, что дворовик был очень расположен к домашним  животным,
кроме того, он должен был следить за окружающим и не пускать лошадь в сад,
и потому не смел даже высунуть нос со двора.
     Но Малыш имел еще и свою собственную ответственность, ведь сразу  два
колдуна сказали ему об этом, и вполне вероятно,  подумал  Петр,  он  сидел
где-нибудь под забором,  отвергнутый,  испытывая  ревность  и  страдая  от
жалости к самому себе.





     Ужин проходил в тишине, все вокруг было спокойно, не считая  случайно
возникающих желаний или взбалмошных мыслей, обычно  витающих  над  столом.
Раздавалось лишь: "Передай мне лепешки, пожалуйста", "Еще  чаю,  Саша?"  И
казалось, что только один Малыш пребывает в плохом  настроении,  от  того,
как с тоской предположил Саша,  что  ему  приходится  караулить  во  дворе
лошадь, и никто до сих пор не принес ему ни лепешек, ни водки.
     - Он еще придет, - пробормотал Петр. - По крайней мере, к завтраку.
     Затем Петр и Саша собрали немного зерна и меда для Волка. Они  вдвоем
вычистили его скребком при свете лампы,  а  на  следующий  день  соорудили
нечто похожее на  загон  позади  дома,  где  под  полуденным  солнцем  уже
прорастала сорная трава. Это была очень спешная работа, но Саша и  тут  не
оставил своих желаний, чтобы столбы по углам загона стояли  очень  прочно,
что было гораздо легче, чем распространять свои желания на лошадь, имеющую
свою голову на плечах, запрещая ей всякий раз  пробовать  свежие  весенние
овощи, растущие в саду.
     Ивешка  вышла,  чтобы  помочь  им  поднять  и  установить  на   место
поперечную  ограду  и   задвижки,   и   своими   желаниями   сообщала   им
дополнительную прочность. Она даже принесла для Волка кусочек лепешки.
     - Мне до сих пор жаль эту капусту, -  прошептал  Петр,  и  его  слова
долетели  до  Саши,  который  был  у  другого  конца  изгороди.  А  Ивешка
прошептала ему в ответ, наклонясь, чтобы поцеловать его в губы:
     - Тише, теперь уже все в порядке, я не  беспокоюсь  больше  об  этом.
Здесь нет твоей вины.
     И  новый  поцелуй.  После  этого  Петр  закрепил  со  своей   стороны
поперечную  перекладину,  и  они  вдвоем  пошли,  взявшись  за  руки,   по
направлению к дому и скрылись за его углом.
     Скорее всего, подумал Саша,  они  не  расположены  к  тому,  чтобы  в
передней комнате вскоре появился непрошеный гость.
     Поэтому он набросил на плечи кафтан,  так  как  вечер  показался  ему
несколько холодноватым после  того,  как  он  закончил  поднимать  тяжелые
перекладины, и задержался во дворе, чтобы проверить, достаточно ли  прочно
стоят столбы, которые они только что поставили, рассчитывая,  что  Петр  и
Ивешка не долго будут сидеть на кухне.
     Ивешке было всего шестнадцать лет, когда она умерла;  она  оставалась
шестнадцатилетним призраком больше сотни  лет,  прежде  чем  вновь  обрела
жизнь  и  продолжила  жить.  Временами  ему  казалось,  что  она  все  еще
оставалась шестнадцатилетней девочкой, особенно когда  кто-нибудь  задевал
ее, и, Боже мой, подумал Саша, опуская уставшие руки на перекладину,  если
она почувствует эти его мысли, то самое лучшее для него  -  поискать  этой
ночью, а может быть и не только этой, постель где-нибудь в лесной чаще.
     Все те годы она получала уроки от Ууламетса, и все те годы она была и
призраком и колдуньей... Но она так долго была русалкой и так сравнительно
мало времени имела дело с простыми вещами, как, например, боль  в  пальце,
обожженном при попытке вытащить  горячий  горшок,  или  общение  с  мужем,
который  временами  совершает  поступки,  которые  даже  колдун  не  может
предвидеть...
     (Например, Петр часто напоминал им обоим: скажите мне, что вы  хотите
от меня, но только говорите это вслух, так будет честно. И при этом весело
смеялся. Скажите мне,  что  вы  хотите,  чтобы  я  сделал,  но  только  уж
позвольте мне самому решать это, разве это так трудно?)
     Временами это для Ивешки было действительно тяжело, а  временами  это
становилось просто невыносимо.
     И вот тогда, когда все казалось возможным, и  у  них  было  все,  что
только они могли пожелать, лучший друг  Петра  должен  был  сделать  такую
дурацкую вещь, как эта, и создать из этой бедной лошади проблему.
     Она же поглядывала на него как можно осторожней,  потому  что  теперь
они были одни и их разделяла только деревянная перекладина.  Один  конский
глаз настороженно поблескивал под густой челкой  черных  волос,  а  ноздри
постоянно шевелились, словно и ночь, и это место, и сам Саша пахли  чем-то
неестественным.
     Несчастное созданье, подумал Саша: одна ночь прошла в знакомой уютной
конюшне, где за ним был добрый уход, и на следующую ночь  -  дикая  скачка
стрелой через леса, полные опасностей самого ужасного свойства.
     - Волк? - мягко произнес он, нырнув под перекладину и протягивая руку
к лошади. Сейчас он не собирался обманывать  ее,  а  просто  хотел,  чтобы
лошадь познакомилась с его нравом. Еще несколько шагов  вперед,  ближе.  -
Сюда зашел самый обычный парень. Подойди ко мне. Я всего лишь друг  Петра.
И я действительно не самого плохого сорта. Можешь  проверить,  я  не  имею
никаких желаний.
     Волк наблюдал за  ним  еще  некоторое  время,  затем  вытянул  шею  и
тщательно обнюхал воздух вокруг него.
     - Не бойся, здесь твой друг.
     Лошадь исследовала его пальцы, и очень тщательно. Саша чувствовал  на
своей руке ее теплое дыханье и прикосновения мягкого, любопытного носа,  в
то время как в свете лампы их слившееся дыханье походило на густой туман.
     Колдун, когда-то бывший конюшим, должен  был  быть  большим  дураком,
если до сих пор не задал самому себе вопрос, как это  он  прожил  все  это
время без подобных ощущений, когда теплое и дружески настроенное  созданье
прохладной ночью сопит в его  пальцы  и  обнюхивает  его  лицо  и  кафтан,
отыскивая яблоки.
     На какое-то мгновенье он вообще перестал быть колдуном, а был  только
лишь конюшим в  конюшне  своего  дяди  и  находил  действительное  чувство
товарищества в своих подопечных: в черно-белой кошке, старой Хозяюшке и  в
других самых разных  лошадях,  на  которых  приезжали  и  уезжали  молодые
городские богатеи. Петр казался  ему  лишь  одним  из  этой  дикой  толпы,
окружавшей его в то время, когда-то, может быть даже  совсем  недавно  или
вчера: конюшня в "Петушке" так живо и ярко  предстала  перед  ним,  что  в
какой-то момент Саша задумался над тем, для кого же на  самом  деле  он  в
самый первый раз пожелал лошадь, или над тем, как это случилось, что он  с
таким теплым чувством вернулся в своих воспоминаниях  в  те  дни,  которые
хотел навсегда забыть.
     Но в те дни ему не грозило никаких опасностей, потому что  был  тогда
настолько благоразумен, что  не  только  не  пытался  распространять  свои
желания на людей, а вообще не пользовался ими, кроме  тех  случаев,  когда
это касалось его четвероногих подопечных. Во-первых,  он  никогда  не  был
уверен в том, что  у  него  это  получалось,  во-вторых,  они  никогда  не
обвиняли его в том мелком колдовстве. Поэтому  он  никогда  не  чувствовал
вины из-за своей любви к ним и не отказывался, столкнувшись с  проявлением
дядиного дурного нрава, приходить в конюшню, чтобы прислониться к приятной
и теплой лошадиной шее и вылить там все свои  огорчения  и  заботы  такому
терпеливому другу, как  старая  Хозяюшка,  которую  он  потерял  столь  же
неожиданно...
     Этой ночью он вновь чувствовал себя тем мальчиком, известным в городе
как "дурной глаз", которого никто не желал даже видеть рядом, и  он  вновь
устраивал путаницу во всем окружающем, отчего Ивешка  имела  полное  право
выгнать его, и вдобавок ко всему он был уже недалек от безрассудной  мысли
привести сюда еще и Хозяюшку, на этот раз для  себя...  а  ведь  ему  было
хорошо известно, что она  принадлежала  извозчику  Андрею,  и  что  Андрей
Андреевич ни в коей мере не заслужил,  чтобы  его  ограбил  эгоистичный  и
страдающий от жалости к самому себе колдун.
     Хозяюшка. Тогда можно было бы верхом отправляться в лес: он  и  Петр,
всегда вместе, туда и обратно. Он размечтался  о  таком  житье,  когда  на
самом деле на берегу этой реки их было трое.
     Боже мой, подумал он. Еще неплохо бы и кошку. А  почему  нет?  Лошади
всегда нужно, чтобы рядом была кошка. А почему бы тогда не целую  конюшню,
дурак?
     Все это лишь доказывало, сколь беспомощно и бесцельно  чувствовал  он
себя в жизни, тоскуя по самым обычным общедоступным вещам, которых  колдун
никогда не может иметь, и словно дурак раздумывал о том, что неплохо бы  и
ему иметь что-то свое, чтобы можно было любить это без опасений.  Так  что
все, окружавшее его в  доме,  оказалось  намного  сложнее,  чем  мог  себе
когда-то представить  еще  неоперившийся  пятнадцатилетний  юнец.  Человек
любит свою жену, и это еще не означает, что он не может оставаться другом.
Жена  отнимает  много  времени,  особенно  Ивешка,  у  которой  были  свои
собственные трудности, и отнюдь не потому, черт  возьми,  что  он  слишком
часто мешался у нее под ногами в ее собственном  доме,  вместе  с  Петром,
который  в  итоге  закончил  день  тем,  что  заполучил  подгорелый  ужин,
разъяренную жену и Малыша, не желающего разговаривать ни с кем из них.
     Возможно, было самое время подумать о том, что еще он мог бы сделать,
как например, поговорить с Петром о постройке еще одного дома, за холмом.
     Чертовски отвратительный одинокий маленький дом, где  не  будет  даже
Малыша, который мог бы составлять ему компанию по вечерам.
     Возможно, он и знал, что должен сделать это для общей справедливости.
Может быть именно поэтому он внезапно чуть вздрогнул, несмотря  на  теплый
кафтан и не слишком холодную ночь, и именно  поэтому  в  его  горле  стоял
растущий ком, и он решил пойти не мешкая в дом, прочь от  этих  лошадей  и
всех прочих соблазнов, чтобы с большей пользой потратить время на  чтение,
поразмыслить хорошенько о происходящем  и  не  испытывать  вообще  никаких
желаний.


     Входная дверь открылась и закрылась. Петр оторвал голову от  подушки,
а Ивешка прошептала:
     - С ним все в порядке.
     Затем раздались другие негромкие,  но  уверенные  и  знакомые  звуки:
домовой вновь завозился в подвале, Саша прошел на кухню, новое полено было
положено в печь, из которой посыпались искры на их половину.
     Кроме этого Петр расслышал как  к  столу  была  пододвинута  лавка  и
подумал с состраданьем, что Саша  опять  уселся  за  ту  проклятую  книгу,
выводить свои каракули и обдумывать написанное.
     - Для парня это не жизнь, - произнес он, - читать весь день и  писать
всю ночь.
     Ивешка промолчала. Он ощущал лишь ее плечо.
     - Ведь ему восемнадцать лет, - продолжал Петр. - Он  ведь  не  найдет
все, что ему надо, в этой книге, Ивешка.
     - Он сделал ошибку, - сказала она. - И пытается узнать, почему.
     - Ошибку? Малый хочет лошадь. Почему он не может ее иметь?
     - Колдун не может.
     - Боже мой!
     - Я говорю серьезно.
     - А ты можешь ему помочь?
     Она покачала головой, не отрываясь от подушки.
     - Это только его дело. Его проблема. Он сам должен ответить  на  этот
вопрос.
     Отец Ивешки дал этому парню не только книгу,  но  и  гораздо  больше.
Отец Ивешки перед своей смертью познакомил его с черным богом и с  помощью
колдовства, каким-то магическим способом, вложил в  его  голову  все,  что
знал сам и без чего этот малый мог  бы  жить  счастливо.  Он  передал  ему
нечто, значенье чего было гораздо, гораздо важнее, чем занятия  чтением  и
письмом.
     Так поступил этот дважды проклятый беспринципный мерзавец.
     - Но это неестественно, - вновь заговорил Петр. - Это  неестественно,
Ивешка.
     Она, казалось, заснула. Во всяком случае она не попыталась продолжить
разговор. Так он и лежал, раздумывая о своих собственных зря  растраченных
годах в Воджводе, но жалел он не о них, а лишь о достоинствах  провождения
времени в компании.
     Может быть, в конце концов ему и удастся попасть в Киев. Может  быть,
наконец, он приплыл бы туда, в этот златоглавый  город,  вместе  с  Сашей,
только он сам и мальчик...
     Они могли бы купить там что-нибудь,  или  зайти  в  трактир,  сделать
что-нибудь из ряда вон выходящее. Или просто слегка разгуляться.
     Если бы он отважился оставить Ивешку одну.
     Нет, он не мог, не мог оставить ее  надолго:  Ивешка  была  чрезмерно
склонна к меланхолии.  Бог  свидетель,  что  она  часто  впадала  в  такое
состояние.
     А что, черт возьми, они могут захватить и ее с собой! Они покажут  ей
золоченые крыши, огромных сказочных птиц, зубастых драконов и дворцы, все,
о чем он только слышал и был убежден, что в Киеве этого было в избытке.
     Нужно не забыть и про слонов.
     Это будет очень полезно для парня. И для Ивешки  тоже:  показать  ей,
как живут обычные люди, показать ей, что люди могут жить вместе, множество
людей в одном месте, так много, что она не в состоянии даже вообразить.
     И пусть она пожелает женить парня на  царевне,  она  сможет  это,  на
одной из царских племянниц или им подобных.
     Нет. На прекрасной нищенке, которая будет просто счастлива сбежать  в
эти дремучие леса и жить там как царевна весь остаток своей жизни...
     Пусть это будет девушка, такая же мудрая, как колдунья, но  с  самыми
скромными желаниями.


     Саша подтащил  лампу  вдоль  кухонного  стола  поближе  к  себе  и  в
очередной раз стал перечитывать  страницу,  на  которой,  как  он  помнил,
должно было быть записано его желание относительно лошади,  о  котором  он
очень хорошо помнил, но оказалось, что он не только не записал этот факт в
книгу, а вообще не сделал почти никаких записей в тот день,  что  само  по
себе было очень странным. Едва ли имело смысл записывать  в  книгу  каждое
незначительное событие или дело: даже среди этих тихих  лесов  можно  быть
занятым целыми днями, так что записи могли иметь перерывы на день или два.
Но ведь он даже не мог вспомнить ни того, что могло случиться в тот  день,
ни того, почему он вообще забыл о нем, хотя только  теперь  вспомнил,  как
тот день расстроил его.
     В тот  день  они  первый  раз  протопили  баню,  и  все  разом  стали
вспоминать про банников...
     Но они не почувствовали  никакого  их  присутствия  там,  кроме  едва
различимых возможных силуэтов, которые могли быть  в  любой  темной  бане:
прочная, слегка скошенная крыша еще не была полной гарантией для появления
банника - вот все, что он знал об этом. В книге, оставшейся от  Ууламетса,
говорилось, что это пугливые, глуповатые, очень старые  созданья,  которые
временами дают картины того,  что  может  случиться  в  будущем.  Но  тот,
описанный в книге банник вряд ли был счастливым существом: он покинул свое
место  сразу  после  смерти  Ивешки,  потому  что   Ууламетс   безжалостно
преследовал его за предсказания относительно его  надежды  на  воскрешение
мертвых.
     Несчастное созданье, несчастная разлука... Еще задолго до  того,  как
они поставили конек крыши Саша подумал, что он  никоим  образом  не  будет
раздражать это загадочное существо, если оно наконец-то  появится  у  них.
Старый  банник  должно  быть  был  рад,  как   заметил   Петр,   подыскать
какое-нибудь более веселое местечко для своего пребывания,  ну,  скажем  в
Киеве, если только (и это было самым существенным из сашиных опасений) сам
факт  починки  бани  не  имеет  никакого  отношения  ни  к  каким  законам
волшебства и не сможет вернуть его назад против его воли.
     Саша вспомнил, что подумал об этом, как о  возможном,  именно  в  тот
день.
     Еще они говорили о Киеве. Он немного  разомлел  от  жары,  и  испытал
легкое, совсем легкое головокружение, когда подумал  о  лошади.  Им  давно
следовало выйти на воздух.
     Боже мой, о чем же он думал потом? О банниках? Или  может  быть,  это
воспоминанья о бане у дяди Федора заставили его подумать о лошади?
     Воджвод. Петр и Волк, и маслобойка...
     Он приложился уставшими глазами к рукам, упираясь локтями в стол,  не
переставая спрашивать себя: "А может быть, я беспокоился  о  Петре?  Может
быть, я боялся, что он сбежит в Киев и оставит нас, и никогда не  вернется
назад, раз увидев золото, драконов и все остальное? Или же я подумал о нем
и об Ивешке, потому что боялся испортить все окружающее  их?  Может  быть,
мне действительно стоит построить дом по ту сторону холма?
     Но если я не прав, ввязываясь в их спор и заявляя Ивешке,  чтобы  она
не пыталась распространять свою волю на Петра, то кто же еще им скажет  об
этом? Ведь Петр не поймет этого до тех пор, пока все не станет  совершенно
ясным, а она продолжает это делать,  черт  возьми,  не  преднамеренно,  но
делает всякий раз.
     Но может быть, мое нежелание расстаться с этим домом  на  самом  деле
есть тоже желание, и может быть, именно поэтому и происходит  то,  что  не
должно бы произойти, может быть, именно это и расстраивает все дела.
     Господи, да почему я так смущен этим?
     Ученье Ууламетса говорило бескомпромиссно: "Запиши  все,  что  ты  не
понимаешь... дурак".
     Сегодняшней ночью он записал порядочно: о Хозяюшке  и  о  черно-белой
кошке, а заодно с этим, да простит его Бог, не вполне оформившиеся, полные
обиды и порой опасные мысли о его дяде и тетке...
     Он на мгновенье прикрыл глаза и крепко зажмурился, глубоко вздохнул и
старательно  сконцентрировал  внимание,  чтобы  записать   очень   простое
напоминание лично для себя: Ничего не желай. Начни прямо с того места, где
остановился, и  доверяй  только  точно  проверенным  вещам.  И  тут  же  с
содроганием подумал о том, что весь  тот  небольшой  мир,  в  котором  они
живут,  требует  для  своего  равновесия  очень  немногого:  чтобы  Ивешка
решилась забыть все то слишком мрачное и зловещее, что было  в  ее  жизни,
чтобы он вырос и  перестал  делать  дурацкие  ошибки,  и  чтобы  Петр  был
терпелив с двумя колдунами, пытающимися  как  можно  лучше  удержать  свой
талант и свои сердца от всяких неприятностей.
     Более чем три года он находил то одну, то другую отговорку, чтобы  не
начинать перестройку бани: из-за страха перед банником, из-за страха перед
тем, что это существо в один прекрасный день покажет им что будет или  что
может-быть-будет в их жизни, которую они выбрали здесь,  поскольку  Ивешка
была все еще такой хрупкой и существовала неуверенность относительно того,
могут ли колдуны вообще жить вместе. Но Петр не отступался с  этим  делом,
пока сопротивление не стало казаться глупым и продолжать его стало трудно.
И в один особенно морозный день Саша уступил.
     "Но было ли это именно тем, чего я боялся?" - продолжал он спрашивать
самого себя, не выпуская пера из рук. "Что собственно я боялся узнать?"
     "Боялся  увидеть  себя  совершенно  одиноким?  Или   боялся   увидеть
совершенно изменившегося Петра?"
     Ивешка  хотела  безраздельно  владеть  Петром,  и,  разумеется,   так
поступала бы всякая жена, но дело-то  и  было  в  том,  что  она  не  была
"всякой", а Петр тоже имел право на друзей. Черт возьми, если  бы  он  мог
построить хоть какой-нибудь маленький отдельный домик за холмом, то жил бы
в нем как отшельник.
     Он имел право иметь что-то свое и любить это.
     Так значит поэтому он захотел заполучить эту лошадь?
     Все было в порядке, как сказала Ивешка.
     По крайней мере, хоть она была счастлива...
     Или, по крайней мере, мы поладили друг с другом.
     Проклятье.
     Он не мог понять свой собственный нрав. Он не понимал, почему у  него
стоял ком в горле, хоть и предполагал, что не будет мириться  с  этим.  Он
положил локоть на стол, опустил подбородок на руку  и  в  таком  положении
продолжал писать, безжалостный к себе и к своим  представлениям  о  жизни:
Иметь сердце - это еще не значит иметь защиту от эгоизма, который в нем же
и находится - у нее или у меня.
     Я так все еще и не знаю, что могу сделать, чтобы исправить положение.
Я не знаю  ни  сколь  велика  моя  ошибка,  ни  того,  насколько  я  готов
отважиться оказать помощь, ни даже того, сколь хорошо я  представляю  себе
происходящее, потому что я потерял душевное равновесие.  Учитель  Ууламетс
научил меня всему, что он знал, за очень короткое время, какое было в  его
распоряжении, но слава Богу, что Ивешка имела гораздо больше  времени  для
ученья, и, может быть, я обязан прислушаться к ней. Я понимаю,  как  можно
сделать что-то, но я до сих пор не знаю, должен ли я делать  это,  и  если
делать, то почему. Она знает это. Мне сейчас крайне необходимо, чтобы  она
указала мне на мою ошибку, она очень нужна мне,  чтобы  удержать  меня  от
повторения ошибок ее  отца,  от  большей  их  части,  потому  что  учитель
Ууламетс делал их, он делал самые ужасные ошибки... а я не  хочу  походить
на него. Небесный Отец свидетель, я не хочу превратиться него...
     Он с гораздо большим энтузиазмом, чего  никак  не  мог  понять  Петр,
отнесся к перестройке дома, выбрасывая оттуда прочь все затянутое паутиной
прошлое Ууламетса, стараясь изменить даже внешний облик строенья,  который
был в памяти Ууламетса, выталкивая из себя и его и свои желанья все дальше
и дальше в прошлое. Старик, умирая, хотел, чтобы молодой  колдун  узнал  и
получил все, что он сам знал и имел. И вот теперь  этот  мальчик,  который
когда-то так страстно желал этих знаний,  отбрасывал  их  прочь,  столько,
сколько мог, зная ошибки своего учителя так  же  хорошо,  как  и  все  его
достоинства.
     Но старая память все  еще  навещала  его  беспорядочными,  хаотичными
обрывками-воспоминаниями: то еще работающая переправа на  реке,  то  люди,
путешествующие по старой дороге,  то  лес,  каким  он  был  до  того,  как
огромные деревья умерли... это были самые простые обычные воспоминания, те
самые...
     Но никогда не было воспоминаний, связанных с  пребыванием  женщины  в
этом доме, той самой женщины,  от  которой  у  Ууламетса  появилась  дочь,
которой он не верил, которой просто не мог верить.
     Не было воспоминаний и  о  его  ученике,  Черневоге,  также  когда-то
жившем в этом доме,  который  очень  хотел  получить  тот  самый  подарок,
который получил от старика Саша, и даже пытался однажды его украсть.
     "Я хочу покоя  и  отдыха  для  тела",  -  записал  Черневог  в  своей
собственной книге. "Я хочу золота, а почему бы и нет?
     Старый Ууламетс, сидящий в полуразвалившемся доме,  старый  Ууламетс,
заставляющий учить глупость и заблуждающийся относительно понятий трусости
и силы...
     Ууламетс говорит об ограничениях  и  сдержанности,  которые  нужны  в
мире, где живет лишь один скот, который ничего не знает, не  имеет  власти
над собственной волей и не понимает ничего даже в собственных желаниях,  в
то время как мы живем далеко-далеко от них, делая все, чтобы  содержать  в
страхе и ужасе все этих крестьян".
     Таков был Кави Черневог, чьи рассуждения обернулись  против  него  же
самого, подобно змее, чьи  рассуждения  были  основаны  на  предположениях
сплошь эгоистичных и недальновидных.
     Саша обмакнул перо в чернила и записал, старательно удаляя  Черневога
из своих мыслей: "Все, чему учитель Ууламетс хотел меня научить, например,
вести записи, я должен использовать  и  не  забывать.  Но  то,  что  я  не
использую, я постепенно забываю. Разумеется, я не забываю этого  навсегда,
потому что у меня есть книга, которая напомнит мне об этом.  Но  там  есть
вещи, которые раньше имели очень сильное воздействие, но, вероятно, теперь
они все реже и реже приходят мне на ум, и, я думаю, скорее  всего  потому,
что теперь этот дом уже не тот, каким он его знал, и мы не те,  какими  он
хотел бы нас сделать.
     Скорее всего он был бы очень удивлен, я уверен  в  этом.  Он  был  бы
очень  недоволен  женитьбой  Петра  на  Ивешке,  и   без   сомнений   могу
предположить, что он сказал бы по этому поводу.
     Может быть именно поэтому я продолжаю беспокоиться о них. Сам  же  я,
Саша Мисаров, вполне определенно не желаю иметь никаких  плохих  мыслей  о
своих самых лучших во всем мире друзьях. Я думаю, что должен  как  следует
все проверить и перестать портить отношения с Ивешкой, потому что Ууламетс
не очень-то жаловал людей, не с  тех  пор,  как  женился  сам,  а  с  того
времени,  как  он  застал  жену  за  своей  книгой:  Драга   сделала   его
недоверчивым к людям, а затем рядом появился и Черневог...
     Черневог был его самой большой ошибкой.
     А какие же тогда были  мои?  Позволял  себе  помнить  слишком  много?
Позволял себе быть подозрительным из-за всего, что случалось с ним?
     А еще позволял себе быть эгоистичным. Что можно сказать про лошадь? А
что можно сказать о моем собственном желании вновь вернуть Петра  себе?  Я
чувствую одиночество, но я должен остановить это, потому что  в  этом  нет
ничего хорошего. В этом нет даже малейшего чувства. В доме дяди Федора мне
было ужасно плохо, там никто не любил меня, кроме, может быть, Петра.  Так
что же собственно я хочу изменить? Ивешка недовольна мной,  и  она  права:
ничего хорошего нет во всем том, что выводит  нас  из  равновесия,  ничего
хорошего нет в том, когда колдун начинает добиваться любви  от  окружающих
его людей - это просто несправедливо по отношению к ним.
     Однажды я уже познакомился с этим, когда жил в Воджводе,  и  тогда  я
был очень осторожен в своих желаниях, до тех пор, пока не пришел сюда и не
повстречался с учителем Ууламетсом, который многому научил меня.
     Но он никогда не желал благоденствия ни мне, ни даже Ивешке. Он хотел
вернуть свою дочь еще задолго до того, как она встретила Черневога:  он  и
умер с этим желанием, которое я все еще могу ощущать..."
     Его сердце билось чуть слышно, так, что он едва мог различать его. Он
мог даже представить себе, каковы могли быть желания старика, продолжай он
жить. Желания эти наверняка предполагали бы,  что  он  продолжал  бы  свои
прежние отношения с ними и со  своей  дочерью,  потому  что  Ууламетс  был
хозяином этого леса более сотни лет и не  относился  к  той  породе  людей
которые легко откажутся от чего-либо, и в последнюю  очередь  -  от  своей
жизни или от своих целей.
     Может быть, это желание все еще продолжается, Боже мой, может быть  я
сам до сих пор являюсь частью его, потому что не  могу  не  интересоваться
происходящим. Я постоянно хочу знать, что будет со всеми нами, и правильно
ли мы поступаем, удерживая наши сердца, и какие именно мы колдуны, хорошие
или плохие? А что, если мне не понравится ответ? Ведь так много всего, что
идет не так, как следует. А то, что идет хорошо?  Разве  можно  радоваться
тому, что тебе удалось, если можешь узнать все, что  с  этим  случиться  в
будущем?
     Но Ууламетс всегда хотел знать, что произойдет после него. Я же боюсь
узнать даже то, куда я в данный момент направляю свои действия. Может быть
именно поэтому банник никогда не придет сюда? Ууламетс часто говорил,  что
"не знаю" и "знать не хочу" всегда перетянут канат...
     Перо успело высохнуть,  пока  он  думал.  Он  вновь  обмакнул  его  в
чернильницу, вывел кривые неуверенные буквы, стараясь  писать  так,  чтобы
никакое желание не помешало ему забыть то, о  чем  он  думал  этой  ночью,
надеясь, чтобы, дай Бог, Ивешка не проснулась и не подслушала его.
     "Итак, при первом впечатлении лошадь могла быть вовсе и  не  ошибкой.
Мне нужно что-то, чтобы очистить свою голову от этих "может быть", которые
не дают мне житья с тех  пор,  как  мы  построили  баню.  Когда  возникает
беспокойство,   вызванные   этими   многочисленными   "может   быть",   то
беспокойство это может быть не чем иным, как желанием по отношению к тому,
что еще не произошло, и когда эти желания пересекаются с тем, что в данный
момент изменяется, то одному Богу известно,  какой  вред  может  причинить
тот, кто так поступает. И я боюсь, что учитель Ууламетс хоть в малой мере,
но сделал это. Поэтому колдуны должны быть очень  осторожны  с  банниками.
Хотя колдуны и просчитывают свои желания, и даже слишком, но  их  подсчеты
могут быть менее достоверны из-за сомнений.
     Это беспокоит меня, потому что я забыл о  том,  что  пожелал  вернуть
Волка. Ведь если бы я вспомнил об этом, я непременно что-то предпринял бы,
чтобы остановить это желание. И еще это означает, что  и  забывчивость,  в
конце концов, может быть частью желания. Возможно, что  я  должен  был  бы
забыть это настолько, чтобы это случайно  могло  оказаться  правдой,  и  в
конце концов результат мог быть совсем неплохой.
     Все происходит так, как оно и  должно  происходить,  а  желания  лишь
подстраиваются под происходящее. Никогда не  следует  пытаться  выставлять
желания, направленные против природы или времени..."
     Пожелай,  чтобы  камень  летал,  как  говаривал  Ууламетс,  и   тогда
остерегайся бури.
     Пожелай вернуть лошадь из Воджвода... Боже  мой...  ведь  можно  лишь
вообразить  те  ужасные  обстоятельства,  при  которых  эта  лошадь  могла
оказаться здесь: упавший всадник с переломанной  шеей,  пожар  в  конюшне,
пожар во всем Воджводе или захват города неприятелем...
     Нескончаемое  множество   всяких   "может   быть",   подобных   этим,
промелькнуло перед ним, в то время как огонь в лампе  чуть  вздрагивал  от
сквозняка, и по углам  кухни  метались  дрожащие  тени.  И  он  подумал  с
внезапной дрожью о самом худшем, что беспокоило его: о том  запретном  для
памяти, окруженном кольцом  терновника  месте,  где  лешие  несли  охрану,
терпеливые, как сами деревья...
     Что-то треснуло, и вся полка над ним  опрокинулась  с  одного  конца:
книги и глиняная посуда с ужасным грохотом свалились на стол, а с  него  -
на пол. Он отпрянул назад, лавка заскрипела, когда  он  пытаясь  сохранить
равновесие, ухватился за край стола и опрокинул лампу. Он  схватил  первое
попавшееся, чтобы притушить огонь, со страхом пожелал, чтобы он  погас,  и
набросил на пламя полотенце, вздрагивая всякий раз, когда  остатки  посуды
падали и гремели, прежде чем остановиться.
     Потревоженный домовой,  разбуженный  от  сна,  завозился  в  подвале,
отчего затрещал весь дом. Саша услышал,  как  Петр  и  Ивешка  вскочили  с
постели, и Петр позвал его, спрашивая, что случилось, и вслед за  этим  он
тут же ощутил испуганное желание Ивешки, направленное на то, чтобы дом был
цел и невредим, еще до того, как и Петр и она выбежали из комнаты.
     А он видел горящим свой собственный дом. В ту  пору  ему  было  всего
около  пяти,  но  он  запомнил,  как  соседи  говорили:  "Этот  ребенок  -
колдун..."
     Дверь распахнулась.
     - Что случилось? - спросил Петр, вбегая на кухню. - Саша?
     - Упала полка. - Все еще вздрагивая, он все-таки сообразил поднять  с
пола книги, принадлежавшие Ууламетсу и Черневогу.
     - Колышек, на котором она держалась,  должно  быть  ослаб,  -  сказал
Петр, рассматривая то место на стене, где до  этого  висела  полка,  в  то
время как Ивешка вытирала пролившееся из лампы масло и  подбирала  черепки
от посуды. Когда Петр заговорил, его голос долетал до Саши, словно со  дна
колодца: - Здесь просто была  трещина,  только  и  всего.  Я  как  следует
укреплю ее.
     Саша вспомнил про книги, которые все еще держал в руках, и положил их
на стол поверх своей, с самыми  ужасными  предчувствиями,  сдавившими  его
сердце. Это могло быть, на самом деле могло быть  то,  что  говорит  Петр:
старое дерево, старая полка, сохранившаяся еще с тех пор,  когда  Ууламетс
строил этот дом. Это было  самое  приемлемое  и  естественное  объяснение:
переделка стены повлияла на прочность крепления, да и  полка  теперь  была
нагружена тремя книгами, в то время как много лет на ней стояла всего лишь
одна. Даже несколько кувшинов, которые появились на полке  несколько  дней
назад, могли быть, а скорее всего именно  так,  быть  причиной  того,  что
полка упала. Полки и столы, находящиеся  на  кухне,  были,  пожалуй,  теми
вещами, которые так никто и не трогал с самых давних пор...
     Но сегодняшней ночью  все  казалось  неестественным  и  важным.  Сашу
охватила паника. Его первым порывом было спросить у Ивешки,  не  чувствует
ли она какого-то беспокойства, но он быстро отбросил эту мысль  как  можно
дальше...
     Потому что то, чего он опасался, было столь глупым и в  то  же  время
столь смертельно опасным, сколь глупыми и опасными были  сомненья  в  силе
окружавшего их леса удержать волшебника, который когда-то убил Ивешку.
     Сомнение всегда было главным оружием Черневога.
     А его книга была здесь, на столе перед Сашей, где он не хотел никогда
ее видеть. Она лежала здесь, среди банок со специями и старыми рыболовными
принадлежностями, пучками сухой травы и странными птичьими гнездами... эта
страшная, очень опасная вещь несла в себе его воспоминания, в ней была  та
самая опасность, которая заставила его сердце  подпрыгнуть,  когда  старое
дерево треснуло и полка свалилась со своего места.
     - Ничего страшного, - сказал  он  Петру  и  Ивешке,  -  отправляйтесь
назад, спать.
     И пожелал им приятных сновидений. Он хотел...
     Но Ивешка резко остановилась на пути к  двери  и  строго  глянула  на
него,  как  ему  показалось,  с  гневом.  Определенно,  она  не   одобряла
случившееся.
     "О чем ты думаешь?" -  мысленно  задал  он  ей  вопрос  именно  таким
образом, как могут сделать только колдуны, желая при этом, чтобы смысл тут
же попадал в ее голову. Она нахмурилась, глядя на него.
     Позже он взглянул на себя  как  бы  со  стороны  и  увидел  мальчика,
который, сгорбившись над столом, продолжает читать  книгу,  принадлежавшую
ее отцу. Ууламетс не имел никаких  добрых  намерений  ни  к  Петру,  ни  к
Ивешке, а кроме того еще и не доверял ей...
     Никакая женщина, никакая дочь, никакой мужчина или какое-нибудь  иное
существо не могли поладить с ним. Ууламетса всегда интересовал только  его
собственный путь, и если Саша обманывал себя, полагая, что  Ууламетс  хоть
раз пожелал им добра, то только в том случае, если  это  совпадало  с  его
целями.
     Эта мысль мелькнула у него, когда Ивешка исчезла за дверью  вслед  за
Петром  и  дверь  спальни  окончательно  захлопнулась  за  ними.  Он  даже
вздрогнул, когда она ушла.
     В   своих   сердечных   переживаниях   она,   разумеется,   не   была
шестнадцатилетней девочкой. В  некоторых  вещах  она  разбиралась  гораздо
лучше, чем он. Ему следовало бы прислушаться к  ее  советам  по  причинам,
среди которых не последним было то, что Ивешка помнила только то, что  она
сама видела, и была уверена, что помнит  это...  а  это  было  значительно
больше того, что мог сказать он.
     "Что случилось со мной?" -  спрашивал  он  сам  себя,  содрогаясь  от
холода, навеянного испугом. "Что происходит во мне, если она видит во  мне
Ууламетса?"





     Дождь падал с кустов, капли воды собирались на колючках, зависали  и,
поднимая брызги, падали в лужи, в которых отражались ветки...
     Вода заливала камень...
     - Он был белый, как простыня, - сказал Петр, чуть  тронув  Ивешку  за
плечо, когда они вновь улеглись. - Вешка, что происходит?
     Она зажмурила глаза и сказала, стараясь не  думать  ни  о  чем  и  не
желать абсолютно ничего, включая даже мир и благополучие этого дома:
     - Нет. Он просто очень расстроен из-за лошади, вот и все.
     Серое небо и ветки. Серый, цвета металла камень, и  точно  такого  же
цвета намокшие от дождя деревья...
     Дождевая вода сбегает с камня вниз, на землю,  устремляясь  к  ручью,
несущему ее в реку. Темная вода, глубокая и холодная... Волки пьют воду из
этого ручья и смотрят на нее желтыми глазами...
     - Я очень беспокоюсь о нем, Ивешка.
     - Это все касается только его. Он  справится  с  этим.  Давай  просто
уснем.
     Он погладил ее плечо и натянул повыше одеяло. Она продолжала смотреть
в темноту, сжав кулаки и  думая  о  книгах,  за  чтением  которых  мальчик
просиживал часами, веря всем тем ужасным вещам, в которые верил и ее отец,
хотя они были такими же приблизительными догадками, как у Кави  Черневога.
Каждый и мог иметь лишь одни догадки, потому что колдун лишь прикасается к
миру волшебства, он не может жить в нем:  он  живет  всего  лишь  над  его
поверхностью и пытается составить для себя представления и вывести правила
о том, что происходит внутри этого мира,  который  могут  посещать  только
такие существа, как, например, Малыш.
     Но изредка кое-что появлялось из этого  пространства.  Ей  доводилось
встречать эти существа. Она же чаще всего имела дело с теми, кто  старался
избегать общения, даже мысленного, с этим  миром,  и  пользовался  обычным
разумом, свойственным живой душе.
     Река текла на юг, через лес, который  стоял  сплошной  серой  стеной,
сотканной из веток и дождя.
     Ей не хотелось видеть во сне воду, Боже мой, ей  вообще  не  хотелось
видеть никаких снов сегодняшней ночью...


     Саша лежал,  наблюдая  за  светом  лампы,  падавшим  на  потолок  его
спальни. Он боялся потушить ее и боялся спать из-за страха перед тем,  что
может явиться к нему в снах, или, хуже того, может выйти из них...
     Черт побери, ведь эта полка всего лишь просто упала. Дурак перегрузил
ее книгами, а колышек, на котором она держалась, стал хрупким  с  течением
стольких лет, и совершенно естественно, что он просто сломался.
     Но ведь два очень  способных  колдуна  желали,  чтобы  этот  дом  был
крепким, пока они строили, полировали, покрывали воском мебель, и как само
собой разумеющееся, они должны были пожелать, чтобы все, что  они  делали,
не сломалось  и  не  пришло  в  негодность,  а  уж  если  что-то  все-таки
портилось, если что-то неблагоприятное все-таки случалось в их  хозяйстве,
начиная от появления Волка  и  до  сломанного  колышка,  то  это  казалось
больше, чем простым событием, это казалось предзнаменованием  начинающихся
неудач.
     Как возможно  такое,  чтобы  кто-то,  нагрузив  полку  дополнительным
весом, да еще несколько дней назад, не мог  надеяться,  что  она  выдержит
его? Для Саши такой вопрос не вызывал сомнений, если только  при  этом  не
было чьих-то противоположных желаний. Ведь на самом деле,  он  же  пожелал
себе добра, и упавшие книги не зашибли ему плечо, или разлившееся из лампы
масло не обожгло ему пальцы. Боже, как он ненавидел огонь!
     Одно за одним самые разные события пугали его с тех пор, как появился
Волк и заставляли отказаться от поисков всякой логичности в  происходящем,
от чего его поведение не становилось умнее, а желания целеустремленней: он
знал это, и знал, что должен исправить это. По крайней мере, он знал,  что
его мысли недостаточно отчетливы, поэтому и все воспоминания,  доставшиеся
ему от Ууламетса, рассыпались по ночам в произвольную  мозаику,  где  были
перемешаны и дом, и река, Ивешка, еще в детстве, лес, в те времена,  когда
деревья над рекой были еще живы, и все это смешивалось с воспоминаниями  о
"Петушке", тетке Иленке, дяде Федоре, старухе-соседке, той самой,  которая
называла его колдуном...
     Тот так называемый колдун  из  Воджвода,  дурно  пахнущий  старик,  к
которому однажды привел его дядя, точно так же, как и многие  другие  люди
обычно приводили детей, подозреваемых в  колдовстве,  чтобы  отдать  их  в
ученики к кому-нибудь, кто мог сделать их безопасными и полезными...  Этот
старик отказался взять его, заявляя при этом, что  у  парня  нет  никакого
колдовского дара, а просто-напросто этот мальчик обычный неудачник.  Затем
этот старый шарлатан продал дяде Федору очень дорогой рецепт против  этого
невезенья, чтобы защитить его дом.
     Он попытался сегодняшней ночью  не  слишком  гневаться  ни  на  этого
старого вруна, ни на дядю Федора.  Желай  всегда,  чтобы  не  было  вреда,
говорил бывало Ууламетс,  прежде  всего  желай  только  этого.  Но  сам-то
Ууламетс продолжал ненавидеть и своих  учителей,  и  собственную  жену,  и
собственную дочь, и собственного ученика, Кави Черневога...
     Это было похоже на то, со страданием  подумал  Саша,  как  попытаться
отдохнуть в кровати, полной змей, и все время думать лишь о том, какая  из
них была самая опасная.
     Возможно, ему следовало поговорить с Петром: они могли бы  поговорить
прямо и о самых сложных вещах, ведь Петр, будучи умудрен в мирских  делах,
временами имел очень хорошее чутье на правильные ответы.
     Но как он мог просить Петра не рассказывать этого Ивешке,  если  речь
заходила о волшебстве  и  если  учесть,  что  Ивешка  могла  очень  хорошо
чувствовать каждую перемену в нем и всегда хотела знать - почему?
     Он перевернулся на бок и уставился на стену, рассматривая рисунок  на
досках и стараясь не думать об этом и не поддерживать в  себе  подозрений:
колдун, склонный  обращать  свои  желания  к  чрезвычайно  неустойчивым  и
сложным вещам, мог впасть в самообман даже по поводу  того,  на  чем  были
сосредоточены его настоящие интересы. А что же можно  было  ожидать,  имея
наследованные от старика воспоминания, в беспорядке мечущиеся в голове, да
еще смешанные с его собственными?..
     В Воджводе клиенты  в  "Петушке"  косо  поглядывали  в  его  сторону:
"Видишь, колдун подслушивает тебя", -  обычно  говорили  они,  подталкивая
друг друга локтями. "Будь поосторожней на язык..."
     Или дочки булочника тихо шептались в уголке: "Ни  в  коем  случае  не
смотри ему в глаза, тогда он не сможет околдовать тебя..."
     А тетка Иленка говорила, когда разбивалась  тарелка:  "Я-то  знаю,  у
кого здесь дурной глаз..."
     Возможно, что во всем этом, в конце концов, и была какая-то правда.
     Несомненно Ивешка хотела именно того, что она считала правильным  для
Петра: это было пожалуй единственное постоянство, в которое он мог верить.
Возможно, что это было частью их общей беды.  И  возможно,  рассуждал  он,
если бы ему удалось выяснить источники не только произошедшего с  лошадью,
но и докопаться до причин самых разных мелких ссор, и если бы ему  удалось
восстановить некое подобие мира с Ивешкой, чего  он  должен  добиваться  в
первую очередь, и если бы он только мог заставить ее верить ему,  да  если
бы смог избежать и некоторых других дурацких и эгоистичных ошибок, которые
вызывали ее раздражение, вот тогда Ивешка узнала бы его с такой стороны, с
какой не мог узнать даже  Петр,  потому  что  будучи  колдуном,  Саша  мог
понимать истинный смысл того, что она говорила по какому-то поводу,  в  то
время как Петр мог понимать это совсем по-иному.
     Если бы, продолжал рассуждать Саша, если бы  он  только  мог  усадить
Ивешку рядом с собой и заставить ее самым серьезным образом выслушать его,
как будто он никогда не  имел  дела  с  ее  отцом  и  не  пользовался  его
советами, отчего происходили все ее беды и страхи...
     Он мог бы так сделать, если бы только, хоть с божьей помощью, мог  бы
знать и мог быть уверен, что его собственные мысли принадлежат именно ему,
а не являются чьим-нибудь желаньем, направленным в его сторону, может быть
даже, самой Ивешкой.
     Он лежал в постели до тех пор, пока  птицы  не  засуетились  в  своих
гнездах, а затем тихонько встал, вздул огонь на оставшихся с ночи углях  и
начал готовить завтрак, стараясь как можно меньше  производить  шума.  Это
был особенный завтрак, как ему казалось.  Он  решил  приготовить  лепешки,
какие обычно пекла тетка Иленка. Они делались из самой  хорошей  муки,  со
сладкой начинкой из сушеных ягод...
     Солнце  пробивалось  сквозь  ветки  деревьев,  роса   собиралась   на
колючках... окрашенная утренней зарей...
     Он постарался прогнать спутанные, беспорядочные мысли,  прислушиваясь
к мягкому постукиванию  ложки  о  деревянную  плошку,  одну  из  тех,  что
остались еще  от  Ууламетса,  добавил  щепотку  пряностей,  щепотку  соли,
напрягая сопротивляющуюся память, чтобы вспомнить рецепт... И пряности,  и
соль и зерно они получали от крестьянина с низовий реки. Старик-крестьянин
был даже напуган, по словам Петра, когда узнал о том, что ни Черневог,  ни
Ууламетс больше не живут в  лесах  вверх  по  реке.  Старика  интересовали
только грибы, лекарственные  травы,  лекарство  от  кашля  и  пара  добрых
желаний в качестве платы за сделку, которые Саша выдавал всякий  раз,  как
только вспоминал об этом.
     Вот и все, что смог узнать о них окружающий  мир:  старик  больше  не
чувствовал опасности ни от них, ни от их дел,  и  не  мог  сказать  ничего
иного о происходящем в этих лесах,  кроме  того,  что  там  вновь  выросли
травы.
     Такой ответ очень точно отражал суть происходящего:  появились  новые
колдуны, страшная русалка исчезла, а  травы  помогали  лечить  старика  от
кашля.
     Река, где вода темная и глубокая... Ивешка-призрак парит над волнами,
являя собой как бы нераздельную их часть...
     У Ивешки было большое уменье выращивать самые  разные  растения,  оно
всегда было у нее: она хотела содержать свой сад в совершеннейшем  порядке
и старалась защитить посадки от тех живых созданий,  которые  отваживались
вернуться в этот лес. Она любила все живое, даже  лис,  которые  по  своей
природе были склонны охотиться на кроликов  и  полевых  мышей.  Она  очень
мудро относилась к природе. Саша тоже придавал значение этой  самой  мыши,
он думал и о лисах, и хотел, чтобы эта мышь была  в  безопасности,  потому
что это была конкретная мышь. Но Ивешка не  раз  очень  резонно  замечала:
"Если ты поступишь таким образом, то мышь уже не будет свободна".
     Он задумался над этим и сказал самому  себе,  что  должен  был  бы  с
давних пор прислушиваться к Ивешке,  потому  что  она  давала  ему  добрые
советы, большая часть которых, кроме всего,  рекомендовала  ему  быть  как
можно скромнее в своих желаниях и не следовать примеру ее отца.
     Он услышал голоса, доносившиеся из  спальни,  голоса  людей,  которых
очень любил и которые на самом деле, каждый по-своему, любили и его.
     У нас будет все хорошо, мы будем  прекрасно  ладить  друг  с  другом,
повторял он про себя, как бы продолжая спорить с  Ууламетсом.  Петр  может
вызывать разногласия между нами - из-за того, что никто из  нас  на  самом
деле не желает ему зла.
     На что он услышал едва различимый  голос-призрак  Ууламетса,  который
тихо произнес: "Дураки".
     "Дураки", - в очередной раз прошептал этот голос очень  отчетливо,  в
то время как  Саша  сидел  около  печки,  размешивал  тесто  и  подогревал
сковородку. Ууламетс никогда бы не посоветовал им  всем  вместе  жить  под
одной крышей. Если  быть  абсолютно  честным  на  этот  счет,  так  именно
Черневог думал, что колдуны могут жить в обществе других  людей.  Черневог
спорил о том,  что  колдуны  могут  пользоваться  богатством  и  управлять
городами, и делать таким образом гораздо больше добра, как записал он  еще
в свои молодые годы, чем любой из царей.
     Но в то самое время, когда Черневог писал это,  он  был  под  сильным
влиянием чар жены Ууламетса: еще будучи мальчиком он стал ее  учеником,  а
вскоре после этого и любовником...
     Драга проглотила его  живьем,  как  сказал  Ууламетс,  когда  однажды
обнаружил это.
     Ууламетс записал тогда:  "У  двух  людей  не  могут  быть  одинаковые
интересы. Никто не может иметь одинаковые желания: ни муж и жена, ни  отец
и дочь, ни учитель и его ученик".
     А в самом конце книги Черневога было сказано: "Поколения скотов..."
     - Так рано встал?  -  окликнул  его  Петр,  открывая  дверь,  которая
находилась совсем рядом с печкой. Саша даже подпрыгнул от замешательства и
уронил  часть  теста  мимо  сковородки  прямо  в  огонь,   отчего   вокруг
разлетелась зола.
     - Мысли не дают покоя, - сказал Саша, поднимаясь и стряхивая  золу  с
коленей в тот самый момент, когда Ивешка вслед за Петром вошла на кухню. -
Завтрак почти готов.
     - Бог мой, - воскликнула Ивешка, - сколько же ягод ты положил  в  эти
лепешки?
     - Горсть. - У Ивешки  был  свой  порядок  на  кухне,  строгий  раз  и
навсегда ею заведенный порядок, и он тут же вспомнил, что не вычистил и не
убрал со стола, стараясь ни  на  что  не  обижаться:  ради  Бога,  никаких
перебранок в доме этим утром не должно быть.
     Петр заметил, очень резко:
     - Они такие вкусные, Ивешка.
     - Этого вполне достаточно, - запротестовал было Саша в защиту Ивешки.
Но она уже расставляла по местам горшки с пряностями и  сушеными  ягодами,
именно так, как она хотела, чтобы они стояли у нее,  и  переставляла  все,
что было на ее взгляд не на месте, приговаривая: -  Боже  мой,  Саша,  ты,
должно быть, использовал половину всех припасов. Только пусти  мужчину  на
кухню...
     - Ради Бога, Ивешка! - воскликнул Петр, поворачиваясь. А Саша  быстро
проговорил, придержав его лопаточкой: - Петр, присмотри за этими, хорошо?
     Полка,  на  которую  Ивешка  хотела  поставить  ягоды,  была  слишком
неудобна из-за высоты, и Саша быстро кое-как успел  сам  поставить  их  на
место.
     - Спасибо, - сказала она вполне  доброжелательно  и  улыбнулась  ему,
показывая, что старается не замечать своего дурного пробуждения, а  просто
желает привести кухню, а заодно и  их  обоих,  в  такой  порядок,  который
устраивает ее.
     Поэтому он остановился как вкопанный, соображая, единственный  ли  он
из тех, кто потерял здесь рассудок. Разумеется, он  мог  бы  поговорить  с
Ивешкой, он часто разговаривал с ней днем, когда они вместе  работали  над
составлением лекарств или делали мелкую домашнюю работу, до которой  Петр,
как говорится, еще не дорос и не имел представления как ее делать.
     Саша полагал, что он  вполне  может  считаться  другом  Ивешки,  черт
возьми, и всегда доверял ей. Он никак не мог  понять,  почему  вдруг  стал
опасаться ее и откуда взялись эти самые мысли, что он не в  силах  сделать
так, чтобы она поняла его интересы и заботы.
     Разумеется, она могла бы дать ему добрый  совет.  Сейчас  же  он  был
просто не в состоянии выслушать его, поскольку  этот  совет  скорее  всего
заключался бы в следующем: "Не  делай  ничего.  Перестань  беспокоиться  о
происходящем. Пусть все идет так, как идет". Ему казалось, что сделать это
очень трудно.
     В это время Ивешка, очень мягко обратилась к нему, протягивая  в  его
руки тарелки:
     - Поставь их на стол.
     Он расставил их, тогда как  Петр  начал  переворачивать  лепешки,  но
почти каждый раз терпел неудачу: то не мог ухватить ту, которую  следовало
переворачивать, то задевал сковородку. Ивешка  вытолкала  его  за  стол  и
заняла место около своего огня и около  своего  очага,  поручив  им  обоим
заваривать чай, сделать хоть что-то полезное этим утром и  не  мешаться  у
нее под ногами.
     Петр бросил на Сашу извиняющий взгляд и покачал головой  с  таким  же
мрачным выражением, которое Саша замечал за ним не первый месяц.
     Это было совсем не то, чего бы он хотел, если бы  отважился  пожелать
вообще чего-то, что не привело бы к нарушению порядка в доме.
     - Бог ты мой, - сказал он Петру, - все в порядке. Ведь это ее  кухня,
не беспокойся об этом, Петр. Пожалуйста, прошу тебя.
     На что Петр еще раз со страданьем посмотрел на него.
     Саша прикусил губу, это несколько помогало ему удержаться  от  всяких
желаний,  а  тем  временем  в  подвале  завозился,  поскрипывая  бревнами,
домовой. Саша подал чай, а Ивешка разложила по тарелкам лепешки.
     - Они пахнут просто чудесно, - весело сказала она, протягивая кусочек
каждому из них, теперь, когда все дела шли, как  подумал  Саша,  привычным
для нее путем. Он тут же строго поругал сам себя за то, что был так  упрям
и несговорчив в собственных суждениях.
     Мы воюем из-за каких-то мелочей, из-за этих самых лепешек, но ведь на
самом деле не они являются главной причиной всему, это вовсе не то,  из-за
чего мы спорим и раздражаемся, и поэтому едва ли сможем что-то решить. Она
бранит Петра за беспорядок на  кухне,  но  ведь  это  не  имеет  для  него
никакого значения, ничто подобное не относится к нему, потому что на самом
деле он ужасный повар. И когда она специально проделывает то же  самое  со
мной, то это очень раздражает  его,  она  же,  зная  это,  продолжает  так
поступать. Почему она так делает?
     Обуглившиеся столбы, глядящие в серое небо. Вот все, что осталось  от
дома, где жил Черневог.  Дождь  в  который  раз  перемывает  полусгоревшие
бревна...
     - Саша?
     Он прикрыл глаза, его сердце замерло на секунду, и он сообразил,  что
она сидела за столом и спрашивала что-то про мед, стоявший перед ним.
     - Извини, - сказал он и пододвинул его к ней поближе.
     Она  полила  медом  свои  лепешки  и  передала  его  Петру,   который
поинтересовался, какой это был горшок: новый, или все еще старый...
     Господи, подумал Саша, да что это со мной?
     Неужели я это делаю сам?
     - Так значит, нет? - спросил его Петр, а Саша не имел  представления,
о чем шел разговор. Он только начал осознавать, что  Петр  и  Ивешка,  оба
смотрят на него, что Ивешка желает изо всех сил, чтобы он пришел в себя  и
не расстраивал Петра своими глупостями.
     - Ты хотя бы спал сегодня ночью? - спросил Петр.
     Саша вздохнул,  стараясь  припомнить,  о  чем  эти  двое  только  что
говорили, и промямлил:
     - Немного.
     - Лжец. Ивешка, - продолжил Петр, положив ладонь на  стол,  -  и  ты,
Саша. Вы оба, ответьте мне на  простой  вопрос:  будем  ли  мы  отправлять
лошадь назад, или нет?
     - Нет, - очень твердо сказала Ивешка.
     - А ты, Саша? - спросил Петр.
     - Нет, - сказал Саша, потому что было уже поздно браться за  подобное
предприятие.
     Петр только внимательно посмотрел на  каждого  из  них,  будто  хотел
убедиться в их тайном сговоре.
     - Ведь это уже сделано, - сказала  Ивешка.  -  И  все  хорошо,  Петр.
Сделано - так сделано. Ничего плохого не произошло, поверь мне, в этом нет
ничего плохого.
     Вновь наступила тишина.
     - Боже мой, - пробормотал Петр.
     - Все хорошо, - совершенно искренне сказал Саша. - На самом деле  все
хорошо, Петр. Мы будем заботиться  о  ней,  обещаю  тебе.  И  нет  никаких
оснований думать, что кто-то явится сюда за Волком,  никому  не  придет  в
голову искать его здесь, с чего бы им это делать? А мы  сделаем  для  него
навес, поставим прочный загон, чтобы быть уверенными,  что  он  не  тронет
ивешкин сад...
     - Не надо ни о чем беспокоиться, - сказала Ивешка, поднимаясь. Обойдя
стол она подошла к Петру и поцеловала его в лоб. Затем  поцеловала  второй
раз, но уже в другое место. - Нет, нет, не  беспокойся.  У  Малыша  просто
плохое настроение, он просто ревнует. Но он привыкнет к этому.
     Саша заметил,  как  Петр  заколебался  в  нерешительности,  и  слегка
нахмурился, прежде чем сказал, очень мягко, как если бы  произносил  вслух
то самое, что на самом деле ответила сама Ивешка:
     - Ну что ж, черт возьми, действительно,  на  него  очень  не  похоже,
чтобы он так долго терял в весе.
     Может быть, она подсказала  ему  это  без  всяких  слов,  нажимая  на
какие-то его только ей одной известные места. Саша в этот момент был занят
тем, что рассматривал блики пламени, отражавшиеся в  золоте  его  тарелки.
Эти их тарелки, как и многое, захваченное в доме Черневога,  были  большей
частью  из  золота,  блюдо  для  хлеба  было  серебряным,  с  отделкой  из
драгоценных камней, однако чашки, которые они использовали  для  завтрака,
были все те же старые простые глиняные чашки, оставшиеся от Ууламетса...
     Его, к тому же, имела трещину, но благодаря, может  быть,  случайному
желанию, оброненному еще Ууламетсом, не разваливалась до сих пор.
     Все эти годы.
     Саша пробормотал, поднимаясь из-за стола, как  только  Ивешка  начала
убирать тарелки:
     - Я помогу тебе убраться.
     Но Петр ухватил его за руку.
     - От этого постоянно возникают какие-то мысли. Забудьте про  тарелки.
Давайте лучше проверим, осталась ли еще в саду морковь, если этот мошенник
не выдергал  ее  всю  прошлой  ночью.  Да,  да,  вы  оба.  Вешка?  Пойдем,
посмотрим, от этого будет только польза.
     - Мне  еще  надо  сделать  кое-какие  записи,  -  сказала  та  сквозь
постукивание тарелок, которые складывала для мытья в кастрюлю.  -  Слишком
много всего произошло за вчерашний день. Все  в  порядке,  иди,  иди  куда
собирался.
     Петр взглянул на Сашу.
     - Я приду попозже, - сказал тот, чуть опуская голову и делая вид, что
собирает чашки. Он был уверен, что должен продолжить тот разговор, который
начал с Ивешкой, и продолжить прямо сейчас. Потому  что  все  происходящее
стало казаться ему слишком странным и слишком безрассудным.
     - Позже, позже. Господи, да ты  столько  времени  проводишь  за  этой
книгой, парень. - Петр был явно расстроен из-за него, но Саша был  уверен,
что Петр на самом деле был расстроен из-за них обоих, и  не  без  причины.
Петр вновь сказал: - Пойдем. Выбрось всю  эту  рухлядь  из  своей  головы.
Лучше снова потрогай руками лошадь. Это улучшит твое настроение.
     Волк и так уже спутывал все его мысли, даже когда он и не  прикасался
к нему.
     - Я не могу, - произнес Саша безрадостным голосом, на что Петр только
развел руками и сказал, обращаясь к Ивешке: - Ты согласна с ним?
     Ивешка лишь взглянула, обернувшись через плечо, спокойно и загадочно:
     - Разве ты не знаешь? С ним бесполезно спорить.
     - Боже мой, - сказал Петр, -  тогда  я  отправляюсь  побеседовать  со
своей лошадью. Книги делают из вас сумасшедших, так и знайте. - Он  качнул
головой. - Думать, что все эти кривые значки представляют реальные вещи  -
сущее безумие, вы знаете об этом. -  Он  махнул  рукой  по  направлению  к
двери. - Все по-настоящему реальное, находится там. Не потеряйте дорогу  к
нему.
     - Ты лучше не забудь свой кафтан, - сказала Ивешка.
     -  Он  мне  не  нужен.  Я  собираюсь  поработать.   Как   честный   и
добропорядочный, самый обычный  человек.  Это  ведь  только  бездельникам,
которые сиднем сидят, нужен кафтан в  такой  день,  как  сегодня.  -  Петр
подхватил корзину, в которую они  насыпали  зерна,  приправленного  медом,
открыл наружную дверь, затем вернулся, чтобы взять оставшиеся от вчерашней
ночи лепешки, и в очередной раз вернулся, чтобы забрать с кухонного  стола
кувшин с водкой. - Подкуп, - объяснил он. - Весь мир  только  и  держится,
что на подкупе.
     - Только не вытопчи мой сад! - крикнула ему вслед Ивешка.
     Петр сделал гримасу, сдернул с колышка свою шапку, подхватил корзину,
стоявшую прямо около двери, удерживая в другой руке  кувшин  с  водкой,  и
ногой прикрыл за собой дверь.
     Саша начал наливать воду в кастрюлю, чтобы помыть тарелки. Ивешка  не
сказала ему ни единого  слова  и  не  попыталась  выказать  хоть  какое-то
желание.
     Тогда он сказал громко и отчетливо:
     - Я совсем не спал минувшей ночью. Я продолжаю  думать,  Ивешка,  что
дела идут не так, как следовало бы.
     - Давай не будем говорить об этом. Что было, то было.  Сейчас  все  в
порядке.
     - Я говорю не о лошади. Я говорю о наших ссорах.
     - Но мы не ссоримся.
     - Мы ссоримся даже прямо сейчас.
     - Я не ищу ссоры с тобой. Не  знаю,  как  ты,  но  я  определенно  не
намерена ссориться. - Ивешка вернулась к печке за сковородкой, затем взяла
тряпку, опустилась на колени и начала отчищать золу, которую Саша рассыпал
на пол.
     - Позволь мне сделать это.
     - Со мной все в порядке, все в полном  порядке.  В  самом  деле,  все
хорошо, и я не сержусь на тебя, черт возьми!
     - Выслушай меня. - Он опустился на колени, взял из ее рук тряпку,  но
она так и не взглянула на него. Она встала и отошла  к  столу,  а  он  тем
временем вычистил доски и  камни,  засыпанные  золой,  и  поднялся,  чтобы
повесить тряпку для просушки на свободный колышек.
     Но тут он почувствовал, как Ивешка, напрягая волю, пожелала, чтобы он
остановился. Это желание было столь яростным и сильным, что он взглянул на
нее.
     - Только не рядом с этими,  чистыми,  -  сказала  она.  -  Повесь  ее
поближе к огню, я займусь ей позже.
     Он  повесил  злополучную   тряпку   туда,   куда   она   хотела,   на
дополнительный крюк, который использовался  для  подвешивания  котелка,  и
старался  как  только  мог  сохранить  мир.  Тетка  Иленка  точно  так  же
относилась к своей кухне. Можно предположить, что это  приходит  вместе  с
замужеством.
     Но сейчас ему не хотелось думать об этом.  Ивешка  подслушивала  его,
совершенно свободно воспринимая его  мысли,  и  он  чувствовал  это  яснее
ясного. Она же знала и об этом, и поэтому хотела,  чтобы  он  убирался  во
двор, к Петру, и оставил ее в покое.
     - Я думаю, - сказал Саша вслух, продолжая стоять на своем, - я думаю,
что отсутствие у нас банника - скорее всего моя ошибка. Думая о  вчерашнем
происшествии, я предполагаю, что он нам необходим, очень необходим,  и  мы
должны попытаться заполучить его. Но я не хочу ничего желать  только  лишь
по своей воле, я не хочу желать для этого дома ничего такого, с чем ты  не
согласна.
     - Но какое отношение ко всему этому имеет банник? И какая связь между
ним и лошадью? Это уже сделано, и забудем об этом. Нам  не  нужно  чего-то
еще, чтобы мутить здесь воду. Только перестань беспокоиться об этом, Саша!
     - Но присутствие банника может  остановить  многое,  что  мы  еще  не
успели сделать. Он может подсказать нам...
     - Подсказать он не может.
     - Он может исправить неверный ход событий.
     - А кто сказал, что они идут не так?
     - Но ведь они идут не совсем правильно, так ведь?
     - Банники не любят колдунов. Они к тому  же  не  говорят,  во  всяком
случае, не больше, чем это делает Малыш или домовой: они только показывают
тебе что-то, и каждый раз это не имеет ни малейшего смысла...
     - Но если  нам  понадобиться  знать,  куда  могут  завести  нас  наши
желания...
     - Он все равно не поможет в этом случае. Мы изменяем  окружающее,  мы
постоянно делаем  это,  и  ты  не  можешь  сказать  что-то  о  происшедшим
переменах лишь на основании того, что они говорят,  или  на  основании  их
отношения к происходящему. Так всегда говорил папа. -  Всякий  раз,  когда
Ивешка упоминала о своем отце, она настороженно  хмурилась  и  глядела  на
Сашу, будто ожидала услышать слабые отголоски былого. - И  поэтому  банник
нам не нужен.
     - А я все-таки думаю...
     - Наш банник не помог нам. Я  не  увидела  ничего,  что  должно  было
случиться со мной, и мы не увидели ничего о Кави Черневоге. - Она  никогда
не говорила о своей смерти. Сейчас она яростно  терла  последнюю  тарелку,
затем, прикусив губу, сказала: - Я уверена, что полюблю эту  лошадь.  Если
это делает Петра счастливым, то счастлива буду и я.
     Но едва ли она выглядела счастливой. Саша сказал:
     - А может быть, есть какие-то причины того, что он нам не нужен?
     - О чем ты?
     - Я о баннике. Есть ли какие-то  причины,  по  которым  мы  не  можем
завести его?
     - Он не поможет. Не поможет, уверяю  тебя!  Ну  почему  ты  не  идешь
помогать Петру?
     - Ивешка, почему ты не хочешь, чтобы у нас был банник?
     - Ради Бога, почему я должна о нем думать? Почему я должна  думать  о
том, нужен он нам или нет? С чем это связано?
     - Все идет не так, как надо, - сказал он, продолжая думать  о  полке,
думать о... об устойчивости всего окружавшего их. Об общем  равновесии:  о
Черневоге, охраняемом лешими; об Ууламетсе; о сотнях тех желаний, которые,
возможно, свободно пребывали вокруг них, и обо всех опасностях, которые от
них исходили все время,  пока  эти  желания  были  живы  и  могли  творить
волшебство.
     - Все идет абсолютно правильно, -  сказала  она,  продолжая  отчищать
котел. - Так же правильно все шло и много лет назад. То,  что  ты  сделал,
теперь уже сделано, так что оставь все в покое, Саша Васильевич,  и,  ради
Бога, забудь об этом, если только тебе не хочется лишить этот спор всякого
смысла.
     - Мне нужна твоя помощь.
     - Если ты хочешь завести банника,  если  ты  хочешь  завести  лошадь,
свинью или даже козла, Господи, да  я  уверена,  что  меня  это  никак  не
беспокоит. Это твой дом.
     - Это не мой дом.
     - Я уверена, что папа предназначал его тебе.
     - Твой отец оставил мне только книгу, и ничего больше.
     Ложка стукнулась о стол.
     - Папа оставил тебе еще много чего.
     Наступила долгая тишина.
     - Не так много, как ты воображаешь, - сказал он. Он хотел, он пытался
сказать это уже много лет. Но теперь он видел, что эти слова не  оправдали
его надежд, видел по линиям ее подбородка.
     - Ты не знаешь, что я воображаю.
     - Ивешка, - сказал он, углубляясь все дальше и дальше в  ту  область,
где разговор может стать опасным. - Ивешка, ведь ты  не  хочешь,  чтобы  я
оставался здесь? Не так ли?
     - Я никогда не говорила, что не хочу видеть тебя в доме.  Я  не  хочу
видеть тебя здесь, сейчас, вот и все. Я не хочу видеть тебя в моей кухне и
не хочу вести разговор  об  этой  проклятой  лошади.  У  меня  уже  голова
разболелась от разговоров о ней!
     - Ты злишься на меня.
     - Я не злюсь на тебя! - Она швырнула кухонное  полотенце.  -  Ты  так
ничего и не понял, Саша Васильевич. Я не знаю, кто вбил тебе в голову  эту
мысль о баннике, но ты поступаешь как настоящий дурак, ты уже целый  месяц
ведешь себя как дурак, и я хочу, чтобы ты прекратил  это!  Если  тебе  так
необходим банник, пожелай сам все, что только хочешь.
     - Вот об этом-то я и беспокоюсь, - сказал он. Ему хотелось, чтобы она
знала, как он был смущен и испуган, потому что он не  был  таким,  как  ее
отец, и даже не был уверен в том, что знал, как тот хотел удержать  их  от
совместной жизни под одной крышей, равно как не знал и того, была ли мысль
о постройке отдельного дома  его  собственной  мыслью,  или  она  все-таки
принадлежала Ууламетсу.
     Это вывело Ивешку из равновесия. Она хотела чтобы он вышел из  кухни,
хотела чтобы он отстал от нее со своими желаниями и со своими  опасениями,
хотела запретить разговоры о постройке еще одного дома, хотела чтобы он не
расстраивал Петра своими мыслями и никогда  не  говорил  с  ней  об  отце,
прекратил желать  по  три-четыре  вещи  одновременно  и  вообще  прекратил
что-либо желать. Она крепко  сжала  руки  и  прикусила  губы,  прежде  чем
какое-нибудь слово могло сорваться с них.
     - Я нахожусь  в  затруднительном  положении,  -  сказал  Саша,  очень
осторожно, - и даже если никто из нас не считает, что это правда, я  знаю,
что на самом деле это так. Ведь очень трудно  находиться  всегда  рядом  с
Петром...
     - Но я не  чувствую  в  этом  никакого  неудобства,  хотя  все  время
нахожусь рядом с ним!
     - А я чувствую, - сказал он, напрягая свою волю и  желая,  чтобы  она
была откровенной с ним. - По крайней мере для меня  этих  ощущений  вполне
достаточно, чтобы так говорить, а  кроме  того,  я  жил  в  городе,  среди
людей...
     - Я далеко не дура! И не принимай меня за такую!
     - Я знаю это.
     - Я устала слушать об этой проклятой лошади! Я не хочу ничего желать,
я хочу только мира...
     Она  остановилась  и  прикусила  губу,  надеясь,  что   это   желание
сохранится. Он попытался помочь ей.
     - Пожалуйста.
     - ...мира для всех нас, - твердо закончила она. - И оставим  все  это
как есть.
     - Ивешка, я не совсем уверен в происходящем, я не уверен в  том,  что
мы делаем.
     - Оставь это в покое! - сказала Ивешка. Она  отвернулась  от  него  и
начала поправлять стол.
     Саша же продолжал:
     - Так ты поможешь мне отыскать банника?
     - Я до сих пор не понимаю, зачем. Я не понимаю, почему он имеет такое
значение, и не понимаю, как могу остановить  тебя,  когда  ты  собираешься
сделать что-то. Здесь просто не о чем говорить.
     - Но это нечестный ответ, - сказал он.
     - Что же здесь нечестного?
     - Ты обладаешь очень  большой  силой.  -  Он  знал,  что  это  только
разозлит ее: всякий раз, когда он говорил ей, что она  сильнее,  чем  сама
думает, это приводило ее в бешенство, но он намеревался  узнать,  что  она
сама об этом думает. - Ты можешь сделать в этом доме  буквально  все,  что
только захочешь, и ты знаешь об этом.
     Она предпочла бы, чтобы он  промолчал.  Ее  рот  вытянулся  в  прямую
линию, выражая обиду.
     - Это правда, - сказал  он.  -  Ты,  вероятно,  можешь  быть  намного
сильнее меня, если действительно захочешь чего-нибудь.
     - Это всего лишь вздор, который говорил мой отец. Я скажу  тебе,  что
думаю на этот счет: я не хочу быть сильнее тебя, не хочу быть сильнее кого
бы то ни было еще, и закончим на этом, договорились? Сейчас  у  меня  есть
все, что я когда-либо хотела иметь, и больше нет и не  существует  ничего,
что бы я могла еще захотеть, Саша Васильевич,  и  в  этом  гораздо  больше
здравого смысла, чем есть у Кави,  и  в  отношениях  между  тобой  и  мной
гораздо больше рассудка, чем было с моим отцом! Если  ты  хочешь  банника,
доставай его. Уверяю тебя, что я не буду стоять у тебя поперек дороги!
     - Разве ты не хочешь знать, куда мы движемся? Ты не хочешь знать хотя
бы куда ведут нас наши желания?
     Ивешка нахмурилась, глядя на него. Нет, она не хотела, это было ясно.
     Может быть, он должен был бы выйти во двор вместе с  Петром,  взяться
за какую-нибудь тяжелую работу, например, поколоть дрова, заняться  чем-то
таким, чтобы у него почти не было времени на размышления, но  он  был  так
чертовски напуган всем происходящим в доме...
     Наверное, это от недосыпания, подумал он.
     Хочу ли я, чтобы все, что я люблю, было в полной безопасности?
     Но ведь это почти ничем не отличается от пожеланий мира, предложенных
Ивешкой.
     Но только мертвые могут пребывать в мире. Только мертвые могут быть в
безопасности.
     Она продолжала:
     - И это сущий вздор - мое желание выставить тебя отсюда.  Я  не  могу
понять, с чего ты взял это, я на самом деле не хочу этого.
     - Я надеюсь, что нет, - сказал он, и даже отважился не желать ничего,
кроме как пользоваться гостеприимством в этом доме для самого себя,  а  не
только для одного Петра. Но все же он продолжал думать об упавшей полке, о
той войне, которую они вели с Ивешкой и которая прежде всего не устраивала
его самого. Он все еще продолжал думать про  обгорелые  столбы,  и  потому
стоял как немой, с застывшим языком, не имея возможности  как-то  выразить
свое согласие с ее намерением пожелать безопасности или мира и спокойствия
всем в этом доме.
     Так молча он и отправился к своим книгам, оставив  Ивешку  наедине  с
собственными мыслями, с  каким-то  отчаянием  надеясь  на  банников  и  на
предсказания.





     Разгрома  в  саду  не  произошло,  ограда  держалась,  и   Волк   был
сегодняшним утром в весьма  веселом  настроении,  бегая  легкой  рысью  по
своему небольшому загону и слегка брыкаясь копытами.
     Но со вчерашнего дня здесь был, и  Петр  имел  на  этот  счет  вполне
определенное  ощущение,  еще   один,   невидимый   и   очень   своенравный
наблюдатель.
     - Иди-ка сюда, - сказал Петр, подкладывая кусочек лепешки на случайно
оказавшуюся тут кровельную щепу. - Лепешка с медом, Малыш.
     Но никакого ответа не последовало.  Однако  когда  он  огляделся,  то
заметил в воздухе слева  от  себя  призрачное  мерцание  пары  укоризненно
посматривающих глаз.
     И имея жизненный опыт, что готовы признать и его завистники,  общения
почти со всеми дочерьми владельцев трактиров в Воджводе, он знал,  что  не
совсем удобно уделять столько внимания и  суетиться  вокруг  Волка,  когда
Малыш испытывает страданья от такого неуважительного отношения.
     Поэтому он поднялся, откупорил кувшин и вылил из него  немного  водки
прямо в воздух.
     Ничуть не странно заметить, что ни капли водки не пролилось на землю.
     Зато оба глаза теперь были видны очень отчетливо.
     После этого исчезла медовая лепешка, и можно  было  по  крайней  мере
различить слабые контуры черного, похожего на пуговицу  носа  и  небольшой
рот.
     Итак, получив свою водку, Малыш перестал суетиться и начал почесывать
свою еще невидимую спину. Мало-помалу Малыш  стал  более  темной  и  более
заметной  тенью,  повисшей  в   воздухе:   очень   подозрительный,   очень
своевольный и ворчливый Малыш...
     Очень осторожный и покорный Малыш,  мог  кто-нибудь  сказать  о  нем,
который со вчерашнего дня очень старательно наблюдал  за  лошадью.  Будучи
дворовиком и хранителем домашнего скота, по крайней мере таковы  были  его
древние  привычки,  Малыш  требовал,  чтобы  его   слегка   побаловали   и
поуговаривали, а также убедили в том, что все, что находится в этом дворе,
должно содержаться в надлежащем порядке,  добавив  при  этом,  разумеется,
уверения в его огромной важности и значительности.
     Удивительно  или  нет,  но   вполне   различимый   Малыш   подскочил,
присаживаясь, около ног Петра, как только тот дал Волку принесенное зерно,
и сел, чтобы понаблюдать, как он будет есть.
     - А ты знаешь, - сказал Петр, выливая из кувшина новую порцию  водки,
которой Малыш, разумеется, тоже не дал упасть  на  землю,  -  теперь  двор
выглядит очень солидно, не правда ли? Здесь есть сад, здесь стоит  гораздо
больший по размерам и более привлекательный дом, и все остальное, а сейчас
здесь появилась еще и лошадь, за которой нужен присмотр, и возможно, что в
этом году появится конюшня, так что ты делаешь очень важную работу.
     Много чего было наговорено. Малыш  становился  все  более  видимым  и
более деятельным, и в  конце  концов,  чуть  подвыпивший  и  повеселевший,
бросился рысью вдоль временной ограды, что Петр посчитал за хороший  знак.
Он узнал об этом от Саши, который знал толк в подобных вещах.  Ведь  очень
важно,  что  дворовик,  имеющий  свои,  очень  специфичные  способности  к
волшебству, одобрил построенную ими эту временную ограду.
     А волшебство, как он уже убедился, могло приносить и свою пользу дому
и всему окружающему его. Иначе и угловые столбы оказались бы гораздо хуже,
чем они были теперь.
     Итак, в разгар утра Малыш сидел  греясь  на  солнце,  если  дворовики
вообще  могли  чувствовать  его,  на  горизонтальной  перекладине  загона,
наблюдая, как Петр возился с  Волком.  Разумеется,  никаких  признаков  ни
Саши, ни Ивешки не наблюдалось: можно было  предположить,  что  они  вновь
были за книгами, да, вероятнее всего, вновь за книгами.
     Петр был почти уверен, что Волк раззадорит Сашу. Это  случиться  рано
или поздно, и Петр намеревался лишь дать событиям развиваться так, как они
развивались бы: конюший, который в первый раз пожелал  лошадь,  не  сможет
вечно сопротивляться соблазну. А как только он сядет на нее, то и  солнце,
и ветер изменят цвет лица мальчика, абсолютно точно.
     Плотный, связанный из соломы веник стал отличной скребницей,  и  Волк
отдал должное уходу за собой,  всегда  радуясь  продолжению  удовольствия.
Несомненно, что кто-то очень хорошо заботился о нем: его ноги и кожа  были
в полном порядке, однако этот старый разбойник так и не отучился от  своих
вредных привычек, например таких, как наезжать задом на человека,  который
пытается  расчесать  ему  хвост,  а  затем  посматривать  вокруг  кроткими
невинными глазами, чтобы узнать, не  его  ли  хозяина  была  та  нога,  на
которую он только что наступил.
     Не совсем совершенная лошадь, по крайней мере если рассматривать  то,
что касается ее манер, но это был самый добрый  конь,  который  когда-либо
был у Петра Кочевикова. Крепкий в ногах и готовый скакать, куда бы  добрый
ездок не направил его.
     - Совсем не изменился, - побранил он  Волка.  -  Послушай,  приятель,
когда  ты  удирал  из  конюшни,  ты  мог  бы  быть  повнимательнее,  чтобы
прихватить с собой седло или хотя бы уздечку.
     Последовал  очередной  взгляд   через   плечо,   черных,   выражающих
благоразумную невинность глаз.
     - Я полагаю, - заметил Петр, - что ты сделал  максимум,  на  что  был
способен.
     После этого Петр отправился в сарай и, отыскав там  подходящий  кусок
веревки, уселся на солнце рядом с загоном и начал плести нечто, похожее на
уздечку, и это его занятие немедленно привлекло внимание Малыша.
     А когда он закончил мастерить эту временную уздечку  и  надел  ее  на
Волка, и когда впервые за три года вскочил на спину лошади,  Малыш  уселся
наблюдать на  перилах  загона,  как  на  насесте,  положив  подбородок  на
передние лапы, которые сейчас напоминали человеческие руки.
     Но не было  никакого  смысла  скакать  по  окружности  вдоль  загона,
особенно в такой день, как сегодня, и поэтому Петр свесился вниз,  сбросил
верхнюю перекладину ограды, сделал еще один круг и заставил Волка прыгнуть
через оставшуюся внизу перекладину, не забывая, кроме всего,  о  том,  что
следует удержаться на его спине.
     Он был совершенно доволен собой. Он сделал еще один большой  круг  по
двору, затем  объехал  дом  и  остановился  прямо  около  крыльца,  будучи
абсолютно уверен, что являет очень изящную фигуру, восседающую на лошади.
     - Вешка! Саша! -  крикнул  он  в  сторону  дома.  -  Я  только  разок
поднимусь и спущусь по дороге!
     Дверь  отворилась.  На  окнах  кухни  задвигались  ставни.  В  дверях
появилась Ивешка и посмотрела на него.
     - Прокатимся? - спросил Петр и тут же  сообразил,  что,  может  быть,
Ивешка никогда в жизни и не видела лошадь.  Чтобы  ободрить  ее,  он  даже
протянул руку. - Пойдем, Ивешка. Я помогу  тебе  забраться.  Мы  не  будем
спешить, и это совсем не опасно.
     Она  сделала  шаг  назад,  показывая  явную  антипатию  к   подобному
предложению.
     - У меня много работы.
     - Ну же, Ивешка, поедем, всего-то только вперед и назад по дороге.
     Она покачала головой, слегка  нахмурилась  и  полностью  отступила  с
крыльца вглубь дома.
     - А ты, - предостерегла она его, - будь осторожен.
     - Саша? - позвал он, глядя на окно, за которым  был  Саша.  -  Хочешь
взглянуть, как он идет? А хочешь, сам сделай на нем  круг-другой?  -  Петр
вновь предлагал взятку,  и  эта  была  самая  большая,  на  какую  он  был
способен. Он был уверен, что на этот раз победит.
     Но этого не случилось.
     - У меня работа, - сказал Саша, - а то я пошел бы.
     - Работа подождет.
     - Может быть, завтра.
     - Ты совсем закостенел, - сказал  Петр.  Саша  удивлял  его  и  порой
ставил в тупик. Он развернул Волка, давая им шанс подумать.
     Но Саша не передумал, и Ивешка осталась при своем. Эти двое, и в этом
Петр совершенно не сомневался, изрядно переведут чернил сегодняшним утром,
отыскивая ответы, которые могут иметь значение лишь для колдунов, и все об
этой заблудшей лошади, что доказывает  лишь  то,  как  далеко  этот  малый
прошел по пути, проложенному стариком.  И  Ивешка...  Бог  свидетель,  как
трудно ее убедить.
     Но всему свое время. Рано или  поздно,  подумал  он,  они  все  равно
сдадутся.
     Что же касается его самого, то он выехал степенным размеренным  шагом
за ворота и так же спокойно спустился вниз по остаткам дороги,  ведущей  к
мертвому лесу. Он был наедине с Волком, и мог не  опасаться,  что  услышит
чей-то оклик: "Будь осторожен, Петр, не рискуй, Петр..."
     Он продолжал соблюдать эту покорность, пока  не  скрылся  за  пределы
видимости находящихся в доме.


     Ивешка была очень обеспокоена, когда закрыла за собой дверь. И у  нее
вырвалось какое-то очень сильное желание, которое, как  был  уверен  Саша,
касалось  безопасности  Петра  на  случай  непредвиденных  опасностей   от
лошадей.
     - С ним отправился Малыш, - сказал Саша.
     Ивешка же лишь покачала головой.
     - Петр не может свалиться с нее, - сказал он,  -  в  седле,  или  без
седла. Я видел, как он проделывал в седле сумасшедшие вещи...
     Но это, как оказалось, вовсе не успокоило Ивешку, поэтому Саша тут же
изменил свои намерения рассказать ей историю про то, как  Петр  въехал  на
крыльцо у тетки Иленки, или как  Волк  разбил  ее  маслобойку.  Он  быстро
исправился:
     - Но ведь это только со стороны выглядит так страшно. На  самом  деле
он всегда знает, что делает.
     - Я не доверяю этому созданью, - пробормотала Ивешка  и  вернулась  в
свою комнату, к своим прежним занятиям.
     Саша в этот момент не был склонен к продолжению спора,  так  как  его
голова была переполнена массой самых разных вещей из его собственной книги
и из книги Ууламетса. Он вернулся к столу на кухне, уселся и начал листать
одну за другой страницы, отыскивая... отыскивая пути к примирению.
     Затем он записал: "Ивешка и я относимся друг к  другу  так,  как  это
только могут делать два колдуна. Мы не хотим причинить друг другу вреда и,
несомненно, мы оба желаем Петру только хорошего.  Однако  здесь  возникает
ужасная путаница, когда мы хотим сделать одно и то же, но разными  путями.
Желания же такого рода не должны иметь особенных отличий.
     Может ли например Ивешка пожелать  Петру  благополучия,  и  при  этом
нанести какой-то вред мне?
     Только если..."
     Он остановился, почувствовав в воздухе слабый холодок. Возможно,  это
было чье-то заблудшее желание.
     Затем продолжил: "...я могу угрожать Петру, и только в случае, если я
действительно хотел, чтобы она сделала..."
     Сделала что?
     Ответ на этот неоконченный вопрос казался до  чрезвычайного  опасным.
Все было опасно. Все, что бы он ни записал, могло иметь последствия.


     Дождь падал на камень...
     Ветер раскачивал ветки...
     Ивешка обмакнула перо и записала: "Сны  преследуют  меня  бесконечно.
Папа всегда говорил, что я очень легкомысленна. Но ведь  папа  никогда  не
слышал шум реки сквозь свой сон...
     Если бы с помощью желаний можно было  бы  сменить  родителей,  я  бы,
наверное,  согласилась.  Если  бы  я  была  совсем  одна,  я  пожелала  бы
отказаться от своего дара колдовства, и может на этом все и кончилось  бы:
папа всегда говорил, что такое  возможно.  Может  быть,  если  бы  я  была
абсолютно уверена что при этом мы будем жить здесь в полной  безопасности,
то это было бы то самое колдовство,  которое,  как  говорил  папа,  колдун
может сотворить лишь раз  в  жизни,  колдовство,  которое  не  может  быть
никогда разрушено..."
     Ее  сердце  сильно  забилось,  а  рука  вместе  с  пером  неосторожно
двинулась, и  чернила  залили  страницу,  разбрасывая  капли,  похожие  на
кровь...


     Он услышал, как Ивешка отодвинула скамью в соседней комнате,  услышал
ее быстрые шаги. Она распахнула дверь и стояла, глядя на  него,  в  полной
тишине, которую, казалось сейчас разделял вместе с ними и весь лес.
     - Саша? - окликнула она его.
     Он отодвинул свою скамью и поднялся из-за стола со странным  чувством
присутствия за собственной спиной чего-то ужасного, но  не  рядом,  а  еще
дальше, за стенами дома, в том самом месте двора, где находилась  каменная
кладка...
     - Баня! - воскликнул Саша. - Банник!  -  добавил  он,  направляясь  к
двери. Он широко распахнул ее и бросился вдоль деревянного помоста,  слыша
за спиной, как кричала Ивешка, которая последовала вслед за ним во двор: -
Подожди! Подожди!
     Но когда они спустились на землю, она  стремительно  обогнала  его  и
выбежала, с развевающимися на ветру косами, прямо через ворота на  дорогу,
выкрикивая на бегу:
     - Петр! - Ужас вихрем кружился по двору сзади них, а ивешкины  дурные
предчувствия будто неслись к лесу, распространяясь во все  стороны,  будто
настаивали на том, чтобы Петр вернулся немедленно назад,  под  ее  защиту,
вернулся немедленно...
     - Ивешка! - закричал Саша ей вслед и добежал уже до самой изгороди. -
Ивешка! Подожди! Ведь мы не знаем, что мы сейчас собираемся изменить, ведь
ты можешь вызвать какую-нибудь случайность, не надо возвращать его назад!
     Она заколебалась, стоя на заросшей дикой травой дорожке, но  все  еще
не сводила глаз с того направления, в котором, возможно,  поехал  Петр.  И
все, о чем Саша мог думать в этот момент,  был  лишь  тот  вызов,  который
бросила Ивешка окружавшей их неизвестности, потревожив все,  что  было  до
сих пор устойчивым  и  надежным.  Она  сжала  руки  и  снова  закричала  с
паническим беспокойством.
     - Боже мой, я не могу отыскать его! Я не могу ничего отыскать  в  той
стороне, куда он уехал! Все исчезло!
     - Вешка! Если ты ничего не знаешь, то, ради  Бога,  лучше  ничего  не
желай! Ведь мы не знаем, во что можем вовлечь его! Вернись сюда!
     Она стояла со  сжатыми  кулаками,  бросая  взгляд,  полный  боли,  на
дорогу, по которой уехал Петр, затем быстро побежала назад через ворота  и
с бледным лицом и едва дыша остановилась рядом с ним, когда он  повернулся
и направился в сторону бани.
     - Я не могу отыскать его, - бормотала Ивешка, пока они шли. - Я  хочу
знать, где он находится, черт возьми, и не могу узнать.  Я  не  знаю,  где
Малыш, я не знаю, где находятся лешие...
     - В этом нет ничего необычного, - заметил он. Он тоже ощущал какое-то
странное недомогание: тишина, словно густой снег, покрыла и  дом  и  двор.
Сквозь нее невозможно было ощутить чье-либо присутствие, а можно было лишь
ощущать холод, тянущийся из бани. Он соблазнился было и сам, напрягая свою
волю, бросить вызов окружающему, чтобы убедиться,  что  именно  из-за  его
опасений Ивешка остановилась у дороги. Но беспокойство возрастало в нем  с
каждым сделанным шагом, и он все больше и больше убеждался, что не  хотел,
чтобы Петр оказался сейчас здесь, рядом с этой неизвестностью, и  совершил
что-нибудь необдуманное в непосредственной близости от нее.  Он  продолжал
думать об опасности: она постоянно была, независимо от  того,  делали  они
что-то или нет, она была в каждом оброненном слове, и  в  каждом  вопросе,
который они задавали друг другу в этом месте...
     - Саша, "оно" не вызывает у  меня  добрых  чувств.  Черт  возьми,  ни
одного приятного ощущения...
     - Перестань ругаться! И не вздумай что-нибудь пожелать. Мы вообще  не
знаем, случилось ли что-нибудь там, куда  отправился  Петр,  или  это  все
происходит здесь, а мы можем вернуть его прямо сюда, и  ввергнуть  во  все
это.
     - Это не может быть здесь, это не может быть связано с нами,  подумай
своей головой, Саша! Это не может случиться здесь, если Петр  там,  совсем
один, ведь всегда если что-то и происходит, то случается это именно с ним.
     - У него есть Малыш. Поблизости  есть  Мисай,  к  которому  он  может
обратиться, если действительно что-то произойдет. Ты же знаешь, что  лешие
очень чутко прислушиваются ко всему, даже если и не разговаривают с  нами.
Лучше успокойся, и давай посмотрим, с чем мы имеем дело.
     Она боялась за них  обоих.  Пока  она  и  Саша  добирались  до  бани,
беспокойство  попеременно  охватывало  то  одного,  то   другого.   Ивешка
высвободила свою руку из его, которой он пытался удержать ее. Она  хотела,
чтобы он перестал, во всех отношениях, мешать ей. Она была  так  сильна  в
случае опасности, так опасно сильна...
     - Успокойся! - умолял он ее, стараясь вновь поймать ее руку.
     Успокоение пришло неожиданно, при  быстром  соприкосновении  пальцев,
при встрече глаз около самой двери в баню.
     - Я знаю, что я должна  спросить,  -  сказала  она  едва  слышно,  не
переставая по-прежнему думать о Петре, и распахнула дверь.
     То, что присутствовало внутри, при первых же  порывах  ветра  тут  же
удалилось в тень, отступая все дальше и  дальше  от  них,  за  пределы  их
колдовских возможностей. "Оно" что-то шептало, ворчало, с шумом  бросалось
на стены и вопило что-то в их сторону.
     - Но это не наш! - закричала Ивешка, сталкиваясь с  Сашей  в  дверном
проходе и хватая его за руку. - Это не тот  банник,  которого  я  когда-то
знала, будь осторожен!
     Саша оттолкнул ее, стараясь, чтобы она все время была за его  спиной,
задаваясь вопросом, почему это существо так поспешно отступило от них.  Он
желал получше рассмотреть собственными глазами метавшуюся по стенам  тень,
кривые формы которой могли  принадлежать  всего  лишь  мальчику,  а  могли
принадлежать и кому-то еще, гораздо менее  приятному,  кто  с  необычайной
живостью беспорядочно перескакивал с лавки на топку.
     Банник зашипел на Сашу. Он выставил в его сторону пальцы с  огромными
длинными ногтями и схватил его за руку: Саша едва не задохнулся и отпрянул
назад от вида этих диких глаз, торчащих во все стороны  волос  и  ощущения
холода и сырости...
     А еще от самого сильного  ощущения,  вызванного  напоминанием  о  том
самом месте, окруженном колючками и ветками терновника.





     Мало что осталось от старой дороги: она сильно заросла, особенно там,
где упавшие старые деревья давали свободу солнечным лучам, а в промежутках
между ними в изобилии поднялись новые папоротники, и вдоль всего пути, так
же как и в окружающем лесу, появлялись молодые деревца.  В  разных  местах
виднелись завалы из поваленных деревьев, промоины и  оползни,  чаще  всего
там, где погибшие деревья позволяли ручьям беспрепятственно и в беспорядке
пробивать свой путь. Кругом была неухоженная и  непредсказуемая  земля,  и
поэтому Петр имел все основания вести себя очень осмотрительно  и  следить
за Волком в этот свой первый выезд: просто осмотреться вокруг, степенно  и
здраво, в общем вести себя так,  как  вполне  возможно  поживал  Волк  эти
последние несколько лет.
     Но Волк шел вперед крупным шагом, уверенно чувствуя себя на  ногах  и
внимательно  следя  за  окружающим.  Он  пожирал  расстояния,   почти   не
задерживаясь около препятствий, а в  тени,  на  голой  земле  под  старыми
деревьями, Волк  вскидывал  голову  и  чуть  пританцовывал,  казалось,  не
обращая внимания на Малыша, который мог в любой момент  появиться  на  его
пути. Петр подумал, что это было не так уж  и  странно,  предполагая,  что
вероятнее всего лошадь могла чувствовать приближение дворовика по  запаху.
Малыш же, тяжело дыша, то скакал и пускался рысью вдоль их пути, то  вдруг
прямо под ногами Волка пересекал им дорогу, но тот никогда не перескакивал
через него и не пытался стукнуть его ногой, как какой-нибудь новичок.
     Петр громко рассмеялся, хлопнул Волка своей шапкой по заду,  заставил
его прыгнуть над поваленным старым  деревом,  и,  поскольку  Волк  понимал
подобное обращение только лишь как приглашение к бегу, погнал  его  следом
за Малышом совершенно диким ходом вперед по старой дороге,  но  Малыш  все
время плутовал: он то внезапно  появлялся,  и  так  же  внезапно  исчезал,
находясь все время впереди них.


     Душистое масло, сосновые ветки и лавровое дерево - вот все, что  было
нужно для колдовских предсказаний, однако это не означало,  что  ожидаемый
результат всегда равен количеству сожженного, сказал бы учитель  Ууламетс.
Они наполнили баню ароматным дымом  и  паром:  для  этого  подбросили  еще
лечебной травы в маленькую сложенную из камней  топку  и  вместе  пожелали
увидеть картины будущего в освещаемом огнем мраке.
     - Банник, - обратился к нему Саша,  стараясь  быть  как  можно  более
почтительным, - есть какая-нибудь опасность, угрожающая этому дому?
     - Нет, не так! - сказала Ивешка. -  Он  ведь  знает  только  будущее.
Банник, извини нас и покажи нам нашу жизнь на сегодняшний вечер.
     Но они так ничего и не добились от банника. Слышался только  скрип  и
потрескивание дающих осадку бревен, хотя вопрос об их  будущей  жизни  был
задан вежливо и уважительно.
     Да, это не их прежний банник, как сказала Ивешка,  и  Саша  был  тоже
уверен в том, что это не тот банный старичок из ивешкиного детства, и даже
не то злобное созданье, которое сбежало от Ууламетса, а что-то  еще  более
тайное и мрачное, что-то, как Саша едва мог разглядеть  на  таком  большом
расстоянии, имевшее скорее сходство с оборванным одичавшим мальчишкой... с
когтями, которые оставили кровоточащие царапины на его руке.
     - У нашего никогда не было таких глаз,  -  сказала  Ивешка,  обхватив
себя руками, когда медленно обходила помещение  бани.  -  Наш  никогда  не
бросался ни на кого, он вообще никогда не издавал никаких  звуков,  а  был
такой маленький старичок, который иногда оставлял следы на снегу, особенно
когда мы приносили ему водку. Он напивался и сидел в уголке,  а  когда  мы
приходили в баню, то показывал нам виденья, в которых, правда, никогда  не
было никакого смысла. Они никогда не относились ни к чему, хоть  чуть-чуть
важному. Но этот...
     - Я принесу кувшин с водкой, - сказал Саша,  очень  желая  попытаться
хоть что-то сделать, и  уже  открыл  дверь,  как  заколебался,  подумав  о
безопасности Ивешки.
     - Со мной все будет в порядке! - сказала она и махнула ему  рукой.  -
Иди! Давай только, ради Бога, сделаем что-нибудь, хорошо?
     Он очень хотел знать, почему Петр не возвращался. Он хотел...
     Он выбежал на дневной свет и подобрал кувшин с  водкой  в  том  самом
месте, где, как он был  уверен,  Петр  и  оставил  его,  около  загона,  и
опрометью бросился назад, задыхаясь добежал до бани и ворвался внутрь.
     Ивешка стояла, поджидая его, ее руки были сжаты.
     - Пока ничего, - прошептала она в ответ на  его  беспокойный  взгляд,
когда он закрывал за собой дверь. - Господи, да пусть уж  он  покажет  нам
хоть то, что хочет показать...
     Он открыл кувшин, щедро плеснул из него в огонь, куда  подбросил  еще
лавр, сосновую кору и мох. Пламя с ревом вырвалось из топки  прямо  ему  в
лицо, ослепив его ярким светом...


