----------------------------------------------------------------------
   Jenny Jones. The Blue Manor (Victor Gollancz, London, 1995).
   Изд. "Мир", 1999. Пер. - Ю.Соколов
   OCR & spellcheck by HarryFan, 28 July 2000
   ----------------------------------------------------------------------

                                                   Моей матери Мери Черч,
                                                   садовнице и музыкантше,
                                                   с любовью.


   "Le Manoir de Rosamonde"
   by Robert de Bonnieres

   De sa dent soudaine et vorace,
   Comme un chien l'amourm'a mordu...
   En suivant mon sang repandu,
   Va, tu pourras suivre ma trace...

   Prends un cheval de bonne race,
   Pars, et suis mon chemin ardu,
   Fondriere ou sentier perdu,
   Si la course ne te harasse!

   En passant par ou j'ai passe,
   Tu verms que seul et blesse
   J'ai parcouru ce triste monde.

   Et qu'ainsi je m'en fus mourir
   Bien loin, bien loin, sans decouvrir
   Le bleu manoir de Rosamonde.


   "Дом Розамунды"
   Робер де Бонньер

   Внезапной и прожорливою пастью
   Как пес впилась в меня любовь,
   Езжай же следом, и поможет кровь
   Свидетелем стать моему несчастью.

   Седлай коня в далекую дорогу
   И средь чащоб, оврагов и теснин
   Кровь путь покажет - здесь я был один,
   Гони лишь от себя усталость и тревогу!

   И следуя за мной кровавою тропою,
   Увидишь ты: израненный и лишь с самим собою
   Объехал я наш мир печалей и тревог.

   И умер, не достигнув цели.
   Измученный болезнью и трудом,
   Не отыскал я Розамунды синий дом,
   Но злую участь и жестокий рок
   Я на себя своей рукой навлек.





   Огни выхватили его из тьмы всего лишь на мгновение.  Стоявший  на  краю
дороги мужчина, блеснув прилизанными дождем волосами, прикрыл руками лицо,
скрывая глаза. Похоже было, что он собирается шагнуть на дорогу,  в  поток
несущихся машин.
   Она едва не остановилась. Нет, не едва. Ни одна  женщина  не  остановит
ночью машину, чтобы подобрать незнакомца, чуть  ли  не  прячущегося  возле
дороги.
   Кроме того, он был не один. Рут успела  заметить  две  неясные  фигуры,
сидевшие на краю позади него. Для подробностей было слишком темно,  и  она
ехала чересчур быстро.
   Она даже не задумалась. Он не был одинок: те, кто  был  с  ним,  должны
были предотвратить любое несчастье.  Она  спешила  домой;  проехав  лесной
дорогой, она сразу повернула на Коппис-роу. Деревья здесь были  гуще,  они
почти прикрывали въезд на аллею.
   С привычным нетерпением она остановилась, чтобы открыть ворота, а потом
слишком уж быстро помчалась по обсаженной деревьями аллее. Неважно, других
гостей в этот вечер не будет.
   Их было трое.
   Рут оставила автомобиль на подъездной дорожке, едва отметив, что в доме
не горит свет. Белые розы -  единственная  радость  -  бледными  огоньками
светились вокруг террасы. Она поднялась по нескольким ступенькам к входной
двери, открыла ее.
   И словно вступила в раскаленную  печь.  В  доме  было  жарко  и  душно.
Занавеси, наверное, были задернуты весь день, подумала она. Тяжелый бархат
оставлял снаружи солнце, перекрывал доступ воздуха. При всем своем размере
дом угнетал. Она оставила дверь открытой, и  холодный,  влажный  от  дождя
воздух хлынул в дверь.
   - Закрой дверь.
   - Надо проветрить, - ответила она кротко, включая лампу, стоявшую возле
двери.
   Сидевший за длинным столом Саймон заморгал от внезапного света.
   - Что ты делаешь во тьме? - Она не ожидала ответа: вопрос, конечно  же,
был излишним. В занятии его сомневаться не приходилось: бутылка виски  уже
наполовину опустела.
   Не закрывая двери, она села  напротив  него,  открывая  дорогу  в  холл
насекомым.
   Рут налила и себе. А что, почему бы и нет?
   - Ну как дела сегодня? Как твои психи?
   - Так себе.
   - Можешь не говорить мне, я знаю. -  Он  медлил,  поворачивая  бокал  в
тонких пальцах. - Словом, ты получила истинное удовольствие? Много ли  душ
повернула назад от самого  края?  И  как  насчет  благодарности,  ощущения
выполненной работы, крохотного огонька, зажженного в скорбной  тьме  злого
мира?
   Он встал и направился в сторону выключателя.
   Темнота. Она опустила бокал.
   - А где Кейт?
   - В постели, а где же еще? Уже поздно. Рут! - Он стоял вполне спокойно,
она слышала его дыхание, жесткое и напряженное.
   - Кто-нибудь звонил? Гости были?
   - Нет, или ты кого-нибудь ожидала? - Голос Саймона потерял резкость,  в
нем слышалась только усталость. Она направилась к нему,  осторожно  огибая
стол и стулья.
   - А теперь пора в постель! - Она взяла его за руки.
   Дрожь Саймону скрыть  не  удалось.  Неспешно,  изображая,  что  она  не
заметила этого, Рут высвободила свою руку и шагнула назад к  двери,  чтобы
закрыть ее.
   - Пойдем, тебе нужно поспать...
   - Это ты так говоришь! - Внезапный гнев, слова резкие и жесткие.
   Прибегнуть ли к извинениям... обычным, честным  и  безвредным?  Или  же
нет? Рут поглядела на руки.
   - Ну, лично я  иду  ложиться.  Ты  чего-нибудь  хочешь...  может  быть,
травяного чая, какао?..
   Молчание. Ответа она и не ожидала. Тем не  менее  Рут  приготовила  ему
питье и отправилась спать.


   В ту ночь ей привиделось, что тот человек все еще стоит перед ней. Руки
закрывают глаза, волосы прилипли к голове, гладкие и темные под дождем; он
стоял  возле  ее  постели,  готовый  шагнуть  вперед.  Рут   шевельнулась,
отворачиваясь, и наткнулась на Саймона. Оба отпрянули друг от  друга,  как
слизняк от осы, как целлофан от огня.
   Сон закончился. Она лежала, открыв глаза, и  только  неясные  очертания
занавесей заставили ее вспомнить о фигурах, наблюдавших за ней  из-за  его
спины.





   Яркий свет слепил, инстинктивно он поднял руки, чтобы прикрыть глаза, и
тогда ястреб скользнул в ночное небо.
   Рев, яркая вспышка, он отступил назад с  дороги.  И  вовремя.  Взлетела
грязная жижа; красные огни  исчезли  вдали,  и  теперь  уже  новая  машина
мчалась через ночь к нему.
   Хмурясь, Бирн отступил  на  шаг,  опустил  руки,  глаза  его  сделались
внимательными. Он медленно повернулся.  Позади  него  темнели  промоченные
дождем скучные деревья, низкие кусты, ежевика и папоротник.
   Пахло бензином, машинами, маслом и грязью. Его ноги то и  дело  ступали
на мусор:  промокшую  бумагу,  блестящие  консервные  банки,  апельсиновую
кожуру...
   Поздно, уже далеко за полночь. Последний везший его водитель нервничал,
шарахался от грузовиков, словно испуганный кролик.
   Он устал от этого голосования, недолгих разговоров с незнакомцами.  Для
одной ночи довольно, Бирн хотел отыскать  где-то  укрытие,  спрятаться  от
дождя. Теперь поздно искать отель или гостиницу,  ему  хватит  навеса  или
гаража. В середине лета холодов можно  не  опасаться.  Он  заехал  слишком
далеко и чересчур быстро.
   На дороге шумели  машины,  скользкая  трава  под  его  ногами  казалась
сальной. Он направился вдоль края  леса,  параллельно  дороге,  разыскивая
тропу - любой путь, уводящий в сторону от движения.
   Дождь все шел, дорога сделалась ужасной.  Возможно,  ему  не  следовало
бежать, наверное, надо было встретить случившееся лицом к лицу...
   Тропы не было. Немного погодя он понял, что повернул назад к Эппингу. В
густом лесу не обнаруживалось прогалин, ничего не было заметно и на другой
стороне дороги. Впрочем, дождь начал ослабевать, и  Бирн  заметил  луну  -
пятно, проступавшее за редеющими облаками. Поспать можно и под деревом.
   Дорога вдруг присмирела, ненадолго остановив свое течение к городу.
   И в наступившей необычной тишине по левую руку  вдруг  хрустнул  сучок,
зашелестела листва. Бирн остановился, выжидая. Здесь кто-то был; ни птица,
ни лис не способны  произвести  такой  шум.  Словно  в  подтверждение  его
правоты, между деревьями блеснул небольшой огонек.
   Какой-нибудь бродяга. Он уже собирался отправиться  дальше,  когда  его
окликнули.
   - Эй, не подойдете ли на минутку? - прогнусавила женщина.
   Он медлил, стоя возле дороги.
   - Ну пожалуйста! - Голос смягчился, сделавшись  ранимым  и  испуганным.
Наверное, она тоже голосовала, как и он сам, и попала в беду. Быть  может,
ей надо помочь. Неуверенно Бирн направился к огоньку, раздвигая  подлесок.
Кусты цеплялись за куртку, ежевика царапалась.
   Тут он их и увидел на другой стороне небольшой прогалины,  пламя  свечи
едва освещало лица. Их было трое, они сидели, скрестив ноги, на земле  под
натянутым между деревьями брезентовым навесом. Мужчина и две женщины.
   Женщины казались двойняшками или же просто сестрами. Он не мог сказать,
которая из них только что говорила. Глаза обведены одинаковой  чернотой  -
лишь торчат слипшиеся ресницы. Длинные волосы крысиными  хвостами  собраны
на затылке. Одевались они, должно быть, у какого-то старьевщика:  атлас  и
рваный бархат, на шеях серебряные цепочки.
   Подобно им  мужчина  был  очень  бледен,  короткие  темные  волосы  над
восковой кожей, след древнего шрама, протянувшийся ото лба ко рту. Он  был
облачен в старинный костюм адвоката. Шарф завязан вокруг  шеи.  Рассеянный
взгляд обращен к свече, как и у обеих женщин.
   Наркоманы, отстраненно подумал Бирн. Такая компания ему ни к  чему.  Но
он вспомнил страх, прозвучавший  в  голосе  женщины,  и  сделал  еще  пару
шажков.
   - Что вам нужно? - спросил он.
   Мгновение никто не шевелился, никто  не  произнес  ни  слова.  А  потом
мужчина поглядел вверх на Бирна и улыбнулся. Шрам тянул его рот вкось.  Он
поднял руки ладонями вверх, словно говоря: ну вот мы и здесь. И что же?
   Он напоминал Дэвида - не шрамом, не лохмотьями, но  поступками.  Та  же
беспомощная улыбка и открытые руки...  и  что  же  ты  собираешься  теперь
делать? А он, Бирн, убежал. Убежал прочь.
   Тут обе женщины  поднялись  и  направились  к  Бирну.  Память  все  еще
отвлекала   его;   захваченный   представшим   перед   умственным   взором
изображением Дэвида, его болезненной улыбкой, этими пустыми  ладонями,  он
едва заметил, что женщины почти истощены. Только потом Бирн вспомнил,  как
они двигались - точно повторяя движения друг  друга,  шаг  за  шагом.  Они
пересекли поляну и остановились по другую сторону от  Бирна,  так  что  он
почувствовал запах немытого тела, тяжелую мускусную вонь.
   Но заговорил мужчина.
   - Странствуете? Так? Далеко ли? - Голос звучал культурно и  старомодно,
как на Би-Би-Си, совершенно не гармонируя с внешностью оборванца, с  этими
двумя неряшливыми женщинами возле  него.  Мужчина  все  еще  улыбался,  но
дружелюбия в улыбке не было.
   Прежде чем Бирн успел ответить, одна из женщин залезла  рукой  под  его
куртку, во  внутренний  карман.  Он  дернулся,  желая  остановить  ее,  но
почему-то опоздал.
   - Что вы делаете? - В ее руках оказался его швейцарский армейский  нож.
- Верните мне эту вещь!
   - Сейчас, гляди-ка, - сказала она своей спутнице, раскрыв складной нож.
Они обменялись взглядами тайных соучастниц. А потом  разом  повернулись  к
человеку, сидящему на земле.
   Шевельнулась лишь одна из них - та, что с ножом; женщина скользнула  по
траве, не хрустнув ни одним сучком, ни одна ветвь не задела ее  юбку.  Она
уселась под навесом возле сидящего.
   Это было опасно. Бирн знал, что  это  опасно.  Ему  следовало  поскорее
отсюда убираться. Он произнес вновь:  "Что  вы  делаете?",  но  голос  его
звучал напряженно и неубедительно. Он рванулся вперед, но  другая  женщина
повисла на его руке, задерживая на месте.
   - Смотри, - прошипела она. - Это предназначено для тебя.
   Вес, отяготивший его руку, ни в коей мере не соответствовал  ее  росту.
Бирн попытался стряхнуть женщину  и  вдруг  испытал  совершенно  необычное
ощущение: ему показалось,  что  сила  вдруг  истекла  из  него  через  это
прикосновение.
   Он закричал:
   - Что это такое? Кто вы?
   Луна исчезла за облаком, и он не мог видеть ее лица.  Бирн  пошатнулся,
его колени внезапно ослабели, и ее  хватка  напряглась,  не  позволяя  ему
сдвинуться с места.
   - Подожди, - сказала женщина. - Запоминай.
   Та, что была с ножом, подала его мужчине, сидевшему на траве. Он провел
пальцем по лезвию, опробуя остроту, и произнес:
   - Действуй же. Чего ты ждешь?
   Тут он передвинул свечу вбок, и женщина преклонила  перед  ним  колени.
Руки мужчины были разведены; свободные и расслабленные, они прикасались  к
траве. Он задрал голову, словно захотев увидеть звезды, и точным  обратным
движением руки женщина провела по его горлу.
   Все произошло в жутком молчании. На белой коже выступила темная  тонкая
линия,  мгновенно  хлынула  кровь.  Глаза  мужчины  закрылись,  утопая   в
глазницах, его рот оставался недвижимым. И  вдруг  он  повалился  вбок,  и
костюм его спереди увлажнял пульсирующий алый поток.
   Бирн  в  потрясении  что-то  пробормотал...   протест,   неприятие.   В
случившемся было нечто нереальное, уродливое. Человек этот даже не пытался
оказать сопротивление, он просто позволил всему совершиться  -  так  Дэвид
развел перед ним свои руки, и он убежал...
   Он хотел убежать и отсюда, подальше от этого...  жертвоприношения?  Так
оно было, наверное, другого слова у  него  не  находилось.  Но  немыслимая
тяжесть  все  еще  приковывала  к  женщине  его  руку,  и  Бирн   не   мог
пошевелиться. Вторая ее рука скользнула  вверх  по  спине  -  под  куртку,
холодные пальцы, острые как кость, сдавили шею.
   - Нет!.. -  Но  она  оставалась  неподвижной,  словно  скала  или  сама
земля... приникая к его членам, она влекла его вниз.
   В ушах запело, и звезды посыпались перед глазами.  А  потом  обрушилась
тьма, придавившая его к земле.
   Бирн с трудом сел и приложил ладонь к вискам. Пальцы были в крови, и он
с отвращением вспомнил хлеставшую кровь и человека, валившегося  боком  на
траву.
   А потом вновь вспомнил Дэвида (лицо друга появилось  в  памяти)  и  эти
слова: "_Действуй же. Чего ты ждешь?_"
   Нет. Довольно. Бирн резко повернулся к яркому солнечному свету, и  боль
пронзила голову. Те, другие, исчезли. Было светло, настало утро следующего
дня... Он находился совсем один  на  поляне,  и  вокруг  не  было  заметно
никаких признаков того, что здесь кто-либо находился. Исчезли  сгорбленный
силуэт в черной одежде, брезент, две женщины и даже свеча.  В  неподвижном
воздухе болезненно пахло его собственной кровью, но другая кровь  засохла.
Ее  осталось  всего  лишь  несколько  пятен,  несколько   ржавых   капель,
разбрызганных по земле. Уже собрались мухи. Бирн встал,  ощущая  кислятину
во рту, оперся рукой о дерево и огляделся.  Яркая  трава  вокруг  его  ног
горела каплями росы. Нетронутой росы.
   Неужели все это ему приснилось?
   Тут он понял, что в его рюкзаке покопались. Одежда была  разбросана  на
траве, но бумажник с деньгами, кредитные карточки и водительская  лицензия
исчезли. Не было и фотографии Кристен. А из-за  пояса  в  раннем  утреннем
свете кровавой  ржавчиной  подмигнул  открытый  нож.  Бирн  извлек  его  и
повертел в ладонях.


   Что же случилось? Воспоминания об  этой  случайной  и  странной  смерти
оставались смутными. Кем были эти люди? Бирн даже представления  не  имел,
зачем им потребовалось дожидаться его, чтобы убить этого человека.  Ничего
себе убийцы, которые разыскивают свидетеля? "Это предназначено для  тебя",
- сказала она.
   Такого ему не было нужно. И потом, где же тело? Бирн огляделся:  ровная
земля, никаких следов свежей могилы. Неужели где-то  рядом  у  них  стояла
машина и они унесли этого человека? Он не видел чужих следов ни на  мокрой
траве,  ни  на  глине  -  все  следы  оставили   его   собственные   ноги.
Доказательства случившегося предоставляла одна только память.
   Почему  они  оставили  его  в  живых,  позволив  стать  свидетелем   их
преступления?
   Более того, соучастником - во всем, кроме дела.  Черная  яма  поджидала
его здесь, манила к себе. Нет, не под утренним светом, не под солнцем.
   Они даже украли его бумажник, украли его личность. Ну  что  ж,  он  сам
позволил.
   Это направило его размышления в другую сторону. Быть может, они  хотели
впутать его в  убийство,  если  оно  действительно  совершилось.  Впрочем,
случившееся трудно было назвать  этим  словом.  Вчерашний  кровавый  обряд
обошелся без какого-либо сопротивления. Тот, со шрамом, сам опробовал  нож
и еще улыбнулся, как Дэвид. Но тела не осталось. Бирн не был  уверен,  что
может  доверять  своим  воспоминаниям.  Происшедшее   слишком   напоминало
галлюцинацию, слишком уж все  путалось  в  его  голове.  Бирну  ужасно  не
нравилось то, что нынешнее событие смешивается  с  тем,  что  произошло  в
Йоркшире.
   Он почувствовал себя плохо. На виске ныл синяк, рана кровоточила, но он
не помнил, как это случилось. Быть  может,  его  ударили,  но  он  не  был
уверен.
   Все было так невероятно, так непонятно. Надо бы сообщить в  полицию  об
этой смерти, принятой с непонятной кротостью.
   Он остановился. В полицию, безусловно, обращаться нельзя. Там  спросят,
а где же тело? И что вы лично делали, слоняясь по Эппингскому лесу в столь
поздний час? Они станут выяснять, кто он такой, захотят узнать о нем  все.
Где вы живете и кто может поручиться за вас?
   Ничего, нигде, никто. Боже, какая путаница!  Бирн  вновь  опустился  на
траву, обняв голову руками. Полиции уже известна  его  внешность,  военные
наверняка распространили описание. Там сразу поймут, кто он. А  потом  все
начнется снова: психиатры, советники и вопросы.
   Он уже не мог выносить все это. Отчасти поэтому  он  и  бежал,  отчасти
поэтому и оказался здесь. Из-за всей этой шумихи.  Он  отправился  на  юг,
чтобы убраться подальше от всего. Бирн не  намеревался  вновь  представать
перед оком публики - теперь уже в  качестве  свидетеля  при  расследовании
обстоятельств убийства.
   Но, но, но. У него нет денег, нет водительских прав  или  какого-нибудь
удостоверения личности. У него просто нет никакой  личности.  Эти  женщины
лишили его всего важного, оставив ему  только  запятнанный  кровью  нож  и
головную боль.
   Он ощущал жажду, голова болела, безоблачное небо сулило горячий день.
   Надо  бы  напиться.  Из  ручья  или  из  пруда,  лишь  бы  была   вода.
Обстоятельства требуют. Бирн повернулся спиной к  дороге  и  направился  в
лес.


   Ручеек он отыскал достаточно скоро, но грязная струйка не многим  могла
помочь ему. Прежде чем двинуться дальше,  Бирн  зарыл  нож  в  перегнившую
листву, а потом смыл с рук сочную яркую глину.
   В полицию идти нельзя, он понял это сразу, как только закопал нож. Если
уж он не пошел в полицию в Мидлхеме, зачем  же  здесь  проявлять  подобную
аккуратность?   Быть   может,   он   успел   приобрести    склонность    к
невмешательству. Бирн посидел немного, опершись  спиной  о  ствол  дуба  и
подобрав колени. Дуновение принесло  острый  запах:  дикий  чеснок.  Дрозд
опустился  на  соседнее  бревно.  Птица  не  обратила  на  Бирна  никакого
внимания. Солнце рассыпало по земле светлые пятна.
   На мгновение,  на  очень  недолгое  время,  смертоносный  поток  памяти
остановился, и лес наполнился звуками: шелестом, птичьей песней, журчанием
воды. Дорога ушла куда-то далеко, хотя  угадывалась  за  всеми  остальными
звуками. Под деревьями было приятно. Он мог хотя бы забыться. А в  Лондоне
сейчас уже жарко, людно и душно...
   Однако больше деваться некуда. В Лондоне он мог затеряться,  там  никто
не станет интересоваться, кто он такой.
   Бирн вновь поднялся на ноги. Зашелестели листья. Между буками  на  краю
мелкого овражка что-то блеснуло в солнечном свете -  крошечная  серебряная
искорка.
   Он сразу понял, что это такое, вспомнив про серебряные цепочки на  шеях
женщин. Бирн бросился наверх, поскользнувшись на прелой листве, но  увидел
только пустую жестянку из-под пива, отразившую солнечный свет.
   Сердце его  колотилось,  дыхание  стало  неровным.  Оказалось,  что  он
встревожен куда больше. Что, если они по-прежнему  неподалеку?  Что,  если
это какие-нибудь сложные игры в "кошки-мышки"? Что, если за ним наблюдают?
   Он оглядел лес, но деревья замерли, листья чуть  колыхались.  Никого  и
нигде. Бирн уже собрался вернуться к дороге, когда заметил это.
   Голубое пятно блеснуло среди листвы, прохладное и зовущее. Он уже шел к
нему, к этому слабому блеску сверкающей воды за деревьями.
   Идти пришлось дольше, чем рассчитывал Бирн. Он знал, что Эппингский лес
невелик, что весь он рассечен дорогами и тропами, и  все  же  Бирн  словно
прошел не одну милю под сенью деревьев, прежде чем добрался до  дома.  Его
как бы втягивало внутрь, отрывая от  обычной  жизни,  от  цели.  Он  хотел
начать новую жизнь. Начать сначала - в дыму, -  и  пусть  никто  не  будет
знать его или интересоваться им.
   Солнце поднялось на свои высоты, когда он наконец все увидел отчетливо.
Бирн шел вдоль гребня. Это была не вода. К югу, в низине, его  ждал  синий
дом. Сложенный из серо-голубого камня, цветом он  напоминал  воду  и  даже
искрился под солнечными лучами.  Дом  высоко  поднимался  над  окружающими
деревьями своими тремя или четырьмя этажами. Фантазия на готические  темы,
отметил с интересом Бирн.
   Дом что-то напоминал ему, но что именно, он не  мог  вспомнить;  память
напрасно рылась на задворках его  сознания.  Бирн  понимал  это  чувством,
находящимся за пределами памяти.
   Позади дома за рощей  блеснула  вода.  Деревья  были  повсюду,  рощицы,
перелески, словно лес  вдруг  откатился  назад  как  прилив,  оставив  дом
выброшенным на берег, в долине посреди зеленых луж.  Голубой  камень  дома
был оправлен в деревья, его черепицы поблескивали сквозь листву.
   Бирн уже почти не слышал шума дороги. Возле дома, должно быть,  его  не
слышно совсем. Укромный уголок привлекал Бирна. Эти деревья  прятали  дом,
смягчая резкую перспективу.
   Но кто решится жить здесь,  подумал  он,  в  такой  изоляции?  Какой-то
преуспевающий бизнесмен, стареющая звезда... Впрочем,  нет.  Скорее  всего
дом пустует, ведь вокруг него царило безмолвие. Бирн обнаружил,  что  идет
через лес.
   Дом ждал, открытый и приветствующий.





   Краска  на  кованных  из  железа  воротах  потрескалась,   из-под   нее
проступала  ржавчина.  Ворота  были  устроены  в  высокой  неровной  живой
изгороди более трех метров высотой. Створки, скрипнув,  подались  под  его
прикосновением.
   Бирн вошел. Лес казался позади него плотным  и  непроницаемым.  Впереди
тоже были деревья, словно остановившиеся на пологом склоне,  протиснувшись
сквозь зеленую изгородь. Стриженые буки, конечно, были от плоти  леса,  но
они только отделяли подобное от подобного. По бокам изгороди стояли дубы и
грабы - древние деревья, распространявшие вокруг себя глубокую тень даже в
ясный  солнечный  день.  Высоко  над  его  головой   в   ветвях   деревьев
перекликались грачи. Бирн сделал  несколько  шагов  по  кустам  ежевики  и
орляка и, оглянувшись назад, уже не увидел ворот,  то  ли  потерявшихся  в
подлеске, то ли спрятавшихся в тени под деревьями.
   Лес уступил дорогу просторному  парку,  полному  испанских  каштанов  и
тисов. Повсюду торчали крапива и  чертополох.  По  правую  руку  появилась
подъездная дорога, прямо впереди лежал  сад.  Бирн  направился  к  дороге,
чтобы соблюсти приличия. Он зашел с заднего  входа,  а  это  была  частная
собственность. Он посмотрел вдоль  подъездной  дороги  в  сторону  главных
ворот. Возле них оказался коттедж, неопрятный,  грязный,  в  кровле  зияли
бреши. Явно необитаемое сооружение.
   Сам дом, вероятно, тоже заброшен, скорее всего он давно  превратился  в
руины. Надо только взглянуть, вспомнить, не бывал ли  он  здесь.  В  конце
концов, эти места он мог видеть на картине или где-то еще.
   Бирн  пристроил  свой  рюкзак  за  кустом  ежевики.   Покрытие   дороги
потрескалось, из щелей  проросла  трава.  На  края  асфальтовой  ленты  от
деревьев наползала зелень.
   Дом почти целиком спрятался за деревьями, но Бирн угадывал  за  листвой
холодный серо-голубой камень. Приблизившись, он  заметил  следы  некоторых
трудов.  Клумба  с  розами  была  на  удивление  избавлена  от   сорняков.
Благоденствующие розы Айсберг опрятно и аккуратно тянулись вверх. За  ними
виднелся результат попытки насадить растительный бордюр из  привязанных  к
палочкам  дельфиниумов.  Подножие   окружающей   террасу   стены   заросло
маргаритками и геранью, анютиными глазками. Но вокруг  них  царило  полное
запустение. Похоже, обитатели этого дома нуждаются в хорошем садовнике, не
чурающемся тяжелой работы.
   Деревья расступились, и Бирн увидел  дом.  Только  почему  же  поместье
кажется ему таким знакомым? Неужели  это  здание  пригрезилось  ему?  Дом,
возникший перед ним, явно принадлежал  некоему  яркому,  но  неосознанному
ночному путешествию. Должно быть, он побывал здесь во сне.
   Дом был  под  стать  саду.  Освинцованные  окна  криво  отражали  свет,
несколько панелей на верхних этажах  потрескались  или  разбились.  Крутую
крышу покрывали серо-голубые черепицы, однако многих не хватало, другие же
лежали  не  на  месте.  Сама  крыша  казалась  чересчур  крутой,   слишком
обрывистой, и  свет  стекал  с  нее  словно  масло.  Краска  потускнела  и
отслоилась чешуями. Бирн знал, что повсюду встретит  здесь  тлен  -  и  во
влаге, и в сухости.
   Однако ощущалось и еще кое-что: какая-то беспокойная нотка. Дом казался
хрупким,  нестабильным.  Он  был   слишком   высок,   и   неуравновешенные
заостренные башни поднимались из  невозможных  сопряжении  крыш,  создавая
невероятную перспективу. Бирн замер на мгновение,  пытаясь  разобраться  и
что-нибудь вспомнить. Неужели ему и во сне тоже было здесь не по себе?
   Что-то шевельнулось возле двери, и он перевел взгляд.  Около  парадного
входа стояла женщина, наблюдая за  ним;  в  ее  одетых  в  перчатки  руках
блестела небольшая  лопатка.  На  мгновение  Бирн  смутился:  эта  женщина
показалась ему частью камеи, тонкого рельефа,  выгравированного  на  плоти
холодного камня.
   Женщина опустила лопатку и направилась  вперед  по  ступеням  навстречу
ему. Тонкое лицо, глубоко посаженные  теплые  карие  глаза.  Она  казалась
усталой, на  щеке  виднелось  пятнышко  грязи,  легкие  каштановые  волосы
рассыпались по лбу. Она была чуточку  полновата,  что  лишь  придавало  ее
фигуре приятную округлость. Морщинки на ее лице прикрыли загаром солнце  и
ветер.
   Бирн заметил, что она чистит каменные желоба, устроенные по обе стороны
входной двери. Груда грязной листвы и корней покрыла потрескавшиеся плиты.
   Вздохнув,  она  посмотрела  на  него.  Женщина  действительно  казалась
усталой.
   - Дом закрыт для публичного посещения, - сказала она ровным голосом.  -
Не рассчитывайте на это.
   Голос ее прозвучал теплым альтом.
   - Я не турист, - проговорил Бирн, не зная, чем объяснить свой интерес к
этому серо-голубому дому, спрятавшемуся за деревьями.
   Одновременно он заметил ее поникшие плечи, нотку  уныния  в  прекрасном
голосе. Эта женщина работала слишком много, она знала заботы и  усталость.
Один дом был слишком велик для хозяйки, не говоря уже о саде.
   - Вы заблудились? Или что-нибудь продаете? - В  голосе  ее  послышалась
подозрительность, словно он собирался внезапно раскрыть перед ней чемодан,
полный метелок для пыли и чайных полотенец. Бирн протянул  вперед  ладони,
показывая, что они пусты. Он уже ощущал зарождение идеи - безумной идеи  -
и нуждался во времени.
   - Я ничего не ел два дня, - ответил он. - Мой дом далеко отсюда.
   Хотелось бы знать,  есть  ли  у  нее  в  характере  материнская  нотка,
принадлежит ли она к тому типу женщин, которые не прогонят голодного.
   Она вновь вздохнула. Сняв правую  перчатку,  запустила  руку  в  карман
джинсов. И, протянув ему пару монеток, с легким недовольством проговорила:
   - Возьмите.  Через  полчаса  в  конце  аллеи  останавливается  автобус.
Доедете до деревни и что-нибудь купите.
   - Спасибо, не надо. Я предпочел бы отработать любые деньги, которые  вы
способны мне заплатить. - Что он делает, что он _говорит_? Дом  возвышался
над ним, закрывая солнечный свет. Женщина задумчиво смотрела на него. Бирн
явно привлек к себе ее внимание. На мгновение  их  глаза  встретились.  Он
заметил, как она раздумывает, как оценивает его.
   - Мы не можем позволить себе нанимать работников.
   Бирн задержал дыхание, и она убрала деньги.
   Он выдохнул. Безумное, нежеланное чувство облегчения. Она возьмет  его,
он будет садовником. Он побудет здесь немного и...
   Что? Все, что он делал сейчас, не входило в его планы. (Мертвец. И  эти
две оборванки.) Бирн  сразу  же  увидел  собственные  поступки  словно  на
киноафише. Он будет работать в саду: полоть  клумбы,  высаживать,  чистить
бордюры, дорожку, попытается справиться  с  травой.  Уже  одна  лужайка  с
бордюром обеспечит ему полную  занятость.  Ему  не  придется  возвращаться
назад, он может попытаться забыть...
   Он знал, что женщина все еще следит за ним.
   - А как насчет еды и крова? Мне не нужны деньги. В  том  конце  дорожки
есть домик. Я кое-что понимаю в садовом деле, когда-то пришлось заниматься
ландшафтными парками. - Так оно и было, тут он мог не лгать.
   Женщина еще не была убеждена.
   - А у вас есть рекомендации? Откуда вы взялись?
   - Меня ограбили, - сказал он. - Я ехал на перекладных на юг.  Унесли  и
багаж, и бумажник.
   - А вы сообщили в полицию?
   - Пока еще нет. - Бирн заметил, что она хмурится в  нерешительности.  -
Вон там у вас растет манжетка, - сказал он с  надеждой  в  голосе.  -  Она
хороша перед домом.
   Бирн вспомнил, что читал однажды: манжетка защищает, посадите ее  возле
ворот или на границе участка.  Листья  ее  ловят  росу  и  дождевую  воду,
надежно и безопасно удерживают их.
   Взгляд ее не изменился. Глаза остались настороженными,  тонкие  морщины
пересекли лоб. Женщина была моложе его,  но  не  намного.  Ей  под  сорок,
подумал Бирн.
   - А вы будете косить траву? Чинить заборы, украшать, вставлять  стекла,
подрезать  зеленые  изгороди  и  полоть  овощи?  Здесь  работы  хватит  на
небольшое войско.
   - Все. Все что вам угодно. - Все, чтобы  остаться.  Он  даже  возьмется
работать по дому, если она захочет.
   Женщина вдруг улыбнулась и сошла по ступенькам навстречу ему. Солнечный
свет золотил ее волосы.
   - Я Рут Банньер, - сказала она. - А вас зовут...
   Без раздумий он ответил:
   - Физекерли [на манер наших 30-х годов в этом имени  объединены  слова,
обозначающие физиономию и деньги, образуя нечто вроде "денежная мордашка",
"богатая рожа"] Бирн.
   - _Что_? - Лицо женщины сразу переменилось,  оживилось,  расцвело.  Она
стала лет на двадцать моложе. - Как удивительно! Какое чудесное имя!
   Бирн едва не улыбнулся в ответ. И все-таки ему  не  следовало  называть
себя,  во  всяком  случае  сейчас  перед  лицом  незнакомки.  Что  с   ним
происходит?
   - Такое представление о юморе имели мои родители, - пояснил он.
   - Да, либо это  шутка,  либо  эксцентричная  выходка.  Вот  что,  а  вы
серьезно? Вы и в самом деле предлагаете свои услуги?  Хотите  помогать  по
дому и в саду за кров и еду?
   Он кивнул, глаза его обратились к стене ожидавшего дома. Голубой камень
вблизи казался еще холоднее.
   - Домик у ворот подойдет самым идеальным образом, - сказал Бирн. - Я не
стесню вас.
   - О нет, мы все равно не смогли бы разместить вас в доме. Он полон.  Но
пойдемте, выпьете чаю, познакомитесь с семьей. Посмотрим, что можно найти,
чтобы разместить вас в коттедже. - Она поглядела на него повнимательнее. -
Пожалуй, лучше оставим семейство на потом. Вы вот-вот упадете.  Подождите,
я принесу чай и сандвичи.
   Бирн с благодарностью улыбнулся и сел на ступеньки, ожидая. Готово.  Он
добился своего.
   И все-таки, неужели он потерял рассудок?


   - Ты _обезумела_?  -  Саймон  Лайтоулер  опустил  книгу.  -  Совершенно
незнакомый  человек,  заморенный   голодом   бродяга,   без   вещей,   без
рекомендаций...
   - Его ограбили, - начала Рут.
   - Это он _говорит_, что его ограбили. Я не верю ни единому  его  слову.
Наверное, он скрывается. Зачем иначе он оказался здесь, что привело его на
эту богом забытую свалку? Быть может, он думает, что дом набит  старинными
вещами или чем-то подобным? Большая ошибка номер один. Он не слишком умен,
этот парень. Либо он  жулик,  либо  дурак,  либо  и  то  и  другое  сразу.
Вероятно, он принимает наркотики. Рут, это безумие.
   - Мне нужна помощь. Он знает растения...
   - Боже мой! - Саймон посмотрел на  нее.  -  Значит,  достаточно  только
этого? И где же сейчас обретается сей образец совершенства?
   - Я дала ему спальный мешок в коттедж.
   - Разве мы настолько богаты, что ты  можешь  позволить  себе  раздавать
спальные мешки? Не сомневаюсь - мы никогда не увидим снова ни его  самого,
ни этот спальник.
   - Саймон. - Она встала и начала убирать кастрюли и тарелки. - Мне нужна
помощь. Хорошо это или плохо, права я или нет,  но  мне  кажется,  что  он
достоин доверия. Я _не настолько наивна_  и  знаю,  что  иначе  не  получу
помощи в тяжелой работе.
   - Раз на меня больше нечего рассчитывать? Ты это хочешь сказать?  -  Он
пренебрежительно усмехнулся. - Впрочем,  этот  проклятый  дом  принадлежит
тебе. Кстати, как его зовут?
   - Физекерли. Физекерли Бирн.
   -  Ну  а  я,   значит,   буду   Бенджамин   Дизраэли   [премьер-министр
Великобритании в 1868 и 1874-1880  гг.,  лидер  и  идеолог  консерваторов,
писатель]. Черт побери, Рут, иногда ты заставляешь меня сомневаться в том,
кому именно здесь нужна помощь психиатра. - Теперь он тоже стоял,  высокий
и худой, сутулый, с болезненным лицом. - Во всяком  случае,  здесь  нечего
красть. Остается лишь позаботиться, чтобы нас не  убили  в  постели.  -  С
трескучим смешком он оставил кухню. - Что-то скажет об этом Кейт?
   - Она еще не вернулась. - Рут последовала за ним в холл. - Бирн будет с
нами ужинать. Я обещала, что он будет есть с нами,  пока  не  устроится  в
коттедже. Не смотри на меня так!
   - И нам придется сидеть за столом с этим... с этим бродягой?
   - А почему бы и нет? Он чистый, знает, где нужно сказать  пожалуйста  и
спасибо. Как он говорил, у него было свое дело. Во всяком случае,  так  ты
получишь возможность познакомиться с ним.
   - Мне никто не нужен!
   - Откуда ты знаешь? К тому же это _мой_ дом, и я содержу его на  _свои_
деньги.
   - И постоянно твердишь мне об этом. -  Саймон  хлопнул  дверью,  и  Рут
осталась смотреть сквозь пыльные окна на густые заросли снаружи.
   - А мне все равно, - пробормотала она. - Мне все  равно,  действительно
все равно.
   Он забыл свою книгу. "Тщетность" Герхарди. Рут  оставила  ее  лежать  и
вышла в сад.





   Физекерли Бирн отпер дверь в коттедж и распахнул ее. Первым по  ноздрям
сразу  ударил  запах...  Крепкая  застарелая  вонь  мышиного   помета.   В
открывшейся перед ним комнате не было ковра, на мебели густым слоем лежала
пыль. Свет едва проникал  внутрь  сквозь  грязные  окна.  В  комнате  было
сумрачно, пол покрывала пыль. К бордюрам липли комки пыли, грязь  забилась
в трещины на каждой поверхности.
   Опустив спальный мешок и рюкзак на ступеньки, он направился к  раковине
под окном. Кран поддался не сразу,  но  потом  фыркнул,  запели  трубы  и,
наконец, хлынула бурая вода. На  подоконнике  нашлась  окаменевшая  губка.
Бирн намочил ее в воде и провел по окну на уровне глаза. Вдали, в четверти
мили отсюда, прятался дом, его хрупкий силуэт почти скрывали деревья.
   Бирн постоял, разглядывая поместье. Откуда этот странный призыв? Он был
способен оставить это место не более чем улететь по воздуху. Вот почему он
пришел сюда, вот почему он остался. Дом притягивал к себе как магнит,  как
сон или воспоминание, как завораживающая идея. Бирн не знал, что  сказать.
Дом слишком притягивал его.
   Очевидней всего было то, что поместье едва стояло.  Дом  требовал  рук,
денег и усилий. Им нельзя  было  пренебрегать,  позволять  превращаться  в
такие руины.  Ну  а  поскольку  Бирн  считал  себя  практичным,  умелым  и
аккуратным работником, он видел в первую очередь то, что  следовало  здесь
сделать. Но не только. Он  хотел  понять  тайны  дома,  его  историю,  его
прошлое. Почему такое огромное здание укрылось  в  лесу?  В  любом  другом
месте его окружали  бы  широкие  перспективы,  регулярные  сады.  Этот  же
прятался за деревьями, будто со стыда. Потом, хотя  солнце  сияло  и  небо
было безоблачным, голубой камень казался холодным.
   Он повернулся назад к комнате. Стол, два кухонных стула,  один  из  них
лежал на полу. Бирн поднял его. Стол был поцарапан  и  выщерблен,  выбелен
руками и солнцем. Под раковиной  был  устроен  ящик,  в  настенных  полках
отыскались кастрюли и сковородки,  щербатый  фарфор  и  ложки  с  вилками.
Маленькая софа под покрывалом из вязаных квадратиков пестрела перед очагом
единственным цветовым пятном.
   Под лестницей нашелся древний сундук с открытой крышкой. Он  был  полон
книг, старых, выцветших  и  пыльных.  Бирн  извлек  томик  из  слоя  пыли.
"Веснушки", Джин Страттон Портер. Ничего интересного, старомодные  романы,
приключения. Все это устарело еще пятьдесят лет назад, решил  он.  Наверху
было примерно  то  же  самое,  но  матрас  оказался  в  удовлетворительном
состоянии, а из кранов в ванной текла вода.
   Бирн пожал плечами. Хорошо.  Он  здесь  ненадолго.  Временное  убежище,
небольшое отклонение от пути. Так, во всяком случае, он  представлял  себе
это. Взяв недолгую передышку, он придумает,  что  делать  дальше,  а  пока
устроит себе праздник. Сбросив ботинки, Бирн распростерся на  постели.  Он
надеялся быстро уснуть, но на это - как и всегда - ушел  целый  век.  Бирн
лежал, смотрел, как паук тянет паутину через окно, медленно  обшивая  углы
причудливой филигранью. И  тут  он  впервые  сообразил,  испытав  истинное
потрясение, что за целый день он ни разу не вспомнил Кристен, не извлек ее
из горькой памяти, хотя, конечно, она присутствовала в ней, как  не  столь
уж далекая боль.
   Кристен, Кристен. Что он делает здесь?


   Бирн проснулся несколько часов спустя от стука в дверь. Молодой женский
голос позвал:
   - Хелло? Хелло? Вы здесь?
   Он полежал мгновение и только потом вспомнил, кто  он  такой  и  почему
оказался  здесь.  Привычная  депрессия  и  знакомый  страх  замедлили  его
движения, память грохотала в голове с изяществом заводского молота.
   Девушка закричала громче:
   - Эй! Выходите!
   Бирн подошел к окну, распахнул его. Отступив от двери,  она  посмотрела
на незнакомца.
   - О, привет! Мама говорит, что обед готов, если вы голодны.
   - Я сейчас. - Бирн натянул ботинки и плеснул  воды  на  лицо.  А  потом
спустился вниз.
   Когда он открыл дверь, девушка сказала:
   - Меня зовут Кейт Банньер. - Она склонила голову набок, и Бирн  обратил
внимание на широко посаженные темные глаза на нежном - сердечком - лице...
Хорошенькая.
   - Физекерли Бирн. - Он протянул ей руку.
   Она улыбнулась.
   - А я не поверила матери, когда она  мне  сказала.  Как  же  зовут  вас
друзья, просто Физ? [рожа]
   - Иногда. Или Бирном.
   Она приехала на велосипеде и первой направилась к дому. Он  неторопливо
последовал за ней, наслаждаясь теплым вечером. Вокруг  было  тихо.  Только
кричали грачи, и вдалеке  едва  слышно  шелестело  шоссе.  Бирн  шагал  по
дорожке и гадал, что  делает  здесь.  Ему  предстояло  войти  в  дом.  Ему
предстояло встретиться с членами семьи, кем бы они ни были.
   А он совершенно не хотел этого делать.  Они  начнут  задавать  вопросы,
подумал Бирн. Бегство его имело смысл, пока он не  завел  новых  друзей  и
знакомых. Им потребуется какая-то история,  общий  фон  его  жизни.  И  он
действительно не хотел - просто не был в силах - вновь повторять всю сагу.
   В раздражении  он  замахнулся  палкой  на  головки  коровьей  петрушки.
Посыпались цветки, распространился резкий запах. Ну почему он не предвидел
этого визита?
   Все  сложилось  не  очень  ужасно.  Он  всего  лишь  садовник,  наемный
работник. У них не будет оснований для интереса. Сам же он  будет  молчать
насколько возможно, предоставив им  право  самостоятельно  придумать  свою
версию...
   Дом навис над ним. Девушка ждала Бирна на ступеньках террасы. Но вместо
того чтобы войти через переднюю дверь, она повела его налево, вдоль  стены
дома к калитке, устроенной в высокой стене.
   За оградой сада рядами выстроились латук,  порей,  бобы.  Кто-то  здесь
поддерживал огород в порядке. Рут, подумал  он.  Он  не  мог  представить,
чтобы Кейт тратила свое время, марая руки и коленки в грязи.
   А потом он переступил через порог, и все  сложилось  отлично.  Холодный
камень исчез за ярким пламенем. Кухня была выкрашена в горчичную желтизну,
блестел белый и голубой фарфор,  а  в  глазурованном  кувшине  было  полно
ромашек и васильков.
   Гостеприимная обстановка. В отличие от хозяев.
   Кейт представила его тощему мужчине средних лет, сидевшему за столом.
   - Это Саймон Лайтоулер, нечто вроде кузена. Он тоже живет здесь.
   Бирн протянул руку, на которую мужчина не обратил внимания.
   - Далеко забрались, не так ли? - проговорил Саймон.
   Рут передала Бирну какой-то фруктовый напиток  с  кусочками  апельсина.
Джинсы, ярко-изумрудная тенниска, вокруг шеи  тоненькая  золотая  цепочка.
Солнце вызолотило ее, волосы свободно  спускались  на  плечи,  подчеркивая
напряженный разворот плеч.
   Он ответил:
   - Да, я бродил какое-то время. Мне нужно  было  найти  работу,  а  дома
особо нечего делать.
   - Где же остался этот дом? - Мужчина заторопился, прежде чем Бирн успел
ответить. - Нет-нет, не говорите, позвольте мне  догадаться.  У  вас  было
свое дело на севере. Рут говорила, что вы занимались ландшафтными  садами,
но начался спад, банк отказал в  выплате  закладной.  Вы  потеряли  дом  и
машину, друзья теперь не  хотят  с  вами  знаться,  жена  убежала.  И  вам
пришлось выехать на дорогу  на  велосипеде,  следуя  добрым  рекомендациям
драгоценного лорда Теббита,  ну  а  Голубое  поместье  случайно  оказалось
последней остановкой на вашем пути. Дорогой мой, ну разве нам не повезло?
   Спасибо тебе, друг, подумал Физекерли Бирн и сказал:
   - Моя жена умерла. Она не убежала. Но во всем остальном вы недалеки  от
истины.
   Последовало молчание, как он и ожидал. Зачем ему эта маленькая  победа,
раз она  сопровождается  таким  дискомфортом  и  неловкостью?  В  кого  он
превращается? Бирн попробовал напиток. Безалкогольный,  но  тем  не  менее
вкусный. Он ожидал нового выпада.
   - Да, но почему? Почему _именно сюда_?  -  Глаза  Саймона  прятались  в
тени, лицо казалось напряженным. Тем не менее желтоватая болезненная  кожа
и мешки под глазами не помешали Бирну заметить, что его собеседник  прежде
был красив.
   Он пожал плечами.
   - Как вы сказали, чистейший случай. Интуитивная прозорливость.
   - Именно, мне нравится это слово, - согласилась Рут.  -  Оставь  его  в
покое,  Саймон.  Это  нечестно...  Надеюсь,  вы  не  вегетарианец?  -  Она
повернулась к Бирну.
   Бирн покачал головой. Его не спрашивали  об  этом  уже  много  лет.  Он
заметил, как Кейт смотрит на него через стол, оценивая.
   Молода, девятнадцать, самое большое двадцать лет. Широкая улыбка,  чуть
вздернутый нос. Волосы подстрижены очень коротко и завязаны хвостиком.
   Рут напоминала дочь, пожалуй, только улыбкой, ничем  более.  Она  вновь
казалась усталой и озабоченной, напряженность не покидала  глаз,  опускала
уголки рта.
   - И это вся семья?  -  услышал  Бирн  себя  самого.  Он  вспомнил:  она
говорила ему, что в доме-де полно людей. Ерунда какая-то.
   - Здесь все, кто сейчас живет в доме, -  сказала  Рут.  -  В  остальных
комнатах нельзя жить. Я покажу их вам, если вы захотите, но потом.
   - Еще есть  Лягушка-брехушка,  -  ответил  Саймон,  -  впрочем,  собака
держится в стороне.
   - Собака? - Бирн удивился. Уж собаки-то  немедленно  являются  обнюхать
незнакомца.
   - Это дворняжка. Она приходит и уходит, - пояснила Рут, ставя  на  стол
большую запеканку и вареную картошку на блюде. Пахло восхитительно.
   Они приступили к еде.


   Потом он понял, насколько мало любопытства проявили они. Рут говорила о
своих планах в  отношении  сада,  Кейт  рассказывала  о  колледже.  Саймон
молчал, не поднимая глаз от тарелки. Бирн  всякий  раз  замечал,  что  тот
следит за ним. Итак, складывается неловкая ситуация. Непонятно кого в  нем
видят: гостя  или  едва  терпимого  наемного  работника.  Саймон  даже  не
попытался проявить дружелюбие, и Бирн не стал задерживаться после  еды,  с
радостью отложив осмотр дома на более поздние сроки.
   - Мне бы хотелось немедленно вернуться в коттедж, - сказал он,  -  если
вы не против.
   Рут дала ему все необходимое для уборки, положила  в  коробку  пакетики
чая, молоко и кашу.
   - Чтобы вам не пришлось будить нас из-за завтрака,  -  проговорила  она
дружелюбно. - Мы не хотим отпугнуть вас.
   Ему  нравилось  то,  как  ее  лицо  осветилось  мягким  весельем,   ему
нравилось, как она отражала едкие замечания  Саймона,  но,  возвращаясь  в
сумерках в коттедж по дорожке между деревьями, он знал, что не  задержится
здесь надолго.





   Бирн включил свет, поставил  ящик  на  сушильную  доску  и  вынул  еду,
порошок "Аякс", "Флэш", тряпки и метелки.
   Электрический свет подчеркнул царящее вокруг запустение, выявляя каждую
царапину, каждый  обломок,  каждую  щербинку.  Было  грязно,  но  Бирн  не
чувствовал подходящего для уборки настроения.
   Можно было лечь и уснуть, однако еще рано; кроме того, он и так проспал
весь день.
   Ночь выдалась теплой. Бирн открыл  дверь  и  подтащил  к  ней  одно  из
кресел, царапнув по доскам пола.
   Грачи с криком вдруг поднялись с деревьев, окружающих коттедж. Бирн  на
мгновение испугался. Он забыл про  птиц,  вообще  забыл  о  том,  что  они
существуют. Сотни пар крыльев кружили вокруг высоких ветвей.
   Он посидел в молчании, ожидая, пока птицы успокоятся. Где-то  закричала
сова, голосом далеким и скорбным. Вокруг царили мир и  покой.  Неплохо  бы
выпить пива, однако на это нечего рассчитывать. На юге  -  над  городом  -
стоял желтоватый ореол. Но  на  севере  небо  уже  сделалось  темно-синим,
усеянным звездами. Зная их имена, он принялся искать знакомые очертания.
   Потом начались воспоминания, как он и  предполагал,  и  Бирн  попытался
отвлечься  чтением  -  у  двери  для  этого  было  достаточно  светло.  Он
отправился в комнату, чтобы выбрать книжку из сундука.
   Под яркой лампой он листал различные  тома.  Ничто  не  привлекало  его
внимание. О большей части  романов  Бирн  никогда  не  слышал,  некоторые,
впрочем, он вроде видел возле постели матери. "Возвращение в Джалну"  Мазо
де ля Рош. Энн Хеппл, Джорджетта Хейер, Дорнфорд Элизабет Йейтс.
   Он вздохнул. Одна из книг - та, что была  больше  прочих,  -  содержала
красивые виды Эппингского  леса;  снимки  сопровождал  поясняющий  красоты
текст.
   Он уселся. Приятное чтение. Бирн перелистал главу, посвященную истории,
и добрался до  фотографии  деревьев  с  изогнутыми  стволами,  удивительно
наглядно поясненными цитатой из "Комуса" Мильтона:

   Кивающая жуть тенистого чела
   Грозит заблудшему случайному скитальцу...

   В руку его выпала  бумажка,  короткая  записка.  "_До  встречи  сегодня
вечером_, было написано в ней. _Как обычно. Со всей любовью. Э_."
   Он повернул листок. С обратной стороны оказался один  инициал  -  буква
"джей". Пожелтевшая бумага высохла от старости. Беззаботный и яркий почерк
оставил свою роспись чернилами.
   Дверь позади  него  хлопнула,  покоряясь  порыву  ветра.  Во  внезапной
темноте бумажка выскользнула из его рук и взмыла к ветвям над головой.
   Он поднялся, но записка исчезла.
   В любом случае она была предназначена не ему.


   Стоя возле зеленой изгороди, они следили  за  тем,  как  Бирн  вошел  в
коттедж, как закрылась за ним дверь.
   Потом они двинулись вдоль изгороди. Наконец перед  ними  появился  дом,
золотой свет пробивался сквозь пару окон первого этажа.
   Мужчина стоял очень тихо.  Руки  его  протянулись  вперед  и  коснулись
буковых листьев изгороди. Они затрепетали под его руками, или, быть может,
дрогнул он сам.
   Обе женщины, стоявшие рядом, склонились к нему,  толкнув  на  изгородь.
Его усталые глаза без удивления смотрели, как  сучки  путаются  в  ветвях,
вонзаются в плоть, проникая до артерий.
   На листву потекла кровь. Он не пытался освободиться. Они  не  выпускали
его, и он застыл черным жуком, приколотым булавкой к стене.
   А потом тело перестало дергаться, хотя кровь еще некоторое время текла.
   Они отступили, прислонившись к ближним деревьям. Кора  сливалась  с  их
плотью, сучки переплетались с волосами.
   Листья сами собой обхватили тело у изгороди. Они проникали в  отверстия
и щели, находили  себе  дорогу  в  глубь  одежды.  Они  прорастали  сквозь
отверстия тела в самые поры кожи.
   Утром, проснувшись, Бирн не заметил ни следа мужчины и его спутниц.  Не
было даже крови.
   На следующее утро  в  доме  зазвонил  телефон.  Саймон  взял  трубку  и
спросил:
   - Алло? Алло? Кто говорит?
   Ответа не было. Пожав плечами, он опустил трубку. Как раз вошла Рут,  и
поэтому он сказал:
   - Наверное,  один  из  твоих  маленьких  ягнят.  Интересно,  что  могло
заставить тебя дать свой домашний номер?
   - Я ничего не давала. Вероятно, неисправна линия.  Так  случается  и  с
Кейт: она тоже нередко никого не  слышит.  Только  со  мной  подобного  не
бывает.
   Саймон заметил, что она  оделась  для  школы:  юбка,  блузка,  скромные
ботинки.
   Рут сказала:
   - Я попросила Бирна начать с изгороди. Работа громадная, но ее  следует
сделать.
   - А я думал, что цепная пила сломалась.
   - Это так, но он говорит, что  предпочитает  все  делать  руками.  -  В
голосе ее слышалось безразличие. Саймон нахмурился.
   - Тогда на это уйдет целая вечность. Это пустая трата времени.
   - Я отнесу сегодня пилу в починку. Он сумеет воспользоваться ею завтра.
Сегодня он намеревается обойти  кругом,  чтобы  выяснить,  что  ему  может
потребоваться.
   - Вот что, Рут, я весьма сомневаюсь в том, что твой  Бирн  представляет
собой тот ответ, который ты ищешь. Тебе очень  повезет,  если  ты  сумеешь
уговорить его остаться. Уж это человек  с  прошлым,  если  мне  доводилось
видеть такого. Он упрям и независим.
   - Ты так думаешь? А по-моему, он весьма покладист.
   - Это потому, что он стремится произвести впечатление. Он понимает, что
его проверяют. Подожди только и увидишь.
   Она надела жакет, поискала ключи в сумочке. Потом прикоснулась губами к
его щеке.
   - Ладно, посмотрим. Все хорошо, милый? Я чуточку задержусь, не  забудь.
Кейт будет здесь, если тебе что-нибудь понадобится.
   Саймон проводил ее взглядом до выхода, проследил за тем,  как  "эскорт"
медленно выруливает по длинной дороге к деревьям. А потом взялся за  книгу
и попытался читать.


   Бирн  с  облегчением  опустил  ножницы  и  слез  со  стремянки.   Время
перекусить, определил он по положению солнца  над  головой.  Мгновение  он
постоял,  изучая  результат  утренней  работы.  Буковая  зеленая  изгородь
тянулась в обе стороны от  него,  и  лишь  крошечная  часть  ее  сделалась
аккуратной и опрятной. Три метра высотой и более мили длиной,  решительные
побеги и ветки торчат во все стороны. Если  Рут  Банньер  сумеет  починить
цепную пилу, он, безусловно, воспользуется ею.
   Вытирая лицо, Бирн обернулся к дому.
   Высокое солнце искрами играло на шиферной крыше, словно на волнах.  Дом
казался старинным,  хотя  Рут  уверяла  его  в  том,  что  он  сооружен  в
эдвардианские времена [в правление (1901-1910) английского короля  Эдуарда
VII (1841-1910)], менее ста лет назад. Века вполне достаточно, чтобы  люди
оставили свой след на сооружении. За это врем  не  одно  поколение  успело
вырасти, оставить потомство, созреть и скончаться. Здесь люди любили  друг
друга, писали любовные письма, назначали свидания... смеялись и плакали.
   Он подумал о том, сколько же любви осталось теперь в доме, много  ли  в
нем смеха. Саймон Лайтоулер, по его мнению, находился на  границе  полного
срыва. В словах его слышалась  злобная  и  разрушительная  нотка.  Точнее,
саморазрушительная. И если Рут лезет вон из кожи, Кейт  еще  слишком  юна,
чтобы  как  следует  помочь  ей.  Это  люди  создавали  унылую  и  тяжелую
атмосферу, в самом же доме в сущности не было ничего  плохого.  Разве  что
пропорции его чуточку искажены, хотя Бирну приходилось видеть и худшие.
   Однако, проходя западной лужайкой к огороду, он  почувствовал,  что  не
склонен входить в дом. Ничего осмысленного, просто нутро подсказывало ему,
что дом только и ждет возможности навалиться и раздавить своих обитателей.
Он предпочел бы остаться снаружи, среди зелени и жизни.
   Бирн открыл заднюю дверь. Саймон  Лайтоулер  сидел  во  главе  длинного
соснового стола. Перед ним располагались два бокала и  большая  квадратная
зеленая бутыль, опустевшая уже почти наполовину.
   - А вот и вы, - сказал он, протягивая руку к  бутылке.  -  Я  жду  вас,
понимаете. - Глаза Саймона сверкнули  самоцветами  на  желтеющей  коже.  -
Чуточку джина, аперитив, чтобы умягчить дух?
   - Спасибо, но мне хочется только воды. -  Бирн  подошел  к  раковине  и
налил себе стакан. - Снаружи жарко.
   - Тогда, надеюсь, вы не  будете  возражать,  если  я  продолжу  пить  в
одиночестве? - Саймон докончил бокал, не дожидаясь ответа.
   Бирн отыскал хлеб и сыр, положил прихваченные  из  оранжереи  несколько
помидоров. Он выставил тарелки для себя и Саймона, но тот отодвинул свою в
сторону.
   - У меня ленч жидкий. - Он уже, похоже,  успел  набраться,  но  тем  не
менее отмерял бокал за бокалом с щепетильной точностью, пока Бирн  готовил
для себя сандвич.
   - Я свой лучше возьму с собой, - сказал Бирн кротко. - Снаружи приятный
ветерок.
   - Возражаете против моего общества, так? А  я  хотел  кое-что  показать
вам. - Саймон рывком поднялся на ноги. - Мне нужно познакомить вас  кое  с
чем. Хотелось бы представить вас дому. Физекерли - вот  Голубое  поместье.
Поместье, знакомься с Физекерли Бирном. - Он застыл  на  миг,  хмурясь.  -
Черт, как глупо, - сказал Саймон. - Как же вас зовут на самом деле?
   Бирн молчал. Он осматривал дом. Коридор уводил из кухни в большой холл,
отделанный сосной. Помещение казалось полным книг. Полки выстроились вдоль
стен, книги  занимали  и  стоявший  в  центре  холла  продолговатый  стол,
окруженный разностильными креслами. Тяжелая мебель красного дерева, столы,
шкафы,  этажерки.  Лестница  поднималась   на   два   этажа   замысловатой
последовательностью  полуплощадок  и  балконов.  На   каждом   уровне   ее
поддерживали   разные   деревянные   балки.   Эти   причудливые   обелиски
образовывали аркаду на первом  этаже.  Из  сумрачного  перехода  вырастало
несколько других, обставленных  книгами  коридоров,  исчезавших  в  других
крыльях дома.
   В холле стояла удушающая жара. Солнечный свет проникал сквозь  глубокое
окно, расположенное на трети высоты лестницы.  Луч  солнца  освещал  общий
беспорядок.  Журналы  и  газеты  были  навалены  среди  книг   на   каждой
поверхности. Кофейные чашки и бокалы оставили  круглые  следы  на  длинном
столе  и  буфетах.  В  подставке  для  зонтиков  стояла  крикетная   бита,
потрепанная соломенная шляпа набекрень сидела  на  веджвудской  вазе  [тип
фарфора и фаянса компании "Веджвуд", основанной во второй  половине  XVIII
в. Джозайей Веджвудом (1730-1795); фарфор знаменит рельефными камеями].
   Каменный камин занимал большую  часть  стены,  противоположной  входной
двери. В уголке возле лестницы  Бирн  заметил  причудливую  клетку  лифта.
Выкрашенная черной краской решетка  изгибалась,  образовывая  растительный
орнамент в стиле модерн. И хотя  солнце  освещало  дом  сквозь  лестничное
окно, Бирн не ощутил никакого желания вступать в сердце поместья.
   Ничто не двигалось там: не шевелился воздух, не было слышно  ни  звука.
Никакой  дух  из  прошлого  не  возмущал  покой  его  сердца,   и   жуткие
предчувствия не тревожили душу.
   Просто дом ожидал чего-то. Бирн  снова  ощутил  это.  Разбегавшиеся  от
центра коридоры были освобождены от мебели: открытые, они были готовы к...
чему? Бирн не знал, к чему именно, и весьма обоснованно полагал, что и  не
хочет этого знать.
   Все было слишком блеклым. В доме не чувствовалось  характера,  не  было
атмосферы. Весь этот  беспорядок  ничем  не  свидетельствовал  о  семейной
жизни, о том, как люди передвигаются  по  дому,  занятые  своими  дневными
делами. Все было расставлено как  на  сцене  -  с  той  же  фальшью.  Бирн
отступил назад, едва не наткнувшись на мужчину, стоявшего позади него.
   - Забавно, не правда ли? - проговорил Саймон. - Я  тоже  чувствую  себя
здесь подобным образом. - Минуя Бирна, он вступил в зал и  взял  со  стола
книжку. - Вы любите читать? Здесь много  книг.  -  Он  показал  на  дверь,
ведущую в восточную часть  дома.  -  Это  помещение  официально  считается
библиотекой, хотя книгами набит весь дом.
   - Я читаю мало, - ответил Бирн. - Просто нет времени.
   - Ну почему люди всегда с такой добродетелью в голосе  уверяют,  что  у
них нет времени для чтения? Я бы назвал это весьма  позорным  качеством...
или  же  вы  человек  действия,  способный  оказать  воздействие  на   наш
многоцветный, вдохновленный масс-медиа мир? Телек там... -  Саймон  указал
на другую дверь напротив кухни. -  Но  Рут  его  не  одобряет.  И  у  вас,
конечно, будет слишком много работы,  чтобы  проводить  свою  жизнь  перед
ящиком. - Не закрывая рта, он обходил зал, поднимая  и  опуская  книгу  за
книгой, поправляя стопку журналов, открывая то одну, то  другую  страницу,
наконец, весь зал наполнился яркими изображениями  садов,  одежды,  людей,
домов и еды. Бирн следил за тем, как бесцельно виляет Саймон между  столом
и шкафом, между буфетом и  мягким  креслом,  будто  пытаясь  придать  дому
какой-то характер, некое подобие жизни. Но все осталось по-прежнему.
   Тут Бирн увидел над передней дверью  какую-то  надпись,  заключенную  в
рамку из розового дерева.
   - А это что такое? - спросил он.
   Саймон посмотрел вверх.
   - Значит, вы не читаете по-французски? Ну, знаете  ли,  дорогуша.  -  И
вдруг произнес стихотворение по памяти, голос его сразу сделался глубоким,
богатым, красноречивым, ласкавшим словно ставшие шелковыми строки:

   De sa dent soudaine et vorace,
   Comme un chien l'amour m'a mordu...
   En suivant mon sang repandu,
   Va, tu pourras suivre ma trace...

   Prends un cheval de bonne race,
   Pars, et suis mon chemin ardu,
   Fondriere ou sentier perdu,
   Si la course ne te harasse!

   En passant par ou j'ai passe,
   Tu verras que seul et blesse
   J'ai parcouru ce triste monde.

   Et qu'ainsi je m'en fus mourir
   Bien loin, bien loin, sans decouvrir
   Le bleu manoir de Rosamonde.

   Потом он улыбнулся слегка  и,  не  глядя  на  Бирна,  повторил  перевод
последнего трехстишия:

   И умер, не достигнув цели.
   Измученный болезнью и трудом,
   Не отыскал я Розамунды синий дом,
   Но злую участь и жестокий рок
   Я не себя своей рукой навлек.

   - Приветствую вас в Голубом поместье, мистер Бирн, - проговорил  он.  -
Его построила наша прабабушка Розамунда, она любила петь песню, в  которой
есть такие слова. Мы ее не знали, она умерла перед войной.
   - Кто это "мы"?
   - Конечно же, Рут и я. - Саймон поднял бровь.  -  Разве  никто  вам  не
объяснил? Мы с ней кузены. Делим постель и происхождение.
   - И дом тоже?
   Саймон опустил книгу.
   - Нет, - спокойно ответил он. - Дом мы не  делим  и  никогда  не  будем
делить. Он целиком принадлежит ей. - Голос Саймона сделался насмешливым. -
Впрочем, я здесь пленник.
   Глаза его злорадно сверкнули на Бирна, будто наслаждаясь мелодрамой.
   - Привет, я вижу, идет экскурсия. - Легкий прохладный голос  донесся  с
одной из верхних площадок. На ней появилась Кейт. Она направилась к ним.
   - Ты опять пил, - сказала она решительно Саймону. -  Когда  ты  наконец
перестанешь?
   - И как только тебе удалось, моя маленькая умница, заметить это. Видишь
ли, племянница, я даже  держу  бокал  в  руке,  и  поэтому  ты  можешь  не
сомневаться в том, что твой вдохновенный диагноз точен.
   Она поглядела на Бирна.
   - Это вы принесли бутылку  сюда?  Разве  мама  не  объяснила  вам,  что
Саймону нельзя пить? - Она умолкла.
   - Отвечаю "нет" сразу на оба вопроса.
   - А какое, собственно говоря, он имеет к  этому  отношение?  -  тут  же
закричал Саймон. - Он мне не опекун, как и ты, добрая мисс,  два  клепаных
каблучка.
   - Сегодня я получила письмо от  Тома,  -  невозмутимым  тоном  ответила
Кейт. - Он приезжает в эту субботу.
   Саймон повернулся к Бирну.
   - Ха! Вот и все! Теперь вам просто  не  обязательно  здесь  оставаться!
Материализовался повод для того, чтобы вы могли уехать отсюда.  Вы  можете
отступить с честью, если  поторопитесь:  этот  помощник  задержится  здесь
надолго.
   - Он едет не для того, чтобы работать по дому, ему нужно  посидеть  над
книгой.
   - О да,  над  его  _книгой_!  -  отозвался  Саймон  голосом  высоким  и
взволнованным.   -   Над   великим   шедевром,   выдающимся   литературным
произведением, словно их и без того не хватает в  мире.  И  о  чем  же  он
пишет?
   -  Этот  роман  покрывает   целое   столетие,   но   с   точки   зрения
постпостмодерниста. - Кейт поглядела на него с неудовольствием.
   - Тогда продолжай. Слушаю. "До-ре-ми-конструктивист", а кто такой  этот
автор? Выкладывай форму, текст и весь яркий набор причудливых идей.
   - Опять за свое? Неужели я  слышу  слова  "автор"  и  "форма"?  Рушится
цитадель?
   - Я зайду позже, - проговорил Бирн и направился назад в кухню,  оставив
зал притихшим. Затаившись, он снова ждал действий и эмоций.


   Он с облегчением вернулся к бесконечной изгороди.  Бирн  отвернулся  от
дома и приступил  к  стрижке.  В  действиях  его  появился  ритм  -  нечто
регулярное и оттого удовлетворительное. Листья и  сучки  падали  вниз  под
лестницу. Над головой,  затмевая  солнце,  начали  собираться  облака.  Он
подумал, что вот-вот начнется дождь...
   Бирн не намеревался оставаться здесь. Зачем ему нужно терпеть  подобные
сцены. Слишком неловко, слишком много пыла и расстройства. Пожалуй,  лучше
рискнуть в мире, который виден за изгородью.
   Невдалеке, как раз за деревьями, его ожидала  дорога.  Пойду  прямо  по
аллее, решил Бирн, попрошу,  чтобы  подвезли,  и  отправлюсь  дальше.  Вот
только вернется Рут, и я ей все объясню. Завтра я уеду. Завтра.


   Ее автомобиль въехал в ворота ближе к концу дня, но вместо  того  чтобы
направиться к поместью, машина остановилась, и Рут вышла. Она  извлекла  с
заднего сиденья тяжелый инструмент. Он подошел к ней, намереваясь помочь.
   - О, привет, Бирн. Смотрите, сейчас, по-моему, работает. Они  поставили
новую цепь, в гараже  есть  немного  бензина.  Можете  пользоваться  этим,
должно быть, с вас на сегодня довольно...
   - Рут, сегодня я еще сделаю кое-что, а завтра, наверное, уйду.
   - Вы покинете нас? Уже? - Тон ее голоса  и  выражение  лица  оставались
бесстрастными, но он видел, как она разочарована.
   - Приятель Кейт, Том, приезжает на уик-энд. Она получила письмо сегодня
утром. Быть может, он сумеет помочь вам.
   - Том? Ее новый приятель? О нет, думаю, он не из  таких.  Полагаю,  что
Том Крэбтри проведет каникулы в библиотеке, обратившись умом  к  различным
высоким материям. Нет, от него никакой помощи не дождешься.
   - И все же мне лучше уехать. Простите, Рут, вы были более чем  добры  к
незнакомцу, поверьте, я ценю это, но...
   - Неужели Саймон опять выпивал? Нет, не отвечайте. - Рут  остановилась,
взглянула на него. Ее волосы вновь рассыпались по плечам, смягчая лицо.  -
Куда вы отправитесь, Бирн? - И негромко добавила:  -  Что  вы  собираетесь
делать?
   Он сказал:
   - Город зовет, подыщу себе что-нибудь подходящее.
   - Без денег, документов, без _имени_? Ведь это  же  не  ваше  настоящее
имя, так? Откуда и кто вы?
   Ее теплые карие глаза требовали слишком многого.
   - Тут нет никаких великих тайн, -  ответил  Бирн,  пожимая  плечами.  -
Нудный и старомодный кризис в середине жизни. Мне нужна была  перемена,  я
решил попробовать что-то другое.
   - И ваша жена умерла.
   - Это случилось очень давно, и смерть ее не имеет никакого отношения  к
текущим делам. - Бирн не мог позволить себе  симпатий  с  ее  стороны.  Он
хотел, чтобы она перестала задавать вопросы. - Все в порядке, Рут, в самом
деле все в порядке. Я ничего не скрываю и ни от кого не скрываюсь.
   Конечно, он солгал. Ну почему ее вопросы извлекают из него одну  только
ложь? Сцена смерти Кристен стояла перед его глазами, словно все  произошло
только вчера. И это случилось не так уж давно, вовсе нет.
   Но скрывал он не  только  это...  двух  женщин  и  глядевшего  на  него
мертвеца с лицом Дэвида и пустыми руками. _Чего ты ждешь_?
   Зачем изображать, что этого не было? Он видел, как произошло убийство.
   Два убийства.
   - Рут, а вы получаете местную газету? В ней сообщали о пропаже людей?
   Она покачала головой.
   - Мы не выписываем ее. Значит, вы кого-то потеряли?
   Он подумал, не  рассказать  ли  ей.  Но  Рут  казалась  такой  усталой,
разговор становился опасным, и он не мог смолчать.
   - Нет, я натолкнулся на каких-то людей в  лесу.  Когда  шел  сюда.  Они
показались мне какими-то... странными.
   - Наверное, пьяными. Или одурманенными. Лес наш можно  считать  ближней
свалкой для Ист-Энда. У нас попадается изрядное число сомнительных  типов.
На самом деле тут не слишком-то безопасно.
   - И у вас часто бывают неприятности?
   - Нет. Мы находимся чуточку в стороне.  Тела  обычно  бросают  ближе  к
шоссе. А чтобы добраться до поместья,  нужно  некоторое  упорство.  -  Она
вопросительно посмотрела на него. - Побудьте у нас  подольше.  Соберитесь,
поймите, чего вы хотите от жизни...
   - А заодно подрежьте и изгородь? - День или два, подумал  Бирн.  Ладно.
Сперва надо закончить изгородь.
   Рут улыбнулась.
   - Сегодня обед будет  рано.  Мне  нужно  уехать.  Вы  ведь  останетесь,
правда?
   Ему нравилось движение головы, которым она откидывала  со  лба  волосы.
Бирн ощутил теплоту ее обильной плоти, оказавшейся так близко к нему.  Она
во всем подошла к нему слишком близко. Чистейшее безумие. Он кивнул.
   - Ненадолго.  Ну  а  теперь  посмотрим  эту  штуковину!  -  Они  вместе
нагнулись над пилой.


   На следующий день он приступил к изгороди. Бирн работал усердно,  решив
закончить дело так быстро, как было возможно, потому что обещал это Рут. А
потом он собирался оставить дом.  Обед  явился  новым  испытанием.  Саймон
ограничивался односложными словами. Рут - преднамеренно  и,  с  его  точки
зрения, искусственным образом - держалась приветливо. Приуныла даже  Кейт.
Эти  трапезы  вместе  с   семьей,   безусловно,   причиняли   ему   больше
неприятностей, чем удовольствий.
   Цепная  пила  ускорила  работу,  хотя  шум  досаждал  ему.   Глядя   на
разлетавшиеся по траве сучья и ветви, Бирн  решил  развести  костер.  Пока
машина вылизывала один из изгибов забора, он заметил  какого-то  человека,
приближающегося из леса. Бирн выключил пилу, и внезапная  тишина  принесла
ему облегчение. Фигура двигалась среди  деревьев  очень  медленно,  словно
этот человек был или слишком стар, или хвор.
   Он оказался 80-летним  старцем,  облаченная  в  перчатку  рука  держала
трость с серебряным набалдашником. Древнюю голову венчала  безукоризненная
панама. Полотняный молочно-белый великолепно сшитый костюм явно не годился
для прогулки по зарослям ежевики.
   Остановившись в стороне от Бирна, старик извлек  платок  из  кармана  и
промокнул лоб. Потом пришедший посмотрел прямо на Бирна. Старость похитила
цвет золотисто-карих глаз. Волосы выбелила седина, кожа казалась  серой  и
нездоровой. Возраст словно вытянул из него  все  жизненные  силы,  оставив
лишь морщинистое лицо. Тонкий шрам волосинкой чуть кривил край его рта.
   Бирн спросил:
   - Вам кого-нибудь нужно?
   Старик постоял мгновение, опираясь  на  палку,  а  потом  направился  к
Бирну. Он подходил все ближе и ближе, и наконец от территории поместья его
отделял лишь этот хрупкий барьер из листьев и сучьев.
   - Могу ли я что-нибудь сделать для вас? - сказал Бирн.
   - Итак, вы новый садовник, -  произнес  старик  голосом  сухим,  словно
мертвая  древесина.  -  Хочу  дать  совет.   Возможно,   нежелательный   и
непрошеный, но увы. Советую вам убираться...  убираться  отсюда  подальше,
пока вы можете. - Он подходил  все  ближе  и  ближе,  спокойно  ступая  на
терновник и крапиву как будто на  траву.  -  Это  предупреждение  делается
исключительно ради вашего блага. В качестве знака доброй воли я принес вам
подарок.  -  Он  перекинул  через  буковую  изгородь  коричневый   кожаный
бумажник, раскрывшийся в подставленных руках Бирна. Он  сразу  узнал  свой
собственный: знакомые пластиковые карточки, водительские  права.  И  целая
пачка банкнот. Пятидесятками. Столько наличности в одном месте он  еще  не
видал. Когда Бирн  взглянул  наверх,  старик  уже  направился  прочь,  его
высокая тощая фигура растворялась в  тени  между  деревьями.  Из  зарослей
навстречу ему появились две фигуры - две женщины, облаченные в черное. Они
встали по бокам  старца,  и  одна  оглянулась  на  Бирна.  Глаза  ее  были
подведены тушью, лицо казалось белее  кости.  Она  посмотрела  на  него  и
провела мизинцем по горлу в качестве зловещего напоминания.
   Бумажник вывалился  на  землю  из  его  трясущихся  рук.  Бирн  не  мог
пошевелиться, не мог представить, что делать. А когда они  исчезли,  снова
подумал о сне, видениях и галлюцинациях.
   Но эти женщины были реальны и чего-то хотели от него.





   - Понимаете, Саймон - алкоголик. Лучше,  если  у  нас  здесь  не  будет
никакой выпивки, ему это вредно.
   Кейт ждала его возле коттеджа.  Бирн  не  хотел  разговаривать  с  ней,
совсем не рассчитывал на ее общество. Ему как раз хотелось выпить крепкого
виски, отдохнуть в собственном обществе, а более всего он мечтал  оставить
поместье.
   Кейт принесла ему тарелку с сандвичами и бутылку. Бирн поглядел на  нее
невидящими глазами, и она просто вложила их ему в ладони. Он  рассчитывал,
что Кейт уйдет, но она направилась прямо  в  коттедж.  Боже,  он  нуждался
вовсе не в этом.
   Он поставил тарелку и бутылку на стол, положил на буфет бумажник. Глаза
ее обежали комнату.
   - Пока здесь  пустовато.  А  знаете,  мебель,  картины  и  прочие  вещи
хранятся в доме на чердаке. Вы можете устроиться покомфортнее.
   - Все это неважно. Я ухожу.
   _Немедленно_! - вопили его инстинкты. Убирайся  отсюда  сейчас  же,  не
связывайся с этими людьми.
   - Вот поэтому-то я и пришла.  Это  не  визит  вежливости.  Неужели  вам
действительно нужно так быстро уезжать? А не можете ли вы остаться? - Кейт
глядела  прямо  на  него,  и  Бирн  в  рассеянности   подумал:   насколько
привлекательна она, как насыщена юностью, энергией и чувственностью.
   По возрасту она как раз годилась ему в дочери.
   Он повернулся к ней спиной, чтобы вымыть руки в раковине.
   - Польщен предложением. Но оно лишь откладывает дела. Мне  нужно  найти
работу и жилье.
   - Но зачем так торопиться?
   Бирн обернулся. Кейт держала в руках бумажник, который  он  положил  на
буфет.
   - Здесь больше  двух  тысяч  фунтов.  Пластиковые  кредитные  карточки,
водительские права на ваше имя...  значит,  оно  действительно  настоящее.
Кого вы обманываете, мистер Бирн? Работа вам не нужна - хотя бы сейчас!
   Он почувствовал досаду, оттого что оставил бумажник на виду. И чего это
она сует повсюду свой нос, чего она добивается?
   - Это не мои деньги, - проговорил он. - Какой-то сумасшедший  сунул  их
мне час назад. Он вышел из леса, с ним были две одетые в  черное  женщины.
Вы не знаете, кто бы это мог быть?
   Уклонившись от взгляда Бирна, Кейт посмотрела за его  спину  в  сторону
поместья.
   - Нет... как странно. Но ведь это ваш бумажник, правда? Должно быть, вы
его где-то обронили.
   Девушка лгала. Она знала,  кто  они  такие.  Бирн  угадывал  правду  по
равнодушному тону, видел ее в заученной прохладе взгляда. Этот  фокус  Рут
использовала тоньше.
   - Прошу вас, останьтесь с нами. - Кейт положила ладонь на его руку.
   - Нет, зачем мне это? - Бирн ощутил гнев. - Назовите мне хотя  бы  один
разумный повод, чтобы я мог остаться здесь.
   - Вы нужны нам, - сказала она негромко.
   - Этот дом нуждается в целой груде денег. А все, что я могу сделать,  -
пустяк.
   - Нет. Дело не в этом. Мама... хочет, чтобы вы остались. - И прежде чем
Бирн успел заметить, что  не  имеет  к  ней  никакого  отношения,  девушка
продолжила: - Понимаете, она так устает. От Саймона  никакой  помощи  нет.
Кроме того, вся эта  благотворительность  отнимает  у  нее  слишком  много
времени.
   - Но почему она занимается ею? Разве нельзя оставить это занятие?
   - Бедная мамочка... она испытывает чувство вины. Разве вы  не  заметили
этого? Она считает себя виновной в том, что владеет домом, в том,  что  он
целиком принадлежит ей, и это так ранит Саймона. Она считает себя виновной
в том, что он такой чокнутый, и еще в том, что дом  находится  в  подобном
состоянии, в том, что сад зарастает, в том, что я выросла без отца, и  мир
так ужасен, начиная от политики и  кончая  всемирным  потеплением.  -  Она
обаятельно улыбнулась, и на какое-то мгновение Бирн искренне невзлюбил ее.
- Только дайте повод, и  мама  немедленно  начнет  скорбеть.  А  посему  в
качестве  логического  следствия  проводит  все  свое   свободное   время,
выслушивая телефонные звонки всех отчаявшихся чудиков в Эссексе.
   - Как это слушает?
   -  Она  самаритянка.  Знаете,  это  такие  люди,  которые   выслушивают
самоубийц, наркоманов, банкротов и угнетенных.
   - Ответственное занятие.
   - Это просто опускание пара. Ей не позволяется что-либо  предпринимать,
она должна только утешать, но не советовать. Она сидит и  слушает,  а  они
тем временем режут себе вены, включают газ, принимают таблетки.
   Он вспомнил не столь уж  отдаленные  времена,  когда  нож  казался  ему
привлекательным.
   - Должно быть, тяжелое дело, - сказал он.
   Кейт вздохнула.
   -  Смешно  и  говорить.  Нечего  удивляться  тому,  что  она  постоянно
находится в депрессии.
   - И вы считаете, что моя помощь в саду поможет  облегчить  ее  ношу?  -
предположил он.
   - Я это _знаю_. Она хочет, чтобы хоть что-то в ее  жизни  стало  лучше,
исправилось... Я хочу, чтобы вы остались.
   Бирн с негодованием посмотрел на нее.
   - Но я не имею никакого отношения к вашему дому.
   Не обращая внимания, Кейт продолжала, как если бы он молчал.
   - Я так волнуюсь за нее. Ей нужно, чтобы здесь был кто-то еще.
   - Только не я!
   - Но вы же садовник. - Яркий солнечный свет внезапно упал налицо  Кейт,
сорвав с него  всю  миловидность.  Она  словно  разом  постарела  и  кости
натянули кожу. Неприятное зрелище.
   - В коттедже всегда живет садовник, - сказала она.
   - Этот дом пустовал много лет.
   - И это неправильно. Вот почему... - Она вдруг  умолкла.  -  Вам  нужно
остаться, мистер Бирн. Вы нужны здесь. Почему бы вам не рассматривать  эти
деньги, - она указала на бумажник, - как плату? Заработок за пару месяцев?
Только так их и нужно воспринимать.
   - Напротив, деньги дают мне свободу перемещения.
   - Значит, вы бежите, мистер Бирн? Снова?
   Он подошел к двери и распахнул перед ней.
   - До свидания. Не могу сказать, что мне  было  забавно.  Скажите  своей
матери...
   - Скажите ей сами. Уж это вы по крайней мере можете сделать ради нее. -
Кейт подняла подбородок, и ему захотелось  встряхнуть  ее  и  собственными
руками выставить за дверь.
   Что угодно, только чтобы отделаться от нее.
   - Хорошо, - ответил он. - Я скажу ей сам.
   Кейт прошествовала мимо него на солнечный свет.


   В четыре часа дня он уже был на обочине дорожки  и  махнул,  чтобы  Рут
остановила машину. Она опустила окно и улыбнулась ему.
   Бирн сразу же увидел, что она плакала.
   - Что случилось?
   - О, ничего... это... - Она сделала явное усилие.  -  Как  продвинулась
ваша работа! Даже не могу сказать, насколько я вам благодарна. Когда забор
подрезан, все выглядит иначе, и как только с ним  будет  закончено,  можно
будет...
   Как сказать ей? Рут такая ранимая, а он обещал остаться. Он  проговорил
только:
   - Все дело в цепной пиле. На работу уйдет немного времени. Но, Рут, мне
очень жаль, но, по-моему, лучше, чтобы работу закончил кто-нибудь  другой.
Я не могу больше задерживаться здесь!
   - Не говорите так! - В ее голосе  звучала  острая  боль  и  угадывалось
отчаяние. А затем вдруг сосредоточившись, будто жесткий кляп опустился  на
ее слова и чувства, Рут спросила:  -  А  что,  собственно,  заставило  вас
передумать?
   Она открыла дверцу и вышла. Рут стояла перед ним, устало  прислонясь  к
машине, словно не имела сил, и ему захотелось обнять ее, снять с нее часть
тяжести.
   - Мне вернули мой бумажник. Старик вышел из леса и отдал его мне. С ним
были две женщины... две женщины в черном. Вы знаете их?
   Рут не ответила на вопрос. Она внимательно разглядывала Бирна,  как  бы
стремясь оторвать его от воспоминаний.
   - Не знаю, что и делать, - пробормотала она. -  Другая  на  моем  месте
попыталась удержать вас здесь  подкупом  или  лестью...  Быть  может,  мне
помогут женские чары? - Она чуть-чуть улыбнулась, чтобы показать, что  это
шутка. - Что вы посоветуете? Конечно,  вы  совершенно  свободны  и  можете
оставить мой  дом  когда  угодно.  Вы  поработали  великолепно.  Просто  я
надеялась. По-моему, вы говорили вчера, что можете задержаться... -  Голос
ее умолк.
   - Что вас расстроило, Рут?
   - О, ничего. Вас это  не  должно  тревожить,  как  не  тревожат  вас  и
проблемы дома. - Она  повернулась  к  нему  спиной,  вновь  открыв  дверцу
машины.
   - Хорошо, я закончу изгородь. - Он даже и не понял, что  заставило  его
сказать эти слова. Не потому ли они  сорвались,  что  она  отвернулась  от
него, чтобы не испытать еще одного разочарования? Или она поняла,  что  он
убегал слишком часто? Нельзя переигрывать эту карту, сказал себе Бирн. Она
ничего не решает.
   Тут Рут внезапно поцеловала его, коротко клюнув в  щеку,  и  он  увидел
неподдельную радость в ее глазах, а на лбу сразу разгладились морщины. Эта
его власть над ней ужаснула Бирна.
   В задумчивости он вернулся к забору,  совершенно  не  заметив  бинокля,
блеснувшего из дома.





   "_Плоские поля_, написал он, _безлесные и пустые под широким и  скучным
небом_..." Том Крэбтри с неудовлетворением уставился в немытое окно. Поезд
ехал  вдоль  дороги,  все  шесть  полос  чудовищного  тракта  были  забиты
автомобилями и грузовиками.
   В поезде оказалось более людно, чем  предполагал  Том.  Часть  пути  от
Кембриджа он простоял,  удерживая  ногами  саквояж  на  полу,  с  записной
книжкой в руке. Было жарко, но  на  нем  были  джинсы  и  белая  тенниска.
Опрятно и прохладно - он умел одеваться.
   Неторопливое движение поезда досаждало ему. Он хотел  скорее  оказаться
_на месте_, окончить свое короткое путешествие, вновь встретиться с Кейт и
погрузиться в книгу.
   Первое  место  было,   конечно   же,   отведено   Кейт,   великолепной,
удивительной Кейт с ее заразительной улыбкой и личиком-сердечком.  На  миг
он отвлекся на воспоминание о  ее  внешности,  длинных  гладких  загорелых
ногах, высокой округлой груди. Он  напомнил  себе,  что  принадлежащий  ее
матери величественный дом на деле является  только  глазурью  на  пирожке.
Там, в жарком и набитом вагоне, приближаясь к  Харлоу,  он  вспомнил  лишь
одно: как ни странно, Голубое поместье  наследовалось  только  по  женской
линии.
   - Значит, однажды дом станет твоим? -  когда-то  спросил  он  небрежным
тоном.
   - А тебе  что  в  том?  -  Она  склонила  голову  набок,  подозрительно
посмотрев на него.
   - Ничего. Совсем ничего. - Том пожал плечами.
   - И это _вовсе не_ величественный дом. Он мал, ему меньше сотни лет,  и
чтобы поддерживать его, нужно большое состояние. Если ты рассчитываешь  на
деньги в браке со мной, готовься к разочарованию.
   - На деньги?  Я?  Кейт,  ну  ты  даешь!  -  Задетая  гордость  восстала
неимоверно. Расхохотавшись, Кейт прикрыла его подушкой. Тем не менее повод
уже оправдал себя.
   - Приезжай и посмотри сам, - сказала она потом. - Можешь  поработать  в
библиотеке. Там спокойно, найдется много такого,  что  может  понадобиться
тебе. У нас книги повсюду.
   На подобное приглашение он не намеревался отвечать отказом. Слишком  уж
хорошо, чтобы можно было поверить. Ничего не потратив,  провести  лето  за
городом в  обществе  Кейт,  в  покое,  за  работой,  получить  возможность
обдумать свои отношения с ней, его книгу, и то, как он намеревается  жить,
когда сведет все воедино...
   Том следил за редеющими  за  окном  домами,  наконец  появились  клочки
зелени,  жидкие  ивы,  позади  остался  неторопливый  ручей.  Невзирая  на
запрещение, две девушки напротив  закурили  сигареты.  Тонкогубый  мужчина
возле него неодобрительно прошелестел, но все  остальные  молчали.  Правит
апатия, подумал Том. Серый дымок плыл к нему.
   Он припал головой к окну, надеясь, что поезд прибудет  вовремя.  Хорошо
бы, чтобы Кейт встретила его, тогда ему не придется ждать слишком долго.


   - Кейт, сколько лет!
   - Всего две недели. - Она тоже смеялась.
   Том опустил свой саквояж  в  багажник  и  уселся  на  переднем  сиденье
"эскорта". Он поцеловал Кейт, взлохматив ей волосы, и превратив ее в некое
подобие пацана-панка.
   И немедленно пожалел об этом: Кейт должна  быть  роскошной,  идеальной,
безупречной. Том достал из  кармана  расческу  и  провел  по  ее  волосам,
исправляя произведенный им беспорядок.
   Ответив улыбкой, она прикоснулась к веснушкам на его носу.
   - А масло от загара прихватил? - спросила  она.  -  Лето  обещает  быть
жарким.
   -  Отлично,  месяц  за  городом  вместе  с  тобой,  и  никаких  ссор  с
домохозяйкой...
   - А еще крохотный роман, короткий отчет о довольно  скучном  периоде  в
истории человечества. Вид на двадцатое столетие с высот Тома Крэбтри. Пары
дней хватит для начала. Вот истинное лекарство.
   - "Когда я с тобой  вместе,  любовь  моя,  летний  отпуск  кажется  мне
слишком  коротким  для  свидания".  -  Он  поддразнивал  ее   невольно   и
восторженно, и ей было  приятно.  Кейт  ждала  его  на  платформе,  и  ему
хотелось осыпать ее подарками, станцевать с ней,  закружить.  Порывшись  в
бардачке, он отыскал среди кассет необходимые. Знакомые песни  Стили  Дэна
наполнили автомобиль.
   - Так лучше.  -  Она  нахмурилась  с  деланной  серьезностью.  -  Давай
заключим пакт: за пределами библиотеки никакой поэзии, никакой  английской
литературы, никаких интеллектуальных побед и  цитат.  У  нас  здесь  более
высокая цель.
   Боже мой, священная миссия! А  я-то  надеялся  облениться,  обзавестись
загаром и присоединиться к числу бездельников.
   - Бездельничать? Это в Голубом поместье? Подожди, - сказала она,  когда
они отъезжали с привокзальной стоянки. - Кстати, готов ли ты к  знакомству
с семьей?
   - То есть с твоей матерью Рут и кузеном Саймоном, - разом выпалил он. -
Все увязано.
   - Увязано, это как раз то слово, которое уместно в отношении Саймона...
Агорафоб [агорафобия -  боязнь  открытого  пространства]  и  параноик,  но
безопасный. Вы поладите, когда познакомитесь.
   - Звучит сурово, вот что я тебе скажу. Ты настолько же объективна  и  в
отношении меня? - Он искоса глянул на Кейт.
   - Только в отношении друзей. - В этой треугольной улыбке крылось нечто,
отодвинувшее его. - А еще у нас появился таинственный человек.
   - Кто?
   - Зовет себя Физекерли Бирном.  Не  смейся.  Явился  в  дом  неизвестно
откуда в поисках работы. Мама  вцепилась  в  него,  прежде  чем  он  успел
помолиться ангелу-хранителю, и приставила к работе  в  саду.  Он  живет  в
коттедже, и поэтому нечасто бывает в доме... приходит только поесть.
   - Значит ли это, что меня избавят от садовых работ?
   - Быть может, тебе повезет, если Бирн останется в доме. Он все  твердит
о том, что ему пора в путь.
   - Значит, ты его редко видишь?
   - Ему должно быть лет сорок, если он в расцвете сил. И, безусловно,  не
озабоченный.
   - Ты говоришь, он веселый?
   - Нет, я бы так не сказала. Он говорит, что  был  женат,  но  его  жена
умерла.
   Они ехали по окраинам Харлоу.
   - Ну а есть ли у тебя здесь друзья, родственные души? -  Том  отрешенно
смотрел на конторы и склады.
   - Не здесь. В Эппинге и Тейдон-Бойс, ближе к поместью.
   - Голубое поместье... волшебный дворец Кейт, ее родной замок.
   Она покачала головой.
   - О нет, на самом деле это дом моей прапрабабушки Розамунды.  И  всегда
останется им. Она выбрала его имя, она следила за постройкой...
   - И почему вы живете там только втроем?
   - Этого достаточно.
   Достаточно для чего? - подумал он и проговорил:
   - А теперь еще появился я. Этим летом в доме будут четыре человека.
   - Верх блаженства, - посулила она. - Никак не меньше.


