-----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Химия и жизнь", 1972, NN 2-4. Сокр.пер. - А.Чапковский.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 9 August 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Знаменательными  и  тревожными  событиями  был  отмечен  1989  год   от
Рождества Христова. Первым, самым  важным,  был,  конечно,  этот  массовый
психоз,  этот  шабаш   хаоса,   официально   именовавшийся   Двухсотлетием
конституции  Соединенных  Штатов.  Вторым  было  долгожданное  возвращение
Первой  экспедиции  на  Марс  и  ее  ужасный  конец.  Третьим  -  трагедия
прославленного пернатого хищника - Белоголового Орла, национальной эмблемы
США.
   И наконец - правда, для всех, кроме меня,  это  событие  было  наименее
значительным - именно в 1989 году я решил вернуться на планету Земля после
десяти долгих, холодных лет, проведенных на синхронном спутнике, где я вел
научные исследования.
   Моя миссия была выполнена. Ведь подлинная цель моего бегства  в  небеса
состояла вовсе не в том, чтобы принести себя в жертву науке  и  прогрессу.
Истинная причина была глубоко личной.
   Чтобы  придти  в  себя,  мне  понадобилось  больше   времени,   чем   я
рассчитывал. Рана, нанесенная мне,  была  слишком  глубока.  Для  молодого
преподавателя орнитологии с честно заработанной первой научной степенью  я
был необыкновенно глуп и доверчив. А Нора была стерва, - я это  замечал  и
раньше. И когда она, ничего не объяснив, так жестоко бросила меня, я  счел
за лучшее навсегда покинуть мир.
   Но вот наступил день, когда я почувствовал, что мне уже  все  равно.  В
тот день я и решил вновь погрузиться в лихорадочную атмосферу Земли. И это
была моя самая большая в жизни ошибка. Как только  меня  окутало  тяжелое,
серое воздушное одеяло, мое звездное настроение  погасло,  как  догоревший
бенгальский огонь. Сама атмосфера планеты была словно пропитана  эссенцией
всех моих прежних земных  горестей  -  горестей,  с  которыми  я  надеялся
расстаться, вознесясь в небо. Все они ждали меня здесь, на  Земле,  ждали,
чтобы снова опутать и поглотить меня, как только я вернусь.
   Едва я вышел из стратолайнера, как земля и небо заплясали вокруг.  Ноги
мои не выдерживали непривычной тяжести, воздух давил  со  всех  сторон.  Я
вцепился в поручни трапа, охваченный внезапным желанием снова и уже навеки
вернуться на свой спутник. Но возврата не было...
   По летному полю во все стороны струились нескончаемые потоки людей,  но
никто не обращал на меня ни малейшего внимания. Через  некоторое  время  я
почувствовал досаду, а потом так  разозлился,  что  почти  забыл  о  своих
душевных муках. Ведь это я. Заслуженный Космонавт  (так  было  написано  в
Послании Президента), поставивший мировой рекорд пребывания в космосе, - и
никто  даже  не  остановится  на  меня   поглазеть!   Где   оркестр?   Где
торжественная встреча?
   Я стоял на летном  поле,  покачиваясь  от  собственного  веса.  А  шум!
Звуковые   удары   от,   взлетавших   стратолайнеров,   один   за   другим
накатывавшиеся на меня, сливались в один сплошной оглушающий рев.  У  меня
тут же заболели уши. Ощущение было такое,  будто  меня  лупили  по  голове
чем-то тяжелым. И среди этого шума донеслось:
   - Фитц! Фитц!
   Я растерянно огляделся.
   Над бетонным полем откуда-то появился скиммер на воздушной подушке - он
петлял среди толпы, люди шарахались от него в стороны, как  куры.  Скиммер
опустился, из него выскочила знакомая фигура и устремилась ко мне.
   - Эй! - услышал я. - Погоди, не падай - я иду!
   Джо! Круглолицый, взъерошенный Джо,  который  когда-то  провожал  меня,
теперь пришел меня встретить. Ему была поручена связь со мной - он занимал
пост заместителя помощника  заместителя  специального  уполномоченного  по
космической связи и преданно служил мне, занимаясь моими  земными  делами.
Это был лучший приятель в мире.
   Джо остался точно таким же,  каким  я  его  помнил:  бритая  голова  со
скромным клоком волос, свисающим на лоб, рыжая рубашка с открытым воротом,
широкая улыбка.
   - Батюшки! - завопил он. - Не очень-то  ты  поправился  на  собственной
стряпне! А что это белое у тебя в волосах?
   -  Звездная  пыль,  -  отвечал  я,  пытаясь   шагнуть   ему   навстречу
непослушными ногами, как будто увязшими в густой патоке. - А в  темноте  у
меня вокруг головы еще и ореол светится.
   - Да и сгорбился что-то, - Джо вцепился в мою руку.
   - Знаешь, там ведь тесновато. Все десять лет только и дела, как  бы  не
удариться головой о какую-нибудь распорку.
   - Ничего, выпрямишься. Сразу, как  только  начнешь  разглядывать  новые
здания.  -  Джо  нагнулся  и  взял  мой  чемодан.  -  Я  назначен  к  тебе
гидом-опекуном, пока ты тут  не  освоишься.  Не  спрашивай,  как  мне  это
удалось! У меня тут завелось знакомство с  ЭВМ-91,  а  она  запанибрата  с
самим Главным Компьютером - каждое воскресенье играет с ним  в  винтики  и
болтики.
   Он пнул ногой столбик у выхода с  летного  поля.  Немедленно  раздались
звуки духового оркестра.
   - Эта штука должна была включиться в первый же момент,  как  только  ты
ступил на твердую землю, - виновато усмехнулся  Джо.  -  Наверное,  что-то
заело. Ну что ж, добро пожаловать домой!
   Он хлопнул меня по плечу, мои ослабевшие ноги не выдержали, и я сел  на
землю. Он кинулся меня поднимать.
   - Извини! - прокричал он.
   - Ничего! - закричал я в ответ. - А куда это меня привезли?
   - Да ведь ты отсюда улетал, разве не помнишь?  С  тех  пор  тут  только
кое-что усовершенствовали.
   Нас окружала необозримая бетонная пустыня; там и сям  над  ней  торчали
какие-то долговязые зеленые зонтики. Десять лет назад -  я  это  прекрасно
помнил! - взлетную дорожку окаймляла зеленая травка,  а  на  краю  летного
поля стояло несколько приземистых старых дубов, где гнездились птицы.
   - Тебе нравятся эти  новые  вердатиленовые  пальмы?  -  крикнул  Джо  в
промежутке между двумя звуковыми ударами. - Там  стоят  стереорекордеры  с
записями птичьего пения. Их, конечно, не слыхать, но все равно приятно.
   - Но где же река? Тут была река, - прокричал я.
   - Это длинная история. У нас решили, что реки никому не нужны.  К  тому
же сухие русла - идеальная дорога для скиммеров. Пойдем.
   Я сразу узнал  здание  Штаб-Квартиры  Космической  Службы,  похожее  на
цементные  соты.  Но  теперь  рядом  с  ним  громоздился  полукруг   серых
стеклянных стрел - они, казалось, пронзали небосвод и уходили все вверх  и
вверх, а серое небо волновалось вокруг них, как океан, и вместе  с  ним  -
маленькие облачка, как клочья пены... У меня закружилась голова.
   Джо бережно усадил меня в скиммер, и  скоро  мы  очутились  у  главного
входа.
   - Посиди тут, - сказал Джо, - я все оформлю.
   Джо ушел, а я остался в машине, одолеваемый дурнотой и слабостью. Здесь
было тепло и душно, но меня бил озноб. Даже на спутнике меня  никогда  так
не трясло.
   Джо вернулся быстро -  видимо,  мое  прибытие  на  Землю  не  произвело
особого переполоха. Он тащил с  собой  выданную  мне  почетную  грамоту  -
"Герою  Космоса"  -  с  золотым  обрезом  и  отштемпелеванными   подписями
президента и членов  президентского  совета  (внизу  были  мелким  шрифтом
напечатаны скромные советы насчет того, как ее можно  вставить  в  рамку),
литерные продуктовые карточки на месяц и ордер на комнату, сроком тоже  на
месяц.
   Мне дали квартирку на 78-м этаже стеклянной стрелы номер 9. В каждом из
десяти таких зданий, окружавших Штаб-Квартиру, было по  сотне  этажей.  На
уровне 50-го этажа все  десять  зданий  соединялись  закрытой  галереей  с
движущимся тротуаром. Он двигался только в одном направлении - направо,  и
если нужно было  попасть  в  здание,  находящееся  слева,  то  приходилось
проезжать весь круг.
   - Почему это? - спросил я Джо.
   - Для архитектора это было дело принципа, - объяснил он. - Он ненавидел
все левое.
   Комната была крохотная, но удобно обставленная: диван-кровать, стул, на
полу - толстый ковер, а на стене - фреска, изображавшая  полуразвалившуюся
изгородь, как на старинной ферме, с голубыми  звездочками  цикория  и  еще
какими-то белыми цветами. Но главное, в квартире был душ! Джо  только  еще
направился к двери, а  я  уже  начал  срывать  с  себя  одежду.  Это  было
невежливо - мне бы надо было хоть немного с ним посидеть, -  но  я  махнул
рукой на приличия. Я так мечтал об этой  минуте  на  своем  спутнике,  где
регенерированной воды хватало максимум на обтирания!..
   Окна в комнате не открывались, и такого шума, как на  улице,  здесь  не
было. Правда, ударные волны от стратолайнеров долетали и сюда.
   - А что, перерывов на обед у них не бывает? - зло спросил я.
   - Ничего, привыкнешь, - улыбнулся Джо, уже берясь за ручку двери. -  Не
пройдет и года. Без этого будет даже скучно.
   - Достань мне какие-нибудь затычки для ушей! - крикнул я ему вслед.
   Я встал под душ и пустил горячую воду. Невиданное блаженство!  Я  забыл
про звуковые удары, про несостоявшуюся торжественную встречу, про  все  на
свете. И только я  с  наслаждением  намылился  во  второй  раз,  как  вода
перестала идти. Я стоял, как дурак, и ждал, а она все не шла.
   И только тут мне впервые бросилось в глаза маленькое  объявление  возле
крана. Там было написано: "ПОЛЬЗОВАНИЕ ДУШЕМ СВЫШЕ ОДНОЙ  МИНУТЫ  И  БОЛЕЕ
ДВУХ РАЗ В НЕДЕЛЮ ЗАПРЕЩАЕТСЯ.  ЗАЯВКИ  НА  ДУШ  ПОДАЮТСЯ  ЗАБЛАГОВРЕМЕННО
КОМПЬЮТЕРУ "ЗЕТ". НАРУШЕНИЕ ВЫШЕПРИВЕДЕННЫХ ПРАВИЛ КАРАЕТСЯ ЛИШЕНИЕМ  ДУША
НА ПОЛГОДА."
   К счастью, в ванной  висело  несколько  полотенец,  и  я  смог  кое-как
стереть с себя мыльную пену. Ощущение было такое, будто  я  превратился  в
змею, которая собирается  менять  кожу.  Я  схватил  телефонную  трубку  и
позвонил в "Стол справок". "Алло, - произнес металлический  голос,  -  это
Стол справок. Говорит автомат. Пожалуйста, посмотрите в список телефонов и
наберите  нужный  вам  номер".  Щелчок.   Я   пробежал   глазами   список.
"Водоснабжение" - вот  что  мне  нужно!  Ответил  мужской  голос:  "Служба
водоснабжения.  Заявки  принимаются  с  шести  до   девяти   часов   утра.
Пожалуйста, позвоните в указанное время". Щелчок.
   Ну, это им так не пройдет! Я отдал  десять  лет  жизни  служению  своей
стране, и по крайней мере на один хороший душ я имею право! Безобразие!  Я
буду жаловаться в Конгресс, в Штаб-Квартиру Космической Службы!  Напишу  в
газеты!
   Я набрал телефон Управляющего. Холодный женский  голос,  записанный  на
пленку, ответил: "Если речь идет не о жизни и  смерти,  и  не  об  атомном
нападении, и не о вашей неплатежеспособности, вас просят  воздержаться  от
обращения  к  Управляющему.  В  наших  десяти  зданиях  13017  комнат,   а
Управляющий только один. Если каждый квартиросъемщик хотя бы раз  в  месяц
позвонит Управляющему, это составит 650 звонков за один рабочий день,  108
звонков  за  час,  1,8  звонка  в  минуту.  Если   принять   во   внимание
гарантированный законом обеденный перерыв, это составит..."
   Швырнув трубку, я кое-как напялил одежду и,  покачиваясь  от  слабости,
бросился вниз. После долгих блужданий по коридорам мне  удалось  разыскать
главный вестибюль. Там не было  ни  души  -  стоял  только  автоматический
регистратор, весь в кнопках и лампочках. Он был  утыкан  целым  созвездием
стрелок, показывавших во все стороны.  На  одной  из  них  было  написано:
"Управляющий, секция 9".
   Я постучался в дверь, отделанную под красное  дерево.  Некоторое  время
ответа  не  было  -  слышались  только  какие-то   щелчки.   Потом   дверь
распахнулась.  Небольшой  уютный  кабинет,  устланный  пурпурным  плюшевым
ковром, был освещен  мягким  рассеянным  светом.  Посреди  комнаты  стояла
машина, тоже отделанная под красное  дерево,  с  хромированной  табличкой:
"Управляющий N_9".
   На мгновение я ощутил  жгучее  желание  раздобыть  где-нибудь  кувалду.
Разобравшись в множестве кнопок, я нашел надпись "Жалобы на обслуживание",
напечатал свое прошение и сунул в щель. Последовала серия  щелчков,  потом
выскочила аккуратная карточка с  ответом:  "ПО  ЗАТРОНУТОМУ  ВАМИ  ВОПРОСУ
СЛЕДУЕТ ОБРАТИТЬСЯ К УПОЛНОМОЧЕННОМУ ПО МЫТЬЮ. ПРОЙДИТЕ 50  ШАГОВ  НА  ЮГ,
ПОВЕРНИТЕ НАПРАВО ПО КОРИДОРУ N_6, ПРОЙДИТЕ 40  ШАГОВ,  ПОВЕРНИТЕ  НАЛЕВО,
3-Я КОМНАТА НАПРАВО. ПОЖАЛУЙСТА, БРОСЬТЕ ЭТУ КАРТОЧКУ  В  ЯЩИК.  БЛАГОДАРЮ
ВАС".
   Уполномоченный по мытью оказался  не  такой  важной  персоной:  он  был
отделан всего-навсего под дуб. Но зато вид у него был куда дружелюбнее.  Я
снова опустил в щель свою жалобу. Машина  погрузилась  в  размышления.  Ее
ровное гудение то и дело прерывали короткие вздохи и стоны. Потом  гудение
умолкло. Ответ гласил: "ОЧЕНЬ ЖАЛЬ, ЧТО ВЫ ИСПЫТАЛИ ТАКОЕ НЕУДОБСТВО.  ТЕМ
НЕ МЕНЕЕ ВСЕ ЖИЛЬЦЫ ЭТОГО ДОМА  ПОЛЬЗУЮТСЯ  У  НАС  СОВЕРШЕННО  ОДИНАКОВЫМ
СЕРВИСОМ И ВНИМАНИЕМ. МЫ ПРОСИМ ВАС, НЕ ПРОЯВЛЯЯ РАЗДРАЖЕНИЯ,  ПРИМИРИТЬСЯ
С ПРАВИЛАМИ, КОТОРЫЕ ОСНОВЫВАЮТСЯ НА ПРИНЦИПЕ  ВСЕОБЩЕГО  РАВЕНСТВА  И  НЕ
МОГУТ БЫТЬ ИЗМЕНЕНЫ  НИ  ПОДКУПОМ,  НИ  УГРОЗАМИ,  НИ  В  ПОРЯДКЕ  ЛИЧНОГО
ОДОЛЖЕНИЯ, БЛАГОДАРЮ ВАС".
   Кровь бросилась мне в голову. Кожа моя, казалось,  вот-вот  треснет  от
малейшего движения. Я понял, что в таком виде - заскорузлый,  недомытый  -
никогда не смогу заснуть. Шатаясь, я выскочил из  кабинета  и  забегал  по
нескончаемой путанице коридоров.
   Кабинет Главного Управляющего был большим и элегантным. Он был  отделан
в  серебристо-голубых  тонах,  а  посередине,  спиной  к   окнам,   стояла
великолепная, сверкавшая серебром машина, у которой поперек лба мерцающими
голубыми огоньками было  выведено:  "Главный  Управляющий".  Все  началось
сначала. Теперь я подробнее распространился  о  своих  заслугах,  упомянул
свои научные степени, опыт работы, космический стаж  и  мировой  рекорд  и
подписался: "Почетный Космонавт-Наблюдатель в отставке".
   Я ожидал, что машина будет потрясена. Но она и  лампочкой  не  мигнула.
Ответ выскочил тут же - не слышно было даже обычного кряхтения  и  скрипа.
На карточке стояло: "ПО ВАШЕМУ ВОПРОСУ,  ОЧЕВИДНО,  СЛЕДУЕТ  ОБРАТИТЬСЯ  К
ГЕНЕРАЛЬНОМУ УПРАВЛЯЮЩЕМУ. ПРОЙДИТЕ 50  ШАГОВ  К  ЮГУ,  ПОВЕРНИТЕ  НАЛЕВО,
ПРОЙДИТЕ 30 ШАГОВ, ПРАВАЯ ДВЕРЬ. БЛАГОДАРЮ ВАС, СЭР". На этот раз дверь за
мной уже не захлопнулась, а мягко закрылась. Видимо, мне все-таки  удалось
произвести впечатление!
   На массивной ореховой двери Генерального Управляющего висела  маленькая
позолоченная табличка с надписью "Пожалуйста, снимите  шляпу".  Я  немного
растерялся, потому что мне снять было нечего. Когда же дверь в эту  святая
святых  распахнулась,  передо  мной  предстало  ослепительное  зрелище.  В
вызолоченном от пола до потолка кабинете  стоял  Генеральный  Управляющий,
весь облицованный чистым  золотом!  Это  был  самый  большой  Управляющий,
какого я до сих  пор  видел.  На  его  пульте,  как  на  новогодней  елке,
перебегали и перемигивались миниатюрные огоньки,  тоже  золотые.  Я  робко
вошел,  жмурясь  от  яркого  света,  тщательно  отпечатал  свою  жалобу  и
почтительно представил ее на рассмотрение этого высшего трибунала.
   На этот раз на размышления потребовалось  еще  меньше  времени.  Ответ,
выскочивший из щели, был внезапным, как удар бутылкой по  голове.  Золотые
буквы гласили: "НАМ ОЧЕНЬ  ЖАЛЬ,  НО  ПО  ТАКОМУ  ВОПРОСУ  НЕЦЕЛЕСООБРАЗНО
БЕСПОКОИТЬ ГЕНЕРАЛЬНОГО УПРАВЛЯЮЩЕГО. ЕСЛИ РЕЧЬ ИДЕТ НЕ О ЖИЗНИ И  СМЕРТИ,
И НЕ ОБ АТОМНОМ НАПАДЕНИИ, И НЕ О ВАШЕЙ НЕПЛАТЕЖЕСПОСОБНОСТИ,  ВАС  ПРОСЯТ
ВОЗДЕРЖАТЬСЯ ОТ ОБРАЩЕНИЯ К НЕМУ. В НАШИХ ДЕСЯТИ ЗДАНИЯХ 13017  КОМНАТ,  А
УПРАВЛЯЮЩИЙ ТОЛЬКО ОДИН. ЕСЛИ КАЖДЫЙ КВАРТИРОСЪЕМЩИК ХОТЯ БЫ РАЗ  В  МЕСЯЦ
ОБРАТИТСЯ К ГЕНЕРАЛЬНОМУ УПРАВЛЯЮЩЕМУ, ЭТО СОСТАВИТ 650 ОБРАЩЕНИЙ В  ДЕНЬ,
108 ОБРАЩЕНИЙ..."
   Я порвал карточку, швырнул ее Генеральному Управляющему в  циферблат  и
шатаясь вышел. Прижимая к груди купленную по  дороге  в  автомате  бутылку
питьевой воды (цена ее, как я заметил, со времени моего отлета удвоилась),
я поплелся по коридору.
   Через некоторое время я заметил  впереди  горничную  в  синей  форме  с
пачкой чистых полотенец подмышкой. Она с любопытством взглянула на меня, и
я возмущено выложил ей всю историю. Она захихикала.
   - Чего ж вы сразу ко мне не подошли? - сказала она. - Уж  кого-кого,  а
вашего водопроводчика я хорошо знаю.
   Честное  слово,  десять  долларов  -  не  так  уж  много   за   хороший
трехминутный горячий душ. И вдобавок за  пару  чистых  полотенец.  Правда,
пришлось дать торжественную клятву молчать об этом до конца своих дней.