     Капли падали с колючек, поднимая брызги на воде...
     Мелкие брызги, обагренные кровью стекали с камней в лужи...
     - Где сейчас Петр? - воскликнула Ивешка, желая  получить  от  банника
правдивый ответ и ощущая при этом едва ли  не  удушье  от  продолжающегося
лесного безмолвия, как при погружении в воду...
     Водяной спал в глубине своей норы,  старый  Гвиур,  свернувшийся  как
змея, он казался...
     Она  схватила  Сашу  за  рукав,  как  только  он   выпрямился,   чуть
пошатываясь. Она стояла рядом  с  ним  и  дрожала,  постукивая  зубами,  и
пыталась говорить, хотя сама плохо слышала свои собственные слова, так  на
нее повлияла окружавшая тишина:
     - Я не могу понять, какой смысл во всем этом. Кровь  и  вода,  только
кровь и вода, вот все, что я могу видеть в его картинах. Саша,  мне  очень
не нравится все это.
     А Саша, между судорожными вздохами, в  свою  очередь  придерживал  ее
рукав и сказал:
     - Я вообще не вижу ничего. Он не хочет разговаривать со мной.


     Петр, натянув узду, повернул назад, встретив  на  своем  пути  густые
заросли кустов, которые почти перегородили дорогу, и отъехал к тому  месту
где они кончались. Там он соскочил с Волка,  чтобы  отдохнуть.  Боже  мой,
подумал он, немного проехался верхом, а уже почувствовал  первые  признаки
болезненной усталости, которая, может быть уже к завтрашнему дню, заставит
его быть более осторожным на прогулках.
     Более  того,  Саша  наверняка  собирался  со  смехом   пожелать   ему
всяческого добра и уберечь от всякой боли, это Саша вполне мог сделать, но
Петр не дождался, пока тот сделает это, поскольку очень торопился получить
свое развлечение.
     Итак, если  следовало  пострадать  ради  такого  случая,  как  первая
прогулка верхом, рассуждал Петр, протирая Волка старыми  сухими  листьями,
то ничего не оставалось,  как  наслаждаться  прогулкой  целый  день.  Саша
поймет его, Саша обязательно  объяснит  Ивешке,  что  нет  никаких  причин
беспокоиться за лошадь...
     Но, вероятно, было не очень-то благоразумно заезжать слишком  далеко,
подумал Петр в следующий момент: следует ограничиться  короткой  пробежкой
вдоль дороги. Ивешка была и без того выведена из себя, и если он собирался
излечить ее от страха перед лошадьми, то уж он едва ли  должен  заставлять
ее лишний раз беспокоиться.
     Поэтому он вновь вскочил на Волка, чуть  вздрогнул,  когда  опустился
ему на спину, и начал с легкого шага, в то время как Малыш чуть  не  рысью
заспешил рядом с ними, появляясь то с одной, то с другой стороны  и  делая
непредсказуемые повороты.
     Нужно  было  иметь  большую  волю,   чтобы   отказаться   от   такого
времяпрепровождения заблаговременно: вновь стала сказываться боль, но  тем
не менее, сейчас он не позавидовал бы ни одному царю, ни его жене, ни всем
его придворным и никакому коню, которым только мог владеть царь.
     Он наверняка кончит очень плохо, говорили  о  нем  в  Воджводе.  Петр
Ильич, сын игрока, как опять таки утверждали досужие языки, и  не  миновал
бы этой самой петли, к которой он по случаю и на самом деле был  до  ужаса
близок, если бы не Саша. И вот теперь он, Петр Кочевиков, который  никогда
не верил ни в какое колдовство, живущий с колдунами и женатый на  русалке,
которая и на самом деле вновь ожила,  разъезжает  по  лесу  в  компании  с
дворовиком.
     Временами все это  становилось  для  него  привычным.  Иногда  же  он
вспоминал о Воджводе, где несомненно была назначена цена за его голову,  и
ни один из его друзей уже и не надеялся увидеть его живым и невредимым.
     И больше всего он очень надеялся на то,  что  его  приятель,  Дмитрий
Венедиков, все-таки  выкупил  Волка  у  хозяина  постоялого  двора,  чтобы
возместить его расходы. Он думал так потому, что раз уж случилось так, что
сашино невинное желание закончилось обычной кражей коня, то Петр  искренне
хотел, чтобы это произошло именно с Дмитрием, который  был  бы  сброшен  с
коня на какой-нибудь грязной улице. И не то, чтобы Петр был таким  злым  и
жестоким, нет, ради Бога, нет: он был слишком благодушен, чтобы испытывать
горечь по отношению к своим старым друзьям, иначе он пожелал бы (не будучи
колдуном и  поэтому  абсолютно  свободным  для  подобных  желаний),  чтобы
Дмитрий сломал ногу, а то сразу обе, за то, что в свое время отказал Петру
в помощи.
     Говоря по правде, если оставить в стороне  первого  владельца  Волка,
который, прежде всего, не был хорошим хозяином, Петр  не  мог  представить
никого, кто наиболее вероятно мог бы  выкупить  Волка  у  его  кредиторов:
Дмитрий очень часто вслух говорил в подвыпившей компании, что он надеется,
что его друг подарит ему именно такого коня, тот самый его  друг,  который
частенько обыгрывает его, одалживая при этом деньги...
     Дмитрий  к  тому  же  был  боярским  сыном,  что,  давало  ему  право
рассчитывать на роскошь, в то время как Петр Кочевиков пожалуй так  ничего
и не унаследовал от  своего  отца,  кроме  как  сомнительной  репутации  и
хорошего знакомства с игральными костями.
     Петр обратил внимание, что первый раз за несколько лет думает о  том,
что эта самая дорога, когда-то приведшая его в этот лес, в равной мере так
же успешно могла вновь вывести его назад, и о том, насколько  быстро  Волк
мог бы домчать его хотя бы только туда, откуда можно  было  бы  разглядеть
бурые, крытые деревянной  щепой  крыши  Воджвода,  поднимающиеся  над  его
деревянными  стенами,  только  чтобы  успокоить  глубоко  сидевшие  в  нем
беспокойные воспоминания о тех знакомых грязных улочках, где  он  вырос  и
едва не погиб, и, особенно, о лицах его старых друзей.
     Господи, дай ему силы.
     Он сдержал Волка, неожиданно осознав, что  его  мысли  повернулись  в
каком-то дурацком направлении, и что он уже некоторое,  хотя  и  небольшое
время, едет по этой дороге в полном забытьи, а самое тревожное было в том,
что с какого-то момента он перестал видеть Малыша, обычно бегущего впереди
него.  Когда  же  Петр  оглянулся,  чтобы   отыскать   дворовика,   вполне
справедливо предполагая, что либо у того лопнуло терпенье, либо  он  решил
не переходить границы  своих  владений,  то  увидел,  что  старая  дорога,
достаточно свободная впереди него, сзади же представляла сплошной лабиринт
из серых облупившихся стволов и листьев, принадлежащих молодым саженцам.
     - Малыш? - позвал он, но лес ответил ему такой  мертвой  тишиной,  за
исключением, может быть, сопения и фырканья  Волка,  что,  казалось,  было
вообще трудно разговаривать. - Малыш, черт тебя возьми, где ты?


     - Только вниз по дороге, и тут же назад, - бормотала Ивешка.  Она  не
переставая мерила шагами помещение бани, вытирая пот со  своего  лица.  Ее
рука подрагивала, Саша отчетливо видел это. Ивешка изменила направление  и
сказала, взглянув на северную стену бани: - Ну  по  крайней  сейчас-то  он
должен бы повернуть назад, как тебе кажется?
     - Должно быть. - Саша присел на  колени,  чтобы  подбросить  в  огонь
дрова. Его нос пощипывало от запаха трав, а глаза слезились. - Но ведь  он
отправился верхом первый раз за столько лет. Не беспокойся. Скорее  всего,
он сделает всего круг или два...
     - Ах, Боже мой, что ты говоришь, Саша!
     - Не беспокойся о нем, ведь с ним отправился Малыш.
     - Но мы до сих пор не знаем, где он, - коротко бросила Ивешка.  -  Мы
не знаем ничего. - Пройдя  вдоль  стен  почти  половину  пути,  она  вдруг
остановилась,  прикрыв  рукой  глаза,  пытаясь,  видимо,   из   всех   сил
представить себе, что может делаться в лесу, и Саша  почувствовал  это  по
движениям ее спины. Так продолжалось до тех пор, пока, как показалось,  ее
желания, словно эхо, не начали отражаться от стен бани...
     Но ничего не раздавалось в ответ.
     - Не стоит, - сказал он, - не стоит мучить себя  сомнениями,  Ивешка,
попробуй думать только о баннике.
     - Ни один банник не знает того, что происходит  именно  сейчас,  ведь
все они живут в завтрашнем дне, а колдуны  все  время  стараются  изменить
его. И вполне вероятно, что мы  успели  уже  что-то  изменить  даже  своим
приходом сюда. Нам следует отправляться прямо вдоль по той  дороге,  Саша,
вот где нам следует быть! Мы должны увидеть, где он и что происходит  там,
если не хотим, чтобы еще и здесь что-то случилось!
     Саша в очередной раз потер нос и провел рукой по лбу.
     - Но ведь тогда с таким же успехом мы можем принести беду прямо туда,
к нему. Мы же не знаем, что пытаемся делать.
     Ивешка с ожесточением покачала головой, и в отблесках огня ее светлые
волосы и лишь слегка освещенное лицо смешались в его затуманенном взоре.
     - Но этот банник и не намерен ничего показывать нам: ведь если бы  он
собирался, то показал бы прямо сейчас!
     - Но может быть, мы все-таки задали неверный вопрос, - сказал Саша и,
закрыв глаза попытался отыскать  верный,  но  все,  что  приходило  ему  в
голову, были лишь обрывки воспоминаний Ууламетса, хороводом кружившиеся  в
его воображении, картины на берега реки, туманное утро, Ивешка, исчезающая
в этом тумане, как призрак, среди призрачных деревьев...
     Что это: прошлые воспоминания или все-таки  предсказания?  Боже  мой,
неужели Ууламетс мог предвидеть, что Ивешка утонет, но сам так и не  знал,
что видел это?
     - Это ловушка, - сказала Ивешка, - папа всегда так относился к  любым
пророчествам.
     - Не обижай его, Ивешка!
     Она  обхватила  себя  руками,  взглянула  вверх  на  стропила,   чуть
подергивая головой.
     - У меня очень плохие предчувствия. Я не доверяю этому месту.  И  то,
что я чувствую, не нравится мне. Мне не нравится то, что доносится до меня
из леса...
     Ветер ворвался сквозь распахнувшуюся дверь, раздул огонь, поднял золу
и мелкие угли и бросил все это на них...
     Дверь со стуком закрылась, затем открылась еще раз-другой.
     Саша встал и огляделся вокруг. Их тени подрагивали  на  балках  и  на
деревянных стенах бани.
     - Банник! - закричал он. - Скажи нам!
     Казалось,  что  все  могло  быть  равновероятным.   Он   почувствовал
неожиданное удушье, словно все следующие один  за  другим  пожелания  всех
колдунов,  которые  хоть  когда-то  появлялись  в  этом  месте,  парили  и
кружились вокруг них, втягивая в  этот  водоворот  другие,  более  старые,
большей частью слабые желания, если они не могли  устоять  против  сильных
новых, и  эти  прикосновения  заставляли  старые  желания  вновь  оживать,
получать новое движение, и превращать его в поток событий...
     Сплошной поток листьев, где каждый лист чуть трется о соседний...
     Их движения становятся все более  и  более  сильными,  так  что  весь
рисунок напоминает постоянно меняющийся круговорот, изменяющийся вместе  с
переменами в движении  листьев,  которые  бешено  вертятся  среди  водяных
пузырей, образующих  небольшой  водоворот,  который  растет  и  растет  на
глазах...
     - Банник! - прошептал он, желая из всех  сил  получить  на  этот  раз
правдивые ответы, чувствуя, что эти бурлящие потоки будут  мчаться  вокруг
него, пока не сокрушат в окружающем мире  все,  что  еще  было  прочным  и
надежным.
     - Банник, ответь мне! Ведь ты появился здесь не  без  причины.  Какой
вопрос ты ожидаешь от меня, банник?
     Тень перескочила с одной лавки на  другую,  а  затем  на  самый  край
топки. Затрещал камень.
     Ясный день, лодка под полным парусом мчится на север.
     - Банник, это будущее? Это то, что  будет,  или  то,  что  мы  должны
сделать?
     Теперь перед ним предстало лицо Петра, освещенное молниями...
     - Это происходит сейчас, прямо сегодня? Что ты  такое  говоришь  мне,
банник?
     Вновь треснул камень. Неожиданно банник подпрыгнул  к  нему,  схватил
его руку своими когтистыми пальцами, притянул его как можно ближе к своему
лицу, становясь все более и более осязаемым.
     Колючие ветки. Давящее чувство надвигающейся опасности...
     Ивешка, наблюдающая за ним из тени, с лицом холодным и  бесстрастным,
как будто сама смерть.
     - Банник! Скажи, Петр нуждается в нашей помощи?
     Брызги и водяная пыль вздымались за кормой, парус трещал...
     Все из той же тени к нему неожиданно вышел молодой человек.  Это  мог
быть и сам банник, так как он внушал  то  же  чувство  страха  и  грозного
предзнаменования. Лунный свет заливал его темные волосы и белую рубашку...
     Банник прошипел что-то  прямо  в  сашино  лицо  и  вновь  бросился  в
темноту, извиваясь всеми частями тела, когда залезал под лавку.
     - Банник! - не унимался Саша.
     И вновь знакомое удушье распространилось  в  окружавшей  их  темноте,
будто чувствовалось чье-то присутствие, окруженное  хаотически  мечущимися
одними лишь  "может  быть",  "должно  быть",  "возможно,  что",  постоянно
меняющими положение с каждым желанием, которое появлялось здесь.
     Саше было нужно имя. Он хотел пересилить и остановить это будущее. Он
тихо стоял, стараясь унять дрожь, и пытался остановить все свои желания  в
присутствии этой подавляющей неизвестности.
     Теперь в водяном потоке листья двигались все медленнее  и  медленнее,
только что бурлившая темная  вода  казалось  начинала  успокаиваться,  как
будто ожидая единственного желания, которое будет управлять ею...
     Дверь  бани  вновь  распахнулась  со  стуком,  впуская  внутрь   бани
потускневший дневной свет.
     Было слышно, как снаружи первые капли дождя ударили в пыль.


     Петр огляделся и развернул Волка. Казалось, что между ним и  дорогой,
ведущей к дому, опустилась легкая вуаль, как бы напоминая ему о  том,  что
все, относящееся  к  волшебному  миру,  выглядит  иначе,  чем  реальность,
обманывая и зрение и чувства обычных людей.
     - Малыш? - закричал он в окружавший его лес, и ему показалось, что  и
день стал более тусклым и прохладным, а деревья, с каждым взглядом на  них
то отодвигались от него, то вновь  приближались,  становясь  все  менее  и
менее знакомыми. Волк продолжал идти, время от времени вскидывая голову  и
фыркая, будто ему никак не нравился тот  легкий  ветерок,  который  теперь
постоянно обдувал их, заставляя шелестеть молодые листья и трещать  старые
сухие ветки.
     - Малыш?
     Колючка зацепила его прямо между плеч, вызывая ощущение, будто что-то
подстерегает сзади. Он оглянулся, посмотрел на ветки, все еще  в  надежде,
что это Малыш. Но там никого и ничего не было.
     Петр чувствовал большое  искушение  позвать  на  помощь  Мисая.  Если
кто-нибудь попадал в какую-то беду в этом лесу, то позвать на помощь леших
всегда было первым делом. Но они были весьма странные  существа,  особенно
Мисай, самый старый из  них,  очень  нетерпеливый  с  дураками  и  имеющий
склонность задавать обескураживающие вопросы,  например:  а  скажи-ка  мне
поточнее, что именно ты видел и что испугало тебя?
     Да ничего, если быть уж совсем точным. Он, как дурак, ехал по дороге,
не посмотрев даже по сторонам, не пытаясь хоть как-то запомнить окружавшие
его деревья,  чтобы  по  возвращении  назад  иметь  возможность  правильно
определить местоположение дороги.
     Тем временем солнце давало ему направление  пути  к  дому,  состояние
земли указывало, где дорога должна была  проходить,  и  поэтому  он  вновь
начал двигаться по ней, на этот раз обращая должное внимание  на  деревья,
вглядываясь в лесную чащу по обе стороны  от  себя  на  тот  случай,  если
свешивающаяся ветка или причудливой формы ствол смогут дать ему  ключ:  он
был уверен, что находился совсем недалеко от старого проезжего тракта.
     Но когда он оглянулся, туда, где дорога в сторону Воджвода только что
выглядела как абсолютно знакомая ему, то увидел, что то  самое  место,  из
которого он выехал, казалось таким же  запутанным,  как  и  путь,  ведущий
домой.
     - Малыш? - позвал он. Но как только стихли звуки его  голоса,  кругом
вновь опустилась удушающая тишина. Он уговаривал себя, что Малыш вероятнее
всего все еще там, и что только не имеющее никакого отношения к волшебному
миру его  собственное  восприятие  окружающего  не  дает  ему  возможности
увидеть дворовика. По некоторым причинам  все,  что  связано  с  волшебным
миром, прячется от  него,  точно  так  же,  как,  например,  лешие  в  его
восприятии в какой-то момент могут выглядеть и как  лешие,  а  могут  быть
похожими на обычные соседние деревья. Он продолжал думать о Воджводе  и  о
своей прежней жизни, и его не покидало странное чувство вины. Он не должен
был делать этого: это было столь же глупо, как  и  желание  вновь  увидеть
Воджвод, потому что при этом он мог Бог знает как, но разрушить окружавшее
его колдовство, или что еще там было, лишив  тем  самым  себя  возможности
воспринимать все, что проникало сюда из волшебного  мира,  потому  что  он
помнит время, когда он не мог этого делать, и тогда он мог смотреть  прямо
на Малыша и вообще не видеть его.
     Саша явно не стал бы подстраивать ему такую ловушку,  не  предупредив
заранее, но появление у них Волка само по себе доказывало, что Саша  может
делать ошибки, и  уж  совсем  неизвестно,  какие  вводящие  в  заблуждение
проезжих ловушки мог оставить в свое время здесь этот грубиян Ууламетс,  а
затем позабыть о них.
     Господи, да он уже много лет не боялся лесов: он отправлялся вверх  и
вниз по реке, проплывая частенько мимо того места, где, как он  совершенно
точно знал, была берлога водяного. Он  совал  нос  в  такие  уголки,  куда
благоразумный человек никогда не  пойдет  без  подходящей  защиты.  Но  он
всегда был в состоянии видеть, где и куда он идет, и с ним всегда был  его
меч. И уж нечего говорить о том,  что  было  весьма  немаловажным,  с  ним
всегда был Малыш, охранявший его сзади.
     Теперь Волк вел себя так, словно чуял дьявола под каждым  кустом.  Он
настороженно двигал ушами туда  и  сюда,  осторожно  и  внимательно  нюхал
воздух, и казалось, что он скорее плывет, чем скачет по земле...
     Вот Волк  метнулся  в  сторону,  будто  испугавшись  чего-то,  сделал
один-два  неверных  шага,  прежде  чем   выровнял   движение,   подчиняясь
удерживающей его руке, но продолжал вздрагивать, с силой втягивать  воздух
и фыркать, словно ему не понравилось то, что он в нем учуял.
     - Добрый конь, - пробормотал Петр, похлопывая Волка по потной шее. Он
и сам покрылся потом, пока пытался решить, мог ли Волк учуять  что-то  или
нет. Вот дурак, ведь чистая глупость оказаться в лесу на  игривой  лошади,
без седла, в то время как день медленно, но катился  к  концу,  а  дорога,
если это вообще была дорога, уходила все глубже и глубже в темные заросли,
раскинувшиеся под потемневшим от облаков небом.
     Он совершенно искренне полагал,  что  Ивешка  уже  забеспокоилась,  и
надеялся, что его жена  и  его  приятель  пытались  узнать,  куда  это  он
запропастился, и вместе желали ему вернуться домой до наступления темноты.
Он и сам желал этого. Но если  бы  эти  его  желания  хоть  сколько-нибудь
работали, ему по крайней мере не пришлось бы искать, куда  подевалась  эта
самая дорога.
     Волк вновь испугался чего-то и рванул в сторону:  Петр  удержался  на
нем, сел понадежнее, натянул  поводья  и  постарался  успокоить  прыгающее
сердце. Он похлопал Волка по шее, пытаясь говорить ему  всяческую  ложь  о
том, что все шло просто чудесно и они все равно доберутся до дома, где  бы
этот дом ни был.





     Дождь  вовсю  поливал  дощатое  крыльцо.  Это  был  холодный  ливень,
занесенный холодным ветром.
     - А он не взял даже свой кафтан,  -  проговорила  Ивешка  за  сашиной
спиной, когда они уже были в доме. - Он даже не взял кафтан...
     Саша потуже затянул пояс, взял шапку, которую все это время  прижимал
рукой, и надел ее.
     - Он сумеет  позаботиться  о  себе.  Он  или  найдет  убежище,  чтобы
переждать, пока схлынет самый сильный поток, или будет как  можно  быстрее
возвращаться домой. Скорее всего, я встречусь с ним, когда  он  будет  уже
возвращаться, а может быть задержу прямо там.  Я  не  уверен,  как  именно
будет...
     - В лесу что-то не так! Все не так...
     Он посмотрел на нее, а затем сказал:
     - Я согласен с тобой. Но это и хорошо, что он не  знает  об  этом,  а
если он не знает, то он будет  в  большей  безопасности,  чем  мы.  Вешка,
пожалуйста, давай не будем спорить, и пожалуйста, не пытайся ничего желать
на его счет. Он не растает от этого  дождя,  он,  в  конце  концов,  может
соорудить хоть какое-нибудь укрытие.
     - Укрытие! Он промокнет до  костей,  и  не  говори  мне,  что  он  не
возвращается до сих пор  потому,  что  не  знает  о  происходящем!  -  Она
завернула сухую одежду прямо в  кафтан,  который  приготовила  для  Петра,
сделав из него очень плотный узел. - Мы не должны сидеть сложа руки,  черт
возьми, мы не можем оставить его там.
     - Но ведь есть еще возможность того, что сейчас он вместе с лешими.
     - Там нет никаких леших, уверяю тебя! - Она  была  готова  заплакать.
Затянув  потуже  веревки,  она  продолжила:  -  Я  пыталась!  Я   пыталась
поговорить с ними!
     - Так, может быть, они услышали тебя. Может быть, они ответили и  тут
же отправились на его поиски. Ведь им, в конце концов, нет  никакой  нужды
сообщать нам об этом. Им просто не могло прийти в  голову,  чтобы  сделать
это.
     - Саша, используй разум, который мой отец оставил тебе!  Ведь  оттуда
ничего не доносится, ничего. Все идет так, будто мир кончается вот за этим
забором. Мы не можем даже остановить этот дождь!
     - Это очень сильный дождь, он будет идти очень долго, но  ради  Бога,
ведь известно, что для дождя есть несколько естественных причин.
     - Не говори со мной так, словно я дура! Что-то встало на нашем пути!
     Сомнения вывели  из  строя  сашин  желудок,  и  ивешкина  суетливость
казалась ужасней, чем все происходящее в лесу.
     - Вешка, я найду его, только ради Бога, прошу тебя, перестань  вообще
желать хоть что-нибудь. Мы ведь еще не знаем, что находится там...
     - Не знаем, не знаем. Да ты порой не знаешь даже, встало  ли  солнце,
до тех пор, пока не посмотришь в окно! Думай головой, Саша! Ведь есть  еще
водяной, например, есть призраки!
     - Но Петр отправился в  другом  направлении,  а  водяной  никогда  не
уходит далеко от реки. - Он снял с колышка меч и повесил себе через плечо.
- Я всегда желал ему добра, я делал это каждый день, пока мы  жили  здесь,
точно так же, как это делала ты, и если эти желания  вообще  работают,  то
они все еще должны охранять его,  и  если  что-то  с  ними  произошло,  то
гораздо лучше, если один из нас отправится к нему: мы хотя бы узнаем,  что
нам следует делать, не так ли?
     Она промолчала. Взяв со стола небольшой глиняный горшок,  она  сунула
его в мешок, который он брал с собой.  Ее  лицо  было  бледным  в  тусклом
свете, падавшем сквозь дверной проход, бледным и ужасно испуганным.
     - Это соль и сера... А еще у тебя есть горшочек с углями...
     Он повернулся к двери и крепко сжал  ее  маленькие  холодные  руки  в
своих.
     - Послушай, я не сильно боюсь за него, все это только  из-за  погоды.
Но ведь он не будет рисковать в такую бурю. Ведь не пожелает же он молний?
     - Он вообще не может ничего пожелать, ни того, ни другого. С чего  бы
он смог?
     Саша   почувствовал   внезапный   испуг,   глубоко   охватившее   его
беспокойство о принятом решении. Все, казалось, было  готово  опрокинуться
или так, или эдак, все стало переменчивым и опасным.
     - Я отыщу его, - пообещал он ей едва слышно и нырнул  прямо  в  бурю,
вниз по отмытым дождем доскам деревянного настила. Он добрался до ворот по
покрытой сплошными лужами дорожке и остановился как  от  толчка,  чувствуя
сзади себя сильное желание  Ивешки,  которая,  как  он  увидел,  стояла  в
дверях, напоминая ему тот призрак, каким она  когда-то  была.  Поторопись,
говорило это желание. И он глубоко вздохнул, толкнул ворота и зашлепал  по
тропинке, а потом прямо по мокрой и тяжелой от воды траве, с которой ветер
и дождь уже смыли и унесли след, что оставался там от Петра.
     Вероятнее всего, раздумывал Саша, что Петр, выехав просто  проехаться
в полдень, тут же выбросил из головы это свое обещание: "по дороге туда  и
обратно", в тот самый момент, как только  был  предоставлен  самому  себе.
Петр никогда не имел сомнений  на  счет  того,  чтобы  во  всем  поступить
по-своему, не более, чем Саша, наблюдавший, как тот собирался на  прогулку
в хорошо знакомый ему лес.
     Но вот Ивешка беспокоилась  с  самого  начала.  Она  отругала  его  и
назвала дураком по поводу банника, он же, тем не менее, все еще  продолжал
верить  ему,  стараясь  увидеть  невидимое,   чтобы   понять   смысл   его
предсказаний...
     Петр был обычным человеком, он был глух и слеп к какому-либо влиянию.
Все происходящее вокруг него, условно выраженное лишь  слабыми  виденьями,
имело очень малую силу над ним, в сравнении с колдуном, до тех  пор,  пока
источник этих перемен не приближался к нему на расстояние вытянутой руки.
     Саша желал себе, чтобы он прислушивался  к  Ивешке,  чтобы  с  самого
начала слушал ее. Он вызвал банника, и он  появился  у  них  в  тот  самый
момент, когда над лесом опустилась эта тишина, и этот банник был таким  же
кособоким и вертлявым, как тот дом, что  они  построили  для  него.  Он  в
беспорядке выбрасывал им отдельные  фрагменты  видений,  которые  отражали
либо нависшую над ними угрозу, либо события давних лет. На них можно  было
смотреть, думать и сомневаться,  и  вновь  смотреть:  ведь  колдун  должен
знать, он хотел знать и продолжал это до тех пор, пока не  оставалось  уже
никаких  сомнений  в  происходящем.  Но  и  сам  этот  процесс  все  время
претерпевал изменения, а от этих изменений возникали новые сомнения...
     Остерегайся моей дочери, подсказывали ему воспоминания, полученные от
Ууламетса: старик никогда не верил ей. Но при этом он искал ее советов,  и
не пользовался ими, когда она давала их ему, даже не прислушивался к  ним,
он был слишком уверен в своей правоте...
     Обдумай все как следует,  всегда  советовал  ему  Ууламетс.  Старайся
сделать все возможное, и не приступай, пока не будешь до конца  уверен  во
всем...
     Что-то неладное происходило вокруг них, но ведь для этого было  много
причин: это мог быть просто сильный дождь, или это могла быть  появившаяся
у них лошадь, или это могли быть их собственные  страхи  о  тех  виденьях,
которые они наблюдали  в  бане,  но  так  или  иначе,  оставалось  ужасное
ощущение того, что все желания идут слишком криво, а вместе с ними  и  вся
их безопасность подвергается риску в этом отнюдь уже не безопасном лесу.
     Но времени на раздумья  нет,  уговаривал  он  самого  себя,  не  было
времени для пророчеств, не было места, где можно было посидеть и  спокойно
обдумать все от начала и до конца. Сейчас у него было единственное и ясное
желание: добраться до Петра прежде, чем это сделает кто-то еще.


     Дождь довершил сложившуюся ситуацию, так по крайней мере  подумал  об
этом Петр. Он ехал, подгоняемый сильным ветром, промокший с ног до головы,
и не имел никакого представления, куда он  направлялся,  плутая  по  этому
лесу.
     - Господи, - пробормотал он, постукивая зубами, и закричал  изо  всех
сил, как только дождь превратился в сплошной ливень: - Мисай!
     Но вокруг не было никаких признаков  присутствия  ни  леших,  ни  его
друзей. Потоки дождя обрушились на него  с  новой  силой,  и  единственное
тепло, которое он получал, исходило от постоянно движущегося  Волка,  хотя
его спина и была не самым удобным местом, чтобы сидеть  на  ней  в  данный
момент. Волк же  шел,  продолжая  вертеть  головой,  прижимая  уши,  чтобы
защитить их от воды, потряхивая шеей и фыркая, будто выражая таким образом
протест против окружавшего их безумия.
     Еще один порыв, обрушивающий на них и воду и  ветер,  заставил  Петра
пригнуться,  выплюнуть  воду,  прочистить  нос  и  глаза.  Сверху  на  них
накатывался не только дождь: это были куски старых листьев, осколки  коры,
грязь и еще Бог знает что. Он сказал, похлопывая Волка по плечу:
     - Ну, хватит, хватит, этого уже вполне достаточно, приятель.
     Вокруг них был старый дремучий лес, где не было ничего кроме  мертвых
деревьев, ни молодого дерева, ни кустов, достаточно густых,  чтобы  из  их
веток можно было сделать хоть какое-то укрытие. Только случайно выбившийся
на поверхность каменный выступ мог обеспечить им хоть какую-то  защиту  от
ветра. Петр слез с коня и подвел Волка почти  вплотную  к  этому  укрытию,
рядом с которым торчали две засохших сосны, которые дополнительно защищали
их от бокового ветра.
     Волк фыркал и сопротивлялся, несомненно привыкший к теплой конюшне  и
к изрядной порции сухого сена, особенно в такую погоду, как эта,  а  не  к
тому, чтобы стоять на холодном ветру после такой напряженной скачки, когда
даже у Петра постукивали  от  холода  зубы.  Он  вытер  Волка  скрученными
листьями папоротника, и от этой работы оба слегка разогрелись,  во  всяком
случае настолько, насколько силы позволяли ее выполнять.
     Сверкнула молния, и на мгновенье лес принял белый зимний вид. Петр  и
Волк оба вздрогнули.
     - Полегче, - заметил Петр и чуть толкнул Волка, удерживаясь за  него.
Он подумал о том, что самое последнее, чего бы он очень не хотел, так  это
потерять Волка в этом лесу. - Да, Небесный Отец сегодня явно не в духе, но
уверяю тебя, что он не имеет ничего против лошадей.
     Волк что-то проворчал,  дернулся  в  сторону,  пытаясь  обнюхать  его
ребра, будто рассчитывая отыскать там несомненно причитающийся после такой
работы ужин.  Он  наверняка  должен  быть  где-то  там,  в  самой  глубине
волшебных карманов его хозяина. Петр  почесал  под  мокрым  подбородком  и
сказал:
     - У меня ничего нет, ни там, ни  там,  приятель.  Но  обещаю,  что  в
будущем позабочусь о тебе как нельзя лучше.
     Последовала новая вспышка и  раскат  грома.  Дождь  поливал  их  шеи.
Где-то совсем рядом со старого  дерева  свалилась  ветка  и,  падая  вниз,
обрушила массу новых.
     -  Не  очень-то  приятный  вечерок,  -  пробормотал  Петр,   потеснее
прижимаясь к коню. - Я просто не понимаю,  приятель,  что  происходит,  на
самом деле не понимаю.  Саша,  черт  возьми,  разве  ты  не  заметил,  что
собирается дождь?
     Никто из них не любил вмешиваться в дела погоды более, чем,  например
вызвать легкий ветерок, из-за боязни засух, наводнений или других подобных
бедствий, о которых всегда должны были помнить колдуны. И вполне  понятно,
что они не могли пойти так далеко, чтобы остановить этот дождь только  для
его спасения, но ведь могли же они заметить, что его до сих пор нет дома.
     - Саша, ради Бога, пойми, что если ты  не  хочешь  направлять  в  мою
сторону никаких желаний, так ведь это не должно означать, что я  собираюсь
провести здесь целую ночь!
     Ведь действительно, два колдуна могли бы как-нибудь решиться  на  то,
чтобы как-то сообщить ему, где же все-таки находится их дом... Иначе...
     Раздумывая над этим, он пришел к мысли, что и в их доме что-то шло не
так, и посильнее прижался к теплому боку лошади,  неожиданно  почувствовав
изнутри такой же холод, как и снаружи. Ведь у них  были  враги,  и  прежде
всего - водяной. А тут еще замолчали лешие, а  ведь  он  звал  и  звал  на
помощь Мисая до тех пор, пока не охрип.
     Происходящее все труднее и труднее укладывалось в его голове: сначала
исчез Малыш, затем Петр перестал узнавать окружавший его лес, причем  сбой
в памяти произошел так быстро и был таким устойчивым, что время от времени
он начинал думать, что такого места, где над рекой стоял их дом, вообще не
было и в помине, а иногда его охватывало почти безумное предчувствие,  что
он никогда не доберется туда, хотя и должен. Временами  же  ему  казалось,
что он избежал  княжеского  правосудия  только  благодаря  тому,  что  сам
ускакал на Волке из города. А что касается волшебства  и  прочих  подобных
дел, так ведь это только сумасшедший может думать об  этом,  а  он,  Петр,
смотрит на все случившееся в этих лесах как на сущую небылицу,  которой  и
вообще-то никогда не было.
     - Мисай! - вновь закричал он,  чувствуя  подступавшее  отчаянье,  чем
даже испугал Волка. Но если и было в лесу что-то уж совсем неуловимое, то,
разумеется, это были лешие. И уж если в этом лесу было  что-то  изменяющее
свой облик до невидимого обычному  человеку,  это  не  могло  быть  чем-то
простым и осязаемым, как, например, старый дом  перевозчика,  стоявший  на
берегу, а это были бы именно лешие, которых обычный человек всегда первыми
замечает на свою беду.
     - Мисай! - продолжал он  кричать,  пока  не  сорвал  голос,  пока  не
устыдился самого себя, стоящего здесь и взывающего к тому, что было  всего
лишь игрой воображения. Но если он и вел себя как дурак,  то  слава  Богу,
что свидетелей этому здесь не было. Тогда громко и  уверенно  он  произнес
прямо в окружающее его пространство: - Малыш, будь ты проклят, отправляйся
домой, если у тебя не никаких других дел, и приведи сюда Сашу.
     Ветер резко подул в  новом  направлении,  скользнул  вокруг  холма  и
добрался до них. Под гривой Волка было самое теплое место,  где  Петр  мог
отогреть свои руки, а лошадиный бок был единственным источником тепла  для
промокшего насквозь человека. Петр как можно  крепче  прижался  к  лошади,
продолжая думать о доме, сам внешний облик которого начинал размываться  и
ускользать от него, словно и эти воспоминания тоже были затянуты  туманной
вуалью. Он должен был бы счесть себя сумасшедшим, если бы продолжал думать
о том, что был знаком с такими лесными существами, как лешие, о том, что у
него была жена и друг, поджидавший его возвращения.
     Все, что он твердо помнил, так это что он был сыном игрока, сбежавшим
от правосудия.
     Он отчетливо помнил, как бежал по городским улицам.
     Помнил, как миновал стражу у городских ворот...
     ...А затем как-то заблудился в пути и оказался здесь совершенно один,
замерзающий под этим дождем, в незнакомом лесу,  пытаясь  найти  спасенье,
которого никогда не было или, по крайней мере, не было до сих пор.
     Он с силой  зажмурил  глаза,  пока  не  почувствовал  боль,  пока  не
перестал видеть картины  окружавшего  леса  и  вспышки  молний.  Да,  черт
возьми, этот дом над рекой все-таки был, как была и сама река,  и  ему  на
память пришли чьи-то слова, сказанные неизвестно кем и  неизвестно  когда:
если человек заблудился, то путь к дому он всегда  мог  найти,  если  шел,
придерживаясь реки, не  обращая  внимания  на  пройденное  расстояние,  не
обращая внимания на все неуловимые повороты пройденного пути и непривычный
вид окружавших его деревьев. Он должен верить тому, что река находится  на
западе, и тогда утреннее солнце укажет ему верную дорогу. Он мог надеяться
на спасенье, пока помнил это единственное правило...
     - Что-то случилось, очень серьезное, - сказал он, обращаясь к  Волку.
- Что-то очень серьезное приключилось с нами, приятель.
     Он уставился в том  направлении,  где,  как  казалось  ему  был  дом,
стараясь удерживать перед собой его расплывающееся  изображение,  стараясь
представить поджидающих его друзей, тепло очага...
     В этом доме был старик, который очень напугал его своими ножами,  еще
в то время, когда Петр болел, а около дома бежала река...  Все  это  могло
быть лишь игрой воображения, но это же было и единственным  теплым  местом
во всем мире, куда он стремился и где были друзья, которым он  верил,  сам
не зная почему...


     Там же, недалеко, был и водяной, свернувшийся кольцами в своей пещере
на берегу реки, всякий знает... всякий знает, что он был. Ивешка, до  боли
стиснув руки, мерила шагами пол. А в это  время  старый  змей  шептал  ей:
"Ивешка, Ивешка, послушай меня..."
     И шепот продолжался: "Глупо доверять сердцу... Оно такое хрупкое..."
     И еще: "Ты на  многое  была  способна,  всегда  могла  сделать  очень
многое, а сейчас так растерялась..."
     "Замолчи, папа", - сказала она, потому что последние слова вообще  не
имели никакого отношения к змею: это  были  ее  собственные  воспоминания.
Сами стены шептали это, а  эхо  в  подвале  только  усиливало  эти  звуки:
"Глупая, глупая, ты не должна прислушиваться к советам. Не верь никому, по
крайней мере никому, кто говорит о том, что принимает твои заботы близко к
сердцу...
     Не пытайся желать вообще что-либо, лучше вообще ничего не желай.  Все
твои желанья вернуться к тебе, глупышка, разве ты не понимаешь этого? Ведь
даже когда колдун желает чего-то для  самого  себя,  все  равно  при  этом
кто-то попадает в беду".
     Она же в своих желаньях затрагивала и леших, и Петра,  и  желала  при
этом прорваться сквозь окружавшую тишину.
     Но в ответ она  услышала  и  еще  чей-то  шепот,  обращенный  к  ней:
"Послушай, Ивешка..."





     Все лесные ручьи вышли из своих берегов. Деревья стояли в  воде,  что
само по себе было достаточной причиной, чтобы надеяться, что Петр в  такой
ситуации постарается просто переждать грозу.  Так  уговаривал  себя  Саша,
видя как надвигается ночь, а дождь не  стихает.  И  его  кафтан  и  сапоги
насквозь промокли, и, вероятно, подмок и горшочек с  углями,  который  был
укрыт среди поклажи. Ему вновь пришлось свернуть с дороги в сторону, чтобы
осторожно забраться на выступающее из воды дерево и,  воспользовавшись  им
как мостом и держась за  ветки  ивовых  деревьев,  перебраться  на  другой
берег.
     Он добрался до  того  места,  где  уже  мог  спрыгнуть  с  дерева,  и
приземлился на скользкий берег, хватаясь руками за  листья  уже  подросших
новых папоротников, надеясь и желая одновременно, чтобы их корни, уходящие
в промокшую землю, выдержали его усилия,  и  даже  не  пытался  проверить,
работают ли сейчас волшебные силы, за исключением, разумеется,  того,  что
папоротники выдержали его и не дали свалиться в воду. Даже  это  небольшое
доказательство  добавило  ему  надежду,  и   в   то   же   время   вселило
дополнительный страх: надежду на то, что его  способности  все  еще  могут
оказать ему помощь в поисках Петра, а страх по поводу того, что  сам  факт
исчезновения Петра  из  пределов  его,  сашиной,  досягаемости,  заставлял
думать о чем-то невообразимом.
     Но, тем не менее, он  продолжал  свой  путь  почти  бегом,  до  самой
темноты, наполненной мраком и грозой, и даже  в  этих  условиях  абсолютно
доверял своему владению  колдовством,  и  отчасти  поэтому  был  абсолютно
уверен, что находится сейчас к северу от дороги. Ему по-прежнему не  давал
покоя вопрос, где  же  все-таки  находился  Петр  и  что  он  думал.  Саша
чувствовал, как что-то продолжает удерживать его на выбранном направлении,
но было ли это только слепым следованием колдовским инстинктам, он не  мог
сказать с уверенностью, так как по-прежнему не мог чувствовать присутствия
Петра ни в одном из направлений.
     Он хотел подать ему знак, что спешит к нему на помощь, что ищет  его,
и единственным требованием было то, чтобы Петр не покидал своего  убежища,
какое бы оно ни было, а дождался прихода Саши.
     Он с трудом продирался сквозь залитые дождем папоротники  и  разводил
руками заросли кустов, которые цеплялись и за  меч  и  за  мешок.  Сумерки
сгущались и в подступавшей темноте папоротники скрывали от  него  порой  и
край обрыва и все, что еще могло встретиться на его пути. Он сделал шаг  в
сторону  и  продолжал  идти,  сопровождаемый  яркими  отблесками   молний,
стряхивая воду, застилавшую глаза.
     И в этом  мерцании  показалось,  что  папоротники,  выстроившиеся  на
вершине противоположного холма в длинную цепочку, движутся прямо к нему.
     Он пожелал себе благополучного пути и вытащил меч,  чтобы  иметь  его
под  рукой  на  всякий  случай.  Он  ощутил  на  себе  какое-то   странное
воздействие и почувствовал дополнительный вес на собственной  ноге,  затем
эта тяжесть стала с неистовой силой подниматься по нему вверх, несмотря на
все усилия задержать ее, и остановилась, ухватившись как можно  крепче  за
его шею. Это была очень знакомая хватка, которая  прежде  всего  означала,
что его желания пока еще не пропали даром.
     - Малыш? - спросил он, все еще подрагивая. - Малыш, ради Бога  скажи,
а где же Петр?
     Но тот только покрепче ухватился за него, стараясь,  словно  в  нору,
просунуть свою голову ему за воротник: разумеется, это был  отчаявшийся  и
абсолютно промокший Малыш, почти неразличимый в полной темноте, кроме  как
при вспышках молний.


     Дождь постепенно перешел в мелкую изморось, и как следовало оценивать
это в предстоящую бесконечную ночь Петр еще не  представлял.  Он  подумал,
что если бы у него еще оставались силы, он попытался  бы  наломать  сорной
травы и папоротников, столько, сколько бы смог,  и  использовать  всю  эту
кучу как укрытие от холода. Но он отбросил эту попытку, думая о  том,  как
он уже замерз, и надеясь, что рассвет принесет с собой тепло:  до  восхода
солнца оставалось уже недолго, подумал он, прижимаясь покрепче к лошади, и
оно может взойти в любой момент, и  только  сгустившиеся  грозовые  облака
задерживают рассвет.
     Но гроза не кончалась, а солнца так и  не  было  видно.  Волк  мотнув
головой, решил выбраться на открытое пространство, не обращая внимания  на
крупные холодные капли, падавшие с деревьев.
     - Тпру-у, приятель, - пробормотал Петр, удерживая его, и тот на время
задержался, но уже продолжал испытывать беспокойство.
     И он решил, что если не даст замерзнуть и коню, то тот вернет ему это
тепло. Отыскав точку опоры под ногами, Петр взял в руку  повод,  а  другой
ухватился за лошадиную гриву и вскочил, распластавшись,  на  мокрую  спину
Волка, чтобы вновь скакать в темноте, если у того  вдруг  появилось  такое
желание.
     На запад, напомнил он самому себе, стараясь освободиться  от  путаных
мыслей о том, куда именно ведет этот путь, или о том, что он вообще делает
в этом месте, и не сон ли это его намерение отправиться  на  запад,  чтобы
отыскать реку. Он окоченел от холода,  он  чувствовал  озноб,  он  не  мог
вспомнить почему это произошло с ним, и точно так  же  не  мог  вспомнить,
почему он, полузамерзший, скачет  по  лесу  без  седла  и  без  надлежащей
уздечки.
     Но там, на западе, у него оставалась поджидающая  его  жена,  горящий
очаг, Саша, конюший из "Петушка", которого все старались избегать, он тоже
был там, у реки, и ждал Петра. Он не представлял, что они могли делать там
все вместе, но у него было убеждение, что они  все  были  друзьями  и  все
вместе жили в доме...
     В доме с деревянным  крыльцом,  с  садом,  с  баней,  которую  вместе
построили Петр и Саша...
     У его жены были роскошные светлые косы,  ее  волосы,  когда  не  были
заплетены, разлетались словно отблески света, в которые  она  могла  почти
вся завернуться...
     И она очень  любила  голубое.  У  нее  было  любимое  платье,  рукава
которого были расшиты узором из листьев, а кромка  юбки  расшита  цветами.
Эта вышивка была колдовской, как она объясняла ему. Еще у нее  был  сад  и
маленькие участки в лесу, где она заботливо выращивала  деревья  и  травы,
которые не могли свободно расти ни в каком другом месте.
     Единственное, чего он сейчас не мог,  так  это  представить  себе  ее
лицо, кроме  нескольких  деталей,  которые  никак  не  хотели  соединяться
вместе, и он с усилием пытался соединить их, несмотря на то, что они никак
не подходили друг к другу, чувствуя, как из его памяти ускользает все, что
он когда-то любил, ускользает все быстрее и быстрее...
     Он видел себя в комнате вместе с Сашей,  который  что  то  писал.  На
глазах Саша стал  расти,  и  черты  его  лица  постепенно  теряли  детское
выражение, становясь  все  больше  и  больше  похожими  на  лицо  молодого
человека...
     Река должна обязательно привести его к дому...
     Так или иначе, но к дому. Но он  не  знал  наверняка,  что  из  этого
получится. Старики рассказывали длинными зимними  вечерами,  что  в  лесах
есть существа с вывернутыми назад ногами, которые  и  сбивают  проезжих  с
пути. Лешие могут изменять свой облик, и  такие  вот  похожие  на  деревья
существа могут двигаться и изменять дорожки, проложенные людьми,  вовлекая
их таким образом в беду.
     Как я смог оказаться здесь, думал про себя Петр, чувствуя, как у него
тяжелеют и вот-вот закроются глаза, но тут Волк сделал неожиданный  бросок
в сторону, а Петр едва не потерял поводья,  когда  на  их  пути  появилась
фигура  хмурого  седобородого  старика,  освещенного  молниями.  Петр   на
какое-то мгновенье ощутил, что он очень хорошо знаком ему, этот старик,  и
перепугался, увидев его так ясно и отчетливо...
     И все потому, что он не  рассчитывал  когда-либо  вновь  увидеть  это
лицо.
     - Ведь ты мертв, - сказал Петр, обращаясь к своему тестю,  и  тут  же
множество воспоминаний вновь вернулось к нему: вся  внутренняя  обстановка
дома,  жестокий  старик,  упражняющийся  со  своими  ножами,  и  даже  его
проклятое гнусавое пение... Тот самый старик, дочь которого была призраком
с ледяными пальцами...
     - Ты заблудился, - сказал Илье Ууламетс, сгорбившись  и  опираясь  на
свой посох. - Не очень удивительно для меня. И вот ты здесь, ты, избранник
моей дочери. Бог хранит нас.
     Волк был все еще раздражен и пытался повернуть.  Петр  крепко  держал
повод, заставляя лошадь метаться из стороны в сторону. Его  сердце  тяжело
билось с той самой минуты, как только этот призрак предстал  перед  ним...
Но ведь Ивешка после своей смерти часто посещала берега реки,  Петр  очень
отчетливо припомнил это. Он встречал призраков и раньше, а его собственная
жена сама была одним из  таких  призраков,  благодаря  усилиям  вот  этого
самого старика. Он вспомнил об этом как о простом факте, который не вызвал
у него никаких страданий. Странным был сам Ууламетс, который  после  своей
смерти, казалось бы, уже не должен был заниматься никакими делами...  Боже
мой, подумал Петр, чувствуя, что не в состоянии понять, что произошло  или
что происходило с ним прямо сейчас.
     -  Мне  нужно  попасть  домой,  -  сказал  он  Ууламетсу,   осторожно
похлопывая Волка по шее, а сам  не  переставал  дрожать,  в  то  же  время
успокаивая лошадь. Ему все еще казалось, что он делает все это во сне, сам
оставаясь абсолютно неподвижным. - Мне кажется, что-то идет не  так,  и  я
думаю, что может что-то случиться.
     Ууламетс оперся о свой посох и сердито взглянул на Петра,  ничуть  не
приятней, чем смотрел на него прежде. Затем произнес:
     - Следуй за мной, - и направился в темноту.
     Волк же не показывал никакой склонности продолжать путь. Петр понукал
его не один раз, прежде чем тот начал мелкими шагами  спускаться  вниз  по
неровному размытому склону, следуя за стариком в том же самом направлении,
как они двигались и до этой встречи. Новые и  новые  обрывки  воспоминаний
приходили на ум Петру во время этого спуска: как Ивешка ждет его дома, как
умер Ууламетс, там, в верховьях реки, как он сам  отправился  на  верховую
прогулку и заблудился в лесу,  настолько  потеряв  память,  что  в  первый
момент даже и не узнал своего тестя.
     То, что призрак Ууламетса  должно  быть  явился  к  нему  скорее  для
помощи, не было само по себе чересчур  невероятным:  они  не  любили  друг
друга, Бог тому свидетель, но очень легко можно было  поверить  тому,  что
Ууламетс оставался здесь долгое  время  в  виде  призрака:  старый  подлец
никогда и  никому  ни  в  чем  не  доверял,  и  меньше  всего  он  доверял
собственной дочери в том, что она сделает хоть один правильный поступок. И
Ивешка, со своей стороны, имела много оснований для скрытности и обид.
     Все же, ему казалось, что Ууламетс, будучи  мертвым,  должен  был  бы
быть  немного  бледнее,  светиться  в  темноте  как  подобает   настоящему
призраку, а не показываться вот так запросто при свете молний,  отбрасывая
тень...
     Он пригласил Петра следовать за собой.
     Но что бы это могло означать, когда призрак становится  все  более  и
более осязаемым? Что он подразумевал под этим?
     Бог мой, это мне очень не нравится, подумал Петр.
     - Дедушка?  -  окликнул  он  старика,  стараясь  говорить  как  можно
уважительнее.
     Ууламетс мог и не слышать, как Петр обратился к нему. Но это на самом
деле не отличалось от того, как он вел себя и при жизни.
     Петр пустил Волка быстрой иноходью, когда они добрались  до  подножья
холма, преодолевая сопротивление лошади,  предчувствующей  что-то  дурное,
пока они приближались к идущему впереди старику.
     - Дедушка, может быть ты знаешь, что происходит вокруг? Может быть ты
знаешь, что сейчас делается дома?
     Ответа и  на  этот  раз  не  последовало.  Естественно,  следовало  и
ожидать, что призрак будет  вести  себя  по-особому,  может  быть  немного
сердитым и раздраженным, особенно этот. Но именно его  фигура  отбрасывала
вполне определенную точно ему соответствующую тень, чего никак нельзя было
ожидать  от  призрака.  Может  быть,  за  исключением  русалки,  когда  ей
удавалось украсть небольшую часть чьей-нибудь жизни, или, мелькнула у него
пугающая мысль, если только он сам не сбился с  пути  настолько,  что  его
занесло прошлой холодной ночью туда, где  преимущественно  обитают  только
сами призраки, и до сих пор еще не понял этого.
     Но он все еще чувствовал, как бьется его сердце, ощущал  свою  грудь,
чувствовал под собой тепло, исходившее от коня, и слышал как  потрескивали
прошлогодние папоротники под его копытами: ведь  так  или  иначе,  он  был
способен почувствовать очень многое, если бы на  самом  деле  пересек  эту
границу. Если бы даже замерз под дождем, то Волк-то определенно должен был
уцелеть.
     Он не успел вовремя увернуться. Ветка ударила  его  поперек  лица,  и
когда он поднес к этому месту руку, то почувствовал, как кровь растекается
по щеке. Впереди слышалось постукивание посоха  о  землю,  слышался  треск
раздвигаемых Ууламетсом кустов, точно такой же, как раздавался и от них  с
Волком, хотя Ивешка, будучи призраком, двигалась  так,  что  при  этом  не
шевелился ни один лист. Ни солнце, ни луна не могли оказывать  воздействие
на русалку, пока она не  набралась  сил  где-то  еще...  а  русалка  могла
получить их только от чего-то живого.
     Обычно русалками становились девушки-утопленницы, как доводилось  ему
слышать,  которые  топились  из-за  несчастной  любви.  Несомненно,  можно
считать, что своенравные  старики  превращались  в  обычных  призраков,  с
холодными мертвыми пальцами, страшными  глазами,  которые  только  выли  и
пугали людей, но не были на самом деле так опасны, как выглядели.
     - Дедушка, - в очередной раз робко позвал старика Петр, все  менее  и
менее уверенный в том, с чем все-таки он имеет дело.
     Ууламетс же продолжал идти. И в какой-то  момент  Петр  пожалел,  что
обратился к тому, что двигалось впереди него. Он надеялся на Бога, что это
существо не обернется в  его  сторону.  Он  сдержал  коня,  заставляя  его
остановиться, отвернул свою голову...
     В этот момент из кустов  что-то  бросилось  прямо  на  него,  издавая
рычанье. Петр припал к коню, стараясь  удержаться  на  его  спине,  в  тот
момент, когда Волк  метнулся  в  сторону  и  понесся  прямо  через  кусты,
перевитые плющом, вверх по склону, очень скользкому от  прошедшего  дождя.
Петр почувствовал, как лошадь заскользила, и  старался  удержаться  на  ее
спине, когда она резко меняла направление на уходящем вниз склоне.  Низкий
сук очень сильно задел Петра за плечо, когда они проскакали под деревом, и
чуть не сбросил его с лошади. Ветки со всех сторон хлестали его по плечам,
и у него больше не было желания останавливаться, впрочем  также  как  и  у
лошади, он только следил за движением и направлял Волка  туда,  где  между
кустов чернел зияющий прогал.
     Бледная фигура неясно вырисовывалась перед ними. Волк поднял  голову,
становясь на дыбы и вновь опускаясь вниз, неуверенный  и  ошеломленный,  и
все еще в том состоянии, когда  ничто  не  может  остановить  перепуганную
лошадь.
     Призрак, стоящий перед ними, поднял вверх  руки  и  произнес  сашиным
голосом:
     - Петр, с тобой все в порядке?
     Петр натянул поводья, вздрагивая не меньше, чем Волк. Саша сделал шаг
навстречу,  производя  легкий  шум  старыми  листьями.   Но   Петр   начал
разворачивать Волка в сторону от него.
     - Это я, - сказал Саша.
     - Я искренне надеюсь, что так  оно  и  есть,  -  все  еще  вздрагивая
проговорил Петр, - потому что только что здесь был Ууламетс, и я так и  не
знаю, что же происходит.
     - Здесь где-то еще и Малыш, - сказал Саша, сбрасывая с плеча мешок  и
подхватывая его рукой. После этого он начал рыться в нем. - Я принес  твой
кафтан. Ивешка прислала немного хлеба и домашние колбаски...
     Оборотень может  быть  очень  правдоподобным,  и  то,  что  в  облике
Ууламетса был оборотень, Петр абсолютно уверен: ведь в появлении его  были
определенные странности, такие же, которые  бывают  при  появлении  любого
оборотня, и о которых ему говорила  Ивешка,  но  ничего  подобного  он  не
заметил, глядя на Сашу.
     Саша же подошел ближе, протягивая ему одной рукой  кафтан,  а  другой
успокаивая Волка, который тут же  затих,  что  и  окончательно  подсказало
Петру, кто был перед ним на самом деле.  Он  надеялся  на  Бога,  что  это
действительно так и было.
     - Дома все в порядке? - спросил он, забирая сухой кафтан.  Он  решил,
что Волк какое-то время постоит спокойно, если он отпустит повод.
     - Ивешка страшно беспокоится, -  сказал  Саша,  продолжая  удерживать
руку на шее Волка. - Теперь у нас появился банник. Но нам так и не удалось
отыскать, в каком именно месте ты был.
     Временами описания событий, которые делал  Саша,  казались  лишенными
чего-то главного, особенно тогда, когда человек,  первый  раз  попавший  в
беду, начинает прислушиваться  к  тому,  что  тот  говорит.  Наконец  Петр
продолжил, все еще чувствуя оцепенение:
     - Я потерял Малыша, а потом оказалось, что все вокруг выглядит как-то
не так. Я так и не понял, где очутился.
     - Но ты чувствуешь себя хорошо?
     - Прекрасно, только давай поскорей выбираться отсюда.
     - Быстро, как только сможем, - сказал Саша, похлопывая Волка по  шее,
и тут же тронулся в путь.
     Итак, они двинулись к дому. Это было то, что нужно. Именно это Саша и
должен был сделать. Вот это и было основным содержанием его разговора.
     И хорошим знаком  было  то,  что  неожиданно  в  темноте  послышалось
тяжелое дыханье и быстрое топ-топ-топ  по  старым  листьям  где-то  совсем
рядом около ног Волка и Саши. И хотя не было никакой  возможности  увидеть
хоть какие-нибудь признаки появления дворовика, Петр был уверен,  что  это
именно он.
     И  только  после  этого  он  начал  осознавать,  что  был  в   полной
безопасности.


     "Марш домой", - почти беззвучно скомандовал Саша  Малышу,  когда  шел
рядом с Петром. Они решили вывести Волка на ровный  участок  земли,  туда,
где можно было вновь ехать по дороге. "Отправляйся домой,  Малыш,  успокой
Ивешку, сообщи ей, что все в порядке..."
     Но  Малыш,  упрямый,  как  и  все,  явившееся  из  волшебного   мира,
настойчиво продолжал оставаться с ними, может быть с  целью  добиться  еще
колбасок, а может быть по желанию Ивешки или его самого  -  Саша  не  знал
этого наверняка.
     - Не могу понять, что это случилось с ним, - заметил Саша. - Не  могу
понять, что происходит. Малыш не хочет слушаться, или не может,  не  знаю.
Все идет не так, как надо, за исключением, может быть, вот твоих поисков.
     - Слава Богу, что ты сделал это, - пробормотал Петр, и чуть  помолчав
спросил: - А что с этим проклятым банником?
     Саша покачал головой.
     - Не знаю. Он появился вскоре, как ты уехал, и я не знаю,  почему.  Я
надеялся, что он может помочь.
     - Помочь в чем?
     Иногда Петр  вопросы,  которые  задавал  Петр,  казались  чрезвычайно
ясными и четкими, а сашины собственные ответы были до глубины дурацкими.
     - Я право, не знаю. Он только неожиданно объявился, как раз  почти  в
то самое время, когда все остановилось...
     - Что ты имеешь в виду, когда говоришь - остановилось?
     - Вещи. Люди. Все они как бы остались там. - Он не совсем был уверен,
как обычные люди ощущают тот мир,  который  повседневно  окружает  их.  Он
только думал, что знает. Так, по крайней  мере,  ему  показалось  однажды,
прежде чем он встретился с Ууламетсом и только  начал  пользоваться  своим
колдовским  даром,  доставшимся  ему  от   рожденья.   Однако   позже   он
засомневался в том, что знает хоть что-нибудь не только про обычных людей,
но и про самого себя. - Например, прямо как сейчас: словно  наблюдаешь  за
качающимися деревьями, но не слышишь шума листьев.
     - Какая-то глупость! -  сказал  Петр,  но  выглядел  при  этом  очень
обеспокоенным. - Так что, ты так и прислушиваешься к этому все время?
     - Это не совсем похоже на простую работу слуха. Это... - Все, что  бы
он не сказал, прозвучало бы глупо. - Я просто знаю, что они находятся там,
например, точно так же, как ты знаешь в какой стороне находится лес,  даже
если твои глаза закрыты. Это похоже на то, как если бы  вдруг  прекратился
ветер. Ведь при этом устанавливается тишина. И это неестественно.
     Петр задумчиво взглянул на него, и Саша заметил это.
     - Итак, становится тихо, - продолжил Петр. -  Ты  не  можешь  слышать
меня, и, тем более, я не могу сделать, чтобы меня слышал и Малыш и  лешие.
Но почему? Что происходит?
     - Я не знаю, - уже в который раз признался ему Саша, не сводя глаз  с
дороги, лежащей перед ними: петляющий путь  среди  пересаженного  леса.  -
Происходит что-то, чего не  должно  происходить.  Ведь  я  не  знаю  очень
многого, Петр, клянусь тебе. Ивешка думает, что ее отец оставил мне  массу
всего, но на самом деле это не так. Она думает, что я помню, а на  деле  -
нет. Я не помню многого, как могло бы быть, будь ее отец все еще  жив.  Но
его нет, и я не могу объяснить ей, что без него я не могу знать все.
     - Я говорил ей об этом, я сам говорил ей об этом.  Ты  здесь  ни  при
чем. Она беспокоится о многом, что происходит вокруг: и о том, что я  могу
заблудиться, и о том, что я начал думать про Воджвод, и  о  том,  что  Бог
знает, в какую ловушку, расставленную стариком, могу попасть. И  ведь  это
уже не первый раз, когда ты не слышишь меня...
     - Это касается не только тебя. Что-то случилось. Я почувствовал это с
тех пор, как появился Волк...
     -  Волк,  Волк...  Да  какое  он  имеет  отношение  к  происходящему?
Пропадает лошадь. Ну и что? Что должно случиться? Из-за  пропавшей  лошади
царь объявит нам войну?
     - Сейчас я говорю не про царя, а про банника.
     - Я уверен, что во всем происходящем есть определенный смысл.
     - Я не могу слышать лес, - сказал  Саша.  -  И  я  не  смог  отыскать
Малыша, я не могу "слышать" ничего, за исключением, может быть сам Ивешки,
да и то когда она совсем рядом. Я не могу "слышать" даже  тебя,  когда  ты
прямо рядом со мной. Все  это  каким-то  образом  должно  быть  связано  с
банником, потому что началось с его появлением здесь,  так  же,  как  и  с
появлением Волка.
     - Наверное, ты просто недосыпаешь, - сказал Петр. - Это виновата  все
та проклятая книга. Знаешь, мне кажется, что все  те  крючковатые  значки,
которые ты выводишь в ней ночи напролет, не смыкая глаз,  довели  тебя  до
этого...
     - Все в окружающем нас мире идет не так, как надо, Петр.  Просто  все
идет не так!
     - И ты заявляешь это лишь только потому, что ты не слышишь деревьев.
     - Я не имею в виду именно  это.  Это  не  просто  звук,  пойми  меня,
Петр...
     - Господи, да мне плевать на то, что это есть на самом деле. Ведь  ты
сам  сказал  однажды,  что  если  человек  начинает  сомневаться  в  своих
возможностях сделать что-то, то в конце концов может так случиться, что он
этого и не сделает. Так может быть, ты  просто  споткнулся  о  собственную
ногу?
     - Я думаю об этом.
     - В таком случае пожелай, чтобы все исправилось.
     - Я и так стараюсь изо всех сил! Но  у  меня  ничего  не  получается,
Петр. С тех пор, как появился банник, я  все  еще  не  уверен,  сам  ли  я
пожелал его. Ведь я точно знаю, что Ивешка не хотела заводить его,  и  вот
теперь все пошло не так.
     Петр положил руку на сашино плечо, и  так  они  шли  вдвоем,  а  Волк
сопровождал их, предоставленный самому себе.
     - Послушай, может быть Ивешка права, и тебе лучше  забыть  Ууламетса.
Оставь эту чертову книгу в покое,  оставь  на  время  все  занятия.  Брось
думать о беде, пока она еще не случилась. Ведь это очень тяжело. Разве  ты
не можешь пожелать, чтобы поступить именно таким образом? Забудь все, а мы
возьмем лодку и, может быть, сплаваем на ней  прямо  до  Киева,  ты,  я  и
Ивешка...
     Сама эта мысль повергла его в беспокойство. Неожиданно  все  то,  что
связывалось в его представлении с таким путешествием, тут же обрушилось на
него: все те люди, все желания, которые наполняли тот  незнакомый  мир.  И
его сердце сжалось под их тяжестью точно  так  же,  как  от  происходящего
здесь, рядом с ними. Нет, сейчас он не был готов к этому. Господи,  только
не сейчас. Да и Ивешка вряд ли сможет выдержать  это:  ведь  ей  было  так
трудно даже с двумя людьми, которых она очень любила.
     - А там есть и девицы, - продолжал Петр. - И все  они  будут  думать,
что ты будешь для них чертовски хорошим уловом.
     - Ну уж нет!
     - Жизнь вертится не только вокруг этой единственной проклятой  книги,
парень!
     Саша перевел дыхание и на какой-то  момент  прервал  свои  мысли,  не
прислушиваясь даже ни к собственным ушам, ни к колдовским инстинктам,  так
что все, о  чем  разглагольствовал  Петр,  было  для  него  не  более  чем
бессмысленным звуком. Он научился этому  еще  в  те  времена,  когда  дядя
выводил его из душевного равновесия: отвлекал себя от окружающего, пока не
успокаивалось собственное сердце.
     - А, парень? - спросил Петр, потряхивая его за плечо. - В чем дело?
     - Просто мне хочется вернуть назад свое восприятие леса, мне хочется,
чтобы все шло так, как надо. - Он старался больше не думать ни о Киеве, ни
о людях,  ни  о  девушках,  ни  даже  о  самой  идее  такого  путешествия,
напоминающего побег, которую высказал Петр. Все  это  лишь  пугало  его  и
подводило к пределу желаний, которые заполняли жизнь обычных людей,  а  он
не хотел этого. Он не мог позволить себе ту жизнь,  которую  вели  обычные
люди, помня о том, какую ошибку совершил Ууламетс. А  Петр  не  мог  этого
понять. Петру ничего не оставалось, как только отпустить его через минуту,
несчастного и обеспокоенного: ему не нужно было напрягать свой слух, чтобы
хорошо понять это.
     Он заметил, обращаясь к Петру и стараясь говорить как можно  понятней
и разумней:
     - Я хочу, чтобы все наши труды не пропали  даром,  я  хочу  сохранить
все, сделанное нами.
     - Да и так все идет хорошо. Ведь ты нашел меня, разве не  так?  А  я,
как видишь, даже не сломал шею. Все, что так или иначе  пугало  тебя,  уже
прошло. А если этот старый змей вновь примется за свои трюки, мы сделаем с
ним то, что уже делали не раз.
     - Когда у нас появился банник и Ивешка пыталась узнать у него, где ты
находишься, то все, что он показал нам, были лишь ветки да колючки...
     - Ну и что, разве это не было правдой? Хотя и не нужно было  большого
дара пророчества, чтобы узнать это...
     Колючки, покрытые кровью...
     - Так он показал все, что нужно?
     Саша боялся отвечать ему. Сам по себе ответ ничего не означал, и  его
можно было тут же изменить, как только он подумал о нем.
     - Все, что связано с будущим, очень изменчиво, - тихо заговорил он. -
Ведь все, что мы делаем, приводит к изменениям во многом из того, что  еще
не случилось. Вот почему банники не любят колдунов.
     - Ивешка говорила об этом. По крайней мере, последний из них очень не
любил Ууламетса, но мне все это не очень понятно. Итак, теперь у нас  есть
банник, окружающий нас лес затих, ты  видел  колючие  кусты  и  это  очень
обеспокоило и напугало тебя. Но все, что ты говоришь, не имеет  смысла,  и
ты сам знаешь об этом.
     Стояла полная тишина.
     Листья в остановившемся потоке...
     Ожидание продолжается...
     - Саша?
     - Я хочу, чтобы мы оказались как можно скорее дома, - ответил тот.
     - Но почему? Что не так?
     - Этого я не знаю. - Он повернул Петра  кругом  и  подтолкнул  его  в
сторону Волка. - Я буду чувствовать себя гораздо лучше, когда мы  окажемся
там.
     Петр бросил в его сторону  настороженный  взгляд,  затем  вскочил  на
спину коня и протянул Саше руку.





     Только в сумерки они дошли до того места, откуда был уже  виден  дом.
Оба были уставшие,  в  грязной  разодранной  одежде,  которая  успела  уже
подсохнуть, особенно на их спинах, а Волк до того ослаб, что  им  пришлось
спешиться и вновь вести его рядом с собой. Но теперь перед их взором  была
и серая крыша, и забор, и сад, и их крыльцо: все было в полном  порядке  и
поджидало их. Петр не имел никакого желания расстраивать Ивешку во  второй
раз. Поэтому он открыл ворота, бросил Саше поводья, и, полный исполненного
долга, взбежал на крыльцо, выкрикивая:
     - Вешка! Я дома!
     Он открыл дверь в темный холодный дом.
     - Вешка? Где же ты?
     Саша поднимался вслед за ним, тяжело ступая по доскам.
     - Ее здесь нет, - сказал Петр в раздумье. - Черт побери!  Теперь  она
отправилась на поиски! - Но когда он вспомнил  про  лошадь  и  про  ссору,
произошедшую всего лишь вчерашним утром, то изменил свое мнение.
     - Она, может быть, просто в бане, - едва слышно проговорил Саша и  со
всех ног бросился назад во двор. Его голос удалялся,  и  в  нем  слышалось
отчаяние: - Волк, а ну убирайся отсюда!
     Черт с ним, с этим садом, подумал  Петр,  оглядывая  полутемную,  без
признаков готового ужина, кухню. Он распахнул пошире оконные ставни, чтобы
прибавить света, и распахнул дверь в их комнату, а когда открывал ставни и
там, то второпях зашиб о лавку голень.
     Ее книги на столе не было.
     Он заглянул в стенной шкаф и обнаружил, что часть одежды отсутствует,
в том числе и ивешкины сапожки, в которых она обычно отправлялась  в  лес.
Он с такой силой захлопнул дверь шкафа, что доска отскочила от стены.
     - Вот черт! - сказал он, ударил по ней кулаком  и  в  самом  скверном
настроении отправился на кухню - посмотреть, что еще исчезло из дома. Это,
как он думал, может ему помочь  сообразить,  как  долго  она  намеревалась
тешить свое самолюбие на этот раз.
     Он обнаружил несколько пустых  мест  на  полках,  где  обычно  стояли
специи и соль, когда на крыльце появился Саша и прямо оттуда сказал, что в
бане ее нет, как нет и никаких признаков банника.
     - Сейчас не до банника, - сказал Петр. - Она вновь ушла.  Как  только
она начинает злиться, так тут же уходит. - Он  вновь  водрузил  на  голову
шапку, но, вспомнив, что Ивешка всегда была  против  того,  чтобы  в  доме
ходили в головном уборе, тут же снял ее, будто это могло чем-то помочь.  -
На этот раз она взяла с собой и  свою  книгу.  Черт  бы  ее  побрал.  -  И
добавил, видимо почувствовав угрызения свести: - Хотя, по совести  говоря,
я не могу обвинять ее.
     - Мне не нравится все это.
     - Да, мне тоже не нравится, но ведь это происходит уже  не  в  первый
раз, согласись? - Он махнул рукой по направлению к  двери,  имея  в  виду,
разумеется прежде всего, лес. - Она лучше чувствует себя  среди  деревьев,
чем среди людей. Люди - они всегда беспокоят ее. Я собираюсь  поужинать  и
отправиться в баню. Она вернется. Ведь это не моя вина, что я  заблудился,
и ее вины нет в том, что она так поступает, верно?
     - Я не думаю, что на этот раз она отправилась в лес  именно  по  этой
причине. Нет...
     - А я думаю, что по этой. Я не вижу никакой другой причины. Она  ведь
очень  часто  поступала  подобным  образом.  Давай  зажжем   здесь   свет,
поужинаем, сходим в баню. Малыш? Малыш, где ты?
     Малыш тут же появился около его колен, и начал тянуть его за ногу,  и
можно было подумать, что он был сильно огорчен отсутствием ужина.
     - Отправляйся на ее поиски, Малыш. Постарайся вернуть ее  сюда,  если
хочешь получить свой ужин. Или тебе придется  довольствоваться  лишь  моей
стряпней.
     Малыш опустился на все четыре лапы и обошел комнату, явно находясь не
в духе и как бы принимая все заботы на себя.
     - Мне решительно не нравится это, - проговорил Саша, разговаривая сам
с собой. Он бросил и шапку и кафтан на кухонную лавку и начал приводить  в
порядок  книги  и  все  остальное,  лежавшее  на  краю  стола,  все,   что
сохранилось после падения полки.
     - Ладно, черт возьми, мне это тоже не нравится! Но разве у  нас  есть
какой-нибудь выход? - Петр подошел к печке,  поворошил  золу  и  подбросил
растопку в тлеющие угли. Пламя  тут  же  взметнулось,  озаряя  все  вокруг
желтоватым светом. Затем он запалил соломину,  отошел  от  печки  и  зажег
масляную лампу. Ее свет разбросал вокруг них,  по  потолку  и  по  стенам,
гигантские тени, которые вызвали у Саши особенно мрачные мысли.
     - Она не оставила никакой записки? - спросил он  у  Петра.  -  На  ее
столе не было ничего? Ни бумаги, ни...
     - Нет, -  ответил  тот.  Упоминание  о  таком  важном  предмете,  как
оставленная записка, в сущности о  клочке  бумаги  с  нанесенными  на  ней
жизненно важными, имеющими тайный смысл, знаками, особенно расстроило его.
Он сунул руки в карманы кафтана, сжал челюсти и задумался о затихшем  лесе
и об оборотне, имевшем поразительное сходство с Ууламетсом. - Я  не  знаю,
почему она должна бы  беспокоиться.  Разве  бы  она  ушла,  если  понимала
важность происходящего? Черт возьми, Саша, ты  точно  знаешь,  в  чем  тут
дело. Она просто злиться, и вот теперь отправилась поговорить с деревьями,
или сделать  еще  что-то  в  этом  роде.  Я  не  думаю,  что  нам  следует
беспокоиться по этому поводу.
     Саша быстро провел рукой по волосам, отложил свои  книги,  подошел  к
подвалу и поднял крышку.
     - Но не может же она прятаться там, помилуй Бог, - сказал Петр, теряя
выдержку. Он был смущен, несмотря на то, что Саша был их самый  близкий  и
единственный друг, посвященный во все их семейные неурядицы.  Он  понимал,
что должен прекратить  этот  разговор,  защищая  Ивешку  перед  мальчиком,
рассудительность которого была во много раз больше, чем ее. Он  знал,  что
Саша закончит  тем,  что  неизбежно  повторит  ему  в  очередной  раз  уже
известные вещи о том, что следует просто понять ее, что  ей  нужно  время,
чтобы свыкнуться с  новой  жизнью,  и  иногда  побыть  наедине  со  своими
мыслями...
     - Сейчас там, куда она отправилась, не очень-то безопасно, - произнес
Саша, опускаясь на первую ступеньку подвала.
     Петр  слегка  передернул  плечами,  расстроенный  этими   торопливыми
поисками вслепую в самых темных местах, будто на самом деле вот-вот  могло
случиться что-то зловещее.
     - И ты и я, мы оба знаем это, но ведь она к тому же колдунья, не  так
ли? И какого черта тебе понадобилось в этом подвале? - У  Петра  появилось
ужасное  воображение,  что  Саша  знал,  без  всяких  сомнений,  что   все
происшедшее с этой  девушкой,  которая  одним  желанием  могла  остановить
человеческое сердце, было плохо и несвоевременно.
     Несомненно, что не было никакой возможности, чтобы кто-то посторонний
мог проникнуть в дом через переднюю дверь...
     Если только это  был  не  оборотень,  принявший  хорошо  знакомый  ей
облик... или показавшийся ей хорошо знакомым...
     Саша отвлек его, обернувшись через плечо:
     - Там есть хлеб?
     Петр взглянул на стол, где лежало несколько  караваев,  завернутых  в
полотенце: то, что Ивешка оставила им так много хлеба,  который  лежал  на
своем обычном месте, доказывало, что она  ждала  их  возвращения  домой  и
приготовилась к этому...
     Но черт бы ее побрал, ведь сколько раз он обыскивал весь лес во время
ее прошлых исчезновений, проводил бессонные ночи  и  до  хрипоты  надрывая
голос, звал ее, заранее зная, что все  это  бесполезно:  она  возвращалась
тогда, когда хотела вернуться. Поэтому и сейчас не было причин думать, что
это было чем-то иным, и не было причин для страхов и опасений.
     Он подал хлеб Саше, который стоял на ступеньках, опустившись в подвал
только по пояс. Петр предположил, что сейчас  Саша  думает  про  домового,
который был там, в самой глубине подвала, и  который  очень  благоволил  к
таким подаркам, как например, свежий хлеб: он становился все толще и толще
на ивешкиных хлебах.
     - Но что он  может  нам  сказать?  -  тихо  спросил  он.  -  Ведь  он
разговаривает только с Ивешкой.
     Саша не обращал внимания на эти замечания  Петра  и  нырнул  вниз  по
ступеням, скрывшись в темноте. До Петра долетели только последние слова:
     - Ты только стой там, и не загораживай мне свет. Да  старайся  ничего
не говорить!
     Они означали, что дурак, неспособный  воспринимать  волшебство  ни  в
какой форме, имеет склонность открывать свой рот когда не надо и  в  самый
неподходящий момент может спугнуть или обидеть  своенравное  существо.  Он
был до чрезвычайности способен  к  этому.  Если  бы  он  хоть  как-то  мог
повлиять на Ивешку,  то  она  не  сбежала  бы  сейчас  в  лес,  а  они  не
беспокоились бы, не занимались бы ее поисками и не гадали, ушла ли она  из
дома только из-за плохого настроения, или отправилась в поисках  душевного
покоя, или сбежала, как она сказала бы и  сама,  чтобы  удержать  себя  от
собственного раздражения и гнева.
     Он сделал несколько шагов. Теперь ему оставалось только это.
     Затем неожиданно Малыш зарычал, подскочил  на  месте  и  исчез  прямо
сквозь закрытую дверь.
     - Малыш! - Петр пересек комнату  едва  ли  медленнее,  чем  дворовик,
распахнул дверь, не выпуская из рук меча...
     И тут же увидел голову Волка среди ближайших грядок с овощами.  Малыш
преследовал его, производя при этом в промокшем ивешкином саду не  меньшее
опустошение.
     - Вот черт! - Петр присвистнул, громко и резко. - Волк! Черт  побери,
Малыш, гони его оттуда!
     Волк потопал в сторону  дома,  пару  раз  взбрыкнув  копытами.  Малыш
преследовал его. Петр стоял, опершись рукой  о  дверной  проем  и  склонив
голову. Он думал о том, сколько труда Ивешка вложила в этот сад, и полола,
и поливала. Это была ее гордость. И если она увидит  это  прежде,  чем  он
заровняет рыхлую, промокшую от дождя землю, то ему придется отправляться и
жить вместе с лешим - вот все, что последовало бы за этим.
     Ничего страшного не произошло. Она вернется домой, и  следует  молить
Бога,  что  она  только  зла  на  него.  Ведь  он   заслужил   это   своей
бесполезностью  и  своей  глупостью:  никто  в  Воджводе  не  считал   его
обязательным человеком, и Бог свидетель, Ивешка больше всех  намучилась  с
ним. Сейчас он хотел лишь вернуть ее назад живой и невредимой, и это  было
его единственное желание.


     Домовой никогда не любил света. Он ненавидел  тревоги  и  волненья  и
всегда хотел лишь покоя. И если кому-то нужно было повидать его, то искать
это существо следовало в том месте, где кончались  полки,  среди  ведер  и
бочонков, сложенных в углу  подвала.  Он  всегда  располагался  как  можно
дальше от лестницы, по которой часто лазили то вверх, то вниз.  Итак,  при
очень слабом свете, падавшем из кухни,  Саша  развернул  свое  подношение,
присел на корточки  и  разломив  хлеб,  разложил  для  домового  маленькие
кусочки на полу подвала.
     Где-то в глубине подвала заскрипели бревна, и  можно  было  заметить,
как там двинулась какая-то тень. Разглядеть действительные очертания  этой
фигуры было очень трудно. Иногда она напоминала медведя, иногда -  черного
борова, а нередко  это  был  сильно  заросший  волосами  очень  загадочный
старичок, каким Саша его и запомнил в последний раз, когда они, как обычно
покормив его, обращались к нему за советом по поводу перестройки дома.  Он
же при этом очень интересовался тем, чтобы была прочная крыша, как сказала
Ивешка, да еще чтобы ему время от времени подносили хлеб.
     - Домовой, наш второй отец, - начал Саша и сделал очень  уважительный
поклон, не сходя со своего места. Он  тут  же  принял  прежнее  положение,
чтобы не загораживать пространство, и продолжал: - Петр и я  вернулись  из
леса, но, оказывается, Ивешка куда-то исчезла, и вот мы беспокоимся о ней.
Ты часом не знаешь, куда она могла пойти?
     В темноте послышалось движенье чего-то большого и  тяжелого.  Домовой
выбрался из  тени  и  сел  на  грязный  пол,  уставившись  на  Сашу.  Это,
по-видимому, было проявление самого большого внимания, какое  когда-нибудь
проявляло это существо.
     Домовой был, как ни посмотри, очень старый и очень странный.
     Он подмигнул своему гостю. Как запомнил Саша из рассказов  Ууламетса,
это существо очень мало знало о происходящем и так же  мало  о  завтрашнем
дне, но  помнило  почти  все  о  том,  что  было,  и  старалось  при  этом
приукрасить темные стороны событий  и  преувеличить  светлые.  По  крайней
мере, так делает каждое подобное существо в приличном доме. Бог знает, что
только может быть во владениях колдуна.
     Тем  временем  домовой  согнулся  и  подобрался  поближе.  Сейчас  он
напоминал скорее старого медведя, самого старого, какого только можно было
представить, и самого толстого. Он ухватил чуть  ли  не  половину  каравая
своими  лапами  и  уселся  закусывать,  словно  человек...  совершенно  не
беспокоясь, как казалось, об исчезновении Ивешки, что само по  себе  могло
быть хорошим знаком.
     Но через мгновенье его память очень быстро  заработала,  и  Саша  мог
разглядеть изображение молодого человека, который подобно  призраку  стоял
на деревянных  ступенях,  что  очень  напоминало  виденья,  полученные  от
банника. Черты лица различить было трудно, потому что свет падал сзади  на
его темные волосы и плечи, обтянутые белой рубашкой...
     Это мог быть и он сам. Саша так зримо ощутил эту  картину,  что  даже
повернул голову, будто все это происходило прямо здесь, рядом с  ним,  или
это могло быть вновь пережитое ощущение о  себе  самом,  стоящем  на  этих
ступенях.
     Но рядом ничего не было. Он повернулся и вновь взглянул на  домового,
чувствуя, как руки покрываются потом. Перед ним предстала находящаяся  над
ним комната в том  виде,  как  она  была  еще  при  Ууламетсе.  Он  словно
почувствовал весь ужас, наполнявший этот дом, услышал  крики  старика,  от
которых едва не звенели стропила: "Молодая дура!" И вслед за этим  рыданья
Ивешки: "Но послушай меня, папа... ты никогда не слушаешь меня!"
     Саша почувствовал, что дрожит. Он оперся о столб рядом  с  лестницей,
взглянул вверх, в  сумрачный  свет  кухни,  а  в  ушах  продолжал  звучать
заунывный голос Ивешки: "Я не верю тебе, папа. Ты не прав! Но разве можешь
ты согласиться с тем, что ошибаешься на чей-то счет?"
     С тех пор прошли годы и годы... с тех пор, как Кави Черневог появился
здесь и спускался по этим самым ступеням, доставал травы из  этого  самого
подвала, спал недалеко от печки, в  то  время  как  Ууламетс  и  его  дочь
располагались на своих кроватях в другом конце кухни...
     Господи, да зачем же он показывает мне все это? Какое отношение имеет
Черневог к тому, что происходит сейчас? Ведь он не должен  проснуться,  и,
слава Богу, все происходящее не его рук дело.
     - Дедуля, - прошептал он, обращаясь к домовому, - что ты хочешь  всем
этим сказать мне?
     А по дому продолжали звенеть призрачные голоса:
     "Дура! Любовь ничего не значит для него! Ведь у него нет  сердца,  он
уже много лет живет без него! Так лучше для него!"
     Ивешка с раздражением возражала отцу: "Ты никогда не давал мне случая
доказать это, папа, ты никогда  не  доверял  моим  суждениям  и  взглядам!
Почему же я должна быть откровенна с тобой?  Ты  никогда  не  доверял  мне
узнать что-нибудь самой!"
     А затем следовал голос Ууламетса:  "Доверять  тебе?  Простой  вопрос,
дочка: а доверяешь ли ты самой себе! И еще более простой  вопрос:  чья  ты
дочь, моя или матери? Ответь мне на него! Сможешь?"
     Саша чувствовал, как  бешено  бьется  сердце,  готовое  вырваться  из
груди. Он припомнил царапанье в ставни той ночью, когда  ворон,  хранивший
сердце Ууламетса, пытался с  помощью  когтей  и  клюва  прорваться  внутрь
дома... в то время как сам Ууламетс в  одиночестве  сидел  за  столом  при
свете лампы, читал, думал и писал ночи напролет,  стараясь  вернуть  назад
свою дочь...
     Уединенные ночи, тихие дни, удары в оконные ставни, к которым  старый
Ууламетс никогда не прислушивался. У него было  достаточно  причин  желать
возвращения своей дочери к жизни,  и  сердце  его  имело  очень  небольшое
отношение ко всему этому. На этот счет Ивешка была права.
     Листья покрывали поверхность реки...
     Пенящаяся вода и брызги за кормой...
     Саша неожиданно отпрянул,  испытывая  страх,  вскарабкался  наверх  и
закричал Петру:
     - Лодка...


     Причал был пуст. Петр видел это  достаточно  хорошо,  стоя  на  самой
вершине холма, у начала дорожки:  лодки  не  было  на  месте.  Он  тут  же
бросился вниз, к старым выветренным доскам причала,  чтобы  встать  там  и
стоять как дурак, беспомощно глядя в верховья реки,  поскольку  он  хорошо
знал, что в низовьях реки был Киев,  куда  ни  при  каких  обстоятельствах
Ивешка не рискнула бы отправиться без него.
     - Она уплыла, - сказал он Саше, который добежал туда почти  вместе  с
ним. - Это как в плохом сне! В чертовски плохом сне! И что,  черт  возьми,
она думает делать с лодкой? Куда она надумала отправиться?
     - Я не знаю, - сказал Саша.
     - Мне кажется,  что  она  очень  беспокоилась,  когда  я  вовремя  не
вернулся из леса. И я думаю, она решила,  что  со  мной  случилось  что-то
чертовски ужасное! Я не знаю, спятила ли она или нет, но взять лодку...
     - Она могла что-нибудь услышать от леших.
     - О, Господи, хорошо, хорошо, она могла услышать от  леших!  Но  ведь
тогда она должна была понять, что лешие говорили с нами! Разве не так?
     Саша схватил его за руку и потащил  назад  в  дом,  который  покинула
Ивешка.
     - Она позаботится, - сказал Саша. - Петр,  я  знаю,  что  она  всегда
сумеет позаботиться о себе. Она обдумает все со всех сторон...
     - Черта с два! - воскликнул  тот  и  вырвал  руку.  Он  взобрался  на
вершину холма и стоял там некоторое время, переводя  дыхание  под  старыми
мертвыми деревьями, глядя на дом и на двор в сгущающейся  тьме,  а  к  его
горлу подступал комок и холодный страх проникал до желудка.
     Он слышал, как Саша поднимается вслед за ним. Но сейчас он не  был  в
настроении говорить об Ивешке или обсуждать вслух, что за беда могла с ней
приключиться: он мог и сам  вполне  правильно  обдумать  происходящее  без
всяких колдунов. Поэтому он быстро пролез через дыру в  заборе,  крадучись
поднялся на крыльцо, а затем так же осторожно прошел на кухню, где  достал
подвешенную к стропилам корзинку и начал разыскивать муку и масло.
     Он был уверен, что Саша, войдя вслед за ним в дом, будет стоять сзади
него и мучиться от желания помочь ему.
     - Я возьму Волка, - сказал Петр, - отправлюсь за ней и найду  ее,  не
беспокойся об этом. Если она на реке, я не заблужусь, если буду  следовать
вдоль берега.
     - Петр, я понимаю, что ты не настроен выслушать меня...
     - В этом нет твоей вины... Но где же эта  чертова  мука?  Неужто  она
забрала ее всю?
     - Мука  под  столом.  Во  всяком  случае,  должна  быть...  Петр,  ну
пожалуйста, давай просто порассуждаем вместе: она взяла лодку,  и  значит,
она находится не в лесу.  Вот  мы  уже  кое-что  и  знаем.  Я  же  не  мог
определить, где ты находился, независимо от расстояния между нами.  И  это
все из-за этой тишины...
     Петр повернулся и  пристально  посмотрел  на  Сашу,  ожидая,  что  он
наберется ума и помолчит. Но Саша лишь дернул челюстью и сказал с  обычной
прямотой:
     - Мы отыщем ее, Петр, обещаю, что мы  вместе  отыщем  ее,  но  только
давай не будем поступать слишком опрометчиво.
     - Опрометчиво! Господи, да разве мы можем сидеть сложа руки,  как  ты
думаешь? И не сделать ни единой попытки, в то время как она одна, на воде,
в такую темень, и только Бог знает, с кем! Там  болтается  оборотень!  Кто
знает, какой облик сейчас он примет? Кто знает, с кем сейчас она плывет?
     - Петр, я не хочу, чтобы ты шел туда один,  без  меня.  Тебе  понятно
это? Я знаю, что ты не в себе, и мне жаль тебя, но я  не  хочу,  чтобы  ты
сломя голову мчался туда!
     - Черт! Не смей направлять на меня свои желания, черт побери! Я знаю,
что ты подразумеваешь только добро, но, Саша, прекрати это!  Уйди  с  моей
дороги! Проваливай ко всем чертям с моего пути!
     - Петр...
     Наконец он отыскал муку.
     - Ты будешь давать мне советы, приятель, когда  женишься  сам.  Я  не
собираюсь сидеть здесь, пока она там ищет беды, а  ты  не  можешь  сказать
мне, что же происходит.
     - Петр, выслушай меня!
     И тот почувствовал, как  это  желание  встряхнуло  его:  мысли  стали
разбегаться  и  путаться,  а  руки  задрожали,  будто  у  него   появилось
неприятное воспоминание. Он хлопнул рукой  по  столу  и  оперся  на  него,
потому что от бессонной ночи, проведенной на холоде, и  всего  остального,
случившегося с ним, его колени внезапно подогнулись.
     - Не делай этого со мной, черт побери!
     - Петр, мы отправимся за ней, я полностью с тобой  согласен,  что  мы
отправимся за ней как можно быстрее, но ведь мы  можем  отправиться  туда,
захватив с собой все что нам необходимо, а можем пойти без этого. И  я  не
стал бы сейчас просто так поспешно собираться, бросая в мешок что  попало,
Петр. Ведь колдовство и чародейство не могут рассчитывать только на удачу,
они никогда не работают с чем-то неизвестным!
     - Сдается мне, что сегодня ночью они вообще не работают!
     - Я могу пожелать ей всяческого добра, но это может  быть  не  совсем
верным  решением,  если  еще  кто-то  пожелает   в   этот   момент   нечто
определенное. Разве так не может случиться?
     - Кто-то еще? Кто-то еще... Это как  раз  то,  о  чем  мы  все  время
говорим? И именно поэтому мы сейчас не называем никаких имен?
     - Петр, не сомневайся в ней, не сомневайся  в  нас!  Сомнения  только
разрушают колдовство,  а  это  самая  большая  ошибка,  которую  мы  можем
сделать.
     - Сомнения возникают, когда ты начинаешь понимать,  что  промахнулся,
или когда осознаешь, что должен был бы сделать это по-другому... Но  самое
глупое, что мы можем сделать, так это сидеть здесь и позволить  ей  уплыть
под парусом Бог знает по какому легкомысленному решению, в то время как мы
будем надеяться, что все идет хорошо! Север, Саша, север, вот куда она как
раз сейчас и отправилась, и если здесь действительно что-то не так,  то  у
меня есть очень удачное соображение, что там что-то происходит с лешими, и
раз лешие не могут остановить это, то вот тогда я сомневаюсь, что моя жена
единственная из нас, у кого есть дело до происходящего там!
     - Если это только  не  какое-нибудь  старое  волшебство,  -  спокойно
произнес Саша. - Мы же просто не знаем этого: так может  быть.  Оно  может
существовать сотни лет, и его мог оставить кто угодно из тех, кто когда-то
жил здесь.
     Но это было сущей бессмыслицей. У него не было настроения выслушивать
именно сейчас то, что было  явно  непонятно  ему.  Но  Саша  продолжал,  с
беспокойством и очень серьезно глядя на  него.  Он  всегда  поступал  так,
когда хотел объяснить необъяснимое.
     - Желания могут долго сохраняться и приходить к нам из прошлого. Как,
например,  вот  эта  треснувшая  чашка,  которая  давным-давно  должна  бы
развалиться.  Мы  и  сами  не  хотим,  чтобы  она  развалилась.  Вот   так
продлеваются желания. Я думаю, что касается  чашки,  мы  должны  и  дальше
поступать точно так же. Но я  уверен,  что  она  сохраняется  до  сих  пор
благодаря желанию Ууламетса. Он уже умер,  а  желание  все  еще  работает,
поскольку мы пользуемся ей. Масса же других его желаний,  которые  он  еще
при жизни направлял по отношению к разным людям  и  предметам,  теперь  не
имеют  уже  никакого  значения:  они  просто  ослабли  и  растворились   в
окружающем нас мире. Но могут быть другие, столь же старые, но действенные
желания, заполняющие этот  лес,  и  о  которых  мы  ничего  не  знаем.  До
Черневога здесь был Ууламетс, до Ууламетса здесь была  Маленка,  и  только
Бог знает, кто учил саму Маленку.  Здесь  могут  работать  сотни  и  сотни
желаний, это все что мы знаем, но мы не знаем на что они  направлены,  так
же как не знаем того, насколько они безвредны, до тех  пор,  пока  они  не
столкнуться с чем-то и не приведут в движение новые  силы,  а  за  ними  и
события.
     - Господи, - с отвращением заметил Петр.
     - Это все очень сложно и  взаимосвязано,  Петр.  Волшебство  и  магия
всегда очень сильно запутаны, и поэтому мы не можем сломя  голову  мчаться
на север, бросив все как попало, и  не  можем  рисковать  Бог  знает  чем,
отправляясь за тем, чего мы боимся больше всего на свете...
     - Но  она-то  ведь  отправилась,  верно?  И  кто  знает,  что  Ивешка
собирается там делать? Господи,  да  ведь  это  Черневог,  это  о  нем  мы
говорим, а не какая-то деревенская гадалка, и не лесные призраки.  Он  уже
раз убил ее! Он уже однажды завладел ее сердцем! И рассказывай  мне  после
этого, что у нее могут быть какие-то другие дела в том самом месте!
     - Но ведь мы не знаем наверное, куда именно она направилась.
     - Уверяю тебя, что не на киевскую ярмарку! Что происходит вокруг нас?
Что заставляет лес выглядеть всякий раз по-иному, стоит  только  взглянуть
на него? И почему моя жена отправляется одна ночью по  реке,  если  только
это не его работа?
     Саша прикусил губу.
     - Это возможно, но...
     - Возможно? Это именно так! Уверяю тебя,  приятель,  что  сделаю  вот
что: я отправлюсь туда и освобожу его от собственной  головы.  Вот  что  я
сделаю, и на этом прекратятся все наши вопросы! Бог знает,  почему  только
мы не сделали этого сразу!
     - Если еще сумеешь добраться туда, если только найдешь  дорогу  через
этот лес...
     - Я доберусь туда!
     - Ты не смог даже отыскать дом!
     - Хорошо, но мне не нужен проводник, чтобы найти эту проклятую реку!
     - И что же, по-твоему, произойдет, если мы наконец доберемся туда без
всего, что могли бы захватить, имея время на раздумье? Ладно,  ладно,  мне
не очень нравится, что делается с Ивешкой, я не думаю, что  это  уж  очень
разумно, и я хочу догнать ее, так же, как и ты...
     - Я сомневаюсь в этом!
     - ...но ведь ты никак не поможешь делу,  если  бросишься  в  лес  как
заблудшая овца, не имея представления, с чем имеешь дело!
     - Прекрасно! Собираемся и идем!
     - Петр, ради Бога... Иди,  займись  лучше  Волком,  займись  Малышом,
только уйди отсюда, дай мне, ради Бога, время, чтобы подумать! Может быть,
я смогу "услышать" ее. Выйди! Ну, пожалуйста!
     Петр прикусил губу. Всякая уверенность куда-то улетучилась  из  него,
что с равным успехом могло произойти как под сашиным влиянием, так  и  без
такового: это было внутреннее состояние,  когда  он,  нормальный  человек,
начинает терять рассудок, особенно проведя вторую ночь без сна, беспокоясь
о том, что происходит с Ивешкой,  и  от  этих  напряжений  его  бросает  в
постоянную дрожь. Саша был тоже не в лучшем состоянии, его  хриплый  голос
как нельзя лучше подтверждал это. И без всякого колдовства было ясно,  что
сегодняшней ночью они не смогут догнать никакую лодку.
     Петр развел руками.
     - Хорошо, - сказал он, - хорошо. - Он подошел к умывальнику,  плеснул
на лицо холодной водой, слегка смыл  грязь  и  вытерся  полотенцем.  Затем
открыл ларь с зерном и занялся тем, чего так хотел от него Саша,  стараясь
не думать о том, что может еще произойти вокруг них или в какую беду может
попасть лодка вместе с Ивешкой. - Я  пойду  почищу  Волка,  -  сказал  он,
насыпая  в  корзину  зерно.  -  Попробуй  по-своему  добраться  до  нее  и
поговорить, а если удастся, то перемени ветер. Если тебе так и не  удастся
ощутить ее на расстоянии, я хочу отправиться в путь прямо ночью, не важно,
сколько мне придется идти вдоль берега: я не собираюсь  сидеть  здесь  всю
ночь, дожидаясь результата, и не собираюсь спать.
     - Волк очень измотан,  -  сказал  Саша.  -  Я  и  сам  чувствую  себя
уставшим. Я не спал уже  две  ночи,  так  ради  Бога,  дай  мне  подумать!
Только... только дай мне хоть попытаться, и я сделаю все, что смогу.
     - Я знаю... я знаю что ты так и сделаешь. - Петр наполнил  корзину  и
окунулся в мирские заботы, которые мог делать обычный  человек.  Всю  свою
жизнь он верил только в удачу, которой дурак верит  настолько,  что  готов
вверить ей самого себя. Но в один прекрасный момент Бог  спутал  кости,  и
все полетело к чертям.
     Но, продолжал он спорить сам с собой, у него все еще регулярно бывали
попытки, и Саша говорил, что он должен попытаться что-то сделать.  Саша  и
Ивешка, объединившись вместе, могут сыграть в кости с кем угодно.
     Была, однако, надежда, что это не были  проделки  Черневога,  а  если
все-таки были, то Ивешка не  пойдет  туда,  чтобы  разбираться  с  этим  в
одиночку, потому что это было бы  самым  последним  делом,  которое  могло
прийти на ум дочери Ильи Ууламетса, поскольку она  не  имеет  отношения  к
категории дураков и людей недалеких.
     - Когда я оставил ее здесь, - продолжал Саша,  явно  теряя  терпенье,
слабым и хриплым голосом, - она продолжала прислушиваться к  лешим.  Может
быть, ей все-таки удалось получить от них ответ. А может быть, она решила,
что должна отправиться, чтобы получить его там. Видишь, она оставила хлеб.
Значит, она знала, что мы возвращаемся домой.
     Петр отказался на этот раз от возражений. Он только проговорил сквозь
зубы:
     - Все возможно. - А затем забрал с полки кувшин с водкой и добавил  к
этому пару маленьких колбасок. Это был его с Малышом ужин. - Я только хочу
узнать сам, какой ответ она получила. Или от кого. Я подожду, пока  ты  не
сообщишь мне каких-нибудь новостей. Делай что можешь, и давай отправимся к
ней поближе, где мы сможем сделать хоть что-то полезное.
     - Я потороплюсь, - пообещал ему Саша, - настолько,  насколько  вообще
можно поторопить колдовство. Обещаю тебе.