   Они ехали из городка  мимо  промышленного  района,  складов,  фабрик  и
лыжного склона. Ощутив запах плавящегося асфальта и выхлопных  газов,  Том
поднял стекло. Людей было немного. Все  засели  в  своих  квартирах  перед
телевизорами и видеомагнитофонами или отправились в центр.  Он  знал,  как
обстоят дела в подобных местечках, поскольку сам вырос в  таком  же  новом
городке. Он  бы  и  до  сих  пор  оставался  там,  если  бы  его  мать  не
познакомилась двенадцать лет назад с Алисией Лайтоулер. С тетей Кейт.  Она
звала Алисию тетушкой, хотя они состояли только лишь в двоюродном родстве,
и то по  браку.  Кейт  когда-то  все  объяснила  ему,  но  Том  уже  забыл
подробности.
   Алисия же стала ему приемной матерью.
   Она присылала ему книги - на день рождения и Рождество. Каждый год  она
встречалась с ним в его маленьком городке и водила их  обедать  в  "Плющ".
Когда Том поступил в Кембридж, где  преподавала  Алисия,  она  старательно
знакомила его с остальными студентами. И на одной из  этих  вечеринок  Том
познакомился со студенткой второго курса Кейт Банньер.
   Том никогда не интересовался причинами,  заставившими  Алисию  обращать
столь пристальное внимание на его образование. Ему казалось  естественным,
что пожилая женщина стремится помочь способному и  старательному  молодому
человеку. Так и должно быть. А когда он признался Алисии, что хочет  стать
писателем, она во  всем  поддержала  его.  В  самом  деле,  именно  Алисия
предложила ему написать роман. "Ты умеешь видеть  взаимосвязи,  -  сказала
она. - Это необходимо, чтобы писать прозу. Почему бы тебе не попробовать?"
   И вот он оказался здесь, на дороге посреди Эссекса, в  машине,  которую
вела  кузина  Алисии,  с  несколькими  блокнотами  формата  А4  и   шестью
заточенными карандашами 2В в сумке, готовый приступить к делу.
   Постепенно Харлоу уступил место открытым полям. Они свернули на широкую
окружную дорогу на пересечении ее с М11, "эскорт" вез их  уже  по  другому
краю, в тень пыльных деревьев. Остатки Эппингского леса, предположил  Том,
чуть потрудившийся над картой в Кембридже. Десять минут ушло на то,  чтобы
пересечь сам Эппинг, со всеми пешеходными  перекрестками  и  автомобилями,
пытающимися припарковаться или свернуть. Том  обнаружил,  что  дорога  все
более раздражает его.
   А потом появилось еще одно шоссе, снова окруженное лесом,  "утомленным"
выхлопами автомобилей, замусоренным  жестянками  из-под  напитков,  рваной
бумагой и пластмассовыми стаканчиками. Они свернули с главной  дороги,  за
деревьями высились  несколько  больших  домов,  на  каждой  из  подъездных
дорожек поблескивало по несколько машин. Розы аккуратно затягивали  старый
серый камень и выбеленные стены. Гольф-клуб сегодня преуспевал.
   - А это действительно шишки? - Он знал, что обнаруживает  предрассудки.
Человек  Эссекса,  Ист-Энда  стал   деревенщиной.   Широкоплечие   ребята,
поблекшие поп-звездочки, дельцы, торгующие металлоломом, и машины, машины,
машины.
   - Все зависит от того, кого звать шишкой, - ответила она. -  Отсюда  до
цивилизации добраться легко. - Кейт указала,  и  в  пляшущем  над  дорогой
мареве Том увидел знак, отмечающий пятнадцать миль до центра Лондона.
   - А часто вы ездите в город? -  спросил  Том,  с  нетерпением  барабаня
пальцами по дверце машины.
   - Не очень. - "Эскорт" свернул от Тейдон-Бойс и катил по широкой  аллее
на краю леса. - В доме множество дел. Увидишь.
   - И как управляется с ним твоя мать?
   - Она поклонница пуританской трудовой этики, - коротко ответила Кейт. И
поглядела  на  него.  -  Весьма  сложно  поддерживать  порядок  в  Голубом
поместье. Спроси сегодня у мамы. Это ее повесть.
   Том откинулся назад на сиденье,  щурясь  против  света.  Кейт  выглядит
отлично, подумал он, чуточку загорела, темные волосы  слегка  увлажнились,
завились на висках, именно этого он и хотел. Блузка с открытым  воротом  и
хлопковые шорты, казалось, приглашали. Он протянул руку и прикоснулся к ее
бедру, гладя нежную кожу.
   Ямка на щеке углубилась.
   - Мы почти приехали, - сказала она. - Изобрази улыбку на лице!
   - Я нуждаюсь в поощрении, моральной  поддержке...  -  Перегнувшись,  он
поцеловал ее в ямочку на шее, рука его скользнула под  ткань  ее  шорт.  -
Может, остановимся?
   Аллея тонула в тени берез и буков.  Впереди  лес  становился  темней  и
гуще.  Том  заметил  грунтовую  колею,  мелькающую  среди  деревьев.  Кейт
повернула руль, и сухая земля превратилась  в  пыль  под  колесами,  когда
машина оставила дорогу и остановилась. Он припал к ее губам с  поцелуем...
долгим, медленным; он знал, что она размякла и  готова  принять  его.  Две
недели. А на взгляд значительно больше. Он открыл дверцу и обошел машину с
ее стороны.
   И тут заметил возле колеи троих незаметных из автомобиля людей.
   Том замер на месте, положив ладонь на рукоятку  двери.  Они  сидели  на
земле, скрестив ноги. Мужчина и две  женщины  в  обычных  черных  тряпках.
Кожаные куртки, пыльные отороченные юбки,  скромные  кардиганы  и  жилеты.
Казалось, им было очень жарко, но только густо накрашенные веки одни  лишь
чернели на смертельно бледных лицах. Очи опущены долу, словно в медитации.
   Мужчина посмотрел на Тома. Женщины сидели чуть позади него, как  крылья
за каждым плечом. Темные волосы были острижены слишком коротко, его кожа и
глаза совершенно потеряли окраску. Широкий шрам бежал по лицу - от  уголка
глаза ко рту. Черная одежда порвана и грязна, что-то  в  нем  намекало  на
тлен, болезнь и гниль. Том отступил назад.
   Он обернулся к Кейт, глядевшей на него из окна машины.
   - Поехали, - проговорил он, удивленный тем, что его голос прозвучал так
ровно. - Здесь люди.
   - Что случилось?.. - Однако она что-то поняла по его выражению, хотя он
старался не испугать ее. Кейт включила двигатель, прежде  чем  он  сел,  и
спросила: - А что ты видел?
   Он ответил:
   - Ничего. Грязь. Ничего.





   Еще через милю Кейт повернула на подъездную дорожку. Ни названия  дома,
ни указателей. Но за воротами стоял обветшавший коттедж с  перегороженными
окнами и под соломенной крышей.
   - Здесь обитает Физекерли Бирн, - сказала Кейт. - Там грязно,  но  ему,
похоже, все равно.
   - И все это принадлежит твоей матери? - спросил Том.
   - Да. - Она казалась смущенной. -  Но  денег  у  нас  нет,  как  я  уже
говорила. Считай все это руинами.
   - А не может она продать какую-то часть земли? Здесь она дорого  стоит,
даже теперь. - Подумав мгновение, Том ответил на собственный вопрос: -  Ну
а если она не хочет продавать, как насчет  того,  чтобы  сдать  в  аренду?
Садовникам, фермерам... безусловно, твоя мать могла бы  хорошо  заработать
на этом.
   - Условия завещания Розамунды не позволяют этого. Существует  трастовый
фонд, который обеспечивает ее средствами для сохранения  дома  до  первого
января двухтысячного года.
   - А что потом?
   Она пожала плечами.
   - Наверное, она поступит, как захочет.
   В это мгновение машина свернула, и Том увидел Голубое поместье.
   Он уже познакомился с фотографиями, и Кейт рассказала  ему  кое-что  об
истории дома, но Том был удивлен.  Ему  представлялся  эдвардианский  дом,
выстроенный из холодного голубого  камня,  отчасти  спрятанного  плющом  и
вьющимися розами. Он немедленно ощутил притяжение дома, изящно  взмывающих
башенок, утопающей в ветвях крутой крыши. Необычные пропорции, но фантазия
органически дополняет деревья. Был какой-то испанский архитектор, как  его
звали? Гауди, кажется, так. Этот дом строже, чем у Гауди, менее причудлив,
но сохраняет достоинство его стиля. Том сразу понял, почему мать  Кейт  не
продавала Голубое поместье. Не сделал бы этого и  он.  Если  бы  этот  дом
принадлежал ему, он и сам поступил бы подобным образом.
   Том еще не видел более прекрасного сооружения. До  этого  мгновения  он
полагал, что архитектура никогда не способна тронуть его. Том знал ее:  он
усердно изучал все изящные искусства. Он посещал  собор  Святого  Марка  в
Венеции, кафедральный собор в Реймсе, видел величественные дворцы, замки и
городские  дома  по  всей  Европе.  Но,  живя  в  Кембридже,  в  окружении
архитектурных жемчужин, он всегда полагал, что чего-то  не  понимает,  что
некая область остается полностью за пределами его восприятия.
   Поместье было иным. Дом этот словно был сотворен для него. Он абсолютно
не напоминал те места, где ему приходилось жить: муниципальную квартиру, в
которой он вырос, и спальное помещение в Кембридже. Том усматривал в  доме
некий платонический идеал, место, где мог воспарить его дух, поднимаясь  к
устремленным ввысь башням. Дом этот охватывает своих  обитателей,  подумал
он, защищая их от пошлости внешнего мира...
   На лето он достался ему. Ну а дальше? -  услужливо  подсказал  ум.  Том
отодвинул эту мысль в сторону.
   Впервые  он  начал  понимать,  что  пребывание  в  поместье  сулит  ему
некоторые сложности - и непредвиденные.


   - Хелло, значит, вы и есть Том. Я так рада, что вы приехали.
   Женщина с глазами Кейт направилась навстречу им,  как  только  "эскорт"
остановился перед ступеньками. Они обменялись рукопожатиями, тем  временем
Кейт представила их друг другу. Рут Банньер  была  в  джинсах  и  рубашке,
старомодная соломенная шляпа  покрывала  мягкие  каштановые  волосы.  Кейт
говорила, что она проводит все свое свободное время в саду и  предпочитает
растения людям, а музыку и тем и другим.
   Сцепившиеся сучки и ветви окружали ее ноги. Рут отбросила их в сторону.
   - Простите за беспорядок,  -  сказала  она  с  некоторым  смущением.  -
Повсюду столько дел,  трудно  даже  понять,  с  чего  начинать.  Я  решила
прибрать вход, чтобы приветствовать вас.
   - Или чтобы воспламенить во мне энтузиазм? - Он улыбнулся, вынимая свой
саквояж   из   машины.   Ее   излишние   извинения   свидетельствовали   о
застенчивости, которой он не замечал в  Кейт.  -  Чудесное  место.  Должно
быть, жить здесь просто великолепно.
   И писать книгу, добавил  он  мысленно.  Твердо  владея  словами,  самим
языком. Что скажет Алисия? Но эта застенчивость  заразительна.  Неловкость
Рут слишком уж обнаруживала себя.
   Рут нахмурилась, что-то заметив.
   - Кейт, тебе не следовало бы  оставлять  книги  снаружи.  Я  знаю,  что
сегодня жарко, но по утрам выпадает роса.
   Она смотрела на рампу, спускавшуюся от ступеней,  ведущих  к  парадному
входу. На половине рампы лежала книга с изогнутым корешком,  страницами  к
небу. Рут нагнулась, чтобы поднять ее.
   - Снова поэзия. Где уважение, девочка? - В голосе слышался только намек
на иронию.
   - Ждет следующего семестра. К тому же я ее здесь не  оставляла.  Должно
быть, это Саймон.  -  Кейт  не  обнаружила  интереса.  Она  направилась  к
передней двери и распахнула ее.
   После  яркого  света  снаружи  в  доме  было   сумрачно.   Пока   глаза
приспосабливались, Том видел вокруг только темные тени и укромные  уголки.
Он стоял, моргая.
   - Ну, входите. Кейт может показать вам дом. Ваши комнаты будут рядом, -
сказала Рут, провожая их в коридор.
   Постепенно  глаза  Тома  адаптировались   к   окружению.   Он   заметил
прекрасный, но старый  ковер  на  полу;  местами  он  вытерся,  но  густая
киноварь и золото все еще  сохранили  яркость.  Книги  были  повсюду,  они
закрывали стены,  были  навалены  на  каждой  горизонтальной  поверхности.
Длинный стол, окруженный изящными,  но  разнородными  стульями.  Необычная
аркада на столбиках резного  дерева...  странные  пятна  света  -  розы  в
кувшине на столе, открытые страницы журналов, поблескивающий металл  лифта
в углу. Однако даже Том заметил, что здесь не слишком уютно.
   - А где же то стихотворение, о котором ты мне говорила?
   - Вон оно. - Кейт указала на стену над  дверью.  Надпись  была  сделана
курсивом, текучим и причудливым. Том  не  мог  разобрать  текст,  но  Кейт
сказала ему, что там написано:

   ...Измученный болезнью и трудом,
   Не отыскал я Розамунды синий дом.

   Безнадежно романтично, подумал  Том.  Тем  не  менее  встреча  с  домом
тронула  его  и  заинтриговала.  Он  не  мог  дождаться   более   близкого
знакомства.


   - Не хотите ли чаю? Или лучше чего-нибудь попрохладнее? В  холодильнике
есть домашний лимонад.
   - Лимонад - это здорово, - сказал Том.
   Рут Банньер кивнула так, словно он дал правильный ответ.
   - Кейт покажет вам все входы и выходы, а я отнесу лимонад на террасу. -
Она исчезла в коридоре, ведущем из холла.
   Когда они поднялись наверх, Том спросил Кейт:
   - Она всегда такая?
   - Какая?
   - Стесненная, нервная... возбужденная.
   - Когда устает, - рассудительно ответила Кейт. - Мама у меня хорошая.
   - О чистота юности, - послышался сухой голос  с  первой  площадки.  Там
стоял высокий и тощий мужчина  с  растрепанными  черными  волосами,  нежно
прижимавший к груди квадратную бутылку, знакомую  зелень  джина  "Гордон".
Саймон Лайтоулер, подумал Том. Кузен и любовник Рут, сын  Алисии.  Все  на
месте.
   - Приветствую вас, - сказал Саймон. - Оставьте у двери  ваши  заботы  и
печали. Не о чем беспокоиться, не нужно грустить. В любом случае сюда лишь
допускаются идеальные люди. - Он отступил в сторону, пропуская  их,  глаза
его поблескивали.
   - А что случается с остальными? - спросил Том.
   - Они спиваются, -  пояснил  Саймон.  Том  отвернулся  в  смущении;  он
заметил, как возле ног Саймона суетится нечто  лохматое,  мелькают  острые
зубки и уши.
   - А я и не знал, что  у  вас  есть  собака,  -  проговорил  Том,  чтобы
изменить  тему,  и,  опустившись  на  корточки,  протянул  руку.  Животное
немедленно бросилось прочь - в коридор  налево.  Том  распрямился,  ощущая
себя чуточку глупо.
   - Скверное воспитание, - сказала Кейт, и было неясно, к кому  относится
ее замечание. - Никакой вежливости. - Она улыбнулась, но  Том  видел,  что
Кейт раздосадована.
   - Вам туда, - показал Саймон в ту сторону,  куда  исчезло  животное.  -
Крыло для гостей. - Рука его на бутылке расслабилась. Он  вновь  улыбнулся
обезоруживающе. - Рад видеть вас здесь. Кейт иногда очень скучно с нами. -
Саймон посмотрел на нее загадочным взглядом. - Здесь слишком далеко.
   - Пятнадцать миль от Лондона? - Том приподнял бровь. - Я бывал в местах
более уединенных.
   - Конечно. - Саймон пожал плечами. - Но вам нужна машина, чтобы куда-то
попасть. И потом ты невольно спрашиваешь себя, стоят  ли  таких  усилий...
часы, проведенные в подземке или в бесконечных транспортных пробках.
   - Значит, вы не часто выезжаете?
   Улыбка сделалась жесткой.
   - Да, не часто. Здесь спокойно. Мне нравится сидеть дома.
   Том вспомнил: Кейт говорила, что  Саймон  страдает  от  агорафобии.  Он
вновь смутился - от глупой бестактности.
   - Пошли, - сказала Кейт. - Нам сюда.


   Саймон проводил взглядом Кейт и Тома,  а  потом  прислонился  к  стене.
Дыхание его участилось, руки вспотели. Пожалуй, многовато джина.  Надо  бы
ограничиться виски, с джином он всегда не в ладу.  Эти  глупые  выходки  в
отношении Кейт, а вчера набросился на этого Бирна... Голова его кружилась,
слова  делались  слишком  отстраненными,  слишком   точными.   Он   ощущал
усиливающуюся  дезориентацию.  Реальность,  как  всегда,  совершала   свой
короткий прыжок с края пирса.
   Мальчишку пропустили, и дерево не упало перед машиной, никакая тварь не
вцепилась ему в горло. Хранители дома остались в стороне. Он не мог  этого
понять. Почему никакие  барьеры  не  остановили  двоих  чужаков?  Или  они
затевают какую-нибудь игру?
   Голоса их, доносящиеся  из  коридора,  разбудили  в  нем  предчувствие.
Том...  элегантно  подстриженные  светлые  волосы,  лучащийся  энергией  и
уверенностью.  Кейт,  золотая  девочка,  сама  невинность...  Он   тряхнул
головой, пытаясь прогнать эти мысли: все это сон,  нахлынувшая  с  потоком
джина фантазия.
   Лягушка-брехушка вернулась, она вертелась вокруг его ног,  более  всего
напоминая кошку, чем кого-то еще. И почему они считают ее собакой?  Саймон
сполз спиной по стене и положил ладонь на голову твари.  Он  тренировался,
теперь это было несложно. Ему казалось, что если он прикоснется к  ней  по
собственной воле, то, возможно, сумеет встретить  лицом  к  лицу  все  что
угодно. Во всяком случае, это начало,  небольшая  территория,  которую  он
захватил.
   Он  посмотрел  вниз  и  на  мгновение  заметил  пустые   рыбьи   глаза,
остроконечные  красные  зубы  и  мечущийся  раздвоенный  язык.  Глаза  его
перефокусировались. Обычное животное, выкатившийся  язык,  мохнатые  лапы,
дергающийся хвост.
   - Почему ты не задержала его? - едва слышно выдохнул Саймон. -  Чем  он
заслужил свободный проход?  -  Красные  глаза  не  моргали,  они  казались
вечными и враждебными. Как всегда завороженный, он заглянул в них. - И что
ты знаешь, моя крохотная аберрация? Где ты окажешься в конце концов?
   Он услышал шаги на лестнице. Рут шла посмотреть на него. Саймон  видел,
как ее плечи и голова поднялись на его уровень, как ее  взгляд  равнодушно
скользнул по Лягушке-брехушке, словно она ничего не значила,  наконец  Рут
остановилась перед ним на площадке.
   - Пойдем, - сказала Рут, мягко беря Саймона за плечо. - Эта  вещь  тебе
не нужна. - Она забрала у него бутылку.
   - О да... Рут, что он делает здесь? Зачем вообще Кейт пригласила его?
   - Я тоже хотела этого. У Кейт летом здесь не слишком много развлечений.
Она любит его. - Рут повысила голос: - Кейт! Том! Лимонад готов!
   - Рут, а почему Листовик пустил его?
   - Листовик? - Рот ее напрягся, морщины углубились.  -  Не  начинай  все
сначала, Саймон. Давай передохнем. Листовика не существует, он всего  лишь
галлюцинация...  сон.  Я  не  знаю,  зачем  ты  все  настаиваешь  на   его
существовании. - Небольшая пауза. -  Потом  я  не  думаю,  что  Том  будет
проводить много времени снаружи.
   - Великий писатель...
   - Есть профессии и похуже.
   - Не надо. Представь себе, сколько деревьев рассталось  с  жизнью  ради
глупых слов, дурацких людских мыслишек, трескотни, болтовни -  и  все  это
продолжается и продолжается.
   - Не тебе говорить. Сколько книг ты прочел на этой неделе?  Шесть?  Или
десять? Ты наполняешь свою жизнь словами, записанными другими людьми.
   - А ты забиваешь свой дом романами, повестями и  стихами.  Оглядись.  А
теперь даже обзавелась собственным сочинителем.
   Рут не обратила внимания на горечь в его голосе.
   - Надеюсь, что Том поможет и в более основательных материях. Ты знаешь,
в чем нуждаются дом и сад. Во многих руках...
   - Ради бога, Рут, не каждый разделяет твою привязанность к дому.
   - Том разделяет, - ответила она негромко. - Ты не заметил, что  он  уже
успел влюбиться в него.
   - А как насчет Кейт? Что она подумает, когда поймет, что очаровательный
новый приятель  подпал  под  подобные  чары?  Неужели  он  послужит  новой
жертвой, необходимой для выживания дома? И тоже окончит жизнь пьяницей или
безумцем?
   Рут ничего не ответила. Она повернулась и направилась вниз. Тут  Саймон
осознал, что его руки до  сих  пор  трясутся.  Хорошо,  если  бы  все  это
закончилось, подумал он. Хотелось, чтобы Рут сумела понять,  что  на  этот
раз нам становится слишком тесно.


   В доме за ним следила Лягушка-брехушка, снаружи Листовик. Рут  во  всем
обвиняла агорафобию и алкоголь; иногда Саймон думал, что она права. Не  то
чтобы они  и  в  самом  деле  находились  здесь.  Он  читал  книги:  труды
психиатров, мистиков и мудрецов, называвших подобных тварей проекцией  его
подсознательного, иллюзиями, заставлявшими думать, что он не  властен  над
собой. В них проявлялся его страх перед внешним миром.
   И все-таки он не мог выходить наружу, хотя Листовик никогда не причинял
ему вреда, а Лягушка-брехушка -  самое  худшее  -  заставляла  нервничать.
Просто внутри ему было легче жить. Он знал, что думали о нем обе  женщины,
но виноват был не алкоголь. Он давно уже выпил все, что было в доме, и  на
самом деле искал не крепкого зелья.
   Он не знал, что  двигало  им,  заставляя  безостановочно  скитаться  из
комнаты  в  комнату.  Быть  может,  на  каком-то  уровне,  невыразимом   и
инстинктивном, ответ - если таковой существует -  находится  внутри  дома.
Иногда он искал утешение на страницах разбросанных  повсюду  книг.  Но  их
сухие слова доносили только памятки о чужих жизнях, о других, более  ярких
мирах.
   Чего же он пытался избежать?
   Становится  хуже,  едва  не  признался  он  Рут.  Коридоры  слишком  уж
искривляются, потолки слишком высоки, ни одна  из  дверей  не  закрывается
должным образом, а тени не имеют права настолько густеть.  Книги  не  дают
истинной  защиты;   в   их   словах   содержится   только   ложь.   Теперь
Лягушка-брехушка  никогда  не  оставляет  меня  в  одиночестве,  она   все
приближается ко мне; просыпаясь ночью, я обнаруживаю ее на своей  постели,
все ближе и ближе к  моему  лицу.  Он  представил  себе  эти  острые  зубы
впившимися в его кожу, протыкающими  глаза,  рвущими  губы  и  язык.  Нет,
что-то не то, осадил он себя, передо мной просто животное, домашний  зверь
с красными глазами. Рут, разве ты не можешь забрать меня отсюда?
   Нет, теперь уже слишком поздно. Ей следовало бы продать поместье сразу,
как только она получила наследство. Рут знала историю дома и уже  пыталась
сбежать.  Она  даже  добралась  до  университета,   но   закончилось   все
несчастьем. Рут успела бросить якорь, укорениться в  прошлом  дома,  и  не
было никакой возможности разделить их - ее и дом.
   Он тоже не мог уехать. Тому насчитывалась тысяча причин, даже  более...
библиотека, книги. Все, чего он  хотел,  все,  в  чем  нуждался.  Их  было
тридцать тысяч  -  история,  философия,  поэзия,  драма,  проза.  Мемуары,
письма, биографии, эссе... по изящным искусствам, пересыпанные  отрывками,
которые он помнил с университета. Коллекция перестала расти в  1954  году,
когда умерла мать Рут. С тех пор к  ней  добавилось  несколько  популярных
романов,  несколько  томиков  поэзии.  Большую  часть  новых  приобретений
сделала  Рут.  Музыка,  оркестровки,  песни.  Немецкие  Lieder  [песни]  и
французские мелодии, полные собрания Равеля, Брамса, Бетховена и  Шуберта.
Весь Шопен в бледно-розовом польском издании, которое она так любила.
   Саймон видел, как поникли ее плечи, видел всю усталость и  безразличие.
Теперь Рут редко играла на пианино и почти не пела. У нее ни на что  более
не оставалось сил. И на то, чтобы пережить  травму,  -  если  его  заберут
отсюда. Она обессилела.
   "Эта благотворительность тебя до добра  не  доведет,  -  сказал  он  ей
однажды, стараясь обойти тему. - Ты слишком много взваливаешь на  себя.  У
тебя есть постоянная работа, этого более чем достаточно".
   "Ты ревнуешь, - отвечала она. - Надо постараться и одолеть свою  хворь.
Агорафобия  -  вещь  не  слишком  необычная,  в  наши  дни  с  ней   умеют
справляться".
   Так  они  всегда  пререкались,  чтобы  не  говорить  правды  о  Голубом
поместье. Они всегда отделывались намеками, никогда не упоминали об  ужасе
его плена. Облекая происходящее в слова, можно придать ему  слишком  много
жизненности, что лишь ухудшило бы положение. А так можно было  изображать,
что Лягушка-брехушка, Листовик и жуткое прошлое не  существуют...  ужасные
сны, короткие иллюзии.
   В конце концов еще никто не претерпел от них вреда.
   В раздражении Саймон закрыл  книгу,  лежавшую  на  буфете  открытой,  и
поставил ее на полку.
   Он подумал: я проигрываю. Она уже почти исчезла - возможность  бегства,
искупления. Он чувствовал это кончиками пальцев, ладонями, за которые  его
тянуло вон из этого дома. Помощь бессильна, подумал он. Осталось недолго.





   Кейт и Рут готовили обед.
   - Прими душ, распакуйся,  расслабься,  ляг  и  подними  вверх  ноги,  -
посоветовала Кейт, когда Том предложил им свои  услуги.  -  Завтра  можешь
приступать к работе, но сегодня у тебя праздник. Наслаждайся отдыхом, пока
есть возможность.
   Предложение вышло удачным, тем более,  что  душ  пришлось  принимать  в
облицованной белым кафелем ванной размером с гостиную. Ванна покоилась  на
львиных лапах, на медных кранах висели пурпурные пластмассовые виноградные
гроздья. Том едва не расхохотался. Кейт, подумал он. Ее образ мыслей.  Душ
принес  удивительную  свежесть  и  бодрость  -  странную,  учитывая  общую
ветхость этого дома. Смыв дорожную  пыль  и  грязь,  он  ощутил  необычное
желание запеть.
   Проходя по площадке  к  своей  комнате,  он  услышал  внизу  шевеление,
разговор, смешки. Мгновение постоял у перил, вглядываясь в пустынный холл.
От него расходилось несколько коридоров, и даже ради собственной жизни  он
не мог бы вычислить, где находится кухня по отношению  к  ванной.  Верхний
этаж не соответствовал нижнему, общая схема не повторялась, здесь не  было
длинных извивающихся коридоров. Все комнаты наверху как бы разбегались  от
центральной лестницы, отделенные друг от  друга  ванными  и  гардеробными.
Лишь один длинный коридор шел здесь вдоль всего  дома,  но  и  он  казался
неиспользуемым.
   Форма здания заинтриговала Тома. Он даже подумал, не сохранился  ли  до
сих пор план архитектора. Был ли дом уже  спроектирован  подобным  образом
или же потерял свой вид после изменений и перестроек? Том не понимал,  как
устроен дом.
   Внизу зазвенели бокалы, хлопнула  пробка.  Праздничные  веселые  звуки.
Пора присоединяться. Спуститься сразу,  как  только  он  оденется.  Нечего
торчать здесь в одиночестве.
   Тут, не различая слов, он услыхал  мужской  голос,  легкий  и  веселый.
Говорил Саймон, привлеченный женским разговором.  Или  звуком  извлекаемой
пробки. Кейт и ее мать смеялись, к ним присоединился Саймон, и  Том  вдруг
почувствовал себя чужим - незнакомцем и гостем.
   В темном холле из левого коридора блеснул огонек. Том  услышал  отрывок
разговора, нечто о молодом Лохинваре, мечте юношеской любви.
   Это про него. Чувство юмора мгновенно  испарилось.  Неужели  Кейт  тоже
смеется? Над ним? Неужели она послала его наверх, чтобы он не путался  под
ногами, чтобы отделаться от него?
   Он вернулся в свою комнату и сел на постель, чуть поеживаясь, хотя было
тепло.
   Что ему делать здесь? Его внезапно  охватила  уверенность  в  том,  что
особа Тома Крэбтри совершенно излишня в  Голубом  поместье.  Кейт,  Рут  и
Саймон составляли семейство в полном составе: отец, мать и  дитя.  Правда,
Саймон Лайтоулер не был отцом Кейт,  и  она  не  знала  своего  настоящего
родителя. Но Саймон всегда находился здесь, а посему вполне  отвечал  этим
требованиям.
   Юноша завидовал тому, что у Кейт есть  семья,  тому,  что  она  владеет
столь необычайным, пусть и обветшавшим, домом. У Тома же не было ни семьи,
ни дома. Мать его умерла, когда ему было восемнадцать, и он так и не успел
узнать, кто его отец. Том вырос в муниципальной квартире и от матери  Лоры
унаследовал только страстную любовь к книгам.
   "_Некоторые люди утверждают, что следует любить жизнь, а я  предпочитаю
книги_." Каллиграфический оттиск  сей  цитаты  на  чертежной  бумаге  Лора
повесила в узком коридоре их квартиры, как раз над входной дверью.
   Они ходили в библиотеку два, а иногда три раза в неделю, забирая полную
норму книг. Это был их главный отдых. Мать-одиночка, проводившая  неполный
рабочий день в дневных детских яслях, не могла  позволить  себе  большего.
Конечно, Алисия привозила им книги, когда являлась погостить, целые стопки
книг, самые свежие в бумажных обложках и подержанные в жестких переплетах,
все, что, на ее взгляд, могло им  понравиться.  Лора  любила  исторические
романы, поэзию и американские  повествования  о  частных  детективах.  Том
предпочитал фэнтези и научную фантастику, но  к  тому  времени,  когда  он
повзрослел, вкусы их совпали. Когда он готовился  к  поступлению  и  начал
читать классику и литературные труды, Лора держалась с ним вровень, вплоть
до своей глупой и ненужной смерти.
   Он до сих пор сердился на мать. Даже сейчас, шесть лет спустя, сидя  на
покосившейся двухспальной постели в комнате, где окна не входили  в  рамы,
откладывая встречу с Кейт и ее семьей, он все еще злился. Сбив ее в грязь,
водитель сбежал. Все произошло в нескольких ярдах от библиотеки, в которой
он выбирал книги.
   Рут напомнила ему Лору, хотя внешне они не были похожи. Мать  его  была
слишком  худощавой,  бледной,  светловолосой.  Привередливой,   эфемерной,
разборчивой в еде... легкие волосы ниспадали на тонкие черты ее лица.  Она
чувствовала себя уютно, лишь когда читала, свернувшись в кресле,  а  рядом
стыла чашка растительного чая.
   В юные годы он видел в ней какую-то принцессу или наяду... экзотическое
создание, обреченное на земную жизнь.
   Тот же слабый отпечаток, оставленный миром  иным,  лежал  и  на  Рут...
морщины, видавшие разочарование, окружали глаза. И,  одеваясь,  Том  ругал
себя за то, что, глядя на Рут, вспоминал о матери.
   Рут не была счастливой женщиной. Жизнь ей выпала сложная, хотя  Том  не
знал, почему так сложилось. У нее была работа, у нее были дочь и любовник.
И удивительный дом и сад, о котором можно было только мечтать.
   Том обругал себя. Нет, это не так. Сад  запущен,  дом  тоже.  Саймон  -
пьяница.  Кого  он  обманывает?  На   мгновение   Том   нахмурился,   гоня
раздражение.    Средний    класс,    продолжилась    литания,    надежный,
профессиональный, уединенный, свободный, испорченный...
   Он чуть улыбнулся. У него здесь не будет особого досуга. Книге  суждено
поглощать все его время. Он действительно намеревался как следует заняться
ею этим летом. И вновь упрямая мысль поразила его. А что,  собственно,  он
делает здесь?
   Конечно же, рядом Кейт. Но их любовь продлилась всего один  семестр,  и
кто знает, как она сложится дальше? Он приехал сюда ради Кейт,  но  теперь
подобный поступок казался ему безрассудным и глупым.  Никогда  еще  он  не
проводил целое лето с подружкой. Он всегда был независимым, некоторые даже
считали его эгоистичным. Он хотел попутешествовать,  поездить,  посмотреть
мир, не имея привязанностей, ответственности, спутников,  _сам  по  себе_.
Это было важно. Только так можно  проложить  свой  путь  в  жизни.  Нельзя
полагаться на кого-нибудь другого. Том  не  намеревался  полагаться  и  на
Кейт.
   Так зачем же он обещал провести три  месяца  здесь,  в  Эссексе,  когда
вокруг вся земля? Что овладело им? И хотя  вокруг  Эппинга  и  Тейдон-Бойс
грохотали дороги, хотя во тьме можно было  увидеть  зарево  над  Лондоном,
этот дом казался далеким и уединенным. Ни  один  автобус  не  проезжал  по
лесной дороге, ближайшая станция находилась в нескольких милях отсюда.  Он
будет заперт здесь с этими тремя людьми все  лето,  без  фильмов,  театра,
галерей и библиотеки.
   Что это вдруг вселилось в Алисию? Почему она отослала его сюда?  Какого
рода историю мог он сложить, обитая в этих... руинах?





   - Ну, поздно купили билеты, и во всем Эдинбурге можно было остановиться
лишь на автовокзале. - Рут с рассеянным видом накладывала фруктовый салат.
   - Полезное для тех, у кого нет чувства направления. - Кейт ухмыльнулась
Рут. - Всегда можно сказать: следуй за этим автобусом  и  в  конце  концов
вернешься назад.
   - Но удовольствие, насколько я  помню,  стоило  этого.  Программа  была
чуточку  амбициозной.  Ubu   Roi   ["Юбю-король"   -   сатирический   фарс
французского писателя Альфреда Жарри (1873-1907)], пантомимическая  версия
"Свадьбы неба и ада" [поэма английского поэта У.Блейка (1757-1827) из  его
"Пророческих книг"]. - Она наслаждается, думал  Саймон,  председательствуя
за столом и вспоминая минувшие, более оптимистические времена.
   Физекерли Бирн говорил даже меньше, чем обычно. Он  обменялся  с  Томом
достаточно  вежливым  рукопожатием.  И  теперь  казался  погрузившимся   в
собственные мысли.  Он  сидел  в  конце  стола  и  ковырял  еду  с  видом,
свидетельствовавшим о том, что его мысли были  заняты  совершенно  другим.
Ему нечего было внести в этот разговор об университетской  жизни.  Окончив
школу, Бирн быстро пошел в армию, и это было все. Значит, и говорить не  о
чем.
   Саймон вновь заметил, что Том смотрит  на  него.  Будь  он  американец,
абстрактно отметил Саймон, наверняка называл бы меня "сэр".
   - Вы тоже были в Эдинбурге? - спросил Том.
   - Да, но я не  входил  в  состав  драматического  общества.  Я  окончил
университет  двумя  годами  раньше.  Рут  пригласила  меня  составить   им
компанию.
   - А что вы делали?
   Саймон нахмурился, изображая задумчивость.
   - И то и се, - проговорил он. - Я не участвовал  в  спектакле,  поэтому
меня нагрузили разными  делами.  В  основном  меня  посылали  за  рыбой  и
чипсами. Эдинбург -  город  славный,  полный  людей,  которые  никогда  не
пропустят согласной. - Голос его приобрел точный шотландский  ритм.  -  Но
этот "Фриндж" [традиционный театральный фестиваль в Эдинбурге], театрики и
неряхи студенты. Кто знает, что они могут выкинуть? - Голос  его  сделался
нормальным... - Блаженное время, там всегда дул ветер, и дождь никогда  не
прекращался.
   -  Ничего  не  изменилось,  хотя  мы  сумели  расстаться  с  автобусной
станцией, - прозвучал возбужденный голос Кейт. -  Наша  церковь  оказалась
как раз рядом с центром города. Не дальше  чем  в  дюжине  хороших  ударов
мяча. Это было чудесно.
   - Но у вас не было своей Эстер Ранцен. - Саймон кисло посмотрел в бокал
с шипучкой. - Она делала программу на неудачных любительских шоу.  В  1974
году Рут и компания считались звездами.
   - Достаточно, чтобы получить отвращение на всю жизнь, - сказал Том.
   - Увы, нет. - Рут посмотрела на Саймона. - Но он  научился  ценить  все
это:  RADA  [Королевская  академия  драматического   искусства],   местную
репутацию, странные афиши.
   - "И где сейчас Саймон?" - закончил за нее  Саймон.  -  Он,  во  всяком
случае, не выворачивает нутро для  местных  страдальцев.  А  знаете,  Том,
какие были варианты? Те из нас, кто получил  степень  по  искусству,  либо
преподают, либо ничего не достигли...
   - Или достигли всего, им открылся весь мир, все, чего они хотели. - Том
пожал плечами. - Ничего конкретного, ничего  ограниченного.  Вы  видите  в
образовании нечто замыкающее, подобное заключению, и ошибаетесь.
   Образы заточения, замкнутости. Он уже поражен, он  уже  под  заклятием,
отстраненно подметил Саймон. Мальчишке  надо  немедленно  убираться.  Чего
добивается Кейт? Безвредный парень, он не заслуживает такой судьбы.
   Тут Бирн поднялся, поблагодарил Рут за еду и  отбыл,  потратив  на  все
менее минуты...  Еще  один  подпавший  под  заклятие,  подумал  Саймон.  Я
надеялся, что хотя бы Физекерли  сумеет  уехать.  Я  хотел  этого.  А  Рут
начинает рассчитывать на него просто на глазах...
   Рут обратилась к нему.
   - И что же вы порекомендуете? Чем  может  помочь  нам  ваш  обширный  -
мирового масштаба - опыт?
   Саймон не мог переносить ее насмешек, уж кто-кто, только не Рут.
   - Например, я не стал бы тратить свое свободное время  на  разговоры  с
психами.
   - Неужели так будет лучше? Где ты сейчас, Саймон?
   Тут он взмахнул рукой над столом и  опрокинул  бокал.  Чистая  жидкость
вылилась на скатерть.
   - Дома, - ответил он негромко. - Там, где и должен находиться.
   - Но это не мой дом. - Кейт наклонилась через  стол,  вынуждая  Саймона
посмотреть ей в глаза. - Я собираюсь однажды уехать отсюда и завести  свой
собственный дом. _Здесь_ я не останусь!
   Он бросил на нее быстрый взгляд. Саймон ощущал себя старым,  изношенным
и усталым, Кейт была свежа и хороша как вишневый цвет, и  все  же  в  этот
момент глаза их казались зеркальными отражениями.
   - Ступай в постель, моя милая, - проговорил он мягко. - Приятных снов.
   - Ты не вправе обращаться со мной свысока!
   - Ну, прости, прости!


   - А тебе обязательно нужно было это делать?
   - Слушать юного остолопа?
   - Смущать Кейт. В понедельник я собираюсь вызвать доктора Рейнолдса.
   - Это дорого. Он взвинчивает цены, когда у него никто не бывает.
   - Я уже говорила с ним.  Он  готов  приехать,  тебе  даже  не  придется
оставлять дом.
   - Вот радость-то! Именно  это  я  и  хотел  услышать.  -  Саймон  начал
складывать тарелки. - Рейнолдс ничего не значит, я встречусь с  ним,  если
ты хочешь, раз ты думаешь, что это чем-нибудь поможет. - Он пустил воду  в
раковине, отметив новую трещину на фарфоре под краном. - Но  мне  нравится
Том. Он хороший парень и не заслуживает такой участи.  Тебе  следовало  бы
избавиться от него, Рут.
   - Саймон, с меня довольно! В нашем  доме  нет  ничего  плохого.  Ничего
такого, с чем мы не можем управиться сами.
   - Именно это и ужасает меня. Но убраться отсюда нужно не  только  Тому.
Почему бы тебе не взять Кейт? Почему бы вам всем не упаковать  чемоданы  и
уехать?
   - А ты поедешь?
   - Я не могу!
   - Но Рейнолдс, должно быть, сумеет что-то предложить тебе.
   Саймон беспомощно посмотрел на  нее.  Опять  объяснять  после  стольких
бесплодных попыток...
   - Рут, умственно я здоров, что бы тебе ни казалось. Просто в этом  доме
гнездится что-то жуткое и дурное. Ты стоишь совсем близко, и  поэтому  уже
ничего не  видишь,  но  как  иначе  объяснить  существование  Листовика...
Лягушки-брехушки?
   Она отвечала, медленно  и  отчетливо  произнося  слова,  так  объясняет
учитель трудному ребенку.
   - Лягушка-брехушка - это просто дворняжка, которая  иногда  забегает  к
нам  жить.  В  ней  нет  ничего  сверхъестественного.  Простое   животное,
маленькая, глупая тварь. А Листовик не существует. Его нет. Ты знаешь, что
это правда. Ты сам неоднократно признавал это.
   - Да, но я лгал. Ты способна заставить меня сказать все, что  захочешь,
я ведь хочу только радовать тебя. - Саймон  сам  усомнился  в  собственных
словах. - Ладно, оставим их, но подумай о том, что происходит здесь. Никто
из нас не в состоянии уехать отсюда. Мы  здесь  в  заточении.  Почему,  ты
думаешь, остался здесь  этот  твой...  как  его  там?  Бирн,  кажется?  Он
_говорил_, что намеревается уехать в конце недели, но сейчас уже  суббота,
и нет никаких признаков того, что он собирается в путь.
   - Я, например, чрезвычайно рада этому. Он хороший работник.
   - Это уже другой вопрос. Но неужели он должен  ужинать  с  нами  каждый
вечер? Я знаю, что еда и кров входили в условия сделки, но не может ли  он
сам позаботиться о себе? Или он у нас совсем дурачок?
   - Конечно же, нет! Бирн знает о  растениях  и  садах  больше  меня,  он
всегда любезен и ровен.
   - Ну и что? Он не может ничего рассказать о себе.
   - Зато ты более чем компенсируешь его молчаливость. Временами ты ведешь
себя крайне возмутительно.
   - Спасибо за любезность! - Гнев его вспыхнул вновь, и  Саймон  подумал:
однажды я ее ударю... сделаю что-нибудь ужасное.
   Он продолжил:
   - Я делаю ошибки, я напиваюсь и забываюсь. Но Том и Бирн попали сюда не
без причины, драгоценная Рут. Поверь мне: в этом нельзя сомневаться, как и
в существовании Листовика и Лягушки-брехушки.
   - Я знаю, что здесь не так, - ответила негромко Рут. - Здесь все  не  в
порядке, ничто не плодоносит, растут одни сорняки. Все слишком  распалось.
Вокруг хаос. Ничто не работает, ничто не на месте. Все разрушается... быть
может, энтропия - более уместное слово. Саймон, если  мы  просто  приведем
сад в порядок, ты увидишь, что Листовик исчезнет.  А  когда  разберемся  в
доме, придет конец и снам о Лягушке-брехушке.
   - Снам, Рут? Неужели ты так действительно думаешь? Или ты считаешь  мои
слова табачным дымом, растворяющимся в воздухе? - Саймон пытался  поверить
ей, он хотел поверить в сны. И в основном это ему удавалось.
   Он  что-то  пробормотал.  Глупые  слова,   бессмысленные.   Неспособные
передать его мысли.
   - Я отправляюсь в постель.  Скажи  Бирну,  чтобы  уезжал.  Потом  окажи
любезность и Тому с Кейт,  отошли  их  куда-нибудь.  Зачем  мы  им...  два
потрескавшихся старых горшка?
   - Отвечай за себя самого.  Я  не  воспринимаю  себя  с  такой  степенью
жалости.
   - Ты тоже уезжай.
   - Ты этого _хочешь_?
   - Нет. Нет. О Боже,  Рут,  не  уезжай...  -  Он  потянулся  к  ней  как
утопающий. - Не покидай меня. Не уезжай.
   За ее головой он увидел Лягушку-брехушку, сидевшую  в  уголке  комнаты.
Красные глаза на зализанной башке следили за ним. Одобрение  выразилось  в
наклоне головы, удовлетворенно моргнули глаза.
   - Забери меня отсюда,  забери,  забери,  -  сказал  он,  но  слова  его
запутались в ее волосах, в сладкой, теплой и обильной плоти ее плеч.
   - Вот что, старина, давай спать. - Она обняла его за плечо,  охраняя  и
направляя. - Рейнолдс зайдет в понедельник. Осталось два дня и две ночи.
   - Дня три будет, - сказал он. Рут не расслышала слов.
   Слова  как  дыхание,  подумал  он.  Они  заражают  воздух,   вирусы   -
возбудители болезней, и иногда люди подхватывают их, поглощая  собственной
душой. Рут помогла ему подняться наверх - как больному. И он видел повсюду
открытые книги, журналы и газеты, выкрикивавшие в воздух свои слова.





   Физекерли Бирн медленно шел по дорожке к коттеджу. Он злился на себя за
то, что смолчал и не спросил о старике, вернувшем ему бумажник.
   Два дня он ничего не говорил. Каждую  возможность  перекрывали.  Обычно
это делала Кейт.  Она  наверняка  знала,  что  делает.  Девица  вела  себя
оживленно и  непринужденно  болтала,  и  он  не  чувствовал  необходимости
открывать рот. В тот вечер  Бирн  заметил,  что  она  вновь  избегает  его
взглядов. Конечно же, она смотрела на Тома, находящегося в  центре  общего
внимания: симпатичный молодой поклонник, с  блестящей  светлой  шевелюрой,
мягкими белыми  руками.  В  очередной,  новой  белой  тенниске,  свободном
полотняном  пиджаке.  Он  подавал  себя  самым  привлекательным   образом,
смешивая интеллект и почтительность, что ни на миг не обмануло Бирна.
   Том определял,  чего  сумеет  добиться,  но  разве  можно  винить  его?
Молодежь всегда хищничает. Том отыскал для себя превосходную нишу:  полный
пансион и жилье, и  Кейт,  романтическую  и  сексуальную.  Ему  предстояло
долгое жаркое лето, позволяющее воплотить  в  жизнь  мечты,  которые  явно
успели овладеть им. Мальчик был симпатичен Бирну;  только  очень  молод  и
наивен и полон абсурдных амбиций в отношении своего романа.
   Но Кейт справится с этим. Бирн решил, что наивности в ней  не  заметил,
как  раз  наоборот.  Как  она  сумела  проглядеть  его  бумажник  и  сколь
откровенно попросила его остаться по собственным причинам, как  умело  она
справлялась с Саймоном. Получалась личность уверенная и владеющая собой.
   В отличие от Рут. На деле он оставался в этом доме из-за нее, из-за нее
же связался с этой трудной компанией. Что ему этот  старик,  что  ему  эта
странная смерть... да не приснилось ли ему все это? Произошло ли  все  это
на самом деле?
   Он просто хотел помочь Рут. Нечто в нем реагировало на ее  теплоту,  на
ее абсурдное стремление взвалить на себя беды мира. Это делало ее ранимой,
но и открывало ее силу. Другая сломалась бы уже много лет назад. Ну а  Рут
лишь взвалила на себя новую работу, этих самаритян, и каждый день возилась
в саду, в соломенной шляпе, такой забавной на этих милых волосах. Открывая
дверь в коттедж, он все еще думал о Рут.
   Кто-то побывал здесь. На столе  под  электрическим  светом  развернутая
газета, броский заголовок:

   ЖЕНА ВОЕННОГО ПОГИБАЕТ ПРИ ВЗРЫВЕ
   Двадцативосьмилетняя Кристен Бирн погибла в результате взрыва  бомбы  в
ее машине. Это произошло в уединенной деревне Дейл в Мидлхеме,  неподалеку
от армейского лагеря в Каттерике. Взрывное устройство  было  помещено  под
"сааб", принадлежащий мужу миссис  Бирн,  майору  Физекерли  Бирну.  Майор
Бирн, недавно  возвратившийся  со  службы  в  Северной  Ирландии,  не  был
обнаружен и поэтому не мог сделать каких-либо  комментариев.  Миссис  Бирн
находилась на шестом месяце беременности...

   Бирн смотрел на газету пустыми глазами, на миг потрясение вернуло его в
привычное горе и забытье.
   Он не узнал газетную статью, хотя тогда их было довольно. Бирн удивился
тому, что печатные слова тронули его с прежней силой. Он скомкал газету  в
тугой комок, прежде чем выбросить в мусорное ведро.
   Под ней оказалась другая страница, с его  собственным  снимком,  вполне
узнаваемым, невзирая на мундир: стриженые волосы, лицо без морщин, веселые
глаза.

   ПРОПАЖА ОФИЦЕРА
   В конце недели майор Физекерли Бирн, сорока лет, пропал после учений на
болотах Северного  Йорка.  Майор  Бирн,  чья  жена  трагически  погибла  в
результате террористического акта в начале месяца...

   Эта вырезка была из "Gazette", одной  из  местных  газетенок.  Бирн  не
считал себя достойным внимания прессы, однако в Мидлхеме  его  заслужит  и
пропавшая кошка.
   Бирн ощутил, что дрожит. Что на земле  заставило  его  назваться  здесь
своим собственным именем? Он позволил себе слабость, Рут и дом  соблазнили
его, он перестал думать.
   Но кто сделал эти вырезки, кто и почему поместил их на стол,  чтобы  он
нашел их? Сообщат ли об этом в полицию? Военная полиция  тоже  разыскивает
его. В Йоркшире хватало людей,  непосредственно  интересовавшихся  судьбой
Физекерли Бирна. Но кто здесь установил эту связь?
   Мысль его немедленно вернулась к двум  женщинам,  укравшим  бумажник  и
нож, к этой странной смерти. Старик, возвративший ему бумажник, видел  все
его документы.
   Он этого не хотел. Он не хотел, чтобы ему подобным образом напоминали о
прошлом... так грубо и бесцеремонно. И слишком уж  точно.  Он  привык  уже
гнать мысли о Кристен и Дэвиде. У него не было  желания  вновь  обращаться
лицом к этой бездне.
   Что можно приобрести, обратившись к ней снова, погрузившись в  нее?  Он
бежал, бросил Йоркшир и армию, чтобы убраться подальше от этих мыслей.
   Надо кончать изгородь, и если кто-то хочет, чтобы он отправился вон  из
поместья по каким бы то ни было причинам, Бирн просто уйдет отсюда, потому
что не давал никаких обязательств оставаться.
   Бирн поднялся по узкой лестнице в спальню, намереваясь завтра же  утром
оставить дом.
   На постели что-то лежало. На мгновение ему показалось, что  на  подушке
обрисовалась человеческая голова с растрепанными волосами. Увидев, что это
было на самом деле,  Бирн  затаил  дыхание.  На  подушке,  пронзенная  его
собственным ножом, тем самым, который он закопал  в  лесу,  лежала  сипуха
[птица отряда  сов]  с  широко  распростертыми  крыльями;  кровавое  пятно
расплылось как раз там, куда он клал голову.
   Он  застыл  -  разъяренный,  в  припадке  брезгливости.  Преднамеренное
жестокое и наглое осквернение. Но смысл был понятен.
   Убирайся.
   Бирн шагнул вперед, осторожно извлек нож и отнес вниз подушку вместе  с
птицей. Оставив и то и другое на раковине, он вышел и  вырыл  большую  яму
возле ворот, затем закопал в ней подушку вместе с совой. Этот поступок был
обусловлен целесообразностью, а не сентиментальностью. Но прибрав и  вымыв
руки,  Бирн  передумал.  Он  всегда  был  упрямым.   Кристен   звала   его
перекорщиком.
   Он решил засесть здесь. Пусть  армия  сама  ищет  его.  Бирн  более  не
намеревался быть в бегах.





   Подперев  голову  локтем,  Том  лежал  в  постели  Кейт  и  разглядывал
подружку. В уголках ее глаз уже появились небольшие черточки, трещинки  на
золотистой коже. Он угадывал, какой она  сделается  через  десять-двадцать
лет... Одно из тех подвижных, смешливых лиц, полных ума.
   - Расскажи мне об этом доме, - сказал он. - Твоя мама сегодня  не  была
разговорчива, правда?
   - Нет. - Небольшая пауза. - Не обманывайся насчет  Саймона.  Сегодня  у
него был плохой  день.  Он  всегда  нервничает,  когда  к  нам  кто-нибудь
приезжает в гости. Завтра он успокоится, будет лучше.
   - Конечно... - Том не хотел обсуждать кузена Кейт, каким бы он ни  был.
Ему хотелось узнать о доме, все и сразу. - Как звали архитектора  и  когда
его построили?
   - В девятьсот пятом, записана эта  дата.  Имя  архитектора  утрачено...
наверное, он был очень молод, это был его первый заказ или что-то  в  этом
роде. Насколько нам известно, он погиб во время первой мировой войны,  так
и не завершив ни одного другого дома. Он оформил идеи Розамунды. Она-то  и
была истинным проектировщиком и творцом. Моя  прапрабабушка  была  в  свое
время достаточно модной певицей, оперным сопрано. Она объездила всю Европу
и Штаты... Пауз между гастролями хватило, чтобы жениться  и  родить  двоих
детей, Родерика и Элизабет. Брак ее развалился, и муж исчез  вскоре  после
рождения Элизабет. Вот тебе и  еще  дети,  не  знающие  отца,  -  негромко
проговорила она. - Они повсюду, не правда ли? Во всяком случае,  Розамунда
строила Голубое поместье как дом  для  детей,  позволяющий  ей  заниматься
карьерой.  Она  поручила  распоряжаться  в  доме  своей  сестре  Маргарет.
Согласно общему мнению, Розамунда была  невротичкой  и  терпеть  не  могла
мужчин. Свойство характера. Для того времени необычное, но  тем  не  менее
достаточно  известное.  Единственным  доказательством   является   условие
завещания. Оно запрещает наследование по мужской линии.
   - А как же сын (как его звали? Родерик?), как он отнесся к этому?
   - По-моему, отчасти именно он послужил причиной такого условия. Родерик
пользовался скверной репутацией в округе. Нечто вроде распутника... Девицы
его боялись. И старались не высовываться, пока Родерик  Банньер  находился
дома. Думаю, мерзкий был типчик.
   Он заинтересовался, представив себе  двоих  детей,  растущих  вместе  в
зачарованном мире поместья. И вот один из них склоняется ко злу, совершает
нечто ужасное... Том заметил, как Кейт  смотрит  на  него,  слабая  улыбка
легла на губы, смеющиеся глаза.
   - "Да лобзает меня он лобзаньем уст своих, ибо ласки твои  лучше  вина"
["Песнь песней", 1,1], - процитировала она.
   Том приложил палец к ее губам.
   -  Довольно.  Ты  забываешь.  Вспомни  о  правилах.  -  Цитата   слегка
взволновала его, и прошлое отступило. Оставив лишь  настоящее,  прекрасное
настоящее  с  Кейт  в  его  объятиях  посреди  ночи.  Он  улыбнулся  ей  в
предвкушении. - _Сейчас_, Кейт... прекрасная Кейт...


   Момент входа был упоителен. Кейт, как  всегда,  чуть  охнула  -  не  от
неожиданности, просто ей нужно было признать этот факт.
   В ней. Том на мгновение замер, и она  ощутила,  как  удерживает  его  в
себе. Руки его охватили ее лицо, глаза пытливо вглядывались в нее. А потом
легкое движение, сперва мягкое и нежное, они смотрели друг  на  друга  как
два незнакомца, ищущие друг друга... Глаза его опустились, когда  движения
сделались более интенсивными, более требовательными.
   Он изогнул спину, прикоснулся языком к ее груди и взял сосок зубами. Ей
нравилось так. В уме  Кейт  представлялись  трое  мужчин:  обнимающий  ее,
ласкающий ее, входящий и двигающийся. Она представила себе эти три стороны
его одного, обращенные к ней.
   А  потом  забыла  об  остальных  и  помнила  только  одного  Тома,  его
элегантное тело, его интеллект, его... невинность. Ртом он припал к  губам
Кейт и язык его тоже был теперь в ней. Пальцы его впивались в ее плечи,  в
другой миг прикосновение показалось бы ей болезненным. Но теперь  ей  было
приятно, когда он забавлялся с ней. Необходимость брала власть над ним,  и
ей хотелось сопротивляться ему, кусаться,  царапаться,  ранить,  чтобы  он
понял правду о ней, понял, какова она на самом деле.
   - Боже!
   Она вскрикнула тоже, острая боль обожгла плечо. Том соскочил с  нее,  и
холодный воздух разделил тела.  Он  споткнулся  о  столик  возле  постели,
повалил его, сбросив книги и лампу на пол. Шум,  холод  и  внезапная  боль
поразили ее.
   Кейт тяжело дышала, прижимая руку к  плечу.  Том  резко  отвернулся,  в
поздних сумерках она заметила, как какое-то темное создание  ползет  между
его лопаток.
   Том щелкнул выключателем у двери, и она увидела только  темные  полоски
крови, выступившей на его белой спине.
   Кровавые, словно его хлестнули кнутом. Но это не мои  ногти,  пришла  в
голову глупая мысль. Она задрожала. Мои ногти не  настолько  остры.  Кровь
выступила из узких ранок, начинала стекать на кожу, но Том распахнул дверь
и задержался возле нее на мгновение, выглянув на  площадку.  Потом  сделал
несколько шагов, ничего больше не было слышно.
   Ничего. Ни звука, ни бегущей  фигуры,  ни  шума  закрывающейся  вдалеке
двери. Ничего. Дом был спокоен, он ждал в тишине. Том вернулся в  комнату,
напряжение исказило его лицо почти до неузнаваемости.
   - Том! - Ее пальцы, прикасавшиеся к собственному плечу, были мокры. Она
посмотрела на кровь, потом на него. - Том, что...
   Бледный, он стоял в ярости под ярким светом. Потом  вдруг  улыбнулся  и
через всю комнату пробежал к открытому окну задернуть занавески.
   - С тобой все в порядке?
   - Да уж какой, к черту, порядок! Что это было, ты заметила?
   Она покачала головой.
   - Я закрыла глаза. Том, твоя _спина_!
   Он повернулся, заглядывая в зеркало туалетного столика.
   - Что случилось?
   - Господь знает! - Он оглядывал комнату, словно  пытаясь  найти  что-то
поломанное, упавшее, способное предоставить объяснение. Том вновь  подошел
к двери и зашел в коридор уже подальше. Кейт ожидала, глядя на  него,  она
не желала вставать с постели.
   Том вернулся и сел возле нее, осторожно ощупывая плечо.
   - А кто еще находится в доме? Что здесь происходит?
   - Том, я... - Кейт села, натянув на себя простыню: ей  вдруг  сделалось
холодно. - Здесь нет никого. В  доме  никого  нет,  если  не  считать  нас
четверых.
   - Или ты думаешь мне это _привиделось_? - Том взглянул на окровавленную
руку. - И твое плечо тоже. - Он  прикоснулся  к  разрезанной  коже.  Дрожь
усилилась.
   - Кто это был? Кто мог это сделать?
   - Свихнувшийся кузен Саймон, наверное? Или  таинственный  Бирн?  -  Том
приподнял бровь, но в глазах его не было никакого веселья.
   - _Саймон_? - Это было невероятно. - Он не из  таких!  И  Бирн...  нет,
нет, не могу в это поверить!
   Том уже натягивал трусы и джинсы, раны на его спине оказались в области
плеч. Он вновь подошел к двери и распахнул  ее,  поглядев  в  обе  стороны
коридора.
   - Я ничего не слышал, - сказал он. - Никаких шагов, ничего. Я не слышал
даже, чтобы открывалась дверь.
   - Мы слишком увлеклись, - проговорила она онемелыми губами. - И поэтому
ничего не слышали.
   - Есть ведь какая-то причина, объяснение. - Том  будто  разговаривал  с
самим собой. - Причина есть, она должна быть. Что здесь происходит?
   Кейт встала, потянулась за ночной рубашкой. И, пряча глаза, надела ее.
   - Это Лягушка-брехушка, вот и все, Том. А теперь мне  нужно  что-нибудь
теплое, утешающее. Горячее питье, шоколад, чай. Пойдем вниз.
   Он повернулся.
   - _Лягушка-брехушка_? Конечно же, нет!
   - Ты боишься? Она  сбежала  куда-то.  Она  редко  ведет  себя  подобным
образом. Пойдем со мной, Том.
   Но он стоял и только наблюдал за тем, как она оставила  комнату,  почти
сбежала вниз по лестнице, словно стремясь подальше уйти от него.  Шаги  ее
удалялись, терялись в общей тишине дома.
   Том вышел на площадку и заглянул в холл. Книги и журналы белели в тьме.
Пахло жимолостью, которую Рут недавно оставила  на  столе.  Том  собирался
последовать за Кейт  вниз,  когда  услыхал  негромкий  звук,  напоминающий
шепот. В длинном коридоре за его спиной шелестели хорошо смазанные колеса.
Взявшись за поручни, Том повернулся и посмотрел  вдоль  коридора,  на  ряд
закрытых дверей, выгоревшие обои и непокрытые ковром доски.
   Именно в  такой  момент  герой  книги  и  фильма  всегда  приступает  к
исследованиям, подумал Том, отправляясь разыскивать чудовище или вампира -
что-нибудь в этом роде - и всегда побеждает зло.
   Но порезы на его спине болели, их надо было промыть. В любом случае Том
не считал себя героем. Он видел себя хроникером, а не участником  событий.
Завтра, когда будет светло и солнечно, он исследует этот длинный  коридор.
Но не сейчас.
   Направившись  к  лестнице,  неторопливо  спускаясь   на   промежуточную
площадку, он решил, что найти Кейт будет не столь уж легким делом. В конце
концов, он совсем не знает ее.
   Она принадлежит дому, подумал Том, и больше никому и ничему.





   - А эта Лягушка-брехушка, - спросил Том у Саймона за завтраком, -  куда
она исчезла?
   В уголке не было никаких теней, ничто не сновало возле лодыжек Саймона.
   Кузен Кейт казался неопрятным, словно неубранная  постель...  неумытым,
утомленным и нелюбимым. Он потянулся через стол к кофе и  ответил  усталым
голосом:
   - Не знаю. Почему вы спрашиваете?
   - Ночью на нас напали. - Том был слишком разъярен, чтобы  заботиться  о
приличиях. Осознанно, желая потрясти хозяев, он стянул с себя  тенниску  и
повернулся в кресле. И с удовлетворением услыхал легкий вздох матери Кейт.
- Почему вы терпите ее?
   Саймон встал.
   - Рут знает причину. По-моему, и Кейт тоже.  Она  могла  бы  сразу  все
объяснить.
   - Не надо напускать тайн, Саймон. - Кейт смотрела  только  на  Тома.  -
Видишь ли, это не совсем домашнее животное, - проговорила  она,  торопясь,
чтобы успеть покончить со всем,  прежде  чем  отвага  оставит  ее.  -  Это
какая-то дворняжка,  она  не  принадлежит  нам.  Просто  явилась  из  леса
несколько лет назад. Вообще-то она почти ручная и хочет с нами оставаться.
Обычно она не причиняет никаких неприятностей  и  более-менее  привыкла  к
дому, но Саймон утверждает, что иногда она забывается, хотя  до  вчерашней
ночи, я ни разу не видела ничего подобного.
   Саймон удивленно скривил рот, что не прошло мимо глаз Тома.
   - Так вот оно, - проговорил Саймон. - Вот и объяснение.
   - Тварь совсем не ручная, - сказал Том. - Ее нужно поставить на  место,
дать хорошую взбучку.
   - Она у нас трусоватая, - промолвила Кейт.
   - _Трусоватая_? Да такую кровожадную тварь  следовало  бы  пристрелить!
Кстати, почему ее зовут Лягушка-брехушка?
   - Традиция, - сказала Кейт. - Все домашние звери, когда-либо  обитавшие
в этом доме, всегда носили это имя, правда, мама?
   Рут вздохнула.
   - Не очень разумно, но подобные традиции редко имеют смысл.  -  Она  не
заметила неуместности столь банальной фразы. - Мне искренне жаль, что  она
поранила вас. Наверное, это жара вывела ее из себя. Вчера ночью у нас было
почти как в тропиках. Сегодня вечером  мы  выставим  ее  из  дома;  нельзя
допустить, чтобы она так обходилась с нашими гостями...  Теперь  позвольте
мне  посмотреть  вашу  спину.  Кейт,   ты   помазала   Тома   каким-нибудь
антисептиком? - Голос Рут казался воплощением кротости, и Том подумал, что
именно таким тоном она говорит по  телефону  с  готовыми  на  самоубийство
дураками, не способными справиться с жизнью. Рут продолжала:  -  Когда  вы
намереваетесь  приступить   к   работе,   сегодня,   или   сперва   хотите
познакомиться с садом? Мне хотелось бы поводить вас по окрестностям.
   - А что, если этот "домашний зверь" вновь набросится на меня? - Том  не
мог забыть  случившееся.  Вчерашние  события  выходили  за  пределы  любой
эксцентричности.
   - Не беспокойтесь, Том, - сказала Рут. - Днем  она  чаще  спит;  потом,
если вы будете в библиотеке, то можете закрыть дверь.
   - Она не любит солнца, - подтвердила Кейт. - И вообще привыкла  жить  в
густом лесу.
   Он перевел взгляд от матери к дочери. Обе улыбались ему - дружелюбные и
невозмутимые. Том подумал: неужели я вообразил все это,  почему  вчерашняя
история кажется мне столь неприемлемой и странной? Надо бы разглядеть  это
создание повнимательнее. Все  станет  ясным,  когда  я  его  действительно
увижу...
   - Посмотри, вот она! - Кейт  показала  на  дверь.  Из  дверного  проема
высунулась длинная морда...  блестящие  оранжево-красные  глаза,  косматая
шкура с проплешинами, тут и там обнажавшими серую кожу. Передние ноги были
много выше задних, поэтому голова неловко торчала вперед. Держась  поближе
к стене, создание скользнуло в кухню, стуча когтями по полу. Том  встал  и
направился к собаке, присел на корточки - на всякий случай  подальше  -  и
попытался приглядеться.
   Более всего животное напоминало гиену,  чем  что-либо  еще.  Знакомство
Тома с природой  ограничивалось  днями  детства  и  произведениями  Дэвида
Аттенборо, и он помнил о гиенах лишь то,  что  они  питаются  падалью.  Но
откуда может взяться гиена в  пригороде  британской  столицы?  Невероятно.
Наверно, это какой-то гибрид или урод.
   Том заглянул в глаза создания, но увидел там лишь врожденную ненависть.
За пару костей она разорвет мне горло, подумал  он.  Тварь  чуть  натянула
губу, открывая желтеющие зубы, мерзкое дыхание прикоснулось к нему.
   Том поспешно встал и повернулся лицом к столу, откуда  за  ним  следили
три пары глаз.
   - Что же это такое? - спросил он. - Гиена? Или  одна  из  австралийских
диких собак?
   - Ерунда, - сказала Рут отрывисто. - По-моему, гибрид колли.
   Когда Том вновь посмотрел на зверя, передние ноги  создания  показались
более пропорциональными, а мех блестящим. Тем не менее тварь пряталась  от
света возле стены. Значит, он ошибся.
   - О'кей, - проговорил Том. - А почему нельзя посадить ее на поводок,  в
клетку или куда-нибудь еще? Так было бы безопаснее.
   - Поводок? Хорошая идея. - Рут направилась к шкафчику под  раковиной  и
извлекла моток бечевы.
   - Тебе понадобится ошейник. Я раздобуду в деревне, - сказала Кейт.  Том
быстро взглянул на нее. Разговор сложился сюрреалистический, отчасти вовсе
безумный. К счастью, в заднюю дверь постучали, и в  кухню  вошел  Бирн,  в
джинсах и рубашке с открытым воротом, чуточку вспотевший после  ходьбы  на
солнце.
   - Доброе утро, - поприветствовал он  негромко.  -  Сегодня  браться  за
огород?
   - Значит, вы уже закончили изгородь? - Рут  внезапно  раскраснелась  от
удовольствия. - Чудесно. Это действительно  великолепно.  Надо  сходить  и
посмотреть прямо сейчас... Почему  бы  вам  не  передохнуть  денек,  Бирн,
заняться собой?
   - Предпочитаю действовать.
   - В воскресенье? Ну что вы! - С  этими  словами  она  взяла  соломенную
шляпу, висевшую возле двери.
   - Уж если вы выходите, - рассудительно сказал Бирн, - я тоже пройдусь.
   - Свежий воздух. В нем все дело. - Саймон смотрел на  них.  -  "Честный
труд и усердие начищают лопату простака".  И  так  далее.  Ночные  кошмары
рассеются. - Он разливал кофе, бурно и фривольно разбрасывая слова.
   - Значит, ты намереваешься помочь им? - спросила Кейт.
   - Не сегодня, дорогая. Когда-нибудь в следующий раз.


   Зазвонил телефон.
   Саймон взял трубку.
   - Алло?
   Ничего, мертвая тишина. Он положил трубку и нахмурился. Это уже выходит
за пределы шутки. За окном он мог видеть Рут, занятую в огороде. Бирн тоже
работал там, рядом с ней.  Они  погрузились  в  разговор.  Какое-то  время
Саймон следил  за  ними,  за  тем,  как  они  продвигались  между  гряд  к
оранжерее. Оконный переплет обрамлял их словно багет. Голландский  пейзаж,
спокойный и мирный.
   Ему хотелось присоединиться к ним, но для этого было, во всяком случае,
слишком жарко. Воспользовавшись предлогом, он принялся бродить  по  кухне,
прибираясь и поправляя то тут, то там. Подумав,  он  переложил  кулинарные
книги  на  подоконнике:   вегетарианскую   и   индийскую   кухню   вместе,
низкокалорийную и японскую по отдельности.
   А потом сел за стол в холле, листая журнал. Но вскоре вновь поднялся  и
побрел в  библиотеку  поискать  книгу,  содержащую  отчасти  запомнившуюся
строчку стихов: "_Покойный год на севере лежит_", но так и не сумел  найти
ее. Возможно, это строчка из песни, из тех, что певала Рут.
   Оставив сборник стихов на  столе,  Саймон  направился  наверх.  Постоял
немного возле окна на площадке, наблюдая за ласточками, мечущимися  высоко
в небе над озером. В  спальне  он  наполнил  кружку  для  чистки  зубов  и
принялся пить, глотая пинту за пинтой. Вода бежала, текла  по  его  рту  и
подбородку, он залился слезами.


   Вне дома  было  так  приятно.  Четкие  гравийные  дорожки,  разделившие
огород, заросли одуванчиком и пыреем. Стоя на коленях с вилами в руке, Рут
сражалась с крапивой.
   - Было бы проще побрызгать  все  травилкой  для  сорняков.  Здесь  ведь
ничего не должно расти.
   - Я знаю, но,  по-моему,  это  неправильно.  Я  не  доверяю  химикатам.
Говорят, что они нарушают природное равновесие.
   -  Итак,  вы  придерживаетесь  органики?  -  Бирн  поглядел  на   сетку
перепутанных дорожек, лабиринт коробчатой изгороди.
   Рут села на корточки.
   - Когда-нибудь я буду выращивать здесь растения  на  продажу,  или  это
будет детская. Я мечтаю  об  этом.  Я  хочу  отказаться  от  преподавания,
пораньше уйти от дел.  В  наше  время  работа  в  системе  образования  не
приносит никакого удовлетворения. Слишком много бумажной  работы,  слишком
много ограничений и  слишком  много  соревновательности...  А  мне  больше
хочется  проводить  свое  время  здесь,  работая  в  саду,  заставляя  его
плодоносить.
   Опустившись на колени возле нее, Бирн принялся полоть сорняки.
   - А вы всегда жили здесь? - спросил он.
   - Всю свою жизнь. - Рут вздохнула. - Я выросла здесь вместе с Саймоном.
Вот почему ему так нравится это место.  Этот  дом  родной  и  мне  и  ему.
Алисия, мать Саймона, ходила за мной как за собственным ребенком.
   - Что же случилось с вашей матерью?
   - Я даже не знала ее. - В голосе Рут слышалась грусть. - Она умерла при
родах.
   - А ваш отец?
   - Знаете что, не перейти ли вам сюда, а я переберу  рассаду  латука?  -
Рут встала, отвернувшись от Бирна, но он все-таки успел заметить  внезапно
побледневшее лицо и панику в глазах.  Многое  здесь  выходило  за  пределы
допустимых границ. Его прошлое, ее отец... Бирн еще раз удивился тому, что
до сих пор не спросил ее об отце.
   Он поднялся на ноги, последовал за ней в парники.
   - Рут, у меня есть вопросы. Я все хотел спросить вас кое о чем.
   -  Давайте,  -  поощрила  его  Рут,   но   в   ее   голосе   прозвучала
настороженность, заметная и в том, как она  наклонилась  над  подносами  с
рассадой.
   - Я никогда не рассказывал вам,  что  было,  когда  я  появился  здесь.
Видите ли, я приехал сюда, голосуя, и тут трое...  бродяг  украли  у  меня
бумажник.
   - Голосовать всегда рискованно, правда?
   - Обычно я способен позаботиться о себе. Но на этот раз вышло иначе.  -
Он медлил, не зная, как сказать ей. - Я даже не  уверен  в  том,  что  все
случилось на самом деле, или это был сон или галлюцинация.
   Рут взглянула на него.
   - Вы не похожи на человека, не способного определить истину.
   - Там были две женщины, - продолжил он. - И  мужчина.  И  одна  женщина
воспользовалась моим ножом, чтобы убить мужчину...
   - Опять этот фокус! - Рут едва не расхохоталась. - Ах бедный  Бирн!  Вы
чужой в наших краях и не знаете местных знаменитостей.
   - Что? - Он поглядел на нее.
   -  Это  актеры  перфоманса  [перфоманс  (перформанс)  -  представление,
спектакль, трюки (театр.)], так, кажется,  они  зовут  себя.  Развлекаются
тем, что пугают неосторожных. Как жаль, что вы наткнулись именно на них! И
вы  говорите,  что  именно  они  отобрали  ваш  бумажник?  По-моему,  пора
кому-нибудь наконец остановить подобные фокусы, это нечестно.
   - Рут, но это действительно произошло!
   - Почему же вы не сообщили в полицию? - спросила она резким тоном.
   - Тела не обнаружилось, - ответил он. - Наверное, я упал в обморок,  но
когда очнулся, их не было. Однако мой нож был испачкан кровью, трава тоже.
   - Говорят, что они пользуются необычными таблетками, -  с  негодованием
сказала Рут, наморщив нос. Она стянула садовые перчатки. - Некоторые  люди
возмущены их поведением. Они любят пугать. Но красть бумажники! Однако вам
следует  что-нибудь  предпринять.  В  нашем  благословенном   материальном
обществе   кража   собственности   всегда   считалась   более    серьезным
преступлением, чем нанесенный чувствам урон, не так ли? -  Она  подмигнула
ему, словно это была  какая-то  шутка.  -  Вам  и  в  самом  деле  следует
обратиться в полицию.
   Он извлек бумажник из заднего кармана джинсов и показал ей.
   - Ах да, помню, вы говорили, что вам его подбросили. - Она нахмурилась.
   Бирн кивнул.
   - Пришел какой-то старик и принес бумажник.  А  эти  две  женщины,  две
артистки, на этот раз были с ним. Они выбрали себе нового  компаньона.  Вы
не знаете, кто это мог быть?
   - Все оказалось на месте? Ваши деньги? - Рут не  обратила  внимания  на
его слова.
   - Да, их даже прибавилось. Но кто этот мужчина? Почему он  слоняется  с
этими двумя ведьмами?
   - Не знаю. -  Она  пожала  плечами,  всем  своим  видом  показывая:  не
расспрашивайте меня больше, измените тему... я не  хочу  разговаривать  об
этом.
   Положив руки на ее плечи, Бирн заставил Рут посмотреть на него.
   - Рут, говорите же. Что еще за великий секрет? Почему он делает это?
   - Не знаю! Почему вы считаете, что я обязана  все  знать?  Ко  мне  эти
особы не имеют никакого отношения. Быть может, вам лучше  отыскать  его  и
самому задать этот вопрос, раз уж вы не в состоянии оставить  это  дело  в
покое. - Отодвинувшись от него, Рут запустила руки в  карманы,  разыскивая
платок. Она едва не плакала.
   Он был потрясен.
   - Рут, простите меня. Я не хотел расстраивать вас.
   - Я не расстроена! Но вы получили назад свой бумажник, и я не  знаю,  о
чем разговор! И не понимаю, почему вы все продолжаете его!
   И Рут, едва ли не бегом, бросилась прочь, рассыпая по пути рассаду.
   Том и Кейт стояли в библиотеке. Он держал  папку  с  листами  бумаги  и
карандашами 2В. Сказать было нечего: библиотека казалась ему раем.
   Все помещение было  уставлено  книгами  -  как  и  все  прочие  комнаты
поместья. Но здесь полки и пол были сделаны из  бледного  чистого  дерева,
производя при этом эффект, противоположный тьме и мраку.  Там  и  сям  пол
закрывали линялые персидские ковры голубых и  зеленых  оттенков.  У  двери
стояло большое фортепьяно, крышка его  была  поднята.  Рядом  на  табурете
балансировали папки с нотами.
   Комната была встроена в фонарь: французские окна и  двери  [французское
окно  -  двустворчатое  окно,  доходящее  до  пола;  французская  дверь  -
застекленная створчатая дверь] выходили на луг,  прежде  бывший  лужайкой.
Обжигающие лучи утреннего солнца втекали через пыльные окна.
   Кейт подошла к окнам и открыла их. Свежий,  но  не  слишком  прохладный
воздух хлынул в комнату.
   - Вот, - сказала она, искрясь. - Что может быть лучше?
   - Гм! - Он взял с полки книгу, посвященную истории Эппингского леса.
   - Английская история вон там, литература  и  критика  здесь,  поэзия  и
драма... - Она показывала ему различные разделы, но Том слушал вполуха. Он
смотрел на стол, стоявший в фонаре, широкий, элегантный,  с  двумя  рядами
ящиков на обеих тумбах и подставкой для чернил.  Красное  дерево,  подумал
Том. Возле стола находилось кресло, за которое он  бы  продал  свою  душу,
легкое, изящное и прямое.
   - Ренни Макинтош?  [Чарлз  Ренни  Макинтош  (1868-1928)  -  шотландский
архитектор и дизайнер] - попробовал угадать Том.
   Кейт кивнула.
   - Их четыре, и теперь они обветшали. Остальные не сохранились.
   - Я буду осторожен, не беспокойся. - Он вновь оглядел полки. - О  Боже,
и кто же сумел привести все это в порядок?
   - По-моему, собирать книги начала сама  Розамунда.  Но  в  порядок  все
приводил Джон Дауни, ее зять, который в основном и пользовался ими. Он был
фанатиком чтения. Дауни отравили газом в  первую  мировую  войну,  он  был
прикован к каталке. Вот  почему  в  зале  есть  лифт  и  внутри  дома  нет
ступенек, а только рампы.
   Том открыл свою папку и начал выкладывать бумагу и карандаши по  прямым
линиям, которые всегда находил столь гармоничными.
   Он услышал, как Кейт негромко сказала: "Я приду за  тобой,  когда  ленч
будет готов..." и закрыла дверь.
   Том остался один в библиотеке. Какое-то время он бродил по  библиотеке,
проверяя,  не  оказалась  ли  где-нибудь  поблизости  Лягушка-брехушка,  и
рассматривая отделы, а потом сел на макинтошево кресло и взглянул из  окна
на луг, местами затененный окружающими деревьями.
   Небо оставалось безоблачным и чистым. Где-то вдалеке жаворонок  выводил
головокружительно сложные трели. Дом окружил его тишиной.  Все  остальные,
казалось, вышли.
   Вот оно. То, о чем он и мечтал: время,  место  и  возможность  написать
книгу. Его шанс определить, понять, наделен ли он писательским даром.
   Дом ожидал, его пустые просторные комнаты ждали вторжения его фантазии.
Том вспомнил слова Алисии. Она сказала ему,  что  он  найдет  здесь  роман
между кирпичами и раствором стен. "Дом полон историй. И не только книжных.
Каждый, кто гостит там, находит свое. Дом  как  будто  порождает  истории.
Сплетни, слухи, рассказы... там их целый Вавилон. Если ты  хочешь  писать,
твоя повесть найдет воплощение в Голубом поместье".
   Но теперь Том уже знал что-то. Центром повествования будет сам дом. И с
первым приливом волнения он позволил своему уму обдумать идею.
   Существование дома охватило целое столетие, его обитатели пережили  все
далекие события века. Он представил  себе  прикованного  к  каталке  Джона
Дауни,   искалеченного   жестокой   в   своей   расточительности   войной,
распоряжающегося  в  комнате,  в  которой  он  теперь  сидел.  А  потом  -
Розамунда, певица, повесившая эти странные  стихи  над  входной  дверью  и
отвергавшая мужчин, в том числе и собственного мужа.
   Это стихотворение. Под ним не было имени автора, и  Том  не  знал  его.
Встав, Том подошел к полкам и отыскал раздел поэзии.
   Томик Бодлера, томик Верлена. Но кроме них ничего, нет даже  антологии.
Это же песня, вспомнил он и направился к пианино.  В  стопке  на  табурете
были собраны Шуман, Шуберт, Вольф [Хуго Вольф  (1860-1903)  -  австрийский
композитор и  музыкальный  критик],  Форе  [Габриель  Форе  (1845-1924)  -
французский композитор]. Он остановился там и принялся  просматривать  три
книги  с  мелодиями  Форе.  Очаровательные,  роскошные,   однако   нужного
заголовка он не нашел.
   На  подставке  стоял  открытый  сборник  песен.  Он  взял  его.   Песни
принадлежали Анри Дюпарку [французский композитор  (1848-1933),  известный
также как Фук-Дюпарк], имени этого Том не знал. Тоненькая  брошюра,  всего
дюжина  песен.  Тут  она  и  нашлась:  "Le  Manoir  de  Rosamonde"   ["Дом
Розамунды"].
   Слова оказались странно уместными: "_Как пес впилась в меня любовь_..."
Раны на его спине все еще болели.
   Первая песня в книге  также  захватила  его  воображение.  "_Дитя  мое,
сестра  моя...  жить  вместе_".  Том  опустился  в  макинтошево  кресло  и
задумался.
   Ему  предстоят  годы  исследований,  надо   просмотреть   горы   писем,
дневников, газет и записей, если он решит обратиться  к  семейной  истории
буквально. Колоссальная работа потребует не одно лето.
   Потом у него была ведь  идея,  и  французские  стихи  только  заставили
забыть ее. Карандаш был уже в руке  Тома:  разлинованная  страница  лежала
перед ним. Он все выяснит, конечно же. Он станет исследователем, настоящим
ученым... Но может начать немедленно - просто начать,  а  потом  дополнить
подробностями. Том написал:

   "В верхних комнатах обитает ребенок. Девочка раскладывает свои  игрушки
в рядок на постели, негромко напевая сама себе. Между двумя куклами мишка,
но она не смотрит на них. Она говорит  маленькому  косматому  созданию  на
полу:
   - Вот теперь ты сидишь как хорошая девочка и не  будешь  шуметь.  Я  не
хочу сегодня никакой ерунды. У нас слишком много дел.
   Картинки ее сложены возле  стены,  лица  их  отвернуты  от  нее.  Возле
постели коврик, у окна кресло и туалетный  столик,  но  в  комнате  больше
ничего нет. Чемоданы и упаковочные ящики еще внизу.
   Она слышит, как там ходят мужчины, топая ногами по  голым  доскам.  Дом
пахнет свежей краской и деревом, неуютные запахи заполняют его.
   Элизабет вздыхает.  Она  оглядывается.  Лягушка-брехушка  ждет,  и  она
заставляет ее прыгнуть к Петиции. Лиз рада, что брехушка поехала  с  ними,
хотя Родди всегда дразнит ею девочку. Ревнует, говорит мама, потому что  у
него нет такого хорошего друга.
   Она  слышит,  как  Родди  топает  по   коридору   внизу,   пронзительно
насвистывая. Хлопает дверь, и свист доносится уже снаружи. Она подходит  к
окну и смотрит вниз.
   Вот он стучит носком по куче кирпичей, оставленных  строителями.  Родди
смотрит вверх и замечает ее.
   - Ну, ящерка Лизард, как тебе здесь нравится?
   - Очень, - отвечает Лиз осторожно.
   - Больше чем очень, креветка. Нечто совершенно необыкновенное!
   И он убегает по террасе, перепрыгивая через  ступеньки,  спускается  на
едва засеянную лужайку. Она видит, как он бежит по яркой траве  и  наконец
теряется в густой тени.
   Она смотрит вниз - на стену возле своего  окна.  Голый,  серый  камень,
резкий и грубый на ощупь. Будет  лучше,  когда  стена  зарастет  ползучими
растениями, думает она. Их посадит мама или  тетя  Маргарет.  Плющ  красив
весь год, и он быстро  растет.  Листья  его  подобны  рукам,  они  двигают
пальцами и цепляются за камень. Элизабет знает, что скоро плющ окружит  ее
окно, листья его дружелюбными ладонями будут махать  ей;  она  почувствует
себя в безопасности, и новый дом перестанет казаться ей таким странным.
   Она  рада  тому,  что  с  ней   все   ее   друзья:   куклы,   мишка   и
Лягушка-брехушка. Она поможет матери сажать плющ под окном,  тогда  и  сад
начнет казаться домом."

   Том неловко шевельнулся в кресле. Ему казалось, что тенниска прилипла к
царапинам на его спине.
   Неплохо, решил он, и Лягушка-брехушка на самом  месте.  Девочка  эта  -
Элизабет, дочь  Розамунды.  Дом  построили  в  1905  году,  и  они  только
въехали...
   И еще брат Родерик. Куда же это он бегал, пока в доме наводили порядок?
Носился под деревьями  как  безумный...  Родерик  будет  нередко  посещать
деревню, оставив домашние дела женщинам...
   Том встал, оглядывая полки. Сколько же детям  было  лет,  и  почему  он
решил, что Родерик - старший? Кейт или Рут наверняка знают.  Здесь  велись
записи, хранились родословные, дневники и все такое.  Алисия  говорила  об
этом.
   Он посмотрел из окна  на  огромный  травянистый  луг,  волнующийся  под
легким ветерком, на чистое небо, раскинувшееся далеко и широко. Неужели он
и впрямь  намеревается  загромоздить  свое  повествование  фактами?  Разве
нельзя просто написать эту повесть,  воспользовавшись  одними  именами  из
прошлого? В конце концов, все действующие лица давно уже мертвы...
   С тех пор прошло так много времени.





   Физекерли Бирн решил пропустить ленч. Прихватив из кухни хлеб и сыр, он
съел их у себя в коттедже. Ему  нужно  было  подумать.  Почему  Рут  снова
расстроилась? Бирн пожалел о том, что надавил на нее, но вместе с тем было
непонятно, что именно он  сделал  не  так.  Сколько  же  вокруг  запретных
областей, куда не следует ступать, сколько вещей, которых  она  не  хотела
замечать.
   Бирн попытался понять  природу  ее  молчания.  Почему  она  не-захотела
разговаривать об отце, о том старике... о Лягушке-брехушке или о любой  из
этих тайн? Рут жила в поместье, дом принадлежал ей, но  она  почему-то  не
интересовалась им. Дом словно обволакивал ее какими-то чарами, лишая  воли
и энергии... Бирн остановил себя. Какая нелепость!
   Пиво, вот что ему нужно. Большая прохладная пинта  или  три  в  обычном
английском пабе на травке. А еще, быть может, один или два  вопроса,  если
возникает возможность. Он направился по длинной аллее, и асфальт дышал  на
него теплом.
   Бирн  не  намеревался  нести  деньги  в  полицию.  Зачем  помогать   им
обнаружить себя? Он понимал, что кто-то  узнал  его  историю,  и  недавнее
прошлое скоро станет общеизвестно, однако он не  ощущал  желания  торопить
события.
   Надо было узнать, кто  этот  старик  и  почему  он  хотел,  чтобы  Бирн
убирался. И еще - две эти женщины. Он не сомневался, что за  вырезками  из
газет и убитой совой угадывается их рука. Кем бы они ни были и чего бы  ни
хотели, но пользовались они методами устрашения.
   Ничего себе артистки! Едва ли. Бирн не верил в это. Они -  воровки  или
даже  хуже.  Неужели  эти  ведьмы  отдали  бумажник  старику,  неужели  он
потребовал его? И что их связывает вместе?
   Выйдя на дорогу, он повернул налево, оставив за спиной лес и Эппингское
шоссе. Первый попавшийся ему паб назывался "Джек Шестнадцать Струн".  Бирн
открыл дверь, но заведение было набито молодыми  мужчинами  в  рубашках  с
отложными  воротниками.  Густо  пахло  лосьоном  после  бритья  и   потом,
монотонная музыка докучала своей пульсацией.
   Бирн отправился дальше - с горки к центру поселка.
   Два других паба также были полны, люди занимали тротуары,  теснились  к
дверям.
   В конце концов он пробился к стойке  в  "Быке"  и,  стоя,  осушил  одну
пинту. Вторую он решил выпить снаружи, однако все скамьи были заняты.
   Бирн направился через дорогу к лужайке. Кучка детей и взрослых окружила
раек с Панчем  и  Джуди  [герои  народных  кукольных  представлений  вроде
Петрушки]. Он задержался возле  него  посмотреть.  Забавное  представление
предназначалось скорее для взрослых и  высмеивало  политиканов  и  прессу.
Кукла Джуди заметно напоминала министра здравоохранения...
   Бирн улыбнулся и отвернулся,  разыскивая  взглядом  какую-нибудь  тень.
Вдали поляну пересекал рядок зрелых дубов. Бирн устроился возле одного  из
них и приложился к своей пинте. Отсюда  был  слышен  смех  возле  Панча  и
Джуди, крики детей.
   Он  не  знал,  с  чего  начинать.  Поляну  окружали  элегантные   дома,
принадлежавшие к эдвардианской или более  ранним  эпохам.  Он  хотел  было
поинтересоваться в пабе, однако пожилой человек в таком  прекрасно  сшитом
костюме едва ли будет проводить много времени в местной пивной. Завтра  он
попытается это сделать на почте. Там должны знать всех  людей  пенсионного
возраста, а уж тем более личность, привыкшую одеваться так стильно...  Все
же Тейдон - небольшое местечко.
   Изрядная доля местного населения сидела теперь перед  ним,  развлекаясь
спектаклем и  тем  не  менее  не  позволяя  себе  хохотать.  Потом  смешки
превратились в нечто иное - точнее, в неловкое бормотание. Внезапно  толпа
рассеялась. Несколько взрослых, сердитых и даже оскорбленных, отвели детей
подальше, чтобы те не могли больше видеть и слышать представления.
   Бирн сперва ничего  не  понял.  Допив  пинту,  он  поднялся  и  подошел
поближе. Осталось только  несколько  детей.  Одна  маленькая  девочка  уже
плакала.
   Верх райка  был  забрызган  красной  краской.  Кукла  Джуди  висела  на
занавесе,   из   расколотой   пополам   пластиковой   черепушки   вытекала
красно-белая субстанция.
   Выдумка тонкая, рассудил  он,  да  вкус  дурной...  Из-за  райка  вышла
женщина и забрала  оставленную  на  траве  шапку.  В  ней  оказалось  лишь
несколько медяков...
   - Не слишком большой доход, - проговорил Бирн  и  тут  лишь  узнал  ее.
Черные волосы свисали жирными  крысиными  хвостами,  белая  кожа  казалась
рыбьим подбрюшьем.
   - Ну, кого еще убила? - спросил он.
   Она хохотнула, скривив рот набок. А потом с быстротой  молнии  рука  ее
дернулась, и, зачерпнув красную  и  белую  мешанину  с  занавеса,  бросила
мерзость ему в лицо, прежде чем Бирн успел сообразить, что она делает.  По
его коже текла не краска,  не  пластик,  а  грязные  потроха.  Преодолевая
дурноту, он потянулся, пытаясь схватить ее за руку.
   Но она уже была не так близко  и  удалялась  по  лужайке  к  одному  из
больших домов. В гневе Бирн откинул занавес райка,  желая  обнаружить  там
остальных: мужчину со стрижеными волосами и вторую женщину.  Но  там  было
пусто. Он постоял на месте, пытаясь очистить от грязи  рот  и  глаза;  тем
временем женщина исчезла  в  огромном  георгианском  [архитектурный  стиль
XVIII - начала XIX вв.] доме из красного кирпича в конце поляны.


   У парадной двери ему никто не ответил. Бирн  дернул  за  колокольчик  и
забарабанил  кулаками.  Потом  в  негодовании  откинулся  и  посмотрел  на
невозмутимые окна: ни вздрогнувших занавесей, ни  звука.  Если  бы  он  не
видел собственными глазами, как эта дрянь вошла в дом, то поклялся бы, что
там никого  нет.  Негромко  ругаясь,  он  направился  вдоль  стены,  чтобы
увидеть, открыт ли задний вход.
   - Бирн, что вы здесь делаете? - у ворот  стояла  Кейт.  -  Что  с  вами
случилось?
   Том Крэбтри сопровождал ее, поднятые губы его выражали неодобрение.
   - Вы подрались, не так ли?
   - Нет! Какая-то проклятая баба швырнула в меня этой грязью!  -  Он  был
слишком раздражен, чтобы интересоваться причинами их  появления  здесь.  -
Она вошла в этот дом. Я ее узнал: одна из тех, кто украл мой бумажник.
   - Она вошла _сюда_? - В голосе Кейт звучало недоверие. - Она  не  могла
этого сделать! Здесь живет дядя Питер.
   Бирн только глядел на них. Кейт приняла это за непонимание.
   - Наш внучатый дядюшка Питер. Он был женат  на  тете  Алисии.  Он  отец
Саймона.
   И тут, словно по сигналу, дверь отворилась.
   В ней появился старик, в отглаженном  -  как  и  прежде  -  безупречном
полотне.
   - Ну, все вы здесь. Входите.
   Кейт подошла к нему и привстала на цыпочки, чтобы  поцеловать  в  щеку.
Крэбтри протянул руку. Старик посмотрел поверх голов на Бирна.
   - На мой взгляд, вам надо почиститься, - сказал он. - Входите. - В  его
словах прозвучало самое вежливое из приглашений.
   - Здесь живет женщина, - произнес Бирн, - я хочу переговорить с ней.
   - Конечно же, - промолвил отец Саймона. - Но  мне  сперва  хотелось  бы
переговорить с вами...


