---------------------------------------------------------------
     По изданию: Серия "Неизвестный Жюль Верн", т.15, изд-во "Ладомир", М., 1994.
     Перевод: А.Ю. Кабалкин
     Примечания: Г. Кафафова
     OCR & spellcheck: Е. Борисов ([email protected])
---------------------------------------------------------------



     Памяти Эдгара По. Моим американским друзьям.








     Несомненно, ни один человек на свете не поверит моему повествованию.  И
все же я предлагаю его на суд публики. Пусть она решает, верить или нет.
     Прежде чем начать  рассказ  о  невероятных  и  ужасающих  приключениях,
замечу, что трудно представить себе менее подходящее для человека место, чем
острова Запустения -- так их нарек  в  1779  году  капитан  Кук  {Кук  Джеймс
(1728--1779)  --   английский   мореплаватель,   совершил   три   кругосветных
путешествия. Пытаясь найти Южный материк, Кук проплыл кругом Южной  полярной
области}. Я  пробыл  там  несколько  недель  и  утверждаю,  что  они  вполне
заслуживают этого названия. Острова Запустения -- лучше не скажешь...
     На географических картах этот архипелаг, расположенный на 49°54'  южной
широты и  69°6'  восточной  долготы,  именуется  "Кергелен":  француз  барон
Кергелен {Кергелен Ив-Жозеф (1734--1797) -- французский мореплаватель.  Открыл
архипелаг в Индийском секторе Южного океана, названный  его  именем}  первым
обнаружил его в южной части Индийского океана в 1772 году.  Барон  вообразил
тогда, что открыл новый континент; но уже следующая экспедиция заставила его
понять  свою  ошибку:  это  был  всего  лишь  архипелаг.  Если   кого-нибудь
интересует мое мнение, то название "острова Запустения" единственно подходит
для этой россыпи из трехсот островов и островков,  затерянных  в  бескрайних
океанских просторах.
     Но и здесь живут люди, и 2 августа  1839  года  исполнилось  ровно  два
месяца с тех пор, как благодаря моему появлению  в  гавани  Рождества  число
европейцев и американцев, составляющих  основное  ядро  здешнего  населения,
увеличилось на одну  душу.  Впрочем,  я  стал  с  нетерпением  ждать  случая
покинуть эти края, как только закончил свои геологические и минералогические
изыскания.
     Гавань Рождества  расположена  на  самом  крупном  острове  архипелага,
площадью в четыре тысячи пятьсот квадратных километров. Это довольно удобный
порт, где можно стать на якорь в нескольких саженях  от  берега.  Обогнув  с
севера мыс Франсуа со Столовой горой высотой тысяча  двести  футов,  отыщите
глазами базальтовую гряду, в которой природа проделала широкую арку.  Сквозь
нее вы  увидите  тесную  бухту,  защищенную  многочисленными  островками  от
свирепых ветров. Это и есть гавань Рождества. Ваш корабль может  направиться
прямо туда, забирая чуть вправо.  На  стоянке  довольно  одного  якоря,  что
оставляет судну свободу для разворота и прочих  маневров  --  пока  бухту  не
затянет льдами.
     На Кергеленах множество фиордов. Берега  изрезаны,  словно  истрепанные
края юбки нищенки. Прибрежные воды усыпаны островками.  Вулканическая  почва
представляет собой кварц с  вкраплениями  голубоватого  камня.  Летом  камни
покрываются зеленым мхом, серыми лишайниками и неприхотливыми  камнеломками.
Единственный здешний кустарник, напоминающий по вкусу  горькую  капусту,  не
встретишь ни в одной стране мира.
     Здесь в превеликом множестве водятся королевские и иных пород пингвины,
которые расхаживают, выпятив желтые и белые грудки, откинув глупые головки и
размахивая крыльями, словно монахи,  вереницей  шествующие  вдоль  могильных
плит.
     Добавлю, что на Кергеленах нашли прибежище  тюлени,  нерпы,  и  морские
слоны, охота на которых поставляла товар для оживленной торговли, отчего  на
архипелаг часто заплывали корабли.
     В один прекрасный день, когда  я  прогуливался  в  порту,  меня  нагнал
хозяин гостиницы, где я остановился.
     -- Если не ошибаюсь, вы полагаете,  что  несколько  задержались,  мистер
Джорлинг?
     Это был высокий полный американец, обосновавшийся  здесь  двадцать  лет
назад и владевший единственной гостиницей в порту.
     -- Вообще-то да, мистер Аткинс, -- отвечал я,  --  не  в  обиду  вам  будь
сказано.
     -- Ну что вы, -- отозвался славный малый.-- Как вы догадываетесь, я привык
к таким ответам, как скалы мыса Франсуа привыкли к океанским волнам.
     -- И отражаете их подобно этим скалам...
     --  Вот  именно!  Когда  вы  только  высадились  в  гавани  Рождества  и
остановились в гостинице "Зеленый баклан", я  подумал:  "Через  две  недели,
если не раньше, моему постояльцу наскучит здесь и он пожалеет,  что  приплыл
на Кергелены..."
     -- Нет, почтенный Аткинс, я никогда не жалею о содеянном.
     -- Хорошая привычка.
     -- На ваших  островах  я  обнаружил  немало  любопытного.  Я  бродил  по
холмистым плато, обходил торфяники с жесткими мхами. Я  раздобыл  интересные
образцы минералов и горных пород. Я участвовал в охоте на  нерпу  и  тюленя,
видел птичьи  базары,  где  мирно  соседствуют  пингвины  и  альбатросы.  Вы
потчевали меня жарким  из  буревестника.  Наконец,  я  встретил  в  "Зеленом
баклане" великолепный прием, за  который  не  устаю  благодарить  вас...  Но
минуло уже два месяца с того дня, когда я высадился в гавани Рождества...
     -- ...Вам не терпится оказаться снова в вашей, то  есть  нашей,  стране,
мистер Джорлинг, -- подхватил мой собеседник, -- снова увидеть  Коннектикут  и
Хартфорд, нашу столицу...
     -- Без всякого сомнения, почтенный Аткинс. Вот уж три года я скитаюсь по
свету... Пришло время остановиться, пустить корни...
     -- Когда появляются корни,  --  подхватил  американец,  подмигнув,  --  то
недолго и ветки отрастить!
     -- Совершенно справедливо, мистер Аткинс. Однако семьи у  меня  нет,  и,
вероятно, на мне закончится наш род. В сорок лет мне уже вряд ли  вздумается
отращивать ветки, как это сделали вы, мой дорогой хозяин, ибо вы -- настоящее
дерево, да еще какое...
     -- Дуб -- даже, если хотите, каменный дуб.
     -- Вы правильно поступили, подчинившись природе.  Раз  природа  снабдила
нас ногами, чтобы ходить...
     -- То она не забыла и про место,  нужное,  чтобы  сидеть!  --  с  громким
хохотом закончил Фенимор Аткинс.-- Потому я удобно уселся в гавани Рождества.
Матушка Бетси подарила мне двенадцать ребятишек,  а  они,  в  свою  очередь,
порадуют меня внуками, которые станут ластиться ко мне, как котята...
     -- И вы никогда не вернетесь на родину?
     -- Что бы я там  делал,  мистер  Джорлинг?  Нищенствовал?  А  здесь,  на
островах Запустения, я ни разу не ощутил пустоты,  я  добился  достатка  для
себя и своего семейства.
     -- Несомненно, почтенный Аткинс. Мне остается только поздравить  вас.  И
все же может так случиться, что в  один  прекрасный  день  у  вас  возникнет
желание...
     -- Пустить корни в иной почве? Куда там, мистер Джорлинг! Я  же  говорю,
что вы имеете дело с дубом. Попробуйте-ка пересадить дуб, наполовину вросший
в гранит Кергеленов!