     Саша ощутил что-то  до  сверхъестественного  жуткое,  когда  вошел  в
комнату Петра и Ивешки. Он никогда не переступал этот порог с тех пор, как
вместе с Петром  расставлял  там  мебель.  Он  чувствовал  себя  здесь  до
странного виноватым едва ли не в воровстве, как если бы  Петр  протестовал
против его пребывания в этой комнате, словно бы сама  Ивешка  могла  вдруг
оставить здесь какие-то свои желанья, пересекавшиеся с его. Но ему никогда
не приходило в голову задуматься над этим.
     Но сейчас у него были вполне определенные  цели  для  посещения  этой
комнаты, и не желания разыскивал он здесь, обследуя пол вокруг умывальника
или стол, где можно было обнаружить забытую ей  щетку  или  гребень,  если
только она не  захватила  их  с  собой.  Женщина  всегда  думает  о  самом
необходимом, мелькнула у него случайная мысль.  И  вот  так,  обыскивая  в
свете лампы пространство под столом и вдоль стены, он нашел то, что искал:
возможно, оставленные в  спешке  и  оброненные  на  пол  несколько  прядей
светлых волос, несмотря на то что обычно пол бывает тщательно подметен. Он
обмотал их вокруг пальца и сунул в карман: это была единственная  ниточка,
связывающая его с ней, хоть и очень слабая.
     В комнате все свидетельствовало о быстром решении, о спешных сборах в
надежде на то, что запасы еды были  на  лодке.  Складывалась  удивительная
картина: сильно обеспокоенная молодая женщина, которая,  вероятнее  всего,
не спала ночь, чтобы испечь хлеб,  работала  очень  неспешно,  потому  что
аккуратно разложила его на подносе и оставила  опрятно  завернутыми  целых
две ковриги для мужчин, которых она очень хотела  увидеть  дома,  а  затем
явно неожиданно вместе с книгой, чернилами и небольшим количеством  личных
вещей отправилась на лодку.
     После  этого  Саша  отправился  в  подвал,   чтобы   захватить   свои
собственные горшки с травами. Хлеб, который он оставил для  домового,  уже
исчез: не осталось ни крошек, ни следов на гладко подметенном полу.
     - Дедуля, - позвал он было домового, но тот не появился  даже  тогда,
когда Саша перенес лампу в наиболее посещаемую домовым часть  подвала.  Он
полазил по полкам,  где  лежали  ивовая  кора,  тысячелистник,  трава  для
заживления ран, маленькие горшки с солью и серой,  которые  они  тщательно
помечали вместе с Ивешкой, удовлетворяя ее страсть к порядку.
     Ее присутствие еще сильнее напоминало о себе в  этой  темной  глубине
дома, в котором она выросла, едва не умерла, и вновь  вернулась,  уже  как
жена... Он убеждал себя, что не следует бояться  все  еще  остававшихся  в
окружающем их мире ивешкиных желаний: они не причинят  вреда  ни  ему,  ни
Петру...
     Но при этом он продолжал помнить о том, что Черневог  бывал  и  ходил
здесь очень часто.
     И вновь он слышал выкрики Ууламетса и как она сквозь слезы  возражала
ему:
     "Ты никогда никому не уступал, папа. Ты никогда и  никому  не  верил!
Почему кто-то должен быть  откровенным  с  тобой?"  А  за  этим  следовали
виденья...
     Ивешка бредет по затуманенному берегу реки,  среди  призрачных  давно
умерших  деревьев...  Она  направляется  к  кому-то,  скрытому  завесой  и
поджидающему ее...
     - Боже мой. - Саша едва не задохнулся, схватился, чтобы не упасть, за
полку, и услышал, как слегка задрожали под его рукой глиняные горшки.
     Холод и тьма, корни деревьев, торчащие над  обрывистым  берегом,  где
жил водяной, старый союзник Черневога...
     Там была могила Ивешки, та самая могила, что бы до сей поры ни лежало
в ней...
     Он старался и желал изо всех сил, чтобы  она  услышала  его.  Но  эта
удушающая тишина покрывала все вокруг, словно  глубокий  снег.  Так  он  и
стоял, овеянный запахами веков, и  прислушивался  к  потрескиванию  старых
бревен.


     Никто никогда не знает, как долго готовится  колдовство,  прежде  чем
может начаться. Петр же прекрасно знал это, и ему не нужно было объяснять,
что собирался делать Саша,  но  каждая  частица  его  тела  советовала  не
вникать во все это, независимо от того, насколько он устал  или  насколько
был расстроен, несмотря на темноту двора и отсутствие у него лампы.
     Колдун не должен думать о таких мелочах. Колдун должен думать о  том,
как получше собрать все те маленькие проклятые горшочки, в  то  время  как
его жена находилась в опасности. Колдун может позволить  себе  говорить  о
причинах, когда раскалывается само небо, но и тогда он будет искать верный
ход и еще несколько раз перепроверит, прежде чем сделает что-то.
     Итак, Петр устроил себе ужин  из  холодных  колбасок,  а  для  Малыша
выделил порцию водки, в то время как Волк при лунном свете,  пробивавшемся
сквозь рваные облака, прихватывал губами остатки  своего  зерна.  Малыш  с
большим усердием исполнил обязанности дворовика: он выгонял Волка из  сада
в загон. Волк же умудрился по дороге туда схватить немного зеленой травы и
никак не был обеспокоен  присутствием  дворовика,  который  при  появлении
Петра на заднем дворе сидел в проходе, ведущем в загон, словом,  вел  себя
так, как и предполагалось.
     Сейчас Малыш был похож на черный шар, который  подобрался  как  можно
ближе к ногам Петра.
     - Ну как, можешь найти Ивешку? -  спросил  его  Петр.  Возможно,  что
дворовик и попытался бы, если бы каким-то образом мог знать, где следовало
искать.  Определенно,  сегодня  ночью  Малыш  не  был  в  обычном  веселом
настроении. Он похандрил, выпил свою водку и со вздохом уронил  подбородок
на маленькие лапки.
     - Мы разыщем ее, - сказал Петр и погладил Малыша по косматой  голове.
Тот немедленно зарычал, что могло почти ничего и не означать.
     Но Малыш тут же поднял голову, внимательно вглядываясь  через  темный
двор. Тогда Петр взглянул на баню, в ту сторону, куда глядел  и  Малыш,  и
его охватило еще более неприятное чувство,  что  из  этой  темноты  кто-то
смотрит на него.


     Саша подбросил растопку в огонь, добавив туда еще  и  травы,  которые
советовал использовать старый Ууламетс. Еще он бросил туда  соль,  которая
губительно действовала на все злое, и под  конец  прядь  ивешкиных  волос.
Такова  была  сущность  всех  магических  действий,   которые   он   решил
предпринять. При этом он продолжал  наблюдать  за  характером  пламени  и,
приблизившись к огню, старался взмахами руки  подогнать  к  себе  дым,  не
пропуская ни единой мысли, которые этот дым навевал ему.
     Разумеется, что волшебные чары не были  этим  дымом,  и,  разумеется,
никогда  не  содержались  в  нем  самом.  Они  заключались  в   мыслях   о
происходящем, которым  этот  дым  давал  жизнь,  и  некоторые  из  них  не
соблюдали никакого порядка в  своем  появлении,  если  судить  по  степени
важности...
     Волшебство заключалось в том, чтобы позволить дыму перемешать  все  в
равной мере и выстроить  новый  порядок  вещей  и  событий,  где  ни  одна
субстанция не имела большего значения, чем другая...
     Ивовый лист спокойно плыл  по  течению,  волнение  воды  прекратилось
вместе с крушеньем...
     В этой тишине следовало думать только о печке и о доме, что означало:
Петр, Ууламетс и Ивешка. Можно было думать о Воджводе и о Киеве,  о  самых
обычных людях, которые всегда забывают о том, что находится за их полями и
холмами, о царях и земных царствах, потому что потоки дыма  все  унесут  с
собой...
     Все отравлено неподвижностью и ожиданием...
     Думай,  уговаривал  себя  Саша,  о  маслобойке,  о  грязной  луже,  о
полусгоревшем доме, который находится далеко к северу от их  дома...  Этот
дом принадлежал Черневогу, а когда-то давным-давно там жила Маленка.  Даже
Ууламетс жил в этом доме, в те времена, когда его отдали туда в ученики...
     Не поддавайся голосу сердца, так сварливо бранил его неслышимый голос
Ууламетса, и никогда не полагайся на него. Ничего и нигде не люби.
     Ничто - гораздо больше, чем что-то, потому что все  проносится  мимо,
подобно текущей мимо дома речной воде. И  жену  и  дочь  Ууламетса,  обеих
унесла эта река, и здесь же прошла вся  его  жизнь:  все  пронеслось  мимо
него, все кануло в  реку  и  все  постоянно  было  там,  в  парадоксальном
сплетении листьев на речной воде...
     Дыши дымом, парень, дыши, дыши, дыши...
     Рассудок  всегда  предпочтительнее  сердца,  малый.  Рассудок  всегда
предпочтительнее сердца, помни об этом.
     Саша прижал ладони к глазам, продолжая думать: рассудок без сердца  -
ведь это то, чего добивался Черневог. Сердце  без  головы?  Что  может  из
этого получиться, кроме городского дурака?
     И тут же ему на память пришли  слова  Ууламетса  о  том,  что  многие
колдуны, слава Богу, теряли свой дар еще очень молодыми,  многие  подавили
его, а многие хотели обрести большую силу желаний...
     Всегда был возможен выбор, пока сила не вырастала слишком значительно
и пока была решимость остановиться...
     Вешка говорит: "Я не хочу  быть  сильнее.  Вот  так-то.  Разве  я  не
права?"
     Саша уселся перед огнем, прислушиваясь к возне домового в подвале,  и
подумал о Петре, который одиноко сидел во дворе.
     Малыш был с ним, но было очень много такого,  с  чем  Малыш  не  имел
дела, было такое, с чем ему было не справиться, и не  потому,  что  он  не
хотел. Господи, если за всем этим стоял Черневог, и если  лешие  оказались
не в состоянии удерживать его...
     Разросшийся  кольцом   терновник...   где   лешие   удерживали   Кави
Черневога...
     Саша подскочил на месте, с дрожью в  коленях,  схватил  все  книги  с
кухонного стола и вновь уселся поближе к огню, скрестив под собой ноги. Он
вдыхал  дым  и  спрашивал  себя,  что  он  делает  здесь,  один,  в   доме
Ууламетса... Он хотел читать  книгу  Ууламетса:  книга  Черневога  глубоко
пугала его. Но этот  страх  он  воспринимал  как  собственные  сомненья  и
размышлял, насколько же глупо он поступает, что не желает видеть  то,  что
делает. Он решил отыскать ответы у Черневога: для  этого  достаточно  было
дать его книге раскрыться на любой странице, а затем взглянуть на то,  что
написано в этом месте...
     "...Сегодня  Драга  умрет.  Она,  как  мне  кажется,  начала  слишком
беспокоиться на мой счет..."
     Еще один бросок глазом:
     "...Но она хочет меня гораздо в большей степени, чем хочет силы:  она
имеет ее столько, что считает  вполне  достаточной  для  потворства  своим
желаниям. В этом ее ошибка...
     "Я не хочу быть сильнее, вот так-то, разве я не права?"
     Узнав это, я превзошел своего учителя; поняв это,  я  стал  презирать
ее; а используя это, я убил ее..."
     Боже мой, что же здесь говорится? Неужели это об Ивешке?
     Да означает ли это вообще что-нибудь? Это похоже на дым,  но  это  не
то, что он несет с собой. Дым не является  волшебством  сам  по  себе,  но
волшебства не содержится и в словах... Саша продолжал рассуждать.
     Черневог уже  давно  не  колдун,  он  волшебник,  поклоняющийся  духу
дьявола,  что  бы  это  не   означало.   Ууламетс   пользовался   простыми
заклинаниями, чтобы остановить его: он сделал  это,  но  Бог  знает  какой
ценой, как это удалось ему и что помогло. Об  этом  нет  ни  слова  в  его
книге. И нет среди тех воспоминаний, что он оставил после себя.
     Он сидел с раскрытой книгой  около  печки  и  чувствовал,  как  холод
пронизывает его, несмотря на то, что лицо его покрывал пот:  он  думал  об
Ивешке, плывущей на лодке по реке, об Ивешке, которая из всех  сил  хотела
спасти Петра...
     Ууламетс часто говорил, что русалка - всего лишь желание...
     Желание жить, столь требовательное, что  она  готова  воспользоваться
всем живым, находящимся  рядом  с  ней,  вверх  и  вниз  по  реке,  готова
высасывать жизнь из леса, готова разрушить все, кроме того,  что  ее  отец
смог удержать от ее властной хватки...  пока  ее  желания  не  замкнулись,
конце концов, на Петре...
     Все меняется так, как должно меняться...
     И все перемены начинаются с самой слабой точки.
     Именно так они всегда и думали: что Петр...
     Господи, нет, он не хотел этого...
     Листья увлекаются потоком, вода бьет ключом, темные волны разбегаются
в стороны от носа лодки...
     Что же я только что пожелал? Саша пытался вспомнить,  погружаясь  все
глубже и глубже в холод. Небесный Отец, что же я пожелал такое,  кроме  ее
возвращения домой?
     Он  захлопнул  книгу  Черневога,  взял  свою,  безнадежно   вспоминая
собственные мысли  и  недавние  желания,  и  открыл  книгу  на  последней,
исписанной странице.
     Последняя строчка на ней была записана  аккуратным  почерком  Ивешки:
"Позаботься о Петре. Я знаю, что ты отправишься за мной следом,  но  прошу
тебя, не делай этого".


     Беспокойство,  вызванное  поведением  Малыша  и  самим  видом   бани,
исчезло. Петр стоял и,  глядя  вниз,  разговаривал  с  Малышом,  и,  чтобы
успокоить дворовика, постоянно поглаживал  его,  а  затем  неожиданно,  но
очень осторожно бросил взгляд в  сторону  бани,  в  надежде  заметить,  не
притаился ли кто-то в тени ее закрытых дверей.
     Саша говорил что-то о  баннике.  У  Петра,  однако  не  было  особого
желания идти туда без Саши и открывать  эту  дверь:  сейчас  он  не  более
доверительно относился к волшебству, даже сталкиваясь с ним лицом к  лицу,
но был уверен, что это существо, называемое банником, призрак, или кто  бы
он ни был еще, обязательно набросится на него, как только он  откроет  эту
дверь, и, чего доброго, вполне может удрать и унесет с собой все  то,  что
мог бы рассказать им, если бы ему  удалось  продержать  его  на  месте  до
прихода Саши, который бы и разобрался с ним.
     Но, с другой стороны, это вполне могло быть и  то,  что  Саша  вызвал
своим  волшебством,  это  мог  быть  тот  самый  ответ,  которого  он  так
добивался, и  вполне  возможно,  что  в  соответствии  с  непредсказуемыми
законами волшебного мира это созданье не могло  находиться  здесь  слишком
долго, пока Саша поймет в чем дело и сам придет сюда.
     Петр встал, еще неуверенный в постоянстве своих  ощущений,  и  сделал
несколько шагов по направлению к бане, затем  остановился  в  беспричинном
страхе перед дверью, спрашивая себя в который раз, что же  все-таки  может
хотеть банник от обычного человека, да еще от одного из тех, кого  труднее
всех околдовать, и самого уязвимого, если кто-то  на  самом  деле  захочет
прибрать его к рукам...
     Неожиданно что-то ударило его по ноге, сильные руки ухватились за его
колено: это Малыш подскочил к нему и  начал  цепляться  за  него,  издавая
рычанье, в то время как точно с такой  же  силой,  как  страх  перед  этой
закрытой дверью, у него  появилась  навязчивая  мысль,  что  банник  и  не
намерен разговаривать с кем-то еще, и что он  не  успеет  дождаться  Сашу,
действительно может не дождаться,  и  тогда  они  могут  потерять  крупицы
мудрости из тех предсказаний, которые тот приберег для них.
     Но как раз в этот момент хлопнула дверь и он услышал, как Саша сбежал
вниз по доскам, выкрикивая:
     - Петр!
     Он подождал, пока Малыш, продолжая рычать, освободит  его  колено,  и
пошел, с остановками, все  еще  вздрагивая  от  собственных  мыслей.  Саша
добежал до него, едва не задохнувшись. Петр же лишь сказал ему:
     - Там что-то есть, - указывая при этом рукой в сторону бани и ожидая,
что Саша найдет это чрезвычайно важным, но тот лишь ухватил его за руку  и
сказал:
     - Мы выходим. Прямо сейчас. Идем в дом и помоги мне сложить вещи.
     - Но там же банник! - чуть не закричал Петр, на что Саша ответил:
     - Пусть остается!
     Возможно, что он совершенно все перепутал от бессонницы,  а  возможно
он надеялся, что Саша прояснит его догадки.  Саша  же  крепко  держал  его
испачканной в угольной пыли рукой и тащил назад, к загону,  где  находился
Волк, а Малыш рычал, следуя за ними.
     - Пусть его остается! Только не спрашивай меня ни о чем, не спорь,  а
выводи Волка прямо к дому.
     - Что еще произошло, скажи мне ради Бога? Что тебе удалось узнать?
     - Тише! Замолчи! Только поскорее приведи Волка. Прямо сейчас!
     - Саша, ради Бога... - Петр остановился и сделал раздраженный жест  в
сторону бани. - Да слышал ли ты, что я сказал? Ты слышал? Он что-то хочет.
Он пытался поговорить со мной, а я все поджидал тебя, прежде чем  решиться
на что-то... Почему мы так неожиданно перепугались его?
     - Не думай об этом. Только делай, что я тебе сказал. Идем!
     Бывали случаи, когда  этот  малый  показывал  склонность  к  замашкам
старого Ууламетса, или это  происходило  от  долгих  занятий  колдовством,
после которых обычный человек начинал верить  любым  советам,  поворачивая
свои мысли в другом направлении, несмотря ни  на  что.  Вот  так  и  Петр,
будучи как раз таким обычным человеком, заторопился, даже не взирая на то,
что имел мучившее его ощущение, что  он  действительно  хочет  открыть  ту
самую дверь, и действительно хочет узнать, что было  за  ней,  и  что  ему
хотело сказать то странное созданье. Ивешка попала в беду, и там,  в  бане
было существо,  единственное  во  всем  мире,  которое  знало  точно,  что
происходит, и хотело рассказать им...
     - Идем! - едва не зашипел на него Саша и потянул за  руку.  Петр  все
еще колебался, оглядываясь назад...
     Но всегда, сталкиваясь с чем-то волшебным, он  поступал  именно  так,
как просил его Саша.


     Ветер почти постоянно тянул  одну  и  ту  же  заунывную  песню,  лишь
изредка сбиваясь на поворотах реки. Ивешка  сидела  на  скамейке,  которую
Петр смастерил рядом с рулем. Она положила руку на поперечную перекладину,
устремив  взгляд  в  бегущую  навстречу  темноту.   Она   отвлекала   себя
воспоминаниями и оценками пройденного пути, желая успокоения: страх всегда
сильно действовал на ее желания, как имел обыкновение  говорить  папа,  но
разве это прибавило им мудрости?
     Ах, эти папины советы. Постоянные советы. Она  была  так  раздражена,
что даже проговорила, достаточно сердито, обращаясь скорее к  нахлынувшему
с новой силой ветру и окружавшей ее темноте:
     - По-твоему, это заносчивость, папа?
     А из темноты к ней вернулось, словно эхо: "Да,  на  этот  раз  ты  не
ошиблась. Разумеется, заносчивость. Может быть, это и не твоя ошибка".
     Этот ответ расстроил ее. Призраков вполне хватало в этих  лесах,  они
часто появлялись на ее уединенных тропинках,  призраков  она  встречала  в
муках и в грехе, но из всех существующих этот, как она только что  решила,
никогда не должен был бы возвратиться и предстать перед ней.
     Господи, да разве он имел право вот  так  внезапно  появиться  именно
сейчас! Нет, не имел. Он не должен был нарушать ни ее покой, ни ее память.
Она,  правда,  все  еще  не  была  уверена,  что   явление   действительно
состоялось:  возможно,  что  это  была  лишь   игра   ее   переутомленного
воображения, но, черт возьми, она не собиралась  отступать.  Этот  призрак
обязан был извиниться перед ней, видит Бог, что это так!
     И он ответил ей, но так слабо, что голос можно было принять за шелест
ветра: "Разве я обязан извиняться перед дураками? А что ты сейчас  делаешь
здесь, дочка?"
     Она вскинула  голову,  отбросила  упавшие  на  глаза  волосы,  будучи
абсолютно готовой к тому, что в то  же  мгновенье  ветер  начал  меняться,
наклон палубы изменился, парус  почти  повис  на  перекладине,  неуверенно
болтаясь, и все ее желания разбились.
     - Папа? - Страх на мгновенье сковал ее, а сердце заколебалось так  же
неуверенно, как  лодка,  но  вдруг  ветер  вновь  наполнил  парус,  палуба
выровнялась и лодка вновь пошла  своим  курсом,  желание  стало  таким  же
уверенным, как руки, которые обычно помогали  ей.  И  сердце  забилось  со
знакомой уверенностью, волновалось и трепетало, словно весь мир кружился и
раскачивался в удушающей тишине, где был  лишь  скрип  снастей  и  корпуса
старой лодки. Можно было вполне уснуть под этот звук.
     "Отправляешься на север?" - вновь раздался шепот, похожий  на  голос.
Ручка руля подпрыгнула и качнулась под ее рукой, а вода закипела,  обтекая
вибрирующий борт. "Дурочка. Я ожидал от тебя именно этого. А теперь спи, я
подержу руль".
     Но ей не хотелось спать. Она  не  могла  спокойно  переносить,  когда
отец, черт побери, забирал каждое дело  из  ее  рук.  Он  всегда  поступал
именно так. И она ненавидела этот его тон, когда он обращался с ней  вновь
как с маленькой девочкой. Господи, да она уже и забыла, что он  умеет  так
говорить, как он делал давным-давно: поправлял на ней одеяло, целовал ее в
лоб и уходил, унося лампу и гася  свет  в  той  единственной  комнате,  из
которой в те времена состоял их дом.
     Спокойной ночи, обычно говорил он тогда из темноты.  Спокойной  ночи,
мышонок. Спокойных снов.
     Она старалась не смыкать  глаз,  но  шум  воды  и  гуденье  натянутых
веревок пронизывали ее до  костей,  и  веки  ее  тяжелели,  голова  начала
клониться, покачивания руля убаюкивали ее.
     Голос, теперь более осязаемый и такой же грубый, каким она  запомнила
его, произнес: "Закрой глазки. Ты достаточно наволновалась за это время, и
тебе нужна помощь. Разве ты еще не  знаешь,  глупышка,  что  носишь  моего
внука?"





     Можно пожелать быстрого исцеления  от  раны,  можно  пожелать,  чтобы
перестали и ныть и гореть уставшие суставы, но все это можно  делать  лишь
до тех пор, пока не  последует  столь  глупого  и  безрассудного  желания,
которое исчерпает ресурсы данного конкретного тела,  и  хотя  это  тело  и
сможет  потратить  все  то  многое,  что  будет   затребовано   от   него,
впоследствии оно отплатит глубоким полуобморочным истощением.
     Но лошадь должна крепко стоять на ногах, по крайней чтобы домчать  их
до места, с божьей помощью, и Саша растирал ноги Волка, напрягая при  этом
свою волю и желая прилива новых сил и себе и Петру, а  тем  временем  Петр
закрывал дверь и сносил вниз уложенные и упакованные вещи. Волк же,  не  в
силах унять аппетит, беззаботно выщипывал что-то и жевал с полным ртом.
     - Ты поедешь верхом, - сказал Петр,  стаскивая  мешки  на  деревянный
помост. Малыш преследовал его по  пятам.  Наконец  Петр  поставил  все  на
землю, протянул Саше руку и быстро подтолкнул его вверх, помогая забраться
на лошадь. - Я поеду после тебя, - настаивал он.
     Петр старался все  делать  как  можно  лучше  и  не  задавать  лишних
вопросов, не говоря уже о том, что сейчас ему просто не хотелось  спорить.
Саша подпрыгнул, уселся верхом и забрал все, что подал ему Петр: тщательно
завернутые книги, упаковку с хрупкими и бьющимися вещами, мешок с зерном и
связку одеял.
     - Я думаю, нам лучше направиться по старому пути, - сказал Саша. - Он
длиннее, но ты  прав:  по  крайней  мере,  река  не  даст  нам  сбиться  с
направления, если даже что-то и попытается помешать нам. Кроме того, у нас
будет возможность обнаружить таким образом лодку.
     - Сегодня с самого полудня дует  южный  ветер,  -  пробормотал  Петр,
взваливая себе на спину свою часть поклажи. - Не можешь ли  ты  что-нибудь
сделать? Ну, хотя бы остановить его?
     Он помнил, как что-то, напоминавшее глубокий  вздох,  пронеслось  над
деревьями, как только солнце миновало  зенит.  Это  было  как  раз  в  тот
момент, когда, они шли к дому, а Ивешка, должно быть уже была  на  реке  и
пожелала себе попутного ветра, который  теперь...  Саша  все  еще  не  был
уверен в этом, хотя ему и казалось,  что  ветер  чуть-чуть  ослаб  от  его
усилий.
     - Я пытаюсь, - сказал он. - Но чтобы изменить погоду, требуется...
     - Время, - мрачно закончил за него  Петр,  и  вдруг  насторожился.  -
Выходит, она заранее спланировала это. Именно это ты хотел сказать?
     - Нельзя сказать с уверенностью, что именно она подняла его. - Он был
вынужден сказать это, потому что не хотел говорить ничего другого. Он  без
единого движения и звука, одним желанием тронул Волка, а Петр тем временем
быстро прошел вперед и открыл ворота.
     - Ты хочешь сказать... - начал было Петр.
     - Оставь это, Петр. Пожалуйста, давай отложим это.


     Петр с удивлением обнаружил, что не  надо  было  прикладывать  лишних
усилий, чтобы управлять Волком: этот малый только хотел про  себя  нужного
направления, и Волк шел туда без всяких понуканий и подергивания поводьев.
     Чего бы только не захотели колдуны, все тут же приходило в  движенье:
лошади, люди, друзья. Стоило только Ивешке сбежать, Бог знает за чем,  как
Саша сразу же убедил Петра оставаться на месте, но тут же, буквально через
какие-то мгновенья, изменил решение, и вот они уже бросились следом за ней
в темноту, прихватив с собой весь колдовской арсенал из трав,  порошков  и
прочего, разложенного в погромыхивающие  горшки,  и  нагрузившись  связкой
книг...
     Все, сопутствующее их спешному походу, не добавило ровно ничего к его
представлениям о происходящем, за исключением, может быть, того, что  Саша
мог найти в доме нечто такое, что испугало его, едва  не  лишив  рассудка.
Это было что-то такое, о чем он не хотел  говорить  из  опасений,  что  их
могут подслушать, не только во дворе, но и в доме...
     - Что все-таки происходит, - спросил Петр, как только они оказались в
самом низу спускающейся по склону дороги, рядом с причалом. -  Скажи  мне,
ради Бога, от чего мы убегаем? Что тебе удалось обнаружить?
     - Она оставила нам записку, - раздался сзади него,  на  уровне  роста
Волка, голос Саши. - Я нашел ее в своей книге. Я должен был  бы  в  первую
очередь заглянуть туда.
     И Петр, взглянув на него снизу вверх, увидел только затененный силуэт
его лица на фоне неба и услышал его голос, который был хриплым  и  слабым,
немногословным.
     - Она хотела немедленно идти разыскивать тебя, -  продолжал  Саша.  -
Хотя я и не думал, что мы должны делать это немедленно, чтобы не ввергнуть
тебя по возвращении в какую-нибудь беду. Поэтому она собиралась остаться в
доме и попытаться все-таки услышать тебя, тем временем как я отправился на
твои поиски...
     - Это ты уже рассказывал мне. А что еще говорилось,  черт  побери,  в
той записке? Что она собиралась делать?
     - Отыскать леших. Она была очень  обеспокоена  тем,  что  происходило
вокруг.
     - Ее беспокоили лешие?
     - Ее беспокоила тишина. Поэтому она и собиралась попытаться прямо  из
дома...
     - Что? Что она собиралась попытаться? Саша, черт возьми, не заставляй
меня вытягивать из тебя ответы. Говори быстрее! Что именно она написала? И
что она сказала о своих намерениях?
     - Она не сказала, и я не уверен, знала ли она это сама.
     - Боже мой! И это колдуны! Тогда - угадай, разве это уж  так  трудно?
Скажи мне, что все-таки происходит между вами двумя! Я ничего не пойму!
     - Да нет, ничего.
     - Черта с два! - Ему никогда не  хотелось  кричать  на  мальчика,  он
никогда не хотел показаться неразумным, и от этого только терял голову.  -
Черт побери, ну дай мне хотя бы предположение, дай  мне  хоть  что-нибудь,
мне все равно что! Только скажи мне, что творится в голове у моей жены.  И
какое отношение ко всему этому имеет банник?
     - Он объявился сразу после твоего  исчезновения.  Она  звала  тебя  и
хотела вернуть назад, но... кругом была тишина...
     - Это ты уже говорил. А что с банником?
     - Мы оба расспрашивали его, и он показал  нам  лишь  ветки,  покрытые
колючками. Ивешка не поверила ему.
     -  Так  значит,  показал  вам   колючки.   -   Что-то   внутри   него
сопротивлялось желанию стащить Сашу с лошади и  хорошенько  встряхнуть.  И
это же самое чувство заставляло задавать ему вопросы разумно и  терпеливо.
Он только чуть вздрогнул от холодка, когда промочи ноги о сырую траву, как
только они миновали пустой причал и продолжили путь по дороге.  -  Что  ты
хочешь сказать, когда говоришь "показал вам колючки"?
     - Ведь с ним не бывает того разговора, к которому мы обычно привыкли.
Вместо ответов он представляет тебе лишь виденья.
     - Так почему же, черт возьми, мы с тобой не задали ему вопрос?  Разве
мы так боялись его? Может быть он показал ей что-то  неизвестное  тебе,  а
может быть...
     - Это был не тот самый банник,  который  жил  здесь  раньше.  Она  не
верила ему. Но ты прав, это ничего не говорит о  том,  что  она  не  могла
пойти туда, после того как я ушел в лес. Она могла расспросить его сама.
     Она наверняка это сделала, отрешенно подумал Петр. Она всегда  делала
что-то не так.
     - ...Или же она могла получить ответ от леших, - сказал Саша.  -  Это
тоже вполне вероятно. То, что после этого она упаковала  вещи,  мы  и  так
знаем. Она ушла около полудня, это  мы  можем  предположить  по  изменению
ветра, по оставленному хлебу и по многому другому, и я вполне  определенно
думаю, что она могла слышать меня ночью, когда я  сообщил  ей,  что  нашел
тебя, а это еще больше укрепило ее намерения предпринять это путешествие.
     - Прекрасно! Это на самом деле просто прекрасно, Саша!
     - Не совсем, потому что ей это было необходимо.
     - И это сказано в той записке?
     - В записке лишь сказано, что она уверена в том,  что  мы  отправимся
вслед за ней, а она очень не хочет этого. Это же говорит и о том, что  она
не намерена запретить нам сделать это, поскольку вообще не уверена в своей
правоте.
     - Ивешка никогда не думает, что права. Скорее  река  потечет  вспять,
чем она согласится с этим. Куда она отправилась?
     - Там этого не сказано.
     - Не сказано,  не  сказано...  Ради  Бога,  ведь  она  оставила  тебе
записку! Она должна была написать об этом.
     - Я уже сказал тебе, что в ней было.
     - Там должно было быть что-то еще. Ты, видимо, не понял, когда читал.
     - Любое письмо имеет ограниченный смысл.
     - Ну-ну. Тогда эта записка бесполезна, верно? Что в ней  проку,  если
там не говорится самого важного?
     На этот раз Саша ничего не ответил.
     - Я скажу тебе, что мне хотелось бы знать прежде всего, - сказал Петр
после того как немного успокоился. - Я хочу знать,  где  сейчас  находится
наш старый приятель, который обычно проводит время  под  ивами,  и  уверяю
тебя, что сейчас он отсутствует в своей пещере.
     - Я думаю, что это приятное местечко нам следует проверить, -  сказал
Саша. - Это еще одна причина, по которой я хочу пройти именно этим путем.
     - И, кроме всего, мы знаем, что теперь появилась еще  одно  проклятое
существо - в нашей бане! Банник говорил что-нибудь о  реке?  Он  наверняка
хотел употребить меня на ужин!
     - Я не думаю, что это мог быть водяной. Но я  не  верю  ему.  Это  не
совсем тот банник, который бы нам подошел. Ведь  считается,  что  все  они
очень старые, а этот как раз молодой.
     Это были оборотни, подумал Петр. Только Бог знает, как они выглядели.
Любой из них мог прийти в дом в облике Ууламетса, или Саши, или даже в его
собственном. А Малыш, который мог бы  распознать  подобные  существа,  был
вместе с ними в лесу. Ведь Малыш рычал на банника, если в тот  момент  его
рычанье вообще что-нибудь означало. Он качнулся на  болотистой  почве,  но
удержал равновесие, ухватившись за коня.
     - Я вот что скажу тебе, -  начал  он,  делая  торопливый  вдох  после
быстрой ходьбы, - ты говорил, что едва ли отважишься усомниться в  чем-то?
Так вот я, могу. Сомнения - это мой конек. Я сомневаюсь во  всем,  что  на
вид идет хорошо. И я сомневаюсь,  что  мы  знаем,  что  делаем  сейчас.  Я
сомневаюсь, что мы сможем найти хоть что-то в пещере этой старой змеи, и я
сомневаюсь, что моя жена находится сейчас в здравом уме. Этого достаточно?
     - Вполне, - признался Саша.


     Постепенно дорога вдоль реки превратилась в узкую тропу,  пролегающую
под мертвыми деревьями, которая постепенно выродилась в  заросшую  кустами
трясину. Саша едва держался на спине Волка, в  голове  у  него  гудело  от
усталости и монотонного шума воды. Время спуталось. Он желал, чтобы и Волк
и Петр уверенно шли, ступая там где следовало, и не  стремились  следовать
за Малышом, который не имел понятия ни о  каких  препятствиях,  которые  с
легкостью преодолевал. Один лишь миг - и он был уже на другой стороне, или
на полпути к холму, или там, где ему заблагорассудится  быть.  Он  нередко
приходил в замешательство от того, что никто не решался следовать за  ним,
и его не интересовало, что они были полумертвыми от истощения.
     - Малыш! - позвал его Саша, желая, чтобы он нашел хотя бы Ивешку и не
оставлял ее одну, но Малыш  не  обращал  на  него  никакого  внимания.  Он
продолжал петлять вокруг  них,  то  приближаясь,  то  удаляясь  по  своему
обыкновению, не считаясь ни с какими желаниями.  А  время  от  времени  он
забирался на  Волка,  особенно  тогда,  когда  движение  по  заболоченному
пространству вовсе замедлялось, и сидел там, пока  они  не  выбирались  на
твердую землю.
     Саша продолжал думать о  том,  что  этот  путь  был  выбран  неверно:
недавние дожди еще больше ухудшили это и  без  того  гиблое  место.  Он  с
отчаянной безнадежностью желал им набраться сил с  тем,  чтобы  продолжить
путь, желал, чтобы Волк не затащил его под густые  колючие  ветки,  желал,
чтобы благополучно закончился их путь через это  бесконечное  переплетение
лабиринтов и тупиков, где под ногами была топкая земля, покрытая водой, по
колено в которой, чертыхаясь и едва не падая, брел Петр.
     - Становится все хуже и  хуже,  -  пожаловался  он.  -  Господи,  вот
попалось нам чертово болото!
     - Извини, - сказал Саша, но сожаление вряд ли могло им помочь. Сейчас
он был  занят  тем,  что,  напрягая  собственную  волю,  своими  желаниями
старался сосредоточить  и  направить  все  запасы  их  внутренних  сил  на
преодоление этой ужасной дороги и уговаривал себя, что тем  самым  он  мог
принести гораздо больше пользы, находясь на спине Волка, чем если  бы  шел
бы спотыкаясь по жидкой вязкой грязи. И, как  часто  бывает,  он  едва  ли
задумывался в  данный  момент  о  себе,  когда  раз  за  разом,  желая  им
преодолеть до конца этот путь, он расходовал энергию и тепло их тел, что в
конечном счете приведет их к простуде и истощению, и в конце  концов  даже
убьет их, если он будет продолжать делать это.
     - Мне кажется, мы должны остановиться, - сказал Саша и  чуть  ослабил
напряжение своей воли,  помогавшее  им  преодолевать  этот  путь:  он  был
уверен, что  Петр,  ощутив  реальную  усталость,  должен  остановится.  Но
услышал:
     - Нет, мы еще можем добраться до подводной пещеры, - сказал тот.
     - До пещеры! Господи, да мы не сможем пройти так далеко! А если мы  и
решимся на это, то уж никак не сможем "побеседовать" с водяным сегодняшней
ночью. - Он окончательно ослабил напряжение и почувствовал, будто до самых
костей его пронзает зимним холодом. Это была боль. -  Петр,  я  больше  не
могу принуждать нас идти вперед.
     - Зато я могу, - ответил тот, беря в руки поводья, намереваясь  вести
его и дальше. Сашу охватил испуг. Бог знает, за счет каких  сил  Петр  мог
продолжать этот путь, чертыхаясь и с усилием  преодолевая  это  болото,  в
которое они забрели по сашиному совету, в то  время  как  сам  Саша  сидел
невредимый и сухой на спине Волка.
     - Подожди, - сказал он, остановив своим желанием коня и слезая с него
вниз, проваливаясь по щиколотки в водянистую грязь. Его багаж  соскользнул
вслед за ним. - Господи, - с досадой пробормотал он, забрасывая  подмокшие
вещи на спину Волка, но это действие потребовало от него  гораздо  больших
усилий, чем он ожидал. Затем он прислонился к плечу лошади: он весь дрожал
и чувствовал сильное головокружение, будто все, что причиталось с него  за
его добрые пожелания, вернулось к нему жестокой местью.
     Петр подошел к нему сзади, положил  тяжелую  руку  на  его  плечо,  а
другой сочувственно похлопал Волка по шее.
     - Теперь мы оба пойдем пешком, - сказал Петр, и  его  голос  напомнил
Саше призрака. - Волк изрядно потрудился за последнюю пару дней. Пусть  на
нем будет только наша поклажа, этого уже достаточно.
     - Но он мог бы выдержать еще и тебя, - возразил ему Саша, ковыляя  за
Петром, когда тот повел Волка вперед. - Тебе, по крайней мере, не придется
его вести! Я могу управлять им по собственному желанию,  а  тебе  оставить
лишь заботу о нем! - Но даже такое простое желание  с  огромными  усилиями
проникло в его перепутанное сознание, приводя  в  замешательство  все  его
мысли, которые тут же разлетелись как перепуганные птицы. - Петр,  мы  оба
допускали, что Ивешка была не в себе и поступила просто глупо, а что  если
это не так? Что, если она знает что-то такое,  чего  не  знаем  мы?  Может
быть, мы должны бы поверить ей? Ведь мы на самом деле не знаем, во что  мы
попали. Остановись!
     - Нам нечего предполагать, - донесся до Саши из темноты хриплый голос
Петра. - Мы отправились за ней, чтобы выяснить что  происходит,  разве  не
так?
     Петр никогда не пытался обвинять его во  всем  происходящем.  И  Петр
никогда и ни о чем не спрашивал его, хотя сейчас он не получил бы от  Саши
ни ответов, ни помощи. Петр просто-напросто полагал, что сейчас колдовство
потерпело неудачу, но в любом случае не старался обвинять его...
     - Вот проклятье,  -  задыхаясь  проговорил  Петр,  согнувшись,  чтобы
удержать равновесие, в тот самый момент, когда Саша догнал его и освободил
его ногу, зацепившуюся за корень. Петр,  прежде  чем  отправиться  дальше,
некоторое время  стоял,  прислонившись  к  лошади,  потряхивая  головой  и
пережидая кашель, который мешал ему нормально дышать.
     Колючие ветки смыкаются вокруг них, а лешие стоят тихо-тихо, высокие,
будто деревья...
     Листья падают в солнечном свете, укрывая землю золотистым ковром...
     Виденья переполняли его, они были и ярче  и  отчетливее  той  мрачной
ночи,  которая   на   самом   деле   окутывала   их.   Это   было   словно
предзнаменование. Саша тяжело дышал и время  от  времени  пытался  собрать
остатки собственных сил, на тот случай когда они особенно понадобятся ему.
Казалось, что эта ночь будет длиться вечно, но тем не менее, конец  у  нее
все-таки был. Впрочем, так же, как и у этого пути. Им бы только  добраться
до твердой земли, тогда они смогли бы отдохнуть и, как  был  уверен  Петр,
обрели бы второе дыхание, которое, как он думал,  позволило  бы  ему  идти
сколь угодно  долго,  во  всяком  случае  до  тех  пор,  пока  он  сам  не
остановился бы...
     Но сейчас он  кашлял,  чертыхался  от  удушья,  спотыкался,  чувствуя
постоянную боль, и наконец сказал:
     - Черт возьми, Саша, неужели ты не можешь хоть чем-нибудь нам помочь?
     - Нет, сейчас не могу. У нас больше нет резервов, Петр, мы подошли  к
своему пределу.
     Но Петр ничего не ответил, а продолжал молча идти вперед. Саше ничего
не оставалось, как следовать за ним. Он полагался на собственное  ощущение
направления и уверенно раздвигал кусты, бьющие  по  глазам  и  сливающиеся
перед ним в сплошной головокружительный лабиринт веток и холмов. Он  желал
Петру,  чтобы  кончился  его  кашель,  расходуя  на  это  понемногу   свои
собственные силы и чуть-чуть забирая у Волка: черт возьми, все-таки он был
на девять лет моложе Петра и по крайней мере должен был бы  тверже  стоять
на ногах, если бы только не потратил несколько последних лет на постоянное
сиденье за книгами и если бы подготовил себя к  жизни,  пройдя  тот  путь,
который прошел по жизни Петр, получив то единственное волшебство,  которое
помогает обычному человеку продолжать свой путь, в  то  время  как  колдун
выучил лишь одну науку: как остановить подобное желание.
     Колдун никогда не захочет делать что-то  явно  бессмысленное:  колдун
даже может убить любого...
     Сейчас  он  презирал  себя  за  ошибку.  Он  ненавидел  произошедшее,
ненавидел то, что у него оказалось значительно меньше собственных сил, чем
он  рассчитывал,  и  теперь  старался  получить  совет  в   воспоминаниях,
полученных от Ууламетса...
     Но вместо этого на  ум  ему  приходили  записи  из  книги  Черневога:
"Природа никогда не восстанет против собственной  сущности.  Но  искусство
владения чарами, или волшебство,  чистое  волшебство,  не  имеет  подобных
ограничений".
     Подобное заявление ставило все колдовские заклинания в разряд  мелких
камешков, бросаемых против сил природы: только один или два раза  в  жизни
подобный поступок мог принести успех, о котором говорил учитель  Ууламетс,
когда  имел  в  виду,  что  начинающий  колдун  мог  сотворить   настоящее
колдовство...
     Если... он пожелает чего-то сказочного с детской непосредственностью.
     Такого  же  может  добиться  и  русалка  -   в   своем   безжалостном
своеволии...
     Господи, да ведь я знаю, как. Я действительно знаю, как...
     Но мы не можем так поступить, мы не отважимся на это, я не буду этого
делать.
     Они поднялись вдоль откоса к сухой земле, двигаясь словно тени  среди
освещенного  светом  звезд  лабиринта  облупившихся   стволов,   и   вновь
спустились в болотистые заросли. Теперь звуки  слышались  где-то  вдалеке:
лишь слабое журчанье доносилось к ним из  темноты  на  фоне  потрескивания
сухих, качающихся на ветру веток.
     - Теперь твоя очередь ехать верхом, - убеждал  Петра  Саша,  едва  не
задыхаясь, но тот отказывался, уверяя его что пешком он чувствует себя еще
лучше, и ему хотелось лишь  одного:  поскорее  вывести  Волка  на  твердую
землю. - Она не может быть очень далеко, -  говорил  он,  готовый  вот-вот
опуститься на колени. - Я не  могу  вообразить,  чтобы  до  нее  было  так
далеко.
     И Саша подумал, глядя на него, что они не  смогут  продолжать  поиски
Ивешки этой ночью. Она, к тому же, не очень то и хотела, чтобы ее  искали,
и уж тем более - чтобы ее нашли.
     Во всяком случае, продолжал раздумывать он, пока Петр оставался рядом
с ним, если Черневог сумел освободиться,  то  Петр  -  верный  путь  к  ее
сердцу. Недаром она просила, чтобы Саша позаботился о  нем  и  не  пытался
преследовать ее.
     Господи, да какой же я дурак! Ивешка, Мисай, услышьте меня!
     - Мы ведем себя как  дураки,  -  сказал  он  Петру,  но  тот  лишь  с
раздражением заметил ему:
     - Да разве это новость? Идем... - Он вновь двинулся  вперед,  да  еще
пытался при этом помочь ему, подхватив его под руку, а сам, чтобы удержать
равновесие, ухватился за гриву Волка.
     - Проклятье, - сказал Саша, врасплох захваченный слезами, - это  черт
знает, что такое, Петр!
     Но так и не смог сказать, что он  в  корне  не  согласен  с  решением
Петра: сейчас он уже и сам не мог решить, что правильно, а что  нет  в  их
положении. Ведь как-никак, а это именно сердце его приятеля вело и вело их
вперед, а его собственное при этом лишь путало его мысли. Он знал,  в  чем
была причина всего: это его собственное сердце, его собственные  сомнения,
его собственная слабость.
     Он вновь думал о том, что  все  шло  не  так,  что  они  оказались  в
ловушке,  а  его  собственные  желания  не  хотели  работать.  Он   скорее
чувствовал, что на этот раз им пришлось  сразиться  с  высоким  искусством
волшебства, с которым, по его собственному убеждению,  он,  не  будучи  ни
Ууламетсом, ни даже Ивешкой, не знал как и бороться. Он был даже не уверен
в том, что следует ли ему остановить Петра. Ведь Петр был  среди  них  тем
самым человеком, который меньше всего поддается  внешнему  воздействию,  а
поэтому может быть он и есть тот единственный человек,  еще  остающийся  в
здравом уме...
     -  Проклятье,  -  услышал  он  голос  Петра.  -  Проклятье!..   Волк!
Остановись! - Это Волк заспотыкался, оказавшись в воде, и  начал  метаться
из стороны в сторону, пытаясь высвободить переднюю ногу...
     Наконец ему это удалось, под воздействием сашиного яростного желания,
которое сам он едва ли заметил. Саша стоял, едва дыша от напряжения, в  то
время как Петр встал на колени прямо в  воду,  опасаясь,  что  лошадь  мог
кто-нибудь схватить за ногу.
     - С ним все в порядке?
     - Да, с ним ничего не случилось.
     Саша посильнее стиснул постукивающие зубы и пожелал,  чтобы  нога  не
была повреждена и чтобы Волк не чувствовал  никакой  боли  или  усталости,
понимая, каким уставшим  он  был.  Волк  был  гораздо  ценнее  деревьев  и
папоротников, более ценным чем глупый заяц  или  какая-нибудь  бестолковая
сойка. Хотя лешие могли бы и не согласиться с ним: по их разумению и  они,
и гнезда ласточек могли быть абсолютно равны по своему значению.  Но  ведь
мог погибнуть целый лес, а вместе с ним могли исчезнуть и сами лешие, если
молодой  и  несведущий  колдун,  имея  недостаток  внутренней  морали  или
мудрости, глубоко убежден, что нарушает их собственные правила ради них же
самих.
     Он постарался, чтобы его желанье  полностью  не  походило  на  схожие
желанья русалки, когда  она  вытягивала  из  окружающего  мира  жизнь,  не
заботясь  о  смерти  каждого  живого  существа...  чтобы  его  желанье  не
действовало так же,  как  это  делала  Ивешка,  высасывая  жизнь  вдоль  и
поперек, из всего окружающего, в том числе, и из леса...
     - Простите меня, - сказал  он,  обращаясь  к  лешим,  а  затем  очень
расчетливо увеличил свое, как он считал, воровское, заимствование  сил  из
окружавшего его мира, желая улучшить состояние Волка, Петра и свое тоже. И
благодаря его молчаливым заклинаниям они вновь почувствовали в себе  силы,
которых было достаточно, по крайней мере, чтобы выдержать этот путь.
     - Чем ты занят, Саша? - спросил его Петр.
     - Сейчас я сделал что-то такое, чего не позволял себе делать  до  сих
пор, и за что Ивешка спустила бы с меня шкуру.
     Возможно, Петр просто не  понял  его,  а  возможно,  он  был  слишком
утомлен, чтобы вообще понимать хоть что-то.
     - Господи, - только  и  произнес  он.  Он  не  задал  никаких  лишних
вопросов, а просто молча повел Волка вперед, в поисках сухого места.
     Саша шел следом за ним и чувствовал, как  постепенно  затихает  боль,
становится до удивленья легче дышать. Целый лес отдавал им свои силы,  вся
та жизнь, которую они взрастили здесь, сейчас возвращала им свою часть.
     И действительно, из всего, что они посадили и вырастили здесь,  могли
же они забрать хоть немного? И в этом не было  никакого,  на  его  взгляд,
эгоизма.
     Лешие должны это понять, уговаривал он сам себя,  они  должны  понять
это.
     Что-то   плавно   скользнуло   между   деревьями,   бледное,   издали
напоминающее призрака. Возможно, это была потревоженная сова.
     Мимо  промелькнул  призрак,  одно  из  тех  совершенно   бесформенных
существ, напоминавших скорее просто движение холода.
     - Вот черт! - воскликнул Петр, и  отмахнулся  от  него.  -  Убирайся!
Прочь!
     Почти невидимое привидение издало злобный замирающий  звук.  Бог  его
знает, что оно хотело сказать. Затем оно  преследовало  их  еще  некоторое
время.
     Но для этих лесов такое было обычным делом: призраки время от времени
появлялись здесь, особенно в таких отвратительных местах.


     -  Папа?  -   проговорила   Ивешка,   почувствовав   как   изменилось
раскачивание лодки. Палуба вдруг резко наклонилась  и  на  нее  обрушились
водяные брызги.
     "Тише", - произнес все тот же шепот. "Все хорошо".
     Старая мачта  трещала,  вырываясь  из  своих  креплений,  поток  воды
нарастал. Веревки гудели от сильного  натяжения,  или  это  все-таки  были
заунывные, напоминающие пение заклинания ее отца?
     "А помнишь", - продолжал свой разговор призрак, - "а  помнишь,  когда
тебе было всего лишь пять лет и ты захотела увидеть снег?"
     Конечно, она помнила это. Она терла свой нос, заворачивалась  в  свою
одежду и с тоской думала  о  той  буре,  которую  подняла  вокруг,  о  тех
огромных сугробах, которые повисли почти до карнизов дома, так что  начала
даже потрескивать крыша.
     Снег, глубокий и белый, снег, похожий  на  одеяло,  лежащий  высокими
непрочными будто на время застывшими гребнями на всех ветках... на ветках,
которые можно заставить с помощью желаний чуть задрожать, и  тогда  вокруг
каждой из них поднималась небольшая метель...
     "Я знаю, ты  помнишь  это",  -  продолжал  призрак.  "Разумеется,  ты
помнишь это. В те годы ты еще не боялась творить волшебство..."


     Может быть потому, что это было какое-то заколдованное  место,  может
быть только потому, что их глаза просто-напросто  сильно  устали,  но  они
приняли возвышающийся перед ними холм за обычную темень в  чаще  деревьев.
Они пересекли узкий овраг и были уже на склоне,  прежде  чем  поняли,  что
почва начинает улучшаться. В тот же момент Волк  начал  фыркать,  а  Малыш
шипеть на порывы ветра, доносившие до них смрадное зловоние.
     - Это, должно быть, все-таки холм, - сказал  Саша,  а  Петр,  потыкав
вокруг насколько было возможно, своим мечом, заметил:
     - Здесь ничуть не лучше, чем было до сих пор.
     Запах гнили остался внизу, как только они поднялись  вверх,  к  самой
вершине, заросшей папоротниками,  где  дул  ничем  не  сдерживаемый  южный
ветер. Плеск воды теперь все явственнее доносился до них из темноты, когда
они продолжили свой путь вдоль гребня прямо к  реке,  пока  сам  склон  не
перешел в пологий спуск, поросший зеленой травой и заканчивающийся у самой
границы воды.
     - Но здесь не видно никаких признаков лодки, - тихо проговорил Петр и
чуть помолчав, добавил: - Честно говоря, я даже не уверен, хорошо это  или
плохо. Интересно, эта старая змея все еще сидит там внизу, в своей пещере?
     - Не знаю, но ни на  что  нельзя  положиться.  Ведь  нас  по-прежнему
окружает тишина.
     - Остается выяснить это.
     - Даже не заикайся об этом! - сказал Саша. Сейчас он старался  больше
ничего не вытягивать из окружавших деревьев, чтобы  они  могли  продолжать
свой путь. Но как только он ослабил свое воровство, то сразу  почувствовал
такой холод и слабость в коленях,  что  начал  дрожать.  Или  его  слишком
напугало это место, а возможно, что и одна лишь мысль об этой пещере внизу
и о той глубокой яме справа от них, которая была частью этой  пещеры.  Ему
хотелось узнать, где все-таки находился водяной, но он чувствовал себя так
неуверенно, словно его глаза и уши лишились чувств. -  Пожалуй  нам  лучше
провести здесь остаток ночи и дождаться рассвета.  Лодки  здесь  нет,  вот
все, что мы хотели узнать, и это все, что нам удалось сделать этой ночью.
     На что Петр заметил:
     - Мне бы хотелось и самому перекинуться парой слов со старой змеей.
     - Но только не ночью!
     - Хорошо, хорошо, но ведь, Господи, он ни за что не выйдет  из  своей
норы при дневном свете. Разве не так? У тебя есть соль?
     - Соль у нас есть.
     - Тогда  хорошо.  -  Петр  взял  Волка  за  короткий  повод  и  начал
спускаться с холма. Малыш вдруг зарычал и зашипел, а затем метнулся  вслед
за ним, словно маленькое темное пятно, мелькающее в свете звезд.
     - Мы не будем подходить близко к этому месту! -  запротестовал  Саша.
Но Петр будто не слышал его,  и  ему  ничего  не  оставалось  делать,  как
заставить его остановиться своим желанием. Он увидел, как Петр заколебался
в нерешительности, неуверенно поставил ногу на откос и взглянул в  сторону
Саши с выражением негодования.
     - Я забираю силы у леса, Петр, и  я  не  могу  продолжать  бесконечно
делать это!
     - Но ты мог продолжить это до тех пор,  пока  мы  не  узнаем,  с  чем
все-таки имеем дело!
     - Но я не могу продолжать это, Петр!
     - Ты слишком все усложняешь, Саша! - ответил на все это Петр. -  Черт
побери, пора отбросить все сомненья! Разве не об этом ты говорил мне?
     Там, в пещере под ивой, под толщей воды, находилась могила Ивешки...
     Эта мысль не отпускала Сашу. Да, он видел это. Почти то же самое  ему
показывал банник, и они прибыли как раз на то самое место,  куда,  как  он
предсказывал, они и должны были отправиться...
     - И что же мы собираемся делать? - спросил Петр.  -  Останемся  здесь
ночевать, может быть даже будем спать, так и не  поинтересовавшись,  здесь
он или нет, и, более того, так и не узнаем, где же находится Ивешка?
     - Я не знаю, Петр. Я просто не знаю, и я ни в чем не уверен...
     - Господи, ну хорошо. Жди здесь, если ты так хочешь, только продолжай
поддерживать наши силы. Договорились?
     - Я не могу больше делать это, Петр! - воскликнул Саша, чувствуя, как
все ускользает от него. Но Петр уже повернулся и стал спускаться к  самому
подножью холма, намереваясь добраться до той пещеры,  что  находилась  под
самыми корнями мертвой ивы и была полна костей...
     Там же были и кости Ивешки - вот все, что им было  известно  об  этом
незначительном, как казалось, парадоксе ее существования на земле...
     - Подожди! - закричал Саша, пускаясь вслед за  ним  по  опасному  для
ослабленных ног склону. Петр почти  не  замедлил  шага,  что  говорило  об
истинной цене сашиного колдовства в этот момент. Он все-таки догнал его  и
ухватил за руку. - Подожди! - повторил он, но этот раз чуть спокойней.  Но
Петр все еще продолжал сопротивляться, пока Саша не сказал едва слышно:  -
Дай мне все же попытаться.
     - Попробуй, - сказал Петр. И  этот  ответ  оказался  для  него  почти
ловушкой, особенно после того как он взглянул на него, не просто взглянул,
как это часто бывало, а при этом они посмотрели друг другу в  глаза.  Саша
понял, что Петр верит ему, Петр хочет увидеть, как  он  вызывает  громы  и
молнии, перемещает с места на место и  царя  и  всех  его  лошадей;  Петр,
который никогда в жизни не верил ни в какое колдовство, со  всей  страстью
поверил ему, а поверив, он уже не хотел слышать ни о каких пределах.
     Подслушивание чужих мыслей подразумевало  наказание.  Теперь  он  был
пойман и околдован человеком, в котором  не  было  даже  капли  колдовских
способностей. Он проверил свой карман, чтобы  убедиться,  что  после  всех
странствий под дождем у него еще сохранился пакетик с солью  и  серой,  но
при этом он не переставал думать о  том,  почему  он  все-таки  продолжает
делать это, а не скажет просто и  ясно,  что  они  оба,  попросту  говоря,
дураки.
     Но вместо  этого  он  направился  вниз  по  берегу  к  старой  иве  и
остановился в тот момент, как только услышал, что  Петр  вместе  с  Волком
следует за ним. Петр слегка подтолкнул его локтем под ребра, приговаривая,
что его бесшабашность и готовность рискнуть собственной  шеей  знает  весь
Воджвод.
     - Идем, идем. Я буду  рядом  с  тобой  на  тот  случай,  если  уж  не
сработает колдовство. Со мной еще и Малыш.
     Саша сжал зубы, чтобы они не постукивали. Он уговаривал себя, что это
происходит от холода и истощения, обычных, естественных вещей, а уж  никак
не от страха. Сейчас он больше не был уверен в том, насколько он прав  или
насколько ошибался Петр,  как,  впрочем,  и  в  том,  что,  приближаясь  к
водяному с запасом краденых сил, не совершают ли  они  что-то  беспримерно
дурацкое. Несомненным было по крайней мере одно: что сомнения  приводят  к
фатальным ошибкам. Он  тут  же  отбросил  всяческие  альтернативы,  и  был
решительно настроен, чтобы водяной вышел из своей пещеры, как  только  они
приблизились к иве.
     - Ты можешь почувствовать хоть что-нибудь? - спросил его Петр, а Саша
даже подпрыгнул от неожиданности, теряя тут же всякую сосредоточенность.
     - Тише! Помолчи! - Он махнул Петру рукой, чтобы тот закрыл свой  рот,
собрал все свое мужество и, полагая, что ива сама по себе сможет  передать
ему хоть какие-то ощущения о происходящем внизу, в пещере,  он  подошел  к
самому большому ее корню и наклонился к стволу, как можно ниже, прямо  над
водой, почти в том самом месте, где водяной хранил свою коллекцию костей и
плел сети собственного  колдовства.  Теперь  он  рассчитывал,  что  сможет
ощутить прямо сейчас это колдовство, мрачное и  змееобразное,  многократно
переплетенное, как и его собственный  владелец.  Но  он  не  нашел  ровным
счетом ничего, оглядывая это место, как будто в стоявшей перед ним  темной
глубине никого не было.
     - Гвиур! - позвал он водяного. - Откликнись!
     Но  вода  у  берега  была  спокойной.  Он  слышал,  как  река  лениво
плескалась по корням ивы, чувствовал сырой запах, доносившийся из  пещеры,
которая располагалась прямо под его ногами, и  его  ощущения  подсказывали
ему, что  этого  ужасного  созданья  там  просто  нет.  Рука,  которой  он
поддерживал себя, вдруг начала дрожать, а затем, с нарастающим убеждением,
что Гвиура здесь нет, он оттолкнулся от  дерева  и  только  тогда  заметил
краем глаза какую-то фигуру, раскачивающуюся на ветках рядом с ним.
     - Господи, - задыхаясь произнес он, и даже на какой-то миг испугался,
приняв эту фигуру за очередного утопленника.
     Но  в  тот  же  момент  в  его  сторону  раздалось  шипенье,  которое
разумеется принадлежало Малышу. Волк моментально  рванулся  в  сторону  от
испуга, как только это существо словно паук ринулось к нему.
     Кровь на колючих ветках...
     Петр звякнул мечом,  который  успел  выхватить  из  ножен.  Загремели
глиняные горшки - Волк с топотом помчался по берегу прочь от этого места.
     Непрерывно идущий дождь... серое небо, серый камень...
     Обуглившиеся балки и вспышки молний...
     Движение меча прервало это виденье, и Саша даже протянул вперед руку,
чтобы попытаться удержать Петра от такого безумия.
     Черные кольца ускользающие в темную воду, погружающиеся все глубже  и
глубже...
     Ивешка, сидящая у перил, ветер развевает ее светлые волосы...
     Темная фигура исчезла с ветвей в одно мгновенье.
     - Что это было? - еле слышно спросил Петр.
     - Это был банник. По  крайней  мере,  это  было  то  самое  существо,
которое явилось нам в бане. Разве можно было предположить, что  он  явится
сюда и будет делать нечто подобное!
     Порыв ветра качнул ветки, и они задели  за  его  щеку.  Прикосновение
было пугающим и холодным,  как  прикосновение  призрака.  Он  заколебался,
теряя устойчивость, и ухватился за ивовые ветки, но тут  же  отпустил  их.
Затем он вновь дотронулся до них, чтобы убедиться в своих ощущениях, в  то
время как его сердце колотилось с такой силой, что было трудно дышать.
     - Петр, а это дерево живое. Ива жива.
     Петр ухватил целую горсть тонких ивовых веток левой рукой и как можно
быстрее выпустил их.
     - Может быть, что-то живое еще оставалось в ее корнях, - заметил  он,
хотя в его голосе не было прежней уверенности.  -  С  деревьями  случается
такое.
     Оставалось только молить Бога, что это было действительно  так,  или,
по крайней мере, возвращение жизни  к  мертвым  веткам  содержало  в  себе
доброе начало. Ведь  жизнь  возвращалась  к  внушавшему  страх  ивешкиному
дереву, которое оставалось живым до тех пор, пока не погиб весь лес.
     - Ты что-нибудь видишь? - спросил его Саша. - Это говорит тебе хоть о
чем-то?
     - Нет, - ответил Петр, и тут же его внимание переключилось на другое:
- Вот проклятье. Волк!
     Саша оглянулся. Лошади и след простыл, а на том месте, где она только
что была, на траве валялась лишь сброшенная  Волком  их  поклажа,  и  была
очень слабая надежда на то, что уцелела хоть какая-то  часть  горшочков  с
травой и с порошками.


     По крайней мере, сохранился горшок,  в  котором  были  горячие  угли.
Сохранился и кувшин с водкой, который, будучи произведением очень молодого
и глупого колдуна, теперь не мог ни разбиться, ни иссякнуть.  Валежник  же
послужил им хорошей растопкой для костра. Они разделили между собой порцию
хлеба и колбасок, в то время как Волк пасся рядом на  самом  краю  поляны,
достаточно далеко и от пещеры и от ивы.
     - Не следует ругать глупую лошадь, -  пробормотал  Петр,  когда  Саша
занялся разбирать битые горшки, выискивая среди них те, что остались целы.
     Разбитые горшки с окопником, серой и солью - вот что  было  настоящим
бедствием: известно, что окопник  как  нельзя  лучше  годился  для  смеси,
отпугивающей водяного.
     - Вероятно, - продолжал Петр, - ему кажется, что жить с Дмитрием было
бы гораздо лучше. -  Он  переломил  руками  ветку,  но  треск  дерева  был
заглушен звуками реки. - Возможно, что он и прав. Вот, например, я. Ведь я
не собираюсь спать здесь сегодняшней ночью, ты понимаешь это? И совсем  не
потому, что водяного нет дома. Здесь очень неспокойно,  это  место  пугает
Малыша, и я хочу предупредить тебя: только посмей проделать надо мной хоть
один из своих проклятых трюков, ты слышишь меня?
     - Я не собираюсь, - ответил Саша.
     - Чудо, что он еще не сломал там ногу.
     - С Волком все хорошо. Только некоторые из наших желаний застряли, не
так ли? Это значит, что не все у нас выходило совсем  уж  плохо.  Ведь,  в
конце концов, мы добрались до этого места, разве не так?
     - А чьи это желанья? - спросил Петр.
     - Справедливый  вопрос,  -  мрачно  заметил  Саша  и  бросил  осколки
разбитых горшков в реку. Раздался всплеск, взметнулись  освещенные  светом
костра брызги.
     Петр откупорил кувшин с водкой, сделал глоток, пристально посмотрел в
темноту, где стояло одинокое дерево, и сказал:
     - Нам надо уходить отсюда, ведь, в конце  концов,  мы  не  собирались
искать водяного...
     - Петр, ты должен понять, что я больше не могу продолжать делать  то,
что я делал по пути сюда, просто не могу!
     - Тебе нужно проделать это всего лишь  несколько  дней!  Ведь  Ивешка
делала это много лет подряд! Выбери для этого мелкий кустарник, это  будет
вместо прореживания посадок!
     - Ты не совсем правильно понимаешь меня. Это не  совсем  то,  что  ты
имеешь в виду, Петр... ты не...
     - Что "не"?
     -  Ты  не  понимаешь.  Ведь  я  не  использую  для  этого   волшебные
заклинания, потому что на самом деле я не волшебник и никогда  не  имел  с
этим дела! Есть большая разница между колдунами и волшебниками.
     - Но пока ведь от этого еще ничего не случилось!
     - Петр...
     - Я не понимаю. - Теперь это был уже вызов. Наступило  болезненное  и
гнетущее ожидание. - Я чувствую себя прекрасно,  и  ничто  не  мешает  нам
отправиться в путь...
     - И вновь довести себя  до  истощения.  Петр,  я  приблизился  ужасно
близко к той границе, к тому самому, чего я не могу делать, и кроме  того,
лешим не понравится даже и то, что я уже сделал...
     - У нас нет широкого выбора средств!
     - Петр, но ведь я убиваю жизнь!
     Казалось, что на этот раз Петр к чему-то прислушался. Его хмурый  вид
немного изменился, будто он и вправду реально взглянул на происходящее.
     - Водяного здесь нет, - сказал Саша. - Как нет и Ивешки. Мы ничего не
сможем сделать ночью, а  я  не  смогу  поддерживать  наши  силы,  если  мы
собираемся идти без остановок на север...
     - Не просто собираемся, а и пойдем.
     - Лучше не будем. Я могу украсть очень немного. - Даже такое обещание
бросило его в дрожь. - Я могу даже позволить нам идти намного быстрее, чем
шли до сих пор. Петр, но ведь я не могу брать, и брать, и брать.
     Петр потер свою шею, затем взглянул на него.
     - Ну, хорошо. Но раз уж ты один раз стащил так  много,  то  попытайся
сделать так, чтобы Ивешка услышала тебя...
     Он и сам думал об этом. Это обстоятельство пугало  его.  И,  все  еще
раздумывая, он сказал:
     - Я не уверен, что это подходящая мысль.
     - А лешие?
     - Точно так же, я не уверен и в этом варианте.
     Петр в отчаянии покачал головой, вновь потер свою  шею  и  поднял  на
него усталые отчаявшиеся глаза.
     - Нет никого, кто был бы уверен, кто был бы  полностью  уверен,  черт
возьми.
     - Петр, ты должен понять, что я опасаюсь. Я  опасаюсь,  что  все  это
обернется беспорядком. Ведь я не знаком с волшебством, я понимаю лишь одни
желания, которые работают самым естественным путем. Ведь,  пользуясь  ими,
ты никогда не сделаешь того, что идет против естественного порядка вещей.
     - Все меняется так, как оно и должно меняться,  -  заметил  Петр.  Он
сжал челюсти. - Я видел, как  Ивешка  вернулась  к  жизни,  я  видел,  как
оборотни превращались в лужи... а Малыш, который сидит вон там. Разве  все
это естественно?
     - Но ведь волшебство бывает разным. Как, например, вот  этот  кувшин,
который мы не можем разбить. Результат не всегда оказывается таким, какого
ожидаешь. Очень трудно продумать всю последовательность событий, занимаясь
колдовством. Но в волшебстве я просто не вижу никакого смысла. Если там  и
есть правила, то я не могу их вывести. Кстати, Черневог тоже не  нашел  ни
одного. Мир волшебных вещей  никогда  не  умирает.  Это  своеобразный,  не
похожий на наш мир, тот  самый  мир  куда  частенько  наведывается  Малыш,
например, если желает скрыться от дождя.  Но  это  тот  же  самый  мир,  в
котором есть место и для водяного, он тоже вышел оттуда. Все  его  желанья
могут  работать  только  там,  а  не  здесь.  Вот  таким  путем   работает
волшебство. Для того, чтобы им воспользоваться, надо проникнуть в тот мир.
     - Все это сущая бессмыслица.
     - А ты, к примеру, поставил бы хоть что-нибудь против костей  Дмитрия
Венедикова, если бы сел с ним играть?
     - Нет!
     - Вот так-то и я не хочу использовать волшебство против водяного.


     Петр тихо сидел, подперев  рукой  щеку.  Локоть  его  руки  лежал  на
колене.
     Саша продолжал с ноткой отчаяния:
     - Я делаю, все что могу.
     Петр молча кивнул, не разжимая губ и даже не взглянув в его  сторону.
Наконец он произнес:
     - Она никогда не задумывалась о ком-то, когда планировала свои  дела.
Может быть, когда долгое время пребываешь  в  том  мире,  где  живут  одни
призраки, то поневоле перестаешь верить в людей, как ты думаешь?
     - Ивешка любит тебя.
     - Иногда я не понимаю, что это значит, -  сказал  Петр  после  паузы,
затем вздохнул и, наклонив голову, плеснул водки Малышу, который выжидающе
сидел у его колен. Жидкость безошибочно пролилась прямо в его глотку. -  Я
действительно не знаю этого.
     - Ты не знаешь, что это означает?
     - Да, то что она любит меня.
     - Она любит тебя, без всякого сомненья!
     - У меня был паршивый отец, мои друзья были не лучше. Все  женщины  в
городе уверяли, что любят меня, особенно тогда, когда ругались  со  своими
мужьями. И вот я не знаю, черт побери, что это означает - любить кого-то.
     - Ты, видимо, подразумеваешь что-то другое.
     - Не уверен.
     - Ты говоришь так лишь  только  потому,  что  Ивешка  делает  что-то,
непонятное нам? - Такой поворот в  мыслях  Петра  испугал  его.  Это  была
внутренняя боль, еще незнакомая ему, эта  абсолютная  загадка  большинства
жен, которые сводили с ума нормальных людей и  ввергали  их  в  постоянное
беспокойство. Он обижался на то, что Ивешка причиняла Петру  боль,  однако
был далек от того, чтобы выносить свое суждение по этому вопросу.  Поэтому
сказал: - Что с этим  можно  поделать?  Возможно,  что  где-то  раньше  мы
ошибались, а она была права, ты не думал над этим?
     - Я был для нее всегда  почти  пустым  местом,  ты  знаешь  это.  Она
никогда не допускала мысли, что я могу что-то понять. Может быть,  она  до
сих пор считает, что все обычные люди просто-напросто дураки.
     - Но она знала, что мы отправимся вслед за ней,  на  ее  поиски.  Она
знала, что ты предпримешь это.
     - И это означает, что любовь состоит в том,  что  она  знает,  что  я
круглый дурак?
     - Петр, клянусь тебе, что я не знаю, права она или нет. Но я  уверен,
что бы она ни делала, у нее всегда есть для этого  какая-то  причина.  Она
уверена, что поступает абсолютно правильно...
     - Но что за причина? Что заставило ее бросить все и отправиться в  то
самое, единственное в мире место,  где  она  никогда  не  должна  была  бы
появляться? И призраки, и водяной... да упаси Господь ей иметь с ним дело!
Ей не  следует  тревожить  Черневога!  Но  почему  она,  черт  возьми,  не
развернет лодку и не отправится нам навстречу, если уж так уверена, что  я
последую за ней?
     - Потому что не хочет, чтобы мы оказались в беде. Я  не  считаю,  что
она поступила разумно, отправившись в одиночку на лодке, но я не знаю, как
она сумела бы уговорить меня отправиться с ней, а тебя при  этом  оставить
дома. Ты знаешь, что бы вышло из этого. - Другими словами,  это  означало,
что Ивешка считала его абсолютно беспомощным. Поэтому он попытался  как-то
сгладить это. - Ты же знаешь, что она не любит меня.
     Петр глубоко вздохнул и расслабился,  делая  выдох.  Затем  задумчиво
произнес, пристально глядя на реку:
     - Как ты относишься к мысли попытаться управлять ее сердцем?
     Петр очень часто умудрялся думать каким-то лишь одному  ему  понятным
образом, углубляясь в такие стороны, о которых даже трудно было подумать.
     - Скорее всего, этого просто не удастся сделать, - ответил Саша. - Но
ведь ты очень многое дал ей, Петр, ты  даже  не  можешь  представить,  как
много. Ты же знаешь, что колдуны очень одиноки, а ты даешь ей  возможность
думать еще о ком-то, кроме себя самой. Помнишь, еще Ууламетс говорил,  что
она больше всего нуждается именно в этом.
     - Ууламетс. - Петр произнес это имя так, словно почувствовал  во  рту
горький привкус. Его лицо помрачнело и стало более напряженным. Однако  он
воздержался от разговоров о старике, которого, разумеется,  ненавидел,  и,
как оказалось, скорее сделал это из-за Саши. Он  частенько  ругал  его  за
ошибки Ивешки, но никогда не делал  это  по  собственной  инициативе.  Бог
знает, что заставило Петра быть более спокойным и выдержанным  сегодняшней
ночью. Саша уже хотел остановиться, почувствовав  допущенную  в  разговоре
ошибку, но ему казалось,  что  следовало  что-то  сказать,  и  поэтому  он
добавил:
     - Петр,  не  думай  что  она  слишком  слаба.  Она  просто  не  любит
пользоваться своими возможностями. Я  даже  думаю,  что  все,  с  чем  она
сталкивается, создает  для  нее  огромные  трудности,  мало  понятные  для
других. Но она столько сильна, что ее очень трудно научить чему-либо. Ведь
даже ее собственный отец частенько боялся ее.
     - Хорошо, хорошо. Так значит, нам нечего беспокоиться о ней? И нечего
думать ни о какой помощи? Нам не следовало покидать дом? И может быть,  мы
должны вернуться туда, сесть сложа руки и ждать?
     - Петр, но ведь ты знаешь какова  настоящая  правда:  она  до  смерти
боится за тебя. Да, она подвластна своему сердцу и знает, что  по  первому
же его зову и она и я отправимся вслед за  тобой.  Вот  почему  она  и  не
просила меня идти вслед за ней, а хотела, чтобы мы  приглядывали  друг  за
другом. Она не может общаться с людьми, она не  может  нормально  общаться
даже  со  мной,  потому  что  все  время  опасается  чего-то.  Иногда  мне
кажется... - Здесь он глубоко вздохнул. Эта была мысль, которую он никогда
бы не отважился произнести вслух, но теперь  рискнул  высказать  Петру:  -
...Я думаю, может быть, она боится вновь вернуться к прошлому.
     Петр  все  это  время  смотрел  не  отрываясь  прямо  на  него,  весь
превратившись в слух.
     - Боится вновь стать призраком?
     - Скорее она боится вновь вернуться к тому состоянию, когда она не  в
силах противостоять своим необузданным желаниям.
     - Но мне кажется, что она  всегда  может  остановиться.  Да  она  уже
остановилась. Она могла убить меня, но не сделала этого.
     - В случае с тобой - да. Она остановилась, потому что ты  был  первым
человеком, который заставил ее задуматься о ком-то еще. Но если бы она  не
вернулась к жизни и при этом оставалась бы с тобой  каждый  день,  то,  по
совести говоря, я не уверен, чем бы все это кончилось. Я  не  уверен,  что
кто-то может обладать столь сильной волей, чтобы удержаться от самолюбивых
желаний, если  даже  и  хорошо  знает  о  том,  что  они  наносят  кому-то
непоправимый вред. И поэтому иногда, особенно  в  тех  случаях,  когда  ты
сделал что-то по-настоящему ужасное, после этого твои желанья уже не могут
работать должным образом. - Он задумался о своем собственном доме, и вновь
увидел в своем воображении вырывающийся из всех окон огонь и вновь услышал
крики и стоны. -  Я,  например,  могу  вызвать  огонь  с  гораздо  большим
успехом, чем загасить его. И поэтому когда она думает о  том,  как  бы  ей
воспользоваться своим волшебством, то наверняка, я уверен, не хочет, чтобы
рядом с ней были те, кого она любит.
     Петр продолжал мрачно смотреть в костер,  а  затем  сделал  очередной
глоток из кувшина. Глоток был изрядным. После этого он  заткнул  кувшин  и
сказал:
     - Ну, хорошо. Теперь я знаю, что должен  делать.  Это  очень  простое
дело, приятель. Оно не требует никакого волшебства, ничего  в  этом  роде.
Мне надо только добраться до Черневога. Ведь у леших поначалу  была  очень
здравая мысль. Помнишь, еще старый Мисай собирался разорвать его на куски.
Я должен бы помочь ему. - Саша же в этот момент подумал о том, что желания
Черневога могли предупредить это еще заранее. Но он  оставил  эту  еще  не
оформившуюся мысль при себе. Сегодня он  и  так  слишком  много  наговорил
Петру и до сих пор не  был  уверен,  что  тот  правильно  понял  его  и  о
волшебстве, и о русалках. Разумеется, он мог бы заставить его проникнуться
этим, но тогда это нарушало бы ранее данное  обещание  не  принуждать  его
своей волей, а кроме того, сашино желанье на этот счет  могло  заблудиться
или спутаться с чьим-то чужим, и тогда Петр мог бы оказаться под  влиянием
их врагов, принимая все быстрее и быстрее необдуманные решения...
     Саша даже вздрогнул от такого предположения. Рядом с ним,  по  другую
сторону костра, Петр устраивался на ночлег, заворачиваясь в  одеяла.  Саше
ничего не оставалось, как и самому прилечь, натянув одеяло до  подбородка.
Он уставился в темное небо и прислушался к движениям  Волка,  который  был
неподалеку от них.
     Слава Богу, что большая часть багажа уцелела.
     Слава  Богу,  что  с  ними  был  Малыш,  который  охранял   их   сон,
расположившись между ними и водой, словно сторожевой пес,  лучше  которого
они вряд ли могли найти.
     Единственным его желание в эту  ночь  было  знать,  где  же  все-таки
находится водяной, да еще его беспокоил банник: почему он появился здесь и
откуда у него была сила, чтобы проникнуть сюда. Возможно, ответил  он  сам
себе, что и банник был из той же породы, что и Малыш.  Ведь  у  Малыша  не
было никаких причин нарушать все привычки дворовиков, бегая  по  лесам  за
своими хозяевами, если только  не  сделавши  скидку  на  то,  что  природа
дворовика, живущего у колдунов, должна являть нечто особенное. То же самое
можно  было  подумать  и  про  банника,  если  рассмотреть  его   странное
поведение.
     Оно было непредсказуемо. Да и сашины  собственные  мысли  метались  в
произвольном порядке и тут же путались. Он был очень обеспокоен, не будучи
уверен в том, смог  ли  Петр  понять  хоть  что-нибудь  из  его  сбивчивых
объяснений.
     Он все еще пытался, в который  раз,  обдумать  все  сказанное  Петру,
надеясь, что по крайней мере тот просто-напросто уже позабыл многое из его
рассказа. Но и это могло оказать плохую услугу, поскольку лишь одному Богу
известно, какой вред все сказанное  могло  принести,  подвергая  опасности
самую жизнь Петра. Очень трудно было  отыскать  там  нужную  тропинку,  на
которой не стоял бы капкан, и в глубине души Саша опасался, что  наговорил
Петру много такого, чего Ивешка не простила бы ему, и мог бы не простить и
сам Петр, если бы только не забыл.
     Господи, да у него и в мыслях не было причинять  вред  ни  одному  из
них.
     - Малыш, охраняй нас, - прошептал он, прежде чем дать  отдых  усталой
голове и отойти  ко  сну.  Он  непреднамеренно  даже  нарушил  собственное
обещание, пожелав им обоим добрых снов...
     После этого он уснул, чувствуя лишь как земля покачивается  под  ним,
словно река.
     Сросшийся кольцом колючий кустарник...
     Холодная  жесткое  ложе  вместо  постели...  Он   чувствовал   легкое
дуновение ветра и воспринимал присутствие солнца и луны...  Он  следил  за
движением звезд...
     Его сон еще не был слишком глубоким, так что он мог ощущать  движение
лошади. Его еще не  покидало  легкое  головокружение,  как  бывает,  когда
человек подолгу смотрит в небо...
     Небо, которое всегда было над ним. Сияние солнца, проникавшее к  нему
сквозь  густо  сплетенные  колючки...  И  длинная  череда  дней  и  ночей,
сменявшихся словно череда облаков, бегущих по небу...
     Он вскочил и сел, опираясь на руки, в то время как  Малыш  зашипел  и
вскочил ему  на  грудь,  ухватившись  за  него  и  пряча  голову  ему  под
подбородок. Он ухватил Малыша за спину, все  еще  вздрагивая  и  не  желая
вдуматься в то, как близко было к нему увиденное.
     Господи, да ведь это же был Черневог, подумал он. Колючий  кустарник,
каменное ложе, мелькавшие друг за другом дни и ночи. Я видел его сон.
     Ведь я почти сделал это, я сам уже  почти  разбудил  его...  Господи,
какой же я дурак!
     В то же мгновенье он ощутил  резкую  боль  в  затылке  и  повернулся,
опираясь на локоть, чтобы взглянуть вокруг, подчиняясь внезапному ощущению
чьего-то присутствия в  окружавшей  темноте.  Он  боялся  обнаружить,  как
что-то огромное и похожее на змею скользит в его сторону...
     Разумеется, он тут же увидел тень, с мерцающими красноватыми глазами,
в которых отражалось  слабое  пламя  костра,  но  формой  этой  тени  была
человеческая фигура, напоминавшая косматого оборванного мальчишку.
     "Что тебе надо?" - спросил он, пока Малыш прижимался к нему  и  шипел
как перегретый чайник. Банник чуть подался вперед, усмехнулся и уселся  на
корточки, опустив костлявые руки на такие же костлявые колени.
     Звук  бьющих  о  землю  копыт  долетел  до  его   сознания...   Среди
деревьев-призраков можно было разглядеть  движущееся  бледное  пятно:  это
была скачущая лошадь...
     "Кто ты, как зовут тебя?" - спросил он в очередной раз. -  "Ты  всего
лишь наш банник или ты что-то еще?"
     Существо вновь усмехнулось, обнажив  острые,  как  у  крыс,  зубы,  и
растопырив во все стороны пальцы.
     На  золотого  цвета  листке  отчетливо  выделялась   капля   крови...
единственная капля, свежая и зловеще подрагивающая...
     Возможно, что это все еще продолжался его сон. Только теперь он  ехал
верхом через лес, деревья смыкались за ним, а  на  своем  лице  он  ощущал
прикосновения светлой лошадиной гривы. Вокруг было сумрачно, страшно,  все
было покрыто падающими желтыми листьями. Он не  имел  никакого  понятия  о
том, куда лошадь уносила его, кто гнался за ним  и  где  была  надежда  на
спасенье. Его лишь не оставляло чувство, что он должен покинуть это  место
до окончательного наступления темноты.
     Листья продолжали падать, солнце клонилось к закату, оставляя на небе
причудливую игру тени и света.
     Деревья тянули свои ветки, колючки извивались с грациозностью ленивых
змей. Листья покачивались так  медленно,  что  глаз  не  мог  заметить  их
движений.
     Одна  единственная  капелька  все  еще  висела  на  колючке,   словно
нанизанная на нее...
     В конце концов и она упала.
     Вот собралась еще одна. И  следовало  бы  подумать,  если  бы  только
возникло такое желание, что она может задержаться в таком  положении  чуть
дольше, прежде чем свалится вниз.
     И этот маленький знак должен был бы ясно показать, что  никакого  сна
больше не было и в помине.





     Петр повесил над огнем котелок, чтобы вскипятить воду: Саша  попросил
его приготовить чай, как только они  проснулись  поздно  утром.  Петр  был
очень озадачен такой просьбой. Как можно было  думать  про  какой-то  чай,
когда  невыносимо  выдерживать  любое  промедление  при  таком,  будь  оно
проклято, соседстве, учитывая, что водяной  так  или  иначе  покинул  свою
нору, а на реке им не удалось обнаружить никаких признаков Ивешки...
     Но не смотря на подобные мысли, он и сам, как  убитый,  спал  прошлой
ночью,  подозревая,  что  это  не  обошлось  без   чьего-то   постороннего
вмешательства. А тем  временем  Саша,  жаловавшийся  на  беспокойные  сны,
теперь с явным  ожесточением  что-то  записывал  в  свою  книгу.  Но  Петр
понимал, что иметь дело с колдунами можно было только набравшись терпения,
и если  малый,  с  бешеной  скоростью  заносящий  в  книгу  расползающиеся
каракули, хотел попить чаю, то этот чай Саша обязательно получит. Ведь это
было, пожалуй, единственным делом, которое мог сделать человек, у которого
не было иного выбора, как сидеть и ждать.
     Итак, Петр отложил все вопросы, одолевавшие его этим туманным  утром.
Он приготовил затребованный чай и поставил чашку у сашиных ног, добавив  к
этому немного отварной крупы, смешанной с медом, которую он пристроил  ему
на колено.
     Тот, не отрываясь от книги, потянулся за ней и отправил почти  всю  в
рот, запивая из чашки, взяв ее левой рукой, которой только что придерживал
чернильницу. Слава Богу, что он все-таки не перепутал их местами. Страницы
книги он придерживал локтем, а перо испытывало  такие  нагрузки,  к  каким
явно не привыкло даже находясь в хвосте у гуся. Саша спешил так как только
мог, и обычному человеку оставалось при этом только надеяться, что сидящий
перед ним колдун пришел к каким-то очень полезным выводам.
     Петр, закончив свой завтрак, поинтересовался, понадобится ли  им  еще
костер или нет. И когда Саша ответил, что скорее  всего  нет,  Петр  залил
угли речной водой, а затем упаковал как  мог  их  вещи,  разумеется  кроме
книги и чернильницы.
     При этом он не переставал думать о происходящем и  пришел  к  выводу,
что Ивешка была далеко не так глупа. Он был согласен с Сашей, что она,  по
крайней мере, знает, что делает. Если только она не устала  от  постоянных
мыслей о  своем  перерождении...  которое,  черт  возьми,  можно  было  бы
сравнить с вновь ожившим ивовым деревом...
     Это обстоятельство очень  сильно  обеспокоило  и  его  самого,  когда
прошлой ночью он вглядывался в ту самую полоску на берегу реки, где  росла
та злополучная ива, раскачивая на ветру  свисающими  ветками.  Он  не  мог
понять, какое значение имел тот факт, что явно мертвое дерево вдруг  стало
возвращаться к жизни, и какая могла быть неясная связь между этим событием
и исчезновением Ивешки, кроме того ранее известного ему факта, что  дерево
умирало,  сбрасывая  в  воду  свои  листья,  по  мере  того   как   Ивешка
возвращалась к жизни. И это дерево выглядело абсолютно мертвым  в  течение
всех трех лет, когда он проплывал по  реке,  занимаясь  посадками  леса  в
верховьях.
     Ивешка очень заботилась о лесах. Она  со  всем  пылом  обращала  свои
чары, околдовывая молодые  саженцы,  чтобы  ускорить  их  рост.  О  каждом
деревце она говорила как об отдельной личности. Как бы ни было, но  вполне
возможно, что та старая ива не дала умереть ее совести, когда  погиб  этот
лес, и таким образом в этот лес вновь  вернулась  жизнь,  как  только  она
вернулась и к Ивешке. Разве она, обладая всем искусством  чародейства,  не
смогла заметить такого любопытного факта?
     Или  заметила,  но  посчитала  это  чем-то  обыденным  и  недостойным
внимания?
     Господи,  да  он  даже  представить  себе  не  мог,  что  она   могла
оказываться именно здесь во время своих побегов в лес.
     Действительно, он не видел причин.
     Наконец Саша закрыл свою книгу.
     - Ну так что, мы можем отправляться? - спросил его Петр.
     - Да, мы отправляемся. - Саша уложил и  книгу  и  чернильницу.  -  Ты
поедешь верхом, теперь твоя очередь.
     - И что же мы собираемся делать?
     - Мы идем прямо туда и выясняем, что там произошло, - ответил Саша.
     - Приятно слышать наконец хоть что-то, имеющее смысл. Идем, Малыш.  -
Он вскочил на Волка, вслед за опередившим его Малышом, которому  при  этом
пришлось исчезнуть оттуда. Затем, когда Волк неуверенной иноходью двинулся
было по направлению к Саше, Петр надел свою шапку, наклонился и  подхватил
сашину поклажу. - Нам что-то стало известно? Мы узнали что-то новое  после
столь долгих занятий чтением и письмом?
     Надежда была только на это.
     Саша же разбил эти надежды лишь одним беспокойным движением головы.
     - У меня лишь возникло подозрение, что кто-то  очень  хотел  заманить
нас именно сюда. И, пожалуйста, не спрашивай меня, кто именно.
     - Но я все равно  спрошу.  Или  это  то  самое  имя,  которое  мы  не
произносим вслух?
     - Я не знаю, - сказал Саша и вновь покачал головой,  заставляя  Волка
идти без повода.
     - Хорошо, тогда что же еще?
     - Я больше ничего не знаю.
     - Саша...
     - Боюсь, что он проснулся. Я не знаю как, я  не  знаю  почему.  Я  не
знаю,  было  ли  это  одним  из  его  прежних  желаний  или  это   простая
случайность, которую нельзя исключать, когда имеешь дело  с  желаниями.  А
может быть, что-то отвлекло внимание леших. В  конце  концов,  причина  не
имеет большого значения.
     - Ты лучше не говори мне таких слов, как "не знаю", "не уверен",  "не
понимаю, почему". Я чертовски устал от них. Только прошу тебя, ради  Бога,
приведи наши головы в порядок, чтобы они воспринимали окружающий мир  так,
как мы этого хотим, да, как говорится, смажь наши пятки. Разве это желание
не сработает?
     - Оно сработает превосходно, - сказал Саша, - если только тем, что ты
пожелаешь, не сможет воспользоваться твой враг.


     Они менялись время от времени, а порой  вообще  не  нагружали  Волка,
кроме как поклажей, чтобы он мог отдохнуть от них обоих, особенно там, где
в лесу не было ни единой тропинки. Земля становилась  все  суше,  чем  та,
которая лежала к югу от пещеры водяного. Они уходили все дальше  и  дальше
на север, удаляясь от реки. Саша старался забирать как можно меньше сил от
окружавшего их леса, только чтобы  поддерживать  их  собственные  силы  да
пытаться услышать Ивешку, разорвав хоть на мгновенье окружавшую их тишину,
чтобы подать сигнал лешим о беде, приключившейся с ними.
     Но  ответа  так  ни  откуда  и  не   приходило,   кроме   устойчивого
предчувствия, оставшегося у него после ночных кошмаров, что  они  упустили
свое время и свою удачу, что Ивешка, взяв лодку, значительно обогнала  их,
так что не было никакой надежды догнать ее, во всяком случае до  тех  пор,
пока ветер продолжал дуть с юга, вопреки всем его желаниям.
     Петр, в свою очередь, идя пешком, экономил  дыханье,  почти  не  ведя
никаких разговоров по поводу прошедшей ночи.
     Только однажды у него вырвалось:
     - Черт побери, и что за напасть! - Это произошло,  когда  они  теряли
время, переходя через приличных размеров ручей, и еще раз, когда,  прыгнув
через другой ручей, он неудачно приземлился и упал в воду.  -  Я  понимаю,
что сейчас ты занят другими  желаньями,  -  сказал  он,  поднимаясь,  весь
мокрый от воды, - но нельзя ли обратить немного внимания и на нас?
     - Извини, - ответил ему Саша с явным  раскаянием  в  голосе.  В  этом
действительно была его ошибка. Но Петр нахмурился, глядя  вверх  на  него,
сидящего на лошади, и похлопал его по колену.
     - Не теряй чувства юмора, приятель, не теряй чувства юмора. Запомнил?
     Это как нельзя лучше характеризовало образ мыслей  Петра,  независимо
от того, насколько глуп мог быть его приятель. Он решил в тот момент,  что
Петр пытался просто поднять его настроение и заставить спуститься с  небес
на землю.
     - Мне действительно очень жаль, -  повторил  он,  но  по  лицу  Петра
понял, что это всего-навсего лишь еще одно обычное "извини". Тогда он  сам
попытался пошутить, и содрогнулся,  когда  в  очередной  раз  произнес:  -
Извини.
     - Одолжи мне парусину, - неожиданно сказал Петр.
     - А почему ты не хочешь ехать верхом? - спросил Саша, который  только
что соскочил с  лошади,  потому  что  сидя  на  ней  можно  было  получать
небольшое тепло,  что  было  немаловажным  для  человека,  почти  насквозь
промокшего в ручье. Но Петр отказался, только  еще  раз  попросил  у  него
парусину, ссылаясь на то, что при ходьбе он  согревается  гораздо  больше,
Волку нет никакой необходимости мокнуть без всякой на то причины.
     Гром загремел где-то через час.