   - Это дочь моей кухарки, - объяснил он. - Джен чувствует себя нехорошо,
но в последнее время обнаружились некоторые признаки улучшения.  Она...  в
депрессии, попала в плохое общество.  -  Питер  Лайтоулер  стоял  у  двери
расположенной на первом этаже  умывальни,  пока  Бирн  безуспешно  оттирал
рубашку губкой.
   Кейт и Том готовили чай в кухне. Однако никаких  признаков  присутствия
черноволосой женщины.
   - Она чертовски опасна. Я уже встречался с ней... - Бирн умолк. Следует
ли упоминать об этом странном событии или лучше не надо? Их было двое. Как
насчет второй? - А где она теперь? - спросил он.
   - Наверху,  отдыхает.  Джен  лечится.  -  Бирн  видел  в  зеркале  лицо
Лайтоулера, испещренное резкими и жесткими морщинами. - Но иногда забывает
принять лекарство, и тогда нам приходится иметь дело с подобными фокусами.
Очень  жаль,  что  вы  претерпели  неудобства.  Вы  должны  позволить  мне
возместить ущерб.
   Он  извлек  из  нагрудного  кармана  бумажник  и   отделил   от   пачки
двадцатифунтовую банкноту.
   Абсурдное  предложение.  Бирн  высушил  руки  и  повернулся   лицом   к
оставшемуся в дверях старику.
   - Я еще не истратил те деньги, которыми вы уже снабдили меня.
   - Но вы, как  я  вижу,  все  еще  остаетесь  в  поместье.  -  В  голосе
Лайтоулера  слышалась  не  напряженность,  скорее  интерес.  Со  спокойной
элегантностью старик опирался плечом о дверь.
   Помедлив, Бирн ответил:
   - Не люблю, знаете ли, когда меня вынуждают что-либо делать. Теперь  вы
можете получить свои деньги назад, раз я знаю, кто вы.
   - Оставьте их себе, - резко  проговорил  старик.  -  Деньги  ничего  не
значат.
   - Не понимаю. _Почему_ вы хотите, чтобы я ушел оттуда?
   - О, это понять легко. -  Лайтоулер  пожал  плечами.  -  Я  очень  хочу
возобновить открытое общение со своим сыном. Боюсь, что я говорю об  одной
из тех сложностей, которые  посторонним  всегда  кажутся  столь  нелепыми.
Мы... несколько разошлись. А я, насколько вы видите,  более  не  молод  и,
похоже...  не  готов  встретить  конец  своей  жизни,  сохраняя  натянутые
отношения с самыми близкими из родственников. Согласитесь, отношения между
отцом и сыном - дело приватное. И я - правильно или  ошибочно  -  полагаю,
что чужак, помогающий в доме, способен создать  излишнюю  напряженность  в
деликатной ситуации. Уверяю, я не имею против вас ничего личного. Но после
прибытия молодого Тома Крэбтри мне явно необходимо снова  подумать.  -  Он
направился к Бирну. - Приношу вам свои  извинения,  мистер  Бирн,  за  все
неприятности, которые я мог причинить вам. -  Он  протянул  руку,  и  Бирн
принял ее.
   Во всяком случае,  эти  слова  хоть  что-то  объясняли.  Лайтоулер  мог
говорить правду. Хотя,  едва  ли:  слишком  много  денег  было  приложено,
слишком много потребности убедить.
   - А теперь я слышу, как разливают чай. Вы, конечно же, присоединитесь к
нам, не так ли? Чтобы показать, что вы не испытываете обиды?
   Бирн последовал за ним по холлу в гостиную.  В  дверях  он  остановился
удивленный.
   Стены были обставлены полками, комната была  полна  книг  -  древних  с
кожаными переплетами и неразличимыми заглавиями. Многие  из  них  были  на
французском или итальянском, заметил Бирн. На первый взгляд ценные, однако
он не мог считать себя знатоком. Комната явно напоминала ему о  библиотеке
в поместье. Сидя на кожаном честерфилде [большой  туго  набитый  диван  со
спинкой и подлокотниками], Кейт разливала  чай.  Том  просматривал  книжку
стихов, рот его беззвучно произносил слова.
   И то, что Бирн собирался  сказать  Питеру  Лайтоулеру,  показалось  ему
безумно неуместным, чудовищным и вульгарным.
   Бирн спросил:
   - Зачем вам все-таки понадобился мой бумажник?
   Но одновременно с ним  заговорила  Кейт,  высокий  и  легкий  голос  ее
оказался сильнее.
   - Как это вышло, дядя Питер? Кто эта женщина?
   Старик опустился возле нее, не обращая внимания на Бирна.
   - Джен, дочь бедной Луизы, ты помнишь ее.
   - Я думала, что она поступила в колледж.
   Лайтоулер покачал головой.
   - Не получилось. Ее соблазнил мир развлечений... точнее, некая персона,
имеющая склонность к мелодраме. А именно марионеточник.  Помнишь  раек  на
поляне. Марионетки. - Он  посмотрел  на  Бирна,  застывшего  в  дверях.  -
Входите же,  мистер  Бирн,  садитесь.  Расскажите  мне  о  наших  странных
кукольниках... По-моему,  модный  язык  называет  их  сегодня  художниками
перфоманса.
   Почти против своей воли,  Бирн  обнаружил,  что  усаживается  в  кресло
спиной к окну и самым обычным образом принимает чай от Кейт.
   Лайтоулер  поуютнее  устроился  на  софе,  свет  сбоку  падал  на   его
морщинистое лицо. Тонкий рот старика чувственно кривился,  глаза  иронично
косили.  Цветастый  галстук,  запонки   из   изумруда.   Нетрудно   понять
происхождение театральных наклонностей Саймона.
   Лайтоулер купался во внимании, наслаждаясь представлением.
   - Вам надо их увидеть. Марионеточники, как ни  странно,  придерживаются
древних традиций. Так сказать, местные вариации на заданную тему. В  конце
концов, в этом лесу всегда проливали кровь. Некоторые уверяют, что  именно
здесь Боудикка [королева племени  иценов,  возглавившая  восстание  против
владычества римлян; погибла в 62 г.] потерпела поражение от римлян и более
восьмидесяти тысяч британцев легли в  землю  на  берегах  Эймерсбери  -  в
огромные курганы между поместьем и шоссе. Доказательств  нет,  но  легенда
настаивает... Потом, конечно, это первая свалка за  пределами  Лондона.  У
нас  то  и  дело  огораживают  какую-нибудь  часть  леса,  чтобы  провести
расследование.  Убийства,  наркотики,  хулиганство,  насилие...  этот  лес
повидал многое... Но не будем видеть все в столь мрачном свете.  Я  помню,
когда из Ист-Энда сюда ходили специальные поезда. Шарабаны, экипажи -  все
являлись в лес на праздники. Так что здесь было очень веселое место.  Люди
приезжали отдохнуть вместе с  семьями...  Загородные  поездки,  молодежные
клубы. В  Ригговом  приюте  были  устроены  аттракционы,  на  Чингфордской
равнине - ярмарка. По-моему, ярмарку там устраивают даже теперь - на Пасху
и Троицын день. - Он вздохнул. - Как давно я не был на ярмарке.  Но  кровь
все равно прольется, как говорил мастер. Наши черные кукольники прекрасным
образом воплощают прошлое этого леса. И при том превосходно согласуются  с
современной жизнью. Вспомните нынешние фильмы и видео. Не  понимаю,  зачем
люди изображают себя  такими  чистоплюями,  когда  стоит  только  включить
телеприемник... Но довольно. Прошу прощения, это мой  любимый  конек...  А
теперь вы. Том. Расскажите мне о своем волнующем  плане.  На  слух,  нечто
весьма интригующее. - Лайтоулер разом  переключил  все  свое  внимание  на
Тома, словно Бирн оставил комнату.
   Том самым неожиданным образом был застигнут врасплох.
   - Вы любезно уделили мне время, я невероятно благодарен за это,  однако
не знаю, насколько точно повествование будет соответствовать фактам.
   - Том намеревается написать о нашей семье, - сказала Кейт.
   -  Я  бы  скорее  предпочел  обезличить  повествование,   я   не   хочу
подробностей, - возразил Том.
   - О нашем доме, обо всем, что произошло  здесь.  -  Кейт  действительно
увлеклась, видел Бирн, она постоянно подыгрывала Лайтоулеру. И он невольно
попытался понять, что заставляет ее так поступать.
   - И вы явились ко мне за  информацией?  -  спросил  Лайтоулер  вежливым
городским голосом. - Буду рад помочь вам.
   - У тебя, конечно, должны быть дневники, письма и  книги.  Здесь  много
чего можно спрятать! -  Кейт  оглядела  комнату.  -  Я  никогда  не  имела
возможности по-настоящему исследовать этот дом.
   - Тогда приходи как-нибудь на весь день, Кейт. Исследуй сколько угодно.
- Старик ласково посмотрел на девушку, и Бирн подметил в  его  взгляде  не
только приязнь.
   Нечто алчное, хищное.
   Том торопливо проговорил:
   - Но мы не хотим мешать вам. Вы не должны чувствовать себя обязанным...
   Лайтоулер ответил:
   - Один только вопрос, Том. На  мой  взгляд,  вам  следует  решить,  что
собираетесь вы писать: роман или исторический отчет. Так нетрудно обидеть.
Кстати, а что думает об этом Рут?
   Кейт нахмурилась.
   - Она ничего не хочет знать. Мы спросили ее за ленчем. Мама никогда  не
разговаривает о прошлом, она считает его угнетающим. Словом, ей все равно,
что именно напишет Том, если только он изменит имена.
   - Точной истории не будет, я напишу роман. Даже географически дом будет
находиться совсем в другом месте. Но в качестве  основы  мне  хотелось  бы
знать и ваш вариант истории... если вы согласны помочь, мистер Лайтоулер?
   На морщинистом лице появилась слабая улыбка.
   - Поймите, я не самый лучший кандидат для подобной  работы.  Как  жаль,
что  Рут  отказывается  помочь  вам;  откровенно  говоря,   история   дома
принадлежит именно ей, женской линии семьи. - Ладонь старика на  мгновение
легла на колено Кейт, когда он потянулся за  чаем.  И  Бирн  с  удивлением
заметил ногти, обрамленные траурной каймой. Старик смотрел на Тома. - Кейт
знает всю эту древнюю историю.
   - Я должна была спросить твоего разрешения, - сказала  она.  -  Не  мне
говорить...
   - Плохо о мертвых... - закончил старик. Кейт покраснела. - Ничего,  моя
дорогая, - продолжил он. - Все  это  было  настолько  давно.  -  Задумчиво
помешивая чай, он откинулся на спинку дивана. Представление возобновилось.
- Я никогда не знал Розамунду. Я был ребенком Родерика, рожденным не по ту
сторону одеяла. Матерью моей была  деревенская  девушка  по  имени  Джесси
Лайтоулер. Мое появление на свет вызвало некоторые  хлопоты,  связанные  с
падением моего  отца.  -  Невидящими  глазами  он  уставился  в  чашку.  -
Праведная тройка женщин: матриархальная  Розамунда,  ее  сестра  Маргарет,
засушенная донельзя  ехидная  старая  дева,  и  прекрасная  юная  Элизабет
составили заговор, и Родерик, единственный  сын,  единственный  мужчина  в
роду, был изгнан. Причем не за столь  уж  необычный  грех  -  за  рождение
внебрачного ребенка... Не докучаем ли мы вам? - внезапно  резко  прозвучал
его сухой голос и он посмотрел на Бирна.
   - Вовсе нет, - ответил тот любезно. - Но если вы  не  против,  мне  уже
пора возвращаться в поместье.  Неплохо  бы  переодеться.  -  Он  встал.  -
Благодарю вас за чай. До свидания, Кейт, Том... мистер Лайтоулер.
   Он нашел путь наружу и закрыл за собой парадную дверь.  Бирн  стремился
на воздух - к  останкам  кукольного  представления,  еще  остававшимся  на
поляне.
   Он хотел  убраться  подальше  от  Питера  Лайтоулера.  Причин  подобной
реакции Бирн не хотел исследовать, однако она была чрезвычайно сильна. Ему
не нравился этот человек: его медлительный голос, древняя  грязная  ладонь
на колене Кейт, холодное объяснение странных и необычных поступков.
   Не внушал доверия и  способ,  каким  Лайтоулер  попытался  всучить  ему
деньги. Словно чтобы подкупить его.
   Бирн решил вернуть деньги назад.





   День выдался весьма жаркий. Даже коровья  петрушка  у  дороги  поникла,
запах ее терялся в вони расплавившегося асфальта. Том и Кейт  возвращались
в поместье из Тейдона, и юноша обдумывал предмет, таившийся  на  задворках
его ума. Он сказал:
   - Твой дядя Питер так и не упомянул Саймона, даже  не  спросил  о  нем.
Разве они не разговаривают?
   Кейт вздохнула.
   - Виновата здесь мама. Она терпеть не может дядю Питера, не желает даже
видеть его в своем доме. И еще. Том: пожалуйста, не рассказывай ей, где мы
были сегодня днем. Ей не нравится, когда я бываю у дяди Питера.
   Том нахмурился.
   - Ты хочешь, чтобы я солгал? Бирн тоже был там, ты не забыла?
   - Знаю. Похоже, мне придется предупредить и его.
   Он был озадачен.
   - Ну, это, пожалуй, уже слишком.
   - Вопрос, возможно, и не всплывет. Но в противном случае предоставь мне
вести разговор.  Мама  очень  защищает  Алисию,  понимаешь.  Развод  между
Алисией и Питером сложился довольно грязно: детей оставили Алисии,  она  и
воспитала Саймона с мамой. Неудивительно, что они верны ей.
   - Почему же тогда Лайтоулер вернулся в Тейдон? Чем  городок  привлекает
его?
   - Питер вырос здесь, однако я вижу во всей истории  нечто  большее.  Он
сказал мне, что хочет перед смертью уладить все взаимоотношения. Ты должен
знать, что ему скоро восемьдесят пять.
   - Значит, Саймон довольно поздно появился в его жизни.
   - Не слишком. - Она пожала плечами. - Саймон сейчас на середине  пятого
десятка.
   - Он кажется старше. - Том покосился на  безоблачное  небо,  обжигавшее
сияющей синевой. - Отдам все что угодно за возможность поплавать, - сказал
он, меняя тему. Довольно этих запутанных семейных отношений.
   - Отличная идея! - Кейт  прикоснулась  к  его  обнаженной  руке  своими
легкими и прохладными пальцами. - Как только вернемся домой.
   - У вас есть бассейн?
   - Это было бы слишком просто. У нас есть озеро.
   - Звучит превосходно.
   Том еще не исследовал окрестности поместья, он не  выходил  за  пределы
террасы и огорода, и ему хотелось увидеть округу,  этот  странный  уголок,
расположенный внутри треугольника, образованного тремя шоссе. Здесь всегда
жили уединенно, подумал он. И  когда  Розамунда  построила  дом,  и  когда
Элизабет и Родерик  жили  здесь,  поместье  всегда  было  со  всех  сторон
окружено лесом. До Лондона отсюда еще следовало добраться. И некоторые  из
живущих в деревне людей, должно быть, никогда не бывали в городе...
   А теперь отгороженное дорогами  поместье  вновь  стало  уединенным.  Не
столь уж далеко гудели шоссе.  В  Станстед,  в  Кембридж,  в  Бирмингем...
торопливые потоки ярких машин охватывали  их  словно  тугим  ожерельем  из
самоцветов.


   Они приближались к озеру лесом, выходящим к огороду.  Взору  открывался
широкий водный простор, прохладный и спокойный  как  стекло  под  высокими
деревьями. От дома его скрывали зеленые изгороди, кустарники и сады.
   Озеро пряталось в глубокой тени; черное, оно казалось бездонным.  Часть
воды покрывали яркие зеленые водоросли. В  середине  поднимался  небольшой
остров, заросший тростником и высокой травой. Уток здесь не  было,  других
птиц тоже, и рыба не рябила поверхность воды.
   По  периметру  озеро  окружали  скалы;  огромные  глыбы  из  гранита  и
песчаника установили здесь во времена Розамунды, как  пояснила  Кейт.  Еще
она высадила рододендроны, азалии, магнолии и цветущую вишню.
   - Настоящее чудо, - проговорила Кейт, - сад Эдема.
   - Только заросший сорняками. - Масштаб  сада  слегка  угнетал  Тома.  -
Чтобы привести его в  порядок,  нужны  бесконечные  средства,  бесконечное
время, - сказал  он.  -  Не  могу  представить,  чтобы  твоя  мать  смогла
справиться с этим.
   - Мы не можем заниматься другими делами. - Кейт посмотрела ему в глаза.
-  Мама  ко  всему  подходит  реалистично,  у  нее  для  всего  существует
долгосрочный план.  Сначала  огород,  потом  все  остальное.  Мы  пытались
заняться  чем-то  другим.  Сперва  нам  казалось,  что  неплохо   заняться
цветником, но приходится экономить  и  выращивать  только  то,  что  можно
продать. А остальная земля пока, увы, пребывает в диком состоянии.
   - Потом это будет труднее сделать.
   -  У  тебя  есть  какие-нибудь  предложения?  -  Кейт  остановилась   и
посмотрела на него с отнюдь не идеально  скрываемым  раздражением.  Позади
нее  раскинулось  озеро:  невозмутимое  черное  зеркало,   отражающее   их
поступки. - Неужели ты думаешь,  что  она  _не  пыталась_  этого  сделать?
Национальный  трест  [организация,   занимающаяся   охраной   исторических
памятников, достопримечательностей и живописных мест; основана в 1895  г.]
не желает даже смотреть на Голубое поместье, пока с него  нельзя  получить
доход. Мы не можем продать его, не можем даже сдать. Дом принадлежит  нам,
хотим мы этого или нет.
   - Саймона это, похоже, не слишком волнует.
   - У него собственные проблемы.
   - _Какие_ проблемы? Что вообще происходит с кузеном Саймоном? Почему он
такой трудный человек?
   - Он пьяница. - Кейт решительно пожала  плечами.  -  Пьяница  со  всеми
пунктиками и неврозами. Мама считает, что  он  нуждается  в  поддержке,  в
долгом отдыхе и восстановлении (в конце концов, он актер и отдых для  него
не позор), но я сомневаюсь. По-моему, ей лучше было бы держаться подальше.
   - Оставить дом?
   Кейт была явно шокирована идеей, как будто  еще  не  приходившей  ей  в
голову.
   - Оставить дом? О нет! Никто и никогда не покидает этот дом, прежде чем
настает нужное время.
   Он поглядел на нее с разочарованием.
   - Кейт, я просто _не понимаю_.
   - Тебе все равно, ты видишь лишь  материал  для  твоей  книги,  который
ничего для тебя не значит. - Яростно задышав, она  отодвинулась  от  него,
оглядывая озеро. Сделав полшага к ней, Том остановился.
   Она повернулась к нему и медленно проговорила:
   - Тебе лучше уехать, Том. Уехать отсюда.
   - Что ты хочешь сказать? - Он словно ступил на  плывун,  зыбкий  клочок
непонимания, возникший между ними. Том отчаянно хотел прояснить отношения,
понять, что именно хочет сказать  Кейт,  но  услышал  только  свой  слабый
голос: - Ты шутишь?
   Она взглянула на него - дорогая,  такая  привычная,  хорошенькая  Кейт:
стриженая темно-золотистая головка, личико с острым подбородком. Глаза  ее
блеснули, и Том вдруг все понял... Это была шутка, так сказать,  маленький
фарс.
   - Оставь поместье, Том. Ты не принадлежишь к  нему.  Книга  у  тебя  не
получится.  -  Доброта  и  терпимость  в  ее  голосе  обнаруживали   явную
искусственность.
   Том посмотрел на стеклянную поверхность  озера,  на  изящные  березы  и
буки, бросающие тень на его тело, и понял, что не  хочет  плавать  в  нем.
Стоячий водоем зарос и переполнился опавшей листвой.
   - Давай вернемся в дом. Что бы ты там ни  думала,  я  знаю,  что  сумею
написать эту вещь. Пора браться за работу.
   Кейт не стала  спорить,  но  уже  возле  дома  на  травянистой  лужайке
произнесла:
   - Я серьезно. Все  это  не  имеет  никакого  отношения  к  тебе.  Лучше
выбирайся.
   Том устремил свой взор за пределы огорода - в конце длинной  подъездной
аллеи виднелся аккуратный коттедж у ворот под соломенной крышей.
   - Я остаюсь здесь, - сказал он, имея в  виду  совсем  не  это.  -  Если
станет трудно, я перееду к старине Физекерли Бирну.





   Той ночью люди, жившие в Лондоне и вокруг него, впервые увидели в  небе
ослепительную звезду. О новоявленном светиле недолго потолковали в газетах
и масс-медиа, наконец, люди привыкли к нему.
   Тихая искорка мерцала золотисто-янтарным светом над северным горизонтом
в полукруге менее ярких звезд. Появление ее произвело бы впечатление  лишь
на технические журналы и восторженных любителей, если  бы  не  приближение
двухтысячного года.
   До нового тысячелетия оставалось только пять  лет,  но  какая  разница?
Люди всегда сомневались в точной дате  Рождества  Христова.  И  свет  этой
новой звезды выглядел возвышенным и благим, особенно для религиозных людей
[имеется в виду аналогия с Евангелием: волхвы явились поклониться младенцу
Христу, следуя свету особой  звезды].  Наиболее  оптимистично  настроенные
христиане толковали о Втором пришествии, о начале нового мира.  Прочие  же
видели в звезде напоминание  о  суде,  последнюю  возможность,  предвестие
адского пламени. Все знали о гибели внешней  среды,  о  кружении  войн,  о
росте числа голодающих.
   Люди видели, что конец столетия возвещает  начало  хаоса.  Тысячелетняя
дата по григорианскому календарю принесла всем, кто следует ему,  ощущение
кризиса.
   А тут еще  новая  звезда,  вспыхнувшая  на  севере,  -  нестабильная  и
непредсказуемая.
   Конечно же, она не была новой. Звезда эта всегда  находилась  на  своем
месте, во все времена, когда люди разглядывали  небеса.  Однако  время  от
времени  она  вспыхивала  поярче,  и  астрономы  относили   ее   к   числу
катастрофических переменных.
   В самом слове  "катастрофический"  таилось  нечто  привлекательное  для
воображения. Масс-медиа отреагировали мгновенно. Межзвездные катаклизмы  и
приближение тысячелетия на Земле смущали  неустойчивые  умы.  У  самаритян
прибавилось работы, число преступлений внезапно  подскочило,  а  Свидетели
Иеговы процветали.
   Настало воскресенье, но в Голубом поместье  никто  не  посещал  церкви,
никто не бывал на утренних службах. Обитатели ходили  по  дому,  гуляли  в
саду и окрестностях, ездили в деревню  и  через  лес,  но  если  их  мысли
обращались к тысячелетию, возносились к Богу, вспоминали о грехе и морали,
то эти мысли они держали при  себе.  Дом  же  просто  ждал  своего  дня  в
солнечном свете, устроившийся в самом центре паутины  дорог  и  готовый  к
действиям.
   И - как бывает в иных местах - дом словно затаил дыхание.


   Вечером был фруктовый пунш, но никто не испытывал стремления к общению.
Физекерли Бирн отстранился от общества, уединившись в коттедже.
   Крепчавший ветер сулил грозу. Она  принесет  облегчение,  подумал  Том.
Днем было слишком жарко. Иначе никто не уснет.
   Они сидели вокруг кухонного стола. Кейт резала помидоры для салата, Том
разглядывал светлую прядь ее волос, свисавшую на лоб,  тонкие  линии  рта.
Глаза ее смотрели на руки. Он попытался догадаться, о чем  она  думает,  а
потом встал и направился к ней вдоль стола.
   - Помочь? - Он получил нож, доску  и  травы  из  сада.  -  Ага,  тонкая
работа. Значит, ты считаешь, что я не годен ни на что большее  после  дня,
отданного книгам.
   - О нет. Просто самое восхитительное занятие мы прибережем  напоследок.
- Опять этот косой взгляд. - Вымоешь посуду, - сказала она радостно. - Раз
уж ты считаешь, что тебя недооценили.
   - Как мило. - Том поглядел на Рут, но она, стоя  к  нему  спиной,  мыла
картофель в раковине. Над раковиной висело зеркало, и он  видел,  что  она
хмурится.
   - Можно ли мне налить себе еще, Рут? - спросил он.
   - Что? Простите, - она обернулась, - я была за милю отсюда.
   - Обдумываешь, что делать с  варварами,  которые  ждут  тебя  завтра  в
школе? - Саймон оторвался от воскресных газет.  -  Здесь  утверждают,  что
учитель ныне - профессия забытая: ни престижа, ни денег.
   - Лучше расскажи мне что-нибудь новое. Похоже, никто не верит в то, что
будущее действительно настанет. Словно оно не имеет никакого  отношения  к
тому, какими вырастут наши дети, какое  воздействие  окажет  на  них  наша
культура.
   А  ее  действительно  волнует  все  это,  подумал  Том.  Она  и  впрямь
обеспокоена.
   - И часто ли вам приходится  сталкиваться  с  ней  как  самаритянке?  -
поинтересовался он.
   - Кто рассказал вам об этом? - спросила Рут недовольным голосом.
   - Я, - ответила Кейт. - Том намеревается провести здесь три  месяца,  а
значит, он должен знать.
   Рут вздохнула.
   - Ну ладно. Но мы не должны рассказывать об этом, - объяснила она Тому.
- Это для того, чтобы нас не тревожили дома, потому что тогда от них никак
не отобьешься. Мы должны сохранять объективность. Это действительно  будет
сложно.
   - Противоречит легкому и тонкому способу, которым самаритяне залечивают
напрочь  всю  твою  жизнь  как  таковую?  -  Саймон  отодвинул  в  сторону
нетронутый бокал с пуншем.
   - Не начинай заново. Не знаю, почему ты так  плохо  относишься  к  этой
работе.
   - Не понимаешь? Все достаточно просто. Ревность, моя  дорогая,  что  же
еще? Ты сама говорила это. И тем не менее уезжаешь, тратишь  сочувствие  и
симпатию на совершенно незнакомых людей, а я остаюсь дома,  заброшенный  и
одинокий.
   - Ты опять затеваешь эту глупую игру, Саймон.  Словно  ты  когда-нибудь
оставался один. Здесь всегда или Кейт, или твоя мать, или кто-нибудь  еще.
Почему ты все твердишь об этом?
   - Я не знаю, зачем они нужны тебе, Рут... все эти чужие  жизни.  Каждый
день ты преподаешь литературу детям, вечерами  слушаешь  новые  истории  о
человеческих судьбах. Неужели тебе мало? Или таким образом ты забываешь  о
себе? - Саймон поднялся и, опершись о стол,  наклонился  к  ней.  Рут  как
будто бы не замечала этого. - Что ты находишь в этих словах?
   - Это важное дело, - торопливо  проговорил  Том.  -  Рут  действительно
может спасти человека, оказавшегося на самом краю. Вчера я читал  об  этом
статью...
   - На краю? Откуда  тебе  знать,  что  это  такое?  Смышленый,  здоровый
маленький университетский мальчишка, что ты  знаешь  об  этом,  если  твоя
собственная жизнь ограничивается мозгами и хреном? Что ты _знаешь_ вообще?
   Внезапным и резким движением Рут ударила его. Саймон отшатнулся, ладонь
Рут оставила на его щеке красный отпечаток. Губы его  натянулись,  обнажив
зубы в животном оскале.
   Наступившее молчание нарушали только прикосновения качающихся от  ветра
ветвей к кухонному окну.
   Глубокий вздох.
   - Зря ты так, - невозмутимо проговорил Саймон,  и  Том  услышал  в  его
голосе только печаль. Саймон попятился от стола к холлу.  Лягушка-брехушка
потерлась о его колени, и на миг Тому показалось,  что  ее  язык  раздвоен
словно у змеи.
   Возле двери Саймон остановился. В сумерках его лицо странно исказилось,
казалось, что по щекам бегут тени, наложенные густым мраком. В  глазах  не
было света. Он сказал Тому:
   - Прошу прощения, все это пустяки...
   Дверь за ним закрылась, и Кейт обняла мать за плечи, но Рут сбросила ее
руку.
   - Новый припадок, - сказала она. - Опять решил, что находится на сцене.
В последние дни они становятся привычными. - Голос ее отдавал холодом.
   - Не лучше ли подняться к нему? - Том  услыхал  собственный  голос.  Он
обращался к Рут, но кивнула Кейт.
   - Пойдем, мама. Ему плохо, ты это знаешь.
   - Да, знаю! - Рут шагнула к двери. - Но я так  _устала_  от  этих  игр.
Чертовски устала. - Она широко распахнула дверь, ожидая дочь.
   Проходя мимо Тома, Кейт пожала его руку быстрым и уверенным жестом:  не
беспокойся, я скоро вернусь.
   Но она не вернулась.
   Не желая следовать за ними, Том потолкался немного  на  кухне.  О  еде,
казалось, забыли, и Том  почти  автоматическими  движениями  нарезал  себе
хлеба, сделал сандвичи с латуком и травами. Он понял, что ему хотелось  бы
выпить, что его смущает обида...
   Он вымыл бокалы, вылив содержимое в  раковину.  Потом  поставил  еду  в
холодильник, подмел пол, надеясь услышать  шаги  возвращающейся  Кейт.  Но
напрасно - лишь ветви скрипели, соприкасаясь с  оконным  стеклом;  неровно
вздыхая, пробегал  по  дому  ветер,  находивший  себе  путь  сквозь  плохо
прилегающие двери и открытые окна. Наконец он запер заднюю дверь и оставил
кухню.  Кроме  дыхания  ветра  не  было  слышно   ни   звука;   ничто   не
свидетельствовало о том,  где  находятся  остальные.  Он  пошел  по  дому,
закрывая окна, - кто скажет, когда разразится гроза.


   Дверь в библиотеку оставалась открытой. Том заметил  бреши  на  полках,
несколько книг были сложены в  стопки  на  креслах  и  на  полу.  Открытые
страницы  перебирал  ветерок.  Том   направился   к   французским   окнам,
намереваясь закрыть их. Снаружи по траве ходили волны.  Колеблемый  легким
ветерком плющ махал листьями у края двери.
   На столе обнаружились листы воскресной газеты,  открытой  на  статье  о
переменной звезде в созвездии  Северной  Короны.  Том  проглядел  заметку,
отметив для себя, что подобное событие в последний раз происходило в  1905
году.
   Том отложил газету. Под ней, придавленный пресс-папье, лежал его первый
набросок, короткая сцена, где Элизабет расставляла свои  игрушки  в  новом
доме.
   Сев за стол, Том вновь перечитал написанное, задворками  ума  вспоминая
при этом слова Питера Лайтоулера, горечь  и  гнев,  которые  он  обнаружил
после того, как Бирн  ушел.  Он  назвал  совершившееся  событие  заговором
женщин. Развернутая ими планомерная кампания ставила  своей  целью  лишить
наследства и погубить мужчин, входящих в семью. Немодная  идея  для  конца
двадцатого столетия. Некоторые известные  Тому  феминистки  нашли  бы  что
сказать о Питере Лайтоулере,  получив  такую  возможность.  Но  что  могло
настолько рассердить его, что гнев до сих пор не оставил отца Саймона?
   Сборник песен Дюпарка оставался открытым на пианино, ветерок  перебирал
его листы. Том пожалел, что не умеет  читать  ноты,  ему  хотелось  самому
сыграть эту мелодию:

   Мягкая трава призывает ко сну,
   Под прохладную тень платанов.

   Взяв карандаш, он принялся за дело: тут следовало изменить  слово,  там
предложение. И прежде чем Том успел осознать, что происходит,  сама  собой
начала складываться следующая сцена:

   "Элизабет не может уснуть: слишком жарко, а она еще не  закончила  свои
домашние дела. Она встает  и  подходит  к  окну,  плющ  машет  ей  темными
ладонями.
   Все годы, прошедшие после того как они перебрались в Голубое  поместье,
плющ  у  восточной  стены  дома  процветал:  ветви  толщиной  в  ее  руку,
извиваясь, спускались к земле. Быстро, не думая, она садится на подоконник
и перекидывает ноги. Коротким движением дернув за плющ,  чтобы  проверить,
насколько он прочен, она спускается по стволу, босые ноги нащупывают опору
между плющом и камнями.
   Через мину ту она оказывается стоящей на террасе. Камень приятно  греет
пальцы.  Осторожно,  на  цыпочках,  Элизабет  спускается  по  ступеням  на
лужайку.
   Она все видит совершенно отчетливо, хотя солнце уже село. Сумерки,  как
фильтр, обрезают далекий свет, и она замечает, как засияли белые розы.  Во
тьме, распростершейся над ее головой, заморгали первые звезды. Одна из них
на севере горит ярким огнем, в ней пульсирует огненная сила.
   Благоуханная трава холодит ноги, восхитительными капельками влаги.  Она
вспоминает, что Шэдуэлл косил ее как  раз  сегодня  днем.  Она  сидела  за
уроками, а он возился под солнцем, подстригал газон...
   Элизабет пускается бегом - подальше от воспоминаний об утренней работе.
Земля  пружинит  словно  матрас,  вливая  энергию  в  ее  шаги.   Внезапно
охваченная порывом, она хочет взлететь  как  сова.  Подпрыгивая,  раскинув
руки, в развевающейся ночной рубашке, она  безмолвно  пляшет  на  лужайке,
приближаясь к озеру. Там, у  изгороди,  выросла  целая  копна,  и  ей  уже
хочется повалится  на  нее,  зарыться,  забросать  себя  травой,  забыв  о
таблицах и датах правления королей и королев...
   Вдруг над озером поднимается черный силуэт... грач или  ворон  (она  не
знает, кто именно), взбивая воздух широкими крыльями, приближается прямо к
ее голове. Она падает, чтобы избежать столкновения, и рука ее  ложится  на
нечто жесткое, гладкое, двигающееся...
   Это жук - таких больших Элизабет еще  не  видала,  -  блестящий  черный
панцирь, странные рога на голове. Обратившись к ней рогами, жук исчезает в
траве.  Она  отпрыгивает  от  насекомого,   взволнованная   и   испуганная
появлением ночных созданий.
   А потом раздается чей-то  голос.  Женский,  в  жалком  испуге  слышится
истинное отчаяние. Элизабет внезапно  останавливается,  прикрывая  ладонью
рот.
   Голос  доносится  с  острова.  За  узкой   серебряной   полоской   воды
раскачиваются тростники, что-то ворочается в  тростниках,  раздается  звук
пощечины. Снова возня, женский крик... тяжелое дыхание.
   Она делает шаг, вступая в воду, чтобы помочь  бедной  женщине.  Она  не
боится, потому что это ее дом,  ее  собственный  сад  и  озеро,  и  ничего
ужасного с ней здесь не произойдет.
   Она говорит:
   - Что случилось? Вам больно?
   Движение в тростниках вдруг замирает, к ней обращается лицо - бледное и
странное.
   Родди, ее братец Родди, выплевывает слова,  которых  она  не  понимает.
Жуткие слова.
   - Вали отсюда, маленькая сучонка, убирайся ко всем чертям...
   - Родди, это я. Что ты делаешь?
   - Немедленно отправляйся в постель! - шипит он со спокойной злобой.
   Элизабет делает еще  один  шаг  вперед.  Вода  уже  доходит  до  колен,
холодное прикосновение заставляет ее поежиться. Тут возле ее брата  что-то
шевелится, и женщина раненой птицей поднимается с земли.
   Рука Родди немедленно хватает ее за лодыжку и поворачивает так, что она
вновь падает. В  отчаянном  порыве  Элизабет  видит,  что  рубаха  женщины
порвана, испачкана грязью и промокла. Она выходит из воды на берег и бежит
по траве к дому, слезы горят на ее щеках. Каким-то образом она  умудряется
подняться по ступеням на террасу, мечтая о  том,  чтобы  оказаться  внутри
дома, оставить сад, убраться подальше от того, что происходит в нем.
   Элизабет падает на колени под окном, руки ее тянутся к плющу.  Растение
окутывает ее, превращаясь в ступени для ее ног и опоры для  пальцев.  Плющ
сам удерживает ее, направляя и охраняя. Она  слишком  расстроена,  слишком
смятена, чтобы заботиться о себе, но тем не  менее  поднимается  к  своему
окну, каким-то образом залезает в него, не зная, как это ей удалось.
   Она лежит в постели, дрожа, и думает совсем о другом.
   В полночь к ней является Родди. Он опускается на колени возле  постели,
так что его лицо оказывается вровень с ней.
   - Слушай меня, сестричка. Ты сегодня не видела ничего, ты  спала,  тебе
что-то приснилось. Ничего не случилось, ты только спала, только спала...
   Он повторяет это снова и снова, и монотонные слова червями  вползают  в
ее голову. Наконец она засыпает в глубоком и тяжелом оцепенении, горячем и
влажном как сама ночь.
   Утром она вялая и не в духе. Она  обо  всем  забыла,  но,  направившись
причесать волосы, обнаруживает ветку плюща,  словно  корона  венчающую  ее
голову, ниспадая на плечико ночной рубашки.
   Элизабет рассматривает  себя  в  зеркало  туалетного  столика  и  видит
незнакомку, в глазах которой витают не только мечты."

   От окна донесся стук, что-то заскребло по  стеклу.  Том  поднял  глаза.
Ветка плюща легла на оконное стекло пятипалой ладонью. Встав, он подошел к
темным, пустым, блестящим панелям. Том  шевельнул  рукой,  положив  ее  на
листок,  припавший  к  стеклу  с  другой  стороны.   Интересно,   Элизабет
подружилась  с  растениями  сознательно  или  интуитивно?  Была  ли  тогда
Лягушка-брехушка настоящей домашней зверюшкой - собакой,  которую  купили,
воспитывали и кормили, или она прибилась  к  дому  из  леса,  привлеченная
теплотой и кровом, легкой добычей?


   Наверху было тихо. Том постоял на площадке, прислушиваясь к голосам, но
ничего не услышал.
   - Кейт? - негромко позвал Том, но ответа не получил.
   Раздраженный, он направился по коридору к ее двери и коротко  постучал.
Ответа не было.
   - Кейт? - позвал он снова и открыл дверь.  Он  увидел  одеяло,  услышал
дыхание. Она спала. Какое-то мгновение он подумал - не заползти ли  к  ней
под бок, но пожалел ее и не стал будить. Том тихо прикрыл дверь и вернулся
в свою комнату.


   Том спал, утомленный жарой  и  расстроенный.  В  какой-то  миг  -  чему
удивляться? - он обнаружил, что под одеялом слишком жарко, и отбросил его.
В накаленной тьме мешала даже простыня, казавшаяся тяжелой. Том повертелся
под ней, пытаясь отыскать прохладу на  ткани.  Рот  его  высох,  воздух  в
комнате сделался густым, к нему словно подмешали песок.
   Том поднялся в сонной одури и подошел к окну. Настежь распахнутое,  оно
было задернуто шторами, не  пропускавшими  внутрь  даже  дуновения.  Но  и
снаружи царила такая же жара и духота. Удушливый  покров  придавил  дом  и
округу. Вспотевший, он зевнул.
   Почему сегодня так душно, хотя окно открыто? Что случилось с только что
собиравшейся грозой? Деревья застыли без движения, под светом звезды  воды
озера, успокоившись, легли зеркалом. Тем не менее за спиной  его  двигался
воздух, в сердцевине дома что-то  зашевелилось.  Том  постоял,  выжидая  и
прислушиваясь. Быть может, Кейт наконец собралась присоединиться к нему?
   Том направился к двери и вышел на площадку. Прутья лифта в лунном свете
сияли клавишами концертино. На  мгновение  ему  показалось,  что  за  ними
мелькнула тень.
   Том немедленно отступил назад в комнату. В холле  и  на  площадке  было
_пусто_ - он знал, что никто и никогда не пользуется здесь лифтом.
   К  тому  же  он  был  приватным,  запретным  для  него.   Неразумно   и
нелогично... но он знал, что  это  действительно  так.  Холл,  площадка  и
коридор сегодня стали для него чуждой землей.
   Том закрыл дверь и зевнул снова, но уже не  со  сна,  а  от  недостатка
воздуха, и вновь  вернулся  к  окну,  к  травянистой  поляне  и  деревьям,
окаймленным деревянной  рамой  переплета,  далеким  и  недвижным,  как  на
фотографии. По-прежнему никакого воздуха, ни капли свежести в его  легких.
Он ощущал не просто смятение: страх охватывал  его,  паническое  выделение
адреналина заставляло сердце спешить.
   Том не знал, что делать, не знал, почему  не  смеет  оставить  комнату.
Неужели именно так ощущал себя Саймон, не способный выйти  из  дома?  Нет,
здесь крылось нечто иное, реальное, но крайне скверное. Дыхание вырывалось
огромными, трудными порывами. Ему не хватало кислорода...
   Том пытался  успокоить  себя,  подумать,  но  воздух  не  мог  добавить
свежести его мыслям. Словно легкий ветерок вновь пробежал по дому, и  кожа
его ощутила  некое  прикосновение.  Странный  колкий  запах  напомнил  ему
аммиак. Едкая вонь сочилась в комнату. Откуда он  взялся?  Как  могло  это
случиться?
   Горло Тома драло как наждачной бумагой. Воды. Ему хотелось  пить.  Надо
было только выйти из комнаты.  Он  направился  к  двери,  чувствуя,  будто
продвигается  сквозь  патоку.  Конечности  его  отяжелели  железом,   взор
туманился. Веки сами собой опускались. Том не мог дышать. В полной  панике
он попытался позвать на помощь,  но  вонь,  пропитавшая  воздух,  подавила
вопль, затолкав его обратно в глотку. Том задергался,  размахивая  руками,
наталкиваясь на мебель, и вдруг колени его подогнулись. Он  упал  на  пол,
кашляя и задыхаясь, ядовитый газ хлынул в его легкие.
   Отключаясь,  он  услышал,  как  стукнула  дверца  лифта,  как  негромко
зашелестели на площадке колеса. Они приближались.
   Колеса вертелись в его голове, сплетая мысль и сознание в пустоту.





   Пульсирующая боль в голове, кислятина во рту. Что-то лежит на его  лице
- тяжелое, гибкое, пахнущее животным...
   Том открыл глаза.  Рот  его  прикрывала  грубая  ткань.  Задыхаясь,  он
отбросил ее и перекатился на живот, ощутив позыв рвоты.
   Яркий солнечный  свет,  ослепляя,  лился  в  открытое  окно  через  всю
комнату, прямо на его вспотевшее лицо. Том лежал возле постели, на  ковре,
приведенном в полный беспорядок. В  комнате,  казалось,  произошла  битва:
кресло перевернуто, фарфоровая ваза  разбита.  Картины  на  стене  повисли
наискось, постельное белье разбросано по полу и мебели. Книги,  оставшиеся
около постели, рассыпались по ковру, страницы порваны и помяты.
   Он закрыл глаза. Том чувствовал себя очень скверно, он ощущал,  что  не
способен на дальнейшие мысли или движения. Грудь болела, от боли в  голове
мутило.
   Он подумал, надо убираться отсюда, надо оставить этот  дом.  Кейт  была
права, я не могу оставаться здесь, я не  могу  писать  о  том,  что  здесь
произошло, мне это не по силам...
   Каким-то образом он умудрился встать  и  успел  оказаться  у  раковины,
прежде чем его вырвало жгучей желтой желчью. Бессильно припав к  раковине,
он пустил воду, плеснул на лицо и шею и лишь  тогда  ощутил  себя  чуточку
лучше.
   Том поглядел на себя в зеркало - неприглядное зрелище:  глаза  налились
кровью, веки опухли, кожа побледнела и вздулась.
   В ранней утренней тишине  рядом  открылась  дверь,  послышались  легкие
пружинистые  шаги.  Кейт.  Он  вновь  повернулся  к  раковине,   прикрывая
полотенцем лицо - отчасти чтобы скрыть причиненный ущерб.
   - Ты готов к завтраку? - Личико-сердечко улыбнулось ему из двери. - Или
начнем с чего-нибудь другого? - Она вошла в комнату одетая в  одну  только
длинную тенниску.
   Том выронил полотенце, зная, что она будет шокирована, но теперь ничуть
не смущенный этим.
   - Том! Ты заболел? - Вся ее игривость  исчезла,  Кейт  оказалась  возле
него, направляя его в  спальню.  -  Что  это?  -  Увидев  разрушения,  она
перевела на него взгляд. - Том, что здесь случилось?
   - Не знаю... - Слова получались глухие и  неразборчивые.  -  Я  не  мог
дышать прошлой ночью и не сумел выйти отсюда...
   - Не мог _дышать_? У тебя астма?.. Или что-то приснилось?
   - Снилось. - Том попытался усмехнуться, но у него ничего не получилось.
- Я услыхал звук колес... а потом запахло газом... чем-то  вроде  аммиака.
Разве ты не ощущала?
   Том поглядел на нее - аккуратную  и  хорошенькую,  глаза  блестят  -  и
понял, что к ней ничто не прикоснулось. Кейт была свежа, мокрые после душа
волосы вились на затылке. Теплая жизненная сила переполняла ее.
   Том откинулся на спину и закрыл глаза, чтобы не видеть  Кейт.  Она  все
еще говорила, утверждая,  что  в  доме  нет  газа  и  что  все  теперь  на
электричестве.
   - Откуда мог взяться газ?
   - Я ощущал его, я не мог дышать. - У него не  было  сил  на  дальнейшие
объяснения.
   - Я позвоню доктору. - Том услышал, как Кейт шагнула к  двери,  открыла
ее и заговорила с кем-то снаружи. Рут, подумал он, Рут Банньер тоже здесь.
   - Что случилось? Том, что с  вами?  -  послышался  другой  голос,  тоже
заботливый. Материнский.
   - Я хочу вызвать доктора, - сказала Кейт.
   - Нет, не надо. - Том  помедлил,  он  хотел,  чтобы  они  вышли,  хотел
подумать. Надо отделаться от них обеих. - Возможно, это астма. У меня  был
приступ много лет назад. Сейчас все хорошо. Мне нужно только поспать...
   Какое-то мгновение они постояли, наблюдая за ним, а  потом  дверь  тихо
закрылась.


   Вниз он спустился после одиннадцати, с опаской  Передвигаясь  по  дому,
словно вдруг ставшему  враждебным  ему.  Но  ничто  не  переменилось,  все
осталось в точности как было прежде, журналы и газеты так же  загромождали
столы и кресла.
   Том почему-то ожидал перемен, он  рассчитывал  увидеть  какой-то  знак,
оставленный прошелестевшими в ночи колесами.  Он  надеялся,  что  хотя  бы
где-нибудь сдвинется коврик или розы в кувшине увянут от  расползшейся  по
дому отравы.
   В доме никого не было. Рут должна была уйти на работу, а Кейт наверняка
вышла. Саймон же, как обычно, уже приступил к ежедневному странствию.
   Том поставил чайник, отрезал себе хлеба. На  столе  были  цветы,  целая
охапка пурпурных и белых левкоев  наполняла  комнату  густым  ароматом.  В
предполуденном  покое  залитая   солнцем   комната   казалась   мирной   и
дружелюбной.
   От запаха цветов ему  вновь  сделалось  дурно.  Быть  может,  поев,  он
почувствует себя лучше. Трясущимися руками Том поставил на стол  кружку  и
тарелку... Привычные движения не могли изгнать из памяти ужаса удушения, и
Том  ощутил  сильную  тошноту.  Сев  напротив  окна,   он   увидел   Кейт,
направлявшуюся по террасе к калитке в изгороди вокруг огорода. Она даже не
взглянула в сторону дома.
   Возле двери в холл находился телефон. Можно позвонить, вызвать такси  и
убраться отсюда восвояси...
   - С вами все в порядке? - Физекерли Бирн  появился  в  проеме  кухонной
двери.
   - Не совсем. - Том нагнулся вперед, подперев голову руками.
   - Кейт сказала, что у вас сегодня ночью был какой-то приступ...  что-то
вроде астмы. - Бирн заваривал кофе, уверенно  двигаясь  по  кухне,  как  в
собственном доме. Он взял молока и бисквитов. - Так это была действительно
астма? - спросил он.
   - Нет, я не знаю, что это такое. Всю комнату наполнил какой-то газ. Мне
сказали, что в доме нет газа, но, может быть,  он  как-то  мог...  попасть
сюда... из баллона или еще откуда-нибудь. Это был аммиак, я не мог дышать.
   - Жутко. Вы хотите кофе?
   Том затряс головой. Наступила пауза, пока Бирн наливал воду из  чайника
в свою кружку. Он не смотрел на Тома.
   - Дом не хочет, чтобы вы были здесь.
   - _Что_? - Том посмотрел на него.
   - Вы должны были заметить. Я сразу ощутил это. -  Бирн  сел  за  столом
напротив него. Он говорил медленно,  не  отрывая  взгляда  от  собственной
кружки. - Звучит,  конечно,  безумно,  но  дому  достаточно  Рут,  Кейт  и
Саймона. Он не хочет знать никого другого.  А  мы  с  вами  докучаем  ему,
раздражаем. Поэтому-то меня поместили в коттедже.
   - Не надо! Это просто кирпичи, раствор, черепица и бревна,  у  дома  не
может быть ни характера, ни личности. Наверное, я действительно  спал  или
что-то еще.
   - Неужели? - Бирн заглянул Тому в глаза. - Значит, вы думаете, что  вас
душил сон, вызвав дурноту и хворь? - Пауза. Ровные слова загоняли  Тома  в
угол. То же он говорил утром Кейт.
   Бирн отпил кофе. Его уверенные движения чем-то беспокоили Тома.
   - Ну же, Том, думайте сами. Здесь кроется нечто неладное...  скользкое,
потаенное.
   - Что вы знаете о доме? Вы ведь никогда не ночевали в нем!  И  даже  не
поднимались на верхние этажи.  -  Разговор  становился  просто  нелепым  и
глупым. - Не хочу даже слушать, - проговорил Том уже более кротко.  -  Мне
пора за работу. - Он встал и направился к двери.
   Бирн все еще следил за ним.
   - Тогда будьте осторожны, понятно?
   Том вздохнул.
   - Что же еще может произойти?
   Бирн пожал плечами.
   - Не знаю. Писчая судорога.
   Невольная полуулыбка  разрядила  атмосферу.  И  Том  почувствовал  себя
лучше.
   - Все зависит от того, как будет писаться.
   - А трудно дается?
   - Не здесь, - ответил Том. - В этом доме пишется как бы само собой.


   Когда Том оставил кухню, Бирн постоял некоторое время  в  дверях  перед
коридором,  уходившим  в  холл.  Солнечный  свет  отражался  от  блестящих
журнальных обложек.
   Том прав, что он знает? Действительно, он не бывал наверху. Рут  только
обещала провести по дому. Быть может, этим вечером...
   Бирн удивлялся самому себе. Он все еще здесь. Изгородь была закончена в
субботу, но теперь ему казалось необходимым  привести  огород  в  какой-то
порядок. Сегодня Бирн намеревался проредить рассаду.
   Он не хотел уезжать. Он ощущал, что заражается пылом  Рут  в  отношении
сада. Интересно, сможет ли  она  присоединиться  к  нему  вечером.  Вчера,
работая с ней на грядках, он увидел ее другой - уверенной и спокойной.  Он
не стал расспрашивать ее о семье и легко нашел общие  темы.  Он  рассказал
ей, как занимался ландшафтным бизнесом, прежде чем пошел в армию.
   - А зачем же вы пошли в армию, скажите мне бога ради? - спросила она.
   Он вздохнул.
   - Я и сам иногда удивляюсь. Должно быть, семейная  традиция.  Мой  отец
всегда любил разнообразие: путешествия и безопасность. Он  видел  в  армии
некое великолепие.
   - "Повидать новые места, повстречаться с интересными  людьми,  а  потом
убить их"? - процитировала она.
   - Ага, только слова не  те.  В  настоящее  время  речь  скорее  идет  о
поддержании мира. Некоторое время я прожил в Германии, там мы с Кристен  и
познакомились. Я наслаждался жизнью. Потом попал в Северную Ирландию.  Там
жизнь другая, более суровая. Там идет настоящая война.
   - А как умерла ваша жена?
   - Ее убила бомба, подложенная под мою машину.
   - Она предназначалась для вас?
   - Да. Она предназначалась именно для меня. - Бирн отвернулся и  покатил
тачку с сорняками к куче. Он понимал,  что  Рут  провожает  его  взглядом.
Когда он вернулся, она, откинувшись на  пятки,  посмотрела  на  него.  Рут
затенила глаза от вечернего солнца и спросила:
   - А куда вы направлялись, когда попали к нам?
   - В Лондон. В штаб-квартиру. После смерти Кристен я сбежал в самоволку.
И решил, что пора уладить дела.
   - Что будет с вами?
   - Не знаю. Ничего ужасного. Наверное, сумею сослаться на потрясение, не
слишком-то солгав при этом.
   - Раз вы были достаточно видной персоной для покушения, не  разыскивают
ли вас террористы?
   - Ну это не так: чтобы оказаться  жертвой  террориста,  не  обязательно
быть видной персоной. - Бирн не стал говорить ей, что бомбу  подложили  не
террористы.
   Поэтому-то  он  и  не  хотел  обращаться  к  властям.  Тогда   придется
рассказать о Дэвиде. А он не хотел этого.
   Том сидел  в  кресле  работы  Ренни  Макинтоша  и  читал  последнюю  из
написанных им сцен - насилие над Джесси Лайтоулер. Том еще не дал на своих
страницах имени этому персонажу, но он знал  ее.  Старший  брат  Элизабет,
Родерик, по-своему обошелся с одной из деревенских  девушек,  породив  при
этом того старика, с которым Том вчера познакомился, - Питера Лайтоулера.
   Дерзость собственного предприятия - это смешение  фактов  и  вымысла  -
волновала его. Том намеревался  сегодня  писать  о  личности  реальной,  о
встреченном им человеке, о Питере Лайтоулере, о его  молодости.  Он  будет
создавать прозу на основе реальных фактов.
   Конечно, придется солгать. Он утешал себя мыслью о том, что если сумеет
привести рукопись к печатному виду, то изменит все  имена  и  подробности,
способные намекнуть на них. Но Кейт прочтет написанное и наверняка поймет,
что и откуда взялось.
   Она  одобрит.  Том  видел,  что  Кейт  нравится  Лайтоулер,   что   она
симпатизирует желанию старика залатать прошлое.  Быть  может,  книга  Тома
поможет исцелить язву...
   Он начнет с рассказа о детстве Питера  Лайтоулера.  Оно  было  суровым,
хотя   теперь    об    этом    свидетельствовало    немногое.    Положение
незаконнорожденного восемьдесят пять лет назад сулило  немалые  трудности.
Лишения, бедность... Тогда - между двух войн -  его  дразнили,  унижали  и
попрекали  матерью.  Лишения,  трудное   детство,   безусловно,   способны
объяснить те ошибки, которые Питер Лайтоулер совершил в своей  последующей
жизни; во всяком случае, Том надеялся на это.
   Тем временем в поместье Элизабет преображается из  девочки  в  женщину.
Совершенно иная судьба - в  роскоши  и  уверенности  в  завтрашнем  дне...
магическая трансформация,  расцвет  чувственности  за  буковой  изгородью,
словно новая Спящая красавица нашего века.
   Родерик был по крайней мере на десять лет  старше  ее,  решил  Том.  Он
проводил в отлучках большую часть времени.  Оксфорд,  должно  быть,  потом
Европа. Некий Гран-Тур  [длительное  пребывание  молодого  аристократа  за
границей во Франции,  Италии,  Швейцарии  и  других  странах]  в  варианте
двадцатого столетия. Том представил  себе  смышленого  молодого  человека,
испытавшего,  быть  может,  влияние  Блумсбери   [Блумсберийская   группа,
объединявшая между двумя войнами английских писателей Э.Форстера,  В.Вулф,
Дж.Стрейчи,  философа  Б.Рассела,  экономиста  Дж.Кейнса   в   критическом
отношении  к  основам  тогдашнего  общества]  или  кубизма  [модернистское
течение в изобразительном искусстве начала XX в., основанное на разложении
изображения на геометрические элементы]. Вернувшись домой на праздники, он
сразу заметит, как переменилась Элизабет, как округлилась ее фигура...
   И хотя Том решил написать об одном Питере, лицо Элизабет привлекало его
воображение. Наверное, здесь можно найти ее  фотоснимок  или  портрет.  Он
вспомнил увесистые альбомы на одной из нижних полок возле нот.
   Альбомы с фотографиями. Несколько снимков хорошенькой женщины в давящем
S-образном корсете эдвардианок. Цветы, пенящиеся и пламенеющие  на  груди.
Розамунда Банньер, утверждали напечатанные сзади слова, в роли  Дездемоны,
Манон, Лючии... [героини опер Дж.Верди "Отелло", Дж.Пуччини "Манон Леско",
Г.Доницетти "Лючия ди Ламмермур"]
   В  альбоме  оказалось  много  пробелов,  явно   оставшихся   на   месте
извлеченных снимков. Никакого намека на мужа и сына Розамунды.  Мужчин  не
было вовсе. Крохотная девочка, исчезающая за broderie anglaise [английской
вышивкой (франц.)] в оборочках, восседала на коленях  кислолицей  женщины.
Вновь она же - чуть постарше - в матроске, с игрушечной собачкой в руках.
   Другой снимок - юная девушка на террасе поместья, перед темным  плющом.
Ноги в черных чулках почти  теряются  на  фоне  листвы.  Детский  передник
прячет тоненькую фигурку.
   Вот она - Элизабет Банньер. Полные губы, темные глаза смотрят  прямо  в
камеру. Волосы мягкими волнами ниспадают на  плечи.  Глаза  мягче,  чем  у
Кейт, но личико тоже сердечком, тот же треугольник улыбки.
   "_Твои  предательские  глазки_",  вспомнил   он   строку   из   первого
стихотворения в книге Дюпарка: "Приглашение к путешествию" Бодлера.
   Предательство. Сильное слово, могучая идея.
   Приступая к делу, Том краешком ума размышлял  о  том,  сколько  свободы
может позволить себе. Вправе  ли  он  принимать  какие-нибудь  собственные
решения? Он вспомнил, что говорил Физекерли Бирну: в этом доме  он  писал,
не ведая, что творит.


   "Спокойный ясный день,  безоблачное  небо,  утренние  тени  тянутся  от
изгороди. Элизабет радостно катается на велосипеде по дорожке, наслаждаясь
скоростью, ветром в волосах. Ей кажется, что она летит, безмолвно  скользя
над землей.
   В начале лета, в четырнадцатый  день  ее-рождения,  Розамунда  подарила
дочери велосипед. Она провела с Элизабет целый день в поместье, а  вечером
отправилась в Париж."


   Том остановился. Да, роскошное  детство  Элизабет,  тем  не  менее  его
нельзя назвать богатым материнской  любовью.  Розамунда  Банньер  достигла
высот карьеры еще до войны.  Жизнь  ее  лежала  между  спектаклями  в  "Ла
Скала",  парижском   "Гранд-Опера"   и   концертами   в   "Уигмор-Холл"...
[лондонский концертный зал, открыт в 1901 г.] Песни Дюпарка. Возможно, она
пела и их.
   Для детей оставалось немного времени.
   Так кто же тогда распоряжался в поместье? Какое-то  мгновение  он  грыз
карандаш, рассеянно обратившись  глазами  к  точке,  высоко  повисшей  над
травянистым лугом... жаворонок. Ответ было нетрудно найти: Питер Лайтоулер
вспоминал  про  сестру  Розамунды  -  Маргарет,  засушенную  старую  деву:
кислолицую   женщину   с   детской   фотографии   Элизабет.   Она   вполне
соответствовала ходу событий. Получается.


   "Элизабет тренировалась в езде по дорожке несколько недель  и  однажды,
августовским утром, решила выехать на  дорогу.  Она  положила  в  корзинку
список покупок, составленный тетей Маргарет, и  какие-то  деньги.  Это  ее
первая вылазка в Эппинг. У ворот  она  замечает  Шэдуэлла,  развешивающего
выстиранное белье на веревке, протянутой между яблонями.  Она  машет  ему,
хотя садовник редко замечает ее присутствие."


   Да, Маргарет, безусловно, требовалась помощь мужчины, как и теперь Рут.
Садовник всегда участвовал  во  всем  происходящем  в  поместье.  В  конце
концов, коттедж был построен именно для него.


   "На этот раз Шэдуэлл кивает, прикасаясь к своей кепке. Отлично! Старина
Шэдуэлл заметил ее. Наверное, Элизабет действительно взрослеет, становится
независимой.
   На дороге восторг начинает меркнуть. Появляются сомнения. Что, если она
упадет? Что, если  ее  увидят?  Элизабет  нажимает  на  педали  медленнее,
внезапно ощутив, что возле поместья никого не будет, она  встретит  других
людей, только выехав на  шоссе,  ведущее  в  Эппинг,  с  его  повозками  и
машинами. Там люди увидят ее. Сегодня базарный  день,  и  в  центре  полно
людей. Неужели они бросят свои дела ради того, чтобы посмотреть на нее?
   Причина ее нерешительности кроется отнюдь не в  вздорной  боязни  того,
что юбка может запутаться  между  спицами,  и  она  упадет;  тогда  с  нее
что-нибудь да слетит, или платье порвется или испачкается в масле.  Многое
может сложиться не так.
   Ее щеки горят от утомления и  раздражения.  Почему  тетя  Маргарет  так
неразумно ведет себя? Она запретила Элизабет  носить  шаровары  на  людях.
Начался бесконечный спор.  Они  сражались  целую  неделю,  когда  Элизабет
заказала себе пару из каталога. Спортивные брюки появились через два дня -
колючий оливковый твид.
   За завтраком Маргарет отказалась даже обсуждать этот вопрос.
   - Леди не подобает их носить, пусть миссис Падфилд одевает  брюки.  Это
ее собственное дело. Однако твое поведение касается меня,  и  я  не  хочу,
чтобы ты выглядела смешной. Я не хочу слышать более ни слова на эту  тему.
- Иона отправилась прочь из комнаты.
   Родди сардонически поднял бровь, повернувшись к Элизабет.
   - Я отвезу тебя, если хочешь.
   - Не надо, все в порядке. - Она вздохнула. - Сегодня придется  ехать  в
юбке.
   - Как угодно. - Он встал. - Потерпи немного, ящерица. Скоро ты  станешь
взрослой и тогда сможешь делать все, что захочешь.
   Она рассмеялась.
   - Так вот чему тебя научили в Оксфорде? Разве кто-нибудь  может  делать
все что угодно, взрослый он или нет? Но какова идея! Что бы сказала на это
Маргарет?
   - Забудь о тете Маргарет. Кстати, если не похолодает, мы сможем сегодня
поплавать? Шэдуэлл утверждает, что расчистил пруд от водорослей.
   - О, это было бы действительно превосходно!
   Элизабет немедленно приободрилась. Но ее хорошего настроения хватило на
то, чтобы выехать из ворот и оказаться  на  безлюдной  дороге,  ведущей  к
Эппингу.
   Она не упадет. Юбка не порвется и не испачкается. Она въедет в Эппинг с
поднятой головой  и  уверенно  справится  с  уличным  движением.  Маргарет
исписала целый лист, и  ей  пришлось  потратить  час,  чтобы  сделать  все
покупки. Зачем на этом свете потребовалась розовая вода тете Мег? Элизабет
решительно толкает свой  велосипед  от  аптекаря  к  пекарю,  ощущая  себя
ответственной и взрослой.
   Она возвращается через рынок, и какие-то бархатные  ленты  в  одном  из
ларьков привлекают  ее.  Элизабет  на  миг  останавливается,  рассматривая
цвета. У нее нет собственных денег, но Маргарет не будет  возражать,  если
она  возьмет  из  домашних.  Она  стоит  какое-то  время,  выбирая   между
изумрудной зеленью и глубоким вишневым оттенком.
   Невзирая на шум и суматоху рынка, толкающуюся толпу и крики ларечников,
она осознает, что за ней  наблюдают.  Неприятное  ощущение  прикасается  к
лопаткам, колет их. Не желая того, она медленно  поворачивается.  В  двери
лавки мясника стоит маленький ребенок, не моргая,  разглядывающий  ее.  На
нем чужая, бедная, залатанная  одежда.  Лицо  неумыто,  волосы  грязны,  в
ботинках дыры.
   Он глядит на нее - вчерашний младенец, едва научившийся ходить,  и  она
улыбается ему. Поудив в кошельке Маргарет, Элизабет достает пенни.
   - Вот возьми, - говорит она, протягивая монетку ребенку.
   Он потянулся за ней, но грубая ладонь отбрасывает его руку.
   - Мы не нуждаемся в милостыни, мисс. - Лицо матери резкое, тонкие черты
искажены раздражением. Бледные соломенные волосы, собранные на  затылке  в
неопрятный пучок.
   - Простите, я просто подумала... это чтобы мальчик купил себе конфет. -
Элизабет зарделась, ощутив всеобщее внимание к себе.
   Женщина смотрит на нее, и ледяные глаза становятся  неприятно  похожими
на глаза ребенка.
   - Ты из поместья, так? - говорит она наконец.
   - Да. - Элизабет не знает, что сказать.
   - Тогда передай кое-что. Скажи Родди Банньеру, что Питеру  нужны  новые
ботинки. Поняла? Я ничего не прошу для себя, но Питер быстро растет и... -
Она оглядывает Элизабет от соломенной шляпки до лакированной кожи ботинок.
- Ох, да зачем я стараюсь? - Голос ее полон горечи. -  Что  тебе  до  нас.
Покупай себе ленты, девица, и ступай прихорашиваться.
   Она поворачивается,  увлекая  за  собой  мальчишку,  и  растворяется  в
толпе."


   Он не был уверен: можно ли говорить о шароварах, так ли обстояло дело в
1914 году? А потом партия Джесси Лайтоулер, верно ли  она  прозвучала?  Не
поддалась ли она клише: истощенная гордая мать и  молчаливый  внимательный
ребенок?
   Ребенок получился верно. По крайней мере в этом Том был  уверен.  Глаза
Питера Лайтоулера не пропускали ничего - ни  тогда,  ни  теперь.  Холодный
самоконтроль... этот лаконичный портрет сойдет.


   "Элизабет задумчива по пути домой, непривычно молчалива  за  завтраком.
Родди читает, приставив книгу к кувшину  с  водой.  Тетя  Маргарет  занята
предстоящим расставанием с  кухаркой,  возможным  сокращением  прислуги  в
связи с недавним объявлением войны.
   - Вот что, просто не могу представить, чтобы мы остались без  прислуги.
Условия вполне выгодны, и никто не может сказать, что  у  нас  беспокойное
семейство. - Она сердито смотрит через стол на Родерика. - Полагаю, что ее
мог обидеть недостаток элементарной любезности  с  твоей  стороны,  Родди.
По-моему, ты иногда мог бы расставаться за столом с книгой.
   - Неужели ты считаешь подобную пищу заслуживающей моего  безраздельного
внимания? - Брат с пренебрежением тыкает в  рыбу  вилкой.  -  Не  понимаю,
почему нам не завести полный штат постоянной  прислуги.  Тогда  у  нас  не
будет никаких неприятностей с этими их родственниками из деревни.
   - У нас нет места, - отвечает Маргарет. - Дом невелик.
   Он пожимает плечами.
   - Комнаты над конюшней легко перестроить. Глупо жить так. Мы не бедны!
   - Мы тоже не сделаны из денег. Родди, по-моему,  тебе  пора  хорошенько
подумать над своим отношением  к  жизни...  -  Маргарет  знаменита  своими
"залпами всем бортом".
   Он хохочет.
   - Прекрасный удар, тетя. Быстрая перемена  темы,  резкое  уклонение  от
обсуждаемого вопроса.
   - Я хочу переговорить с тобой об этом после ленча, Родерик. Пожалуйста,
приди в библиотеку, когда будешь готов.
   - Мы идем купаться. - Он смотрит на Элизабет.
   - Во всяком  случае,  не  сразу  после  ленча.  Это  весьма  нездоровая
привычка. К тому же я не уверена, что озеро уже чисто.
   - Шэдуэлл вчера закончил с ним. Он дал нам разрешение.
   - Хорошо, у тебя будет много времени для купания после нашего короткого
разговора. Я ожидаю тебя в два. - Близорукие глаза хмуро смотрят на Родди.
   - Очень хорошо. - Он поворачивается к Элизабет. -  Тогда  в  четыре?  У
озера? - Она кивает. Быть может, там она и спросит его  о  новых  ботинках
для Питера. Быть может.
   ...
   Но, добравшись до озера, Элизабет решает молчать. Откуда ей знать, ведь
женщина могла и ошибиться? Впрочем, она выглядела решительной и достаточно
расстроенной.  Элизабет  просто  не  может  представить  себе,  чтобы   ее
безупречный брат имел какое-либо отношение к подобному существу.
   Элизабет ничего не знает о его  друзьях,  он  никогда  не  приводит  их
домой. Но в "Ковент-Гардене",  когда  ее  мать  пела  Сюзанну  в  "Свадьбе
Фигаро" [опера Моцарта], она видела женщин, показавшихся ей  экзотическими
птицами. Она не сомневается, что друзья Родди похожи на  них:  элегантные,
утонченные и остроумные. Они отпускают шутки и наделены многими  дарами...
Она даже не знает, сумеет ли когда-нибудь познакомиться с  такими  людьми,
назвать их своими друзьями.
   Она поджидает Родди в тени бука, разглядывая пляшущий на воде солнечный
свет. Озеро лежит на границе поместья и со всех сторон  огорожено  буковой
изгородью.
   Элизабет пришла немного рано, жара еще не спала. Она задумчиво  снимает
платье и юбки. На ней купальный костюм, сложное  сооружение  из  оборок  и
полос материи.
   Наконец она слышит, что Родди, приближаясь, посвистывает за  деревьями,
что он обычно делает лишь после того, как  глотнет  бренди  из  графина  в
буфете. Она отстранение вздыхает. По крайней мере после этого брат  всегда
пребывает в хорошем настроении.  Его  белая  рубаха  чуть  расстегнута  на
груди, волосы в легком беспорядке. Увидев ее, он смеется.
   - Позор тебе, Лиззи, ты прямо как на ярмарочной площади. Надо вот  так.
- Он бросает принесенное полотенце на один из  торчащих  корней.  А  потом
раздевается догола под ее потрясенным и смущенным взглядом.
   Едва поняв, что он собирается делать, она поворачивается к нему спиной.
Волосы, текучие  мышцы,  поблескивающие  от  пота...  она  чувствует  себя
неуютно.
   - Родди, не делай этого!
   -  Не  будь  ханжой.  Какой  в  этом  вред?  Это   наше   озеро,   наша
собственность. - Он заходит сзади нее, кладет свои руки на ее плечи, мягко
тянет за ткань. - Ну, снимай,  не  будь  глупой.  Ты  молода,  ты  -  дитя
двадцатого столетия, ты даже родилась  в  1900  году.  Лиззи,  зачем  тебе
цепляться за древние провинциальные нравы.
   Она молчит. Он отодвигается. Что в этом плохого? И все же...
   Она слышит всплеск, когда он чисто входит в воду. Белое тело брата  под
водой стремится к  острову  в  середине  озера.  Жилистые  руки  рассекают
затененную деревьями воду.
   - Ну, иди, - кричит он. - Тут чудесно и прохладно. -  Она  нерешительно
стоит на краю. А потом медленно входит в воду - чуть-чуть,  -  пальцы  ног
окунаются в мягкий ил.
   - Только, ради бога, сними этот нелепый костюм, девочка! - В его голосе
звучит насмешка.
   Это  смешно,  но  он  совершенно  прав.  Ее  руки  непривычно  неуклюже
расстегивают одеяние, давая ему упасть на  берег.  Охнув  от  холода,  она
погружается в воду.
   Брат ждет ее в тростниках у острова, плавая  на  спине.  Она  не  хочет
смотреть, но ей интересно. Она никогда не видела его полностью обнаженным.
Словно поняв ее, он вдруг переворачивается, опустив ноги вниз, так что она
может видеть его голову, прилипшие к голове  темные  кудри  и  темно-синие
глаза...
   - Чего хотела тетя Маргарет? -  спросила  она.  -  Ты  сказал  ей,  что
намереваешься делать?
   Рот его напрягается.
   - Она глупа. В моем случае это не ее дело. Я в самую последнюю  очередь
нуждаюсь в нотациях старых дев.
   -  Я  бы  хотела,  чтобы  ты  разговаривал  по-другому.  -  Теперь  она
покачивается как пробка, разглядывая судорожные движения стрекозы:
   - Да скорее же расти, Лиззи! - Он весь в нетерпении. - Погляди на себя.
Ты женщина, а ведешь себя как малое дитя.
   Ей не нравится этот разговор, не нравится это безрассудство  в  словах.
Руками она прикрывает грудь, пытается изменить тему.
   - А помнишь, когда мы были маленькими, ты говорил, что хотел бы срубить
все деревья?
   Он внимательно посмотрел на нее.
   - Когда дом станет моим, именно так я и поступлю. Подожди, увидишь.
   - Но разве они не нравятся тебе? - Она плывет подобающим леди  брассом,
высоко подняв голову над водой;  восхитительная,  прохладная  и  утешающая
вода ласково охватывает ее тело.
   - А знаешь, почем мы нечасто можем  плавать  в  этом  озере?  Не  из-за
водорослей, а из-за проклятых листьев, которые падают сюда  каждую  осень.
Шэдуэлл в основном только выгребает их. Его можно использовать  с  большей
пользой.
   - Но деревья прекрасны... - Она поворачивается на спину, как только что
делал Родди, и разглядывает сквозь лиственный полог горячее синее небо над
головой. Листья шевелятся, чуть покачиваются под далеким  ветерком.  Место
зачарованное... многозначительное. Во второй раз за тот день  она  ощущает
на себе чей-то взгляд. Элизабет  оборачивается.  Брат  смотрит  на  нее  с
бесстрастным лицом.
   Она говорит:
   - Сегодня в Эппинге я встретила женщину,  которая  сказала,  что  знает
тебя... такую неопрятную блондинку. Она просила передать тебе,  что  Питер
нуждается в новых ботинках.
   Он тихо произносит:
   - Откуда в твоем голосе эта интонация, Лиззи? Откуда такое осуждение?
   - Значит, ты знаешь, кого я имею в  виду?  Питер  -  это  ее  маленький
мальчик, правда? Кто он тебе?  -  Она  переворачивается  и  становится  на
мягкое дно, вода достает до ее плеч. Руки  ее  описывают  круги  в  темной
воде.
   - Сколько вопросов. Все это не твое дело, ящерица.
   - Она выглядит  бедной,  мальчик  грязен.  Кто  они,  Родди?  -  Что-то
заставляет ее настаивать.
   - Оставь эту тему. Прекрати.
   -  Она  показалась  мне  знакомой...  -  Элизабет   умолкает,   пытаясь
вспомнить. Листья над головой шевелятся, бросая тени на воду. -  Я  видела
ее однажды, - говорит она тихо, не  вполне  различая  лицо  брата.  Солнце
слепит ее, лучи, падая на воду, бьют  в  глаза.  Чтобы  прикрыть  их,  она
приподнимает ладонь. - Это было ночью. Здесь. И ты был с ней.
   - Заткнись!
   - Значит, он твой сын, так? - Она не понимает, что делает.  -  Ты...  -
Она вспоминает фразу, уродливую фразу. - Ты изнасиловал эту женщину.
   Не говоря ни слова, он направляется к ней. Она все  еще  не  видит  его
лица.
   - Родди, как ты мог это сделать? Как мог ты сделать такое  и  потом  не
помочь им? Она показалась мне такой бедной, такой усталой.
   - И ты на их стороне, да? Вот это предательство.  В  любом  случае  она
была шлюхой. Глупой дешевой шлюхой.
   - Но ты изнасиловал ее!
   Удар отбрасывает ее  голову  в  сторону,  лишает  равновесия.  Элизабет
падает, набирая воды носом и ртом. Она сопротивляется, но его цепкие  руки
вытягивают ее на остров. Птицы выпархивают из  тростников.  Одна  из  них,
большая и черная, закрывает крыльями солнце. Элизабет пытается вздохнуть.
   Но брат беззаботен и груб, и она не может отдышаться даже теперь,  хотя
они уже выбрались из воды и лежат на берегу, а крохотные насекомые шныряют
в теплой грязи под ними. Рука его зажимает ей рот, она пытается  стряхнуть
ее. Но он вновь бьет ее. Элизабет слишком испугана, чтобы кричать, слишком
потрясена тем, что он делает. Она еще не понимает этого,  когда  его  руки
обхватывают ее груди. Когда раздвигают ее ноги.
   И нет более безопасной гавани.
   Не было тогда, нет и поныне."





   Карандаш выпал из рук. Том  ощущал  озноб.  Боже  милостивый,  что  это
такое? Что же он пишет?
   Том отодвинул назад кресло, заскрипевшее по паркету, встал и  попятился
от стола. Ему хотелось уйти из комнаты - только чтобы  оказаться  подальше
от слов, просыпавшихся на белую бумагу, от страниц, плотно исписанных  его
мелким искусным почерком.
   - Как насчет ленча? - Кейт заглянула в дверь, ясноглазая и дружелюбная.
Он тупо уставился на нее.
   - Что? Нет. Я ничего не хочу.
   - Тебе все еще плохо?  Ты  уверен,  что  тебе  не  нужен  врач?  -  Она
направилась к нему, подняв руку, чтобы пощупать лоб.
   Том отступил к окну.
   - Со мной все в порядке, надо бы подышать свежим воздухом... пройтись.
   Том пытался справиться с дверной задвижкой.  От  Кейт  пахло  духами  -
сандалом или чем-то похожим. Но он не мог взглянуть ей в глаза. Он  хотел,
чтобы она ушла, предоставив ему возможность  в  одиночестве  справиться  с
собственными мыслями, с его произведением.
   Он отдернул пальцы от ее рук, когда она невозмутимо забрала у него ключ
и открыла дверь.
   -  Значит,  ты  в  норме,  так?  Как  насчет  того,  чтобы   поплавать?
Охладиться? - В голосе ее звучала  доброта,  но  слова  были  немыслимы...
невозможны, как и все только что написанное.
   - Нет! Я не хочу плавать. - Я не хочу даже подходить к этому  озеру!  -
подумал он. Никогда.
   - Том, что с тобой, что случилось? - Он  сделал  ей  больно,  это  было
видно по ее  глазам,  по  тому,  как  ее  рука  тянулась  к  нему,  словно
физическое прикосновение могло вернуть его в нормальное состояние.
   - А  знаешь,  появился  Бирн,  -  объявил  он  поспешно.  -  Мне  нужно
порасспросить его кое о чем. - И прежде чем Кейт успела что-то сказать, он
направился по лужайке к саду. На полпути Том вспомнил,  что  оставил  свое
сочинение открытым на  столе.  Кейт  могла  прочитать  это.  В  панике  он
поспешил назад к дому.
   Стол со стопкой бумаг стоял в дверном проеме, и возле  него  никого  не
было.


   Бирн видел, как Том почти бегом вылетел из дома - в какой-то лихорадке,
далекой  от  обычной  сдержанности.   Потом   молодой   человек   внезапно
остановился и вернулся в дом, лишь усугубив тем самым  впечатление  общего
смятения.
   Бирн сел возле яблони и принялся  ждать.  Можно  было  не  сомневаться:
через несколько мгновений Том появился из дверей и направился к  нему,  на
этот раз не столь торопливо.
   - Я кое о чем хочу спросить вас. Как непредвзятого свидетеля, - выпалил
он едва слышным голосом. Том опустился на траву возле Бирна в тени  старой
яблони. Бирн молча следил за молодым человеком.
   У  Тома  слова  были  уже  наготове.  Должно  быть,  он  продумал   их,
направляясь от дома, решил Бирн.
   Том начал:
   -   Мне   кажется...   мое   сочинение   поворачивается   в   несколько
непредвиденном направлении. Сюжет, безусловно, основывается не на  фактах,
но он затрагивает историю этой семьи, людей, которые действительно жили  и
еще живут здесь... Я боюсь пробудить такое, что лучше бы не тревожить.  Да
и вообще, что получится, если вскроется какая-нибудь старая  тайна?  А  вы
как считаете? Нужно ли докапываться до причин, нужно ли ворошить  прошлое,
чтобы отыскать их?
   Бирн глубоко вздохнул. Судя по  его  собственному  опыту,  от  прошлого
следовало бежать - подальше и побыстрее. Но он почему-то сомневался в том,
что Том мог  заинтересоваться  его  прошлым.  Молодому  человеку  докучали
собственные наваждения.
   Том еще юн, нахален и хищен. Он ничего не знает.
   -  Если  вы  придумываете  повествование,  проблем  нет.   Нужно   лишь
постараться, чтобы имена не совпадали. Но вас, наверное, беспокоит то, что
в вашем сочинении  может  _оказаться_  правдой,  так?  Вы  полагаете,  что
открываете реальные события?
   Бирн  помедлил,  изучая  лицо   Тома.   Молодой   человек   рассчитывал
приблизительно на такой ответ. Он даже кивал, как бы подтверждая.
   - Но вы должны понимать, что скорее всего ошибаетесь.
   - Я этого не ощущаю.
   -  Интуиция  писателя?  -  Шутка,  но  Том  находился  в   неподходящем
настроении и не отреагировал на укол.
   - Быть может... но вы должны были уже заметить это.  Семью  эту  нельзя
считать счастливой.  Здесь  что-то  не  так.  Продолжив  свое  "выдуманное
повествование", я погружусь еще глубже. Что я могу там отыскать?
   Бирн взглянул на дом. Странно уместный посреди деревьев, при всей своей
непропорциональности, он казался каким-то особенно напряженным,  ожидающим
ответа.
   Бирн ответил:
   - По собственному опыту могу  сказать:  зло  или  грех  (если  для  вас
приемлемы подобные термины) никогда не исчезает. Настает день,  когда  они
выныривают на поверхность, и чем тщательнее скрывали их, тем тяжелее будет
рана. - Дом заставлял его говорить правду, он  не  допускал  уклончивости.
Дом рассчитывал на его честность.
   - Ну а если в историю замешаны и невиновные? Что, если-пострадают ни  в
чем не согрешившие люди?
   Бирн притих. Он больше не ощущал в себе силы смотреть  на  дом,  взгляд
его обратился к небу, к лиственному узору, вырисовывавшемуся  над  головой
на раскаленной синеве неба.
   - Никто никогда не утверждал, что жизнь - честная штука. Но я знаю одну
вещь: зло нельзя спрятать. Оно может нырнуть в землю, как бы задремать, но
однажды оно проголодается. И  тогда  оно  вынырнет,  один  только  Бог,  в
которого ты веришь, может утешить тебя.
   Слова прозвучали сурово. И Том посмотрел на Бирна  так,  словно  увидел
его впервые.
   - Но я не знаю, так ли это было на самом деле, - проговорил Том. - Я не
знаю, основывается ли мое сочинение  на  реальности  или  же  его  породил
какой-то жуткий вывих моей психики.
   - Пишите все, - вдруг сказал Бирн. - Если  призраки  живы,  их  следует
изгнать. И какая разница,  кто  их  породил  -  вы  или  здешние  хозяева.
Побеждая, они нуждаются  в  самовыражении.  Продолжайте  свою  книгу,  Том
Крэбтри. Найдите, где залегло зло. - Бирн усмехнулся. - Вы всегда  сможете
сжечь написанное. Бумага всегда останется бумагой.


   "Шэдуэлл работает в саду, когда раздается крик Элизабет.  Без  раздумий
он бросает косу и бежит к ней.
   Он знает этот голос, хотя прежде никогда не слыхал такой нотки в нем. В
ужасе садовник переваливается через  невысокую  изгородь  вокруг  розария.
Сложные дорожки, густые кусты, шипы.
   Через калитку к задней лужайке, по траве к озеру.
   Уже пробегая по траве эти ярды, он понимает, что  происходит:  движется
белая плоть, безумное лицо Родди запрокинуто к кронам деревьев,  закинутые
за голову девичьи руки придавлены его ладонями.
   - Элизабет! - кричит он.
   Одного  слова  достаточно,   чтобы   остановить   происходящее.   Родди
отпрыгивает в сторону и прячется за деревьями, растворяясь в  чаще.  Пусть
его бежит, пусть бежит трус. Его время наступит потом.
   Шэдуэлл уже в воде, он бредет к острову.  Она  лежит  среди  поломанных
тростников, и он опускается на колени возле нее,  широко  расставив  руки.
Элизабет, кроха Элизабет, свернувшись как малое  дитя,  лежит  в  грязи  и
стонет... кровь на ее лице, кровь на бедрах. Он  ругается  непривычными  и
неслыханными словами.
   Она вздрагивает от его прикосновения, и Шэдуэлл приказывает злым словам
остановиться,  их  сменяют  мягкие  тихие  звуки,  какими  он  успокаивает
животных. Она дрожит, прикрывает руками лицо, словно  пытаясь  спрятаться,
скрыться от его взгляда. Именно лицо хочет она укрыть, а не нагое, жестоко
обнаженное тело. Лицо, которое  откроет  происшедшее  скорее,  чем  кровь,
скорее, чем синяки.
   На берегу осталось полотенце, Шэдуэлл отправляется за ним.
   - Элизабет, я заберу тебя домой. Я заберу тебя к тете. - Она  позволяет
ему обернуть себя, позволяет взять на руки. Ее руки падают.
   Держа ее на руках, он медленно ступает по лужайке и кричит:
   - Мисс Банньер! Мисс Банньер!
   Глядя  вниз  с  галереи,  Маргарет  заламывает  руки.  И  затем  быстро
спускается.
   Доктор  уехал.  Элизабет  получила  успокоительное,  она  спит.  Других
серьезных повреждений нет, хотя еще рано судить о последствиях  нанесенной
травмы. Элизабет пока не  произнесла  ни  слова  и  ничем  не  подтвердила
рассказ Шэдуэлла. Маргарет сидит в галерее возле двери в комнату Элизабет.
Сгущается сумрак. И ладони ее нервно двигаются.
   Она отправила  телеграмму  Розамунде,  сочинила  историю  для  доктора.
Неизвестный вышел из леса... конечно же, доктор Шоу не стал оспаривать эту
ложь. Версию Шэдуэлла надо замять. Она немыслима.
   И все же, где Родди? Куда он исчез?
   Именно  отсутствие   Родди   придает   словам   Шэдуэлла   их   ужасную
достоверность: Маргарет уже почти  верит  им...  почти  верит  в  то,  что
Родерик  действительно  изнасиловал  свою  сестру.  Все  это   время   она
прислушивается, надеясь наконец услышать шаги Родди.  Шэдуэлл  собрал  его
вещи, принес их в дом. Они висят в кухне на спинке кресла, и  Маргарет  не
может заставить себя прикоснуться к ним.
   Неужели он голым бегает где-то  рядом?  Неужели  он  полностью  лишился
рассудка? Текут часы; лишь образы, порожденные тревогой и  воспоминаниями,
составляют  ее  компанию.  Она  вспоминает  деревенские  слухи,  незаметно
исчезнувших кухарок, выражение безумного обвинения на лице одной  девушки,
явившейся с животом к их двери.  Родди  уладил  дело,  он  всегда  находил
способ. Ее усталые мысли скитаются. Похоже, у него всегда  есть  деньги...
откуда он их получает?  Она  не  может  поверить  в  то,  что  пособие  от
Розамунды, несмотря на его размеры, можно растянуть на такой срок. Столько
вопросов, столько необъяснимых проблем...
   Она не может уснуть. Надо  дождаться  возвращения  Родди.  Увидеть  его
лицо, выслушать объяснение.
   Этого не может быть, Шэдуэлл ошибся. Этого не может быть...
   Передняя дверь стучит и хлопает. В зале  раздаются  шаги.  Она  встает,
сердце ее колотится.
   Внизу на лестнице зажигается свет. Маргарет стоит возле перил, глядя на
него сверху вниз. Сначала  она  думает,  что  произошла  ошибка,  что  это
какой-то незваный гость, дикий человек из леса.
   Вошедший стоит с обнаженной головой,  на  нем  тяжелое  черное  пальто.
Волосы растрепаны, лицо испачкано кровью.
   - Родди? - Ее голос на удивление вполне ровен.
   - С Элизабет все  в  порядке?  -  Он  поднимается  по  лестнице,  берет
Маргарет за руки и с чувством произносит: - Я не  сумел  поймать  его,  он
убежал... Тетя Маргарет, скажи мне, как Элизабет,  что  она  говорит?  Что
сказал Шэдуэлл о случившемся?
   Она убирает руки.
   - Что случилось? Твое лицо... Рассказывай.
   - А Элизабет? - В его голосе звучит неподдельная тревога.
   - Она спит. Был доктор, с ней все в порядке.
   Он все еще ждет, и Маргарет предоставляет ему то, чего он хочет.
   - Она ничего не сказала.
   Родди вздыхает, обворожительно улыбаясь.
   - Какой-то сукин сын - прости,  тетя  -  вывалился  из  леса,  пока  мы
купались. Я находился на другой стороне озера  и  сначала  не  понял,  что
происходит. Я случайно заметил это. Закричал и  бросился  за  ним,  но  он
побежал в лес...
   - Твоя одежда внизу,  -  перебивает  она  голосом,  звучащим  откуда-то
издалека. - Шэдуэлл видел, что случилось, правда?
   - Он направлялся к озеру. Я крикнул, чтобы он приглядел за Элизабет,  и
продолжил поиск.
   - Почему ты не послал  Шэдуэлла?  Он  был  одет,  а  ты  волновался  за
Элизабет. - Она понимает, что просит  его...  молит  его  придумать  более
складную историю.
   Родди делает паузу.
   - Яне думал, -  говорит  он  наконец,  -  Мне  показалось  естественным
броситься за негодяем. - Он прикасается  к  лицу,  и  она  видит  покрытую
кровью глубокую  ссадину,  протянувшуюся  от  глаза  до  подбородка.  -  Я
натолкнулся на дерево и заработал вот это. Сейчас,  возвращаясь  домой.  -
Голос его внезапно сделался менее уверенным.
   - Лучше помажь рану йодом. - Странно, как крепка привычка заботиться. -
А теперь ступай в постель, Родди, поговорим утром. - Она так  устала,  что
едва способна думать. Родди наклоняется над ней, целует в лоб.
   - Спи спокойно, тетя Мег. С Элизабет все будет в порядке, и мы  поймаем
этого типа.
   - Надеюсь. - Она поворачивается и направляется  вдоль  галереи.  Позади
Родди шумно ступает по лестнице, наверное, спускается вниз,  чтобы  выпить
бренди.
   Она застывает у своей двери. К лодыжкам прикасается  дуновение  теплого
воздуха, нечто живое.
   В смятении она смотрит  вниз.  Существо  мягко  ступает  по  галерее  к
комнате Элизабет, скребется в дверь. Оцепенев, она не обращает внимания на
белую шерсть, багровые кончики ушей,  красные  глаза,  хотя  автоматически
провожает его взглядом. Подобное создание  не  может  существовать,  и  ее
сознание не признает странную тварь,  пытается  узнать  в  ней  что-нибудь
более приемлемое. Маргарет думает: я должна остаться с Элизабет, она может
проснуться. Ей нужна охрана.
   Следуя за тварью, Маргарет направляется в комнату племянницы и всю ночь
проводит возле ее постели.
   В ранний час ее будят послышавшиеся в галерее шаги и  теплое  шевеление
воздуха возле лодыжек. Дверь медленно открывается.
   Маргарет сидит, изображая спящую, челюсть ее отвисла.
   Родди на минуту замирает на пороге и наблюдает. А потом уходит, и дверь
закрывается.
   Утром Маргарет спускается вниз раньше него. Она  умылась,  переоделась,
причесалась. Она спокойна и непреклонна.
   Она ожидает его возле столовой. По ее требованию Шэдуэлл стоит у двери.
Родерик Банньер  окидывает  их  по  очереди  быстрым  взглядом  и,  молча,
бледнеет. Красная рана на лице расширяется.
   - По-моему,  тебе  нужно  пойти  в  армию,  Родди.  Уезжай  -  сегодня,
немедленно - и записывайся. Недавно объявили войну, сильные  молодые  люди
нужны. Я не хочу снова видеть тебя в этом доме. - Она просто  не  способна
на это.
   - Какую чушь  наговорил  тебе  Шэдуэлл?  -  Глаза  его  сверкают,  губы
стиснуты. Она качает  головой.  -  Или  это  сделала  Элизабет?  Маленькая
сестричка?
   - Убирайся отсюда, Родди! Убирайся, прежде чем я позову полицию.
   Шэдуэлл делает шаг вперед.
   - Мне надо собраться.
   - Твои вещи ждут тебя в машине. Шэдуэлл отвезет тебя на станцию.
   И вновь его глаза мечутся между ними.
   - Вы оба ошиблись, понятно, и еще пожалеете об этом.
   Она ничего не отвечает, позволяет ему пройти мимо и видит, как, хлопнув
дверью, Родерик покидает поместье.
   Она слышит движение наверху.
   - Лиззи, дорогая?! Сейчас иду.
   Не оглянувшись, она бросается наверх к племяннице. Она даже не  слышит,
как отъезжает машина.
   Родерик Банньер оставил Голубое поместье."


   Том  опустил  карандаш  и  подумал:  хотелось  бы  знать,   при   каких
обстоятельствах я сам оставлю  это  поместье.  Сейчас  нет  никаких  войн,
внезапный отъезд объяснить будет сложнее...
   Но я не сделал ничего плохого, возразил его рассудок, такого, что может
заставить меня бежать; я не обесчестил ни дом, ни Кейт.
   Итак, его сочинение обратилось к событиям, которые всегда были  тайной.
Едва ли об этом нужно читать другим; подобные откровения  слишком  тяжелы,
чтобы открывать их даже спустя столько времени.
   Сомнений не может  быть.  Том  знал  собственное  дарование  достаточно
хорошо, чтобы понимать: он не мог придумать эту скорбную повесть. Она  уже
существовала. Ее выдыхали стены дома, гнал по  коридорам  сквозняк,  грело
пятнышко света на подоконнике.
   Книги, которые приходилось ему открывать... слова из песен,  застрявшие
в его памяти: все это свидетельствовало  о  том,  что  эта  повесть  будет
написана и окажется правдой.
   Том как достаточно трезвый человек признавал существование двух уровней
в природе истины:  объективного  и  поэтического,  или  интуитивного.  Его
сочинение удовлетворяло как раз последнему толкованию.
   Возможно, он был прав  с  обеих  сторон.  Почему  иначе  были  изменены
обычные законы наследования? Пусть Розамунда ненавидела мужчин -  это  еще
не основание, чтобы лишить собственного сына даже малой  доли  наследства.
Грех (Том тщательно взвесил слово в уме), соединивший  инцест  и  насилие,
безусловно, объяснял случившееся. После короткого союза Родерик и Элизабет
прожили жизнь врозь. Интересно, встречались ли еще брат и сестра? Надо  бы
выяснить это...
   Он осадил себя: что такое, с чего  это  он  принимает  _наваждение_  за
реальность? Наконец-то, вот он  и  признал:  повесть  охватывает  его  как
наваждение, использует его творческие способности в  собственных  целях...
но ведь так случается почти всегда? Так  появляются  на  свет  все  книги.
Клише, о котором он всегда предпочитал не вспоминать, предстало перед ним.
Произведения  существуют  в  своем  собственном  измерении,   они   только
заставляют писателя найти себя. Искусство писателя в  том  и  заключается,
чтобы описать нечто уже существующее... Какой ужас, что скажет Алисия?! Он
представил себе  ее  насмешки,  ее  цинизм.  Мать  Саймона,  преподававшая
английский в Кембридже,  без  сомнения,  назовет  подобные  вычурные  идеи
болтовней.
   Он отправился обедать и  испытывал  неподдельное  облегчение  вместе  с
Кейт, смеясь, поддразнивал Рут.  Но  в  глубине  души  он  был  удивлен  и
встревожен. После этого Том переговорил с Саймоном о политике и экономике,
находя эти темы столь же чуждыми и неуместными, как "бабушкины сказки".
   Интересно, что еще расскажет ему дом?





   - Позволь мне сегодня ночью остаться с тобой. - Рука Кейт на его  плече
была теплой и дружелюбной.
   - С величайшим удовольствием.  -  Том  обнял  ее  за  талию  и  привлек
поближе. Отобедав, они вышли на площадку.  Позади  них  в  холле  таяло  в
сумраке нагромождение из книг и журналов.
   Рут с Бирном отправились на террасу - взглянуть  на  вечерние  примулы.
Верхняя часть высокого окна у площадки  была  открыта,  и  Том  слышал  их
голоса где-то  вдалеке.  Саймон  смотрел  телевизор  в  маленькой  каморке
напротив кухни; комнату эту здесь называли ночлежкой, и дверь в нее  также
оставалась  открытой.  Резкий  смех,  записанные  на  ленту  аплодисменты,
мерцающий сероватый свет вторгались в холл.
   Но наверху все было спокойно.
   - Пойдем со мной, - сказала Кейт, и Том заметил, как блеснули ее  глаза
в сумерках. - Я должна тебе кое-что показать, познакомить с тайной...
   Она взяла его за руку и повела мимо ванной по  длинному  коридору.  Все
двери были закрыты, и ноги их стучали по голым доскам. На стенах  не  было
картин, поблекшие голубые обои  местами  вздулись  и  отслоились.  Затхлый
воздух, словно коридор редко проветривали. Пыль, влага, тлен.
   Он был рад, что они держатся за руки, ощущая притекающее тепло ее тела.
В конце коридора Кейт остановилась и открыла  дверь.  Находящаяся  за  ней
узкая лестница вела наверх.
   На стене был выключатель, но Кейт не обратила  на  него  внимания.  Она
прихватила с собой коробку спичек и зажгла первую из свечей, вставленных в
бра из кованого железа. Стены покрывала темно-синяя краска, на которой тут
же проступили позолоченные звезды и луны.
   На чердаке пахло пылью, шариками от моли и  лавандовыми  мешочками,  но
ничего мрачного видно не было.
   С одного конца располагался занавес из сине-зеленого шелка,  отделявший
остальную часть чердака. Дальше начиналась страна мечтаний, мир  фантазии,
странных сочетаний и невероятных контрастов.  По  коврику,  сделанному  из
креповой травы, скакала лошадь-качалка,  между  ее  зубов  была  вставлена
бумажная роза, фигура, составленная из проволочных плечиков, на  ее  спине
крючилась. В одном углу кто-то подвесил к потолочной балке не  одну  сотню
ниток с бусинами. Они ниспадали  цветным  дождем,  золотые  застежки  тихо
поворачивались в теплом воздухе.
   Кейт обходила чердак, зажигая спички.
   Семейство старинных кукол устроилось в несколько рядов перед  бархатной
белкой. Они собрались на свадьбу: мишка и зайка  обменивались  портьерными
кольцами.  Дельфин  из  папье-маше  перепрыгивал  через  спинку  шезлонга;
обернутый кондитерской бумагой вулкан извергал град  желейных  куколок  на
пружинке.
   Том шел от одной сценки к другой. Он прикасался  к  кружевным  наносам,
меховым подушкам, миниатюрам  из  резной  слоновой  кости.  На  бамбуковой
этажерке  в  глубокой  чаше  лежали  отбитые  головки  кукол  с  округлыми
застывшими глазами золотой рыбки.
   И, конечно же, здесь  были  книги.  В  стопках  на  полу,  в  картонных
коробках, в шатких книжных шкафах: Анжела Брэзил, Фрэнсис  Элиза  Бернетт,
Лорна Хилл [детские писательницы].
   Зазвенела музыка, колыбельная Брамса.  Том  обернулся  и  увидел  Кейт,
опускавшую серебряный бочонок с крошечной балеринкой, кружившейся  на  его
крышке.
   - Ну как, нравится? - спросила она негромко.
   - Это все сделала _ты_?. Ты здесь играла?
   Она рассмеялась с легким смущением.
   - Нет, это работа бабушки Эллы. Но все мы приходили  сюда...  приносили
новые вещи. Вот и моя работа. - Она протянула Тому  небольшую  скульптурку
женщины, играющей на пианино. Какая-то разновидность пластилина,  рассудил
Том, медленно поворачивая фигурку, грубо раскрашенную  коричневато-желтым,
красным и золотым цветом.
   - Это Рут, - сказал он с восхищением. - Как _умно_! Я никогда не думал,
что ты можешь сделать что-то подобное.
   Кейт пожала плечами, но Том видел, что ей приятно.
   - Нам здесь всегда было одиноко, понимаешь. Мы росли в одиночестве.
   - А я думал, что Саймон и Рут росли вместе.
   - С восьми лет его отправили  в  пансион.  Он  бывал  здесь  только  по
праздникам. А бабушка Элла вообще была единственным ребенком.
   - А как насчет тебя?
   - Мама, как выяснилось,  уже  не  располагала  достаточным  состоянием,
чтобы  отослать  меня  в  школу.  Впрочем,  она   не   одобряет   частного
образования. Главную причину неврозов Саймона она видит в его школе, но  я
лично объясняю разводом родителей.
   Теперь Том познакомился с  ними  обоими:  с  Алисией,  его  собственной
наставницей и приятельницей, и Питером Лайтоулером. Они  казались  ему  на
удивление гармоничной парой - говорливые, элегантные, владеющие собой.
   - Почему же их брак распался? - спросил он.
   Кейт наморщила нос.
   - Наверное, потому, что у обоих была слишком сильная  воля:  постоянные
сражения и пальба. И еще: мне кажется,  что  дядя  Питер  в  молодости  не
склонен был смотреть в одну сторону.
   Как и сейчас, подумал Том, вспоминая древнюю  ладонь  на  колене  Кейт,
алчность, промелькнувшую в бледных глазах  старика.  Отодвинув  в  сторону
мысли о Питере Лайтоулере, он привлек Кейт к себе.
   - Мне нравится здесь, - сказал он. - Мне нравится в этом доме, я люблю,
когда ты рядом... - Все это было правдой. Когда они  оставались  вдвоем  с
Кейт, все возвращалось на свое  место.  -  Я  хочу  только  настоящего.  -
Сладкое дыхание Кейт коснулось его лица, податливое тело приникло к нему.
   Они занялись любовью под  прыгающим  дельфином  на  шезлонге,  покрытом
синим бархатом, совершая сонный обряд дружбы и нежности.
   К тому времени, когда  они  зашевелились,  уже  стемнело.  Он  медленно
высвободился и встал, натягивая джинсы. В мерцающем свете свечи Кейт вновь
казалась похожей на девочку, упругая кожа ее порозовела.
   - А ты когда-нибудь проводила  здесь  ночь?  -  спросил  он,  пока  они
одевались.
   - Нет. Мне этого никогда не позволяли, поскольку мама не  доверяла  мне
свечи. Я всегда сожалела об этом.
   - Разве на лестнице нет выключателя?
   - Да, но когда здесь горит свет, все выглядит  совершенно  иначе.  -  И
чтобы доказать справедливость этих  слов,  Кейт  щелкнула  выключателем  -
чердак затопил свет, сразу превратив  все  вокруг  в  лохмотья,  тряпки  и
мусор. - Теперь понял? -  Том  впервые  заметил  пустую  коробку  лифта  в
дальнем  углу,  по  эту  сторону  сине-зеленого  занавеса.   Металлические
перекрестья соединений краснели ржавчиной. Кейт выключила свет,  возвращая
благородный сумрак.
   - А что там? - Том пересек чердак и потянул  за  полог  занавеса  возле
лифта.
   - Там только мусор, - не глядя ответила она. - Все  никому  не  нужное.
Конечно, там давно надо разобраться.
   Том промолчал. Занавес скрывал тщательно возведенную из  мебели  стену:
столы на шкафах, кресла, сундуки, ящики и чемоданы. Из арки,  образованной
высоким комодом и перевернутой софой, выглядывало кресло  на  колесах.  На
его кожаном сиденье восседала  еще  одна  проволочная  фигура,  голову  ее
скрывал противогаз. Голова была наклонена - именно так, чтобы прямо в  его
глаза смотрели пустые дыры.
   Том отступил назад. Вблизи проволочной фигуры чуточку  пахло  аммиаком.
Ему сразу вспомнился звук колес,  катящихся  по  коридору  в  сторону  его
комнаты.
   Кейт была уже возле его плеча.
   - Кресло это принадлежало Джону Дауни, - сказала она  негромко,  и  Том
понял, что Кейт сейчас из-за темноты не видит его лица.
   - Кому? - переспросил он с внезапной хрипотцой в голосе.
   - Джону Дауни,  мужу  Элизабет,  моей  прабабушки.  Тому,  который  был
отравлен в окопах, безнадежному калеке. Люди удивлялись,  почему  Элизабет
пошла за увечного... все думали, что у нее не будет детей.
   Том постарался сосредоточиться на ее словах  и  выпустил  из  рук  край
занавеса, чтобы не видеть эту тревожную фигуру в древнем противогазе.
   - Но у Элизабет родился ребенок.
   - Да, бабушка Элла. Та, которая  устроила  этот  чердак,  повесила  эти
бусины и начала связывать фигуры.
   - Призрачные...
   - Тебе так кажется? - Она нахмурилась. - Тебе не понравилось?
   Заметив ее разочарование, он пожалел о  сорвавшемся  слове.  Глупо,  он
опять позволил себе лишнее.
   - Кресло на колесах кажется мне немного жутковатым, - сказал  он.  -  А
все остальное просто чудесно.
   Кейт, по-видимому, приободрилась.  Они  задвинули  занавес  и  оставили
чердак, задув за собой свечи.
   - Сегодня ты проведешь ночь со мной? - спросила она.
   - Я приду попозже, - сказал Том, не  выпуская  ее  руку.  -  Мне  нужно
кое-что записать.
   - Ах да, семейная история. Неужели  я  вновь  вдохновила  тебя?  -  Она
комически вздохнула. - Сама себе врежу... Похоже, мне не суждено  часто  с
тобой встречаться. А как насчет настоящего. Том? Как насчет меня?
   Увидев ямочки на щеках и треугольную улыбку, Том решил, что она  шутит,
и прикоснулся рукой к ее щеке.
   - Я не задержусь, обещаю.
   Однако, спустившись в неприбранный холл,  он  подумал,  что  настоящего
никогда не бывает  достаточно.  Настоящее  стоит  на  прошлом,  и  прошлое
формирует его. И фигура в инвалидной коляске так и застыла  на  чердаке  в
своем противогазе.