     Приятно было слушать этого достойного американца, который явно прижился
на архипелаге  и  приобрел  отменную  закалку  благодаря  здешнему  суровому
климату.  Его  семейство  напоминало  жизнерадостных  пингвинов  --  радушная
матушка и крепыши сыновья, пышущие  здоровьем  и  не  имеющие  ни  малейшего
понятия об ангине или несварении  желудка.  Дела  у  них  шли  на  славу.  В
"Зеленый баклан", ломящийся от товаров, заглядывали моряки  со  всех  судов,
что бросали якорь у Кергеленов, -- ведь в гавани  Рождества  не  было  другой
гостиницы или таверны. Сыновья же Фенимора Аткинса могли быть и  плотниками,
и парусными мастерами, и рыбаками, а летом  промышляли  ластоногих  в  узких
расселинах прибрежных скал. Славные парни, вполне довольные своей участью...
     -- А в общем, почтенный Аткинс, скажу вам: я счастлив,  что  побывал  на
Кергеленах. Я увезу отсюда приятные воспоминания.  Однако  в  море  выйду  с
радостью...
     -- Ну-ну,-- ответствовал доморощенный философ, -- еще немного терпения! Не
торопите час расставания. Хорошие деньки непременно наступят.  Недель  через
пять-шесть...
     -- Пока же, -- перебил я его, -- все покрыто толстым слоем снега, а солнце
не в силах пробиться сквозь туман...
     -- Вот тебе на!  Мистер  Джорлинг,  приглядитесь:  из-под  снега  травка
пробивается! Посмотрите внимательнее...
     -- Ее видно только через лупу! Неужели вы  станете  утверждать,  Аткинс,
что сейчас, в августе, ваши 6ухты уже очистились ото льда?
     -- Не буду, мистер Джорлинг. Я лишь снова призову вас к терпению. Зима в
этом году выдалась мягкая. Скоро на горизонте покажутся  корабельные  мачты.
Сезон рыбной ловли не за горами.
     -- Да услышит вас небо, почтенный Аткинс. и да приведет оно в  наш  порт
корабль! Шхуну "Халбрейн"!..
     -- Ведомую капитаном Леном Гаем! -- подхватил тот.-- Отличный моряк,  хоть
и англичанин, -- ну, да толковые люди  есть  всюду.  Он  пополняет  запасы  в
"Зеленом баклане".
     -- И вы полагаете, что "Халбрейн"...
     -- Через неделю  появится  на  траверсе  мыса  Франсуа.  Если  этого  не
случится, придется признать, что капитана Лена Гая  нет  в  живых,  а  шхуна
"Халбрейн" сгинула на полпути между Кергеленами и мысом Доброй Надежды!..
     И, сделав на прощание выразительный жест,  говорящий  о  фантастичности
подобного предположения, почтенный Фенимор Аткинс оставил меня.
     Я надеялся, что прогнозы моего хозяина  скоро  сбудутся,--  все  приметы
говорили об этом. Все  указывало  на  приближение  теплого  времени  года  -
теплого для этих мест. Хотя главный остров архипелага расположен на  той  же
широте, что Париж в Европе или Квебек в Канаде, но в южном полушарии, а  оно
благодаря эллиптоидной орбите Земли  охлаждается  зимой  куда  сильнее,  чем
северное, а летом сильнее разогревается {Это утверждение Ж. Верна  нуждается
в уточнении: более  сильное  охлаждение  южного  полушария  по  сравнению  с
северным вызвано не только вытянутостью земной орбиты, но и наклоном  земной
оси; следующее утверждение и вовсе не верно: тепловой экватор Земли смещен к
северу  относительно  географического,  так  что   максимальному   разогреву
подвергается пояс приэкваториальных пустынь: в южном полушарии суша занимает
гораздо меньше места, чем в северном, смягчающее влияние океана заметнее,  и
максимальные летние температуры значительно ниже, чем  в  пустынных  районах
северного полушария}. Зимой на Кергеленах бушуют страшные бури, шторма.  При
этом вода не слишком сильно охлаждается, оставаясь в пределах двух  градусов
Цельсия зимой и семи -- летом, совсем как на Фолклендских островах или у мыса
Горн.
     Понятно, что зимой в гавань Рождества не осмеливается сунуться ни  одно
судно. Во времена, о которых я веду речь, паровые суда были  еще  редкостью.
Парусники же, чтобы не оказаться затертыми льдами, искали укрытия  в  портах
Южной Америки, у берегов Чили или в Африке -- чаще всего  в  Кейптауне,  близ
мыса Доброй Надежды. Лишь несколько баркасов -- одни вмерзли в лед, а другие,
оказавшись  на  песчаном  берегу,  покрылись  инеем  до  верхушек   мачт   --
представали моему взору в гавани Рождества.
     Неудивительно, что, проведя на Кергеленах два месяца, я  с  нетерпением
ждал возможности отплыть восвояси на шхуне "Халбрейн",  достоинства  которой
не переставал расписывать мне жизнерадостный хозяин гостиницы.
     -- Лучшего невозможно желать!  --  твердил  он.--  Ни  один  из  капитанов
английского флота не сравнится с моим другом Леном Гаем  ни  храбростью,  ни
мастерством. Если бы он вдобавок был поразговорчивее, ему не было бы цены!
     Я  решил  последовать  рекомендациям  почтенного  Аткинса.  Как  только
"Халбрейн" бросит якорь в гавани Рождества, я  договорюсь  с  ее  капитаном.
После   шести-семидневной   стоянки   шхуна   возьмет   курс    на    остров
Тристан-да-Кунья, где дожидались олова и  меди,  которыми  был  загружен  ее
трюм.
     Я намеревался остаться на несколько недель на этом острове и  вернуться
в родной Коннектикут. В то же время я не забывал о случайностях, ибо  всегда
следует, руководствуясь советом Эдгара По  {По  Эдгар  Аллан  (1809--1849)  --
американский   писатель,   критик,   поэт},    "учитывать    непредвиденное,
неожиданное,   невероятное,   ибо   побочные,   второстепенные,    случайные
обстоятельства часто вырастают в непреодолимые преграды,  так  что  в  своих
подсчетах нам никогда нельзя забывать про Случай".
     Я цитирую здесь великого американского поэта потому,  что,  будучи  сам
человеком  практического  склада,  серьезным   и   не   наделенным   богатым
воображением, восхищаюсь этим  гениальным  певцом  странностей  человеческой
натуры.
     Вернемся, однако, к шхуне "Халбрейн", вернее,  к  обстоятельствам,  при
которых мне предстояло покинуть гавань Рождества. В те времена на  Кергелены
заходило за год не менее пятисот судов. Охота на китов и  ластоногих  давала
блестящие результаты. Достаточно сказать, что, добыв одного морского  слона,
можно получить тонну жира -- количество, ради которого пришлось бы уничтожить
тысячу пингвинов. В последние годы число кораблей, заходящих  на  архипелаг,
сократилось до дюжины в год: неумеренное истребление  морской  фауны  сильно
уменьшило привлекательность этих мест.
     Поэтому я не испытывал беспокойства относительно перспектив отплытия из
бухты Рождества, даже если "Халбрейн" не окажется вовремя в нашей  гавани  и
капитан Лен Гай не сможет пожать руку своему приятелю Аткинсу.
     Каждый день я выходил на прогулку вокруг порта. Солнце  пригревало  все
сильнее. Скалы и нагромождения застывшей лавы все решительнее  освобождались
от снега. На нависших над морем  скалах  появлялся  мох  цвета  забродившего
вина, а в море тянулись ленты водорослей. Внутри острова поднимали  скромные
головки злаки, подобные тем, что растут  в  Андах  {Анды  -  одна  из  самых
высоких и протяженных горных систем Земли, окаймляющая с севера и запада всю
Южную Америку} и образуют флору Огненной Земли {Огненная Земля - архипелаг у
южной оконечности Южной Америки, в Чили и  Аргентине,  отделен  от  материка
Магеллановым  проливом;  то  же  название   носит   самый   крупный   остров
архипелага}. Оживал единственный здешний кустарник, о котором я уже говорил,
-- гигантская капуста, весьма ценимая как  средство  против  цинги  {Цинга  --
болезнь, вызываемая недостатком  витаминов  в  организме  и  выражающаяся  в
разрыхлении и кровоточивости десен}.