     Теперь они шли под дождем и почти  в  сумерках,  которые  разрывались
вспышками молний. Они, правда, накрывались  от  дождя  парусиной,  которая
хоть как-то помогала им удерживать тепло. И еще было одно достоинство в их
теперешнем положении: земля  под  ногами,  хоть  и  политая  дождем,  была
твердой. Между мертвыми деревьями попадались  большие  поляны  и  участки,
поросшие молодыми  деревцами  и  свежими  папоротниками,  вместо  зарослей
колючек, что позволяло им двигаться на запад без особых усилий.
     Но в какой-то момент  после  заката  солнца  Саша  почти  без  всякой
причины оглянулся через плечо, но Петр это сразу заметил. С этого  момента
Сашу не оставляло странное ощущение в  собственном  затылке,  и  он  начал
почти постоянно бросать тревожные взгляды назад.
     - Мы что-нибудь потеряли там? -  спросил  его  Петр.  -  Какое-нибудь
привидение вроде банника?
     - Пока не знаю, - отвечал Саша. - У меня есть лишь ощущение.
     В лесу послышался треск веток, яркая молния  скользнула  над  лужами,
отразившись сверкающим водопадом на мокрых  ветках  и  папоротниках.  Саша
побледнел, возможно  от  переохлаждения,  напомнив  Петру  в  этот  момент
несчастного призрака.
     Но после этой вспышки они  почувствовали  очень  быстро  подступившее
утомление и не придумали ничего лучше, как растянуть  парусину  с  помощью
веревок между деревьями, несмотря на дождь развести костер на  самом  краю
их временного укрытия и приготовить горячий ужин для себя,  для  Малыша  и
для Волка.
     И только теперь,  когда  они  остановились,  у  них  появилось  время
подумать. Петр, уставившись на огонь, думал о  том,  могла  ли  догадаться
Ивешка, что в этот самый момент он думал о ней, и в тысячный раз спрашивал
сам себя, не в силах остановиться, что такое он  должен  был  сделать  для
Ивешки, чтобы она в итоге поверила ему.
     - Только не сдавайся, - сказал Саша, возможно  подслушав  его  мысли.
Петр подумал о том, что теперь он не дождется  возможности  уединиться  со
своими мыслями, и вздохнул.
     - Я не сдаюсь, - машинально ответил он, подперев рукой подбородок.  -
Мне только хотелось бы знать, что она думает о своих  делах  и  поступках,
или о том, что мы  ищем  здесь,  или  почему,  черт  возьми...  -  Тут  он
вспомнил, что Саша всегда ругал его за крепкие выражения, несмотря на  то,
что учитель  Ууламетс  никогда  не  ограничивал  себя  в  этом.  При  этих
воспоминаниях он ощутил неприятный ком в горле. -  ...Мы  никак  не  можем
догнать ее.
     - Я не знаю, - ответил ему Саша, - честно признаюсь, что не знаю.
     - А ты пытался узнать?
     - Петр, клянусь тебе, что делаю это постоянно.
     Он почесал затылок и как бы извиняясь посмотрел в сторону, потому что
почувствовал, как его глаза  предательски  защипало.  Он  не  хотел  ничем
огорчать мальчика. Спустя некоторое время он произнес, с  трудом  разжимая
губы:
     - Я верю тебе. - Это были единственные ободряющие слова,  на  которые
он был способен. И вновь, вздохнул, чувствуя при этом явное облегчение.  И
тут ему в голову пришла мысль о том, что Саша может по-своему  истолковать
его молчание. - На самом деле мне безразлично,  направлены  на  меня  твои
желания или нет, - добавил он, будто спохватившись.  Эти  слова,  как  ему
казалось, по смыслу явно отличались от того, что он сказал Саше перед тем,
как они покинули дом. Тогда он был раздражен  и  ему  хотелось  знать  как
можно скорее и как можно больше о случившемся, даже если бы он  и  потерял
при этом рассудок на всю оставшуюся  жизнь,  даже  если  бы  это  навсегда
оттолкнуло от него Ивешку.
     Было заметно, как вздрогнул Саша, а затем в растерянности взглянул на
Петра. Тот был уверен, что Саша подслушал его тайные мысли.
     - Когда ты почувствуешь это, то напомни мне, чтобы я занимался своими
собственными делами, - раздался в ответ слабый сашин голос.
     - Но это очень расстроит Ивешку, - сказал Петр и, вспомнив, о чем  он
не сказал Саше в свое время, добавил:  -  Это  ведь  не  единственный  раз
когда, она убегает из дома.
     Саша выглядел очень  расстроенным.  После  долгой  паузы  он  наконец
сказал:
     - Она никогда не говорила мне об этом, Петр. Мы все делаем ошибки,  и
я, и она...
     - Она сказала, что сотни лет приобретала дурные привычки.  А  однажды
она сказала... - Ему не хотелось сейчас вспоминать об этом. Он  знал,  что
Ивешка будет готова убить его, если узнает, что он сказал об этом Саше. Но
он подумал сейчас и о том,  что  если  и  есть  хоть  одна  душа,  которой
следовало бы знать об этом, то... -  Она  сказала  как-то,  что  временами
подумывает о том, что должна вновь умереть, что  временами  у  нее  бывает
почти осознанное желание...
     Сашино лицо помрачнело и на нем появилась тревога.
     И тогда Петр задал тот самый вопрос, который  почти  три  года  мучил
его:
     - Она на самом  деле  может  сделать  это?  Она  действительно  может
пожелать собственной смерти?
     - Мне кажется, что она имела в виду совсем другое, - сказал  Саша.  -
Она думала, что может умереть, но ведь это совсем не то,  что  умереть  по
собственному желанию.
     - Ну и какая разница? - Его собственная жена говорила о самоубийстве,
а он не нашел ничего лучше, как спрашивать у восемнадцатилетнего мальчика,
что же все-таки она подразумевала под этим. - Черт возьми,  но  что  же  я
могу для нее сделать?
     - Сделай ее счастливой.
     - У меня это получается не самым лучшим образом. -  Он  почувствовал,
как ком вновь встал у него в горле. Он поднял  с  земли  кувшин  и  открыл
пробку.
     - Мне кажется, ты можешь сделать это лучше, чем  кто-либо  другой,  -
добавил Саша.
     А Петр подумал о  водке  и  почувствовал,  что  это  путь  трусливого
отступления. Тогда он взглянул на костер, изо всех сил желая,  чтобы  Саша
перевел разговор на другую тему. Он уже выяснил все, что хотел.
     - От прошлого очень трудно избавиться,  -  продолжал  тот.  -  Ужасно
тяжело. Я знаю это, потому что убил собственных родителей.
     - Ах, черт... - Петр это знал и ему очень  не  хотелось,  чтобы  Саша
вновь начал думать об этом.
     - Здесь очень трудно определить, кто  виноват.  Просто  очень  трудно
повзрослеть, если все время чувствуешь, что твои желания выполняются.  Она
ненавидела своего отца, но в то же время он  удерживал  ее,  например,  от
поджога дома или от того, чтобы она пожелала его собственной  смерти,  или
еще от чего-то подобного. Он был достаточно силен, чтобы остановить ее. Но
меня не остановил никто. То, что хочет Ивешка, и  то,  что  заставляет  ее
убегать из дома, происходит по той причине,  что  колдуны  не  могут  жить
рядом друг с другом. Именно поэтому в городах и вырастают такие плохенькие
колдуны. Ведь не даром отец Ууламетса отвел его в лес и оставил  у  дверей
дома, где жила колдунья.
     - Это была Маленка. - Петр тоже слышал эту историю.
     - Ууламетс говорил, что большинство самых настоящих  колдунов  просто
сходят с ума, а многие из оставшихся желают только  об  одном:  вообще  не
иметь никаких желаний. И вот это и есть  самое  действенное  лекарство  от
колдовства, если оно в данном случае действительно необходимо.  Но  Ивешка
вряд ли захочет этого. А  теперь  подведем  итог:  Маленка  умерла,  Драга
умерла, Ууламетс умер, Черневог... один Бог только знает,  что  с  ним.  И
насколько мне  известно,  Ивешка  и  я  -  единственные  сильные  колдуны,
оставшиеся в живых. Это...
     Наступила неожиданная пауза, в течение  которой  было  слышно  только
потрескивание костра, да шелест ветра в деревьях.
     - Это  ведь  на  самом  деле  очень  трудно...  Очень  трудно  бывает
временами, - продолжил Саша после паузы. Петру даже показалось, что в  его
глазах появился какой-то странный блеск, сжатые пальцы  побелели,  а  руки
плотно обхватили колени. - Страшно и жутко. Но  когда  ты  оказываешься  в
состоянии сделать то, что задумал, то становится  еще  страшнее  от  мысли
оказаться беспомощным. Поэтому на поверку выходит,  что  лучше  ничего  не
делать. Но уж если ты взялся за  дело,  то  должен  быть  уверен  в  своей
правоте.
     Петр не нашелся сразу, что сказать. Наконец он проговорил:
     - Ты гораздо лучше, чем Ууламетс.
     - Я тоже надеюсь на это, - сказал Саша  и  подбросил  новые  ветки  в
огонь.  Его  губы  были  плотно  сжаты.  Петр  почувствовал,  что   что-то
произошло: во всяком случае, все его боли неожиданно прекратились.
     Он предположил, что  это  была  просто-напросто  очередная  кража  из
лесных запасов.
     - Ты полагаешь, что она просто боится, - спросил он. - Боится  делать
то, что делаешь ты, потому что может вовремя не остановиться?
     - Я думаю, что она ужасно боится этого. - Саша бросил  еще  несколько
веток в костер. - Ей пришлось вести отчаянную борьбу с собственным  отцом.
И не только в словесной  перепалке.  Не  забывай,  что  колдуны  при  этом
обмениваются желаниями, которые  носятся  между  ними  туда-сюда.  Но  ему
удалось-таки остановить ее. У него всегда хватало на это сил, пока в  один
прекрасный день она не сбежала из дома. Я не думаю, что она понимала,  как
он боялся за нее.
     - Но почему? Ведь она не могла победить его.
     - Да все потому, что колдун  никогда  не  бывает  так  силен,  как  в
детстве. - Саша помолчал, глядя на огонь. - Поэтому он хотел заставить  ее
делать то, что на его взгляд было  разумно.  По  крайней  мере,  чтобы  не
допустить, чтобы ребенок спалил  дом  или  пожелал  чего-то  по-настоящему
опасного и глупого. Ведь мать Ивешки была  колдунья,  колдуном  был  и  ее
отец. Так что она получила в наследство этот дар  с  обеих  сторон.  Я  не
слышал ни от кого о подобном случае, не слышал о нем и сам Ууламетс.
     - О чем ты говоришь? - Петр откровенно признавался, что не  понимает,
о чем идет речь, возможно лишь за  исключением  того,  что  этот  факт  не
предвещал ничего хорошего.
     - Я говорю о том, что  мне  очень  интересно  знать,  задумывался  ли
Черневог хоть когда-нибудь над тем, чтобы отомстить Ууламетсу? Ведь вполне
возможно, что он убил ее потому, что боялся.
     Петр не имел ни малейшего представления, как связать между собой  все
сказанное Сашей, и не мог понять, хорошо это было или  плохо.  Потому  что
побег Ивешки из дома приобретал теперь совершенно новый смысл.
     - Ты думаешь, что она может вступить с ним в сделку?
     - Не знаю. Но не думаю, что она и сама знает об этом.
     - Но что же тогда все это значит, черт побери? Может, не может... Что
это значит?
     - Она не любит говорить об  этом,  но  мне  кажется,  что  с  момента
возвращения в жизнь она узнала очень многое о себе. Я думаю, что она очень
хорошо  представляет  себе  причины  происходящего,  и,  вполне  возможно,
понимает, почему она и ее отец не ладили друг  с  другом.  Даже  если  она
по-прежнему ненавидит его. Ведь она боится, что он мог оказаться прав. А в
таком случае все нити  этого  дела  тянутся  на  север,  если  вокруг  нас
действительно что-то происходит. Она чувствует это, поскольку однажды  уже
вступала с ним в сделку...
     - Здорово. Это просто чертовски здорово. Все выглядит так,  будто  он
позвал ее туда. И ты хочешь убедить меня в том, что она  готова  на  любой
риск в единоборстве с ним? Но послушай, ради Бога,  ведь  однажды  он  уже
убил ее! Что еще может отдать человек, кроме как собственную жизнь?
     Саша как-то странно и испуганно посмотрел на него, и Петр  неожиданно
пожалел, что задал этот вопрос.
     Саша продолжал  сидеть,  подбрасывая  ветки  в  костер,  из  которого
поднимались снопы искр.
     - Она может разделаться с ним, если сумеет выяснить то  единственное,
что действительно необходимо ей: наконец-то понять, что  же  она  все-таки
хочет.
     - Господи, - проговорил Петр, прежде чем  обдумал  услышанное.  Затем
покачал головой и добавил совершенно искренне:  -  Это  означает,  что  мы
оказались в беде? Разве не так?


     Освещенный ночными звездами, вокруг раскинулся притихший лес. Не было
ни малейшего ветерка.
     Сова внезапно бросилась вниз, когти сомкнулись в  жестоком  ударе.  В
тишине коротко пискнул заяц.
     Саша проснулся от внезапного толчка. Он  выровнял  дыханье,  стараясь
поскорее прогнать сон, откинул груду одеял и встал, чтобы подбросить новые
сучки и ветки в тлеющие угли.
     Петр зашевелился и пробормотал:
     - Помочь тебе?
     - Можешь еще поспать,  -  сказал  Саша  и  пожелал,  чтобы  побыстрее
наступил рассвет. Огонь охватил сухое дерево, повиснув желтой бахромой  на
красноватых углях. - Все хорошо.
     Петр оперся на локоть и с интересом глядел на Сашу.
     Где-то совсем близко прокричала сова. Саша подбросил очередную охапку
веток в  огонь  и  вновь  устроился  под  одеялом,  не  желая  вступать  в
дальнейший разговор.
     - Дождь наконец-то перестал, - заметил Петр.
     Это была сущая правда. До них долетали  лишь  мелкие  капли,  которые
ветер срывал с окружающих деревьев. Гроза откатилась дальше на север.
     Саша чувствовал, что не может думать по ночам, находясь вблизи  него.
Он даже в мыслях опасался произнести это имя: Черневог.
     Он в который раз обращался в своих желаниях к  Ивешке,  надеясь,  что
она услышит его...
     Ночью он особенно остро чувствовал собственную уязвимость.  Возможно,
так действовали сны. Тут он вспомнил про зайца и про скорость,  с  которой
произошло нападение...
     Он никогда толком не задумывался об оружии, не допуская  даже  мысли,
чтобы обзавестись мечом: колдун, столь  искусный,  как  он,  стоил  больше
вооруженного человека. Колдун, одержимый желаньем  убивать...  всегда  мог
это сделать.
     Петр  верил,  что  Саша  непременно  придумает  что-то   разумное   и
единственно верное, чтобы спасти их. И поэтому  Саша  постоянно  опасался,
что всякий раз делает  неправильный  выбор  в  своих  решениях.  Он  часто
мучился вопросом о том, что больше заставляло  его  колебаться  по  поводу
убийства  Черневога:  добродетель  и   разум,   или   страх,   порожденный
неуверенностью.
     Или его удерживала сила собственных желаний Черневога?
     Он даже вздрогнул, прислушиваясь  к  тому,  как  Петр  ворочался  под
одеялами, и подумал, что если ему чего-то и не хватало  в  данный  момент,
так  это  смелости  Петра.  Он  осознавал,  что  опасается   невообразимых
последствий, и этот страх затруднял его рассужденья.  Он  чувствовал  себя
как тот проклятый кролик, который боялся каждой тучки на небе.
     Если лешие позволили проснуться Черневогу, думал он,  и  если  Ивешка
оказалась втянутой во что-то такое, откуда ему никогда не удастся вытащить
ее, то, хотя Петр и верит в его способности, кто же он такой  после  всего
этого, чтобы первый раз в своей жизни сразиться с  настоящим  волшебником?
Ведь даже Ууламетс боялся его, Ууламетс не смог справиться с ним кроме как
с помощью волшебства...
     И тогда он подумал, здраво и откровенно: "Господи, что же я собираюсь
делать? Неужели я хочу воспользоваться волшебством против Черневога?
     Так ведь это то почти же самое, что садиться играть  в  кости  против
Дмитрия Венедикова...
     Дурак, ну и дурак же ты, Саша Васильевич!"
     Отягощенный этими мыслями, он встал, чтобы отыскать свои вещи.
     - Что случилось? - Петр вскочил, хватая его за руку. -  Саша?  Что  с
тобой?
     - Все хорошо, Петр, ничего  страшного  не  произошло.  Я  всего  лишь
проснулся. - Он подтянул поближе свой мешок и начал  вытаскивать  из  него
один за другим горшки,  наполненные  травами.  -  Мне  некогда  было  даже
прочитать все, что я записал за эти годы, вот в чем  дело.  Ведь  все  это
остается лишь словами, словами, словами пока ты не вдумаешься в их смысл.
     - Что ты хочешь сказать? Тебе нужно прочитать все то, что ты  записал
в книгу? А что ты ищешь сейчас?
     - Коровяк, желтокорень и фиалку.
     - Фиалку?
     - Мне очень нравится фиалка.
     Наконец он отыскал нужные горшочки, распечатал их и бросил по щепотке
из каждого в огонь, добавив к ним еще и мох. Пламя взметнулось вверх.
     - Надо бы подбросить побольше дерева, - заметил он при этом.
     - Саша?.. - Казалось, что Петр передумал задать очередной  вопрос,  а
вместо этого встал и бросил в огонь почти три охапки сучков и веток.
     - Я не обещаю, - пробормотал Саша, разговаривая сам с  собой,  словно
пытаясь сдержать разбегающиеся мысли и рассматривая это  "не  обещаю"  как
скрытое сомнение. Затем он поправился:  -  Но,  с  другой  стороны,  явная
ошибка браться за это дело с помощью волшебства.
     - Так ты сможешь поговорить с Ивешкой? Ты сможешь отыскать ее?
     - Возможно, но я ни в чем не  уверен.  -  Он  подбросил  еще  фиалки,
вдохнул наполненный ароматом  дым  и  попытался  не  воспринимать  все  те
вопросы, которые только что задал ему Петр.  Сейчас  ему  было  необходимо
собраться с мыслями и удерживать их, словно табун самых резвых лошадей.  -
Волшебство не имеет ничего общего с окружающей  нас  жизнью.  Естественный
мир отталкивает, тут  же  отталкивает  нас,  едва  только  я  пытаюсь  его
использовать. Вот что происходит на  самом  деле,  с  природой  ничего  не
поделаешь.
     - О чем ты говоришь? Ради Бога, объясни мне.
     - Это тоже самое, что шулерские кости Дмитрия Венедикова.  Волшебство
и мир естественных вещей: они не совместимы.  Только  лешие  являют  собой
нечто необычное с этой точки зрения. Они обладают волшебством, как  Малыш,
а с другой стороны, столь же естественны, как окружающие нас деревья. Они,
как колдуны, собрали отовсюду небольшую частицу и соединили их. Но в то же
самое время, они не могут отличить нас даже по лицам. Для них нет  разницы
между отдельными людьми, если только эти люди не  связаны  с  колдовством,
которого те не желают иметь в своих лесах...
     - Господи. Да неужели ты думаешь, что все это могли устроить лешие?
     - Не знаю. Признаюсь честно, не знаю. Но прошу тебя, Петр, потише!  -
Саша прикрыл уши  руками,  словно  из-за  опасения  растерять  собственные
мысли, так же, как когда-то делал Мисай, рассматривая молодые березы...
     Он наклонялся к ним очень близко, чтобы обнюхать и потрогать. Это тот
самый Мисай, который слышал малейший треск веток в  своем  лесу,  в  своем
лесу, который долгое время так  или  иначе  принадлежал  колдунам...  Саша
наклонился еще, чтобы не терять поднимающийся дым, высовываясь  прямо  под
капли воды, падающие с деревьев. Он держал руки около огня, глядя в  пламя
открытыми немигающими глазами.
     - Мисай, - прошептал Саша, - Мисай, ты знаешь, что Ивешка отправилась
вверх по реке, а мы никак не можем найти ее? Можешь  ли  ты  поговорить  с
нами, Мисай?
     Он ожидал, что ответ, если он придет, будет едва различимым.  Поэтому
он расслабился и прижал ладони к глазам, пока искры не ослепили  его.  При
этом он подумал, что после всех попыток воровства,  после  всего,  что  он
позаимствовал у леса, вряд ли уместно доверять  колдовству  и  думать  про
Мисая, если он на самом еще существует...
     Возможно, что в этот самый момент Мисай ругал  его  за  ошибки:  Саша
вновь стал ощущать лес, далекий и готовый в любую минуту  вновь  исчезнуть
от него.
     Но он вцепился в это ускользающее ощущение присутствия:  он  думал  о
молодых березах и старался не отвлекаться на другие мысли.
     - Мисай, - вновь прошептал он, и где-то далеко-далеко упала  сосновая
шишка.
     Когда имеешь дело с лешими, то нужно быть очень внимательным.  К  ним
нужно очень тщательно прислушиваться, чтобы распознать их голос,  а  иначе
можно  и  не  услышать  совсем,  если  настроиться  на  заранее  ожидаемый
отклик...


     Удивительно, как долго мог просидеть у  костра  этот  малый,  подумал
Петр, забираясь под узкую полоску парусины и вновь  заворачиваясь  в  свой
проклятый кафтан и одеяла. Волшебный дым никак не повлиял на него, если не
считать неприятного жжения в носу. Но он видел, как сосредоточен был Саша,
и его не покидала уверенность, что именно сейчас происходит что-то важное:
если понадобилось разводить огонь прямо среди ночи и если малый неожиданно
заявил, что кое-что понял в происходящем,  то  тогда,  Господи,  если  его
уверенность сможет добавить хоть что-то  к  усилиям  этого  парня,  то  он
согласен верить, черт побери, он согласен верить в старых  друзей  скорее,
чем во что-нибудь еще...
     Малыш пронзительно зарычал и выскочил из-под навеса: сердце  у  Петра
подскочило. Теперь Малыш обосновался на спине Волка, посвечивая в  темноте
над костром золотистыми блестящими глазами, в которых отражалось пламя. Но
Саша даже не вздрогнул.
     Все ли идет так как надо, подумал Петр,  больше  всего  беспокоясь  в
этот момент о том, как бы не испортить все дело своим вмешательством.
     В следующий момент до него донесся шелест листьев, похожий на  чей-то
разговор... Он не  мог  определить,  что  именно  это  было.  Звук  скорее
напоминал вздох листвы и ощущался как свежий ветер,  наполненный  запахами
весны.
     Он медленно прошел над ними.
     Наверное, это был Мисай, подумал Петр. Однако  он  не  видел  никакой
разумной причины, чтобы сообщать о своем открытии, и  только  яростно  тер
нос, сдерживая прорывающееся чиханье.
     Тут он услышал сашин шепот:
     - Он слушает. Ему уже известно, что мы здесь.
     - Да, я тоже слышал, - просто ответил Петр.
     Саша еще долго сидел на корточках, уперев локти в  колени,  глядя  на
огонь полузакрытыми глазами. Петр, опираясь  на  затекшую  руку,  не  смел
двигаться и старался по возможности не дышать, думая о происходящем на его
глазах.
     Все ли с ним хорошо? Может быть, его все-таки следует разбудить?
     Наконец Саша пробормотал, едва слышно шевеля губами:
     - Тишиной в лесу мы обязаны лешим. Они хотят, чтобы мы отправились  к
тому месту как можно скорее.
     - Да знают ли они, что едва не лишили меня жизни! - прошептал в ответ
Петр. - Это из-за них Ивешка отправилась в  одиночку,  Бог  знает  куда...
Если они хотят, чтобы мы отправлялись  туда,  так  почему  они  раньше  не
сказали об этом?
     Саша ответил ему все так же тихо:
     - Они хотят предотвратить кое-что, только и всего. Они  лишь  следуют
заключенному соглашению. Мне думается, что  они  сами  попали  в  какую-то
беду.
     - Прекрасно. Эта беда нам хорошо известна.  Интересно  только  знать,
слышал ли Мисай хоть что-нибудь от Ивешки? Ты не спросил его?
     - Я спрашивал его. Но он сказал лишь одно: поторопитесь.
     Это было самое неприятное из всего услышанного Петром.
     - Мы должны отправляться, - сказал Саша, - прямо сейчас.
     Итак, прямо ночью, сейчас, немедленно.
     Петр подхватил кучу одеял и начал укладываться.
     Он делал это очень быстро.


     Днем лес выглядел  здоровым  и  сильно  подросшим.  По  склону  холма
пробежала лиса, остановилась и с любопытством уставилась на них.
     Саша отметил, что они уже  покинули  владения  водяного.  Может  быть
именно поэтому, а может быть потому, что они получили хоть какой-то  ответ
от Мисая, у  них  прибавилось  сил  и  появилась  реальная  надежда.  Петр
продолжал идти быстрым шагом, несмотря на случайные покалывания в боку. Он
вел Волка и настаивал на том, чтобы Саша продолжал ехать  верхом,  уверяя,
что его ноги гораздо  длиннее  и  он  себя  прекрасно  чувствует  на  этой
прогулке.
     Так они шли, попеременно садясь на лошадь  и  изредка  останавливаясь
для короткого отдыха: только чтобы плеснуть на лицо воды, да смыть пыль  и
грязь в случайном ручье. От быстрой ходьбы одежда,  недавно  вымокшая  под
дождем, перепрела, от мокрых сапог на  ногах  появились  волдыри,  а  день
превратился в сплошную перепутанную  ленту  из  покрытых  зеленой  листвой
холмов и полян, заросших папоротниками.
     Но перемены, произошедшие в лесу, радовали сердце. Петр  был  уверен,
что это была работа леших: ни одной упавшей ветки не попалось на их  пути,
все кругом было так ухожено и прочищено, что можно было идти и в сумерках,
и даже в сгущающейся темноте. Когда же стало  совсем  темно,  они  достали
свои одеяла и устроились на ночлег, не разжигая костра, расстелив  постель
прямо под шелестящими ветками.
     - Здесь чувствуешь себя в безопасности, пробормотал Петр, ощущая  как
сон подступает к нему и кружит голову.  -  Слава  Богу,  что  здесь  такое
здоровое место.
     - Завтра ты поедешь верхом, - сказал Саша.
     - Пешком я иду быстрее тебя.
     На это Саша уже ничего не ответил.  А  у  Петра  мелькнула  очередная
мысль, что может быть, он имеет лишь только  ощущение  быстрой  ходьбы,  и
одному Богу известно, какие усилия прикладывал для этого Саша...
     - И кроме того, - исправился он, - ты не можешь думать,  когда  идешь
пешком, потому что должен отвлекать внимание на собственные  ноги.  А  мои
мысли все равно ничем не помогут нам, в отличие от твоих.
     По-прежнему не  последовало  никакого  ответа.  Затем  Саша  все-таки
бросил кротко:
     - Я все время пытаюсь, Петр.
     - Я знаю, что ты все время пытаешься исправить наше положение.  Разве
я сказал, что нет?
     - Когда я был маленький, - продолжил Саша со вздохом, - и всякий раз,
когда я обжигал или ушибал палец, я хотел немедленно  остановить  боль,  и
это мне всегда удавалось. Но в то же время  это  пугало  меня,  поэтому  я
вновь хотел ощутить боль, а затем вновь хотел  остановить  ее.  Вот  точно
такие же ощущения сейчас временами охватывают меня.
     Петр некоторое время раздумывал над его словами, а затем сказал:
     - Я могу это понять.
     - Можешь?
     - Да. Ведь на самом деле никто никогда не знает, чего на  самом  деле
он хочет. У каждого есть свои сомненья, вот в чем и заключается все  дело,
не так ли?
     - Я думаю, что это именно так.
     - Ты должен был бы сбросить своего дядю-скрягу  на  корм  лошадям.  Я
думаю, ты и сам это прекрасно знаешь.
     - Я очень боялся сделать это.
     - Да, ты слишком церемонился с ними.
     - Вот это самое я и имел в виду! Я совсем другой человек,  в  отличие
от тебя. Я не такой, как ты.
     - Ну и слава Богу. Что же тебе хочется? Тебе не хватает  толпы  бояр,
которые гонятся за тобой, намереваясь повесить?
     - Я не такой смелый, как ты. И это проявляется во многом.
     - Господи, да что же все это  значит?..  И  все  из-за  того,  что  я
сказал, что хожу пешком быстрее тебя?
     - Ты привык рисковать, и риск не пугает тебя.
     Петр тут же представил себе перила балкона,  расположенное  на  самом
верху окно Ирины, заледенелое крыльцо и огромную сосульку.
     - Они боялись меня, будто во мне сидел  черт,  готовый  броситься  на
них! Я всегда был лишь игроком, и я знал, как уловить нужный момент. Но  я
никогда не был смельчаком, я был всего лишь обычным нищим.
     - Но ведь ты делал все это. Ты всегда знал, что делал.
     - Я рассчитывал.
     - У меня же не хватило бы духу на такое.
     - Ты - колдун. Тебе не следует делать это.
     - Нет, я тоже могу плутовать.
     - Это смешно. Настоящий плут был Федор Мисаров, а ты даже не  сбросил
его в кормушку для лошадей.
     - Потому что я боялся его.
     - Нет, не поэтому. -  Петр  приподнял  голову  и  взглянул  на  Сашу,
который лежал на спине, а на его груди спал Малыш. - Ты боялся самого себя
себя, приятель. Ты боялся, что когда  ты  будешь  загружать  его  на  корм
лошадям, вместо кормушки там могло оказаться что-то другое.
     - Наверное, ты прав, - со вздохом произнес Саша.
     - Всегда лучше сделать хоть что-то, верно? Но с  другой  стороны,  ты
ничего и не испортишь, если ничего не сделаешь.
     - Именно это я и имел в виду, Петр. А вдруг кто-нибудь заставит  меня
своим желанием свершить ошибку?
     Петр чуть наклонился вперед, опираясь на локоть.
     - Может быть, когда ты ничего не делаешь, ты тоже совершаешь подобную
ошибку? Ты никогда не задумывался над этим?
     Саша повернул голову и посмотрел на Петра.
     - Если бы ты был колдуном, то я должен сказать, ты был  бы  одним  из
лучших.
     - Господи, но я не колдун и никогда им не  буду.  -  Эта  мысль  явно
испугала его. - Нет, нет, только не я.
     - А все-таки, чтобы ты тогда сделал?
     - Я бы  пожелал  ему  смерти!  Я  бы  пожелал,  чтобы  лес  оставался
невредимым, а Ивешка вернулась бы домой. Это прежде всего.
     Саша слушал, почесывая голову Малыша.
     - И как бы тебе это удалось?
     - Что ты имеешь в виду под этим "как"?
     - Так ведь это самое главное. Как мы хотим все это осуществить?
     - Я думаю, что ты мне это и скажешь.
     - Но я спрашиваю тебя. Я говорю это вполне  серьезно,  Петр.  У  тебя
хорошая голова, чтобы посылать правильные желания. Ты стараешься думать  о
многом, так подумай еще и о том, о чем он не догадывается. Тебе это всегда
удавалось.
     Это был очень трудный вопрос. Петр улегся  на  спину  и  уставился  в
нависшие над ним темные ветки.
     - Я бы пожелал... я бы пожелал чтобы Ивешка принимала  всегда  верные
решения. Это для начала.
     - Не плохо, но  слишком  широко.  Успеха  можно  добиться  на  чем-то
конкретном.
     - Ну и что дальше?
     - Так это я тебя спрашиваю.  Ты  очень  хорош  для  оценки  ситуации,
потому что многое знаешь.
     - Да, хозяев трактиров, кредиторов...
     - Да разве колдуны намного умнее их? Ну так что же ты пожелаешь еще?
     - Я хочу, чтобы Ивешка была в безопасности! Разве ты  не  можешь  сам
пожелать этого без всяких увиливаний?
     - Быть в безопасности - это значит...
     Всякий, кто имеет дело с колдунами, должен знать эти простые истины.
     - Боже мой, - вздохнул Петр и закрыл глаза руками. - Ради Бога, давай
лучше немного поспим. - Он задумался еще на какое-то время,  и  навязчивая
мысль не отпускала его.
     Действительно, то, что он пожелал, осуществить будет очень трудно, но
ему показалось, что это может как-то помочь Саше.
     - Я пожелаю, чтобы она по-прежнему любила меня.
     - Но разве это честно?
     - Если речь идет о ее защите, то вполне!
     Саша промолчал. Петр  еще  подумал  над  этим  и  над  тем,  что  его
беспокоило,  особенно  над  той  проклятой  независимостью,  которая   так
нравилась Ивешке, и в конце концов сказал, полагая, что  утром  ему  будет
гораздо труднее сказать это:
     - Тогда пожелай, чтобы я был кем-то таким, на кого она  могла  бы  во
всем положиться.
     - Вот это почти верно, - сказал Саша.
     - Постарайся как-нибудь пожелать этого. И пока ты  будешь  заниматься
этим, то пожелай нам перехитрить наших врагов.
     - Я не уверен, что это удастся. Это желание требует уточнения.
     - Тогда... - Петр  вновь  подумал  о  высоких  окнах  в  Воджводе,  о
балконах, о задвижках и о ставнях.  -  Пожелай  нам...  -  Он  вспомнил  о
детстве, когда начал свой путь наверх  из  трактирных  подвалов,  стараясь
заручиться дружбой молодых господ, но всегда обманывался на их  счет...  -
не забывать о самых дорогих минутах прошлого.
     - Это хорошо, - сказал Саша. - А что еще? Что ты  думаешь  по  поводу
Черневога?
     Тут Петр медленно покачал головой.
     - Не знаю. - Он обнаружил, что так же, как и Саша,  не  может  ничего
сказать на этот счет. Но ему не хотелось так просто уступать:  -  Пожелай,
чтобы его укусила змея, или медведь задрал его.
     - Проснувшегося или спящего? Прямо сейчас, или позже? Тебе не следует
усложнять свои желания. Ведь, например, по соседству может не оказаться ни
одного медведя.
     - Хорошо, тогда отыщи его! Господи, разве ты не можешь все предвидеть
заранее? Какой прок от этого проклятого банника, если  и  он  не  помогает
тебе в этом? Ладно,  давай  спать.  Мы  можем  сойти  с  ума,  если  будем
разговаривать об этом всю ночь напролет.
     - Ууламетс всегда  предупреждал,  что  не  следует  увлекаться  злыми
желаниями.
     - Возможно, но сам он редко останавливался перед этим. Разве не так?
     - Не останавливался, - заметил Саша, а затем продолжил со вздохом:  -
Но все-таки медведь сам по себе не так уж плох.





     Слабый стук копыт приближался все быстрее и быстрее, вызывая  у  него
зловещее чувство преследования...
     Саша оглянулся через плечо. Глаза ослепила тьма, Малыш зашипел...
     Белая грива хлестала его по лицу, а сзади с треском ломались и падали
ветки. Он мчался верхом, сам не понимая куда, а сзади,  вцепившись  в  его
спину, находился второй наездник... Лошадь уносила на себе двоих...
     Волк  поднял  необычный  шум,  и  Саша  проснулся  вместе  с  началом
туманного утра, а над ним склонилась  лошадь  светлого  оттенка,  как  раз
такая, как он видел во сне.
     Белая, в коричневых яблоках лошадь на самом деле  смотрела  на  него,
делая очень знакомые ему движения ноздрями.
     Он подскочил, заставляя ее с  некоторой  обидой  отскочить  назад,  а
затем окликнул, все еще покачиваясь на ногах:
     - Хозяюшка?
     Ее уши тотчас встрепенулись, уверенно реагируя на его голос.  Но  они
тут упали, как только начал подниматься со своего места Петр.
     - Боже мой, приятель, где ты только раздобываешь их?
     - На этот раз у меня не было  подобных  намерений.  Честно  признаюсь
тебе: ни единого...
     - Так неужели это лошадь того самого извозчика?
     - Да, это Хозяюшка.
     - Ну и ладно. Господи, да только не отправляй  ее  назад!  Иди  сюда,
Хозяюшка. Иди, девочка, сюда,  наш  Волк  очень  порядочный  парень,  и  я
отвечаю за его поведение.
     Но лошадь испуганно отскочила назад  от  всех  приманок,  на  которые
пускался Петр. Даже Малыш не  привлек  ее  внимания.  Но  Саша  сплутовал,
опасаясь, что она может сбежать в лес, и пожелал, чтобы она успокоилась, а
затем негромко свистнул. Он стоял вытянув руки, пока она не сделала первый
осторожный шаг, а за ним и второй, и далее пока ее мягкий нос не  коснулся
его пальцев.
     Старые друзья вызывают в памяти  старые  воспоминания...  Как  хорошо
было вновь увидеть ее среди этой наполненной сплошными бедами  жизни,  как
это здорово - обхватить руками ее шею.
     - Бедняжка, извини меня. Но я не собирался забирать тебя сюда, в  это
ужасное место.
     Она же рассеянно бодала  его  головой,  слегка  поскрипывала  зубами,
поглядывала вверх, бросая  при  этом  настороженный  изучающий  взгляд  на
Петра, на Волка и на Малыша. И без сомнения,  она  не  раз  задавала  себе
вопрос, что это за странное сборище было перед  ней  и  что  вообще  может
делать честная рабочая лошадь в такой компании.
     Но происходящее стало  казаться  чересчур  неправдоподобным,  а  само
присутствие Хозяюшки, как бы он ни  любил  ее,  представляло  определенную
угрозу. Ведь он только во сне видел белую лошадь, но никогда не думал, что
это могла быть белогривая Хозяюшка.
     - Я хотел вернуть ее сюда в ту самую ночь,  когда  появился  Волк,  -
сказал он, все еще ослепленный свершившимся, придерживая лошадь за узду, в
то время как Петр был занят упаковкой вещей. - Я знаю, что сделал это,  но
мне постоянно казалось, что  я  во-время  остановил  это  желание.  Именно
поэтому я и сделал паузу во время письма, в тот самый момент, когда  упала
полка. Ведь в тот момент я пожелал  и  кое-что  еще,  Господи!..  о  своем
дяде...
     - Черный бог забрал твоего дядю  Федора.  И  я  сомневаюсь,  что  эта
лошадь имеет хоть какое-то отношение к той злополучной полке.
     - Да, конечно не имеет. Но  ведь  ты  не  должен  забывать,  что  она
прискакала сюда прямо из города... она  прискакала  прямо  туда,  куда  мы
только еще собирались отправиться сегодняшним утром...
     - Ну, хорошо, черт побери. Но ведь все же есть какая-то польза от  ее
появления здесь именно сегодня, да или нет? Твое  желание  просто-напросто
позаботилось о нас, приятель, ему  пришлось  прорываться  буквально  через
половодье желаний, чтобы завершиться здесь...
     - Так в этом-то все и дело. Эта лошадь добиралась сюда не тем  путем,
по которому шли мы. У нее просто не хватило  бы  для  этого  времени.  Тот
единственный путь, которым она могла попасть сюда прямо из Воджвода, как я
и пожелал в свое время, это был путь без дорог  и  даже  без  тропинок,  а
точнее вовсе даже и не путь.
     -  Так  может  быть,  она  обрела  мозги?  Может,   это   тоже   было
предусмотрено в твоем желании?
     - Этого просто нельзя сделать. И вообще, события не  могут  опережать
друг друга.
     Петр взглянул на него, вопросительно подняв одну бровь.
     - Ну ладно. В конце концов, я рад. Вот так и должен быть устроен мир.
     - По правде сказать, я не знаю. Петр, мне не нравится все  это.  И  я
говорю тебе, что я не верю, будто эта лошадь попала сюда именно  по  моему
желанию.
     - Может быть, это было желание Ивешки.
     - Ивешка не хотела даже Волка!
     - Что и означает, что только ты мог сделать это. Черт  возьми,  я  не
думаю, чтобы это мог сделать  Кави  Черневог.  -  Петр  связал  поводья  и
забросил их на спину Волка, все еще покачивая головой.  -  Нам  все  равно
пора отправляться в путь, иначе мы не сдвинемся с места этим утром. Откуда
бы она ни пришла, почему бы она ни оказалась здесь, в итоге мы  ничего  не
можем поделать с этим. Пожелай только, чтобы мы не оказались в дураках.
     - Этому не поможет ни одно желанье,  -  пробормотал  Саша.  -  Малыш?
Господи, да где же он?
     - Вон там,  -  сказал  Петр,  показывая  рукой  поверх  головы.  Саша
взглянул через плечо, приготовившийся к очередному бедствию, и  в  тот  же
миг увидел  Малыша,  который  со  всеми  удобствами  развалился  на  спине
Хозяюшки: черный пушистый шар, которого весь мир воспринимал не иначе, как
щурящуюся от удовольствия кошку из конюшни.
     Это заставило его укрепиться в  мысли,  что  эта  лошадь  была  самой
настоящей Хозяюшкой, а не чем-то еще.


     Кобыла  Андрея  Андреевича  благопристойно  сбежала  лишь   с   одним
недоуздком, и поэтому им понадобился дополнительный кусок  веревки,  чтобы
сделать для нее поводья, если только, а у Петра были на этот счет  большие
сомненья, учитывая сашины таланты, они вообще были нужны ей.
     - Возить репу было гораздо безопасней, - пробормотал Петр ей прямо  в
ухо, пока завязывал узел на кольце. - Но наш парень в полном  порядке.  Ты
только делай, что он скажет тебе. Он еще не совсем  свихнулся,  во  всяком
случае пока с ним было все в порядке.
     Он не имел понятия, отчего последние два дня пребывал  в  приподнятом
настроении, как будто вся эта история с побегом Ивешки так крепко  ударила
его и оставила в ошеломленном состоянии, подобно  тому  случаю,  когда  он
упал с крыши "Оленихи". Однако вполне естественно, что со  временем,  даже
после такого сильного падения, человек выпрямляется и постепенно  приходит
в себя.
     Он становился более  разумным,  в  то  время  как  Саша  порой  терял
уверенность  и  рассудок,  что  в  точности  соответствовало  всем  бедам,
сваливающимся на колдунов, включая и его, и Ивешку.
     Черт возьми, но ведь он все-таки был нужен ей, без всякого  сомненья,
особенно теперь, после этой очередной безумной выходки она нуждалась в них
обоих. И поэтому они должны догнать ее...
     Он легко вскочил на спину Волка, а Малыш тем временем освободил место
для Саши, который попытался столь же лихо  забраться  на  Хозяюшку,  но...
потерпел неудачу. Его нога соскользнула с лошади, а  Малыш  наблюдал  этот
момент, сидя на земле.
     - Да, получается не так удачно, как ты обычно привык  это  делать,  -
заметил Петр, чуть наклонившись вперед, приготовившись наблюдать очередную
попытку. Лошадь вздрогнула, но продолжала терпеливо  стоять.  -  Попытайся
чуть выше. И почему бы тебе не воспользоваться своим желанием?
     Саша мрачно взглянул на него  и  все-таки  вскочил  на  лошадь,  хотя
получилось это не  так  красиво  и  легко,  как  у  Петра:  он  почти  лег
собственным животом на спину лошади, когда та уже сделала первый шаг.  Ему
каким-то чудом удалось не свалить багаж.
     Петр  чуть  посмеялся  над  этим,  как  будто   в   мире   уже   ясно
вырисовывалась надежда и  как  будто  он  имел  право  на  этот  смех,  не
заручившись одобрением Ивешки.
     Господи, да он и  не  хотел  чувствовать  себя  так,  как  чувствовал
сейчас, черт побери! Он хотел  чтобы  Ивешка  была  счастлива:  он  должен
приложить для этого все силы... что порой заключалось даже в таких простых
вещах, как отказ от своих дурных привычек, которых она  не  переносила,  с
чем он сам не был полностью согласен, и которые постепенно отмирали в нем,
унося вместе с собой всякий раз частицу его "я".
     Вот черт, подумал он, чувствуя, как впадает в  панику.  Нет,  это  не
так, нет, нет. Я никогда в жизни не был более счастлив, чем сейчас...
     Разумеется, я неразумно растратил свою молодость. Конечно, и  Дмитрий
и все остальные, не говоря уже о всем городе, только и ждали того момента,
когда я окажусь с петлей на шее... Разве могла считаться счастливой  такая
жизнь?
     - Петр? Что случилось?
     Его руки закоченели. Волк шел под ним, куда глаза глядят, не заботясь
о направлении. Он взглянул на Сашу с внезапным  острым  ощущением  страха,
будто подозревая, что тот  мог  подслушать  его  мысли.  Но  Саша  лишь  с
недоумением глядел на него.
     - Петр?
     - Со мной все хорошо, - сказал  он,  осознавая,  что  этой  отговорки
совсем недостаточно. Он взял в руки поводья. -  Все  хорошо,  я  прекрасно
себя чувствую.
     Вверх и вниз, оставляя за собой очередной поросший молодыми деревьями
холм, вслед за  оживленно  трусившим  впереди  Малышом,  кобыла  извозчика
степенно шла рядом с Волком. Ее уши настороженно торчали, ноздри постоянно
шевелились, а глаза беспокойно оглядывали местность. Казалось что она  все
еще пытается отыскать знакомую улицу или сообразить, какие опасности могут
подстерегать здесь лошадей.
     Но она очень уверенно держалась при подъемах, крепкие ноги  придавали
ей   решительности   в   движениях,   особенно   когда   она   затаптывала
незначительные преграды, попадавшиеся на пути, которые  Волк,  к  примеру,
старался переступать более изящно.
     Когда именно и почему она сбежала из города и как могли они оказаться
именно в том месте, куда эта самая кобыла примчалась еще до того, как  они
осознали необходимость ее появления?.. Рассуждения, подобные  этим,  любой
здравомыслящий человек наверняка препоручил  бы  заботам  колдунов.  Хотя,
если некоторые сашины желанья вели себя подобным образом, как в  случае  с
этой лошадью, продолжал раздумывать Петр, то вполне возможно, что  у  него
могли быть и другие, точно также задержавшиеся в пути, и его  самочувствие
может быть объяснено как раз их действием...
     А он чувствовал себя так, как  будто  то  тяжкое  бремя,  которое  он
ощущал на своих плечах все эти годы, вдруг свалилось с него за время этого
гнетущего пути, как будто, отдалившись от дома, со всем его  выводящим  из
душевного  равновесия  укладом  и  ощущениями  опасности,  он  смог  вновь
свободно вздохнуть.
     Он никогда даже в мыслях не желал зла Ивешке  и  поклялся  себе,  что
никогда, никогда даже не позавидует, что отказался от многого ради нее...
     Но он все-таки думал об этом... Господи, что же такое  происходило  с
ним? Что случилось? И почему он был так зол на нее?


     - Что же все-таки она написала? - спросил  он  Сашу,  когда  вечером,
слегка поужинав и закончив пить чай, тот по обыкновению раскрыл свою книгу
и достал чернила. - Покажи мне, где ее записка.
     Он не думал извлечь какую-то пользу из этого факта. Сам он не доверял
никаким записям и, более того, подозревал, что книги  способствовали  всем
бедам, обрушивающимся на них,  но  Ивешка  очень  много  внимания  уделяла
записи собственных мыслей, и ее образ мышления был столь любопытен, что он
снова и снова возвращался к нему в течение всего дня. Ее  привязанности  и
антипатии порой так злили его, что за весь  сегодняшний  день  он  не  мог
вспомнить ничего, кроме ее упреков в его адрес, причиной которых,  как  он
считал,  была  его  собственная   глупость,   эгоизм   и   все   остальные
предосудительные качества, которые он приобрел очень давно и  исправлением
которых занимались Саша и Ивешка. Ему совершенно случайно пришла в  голову
мысль, что сам процесс письма схож с волшебством, и может быть, всего лишь
может быть, Саша, читая ее записку и не зная Ивешку достаточно хорошо,  а,
возможно, и не обладая достаточным  волшебством,  мог  пропустить  в  этой
записке что-то очень важное.
     Итак, он, преодолев свои опасения, попросил показать ему саму запись.
Саша со всей тщательностью открыл книгу в нужном месте  и  наклонил  ее  к
свету, в то время как Петр придвинул плечо, чтобы  их  слившиеся  тени  не
мешали ему разглядеть написанное.
     Он сразу узнал где была ее рука, еще до того, как Саша указал ему  на
то место, где были две оставленные ею строчки. Он даже  не  дотронулся  до
страницы, боясь разрушить колдовские силы, скрытые там, но все  же  присел
на корточки, не отрывая  глаз  от  книги,  в  то  время  как  Малыш  уютно
устроился, свернувшись теплым пушистым шаром у него на руках. Петр слушал,
пока Саша, водя пальцем по строчкам прочитал ему, что там было написано.
     Но это было все то же самое.
     - Однажды ты мне уже говорил это.
     - Так ведь именно это она и написала, Петр.
     Можно  было  обвинить  Сашу  в  неспособности  понять  тайный   смысл
оставленного послания, но это было абсолютно безнадежно.
     - Попытайся еще.  Я  абсолютно  уверен,  что  там  есть  что-то  еще.
Попытайся узнать это.
     - Петр, клянусь тебе, что чернила есть чернила, и даже  колдун  не  в
силах проделать  с  ними  какой-нибудь  трюк.  Все,  что  здесь  написано,
невозможно изменить.
     - Ты уверен в этом?
     - Петр, этого вообще нельзя изменить. Ты  можешь  это  сжечь,  можешь
соскоблить или уничтожить каким-то другим способом,  но  ничто  не  сможет
превратить эти буквы во что-то иное. Они в точности означают все, что  она
сказала с тех самых пор, как последний раз пользовалась этой книгой.
     - А что, если другие колдуны направят против этого свои желанья?
     - Но это вообще нелегко сделать, а тем более в  книге,  принадлежащей
колдуну. Буквы не могут, словно оборотни, менять свою форму. То,  что  там
есть, там и есть. Она хотела, чтобы я понял кое-что из  ее  записки.  И  я
абсолютно  уверен,  что  то,  что  она  хотела  сказать,  здесь  полностью
отражено.  Она  сообщала  мне,  что  будет  очень  беспокоиться,  если  мы
отправимся следом за ней.
     - И будем искать ее.
     - Да.
     Все написанное в сашином изложении звучало  так,  словно  перед  ними
была Ивешка. Тогда он показал на чистое место внизу и сказал:
     - Тогда напиши здесь, чтобы она была как можно осторожней. - И  Саша,
нисколько не обижаясь, сделал то, что просил Петр, а  тот  наблюдал,  пока
Саша был занят  письмом,  видимо  ощущая  пользу  этого  занятия.  Он  был
абсолютно уверен, что это его желание сохранится именно таким  путем,  как
только что сказал Саша, и будет оберегать ее, что бы ни  случилось  с  ним
самим, даже если он падет жертвой какого-то колдовства и забудет все,  что
любил и что ему было так дорого.
     Ему от всего сердца хотелось придумать гораздо лучшее  желание  и  он
присел к костру, чтобы попытаться подумать над этим, но ему казалось,  что
все, лежащее за пределами этого, уже записанного  в  книгу,  послужило  бы
лишь источником неуверенности и ничем не помогло бы ей.
     Поэтому он вылил солидную порцию из кувшина для Малыша, позаботился о
себе и улегся спать, раздумывая о том, что теперь, когда они  двинуться  в
путь на двух лошадях, жизнь покажется им немного веселее.


     Наконец он уснул. Нужно проявлять большую  ловкость  и  осторожность,
соприкасаясь  с  волшебством,  потому  что   оно   предоставляет   большие
возможности для плутовства и обмана. Саша плел кружево сна  словно  пряжу,
желая, чтобы тот был спокойным и глубоким, пока он работал,  отбросив  все
обещания...
     Вода  белой  пеной  взвивалась  за  кормой,  поскрипывали   натянутые
канаты...
     Все попытки поговорить с Ивешкой заканчивались неудачей,  как  только
ему казалось, что какой-то отголосок, похожий на эхо, доходил до него. Все
было напрасно.
     Но он продолжал посылать свои  желанья,  положив  голову  на  руку  и
борясь с собственным сном. Он записал в  книгу  очень  простое  пожелание,
вобравшее в себя все запасы его мудрости: "Я  желаю,  чтобы  Ивешка  могла
всем сердцем принять Петра таким на двух лошадях как он есть, и никогда не
сомневаться в нем".
     Но это могло быть вмешательством в чужую жизнь. Он очень боялся,  что
так оно и будет,  и  может  привести  к  опасным  последствиям  каким-либо
непредсказуемым путем. Но упрямо и настойчиво, не поддаваясь раскаянию, он
записал:
     "Если есть нечто главное во всем, что происходит с нами,  то  это  не
тишина, а потеря нами способностей осязать привычным для нас  образом  все
происходящее вокруг.
     Все происходит по своим законам. Петр частенько напоминает мне о том,
что прежде всего нельзя забывать то, что мы принимаем на веру".


     Почти перед самым рассветом, скатав одеяла, упаковав  впотьмах  вещи,
они снова двинулись в путь, еще не  полностью  освободившись  от  путаницы
снов. В дороге они подкрепились колбасками и водкой из кувшина, в то время
как Малыш ехал верхом, частенько  перебираясь  со  спины  Волка  на  спину
Хозяюшки и эпизодически, когда настроение его было соответствующим, трусил
по земле впереди них.
     Петр отказался от попыток задавать вопросы, полагая, что он  знает  о
том, что произошло с лешими, так же много, как и Саша, что на  самом  деле
было очень мало: ведь на самом деле никто не может знать, что  творится  в
голове у леших. Но несмотря на это,  они  упорно  продвигались  вперед  со
скоростью, какую можно было ожидать  от  лошадей  на  лесной  дороге.  Они
поднимались верхом на очередной холм и спускались пешими, чтобы дать отдых
лошадям, поднимались верхом на  другой  и  останавливались,  чтобы  лошади
перевели дыханье, растирали их ноги настоем из трав, который  Саша,  слава
Богу, захватил в достаточном количестве, и так шли, и шли, и шли.
     Временами Петр впадал в безнадежное отчаяние, и ему казалось, что  он
больше никогда не увидит Ивешку вновь, что все оборачивается против них  и
что короткий остаток его жизни закончится катастрофой, если  только  лешие
не помогут им. В такие моменты он не рвался вперед и не интересовался тем,
что могло ожидать их там.
     Затем так же неожиданно все, о чем  он  только  что  думал,  начинало
казаться ему совершенно необоснованным: теперь он с  полной  убежденностью
ехал на север, где Саша и Ивешка должны  были  закончить  свои  колдовские
дела, и все его собственные страхи тут  же  исчезали  и  казались  ему  по
меньшей мере глупостью.
     - Ты по-прежнему не оставляешь меня без своих  желаний?  -  задал  он
Саше неожиданный вопрос.
     - Только иногда, - признался тот.
     - Ну слава Богу, а то я подумал, что схожу с ума.
     - Прости меня.
     -  Да  нет,  все  хорошо,  -  ответил  Петр.  Но  в  тот  же   момент
почувствовал, что дрожит. Он посчитал,  что  причиной  этому  было  просто
недосыпание, а может быть и сознание  того,  что  ему  частенько  говорили
неправду.
     - Петр? - окликнул его Саша.
     Странные ощущения приходили и уходили, меняясь от безнадежного, почти
глупого отчаянья, и до беспричинной надежды.
     - Ты все еще делаешь это?
     - Нет. Но все окружающее начинает меняться. Ты чувствуешь?
     - Что это такое, черт возьми?
     - Не знаю. Я не делал этого. Я... О, Господи!
     Они продвигались сквозь раскинувшиеся  словно  зеленый  занавес  ряды
молодых деревьев, и полуденное  солнце  освещало  молодой  лесок,  стоящий
перед  ними,  прозрачным  золотистым  светом.  Легкое  золотое  покрывало,
подернутое зеленью молодых деревьев, пронизанное насквозь солнечным светом
висело в воздухе, и золотой ковер из желтых листьев покрывал землю...
     Петр и Саша застыли, оба  пораженные  увиденным.  Петр  был  очарован
цветом и  красотой  этого  загадочного  места,  будто  по  волшебству  они
совершили путешествие из весны в самый разгар золотой осени.
     Затем, освободившись от  восторга,  он  понял,  что  очаровавшие  его
краски были неживыми. Здесь просто умирали деревья...
     Саша сказал вдруг притихшим голосом:
     - Я уже видел это место. Я видел его много раз в своих снах.
     Что-то с силой ударило Петра в ногу  и  поползло  по  ней  вверх.  Он
задержал дыханье и решил про себя, что это мог быть только Малыш,  который
на этот раз стремился влезть не на спину Волка, а как  испуганный  ребенок
хотел спрятаться у него на груди.
     - Мне очень не нравится все это, - сказал Петр, обращаясь к  кому-то,
для кого, как казалось, это имело значение.





     Опавшие листья, затоптанные копытами лошадей...
     Силуэты всадников среди  золотистого  леса  становятся  все  ближе  и
ближе...
     Очертания лодки, в которой кто-то  спит,  положив  руку  на  рукоятку
руля... светлые волосы рассыпаются как покрывало...
     Кровь на темных колючих ветках...
     И волки... чьи  глаза  кажутся  такими  же  золотыми,  как  опадающие
листья...


     Малейшее  колебание  веток  от  случайного  порыва   ветра   вызывало
просвечиваемый солнцем водопад из золотистых листьев, который одновременно
создавал ощущение красоты и ужаса.
     Вот так должно быть и умирали старые деревья, подумал Саша. Но сейчас
к этой смерти Ивешка не имела никакого отношения.
     - Я думаю, что мы движемся  прямо  в  самое  пекло,  -  сказал  Саша,
обращаясь к Петру.
     - Вот и чудесно, - ответил тот  с  явным  беспокойством  во  взгляде,
похлопывая Малыша, который вцепился в него. - Чудесно. Так сколько же  нам
осталось до этого места? И что мы должны увидеть там?  И  следует  ли  нам
направляться прямо туда?
     - Не знаю. Сказать по правде, я не уверен  в  том,  что  нам  следует
делать.
     - Малыш не очень-то рад этому, видишь? - В голосе  Петра  послышалось
непривычная тревога. - Уж не так много чего есть на свете, что  пугало  бы
Малыша...
     Там, где проезжали всадники, тут же обрушивался  неожиданный  золотой
дождь...
     Свет слабел, золото тускнело... солнце затягивалось тучами.
     Время начало бежать  очень  быстро,  вместе  с  нарастающими  ударами
сердца...


     - Боже мой! - воскликнул  Петр,  как  только  внезапный  порыв  ветра
ударил им в спины. Лошади начали фыркать и пригибать головы, а  сверху  на
них сыпались листья и сучки. Мелкий мусор и пыль обрушились на шею  Петру,
а Малыш зашипел и тут же исчез от такой неприветливости.
     - Он проснулся, я ужасно боюсь этого, - сказал Саша.
     - Так пожелай, чтобы он не делал этого!
     - А я что делаю! - бросил в ответ ему Саша.  -  Я  только  не  вполне
уверен, что это приведет к добру!
     - Прочь сомненья, черт побери!  -  Поднятые  ветром  листья  внезапно
потускнели, как только на солнце надвинулась тень. Петр  посмотрел  вверх,
затем назад,  прикрывая  глаза  от  летящих  обломков.  Одно  единственное
грозовое облако неясно вырисовывалось над верхушками деревьев на западе.
     - Дождь, поливающий колючие ветки, - слабеющим голосом произнес Саши,
хотя сказал это скорее инстинктивно: человек всегда поступает  так,  когда
испытывает удивленье.
     - Я чертовски  устал  от  этого  дождя,  -  сказал  Петр,  понадежнее
надвинул шапку и огляделся вокруг себя, словно хотел увидеть, что  это  за
место, куда мог  сбежать  Малыш.  Разумеется,  это  Место  было,  и  Малыш
отправлялся туда всякий раз, когда попадал в особенно неуютную обстановку.
В этот момент Петр был и сам не прочь отправиться туда, если там  не  было
надвигающегося дождя и чего-то еще более худшего, что ожидало их  в  конце
пути. - Будь все трижды проклято!
     - Перестань ругаться, - побранил его Саша, и Петр тут же прикрыл рот,
в надежде, что Саша пожелает сейчас что-то такое, что  заставит  Черневога
оставаться на том же месте. А еще он пожелает,  чтобы  они  вновь  увидели
реку, и Ивешку, и лодку, поджидающих их на берегу.
     Прогремел  гром.  Небо  стало  серо-стального  цвета,  что  было   не
свойственно для  весны:  грозы  частенько  очень  быстро  проносились  над
горизонтом, проливались дождем и так же быстро уносились. И каждый из  них
подумал, что это не обычная весенняя гроза, а вызванная чьим-то  желанием.
Колдуны обладают  достаточной  сноровкой,  чтобы  управлять  молниями,  по
крайней мере настоящие колдуны, потому что грохот и огненные вспышки могут
вывести из себя любого человека.
     - Я надеюсь, что ты обратил внимание на небо, - спросил Петр. - И  на
гром.
     - Да, обратил, - пробормотал Саша. - Я хочу... -  Он  начал  говорить
так, будто существовали еще тысячи более важных вещей.  Он  показал  рукой
вперед, туда, где сквозь пелену дождя можно было различить скопление голых
деревьев, более высоких и более кряжистых, чем  молодые  деревца,  которые
они только что миновали.
     Это должно было показаться очень странным, если задуматься о том, что
лешие, которые очень  тщательно  очищали  и  засаживали  эти  леса,  могли
оставить здесь столь странную рощу.
     Высокие, старые деревья, подумал Петр, когда они  подъехали  поближе.
По возрасту они походили на те деревья, которые вымерли в южных  лесах,  и
стояли среди густого колючего кустарника и сухой дикой  травы,  мертвые  и
высохшие, в самый разгар весны...
     Волк искоса поглядывал по сторонам и натягивал повод. Но  они  должны
были  следовать  именно  этим  путем,  а  Волк  останавливался,  фыркая  и
потряхивая головой. А в это время бедная Хозяюшка продолжала идти  вперед,
подчиняясь колдовскому желанию.
     Петр был уже близок к тому, чтобы  изменить  свое  мнение  по  поводу
того, что именно предстает перед ними в виде этих голых заросших  бурьяном
стволов, но почувствовал, будто холод пронзил его.
     - Это лешие! - сказал он едва слышно. - Господи, но что же  случилось
с ними?
     - Не знаю, - пробормотал Саша. - На самом деле не знаю.
     - Но ведь лешие не могут умереть!
     - Они и не умерли.
     - Значит, плохи их дела, так? - Теперь они подъехали  к  самому  краю
ковра из золотых листьев, прямо к лешим,  в  полном  одиночестве  стоявшим
посреди колючего кустарника, опутанного плющом...
     Лошади неожиданно остановились и встали. Петр  решил  про  себя,  что
наверняка это была сашина работа, и осмотрелся вокруг с сильным  ощущением
какого-то неудобства, будто что-то зловещее окружало их.
     Со  всех  сторон  слышался  шелест  кустов.  Он  смог  заметить   как
зашевелились суковатые пальцы и как очень  медленно  открывались  огромные
странные глаза на каждом из окружавших их стволов.
     - Колдун, - раздался громовой голос, по звуку напоминавший мельничные
жернова.
     И другой, еще более глубокий, добавил:
     - Обещания нарушены...
     Сучки затрещали, колючки согнулись и начали цепляться за  них,  когда
леший очень медленно протянул к Саше свои  руки.  Они  ухватились  за  его
кафтан и стащили с лошади, а он судорожно хватался за их суковатые пальцы.
     - Поосторожней! - закричал, обращаясь к лешему,  Петр.  Он  запомнил,
как Мисай  предупреждал  их,  что  среди  леших  попадаются  просто  дикие
безумцы, которые вообще не понимают, что  тело  страдает  от  их  объятий,
которые могут раздавить даже камни. - Будь поосторожней с ним!
     Но в следующий момент он решил, что это все просто глупо. Разумеется,
Саша был в состоянии позаботиться о себе,  ведь  только  дурак  отправится
против леших с мечом: вероятнее всего, тот только будет раздражать их.
     - Обещания, - вновь повторил леший, а Саша тут же сказал, и в  голосе
его слышалась боль:
     - Петр, Петр, не делай ничего, и не спорь с ними, пожалуйста!
     Но Петр считал, что это неверно, потому что никогда  не  знаешь,  как
именно следует поступать с этими созданьями.
     - Отпусти его! - пронзительно закричал он лешему,  размахивая  мечом,
чтобы привлечь к себе внимание. - Черт бы побрал тебя, ведь ты  покалечишь
его! Отпусти его!
     Но леший будто не  замечал  Петра.  Он  начал  удаляться,  продираясь
сквозь колючки, сгибая и ломая их. Сашин кафтан цеплялся  за  них,  и  Бог
знает, что только было с его лицом и руками.
     Волк  стоял  неподвижно,  видимо,  околдованный.  Петр  поглядел   по
сторонам и, приведя его в  чувство  легким  ударом,  отправился  вслед  за
лешим, который уносил Сашу, направляясь прямо в самую чащу колючих  веток,
которые тут же сгребли с коня и его самого, и, до  боли  крепко  обхватив,
начали поднимать все выше и выше.
     - Мисай! - закричал он. Это было все, что оставалось ему делать, пока
леший тащил его. - Мисай, будь ты проклят, помоги!
     Суковатые руки обвились вокруг  него,  земля  и  небо  несколько  раз
поменялись местами, а его ребра затрещали.
     - Мисай!.. Саша!.. Черт побери, да отпусти ты меня!
     Возможно, что  наконец  он  был  услышан.  По  крайней  мере,  хватка
ослабла, его стали передавать из одних суковатых рук в  другие,  и  тонкие
ветки ощупывали его тело и лицо, пока один из леших не схватил его  обеими
руками и, удерживая на весу, поднес к своему огромному, заросшему  зеленым
мхом глазу.
     - Да, это один из них, - произнес он  голосом,  напоминавшим  скрежет
камней. - Да, это он.
     И затем отпустил его. Петр полетел вниз, стукнулся ногами о землю  и,
покачнувшись, свалился прямо в сашины руки.
     - Что за чертовщина... - начал было он, но  замолчал,  бросив  взгляд
через сашино плечо на камень и на спящего там человека.
     И тогда он без всяких сомнений понял, где они оказались.
     - Обещания, - вновь заговорил леший, и когда вслед за ним забормотали
и остальные, то звуки их голосов напоминали перестуки камней в реке.
     - Вы убиваете деревья, - вторил ему другой.
     А там в разговор вступил и третий:
     - Больше нет доверия колдунам. Переломать им кости, оторвать  руки  и
ноги.
     Сучки вновь двинулись в  их  сторону,  они  подрагивали  и  старались
зацепить их, подтащить поближе и покрепче обхватить.
     - Мисай! - из всех сил закричал Петр. Тогда раздался самый громкий из
голосов: - Камень и соленая вода,  молодой  колдун,  губят  корень,  губят
лист, губят дерево. Глупые, глупые колдуны.
     -  Это  ты,  Мисай?  -  спросил  Саша.  Суковатые  руки   вытянулись,
потрескивая  в  тишине,  и  отпустили  их,  поставив   на   землю.   Затем
пальцы-ветки ощупали их и повернули лицом к спящему на камне.
     - Что нам следует делать? - спросил Саша, вновь повернувшись к лешим.
За ним повернулся и Петр, но не увидел  ничего  кроме  небольшой  рощи  из
серых безжизненных деревьев.
     - Мисай?
     Но ничто не шевельнулось кругом. Здесь больше не было  ничего,  кроме
этой рощи, кольца из переплетенных колючих кустов вокруг них,  и  молодого
колдуна, неподвижно лежащего на камне.
     - Господи, - сказал Петр, переводя дыханье. - Он спит?
     - Он определенно выглядит спящим, - подтвердил Саша и подошел поближе
к камню и к спящему на нем Черневогу.
     Петр догнал его и схватил за руку.
     - Не подходи ближе и не трогай его.
     Дождевые капли поблескивали на бледном лице и  руках  Черневога,  его
волосы и одежда намокли от влаги. Он напоминал  восковую  фигуру,  которая
дышала. Петр был очень удивлен тем, что  одежда,  присыпанная  листьями  и
обломками веток, так  хорошо  сохранилась  за  все  то  время,  пока  Кави
Черневог оставался живым.
     Это существо, в свое  время  погубившее  Ивешку  и  причинившее  всем
столько зла, сейчас, погруженное в  сон,  не  выглядело  столь  дьявольски
опасным. Один  вид  этого  еще  очень  молодого  человека  отрицал  всякую
возможность всего, что он совершил в своей жизни.
     - Итак, мы здесь, -  едва  слышно  произнес  Петр.  Он  оглянулся  на
стоявших вокруг  них  леших,  которые  сейчас  походили  лишь  на  старые,
обветшавшие деревья. - Слава Богу, что мы, кажется добрались сюда  раньше,
чем это удалось ей. Мисай, скажи нам, где Ивешка? Скажи нам хотя бы это!
     По-прежнему не двинулась ни одна ветка, не приоткрылся ни один глаз.
     - Возможно, если учесть все излучины реки, мы могли  обогнать  ее,  -
сказал Саша.
     - Мне не нравится это, мне вообще не  нравится  все,  что  происходит
здесь. Что случилось с лешими? И что мы собираемся делать с ним? Чего  они
ждут?
     - Не знаю, - сказал Саша.
     Петр снял шапку, поправил спадающие на глаза волосы и вновь  водрузил
ее на голову, поглядывая на Черневога. Его  не  отпускало  воспоминание  о
том, как в далеком нищем  детстве,  заполненном  воровством  в  трактирных
подвалах, он однажды убил крысу. Он проткнул ее, когда та напала на  него.
И этот ужасный удар, который прикончил ее, преследовал  его  по  ночам  во
время сна. И Бог свидетель, что с тех пор он никогда так и не убил  больше
ни одной.
     А  вот  здесь  он  совершенно  спокойно  задумывал  убийство  спящего
человека, хотя бы это был и Черневог, заслуживший сотни раз быть убитым.
     - Мне кажется, что тебе следует проверить наши  вещи,  -  сказал  он,
обращаясь к Саше.
     - Это будет... - Саша неожиданно взглянул  на  него  так,  будто  все
понял. - Петр...
     - Я позабочусь обо всем остальном, это только мое дело. Должны же  мы
были сделать хоть что-то с тех самых пор. А теперь уходи.
     Саша медленно отошел, покачивая головой. Затем остановился и сказал:
     - Петр, у меня нет уверенности на этот счет.
     - Я твердо решил это, а ты все еще колеблешься. Поэтому уходи!
     - Ведь лешие могли бы и сами убить  его:  они  не  задумываясь  могут
убить любого правонарушителя, на этот счет у них нет никакой совести...
     - Возможно, что они пришли к выводу, что это только наша работа.  Что
ж, это вполне справедливо. Я могу согласиться с этим. Уходи.
     - Но только...
     - Саша, иди, проверь лошадей, черт возьми!  -  То,  что  Саша  медлил
вступить с ним в спор, пугало его и колебало его совесть. Он  был  уверен,
что вокруг могли быть какие-то затерявшиеся желания, направленные  на  то,
чтобы заставить их совершить очередную ошибку или стать жертвой  сомнений,
которые в конце концов приведут их к краху, а это созданье вновь останется
на свободе. Он еще крепче сжал руку, лежавшую на рукоятке меча,  и  махнул
Саше, настаивая, чтобы тот уходил.
     - Петр!
     Он увидел вспышку тревоги, мелькнувшую в сашиных глазах, и повернулся
в тот самый момент, когда сова плавно опустилась и села в ногах у  спящего
Черневога.
     - Итак, у него все-таки есть сердце.
     - Будь осторожен с ней!
     - Будь проклята эта осторожность! Зачем, спрашивается, я пришел сюда,
за птицей или за ним?
     - Но только не птицу! Нет,  нет,  только  не  птицу!  Она  не  должна
умереть, пока он жив.
     - Твое дело держаться в стороне! - Петр вытащил меч из ножен, подходя
ближе к Черневогу, чтобы пронзить его, и  в  этот  момент  сова,  раскинув
крылья, бросилась на него, целясь прямо в лицо.
     - Берегись! - закричал Саша.
     Петр был уже готов нанести ей  удар,  замахнувшись  мечом,  но  сова,
избежав сверкающего клинка, вцепилась когтями в сжимавшую  меч  руку.  Она
изо всех сил била его крыльями и разрывала клювом руку,  в  то  время  как
Саша пытался отогнать ее голыми руками.
     Она взлетела вверх, и Петр ударил ее с дикой силой, ударил со страха,
охватившего  его  в  тот  самый  момент,  и  сбросил  на  землю  с  острия
собственного меча.
     - Петр! - воскликнул Саша.


     Свинцовые отблески дневного света, прорывавшегося сквозь густую сетку
сплетенных колючек, казалось сплелись с той болью, которая пронзила руку и
плечо Черневога,  остановившись  в  сердце...  И  от  этой  боли  Черневог
соскочил со своего ложа и побежал... Он хотел видеть, хотел ощутить тепло,
хотел набраться сил от окружавшего его леса...
     Но лес сопротивлялся ему, а охотники были совсем рядом, сзади него.
     Он вновь почувствовал себя ребенком,  убегавшим  из  дома,  а  волки,
которых послала Драга, уже перерезали ему дорогу, и он уже  ощущал  совсем
рядом их острые зубы и желтые  глаза.  Колючки  разодрали  его  руки,  как
только он, метнувшись в сторону, натолкнулся на кусты. Какое-то  время  он
бежал относительно свободно, рассчитывая на то, что ему удастся сбежать от
них, но колючая изгородь вновь замаячила перед ним, кусты окружили его  со
всех сторон, а когда он повернулся спиной  к  колючкам,  то  его  охотники
превратились в тех самых всадников, которых он  постоянно  видел  во  сне,
теперь приближавшихся, чтобы убить его.
     Он хотел жить, больше всего на свете хотел этого, но чувствовал,  как
силы оставляли его, и он не мог понять ни того, где он находится, ни того,
почему волки вдруг  приняли  человеческий  облик...  Он  так  дрожал,  что
хватался за колючие ветки, удерживая себя на ногах. Он помнил  эти  имена:
Саша, ученик Ууламетса, который был наиболее опасен для него, хотя с мечом
к нему подступал Петр Кочевиков. Именно Петр был готов убить его, и  таким
образом вновь отправить в постель к Драге, которая только  бы  и  сказала:
"Ну вот, дурачок, разве ты на самом деле думал,  что  когда-нибудь  можешь
сбежать от меня?"
     - Господи, - пробормотал Черневог,  и  сел,  прислонившись  спиной  к
колючим веткам.
     - Где моя жена? - спросил Петр, приставив меч к его груди. - Где  моя
жена, черт побери?
     - Я ничего не знаю об этом, - едва слышно ответил  он,  и,  казалось,
почувствовал, к собственному удивлению, что во всем мире у  него  не  было
лучшего друга, чем этот человек, который должен был  положить  конец  всем
желаниям, единственный из всех, кого ему доводилось знать, который не имел
никаких иных замыслов против него. Так он сидел, приготовившись к  смерти,
а Петр стоял, глядя на него, слегка упираясь в его грудь мечом.  Никто  из
них не шевелился, казалось, что они навечно застыли в этой позе.
     - Будь ты проклят, - сказал наконец Петр. И Черневог подумал, что это
последние слова, которые ему довелось услышать на этом свете.
     Но в этот момент Саша отвел в сторону острие меча.





     Все выходило не так, как должно было быть по сашиным расчетам: прежде
всего, Сова не должна была быть убита, лешие не  должны  были  стоять  как
безмолвные истуканы, и Черневог не должен был оставаться в живых.  Хотя  в
этом последнем факте он мог упрекать исключительно себя. Он до сих пор  не
мог понять, что же он сделал и почему не подтолкнул руку  Петра  в  другом
направлении.
     - Поднимайся, - сказал Петр, и  Черневог  с  трудом  встал  на  ноги,
опираясь на ограду из колючих веток,  хватая  руками  колючки,  которые  с
такой жестокостью разрывали его ладони, что Сашу бросило  в  дрожь.  Кровь
мелкими каплями собиралась на колючках, капли дрожали и падали, обрызгивая
листья.
     Господи, да я уже видел все это, и вот теперь оно происходило, но уже
наяву.
     -  Пошевеливайся!  -  скомандовал  Петр,   и   Черневог,   казавшийся
потерянным  и  ошеломленным,  пошел  туда,  куда  указывал  Петр,   сквозь
лабиринты колючих зарослей, на открытое место, к камню.
     Мы должны убить его, с жалостью  подумал  Саша.  Это  на  самом  деле
единственное здравое решение, которое они могли принять. Никто и ничто  не
могло обрести безопасность в окружавшем  их  мире,  пока  он  оставался  в
живых.
     - Мисай! - закричал Петр, окликая леших, которые  по-прежнему  стояли
вокруг них словно безжизненные деревья. - Мисай, ты видишь, он  проснулся,
теперь он в наших руках. Так как же мы должны с ним поступить?
     Но лешие ничего не ответили ему. Черневог опустился на  колени  около
Совы. Тем временем кровь с пальцев капала прямо на землю между его ног. Он
вытер  щеку  тыльной  стороной  ладони  и  выглядел  при  этом   абсолютно
подавленным.
     Господи, да это то самое место, где мы должны были быть, то самое,  о
котором говорил банник. Саша  продолжал  раздумывать  над  происходящим  и
обратил внимание, что их пленник не собирается нападать  на  них  и  ведет
себя так, будто ничего не понимает...
     - Не пытайся провести нас, - предупредил его Петр, - выбрось к  черту
эти мысли. - Он все еще держал в  руке  меч.  Глядя  на  него  можно  было
подумать, что он готов вновь использовать его: Саша  даже  пожелал,  чтобы
тот так и сделал, пока Черневог не собрался мыслями и не попытался в  одно
мгновенье остановить оба их сердца.
     Но тот лишь взглянул вверх, обхватив свои израненные руки.  Его  лицо
побледнело от боли, а глаза выражали лишь одно замешательство.
     Меч в руках Петра пришел  в  движенье,  оставляя  в  воздухе  широкий
сверкающий след,  развернулся,  повторяя  неожиданное  поворот  дрогнувшей
руки, и ударился о землю у колена Черневога.
     - А, черт! - с отвращением выругался Петр.
     Черневог за все это время  ни  разу  не  уклонился  от  надвигающейся
опасности, а только взглянул на них все с тем же выражением растерянности.
     - Это его работа? - с раздражением спросил Петр. - Он посылает на нас
свои желанья?
     - Я не уверен, - сказал Саша.
     Тогда Петр вернулся к Саше и, повернувшись  в  сторону  камня,  вновь
взглянул на Черневога, не выпуская из рук меча.
     - Он делает это, черт побери.
     Книги, среди которых была и  книга  Черневога,  по-прежнему  валялись
где-то в зарослях кустов. Саша старался не  думать  об  этом.  Он  ухватил
Петра за руку, оттащил его в сторону и прошептал:
     - Сова не должна была  умереть.  Мы  оставили  всю  мою  поклажу  без
присмотра, и я не уверен, что лешие способны сейчас охранять ее.
     - Пусть эти чертовы мешки остаются там! Нам не следует именно  сейчас
вести себя подобно дуракам и расходиться в разные стороны, верно? Ведь  он
только этого и дожидается от нас!
     - Я не знаю, Петр. Я не знаю! Если эта сова  хранила  его  сердце,  и
если теперь оно вернулось к нему... может  быть,  именно  этого  и  хотели
лешие, может быть именно поэтому они так и поступали с ним все эти годы...
     - Мы не можем знать толком, что делали здесь лешие, так ведь? Они  не
разговаривают с нами. И тем более сейчас, когда они выглядят как убитые. -
Петр говорил все громче, хотя и делал явные попытки понизить голос.
     - Может быть, это  не  так  просто,  -  заметил  Саша,  -  произвести
волшебство, подобное тому с которым им пришлось столкнуться. А  что,  если
они исцелили его каким-то образом...
     - От чего? Если бы им удалось исцелить его от жизни,  вот  тогда  это
была бы настоящая помощь! И  что,  по-твоему,  мы  должны  теперь  делать?
Забрать его с собой? Позволить жить в нашем доме, сидеть вместе с нами  за
столом, гулять по лесу и беседовать с лисами? Совершать визиты  вежливости
к водяному и еще Бог знает к кому? Здесь в лесу болтается оборотень! Уж не
Мисай ли послал нам этот скромный подарок? Может быть, он  прислал  нам  и
банника? Или перевернул в доме все вверх дном, а меня заставил заблудиться
в лесу? Где сейчас Ивешка, вот что я хочу знать!  Она  должна  быть  здесь
раньше нас!
     Такое количество вопросов распаляло воображение. Все они  в  зловещем
беспорядке гнездились в его голове, которая была и так переполнена мыслями
о Черневоге.
     - Мы ведь не знаем, как далеко мы находимся от реки, - заметил  Саша.
- Я, например, не знаю. И я ничего не знаю про оборотня. Может  быть,  это
вот он послал его, а может, это водяной  пытался  удержать  нас  от  этого
места.
     - Прекрасно. Очень здорово. Ивешка одна на реке, и водяной  болтается
там...
     - Петр, у него сейчас есть собственное сердце. Я думаю, что именно  в
этом  весь  смысл  случившегося.  Он  должен  был  спрятать   его   где-то
много-много лет  назад,  еще  будучи  молодым.  Ведь  когда  он  пришел  к
Ууламетсу, он был еще мальчик, но у него и тогда уже не было сердца. Я  не
знаю, что оно являло собой раньше, но я далеко не уверен, что  оно  сейчас
именно такое, каким было в то время.
     Петр взглянул на Черневога и нахмурился.
     - Он не похож на мальчишку, черт побери.
     - Но его сердце, Петр... Ты не забывай:  что-то  заставило  эту  сову
прилететь сюда, так же, как заставило прийти сюда и нас,  и  эта  сова  не
должна была умереть.
     - Очень хорошо. Сова умерла. Так  что  же,  он  хочет  заставить  нас
проникнуться жалостью к нему!
     - Я не думаю, что сейчас он вообще чего-нибудь хочет.
     - Он хочет быть свободным, вот все его желанья, - заключил Петр. -  А
нас он хочет видеть не иначе как мертвыми. И если сейчас это  его  желание
не выполнимо, то это вовсе не означает, что он  не  будет  возвращаться  к
нему всякий раз, как только мы замешкаемся и  подставим  ему  наши  спины.
Ивешка идет сюда, мы должны молить Бога, чтобы она дошла,  и  поэтому,  мы
должны сделать с ним что-то прежде, чем она явится сюда. Я не хочу,  чтобы
он проделывал с ней свои чертовы трюки!
     - Не смей...
     - ...ругаться? А я буду ругаться, черт  побери.  Я  буду  ругаться...
Мисай, будь ты проклят, просыпайся и рассказывай нам!
     И тут что-то произошло. Возможно, это был голос. В нем  чувствовались
попытки восстановить утраченное доверие и он воспринимался как  движущийся
вокруг них свет, в то время как все пространство за  этой  странной  рощей
погрузилось в темноту.
     Голос лешего вещал:
     - Нет, нет больше сил...
     - Нет больше времени... Берегите его.
     Голос Мисая проникал до костей:
     - Деревья умирают. А он должен жить. Отведите его к Ууламетсу.
     И после этих слов Мисай продолжал стоять все так же тихо,  как  будто
он никогда не двигался, как будто даже ветерок не мог поколебать его.
     - Что бы это могло значить? - воскликнул Петр.  -  Мисай,  о  чем  ты
говоришь? Ты хочешь, чтобы мы отвели его к Ууламетсу,  но  ведь  он  давно
умер! Мисай! Ууламетс умер почти три года назад! Проснись и выслушай меня!
     Но Мисай так и не пошевелился. До них лишь докатился раскат грома,  а
по лесу прошелестел ветер...
     А за ним упали первые капли дождя.


     Сова умерла... Он на самом деле все еще не мог поверить в  это.  Сова
была лишь легким пушистым комочком, когда он выкормил ее и научил  летать,
пряча от посторонних глаз. Иначе  Драга  могла  бы  убить  ее.  Научив  ее
летать,  он  сделал  ее  свободной  и  пожелал  ей   быть   в   постоянной
безопасности. А через некоторое  время  он  спрятал  в  ней  свое  сердце,
надеясь на то, что уж там-то Драга никогда его не найдет его. Это было  не
слишком давно.
     Но вот теперь Сова ушла, а он даже не знал, что она была в опасности.
И ему казалось, что  все,  ранее  знакомое  ему,  теперь  изменилось.  Над
головой сверкали молнии. Он мог бы успокоить  их,  если  бы  без  сомнений
знал, что именно этого желает. Он мог бы  освободиться,  если  бы  ему  не
хотелось одного больше чем другого. Но Совы больше не было, как не было  и
Драги, а причудливый рисунок из  пятен  его  крови,  смываемый  с  листьев
каплями дождя, в том самом месте, где он стоял, подогнув колени, был  схож
с тем очарованием, с  которым  его  тюремщики  спорили  о  том,  будет  ли
достаточно мудрым решение убить его.  Он  мог  бы  предложить  им  и  свое
мнение, но это  могло  показаться  излишним:  лешие  уже  отдали  им  свои
приказы, и он почувствовал на самом деле  самую  настоящую  боль  в  своих
руках, которая очень кстати отвлекала его от желаний. Он все  еще  не  мог
собрать все отдельные кусочки своего волшебства в  единое  целое,  не  мог
отважиться на это, и поэтому чувствовал себя как слепец.
     - Поднимайся - повторил Петр, обращаясь к нему.  Он  встал,  стараясь
поймать каждый его  взгляд,  и  всем  сердцем  желал  добиться  дружеского
расположения от этого обычного человека...
     Но при этом почувствовал мгновенное вмешательство  со  стороны  Саши,
повернул голову и в тот же самый момент, когда он взглянул  на  Сашу,  тот
пожелал ему стать беспомощным и тихим.
     Затем, по непонятным причинам, все обрело  определенный  порядок:  он
почувствовал то, где они оба стояли,  ощутил  границу  между  естественным
миром  и  волшебством,  и  на  мгновенье  сплошной  ужас   поколебал   его
уверенность на этом пути.
     Он сжал свои руки, в надежде ощутить  мгновенную  боль,  рассчитывая,
что это поможет ему обрести  разум.  Он  знал  старое  правило:  думать  о
текущей воде, когда все складывалось из рук вон плохо.  Вода  и  камни  не
вызывали страха,  это  были  всего-навсего  перемены  без  перемен.  Таким
образом он успокоился и пришел в себя, а затем вновь взглянул на Петра...
     И тут же с полным простодушием послал свое сердце в этом направлении,
точно так же, как он когда-то отослал его  к  Сове.  Он  рассчитывал,  что
обычный человек, вроде Петра, сможет воспользоваться  им  не  больше,  чем
глупая птица, и это, кроме того, может умиротворить Сашу: ведь еще никто и
никогда не говорил, что Кави Черневог обыкновенный трус.
     Но Саша перехватил этот бросок, не заботясь о собственном  состоянии,
и отправил его назад, к нему, с таким сильным желанием,  что  он  не  смог
защитить себя против этой атаки. Он припомнил тот момент,  когда  отправил
сердце к Сове, и из его глаз полились слезы, до того Саша расстроил его. А
в это время Петр, совершенно чуждый всему происходящему, сказал:
     - Найди Ууламетса! Мисай забыл туда дорогу, так же как и я!
     На что Саша ответил рассеянно:
     - Я так не думаю. Вероятнее всего,  что-то  должно  появиться,  чтобы
указать нам путь, например, призрак.
     - В лесу есть еще этот проклятый  оборотень!  -  сказал  Петр.  -  Мы
встречали его! Нет уж, спасибо, с меня хватит!
     Черневог  прислушивался  к  спору,  вспоминая  свой  дом,  Ууламетса,
пришедшего его убить, и весь их поединок, борьбу того  самого  волшебства,
которое  старик  ненавидел  всю  свою  жизнь...  ("Дурак!"  Так   Ууламетс
бранился, когда первый раз застал его за этим занятием, в том самом доме у
реки, где Кави жил, будучи его учеником. "Неужели ты не знаешь, что нет ни
одного созданья, которое будет помогать тебе в поисках свободы?  Все,  кто
даже поклянется тебе в этом, будут хотеть лишь тебя,  вот  что  они  будут
хотеть на самом деле, малый, и никогда не пытайся  думать  иначе!  В  один
прекрасный день они изменят тебе, при первом удобном случае, и вот тогда у
тебя вообще не останется никакой надежды!")
     И это было правдой. Если бы еще тогда он принял этот  совет  старика,
возможно, он остался бы обычным колдуном, а его сердце  было  бы  тогда  в
жадных руках Ууламетса, вместо того, где оно было  сейчас,  в  нем  самом,
вызывая боль и причиняя неудобства  самому  его  существованию.  Тогда  не
случилось бы многое: Ууламетс был бы жив, а он сам, возможно, как  Ивешка,
был бы под постоянным присмотром старика, всю жизнь делая только  то,  что
Ууламетс разрешал бы ему.
     Он думал и об этом тоже. За несколько таких упущенных случаев он  мог
быть просто благодарен.
     Теперь следовало  искать  другие  возможности,  особенно  когда  Саша
сделал его таким беспомощным и бросил на произвол судьбы  все,  о  чем  он
когда-то мечтал, что чувствовал и чего хотел,  и  только  Бог  знает,  что
могло из всего этого выйти.  Он  хотел,  чтобы  Саша  понял  все  пугающее
безрассудство своего поступка, и хотел быть  откровенно  честным  в  своем
предложении, но тот пожелал ему замолчать, и с такой силой, что это сашино
желание обожгло его.
     Черт  возьми,  он  не  ожидал  такого  отпора  с  того  момента,  как
повстречался с Драгой. И этот мальчишка  сделал  это  столь  безнаказанно,
отказавшись даже выслушать его, отказавшись таким образом от столь редкого
случая...
     - Дурак! - произнес он вслух. - Ты отбросил с такой небрежностью ваши
собственные жизни!
     Петр с беспокойством взглянул на него. Но  он  чувствовал,  что  Саша
воспринял многое из недосказанного им, и промолчал. Он попытался  бороться
с ним, пока не убедился, что  тот  не  желает  слышать  его  доводы  и  не
позволит и Петру услышать их: Саша сомневается в  каждом  его  слове  и  в
каждом  доводе,  потому  что  Саша  знал  свои  собственные  недостатки  в
отношении волшебства  и  просто-напросто  принимал  все  сказанное  им  за
откровенную ложь.
     Но и ему был знаком такой способ защиты: он пользовался им еще  в  те
времена, когда был так еще молод и глуп, и чертовски несведущ во  всем.  И
он был уверен, что ни  Драга,  ни  Ууламетс,  ни  даже  Ивешка  не  смогли
миновать этого.


     Разбитые горшки захрустели, как только Саша поднял свой мешок.
     - Бог знает что, - пробормотал он,  покачивая  головой  и  присел  на
корточки, чтобы определить каков же был на  самом  деле  ущерб.  Петр  тем
временем не спускал глаз с их пленника. Все  это  происходило  под  мелким
моросящим дождем на самом краю вымирающего леса. Листья теперь  почти  все
опали,  ветер  раздел  ветки  догола:  кругом  были   черные   деревья   и
отсвечивающая золотистым ковром мокрая земля.
     Не было ни лошадей, ни Малыша и никаких знаков  от  Ивешки.  Петр  не
выпускал из рук меч и одним  глазом  следил  за  Черневогом:  даже  будучи
обычным человеком, он понимал, что  в  компании  колдунов  следует  всегда
побеспокоиться о том, чтобы не делать глупостей или не  дай  Бог  упустить
что-то.
     - Змея, - пробормотал он, стоя на страже, пока Саша пытался  привести
свои вещи в относительный порядок, - всегда остается змеей, независимо  от
того, находится ли его сердце у Совы или нет. Это все  равно  его  сердце,
сердце змеи. Я полагаю, что ты заметил, что мы  так  и  не  сделали  того,
зачем пришли сюда, и я надеюсь, ты  заметил,  что  эта  гадюка  все  время
норовит поступить по своему.
     - Не совсем, - заметил Саша, - уверяю тебя.
     - А еще  мне  хотелось  бы  знать,  собираемся  ли  мы  оставить  его
свободным, пока будем искать этого проклятого призрака? Это все равно  что
отпустить его.
     Все это время Черневог прислушивался к их разговору. Петр  это  очень
остро осознавал, но они не могли поговорить уединенно, потому что не могли
оставить Черневога без присмотра.
     Петр хотел направиться к реке. Он безнадежно хотел этого, то ли  имея
какое-то предчувствие, то ли по чьему-то желанию. Он  сказал  очень  тихо,
чтобы слышал только Саша:
     - Просто у меня есть такое чувство, и я не знаю откуда оно взялось...
- Черневог сидел, опустив голову на колени и сомкнув руки на шее, явно  не
обращая  на  них  внимания,  но  при  этом  леденящее  душу  беспокойство,
смешанное с чувством опасности, разбирало его, независимо от того, что они
делали. - ...Я все время думаю о том, что мы должны  направиться  к  реке,
как бы далеко до нее ни было.
     - Мне кажется, в нашем положении любое  предложение  выглядит  вполне
подходящим, - сказал ему Саша.
     Это был не тот ответ,  что  ожидал  услышать  Петр.  Он  почувствовал
тяжесть в желудке.
     - А ты уверен, что это не его желание? - спросил  он.  -  Взгляни  на
него, как он уселся вон там: притворяется, что ничего не слышит,  будь  он
проклят, а сам только и мечтает превратить  нас  в  мертвецов!  И  в  этом
случае сердце не имеет никакого значения!
     - Но он может пожелать этого где угодно, - сказал  Саша.  -  Я  знаю,
чего хочу именно сейчас: я хочу выполнить в точности то,  что  нам  сказал
Мисай.
     - Отправляться на охоту за Ууламетсом? - Было глупо прислушиваться  к
неразумным   ощущениям,   неожиданным   представлениям,    или    холодку,
пробегавшему вдоль шеи.  Но  Петр  знал,  где  следовало  начинать  поиски
призраков, если их действительно следовало найти, и это особенно  касалось
призрака Ууламетса, но это место было как раз на другой стороне реки,  Бог
знает как далеко отсюда, там, где находился  сгоревший  дом  и  неглубокая
могила. - Думаешь, что его удастся выманить оттуда заклинаниями?
     - Я вообще не уверен, должен ли я кого-нибудь вызывать, и я не думаю,
что волшебство, если ты имеешь  в  виду  это,  вполне  уместно  при  наших
обстоятельствах. Они сказали: "Отведите его". Поэтому  мы  и  отведем  его
туда, где находится Ууламетс.
     - Мне не нравится это твое "не уверен", и ты знаешь об этом.
     Саша встал.
     - У нас нет выбора, Петр...
     - Черт побери! Выбор у  нас  все-таки  есть!  Как,  черт  возьми,  мы
собираемся перебираться через эту реку? По крайней мере, лучше  попытайся,
ради Бога, вызвать его прямо сюда! Ведь если мы сойдем  с  этого  места  и
волшебство начнет  вновь  действовать  среди  этих  лесов,  то  оно  будет
действовать так же и на него, верно?
     - Оно уже работает, - сказал Саша,  понижая  голос.  -  У  меня  есть
ужасное предчувствие, что нам необходимо отыскать Ивешку. Она нужна и  мне
самому, Петр. Мне на самом деле нужна ее помощь: все эти  книги  не  могут
сказать мне всего...
     - Господи. - Он  услышал  неподдельный  страх,  звучавший  в  сашином
голосе, схватил его за руку и крепко  сжал.  Он  взвалил  на  этого  парня
непомерную тяжесть, теперь он  видел  это:  Саша  был  измотан,  его  лицо
побледнело. - Не будем впадать в панику, верно?
     Саша тяжело вздохнул.
     - Но ведь я не Ууламетс, Петр.
     - Вот и слава Богу.
     - Мне кажется, - заметил Саша,  несколько  раз  глубоко  вздохнув,  -
сейчас ты находишься в большей безопасности, чем я.
     Петр стиснул его руку.
     - Я полностью доверяю  тебе.  Ты  все  делаешь  абсолютно  правильно,
малый. Ты твердо стоишь на ногах, в отличие от него, и  ты  ни  в  чем  не
ошибаешься.
     Последовало еще несколько глубоких вздохов.
     - Я не перестаю думать о лодке. Мне все время кажется, что  Ивешка...
должна была бы уже появиться здесь, если вообще  сюда  собиралась.  Но  ее
нет. И не могу понять, почему.
     Вот теперь Петр по  настоящему  почувствовал  полное  расстройство  в
желудке. Он внимательно взглянул на Черневога, раздумывая, как далеко  все
это может зайти и не будет ли самым лучшим  выходом  прихлопнуть  его  без
всякого предупреждения.
     Но в этот самый момент Черневог поднял голову, и поймав глазами сашин
взгляд, сказал:
     - Ивешка не подвластна волшебству, под которым находятся  лешие.  Оно
уже спадает, и осталось только здесь.
     Ничего лишнего, что давало бы возможность  хоть  что-то  понять:  как
всегда у колдунов.
     - "Здесь", - словно эхо повторил Петр. - Что это значит "здесь"? -  и
взглянул на Сашу. - Что за чертовщину он несет?
     Но сейчас он был между двух колдунов. Оба отвернулись  и  смотрели  в
никуда, бормоча что-то вроде того, что сказал Черневог:
     - У них больше нет сил...
     А затем он услышал и сашин голос:
     - Петр, лошади возвращаются.
     Обычному  человеку  только  и  оставалось,  что  собрать  поклажу   и
надеяться, что вот-вот все происходящее обретет хоть какой-то смысл,  хотя
при этом он мог и пожелать, чтобы эти два колдуна, о которых идет речь, не
были до конца единодушны.