   Через час явился Джо с охапкой журналов и бутербродом.
   - Как дела? - спросил он таким тоном, каким, по его  мнению,  следовало
говорить у постели больного. Получилось на редкость противно.
   - У меня, кажется, отекла левая нога, - буркнул я.
   - Ну ничего, поправишься в два счета, - утешил он меня с  самодовольной
улыбкой. - На твоем месте я бы не стал особенно расстраиваться.
   - Я бы тоже не стал, если бы нога отекла  у  тебя,  -  огрызнулся  я  и
рассеянно принялся за бутерброд. Он был намазан какой-то  незнакомой  мне,
но вкусной пастой. Джо включил радио.
   -   "...и   Космоцентр   сообщает,   что   наш   космический   корабль,
возвращающийся с Марса, сейчас  находится  на  расстоянии  всего  37  дней
полета и по-прежнему движется по траектории, близкой  к  расчетной.  После
одиннадцатимесячного  полета  все  системы  корабля  работают   нормально!
Вчерашний метеоритный поток обшивку почти не  нарушил.  Новых  потоков  не
предвидится. Ученые с нетерпением ожидают прибытия экспедиции.  Скоро  они
смогут познакомиться с таинственным содержимым  запечатанного  контейнера,
который она доставит с Марса. Существовала ли на Марсе цивилизация? Отчего
она погибла? Наконец-то мы получим ответ на вопросы, которые  задает  себе
человечество с незапамятных времен. Прибытие  экспедиции  намечено  на  16
сентября - на величайший день нашей истории! Это замечательное  достижение
достойно венчает славные двести лет прогресса, какого  не  знала  ни  одна
нация в мире!"
   - Что они там болтают о запечатанном контейнере, куда  Клекстон  сложил
все это барахло, которое собрал на Марсе?  -  спросил  Джо.  -  Зачем  его
запечатали?
   - Чтобы исключить загрязнение, - с чувством собственного  превосходства
ответил я.
   - А как же Клекстон - ведь он держал в руках все эти штуки, прежде  чем
засунуть их в контейнер и запечатать?
   - Он был одет в простерилизованный скафандр.
   - А все эти твои ученые шишки в Космоцентре - разве они не  сунут  свой
длинный нос в контейнер, как только его вскроют?
   - Не сомневаюсь, что они примут все меры предосторожности.
   Джо задумался. Потом в его глазах появилось умоляющее выражение.
   - Послушай, Фитц, старина, а как бы мне туда попасть? Ведь  я  же  твой
гид-опекун, а?


   Всю ночь  меня  мучили  кошмары.  Мне  снилось,  что  какой-то  гигант,
извергавший звуковые удары, навалил мне на грудь  тяжелые  бетонные  плиты
вместо одеяла. Когда утром за мной зашел Джо, я,  не  дожидаясь  завтрака,
потребовал, чтобы он повел меня покупать ушные затычки, о которых  он,  по
свойственному ему легкомыслию, забыл.
   Мы вышли на улицу. Дышать было трудно, так как свой кислородный ранец я
решил оставить дома. Вскоре мы оказались в самой гуще громадного торгового
центра, выросшего здесь уже в мое отсутствие. Нас окружил целый суматошный
город маленьких,  нарядных,  похожих  друг  на  друга  магазинов,  которые
перемежались с громадными административными зданиями. Среди серого  бетона
тротуаров там  и  сям  попадались  искусственные  деревья  или  фонтаны  с
бетонными копиями знаменитого брюссельского писающего мальчика, -  но  им,
увы, уже давно было нечего из себя изливать.
   Бросалось в глаза  обилие  специализированных  магазинов,  отличавшихся
друг от друга цветом отделки: казалось, здесь есть по отдельному  магазину
для любого пустяка, любого вида услуг, оборудования,  запчастей.  В  одной
лавке   продавали   исключительно   очки   с    разноцветными    стеклами,
предохраняющими, как авторитетно гласила вывеска, от  "бетонной  слепоты".
Витрина другой была уставлена запыленными чучелами птиц, на которые пялили
глаза любопытные прохожие. Меня  так  и  потянуло  туда,  но  зайти  я  не
решился. Из магазина "Дары планктона" неслись запахи моря; рядом я  увидел
универмаг "Батарейки и топливные элементы", "Чистку космических костюмов",
магазин  наручных  телевизоров   и   салон,   торговавший   транзисторными
"слухачами" с гарантией подслушивания любого разговора на расстоянии шести
кварталов. Соседняя дверь  вела  в  магазин  "Антислухач",  где  продавали
приспособления, гарантировавшие защиту от "слухачей".
   На каждом шагу нам попадались люди со всевозможными  ушными  затычками.
Некоторые казались просто смехотворными, и я старался на них не  смотреть,
потому что мне  предстояло  вскоре  выглядеть  не  лучше.  Мы  пробирались
вперед, пока не заметили вывеску в форме человеческого уха. Джо подтолкнул
меня к двери.
   - Теперь ты поймешь, почему я не купил тебе затычки, - усмехнулся он. -
Это все равно, что выбирать жену.
   Нас вежливо приветствовал продавец - бритоголовый  верзила  с  веселыми
глазами  и  изъеденными  флюорозом  зубами.  На  нем  были   ярко-зеленые,
заостренные, как у гнома, уши, - они  придавали  ему  нелепый  и  какой-то
неземной вид. Но встретил он нас совсем по-земному.
   - Лопоухие, остроухие или невидимки? - быстро спросил он, повернулся на
каблуках  и  схватил   с   полки   несколько   коробок.   -   Электронные?
Юмористические? С ручным управлением? Полуавтоматы?  Декоративные,  как  у
меня? Цветные? Прозрачные? В какую цену, сэр?
   Мне осталось только пожать плечами и беспомощно поглядеть на Джо.
   - Как  насчет  Висячих-Собачьих?  -  продолжал  продавец.  -  Последняя
модель! Легко надеваются!..
   Он показал на два громадных собачьих  уха,  которые,  как  ни  странно,
очень шли голове-манекену, стоявшему на прилавке.
   - Чтоб вам провалиться! - сказал я. - Неужели у вас нет таких маленьких
круглых затычек - из губчатой резины, что ли...
   Продавец перерыл множество коробок и  в  конце  концов  нашел  то,  что
нужно.  Правда,  к  каждой  затычке  было  для   удобства   привешено   по
полуторадюймовой цепочке, но я уже не стал возражать. На лучшее  надеяться
не приходилось.
   Выйдя из магазина, я взглянул на Джо. Тот по-прежнему молчал.
   - А где  твои  затычки?  -  заорал  я,  пытаясь  перекричать  очередной
звуковой удар.
   - Они мне теперь не так уж нужны. Обрати внимание: их носят  далеко  не
все. Только те, кто не утратил остроты слуха.
   - Но ведь это значит, что ты глохнешь!
   Джо обиженно кашлянул.
   - Так  говорить  у  нас  не  принято.  По  врачебной  номенклатуре  это
называется "аккомодацией органов чувств". Человеческие уши - атавизм,  они
хороши только для пещерных людей. Излишняя острота слуха сейчас никому  не
нужна.
   - Все ясно: ты читаешь по губам, - безжалостно  заявил  я.  -  То-то  я
вижу, что глаз с меня не сводишь. Словно у меня подбородок в яичнице.
   - Все читают по губам, - резко возразил Джо. -  Теперь  этому  в  школе
учат. А кто не выучился в детстве, ходит на вечерние курсы. Ну скажи мне -
только честно - зачем  нам  нужны  эти  пещерные  уши?  Притупленный  слух
гораздо лучше! Во-первых, он спасает от помешательства. Во-вторых, я  могу
пойти на вечеринку, где полным-полно народу, и понимать все,  что  говорит
мой собеседник. Держу пари - ты так не можешь!
   Я подумал, что тут он, пожалуй, прав.
   - Теперь смотри, куда я поведу тебя завтракать. В  самое  что  ни  есть
лучшее место в городе!
   Мы свернули в первый же переулок  и  через  некоторое  время  оказались
перед  сводчатой  нишей,  из  которой  куда-то  вниз  вела  лестница.   Мы
спустились по ней и попали в роскошный салон. Вдоль стен стояли  небольшие
столики, мягко освещенные оранжевыми лампами. Красные бархатные  скатерти,
покрытые прозрачной клеенкой, напомнили мне о  старинных  уличных  кафе  в
Гааге, где я много лет назад побывал с матерью. Стены  кафе  были  покрыты
яркими современными фресками, а пол - толстым зеленым ковром,  похожим  на
дерн. Ни один уличный звук не нарушал здесь благословенной тишины. В  зале
было человек двадцать, они тихо переговаривались между собой  и  не  спеша
ели - по прекрасному старинному обычаю вилками.
   Мы уселись за столик. Джо поколдовал над панелью с  кнопками,  раздался
негромкий щелчок, и в стене бесшумно  отворилась  дверца.  Там  стоял  наш
завтрак. Конечно,  ароматные,  шипящие  сосиски  были  только  приправлены
мясом. Но разве это так уж  важно?  Этот  недостаток  с  лихвой  восполнял
глутамат натрия. Яйца - первые яйца, которые я  увидел  за  десять  долгих
лет, - тоже были ароматизированы, но к этому я привык еще раньше. Еще  мой
отец говорил, что запах у яиц пропал со времен второй мировой  войны  -  с
тех пор, как кур стали выращивать в инкубаторах, - так что деревенских яиц
мне отведать не довелось. А  теперь  передо  мной  красовалась  яичница  с
зелеными листиками петрушки на желтках -  она  еще  источала  жар  и  была
приготовлена из самых натуральных яиц. Просто пища богов!
   - Не знаю, чего тебе больше захочется - пирога  с  клубничным  вареньем
или оладьев. Я заказал и то и другое, - сказал Джо, облизываясь.  -  Между
прочим, я заказывал на твою карточку: она вдвое больше моей.  Может  быть,
хочешь меду, старина? Эрзац, но неплохой.
   Раньше, на спутнике, я временами начинал побаиваться,  не  атрофируются
ли у меня вкусовые сосочки на языке. Но тут я понял, что мои  страхи  были
напрасны.