     Раз-другой я выходил в море на прочном баркасе. На таком баркасе  можно
достичь Кейптауна, хотя подобный переход занял  бы  много  дней.  Но  в  мои
намерения ни в коем  случае  не  входило  покидать  гавань  Рождества  столь
рискованным способом...  Я  питал  надежды  на  шхуну  "Халбрейн".  А  пока,
прогуливаясь от одной бухты до другой, я продолжал  изучать  эти  изрезанные
берега, напоминающие вулканический скелет, проступающий  мало-помалу  сквозь
белый саван зимы...
     Иногда меня охватывала тоска, и  я  напрочь  забывал  мудрость  хозяина
гостиницы, не мечтавшего ни о чем, кроме счастливого существования в  гавани
Рождества. В этом мире не так уж много  людей,  кого  жизнь  сумела  сделать
философами. Мышцы значили для Фенимора Аткинса больше,  чем  нервы,  ум  ему
заменял инстинкт -- именно поэтому его шансы на обретение здесь счастья  были
куда предпочтительнее моих.
     -- Где же "Халбрейн"?-- твердил я ему каждое утро.
     -- "Халбрейн", мистер Джорлинг?-- откликался он неизменно бодрым  тоном.--
Разумеется, она придет сегодня же! А если не сегодня,  то  завтра!  В  конце
концов наступит день, которому суждено стать кануном  утра,  когда  в  бухте
Рождества затрепещет флаг капитана Лена Гая!
     Я подумывал подняться на Столовую гору, дабы расширить обзор. С  высоты
тысяча двести футов взор простирается на 34--35 миль, так  что  оттуда  шхуну
можно увидеть на целые сутки раньше. Однако идея карабкаться на гору, до сих
пор укутанную снегами, могла взбрести в голову только безумцу.
     Меряя шагами берег, я часто  вынуждал  спасаться  бегством  ластоногих,
которые с брызгами погружались в оттаявшую воду. Пингвины же, невозмутимые и
тяжеловесные увальни, не думали удирать, как бы близко я ни подошел. Если бы
не их глупый вид, с ними можно было бы заговорить,  владей  я  их  крикливым
языком, от которого закладывает уши. Что касается черных  и  белых  качурок,
поганок, крачек и турпанов, то они тут  же  с  шумом  взлетали,  стоило  мне
появиться в отдалении.
     Раз  мне  довелось  спугнуть  альбатроса.  Пингвины  напутствовали  его
дружным гвалтом, словно он  приходился  им  добрым  другом,  с  которым  они
расставались  навсегда.  Эти  громадные  птицы  могут  проделывать  перелеты
протяженностью до двухсот лье  {Лье  --  старинная  французская  мера  длины;
здесь, видимо, подразумевается так называемое "километрическое лье",  равное
четырем километрам}, ни разу не опустившись на  твердую  землю  для  отдыха,
причем с огромной скоростью. Альбатрос сидел на высокой скале на краю гавани
Рождества и смотрел на прибой, пенящийся вокруг рифов. Внезапно он  взмыл  в
воздух, издал пронзительный крик и через минуту превратился в черную точку в
вышине. Еще мгновение -- и он исчез в пелене тумана, затянувшего  горизонт  с
юга.





     Триста тонн грузоподъемности, рангоут {Рангоут (гол. ronolhout,  букв.:
"круглое дерево") -- совокупность  круглых  деревянных  или  стальных  частей
оснащения судна (мачты, стеньги, гафели, бушприт и т.  д.),  предназначенных
для постановки парусов, сигнализации,  поддержания  грузовых  стрел  и  пр},
позволяющий  улавливать  слабейший  ветерок,  замечательная  быстроходность,
великолепные паруса: фок {Фок -- нижний прямоугольный парус на передней мачте
судна}, фор-трисель {Фор-трисель --  косой  четырехугольный  парус},  марсель
{Марсель -- второй снизу прямой парус} и брамсель {Брамсель -- парус  третьего
снизу колена мачты парусного судна} на фок-мачте, бизань  {Бизань  --  нижний
косой парус на бизань-мачте} и топсель {Топсель -- рейковый парус треугольной
(иногда четырехугольной) формы} на грот-мачте, штормовой фок, кливер {Кливер
-- косой треугольный парус, который ставится впереди  фок-мачты}  и  стаксель
{Стаксель -- треугольный парус, поднимаемый по лееру или штангу впереди мачты
к носу судна} -- вот какую шхуну мы поджидали,  вот  что  представляла  собой
"Халбрейн"!
     Команда корабля -- капитан,  старший  помощник,  боцман,  кок  и  восемь
матросов -- в общей сложности включала  в  себя  двенадцать  человек,  вполне
достаточно,  чтобы  управляться  со  снастями.  Ладно  сбитая,   с   медными
шпангоутами {Шпангоут -- каркас судна, к которому крепится наружная обшивка},
с широкими парусами, шхуна обладала  прекрасными  мореходными  качествами  и
полностью отвечала требованиям, предъявляемым к кораблям,  бороздящим  океан
между сороковыми и шестидесятыми широтами.  Одним  словом,  кораблестроители
Биркенхеда вполне могли гордиться своим детищем.
     Всеми этими сведениями меня снабдил  почтенный  Аткинс,  сопроводив  их
похвалами в адрес шхуны!
     Капитан выплатил три пятых стоимости "Халбрейн", которой он  командовал
уже лет пять. Лен Гай плавал в южных морях между Южной Америкой  и  Африкой,
от одного острова к другому. Шхуна была торговым  судном,  и  потому  ей  не
требовалась большая команда. Чтобы охотиться на тюленя и нерпу, потребовался
бы более многочисленный экипаж, а также гарпуны {Гарпун - метательное орудие
(копье с зазубренным наконечником) на длинном тросе, применяемое  для  охоты
на крупных морских животных и  рыб},  остроги,  леска  и  прочее,  без  чего
невозможны подобные занятия. Однако нападение пиратов не застало  бы  экипаж
"Халбрейн" врасплох:  четыре  камнемета,  запас  ядер  и  гранат,  пороховой
погреб, ружья, пистолеты, карабины,  наконец,  абордажные  сети  --  все  это
служило гарантией  безопасности  судна.  Кроме  того,  марсовые  никогда  не
смыкали глаз: плавать  по  этим  морям,  не  заботясь  об  охране,  было  бы
недопустимым ротозейством.
     Утром 7 августа я еще подремывал, нежась в постели, когда меня разбудил
громовой голос хозяина и полновесные удары кулаком в дверь.
     -- Мистер Джорлинг, вы проснулись?
     -- Конечно, почтенный Аткинс, как же можно спать при  таком  шуме?!  Что
произошло?
     -- В шести милях к северо-востоку показался корабль, и он держит курс на
гавань Рождества!
     -- Уж не "Халбрейн" ли это? -- вскричал я, сбрасывая одеяло.
     -- Мы узнаем это через  несколько  часов,  мистер  Джорлинг.  Во  всяком
случае, это первый корабль с начала года, так что мы просто обязаны  оказать
ему должный прием!
     Я наскоро оделся и побежал на набережную, где присоединился к  Фенимору
Аткинсу. Он выбрал  местечко,  откуда  открывался  самый  лучший  обзор,  не
заслоняемый выступающими в море скалами, окаймлявшими бухту.
     Погода стояла  довольно  ясная,  последний  туман  рассеялся,  по  воде
пробегали лишь невысокие барашки. Благодаря  постоянным  ветрам  небо  здесь
всегда менее облачное, чем на противоположной оконечности острова.