     Первым неожиданно появился Волк. Затем из леса  показалась  Хозяюшка,
поглядывая на них из-за спины Волка, словно еще не была уверена в том, что
вновь видит перед собой, обычные деревья,  которые  только  что  оказались
столь странно ненадежными.
     Но нигде не было никаких признаков Малыша, и Саша воспринял этот факт
как непонятный и беспокойный. Молчание леших, казалось, близилось к концу,
замкнувшись лишь среди этой маленькой рощи, и Саша  продолжал  раздумывать
об этом в тот самый момент, когда появились лошади.  Ему  порой  казалось,
что это место собрало все окружавшее их зло.  А  что  касается  леших,  то
видимо лишь небольшая их часть была доброжелательно настроена к колдунам.
     И он сказал, обращаясь к Петру:
     - Лошади слишком ослабли и вряд ли способны на большой переход, иначе
мы давно бы добрались до реки и я бы никогда и близко не подошел  к  этому
месту.
     Он часто пугал Петра своими неопределенными заявлениями, и, сам  зная
об этом, подумал, с некоторой отрешенностью прислушиваясь  к  окружающему:
он ничем не мог его успокоить, а самые казалось бы верные  слова  вряд  ли
могли описать их положение, не  затрагивая  сущность  происходящего.  Ведь
существовало нечто странное и чужое, беспокоящее его и наводящее все время
на одну и ту же мысль: что бы ни вызвало окружавшую их тишину, оно к  тому
же  еще  и  уменьшало  его  способность  к  колдовству,  и  следовало   бы
благодарить Бога, что и Черневог испытывал точно такие  же  затруднения  в
этот момент.
     Но после некоторых раздумий Саша понял, что тот вряд ли был под таким
же давлением: все желания, которые направлял Черневог,  не  проходили  для
Саши незамеченными.  Черневог  постоянно  пытался  доказать  ему,  что  он
защищает и их и Ивешку своим колдовством, и ругал его,  называя  маленьким
дурачком, который только путает его планы и в конце концов только  погубит
их всех...
     Он постоянно напоминал Саше, что Ууламетс научил его совсем не  тому,
а только задушил все имевшиеся у Саши способности, чтобы использовать  его
как орудие для своих собственных целей. Он продолжал убеждать Сашу, что до
этого старик точно так же ошибся и с самим Черневогом,  и  с  Ивешкой.  Он
искал свои собственные пути, и эти его желания все еще живут вокруг них, и
примером тому может быть то, что он, Саша Мисаров, в конце  концов  явился
на это место!
     - Оставь меня в покое, - пробормотал Саша, подбирая поводья Хозяюшки.
Он забросил их ей на шею и водрузил на ее  спину  свою  поклажу,  стараясь
своими желаниями удержать лошадь на месте. Он все еще  надеялся,  что  ему
удастся прорваться сквозь окружавшую тишину и услышать хоть что-нибудь  от
Ивешки, но его продолжало беспокоить загадочное предложение леших, так как
где-то в  глубине  собственного  сознания,  еще  сохранившего  способность
рассуждать здраво и расчетливо, он ощущал себя так, будто они уже отыскали
Ууламетса: ведь Ивешка постоянно обвиняла его в том, что все его  мысли  и
советы всегда напоминают ей собственного отца.
     - Он сформировал тебя так, чтобы ты был слепым орудием в его руках, -
заметил Черневог, на этот  раз  он  говорил  вслух,  стоя  сзади  него.  -
Ууламетс никогда не имел друзей, и ты прекрасно знаешь об этом.  Разве  ты
забыл?
     То, что он слышал сейчас, уже не  было  детскими  заблуждениями,  это
были устоявшиеся мысли, и Саша даже взглянул на Кави Черневога.
     - Ты увлекаешься колдовством, - продолжал тот, - и старик тоже  делал
такие попытки. Только один Бог знает, куда они в итоге завели его.
     Саша с трудом вспрыгнул на спину Хозяюшки и сверху еще раз  посмотрел
на него.
     - Оставь меня в покое! - сказал он в очередной раз, а Петр подошел  к
ним ближе, ведя Волка в поводу, грубо оттолкнул Черневога  от  Хозяюшки  и
сказал:
     - Иди, иди. Не пытайся прибрать к рукам никого из нас.
     Черневог, должно быть, внутренне сопротивлялся такой грубой  выходке,
если бы его неожиданный гнев не  нашел  более  определенного  направления:
Саша почувствовал в этот момент, как на него  пахнуло  холодом,  но  более
Черневог ничего не сделал, а Петр, оставшийся  таким  образом  невредимым,
подал Саше мешок с горшками и связку книг.
     Господи, он совсем забыл про эти книги...
     - Петр, - прошептал он, как можно теснее прижимая  мешок  к  себе,  -
будь поосторожнее с  ним.  Не  задевай  его,  и  не  делай  впредь  ничего
подобного!
     - Со мной ничего не случится, малый, ничего. Ты только  позаботься  о
нас, хорошо?
     Петр  повернулся  и  отошел  от  Саши.  Саша  со  всей  осторожностью
пристроил книги и мешок с горшками впереди себя. Черневог стоял, поджидая,
когда Петр водрузится на Волка. В этот момент Саша вдруг отчетливо подумал
о том, что следует направить к реке именно Волка, потому что его  нос  был
пожалуй самым лучшим  проводником  в  сложившихся  обстоятельствах,  когда
неустойчивые  попытки  использовать  колдовство  в  этой  мертвой   тишине
заканчивались явной неудачей.
     - Не управляй Волком, пусть он идет без поводьев, - сказал он  Петру.
- Я думаю, он найдет дорогу.
     - Хорошо, - сказал Петр, неодобрительно взглянув на него, и  перестал
натягивать повод.
     Разумеется, можно было попытаться не прибегать к суждениям Ууламетса,
можно было совершенно искренне не  делать  этого,  но  сашины  собственные
мысли работали с большим трудом и детали событий продолжали ускользать  от
его внимания.
     Он даже подумал о том, глядя на Черневога, идущего впереди  Хозяюшки,
было ли это его желание или это было желание Черневога - заставить  лошадь
искать дорогу к реке?
     Он тут же поймал себя, что все еще думал о том пушистом белом клубке,
с острым и прожорливым совиным клювом, который так неосторожно налетел  на
меч...
     Но как только он отделался от этой  мысли,  как  тут  же  ее  сменили
воспоминания о сером камне и сплетенных в кольцо колючих кустах. Он  знал,
откуда могли  проникнуть  к  нему  подобные  мысли.  Чтобы  отвлечься,  он
некоторое время прислушивался к лошади и пытался уловить запахи реки... Но
Черневог упорно проскальзывал в его мысли, откровенно колдовским способом,
идя рядом с его лошадью с понуро опущенной головой:
     "Это Драга попыталась с помощью Совы завладеть  мной.  Я  был  совсем
глупым мальчишкой, и она надоумила меня  отыскать  это  гнездо.  Теперь  я
думаю, что именно так и было. Я  подозревал,  что  она  убила  мать  этого
птенца, намереваясь заставить меня, чтобы я спрятал у него свое сердце. Ей
казалось, что Сова была подвластна ее колдовству. Именно так оно  и  было,
пока я не убил ее".
     Это страшное признание, подумал Саша, жалея  Черневога,  хотя  это  и
была с его стороны безобразная уловка: он тут же подумал о  Воджводе  и  о
своем  собственном  воспитании,  когда  в  лучшем  случае  это  было  лишь
невнимание, а в худшем - откровенная постоянная жестокость.  Он  припомнил
все это так отчетливо, что эти  воспоминания  показались  ему  неуместными
здесь, в этом месте... если только это не было очередной ловушкой.
     А Черневог тем временем  продолжал:  "Мог  ли  ты  предположить,  что
Ууламетс хотел оставить тебе то, что ты больше всего боялся потерять?"
     Саша пожелал тут же, чтобы Черневог замолчал, но в то  же  мгновенье,
почувствовав внезапную слабость, вспомнил  о  том,  как  Ууламетс  угрожал
Петру, поставив его жизнь против той  помощи,  которую  он  потребовал  от
Саши...
     Все так же отчетливо он вспомнил, как  разлетелась  на  куски  чашка,
которую держал в руках Петр, поводом для чего послужили  лишь  возражения,
которые Петр высказал старику... И как он сам говорил, в страхе уговаривая
Петра замолчать, напуганный тем, что таким же  образом,  как  треснула  та
злополучная чашка, в один прекрасный момент могло разорваться на  куски  и
его, Петра, сердце...
     И  тем  не  менее,  Ууламетс   был   добрым   колдуном,   по   своему
добродетельным, потому что, хотя он и угрожал Петру, хотя он  и  ненавидел
мысль о том, что Петр был избранником ее дочери, он не смотря  на  это  не
убил его и не вымогал ничего лишнего, что мог бы получить за это со своего
ученика.
     Больше того, старик полностью отвергал волшебство как вещь, абсолютно
бесполезную для него  и  для  остальных  людей,  и  как  вещь  чрезвычайно
опасную... Таков мог быть итог всех положительных качеств Ууламетса.
     Саша так задумался над этим, что не мог даже сообразить, кому  именно
принадлежала эта последняя мысль,  ему  самому  или  Черневогу.  Затем  он
ухватился за нее, как за  обломок  кораблекрушения  в  волнах  прилива,  и
подумал о том, что  Ивешка  не  позволила  бы  своему  отцу  так  свободно
пользоваться любыми своими желаниями в  отношении  них.  Теперь  он  очень
хорошо знал это из книги Ууламетса и из всего произошедшего с ними...
     И  как  бы  через  мрак  этих  беспорядочных  волнений  он  продолжал
вглядываться в окружавший их реальный мир, весь сплошь из туманного  леса,
на Петра, который ехал на  Волке  впереди  них  и  то  и  дело  нагибался,
увертываясь от выскакивающих перед ним веток и поправляя свою шапку.  Петр
знал окружавший их мир совсем по-другому, так, как Саша никогда не мог его
узнать, он изучил его, проведя почти всю свою жизнь  на  улицах  Воджвода,
каждый миг готовый участвовать в очередном новом поединке, и поэтому  Петр
мог жить где угодно и  не  пропасть.  Но  ему  совершенно  не  нужно  было
оставаться здесь, в этой колдовской компании...
     А  почему  Петр  оставался  здесь,  если  не  было  никаких  желаний,
удерживающих его здесь? Ведь он так хотел отправиться  в  Киев,  именно  о
Киеве он грезил во сне и наяву. Они все вместе остановили его: и Ууламетс,
и Ивешка и Саша.
     Найти Ууламетса... Господи, да он и на самом деле не искал встречи  с
ним, у него не было никакого желания увидеть его вновь,  если  учесть  то,
что он никогда не верил ему и при жизни, главным образом из-за  того,  что
старик хотел разлучить его с Петром.
     А теперь Саша терялся в догадках, как ему избежать этой новой встречи
со стариком.
     - Замолчи! - бросил он Черневогу, продолжая размышлять: ведь они  оба
были учениками старика, оба оказались на высоте перед этим старым  лжецом,
а теперь Черневог пользуется этим, выспрашивая  меня...  про  Петра,  черт
побери! Он выспрашивает меня о Петре, вот что он делает в эту минуту.
     Черневог же положил свою руку  на  шею  лошади,  когда  Саша  в  свою
очередь пригнулся, уклоняясь от ветки, и сказал очень осторожно:
     - Послушай меня, послушай...
     Петр повернулся назад, пригибаясь к спине Волка.
     - Оставь его в покое, Змей. Убери руку с лошади!
     - Я лишь хотел сказать, что  впереди  еще  много  ветвей,  -  ответил
колдун.
     - Петр! - едва не закричал Саша.
     Петр повернулся вперед, пригибаясь  еще  сильнее,  еле  увернулся  от
очередной ветки и вновь повернулся назад, хмурый и недовольный.
     - Это явная ошибка - разыскивать Ууламетса, - продолжал  Черневог.  -
Ведь лешие могут ошибаться. Ууламетс не хочет ничего,  кроме  собственного
благополучия. Можешь спросить об этом его дочь.
     - Последний раз говорю тебе, замолчи!
     - Ведь она жива, не так ли? Старику удалось вернуть ее с того света.
     - Замолчи! - закричал Петр. - Саша, заставь его замолчать.
     Было едва слышно,  что  говорил  Петр.  Саша  вновь  пригнулся  перед
приближающейся веткой: он был  достаточно  внимателен,  чтобы  следить  за
направлением движения Петра,  когда  тот  повернулся  назад,  наблюдая  за
Черневогом. Тем временем  вокруг  них  нарастала  и  нарастала  тишина.  В
какой-то момент от постоянных напряжений воли и наблюдения  за  дорогой  у
Саши начала кружиться голова, а движение лошади  под  ним  стало  вызывать
путаницу в мыслях. Но тут Петр слез с Волка, взял в  руки  повод  и  повел
Волка сзади, следом за Черневогом...
     - Не делай этого, - сказал Саша, когда Петр  попытался  взять  еще  и
поводья Хозяюшки. Петр о чем-то спросил его, но в этот момент Саша, как  в
ловушку, погрузился в какую-то особенную тишину, среди  которой  до  него,
словно из глубины, доносился далекий шепот, напоминавший дыхание леса,  он
чувствовал, как  повеяло  холодным  ветром  и  все  вокруг  приняло  серый
оттенок...
     Все ощущалось так же, как перед надвигающейся бурей, хотя  небо  было
уже давно пасмурным, а сгущавшийся туман был всего-навсего мелкими каплями
воды, которые ветер срывал с веток и которые насыщали воздух...
     Теперь он совершенно точно знал, где именно  находилась  Ивешка,  как
знал и то, что на реке что-то случилось. И в отчаянии, которому не  должен
поддаваться ни один колдун, он заговорил:
     - Петр, Петр, Ивешка попала в беду. Что-то случилось там, и я  думаю,
что она даже сама не знает об этом. Мне кажется, что она или спит, или  не
чувствует этого по какой-то другой причине...
     - Тогда скажи ей! - отвечал Петр.  -  Разбуди  ее!  -  И  Саша  начал
пытаться  сделать  это  со  всем  вниманием,  какое  мог  позволить  себе,
отвлекаясь от Черневога.
     Черневог же начал тут же подступать к нему с тем, чтобы он  прекратил
это. Тогда Петр схватил его за рубашку и оттолкнул прочь.
     Но Черневог был далеко не самой худшей опасностью, которая  поджидала
Сашу и которую он ощущал. Было еще  нечто  совсем  иное.  Оно  имело  свое
место, но он не мог определить истинное положение этой помехи, которая  не
несла в себе ни добра, ни зла, и, казалось, вообще не имела ни  намерений,
ни целей...
     - Ты ведь можешь отыскать ее? - продолжал свои  расспросы  Петр,  для
которого  самым  странным  во  всем  происходящем  было  то,  что  лошади,
казалось, должны были бы стоять очень тихо при такой  буре,  как  будто  в
окружающем мире ничего не произошло.
     - Саша!
     Петр потряс его за колено, с неприязнью оглядываясь на Черневога.
     - Ради Бога, Саша, да очнись же ты!
     Но ничего страшного не происходило. Рядом с Петром, в  том  же  самом
мире, была Хозяюшка, здесь же прекрасно себя чувствовало  его  собственное
тело и вокруг не было и намека на какую-то угрозу.
     Но Черневог сказал:
     - Господи, держись подальше от этого...
     Затем все обрело прежнюю  ясность:  дневной  свет,  легкий  туман  из
остатков дождя и обеспокоенное лицо Петра.
     И вместе с этим вернулся и легкий, похожий на дыханье, шум деревьев и
мало-помалу он вновь ощутил жизнь окружающего леса,  небо,  реку,  так  же
ясно и отчетливо, как будто никогда не было  той  предательской  тишины  в
лесу.
     Ничего не произошло, ничего  не  могло  произойти,  если  не  считать
побледневшего, покрытого потом Черневога и обеспокоенного Петра.  Хозяюшка
тяжело дышала и нагибала голову, так же как  и  Волк,  пытаясь  проверить,
насколько съедобна дикая трава, попадавшаяся под их ногами.
     - Возможно, что  мы  вышли  за  пределы  их  досягаемости,  -  сказал
Черневог, имея в виду леших. - Или  они  просто  прекратили  свою  работу,
защищая нас.
     - Что, черт возьми происходит? - спросил Петр  и  второй  раз  потряс
Сашу за ногу. - Саша?
     - Ивешка находится по ту сторону реки.
     - По ту сторону реки...
     - И я не знаю, почему.  Там  произошло  что-то  непредвиденное,  и  я
боюсь, что она оказалась в самом центре, и никак не могу  добиться,  чтобы
она услышала меня.
     - Господи, - только и сказал Петр, с  раздражением  пожимая  плечами,
будто это была какая-то городская перебранка,  в  которую  попала  Ивешка.
Петр сделал шаг другой в сторону, сорвал шапку  и  некоторое  время  стоял
так, вглядываясь в ту сторону, где должна быть река.
     Саше показалось на мгновенье, что они перестали слышать друг друга, и
все его попытки исправить положение ни к чему не приводили.
     Господи, так что же происходило с Петром?
     Петр же хлопнул шапкой о ногу, повернулся и двинулся впереди  них  по
направлению к реке.
     - Ну, хорошо, мы доберемся туда, а что  дальше?  Отыскать  Ууламетса!
Ууламетс наверняка в самом центре всего,  что  там  происходит.  Очень  мы
нужны ему там! Ему нужна Ивешка, вот кто ему нужен на самом деле!
     На какое-то мгновенье его слова обрели ужасный, но отчетливый  смысл.
Это было похоже на предупреждение Черневога,  это  напоминало  только  что
сказанные им слова:
     - Он вернул ее назад с того света, Петр, он умер, возвращая ее назад.
     - Он умер, отбирая ее у него! Он умер в надежде, что Черневог  больше
не найдет себе места в этом мире! Это не значит, что он был  счастлив  или
вмешивался не в свое  дело!  -  Петр  откинул  волосы,  надвинул  шапку  и
вздохнул, а Саша тем временем пытался понять, кто из них сошел с ума. Хотя
вслед за этим Петр продолжил очень  тихо,  оперев  руку  о  бедро  и  чуть
подергивая плечом: - Господи, на самом деле  я  ничего  не  знаю.  Мне  не
нравится все происходящее, мне не нравится все, связанное  с  ним.  Почему
появился этот оборотень? Почему он был похож на него?
     - А что был оборотень? - спросил Черневог.
     - А ты замолчи! - бросил в его сторону Петр. Но Саша подумал, что эти
оба вопроса были очень важными, и сказал после некоторой паузы:
     - Да, был. Он пытался куда-то завести Петра.
     - Да что же мы делаем? - воскликнул Петр. - Мы, что,  просим  у  него
совета?
     - Мой совет, - заметил Черневог, - в данном случае совпадает с  вашим
убеждением: ни в чем не доверять Ууламетсу.
     - Боже мой, - пробормотал Петр, прислоняясь к лошади.
     - Ведь мертвым нельзя доверять, -  продолжал  Черневог.  -  Никто  не
должен им верить. Ууламетс даже представления не  имел,  что  он  делал  с
волшебством, которого вовсе не понимал. Я, в отличие от него, понимаю, как
следует обращаться с ним. Поэтому поверьте мне, что Илья Ууламетс  никогда
и ни при каких обстоятельствах не принимал ничьей стороны, кроме своей.
     - Господи, разумеется, что ты наш друг на всю жизнь и  хочешь  только
добра для каждого из нас.
     - Петр, - начал было Саша  с  некоторым  беспокойством,  но  Черневог
очень спокойно сказал, сделав легкий взмах рукой в сторону Петра:
     - Я нисколько не виню его. Я только хочу сказать,  что  ты  не  такой
непроходимый дурак, каким был Ууламетс. Он никогда не знал, что собирается
делать, и если он и произвел что-то, став жертвой собственных заблуждений,
то я не могу даже представить себе, во что  он  сейчас  мог  превратиться.
Уверен, что ты просто не понимаешь меня.
     - Но лешие верят ему.
     - Я не знаю, что понимают и что не понимают лешие,  и  я  сомневаюсь,
что ты сам знаешь это. Уверяю тебя...
     - Тебе чертовски хочется убедить нас в  том,  что  мы  должны  верить
тебе! - сказал Петр. - Саша...
     Саша всем своим взглядом умолял Петра о терпении и, может быть,  даже
пожелал этого, Петр по крайней мере не понял, но он боялся не прислушаться
к тому, что мог сказать Черневог, что могло иметь опасные последствия.
     А Черневог с горечью продолжал:
     - Вы убили Сову, вы загнали меня в ту же самую ловушку, что  и  себя.
Нельзя заниматься чем-либо поверхностно, особенно когда это приближается к
пределам колдовства, но заниматься волшебством  при  наличии  собственного
сердца вообще невозможно, малый! Волшебство не подвластно желаниям, оно не
имеет ничего общего с естественным миром, но если ты настолько  глуп,  что
можешь позволить моим врагам разделаться со мной именно  сейчас,  когда  я
нахожусь в таком состоянии, тогда я напомню тебе, будь я проклят, что  это
такое.
     Саша почувствовал, как его спину обдало  холодом.  Он  даже  забыл  о
дыхании, увидев, как Петр  опустил  свою  руку  на  меч.  А  тем  временем
Черневог продолжал:
     - Освободи меня, малый. Что-то преследует нас с тех пор,  как  только
мы вышли за пределы влияния леших, а если еще и не преследует,  то  будет,
поверь  мне.  И  если  я  проиграю,  то  первое,  что   я   подарю   своим
преследователям, так это вот этих двух дураков, стоящих  передо  мной,  ты
слышишь меня? У меня нет другого выбора.
     Саше на ум пришли слова Ууламетса: "Сомнения  -  это  главное  оружие
Черневога..."
     И он ответил с холодным спокойствием, глядя вниз с высоты лошади:
     - Я это учту.
     - Самолюбивый недоношенный дурак!
     - Нет! - тут же воскликнул Саша, как только увидел,  что  Петр  вновь
взялся за меч. Ему вдруг показалось, что мертвый Черневог может  быть  еще
более неуловимым, чем вода или  туман.  Он  передал  эту  мысль  Петру,  и
сказал, обращаясь к Черневогу, склонившись  над  белой  лошадиной  гривой,
пока Хозяюшка ощипывала лесные цветы: - Интересно, что  мог  бы  дать  мне
водяной, зная, что я могу рассказать ему о тебе? Я читал твою книгу, но  я
сомневаюсь, что он-то смог бы прочитать ее.
     Черневог побледнел и приложил палец к губам.
     - Ты будешь законченным дураком, если сделаешь это.
     - Не сделаю, если ты не прекратишь строить  против  нас  свои  козни.
Ведь ты очень не хочешь видеть меня мертвым, Кави Черневог, и позволь  мне
сказать тебе еще кое-что: ты не посмеешь причинить никакого зла ни  Петру,
ни Ивешке, потому что ты не захочешь, чтобы мое сердце прямо сейчас  взяло
верх над моим рассудком. Потому что, когда ты заботишься  о  чем-то  кроме
себя, Кави Черневог, ты будешь заботиться и  о  своих  друзьях,  и  ты  не
захочешь, чтобы хоть что-нибудь  случилось  с  ними.  Мне  не  нужно  твое
искусство волшебства. Колдовства мне  вполне  достаточно,  потому  что,  я
уверен, я уверен, что ты сделаешь ту единственную  ужасную  ошибку,  после
которой будешь рад отдать все, чтобы оказаться на моем месте.
     - То есть стать недоношенным дураком?
     - У недоношенного дурака всегда остается выбор, не так ли?
     Черневог промолчал, только с  раздражением  на  один  шаг  отошел  от
лошади, тихо переживая обиду.  Саша  же  подумал,  что  ему  не  следовало
говорить подобных вещей, не следовало разговаривать с ним  в  таком  тоне:
Черневог, как бы он ни выглядел, был старше его на многие сотни лет и знал
многое такое, о чем Саша не мог даже вообразить.
     Затем он  продолжил,  не  обращая  внимания  на  то,  как  нахмурился
Черневог, что Петр смотрел на него, как на безумного:
     - Но наши разговоры не помогут нам переправиться через реку, верно?
     - Верно, - еле слышно произнес Петр, как будто это было все,  что  он
смог сказать. Он взялся за поводья и вновь вскочил на коня.
     После этого Петр подъехал поближе к Саше, стараясь держать  Черневога
впереди них. Петр был очень обеспокоен, это было ясно, и Саша с  отчаянием
подумал о том, что если у него и был свой выбор, то он должен остановиться
и прямо сейчас записать все это в книгу, а  затем  в  течение  последующих
дней изучить все это как следует, чтобы попытаться отыскать выход  из  той
цепочки желаний, которые он извлекал одно за одним.
     Но когда дела были плохи, время  на  раздумье  почти  не  оставалось.
Именно это Петр и пытался втолковать ему в течение этих  последних,  самых
важных лет его повзросления: "Брось ко всем чертям  эти  проклятые  книги,
малый!"
     И он подумал о том, что за последние  три  года  не  было  ни  одного
случая, когда он мог попытался бы настоять на своем. Он все еще думал, что
все исходит только из книг и ничего не зависит от него самого. А теперь  с
тоской подумал о том, что скорее всего именно в этом и была его ошибка...
     Он потрогал рукой самую драгоценную часть своего багажа: промасленный
холст, в который были завернуты книги, лежащий на спине лошади прямо перед
ним.
     Сплетенные ветки. Ветки, склонившиеся  над  песчаным  берегом  и  над
водой...
     Теперь они поднимались  по  поросшему  лесом  холму.  Сквозь  деревья
просвечивало серое небо, словно в мире не было ничего кроме низких  густых
облаков. Шум, доносившийся до них, напоминал  шелест  листьев  под  легким
ветром, но на самом деле это были шорохи реки.
     Черневог остановился на самом гребне, его фигура отчетливо  виднелась
в светло сером свете дня. Волк закончил подъем, сделав  неожиданно  быстро
последние несколько шагов, и Петр, изо всех  сил  натягивая  повод,  чтобы
сдержать его, едва не задохнувшись, чуть слышно произнес:
     - Господи...
     Хозяюшка поднялась на вершину своим мерным шагом  и  встала  рядом  с
Волком, как бы позволяя Саше в свою  очередь  взглянуть  на  серо-стальную
поверхность реки, серое небо и узкую, изгибающуюся дугой, длинную ленту из
бревен, перевитых плющом, повисшую в воздухе  над  рекой  и  исчезающую  в
тумане.





     - А вот и наш путь на ту сторону, - объявил Саша, словно эта  хлипкая
деревянная арка была самой  большой  достопримечательностью.  -  Я  и  сам
подумывал о бревнах,  -  заметил  Петр,  чувствуя,  как  опять  начинается
волнение в желудке, - на них можно  было  бы  поставить  лошадей,  а  сами
бревна связать с помощью веревок и парусины... река в этом месте не  такая
уж быстрая...
     - Это явно работа леших. Они сделали  эту  переправу  специально  для
нас, потому что заранее спланировали наш переход через реку!
     - Господи, да хоть лешие и сделали все это, но ты попробуй  объяснить
это лошадям: ни одна из них и близко не подойдет к этой  чертовой  дуге...
Только взгляни на нее!
     -  Ты  можешь  сделать  это!  Ты  въезжал  на  обледеневшее   крыльцо
"Петушка"...
     - Но в тот момент я был просто пьян, приятель! - При этом он заметил,
что Черневог пристально всматривается в нитку моста. Его руки были сложены
на груди, и Бог знает какие злонамерения роились в его  голове.  -  А  это
сооружение раскачивается на ветру. Взгляни! Все  это  держится  в  воздухе
лишь одними желаниями!
     - Лошади пройдут, Петр. Этот мост не упадет, не упадем  и  мы.  Я  не
позволю этого.
     - Господи, - только и сказал Петр, поворачиваясь и  хлопая  Волка  по
шее, как бы извиняясь за то, что когда-то въехал на нем на высокое крыльцо
трактира.
     Но Саша уже готовился вести Хозяюшку вперед по грязному склону.  Петр
глубоко вздохнул, приговаривая:
     - Идем, Волк, идем приятель, - и знаком показал Черневогу, чтобы  тот
шел впереди них.
     Черневог  пожал  плечами  и  с  трудом  начал  очередной  подъем   по
пропитанному водой земляному откосу к началу моста.
     Склон был одинаково труден и  для  человека  и  для  лошади,  и  Петр
старался из  всех  сил,  сворачивая  с  пути  там,  где  пройти  было  уже
невозможно, и вскоре добрался до верха, где среди тумана и ветра уже стоял
Черневог.
     Перед ними были потрескавшиеся бревна, а  точнее  огромными  усилиями
уложенные во всю длину стволы когда-то росших  здесь  деревьев,  связанные
между собой плющом и скрепленные желаниями, а снизу эта лента  подпиралась
деревьями, растущими прямо на речном берегу: их обломанные ветки  вылезали
наружу во многих местах этого так называемого  моста.  Господи,  да  разве
кто-нибудь думал о том, какова на  самом  деле  прочность  этих  связок  и
подпорок?
     Ширина моста почти везде не превышала двух  бревен.  И  вся  арка  из
потрескавшихся стволов за спиной Черневога скрывалась в туманной дали.
     - Я начинаю! - донесся откуда-то снизу голос Саши.
     Это  означало,  что  ему  следовало  начать  восхождение   на   мост,
освобождая Саше подход к нему.
     - Идем, приятель, - сказал Петр и  очень  осторожно  тронул  поводья,
уговаривая Волка  подойти  к  самым  бревнам,  в  то  время  как  Черневог
повернулся и ступил на потрескавшуюся неровную поверхность моста.
     Волк сделал несколько первых неуверенных  шагов,  стараясь  заглянуть
вперед. Петр старался как можно меньше натягивать поводья, позволяя лошади
самой видеть, где удобнее ставить  ногу,  и  доверяя  колдовству,  которое
удерживало и лошадь и мост в относительно устойчивом положении. У него  не
было никакого желания смотреть вниз, но он тем  не  менее  делал  это,  по
крайней мере чтобы рассмотреть, насколько позволял туман, лежащие под ними
бревна, и быть уверенным в том, куда именно лошадь  ставила  свои  ноги  и
облегчить ей передвижение через те места, где бревна  соединялись  друг  с
другом. Так они шли, медленно делая шаг за шагом, пот  градом  катился  по
его лицу, но ветер тут же охлаждал его.
     Миновав первую группу подпорок, которые походили на  поредевшие  ряды
обломанных веток по обе стороны от него, он увидел, что впереди видна лишь
протянувшаяся в никуда тусклая деревянная лента. Со всех сторон и сверху и
снизу его окружало лишь бесконечное серое пространство, а впереди, гораздо
быстрее него, по мосту шел Черневог.  Ветер  дул  не  переставая.  Пролеты
моста скрипели.
     Господи...
     Петр  испугался,  что  потеряет  его,  идущего   впереди   на   таком
расстоянии...
     - Саша! - громко закричал он, рискнув повернуться назад, туда, где на
некотором расстоянии шли Саша и Хозяюшка. - Он ушел от нас слишком  далеко
вперед...
     Последовал новый порыв ветра, принесший  холод  и  сырость.  Внезапно
Петр перестал понимать, где находится верх, а где низ. Он  только  ощутил,
что Волк остановился под ним, в то время как мост  дрогнул  и  покачнулся,
может быть лишь на толщину пальца, но это ощущалось так,  будто  он  готов
рухнуть в любую минуту.
     Он задержал дыханье, удержал равновесие, направляя  Волка  вперед,  и
быстро взглянул перед собой, будто желая убедиться, куда он двигался.
     Черневог исчез, словно растворился в тумане.
     Господи...
     - Спокойней, приятель. Ты же все понимаешь. Ты получишь много  зерна,
а возможно и мед,  когда  мы  переберемся  через  это  проклятое  место...
Господи!
     Его будто бы окатило  ледяной  водой:  слева  направо,  поперек  арки
моста, мелькнул и тут же исчез призрак.
     - Ты не видел Ууламетса? - спросил он, обращаясь к нему. А сердце его
в этот момент все еще продолжало трепетать, будто пойманная  птица:  среди
белого дня редко появлялось что-то бледное, похожее на призрак. - Ведь  мы
ищем именно его. А теперь еще потеряли колдуна где-то  впереди  себя.  Его
зовут Черневог. Может быть, он нужен тебе. Так против этого  мы  не  будем
возражать.
     Куда бы он ни шел, он уже не вернется назад, и поэтому Петр продолжил
свой  путь,  стараясь  собрать  силы  против  очередных  подобных  встреч,
присматривая за  бревнами,  за  ногами  Волка  и  стараясь  ни  о  чем  не
задумываться.
     Уже можно было разглядеть противоположный  берег.  По  крайней  мере,
даже  короткий  взгляд,  брошенный  вперед,  позволял   различить   смутно
вырисовывавшееся зеленое пятно на общем сером фоне.
     - По крайней мере, там виднеется живой лес. Это...
     На их пути попалась очередная связка. Здесь одни бревна  лежали  ниже
других, вверх торчали обломанные сучки и спутанные ветви. Пот стекал Петру
за шею, а руки и ноги онемели на холодном ветру.
     - ...выглядит ободряюще, не правда ли?  Да,  да,  там  масса  зелени,
обещаю  тебе,  только  веди  себя   поспокойней,   приятель,   осторожней,
осторожней, следи за ногами и не торопись...
     Теперь он уже мог вполне отчетливо видеть конец моста, мог  видеть  и
берег реки... и поджидающую их затянутую туманом фигуру,  стоявшую  в  том
самом месте, где заканчивались бревна.
     Это был Черневог, и только один Бог знает, что было у него на уме.


     Теперь сашиной заботой было устройство убежища от  мелкого,  похожего
на изморось, дождя, и костра, на  котором  можно  было  вскипятить  чай  и
приготовить, наконец, хоть какую-то еду. Несколько глотков  водки  помогли
Петру успокоить желудок, и теперь он  был  вынужден  приступить  к  выдаче
обещанного меда и зерна. Он до боли в руках и  коленях,  которые  тряслись
теперь еще  сильнее,  чем  после  этой  чертовой  переправы,  ухаживал  за
лошадьми. Итак, оба они работали, в то время как Черневог проводил время в
приятном безделье: он сидел и с задумчивым  видом  обдирал  ногтями  лист,
оставляя от него лишь переплетенный из зеленоватых жилок скелет.
     Возможно, что он напоминал ему оставшейся позади проклятый мост.
     Петр вытер о себя руки, убрал соломенную щетку и покачиваясь  подошел
к костру, чтобы получить свою порцию горячего чая, крепленого водкой.
     Он уселся около костра, на мгновенье прикрыл  глаза,  чтобы  дать  им
небольшой отдых, но и тут продолжал видеть  перед  собой  сплошное  серое,
совершенно пустое пространство и ощущать покачивания земли. Он  уговаривал
себя, что ему приходилось совершать и более отчаянные поступки:  например,
на  спор  прогуляться  по  деревянной  островерхой  крыше  "Оленихи"   или
забраться на несколько самых высоких балконов в Воджводе, и  все  это  без
всякой колдовской поддержки. Теперь-то он был абсолютно  уверен,  что  без
колдовства тут не обошлось: лешие  построили  этот  мост,  но  и  Черневог
наверняка приложил руку к этому переходу.
     Господи, куда он попал?
     Он даже вздрогнул от этих мыслей, затем выровнял дыханье и выпил еще.
Саша чуть толкнул его локтем и протянул тарелку: там лежали оладьи и кусок
колбаски.
     Следующая порция предназначалась для Черневога.
     - Пустой перевод добра,  -  пробормотал  Петр,  явно  не  склонный  к
благотворительности.
     Черневог взял тарелку и чашку с чаем. Протянув чашку в  его  сторону,
он сказал достаточно вежливо:
     - Немного водки, если не затруднит.
     Подавись, подумал про себя Петр. Но явно неучтивый внутренний настрой
заставлял его проявлять  напускную  вежливость.  Сын  игрока,  проводивший
массу времени среди богатых молодых людей,  он  волей-неволей  перенял  их
манеры, используя это в целях самозащиты. Он одарил Черневога своей  самой
обворожительной и самой вероломной улыбкой и, добавив  водки  в  его  чай,
сказал:
     - Лично я предпочел бы, чтобы здесь оказалась смертельная отрава.
     - За твое здоровье, - сказал Черневог, делая чашкой  жест  в  сторону
Саши. - Там действительно яд?
     - Нет, - спокойно ответил тот. - Уверяю тебя.
     Черневог с улыбкой отпил чай и водку, а затем помрачнел и сказал:
     - Я потерял Сову, и мне  очень  жаль  ее.  Ты  слишком  жесток,  Саша
Васильевич.
     - Откуда ты знаешь мое имя?
     Черневог пожал плечами и сделал большой глоток.
     - У меня есть  свои  источники.  По  крайней  мере,  были.  Теперь  я
удовлетворяюсь лишь положением вашего пленника.
     - Ты лжешь, - заметил Петр.
     Черневог посмотрел ему прямо в глаза, поверх края чашки.
     - И за твое здоровье тоже, Петр Ильич.
     - Мы начали говорить о сове, - напомнил ему Саша.
     Черневог смотрел куда-то вдаль  отсутствующим  взглядом.  Наконец  он
повернулся и уставился в чашку, которую так и не выпускал из своих рук.
     - Я собираюсь спать, - сказал он с какой-то  странной  покорностью  в
голосе. - Спокойной ночи, Петр Ильич.
     Но Петр даже не взглянул в  его  сторону.  Он  сделал  еще  несколько
глотков горячего чая  с  водкой,  и  некоторое  время  прислушивался,  как
Черневог устраивался на ночлег недалеко от костра.
     После этого он еще долго  сидел  в  тишине,  сквозь  которую  к  нему
доносилось дыхание  колдуна,  становившееся  все  более  и  спокойным.  Он
почему-то подумал о том, что  Саша  очень  легко  мог  бы  отравить  этого
негодяя.
     - Он, видимо, уже уснул, - сказал Саша.
     - Не рассчитывай на это.
     - А я рассчитываю только на чай и на свои желанья. И еще кое на  что,
добавленное в чай. Вероятно, у него будет немного болеть голова.
     - Тогда все в порядке. - Петр  тут  же  припомнил  тот  грязный  двор
вокруг дома Черневога, который теперь был не так далеко от них,  припомнил
весь, казалось никогда нескончаемый, ад, окружавший их в ту ночь,  и  крик
Ивешки: "Кави, нет, не делай этого!"  Он  скорчил  гримасу  и  выпил  еще,
надеясь,  что  этот  глоток  должен  быть  последним:   страшновато   было
погрузиться в глубокий сон на этом темном берегу под моросящим дождем.  Он
все еще чувствовал всякий раз, как только  закрывал  глаза,  как  под  ним
продолжала раскачиваться земля. - Утром мы должны дать ему еще, а потом  я
положу  его  на  лошадь  как  обычный  мешок  репы,  если  он  нам  вообще
зачем-нибудь нужен.
     - Я думаю, что у леших были свои причины.
     - Сомненья - один из моих скромных талантов, разве ты забыл об  этом?
Я сомневаюсь, что лешие понимают  значительную  часть  из  того,  что  они
делают, если это не касается пересадки деревьев в лесу.  Они  не  понимают
нас. По каким-то неизвестным причинам в лесу  стали  происходить  странные
вещи, которые пугают их... И по какой-то странной  причине  мы  не  смогли
отрубить голову этому мерзавцу!
     - Я знаю, знаю. Я думал над этим. Но пойми, что  он  тоже  обеспокоен
этим.
     - Обеспокоен. Слава  Богу,  что  он  обеспокоен,  мне  очень  приятно
слышать об этом. А я боюсь за свою шкуру и беспокоюсь о своей  жене,  черт
побери!
     - Я знаю, знаю, Петр.
     - Можешь не говорить.
     - Хорошо, не буду.
     Он покачал головой, сделал еще глоток, даже не задумываясь о кувшине,
который держал в руках. Он продолжал думать об Ивешке, которая была совсем
одна, где-то там, на  берегу,  среди  этой  ночи,  если  только  лешие  не
ошибались. Он думал и об  Ууламетсе,  который,  находясь  теперь  в  своей
могиле,  хотел  еще  сильнее  прежнего  вернуться  и  вернуть  свою  дочь,
используя каждое свое желание,  каждую  возможность,  предоставленную  ему
волшебством, чтобы вновь вторгнуться в жизнь других людей.
     Старик оставил Саше в наследство кое-что из своих  познаний,  и  даже
слишком много, если вспомнить, что говорила об  этом  Ивешка.  И  вот  он,
Петр,  сидит  здесь,   желая   заглушить   водкой   ощущение   собственной
беспомощности, почти так  же,  как  и  Черневог,  а  малый  находится  под
действием какого-то чертова колдовства.
     "Мост безопасен, Петр, лешие построили его для нас..."
     Вдруг в сумерках появились два кошачьих глаза. Они вспыхнули прямо  в
воздухе, как раз около его колен.
     - Боже мой! -  Он  даже  отпрянул  назад,  прислоняясь  к  растянутой
парусине, прежде чем распознал едва заметные  очертания  маленького  носа,
который появился вслед за глазами, и контуры круглого живота.
     - Малыш! - воскликнул Саша. - Ну, слава Богу, наконец-то он появился.
Иди сюда, Малыш...
     - А вот и водка, Малыш. - Петр открыл кувшин и плеснул немного  прямо
в воздух.
     Глаза исчезли, а водка пролилась на землю.
     А Саша сказал:
     - Он обижен.
     - Просто он хотел хорошенько рассмотреть нашу компанию. Черт  побери,
Малыш, иди сюда, здесь все в порядке.
     Но  Малыш  не  вернулся.  Вокруг  не  было  слышно  ни  звука,  кроме
потрескивания их маленького костра, когда случайная капля падала в огонь с
мокрой парусины.
     - Скорее всего, Малыш сильно перепугался, - предположил  Саша.  -  Он
сейчас наверняка находится где-то недалеко от нас. Хотя до этого мог и  не
быть здесь.
     Петр понимал, что Саша пытался подбодрить его. Петр вновь  приложился
к кувшину, стиснул челюсти и задумчиво уставился на огонь...
     Нет, черт возьми, он даже не хотел и думать о том, что может потерять
Ивешку. И он отказывался думать о том, как, возможно, они были обмануты  с
самого начала, и о том, как, пережив  временные  неудобства,  связанные  с
собственной смертью, Илья Ууламетс возможно вновь замыслил  что-то  против
них. Он вполне мог околдовать парня, чтобы привести их всех сюда, когда он
будет готов...
     Но из всей его схемы  напрочь  выпадала  Ивешка,  отсутствие  которой
портило  всю  картину:  Ивешка  всю  свою   долгую   жизнь   боролась   за
независимость от собственного отца, она наделала массу ошибок, пытаясь еще
в молодости освободиться от Ууламетса,  и  уж  ему  никак  не  удалось  бы
заполучить ее на этот раз. Саша всегда возражал против этого, ссылаясь  на
записи в книге, и утверждал, что Ууламетс на самом  деле  никогда  не  был
плохим человеком, на что Петр всегда очень резко возражал ему,  доказывая,
что он был достаточно хитер, чтобы выглядеть плохим. Он хотел  все  делать
по-своему, и пока это ему удавалось, он  действительно  был  замечательным
человеком.
     Ууламетс хотел заполучить и  Сашу.  Старик  сразу  вцепился  в  него,
приговаривая: "А, вот, вероятно, очень доверчивый славный малый..."
     Итак, продолжал рассуждать Петр, мы отправляемся на его поиски,  а  в
результате он получает свою дочь, своего наследника и своего  собственного
врага, и всех в одной корзине... А что же остается делать мне?
     Но, возражал он сам себе, Саша  не  видит  причин,  по  которым  этот
старый вор включает сюда и меня. То же самое  касается  и  Ивешки.  Скорее
всего, он хочет взять меня для каких-то совместных с ними дел, но что  это
могут быть за дела?
     В каких таких делах колдуны захотят получить чью-то помощь, если  они
не боятся вызывать молнии или переносить поближе к себе самого царя?
     Можно заработать головную боль,  ломая  над  этим  голову.  Тогда  он
обратился к Саше, чье задумчивое  освещенное  пламенем  лицо  видел  через
легкую туманную дымку:
     - А ты случаем не дал и мне того же проклятого питья, а?
     Последовал удивленный взгляд широко открытых карих глаз:
     - Нет, разумеется, не давал.
     Иногда Саша пугал его, и Петр временами думал о том, что у  него  нет
выхода: малый может сделать с ним все, что хочет. И  может  быть,  в  один
прекрасный день и сделает.
     Ему оставалось надеяться только на Бога.


     Петр спал, свернувшись как ребенок и даже позабыв взять одеяло.  Саша
встал и укрыл его, а лишние куски парусины  накинул  на  Черневога.  После
этого он уселся, накинув на плечи свое одеяло.
     Ему очень хотелось, чтобы Малыш  вернулся  назад.  Но  тот  не  желал
отвечать ему, так же как и Ивешка, и в конце концов его  стали  раздражать
многочисленные бесполезные попытки. То, что сказал ему Черневог,  вызывало
тревожные воспоминания о том, что  Саша  прочитал  в  его  же  книге.  Там
говорилось о том, что присутствие сердца всегда таит в себе опасность  для
того, кто посвятил себя занятиям волшебством,  потому  что  все  созданья,
связанные  с  этим  необычным  и  загадочным  миром,  могут   понимать   и
чувствовать сердце. Они не могут проникнуть в суть колдовских намерений, а
колдуны,  в  свою  очередь,  не  могут  понять  их.  Волшебный   мир   был
многообразен. Малыш  представлял  одну  его  сторону,  водяной  совершенно
другую, а лешие вообще очень часто поступали так, что  очень  трудно  было
отыскать в их действиях хоть какой-то смысл.  Желания  этих  существ  были
очень далеки от желаний обычных людей, или точнее от желаний добрых людей.
     Он сам никогда не стал бы писать этого в своей книге.  Он  больше  не
хотел  записывать  туда  ничего,  что  так  или  иначе  было   связано   с
волшебством. Он не хотел даже думать об этом, за исключением...
     За исключением лишь того факта, что в тех трудностях, с которыми  они
столкнулись за последнее время, было нечто общее: все они имели один и тот
же общий источник, который формировал единственную разновидность желаний.
     Что бы это ни было, оно пугало Малыша, и заставило убежать  Ивешку  и
не давало возможности им, даже теперь, когда завеса тишины упала, услышать
хоть что-нибудь от нее. Она была отрезана от них способом,  о  котором  он
сейчас не хотел говорить с Петром, по крайней мере до тех пор, пока у  них
еще оставался выбор. Он все еще  надеялся,  хотя  с  каждой  попыткой  его
опасения возрастали. Он  боялся,  что,  стараясь  прорвать  тишину,  может
провести  по  пути  своих  желаний  что-то  лишнее.  Он  не  имел  никаких
представлений, почему он так думал или что было еще за  всем  этим,  кроме
детского страха перед ночными привидениями, но дело обстояло именно так.
     Страх  узнать  ответ  мог  препятствовать   самой   возможности   его
получения, действуя столь же эффективно, как и в случае с лешими.  Или  же
причиной неуспеха могли быть  его  собственные  желания,  которые  спасали
молодого и наивного колдуна от катастрофы. Его собственные мысли ходили по
этому замкнутому кругу, хотя он и подозревал, что как раз  то  самое,  что
Петр называл его проклятым беспокойством, чрезмерно возросшим за последние
годы, и могло быть той самой защитой, которая спасла Петру жизнь  в  самом
начале этих бед, соткало  ту  самую  паутиной  желаний,  которая  не  дала
оборотню завести Петра в западню и помогла им добраться до леших до  того,
как Черневог смог  сам  освободиться  от  сна.  Петр  мог  позволить  себе
иронически  относиться  к  их  попыткам  постигнуть   чье-то   волшебство,
наблюдая, как два колдуна рядом с ним в течение нескольких лет беспокоятся
о нем будто курицы-наседки.
     Возможно, что колдуны о себе заботятся слишком мало.
     Однако можно предположить, как особый пример,  что  Ивешка  заботится
только о себе. Можно предположить...
     Хотя с годами Ивешка становилась  наоборот  все  более  обреченной  и
обидчивой. Ее состояние беспокоило Петра, беспокоило Петра так сильно, что
Саша регулярно замечал это. Петр  очень  изменился  с  тех  пор,  как  они
покинули Воджвод.
     Эта мысль испугала его, испугала так ужасно,  что  он  подумал:  "Что
Ивешка сделала ему?"
     Он подумал и о том, что Ивешка все время чего-то боялась. Она  хотела
так много сделать для счастья Петра... но ее побег в лес, ее поведение...
     Она больше всего боялась использовать то, что она знала.
     Волшебство.  Ее  знанием  было  волшебство  русалки,  а  не   простое
колдовство.
     Господи...
     И тут он подумал о том, что они оба, и он, и она, так и не расстались
со своими сердцами.





     Раздался ужасный треск,  лодка  врезалась  во  что-то,  и  поперечная
перекладина, ограждавшая руль, подскочила вверх. Ивешка ухватилась за  нее
и со страхом уставилась в темноту, в  окружавшие  ее  деревья,  чьи  ветки
почти целиком накрыли нос лодки и трещали, ломаясь о борта  и  парус.  Она
хотела, чтобы лодка освободилась, хотела как можно скорее выйти  из  этого
затруднительного положения, прежде чем лодка прочно осядет на  мели,  так,
что никакое колдовство не поможет сдвинуть ее с места.
     Но рядом был ее отец, который прошептал:
     - Все хорошо, все хорошо, дочка. Как раз сюда  лодка  и  должна  была
прийти.
     - Куда? - Она не видела  ничего,  кроме  очертаний  деревьев,  ивовых
кустов, склонившихся над водой и запутанного переплетения густых веток,  в
которые лодка врезалась  так  основательно,  что  у  нее  не  было  надежд
высвободить ее. Она очень хотела, чтобы Петр оказался сейчас рядом с  ней,
и еще, с отчаянной безнадежностью, она  хотела,  чтобы  здесь  оказался  и
Саша, потому что у нее было ужасное ощущение, что она может больше никогда
не увидеть их вновь. В эту ночь, на этом странном берегу, ей казалось, что
она все глубже и глубже погружалась во что-то бесконечно протяженное и  не
имевшее законченной формы, и если в первый момент она с готовностью  пошла
на этот риск ради спасения Петра, то сейчас  она  потеряла  уверенность  в
том, что у нее вообще был хоть какой-то выбор. - Куда мы идем? -  спросила
она. - Папа?
     Она вновь была маленьким ребенком, сердитым и обманутым.
     - Не сомневайся, - прошептал отец-призрак. - Разве я  не  учил  тебя,
как поступают в подобных случаях?
     Ночью он выглядел  почти  как  в  жизни,  его  тень,  будто  обретшая
реальность, выделялась  на  темном  фоне  ивовых  веток.  Лодка  почти  не
двигалась, ее нос оказался в ловушке.
     В следующий момент ей показалось, что тень  отца  как-то  изменилась,
начала опускаться в воду и отдаляться от нее.
     - Папа? - позвала она и в тот же момент обнаружила, что стоит  совсем
одна на палубе лодки, окутанной со всех  сторон,  будто  саваном,  ветками
ивы.
     - Я так никогда и не  смог  дать  тебе  совет,  -  прошептал  призрак
откуда-то издалека. - Очень опасно, дочка, становиться  взрослой  и  вести
себя таким образом: ты всегда предполагала, что можешь сама  найти  верный
путь, и не слушала моих советов. Ты называла это свободой, хотя ты еще  до
сих пор следуешь чужим путем, сама не осознавая этого. А есть  ли  у  тебя
хотя бы представление о своем собственном пути?
     - Ты никогда не давал мне возможности понять, чего же я хочу на самом
деле!
     - Но ты никогда не могла отличить моих желаний от своих.  Поэтому  ты
отвергала все, даже собственный здравый смысл. Теперь-то ты понимаешь?
     - Папа, то, что ты говоришь, не имеет вообще никакого смысла!
     - Я не могу задерживаться здесь. Я  не  могу  сказать  тебе...  самое
главное... Что за чертовщина!
     - Папа?
     Она смогла услышать лишь треск и  скрип  лодки,  шелест  листьев,  да
плеск воды о борта.
     И ничего больше.
     - Папа, почему ты привел меня сюда? Ради Бога, скажи, что  ты  хотел,
чтобы я сделала?.. Черт побери, папа, вернись назад!
     Только  ивы  вздыхали,  склоняясь   друг   к   другу.   Наконец   она
почувствовала, что здесь было что-то еще, что указывало ей  направление  и
являло собой некий зловещий смысл происходящего, скрытый в  темной  лесной
глуши.
     Это было волшебство. Она знала, как  можно  было  почувствовать  его:
почти неуловимое, неслышное и опасное желание,  заставляющее  ее  покинуть
лодку и пойти вперед. Оно уверяло ее в полной безопасности, оно предлагало
ей...
     Господи, да ведь она покинула дом с чувством опасности, ей  казалось,
что она отправляется в лес, чтобы проверить леших, и вот  с  тех  пор  все
пошло не так. Прежде всего, перед ней  предстал  отец,  который  завел  ее
именно сюда, он сказал ей, что у нее будет ребенок, о котором она до  того
и не подозревала. Она никогда не задумывалась о  детях:  ведь  она  всегда
считала себя такой молодой, что даже не строила таких планов.  Но  теперь,
кажется, это случилось, и ее жизнь изменилась, на  этот  раз  по  чьему-то
принуждению, почти так же, как когда-то отец принуждал  ее  изменить  свою
жизнь, пытаясь заставить и ее, и Кави делать все только так, как нравилось
ему. Этот незапланированный ребенок был чертовски глупой ошибкой. Ведь она
не  задумывалась  над  такой  возможностью,  и  поэтому  едва  ли   желала
воспротивиться этому. А теперь это случилось.
     Она оказалась в ужасной ситуации, вынужденная теперь  задумываться  о
том, чего, по ее убеждению, не должно было никогда произойти... а папа...
     Папа привел ее лодку в это страшное место, прочитал ей нотацию о том,
что пора браться за ум, и куда-то исчез.  Папа  хотел  этого,  папа  хотел
того, и вся ее жизнь, казалось, состояла сплошь из одних  его  желаний,  а
затем... он предложил ей сделать выбор.
     Но она не хотела иметь никаких дел и с Черневогом. Папа  хотел  этого
ребенка. Папа всегда чего-то хотел, а было это хорошо или плохо, узнать  у
него было нельзя...
     Но ребенок, рожденный от колдуньи, сущее бедствие для нее  и  ужасная
опасность для Петра. Это был конец их намерениям устроить свою жизнь  так,
как они намеревались.
     Нет же, черт побери, кто-то еще хотел этого ребенка. Этого не  должно
было случиться, это не должно было  разбить  всю  ее  жизнь  именно  таким
образом, если только кто-то не захотел этого против ее желаний.
     - Папа, - сказала она, а ивы, перешептывались над  лодкой,  и  из  ее
глаз текли слезы. - Папа, будь ты проклят, что же ты делаешь со мной?


     Достаточно часто за всю свою жизнь Петр  просыпался  пристыженный,  и
много раз при этом испытывал слабое удивление от того, что до сих пор  был
жив, глубоко осознавая, что не заслуживал этого. Обычно, оба этих  чувства
охватывали его перед самым рассветом. По мере того, как замешательство  от
внезапного пробуждения улетучилось, он обнаружил, что так и держит  кувшин
с водкой в руках, а бедный верный их страж, Саша,  спит  сидя,  так  и  не
выпустив из рук ни перо, ни книгу. И совсем рядом с ними,  завернувшись  в
их парусину, спал Черневог.
     Петр прикрыл чернильницу и чуть тронул Сашу за плечо, приговаривая:
     - Это я, приятель, можешь продолжать спать. - Затем он убрал книгу  в
сторону и  уложил  Сашу  на  груду  одеял,  чтобы  тот  смог  еще  немного
отдохнуть.
     Он не спускал настороженных глаз  с  Черневога  все  то  время,  пока
вздувал огонь, грел воду для бритья и  готовил  завтрак,  с  осторожностью
притрагиваясь ко всему в сумраке надвигающегося рассвета. Ему не  хотелось
рано будить малого, несмотря на то, что он чувствовал жар, а живот сводило
холодной судорогой, которую не мог заглушить даже  горячий  завтрак  -  во
всяком случае, он действовал не больше, чем  выпитая  ночью  водка.  И  не
важно, что он беспокоился об Ивешке, попавшей  в  какую-то  ужасную  беду:
ведь если они имели дело с Ууламетсом, то в этом  случае  Ивешка  сама  по
себе была вне опасности, а если опасность и была, то она поджидала  только
их, как поджидала их все  эти  годы.  Но  если  это  было  что-то  гораздо
большее, то отдых в такое утро был  самым  мудрым  решением:  было  весьма
безрассудно, да и бесполезно, вникать в происходящее с уставшей головой.
     Торопиться следует тогда, когда все уже вычислено и обдумано.  Но  он
при этом очень испугался, что может потерять свое преимущество,  забыв  об
уроках зря растраченной юности...
     Сейчас он привык в значительной мере полагаться на колдовство,  а  не
на собственные мозги, что само по  себе  было  опасно.  Саша  сам  не  раз
говорил, что колдуны  наиболее  восприимчивы  к  колдовству  и  волшебству
(которые, как оказалось, Бог знает почему, на взгляд Черневога, а  позднее
и Саши, являют собой две, прямо противоположные  вещи).  Они,  разумеется,
были склонны заблуждаться, и поэтому в их  компании  должен  быть  кто-то,
пользующийся собственным умом.
     Природа и волшебство. Саша сравнивал это  с  катящейся  галькой.  Но,
ей-богу, этот камень не был так прост и легок.
     Чай закипел, переливаясь через край, и тут же начали  потрескивать  и
шипеть угли. Петр даже порезал подбородок, бросившись к нему.
     - Проклятье!
     Он обжег руку и выронил горшок. Саша привстал на одеялах и спросил:
     - Петр?
     - Это всего  лишь  проклятый  чай  закипел  и  пролился  на  угли.  -
Подбородок щипало, а палец дергался от  ожога.  Он  взял  прут  и  вытащил
горшок из углей. - Жаль, чай пропал, остались лишь одни колбаски.
     Саша встал на ноги и взглянул на  кучу  парусины,  под  которой  спал
Черневог.
     Можно было лишь надеяться, что  он  спит.  Петр  взглянул  в  том  же
направлении, почувствовав внезапные опасения и не забывая  про  ошпаренный
палец.
     - Хорошо, если это его лучшая проделка, то и он кое-что потеряет,  во
всяком случае, останется без чая. - Он лизнул ожог и помахал рукой. - Черт
возьми, малый, ведь может быть это просто случайностью?
     - Случайности исключены, - сказал Саша.
     Петр с интересом взглянул на него.
     - Во всяком случае, что касается меня, - добавил тот.
     Петр кивнул на Черневога.
     - Думаешь, это он? И ты полагаешь, что  мы  должны  вскипятить  новую
порцию чая?
     - Честно говоря, я даже не знаю.
     - Тогда получай свои колбаски. А он пусть потерпит. Мы  погрузим  его
вместе с багажом.
     - Это не имеет ко мне никакого отношения,  -  донесся  до  них  через
костер голос Черневога из-под парусины. - Я мог бы попросить,  чтобы  меня
не будили, но при таком шуме уснуть видимо не удастся.
     - Чай, - коротко бросил Петр.
     - Отравите меня, и дело с концом.
     - Похоже,  что  у  него  болит  голова,  -  весело  заметил  Петр,  и
неожиданно поймал себя на мысли, что с  удовольствием  швырнул  бы  голову
Черневога под копыта лошадей. Затем он выудил из горшка колбаску и сказал:
- Твой завтрак, Змей.
     - Будь ты проклят.
     А Петр заметил, обращаясь к Саше:
     - Мне кажется, что он стал искреннее.


     Они могли сколько угодно шутить  по  поводу  боли,  когда  его  самое
простое  желание,  облегчавшее  ее,  стирало   ту   самую   границу,   где
прекращалось колдовство и вступали в дело волшебные силы. С тех  пор,  как
он узнал это, прошло много лет, и поэтому, стараясь вылечить себя от такой
пустячной головной боли, Черневог должен был  вернуться  в  свое  прошлое,
чтобы там отыскать самое раннее, самое простое из своих  желаний,  которое
он когда либо посылал. Он должен был вернуться в те далекие времена, когда
еще не было Совы.
     В те времена рядом с ним был какой-то  мелкий  колдун,  возможно  это
была его бабка, как знать? А может быть и нет. Он жил вместе с ней, и  они
ненавидели друг друга. С годами он становился все  хитрее,  а  она  желала
только одного: чтобы он пропал навсегда. Он  желал  только  ее  смерти.  В
конце концов, он сбежал...
     Вот как ощущались желания в те давние времена, когда не было ни Совы,
ни Драги: нужно было только искренне поверить, что  события  произойдут  в
положенное для них время, в соответствии с тем, как они должны  произойти.
При этом не должно быть никаких дополнительных раздумий, никакого возврата
желаний.  Должны  быть  лишь  страх,  гнев  и  чертовски   непредсказуемые
последствия.
     Его волшебство могло обрушить молнии и заставить задрожать  землю,  а
для того, чтобы вылечить какую-то самую  незначительную  боль,  он  должен
уменьшить свои возможности до уровня слабых детских желаний: он должен был
просто попытаться поверить в определенность, в  то  время  как  волшебство
отрицало ее, а этот проклятый невежественный малый делал это  без  всякого
труда.
     Они смеялись, показывая, сколь беспомощным он  представлялся  им,  но
Саша на самом деле знал, какие карты держал на руках. Поэтому его надеждой
по-прежнему оставался Петр, но даже и он порой приводил  его  в  смущение.
Можно очень легко посчитать человека за дурака, но это как правило  служит
лишь простой уверткой.  Он  мог  принять  его  скорее  за  вспыльчивого  и
опрометчивого в поступках  человека,  и  тем  не  менее,  когда  все  было
упаковано, Петр подошел к нему и сказал, что  он  поедет  некоторое  время
верхом, хотя, добавил Петр с кислой миной, он и не заслуживает этого.
     Возможно, это сработало  его,  Черневога,  собственное  желание.  Это
могло быть, по каким-то причинам, желание Саши, и в конце концов это могло
быть просто собственным решением Петра, чьи представления могли  оказаться
гораздо тоньше, чем  мог  представить  себе  Черневог:  нужно  признаться,
дураком Петр не был. А это не сулило ничего хорошего при попытках провести
либо одного, либо другого.
     Тем не менее он сказал, когда уже ехал рядом  с  сашиной  кобылой,  а
Петр вел в поводу его лошадь:
     - Я думаю, что вам обоим не дает покоя мысль, как отделаться от меня.
     Саша очень подозрительно взглянул на него.
     - Я не могу понять, чего ты хочешь? - продолжал Черневог. - Но я могу
согласиться с чем угодно. - И добавил, не без приступа тошноты в  желудке:
- В моих словах нет никакого подвоха, уверяю тебя.
     - И свинья может летать, - коротко бросил  Петр.  Черневог  пропустил
это мимо ушей и продолжал расспрашивать Сашу:
     - Так что же ты собираешься делать? Все, что  ни  пожелает  Ууламетс?
Всю жизнь? Тебе пора освободиться от него. Ведь ты  можешь  получить  все,
что только захочешь.
     - Как ты? - усмехнулся Петр. Но Черневог был терпелив и на  этот  раз
приготовился к нападкам Петра. Он специально повернулся к Саше:
     - Вы, наверное, думаете, что должны  будете  меня  обменять,  но  это
будет самым худшим из всего, что вы  сделаете.  Вы  одержали  победу:  вам
удалось поставить меня в ужасное положение, но вы сможете победить  все  и
всех только если будете слушать меня.
     - И сейчас нам делают серьезное предложение? - спросил Саша.
     - Послушай меня! Волшебство, как  таковое,  заключает  в  себе  очень
немногое. Оно ни живое, ни мертвое, оно просто есть, и  все  те  существа,
что могут дать тебе волшебную силу, не понимают, что  именно  им  нужно  в
окружающем нас мире, пока мы сами не укажем им на это. Если бы у тебя была
хоть доля рассудка, ты никогда бы не уступил меня им...
     - Я обменяю тебя, - мрачно пошутил Петр, - на мешок репы.
     - Ты не понимаешь меня! Они используют нас тем же способом, каким  мы
используем их. Уверяю тебя, что у леших больше нет  сил,  чтобы  выдержать
это, и вы поступаете глупо, если надеетесь выиграть. Все,  что  происходит
вокруг нас,  направлено  непосредственно  против  моей  слабости  и  твоей
невежественности.
     - Я не хочу пользоваться твоим способом волшебства, - сказал Саша.  -
Я не хочу его, и оно не может коснуться меня.
     - Оно может добраться до Ууламетса, оно может добраться и до  Ивешки.
Ведь само существование русалки - это уже по сути волшебство. И волшебство
же вернуло ее назад. Это то же самое волшебство. Разве ты  можешь  сказать
мне, что тебе нечего терять?
     - Нам не нужна твоя помощь, - сказал Петр.
     - Но ты потеряешь ее. Прежде всего ты потеряешь ее, затем - Петра. И,
что совершенно неизбежно, пропадешь сам...
     Петр повернулся и остановил лошадь.
     -  Ты  убил  мою  жену,  ты,  проклятая  собака,  на  твоей   совести
опустошение здешних мест, ты пытался убить меня, и ты еще хочешь, чтобы мы
прислушивались к твоим словам?
     - Петр, - предостерег его Саша.
     - Он прав, - сказал Черневог. - Разумеется, он прав. Все  это  сделал
я, и кое-что еще, о чем ты не знаешь. Но теперь вы нужны мне. И в  этом-то
и состоит вся разница.
     Петр от неожиданности открыл рот. Затем, обретя дар речи, он сказал:
     - Я не думаю, что мне доводилось слышать более ясные  речи.  Господи,
Саша, да перед нами честнейший человек!
     - Саша, Саша Васильевич... ты ведь понимаешь, о чем я  говорю.  Здесь
нет никакой случайности. Слабость, охватившая  леших,  не  случайна,  и  я
знаю, с чем мы имеем дело. Это хитросплетения лжи и обмана,  которые  даже
не почувствуют твоих желаний. Но в то же время это огромная сила, и она  у
тебя в руках. Твое дело только лишь использовать ее.
     Некоторое время Саша молчал. Лошади беспокойно разошлись.
     Петр нарушил тишину.
     - Саша, это змей. Он был и всегда останется ей.
     Но  Саша  тем  временем  слушал  и  обдумывал  услышанное.   Черневог
заговорил снова, очень осторожно, чуть вздрагивая от напряжения: он  хотел
удержать себя в рамках учтивости и опасался отказа от разговора.
     - Спроси меня, Петр Ильич, спроси меня, о чем хочешь. Я ни в  чем  не
могу отказать тебе.
     - Слезь с лошади!
     Черневог спрыгнул с коня и стоял, стараясь заглянуть Петру в глаза  и
чувствуя сашино сопротивление...
     Возможно, что Петр тоже почувствовал опасность. Он сжал губы,  нырнул
сзади него и с завидным проворством вскочил на лошадь.
     Обладая теперь преимуществом, Петр со злостью посмотрел вниз.
     Черневог же сказал, стараясь быть как можно более искренним:
     - Ты мог бы спасти свою собственную жизнь,  Петр  Ильич,  ты  мог  бы
остановить все это безумие, ты мог бы остановить это в одно мгновенье,  но
вся беда в том, что ты не хочешь верить мне.


     Разумеется, Черневог  хотел,  чтобы  Петр  спросил  Сашу,  каким  это
образом он может спасти их, и чего, по вполне веским причинам, Петр делать
не собирался. Во-первых потому, что Черневог  несомненно  посылал  к  нему
свои желания, и теперь было самое время, как считал Петр, побеспокоиться о
них, а во-вторых потому, что было очевидно его намерение  поссорить  их  с
Сашей.
     Поэтому он и заставил его идти пешком, а они  вместе  с  Сашей  могли
ехать рядом и не спускать с него глаз. Тут он опять подумал о том, что как
колдуны ни пытаются опутать друг друга  своими  желаниями,  хороший  кусок
веревки никогда не бывает лишним.
     Он сказал об этом Саше, но тот ответил отрицательно. По  его  мнению,
Черневог не собирался сбегать от них.
     Все это засело в глубине  его  сознания,  и  время  от  времени  Петр
чувствовал беспокойство от этих мыслей. Пожалуй, это было самым трудным на
свете, по  крайней  мере  для  него,  иметь  готовый  вопрос  и  не  иметь
возможности задать его. И прежде всего его беспокоило лишь одно: он  очень
хотел знать, почему все-таки, если во всем, что говорил Черневог  не  было
ни слова правды, Саша даже не побеспокоился о том, чтобы  разоблачить  эту
ложь. Петр очень хорошо знал  сашины  дурные  привычки,  одна  из  которых
состояла в том, чтобы обвинять себя  самого  во  всех  грехах,  а  другая,
которую он наверняка перенял от Ууламетса, скрывать свое  беспокойство  от
других.  Может  быть  он  делал  это,  чтобы  спасти   своих   друзей   от
беспокойства, или просто потому, что  иногда  забывал,  что  просто  отвык
разговаривать вслух.
     Так Петр и ехал рядом с Сашей, не произнося ни слова,  но  это,  черт
возьми, очень беспокоило его.


     - Ты так и не смог ничего услышать? - спросил его  Петр  на  коротком
привале, когда они остановились около воды. Саша побрызгал водой на лицо и
даже на шею, вытер лицо руками и тяжело вздохнул, как бы  подтверждая  всю
тщетность попыток.
     Его  охватывало  леденящее  душу  чувство  по  мере  того,  как   они
углублялись в этот молодой лес, что он так и не услышал ответа от  Ивешки,
и было глупо не сказать Петру об этом прямо. Но глядя на его лицо, которое
выражало и надежду, и прощение всех его ошибок, он не мог  заставить  себя
сделать это. Как он мог сказать ему: "Послушай, Петр, мне очень жаль, но я
боюсь, что она пропала, она исчезла, и я не хочу больше  стучаться  в  эту
дверь".
     Петр понял бы весь этот риск. Саша не сомневался в этом.
     "...Голова  должна  управлять  твоим  сердцем,   молодой   болван..."
Почему-то именно сейчас ему на ум пришли эти слова старого Ууламетса.
     А что, если это  Ууламетс,  Боже  мой,  что  если  это  действительно
Ууламетс преследует их? Ведь Ивешка часто говорила Саше, что он  повторяет
его мысли и поступки...
     Что, если, следуя рассуждениям Петра, он хочет всех нас вернуть?  Что
если этим и закончатся наши поиски?
     - Я ничего не смог услышать, - сказал он, глядя, как тяжело  вздохнул
Петр, как он закачал головой. - Возможно, - он запнулся, и в  этот  момент
Петр взглянул на него. Теперь он должен был продолжать, просто было  глупо
тянуть время. - Возможно, что это было ее собственное решение.  Она  могла
решить... - Неожиданная мысль словно ударила его, и он  ухватился  за  нее
без лишних рассуждений. - Она могла просто-напросто решить,  что  у  леших
были веские причины для молчания, и поэтому она  намеревалась  последовать
их примеру. Возможно, что она просто не поверила  тому,  что  услышала  от
нас. Честно говоря, я не  уверен...  -  он  хотел  было  сказать:  "...что
поверил бы в то, что услышал от нее". Это было бы чистой  правдой,  но  он
оставил это недосказанным. Но, Господи, ведь Петр  прислушивался  к  тому,
что он только предполагал. И он  со  всей  горячность  пожелал,  чтобы  он
держал свой рот на замке.
     Тем временем  Черневог  умывался  чуть  выше  их  по  течению  ручья.
Возможно, что он слышал так или иначе часть из сказанного между ними, а об
остальном мог догадаться. Может быть и  был  прав  Петр,  когда  предлагал
налить ему еще одну чашку чая, а потом положить на лошадь и таким  образом
прекратить выслушивать его советы и возражения, по  крайней  мере  до  тех
пор, пока они не отыщут Ууламетса.
     - Время ехать, - сказал Петр, вытирая руки  о  колени,  поднимаясь  и
глядя на Черневога.
     Но вдруг он неожиданно остановился, глубоко вздохнул и, все еще глядя
вперед, сунул руки за пояс.
     - Змей хочет, чтобы я спросил тебя, - начал он, обращаясь к Саше, - о
том, о чем он с тобой говорил. Я не хочу, чтобы ты  отвечал,  если  ты  не
хочешь отвечать мне. Но если в этом заключается безопасность Ивешки и если
есть что-то, что я могу сделать, то ты должен понять  меня  Саша  мне  это
действительно хотелось бы знать и самому.
     Петр никогда не спросил  бы  его  подобным  образом.  Ни  в  связи  с
Ивешкой, ни в связи с какой-то бедой.
     - Он  сказал,  -  Саша  начал  говорить  почти  шепотом,  -  что  все
происходящее вокруг нас вызвано волшебством. Оно явно настроено  враждебно
к нему, но насколько это правдиво, я не знаю. В связи с этим  он  говорит,
что если у него будет возможность использовать свое волшебство,  то  нечто
отыщет его. Что собой являет это нечто, он не говорит, и об этом ничего не
сказано в  его  книге.  Но  он  утверждает,  что  это  может  использовать
Ууламетс, и это может как-то повредить Ивешке...
     - Господи, - только и смог произнести Петр, едва шевеля губами.
     - Петр, я не знаю. Он говорит, что если волшебство  наложит  руки  на
колдуна, подчинив его себе тем  или  иным  образом,  то  тогда  оно  будет
способно делать в нашем привычном мире все, чего оно не может  делать  без
такого условия. Он  утверждает,  что  когда  оно  доберется  до  него,  то
следующими окажемся мы.
     - И каково же мое место во всем этом?
     - Он хочет  поместить  в  тебя  свое  сердце,  чтобы  заняться  своим
колдовством с минимальным риском для себя.
     - Он сумасшедший!
     - Я не думаю, что он сумасшедший, но я определенно знаю, что  нам  он
не друг. И я не могу сказать, насколько он правдив.  Его  книга  ничем  не
помогла мне. Я не знаком с волшебством, по крайней  мере  с  тем,  которым
владеет он. Этого не знает даже Ууламетс.
     Петр прикусил губу.
     - Твое волшебство, его волшебство: для меня в этих словах очень  мало
здравого смысла, ты и сам знаешь об этом.
     - Каждый колдун пользуется лишь определенным видом  волшебства.  Ведь
колдун получает его в дар при рождении. Но какой бы ни  был  этот  дар,  с
возрастом ты не сможешь так просто воспользоваться  им.  Возможно,  что  в
этом случае твои знания становятся все больше и больше, и гораздо  труднее
выяснить с достоверной точностью, чего именно ты хочешь. Вот,  к  примеру,
этот кувшин с водкой... Ууламетс сказал, что такая работа удается лишь раз
или два в жизни, и это самое настоящее волшебство,  которое  удалось  мне.
Этот факт не имеет ничего общего с миром естественных вещей  и  во  многом
совпадает с другими разновидностями волшебства. Но  я  не  могу  повторить
его. Ууламетс прав: когда ты  становишься  старше,  то  начинаешь  видеть,
сколь сложен окружающий тебя мир вещей, и становишься не  уверен  в  своей
правоте...
     - На этот счет все колдуны имеют очень плохие привычки.
     - Очень жаль.
     - Саша... только честно ответь мне. Что означают все эти разговоры  о
сердце и что именно он собирается сделать?
     - То же, что он сделал с Совой. Но я не знаю, как это может сказаться
на тебе.
     - Если он поймет, что я могу сопротивляться ему, то вполне  возможно,
что он и не предложит мне этого.
     - Не знаю. Я не уверен... - Саша  тут  же  поймал  себя  на  слове  и
взъерошил рукой волосы. - Извини, Петр... Господи!
     - Но я ничего не понимаю в этом: волшебство, которое  на  самом  деле
волшебством не является...
     - Я пользуюсь волшебством, Петр, но с его точки зрения это вообще  не
волшебство.
     Петр внимательно посмотрел на него, и в  этом  взгляде  было  заметно
замешательство.
     Саша бросил в его сторону беспомощный взгляд и сказал:
     - Мы ведь понимаем, что имеем в виду.
     - Господи.
     - Я использую то, что получил в наследство при рождении. Я передвигаю
мелкие камни, и это являет собой всего  лишь  самую  незначительную  часть
волшебства. Но зато это моя часть. Он же замахивается на гораздо  большее,
чем получил от рожденья. И этот факт является  уже  большим  отличием.  Он
никогда не беспокоился о мелких камнях, он хотел двигать  и  рушить  целые
холмы, что ему и удавалось. Он никогда не принимал в  расчет  последствий,
потому что волшебство способно отгородить его от их воздействий,  и  никак
не заботился об остальном мире.
     - Ты хочешь сказать, что он в какой-то мере криворукий?
     - Да, в некотором роде. Но так можно было бы рассуждать, имея дело  с
дураком, однако он уже сформировался как колдун. Он без труда может делать
мелкие вещи, и вещи  крупные.  Подобно  тому,  как  я  вытягивал  силы  из
деревьев, он черпает их в том самом месте, откуда приходит Малыш.
     - Так значит поэтому Малыш остерегается его?
     - Возможно. Я не знаю, что именно он  может  делать,  и  я  не  знаю,
каково вообще то место. Ууламетс как-то сказал, что самой  непростительной
ошибкой, которую может совершить колдун, возможно заключается в  том,  что
он пожелает гораздо больше  волшебства,  чем  в  состоянии  воспринять.  Я
думаю, что здесь он был прав, хотя... В его доводах была  солидная  брешь,
огромная черная дыра, как раз в том  самом  месте,  где  было  произнесено
слово "возможно". - Он взглянул Петру в глаза, раздумывая над этим, потому
что в том случае, если их дела будут на самом деле плохи, Петр  не  должен
оставаться в неведении об этом. - Не знаю. Я не знаю, что именно мог знать
Ууламетс. Я думал, что может быть мне удастся сделать это  гораздо  лучше,
может быть я сделаю то же самое, но более верным путем. А  может  быть,  я
делаю ужасную ошибку, не связываясь с волшебством...
     Петр вдруг сказал, сильно нахмурившись:
     - Саша...
     - Я просто боюсь делать это. И ты прав, Малыш прячется. Я  только  не
знаю, от меня ли он прячется или от него.
     - Саша... может быть, сейчас самое время тебе послушаться Ууламетса.
     - Ууламетс мог и ошибаться, ты  знаешь  об  этом.  Он  мог  и  просто
опасаться, так же, как опасаюсь я.
     - Он мог быть прав. Я никогда не думал, что вдруг приму его  сторону,
но Саша, ради Бога...
     - Я опасаюсь. И от моих опасений не будет вреда.
     - Тогда любой колдун мог бы сделать это. И Черневог как раз  один  из
них. Это не достаточно подходящая рекомендация?
     - Ууламетс сказал еще кое-что по поводу колдовства: побуждения всегда
создают отличия.
     - Но Ууламетс умер, и это вообще можно не считать за рекомендацию.
     - Может быть, он не был так силен,  как  Черневог,  а  может  быть  и
наоборот. Ведь я  не  говорил,  что  подумываю  о  том,  как  использовать
волшебство. Я лишь говорю о том, если он начнет ускользать от меня и, если
у нас не будет другого выбора, то это будет единственная, чего бы  это  ни
стоило, возможность, которую я обязательно использую, чтобы удержать  его.
Если это произойдет, если он сделает что-то,  а  у  меня  не  будет  иного
выбора, то я хочу, чтобы ты понимал, что происходит. Я хочу, чтобы у  тебя
была полная ясность на этот счет. И еще я хочу,  чтобы  тогда  ты  отыскал
Малыша. Я думаю, что, в отличие от меня, к тебе  он  придет.  Только  ради
Бога, не вздумай задерживаться поблизости.
     Петр медленно вздохнул. Затем еще раз. Он был явно обеспокоен, и Саша
видел это. Наконец Петр сказал:
     - Может быть, на этот раз  нам  подождать,  чтобы  спросить  об  этом
Ууламетса? Ведь почти об этом говорили и лешие. Они же  не  сказали  тебе,
чтобы ты становился вторым Черневогом. Разве не так? Ведь  не  это  же  ты
предполагаешь сделать?
     Петр обладал завидным уменьем порой разрешать неразрешимые  ситуации.
Разумеется, это не  означало,  что  он  всегда  был  прав,  но  Петр  имел
способность вовремя обрести почву под ногами.
     - Нет, - с облегчением выдохнул Саша. - Нет, этого они не говорили.
     - Он хочет, чтобы мы сделали какую-нибудь глупость. И ты знаешь  это.
- Петр с силой сжал его плечо. - Только  не  слушай  его.  А  заодно  будь
осторожен и со стариком! Я не верю ни одному из них.
     - Я пытаюсь как раз так и поступать, и все  время  желаю,  чтобы  это
оказалось правильным. Я продолжаю думать, что мы не  должны  слушать  его,
кроме тех случаев, когда в его доводах есть здравый смысл.
     - Талантливые обманщики  всегда  выглядят  рассудительными.  Ты  ведь
должен помнить Дмитрия.
     - Все должно проясниться, Петр.
     На что тот ответил:
     - Но только не в том случае, когда он не хочет этого.
     - Но я по-прежнему опасаюсь! Я не знаю, что здесь лучше. И я не знаю,
прав ли я!
     - Вот черт. Так мы можем пропасть. Сделай свой  выбор.  Любой.  Пусть
твои кости лягут раньше, чем его. Пусть твой ход в этой игре будет первым.
Только следи за тем, как лягут кости.
     Он чуть задержал дыханье, затем заговорил вновь, с выдохом:
     - Мы, должно быть, уже недалеко от этого дома. Мне  кажется  я  помню
это место, где мы сошли с моста, это скорее всего и есть тот самый ручей.
     - Я тоже так подумал.
     - ...Хотя я и не думаю, что Ууламетс знает  ответы  на  все  вопросы.
Петр, ведь он оставил мне все, что мог. А я не уверен,  что  он  был  прав
насчет волшебства, что  его  мнение  можно  принять  за  ответ.  Лешие  не
понимают колдунов...
     - Послушай. - Саша почувствовал,  как  пальцы  Петра  впились  в  его
плечо. - Он мог и ошибаться по поводу самых  разных  вещей,  но  давай  не
будем верить и этому парню, во всяком случае не чаще одного раза на  день,
да и то только тогда, когда он согласен с нами. Но, ради  Бога,  перестань
думать о сомнениях, ведь ты знаешь, откуда они приходят.
     -  Я  не  уверен  в  этом,  Петр.  Я  все-таки  думаю,  что  они  мои
собственные...
     - Тогда переложи все сомнения и беспокойства на меня. Я гораздо лучше
справляюсь с ними. А ты займись  тем,  что  пожелай  медведя,  или  что-то
подобное.
     - Не смей...
     - ...шутить над этим? Но ведь это гораздо лучше, чем слушать его.
     - Возможно, что ты и прав.
     - Возможно. Может быть. Если. Возьмись  за  ум,  приятель!  Вот  этот
кувшин никогда не разобьется и никогда не опустеет. Ты черт, а не  колдун,
когда знаешь чего хочешь. Почему  бы  тебе  не  пожелать,  чтобы  Черневог
полюбил нас пылко и нежно?
     - Кувшины не сопротивляются, - мрачно заметил Саша.
     - Ты хочешь сказать, что они не толкают вредных мыслей в твою голову?
Тогда сунь хоть несколько в его. Разве ты не сможешь?
     - Я не... - Он в замешательстве вспомнил своего единственного  врага,
двоюродного брата Михаила, вспомнил грязную лужу и то,  свое  единственное
необузданное, абсолютно злобное желание, которое  возникло  у  него  после
многих лет унижений. Все злонамерения Петра для  него,  как  для  молодого
колдуна, пытающегося брести силу и овладеть искусством  без  необходимости
убивать кого-либо, всегда казались лишь игрой безрассудного воображения. -
Я не хочу вступать в борьбу с ним, я не могу...
     - Боже мой, тогда что же, по-твоему, мы делаем все это время? Как  ты
думаешь, малый, что происходит здесь? Проснись!
     На это ему нечего было ответить.
     - Чувство юмора, - сказал Петр, ударяя его по руке. - Я готов держать
пари на что хочешь, но уверяю тебя, что именно это может чертовски смешать
его карты. - С этими словами Петр ухватил поводья Волка,  вскочил  на  его
спину и оттуда взглянул на Черневога.
     - Идем, Змей, мы двигаемся дальше.


     Ивешка писала в своей книге, на палубе старой лодки:
     Я не знаю, что и пожелать, думая о ребенке. Папа сказал бы при  этом:
ты можешь уничтожить все, кроме прошлого.
     Петр, если эта  книга  попадет  к  Саше,  и  ты  узнаешь,  что  здесь
говорится, верь, что я люблю тебя, хотя я и не могу вернуться домой,  пока
не узнаю, что завело меня сюда и зачем. Ты не ожидал получить  ребенка  от
колдуньи, и я не хочу огорчать этим тебя.
     Я хочу чтобы ты знал это. Может быть ты услышишь меня. Но я  не  могу
услышать ни тебя, ни Сашу, как бы ни старалась. И я не вернусь домой, пока
не узнаю больше, чем знаю сейчас. Итак, мне пора отправляться на поиски.
     Она убрала чернильницу и закрыла книгу.





     В лесу вновь появились области холода,  будто  проносились  невесомые
ледяные заряды. С них все всегда и начиналось. Эти  невидимые,  неизвестно
откуда  взявшиеся  потоки  холода,   пронизывающие   пространство,   очень
раздражали лошадей. Петр, поругиваясь, слегка похлопывал Волка  по  шее  и
приговаривал:
     - Ничего, приятель, это всего лишь кажется.
     В свое время он и сам слышал точно  такие  же  уговоры  и  чувствовал
страх за собственный рассудок.
     Ему не давала покоя мысль, что волшебство, к разговорам о котором  он
так привык, на самом деле было уже не просто волшебством,  а  волшебством,
использующим силы злых духов. И из всех существ, имеющих отношение к этому
странному и пугающему миру, сын игрока предпочитал видеть  только  Малыша,
который приходил из этого мира к  Саше  и  Ивешке.  По  мнению  Петра  все
происходило не самым лучшим образом, и хотя призраки, появившиеся в  лесу,
уже не были для него чем-то удивительным, он не хотел  их  присутствия,  и
еще меньше их в них нуждался Саша: он и без того был рассеян и утомлен. А,
главное, в этих надоедливых, в беспорядке проносящихся  холодных  сгустках
скрывалась опасность.
     "У вас нет надежды", - шептало очередное облако, проносясь  миме  его
уха и обдавая холодом.
     - Заткнись! - рявкнул он, пытаясь прихлопнуть  его,  но  эта  попытка
кончилась безрезультатно.
     "Отчаянье, отчаянье", - завопил очередной призрак.
     - Пошел прочь! - сказал Саша, пожелав, чтобы все они  исчезли.  И  на
некоторое  время  восстановилась  тишина.  Но  вот  раздался  новый  крик:
"Убийца!" - и призрак возник, на этот раз прямо перед Черневогом,  который
шел впереди лошадей. Петр даже получил некоторое  удовлетворение,  увидев,
как тот шарахнулся от него.
     "Черневог!"  -  закричало  сразу  несколько  голосов.  "А,  Черневог!
Черневог!" - будто шепот пронесся по лесу.
     - Теперь мы в самом пекле, - сказал Петр и вздрогнул. - Черт  побери,
Змей, может быть ты умеешь летать?
     Черневог повернул к нему бледное лицо, и Петр почувствовал мгновенную
боль в сердце. Волк в тот же момент покачнулся... и встал, задирая  голову
и фыркая: возможно, это Саша  сделал  так,  что  призрак  пошел  прямо  на
Черневога. Теперь уже целый хоровод их кружился  вокруг  него,  завывая  и
крича, а Черневог, который еще был в состоянии двигаться, только уклонялся
от них и отмахивался руками.
     - Будьте вы прокляты! - крикнул он, и тогда один из призраков сказал:
     "Мы и так прокляты..."
     И целая их орда бросилась на них, кружась словно белые листья.
     - Ууламетс! - закричал Петр. - Ууламетс,  старый  обманщик,  если  ты
где-то здесь, то ты-то нам как раз и нужен!
     Наступила неожиданная тишина. Ни  единого  призрака  больше  не  было
видно.
     А Саша сказал:
     - Господи, мне не нравится все это...


     "Ивешка", - дразнили ее призраки, - "Ивешка, куда это ты собралась?"
     Она вздрогнула. Это были ее призраки, которые шли вместе с ней  через
лес в лесных сумерках. Это были ее жертвы, сотни и сотни. Среди  них  были
все, кто когда-то путешествовал по лесу и по реке. Некоторые из них  несли
свои котомки, и все выглядели очень потерянными.
     "А ты знаешь дорогу?.." - начали было они,  но  неожиданно,  когда  в
лесу вдруг становилось светлее, их лица превращались в маски ужаса,  когда
они узнавали ее и тут же с криками скрывались в кустах.
     Некоторые выскакивали, чтобы напасть на  нее:  это  были  в  основном
ужасные  типы,  грязные  и  косматые.  Их  нападения  заканчивались   лишь
душераздирающими криками.
     Самым худшим был один из них, ребенок, который долго преследовал ее и
все время повторял: "Ты не видела мою маму? Пожалуйста, остановись!"
     Она старалась не глядеть на него, но чувствовала, что он подходит все
ближе и ближе, почти наступает ей на пятки, дергает за подол платья.
     "Ну, пожалуйста", - не переставая твердил он.
     Она пожелала, чтобы он убирался, и в тот же момент он ушел, продолжая
кричать детским голосом: "Папа, папа, ну где же ты?"
     Она растеряла всю  свою  решимость,  она  позабыла  обо  всем,  кроме
угрызений совести,  а  призраки,  словно  чувствуя  это,  становились  все
сильнее и настойчивее. Она уже с трудом сопротивлялась им,  чувствуя,  как
их руки добираются до нее.
     "Убирайся отсюда", - говорили они, - "ты не должна жить и дышать".
     "У тебя нет права на солнечный свет.  Ты  всего  лишь  кучка  костей,
всего лишь жалкая кучка костей в темной пещере..."
     -  Таких  чудесных  костей,  -  раздался  еще  чей-то   голос,   явно
отличающийся от голосов призраков, и она тут же остановилась,  вглядываясь
в темноту кустов, а ее сердце забилось в паническом беспокойстве.
     - А вот я, здесь, - сказал все тот же голос, где-то в самой  тени,  и
все кругом стало затихать, кроме этого шипящего голоса. В  тот  же  момент
кусты затрещали от скользящих движений  тяжелого  тела.  -  Я  здесь,  мои
чудесные косточки. Не нужно пугаться меня.
     - Пошел прочь! - закричала она.
     В ответ раздалось шипенье. Она заметила сильное движение в  кустах  и
отчетливо  увидела  это  огромное  скользкое  тело,  пробирающееся  сквозь
папоротники. Оно повернулось влево, прямо к ней.
     - Это очень невежливо, Ивешка, ведь мы с тобой старые друзья.
     - Прочь!
     Змей продвинулся еще вперед. Затем она услышала, как он остановился.
     - Убирайся прочь! - приказала она, но его настойчивость заставляла ее
сомневаться в том, что он уйдет. Это до смерти пугало ее.
     - Посмотри, - продолжал шипеть он. - Я ведь совсем не  должен  делать
то, что ты хочешь. Хотя, если ты будешь вежлива со мной,  я,  может  быть,
тоже буду вежлив. Во всяком случае не буду больше называть тебя  "чудесные
косточки".
     - Оставь меня в покое!
     Последовало еще одно  скользящее  движение,  но  на  этот  раз  голос
раздался издалека:
     - Он следует за тобой, чудесные косточки. Он уже в верховьях реки. Но
ведь ты ни за что не догадаешься, кто находится вместе с ним?  Ты  никогда
не поверишь этому.
     Любопытство могло оказаться ловушкой. Она  попыталась  удержаться  от
вопроса. Но ее мысли продолжали следовать  за  приманкой,  а  старый  змей
продолжал:
     - Кави Черневог.
     Она чувствовала, как ее все плотнее и плотнее обволакивает холод.
     - Ну, не странно ли это? - не унимался Гвиур. -  Если  бы  ты  смогла
получше  прислушаться,  то  прямо  сейчас  смогла  бы  услышать   и   его.
Разумеется, что Саша вместе с ним, но я не имею никакого понятия, что  они
собираются сделать с Черневогом.  Почему  бы  тебе  не  позвать  их  сюда?
Уверен, что они были бы рады увидеть тебя.
     - Замолчи! - воскликнула она.
     - В лесу темнеет очень быстро, мои прекрасные косточки. И не старайся
даже вспоминать про соль. Ведь на самом деле ты не хочешь, чтобы я уходил,
ведь ты знаешь, куда я отправлюсь прежде всего.
     Она знала. Ивешка глубоко вздохнула, содрогаясь от страха. С  водяным
следовало говорить громко, если при этом имелся выбор. Поэтому она сказала
с дрожью в голосе:
     - Я знаю, но я буду очень осторожна, Гвиур. И не подойду близко.
     - К колдуну, который так же силен как и ты? Должно быть  я  поглупел.
Тогда куда же ты направляешься? Это секрет?


     Свет  понемногу  затухал.  Ночь  была  самым  удобным  временем   для
появления  призраков,  когда  глаза  теряли  возможность   хорошо   видеть
отвлекающие подробности. Ууламетс вообще считал, что призраки невидимы для
глаза, а существуют лишь в нашем воображении, проникая прямо в разум.
     Но ни один из них так и не  появился  с  тех  пор,  как  Петр  позвал
Ууламетса. Он сам  с  этого  момента  имел  дурное  предчувствие,  которое
исходило то ли от Черневога, то ли  от  Саши,  то  ли  причиной  были  его
собственные подозрения.
     - От этого еще противней, чем от целой толпы призраков, - пробормотал
он, продвигаясь вперед в холодной дымке легкого, похожего на туман  дождя.
- Даже и в таком окружении старик поддерживает свою репутацию.
     Теперь со всех сторон  их  окружали  молодые  деревья,  некоторые  из
которых доходили лишь до колена лошадям, а другие,  которых  было  меньше,
выросли уже высокими и стройными: сюда, в эту  голую  пустыню  с  размытой
ручьями землей, их перенесли из других мест лешие. Теперь они уже затеняли
собой  остальные  посадки  и  поблескивавшие  в   сумерках   кое-где   еще
выступавшие из земли мокрые от дождя камни, которые сплошь  покрывали  эту
бесплодную землю в то время, когда он был здесь в последний раз.
     Петр вспомнил этот пейзаж со щемящей болью, которая тоже  могла  быть
частью воспоминаний.
     А  Черневог,  только  что  отдышавшийся  после  нападения  призраков,
заметил:
     - Господи, как изменилось это место!.. Мы совсем недалеко от дома.
     От старого дома Черневога. Он  был  чертовски  прав,  сообразив,  где
находился.
     - Мы не должны идти дальше этой ночью, - запротестовал он.
     - Ночь - самое подходящее для нас время, - заметил Петр. - Если  тебе
нужны призраки, ты с таким же успехом можешь рассматривать темноту.
     - Нет, - сказал Черневог, повернулся и взял в свои руки повод, на что
Волк вскинул голову. - Нет, выслушай меня...
     - Отпусти мою лошадь, Змей, - сказал Петр.
     Хозяюшка  тоже  остановилась.  Черневог  продолжал  держать  повод  и
смотреть  вверх  на  Петра.  Его  бледное,  словно  покрытое  воском  лицо
выделялось  на  фоне  наполненного  дождем  мрака.  Он  положил  руку   на
подергивающуюся шею Волка.
     - Разбивай привал, - сказал Черневог. - Прямо сейчас.
     На  какой-то  момент  это  показалось  вполне  обоснованным  и   даже
благоразумным.
     - Почему? - спросил Саша.
     -  Потому  что  вы  поступаете  как  дураки.  Потому   что   мы   уже
приблизились. Послушай меня...
     Обе  лошади  резко  пошли   вперед,   заставив   Черневога   потерять
равновесие, но он успел схватить Петра за ногу, не выпуская из рук  повод,
и во второй раз остановил Волка. Петр опустил свободную руку  на  меч,  но
взгляд Черневога, или что-то еще, остановило  его.  Он  замешкался,  сразу
подумав о том, что Черневог мог подслушать в лесу что-то важное, а тот тем
временем продолжал:
     - Петр, ради Бога, Петр, ну пожалуйста, выслушай меня...
     - Черневог! - сказал Саша, но его голос слышался  будто  издалека,  а
Черневог не сводил с Петра немигающего взгляда.
     - Ты должен быть моим другом,  -  продолжал  колдун.  -  Петр  Ильич,
поверь мне! Я не собираюсь причинять тебе вред.
     Саша торопливо соскочил с лошади и  схватил  Черневога  за  плечо,  с
силой  разворачивая  его  от  лошади.  Петр  подхватил   поводья   и   сел
поустойчивее, изумленно глядя на Сашу, который крепко держал Черневога  за
рубашку и очень тихо говорил:
     - Не трогай его. Не трогай. - Петру даже показалось, что будь  он  на
месте Кави Черневога, то ему следовало бы опасаться этого тона.
     Но говоря по правде, он не воспринимал проявленный к нему интерес как
нападение: он чувствовал только  растерянность  Черневога  и  его  желание
объяснить что-то важное.
     Возможно, что подобные чувства были опасны. Он наблюдал за  тем,  как
Саша отпустил Черневога, все еще стоящего спиной к Волку.
     - Пошел! - сказал он.
     - Я не уверен... - Петр почувствовал, как-то  особенно  произнес  это
слово, "не уверен", и наклонился вперед. - Я не думаю, что  мы  не  должны
выслушать его как раз сейчас, когда призраки исчезли...
     - Петр, это он заставляет тебя так говорить.
     - Но я не уверен, что это и не моя собственная мысль... Ведь если  на
самом деле. Нечто преследует его, то почему бы этим намерениям и не начать
выполняться?
     - Мне кажется, что самым важным является время.
     Ивешка.   Господи.    Петр    почувствовал    неожиданное    глубокое
замешательство. Как он мог быть таким дураком! И правильно, что  Саша  был
необычно резок с ним. Он заслужил это.
     - Залезай,  Змей,  -  сказал  он  и  сделал  движение,  чтобы  помочь
Черневогу влезть на коня.
     - Я сам возьму его, - сказал Саша.
     Был тот самый момент, когда Петр  почувствовал  необходимость  встать
между мальчиком  и  угрожавшей  тому  опасностью.  Его  охватило  странное
чувство, когда он наблюдал, как молодой человек, повернувшись к  Саше,  не
вполне изящно вскакивает на лошадь, и  Саша  протягивает  руку...  и  Петр
видит это... протягивает руку Кави  Черневогу,  который  не  без  опасений
хватается за нее.


     - Следуешь только собственным соображениям, - продолжал доноситься до
нее голос, на этот раз из кустов, где было  уже  достаточно  темно.  Вновь
послышалось прерывистое скольжение тяжелого тела  и  потрескивание  тонких
веток. - И куда же эти соображения влекут тебя,  хотелось  бы  мне  знать?
Разве ты не знаешь, что твоя ива зазеленела  этой  весной?  Мне  интересно
знать, почему?
     Ивешка из всех сил старалась не обращать внимания на  водяного.  Было
уже пора остановиться, развести костер  и  окружить  себя  защитой,  через
которую водяной не  смог  бы  пролезть,  но  она  не  находила  ни  одного
привлекательного места в этой чаще. Возможно, что  лес  здесь  никогда  не
умирал, но от этого он не стал привлекательнее: нигде  не  было  видно  ни
единого места, удобного для костра и для ее защиты.
     - Я чувствую запах дыма, моя прелесть. А ты разве не чувствуешь  его?
Могу побиться о заклад, если ты  пройдешь  немного  дальше,  то  наверняка
отыщешь то, что ищешь.
     Но она не чувствовала ничего. И в  то  же  самое  время  она  ощущала
холод. Старый Гвиур имел свои злонамеренные планы и, разумеется, врал,  но
временами он любил помучить кого-нибудь из попавших в беду, и  только  Бог
знает, когда он мог быть близок к истине.
     - А не может ли это быть, красавица, чуть-чуть вверх по реке?
     Она сжала губы и продолжала идти, соразмеряя свое дыхание с шагами  и
думая только о том, что если бы ей попалось открытое место, где можно было
бы развести костер, она тут  же  устроила  бы  этому  проклятому  созданью
соленую баню. Во всяком случае, это могло бы на некоторое время  заставить
его исчезнуть.
     Но она даже не смела и думать об этом. Она  не  хотела  предпринимать
ничего такого, что заставило бы водяного отправиться  на  юг,  и  даже  не
хотела верить в то, что Саша и Петр могут не столкнуться с ним...
     Но  если  Кави  был  вместе  с  ними,  то   тогда,   Господи,   лешие
действительно не устояли, если только в них было все дело,  и  тогда  Кави
мог использовать водяного,  мог  использовать  его  прямо  сейчас.  Гвиур,
разумеется, ни при каких условиях не сказал бы ей полной правды. Кави  был
вместе с ними... но каким образом?
     Запах дыма начал доходить до нее, слабый едва различимый.  Тогда  она
спросила:
     - Гвиур, а кто живет здесь поблизости?
     - О, - начал водяной, - теперь мы  стали  вежливыми,  мои  прекрасные
косточки?
     Но она хотела знать это без всякой двусмысленности. Однако  заставить
Гвиура сказать хоть что-нибудь было нелегко, и со второй и даже с  третьей
попытки. Наконец он сказал:
     - Если мы не будем вежливыми, то я, пожалуй, лучше  уйду,  красавица.
Однако я все же скажу тебе. Хотя нет, лучше я покажу тебе, это будет  чуть
дальше.
     На какое-то время он покинул ее, а затем она услышала  какой-то  звук
слева от себя, вгляделась и увидела, что там стоит ее отец.
     - Не так уж и далеко, - сказала похожая на него серая  скрытая  тенью
фигура, ничем не напоминавшая призрака.
     Затем виденье рассеялось, как будто впиталось в землю, оставляя после
себя пятно как от расплескавшихся чернил.
     Это всего лишь проклятый оборотень... в облике ее отца.
     Новый обман? Или продолжение всего того, что было с самого начала?
     Некоторое время она стояла очень тихо. Было слышно, как  через  кусты
ползет Гвиур, перебираясь на новое место. Он прополз где-то сзади нее.
     - Прекрати эти игры, - закричала она. - Гвиур, черт тебя побери!
     Движение смолкло. В лесу было тихо.
     Но ощущение, подобное уверенности,  оставшейся  у  нее  с  детства  и
подсказывающей ей о том, что ее ожидает что-то  удивительное,  вновь  было
вместе с ней в этой тишине.
     Возможно, подумала она, Гвиур просто пытается разными  злонамеренными
способами увести ее от того, что ей было так необходимо отыскать.
     Или, что тоже возможно, в присутствии  этого  злобного  созданья  оно
могло означать что-то крайне ужасное из ее детской тоски о том, что где-то
есть нечто, заслуживающее ее внимания и являющееся самым близким  и  самым
главным для ее сердца.
     И она все шла вперед, вниз по склону, когда, миновав старое-престарое
дерево, оказалась перед странным нагромождением дерна и бревен.
     Посреди всего этого, едва различимая в  последних  проблесках  света,
виднелась дверь.