   - А где твой кислородный ранец? - спросил Джо.
   - А что, я его обязан носить?
   - Вообще-то нет. Но лучше делать, как все. Я вижу, ты  вообще  пока  не
очень приспособился. Уж очень многое тебе не  нравится.  Смотри,  привыкай
поскорее.
   - Зачем? - зло спросил я.
   - Как зачем? Иначе тебя поставят на фобоучет.
   Все удовольствие от завтрака  было  испорчено.  Мне  словно  сунули  за
шиворот сосульку.
   - А что это за фобоучет?
   - На эту тему мне с тобой говорить не велено. - Джо опустил глаза.
   - Но ты уже начал.
   - Ну, ладно, - со вздохом согласился Джо. - Будем говорить начистоту. Я
сам фоб.
   - Так что же это такое? Что, у тебя припадки бывают?
   Он обиженно взглянул на меня.
   - Восемьдесят процентов американцев - точнее, восемьдесят  один  и  две
десятых процента. Ничего постыдного в этом нет. Разных фобий сейчас  сотни
две.  Собакофобия,  кошкофобия,  наукофобия,  клаустрофобия,   дверефобия,
агорафобия...
   - А можно узнать, какая у тебя?
   -  Погоди,  дай  кончить.   Экскрефобия,   планктонофобия,   огнефобия,
сексофобия, амбулафобия, рыбофобия...
   - Я уже все понял!
   - Так  вот,  из-за  всех  этих  фобий  пришлось  организовать  Институт
фобофобической панофобии. Ты идешь туда, тебя обследуют, назначают лечение
и ставят на фобоучет. То есть дают испытательный срок.
   - Ясно. Но  скажи  на  милость,  старина,  у  тебя-то  какая  фобия?  -
усмехнулся я. Джо покраснел, но взял себя в руки.
   - У меня очень хитрая фобия, такая бывает  только  у  интеллигентов.  У
меня фобофобия.
   На его лице было написано глубокое страдание.
   - Большей частью человек начинает с какой-то одной крохотной  фобии,  а
потом  понемногу  превращается  в  панофоба  -  всего  боится.  Это  общая
тенденция. А вот фобофобы боятся не чего-нибудь определенного -  они  выше
этого.  Самая  высшая  форма  фобии  -  боязнь  боязни,   это   совершенно
абстрактное понятие. Не каждому такое дается.
   И тут я заметил, что вилка дрожит в его руке. Вид у него был жалкий. Он
поднял голову - в глазах у него стояли слезы. Это было так  не  похоже  на
Джо...
   - Давление среды, - пробормотал он. - Люди сигают  из  окон  по  десять
человек в день. На всех новых зданиях пришлось над первым  этажом  ставить
предохранительные сети для самоубийц.
   - Да ну? - удивился я.
   - От рек отказались отчасти и потому, что в них легко утопиться. Ну  и,
конечно, после Великой Зеленой Чумы 1983 года.
   - Понятно, - заметил я, радуясь, что он сменил тему.
   - Ты же знаешь, какая пакость эти реки, - и чем  дальше,  тем  грязнее.
Вода в них стала такая густая, что даже не течет.  В  ней  развелась  тьма
инфекций - больше четырех тысяч видов.
   Мне опять вспомнилось прошлое - лунные блики на воде, бегущие  по  реке
суда, гудки...
   - И как же вы разделались с этой грязью?
   - Это оказалось не так уж сложно, как только всем стало ясно, что нужны
решительные меры. В Великую Зеленую Чуму за две  недели  сожгли  пятьдесят
тысяч трупов, и сантименты быстро отбросили. Все было сделано очень просто
-  взяли  и  отвели  воду  из  притоков.  Поверь,  это  оказалось  дешевле
опреснения. Но крупные реки, конечно, пересохли.
   - Здорово придумано, - кивнул  я.  -  А  куда  деваются  стоки?  И  чем
пополняются океаны?
   - Чем пополняются? Конечно, стоками, как и раньше. Но теперь  стоки  не
разбавляют чистой водой, и  их  можно  отводить  по  трубам.  Такие  трубы
тянутся через всю страну. А часть стоков сначала используют для удобрения.
   - Разумно, - сказал я. - В Азии так делали испокон веку.
   - Ну что ж, пойдем, старина, - вздохнул Джо.
   Джо опустил мою продовольственную карточку в щель  автомата,  подождал,
пока на ней не будет сделана нужная отметка, и повел меня к выходу.


   Кто-то громко окликнул меня. Сквозь толпу ко мне  продирался  профессор
Стэдмен - милый старый профессор биологии из Стэнфорда. Он был сперва моим
кумиром, а потом - близким другом и оставался им на протяжении всех восьми
лет, пока я учился  на  старших  курсах,  в  аспирантуре  и  когда  я  уже
преподавал сам. Именно со Стэдменом мы с горечью пришли к выводу, что наша
профессия становится никому не нужной. Птиц с каждым годом оставалось  все
меньше. Их чириканье все реже слышалось  в  лесах  и  полях.  Целый  класс
животного мира исчезал с лица  земли.  Экскурсии  со  студентами  на  лоно
природы превращались в какие-то  заупокойные  службы.  И  моя  прекрасная,
жизнерадостная работа все больше и больше сводилась к одному  лишь  чтению
лекций в музее с показом цветных диапозитивов...
   - Поехали ко мне, - сказал Стэдмен. -  У  меня  заоблачная  квартира  в
университетском общежитии, а Кобу приготовит нам настоящее японское жаркое
- он это сделает за десять минут. Кроме того, он выращивает у нас на  окне
клубнику - большую, как яблоки, ну, может быть, чуть меньше.
   Джо поднял руки.
   - Сдаюсь. Сегодня в столовых только суп  из  простейших  да  кукурузные
оладьи. А кстати, где вы  достаете  мясо?  Ваше  жаркое,  случаем,  не  из
лягушек с мышами? Мне всегда внушает  недоверие  биолог,  который  угощает
мясом...
   Из окон квартиры профессора -  она  находилась  на  восемьдесят  первом
этаже - открывался чудесный вид. Он был  бы  еще  краше,  не  будь  вокруг
столько смога.
   Русло Бывшего Гудзона было залито  асфальтом  и  выкрашено  в  приятный
зеленый цвет. С такой высоты, глядя сквозь желтый туман,  зеленый  асфальт
можно было принять за воду. Мне  вспомнились  далекие  свистки  барж,  еще
более далекий низкий гудок  прибывающего  парохода...  Она  и  тогда  была
грязной, эта река, но она все-таки текла здесь...
   Теперь на смену лодкам и яхтам пришли скиммеры, микроскутеры,  минибусы
и субурбанеты. Река превратилась в гоночный трек. Но  этот  прогресс  меня
почему-то  не  радовал,  меня  почему-то  охватывала  тоска.   Неужели   я
превращаюсь в строптивого дряхлого  упрямца,  в  древнюю  развалину?  Надо
смириться, как советовал Джо. Прошлого не вернешь.
   Профессор приволок из кабинета громадный фолиант.  Это  было  последнее
роскошное издание "Исчезнувших птиц Америки".
   - Взгляни на эти фотографии, - сказал он и принялся  листать  красочные
страницы. - Помнишь зимородков над ручьем? А помнишь, как  мы  выслеживали
зеленых славок и всегда  оставались  в  дураках?  А  кардиналов  на  снегу
помнишь? Они уже четыре года как вымерли.
   Профессор листал книгу, а я смотрел через его плечо, пока  с  одной  из
страниц на нас не уставился своими хищными немигающими глазами белоголовый
орел.
   - А как Американский Орел попал в эту книгу? - мрачно спросил я.
   - В качестве предостережения, - ответил профессор. - Их осталось  ровно
тринадцать: восемь на Аляске и пять во Флоридаполисе.
   - Откуда это так точно известно? - удивился я.
   - Из последнего отчета Департамента исчезающих видов.
   - Но почему до сих пор ничего не сделали для их спасения?
   -  Как  не  сделали?  Сделали  очень  много,  мой  друг!   Провели   62
исследовательские работы, написали 469 исчерпывающих докладов,  предложили
3450 рекомендаций. Еще израсходовали девяносто восемь миллионов долларов.
   - А отравлять их перестали?
   - Да, но препараты из семейства ДДТ продолжали накапливаться в  пище  и
после того, как их запретили.
   - Исследования... отчеты... да мы уже пятьдесят лет знаем, от чего  они
гибнут!
   Профессор невесело усмехнулся.
   - Это уже политика!.. И вот начинается  вся  эта  национальная  шумиха,
называемая Двухсотлетием Конституции. А где  наш  гордый  символ  Америки?
Дышит на ладан? Позор! А какое недоброе предзнаменование! Да  к  тому  же,
того и гляди, об этом пронюхают русские.  Какой  ужас!  Необходимо  что-то
предпринять, чтобы спасти хотя бы этих  последних  тринадцать.  Что-нибудь
отчаянное.
   Вскоре я узнал, сколько горькой правды скрывалось в его словах...


   На следующий день Джо разбудил меня отчаянным стуком в дверь.
   Утро было прескверное. На ясный солнечный день я и не надеялся -  такие
дни ушли вместе с моим детством. Десять лет назад, когда я улетал на  свой
спутник, солнце уже было неярким и бледным - на него  можно  было  глядеть
без всяких темных очков, но его, по крайней мере, хоть было видно.  Однако
с тех пор как я вернулся, я  лишь  несколько  раз  видел  на  небе  желтое
смазанное пятно, задернутое тяжелыми облаками.
   Ушел в прошлое и старый добрый дождик, который когда-то шумел за  окном
или капал за шиворот. Погода стояла теперь какая-то  никакая  -  туманная,
сухая, пыльная тоска. Застегивая рубашку, я выглянул в окно:
   - Мерзкий день. Что, в августе всегда так?
   - Всегда - летом, зимой, весной и осенью. Но иногда выдается  несколько
солнечных дней вроде вчерашнего.
   Я уставился на него.
   - Да, неужели ты не заметил, что  небо  в  одном  месте  пожелтело?  По
сообщению Атмосферного Центра, вчера стоял солнечный день.
   - Боже мой! - воскликнул я. - Что мы сделали?
   - Это не мы - все было сделано уже до нас. Теперь, после этих  массовых
заморов семидесятых годов, все газовые выбросы очищаются.  Конечно,  кроме
самолетных выхлопов, - в стратосфере это просто невозможно. Но мы сделали,
что могли. Знаешь, во сколько это обошлось?  Мы,  дорогой  мой,  старались
вовсю!
   - Знаю, знаю.
   - Мы  много  чего  сделали!  Мы  принесли  огромные  жертвы!  Весь  наш
транспорт пошел насмарку. Автогонкам пришел конец. В городе  пошли  в  ход
чуть ли не детские коляски, а по  нашим  замечательным  автострадам  ездят
паровые машины образца 1910 года...
   От прежнего спокойствия Джо не осталось и следа.
   - Это не наша вина, - выкрикнул он и проглотил несколько  успокаивающих
таблеток. - Пойми ты, было уже поздно! Нам сказали, что если  мы  перейдем
на двигатели внешнего сгорания, вся эта мразь, которой мы пытаемся дышать,
развеется, улетучится или что-то в этом роде.
   - Но этого не случилось?
   - Теперь нам говорят - уже  задним  числом,  после  того,  как  мы  все
сделали, - что над океаном не хватает  чистого  воздуха,  чтобы  разогнать
туман. Короче, над океаном тоже смог.
   Тут и я уже не выдержал.
   - Брось, Джо, - сказал я. - Ты меня разыгрываешь.
   И тут же я подумал о непрерывных звуковых ударах взлетавших  самолетов,
которые так действовали на мои расстроенные нервы.
   - А, черт, ведь вся стратосфера, наверное, загажена выхлопными  газами:
им там просто некуда деться - новая дымовая завеса, а мы еще со старой  не
разделались.
   ...В эту минуту под дверь кто-то подсунул пакет. В нем оказалось письмо
из Космоцентра.

   "Дорогой  мистер  Фитцсиммонс,  добро  пожаловать  на  Землю!  Хотя  мы
пристально следили за Вашим недавним перелетом со  спутника  и  радовались
Вашему благополучному возвращению, мы не стали беспокоить Вас до окончания
первой стадии акклиматизации. Однако  сложившаяся  ситуация  не  позволяет
больше медлить.
   Как известно, до 16 сентября - Дня  Провозглашения  Конституции  США  и
празднования Двухсотлетия нашей нации - осталось менее  месяца.  Эта  дата
является  также  днем  официального  утверждения  национальной  эмблемы  -
Американского Белоголового Орла.
   Недавно  стало   известно,   что   наблюдается   некоторое   сокращение
численности орлов...".