     Человек двадцать островитян -- в основном рыбаки  --  обступили  Аткинса,
заслужившего славу самою знающего и авторитетного человека на архипелаге.
     Ветер благоприятствовал судну. Оно неторопливо  плыло  с  приспущенными
парусами, дожидаясь, как видно, прилива.
     Собравшиеся  затеяли  спор,  и  я,   с   трудом   скрывая   нетерпение,
прислушивался к спорящим, не пытаясь вмешаться. Мнения  разделились,  каждый
упрямо настаивал на своем.
     К моему сожалению, большинство полагало, что перед нами вовсе не  шхуна
"Халбрейн". Лишь двое или трое осмеливались утверждать обратное.  Среди  них
был и хозяин "Зеленого баклана".
     -- Это "Халбрейн"! -- твердил он.-- Где это видано, чтобы капитан Лен  Гай
не прибыл на Кергелены первым!.. Это он, я уверен, как если бы он уже  стоял
здесь, тряся меня за руку и  выторговывая  несколько  мешков  картофеля  для
пополнения провианта!
     -- Да у вас туман в глазах, мистер Аткинс! -- возражал кто-то из рыбаков.
     -- Поменьше, чем у тебя в мозгах.-- Не отступал тот.
     -- Этот корабль вовсе не похож на английский! -- напирал  другой  рыбак.--
Смотрите, нос заострен, а какая палуба! Вылитый американец!
     -- Нет,англичанин! Я даже могу сказать, на каких стапелях он построен...
Это стапели Биркенхеда в Ливерпуле, там и сделана "Халбрейн".
     -- Бросьте! -- вмешался моряк постарше.-- Шхуна построена в Балтиморе,  на
верфи  "Ниппер  и  Стронг",  и  первыми  водами  под  ее  килем  были   воды
Чесапикского залива.
     -- Ты бы еще сказал -- воды Мерси, простофиля! -- стоял на своем почтенный
Аткинс.-- Протри-ка лучше очки и  приглядись,  что  за  флаг  развевается  на
гафеле!
     -- Англичанин! -- крикнули хором встречающие.
     И действительно, над мачтой взмыло красное полотнище  -  торговый  флаг
Соединенного Королевства.
     Теперь не  оставалось  ни  малейших  сомнений,  что  к  причалу  гавани
Рождества направляется английский корабль. Однако из этого еще не следовало,
что он окажется шхуной капитана Лена Гая.
     Но прошло два часа, и споры утихли: "Халбрейн" бросила якорь в  четырех
морских кабельтовых {Кабельтов -- единица  длины,  применяемая  в  мореходной
практике, равна 0,1 морской мили, или 182,5 м} от берега, в  самой  середине
гавани Рождества.
     Радость   почтенного   Аткинса   излилась   в   приветственной    речи,
сопровождаемой бурными жестами. Капитан "Халбрейн" вел себя более сдержанно.
Лет сорока пяти, краснолицый, такой  же  коренастый,  как  и  его  шхуна,  с
крупной головой, седеющими волосами,  пылающими  черными  глазами,  скрытыми
густыми ресницами, загорелый, с поджатыми  губами  и  превосходными  зубами,
украшающими мощные челюсти, с короткой рыжеватой бородой, сильными руками  и
твердой поступью -- таким предстал передо мной капитан Лен Гай. Он казался не
то что суровым, а скорее бесстрастным -- человеком, не выдающим своих чувств.
Именно таким он и был, по описанию более знающего субъекта,  нежели  славный
Аткинс,  как  последний  ни  изображал  из  себя  лучшего  друга   капитана.
По-видимому, никто не мог бы похвастаться тесной дружбой  с  этим  замкнутым
моряком.
     Субъект, которого я  упомянул,  был  боцман  с  "Халбрейн"  по  фамилии
Харлигерли, уроженец острова Уайт  сорока  четырех  лет  от  роду,  среднего
роста, кривоногий плотный силач с шарообразной головой на  бычьей  шее  и  с
такой широкой грудью, что в ней вполне поместились бы сразу две пары легких,
-- кстати,  иногда  мне  казалось,  что  их  там  действительно  больше,  чем
положено, настолько шумно сопел этот  неутомимый  говорун,  насмешливо  кося
глазом и беспрерывно смеясь, отчего под его глазами собирались  морщинки,  а
скулы находились в постоянном  движении.  Отметим  также  наличие  серьги  --
одной! -- которая болталась в  мочке  его  левого  уха.  Что  за  контраст  с
командиром шхуны! И как только удавалось настолько разным людям ладить  друг
с другом! И все же они прекрасно ладили,  причем  уже  пятнадцать  лет,  ибо
именно столько времени они проплавали вместе  --  сперва  на  бриге  {Бриг  --
двухмачтовое парусное судно с прямым парусным оснащением  на  обеих  мачтах}
"Пауэр", потом на шхуне "Халбрейн", на борт которой взошли за шесть  лет  до
начала этой истории.
     Еще не успев оглядеться на берегу, Харлигерли  уже  узнал  от  Фенимора
Аткинса, что их  кораблю  предстоит  взять  на  борт  меня,  если  не  будет
возражать капитан Лен Гай. Вот почему в тот же день боцман подошел  ко  мне,
даже не удосужившись представиться. Он уже знал мое имя и обратился ко мне с
такими словами:
     -- Приветствую вас, мистер Джорлинг!
     -- И я приветствую вас, дружище! -- откликнулся я.-- Что вам угодно?
     -- Предложить вам свои услуги.
     -- Свои услуги? Это с какой же стати?
     -- А с той, что вы намерены подняться на борт "Халбрейн".
     -- Кто вы?
     -- Боцман Харлигерли, каковым и числюсь в поименном  списке  экипажа,  а
также верный спутник капитана Лена Гая, к которому он охотно прислушивается,
хоть и заслужил репутацию человека, не желающего слушать никого не свете.
     Я решил, что  будет  разумным  и  впрямь  прибегнуть  к  услугам  этого
человека, раз он спешит их мне предложить, тем более что он  определенно  не
сомневался в степени своего влияния на капитана Лена Гая. Поэтому я  ответил
ему:
     -- Что ж, дружище, давайте поболтаем, если долг  не  требует  от  вас  в
данный момент присутствия на судне...
     -- У меня впереди еще два часа, мистер Джорлинг. Впрочем, сегодня у  нас
не много работенки. Да и завтра... Один товар разгрузить, другой загрузить..
Все это -- попросту отдых для экипажа. Так что, коли вы свободны, как и я...
     И с  этими  словами  он  увлек  меня  в  глубину  порта,  явно  неплохо
ориентируясь в этих местах.
     -- Разве нельзя поболтать здесь? -- удивился я, пытаясь его удержать.
     -- К чему разговаривать стоя,  мистер  Джорлинг,  да  еще  с  пересохшим
горлом, если можно забраться в уголок в  "Зеленом  баклане"  и,  сидя  перед
чайными чашками, доверху наполненными виски...
     -- Я не пью, боцман.
     -- Что ж, тогда я выпью за нас двоих. Но не подумайте, будто имеете дело
с пьяницей! Нет! Не больше, чем нужно, но и не меньше!
     Я последовал за моряком, которому  портовые  кабачки  были  знакомы  не
меньше, чем океанские волны.  Пока  почтенный  Аткинс  оставался  на  шхуне,
выторговывая за свои товары выгодную цену, мы уселись в просторном помещении
его таверны. Первыми моими словами, обращенными к боцману, были:
     -- Я рассчитывал,  что  Аткинс  сведет  меня  с  капитаном  Леном  Гаем,
поскольку их, если я не ошибаюсь, связывает дружба...
     -- Подумаешь!-- бросил  Харлигерли.--  Конечно,  Фенимор  Аткинс--  славный
малый, капитан его уважает. Но со мной он не сравнится! Так что предоставьте
это дело мне, мистер Джорлинг!