     Сашу  охватило  сильное  чувство  тревоги,  когда  они  подъезжали  к
развалинам, и ему стало интересно, был ли Черневог хоть  в  какой-то  мере
ответственным за это беспокойство: Черневог очень напугал  его,  собираясь
ехать сзади Петра, и он никак не мог понять, что происходило с ним  самим,
отчего с того самого момента так тряслись его руки и  подрагивало  сердце.
Было ли это воздействием со стороны Черневога или это было влиянием именно
этого проклятого места?
     Он не мог просто так отбросить прочь все ощущения, несмотря на советы
Петра, который считал его слабым и нерешительным... Он не мог стать  таким
как Петр, он беспокоился обо всем в присутствии  Черневога  и  он  не  мог
ехать в это место с таким  же  взглядом  на  вещи,  как  это  делал  Петр,
выглядевший так, будто беда  должна  остерегаться  его,  и  не  признающий
ничего другого. Он же был напуган и зол на Черневога, и больше всего...
     Больше всего он не хотел той встречи, которая могла там  произойти  и
которая могла положить конец всему  происходящему.  Поэтому  он  продолжал
думать о том, что ему делать, если у старика будут планы на его счет?
     -  Не  много  осталось  от  этого  места,  -  заметил  Петр.  И   это
действительно было так.  Только  благодаря  чистой  удаче  можно  было  бы
отыскать дом в наступавшей темноте:  разросшиеся  деревья  почти  скрывали
его.  Только  поднимавшиеся  над  ними  обгорелые  столбы  указывали,  где
находились остатки старого дома. Обуглившиеся  бревна  стояли  неподвижно,
вымытые дождем.
     Ведь я тоже видел это,  подумал  Саша,  с  неудовольствием  осознавая
присутствие Черневога за своей  спиной.  Хозяюшка  шла  своим  размеренным
шагом,  постоянно  напоминая  ему  о  себе  движением  своего  тела.   Она
чувствовала  запахи  дождя,  молодых  листьев  и   старого   пожарища   и,
разумеется, никакой опасности во всем этом распознать не могла.
     - Выглядит так, будто лешие выровняли все,  что  осталось,  -  сказал
Петр. - Те большие деревья во дворе исчезли, а молодые посадки должны быть
прямо около могилы.
     - Мы отыщем ее, - рассеянно пробормотал Саша. Он не чувствовал ничего
определенно плохого в этом месте, хотя оно  и  казалось  более  посещаемым
призраками, нежели остальной лес. Здесь наверняка было полным-полно старых
желаний, здесь все еще жила старая память. И он сказал про себя, обращаясь
к  призраку  Ууламетса,  если  тот  случаем  мог  услышать  его:  "Учитель
Ууламетс, это я, Саша. Мы привели к вам Черневога..."
     - Саша, - сказал Черневог. Он не держался за него во время всего пути
и старался сторониться его настолько, насколько могут избегать друг  друга
люди, едущие на одной лошади. Но именно сейчас он неожиданно дотронулся до
сашиной руки. - Слава Богу, теперь мы совсем близко!
     - Замолчи!
     Руины  стояли  в  зарослях  молодых   деревьев,   что   создавало   в
надвигающихся сумерках обманное ощущение большого  зеленого  пространства,
будто перед ними было зеленое озеро, всего лишь по колено лошадям, которое
те переходили вброд. Старые мертвые деревья, когда-то стоявшие  во  дворе,
разумеется, исчезли. Виднелись лишь слабо заметные остатки стены и  столбы
от фундамента. Частично сохранилось лишь одно  крыло  дома.  Они  миновали
остатки  стены,  обгорелые  развалины  бани,  все  уже  поросшие  молодыми
березами.
     Саша остановил Хозяюшку, велел Черневогу слезть с лошади  и  спрыгнул
сам, последовав примеру Петра. Фактически они были как раз над могилой, во
всяком случае так ему помнилось.  Вечерний  свет  быстро  угасал,  зеленые
березы еще больше ослабляли его, опушка леса терялась  в  сетке  дождя,  а
обуглившиеся балки чернели на фоне низких облаков. Стоявшую кругом  тишину
нарушало лишь их собственное дыханье.
     - Учитель Ууламетс, - произнес  он  вслух,  не  обращая  внимания  на
тишину. - Учитель Ууламетс?
     Он ждал.  И  совершенно  искренне  желал  старику  всяческого  добра,
вспоминая о том, что тот, кроме всего, спас им жизнь,  и  никак  не  хотел
поворачивать против него его же собственные недостатки.
     -  Проклятый  упрямый  старик,  -  пробормотал  Петр   после   долгих
бесплодных  ожиданий,  в  течение  которых  лошади  притопывали  ногами  и
потихоньку перемещались, ощипывая листья с молодых берез.  -  Здесь  сыро,
грязно и ему сейчас просто не нужна никакая компания...  Выходи,  дедушка,
будь ты проклят. Ивешка попала в беду  и  появилось  что-то,  использующее
твой облик. Я подумал, что тебе интересно бы узнать об этом.
     В воздухе неожиданно пахнуло холодом. Порыв ветра пробежал над  морем
листьев.
     Затем все стихло. Саша, сдерживавший почти  все  это  время  дыханье,
вздохнул, и некоторое время стоял неподвижно, пытаясь вновь убедить себя в
том, что действительно хотел поговорить со стариком один на один.
     Он верил Мисаю. Это был единственный совет,  которому  он  был  готов
следовать во всех случаях, когда это касалось благополучия  леса,  которое
означало одновременно и их собственное благополучие. Он верил этому  точно
так же, как верил земле, по которой ходил, и воде, которую пил.
     Все, что было враждебно лесу, было враждебно и им.  Когда  лесу  было
хорошо, хорошо было и им:  такова  была  сделка,  которую  они  заключили,
обязуясь бережно относиться к природе, используя волшебство лишь в  полном
согласии с ней, как это делали сами лешие.
     Вот на чем он должен стоять. Вот где волшебство не таило опасностей.
     - Стереги его, - сказал он Петру и снял с  лошади  свои  вещи.  Затем
согнул пару молодых деревьев, сделав себе нечто  в  виде  шалаша  и  начал
разыскивать розмарин и другие травы, которые, как он  припомнил,  Ууламетс
использовал для заклинаний.
     Черневог хотел остановить его слабым и  полным  испуга  желанием,  но
вряд ли мог хоть как-то ослабить таким образом его внимание.
     - Ради Бога, - не выдержав начал было он,  но  Петр  схватил  его  за
плечо, - ведь может случиться так, что не только Ууламетс ответит  на  это
обращение.
     Сомнения, подумал Саша и  встал,  глядя  прямо  в  лицо  Черневогу  с
злобным подозрением, что тот замышляет что-то против них.
     - Саша, - сказал Черневог, - Саша, о, Господи...
     Тьма и огонь...
     Стук копыт в темноте... неумолимый, как биение сердца...
     Ивешка, сидящая у печки, с чашкой чая в руках.
     Саша почувствовал чье-то присутствие, которое действовало на него  со
стороны дома. Он повернул голову в том  направлении  и  увидел,  словно  в
плохом сне, среди обгоревших развалин бани, банника, который выделялся  на
фоне дверного проема темным, с торчащими волосами силуэтом.  Этот  угрюмый
надоедливый мальчишка сидел на пороге, уставившись на ступеньки под своими
ногами.
     Не было никакого желания, чтобы он взглянул вверх, потому что  никому
не хотелось заглянуть в его глаза.
     Саша подумал, содрогнувшись от холода: "Он лгал... он всегда был..."
     Но Черневог пытался освободиться от них, вырываясь из рук Петра.
     - Нет! - закричал он.
     В этот момент банник  поднялся  и  хмуро  взглянул  на  них  глазами,
напоминавшими потухшие угли. Затем он посмотрел на небо и поднял руку  как
раз в тот момент, когда что-то прозрачное и  белое  плавно  скользнуло  на
широких крыльях, чтобы опуститься ему на запястье. Существ сложило  крылья
и в  свою  очередь  с  пристальным  вниманием  уставилось  на  них.  Затем
сова-призрак и угловатая тень мальчика вместе растаяли во мраке.





     - Что это была за чертовщина? - спросил Петр, обращаясь к Саше. - Это
был банник! Или нет?
     - Это тот самый, который появлялся перед нами дома, - сказал Саша.
     - Это его работа, - сказал Петр. - Это врут мои глаза, или  все,  что
было проделано с Совой, проделал этот самый банник?
     - Я не знаю, - сказал Саша.
     - Он чертовски хорошо проделал это, - сказал Петр и в  очередной  раз
ухватил Черневога за рубашку, желая получить ответы. - Что это за трюки ты
выкидываешь, Змей?
     А тот сказал, сквозь прерывистое дыханье:
     - Я же говорил тебе, я говорил тебе, а ты не хотел слушать...
     Петр тряхнул его.
     - Говорил нам, чертовски верно говорил  нам:  одну  ложь  за  другой!
Крепко спишь? Невинный, как утренний снег?
     - Я не лгу! - воскликнул  Черневог,  и  в  его  голосе  прозвучало  и
отчаяние и полная искренность.
     Но это не имело большого значения, когда дело касалось колдунов. Петр
тряхнул его еще раз, приговаривая:
     - Банник, черт возьми! Верни его назад!
     - Я не могу! - просто сказал Черневог.
     - Он не может, черт! Но ведь он твой. Это твое привидение, Змей, и не
вздумай сказать мне "нет".
     - Это всего лишь тень, - слабым голосом произнес Черневог. - Обрывок,
часть, фрагмент... - Черневог вздрогнул, положил ладонь на его руку  и  не
сводил с него глаз. В глубоких сумерках казалось, что его глаза  не  имели
зрачков, а являли собой бесконечную бездну,  где  не  было  ничего,  кроме
тьмы. - У мертвых остаются лишь обрывки воспоминаний... Ведь любой призрак
- это всего лишь часть, обрывок, фрагмент целого, что когда-то  составляло
жизнь... иногда это могут быть отдельные сюжеты...
     - Но ты-то еще не умер!
     - Я не знаю, кем или чем было вызвано это виденье, я не знаю,  почему
это случилось, я не знал, что это могло случиться, и я не знаю,  откуда  я
мог вызвать все это...
     - Чертовски беззаботно с твоей стороны!
     - Но это правда, Петр Ильич!
     Петр всякий раз беспокоился о том, что  мог  поверить  Черневогу.  Он
знал достаточно, чтобы напоминать себе о том, кто такой был Черневог,  что
он сделал и еще может сделать.  И,  разумеется,  что  у  него  было  много
причин, по которым он хотел убить его, но в то же самое время он испытывал
трудность: он не видел перед собой человека,  которого  так  хотел  убить,
потому что тот, что сейчас был перед ним,  цеплялся  за  него,  постукивал
зубами и говорил что-то вроде того:
     - Ради Бога,  не  следует  продолжать  ничего  подобного  сегодняшней
ночью. Не нужно  вызывать  эти  проклятые  виденья,  которых  могут  здесь
обнаружить те, кто преследует нас. Разведем огонь и остановимся  на  этом.
Вы имеете дело не с обычным естественным миром: установите границы,  чтобы
ничего не пустить сюда.
     На что Саша сказал:
     - Он прав.
     - Разводите огонь, - настаивал Черневог. Они стояли среди  выращенных
лешими молодых саженцев, которые доходили им едва до колена.
     - Я не думаю, что мы должны портить эти деревца, особенно  при  наших
обстоятельствах.
     - Здесь была баня, - сказал Саша, - а в ней сложенная из камня топка.
Кое-какое дерево здесь еще осталось, по крайней мере от стен.
     - Одни рассыпавшиеся угли и зола, - пробормотал Петр, но  уже  и  без
того был рад услышать слова про огонь и привал. Лошади разбрелись под  шум
этих споров и пощипывали листья с саженцев. Они  тут  же  подняли  головы,
когда Саша окликнул их.
     В эту ночь, в этом месте ни у кого не было иного выбора.


     Колдовство помогло отыскать отсыревшее дерево,  а  топка  в  основном
оказалась  почти  неповрежденной.  Однако,  насколько  мог  видеть   Петр,
колдовство почти не помогало против  дыма,  зато  граница  в  виде  круга,
проходившая вдоль старых стен, и вдоль которой была рассыпана соль и сера,
должна была бы остановить любой поднятый колдовскими силами ветер, а  сами
стены, все еще прочно стоявшие, должны были спасать их от холода и дождя.
     Петр разводил огонь и приглядывал за Черневогом, в то время как  Саша
находился с наружной  стороны  стен  и  старался  завести  лошадей  внутрь
защитного круга, расправляя молоденькие березки и подвязывая их с  помощью
обрывков  веревки  и  желая  добра  всему  живому,  что  являлось   прямой
противоположностью смерти,  а  особенно  противоположностью  тому  черному
колдовству, с которым имел дело Черневог.
     Черневог же сидел в противоположной от Петра стороне,  против  стены,
на которую падало тепло от горящей топки, подвернув под себя ноги. И  хотя
его глаза были открыты, он так ни разу и не пошевелился  с  тех  пор,  как
сел.
     - Там есть парусина, - сказал Петр. - Ты можешь  завернуться  в  нее,
понял.
     Черневог никак не показал, что слышал его слова. Его  тонкая  рубашка
казалась явно недостаточной защитой против холода и тумана.
     Петр швырнул  в  его  сторону  ветку.  Если  Черневог  раздумывал  об
очередной проделке, то Петр не испытывал никакой склонности к тому,  чтобы
позволить ему спокойно продолжать свое занятие.
     - Парусина, - повторил он, - вон там, рядом с тобой. Или мерзни, меня
это не волнует.
     Он подумал про банника, или вернее про странное виденье, кем  бы  оно
ни было, продолжая удивляться Ивешке и всему тому, что он еще показал  им.
Он прислушался к сашиным шагам в темноте, за стенами бани, и подумал,  что
пора бы  малому  вернуться  сюда,  потому  что  его  не  оставляли  дурные
предчувствия.
     Неожиданно до него донесся голос Черневога:
     - Я действительно любил Сову.
     Это прозвучало как обвинение. Это было похоже  скорее  на  жалобу,  и
поэтому было еще хуже. Но Петр не хотел спорить об  этом  именно  здесь  и
сейчас, когда все еще было так живо в памяти, и держал рот на замке.
     А Черневог продолжал:
     - Я хотел получить Ивешку.  Я  дал  бы  ей  все,  о  чем  бы  она  ни
попросила.
     -  Замолчи,  Змей.  Ты  выведешь  меня  из  равновесия,  если  будешь
продолжать.
     - А она хотела тебя. Я никак не мог понять этого.
     - Зато я могу. Прекрати, ты на самом деле можешь разозлить меня. И ты
продолжаешь делать это.
     - Но ведь тебе нужно так немного.
     - Саша! - закричал Петр.
     Некоторое время он не мог справиться дыханьем, затем оно  наладилось,
и в этот момент Саша вбежал в баню.
     - Петр?
     - Змей... Он  пытался  что-то  сделать.  -  Петр  все  еще  с  трудом
переводил дыханье, оно было коротким и прерывистым. - Но я  не  знаю,  что
именно.
     - Я очень сожалею, - сказал Черневог. - Ты просто напугал меня.
     - Я мог напугать тебя, подумать только! - Петр подбросил еще дерева в
топку, надеясь, что ничего не произошло и ничего волшебного само  по  себе
не проникло в него помимо сашиного внимания. - Прекрати испытывать на  мне
свои желанья... Саша, я не знаю, что именно он  подстроил,  но  что-то  он
сделал.
     Саша присел на корточки и положил руку  ему  на  плечо,  но  тошнота,
разлившаяся по желудку, не проходила. И Петр подумал, что  желания  совсем
необязательно должны  все  время  находиться  внутри  кого-то,  их  нельзя
обнаружить,  как  например  занозу  или  синяк.  Они  всего-навсего   лишь
поджидают тебя где-то на дороге, а потом тут же набрасываются, как  только
приходит время.
     - Все хорошо, - сказал Саша.
     - Я чертовски надеюсь, что это так. - Он движением плеча  освободился
от сашиной руки, как бы  желая  забыть  недавнее  беспокойство  -  Ты  уже
закончил там?
     - Почти... Но я не почувствовал, что он сделал хоть что-то, Петр.
     Итак, он проявил себя как дурак, если только Саша действительно  знал
все о происходящем. Петр надеялся на это, но  все-таки  не  был  полностью
уверен: ни  в  чем  нельзя  быть  уверенным,  когда  имеешь  дело  с  Кави
Черневогом.
     - Сейчас со мной все хорошо, - сказал Петр.  -  Иди,  продолжай  свою
работу. Одна змея у нас уже есть, не хватало нам, чтобы сюда заползла  еще
и другая.
     Саша чуть сжал его плечо, поднялся и сделал что-то, чего Петр даже не
успел понять: Черневог выбросил вверх руку, будто защищаясь  от  удара,  и
сказал:
     - Я не трогал его.
     - Скорее всего, он ничего не делал, - с кажущейся  неохотой  произнес
Петр.
     На какое-то время Саша остановился, а Черневог пристально смотрел  на
него с мрачным, вызывающим выражением.
     Это было продолжение войны, решил Петр. Он встал, с мечом в руках,  и
сказал:
     - Змей, веди себя как мы  договорились,  или  я  снесу  тебе  голову.
Слышишь?
     Черневог даже не взглянул на него в  этот  момент.  Затем  его  глаза
медленно  двинулись,  пока  не  остановились  на  нем.  И  тут   же   Петр
почувствовал неожиданное головокружение и холодок возле  сердца.  Каменный
пол под ним начал подниматься, меч со звоном ударился о камни, и он увидел
что Черневог встал, а Саша повернулся к нему.
     - Черневог! - пронзительно закричал он.
     - Не пытайся сразиться со мной, - сказал Черневог, но даже сама мысль
об этом была никак не легче, чем само сражение.
     - Будь ты проклят, - выкрикнул Петр и попытался  продолжить  начатое:
он ухватился за меч и поднял его вверх, но было трудно  предположить,  что
Черневог собирался  причинить  какой-то  вред  им  обоим:  Черневог  очень
нуждался в них, а все, что интересовало его, находилось в сохранности.
     - Я думаю, что у нас вполне достаточная  защита,  этот  твой  соляной
круг, - только и сказал колдун. - Спасибо.


     Папа не воспитал бы такую дурочку, которая могла бы подойти  к  любой
незнакомой двери и постучать. Ивешка присела на опушке  и  прислушалась  к
тишине. То ли Гвиур уполз куда-то, то ли затаился где-то и лежал там тихо,
как только мог. Не было  и  никаких  признаков  оборотней:  их  отсутствие
теперь означало, что они были не к добру. И если только водяной сказал  ей
правду о том, что Петр и Саша находились в компании с Черневогом,  она  не
сомневалась, откуда исходила опасность.
     Она бы пожелала что-то против этого, если бы...  если  бы  это  место
подходило для таких опрометчивых поступков. Посылать желания в таком месте
было столь же безрассудно, как и говорить вслух.
     Черт возьми,  ей  действительно  не  нравился  этот  странный  дом  у
подножья холма, как не нравилось и то, что Гвиур исчез, как не нравилось и
не покидавшее ее ощущение,  что  кто  бы  ни  жил  в  этом  доме,  он  был
осведомлен о ее присутствии здесь.
     А почему нет? Ведь Гвиур наверняка наблюдал за всем этим.
     Она сцепила руки и прижала их  к  губам:  сейчас  ей  очень  хотелось
узнать, как можно осторожней, что было в  этом  доме,  но  так,  чтобы  не
оказаться в западне, то есть совершить небольшую  кражу  со  взломом,  как
назвал бы это Петр, но при  этом  постараться  вообще  не  дотронуться  до
двери.
     "Ах", - услышала она внутри себя чей-то голос, - "вот ты где".
     Она отшатнулась назад, тут  же  почувствовав  волшебство,  еще  более
сильное, чем то, которое некогда использовал Кави.
     Все тот же голос продолжал: "О, не будь дурочкой.  Ведь  нет  никакой
пользы в том, чтобы сидеть там в темноте. Войди в дом. Я не кусаюсь".
     И тогда она спросила, так же пользуясь внутренним голосом: "Кто ты?"
     Но это была ошибка. Любопытство мгновенно открывало путь  волшебству.
Голос,  на  этот  раз  более  мягкий,  произнес:  "Твоя   мать,   дорогая.
Разумеется, твоя мать".





     - Саша? - окликнул его Петр.  -  Саша?  -  Он  хлопал  его  по  лицу,
приговаривая: - Будь ты проклят! Отпусти его...  -  Он  явно  обращался  к
кому-то еще, как решил сам Саша сквозь обволакивающий его  туман.  Наконец
он сообразил, что Петр поддерживает его голову над  полом,  а  человек,  к
которому при этом обращался Петр, был Черневог, который  удобно  устроился
около их очага.
     Опустив руку на сашино плечо, Петр продолжал, чуть понизив голос:
     - Я не знаю, что именно он замышляет. Он  взял  свою  книгу,  твою  и
книгу Ууламетса, а я не смог его остановить,  прости  меня.  -  Его  голос
напоминал голос человека, обезумевшего  от  страха,  словно  он  один  был
виноват во всем случившемся, и никак иначе.
     - С тобой-то все хорошо? - спросил его Саша.
     - Пока да.
     Саша попытался присесть и вздрогнул  от  резкой  боли  в  голове.  Он
почувствовал,  что  опирается  на  руку  Петра,  не  в  силах   преодолеть
головокружение.
     - Ты слишком сильно ударился, когда падал, - сказал  Петр,  продолжая
поддерживать его. Он делал это не только из  дружеского  расположения,  но
главным образом потому, что не поддерживать Сашу, у которого в глазах  все
кружилось, было просто нельзя. Но боль все же стихла, как только  он  смог
послать  отчетливое  желание:  не   может   быть,   чтобы   Черневог   уже
освободился... чтобы он освободился именно от того, что так мешало  ему...
Это первое, что мгновенно пронеслось в его  еще  не  окрепшей  голове.  Он
взглянул на беспокойное лицо Петра и увидел проступавшее  выражение  боли,
так несвойственное ему.
     Господи, нет! - подумал он и тут же пожелал, чтобы  сердце  Черневога
вернулось назад, где ему и положено быть.
     Но он  не  почувствовал  вообще  никаких  перемен.  А  Черневог  лишь
отпарировал его выпад с едким упреком: "Я не причиню ему вреда, я не  буду
даже желать этого,  пока  не  заберу  назад  то,  о  чем  не  хочу  сейчас
заботиться сам. Ты же не сможешь причинить моему сердцу никакого вреда, по
крайней мере там, где оно находится теперь. Поэтому делай только то, что я
прикажу тебе. Какая разница  по  сравнению  с  тем,  когда  ты  подчинялся
приказаниям Ууламетса?"
     Будь ты проклят, подумал Саша и побыстрее сдержал  свое  раздражение,
видя перед собой улыбающегося  Черневога,  позволяя  ему  думать,  что  он
действительно может дать Петру наглядный урок.
     "У меня нет причин хоть как-то вредить ему", - продолжал Черневог. "С
чего ты взял?"
     "Действительно, нет", - согласился Саша, искренне стараясь  направить
свои мысли на дружеский лад, во всяком случае на какое-то время.
     В следующий момент Черневог произнес вслух, обращаясь к Петру:
     - Давайте покончим с завистью и недовольством. Какой в них  прок?  От
них нечего ждать добра. Давайте перестанем обвинять друг друга и прекратим
ссоры: это самое лучшее, что мы можем сделать, не так ли Петр Ильич?
     "Осторожнее", - пожелал в тот же момент Саша.
     - Разве не так? - настаивал Черневог.
     - Да, - очень тихо ответил наконец Петр.
     - Это твой приятель пытается околдовать тебя, а никак не я. Он  очень
беспокоится о тебе, Петр Ильич. Но ведь между нами есть соглашение, и я не
сожалею об этом, на самом деле, не сожалею. Быть посговорчивее - разве это
такая уж большая просьба?
     - Нет, - ответил Петр, шевеля одними  губами.  "Говори  все,  что  он
хочет", - пожелал в его сторону Саша, - "и не задумывайся о правде".
     Черневог же тем временем продолжал:
     - Я же на самом деле завидую вам двоим. Я даже не знаю, доводилось ли
мне видеть когда-либо двух людей, так доверяющих друг другу.
     - И не увидишь, - заметил Петр, прежде чем Саша смог остановить его.
     - Нет,  -  сказал  Черневог.  -  Не  увижу,  но  ведь  очень  приятно
находиться среди людей, подобным вам, даже будучи змеей. Он улыбнулся им и
пожал плечами. - Эта змея может сделать для тебя столько добра, сколько ты
пожелаешь, если только отпустишь его.
     - Он сошел с ума, - еле слышно пробормотал Петр.
     - Нет, нет, нет, - сказал Черневог. - Я говорю очень серьезно.  Лешие
многому научили меня, а главное -  терпенью.  Иногда  лучше  ждать  исхода
событий, чем силой торопить их. Все в конце концов образуется, и  вот  вам
уже один пример.
     - Я думал, что мне удастся вздремнуть, - сказал  Петр.  -  Но  теперь
поздно. Мы попали в руки к безумцу.
     Саша  повернул  голову.  Он  пожелал,  чтобы   Черневог   не   сделал
чего-нибудь еще, а тот только сказал, стараясь быть как можно мягче:
     - Я не собираюсь переубеждать его... а об Ивешке мы поговорим  завтра
утром.
     Разумеется, это была ловушка. Саша прикусил губу и  понял,  что  Петр
знал о происшедшем, как понял и то, что Петр не мог так просто отнестись к
вызову со стороны колдуна.
     Петр же по-прежнему сидел и пристально глядел на Черневога, пока  тот
не сказал без всякой тени насмешки:
     -  На  самом  деле,  происходит  что-то   непонятное,   и,   кажется,
действительно  плохое.  У  меня   достаточно   сил,   чтобы   пользоваться
волшебством в необходимых для меня пределах,  но  я  уже  сейчас  чувствую
ограничения, которых не было прежде. Я до сих пор не знаю, делают  ли  это
лешие или это вообще что-то совсем другое. Я определенно знаю, что  Ивешка
находится к северу от нас, я знаю, что она покинула  лодку,  я  знаю,  что
старый Гвиур почти рядом...
     - Поближе к главному, - сказал Петр.
     - Вот в этом-то все и состоит.  Гвиур  в  сущности,  прошу  прощенья,
хитрая змея, которую  очень  трудно  поймать.  Возможно,  что  это  просто
небольшой мятеж с его стороны: он частенько проделывает  подобные  штучки.
Но это отнюдь не единственное ощущение, которое тревожит меня  и  которое,
как вы сами сказали, не отвечает на вопрос  о  том,  что  же  случилось  с
лешими. Это главный вопрос  с  моей  точки  зрения.  Поэтому  нам  следует
отправиться на север  и  отыскать  Ивешку,  чтобы  объяснить  ей,  что  вы
находитесь вместе со мной, иначе,  если  этого  не  сделать,  она,  вполне
вероятно, может попасть в руки  другого  сумасшедшего,  надеюсь,  вам  это
понятно, чего никто из нас допустить не хочет.
     Петр промолчал. Саша же думал  о  цветах,  о  свежеиспеченном  хлебе,
думал про сад рядом с домом, где следовало бы сделать прополку. Он тут  же
пожелал, чтобы сорняки прорастали не очень сильно.
     Черневог продолжал:
     - Вполне возможно, что она попытается освободить вас, и я не отрицаю,
что найдутся силы, которые тут же устремятся  ей  на  помощь.  Вот  почему
прежде всего я хочу разыскать ее, вот почему я уверен,  что  и  вы  будете
делать то же самое.
     Думай только о цветах, убеждал Саша. О березах,  о  мышонке,  который
скребется под печкой.
     "Петр", - мысленно обращался он, "не слушай его".
     Но Черневог не оставлял его без внимания:
     - Твой дружок вновь пытается поговорить с тобой. Он хочет  дать  тебе
совет быть осторожным. Так же поступлю и я. Я дам ему тот же самый  совет,
без всякого сомненья, но он все время старается не слушать меня. Я же могу
гарантировать, что сейчас его голова уже не раскалывается от боли.
     И действительно, боль прошла без всякого следа.
     - Вот видишь? - очень мягко проговорил Черневог. - У  нас  есть  все:
безопасное место и безопасный отдых. Ведь я могу быть  очень  покладистым,
если люди идут мне навстречу... Подбрось еще дров в огонь, не возражаешь?


     Изнутри дом казался  значительно  больше,  чем  снаружи.  Бревенчатые
стены были тщательно выскоблены, в  комнатах  висели  занавески,  расшитые
вышивкой, на которую нельзя было долго смотреть, потому что рисунок  резал
глаза. В печке, сложенной из речных  камней,  пылал  огонь,  а  рядом,  на
дубовой полке, была расставлена серебряная посуда,  около  которой  висели
связки сушеных трав.
     Это был дом, в котором жила Драга.
     Мать Ивешки, которая не видела ее с самого рожденья, много сотен  лет
назад, была по-прежнему молода и красива, ее  длинные  светлые  косы  были
убраны лентами, а ночная рубашка расшита голубыми цветами, очень  похожими
на те, которыми, как подумала Ивешка, она и сама когда-то  украшала  подол
собственного платья.
     Перед Ивешкой был ее же  собственный  нос,  ее  рот,  ее  подбородок,
отличающийся чуть большей ямочкой, и это сходство одновременно и восхищало
и пугало ее.
     А мать говорила:
     - Да входи же, Ивешка.  Дорогая,  дай  я  помогу  тебе  раздеться,  и
садись... о, Господи, у тебя волосы сплошь в листьях...
     Ивешка бросила свои вещи на лавку рядом с  печкой,  куда  указала  ей
мать, но продолжала стоять не раздеваясь.
     Мать же тем временем накинула халат, перебросила косы через  плечо  и
сказала, обращаясь к ней:
     - Может быть, тебе лучше умыться? - намекая, как предположила Ивешка,
на ее  перепачканное  грязью  лицо.  Руки  ее  были  грязными  без  всяких
сомнений,  не  говоря  уже  о  сапожках.  Она  никогда  не  позволила   бы
кому-нибудь войти в дом в такой обуви, чтобы пачкать чисто вымытый пол:  и
Петра, и Сашу, и отца она всегда  заставляла  выносить  грязную  обувь  за
порог. Но сейчас, совершенно неожиданно для себя, она  почувствовала,  что
готова защищать эту  грязь  как  собственное  право  на  то,  чтобы  вновь
выскочить в темноту, за эту дверь при первой же возможности.
     - Нет, спасибо, - сказал она.
     - Хорошо, тогда присядь, - сказала мать и начала суетиться на  кухне.
- Садись, садись.
     - Тебе не нужны лишние неприятности, - продолжала Ивешка. - Зачем  же
ты позвала меня сюда?
     - Потому что я хотела увидеть свою дочь. Тем более, что тебе угрожает
опасность.
     - От кого? От тебя?
     Драга наливала  чай  из  самовара,  расставляя  серебряные  чашки  на
серебряном подносе, а на небольшую  тарелку  положила  медовые  лепешки  и
поставила ее рядом с чашками.
     Ивешка, так и не получив ответа, повторила свой вопрос:
     - Так от тебя, мама?
     Драга перенесла поднос к печке и уселась на край скамьи.
     - Я знаю, твой отец наговорил столько ужасного про меня.
     - Мой отец уже три года, как мертв, -  коротко  ответила  дочь.  -  И
почему только теперь, мама? Чего ты хочешь?
     - Я хочу защитить тебя и моих будущих внуков.
     Ивешка не хотела иметь определенного мнения по поводу ребенка до  тех
пор, пока не утвердилась в своих стремлениях, и, кроме того, она  была  со
всех  сторон  окружена  желаниями,  каждое   из   которых   вторгалось   в
происходящее внутри нее.
     - Неужели всякий в этом мире может знать об этом?  -  резко  спросила
она.
     - А ты не знала?
     Ей хотелось побольше узнать о происходящем, и поэтому она с отчаянием
пыталась разобраться в тех мыслях, которые то так, то этак устремлялись  к
ней от матери, настойчиво, как змеи, охотящиеся за яйцами.
     И она ответила вполне внятно, тщательно подбирая слова:
     - Нет, я не знала. Это, должно быть, случилось недавно.
     - Да, несколько дней назад. Петр - отец ребенка?
     - Что ты знаешь о нем?
     - Ну, то что он обычный человек, очень добр к тебе, достаточно умен и
вполне порядочен.
     Это был не тот ответ, которого  она  ожидала.  Ее  отец,  к  примеру,
никогда бы не сказал ничего подобного про Петра, и поэтому если один из ее
родителей был согласен с ее собственным  мнением,  то  это  обстоятельство
подталкивало ее задать вопрос обо всем том, что она слышала про Драгу,  но
она не должна была влезать во все это  с  такой  легкостью,  черт  побери,
конечно нет. Ее мать наверняка шпионила за ними и тайно  подслушивала  обо
всех их делах.
     -  Ты  напугана,  -  сказала  Драга.  -  Вот,  чай  остынет,  садись,
присаживайся. Господи, ты выросла такой красавицей.
     - Я была убита! Я много сотен лет пробыла призраком, мама, и  где  ты
была тогда, когда я нуждалась в помощи?
     - Но, радость моя, у меня тоже были свои беды.
     - Да, ты спала с Кави Черневогом. И ты послала его в наш  дом,  чтобы
ограбить отца и спать со мной, если бы у него это получилось...
     - Это придумал сам Кави.
     - Тогда он был еще мальчик, мама, а ты была во много-много раз старше
его!
     - Очаровательный и очень опасный  мальчик.  Я  хотела,  я  все  время
хотела, дорогая моя, чтобы ты пришла ко мне, и мы жили бы вместе...  Да  я
послала Кави: твой отец едва ли пустил бы меня на порог. Кави хотел, чтобы
я научила его разным  вещам,  и  я  согласилась,  если  бы  он  согласился
отправиться в  ваш  дом  и  увести  тебя  от  твоего  отца  ко  мне,  что,
разумеется, требовало согласия и с твоей стороны. Конечно, я думала о том,
что он попытается овладеть тобой. Но у Кави не  было  намерений  выполнить
свое обещание. Он остался учиться у твоего отца, он попался на  том,  чего
не должен был  делать,  и  у  него  все-таки  еще  оставалась  возможность
выполнить то, что он обещал мне. Но вместо этого он убил тебя.  Теперь  ты
понимаешь, что произошло? Он убил тебя, потому что нагородил и здесь и там
горы лжи, а кроме того, он понимал как сильна была ты и как много ты могла
рассказать мне. Он очень хорошо понимал, что если ты будешь жить рядом  со
мной, то мы будем все больше и больше сближаться и  в  какой-то  момент  у
него не будет возможностей противостоять нам. Итак, он  убил  тебя,  чтобы
удержать от меня. Он пытался убить и меня, если бы я заранее не догадалась
о его проделках.
     - Убить тебя?
     - Он  был  уже  близок  к  этому.  Я  была  уже  очень  слаба,  почти
беспомощна. Я знала, что он делал, я даже хотела предложить помощь  твоему
отцу, если бы была способна на это, но у меня не было сил. Затем, позже, я
узнала о падении Кави, все так неожиданно изменилось, и я  смогла  шаг  за
шагом вернуться к жизни.
     Это было  правдоподобно.  Это  было  абсолютно  правдоподобно.  Драга
настойчиво предлагала ей чай, терпеливо стоя с подносом в руках, и,  чтобы
сохранить приличия и чувствуя, что ее мать намерена так стоять до тех пор,
пока та не передумает, Ивешка взяла чашку с подноса, только для того чтобы
подержать ее в руках.
     - Без лепешек?
     - Я не хочу есть.
     - Ну, ну... - Мать взяла другую чашку, поставила поднос  на  полку  и
уселась, похлопывая по лавке. - Сядь сюда. Господи, после стольких лет  ты
стала такой привлекательной женщиной!
     Ивешка продолжала стоять.
     - Почему же ты просто не сказала мне, что хочешь меня увидеть?
     - Потому что не была уверена, придешь ли ты, не была уверена, что  ты
захочешь видеть меня, а еще потому, что произошло очень многое, о  чем  ты
не имеешь представления.
     - Очевидно, все что происходит, проходит мимо меня! У меня появляется
ребенок, а моя умершая мать прячется по лесам...
     - Дорогая, дорогая, присядь. И выпей чай. Он не отравлен.
     Наконец-то ее мать заговорила о происходящем так,  как  и  следовало.
Ивешка, не раздеваясь, села на лавку с чашкой в  руках  и  глядя  в  глаза
матери, спросила:
     - Итак, о чем еще я не знаю, а должна была бы, на твой взгляд?
     - О многом.
     - У меня есть час или около того.
     - Тебе не жарко во всем этом?
     - Давай переходить к делу, мама.
     Драга отпила из чашки.
     - Кави Черневог.
     - И что с ним?
     - Он проснулся, он ищет тебя, и он захватил твоего мужа вместе с  его
приятелем.
     - Это ложь!
     - Я была очень осторожна, пытаясь  обнаружить  молодого  Сашу  в  тот
самый момент. Но ты  должна  была  получить  этот  неприятный  ответ...  И
позволь сказать тебе, дочка: ты красивая умная молодая женщина с  манерами
своего отца и с  моим  умом,  и  оба  этих  дара  в  определенной  степени
достаточны, чтобы Кави считал тебя очень опасной. Я хочу,  чтобы  ты  была
здесь. Я бы хотела, чтобы и твой муж и молодой Саша были вместе  с  тобой,
но с этим ничего не выйдет. По крайней мере Кави пока ничего не знает  обо
мне, и он не рассчитывает на то, что ты можешь  получить  какую-то  помощь
теперь, когда лешие уснули.
     Вот, чего не знала она. Остальное же...
     Она решила  вставить  в  общий  разговор  один  маленький  вопрос,  в
расчете, что он не принесет вреда, и сказала:
     - Гвиур ползает на свободе. Водяной.
     - Я его знаю. Где он?
     - В твоих лесах, мама. Он служит тебе?
     - Нет, он не мой. Гвиур служит тем, кого побаивается. И  с  тех  пор,
как Кави проснулся... я уже не сомневаюсь, чей он. Ты сказала, что он  был
в моих лесах. Где?
     - Ты должна бы знать это, мама. Ты должна бы  знать,  потому  что  он
достаточно близко. Ведь знала же ты, что я была там.
     - Я видела тебя, но не видела его. Мне очень не нравится все  это.  -
Драга на мгновенье закрыла глаза  и  что-то  пожелала.  Неожиданно  что-то
большое и тяжелое зашевелилось за занавеской, послышался скрежет когтей по
доскам, и огромный медведь просунул в комнату  свой  нос,  а  затем  вошел
косолапой походкой, будто был здесь единственным хозяином.
     - Его зовут Бродячий, - сказала Драга. - И он - медведь.
     Бродячий покачивался из стороны в  сторону,  вертел  головой,  угрюмо
глядя в глаза Ивешке.  На  голове  у  него  был  огромный  шрам,  и  шрамы
поменьше, похожие на подпалины, на обеих плечах.
     - У нас правонарушитель, Бродячий! - сказала Драга,  затем  встала  и
открыла дверь.
     Бродячий поднялся и неуклюже выбрался из дома в ночную темень.
     - Этой ночью я забрала его в дом, - сказала Драга,  -  зная,  что  ты
где-то поблизости. Я просто боялась, что он слишком мрачный  малый,  чтобы
быть твоим сторожем... Может быть, наконец ты  все-таки  выпьешь  чаю?  За
разговором чашка должно быть совсем остыла.
     - Нет, все прекрасно. - Она поняла что являл собой Бродячий на  самом
деле, а заодно подумала и о том, что будет нелегко преодолеть те чары, что
защищали его.
     Итак, сердце ее матери было надежно  защищено,  в  то  время  как  ее
собственное оставалось все время с ней, и не было ничего, кроме одних лишь
желаний, чтобы защитить его.
     Мать в очередной раз сказала:
     - Почему бы тебе не раздеться?


     Они улеглись спать, не загасив огня и натянув  парусину  между  двумя
выступами скалы и остатками стен. В их укрытии было тепло и  сухо,  что  в
какой-то мере обеспечивало им спокойный отдых. Но один лишь вид Черневога,
читающего в отблесках огня, сводил  все  на  нет,  а  что  касается  всего
случившегося, то Петр до сих пор ощущал явную тошноту в  желудке,  которая
была не от боли, и не от страха. Он постоянно уговаривал себя, что  ничего
страшного еще не случилось, что его собственное сердце, каким  бы  оно  ни
было, по-прежнему находилось на  месте,  и  никакое  сердце  Черневога  не
смогло бы его заменить.
     Саша тронул его за плечо. Он повернулся и заметил беспокойство на его
лице.
     - На этот раз это моя ошибка, - прошептал Саша, и явно хотел  сделать
что-то еще, о чем Петр не имел никакого  понятия,  кроме  как  по-прежнему
продолжал ощущать тошноту в желудке.
     Саша видимо отказался от мысли  что-либо  сделать  и  выглядел  очень
расстроенным.
     - Не верь ему, - сказал он.  -  Делай  все,  что  хочешь,  только  не
вздумай начать верить ему.
     - Вот черт, - прошептал Петр. - Что касается этого, то с меня  хватит
и одного Малыша: вполне достаточно приключений, только начни ему верить. -
Он толкнул Сашу под ребра. - Давай спать. По крайней  мере  сегодня  ночью
нам не придется спать в пол-уха, чтобы  следить  за  змеей.  Мы  чертовски
хорошо знаем, где он есть.
     Это была плохая шутка, но это же была и лучшая из всего,  на  что  он
был сейчас способен. А Саша сказал, прикоснувшись к его лицу:
     - Давай спать, Петр.
     Чертовски хитрый трюк выкинул  малый,  подумал  Петр,  просыпаясь  на
следующее утро от солнечных лучей.
     Но, тем не менее, он был благодарен ему.





     Ивешка проснулась, внутренне сжавшись от испуга,  и  увидела  себя  в
уютном окружении подушек и одеял, чем-то напоминавших милое гнездышко,  но
охватившее ее ощущение холодного страха так и не проходило: она не помнила
ни того, как уснула, ни того, как оказалась в этой кровати,  которая,  это
было ясно, находилась в доме ее матери. Каким-то образом на ней  оказалась
белая ночная рубашка, непонятно как она была вымыта и разута, а в ее  косы
были вплетены голубые ленты. За занавеской раздавалось какое-то движенье и
звон посуды. В доме пахло приготовлениями к завтраку.
     - Мама? - с нескрываемым раздражением воскликнула она, спустила  ноги
с кровати и тщетно пыталась отыскать свои вещи, сапожки и одежду,  все,  в
чем она явилась в этот дом. Но на деревянном  колышке  висел  лишь  легкий
халат. Она накинула его и ринулась на кухню.
     Мать взглянула на нее, размешивая что-то ложкой в котле, и сказала:
     - Садись за стол, радость моя.
     - Мама, а где же мои вещи?
     - Сначала мы позавтракаем.
     Тем не менее, Ивешка  обошла  комнату,  заглядывая  под  лавки  и  за
занавески.
     - Тарелки находятся в буфете, - сказала Драга.
     - Где моя одежда, черт побери? Где все мои вещи?
     - Ты разговариваешь,  как  твой  отец.  -  Драга  кивнула  в  сторону
соседней занавески. - Все твои вещи там, твои сапожки уже вычищены и стоят
за дверью, а одежда сохнет. Ты большая лежебока, дорогая моя.
     Ивешка подошла к занавешенному шкафу, вытащила оттуда свою поклажу  и
разложила все это на лавке против огня, а мать здесь же,  рядом,  возилась
со сковородой, укладывала на нее лепешки. Затем Ивешка  подошла  к  двери,
открыла ее, взяла свои сапожки и стоя около открытой двери начала  одевать
их.
     - Ивешка, дорогая, ты устраиваешь сквозняк и задуваешь огонь.
     - Мне нужна моя одежда, -  сказала  она,  закрыла  дверь  и  прямо  в
сапожках и халате пошла через поляну  от  солнечных  лучей  чтобы  собрать
одежду развешанную на ветках дуба у самой опушки леса.
     Слава Богу, подумала она, что ее книга оставалась на  лодке.  Она  не
могла вспомнить ровным счетом ничего о том, как она оказалась  в  постели,
просто  уснула  как  мертвая  прошлой   ночью,   и   поэтому   естественно
предположила, что после этого все остальное сделала ее мать: она умыла ее,
причесала ее волосы и убрала ее косы лентами, как у разряженной куклы.
     Только она дотянулась до развешанной на дереве одежды,  как  услышала
громкое ворчанье, оглянулась, все еще стоя на  цыпочках,  и  увидела,  как
из-за дерева появился медведь и уставился на нее.
     - Какая ты прелесть, Бродячий, - сказала она, даже не пытаясь  ровным
счетом ничего пожелать в его сторону, зная  как  осторожно  следует  вести
себя в колдовской компании. - Ты просто славный малый.
     Она собрала одежду и отправилась назад, одним глазом  посматривая  на
медведя. А тот шел все  быстрее  и  быстрее,  угрюмо  наклонив  голову,  и
угрожающе рычал.
     - Мама! - закричала она.
     А затем бросилась к двери и распахнула  ее,  когда  медведь  был  уже
рядом. Вбежав в дом, она навалилась на дверь плечом и опустила задвижку  в
тот самый момент, когда он хлопнул по ней лапой.
     Мать в этот момент все еще занималась лепешками.
     -  Бродячий,  -  окликнула  медведя  Драга,  выпрямляясь.  И   Ивешка
услышала, как вздохнул медведь, и как затрещали доски, когда он усаживался
около двери. - После  завтрака,  -  сказала  мать,  -  отнесешь  ему  пару
лепешек, это слегка задобрит его. Достань тарелки, радость моя, а  то  мне
некуда сложить лепешки.


     Они сложили вещи и скатали свои постели, чтобы водрузить все  это  на
лошадей. Черневог подхватил мешок  с  книгами  и  с  горшками,  в  которых
хранились сушеные травы, что означало, что он  собирался  руководить  всем
сам и держать эти вещи подальше от Саши, так во всяком  случае  с  горечью
подумал Петр.
     Точно  так  же,  безошибочно,  он  сообразил,  какой  именно  лошадью
воспользуется Черневог, и поэтому когда тот захотел наконец направиться  к
лошадям, то Петр старался держать рот на замке и  не  собирался  открывать
его и впредь, в глубине души желая,  чтобы  Волк  проявил  соответствующую
моменту разборчивость и, сбросив Черневога, сломал бы  ему  шею.  Но  сама
мысль о том, что Черневог может причинить  лошади  какой-нибудь  вред  или
опутать ее колдовством, убедили его в том, что  не  следует  провоцировать
его на такие поступки. Волк с любопытством подошел к ним, и Петр  привязал
поводья, стараясь вообще ни о чем не думать.
     - Петр, - сказал Саша, и тот подумал, видимо не по собственной  воле,
что Саша хочет ехать с ним вдвоем на Хозяюшке. - Нет, -  поспешно  ответил
Петр и затряс головой, продолжая завязывать узлы.  Он  очень  хорошо  знал
хулиганов и задир разного рода, в избытке встречал их в Воджводе,  и  если
уж так  случилось,  что  сегодняшним  утром  Черневог  наметил  его  своей
жертвой, то так тому и быть: уж лучше пусть пострадает один  из  них,  чем
они оба, да и гораздо умнее будет чуть пригнуть  голову  перед  мерзавцем,
чем, бросая ему бесполезный  вызов,  позволить  отыскать  одну  за  другой
следующие болевые точки для удара, пока он не обнаружит их все.
     Итак, он закончил возиться с поводьями и забросил их свободные  концы
на шею Волка, а затем повернулся к Черневогу, молча предлагая  ему  помочь
забраться на лошадь. Он стоял и смотрел в его глаза, не понимая,  чего  же
хочет этот человек.
     - Ну же, - сказал Черневог.
     Петр, все еще сомневаясь,  качнул  пару  раз  головой,  повернулся  и
ухватил Волка рукой за гриву.
     На какой-то миг  его  остановил  холодный  страх  от  одной  мысли  о
присутствии Черневога за его спиной. Но что-то  очень  сильное  заставляло
его продолжить движение, прямо сейчас, пока стоящий рядом с ним человек не
потерял терпения.
     Он повернулся еще раз и взглянул Черневогу  в  лицо,  уверенный,  что
один из этих побуждающих к действию толчков  принадлежал  Саше,  а  другой
Черневогу, а все, что мог сделать в такой ситуации он, так это  продолжать
стоять, наблюдая за происходящим вокруг и не скрывая своих опасений.
     - Так можешь ты просто сказать, в конце концов, чего же ты хочешь?  -
спросил его Петр точно в такой же манере, как он спросил бы Сашу, и тут же
испугался, что этим вопросом может нарушить какое-то невидимое равновесие,
образовавшееся в повисшей над ними тишине, и вызвать  мгновенную  войну...
или может сделать что-то очень глупое и очень опасное для Саши, и  поэтому
он хотел, чтобы Черневог думал только о нем одном и на время оставил  Сашу
в покое. И  тогда  он  неожиданно  толкнул  Черневога.  Тот  повернулся  и
взглянул ему прямо в  лицо,  и  после  этого  Петр  уже  не  смог  сделать
очередной вдох, так же как и не смог выдохнуть предыдущий.
     - Прекрати это! - закричал Саша.
     Дыхание восстановилось, а Черневог сказал:
     - Никогда не делай этого впредь. - И Петр волей-неволей повернулся на
подгибающихся коленях, но все-таки нашел в себе силы, чтобы запрыгнуть  на
спину Волка.
     Черневог подал ему поклажу, которую и до этого тащил  на  себе  Волк,
протянул мешок с книгами, а затем потребовал, чтобы Петр протянул ему руку
и помог забраться на коня.
     Петр сделал, все о чем его просили, а Волк лишь переступил с ноги  на
ногу, когда Черневог, ухватившись за руку и  за  рубашку  Петра  устроился
наверху. И почти сразу же Петр почувствовал все ту же тошноту  в  желудке,
которая означала, что два колдуна хотят от  него  самых  что  ни  на  есть
противоположных вещей.
     Он не попросил Сашу остановиться, а лишь прикусил губу, понимая,  что
малый знал, что он делает, если даже это и убьет его...
     Черневог обхватил его сзади руками, а Волк развернул голову  и  начал
двигаться в направлении, которого хотел скорее  всего  Черневог.  Все  это
почти не воспринималось им, словно подернутое туманом. Ему  не  нравилось,
что Черневог сидел так близко от его спины, и он не хотел ощущать  у  себя
ту темную холодную пустоту, которая поселилась внутри него с прошлой ночи.
     "Ведь это его сердце", - подумал Петр, - "как бы  это  не  ощущалось.
Это его проклятое, съежившееся сердце..."
     - Отпусти его! - продолжал говорить Саша, придерживая Хозяюшку  рядом
с Волком, но она неожиданно встала и шарахнулась  в  сторону.  -  Петр!  -
закричал Саша. Когда тот обернулся к нему, то увидел, что Саша из всех сил
натягивает поводья, стараясь справиться лошадью. - Черт  побери,  не  смей
этого делать с ним!
     ...Но темное пятно лишь чуть отклонилось  в  сторону,  скорее  всего,
будто что разыскивало, а затем улеглось, найдя себе подходящее  место  для
отдыха. Вслед за этим исчезло чувство сильного страха, прояснилась голова,
и Петр только лишь подсознательно помнил о том, что внутри у него все  еще
было что-то.
     - Он в полной безопасности,  -  сказал  Черневог,  и  эти  слова  как
раскатистое эхо отдались в ушах у Петра и у Волка, который чуть тряхнул их
в  тот  самый  момент,  а  Хозяюшка  выровняла  шаг  и  стала  вести  себя
относительно спокойно. - Нет  никаких  причин  для  беспокойства,  -  едва
слышно произнес Черневог сзади него, почти касаясь губами его уха. - Я  не
причиню тебе никакого вреда, у  меня  и  в  помине  нет  намерений  чем-то
навредить тебе...
     Неожиданно он почувствовал,  как  его  пробирает  холод.  Сейчас  его
окружал уже не тот прозрачный лесок,  сквозь  который  они  ехали,  сплошь
состоящий из молоденьких деревьев: его охватили воспоминания  о  недавнем.
Он отчетливо видел костер, который был у них прошлой ночью, вспомнил,  как
Саша ударился о каменный пол, рухнув на него, будто мешок с мукой,  увидел
и  себя,  стоявшего  там  же,  в  нерешительности,  не  знавшего  что   же
предпочтительнее сделать в тот момент.
     Он чувствовал себя  так,  будто  ничего  не  произошло  за  последние
несколько лет, будто этих лет  вообще  не  было,  а  он  был  все  тем  же
маленьким оборвышем,  у  которого  не  было  никого,  кроме  пьяницы-отца,
который изредка кормил его, частенько напивался пьяным или исчезал куда-то
на несколько дней.
     Несмотря на это, он  по-своему  заботился  о  нем,  черт  побери:  он
припомнил, как частенько разыскивал своего отца и при этом  нередко,  Боже
мой, даже желал, чтобы тот умер где-нибудь в темном переулке, чтобы ему не
пришлось переживать очередную страшную ночь...
     И его отец действительно умер, вернее, он был убит в один из  вечеров
в самый разгар лета. И Петр ощущал в тот момент точно  такое  же  холодное
пятно внутри себя. Тогда он напился в первый раз за свою жизнь и полез  на
крышу "Оленихи", чтобы пройти по самому коньку, не выпуская из рук кувшина
с водкой, в то время как подвыпившие подростки ободряюще кричали и хлопали
в ладоши, стоя внизу. Они же обрадовались еще больше,  когда  он  едва  не
сорвался вниз.
     Они напоили его, и скорее всего  не  из-за  сострадания  к  нему.  Он
потерял всякий рассудок и пропустил похороны, хотя бы и  те,  которых  был
достоин Илья Кочевиков: городской сторож просто свалил  его  в  неглубокую
могилу, на которой никто не поставил креста.
     Даже он сам. Он пришел туда лишь в  середине  следующего  дня,  чтобы
посмотреть на могилу, и тут же ушел: все, что  он  чувствовал,  стоя  там,
было лишь облегчение от того, что теперь его отец больше никогда не  будет
пугать его.
     Вот где он побывал сегодняшним утром, вспоминая, как раскачивался  на
этой проклятой крыше. Он делал это еще несколько раз в жизни,  может  быть
раза три, заключая солидные пари. Вот и сейчас он вновь видел перед  собой
расплывчатые очертания крыши, которая раскачивалась взад и вперед, и вновь
чувствовал охватившее его оцепенение, которое указывало ему лишь  на  этот
единственный для него зыбкий узкий путь. И если бы он  сорвался,  то  весь
мир с восторгом ожидал бы его падения вниз...
     "Идешь со мной, Кави Черневог? Считаешь ли ты себя  смелым?  Считаешь
ли ты себя подходящим для такого дела?"
     ...Но вот Он уже стоял в зимнем лесу, подзывая Сову, и она появлялась
из заснеженного неба, белая, на белом фоне снежинок. Сова садилась на  его
руку и хватала мышь, которую он приносил для нее.
     Теперь он мог не любить  даже  Сову,  он  мог  перестать  любить  что
угодно. Теперь он понимал лишь только умом, что есть жизнь и есть  смерть.
Теперь он  мог  испытывать  и  страх,  и  ненависть,  которые  так  сильно
переплетались друг с другом, получая  определенную  пользу  от  того,  как
жить, не имея сердца. Общаться с Совой было очень удобно,  потому  что  ее
интересы были очень простыми: всего-навсего какая-то пара  мышей,  поймать
которых не составляло никакого труда, стоило только пожелать им затихнуть,
и в следующий момент пожелать им умереть.
     Сова, когда убивала сама, делала это очень быстро.  Сова  никогда  не
задумывалась над этим, она просто делала это, и все. Он мог  бы  пожелать,
чтобы Сова стала  свободной,  но  этого  сделать  он  не  мог:  Сова  была
привязана к нему, так же, как он был привязан Драге. Он мог сбежать на час
или около того в белое безмолвие, позвать  Сову  и  на  время  забыть  обо
всем...
     "Нет никакого смысла в побеге", - слышал он стоявший в  его  ушах  ее
голос. "Ты можешь попробовать, чтобы убедиться".
     "Нет ничего хорошего и  в  желаниях",  -  говорила  она.  "Ты  можешь
испробовать и это".
     И однажды ночью, стоя около горящей печки, эта женщина  сказала  ему:
"Может быть, ты хочешь, чтобы я позвала Сову сюда?" "Нет", - сказал он,  и
поскольку сейчас на его месте был Петр, то, взглянув на ее светлые волосы,
он подумал, что Черневог ошибался: это была Ивешка, а  не  Драга.  Или  он
вообще не понимает, что происходит.
     Но все вдруг стало расплываться перед его глазами, и он, почувствовав
панику, подумал: "Нет, это не Ивешка, это не она", -  прежде  чем  женщина
повернула голову и взглянула ему в глаза.
     Он хотел вырваться из этого сна. Он хотел бежать от него, потому  что
он знал, куда все это ведет. Он слышал, как Сова билась крыльями в окна, и
чувствовал, как в такой же панике билось его сердце...
     "Это не Ивешка", - продолжал он уверять самого себя. У той, что  была
перед ним в этом кошмарном сне, не было никакого  сходства,  кроме,  может
быть, волос или формы лица. И он сам не знал, как мог так ошибиться,  даже
глядя на нее со спины. На подбородке у нее была глубокая ямочка,  и  глаза
были тоже явно не ивешкины: это  были  ледяные  глаза,  излучавшие  зимний
холод.
     Она подошла ближе и тронула его за подбородок: она была намного выше,
чем он. Она целовала его в губы, пока Сова колотилась в окно, и его сердце
так же билось в страхе. Сейчас он уже не понимал, какое решение было самым
правильным, так же, как не знал и того, где мог спрятаться, если бы  вдруг
убежал. Она дважды поцеловала его, прежде чем сказала,  что  всегда  знала
обо всех его секретах и никогда не  имела  другой  цели,  кроме  той,  что
отводила для него.
     Он не хотел идти в ту комнату вместе с ней... И тогда Черневог вернул
его в солнечный день и в лес, питая отвращение к  этой  части  собственных
воспоминаний. Черневог не хотел чувствовать себя вновь  слугой,  и  он  не
собирался хоть когда-нибудь вновь оказаться в этой роли...
     На этот раз он шел по тропинке к домику перевозчика, миновал знакомые
Петру ворота, прошел по знакомому деревянному настилу, поднялся на крыльцо
и со страхом постучал в дверь, стараясь следить за  собственными  мыслями,
иначе Ууламетс мог моментально узнать, зачем он пришел сюда, и убить его.
     Но дверь ему открыла девочка, у которой были светлые косы, и  волосы,
так похожие на волосы Драги, что у него неожиданно  от  страха  подскочило
сердце. Но это могла быть всего-навсего лишь дочь Драги, девочка не старше
тринадцати лет.
     Он снял шапку. Он знал, кем она  была,  и  очень  смутно  представлял
себе, что имеет дело с кем-то очень опасным для себя. Он  сказал  молодым,
почти детским голосом:
     - Я Кави Черневог. Я пришел повидать учителя Ууламетса. Дома ли он?
     Ивешка впустила его в дом.
     "Нет!" - подумал  Петр,  в  отчаянии  стараясь  не  видеть  этого.  А
Черневог очень тихо сказал из-за его плеча: "Она  очень  способная,  когда
использует свой здравый ум,  но  разве  ее  можно  в  чем-нибудь  убедить?
Уговори ее присоединиться к нам, и тогда ничто и никогда больше  не  будет
угрожать нам".
     - Нет, - пробормотал Петр. Ему было вообще  тяжело  думать.  А  мысли
Черневога продолжали обволакивать  его,  будто  затягивая  в  паутину.  Он
слышал, как Хозяюшка топала следом за ними, и хотел чем-нибудь помочь,  он
хотел повернуть назад, но его руки не слушались его.
     Неожиданно быстрый топот копыт догнал их, Волк повернулся и встал как
раз в тот момент, когда Петр увидел лишь удаляющийся светлый  зад  кобылы,
зеленые березы, да мелькавшую на солнце сашину белую рубашку...
     Петр с силой ударил Волка, и  когда  тот  рванулся  вперед,  Черневог
съехал набок, увлекая за собой и Петра, который из  всех  сил  вцепился  в
конскую гриву, удерживая таким образом и  себя  и  Черневога.  Тогда  Петр
нанес ему удар локтем под ребра, повернулся и  ударил  еще  раз,  прямо  в
челюсть, но следующего удара он  нанести  не  смог:  его  рука  больше  не
подчинялась ему.
     Волк остановился, переступая из стороны в сторону и давя  свалившуюся
на землю поклажу. Горшки трещали  как  старые  кости,  а  Петр  беспомощно
глядел на колыхавшееся перед ним  зеленое  море  молодых  берез,  не  видя
ничего, кроме  поблескивающих  на  солнце  листьев.  И  мальчик  и  лошадь
скрылись из глаз за видневшейся вдали более высокой молодой порослью:  они
уносились в неизвестность, затаив какую-то  мысль,  так  по  крайней  мере
уговаривал он самого себя. Саша просто так не убежал бы от него: наверняка
малый совершенно неожиданно нашел  какой-то  ответ  и  теперь  обязательно
постарается вытащить Петра из этой западни.
     Он верил в это, несмотря на то, что щемящее чувство беспокойства, тут
же возникшее в самой глубине его души, напомнило ему о том,  как  покидали
его друзья... как уходил в ночь Дмитрий Венедиков,  в  тот  самый  момент,
когда жизнь вместе с кровью медленно уходила из Петра...
     Даже его собственный отец частенько говорил ему, когда Петр попадался
на воровстве: "Парень, я не собираюсь отвечать за тебя..."
     Черневог опустил руку на плечо Петру и повернул его к себе лицом. Его
губы были разбиты, подбородок вымазан в крови, а Петр до сих пор так и  не
мог поднять свою руку после того последнего удара. У него было  достаточно
времени, чтобы понять, что Черневог был вне себя.
     - Ну, и какой во всем этом прок? Он бросил тебя.
     - Нет, он не сбежал, это тебе теперь следует  беспокоиться,  Змей,  -
ответил Петр.
     Черневог взглянул на него, словно сумасшедший. Петр ожидал,  что  тот
сделает  что-то  страшное,  причиняющее  боль.  Очень  глупо  было  вообще
говорить что-либо  в  этой  ситуации,  если  только  не  воспринимать  все
происходящее как пришпоривание лошадей: разговор подгонял Черневога, уводя
его в другую сторону, а Саша тем временем уносился все дальше и дальше.
     Черневог отошел от Петра и остановился, повернувшись к  нему  спиной.
Он не рискнул смотреть в том направлении, где исчез Саша.  Но  как  только
Петр подумал о том, чтобы подойти и наброситься на  него,  то  моментально
все его мысли исчезли, будто с камня вода. Он пытался заговорить и не мог,
а червоточина, поселившаяся в его сознании, начала  вновь  волновать  его,
вызывая горькие воспоминания о  том,  как  убегал  Дмитрий,  оставляя  его
одного в темном дворе трактира...
     Саша не должен был  оставить  его.  Саша  должен  вернуться,  и  Петр
искренне верил в это. Так он и стоял, да и что еще мог он  поделать,  пока
Черневог, с холодным лицом, не повернулся к нему и не сказал:
     - Садись на коня.
     Петр же очень хотел знать, хотя и был абсолютно беспомощным, не  смог
ли  вдруг  этот  колдун  добраться  до   Саши   с   помощью   каких-нибудь
заклинаний... да и жив ли сейчас Саша?
     - Пошевеливайся, черт побери,  -  сказал  Черневог,  заставляя  Петра
повернуться и взять в руки поводья, прежде чем сам Петр вспомнил о них. Он
обернулся в сторону Черневога, неожиданно вспомнив, что при  нем  все  еще
оставался меч, который Черневог никогда не забирал у него. Это лишний  раз
доказывало, как он полновластно он подчинил его себе, заставляя  Петра  не
думать ни о чем, что имело бы хоть какой-то смысл или значение. Но на этот
раз Черневог решил отобрать у  него  и  меч.  -  Твой  друг  поступил  как
последний дурак. Давай мне меч. Снимай его и давай мне.
     Петр так и сделал, двигаясь будто во сне и наблюдая сам  за  собой  с
какого-то удаления. Ему казалось, что  именно  сейчас  появились  какие-то
причины, чтобы Черневог забрал у него оружие: может быть,  он  думал,  что
Саша может каким-то образом, через посредство Петра, воспользоваться им.
     Петр все еще придерживал меч  своей  рукой,  когда  Черневог  сказал,
стаскивая с его плеча перевязь, на которой тот висел:
     - Есть существа, которые могут пообещать ему все, что  он  хочет.  Та
защита, которая сейчас окружает  его,  не  подвластна  мне,  и  поэтому  я
искренне убежден, что он действует не один и не по  собственному  желанию.
Ты понимаешь меня, Петр Ильич?
     Петр старался не слушать. Он продолжал упорно думать о том, что  Саша
не дурак и не будет прибегать к помощи волшебства, Петр мог  поклясться  в
этом, так же как и в  том,  что  Черневог  лгал  ему...  А  тот  продолжал
говорить, крепко ухватив его за руку:
     - Петр Ильич, послушай, что я скажу тебе...


     Они сидели лицом друг к другу, расположившись на скамьях, стоящих  на
солнце прямо у открытой двери. Драга занималась вышивкой,  и  ее  игла  из
стороны в сторону летала над голубой  шерстью,  поблескивая  на  солнце  и
оставляя за собой красные стежки, из которых складывался цветок.
     - Тебе нечего и думать о возвращении домой, пока не родится  ребенок.
Двое  молодых  мужчин...  Я  уверена,  что  ни  один  из  них  даже  и  не
представляет, что это такое. Или все-таки представляют? - сказала Драга.
     - Нет, я не уверена в этом, - отвечала Ивешка.  Она  сидела,  опустив
руки на колени, одетая уже в свое платье, к которому  никак  не  подходили
голубые ленты, которые вплела ей в косы мать. Она думала о том, что до сих
пор не была уверена, что этот ребенок вообще  родится.  Но  она  старалась
ничем не показывать своих сомнений: мать была очень  настойчивой  в  своих
устремлениях, и в этом смысле отец был прав, когда говорил о ней.
     - И поэтому ты должна оставаться здесь.
     Разумеется, можно было попросить мать  перебраться  к  ним  на  юг  и
остаться там, но Ивешку никак не привлекала эта мысль: поселить мать рядом
с Петром. Или хотя бы рядом с Сашей, который всегда был терпелив и пытался
уживаться с кем угодно, но ей казалось, что  ее  мать  так  категорична  в
своих суждениях, что даже сашиного благорасположения здесь не хватит.
     Нечего даже говорить том, что в  ее  компании  был  еще  и  Бродячий,
который сейчас лежал у  подножья  старого  дуба,  наблюдая  за  каждым  ее
движением желтыми подозрительными глазами.
     Игла вспыхнула на солнце, нырнула в шерсть и вновь сверкнула.
     - А не может оказаться, что Саша отец этого ребенка?
     - Нет!
     Еще несколько стежков легло на голубое поле,  когда  мать  заговорила
вновь, не отрывая от рукоделия глаз:
     - Прости меня, но это имеет очень важное значение.
     - Это, черт возьми, прежде всего не так! И  о  каком  значении  может
идти речь?!
     - Я не знаю других примеров, когда колдун получает этот дар  с  обеих
сторон, да еще во втором поколении... - Мать замолчала, сделала  узелок  и
откусила нитку. - Ты была  очень  трудным  ребенком.  Ребенок...  с  такой
наследственностью... Бог знает, что может произойти с ним.
     Эта мысль грозила завести разговор в  опасную  сторону.  Папа  бывало
говорил...
     -  ...Иногда  кажется,  что  все  беды  случаются  сами  по  себе,  -
продолжала ее мать, а Ивешка почувствовала, как мурашки побежали у нее  по
спине, потому что обычно именно так говорил  отец,  а  она  отбросила  эти
слова вместе с другими его советами. - А это  всегда  очень  тревожит.  Мы
часто говорили об этом с твоим отцом. Твой отец был очень обеспокоен твоим
рождением, и мы часто ссорились с ним, я думаю, он говорил тебе об этом.
     - Я ничего об этом не знаю.
     - Ну, если так... - Драга продела в иглу белую нитку. - Твой отец был
очень расстроен тем, что я ждала ребенка. Это не входило в наши  планы,  и
он пытался заставить меня освободиться от тебя, а я сопротивлялась  этому,
как только могла. - Она закончила серединку цветка несколькими узелками, а
Ивешка ждала, прикусив губу, потому что папа  никогда  не  говорил  ничего
подобного, кроме того, что вся инициатива в этом исходила от матери.  -  И
тогда я убежала. Но в то время он был сильнее  меня.  Он  так  и  не  смог
заставить меня избавиться от тебя, но и не позволил мне сбежать до  твоего
рожденья.  А  затем...  -  Мать  взглянула  на  нее  очень  беспокойно,  с
выражением внутренней боли. - ...Вся правда  заключается  в  том,  радость
моя, что твой отец  пытался  меня  убить,  в  тот  самый  день,  когда  ты
родилась. Он едва не сделал это, но мне удалось убежать на другую  сторону
реки. Я так хотела вернуть тебя, я так скучала по тебе, но мне  так  и  не
удалось преодолеть эту реку во второй раз.
     Это  звучало  правдоподобно  и  заполняло  кое-какие  бреши  в  общей
последовательности событий. Это, в конце концов, могло  быть  даже  частью
правды, хотя, судя по тому, что помнила Ивешка, ее отец говорил ей о  том,
что мать тоже пыталась убить его, и не один раз.
     Поэтому она спросила, стараясь сдержать свое сердце:
     - Но ты хотела вернуть и Кави. Разве не так, мама?
     - Кави был очень одаренным ребенком. Он был сыном  лодочника,  и  вся
история начиналась в деревне, в низовьях реки. Его мать умерла, а Кави был
очень опасным и рано развившимся. Отец оставил его  у  колдуньи  по  имени
Еленка, я все это слышала от нее. Сама она была очень мерзким созданьем  и
не имела никаких особых талантов, а главное, ей  ни  за  что  нельзя  было
доверять ребенка. Тем не менее, она не отпускала его и обращалась  с  ним,
как с тряпичной куклой, когда он  был  совсем  маленький,  даже  любила  и
баловала его. Но когда он стал постарше, она била его и обращалась  с  ним
как с собакой. Очевидно, настал день, когда он не смог  этого  вынести,  и
она умерла. Я поймала его, именно поймала, несколько  месяцев  спустя.  Он
жил в лесу, совсем один, как дикарь. Бедный ребенок, думала я, когда нашла
его. Ведь я так и  не  могла  забыть,  что  потеряла  тебя...  и  возможно
поступила глупо в тот момент. - Еще один узелок. Драга  откусила  нитку  и
перевязала ее. - Да, да, я знала, что он сделал с Еленкой, но, разумеется,
я смогла приручить его. Это был такой славный мальчик, такой  приятный,  с
такими милыми глазами... о нем все хорошо отзывались... да  ты  знаешь  об
этом.
     - Благодаря тебе, мама!
     - У него были привычки горностая. Очень быстро я поняла, что  он  уже
не мальчик, и, разумеется, что теперь он клянется, будто это я  околдовала
и затащила его в свою постель. -  Еще  одна  откушенная  нитка,  еще  один
узелок, и вновь игла засверкала на солнце. - Кави обманывает  сам  себя  в
главном: он считает, что я угрожаю ему. Но ведь я только помогла ему стать
самим собой, я научила его как правильно вести себя, ты сама  знаешь  это,
научила так, как могла в то время. И поверь мне, что он опасался  бы  кого
угодно, кто был бы на моем месте, делая все то же самое для него. Итак, со
временем он стал очень красивым, очень настойчивым,  очень...  ну,  ну,  я
вела себя глупо, что я могу сказать? Я искренне раскаиваюсь в  этом...  Ты
должна понять, что все страхи, которые одолевали его, превратились  в  его
злых духов. Даже я стала одним из них. Он, разумеется, отрицает  все  это,
как отрицает существование самого зла вообще, но  я  уверена,  что  прежде
всего именно твой отец стал для него олицетворением зла, а потом, возможно
и ты сама.
     - И ты послала его к нам!
     - Дорогая, я ничего не знала, что было потом. Я ничего  не  знала  до
тех пор, пока он не вернулся и не  пытался  убить  меня.  Однажды  я  даже
подумала, что может быть твой отец что-то сделал  ему,  но  это  было  мое
скороспелое предположение. Только через много лет  я  стала  понимать  его
образ мыслей: для него все достаточно хорошо обосновано,  если  встать  на
его точку зрения. Он исходит из того, что только он один прав. И все,  что
защищает его, тоже считается справедливым. Справедливо все, что  в  данный
момент может служить ему. И ты хочешь, чтобы у него была какая-то  мораль?
Он потратит все силы, чтобы стать тем, что соответствует вашим желаниям, а
затем воспользуется этим, чтобы уничтожить вас. Знаешь... -  Она  завязала
узелок, воткнула иголку в подушечку и,  подняв  глаза,  нахмурилась.  -  Я
никогда не верила, что ребенок может быть таким от  рожденья.  Я  все-таки
думала, что это Еленка испортила его и, вполне возможно, довела  до  того,
что он убил ее, может быть, что-то  бросила  в  него.  А  может  быть,  он
потерял остатки человечности, когда жил дикарем в  лесу.  Но  с  годами  я
стала думать, что это было потому, что все-таки с  ним  произошло  что-то,
когда он был еще совсем ребенком. Что-то вселилось в него  -  я  не  знаю,
что, не знаю...
     Ивешке очень не хотелось  слушать  все  это,  но  она  почти  боялась
дышать,  напуганная  тем,  что  вот-вот  ее  мать  может  сменить  тему  и
приблизится к тому, что она хорошо знала: ведь бывает очень  трудно  вести
связные разговоры о волшебстве, потому что  для  полного  понимания  порой
просто не хватает  слов.  Но  главная  трудность,  если  верить  ее  отцу,
заключалась именно в том, что волшебство относилось к тем  вещам,  которые
прежде всего сами не хотели, чтобы кто-то их обсуждал...
     - ...и я пришла к заключению, что он не был сыном лодочника. Я  стала
очень серьезно задумываться над тем, что не был ли он...  вспомни,  о  чем
только что мы с тобой говорили... о двойной наследственности...
     Она замолчала, пристально вглядываясь в лес. Ивешка чувствовала,  как
сильно бьется ее сердце. Ей казалось, что мать хочет запугать ее.
     - ...и не была ли здесь замешана Маленка. Это была  ужасная  женщина.
Она учила нас обоих, твоего отца и меня. Вот там мы и  встретились,  в  ее
доме.
     - А что стало с ней? - Этот вопрос был  равносилен  подъему  тяжести.
Это был тот самый вопрос, который, как казалось, не следовало задавать.  -
Она все еще жива?
     - Не думаю. Но там... кто ее знает. - Было видно, что мать  пришла  в
растерянность и часто заморгала глазами. Она даже вновь взялась за иголку,
пытаясь продеть новую нить. - Я частенько спрашивала сама себя... есть  ли
хоть один, самый маленький шанс, что Кави все-таки ее сын.
     - Но ведь она была очень старой!
     - Ты  сама  очень  старая,  радость  моя,  особенно  в  воспоминаниях
некоторых людей. Да и я тоже.  И  поэтому  я  не  могу  отбрасывать  такую
возможность, когда дело касается ее. Я могу даже  предположить,  что  Кави
может быть твоим сводным братом.
     "О, Боже мой!" - подумала Ивешка, вспомнив,  как  Кави  остановил  ее
однажды в подвале их дома, около полок...
     - Разумеется, я еще не думала об этом, когда спала с ним,  -  сказала
Драга.
     - Ты хочешь сказать, что он мог быть и твоим? - спросила Ивешка.
     - Нет, нет, дорогая. Я  имею  в  виду  твоего  отца.  Твоего  отца  и
Маленку...
     - Но ведь мой папа был всего лишь...
     - ...молодым парнем? Не таким, как  этот  молодец.  Он  убежал,  и  я
подозреваю, что Маленка вернула его. Иногда она была слишком  беззаботной,
а иногда очень рассудительной. В конце концов сбежала  и  я,  и  мы  стали
любовниками. Но Маленка старалась отравить все, что могло быть между нами.
Твой отец был очень огорчен этим. Он был очень  напуган,  так  безрассудно
напуган тем, что у нас мог быть ребенок...
     Ивешка едва ощущала свое сердце и ей казалось, что она готова вот-вот
упасть в обморок.  То,  что  сейчас  было  внутри  нее,  неожиданно  стало
реальным и разрушало все, чего она больше всего хотела.
     - Почти год я вообще не видела Маленку. Она всегда странно вела себя.
Я могла жить в ее доме, в том самом сгоревшем доме, где потом жил и  Кави,
и должна была делать все, что хотела она. Затем  она  исчезала,  я  думаю,
отправлялась в лес, и пропадала там иногда сразу по несколько месяцев.  Но
когда она возвращалась, то можно  было  надеяться  только  на  Бога,  если
оказывалось, что в доме что-то ей не по нраву. Она была ужасной  женщиной.
Я так и не знаю, сколько же ей было  лет.  Твой  отец,  ты  понимаешь,  он
выглядел так, как и должно было быть, в соответствии со  своим  возрастом.
Но он не следил за своим возрастом, когда я встретила его. Он даже  как-то
сказал, что не собирается жить вечно, и я  хорошо  запомнила  это.  Он  не
собирался использовать волшебство для себя.  Например,  когда  он  обрезал
палец, то просто не обращал внимания на то, что кровь вытекала наружу. Мне
даже казалось,  что  Маленка  сделала  его  чуть-чуть  сумасшедшим.  Но  я
никогда, никогда не думала, насколько он  может  быть  безумным,  пока  не
появилась ты. Уверяю тебя, дорогая, я боялась, что  он  утопит  тебя,  как
только ты родишься. Я боялась, что он сделает так, и я очень боялась  его.
Я лежала в постели, а он забирал тебя и уносил с собой. Я боялась, что  он
убьет и меня, особенно в таком состоянии, когда я не могла защитить  себя.
И я убежала. Вот с этого и начались все беды. Возможно, что мне  следовало
остаться и бороться за тебя, а может быть мне следовало умереть.
     - Он говорил, что ты пыталась убить его.
     - Пыталась... Я намеревалась сделать это. Я сделала бы все,  если  бы
это могло спасти тебя. Временами мать может даже лишиться рассудка. Я была
рада узнать, что ты жива: ты понимаешь, что я могла понемногу  следить  за
вами. А твой бедный отец... Теперь я могу  так  говорить...  -  Последовал
легкий смех и появился еще один завязанный узел. - Ты доставила  ему  уйму
хлопот. Ведь все его представления о воспитании ребенка сводились к  тому,
чтобы... запретить тебе заниматься волшебством.
     Пока все сказанное ложилось на место: папа на  самом  деле  постоянно
одергивал ее своими желаниями...
     - И ты была ребенком, имевшим наследственность с обеих сторон. Но то,
что он пытался защитить от  тебя  мир  естества,  было  в  высшей  степени
неестественным, хотя на самом деле он лишь удерживал тебя  от  того,  чего
боялся сам. Возможно, что со временем он понял, какое безумство  совершал.
Сейчас я могу простить ему многое из того  вреда,  что  он  причинил  мне.
Маленка проделывала с ним ужасные вещи. Ведь она имела дело с самой темной
стороной волшебства, с самыми темными заклинаниями, если тебе так  удобнее
называть  это,  хотя  большой  разницы  между  ее  искусством  и   обычным
колдовством все-таки нет. И если он на самом деле был отцом Кави...
     Тут ее мать замолчала. За разговором новые  и  новые  цветы  один  за
другим появились на куске голубой шерсти.
     - Мама? - спросила она. - Если он был отцом Кави?
     Выросла еще половина цветка.
     - Ну, я думаю, что время над ней не властно. Хотя...  -  Теперь  игла
остановилась.  -  Я  не  встречала  ничего  подобного  после  Маленки.  Ее
волшебство не подчинялось никаким правилам.
     - Но почему? Почему она захотела ребенка?
     - Радость моя, ведь я не знаю, имела ли она его  на  самом  деле,  не
исключено, что по каким-то причинам кто-то сболтнул об этом.
     - Мама?
     Мать вытянула губы в прямую  тонкую  линию,  разглядывая  законченный
лепесток.
     - Если это было так на самом деле, - медленно продолжила  она,  -  то
тогда он абсолютно такой  же,  как  и  ты,  с  наследственностью  от  двух
колдунов. И более того: твой отец отучал тебя от волшебства,  в  то  время
как Кави...
     Наступила тишина. Ивешка ждала,  следила  за  мыслями  своей  матери,
почти подслушивала их, до того было велико ее желание узнать правду.
     - Если Кави был  ее  сыном,  -  сказала  наконец  мать,  -  то  можно
предположить,  что  он  появился  на  свет  не  без  причины.   Она   была
беззаботной, но только не в тех случаях, когда  была  чем-то  обеспокоена.
Она обладала страшной силой. Я даже не могу объяснить тебе толком, что она
делала, но она хотела проникнуть внутрь волшебства, она хотела сама  войти
в тот скрытый от нас мир, и если я не далека  от  истины,  то  именно  так
следует понимать ее исчезновения. Вот такова, если ты хочешь,  может  быть
правда.
     - А что она собиралась сделать с ребенком?
     - Как я уже сказала, время  над  ней  не  властно.  Но  я  далеко  не
уверена, что время в том мире то же самое, что и здесь. И я не уверена  до
конца, где именно находится Маленка.
     - Боже мой, мама.
     - Можно потратить время для долгих и  странных  раздумий,  на  многие
сотни лет. Я очень долго и со всех сторон обдумывала, что же случилось,  и
где же могла бы быть  на  самом  деле  Маленка,  и  почему  Кави  был  так
чертовски не по годам развит. Именно поэтому я и захотела, чтобы  ты  была
рядом со мной. Вот почему ты не должна бороться с ним в  одиночку:  потому
что ты можешь пропасть. А я очень боюсь, очень боюсь, что в том  волшебном
мире есть что-то, что очень интересуется нашим миром. Ты должна  понимать,
что не все из  сказанного  соответствует  истине,  но  сейчас  это  вполне
возможно. Говоря по правде, я сама не знаю, почему ты появилась  на  свет.
Так же как не знаю и того, насколько  ты  являешься  тем,  что  волшебство
противопоставляет Кави Черневогу, или, наоборот, ты являешься  его  парой.
Ведь когда мы носим ребенка, мы не задумываемся об этом.
     Ивешка неожиданно и резко поднялась, почувствовав, как  ее  до  самых
костей пронзило холодом. Мать взглянула на нее, сжимая в ладонях шитье.
     - Только не нужно паники, дорогая. Ты не должна волноваться,  Ивешка.
Ты понимаешь, о чем я говорю?  Я  хочу,  чтобы  ты  послушалась  меня.  Не
пытайся посылать сию минуту никаких желаний, ни в свою сторону, ни в  мою,
ни в сторону своего мужа, ни в сторону ребенка... Думай о цветах,  Ивешка,
думай только о цветах...
     Она тут же представила себе  цветы  с  шипами,  цветы,  красные,  как
кровь...
     - Ивешка!
     Наконец она выровняла дыхание, а мать  встала  и  обняла  ее  руками,
заглядывая в глаза.
     - Ивешка, радость моя, мы будем вместе с тобой, ты и я, понимаешь? Ты
и я... против Кави. Твой отец отучил  тебя  от  волшебства,  и  теперь  ты
просто боишься его. Ты должна перестать бояться, иначе ни у кого из нас не
будет будущего.





     Волк петлял среди молодых деревьев, не разбирая  дороги.  Низкорослые
саженцы доходили ему почти до колена, тогда как взрослые, почти трехлетние
деревья уже  могли  служить  вполне  подходящим  занавесом,  чтобы  скрыть
остававшийся за всадниками след.
     Черневог хотел  отыскать  Сашу.  Но,  волей-неволей,  к  полудню  они
выбились из сил, еще раз проделав путь на запад. Но в сгоревшем доме  Саши
не оказалось, и они вернулись назад, к могиле Ууламетса.
     От нее они повернули на север, а затем вновь на запад, если  в  самом
маловероятном случае Саша все-таки мог направиться к реке. Черневог  искал
беглеца с помощью своего волшебства, в то время как  Петр  всматривался  в
раскинувшееся перед ним освещенное солнцем зеленое море  глазами  обычного
человека. Он смотрел, не промелькнет  ли  где-нибудь  белая  в  коричневых
яблоках лошадь, в глубине души надеясь, что им не удастся отыскать  вообще
никаких следов, и рассчитывал на то, что Саше удалось ускакать  достаточно
далеко и теперь он находился  в  относительной  безопасности.  Петр  очень
боялся, если это было не так. Он  представлял  себе  самые  ужасные  вещи:
например, вдруг Хозяюшка пала, не  выдержав  тяжелого  пути,  или  водяной
напал из засады и утащил их обоих в  глубокий  ручей,  или  сашино  сердце
просто-напросто остановилось, подчиняясь злобному желанию  более  сильного
колдуна.
     - Это сделать гораздо легче, чем  поверить  в  какую-то  случайность,
произошедшую с ним, - пробормотал Черневог за его спиной, - поверь мне.
     - Чтобы я поверил тебе? Господи... Да ты только отпусти меня, и я тут
же найду его. А сам возвращайся к дому и жди  меня.  Почему  ты  этого  не
хочешь? Змей, я могу поклясться, что если ты  действительно  хочешь  найти
его, если ты на самом деле хочешь его найти...
     Черневог перебил его:
     - Если уж у него нет шансов исчезнуть от  меня,  то  у  тебя  их  еще
меньше. Или во всяком случае, я постараюсь, чтобы так было.
     - Черта с два.
     - Поверь мне.
     Это уже было похоже на желание. Оно на некоторое время  лишило  Петра
способности думать, оно душило всякие разумные мысли.
     - Как ты не поймешь, - продолжал Черневог. - Ведь  он  не  умрет.  Во
всяком случае, это не самое худшее, что может случиться с ним.
     Петр чувствовал, как его обдает холодом, несмотря  на  то,  что  было
тепло и  светило  солнце.  Он  сопротивлялся  всему,  что  бы  не  говорил
Черневог, но иногда услышанное было очень близко к его собственным мрачным
предчувствиям...
     - В волшебстве, Петр Ильич,  ни  добро,  ни  зло  не  существуют  как
отдельные частности: там всегда один только управляет, а  второй  является
только лишь управляемым. Саша очень уязвим, но он не умрет, хотя ты можешь
этого и пожелать. Уверяю тебя, что с ним этого не  случится,  и  когда  ты
поверишь в это, то будешь помогать мне с большим желанием.
     - Замолчи!
     - Друг мой, будь благоразумным.
     - Я не твой друг.
     - Но ведь ты и не враг мне. Уверяю тебя, что это действительно так.
     - Не забывай, что я убил твою проклятую Сову, -  пробормотал  Петр  и
попытался сбросить с себя его руки. - Убери от меня свои руки.
     - Я ни о чем не жалею. Сова была уже изрядно старой.
     Такая откровенная бессердечность вызвала у Петра неожиданную тошноту.
     - Неужели ты ничего не любишь, Змей? И не любил никогда?  А  все  то,
что ты хочешь, оно имеет отношение хоть к кому-то?
     - Я любил только Сову. - Теперь они поднимались вверх  по  склону,  и
Черневог вновь  ухватился  за  Петра,  получив  хоть  какую-то  для  этого
причину: Волк сделал несколько резких движений. - Только Сову.  Она  ушла,
ее нет, и теперь ты занимаешь ее место. Она любила только мышей. А что  ты
хочешь получать от меня?
     - Я хочу чтобы ты держал свои проклятые руки от меня подальше!
     - Я буду любить то, что любишь ты,  я  буду  ненавидеть  то,  что  ты
ненавидишь... Видишь, какую власть над собой я подарил  тебе.  Что  еще  я
могу сделать для тебя?
     Все это сплошная ложь, думал Петр, пока они ехали вдоль гребня холма.
Саша наверняка смог бы что-нибудь сделать с его сердцем. Эх,  если  бы  он
только мог освободить меня от него...
     -  Но  он  не  может.  Оно  под  хорошей  охраной,   оно   охраняется
волшебством, да и я гораздо сильнее его. Но все, что я сказал,  абсолютная
правда: ты действительно можешь управлять моей дружбой. Пользуйся  ей  как
тебе угодно: для этого вообще  не  требуется  никакого  колдовства.  Здесь
действует лишь естественная природа сердец,  когда  они  находятся  долгое
время рядом друг с другом. Вот видишь, как я доверяю тебе.
     Петр  же  хотел  избавиться  от  Черневога,  Петр  хотел  помощи.  Он
чувствовал, что тонет в его мыслях, погружаясь все глубже и глубже.  Глядя
на окружавшие его деревья, он думал с тоской:  "Очень  скоро  от  меня  не
останется почти ничего. И Саша просто не поверит  мне,  если  мы  все-таки
найдем его. Он не поверит. Господи, помоги мне, я вот-вот сойду с ума".
     - Разумеется, - заметил Черневог, опуская руку на его плечо,  -  как,
вероятно, ты только что сообразил, все точно также  может  быть  и  совсем
по-другому.


     Саша сидел, подобрав под себя ноги, в зеленой тени, около  самых  ног
лошади, которая продолжала стоять на одном месте, будто наслаждаясь теплом
от солнечных лучей, падавших ей на спину. Саша чувствовал это,  точно  так
же, как он чувствовал боль в ее  ногах  и  пустом  желудке.  Очень  трудно
пройти большой путь, особенно для старой лошади, которая не  приспособлена
ни к скачкам, ни к лесным дорогам.
     В конце концов беспокойство,  которое  причинял  ей  пустой  желудок,
взяло верх, и Хозяюшка начала принюхиваться к росшей прямо перед ней траве
с гораздо большим интересом. Главным же образом ей хотелось  воды,  потому
что внутри у нее все горело, что  было  совсем  нечестно  по  отношению  к
собственным внутренностям, когда вода была прямо под рукой...
     Но теперь, когда она хорошенько подумала  об  этом,  у  нее  не  было
никаких причин, чтобы откладывать это,  и  она  направилась  к  небольшому
ручью, который бежал среди камней, и вдоволь напилась.  Разумеется,  здесь
могли быть те разнообразные пугающие ее существа, похожие  на  привидения,
поэтому она настороженно  прислушивалась  и  не  спускала  глаз  со  всего
окружающего, включая даже свои собственные ноги,  и,  конечно,  со  своего
ненаглядного хозяина, который  по-прежнему  сидел  под  деревом.  Саша  же
продолжал читать ее мысли, словно наблюдая сам себя из такой  необычной  и
недоступной ему точки, и уже не вспоминал больше о том, откуда и  куда  он
направлялся, а просто разглядывал окружавшую их чащу  и  пробовал  вкусную
холодную воду.
     Весь лес был погружен в тишину. Саша продолжал все так  же  тщательно
вглядываться в широкую перспективу,  открывавшуюся  ему  теперь  от  самой
поверхности  ручья,  где  все  еще  находились  глаза  Хозяюшки,  и  остро
вслушиваться во все окружающее, пока, наконец, он не изменил угол зрения и
не увидел лошадь, пьющую воду.
     Он мысленно пробыл с Хозяюшкой совсем недолго,  но  уже  почувствовал
слабость от солнечных лучей. Тень, где он сидел, была достаточно  плотной,
солнечные лучи вообще не попадали в этот отрезанный ручьем  от  остального
леса укромный уголок, где разросшиеся папоротники  едва  ли  не  переросли
молоденькие деревца. Здесь он был в безопасности, потому что Хозяюшка была
очень тихим существом, она  хотела  так  немного,  что  от  ее  желаний  в
окружавшем их мире не возникало никаких волнений.
     Неожиданно она подняла голову, насторожила уши, а он тут  же  захотел
узнать, о чем она подумала. Но Хозяюшка  решила,  что  учуяла  всего  лишь
лису. Лисы были уже знакомы ей. Они  обычно  прятались  в  лесной  чаще  и
никогда не беспокоили лошадей.
     Саша некоторое время наблюдал за окружающим, размышляя,  что  бы  это
обеспокоило лошадь: он подумал, что лиса могла спрятаться от какого-нибудь
более  опасного  зверя.  Но  Хозяюшка  посчитала  это  всего  лишь  пустым
беспокойством, и решила больше никогда не обращать внимание на лис.
     Но все стихло, и Саша решил, в конце концов, что он ошибался.
     Однако долго  сидеть  в  таком  положении  было  опасно.  Можно  было
позабыть об всех делах, кроме как попусту беспокоить лошадь.  А  то,  чего
доброго, можно было и сойти с ума, замкнувшись здесь друг на друга до  тех
пор, пока неожиданный дождь не  приведет  тебя  в  чувство  или  вдруг  не
возникнет какого-то случайного желания,  действительно  опасного  или  для
лошади или для себя самого.
     Любые желанья были опасны с тех пор, как Черневог сосредоточил на нем
все свое внимание. Поэтому, чтобы быть недосягаемым для  него,  он  должен
был вести себя как можно тише, погрузившись  всеми  мыслями  в  себя  и  в
Хозяюшку, пока есть хоть малейшая угроза его жизни. Он старался как  можно
глубже укрыться в этом, раз уж на то пошло, эгоизме, до тех пор, пока  его
отсутствие не перерастет в совершеннейшую угрозу для его врагов...
     Все это, разумеется, освобождало лишь его, но никак не Петра.
     Он встал на  колено  и  попробовал  выпрямить  затекшую  ногу,  чтобы
растереть ее: он опасался любых ненужных сейчас желаний.
     Он заставлял себя думать лишь о самом несущественном  и  делать  лишь
самые обыденные вещи. Учись у лошади, говорил  он  себе.  Встань,  разбери
поклажу, найди какую-нибудь еду. Опасность была, но она была не  здесь,  и
поэтому чем дольше он будет делать и желать самые простые вещи,  какие,  к
примеру, могла бы  желать  Хозяюшка,  они  будут  недоступны  для  желаний
Черневога. Желания Черневога, сколь бы волшебной силой  они  не  обладали,
будут сворачивать в сторону от них. Так, или почти так, можно было в общих
чертах  описать  их  опасность,  если   следовать   книге   Ууламетса:   в
естественном  мире  природа  всегда  может  предоставить  вполне  разумную
лазейку, в которой можно скрыться.
     Итак, пришлось думать лишь о самых простых вещах, так  понятных  даже
лошади: об ужине. В конце  концов,  это  было  честно,  а  Хозяюшка  очень
одобряла любые честные предложения.
     Ведь никому же не запрещено пожелать в качестве компенсации за время,
проведенное в неподходящей компании, скажем, половину  вот  этой  чудесной
колбаски. Саша отломил половинку и очень пожалел о том,  что  у  него  нет
водки. Сейчас она была как раз в том самом месте, о котором он не хотел  и
думать, но колбаса была здесь, и это должно было быть просто прекрасно.
     Неожиданно появившийся прямо в  воздухе  ряд  острых  зубов  выхватил
половинку прямо из его руки, а потом они исчезли, вместе с колбаской.
     - Какой молодец наш Малыш. - Теперь Саше ничего  не  оставалось,  как
ему предложить и вторую половину.
     Она исчезла неизвестно куда, как и первая.
     Теперь на него уставились кроткие золотистые, чуть  вытянутые  вверх,
глаза. Они отчетливо выделялись на фоне зеленоватой лесной тени.
     - Молодец, Малыш. Ты даже не знаешь, какой  ты  замечательный.  Может
быть, ты хочешь водки? Я думаю, что было бы только справедливо, если бы мы
вернули ее назад. Ведь это, в конце концов, мой  кувшин,  созданный  моими
заклинаниями, и я думаю, что имею на него право? Как ты считаешь?
     Малыш подошел, переваливаясь на задних лапах и,  вцепившись  в  сашин
кафтан, устроился у него на коленях.
     - Но мы не можем прямо сейчас отправиться  за  ним,  -  объяснил  ему
Саша, поглаживая пушистый шар. - Нам нужна помощь, и поэтому  мне  кажется
будет лучше, если  мы  заберем  Хозяюшку  и  отправимся  искать  лодку.  И
посмотрим, что нам удастся там разузнать, как тебе нравится это?