   - Ничего себе сокращение, - горько усмехнулся я.

   "...Я уверен,  что  все  патриоты  Америки  разделяют  мои  чувства  по
отношению к этому  высокому  символу  блистательного  величия,  в  течение
стольких лет воодушевлявшему наш народ..."

   - Красиво шпарит! - восхищенно пробормотал Джо.

   "...Подыскивая человека, достаточно  компетентного,  чтобы  принять  на
себя заботу о сохранении нашей Национальной Эмблемы (по  крайней  мере  до
дня празднования), я счел, что  Ваши  научные  познания  в  орнитологии  в
совокупности с беззаветным служением на поприще  космических  исследований
позволят Президентскому Совету единодушно принять Вашу кандидатуру.
   Поскольку ценность царственной птицы - как с точки  зрения  психологии,
так и из соображений пропаганды - далеко превосходит любую мыслимую  сумму
денег,   в   отношении   расходов   вам   предоставляются   неограниченные
полномочия".

   - Ого! - прошептал Джо. - Открытый счет!

   "Поэтому я имею честь назначить Вас Председателем  Временного  Комитета
по Защите, Сохранению, Размножению и Прославлению  Великого  Американского
Белоголового Орла. Я назначил также комитет из  пяти  видных  специалистов
для проведения Ваших директив в жизнь.
   Искренне Ваш, Б.-Н.БОННЕТ,
   Генеральный Космический Директор".

   Внизу была приписка:

   "Заседание   Национального   Юбилейного   Комитета   по    празднованию
Двухсотлетия состоится в Пятидесятизвездном Зале Космоцентра в  Вашингтоне
в 10 часов 24 августа. Ждем Вас. Б.-Н.".

   - Смотри-ка! - охнул Джо. - Сам Бенедикт-Наполеон? Они, видно,  считают
тебя и в самом деле важной птицей!..
   - Да, я действительно был слегка разочарован тем, как меня встретили, -
с достоинством сказал я, - но  теперь  я  вижу,  что  меня  просто  решили
поберечь.
   Я понесся к профессору поделиться этим неожиданным известием.
   - Ты понимаешь, что это значит? - спокойно спросил Стэдмен.
   - Ну, не совсем. Потому-то я и пришел к вам.
   - Это самый большой скандал в нашей истории.  Фотографии  Американского
Орла развешаны по всем столбам и  кислородным  киоскам.  Ведь  двести  лет
исполняется и Эмблеме тоже. - Он тяжело  вздохнул.  -  А  теперь  осталось
тринадцать замученных, полудохлых птиц, И отвечаешь за них ты!
   У меня пошел мороз по коже.
   - Подумай об охотниках за сувенирами, - продолжал он,  -  ведь  каждому
понадобится по перу из орлиного хвоста! А  представители  музеев,  которые
понаедут за экспонатами! А любители фейерверков! А эти идиоты  с  ружьями,
которые на все пойдут, лишь бы  пальнуть  в  орла!  А  шутники!  А  просто
любопытные невежды с прожекторами! Я уж не говорю о жуликах, спекулянтах и
психах!..
   - Может быть, вам лучше не ввязываться, - произнес я, глядя в сторону.
   - Мой мальчик, - усмехнулся профессор Стэдмен, взяв меня под руку, -  я
пойду за  тобой  всюду  и  сам  буду  сидеть  в  засаде  с  пулеметом  или
дезинтегратором, где ты только скажешь.
   Мы обнялись. Потом сели и тотчас принялись разрабатывать срочные меры.
   Для начала мы связались по радио  с  властями  Аляски  и  приказали  им
установить круглосуточный кордон вокруг гнездовий американских орлов и  ни
под каким видом туда никого не пускать, даже нефтяников. Власти,  как  мне
показалось, были готовы пойти нам навстречу.
   Обеспечив (как мы надеялись) временную безопасность  орлов  Аляски,  мы
позвонили губернатору Флоридаполиса  и  потребовали,  чтобы  он  тоже  дал
распоряжение о круглосуточном патрулировании в районе сохранившихся на его
территории  трех  гнезд  с  пятью  птицами.  Он,  однако,  был   несколько
обеспокоен: а как быть с частными владениями? Я твердо заявил ему, что это
чрезвычайный случай, что у меня особый приказ Б.-Н.Боннета и что эти птицы
теперь находятся в моем распоряжении. "Ладно,  сделаю  все  возможное",  -
проворчал он. "Сделайте больше", - сказал я и повесил трубку.
   Потом я приступил к сбору  своего  комитета  на  экстренное  совещание.
Члены комитета уклонялись, как могли. Я наивно полагал, что  все,  как  я,
загорятся желанием решить эту  безотлагательную  острую  проблему.  Как  я
ошибался!
   Столь   же   наивно   я   полагал,    что    смогу    позвонить    шефу
Бенедикту-Наполеону,  дабы  уточнить  свои  полномочия  и  посоветоваться.
Однако подняться выше третьего секретаря-референта мне не удалось, да и то
ее автоматический телетаймер прерывал наш разговор после первых семидесяти
пяти слов. В конце концов я подстерег секретаршу на улице.
   Мне было сказано,  что  мои  намеки  на  недостаток  внимания  к  орлам
совершенно   необоснованны.   Наоборот,   орлы   окружены   вниманием!   В
вашингтонском Хранилище научных работ исследованиями, посвященными  орлам,
- завалено целое крыло  флигеля,  две  временных  пристройки,  и  еще  три
контейнера стоят во дворе нераспечатанными.
   Она надвинула кислородную маску и шагнула прочь. У меня екнуло сердце.
   - Но как же я смогу познакомиться со всем  этим  материалом,  узнать  о
сегодняшнем положении дел...
   - В Главном Мозге хранится достаточно информации,  чтобы  за  несколько
дней работы вы получили обо всем представление.
   И она побежала к минибусу.
   Пришлось отправиться в Главный Мозг.  Там  я  отыскал  орнитологическую
секцию,  а  в  ней  -  обширный  угол,  отведенный  семейству   Haliacetus
leucocephalus (отряд соколиных).
   Десять лет назад, когда я работал в университете, меня волновало только
исчезновение милых моему сердцу  певчих  птиц.  Об  орлах  я  тогда  и  не
задумывался. Теперь же я узнал, что уже тогда орлы вымирали на  протяжении
нескольких десятилетий. От  трехсот  с  лишним  тысяч  белоголовых  орлов,
которые насчитывались в 1782 году - каких-то двести лет назад, когда  наши
прадеды изобретали национальную эмблему,  -  осталось  только  тринадцать!
Невозможно! Убийственно! Кощунственно! Охваченный гневом,  я  углубился  в
историю.
   "...К 1975 году, - читал я в одной из выданных Главным Мозгом карточек,
- земельная собственность на Аляске и во Флориде сильно поднялась в  цене.
Это  не  позволило  отвести  сколько-нибудь   значительные   Площади   для
заповедников. Никакой реальной ценности орлы не представляли. Их  отстрела
какой-то мере контролировался, но  применение  пестицидов  продолжалось  и
расширялось".
   Понемногу я успокоился и даже почти поборол  уныние.  Мне  пришлась  по
душе атмосфера Главного Мозга - царящие здесь покой и  тишина,  немедленно
поставляемая информация и весело подмигивающие лампочки на пультах.
   И все же временами меня охватывал ужас. Например, когда я читал  о  том
громадном белоголовом орле, который лениво парил над каньоном,  когда  два
фермера, сидевшие в маленьком самолете, открыли по нему  стрельбу.  Сперва
орлу подбили одно крыло, и он начал  сваливаться  в  штопор,  но  все  еще
пытался подняться и улететь. Ему удалось  попасть  в  восходящий  поток  и
удержаться в воздухе, но подняться выше он не мог, и они  летели  за  ним,
время от времени постреливая, - просто так, для развлечения, - пока он  не
выбился из сил. Потом они любовались, как он штопором падал в реку. По  их
словам, это было потрясающее зрелище - ничего подобного  они  в  жизни  не
видели.
   И тут я вдруг почувствовал, как меня бросило в  жар.  Я  весь  покрылся
каплями пота.
   - Никому нет дела до этих орлов, - бормотал я про себя. - И почему  все
это свалилось на меня? Я не могу... Отвечать никто не  хочет...  На  карту
поставлена моя репутация... Что я могу сделать?
   Я начал припоминать, что мне говорил  профессор.  "Им  только  и  надо,
чтобы птиц хватило на праздник. Не стоит выбиваться из сил".  "Но  я  могу
попробовать", - отвечал я. Он тяжело вздохнул. "Для спасения  белоголового
орла нужны сосредоточенные усилия по  крайней  мере  двух  поколений  -  и
боюсь, что это должны были быть два уже прошедших поколения..."
   Я неожиданно захохотал. Неверными шагами я брел по  залу,  хватаясь  за
пульты, и хохотал как безумный. Люди удивленно  оборачивались,  показывали
на меня пальцами, но я не мог остановиться. И вдруг я понял, что это вовсе
не смех. Поток воздуха от кондиционера ударил меня в лицо,  оно  оказалось
мокро от слез. Шатаясь, я направился к выходу - и увидел стоящую в  дверях
девушку.
   Голубой облегающий форменный костюм делал ее похожей на песочные  часы.
Она стояла, высокая, гибкая, стройная, и от нее словно веяло  прохладой  и
спокойствием. Она взяла меня под руку, проворно отвела на пустынный дворик
и посадила на мраморную скамейку под искусственным кедром.
   - Ну-ну, успокойтесь, - сказала она профессионально участливым  голосом
медсестры. - Сядьте здесь. Прислонитесь к дереву. - Она приложила  руку  к
моей щеке. - У вас жар. Вот примите-ка две таблетки.
   Она присела рядом, не отрывая от меня  заботливого  и  в  то  же  время
немного иронического взгляда. Ее красота не была классической:  вздернутый
нос, пухлые губы. Но увидев, как  она  сидит  на  краешке  скамейки,  чуть
склонившись ко мне, а ветерок слегка  треплет  ее  распущенные  волосы,  я
вдруг  подумал,  что  это  какое-то  таинственное  космическое   существо,
ниспосланное небесами, чтобы поддержать и утешить меня. Мне стало  гораздо
лучше.
   - Все в порядке, - признался я. И, ужасно смутившись, выпалил:
   - Я Алек Фитцсиммонс. Может быть, вы слыхали  -  я  на  прошлой  неделе
прилетел со спутника. Я еще не приспособился к земной жизни. Меня еще ноги
не держат.
   Ее аквамариновые глаза широко раскрылись.
   - Ой! - воскликнула она, всплеснув руками,  как  ребенок,  и  мгновенно
сбросив с  себя  профессиональное  бесстрастие.  -  Вы  правда  тот  самый
знаменитый Фитц? А я ведь все время мечтала вас увидеть! Вот здорово!
   Я скромно кивнул.
   - Вы здесь работаете? - спросил я. - Или  только  сейчас  спустились  с
небес?
   Она звонко рассмеялась.
   - Нет, к небесам я не имею никакого отношения! Меня зовут Либби Лэнг. Я
работаю сестрой милосердия здесь, в медпункте. Мы  не  показываемся,  пока
что-нибудь не случится, поэтому вы меня и не видели. Шизофреники  звереют,
если чувствуют, что за ними наблюдают.
   - Я и не думал, что в этой горе винтов, проводов  и  лампочек  прячутся
живые люди. А сами вы, кстати, не робот?
   - Ну что вы! Можете потрогать, - она приложила мою руку к своей щеке. Я
почувствовал себя как-то странно, и мне захотелось еще раз  ее  коснуться.
Ведь я столько времени не видел настоящей живой девушки!
   - А что вы  делаете?  Нянчитесь  с  винтиками  и  болтиками  и  меняете
предохранители?
   - Дело не в этом. Если кто-то здесь начинает отдавать концы, я бегу  за
реаниматором. Оказываю помощь, если кто-нибудь падает  в  обморок.  Бывают
еще острые приступы агорафобии: когда в ответах Главного Мозга упоминаются
фермы, коровы и прочие  диковины,  агорафобы  начинают  кричать  или  даже
пытаются покончить с собой. Вот и приходится за ними присматривать.
   - Печально.
   - Это еще не все. Хуже всего и чаще всего случаются просто припадки. До
десяти случаев в день.
   - А что это? Обмороки?
   - Не совсем. Некоторые просто  теряют  сознание,  у  других  начинаются
судороги, а кое-кто начинает бушевать и даже крушить все вокруг.
   - А почему?
   - Причины разные. Вообще-то это называется "синдром побочных явлений".
   - А что это такое? - я решил, что через такого посредника знакомиться с
новым миром куда приятнее, чем при посредстве  Главного  Мозга,  и  боялся
только одного - что в любую минуту кому-то может потребоваться ее помощь.
   - Ну, вы ведь знаете, что сейчас существует по меньшей мере  шестьдесят
семь принудительных прививок, которые обязан делать каждый.
   - Когда я улетел, их было только пятнадцать.
   - Каждый год прибавлялись новые.  Забота  о  здоровье  населения,  сами
понимаете. Пытаются создать массовый иммунитет.
   - Против чего?
   - Видите ли, приходится  делать  прививки  от  Черной  Смерти,  Красной
Смерти, Зеленой Смерти и Алой Смерти - все эти болезни от плохой воды.
   - Но ведь рек уже не существует.
   - Не совсем так. Вода из притоков все-таки поступает в  водопроводы.  А
вирусы, о которых я говорю, не  боятся  обработки  и  проскакивают  сквозь
фильтры.
   - Вернусь-ка я, пожалуй, к себе на  спутник,  -  сказал  я,  попробовал
привстать, но не смог. - Впрочем, мне бы хотелось узнать все до конца.  Вы
покорили аудиторию.
   - Ну, раз вы хотите знать... есть еще Оранжевая Смерть, Лиловая Смерть,
Ярко-Зеленая Смерть - это уже от загрязнения воздуха.
   - Это что, массовые удушения? Как было в семидесятых годах?
   - Нет-нет, такого теперь не бывает. Теперь происходит только  медленное
отравление остаточными углеводородами и всякими их  синергистами,  которых
полно в воздухе.
   - С ума сойти,  -  сказал  я.  -  Но  почему  не  обязали  всех  носить
кислородные маски?
   - Пытались обязать, и все несколько лет в них ходили. Но  потом  кто-то
решил, что это - нарушение свободы личности.
   У меня опять заболела голова. И я почему-то надел цветные очки, хотя  в
этом не было никакой необходимости.
   - О, простите! - передо мной снова была сестра  милосердия.  -  Вы  так
побледнели! Я все-таки вызову такси и отправлю вас домой.
   - Нет, нет. Все равно мне нужно осваиваться. Вы начали рассказывать мне
о профилактических прививках...
   - О, они - прекрасная вещь. Вся беда только в  побочных  явлениях.  Тем
более, что неизвестно, какой припадок от какой  прививки,  -  может  быть,
какие-нибудь две прививки действуют так в сочетании с тремя  другими,  или
прививка номер шестнадцать - в сочетании с номером двадцать  девятым,  или
номер двенадцатый...
   - Вспомнил, - перебил я.  -  Еще  при  мне  основали  Институт  лечения
последствий лечения, - это было, кажется, в семьдесят пятом году?
   - Правильно. Но потом и средства  от  побочных  явлений  начали  давать
побочные  явления.  Вот  и  пришлось   организовывать   Институт   терапии
последствий лечения последствий лечения. Это было в восемьдесят втором.
   Ее профессиональная серьезность куда-то исчезла,  она  даже  хихикнула.
Мне тоже стало как-то свободнее.
   - А потом и новые лекарства стали давать реакцию...
   - Ну да, - перебил я, улыбнувшись,  -  и,  наверное,  пришлось  создать
Институт борьбы с последствиями терапии  последствий  лечения  последствий
лечения!
   - Как вы догадались? Но  бланки  и  вывески  стали  вдвое  дороже,  чем
раньше, и тогда придумали новое название - "Институт И Т.Д.". И в три раза
сократили расход на бланки. Вот там-то я и работаю.
   Мне удалось уговорить ее пообедать со мной. По моим  воскресным  мясным
талонам мы получили прекрасное настоящее филе, а по  моей  спецкарточке  -
спаржу с Аляски и мороженое, такое ароматное, что мы даже почти не ощутили
в нем примеси минерального масла.  Я  был  счастлив,  что  могу  с  кем-то
поделиться своими заботами, и рассказал  ей  все  о  своем  назначении,  о
возложенной на меня ответственности и о  чувстве  одиночества,  охватившем
меня при виде полного безразличия моего комитета.
   - Я вижу, вы твердо решили добиться  своего.  Что  ж,  в  таком  случае
делайте все, что можете, и пусть эти гады на вас шипят.  Плюньте  на  них!
Лучше путешествовать в одиночку, чем тащить кого-то за собой!
   - В одиночку! - вскричал я.  -  Мисс  Лэнг,  вы  понимаете,  какая  это
огромная задача? Какая ответственность? Я один просто не смогу справиться!
   - Ну что вы! - ее прохладные пальцы легко прикоснулись к моей руке, как
будто она хотела посчитать мне пульс. Думаю, что она и правда его считала.
Но меня это успокоило.
   В одиннадцать часов я проводил  ее  домой.  В  полумраке  коридора  она
дотронулась рукой до моего лба. Я попытался обнять ее, но Либби  осторожно
увернулась.
   - Я думаю, вам следует принять еще две таблетки, -  сказала  она  своим
профессиональным участливым  тоном.  -  Ни  в  коем  случае  не  спите  на
сквозняке. И ни о чем не думайте. Читайте, пока  не  уснете,  если  у  вас
найдется какая-нибудь книга. А если вам не  станет  лучше,  позвоните  мне
завтра.
   Я  понял,  что  все  ее  поведение,  вся  участливость   носили   чисто
медицинский характер, а наши вечерние развлечения были всего лишь лечебным
моционом. Не знаю почему, но мне на минуту  стало  грустно.  Впрочем,  это
продолжалось недолго. Я был твердо намерен видеться с Либби Лэнг как можно
чаще.