     -- Такое ли уж это сложное дело, боцман? Разве на "Халбрейн" не найдется
свободной каюты? Мне подойдет любая, даже самая тесная. Я готов заплатить...
     -- Отлично, мистер Джорлинг! Есть такая каюта, по  соседству  с  рубкой,
которая до сих пор пустовала, и коли вы  согласны  вывернуть  карманы...  Но
вообще-то -- только это между нами -- потребуется  больше  хитрости,  чем  это
кажется вам и моему старому приятелю Аткинсу, чтобы уговорить капитана  Лена
Гая взять к себе на борт пассажира. Здесь понадобится вся изворотливость, на
которую только способен тот, кто выпьет сейчас за  ваше  здоровье,  сожалея,
что вы не составили ему компанию.
     И Харлигерли сопроводил свое  восклицание  выразительным  подмигиванием
левым глазом при зажмуренном правом. Завершение этой цветистой фразы утонуло
в виски, превосходные свойства которого боцман не  преминул  похвалить,  что
неудивительно, раз единственным источником для пополнения погребов "Зеленого
баклана" был камбуз все той же "Халбрейн".
     Затем хитрюга боцман вытащил из кармана короткую черную  трубку,  щедро
набил ее и, крепко зажав коренными зубами, окутался  густым  дымом,  подобно
пароходу на полном ходу, так что его лицо совершенно исчезло в сером облаке.
     -- Мистер Харлигерли! -- позвал я его.
     -- Мистер Джорлинг?..
     -- Почему вашему капитану может не понравиться идея взять меня на шхуну?
     -- А потому, что он вообще не берет на борт  пассажиров  и  до  сих  пор
неизменно отвергал предложения такого рода.
     -- Так в чем же причина, я вас спрашиваю?
     - Да в том, что он не любит, когда хоть что-то сковывает его  действия.
Вдруг ему вздумается свернуть в сторону, на север или на юг, на закат или на
восход? Неужели он должен пускаться в объяснения?  Он  никогда  не  покидает
южных морей, мистер Джорлинг, а ведь мы болтаемся вместе с ним по волнам уже
много лет, порхая между Австралией и Америкой, от Хобарта  до  Кергелен,  от
Тристан-да-Кунья до Фолклендов, останавливаясь лишь для  того,  чтобы  сбыть
груз, и забираясь порой в антарктические воды. Сами понимаете, что  в  таких
условиях пассажир может превратиться в обузу.  Да  и  найдется  ли  человек,
которому захочется оказаться на шхуне, несущейся туда, куда влекут ее ветра?
     Я  уже  подумывал,  не  пытается  ли  боцман  выдать  свою   шхуну   за
корабль-загадку, шныряющий по морям, доверившись  судьбе,  и  пренебрегающий
заходами  в  порты,  --  что-то  вроде  бродячего  призрака  высоких   широт,
подчиняющегося прихоти обуреваемого фантазиями капитана. Поэтому я  поспешил
спустить его на бренную землю:
     - Как бы то ни было, "Халбрейн" отойдет от Кергеленов через четыре-пять
дней?
     -- Верно.
     - И пойдет курсом на запад, по направлению к Тристан-да-Кунья?
     -- Возможно.
     -- Что ж, боцман, такой маршрут меня вполне устраивает.  Коль  скоро  вы
предлагаете мне свое посредничество, то возьмитесь уговорить капитана  взять
меня пассажиром.
     -- Считайте, что уже уговорил.
     -- Вот и чудесно, Харлигерли. Вам не придется в этом раскаиваться.
     -- Эх, мистер Джорлинг, -- проговорил живописный  моряк,  тряся  головой,
словно он только что выбрался  из  воды,  --  мне  никогда  не  приходится  в
чем-либо раскаиваться, и я хорошо знаю, что, оказав вам услугу, буду должным
образом вознагражден.
     Теперь же, если позволите, я  вас  оставлю,  не  дожидаясь  возвращения
своего приятеля Аткинса, и вернусь на судно.
     И, опорожнив одним глотком последнюю чашку с виски -- я даже  испугался,
не проглотит ли он ее вместе с горячительным напитком, --  Харлигерли  одарил
меня напоследок  покровительственной  улыбкой.  Затем,  с  трудом  удерживая
массивное туловище на кривых ногах и  извергая  из  топки  своей  чудовищной
трубки ядовитый дым, он заковылял на северо-восток от "Зеленого баклана".
     Оставшись сидеть, я предался противоречивым  размышлениям.  Кто  же  он
такой на самом деле, этот капитан Лен Гай?
     Почтенный  Аткинс  превозносил  его  как  непревзойденного   моряка   и
превосходного человека. Пока ничто не позволяло мне усомниться ни  в  одном,
ни в другом, хотя, если судить по рассказу боцмана, капитан был  вдобавок  и
большим оригиналом. Ни  разу  до  этого  мне  не  приходило  в  голову,  что
осуществление моего нехитрого намерения уплыть с  архипелага  на  "Халбрейн"
может оказаться сопряженным с какими-либо  трудностями,  коль  скоро  я  был
готов на любую плату и  на  моряцкое  существование.  С  чего  бы  Лену  Гаю
отказывать мне? Разве мыслимо допустить, что он не  захочет  брать  на  себя
обязательство плыть в заранее оговоренное место, потому, что посреди  океана
ему вдруг взбредет на ум отклониться от маршрута?.. Уж не занимается  ли  он
контрабандой или даже работорговлей? Вполне обоснованное предположение  хотя
мой славный хозяин  и  ручался  за  "Халбрейн"  и  ее  капитана  собственной
головой. Из слов  Фенимора  Аткинса  выходило,  что  перед  нами  --  честный
корабль, ведомый честнейшим капитаном. Это что-то да  значило,  если  только
Аткинс не находился во власти иллюзий, ибо он знал капитана Лена  Гая  всего
лишь постольку, поскольку видел его раз в год во время заходов на Кергелены,
где все его занятия оставались всецело в рамках закона и не  могли  породить
ни малейших подозрений.
     С другой стороны, я не исключал  и  того,  что  боцман,  желая  придать
своему посредничеству больший вес, просто попытался предстать в моих  глазах
незаменимым человеком, а капитан Лен Гай, напротив, будет только рад заиметь
на борту такого удобного пассажира, каким я себе представлялся, готового  не
постоять за ценой!..
     Спустя час я повстречал в порту хозяина гостиницы и поведал ему о своих
сомнениях.
     -- Ах уж этот Харлигерли! -- вскричал он.-- Вечно он так!  Послушать  его,
так капитан Лен Гай не высморкается, не  спроси  совета  у  своего  боцмана.
Видите  ли,  мистер  Джорлинг,  этот  боцман  --   любопытный   субъект:   не
злокозненный, не глупый, но по части вытягивания  у  простаков  долларов  да
гиней ему просто нет равных. Горе вашему кошельку, если  вы  угодите  ему  в
лапы! Лучше крепко застегните все ваши карманы, и наружные, и внутренние,  и
держите ухо востро!
     -- Благодарю  за  совет,  Аткинс!  Скажите-ка,  вы  уже  переговорили  с
капитаном Леном Гаем?
     -- Еще нет, мистер Джорлинг. Времени у нас достаточно.  "Халбрейн"  едва
вошла в гавань и еще не успела развернуться на якоре во время отлива...
     -- Пусть так, но вы понимаете, что мне хотелось бы  узнать  свою  участь
как можно быстрее...
     -- Немного терпения!
     -- Я спешу узнать, на что мне рассчитывать.
     -- Но вам нет нужды тревожиться, мистер Джорлинг! Все уладится  само  по
себе. И потом разве на "Халбрейн" свет сошелся  клином?  В  сезон  путины  в
гавани Рождества  соберется  больше  судов,  чем  рассыпано  домишек  вокруг
"Зеленого баклана". Положитесь на меня, я обеспечу ваше отплытие!