   "Ее пальцы обнаруживают легкую неуверенность. Элизабет все еще пытается
приколоть к нужному месту оранжевый цветок, когда входит тетя.
   - О, моя дорогая, позволь... - В молчании снуют ловкие пальцы Маргарет,
и скоро цветы вполне профессионально и надежно пристроены к месту.
   Лицо Маргарет в зеркале деловито и озабочено. Только не говори  ничего,
Мегс, думает Элизабет. Уже слишком поздно  что-нибудь  говорить.  Впрочем,
дом вокруг погружен в тишину, дающую простор мыслям. В голосе тетки звучат
холод и бесстрастие, вся сила ее характера находится под контролем.
   - Подумай еще раз, Элизабет. Сейчас еще не слишком поздно.  Скажи  одно
слово - и мы откажем. В этом нет  никакого  позора,  никто  не  посмеет  в
чем-нибудь обвинить тебя.
   - Я знаю. - Элизабет поднимается и поворачивается лицом к тетке.  -  Не
беспокойся, Мегс, я знаю, что делаю. - Никогда прежде она  не  была  столь
уверена.
   - Но ведь это  будет  лишь  половина  жизни...  не  все,  что  положено
человеку.
   Элизабет едва обращает внимание на ее слова.  Она  прислушивается,  она
ждет, когда негромкий посвист колес сообщит им снизу о прибытии ее Джонни.
   - Ну а если ты захочешь детей?
   Вот  он,  шелест  колес  по  дереву,  далекие  голоса,  передняя  дверь
открывается и снова закрывается.
   - Я уже готова, - говорит она. - Пожелай  мне  удачи,  Мегги.  Покрепче
желай.
   На мгновение обе приникают друг к другу, и дом ласково смотрит на  них,
нежный словно голубка.
   ...
   - Можем ли мы теперь рассчитывать почаще видеть вас  в  городе,  миссис
Дауни?
   Деликатный вопрос, мой старый друг... Элизабет улыбается доктору Шоу.
   - О да, я буду заскакивать по разным поводам. Наверняка успею  надоесть
вам.
   - Ну, в этом я сомневаюсь. - Он  с  озорством  смотрит  на  нее  поверх
шампанского.
   - Есть одна вещь, которую вы должны, однако, запомнить.
   - Ах, великая тайна. Вы действительно сохраняете свою девичью  фамилию?
Об этом уже говорят.
   Она кивает.
   - Джонни не против. - Они оба смотрят на мужчину, сидящего  в  коляске.
Он слушает Саттонса, но сейчас смотрит как  раз  на  Элизабет  и  доктора.
Джонни поднимает бокал, глубокие карие глаза, иронически кося, улыбаются.
   Она отвечает улыбкой.
   - Во всяком случае, пока  Джонни  не  придется  менять  фамилию...  Вы,
конечно, понимаете,  что  такое  масштабное  действо  мы  устроили  именно
поэтому: пусть все знают, что узел затянут крепко и надежно,  невзирая  на
то, что имена будут различны. Как вы думаете, получится?
   - Вы просто волшебница, моя дорогая. У вас получается все.
   - Если бы только так было... - Она вздыхает. - Мы не хотим, чтобы  наша
фамилия перестала существовать, во всяком случае сейчас. Этого  желала  бы
мать. Я - последняя из Банньеров, кто может унаследовать имя.
   Непродолжительное    молчание    свидетельствует    о     невысказанных
воспоминаниях, неуместных в такой день. Доктор Шоу колеблется.
   - А о вашем брате ничего не слышно?
   - Нет, и достаточно давно. - Она готова к этому разговору.
   В глазах Джима Шоу светятся доброта и понимание.
   - Должно быть, он получил тяжелый удар,  узнав,  что  ваша  мать  таким
образом распорядилась своей собственностью.
   - Родди не нуждается в ней. Он хорошо обеспечен.
   - А дом - это такая ответственность.
   Доктор, старый друг, вправе настаивать. Она улыбается ему.
   - Теперь мне будет помогать Джон.
   Шоу пожимает ее руку.
   - Я надеюсь, что вы будете очень счастливы вместе,  моя  дорогая.  Джон
Дауни - необыкновенный человек, он - настоящий герой, и вам  повезло,  что
вы отыскали друг друга.
   - Не все смотрят на наш брак подобным образом, Джим, но мы с вами знаем
правду. - На мгновение их  глаза  встречаются,  и  тут  внимание  Элизабет
привлекает нечто другое.
   - О, Эрика, какая чудесная шляпка! Я сразу обратила на нее внимание.
   - И это когда ты шла по церковному проходу! Да, я уверена...
   Элизабет улыбается доктору и следует дальше. Джим Шоу знает по  крайней
мере часть истории. Знает, почему она не  вправе  рассчитывать  на  лучший
брак. Впрочем, она не из тех, кто сожалеет.
   ...
   - Устала, милая? - слабый шепот возле нее. Джонни прижимает ее  руку  к
своей щеке, пока они провожают последнего из уходящих гостей.
   Она наклоняется, обнимая его за плечи. Ей хочется плакать. Должно быть,
реакция после долгого-долгого дня.
   И все же солнце лишь начинает садиться.
   - Пойдем и посмотрим на сад.
   - А как насчет того, чтобы убрать? - Он выглядит отчаянно усталым.  Она
ощущает знакомый прилив теплого  чувства,  которое  предпочитает  называть
любовью. Она решила заботиться об этом хрупком изувеченном теле, и пусть у
нее никогда не будет детей: это ничего не значит.  Джонни  будет  уютно  с
ней, сколько бы ему ни оставалось в этой жизни.
   - Сара придет завтра. И если ты полагаешь,  что  я  собираюсь  начинать
семейную жизнь с мытья посуды в день свадьбы...
   - У нас нет прислуги, Лиззи. Все будет лежать на тебе. - Он  следит  за
ней, утомленный скрипучий голос полон серьезности.
   - Если я не буду справляться, тогда мы, конечно, кого-нибудь наймем. Но
я хочу попробовать. Кроме того, с нами всегда будет Мегс.
   - Сегодня она ночует у Ричмондов?
   Элизабет заверяет его. Он превосходно знает, что  ее  тетя  остается  у
друзей в деревне, и эту первую ночь они проведут одни в Голубом поместье.
   Они  уже  перестроили  несколько  комнат  на  первом  этаже,  переделав
библиотеку и кабинет для Джона, а  одну  из  комнат  приспособили  под  ее
спальню.  Это  светлые,  полные  воздуха  комнаты.  Джону  отведено  места
побольше, у него есть собственная ванна, туалетная комната, гостиная.  Ему
не придется сражаться с лестницами в Голубом поместье. И  Элизабет  всегда
будет рядом, готовая помочь. Ему не придется что-либо делать самому,  хотя
она будет рада любым усилиям с его стороны.
   Элизабет выкатывает его кресло на террасу, они остаются там на какое-то
время... весенний вечер благоухает гиацинтами. В саду залегли густые тени,
воздух почти недвижим. Не слышно ни звука, ни шелеста листвы,  ни  птичьих
криков.
   Его рука лежит на ее руке. Мгновение  глубокого  мира.  Наконец  Джонни
вздыхает. Медленно он разворачивает свое кресло, обращаясь лицом  к  дому.
Последние лучи солнца отражаются в окнах верхнего этажа.
   Передняя дверь открыта, слабо белеют нарциссы, стоящие на столе.
   Он говорит:
   - Я знаю, почему тебе  так  нравится  это  место.  Здесь  такой  покой,
правда? И такая гармония с окружающим миром. Спасибо тебе, Лиззи!  Спасибо
за то, что ты позволила мне жить с тобой здесь.
   - Мы будем счастливы. Все мечтали, чтобы этот дом был счастливым. - Тут
она ощущает, как задрожала его рука, и понимает, что он замерз. -  Пойдем,
посмотрим, не осталось ли еще шампанского.
   - Чая, - слабым голосом возражает Джонни. -  Выпей  крепенького  чайку,
вот что тебе нужно, милая.
   - Ты хочешь вернуть меня на землю?
   - Чтобы согреть твое сердце.
   - И твое.
   ...
   Мужчина, стоящий на чердаке у окна, слышит только смех женщины,  но  не
разбирает ее слов. Он видит, как она вкатывает кресло с террасы обратно  в
дом. Внизу закрывается дверь, и голос ее вновь раздается уже внутри дома.
   Аккуратно и осторожно он закрывает окно. Этот человек не  хочет,  чтобы
случайный сквозняк привлек ее наверх. На нем теннисные туфли, он  бесшумно
ступает по пыльным доскам пола.
   На чердаке он не один; у ног мужчины суетится большой  жук-олень,  едва
не попадая под мягкий каблук.  На  подоконнике,  возле  окна,  которое  он
только что закрыл, черный  ворон  склоняет  голову  набок,  следя  за  его
движениями.
   Он рискует, но нужно знать свои шансы. Со  свадьбой  ему  повезло,  эта
толпа крутилась здесь целый  день.  Поставщики,  официантки  и  официанты,
гости... никто из них не заметил молодого человека, ускользнувшего  наверх
во время приема.
   Он   бродит   из   комнаты   в   комнату,   опытным   глазом   замечает
странно-навязчивую резьбу в комнате,  оплетенные  плющом  каминные  доски,
полированные двери и подоконники, украшенные желудями и  листьями  падуба.
На его взгляд, картина в стиле прерафаэлитов [группа английских художников
(У.Х.Хант,  Дж.Э.Миллес  и  Д.Г.Россетти),  образовавшаяся  в  1848  г.  и
стремившаяся оживить стиль и дух итальянских предшественников  Рафаэля]  -
излишне романтическая и неопределенная. Но стиль прячет строгие  очертания
комнат, искажая их пропорции.
   Его слух всегда был острым. Стоя у двери, он прислушивается к движениям
внизу - к  шагам  Элизабет,  негромкому  шепоту  кресла  Дауни,  пока  они
готовятся ко сну. Время еще  раннее.  Он  слышит,  как  она  помогает  ему
раздеться, слышит тяжелые шаги. Дауни немного может ходить, вспоминает он.
Но его легкие разорваны на куски, ему не  хватает  дыхания  на  что-нибудь
другое. Опасна даже ходьба.  Мужчина  улыбается,  садится  на  корточки  и
проводит рукой по спине жука. Тот  поворачивается  к  нему  рогами,  и  он
прикладывает палец корту.
   - Ш-ш-ш! - говорит он жуку.
   Элизабет проводит некоторое время в  комнате  Дауни.  Милые,  чистые  и
целомудренные  объятия,  оценивает  он.  Он  сидит  на  чердаке,   попивая
шампанское, которое украл раньше, и курит папиросы - одну за другой. Потом
он откроет окна, никто не догадается, что они были здесь.
   Он  дожидается  полуночи  и  только  тогда  вновь  начинает  двигаться.
Бесшумно спускается по небольшой лестнице с чердака в коридор. Медленно  и
методично переходит из комнаты в комнату, проводя руками по оконным рамам,
по стенам и мебели. Он прикасается ко всему.  Каждый  предмет  на  верхнем
этаже получает его метку, каждый  вырезанный  желудь,  каждый  изгиб  лозы
отмечен его прикосновением.
   Лестница скрипит, и он принял меры заранее.  Достав  из  сумки  длинную
веревку, он привязывает ее к балюстраде. Менее  чем  через  минуту  он  на
первом этаже. Ворона спускается над его головой, садится на дедушкины часы
у двери. Он улыбается птице. А потом повторяет  все,  что  делал  наверху,
прикасаясь к каждой стене, каждому окну и двери. Он скитается из комнаты в
комнату, прикасается, гладит. Он называет дом своим.
   Две спальни на первом этаже оставлены на самый конец.  Он  слышит,  что
Дауни спит, слышит его неровное дыхание. Дверь открыта. Наверное, Элизабет
хочет услышать зов мужа, если она потребуется ему ночью.
   Он  скользит  в  комнату.  Старательно  проводит  по  стенам  кончиками
пальцев, прикасается к одежде на кресле, трогает ладонью оконные панели.
   Посмотрев на тоненькую фигурку, распростертую на постели, он  оставляет
комнату с чувством, похожим на жалость.
   ...
   В комнате Элизабет  открыто  окно,  занавеси  чуть  пошевеливаются.  Он
обходит комнату, торопливо работая руками, отмеривая, помечая.  Его  твари
не посмели последовать сюда.
   Она шевелится, что-то бормочет. Он замирает, ждет, пока она успокоится.
Недовольный  стон,   тихое   возмущение.   Покрывало   сползает,   и   она
переворачивается на спину. Элизабет нага, рука ее на  бедре,  голова  чуть
склонена набок. Темные волосы рассыпались, закрывая часть лица и  подушку.
Груди ее оказались больше, чем  он  ожидал,  мягкие  и  тяжелые.  Глубокие
впадины тела теряются в тенях.
   Безмолвно  он  продвигается  к  постели  и  прикасается  к  чей   почти
автоматически; потом, словно по собственной воле, его рука направляется  к
ее лицу. Он гладит глаза и рот.
   Десятая доля дюйма разделяет их плоть.
   Его руки очерчивают  ее  лицо,  губы.  Ладони  описывают  круги  вокруг
сосков, потом проходят по тонкой талии, описывают изгиб бедер,  протянутые
пальцы помечают темный уголок между бедер. Он прикладывается к  ее  рукам,
ведет ладонями над ее ногами.
   Молчаливо застыв в изножье ее постели, он долго глядит на нее.  Наконец
она снова поворачивается, натягивает простыню и одеяло на лицо.
   Он все еще стоит.
   Только  когда  первый  утренний  свет  начинает  просачиваться   сквозь
колышущуюся занавеску, словно пробудившись ото сна, он  трясет  головой  и
смотрит на часы.
   Еще час,  и  тогда  ворота  откроются.  Нужно  прибрать  за  собой.  Он
возвращается к  делу,  поднимается  вверх  по  веревке,  допивает  остатки
шампанского, открывает  окна,  чтобы  выпустить  птицу  и  развеять  запах
табака. Потом вновь опускается  в  холл,  вытягивая  за  собой  веревку  и
перебрасывая ее через плечо.
   Он почти готов оставить дом, когда решает сделать еще одну вещь.
   Остановившись  у  комнаты  Элизабет,  он  кладет  веревку.  Прикасается
указательным пальцем к четырем углам двери и к четырем углам рамы.
   И тогда оставляет дом."





   Прочитав сцену, Том  решил,  что,  быть  может,  ему  следует  еще  раз
перечитать этот странный полуночный эпизод и  дать  имя  герою.  Он  берет
карандаш и расправляется с первым "он", там, где мужчина ждет на  чердаке,
курит и пьет шампанское.
   Не думая, он вписывает "Питер Лайтоулер" - и останавливается.  Конечно,
_конечно же_, этот незваный гость должен быть Родериком,  грешным  изгоем,
братом Элизабет.
   Однако перед его мысленным взором предстали светло-карие глаза,  прямые
светлые волосы, красивые длинные пальцы и тонкие губы... алчный рот...
   В разочаровании Том отодвигает от стола свое кресло и встает. Зачем это
нужно  Питеру   Лайтоулеру?   Почему   он   оказался   здесь   со   своими
спутниками-животными, зачем потребовались эти странные поступки?
   А почему бы и нет?
   Питер - незаконный  сын  Родерика,  зачатый  в  пределах  поместья,  на
острове  среди  озера.  Тогда  Элизабет  боялась  жука   и   вороны.   Они
присутствовали при зачатии Лайтоулера. Они сопутствовали ему в жизни.
   Это было тоже насилие, более обычное, более приемлемое - в той мере,  в
какой подобные вещи вообще могут считаться приемлемыми, но Питер Лайтоулер
был зачат в акте насилия. Что, если Родерик вернулся в Тейдон после  войны
и разыскал свое дитя?
   Что, если он взял к себе своего сына, усыновил его и обучил  не  только
академическим наукам? "Это мой дом, - мог сказать Родерик мальчику.  -  По
закону дом принадлежит мне, и однажды он  может  стать  твоим.  Существует
искусство,  позволяющее  достичь  этой  цели.  Слушай   внимательно".   Он
приступает  к  наставлениям,  к   изложению   оккультных   и   необычайных
вопросов...
   Но откуда Родерик Банньер может знать подобные  вещи?  Самого  Тома  не
интересовали  модные  разновидности   теософского   мистицизма,   по   его
справедливому мнению, запятнавшие двадцатое столетие. Он читал Юнга,  даже
баловался с картами Таро [набор особых  карт,  используемых  для  гадания,
предположительно унаследованный от  Древнего  Египта]  и  книгой  "И-Цзин"
["Книга перемен" - древнейшая  китайская  система  гадания  по  символам],
стремился усмотреть в них известную пользу при исследовании малопопулярных
областей мысли и чувств. Но  в  сердце  своем  он  считал  их  пустяковыми
фокусами, костылями для слабовольных и грязных умов.
   С чем мог столкнуться Родерик Банньер в 20-е годы?  Тогда  существовало
движение "Золотой рассвет". Том читал  когда-то  о  нем.  Старина  Алистер
Кроули [считается одним из самых черных магов,  практиковавших  в  XX  в.]
вполне мог попасться ему на дороге. Ну а от него Родерик, несомненно,  мог
набраться всяких странных вещей...
   Но он не посмел бы возвратиться в поместье. Том знал  это:  Элизабет  и
Маргарет не  потерпели  бы  его  появления  в  собственном  доме  даже  на
мгновение. Однако Питер, сын Родерика, вполне мог явиться сюда и никто  не
узнал бы его. Подумай об этом, сказал себе Том. Питер родился в 1910 году.
Ему было восемь в конце войны и восемнадцать, когда Элизабет и Джон  Дауни
вступили в брак.
   Он буквально видел все это, видел, как это было. Питер Лайтоулер, юноша
и  мужчина,  личность  презентабельная,  очаровательная  -  не  менее  чем
очаровательная. Он мог познакомиться с Дауни, в некотором смысле стать  их
протеже. Он мог войти к ним  в  доверие,  и  даже  Маргарет  вполне  могла
поддаться его обаянию, его интеллигентности,  культуре,  остроумию...  Им,
таким впечатлительным, он покажется молодым и невинным.
   Итак, Маргарет, стареющая старая дева.  Джон,  изуродованный  герой.  И
Элизабет, все доверие, все счастье которой погублено в те жуткие минуты на
озере...
   Они были бы настежь распахнуты перед Питером Лайтоулером.
   И Родериком Банньером, его отцом.
   Стоя возле окон, Том разглядывал травянистый луг.  На  небе  облака  то
открывали, то прятали месяц, по траве ходили серебряные и черные волны.
   Он нуждался в перерыве. Он нашел _свою_ повесть, но она  захватила  его
ум, вырвавшись за пределы любого контроля, что глубоко  тревожило  его.  В
тот день он написал тысячи слов - больше, чем когда-либо в жизни за  столь
короткий промежуток времени. Том не понимал, что с ним происходит; прежняя
готовность отдаться повествованию, пока оно не затронет никого из живущих,
теперь приняла другой облик.
   Он повстречался с Питером Лайтоулером. Загадочный старик оказался отцом
Саймона, и он жал его руку, угощал чаем, обращался с ним весьма любезно.
   Как он мог сделать это? Как мог  он  сочинить  эту  _ложь_?  Том  хотел
вдохнуть свежего воздуха, хотел, наконец, убраться из комнаты,  где  слова
как бы сами собой вытекали из карандаша, марая чистую бумагу.
   Он отворил французские двери и вышел на лужайку. Было еще  тепло,  хотя
задувал ветерок. Из леса доносились птичьи крики.
   Не понимая причин, он снял ботинки.  Трава  была  влажной  -  появилась
роса. Потеряв представление о времени, Том принялся  бесцельно  ходить  по
травянистой лужайке - от дома к буковой изгороди и обратно к поместью.  Он
ходил кругами, постепенно тревога его ослабевала.
   Том вспомнил, как читал однажды о буддийском  монахе,  который  кругами
ходил вокруг священной горы, пока не просветился. Подвиг был  трудным,  на
него ушли годы и годы, но в конце концов он стал почитаем как Будда.
   Мягкий шелест  ног  сопровождали  относительно  приятные  воспоминания.
Хождение по прохладной земле вселяло в душу мир и покой, изгоняло  из  нее
воспоминания о том, что он написал, заставляло забыть страхи  и  сомнения,
даже его любовь к Кейт. Ни о чем конкретно не думая, он  направился  через
луг к саду и там начал кружить по очереди вокруг каждого дерева -  яблони,
сливы, вишни и груши.
   Гипнотическое движение еще более успокаивало его.
   Он почувствовал, что идет как во сне. Конечности его отяжелели,  словно
налитые свинцом. Чудовищная физическая усталость сковывала  его  движения,
почти останавливая на месте.
   Успокоенный, он повернулся назад к поместью.
   Оно исчезло.
   На месте дома подымался огромный лес, шелестели деревья.  Они  тянулись
до горизонта, он не мог воспринять их  присутствие  своими  чувствами  или
умом. Массивные стволы  и  трепещущие  листья  закрывали  окружающий  мир,
поглощали его сознание. Ветви  деревьев  тянулись  клуне,  корни  взрывали
землю под  ногами.  Том  чувствовал,  как  почва  подается  под  ним,  как
трепещет, вмещая в себе эту новую жизнь.
   Ведь этот лес  был  живее  любого  обыкновенного  леса.  Живее  всякого
зеленого растения.
   Том едва смел дышать, тем временем трепещущий лес наполнял мир.
   Чаша втягивала его в себя. Том пал на колени, руки его уперлись в дерн,
чтобы обрести надежную и  привычную  опору,  однако  сама  трава  казалась
предательской. Она шевелилась, опутывала его пальцы,  приковывала  руки  к
земле.
   Том попытался подняться, напрягая руки, стараясь оторвать их от  земли,
но трава не отпускала их. Сопротивление бросило его в пот. Подобного ужаса
он еще не испытывал. Том подумал, что  острые  как  нож  травины  способны
прорезать его кожу, способны врасти в его плоть, чтобы  выкачать  из  него
соки, на манер жуткого симбиоза. И  он  будет  принадлежать  траве,  кормя
паразита более  могущественного,  разнообразного  и  неопределенного,  чем
какая-нибудь блоха или вошь.
   Он вновь пытался оторвать руки. Трава как проволока  держала  его.  Том
поднял лицо к небу, оценивая, услышит ли его кто-нибудь, если он закричит.
Теперь он заметил дом, спрятавшийся за лесом, - спрятанный от него.
   За листьями он видел людей. Их было трое: Кейт, свернувшись  клубочком,
спала между раскидистыми ветвями ивы; Рут и Саймон, стоя  по  обе  стороны
огромного дуба, внимательно глядели на него.
   В ужасе он увидел, что Саймон простирает к нему руки и кровь  капает  с
ладоней. Кровоточили и его ступни; на  лодыжке  раскрылась  рана,  и  алая
жидкость стекала по узловатой коре дуба. Саймон, бледный, как сама смерть,
жег глазами Тома. И тут он услышал голос Рут, обращенный к нему:
   - Ты не должен более оставаться в поместье... Никогда.
   Саймон, как эхо, откликнулся, повторяя слова:
   - Не должен оставаться в поместье... Никогда.
   Кейт пошевелилась, повернулась и села. Ей  было  удобно  между  ветвями
ивы. И все-таки ее что-то смущало, что-то заставило ее наклониться к нему,
отыскивая распахнутыми глазами.
   Кейт нагнулась вперед, и он услышал ее голос, слабый, гаснущий:
   - Помоги мне, помоги.
   Руки  ее  тоже  были  протянуты  вперед,  но  на  них  не  было  крови.
Откровенное движение не нуждалось в словесных подтверждениях.
   - Помоги мне, пожалуйста, помоги.
   Он вскрикнул:
   - Кейт! Кейт!
   Но имя ее затерялось за шелестом листьев, в медленном движении соков.


   - Том? - Кто-то потряс его за плечо, поворачивая.
   Но ведь руки его прикованы к траве... нет, это было не так.  Он  поднял
их, прикрывая глаза от солнца, затопившего небо,  и  не  сразу,  с  трудом
узнал Физекерли Бирна.
   - Том, что вы здесь делаете? - Твердая рука, взяв под  мышки,  пыталась
поставить его на ноги. - Это ваши?
   Том, не понимая, глядел на кроссовки, которые Бирн протягивал ему.
   И тут, вспомнив, он повернул назад к дому.
   Поместье покоилось на своей травянистой лужайке, спокойно и  безмятежно
купаясь в солнечном свете, словно стояло  здесь  всегда,  вечно  пряталось
между этими такими обычными пригорками.
   Все деревья вокруг были уже знакомы ему, вдали лежал лес, буки у озера,
фруктовые деревья в саду.
   В утреннем спокойствии и  тишине  он  ощутил,  что  оказался  на  грани
безумия.
   - Опять скверная ночь? - говорил Бирн. - Как насчет кофе?
   - Кофе?.. Что?.. Кейт! - Он вырвался из  рук  Бирна.  -  С  ней  все  в
порядке, где она?
   Том бросился бы бежать, но рука Бирна остановила его на месте.
   - Все в порядке. Посмотрите.
   Темные волосы Кейт блеснули под утренним солнцем; появившись из  кухни,
она вылила содержимое чайника на землю.
   - Господи! - Колени его подогнулись, прикрывая руками  лицо,  он  вновь
повалился на траву.
   - Кошмары замучили. Том, или что-то другое?
   - Я не могу вернуться туда, я не могу снова войти в этот дом. Мне  надо
убираться отсюда.
   - Пошли. - Безо всяких церемоний, как ребенка, его поставили на ноги  и
оступающегося отвели от дома в коттедж садовника.


   - Не понимаю! _Почему_ ты не можешь вернуться?
   - Я же сказал тебе, мне приснился сон, - проговорил он мрачным голосом,
зная, что она не поверит. Кейт отыскала Тома в коттедже час назад и теперь
расхаживала по нижней комнате, уговаривая его.
   Во всяком случае, так он воспринимал случившееся. Он сказал  Кейт,  что
это был сон, другого объяснения Том не  мог  придумать.  То  же  самое  он
сказал Бирну, назвав свое видение предчувствием, предупреждением,  которое
не  следует  игнорировать.  Он,  писатель,  художник,  должен   довериться
интуиции. Том знал, что слова эти звучали  напыщенно  и  смешно,  что  ему
следовало бы вообще воздержаться от них. Тем не менее он не смел вернуться
в дом, вопреки вчерашнему видению.
   Ощущая ее неудовольствие, он попытался придать всему  более  позитивный
оттенок.
   - Давай лучше поедем куда-нибудь, Кейт. Съездим в Париж,  в  Венецию...
Лондон, наконец. Давай попутешествуем, у нас  впереди  целое  лето.  Зачем
сидеть здесь, в Эссексе?
   - А как насчет твоей книги? Твоего великого труда?
   Том видел, что она задета, что он обидел ее.  Однако  испуг  мешал  ему
проявить сочувствие.
   - Я не сумею написать ее. У меня  ничего  не  получается,  одна  только
чушь. Незачем попусту тратить время.
   - Нет, это не так! - Кейт нагнулась к сумке, которую принесла с  собой,
и бросила на стол перед ним стопку бумаг. - Я прочитала, - сказала она.  -
Я прождала тебя несколько часов, но ты не пришел,  тогда  я  спустилась  в
библиотеку и начала читать. Я знаю, почему ты бежишь. Ты в ужасе, правда?
   - Именно так! - с чувством проговорил он. -  И  неужели,  прочитав  все
это, ты хочешь, чтобы я продолжал писать? Я же  копаюсь  в  грязном  белье
твоего _семейства_!
   - Опять за свое! Это же все выдумка! И жук, и ворона, и  плющ.  -  Кейт
яростно посмотрела на него. - Ты все сочинил, и достаточно  лишь  поменять
имена.
   Послушать ее, насколько все просто.
   - Но все происходило с настоящими людьми, - ответил он ровным  голосом.
- Ты сама показывала мне на чердаке инвалидную  коляску,  я  встречался  с
твоим дядей Питером...
   - Разберись в своих мыслях. Или это ерунда,  пустая  трата  времени,  и
тогда безразлично, что ты пишешь. Или это выдумка, хотя бы отчасти,  и  ты
помещаешь реальных людей в придуманную ситуацию.  Тоже  ничего  страшного,
потому что ты изменишь все имена. Послушай меня, Том. Ты не можешь  бежать
отсюда, не можешь бросить _меня_ именно сейчас.
   - Я не могу больше жить в доме.
   - Тогда оставайся здесь! По-моему, Бирн не будет возражать, если ты  со
своим неврозом временно поселишься у него.
   - Я же говорил, что переберусь сюда, если что-то не сложится, правда? -
Том попытался улыбнуться, но у него ничего не получилось.
   - Тогда я тебе расскажу кое о чем. Я  думала,  что  это  суеверие,  что
такого не может случиться с тобой. Не знаю,  почему  я  так  решила,  ведь
здесь никогда не бывало иначе. - Зайдя за кресло, Кейт  положила  руки  на
плечи Тома, так чтобы он не мог видеть ее  лица.  -  В  этом  доме  всегда
должны жить трое, не более и не менее. Не знаю почему, но так было всегда.
Складывается по-разному. Когда я отправляюсь  в  колледж,  Рут  сдает  мою
комнату кому-нибудь из студентов Харлоу. Конечно,  иногда  в  доме  бывает
больше или меньше людей - на одного или двоих, но не более  чем  три  ночи
кряду. Максимум три ночи. И всегда находится  причина:  кто-то  приезжает,
кому-то снится кошмар, кого-то вызывают... словом, через  три  дня  лишний
всегда оставляет поместье.
   - Смешно!
   - Посмотри, даже у тебя самого так получается,  если  подумать.  Сперва
это Розамунда и двое ее детей. Потом Маргарет, Элизабет и Родди,  а  затем
Элизабет, Джон Дауни и Питер Лайтоулер...
   - Он провел в доме только одну ночь. - Голос  Тома  прозвучал  довольно
резко.
   - Но ведь тетя Маргарет возвращалась на  следующий  день,  правда?  Все
полностью совпадает. В нашем доме нечисто, Саймон всегда говорил  это.  Но
мы с мамой никогда никого не  видели  и  ничего  не  замечали.  У  Саймона
расстроена психика,  он  находится  на  грани  болезни,  а  пьянство  лишь
ухудшает его положение. Я никогда не верила ему, и мама утверждает, что он
только добивается внимания к себе или  сочувствия...  -  Она  повернулась,
нагнувшись  к  его  лицу.  -  Но  ты  же  не  такой,  как  он,   Том!   Ты
прикидываешься, чтобы заинтересовать  меня,  или  мне  нужно  отнестись  к
твоему поведению серьезно?
   Он вздохнул.
   - Я... похоже, мне придется переговорить с Саймоном.
   - Для этого тебе придется вернуться назад.
   - Что ты хочешь сказать?
   - Саймон не выходил из дома более  года.  Это  зовется  агорафобией.  Я
говорила тебе.
   В ее голосе слышалась победная нотка: _я же говорила тебе_.
   - Давай уедем, Кейт. Куда-нибудь подальше. Не твои это дела, и уж точно
не мои тоже.
   Она посмотрела на него.
   - Не глупи. Том.  Я  не  могу  уехать  отсюда.  Неужели  ты  ничего  не
понимаешь?
   Все это безнадежно и абсурдно.
   - Заканчивай свою книгу, Том, - сказала она  негромко,  направившись  к
двери. - Тогда все переменится, я уверена в этом.





   Жизнь подчинялась схеме. Стоя у края дороги, Бирн ожидал появления Рут.
Ему нужно было кое-что спросить у нее, выяснить, где и  что  разместить  в
огороде, но стоял он здесь не поэтому.
   Он едва признавался в этом желании самому себе. Лишь когда Рут опустила
стекло, и Бирн заметил, что она рада, облегчение подсказало  ему  причину.
Повинуясь внезапному порыву, он сказал:
   - Не выпьете ли чаю? Зайдите, посмотрите, как теперь у меня в коттедже.
   - О'кей. - Она сразу же выключила двигатель и вышла из  машины.  Вместе
они направились к домику.
   Внутри он сделал немногое: просто переставил книги на  полке  и  слегка
прибрался. Бирн поставил на стол кувшин с  дикими  цветами,  другой  -  на
подоконник над раковиной, чтобы яркие пятна рассеяли серость стен.
   - Так лучше, - сказала она, тронув ладонью лепестки.  -  Но,  если  вам
что-нибудь нужно, в доме на чердаке найдется любая мебель.
   - Да, я знаю. Кейт говорила мне. Только зачем стараться, ведь  я  скоро
уеду отсюда.
   - Опять за свое, Бирн?  -  Рут  вопросительно  посмотрела  на  него.  -
По-моему, уже пора передумать. Я  не  намереваюсь  еще  раз  просить  вас,
решайте сами, все мы взрослые люди.
   Он улыбнулся.
   - Безумство,  не  правда  ли?..  Такая  мучительная  нерешительность...
однако мне действительно придется уехать отсюда,  рано  или  поздно;  есть
такие дела - скучные, но важные, - которые мне необходимо уладить.
   - Тогда приведите их в порядок, а потом возвращайтесь.
   Все так просто. Странно, что он еще не понял этого. Можно уладить  свои
отношения с армией, а потом вернуться...
   - Я вполне могу это сделать, - сказал он неторопливо.
   - Мы можем сделать поместье прекрасным! - заявила Рут. - Когда  я  была
маленькой - мы жили тогда с Алисией, - здесь еще можно было  видеть  следы
старых клумб. Большую часть  их  перекопали  во  время  войны  и  засадили
овощами, и осталось немногое, но Алисия говорила, что здесь  был  парадный
сад вроде парка, как в Сиссингхерсте. Дорожка к библиотеке  была  засажена
ирисами. Какая роскошь заводить целые клумбы  с  цветами,  которые  цветут
лишь пару недель!
   - Имея одну или две подобные достопримечательности, парк можно  открыть
для публики.
   - Я знаю, но для этого  нужно  _время_.  Потом  денег  у  меня  нет,  я
вынуждена работать и слишком устаю...
   - Рут, ну зачем вам эта благотворительная работа?
   - Но это же малость! Раз в две недели и все.
   - А вы не находите ее угнетающей?
   - Иногда. Главное  -  эта  всегдашняя  беспомощность,  понимаете.  Ведь
ничего сделать нельзя. - Она помедлила.  -  И  все-таки  каким-то  образом
работа эта оправдывает себя.
   - А вы уверены в том, что не делаете  ошибок,  не  ухудшаете  положения
дел...
   - Бывает. Конечно, слово - могучий инструмент.  Используя  его,  нельзя
проявить излишней осторожности. Но нужна жесткая тренировка  и  поддержка.
Привыкаешь постоянно избегать грубости.
   Бирн ждал, пока закипит чайник, но Рут посмотрела на часы.
   - Знаете что,  по-моему,  чай  можно  отложить  на  другой  день.  Пора
возвращаться. И Саймон ждет, потом мне сегодня нужно пометить кучу белья.
   Рут направилась к двери, он проводил ее взглядом до машины. Быть может,
он действительно  вернется  сюда.  Поможет  Рут  реализовать  ее  мечту  и
превратит коттедж в подобие дома... Взгляд его  лег  на  пухлый  бумажник,
оставшийся на книгах. Возврати его теперь же,  подумал  он,  отделайся  от
денег Питера Лайтоулера.
   Положив его в карман пиджака, Бирн оставил коттедж.


   Он заблудился. Чтобы сэкономить время, он направился  лесом,  но  узкая
роща, пронизанная дорожками и тропками, казалось, завязалась узлом  -  так
что Бирн не нашел дорогу на Тейдон-Бойс.
   Все это было настолько глупо, что Бирн просто не верил  себе.  Судя  по
положению солнца, Тейдон находился к юго-востоку от поместья,  дойти  было
несложно.  Солнце  почти  не  проникало  в  глубокие  тени  под   большими
деревьями, но это ничем не могло помешать ему. Бирн прошел несколько миль,
не сомневаясь в том, что рано или поздно найдет дорогу, однако  все  тропы
исчезали в папоротниках и ежевике.
   Бирн не мог понять причин подобных блужданий. Он не принадлежал к  тем,
кто не может обойтись без карты и компаса, и всегда  доверял  собственному
чутью. Он даже привык поддразнивать Кристен, вечно не знавшую куда идти.
   Кристен. Сегодня он не  вспоминал  о  ней  и  вчера  тоже.  Впервые  за
последние три месяца он сумел протянуть три дня, не подумав о Кристен,  не
напомнив себе о том, что произошло с ней.
   Бирн уселся на мягкий ворох прелой листвы - спиной к упавшему бревну  -
и прикрыл глаза от разящего солнца.
   Частью ума он понимал, что забвение благотворно: иначе он не  придет  в
себя, иначе не может быть. Кристен должна раствориться в прошлом, и память
о ней померкнет.
   Тем не менее это было нехорошо.  Гнев,  вина  и  горечь  мешали  этому.
Неправильно.  Ничто  еще  не  закончилось  в  его   памяти;   воспоминание
оставалось столь же ярким и страшным.
   Он вспомнил, как вышел из дома, направляясь под зимним солнцем к  лавке
на вершине холма, где продавались газеты, молоко и сигареты.
   Там оказался Дэвид.
   Он был высок - на пару  дюймов  выше  Бирна.  Подстриженные  с  научной
точностью прямые соломенные волосы, карие  глаза.  В  моменты  смущения  и
задумчивости он привык потирать нос.
   Ну а смутить Дэвида  было  нетрудно.  В  его  сердце  гнездилось  некое
воплощение неуверенности. Иногда он заикался. Однажды Бирн заметил, что он
никогда не заикается будучи в военной форме. Дэвид только расхохотался, но
все-таки потом сказал:
   -  По-моему,  она  прячет  нас.  И  в  какой-то  мере  освобождает.  Мы
преображаемся.
   В нем было что-то открытое - в том, как он доверял Бирну и Кристен.  Он
приходил к ним обедать раз или два в неделю, а по уик-эндам они  с  Бирном
играли в сквош [разновидность тенниса].
   Иногда он развлекал Кристен, когда Бирн бывал занят службой.
   Он заставил себя прогнать эти  мысли.  Бесполезно...  незачем  вновь  и
вновь возвращаться к этой теме. Была ли Кристен неверна ему? Любила ли она
Дэвида?
   Он этого не  узнает.  Обратившись  к  выработанной  им  привычке,  Бирн
заставил внутренний голос умолкнуть.  Получалось  нечто  вроде  медитации,
только иногда при этом он засыпал, хотя никто не  говорил,  что  во  время
медитации спят. И, усталый, он вновь уснул, погрузившись в спокойную дрему
под древними деревьями.
   Резкий крик вороны заставил его открыть глаза.
   Впереди на гребне в  лучах  заходящего  солнца  вырисовывалась  высокая
тонкая фигура. Подробности было трудно увидеть,  и  поначалу  Бирн  ощутил
смятение.
   На вершине холма в Мидлхеме стоял Дэвид Кромптон,  его  светлые  волосы
трепал ветерок. Но это был Эссекс и Дэвид... Дэвид просто не мог оказаться
здесь.
   Потом внимание его  перестроилось,  и  Бирн  понял,  что  видит  Питера
Лайтоулера: белесоватые  всклокоченные  волосы,  блеклый  костюм  светятся
позаимствованным  у  солнца  светом.  Он  стоял  отвернувшись  от   Бирна,
вглядываясь вперед и словно ждал кого-то.
   Нет, не кого-то. Их было трое: мужчина и две женщины.  Они  шевелились,
вокруг сияло солнце, и Бирн понял,  что  прищуривается.  Он  поднял  руку,
чтобы прикрыть глаза.
   Нет. Он ошибся. Впереди стояло двое мужчин. Лицом друг к другу, один  в
черной шерсти, другой в кремовом полотне.
   Лучи солнца обтекали их, сглаживая контуры. Бирн почти вскочил на ноги,
но в кроне серебряной березы справа от него что-то шевельнулось.
   На тонкой ветви,  прогнувшейся  под  тяжестью  птицы,  сидела  огромная
ворона. Глубокие желтые глаза смотрели на него не моргая. Взгляд этот  был
полон удивительной требовательности. Бирн оперся ладонью о  листья,  чтобы
подняться, и птица приподняла серовато-черные крылья,  едва  не  слетев  с
ветви. Ворона была готова наброситься  на  него,  и  приоткрытый  ее  клюв
беззвучно грозил.
   Можно было не  сомневаться:  птица  нападет  на  него,  как  только  он
поднимется на  ноги.  Бирн  привалился  спиной  к  бревну,  подумывая,  не
закричать ли, чтобы отпугнуть птицу.
   Однако на гребне происходило  нечто  важное,  и  он  самым  решительным
образом не желал привлекать внимание обоих действующих лиц.
   Человек в черном шагнул к  Лайтоулеру,  тут  что-то  блеснуло,  ослепив
Бирна. Он заморгал. А когда вновь открыл глаза, то увидел на гребне только
одного человека - старца в выцветшем костюме,  и  блистать  на  нем  могли
только отраженные лучи вечернего солнца...
   Питер Лайтоулер повернулся к Бирну и поднял руку. Короткий салют,  знак
приветствия, и Бирн понял, что дрожит.
   Старик направился вниз по другую сторону гребня и быстро исчез в  лесу.
Ворона тоже взлетела  с  дерева  и,  шумно  взмахивая  тяжелыми  крыльями,
скользнула за гребень, догоняя Лайтоулера.
   Все исчезли.  Но  Бирн,  привалившийся  к  бревну  под  косыми  лучами,
пробивающимися сквозь листву, не имел даже представления о  том,  спал  он
только что или нет.





   Когда Рут вернулась днем домой, Саймон ожидал ее  в  кухне.  Глаза  его
были чисты, рука не дрожала. Как только она вошла в дверь, он сказал:
   - Нас снова трое. Нас опять стало трое, как всегда после трех ночей...
   - Что ты хочешь  этим  сказать?  А  где  все?  -  Она  ставила  чайник,
разгружала свою школьную сумку.
   - Том отбыл. Сон, пророческий кошмар, как говорит Кейт, полностью вывел
из строя  нашего  маленького  Лохинвара.  Он  рассыпался,  и  Бирн  теперь
собирает куски... не впервые, я полагаю.
   Рут поставила кружки и налила молока, словно ничего не случилось.
   - Я и не думала, что история Кейт и Тома будет долгой. Он слишком занят
своей книгой, чтобы уделять ей должное  внимание.  Секс  в  этом  возрасте
способен дать многое, но одного его недостаточно.
   - Ты не слыхала, что я сказал? Тогда слушай, Рут. Том провел здесь  три
ночи и вылетел отсюда, как и все остальные. Разве ты не понимаешь?  Почему
ты настолько _слепа_!
   - Они поссорились, нечего расстраиваться. А три ночи -  так  уж  вышло,
простое совпадение. Наверное, они помирятся, Том  -  неплохой  парень.  Он
скоро вернется, увидишь. - Поставив кружку  на  стол.  Рут  села  напротив
Саймона. - Но с тобой мне надо кое о чем поговорить. Сегодня после  работы
состоится собрание, сбор фондов  для  самаритян.  Они  нуждаются  в  новых
идеях, в какой-нибудь рекламе... Я подумала, не устроить ли нам у  себя  в
саду нечто  вроде  праздника  или  пикника?  Распродажу,  домашние  вафли,
клубничный чай и все прочее. Как ты думаешь?
   - Боже мой, Рут, неужели тебе еще мало того, что и так лежит  на  твоей
тарелке?
   - Но мы не будем готовить праздник одни, нам помогут. Мне  будет  очень
приятно, Саймон. Попытайся  понять  меня.  Мы  живем  в  таком  прекрасном
удивительном месте, разве не следует разделить нашу радость с людьми?
   - Рут, это руины! Поместье разрушается!
   - Но мы можем исправить  дело,  если  нам  окажут  помощь.  Поработаем.
Выкрасим переднюю дверь, Бирн может скосить траву, мы  выставим  горшки  с
бегониями вокруг террасы. У меня много рассады. Мы сразу все поправим ради
праздника - не придется латать клочками и кусками.  Огромное  дело,  может
быть, мы даже заработаем на этом.
   Саймон видел, что она вдохновлена, окрылена перспективой.  И  решил  не
останавливать Рут, раз  она  так  рада.  С  другой  стороны,  Бирн...  она
нуждается в нем. В человеке стабильном и надежном, способном взять на себя
тяжелую физическую работу. Бирн дает ей то, чего не может дать он...
   - Только не пытайся заставить меня что-нибудь делать, больше  я  ничего
не прошу. - Вероятно, это прозвучало невежливо, поэтому Саймон добавил:  -
Делай что тебе нравится, Рут. Надеюсь, что все получится.
   -  Мы  можем  устроить  томболу  [лотерея,  в   которой   разыгрываются
безделушки (итал.)], быть может, костюмированный конкурс для молодежи.
   И она отправилась планировать, делать списки, справляться в дневнике, и
Саймон подумал: поняла ли Рут в самом  деле,  что  именно  заставило  Тома
оставить поместье? Да понимает ли она вообще, что происходит вокруг?


   Как обычно, бутыль виски нашлась  под  его  постелью.  Полная  бутылка,
пустую  забрали.  Прямо  феи,  подумал  он,  ощутив  легкое  прикосновение
истерии. Только ему незачем  выставлять  блюдечки  с  молоком,  он  просто
оставлял пустую посудину и - о чудо - перед сном на  месте  ее  появлялась
полная бутыль лучшего "Джонни Уокера" [знаменитая марка виски].
   Он однажды едва не застиг их.  Придя  в  спальню  слишком  рано,  чтобы
переодеться или за чем-то еще... Словом, когда он открыл  дверь,  занавеси
шевельнулись _не в ту сторону_. Ткань потянулась к нему, и  он  увидел  на
черной ткани тени, - или это были перья? - исчезающие за окном.
   Он все рассказал Рут, но  она  просто  отмахнулась.  Рут  считала,  что
выпивку ему присылают из деревни, и не слишком-то ошибалась.
   Саймон сидел возле окна, выпивая. Он открыл ящик в столике возле окна и
вынул  оттуда  Гедеонову  библию  [библия,  бесплатно  распространяемая  в
гостиницах,  больницах,  тюрьмах  и  школах  благотворительным  обществом,
названным в честь библейского судьи Гедеона], единственную книгу в доме, к
которой, насколько было ему известно, Рут не обращалась никогда.
   Как всегда,  книга  открылась  на  первом  послании  апостола  Павла  к
коринфянам.  Знакомая  диатриба   [резкая   обличительная   речь]   против
сексуальности, ворчливое допущение - уж лучше  жениться,  чем  разжигаться
страстями... Почерк отца, знакомая подпись:
   "_Маленькое утешение, чтобы подсластить свою  жизнь  в  горькие  минуты
ожидания... Брак все выправит, Саймон. Поверь, ничто не дает большего мира
на земле_..."
   Слезы стояли в его глазах, он вновь читал  шершавую  книжку  с  золотым
крестом. Отец подарил ее Саймону, когда ему исполнилось  восемнадцать.  Он
собирался в университет, зная уже тогда, что может потерять Рут.
   Кто знает, что она может натворить там, вдали от  него?  Вот  тогда  он
впервые попросил ее выйти за него замуж.
   Он до сих пор просил об этом Рут с  достаточной  регулярностью,  скорее
для проформы, чем ради чего-то еще, и по-прежнему не понимал,  почему  она
отказывает ему, - ведь Рут, без сомнения, любила его.
   Почему Рут не выходит за него замуж,  если  она  готова  делить  с  ним
постель? Что он сделал не так?
   Поначалу она говорила, что они слишком молоды, и  это  было  достаточно
справедливо. Но он в то время так не считал. Потом он связался с Лорой,  и
все завершилось несчастьем. Однако теперь никто не мог  сказать,  что  они
слишком молоды. Препятствие было и  не  в  его  пьянстве,  Саймон  слишком
хорошо это знал. Как хворь, оно скорее сближало их. Рут заботилась о нем и
пеклась, опутывая его своей материнской силой... во всяком случае,  такими
он предпочитал видеть их отношения.
   Он рисковал и знал это. Иногда он  допускал,  что  его  пьянство  может
оттолкнуть Рут, но тем не менее полагался  на  ее  чувство  долга,  на  ее
всепоглощающее чувство вины. Его отец рисковал подобным  образом,  посылая
своих слуг с полными бутылками.
   Но ничего не получалось. Она не соглашалась: не  соглашалась  выйти  за
него и разделить с ним  свои  мирские  владения.  Дом  и  его  окрестности
никогда не будут принадлежать ему...


   Он хорошенько глотнул прямо из бутылки и аккуратно поставил ее назад на
постель. Лягушка-брехушка ожидала у двери, не отводя от него  внимательных
красных глаз.
   - Ну пошли, - сказал он, прищелкнув пальцами.
   Тварь ответила низким гортанным урчанием. Саймон расхохотался,  подошел
к двери и  вышел  на  площадку.  Он  собирался  дойти  до  конца  длинного
коридора,   хотя   Лягушка-брехушка    в    равной    мере    намеревалась
воспрепятствовать ему.
   Саймон не помнил, когда  коридор  сделался  запретной  территорией.  Он
никогда не любил его в детстве, коридор  всегда  казался  ему  холодным  и
сырым, да и мать его всегда жаловалась на вечно отклеивающиеся  обои.  Они
вспучивались, отрывались и висели гнилыми длинными  лентами.  Ему  снились
эти ленты - пальцы, тянущиеся к нему сквозь  воздух.  Алисия  оторвала  их
много лет назад.
   Но коридор по-прежнему оставался неукрашенным и без ковра.
   На этот раз он дошел до двери  первой  из  пустующих  гостевых  спален,
когда Лягушка-брехушка приступила к  своей  жуткой  трансформации.  Саймон
попытался не смотреть на происходящее,  он  отвернулся  от  ее  разверстой
пасти и безумных глаз, зная, что не сумеет  выдержать  и  одного  взгляда.
Саймон распахнул дверь спальни и охнул, ощутив, что тварь вцепилась в  его
плечи. Когти терзали его спину,  разрывая  ткань  пиджака.  Он  знал,  что
наступает очередь плоти.
   - Ну ладно! - завопил Саймон. - О'кей, сдаюсь!
   Он вернулся назад на площадку, но лишь  после  того,  как  увидел,  что
происходило в комнате.
   Ползучая черная сырость и ленты бумаги. Зеркало, отражающее его бледную
искаженную физиономию. Он казался маской, куклой.  Чем-то  нереальным.  Но
Лягушка-брехушка, ухмылявшаяся над его плечом, истекала злобой и энергией.


   Вернувшись в  спальню,  он  вновь  выудил  бутылку.  На  этот  раз  ему
потребовалось больше, чем  обычно.  Винные  пары  переплетали  его  мысли,
разглаживая ужас, прогоняя страх.
   Он пил чаще ночами, иногда, бывало, и днями. Рут обвиняла  его  в  том,
что он платит кому-то в деревне, чтобы ему приносили выпивку. Точнее,  она
_так сказала_, но он прекрасно знал, что она думает. Оба  они  превосходно
знали, что винить  во  всем  следует  Питера  Лайтоулера.  Саймон  не  мог
говорить о нем с Рут. Отец попадал в число запрещенных для обсуждения тем.
   Саймон всегда  объяснял  это  влиянием  своей  матери  Алисии.  Горечь,
ярость... они омрачили их детство, проведенное в поместье.  Действительно,
оглядываясь назад,  он  был  удивлен  уже  тем,  что  Рут  сумела  завести
отношения с существом противоположного пола. Алисия видела в мужчинах  или
слабоумных детей - таковых следовало ублажать,  присматривать  за  ними  и
беречь, поскольку они, безусловно, были неспособны жить своей  собственной
жизнью, - или  жестоких  насильников,  лишенных  чести,  верности,  любви,
доброты.
   Алисия Лайтоулер не знала середины. Не то чтобы она  бывала  недобра  к
нему, Саймону. Сын Алисии, к счастью, был исключен из  перечня  подлежащих
осуждению особ мужского пола.
   Но Рут взяла на вооружение такое отношение, в особенности направляя его
против Питера Лайтоулера, ненавистного, недостойного доверия злодея Питера
Лайтоулера. Отца Саймона.
   Теперь возраст позволял ему видеть, что ненависть матери была порождена
нанесенной ей отцом глубокой эмоциональной  раной.  Питер,  без  сомнения,
обращался с ней самым скверным образом, заводил интриги на  стороне,  даже
не затрудняя себя ложью. Наглое осквернение чужих чувств - и  ни  за  что.
Конечно, он был много старше Алисии. Она была ослеплена его стилем, позой,
состоянием, познаниями... до  первого  предательства,  а  может  быть,  до
следующего...
   И потом, отец всегда, казалось, знал, что ты  думаешь;  предчувствовал,
что можешь сказать или сделать, он _тревожил, возмущал_, в  этом  не  было
сомнения. А еще эти слуги...
   Их было трое: мужчина  и  две  женщины,  которые  повсюду  сопровождали
Питера Лайтоулера. По крайней мере так считал Саймон. Месяцами не оставляя
поместья, он знал, что его отец никогда не бывает один. Он слышал от  Кейт
о мерзком спектакле на лужайке  и  сразу  узнал  их  работу.  В  мгновение
лихорадочной интуиции, в те странные  мгновения,  когда  алкоголь  вот-вот
должен затопить рассудок, он  знал,  что  женщины  эти  -  создания  тьмы,
крылатые, покрытые перьями или чешуями. Незамеченные, они вползали  в  его
комнату со спасительной золотой жидкостью, сновали по поместью, ползали  в
траве, двигались среди деревьев. Они умели избегать Листовика и входить  в
защищаемые им пределы. Ни люди, ни животные - нечто другое: исчадия ада.
   Мужчина отличался  от  них.  Ничто  не  предполагало  в  нем  чего-либо
нечеловеческого. Внешность его отталкивала: бледная кожа слизняка, лукавые
глаза и стриженые волосы. На одной стороне его лица располагался  шрам,  в
точности такой же, как у самого Лайтоулера.
   Иногда Саймон начинал видеть в нем некий аспект своего отца. Что,  если
злая и могущественная сторона характера Питера Лайтоулера проявляла себя в
этом молчаливом  создании,  бдительно  державшемся  возле  двух  тварей  в
женском обличье? Он даже усматривал некое сходство  между  ними  обоими  -
Питером Лайтоулером и мужчиной из этого трио.
   Алкоголь приносит странные ассоциации, когда  отключаются  интеллект  и
воля. Саймон признавал  эту  связь  без  особых  раздумий.  И  намеревался
оставить ее в покое. На какое-то время.





   Бирн обошел кругом огород, направляясь к  задней  части  дома.  Он  без
труда отыскал тропку - буквально через мгновение после того, как поднялся.
Бумажник оставался в кармане пиджака.
   Он попытался убедить себя в том, что уснул. Питер Лайтоулер и слившееся
в одно существо трио представляли  собой  галлюцинацию,  невещественную  и
бестелесную. Он просто задремал в лесу. И увидел сон.
   За  прикрытыми  французскими  окнами  Том,  сгорбившись   над   столом,
торопливо писал. Нечто в том, как он сидел, - согбенные плечи  и  поникшая
голова  -  привлекло  внимание  Бирна,  на   миг   задержавшегося,   чтобы
понаблюдать.
   Слова непрерывным потоком текли с карандаша Тома. Он не останавливался,
чтобы подумать, не грыз карандаш, не исправлял  неудачные  фразы.  Молодой
человек был захвачен происходящим.
   Бирн переступил через порог, вошел в  библиотеку  и  громко  заговорил,
преднамеренно разрушая чары:
   - Итак, вы вернулись. Дом впустил вас. И сегодня вы останетесь здесь?
   Рука Тома двигалась по бумаге, заполняя словами нижнюю часть  страницы.
Он  писал,  не  прерываясь.  Сделав  еще  один  шаг,  Бирн  остановился  у
противоположного края стола.
   - Том! - сказал он уже мягче. - Том, что вы делаете?
   Молодой человек наконец поглядел на вошедшего. Лицо его осунулось,  под
глазами залегли глубокие тени, возле рта - непривычно резкие морщины.
   - Я намереваюсь закончить книгу. В ней будет ответ, и Кейт... я  должен
выяснить, что здесь случилось!
   - Но зачем такая спешка?
   - Кейт не хочет  уезжать.  Она  сказала  мне  это  сегодня  утром.  Она
говорит, что даже, может быть, не станет возвращаться в Кембридж. Все дело
в Рут. Это из-за нее Кейт чувствует себя неизвестно  в  чем  виноватой.  И
Саймон половину времени проводит избавившийся  от  рассудка...  Боже,  что
родители делают со своими детьми!
   - Саймон - не отец Кейт, - негромко напомнил Бирн.
   - И то хорошо. Он всегда был здесь, сказала она. Но как бы то ни  было,
она не оставит Рут перед этим поганым гуляньем в саду.
   Разумно. Бирн видел всю мешанину побуждений, удерживавших  здесь  Кейт.
Он и сам оставался в  поместье,  чтобы  помочь  Рут.  Она  умела  добиться
участия всех окружающих.
   Как и сам дом. Его  нельзя  было  бросить,  просто  уйти,  оставляя  на
произвол  судьбы.  Все  это  дряхлое  очарование  -  двери,   которые   не
закрывались, пыльные окна, источенные доски - требовало починки и  помощи.
Наперекор всему, Рут намеревалась спасти и дом и Саймона, так что все, кто
окружал ее, незаметно вовлекались в борьбу.
   Бирн уселся на край стола возле растущей стопки листов.
   - А где Рут?
   - Должно быть, в кухне, если ее нет в саду. Не  знаю.  Послушайте,  мне
надо  работать.  -  Том  крутил  карандаш,  поворачивая  его  напряженными
пальцами.
   - А можно мне почитать? - Бирн понятия не имел,  что  можно  узнать  из
этого сочинения, однако и Том,  и  Кейт  явно  придавали  повести  большое
значение.
   Рука Тома придавила стопку бумаг.
   - Нет! Нет, это личное! Рукопись принадлежит семье! - Он был в гневе.
   - Ну хорошо, хорошо. -  Бирн  отодвинулся.  -  Значит,  вы  _остаетесь_
здесь?
   - Не на ночь. - Внимание Тома было уже полностью отдано лежащему  перед
ним листку, и рука его поползла по чистой белой бумаге.


   Питер Лайтоулер был достаточно юн, чтобы прикидываться невинным. Он мог
подружиться с Элизабет и Джоном Дауни после их свадьбы;  мог  вкрасться  в
доверие к ним, мог воспользоваться очарованием юности, чтобы  победить  их
сдержанность. Он мог... играть в теннис с Элизабет.  Они  познакомились  в
теннисном клубе и пили чай. Потом Лайтоулера пригласили в поместье,  и  он
постарался   понравиться   Дауни,   искалеченному   мужу   Элизабет.   Они
разговаривали о политике и экономике. Лайтоулер  развлекал  Дауни,  льстил
ему, интересуясь  мнением  зрелого  мужа  по  вопросам  внешней  политики.
Маргарет, тетя Элизабет, также жила с  ними  (потому  что  в  доме  всегда
должно обитать трое людей). Они играли в бридж, но иногда Дауни погружался
в уныние, замечая, как Элизабет смеется над шутками Лайтоулера.
   Однако Дауни всегда принимал Лайтоулера, понимая,  что  Элизабет  нужно
общество. Дауни боялся потерять ее, слишком укоротив цепочку...
   Лайтоулер должен был прогрызть себе путь внутрь поместья, словно червяк
в яблоко.


   "Бридж затянулся надолго, роббер не складывался. Лайтоулер остается  на
обед, как теперь часто случалось.
   В конце трапезы Джон Дауни проливает вино.
   Оно течет по столу, пятная дамаст пурпуром, пачкает  светлое  кружевное
платье Элизабет и вечерний пиджак Лайтоулера.
   - Боже мой, что я наделал! - Дауни  смотрит  на  причиненный  ущерб,  и
нижняя губа его дрожит.
   - Ничего, Джон. Все это сущий пустяк.
   Вскочившая на ноги Элизабет неловко промокает скатерть.
   - О какой позор, Питер! Ваша рубашка!
   - Простите, Лайтоулер, мою неловкость. - Слезы текут по лицу  Джона.  -
Прости меня, Лиззи.
   - Ты устал, дорогой. Простите нас. - Она смотрит на Лайтоулера.
   - Конечно же. - Питер встает. - Позвольте мне.  -  И  зайдя  за  кресло
Дауни, катит его к двери. - Положитесь на меня, старина. Сейчас не худо бы
и вздремнуть? - Речь Лайтоулера звучит непринужденно и мягко. Над  головой
Дауни его взгляд встречается со взглядом Элизабет. Она коротко кивает.
   Питер Лайтоулер наклоняет кресло назад, чтобы поднять его на ступеньку,
ведущую в холл.
   - Надо устроить здесь рампу - и другую, ведущую в сад.
   - Подождите только, пока я не уйду, прошу вас! - Тихий отчаянный шепот.
   - Что такое, старина? - Лайтоулер наклоняется  к  исхудалым  плечам.  -
Зачем нам рампы, если вас не будет? Они нужны вам.
   Они уже у двери в комнату Элизабет, тут их нагоняет она сама.
   - Все в порядке, Питер. Я возьмусь за дело. Мегс сейчас в  столовой.  -
Она берется за кресло, и руки  их  соприкасаются.  В  молчании  она  катит
кресло по холлу, потом из коридора  в  кабинет,  потом  в  спальню  Дауни.
Лайтоулер следует за ними.
   В дверях Элизабет оборачивается лицом к нему и замирает  между  четырех
углов в раме, которую он назвал своей.
   - Спасибо вам за все, - говорит она негромко. - Просто не знаю, что  мы
делали бы без вас.
   Питер делает шаг к ней, молча смотрит на  нее  серьезным  взглядом.  Он
знает, что видят ее глаза, каким именно он кажется ей.  Питер  прикасается
ладонью к ее лицу, медленно гладит  по  щеке.  Глаза  внезапно  застывают,
подернутые морозцем. Он проводит правой рукой  по  лицу,  закрывая  тонкие
черты.  Потом  прикладывает  пальцы  к  кончикам  ее  грудей.  Левая  рука
опускается вниз и касается мягкой ложбинки между ног.
   Тут он поворачивается и уходит.
   ...
   Питер ждет ее в саду. Лишь несколько  листьев  и  горсточка  сморщенных
плодов еще остаются на ветвях. Длинные травы уже умирают. Но вечер  совсем
не холодный, ведь ветра нет.
   В час ночи он слышит, как открывается западная  дверь  в  доме.  Ворона
сразу взлетает, исчезая в черном небе.
   Он стоит в воротах, ведущих в сад, смотрит на дом. Луна на  ущербе,  но
звезд много. Он видит ее фигуру,  медленно  движущуюся  по  лужайке  через
розарий.
   Таков обычный  путь,  каждый  вечер  она  проходит  здесь,  прежде  чем
отправиться  спать.  Питер  видел  ее  здесь  сотню  раз.  Он  усматривает
некоторую аналогию с его собственным обходом дома,  с  прикосновениями  ко
всему. Итак, сейчас она помечает сад, делая его своим. Она не  знает,  что
он уже побывал там и пометил собственные претензии, как  сделал  бы  любой
пес.
   Трава шевелится возле нее.
   - Питер? - Она смотрит на него. Удалось! Он не смел даже  надеяться  на
это. - Питер, где вы?
   - Хелло, Элизабет.  -  Он  стоит,  распахнув  объятия,  обратив  к  ней
приподнятые, открытые ладони. Он следит  за  движением  в  траве,  но  оно
замирает выжидая. Оно признает  его  власть.  Под  его  ногами  жук  среди
листвы.
   Победным движением он  увлекает  ее  вперед.  Дыхание  Питера  окружает
Элизабет, глаза ее обращены только к нему.
   - Не понимаю... - умудряется она сказать.
   - Любовь - самая странная вещь на свете, - говорит он с легкой улыбкой,
наблюдая за тенями, мелькающими в ее глазах, сразу  и  понимающих  все,  и
растерянных.
   - И это любовь?
   Он поднимает левую руку и проводит по другой стороне ее лица.
   - О да, это именно то, что люди  зовут  любовью.  -  Глаза  закрываются
словно в глубокой дремоте.
   Время пришло. Питер вновь произносит ее имя, ощущая, как  оставляют  ее
силы. Он заключает ее в  объятия,  принимая  на  себя  весь  ее  вес.  Она
принадлежит ему, она приникает к нему, дыша  в  лицо  сладкими  ароматами.
Голос ее бормочет слова, которых он даже не пытается понять.
   И вдруг его разом охватывает бурное желание. Он срывает с  нее  блузку,
обрывая пуговицы, так хочется ему взять  ее  груди,  воистину  вступить  в
обладание ими. Его руки ощущают прохладную мягкую тяжесть. Он нагибается и
прикасается к соску зубами. Она уже стонет, и руки ее теребят  его  брюки,
нетерпеливо дергают молнию, пуговицы...
   На траве он сразу входит в нее без дополнительных ласк.  Она  ведь  уже
открыта... Он двигает быстро и  настойчиво,  не  позволяя  ей  опомниться,
понять и осмыслить происходящее. Он изливается в нее с громким  трепещущим
вздохом и, изогнув спину, запрокидывает к звездам искаженное победой лицо.
   Она лежит словно ошеломленная. Он отодвигается от нее и встает.  Широко
раскрывшиеся глаза ее ничего не видят. Руки мечутся, прикасаясь к  грудям,
телу, как к чему-то  странному  и  неведомому  для  нее.  Словно  стараясь
убедить ее в том, что ее тело по-прежнему существует, как было всегда.
   Слишком поздно. Сделано. Он торопливо одевается, а она  лежит,  извечно
пассивная, распростершаяся под его взглядом, и ее руки все  прикасаются  к
коже с легкостью перышка.
   Потом он помогает ей встать, помогает одеться и  мягко  подталкивает  к
дому. Элизабет едва смотрит на него, глаза ее пусты и незрячи.
   - Я люблю тебя, - говорит он шепотом. - И ты любишь меня.
   Он видит, как она бредет по лужайке,  как  ухитряется  отворить  дверь.
Элизабет оставляет ее чуточку приоткрытой, но он полагает, что это  ничего
не значит."


   Том  спросил  себя,  как  сумел  Питер  _сделать_  это.  А  как  насчет
охранителей, плюща?.. _Листовика_? - подсказало  его  сердце.  Как  насчет
Лягушки-брехушки? Где они были? Почему они не остановили его?


   "Лайтоулер идет через сад к буковой изгороди.  Он  не  замечает  волны,
катящейся за ним  по  траве,  хотя  ворона  кричит,  предупреждая  его.  С
отрывистым карканьем она опускается на  один  из  дубов,  и  он  принимает
птичий крик за возглас победы...
   Питер опускает свои ладони на сплетенные бледные ветви, и  они  тут  же
отодвигаются в отвращении. Дерево не желает терпеть его-прикосновения. Ему
хочется осмеять этого бестолкового охранителя,  выставленный  против  него
бесполезный барьер.
   Питер лезет в брешь, и шип  цепляется  за  пиджак,  удерживая  его.  Он
неловко пытается высвободиться, и что-то охватывает его -  вырвавшееся  из
самой изгороди, слишком быстрое, незаметное ни зрению,  ни  слуху.  Что-то
хлещет его по лицу, цепляет за плоть и разрывает  мягкие  ткани  от  глаза
корту.
   Руки его пытаются остановить, отодвинуть это, и одновременно  Лайтоулер
падает сквозь изгородь.
   Тут Листовик исчезает. Чуть пошатнувшись, Питер ощущает, что  лицо  его
пылает от боли. Он поднимает руки к лицу и видит на  них  в  лунном  свете
липкую кровь. Жуткое потрясение лишает его всякой уверенности. И он  бежит
по октябрьским аллеям к деревне, ощущая, как кровь капает на его рубашку.
   Тоже красные пятна, красные возле  красных,  кровь  и  вино.  Старинная
метафора, вновь выписанная во всей  реальности  на  полотне  его  рубашки.
Питер Лайтоулер не ведал пределов своему святотатству.
   Все это пустяки."


   Итак, Питер Лайтоулер изнасиловал Элизабет, подумал Том. Но уместно  ли
в данном случае слово "насилие"? Конечно,  некоторая  степень  принуждения
существовала,  конечно,  это  насилие  стало  возможным  благодаря  чарам,
странному обряду помечивания дома.
   Том остановился, постукивая карандашом по зубам.  Неужели  ты  серьезно
предполагаешь, что в этом доме исполняли  _магические  ритуалы_?  Здесь  в
Эссексе, в двадцатом столетии,  люди  среднего  класса,  привилегированная
среда? Тогда гипноз, подумал он. Гипноз -  вещь  возможная.  Стоит  только
вспомнить  об  этих  шоу,  странных  трюках,  которыми  обманывают  людей,
дурачащихся в кабаре, в театрах... Это,  должно  быть,  было  нечто  вроде
гипноза.
   И все же в душе своей он понимает,  что  в  поместье  орудовали  другие
силы. Воспоминания последних трех ночей не утратили яркости. Том  вспомнил
видения и галлюцинации, изгнавшие его из дома, саму силу  отвержения.  Это
дом, решил он. Лайтоулер был зачат в его пределах,  на  острове  в  озере.
Остров принадлежит сразу поместью и лесу. Он неразрывно связан с домом так
же, как и Листовик, и Лягушка-брехушка.
   Слова проникали в его ум без всяких усилий.
   Саймон знает, подумал он. Саймон понимает  ситуацию  много  лучше,  чем
женщины. Вот поэтому-то он и  пьет,  потому-то  с  ним  так  трудно.  Надо
переговорить с Саймоном, следует ближе познакомиться  с  ним.  (Он  -  сын
Лайтоулера, напомнил рассудок, а значит, часть своего отца.)
   Том  вновь  берет  карандаш,  пытаясь   сконцентрироваться.   Лайтоулер
изнасиловал сестру своего  отца,  свою  тетю...  он  снова  проделал  этот
мерзкий поступок, тем более если учесть, когда все это случилось. Конечно,
после войны, скажем в  году  1928.  Элизабет  тогда  исполнилось  двадцать
восемь, сколько и веку. Питер был на десять или одиннадцать лет моложе ее.
Лайтоулеру было семнадцать или восемнадцать, когда он появился в  поместье
и подружился с Дауни.
   Питеру Лайтоулеру сейчас 84. _Подходит, это возможно_...
   Но так ли все было? Том решил, что не знает, да и зачем ему это  знать.
Так сложилась повесть. Заточив карандаш, он продолжил писать.





   Бирн обнаружил Рут в комнате. Она как раз положила трубку и вздрогнула,
когда он вошел. Он увидел, что она плачет.
   - Что случилось? - Он немедленно обнял ее,  задумавшись  не  более  чем
если бы утешал ребенка. Рут припала к его плечу, промакивая глаза платком.
   - Простите, но что остается думать? -  Она  не  стала  отодвигаться  от
него.
   - Что случилось, Рут?
   - Это... мне  по-прежнему  звонят  какие-то  неизвестные.  Они  говорят
_жуткие_ вещи... совершенно немыслимую странную ложь.
   - А вы представляете, кто это может быть?
   Она покачала головой.
   - А как насчет полиции? Они могут подслушать ваши переговоры и  узнать,
кто звонит.
   - О нет! Такого я не могу рассказать никому.
   - Почему же, Рут? - проговорил он мягко.
   - Они спросят меня, они захотят узнать...
   - Что?
   - Что мне говорят. - Пряча глаза, она чуть отодвинулась от него. - А  я
не могу... - Она умолкла.
   - Так о чем же они говорят, Рут?
   Бирн  знал,  что  она  собирается  сказать.  Знал,  в  чем  заключалось
наваждение, где прячется зло. Том открыл его в своей книге.  Рут  угнетала
вина,  а  Саймон  пытался  допиться  до  забвения,  чтобы  избавиться   от
наваждения, которое сумело охватить всех, и даже Тома.
   И тут она все сказала, сказала вслух собственным голосом:
   - Речь идет о семье. Мне всегда говорят о моей матери, о моей  бабушке.
Мне все время говорят про инцест: что я была зачата  в  инцесте  и  _сама_
совершаю инцест.
   Задрожав, Рут побледнела.
   - Конечно, все это неправда. Смешно даже думать. Просто  Саймон  -  мой
кузен. И даже не первый! Но как ужасно слушать такие рассказы... В  округе
любят сплетничать. - Слова вылетали в беспомощном потоке самооправданий.
   Бирн взял ее за руки.
   - Рут, скажите мне только одно.
   Она умолкла, глядя на него.
   - Рут, кто ваш отец?
   Внезапно побелевшее лицо потрясало.
   - Не знаю, - прошептала она. - Совершенно не представляю.
   Она лгала. Бирн видел это в том, как она  прятала  глаза,  как  сжимала
руки, угадывал в капельках пота, выступивших на верхней губе.
   Он отвернулся и обнаружил, что Саймон стоит в дверях.
   - Дорогие мои, не помешал? Не обращайте внимания. - Он аккуратно прошел
через кухню к холодильнику и достал из него подносик со льдом.
   - Саймон, сейчас опять позвонил тот человек.
   - И наш добрый, милый, надежный садовник подставил тебе плечо, чтобы ты
могла выплакаться?
   - Она была очень  расстроена,  -  сказал  Бирн.  -  Или  я  должен  был
невозмутимо выйти?
   Саймон игнорировал вопрос.
   - Почему ты не пришла прямо ко _мне_? Почему ты  не  хочешь  рассказать
мне об этом?
   - Не могу.
   - Значит, речь шла обо мне, так? Кто-то наговаривает тебе  гадости  обо
мне. - Саймон внезапно повернулся к Бирну. - Нет, не уходите.  Останьтесь.
Это интереснее мыльной оперы, и нам теперь нужна зацепка в конце  эпизода.
Как  насчет  возвращения  блудного  сына?  Победитель  обязательно  должен
найтись, иначе кто же захочет включать телевизор снова.
   - О чем ты? - Рут изумилась. - Иногда я просто не понимаю ни  слова  из
того, что ты говоришь. Прости меня. Извини,  что  я  так  расстроилась.  Я
просто устала.
   - А кто не устал бы на твоем  месте?  Еще  раз  говорю  тебе,  Рут:  ты
взваливаешь на себя слишком много. Ты работаешь на износ.
   Знакомая песня, рассудил Бирн. Довольно. Он  выскользнул  из  двери,  и
никто этого не заметил.


   Бирн медленно возвращался в коттедж. Убирайся отсюда, твердил он  себе.
Все эти семейные сложности, которые затягивают тебя,  ничего  хорошего  не
принесут. Саймон уже ревнует, и Рут...
   Рут. В ней-то и была вся проблема. Он не мог оставить ее, тем  более  в
такой ситуации. Речь шла о сочувствии. Он понимал, что ее битва с Саймоном
уже почти завершилась. Чувство, еще связывавшее  их,  нельзя  было  теперь
называть любовью, что, конечно же,  не  обесценивало  их  взаимоотношений.
Иные могучие связи бессильны перед привязанностью. Однако Рут виделась ему
свободной, радующейся  его  объятиям,  желающей,  чтобы  он  остался.  Она
уходила от Саймона - к нему.
   Но только безумец мог оставаться в поместье.  Бирн  посмотрел  на  дом,
нежившийся под полуденным солнцем, на травы, мягко кивавшие  вокруг  него.
За деревьями лучи солнца отражались  от  крыши.  Яркое  пятно  отталкивало
взгляд.   Дом   по-прежнему   казался   ему   неприятным,   неуютным,   но
обворожительным. Дом дразнил рассудок Бирна, и он никак не мог  привыкнуть
к этой игре. Его не удивляло то, что Том  не  мог  жить  здесь  и  не  мог
уехать.
   Как и он сам. Теперь он мог уехать с тем же  успехом,  что  и  отрезать
себе руку.
   Могучие буки возле озера трепетали под незаметным ему  ветерком.  Вновь
сделалось очень жарко. Бирн попробовал себе  представить  пекло  в  центре
Лондона и понял, что совершенно не хочет в нем  оказаться.  Застрял  между
чертом и морскими глубинами, поместьем и городом. Он вздохнул. Быть может,
осталась еще неделя, только одна, необходимая  для  уничтожения  сорняков,
душивших дорогу. Тут уж Рут приободрится - ей станет лучше, когда от ворот
к дому будет вести аккуратная дорожка.
   В глубине души Бирн знал, что останется до  конца  и  увидит,  чем  все
кончится, что бы здесь ни произошло.





   На столе в коттедже  обнаружилась  бутылка  виски,  чистого  солодового
напитка, и  более  ничего.  Бирн  удивился  столь  наглому  подкупу.  Нет,
отвлечению: бутылки виски  едва  ли  достаточно,  чтобы  выманить  его  из
поместья. Но от чего его решили отвлечь?
   С внезапной тревогой он подошел к двери и взглянул на уходившую к  дому
дорожку, словно она могла что-то открыть ему.  Тут  Бирн  услышал  машину,
поворачивающую на дорожку.
   Возле коттеджа остановился новый "пежо". Женщина со  стрижеными  седыми
волосами открыла дверцу и вышла. Она  посмотрела  через  крышу  машины  на
Бирна.
   - Кто вы? - спросила она надменным тоном. - И что вы здесь,  собственно
говоря, делаете?
   - Я помогаю в саду, - ответил  он  терпеливо.  Женщина  показалась  ему
знакомой, и Бирн решил,  что  наверняка  видел  ее  по  телевизору  или  в
газетах. На ней был великолепно сшитый, кофейного цвета полотняный  костюм
с черной блузкой. Она была в высшей степени самоуверенной, и тем не  менее
он удивился, когда она промаршировала мимо него в коттедж.
   Острые глаза, ничего не пропустив, немедленно остановились  на  бутылке
виски.
   -  Итак,  это  вы  носите  выпивку  в  дом?   -   проговорила   она   с
пренебрежением. - И сколько он платит вам?
   - Простите... а какое отношение к этому дому имеете вы?
   Она поглядела на него  как  на  какую-то  пакость,  обнаружившуюся  под
дверным ковриком. Тут Бирн заметил, что она старше, чем показалось  ему  с
первого взгляда: кожу  ее  покрывали  тонкие  морщинки,  костяшки  пальцев
раздул артрит.
   Неожиданная  гостья  быстрым  движением  сбросила  со  стола   бутылку,
разбившуюся о каменный пол. Резкий запах алкоголя наполнил дом.
   - Вы всегда так поступаете или сегодня особенный день?
   - Вы недостойны презрения. - Она повернулась на каблуке и  вылетела  из
коттеджа, захлопнув за собой дверь.
   Хмурясь, он принялся убирать. А потом щетка замерла  в  его  руках  над
совком.
   Бирн никогда не встречал ее, однако лицо этой  женщины  показалось  ему
знакомым, буквально как у старого друга. Она была похожа на Саймона.
   Более того, выражение ее глаз, без всяких сомнений, напоминало ему Тома
Крэбтри.


   Час спустя Бирн воевал среди зарослей крапивы возле дорожки, когда  Рут
явилась за ним.
   Она раскраснелась, либо от жары, либо от набежавших слез.
   - Бирн, простите меня! Алисия рассказала мне  о  своем  поступке,  и  я
сразу поняла, что она совершила жуткую ошибку.
   - _Алисия_? Итак, это была мать Саймона? - Он стянул перчатки  и  вытер
лоб. Во всяком случае, этот факт кое-что объяснял, хотя бы отчасти.
   - Она в отчаянии из-за его пьянства, понимаете.  -  Рут  посмотрела  на
него, чуть наклонив голову.
   - Рут, я ничего не делал. Я никогда не приносил алкоголь в дом, ни  для
Саймона, ни для себя. Я вообще не представляю, откуда взялась эта  бутылка
виски... она не имеет ко мне никакого отношения.
   - О, я знаю, но... поймите, Алисия ошиблась.
   -  Конечно.  -  Бирн  медлил,  изучая  ее.  Рут   казалась   смущенной,
расстроенной, и ему более чем когда-либо захотелось увезти  ее  отсюда,  в
какой-нибудь спокойный и уединенный уголок, где нет  ни  обязанностей,  ни
родственников. - А Алисия намеревается остаться в доме?
   - Нет,  она  снимает  комнаты  в  Эппинге.  Она  ненавидит  поместье  и
поклялась, что не проведет здесь и дня,  после  того  как  мы  повзрослеем
настолько, чтобы взять на  себя  дом.  Она  приехала  поговорить  об  этом
празднике. У нее свое мнение о том, что здесь может быть, а что не может.
   - Так ей нравится ваша идея?
   - По-моему, она опасается за Саймона. - Рут со  вздохом  опустилась  на
траву.
   Бирн присел возле нее.
   - Ему сделалось хуже? - спросил он.
   Она молчала, он не хотел торопить ее.
   - С ним становится очень трудно. Не знаю...  не  знаю,  сколько  я  еще
смогу выдерживать его. Он не хочет выходить из дома, однако я сомневаюсь в
том, чтобы ему было полезно сидеть взаперти день  ото  дня  и  размышлять.
Доктор Рейнолдс прописывает разные таблетки, но Саймон не принимает их. Он
погрузился в отчаяние. Но я просто не понимаю, как  он  добывает  выпивку.
Наверное, кто-нибудь из деревни пробирается внутрь и...
   - Неужели вы действительно верите в это? Чем может Саймон заплатить  за
выпивку?
   - Саймон получает пособие. Скромное, но вполне достаточное. К  тому  же
иначе просто не может быть. Вы никого не видели здесь, правда?
   Кроме Питера Лайтоулера, подумал Бирн. Он давал деньги,  он  приказывал
своим слугам оставлять записки. Бирн побывал на обоих концах линии.
   Впрочем, он понимал, что не должен поминать Лайтоулера при Рут.
   - Я пригляжу, - обещал он. - Однако сюда  может  пробраться  всякий.  В
изгороди полно брешей, а от озера может подойти кто  угодно.  Сделать  это
несложно, нужно только выбрать время, когда вас с Кейт не будет дома.
   - Я не могу сразу оказаться всюду! - воскликнула она, словно отвечая на
какой-то упрек. - Иногда мне хочется отказаться от работы,  но  нам  нужны
даже такие деньги. И я не могу попросить Кейт проследить за Саймоном,  это
нечестно по отношению к ним обоим.
   - Бедная Рут. Мне хотелось бы помочь вам.
   Она прислонилась головой к его плечу. Совершенно естественным образом.
   - С вами я хотя бы могу выговориться, потом вы творите в саду настоящие
чудеса. И всегда оказываетесь рядом, когда я нуждаюсь в вас.
   Как плохо, как жаль, что эти отношения не могут иметь будущего.  Саймон
буквально разделял их физически. Бирн мягко отодвинулся.
   Рут продолжала говорить, будто ничего не заметив.
   - Я тут подумала. Надо бы  выплатить  вам  какую-то  сумму,  как-нибудь
поручиться за будущее...
   Какое же искушение - принадлежать к чему-то, находиться _здесь_,  рядом
с Рут. Что он _делает_, как он может думать такое? Так скоро?
   - Рут, у меня есть дела, которые нужно уладить.
   - Что? Я думала, мы с вами решили: как только вы разберетесь с  армией,
то сразу вернетесь сюда.
   Он потянул травинку, провел по ней пальцами.
   - Дело не только в армии.  Понимаете...  Кристен  погибла  при  неясных
обстоятельствах. Это была не столько диверсия, сколь обычное преступление.
   - А я полагала, что это была бомба террориста.
   - Такова официальная версия, но она неверна.
   - Неверна? Кто же мог тогда подложить бомбу?
   Дэвид, едва не выпалил он. Мой лучший  друг.  Но  вместо  этого  только
пожал плечами и солгал:
   - Не знаю.
   Помедлив, Рут взглянула прямо на него. В смятении он подумал,  что  она
понимает много больше,  чем  он  готов  допустить.  Впервые  Бирн  заметил
интеллект на лице Рут, ее  проницательный  взгляд.  Ему  хотелось  никогда
более не лгать ей.
   - Тогда пусть  все  идет  своим  чередом,  Бирн.  А  пока  время  идет,
оставайтесь здесь, - сказала Рут, едва не прикоснувшись  к  его  руке.  Он
знал, что прикосновение окажется деликатным, легким, как  бабочка.  -  Нет
нужды трогаться  с  места  по  крайней  мере  сейчас.  Все  подождет.  Еще
несколько недель ничего на значат. Останьтесь до праздника.
   Бирн уже решился на это и поэтому сразу обещал ей, со  страхом  заметив
облегчение на ее лице.
   - А потом настанут летние каникулы, и тогда  я  смогу  убедить  Саймона
посетить психиатра. За такое дело проще браться, когда не надо каждый день
ездить на работу.
   - Должно быть, он очень любит вас.
   Еще одна из тяжеловесных пауз. Неужели она намеревается снова солгать?
   - Наверное,  где-то  в  глубине  души.  В  детстве  мы  были  друзьями,
остальной мир для нас словно не существовал. Саймон  на  три  года  старше
меня. Я тогда считала его чудесным. Мы жили здесь с Алисией -  воплощенный
идеал, не детство, а сон.
   - И что же потом сложилось не так?
   Рут нахмурилась.
   - О, это было так давно. Мы отправились в разные университеты, и Алисия
запирала дом на время семестров. Она терпеть не могла оставаться  здесь  в
одиночестве.  Алисия  вернулась  к  преподаванию.  Но  дом   после   этого
изменился. Он стал каким-то временным, неухоженным... как зал ожидания  на
вокзале или что-нибудь в этом роде. Я не виню Алисию, конечно же, нет,  но
после того восстановить здесь порядок можно было, лишь  потратив  огромные
силы. Вероятно, мы тогда были слишком  молоды,  слишком  полны  амбиций  и
энергии, чтобы думать о старом доме.
   - А как относится к нему Саймон?
   -  Когда  мы  были  детьми,  он  никогда  не  обнаруживал  каких-нибудь
признаков желания что-либо сделать. Но все знали, что однажды  дом  станет
моим. Но вот после того как Саймон  побывал  в  Оксфорде,  он  сделался...
весьма непредсказуемым. Он начал пить,  связался  с  грубыми  распущенными
людьми. Он блистал на студенческих  спектаклях,  им  восхищались.  И  это,
наверное,  не  принесло   ему   ничего   хорошего.   Он   сделался   таким
неуравновешенным. Завел пару интриг, одна из них закончилась  скверно,  но
ничего к нему не  прилипло.  Когда  мы  вернулись  сюда  на  каникулы,  он
показался мне другим - разочарованным и не заботящимся о себе.
   - И с тех пор вы пытаетесь поправить положение дел?
   - Саймон утверждает, что этим  занимаетесь  именно  вы.  -  Она  искоса
взглянула  на  него.  -  Родственные  души,  так  это  называется.  -  Рут
непринужденно рассмеялась. - Приходите сегодня к обеду, Бирн, пусть Алисия
извинится. Приходите и будьте своим.
   - А это разумно? Как насчет Саймона?
   - О, нечего думать о Саймоне! Он  будет  занят  собственной  матерью  и
никем другим. Едва ли он заметит ваше присутствие.
   Бирн проследил, как она возвращается по дорожке  к  дому,  подумал:  не
считает ли Рут себя такой же, как он, предательницей? Обсуждать Саймона за
его спиной, сплетничать о чем бы то ни было, казалось нелояльным.
   И все же, если бы они не заговорили, то опять прикоснулись  бы  друг  к
другу. За пределами слов, объяснений и повествований лежал  другой  мир  -
опасный, неизвестный и разрушительный.
   Бирн не знал слов, способных удержать их порознь.





   - Итак, ты взялся за книгу.
   Алисия стояла в дверях библиотеки с бокалом фруктового пунша в руке.
   Том резко обернулся.
   - Алисия! Я не знал, что вы здесь!
   Он встал, подошел, чтобы расцеловать ее в обе щеки. Такому  приветствию
она сама научила его, прежде чем отправить  в  Кембридж.  Однако  подобное
приветствие подобает лишь ей одной.
   - Вы останетесь здесь? - спросил он.
   Она качнула головой.
   - Нет, в гостинице "Колокол". Теперь я никогда не останавливаюсь в этом
доме. - Поставив бокал на полку, Алисия повернулась к нему.
   - Что с тобой происходит, Том? Ты выглядишь ужасно.
   Тревога, слышавшаяся в ее голосе, разоружила его. Интерес к собственной
персоне всегда льстил Тому.
   - Я... плохо сплю. Как-то не получается в этом доме.
   - Только не рассказывай мне, что и ты оказался жертвой этого  фокуса  с
тремя ночами. - Она передернула плечами, будто отмахивалась от пустяка.  -
Менее всего я жду этого от тебя.
   Он в смущении глотнул.
   - Это... словом, не мне решать. Просто так случилось.
   Недолго помолчав, Алисия посмотрела на него.
   - И теперь ты живешь в коттедже садовника вместе с наемной прислугой, -
сказала она наконец.
   Том улыбнулся, радуясь тому, что тема переменилась.
   - Бирну не платят за его работу.
   - Но ты умудрился не попасть в рабочие списки Рут. - Разговаривая,  она
приближалась к столу и, наконец остановившись,  положила  руку  на  стопку
листов, но не взяла ни одного. Только спросила: - Это твоя рукопись,  Том?
Ну, как здесь пишется?
   Он покраснел. Как сказать ей  об  этом?  В  памяти  возникли  кое-какие
колоритные сценки. Ведь это ее семья и ее _бывший муж_.
   - Получается... - неуверенно начал он. - Нечто вроде семейной саги.
   - Женское чтение? Едва ли. - Ее проницательные глаза не  оставляли  его
лица. Том с неловким чувством подумал, что Алисия умеет читать его  мысли.
Почему она всегда держит его на грани? Почему ей всегда нравится  дразнить
и конфузить его?
   - Рут говорила, что ты расспрашивал ее о Банньерах.  Неужели  ты  нашел
плодотворный сюжет? Или ты пытаешься, как я предполагала, основываться  на
реальных фактах?
   - Боже мой, нет! - Это следовало отрицать. -  Не  совсем.  Я  пользуюсь
хронологией семьи в качестве основы. Ну о  том,  как  Родерик  и  Элизабет
росли вместе, о тем, почему его лишили наследства...
   - Да, _та самая_ старая история. А я не находила  ее  достаточно  яркой
для литературных целей. Мерзкий маленький инцидент,  раздутый  вне  всяких
пропорций.
   Так что же произошло здесь по ее мнению?
   - Расскажите мне об этом, - предложил он. - Все что вы знаете.
   Она опустилась в кожаное кресло на другой стороне стола.
   - Нет, давай сперва выслушаем твою  версию.  Тепленькую,  прямо  из-под
пера.
   - Вы хотите прочесть? - Он поворошил стопку листов на столе и  разделил
ее пополам. В первой части не упоминалось  о  Питере  Лайтоулере.  Незачем
раньше времени обращаться к этой проблеме.
   - Благодарю. - Алисия достала сигареты из кармана жакета и зажгла одну.
   Том оставил библиотеку, зная, что не сможет писать,  пока  она  читает.
Она уже читала его работы, и он знал, что может довериться ее суждению.  В
детстве он всегда писал ради нее, а потом она стала его наставницей.
   Но на самом деле он хотел переговорить с Кейт и помириться с ней.


   Том не сумел отыскать ее. Кейт не было в доме, и он не  заметил  ее  из
всех доступных ему окон. Наконец, он спросил у Рут; сидя на  террасе,  она
вырывала сорняки из щелей между серыми камнями.
   - Кейт? Она уехала в Тейдон, к подруге. Разве она  вам  не  сказала?  -
Голос ее был добрым. - Она собиралась остаться там на обед.
   Его как будто окатили ведром холодной воды. Неужели Кейт настаивает  на
своем?  Неужели  она  действительно  не  понимает,  почему  он  не   может
оставаться в доме?
   - А где живет ее подруга, вы не знаете?
   - Боюсь, что нет, Том.  Она  может  отправиться  к  кому  угодно.  Кейт
выросла здесь и знает всех в деревне. Она взяла велосипед.  Можете  искать
по нему.
   - Спасибо. - Он отвернулся от нее и направился через  двор  к  конюшне,
где держали велосипеды. Том не видел, как нахмурилась Рут, провожавшая его
взглядом.