   Пятидесятизвездный  Зал,  венчавший  107-этажное  здание   Космоцентра,
выглядел  очень  торжественно.   Он   был   весь   залит   яркими   лучами
вмонтированных в потолок пятидесяти прожекторов -  по  числу  штатов.  Под
потолком  вращался  громадный  стеклянный  шар,  сверкавший  разноцветными
бликами и отбрасывавший на стены таинственные, причудливые  тени.  Воздух,
специально обогащенный кислородом, придавал необычную бодрость. 24 августа
уже  с  8  часов  утра  на  крышу  здания  один   за   другим   посыпались
правительственные  аэроциклы.  Они  доставляли  на  заседание  научную   и
политическую элиту Америки.
   Ожидая  начала,  все  возбужденно   обсуждали   последние   новости   о
возвращающемся  с  Марса  космическом  корабле.  По  мере  того   как   он
приближался  к  Земле,  новости  день  ото  дня  становились   все   более
волнующими. Это тянувшееся целый год приключение было отличным  материалом
для  газетчиков.  И  даже   когда   очередные   сообщения   задерживались,
обозреватели всегда находили, что рассказать о полете. Ведь это  поднимало
престиж Америки.
   "...Сегодня мы получили новые важнейшие известия с  нашего  знаменитого
космического корабля. Отныне установлено, что  солнце  с  Красной  Планеты
кажется в полтора раза меньше, чем с Земли. До нашего  эпохального  полета
об этом важнейшем факте свидетельствовали только  математические  расчеты;
теперь же он  доказан  окончательно.  Этим  и  подобными  открытиями  наша
космическая  экспедиция  уже  многократно  окупила  все  расходы   по   ее
снаряжению..."
   Но сегодняшние известия бодрости не вселяли и звучали мрачновато.  Один
астронавт вчера умер и был катапультирован. Мы уже  давно  знали,  что  из
одиннадцати человек экипажа один скончался  еще  на  пути  к  Марсу.  Было
известно также, что двое других помешались и одного из них как будто (хотя
об этом и не было официального сообщения) держат чуть ли не в смирительной
рубашке. Но вчера умер еще один. И это был сам капитан Клекстон!
   - Тише, тише, что-то передают!  -  воскликнула  женщина  с  портативным
приемником.
   Все замерли в ожидании, а она крепче прижала наушники.
   - "Выяснилось, что астронавт Клекстон в течение некоторого времени  был
нездоров... но никто не предполагал, что  болезнь  серьезная.  Диагноз  не
сообщается... Лазерная кремация состоялась в четыре пятьдесят пять утра...
Дальнейшие сообщения будут передаваться по мере их получения..."
   Она озадаченно огляделась вокруг и жалобно сказала:
   - Какой ужас!
   - А если никто не вернется? - спросил какой-то мужчина. - Что  будет  с
запечатанным контейнером?
   Настроение у всех было подавленное.
   Но плохо ли, хорошо ли, а заседание Национального  Юбилейного  Комитета
должно было идти своим чередом. Оказывается, планы юбилейного  празднества
обсуждались уже давно.
   - На местах  собрания  идут  вот  уже  два  года,  -  объяснил  мне  со
снисходительной усмешкой один  попавшийся  мне  на  глаза  знакомый.  -  А
Национальный  Юбилейный  Комитет  собирается  каждые  два  месяца.   Здесь
решаются  самые  важные  вопросы.  Ну,  возьмем  хотя   бы   трибуны   для
представителей  штатов  -  они,  знаете   ли,   должны   быть   совершенно
стандартными, а то, знаете ли, тут и до гражданской войны недалеко.
   Я понимающе улыбнулся.
   - Потом нам приходится утверждать форму  шлемов  для  полицейских:  они
все,  конечно,  национальных  цветов  -  красно-бело-голубые,  но  вы   же
понимаете, нельзя допускать, чтобы красные полосы были  шире  других,  как
кое-кому хотелось бы...
   Он заложил руки за спину, отвернулся к окну и вздохнул:
   - Ох! И чего только нам не приходилось решать... Вот хоть эти  споры  о
расцветке купальников для конкурса на звание "Мисс Марс"! Какие они должны
быть - красные, белые или голубые? И так далее, и так далее, и так далее -
споры, споры, споры, работа, работа, работа, решения, решения, решения...
   Заседание началось с доклада  председателя  Национального  Комитета  по
подготовке парадного ужина.
   И тут  послышались  крики,  потом  кто-то  включил  громкоговоритель  в
коридоре. Делегаты вскочили со своих мест и, толкаясь, бросились к дверям.
   Оказалось, что женщина с  приемником  тихонько  вышла  из  зала,  чтобы
послушать новости о марсианской  экспедиции,  и  вдруг  упала  в  обморок.
Сидевшие  возле  дверей  вышли  посмотреть,  в  чем   дело,   и   включили
громкоговоритель. А теперь со всех стен гремели устрашающие известия.
   "...Теперь совершенно ясно: что-то случилось! Полет продолжается  точно
по расписанию, минута в минуту. Видимо, дело не в технических  неполадках.
По сведениям, исходящим из  штаба  полета,  можно  сделать  вывод:  что-то
случилось с экипажем... Говорят, что  с  корабля  были  приняты  по  радио
стоны, потом громкий крик боли, а потом связь прервалась на час сорок одну
минуту!
   ...По утверждению радистов, позже связь была установлена, но с большими
искажениями. Никаких объяснений происходящего получить не удалось..."
   Кто-то вскочил на стул, размахивая руками.
   "Внимание! Внимание! -  надрывались  динамики.  Стало  тихо.  -  К  нам
поступило официальное сообщение Космоцентра. Цитирую:  "Вопреки  ложным  и
безответственным заявлениям, корабль марсианской экспедиции не  испытывает
никаких  затруднений.  Он  идет  точно  по  курсу  и  прибудет  в   полном
соответствии с намеченной программой - между десятью утра и десятью вечера
16 сентября, увенчав своим прибытием наш величайший  праздник.  Повторяем:
космический корабль не испытывает никаких затруднений! Любые другие  слухи
являются грубой клеветой, злобной провокацией, подрывной деятельностью, не
имеют под собой почвы к непатриотичны". Это пока все, леди и  джентльмены.
Вы слушали наш репортаж из штаба полета".
   Вздох облегчения прошел по замершей  толпе.  Люди  снова  зашевелились,
кто-то выключил  громкоговорители.  Все  виновато  заняли  свои  места,  и
заседание продолжалось.
   Делегаты с мест один за другим требовали слова, чтобы доложить о  своей
деятельности в честь Двухсотлетия. Представитель Аризоны  гордо  заявил  о
полной реконструкции видового павильона, который был несколько  лет  назад
построен  на  краю  Великого  Каньона  и  к   которому   теперь   добавили
бетонированные стоянки для аэровозов и скиммеров. Представитель  Нью-Йорка
сообщил  о  судьбе  бывшего  Ниагарского  водопада.  Полное  использование
водопада  для  получения  гидроэнергии  вызывало  немало  хлопот.   Теперь
управлению Ниагары удалось создать великолепную новейшую систему,  которая
удовлетворит всех  туристов:  нажав  кнопку  и  заплатив  сущий  пустяк  -
пятьдесят центов, турист пускает в водопад десять галлонов настоящей воды;
за доллар можно полюбоваться двадцатью пятью  галлонами  воды,  а  большая
делегация может за пятьсот долларов наслаждаться зрелищем целого  водопада
в течение пятнадцати минут!
   Делегат   от   Калифорнии   рассказал   о   том,   как   охраняются   и
восстанавливаются прибрежные леса. Знаменитые калифорнийские секвойи почти
все погибли еще в семидесятых годах. Осталось всего девяносто семь древних
гигантов.  Корпорация  "Красоты  Древности"   взяла   этих   полусгнивших,
искалеченных ветеранов под свою опеку и  реставрировала  их.  Там  создана
настоящая страна чудес, музей  американской  старины,  непревзойденный  по
своей учебной и развлекательной ценности. Внутри этих деревьев  выдолблены
старинная дубильня, амбар, кузница, пекарня,  мастерские  по  производству
свечей и мебели, пивной  зал  и  старинная  галантерейная  лавка,  таверна
колониальных времен и пуританская часовня...


   На следующий день я позвонил губернаторам Флоридаполиса и Аляски, чтобы
узнать, как поживают мои подопечные. Мне сообщили, что они живы и здоровы.
На всякий случай я решил сам съездить и во Флоридаполис, и  на  Аляску.  Я
считал своим долгом лично проинспектировать  все  кордоны  вокруг  орлиных
гнездовий. Кроме того, я собирался реквизировать все огнестрельное оружие,
находящееся в частном пользовании у местного населения, и  устроить  смотр
вооруженной охране. Всем сторожам нужно  было  отдать  приказ  стрелять  в
каждого, кто будет приставать к орлам, - если не в  самые  уязвимые  части
тела, то, во всяком случае, в достаточно уязвимые,  чтобы  обратить  их  в
бегство.
   Я проработал до полудня, а потом решил немного отдохнуть и отправился в
Главный Мозг, чтобы пригласить Либби Лэнг обедать.
   Там стоял обычный приглушенный шум, в котором тонули звуки  моих  шагов
по плиточному полу. И вдруг я услыхал человеческие стоны, время от времени
переходившие в жалобный вой.
   У меня заколотилось сердце, и я бросился вперед, с трудом протискиваясь
сквозь равнодушную толпу зевак.
   На полу лежала женщина - не  молодая,  но  и  не  старуха.  Выпачканная
накидка упала ей на плечи, черные спутанные волосы  рассыпались  по  полу,
лицо, почему-то пожелтевшее, исказили судороги, а  глаза  горели  безумным
страхом, словно перед ней открылось нечто невообразимо ужасное.
   - Помогите! - закричал я. Но  никто  не  шелохнулся.  Толпа  сгущалась.
Потом из толпы вышла Либби с медицинским саквояжем в руке.
   - Слава богу, - сказал я и быстро  отступил,  пропуская  ее  к  лежащей
женщине.
   Два человека в форме оттеснили толпу.
   - Это Ярко-Зеленая Смерть, - сказала  Либби  через  плечо  и  подложила
женщине под голову маленький коврик. Больную продолжало  трясти,  судороги
усилились, но стоны стихли.
   - Ничего не поделаешь, - вздохнула Либби. - Это конец. Поражены и  мозг
и периферическая нервная система.
   - Чем? - спросил я, чувствуя, как у  меня  пересохло  в  горле.  -  Чем
поражены?
   -  Воздушными  загрязнениями.  Она  ходила  без  маски.  Так  долго  не
протянешь. - Она многозначительно поглядела на меня, потом  начала  искать
что-то в своем саквояже. Наполнив шприц, она  приподняла  руку  женщины  и
ловко всадила иглу.
   Руки женщины перестали  биться,  голова  откинулась  в  сторону,  глаза
погасли.
   - Что это был за укол, Либби? - спросил я. У  меня  мороз  пробежал  по
коже.
   - Смертельная доза, - сухо ответила Либби.
   Она поднялась, двое санитаров подошли к женщине,  сложили  ей  руки  на
груди, положили ее на тележку и увезли.
   - Смертельная? - переспросил я. - Либби, ты хочешь сказать...
   - Да. Смертельная.
   - Но как ты... как ты могла?
   - Это входит в мои обязанности, - ответила Либби. - Не думаешь  ли  ты,
что в больницах хватает мест для неизлечимых?
   - Я, конечно, понимаю. Но как ты могла...
   - Тебе что, предъявить разрешение? - спросила она, нервно рассмеявшись,
и вдруг опустилась на стул.
   - Послушай, - сказала она, - я креплюсь, как могу. Я знаю,  что  должна
это делать. А теперь являешься ты, и я из-за тебя опять все это переживаю,
как десять лет назад...
   Слезы потекли у нее между пальцев.
   -  Пожалуйста,  прости  меня,  -  взмолился  я.  -   Я   просто   плохо
ориентируюсь... Тут все так переменилось... Пойдем отсюда!
   - Пойдем, - ответила Либби,  сердито  вытирая  глаза.  Мы  поспешили  к
двери. Воздух, насыщенный серой, впился нам  в  глаза,  и  мы  оба  надели
маски.
   - Послушай, давай пойдем в подземный ресторан.
   Мы зашли в маленький, уютный зал и сели  у  окна.  Столы  были  накрыты
красными скатертями, а на окне колыхалась клетчатая занавеска. Мы  набрали
свой заказ по автомату, но разносили еду смазливые официантки  с  длинными
острыми  ушами  и  маскарадными  хвостами.  И  я  потратил  остаток  своих
спецталонов на аляскинскую клубнику к кофе.