     Черневог был явно недоволен:  Петр  не  имел  на  этот  счет  никаких
сомнений. Все то время, пока они  ехали  вдвоем,  Черневог  не  переставал
посылать в его сторону свои желанья, так что Петр начал ощущать путаницу в
собственных мыслях.  Вначале  пути  его  раздражение  и  затаенная  против
Черневога злоба полностью захватили его внимание, но Черневог тем не менее
нашел обходные пути: сомнения обманным путем проникли в его сознание.
     - Если мы не отыщем его, то он может и не увидеть завтрашний рассвет,
- вкрадчиво говорил он, сидя сзади Петра. И еще через некоторое  время:  -
Ты не можешь понимать происходящее, черт тебя  побери.  Ведь  ты  даже  не
представляешь, в какую он попал беду. -  И,  наконец,  подошел  к  главной
своей цели: - Петр Ильич, ведь ты знаешь, как он рассуждает,  как  думает.
Ты знаешь его вероятные поступки. Ведь если ты не найдешь его, то смерть -
это не самое худшее, что может случиться с ним. Разве  тебя  не  беспокоит
это? Разве в том, что произойдет с ним, не будет  твоей  вины?  Сейчас  он
просто не понимает, с чем  имеет  дело.  Нельзя  же  быть  таким  жестоким
дураком!
     - Но я ничего не знаю, - сказал он Черневогу. - Это  такой  громадный
лес, как мне знать, в какую сторону он направился? Ведь это ты  колдун,  а
не я.
     - Он своими желаниями мешает мне, будь ты проклят!
     - Тогда как же я могу сопротивляться этому?
     - А может быть, он специально запутывает и тебя?  Может  он  посылать
тебе желанья, искажая направление?
     На что Петр ответил:
     - Когда я в твоей компании, это вполне возможно.
     Однако Черневог тут же выразил свое сомнение:
     - Нет, он не станет  делать  ничего  подобного.  Он  очень  смышленый
малый. Не надо большой хитрости, сделать такой трюк один раз,  но  на  все
есть своя цена. Я знаю, как он делает это. Хочешь узнать?  Неужели  ты  не
хочешь узнать,  как  он  сумел  бросить  тебя  здесь  и  не  позволил  мне
подслушать его собственные мысли?
     Конечно, можно было до полного отчаяния сопротивляться и не проявлять
к этому никакого интереса.  Можно  было  всерьез  подумать  о  том,  чтобы
свернуть Черневогу шею. Но все это было возможно только в том случае, если
человек вообще мог думать. Однако было просто невозможно думать о  чем  бы
то ни было, когда каждая твоя мысль тут же уносилась прочь,  едва  успевая
оформиться. Можно было злиться на Черневога за его болтовню,  но  все  это
приводило бы всегда к одному и тому же. И вот когда  наполовину  лишившись
рассудка, истощенный и разуверившийся во всем, вновь  обретаешь  себя,  но
все еще находишься в его руках, то лучший выход из такого положения -  это
обратить все свое внимание на деревья, или разглядывать кору,  или  делать
еще нечто подобное, заполняя память картинами возможного спасенья.
     Но и это тоже было бесполезно: колдуны всегда найдут свой путь к  его
памяти и добьются того, чего хотят. Обычный человек не может  рассчитывать
на чью-то помощь и поэтому вынужден спасаться  сам,  думая  о  посторонних
вещах: о Воджводе, о голоде, о тех случаях из своей жизни,  которые  никак
не могут быть предметом гордости... например о том, что  пришлось  сделать
Петру, чтобы расплатиться с хозяином постоялого двора...
     - У каждого из нас есть свои ошибки, -  заметил  ему  Черневог.  -  И
гордость наша не беспредельна. Вся разница лишь в том,  что  одни  из  нас
привередливы гораздо меньше других.
     Петр с силой отмахнулся от него локтем и выкрикнул:
     - Оставь меня в покое!
     Но он не причинил Черневогу никакого вреда своим  выпадом,  зато  сам
тут же почувствовал сильное головокружение и подумал,  что  вот-вот  может
упасть с лошади, но его тело привычным  образом  удержало  равновесие.  Он
чувствовал себя так, будто только проснулся: некоторое время никак не  мог
понять, как заставить руки двигаться, и едва ли знал как следует правильно
дышать...
     - Отпусти меня, - сказал он  наконец,  с  удивлением  обнаружив,  что
может говорить.
     И вновь провалился в созерцание следующих друг за другом картин... На
этот раз он был в доме Черневога, где около печки  спиной  к  нему  сидела
Ивешка. Он тут же подумал: "Нет, нет, это не она, я уже знаю  этот  сон...
Господи, я хочу вырваться из него..."
     Теперь он стоял на берегу реки, и высокие  деревья,  окружавшие  его,
были  затянуты  легким  утренним  туманом.  Он  увидел,  как  издалека  по
заросшему травой берегу к  нему  приближается  смутно  различимая  фигура,
закутанная во что-то от холода.
     Это Ивешка спустилась из дома, чтобы  встретиться  с  ним.  "Приходи,
когда рассветет", - сказала она. "Я поговорю со своим отцом".
     Но не было никакой  надежды  хоть  в  чем-то  убедить  Ууламетса.  Он
прекрасно знал это. Так же, как знал и то, что нет  смысла  уговаривать  и
Драгу. Если бы он сделал то, о чем просила  его  Драга,  и  привел  к  ней
Ивешку, то тогда он потерял бы всякую надежду для себя найти место в  этом
мире. Все было бы потеряно для молодого  колдуна,  который  (Ивешка  знала
правду, но не знала лишь всей важности скрытого в ней смысла) однажды  уже
расстроил все планы Драги.
     Она подошла к нему и отбросила капюшон.  Ей  было  всего  шестнадцать
лет, и она должна была умереть в этом самом голубом платье:  Черневог  уже
давно решил для себя, что должен убить ее...
     - Боже мой, нет! - закричал Петр, ударил Волка и  попытался  сбросить
Черневога, но Волк всего лишь слегка  подпрыгнул,  а  Петр  не  смог  даже
шевельнуть рукой.
     - Ты не оцениваешь в полной мере способности  своей  жены,  -  сказал
Черневог, удерживая его на лошади. - Только я мог это сделать.  Однажды  я
попросил у нее ее сердце, и она отдала его мне,  чтобы  передать  Сове.  Я
хотел освободить ее, поместив его рядом  со  своим,  где  оно  было  бы  в
безопасности. Так оно и было. И знаешь, как мне удалось ее обмануть?
     Нет, Петр не хотел этого знать.
     - Точно так же, как твой друг  смог  обмануть  нас:  не  думая  и  не
заботясь ни о чем во всем мире, не тратя ни на кого своих желаний.
     "Нет", - подумал Петр, - "Саша никогда не поступил бы так, он  просто
бы не смог поступить так".
     "Это Дмитрий ушел от него, бросив его одного во дворе..."
     "Саша не похож на него, черт побери!"
     Он тут же вспомнил, как Саша покидал его, оставляя в руках Черневога,
и в каком отчаянии был он сам.
     "Черт возьми", - подумал он,  "Саша  сделает  что-то".  И  задумался,
несмотря на все попытки не думать: "Что же на самом деле мог сделать Саша,
чтобы не прибегать к услугам волшебства?"
     "Ууламетс оставил ему перед смертью все свои знания..."
     "Боже мой, нет!" Он разорвал свои и без того обрывочные мысли,  чтобы
выхватить из всех воспоминаний только те, что были  связаны  с  болью.  Он
вспомнил старика Юришева, который в  одну  прекрасную  ночь  проткнул  его
своим мечом.
     Он вспоминал все подробности с расчетом  на  то  что  Черневог  будет
подслушивать его. Поэтому старался вспомнить  в  мельчайших  подробностях,
как он страдал, валяясь в конюшне...
     (Саша был очень находчив, Саша помогал ему прятаться, Саша должен был
отправился... вот только... куда?)
     Петр вновь ударил бедного приведенного в полное замешательство  Волка
и заставил его пробежать несколько шагов, но это закончилось точно так  же
как и прошлая попытка. Волк вновь  перешел  на  шаг,  фыркая  и  помахивая
хвостом, а Черневог сказал прямо над ухом Петра:
     - Да, ты явно мне не пара, Петр Ильич. Как ты думаешь, этот умирающий
старик имел какое-нибудь наследство?
     Петр помнил, что был обязан  Саше  своей  жизнью,  помнил,  что  Саша
рисковал своей шеей, спасая  его...  и,  прикусив  до  крови  губу,  чтобы
удержать разбегающиеся мысли, сказал отчетливо и громко:
     - О тебе даже некому вспомнить, Змей. И я никого не осуждаю за это.
     - А где же сейчас все твои прежние друзья? - спросил Черневог. -  Они
бросили тебя, разбежались. И твой последний друг тоже сбежал, бросив  тебя
здесь. Он безнадежен. Куда же он может отправиться на этот раз? Неужели на
встречу с призраком Ууламетса? В одиночку, и после всего, что он  наделал?
Это чертовски глупо с его стороны!
     Петр почему-то тут же подумал  про  Ивешку,  хотя  не  имел  никакого
желания думать и даже не вполне был уверен, что это были  его  собственные
мысли. Но  он  продолжал  думать,  одновременно  стараясь  разорвать  цепь
собственных размышлений.
     Он попытался двинуться, но почувствовал, как Черневог пожелал,  чтобы
он был максимально беспомощным.
     - Петр Ильич, не забывай, что у меня есть все книги. И ты  знаешь,  я
нашел там почти все, что хотел. Мне осталось узнать очень  немного,  но  я
найду и эти ответы.
     - Если успеешь, - сказал Петр, слизывая кровь с прокушенной губы.  Он
чувствовал, как холодное пятно внутри него заметалось в страхе и отчаянии,
и будто поглупев в один миг, он начал думать о том, что Ивешка написала  в
той самой книге, которую  Саша  показывал  ему.  Саша  сказал  тогда,  что
никакой колдун не сможет уничтожить то, что она написала там.
     "Я знаю, что ты отправишься вслед за мной..."
     Теперь это начинало становиться чем-то более значительным, чем просто
зловещим. Она ведь написала это именно в сашиной книге... вообще не говоря
Петру ни слова. Она написала  эти  строчки  для  Саши:  "Я  знаю,  что  ты
отправишься вслед за мной"... Это было предвидение, точно  такое  же,  как
являл им в своих картинах банник, и которым Саша был склонен верить.
     Он вновь с силой закусил губу и  уставился  на  деревья,  пытаясь  не
думать над смыслом, скрытом в этих словах, но так и не смог остановиться и
продолжал, в надежде, что Черневог не успеет узнать, о чем он думает из-за
недостатка времени, либо не сможет понять этого вообще без  дополнительных
разъяснений...
     - Она говорила с тобой о чем-нибудь? - вновь спросил его Черневог.  -
Зачем она отправилась на север? Как ты предполагаешь, что она могла искать
там, если не меня? Вы ожидали ее на другой стороне реки, но  она  явно  не
собиралась разыскивать меня. Что же это могло быть?
     - Загадка, - ответил Петр, хотя  вообще  не  имел  об  этом  никакого
представления. Голос Черневога, когда тот заговорил вновь, донесся до него
словно издалека, сквозь шелест деревьев и шум от движения лошади:
     - Саша отправился вслед за ней. Зачем?
     - Я не знаю. У меня нет на этот счет никаких мыслей.
     "Я знаю, что ты отправишься вслед  за  мной.  Прошу  тебя,  не  делай
этого..." Казалось, что теперь весь их мир сомкнулся вокруг этих  строчек.
Петр продолжал раздумывать над произошедшим.
     То, что их разъединило, возникло неожиданно. Ивешка  собралась  очень
быстро и целеустремленно, она взяла лодку и отправилась по реке... Там она
неожиданно, только Бог знает почему, уснула и оказалась  недосягаемой  для
них...
     - Все это я уже знаю, - сказал Черневог.
     Петр хотел узнать, как много еще знает Черневог, а главное, как много
он сам успел рассказать Черневогу в своем беспамятстве.  Прикусив  губу  и
обретя на мгновенье ясность мысли, он подумал о том,  что  Саша  на  самом
деле не бросил его.  Ведь  не  имело  никакого  значения,  где  именно  он
находился, как не имело значения и то, что он вообще не вернется назад,  к
ним, он все равно  не  оставит  его.  Окружавший  лес  продолжал  странным
образом действовать на его сознание, так, что он даже  чувствовал  боль  в
груди. "От этого можно сойти с ума", -  подумал  он.  "Хотелось  бы  знать
почему..."
     После этого он полностью потерял рассудок и не помнил  ровным  счетом
почти ничего. Черневог удерживал его на лошади, а  холодное  пятно  внутри
него становилось все шире и ощущалось  все  сильнее  и  сильнее.  Черневог
произнес, склонившись к самому его уху:
     - Петр Ильич, по совершенно иным причинам, но я все же  надеюсь,  что
ты прав.


     - Ты можешь что-нибудь съесть, -  сказал  ему  Черневог,  когда  Петр
пришел в себя и обнаружил, что лежит прямо на земле, а на зеленых листьях,
покачивающихся над его головой, поблескивают отблески костра. Он попытался
быстро встать, но упал назад, тяжело ударившись головой о землю,  и  вновь
почувствовал себя дурно. Через  некоторое  время  он  огляделся  и  увидел
Черневога, который спокойно сидел около костра и читал книгу. Волк  где-то
рядом ощипывал подлесок.
     "Да, - подумал Петр, - я бы мог бы сделать кое-что  и  получше.  Саша
наверняка ожидал от меня  уж  никак  не  этого.  И  меч,  и  книги...  все
пропало..."
     - Ужинать, - сказал Черневог и сделал жест рукой в сторону их багажа,
лежавшего по другую сторону костра.
     Петру ничего не оставалось, как молча согласиться. Он встал,  подошел
к лежащим на земле мешкам и начал отыскивать среди них тот, где была еда.
     В кустах, как раз в том месте, куда падала его  тень,  сидело  нечто,
уставившись на него красновато-золотистыми глазами.
     Петр так и застыл, согнувшись над мешками.
     Черневог неожиданно задвигался, и его поднявшаяся тень застыла  рядом
с тенью Петра.
     Банник зашипел. Петр осторожно, едва не  на  четвереньках,  попятился
назад и встал, а тем временем блуждающая внутри него  пустота  становилась
все холоднее и холоднее.
     Петр почувствовал что банник явился за ним.
     Затем он увидел, как тот начал медленно исчезать. Петр сделал еще шаг
назад, прежде чем взглянул в сторону Черневога, но заметил только его тень
в пламени костра. Он дрожал с  головы  до  пят,  сам  не  понимая  почему,
осознавая лишь то, что это существо пришло за Черневогом, а вернее за тем,
что Петр носил внутри себя.
     Волк фыркал, принюхивался к ветру, издавая тихое недовольное ржанье.
     - Это и есть часть твоего мира? - сказал  Петр,  когда  наконец  смог
вздохнуть. - Черт возьми, ведь он приходил за как раз за тем самым, что ты
отдал мне!
     Черневог промолчал. Петр видел перед собой только  безликую  тень  на
фоне костра и неожиданно вспомнил сгоревший дом и баню неподалеку от него.
     Черневог всю ночь прятался в ней, запирая дверь на засов: он  пытался
призвать все  свое  волшебство  против  Драги,  ожидая,  что  какое-нибудь
существо откликнется на его зов.
     Господи...
     - У него не получилось, - сказал Черневог.
     Петр оглянулся на вещи, лежавшие  у  костра,  неподалеку  от  кустов.
Разумеется, было глупо думать, будто  банник  мог  скрываться  за  ними  в
засаде. Ведь это, черт возьми, был их банник, которому,  правда,  Саша  не
очень-то доверял, но тем не менее, банник был  знаком  Петру.  Затем  Петр
забрал кувшин с водкой, не забыв про  еду,  которую  потребовал  Черневог,
вернулся к костру и сказал, все еще покачиваясь от напряжения:
     - Ужин, Змей.


     Хозяюшка имела свои опасения по поводу того, что  они  отправились  в
путь в кромешной тьме, без всякой дороги, через густо  заросший  лес.  Так
же, видимо, полагал и Малыш, который предпочитал сидеть на спине у  лошади
или время от времени забираться Саше на колени, но никак не спускаться  на
землю.
     Саша был почти готов к встрече с призраками, но до сих пор им так  ни
одного и не попалось. И он старался не думать ни  о  них,  ни  о  чем-либо
другом, что выходило за пределы мыслей  о  Малыше,  Хозяюшке  и  о  лодке,
которая была его  ближайшей  целью.  Поэтому  он  держался  этих  коротких
сиюминутных мыслей,  пытаясь  проникнуться  теми  воспоминаниями,  которые
посещали Хозяюшку во время их пути. А они сейчас, разумеется, прежде всего
были  связаны  с  теплой  конюшней  в  "Петушке"  и,  конечно,   яблоками,
единственным справедливым подношением за целый  день  тяжелой  работы.  Но
почему-то она была сейчас здесь, в этом темном лесу, где яблок,  вероятнее
всего вообще не было, а ее любимый  хозяин  считал,  что  было  бы  совсем
неплохо продолжить этот путь и выбраться наконец из этого  места,  где  он
опасался призраков и еще мало ли каких страшных существ.
     Она была согласна с этим, хотя охотнее съела бы хоть что-нибудь прямо
по дороге и, конечно, очень хотела, чтобы у нее была компания.
     О которой Саша никак не хотел думать, черт возьми, не  хотел,  и  все
тут.
     Малыш чувствовал себя очень одиноко и поэтому все время  держался  за
Сашу. Возможно, он тоже хотел ему поведать о чем-то своем, но Саша до  сих
пор не только не смог проникнуть в его мысли, но  даже  побаивался  близко
знакомиться с ними, учитывая тот соблазн,  который  они  открывали:  слава
Богу, что Малыш убегал и становился просто недоступен для  Саши,  особенно
когда он чувствовал себя одновременно и безнадежно и глупо.
     Однако сейчас он не хотел думать об этом, и поэтому  переключился  на
рассуждения о водке и о том, что Малыш несомненно заслужил ее, а так же  о
том, что и Хозяюшка заслужила все те яблоки, которые могла бы съесть, если
бы ему только удалось бы их найти.
     Хозяюшка тут же прибавила ходу, будто и вправду  хотела  узнать,  где
были эти самые яблоки.
     И вот, вместе  с  порывом  свежего  ветра,  она  учуяла  воду.  Саша,
разумеется, тоже смог почуять ее, а Малыш тут же спустился вниз  по  гриве
лошади к сашиным ногам и шлепнулся на листья.
     Саша надеялся, что Малыш все-таки будет оставаться где-то рядом.  Это
место не внушало доверия никому из них. Саша находил в  нем  слишком  мало
света и слишком много воды.
     А Малыш, чем бы он ни был занят, вдруг зарычал на что-то в  ближайших
кустах, в то время как Хозяюшка замедлила шаг, не оставляя своих  сомнений
по поводу этого места, которое пахло совсем не так,  как  хотелось  бы  ее
хозяину, и уж вполне определенно,  не  пахло  обещанными  яблоками.  Здесь
скорее пахло старым деревом и земляной гнилью, может быть  даже  конюшней,
но уж никак не самой лучшей. А Саша так и не мог сказать ей, даже читая ее
мысли, как он обычно это делал, было  ли  это  место  действительно  таким
плохим или это просто виноват ее слишком чувствительный нос.
     Малыш неожиданно появился прямо у  ног  Хозяюшки  и  выглядел  теперь
гораздо крупнее и внушительнее. Вдруг  что-то  шлепнулось  в  воду  совсем
близко, будто из-под сашиной руки.  Саша  надеялся,  что  это  всего  лишь
испуганная лягушка, и даже прикусил губу, чтобы удержаться и не вспоминать
про меч Петра. Такое желание было сейчас очень опасным, и к тому  же,  Бог
его знает, что он стал бы с ним  делать,  когда  он  толком  не  знал  как
использовать обычную крепкую палку. Он припомнил, что у них в доме  стояла
такая палка, но сейчас это было слабым утешением... хотя она  и  могла  бы
послужить вполне подходящим оружием. В конце концов ему не помешала  бы  и
хорошая толстая ветка, но у него не было никакого желания спускаться  вниз
на ее поиски.
     Последовал  новый  шлепок  и  новая  надежда  на  очередную  лягушку.
Хозяюшка  чувствовала  под  ногами  густую,  похожую  на  желе  тину  и  с
отвращением фыркала. Она самым серьезным образом требовала выяснить  общее
согласие на дальнейший путь, поскольку здесь  стоял  такой  отвратительный
запах, да и дворовик думал примерно так же.
     Но ее хозяин настаивал на своем, высказывая очень смутные заверения в
том, что за ними по пятам следуют призраки  и  другие  не  менее  страшные
существа, которые так или иначе доберутся до них, если они не  минуют  это
место и не выйдут к большой воде.
     Поэтому ей ничего не оставалось, как сморщить нос и шагнуть прямо  по
колено в воду. Нечего было и думать пытаться перейти это место  бегом  или
быстрым шагом, даже если у нее не пробегал мороз  по  коже  от  запахов  и
звуков, окружавших это место.
     Здесь со всех сторон шептались ивы, плескалась вода, что-то стонало и
взвизгивало, будто все место было охвачено  нескончаемой  болью.  Хозяюшка
очень не любила эти звуки.
     Но ее хозяина интересовали лишь какие-то старые доски, о  которых  он
думал не переставая, и Хозяюшка решила, что они в конце концов должны были
означать конюшню, но нигде не было видно ничего похожего на нее.
     - Малыш? - окликнул Саша дворовика, желая, чтобы тот  был  все  время
рядом с ними, и невольно упустил вслед за этим короткий обрывок запретного
желания: как было бы здорово, если бы найти лодку означало бы тоже  самое,
что и найти Ивешку.
     Опасная мысль, тут же подумал он. Опасная  до  ужаса.  Он  не  должен
посылать никаких желаний и на некоторое время замкнуть все  свои  интересы
на Хозяюшке, пока он находился достаточно  близко  от  Черневога.  Он  так
глубоко и досконально проникся мыслями лошади, что от этого у него  начала
кружиться голова, и он на минуту прикрыл глаза и  приклонился  к  ее  шее,
представив ей возможность хоть немного самостоятельно  продолжить  путь  в
сторону доносившихся до них скрипящих звуков.
     Хозяюшка была уверена, что как раз там-то их  и  поджидают  страшные,
похожие на призраков существа. Они всегда намеревались выпрыгнуть  из  той
самой точки между ее глазами, которой она никогда не видела...
     Вот впереди мелькнуло что-то белое. Огромное  белое  и  хлопающее  на
ветру появилось перед ней из той самой точки. Ее сердце тяжело  застучало,
а ноги сделали непроизвольный рывок. Но ее хозяин сказал, что  это  совсем
безопасно,  что  это  всего-навсего  холст,  установленный   на   огромном
сооружении, построенном из досок, которое одна милая особа привела сюда из
того места, которое ему было хорошо известно.
     Однако она не была  уверена  относительно  суждений  своего  хозяина.
Белое полотно хлопало и издавало пугающие звуки, и Хозяюшка приближалась к
нему очень осторожно, потому что чувствовала очень подозрительный запах.
     Лодка видимо с большой скоростью врезалась в берег, заросший ивами, и
те звуки, которые доносились до них, были просто удары обломанных веток об
ее борта. Она напоминала привидение даже для его глаз: парус был  все  еще
поднят, но прикрыт, будто занавесом, ивовыми ветвями и по форме походил на
поднимавшуюся из-за деревьев дугу.
     Было ясно, что только колдовские силы  могли  загнать  лодку  в  этот
заросший берег, развернув против течения, и только те же самые силы  могли
удерживать ее там.
     - Малыш, - как можно мягче произнес Саша, слез  с  лошади  и  отвязав
поводья, обмотал их вокруг руки. Он сделал  так  на  всякий  случай,  если
Хозяюшка захочет пойти в лес, хотя он и пожелал ей оставаться на месте.
     Она чуть вздрогнула, запрокинула голову, из всех сил  показывая,  что
надеется на то, что  хозяин  не  собирается  оставлять  ее  здесь  одну  и
надолго.
     - Я сейчас же вернусь, - сказал он и похлопал ее по шее, желая  чтобы
Малыш позаботился о ней. Затем  он  пошел  вперед,  раздвигая  занавес  из
ивовых ветвей, который занимал все пространство  между  огромными  старыми
деревьями и, разумеется, живыми:  этот  берег  не  подвергся  опустошению,
устроенному Черневогом.
     Но сейчас об этом нельзя было даже вспоминать.
     Саша слышал,  как  лошадь  издала  короткое  беспокойное  ржанье,  но
подумал, что ее вполне мог напугать  шум  от  ударов  веток  о  лодку  или
хлопанье застрявшего среди кустов паруса. Он еще раз пожелал, чтобы  Малыш
покараулил ее, а сам тем временем влез на ивовый куст и  по  нему,  сквозь
темную завесу листьев, добрался до деревянного поручня лодки.
     Он спрыгнул на палубу, и грохот от его приземления показался  слишком
сильным для его собственных ушей. Он прошел мимо мачты прямо  к  маленькой
кладовке, остановился и посмотрел по сторонам,  прислушиваясь  к  хлопанью
паруса и ударам веток о корпус лодки.
     Ему хотелось узнать, по собственной ли воле  покинула  Ивешка  лодку,
что  означало  само  по  себе,  что  она  все-таки  смогла  пожелать  себе
безопасности. И еще он рассчитывал, что на  лодке  могли  оставаться  хоть
какие-то запасы: они хранили здесь самое разное, даже яблоки,  и  вряд  ли
Ивешка одна смогла истратить все это, не говоря уже о том, чтобы унести  с
собой.
     Поэтому кладовая была первым  местом,  которое  следовало  осмотреть,
хотя это и не означало, что он  явился  сюда  только  чтобы  посетить  это
приятное местечко и начать упаковывать вещи  прямо  в  темноте,  хотя  ему
казалось пустой тратой времени пытаться ждать наступления рассвета,  в  то
время, когда где-то по-прежнему происходили непонятные пугающие события.
     - Малыш? - прошептал  Саша,  думая,  как  было  бы  хорошо,  если  бы
Хозяюшка, с божьей помощью, смогла бы хоть несколько минут позаботиться  о
себе сама, а Малыш появился бы здесь, рядом с ним, на палубе.  Тогда  Саша
чувствовал бы себя намного лучше, открывая дверь в кладовку.
     Но Малыш не появился на лодке, хотя Саша  и  догадался,  что  тот  по
крайней мере слышал его. С этим он откинул деревянную  задвижку  и  резким
ударом распахнул дверь, надеясь, что  если  там  что-то  и  пряталось,  то
сейчас оно должно было наверняка произвести хоть какой-то звук.
     Но кроме хлопков паруса над его головой да постукивания веток о лодку
никаких других звуков до него  не  доносилось.  Он  присел,  так  чтобы  в
отраженном  свете  звезд  можно  было  разглядеть  открывшуюся  перед  ним
темноту, и осторожно продвинулся вперед, чтобы  вытащить  хранившиеся  там
корзины.
     Тут он услышал как за его спиной зарычал Малыш.  Саша  надеялся,  что
это был именно он, и повернулся,  опершись  на  колено.  Он  услышал  звук
стекающей воды и, взглянув в этом направлении, увидел в свете  звезд,  как
что-то скользкое  и  темное  поднималось  все  выше,  а  на  уровне  перил
разглядел усмехающиеся челюсти с рядами острых зубов.
     - Так, так, -  сказал  водяной,  -  молодой  колдун.  А  я  частенько
вспоминал тебя.
     Саша полез было в карман за  мешочком  с  солью,  который  он  всегда
держал там, и пожелал...
     Но, нет. Он не смог пожелать всего, что собирался,  а  пожелал  лишь,
чтобы водяной держался  от  него  на  расстоянии.  Затем,  очень  медленно
поднимаясь на ноги, он задал встречный вопрос:
     - Гвиур, а что ты думаешь  о  своем  собственном  времяпрепровождении
здесь?
     - Я поджидаю, - немедленно признался тот. - Разумеется,  поджидаю.  И
вот ты здесь... Но где же твой приятель, м-м-м?
     - Стой на месте!
     - М-м-м-м. О,  зато  здесь  есть  лошадь,  чудесная  толстая  лошадь.
Пожалуй, с нее я и начну.
     - Стой, где стоишь!
     - Стой, где стоишь... м-м-м-м... Сейчас я нахожусь в реке, и это  моя
река, молодой колдун. В то время как ты просто-напросто нарушил границы  и
вторгся на мою территорию, причем сделал это в полном одиночестве. Я верно
рассуждаю, молодой колдун? Дворовик не имеет никакой силы на воде, хотя ты
можешь пожелать, чтобы он попытался что-то сделать.
     Это была очень скверная мысль. И этот факт лишь  доказывал,  что  это
существо  принадлежало  к  компании  Черневога  и,  следовательно,  теперь
Черневог мог доподлинно знать, где находился Саша.
     Если только Гвиур был все еще на службе именно у Черневога.





     Гвиур качнулся в сторону и заговорил очень вкрадчиво и тихо:
     - Ты оказался прямо-таки в незавидном положении,  молодой  колдун,  в
очень незавидном.
     - Лучше скажи мне, где Ивешка? - прямо спросил  его  Саша  и  тут  же
захотел, чтобы тот ответил ему.
     Гвиур медленно наклонился в другую сторону и зашипел.
     -  Ах,  так  нам  нужны  эти  прелестные  косточки?  Она  отправилась
погулять.
     - Куда?
     Теперь Гвиур качнулся вперед, понемногу приближаясь к нему.
     - Отойди назад! - прикрикнул Саша, замахиваясь на него рукой. Гвиур с
шипеньем отдалился.
     - Как грубо, как невежливо, молодой колдун. Ты просишь у меня помощи,
а сам прогоняешь меня. Разве это разумно?
     - С тобой - несомненно! Лучше последи за своим  поведением.  Расскажи
мне, куда она пошла. Скажи мне, где она!
     - По крайней мере, она в безопасности, - раздался за его спиной голос
Черневога.
     В тот же миг, без лишних раздумий, Саша бросился к двери в  кладовку,
буквально вкатившись внутрь тесного помещения, захлопнул за собой дверь. В
этот момент лодка сильно качнулась, и затрещали поручни.  При  падении  он
уперся плечами прямо в корзины, стоявшие около стены, и теперь ему  ничего
не оставалось, как упереться ногами в дверь. Он изо всех сил желал,  чтобы
дверь все время оставалась закрытой, а Хозяюшка уносила отсюда ноги, и как
можно быстрее...
     Он слышал чьи-то шаги на палубе, слышал явно голос Черневога,  совсем
рядом с дверью в кладовку:
     - Это совершенно бесполезно.
     Саша даже задрожал, лежа здесь, в полной темноте, на  потрескивающих,
вот-вот готовых развалиться корзинах,  упирающихся  в  стену  кладовки,  и
чувствуя, как покачивается дверь под ступнями ног, когда  по  ней  наносят
очередной удар. Господи, он желал, он был готов бросить против  этого  все
силы волшебства...
     Он слышал скольжение тяжелого  тела,  чувствовал,  как  раскачивалась
лодка, и даже  мог  разобрать  шепот  Гвиура,  который  доносился  к  нему
откуда-то сверху:
     - Ну, ну, молодой колдун. Ты еще пожалеешь, что был  так  неучтив  со
мной.
     А затем он услышал голос Петра:
     - Саша?
     В какой-то момент он был готов поверить, что  это  и  на  самом  деле
Петр. Но затем, вспомнив, где именно он оставил Петра,  и  осознавая,  что
желания Черневога, если бы он на самом деле находился вот здесь,  рядом  с
ним, были бы во много раз сильнее, чем они чувствовались сейчас, он решил,
что нет, вряд ли Черневог смог так быстро  отыскать  его,  и  Черневог  не
должен был бы во второй раз иметь дело с водяным...
     - Саша? - вновь раздался голос, похожий на голос  Петра.  -  Саша,  я
попал в беду. Я действительно попал в ужасную беду. Неужели и здесь  я  не
получу никакой помощи?
     Саша зажмурил глаза и еще сильнее уперся ногами в дверь. Он  подумал,
прислушиваясь к тому, как скрипели доски под весом змеи: "Все это сплошная
ложь, все, что я слышу оттуда, ложь, от начала  и  до  конца.  Невероятно,
чтобы Петр мог оказаться здесь. Это всего лишь оборотень,  вот  и  все.  А
оборотни не могут рассуждать и думать сами по себе,  они  лишь  заимствуют
чужие мысли, так же как и свой облик... Все это еще Ууламетс рассказывал о
них..."
     - Саша! Саша, ради Бога, прошу тебя!
     И больше ничего, кроме далекого эха. Да,  он  и  не  знает,  что  еще
следует сказать, и он  не  опасен  до  тех  пор,  пока  кто-то  не  начнет
управлять им...
     - Саша! Боже мой, Саша!
     "Петр никогда бы не  стал  упрашивать  меня  открыть  дверь,  и  Петр
никогда бы не стал вызывать меня отсюда, если бы  снаружи  на  самом  деле
была бы хоть  какая-то  опасность.  Это  всего  лишь  чертовски  неуклюжий
трюк... Но оборотень не обладает рассудком, чтобы  понять  это.  По  своим
собственным представлениям, оборотень не чувствует ни  своего  облика,  ни
своего разума..."
     - Саша! - На этот раз он услышал, как кто-то пробежал  по  палубе,  и
услышал, как Гвиур тяжело скользнул по доскам. После этого все стихло.
     "Может быть, все-таки это Петр?" - подумал он,  раздосадованный,  что
ничем не может помочь происходящему за дверью.  "Вот,  черт  возьми!  Петр
надеялся получить помощь, отправляясь на эту лодку,  а  оказался  прямо  в
ловушке..."
     Однако он быстро справился с этими ощущениями.  Он  попытался,  чтобы
то, что он принимал  за  Петра,  начало  думать,  но  ничего  не  добился,
оказавшись в полном замешательстве. "Наверняка сам-то Петр  сейчас  где-то
спит", - успокаивал себя Саша, "и слава Богу, если это просто сон".
     Он вновь услышал возню Гвиура и крики Петра:
     - Саша, черт побери, сделай хоть что-нибудь, помоги мне!
     Он продолжал упираться в дверь, в то  время  как  маленькая  кладовка
трещала со всех сторон под тяжестью водяного, не говоря уже о корзинах,  к
которым он прижимался плечами...
     Корзины...
     Господи, как же он забыл про них.
     Он потянулся рукой назад и начал  рыться  в  темноте,  напоминая  сам
себе: "Вот дурак, ну и дурак! Сейчас нужны соль и сера..."
     Но  в  ближайшей  корзине  ему  попалась  лишь  одежда.  Он  проверил
следующую, выгнув спину и  напрягая  ноги.  В  ней  он  нащупал  заткнутые
горшки. Он вытащил их и начал открывать один за одним. Майоран.  Петрушка.
Чабрец...
     - Ради Бога! Саша!
     Розмарин...
     - Саша!
     На  него  высыпалась  мука...  Он  отбросил  горшок  и  потянулся  за
следующим... открыл пробку...
     - Саша!
     Соль...
     Он осторожно подтянул ноги, повернулся, и не выпуская горшок из  рук,
проскользнул к открывшейся двери и выбрался на палубу прямо  под  нависшую
над ним пасть Гвиура. Саша проломил пошире  дырку  в  глиняной  пробке  на
горшке и швырнул раскидистое соляное облако в морду змеи. Соль рассыпалась
и вокруг того места, где стоял Петр с выражением страха на лице.
     Гвиур зашипел и бросился назад в  воду,  едва  не  перевернув  лодку,
увлекая за собой обломки поручня.
     А то, что совсем недавно было Петром, уже стекало мелкими  лужами  по
палубе прямо к борту, будто разлитые чернила.
     Саша тяжело опустился на палубу прямо там, где стоял, не выпуская  из
рук полупустой горшок. Вокруг него  белела  рассыпанная  по  палубе  соль,
медленно исчезающая в лужах воды, которую оставил на палубе водяной.
     Саша трясло: он был не в силах ни унять дрожь  в  коленях,  ни  сжать
постукивающие зубы.
     "Ну вот, все и закончилось", -  уговаривал  он  себя,  -  "наконец-то
закончилось". Он надеялся, что с Хозяюшкой ничего не  случилось,  и  Малыш
по-прежнему был рядом с ней.
     А больше всего он надеялся, что Петр был жив и невредим. Но сейчас он
не мог заставить себя думать о нем.
     Но тут же вспомнил о том, как он только что пытался  отыскать  его  в
окружавшем мраке, и подумал, что до сих пор оборотни принимали облик  лишь
умерших людей, а не живых. Петр же не отвечал  ему,  как  он  ни  старался
услышать его.
     Зубы его продолжали постукивать. Он продолжал уговаривать  себя,  что
оборотни появляются из мира волшебства  и  могут  принимать  любой  облик,
какой захотят, и делают это совершенно случайно.
     Гораздо большая опасность состояла в непосредственном соприкосновении
с чем-то подобным. Он постарался освободиться от этих  мыслей  и  заняться
лошадью.
     Она была достаточно далеко от  лодки,  стоя  по  колено  в  воде.  Он
успокоил ее, уговаривая, что рядом с ним ей будет  безопасней.  Он  хотел,
чтобы она наконец вернулась назад, поскольку все страшное было уже позади,
и хотел, чтобы Малыш помог ему убедить ее в этом. Но  вместо  этого  Малыш
совершенно неожиданно появился на  палубе.  На  этот  раз  он  был  ужасно
огромный и страшно разгневанный.
     - Иди, поищи Хозяюшку, - пробормотал ему Саша. - Сейчас все спокойно:
водяной наконец-то убрался отсюда.
     Однако Малыш никуда не отправился по  первому  зову.  Он  проследовал
прямо к тому месту, где был выломан поручень, хотя Саша и хотел остановить
его.
     - Иди, поищи ее, - повторил он в очередной раз, подкрепив свои  слова
достаточно сильным желанием, и только  после  этого  Малыш  отправился  за
лошадью, даже не взглянув в сторону борта.
     Саша поднялся, все еще прижимая к себе горшок с солью. Он  был  очень
слаб, его колени подгибались, и, все еще продолжая думать про оборотней  и
их трюки, он  прислонился  к  стене  кладовки.  Ветер  поднимал  с  палубы
рассыпанную соль и швырял ее на склоненные ивы.
     Ему хотелось знать, в здравом ли уме находился Петр,  но  сейчас  его
собственное сердце не давало ему собраться с силами, оно всякий раз мешало
ему,  каким  бы  извилистым  путем  он  не  подступал  к  размышлениям   о
случившемся. Он отбросил эти мысли и вновь  стал  думать  о  том,  что  та
бесконечная темная пустота, которую он получал в  ответ  всякий  раз,  как
только хотел услышать Петра, не была похожа на то,  что  бывало  в  случае
чьей-либо смерти. Ему приходилось ощущать подобную  пустоту  много  раз  в
своей жизни, когда он хотел подслушать спящих. Иногда таким образом  можно
подслушать чужие сны, а иногда может быть вот такая пустота,  но  в  любом
случае, призраки умерших откликаются совсем иначе...
     Он вновь вздрогнул,  почувствовав  собственным  затылком,  как  сзади
неожиданно пахнуло холодом.  Он  бросил  взгляд  через  крышу  кладовки  в
сторону кормы, со страхом ожидая увидеть там голову Гвиура,  поднимающуюся
из воды.
     Но ничего особенного, кроме  этого  холода,  он  не  обнаружил.  Было
похоже на то, будто ветер пробегал по его плечам, легкими порывами задевая
лицо. Он дул и дул, образуя вокруг него слабый вихрь, обдавая его холодом.
     "Петр?" - подумал было он, чувствуя, как холодеет  сердце.  "Нет,  на
самом деле это не может быть он".
     В следующее мгновенье он почувствовал, будто леденящая точка движется
внутри него. "Нет,  слава  Богу,  это  не  Петр".  Он  вновь  почувствовал
слабость в коленях и одышку, так что  ему  стало  трудно  удерживать  даже
горшок с солью. И он спросил у этой холодной пустоты:
     - Кто ты?
     Затем некоторое время ждал хоть какого-нибудь отклика из ночной тьмы.
Никто не откликался. Так он и стоял,  вглядываясь  в  темноту,  не  вполне
уверенный, что на самом деле хочет услышать хоть что-нибудь, чувствуя лишь
давящее беспокойство.
     - Учитель Ууламетс? - спросил он это странное нечто. - Ведь это вы, я
угадал? Мисай велел отыскать вас.
     Он почувствовал, как его тряхнуло в  очередной  раз,  и  почувствовал
себя гораздо хуже, чем при встрече с  обычным  призраком.  Теперь  он  был
почти уверен  в  том,  что  именно  это  было,  если  так  реагировало  на
собственное имя. Он чувствовал направленное в его сторону  раздражение,  и
не мог отделаться от ощущений, что на  самом  деле  испытывал  радость  от
того, что этот призрак был мертв, в то время как Петр был жив.
     - Мне очень жаль,  -  сказал  он  в  темноту,  как  можно  осторожнее
подбирая слова. Ведь было гораздо легче следить за произносимыми  словами,
когда они совпадали с твоими мыслями. - Это не значит, что я радуюсь твоей
смерти. Пойми меня, я никогда не радовался этому, не радуюсь и сейчас.
     Но трудно было соврать призраку, и теперь Саша перепугался  от  того,
что так неожиданно нашел его. Этот призрак знал, за что ухватиться и о чем
спросить.  Этот  призрак,  некогда  одолживший  ему  все  частицы   своего
прошлого, мог потребовать сейчас все это  назад,  и  от  этого  требования
нельзя было отмахнуться, в то время как и он, и Петр отчаянно нуждались  в
них, и к тому же этот призрак вообще не любил Петра.
     Раздался звук, будто лодка негромко застонала. Это вода плеснулась  о
борт. Саше очень хотелось, чтобы призрак показался ему и простил  ему  эти
рассуждения о почтении к живым и мертвым. Хотя Ууламетс никогда особенно и
не поощрял правду. Он чаще поступал как раз наоборот.
     Саша в это время помнил лишь  об  одном:  он  собирался  вынести  все
корзины из кладовки на палубу. Все, и прямо сейчас. Он не думал,  что  это
достаточно умное решение, но тем не менее, он распахнул дверь в кладовку и
принялся за работу.
     Когда же наконец он  вытащил  третью...  то  обнаружил  в  ней  книгу
Ивешки.
     Теперь ему понадобился  свет.  Он  перерыл  всю  кладовку  в  поисках
светильника, который они всегда держали там,  и  после  многих  бесплодных
попыток, сопровождаемых  отчаянными  желаниями,  все-таки  отыскал  его  и
зажег.  Все  это  время  волны  леденящего  холода,  кружащиеся  словно  в
водовороте, периодически окатывали его и  изнутри  и  снаружи.  Расположив
трепещущий на ветру огонек прямо на полу  кладовки,  он  уселся,  разложив
раскрытую книгу на  коленях  и  поворачивая  ее  к  огню,  пока  не  нашел
последние исписанные  страницы  и  прочитал  первую  попавшуюся  на  глаза
строчку:
     "Я даже и не знаю, что пожелать в отношении ребенка. Папа сказал  бы,
что уничтожить можно все, кроме прошлого..."


     Драга бросила  в  огонь  сухие  травы,  и  вверх  взметнулись  искры,
звездным облаком исчезая в дымоходе. Глядя в огонь, Драга сказала:
     -  Многие  вещи,  могут   переходить   через   границу   собственного
пространства, но не все они при этом изменяются. Дерево,  вода  и  железо,
попадая в тот же самый огонь, ведут себя по-разному. Огонь пугает тебя?
     - Нет, - сказала Ивешка.
     - Ты можешь прикоснуться к нему рукой?
     - Когда-то могла.
     Драга сунула руку в огонь и выхватила горящий уголь. Ивешка подумала,
что это тоже самое, что и прикосновение к  огню.  При  этом  только  нужно
пожелать, чтобы тепло так же быстро уходило, как оно и пришло.
     Затем Драга так плотно сжала ладонь, что теплу было некуда  деваться.
"Интересно, куда же оно уходит?" - заинтересовалась Ивешка.  "Может  быть,
она пожелала при этом, чтобы оно уходило обратно в огонь?"
     - Я не желала ничего подобного, - сказала Драга и разжала ладонь. Там
была лишь черная зола и окалина,  которая  все  еще  тлела.  -  Вот  очень
простая разница между твоим  колдовством  и  моим.  Твое  желание  в  этом
примере было бы очень простым, но чрезмерно возбудимым, и если  бы  кто-то
вдруг случайно произнес твое имя, то ты наверняка обожгла бы  руку.  Разве
не могло так быть? Это происходит от того, что ты теряешь силу  заклинаний
при первой  же  боли  и  уже  не  можешь  восстановить  ее.  Но  настоящее
волшебство не утруждает себя тем, чтобы вычислять  всю  последовательность
действий по удержанию огня. Оно отвергает естественный ход вещей.
     Уголь вновь начал светиться и вдруг вспыхнул огнем  прямо  в  руке  у
Драги.
     - Вот, - сказала она, - это и есть волшебство.
     - Солома делает это с таким же успехом, - сказала Ивешка,  совершенно
неожиданно проявляя тот упрямый прагматизм, который  был  так  свойственен
Петру. Ведь как раз сейчас ее мать подталкивала Ивешку к тому,  чтобы  она
отказалась от собственного понимания волшебства, и солома для  нее  сейчас
была лучше не только потому, что она  не  оставляла  места  для  соблазнов
направлять свои желанья совершенно беззаботно.
     - Как раз в этом случае точность желания не играет никакой роли.  Вот
это и  есть  то  самое  волшебство,  радость  моя,  когда  тебе  не  нужно
заботиться о всей последовательности  действий.  Если  же  ты  и  сделаешь
ошибку, то всегда сможешь исправить ее.
     - Не нужно подслушивать мои мысли, мама!
     - Разве ты не хочешь, чтобы я знала кое-что о тебе?
     - Я не твое эхо, мама,  и  меня  вполне  устраивает  мой  собственный
внутренний мир, который я не хотела бы раскрывать перед кем бы то ни было.
Благодарю покорно. И кроме того: что произойдет, если ты сделаешь  ошибку?
Что произойдет, если ты не поймешь, что собственно ты пожелала?
     - А эта сторона остается прежней. Последствия,  действительно,  есть.
Но только лишь некоторая их часть происходит здесь, в естественном мире.
     -  А  может  ли  волшебство  обнаружить  их  заранее?   И   насколько
достоверно?
     - Некоторые - да.
     - Тогда это очень глупо, мама, делать подобные вещи.
     - Тише. Ты готова поднять бурю.  Разве  ты  можешь  знать  о  падении
каждого листа. Есть только закон, по  которому  листья  должны  падать.  А
знать, какой именно лист упадет в какую минуту, совершенно бессмысленно.
     - Но мой муж - это не лист, мама!
     - Разумеется. И ребенок тоже.
     - Я не знаю, хочу ли я ребенка! Я не знаю, хочу ли я его вообще!
     - Тот, которого ты действительно не хочешь, дорогая, это тот  который
мог бы быть у вас с Кави. Или тот, которого вы могли бы завести  с  Сашей.
Этот же будет вполне послушным.  Хотя,  если  принять  во  внимание  твоих
врагов, его не  следует  воспитывать  таким  же  образом,  как  твой  отец
воспитывал тебя. - Драга стряхнула с руки все, что  осталось  от  угля.  -
Разве имеет хоть малейшее значение для волшебного мира вот этот  сгоревший
кусочек дерева? Нет. Его значение будет важным только в том  случае,  если
ты сможешь это значение оценить как чрезвычайно важное следствие в  каждом
из этих миров, хотя на первый взгляд причины, по которой этот кусок дерева
может иметь значение, просто нет. Но она может появиться.
     - Но ведь значение заключено не в самом дереве, -  упрямо  продолжала
Ивешка, - уж во всяком случае дым не может быть ответом на этот вопрос.
     - Так говорила Маленка, ты знаешь об этом? Она частенько говорила  об
этом.
     А Ивешка слышала эти слова от отца. Она думала, что большая часть  из
того, что говорил ее отец, принадлежала только лишь ему.
     Драга сказала:
     - Значение любого куска дерева, радость моя,  всегда  определяет  сам
волшебник. Это самое главное. Ты можешь сама установить значение для любой
вещи... если захочешь воспользоваться для  этого  колдовством.  Ты  можешь
управлять значениями вещей или сделать их постоянными.
     Неожиданно огонь погас. В доме стало темно.  И  также  неожиданно  он
вспыхнул вновь, как будто бы ничего не случилось.
     - Это вовсе не трюк и не обман, - сказала Драга. - Это  произошло  на
самом деле. Ты веришь мне?
     - Но если ты могла сделать это, то так же легко ты  можешь  заставить
меня поверить тебе, разве не так? В  этом  нет  никакой  разницы.  Я  могу
допустить, что это сделала ты. Но зачем ты это сделала?
     - Иногда я слышу в тебе твоего отца. Я сделала это  потому,  что  так
хотела. Наконец потому, что я могу это сделать.
     - Ну, хорошо. Только  зачем  же  тратить  столько  усилий  на  огонь?
Пожелай быть царицей в Киеве. Пожелай дюжину молодых красавцев,  ожидающих
твоих приказаний, пожелай, наконец, золотых колец на каждом пальце.
     - Я вполне могла бы сделать и это.
     - Я же предпочитаю собственного мужа.
     - Спасибо, однажды я уже была  замужем.  -  Драга  похлопала  руками,
чтобы стряхнуть остатки золы, и вытерла полотенцем остатки копоти. - Но  в
остальном ты права. Ничего просто так не дается. Этот пример с  огнем  был
очень эффектным, хотя иметь дело с соломой на самом  деле  гораздо  лучше,
потому что для этого достаточно  самых  слабых  желаний,  и,  может  быть,
приятно иметь десяток красивых  слуг,  но...  я  всегда  имею  возможность
получить любую помощь, как только захочу...
     - Чью помощь?
     - От него или от нее, в зависимости от желания.
     - Ты имеешь в виду оборотня? - испуганно спросила Ивешка.
     - Радость моя, занимаясь волшебством, ты никогда не согласишься иметь
подле себя дворовика или лешего. Они не терпят, когда желания  могут  быть
обращены в их сторону. Оборотни же самые безобидные существа,  с  которыми
можно иметь дело, если проявлять определенную осторожность. Но при этом ты
не должна забывать,  что  есть  далеко  не  безобидные  существа.  Поэтому
пользоваться колдовством следует очень осторожно,  радость  моя.  В  очень
серьезную  беду  может  попасть  именно  тот  колдун,  который,  пользуясь
колдовством, не интересуется, откуда и от кого именно он заимствует  силы.
Я это говорю к тому,  что  большая  часть  твоих  глупых,  скорее  детских
заклинаний на самом деле извлекает силы за пределами мира естества.
     Уж кто-кто, а русалка прежде всех должна понимать это. Поэтому Ивешка
прикусила  губу,  сжала  руки  и  постаралась  не  вспоминать  те  прежние
ощущения, когда поток жизни проникает внутрь, вытесняя смерть...
     - Так поступает ребенок-колдун, и всегда находятся существа,  готовые
помочь ему и даже управлять им, подчиняя его себе.
     - Но я знаю такого, которым никто не управляет! Он не  обращается  ни
за чьей помощью. И он не волшебник.
     - В этом смысле Саша очень необычен. Хотя и сжег своих родителей.  Ты
знаешь об этом?
     - Да, он рассказывал мне.
     - Вот видишь, он допустил ошибку,  и  она  вообще  отпугнула  его  от
волшебства. Во всяком случае до тех пор, пока он не попал в руки к  твоему
отцу. Он почти безвреден. Его желания никогда не приносят  вреда,  а  ведь
эти его качества применительно к волшебству подобны  силе  ребенка:  очень
наивной и бесконечно опасной.
     - Откуда ты знаешь столько всего о нем?
     - У меня есть свои источники. Я знаю даже больше: я знаю, какие  силы
хотят подчинить его. Они все еще действуют. Разумеется, он поступит  очень
глупо, если вступит с ними в сделку. Хотя очень трудно ожидать от ребенка,
родившегося в  обычных  условиях,  разумных  поступков.  Обычно  этого  не
происходит, и эти дети совершают самые ужасные вещи, причем многие из  них
оказываются внутри волшебного мира, где превращаются Бог знает во  что.  И
если на такого ребенка кто-то нападет... - Тут Драга взяла ее руки в  свои
и сжала их едва ли не до хруста в костях, и Ивешка открыла было рот, чтобы
закричать, защищаясь от боли,  но  мать  продолжала,  не  обращая  на  нее
внимания: - ...так же, как напали на тебя, дорогая. Кави хотел,  чтобы  ты
умерла, а ты не хотела умирать. Ты боролась  за  жизнь  так  яростно,  как
только может это делать колдун, и ты  победила  его  своей  жаждой  жизни,
столь сильной... столь сильной... что ты хваталась за все, что  попадалось
тебе на глаза, как делает утопающий...
     - Так ведь я и на самом деле утонула, мама! - Боль уже не  беспокоила
ее. Теперь ее пугали лишь воспоминания о прошлом...
     - Ты можешь утонуть в волшебстве, но можешь собрать силы  и  выплыть,
дорогая, но при этом не сможешь ничего получить из естественного мира.  Но
тем не менее, это возможно, и только в  одном  случае,  если  пользоваться
советами твоего отца. Его наука в конце концов и превратила тебя в убийцу.
Ты не желала делать ничего разумного, нет,  ты  лишь  следовала  за  своим
отцом и кончила тем, что превратившись в одно из созданий Кави. Ты  делала
только то, что хотел он. Ведь его желанья действовали даже когда он  спал,
и он будет продолжать использовать тебя даже против  всего  того,  что  ты
хочешь сохранить для себя, если ты не прислушаешься к советам других.
     Слушать чьи-то советы было для нее не менее страшно. Ведь кругом было
так много лжи.
     - А сейчас Кави держит в своих руках твоего мужа, - сказала  Драга  и
еще сильнее стиснула ее руку, когда Ивешку охватила паника.  -  Только  не
пытайся ничего желать! Послушай! Саша сбежал  от  него  и  стал  полностью
недосягаем. Он ничем не может помочь  твоему  мужу,  он  сам  находится  в
опасности, но очень мала вероятность,  что  он  выпутается  из  нее,  если
только не обратится к волшебству: представь себе, как он сейчас одинок, да
еще отягощен  уроками  твоего  отца,  которые  только  лишь  дополнительно
парализуют его. Я могу добраться  до  него.  И  у  тебя  тоже  есть  такая
возможность, но для этого ты  должна  послушать  меня,  дочка,  ты  должна
поверить хоть раз в жизни, что кто-то говорит тебе правду.


     Что-то произошло, о чем Петр догадался лишь  потому,  что  они  вновь
ехали верхом, в полной темноте. Он припомнил только, как  открыл  глаза  и
увидел  себя  лежащим  у  костра,  а  Черневог  дергал  его  за   руку   и
приговаривал:
     - Вставай, вставай и собирайся. Быстрее, черт бы тебя побрал!
     Он  все  еще  чувствовал  себя  слабым  и  опустошенным  после  этого
пробуждения и  уж  конечно  он  не  мог  понять  причину  страха  на  лице
Черневога, как не мог знать  который  сейчас  час.  Буквально  перед  этим
пробуждением ему показалось, что Саша в  глубоком  отчаянии  произнес  его
имя, но сон так и не дал ему разобраться, что это было на самом деле. И он
очень сомневался, что Черневог скажет ему хоть что-нибудь кроме  очередной
лжи.
     Но тем не менее, тот сказал, когда они уже ехали на лошади:
     - Либо твой друг отыскал нечто, либо это  нечто  наконец-то  отыскало
его.
     Петр очень хотел знать это поподробней, черт возьми, но он  ничем  не
мог  помочь  своему  любопытству.  А  Черневог  тем  временем   продолжал,
придерживаясь за него:
     - Сейчас оно от нас вверх по течению. Он возвращался назад к  дому  и
дважды поворачивал на восток и на север, петляя вместе с извилинами  реки.
Он ищет Ивешку, я уверен в этом. Какие надежды он возлагает на эти поиски,
я не могу понять, так  же  как  и  то,  насколько  он  сам  осознает  свои
собственные поступки.
     Да, это был вопрос. Подобно призраку, пугающему людей в  темноте,  он
проник в него, сея сомнения.  Петр  до  боли  прикусил  губу  и  попытался
убедить себя в том, что он не чувствовал никаких желаний со стороны  Саши,
что вообще ничего страшного не произошло, а то, что Черневог был  испуган,
должно быть просто самой замечательной новостью в мире,  и  если  Черневог
хотел заставить его угадывать поступки и намерения другого колдуна, то это
означало лишь одно: Черневог находился в безнадежном положении.
     - Ведь ты чувствуешь это, - сказал он. - Ты знаешь, что  он  попал  в
беду.
     - Я ничего не знаю об этом, - возражал Петр, - но  если  ты  попал  в
нее, то я буду только рад, Змей.
     Затем Черневог заговорил про оборотней, и мысли Петра переметнулись к
тому созданью, так похожему на Ууламетса, которое пыталось завести  его  в
лесную чащу...
     - И куда же это оно тебя вело?
     - ...на восток. К реке.
     - Так, так. А ведь это был мой старый слуга, - заметил Черневог. - Но
он очень ненадежен, просто чертовски ненадежен.
     Петр припомнил, как Саша говорил о  том,  что  это  водяной  подкупал
Черневога, а не наоборот.
     - Подкупал? Он подкупал меня? - вдруг  спросил  Черневог  и  чуть  не
съехал с лошади, словно на самом деле пораженный этой мыслью.  -  Подкупал
меня? Да нет же, Господи, нет!
     А Петр подумал про себя: "А ты сам, Змей, разве не пробовал этого?"
     Некоторое время Черневог молчал и лишь положил руки на  плечи  Петра,
слишком по-приятельски, если учесть, как тот  к  этому  относился.  И  еще
какое-то  время  присутствие  Черневога  было  едва  заметным,  но  вполне
достаточным, чтобы человек мог ощутить его собственной кожей.  Наконец  он
сказал:
     - Успокойся.
     - Черта с два тут будешь спокойным. - Петр сделал  яростное  движение
плечами, и вспомнил по  каким-то  непонятным  причинам  Воджвод,  вспомнил
Ивешку, вспомнил реку, и Сашу, и Малыша, вспомнил сад, и вспомнил все  так
быстро, что этого не  могло  произойти  без  чьего-то  вмешательства.  Его
тревога все возрастала, подкрепляя его представления о том,  что  раз  его
мысли движутся подобным образом, то это могла быть только сашина забота  о
его безопасности, которая, возможно, и помогла удержать его от  готовности
сотрудничать с Черневогом.
     Он тут же подумал, что это был еще один очередной обман, но так и  не
смог полностью убедить себя в этом. А если это все-таки было правдой...
     Но тут вновь заговорил Черневог:
     - Если Саша думает, что водяной может подкупить меня, то он ошибается
по поводу того, с чем вообще имеет дело. Он очень сильно ошибается, и  эта
ошибка очень опасна. То же самое могло произойти и с Ивешкой.  Никогда  не
следует иметь дело с такими созданьями, как  Гвиур.  Не  следует,  запомни
это.
     Петр ничего не понял, пожалуй только кроме того, что никто,  находясь
в здравом уме, не стал бы ни  при  каких  условиях  верить  водяному.  "И,
разумеется", - подумал он. "Саша был далеко не дурак".
     - Конечно, Саша не последний дурак. Но Гвиур очень большой  лжец.  Он
попытается, прежде всего, запугать тебя. А если ты  при  этом  собираешься
заняться волшебством, Петр Ильич,  то  ты  не  должен  подпускать  к  себе
никого, похожего на него. - Он опустил одну руку на спину Петра  и  сказал
очень тихо, стараясь завладеть  его  вниманием:  -  Забудь  об  этом  моем
подкупе. Он вообще не имеет никакого значения. Я же хочу, чтобы  Саша  мог
услышать тебя прямо сейчас, и ты можешь сказать ему все, что  захочешь.  Я
не обманываю, Петр Ильич.
     Петр воспринял это как очередную ловушку, без которой никак не  могло
обойтись.
     Но тут же ему начало казаться, что Саша хочет получить  подтверждений
от него. И он немедленно захотел сообщить ему, чтобы он не только не верил
водяному, но и не вступал ни в какие другие сделки...
     "Нет!" - решил Петр, все еще  сомневаясь  в  том,  что  кто-то  может
слушать его... Хотя он и знал, что Саша  беспокоился  о  нем,  а  Черневог
беспокоился о том, что не может найти Сашу, который был очень  нужен  ему.
Черневог должен был найти его прежде, чем Саша успеет вступить с кем-то  в
сделку. Петр опасался,  что  Ивешка  может  попасть  в  такую  же  опасную
ситуацию, которая вынудит ее совершить что-то такое...
     Он не мог думать об этом. Он даже не мог представить  себе,  как  это
может произойти, рассчитывая, что Ивешка все-таки не сделает этого...
     Затем, все так же без всяких ощутимых причин, что само по себе  очень
испугало его, он подумал о том, что Ивешка на самом деле ждала ребенка,  и
о том что этот ребенок был его, и что при подобных обстоятельствах  нельзя
быть ни в чем уверенным, и нельзя ни на что полагаться.  Когда  это  могло
произойти?  Почему  она  не  сказала  ему?  Он  был   очень   задет   этим
обстоятельством, и опасался, что она сбежала от него, но тут же решил, что
она не поступила бы так, поскольку была очень привязана к нему...
     Она так же хотела удержать  его  рядом  с  собой,  как  Драга  хотела
удержать Черневога, и уж никак не для его собственного блага.
     Опять-таки, это было неверно. Абсолютно не  так.  И  неожиданно  Петр
понял, что Саша хотел привлечь его внимание, чтобы оторвать от  Черневога,
сидящего прямо сзади него. Иначе говоря,  в  какой-то  момент  можно  было
представить, как будто Саша и Черневог стояли лицом друг к другу,  и  Саша
произносил слова так тихо, что Петр едва мог разобрать их.  "Петр,  слушай
только меня, не слушай его, запомни: очень опасно слушать его".
     А в самой глубине своего сердца он хранил смертельный страх  за  свой
рассудок: Саша постоянно говорил  ему  о  том,  чтобы  он  был  как  можно
осторожней, в то время как рука Черневога все время удерживала повод в его
руках, а он сам прислонялся к нему, чувствуя тепло и покой,  и  уговаривал
себя, что все это было сплошной ложью.
     Черневог продолжал рассуждать вслух:
     - Твой молодой друг явно не хочет,  чтобы  мы  отыскали  его.  Но  он
побаивается твоей жены, он все-таки побаивается ее, а также побаивается  и
призрака старика, которого, как я  думаю,  он  все-таки  нашел.  Он  очень
боится за твою жену, Петр Ильич, по крайней мере потому, что она попала  в
такую ловушку, из которой он не в силах вытащить  ее.  Пожалуй,  этого  не
смогу сделать и я. И он очень обеспокоен тем, что ты переживаешь за нее, и
хочет, чтобы я поберег тебя и удержал от встречи с ней.
     - Все это ложь, Змей.
     - Он собирается разузнать, с чем ему пришлось столкнуться. Я искренне
надеюсь, что он останется при этом жив. Я действительно хочу этого, потому
что мне интересно знать, с чем именно он столкнулся. Не может быть и  речи
о том, что мы должны пытаться  оказать  какую-то  помощь  твоей  жене,  не
говоря уже о том, чтобы пожертвовать чем-то.
     - Иди ты к черту, - сказал Петр. Он отказывался верить, что Саша  мог
сказать что-то подобное, даже если  в  нем  и  содержалась  хоть  какая-то
логика, даже если бы это  выглядело  так,  будто  Саша  и  на  самом  деле
отправился помогать Ивешке, оставив своего друга  в  полном  неведении  об
этом,  даже  в  этом  случае  не  было  никаких  причин  верить  Черневогу
настолько, чтобы сообщать ему о своих намерениях.
     Разумеется, Черневог старался использовать его, чтобы отыскать  Сашу,
как раз это самое он только что и сделал. Черневог постоянно врал  ему,  и
Петр только молил Бога, что он не причинил Саше большей беды,  чем  та,  в
которой он уже оказался.
     - Едва ли это возможно, - заметил Черневог. - Но беда исходит  не  от
меня. Она исходит даже не от твоей жены, если это хоть как-то  успокоит  и
облегчит тебя.
     Петр почувствовал значительное облегчение и покой  от  того,  что  он
только что услышал. Он ненавидел Черневога за то, что тот сказал ему  это,
он думал только о том, как снести ему голову, если для  этого  он  мог  бы
двинуть хотя бы пальцем.
     Черневог же сказал:
     - Сова не умела сожалеть о чем-либо. Она никогда  не  понимала  моего
нежного отношения к ней, а любила только мышей.


     Это странное ощущение пришло к нему совершенно  неожиданно,  пока  он
читал. Он даже  не  почувствовал  никакого  предупреждения  и  не  проявил
настороженности. Просто он вдруг  ощутил  присутствие  Петра...  Саша,  не
моргнув глазом, тут же подумал о  том,  что  без  помощи  волшебства  Петр
никогда бы не смог привлечь его внимания,  а  волшебство  никак  не  могло
участвовать здесь без посторонней помощи.
     Это означало, если он мог хоть как-то  предвидеть  события,  что  это
Черневог интересуется им.
     Он оперся локтями на книгу, раздумывая над тем, что он успел раскрыть
Черневогу слишком много всего, что прочитал,  и  особенно  ту  часть,  где
говорилось о ребенке. Он подумал об этой новости так,  будто  рассуждал  с
Петром, и не задумывался над тем, что все могло быть иначе. Оказалось, что
все это время он беседовал с Черневогом, и теперь спрашивал  самого  себя,
что же все-таки он сделал и на какие соглашения мог теперь пойти.
     "Если ты хочешь заключить сделку",  -  сказал  ему  Черневог,  -  "то
прежде всего пытайся не принимать то, что  может  предложить  водяной:  он
большой мастер лишь подсылать оборотней, но есть вещи  более  серьезные  и
недоступные для него".
     "Они не будут попусту тратить время",  -  продолжал  Черневог,  -  "а
просто проглотят его, чтобы добраться  до  тебя.  И  если  ты  собираешься
прибегнуть к волшебству, мой молодой друг, то отбрось всякую скромность  и
имей дело только с реальной силой... например, со мной".
     После этого Черневог добавил слишком самодовольно и  слишком  лукаво,
так, что можно было бы увидеть  его  улыбку:  "В  конце  концов,  если  ты
думаешь, что я сукин сын, то что же ты скажешь о моих соперниках?"
     "Присоединяйся ко мне, или присоединяйся  к  тем,  кто  против  меня,
только помни, что у нас с тобой есть по крайней мере один  общий  интерес.
Разве ты не хочешь, чтобы Петр освободился от меня? Я непременно хотел  бы
обсудить с тобой и это".
     И он ответил ему, возможно достаточно глупо: "Помоги мне,  но  только
на расстоянии. Я еще не готов, чтобы вступать в соглашение с кем бы то  ни
было. Береги Петра, слышишь? И  не  позволяй  ему  отправиться  следом  за
мной".
     Он говорил так, зная без всяких сомнений,  что  Петр  при  первой  же
возможности бросился бы к Ивешке. Он и сам точно так же переживал за нее и
беспокоился о ней...
     "Не связывайся с Гвиуром", - продолжал Черневог. "Он на самом деле не
мой хозяин. Он, скорее всего, работает сам на себя. Я имел с ним дело лишь
один раз, и вполне естественно, что у него был при этом свой  интерес,  но
как далеко этот его  интерес  распространяется  и  может  ли  он  включать
кого-то еще... Прими от меня урок, юный друг: никогда не  проси  помощи  у
прислуги".
     Вдруг Саша почувствовал, как что-то  прикоснулось  к  его  плечу.  Он
повернулся и с бьющимся сердцем вгляделся в темноту. Он  очень  испугался,
решив, что это мог быть призрак Ууламетса, подслушивающий  в  темноте  его
мысли.
     Господи, ведь старик ненавидел Черневога. И более того, он  ненавидел
и Петра, с которым постоянно враждовал.
     Холод пронзил его словно зимняя метель, а память  словно  разлетелась
на отдельные части, которые закружились перед ним как мозаика, вызывая  то
воспоминания о доме, то о молниях, то он вдруг видел перед собой водяного,
то кучу грязных костей и лужу,  покрытую  сорной  травой,  сквозь  которую
проступала  лишь  тьма,  бесконечно  глубокая  тьма,  где  лишь  безумными
голосами звучало эхо. Он почувствовал, как его колени стукнулись о палубу,
а стены кладовки ускользают из-под его  рук.  Он  ощущал  себя  на  лодке,
плавающей то  взад  то  вперед  поперек  реки,  а  вокруг  было  множество
странствующих людей, среди которых он  норовил  затеряться  и  сбежать  от
того, что преследовало его на реке...
     Было слишком много  обрывочных  воспоминаний,  которые  теснили  друг
друга, пронзительно взывая к его вниманию. Но он хотел  лишь  найти  себя,
только себя, и поэтому сел, подобрав под себя ноги  и  зажав  руками  уши,
ухватился за то, что все еще было Сашей Мисаровым,  едва-едва  осознающим,
откуда и куда он попал, а самое главное, почему.
     Через некоторое время, когда напряжение обрушившегося на него  потока
раздробленных воспоминаний спало, он подумал, что...  Черневог  был  прав,
когда говорил, что сделка должна  заключаться  лишь  с  тем,  кто  владеет
настоящей силой, имея в виду себя.
     Но он хотел выйти  из  этого  состояния.  Он  хотел,  чтобы  призрак,
посетивший его, разложил все куски его воспоминаний в нужном порядке, так,
как он запомнил их: дом Маленки, Драга, дом у реки...
     Но завывающий вихрь, круживший возле  него,  мгновенно  нарушал  этот
порядок, с яростью разбрасывая все кусочки в  разные  стороны,  вызывая  у
него лишь новые приступы страха... И он закричал, прямо в этот нестихавший
ветер:
     - Учитель Ууламетс, у меня и на самом деле нет выхода: вы  не  хотите
помочь мне, и черт возьми, что же я должен делать?
     Он почувствовал, как если бы вдруг  Ууламетс  схватил  его  и  сильно
ударил в лицо, а затем повторял и повторял свои удары.  Саша  почувствовал
холод и подступавшую с каждым ударом слабость.
     Это было воровство: Саша знал, что делал Ууламетс. Он  делал  тот  же
самый грабеж, которым Саша занимался в лесу, вытягивая  силы  у  деревьев,
тот же, которым занималась русалка, вытягивая жизнь  из  своих  жертв.  Он
пожелал, чтобы это прекратилось, но почувствовал лишь, как холод проникает
все глубже и глубже, пока его челюсти не сомкнулись, зубы начали  стучать,
а пламя светильника отбрасывало на палубу дико  мечущиеся  под  завывавшим
ветром тени.
     - Нет, - бормотал он, - учитель  Ууламетс,  остановите...  остановите
это!
     Раскрытая книга упала ему на колени, ее страницы переворачивались под
порывами ветра.
     Он хотел, чтобы Саша взглянул  на  них.  Саша  едва  удерживал  ее  в
ослабевших руках, изо всех сил прижимая к коленям и судорожно  наклоняя  к
свету. Ветер перевернул очередную страницу, и трепещущее  пламя  рассыпало
вокруг легкие быстрые тени.
     И тогда Саша прочитал: "Я  не  вполне  уверена,  что  приняла  нужное
решение, но вокруг постоянно что-то  происходит  ужасное.  Мне  все  время
снится вода. Я все время вижу воду и  чувствую,  что  меня  кто-то  зовет.
Кто-то хочет меня. По крайней мере, сейчас я спокойна  за  Петра,  который
пока находится в безопасности. Но время,  когда  беда  коснется  его,  так
близко, что для  меня  остается  единственный  выход:  я  должна  пойти  и
остановить это сама..."
     Холод становился невыносимым. Страницы  книги  выскальзывали  из  его
рук, а тем временем ветер потихоньку замирал. Он уже едва удерживал  книгу
замерзающими  пальцами,  и  первое  слово,  на  котором  в   этот   момент
остановились его глаза было:
     "Драга".





     Волк, должно быть, был изможден до крайности и еле передвигал ногами,
проделав такой путь с двумя седоками на спине через это проклятое  болото.
Так думал Петр, коль скоро он вообще  мог  думать,  но  Волк,  однако,  не
показывал  даже  признаков  усталости,  и  эта  совершенно  неестественная
выносливость начинала пугать Петра. Он  делал  попытки,  черт  побери,  он
действительно делал  попытки  шевелиться,  хотя  бы  только  затем,  чтобы
доставить лишнее беспокойство Черневогу, но  всякий  раз,  как  только  он
начинал двигаться, то тут же засыпал в его объятиях. А Волк  тем  временем
продолжал свой путь и, насколько знал Петр, лишь медленно убивал этим  сам
себя. Но это очень мало заботило Черневога.
     Все-таки в конце концов он сказал:
     - Нет, нет, я не причиню ему никакого вреда, ни ему, ни кому  другому
из нас: это действуют самые черные заклинания, которыми воспользовался  бы
старый Ууламетс, или волшебство, в данном случае разницы нет.
     - Но лошадь не может идти бесконечно! - едва не закричал Петр.
     - Пока я буду желать этого, она сможет, и, обещаю тебе, что с ней  не
произойдет ничего страшного.
     Он раздумывал над этим некоторое  время,  пытаясь  преодолеть  туман,
обволакивающий его мысли, но они разбегались, ненадолго останавливаясь  на
разном: то он беспокоился о том, куда они направлялись и где именно сейчас
был Саша, и о том, действительно ли, Саша и Хозяюшка  все  еще  оставались
впереди них...
     - Ведь они нужны и мне тоже, - сказал Черневог. - Вспомнил?
     Но он сейчас не помнил ничего. Он только думал о том, что  это  могло
быть очередной проклятой ловушкой. Он вновь чувствовал себя  за  игральным
столом.
     - Все, что от него  требуется,  -  продолжал  Черневог,  -  это  быть
благоразумным и честно поступать со мной. Запомни это и ты.
     А Петр тем временем пытался думать, ощущая полную путаницу в  голове:
"Как это возможно: иметь все, что ты хочешь, тут же, по  первому  желанию?
Так жестоко  обходиться  с  Сашей,  с  Ивешкой...  и  Бог  свидетель,  как
несчастны и мы с Волком в эту минуту".
     Он чувствовал,  что  силы  вновь  оставляют  его,  чувствовал  резкое
головокружение, и, казалось, вот-вот упадет.
     -  Нет,  -  слабым  голосом  произнес  он,  сопротивляясь  этому,  но
облегчение, однако, не приходило.
     Возможно, он заснул, а возможно это было сразу после того,  как  Волк
остановился, и Черневог сказал, подталкивая его:
     - Теперь ты можешь слезть вниз.
     Сквозь деревья виднелось что-то большое и белое. Его глаза  не  сразу
восприняли это, пока он  не  понял,  что  это  был  болтавшийся  на  ветру
лодочный парус.
     Черневог хотел, чтобы он разведал, что было на лодке. Петру не  нужно
было дожидаться этого приказа. Он быстро перебросил ногу через шею коня  и
спрыгнул на  землю,  которая  была  достаточно  сухой  и  твердой,  бросил
свободно болтающиеся поводья, полагая, что Черневог все равно взял бы  их,
даже если бы Петр и не слезал с лошади. Петр сам был  готов  подняться  на
борт старой лодки в надежде... на избавленье, если Саша все еще был там  и
думал о нем. Но в то же время он и опасался Бог знает какого  поджидавшего
его ужасного открытия. Но об этом сейчас он старался не думать.
     А Черневог продолжал, не торопясь покидать лошадь:
     - Парень очень увертлив, если не сказать больше. Его чертовски трудно
проследить, и я не думаю, что он все еще будет здесь. Лови!
     Черневог бросил ему меч. Петр  поймал  его,  к  удивлению,  прямо  за
рукоятку, так что у него возникло мимолетное  жестокое  желанье  выхватить
его из ножен и броситься на Черневога.
     Неожиданно его дыханье стало  прерывистым  и  коротким.  Черневог  же
только сказал:
     - Отправляйся, не следует тратить на это целую ночь.
     - Будь ты проклят, - пробормотал Петр, продолжая сжимать меч в руках,
затем повернулся и направился прямо к лодке, куда и послал  его  Черневог.
Ярость душила его, в то время как  та  самая  темная  и  холодная  пустота
внутри него  вдруг  всколыхнулась,  напоминая  о  себе,  будто  настойчиво
требовала его  повышенного  внимания  ко  всему,  что  касалось  их  общей
безопасности.
     На земле, около самой воды, виднелись многочисленные следы  недавнего
пребывания лошади: он был уверен, что это была Хозяюшка.  Саша  уже  давно
покинул это место, как и предполагал Черневог,  но  Петр  некоторое  время
стоял и звал его, хотя с лодки не доносилось ни звука. Он разглядел место,
где можно  было  забраться  на  палубу,  подтянувшись,  ухватил  несколько
свисавших ивовых веток и запрыгнул на борт.
     Шум от его прыжка мог разбудить любого спящего,  так  же  как  и  его
громкий голос. Он увидел, что дверь в маленькую кладовку была  распахнута,
а немного дальше  разглядел  и  поломанный  поручень,  значительная  часть
которого просто исчезла. Эта картина никак не радовала его.
     - Саша? - в очередной раз позвал он, и  под  влиянием  слабо  тлеющей
внутри него надежды, добавил: - Ивешка?
     Парус хлопал на ветру, палуба поскрипывала, вода плескалась о  борта,
но нигде не было ни единого признака присутствия живого существа.
     Он бросил рассеянный взгляд в открытую дверь кладовки, но увидев, как
и ожидал, лишь знакомые корзины, завернул на корму и обратил  внимание  на
прочную веревочную петлю, затянутую на рукоятке, что управляла рулем:  это
был  обнадеживающий  факт.  По  крайней  мере,  рука,  которая   последней
удерживала руль, оставила ее в полном порядке. И при этом было  совершенно
неважно, что обломанное носовое крепление могло в любой момент  свалиться,
а  ослабленные  опоры  и  плохо  закрепленная  мачта  могли  раскачать   и
освободить лодку: чувствовалось, что она прочно села на мель и теперь лишь
покачивалась на воде, лишенная возможности свободно плыть.
     Можно было лишь надеяться...  Господи,  только  надеяться,  что  этот
расколотый поручень и само положение лодки никак не означали,  что  Ивешка
покинула лодку прежде, чем все это  произошло.  Расколотая  часть  поручня
была почти в два раза длиннее, чем подпруга Волка.
     Он опустился на корточки, провел пальцем по  кромке  борта  и  лизнул
его: вкус соли, смешанной с пылью, чувствовался совершенно отчетливо.
     Значит меры безопасности были приняты.
     Черневог ждал его на  берегу,  Черневог  хотел  ответов  на  вопросы.
Теперь Петр убедился, что на лодке, даже случайно, никто  не  прятался,  а
тот факт, что лошади нигде не было видно, означал, что  Саша  давным-давно
отправился вдоль берега реки.
     Черневог желал, чтобы Петр как можно лучше убедился в  этом.  Поэтому
он подошел к сломанным поручням и заглянул за борт.  Там  он  увидел  лишь
водяную рябь и  случайные  всплески,  которые,  возможно,  могли  быть  от
случайно взметнувшейся рыбы.
     А возможно, и нет. На корпусе лодки не было никаких царапин и сколов,
которые подтверждали бы, что она врезалась в берег прямо бортом. Он  очень
внимательно вглядывался  в  окружавшее  его  пространство,  чувствуя,  как
Черневог настойчиво поторапливает его, скорее с  беспокойством,  нежели  с
принуждением.
     Только бы сохранить здравый рассудок, думал он.  Если  Саша  попал  в
беду, и беду именно такого рода, что она закончилась сломанными поручнями,
то он готов следовать за ним. Задержавшись на  этой  мысли,  Петр  пересек
палубу, ухватился все за те же ивовые ветки и спрыгнул  на  топкую  землю,
где его поджидали Черневог и Волк.
     - Может быть, ты знаешь, куда он отправился? - спросил он Черневога.
     - Я знаю лишь направление, в котором он движется. Да и то, я уверен в
этом лишь относительно.
     Возможно,  что  Петр  уже  окончательно  потерял  остатки   рассудка,
возможно, что он даже и помыслить не мог о поисках Саши, когда тот явно не
хотел, чтобы его нашли, а возможно, то, что он думал, о  власти  Черневога
над Сашей,  было  всего  лишь  навеяно  мыслями  самого  колдуна,  который
обманывал его. Но так или иначе, он протянул  свой  меч  Черневогу,  будто
таково было его собственное желание, и сказал:
     - Если ты сможешь, Змей, то используй его, а если нет...
     -  Оставь  его  у  себя,  если  ты  воздержишься   от   того,   чтобы
воспользоваться им против меня. Договорились?
     - Я хочу отыскать его. Мне не понравилось то, что я там увидел. -  Он
взялся за поводья и оглядел на Черневога, пытаясь не задумываться над тем,
что происходило с Ивешкой... И..
     А есть ли у нее хоть какая-то надежда, или лишь была, и достаточно ли
он любил ее, пока на это было время? Он думал и о том, что он  сделал  или
не сделал, чтобы они все попали в такую ситуацию.
     Это были не те секреты, в которые он  мог  позволить  себе  посвящать
Черневога. Он не решился бы обсуждать их даже с Сашей. И теперь у него  не
было никакой уверенности, что посетившие его сомнения в таких  сокровенных
делах,  исходят  из  его  собственного  сердца,  а  не  вызваны   усилиями
Черневога.
     Оказывается, она ждала ребенка?
     Все, что он мог испытывать при этой мысли, был страх.
     - Ты прав, - сказал Черневог. - Ты абсолютно  прав.  Я  не  мог  даже
предположить, как это могло случиться, но теперь я понял...  Ты  полностью
уверен, что это не сашин ребенок?
     Теперь темная пустота целиком обволокла его сердце.  Он  и  на  самом
деле полагал, что это возможно, он на самом деле допускал это, и в один из
мрачных моментов своей жизни со страхом понял, что не был бы  ни  удивлен,
ни расстроен этим обстоятельством, а скорее просто  затаил  бы  обиду.  Он
должен был бы  понять  это,  учитывая,  что  мальчик  рос,  превращаясь  в
молодого красивого мужчину, а Ивешка частенько ссорилась со  своим  мужем,
который явно не был (и все жители Воджвода были бы согласны с мнением Ильи
Ууламетса) ей ровней.
     А Черневог продолжал:
     - И если этот ребенок его...
     Черневог заставлял его что-то понять, и все это только пугало его.
     Черневог сказал очень осторожно:
     - Если это так, Петр Ильич, то есть вполне объяснимая  причина  тому,
что он избегает нас.
     - Это не так, черт побери, ты просто не знаешь его!
     - Если же это так, то никто из нас не  захочет,  чтобы  этот  ребенок
вырос. Вот в чем заключается правда, Петр Ильич. Очень часто я, само собой
разумеется, просто врал, но на этот раз я  говорю  сущую  правду.  Я  убил
Ивешку потому, что сам оказался в ловушке, потому что если не я, то  тогда
она убила бы меня.
     - Ивешка никогда никого не убивала... за всю свою жизнь, - начал было
говорить он, как последний дурак. Ведь это была та самая  Ивешка,  которая
спасала полевых мышей. Когда же она была мертва,  она  убивала,  Бог  тому
свидетель.
     - Меня послала ее мать, - продолжал Черневог. -  Такой  ребенок,  как
она, имевший наследственность с обеих сторон, мог стать... очень  сильным,
со временем. Драга хотела, чтобы она умерла, после  того,  как  не  смогла
забрать ее у отца. Драга пыталась убить ее еще вскоре  после  рождения.  Я
пытался удержать ее сердце, я пытался оградить ее от влияния  отца,  и  ты
знаешь, что случилось потом. И вот теперь мы здесь, в поисках  ее,  а  она
вынашивает ребенка, который, я чертовски надеюсь на это, все-таки твой.
     - Но почему? - воскликнул Петр. - Чем может быть опасен ребенок?
     Но тут он вспомнил  о  том,  что  говорил  Саша:  "Мать  Ивешки  была
колдунья, ее отец  тоже  колдун,  и  она  наследовала  этот  дар  с  обеих
сторон..."
     Саша говорил, что даже Черневог опасался ее...
     Но сейчас он оставил вопрос Петра без ответа. Вместо  этого  Черневог
хотел, чтобы Петр поскорее садился на лошадь, Черневог  хотел,  чтобы  они
отправлялись без лишних споров и промедлений. Петр закинул поводья на  шею
Волка и с болью подумал о том, что если Черневог лгал, то Петр был  просто
не состоянии проследить весь лабиринт движения его мыслей.  Если  Черневог
лгал, эта ложь пугала Петра тем, что в конечном счете он и  сам  пропадет,
как та сова, до которой Черневогу, по сути, не  было  никакого  дела.  Бог
знает, чем все это  кончится,  если  Ивешка  на  самом  деле  намеревалась
бороться с Черневогом, а он так и оставался с ним с  тех  самых  пор,  как
Саша бросил его, и теперь надеялся лишь на божью милость.
     Он помог Черневогу устроиться сзади  себя,  и  тут  же  почувствовал,
словно лишился  желудка,  как  только  тот  положил  руку  ему  на  плечо,
используя его в качестве опоры: Петр так съехал набок, что даже  Волк  был
вынужден качнуться и переставить ноги. Не сдержавшись, Петр сказал  сквозь
зубы:
     - Сделай милость, отодвинься назад, убери руки и не  посылай  ко  мне
своих желаний.
     - Все, в чем я нуждаюсь, это всего лишь твоя помощь.
     - Черт побери, прекрати это! - закричал  он,  выравнивая  дыханье,  и
напомнил самому себе о том, как он был вынужден в первый  раз  учить  Сашу
умению постоять за себя.
     Он ощутил боль точно так же, как  тогда,  когда  меч  старика-боярина
прошел сквозь него: в первый момент был только шок, и вид укорачивающегося
клинка, исчезавшего в его собственном теле. Он не мог даже сообразить, что
именно ударило его этой ночью, но чувствовал себя точно так же.  Когда  он
получил тот удар, то боль появилась значительно позже,  чем  меч  вошел  в
него. Возможно, так вышло потому, что он был обычным человеком,  таким  же
бесчувственным, как пустая порода. Он похлопал Волка  по  шее,  и  сказал,
когда тот тронулся с места:
     - Извини, приятель.
     И тут до него вновь дошел голос Черневога:
     - Уверяю тебя, что с лошадью ничего не случиться.  Я  не  причиню  ей
никакого вреда.
     - А что ты скажешь насчет моей жены? - спросил Петр сквозь зубы. -  И
что ты скажешь по поводу Саши, черт побери?
     Черневог ответил так же коротко:
     - Все дело только во времени. Все, черт возьми, заключается только  в
нем!
     Итак, Волк и все остальное, с чем бы не имел дело Черневог, все  было
подвластно ему.
     Самому  же  себе  Черневог  сказал,   что...   волшебство   все   еще
сопротивлялось ему.





     "Позабудь про все желания, дорогая", - пыталась внушить ей Драга,  "и
не пытайся что-либо желать...
     Что бы ты ни делала, радость моя, старайся  быть  подальновидней,  не
принимай ни одного решения, пока не поймешь, каковы его настоящие границы.
     Отгони прочь случайные мысли, отгони  прочь  все  лишнее.  Это  будет
самым простым желанием, которое ты хоть когда-нибудь посылала. Оно  должно
быть простейшим".
     - Иначе не будет будущего, дорогая. Ничего не будет, если  ты  будешь
вот так сидеть до бесконечности.
     Ивешка продолжала сидеть, опустив подбородок на  поднятые  колени,  с
отчаянием глядя в огонь, который Драга обычно оставляла на всю ночь.
     Не желай ничего, пока не обретешь уверенность.
     Но папа говорил... и эта мысль продолжала кружиться в ее голове. Папа
говорил: "Только последний дурак может пожелать волшебства больше, чем ему
было отпущено от рожденья..."
     Папа был с ней на лодке, она искренне верила, что это был именно  он,
а не оборотень. Она  думала  и  думала  об  этом,  пока  не  запуталась  в
сомнениях. Папа не смог удержать ее от посещения этого места, папа умер, и
его присутствие в этом мире было  очень  условным,  но  он  все  время  ее
путешествия оставался с ней и, изменившись после смерти,  стал  вновь  тем
самым человеком, которого она помнила в своем раннем детстве, все  так  же
переживал за нее, следил за ней на реке, желал...
     Желал, чтобы она побольше спала.
     Но почему?
     Почему он делал это? Чтобы  пожелать  счастья  ей  и  ее  ребенку,  о
котором она еще не знала?
     Чтобы пожелать что-то против ее матери?
     - Твой отец мертв, - сказала Драга, подбрасывая в огонь новые  сучья,
а вместе с ними и горсть сушеных трав, которые искрами взметнулись  вверх,
подхваченные тягой, уносясь в темноту вместе  с  красноватым  дымом.  -  А
мертвые редко говорят  правду.  Твой  отец  не  хотел  выпускать  тебя  из
собственных рук. Тебе не следует иметь с ним никакого дела. Он может  лишь
использовать тебя как возможность вновь вернуться  в  этот  мир.  А  может
быть, он хочет использовать для этой цели твоего ребенка. Не думай о  нем,
забудь. Мертвых следует забыть. Поговорим лучше о более насущных делах.
     Ивешка  подумала  о  Петре,  но  тут  же  ее  мысли  переметнулись  к
Черневогу, у которого Петр был пленником, и не известно, какие  злобные  и
ненавистные вещи тот мог проделать над ним. А ее мать,  почувствовав  это,
быстро остановила ее:
     "Не смей так делать! Думай о цветах, только о цветах, радость моя,  о
голубых и белых..."
     ...Заклинания  медленно  охватывали  ее,  подступая  шаг  за   шагом,
притупляя память, отпугивая призраков.
     Они шаг за шагом уводили ее из темноты, опутывая ее  то  голубой,  то
зеленой нитью... Мертвые могли помнить эти цвета, но уже никогда не  могли
увидеть.
     Все, что было в этой тьме, должно  быть  мертвым,  а  она  больше  не
хотела умирать, как не хотела и того, чтобы умирало все, что она любила...
     - Цветы! - произнесла вслух Драга. - Будь осторожна, дочка!
     Тогда она подумала о доме,  где  остался  ее  сад  с  ровными  рядами
грядок, вспомнила про высокое крыльцо, про  вечера  около  горящей  печки,
когда они, все трое, чувствовали себя тепло и уютно в этом доме...
     - Саша приближается прямо сюда, - пробормотала мать, вороша угли. Дым
был насыщен запахом  мака  и  конопли,  и  чувствовалось  присутствие  еще
каких-то, столь же ароматных и  опасных  трав,  отчего  ее  нос  постоянно
щипало, глаза слезились и грудь горела изнутри. - Я знаю, что  ему  нужно.
Он хочет получить помощь, но ведь он до этого  был  с  Кави  и  тем  самым
скомпрометировал себя. Мне это тоже известно.
     - Я не знаю ничего об этом! - воспротивилась Ивешка,  и  на  какое-то
мгновенье ее мысли начали разбегаться как попало. - Он  имел  дело  с  ним
только потому, что был вынужден.
     - Кави всегда требует очень многого. Твой молодой друг позволил  Кави
найти в нем поддержку, а это все, что тому было нужно.  Я  не  знаю  этого
молодца, в отличие от тебя. Но эту же  ошибку  совершали  более  старые  и
более умудренные колдуны, разве не так? Иметь дело с Кави, когда на  карту
поставлена  жизнь  твоего  мужа?  Кави   всегда   старается   быть   очень
благоразумным, когда хочет получить свое. На самом  деле  он  не  причинит
вреда твоему мужу, нет, нет. И хотя едва ли  не  весь  свет  считает  Кави
сущим злодеем, это лишь кажется. Забудь о том, что он убил тебя: тогда  он
был молод. Он не причинит вреда Петру, и не потому, что  поместил  к  нему
свое сердце...
     - Ах, Боже мой!
     - Это на самом деле так, - сказала Драга. - Это  правда,  дорогая,  и
мне очень жаль сообщать тебе об этом. Сова мертва. Она  налетела  на  меч,
который держал Петр. - Драга тут же пожелала, чтобы Ивешка  успокоилась  и
продолжала слушать, не отвлекаясь на эмоции. - Кави провел твоего молодого
друга, нашел момент, чтобы остаться с твоим мужем наедине  внутри  границ,
где действовало его волшебство... вот и все, что ему было нужно.
     - Откуда ты знаешь все это? - воскликнула Ивешка.
     - Помолчи и успокойся, дорогая, успокойся. Я просто знаю это, и  все.
Это как раз то самое, что может позволить волшебство. Я знаю обо  всем,  и
до сих пор мое волшебство позволяло хранить мои дела в тайне. Но твой юный
друг собирается пробиться сквозь этот занавес, и он вот-вот  сделает  это.
Он направляется сюда из-за одной лишь уверенности в том, что он недосягаем
для Кави, и кроме того, он рассчитывает на твою помощь. А  чем  ты  можешь
помочь ему?
     - Почему же тогда, он, черт возьми, сам не сказал мне  об  этом?  Что
еще ты скрываешь от меня?
     - Дорогая, ты не поверила мне...
     - Все еще нет!
     - ...а я не  хотела  ничего,  что  могло  бы  хоть  как-то  повредить
происходящему.  Теперь,   по   крайней   мере,   ты   имеешь   собственное
представление об всем, так используй, наконец, свой разум!  Твой  приятель
делает ошибки. Сейчас он не в состоянии освободить  твоего  мужа,  но  его
побег - это не проявление трусости, ты очень хорошо знаешь, как Кави любит
почитателей.
     Ивешка чувствовала, что вся дрожит. Она вспомнила дом... затем Петра,
попавшего в руки Кави...
     - Но это был не единственный выбор, который мог сделать молодой Саша.
Он мог бы сразиться с Кави, вместо того, чтобы мчаться к тебе за  помощью.
Он вспоминает о волшебстве только для того, чтобы добраться сюда,  но  ему
одному не справиться с этим. Твой приятель делает  одну  за  другой  самые
опасные ошибки. Он молод, у него  нет  опыта  даже  для  того,  чтобы  как
следует использовать то, чем он владеет. Теперь  он  хочет  получить  твой
совет, а тем временем подвергает твоего мужа большой опасности...
     - Останови все это, мама!
     - Но он идет  сюда,  уверяю  тебя  в  этом,  и  он  может  что-нибудь
выкинуть. Кави преследует его по пятам, Кави  вместе  с  твоим  мужем,  ты
понимаешь  меня,  Ивешка?  Ты  должна  понимать,   что   Кави   собирается
использовать его, чтобы привлечь твое внимание.
     Она взглянула в глаза матери, голубые, блестящие  будто  стекло,  при
свете огня.
     - Поверь мне, - сказала Драга.
     - Не делай этого, мама!
     - Лучше бы ты поверила хоть во что-нибудь, дочка. Сомнения - это твой
враг, сомнения и страх. Любовь может наказать и тебя и  твоего  мужа...  и
очень  жестоко.  Ты  не  сможешь  прожить  всю   жизнь   с   одними   лишь
"если-бы-я-верила".  В  один  прекрасный  день  все  прояснится,  как  под
солнечным светом, и тогда тебе придется думать собственным умом. И  о  чем
же ты будешь думать Ивешка? Только о сожалениях?
     - Только не подталкивай меня,  мама!  Я  не  могу  думать,  когда  ты
торопишь меня!
     - Я прощу тебя, радость моя, но время... оно может не простить.  Пора
думать собственным умом. Или ты хочешь, чтобы я помогла тебе? Я готова.
     Ее мать даже не моргнула при этом. Она  была  абсолютно  уверена.  "Я
готова", - эти слова она произнесла с  внутренней  силой,  будто  посылала
свое заветное желание. Ее мать хотела  направлять  ее  поступки,  ее  мать
хотела, чтобы она не повторила сашиных ошибок.
     - Ивешка, да слышишь ли ты меня? Кави использует этого  мальчика.  Он
послал его сюда, чтобы открыть дверь. И он будет следовать его желаниям, и
ты знаешь, что ждет затем твоего мужа. Что ты теперь  собираешься  делать,
Ивешка?
     - Я не могу думать, мама, пожалуйста замолчи!
     -  Ты  так  и  не  оставишь  свои  сомненья?  Сомненья  вредят,   они
одновременно и враги волшебства... и его друзья. Сомненья удерживают  наше
волшебство, не позволяя ему бесконтрольно распространяться, они удерживают
бесполезные желанья и не дают им прорваться через границы  нашего  разума,
ограничивая наше... жизненное пространство для  наших  мыслей.  Но  ты  не
можешь позволить, чтобы сомненья управляли всей твоей  жизнью.  Следуй  за
мной. Это совсем нетрудно, совсем близко, стоит сделать лишь шаг.
     Но она не хотела. У нее кружилась голова и  поочередно  пропадали  то
слух, то зрение.
     - Это совсем близко, - повторила Драга. - Все, что ты должна сделать,
это захотеть обладать силой, но только захотеть этого на самом деле.
     - Но я не могу сделать это!
     -  Ивешка,  только  следуй  за   мной.   Одно   отчетливое   желание,
единственное желание того, что ты  действительно  хочешь.  Разве  это  так
трудно? Твой муж, твой дом, в конце концов, твой юный друг, разве  это  не
то, что ты выбираешь во всем окружающем мире?
     - Нет! - закричала она, и  тут  же  прижала  ладони  к  губам,  будто
ужаснувшись того, что может вырваться из  нее,  но  когда  она  попыталась
пожелать лишь Петра,  то  сомненья  целым  потоком  хлынули  на  нее,  они
заставили ее задуматься, а любит ли она его, или все-таки больше она любит
себя... и так продолжалось до боли в сердце, пока  она  не  почувствовала,
что вот-вот упадет в обморок.
     А мать сказала, заглядывая ей в глаза:
     - Ведь ты любишь своего мужа, не правда ли?
     - Да!
     - Больше всего на свете? Это самое главное для тебя, Ивешка?  Ты  это
точно знаешь? И что ты будешь делать, если решишься на это?
     Все в окружающем мире наталкивало ее на сомненья. Ивешка сжала ладони
между коленей и попыталась ответить на это. "Спасти Петра", была ее первая
мысль. Но тут же она подумала  о  том,  что  отец  непременно  сказал  бы:
"Дура!"
     - Когда ты пытаешься обратить свое желание в волшебство, - продолжала
мать голосом, едва ли более громким, чем потрескивание горящего дерева,  -
ты должна быть уверена, что требуешь вполне достаточно,  иначе  это  будет
похоже на сделку. Потому что в царстве волшебства ты навечно будешь стоять
на той ступени, которую выберешь сейчас. И именно сейчас ты должна решить,
какую часть от мира естества ты сможешь удержать,  и  ты  уже  никогда  не
сможешь получить больше, чем выберешь.
     - Ты пугаешь меня.
     - Да, именно так, дорогая. Это смертельно опасный вопрос: знать,  что
ты хочешь. Решай же, сколь многого ты хочешь. И для чего. Хочешь ли любви?
Или ты хочешь волшебства?
     - Я не знаю, мама, я не знаю!
     - Или ты хочешь лишь своего мужа? А может быть,  ты  хочешь  получить
свободу?
     "Свободу?"  -  подумала  она.  "Но  ведь  есть  еще  этот   проклятый
ребенок..."
     "Господи, что означает это для нее? А для Петра?"
     - Это означает, что ты хочешь ребенка, -  сказала  мать.  -  Но  Кави
определенно не хочет, чтобы он родился, если  не  сможет  прибрать  его  к
своим рукам. Так ты на самом деле хочешь ребенка? Вот  в  чем  вопрос.  Ты
действительно хочешь вернуть своего мужа? Именно мужа  ты  хочешь  вернуть
прежде всего, или получить полную свободу  от  своего  отца?  Это  у  тебя
теперь есть. Что ты будешь решать?
     - Дай мне  подумать!  -  закричала  она,  с  ожесточением  отбрасывая
волосы, которые падали ей  на  лицо.  Она  не  могла  освободиться  ни  от
собственного беспокойства, ни от  дурных  предчувствий,  и  охватившие  ее
сомнения были все те же самые, как и всегда не позволявшие ей решиться  на
что-то.
     "Господи, да я не знаю сама, хочу ли я этого ребенка".
     - Защити его, - сказала Драга. - Или освободись от него, если это  не
так важно для твоих желаний.
     - Но ведь он принадлежит и моему мужу...
     - Тогда защити, если ты хочешь и того и другого. Я могу спрятать его,
вот и все. Все это время, все эти долгие годы я  ждала  тебя.  Мы  вдвоем,
дорогая, должны справиться с ним.
     - Что это значит, мама? - закричала она. - Оборотни и тому подобное?
     - Они совершенно безвредны, если ими управлять.
     - Но это гнусность!
     - Ничего нет более гнусного, чем беспомощность. Ты до сих пор держишь
при себе свое сердце, и я надеюсь,  ты  хорошо  подумала  об  этом.  Но  я
надеюсь, что это не было просто непродуманным  решением.  Может  быть,  ты
хочешь, чтобы я позаботилась о нем? Я могу это сделать.
     - Нет! - коротко ответила одна.
     - Или Бродячий может подержать у себя два, если  только  это  поможет
твоим раздумьям. Дорогая, пойми, что мы не можем  сидеть  здесь  и  ждать,
когда мир изменится в лучшую сторону. Нужно принимать жизнь такой, как она
есть.
     - Нет! - вновь воскликнула она.
     - Тогда что же ты хочешь?
     - Мама, только дай мне подумать, дай мне  подумать!  -  Она  опустила
голову на руки и попыталась придать хоть какую-то форму своему желанию, но
даже думая о Петре, она не могла обрести уверенности. Ее глаза блестели от
слез, а в носу неприятно щипало. Она привела лицо в порядок и захотела...
     Она захотела чего-то бесформенного, недостижимого и злого,  что  лишь
на какой-то миг мелькнуло на хвосте  убегающей  мысли,  на  самой  границе
изнуряющих ее навеваемых удушливым дымом видений.
     Захотела...
     Господи!
     Ее сердце подскочило, голова дернулась вверх, и она  обнаружила,  что
смотрит прямо в желтые глаза, отчетливо выделяющиеся на бурой морде.
     Ужас сковал ее будто зимний холод.  Она  смотрела  в  глаза  медведя,
раздумывая: "Где он был? Откуда появился здесь?"
     - Он все время был здесь, - успокоила ее  мать,  чуть  коснувшись  ее
руки, стараясь привлечь ее внимание. - Он все время был здесь, и не  нужно
бояться. Кави только этого и хочет. Но ты не должна этого делать.
     Но все-таки что-то еще было за дверью.  Она  знала,  что  там  что-то
есть, не могло не быть. Бродячий был здесь, и он был  совершенно  спокоен.
Ведь он не допустил бы, чтобы что-то постороннее было около ее матери.
     - Тебе ничто не угрожает, - уговаривала Драга. - С тобой все  хорошо,
радость моя.
     Она искоса взглянула на дверь, прислушиваясь  к  тому,  что  говорила
мать о ее безопасности, и вновь почувствовала, что там  что-то  есть.  Она
была уверена в этом, потому что  ощущения  постороннего  присутствия  были
абсолютными и пугающими.
     За дверью было то, что она  сама  только  что  призвала,  то,  о  чем
говорила ей Драга, и теперь она была убеждена, что должна проверить это...
     - Дочка? - окликнула ее Драга.
     Она должна встать, подойти к двери, независимо от того, сколь  ужасен
мог быть ответ, все-таки это был ответ, ее  ответ,  раз  и  навсегда.  Она
положила руку на задвижку, подняла ее и распахнула дверь...
     Волки встретили ее на пороге. Целая стая их бросилась к ней.
     Они не нападали, нет, они не пытались кусать ее... они принимали  ее,
они вихрем кружились вокруг нее, осторожно дергая ее за  подол  платья,  и
лизали ей руки. Их мысли были такими же быстрыми,  как  их  движенья:  они
заполонили все пространство вокруг нее и постоянно перемещались с места на
место, как только Драга отступила к печке, а  Бродячий  отпрянул  назад  и
ощетинился, угрожая огромной пастью...
     Теперь она больше не боялась. Волки со всех сторон обступили ее,  они
заняли все пространство двери, прижимаясь к ее ногам, и  куда  бы  она  ни
посмотрела, везде были волки, но в то же время это были и  не  волки:  это
был сплошной хаос из листьев, поднятых  бурей.  Никто  и  ничто  не  могло
поймать их. Не было такого желания, которое могло бы удержать их, ни  одно
желание не могло собрать их всех вместе, или направить  в  одно  русло  их
мечущиеся как стрелы мысли.
     Она взглянула на Драгу и поняла: нечего  и  сомневаться  в  полном  и
самом неподходящем способе предательства со стороны ее матери.  Но  стоило
матери произнести единственное слово:
     -  Маленка,  -  как  ее  мысли  тут  же  закружились  и  завертелись,
подталкиваемые воспоминаниями об этом имени.
     Драга хотела того, что  Ивешку  вообще  не  интересовало.  Ивешку  же
интересовал лишь собственный путь, который она должна наконец-то обрести в
этой жизни. Главным образом она хотела  того,  что  принадлежало  ей.  Она
припомнила, разумеется, она никогда и не  забывала  об  этом,  что  хотела
Сашу.  Саша  должен  был  только  подчиняться   приказаниям,   он   должен
присоединиться к ней и перестать думать, что он знает все на свете.
     Вероятно,  где-то  вдали  послышался  гром,  услышав  который,  волки
насторожили уши, хотя она так ничего и не смогла расслышать. Глядя  на  их
поведение, она подумала: "Это Кави. Он хочет, чтобы Саша проник сюда и все
привел в замешательство. Кави  пользуется  всяким,  кто  только  хоть  раз
прислушается к нему".
     Она хотела, чтобы все, что ее окружало,  принадлежало  ей,  все,  что
только попадало ей на глаза, все, что она любила. Она хотела удержать  все
это в одном месте, чтобы ничто  и  никогда  вновь  не  причинило  ей  боль
утраты. Вот чего она хотела сейчас.
     И она не потерпит никакой глупости, ни от  Саши,  ни  от  Петра.  Они
будут делать только то, что она скажет им, она же будет заботиться о  них,
и они будут счастливы.
     А что касается Кави, который угрожал всему, что было дорого ей...
     Гнев переполнял ее, он быстро разбегался сотнями лап и смотрел  через
сотни глаз, просто гнев, без всяких границ и без угрызений совести.  Драга
смотрела на нее в этот момент с чувством удовлетворения и страха,  она  не
хотела от нее поступков, которые были не  нужны  самой  Ивешке,  но  Драга
надеялась, что в конце концов ей удастся заставить ее  выделить  из  всего
окружения то, что имело преимущественное значение  для  нее  самой.  Драга
хотела подчинить ее себе, заставить услышать и понять собственную мать, но
теперь ее голос был всего лишь составной частью общего шума, он больше  не
мог привлечь ни ее внимания, ни получить ее согласия, ни  повлиять  на  ее
намерения и  цели,  у  которых  теперь  было  множество  ног  и  множество
направлений.
     Она сама хотела поступков от Драги, теперь уже  в  своих  собственных
интересах, и Драга должна была все исполнить: Драга не один  раз  пыталась
сбежать, но она в сущности являлась всего лишь одним из фрагментов в веере
ее желаний, фрагментом, никак не большим, чем окружавшие ее  волки,  может
быть лишь более конкретным, чем остальные, и,  возможно,  способным  верно
выдерживать   направление.   Иначе   совпадения    отдельных    фрагментов
происходящего  были  бы  лишь  простой  случайностью,  не  давая   нужного
результата. В присутствии же Драги все  происходило  вполне  согласованно.
Поэтому она лишь сказала:
     - Продолжай.
     Она была уверена, что Драга знает, что делать, потому что теперь  она
и Драга пришли к согласию по поводу главного, а остальное ее абсолютно  не
интересовало.