   Ему незачем было ездить по деревне, Том знал,  где  искать  ее.  Он  не
сомневался, что обнаружит ее  надежный  горный  велосипед  прислоненным  к
стене георгианского дома, стоящего на краю лужайки.
   Том постучал в дверь.
   Она распахнулась.
   - Хелло! - окликнул  он,  делая  шаг  внутрь.  -  Хелло!  Кейт?  Мистер
Лайтоулер?
   Но за дверью никого не было. Ответило  ему  только  холодное  эхо.  Том
поежился.
   Он открыл дверь гостиной. Нет никого. Лишь ряды книг,  скрывшие  стены.
Остальные комнаты на первом этаже также оставались пустыми.
   Значит, они ушли вместе, подумал Том, и по его коже побежал холодок  от
мысли, что Кейт осталась наедине с Питером Лайтоулером. Том  повернулся  к
входной двери, но, еще  не  оставив  его,  услыхал  слабый  шелест  где-то
наверху.
   - Хелло! - окликнул он снова. - Есть там кто-нибудь?
   Вновь шелест, дуновение ветра, перебирающего листья. Что-то непонятное,
может быть, кошка? Или  та  странная  женщина,  дочь  кухарки,  о  которой
рассказывал Бирн? Словно сучья или ветви скребут о голые доски пола.
   Том нахмурился. Вдруг его охватила тревога, и в ужасе он побежал  вверх
по лестнице, распахивая дверь за дверью, выкрикивая имя Кейт, наполняя  им
весь дом.
   Ничего - ни ответа, ни звука.
   В конце площадки обнаружилась еще одна лестница, узкая и тесная. Оттуда
и доносился шорох...
   Чердак был пуст. На задвижке фонаря висела сумка Кейт, покачивавшаяся в
теплом воздухе. В ярости и отчаянии Том поймал ее руками.
   И увидел обращенный к нему  глаз.  Линза  большого  телескопа  смотрела
прямо на него, поблескивая в солнечном свете.
   И тут, наконец, он заметил их. Значит,  они  стояли  здесь  все  время,
невозмутимо ждали, пока он закричит, пока  начнет  бегать  по  дому,  пока
подымется на чердак.
   Том видел их в лесу в тот день, когда приехал сюда. Грязью назвал он их
тогда и не находил причин менять свою оценку.
   - Кто вы? - неловко спросил он чуть дрогнувшим голосом.
   Стоявшая слева женщина отделилась от группы... она казалась  невероятно
худой, почти скелетом, кожа обтянула изможденное лицо. Глаза  -  крошечные
темные точки в кольце черной туши, под  ногтями  красные  полоски,  на  ее
черных лохмотьях пятна блестящей краски.
   Женщина подошла ближе, и Том инстинктивно отодвинулся. Ум призывал  его
к бегству. Но остальные двое незаметно для него сошли с места и преградили
ему путь к двери. Том не хотел даже видеть эту пару, не говоря уже о  том,
чтобы  пробиваться  мимо  них   к   лестнице.   Фонарь   предлагал   более
привлекательный способ бегства.
   - Где Кейт? Что вы сделали с ней?
   - Она с твоим дедом, - проговорила ближайшая  к  нему  женщина  голосом
хриплым и более громким, чем он ожидал.  Она  остановилась  на  расстоянии
протянутой руки  от  него,  и  на  Тома  пахнуло  кислой  вонью  ее  тела,
пробивающейся сквозь крепкий мускусный запах духов.
   - Не с моим дедом, - ответил он автоматически, - Куда они ушли?
   - Из дома, - сказала  она  спокойно.  -  Не  беспокойся.  Они  вернутся
прежде, чем стемнеет.
   - Куда они отправились?
   - В лес, куда ходят всегда. - Мужчина оторвался от стены  и  направился
по голым доскам к Тому. - Почему  бы  тебе  не  присоединиться  к  ним?  Я
уверен, что мистер Лайтоулер будет восхищен новой встречей.
   Том нахмурился.
   - _Кто вы_? - спросил он снова. - Откуда вы знаете столько о Кейт?
   - Разве ты еще не понял? - Рот мужчины скривился. - У тебя уже есть все
ключи,  ученый  мальчишка.  Я  подарил  тебе  еще  один  бесплатно...   не
благодари, не за что. Трое - это компания, четверо - толпа...
   Разъяренный этими играми, этими тайнами, Том ощутил внезапный гнев.
   - Ради Христа, почему вы не можете сказать мне, кто вы?
   И все же он не смел взглянуть на  третью,  притаившуюся  у  двери.  Она
ждала, скрывая в тени свое лицо.
   Мужчина усмехался. И с болезненной уверенностью Том  узнал  пародию  на
черты Питера Лайтоулера: тот же шрам между ртом и  глазом,  то  же  ровное
выражение глаз. Но  когда  незнакомец  улыбнулся,  губы  его  растянулись,
обнажая желто-зеленые зубы.
   Том отступил назад, споткнулся о кресло. И  обнаружил  себя  сидящим  в
нем.
   Мужчина нагнулся к нему. Он говорил уверенным голосом старого друга,  с
рубленым устаревшим акцентом высших слоев общества.
   - Тогда намекну тебе, парнишка. Мы к тебе настолько _добры_,  готовы  и
молоком напоить как младенца. Вот что, плоть от моей плоти,  слушай  меня.
Ищи в северных небесах огромный кольцевой замок. Вот тебе и ответ,  вот  и
оправдание всему.
   Протянув руку, он погладил волосы  Тома,  отводя  их  от  вздрогнувшего
лица. Мягкие сухие губы прикоснулись к коже на виске молодого человека.
   - Запомни, - сказал старик. - Трое - это компания, четверо -  толпа.  И
следи за звездами, следи за северным небосводом.
   А потом они вдруг исчезли, все трое, и Том повалился вперед,  приникнув
к стволу телескопа, который, как он осознал позже, уже  был  направлен  на
северное небо.
   Выбежав из дома, Том сел на велосипед и  бросился  в  поместье,  ярость
затмевала рассудок. Он не заметил две фигуры,  стоящие  у  дороги  в  тени
деревьев: старика и хорошенькую девушку в алом платье.
   Она держала его за руку, словно направляя. Или же он опирался  на  нее?
Они проводили взглядом Тома, свирепо налегавшего на  педали,  удалявшегося
от них в лес по аллее, а  он  даже  не  повернул  головы  к  ним.  Солнце,
пронзавшее листву, освещало бесцветные волосы и иссохшую кожу старика.
   Губы  Тома  побелели  от  раненой  гордости.  Все  здесь   играли   им.
Пользовались. Алисия, Кейт, это ужасное  трио,  и  все  остальные.  Жуткие
игры: куклы и маски, кошки и мышки, игра по ролям без текста.
   Игры садистов.


   - Кейт здесь? - Он ввалился в кухню.
   Саймон и Алисия сидели за столом, мирно срезая стручки фасоли.
   Саймон пристально посмотрел на него.
   - В чем дело?
   - Она пошла к этому сукину сыну, Лайтоулеру.
   - Абсолютно точное описание, но  ты,  Том,  ведешь  себя  неразумно.  -
Алисия опустила нож.
   - Еще эти проклятые твари, мужик и две бабы... - Том  отодвинул  кресло
от стола и рухнул в него. - Они сказали, что  Кейт  отправилась  гулять  с
Лайтоулером в лес и я, мол, могу их там отыскать. Мне это не нравится, мне
это совсем не нравится. Эти трое - отбросы общества... кем еще  они  могут
оказаться... компания скверная...
   Он ожидал от них недоверия, но только не презрения.
   - Если ты так волнуешься за Кейт, то почему _не отправился_ искать ее?
   Алисия опустила нож и встала, вытирая руки о чайное полотенце.
   - По-моему, ты достаточно вырос,  чтобы  не  пугаться  дешевой  сценки,
устроенной парой бродячих актеров.
   - Что? В них нет ничего театрального, одна грязь, мерзость...
   - А ты попрекаешь  меня  тем,  что  я  пью,  -  сказал  Саймон  матери,
игнорируя слова Тома.
   Алисия снимала свой жакет с крючка у  двери.  Она  посмотрела  на  него
пренебрежительно,  будто  он  сделал  faux  pas  [ложный  шаг   (франц.)],
воспользовался не той вилкой или допустил подобный промах.
   - Я не пьян! - завопил Том, ударяя кулаком по столу. -  Я  просто  хочу
отыскать Кейт!
   - Как трогательно! - проговорил Саймон. - Какая преданность!
   - Скажи мне, Том, что именно тебе известно. Почему, по-твоему,  она  не
может погостить у своего деда? - спросила Алисия.
   - У своего _деда_? Нет, это не так, ты все перепутала;  он  родственник
по _вашей_ линии, ваш бывший муж, и не имеет ничего общего с Кейт или Рут.
   - Ты так действительно думаешь? - Саймон резанул словно бритва.
   - Заткнись, Саймон! - По лицу Алисии трудно было что-нибудь  прочитать,
но голос ее сделался яростным. -  Почему  ты  не  хочешь  продолжать  свою
книгу, Том? - Она стояла у двери, взявшись за ручку. - Самое  лучшее,  что
ты можешь сделать для Кейт, это написать свою книгу. В ней будут ответы на
все вопросы, если у  тебя  хватит  терпения.  Однако,  по-моему,  материал
нуждается в некоторой  перекомпоновке.  Ты  не  интересовался  еще  Джоном
Дауни, мужем Элизабет?
   - О чем вы говорите? Я не хочу слушать литературную критику, мне  нужно
найти Кейт!
   - Тогда я предлагаю тебе выполнить рекомендацию слуг  моего  отца,  его
ручных актеров, - объявил Саймон. - Пройдись-ка по лесу. Идея мне  кажется
великолепной. Потом  вернешься  и  вновь  приступишь  к  своей  книге  или
займешься чем-нибудь другим, и мы, как всегда, останемся втроем.
   - Трое - это компания,  а  четверо  -  толпа!  -  Все  еще  крича,  Том
повернулся к Алисии. - Куда вы едете?
   - В Эппинг. Мне надо распаковаться, - сказала Алисия, открывая дверь. -
Прости, Саймон, но,  похоже,  тебе  придется  удовольствоваться  обществом
одной Рут.
   - Здесь всегда есть садовник, - с горечью проговорил Саймон.  -  Добрый
старый Физекерли Бирн. Он никогда не остается в поместье: дом не принимает
его. Нет, тебе придется  остаться,  Том,  хотя  бы  до  возвращения  Кейт.
Приступай же к своему magnum opus [великое творение (лат.)]. Мы все на это
рассчитываем.
   - А когда она _вернется_? - Том был возбужден и расстроен.
   - Не беспокойся о Кейт, она вполне  способна  позаботиться  о  себе.  -
Алисия закрывала дверь за собой. - Только лучше не говори об этом  Рут,  -
добавила она задумчиво.


   Том обернулся к пьяному Саймону.
   - Что вы знаете  обо  всем  этом?  -  Он  пытался  вести  себя  чуточку
спокойнее. - Как это ваш отец может оказаться дедом Кейт?
   - Все ходит по кругу, нас кружит  небесный  ангел,  восторг  греховного
пола.
   - Почему вы не отвечаете мне прямо? Что вы скрываете?
   - Погляди. - Саймон указал в уголок  комнаты.  Там  в  тенях  затаилась
Лягушка-брехушка, и на мгновение свет сделал ее  больше,  окрасил  рыжиной
заката.
   - Саймон, скажите  мне.  Я  действительно  ничего  не  понимаю!  -  Ему
казалось, что он что-то разбивает.
   - Ты знаком со звездами? Помнишь про астрономию?
   - О Боже! И вы туда. _Они_ - эти  трое  -  советовали  мне  следить  за
северным небом.
   - За Северной Короной.  Это  вращающийся  замок  Арианрод  ["Серебряное
кольцо" - богиня и жена короля бриттов и волшебника Гвидиона],  мы  кружим
вокруг него, и никто не знает, как прекратить  кружение...  -  Саймон  все
больше и больше сливал слова, и  Том  понял,  насколько  пьян  сейчас  его
собеседник. - Он кружит и кружит, а за грехи отцов будет платить и  третье
поколение, только пусть будет четвертое; лучше звучит - за грехи  предков,
а не дедов или прадедов... Их, конечно, должно быть  три,  три  поколения,
три женщины, подобные добрым богиням, чтобы можно было сосчитать  по  пяти
пальцам...
   - Заткнитесь! Что это такое?
   Саймон нагнулся над столом, обратив к Тому затуманенный взор.
   - Это все есть в книгах, - сказал он. - И в том,  что  ты  пишешь.  Все
приходит через слова, вдохновение  поэтов...  -  Саймон  встал  и  широким
движением  руки  обвел  вокруг  открытой  книги  в  бумажной  обложке   на
подоконнике над раковиной, небольшой  стопки  возле  телефона,  кулинарных
книг на полке у холодильника, журналов и газет, грудой наваленных у двери.
   - Я хочу увидеть Кейт, я должен поговорить с ней.  Почему  она  ушла  с
этим стариком?
   -  Похоже,  ты  малость  опоздал  с  рождением.  В   подобном   разгуле
собственнического инстинкта  я  вижу  нечто  неандертальское.  Ну,  почему
девушка не может съездить в гости к своему деду?
   - Он не дед ей!
   - Умненький маленький Том, если не он, тогда кто  же?  Спроси  об  этом
себя. И по-моему, - проговорил Саймон неторопливо, - тебе пора  приступить
к распутыванию родословной. Книга не сложится, если ты  не  разберешься  в
ней.





   Алисия ехала в Эппинг лесной дорогой, руки ее стискивали руль.
   Боже, что я наделала? Что я затеяла, что станется с  нами  теперь?  Что
сделает Кейт?
   Ничего, ответила она себе. Кейт отвергала эту мысль,  Рут  подавляла...
Элла тоже отвергала ее. Алисию внезапно кольнуло  острое  сожаление:  ведь
Эллы больше нет, старой  подруги,  некому  посмеяться  в  такой  серьезной
ситуации.
   Элла всегда смеялась; она всегда осмеивала все,  что  Питер  говорил  и
делал. В конце концов это  не  помогло  ей,  однако  Алисия  не  могла  не
сожалеть об этих тонких шутках, об их колкости.  Пит,  звала  она  его  за
спиной. Старина Пит нынче не в настроении, лучше убраться с дороги...
   Однако она не успела вовремя уйти с  дороги.  Да  и  разве  могло  быть
иначе? Откуда она могла догадаться? Воспитанная в поместье двумя  горькими
любительницами тайн, Элизабет и  Маргарет,  она  росла  под  их  опекой  и
воспитывалась в невежестве. Более того, Элла выросла в невинности, каковую
вовсе невозможно защитить.
   Эллу послали в монастырь в Эппинге, там они и познакомились с  Алисией.
Девочки вскоре  подружились,  хотя  сестры-монахини  не  поощряли  близких
отношений  между  воспитанницами.  Сами  монахини  с  их  тривиальными   и
забавными правилами служили легкой мишенью для насмешек.
   Алисия помнила, как они познакомились. Однажды в  возрасте  девяти  лет
она одела туфли из патентованной кожи. Сестра Анна возмутилась.
   - Подобная обувь представляет собой искушение, - сказала  она,  опуская
уголки рта. - Другие могут увидеть отражение того, что  следует  скрывать.
Носить  такие  туфли   неблагоразумно,   они   служат   приглашением   для
слабовольных и сладострастных.
   Алисия захихикала и обменялась взглядами с Эллой.
   Они стали делить секреты и все прочее; носили одежду друг друга, читали
дневники. Иногда Элла оставалась на ночь с Алисией в Эппинге. Естественно,
это всегда совершалось с разрешения Элизабет. Она  доверяла  отцу  Алисии,
доктору Шоу, старинному другу. Мать Алисии нередко приезжала в поместье на
чай - уж на кого-кого, а на Шоу Элизабет могла положиться.
   Она была готова верить, что Алисия и ее семья позаботятся  об  Элле  за
пределами поместья.
   Но Джеймс и Дорис Шоу были  людьми  деловыми,  отдавшимися  чрезвычайно
активной общественной жизни. Они были людьми религиозными, играли в  гольф
и  пели  в  местном  церковном  хоре.  Они  нечасто   оказывались   рядом.
Практически за всем, что могло  случиться  с  Эллой  вне  поместья,  могла
проследить только Алисия. Даже Джейми Уэзералл появился лишь потом,  много
позже, а больше никого не было.
   Алисия и Элла встретили Питера  Лайтоулера  в  теннисном  клубе,  и  он
постарался очаровать их. Он был таким забавным.  Сложно  признать  это  по
прошествии столь долгого времени, однако Алисия до сих пор помнила, как он
двигался... стремительную, изящную поступь. Он умел подражать  людям,  мог
до смерти рассмешить их своими шутками и сатирами  в  потоке  нелегального
алкоголя и сигарет, всегда в изобилии текшего вокруг него. Им были приятны
его шутки. Как и сам Питер Лайтоулер.
   - Он заново переживает свою юность, - сказала рассудительно Элла. -  Но
почему бы нам не попользоваться им по возможности? Это ведь  так  забавно,
правда?
   И это было забавно. Невзирая на слова Эллы, Питер был  все  еще  молод,
когда они познакомились с ним. Той весной он перебрался в Красный  дом,  и
девушки часто бывали у него  в  гостях.  Он  показывал  им  свое  собрание
картин, делал для них коктейли.
   Алисия вздохнула.  Питер  всегда  хорошо  одевался,  держал  в  порядке
волосы, поддерживал стройную фигуру. Если не считать шрама,  который  лишь
придавал ему, по словам Эллы, лихой вид, кожа его была гладкой и не  имела
морщин. Он понимал, как девушкам  скучно  на  краю  Эппингского  леса.  Им
хотелось посещать  ночные  клубы  и  дансинги...  У  него  были  записи  -
граммофонные, так это тогда называлось, - и они  плясали  под  Эллингтона,
Теда Хита и Каунта Бейси. И Алисия вышла за него замуж.
   Алисия ни в коей мере не одобряла отношений, которые  завязались  между
Кейт и ее бывшим мужем,  но  теперь,  во  всяком  случае,  можно  было  не
беспокоиться. Хотя Питер до сих пор не утратил стройности и волос, ему шел
уже девятый десяток, лицо его покрылось морщинами. В Красном  доме  больше
не будет танцулек. Сама идея казалась абсурдной.
   Впрочем,  других  способностей  не  отымешь.  Очарования,  остроумия...
Потом, Кейт никогда не знала отца.
   Ох, и что же она наделала? Неужели  Кейт  встанет  на  сторону  Питера,
решит, что с ним обошлись жестоко, что Алисия и Рут заключили между  собой
некий феминистический заговор против старого и дряхлого человека?
   Теперь  еще  книга  Тома.  Уж  по  крайней  мере  она  продвигалась   в
соответствии с планами Алисии. "Пежо" потряхивало на  лесной  дороге,  она
обратилась мыслью к странным писаниям Тома.
   В самом факте не было ничего нового:  Алисия  сама  пережила  подобное.
Пережитое как раз и подсказало ей идею. Давным-давно, после  смерти  Эллы,
едва став опекуншей новорожденной Рут и хозяйкой  поместья,  она  пыталась
писать в библиотеке дома. Алисия с трудом  находила  время  для  этого.  С
детьми ей помочь было некому: Маргарет умерла вскоре после  рождения  Рут.
Питер уже не жил с ней. Она избегала его насколько возможно,  хотя  иногда
ей приходилось оставлять детей в Красном доме (какая же это была ошибка!).
   Она пыталась заниматься своей диссертацией в библиотеке.
   Алисия выбрала безумную и немодную тему: фигуру Серридвен - Арианрод  -
Блодвидд, воспетую уэльскими бардами. Несколько лет спустя  Роберт  Грейвс
выполнил куда более качественную работу,  чем  сумела  состряпать  она.  В
источниках она была ограничена и потому не подумала  сравнить  Арианрод  с
прочими проявлениями этой богини.  Но  и  при  всем  этом  ее  диссертация
получила собственную жизнь. Алисия обнаружила, что ее  захватывают  потоки
слов, описывающих Арианрод как мстительную и страшную силу. Она  подобрала
литературу о кружке звезд, даже поискала на астрологической  карте  другие
варианты  местоположения  таинственного  замка.  Северная  Корона,  решила
Алисия и на этом остановилась.
   Лишь недавно, когда смерть Эллы уже отошла в прошлое, она обнаружила  в
прессе среди всякой трепотни упоминание о том, что северное  кольцо  звезд
содержит катастрофическую переменную, которая в последний  раз  вспыхивала
весной 1905 года, как раз когда строили дом. Журналисты усматривали в этом
лишь забавное совпадение. Алисия не обнаруживала склонности к гороскопам и
предсказаниям. Информация эта осталась на задворках ее  ума  -  на  всякий
случай.
   И вот этим летом,  перед  концом  века,  накануне  нового  тысячелетия,
Алисия поняла, что время пришло.
   Яркая звезда освещала северные небеса в короткие ночные часы, тревожа и
отвлекая. И Алисия была твердо убеждена (что ни в коей мере не  связано  с
рассудком или логикой): в поместье должно что-то случиться.  Она  привыкла
видеть в этом доме проявление вращающегося замка, но это была  всего  лишь
фантазия, нечто такое, о чем она не хотела говорить с другими. Возбуждение
поставило ее на грань срыва, однако ужаса Алисия не ощущала.
   Она всегда была вне этого дома. Даже проживая в поместье,  она  ощущала
себя чужой. Она любила Эллу, они были  лучшими  подругами,  и  хотя  после
случившейся  трагедии  казалось  вполне  нормальным,  что  Алисия   должна
воспитать Рут, дочь Эллы, она никогда не чувствовала себя непринужденно  в
поместье.
   Нечего  говорить  о  том,  что  ее  взаимоотношения  с  Питером   давно
окончились. По завещанию Эллы, которое она написала, как только  узнала  о
своей беременности, Алисия назначалась опекуншей  ребенка,  если  что-либо
случится с Джейми или с ней самой. Она не упоминала Питера Лайтоулера.
   Глядя в прошлое, теперь казалось, что  Элла,  должно  быть,  предвидела
недолговечность  брака  Алисии  и  Питера.  Ну  а  ее  дружба  с   Питером
завершилась вскоре после того, как на сцене появился Джейми Уэзералл.
   И теперь, сорок лет  спустя,  Алисия  решила  действовать.  Она  успела
обнаружить, что Кейт подружилась с ее бывшим мужем.  К  тому  же  осталось
очень немного времени до того, как поместье должно было  перейти  в  новые
руки.
   Сперва  Алисия  не  знала,  что  делать.  Она  ждала  знака,   события,
способного вновь запустить знакомый сюжет.  И  почти  сдалась,  когда  Том
Крэбтри вдруг решил стать писателем.
   Все это слишком хорошо, чтобы оказаться правдой.
   Алисия не теряла  времени.  Она  действовала  решительно  и  осторожно.
Пригласила на ленч Кейт и случайным образом представила ее Тому.
   Затаив дыхание, она слушала, как они прощупывают  друг  друга,  пытаясь
завязать разговор: читали ли вы это? А нравятся ли вам  "Близнецы"  Кокто?
[Жан Кокто (1889-1963)  -  близкий  к  сюрреализму  французский  писатель,
художник,  кинорежиссер  и   театральный   деятель]   Сходства   оказалось
достаточно, нашлись интригующие различия.
   Счастье не отказало Алисии. Она надеялась, что Кейт понравится Тому, но
вскоре их связало нечто более глубокое, чем простая симпатия. Это еще  раз
подтвердило, что время настало и теперь ей пора действовать.
   - Ты по природе писатель, - сказала она Тому несколько  недель  спустя,
когда  их  отношения  с  Кейт  уже  установились.  -  Твой  ум  использует
правильные масштабы, видит сложности и взаимосвязи.
   Она видела, как он проглотил новость, начиная приспосабливаться к  роли
писателя, и ей стало больно. С ее стороны это было нечестно. Возможно,  из
мальчика и мог выйти писатель, только  она  не  усматривала  пока  никаких
признаков  дарования,  выходящего   за   пределы   обычных   академических
способностей.  Быть  может,  однажды  он   действительно   напишет   нечто
значительное, но сейчас дело было не в этом. Она просто хотела, чтобы  Том
засел в библиотеке поместья и начал писать  там  все,  что  ему  придет  в
голову. Она не сомневалась в том, что получится нечто достойное  внимания.
Обычная манипуляция, ворожба, интрига - хобби Алисии.
   В Кембридже она замечала, как глаза Тома просматривают каждую  комнату,
как выхватывают мелкие подробности, знаки, выдающие характер и настроение.
Она знала, что он носит с собой записные книжки  и  позволил  себе  легкую
эксцентричность: научился готовить японские блюда и начал  слушать  только
французскую музыку.
   Как же это выходит,  думала  она,  однажды  завороженно  слушая  записи
мелодий Форе, и едва не спросила: как там насчет Дюпарка, этих  двенадцати
песен? Но было еще слишком рано, и легко было все испортить.
   Она не знала, как далеко можно зайти. Что сказать, а  что  предоставить
на волю случая. В конце концов, единственный риск заключался лишь  в  том,
что Том с Кейт сбегут, но и это уладилось.
   Кейт предложила Тому посетить Голубое поместье, без всяких  намеков  со
стороны Алисии. _Так было надо_, она знала это. И книга приняла правильный
оборот, такой, какой и должна была принять...


   Алисия доехала до гостиницы  "Колокол"  и  остановила  машину,  радуясь
анонимности массового гостеприимства.
   В баре она заказала пакетик  арахиса  и  большую  рюмку  виски.  Алисия
ощущала, что ее переполнила странная энергия: или искры вот-вот посыплются
с кончиков пальцев, или волосы встанут дыбом на голове.
   Соленые орешки хрустели под  ее  еще  крепкими  и  белыми  зубами,  она
улыбалась.
   Алисия не чувствовала ужаса.





   Займись родословной и тем, что случилось.  А  потом  Алисия  додумалась
обратить его внимание на Джона Дауни. Следует ли доверять ей?  Следует  ли
по-прежнему доверять Алисии, проявившей такую безумную надменность?
   Том сидел за столом  в  библиотеке,  обдумывая  разговор  с  Алисией  и
Саймоном. Напротив из холла доносились звуки, с которыми  Саймон  в  кухне
готовил ужин. Рут, как обычно, находилась в саду.
   Том посмотрел сквозь окна на листья, трепетавшие под легким ветерком, и
удивился тому, что так разволновался из-за Кейт. Самым нелепым образом  он
уделил столько внимания этому жуткому трио: что это нашло на него?  Алисия
и Саймон не усматривали в отсутствии Кейт ничего ненормального.  Они  даже
не потрудились рассказать об этом Рут.
   Из него сделали дурака. А  жаль.  Ему  хотелось,  чтобы  Кейт  поскорее
вернулась, он чувствовал себя несправедливо заброшенным ею. Он сожалел, он
ужасно сожалел о том, что приехал... но в самом ли деле? Он  получил  свою
книгу, первые странноватые ее главы, повествовавшие вовсе не о том, что он
хотел.
   Но Том не собирался сдаваться, следовало _воспользоваться_ этим  летом,
воспользоваться семьей и закончить свою книгу.
   Джон Дауни, искалеченный на войне ветеран.
   Как же  он  относился  к  интрижке  своей  жены  с  вездесущим  Питером
Лайтоулером? Дауни... такой ранимый, такой патетичный... но  что  еще  ему
оставалось? Отравленный горчичным газом калека,  заточенный  в  кресло  на
колесиках. Оттуда он и идет - запах аммиака.
   Удобно устроившись за столом, в кресле Ренни Макинтоша, ожидая, пока  в
нем  не  пробудится  вдохновение,  он  ощутил  внезапный  холод.  Карандаш
вывалился из рук.
   Аммиак сочился по длинному коридору, изгоняя дыхание из его тела.
   С этой вонью ему не справиться, она убьет его.
   И все же чистая бумага ждала, и карандаш  лежал  рядом  -  так  мог  бы
положить его только художник, - указывая острием в начало листа.
   Том снова взял карандаш -  медленно  и  нерешительно.  Нужно  было  еще
кое-что. Задержав дыхание, словно ожидая прикосновения  ножа  хирурга,  он
подошел к пианино. Ноты песен Дюпарка лежали открытыми на клавиатуре.

   Распахнуть объятия, усталые от ожидания,
   Сомкнуть их на пустоте!
   И все же всегда простирать к ней руки,
   И вечно любить ее...

   Карандаш был в его руке, отточенный и готовый.
   Том вернулся к столу и начал писать:

   "Руки его устают  даже  после  того,  как  он  расчешет  волосы.  Чтобы
завязать шнурки на ботинке, нужно несколько  минут;  при  этом  приходится
несколько раз передохнуть. Ему сказали, что лучше не будет. В  легких  его
просто не осталось достаточно здоровой ткани, которая могла  бы  позволить
ему дышать и делать что-либо, кроме самых скупых движений.
   Отчаянные были дни, когда Джон Дауни впервые начал понимать собственные
возможности. Увечье простерло свое влияние на  все  области  жизни.  Самое
простое - не бегать, не играть в крикет и не проехаться на коне.  Все  это
пустяк в сравнении с  истинным  унижением:  ему  не  открыть  окно,  когда
слишком жарко, не надеть пиджак, когда холодно. Не встать,  когда  женщина
входит в комнату.
   Запрещено. Не по силам.
   - Вы должны ограничиться жизнью наблюдателя, -  увещевал  его  один  из
рассудительных докторов. - Действия теперь не для  вас.  Книги,  музыка...
культура поддержит вас. Карты, шахматы. Я могу не говорить вам.  -  Доктор
откинулся назад в кресле, закинув руки за голову. Он был стар,  лыс  и  не
следил за одеждой. Разговор этот состоялся как раз после войны. Десять лет
назад.  Он  провел  в  приюте  уже  десять  лет.  Глаза  доктора  лучились
симпатией, в голосе слышалась доброта. - Вы из университетских?
   - Провел год в  Кембридже,  прежде  чем  шарик  взлетел  на  воздух,  -
хрустнул он остатком своего голоса.
   Доктор кивнул.
   - Тогда читайте. Но не проводите много  времени  в  одиночестве.  И  не
думайте слишком много, это не поможет.
   В этом он был прав. Все трудности из-за  мыслей.  Джон  Дауни  старался
наполнить свои дни, раскатывая в кресле по приюту, разговаривая с  другими
калеками, знакомясь с несчастными, которым некуда было идти.
   Могло быть и хуже. Все-таки его не мучила боль, он не  сделался  полным
уродом,  как  Джорджи  Грейвс,  потерявший  половину  лица  при  мортирном
обстреле.
   В основном все калеки считали, что Джон легко отделался, и он  понимал,
что собратья его правы. Так было легче примиряться  с  приютом,  обитатели
которого были изувечены телом или духом. Джон знал, как  ему  повезло;  он
видел, как соседи  сражаются  с  искусственными  конечностями,  с  жуткими
дневными кошмарами, с изоляцией, вызванной глухотой, болью,  безумием  или
уродством.
   Ему повезло и в том, что Элизабет приехала  проведать  молодого  Джимми
Чиверса. А потом познакомилась с приятелем Джимми, и он  сумел  рассмешить
ее в первый визит.
   Иногда по ночам он просыпается в холодном поту, понимая, насколько  все
зависело от удачи. Она уже дважды посетила Джимми, а он и не знал об этом.
По чистой случайности они играли в шахматы, когда Элизабет приехала. Еще -
в третий раз - ему повезло в том, что ей не нужно  было  от  него  ничего,
кроме дружбы. Так он мог даже подумать о браке с ней,  зная,  что  она  не
потребует  большего.  Их  соединила  спокойная,   благородная   дружба   -
прекрасная, пока они не поженились и не перебрались в дом.
   Очутившись здесь, Джон понимает, что в Элизабет Банньер кроется больше,
чем  он  предполагал,  Невозмутимая  поверхность  дневной  жизни  скрывает
непостижимые для него глубины. В ней есть нечто особенно одинокое, никогда
не оставляющая ее скорбь. Джон  не  обладает  достаточным  умением,  чтобы
извлечь из нее секреты прошлого, он не имеет ключа к  загадке.  И  считает
это собственным недостатком.
   Дни его в Голубом поместье  просторны.  Развлечений  немного,  если  не
считать книг. Гости редки, общественные события тоже. Маргарет и  Элизабет
всегда жили в стороне от местного общества, и хотя Элизабет всегда  готова
представить его соседям, он знает, что она чувствует себя не слишком легко
за пределами дома.
   Впрочем, скучать не приходится. Он думает, все время  думает,  невзирая
на добрый совет доктора.
   Он не может понять свою жену и полагает,  что  знает  причину.  Кто  он
такой... сушеная скорлупа, унылый циничный обломок. Пустой человек. Он  ни
на что  не  надеется.  Брак  с  Элизабет  Банньер  кажется  ему  случайным
отклонением в череде потерь и боли, складывающихся в  жизнь  человека.  Он
никогда не думал, что брак продлится навечно, но  это  ничего  не  значит.
Джон считает, что скоро умрет, что надсаженное сердце, наконец, сдастся  в
неравной борьбе  за  воздух.  Можно  надеяться,  что  брак  их  протянется
достаточно, чтобы она проводила его, однако он не рассчитывает на это.
   Здесь в поместье все становится понятнее. Джон понимает,  что  Элизабет
нуждается в большем, чем он может  дать.  Ее  жизненный  центр  не  сгорел
посреди французских трясин. Джон начинает думать, что  если  он  не  знает
свою жену, то и она не знает себя.
   Он внимательно наблюдает за ней этим летом  и  видит  избыток  энергии,
необычайный прилив. Оттого ли, что ей удобно в поместье, что  она  считает
себя дома? Походка Элизабет стала пружинистой, она словно готова сорваться
с места в любое мгновение. Волосы ее пышут здоровьем, щеки  румяны,  глаза
чисты и искрятся.
   Он старается понять,  какие  же  перемены  произошли  после  их  брака.
Отчасти это связано с теннисом, решает  он,  вспоминая  прилив  адреналина
после быстрых у томительных  упражнений.  И  сперва  ощущает  неподдельную
радость от того, что она нашла партнера, не уступающего ей в мастерстве.
   Однако Лайтоулер ему не нравится. Уж в чем-чем, а в эгоизме Дауни можно
обвинить в последнюю очередь. Но он достаточно восприимчив, чтобы заметить
сильную ниточку самолюбования, вплетенную в  характер  молодого  человека.
Потом он понимает, что молодой Лайтоулер хочет добиться Элизабет.  Его  бы
скорей удивило, если бы Питер оказался к ней  безразличен.  В  нее  должны
влюбляться все знакомые, думает Дауни. Разве может быть  иначе?  Она  мила
как весна, нежна и благородна. Изящна как олени, которые  иногда  приходят
из леса.
   Он видит, как она оживает  этим  летом  в  обществе  Лайтоулера.  Этого
нельзя отрицать. И  поэтому  погружается  в  глубокую  депрессию  по  мере
приближения осени.
   Почему она  должна  соблюдать  целомудрие?  Все  дело  в  этом,  нечего
сомневаться. Она заслуживает страсти, тепла и физического восторга,  а  не
увечной дружбы, кроме которой Дауни нечего предложить. Самый неэгоистичный
из мужчин, не рассчитывающий получить от брака ничего, кроме  приятельских
отношений, он сам пригласил Лайтоулера в их дом.
   Он хочет, чтобы Элизабет было легко оставаться его женой."

   - Ужинать!
   Том слышит зов Рут и распрямляется. Спина его болит,  рука  онемела  от
напряжения. Он начинает улавливать черты благородства  в  характере  Джона
Дауни,  истинного  великодушия.  Элизабет  вышла  за   него   замуж,   она
действительно любила его, и  это  делало  поступки  Лайтоулера  еще  более
ужасными.
   Сейчас  рядом  с  Питером  Лайтоулером  Кейт.  Том  глубоко   вздохнул.
Лайтоулер стар, стар и немощен. С Кейт  ничего  не  может  случиться,  она
сильна, молода и способна сама позаботиться о себе.
   Я никогда не сумею вновь встретиться с этим человеком,  с  уверенностью
подумал Том. Потому что повесть моя придумана, сочинена, и  я  знаю  лишь,
что  правда  неподалеку.  Совпадения  могут   оказаться   случайными,   но
эмоциональный характер моей повести достаточно справедлив.
   Отодвинув кресло от стола, он прогнул спину.
   Надо бы узнать, вернулась ли домой Кейт, и он направился в кухню. В ней
полно народа.
   Рут, Саймон, Алисия, Кейт... Кейт сидит за столом, опасно наклонив стул
назад.
   - Привет, Том, ну как там  муза,  как  у  тебя  дела?  -  Она  искрится
жизненной энергией, счастливая и расслабленная.
   А он сердился. Он волновался.
   - А где ты была? - пробормотал Том. - Я искал тебя.
   - Гуляла, - ответила она, пожимая плечами. - Я думала,  что  ты  хочешь
побыть наедине с книгой.
   Дверь открылась, вошел Бирн, одетый в желтую  рубашку,  в  которой  его
здесь еще не видели.
   - Ну что за веселая вечеринка у нас сегодня! - Глаза Саймона  злодейски
блеснули. - Простите меня, схожу и  надену  галстук.  Надо  было  принести
бутылку. Какое упущение. Похоже, у меня ничего нет под рукой.
   - Тихо, Саймон. - Рут  ухмыльнулась,  открывая  холодильник.  -  Хочешь
фруктовый пунш или предпочтешь безалкогольное пиво? Бирн, что вы хотите?
   - К пиву я даже не прикоснусь, -  объявил  Саймон  громким  театральным
шепотом. - Кошачья моча. Мерзость. Лучше уж воды из-под крана.
   - А мне нравится пунш, - сказал Бирн.
   - Я должна извиниться, - напряженно проговорила Алисия. - Простите меня
за...  вторжение  в  коттедж  сегодня  утром.  Мне  жаль   виски.   Вполне
естественная ошибка, однако я излишне поторопилась.
   - Все в порядке, пустяки. - Бирн сел  за  стол  возле  Тома.  -  А  как
продвигается книга? - спросил он. - Много ли вы сделали?
   - Достаточно. - Том терпеть не мог подобных расспросов.
   - Вы извлекли из него больше, чем я, - вставила с раздражением Кейт.  -
Том никогда ничего мне не рассказывает.
   - Но тебя никогда не бывает рядом, - ответил Том. -  Я  волновался,  не
знал, где ты.
   - А я не знала, что тебя интересует, где я нахожусь. Я не знала, что ты
этого хочешь.
   - Я бы тоже сходил с тобой. Я люблю гулять.
   - Ох, _прости_! А я думала, что книга важнее всего. Я  решила,  что  ты
слишком занят сочинительством и не станешь прерывать бурный  поток  такими
пустяками, как прогулка.
   - Это нечестно! - Назревала  полномасштабная  ссора,  и  Рут  вместе  с
Бирном одновременно спросили:
   - А куда ты ходила?
   - Ты была одна?
   - Здесь не инквизиция! - Кейт выскочила из кресла. - Что _тебе, тебе_ и
_тебе_ до того, где я была?! - По очереди она указала  на  Тома,  Бирна  и
Рут.
   Алисия встала.
   - Какая смешная ссора. Кейт, никому здесь нет абсолютно  никакого  дела
до того, где ты была.
   - Я была у дяди Питера! - Она  была  возмущена.  -  Да,  я  отправилась
погулять по лесу с ужасным и злым мистером  Лайтоулером,  но  я  не  знаю,
какое к этому отношение имеете все вы.
   В молчании, последовавшем за этими словами, Том понял, что  все  глядят
на Рут. Та открыла рот,  словно  собираясь  что-то  сказать,  но  губы  ее
испустили лишь тихий стон. На их глазах Рут соскользнула вбок с кресла и в
обмороке повалилась на пол.
   Голова ее ударилась о плиту. Тонкая струйка крови появилась на  лбу,  и
Бирн согнулся возле нее. Пока  он  исследовал  рану,  остальные  стояли  и
наблюдали, явно парализованные случившимся.
   - Ничего страшного, просто царапина.
   Он принял от Алисии платок, намоченный  в  ледяной  воде,  и  осторожно
вытер им лицо Рут.
   Веки ее затрепетали, открываясь.
   - Кейт!..
   - Я здесь, мама. - Кейт казалась бледнее  ее  матери.  -  Прости  меня,
прости. Я не думала...
   Саймон стоял в дверях, ведущих в холл. Он не сказал ни слова, буквально
не проронил ни звука.
   Алисия зашипела на Кейт.
   - Ты сошла с ума? Чего ты этим хотела добиться? Неужели  ты  ничего  не
знаешь о _дяде_ Питере?
   - А что ты имеешь в виду? - Кейт поглядела вверх. Она отодвинула  Бирна
с пути и помогла Рут подняться в кресло.
   - _Нет_, Алисия! Не надо! - раздался слабый, полный чувств голос Рут.
   - Ей следует знать все. Она уже взрослая  и  со  временем  поймет,  что
происходит.
   - Тогда я ухожу, - внезапно сказал Саймон. - Я не хочу ничего  слышать.
- Он посмотрел на Алисию. - Пойми, это _мой  отец_,  ты  говоришь  о  моем
отце.
   - Она должна знать.
   - Я полностью запрещаю это! - Рут пришла в себя и  встала  на  ноги,  -
Бирн, пожалуйста, останьтесь, прошу вас! Пока миссис Лайтоулер не уедет.
   - Не будь дурой! Кейт должна знать. Она имеет право! -  Алисия  была  в
ярости.
   - Я полностью не согласна. Это все прошлое, туманное и  неясное;  никто
не знает, что действительно  произошло.  Истории  этой  следует  позволить
умереть. Я поднимаюсь наверх, Алисия, и если ты скажешь хоть слово о  том,
что случилось между Питером и мной... хотя бы одно слово о том, чего ты не
понимаешь, я никогда не буду разговаривать с тобой.
   Рут и Саймон оставили комнату вместе.


   Бирн увидел,  что  Алисия,  Кейт  и  Том  переглядываются,  обнаруживая
сложную смесь сомнений, взаимного обвинения и вины.
   Сбоку остывала забытая пища.
   Алисия проговорила:
   - Ладно, по крайней мере  я  вправе  рассказать  вам  свою  собственную
историю. Возможно, и вам будет интересно послушать, мистер Бирн.  А  тебе,
Том, раз ты так заинтересовался прошлым семьи, послушать просто полезно.
   - А почему вы развелись? - спросил Том. Бирн  отметил,  что  юноша  уже
извлек свой блокнот  и  сидел  с  карандашом  наготове,  как  какой-нибудь
зловредный старомодный журналист.
   Отвратительная картина. Более всего  Бирну  хотелось  уйти  отсюда.  Он
терпеть не мог никаких застарелых сплетен, ворошения былых грехов.
   Но Рут просила его остаться.
   Нечестно, подумал он. Какое отношение все это имеет ко мне?  Зачем  мне
сидеть  здесь  посторонним  наблюдателем  против  собственной  воли,   как
какая-нибудь компаньонка, чтобы грязное белье этой семьи не  выстирали  на
людях.
   - Много чего было. - Алисия раскурила сигарету, дав необычный для  себя
неопределенный ответ. Быть может, и она не посмела обратиться  к  прошлому
лицом, когда до этого дошло дело. Но  и  Алисию  интересовала  собственная
жизнь, не имевшая к нему никакого отношения.  -  У  него  были  любовницы,
дюжина любовниц. Я никогда не могла верить  ему.  Просто...  с  меня  было
достаточно.
   - Почему же мама ничего не рассказывает мне? - вскрикнула Кейт. Руки ее
были стиснуты, на лице проступало откровенное расстройство. - Неужели  она
думает, что я до сих пор ребенок?
   - Не знаю, чего хочет твоя мать, - сказала Алисия и вздохнула. -  Но  я
хотела  только  прояснить  отношения,  однако  Рут  они  до  сих  пор   не
безразличны. Возможно, я неправа. Я не могу  настаивать,  как  не  могу  и
предать доверие Рут. У нее слишком много  дел,  слишком  много  неотложных
забот. Она утомлена.
   - А что вы можете сказать нам? - настаивал Том.
   Медленный  неизмеримый  взгляд   Алисии   остановился   на   нем.   Она
проговорила:
   - Питер участвовал в нашей жизни многие годы, даже после того, как мы с
ним развелись. И жила я в поместье с Саймоном и  Рут,  а  Питер  обитал  в
Красном доме в Тейдоне. Он иногда заезжал, ему были  интересны  дети.  Так
продолжалось до тех пор, пока Рут не отправилась в университет. И пока она
находилась там, он посещал ее... но дальнейшее повествование  уже  выходит
за разрешенные рамки. - Она бросила острый взгляд на Бирна  и  Тома,  Кейт
она игнорировала. - Рут утверждает, что ничего не помнит, что все  забыла.
- Алисия холодно отмеряла слова, падавшие кусочками льда. - Но с  тех  пор
она никогда не могла слышать Питера Лайтоулера и переносить его  общество.
Его имя никогда не произносится при ней, о нем никогда не  упоминают,  что
бы он ни делал, чем бы он ни являлся...
   - А чем он _является_? - вырвалось у Тома. Готовый его  карандаш  парил
над записной книжкой.
   Вновь этот холодный расчетливый взгляд.
   - Бастардом, человеком, вырванным из своего социального круга.
   - Какое же это у нас столетие? - выкрикнул Том. - Я  не  могу  поверить
своим ушам! Быть незаконнорожденным теперь  не  позорно.  Такой  порок  не
поставит человека за пределы его собственного _класса_.  -  В  голосе  его
слышалось злобное пренебрежение.
   - Еще бы ты говорил иначе.
   Бирн посчитал выпад расчетливым и  оскорбительным.  Глаза  Алисии  были
прикованы к лицу Тома.
   - Прости меня, Том, но я знаю этого человека. Я знаю, что это для  него
значило. Именно так  _он_  и  воспринимал  положение  дел,  что  объясняет
разочарование Питера Лайтоулера, его амбиции. Только представьте себе  его
прошлое. Он жил с матерью в одном из коттеджей возле лужайки в Тейдоне. Он
бегал здесь босиком, а мать его... была проституткой. Он  рассказывал  мне
об этом. Полагаю, он хотел сочувствия. Детство его проходило  в  позоре  и
унижении. Он был неудачником, обреченным на  жизнь  неудачника...  Но  тут
вновь объявился Родерик Банньер. Ты слушаешь? Ты это понял? - Она  глядела
только на Тома. - Родерик, отвергнутый брат  Элизабет.  Он  забрал  своего
сына, усыновил маленького Питера. И мы опять вернулись  в  сказку,  в  мир
архетипов  [архетип  -  прообраз,  оригинал,  прототип   (греч.)].   Дитя,
перенесенное в роскошь, воспитывается злобным отцом - не приемным отцом, а
собственным, истинным дьяволом - и учится... Один Господь знает, чему  его
учили. Родерик был  человеком,  поглощенным  навязчивой  идеей:  он  хотел
получить Голубое поместье и добиться власти над охранявшими его женщинами.
   - Откуда вы знаете это? - негромко спросил Бирн. Он не мог понять, чего
добивается Алисия. В ней не было ничего открытого, откровенного. Он  видел
в ее словах дымовую завесу и не верил ей ни на грош.
   - Питер Лайтоулер был моим мужем,  -  сказала  она.  -  И  я  научилась
наблюдать, замечать в нем все. Речь шла о самосохранении. Я  наблюдала  за
развитием этой повести и видела параллели. Видела, как  Рут  преобразилась
из веселой девушки в усталую женщину, которая теперь перед вами.  Я  помню
Эллу и кое-что еще... А теперь, по-моему, пора опубликовать все это, чтобы
кое-что узнать о Питере Лайтоулере, человеке,  который  всегда  оказывался
здесь в критический момент. И нам придется воспользоваться всем, что  есть
под рукой, в особенности книгой Тома, прежде чем окажется слишком  поздно.
- Она внезапно  умолкла,  прекратив  холодный  поток  слов.  И  даже  чуть
улыбнулась, взглянув на Кейт.
   Та опустила голову на руки, пряча лицо.
   - И ты  считаешь  пустяковыми  свои  прогулки  с  Питером  Лайтоулером,
неправедным путем пробравшимся в твою жизнь?
   Наблюдавший  Бирн  отметил  трудную  паузу  между  словами,  пробелы  в
понимании, пропасти в восприятии и  то,  что  Алисия  пряталась  за  ними.
Объяснения рождали только новые вопросы.
   Кейт поглядела вверх.
   - Если ты так ненавидишь его, то почему бы и не обнародовать? Зачем  ты
хранишь все эти секреты?
   - А кто мне поверит? Я как раз и являюсь единственной персоной, которая
не может этого сделать: его разведенная жена,  одинокая  и  разочарованная
женщина. В те времена разводились не  часто.  Развод  ставил  на  человеке
определенную метку. К тому же  Саймон  -  мой  сын,  понимаете.  -  Алисия
говорила голосом ровным и лишенным эмоций. - Мой сын  от  Питера.  Если  я
хотя бы наполовину понимаю планы  Лайтоулера  в  отношении  этого  дома  и
живущих здесь женщин, то Саймон наверняка является их  частью.  Я  сделала
все, что могла. Я забрала сына у Питера,  как  только  поняла  суть  моего
бывшего мужа, но, возможно, и опоздала.
   - Потому что он пьет и не может уехать отсюда? - снова спросил Бирн все
еще мягким голосом.
   - У меня не было выхода, - сказала она почти с гневом. - Рут находилась
_здесь_, а она любит его, по крайней мере говорит так. К тому же, каким бы
ни было _проклятие_,  оно  должно  исполниться  здесь.  Поместье  -  место
значительное;   это   точка   приложения   силы,   опора...    катализатор
происходящего.
   - Чушь, чепуха, злобная чушь... Ты - истеричная старуха, и ума  у  тебя
ничуть не больше, чем у младенца! - вспыхнула Кейт, наконец вскочившая  на
ноги. Лицо ее покрылось пятнами от слез и гнева.
   - Так ли? А почему твоя мать упала в обморок? Почему она так и не вышла
замуж? Почему она ненавидит мужчин, Кейт? - Голос  Алисии  вновь  сделался
ледяным. - Тебе приходило это когда-нибудь в голову?
   - Она совсем не ненавидит мужчин. Ты не права, ты  совершенно  неправа!
Ты сама сказала, что она любит Саймона.
   - Любит она Саймона или нет, это не имеет отношения к делу. Сама я вижу
очень немного признаков этого. Ее привязывают к нему обязанность  и  вина.
Подумай, кто  такой  Саймон.  Он  ведь  тоже  часть  всего  происходящего.
Напрягись, Кейт. Саймон - сын Питера. А Питер  Лайтоулер  -  сын  Родерика
Банньера. Проклятие наследуется, передается.
   - Он твой сын! Как ты можешь говорить подобные вещи? -  Кейт  судорожно
терла руку об руку.
   - А почему,  по-твоему,  он  пьет?  Он  пытается  спрятаться  от  своей
наследственности, пытается прогнать прошлое.
   - Но если это  верно,  почему  ты  ничего  не  сказала?  Почему  ты  не
остановила его?
   Снова молчание. Алисия глядела на свои руки.
   - Вы еще не знали, так? - проговорил Бирн неторопливо.  -  Вы  не  были
уверены в своей правоте?
   Алисия посмотрела на него, и он понял истину. Она произнесла:
   - Рут ненавидит Питера  Лайтоулера.  А  книга  Тома  открыла  еще  одно
насилие, предшествующее. И сам Том... - Она казалась собранной, холодной и
элегантной, и лишь Бирн, сидевший возле  нее,  заметил,  как  дрогнули  на
мгновение ее руки.
   - Книга Тома - это вымысел! Он все  придумал!  -  с  пылом  проговорила
Кейт.
   - Нет, ее пишет сам дом, а не я.
   На этот раз в наступившей тишине они  услыхали  голоса,  звук  далекого
разговора.
   Голоса перешли на крик, но слова было трудно понять.
   В дальней комнате, которую Рут делила с Саймоном, послышались вопли.
   А потом зазвонил телефон.


   - Почему ты не осталась? Разве ты не  хотела  вновь  выволочь  на  свет
Божий повесть о моем бесчестном отце?
   - Нет. Мне не хочется даже думать об этом. Все кончено. - Рут  казалась
отчаявшейся, почти  серой  от  утомления.  Она  раздевалась  и  пальцы  ее
путались в одежде.
   - Мне жаль наших гостей, - сказал  Саймон.  -  Юного  Лотарио  (или  же
сойдемся на Лохинваре?), погруженного в свою книгу. Можно подумать, что до
него  их  просто  не  умели  писать.  Ты  понимаешь,  что  он   собирается
воспользоваться ею, а? И какое мутное  прошлое  капает  из  его  блестящей
прозы. Насилие,  инцест  и  все  прочее  вылезет  на  свободу  и  примется
кувыркаться и возиться под пристальным взглядом общества. Конечно, все это
просто необходимо опубликовать.
   - Но это же _выдумка_, он все сочиняет?
   - Откуда ты знаешь? Ты читала?
   Рут нетерпеливо качнула головой.
   - Нет необходимости. С какой стати все это окажется правдой? Ему ничего
не рассказывали. Записей не осталось, дневников нет. Это всего лишь слухи.
   - Гнездящиеся в кирпичах этого  дома,  пролетающие  сквозняком  по  его
коридорам, комнатам... и не надо говорить мне, что ты ничего не ощущаешь.
   - Нет. Я не знаю, о чем ты говоришь. Я не верю таким вещам.
   - Даже если Тому еще не наговорили ничего такого,  чем  же,  по-твоему,
занята моя почтенная мать в этот самый момент?
   - Она знает не все. - Хмурясь, Рут провела щеткой по волосам.
   Саймон опустил руки  на  ее  плечи,  когда  она  села  перед  туалетным
столиком, и произнес:
   - Рут, дорогая, подумай. Алисия все раскрутит как ведьма, которой она и
является; попытается добиться, чтобы ни одна унция греха, зла или горя  не
была забыта, прощена или потеряна.
   - Ты настолько ненавидишь ее?
   - Ненавижу? Нет, по крайней мере я  так  не  думаю.  Но  она  чертовски
опасна.
   - Она хочет узнать правду.
   - Не надо говорить мне, что, по-твоему,  все  сразу  исправится,  когда
каждый грязный шов окажется снаружи. Что вообще могут улучшить знания?
   - Но что мы еще можем сделать? Как иначе жить дальше?
   - Остается еще наш добрый друг Физекерли Бирн, притаившийся в  коттедже
в ожидании своего часа.
   - Что ты имеешь в виду? - Рут наконец взглянула на него.
   - Он добивается тебя, Рут. Или ты не заметила?
   - Не говори ерунды.
   - Любой нормальный человек уехал бы отсюда несколько дней назад. Что-то
удерживает его здесь, я сомневаюсь, чтобы это было удовольствие  от  моего
общества.
   - О да, я _нравлюсь_ ему, я согласна с тобой. Он из тех мужчин, которые
любят защищать, хотят быть необходимыми. А я _нуждаюсь_ в нем, и ты знаешь
это.
   - Он хочет трахнуть тебя.
   Она встала и подошла к постели, не глядя на него.
   - Какая разница, хочет или не хочет, - ответила  она.  -  Все  равно  я
слишком устала.
   Со смехом Саймон опустился в постель возле нее.
   - Вообще-то я бы предпочел, чтобы он убрался отсюда. Я не доверяю ему -
этому  безумно  раздражающему  медлительному   голосу,   этим   взвешенным
движениям.
   - Он делает дело.
   - Ну, пока что он не вставил тебе. - Как обычно, он  повернулся  к  ней
спиной. - Ты ведь не позволишь ему, так?
   - Это называется собака на сене.
   - Боже мой, Рут! Ты сама сказала, что очень устаешь.
   - А ты всегда или слишком пьян, или слишком свихнулся,  или  в  слишком
большом унынии.
   - Эти слова ты рассматриваешь как эротическое приглашение?
   - Как ты знаешь, ничего хорошего у нас не выйдет. В настоящий момент  я
не испытываю к тебе никакой близости.
   - Тогда выдай Физекерли Бирну его карточки. Отделайся от него.
   - Ради бога, Саймон. Он и есть то правильное, что было сделано здесь за
последние годы. Зачем мне отделываться от него?
   Он молчал слишком долго.
   - Так вот куда дует ветер. Я должен был понимать, что  верить  тебе  не
следует. Ты и моя мать... проклятые женщины!
   Откинув назад простыни, он потянулся к халату.
   - Куда ты?
   - Напиться.
   - Саймон, не будь смешным, это ерунда.
   Но дверь уже закрылась позади него.


   Кейт взяла телефонную трубку.
   - Алло? Да-да, никаких волнений. Нет, это было отлично. Завтра? Хорошо.
Спокойной ночи, дядя.
   Положив трубку на место, она решительно посмотрела на  Алисию,  Тома  и
Бирна.
   - Я отправляюсь на ленч к дяде Питеру. Потому что не верю всему  этому.
Я не верю ни в какие великие тайны. Прости меня, тетя Алисия, но я не могу
принимать все эти разговоры всерьез.
   - Но мать твоя упала в обморок. Неужели тебе это ничего не говорит?
   - Ты сама сказала, что она никогда ни в чем не признавалась. Что она не
помнит, что случилось. - Кейт возмущенно откинула голову  назад.  -  Могло
быть все что угодно... скверное путешествие или  что-то  еще.  Он  стар  и
одинок. И хочет принести извинения. И, по-моему, как раз вы ужасно  ведете
себя со всей этой ненавистью к мужчинам.
   - Ты прямо как твоя бабушка, -  произнесла  Алисия.  -  Она  была  моей
лучшей подругой. Мы вместе учились в школе. И однажды она говорила  мне  в
точности то же самое.
   - Почему мы все обращаемся к прошлому? Зачем все время извлекать его на
свет Божий?
   - Потому что оно определяет настоящее, - мягко сказала  Алисия.  -  Вот
поэтому мы те, кто мы есть.
   - Не могу в это поверить. Ерунда. Я  отправляюсь  в  постель.  -  И  не
глянув ни на кого, Кейт вылетела из кухни, хлопнув за собой дверью.
   Том, Алисия и Бирн остались втроем.


   - Расскажите мне о бабушке Кейт, - попросил Том.
   Бирн с любопытством поглядел на него.  Отсутствие  Кейт,  казалось,  не
затронуло Тома, его не волновала и в высшей степени напряженная  атмосфера
в  доме.  Лицо  юноши  светилось  энтузиазмом,  озарялось  стремлением   к
познанию. Карандаш  вновь  был  занесен  над  страницей,  уже  наполненной
аккуратными заметками.
   Он вел себя как  человек,  поддавшийся  чарам  истории,  охваченный  ее
волшебством. Ничто более не существовало для него, даже Кейт... ничто.  Он
так глубоко погрузился в эту повесть, что забыл обо всем другом.
   Алисия не обнаружила удивления.
   - Да, конечно, тебе  потребуется  знать  об  этом.  Первая  тайна  -  и
единственная, на мой взгляд - заключается в том,  что  Элла  была  дочерью
Элизабет. А Джон Дауни - просто калека, лишенный каких бы то ни было  сил.
Следует сделать выводы.
   - Я могу записать это...
   - Тогда продолжай. Напиши это сегодня же. Выясни все  об  Элле,  узнай,
кто был ее отцом. Посмотрим, что дом скажет тебе. Дерзай.
   Пышная детская настойчивость этой фразы, с точки зрения Бирна, странным
образом ободряла, вселяла дух.
   Том нервно глотнул.
   - Я больше не останусь в доме на ночь.
   - Я посижу с вами, - предложил Бирн. -  Считайте  себя  Золушкой,  а  я
пригляжу, чтобы мы вернулись в коттедж до полуночи.
   Том посмотрел на него.
   - Экая неожиданность. А почему?
   - Почему бы и нет?
   -  Значит,  и  вас  зацепило,  правда?  Хотите  увидеть  сами.   Хотите
проверить, не я ли фабрикую все эти истории с привидениями.
   - Мне... интересно. Да. - Это была правда.
   - Пусть останется, - внезапно сказала Алисия. - Он присмотрит за тобой.
   Том смотрел то на одного, то на другого.
   - Я действительно не понимаю, что происходит. Я  решительно  ничего  не
понимаю. Однако... - Он улыбнулся Бирну. - Я буду рад компании.
   - Хорошо, значит, решили. - Алисия  встала.  -  Утром  я  проведаю  вас
обоих. Если вы голодны, обед там, сбоку.
   Они  снова  поставили  кастрюлю  на  газовую  плиту,  а  потом  ложками
наполнили гуляшом суповые тарелки. Говорить особо  было  не  о  чем.  Бирн
ведал, как перестраивается ум Тома, обращаясь от настоящего к  создаваемой
им фантазии.
   Бирн принялся за посуду, а когда он повернулся,  чтобы  взять  кухонное
полотенце, комната уже опустела. Том возвратился в библиотеку.





   "Он старается не следить за ними. Он держится  в  стороне  -  насколько
возможно, - пытаясь не думать о подобных вещах.  Каждый  день  он  подолгу
задерживается в своей гостиной, каталогизируя библиотеку, читая все и вся,
что сумело привлечь его внимание.
   Но отвлечься надолго все равно не удается. Жуткие мысли приходят снова,
и  Джон  Дауни  начинает  скитаться  по  дому.  Ему  помогают   рампы.   С
наступлением сумерек начинаются его странствия. Он  переезжает  на  первом
этаже из комнаты в комнату, не имея сил устроиться на одном месте и как-то
расслабиться. Он вдруг замечает, что начал повсюду  раскладывать  книги  в
надежде на то, что какая-нибудь из них сумеет отвлечь  его,  направит  его
мысли прочь из этого неизбежного круга.
   Элизабет с Питером Лайтоулером гуляют, играют,  разговаривают  -  и  не
только. Он видит это в ее глазах, наполнившихся новой  чувственностью.  Он
понимает, что происходит с ними.
   И плоть восстает. Против его воли,  против  его  здоровья.  Он  ощущает
пульс желания, отвердение между ногами. Десять лет назад доктор  в  приюте
высказался вполне  откровенно,  даже,  можно  сказать,  графично.  В  этой
стороне и лежит смерть.
   Он пытается утомить себя, скитаясь по дому, хотя понимает,  что  и  это
тоже безумие. Он начинает считать  собственное  существование  нестерпимым
бременем - и для себя, и для всех остальных.
   ...
   Прошло две недели после того, как Лайтоулер переехал  в  дом.  Маргарет
надолго отправилась в Штаты погостить у старой подруги,  и  Элизабет  рада
обществу.
   Она находит своего мужа на террасе, колени его  покрыты  одеялом.  Джон
беспокойно листает страницы книги и,  когда  Элизабет  оказывается  рядом,
кладет ее на полку.
   - Что ты делаешь здесь, любимый? Уже полдень и тебе пора отдохнуть.
   Ведь перебравшись в поместье, он непременно отдыхает в это  время.  Она
замечает маленькую морщинку между его бровями, обычно свидетельствующую об
утомлении.
   - Я не устал. А может, и да, но я не хочу спать.
   Она опускается возле его кресла на низкую оградку и берет его за руку.
   - Не надо волноваться, Джон. Тебе не о чем больше  беспокоиться,  не  о
чем.
   - У Лайтоулера все в порядке, он устроился?
   Элизабет не глупа и понимает, что именно мешает дневному отдыху Дауни.
   - Сам он, похоже, удовлетворен, - говорит  она  медленно.  -  Однако  я
совсем не уверена в том, что он подходит нашему дому. Конечно, я знаю, что
он поможет мне управляться с делами,  но  ему  не  заменить  Мегс.  Он  не
способен на это; он вообще не представляет того, что требуется  здесь,  не
понимает нужд дома.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Ну, дом должен быть... - Почитаем, говорит ее ум. - Ухожен, - говорит
ее голос. - Он нуждается в постоянной заботе, кто-то должен менять  цветы,
задергивать занавески, вынимать почту, ставить книжки на место.
   - Ну, в этом-то виноват я. У меня вечно не оказывается под рукой нужной
книги,  а  возвращаться  в  библиотеку  утомительно.  Поэтому   приходится
оставлять по нескольку томов в каждой комнате... Тебя это не раздражает? -
Нотка беспокойства слышится в его голосе.
   Она улыбается.
   - Конечно, нет, дорогой. Это и твой дом. Книги меня  не  волнуют.  Дело
совсем в другом...
   - Выходит, он далеко не идеальный гость?
   - Мне не в чем укорить его. Просто он здесь не на месте. - Она  смотрит
ему прямо в глаза. - Сейчас его нет дома. Он отправился на  целый  день  в
город. А знаешь, Джон, мне кажется, что он тут ненадолго задержится.
   Она видит, как светлеет его лицо, как исчезает угрюмость.
   - Ладно, - говорит он порывисто, взяв ее за руку.  -  А  теперь,  может
быть, полежим... не хочешь?
   Уж это она просто должна ему.
   - Что может быть лучше.
   ...
   Они заходят слишком далеко. Это опасно и глупо... Он  говорит  ей,  что
все в порядке, что он чувствует себя отлично,  и  она  верит  ему.  Потом,
действительно, едва ли это занятие может принести какой-нибудь  вред.  Они
продвигаются вместе, не сомневаясь, и незаметно переходят границу.
   (Во всяком случае,  говорит  его  внутренний  голос,  разве  существует
лучший конец?)
   Ион выдерживает все до конца, а потом задыхается как рыба на  берегу...
сердце колотится, словно разрывая ребра, кровь грохочет  в  ушах,  красный
туман затмевает глаза.
   Ужас в том, что Элизабет  так  испугалась.  Со  слезами  она  извлекает
из-под кровати тяжелый цилиндр с кислородом и возится с  краном.  Руки  ее
прижимают маску к его рту, а нос жалостно подрагивает.
   Похоже, потребовалась целая вечность, чтобы  стих  этот  грохот,  чтобы
умолкли  вздохи.  Смертельно  истощенный,  он  лежит  в  оцепенении,  едва
сохраняя сознание.
   В комнате кто-то шевелится, раздаются негромкие звуки, и он  постепенно
приходит в себя. Он замечает, что она одета, а снаружи стемнело.
   - Джон? - Она наклоняется над постелью, берет его за руку.  -  Доставлю
тебя на несколько минут, надо позвонить доктору.
   Говорить невозможно, и он лишь чуточку качает головой.
   - Надо, Джон. Надо, чтобы тебя осмотрели.
   Он нетерпеливо отталкивает маску. Едва  слышный  звук,  шепот,  ниточка
жизни...
   - Не надо... не надо никому говорить...
   - Только доктору. Только Шоу, обещаю тебе.
   У него нет права остановить  ее.  Он  лежит,  терзаясь,  ненавидя  свои
мысли, ненавидя себя таким, каким он стал, ненавидя то, что  он  сделал  с
нею. Я сделал шлюху из моей жены, думает он. Я купил ее тело и  виноват  в
этом. Он видит ее белое лицо... руки, которые все еще дрожат от страха  за
него.
   Какой стыд.
   ...
   В ту ночь - посреди неуютной паузы между сном и бодрствованием - сердце
его останавливается.
   Он чувствует боль в руке и  груди,  внезапный  укол  извлекает  его  из
тяжелой дремоты. Он задыхается, погубленные легкие наконец сдали.  Воздуха
нет нигде.
   Пульс молотит во всем теле,  разрывает  плоть  сокрушительными  тяжкими
ударами. Одеревенев под натиском, он не  в  состоянии  шевельнуться.  Боль
везде и повсюду; она не позволяет вернуться дыханию.
   Чернота смыкается, смертельная чернота - страшней любой боли,  страшней
любого удара.
   Дуновение духа растворяется в черной пустоте. Все пропало, все исчезло.
   ...
   На  спокойной  высокой  равнине,  не  принадлежащей  ни   времени,   ни
пространству, появляется создание. Не слышно ни звука  -  ни  дыхания,  ни
движения. Оно лишь производит впечатление действия,  исполненного  воли  и
намерений.
   Дверь не открылась, ничто не переменилось, но нечто ощутимое  пересекло
ковер, направясь к бессильной плоти на постели. Бояться нечего, не  о  чем
беспокоиться. Нет больше будущих  страданий  и  нет  боли,  которую  можно
ощутить.
   Ночной свет отражается от столика.
   Подпертое подушками тело лежит на спине. Искаженное  лицо,  напрягшиеся
сухожилия... сине-серая кожа, пустые выкатившиеся глаза.
   Все увидено, отмечено и забыто.
   Неужели ворс проминается под чьей-то поступью? Впрочем, этого никто  не
может  увидеть.  Быть  может,  рисунок  на  ковре  дрогнул,  встревоженный
передвижением.
   Существо внезапно двигается - и дом содрогается. Конвульсивная  энергия
с силой ударяет по телу, сбрасывая его с постели. Грудь сжата  и  падением
расправлена - под тяжестью этой  прыгнувшей  энергии.  Со  стуком  валится
столик у постели, свет бьет вверх - под немыслимым углом.
   Воздух в доме двигается. Что-то проносится по длинным коридорам. Легкий
ветер втекает под дверями сквозь занавески, с  шелестом  перебирает  листы
книг,  оставленных  на  столе.  Темные  волосы  Элизабет   рассыпаются   и
вздымаются, движение не нарушает сна.
   Ветер врывается в комнату, в бессильные легкие, вновь наполняет  грудь.
Он  вылетает  из  открытого  рта,  снова  ныряет  в  него,  выталкивается,
проталкивается сквозь тело; вздыхает весь дом, словно кирпичи,  штукатурка
и деревянные балки сами помогают дышать этому человеку.
   Создание ждет, красные глаза блестят, наконец грудь  лежащего  начинает
двигаться  по  собственной  воле.  Создание  вздыхает,  и   неестественная
циркуляция воздуха постепенно ослабевает.
   Как раз  перед  рассветом  оно  оставляет  комнату.  Дом  теперь  очень
спокоен, если не учитывать трепещущего дыхания.
   ...
   Утром Элизабет находит своего мужа на полу и вновь вызывает доктора.
   Шоу предписывает строгий режим, несколько  месяцев  в  постели,  диету,
пилюли и микстуры.
   - Вам повезло, - говорит он, но Дауни не в силах ответить.
   Внизу хлопает дверь. Вернулся Питер Лайтоулер.
   ...
   Он сразу  понимает:  что-то  переменилось.  Только  вступив  в  залитый
зеленовато-золотистым светом холл, он видит перемену в  доме.  Белое  лицо
Элизабет, появившейся в дверях столовой, лишь подтверждает это.
   - Что случилось? - спрашивает он и, торопливо шагнув вперед,  берет  ее
за руку.
   -  Ох,  Питер,  Джон  так  заболел...  -  Утомленные,   слишком   долго
сдерживавшиеся слезы льются на ее щеки. Она пытается овладеть собой, но он
привлекает ее к себе. Она позволяет ему это сделать, но он не чувствует  в
ее теле расслабленности, даже малейшей. Он впитывает это и  все  прочее  в
доме. Над головой коридор, разверзаясь, уходит во тьму.
   - Что случилось?
   - У... у него вчера  был  самый  ужасный  приступ.  Я  думала,  что  он
умирает, но кислород помог, и Шоу сказал, что  все  будет  в  порядке.  Но
потом, ночью, сердце его остановилось, а я нашла его только  утром.  Когда
Шоу снова приехал, он сказал, что произошло чудо. Сейчас все прошло, но мы
не знаем, как он сумел пережить эту ночь.
   Глаза Питера  обшаривают  холл,  жерла  коридоров,  он  ощущает  нечто,
притаившееся там. На мгновение ему кажется, что он видит, как, укрывшись в
тени, нечто следит за ним. Наверное, животное, могучее, гибкое... Шрам  на
его щеке пульсирует.
   Он не обращает внимания.
   - Но что именно тут произошло?
   - У него был очень сильный приступ.  Шоу  сказал,  что  он  должен  был
умереть. Но он свалился с постели, и сердце его  каким-то  образом  сумело
вновь забиться. Я не понимаю, как это случилось, и Шоу тоже.
   - Но теперь все в порядке?
   - На какое-то время... - Она отодвигается от него. - Не  знаю,  надолго
ли... Мне трудно сказать такое, но тебе придется понять. Я люблю  Джона  и
не могу - не смею - причинять ему боль. Ему потребовалось  почти  умереть,
чтобы я поняла это.
   - Ш-ш-ш, маленькая. - Он прикладывает палеи, к ее губам.  Слова  всегда
опасны, в особенности в этом доме, где не бывает  незначительных  событий.
Ее следует остановить. - Не  говори  более  ничего,  ты  пережила  большое
потрясение. Не беспокойся, теперь не о чем беспокоиться. А  тебе  не  надо
прилечь? Ты выглядишь такой усталой.
   Он окутывает ее словами, и голос ее умолкает. Он провожает ее взглядом,
когда она направляется в свою комнату.
   Питер поворачивает в коридор, ведущий в комнату Дауни. Если Джон сейчас
там один, Лайтоулер получит шанс закончить дело, начатое  ядовитым  газом.
Он делает два шага к комнате и тут слышит движение внутри нее.  Медсестра,
полагает он. Дауни нельзя оставлять одного надолго.
   Подняв  свой  чемоданчик,  он  уносит  его  наверх  и  распаковывает  -
методически и задумчиво. А потом  подходит  к  перилам  и  останавливается
возле них, выжидая. Он всегда умел ждать, накапливая родственные силы воли
и энергии, и уверенно направлять их. Он размышляет о Голубом  поместье,  о
своем пребывании здесь. Он думает о собственном отце, о претензиях его  на
владение домом. И полностью идентифицирует себя с Родериком Банньером.  Он
разделяет ошеломление и гнев законного наследника, лишенного  своих  прав.
Ведь он и его  сын  теперь  лишены  положения  по  милости  женщин  из  их
собственной семьи.
   Овладеть поместьем для них - дело чести; ради этого можно  собрать  все
свое воображение, всю энергию и умение, которым владеют они оба.
   Тем не менее оказывается, что даже у Джона Дауни больше  законных  прав
на поместье, чем у них. Этот бледный и хилый калека здесь у себя дома, так
что Лайтоулеру остается только завидовать: чудо спасает его жизнь,  доктор
мчится бегом, и Элизабет Банньер плачет.
   Дауни  преодолел  даже  совращение  Лайтоулером  Элизабет.  Ну  что  ж,
посмотрим.
   Наконец дверь в комнату Дауни открывается. Свет косо  бьет  в  коридор.
Женщина в накрахмаленном фартуке и косынке выходит,  повернув  в  кухонное
крыло. В руках у нее кувшин. Это медсестра, быть может, она пошла  сменить
воду...
   Это шанс. Питер тихо спускается  по  лестнице  и  пересекает  холл.  Он
прикладывает  руку  к  двери  в  библиотеку.  Она  распахивается  под  его
прикосновением, и он обнаруживает, что глядит в глаза Джона Дауни...
   ...
   Темные лужицы глазниц следят за его приближением, черные дыры,  зияющие
в восковой белизне. Лайтоулер ощущает внезапное желание бежать, забыв  про
дом, чтобы убраться подальше от того, что он замечает в глазах Дауни.
   Смешно. Он отворачивается от недвижной  фигуры  в  постели.  Окно  чуть
приоткрыто, холодный сквознячок теребит занавеску. Он  видит  пятиконечные
листья плюща, похожие на ладони, машущие над подоконником.
   Он быстро пересекает комнату  и,  стукнув,  закрывает  окно,  прекрасно
понимая, что за ним следят.
   - Ну как вы, старина? -  Надо  говорить,  иначе  безмолвие  дома  может
извлечь из него правду. - Я слыхал, что вам  пришлось  тяжело.  Жаль,  что
меня здесь не было, ведь Элизабет наверняка перепугалась.
   Заметив, как шевельнулись серые губы, Питер склоняется над постелью.
   -  Так  что  же  случилось?  -  Он  вслушивается,  ожидая   возвращения
медсестры. Руки его начинают поправлять подушку под головой Дауни.
   - Обещай  мне.  -  Голос  больного  едва  уловим.  Серое  лицо  чуточку
порозовело от напряжения. - Обещай мне не причинять боли Элизабет. Обещай.
   Бессильная рука Дауни прикасается к его ладони. Больного было бы  легко
лишить жизни, придавить словно муху. Ничто  крепко  не  привязывает  этого
человека к жизни, убить его было бы даже слишком легко...
   Но наглый язык ведет Лайтоулера дальше.  Он  наклоняется  еще  ближе  к
постели.
   - Я не стану причинять вреда Элизабет. С чего бы вдруг? Ведь она  носит
моего ребенка.
   Улыбаясь; он ждет эффекта от своих слов. Он  хотел  бы  увидеть  слезы,
стоны, терзания. Похоже,  он  мог  бы  потешиться,  замедлив  конец  этого
человека. Убийство уберет его слишком легко, слишком быстро. Он смотрит  в
черные ямы, в которые превратились глаза Джона Дауни, и ожидает реакции.
   Веки медленно опускаются, больной не хочет продолжать разговор.  Легкое
оживление оставляет его щеки. Лайтоулер смотрит на смертную  маску,  вдруг
прикрывшую лицо Дауни, и неловко отодвигается от постели.
   Дауни слышал все, что сказал Лайтоулер.  И  слова  эти  отравят  каждое
мгновение его бодрствования, каждую  секунду,  которую  Дауни  проведет  с
Элизабет. В ее чреве растет дитя Лайтоулера,  пусть  на  палец  ее  надето
золотое кольцо Дауни.
   Злорадствуя, Питер выходит из комнаты, в триумфе своем не понимая,  что
он зашел слишком далеко.
   Он дал обещание и сдержал его.
   И теперь не может повредить Элизабет Банньер."





   Дверь в библиотеку распахнулась.
   - Пора идти, Том, - сказал Бирн спокойным голосом. - Как по-вашему?
   Не без колебаний Том опустил карандаш.
   - Еще немного, - проговорил он.  Лицо  Бирна  едва  заметно.  Наступила
почти полная темнота, и все  освещение  в  библиотеке  производит  обычная
лампа на письменном столе. Свет неровно ложится на лицо Бирна, подчеркивая
глубокие морщины.
   - По-моему, уже пора идти. -  Бирн  показывал  глазами  на  потолок.  -
Прислушайтесь. Разве вы не слышите?
   Слабый шелест колес  доносится  из  длинного  коридора,  выкатывает  на
площадку, огибает угол.
   Том поджал губы, побелевшие по краям.
   - Не понимаю... - Звякнула дверца лифта, запели блоки. - Кто это? -  Он
еще не продумал эту мысль. Имя Джона Дауни даже не приходило ему в голову.
   - Пошли! - Бирн схватил юношу за руку и потянул  в  сторону  одного  из
французских окон.
   Вздрогнув, остановился лифт, заскрипела дверца.
   - Подождите минутку... Не понимаю. Здесь кто-то есть.
   - Дверь заперта! - Бирн сражался с задвижкой.
   - Не может быть, я никогда не закрываю ее.
   - Ключ с другой стороны.
   Том тоже увидел его - снаружи в замке. Воздух  вокруг  него  наполнился
странным запахом, чем-то химическим и едким. Тут только он  вспомнил  этот
звук и понял его природу. Колеса  оставили  холл  и  медленно  покатили  в
сторону библиотеки, истинный ужас и паника охватили его.
   - Господи! Он едет к нам!
   Кулак Бирна пробил стекло, пальцы ухватили за  ключ,  повернули.  Дверь
открылась, аммиачная вонь ударила в нос, наполнила пазухи.
   Они вывалились на террасу - слишком близко, совсем рядом с домом. Запах
аммиака уже проникал в тихий ночной сад.
   Позади что-то звякнуло, и перекосившийся на мгновение свет выхватил  их
напряженные бледные лица; не оглядываясь  назад,  они  поняли,  что  лампа
погасла. Он - кем бы он ни был - уже находился возле французских дверей. И
всю террасу окружали рампы, спускающиеся с уровня на уровень...
   Спотыкаясь, они сбежали по ступеням на лужайку и, поднырнув под  нижние
ветви деревьев, бросились к дорожке.  Неровный  хруст  гравия  под  ногами
радовал душу. Ноги их цеплялись за мелкие камни, сердца грохотали, в  ушах
гудело.
   Тихие деревья вокруг них внимательно наблюдали.
   Они  остановились,  только   оказавшись   в   коттедже.   Когда   дверь
захлопнулась за ними, Том услышал, что Бирн с неразборчивым  ругательством
потянулся к выключателю.
   - Боже мой, _что это было_? - Том отметил  необычайную  бледность  лица
Бирна. Нетрудно было догадаться, что и сам он выглядит не лучшим  образом.
Бирн сунул  руку  под  кухонный  кран,  потом  перевязал  ее  платком.  На
хлопковой  ткани  немедленно  проступило  ярко-алое  пятно,   продолжавшее
расползаться.
   Ощутив, что губы его пересохли, Том облизнул их языком  -  без  особого
успеха.
   - Я думаю... я думаю, что это был призрак Джона Дауни. Если вы верите в
подобные вещи.
   - А вы?
   - Другой возможности не остается.  -  Голос  его  прозвучал  неожиданно
сухо. - Решать не мне. Всем этим  кто-то  распоряжается.  -  Том  еще  раз
посмотрел на побагровевшую ткань на руке Бирна. - Надо  бы  показать  вашу
руку.
   - Все будет в порядке. - Бирн возился с повязкой. Холод  в  его  голосе
сделал последующие слова почти невозможными. - Итак, вы думаете,  что  это
был призрак? Существо сверхъестественное?
   - А что же еще? - Том взглянул прямо ему в лицо. - Подумайте  сами.  Вы
согласитесь немедленно вернуться в поместье? Рискнуть, предположив, что мы
ошиблись - и в источнике шума, и в запахе? Увидели один и тот же сон. - Он
подошел к окну и посмотрел вдоль дорожки, на опутанное  паутиной  деревьев
поместье. - Итак, вернемся?
   - Нет, - ответил Бирн. - Ни за что.
   - Боже, что за  вечер!  Отдам  все  что  угодно  за  пиво!  -  с  пылом
проговорил Том.
   - Пабы как раз закроются, пока мы до них доберемся, -  сказал  Бирн.  -
Придется ограничиться кофе. Или вы хотите чаю?
   - Лучше кофе, - вздохнул Том. - Крепкого и черного.
   Бирн взял кувшин и наполнил чайник.
   - Я тут... кое-что экспроприировал в поместье.
   Том остался на своем месте.
   - Вижу, вы устроились как дома.
   - Часть сделки, - кротко ответил Бирн, - жилье и пансион. Так же как  и
у вас.
   - Простите, но я ни в коей мере не осуждаю вас.  -  Глупые  слова.  Том
вернулся в комнату и заставил себя сесть за стол. Оба не хотели говорить о
поместье, которое было так близко - как раз в конце дорожки.  Но  что  еще
могло  там  сейчас  находиться?  Разговор  вышел  скомканный  и  неловкий.
Процветали нейтральные темы - политика, музыка, образование. Никому из них
даже не пришло в голову лечь в постель и попытаться уснуть.
   - А у вас есть братья или сестры? - спросил Бирн спустя какое-то время.
   - Нет, я единственный ребенок. Моя мать... я не знаю своего  отца.  Они
разъехались до моего рождения.
   - А вы знаете, кто это был?
   - Какой-то знакомый мамы по университету. Прогостивший у нее одну ночь,
как  сказала  она,  особа  незначительная.  Не  такая,  чтобы  можно  было
рассчитывать на совместную жизнь.
   - Тем не менее он сумел начать вашу жизнь...
   - Именно так. - Том допил кофе. - А как насчет вас? Откуда вы?
   - Я родился в Лондоне, хотя до недавних времен жил в Йоркшире.
   - И что же вы делаете здесь?
   Бирн откинулся на жесткую спинку кухонного стула.
   - Провожу время, устроил себе перерыв...
   - Я бы сказал, что быть садовником в поместье - это не отдых.
   - Смотрите, кто говорит! Знаете что, это должны были  делать  вы.  Кейт
попросила меня остаться, чтобы дать вам свободу.
   - Боже, а  я  провожу  все  время  в  этой  проклятой  библиотеке...  Я
действительно не понимаю, что происходит. - Том взъерошил пальцами волосы.
Здесь он чувствовал себя скованно, вокруг было слишком неопрятно,  слишком
грязно. - Я хочу сказать, что всякий может попытаться  написать  книгу;  и
почти все, кого я знаю (сотни человек... и вы тоже), считают, что все  это
выдумано, однако нельзя сказать, нельзя сказать наверняка...
   Бирн посмотрел на напряженное лицо Тома, на его угрюмые глаза.
   - А чем же еще вы заняты?
   - Это... это какое-то нагромождение совпадений. Мне все время  кажется,
что я имею дело  с  альтернативным  ходом  событий,  с  неким  нелинейным,
холистическим  [холизм  -  философское  течение,  утверждающее,  что   мир
является  результатом  творческой  эволюции,  направляемой  нематериальным
фактором целостности] подходом к прошлому...
   - Противоречие в терминах. Время _прямолинейно_, по крайней мере  таким
мы воспринимаем его. Рождаемся, живем, умираем. Что бы вы  ни  делали,  из
этой последовательности не выпрыгнуть. Но все это несколько... старомодно,
правда? А я никогда не замечал в вас склонности к кристаллам и гороскопам.
   Но Том ничего не ответил, даже не улыбнулся на легкий укол.
   Бирн попробовал снова.
   - Почему вы не уезжаете из поместья? Что держит вас здесь?
   - Вся беда в этой работе. - На миг глаза Тома закрылись. - Слова текут,
повествование приобретает форму. Здесь обитает нечто  реальное,  такое,  о
чем должны узнать люди...
   - Итак, вы здесь не из-за Кейт?
   - Кейт? - На мгновение Том отвлекся. - Я...  я  не  знаю.  Она  целиком
впутана в эту историю, и я еще не способен освободить ее...
   - А Питер Лайтоулер?
   - Жестянка с червями, древними  и  гниющими,  но  все  еще  ползающими,
шевелящимися...
   Бирн спросил:
   - Но что вы собираетесь делать со своими записями,  Том?  Неужели  ваше
повествование способно каким-то образом все уладить?
   - Боже мой, я не знаю! Я надеюсь на это, но хотелось бы знать... Боюсь,
что одной  книги  не  хватит.  Мне  почему-то  кажется,  что  я  связан  с
происходящим более непосредственным образом.
   - Как это может быть?
   - Не знаю. Похоже, я говорю непонятно. - Том вздохнул. Утомление  после
трех бессонных ночей наконец одолело его. - Не знаю, как насчет вас, но  с
меня на сегодня довольно.
   - Согласен. - Бирн указал на софу. - Вам не надо укрыться?
   - Нет, - ответил Том, распрямляясь на  ней  во  весь  рост.  Глаза  его
немедленно закрылись, и через считанные секунды он уснул.


   Том думал, что утром ему будет трудно вернуться в поместье,  однако  на
деле все  оказалось  наоборот.  Он  торопливо  проглотил  завтрак,  кивком
распрощался с Бирном и едва ли не бегом бросился к дому.
   Торопливо поприветствовав Кейт и Рут, он сразу направился в библиотеку,
где его терпеливо ожидали стол, листок и  карандаши,  выстроившиеся  возле
бумаги. Кто-то убрал разбитое стекло и собрал лампу, хотя к ремонту еще не
приступали.
   Этим  займется  Бирн,  подумал  Том  рассеянно.  В  конце  концов,  его
собственная работа...
   Запах аммиака выветрился; ничто не напоминало о  случившемся,  если  не
считать разбитого окна. Неужели остальные тоже слыхали это? - подумал  он.
Неужели тень Джона Дауни прикоснулась вчера не только к нам?
   Но он уже сидел за столом с карандашом в руке,  и  чистый  лист  бумаги
манил его ровной поверхностью.
   Том начал.





   "Он видит их. Каждый день, каждый час дня. На той стороне  лужайки,  за
нагими деревьями он видит их сплетающихся,  словно  ползучие  растения.  С
помощью бинокля, который  дала  ему  жена,  Дауни  разглядывает  их,  пока
Элизабет не исчезает из поля зрения, страстно опираясь на руку Лайтоулера.
   Их отношения могут быть вполне невинными. Дауни  готов  допустить  это.
Когда-то он сам и свел их, даже поощрял эту дружбу. Играй в теннис, сказал
он. Тебе нужны упражнения.
   (Сам пригласил Лайтоулера в поместье, продолжает негромкий  голос.  Сам
накликал эту интригу...)
   Он вспоминает слова, которые Питер Лайтоулер шепнул ему на ухо.  Она  в
тягости,  и  в  этом  все  дело.  Ребенок  Лайтоулера.  Будущий  наследник
поместья, который будет бегать  по  его  коридорам,  садам  и  лесам,  как
полноправный его хозяин или хозяйка.
   Ревность одолевает его, доводит до безумия. Как могла она сделать  это,
как могла Элизабет лечь с этим... мальчишкой, этим щенком?
   Он ни  на  мгновение  не  сомневается  в  истинности  слов  Лайтоулера.
Погруженный в мрачные раздумья, прикованный к кушетке в библиотеке, слабый
как кукла, бесполезный во всем... жуткие мысли размножаются и  сплетаются.
Неужели она лгала и о том, что была изнасилована в  детстве?  Быть  может,
они устроили заговор с целью лишить ее брата наследства? Неужели уже тогда
она была лживой и жадной?
   Нет-нет, возражает часть его души. Только не Элизабет, она не  из  тех,
кто способен на подобные действия.
   Неужели она алчна и безнравственна? Мглистыми зимними вечерами  ум  его
скитался по злым тропам. Она была с ним близка перед тем, как он  едва  не
умер. И притом  знала,  что  это  опасно.  Боже  милостивый,  неужели  она
понимала, что произойдет? И надеялась на это, желая отделаться от него?
   Постоянное ее внимание к его здоровью и комфорту, с его  точки  зрения,
свидетельствует лишь о вине. Слабость и  переутомление  не  позволяет  ему
заметить печали в ее глазах.
   При этом он только рад, когда она начинает находить причины,  чтобы  не
быть возле него.
   Он знает, что она делает, и даже с непонятным удовлетворением  отмечает
всю истинность своих подозрений. Он держит бинокль под рукой и ждет -  уже
с нетерпением. Когда он поправится и вернется  в  свое  кресло,  то  можно
будет пользоваться всем домом.
   Тогда он сможет следить  за  ними  из  любого  окна.  Тут  уж  окажется
бесценным лифт, который она установила,  это  надо  признать.  Из  верхних
комнат он будет видеть их - куда бы они ни пошли - всю зиму, пока  деревья
не спрячут поместье в тени своих листьев.
   Тогда она не сумеет более скрывать. Дитя станет  заметно,  ей  придется
объяснить, и тогда он все узнает. Узнает наверняка.
   ...
   Беременность - это как сон, думает Элизабет.  Она  прижимает  пальцы  к
вздувшейся талии. Тело становится странным и незнакомым, и  ты  понимаешь,
что в нем происходит чудо. Ты думаешь о том, насколько подрос твой будущий
сын или дочь. Сформировались ли ручки, открылись ли глазки.
   Мир вокруг более не имеет значения. Он  превратился  в  бледную  страну
теней, сделался самым слабым из воспоминаний. Цвета теряют  свою  яркость,
люди не вызывают интереса. Странные пробелы в ее памяти не  удивляют.  Для
нее существенно только это чудо: растущий внутри нее человек.
   Не первой из женщин Элизабет спасается  от  трудностей  мира  в  мечтах
беременности.
   Она лишь самым смутным образом представляет, что происходит. Возле  нее
нет старшей женщины, у которой можно  было  бы  спросить:  Мегс  гостит  у
старых друзей в Америке, книги  и  журналы  повествуют  о  беременности  и
деторождении только в самых  общих  формах.  Но  собственное  незнание  не
смущает  ее.  Она  верит,  что  все  будет  в  порядке.  Вещь   совершенно
естественная, мир не знает более естественного события. Легкое любопытство
преображается в любовь. Не думая о будущем, Элизабет позволяет себе любить
нерожденного ребенка всем сердцем.
   В конце концов у нее никого больше нет.
   Джон чувствует себя много лучше - физически. Все свои дни он проводит в
каталке и разъезжает по всему дому с биноклем на коленях.  Следом  за  Шоу
она надеется, что увеличившаяся  подвижность  прогонит  депрессию,  но  до
этого еще не дошло.
   Она сказала о ребенке, но ничто не переменилось. Он  даже  особенно  не
заинтересовался.
   Джон в библиотеке; разглядывает ружье, прибывшее сегодня  утром.  Чтобы
пугать ворон, утверждает он. Джон  устал  от  этого  постоянного  мерзкого
карканья.
   Он смотрит на нее, иронически подняв брови.
   - Ребенок?.. Ну, Элизабет, ты потрудилась.
   Она не понимает его.
   - Подумай только, какое это чудо! - говорит она  с  надеждой.  Элизабет
присела на стол и листает страницы оказавшейся перед ней книги;  заголовок
"Искусство стрелка", подзаголовок "Для джентльменов".
   Или она недостаточно подготовила почву? Неужели она торопит  события  и
сделала все не так - без такта и чувствительности?  Она  ожидала  от  него
радости, восторгов.
   - Подумай, что один-единственный раз... боги были очень добры к нам.
   - Ты в это веришь? - Голос  его  так  резок.  -  Значит,  Бог  совершил
очередное чудо?
   Она хмурится.
   - Но мы ведь и не надеялись на детей?
   - И  какое  же  имя  ты  дашь  ему?  Намереваешься  следовать  семейным
традициям?
   - Я... я еще не думала. Я думала, что ты будешь так рад...
   - Бога нет, Лиззи. - Голос его бесстрастен. - Тебе следовало знать это.
Нет Бога и нет чудес.
   А потом он  разворачивает  свое  кресло  назад  и  по  паркетному  полу
направляется к лифту, вновь отступая на верхние этажи поместья."