   Состав Комитета по Орлам был более чем  странным.  В  него  вошел  один
политик, один бизнесмен - владелец  заводов  искусственных  деревьев,  три
университетских деятеля, и  всего  один-единственный  орнитолог  и  вообще
один-единственный биолог - я! И когда я шел по коридору в зал,  отведенный
для заседания, меня одолело такое острое предчувствие  грядущего  провала,
что пришлось остановиться возле  автомата  с  водой  и  принять  несколько
успокаивающих таблеток. К счастью, мне вспомнился профессор Стэдмен, и это
меня несколько ободрило: в конце концов, я всегда могу обратиться  к  нему
за поддержкой и советом...
   -  Наша  сегодняшняя   задача,   джентльмены,   -   начал   я   заранее
отрепетированную  речь,  -  заключается   в   разработке   планов   защиты
Американского  Орла,  нашей  национальной   эмблемы,   в   течение   всего
угрожающего  периода   празднования.   Перед   нами   гигантская   задача,
джентльмены. Сегодня на всем континенте осталось лишь тринадцать  орлов  -
последние остатки великой и мужественной расы!
   - Мы должны уберечь их, -  сказал  доктор  Наттолл  из  Калифорнийского
университета. - Не будем больше терять время! - И тут он  многозначительно
поглядел на мистера  Балли,  политического  воротилы  из  Чаттануги.  -  Я
предлагаю   немедленно   организовать    двухгодичную    исследовательскую
программу.
   - Но, джентльмены, ведь мы - чрезвычайный комитет! - возмутился я. - Мы
собрались здесь,  чтобы  разработать  планы  защиты  орлов  именно  в  дни
праздника.  Насколько  я  понимаю,  их  нужно  оберегать  от  прожекторов,
опрыскиваний, охотников, отравленной рыбы, строителей и даже зевак. Я  уже
связался с губернатором Аляски и получил  его  твердое  обещание  защитить
восемь  орлов,  находящихся  на  его  территории.  Я   говорил   также   с
губернатором Флоридаполиса...
   - Ну да. На Аляске этих птиц уже поймали и посадили в большую,  прочную
клетку,  -  подтвердил  доктор  Поддл  из  "Чидетройт  Дайнэмикс".  -   На
аляскинцев всегда можно было положиться.
   Я не поверил своим ушам.
   - Конечно, - добавил он  успокаивающе,  заметив  мое  отчаяние,  -  они
охотно продадут нам несколько штук по десять тысяч долларов за птицу, если
мы захотим использовать их на праздновании с просветительскими целями. Мне
об этом сообщил коллега из тамошнего университета.
   Меня охватил ужас.
   - По-моему, вполне разумная цена, - пробормотал доктор Поддл.
   - Уцелевшие орлы существуют не для продажи! - заорал я. - Им нет  цены!
Я потребую от губернатора немедленно их  освободить!  А  во  Флоридаполисе
вокруг каждого гнезда нужно создать охранную  зону  диаметром  по  меньшей
мере в полмили.
   - Но с расстояния полмили никто ничего не увидит, - раздраженно прервал
меня мистер  Балли.  -  Миллионы  людей  соберутся  на  побережье  в  день
праздника! И это же одно  из  зрелищ,  ради  которого  они  туда  приедут,
правильно? Это гвоздь программы!..
   Его перебил мистер Финк, владелец заводов по изготовлению искусственных
деревьев.
   - По-моему, неплохо было бы  рассадить  этих  птиц  на  верхушках  трех
громадных искусственных сосен где-нибудь поблизости от места,  где  должна
приземлиться марсианская экспедиция. Я, конечно, ни цента не возьму за эти
сосны, - это, как вы понимаете, мой  дар.  Наши  сосны  в  последние  годы
значительно усовершенствованы:  мы  удвоили  количество  игл,  сделали  их
огнестойкими, грызуностойкими, жаростойкими, хладостойкими,  цвет  выверен
по еще сохранившимся живым деревьям...
   - Это, конечно, весьма великодушно, - попытался прервать его я,  но  он
упорно продолжал:
   - А кроме того, они  солнцестойки,  дождестойки,  воздухостойки,  и,  я
уверен, можно эти три сосны опрыскать специальным раствором  (снова  -  ни
цента!), чтобы сделать их еще и орлостойкими. Мы по праву  гордимся  нашей
продукцией - сосны, высящиеся среди бетона,  право,  волнующее  зрелище  -
представляете, джентльмены... При свете прожекторов  величественные  птицы
предстанут перед нами во всем своем  древнем  великолепии!  Представляете?
Конечно, - добавил он, - их надо будет приковать к гнездам, чтобы  они  не
удрали. Но, думаю, с земли цепей никто не увидит даже в бинокль.
   До сей минуты остальные члены Комитета еще  сидели  -  правда,  как  на
иголках, еле сдерживаясь, но тут их прорвало.
   - Отвратительно! Варварство! Невежество! - закричали они в один голос.
   - Эти птицы - научная реликвия! Мы собрались здесь, чтобы их  защитить.
Я предлагаю поймать их и выставить  в  Смитсонианском  музее,  -  заключил
доктор Поддл.
   Я пришел в полное изнеможение. Голова у  меня  раскалывалась,  пришлось
принять еще несколько таблеток. А коллеги спорили между  собой,  не  слыша
друг друга.
   - Прошу обдумать мои предложения! - Я попытался их перекричать,  но  на
меня никто не обратил внимания. И тогда я совершил  поступок,  доселе  для
меня совершенно  невероятный:  я  сломал  председательский  молоток  точно
посередине.
   Все замерли. Я сам немного испугался, а потом громко заявил:
   - Предлагаю  организовать  вокруг  каждого  из  трех  гнезд  постоянную
неприступную запретную зону, исключающую любое  вмешательство  человека  в
жизнь орлов, независимо от целей. Всякая попытка  нарушений  установленных
границ должна караться заключением в подводную тюрьму по меньшей  мере  на
десять лет без права ходатайства о помиловании.
   Никогда раньше не приходила мне в голову  мысль  о  таких  драконовских
мерах, но тут я почувствовал, что спасти орлов можно только так.
   Они молча уставились на меня, но я сказал, что должно быть принято  все
или ничего. Все или ничего! В противном случае я тотчас слагаю с себя  все
полномочия, а истребление Американского Орла, нашей национальной  эмблемы,
навсегда останется на совести остальных членов Комитета...
   Мои предложения были приняты тремя голосами против двух.  Мистер  Балли
насупился.
   - Но орлы неотделимо связаны со всем праздником, - пробурчал он. - А вы
загоняете тварей в какой-то темный угол, где никто их и увидеть не сможет.
Мне кажется, они заслуживают настоящего, большого бенефиса!
   - Я же говорил, что не хочу брать  деньги  за  деревья,  -  пробормотал
мистер Финк. - Все, чего  мы  бы  хотели,  -  упоминание  о  вкладе  нашей
фирмы...
   Он продолжал твердить это, пока я не захлопнул перед ним дверцу лифта.
   Через  день  после  заседания  Комитета  по  Орлам  я  получил  ужасное
известие. Восемь пойманных орлов, которых аляскинцы так  и  не  выпустили,
были обнаружены в клетке мертвыми. Они бились головой и крыльями о прутья,
пока не погибли.
   До празднества оставалось уже десять дней. Машина вертелась  быстрее  и
быстрее - это особенно было заметно по выручке пивных и ресторанов.  Толпы
на улицах все прибывали. Даже подземный город кишел людьми, хотя  цены  на
все, за исключением почтовых марок и воды, были там вдвое и втрое  больше,
чем наверху. Множились нарушения порядка, несчастные случаи и драки.
   Возле кислородных киосков уже  запасали  горы  носилок  и  готовили  на
случай  необходимости  санитарные  аэровозы.  Ходили  слухи  о   возможных
волнениях.
   Я отсиживался дома и принял твердое решение в этот  день  не  лезть  на
парады, не ходить на встречу марсианской экспедиции и вообще не высовывать
носа на улицу.
   В космоцентре царило удивительное спокойствие, во всяком случае, оттуда
наружу не просачивались никакие тревожные  известия.  Говорили,  что  Б.Н.
поселился в подземелье возле центра связи и не покидает  своего  поста  ни
днем, ни  ночью.  Время  от  времени  его  мощный  бас  гремел  в  уличных
громкоговорителях всей страны. Но это было похоже на магнитофонную  запись
- каждый раз  одно  и  то  же:  полет  проходит  нормально,  все  отлично,
приближается величайший триумф в истории космоса!
   А у меня хватало поводов для  беспокойства.  Я  то  и  дело  звонил  во
Флоридаполис. Ограждения поставили, хотя это и влетело комитету в копейку.
Мне постоянно тыкали в глаза, что мы нарушаем права собственности.  Но  мы
все-таки добились своего после того, как  разрешили  развесить  на  ограде
рекламные объявления.
   7 сентября я полетел во  Флоридаполис,  чтобы  лично  проинспектировать
охранные сооружения. На просторной поляне  возле  озера  стояло  несколько
дубов и сосен, которых каким-то чудом пощадили бульдозеры. Двадцатифутовый
забор, колючая  проволока  -  все  было  на  месте.  Вокруг  патрулировала
вооруженная до зубов охрана. Но птиц не было видно. Я, собственно, на  это
и не надеялся. Орлы здесь - в этом меня заверили сторожа. Было видно,  что
они твердо намерены выполнить свою задачу и считают ее  для  себя  большой
честью.
   Я вернулся домой в семь  вечера.  А  на  следующий  день,  8  сентября,
вылетел на Аляску. Эту поездку я откладывал как мог, но больше тянуть было
нельзя. На Аляске я провел ровно столько  времени,  сколько  понадобилось,
чтобы  забрать  покрытый  флагом  ящик  с  окровавленными  трупами  восьми
огромных птиц - последних, которых видело небо Арктики. Понимая, что нужна
какая-то торжественная церемония, я нахально попросил - и тут же получил -
разрешения перевезти ящик в Вашингтон на специальном самолете президента с
почетным   эскортом.   Там   я   передал   драгоценный   груз    хранителю
Смитсонианского музея. Когда  орлов  укладывали  в  склеп,  ни  надгробных
речей, ни оркестра, ни салюта не было - всего лишь почетный караул и мы  с
хранителем. Но и  эта  простая  прощальная  церемония  произвела  на  меня
большее впечатление, чем многие помпезные похороны.
   10 сентября я снова посетил орлиный  заповедник  во  Флоридаполисе.  На
этот раз я решил сидеть в укрытии до тех пор, пока не увижу хотя  бы  одну
из этих пяти бесценных теперь птиц. К тому времени,  которое  мы  когда-то
называли закатом солнца, я устал от бесплодного ожидания в неудобной позе,
как вдруг кто-то из сторожей указал на несколько крохотных  темных  точек,
спускавшихся из облаков. Кружившиеся в небе точки становились все больше и
больше, и наконец я смог различить широко раскинутые  двухметровые  черные
крылья  птиц,  которые,  накренившись  на  ветру,  снижались  по  медленно
сужавшейся спирали.
   Еще ребенком я видел, как парит белоголовый орел. Почему этот  небесный
хищник вселяет своим видом такое глубокое чувство в  душу  человека?  Есть
много  птиц  более  стройных  и  красивых,  легче  приручаемых   и   более
дружелюбных. Но нет птицы более величественной, чем белоголовый орел...
   Медленно кружились огромные птицы, как будто время для  них  ничего  не
значило. Я подумал о тех тысячах и миллионах лет,  на  протяжении  которых
такие же орлы точно  так  же  кружили  над  долинами  и  лесистыми  горами
первобытной Америки, купаюсь в свежем ветре, в чистом синем горном небе, -
неотъемлемая часть нашей природы.  Из  всех  орлов,  чьи  хищные  глаза  и
вздыбленные перья когда-либо украшали гербы королей и  государств,  только
эти, белоголовые, безраздельно принадлежали одной Америке. Их, повелителей
неба, независимых, бесстрашных,  величественных,  республика,  когда  была
молода, избрала своим символом. Теперь они перестали быть ее символом.  Им
на смену пришел технологический "орел", нелепое и скрипучее  создание  рук
человека. Символического в орлах  осталось  только  одно  -  то,  что  они
вымирали. В мире, принадлежащем технике, не осталось места живой природе -
так же, как и величию, бесстрашию, независимости, гордости.
   Одиночество этих пяти последних могикан потрясло меня до глубины  души.
Но вот они разлетелись - и одна  пара,  снижаясь  кругами,  направилась  к
высокой сосне, стоявшей поблизости от меня. Я видел  в  бинокль,  как  они
спускались к себе в  гнездо,  выставив  вперед  седые  головы,  растопырив
когтистые лапы, как выпущенные самолетные шасси. То была  истинная  поэзия
движения: колебания  их  крыльев  напоминали  волнообразные  движения  рук
гавайских танцовщиц или  медленное  качание  огромных  пальмовых  листьев,
овеваемых тропическим пассатом.
   Хриплый шепот сторожа вернул меня к действительности.
   - Знаете,  я  всегда  рад,  -  сказал  он,  -  когда  вон  тот  молодой
возвращается. Пока у них еще черные головы, они всегда попадают  под  пулю
первыми.
   Он показал мне бочонок  со  свежей  рыбой,  только  что  полученной  из
рыбопитомника.  По  моему  распоряжению  орлов   кормили   только   рыбой,
специально очищенной от  микробов  и  остатков  ядохимикатов.  Я  еще  раз
просмотрел,  цело  ли  проволочное  заграждение.  У  меня  было   странное
предчувствие:  надо  бы  остаться  здесь,  поблизости  от  бесценных  моих
подопечных... Но меня ждал аэровоз, и я щедро дал сторожу на чай.
   - Не волнуйтесь, я жизни не пожалею, чтобы их уберечь, - сказал  он.  Я
улетел, почти успокоенный.
   И тут, будто  в  наказание  за  мою  самоуверенность,  произошло  самое
ужасное. На следующее утро мне  позвонил  с  аэродрома  доктор  Поддл.  Он
сообщил, что как член Комитета по Орлам счел своим долгом отложить дела  и
провести  хотя  бы  один  из  этих  последних  решающих  дней  в   орлином
заповеднике.
   - Было бы  просто  странно,  -  сказал  он,  смущенно  усмехнувшись,  -
состоять в комитете по охране птиц, которых никогда в жизни не видел.
   Меня порадовала такая добросовестность, и я  перевел  ему  по  телефону
деньги на расходы.
   Доктор Поддл вернулся из Флоридаполиса после обеда  -  гораздо  раньше,
чем я ожидал. С пепельно-бледным лицом он вбежал в кабинет,  где  я  сидел
над своим докладом. Повалившись на стул, он прерывающимся голосом сообщил,
что только что был свидетелем гибели одной из оставшихся пар орлов.
   - Они умерли в страшных судорогах, - сказал он.  -  Я  все  видел.  Это
ужасно!
   И он сам начал как-то странно подергиваться.
   - Не может быть! - пробормотал я,  чувствуя,  как  пол  уходит  у  меня
из-под ног. - Боже мой, не может быть!
   - Я это видел! Видел! В бинокль! Это все ДДТ -  помните,  как  погибали
малиновки? Но вы же  как  будто  приказали  кормить  их  свежей  рыбой  из
питомника, - ведь в ней же нет ядохимикатов?
   - Это верно, - обреченно сказал я. - Но ведь ядохимикаты накапливаются.
Они накапливаются долгие годы. Долгие годы...
   Окна закачались у меня перед глазами.
   - Эти яды уже почти двадцать лет как изъяты из продажи, - возразил он.
   - Но  никаким  законом  нельзя  извлечь  их  из  почвы,  воды  и  живых
организмов. Слишком поздно!
   - И мне довелось это видеть. Мне! - Доктор Поддл встал, быстро вышел  и
вернулся с черным чемоданчиком.
   - Вот они, - сказал он,  открывая  крышку.  -  Толпа  добежала  до  них
раньше, чем мы со сторожами. У них тоже у всех были  бинокли.  Как  только
упала первая птица, все бросились к ней. Изгородь повалили прежде,  чем  я
успел опустить бинокль!
   Пораженный ужасом, я глядел на то, что было в чемодане.
   - Охотники за сувенирами, - сказал он.
   Я увидел две голые белые птичьи тушки. Орлы были ощипаны дочиста.
   Всю комнату заволок какой-то серый  туман,  в  котором  плавали  черные
точки. Я потерял сознание.