     Итак, мне пришлось довольствоваться одними словами: клятвами боцмана  и
уверениями почтенного Аткинса. Не доверяя их обещаниям, я решил обратиться к
самому капитану Лену Гаю и поведать ему о своих чаяниях.  Оставалось  только
встретить его. Таковая возможность представилась  мне  только  на  следующий
день. До этого я прогуливался по набережной, разглядывая шхуну и  восхищаясь
ее изяществом и прочностью. Последнее качество имело особую ценность в  этих
морях, где льды достигают порой пятидесятой широты.
     Дело было во второй половине дня. Приблизившись к капитану Лену Гаю,  я
понял, что он с радостью уклонился бы от встречи. Крохотное население гавани
Рождества, состоявшее из рыбаков, не пополнялось годами. Лишь изредка кто-то
уплывал на рыбацком судне, каких, повторюсь, в  те  времена  бывало  в  этих
водах немало, а кто-то сходил на  берег  ему  на  смену.  Чаще  же  капитана
поджидали на берегу одни и те же лица, и  он  знал,  должно  быть,  каждого.
Спустя несколько недель, когда одно судно за другим стало  бы  выпускать  на
берег свои экипажи, создавая  необычное  оживление,  длящееся,  впрочем,  не
дольше, чем здешний короткий теплый сезон, капитану пришлось бы  задуматься,
кто же стоит перед ним. Однако сейчас, в августе, пускай и необычно  мягком,
"Халбрейн" была здесь единственным кораблем.
     По-видимому, капитан ни минуты не сомневался, что перед ним чужак.  Вид
его свидетельствовал либо о том, что он не собирается  идти  мне  навстречу,
либо о том, что ни Харлигерли, ни Аткинс еще не осмелились просить за  меня.
Выбрав второе объяснение, я должен был бы заключить,  что,  обходя  меня  за
версту, он просто поступает согласно своему необщительному характеру.
     Как бы то ни было,  я  не  смог  совладать  с  нетерпением.  Если  этот
неприступный человек ответит мне отказом -- что ж, так тому и быть.  В  конце
концов я даже не  был  его  соотечественником.  На  Кергеленах  не  было  ни
американского консула {Консул  --  должностное  лицо,  являющееся  постоянным
представителем государства  в  каком-либо  пункте  (городе)  другой  страны,
защищающее правовые  и  экономические  интересы  своего  государства  и  его
граждан}, ни торгового агента, кому я мог бы пожаловаться  на  неудачу.  Мне
нужно было выяснить, что меня ждет; если бы я нарвался на твердое "нет",  то
стал бы ждать другого, более гостеприимного судна, тем  более  что  задержка
все равно составила бы не более двух-трех недель.
     В тот момент, когда я совсем уже собрался подойти к  капитану,  к  нему
присоединился его помощник. Капитан воспользовался этим, чтобы устремиться в
противоположном мне направлении, сделав помощнику знак следовать за ним. Мне
оставалось лишь наблюдать, как они уходят в глубь порта и  исчезают  там  за
скалой.
     "Ну и черт с ним!" -- пронеслось у  меня  в  голове.  У  меня  были  все
основания догадываться, что на моем пути вырастут преграды. Но  пока  партия
была всего лишь отложена. Завтра, с  утра  пораньше,  я  поднимусь  на  борт
"Халбрейн". Хочется этого капитану Лену Гаю или нет, но  ему  придется  меня
выслушать и дать ответ -- или "нет", или "да".
     К тому же Лен Гай мог прийти в "Зеленый баклан" поужинать,  ибо  именно
там всегда обедали и ужинали моряки. После нескольких месяцев в море  любому
захочется сменить меню, состоящее обычно из галет и  солонины.  Более  того,
этого требует забота о здоровье, и, хотя во  время  стоянки  экипажу  подают
свежую пищу, офицеры предпочитают питаться в таверне. Я не  сомневался,  что
мой друг Аткинс должным образом подготовился к приему капитана, помощника  и
боцмана со шхуны.
     Дожидаясь их появления, я долго не садился за стол. Однако и  тут  меня
поджидало разочарование: ни капитан Лен Гай, ни кто-либо другой со шхуны  не
почтил этим вечером своим посещением "Зеленый баклан". Мне пришлось  ужинать
одному, как я делал это ежевечерне вот уже два месяца, ибо, как  легко  себе
представить, клиентура почтенного Аткинса не обновлялась на протяжении всего
холодного сезона.
     В  семь  тридцать  вечера,  покончив  с  ужином,  я  вышел  в  потемки,
намереваясь  прогуляться  вдоль  домов.  На  набережной  не  было  ни  души.
Единственными  источниками  света,  да  и  то  весьма  тусклого,  были  окна
гостиницы. Экипаж "Халбрейн" в полном составе удалился на  ночь  к  себе  на
шхуну. На приливной волне покачивались привязанные к борту шлюпки.
     Шхуна напомнила мне казарму,  ибо  только  в  казарме  можно  заставить
служивых улечься в постели с заходом солнца. Подобные  правила  должны  были
быть  весьма  не  по  душе  болтуну  и  выпивохе  Харлигерли,   с   радостью
посвятившему бы все время стоянки прогулке по кабачкам, будь их  на  острове
числом поболее. Однако и он появлялся в окрестностях "Зеленого  баклана"  не
чаще, чем капитан шхуны.
     Я  продежурил  у  шхуны  до  девяти  часов  вечера,  упорно   вышагивая
взад-вперед. Корабль погружался во тьму. В воде  бухты  осталось  лишь  одно
отражение -- носового сигнального огня, раскачивающегося на штаге фок-мачты.
     Я возвратился в гостиницу и нашел там  Фенимора  Аткинса,  пыхтящего  в
дверях трубкой.
     -- Аткинс, -- сказал я ему, -- держу пари, что капитан  Лен  Гай  разлюбил
ваше заведение!
     -- Он иногда заглядывает сюда по воскресеньям, а сегодня только суббота,
мистер Джорлинг.
     - Вы с ним не говорили?
     -- Говорил...-- ответил хозяин тоном, в котором слышалось смущение.
     -- Вы сообщили ему, что один из ваших знакомых хотел бы уплыть отсюда на
"Халбрейн"?
     -- Сообщил.
     -- Каким же был его ответ?
     -- Не таким, какого хотелось бы вам или мне, мистер Джорлинг...
     -- Он отказал?
     -- Похоже на то. Во всяком случае, вот что он мне ответил: "Аткинс,  моя
шхуна не берет пассажиров. Никогда прежде не  брал  их  на  борт,  не  стану
делать этого и впредь".





     Спал я плохо.  Мне  то  и  дело  "снилось,  будто  я  вижу  сон",  если
воспользоваться выражением Эдгара По, -- то есть я просыпался при  первом  же
подозрении, что мне что-то снится. Проснувшись, я исполнился  дурных  чувств
по отношению к капитану Лену Гаю.  Идея  покинуть  Кергелены  на  его  шхуне
"Халбрейн" слишком прочно засела у меня в голове. Почтенный  Аткинс  добился
своего, без устали восхваляя  это  судно,  неизменно  открывающее  в  гавани
Рождества летний сезон. Я считал дни, да что там дни -- часы и уже видел себя
стоящим  на  палубе  этой  прекрасной  шхуны,  оставляющей  позади  постылый
архипелаг и держащей курс  на  запад,  к  американскому  берегу.  У  хозяина
гостиницы не вызывала ни малейшего сомнения  готовность  капитана  Лена  Гая
оказать мне  услугу,  ибо  не  враг  же  он  собственным  интересам!  Трудно
представить себе, чтобы торговое судно отказалось взять пассажира, если  это
не связано с изменением маршрута, раз пассажир сулит щедрую  плату.  Кто  бы
мог подумать!..