   - Вы слышали что-нибудь этой ночью? - спросил Бирн у  Рут,  стоя  возле
дорожки. Она остановила свою машину по пути в школу.
   - Что  именно?  Помню,  кричала  сова.  Я  спала  крепко  и  ничего  не
слыхала... что вы имеете в виду? - Она ничего не изображала,  карие  глаза
теплились кротким удивлением.
   - Том считает, что мы видели  призрак  Джона  Дауни.  Я  слышал  шелест
колес, чувствовал запах аммиака. В общем, что-то там определенно было. Нам
пришлось разбить окно, чтобы выбраться из библиотеки. -  Бирн  видел,  что
Рут не слушает, что внимание ее приковано к чему-то еще.
   - Слишком буйное воображение, в этом беда Тома.
   - Рут, я тоже  все  слышал.  -  Бирн  протянул  вперед  руку,  все  еще
обмотанную окровавленным платком.  -  Иначе  зачем  мне  потребовалось  бы
заработать вот это?
   Рут глядит на руку, и Бирну кажется, что она бледнеет. Однако голос  ее
остается сдержанным.
   - Ох, значит, вы хотите съездить в Эппинг? Показать свою руку доктору?
   - Рут! Послушайте, что я вам говорю!
   - Я... я не могу, Бирн. Я не  могу  себе  этого  позволить.  Во  всяком
случае, сейчас. - Руки ее на рулевом колесе напряглись.  -  Я  поговорю  с
вами, обещаю. А сейчас я уже опаздываю. Простите. - Она  бросает  на  него
торопливый взгляд, и тело выдает ее - напряжением рук, паникой в глазах.
   Рут наклонилась вперед, включив зажигание.
   - У меня есть идея. Вместо праздника мы  устроим  распродажу  растений,
пригласим владельцев местных питомников, пусть у каждого будет прилавок.
   Бирн не сдавался.
   - В Голубом поместье нечисто, Рут!
   - Вот что, Бирн, вы явно наслушались Саймона. Никаких  призраков  здесь
нет. Мне действительно пора ехать. Пока, до  вечера...  -  Она  нажала  на
педаль, и машина тронулась с места.
   Бирн,  хмурясь,  проводил  ее   взглядом.   Какое-то   упорное,   почти
невротическое сопротивление. Она не хотела, чтобы открылось прошлое, и  не
могла управиться с настоящим. Интересно,  когда  оно  сломится  -  упрямое
отвержение обстоятельств? Когда она поймет простую  истину:  в  этом  доме
обитает нечисть, взявшая ее вместе с родственниками в заложники?
   Потом,  какую  роль  здесь  исполняет  он  сам?  Почему  она  с   такой
непреклонностью настаивала на том, чтобы он остался здесь,  почему  Алисия
захотела воспользоваться его присутствием? Да  почему  и  сам  он  захотел
остаться? Вчера он по собственной воле решил вызволить Тома и  сделал  это
без чьих-либо просьб.
   Дом что-то значил и для него. Следовательно, и он сам входит в  историю
поместья.
   Бирн медленно повернулся и посмотрел вдоль дорожки на поместье, которое
выжидало, затаив дыхание.
   Он нерешительно направился к дому.  Стены  уходили  вверх  так  высоко,
словно собирались рухнуть и похоронить его под своими  обломками.  В  окно
был виден  Том,  писавший  за  столом  в  библиотеке.  На  мгновение  Бирн
позавидовал столь легкому бегству, обещавшему спасение от реальности. Бирн
не мог смаковать предстоящее ему дело.
   Когда он открыл заднюю дверь, дом охватил его железной хваткой. В кухне
так обычно не бывало. Обычно сдавливало только в холле и дальше. Но  дверь
чуть скрипнула, когда он открыл ее, а солнечный свет,  втекавший  в  окно,
казался жестким и тяжелым.
   Он нашел Саймона в кухне занятым чисткой картошки и произнес без всякой
преамбулы:
   - В этом доме обитает нечисть. Что вы знаете об этом?
   Саймон остался  сидеть  спиной  к  нему.  Только  перестал  возиться  с
картошкой, наклонился вперед, уронив голову.
   - Саймон! Отвечайте же!
   Тот неторопливо повернулся. Кожа его сделалась восковой в этом  тяжелом
свете, и потрясенный Бирн заметил слезы на  щеках  Саймона.  Но  когда  он
наконец заговорил, голос его был на удивление ровным.
   - Мне лично известна только Лягушка-брехушка. Другие исчадия ко мне  не
добираются. - Саймон указал в угол  комнаты,  на  упавшее  на  пол  старое
пальто.
   Только это не было  старое  пальто.  И  никакое  воображение  не  могло
превратить эту тварь в дворнягу.
   Там, сверкая красными глазами, сидел огромный  пес.  Грубая  серо-белая
шерсть  покрывала  выпуклые  напряженные  мышцы.  Кончики  ушей  его  были
красными, когти  запятнаны  кровью.  Открытую  свистящую  пасть  окаймляли
багровые губы.
   Прямо на глазах Бирна тварь поднялась и, раздувшись так, что стала  ему
по грудь, потопала к нему через комнату.
   Бирн невольно отступил назад,  спиной  толкнув  шкаф.  Звякнул  фарфор,
Саймон расхохотался.
   - Не беспокойтесь, - сказал он. - Она симпатизирует вам.
   - А откуда вы знаете? - Бирн  буквально  лишился  дыхания.  Яростные  и
безумные красные глаза внимательно разглядывали его.
   - Вы видите ее и тем не менее живы. Вам оказана _великая_ честь. Как  и
мне. К тому же вы работаете в саду.
   - А причем здесь моя работа?
   Лягушка-брехушка отвернулась от него и, ступая по плиткам,  направилась
к  Саймону.  Существо,  остановившись  возле  него,  село,   преднамеренно
придавив лапой ноги Саймона.
   - За садом следит Листовик. Разве вы не замечали этого? И тем, кого  он
невзлюбит, приходится плохо... Вы встречали моего отца, не  так  ли?  Этот
шрам на его лице оставил Листовик.
   - И вы не решаетесь выходить из-за него?
   - Боже мой, наконец хоть кто-то понял! - В словах звучала насмешка,  но
глаза говорили совсем иное. - Следовало бы отпраздновать,  предложить  вам
выпить, но мои поставщики еще не прибыли.
   - Расскажите  мне  о  Листовике.  -  Все  это  время  Бирн  разглядывал
невероятное создание, сидевшее у ног Саймона. Глаза его были закрыты,  оно
казалось меньше, не таким грозным. Он перевел взгляд на Саймона,  а  когда
оглянулся, Лягушка-брехушка исчезла.
   Но память  о  белой  шкуре,  багровых  кончиках  острых  зубов  и  ушей
осталась.
   - _Где же_ она? Куда она девалась?
   - Здесь, - ответил Саймон спокойно. - Вот тут, или там...
   Он обвел рукой кухню, и Бирн повсюду видел - нет, ощущал -  присутствие
пылающих глаз, напряженных мышц и острых терзающих когтей.
   - Господи! Как вы можете _переносить_ это?
   - Выпивка помогает и еще то, что вы тоже видите ее. Значит, я не  такой
безумец, каким меня считают. Выходит, болезнь заразна, раз вы тоже  видите
ее.
   - Нет. Она существует на самом деле. И никто из нас не безумен. -  Бирн
сел у стола. - Рассказывайте. Говорите же.
   - Вы спросили меня о Листовике. _Забавное создание_. Он живет в зеленых
вещах, во всем, что растет. Можно провести руками по  зеленой  изгороди  и
ничего не почувствовать, а потом попробовать  снова  и  ощутить,  что  она
живая, обитаемая и сознательно ожидает вас. Вы, должно быть, замечали  это
- в деревьях, в розах, на грядках капусты. Вы же садовник в конце  концов.
Какую-то излишнюю живость, реакцию,  действие...  он  любит  прикидываться
травой или шипастым растением, способным нанести рану.
   - Но почему никто не видит его? Или они не знают о нем?
   - Ну, это часть мифологии дома. Женщины _знают_ о его присутствии,  как
и  о  Лягушке-брехушке.  Но  для   них   Лягушка-брехушка   что-то   вроде
нечистопородного колли. Ну а Листовик... пустяковый  и  безобидный  лесной
дух или что-то в этом роде. Они вообще очень редко о них думают, словно их
рассудок отказывается признать существование обеих тварей.
   - Даже Алисия?
   - Моя дорогая матушка? Да, вы правы. Она здесь лишняя. В ней нет  крови
Банньеров. Она никогда  не  видела  Лягушку-брехушку  или  Листовика,  но,
по-моему,  все-таки  знает  об  их  существовании.  Очевидно,  у  Элизабет
Банньер, бабушки  Рут,  был  воображаемый  друг  или  игрушечная  собачка,
которую она звала Лягушкой-брехушкой, и девочка считала, что они  охраняют
сад. А хорошо получается: хранитель сада прямо из ада...
   - Прекратите, Саймон, это серьезно!
   - Да, это серьезно настолько, что я готов  сделать  _все  что  угодно_,
лишь бы убраться отсюда.
   - Тогда выходите. - Бирн открыл заднюю дверь. - Я отвезу вас в Эппинг.
   - Вы кое о чем забываете. - Красноречивые  руки  распахнулись,  путь  к
двери Саймону перекрывала Лягушка-брехушка, полные жизни багровые  кончики
ушей и зубов просто пылали.
   Неужели эта тварь все время пыхтела, открыв пасть?
   Существо шагнуло к нему, раздуваясь,  и  в  ужасе  Бирн  отступил.  Все
вокруг было жутко искажено. Тварь плыла, наполняя собой всю комнату. Кухня
съежилась, Саймон стал похож на куклу,  мебель  превратилась  в  спичечные
коробки. Лягушка-брехушка сделалась выше Бирна, огромная  голова  нависала
над ним, горячая кровь капала на его плечи.
   - Убирайтесь отсюда!  -  Откуда-то  из  иных  измерений  донесся  голос
Саймона, хрупкий словно тростник.
   Оцепенение оставило Бирна, и он бежал из кухни.





   Споткнувшись на террасе, он сделал шаг к  саду.  _Листовик  любит  быть
травой_, вспомнил Бирн,  запрещая  себе  беззаботно  ступить  на  лужайку.
Безопасно ли на террасе? Где вообще можно  считать  себя  в  безопасности?
Какая   причудливая   разновидность   безумия   овладела   им,    позволяя
непринужденно  разговаривать  с  человеком  в  присутствии  создания,  чье
существование его рассудок даже не мог признать?
   _Было ли_ оно реальным? Разум его уже не допускал  существования  этого
колосса, чье жаркое  животное  дыхание  только  что  вырвалось  из  пасти,
нависшей над его головой. Поежившись, Бирн поглядел назад в кухню.
   Ничего особенного. От двери начинался  чистый  плиточный  пол,  в  окне
виднелась голова Саймона, согнувшегося над  картошкой,  словно  ничего  не
случилось.
   Да и _что_, собственно, произошло? Неужели он обезумел,  грезил  наяву?
Тем не менее Бирн знал, что это не сон и не  галлюцинация.  Руку  все  еще
дергало там, где он порезался стеклом вчера вечером,  выбираясь  из  дома.
Бирн не знал, осмелится ли он войти в него еще раз. Дом не хотел его и  не
нуждался в нем...
   А это еще что такое? ДомА не живут, у них нет воли.  Дом  этот  не  что
иное, как обычное сооружение из камня, кирпичей и раствора, мрачный пример
эдвардианской напыщенности. С чего это он убеждает себя  в  том,  что  дом
этот жив и обладает сознанием?
   Бирн спустился по ступеням с террасы, вышел на  лужайку.  Сошло.  Трава
под ногами казалась гладкой, ровной, зеленой,  отнюдь  не  живой  в  своих
растительных глубинах. Листья над его головой  едва  шевелились.  За  ними
пылало безукоризненно синее небо, раскинувшееся обжигающим пологом.
   Вдруг рядом с ним оказалась Кейт в милом алом  платье,  с  сумочкой  на
длинном ремешке. Она шла к нему от ступеней.
   - Привет, Бирн. - Кейт одарила его улыбкой. - Что с  вами,  киска  язык
откусила?
   Он посмотрел на нее.
   - Расскажите мне о Лягушке-брехушке. - Имя это становилось  испытанием,
едва ли не паролем. Что еще могло доказать, что эти люди, так же как и он,
не расставались с рассудком?  Испытание  чесноком,  сценка  с  вампиром  и
зеркалом? Видит ли Кейт ее?
   Отмахнется, решил Бирн. Скажет, что  мне  показалось,  что  ничего  тут
нет...
   - Я опаздываю, - объяснила она радостным голосом. - Я отправляюсь  пить
кофе к достопочтенному дядюшке, можете сказать им. - Она искоса  взглянула
на него и  подняла  подбородок,  словно  рассчитывая,  что  он  попытается
остановить ее. - Встретимся позже, Бирн. И не перерабатывайте. День  будет
жаркий.
   Он видел, как она выкатила велосипед из гаража  и  налегла  на  педали,
направляясь в деревню. Девица раскусила его: частью  души  своей  он  и  в
самом деле хотел крикнуть ей, запретить оставлять поместье.
   Но как это сделать? Не его дело, не его роль, и незачем вмешиваться.
   Оставалось косить траву. Бирн топнул, приминая переросшие  травины,  и,
не сходя с места, решил немедленно взяться за лужайку. Физическая работа -
в ней-то он и нуждается больше всего. Честный труд на свежем воздухе,  где
нет странных теней и осложнений. Рут тоже обрадуется: сад приобретет более
опрятный вид. Скосив траву, он преобразит облик  всего  поместья,  охватив
его  аккуратной  изумрудной  полосой.  Даже  дом  станет  выглядеть  менее
запущенным.  Того  и  гляди  -  он  едва  не  расхохотался  -  сойдет   за
пригородный.
   Бирн отыскал в гараже древнюю  бензиновую  косилку.  Горючего  хватало.
После нескольких попыток косилка обрела свою вонючую жизнь.
   Он выкатил инструмент на луг перед домом, решив начать именно отсюда, -
чтобы Рут, возвращаясь домой, увидела его работу, - и приступил к  косьбе.
_Листовик любит быть травой_, припомнил Бирн снова. А теперь  посмотрим  -
любит ли он, когда его косят.
   Трава разлеталась из-под ножей зелеными каскадами.


   Потом приехала Алисия. Она подъехала к  поместью  и  заметила  занятого
делом Бирна, но  не  остановилась  рядом  с  ним  и  даже  постаралась  не
обнаружить этого. Лицо ее показалось одеревеневшим.
   Она оставила машину перед гаражом и вошла в заднюю дверь.
   Оказавшись  внутри  кухни,  она  мгновение  постояла  спокойно,  словно
прислушивалась к тишине дома. Глаза  ее  обежали  уголки  комнаты,  уделив
особое внимание пальто, упавшему на пол. Потом она кивнула и направилась в
холл.
   Алисия вошла прямо в библиотеку, заглянула в дверь. Том, согнувшись над
столом,  лихорадочно  писал.   История   глубоко   увлекла   его.   Алисия
удовлетворенно улыбнулась.
   Потом она аккуратно прикрыла дверь, и на ее  лице  сохранилась  прежняя
сосредоточенность. Она старалась не помешать своему протеже.
   Именно поэтому она и пришла, ради этого все и затеяла. Дело было в Томе
и его книге. И в доме.


   Она обнаружила своего сына в комнате, где  стоял  телевизор.  Там  было
темно и тесно, задвинутые шторы закрывали солнечный свет. Алисия наморщила
нос, ощутив застоялый запах табака и алкоголя.
   Перебирая каналы,  Саймон  горбился  в  кресле  спиной  к  ней.  Алисия
молчаливо поглядела на него. Как и Том, он не заметил ее.
   Не говоря ни слова,  она  прошла  мимо  сына  к  единственному  окну  и
раздвинула занавеси.
   - Доброе утро, дорогой. Тебе не кажется, что здесь слишком мрачновато?
   Он опустил пульт и вздохнул.
   - Иначе экран отсвечивает, и ты прекрасно это  знаешь.  Хотя  смотреть,
собственно, нечего.
   - Тогда ты можешь поговорить со мной.  -  Алисия  села  напротив  него,
окинув комнату острым взглядом.  Ни  бутылки,  ни  бокала.  Лишь  одна  из
кухонных кружек пристроилась на твидовой ручке кресла Саймона.
   Выглядел он ужасно, много старше своих лет. Утомленный  и  унылый,  как
старый ботинок. Она решила воздержаться от комментариев.
   - А где Кейт? - спросила Алисия.
   - По-моему, поехала к старику.
   - После того, что мы рассказали ей? - Алисия нахмурилась.
   - А что ты еще ожидала? Ты не помнишь, как поступают  в  двадцать  лет?
Или ты сама следовала в этом возрасте советам старших и более умных людей?
- ответил он с горечью. - На деле, дорогая  матушка,  ты  просто  толкнула
Кейт в лапы папаши.
   Алисия качнула головой.
   - Она не такая дура.
   - Но любовник засел безвылазно в библиотеке, а  в  саду  от  нее  толку
немного. Что еще ей остается делать? Смотреть со мной телек?
   - Есть и худшие занятия. Почему вы не заведете видео?
   - Рут не одобряет, а сам я не могу съездить.
   Алисия листала "Рейдио таймс".
   - По четвертой сегодня "Некоторые любят погорячее".
   Его темные бездонные глаза сверкнули.
   - Видел и часто. Но посмотреть всегда стоит, как по-твоему?
   Она улыбнулась.
   - О'кей. - И задвинула занавески.
   Дом охватил их.


   День тянулся. Бирну - вспотевшему, фут за футом  выхаживающему  в  этом
пекле, -  он  казался  бесконечным.  Косилка  то  и  дело  глохла,  и  ему
приходилось, пожалуй, уж  слишком  много  времени  проводить  на  коленях,
сражаясь с грязной машиной, марая маслом одежду и руки. Раненая рука ныла.
Короб для травы был слишком мал, и на то, чтобы  освободить  его,  уходило
известное время; наконец он решил оставлять траву  на  лужайке.  Пусть  ее
уберут потом граблями. Он-то здесь долго не пробудет. Хватит.
   Кого же ты дурачишь? - усмехнулся  тихонький  голосок,  окопавшийся  на
задворках его ума. Ты начинал с этого, но не собираешься покидать Рут - ни
сегодня, ни завтра. (И никогда?)
   Оставалась проблема  прошлого,  пронизывавшего  жизнь  всех  обитателей
поместья: оно прошивало его собственную память всеми оттенками отчаяния.
   Тут он почти остановился, повернулся и едва не ушел. Он мог бы оставить
косилку посреди лужайки, зайти в коттедж, взять свой пиджак и бумажник...
   Деньги. Ну что  ж,  их  можно  вернуть  Питеру  Лайтоулеру,  завезти  в
Тейдон-Бойс по пути...
   Бирн  нетерпеливо  тряхнул  головой.  Было  слишком  жарко,  мысли  его
путались. Ему хотелось холодного  пива.  Избежать  судьбы  нельзя  никаким
способом. Мысль эта все время сновала на задворках его ума: а  как  насчет
твоего собственного прошлого? Как отнестись к тому, что ты бежишь, не смея
признать, не смея помнить, что жена твоя  -  возлюбленная,  ненаглядная  и
беременная - путалась с лучшим другом?
   Бирну сделалось тошно, шаги его замедлились, он  почти  останавливался.
Перед домом все было закончено, но он не намеревался ограничиваться  этим.
Он не хотел останавливаться и думать. Намеренно  отбросив  все  мысли,  он
покатил косилку через террасу к той  стороне  дома,  где  за  французскими
окнами работал Том.
   Помешает ли  ему  шум?  Бирн  пожал  плечами,  запуская  машинку.  Тому
нетрудно будет попросить его заткнуться.
   Но молодой человек за открытыми окнами  лихорадочно  писал,  словно  от
этого зависела деятельность его  рассудка.  Том  не  обращал  внимания  на
поднятый косилкой шум, и Бирн направился дальше.


   Рука ныла. Том выронил карандаш на стол и встал,  проведя  пальцами  по
волосам. Он прошелся по библиотеке. Кто-то принес сандвичи и оставил их на
столике возле двери, а он даже не заметил этого. Рассеянным  движением  он
взял кусок хлеба и начал жевать.
   В  голове  чуть  шевелилась  боль,   где-то   за   глазами.   Наверное,
перенапрягся, подумал он, или дело в адском шуме, поднятом  косилкой?  Тем
не менее Том не ощущал раздражения.
   Против всяких ожиданий Физекерли Бирн понравился ему - даже притом, что
он поднял здесь шум. Он ничуть не напоминал того тупицу, которым изобразил
его   Саймон.   Том   подметил   в   нем   наблюдательность,    терпеливую
чувствительность, которой, по его мнению, были наделены только писатели.
   Писатели... труд  сочинителя.  Том  взял  со  стола  стопку  страниц  и
принялся читать их, расхаживая  по  библиотеке.  С  его  точки  зрения,  в
истории Голубого поместья зияла дыра, впрочем, особо его  не  тревожившая.
Она ощущалась - эта зияющая пустота на месте одной из центральных фигур.
   Родерик Банньер. Брат Элизабет и отец Питера Лайтоулера. Что  случилось
с ним? Где находился он, пока Питер змеем вползал в жизнь Элизабет и Джона
Дауни?
   Все здесь началось с Родерика. Он изнасиловал свою сестру,  изнасиловал
на озере и Джесси Лайтоулер, тем  породив  Питера.  Он-то  и  находился  в
центре всей паутины, однако центр этот скрывался где-то за  пределами  его
поля зрения.
   Родерик, несомненно, не хотел разрывать контактов со  своим  сыном.  Но
как это было? Как общались отец и сын,  как  это  происходило?  Том  вновь
оказался за столом перед аккуратно исписанными страницами. Покоряясь почти
бессознательному порыву, пальцы его отыскали карандаш.
   Конечно, они  -  Родерик  и  Питер  -  писали  друг  другу.  Тоже  были
писателями.

   "Дорогой отец,
   Полагаю, что жизнь на Итаке продолжает развлекать тебя. Безусловно, я в
Эссексе не скучаю. Все делается по твоему плану. Доволен ли  ты,  оживляет
ли сознание этого часы твоего отдыха под южным солнцем? Трудами  своими  я
хочу лишь  доставить  тебе  удовольствие.  Дело  сделано.  Пашня  засеяна.
Напрягаться мне не потребовалось: твоя сестра до сих пор прекрасна. Должен
ли я теперь похитить ее и доставить в твой дом на острове? Я часто думаю о
том, какой она была тогда. Теперь груди  ее  налились...  зрелая  женщина,
элегантная и остроумная.  Осторожная,  чуточку  неуверенная,  и,  конечно,
теперь в легком смятении, которое лишь добавляет  ей  очарования.  Коротко
остриженные волосы, такая  блестящая  черная  шапка...  Может,  мне  лучше
нарисовать ее портрет, если тебе интересно?
   Дауни  не  создает  никаких  проблем,  поневоле   он   занят   руинами,
оставшимися  от  его  тела.  Муравей  или  муха  способны  оказать   более
значительное влияние. Я пометил дом, как ты велел...
   ...
   Родерик Банньер опускает письмо, слегка хмурится. Он не одобряет  любви
своего сына  к  литературным  причудам.  Официальная  цветистая  интонация
раздражает его. Но Питер еще очень молод. Он успеет научиться.
   Стоя у окна простой выбеленной комнаты, он следит за птицей, ныряющей в
густоцветное море. Чайка или кто-то еще. Глаза его щурятся на солнце.
   Питер поработал хорошо, в этом нет сомнения. Он  действовал  быстро,  и
это славно. Слишком много времени уже ушло впустую.
   Портрет Элизабет? На мгновение он  позволит  своему  уму  отвлечься  на
воспоминания о сестре. Она всегда была такой наивной и смешной - при  всей
невинности. В ней никогда не было хитрости, умения защитить себя. Могла ли
зрелость переменить ее?
   Он сомневается в этом. Есть женщины, которые проживают свою  жизнь  как
во сне, продвигаясь к старости без явной цели или амбиций,  к  которым  не
прикасается воля. Безмозглые коровы,  особенно  доступные  для  того,  кто
умеет манипулировать ими и эксплуатировать.
   К пренебрежению его подмешивается нечто опасное. Теперь он охладел.  Он
стал бесстрастным, свободным от всяких чувств.  Это  был  долгий  процесс,
цепь событий началась еще в детстве.
   Мать забыла его. Она всегда то уставала, то отдыхала, то упражнялась. У
нее никогда не  хватало  на  него  времени.  Еще  шестилетним  малышом  он
скитался по улицам Лондона в  обществе  одной  только  собаки.  Потом  пес
пропал, и он плакал  всю  ночь.  А  отец  еще  побил  его  -  за  шум,  за
слюнтяйство и за то, что потерял пса. Его отдали в  школу,  чтобы  научить
заботиться о себе, и тут родилась сестра. Событие это навсегда осталось  в
его голове связанным с отвержением и изгнанием.
   Он всегда ненавидел ее. И тем не менее не мог забыть  эту  черноволосую
девушку,  которая  поверяла  ему  свои  секреты,  называя  деревья  своими
друзьями, и верила в существование придуманного  ею  пса.  Уютные,  легкие
воспоминания, память о ней никогда не оставят его. Ему не нужны ни рисунки
Питера, ни слова, чтобы вспомнить, какой она была.
   Родерик торопливо добирается  до  конца  письма  сына,  сминает  его  и
отбрасывает.
   Снаружи у виллы, невзирая на жару, устроились две женщины, как  раз  за
раскаленными скалами. Их черная одежда выбелена песком и пылью. Они  сидят
у моря, и едва живая волна лижет их лохмотья. Они с чем-то играют, рвут на
части, кровь и перья липнут к их губам. Та птица, которую  он  только  что
видел. Родерик вспоминает ее крылья, неуверенные  и  неуклюжие  в  горячем
восходящем потоке. Они приманили ее к берегу. Эта пара любит играть.
   Родерик  Банньер  останавливается  на  мгновение.  А  потом  звонит   в
колокольчик на столе.
   Они мгновенно оказываются рядом... кровь  и  перья  на  бледных  лицах,
подолы мокры.
   Он скупо улыбается и говорит:
   - Мы отправляемся домой. Настало наше время.
   Их охватывает необычное молчание.
   - Нет, - говорит низкая, та, которая всегда так  пристально  следит  за
ним. Ее черные сальные волосы рожками поднимаются по обе  стороны  лба,  в
злых глазах нет ничего человеческого. Родерик Банньер не доверяет ей - как
и другой. Он подозревает, что обе чего-то хотят от него.
   - Нет, - повторяет она. - Ты никогда не сможешь вернуться в поместье.
   Родерик хмурится.
   - Кто ты, чтобы говорить мне подобные вещи? Я здесь главный!
   Но на деле он прекрасно понимает  суетность  своих  слов.  У  него  нет
истинной власти над этой парой.
   Они не повинуются ему. Уже не впервые.
   В этой выбеленной  комнате  дома  на  берегу  невысокая  обращает  свои
бесцветные глаза к Банньеру.
   - Нет. Живым ты никогда не вернешься в поместье.
   - Не говори ерунды!
   - Когда это мы ошибались? - произносит другая женщина,  не  знающая  ни
имени, ни семьи, ни прошлого. Эта странная женщина,  в  черной  одежде,  с
темными крысиными хвостиками на голове, подступает к Родерику. - Довольно.
Мы ждали достаточно долго. Пора платить.
   - Что ты имеешь в виду? - Он не представляет, о  чем  она  говорит,  но
плоть его съеживается от страха.
   - Ты должен стать более... гибким. Во всех отношениях.
   Женщина делает шаг к Родерику Банньеру, другая заходит за его спину, ее
пустые  глаза  смотрят  в  никуда.  Она  улыбается,  ее  раскрашенный  рот
перевернулся в насмешке.
   - Что вы хотите сказать? - шепчет он,  отступая,  но  женщина  остается
рядом.
   - Живым ты никогда не вернешься, - повторяет она.
   - Я не понимаю! - кричит он.
   - Я не живая, - отвечает женщина, и Родерик осознает правду  того,  что
он всегда отрицал. Эти двое не живы. Они не из плоти  и  крови  в  обычном
смысле этих слов. Что-то  вроде  насекомого  или  птицы...  среднее  между
хитином и пером. Они принадлежат к поместью,  они  -  часть  его  странной
судьбы. Он сжимает кулаки, и она говорит снова. Она? Почему он  пользуется
этим местоимением? - Я не живая, и теперь тебе пора узнать, кто  мы  такие
на самом деле.
   Ладонь ее поднимается и перехватывает шею Родерика Банньера.
   - Тебе пора жить внутри тройки, в рамках схемы.
   И пока кровь барабанит в его  ушах,  пока  лопаются  сосуды  в  глазах,
окрашивая мир кровавыми метками, пока он ощущает,  что  в  мире  для  него
больше нет воздуха, он осознает некую истину.
   Живым ты никогда не вернешься в Голубое поместье.
   Мертвым ты можешь попытаться."





   - Где Кейт? - Рут бурей ворвалась в комнату. Алисия и Саймон уже сидели
за чаем. - Ее велосипеда нет в гараже. Где она?
   Какое-то время все молчали.
   - Саймон! Скажи мне! - Рут дрожала от гнева, губы ее сделались тонкими.
Она хлопнула сумкой по столу, рассыпая бумаги.
   Саймон ответил:
   - Рут, возьми себя в руки. Она уехала на весь день к подруге.
   - Она отправилась к этому человеку. Как могли вы ее _отпустить_? Как вы
могли позволить ей?
   - Чем я мог остановить ее? Что я должен был сделать? Проколоть шины  ее
велосипеда, лечь поперек дороги, стукнуть по голове и уволочь за волосы  в
кусты? Ради бога, Рут, она  же  взрослая!  Взрослая!  И  вправе  принимать
решения самостоятельно. - В голосе его слышалась скука.
   - Но не в этом случае. - Рут внезапно  опустилась  к  столу  и  уткнула
голову в руки.
   Алисия молча следила за ней. А потом поставила у локтя Рут кружку чая.
   - Не надо. Рут, это на тебя не похоже. Тебя что-нибудь расстроило?
   -  Только  моя  дочь,  завязывающая  дружбу  с   мужчиной,   который...
который... я презираю его! Как вы могли отпустить ее!
   - От нас ничего не зависело, - сказал Саймон.
   - От тебя никогда ничего не зависит.  Ты  ни  за  что  не  отвечаешь  и
увиливаешь от всего. Словно ты вовсе не  понимаешь  того,  что  происходит
вокруг.
   - Да ладно, оставь это, Рут! В чем дело? Он стар,  слаб,  беспомощен  и
одинок.
   - Он отбирает у меня мою дочь!
   - Это смешно. Ты должна понимать это.
   - Я знаю лишь то, что вижу! Я вижу, что все вы в заговоре против  меня.
Вы вступили в сговор, чтобы вернуть этого человека в мой дом, отобрать его
у меня...
   - Рут, ты говоришь  безумные  вещи;  какой-то  параноидальный  бред,  -
произнесла Алисия преднамеренно рассудительным тоном.
   - Сегодня было три телефонных звонка, - сказала Рут снова  негромко,  и
они едва не пропустили эти слова мимо ушей.
   - На работу? - спросил Саймон. -  Неизвестные  звонили  тебе  во  время
занятий в школе?
   - Дважды во время уроков и один раз за ленчем.
   - Моя дорогая! - Алисия села рядом, обняв рукой Рут за плечи. - Как это
ужасно, нечего удивляться, что ты расстроена.
   - Понимаешь, звонил он. Он или его твари.  -  В  голосе  Рут  слышалась
убежденность. Она встала, отстранив Алисию, подошла  к  раковине  и,  взяв
один из бокалов из сушилки, решительным движением  разбила  его  о  плитки
пола. - Мне бы хотелось убить его. Мне бы хотелось... - Она умолкла. - Эти
твари повсюду сопровождают его, они  стоят  за  всем.  Они  звонят  мне  и
рассказывают, что он делает с Кейт. Они говорят такие жуткие вещи, которых
я потом не могу забыть...
   - Почему бы тебе просто не  бросить  трубку?  -  отозвался  Саймон  без
особого сочувствия. -  Зачем  слушать  такое?  Раз  это  не  твои  любимые
ягнятки, самаритянка, значит, можешь и отключиться.
   - Я слушаю потому, что хочу узнать, _почему_ он  делает  это!  Чего  он
хочет, чего добивается?
   - Ты сама это сказала, - спокойно ответила Алисия. - Он хочет  получить
дом и выгнать тебя. В этом все дело.
   - Но я _никогда_ не впущу его, никогда, что бы он ни делал!
   В дверях в холл  послышался  звук.  Подняв  глаза,  они  увидели  Тома,
глядевшего на разбитый бокал на полу. В руках его была стопка листов.
   - Я... простите, я случайно подслушал. - Он прочистил горло. - Я  решил
прогуляться, подышать  воздухом.  Я  не  хочу  ужинать.  Если  вы  увидите
Физекерли Бирна, не могу ли я вас попросить, чтобы он пришел и забрал меня
из библиотеки попозже - часов в десять?
   После необычайно официальной фразы он чуть запнулся. Все молчали.
   - Пожалуйста, передайте ему вот это. - Том положил листки на стол. -  Я
хочу, чтобы он прочитал их. - Он оглядел их лица и, выходя  из  комнаты  и
закрывая за собой дверь, сказал:
   - Простите.
   - Проклятая книга! - воскликнула Рут. - Если бы только он больше уделял
внимания Кейт.
   - Безразлично, - отозвалась Алисия. - Это происходит само собой.
   - Я знаю, чего ты добиваешься. - Рут посмотрела на Алисию с презрением.
- Ты хочешь форсировать события, правда? И управлять  всеми  нами  в  ходе
своей давней свары? Ты прислала сюда Тома, поскольку знала, что  он  будет
писать эту проклятую повесть, а твой бывший муж попытается в очередной раз
наложить свои загребущие лапы на мой дом. Словом, за всем этим надо искать
тебя, так?
   - Какую чушь ты порешь, моя дорогая. -  Алисия  ласково  взяла  Рут  за
руку. - Почему бы тебе не прилечь?.. Вот что, прими ванну  или  душ  перед
обедом. А мы с Саймоном все приготовим...
   - Не смей заботиться обо мне, Алисия! _Не смей_ заботиться обо  мне!  Я
не позволю, чтобы ты манипулировала мной! - Растрепанные  волосы  окружали
лицо Рут. Глаза ее пылали яростью. Повернувшись, она вылетела из  комнаты.
Шаги ее простучали в холле, потом в библиотеке,  с  певучим  звуком  упала
крышка фортепиано.
   Эти повторяющиеся, постоянные ноты, а потом ее сильный  голос  во  всей
первозданной красе наполнил дом.

   Внезапной и прожорливою пастью
   Как пес впилась в меня любовь...

   - Мне ненавистна эта песня, - сказал Саймон.  -  Из  немногих  шедевров
Дюпарка я терпеть не могу лишь ее.
   Рука Алисии дрогнула, останавливая его резким жестом.
   - Как по-твоему, когда  в  последний  раз  пела  Рут?  -  спросила  она
негромко. - Почему же она поет сейчас, почему именно сейчас?
   Они глядели друг на друга,  песня  приближалась  к  своему  загадочному
концу.


   "- Почему ты теперь никогда не заходишь к Джону?
   Лайтоулер отрывается от наброска в альбоме, они рисовали западный фасад
дома, и в библиотеке что-то блеснуло. Бинокль, отметил он. Дауни следит за
нами.
   - По-моему, Джон еще не принимает гостей, - отвечает он кротко.
   - Ты скорее похож на члена семьи, - говорит Элизабет. - Яне  сомневаюсь
в том, что он будет рад твоему обществу. Он живет очень уединенно, ты  это
знаешь.
   - Разве может мужчина предпочесть твое общество чьему-нибудь другому? -
Лайтоулер  опускает  альбом.  Он  принял  решение.  Довольно  прятаться  в
темноте. Следует устроить свое  положение  в  доме,  прежде  чем  Маргарет
вернется из США. Пора отделаться от Дауни.
   Срок Элизабет близок. Глаза его останавливаются на ней ненадолго, и она
покоряется их привычным чарам.
   Пальцем поворачивает к себе ее подбородок. Губы его грубо  впиваются  в
ее рот; остекленевшие глаза Элизабет едва ли что-нибудь замечают.
   Их разделяет ее раздувшийся живот. Ему все равно.  Он  находит  в  этом
что-то волнующее. Он разворачивает  ее,  задирает  юбки,  а  другой  рукой
спускает верх брюк.
   Входя в нее, он смотрит  поверх  склоненной  головы  на  библиотеку,  в
которой еще поблескивает бинокль. Рот его в восторге растягивается.
   Закончив, он не дает ей времени привести в порядок одежду или поправить
волосы. Он вновь  привлекает  Элизабет  к  себе  и  впивается  в  ее  рот,
прикусывая губы, так что проступает кровь, - не  выпуская  ее  из  ловушки
своего взгляда, удостоверясь, что транс не оставил ее.
   А потом хватает ее за руку и увлекает через лужайку, через розарий - на
террасу к дверям в библиотеку. Распахивая их, врывается в  комнату.  Книги
падают с полок, распахиваются на  полу,  разбивается  фарфор,  рассыпаются
цветы.
   Он обнаруживает перед собой ствол ружья.
   ...
   - Оставь ее. - Шепот Дауни едва слышен. Он  держит  винтовку  у  плеча,
Лайтоулер знает, что калека не сумеет долго продержаться в этом положении.
Дыхание его и так уже дрожит. Глаза его похожи на черные ямы.
   - Ну как, понравилось представление? Правда, волнующее зрелище?
   Лайтоулер каменеет восторгом. Он привлекает Элизабет к себе так,  чтобы
она стала перед ним, закрывая  его  от  ружья.  Подхватывает  рукой  левую
грудь, сжимая ее пальцами. В зеркале за головой Дауни он видит  ее  пустые
глаза и кровь, выступившую на губах...
   Он никогда не воспользуется ружьем, пока Элизабет в моих руках,  думает
Лайтоулер.
   Дауни стреляет. Пуля  ударяет  в  стену  слева  от  головы  Лайтоулера,
заставив его дернуться в сторону;  лишившийся  дыхания  от  удивления,  он
наполовину прикрыт столом. Отдача откатывает коляску к стене, ствол  ружья
в руках Дауни опускается. Белый как лист, калека задыхается.  Вокруг  него
рассыпались книги, страницы загнуты и помяты.
   Не выпуская Элизабет, Лайтоулер увлекает ее за собой. Кто  бы  подумал,
что старик осмелится?
   - Ты обезумел? - кричит он, повинуясь приливу адреналина,  с  восторгом
обнаружив, что ему предстоит схватка. - Ты собираешься  убить  свою  жену?
Своего ребенка?
   - Это твой ребенок и тобой драная шлюха. - Тоненький голос пронзает уши
шипением змеи.
   Дверь в коридор открыта. Лайтоулер поворачивает  голову,  встревоженный
внезапным движением.
   Бесконечно более опасная, чем Дауни, более опасная,  чем  эта  женщина,
которая со стонами и рыданиями пытается освободиться от его чар, невидимая
для Элизабет или Дауни, перед ним появилась Лягушка-брехушка в ее истинном
обличьи."


   Оторвавшись, Том поежился. Она там - сидит у двери, как и должно  быть.
Он придерживает дыхание, вдруг ощущая, как заныли едва  зажившие  раны  на
его спине. Она сидит  и  следит,  как  его  карандаш  выписывает  на  этих
страницах подробность  за  подробностью  -  отвратительный  неестественный
образ, а ум его осиливает сам факт существования этого создания.


   "Мечется раздвоенный язык, белый мех растет  прямо  из  костей,  словно
какие-то серо-белые хлопья облаком окружают его. Дикая энергия  обитает  в
глазах этого существа, готового остановить взглядом и  лишить  подвижности
жертву. Мускулы напрягаются, готовые к движению.
   Она делает шаг в сторону Лайтоулера. Дыхание  сочится  мерзостью,  зубы
явно острее бритвы. Огромные когти, обагренные кровью, торчат  из  широких
лап. Уши с алыми кончиками заложены назад, с них на пол и  мебель  слетают
красные капли.
   Элизабет падает из рук Лайтоулера, ее плач  остается  где-то  вдали.  С
Дауни можно не считаться; он до сих пор пытается справиться с ружьем.
   Хранитель вступает глубже в комнату, и  Питер  пытается  взять  себя  в
руки, вспоминая все заученные трюки и  фокусы.  Теперь  это  не  игра.  Он
знает, что где-то там Дауни  вновь  готовится  к  выстрелу,  что  Элизабет
пришла в чувство и приближается к нему...
   Ему все равно. Время остановилось.
   - Убирайся. - Элизабет стоит у стола, и Лайтоулер видит,  как  ее  руки
стискивают тяжелое пресс-папье. Возле нее скалится Лягушка-брехушка.
   Лайтоулер делает шаг в сторону  Элизабет  -  с  отчаянным  лунатическим
риском. Он не считается  с  Дауни,  все  еще  старающимся  поднять  ружье.
Значение имеет Элизабет. Лишь они опасны  друг  для  друга.  Тварь  эта  -
нереальный фантом, явившийся сюда из другого измерения. Дауни  стреляет  и
вновь промахивается, разбивая оконное стекло.  Калека  оседает  в  кресле,
ружье падает на пол. Даже не глядя, Лайтоулер понимает, что он умер.
   Он пытается вспомнить все, что выучил,  все,  что  знает.  Он  пытается
сконцентрироваться, вновь завладеть глазами Элизабет,  отвлечь  ее  ум  от
тяжелого стекла в ее руке, но пол начинает трястись под ногами.
   У него ничего не получается, он ничего не может понять.
   Это не Элизабет. Это не она, что-то другое воюет с ним. Пес лишь  часть
происходящего.  Пол  уходит  из-под   него,   наклоняясь,   двигаясь.   Он
оскаливается, выставляет руки.
   Но дом все еще сопротивляется ему. Он скорее ощущает,  чем  видит,  как
комната движется вокруг него. Падают книги,  разбивается  мебель,  муж  ее
мертв, но Элизабет стоит рядом с проклятым псом и повторяет снова и снова:
"Убирайся, убирайся! Дом не твой, и никогда не будет твоим".
   Стеклянное пресс-папье ударяет его в голову позади уха. Новое движение,
и пол встает перед  ним.  Лишившись  равновесия,  он  отчаянно  тянется  к
Элизабет, но ее нет на месте.
   Голова наполняется ее словами и болью, конечности ослабевают. В  гневе,
с отчаянием он понимает, что падает, падает все быстрее и быстрее;  голова
кружится вихрем.
   Дом вращается вокруг него и изрыгает его в парк.
   А Элизабет падает на колени возле тела своего мужа и охватывает  живот:
ей предстоит новое испытание."





   - Они всегда ненавидели мужчин. - В голосе старика, сидевшего  на  софе
рядом с Кейт, не слышалось пыла. Они разглядывали  альбом,  полный  старых
фотографий  и  памяток.  -  В  женщинах  этого  дома  всегда  было  что-то
самодостаточное,  даже  неуязвимое.  О,  конечно,  скорбная  и  прекрасная
Розамунда... твоя прапрабабушка, дорогая, создательница  дома.  Красавица,
как и все женщины рода Банньеров. - Он показал  на  концертную  программу,
раскрашенную  бледно-розовой  и  светло-зеленой   сепией.   Fleur   jetee,
утверждал причудливый почерк. La belle chanteuse  [забросанная  цветами...
прекрасная певица (франц.)] поет снова. - Я не  знал  ее,  и  воспоминания
моего отца Родерика обнаруживали некоторую неопределенность.  Она  никогда
не жила здесь, сказал он однажды. Розамунда разъезжала по свету, выступала
в "Ла  Скала",  "Гранд-Опера",  в  нью-йоркском  "Метрополитен-Опера".  Ее
никогда не было дома, когда они жили в Англии. Тогда мой отец и взбесился.
   - Но ты знал Элизабет, правда?
   Кейт не впервые расспрашивала Питера Лайтоулера о прошлом. У них были и
другие  встречи:  ленчи,  послеполуденный  чай,  прогулки  по  лесу  -  за
последний год или около того.
   Сперва Кейт было просто интересно. Мать и  Алисия  запрещали  ей  любые
контакты  со  стариком.  Поэтому,  достигнув   девятнадцати   лет,   Кейт,
естественно, посетила Лайтоулера, оставив праведный путь, чтобы  выслушать
его вариант истории.
   Не из простого упрямства. Вокруг было столько тайн. Рут и Алисия всегда
отвечали обиняками и изменяли тему или вообще уклонялись от  ответа.  Кейт
сердилась на них, особенно теперь. Она  хотела  понять,  она  должна  была
знать.
   Но Кейт не была безрассудна или глупа: она пережила не  одно  мгновение
физического страха и нерешительности, поскольку Питер Лайтоулер был  жутко
стар. Кожа его сделалась ломкой  словно  бумага,  седые  волосы  поредели.
Прикасаясь к его руке или ладони, она ощущала кости под кожей, покрывавшей
прежде теплую оболочку из плоти, жира и мышц. Руки его  всегда  оставались
холодными. Глубокая жалость, которую Кейт испытывала к старику,  придавала
ей уверенности во время их встреч.
   Не то чтобы она хотела оправдать его; просто ей нужно было  знать.  Она
хотела узнать, что он натворил, чем так ужаснул Рут и Алисию.
   - Видишь ли, я был в доме, - объяснил Питер  Лайтоулер,  -  когда  умер
Джон Дауни. Он вбил себе в голову дурацкую мысль о том, что у меня роман с
его женой, прекрасной Элизабет. Словом, довел себя до безумия, бедняга. Он
попытался застрелить меня, но, к  счастью,  промахнулся.  И  в  результате
расстался с жизнью, а у Элизабет начались преждевременные роды. В ту  ночь
родилась твоя бабушка Элла.
   - Так, значит, у тебя была связь с Элизабет?
   Лайтоулер взял альбом и мягко закрыл его. Старик умолк на мгновение,  и
она уже подумала, что он собирается солгать.
   - Я хотел, - сказал он негромко. - Я перепробовал все способы. Я втерся
в их жизнь, я играл с ними в бридж и с ней в теннис, говорил о политике  с
Джоном. Я попытался стать  для  них  близким  другом.  Я  старался,  чтобы
Элизабет начала поверять мне свои мысли. Я представлял,  как  ей  одиноко.
Джон время от  времени  погружался  в  черную  депрессию,  он  был  ужасно
искалечен. В отсутствие Маргарет я  даже  жил  в  поместье,  чтобы  помочь
Элизабет. Но на твой вопрос я отвечу отрицательно. У меня не было  интриги
с Элизабет. Элла Банньер была дочерью Джона Дауни.
   - А я думала, что он не мог иметь детей!
   - Кто тебе это сказал? - Бледные глаза настороженно следили за ней.
   - Алисия говорила...
   - Алисия. Моя дорогая и единственная жена. - Питер Лайтоулер  откинулся
на спинку  дивана.  -  Ну  вот  теперь  ты  услышала.  И  чьему  слову  ты
намереваешься верить? Этим все всегда и  кончается.  Кто  из  нас  говорит
правду? Есть ли на это строгий и быстрый ответ?
   - В наше  время  существуют  тесты,  исследования  крови,  генетический
анализ отпечатков пальцев.
   Питер Лайтоулер пожал плечами.
   - Но Элла давным-давно умерла. Как и Джон Дауни. Тела их уже  распались
в земле (или кости могут что-нибудь помнить?), если их не кремировали.
   - А ты не знаешь этого? - Кейт наклонилась вперед, сомкнув руки.
   - Меня и близко не подпустили. И на  похороны  Дауни,  и  когда  умерла
Элла. Ни его, ни ее нет ни на  одном  из  местных  кладбищ  или  могильных
дворов. Я знаю потому, что искал.  Но  мне  ничего  не  сказали,  никто  и
никогда не говорил мне об этом. Я всегда был... персоной нон-грата. - Кейт
заметила легкую дрожь, охватившую его руки.
   - Я выясню, - сказала она. - Это надо выяснить, как ты считаешь?
   - После всех этих лет? - Питер положил свою старую, холодную,  покрытую
пятнами ладонь на журнал с реликвиями. - Если сумеешь,  милая  Кейт,  если
сумеешь. Мне было  бы  приятно  умереть  оправданным,  но  вопрос  слишком
серьезен, моя дорогая, даже для тебя. Слишком давние корни  отягощают  всю
эту историю, к тому же существует и нечто другое...
   - Что именно?
   - Дом. Не следует забывать о самом поместье.
   - Как я могу это сделать? - спросила она. - Я родилась здесь.
   - Как и я, - сказал он. - По крайней  мере  был  зачат.  Рассказать  об
этом?


   - Это неправда! - Распахнув дверь, Кейт встряхнула  мать  за  плечи.  -
Признайся, что ты была неправа! - Она кричала, лицо ее побледнело,  слабый
свет, сочившийся из коридора, подчеркивал кости лица. Пальцы ее  впивались
в плоть Рут.
   - Что?.. - Ничего не понимая,  Рут  оттолкнула  от  себя  руки  дочери.
Транквилизатор, который она приняла,  еще  притуплял  ее  реакцию.  Саймон
повернулся на бок, натягивая покрывало на уши.
   Опершись на локоть, Рут потянулась к выключателю лампы.
   - Кейт, где ты _была_? - спросила она,  начиная  приходить  в  себя.  -
Почему так поздно?
   - Еще не поздно, сейчас только одиннадцать часов. Ты прекрасно  знаешь,
где я была... и я хочу услышать твой ответ _сейчас же_!
   - Ради бога, Кейт! Разве нельзя подождать до утра?
   - Нет, нельзя! Вот что, мама, отвечай! Значит, тебя изнасиловали? И это
сделал дядя Питер? А ты хочешь услышать _его_ мнение об этом?!
   - Какая разница! Он всегда _лжет_, ты должна это знать! - Рут отбросила
назад свалившиеся на глаза волосы.
   - Почему ты так его ненавидишь? Почему ты продолжаешь этот раздор?
   - Это не я продолжаю, а он!  Это  он  не  дает  ничего  забыть!  -  Рут
выбралась из постели и туманным взглядом отыскивала шлепанцы.
   Но рядом с ней одеяло прикрывало  лицо  Саймона,  словно  его  не  было
здесь.
   - Скажи мне!
   - Ничего хорошего ты не услышишь.
   - Значит, ты считаешь, что он - мой отец? - Жуткий в этом сумраке голос
ее разносился в открытую дверь,  по  коридорам.  -  Почему  ты  не  хочешь
сказать мне?
   - Иди спать! - вмешался наконец  в  разговор  Саймон,  откидывая  назад
простыни.
   Он встал с постели, и Кейт отступила на шаг.
   - И что же ты  сейчас  делаешь,  Кейт  Банньер?  Чего  ты  хочешь  этим
достичь?  Или  просто  хочешь  устроить  цирковое  представление,  мерзкую
двухгрошовую мелодраму? -  Он  кричал,  стоя  в  своей  смешной  полосатой
пижаме.
   Она ответила:
   - Значит, мы сестра и брат? Скажи тогда мне ты, _дядя_  Саймон,  у  нас
один отец?
   - Ради всего святого, _оставь_ эту тему, Кейт. - Рут шагнула  мимо  нее
на площадку. - Незачем извлекать на свет эту старую историю. Ты не знаешь,
что делаешь.  Ты  ничего  не  понимаешь.  -  Каштановые  волосы  Рут  были
взлохмачены. - Не выпить ли нам теперь чаю, раз мы все равно проснулись?
   Кейт вышла за ней в коридор. Их слова отдавались в  провале  лестничной
клетки, но в доме было тихо. Решительным движением она скользнула  вперед,
перекрывая матери дорогу к лестнице.
   - Только одно слово. Одно слово и все. Это  пустяк.  Скажи  мне:  Питер
Лайтоулер действительно мой отец?
   Рут оперлась руками на  балюстраду,  отвернув  лицо  от  дочери,  пряча
глаза.
   - Нет, я так не считаю, - произнесла она негромко. - Я бы сказала тебе,
если бы только была уверена, но  это  не  так.  Там  была  неразбериха  во
времени.
   Кейт повернула ее.
   - Я не верю тебе! Разве можно _спутать_ такое? Ты же была там!
   - Это было давно, Кейт. Мы накурились всякой дряни, еще были  таблетки,
словом, вечеринка. Я напилась... и просто не помню!
   Кейт смотрела на мать.
   - Выходит, ты у нас была чем-то вроде шлюхи, так?  И  сколько  же  было
кандидатов? Сколько мужчин ты можешь еще вспомнить за туманом  алкоголя  и
наркотиков? Ну, если ты так вела себя,  незачем  настолько  уж  ненавидеть
дядю Питера.
   - Будь осторожна, Кейт. - Саймон встал теперь между ними. -  Ты  должна
помнить, что моя дорогая мамаша обязана ответить за многое.
   - Не за столь многое, как твой отец, - ответила Рут все  еще  негромким
голосом.
   - Что ты хочешь этим сказать, светоч моей любви?
   - Да погляди на себя самого!
   - Да? - Словно молния пронзила воздух между ними. Кейт смотрела на них,
не замечая, что внизу в коридоре открылась дверь.
   Тени в центре дома вспорол свет, Физекерли Бирн снизу глянул на них.
   - Вот что, наша добрая и мудрая самаритянка. Выкладывай все  до  конца,
советчица. Каким еще жутким наследием наградил меня мой отец?
   - Ну хорошо. Хорошо. Ты  сам  напросился  и  знаешь,  что  я  собираюсь
сказать. Это все не ново, - ответила Рут голосом неровным и дрожащим. - Ты
- пьяница, слабый и никчемный невротик, трус и, к сожалению...
   - И ты жалеешь меня, так?
   - Все это вина твоего проклятого отца,  -  продолжала  она.  -  Это  он
превратил тебя в пьяницу, бросив тебя вместе с матерью...
   - Это она выкинула его!
   - Ей пришлось это сделать! Чтобы выжить!
   - Ерунда! Ее гордость задевало то, что он  находил  привлекательными  и
других женщин.
   - Ну, уж в этом я не могу тебя обвинить!
   - Не тебе говорить. Ты нашла себе утешение достаточно быстро.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Бирна, в конце концов. Я видел вас вместе в саду. Я видел вас близко,
так близко...
   - Ты безумен! Между нами ничего нет!
   - Не лги мне, Рут, я не дурак.
   - Ты смешон. Это параноидальный бред.
   - Шлюха! Ты... - Он не смог договорить и, шагнув вперед, ударил ее.  Не
сильно - просто отпустил резкую пощечину.
   Но ковер смялся за ее ногами, и, споткнувшись, она повалилась назад  на
перила, вдребезги разлетевшиеся под ее плечом. Рут упала.
   Лететь было недалеко, всего лишь один этаж, но пол холла был сложен  из
камня. Рут падала головой вперед, белая ночная  рубашка  трепетала  вокруг
тела. Кейт закричала. Внизу шагнула из  двери  фигура...  слишком  поздно,
слишком поздно!
   Тошнотворный шлепок, треск кости о камень, а потом гаснущий вздох.  Дом
усилил этот звук, разнося по коридорам, по комнатам, чердакам и подвалам.
   А потом наступила тишина. Никто не шевелился, никто не смел подумать об
этом. Потрясение словно лишило их жизни.
   Первым рядом с Рут оказался Бирн. Он опустился  на  колени  возле  нее,
опытные руки его отыскивали пульс на шее. Глаза Рут были  закрыты,  голова
свесилась на пол. Струйка крови вытекла изо рта. Он пригнулся, прослушивая
сердцебиение.
   - Вызовите скорую. Немедленно!
   Какую-то  секунду  никто  не  шевелился.  Потом  Кейт  заторопилась  по
лестнице, спотыкаясь и скользя на коврах. Задыхаясь от страха, она назвала
адрес.
   Бирн поглядел вверх на Саймона. Бледный, с отвисшей челюстью,  он  упал
на колени, вцепившись в остатки перил.
   - Рут жива, - сказал Бирн. - Она ударилась головой, по-моему, сломана и
ключица, но она жива...
   Тут дверь в библиотеку открылась; привлеченный общим смятением,  в  ней
появился Том. Ошеломленный, он застыл в дверях, приподняв руки.
   Бирн сказал ему:
   - Принести одеяло, лучше стеганое.
   Но наверх бросилась Кейт, будто это имело какое-то значение.
   Том занял место у телефона. Он набрал другой номер  и  что-то  негромко
проговорил. Закончив, он повернулся к Бирну. Каким-то образом все  поняли,
что распоряжается здесь Бирн.
   - Я позвонил Алисии, - объяснил Том. - Она уже едет.


   Кейт уехала в скорой, Том и Алисия последовали за ней на машине.
   Перед отъездом они спросили Саймона, не хочет ли  он  присоединиться  к
ним, но тот лишь тупо качнул головой.
   - Я не могу, вы знаете это.
   - Даже сейчас? - В голосе Тома слышались жестокие нотки.
   Саймон пропустил их мимо ушей и остановил за руку выходившую  из  двери
Алисию.
   - Позвони, - сказал он. - Когда  вы  приедете  туда,  когда  что-нибудь
станет ясно...
   - Да, конечно, - отрывисто ответила Алисия и обняла Кейт  за  плечи.  -
Пойдем, дорогая. Нам сюда.





   Бирн проводил  взглядом  огни.  Саймона  не  было  рядом.  Едва  скорая
отъехала, он отправился прямиком в ночлежную и включил телевизор.  Коротко
глянув на него, Бирн извлек  бренди,  который  привезла  Алисия,  и  налил
Саймону - и себе - по изрядной дозе.
   Но Саймон даже не прикоснулся к выпивке. Лицо  его,  освещенное  серыми
мерцающими  отблесками  экрана,  абсолютно  ничего  не  выражало,   взгляд
неподвижен. Звук был  приглушен,  и  оркестровое  сопровождение  эпической
индийской пьесы звучало оловянной  дешевкой.  Опустившись  на  софу,  Бирн
посмотрел и эпос, и американскую комедию, которая последовала за ним.
   Спустя полчаса позвонили из госпиталя. Том сказал, что Рут находится  в
критическом состоянии, врачи подозревают  перелом  основания  черепа;  они
ожидали результатов рентгеновского исследования.
   Телевизор жужжал. Бирн заварил кофе и налил  себе  еще  бренди.  Саймон
ничего не пил. Потом начался ужастик, за ним последовала  другая  комедия.
Все это время они ждали звонка, но аппарат в кухне молчал.
   Беспрерывное беспокойство охватывало каждую мысль и стирало ее в  пыль.
Жива ли она, умрет ли? Бирн тупо уставился в телеэкран.
   Живи. Живи, не умирай. Мысли грохотали в его ушах,  и  Бирну  казалось,
что Саймон должен был слышать их. Он  ощущал  настоятельную  необходимость
желать Рут жизни. Если бы этого можно было добиться одной  только  мыслью,
если бы могла помочь молитва...
   - Не понимаю, зачем все они отправились в госпиталь? -  вдруг  вспыхнул
Саймон. - Зачем там нужен Том... да и все остальные?
   - Не волнуйтесь, он скоро вернется.
   - Да, конечно, вы правы. Он вернется. Он или Кейт, или моя мать. В доме
должны находиться трое. А мы, если вы не разучились считать, сейчас  здесь
вдвоем.
   - Какая разница? - Бирн не имел желания продолжать эту игру.
   И в это мгновение - весьма кстати - снаружи  загудела  машина.  Входная
дверь открылась. Не осознавая, они обнаружили себя в холле. В дверях замер
Том, опустив ладонь на ручку двери. Он казался стариком, слишком  усталым,
чтобы шевельнуться. Все молчали, такси  отъехало.  Где-то  вдали  бормотал
телевизор.
   Они все поняли по его лицу - по жестким линиям вокруг рта.
   - Саймон, негромко сказал  Том.  -  Я  должен  передать  вам,  что  Рут
находится в коме. Мозг поврежден... кровоизлияние. Врачи говорят, что  она
не поправится. Они ничего не могут сделать.
   Саймон молчал, лицо его не переменилось. Он повернулся к ним  спиной  и
закрыл за собой дверь ночлежной. Телевизор не умолкал.


   Рассвет не приходил. Тьма окутала Голубое поместье. Дом совсем  притих,
темнота, угнездившаяся в сердцевине его, всасывала  свет.  Наверху,  возле
комнаты, которую Рут делила с Саймоном, тварь царапала доски пола, кружила
и кружила, словно пытаясь улечься. Время от времени она поднимала  голову,
и негромкий вой проносился по длинному коридору. Но никто не мог  услышать
ее, никто не мог увидеть безумное отчаяние в красных глазах.
   Внизу стены отяжелели. Все эти книги, все старые повествования  как  бы
вминали стены внутрь себя, стремясь обрушиться и раздавить  троих  мужчин.
Они пойманы здесь и понимали, что неотвратимая смерть топором висит над их
шеями.
   Трепет пробежал по деревьям парка. Волна пробежала от сада к  лесу,  на
опушке которого неожиданно запищала лесная мелочь, и птицы вдруг  взлетели
во тьму, отбросив ветви деревьев, чтобы начать свое расширяющее кружение.
   Все кружило и плясало вокруг. Неслись машины по кольцу дорог, искрились
огни фар в своем бесконечном потоке. Вращалась Земля - крошечная  точка  в
кружащем вихре спиральной галактики.
   На севере мерцало, искрилось звездное кольцо.
   Но в Голубом поместье, в сердце всего, ничто не переменилось.
   Наверное, прошли часы, прежде чем кто-то пошевелился. Бирн побрел через
холл из кухни, не в силах скрыть свое горе.  Он  открыл  дверь  ночлежной,
поглядел на  Саймона,  стоявшего  там  между  кресел  спиной  к  окну.  Он
отодвинул занавеси.
   Небо  уже  светлело.  Снаружи  скоро  начнется  день.  Силуэт   Саймона
вычерчивался на  сером  окне,  сутулые  плечи  его  горбились.  Саймон  не
шевельнулся - только заморгал от внезапного света.
   Бирн сказал:
   - Я был свидетелем. Вы не виновны в случившемся.
   - Невиновных на  свете  нет.  -  Пустые  слова,  мелодраматические.  Он
уставился глазами на Бирна. - Вы тоже виноваты. Вы  любили  ее,  разве  не
так? - Лишенный выразительности, его голос был едва ли не академическим  и
сухим.
   Бирн не мог найти слов. Шагнув вперед к стоящему перед ним мужчине,  он
повторил:
   - В случившемся не было вашей вины. - И положил руку на плечо Саймона.
   Тот чуть вздрогнул. Бирн ощутил под пижамой его кости  -  хрупкие,  как
стекло.
   - Грехи отца да отметятся... - Саймон обратил свой  взор  на  Бирна.  -
Почему вы не оказались на месте? Это же  ваша  роль,  или  вы  не  поняли?
Садовник всегда все исправляет. Почему же вы _не спасли ее_? Где вы были и
почему не сумели выполнить свою работу? - Поток слов убыстрялся. - И  куда
запропастилась Лягушка-брехушка, почему она не оказалась рядом, почему  не
выполнила свою работу? - Саймон уже кричал. - Боже,  куда  подевались  все
эти проклятые хранители... Листовик, тварь, садовник, и никто - ни один из
вас - не смог предотвратить несчастье.
   Бирн стоял, не зная, что  делать.  Он  видел,  что  Саймон  дрожит.  За
открытой дверью Том недвижно сидел за кухонным столом.
   Время идет быстро. Каким-то образом его следовало  заполнить  делами  и
словами.
   - Вы замерзли, - сказал Бирн. - Ступайте одеваться. Я заварю чай. - Все
они явно замерзли, воздух в поместье сделался ледяным.
   Снаружи солнце уже сжигало росу.


   Позже на кухне, за следующим чайником, Саймон и  Том  завели  разговор.
Бирн же обнаружил, что не в силах оставаться на месте. Он вышел в  холл  и
бесцельно слонялся там от книги к журналу,  подбирая  их  и  возвращая  на
место.
   Он видел, как Саймон делает то же самое: бродит по безжалостному  дому.
Косые ранние лучи осветили вымытый кухонный стол, заставленный кружками  и
стаканами. Никто не спал (чему удивляться?), но Том уже зевал.
   Саймон отодвинул кресло назад, согревая руки о  наполовину  наполненную
кружку.
   - Итак, теперь мы здесь. Нас трое.  Порядок  не  нарушен.  -  В  голосе
слышалось возбуждение, даже безрассудство.
   - Дом бдит? Вы это хотите сказать? - устало отозвался Том.
   - Нас здесь столько, сколько нужно дому. Вы должны были  заметить  это:
вы у нас наблюдатель, историк.
   - Я не понимаю вас.
   - Подумайте, в этом доме живут лишь трое людей.  Вас  выставили  отсюда
через три ночи, правда? - Тяжелые  веки  прикрывали  глаза,  обращенные  к
молодому человеку. - Это случилось потому, что вы стали  четвертым.  Здесь
не нужно четверых. Дом этого не любит. Ему  нравится,  когда  здесь  трое:
мать, отец и дитя, или мать, сын и кузина, или женщина, муж и любовник.  -
Внезапно дрогнув, голос его умолк. А потом послышалось негромкое: - Ну, вы
знаете, как это происходит. Боже, как я ненавижу это место. Как я ненавижу
все эти правила.
   - Здесь всегда было так? - Том обнаружил,  что  ищет  листок  бумаги  и
карандаш,  чтобы  записать  слова.  Раз  он  не  может   уснуть,   следует
воспользоваться ситуацией. Материал этот пригодится для книги.
   Он осадил себя, ругая за подобные мысли, за  жуткий  эгоизм:  ведь  Рут
сейчас в больнице и умирает.
   Но Кейт вместе с Алисией отправилась в отель, и повесть звала Тома.  Он
нуждался в ней или в некотором откровении. Повесть объясняла  причины  его
пребывания в поместье, придавала ценность самому его существованию.
   Саймон, похоже, ничего не заметил. Если  Том  хотел  писать,  он  хотел
выговориться. Взяв бокал с бренди, Саймон отпил добрую треть его.
   - О'кей. Значит, нам нужно каким-то образом  скоротать  эти  часы.  Это
самое худшее в смерти. В неотвратимой смерти. Надо дождаться ее прихода. А
потом привыкнуть к ней, Боже милосердный. Потом...  всегда  наступает  это
"потом". На него уходят годы. Так  мне  сказали  (в  действительности  это
сделала Рут) в те далекие дни, когда мы еще  любили  болтать.  Эти  бедные
ублюдки, которые ей звонят,  очень  горюют.  А  не  кажется  ли  вам,  мой
новорожденный писатель, что горевать - это почти  все  равно  что  любить?
Правда, схожие чувства? Мучает бессонница, не хочется есть, все вокруг  не
так и не на месте. И как медленно тянется время!
   Саймон остановился, взгляд его мельком пробежал по лицу Тома.
   - Ну  что  ж,  все  знают  об  этом,  так?  А  потому  давайте  подыщем
нейтральную тему, сухую и академическую.  Не  провести  ли  урок  истории,
чтобы заполнить некоторые пробелы? У вас есть чем писать? -  Он  покопался
среди груды газет сбоку от себя. - Вот возьмите.
   И протянул ему перо и блокнот, в котором Рут иногда записывала перечень
покупок. Рука его дрожала.
   - Готовы? Будем считать, что вы интервьюер, а я знаменитость... "Мистер
Лайтоулер, когда вы впервые осознали, что этот дом отнюдь не  относится  к
ординарным сооружениям?" Это вы говорите. А я  отвечаю:  "Я  просто  люблю
этот  дом,  ребенком  я  обожал  приезжать  сюда  и  хочу  остаться  здесь
навсегда". - Крайняя искусственность покинула голос. - А  теперь,  похоже,
так и будет. - Саймон умолк, основательно  приложившись  к  бренди.  -  Не
хотите ли? Помогает при шоке, так говорят... По-моему, это началось, когда
я вернулся сюда в 60-х годах. В Оксфорде я вел себя плохо.  Виновата  была
Рут, хотя говорить об этом в нынешнем положении бестактно; такие  вещи  не
рассказывают в милых семейных беседах. Тогда она не хотела связываться  со
мной. Сказала, что слишком молода, словом, что-то в этом роде.  И  с  меня
уже было довольно.  Потом...  Девушка,  которую  я  знал  в  университете,
забеременела... - Он нахмурился. - Рут это тоже не понравилось.  Я  думал,
что Лора избавилась от ребенка. Мама сказала, что она так и поступила, но,
возможно, случилось иначе... Она не хотела брать от меня денег.  В  общем,
одни неприятности в Оксфорде и  неудача  в  любви.  Потом  я  сочувствовал
оставленной мной Лоре.
   Он посмотрел на Тома.
   - Мне было только двадцать. Немногим старше, чем сейчас Кейт.  Я  хотел
академического успеха и  Рут.  Но  она  не  желала  меня,  и  эта  девушка
заполнила пробел.
   - Так, значит, ее звали Лора?
   Ничего не замечая, Саймон пожал плечами.
   - Да, это была жуткая ошибка, первая в долгом-долгом ряду. Черная  дыра
на совести, повод  не  спать  по  ночам.  Пятно  на  карме,  если  хотите.
По-моему, я расплачиваюсь за нее до сих пор. Впрочем, не только занес...
   - А где вы познакомились с ней?
   - Не помню. В Оксфорде, но неважно... во всяком случае, я вернулся сюда
в поместье. Здесь был папаша. - Он взял бокал и пригубил бренди. - Великий
негодяй Питер Лайтоулер. Он перебрался сюда в деревню, в Красный дом, и  я
был рад его обществу, был рад какой-то... защите.
   - Защите? - Но ум Тома был обращен  к  другому.  Он  мчался  по  совсем
неожиданной тропе. Шариковая ручка выпала из его рук. Он прекратил писать.
   - Этот _дом_! - прошипел Саймон. - Этот проклятый,  запятнанный  кровью
дом! Он напоминает бифштекс... Красный, сырой, кровоточащий. Смешанный  из
событий, не пропеченных как надо... _не годный_, не подготовленный. С этой
Лягушкой-брехушкой, Листовиком и странными колесами, шелестящими по ночам,
- о, вы их тоже слыхали? Наверное, в  третью  же  ночь.  Дом  выкатил  всю
артиллерию. - Саймон помедлил. - Какие же выводы, Том,  сделает  из  этого
ваша юная головушка?
   Том игнорировал выпад. Даже не заметив его, он настойчиво спросил:
   - А вы помните фамилию Лоры?
   - Разве это существенно? Что она может вам дать? - Что-то в голосе Тома
зацепило его. - Что вы _хотите сказать_?
   - Вы помните фамилию Лоры? - криком ответил он.
   - Джеффри, но зачем она вам?
   - О Боже! Я не могу... - Он умолк, смахнув волосы со лба, и  сказал:  -
Меня зовут Том Джеффри Крэбтри. Мою мать звали Лора  Джеффри,  прежде  чем
она переменила фамилию. Я никогда не знал своего отца. -  Слова  торопливо
сыпались друг за другом, слишком громкие, невероятные.
   Мгновение они глядели друг на друга, слушая,  как  Бирн  расхаживает  в
холле.
   - Теперь ты знаешь, - сказал Саймон. Слова упали в тишину.
   - Этого не может быть! Это совпадение, шансы...
   - Какие шансы? - Губы Саймона искривляла пародия  на  улыбку,  насмешка
над иронией. - Никаких совпадений, никаких как  и  что.  Вспомни,  как  ты
познакомился с Кейт, как ты оказался здесь.
   - Алисия... Господи, она твоя _мать_!
   - Да, моя удивительная мамаша. Она была так _добра_, так  помогла  мне,
когда я рассказал, что связался с этой девушкой, и мы попали в  передрягу.
Она обещала все уладить.
   - А что, - близкий к истерике, Том почти хохотал, - она так и сделала!
   В дверях кухни появился Бирн, привлеченный их голосами.
   - Похоже, - проговорил Саймон медленно, - что мы с Томом родственники.
   Пока они объясняли, Бирн подумал, что  эта  мерзкая  шутка  приобретает
какой-то мюзик-холльный поворот. Так кто же  этот  мужчина,  с  которым  я
видел тебя прошлой ночью? Это не мужчина, это мой отец...
   - Теперь ты знаешь, - сказал Саймон Тому. - Теперь ты  знаешь,  на  что
это похоже. - На губах его заиграла улыбка, которой глаза не вторили. - Ты
унаследовал  фамильного  беса.  Но  есть  одно  утешение.  Дом   тебе   не
достанется, скоро он будет принадлежать Кейт. Голубое поместье никогда  не
было моим, не станет оно и твоим. А значит, нечего беспокоиться.
   Голос его умолк.
   Дом все еще ждал.





   Вскоре после того Физекерли Бирн оставил дом,  сказав,  что  ему  нужно
сходить в коттедж умыться и переодеться. На деле он просто хотел  убраться
из  дома.  Насыщенная  клаустрофобией  истерическая   повесть   со   всеми
перепутанными взаимоотношениями мало что говорила ему. И  его  не  слишком
волновало, следует ли считать негодяем Питера Лайтоулера или нет. Пустяк в
сравнении с проблемой, стоявшей перед ним.
   Рут. Случившееся ярко напомнило ему  смерть  Кристен.  Застигнутой  под
перекрестным огнем - как и  Рут.  Под  перекрестным  огнем  непонимания  и
смятения. Бомба  в  Мидлхеме  предназначалась  ему  самому,  но  здесь  ее
заменили слова. Рут приближалась к смерти - из-за  всех  этих  россказней,
лжи  и  тянущихся  из  прошлого  обвинений.  Он  представил  себе   стопку
исписанных Томом листов, уставленную книгами библиотеку. И ущерб,  который
наносят слова.
   Коттедж расплющился у ворот подобно изъеденной проказой жабе.  Бирн  не
хотел заходить внутрь. Он мог бы направиться по дороге до А11. Можно взять
и лесом, чтобы выйти на дорогу возле Вудфорда... Эппингский  лес  кончался
на границе Лондона, возле Ист-Энда - вот и дорога к  городу.  Можно  дойти
пешком, если он не попросит, чтобы  его  подвезли.  И  оставить  за  своей
спиной этот дом - со всеми событиями его истории и следствиями из них.
   Он миновал коттедж.
   Рут умирает. Следует ли ему побыть возле нее? Посидеть рядом с ней  эти
последние несколько часов, какими бы долгими они не оказались?
   Бирн знал, что такое больница. Он вспомнил, как сидел возле обожженного
тела Кристен, пока врачи сражались за ее жизнь. Он вспомнил,  как  смотрел
на ее ногу, выставившуюся из-под серебристого одеяла, и думал, что это  не
она. Что эта нога не имеет никакого отношения к женщине, которую он любил.
Ее больше нет в этом обгорелом теле. Вся ее сущность  находится  где-то  в
другом месте.
   И он сидел в зале  возле  реанимации,  листая  журналы.  Напротив  него
молодой человек читал Пруста, ожидая смерти подружки.  Произошло  крушение
поезда, надеялись, что она выживет, но, увы...
   Бирн просидел так, ожидая, две  недели.  И  ни  разу  не  подумал,  что
лежавшее там тело - в повязках, трубках  и  лентах  -  имеет  какое-нибудь
отношение к его жене Кристен.
   Смерть приходит раньше, чем перестает дышать  тело,  раньше,  чем  мозг
прекращает  свою  электрическую  активность.  Его  Кристен  умерла,  когда
взорвалась машина.
   Рут умерла, когда головой ударилась об пол.
   Он не хотел ожидать конца - окончательного и  официального  расставания
души и тела.
   Теперь во всем этом мире  не  было  даже  малейшей  причины,  способной
задержать его  в  поместье.  Скоро  сюда  приедет  полиция;  она  займется
расследованием, начнет выяснять причины смерти Рут. Он  знал,  что  должен
остаться и дать показания, но  сейчас  об  этом  не  могло  быть  и  речи.
Описание его внешности известно и военной и гражданской полиции.  Начнутся
сомнения.  Конечно,  подозрительная  картина:  дезертир   Физекерли   Бирн
объявился на сцене другого убийства.
   Однако он не был единственным свидетелем, Кейт  тоже  видела,  как  все
произошло. Он может и не потребоваться.
   Он вновь прокручивал  случившееся  в  уме...  ссору  наверху  лестницы.
Смявшийся ковер, падение, гнилые перила, сломавшиеся под весом упавшей...
   ...Рут, которая теперь ждет смерти.
   И мертвая тишина в доме, углы, стягивающиеся вокруг них.  Он  ненавидел
Голубое поместье, ненавидел  его  за  то,  что  дом  этот  потребовал  всю
жизненную энергию Рут, сломал и забрал даже ее жизнь.
   Поместье требовало слишком многого. Оно заходило слишком далеко.
   Вдали он слышал дорогу. По ней уже устремился поток автомобилей.  Летом
рассвет приходит рано,  но  те,  кому  надо  в  Лондон,  всегда  стремятся
опередить основную волну. По мере приближения дня поток будет усиливаться,
отчаянно и тщетно стремясь попасть в  город  до  затора.  Там  существовал
другой мир, другой набор приоритетов. По-прежнему ли они нужны ему?
   Том и  Саймон  ожидают  его  возвращения.  Проскользнула  мысль  сквозь
переплетенный клубок смятения и горя. Да, горя! Он уже начал влюбляться  в
Рут. Он мог бы...
   Нелепые мысли. Прежде, а тем более теперь. Рут жила с Саймоном  и  была
обвенчана с поместьем. И тут, на ходу, он вспомнил вырвавшиеся  у  Саймона
слова:
   "_Почему вы не оказались на месте? Это же ваша роль, или вы не  поняли?
Садовник всегда все исправляет. Почему же вы не спасли ее? Где вы  были  и
почему не сумели выполнить свою работу?_"
   Слова эти громко звучали в его памяти. Моя роль? Моя работа? Что  хотел
этим сказать Саймон? Бирн знал, что дом полон оживших ужасов, он знал, что
внутри его орудует такое, чего он решительно не понимает. Его выставило из
дома создание, просто не способное существовать.
   Саймон  понимал  это,  он  провел  здесь  заложником   много   месяцев.
Случившееся с Рут каким-то образом было связано  с  историей  поместья,  и
Саймон считал, что он, Бирн, должен был каким-то образом спасти ее.
   Это было нечестно, Бирн знал, что это нечестно. Но эта мысль  витала  в
воздухе вокруг него, проникала в его разум. Бирн не мог уйти из  поместья.
Хотя  бы  потому,  что  Саймон  увидит  в  этом  бегство,   уклонение   от
ответственности. И - как ни странно - ему было важно, что подумает Саймон.
   Не вызвано ли это чувством вины, потому что они с Рут успели  настолько
сблизиться? Независимо от причин, Бирн не  хотел  сейчас  бросать  Саймона
Лайтоулера на растерзание Голубому поместью. Пусть  даже  ради  этого  ему
придется вернуться туда - под его крышу. Придется пережить все  до  конца,
понять, действительно ли он не выполнил свое предназначение.
   Потом, Рут еще жива. Бирн проглотил  комок.  Возвратиться  в  поместье,
жить в его стенах. Саймон и Том уже в доме, но их всего двое. Выбора  нет,
придется вернуться: им необходим третий.


   Он повернул обратно. Под ранним утренним светом дом казался мирным, как
было всегда. Солнечный свет падал на водянистые черепицы, превращал  их  в
серебро и голубизну, проглядывавшую сквозь прорехи в зеленой листве.  Было
еще рано, и свет не  мог  коснуться  окон...  вблизи  они  показались  ему
глубокими жерлами, уходящими в прошлое.
   Фантазия. Но теперь он  знал,  что  тайны  поместья  скрывались  в  его
прошлом. Бирн решил  прочитать  книгу  Тома.  Потом  придется  расспросить
Саймона и расположить события в перспективе. Шаги  его  замедлились.  Бирн
вспомнил свое появление здесь и жуткое трио.
   Он смотрел на дом, но фокус сместился.  Они  ждали  его.  Обогнув  угол
коттеджа и выходя на дорожку, он увидел всех троих: обеих женщин в  черном
и этого мужчину, столь похожего на Питера Лайтоулера.
   На мгновение понимание его углубилось и расширилось. Мужчина,  стоявший
в середине, и _был_ Питером Лайтоулером. Бирн видел, как  они  слились  на
гребне в лесу. Черный Лайтоулер, темная половина Саймона, его злой гений и
вдохновитель.
   В тот же момент он понял, что видит перед собой не  живых.  Мужчина  не
умирал.  Это  представление  устроили,  чтобы  обманом  отпугнуть  его  от
поместья.
   Они стояли на дорожке, перекрывая путь.
   Бирн ощущал вонь старых духов и пота.  Инстинктивно  наморщив  нос,  он
отвернулся, не желая смотреть на них. Незачем обращать внимание  на  новое
представление, каким бы оно ни оказалось. Он шел прямо к поместью,  и  они
расступились,  пропуская  его.  Уголком  глаза  Бирн  заметил,   как   они
поклонились ему с иронической любезностью. Вонь от  тел  наполняла  летний
воздух.  Его  приглашали  домой,  в  поместье,  к   которому   он   теперь
принадлежал.
   Ему  не  понравилась  эта  идея...  чувство  сродства.  Бирн  не  хотел
подчиняться ему. Но в доме его ждали Саймон и Том. После  смерти  жены  он
погрузился во мрак. Бирн не намеревался более разрешать себе эту слабость.


   Бирн обернулся уже у двери, ведущей на кухню.
   Он не знал, что заставило его повернуться: не было ни звука, ни шороха.
Он даже не подозревал, что за его спиной происходит нечто необычное.
   Позади  него  лес  сомкнулся.  Глухой  подлесок  выползал  на  дорожку,
продвигался по лужайке, охватывая террасу. Там, где он только что шел, уже
стояли папоротники, на  месте  клумб  поднимались  деревья,  под  высокими
буками низкорослая ольха жалась к ольхе, падуб  к  падубу.  Плющ  и  дикий
виноград оплетали объемистые стволы. Белые  и  черные  шипы  сплетались  в
непроходимый барьер. Лес густел перед застывшим в изумлении Бирном. Ничто,
казалось, не шевелилось, лианы и ползучие растения не крались в траве, тем
не менее стена  деревьев  становилась  более  плотной,  более  заплетенной
листвой и ветвями. Она приближалась.
   _Листовик_, пронеслось в голове Бирна. Листовик окружает  дом,  замыкая
его перед последней битвой.
   Он открыл дверь.


   - А вот и вы. - Саймон стоял у раковины,  наполняя  чайник.  -  Я  было
решил приготовить завтрак, но у нас почти  ничего  нет.  Будете  кофе  или
предпочтете чай?
   Выглядел он ужасно. Бирн рассчитывал увидеть его  таким,  но  спокойный
тон Саймона потряс его.
   -  Пусть  будет  кофе,  -  сказал  он,  осторожно  пододвигая   кресло.
Лягушки-брехушки не было видно. - Что слышно из госпиталя?
   - Никаких перемен. Вам сахара или молока? -  Похоже,  Саймон  не  хотел
разговаривать о Рут, словно Бирн не вправе был вспомнить о случившемся.
   Бирн не знал, как принять эту  новость.  Можно  было  ожидать  худшего,
много худшего. Но жуткая тяжесть не исчезала.
   Он подумал о другом.
   - А вы позвонили ей на работу, предупредили их?
   - Это сделаете вы. - Саймон пододвинул ему телефонную книгу.
   Пока чайник закипал, Бирн позвонил в школу. Потом спросил:
   - Где Том?
   - А где он может быть? Мы здесь, и можно не беспокоиться  -  каждый  на
своем месте. Том сидит в библиотеке, как ему и положено. -  Он  указал  на
манускрипт, лежащий на столе перед Бирном. - Так что ищите его там. Почему
же вы не прочли рукопись? Он сказал, что вы собирались.
   Взяв листки, Бирн пролистал их. Страницы, полные  чувств  и  драмы.  Он
замечал слова: _прикосновение, дом, озеро_... Сделав над собой усилие,  он
попытался читать, отчасти рассчитывая, что вот-вот войдет Рут,  утомленная
работой в саду, и откинет такую милую каштановую  прядку,  свалившуюся  на
лоб... Он опустил бумагу.
   - А вы не находили в рукописи что-нибудь неожиданное для себя?
   -  Неожиданное?  -  Саймон  запустил  пальцы  в  волосы,  поднимая  их.
Лихорадочный и слегка отчаянный жест. - Неожиданное? Что вы... _все_, даже
говорить смешно!
   - Почему же вы тогда так расстроены? Или Том что-нибудь не так понял?
   - Ах, дерьмо. - Трудная пауза. - Начнем лучше с вас. Или вам всегда все
рассказывают? И за прожитую жизнь вы успели привыкнуть  к  тому,  что  все
открывают струны своего сердца для вашего обозрения?  Выходит,  у  нас  вы
нечто вроде гуру - целителя и советника? Вы действительно хотите знать?  -
Саймон продолжил прежде, чем Бирн успел ответить. - Я... расстроен, как вы
сказали, поскольку не думаю, чтобы Том ошибался. Наверное, все так и было,
и он прав во всем. - Рука, наливавшая воду в три стоявшие на столе кружки,
отчаянно тряслась. - Мой отец... мой отец - чудовище, как  утверждает  его
книга. Кошмарный обманщик,  гипнотизер,  наделенный  ужасной  злой  силой.
Черный маг, если угодно.
   - Согласен, - трезво произнес Бирн.
   - Ну, прочтите, увидите. Я взялся за книгу  после  рассвета.  А  это  я
отнесу Тому. - Саймон направился к двери в холл. - Только, Бирн,  не  надо
подниматься наверх, ладно?
   - Почему? - Впрочем, он не знал, зачем это может ему понадобиться.
   - Это выходит за рамки.
   - Кто говорит так?
   - Дом. И Лягушка-брехушка. Она наверху. И не хочет никого видеть.
   - Хорошо, - ответил Бирн ровным голосом. - Понимаю.
   - Возможно, и так... - С затихающим на ходу бормотанием Саймон  оставил
кухню.


   Он прочитал  все  целиком;  бредовую  последовательность  наваждений  и
одержимости, откровенно говоря, невозможно было принять. Но  в  доме,  где
резвилась на свободе  Лягушка-брехушка,  где  по  ночам  раздавался  шорох
колес, нормальный ход событий не мог существовать. Бирн вполне  готов  был
признать, что Питер Лайтоулер и его отец  являлись  чудовищами  -  черными
магами, как сказал Саймон.


   На  чтение  повести  Тома,  должно  быть,  ушло  больше  времени,   чем
предполагал Бирн. Свет в окнах померк, и последние  несколько  страниц  он
дочитывал щурясь.
   А ведь стояла середина лета, и до темноты было еще далеко...
   Встав, Бирн поглядел в окно. Листва уже затянула  его.  Живая  изгородь
покрыла террасу и тянулась в дом.
   Он не мог выйти. Преграда листьев чуточку  подалась  и  шипастая  ветвь
хлестнула из двери, зацепив его за руку. Пригнувшись, Бирн захлопнул дверь
и заложил ее. А потом направился из кухни в коридор.
   Там царил зеленый подводный свет. Мебель  пряталась  в  густом  тумане.
Переднюю дверь тоже закрыли. В доме было душно,  не  хватало  воздуха.  Он
закричал:
   - Саймон! Том! Где вы?
   Ответа не было. Дом поймал  его  слова  и  оставил  при  себе.  Они  не
произвели нужного эффекта, ответа Бирн не получил. На  какое-то  мгновение
он даже запаниковал, представив их  удушенными,  удавленными  в  одном  из
пустых коридоров... А потом вспомнил про библиотеку. Конечно же, они  там.
Бирн обошел стол,  темневший  посреди  погрузившегося  в  зеленые  сумерки
холла, и толкнулся в дверь.
   Комната была наполнена ясным светом. Саймон и Том, стоя спиной к  нему,
смотрели в сад.
   - Вы не слышали, как я зову... - И тут Саймон отчаянно взмахнул  рукой,
призывая его к молчанию. Бирн не стал оглядываться. Саймон  и  Том  стояли
около стола перед настежь распахнутыми окнами.
   Из них шел дневной свет.  Здесь  солнцу  не  мешали  деревья.  Изгородь
отступила, образовывая широкую дорогу через земли поместья. По ней, ступая
по скошенной траве, к ним приближался человек. Старик, Питер Лайтоулер. Он
шел спокойно и уверенно, словно поместье  уже  принадлежало  ему.  За  ним
летела огромная черная птица.
   - Не впускайте его! - В памяти  Бирна  возникла  сцена:  молодой  Питер
Лайтоулер стоит в этой самой комнате, перед ружьем Джона Дауни. - Закройте
двери, пусть он останется снаружи! - сказал он настоятельно.
   И Том шевельнулся. Он закрыл окна и подвинул тяжелый  письменный  стол.
Саймон оставался на месте, на бледном лице его застыло страдание.
   - Ну же, шевелитесь! - Бирн отодвинул его в сторону.
   - Зачем? Это _его_ дом... - Голос был полон муки.
   - Пока еще это дом Рут. И более ничей. Она не хотела,  чтобы  он  бывал
здесь. И мы должны его выгнать.
   - Вы ошибаетесь. Можно считать, что теперь дом принадлежит Кейт, а  она
_симпатизирует_ старику и даже пригласила его.
   - Откуда вы знаете?
   - Я сам и передал ему. - Лицо Саймона было покрыто слезами.  -  Он  мой
отец. И все это ложь, Том не знает правды.
   Том повернулся лицом к нему.
   - Я так не считаю, - возразил он  негромко.  -  В  любом  случае  я  не
могу... пойти на это.
   Питер Лайтоулер добрался до террасы.
   Тут Том внезапно взорвался.
   - Что мы намереваемся _делать_? - В словах звучала неуверенность.
   - Перед нами всего лишь  человек,  -  холодно  сказал  Бирн.  -  Старый
человек, но из плоти и крови, как и вы сами.
   - _В самом ли деле_?
   И Бирн не сумел ответить, он просто не мог открыть рот.
   Питер Лайтоулер оказался уже по другую сторону французских дверей.
   - Убирайтесь! Вы не смеете войти! - завопил Том.
   Хрупкий, как лед, голос прорезал воздух сквозь разбитое стекло.
   - Как вам известно,  меня  пригласили.  А  приглашения  всегда  следует
принимать.
   Тень, летевшая позади него, тяжелая крылатая  тварь,  хрипло  каркнула.
Она летела к стеклянным дверям. Блеснув  глазами,  приоткрыв  клюв,  птица
бросилась на окно.
   Стекло не было вставлено. Хрупкий барьер взорвался. Силой своего  удара
ворона заставила стол отодвинуться внутрь комнаты. Тумба ударила  Тома  по
ногам, и юноша повалился спиной на стенку с книгами. Они посыпались  вниз,
открываясь, заминая страницы, ломая переплеты.
   Стекла  и  перья  носились  в  воздухе,  ударяя  по  коже,   одежде   и
поверхностям.
   - С тобой все в порядке? - Отодвинув  стол  с  дороги,  Бирн  попытался
поднять Тома на ноги. Но с ногой его что-то случилось. Не  сумев  устоять,
Том вновь опустился на пол.
   Бирн увидел, как рука Лайтоулера змеей скользнула  в  открытое  окно  и
повернула ключ в двери.
   В  библиотеку  немедленно  вбежал  огромный  черный  жук  и,  дергаясь,
принялся  пробираться  по  замусоренному  полу.  Над  ним  летела  ворона;
столкновение с дверью явно не причинило ей вреда.
   Лицо Тома сделалось пепельным.
   - Господи, выгоните ее отсюда, выгоните ее совсем...
   Питер Лайтоулер поглядел на него.
   - Ты знаешь, что это ложь, не так ли? - произнес он  негромко,  голосом
сухим и бесстрастным. Прекрасный бледно-серый элегантный костюм его  ничем
не напоминал о том, что его владелец только что силой пробился  в  Голубое
поместье.
   - Что вы  хотите  сказать?  -  Том  держался  за  лодыжку,  он  пытался
развязать шнурки.
   - Все ложь: и то, что сказала тебе Алисия, и то, что ты написал. В этом
нет даже капли  правды.  Ни  одного  предложения,  ни  одной  идеи.  -  Он
наклонился к своему внуку. - Том, убирайся  отсюда,  тебе  нужно  оставить
поместье. Ступай в  тихое  место,  где  ты  сумеешь  спокойно  подумать  и
постепенно со всем примириться. И с тем, что ты способен принять, и с тем,
что не способен.
   - Докажи это!
   - Позволь мне кое-что сказать тебе. Позволь мне объяснить...
   - Нет! - теперь кричал Саймон. - Рут умирает! Все объяснения запоздали.
Она упала через перила и  ударилась  головой.  Мы  поссорились,  мы  опять
взялись за эту тему, пытаясь объяснить, пытаясь понять...
   - Слушай. - Питер Лайтоулер едва глянул на своего сына. - Мне жаль Рут.
Я никогда не хотел причинять ей плохого. Я всегда вешал трубку, когда  она
отвечала, потому что знал, как мои звонки расстраивают ее. Но разве ты  не
знаешь? Неужели ты не понял, что это задом? - Он посмотрел на Тома, ожидая
ответа.
   - Это дом Рут! И Кейт! И Элизабет! И  Эллы...  -  Голос  Тома  внезапно
сделался неуверенным. Этот старик не был  чудовищем,  злым  насильником  и
чародеем. Под ярким летним светом Том мог разглядеть  каждую  морщинку  на
его лице. И он видел теперь перед  собой  лишь  исстрадавшегося  старца...
Руки Питера Лайтоулера тряслись, тряслись от возраста, страха или  чего-то
еще, тряслись самым жалким образом.
   - Том, - сказал Питер Лайтоулер. - Слушай. Дом этот населен призраками,
но не по моей вине.
   - И еще кое-что, - продолжил  Питер  Лайтоулер,  опускаясь  у  длинного
стола в коридоре, как будто он имел на это право. В зеленом свете лицо его
сделалось бледным, как слоновая кость.  Манускрипт  Тома  белел  на  столе
перед ним. Бирн и не заметил, как рукопись попала сюда. - Этот  дом  может
вскоре легально перейти  к  Кейт,  но  здесь  всегда  распоряжался  кто-то
другой. И не я, и не Рут или бедная Элла, и даже не  Элизабет.  Нет,  этим
поместьем командует ведьма - я использую это слово  совершенно  осознанно.
Ведьма, которая виновата во всем случившемся, которая подстроила  всю  эту
прискорбную ситуацию. И ведьма эта - моя дорогая жена.
   Он перегнулся через стол и пристально посмотрел в глаза Саймону.
   Тот передернул плечами.
   - Ну почему ты всегда _лжешь_? Мы знаем, что это не так.
   Питер Лайтоулер покачал головой. Он снова встал и медленно направился в
кухню. Звякнули  стекло  и  фарфор,  открывались  и  закрывались  буфетные
дверцы.
   - Мистер Бирн, - послышался вежливый голос Лайтоулера,  -  не  поможете
ли?
   Физекерли Бирн вошел в кухню и обнаружил блюдо, полное фруктов, хлеба и
холодного мяса. Возле двух бутылок  охлажденного  золотистого  вина  стоял
хрустальный графин с водой... ножи, вилки, фарфор и бокалы.
   - Вот.  Видите,  я  еще  помню  порядки  в  доме,  -  сказал  Лайтоулер
приветливо. - И я знал, что пить будет нечего. Держу пари - никто  из  вас
не завтракал.
   Бирн внес тяжелое блюдо в холл.
   Саймон мрачно бросил:
   - А это что такое? Подкуп? Ты уже отравил вино? И тот, кто съест  шесть
долек сацумы [разновидность мандарина (яп.)], будет  вынужден  каждый  год
проводить здесь по шесть месяцев?
   - Ты бы, конечно, обрадовался, - сказал лукаво Лайтоулер. - Мой  бедный
невротичный отпрыск. Шесть месяцев свободы от дома, езжай куда захочешь. -
Он вздохнул. - Нет, обойдемся без подобной экзотики. Я жил  здесь  и  знаю
местные порядки. К тому же я  полагаю,  что  нам  придется  пробыть  здесь
какое-то время. - Бледные глаза его указали на входную дверь, где щупальца
плюща уже пробивались через замочную скважину.
   Потом он любезно налил им вина, смешав собственное с водой.
   - Уже не способен, - скорбно заявил он. - Желудок не выдерживает.
   Тут все вспомнили, где они расположились. Рут упала лишь  в  нескольких
футах от этого стола. Бирн с  негодованием  отодвинул  кресло  назад,  оно
заскрипело по полу.
   Звук пронесся по коридорам. Было очевидно, что  дом  опустел:  не  было
хозяйки, следившей за его комнатами и коридорами.
   Наверху послышался шум, словно упало кресло, а потом  какой-то  далекий
вой, смутный и одинокий. Все  знали,  что  там  никого  нет.  Без  всякого
смущения Питер Лайтоулер наложил  себе  полную  тарелку.  После  некоторых
колебаний Том сделал то же самое.  В  его  движениях  ощущалось  известное
безрассудство, будто завтрашний день ничего более не значил для него.
   Глаза Тома обратились к Саймону, с просьбой и удивлением.
   Тот коротко качнул головой. Скорее не отрицая, а отрешаясь. Дело  твое,
тебе и решать.
   - Видишь ли, Том, - сказал Лайтоулер невозмутимым голосом,  -  я  знаю,
что ты мой внук.
   - И насколько давно? - Саймон в гневе вскочил на ноги.
   - Некоторое время. Ты должен понимать, что  я  всегда...  интересовался
делами моей жены. И давно понял, чем она занята.
   - Что ты хочешь сказать? - завопил Саймон.
   - Манипуляциями.  Она  строит  козни,  дорогие  мои.  Алисия  тянет  за
веревочки,  а  ты,  Саймон,  и  твой  сын  Том  дергаетесь,  кланяетесь  и
выполняете все предписанные ею движения.
   - Докажи. - Саймон  внимательно  следил  за  отцом.  -  Ты  знаешь  все
обвинения, выдвинутые против тебя. Ты знаешь, что говорили о  тебе  многие
годы. Докажи, что они не правы,  что  все  было  иначе.  -  Он  указал  на
манускрипт.
   - Это сделать нетрудно, - сказал Питер Лайтоулер. Он взял стопку бумаг.
- Забудем об этом на мгновение. Вспомним о самом  недавнем  предательстве.
Насколько я понимаю, Том, Алисия так и не сказала тебе, кем был твой отец,
хотя она всегда знала это. Она  не  объяснила  тебе,  что  является  твоей
бабушкой. Она позволила тебе  расти  в  невежестве  и  бедности.  Не  надо
думать, что Лоре Джеффри это давалось легко. Конечно же, нет.  Но  оставим
на миг прошлое. Четыре дня назад Алисия прислала тебя сюда и бросила - без
малейшего представления о том, что здесь  происходит.  Она  свела  тебя  с
отцом и ничего не сказала!
   Том молчал.  Отрицать  было  нельзя.  Алисия  скрыла  от  него  многое,
усложнив этим знакомство с Кейт и Голубым поместьем.
   - Но почему? - прошептал он. - Почему она сделала это?
   - Она хотела, чтобы ты написал историю дома. И этим ты и занят, правда?
   - Да.
   -  Так  вот,  Том.   Мой   внук   Том.   Позволь   мне   сказать   тебе
одну-единственную важную  вещь.  А  потом  можешь  решать  сам...  Голубое
поместье полно нечистой силы, ты это знаешь. Всякий мужчина, который жил в
этом доме, не испытывал по этому  поводу  даже  малейших  сомнений.  Здесь
поселилось зло, потому что дом задумывали,  строили  и  населяли  женщины,
мечтавшие свести счеты. Женщины, ненавидевшие мужчин.  Таких  можно  звать
ведьмами. Запомни это: дом другого не знает. Он помнит ненависть Розамунды
к ее мужу, отвратительному Альфреду. Он  _был_  мерзавцем.  Я  в  этом  не
сомневаюсь. Неистовый ханжа, ревнующий к славе своей жены.  Она  правильно
поступила, расставшись с ним, никто не винит ее в этом. Только  дело  этим
не кончилось... Дом этот представляет собой памятник ненависти Розамунды и
ее страху перед мужчинами. И эта ненависть распространяется на  всех  нас,
кто  сидит  сейчас  вокруг  стола,  в  сердцевине  этой...   испытательной
площадки, которой является Голубое поместье. - Он указал на манускрипт.  -
Мне незачем читать его, я знаю, что  в  нем  написано.  Но  я  прошу  тебя
помнить: у этих  женщин  были  причины  жаловаться  на  мужчин.  Не  стану
отрицать этого. Многие женщины в тот или иной  момент  своей  жизни  могут
утверждать это. И Альфред, и Родерик, и я вели себя достаточно скверно. Я,
например, к собственному позору,  анонимно  звонил  в  этот  дом,  пытаясь
переговорить с Кейт. - Он задрал подбородок,  словно  они  могли  обвинить
его. - И не  стану  отрицать,  что  мои  друзья,  мои  слуги,  мучили  Рут
аналогичным образом... Но вот _этого_ мы не делали! -  Он  хлопнул  пачкой
бумаг по столу. - Все было совсем иначе. Дом  преувеличивает,  как  кривое
зеркало искажает события и эмоции! Конечно, ты тоже ощутил это!
   Он оглядел стол.  Том,  младший,  прятал  голову  в  руках,  локти  его
опирались на стол. Саймон смотрел на отца с интересной смесью ненависти  и
надежды. Физекерли Бирн, только  что  листавший  сборник  стихов,  опустил
книгу. Он не был растроган.  Эти  звонки  и  расстройство  Рут  он  помнил
чересчур ясно.
   Взгляд Лайтоулера остановился на нем.
   - Ну а вы, садовник, человек посторонний. Но вас тоже затянуло  сюда  -
да-да, - хотя в ваших жилах не течет даже капли этой проклятой крови.
   - Вы кое о чем забываете. - Бирн посмотрел ему в глаза. - Рут  умирает,
Розамунда, Элизабет и  Элла  мертвы.  Вы  обвиняете  людей,  не  способных
защитить себя перед нами.
   - Вы не знаете всего. Вы жестоко ошибаетесь, по крайней  мере  в  одной
части вашего заявления. _Сам дом_ является доказательством моей правоты! -
Лайтоулер впервые возвысил голос.  -  Посмотрите  на  доказательства!  Они
вокруг вас. - На мгновение он умолк, и они сконцентрировали свое  внимание
на Голубом поместье.
   Сделалось едва ли не темно. Окна и двери были прикрыты зелеными  живыми
ветвями. Обступивший поместье лес не  позволял  шевельнуться  в  нем  даже
воздуху. В доме запахло грязью, сыростью и  тленом.  В  коридорах  первого
этажа стало темнее, чем ночью. Они уходили в другие  крылья  дома  черными
тоннелями, пробуравившими сердце живого организма.
   Над ними царил страх. Сломанные перила бросали острые зубастые тени  на
потолок.  Из  длинного  коридора  доносился  сквозняк,  подобный   дыханию
огромного зверя... кислому и вонючему дыханию плотоядного зверя.
   В доме не было ничего свежего и здорового. Пятна, оставленные ремонтом,
крашеная дверь в ночлежную, полированный буфет в холле, причудливая резьба
- все было покрыто пылью; источенное червем дерево растрескалось.
   - Представьте себе другую версию событий - более привычную для меня.  -
Питер Лайтоулер посмотрел на стол, на бумаги, полные слов, историй, слухов
и сплетен. - Без  сомнения,  здесь  написано,  что  Родерик  самым  жутким
образом обошелся с сестрой. Разве не так?
   Он поглядел на Тома. Тот кивнул, бледный и несчастный.
   Лайтоулер продолжал, не отрывая глаз от лица Тома.
   - Предполагаю, он изнасиловал ее. Здесь всегда  поговаривали  о  некоем
тайном преступлении, обвиняли, но никто ничего не мог доказать...  Хорошо.
Конечно,  Элизабет  ревновала  к  своему  брату  Родерику,   симпатичному,
популярному и богатому. Их разделяло  десять  лет.  Как  могли  они  стать
друзьями, в особенности при жестких требованиях образования  и  стиля  тех
дней? Конечно, он дразнил ее, вполне возможно, относился к  своей  младшей
сестре недоброжелательно  и  с  презрением.  Она  всегда  раздражала  его,
нечестно отвлекая на себя внимание матери... А Элизабет, несомненно,  была
ребенком, склонным к фантазиям. Объясняет ли  твоя  история  происхождение
Лягушки-брехушки и Листовика? Того самого Листовика, который окружает  нас
сейчас?
   Плющ, тянувшийся сквозь замочную скважину входной двери,  достиг  пола.
Лайтоулер бросил на ветку быстрый взгляд.
   - Наверное, у меня не столь уж много  времени.  Ограничусь  немногим...
Теперь относительно брака  Элизабет  и  Дауни,  горького  унылого  калеки.
Нечего  удивляться,  что  Элла  была  такой  сложной  девушкой;  ведь   ее
воспитывала разочарованная Элизабет -  в  изоляции.  Элле  было  запрещено
разговаривать с мужчинами, вы не знали  об  этом?  Элизабет  преднамеренно
лишила ее... Что касается Алисии, то у нее были свои причины. Я не был  ей
верен. - Он улыбнулся, радуясь воспоминаниям. - Я никогда не  мог  устоять
против их чар, понимаете, и не пропускал ни одной.  Восхитительные  особы,
гулены, деревенские девчонки, девицы  50-х  годов,  с  осиными  талиями  и
полными юбками. Милашки, красотки... немногие жены сумели бы примириться с
этим, а Алисия никогда не славилась терпением. О, я никогда не винил ее  в
том, что она захотела развестись со мной. Я был рад освободиться от нее...
Вы видите, к чему я клоню? Понимаете? Женщины Банньеров не  любили  мужчин
вполне обоснованно: им не  нужно  выдумывать  извинения.  Но  та  история,
которую написал дом через Тома, составляет собой сборник  выдумок.  Ничего
такого просто не могло быть... Скажи мне, Том.  Ты  нашел  здесь  какие-то
дневники, беседовал с кем-нибудь из персонажей твоей истории?
   - Нет, - был негромкий ответ.
   - Насколько мне известно, из всех персонажей твоего повествования  лишь
я еще жив. Я был там, и события непосредственно задевают  меня.  Спрашивай
меня, если хочешь. Я более чем готов объяснить тебе, как  все  происходило
на самом деле.
   Том посмотрел на деда и увидел искренность в его старых мудрых  глазах.
Он видел, как стиснул руки Саймон, как смотрит он на Питера Лайтоулера - с
болезненной концентрацией, с робкой надеждой.
   Они хотели поверить ему, более того, нуждались в этом. Питер  Лайтоулер
предлагал выход из охвативших всех сомнений и несчастий.
   Том встал, забрал рукопись у деда и подошел к камину. На доске над  ним
лежал коробок спичек, и, чиркнув, он поджег первый лист.
   Так одну за другой он сжег все страницы  своей  первой  книги.  История
Элизабет Банньер взвилась к небу облачком дыма.