   Открыв глаза, я обнаружил, что лежу на старом кожаном диване в кабинете
профессора Стэдмена. Сам Стэдмен стоял рядом.
   - Как я сюда попал? - спросил я слабым голосом.
   - Меня вызвал доктор Поддл. Я примчался в штаб-квартиру и  привез  тебя
сюда.
   - А где орлы?
   - В холодильнике.
   - Пустите меня, я встану. Я должен встать!
   Я поднял голову и увидел, что на мне - халат профессора.
   - Нет, тебе пока нельзя вставать. Фитц, ты здесь лежишь  уже  несколько
дней. Сегодня пятнадцатое.
   - Что-о?
   - Да. За тобой ухаживала сиделка. Я не дал тебя забрать отсюда.
   У меня на глазах навернулись слезы.
   - Спасибо, - прошептал я.
   - Не за что. Но ты ничего не ел. Сейчас я принесу тебе бульон и немного
чаю.
   Я подкрепился, и  мне  стало  немного  лучше.  Три  часа  спустя  мы  с
профессором уже сидели в правительственном самолете, направляющемся на юг.


   ...Орлы покинули все три свои гнездовья.
   Одну за  другой  мы  облетели  охранные  зоны,  пустые  и  заброшенные,
окруженные со всех сторон голой, вытоптанной землей.
   У третьего гнезда мы нашли единственного  оставшегося  на  своем  посту
сторожа.
   - Что случилось с орлами? - спросили мы, задыхаясь от волнения.  -  Где
та пара, которая жила в этом гнезде?
   - Ночью  кто-то  осветил  их  прожектором.  Они  испугались  и  куда-то
улетели, - мрачно ответил сторож.
   - Надеюсь, они еще найдутся, - простонал профессор.
   - Уже нашлись, - сказал сторож, опустив глаза. - Оба тут.
   - Что значит "тут"? Где они? - закричал я.
   Он ткнул пальцем в старый ящик из-под телевизора,  стоявший  рядом.  Мы
бросились к ящику и открыли его.
   - Их подстрелили? О боже, их подстрелили! - повторяли мы снова и снова.
Потом мы набросились на сторожа.
   - Как вы могли это допустить?
   - Ничего нельзя было сделать. Стрелял кто-то из парка.  Мне  их  принес
мальчишка. Я дал ему доллар.
   Потрясенные, мы отвернулись.
   - Послушайте! - сказал сторож с надеждой. - Остался еще один - молодой!
Он цел и невредим! Сразу, как только это случилось, мы  залезли  наверх  и
поймали его сетью, спящего.
   - Где он? - спросил профессор Стэдмен ужасным голосом.
   - Сейчас покажу. Он в такой  красивой  клетке!  Вы  сразу  успокоитесь,
когда ее увидите. Пойдемте.
   Последний орел был выставлен для обозрения в пышном зале расположенного
по соседству банка, на возвышении,  окруженном  толпами  зрителей.  Клетка
была похожа на миниатюрный средневековый  замок,  только  в  его  передней
стене было сделано отверстие,  перегороженное  золотыми  прутьями.  Четыре
башенки по  углам  сверкали  в  лучах  прожекторов  золотой  филигранью  и
перламутром. На них развевались американские флаги. Восхищенный шум  толпы
заглушал звуки музыки, лившейся из-под потолка.
   - Вот это да! - говорили вокруг.
   - Удивительно! Колоссально, правда?
   - И как губернатор сумел это соорудить всего за одну ночь!
   - Вот что могут сделать новые машины. На все про  все  -  только  шесть
часов.
   - А проект составил сам губернатор, - объяснил нам вполголоса  один  из
полицейских, охранявших клетку. - Он всю ночь не спал.
   Если бы мы не взяли с собой двух полицейских, пробиться к клетке нам бы
не удалось. Подойдя поближе,  мы  разглядели  на  дверях  замка  небольшую
надпись: "В честь нашей эмблемы  и  в  память  великого  Двухсотлетия.  От
Флоридаполиса. Джон Дж.Маффит, губернатор".
   - А вы знаете, из чего сделана вся эта громадная  клетка?  -  прошептал
наш полицейский. - Вся эта громадная клетка сделана из  чистейшего  литого
золота! И сколько, по-вашему, она стоила?
   Больше я ничего не слышал. Я опустился на колени, затаив дыхание,  и  с
бешено бьющимся сердцем заглянул в клетку. Я увидел орла -  взъерошенного,
прижавшегося к задней стенке замка, но живого! Он сверкнул на нас  глубоко
сидящими злыми глазами. Профессор  накинул  на  решетку  покрывало.  Вздох
разочарования послышался из толпы.
   Как мы вытащили оттуда эту чудовищную клетку, я не помню. Помню  только
двойную  цепь  полицейских,  которые  оттесняли  толпу,  когда  мы  шли  к
самолету. Помню еще, как в моем мозгу молотом билось  одно  слово,  только
одно слово: "Последний,  последний,  последний!.."  Последний  в  Америке.
Последний во всем мире. Последний во всей бесконечной вселенной!
   Мы доставили орла в аэропорт Олбскетрой. Там все уже было  готово.  Нас
ждал пустой ангар, чисто убранный и устланный свежей  соломой.  По  нашему
приказанию, несколько листов кровли было  снято,  чтобы  орел  мог  видеть
небо,  когда-то  служившее  ему  домом.  Были  запасены  свежая  рыба   из
питомника, чистая солома и вода из горных  ручьев;  мы  даже  поставили  в
ангаре большое зеркало, надеясь, что с ним орлу будет  не  так  одиноко  и
страшно. До завтра больше ничего сделать было нельзя.  Мы  заперли  ангар,
поставили вокруг него охрану из президентских  телохранителей  и  неохотно
разошлись.
   - Нужно устроить  для  него  заповедник,  специальный  парк,  -  сказал
профессор. - Может быть, привезти несколько  рыжих  орлов  из  Калифорнии,
чтобы ему было повеселее.
   Я  послал   одного   из   часовых   с   распоряжением   выключить   все
громкоговорители.  Музыка  мгновенно  стихла.  Аэровоз  доставил  нас   на
квартиру профессора. Я  почувствовал  себя  таким  измученным,  что  сразу
завалился в постель.