     Теперь понятно, почему я задыхался от ярости при одной  мысли  об  этом
нелюбезном субъекте. Я чувствовал, как разливается по моему телу желчь,  как
напряжены мои нервы. На моем пути выросла преграда, и я,  как  разгоряченный
конь, взвивался на дыбы...
     Я провел беспокойную ночь, не в силах унять гнев,  и  лишь  к  рассвету
отчасти пришел в себя. Я решил объясниться с  капитаном  Леном  Гаем,  чтобы
послушать его доводы. Возможно, размышлял я, такой разговор ничего не  даст,
но я по крайней мере облегчу душу.
     Почтенный Аткинс уже имел с капитаном беседу,  приведшую  к  известному
результату. Что касается услужливого боцмана Харлигерли, то я не знал  пока,
сдержал ли он обещание, ибо он больше не попадался мне на глаза. Но вряд  ли
он оказался более удачливым парламентером, чем владелец "Зеленого баклана".
     В восемь часов утра я вышел  на  берег.  Погода  стояла  прескверная  --
"собачья", как выражаются  французы:  с  запада  мело  снегом  вперемежку  с
дождем, а облака плыли так низко, что, казалось,  вот-вот  обволокут  землю.
Было трудно себе представить, чтобы капитан Лен Гай вздумал ступить в  такое
утро на берег.
     На набережной и впрямь не было ни  души.  Несколько  рыбачьих  баркасов
оставили гавань еще до  шторма  и  сейчас  наверняка  прятались  в  укромных
заводях, где их не могли настигнуть ни океанские валы, ни  ураганный  ветер.
Чтобы добраться до "Халбрейн", мне потребовалась бы шлюпка,  однако  никакой
боцман не осмелился бы взять на себя ответственность  выслать  ее  за  мной.
Помимо всего прочего, рассуждал я, на палубе своей шхуны  капитан  чувствует
себя хозяином положения, и если я собираюсь упрямиться, не  желая  принимать
его отказ, то лучше делать это на нейтральной территории. Лучше  уж  я  буду
высматривать его, сидя у окошка  своей  конуры,  и  как  только  его  шлюпка
устремится к берегу, выйду ему навстречу. Тогда он не сможет  уклониться  от
объяснений!
     Вернувшись в "Зеленый баклан", я занял позицию у запотевшего окна и, то
и дело вытирая стекло, замер, убеждая себя, что хорошо хотя  бы  то,  что  я
спрятался от порывов ветра, которому оставалось только бессильно завывать  в
дымоходе и ворошить пепел в очаге. Я приготовился  к  терпеливому  ожиданию,
хотя чувствовал, что нервы мои уже натянуты до предела, как удила у  лошади,
перебирающей копытами в предвкушении галопа.
     Так прошло два часа. Прихотливые ветры  Кергелен  умерили  свою  ярость
раньше, чем утихомирился я. К одиннадцати утра низкие тучи унеслись прочь  и
буря улеглась. Я открыл окошко.
     Как раз в это мгновение на "Халбрейн" приготовились к спуску шлюпки.  В
шлюпку уселся матрос, взявшись за весла, а на корме устроился еще кто-то, не
прикасаясь  к  фалрепам  {Фалрепы  --  короткие   концы   кабельного   троса,
подвешенные к стойкам нижних площадок входных трапов  для  облегчения  входа
людей на трап} руля. Шхуна покачивалась на волнах всего в пятидесяти саженях
от берега. Шлюпка преодолела это расстояние за минуту-другую,  и  человек  с
кормы ступил на песок. Это был капитан Лен Гай.
     Мне хватило нескольких секунд, чтобы  выбежать  на  берег  и  предстать
перед капитаном, тут же изготовившимся к отражению атаки.
     -- Сэр! -- обратился я к нему сухим и холодным тоном - не менее холодным,
чем погода, установившаяся из-за восточных ветров.
     Капитан Лен Гай пристально посмотрел на меня, и в его черных  глазах  я
увидел грусть. Голос его был тих и скорее напоминал шепот.
     -- Вы иностранец?
     -- Во всяком случае, я не житель Кергелен, -- ответил я.
     -- Англичанин?
     -- Нет, американец.
     Он резким движением ладони отдал мне честь.  Я  ответил  ему  таким  же
приветствием.
     -- Сэр, -- продолжил я, -- полагаю, что почтенный Аткинс, хозяин "Зеленого
баклана", говорил  с  вами  о  моем  предложении.  Мне  кажется,  что  такое
предложение должно быть воспринято благосклонно, ибо вы...
     -- Предложение об отплытии на моей шхуне? --  прервал  меня  капитан  Лен
Гай.
     -- Совершенно верно.
     -- Сожалею, сэр, но я не могу удовлетворить вашу просьбу.
     -- Не скажете ли, по какой причине?
     -- Потому что у меня нет привычки брать на борт пассажиров -- это первое.
     -- А второе, капитан?
     -- Маршрут шхуны  "Халбрейн"  никогда  не  прокладывается  заранее.  Она
выходит в море, направляясь в один порт, а оказывается совсем в другом, если
я вижу в этом резон. Учтите, что я не нахожусь на  службе  у  судовладельца.
Шхуна -- почти полная моя собственность, и я не подчиняюсь в плаваниях ничьим
приказам.
     -- Выходит, вам одному и решать, брать ли меня на борт...
     -- Это так, но мне приходится ответить вам отказом -- к моему величайшему
сожалению.
     -- Возможно, вы примете иное решение,  узнав,  что  для  меня  не  имеет
значения, куда следует ваша  шхуна.  Мне  достаточно  уверенности,  что  она
куда-то да следует...
     -- Вот именно -- "куда-то".
     Мне показалось, что при этих словах капитан Лен Гай  устремил  взор  на
юг.
     -- Так вот, сэр, -- не унимался я,  --  мне  почти  безразлично,  куда  вы
плывете. Мне просто не терпится убраться с Кергелен, воспользовавшись первым
предоставившимся случаем.
     Капитан Лен Гай ничего не ответил, погрузившись в  раздумья,  однако  я
видел, что он пока не стремится спасаться от меня бегством.
     -- Имею ли я честь владеть вашим вниманием, сэр? -- с живостью спросил я.
     -- О да.
     -- Тогда позвольте мне добавить к сказанному, что если я не  ошибаюсь  и
если в дальнейший маршрут вашей  шхуны  не  внесено  изменений,  то  в  ваши
намерения входило уйти из гавани Рождества в направлении Тристан-да-Кунья?
     -- Возможно, на  Тристан-да-Кунья,  возможно,  к  мысу  Доброй  Надежды,
возможно, на Фолкленды, возможно, еще куда-то...
     -- Так вот, капитан Гай, именно "еще куда-то" я и желал бы  направиться!
-- вскричал я, не скрывая иронии, но стараясь сдержать раздражение.
     С этой минуты манера капитана  Лена  Гая  решительно  переменилась.  Он
заговорил  более  резко  и  отрывисто.  Ограничиваясь   самыми   точными   и
необходимыми словами, он дал мне понять, что настаивать дальше нет  никакого
смысла, что наша беседа и так слишком затянулась, что ему дорого время,  что
дела требуют его присутствия в конторе порта и что мы уже сказали друг другу
все, что могли...
     Я протянул руку, чтобы удержать его -- вернее, просто схватить за рукав,
-- и наш разговор, так неудачно начавшийся,  мог  бы  завершиться  еще  более
плачевно, если бы этот странный человек не повернулся ко мне и  не  произнес
более мягким голосом такие слова:
     -- Можете поверить, сэр, что мне нелегко  отвергать  просьбу  о  помощи,
звучащую из уст американца. Однако я  не  могу  поступить  иначе.  Во  время
плавания "Халбрейн" может случиться непредвиденное, и тогда  присутствие  на
борту пассажира, даже  такого  необременительного,  как  вы,  превратится  в
серьезную помеху и мне придется от многого отказаться. Вот чего я  стремлюсь
избежать.