   - И какого черта, по вашему мнению,  вы  здесь  делаете?  -  прозвучала
знакомая всем едкая нотка. В дверях, ведущих в библиотеку, стояла  Алисия.
Сучок застрял в  ее  волосах,  на  жакете  трава  оставила  пятна,  блузка
порвана, брюки испачканы. Без макияжа,  с  пустыми  руками,  она  казалась
какой-то полоумной мешочницей, ее едва можно было признать.
   Сразу заметив Тома возле камина, она охнула, словно получив смертельную
рану. Старательно избегая Питера  Лайтоулера,  она  бросилась  к  Тому  и,
выхватив последнюю обугленную страницу из его рук, прошипела:
   - Как ты _посмел_?
   - Алисия, ну как там Рут? - ответил он на удивление ровным голосом.
   Та остановилась на месте, моргая.
   - По-прежнему. Держится. Но...
   - А как насчет Кейт? - перебил он.
   - Я оставила  ее  в  отеле.  Она  утомлена.  Потом,  что  ей  делать  в
госпитале. А теперь, Том, скажи мне, ради бога, что ты наделал?
   - Это? - Он бросил последний клочок бумаги на груду пепла. - Не  думаю,
чтобы здесь была правда. А потому, это вредная и опасная чушь.
   - Ох, Том! Идиот ты или дурак? Зачем, по-твоему, я прислала тебя  сюда?
- Она сжала кулаки.
   - Ты использовала меня. Ты ничего не сказала мне, хотя  ты  знала,  кто
мой отец. Ты скрывала это.
   - Об этом попросила твоя мать.
   - Что? - Голова Тома дернулась. - Мама...
   - Была гордой женщиной, - сказала Алисия уже более  спокойным  голосом.
Бирн ощутил нечто вроде уважения к ней. Да,  книга  Тома  сгорела,  однако
Алисия не собиралась попусту горевать. - Твоя мать  не  хотела,  чтобы  ты
знал своего отца, она сочла, что так будет лучше.
   - Я имею право знать, кто мой отец!
   - Ну и мы вправе знать, что произошло в этом доме, - продолжала Алисия.
- Тебе не следовало сжигать этот манускрипт.  Он  был  нашим  единственным
доказательством.
   Питер Лайтоулер внезапно и со всей силой обрушил свой кулак на стол.
   -  Доказательством?  И  ты  зовешь  эту  мешанину,  эту   паутину   лжи
доказательством?
   - О да! Того, что я уже знаю о тебе. - Она встретила его взгляд.
   - Ну почему  нельзя  _забыть_  обо  всем?  -  прозвучал  гневный  голос
Саймона. - Истории этой уже столько  лет,  она  успела  прогнить,  давайте
забудем о ней!
   - Но Рут умирает, - напомнил Бирн.
   Самый очевидный для него факт. Что бы ни  происходило  между  Элизабет,
Джоном Дауни и Питером Лайтоулером, все это было давно. Но  память  о  Рут
преследовала его как наваждение. Он знал, что, если позволит себе даже  на
мгновение забыть о ней, слабая ниточка ее жизни ослабнет.
   - Прошлое ничего не значит, - сказал он. - Существует лишь настоящее. И
ничего кроме него.
   - Весьма здравое замечание.  -  Питер  Лайтоулер  медленно,  с  усилием
поднялся, ни на мгновение не отводя взгляд от Алисии. - Как ты сюда вошла?
- спросил он любезно. - Перелезла через изгородь  или  прорубилась  сквозь
нее?
   - Ты оставил открытой свою тропу, - ответила  та.  -  Возле  озера.  Ты
всегда  приходил  с  той  стороны,  правда?  Так  что  мне   не   пришлось
прокладывать себе  путь!  -  Она  оглядела  стол,  заставленный  остатками
трапезы, начатые бутылки вина. - Я бы сказала, поминать еще рано, Рут пока
жива.
   Жестокие слова. Саймон посмотрел на нее.
   - Почему мы не можем поесть? Чем Рут поможет наша голодовка?
   - Ничто не может помочь Рут. Говорят, что  у  нее  нет  шансов.  -  Под
глазами Алисии выступили темные мешки, рот ее  перехватила  тонкая  клетка
вертикальных морщин. - А тебе, пожалуй,  скорее  следовало  бы  находиться
возле ее постели, чем сидеть здесь, выслушивая всякую чушь, которую  может
выложить мой бывший муж... Позвольте мне одно предположение,  -  резко,  с
ударением проговорила она. - Держу пари, он повествовал вам  о  хитроумном
заговоре женщин. О всяких кознях так интересно  слушать,  правда?  Значит,
эти женщины вступили в сговор против  мужчин.  -  Заметив  по  лицам  свою
правоту, Алисия продолжила: - А он уже сказал вам, что  я  ведьма?  И  что
умею управлять и Листовиком, и Лягушкой-брехушкой? - Она  подняла  руки  и
все увидели, что ее кожа в кровь расцарапана шипами. - Ну, видите!  Хорошо
я управляю ими? Изгородь не  пропускала  меня.  Мне  пришлось  обойти  все
поместье, пока я не  дошла  до  озера.  Любимое  место  Питера.  А  теперь
отвечайте сами: у кого из нас больше власти?
   Полный абсурд, судейская драма,  подумал  Бирн.  Еще  мгновение  и  оба
примутся выкладывать очередные доказательства,  странные  слухи,  раздоры,
оправдания и обманы.
   Он сказал:
   - Итак, историю эту окутывает туман  противоречивых  мнений.  Даже  наш
писатель не уверен в том, что он сочинял роман,  а  не  писал  историю.  А
доказательств не существует. Однако у нас есть известное количество  более
актуальных вопросов. - Бирн попытался сконцентрироваться на  происходящем.
- Во-первых, почему вы, - он посмотрел на Алисию, -  не  рассказали  Тому,
кто его отец? Даже если вы давали обещание матери Тома, она ведь умерла  -
и достаточно давно, так? Во-вторых, почему вы не сказали Саймону, что Лора
родила ему сына? На мой взгляд, поступок по меньшей мере некрасивый.
   - Я хотела, чтобы Том держался подальше от  поместья,  чтобы  он  вырос
свободным от здешних соблазнов. Я  не  хотела,  чтобы  новый  мужчина  еще
больше запутал вопрос. Ну а Саймон давным-давно  взял  бы  его  сюда,  Том
познакомился бы со своим дедом и, считай, разврат начался...
   Бирн поднял руку.
   - Хорошо. Что заставило вас передумать? Почему вы  познакомили  Тома  и
Кейт?
   - Настало время. Схема должна была вот-вот повториться. Я  видела,  что
Кейт начала интересоваться стариком, и понимала, что он выпускает когти.
   Питер Лайтоулер откинулся на спинку кресла,  на  губах  его  проступила
слабая улыбка. Он молчал.
   - Рискованное предприятие, по-моему,  -  проговорил  Бирн.  -  Если  вы
верите в наследственное проклятие, то уж Том в последнюю очередь  способен
помочь Кейт.
   - Положение ухудшилось, - ответила Алисия негромко, и Бирн заметил, как
она поежилась. Быстрый взгляд наверх в  сторону  длинного  коридора.  Едва
заметное красное пятно чуть шевельнуло отравленный темный воздух. -  Я  не
хотела возвращаться сюда. Я хотела  просто...  забрать  Кейт,  забрать  ее
отсюда и держать подальше.
   - И что же помешало тебе? - спросил Саймон.
   - Ты. - Она повернулась к нему. - Ты мой сын, правда? И я  не  способна
обречь тебя на гибель в этом проклятом месте.
   - Сей утешительный бальзам, я бы сказал, запоздал  на  многие  годы.  -
Саймон разливал вино,  внимательно  наблюдая  за  вытекающей  из  горлышка
струей.
   Алисия ненадолго умолкла, пока сын ее подносил бокал к  губам,  ровными
глотками опорожняя его.
   - У нас немного времени, - заметила она почти праздным голосом.
   - Почему вы оставили Рут, почему вы увели от нее Кейт? Кто сейчас возле
нее? - спросил Бирн.
   Все это время,  разговаривая,  он  представлял  себе  Рут  в  бинтах  и
повязках  на  одной  из  этих  узких  коек,  подсоединенную  к  машинам  и
капельницам. Если бы он знал, что это может помочь ей, то  сейчас  был  бы
там. Но он отвечал и за людей, которых любила Рут. За Саймона и  за  Кейт.
Она бы отослала его сюда, а  в  госпитале  он  все  равно  ничего  не  мог
сделать... Бирн даже не знал, сумеет ли выйти из  поместья,  пропустит  ли
его Листовик.
   - Я ничего не могла сделать, - сказала Алисия. - А Кейт  переутомилась.
Рут без сознания, врачи говорят, что она не очнется. Зачем же сидеть возле
нее?
   Действительно. Но Бирн знал, что остался бы, что бы ни говорили  логика
и рассудок.
   - Почему он так ведет себя? - Том со страхом посмотрел на ветку  плюща,
уже тянувшуюся по полу прямо к ним. Никто не видел, чтобы она  шевелилась,
но она уже наполовину одолела каменный пол. Еще  один  клочок  зелени  уже
пробивался из-под закрытой двери.
   Рано или поздно,  понял  Бирн,  дверь  сдастся,  слетит  с  петель  под
тяжестью растения.
   - Почему Листовик так хочет ворваться сюда? - спросил он.
   Алисия едва взглянула на ветвь.
   - Дом кончает свое существование на земле, - сказала она деловым тоном.
- К концу этого года он исчезнет. Листовик разрушит его. -  Она  встретила
возмущенный взгляд своего бывшего мужа. - И все  твои  замыслы,  все  твои
тонкие схемы пойдут  прахом,  Питер.  Листовик,  Лягушка-брехушка  и  сама
великая ведьма переберутся в другое место, а здесь останется только  груда
щебня.
   - Ты говоришь чушь, моя дорогая. Как было  всегда.  -  Питер  Лайтоулер
деликатно приложился к бокалу.
   - Подумай сам, - ответила она, пожав плечами. - Помнишь звезды?  Питер,
ты все еще держишь у себя дома телескоп, направленный в сторону севера? Ты
тоже чувствуешь это, правда? Северная Корона... Звездный свет  пронизывает
этот дом, он  даже  отражается  в  вашем  мерзком  илистом  озере.  Звезды
напустили хворь на поместье... северные звезды, которые принадлежат не нам
- тебе, Кейт, мне, а кому-то другому.
   На какое-то мгновение ее глубокий взгляд остановился на Томе.
   - Помнишь "Белую богиню" Грейвса? Этот кружок звезд за спиной северного
ветра в легендах всегда был обителью Арианрод.  Там  держали  в  заточении
поэтов, ожидая, пока они обретут вдохновение.
   - Как романтично и возвышенно! - проговорил Питер Лайтоулер.
   Не обращая на него внимания, Алисия обратилась к Тому:
   -  А  теперь  подумай  о  прочтенных  здесь  словах;  подумай  об  этой
библиотеке, лопающейся от слов, которые здесь даже висят на  стене  вместо
картин. - Она указала на французское стихотворение в рамке над  дверью.  -
Потом, поместье - это еще и нечто вроде тюрьмы; поэтому  Саймон  не  может
оставить его, поэтому здесь всегда есть садовник,  поэтому  Том  не  может
уехать отсюда, хотя дом гонит его.
   Наступила тишина,  которую  нарушил  скрежет  в  длинном  коридоре  над
головой, словно по полу проволокли что-то усаженное шипами.
   - А Листовик... - Алисия выдыхалась. - Почему вы  не  замечаете  этого?
Деревья всегда сопутствуют богине, на  древе  она  вешает  своего  сына  и
любовника. Рядом с ней всегда находится огромный пес... Вот вам и Листовик
вместе с Лягушкой-брехушкой, кем же еще они могут быть?
   - Так где же она? Сама богиня? - Питер Лайтоулер приподнял бровь. - Где
сейчас это божество во всем своем мрачном величии? Или ты считаешь себя ее
воплощением? Прежде подобной мегаломании за тобой не водилось.
   Алисия ничуть не смутилась.
   - Это сам дом, - ответила она. - Его материя, очертания, существование.
Дом - это живой организм, и  наши  действия  являются  его  сердцебиением,
причиной, объясняющей его существование.
   - А что, Алисия, прекрасно сшито. Ты всегда превосходно умела подмечать
связи. Я всегда удивлялся, почему  ты  ничего  не  пишешь,  обладая  столь
широким восприятием событий. - Лайтоулер блеснул на нее древним глазом.
   Бирн обнаружил, что отвлекся. Разговор Ал и сии с Лайтоулером, искрясь,
будоражил мрачную комнату. Бирн ощущал всю тяжесть дома - его крыш,  балок
и арок, мертвым  бременем  повисших  над  головой.  Он  подумал,  если  не
выбираться отсюда сейчас, потом этого сделать не удастся...
   Саймон вновь пил, глядя прямо в бокал,  подчеркнуто  не  замечая  обоих
своих родителей. Бирн подумал, что он, наверное,  не  впервые  слышит  все
это.
   Лайтоулер все еще говорил.
   - Откуда такая спешка? Откуда этот неотвратимый рок, ощущение  близкого
конца поместья, яркие поэтические конструкции? Я  бы  с  восторгом  узнал,
какие сентиментальные теории ты успела возвести на основе этой поэтической
выдумки.
   - Скоро будет затмение, но дело, вероятно, не в нем. Третье тысячелетие
на пороге, но об этом помнят лишь христиане. Скоро  летнее  солнцестояние.
Все сейчас в Стонхендже и Гластонбери, масс-медиа дают бал.  Воздух  полон
волнения... Но это личное дело: мое и твое, Питер.  Ты  стар  и  близок  к
концу. И если вращающийся круг звезд вступит в другую  фазу  и  этот  дом,
замок Арианрод, - зови его как хочешь -  перенесет  присущие  ему  функции
чистилища в другое место, какая для тебя разница?  Здесь  твоя  история  и
твоя судьба, а  посему  время  -  существенно.  Тебя  ждет  смерть,  Питер
Лайтоулер. Принимай ее как реальное. И не думай, что сумеешь спастись.
   - Но как насчет Рут? Как насчет всего, что случилось  здесь?  -  Саймон
едва слушал. Взгляд его поднялся к  обломавшимся  перилам,  -  Почему  она
должна _умирать_? - выкрикнул  он  внезапно.  -  Вы  оба  сидите  здесь...
спорите, вздорите, развлекаетесь мерзкими старинными  историями,  а  _Рут_
умирает. Быть может, она уже умерла, а мы сидим здесь,  и  это  никого  не
тревожит.
   Отец посмотрел на него.
   - Я не слишком хорошо знаком с ней, - проговорил он  медленно.  -  Хотя
она, возможно, является моей дочерью, я никогда не знал ее.
   - Твоей _дочерью_? - Голос Саймона раздался словно из какой-то  далекой
пустыни, тем не менее казалось, что разум его обострился, возвысился. -  О
нет! Это уже лишний поворот; еще один нож в спину, попавший не  туда  куда
надо. Я не верю тебе, отец.
   - Рут - дочь Эллы. Я соблазнил  Эллу  примерно  за  девять  месяцев  до
рождения Рут. - Питер пожал плечами, явно не замечая ужаса, написанного на
лице Саймона. Театральная пауза.
   Именно в этот миг Бирн решил,  без  всякой  тени  сомнения,  что  Питер
Лайтоулер являет собой воплощение зла.  Ему  не  нужны  были  сомнительные
свидетельства книги Тома или дикие теории Алисии. Он просто  видел  Питера
Лайтоулера, наслаждавшегося мгновением и возмущением сына.
   - Это, наверное, хотела бы сказать твоя мать.  Все  к  тому.  Привычное
обвинение. И знакомое. И неужели ты еще удивляешься моему  возмущению?  Ее
россказни,  старушечья  болтовня  замарали  мою   старость.   Это   просто
скандальный слух! И все потому, что твоя мать не может  смириться  с  тем,
что ее брак распался, а ее сын стал пьяницей!
   Он нагнулся через стол в сторону Саймона.
   - Впрочем, я не  осуждаю  тебя,  -  сказал  он  мягче.  -  Ее  общество
нестерпимо.
   Саймон обернулся к стоящей Алисии.
   - Значит, и ты считаешь, что это случилось? И  я  жил  здесь,  разделяя
постель и занимаясь любовью со своей _сестрой_?  И  ты  позволяла  _этому_
продолжаться?
   Алисия с трудом ответила:
   - Я... я не знала. Наверняка. Я ничего не знала об этом. Причину  нужно
искать в странностях дома и странных смертях, которые здесь происходят.
   - Каких смертях? Кто умер здесь? Насколько мне  известно,  один  только
Джон Дауни, - заметил Питер Лайтоулер.
   - Рут, - негромко предположил Бирн.
   - Пока еще нет, она жива, - ответил Лайтоулер.
   - А что произошло с Элизабет? - спросил Том. - И с Эллой?
   - Элизабет еще жива, - ответила Алисия.
   - Что? - Том вскочил на  ноги,  глядя  на  нее.  Бокал,  выпав  из  рук
Саймона, со звоном разбился об пол.
   - Да. Ей девяносто пять лет, она живет  в  Вудфорде  в  пансионате.  Но
Элизабет ничего не скажет вам. - Алисия качнула головой. - С ней  случился
удар, уже сорок лет назад, и с тех пор она не открывала рта.  Я  время  от
времени посещаю ее, но положение не меняется.
   - Но она... она знает, верна ли моя книга!
   - Какая теперь разница, Том? Ты сжег рукопись и отказал дому в праве на
собственный голос. Но Элизабет все равно не поняла  бы  ни  одного  твоего
слова, - негромко заметила Алисия. - Она ничего не понимает  и  ничего  не
говорит.
   - Но... где ключи от машины? Мне надо съездить  и  повидать  ее...  как
называется это место?
   - _Том_, - произнес Питер Лайтоулер с ударением, - не будь  смешным.  У
тебя ничего не получится, нельзя же разговаривать с доской.
   - Я попытаюсь. Разве  вы  не  понимаете?  Я  должен  попробовать!  -  И
выхватив ключи  от  машины  из  чаши,  стоявшей  в  зале,  он  метнулся  в
потемневшие окна и, хромая, исчез в густых кустах.





   Саймон изучал его сложным, но  в  первую  очередь  все  же  ироническим
взглядом, так что Бирн ощущал на себе  его  тяжесть.  Останься,  безмолвно
говорил он. Не оставляй меня с ними. Бирн понимал, что пора идти.  Сам  он
желал оказаться только в единственном месте. Бирн крикнул  Тому:  "Подожди
меня!" и последовал за ним в сад.
   Листва оказалась не столь плотной, и  Бирн  скоро  нагнал  Тома.  Живая
изгородь деревьев расступалась перед ними обоими, образуя покрытый пятнами
тени сводчатый зеленый тоннель, окруживший  поместье.  Полосу  деревьев  и
кустов яркими лучами пронзал солнечный  свет.  Сквозь  листву  они  видели
окрестности, тихо дремлющие  под  полуденным  солнцем.  Выйдя,  они  сразу
направились к гаражу.
   - Теперь по-новому понимаешь смысл  словосочетания  "зеленый  пояс",  -
сказал Том с претензией на остроумие. - Интересно, пропустит ли он машину?
   Бирн не стал отвечать. Он  не  сомневался  в  том,  что  если  Листовик
выпустил их из дома, то позволит им оставить и поместье.
   - Вы едете со мной к Элизабет? - спросил Том.
   - Нет, я сразу в Эппинг, в госпиталь.
   Том вздохнул.
   - Напрасная трата времени. Зачем это вам, Бирн? Рут не  выживет.  И  вы
ничем не сможете помочь ей. Вы лучше  бы  остались  здесь,  чтобы  они  не
вцепились друг другу в горло.
   - По-моему, это лежит за пределами и моих и ваших  возможностей.  Кроме
того, кто-то все-таки должен быть рядом с Рут.
   - Она не заметит вашего присутствия, вы понимаете это?
   - Это не важно.
   - О'кей. - Том открыл дверцу "эскорта" и сел. Бирн  дождался,  пока  он
выедет задним ходом из гаража. Потом Том перегнулся и  открыл  дверцу  для
пассажира. - Садитесь. Я завезу вас в госпиталь.
   Бирн покачал головой. Ему хотелось пройтись по лесу, прийти в себя  под
чистым небом.
   - В такое время,  по-моему,  лучше  пройтись.  Эппингское  шоссе  будет
забито.
   - Вы уверены в этом?
   - Желаю вам удачи с Элизабет.
   - А вы вернетесь?  -  встревожился  Том.  -  Когда...  вы  вернетесь  в
поместье?
   Бирн медлил с ответом. Возвратиться в поместье? Когда Рут умрет? И то и
другое было немыслимо.
   - Надеюсь на это. Может быть.
   Пока Том разворачивал машину, Бирн заметил,  что  Листовик  шевельнулся
снова. Теперь в изгороди появилось отверстие, достаточное для того,  чтобы
сквозь него мог проехать "эскорт"  Рут,  Бирн  проводил  взглядом  машину,
исчезнувшую на дорожке. Он надеялся, что  столь  же  непринужденно  сумеет
оставить поместье.
   Бирн  отправился  дальше,  мимо  гаража   в   сторону   озера.   Листья
раздвигались перед ним, так что он ступал по лужайке, которую косил  вчера
днем. Ворота в изгороди лежали к северу от  озера.  Бирн  ощутил  огромное
облегчение, оказавшись за пределами поместья. Даже без помощи Листовика он
знал, что поступает абсолютно правильно, направляясь к Рут. Если  она  все
еще существовала, если  по-прежнему  обитала  в  своем  теле,  лежавшем  в
реанимационной палате, уход ее не должен был свершиться в одиночестве.
   Он не знал, почему кроме него никто  этого  не  ощущает,  однако  ответ
найти было несложно. Эти люди, замкнутые во времени узники поместья,  были
слишком поглощены своим прошлым.
   Он попрощается за них с Рут.


   Сквозь листья просвечивало  бледно-серебристое  озеро.  Он  намеревался
обогнуть его, но тропа в изгороди привела его прямиком к берегу.
   Там есть кто-то... такая знакомая фигурка. Он  ощутил  прилив  счастья,
облегчения, восторга... и, не рассуждая, не ожидая, выпалил:
   - Рут? Рут? Что вы делаете здесь?
   Но фигура поворачивается, и он видит с  сокрушительным  разочарованием,
что девушка эта не Рут. Она заметно моложе, у нее те же ласковые  глаза  и
вьющиеся легкие каштановые волосы. Да, эта девушка моложе, много моложе, и
ей не свойственны ни застенчивость, ни колебания.
   - Привет, - говорит она, направляясь к нему. - Заблудились?
   Нет, почти произносит  он,  я  хочу  пройти  через  лес  в  Эппинг,  но
почему-то слова выходят другими.
   - Я... я искал миссис Банньер, - слышит он как бы собственные слова, но
тон не знаком ему, это вовсе не его голос. Не понятно. Голос его  сделался
тоньше, с легким акцентом, высокий и певучий... Уэльский? Потрясенный тем,
что он говорит с уэльским акцентом, он едва слышит себя. - Я  слыхал,  что
она ищет садовника?
   - Значит, вы ищите работу, так? - Девушка подходит к нему, ее  короткие
волосы прыгают вокруг лица. Пышную юбку, расшитую  маками,  удерживает  на
талии узкий кожаный пояс. Юбка скачет у загорелых ног, и он замечает,  что
ступни ее мокры и слегка испачканы грязью.
   Девушка останавливается и, следуя его взгляду, поясняет с улыбкой:
   - День такой жаркий. А вам не хочется походить по воде?
   Она юна и мила, и он вдруг ощущает насколько ему жарко. Солнечные  лучи
отражаются от озера и ослепляют его рассудок.
   Он теряет ощущение реальности. Она великолепна, ноги чуть испачканы,  и
отцовский костюм-тройка сделался вдруг невероятно колючим.
   Воротник слишком туг и ботинки жмут.
   - По-моему, мне нужно отыскать миссис Банньер, - говорит  он,  стараясь
оторваться  от  нее.  Опрятная,  свежая  и  невинная  как  маргаритка,  но
шаловливые глаза готовы вспыхнуть и поглотить его...
   Он уже успел понять, что просто должен поступить сюда на работу.
   - Мама отправилась в город. Она вернется через час или  около  того.  А
вам жарко. Так что почему бы вам не снять пиджак? Можно закатать  брюки  и
побродить по воде.
   Он нагибается и неуверенными пальцами развязывает шнурки.
   - Меня зовут Джеймс Уэзералл, - говорит он. - А вы...
   - Элла. - Она морщит нос. - Наделе я Элен, но никто не пользуется  этим
именем. Элла Банньер. А ваша будущая работодательница - это моя мать.
   - Мне сказали, что, если миссис Банньер возьмет меня,  я  смогу  занять
коттедж у ворот. - Говоря, он  ступал  по  воде  между  тростниками.  Вода
восхитительно, благодатно прохладна.
   Сев на берегу, она наблюдает за ним.
   - Значит, вы можете жить здесь? А где ваши вещи?
   - У "Быка", багажа у меня немного.
   - Учтите, там далеко до роскоши, я надеюсь, что  вы  не  разочаруетесь.
Увы, старина Шэдуэлл устроил в коттедже нечто вроде свинарника.
   - Шэдуэлл?
   - Наш последний садовник. Он одряхлел и отправился жить к своей  сестре
в Чингфорд. - Она задумчиво смотрит на него. - А как насчет  вашей  семьи?
Откуда вы родом?
   - Из Суонси, - говорит он, подчеркивая акцент. Она хихикает. - Родители
мои там и остались.
   - А почему вы занялись садовым делом?
   - Нам выделили участок во время войны. Я любил помогать моему отцу. Они
накопили денег и послали меня в агрономический колледж. Если меня возьмут,
это будет моя первая постоянная работа.
   - А почему вы хотите сюда?
   - Из-за деревьев. - Он разглядывает  высокие  буки.  Он  слышит  легкий
шелест листвы, хотя возле озера не ощущается даже легкого намека на ветер.
- Деревья - моя симпатия, а в вашем саду  попадаются  самые  удивительные.
Мне хотелось бы поработать у вас.
   - Да, лес у нас замечательный.
   Он кивает.
   - Я особенно интересуюсь грабами. И стрижеными деревьями. А вы  знаете,
что, если их не начать немедленно стричь, подлесок умрет, потому что  тень
сделается слишком густой?
   Девушка улыбается ему - чуть насмешливо. Он отвечает кроткой улыбкой.
   - Простите, это у меня навязчивая идея. - Он выходит из  воды,  садится
возле нее на берегу и тянется к ботинкам.
   Где-то в кустах рододендрона за озером трещит сучок, словно под чьей-то
ногой. Из бреши в изгороди выходит мужчина -  средних  лет,  белокурый,  в
свежем светлом костюме. Издали Джейми кажется, что  мужчина  сердится,  но
когда пришелец подходит ближе, он  замечает  на  его  лице  лишь  радушную
улыбку.
   - Привет, Элла, - говорит он. - Не хочешь ли ты представить меня своему
другу?
   - Пити! Откуда ты  взялся?  Я  думала,  что  ты  за  границей.  Неужели
лягушатники выкинули тебя? - Девушка вскакивает на ноги, бежит и, встав на
носки, целует пришедшего в щеку. Старший обнимает ее за талию.
   Джейми встает. Солнце разом достало его.
   Девушка все трещит.
   - Это Джеймс Уэзералл, он собирается поступить к нам садовником.
   - В самом  деле?  А  я  думал,  что  твоя  мать  и  Маргарет  прекрасно
справляются с делом. - Глаза  мужчины  рассматривают  Джейми,  и  нос  его
морщится, словно ему не нравится увиденное.
   - Ну что ты понимаешь  в  подобных  вещах?  -  Она  хохочет.  -  Мистер
Уэзералл, это мой кузен Питер, черная овца в нашем семействе. Впрочем,  он
не кусается и достаточно безвредный.
   - Здравствуйте, - произносит Джейми и, шагнув вперед, протягивает руку.
   Кузен Питер, смотрит лишь на Эллу и каким-то образом  не  замечает  его
жест.
   - Ну, Элла-Белла, а  я  было  собирался  пригласить  тебя  в  цыганскую
чайную. Тем более ты сегодня одета в цыганском стиле. - Он смотрит  на  ее
босые  ноги.  -  И  день  такой  хороший...  Или   ты   будешь   паинькой,
приоденешься, и я отвезу тебя в Гринстедскую церковь. Так куда едем?
   - В цыганскую чайную, - уверенно отвечает она. Надев сандалии, она  как
раз собирается уйти в лес с кузеном, когда вспоминает про Джейми. - Мистер
Уэзералл, если вы пройдете к дому, то где-нибудь возле него обнаружите мою
тетю Маргарет. Она приглядит за вами, пока мама не вернется.
   Оторвавшись от бледного человека, она  протягивает  ему  руку.  Мягкое,
прохладное прикосновение.
   - Надеюсь, что вас возьмут, - говорит она, и взгляды их встречаются.
   -  Я  тоже.  -  Джейми,  затаив  дыхание,  провожает  ее  взглядом.  Он
нагибается за пиджаком, а когда поворачивается, уже не видит их.


   От озера его отделяла густая изгородь, закрывавшая путь  вперед.  Часть
его все еще участвовала в сценке,  напоминая,  что  пора  теперь  отыскать
миссис Банньер, спрашивая, почему он понравился ей и  зачем  ей  проводить
время с этим жутким человеком.
   Но эти мысли тают как сон. Он уже не может понять, что делает  здесь  и
почему снял пиджак.
   И тут его осеняет: он шел к Рут - в  госпиталь  в  Эппинг...  Физекерли
Бирн шагает вперед, и забор ощетинивается листьями и шипами прямо  на  его
глазах.
   Листовик не хочет пропускать его.
   Бирн  вздохнул  с  невольной  дрожью,  протянул  руку  и  взял   ветвь.
Изогнувшаяся в его пальцах, сильная и новая поросль не ломалась. Тогда  он
решил перелезть и уже  приступил  к  этому  делу,  однако  ветви,  которые
казались прочными, начали ломаться под его ногами. Бирн очутился на земле.
Рана на руке открылась, оставляя пятна крови на  листьях.  В  отчаянии  он
бросился на изгородь, и ветки ударили по лицу, чуть не задев глаза.
   Он побежал вдоль изгороди  и  увидел,  что  она  тянется  вокруг  всего
поместья. Тоннель, через который только что выехал Том, затянулся.
   Ему не выйти.
   Там сзади поместье подмаргивало в солнечном  свете,  окутанное  мантией
ползучих растений. Бирн, волоча ноги, нерешительно побрел вперед.
   Что с ним случилось у озера? Видение еще не рассеялось. Воспоминания  о
происшедшем смешивалось в его уме  с  первой  встречей  с  Рут,  когда  он
попросил у нее работы.
   Бирн  был  в  гневе.  Личность  его  похитил,  украл  молодой  уэльский
садовник. Но Джеймс Уэзералл не знал, что здесь происходит, он  был  такой
же  жертвой,  как  и  Бирн.  Словно  время  затянул  какой-то  вращающийся
водоворот, стягивавший вместе события, людей и эмоции.
   Или же здесь возникла замкнутая  петля,  нечто  повторяющееся  снова  и
снова. Слишком уж много аналогий - он _тоже_ садовник, он любит Рут...
   Ох, Рут. И никого рядом с ней в последние мгновения. Невыносимая мысль.
Думая о Рут, Бирн не заметил, как зеленый занавес открыл перед ним входную
дверь.
   Он оказался в холле, даже не осознав этого.
   Там никого не было.





   Крик Бирна -  "Саймон,  где  вы?"  -  поглотила  мертвая  тишина  дома.
Мгновение он оставался на месте, прислушиваясь.
   Листовик тихо скребся в окно  под  ним.  Наверху  угадывалось  какое-то
движение, негромко хлопала дверь. Ритмичные удары  повиновались  дуновению
ветра... ни далекого топота, ни воя. Бирн  мог  только  предполагать,  где
находится Лягушка-брехушка,  -  смущало,  что  она  могла  притаиться  где
угодно.
   Повсюду стояли книги, сложенные на буфетах неровным-и стопками, но так,
словно никто не читал их.
   Бирн попытался представить, где могут находиться  все  остальные.  Стол
был заставлен остатками трапезы. Он взял бокал и выпил немного вина.
   Тут снова раздался звук. Наверху по-прежнему хлопала  дверь,  доносился
далекий, негромкий говор. Неужели они там? Взяв биту для крикета из стойки
для зонтиков, Бирн отправился наверх. Боже мой, подумал  он.  С  крикетной
битой? Что же он _делает_!
   Все двери на площадке были закрыты. Он вновь закричал:
   - Эй, Саймон? Вы здесь?
   Ответа опять не последовало. Стараясь держаться подальше от лифта, Бирн
обошел вокруг площадки, стуча в каждую дверь. Ответа не было.
   Длинный коридор ожидал его. Ноги гулко стучали по голым доскам.  Где-то
в конце его все хлопала дверь, под порывами  ветра,  которого  он  не  мог
заметить. Бирн был рад тому, что бита у него в руках. Здесь он тоже стучал
в каждую из запертых дверей: ему весьма не  хотелось  открывать  любую  из
них.
   Хлопавшая дверь оказалась в самом конце. Бирн придержал ее.  За  дверью
была лестница, ведущая на чердак. Зажженные на стенах свечи  освещали  ему
дорогу. Наверху, посреди  всякого  хлама  и  ветхих  вещей,  он  обнаружил
Саймона - тот сидел в шезлонге и мирно курил.
   Возле него находилась игрушечная собачка - старинная, мех на ее  шкурке
вытерся, красные глаза были сделаны из стекла.
   - В последний раз я был здесь, наверное, век назад, - негромко  заметил
Саймон, увидев Бирна. - Впрочем, я не любил сюда ходить. Во-первых,  из-за
сырости, во-вторых, из-за всей мишуры.
   С битой в руке Бирн показался себе смешным. Увидев, что Саймон  смотрит
на него с похожим на удивление выражением, он опустил биту.
   - Где остальные?
   - Мои возлюбленные  родители?  Где-нибудь  внизу.  Сражаются  в  кухне,
дерутся в библиотеке... Кто знает, да и какая разница? Я ушел сюда,  чтобы
не путаться под ногами. А где были вы? Откуда такое внезапное возвращение?
   - Я попытался убраться отсюда. Я... - Разве можно сказать Саймону, куда
он хотел попасть? - Но Листовик не пропустил меня, хотя Том уехал.
   - Понятно. Видок у вас еще тот. - Саймон  встал  и  ткнул  сигаретой  в
блюдце, стоявшее на одном из столов; с подчеркнутой осторожностью он  снял
листок с отворота пиджака Бирна. - Вы еще не бывали здесь?
   - Нет. Я никогда не поднимался наверх.
   - Здесь самое скверное  место,  -  тихо  проговорил  Саймон.  -  Тут  и
происходит самое худшее. Лифт связывает все. Даже поднимается, смотрите! -
Он показал на железную клетку в уголке чердака. - Лягушка-брехушка  всегда
приходит отсюда.
   Бирн вновь поглядел на игрушечную собачку у  шезлонга,  однако  она  не
пошевелилась, и в ней не было ничего странного.
   - А здесь кресло-коляска, - сказал Саймон.
   Он отправился в другой конец чердака к занавесу и отдернул его.  Кресло
со сделанной из плечиков фигурой опутывала  паутина,  словно  оно  провело
здесь годы и годы. Оба они помолчали мгновение, рассматривая его. Тут Бирн
понял, что листва не мешает дневному свету проникать сюда.
   - Что случилось? Листовик отступает?
   - Это следует спрашивать у вас: ведь вы только что  воевали  с  ним.  -
Саймон встал возле Бирна и указал на окно. - Нет,  он  все  еще  здесь.  -
Пальцы плюща бахромой цеплялись за подоконник.
   Бирн ощущал испарения алкоголя в дыхании Саймона. Он повернулся.
   - Саймон, чего вы хотите от меня?
   - Ничего. Теперь ничего. Вы упустили свой шанс.
   - Я не помешал Рут упасть?
   - Правильно. Значит, вы собирались  к  ней,  правда?  Чтобы  находиться
рядом?
   - Жаль будет, если она умрет одна.
   - Со временем она, наверное, даже полюбила бы  вас,  -  ответил  ровным
голосом Саймон. И, не желая глядеть Бирну в глаза,  он  ненадолго  занялся
исследованием своих ногтей.
   Бирн покачал головой. Какой смысл говорить от том, что могло быть?
   - Едва ли. Рут замужем за домом - в первую и главную очередь.  И  с  ее
точки зрения, вы составляете весьма существенную часть его.
   - Но дом виноват в ее смерти.
   - Мы еще не слышали, что она мертва.
   - Они всегда умирают. Все женщины, которые владеют поместьем.
   - Но Элизабет жива, и Кейт тоже, - сказал Бирн. - Их судьба  не  всегда
ужасна. Неужели вы с таким доверием относитесь к этим россказням:  теориям
своей матери, книге Тома и оправданиям вашего отца?
   - Это все туман, напущенный домом, чтобы скрыть свою истинную суть.
   - И какова же она, на ваш взгляд?
   - О, дом любит шалить, преувеличивать и искажать. Он играет  с  людьми,
идеями и прошлым и заставляет всех губить друг друга.
   - Почему?
   - Ну, не надо! Неужели вы хотите, чтобы я выступил еще с одним  набором
теорий в отношении дома? Наверное, во всех них есть доля правды, а  может,
этот дом - место очищения или  суда.  Лягушка-брехушка  и  Листовик  могут
сопутствовать какой-то  свихнувшейся  версии  Великой  Матери,  иначе  они
просто реликвии, оставшиеся от дочери  Элизабет.  Я  знаю  лишь,  что  они
существуют, что они обитают здесь вместе с нами, что они  причиняют  боль,
оставляют шрамы... уничтожают, заточают и убивают!
   - Мы выберемся отсюда, - сказал Бирн. - Я не оставлю вас здесь.
   - Какая доброта. - В глазах Саймона вспыхнула насмешка, на мгновение он
сделался отвратительно похожим на собственного отца. - А каким образом?
   - Минутку. - Бирн помедлил, не зная, как сказать. - Много  ли  все  это
значит для вас? Истинный облик вашего отца? Насколько вы связываете себя с
ним, насколько он _важен_ для вас?
   - Значит, устраиваетесь  в  качестве  советника,  так?  Работа  в  саду
духовном,  посадка  здоровья  в  тело  и  дух,  выпалывание  сорняков   из
прошлого...
   - Боже мой, Саймон, если бы вы только слышали себя!  Зачем  эти  слова?
Сразу все перепутали.
   -  Конечно,  вы  из  сильных  и   неразговорчивых   мужчин,   и   такие
фривольности, как собственное мнение, не для вас. Промолчать легко, но это
лишь способ уклониться от вопроса.
   Кристен некогда так и сказала: "Разговаривать - это не значит проявлять
слабость. Почему ты никогда ничего не рассказываешь мне?"
   Он не стал спорить.
   - Нет, послушайте. Дом держит вас в заточении по  какой-то  причине,  и
мне кажется, что он кричит нам все время, что прошлое необходимо  каким-то
образом исправить. Дом воспользовался  книгой  Тома  и  этими  призраками,
чтобы напомнить нам о прошлом. Дом не выпустит нас, пока вопрос  не  будет
улажен.
   - И что мучиться тем, кого он трахнет при этом?
   - Что может быть хуже того, что случилось за  последние  24  часа?  Что
может быть хуже, чем смерть Рут? - Бирн знал, что голос его дрожит, но его
это не смущало. - Давайте извлечем из этого хоть _что-нибудь_!
   - По-моему, Том все  правильно  понял,  -  сказал  негромко  Саймон.  -
Необходимо вернуться к источнику, к самому началу.
   Элизабет.


   Дом переменился. Спустившись вместе с чердака, они едва узнали его.
   Сделалось очень холодно. Двери в коридоре распахнулись, и холод истекал
из каждой комнаты. И внезапный этот мороз приносил с собой слабый  звук  -
столь тонкий, что он даже казался Бирну воображаемым.
   Сперва был самый тихий из смешков, потом  зазвучала  речь,  но  слишком
невнятно,  чтобы  можно  было  разобрать  слова.  Пара  тактов  популярной
мелодии. Какой же? Коул Портер,  Джером  Керн?  А  потом  будто  прибавили
громкость, и звук стал слышен.
   В коридоре  сделалось  шумно,  люди  засмеялись  и  заговорили.  Первый
музыкальный отрывок превратился в симфонию звуков. Пианино, регтайм, Фрэнк
Синатра,  опера  носились  по  воздуху,  словно   вырываясь   из   скверно
настроенного приемника. Звякали бокалы, смеялись женщины, ледяными клубами
поднимался сигарный дым.
   Но лишь тьма выползала из открытых комнат. Вокруг  не  было  никого.  В
сумраке они с сомнением оглядели друг друга.  Саймон  пожал  плечами  и  с
болезненной улыбкой на лице спросил:
   - А вы не забыли на чердаке свою биту?
   Бирн покачал головой. Холодная атмосфера извлекала энергию из его тела.
Бирн заметил, что оба они дрожат.
   Между местом, где  они  располагались,  и  площадкой  стояли  открытыми
четыре двери.
   Они медленно отправились к первой. Тут женский голос  позвал:  "Джейми!
Наконец!" - и Бирн обнаружил себя в теплых объятиях, прядка волос щекотала
его щеку, хлопковая юбка коснулась ноги.
   - Где ты была? - спрашивает он, но  не  собственным  голосом,  а  более
высоким, звучащим совсем иначе, и снова  с  этим  уэльским  акцентом.  Ему
страшно, он хочет сохранить свою личность, но она смеется, и  ему  хочется
одного - обнять ее, обнять покрепче.
   - Ну, ты всегда такой перекорщик! - Женщина в  его  руках  припадает  к
нему, выдыхает сладкое тепло и увлекает его в одну из комнат - на  дневной
свет. Полуденное солнце светит в окно, жаворонок поет  где-то  над  садом,
которого он не может узнать. Поверх ее головы,  мягких  каштановых  волос,
таких же, как у Рут, он смотрит в окно.
   Перед ним парадный сад поместья, но опрятный, с  клумбами,  засаженными
алиссумом  и  лобелией.  Бровки  подстрижены,  траву  косили   аккуратными
полосами. На краю лужайки тачка, по траве разбросаны вилы, лопаты, лейки.
   На дорожке стоит машина, древний "народный форд", только  на  удивление
новый. Но какими-то старомодными кажутся и залитый солнцем сад, и комната,
в которой он оказался, и духи женщины, которую он обнимает.
   Стены спальни оклеены красивыми полосатыми обоями,  усыпанными  розами.
Постель покрыта сшитым из лоскутов покрывалом, на туалетном столике чаша с
ароматической смесью.
   - Ты опять ездила к нему? - произносит его странный внутренний голос. -
Я ждал тебя. Но неужели ты не могла оставить мне записку или что-нибудь  в
этом роде? Разве это так трудно сделать?
   -  Ш-ш-ш!  Не  будь  дурачком.  -  Она  подходит  к  окну,  и  у   него
перехватывает дыхание, когда ветерок принимается теребить ее волосы, такие
знакомые, такие родные...
   Яркий свет заставляет его закрыть глаза. Он знает, кто  перед  ним.  Та
девушка, которую он встретил у озера. _Элла_, подсказывает рассудок.
   - Элла, - говорит странный голос. - Ты прекрасно знаешь,  что  от  него
нечего ждать хорошего. Он... он плохой человек.
   - А ты слишком чопорный и смешной! Нечего удивляться тому, что моя мать
обожает тебя!
   Она берет его за руку и притягивает к себе на постель.  Он  ощущает  на
своих губах ее мягкие губы, ее язык. Она крепко прижимается к нему,  он  с
пылом  обнимает  ее.  С  закрытыми  глазами  он  знает,  что  она   здесь,
действительно рядом с ним, рука ее тянется между его ног и потом к  пряжке
пояса.
   Своими собственными руками он охватывает ее груди и припадает ко рту.
   Мысли эти принадлежат не ему: почему она ездит к Лайтоулеру,  откуда  у
этого старика такая власть над нею? И тут она говорит - негромко, на ухо:
   - А знаешь, я отшила его.
   - Что?
   - Кузена Питера. Он попробовал перейти к серьезным действиям. Распустил
руки. Ух! А мне этого не надо, я  его  не  хочу!  Я  велела  ему  поискать
какую-нибудь ровесницу.
   Он отодвинулся от нее с восторгом и облегчением.
   - Элла, мартышка! Как ты посмела!
   - Ну! - Она хохочет, дразнит его, извивается под его руками.  -  Он  же
просто старый кузен, вот и все.
   - Он немногим старше тебя.
   - На двадцать лет. Древний старик. И еще мне не  нравится  это  липучее
трио, которое повсюду сопровождает его. Алисия - дело другое.  Но  с  меня
довольно, давай переменим тему. Иди сюда,  Джейми!  Дорогой  мой,  иди  ко
мне...
   И садовник Джеймс Уэзералл - или же Физекерли Бирн - занимается любовью
с тенью Эллы Банньер, и не впервые... Да, он знает, что не впервые. Плотью
они привыкли друг к другу, к знакам, движениям и тайнам этого акта.
   Элла любила Джейми и никогда не спала с Питером Лайтоулером. И отцом ее
дочери Рут был Джеймс Уэзералл.





   Вновь оказавшись в коридоре, Бирн обнаружил Саймона. Тот улыбался.
   - Вот, - сказал он. - Все  в  порядке,  все  будет  теперь  в  порядке,
правда? Рут мне не родственница, ее папашей был тот сельский  парнишка  из
долин.
   - Что вы видели? -  Бирн  не  знал,  откуда  это  могло  быть  известно
Саймону. Там его не было с ними.
   Саймон непринужденно припал к притолоке.
   - Я вошел в следующую дверь и  видел  там,  как  тетя  Элла  признается
матери в своей беременности, - произнес он кротко.  -  И  она  обещала  ей
_выйти замуж_ за Джейми Уэзералла, сказала, что они любят  друг  друга,  и
все будет _отлично_!
   - Но они ведь не поженились? - спросил Бирн.
   - _Записей_, конечно, не осталось. -  Саймон  отодвинулся  от  стены  и
наморщил лоб. - Тетя Элла сохранила фамилию Банньер, как и все  женщины  в
семье, но, клянусь, они были женаты. Рут была... словом, Рут есть законная
дочь садовника.
   Смущало то, что Бирн все прекрасно помнил:  запах  волос  Эллы,  мягкую
плоть ее бедер, тихие звуки, сопровождавшие их совместное движение.
   И все же в глубине души он знал, что занимался любовью с Рут,  а  не  с
Эллой. Как здесь перепутано время, подумал он. И  мы  захвачены  им  и  не
можем вырваться. Просто ведьмин котел, в котором все перемешано.
   Бирн проговорил:
   - Проклятый дом. Надо убираться отсюда.
   Саймон все еще улыбался.
   - Это всего лишь одна из проблем.  Существуют  и  другие.  Здесь  можно
найти многое.
   Он показал на соседнюю дверь.
   - Забудьте про всю эту чушь о вращающемся  замке  Арианрод.  Теперь  мы
попали в руки  Синей  Бороды.  Что  откроет  нам  следующая  палата?  Тела
обезглавленных женщин? Мне войти первым, или вы хотите сделать это?
   - Я хочу оказаться вне дома!
   - Нет-нет, это  моя  мечта,  а  не  ваша.  -  Как  ни  странно,  Саймон
рассмеялся, словно правда о происхождении Рут освободила его от заботы.
   - Пойдемте, - сказал он непринужденно. - Надеюсь, вы...
   Саймон уже собирался войти в  следующую  комнату,  когда  они  услышали
шаги.


   Старик медленно поднимался по  лестнице.  Он  опирался  на  перила,  не
считаясь с их хрупкостью. Бесплотное создание, подумал  Бирн.  Будто  годы
лишили его всей живости и энергии, оставив бледную и сушеную скорлупу.  Он
с опасением смотрел на приближающегося Питера Лайтоулера.
   - Ну-ну, - проговорил старик, слегка задыхаясь наверху лестницы. -  Так
вы оба здесь. А мы-то начали удивляться.
   Саймон сказал:
   - Зачем ты поднялся сюда? В этом не было необходимости.
   - И что же вы выяснили, мистер  Бирн?  -  Питер  Лайтоулер  не  обратил
внимания на слова своего сына. - Неужели дом открыл вам  новый  интересный
секрет?
   - Не исключено. - Поспорив с самим собой, Бирн решил  все-таки  сказать
это. - Похоже, что отцом Рут был Джейми Уэзералл.
   Абсурдная откровенность. Взгляд  Питера  Лайтоулера  метнулся  в  глубь
коридора позади них. От старика кисло пахнуло потом.  Неужели  он  испуган
или рассержен?
   Наконец тонкие губы Лайтоулера сложились в улыбку.
   - Все произошло в одной из этих комнат,  так?  Вы  вошли  в  спальню  и
вступили в другой мир? О, я люблю это место! Здесь так много сюрпризов!
   - По крайней мере теперь ты ушел с крючка, - заметил Саймон.
   - А что я говорил тебе? -  спросил  у  него  Лайтоулер.  -  Неужели  ты
действительно считаешь меня каким-то чудовищем? - Линялые глаза пристально
изучали лицо сына,  и  Бирн  видел,  что  старик  все  еще  взведен  и  не
испытывает ни малейшего облегчения.
   - О Боже, нет! - Саймон опустил ладони на плечи отца. Бирн  видел,  что
он готов обнять его. - Женщины! - бросил Саймон. - У них головы  всегда  в
облаках!
   - А ноги в грязи.
   - Но что случилось с ними? - спросил Бирн. - С Эллой и Джейми?
   - Они погибли, - медленно проговорил Лайтоулер. - Незадолго до свадьбы.
В аварии на шоссе. Элле повезло, она успела родить. Так появилась на  свет
Рут.
   Рут. Имя ее повисло в воздухе, и Саймон разом утратил всю свою  живость
и поверхностное облегчение.
   - Она ненавидит тебя, - сказал он.
   - Рут  воспитана  моей  драгоценной  женой.  -  Питер  Лайтоулер  пожал
плечами. - Ты ведь знаешь, что это такое.
   - Но _почему_? Почему Алисия воспитала дитя Эллы?
   - Давайте спросим ее сами. - Бирн шагнул в сторону лестницы.
   - В этом нет нужды, -  непринужденно  ответил  Лайтоулер.  -  Они  были
лучшими подругами еще со школы, они поклялись быть подружками другу  друга
на свадьбах, хотя до этого так и не дошло.
   Холодок наверху лестницы сгущался.
   - Мне бы хотелось услышать версию Алисии, - упрямо проговорил Бирн.
   - По-моему, она вышла на улицу. Решила прогуляться.
   - _Прогуляться_? - Снаружи дом охватывали настоящие джунгли, чаща шипов
и листьев.
   Вдали в коридоре хлопнула дверь. Она была открыта, но вдруг качнулась и
ударила в раму с такой силой, что мужчины услышали треск.
   Они повернули к третьей комнате.
   И вновь  послышались  голоса;  скользя  по  воздуху,  звуки  со  злобой
проникали в рассудок. Дверь теперь чуть раскачивалась - тихо и  деликатно.
Саймон шагнул вперед.
   Холод резал ножом. Он мешал Бирну  дышать,  колол  легкие,  толкая  его
прочь отсюда. Против воли он обнаружил, что поворачивается.
   Старик остался наверху лестницы. Он теперь был не один. Их  было  трое:
две женщины и один мужчина - явно знакомый и принадлежащий семье.
   - Что вы делаете здесь? - спросил Бирн.  Но  дверь  позади  него  вновь
хлопнула, и, обернувшись, он увидел, что Саймон входит в третью комнату.
   В смятении, испытывая еще больший страх  перед  тем,  что  ожидало  его
наверху лестницы, Физекерли Бирн нырнул следом за ним.


   Сперва он подумал, что Листовик все-таки прорвался в дом. Повсюду  были
листья, огромные ветви свисали перед лицом. Какие-то шипы цеплялись за его
джинсы. Время близилось к  ночи,  лучи  неяркой  луны  пробивались  сквозь
древесный полог. В ее неровном свете он  заметил  Саймона,  пробиравшегося
между деревьев к другому источнику света.
   И тут Бирн внезапно понял, куда попал. На  дорогу.  Чудовищную  дорогу,
что окружает поместье, на  которой  визжат  машины  в  своем  непристойном
полете. Что-то крича, Саймон нырнул в кусты.
   За шумом он не разбирает слов. Саймон кричит, машины ревут, а проклятые
листья закрывают глаза, мешая смотреть.
   Холод  не  отступает.  Трава  под  ногой  заледенела  от  мороза,   лед
поблескивает на лужицах возле дороги.
   И машины, рыча, проносятся мимо, рокот моторов мешает  ему  думать.  Он
кричит Саймону, но голос его растворяется в шуме.
   И тут он  видит.  Видит,  как  Саймон  выбегает  на  дорогу,  и  машина
дергается, внезапно быстро поворачиваясь.  Черный  лед,  подсказывает  ум.
Водитель жмет на тормоз, шины скользят по льду... Машина  несется  поперек
дороги и ударяется в одно из деревьев. Звук лопающихся шин,  звон  стекла,
скрежет металла. Саймон еще бежит, а вокруг сигналят машины; замедляя ход,
они гневно поблескивают фарами, объезжая разбитый автомобиль.
   Но все торопятся в город, выезжают на обочину  и,  объехав,  продолжают
движение, словно ничего важного здесь не случилось.
   Машина ударилась в ствол дерева, передние колеса оторвались  от  земли,
лобовое стекло разбито: пробив его головой,  кто-то  вывалился  на  капот,
испачкав металл кровью...
   Никаких   пристяжных   поясов,   отмечает   Бирн.   Почему    они    не
пристегнулись?.. И вдруг понимает, что это за машина: "зефир" выпуска 50-х
годов. Обтекаемые странные плавники, черные с красным сиденья...
   Саймон рвет дверь.
   Это _не_ Саймон! Не тот унылый кислолицый мужчина, которого знает Бирн.
Человек с желтыми волосами, коротко и аккуратно постриженный. Длинные руки
его дергают застрявшую дверь, срывая ее с петель.
   Она выпадает из его рук.
   Элизабет/Элла/Рут/Кейт. Охваченные руками Родди/Питера/Саймона/Тома.
   Бирн уже не способен думать. Он утратил четкое представление о  прошлом
и будущем. Он не может более отыскать нужный путь в меняющемся сценарии.
   Он чувствует, как скользит, падает,  ощущает  прикосновение  листьев  к
лицу... Тело лежит на капоте, окрашенный алой кровью мужчина шевелится.
   Бирну знакомы признаки муки, застывший взгляд, дергающийся нос  и  рот.
Острые боли искажают его лицо, грудь и торс. Он шевелится на  облупившейся
черной краске, руки его  прикованы  к  бедрам  осколками  стекла.  Ему  не
встать.
   Так вот как это происходит, думает он. Шэдуэлл/Уэзералл/Я. И чем же все
окончится на этот раз?
   Он хочет схватить за плечи Лайтоулера, оторвать его от женщины.  Но  он
скован стеклом, его удерживают злобные когти.
   Он кричит:
   - Нет! Не надо, убирайся от нее! - Но без успеха. Слышен ли его  голос?
Ощущения его искажены болью. Он видит, как желтоволосый мужчина  извлекает
из кармана узкий и острый  предмет.  (Нож?  Неужели  это  нож?)  Рука  его
решительно проходит над животом женщины.
   Вопли его смолкли. Мужчина поднимается, глядя на него.
   Этот холодный, бесстрастный взгляд!
   - Нет...
   Он подходит ближе, не отводя глаз.
   - О Джейми, в каком ты состоянии. Нет-нет, не пытайся подняться.
   Сильная рука берет его за подбородок, так что они смотрят друг другу  в
глаза.
   - Полагаю, что тебя уж я могу  предоставить  попечению  природы.  -  Он
улыбается. - Не могу сказать, чтобы мне было приятно наше  знакомство,  но
какая разница в конце концов?
   Поддерживавшая рука исчезает, и голова падает тяжелым  камнем,  по  шее
текут струйки крови.


   Свет зажегся.
   Саймон застыл с поднятой рукой, будто только что отвел ее от шеи Бирна.
Лицо его подернула масляная серость, рот в ужасе открылся. Не думая,  Бирн
отшатнулся назад, и плечи его наткнулись на стену.
   По ней ползла черная жижа, словно кровь, запятнавшая его спину.
   В дверях появился Питер Лайтоулер.
   - Вы убили Эллу! - закричал Бирн. - Вот что вы сделали!
   Саймон медленно поворачивался лицом к отцу.
   - Итак, дело в убийстве? И по этой причине ты изгнан,  предан  анафеме,
назван злодеем...
   - Но дом вполне способен солгать. - Невозмутимый тон Питера Лайтоулера,
наблюдающие глаза. - И почему вы решили,  что  новая  сценка  представляет
нечто большее, чем новый  образец  его  фантазии?  Кстати  говоря,  как  и
предыдущая. Просто вы  предпочитаете  видеть  одно,  а  не  другое...  Вам
спокойнее считать, что отцом Рут был Джейми. Но вас расстраивает то, что я
убил Эллу. Как вы можете верить чему-либо происходящему здесь?
   - Правильно! - вставил Саймон. - И я был  там.  И  я  тоже  ударил  ее!
Только ты ножом, а я словом! Какая, в конце концов, разница? Я убил Рут...
Ах, не надо смотреть на меня такими глазами!
   Это было сказано Бирну, тот оставался у  стены,  в  ужасе  наблюдая  за
ними. Было трудно разделить изображения, изгнать из памяти запечатлевшуюся
боль, мысли об убийстве. Он попытался сконцентрироваться на Саймоне и  его
словах. Важно все понять.
   - Нет, - сказал он. - Это сделали не вы, Саймон. В случившемся с Рут не
было вашей вины, так уж вышло.
   - Однако это случилось здесь в доме,  -  рассудительным  тоном  заметил
Питер Лайтоулер. - Это злой дом, и он всех направляет ко злу.
   - Но вы убили Эллу, - сказал  с  уверенностью  Бирн.  -  Подстроили  ту
аварию.
   - Да, я был там. - Питер вступил глубже в комнату. - И  думаю,  что  вы
правы: действительно именно я убил Эллу. А  как,  по-вашему,  мне  удалось
спасти младенца? С беднягой Джейми было все ясно, Элла истекала кровью,  я
воспользовался возможностью и рискнул. Я сделал  ей  кесарево  сечение.  И
почему вы сочли это скверным поступком? - Глаза его не отрывались от  лица
сына. - Иначе погибли бы и мать, и ребенок. Разве вы не понимаете?
   - Не верьте ему. - Бирн встал рядом с Саймоном. Он знал, что это  ложь;
он сам ощущал своим  подбородком,  как  эти  тонкие  пальцы  скрутили  ему
голову. Он подбирал слова. - Ну а что  вы  делали  там?  В  лесу,  да  так
поздно?
   Старик как будто смутился.
   - Я возвращался из деревни... от приятеля.
   - Это вы устроили столкновение, - сказал  Бирн.  -  Вы  побежали  через
дорогу.
   - Это ночью-то? На неосвещенной дороге? И как я мог узнать их машину?
   - Тем не менее вы ее ждали. - С Бирна  было  довольно.  Он  видел,  как
разрывается перед  ним  Саймон,  сколь  велико  смятение,  пожирающее  его
рассудок. Взяв за руку, Бирн потянул его к двери мимо старика.
   На площадке никого не было, лишь холод, как и  прежде,  стоял  повсюду.
Бирн вновь подтолкнул Саймона к лестнице.
   Послышался рев машин.





   Но облегчения не было. Стоя на площадке,  круглой  платформе,  нависшей
над  холлом,  они  вслушивались  в  звуки  моторов:  легковые  автомобили,
грузовики  и  фургоны  приближались  с  огромной  скоростью.  На  какое-то
безумное мгновение Бирну показалось, что это полиция  вместе  с  пожарными
машинами и скорой помощью. Он буквально видел, как они мчатся по дорожке к
дому, чтобы разрубить Листовика и освободить их.
   Но он знал, что  этого  быть  не  может.  Они  слышали  звуки  большого
движения - машин, движущихся по шоссе в обоих направлениях. Точно такой же
звук сопровождал вспышку воспоминаний в третьей комнате.
   И когда он понял, что это такое, стены куда-то исчезли. Как-то вдруг  и
сразу  они  растаяли  в  темноте.  Пространство  разверзлось  вокруг,  все
признаки дома -  потолок,  стены  и  крыша  -  пропали.  Глубокая  пустота
открылась во все стороны, позволяя ощутить движение -  кружение,  вращение
вокруг срединного костра.
   А вокруг все ревели машины.
   - Что происходит? - Саймон оказался рядом. - Не понимаю. Где дом,  _что
происходит_?
   Виды изменились. Огонь полыхал на севере, пока звезды летели  по  небу.
Мимо проносились созвездия, галактики струились под ногами. Горели солнца,
сияли луны.
   Они стояли на  звездах,  и  небеса  поворачивались,  кружили  вокруг  с
великим грохотом.
   Разве можно сравнить "Голубой Дунай" ["На прекрасном голубом  Дунае"  -
вальс И.Штрауса], пронеслась в голове  Бирна  безумная  мысль,  с  музыкой
сфер, с вальсовым ритмом света и времени?
   Узор света и звука прошил реальность, возвращая ее к порядку.
   - Это дорога! - проговорил Бирн. - Мы снова в лесу, и это дорога.
   И тут они сразу поняли, что приняли  за  звездный  поток  огоньки  фар,
мерцающие  среди  деревьев,  а  холод  сочится  из  заледеневших  лужиц  и
хрустящего инея под ногами. Расставшиеся с листвой деревья очерчивал  лед.
Мертвые репейники цеплялись за ноги, липли к одежде, но во  всем  этом  не
было  ничего  необычного.  Никаких  признаков   существования   Листовика,
Лягушки-брехушки или кого-то еще.
   Только монотонное гудение машин окружало лес кольцом света.
   - Та же авария. - Бирн почувствовал дурноту. Он видел эту сцену там  за
деревьями, освещенную огнями несущихся машин.
   - Боже мой, что теперь? - с отчаянием проговорил Саймон.
   - По-моему, нам собираются предложить повтор, - хмуро  сказал  Бирн.  -
Надеюсь, что на этот раз нам не достанутся ведущие роли.


   Саймон идет через лес. Под  ногами  похрустывают  замерзшие  листья.  И
Саймон ли это? Он слегка рассеян, словно огоньки дороги отсоединили его от
реальности.
   Лайтоулер хмурится, не зная,  что  делать  дальше.  В  руках  он  несет
крошечный сверток. И держит его осторожно - впрочем, не  слишком.  Сверток
шевелится, размахивает крошечными пухлыми кулачками,  измазанными  кровью.
Слабое мяуканье подобно галочьему крику.
   Огоньки приближаются по шоссе. Он оставляет укрытие  среди  деревьев  и
выходит на обочину дороги. Щурясь, он глядит в огни фар, хотя ему  незачем
доверять зрению. Он узнает тон "морриса" и решает рискнуть.
   Прижимая сверток  к  груди,  он  выходит  на  дорогу,  преграждая  путь
автомобилю. Машина опасно поворачивает  в  сторону,  едва  уклонившись  от
"ровера", ехавшего по встречной стороне.
   Она не хочет останавливаться, не  хочет  свести  машину  с  дороги.  Он
видит, как она сражается с ручкой, а потом выпрыгивает на дорогу,  оставив
дверь распахнутой. Она бежит к нему.
   - Что ты делаешь? Что это? Где Элла?
   Элизабет кричит на него.
   Питер Лайтоулер сохраняет спокойствие.
   - Моя дорогая...
   - Я не твоя дорогая... Где моя дочь? _Что  ты  делаешь  здесь_?  -  Она
подступает ближе, пытаясь взглянуть на сверток.
   - Элизабет, произошел несчастный  случай.  Соболезную.  Жаль,  что  мне
выпало принести тебе эту весть.
   - Что ты хочешь сказать? - Она все еще кричит, все  еще  волнуется.  Он
видит, как вздымается и опадает ее грудь, как побелели ее губы.
   Он делает паузу.  Опасно  говорить  такие  вещи  в  глуши,  где  некому
предложить горячего чая или утешения.
   Поэтому-то он и произносит:
   -  Элла  погибла.  Несчастный  случай.  Ее  выбросило  из  машины,  она
ударилась головой о дерево. Она мертва, Элизабет.
   Он видит, что она пошатнулась, чуточку переступила.
   - Элизабет, она мертва, Джейми тоже. Он вылетел сквозь ветровое стекло.
Я покажу тебе, если хочешь...
   - Нет! Нет-нет, ах... - Руки ее прижимаются ко рту.
   Он хватает ее за руку и тянет за собой вдоль дороги. На сгибе его локтя
шевелится младенец, неслышно мяукающий свою песенку.
   Элизабет останавливается.
   - Ребенок? - Голос ее заполняет все вокруг, то громкий, то тихий. -  Ты
привез сюда ребенка?
   Он ничего не говорит,  заставляя  ее  двигаться.  Ряд  темных  деревьев
отделяет их от дороги. Она навалилась на его руку, но ему все равно.
   - Понимаешь, Элизабет... Видишь, что случилось. - Врезавшаяся в  дерево
машина. Залитый кровью мужчина, торчащий из ветрового стекла. А возле - на
земле, среди грязи, листьев и  сучьев  -  изломанное  тело  ее  дочери  со
вспоротым животом. Горло ее запрокинуто назад, глаза закрыты.
   Он видит, как беззвучно открывается рот Элизабет,  как  падает  она  на
тело дочери, на палую листву  и  больше  не  шевелится.  На  мгновение  он
наклоняется над ней.
   Опустив ребенка на землю, он пытается найти пульс.  Элизабет  жива,  но
долго она не протянет. Что-то вроде  удара,  решает  он.  Встает  и  берет
ребенка под мышку. Пусть кто-нибудь другой  вызывает  сюда  скорую,  а  он
отправляется домой.
   В Голубое поместье.


   Алисия открывает дверь.
   - Питер! Боже милосердный, что ты делаешь здесь? Что случилось?
   - Алисия, какой очаровательный сюрприз! - Но глаза его насторожены.  Он
не рассчитывал обнаружить в Голубом поместье свою бывшую жену.  -  Я  имею
право спросить то же самое у тебя.
   - Я приехала составить компанию Маргарет. Элла отправилась в больницу с
Джейми, Элизабет собралась следом за ними. А что это у тебя в руках? - Она
пытается разглядеть сверток, протискивается мимо него. - Питер, тебя здесь
не ждут. Убирайся. - Но Алисия не смотрит на него,  внимание  ее  обращено
куда-то за спину, на дорожку. - Ты видел машину на пути сюда? А  Элизабет?
- И тут ее глаза останавливаются на том, что он держит, и на мгновение она
замирает как вкопанная. - Боже мой, Питер, что ты наделал?
   Он  держит  ребенка,  ибо  знает,  что   она   не   предпримет   ничего
неожиданного, пока дитя в его руках.
   - Произошел несчастный случай, - говорит он. - Элла и  Джейми  погибли.
Это дитя Эллы.
   - Что? Элла мертва? - Алисия сразу потеряла все  краски,  всю  живость.
Челюсть отвисла.
   - Да, Алисия, - повторяет он торопливо. - Элла и Джейми погибли, а  это
ребенок Эллы.
   Алисия немедленно приступает к действиям, желая отобрать  младенца,  но
он снова уворачивается.
   - О нет, моя дорогая, ни в коем случае.
   - Они мертвы. Питер, о чем ты думаешь? Вызови полицию,  скорую  помощь.
Дитя следует отправить в больницу.
   Он качает головой.
   - Для скорой помощи слишком поздно, моя дорогая. Много шума из  ничего.
С ребенком тоже все в порядке. Откуда такое горе, Алисия. Будет и подружка
Саймону, маленькая приятельница. Ну а  что  касается  того,  что  я  делаю
здесь, куда же еще можно было отвезти дитя Эллы? Она,  безусловно,  должна
находиться там, где должна быть... Да, кстати. А ты  привезла  сюда  моего
восхитительного сына? Ты  такая  преданная,  такая  самоотверженная  мать!
Почему бы тебе не сходить за Саймоном, чтобы он мог познакомиться со своей
новой... кем же считать? Дай-ка подумать. Она внучка Элизабет,  а  значит,
кузина Саймона? Или сестра?
   - Это девочка? - Глаза Алисии остры, хотя на щеках  ее  слезы.  -  Элла
родила девочку?
   - Это ребенок Эллы и мой.
   Она отступает от него.
   - Только не надо повторять этого слова,  Питер.  С  меня  довольно.  Ты
никогда  не  делал  этого  с  Эллой.  Она-то  мне  рассказывала  о   твоих
приставаниях! Элла... Элла была  моей  лучшей  подругой.  У  нас  не  было
секретов друг от друга. Я слыхала о ваших конфиденциальных вечеринках, они
с Джейми посмеивались над ними.
   - И ничего хорошего это им не принесло. Кстати, забыл. Элизабет  плохо,
быть может, ей потребуется скорая помощь.
   - Элизабет? Где она? Что с ней случилось?
   Он идет к телефону и осторожно набирает номер, держа  младенца  изгибом
руки.
   - Я хочу сообщить о несчастном случае. Возле Эппингского шоссе к югу, в
окрестностях Уэйк-Армс. Да, правильно, да. - Он кладет трубку, подходит  к
столу и, отодвигая кресло, садится. - Ну, женушка, не предложишь ли выпить
отцу твоего дитяти?
   - Я не твоя жена! Не твоя, и слава за это Богу! Потом, почему ты  решил
вести себя здесь как дома? - Она, как всегда, в ярости. Наконец  ее  глаза
замечают на лестничной площадке крохотную фигурку - черноволосого  малыша,
вцепившегося в балюстраду ладошками. Взволнованное личико его видно  между
столбиками. - Сайми, почему ты не в постели?
   Ребенок не отвечает, только смотрит на них большими темными глазами.
   Алисия подходит к лестнице.
   - Ну что там, малыш? Почему ты встал?
   - Мамочка, а зачем ты кричишь? - Детский голосок чуточку дрожит.
   Она вздыхает.
   - Ничего. Ступай в постель, Саймон. Тебе давно пора спать.
   - В моей комнате гадко пахнет. - Нижняя губа ребенка дрожит. -  Мне  не
нравится этот шум. Он разбудил меня.
   - Прости, я больше не буду кричать.
   - Нет, это колеса, - шепчет он. - Это колеса.
   - Ты спал. - Она поднимается на верх и берет  сына  на  руки,  а  потом
смотрит сверху вниз на Питера Лайтоулера и на ребенка Эллы. -  Ты  знаешь,
что не можешь остаться здесь, - говорит она спокойно.
   - Предлагаю сделку. Подумай, Алисия. Я спас жизнь дочери Эллы. Доставил
ее домой. Я уже сыграл важную роль в ее жизни, я ее хранитель, защитник, и
если она останется здесь, то вместе со мной.
   - Нет, этого не может быть. Лучше отдай ребенка Маргарет и ступай.
   Иссохшая  и  морщинистая  Маргарет  резко  высовывается  из   кухни   и
вопросительно поднимает голову.
   - Он принес сюда ребенка Эллы,  -  громко  говорит  Алисия.  -  Объясню
потом. Возьми у него ребенка.
   Маргарет не колеблется. Она всегда ненавидела  Питера  Лайтоулера.  Она
делает шаг в его сторону... Настанет день, и  он  еще  свернет  ей  голову
словно птице, схватит за сухую морщинистую шею и скрутит как старый  сырой
коврик.
   Маргарет протягивает руки к  младенцу,  но  Питер  небрежно,  будто  не
замечая, отталкивает ее.
   Она говорит:
   - Питер, тебе ребенок  не  нужен.  За  ним  надо  ухаживать,  его  надо
кормить.
   - Девица еще потерпит.  -  Но  дитя  уже  отчаянно  кричит,  разражаясь
ритмичным для новорожденных уа-уа.
   - Питер Лайтоулер, это не твой  ребенок!  Отдай  его  мне!  -  И  голос
Маргарет звучит сильнее, чем ему следует быть.
   - Но и не твой! Это не плоть твоего  чрева,  не  жизнь,  воспрявшая  из
твоих чресел, Маргарет! Почему ты думаешь, сушеная слива,  взять  на  себя
ребенка?
   И он встает, чувствуя перемену в атмосфере.
   Алисия все еще наверху лестницы. Она держит Саймона на руках.
   Вместе с Маргарет к нему приближается нечто непонятное. Вонючее дыхание
обжигает его лицо, и он видит кровавые контуры, проступившие в воздухе. Он
отступает. Наверху хлопает дверь, и в  коридоре  шелестят  колеса.  Саймон
теперь тоже кричит, добавляя свою крепкую жалобу к плачу младенца.
   Алисия кричит:
   - Убирайся, Питер! Пока ты еще можешь!
   Кровавый силуэт от Маргарет вдруг бросается к нему.
   Рукав его распорот зубами, и он знает, что в следующий раз они  возьмут
кровь...
   Звякает дверь лифта, и запах аммиака наполняет воздух, окутывая  Питера
желтыми клубами, проникая в рот, нос и легкие.
   Их слишком много. Он не может справиться со всеми  сразу.  Не  выпуская
ребенка, он отступает к двери, и тут Маргарет бросается к нему -  или  это
была клыкастая тварь? - и младенца вырывают  из  его  рук;  крики  девочки
делаются невероятно громкими.
   Он вываливается из двери наружу - в холодную черную ночь.
   Вдали раздаются сирены.





   Молодой человек,  хмурясь,  последовал  за  медсестрой  по  коридору  в
сторону  последней  комнаты.  Весьма  бледный,  он   слегка   прихрамывал.
Медсестра стучала каблуками по полированному полу впереди него.
   Она остановилась у двери и повернулась к нему.
   - Мы написали племяннику миссис Банньер еще несколько месяцев назад (он
у нее единственный живой родственник), но он так и не приехал. Старую леди
не посещали много лет, но она, похоже, не жалуется.
   - А разве Алисия Лайтоулер не бывала здесь?
   - Кто? О, жена мистера Лайтоулера... нет, она давно не  заезжала  сюда.
По-моему, ей неизвестно, что  миссис  Банньер  теперь  намного  лучше.  Мы
всегда полагали, что племянник миссис Банньер известит всю семью. Но никто
не приехал.
   Она подождала ответа, но глаза юноши  остались  пустыми.  Этот  молодой
человек кажется ей очень усталым, словно он не спал всю ночь. Губы его  на
мгновение напряглись. Она вновь спрашивает  себя,  что  он  делает  здесь.
Решил повидать старую леди, которой много лет никто не интересовался.
   Под ее присмотром он постучал в дверь.
   Ответа нет.
   - Входите, - говорит она. - Она часто забывается и не слышит. Возможно,
она и не сразу поймет, кто вы такой.
   Коротко кивнув, он распахнул дверь.


   Комната залита ярким солнечным светом, на  миг  ослепившим  его.  Белые
стены, белая постель. Заметив фигуру, сидевшую у окна, Том замер на месте.
Какое-то мгновение он не мог шевельнуться, не мог шагнуть дальше.
   Это была Элизабет Банньер.
   Медсестра, кашлянув, напомнила ему:
   - Я буду на посту, если вам что-нибудь потребуется.
   - Благодарю вас. - Ум его был занят чем-то иным.
   Должно быть, лицо его что-то выразило, потому что она отступила  назад,
быстро повернулась и торопливо направилась по коридору.
   Элизабет Банньер никогда не видела меня прежде, подумал он, и не  имеет
обо мне даже малейшего представления. Потом, как мне открыть  ей  все  эти
новости. Немыслимость затеянного им предприятия заново поразила Тома.  Она
не была ему кровной родственницей и не имела причин верить в  то,  что  он
хотел сказать.
   Да и знает ли она вообще Рут?
   Все это время он разглядывал старую женщину, сидевшую у  окна:  хрупкую
тень, вычерченную на светлом фоне... птичьи черты, голову, глубоко ушедшую
в плечи.
   Том шагнул вперед. Бесцветная кожа показалась ему  почти  прозрачной  -
как  папиросная  бумага.  Он  отметил  надувшиеся  узлы  вен  на  руках  и
запястьях.
   - Миссис Банньер?.. - Слова нарушили выбеленное молчание. Бумажные веки
порхнули, сухая черепашья  голова  дрогнула,  неровно  поднялась  и  опала
грудь. - Элизабет, как вы себя чувствуете? - Руки ее больше  не  покоились
на коленях. Узловатые суставы согнулись, чуточку дрогнули.
   Более ничего не свидетельствовало, что она слыхала его.
   - Элизабет, у меня есть для вас кое-какие новости от Алисии. Вы помните
Алисию?
   Она посмотрела на него, напряженная морщинка залегла между  полинявшими
глазами. Голос ее треснул, как  старая  грампластинка,  -  проглоченный  и
почти не слышный.
   - Кто вы? Я не знаю вас. - Взгляд ее безразлично скользнул по  нему.  -
Неужели пора пить чай?
   Тому хотелось повторять имя  Элизабет  Банньер  снова  и  снова,  чтобы
доказать себе,  что  она  существует,  и  наперекор  всем  обстоятельствам
владелица Голубого поместья еще жива.
   Он подошел к  креслу  и  присел  перед  ней  на  корточки.  Белое  лицо
исчертили  морщинки.  Потом  он  вспомнил,  что  некогда   Элизабет   была
красавицей, широко посаженные  глаза  еще  сохранили  отблески  знаменитой
синевы. Но теперь ему нужно было что-то сказать ей, что-то спросить.
   - Элизабет,  Алисия  рассказала  мне,  где  вы  живете.  Алисия  велела
попросить вас вернуться домой. Она хочет,  чтобы  вы  приехали  в  Голубое
поместье.
   Он солгал, но другого способа вернуть ее домой Том придумать не мог.
   Старуха ничего не ответила, руки ее разъединились, слабые и пустые. Она
как будто даже ничего не заметила.
   Он не мог говорить с ней  о  худшем,  приходилось  молчать  о  Рут,  по
крайней мере теперь. Он попытался снова.
   - Вы понимаете меня, Элизабет? Поместье  ждет  вас.  Я  немедленно  еду
туда. И хочу взять вас с собой. Вы можете вернуться домой.
   Взгляд бледных глаз вновь скользнул по нему.
   - Ступайте прочь. Я не Элизабет. Вы перепутали. И ко мне это  не  имеет
никакого отношения. Я не понимаю, что вы  говорите.  -  Утомленная  долгой
речью, она умолкла. - Я хочу чашку чая. Ведь уже пора пить чай, так?
   Этого следовало  ожидать.  Том  хотел  взять  ее  за  руки,  попытаться
уговорить. Он попытается снова. Том  встал  и  нагнулся  к  Элизабет,  без
стеснения поцеловав ее в макушку.
   - Я принесу вам чаю. Скоро.
   Ее неторопливый взгляд проводил его до двери.


   Мальчишка исчез. Она знала, что он вернется,  в  его  голосе  решимость
смешивалась с упрямством. Такой не сдается. Ее маленькая  ложь  ничего  не
исправит.  Он  знает  ее.  Он  молод,   а   молодым   так   легко   дается
целеустремленность. Они живут надеждой, обещанием перемен и прогресса.
   Впрочем, он  выглядит  по-другому.  В  его  лице  она  заметила  что-то
тяжелое, что-то  очень  темное.  Конечно  же,  он  из  поместья.  Знакомый
отпечаток.
   Элизабет вздохнула. Она считала, что находится  здесь  в  безопасности.
Эти ужасные визиты Алисии давным-давно прекратились. Приближаясь  к  концу
жизни, она надеялась, что случившееся в  поместье  не  будет  столь  тяжко
давить на нее.
   Но бремя не исчезало. Власть дома не слабела. Она была  заметна  в  его
лице, голосе. И это было важнее всего. Ведь в ее  мире  -  а  может,  и  в
других - осталось одно только поместье. Кирпичи и известка существуют  вне
зависимости от воли их обитателей.
   Дом ждет, сказал ей мальчишка.
   Конечно, он скользит по поверхности. Дом ждал всегда.
   В этом забытом уголке ей не о чем было  думать,  никакие  действительно
важные события не могли отметить последние пустынные дни. Старуха, которая
некогда действительно была Элизабет  Банньер,  хотя  только  что  пыталась
отрицать это, сидела одна в тот солнечный полдень и глядела через окно  на
чистое небо.
   Время  вышло  теперь  за  пределы  ее  власти,  превратившись  в  смесь
воспоминаний и знаний,  не  имеющих  ни  последовательности,  ни  порядка.
Настоящее представляло собой скучный зал ожидания. А в будущем -  ведь  ей
уже девяносто пять лет - увы, трудно было сомневаться.
   Все загадки остались в прошлом. Она не  могла  припомнить,  что  носила
вчера и что ела за ленчем, но почему-то ее это не волновало. Подобные вещи
всегда не были для нее  существенными.  Время  сделалось  теперь  для  нее
ненадежным якорем; она плыла, не умея ухватиться за него...  время  всегда
оставалось за пределами ее власти.
   Поколения смешались в ее памяти, даже люди,  которых  она  любила.  Она
прожила слишком долго. Там  был  мальчишка,  когда-то,  не  Родди,  кто-то
другой...
   Но дом все еще ждал. Мальчишка напомнил ей о том, что это такое. Больше
она не сумеет думать о чем-то другом. Дверь открылась.
   Она откинулась назад в кресле и вздохнула. Очень хорошо, подумала  она.
Я здесь - и рукой отодвинула эту мысль.
   Это дом. Память ее уверенно и спокойно вступила в поместье, хотя она не
была там сорок лет. Сорок лет она прожила  неизвестно  где.  Пустые  годы,
подумала Элизабет. Как мало осталось  от  них  в  памяти...  Он  предлагал
отвезти ее  домой,  этот  мальчишка,  голосом  которого  говорила  смерть,
вернуть ее в Голубое поместье.
   Туда, где ей положено быть.





   Через два часа Элизабет ожидала Тома в холле. Медсестра подготовила для
нее сумку, уложив несколько вещей. Врачи рассчитывали, что  старуха  скоро
вернется.
   Элизабет неуверенно моргнула сестре.  Она  знала,  что  они  больше  не
встретятся, и пыталась понять, нужно ли ей что-нибудь говорить. Но женщина
заторопилась прочь, и она  опоздала.  Элизабет  вздохнула.  Она  сидела  в
высоком кресле, руки были спокойно сложены на  коленях,  сумка  стояла  на
паркете возле нее.
   На решение потребовалось немного времени. К  тому  моменту,  когда  Том
вернулся с чаем, она уже сделала свой выбор: надо  хотя  бы  повидать  дом
последний раз перед смертью.
   Она поняла, что страх оставил ее. Наверное, помог возраст, решила  она.
Чего бояться, когда смерть и без того  рядом?  Что  еще  может  ранить  ее
_теперь_?  Все  чувства  давным-давно  отгорели,  сделались   гладкими   и
безликими в этом долгом сне.  У  нее  не  осталось  любимых,  некого  даже
оплакать.
   Дверь открылась. Мальчишка - молодой человек - торопливо  направился  к
ней через холл. Она  все  не  могла  запомнить  его  имя,  хотя  медсестра
повторила ей несколько раз.
   Он казался таким усталым, бедный мальчик, таким серьезным.
   - Это все, что вам нужно? - спросил он. -  Надо  мне  сказать,  что  мы
уезжаем?
   В холле было пусто.  Чай  развозили  по  комнатам.  Вдалеке  нашептывал
столик на колесах, стучали двери.
   - Нет, пойдем. - Теперь она  уже  не  могла  дождаться,  когда  наконец
оставит это место, тихую мертвизну ожидания.
   Он протянул руку, и Элизабет встала, радуясь поддержке. А он  подал  ей
две палки, которыми она пользовалась, и пошел вперед открывать дверь, взяв
с собой ее сумку.
   В нем было столько энергии. Она коренилась не только в молодости.  Этот
мальчишка давно растратил излишки. Но шаги его пружинили, в них было нечто
туго свернувшееся и динамичное.
   Он помог ей сесть в странную низкую машину. Она села спереди - рядом  с
ним  -  и  позволила  пристегнуть  себя.   Элизабет   ощущала   непонятную
пассивность; она охотно позволяла ему руководить собой.
   В  разговоре  она  ограничилась  несколькими  предложениями.  Глянув  в
сторону, она видела его профиль, угрюмый и невеселый рот.
   - Поместье переменилось с того времени, когда вы в последний  раз  были
там, - сказал он, нарушая молчание. - Оно, пожалуй, запущено. И  нуждается
в работе.
   Машина двигалась быстрее, чем прежде, невзирая на  оживленное  движение
вокруг. Она не узнавала дорогу: просторное, многополосное шоссе,  вьющееся
по мостам и ныряющее в тоннели. Она предполагала,  что  они  поедут  через
Вудфорд, потом по шоссе до Лаутона, потом - кругом -  до  Уэйк-Армс  через
леса, но они, похоже, ехали другим путем.
   -  Мы  едем  не  так,  -  проговорила  она,  расстроенная   безжалостно
урбанистическим ландшафтом.
   - Этот участок шоссе открылся недавно. Он идет в Кембридж, а мы свернем
у Харлоу... Вы, конечно, последний раз ездили здесь очень давно.
   - Да, очень. - Прежде чем ты родился,  едва  не  сказала  Элизабет,  но
что-то удержало ее. Она не хотела воспоминаний. Приступать к ним было  еще
слишком рано.
   - Вам тепло? Я могу включить нагреватель.
   Она на мгновение удивилась. Стояла середина лета, от раскаленной дороги
разило. На Элизабет была  блузка,  хлопковое  платье  и  кардиган,  и  она
видела, что молодой человек вспотел. Тут она поняла, что он  нервничает  в
ее обществе: либо испуган, либо благоговеет.
   Что происходит? Почему ее присутствие настолько смущает его?
   - А кто теперь живет в поместье? -  спросила  она.  Руки  ее  более  не
лежали на коленях.
   Он помедлил, прежде чем ответить, и она затаила дыхание.
   - Ваша правнучка Кейт и Саймон, сын Алисии.
   - Да, я помню Саймона. Он был очаровательным ребенком. А кто еще? Вы?
   Он покачал головой, не отводя глаз от дороги.
   - Я сейчас в коттедже садовника.
   - Я не хочу быть третьей, - пожаловалась она. - Могу ли и я остаться  в
коттедже?
   - Там живет и садовник!
   - Садовник? -  она  немедленно  почувствовала  себя  иначе.  Уверенной,
спокойной. - Шэдуэлл? Неужели Шэдуэлл до сих пор  там?  -  Она  немедленно
умолкла, потому что, конечно, Шэдуэлл просто не мог оставаться в живых.
   - Он зовет себя Физекерли Бирном. И провел в доме немногим  больше  чем
я, но Рут...
   - Рут? Кто это Рут?
   Она увидела, что юноша напрягся, как его руки стиснули рулевое колесо.
   - Ваша внучка, - сказал он несчастным голосом. - Я...  мне  не  хочется
говорить вам, но она очень больна. Ходят слухи, что она  умирает.  В  доме
произошел несчастный случай. Она упала... - И он посмотрел на ее лицо.
   - Но там же был садовник?! Почему же он... - Но садовник никогда ничего
не предотвращал. Он всегда опаздывал - так уж следовало из схемы.
   Рут. Дочь Эллы. Дитя, которого она, Элизабет, так и не узнала.
   - Я не знала ее,  -  сказала  она  печально.  -  Я...  заболела,  когда
услыхала о смерти Эллы.
   - Я хочу знать, что случилось. - Он вдруг  направил  машину  к  обочине
дороги, твердому бордюру. Мотор смолк. - Элизабет, ваш  дом  -  это  целая
повесть, в нем есть какая-то тайна, и она  все  определяет.  И  повелевает
всем. Я пытался что-то написать, но я не владею собой и не знаю, верно  ли
то, что говорит история. И никто не знает... Все это о вас.
   - Обо мне? - Она неподдельно удивилась.
   - О вашем брате. И о Питере Лайтоулере.
   Она потянулась к ручке двери. Как она работает, почему она не может...
   Тут дверь открывается и рев легковых машин и грузовиков ударяет ее. Она
пытается вздохнуть, ощущая сжавшееся сердце, дурноту во рту.
   О эта белая комната! Это  выбеленное  молчание,  благословенная  тишина
ожидания!
   Ей не следовало уезжать, не надо было соглашаться на это! А она еще  не
приехала туда. Впереди ее ждал сам дом.
   - Элизабет! - Холодные твердые ладони молодого человека прикоснулись  к
ее руке. - Простите меня. Это глупо, и я не должен был...
   - Он жив? - прошипел змеей ее голос.
   - Родерик?
   - _Не_ Родерик! Питер Лайтоулер. Его сын, сын Родерика. Он еще жив?
   - Да, он жив. На самом деле...
   Она захлопнула дверь.
   - Почему мы остановились? Чего мы ждем? Я хочу немедленно  оказаться  в
поместье! - Она кричит, хотя не делала этого долгие-долгие годы.
   Без слов он вновь включает двигатель, и они  едут  дальше,  влившись  в
общий поток. Она строго смотрит вперед, и одна мысль горит  в  ее  голове,
как горела все эти годы, в мертвом безмолвии болезни.
   Он был в поместье, он ожидал ее.
   - Я рада, что он жив, - говорит она негромко.


   На то, чтобы доехать до  Эппинга,  ушла  целая  вечность.  Вынырнув  из
водоворотов памяти, Элизабет с гневом увидела, что деревья исчезли. Прежде
в Эппинге было так красиво. Тихие  лавочки,  огромные  деревья,  рынок.  А
теперь лишь мерзкое скопище скверно одетых людей и уродливых машин.
   Она взглянула на юношу, сидевшего возле нее.
   - Почему вы позволили себе впутаться в эту историю?
   - Это и моя семья, - бесхитростно ответил он. -  Я  участвую  в  судьбе
дома, как и мой отец и мой дед.
   - Ваш отец? Простите меня, я не понимаю.
   - Мой отец - Саймон Лайтоулер. И я хочу понять, что здесь случилось.  -
На его лице была написана решимость.
   - Итак, Питер - ваш дед. Уверены ли вы в том, что хотите  сыграть  свою
роль? - осторожно спросила Элизабет. Она уже замечала некоторое сходство с
Питером в аккуратных светлых волосах,  в  изяществе  движений.  Он  больше
похож на Питера, чем был при ней Саймон.
   - Все это не может более продолжаться. Эта ссора губит  жизнь  каждого.
Проблему нужно разрешить и закончить.
   Пусть он слишком молод, но он прав.  Настало  время  суда  над  Питером
Лайтоулером.
   Он заехал в отель "Белл Коммон" и, оставив ее в машине,  отправился  за
Кейт.  Сидя  под  полуденным  солнцем,  Элизабет   разглядывала   деревья,
качавшиеся вдали над Тейдон-Бойс. Хотя бы они уцелели. И  лес  остался  на
месте, как и прежде укрывая дом от чужих глаз.
   Том вышел почти немедленно и сел в машину.
   - Кейт вернулась в госпиталь, - объяснил он.  -  Рут  все  держится.  -
Заскрипев колесами, он задним ходом вывел машину со стоянки.
   Снова Эппинг, снова эти противные толпы,  и  потом  прямо  в  госпиталь
св.Маргариты.
   На этот раз ожидать пришлось дольше. Они спустились к ней  почти  через
час, и Элизабет была рада отдыху. Пришедшая  с  Томом  девушка  застенчиво
поцеловала ее, прежде чем сесть на заднее  сиденье.  Элизабет  моментально
ощутила, что  под  милой  опрятностью  скрывается  великая  напряженность.
Бедная девочка, подумала она. Моя правнучка.  Мать  ее  умирает.  Что  там
сказал мальчик? Она упала?
   - Рут упала из-за Питера? Он был там? - спросила она внезапно.
   - Его не было рядом, но ссора случилась из-за него.
   - Не надо! - сказала Кейт. - Пожалуйста, не надо сейчас!
   - Продолжай. - Элизабет не стала обращать на нее внимание.
   - Я не видел, как это случилось.
   - Несчастный случай! - объяснила Кейт. - Обломились  перила.  Никто  не
виноват.
   - Ну а кто был там еще, если не считать садовника?
   - Саймон, мама и я.
   - А Саймон - сын Питера... -  Элизабет  смотрела  на  мальчика,  и  все
становилось на место. - А ты - сын Саймона. - Эти слова она произнесла как
мантру [заклинание (инд.)].
   - Я только что узнал об этом.
   - Значит, и тебя держали в неведении? Кто это сделал? Алисия?
   - А откуда  вы  знаете?  -  Он  настолько  удивился,  что  машина  чуть
дернулась.
   - Она всегда любила тайные интриги. - Довольная собой Элизабет кивнула.
- Мне нравилась Алисия. Я думала, что она крепкая, победительница.
   Молодые люди молчали. Им нечего было  сказать  или  добавить.  Элизабет
вздохнула.
   Они уже ехали через лес, и она поежилась. Почти приехали.
   - Итак, теперь ты живешь в поместье. -  Старуха  вежливо  обратилась  к
Кейт. - Вместе  с  Саймоном  Лайтоулером.  А  садовник  и  Том  обитают  в
коттедже. - Она привыкла  учитывать  это,  помнить,  кто  в  доме,  а  кто
отсутствует. - А кто останется там сегодня ночью?
   - Вы, я надеюсь, - ответила Кейт. - Это ваш дом.
   - Я должен сказать вам еще кое-что, - проговорил  Том,  когда  они  уже
въезжали на дорожку. - Алисия сейчас тоже в поместье.
   Элизабет  не  могла  позже  понять,  что  явилось   для   нее   большим
потрясением: то, что деревья выросли такими высокими, или то,  что  Алисия
оказалась здесь.