   На следующий день - день Двухсотлетия - я уже в шесть часов утра был  в
аэропорту и бегом бежал к ангару, вокруг которого по-прежнему мерно шагали
часовые. На полпути меня догнал  посыльный  в  форме  секретной  службы  и
протянул пакет, собственноручно подписанный  шефом.  Охваченный  нехорошим
предчувствием, я машинально отошел на полагавшиеся по уставу восемь  шагов
от ближайшего постороннего, сломал печать и прочел:
   "Сэр, Вас приглашают немедленно явиться в центр космической  связи  для
консультации. Возникшая экстренная ситуация  требует  Вашего  присутствия.
Б.Н.Боннетт".
   Я поглядел в сторону ангара - он был окружен  надежными  часовыми.  Все
полеты над аэропортом были  отменены.  Радио  молчало;  над  летным  полем
царили тишина и спокойствие. Я  отмахнулся  от  аэровоза,  который  привез
посыльного, и, прихрамывая, побежал в направлении штаб-квартиры.
   После долгих блужданий по лабиринту коридоров,  за  время  которых  мне
пришлось трижды подниматься и опускаться на  лифте,  трижды  подвергнуться
строгой проверке документов и один раз - вежливому  обыску,  миновать  две
толстых стальных двери и шесть  раз  расписаться  в  каких-то  книгах,  я,
наконец,  вошел  в  святая  святых  центра  космической  связи  -  в  штаб
управления марсианской экспедицией, которая в этот самый день должна  была
победоносно закончиться.
   Комната от пола до потолка была заставлена разнообразной техникой. Ярко
светили голубые  люминесцентные  лампы,  а  на  панелях  приборов  мерцали
красные сигнальные огоньки.  Впереди  всех,  у  пульта,  сидел  сам  Б.Н.,
который даже встал, увидев меня, и молча со мной поздоровался. Вид у  него
был измученный, глаза красные. Рядом с  ним  я  заметил  трех  первых  его
заместителей. Остальных заместителей, от четвертого до десятого, я не знал
в лицо, но и они наверняка были здесь. Позади сидела  блестящая  свита  из
двух десятков специалистов по космосу и толпы космических  медиков  -  все
нобелевские  лауреаты  с  мировыми  именами.  Зачем  я  понадобился  этому
собранию знаменитостей?
   Шеф указал мне на свободный складной стул  в  заднем  ряду.  Перекрывая
писк и визг радиосигналов, он сказал:
   - Мистер Фитцсиммонс, мы пригласили вас сюда в надежде, что вы  сможете
высказать  какие-нибудь  соображения  по  поводу  происходящего  на  борту
корабля. За время вашей долгой работы на спутнике, в условиях невесомости,
вы, вероятно, накопили бесценный опыт, который может прояснить сложившуюся
катастрофическую ситуацию.
   Я онемел от изумления, но тут же пришел в себя.
   - Я к вашим услугам, сэр, - сказал я  и  сел.  Никто  ко  мне  даже  не
обернулся, лица у всех были серьезные и мрачные.  Я  почувствовал,  что  у
меня  по  спине  побежали  мурашки.  Через  несколько  часов   марсианская
экспедиция должна была приземлиться, но  там,  кажется,  произошло  что-то
ужасное!
   Все  сидели  молча  -  слышался   только   визг   и   мяуканье   радио.
Прислушавшись, я вздрогнул: в шуме космических помех мне вдруг  почудились
человеческие голоса.
   - Отвечайте... отвечайте... отвечайте... - повторяли они без  конца.  -
Помогите... помогите... помогите...
   Неподвижные фигуры вокруг меня сидели с напряженными, каменными лицами,
чуть наклонившись вперед. Неужели никто не слышал того, что сейчас услышал
я?
   - Помогите... ради... бога... дайте посадку... посадку... посадку...
   Это было похоже на галлюцинацию. Но тут я услышал голос шефа:
   - Скажите, мистер Фитцсиммонс, не пришлось ли вам за десять лет  вашего
пребывания в космосе перенести какую-нибудь неизвестную болезнь,  например
сыпь на лице или теле?..
   - Это бери-бери, - сказал я. - Но мы ее быстро вылечили витаминами.
   - Нет-нет, я говорю о каком-то необычном высыпании на теле.
   - Может быть, экзема? Она была у меня раза два. Я думаю,  от  радиации.
Но потом она сама собой проходила.
   - А это сыпь была не серая?
   - Нет, сэр. Обычная красная сыпь.
   - А вам не приходилось замечать что-нибудь вроде серой плесени, похожей
на мох, которая распространяется по всей кабине, по всему телу...
   - Нет, сэр, не приходилось! Никогда! - отвечал я с ужасом.
   - Серая плесень, которая распространяется и распространяется и в  конце
концов убивает...
   - Сэр, вы хотите сказать, что капитан  Клекстон...  что  там  случилось
что-то...
   Шеф посмотрел сквозь меня  и  не  ответил.  Он  кивнул  своему  второму
заместителю. Тот, не меняя своей напряженной позы, повернул ко мне  голову
и сказал:
   - Корабль приблизился к Земле  еще  на  рассвете,  на  несколько  часов
раньше срока. Он задержан в зоне космической станции "Зет" и  до  сих  пор
находится там. На борту произошло что-то очень серьезное. От этой странной
болезни погиб не только Клекстон. До него умер еще один  член  экипажа,  о
чем нам в свое время ничего не сообщили. Два  дня  назад  умер  третий.  А
теперь поражен, по-видимому, весь экипаж. Собравшимся  здесь  надлежит  не
более чем за час принять решение, что делать.
   Радиосигналы  зазвучали  громче,  и  в  их  унылой  какофонии  я  снова
расслышал:
   - Ради бога, дайте посадку... сообщите, что нам  делать...  помогите...
помогите...
   Никто не двинулся. И тут я заметил, что все сидят с затычками  в  ушах.
Их не было только у шефа. Заместитель продолжал:
   - Сегодня утром мы  получили  крайне  важную  информацию.  Вы,  видимо,
знаете,  что  капитан  Клекстон  вез  с  собой  образцы   давно   вымершей
марсианской формы жизни. Он нашел  много  странных  предметов  причудливой
формы, похожих на окаменелости. Так вот, десять дней назад кто-то на борту
корабля уронил контейнер, где они лежали, и он раскрылся. Контейнер  сразу
же снова запечатали. Но два дня спустя на стенах кабины начала  появляться
плесень - та самая, которая убила Клекстона.  Она  быстро  расползлась  по
всем отсекам. С каждым днем заболевали новые члены экипажа. Они  попросили
у нас медицинского совета. Но наши врачи не знали, что  им  рекомендовать.
Теперь мы пришли к выводу, что корабль заражен марсианским микроорганизмом
- может быть, тем самым, который уничтожил цивилизацию на Марсе.
   Вопли, доносившиеся  из  приемника,  усиливались.  Среди  них  мелькали
обрывки фраз, отдельные слова... или, может быть, это мне только чудилось?
Я старался не слышать, не обращать на них внимания.
   - Они многое скрыли от нас, - сказал  шеф  с  ледяным  спокойствием.  -
Только благодаря этому им удалось приблизиться к  Земле.  И  только  из-за
того, что их положение сделалось отчаянным, мы узнали, что там  произошло.
Как вы слышали, корабль задержан, в  зоне  космической  станции  "Зет"  на
расстоянии трех тысяч миль от Земли.
   Шеф показал рукой на свои уши. Все вынули затычки. Он продолжал:
   - Я полагаю, мы должны им ответить.
   Все присутствовавшие молча придвинулись к радиопульту.
   - Сэр, я могу уйти? - стоило мне произнести это, как все присутствующие
вскочили на ноги, будто посередине комнаты упал метеорит.
   - Уйти? Конечно, нет! - отчеканил шеф тихо, но решительно. - Вы  теперь
засекречены. Вы будете засекречены  до  конца  своей  жизни!  Под  страхом
мгновенной лазерной казни вы никогда ни словом  не  должны  обмолвиться  о
том, что видели или слышали здесь. Понятно?
   Я оцепенел под десятками пристальных взглядов.
   - Отвечайте!
   Я кивнул головой.
   - Положите руку на сердце, - приказал шеф. Я повиновался.
   - Клянитесь!
   Я повторил за ним слова клятвы.
   - Теперь все могут сесть, - сказал шеф.
   Несшиеся из космоса крики становились отчетливее.  Шеф  наклонился  над
пультов и нажал несколько кнопок.
   -  ...Повторяю,  мы  обсуждаем  положение.   Ждите   сообщений.   Ждите
сообщений.
   - Что ж, давайте обсудим положение, - сказал шеф, обращаясь к  нам.  Он
вопросительно взглянул в  сторону  космических  медиков.  Оттуда  раздался
голос.
   - По моему мнению, эта серая плесень представляет собой  болезнетворное
начало, не имеющее аналогий на Земле. Слышал ли кто-нибудь из моих  коллег
о чем-нибудь подобном?
   - Никогда, - сказал один.
   - Не слыхал.
   - Не знаю ничего похожего.
   - На Земле такого не бывает.
   - Поэтому, - произнес первый голос, - на Земле не  существует  антител,
которые  помогли  бы  нашему  организму  бороться  с  этим  болезнетворным
началом.
   - Продолжайте, приказал шеф. - Мы вас слушаем.
   - Это означает, -  вмешался  еще  кто-то,  -  что  при  заражении  этой
болезнью она распространится по Земле, как лесной пожар. Она  уничтожит  и
нас, и все население планеты.
   - И, может быть, всего за несколько недель.
   - А может, за несколько дней.
   - А может, и за несколько часов.
   Все невольно содрогнулись. Шеф снова наклонился над пультом и  повернул
ручку. До нас донеслись заглушенные слова:
   - Мы слабеем... скорее дайте посадку... скорее...
   - Ждите сообщений. Мы продолжаем обсуждение. Ждите сообщений, -  сказал
шеф в микрофон и повернулся к нам.
   - Нужно, чтобы они отошли  от  космической  станции,  пока  у  них  еще
остались силы.
   Он сделал знак своему первому заместителю. Тот склонился над пультом.
   - Вызываем космический корабль. Внимание! Слушайте нашу команду!
   С напряженным вниманием мы следили за  экраном.  Корабль  оторвался  от
космической станции и начал приближаться к Земле. Крики прекратились.
   - Осталось три  минуты,  -  сказал  второй  заместитель  шефа,  нажимая
какие-то кнопки.
   - Какая нужна температура? - спросил третий заместитель.
   - Чтобы на Землю ничего не попало,  -  предупредил  шеф.  -  Ни  единой
гайки. Ничего!
   Прошла минута. Мы молча глядели, как корабль на экране  несется  сквозь
космическую пустоту.
   - Они поймут нас правильно, - пробормотал шеф, ни к кому не обращаясь.
   - Семь тысяч градусов  -  хватит?  -  спросил  третий  заместитель,  не
отрываясь от пульта.
   - Имейте в виду, это грибок, - предупредил кто-то из врачей.
   - Рисковать нельзя, - поддержал его другой.
   - Пожалуй, восьми тысяч будет достаточно, - согласились все.
   - Хорошо. У нас осталась еще минута.
   - Какая потеря! - не выдержал вдруг второй заместитель.
   -  Подумайте  только  об  этих  бесценных   изделиях,   об   ископаемых
остатках...
   - О двухстах девяноста миллиардах долларов, - грустно произнес кто-то.
   Шеф поднялся во весь рост, как двухметровая скала,  обнаженная  вершина
которой сверкала багровыми отсветами от сигнальных ламп.
   - Ответственность я беру на себя, джентльмены. Пора!
   Он нажал кнопку.  На  экране  появилось  крохотное  белое  облачко.  Из
репродукторов послышался грохот - он длился какое-то  мгновение,  а  потом
оборвался.  Облачко  быстро  расползалось.  Когда  оно,   наконец,   стало
прозрачным, экран был пуст. Корабль исчез  бесследно.  А  через  несколько
секунд экран погас. Наступила мертвая тишина.
   - Они поняли бы нас правильно, - сказал шеф.
   Все долго молчали. Потом кто-то сказал:
   - А как же теперь наша экспедиция на Меркурий?
   Никто не ответил.
   ...Прежде чем уйти, я ухитрился переговорить с шефом. Конечно, время  и
место были совсем неподходящими для того, чтобы  излагать  всю  историю  с
орлами. Но я успел рассказать о последнем молодом орле, который был спасен
мной от толпы, и попросил дать письменный  приказ  с  печатью,  поручающей
орла попечению профессора Стэдмена. Шеф  поглядел  на  меня  отсутствующим
взглядом, рассеянно подмахнул заранее  подготовленный  мной  приказ,  и  я
поспешно удалился.
   Мне не терпелось вернуться в аэропорт. Сжимая в руках драгоценный указ,
я помчался по лабиринту коридоров и наконец добрался до  все  еще  пустого
летного поля. Хромая, я подбежал к ангару, с помощью часового отпер дверь,
вошел внутрь и быстро, но осторожно  подошел  к  золотой  клетке,  укрытой
покрывалом от возможного сквозняка. Медленно, чтобы не напугать  птицу,  я
откинул покрывало.
   Я не был встречен гневным взглядом, не увидел гордо поднятой головы.  В
дальнем углу золотой клетки  я  увидел  большую,  неопрятную  груду  бурых
перьев, покрытых  пятнами  ярко-красной  крови.  Последний  орел  разбился
насмерть о прутья своей золотой клетки, колотясь о них в поисках свободы.


   Не успел я войти к себе в комнату, позвонил мистер Балли.  Черт  знает,
как он мог так быстро узнать о несчастье, разве что ему сообщил кто-то  из
часовых.
   - Эй, послушайте, орлов больше нет? - прокричал он, задыхаясь.
   - Это верно.
   Мне не хотелось зря тратить  время  на  разговоры.  Мистер  Балли  меня
больше не интересовал.
   - Но как же это может быть?! - заорал он. - А как  же  все  пластиковые
чучела, которые мы запасли? А миллионы метров обоев с орлами? А занавески?
А зонтики? На них же был в последнее время такой спрос! Мы  сделали  такие
огромные закупки) Теперь все эго  останется  у  нас  на  руках!  Мы  будем
раздавлены, уничтожены, разорены, мы погибнем, погибнем!
   - Как и орлы, - безжалостно заметил я.
   - Что-что? Да как вы можете шутить в такой  момент?  А  наши  рекламные
обязательства? А контракты?  Подумайте  о  всех  этих  непроданных  медных
фигурках орлов! А сувениры? Драгоценности?
   - Ну и что? - ледяным голосом спросил я.
   - Как что? Разве вы не председатель? Сделайте же что-нибудь!
   - Я ничего не могу сделать. Я не бог.
   - Может быть, найдется какая-нибудь  другая  птица,  похожая  на  орла?
Знаете, как я предлагал, посадить ее высоко на дерево, может быть, никто и
не заметит...
   - Боюсь, что меня это уже не интересует.
   Мистер Балли издал звериный рык.
   - Какой же вы, к черту, председатель!
   - Мне очень жаль.
   - Жаль? А мне что, по-вашему, делать?
   В трубке послышались гудки. Не помня себя, я бродил среди уличных толп.
Я  равнодушно  смотрел  на  разукрашенные  витрины,  развевающиеся  флаги,
ожившие уличные киоски с сувенирами, вспыхнувшие огни.
   Толпа двигалась взад и вперед, лениво, бесцельно, как оглушенная.  Меня
потянул за руку полицейский.
   - Вы бы лучше туда не ходили, мистер Фитцсиммонс, - сказал  он.  -  Там
вот-вот начнется. Не знаю, что будет.
   Он замолчал. Я вопросительно посмотрел на него.
   - Вы что, ничего не  слыхали?  Прошел  слух,  что  это  русские  что-то
сделали с марсианским кораблем. Говорят, саботаж. Не знаю, но мне кажется,
что могут начаться беспорядки.
   Я пожал плечами, но он продолжал:
   - Посмотрите  на  них  -  они  все  что-то  едят.  Уже  начали  грабить
продовольственные магазины. Жуют все быстрее и быстрее.  Это  значит,  что
они приходят в возбуждение. Теряют равновесие.
   Я купил ночной выпуск газеты. Заголовки вопили о саботаже. Газета  была
полна болтовни о расследовании, ответных  мерах,  разрыве  дипломатических
отношений и,  темными  намеками  на  то,  что  неплохо  было  бы  устроить
бомбардировку русских спутников. Но я искал в газете другое. И нашел  -  в
левом нижнем углу предпоследней страницы:
   "Только что стало известно, что последний Американский Орел в  возрасте
двух лет скончался прошлой ночью в золотой клетке, где он  содержался  для
всеобщего обозрения. Ходят слухи, что гибель этой самой знаменитой из всех
птиц Америки - дело рук тех же советских шпионов, которые подозреваются  в
уничтожении  марсианской  экспедиции.  Всем  известно,   что   возвращение
экспедиции должно было стать кульминационным моментом великого  праздника.
И этот коварный, гнусный удар по нашему престижу сопровождался жестоким  и
бесчеловечным  актом  -  уничтожением   последнего   Американского   Орла.
Обстоятельства дела будут расследованы. Золотая клетка  -  великолепное  и
дорогостоящее произведение искусства -  будет  передана  в  Смитсонианский
музей. Конгрессмен Слобберлотц внес  законопроект,  требующий  в  качестве
ответной меры назначить премию за каждого убитого медведя".
   Бросив газету, я пошел прочь. Я брел по улицам без всякой  определенной
цели, пытаясь найти укромное место, чтобы побыть одному. Только бы немного
прохладного воздуха, всего лишь глоток чистого воздуха... Но и  на  берегу
бывшей реки воздух был такой же душный и спертый. Я без сил  повалился  на
скамейку.
   Не помню, где я был и что делал. Помню, что вдруг услышал  на  каком-то
дереве пение  несуществующей  птицы  и  остановился.  У  меня  закружилась
голова,  подкосились  ноги,  и  вдруг  чья-то  рука  поддержала  меня.   Я
повернулся и увидел перепуганную Либби.
   - Фитц! О, Фитц! Где ты был? Почему ты здесь? Я искала тебя весь  день.
Тебя нигде не было. Тогда я подумала - может быть, ты у реки...
   Я что-то пробормотал.
   - Ну, ничего. Сядь посиди со мной немного. Все будет хорошо, -  сказала
она с материнской заботой. - Садись.
   В ее глазах стояли слезы. Фонарики,  спрятанные  в  гуще  искусственных
листьев, бросали на ее лицо цветные блики. И тут я посмотрел на Либби так,
как еще  никогда  не  смотрел,  и  понял,  что  никогда  не  смогу  с  ней
расстаться.

Популярность: 1, Last-modified: Sun, 17 Jun 2001 11:30:36 GmT