     Дождь моросил сквозь полог леса и  в  тусклом  свете  пасмурного  дня
поблескивал на зеленых листьях: так подкрадывалось сквозь заросли деревьев
мрачное и сырое утро, без единого радостного  проблеска  солнечных  лучей.
Саша шел пешком, потому что Хозяюшка была  очень  испуганной  и  уставшей,
зато Малыш отдыхал среди узлов, которые тащила на себе  лошадь:  маленький
черный шар с грустными настороженными глазами. В таком  виде  Малыш  весил
очень мало, а Хозяюшке нравилось его присутствие: она знала, что  дворовик
всегда находится около конюшни, поэтому  лошади,  находящиеся  вне  своего
постоянного места, остаются без присмотра, а этот сторож всегда остается с
ней, расчесывает ей гриву и греет спину.
     Саша очень хорошо знал  все  это,  читая  ее  мысли,  и  периодически
хватаясь за ее гриву, чтобы удержать равновесие, потому что было не просто
управлять сразу двумя своими и четырьмя ее ногами, не говоря  уже  о  том,
что она тратила массу времени на раздумья о том, что находила под ногами и
вокруг себя, о том, что ее ноги болели, а живот был абсолютно пуст,  если,
разумеется, не  считать  яблоки  и  немного  зерна:  все,  что  она  съела
некоторое время  назад.  Хозяюшка  была  очень  несчастна  и  обеспокоена,
пробираясь сквозь эту густую чащу, где под любым кустом  могло  спрятаться
что угодно.
     Саша тоже был обеспокоен их положением, но совсем по другим причинам,
и поэтому не старался подолгу прислушиваться к переживаниям лошади, потому
что очень опасался  совсем  других  вещей,  которые,  сколько  бы  она  ни
старалась, никак не смогла бы заметить.
     Пожалуй, что только Малыш мог бы их распознать. И поэтому,  когда  он
неожиданно зарычал и поднял голову, только что лежавшую на лапах, Саша тут
же пожелал, чтобы лошадь остановилась и тихонько постояла.
     Он поднял руку, чтобы успокоить Малыша.
     Но тот зашипел, подскочил и  ощетинился,  и  прежде,  чем  Саша  смог
погладить его по спине, Малыш лязгнул зубами и  растворился  в  прозрачном
воздухе.
     Нельзя сказать, что Малыш никогда не шипел на него раньше,  он  шипел
всегда и на всех своих друзей, но  он  никогда  не  делал  этого  с  такой
злостью.
     И никогда не пытался укусить. Господи!
     - Малыш? - позвал его Саша, испуганный сейчас гораздо больше,  чем  в
тот момент, когда спасал свою руку. - Малыш, что случилось?
     Как будто, подумал он, все выглядело так, что Малыш должен был рычать
именно на него, как будто Малыш неожиданно не смог узнать его или не  смог
узнать в нем своего друга.
     Теперь Саша не мог и припомнить, о чем  он  только  что  думал  и  не
сделал ли он чего-нибудь такого, что могло обидеть Малыша.
     Или тому не понравилось что-то в происходящем: возможно, что какой-то
сашин проступок Малыш так и не смог простить, например, тот факт, что Саша
оставил Петра.
     Господи, нет, он не должен думать об этом,  не  должен,  ради  Петра,
ради себя, ради Ивешки.
     - Пошли,  -  сказал  он.  -  Хозяюшка,  держись,  девочка,  нам  надо
продолжать путь.
     Но лошадь так устала, так устала, что заставлять ее идти дальше  было
просто нечестно. Она с большим удовольствием осталась бы  стоять  здесь  и
отдыхать, пока они подзывали  Малыша.  Она  не  видела  никакой  опасности
вокруг и хотела получить яблоко. Где оно?
     - Позже, - пообещал он. - Сейчас у нас нет на это времени. -  С  этим
он потянул поводья и повел ее, обещая ей  яблоки,  обещая  позаботиться  о
ней, если она будет пока продолжать идти и следить за своими  ногами...  -
Ну, пожалуйста, Хозяюшка.
     Она любила его. И ему это было очень приятно.
     Ни тот, ни другой ничего не  чувствовали,  кроме  боли.  Он  все-таки
покормил Хозяюшку, собрав для этого все, что мог, и, разумеется, не  забыл
про соль, пересыпав ее в свой мешок, который перекинул через  плечо.  Черт
побери, он очень хотел, чтобы Малыш вернулся назад. Он не хотел и думать о
присутствии водяного, хотя сегодняшнюю погоду никак  нельзя  было  назвать
сухой.
     Но вот проклятье! Ему очень не нравилось не оставлявшее его ощущение,
как будто что-то преследовало его, и еще что-то было впереди...
     Как раз впереди было место, которое не подходило, было не  под  стать
остальному  лесу.  Он  еще  не  мог  решить,  чем  оно   отличалось:   оно
воспринималось как лес, или почти как лес, но оно двигалось,  и  двигалось
прямо к нему, будто край облака скользил по земле. Однако оно  было  почти
невидимым: скорее это было  похоже  на  звук,  на  ощущение  прохлады  или
ощущение, возникающее от прикосновения к земле.  У  него  хватило  времени
лишь на то, чтобы подумать: "Мне очень  не  нравится  это...",  подхватить
лошадь за узду и пожелать им обоим добра, прежде  чем  подступавшая  волна
накроет их, вызывая внезапное головокружение и одышку...
     - О, Боже! - воскликнул он, стараясь изо всех сил сопротивляться,  но
несмотря на его желанья, накатывающаяся волна расширялась, заметала  их  с
головой и неслась дальше через оставшийся за их  спиной  лес,  прежде  чем
где-то вдалеке остановилась и  задержалась.  Он  хотел  дышать,  он  хотел
уберечь и себя и лошадь от этого кошмара, но когда он  попытался  выяснить
причины случившегося, чтобы принять меры, то прежде  всего  даже  не  смог
понять, кто бы мог сделать такое...
     Ивешка хотела его, прямо сейчас, Ивешка должна стоять за всем этим...
     Ее призыв он ощущал как многоголосое эхо, как будто Ивешка говорила с
ним со дна колодца, и из-за  этого  он  не  мог  понять,  что  именно  она
говорила, а ее присутствие и ее желания вызывали у  него  точно  такое  же
ощущение, как орда призраков. Хозяюшка начала опускаться  на  землю:  ноги
едва держали ее.
     - Нет, нет, - напрягая всю свою волю желал он, из последних сил тянул
ее за узду, дергал и останавливался после  каждого  неуверенного  шага.  -
Идем, девочка, идем, нам нельзя останавливаться. Ивешка  поступает  просто
глупо, мы не хотим разговаривать с ней.
     Злобное эхо обволакивало его, по  меньшей  мере  вызывая  перемену  в
ощущении окружающего. Голова кружилась, сердце билось с  перебоями,  и  он
никак не мог понять, чего же хочет Ивешка.
     Но вот впереди замелькала  лесная  опушка.  Он  еще  сильнее  натянул
повод, заставляя лошадь идти еще быстрее. Быстрее, быстрее,  черт  побери!
Он не хотел оставлять ее в опасности  и  не  собирался  бросать  ее  здесь
умирающей.  Он  чувствовал  близость  той   границы,   где   заканчивалось
волшебство. Он был изможден,  а  кружившее  вокруг  них  невидимое  облако
предлагало им все ответы на происходящее вокруг  них,  предлагало  вернуть
утраченные силы, стоило ему лишь принять это предложение и покориться...
     Все силы, которые он потерял в этом столкновении,  будут  возвращены,
таково было обещание.
     - Идем! - продолжал он упорствовать, подгоняя Хозяюшку, упрашивая  ее
быть всего лишь послушной лошадью, вызывая  в  ее  памяти  былые  картины,
вспоминая вместе с ней город, знакомый холм и хозяина, который звал ее. Он
рассчитывал хотя бы таким образом заставить ее идти вперед. И она шла,  из
последних сил переставляя ноги, раз за разом преодолевая повисшую над ними
тяжесть и самый крутой из всех встречавшихся в ее жизни холмов...
     Наконец она все-таки опустилась, но не на твердую землю,  а  прямо  в
мягкую грязь, замотала головой и попыталась вновь подняться.
     Саша не разрешил ей, уговаривая ее, что она  в  полной  безопасности,
опустился на колени и прислонился к ее плечу, чувствуя как все  окружающее
кружится вокруг него в затихающем хороводе.
     Его не собирались убивать. Об этом он был извещен. Сила, остановившая
его, хотела лишь его молчания, его согласия и его сердца.
     "Нет", - сказал он  в  ответ,  без  всякой  уверенности  в  том,  что
последует за этим. Но никаких изменений не произошло.
     Голоса, похожие на журчанье, зазвучали вновь, а он прижался к  лошади
и пытался лишь придерживаться за нее и не слушать их, пока они бормотали о
том, что он должен прислушаться к ним, о том, что им нужен  Петр,  что  им
нужен он, о том, что оба они получат убежище, где Черневог не доберется до
них, а он лишь должен пойти навстречу: сделать своими руками  то,  что  не
удается сделать с помощью ее волшебства.
     То, как с ним  разговаривали,  без  всяких  сомнений  напоминало  ему
Ивешку, по крайней мере это был ее голос: "Я могу остановить Кави, но лишь
тогда, когда он больше не сможет использовать  против  меня  Петра.  Вырви
Петра из его рук, сделай хоть раз что-нибудь  без  ошибки.  Будь  проклято
твое тупое высокомерие! Сделай это, и я прощу все, что  ты  делал  до  сих
пор".
     Затем последовало продолжение: "Ты ничто,  ты  не  более  чем  орудие
желаний моего отца, Саша. Ты его последнее  желание  в  этом  мире,  и  ты
повторяешь все его ошибки. Так не смей убивать Петра ради него. Ты слышишь
меня?
     И не показывайся здесь, пока не приведешь его".
     Дождь колотил по листьям, с  которых  вниз  падали  тяжелые  холодные
капли. Они ощущались  как  сильные  удары,  на  месте  которых  оставалась
онемелость. Он по-прежнему прижимался к лошадиному плечу и, закрыв  глаза,
сдерживал внутри себя болезненный клубок и продолжал думать...
     Главным образом он думал о том,  чтобы  не  сойти  с  ума,  но  мысли
путались, и он вдруг  неожиданно  вспомнил,  как  тетка  Иленка  частенько
причитала: "Я знаю, кто в нашем доме приносит несчастье..."
     Затем он вспомнил треснувшую  чашку,  которая  все  еще  сохранялась,
скрепленная желаниями...
     Лошадь заворчала и двинула ногой, раз, затем еще. Видимо,  ее  мучили
судороги. Она вся промокла, да еще лежала на холодной земле. Она  ведь  не
понимала,  почему  находилась  здесь,  а  только  лишь  тяжело  дышала   и
чувствовала себя явно неуютно.
     Саша понимал, что дальше они иди просто не смогут, потому что  лошадь
нуждалась в помощи.
     Он встал, распутал повод, снял  поклажу  с  ее  спины  и  толкнул  ее
несколько раз  сзади,  пытаясь  заставить  встать  на  ноги.  Она  встала,
покачиваясь из стороны в сторону, встряхивая головой, разбрызгивая  вокруг
себя грязную воду.
     Саша обнял ее за шею, приговаривая:
     - Славная девочка, - и похлопал по плечу.
     Дождь тем временем не кончался. В горле у него  теперь  так  и  стоял
ком, перекочевавший туда из груди. От этого слезились  глаза,  а  боль  во
всем теле отвлекала его внимание, что было очень плохо, особенно при таком
дожде и окружавших его голосах, из-за которых он и  так  едва  не  потерял
рассудок. Его беспокоило и сердце, но к его болям он привык, и старался не
обращать на них внимания, хотя иногда и подумывал о том, чтобы  переложить
эти заботы на Хозяюшку,  но  всегда  успокаивал  себя  тем,  что  это  еще
успеется. Он покопался в мешке с яблоками и  пару  из  них  отдал  лошади.
Затем завернулся в парусину, прихватив горсть сушеных ягод, и пожевал  их,
убеждая себя в том, что хотя его  тело  и  достаточно  истощило  себя,  он
все-таки не будет вытягивать силы из окружающего леса.
     То, с чем он столкнулся,  было  новостью  для  него:  он  никогда  не
встречал ничего подобного, обладавшего столь изрядной силой.
     Он раздумывал над тем, как действовала  эта  сила.  Она  не  походила
полностью  на  колдовство,  но  тем  не  менее  по  манере  общения  очень
напоминала ему Ивешку. Он понимал, что Ивешка могла злиться на него,  и  в
этом не могло быть никаких сомнений.  Но  если  это  была  Ивешка,  то  ее
поступок был явно не из лучших. То же самое сказал бы об этом и Петр.  Она
поступала не лучшим образом...
     Она назвала его "последним желанием". А желанье, насколько  ему  было
известно, было связано прежде всего с  русалкой.  Русалка,  вот  где  было
самое сильное, самое ужасное желание. Она сама являла его, она  сама  была
своим собственным желаньем,  и  некоторым  образом  являлась  желаньем  ее
собственного  отца,  который  хотел  видеть  ее   живой.   Она   старалась
подчеркнуть, что Ууламетс и сам не знал, что делал, однако  лешие  никогда
не считали так. Лешие сказали ему: "Отведи Черневога к Ууламетсу..."
     А разве он сделал это?  Все  пошло  не  так,  как  следовало,  и  так
продолжается до сих пор. Из всех существ, принадлежащих к волшебному миру,
он должен был верить только лешим и Малышу. В то время как  Малыш,  именно
сейчас, перестал ему верить. Почему?
     Тогда он подумал о том, что забыл, где находится. Ведь сейчас он  был
в лесу, которым владеют лешие. Может быть в этом и заключалось  все  дело.
Возможно, они ушли, возможно, они не могут оказать ему помощь, но все-таки
этот лес был по-прежнему их, и глупо было забывать об этом. И если  сейчас
Саша не чувствовал ответственности ни перед кем, то он должен  чувствовать
ее перед Мисаем. Если же и тот мертв, если все  лешие  мертвы,  то  скорее
всего он и есть их последнее желание.
     Неожиданно он почувствовал волнение в лесу. Он даже смог ощутить  его
центр, как смог ощутить и то, что присутствующих здесь было  несколько,  и
тут же одна единственная мысль ударила его:
     "Драга...", - подумал он.
     Ууламетс частенько повторял: "Драга".


     Происходящее теряло всякий смысл: то долгий путь верхом через лес под
моросящей водяной пылью, то очередное пробуждение  под  проливным  дождем,
верхом, вдвоем на одной лошади, стоящей очень тихо, вновь ощущение на себе
руки Черневога и звуки его вкрадчивого голоса:
     - Твой приятель попал в беду. Он действительно попал в большую беду.
     - Где? - спросил Петр, не обращая внимания ни на дождь, ни на боль  в
ребрах, там где Черневог держался за него. Он хотел без промедления  ехать
туда, и уже натянул поводья Волка.
     Но Черневог тут же сказал, предупреждая его движения:
     - Послушай меня, но только не  спорь.  Послушай.  Я  хочу,  чтобы  ты
отправился к нему, он совсем недалеко от нас. Я хочу,  чтобы  он  вернулся
сюда, и не хочу никакой ссоры. Ты будешь той жертвой, которую я приношу  в
знак доверия. Ты понял меня?
     - Нет. - Он на самом деле ничего не понял и продолжал тихо сидеть, не
делая ни единого движения, только сказал: - Это проклятая ловушка!
     - Я хочу, чтобы ты сделал  это,  -  настаивал  Черневог,  -  но  хочу
предупредить: если что-то будет не так, то хочу, чтобы ты вернулся сюда, и
немедленно.
     Однако Петр не имел таких намерений. Если бы  что-то  пошло  не  так,
он-то знал, где собирался быть, но  старался  не  думать  об  этом,  иначе
Черневог ни за что бы не отпустил его. Он должен поступить  так,  как  ему
было сказано. В точности.
     Черневог же и здесь предупредил его.  Он  еще  сильнее  обхватил  его
своими руками:
     - Мой дорогой друг, ты  чертовски  плохой  лжец.  Я  хочу,  чтобы  ты
вернулся вместе со своим другом. Вы мне нужны здесь оба, моя дорогая Сова.
     - Будь ты проклят, - сказал Петр.
     - Лучше попытайся сделать,  то  что  я  сказал.  -  С  этими  словами
Черневог отпустил Петра и соскочил с лошади, прихватив с собой и багаж.  -
Я желаю, чтобы ты отыскал его. Следуй своим самым  малым,  самым  туманным
намекам - и будь уверен: они всегда будут моими.
     Он молча взглянул на Черневога и  подобрал  поводья.  Черневог  же  в
ответ одарил его все той  же  проклятой  леденящей  улыбкой.  Единственным
проводником в пути ему теперь служила та холодная щемящая пустота, которую
Черневог оставил в его сердце и которая, как он надеялся, должна вернуться
к нему обратно вместе с ним.
     Поэтому Петр знал, куда пролегал его путь. Он развернул Волка в  этом
направлении,  и  тот  быстро  набрал  скорость:  то  ли  это  была  просто
склонность Волка к быстрому ходу, когда  ноша  на  его  спине  уменьшилась
вдвое, то ли это было колдовское желание, Петр не знал. Господи, да он  не
мог сказать даже сам себе, почему он делает это и кому принадлежит он сам.


     Дождь ослабел. Тяжелые капли, шлепавшиеся в лужи, падали теперь  лишь
с деревьев. Саша прислушался.  Хозяюшка,  которая  понемногу  приходила  в
себя, подкрепившись порцией зерна и остатками  приправленной  медом  каши,
чувствовала себя чуть лучше и уже не так беспокоилась в спокойном и  тихом
лесу. Теперь ей можно было и поразмыслить о  своих  делах,  когда  молодой
колдун расположился на самом опасном участке лесной границы. У  него  было
немного еды, чтобы хоть чуть-чуть наполнить пустой желудок, и парусина,  в
которую он завернулся, и которая спасала  его  от  прохлады,  спустившейся
после дождя. Сейчас он просто отдыхал, прислушиваясь  к  лесу.  Он  читал,
чтобы удержать свои мысли от ненужных  блужданий.  Он  читал  единственную
оставшуюся у него книгу.
     "Когда я была совсем маленькой девочкой, я обычно сидела и  наблюдала
за проходящими мимо меня людьми. Я вовсе не намеревалась  разговаривать  с
ними, наоборот, предполагалось, что я должна наблюдать за ними из укрытия.
Но на самом деле я не пряталась. Они дарили мне  разные  безделушки,  а  я
желала им добра. Я носила венки из цветов и лент, которые они дарили  мне,
а безделушки прятала от папы...
     Папа злился на меня за это, когда узнавал,  и  пугал  меня  тем,  что
пожелает, чтобы дорога стала непроходимой..."
     И он перелистывал страницы, чтобы отыскать более последние записи:
     "Петр на самом деле ничего не понимает  ни  в  огороде,  ни  в  саду.
Например, он сажает горох так глубоко, что мне кажется,  он  не  прорастет
даже с помощью желаний...
     Сегодня Саша очень  расстроил  меня.  В  этой  книге  едва  ли  будут
записаны какие-то желания: просто лишь пересказы случившегося. Я даже и не
могу пожелать ни о каком счастье. Наследник  моего  отца,  он  не  говорит
прямо, что я дура. Я же хочу, чтобы он перестал  подозревать  меня  всякий
раз, когда что-то происходит тем или иным образом. Вот  мое  желание.  Оно
может быть даже опасным, но я не жалею..."
     Он еще раз вдумался в слова: "Оно может быть даже опасным..." Да  это
уже, опасно. Слепо верить ей, вот в чем главная опасность... Почему она не
поговорила со мной? Почему она не рассказала мне, что чувствует?
     Может быть, она пыталась. Может быть, это я не  стал  ее  слушать.  В
этом деле я не без ошибок, видит Бог, нет. Я должен был бы  разглядеть,  я
должен был бы попытаться, но она была  так  чертовски  скрытна  по  поводу
своего волшебства...
     "Сны так и не оставляют меня в покое. Я так напугана ими...  и  я  не
могу захотеть, чтобы они прекратились: это  может  быть  очень  опасно.  Я
хотела сказать об этом Саше, но я уже слышала  однажды  его  совет:  "Папа
сказал бы, что перед тем, как делать что-то, хорошенько пойми, что  именно
ты собираешься делать". Но я не могу знать последствий, Господи, я не могу
их знать, потому что я не знаю, что я являю собой, что собственно я  есть.
Я сомневаюсь в своей собственной жизни, я сомневаюсь в  своем  собственном
существе, и я хочу знать, что же все-таки лежит в  той  самой  пещере  под
ивовым деревом, и в то же время я боюсь узнать это,  я  боюсь  отправиться
туда одна. Я не могу попросить об  этом  Сашу,  потому  что  он  не  может
держать секреты от Петра, а больше всего я не хочу, чтобы Петр  отправился
туда и обнаружил, что я все еще нахожусь в этой могиле. Я не думаю, что он
озабочен этим до сих пор, но после этого как он  сможет  забыть?  Когда  я
вернулась в эту жизнь, куда делись кости из той пещеры?  Откуда  появилось
мое тело? Из чего же я создана  в  таком  случае?  Только  лишь  из  одних
желаний моего отца? Я иногда задумываюсь над тем, какие ужасы должно  быть
снятся Петру... и что и откуда  я  все  время  краду,  чтобы  поддерживать
жизнь, которую имею...
     Мы только что закончили строить баню. Я пыталась ничего не желать  по
этому поводу, и слава Богу, ничего не случилось..."
     Хозяюшка оторвалась от поисков остатков зерна и  подняла  голову.  Ее
уши насторожились. Саша пожелал, чтобы она стояла как можно  тише,  и  она
застыла  неподвижно,  чуть  подергивая  передней  ногой,  прислушиваясь  и
принюхиваясь.
     Она учуяла: это был Волк, а вместе с ним еще одно знакомое лицо.  Она
была рада.
     А Саша на этот раз не разделял ее радости. Он закрыл книгу и поднялся
на ноги, думая про оборотней и про водяного, и  молил  Бога,  чтобы  Малыш
появился прямо сейчас...
     То, что он увидел, действительно  выглядело  так,  как  будто  сквозь
деревья к ним приближался Петр. И лошадь под ним выглядела как Волк. Но  с
первого взгляда бывает трудно отличить оборотня, потому что  эти  существа
очень точно вписываются в знакомый облик и даже принимают  соответствующий
образ украденных мыслей.
     Петр подъехал прямо к Хозяюшке, спрыгнул на землю и направился в  его
сторону. Саша пожелал, чтобы он не делал этого, и Петр тут же остановился,
сделав по направлению к нему слабое беспомощное движение. Это было  больно
видеть.
     - Он послал меня сюда, - сказал Петр.  -  Он  сейчас  не  так  далеко
отсюда. Он хочет, чтобы ты вернулся туда...
     - Что ты сказал?
     - Не знаю, - неуверенно сказал тот. - Не  знаю.  Он  был,  для  Змея,
достаточно убедителен. - При этом он дотронулся до своего сердца.  -  Ведь
это все еще со мной, ты знаешь. Он подслушивает почти все время...
     Он не хотел, чтобы Петр испытывал эту боль, но он  и  не  хотел  идти
назад, к Черневогу, он хотел лишь одного: чтобы Петр  был  свободен,  черт
побери!
     - Ехать до него совсем недалеко,  -  сказал  Петр  и  тронул  поводья
Волка. - Он хочет, чтобы я вернулся назад, а тебе просил  передать,  чтобы
ты не спорил с ним. Сам же я никак не пойму, что происходит.
     - Не вздумай шутить с ним.
     - Он говорит, что у него есть вопрос, - Петр слегка передернул плечом
и, забросив поводья на голову  Волка,  оглянулся  назад.  -  Саша,  все  в
порядке. Не делай ничего, что покажется тебе глупым. Я подумал, что у тебя
есть своя голова на плечах, и  поэтому  не  стал  спорить.  Я  должен  был
сделать для него эту работу.
     - Подожди! - Саша сорвал с себя парусину и начал скатывать  ее,  пока
Петр стоял и в нерешительности держался за гриву  Волка.  -  Черт  побери,
Хозяюшка не сможет выдержать меня, она и так достаточно устала.
     - Он говорит... говорит,  что  она  сможет.  -  Петр  оставил  Волка,
подошел и поднял самый тяжелый мешок,  на  минуту  остановился,  глядя  на
Сашу, будто хотел возразить что-то, но почувствовал вдруг такие сомнения в
самом себе, в том, что они делали, и в том, куда  собирались  отправиться.
Саша подслушал эти мысли, послал Черневога к черту и сказал,  обращаясь  к
Петру, как мог более жестко и грубо: -  Ивешка  попала  в  беду.  Ее  мать
оказывается жива.
     Он тут же почувствовал, как запаниковал  Черневог.  Он  почувствовал,
как будто Петра ударили ножом  в  сердце,  и  сказал  все  так  же  резко,
подхватывая остатки вещей:
     - Оставь их. Я сам скажу Черневогу. Если она направляет свои  желания
на тебя, чтобы заставить тебя повернуться в ее направлении, то  это  может
нам помочь. - Он схватил Петра за руку,  заставляя  его  взглянуть  ему  в
лицо. - Петр. Мы намерены воспользоваться этим. Он  должен  делать  то  же
самое.
     Саша пристроил свои вещи на спину Хозяюшке, с помощью Петра  забрался
на нее, всякий раз вздрагивая при  мысли  что  их  в  любой  момент  могут
подслушать.
     Он подумал, когда Петр отъехал вперед: "Слава Богу,  что  он  еще  не
безнадежен, слава Богу". Но он старался не прислушиваться к своему сердцу,
потому что сейчас он просто не нуждался в нем, весь поглощенный страхом  и
готовностью сделать все, что он мог, для освобождения Петра.


     Черневог натянул один из двух кусков парусины между двумя березами  и
развел огонь. Этот соответствующим образом подготовленный лагерь и  увидел
Саша, когда они вместе с Петром подъехали ближе, а  Черневог  поднялся  им
навстречу. Саша разумеется понимал и опасался, что это могла быть ловушка,
в которую они въезжали по собственной воле, как понимал также  и  то,  что
Черневог мог иметь разные пути, чтобы использовать  и  его,  и  Петра  для
своей собственной выгоды, чего с его собственными небогатыми  знаниями  он
мог и не предвидеть.
     Но Черневог не был расположен к немедленному вероломству:  говоря  по
правде, он выглядел обеспокоенным и  встревоженным.  Они  спешились.  Саша
спускался с Хозяюшки, держась за ее гриву, стараясь делать все  как  можно
осторожней, повернувшись лицом к лошади и не надеясь на свои ноги. Он даже
не мечтал так держать равновесие и работать ногами,  как  Петр.  Некоторое
время он  думал  об  этом,  не  надеясь  когда-нибудь  дорасти  до  такого
мастерства, которым владел Петр, он уже упустил время для этого, и теперь,
видимо,  так  и  останется  чуть-чуть  неловким  и  в  значительной   мере
осторожным...
     Он сказал про себя, обращаясь к Черневогу:
     "То, что ты не справился... говорит о том, что тебе нужна помощь".
     На что тот ответил:
     "Все, что ты можешь предложить. Только не проси  меня  изменить  наши
планы, они подготовлены очень хорошо".
     Змей, так Петр называл его. Саша глубоко вздохнул и сказал:
     "Если бы все было так хорошо, ты бы не стал рисковать, посылая его за
мной".





     Теперь два колдуна стояли в полной тишине и обменивались мыслями друг
с другом, что продолжалось уже так долго, что любой мог  бы  усомниться  в
здравости  их  ума:  судя  по  виду,  оба  они  чувствовали  себя  глубоко
несчастными.  Вот  что  видел  Петр,  стоя  около  лошадей,   которых   он
придерживал за поводья, и полагал при этом,  что  их  положение  оказалось
намного лучше, чем могло бы быть.
     Два колдуна обсуждали подробности, касавшиеся Петра и его собственной
жены, и Бог знает что еще, затрагивающее судьбу окружавшего их мира.
     - Ууламетс знал об этом? - где-то в самом начале спросил Черневог,  и
после этого долгое  время  все  происходило  молча,  хотя  Саша  постоянно
хмурился. Их немой разговор продолжался, и все это время холодная  пустота
неподалеку от его сердца вела себя очень неспокойно.
     В отчаянии он отвернулся, прислонился  к  плечу  Волка  и  постарался
вообще не думать о том, что они могли сказать друг другу.  Колдуны  делают
то и борются с тем, о чем разумные люди даже не имеют представления...
     И только один Бог знал, смог ли Саша вообще  отстоять  свои  позиции,
или согласился на требование Черневога: оставить Петра  заложником,  чтобы
таким образом угрожать его жене.
     У него все еще был меч, и он все еще продолжал сжимать его  рукоятку,
даже не задумываясь, что находится у него в руках.
     Но что-то остановило его от рассуждений в этом направлении: возможно,
мысль о  том,  что  они  нуждаются  в  Черневоге.  И  Петр  даже  не  стал
задумываться над тем, была ли  это  его  собственная  мысль  или  циничная
уловка Черневога.
     "Нет у тебя такой возможности", - твердила она, а  леденящая  пустота
шевелилась, пронзая холодом его спину.
     Он припомнил, как Черневог поддразнивал его,  приговаривая:  "Я  буду
любить то  же,  что  и  ты,  ненавидеть  то,  что  ты  сам  ненавидишь,  я
предоставил тебе такую власть надо мной..."
     А затем добавил:  "Разумеется,  все  может  происходить  и  несколько
иначе..."
     "...Будь ты проклят, если не может, Змей. Послушай лучше меня!"
     Он тут же подумал про Сашу и про Ивешку, не хорошо,  и  не  плохо,  а
только лишь как о факте их  существования.  Он  вспомнил  и  про  холодную
пустоту, поселившуюся в его груди, которая  легко  скользила  там,  внутри
него, и о том мальчике, который однажды много лет  назад  уже  помещал  ее
внутрь Совы. Петр задумался над тем, каковы могли быть новые  условия  для
сердца Змея, которое он теперь постоянно ощущал в себе? Тот мальчик знал в
жизни и насилие и жесткость.  Все  это  Петр  тоже  очень  хорошо  знал  и
понимал, потому что значительную часть своего  детства  провел  в  поисках
вечно пьяного отца, всякий раз ощущая себя так, будто бы и на  самом  деле
все беды взрослого человека были исключительно ошибкой ребенка, который  и
должен всю жизнь расплачиваться за нее...
     В детстве он никогда не смог бы понять это похожее на мышь молчаливое
привидение из "Петушка", которым ему казался тамошний конюший, и тем более
был уверен в том, что будучи молодым  человеком,  он  не  смог  бы  понять
Ивешку. Ему бы следовало давным-давно расстаться с  Сашей  и  поступить  с
Ивешкой подобно последнему негодяю... он большую часть своей жизни  провел
в таких условиях, фактически попусту растратив ее, наблюдая  людей  только
со стороны, и не вникая в сущность происходящего...
     Мы ведь совершили одни и те же ошибки, Змей, рассуждал  он.  Будь  ты
проклят, если это не так. Ты тоже потерял все давным-давно.
     Черневог повернулся и взглянул на него, взглянула уверенно  и  прямо,
так, как Петр за всю свою жизнь разрешал смотреть на себя только Саше  или
Ивешке. Но сейчас он лишь подумал, весь внутренне содрогнувшись: "Ну,  ну,
Змей, продолжай, я не буду останавливать тебя".
     Но Змей на этот раз не был уверен в том, что же именно он  делал  или
что это могла быть за ловушка, хотя и подумал про себя с  удивлением:  "Не
будешь?"
     В этот момент Саша, видимо, захотел сказать что-то. Его желание  было
очень сильным, и Змей откликнулся  на  это.  Петр  почувствовал,  что  все
продолжается, и сказал громко, как может сказать только  простой  человек,
уверенный в том, что это  единственный  способ  донести  до  другого  свои
мысли:
     - Саша, все хорошо. Наш Змей лишь...
     Он тут же почувствовал боль и неожиданную вялость.
     - ...немного опасается, не правда ли? - закончил он,  стараясь  сбить
спесь с Черневога.
     Черневог  чувствовал  сашино  присутствие  за  своей  спиной,   видел
стоящего прямо перед собой Петра, и от этого  чувствовал  безысходность  и
собственную уязвимость. И он был в высшей степени глуп и самонадеян, когда
доверил этому человеку хранить собственное сердце...
     Все могло произойти совсем по-другому...
     "А может быть, прогуляемся по крыше,  Змей?  Давай,  отправимся  туда
вместе со мной, пьяные и с завязанными глазами?"
     Лицо Черневога было бледным и зловещим, он  и  сам  напоминал  сейчас
одного из тех призраков, которые частенько встречались этом в лесу. Но  он
все же рассмеялся:  это  было  скорее  похоже  на  то,  как  жизнь  слегка
проступила  сквозь  белую  жестокую  маску:  глаза  вспыхнули  и   мрачное
удивление чуть перекосило угол его рта.
     - Я же на много лет старше, Сова. Я навсегда перерос того мальчика.
     - Так же и я, - сказал Петр.
     Последовала, и  это  было  на  самом  деле,  улыбка,  которая  скорее
походила на пугающую усмешку. Черневог передернул плечами, и  тихо  смеясь
ушел от них прямо к костру.
     - Боже мой, Петр, - сказал Саша.
     Петр удивился, что его дрожь уменьшилась. Он приложил руку  к  своему
сердцу, спрашивая сам себя, почувствовала ли эта мрачная холодная  пустота
хоть какое-нибудь неудобство?
     Черневог уселся у  костра,  помешал  угли,  а  затем  взглянув  в  их
сторону, все с тем же мрачным выражением подозвал Сашу.  Петр  понял,  что
его Черневог не хотел видеть около  себя,  и  только  лишь  бросил  в  его
сторону тихим, но отчетливым голосом:
     - Я на столько  лет  старше  тебя,  Сова,  что  ты  не  сможешь  даже
вообразить этого.
     Петр наблюдал, как Саша шел к костру, а потом некоторое время  просто
стоял, раздумывая о том, что у него, в сущности не было никаких дел. Тогда
он присел на  корточки  и  стал  наблюдать  за  продолжением  все  той  же
молчаливой беседы, главной темой которой была, разумеется, Ивешка.
     Но почему именно она? Что она могла сделать? И что вообще происходит?
Ему однако было ясно, что если бы были хоть какие-то хорошие  новости,  то
они вряд ли говорили бы вот таким  образом,  не  глядя  на  него,  и  Саша
наверняка постарался бы его успокоить.
     Но Саша не имел привычки обманывать его. И то,  что  Саша  вообще  не
сказал ему ничего об Ивешке и уклонился  от  того,  чтобы  поддержать  его
расспросы и  догадки  относительно  нее,  означало,  что  никаких  хороших
известий у него не было.
     Ведь она не любила прибегать к волшебству, вспоминал Петр. Что  могла
означать тогда вся эта путаница из заклинаний, которые слышал Саша? Она не
могла сделать это. Петр был абсолютно уверен в этом...
     Он припомнил, как она беспокоилась о доме и о нем самом, едва  ли  не
подавляя малейшее его движение своим беспокойством...
     И она любила его. Он был уверен, что любила. Она любила его насколько
могла... Всякий, кто поближе познакомился с Черневогом, мог немного больше
понимать, насколько Ивешка была осторожна.
     "Гораздо старше", - могла сказать она. Как и Змей.  "Гораздо  старше,
Петр. Ты не можешь этого даже вообразить..."


     "Я  не  могу  освободиться  от  этих  снов..."  -  писала  Ивешка.  И
продолжала, с холодной педантичностью: "Мне  снятся  волки...  Волки  рвут
меня на куски. Мне снится вода, в которую я погружаюсь..."
     Черневог перевернул страницу и задумался.
     Драга...
     Он оторвал глаза от книги и вгляделся в сашино лицо. Его все время не
покидало чувство раздражения от того, что этот малый  смотрел  на  него  с
такой искренностью, с какой только Ивешка когда-то смотрела на него, и  он
никогда не доверял такому взгляду. Сейчас он был напуган тем, что вынужден
держать около себя этого парня в наказание за Петра.  Того  самого  Петра,
который  так  мало  знал  обо  всем,  что  находилось  за  границами  мира
естественных вещей, так ничтожно мало,  что  верил,  будто  и  впрямь  мир
устроен так, каким он его видит. Петр  был  как  раз  тем  самым,  во  что
Черневог мог поверить точно так же, как он верил в деревья, в  дождь  и  в
солнце. Петр был именно таким, каким он выглядел, и если уж  Черневог  был
вынужден положиться на что-то, то  он  должен  был  положиться  именно  на
Петра.
     Петр никогда не подводил его. Он верил в это, по крайней мере иногда,
гораздо чаще, чем верил во что-то еще. Но в то же время он думал и о  том,
что его уверенность ненадежна: "Как я могу знать что-то  наверняка?  Драга
обманывала меня с самого начала, до самого последнего дня, я мог видеть ее
смерть и не знать, что она все еще жива".
     Ведь видел же он смерть Ивешки? Видел ее погружение в темную  воду  и
смерть, точно такую же, какую он  переживал  в  собственных  снах  в  доме
Драги. Он постарался передать эту мысль Саше, не приукрашивая  ее  полного
уродства, чтобы остановить его назойливый взгляд.
     На что Саша ответил ему: "Я знаю". И добавил: "Это знал  и  Ууламетс,
ведь он жил с ней рядом".
     Он не пытался передать эти сны Петру, не желая причинять ему боль  до
такой степени. Саша тоже знал об этом. Он сказал  Черневогу,  почти  точно
так же, как однажды сказала Ивешка: "Я твой должник".
     Черт побери, как он ненавидел и то, и это.
     Черневог встал, отошел от костра прямо под мелкий моросящий  дождь  и
только тогда увидел, что Петр поднялся со своего места и теперь  стоял,  с
неприязнью глядя на него. Петр не мог причинить ему никакого вреда, и  он,
сочтя свои страхи по меньшей мере абсурдными, взглянул прямо ему в лицо  и
нисколько не удивился, почувствовав присутствие Саши за своей спиной.
     Он слышал, как Саша  предупреждал  его  в  отношении  Петра,  готовый
сразиться с ним за его безопасность.
     Черневог повернулся в очередной раз, предпочитая, чтобы за его спиной
оставался Петр, пусть даже и вооруженный мечом, и сказал: "Прекрати давить
на меня, малый, я тебе не приятель".
     На что Саша сказал: "Я читал твою книгу, запомни это. И я читал книги
Ууламетса и Ивешки".
     "Я же читал твою", - сказал Черневог. "Она на удивление короткая".
     "В основном", - сказал Саша, "я учился, когда делал там  записи.  Мне
понравились твои ранние мысли, во всяком случае, некоторые из них".
     "В те годы я был круглым дураком".
     На что Саша возразил: "Тебя учила Драга, а у меня  был  Ууламетс.  Но
Драга была уже не та, когда она пришла к Ууламетсу. Она была  уже  не  той
молодой девчонкой, которую он запомнил в доме Маленки".
     Черневог попытался было отбросить эту мысль, но  она  вновь  овладела
им: если Драга была жива, то нечего было и говорить о том,  чтобы  вернуть
себе все былые знания.
     А Саша продолжал: "Она  оставалась  у  Маленки  гораздо  дольше,  чем
Ууламетс. Многие годы... А что стало с ее книгой?"
     "Она оставалась в моем доме. Разве вы не нашли ее?"
     Саша покачал головой. "Нет, мы ее не нашли. Пожар был очень большой и
много чего сгорело. Все, что осталось, нам вернули лешие. Но ее книги  там
не было".
     Черневог на мгновенье задумался, пытаясь более отчетливо связать  все
имеющиеся факты... постепенное увяданье леших, потеря ими этой книги, пока
они сосредоточили все внимание на нем...
     "Драга?" - спросил Саша.
     Черневог взглянул ему в лицо, и в его взгляде  все  меньше  и  меньше
оставалось уверенности, что каждому из них удастся сохранить  свою  жизнь,
что они хорошо представляли себе все это. "Сейчас я не уверен ни в чем", -
сказал он наконец.
     Саша припомнил, что встретилось  ему  в  лесу,  то  самое  возмущение
стихии, напоминавшее вырвавшуюся на свободу  силу,  которая  обращалась  к
нему голосом Ивешки...
     Он вспомнил об ивешкиной книге, где  она  записала  свой  недоуменный
вопрос: "Из чего же я все-таки создана? Неужели только  из  одних  желаний
моего отца?"
     Черневог сказал рассеянно: "Ее жизнь - это всего-навсего  лишь  жизнь
ее отца. Сердце и душа - ее. Остальное? Только Богу известно, что это.  Не
говоря уже о ребенке..."


     Итак,  разговор,  который  вели  колдуны  продолжался,   так   и   не
прерываемый ни единым словом, произнесенным вслух. Петр вычистил  лошадей,
сел и начал точить свой меч,  скорее  на  всякий  случай,  а  затем  вновь
занялся лошадьми, все это время стараясь не думать и ничему не удивляться,
пока Саша и Черневог, по-прежнему не склонные  к  сотрудничеству,  тем  не
менее пролистали несколько книг, то и  дело  покачивая  головами  и  часто
хмурясь, что сопровождалось  постоянными  скачками  находящегося  в  груди
Петра сердца Черневога, причиняя ему беспокойство, которого он не  мог  не
замечать.
     Тем временем озабоченность Черневога все возрастала, и это можно было
видеть по нему.
     Петр догадывался, что этим утром случилось что-то плохое, как  раз  в
то время когда он спал. Что-то изменилось  в  происходящем,  о  чем  знают
только эти двое, а Саша ничего не говорит ему об этом.
     В этот момент Саша взглянул в его сторону и сказал:
     - Петр, ты ничем не обеспокоишь нас, если немного закусишь.
     - А может быть,  и  вы  хотите  что-то?  -  спросил  он,  надеясь  на
продолжение разговора. На что Саша ответил немного рассеянно:
     - Да, это было бы неплохо.
     Тогда он вновь разжег притухший было костер, порылся в многочисленных
мешках и приготовил ужин.  Ивешка  всегда  говорила,  что  его  кулинарные
попытки были в лучшем случае безнадежны. Но ведь нельзя же отправляться  в
полную неизвестность, подкрепившись только остатками колбасы  да  черствым
хлебом, который Саша  захватил  с  лодки,  очевидно,  вместе  с  ивешкиной
книгой, которую Петр узнал по знакомым каракулям.
     А ведь Саша ни слова не сказал ему о том, что нашел  ее.  Всегда  мог
быть соблазн поверить в то, что Саша проявлял  заботу  о  нем  в  подобной
компании, но он лишь закусил губу и постарался отвлечься вообще от  мыслей
об этом: он не  хотел  даже  интересоваться  причинами,  по  которым  Саша
поступил именно так, и отказывался даже  понимать,  почему  Саша  вернулся
сюда и что значило для него предложение Черневога: ведь Змей  был  слишком
хитер, а вопросы, которые могли быть  при  этом  заданы,  он,  разумеется,
слышать не мог.
     Не знал он также еще и о том, чего именно  из  возможных  последствий
боялись  они.  Петр  слышал  лишь  одно  слово:  Драга.  Саша  назвал  это
единственное имя, которое Петр связал с происходящим.  Кроме  этого,  Саша
говорил что-то о том, что расстояние  влияет  на  колдовство,  а  Черневог
говорил, что на самом краю этих лесов им было бы немного  безопасней,  чем
там,  где  они   находились   именно   сейчас,   но   ему   кажется,   что
"что-бы-это-ни-было", оно может чертовски легко подняться вновь и заткнуть
эту брешь. Это самое "что-бы-это-ни-было" включало в себя...  и  Драгу,  и
ивешкину книгу, и ее собственную жизнь, и какова ни была бы на самом  деле
беда, в которой оказалась Ивешка, Петр  был  уверен,  что  эта  беда  была
связана именно с этим.
     Ему нужны были ответы, черт побери. На  западе  уже  вновь  слышались
раскаты  грома:  он  прислушивался  к  нему   с   возраставшей   надеждой,
рассчитывая на то, что  приближающаяся  буря  могла  быть  результатом  их
действий и что в ней мог быть заключен какой-то смысл.
     Но сумерки быстро приближались, а гроза все задерживалась, и, потеряв
терпенье, он встал, отыскал кувшин с водкой и вновь  вернулся  на  прежнее
место,  позади  костра,  поближе  к  лошадям.  Там   он   уселся,   сделал
глоток-другой и задумался...
     Первая мысль была о Малыше.
     Он пролил каплю, но она упала  на  землю:  никто  не  поймал  ее.  Он
попытался проделать это еще раз, изо всех сил желая, чтобы на этот раз все
вышло по-другому. Неожиданно прогремел гром, и как ему показалось,  совсем
близко. Ему ничего не оставалось, как  пожелать,  чтобы  близившаяся  буря
оказалась на их стороне. Он подумал  и  про  надвигающуюся  отвратительную
распроклятую ночь, которая напомнила ему о тех существах, которые не любят
свет, и о призраках,  подобным  тому,  которого  они  собирались  отыскать
здесь.
     Это еще ничего не означает, что старик появлялся ненадолго.
     Что-то холодное задело его по лицу и тут же унеслось прочь.


     Черневог продолжал упорствовать. Он не  был  согласен  с  тем,  чтобы
привлечь к этому Ууламетса. Нет и нет. Сашины доводы  не  имели  для  него
никакого смысла: старик не потерпит присутствия Черневога.
     Саша подумал, что тот просто боится, а может быть и подслушивает  его
мысли. Во всяком случае, тот бросил на Сашу обиженный взгляд. Но ведь  это
было правдой, именно страх охватил Черневога при упоминании Ууламетса, так
же как страх охватывал Сашу от предложений Черневога:
     "Освободись от своего сердца. Послушай меня, ведь  позже  ты  сможешь
вернуть его. Ради Бога, не думай, что  это  безвозвратная  потеря...  вот,
взгляни на меня. Волшебство и сердце... они не могут  быть  рядом.  Ты  не
сможешь ничего поделать с ней, пока не разрешишь этот вопрос!"
     Саша подумал, испуганно прислушиваясь к недальним раскатам  грома,  о
том, что говорил учитель Ууламетс:  "Никогда  не  пытайся  причинить  вред
своими желаниями..."
     - Господи, - на этот раз в полный голос воскликнул Черневог,  -  тебе
не следует слушаться этого старого  дурака.  Колдовство  не  поможет  нам,
малый, не поможет, и оно не может защитить твоего друга...
     "Прекрати", - тут же пожелал в его сторону Саша, испугавшись, что  их
разговор может услышать Петр:  он  прекрасно  понимал,  о  чем  еще  думал
Черневог. О том, что колдовство не сможет преодолеть все то, что случилось
с Ивешкой.
     "И как долго ты собираешься не  говорить  ему  об  этом?"  -  спросил
Черневог, направляя эту же мысль и Петру. "Не  забывай,  приятель,  что  у
него находится мое сердце, а я знаю всю правду. Мне не известно, что может
произойти, ведь до сих пор я имел дело только с Совой,  а  она  ничего  не
понимала в происходящем".
     Это означало, что Черневог  не  доволен  тем,  что  Саша  поддерживал
благодушное настроение Петра. Поэтому он возразил ему: "Ведь для  него  не
будет ничего хорошего в том, что он потеряет меня? Сам ты никого и  ничего
не любишь, и никогда не любил. И поэтому ты не понимаешь, как  сильно  это
ранит".
     "...И слава Богу, что не знаю", - воскликнул Черневог.  "Ты  тоже  не
должен знать. Послушайся меня, Саша Васильевич!"
     "Нет!"
     На мгновенье ему показалось, что он не может дышать. Он почувствовал,
что выходит из себя, погружаясь в охвативший его гнев.  Но  Саша  пожелал:
нет, никаких ссор, и Черневог так же сильно пожелал  им  обоим  оставаться
спокойными, добавив при этом:
     "Проклятый упрямец! Ты хочешь нас всех погубить! Замолчи!"
     По крайней мере они выяснили, с кем сейчас объединилась  Ивешка:  это
можно было учуять на расстоянии, это можно было легко распознать. Черневог
сказал, вспоминая свои ощущения о ее присутствии:
     "Это волки, и их гораздо больше  двадцати.  Это  волки,  направляемые
Драгой". Черневог припомнил  очень  отчетливо  этих  созданий,  каждое  из
которых имело свое собственное имя и было очень  сообразительным,  намного
сообразительней, чем они...
     "Одно лишь плохо", - заметил  Черневог,  неожиданно  вздрогнув,  "это
существо думает, хотя всю их массу в общем нельзя  считать  сколько-нибудь
разумной. И если поместить в них свое сердце...  один  Бог  знает...  ведь
Ивешка никогда не принимала собственных решений. Я боюсь,  что  она  нашла
среди них какое-нибудь созданье, которое могло устраивать ее".
     Саша почувствовал злость и потребность защитить Ивешку. Но, при  всем
том, это было правдой.
     А Черневог  продолжал  развивать  все  ту  же  мысль.  Он  начал  без
остановки: "Послушай меня, приятель. Если Драга жива в  некоем  физическом
обличье, ее сила ничто по сравнению с  той,  которую  она  может  получить
через Ивешку. Я уверяю тебя, что простое колдовство не  сможет  остановить
ее.  Клянусь  тебе,  что  не  сможет.  Ты  просто  вынужден  прибегнуть  к
волшебству, а ты бежишь от него. Разве можно лишь  одним  умом  справиться
этим? Разве может естество помочь в этом? Неужели ты так чертовски, так по
глупому слеп, что готов сражаться с этим голыми руками?"
     На что Саша сказал, возвращаясь вновь  к  месту  их  разногласий:  "А
теперь послушай меня. Окажи мне свою помощь..."
     Черневог же заметил, несмотря на уязвленное самолюбие:
     "Ты хочешь получить от меня выгоду? Парень, ты чего-то не  расслышал!
Если ты хочешь, чтобы твой друг остался живым и  свободным...  то  на  это
есть цена, и это  не  я  прошу  о  помощи,  и  не  я,  находясь  в  полной
безнадежности, собираюсь вытаскивать глупую  девчонку  из  ее  собственных
затруднений!"
     Саша взглянул на него и скрипнул зубами.
     "...Нет, это  ты  безнадежно  пытаешься  получить  мою  помощь,  Кави
Черневог, потому что Ивешка имеет все причины добраться до тебя. Драга уже
пыталась однажды заполучить тебя, и теперь она хочет вернуть тебя назад. И
если я погибну, Кави Черневог, если  мы  погибнем,  то  по  крайней  мере,
сейчас мне не безразличны люди, о которых я забочусь, и мне не хочется  их
гибели..."
     "Нет", - тут же возразил ему Черневог, -  "...разумеется,  нет!  Тебе
наплевать, что твой друг будет принадлежать ей, такой, каковой  она  стала
сейчас, будет принадлежать до тех  пор,  пока  она  сможет  сохранять  его
живым, что равносильно тому, сколько она  сможет  удерживать  его  от  рук
Драги, которая, между нами  говоря,  не  будет  тянуть  с  этим!  Если  ты
думаешь, что эта любящая, слегка сумасшедшая жена - сущий дьявол,  то  Бог
тебе в помощь, когда встретишься с ее матерью. Я -  это  не  самый  худший
твой выбор, а у тебя их всего только два".


     Петр сделал очередной глоток, а Волк и Хозяюшка тем  временем  начали
понемногу беспокоиться. Приближающаяся гроза расстраивала их. Слава  Богу,
что для беспокойства не было других причин. Петр заранее привязал  их.  Он
не надеялся, что сейчас сашино внимание будет обращено на мелочи, и больше
всего на свете хотел, чтобы наконец-то  появился  Малыш.  Он  не  стал  бы
возражать даже  против  Ууламетса.  Хотя  он  и  не  думал,  что  холодное
прикосновение, время от времени беспокоившее его, имеет какое-то отношение
к старику, если только это не был тот самый проклятый ворон. Иначе что  бы
еще могло летать вокруг него, вызывая подобные ощущения. И по  мере  того,
как  падавший  с  небосклона  свет  становился  все  слабее  и  слабее,  а
человеческий глаз все меньше и меньше отвлекался на исчезавшие  в  сумраке
мелкие детали, оставляя разум в покое, он наконец-то  разглядел  очертания
широко раскинутых крыльев...
     Теперь он чувствовал почти постоянное, доходившее до  него  прямо  со
стороны костра, волнение Черневога, мгновенно отражавшееся на его  сердце.
Он чувствовал, что там происходила ссора, и весьма опасная.
     Во время обратной дороги сюда Саша очень  мало  рассказывал  ему:  он
лишь упомянул про водяного, да про сломанный поручень на лодке. Он  сказал
несколько слов об Ууламетсе, о том, как старик листал страницы книги, и  о
своей уверенности в том, что старик действительно сделал все что мог...
     Саша убеждал его, что старик ни в чем не походил  на  Ивешку.  "Я  не
знаю", - сказал ему Саша, "мог ли старик сделать то, что делала она. Я  не
уверен, что он смог бы. Ведь он всегда защищал этот лес. А то, что  делала
она, только выводило его из душевного равновесия. И я  не  думаю,  что  он
смог бы заставить себя делать это, окажись на ее месте".
     И еще Саша сказал ему: "И я не думаю, что старик так держался за свою
жизнь, как она. Я думаю, что  недостаточно  лишь  поверить  в  собственную
смерть, это условие  реализует  лишь  призраков.  То,  из  чего  возникает
русалка, является, я думаю, предметом, недоступным  после  пятнадцати  или
шестнадцати лет..."
     "Как тот кувшин", - сказал  он,  -  "делая,  может  быть,  не  совсем
удачное сравнение".
     "Нет, если быть точным, именно как кувшин", -  поправился  он.  После
этого они некоторое время молчали.
     После паузы он заговорил снова: "Я думаю, что после  смерти  Ууламетс
обнаружил такое множество сомнений, так много, что он перестал думать так,
как прежде..."
     И после следующей:  "Все,  что  я  хотел  бы  сказать  Черневогу,  не
развеселит его. Он просто был обманут, если только не врал нам все время".
     Петр спросил его тогда, расстроенный всем этим разговором: "Врал  нам
насчет Драги? Он бы не должен. Если бы он был с ней заодно,  он  бы  давно
передал нас ей. Он мог сделать это той самой ночью, в сгоревшем доме..."
     "Не обязательно", - возразил Саша, и продолжил: "Я сильнее,  чем  это
может показаться. Я знаю себе цену".
     Но так или иначе, в тот момент  это  не  утешило  Петра.  "Ты  хочешь
сказать, что так же силен, как и он?" - спросил Петр.
     И тогда Саша сказал ему очень мягким и очень слабым голосом: "То, что
происходит с Черневогом, имеет своим корнем сомнения. То,  что  происходит
со мной - уверенность. Я знаю вполне определенные вещи,  и  я  знаю,  чего
именно я хочу. Вот почему я не откажусь от своего сердца, вот почему я  не
могу расстаться с ним. Вот чего именно  захочет  он,  и  чего  никогда  не
сделаю я".
     И тогда Петр спросил, очень осторожно, опасаясь, что  Черневог  может
подслушивать: "Можешь ли ты захотеть, чтобы я был свободен?"
     И Саша ответил ему так же осторожно: "Я не могу решиться на  это.  Ты
находишься под его защитой. А это весьма нешуточное дело".
     Это очень расстроило Петра. И он до сих пор не  мог  прийти  в  себя.
"Черт побери? Так, значит, у  меня  нет  выхода?"  -  подумал  он.  Он  не
собирался жить вместе с этим. Он не собирался позволять, чтобы Змей всякий
раз укладывал его спать, когда ему было удобно.  И  что  подумает  Ивешка,
когда встретиться со мной? Ведь все, до чего она  дотронется,  будет  лишь
всего-навсего Кави Черневог... Может быть, она уже  так  и  думает,  может
быть, она думает, что мы уже на его стороне, что мы уже всего-навсего лишь
его созданья...
     А разве не так? Разве не так все складывается сейчас? Мы сражаемся на
его стороне, мы поддерживаем его жизнь, мы в  точности  следуем  всем  его
желаниям, и Ивешка сейчас такой же наш враг, как и Драга.
     Ведь мне не следовало ехать на поиски Саши. Я должен был  бы  оказать
сопротивление на этот раз.  Черневог  использовал  меня  именно  так,  как
когда-то предупреждал. Саша сейчас уселся играть с  ним  в  эту  проклятую
игру, и в любой момент Змей готов подменить кости, я просто уверен в этом.
Я хорошо изучил его скользкое сердце. Он  не  с  нами...  он  не  то,  чем
прикидывается, и он знает лишь одно: как подчинить нас  себе,  ему  просто
нужна компания и ему нужны мы...
     Боже мой, ему нужна компания, он хочет держать нас с Сашей при  себе,
обоих вместе, а это означает, черт побери, владеть нами, вплоть до  нашего
последнего  дыхания...  Но  только  все-таки  он  не  Саша,  он   не   тот
добросердечный конюх из "Петушка".
     Он вновь почувствовал на своем лице прикосновение  холодных  крыльев.
На этот раз он отчетливо смог разглядеть крылатую тень, уносившуюся  прочь
от него: у нее были широкие, очень широкие светлые крылья...
     Сова, догадался он.
     А сзади костра он разглядел темную тень со  светящимися  глазами,  за
которой последовали сменяющие друг друга картины.
     Сначала это были оскалившиеся волки...
     Среди них он смог разглядеть лицо Ивешки, холодное и спокойное...
     Он тут же выхватил меч и вскочил на  ноги,  в  то  время  как  лошади
захрапели и начали дергать свою привязь.
     И вновь появилось лицо. Теперь это было лицо Драги...
     Он почувствовал как сердце рванулось с такой силой, что  он  едва  не
задохнулся.
     - Петр! - услышал он сашин крик,  как  далекий  и  слабый  голос.  Он
перевел дыханье и услышал многоголосый  вихрь,  закруживший  его,  зовущий
его...
     Среди множества голосов он услышал и ивешкин: "Петр, Петр,  ты  нужен
мне, Господи, как ты нужен мне..."
     Тогда  банник  повел   себя   по-иному.   Петр   почувствовал   боль,
почувствовал, как сердце Змея забилось в дикой панике. Банник  сорвался  с
того места, где он был, и неожиданно вырос прямо перед ним, лицом к  лицу.
Его дикие глаза светились, руки с ногтями в виде когтей тянулись к нему, и
щелкали острые, словно у крысы, зубы...
     Он ударил  его,  вырываясь  прочь  из  хватавших  его  когтей,  слыша
пронзительный крик Ивешки, и желая только одного:  чтобы  банник  отпустил
его.
     Громыхнул гром. Недалеко от него загорелось дерево, в которое ударила
молния.
     В какой-то момент он не мог слышать и видеть ничего, кроме  очертаний
встающего на дыбы Волка. И единственная мысль мелькнула у него: "Моя жена,
черт побери! Ивешка делает это!"
     "Черт  побери,  ведь  она  единственная  наша  надежда,  единственная
надежда..."
     И он побежал, ослепленный, в направлении этой  черной  тени,  которую
все еще хранили его глаза, и  обрезал  мечом  привязь  с  которой  норовил
сорваться Волк.
     Он выронил меч: теперь ему были нужны обе руки, чтобы удержать Волка.
Он намотал веревку на руку, подтянулся,  чтобы  ухватить  свободной  рукой
Волка за гриву  и,  подбросив  себя  вверх,  в  том  направлении,  где  на
мгновенье застыл Волк, оказался на его спине.
     Он мало что мог разглядеть  все  еще  слезившимися  глазами,  поэтому
пониже пригнулся к шее лошади, когда почувствовал, как ветки задевают его,
и дальше надеялся только на то, чтобы, дай Бог, Волк не оказался бы  таким
же слепым, как и он.
     Он знал, где она была. Волк мчался в этом  направлении.  Петр  слышал
голос Ивешки, он знал, что она попала в беду и изо всех  сил  молил  Бога,
чтобы у него в руках оказался меч, хотя руки у него были и так заняты,  и,
придерживая Волка ногами, он мчался сквозь темный, покрытый  туманом  лес,
уговаривая свою жену:
     "Черт побери, Ивешка, прекрати это, лучше выслушай меня, ты слышишь?"





     - Петр! - закричал Саша. - Петр!
     Небо с треском раскололось. Среди деревьев  с  воем  пронесся  ветер,
осыпая  их  сверху  листьями.  Черневог  схватил  Сашу  за  руку,  пытаясь
остановить его, задержать, он не мог обойтись без его головы...
     - У тебя нет выбора! - завопил он. - У тебя больше  нет  времени  для
колебаний, парень! Решай, к кому ты присоединишься,  ко  мне,  или  вот  к
этому! Ведь если он отдаст мое сердце в ее руки, ни у кого из  нас  вообще
не будет выбора! Помоги мне!
     Саша повернулся на одной ноге и, вырвавшись от него, бросился  сквозь
освещенные светом молний сумерки прямо к оставшейся  лошади.  Черневог  же
пожелал "нет"...
     Саша  остановился  и  обернулся.  Все  звуки   слились   в   сплошной
нечленораздельный хаос, обступивший их со всех  сторон,  в  котором  почти
потонуло ржанье рвущейся на свободу лошади... Саша послал желанье в ответ,
сопротивляясь его попыткам убедить себя...
     Хаос  и  волшебство  переплелись  в  лесной  тьме...  Дикие,   словно
вырвавшиеся на свободу желанья взмывали  вокруг,  образуя  почти  ощутимые
стены...
     Они хотели лишь его...
     - Господи! - воскликнул Черневог, когда что-то белое легко опустилось
ему на лицо, хлопая по нему ледяными крыльями. Саша подхватил лежавший  на
земле меч и сделал знак Черневогу.
     - Иди же, помоги мне! Ради Бога, помоги мне!
     - Мы уже ничего не  сможем  сделать!  -  закричал  Черневог.  -  Черт
возьми, он отдал Драге все, что она хотела, и теперь колдовство не поможет
мне! Будь со мной, парень, присоединись ко мне, или я присоединюсь к  ней,
и тогда, где окажешься ты, где тогда мы будем искать наши надежды?
     Саша чуть  прищурился  от  сильного  ветра,  прикрыл  глаза  рукой  и
закричал:
     - Я отправляюсь вслед за ним! А ты можешь  делать  все,  что  хочешь,
Черневог!
     Раздался новый раскат грома. Совсем рядом треснуло дерево, и  горящие
обломки разлетелись по ветру. Лошадь вставала на дыбы, и ветки, к  которым
она была привязана, трещали. Саша ухватился за ветку и разрубил привязь.
     Черневог хотел, чтобы молнии падали где-нибудь еще, в  другом  месте.
Он хотел, чтобы Саша выслушал его. Он потерял уверенность во всем:  теперь
он не знал, что именно разбудило его, как  не  знал  и  того,  что  именно
привело  его  сюда.  Драга  изменила  привычные  формы  его   собственного
волшебства, Драга использовала его...
     - Идем! - закричал Саша, желая, чтобы он сделал это.
     Но в этот момент рваная тень будто из воздуха  выросла  между  ним  и
Сашей, лицом к лицу с Черневогом, загораживая его  вытянутыми  руками.  Он
хотел помочь, но тень хотела его, и этой тенью был он сам.
     Он вспомнил ту ночь, когда пытался с помощью волшебства сделать  себя
свободным...
     То давнее  желание  не  закончилось,  его  лишь  порвала  и  исказила
Драга...
     - Черневог!
     - Все в порядке! - крикнул он Саше, взмахнул  рукой  и  смахнул  этот
обрывок безумных воспоминаний...


     Тень, этот обрывок прошлого, исчез. Но Сова все еще  оставалась  там.
Она  плавно  скользила  белым  призраком  среди  бушевавшей  стихии,  пока
Черневог бежал к Саше. Саше же ухватился за гриву лошади,  пожелал,  чтобы
она стояла на месте как можно дольше, и медленно забрался на ее спину.  Он
разворачивал ее из стороны в сторону, натягивая поводья, пока Черневог  не
добежал до него... желая остановить его, желая сесть рядом с ним... но все
это хотело, как казалось Саше, то самое  Нечто,  которое  все  время  было
рядом с ним.
     Нечто хотело  растолочь  в  порошок  Драгу...  оно  видело  молнии  и
всадника на черном коне...
     Нечто ухватилось за его протянутую  руку,  взобралось  сзади  него  и
уселось верхом, как только Хозяюшка начала свой бег, и ухватилось за него,
когда лошадь вдребезги разбила попавшее ей под  ногу  сгнившее  дерево,  а
затем преодолела холм едва ли не за дюжину длинных прыжков.
     Саша изо всех сил хотел догнать  Петра,  пока  еще  было  не  поздно.
Черневог предложил ему помощь. А что теперь  он  поднял  на  лошадь  сзади
себя, и что именно сейчас вцепилось в его спину он не мог даже представить
себе.


     Молнии с треском рассыпались по лесу, будто на мгновенье погружая его
в море яркого белого света. Огромная ветка  упала  на  землю  прямо  перед
ними. Волк плавно перемахнул через нее и продолжал свой бег вдоль оврага и
дальше, по откосу, проскочив прямо между двух  близко  растущих  деревьев,
одно из которых Петр задел ногой.
     Он чувствовал, что его влекло желанье Ивешки. Он  всей  душой  верил,
что это именно так: ведь это  ее  беспокойный  голос  выделялся  из  всего
многоголосья, стоявшего у него в ушах.
     Молния выхватила из тьмы гребень откоса, и в  следующую  минуту  Волк
уже спускался вниз по склону, широким прыжком миновал мелкий ручей и вновь
поднимался вверх. Молния ударила где-то сзади него,  освещая  кусты  между
деревьев. Волк промчался прямо сквозь них, под  самыми  ветками,  так  что
Петр ухватился за его гриву, не выпуская поводьев из рук, и пригнулся  как
можно ниже, пока ветки не пронеслись над ним, хлопнув его по спине.
     Он отчетливо слышал сквозь  треск  ломающихся  кустов  волчий  вой  и
чувствовал, каким тяжелым  шагом  бежал  теперь  Волк.  Впереди,  в  свете
молний, уже мелькала широкая поляна,  а  за  ней,  сквозь  редкую  полоску
деревьев, виднелся холм.
     Все тем же тяжелым шагом они въехали на  это  открытое  пространство,
оказавшись теперь прямо под открытым  небом,  где  то  и  дело  вспыхивали
молнии, и тут Волк, чуть скользя на влажной земле, неожиданно прижал уши и
остановился, покачиваясь, будто что-то невидимое удерживало его.
     Ветер донес до них медвежий рев, и как только Волк  повернулся,  Петр
заметил  движущуюся  тень  в  том  самом  месте,  где  кончались  деревья.
Последовал раскат грома, а Волк продолжал медленно  поворачиваться,  учуяв
зверя, теперь это уже не вызывало сомнений.  Петр  слегка  ударил  его,  в
надежде заставить  двигаться  вперед,  но  тот  только  вздрогнул,  сделал
несколько коротких шагов и повернул назад.
     А прямо перед Петром стояла Ивешка, глядя на него снизу вверх.
     Она произнесла чуть удивленно:
     - Петр? - Но ему показалось, что в его голове одновременно прозвучала
едва ли не дюжина голосов. - Петр, слезай с коня и подойди,  ты  понимаешь
меня?
     Разумеется, он хотел соскочить с коня. Он  хотел  спуститься  вниз  и
подойти к ней, если бы не та холодная пустота, обволакивающая его  сердце,
которая шептала:
     "Дурак, зачем ты веришь в благосклонность".
     "Не верь тому, чего хоть раз коснулись руки Драги".
     Ему казалось, что молнии, вспыхивающие прямо над его головой, бросают
ее из света в ночь.
     - Ивешка, если  ты  смогла  сделать  все  это,  так  теперь  попробуй
остановить, - сказал он.
     Пустота становилась все  холоднее,  и,  казалось,  что  теперь  холод
пронизал все его кости. Он не верил этому сердцу, и, неожиданно оказавшись
рядом с Ивешкой, перестал верить даже  себе:  ему  не  понравилась  ни  ее
холодность, ни тот взгляд, которым она встретила его.
     Он вдруг испугался того, о чем может попросить спрятанное внутри него
чужое сердце, или заставит сделать, и стал разворачивать Волка назад.
     За своей спиной он  слышал  призывный  рев  медведя  и  голос,  очень
похожий на ивешкин:
     - Дорогой зять, никто не причинит тебе здесь вреда. Слезай, слезай  с
коня.


     Хозяюшка бежала теперь не так  быстро,  нагруженная  двумя  седоками,
хотя с успехом преодолела и кусты и обломки веток, наваленные бурей  прямо
на их пути. Ее поддерживали колдовские желания, и они же удерживали  обоих
всадников на ее спине: Саша желал из всех сил, чтобы она сделала все,  что
могла. У него было  такое  чувство,  что  Петр  просто-напросто  исчез  из
окружающего мира, и не было ни единого намека  на  то,  где  он  мог  быть
сейчас. Ясно было лишь направление, в  котором  он  поскакал,  всего  лишь
какой-то миг назад.
     "Только ничему не верь!" - пожелал ему Саша. "Не верь и не надейся на
Ивешку, сейчас она ненадежна".
     Черневог пытался объяснить ему, что  ее  сердце  сейчас  находится  у
волков, а волки принадлежат Драге. Они разорвут его на куски,  и  оно  уже
никогда не сможет вновь стать целым...
     Хозяюшка бросалась из стороны в сторону и скользила по  сырой  земле,
едва не падая. Саша ухватился за ее шею, когда она выпрямилась, и  пожелал
ей новых сил.
     В  свете  молний  что-то  блеснуло  на  их  пути,  что-то  черное   и
движущееся. Оно вращалось, поднимаясь все выше и выше.
     - Ну, ну, - сказало существо, все  поднимаясь  и  поднимаясь  над  их
головами. Очередная молния осветила огромную блестящую голову и светящиеся
зубы. - Мой старый хозяин и мой молодой враг. Куда  это  мы  направляемся,
м-м-м?
     - Вперед! - во весь голос закричал Черневог, и лошадь,  оттолкнувшись
задними ногами, понеслась из всех сил. Гвиур вытянулся  прямо  поперек  ее
пути. Она перескочила через него, а Саша, вновь  ухватившись  за  ее  шею,
открыл рот, чтобы поглубже вдохнуть. Черневог обеими руками вцепился в его
кафтан. В следующий же момент, как только Хозяюшка перешла на свой широкий
шаг, их обоих дернуло назад, но благодаря удаче или желанию они все же  не
свалились.


     - Слезай, - сказала Драга, и  сердце  Черневога  сжалось  при  звуках
этого голоса, приговаривая: "Нет, нет, ничему не верь".
     Тогда из многоголосого хаоса до него вновь донесся голос Ивешки:
     - Петр, все в порядке.
     Он посмотрел в том направлении, откуда прозвучал этот голос,  готовый
прислушаться к нему, почти моментально забыв, почему  он  оказался  здесь,
если не по желанию Ивешки.
     Но тут из тени деревьев показались  волки.  Они  выскользнули  словно
тени и теперь теснились у ее ног.
     - Черта с два здесь все в порядке, - сказа он, в то  время  как  Волк
порывался повернуть назад, но  лишь  беспокойно  вздрагивал,  удерживаемый
силой желаний. - Разве ты не заметила, жена, что это  не  собаки?  Ты,  не
сказав ни слова, убежала из дома, и я только от твоего старого врага узнал
о том, что ты ждешь ребенка...
     - Петр. - Она протянула к нему руки.
     Он с силой ударил коня, но тот даже не двинулся.
     - Петр.  -  Волки  продолжали  кружить  возле  нее,  как  только  она
направилась в его сторону, а Волк выразил свой протест слабым безрадостным
ржаньем. Она взглянула на Петра, и сердце Черневога превратилось в лед.  -
Я могу освободить тебя, - сказала она, но  ее  голос  сливался  с  волчьим
воем, и волчьи глаза смотрели на него с земли. - Петр.
     Сердце Черневога вздрогнуло как от боли, когда она тронула рукой  его
колено и сказала:
     - Петр, слезай вниз. - А эхо ее голоса продолжало кружить над ним.
     Он чуть сдвинулся и взглянул вниз на волчьи  морды,  уставившиеся  на
него, взглянул в глаза Ивешке, стараясь не обращать внимания на хор воющих
голосов: лишь ее одну он  хотел  отыскать.  Он  взял  ее  руку  и  сказал,
чувствуя как дрожит сердце Черневога:
     - Ивешка, почему бы тебе вместо этого не забраться сюда,  ко  мне?  И
почему бы нам не отправиться домой? Ведь ты как раз этого  и  хочешь,  или
нет?
     Она колебалась, ее губы раскрылись,  в  глазах  поблескивали  вспышки
молний. Казалось, она потеряла дар речи.
     А он продолжал:
     - Мне ужасно жаль твой сад. Бог свидетель, сорняки теперь выросли там
по колено.
     Он  заметил  по  крайней  мере  слабое  движенье  ее  глаз.  Но   она
по-прежнему хотела, чтобы он спустился вниз.  Она  хотела,  чтобы  он  был
внизу...
     - А если я спущусь, ты выполнишь мое  желание,  Ивешка?  Только  одно
желание?
     - Какое?
     Он глубоко вздохнул и  спрыгнул  на  землю,  оказавшись  прямо  среди
волков.
     - Ты сама знаешь, какое, - сказал он.  Он  хотел  ее  сердце,  и  был
уверен, что она читала его мысли, а если она не догадывалась об  этом,  то
тогда она не имела представлений вообще ни о чем.
     - Не проси меня об этом! - закричала она, а затем еще: - Мама! Нет!
     Он оглянулся в тот же момент, как только  Волк  метнулся  в  сторону,
натягивая поводья, которые он все еще не выпускал из рук. Он протянул одну
руку, удерживая Ивешку, а вторую в этот момент так дернуло, что он едва не
задохнулся от боли.
     Он слышал, как Саша что-то кричал во весь голос, а может  быть,  этот
звук застыл лишь в его сознании. Он не выпускал повод, а Волк вертелся  на
месте, становясь на дыбы, увлекая вверх  за  собой  и  его  и  Ивешку.  Но
прежде, чем Волк опустился, он задел Петра своим коленом и едва  не  вышиб
из него дух.
     Ивешка пожелала что-то в этот момент. Молнии с треском разорвались  в
небе, ослепляя Петра. Волк рванулся, вырвал повод и отшвырнул их на землю,
прямо в гущу волков.


     Хозяюшка   выбралась   на   поляну,   оказавшись   в    самой    гуще
происходящего... "Беги!", - тут же пожелал в  ее  сторону  Саша.  Черневог
почувствовал, как сила этого желания пробрала его едва ли не до костей,  а
кобыла едва ли не стрелой понеслась между стаей  волков  и  приближающимся
медведем.
     Но Драга уже знала, что он был здесь. Она обратила все свое  внимание
в его сторону, и Хозяюшка испуганно  остановилась.  Он  почувствовал,  как
молнии сбираются прямо над его головой  и  дико  закричал,  разжимая  свои
руки:
     - Саша, сделай что-нибудь! - В тот же миг он соскользнул с  лошади  и
оказался посреди стаи волков, и, увидев подступавшего к нему  медведя,  он
пожелал смерти Драге...
     Саша повернул назад, делая попытку хоть как-то позаботиться о нем.
     То же самое сделали и волки.
     "Останови Ивешку!" -  пожелал  Саше  Черневог,  и  обратил  все  свои
желания на Бродячего. Сейчас он желал всей силы Гвиура и призывал в помощь
речной холод и мрак,  желая  старости  и  удушья,  желая,  чтобы  Бродячий
превратился во что-то другое, в то самое, во что его превращала Драга  для
собственных удовольствий.


     Петр попытался двигаться, почувствовав твердую землю.  Он  чувствовал
Ивешку рядом с собой, чувствовал что она желает ему добра, но  чувствовал,
что она желает и еще чего-то, столь же темного и грозного, как  окружавшие
их волки. Он, как мог, приподнялся, опираясь на колени и на  руку,  увидев
светлые ноги Хозяюшки,  нависающие  над  ними,  и  изо  всех  сил  пытался
подняться, когда Саша наконец остановил лошадь и спрыгнул на землю.
     - Останови их! - закричал он Ивешке.
     Из того места, куда он смотрел, доносилось дикое рычанье и  фырканье:
среди  этого  клубка  разъяренных  диких  зверей  было  что-то  еще.  Петр
отчетливо видел это, делая попытки подняться. Саша сунул ему в руку меч, и
все что Петр смог сделать, так это опереться на него, из-за  отсутствия  в
ближайшем окружении  врага,  чтобы  использовать  его  по  назначению.  Он
почувствовал боль  и  даже  вздрогнул,  когда  увидел  как  кровь  на  его
собственной  руке  вспыхивала  странным  необычным  светом   в   отблесках
молний...
     Сквозь ревущий ветер до него донесся крик Саши:
     - Мисай! Мисай, очнись! Ради Бога, очнись! Помоги нам!
     Петр  чувствовал,  как  ужас  охватывает  его,  чувствовал  сомненья,
чувствовал ненависть, чувствовал как холод сжимает его ледяными когтями. И
тогда он закричал:
     - Будь ты проклят, Змей! - полностью  осознав,  что  будет  последним
дураком, если позволит убить себя на этот раз. Он глубоко  вздохнул  и  из
всех сил бросился бежать. Он видел, как Змей сцепился с  волками  рядом  с
самым холмом, на котором стояла Драга, и бурлящий темный поток  сплетенных
тел несся прямо на нее...
     Внезапно его волосы встали дыбом, он остановился и взглянул вверх, на
клубящееся разгневанное небо, и со  страхом  почувствовал,  что  следующий
удар будет предназначен для него.
     Но буквально в следующую  минуту  что-то  вырвалось  из  него,  и  он
мгновенно ощутил, как какая-то его часть выскользнула наружу, и  мгновенно
прекратилась боль и покалывающая дрожь от недавнего страха: молния ударила
прямо в самый холм, раскалывая ночь и сотрясая землю.
     А затем он перестал видеть хоть что-нибудь, кроме мрачной картины  до
боли притупившей его глаза: рвущаяся вперед стая диких зверей и человек  с
поднятыми вверх руками, взывающий к молниям. Он не только не видел, но  он
и не слышал ничего кроме звуков раскатистых  ударов,  стоявших  у  него  в
ушах, и эти звуки и эти виденья  на  некоторое  время  овладели  всем  его
сознанием. Он не мог знать, остались ли там еще волки, он не  мог  слышать
их, как не мог знать, кто вообще остался в живых кроме него.
     - Саша? Ивешка? - пробормотал он приходя в себя,  когда  почувствовал
как что-то коснулось его, как какая-то твердая рука сомкнулась на его руке
и передала его в другие, явно мужские руки, а затем почувствовал еще одно,
еще более осторожное прикосновение.
     Он молил Бога, что он знает, чьи это были руки. Он ощутил  под  своей
рукой женскую спину  и  толстые  косы,  почувствовал,  что  мужская  рука,
державшая его, была мягкой и сильной. И тогда он сказал, а может быть  ему
только казалось, что сказал, потому что сам он так ничего и не услышал:
     - Я ничего не вижу. - Но это было неправдой: он подумал, что  на  всю
жизнь запомнит картину, будто застывшую перед его глазами.
     Постепенно виденье стало ослабевать. Он начал  различать  звуки:  шум
ветра,  тихое  ржанье  лошадей  и  рыданья.  Он  отчетливо   слышал,   как
всхлипывала Ивешка:
     - Боже мой, Господи... Петр... - А еще он  увидел  огонь:  весь  холм
будто провалился вниз и горел так, словно источник огня находился  глубоко
под землей.
     Саша сказал:
     - Их больше нет, они исчезли: и Черневог, и Драга. Они мертвы.
     Неожиданная мысль вдруг поразила  его,  вздорная  мысль,  ужасная  по
своему смыслу: у него не было намерений вообще использовать хоть  какое-то
из своих желаний, он знал, что с этой стороны абсолютно  невиновен,  но  с
прерывающимся дыханьем, крепко обняв Ивешку, сказал:
     - Видит Бог, что я никогда даже и не думал о медведе.
     Он очень озадачил этим Ивешку, и чувствовал ее любопытство и  вопрос,
но теперь ее голос звучал лишь сам по себе, не  перекрываемый  раскатистым
многоголосым эхо.
     Но тут Саша сказал:
     - Однако мы еще не закончили с этим,  -  и  отошел  от  них  к  огню,
напоминая Петру фигуру, только что потрясшую его сознание.
     И он спросил со страхом:
     - Что он делает? Какого черта он делает там? Ивешка?
     Она только крепче обхватила его рукой и повела в том же  направлении,
приговаривая:
     - Он собирается отправить их домой.
     У  него  на  этот  счет  были  определенные  опасения.  Он  не  хотел
приближаться к этому огню, но все-таки пошел  вслед  за  ней  и  с  дрожью
опустился на колени, пока Ивешка и Саша  посылали  свои  желанья...  и  он
вздрогнул,  как  только  почувствовал,  как  волна  холода  несколько  раз
пробежала по нему. И в тот же момент в огонь, будто подхваченные  ураганом
листья,  устремились  призраки.  Разрываемые  потоками  воздуха  на  белые
клочки, они уносились вверх вместе с дымом.
     Он слышал голос Ууламетса, доносящийся как будто из бесконечной тьмы:
"Простите мою жену. Ведь это она убила Маленку, но звери, оставшиеся после
нее, оказались ей не по зубам.  Они  всегда  ждали  случая  разделаться  с
ней... что в конце концов и случилось..."
     И эта тень скрылась в  огне  вслед  за  другими.  В  этот  момент  он
почувствовал, как рука Ивешки сжала его руку.
     Затем белая, почти прозрачная сова медленно скользнула  мимо  них  на
широких крыльях. Молодой призрак вытянул руку, и она устроилась на ней,  а
он повернулся в их сторону и очень серьезно взглянул на  них,  прежде  чем
исчезнуть в водовороте красноватого дыма.
     Бог знает почему, но Петр почувствовал боль  где-то  рядом  со  своим
сердцем.
     А Ивешка только еще крепче сжала его руку и  не  отпускала  ее,  пока
боль не прошла.





     Волк и Хозяюшка имели свои собственные причины, чтобы опасаться этого
места. И потребовалось немало желаний и изрядных размеров  подкуп,  прежде
чем удалось вернуть их назад. Но они не собирались долго задерживаться  на
этой поляне, где у подножья холма оставался  почти  дотла  сгоревший  дом:
первым выехал Саша, верхом на Хозяюшке, а следом за ним на Волке следовали
Петр и Ивешка, обхватившая его руками и прижавшая голову к его спине.
     Она хотела, чтобы он знал о ребенке. А еще она хотела, пока  они  все
дальше и  дальше  углублялись  в  темноту,  чтобы  он  знал,  что  она  не
собиралась возвращаться домой, а ехала с ними только до  того  места,  где
оставалась лодка.
     Но на это он лишь ответил ей:
     - Это все вздор. Это сущий вздор, Ивешка.
     - Как ты не понимаешь, Петр...
     Он положил свои руки поверх ее и продолжил:
     -  Черневог  сказал  однажды,  что  я  слишком  молод,  чтобы  что-то
понимать. Но ведь мы справились с этим.
     Она то сжимала, то разжимала руку. Он вывел ее из себя.  Она  до  сих
пор не могла простить Черневога. Прощенье, пыталась она  объяснить  Петру,
давалось ей не так-то легко. Она должна была бы пожелать, чтобы  он  забыл
Черневога и все, что было связано с ним, если бы она не боялась разоружить
его на тот случай, если в нем оставалось какое-то нереализованное желание.
     А он продолжал:
     - Ну, я думаю,  что  тебе  лучше  не  оставаться  на  лодке,  как  ты
считаешь? Тебе бы лучше вернуться домой, да не спускать с меня глаз, чтобы
быть уверенной что я веду себя должным образом.
     И эти слова точно так же выводили ее из равновесия. Она хотела, чтобы
он понял, что в ее отношении к нему есть огромная сложность, заключающаяся
в том, что она до сих пор не знала, чего же именно хотела от него. До  сих
пор она не лучшим образом поступала со своим мужем, и теперь она абсолютно
не знала, как она собиралась обходиться с ребенком.
     - Я просто не знаю, - сказала она, - я просто не знаю, что это  может
быть за ребенок...
     - Ребенок как ребенок. Запросто можно представить, - заметил он.
     Она же решила, что это было недальновидно и глупо. Наверное,  он  так
говорил нарочно, не задумываясь о  предстоящих  трудностях.  У  них  вновь
намечалась ссора. И в следующий момент она закричала:
     - Остановись, я хочу сойти вниз. - Она была напугана и  раздосадована
и собой и им.
     - Со мной ничего  не  случилось,  когда  я  был  с  Черневогом,  и  я
сомневаюсь, что ты можешь хоть как-то навредить мне.
     - Ты даже не представляешь, что я могу сделать! - воскликнула она.
     Но в этот момент раздался спокойный голос Саши,  который  ехал  сзади
них:
     - Он гораздо умнее, чем ты о нем думаешь, Ивешка.
     А Петр добавил:
     - Все в порядке. Ведь я заключил с ней сделку, и  теперь  она  должна
платить, разве не так работает волшебство?
     - Я не заключала никаких сделок, - заявила она.
     - Но ведь там, на поляне, я спрыгнул с лошади, разве не так? Так  где
же твое сердце?
     Она продолжала молчать. Он начал проявлять беспокойство о  том,  есть
ли оно у нее на самом деле, или прошлой ночью все-таки что-то случилось.
     - Оно у меня есть, - успокоила она его.
     - Это действительно, так? - переспросил он. - Тогда ты задолжала  его
и должна платить.


     Они добрались до бывшей  стоянки  Черневога,  где  рядом  с  потухшим
костром лежали намокшие от воды книги, парусина и  остальные  вещи.  Здесь
они  слезли  с  лошадей,  чтобы  те  могли  отдохнуть,  хотя  бы  немного.
Волшебство  все  еще  продолжалось:  Петр  ощущал  это  по   беспокойству,
носившемуся в воздухе. Разве могло оно быть из-за чего-то еще? А возможно,
он просто привык к этому. Он уселся на землю, обхватив  руками  колени,  и
ждал, не пытаясь утруждать себя поисками доказательств.
     Но наконец Ивешка поднялась, ушла куда-то в темноту, осталась там  на
некоторое время. И вот, очень медленно, он начал  осознавать,  что  теперь
рядом  с  его  сердцем  тайно  поселилось   что-то   крайне   скрытное   и
раздраженное.
     А она сказала ему обычным, свойственным для колдунов образом, и  была
так испугана, что его собственное сердце стало учащенно биться: "Возможно,
мое постоянное присутствие может не понравиться  тебе,  Петр.  Но  в  этом
случае я могу забрать его назад, я  могу  всегда  найти  для  него  другое
место".
     Тогда  он  поднялся  и  пошел  в  ее  сторону,  но,  почувствовав  ее
удрученное состояние, остановился невдалеке.
     - Ивешка... - начал было он успокаивать ее.
     Она сказала, на этот раз вслух:
     - Мой отец убежал из дома Маленки, а моя мать оставалась  там,  желая
занять ее место. Это был смелый, но глупый поступок. Она убила  Маленку  и
оставила на растерзание волкам. Она хотела  овладеть  волшебством,  и  оно
отплатило ей.
     - Черневог много рассказывал про волшебство.
     - Петр, я  не  могу  ничего  обещать  прямо  сейчас,  но  если  будет
ребенок... то у меня не останется выбора.
     Он понял о чем она говорила.
     - Ведь мы же не захотим, чтобы наш дом сгорел.
     - Прекрати...
     - ...смеяться? Но я предпочитаю смех всему остальному.
     Некоторое время он ощущал волнение ее сердца, будто она находилась  в
страшной панике.
     - Тише, - сказал  он.  -  Успокойся.  Успокойся  и  послушай,  что  я
расскажу тебе о Черневоге...
     - Я не хочу ничего слышать о нем!
     - А мне кажется, что ты будешь, - настаивал он. -  Я  просто  уверен,
что будешь.
     Она стояла,  пристально  вглядываясь  в  него  освещенную  отблесками
костра тьму. Ее губы дрожали, а на глазах блестели слезы.
     - Так ты сделаешь это для меня? - спросил он. - Ты будешь слушать?


     Пришла зима. Все  было  покрыто  глубоким  снегом.  Малыш  совершенно
неожиданно  появился  в  новой,  только   что   отстроенной   конюшне,   с
удовольствием составив  компанию  лошадям.  Возможно,  что  наконец-то  он
взялся именно за свою работу, а возможно ему просто надоели колдуны  с  их
постоянными заботами. Так или иначе, но он вернулся, живой,  невредимый  и
вполне умиротворенный. Время от времени, по вечерам, как  например  вчера,
около дома можно было видеть и леших. А  рядом  с  баней,  которую  теперь
больше не посещали никакие  привидения,  на  удивленье  быстро  появлялись
дрова для растопки печей.
     Но сегодняшним утром в доме был нарушен весь заведенный порядок,  там
даже не собирались, как обычно, печь хлеб. Вместо этого в  котлах  грелась
вода, а бревна и столбы скрипели  и  потрескивали  больше  обычного.  Двое
мужчин старались не поддаваться панике, хотя Ивешка и была готова к  тому,
чтобы запаниковать по-настоящему... Разумеется, им приходилось видеть, как
появляются на свет котята,  а  Саша  даже  признался,  что  видел  однажды
появление теленка, отчего Ивешка ударилась в слезы.
     Она и без того боялась и была страшно напугана. Петр знал  это  лучше
всех, имея ее сердце рядом со своим. Он делал все, что мог, он  делал  все
гораздо лучше, чем даже сам мог догадаться о своих способностях,  несмотря
на то, что всегда очень тяжело переживал вид крови и  просто  человеческую
боль. Она же не хотела, чтобы при  этом  присутствовал  Саша,  потому  что
рисовала себе  самые  ужасные  картины,  раздумывая  над  тем,  кем  может
оказаться этот ребенок и сколь тяжелыми могут быть роды, а больше всего на
свете она не хотела никаких желаний в ее сторону.
     Сколько раз она выкрикивала одно и то же: "Я не знаю, что я  есть,  и
только лишь Богу известно, что есть мой ребенок!  Я  никогда  не  переживу
этого..."
     Петр напомнил ей, что сказал по этому поводу Саша:
     - Ты никогда на самом деле не покидала этот мир.  Русалка  не  бывает
мертвой. Русалка никогда не умирала. Может быть, в этом ее горе? Поэтому у
тебя есть полное право на жизнь.
     Она только тяжело вздохнула и, может  быть,  захотела  в  этот  самый
момент, чтобы ребенок наконец-то родился. Все произошло очень быстро. Петр
сделал все, о чем Саша говорил ему, и уже  в  следующую  минуту  держал  в
руках свою дочь.
     - Ты только посмотри на нее! - приговаривал он. - Только посмотри!
     Ивешка очень беспокоилась, он чувствовал это яснее ясного:
     - Дай ее мне. Дай ее мне, Петр.
     И вновь страх. Он чувствовал, как ее желанья защищают его, он слышал,
как все те же желанья обращают вопросы к ребенку, на которые  тот  не  мог
дать ответов.
     Она хотела, чтобы он ушел и оставил ее одну со своими заботами.
     Это слегка уязвляло  его.  Но  он  знал,  почему  она  так  думала  и
поступала. Он чувствовал ее страх внутри себя. Он  выскользнул  за  дверь,
где его поджидал Саша.
     - С ней все хорошо, - сказал он, хотя Саша и без того знал это.  Саша
знал, с божьей помощью, все, что  хотел.  Саша  протянул  ему  чашку  чая,
крепленого водкой, и сказал: - Присядь.
     - Она все еще опасается, - сказал  Петр,  всем  своим  сердцем  желая
сделать хоть что-нибудь. - Она чертовски боится... Но ведь  если  бы  было
что-то не так, домовой обязательно сделал бы что-то? Во всяком случае, дал
бы нам знать.
     - Непременно, - успокоил его Саша.
     Но затем произошло  что-то  странное.  Он  почувствовал,  что  Ивешка
внезапно  испугалась,  скорее  от  удивленья,   пораженная   чем-то.   Его
собственное сердце тут же заколотилось, и он подскочил с места и распахнул
дверь в ее комнату. Что-то черное лежало на покрывале.
     Косматый  шар  поднял  голову  с  лап,  взглянул  на  него   круглыми
торжествующими глазами, подскочил вверх и устроился на руках Ивешки  рядом
с ее ребенком.
     Малыш снова  был  с  ними.  Малыш  вполне  одобрял  появление  нового
человека в доме.
     Несомненно, Малыш одобрял.

Популярность: 1, Last-modified: Sat, 04 Nov 2000 05:50:01 GmT