   В руках Саймона ничего не было. Глаза его закатились, белки блестели.
   - Проснитесь! - Бирн хлопнул его по щеке.
   Они стояли на площадке в Голубом поместье. Питер Лайтоулер располагался
ниже их на лестнице под ними, а вокруг стола сидели две женщины и мужчина.
   Саймон был еще окутан видениями.
   - Мне снилось, я...
   - Нет. Это был не ты. И ты видел не сон.  Так  все  и  было.  -  Алисия
стояла чуть подальше на площадке возле  сломанных  перил.  Ее  сходство  с
сыном как никогда стало более явным. Тонкое и нервное лицо, темные  глаза,
темные волосы. - Я была здесь,  тогда  и  теперь.  Питер  вошел  в  дом  с
младенцем и, стоя на этом месте, сказал, что моя подруга мертва. Я видела,
как он покинул дом.
   Бирн не мог отвести от нее глаз. Алисия казалась хрупкой и  утомленной,
но не только: она была ясна. Никакого трепета, никаких колебаний.
   Завороженный, он  видел,  как  юбка  Алисии  взметнулась,  когда  некое
существо замерло возле нее,  и  воздух  обрисовал  силуэт  огромного  пса,
ставший почти зримым, почти понятным. В воздухе мешались  цвета:  красный,
белый и серый, игравшие в сумеречном свете. Алисия опустила руку на  спину
этого зверя; пасть его коротко блеснула, открываясь, и к  прочим  оттенкам
подметались новые краски: черный зев и треугольники слоновой кости.
   - Я спас жизнь Рут!  -  сказал  Питер  Лайтоулер.  Шрам  на  его  щеке,
казалось, сделался более заметным,  чем  прежде.  -  Ты  не  понимаешь.  И
никогда не понимала. Я скорблю  о  том,  что  мне  пришлось  сделать  это,
Алисия. Ты всегда была  безжалостна.  Ты  кормилась  моей  ранимостью.  Ты
всегда искала недостатки в мужчинах,  умела  использовать  их  слабости  и
зависимость.
   И Бирн увидел, как Питер глянул на Саймона, который и без того  смотрел
на него с пристальным вниманием.
   Голос  Питера  Лайтоулера,  лаконичный,  полный  насмешки  над   собой,
продолжал:
   - Все достаточно просто. Я всего лишь  хотел  быть  своим!  Знать  свою
семью и быть ее частью. - Он нахмурился. - Ты выгнала меня, потому  что  я
был слишком силен и не проявлял слабости и зависимости.
   В холле под ними трое кукольников посмотрели вверх.
   Алисия вздохнула.
   - Питер, прекрати. Тебе здесь  не  место.  Ни  сегодня,  ни  когда-либо
впредь. Забирай свое мерзкое трио и убирайся отсюда. Тебя не хотят видеть.
   - Не тебе говорить мне подобные вещи. Это не твой  дом.  Ты  не  вправе
выгнать меня из Голубого поместья.
   - У меня здесь друзья. - Алисия подняла  руку,  и  существо,  застывшее
возле  нее,  шевельнулось,  наполняя  собой  пространство;  красная  влага
блеснула в тени. Дыхание зверя теперь  наполняло  поместье  горячей  вонью
плоти и крови.
   Алисия улыбнулась.
   - Да и мистер Бирн с удовольствием поможет мне.
   Она глянула в его сторону.  Бирн  кивнул.  Память  о  разбитой  машине,
прикосновение к его подбородку руки Лайтоулера, повернувшей его  голову  в
сторону, доказывали это. Он точно знал, на чьей стороне окажется.
   Тем не менее Лайтоулер казался невозмутимым.
   - Меня пригласила сюда Кейт Банньер. Дом или уже  принадлежит  ей,  или
отойдет к ней достаточно скоро, а она хотела, чтобы я пришел. Вы не можете
выгнать меня. - Он улыбался, обретая новую уверенность.  Трое  кукольников
приблизились к подножию лестницы. - Я намереваюсь дождаться ее,  -  сказал
Питер. - И я буду добрым, когда она вернется. Я даже благословлю ее брак с
моим внуком Томом. И мы трое опять заживем вместе.
   - Я слышала. Довольно, Питер! Убирайся! - Тварь возле  Алисии  обретала
плоть. Уже были заметны напрягшиеся мускулы, костистый хребет.
   Лайтоулер посмотрел на свою бывшую  жену,  и  лишь  Бирн  заметил,  как
указательный палец на его левой руке указал в ее  сторону.  Все  произошло
так быстро, что ничего нельзя было сделать. Как  только  палец  Лайтоулера
шевельнулся, что-то под ним  вспыхнуло,  движение  было  слишком  быстрым,
чтобы его можно было углядеть.
   Вырвавшееся из рук человека в черном серебро прочертило воздух.
   И тут Алисия разбилась словно стекло. Ее  руки,  волосы,  одежда  разом
взметнулись, пока она падала, рукоятка ножа торчала из груди.
   И в этот момент движение Лягушки-брехушки разорвало тьму.
   Взметнулись перья, раздался птичий крик. Одна  из  двух  женщин  обрела
крылья и клюв, странно соединенные когтистые конечности ударили по  столу,
как крошки разбрасывая фарфор и стекло.
   Другая припала к земле, превращаясь в черное рогатое создание, с  сухим
шепотом заторопившееся между обломками и поваленными креслами.
   И все перспективы перепутались. Бирн более не  был  уверен  в  масштабе
происходящего: или это Лягушка-брехушка своими когтями и зубами  наполнила
весь коридор, или же этот жучок был  не  длиннее  нескольких  сантиметров.
Клюв, когти и зубы слились в одну шевелящуюся, гавкающую массу.
   Лягушка-брехушка рычала, низкий бас ее подчеркивал  карканье  вороны  и
шелест жука.
   Зубы крушили полые кости, когтистая лапа стукнула по  гладкому  панцирю
рогатого насекомого, оно свалилось на пол и ударилось о дверь в прихожую.
   И там разбилось, брызнув кровью и внутренностями. Весь  холл  мгновенно
наполнился зловонными потрохами, которых не могла произвести гибель одного
тела, одной женщины, одной твари.
   Птица билась о дверь, изломанное крыло неловко висело.
   Вдруг  дверь  распахнулась.  Ветви  плюща  удержали  ее   открытой,   и
Лягушка-брехушка прыгнула снова. Ворона, хромая, бросилась в отверстие,  и
Лягушка-брехушка вцепилась в  ее  хвост,  сильные  зубы  прокусили  плоть.
Хлынула кровь, перья посыпались на порог, и тут шум, драка и хаос внезапно
прекратились.
   Дверь захлопнулась.
   Что-то шевельнулось в разгромленном холле. Темная фигура  выступила  из
теней под лестницей.
   Мужчина, центральная фигура трио, тот, который бросил  нож,  держал  на
руках тело Алисии. Пустые глаза ее смотрели в никуда.
   Издав неразборчивый звук, Саймон шагнул в сторону лестницы, но там  все
еще стоял Питер Лайтоулер, вытянув вперед руки и  словно  перекрывая  сыну
путь. Старик смотрел только на своего сына.
   - Я спас жизнь Рут, - повторил он. - Она так и не поняла этого.
   Мужчина осторожно положил тело Алисии на стол.  А  потом  повернулся  к
ним, и на мгновение  Бирну  показалось,  что  он  бородат,  что  лицо  его
закрывают волосы. И только потом он с омерзением  понял,  что  вся  нижняя
часть лица мужчины покрыта кровью, как и его руки.
   Мужчина отступил в сторону, и Бирн заметил,  что  перед  жакета  Алисии
разодран, и в разверзшейся плоти зияет голая кость, а сердце ее вырвано.
   - Господи... - Он беспомощно отступил, ощущая прилив тошноты.
   Саймон уходил... удаляясь в коридор. От  него  снова  донесся  какой-то
неясный и глухой звук. Бирн успел заметить, как  он  повернулся  налево  и
бросился в дверь.
   Без колебаний, радуясь возможности оставить то, что произошло в  холле,
Бирн последовал за ним.
   В комнате темно, как он и ожидал. Но что-то  все-таки  светит,  теплый,
живой огонек. Кто-то приближается к нему.
   Здесь Рут. Лицо ее затуманено, она кажется  мягче  и  нежнее  -  он  не
помнит ее такой. Она стала  моложе.  О  прекрасная  Рут,  думает  он,  моя
дорогая...
   - Погляди, кого  я  привела.  -  Голос  ее  нетороплив,  слова  чуточку
сливаются. Возле нее стоит Саймон, но это не совсем Саймон,  здесь  что-то
не то. Какой-то он размытый, нечеткий, и Бирн вдруг осознает, каким станет
Саймон, когда плоть его высохнет, и выступившие кости определят  характер,
обитающий под кожей. Рут кажется такой молодой, но Саймон  стар,  и  после
всего, что он только что видел, Бирн ни в коей мере не удивлен.
   Саймон  кажется  здесь  не  на  месте  -   в   безупречной   тройке   и
галстуке-бабочке. Волосы его кажутся серыми в этом сумраке - светлыми  или
седыми, и глаза полуприкрыты.
   Рут держит его за руку, и он улыбается ей. И тут Бирн понимает, что это
не Саймон. А человек много худший. Бирн уже  готов  вбить  зубы  в  глотку
этого типа, потому что Рут улыбается ему.
   Поймав на себе его взгляд, Рут отвечает сияющей улыбкой. Она обрадована
и взволнована. Но она называет его Френсисом, и  Бирн  вновь  в  смятении,
захваченный реальностью,  выскальзывающей  из-под  контроля.  Он  даже  не
знает, где находится и что происходит. Повернувшись  на  полоборота,  Бирн
пытается понять это. Но незнакомая комната заполнена движущимися силуэтами
и молодыми людьми с длинными волосами, в  шерстяных  кофтах,  марлевках  и
расклешенных джинсах...
   Он ничего не узнает.  Эта  комната  ничуть  не  похожа  на  квартиру  с
репродукциями Тулуз-Лотрека и  свечами,  вставленными  в  винные  бутылки,
ничего подобного. Полки по краям затянуты тканью с блестящей нитью.  Попал
в студенческую квартиру, понимает он. Книги в беспорядке навалены на полки
над современным  столом,  постель  с  подушками,  а  на  ней  пара  фигур,
склеившихся в усердном объятии.
   "Лед Зеппелин" поет  из  музыкального  центра  на  подоконнике,  кто-то
кричит, и все возбуждены. Шумно, плывет сладкий запах гашиша  и  никотина,
стоят затуманившиеся после пива и  дешевого  испанского  вина  стаканы.  С
люстры свисает омела.
   Он удивлен, завороженный чувством  deja-vu  [дежа-вю  -  уже  виденное;
явление ложной памяти (франц.)], хотя, конечно, квартира ему так знакома -
стены из шлаковых блоков, теплые бурые ковры и занавеси. Он  пытался  чуть
приукрасить ее, развесив гравюры Макса Эшера между репродукциями  Лотрека,
но помещение по-прежнему остается безликим.
   Рут что-то говорит ему, он пытается быть внимательным.
   - Френсис, это дядя Питер... Ну, не совсем  дядя,  скорее  нечто  вроде
кузена. Дядя Пит, это Френсис Таунсенд. Мой друг.
   - Здравствуйте, Френсис! - Старик протягивает  ему  руку.  -  Я  выбрал
неподходящее время для визита. У вас вечеринка?
   Френсис автоматически  -  против  желания  -  принимает  руку  старика.
Человек этот не нравится  ему,  но  по  еще  неизвестной  причине.  Старик
продолжает  говорить,  негромко  растягивая  слова,  почти  теряющиеся   в
окружающем шуме.
   - А я как раз проходил мимо и решил поинтересоваться, чем  моя  дорогая
племянница занимается на далеком севере.
   - А как там Саймон? - Голос  Рут  прорезал  неразборчивый  говор.  -  Я
написала, но он не ответил.
   - Не беспокойся о нем, моя дорогая. Саймон  справится.  Юность,  первая
любовь и все прочее.
   - Я не хотела расстраивать его. - В голосе Рут звучало беспокойство.
   - Разве? - резко бросил старик. - Зачем же ты тогда написала?
   - Мне не хотелось оставлять его после столь долгой дружбы.
   - Но все изменилось, правда, Рут? Вдали от  поместья  все  складывается
иначе.
   - Не хотите ли выпить? - спрашивает Френсис. Старик глядит на него так,
словно молодой человек только что выполз из древесины,  но  тем  не  менее
просит вина, и Френсис направляется к  столу  с  бутылками.  Он  не  сразу
находит такую, в  которой  еще  что-то  есть,  и  чистый  бокал,  а  когда
возвращается, то уже не видит Рут и ее дядю.
   Дверь открыта, за нею покрытый линолеумом коридор, по обоим  бокам  его
разверзаются темные щели. Френсис наконец замечает Питера Лайтоулера;  тот
приближается к двери, держа Рут за руку.
   Старческая сухая рука поднимается и гладит Рут по щеке.
   Она отступает, и  Френсис  видит,  как  груди  ее  прижимаются  к  руке
старика. Лайтоулер отодвигается, и она валится на него.  Напилась,  думает
Френсис с раздражением. Ей надо лечь. Он пытается пробиться к  ним  сквозь
толпу. Но Тони ухватил его руку, требуя пива или чего-нибудь еще.
   Руки старика крепко держат Рут, голова его медленно опускается  к  ней.
Деталей происходящего Френсис не видит, мешает разделяющая толпа людей, но
он думает: Боже, неужели Питер целует ее? Похоже, что  так,  но  этого  не
может быть. По возрасту он годится ей в деды. Как она _может_!
   - Уйди! - Он отталкивает Тони, но тут  Джилл  и  Мэри  перекрывают  ему
дорогу. Он ругается, Мэри моргает. Он вновь обидел ее, но  ведь  ему  надо
пройти. Просто абсурдно! Здесь, в его комнате... почему эти люди  движутся
так _медленно_, почему они препятствуют ему?
   Наконец он пробился. Они уже в коридоре. Рут  по-прежнему  припадает  к
старику.
   - Рут, с тобой все в порядке?
   Голова ее поворачивается у его плеча.
   - Френсис...
   - Пойдем. - Он делает шаг вперед  и  пытается  обхватить  ее  рукой  за
плечи. От нее чем-то пахнет - не гашишем, - и он не знает, что это такое.
   - С ней все в порядке, - говорит старик, вновь принимая на себя ее вес.
- Я дал ей одну из моих турецких сигарет, но, пожалуй, табак оказался  для
нее крепковат. Я позабочусь о ней.
   - Нет. Только не вы. - Френсис  не  смотрит  на  Лайтоулера.  Он  решил
избавить Рут от этого человека. Он не хочет думать, на что это похоже,  не
покажется ли он смешным или грубым. Он не доверяет этому человеку.
   Лайтоулер говорит легко и непринужденно:
   - Френсис, я - _дядя_ Рут, и вам нечего беспокоиться. Ей нужно лечь. Вы
согласны с этим? - С этим спорить нечего. - Это моя комната. А она живет в
Лангвите.
   - Вы можете выгнать их, а?
   Мгновение Френсис смотрит  на  старика.  И  двигается  -  медленно,  но
решительно. Зажигается свет, выключается музыка. Гости, ворча, расходятся.
   В комнате грязно - пепел, бутылки, крошки пирогов. Френсис  распахивает
окно, и холодный ночной ветер  вымывает  дым.  Лайтоулер  подводит  Рут  к
постели и кладет, подняв ее ноги на одеяло.
   - Может сделаем ей кофе или что-нибудь другое? - бросает  старик  через
плечо. - Я останусь с ней.
   - Я не уйду отсюда, - говорит Френсис. Он открывает дверцы  буфета,  за
ними стоит небольшая миска из нержавеющей стали и зеркало. Наполнив стакан
водой, он подходит к постели и без  колебаний  выплескивает  содержимое  в
лицо Рут.
   Та в ярости фыркает, трезвея на глазах.
   - Френсис, в самом деле! В этом не было необходимости!
   - Ты выпила слишком много.
   - Это же вечеринка. Рождественская. В любом случае какое тебе дело?
   - Ты ведешь себя как дура.
   -  И  ты  тоже,  Френсис.  Ты  у  нас  страж  моральных  устоев.  Какая
самоуверенность! Я думала, с тобой будет веселее.
   - Тебе следовало бы поберечься, ты это знаешь.
   - Заткнись, Френсис! - Рут очень сердита, и он не знает,  не  преступил
ли  действительно  пределов  дозволенного.  А  потом  смотрит  на   Питера
Лайтоулера и понимает, что все в порядке.
   Рут тоже смотрит на Лайтоулера, и настроение  ее  снова  меняется.  Она
мирно улыбается.
   - Прости меня за это, дядя. Тебе надо было  предупредить  нас  о  своем
визите.
   - И что бы вы сделали?  Отложили  бы  вечеринку?  -  Он  обворожительно
смеется.
   - Во всяком случае, предложили бы тебе кофе. Френсис, тыне...
   Немыслимо. Это  обычный,  самый  обычный  визит  старого  родственника,
ничего особенного. А Рут уже лучше, она пришла в себя.  Он,  Френсис,  вел
себя как дурак, незачем было беспокоиться.
   Все еще без улыбки, погруженный в сомнения, он оставляет комнату.
   Джилл и Мэри на кухне, они пытаются вымыть посуду. Сбоку два  бокала  в
помаде. Всегда добросовестные, чего требуют их левые взгляды, и усердные в
работе... Он не обращает на них внимания, понимая, что  они  наблюдают  за
ним и что он прервал какую-то интимную болтовню. Он  берет  три  кружки  и
насыпает в них ложкой кофейный порошок.
   - Френсис... - Мэри подходит и становится возле него. - Понимаешь, я не
хочу вламываться...
   - Ну и не надо.
   - Но Рут сказала нам. О ребенке.
   Он не может ничего сказать. _Почему_? Какое им, собственно, дело?
   А тут еще Мэри, добродетельная, истинная католичка! И какое право имеет
Рут обвинять его в самоуверенности, когда сама проболталась?
   Мэри смущена, как и следовало бы. Он совсем не  хочет  разговаривать  с
ней. Неужели она решила убеждать их в отношении аборта?
   Словно целый век прошел, пока закипел чайник.
   А потом вдруг музыка, очень громкая музыка доносится из  комнаты.  "Лед
Зеп. III". Странно, думает он. Вот уж не подумал бы, что старик  обнаружит
подобные склонности. Он разливает воду и, поставив кружки с кофе на блюдо,
несет их в коридор.
   Дверь закрыта. Глупо, должно быть, он захлопнул ее сам. Он стучит.
   - Эй, откройте!
   Он не может ничего слышать за музыкой.
   - Рут? - Он  ставит  блюдо  и  вновь  пытается  открыть  дверь.  И  тут
вспоминает, что его ключ остался возле постели.
   И тогда им овладевает паника. Рут осталась за дверью с этим  человеком,
который зовет себя ее  дядей,  и  Френсис  понимает,  что  не  должен  был
оставлять их.
   - Рут! - кричит он. - Открой дверь!
   - Что такое? - Мэри вновь оказалась у его плеча. - Ты не можешь войти?
   - Мой ключ там. Почему они заперлись от меня? Рут! - снова кричит он. -
Рут! С тобой все в порядке?
   Но ответа нет,  лишь  монотонный  рокот  и  визги  Роберта  Планта.  Он
отчаянно  рвется  внутрь,  но  ничего  не  выходит.  Не  зная,   что   еще
предпринять, он беспомощно барабанит в  дверь,  лупит  ногами,  вопит,  но
никто не отвечает ему.
   Мэри опять рядом, она предлагает свой  ключ,  но,  конечно  же,  у  нее
ничего не выходит. Наконец, он решает сходить к привратнику, но тут  дверь
внезапно распахивается.
   Там стоит Лайтоулер, лицо его слегка порозовело. Френсис едва  замечает
его. Все его внимание обращено к постели, на которой спиной к  нему  лежит
Рут. Оттолкнув старика, он бросается к ней и видит, как поднялись ее плечи
в тяжелой дурноте.
   Юбка Рут задрана, волосы взлохмачены. На губах кровь. Он обхватывает ее
за плечи и держит; слезы бегут по лицу Рут, и она перегибается через  край
постели, извергая на пол. Запахи блевотины и кофе мешаются вместе.


   Бирн поглядел вверх; Саймон все еще стоял в дверях. Комната  пуста,  на
постели нет никого. И никаких репродукций Лотрека, книг  и  полок.  Только
черные пальцы сырости ползут по стене. Он в Голубом поместье,  обветшавшем
логове сновидений, воспоминаний и историй.
   И ничто не может доказать, что случилось с ней,  ничто.  Только  запахи
блевотины и кофе, повисшие в воздухе.





   Оказавшись в дверях, Бирн спросил:
   - А вы были на той вечеринке, когда... - Он умолк. Просто  потому,  что
самым  непосредственным  образом  связывал  себя  с  Френсисом...  Неужели
поэтому Саймон обязан отождествить себя во времени с ролью, которую сыграл
Лайтоулер?
   Это было написано на его лице. Так было всегда.
   Саймон только сказал:
   - Она была ветрена. И тогда и теперь. Она никогда  не  знала  верности,
истинной преданности.
   Бирн знал, как бывает, когда холодеет кровь.
   - О ком вы говорите? Что вы хотите сказать?
   - Что? - Глаза Саймона на какое-то мгновение остекленели, словно он все
еще находился в забытьи.
   Бирн глубоко вздохнул.
   - Вы говорите о _Рут_? Потому что  если  вы  так  думаете,  то  вы  еще
безумнее, чем вас считают. Или же вы никогда не понимали ее.
   - Подобно вам. Вот что, вы никогда не знали ее. Неужели вы решили,  что
за неделю сумели познакомиться с Рут глубже, чем я?
   - Она не ветрена. Я ставлю на это свою  жизнь.  -  Слова  эти  не  были
бравадой. Целостность Рут оставалась одной  из  немногих  констант  в  его
жизни. Жена, ребенок, друг, дом, работа. Все сгинуло. Есть  только  Рут  и
Голубое поместье.
   - Впрочем, это уже  ничего  не  значит,  -  проговорил  Саймон  усталым
голосом. - Она ведь все равно умрет? Так что какая разница? Она никогда не
вышла бы за меня замуж. Кейт не моя дочь. И это  не  мой  дом...  В  конце
концов все заканчивается ничем.
   - Ради бога, Саймон! - Бирн взглянул не него. - Что с  вами  случилось?
Неужели то, что ей так плохо, ничего  не  говорит  вам?  Какая,  к  черту,
разница, кто владеет этим домом?
   - Почему я должен объяснять. - Словно все пережитые провалы в  странные
сцены лишили Саймона, как и Алисию, всякой хитрости и защиты. Он посмотрел
на Бирна отчаянными темными  глазами.  -  Вы  тот  человек,  которого  она
любила. Здесь любят садовников, приятелей или героев войны. А для  меня  в
ее жизни не было места.
   - Но Рут живет с вами, она  хотела,  чтобы  вы  были  здесь.  -  Нелепо
говорить такие вещи. Бирн покачал головой, не веря себе. Какая разница? Он
попытался снова. - Вы живете с ней в Голубом поместье, значит, это  и  ваш
дом. Чего вы еще хотите?
   - Мне нужно много. Дом не принадлежит _мне_! У меня нет власти,  денег,
ничего. Я старею, седею, впереди меня ничего не ждет,  и  _мне  ничего  не
принадлежит_!
   Мне тоже, подумал Бирн.
   - Ну и что? - спросил он. - Мы все кончаем этим,  рано  или  поздно.  -
Молчание. - А теперь давайте убираться отсюда. Я ненавижу этот дом.
   Окна вокруг них душила зелень, и Бирн знал, что двери не откроются.
   - Проклятый  дом,  -  проговорил  он.  -  Его  следовало  бы  сжечь  до
основания.
   - Хорошая идея.
   Донеслась знакомая тягучая речь.
   Питер Лайтоулер появился между деревянными  колоннами,  поддерживавшими
площадку. Одна рука его держала канистру с бензином, другая - спички.
   - Великие умы, - произнес он.
   - Нет! Остановитесь! - Бирн проскочил мимо Саймона,  устремившись  вниз
по лестнице. Реакция автоматическая и безрассудная, связанная с  тем,  что
свидетельства следует  сохранять  -  те  свидетельства,  которые  записаны
кровью, словами и памятью по всему дому.
   Но прыгая по  лестнице  через  три  ступеньки,  он  ощутил,  как  нечто
ухватило  за  его  лодыжку,  и  Бирн  упал,   проваливаясь   в   смятение,
переворачиваясь снова и снова, а окружающее кружило вокруг него.
   И вновь он оказался во тьме - неизвестно где, - и  пальцы  его  ощутили
листья... ежевика обвивала ногу, спиной он ощущал прикосновение веток.
   Судя по звуку, лес находился не так уж далеко от дороги. Бирн поежился.
Сцен в лесу он страшился более всего остального. Память о боли пугала его.
Он ненавидел это  место.  Шум  и  свет,  как  всегда,  окружали  поместье.
Грохочущие машины возводили непроницаемую стену вокруг семьи,  отрезая  ее
от реальности во всех переплетениях прошлых событий.
   Но он не  принадлежал  к  семейству.  Опять  провал,  опять  он  брошен
куда-то.  И  он  позволил  себе  покинуть  собственную  личность,  дал  ей
растаять. Им пользовались, его  презирали,  наглая  семейка  Рут  пыталась
навязать ему, Френсису, свое мнение.


   Френсис поднимается с земли и обнаруживает, что смотрит с  неверием  на
кузена Рут.
   Они уже встречались. Когда Рут и Саймон  возвратились  с  Эдинбургского
фестиваля, он гостил в поместье  день  или  два.  Вскоре  после  того  Рут
порвала с Саймоном, возвратившись в Йорк на последний год. Тогда-то  он  и
познакомился с ней.
   На обоих, Саймоне и Френсисе, расклешенные джинсы. Френсис в  тенниске,
хлопковый костюм Саймона безупречен, пышные рукава вышиты шелком.  Волосы,
черные и блестящие, рассыпались по  плечам.  Вид  мрачный,  романтичный  и
очень красивый.
   Раннее утро. Еще неяркое солнце смягчает очертания деревьев. Под ногами
влажно - место здесь чуточку заболочено. Френсису все равно.  Он  поглощен
яростью, так как перекрывший ему дорогу Саймон только что повалил  его  на
землю.
   Саймон говорит:
   - Кончайте с этим, Френсис. Я не знаю, на что вы здесь  надеетесь.  Рут
не хочет видеть вас. Она сама мне сказала.
   - Она вот-вот должна родить _моего_ ребенка! Она хочет видеть  меня!  У
меня есть _какие-то_ права!
   - Я не согласен. Мимолетная интрига,  студенческое  увлечение,  как  вы
прекрасно знаете. Рут возвратилась ко мне,  чтобы  родить  своего  ребенка
дома.
   - Я ее люблю, я обещал ей прийти!
   - Она никогда не говорила о вас. И не нуждается в вас.
   - Я нуждаюсь в ней!
   - Ах, значит, так! Мечтаете пожить в поместье? Даже стать его хозяином?
Так вот почему вы пытаетесь пробраться обходным путем сюда? Боитесь  стать
перед нами лицом к лицу.
   - Меня подвезли до этого места  и  здесь  короче  всего  пройти.  -  Он
держится оборонительно. Почему этот проклятый тип всегда преследует его?
   - И вы не получили диплом, не так ли?  -  говорит  Саймон,  словно  это
важно.
   Френсис смотрит на кузена Рут без приязни.
   - Это смешно. Я просто хочу повидать Рут. Она попросила  меня  приехать
сюда, и я не слыхал никаких  возражений.  Если  она  хочет  прервать  наши
отношения - а я ни на йоту не верю в это, - тогда пусть скажет мне сама.
   - Это излишне. - Саймон извлекает конверт из нагрудного кармана. -  Она
велела мне передать вам это. - Он подает конверт.
   Под мрачными  деревьями  Френсис  вскрывает  его.  В  его  руки  падают
авиабилет и чек. К ним приложена короткая записка, почерк напоминает  руку
Рут.
   Билет в Непал. Чек на 1000 фунтов. Записка невероятна.

   "Дорогой Френсис,
   Пожалуйста, возьми это. Я знаю, что ты всегда хотел путешествовать.  Не
волнуйся обо мне, так будет лучше. Я нуждаюсь в семейном окружении, я хочу
чувствовать себя дома. Я не знаю, поймешь ли ты меня... рассматривай  наше
знакомство как часть студенческой жизни.
   Однажды мы встретимся. А пока береги себя.
   С любовью, Рут."

   Он не может поверить этому, и в  ярости  рвет  билет,  чек  и  записку,
разбрасывая клочки по заросшей мхом земле.
   - Я хочу видеть ее! - кричит он.  -  Я  хочу  услышать  ее  собственные
слова!
   - Зачем затевать разговор, который, без сомнения, расстроит вас  обоих?
- Шелковый голос Саймона источает заботу. - Рут сейчас переутомлена. Я  не
хочу, чтобы она напрягалась в таком состоянии.
   - Ее состояние! Я не понимаю! Это мой ребенок! Почему меня прогоняют?
   - Но Рут говорит, что это не ваш ребенок. - Сказано очень спокойно.
   - Что?
   - Что у нее был и другой. Вы понимаете?
   - О, я знаю, кого вы имеете в виду. - Самые простые слова,  но  Френсис
понимает, что лицо его источает ненависть. - Вы имеете в виду вашего отца?
Доброго дядю Питера?
   Саймон ничего не отвечает. Он  наклоняется,  чтобы  поднять  изорванные
бумажки.
   Френсис тянется, чтобы ухватить его,  -  в  руках  оказывается  складка
мягкого хлопка. Саймон отбивает его руку. Френсис  видит,  как  он  тяжело
дышит.
   - Так вот что кроется за семейными отношениями?  Вы  и  ваш  отец,  оба
преследуете ее? Боже мой, понять не могу, как Рут может мириться с этим!
   - Нет, вы не понимаете. Уходите, Френсис, в вас здесь не нуждаются.  Вы
не имеете никакого отношения к нам.
   - Но ребенок Рут - _мой_ ребенок. Старичок попытался  учинить  насилие,
когда она уже была беременна. Ей было плохо!
   - Она была пьяна!
   - Нет, это не так. Ребенок скоро появится на свет.  Тогда  и  считайте!
Это мой ребенок, я должен  быть  рядом  с  ним.  И  единственная  причина,
которая заставила ее не выдвигать обвинений против Лайтоулера, это чувство
ложной верности вам! И каково это - знать, что ты сын насильника?
   - Я устал от этого  вздора,  -  спокойно  говорит  Саймон.  -  Ступайте
отсюда, будьте хорошим парнем.  Даже  если  ребенок  ваш,  Рут  в  вас  не
нуждается. Она отказалась от вас. Отнеситесь к этому с достоинством.
   - Я не намереваюсь оставлять ее в этой проклятой семье!  Я  намереваюсь
забрать ее отсюда!
   - Едва ли.
   - Пропустите меня! - Он пытается пройти мимо.
   Саймон стоит на месте.
   - Оставьте, Френсис. Вас здесь не хотят.
   - С дороги! - Он отчаянно толкает Саймона  в  плечо,  и  тот  отступает
назад.
   - Pour mieux sortie [вот лучший выход  (франц.)],  -  бормочет  Саймон.
Френсис пытается пройти. Он не сразу замечает, что в руках у Саймона  нож.
Наконец блеск  стали  привлекает  его,  и  на  мгновение  он  в  удивлении
застывает.
   - Ради бога! Какой абсурд! Вы ведете себя  словно  в  трагедии!  -  Ему
хочется расхохотаться, настолько это смешно.
   - Я знаю. - Саймон  легко  поводит  плечами.  -  Но  вы,  по-моему,  не
понимаете, на какие решительные меры я готов пойти, чтобы  преградить  вам
дорогу в поместье.
   - Ох, да катитесь вы! -  Внезапно  пробившийся  луч  заходящего  солнца
осветил за деревьями изгородь вокруг поместья.  Он  ныряет  мимо  Саймона,
через подлесок.
   Но перед ним сразу оказывается трое людей - незнакомых и совершенно  не
симпатичных ему.
   Инстинктивно он останавливается. Стоящий в центре мужчина делает шаг  к
нему... на щеке его длинный шрам, пыльная черная одежда старомодна.
   В нем есть нечто мерзостное, отчего по телу Френсиса пошли  мурашки.  С
ним ему не справиться.
   Две женщины улыбаются Френсису из-за мужчины, и все их обличье,  одежда
и внешность, казалось бы, могли принести некоторое утешение. Длинные юбки,
пестрая индийская набойка, черные бархатные  жилеты  с  бахромой,  дешевая
бижутерия. Но зубы не вселяют доверия. Остроконечные, они отливают зеленью
в тусклом свете.
   - Ваши подружки? - говорит он Саймону.
   - Уходите, Френсис. Вы нам не нужны здесь.
   И вдруг его осенило, внезапно и четко: ну  ладно,  я  уйду  сейчас,  но
вернусь. Дождусь, пока Саймон уйдет, я буду следить за  воротами  и  тогда
войду... Зачем эта стычка? Она не поможет Рут. Я еще вернусь сюда...
   И он поворачивает от поместья - прочь от Саймона и его странных друзей,
- возвращаясь к дороге. Он идет быстро, понимая, что отступает, но ему все
равно: он не в силах предстать перед  этой  тройкой.  Он  знает,  что  они
сейчас позади него, наблюдают за ним. Возможно, они даже следуют  за  ним,
но он предпочитает не оборачиваться. Не  зная,  кто  они  и  что  из  себя
представляют, он не имеет ни малейшего  намерения  встречаться  с  ними  с
глазу на глаз. Но он  вернется.  Он  не  оставит  Рут  на  попечении  этой
публики.
   Дорога гудит. Стоя на обочине, он поднимает большой  палец.  Пусть  они
думают, что он возвращается в Лондон. Он сойдет,  проехав  милю-другую,  и
вернется.
   Заметив  цистерну,  он  гадает,  остановится  ли  водитель.   Цистерны,
случалось, подвозили его.
   Но эта не замедляет хода. Водитель даже не смотрит  на  него.  Водитель
все думает, что  зря,  наверное,  не  заправился  в  Эппинге.  То  и  дело
посматривая  на  циферблат,  он  не  видит,  как  из-за   дерева   выходит
черноволосый мужчина. И не видит, как он  толкает  поднявшего  руку  юношу
прямо под огромные двойные колеса цистерны.


   Бирн  охнул,  когда  невероятная  тяжесть  оставила  его  грудь.  Гулко
вздохнув, он вернулся на свое место, и мир обрел порядок, где было  время,
где люди и события составляли настоящее. Глаза его открылись, он  лежал  у
ножки стола в холле поместья, над ним на лестнице замерли трое мужчин.
   Саймон на самом верху перегибался над останками  балюстрады.  Лицо  его
сделалось призрачно бледным. Отец его, Питер  Лайтоулер,  стоял  ниже,  на
лестнице, с канистрой бензина и спичками наготове.
   У подножия лестницы третий мужчина привалился к стене. Его лицо  теперь
уже  не  было  залито   кровью,   хотя   линии   вокруг   рта   оставались
темно-красными. Но, посмотрев на Бирна  с  неким  подобием  удивления,  он
негромко осведомился:
   - Приятно поспали?
   Бирн заставил  себя  подняться  на  ноги.  С  левой  рукой  его  что-то
случилось. Должно быть, он повредил ее при падении. Но сейчас было  не  до
себя. Бирн глядел только на Саймона.
   - Вы убили Френсиса, - сказал он. - Это сделали вы. Вы толкнули его  на
дорогу и тем самым убили любовника Рут.
   Саймон не ответил.
   Бирн бросил взгляд на стол,  где  лежала  Алисия.  Часть  его,  еще  не
отошедшая от потрясения, ощущала сокрушительную тяжесть  машины  на  своем
теле. Тем не менее одно было ясно ему жуткой неизъяснимостью: сын  подобен
отцу, отец - сыну. Так передается склонность к убийству.
   - _Почему_ вы это сделали? - закричал он. - Почему  вы  решили  _убить_
его?
   Саймон медленно направился вниз по лестнице. Он  прикоснулся  рукой  ко
лбу, словно смахивая пот.
   - Я не мог довериться ей, понимаете, я не мог позволить  кому-либо  еще
оказаться возле нее, потому что этим проклятым женщинам верить нельзя. Или
вы способны на это?
   Вопрос отнюдь не риторический... истинный. Бирн ответил:
   - Вы ошибаетесь. Ошибаетесь!  Конечно  же,  вы  могли  довериться  Рут,
конечно же, могли.
   - Но как можно быть уверенным в этом? - проговорил Саймон, и Бирн вновь
ощутил, что куда-то проваливается.
   - О Боже... -  Все  теперь  ускорялось:  иллюзии,  повторения  прошлого
одолевали его - уже непосильные, слишком  мучительные,  слишком  странные.
Бирн решительно шевельнул рукой,  надеясь,  что  острая  боль  вернет  ему
рассудок, заставит воспротивиться ходу событий. Глаза старались глядеть на
лестницу, он был уверен, что,  сконцентрировавшись,  сумеет  не  позволить
прошлому вновь одолеть его.
   Но этого было мало. Он мог  считать  себя  ничтожеством  -  рецептором,
игрушкой, которой отказали в ценности и целостности. Лестница растворилась
перед ним, превращаясь в нечто другое; он заморгал, чтобы прочистить глаза
и вновь подпал под чары.
   На этот раз все было иначе:  не  было  леса,  не  было  дома,  не  было
далекого прошлого.
   Это была его собственная история - совсем недавняя и знакомая лишь  ему
самому. Потрясенный, он разом провалился в нее. Бирн знал, что на этот раз
не испытает физической боли, но ожидавшая его сцена будет еще ужаснее.
   Вот друг Дэвид берет утренние газеты с прилавка.
   В лавке сумрачно и тихо. Ранний утренний свет делает окно  грязным,  но
не проникает в глубины заведения газетчика. Джанет вышла во  двор.  Больше
никого нет.
   - Что-то ты рано поднялся,  -  говорит  Бирн,  с  удивлением  увидевший
Дэвида на улице в такую рань. А потом он замечает на  приятеле  спортивный
костюм и тапочки. - Бегаешь? _Удовольствия ради_?
   Дэвид отвечает не сразу. Он вроде бы углубился в заголовки "Сан".
   - Ну, все  ясно,  -  произносит  он  наконец.  -  Приходится  соблюдать
некоторые стандарты.
   Бирн усмехается в ответ.
   -  Репутации  ради,  так?  -  Их  старая  шутка  по  поводу  физической
подготовки, но Дэвид не улыбается.
   - Что? Что ты хочешь сказать? - Нынешним утром до Дэвида все доходит на
удивление медленно.
   - Ничего. - Бирн приподнял бровь.  -  Понизилось  содержание  сахара  в
крови? Не зайдешь ли позавтракать?
   Он не понимает причин рассеянности Дэвида, неопрятного и даже  грязного
на вид. Похоже, что он не спал. И, конечно, не брился.
   - Нет, я не могу зайти... Мне надо еще вернуться назад.
   Оставив несколько монет на прилавке, Бирн берет экземпляр "Индепендент"
и следует за Дэвидом к двери.
   Солнечный свет слепит. Поглядев вниз по  склону,  Бирн  видит  Кристен.
Выйдя из дома, она направляется к машине. Пучок черных волос прыгает за ее
спиной с каждым уверенным шагом, не считающимся с беременностью.
   - Нет! - вдруг кричит Дэвид хриплым голосом.  Звук  разрывает  утреннюю
тишину. И, освещенный этим ярким солнечным светом, он  срывается  вниз,  а
Физекерли Бирн остается на ступеньках лавки - озадаченный происходящим.
   Дэвид  еще  бежит,  а  Кристен  открывает  дверцу  машины.  Он  кричит,
размахивая руками:
   - Крис! Нет! Подожди! Не надо...
   Она стоит возле машины, потом машет ему, садится, вставляет  ключ  -  и
машина взрывается, мгновенно  и  неотвратимо,  исчезая  в  огненном  шаре.
Разлетаются обломки, оставляя лишь шум, пламя и черный дым.
   Частью рассудка Бирн осознает: _Кристен_! Но  кое-что  в  нем  отрицает
первое потрясение.
   Ум его покорился наваждению.
   Он точно знает, что здесь случилось, - до последней детали.
   Это сделал Дэвид. Он подложил бомбу, зная, что Бирн с  утра  отправится
на машине в гарнизон.  Дэвид  рассчитывал,  что  _он_  заведет  машину  и,
включив детонатор, исчезнет в разлетевшемся облаке металла и огня.
   Бирн поворачивается. Дэвид осел, привалившись к фонарному столбу  возле
дороги. Он неровно дергается у металлического столба, руки его раскрыты  и
висят как тряпки, словно они чужие на его теле.
   Люди бегут. Один тащит огнетушитель. К  счастью,  за  дымом  ничего  не
видно.
   Бирн  чувствует  легкое  головокружение.  Он  как  будто   оказался   в
замедленном фильме и движется, повинуясь иному ритму мысли и чувства.
   Дэвид говорит:
   - Что она делала? Кристен никогда не ездит по утрам в твоей машине. Как
могла она...
   - Сегодня день рождения ее матери. Она собиралась съездить на  почту...
- Странно, насколько ровно, насколько обыкновенно звучит его голос.
   - Это твоя машина. Это ты должен был находиться за рулем.
   - Господи! - Бирн разворачивает Дэвида с предельной  жесткостью.  -  Ты
это сделал! Ты убил ее! Почему? Ради бога, _почему_?
   - Она не хотела оставлять тебя. Поэтому я, поэтому я...
   Совершив насилие над собой, Бирн роняет руки.
   - Поэтому ты решил убить меня, - говорит он и смолкает.


   На этом месте он и  застыл;  в  этот  момент  он  перестал  думать.  Он
прекратил свою жизнь, отбросил ее, бежал, бежал и  бежал,  ни  на  что  не
обращая внимания и все отвергая, потому что душа его погрузилась в ад.  Он
подавлял и игнорировал следующий вопрос, которого он  так  и  не  задал  и
который ждал своего времени.
   Вопрос этот по-прежнему высился перед  ним,  подобно  недвижной  скале.
Неужели Кристен тоже была замешана в этом?
   Любила ли она Дэвида? Неужели  они  вместе  планировали  отделаться  от
него?
   И чей это _был_ ребенок?
   И когда Голубое поместье вновь окружило его, и он  ощутил  бедром  край
стола, от которого доносился сладкий  металлический  запах  крови  Алисии,
Бирн понял истинное назначение Голубого поместья.
   Однажды - быть может, в этот  самый  день,  пока  они  замкнуты  в  его
стенах, - дом откроет ему правду о Дэвиде и Кристен.
   Дом этот знал прошлое и рассказывал только правду. Здесь не было лжи.
   Бирн спрятал лицо в ладонях, не зная, сумеет ли он выдержать эту  самую
истину.
   Кто-то говорил с  ним,  словно  на  последнее  воспоминание  вообще  не
потребовалось времени. Какое-то мгновение блекнущие воспоминания и иллюзии
туманили лицо мужчины. Бирн ли это говорил с Дэвидом? И о ком - о  Кристен
или Рут? И кто стоит перед ним - Саймон или Питер?
   - Нельзя доверять женщинам, - сказал Лайтоулер. - Откуда вы знаете, что
ваша жена была верна вам? Вы же почти не бывали дома, не сомневаюсь. Уходя
на работу, мы оставляем женщин дома, и  кто  знает,  чем  они  занимаются?
Уверены ли вы в том, что она носила вашего ребенка?
   Бирн посмотрел на него.
   - Как вы узнали? - выговорил он наконец. - Как...
   Лайтоулер и его сын обменялись взглядами.
   - Я проверил всю вашу подноготную, - произнес Питер Лайтоулер. -  Зачем
еще мне мог понадобиться ваш бумажник? Неужели вы действительно полагаете,
что мы способны взять в дом какого-то  уличного  бродягу?  В  поместье?  В
_эту_ обитель силы? Вы же могли оказаться буквально _кем угодно_! Но вышло
не так. Случайностей не бывает.
   - Вы попали в ту же самую ловушку, - добавил Саймон, - что  и  мы  все.
Ваша жена и ваш лучший друг. Забавно, не правда ли?
   Он ощущал, как они тянутся к нему с пониманием.
   И понял, что перед ним люди, предавшиеся злу. На самом глубинном уровне
Бирн понял, что они натворили. А заодно понял  и  другое:  Кристен  любила
его. Только его. Она носила его дитя. Он верил ей десять лет их совместной
жизни. Так почему же он должен подозревать ее -  оттого  лишь,  что  Дэвид
предал его?
   Надо верить тем, кого знаешь.
   Попятившись, он отступил от стоявших на лестнице мужчин к двери.
   Она открылась.





   Элизабет глубоко вздохнула. Том и Кейт стояли позади нее, и по  первому
впечатлению казалось, что  ничего  не  переменилось.  Взгляд  ее  коснулся
всего: стола,  закрытой  дверцы  лифта,  лестницы.  Прежде  чем  двигаться
дальше, следовало убедиться в чем-то еще.
   Она вошла в холл и повернулась. Как и  раньше,  надпись  оказалась  над
дверью.

   Ти verras que seui et blesse
   J'ai parcouru ce triste monde.

   Et qu'ainsi je m'en fus mourir
   Bien loin, bien loin, sans decouvrir
   Le bleu manoir de Rosamonde.

   Увидишь ты: израненный и лишь с самим собою
   Объехал я наш мир печалей и тревог.

   И умер, не достигнув цели.
   Измученный болезнью и трудом,
   Не отыскал я Розамунды синий дом,
   Но злую участь и жестокий рок
   Я на себя своей рукой навлек.

   -   Переменилось   очень   немногое,   -   проговорила    Элизабет    с
удовлетворением,  понимая  теперь,  что  смерть  не  может  встретить   ее
где-нибудь в другом месте.
   Заметив, что за ней наблюдают, она  вздохнула.  Настало  время  принять
настоящее, увидеть, куда привела их всех странная история поместья.
   Холл был залит кровью. Как и следовало быть. Только Элизабет никогда не
видела  здесь  эти  ярко-алые  брызги,  блестящие  на  старом   дереве   и
причудливой резьбе. Прежде  кровь  всегда  скрывали  поступки,  помыслы  и
тайны, разговоры обитателей дома. Теперь она выступила на всем -  скромной
краске дерева, на грудах и рядах книг. Запах заставил ее  сморщиться;  тем
не менее это было только поверхностное явление глубинной неправды.
   Она немедленно узнала Питера, тот стоял в центре поместья, в сердцевине
всего, что пошло  не  так.  Ее  брат  только  породил  проклятие.  Но  оно
исполнилось на Питере. Родди был страстен и груб, Питер -  хладнокровен  и
умен. И злоба его растянулась на поколения.
   Он остался на половине лестницы, замерев с канистрой бензина.  Шаги  ее
замедлились, дыхание сделалось чуточку неровным.  Он  не  переменился,  во
всяком случае, заметно. Даже его одежда -  эти  элегантные  тонкие  ткани,
которые так изящно облегали его фигуру, - сохранила свою бледную  роскошь.
Соломенные волосы посеребрились, лицо прорезали морщины,  однако  холодный
взгляд остался прежним.
   Такими они были и когда он волок ее по  ледяному  лесу  к  дороге,  где
лежала ее дочь Элла. И когда он чарами проник  в  ту  жизнь,  которую  она
разделяла с Джоном.
   Сила гнева и  страха  перед  ним  заставила  сердце  Элизабет  забиться
сильнее. Он пристально смотрел на нее, и Элизабет вновь ощутила,  как  его
воля подавляет ее собственные мысли, смешивает  и  путает  их.  Она  будто
вдруг помолодела.
   С усилием она отвела глаза. Ладони ее увлажнились.  Элизабет  подумала,
что ей не  следовало  приезжать  сюда.  Рискованно  позволять  себе  новую
встречу с ним.
   Движение над ними заставило ее взглянуть вверх. На площадке  стоял  еще
один молодой человек, которого она не знала. Впрочем, и  он  показался  ей
знакомым.
   - Это вы Саймон? - спросила она.  Тот  не  шевельнулся,  глядя  на  нее
словно  зачарованный.  Она  подумала,  спустится   ли   он   вниз,   чтобы
поприветствовать ее, а потом  поняла,  что  он  стоит  наверху,  поскольку
связан с Питером. Они были вместе во всем. Еще одно прикосновение  страха,
сожаления и ужаса. Итак, их двое: отец и сын.
   - А это кто? -  Она  с  облегчением  повернулась  к  стоящему  у  стола
мужчине, пытавшемуся вежливой улыбкой загладить ее разочарование в  Питере
Лайтоулере и его сыне. Получилось  так,  что  она  как  хозяйка  принимает
гостей.
   Ну что ж, дело обстояло примерно так. Это был  ее  дом.  Она  вернулась
домой, в проклятое Голубое поместье, в самом сердце  которого  угнездилось
зло.
   Человек у стола явно переживал какое-то потрясение; он побелел,  и  она
видела, что он неловко придерживает левую руку.
   - Вам больно? - спросила она заботливо. - Простите, но я не знаю вас.
   Человек шагнул к ней, протягивая правую руку с очевидным усилием.
   - Моя фамилия Бирн. - Его неторопливый глубокий голос невыразимо тронул
ее. - Я садовник.
   Вместо того чтобы принять рукопожатие, она подняла лицо, и он не мог не
поцеловать ее.
   - Я - Элизабет Банньер, - негромко произнесла она. - И я рада,  что  вы
здесь.
   Бирн улыбнулся ей и через плечо увидел за ней Тома и Кейт.
   - Можно ли выбраться отсюда? Сумеем ли мы пройти?
   В качестве ответа Том распахнул переднюю дверь.
   Непроницаемый барьер зелени прикрывал свет.
   - Он сомкнулся позади нас, - сказал Том. - Что здесь _происходит_?
   - Ведьмы оставили нас, - проговорил Бирн. - Здесь была драка.  Но  Том,
Кейт... миссис Банньер, я должен  сказать  вам,  что  Алисия  убита.  Этот
человек в черном бросил нож.
   Вскрикнула Кейт, затараторил Том,  задавая  вопросы.  Бирн  показал  на
стол, где лежала женщина. Лицо ее было прикрыто.
   "Алисия. Бедная Алисия..." - Элизабет прикоснулась к холодной руке,  но
ее отвлекло что-то другое. Пусть они говорят, пусть обмениваются скорбными
восклицаниями. Она заметила третьего мужчину - призрачную фигуру в  черном
- позади аркады.
   Неторопливо обойдя стол, она попыталась разглядеть его  повнимательнее.
Рассказ садовника принес ей некоторое утешение. Не очень большое.
   По  крайней  мере  Лягушка-брехушка  победила.  Она  выгнала  ведьм  из
поместья. Элизабет сразу вспомнила их, когда садовник упомянул про  ворону
и жука, хотя это было так давно.
   В поместье  все  уравновешено,  подумала  она.  Дом  наделил  ее  двумя
хранителями - Листовиком и Лягушкой-брехушкой, но одновременно создал и их
противников. Она помнила черную ворону, всегда появлявшуюся, когда Питер и
Родди общались со злом, и жука-оленя, шелестевшего у их ног.
   Итак, ее старая подруга сумела изгнать их из поместья.
   Человек больше не прятался в тени. Шагнув  вперед,  он  стукнул  книгой
возле мертвого тела.
   Том побагровел, в глазах его вспыхнуло обвинение.
   - Но он все еще здесь! - И указал на фигуру. - Тот человек, кукольник.
   Одно мгновение казалось, что Том бросится на него, но Элизабет каким-то
образом умудрилась стать на пути. Она протянула руку и Том остановился.
   - Итак, - сказала Элизабет, задыхаясь и  чувствуя,  что  голова  кругом
идет. Она глубоко вздохнула. - Итак, Родди, ты вернулся назад.
   Она ощущала всех остальных - молодого человека на площадке,  Питера  на
лестнице; дети позади нее и  садовник,  вдруг  сделавшиеся  здесь  чужими,
следили за ее встречей с человеком, который был здесь своим.
   Он не переменился: ни седины, ни сетки морщин. Она помнила брата  столь
хорошо, что годы уже не имели значения. Одежда его показалась  ей  чуточку
чужеземной и поношенной - ему просто не следовало бы носить  такое,  -  но
все остальное осталось прежним.
   Ясный  взор,  тонкие  кости.  Пружинистые  и  короткие  темные  волосы,
бесцветные зубы. Шрам, вздувший щеку, удивил ее, но  брат  держался  почти
по-военному, напряженно и угловато.
   - Я никогда не уходил отсюда, - сказал он. - Ты знаешь, что сердце  мое
и душа всегда оставались здесь. Тело существовало в иных местах, но сам  я
находился дома.
   - Но теперь даже тело не беспокоит  тебя,  -  закончила  она  за  него,
понимая, почему он не переменился и не состарился. - Каким-то  образом  ты
сумел одурачить смерть, не так ли? Мог бы и поделиться со мной секретом. -
Взгляд серых глаз коснулся морщин на  его  лице,  увидел  в  них  засохшую
кровь. - Пожалуй, не надо. Итак, ты в аду, Родди? Это случилось с тобой?
   Он почти улыбнулся ей, злобно обнажив желтеющие зубы.
   - Можешь считать, что так. Мои друзья не  всегда  были  добры  ко  мне.
Такова их природа. Они были готовы помочь мне в выполнении желаний, но  не
обнаруживали доброты. Впрочем, по-моему, жизнь не проявила милосердия и  к
тебе.
   Он опустил руки на ее плечи. Спокойнейшие слова, тишайший шепот.
   - Отдай его мне.
   Лишь Бирн услыхал эти слова.
   - Это делается  не  так,  -  сказала  она  ровным  голосом.  -  Попроси
прощения. Таково предназначение Голубого поместья.
   Ясные очи обратились к ней.
   - Этого достаточно. - Руки его упали с плеч. -  Ты  стара  и  уродлива,
ящерица Лизард. Твоя жизнь уже почти закончена.
   - А когда окончится твоя жизнь?
   - Ты знаешь это. Когда поместье сделается моим. Тогда.
   Над ними что-то шевельнулось. Элизабет посмотрела вверх.  Питер  следил
за ними с пристальным вниманием, как тому  и  следовало  быть.  Он  шагнул
вперед и спросил:
   - Элизабет, чего ты хочешь?
   Она ответила:
   - Правосудия. И все.
   - Ну и я тоже. - Он подошел еще на шаг ближе. - И мне кажется, что  оно
еще в твоих руках, Элизабет. Сколь ни  отвратительно,  что  такая  древняя
старуха может обладать такой властью! В это воистину трудно поверить,  для
этого нет причин. - Знакомая  недоверчивость  на  сей  раз  была  выражена
открыто и четко.
   - Ты прямо как  Родерик.  -  К  презрению  в  ее  голосе  примешивалась
жалость. - Неужели дом так мало значит для тебя?
   - Дело не только в поместье, ты это знаешь.  Дело  в  истории,  которая
сопровождает его. В том, что им владели ты, твоя дочь,  твоя  внучка.  Все
ваши дети не знают отцов.
   - Элла была дочерью Джона, - осторожно сказала она. - Я всегда говорила
это.
   - Ты не могла поступить иначе, но я знаю истину.
   - Она была дочерью Джона, - повторила Элизабет. - Они были похожи лицом
и руками. - Она была абсолютно уверена в этом, хотя  прекрасно  помнила  о
том, что происходило между ней и Питером.
   Эти слова лишали его рассудка.
   - Ты все отобрала у нас и не захотела делиться.  Ты  даже  не  захотела
расстаться со своим именем. Я  хочу  получить  поместье,  потому  что  оно
принадлежит мне по праву, потому что моим  отцом  был  твой  старший  брат
Родерик. По всем существующим законам наследования ты не имеешь права жить
здесь. Конечно, дом - важная вещь. - В голосе его  звучало  безрассудство,
будто слова ничего не значили, будто  она  была  настолько  незначительной
персоной, что ею можно было пренебречь. Она решила, что он говорит это для
своего сына и всех остальных. Устроил представление, как было всегда.
   - Хватит, Питер, - она проговорила очень спокойно. - Дело не  только  в
этом. Этот дом всегда будет помнить, что ты натворил здесь.
   - Это потому, что он твой. Когда дом станет  моим,  он  отразит  другую
версию событий, другую реальность, покажет, как меня  отвергли,  как  всех
нас лишили прав. - Он  спускался  по  лестнице  и  наконец  остановился  в
нескольких футах от нее.
   - Ты опоздал, Питер. Оглядись. В поместье полно людей,  которые  знают,
что именно произошло. Наши жизни были выставлены на показ.  Том  рассказал
мне о своей книге. И я уверена в том, что были и  другие  откровения.  Дом
никогда не обнаруживал  склонности  к  умолчаниям.  Он  существует,  чтобы
объяснить прошлое. Он окружен светом, он купается в свете, правда истекает
из его камней. Здесь негде спрятаться, негде забыть.
   - Ты всегда любила обвинять.
   - А ты всегда был уверен, что сможешь спрятать свои делишки.
   - Лиззи. - Перед ней встал Родди. Она торопливо оглянулась, попытавшись
найти взглядом садовника, но тот  отступил  к  молодой  девушке.  Элизабет
поняла, что молится: только не опоздай, только не опоздай на этот раз...
   Она повернулась лицом к брату, обратив  незащищенную  спину  к  Питеру,
хотя не хотела этого делать. Кровь из морщин на лице брата  каплями  текла
по щекам, но он не плакал. Родди никогда не плакал. Раскаяние не было  ему
знакомо.
   Она была готова забыть про урон, причиненный им ей самой. Это было  так
давно. Даже то, что случилось с Эллой, уже ничего не значило. Событие  это
произошло в другой жизни. Но к перечню добавился новый пункт: Родерик убил
Алисию.
   С  гневом,  вдохновленным  самой  последней  смертью,  она   закричала,
возвысив до предела свой старческий голос:
   - Ты злодей! Ты и твой сын погрязли в злодеяниях  и  заслуживаете  ада.
Надеюсь, что вам не будет прощения - ни отдыха от мук, ни конца им.
   Зубы Родерика обнажились.
   - Тогда ты составишь мне компанию, - прошипел  он.  -  Сестрица.  -  Он
приблизился на шаг. - Отдай мне поместье, Элизабет.  -  Глаза  его  горели
фанатичным и странным огнем. - Тебе достаточно только сказать это.  Отдай,
и все вы можете остаться здесь.
   - Здесь ты не  распоряжаешься.  Не  тебе  решать,  кому  уйти,  а  кому
остаться. Этим ведает дом.
   - Ты всегда была ведьмой, Элизабет, - негромко шепнул ей на ухо  Питер.
Он оказался  совсем  рядом:  она  даже  ощутила  знакомый  запах  турецких
сигарет.
   Этот был худшим из них двоих. Он был  холоден,  когда  Родди  покорялся
страстям. На ее плечо легла древняя рука Питера, сухая и  мертвая,  словно
осенний лист.  Прикосновение  это  было  противно  ей.  Элизабет  хотелось
сбросить ее как отравленную кожу,  смертоносную  оболочку,  охватившую  ее
жизнь.
   - Говори же, старуха, - сказал он тихо. - Откажись, и все закончится.
   Она по-прежнему смотрела на Родди, слегка  запыхавшись,  не  зная,  где
Бирн и что делают остальные, когда Питер произнес:
   - Не слышу ответа, Элизабет? Ты не передумала? - Прикосновение к  плечу
исчезло. Она ощутила легкое движение позади себя. - Ну что ж,  ведьм  ведь
сжигают, не так ли?
   Едкий минеральный запах  бензина  окутал  ее.  Чиркнула  спичка.  Пламя
вспыхнуло немедленно и повсюду.





   Бирн все видел. И подхватил  коврик  с  пола,  едва  Лайтоулер  чиркнул
спичкой. Повалив Элизабет на пол, он закатал  ее  в  грубую  ткань,  моля,
чтобы она  выдержала.  Казалось  невозможным,  что  столь  хрупкое,  столь
немолодое тело могло вытерпеть подобное обращение. Она задыхалась, древнее
лицо напряглось и исказилось, глаза зажмурились.
   Он развернул коврик. Ее одежда  почти  не  пострадала,  лишь  шерсть  и
хлопок слегка  обгорели  по  краям,  но  сама  Элизабет  чудесным  образом
осталась неприкосновенной. Открытые  глаза  ее  снова  смотрели  на  него,
спокойные, мирные и прекрасные.
   Он заметил Кейт, опустившуюся на колени возле старухи.
   Но спички остались у Лайтоулера, бензин  был  повсюду.  Он  сочился  по
книжным полкам, стекал на пол. Ноги Кейт оставляли на дереве темные пятна.
   Лайтоулер стоял со спичкой в одной руке и коробком в другой.
   Бирн побежал к нему, но что-то ухватило его за плечи. Он  ощутил  запах
тлена, гнилые руки когтями впились в его кожу, удерживая на месте.
   Великая тяжесть повлекла его вниз, пригвоздила к полу. Кукольник лип  к
нему  черным  суккубом  [суккуб  -  разновидность  нечисти,  пристающей  с
сексуальными домогательствами к  мужчинам].  Конечности  Бирна  как  будто
превратились в воду. Он  попытался  перевернуться,  но  человек  в  черном
прилип как банный лист, впился как  пиявка.  Бирн  попытался  предупредить
Саймона, но тварь, расположившаяся на его спине, зажала ему  рукой  рот  и
нос.
   Ногти - мертвая плоть - скребли по его  лицу,  мешая  дыханию.  Мерзкое
прикосновение удушало могильным зловонием, не пропуская воздух и жизнь.
   И  пламя  распространялось,  расползалось  по  дереву,  вспрыгивало  на
занавески, лезло по книгам.
   Где-то вдали Том разбил окно. Даже в столь экстремальной ситуации  Бирн
подумал: Боже, он бежит, он выберется отсюда!
   Ветерок из окна раздул пламя. Бирн попытался нащупать какое-то  оружие,
чтобы обратить его против создания, устроившегося на его спине, но  ощутил
лишь жгучий жар. Перила занялись как сухая растопка.
   Упершись ногами в нижнюю ступеньку, он  дернулся  назад,  чтобы  упасть
вместе с черным  человеком,  прилипнувшим  к  его  спине  возле  стола,  у
которого в объятиях Кейт лежала Элизабет.  На  котором  покоилась  Алисия,
покрытая кровавыми пятнами.
   И кукольник отлетел. Его словно оторвало.  Визг  вспорол  воздух.  Бирн
задыхался, он не видел, что происходит, потому  что,  как  только  исчезла
тяжесть, он вновь направился к лестнице,  думая  лишь  о  том,  что  Питер
Лайтоулер может подлить бензина.
   Повсюду пламя  лизало  дерево.  Охваченные  пламенем  ступени  лестницы
ломались под  ногами  Бирна.  Он  держался  ближе  к  стене,  подальше  от
поручней, хватаясь за подоконники, чтобы удержаться на рушащейся лестнице.
   Он больше не видел, что происходит внизу, -  только  бледное  лицо  над
собой, блеклые волосы, сверкающие злобой глаза.
   - Слишком поздно, - сказал Питер Лайтоулер. - Ты всегда опаздывал.
   Бирн успел. Он оказался рядом  как  раз  вовремя,  чтобы  увидеть,  как
Саймон и  его  отец  встретились  наверху  лестницы,  как  они  обменялись
взглядами - тайными, полными предельного понимания.
   Он оглянулся назад и, словно одеревенев, застыл на  месте,  захваченный
увиденным.  Происходило  нечто  настолько  непонятное,   что   разум   его
отказывался воспринимать. Такого просто не могло быть.
   Они были вместе: Элизабет в старушечьем белом кардигане и платье,  Кейт
в  маковом  сарафане,  будто  впитывая  энергию  мертвой  черной   фигуры,
оставшейся на столе позади них.
   Огонь не прикасался к ним. Их окружал оазис зеленой  листвы,  словно  в
доме не было ни пламени, ни дыма.  Легкими  и  непринужденными  движениями
Кейт собирала цветы, возникавшие из деревянного  пола;  бензиновой  синевы
пятилепестковые венчики были знакомы Бирну.  Элизабет  сидела  за  столом,
брат ее стоял перед ней на коленях. Она плела из цветов веревку, удавка из
листьев и цветков уже висела на его шее.
   Он был ничем, блеклой памятью, подвешенной на  гирлянде  из  барвинков,
окруженный тремя женщинами: Кейт, Элизабет и Алисией.
   Лицо Алисии было покрыто черной, как котел,  тканью.  Бирн  понял,  что
смерть  никогда  не  могла  полностью  овладеть   поместьем,   что   здесь
властвовали три силы; останки Родерика Банньера не найдут здесь милосердия
в окружении женщины в черном,  девушки  в  красном  и  старухи,  белой  от
ясности приближающейся смерти.
   Питер Лайтоулер шагнул в сторону разбитых перил. Бирн  увидел,  как  он
взглянул вниз, впивая происходящее. Руки его открылись и на лице появилась
странная улыбка.
   - Я ждал вас, - проговорил он, - хотя никогда не понимал, что вы такое.
   - Иди же. - И они увлекли его в свой сад цветов.
   Танцующим шагом по собственной воле он ступил сквозь разрыв в  перилах.
Питер падал без шума и напряжения.  Лиственный  покров  принял  его  тело,
удерживая.
   Они окружили его. Они присутствовали при начале его жизни, при расцвете
его сил и при конце. Самое важное, при его конце.
   Они всегда были здесь.
   Лайтоулеру нечего было противопоставить им. Поверхностный ум, некоторая
физическая сила, небольшое умение использовать возможности  разума  -  все
было бесполезно. Кроме злой воли у него ничего не было.
   Он не мог выстоять против них и не мог выжить. Взяв горящие ветви,  они
обложили ими лежащего.
   Питер сгорел как сплетенная из прутьев фигура.  Пламя  выплеснулось  из
его глаз и рта, пробежало по длинным конечностям, и облако  дыма  помешало
Бирну увидеть дальнейшее. Он припал к стене, задыхаясь, руки его  зажимали
слезящиеся глаза.





   Сквозь клочья дыма он увидел Саймона.
   Еще один убийца, подумал Бирн. Следующий в роду. Они ждут  его.  Я  как
никто знаю, что он способен на насилие, подобно своему  отцу  и  деду.  Он
убивает и потому дом не выпустит его.
   Под ними, за разрушенной  лестницей,  вспыхивали  яркие  краски.  Синие
цветки и тускло-зеленые листья душили пламя. Листья проходили сквозь дым.
   - Пойдемте, - сказал  Бирн.  -  На  этот  раз  нам  действительно  пора
уходить.
   - Оставьте меня, - проговорил Саймон, припадая к стене так,  словно  он
хотел раствориться в штукатурке. - Это и моя судьба.
   - Вы уже заплатили свой долг и делали это все долгие годы.  Вот  почему
Лягушка-брехушка никогда не оставляла вас в одиночестве,  и  вы  не  могли
выйти отсюда. А теперь идите за мной.
   - У меня... у меня не было выбора. -  Саймон  беспомощно  посмотрел  на
него. - Что я мог сделать?  Все  вращалось  вокруг  любви...  Рут  была...
есть... часть меня. Мы были воспитаны как брат и сестра, но это ничего  не
значило. Тем не менее, отправившись в университет,  она  оставила  меня  и
завела новых друзей, и все пошло прахом. Она бросила меня, когда на  карту
было поставлено все. Как могла она сделать это, как она  посмела  оставить
меня?
   - И Френсис помешал. И я тоже.
   - Да. Из-за этого и началась, последняя ссора с Рут. Или вы не поняли?
   - Да, я знаю, - ответил Бирн. - Я присутствовал при этом.
   Саймон  казался  незнакомцем.  Исхудалый,  уничтоженный,  он  ничем  не
напоминал того усталого циника, которого Бирн едва не назвал своим другом.
Губы его были стиснуты, жестокие глаза косили. Полное преображение.
   Бирн вспомнил выражение на лице Питера Лайтоулера и понял,  что  особой
разницы между ними в сущности нет. Оба были безжалостны: Питер Лайтоулер в
поступках, а его сын - в словах и делах.
   - Да, порода есть порода, - сказал Бирн. - И вы, и ваш отец, и дед, все
трое. - Он ощущал скорее скорбь.
   - Я пытался бежать. - В голосе Саймона прозвучала визгливая нотка. - Но
дом не выпускал меня. Потом я _любил_ Рут, вам придется поверить тому, что
я любил ее.
   Бирн просто не мог смотреть на него. Вдали в коридоре хлопнула дверь. И
пришептывая - чуть слышно за другими жуткими шумами, - кресло  на  колесах
покатило по голым доскам в их сторону.
   На решение ушла секунда. Бирн поднял  Саймона  на  ноги.  Волна  едкого
аммиака охватила его.
   - Ага, все при деле, -  безрадостным  голосом  буркнул  Саймон.  -  Все
эффекты  в  стиле  восемнадцатого  столетия:  колокола,  запахи  и  прочая
гадость. - Он оторвался от Бирна и  крикнул:  -  Ступайте  же!  Убирайтесь
отсюда, спасайте себя!
   Он развел руки, и Бирн снова увидел, как Саймон смотрит на него глазами
Дэвида - с той же немой и беспомощной просьбой. _Чего же ты ждешь_?
   - Пошли, - сказал Бирн и повернулся к лестнице.
   На ее месте осталась пустая яма. Зелень задушила огонь,  но  спуститься
было нельзя.
   А кресло приближалось с каждым мгновением. Оно набирало скорость.
   Бирн  толкнул  Саймона  к  лифту.   Заржавевшие   металлические   двери
сопротивлялись, но он ухитрился раздвинуть их.
   - Сюда!
   Бирн видел, что Саймон отстал, словно завороженный прилипнув к перилам.
Кресло было почти невидимым, его окружал желтый пар. Но  теперь  оно  было
уже перед спальнями.
   - Ради Христа! - Бирн ухватил плечи Саймона с такой силой, что оба  они
повалились на пол лифта, а потом дотянулся до кнопки.
   Ничего не произошло.
   - Закройте дверь, или вы не знаете  этого?  -  Слова  Саймона  скрывали
глубокое отчаяние и безрассудство.
   - Дерьмо. - Бирн схватился со скрипучим металлом,  но  левая  рука  его
была слабой и беспомощной. - Помогите же! - рявкнул он на Саймона.
   Кресло  достигло  площадки,   распространяя   вокруг   испарения.   Оба
закашлялись. На них глядело лицо в противогазе, проволочные руки  тянулись
вперед.
   - Я не могу больше терпеть, -  проговорил  Саймон  буквально  на  грани
истерии. - Я действительно-не-могу-больше-терпеть.
   Двери, звякнув, закрылись. Но прежде чем лифт успел тронуться с  места,
между прутьями железной клетки протянулись ладони и  схватили  Саймона  за
руки. Тот завопил. Бирн попытался удержать  его  отчаянным  движением,  но
услышал  треск  ткани  и  собственный  крик.  Газ   окутал   их,   густой,
отвратительный запах заставил Бирна ослабить хватку и забиться в  приступе
кашля.
   А  Саймона  эти  руки  потянули  сквозь  прутья,  сквозь   эту   тонкую
металлическую сетку, но Бирн ничего не видел, глаза его были зажмурены, из
них лились слезы, неспособные снять боль. Он рухнул на колени,  задыхаясь,
как вытащенная на берег рыба. Бирну казалось, что его легкие  сгорели,  но
это было не самое худшее. В панике он забился  в  уголок  лифта,  стараясь
хотя бы отчасти отделить себя от того, что происходило у дверей.
   Визг усилился до предела,  наполняя  поместье,  пронзая  все  потаенные
уголки, погребенные тайны истории, слухи... вспарывая прошлое, настоящее и
будущее, отделяя их друг от друга.


   И наступила благословенная утомленная тишина. Лифт  медленно  дернулся,
заскрипели блоки, спуск на первый этаж занял, наверное, целую жизнь.
   Какое-то мгновение Бирн не мог ничего сделать. Он не  смел  обернуться.
Он почти плакал, почти задыхался, но, когда миновало неопределенное  время
и вопль Саймона угас в воздухе, что-то вокруг переменилось.
   Он понял, что  ему  стало  легче  дышать.  Смертоносная  вонь  исчезла,
уступая место втекавшему откуда-то чистому воздуху.  Легкое  прикосновение
ветерка холодило кожу. Бирн подумал, не взглянуть ли, но глаза его до  сих
пор были полны слез; казалось, что их набили  иголками,  сплавившимися  от
слез и лишившими его зрения.
   Но не знать еще хуже. Бирн осторожно поднял руки, чтобы защитить глаза,
и, моргая, открыл их. Едва он увидел двери лифта, его вывернуло наизнанку.
По решетке стекала кровь, окровавленные лохмотья и  куски  плоти  липли  к
сочленениям.
   Эти  двери,  отделявшие  его  от  холла,  были  закрыты.  Он   не   мог
прикоснуться к ним, не мог представить себе, как выбраться из ловушки.
   Однако  поблизости  что-то  шевельнулось.  Гибкая  ветвь  плюща  обвила
металл, движением преднамеренным, разумным и плавным, похожим на  змеиное.
Потянув за дверцу, Листовик распахнул ее.
   Бирн вывалился на пол, еще раз извергнув содержимое желудка на каменные
плиты.
   Поглядев на терновую изгородь, он понял, что теперь домом распоряжается
Листовик.  Он  окружил  зал,  соединив  все   колонны   плотным   пологом.
Происходившее в центре холла было теперь скрыто от взгляда Бирна.
   Туда ему нельзя было входить. Бирн встал на  ноги  и,  двигаясь  вокруг
Листовика, понял, что не один остался снаружи.
   Между изгородью и входной дверью находился Том, по  его  бледному  лицу
бежала кровь. Трудно было ошибиться в том, что произошло с  ним.  На  лице
молодого человека Листовик оставил свою метку: рану, тянущуюся от глаз  ко
рту. Проклятие  намеревалось  перейти  на  четвертое  поколение.  Бирн  не
собирался допускать это. Он сказал:
   - Убирайтесь отсюда, немедленно. Пока еще можете.
   - Там внутри... - Глаза Тома были широко открыты. - Боже, я...  Кейт  и
эта _тварь_... эта старуха, я не могу смотреть...
   - Забудьте всех, уезжайте. Здесь совсем небезопасно.
   - А как насчет Саймона? Моего... отца?
   - Теперь вы ничем не можете помочь ему. - Бирн глотнул. - Саймон мертв.
Том, убирайтесь отсюда, ради бога, убирайтесь.
   - Что? И оставить вас здесь, садовник? Оставить _вам_ дом? -  В  глазах
его бегали искры безумия... знакомое наваждение.
   - С чего бы? - Бирн взял его за руку. - Я тоже ухожу.
   Тогда, наконец, Том позволил вывести себя через дверь в сад, где  белые
розы Айсберг кивали самому легкому из ветерков.





   Они  сели  в  принадлежащий  Рут  "эскорт",  машину  вел  Том.  Оба  не
оборачивались. Надавив на акселератор, Том спросил бесцветным голосом:
   - Куда мы едем?
   - В Эппинг, - ответил Бирн. - В госпиталь св.Маргариты, проведаем Рут.
   Том кивнул. Они  нечего  не  сказали  друг  другу  на  всем  протяжении
Эппингского  шоссе,  где  движение  практически  стояло.  Длинная  очередь
оставлявших город  машин  подпитывалась  на  каждом  перекрестке  местными
жителями.
   В машине было жарко  и  душно.  Откинувшись  назад,  Бирн  с  закрытыми
глазами зажимал невыносимо болевшую левую руку. Растяжение, решил  он,  не
перелом, хотя, наверное, надо сделать рентген. Последствий  газовой  атаки
вроде бы не  наблюдалось.  Судя  по  лицу  Тома,  ему  следовало  наложить
несколько стежков. Но раны Бирна могли подождать. Ему нужно  было  увидеть
Рут, побыть возле нее в прохладной тишине.
   Остановив машину, Том пустым взглядом уставился поверх рулевого колеса.
   - Как по-вашему, что сейчас происходит в поместье? - спросил он.
   - Я... решительно не хочу думать об этом, во  всяком  случае,  здесь  и
сейчас. Мы вырвались оттуда. - Бирн умолк. Том не шевельнулся. -  Но  если
вы хотите знать мое мнение, не сомневаюсь, что там сейчас сущий ад.
   На мгновение их взгляды встретились.
   - Я подожду вас здесь, - сказал Том.
   - Лучше сходите, чтобы вас залатали, - посоветовал Бирн,  выбираясь  из
машины. - Вам еще не приводилось заглядывать в зеркало?
   Поправив зеркало на крыле, Том простонал.
   - Вот и доказательство,  не  так  ли?  -  блеклым  голосом  сказал  он,
ощупывая повреждения. Он дернулся. - Каков отец, таков и сын.
   - Дом отпустил вас. Насколько можно судить, он больше не  имеет  к  вам
претензий.
   - Но я вообще не сделал ничего плохого.
   - Я это знаю. -  Бирн  почти  мог  ощущать  жалость  к  нему.  -  Идите
подлечитесь, встретимся позже... - Он не мог представить, когда. -  Здесь.
Но я не знаю, сколько пробуду у нее.
   - Конечно. А что будет потом?
   Бирн медленно проговорил:
   - Вернемся в  поместье,  там  Кейт  и  Элизабет.  Мне  нужно  вернуться
назад...


   Его не хотели пускать к Рут. Сиделка с характерным для  кокни  [выговор
уроженцев Ист-Энда в Лондоне] акцентом решительно загнала его  в  гостиную
напротив реанимации.
   На столе лежали журналы, в углу можно было заварить чай. Но Бирн не мог
успокоиться.
   Сперва он расхаживал по комнате, а  потом  высунул  голову  в  коридор.
Дверь напротив  вдруг  распахнулась,  и  мужчина  в  белом  халате  быстро
направился по коридору.
   Бирн догнал его.
   - Вы не скажете мне, как себя чувствует Рут Банньер?
   Врач был еще так молод. Застыв на месте, он хмуро посмотрел на Бирна.
   - А кем вы ей приходитесь?..
   - Друг, близкий друг.
   - Ну хорошо. - Тот деловито уставился в свои  записи.  -  Однако  я  не
считаю...
   - У нее нет родственников.  А  дочь  сейчас  не  может  прийти  сюда...
пожалуйста, скажите мне, как она.
   - Ей лучше. - Мальчишка, казалось, был очень доволен  собой.  -  Да,  я
могу уверенно сказать: ей лучше.
   Бирн ощутил, как все краски оставили его лицо и вернулись обратно.
   - Она не... мне ведь говорили, что это вопрос времени.
   Доктор был смущен.
   - Э... э, да. - Налицо его выразилось облегчение, когда из палаты вышел
мужчина постарше в костюме-тройке. Дверь закрылась позади него.  -  Доктор
Шервин, это э...
   - Бирн. Физекерли Бирн.
   - Мистер Бирн хочет узнать о состоянии миссис Банньер.
   Старший мужчина внимательно посмотрел ему в лицо.
   - Думаю, что уже можно - с  оговорками,  для  уверенности  еще  рано  -
предсказывать благополучный исход. Миссис Банньер поправляется удивительно
быстро. - Он улыбнулся Бирну. - Хорошие вести приятно  сообщать.  Гематома
вдруг сама собой рассосалась  самым  необычным  образом.  Быть  может,  вы
хотите увидеть ее? Только недолго, всего несколько минут.
   Бирн судорожно вздохнул.
   - Да, мне бы хотелось увидеть ее.
   - Тогда вам сюда. - Старший доктор повернулся  к  дверям  и  открыл  их
перед Бирном.


   Рут лежала на одной из тех высоких наклонных постелей, подсоединенная к
машинам, капельницам и мониторам. Волосы  скрывала  белая  повязка,  левая
рука была в лубках. Но когда он появился в комнате  и  пошел  к  ней,  она
посмотрела на него и чуть улыбнулась.
   - Рут, дорогая моя... - Он взял ее за  руку  и  пригнулся  к  голове  с
нежным поцелуем.
   Она негромко сказала, так что слышал лишь он:
   - Бирн... я так рада, что это вы.
   - Ш-ш-ш! Вам не следует говорить.
   - Но я хочу кое-что сказать вам. Я думала...
   Бирн знал, что должен остановить  ее,  велеть  не  напрягаться,  но  он
видел, что у него не получится. Рут что-то тревожило. Свободной рукой  она
теребила простыню. Ей надо было выговориться. И он промолчал.
   - Понимаете. Я... наверное, я была слепа. Я никогда  не  замечала,  что
происходило в поместье. И всегда отрицала, что там творится нечто  плохое.
Я никогда не хотела признавать  свою  слепоту  и  участвовала  во  лжи.  Я
обманывала Кейт...
   - В каком отношении?
   - Я так и не рассказала ей об отце, Френсисе. Мне было так горько,  что
он бросил меня.
   Бирн понял, что тревожит ее.
   - Нет, Френсис не бросал вас. Разве вы не  знаете,  что  он  погиб?  Он
пытался пробраться в поместье, чтобы повидать  вас,  но  на  шоссе  с  ним
произошел несчастный случай.
   - О том, что его нет в живых, я узнала потом... годы спустя.  Но  я  не
знала, что он шел ко мне. Мне было  так  горько  и  больно,  когда  он  не
пришел, что я никогда не называла его имя Кейт.
   Бирн видел слезы в уголках ее глаз.
   - Все эти годы, потраченные  на  презрение  и  гнев,  я  была  неправа.
Жестокая ошибка. Мне следовало давно рассказать обо всем Кейт.
   - Сделать это еще не поздно.
   - Где она? - Рут поглядела мимо него. - Что происходит?
   - Рут, мне нужно столько сказать вам,  что  я  даже  не  знаю,  с  чего
начать.
   - А Кейт? - снова спросила она.
   - С ней все в порядке, - ответил он, надеясь,  что  не  ошибается.  Как
объяснить ей, что произошло с Кейт?
   -  Привезите  ее  ко  мне  поскорей,  -  сказала  Рут  уже   не   столь
настоятельным тоном. Она была утомлена.  -  Только  не  уходите,  посидите
рядом со мной, пока я не усну.
   Он сел возле ее постели и взял ее за руку. Через  несколько  минут  Рут
уснула.
   Как и он сам.
   Сиделка разбудила его какое-то время спустя. Она улыбалась.
   - Мы  не  хотели  будить  вас,  но  не  хорошо,  когда  в  палате  спят
посетители.
   - Спасибо, - ответил он с благодарностью. Бирн встал и поглядел на Рут.
Слабый румянец на ее  щеках  казался  совершенно  здоровым,  дыхание  было
ровным. - С ней будет все в порядке?
   - Завтра мы наверняка переведем ее в одну из женских палат, после  того
как консультант посмотрит ее. - Сиделка  возилась  с  монитором.  -  Но  я
думаю, что у вас нет оснований для беспокойства.
   Он  оставил  госпиталь,  едва  веря  случившемуся.  На  улице  начинало
темнеть. Он проспал дольше, чем предполагал.
   Том ожидал  его  на  стоянке.  Рану  его  перетянули  несколько  легких
стежков.
   - Что-то вы поздновато, - сказал  он  коротко.  И  только  тут  обратил
внимание на лицо Бирна. - Ну, как она?
   - Врачи считают, что все будет в порядке.
   - А что вы намереваетесь _рассказать_ ей?
   Бирн обратил внимание на глагол.
   - Мы еще не знаем, чем все закончилось, правда? Вы готовы?
   - Возвратиться в поместье? - Рот Тома напрягся. - Я решил  принять  ваш
совет. И не поеду с вами.
   Бирн проговорил:
   - А как насчет Кейт? Она вам не дорога?
   - Это не так. Но у меня не хватит сил вновь увидеть это... место. - Том
посмотрел Бирну в глаза. - В  поместье  я  не  смогу  доверять  себе.  Дом
слишком силен. Я не хочу видеть его снова,  я  хочу  забыть  о  нем.  Буду
считать эту неделю как бы не существовавшей.
   - Возможно ли это?
   - Это... так странно. Я сидел здесь, ждал и пытался осознать  все,  что
произошло. И даже не  смог  вспомнить  цвет  глаз  Кейт  и  в  хорошем  ли
состоянии сад... Скажите мне, много ли книг в библиотеке?
   Бирн изумленно уставился на него.
   - Несколько штук.
   - Но я не могу вспомнить! Все расплывается, я почти ничего не помню.
   - Быть может, это и хорошо. Значит, вы хотите, чтобы я  высадил  вас  в
Эппинге?
   - Да. - В голосе Тома звучало недоумение. - Я взял  с  собой  бумажник.
Пожалуй, съезжу в город, у меня там друзья.
   - Ну что ж, хорошо.
   Они быстро ехали сквозь темнеющий город. Бирн высадил Тома на  станции.
Центральная линия - прямо до города.
   Бирн проводил его взглядом - изящная походка,  тщательно  подстриженные
волосы - и не ощутил сожаления. Он не сомневался,  что  больше  не  увидит
Тома Крэбтри.


   А потом дорога пошла через лес, машин  было  немного,  и  Бирн  опустил
ногу. Занятый мыслями, он не услышал сирену, пока машина скорой помощи  не
нагнала его. Бирн немедленно  сбавил  газ,  пропуская  ее.  Скорая  помощь
помчалась по середине дороги в сторону объезда Уэйк-Армс. Он не обратил на
нее особого внимания.
   Но  когда  скорая  повернула  к   Тейдону,   Бирн   немедленно   ощутил
прикосновение страха. Скорая  помощь  выехала  на  обочину  у  поворота  к
поместью. Там стояла полицейская машина.
   Бирн нажал на  тормоз,  выключил  двигатель  и  медленно  вышел.  Очень
медленно. Это был "пежо" Алисии. Съехавшая с  дороги  машина  врезалась  в
один из буков, смяв капот  в  гармошку.  Один  из  полицейских  возился  с
дверцей. Фары скорой помощи осветили в машине троих людей.
   За кратчайший миг Бирн успел увидеть в странном жестоком свете  Алисию,
Саймона и Питера  Лайтоулеров,  аккуратно  пристегнутую  семейную  группу.
Глаза их были открыты, но они не шевелились.
   И тут машина вспыхнула огнем.


   - Уцелевших нет,  -  сказал  полицейский,  лицо  которого  не  скрывало
потрясения.
   Бирн не мог сказать ему,  что  они  были  уже  мертвы.  Он  ограничился
коротким:
   - Я знал их. - И назвал имена.
   - Адреса? - Полицейский вынул записную книжку. - Питер Лайтоулер жил  в
Красном доме в Тейдон-Бойс. У Алисии Лайтоулер была собственная квартира в
Кембридже. - Том сумел бы назвать их адреса. Но он вышел из  дела.  -  Она
остановилась  в  гостинице  "Колокол".  Саймон,  их  сын,  жил  в  Голубом
поместье.
   - А где это?
   Бирн взглянул на него с удивлением.
   - Там. - Он указал в  сторону  темных  деревьев.  -  Следующий  поворот
налево.
   - В Пирсинг-Хилл, вы хотите сказать? В одном из задних домов?
   - Нет, это до поворота на Пирсинг-Хилл, в сотне ярдов отсюда.
   - О, это вы про Шелковичное поместье? Там сегодня  вечером  было  много
хлопот.
   - Шелковичное поместье?
   - Тот большой дом у озера. Уродливый такой, потерей не назовешь.
   - Что вы хотите сказать?
   - Дом сгорел. Ничего не осталось. Пожарные только что уехали.
   - А есть ли жертвы? - Бирн не мог сообразить, много ли  времени  провел
вне поместья.
   - Погибла только старая леди, все  остальные  спаслись.  -  Полицейский
посмотрел на останки машины. - Не повезло  этой  семейке.  Забавно  иногда
получается...
   Бирн посмотрел на "эскорт". Он не нуждался в нем. Не  говоря  ни  слова
полицейскому, он скользнул между деревьями.


   Уже совсем стемнело, и на небо  высыпали  звезды.  В  пробелах  густого
лиственного полога можно было видеть основные созвездия, яркие на  светлых
полях Млечного Пути.
   Вдалеке  ревела  дорога.  Рядом   тихо   шелестели   птицы   и   мелкие
млекопитающие, сам воздух вокруг был напоен жизнью. Крик совы заставил его
подпрыгнуть, летучие мыши пролетали над головой. Бирн не  знал,  правильно
ли идет, но в общем направление было выбрано верно. И он шел под деревьями
и звездами.
   Спустя какое-то время  он  заметил,  что  деревья  поредели.  Прогалины
покрыла роса, и лес сделался более обихоженным.
   И когда он уже было усомнился в том, что выбрал нужную дорогу,  деревья
расступились, и перед ним возникла живая изгородь из буков. Еще немного, и
он вышел на подъездную дорожку. Звезды осветили коттедж, который  выглядел
таким же прочным, каким он и оставил его. Бирн вошел внутрь и взял  фонарь
с подоконника.
   Нерешительно он направился по дороге. Ничто не изменилось.
   Дорожку  вспарывали  одуванчики,  по  ее  обочинам  по-прежнему  высоко
поднималась крапива вперемежку с репейником. Кое-где  вроде  были  заметны
следы, оставленные тяжелыми машинами. Должно быть, пожарными.
   Потом он заметил розы, они мягко светились белыми  айсбергами,  и  Бирн
подумал, что поместье уцелело и полицейский ошибся.
   Но дома больше не было.  Оказавшись  ближе,  Бирн  увидел,  что  черное
пятно, окруженное белыми розами, нельзя было назвать  неосвещенным  домом.
Поместье превратилось в руины. Почерневшие балки и брусья зубами вонзались
в звездную ночь. Верхние два этажа полностью выгорели, оставив лишь пустую
оболочку, наполненную пеплом и мусором.  Повсюду  царил  запах  обугленной
древесины.
   Бирн поднялся по ступеням к парадной двери, но она была закрыта.  Пусть
это и небезопасно, но он хотел выяснить, что случилось. Вдоль стен дома он
направился к черному ходу, но там тоже нельзя было пройти.
   Путь лежал лишь через библиотеку. Французские окна выдавило из  рам,  и
они были приоткрыты. Бирн  отодвинул  их  не  без  труда.  Посреди  мусора
осталась какая-то дорожка, возможно, проделанная пожарными. Наносы мокрого
черного пепла покрывали поломанную мебель. Он сделал еще несколько шагов и
заметил на полу белое пятно, сверкнувшее в свете звезд.
   Подобрав кусок бумаги, он повертел его и осветил фонариком.
   Несколько строчек нот и стихи, которых он не узнал.

   Словно лист, подхваченный вихрем,
   Буря уносит меня...
   Но, прежде чем она отнесет их к тебе
   На черных крыльях раскаяния,
   Я опишу на мертвом листе
   Мучения моего разорвавшегося сердца.

   Он отбросил бумажку в сторону. На грудах мусора и ломаной мебели  можно
было видеть другие странички с нотами.
   Легкий ветерок влетел  в  пустые  окна,  и  Бирн  решил,  что  на  него
посыпался пепел.
   Но это был не пепел, не мокрая грязь, оставшаяся от стен  и  мебели,  а
странички. С пустых балок на него сыпались страницы журналов и газет, книг
и нот; они порхали вокруг как бледные бабочки, в головокружительном  вихре
опускаясь на грязный пол. Белое  облако,  редея,  исчезало,  погружаясь  в
густой слой липкой золы.
   Слова и фразы обращались к Бирну в последний раз,  властно  требуя  его
внимания, - рожь, зелень, собственность, возлюбленная,  сухостой,  макияж,
ад, завтра, бурный, перидот [минерал, другое название - оливин], три  -  и
немели, рассеиваясь в черном всепрощающем пепле.





   Бирн оставил поместье, выйдя сквозь разбитые двери, и, миновав террасу,
вышел на лужайку.
   Он медленно шел к саду.
   И тут он увидел ее. Она сидела в высокой траве под одной из  яблонь  и,
поджав к подбородку колени, разглядывала его.
   Кейт. Бирн прошел сквозь невысокие древние деревца и опустился рядом  с
ней.
   - Итак, все закончилось?  -  Теперь  голос  ее  казался  другим,  более
зрелым. - Дом разрушен, суд свершился.
   - А что вы помните об этом?
   - Я помню все, - ответила Кейт. - И никогда не скажу об этом ни  слова.
- Она все еще не смотрела на него.
   - Я был там и видел это. - Тут он  понял,  что  девушка  еще  не  знает
перемен в состоянии Рут. - Ваша мать поправляется.  Произошло  невероятное
улучшение. Она хочет видеть вас.
   Кейт охнула.
   - Мама поправляется? Все будет в порядке?
   - Ей лучше. Я видел ее. Все будет хорошо.
   Кейт,  не  глядя,  припала  к  нему.  Он  обнял  ее  -  самую  обычную,
измучившуюся, перенапряженную молодую девушку, рыдающую от радости на  его
плече, и воспоминания о поместье отступили еще дальше.
   Какое-то время спустя Кейт взглянула на него. Бирн  отыскал  в  кармане
платок и протянул ей.
   - Что это у вас? - Она указала на его руку.
   В ней был зажат газетный обрывок. Поглядев внимательно, он вспомнил про
фонарик в кармане.  Под  расплывчатым  снимком  знакомого  ему  лица  были
строчки:

   "Капитан Дэвид Кромптон, 38 лет, найденный на прошлой неделе мертвым  в
своей машине. По запросу коронера сделано заключение о самоубийстве."

   Рука его чуточку дрогнула, и  листок  бумаги  вырвался  из  пальцев.  И
быстро, не давая подхватить себя, ушел в сырую  почву  под  яблоней.  Бирн
пощупал землю рукой, пытаясь отыскать бумажку.
   - Что вы делаете? - спросила Кейт.
   - Ох... я думал... - И тут он понял, что сама  бумажка  ему  не  нужна.
Достаточно просто знать.
   - Пойдем, - сказал он, вставая. - Пойдем к Рут.
   Кейт взяла его за руку и встала на ноги. Они задержались на  мгновение,
разглядывая руины поместья.
   Бирну казалось, что зелень уже затягивает почерневшую древесину. И  что
бордюры уже зарастают травой. Он подумал:  к  утру  ничего  не  останется,
совсем ничего.
   Он повернулся к Кейт и проговорил:
   - Я не знаю, куда отправился Том.
   Легкая улыбка, и ничего более.
   - Наш многообещающий романист... Он уже уехал?
   - Боюсь, что так.
   - Неплохо. - Она не встревожилась. - Я не вернусь в Кембридж. И едва ли
захочу еще раз увидеть его.
   - Он не был виноват.
   - Знаю. Но я не хочу никаких напоминаний.
   Они шли по дорожке к воротам.
   - Но вы-то останетесь с нами, правда? У нас есть страховка. Мама всегда
следила за ней. Теперь она стала свободной и ей потребуется много помощи.
   - Остаться садовником? Почему бы и нет? -  Он  помедлил.  -  Тогда  нас
станет трое?
   Кейт улыбнулась. У ее ног прыгала небольшая собачка - терьер или что-то
в этом роде. Когда они приблизились к коттеджу, она выскочила навстречу им
из леса. Лизнув руку Кейт, собака исчезла в высокой траве.
   Они никогда больше не видели ее.

Популярность: 2, Last-modified: Fri, 28 Jul 2000 13:41:33 GmT