     -- Я уже говорил вам, капитан, и готов повторить  еще  раз,  что  в  мои
намерения входит возвратиться в Америку, в  Коннектикут,  но  при  этом  мне
совершенно безразлично, когда эти намерения осуществятся -- через три  месяца
или через шесть -- и каким путем мне придется для этого  пройти.  Пусть  даже
ваша шхуна окажется во льдах антарктических морей...
     -- Антарктических морей?! -- изумленно вскричал капитан Лен Гай, насквозь
пронзая меня взглядом, словно это был не взгляд, а острое копье.-- Почему  вы
говорите об антарктических морях? -- переспросил он, хватая меня за руку.
     -- Я мог бы с тем же успехом упомянуть и северные  моря.  Для  меня  все
едино-- что Северный полюс, что Южный...
     Капитан Лен Гай ничего не ответил, но мне показалось, что в его  глазах
блеснули слезы. Потом, желая, видимо, покончить с этой темой, связанной  для
него с какими-то мучительными воспоминаниями, он проговорил:
     -- Кто же осмелится двинуться к Южному полюсу?..
     -- Достичь его было бы нелегким делом, -- отвечал я, -- да  к  тому  же  и
бесполезным. Однако встречаются любители приключений, способные на  подобные
авантюры.
     -- Вот именно, авантюры... -- прошептал капитан Лен Гай.
     -- Между прочим, Соединенные Штаты рискнули послать туда группу кораблей
под командованием Чарлза Уилкса  {Чарлз  Уилкс  (1798--1877)  --  американский
морской офицер} -- "Ванкувер", "Морскую свинью", "Фазана", "Летучую  рыбу"  --
да еще вспомогательные суда...

     -- Вы говорите, Соединенные Штаты, мистер Джорлинг? Вы утверждаете,  что
федеральное правительство направило в южные моря целую экспедицию?..
     -- Это факт. В прошлом году, еще до отплытия из Америки,  я  узнал,  что
эти корабли вышли в море. С тех  пор  минул  год,  и  вполне  вероятно,  что
отважный Уилкс забрался дальше, чем другие  первооткрыватели,  побывавшие  в
тех широтах до него.
     Капитан Лен Гай надолго умолк. Наконец  его  труднообъяснимое  молчание
было прервано следующими словами:
     -- Как бы то ни было, даже если Уилксу и удастся пересечь Южный полярный
круг и преодолеть паковые льды, сомнительно, чтобы он достиг  более  высоких
широт, чем...
     - Чем его предшественники Беллинсгаузен {Беллинсгаузен Фаддей Фаддеевич
(1778--1852) -- русский мореплаватель, адмирал.  В  1819--1821  гг.  возглавлял
кругосветную экспедицию в Антарктику на  шлюпах  "Восток"  (командир  Ф.  Ф.
Беллинсгаузен) и "Мирный- (командир М. П. Лазарев), важнейшим итогом которой
было открытие антарктического материка}, Форстер {Форстер Иоханн Георг  Адам
(1754--1794)-- немецкий путешественник и писатель; сопровождал капитана Кука в
его путешествии вокруг света}, Кендалл,  Биско  {Биско  Джон  (1794--1843)  --
английский  антарктический  исследователь.  В  1830--1832  и  1833--1834   гг.
предпринял  плавание  в  антарктические  воды   для   поисков   новых   мест
зверобойного промысла. В 1831 г. открыл землю Эндерби, названную так в честь
братьев Эндерби,  владельцев  фирмы,  финансировавшей  экспедицию},  Моррелл
{Моррелл Бенджамин (1795--1839) -- американский мореплаватель, в 1822--1824 гг.
на шхуне  "Оса"  совершил  плавание  в  южные  моря},  Кемп  {Кемп  Питер  --
английский  мореплаватель,  шкипер  зверобойного  судна  "Магнет"},  Баллени
{Баллени Джон -- англичанин, китобой, в 1839 г. открыл острова, названные его
именем}? -- подхватил я.
     - Чем...-- вымолвил было капитан.
     -- Вы родом из Коннектикута, сэр? -- неожиданно спросил он.
     -- Из Коннектикута.
     -- А точнее?
     -- Из Хартфорда.
     -- Вам знаком остров Нантакет?
     -- Я бывал там несколько раз.
     -- И вы, должно быть, знаете, -- продолжал капитан  Лен  Гай,  глядя  мне
прямо в глаза, - что именно там родился герой  вашего  писателя  Эдгара  По,
Артур Гордон Пим?
     -- Действительно, -- отвечал я, -- я припоминаю... Сперва действие  романа
происходит на острове Нантакет.
     -- Вы сказали "романа"? Вы воспользовались именно этим словом?
     -- Безусловно, капитан...
     - Да... Вы говорите так же,  как  и  все  остальные...  Но  прошу  меня
извинить, сэр, я не могу больше задерживаться.  Сожалею,  искренне  сожалею,
что не смогу оказать вам услугу. Не воображайте, что, поразмыслив, я  изменю
отношение к вашему предложению. Да и  ждать  вам  осталось  всего  несколько
дней! Скоро начнется сезон... В гавани Рождества  бросят  якорь  торговые  и
китобойные суда, и вы легко сядете на одно из них, будучи уверенным, что оно
доставит вас именно  туда,  куда  следует.  Сожалею,  сэр,  весьма  сожалею.
Позвольте откланяться!
     С этими словами капитан Лен Гай ретировался, завершив нашу  встречу  не
совсем так, как я опасался... то есть я хочу сказать, что ее завершение было
скорее любезным, нежели отчужденным.
     Поскольку нельзя и есть нельзя, сколько  ни  упрямься,  я  расстался  с
надеждой выйти в  море  на  борту  шхуны  "Халбрейн",  затаив  обиду  на  ее
несговорчивого капитана. И все же признаюсь, что с того дня  мне  не  давало
покоя любопытство. Я чувствовал, что в душе этого моряка скрывается какая-то
тайна. Неожиданный оборот,  который  принял  наш  разговор,  столь  внезапно
прозвучавшее имя Артура Пима, вопросы насчет острова Нантакет,  впечатление,
произведенное на него новостью об экспедиции в южные моря под  водительством
Уилкса, утверждение, что американский мореплаватель не продвинется дальше на
юг, чем... Кого же собирался назвать капитан Лен Гай? Все это давало богатую
пищу для размышлений моему беспокойному уму.
     В тот же день  Аткинс  поинтересовался,  проявил  ли  капитан  Лен  Гай
сговорчивость и добился ли я его согласия  занять  одну  из  кают  на  боргу
шхуны.  Я  был  вынужден  сознаться,  что  в  переговорах  с  капитаном  мне
сопутствовало не больше удачи, чем хозяину гостиницы. Аткинс был этим весьма
удивлен. Он не понимал причин отказа. В чем подоплека  подобного  упрямства?
Он не узнавал старого знакомого. Отчего такая перемена? Более того --  и  это
уже прямо касалось его, --  вопреки  традиции,  сложившейся  во  время  былых
стоянок, ни команда "Халбрейн", ни офицеры шхуны на этот раз не наведывались
в "Зеленый баклан". Казалось, экипаж  подчиняется  какому-то  приказу.  Раза
два-три за неделю в таверне объявился боцман, но этим дело  и  ограничилось.
Неудивительно, что почтенный Аткинс был  весьма  огорчен  подобным  оборотом
дел.
     Что касается Харлигерли, неосторожно похваставшегося своим влиянием  на
капитана, то я понял, что он не хочет продолжать со мной отношения,  раз  из
этого все равно ничего не выходит. Не могу утверждать,  что  он  не  пытался
преодолеть упрямство своего капитана, однако было  ясно:  капитан  оставался
непоколебим, как скала.
     На протяжении последующих трех дней -- 10, 11 и 12 августа  --  на  шхуне
кипели работы по ремонту и пополнению запасов. Матросы то и дело  появлялись
на палубе, карабкались по снастям, меняли такелаж {Такелаж -- все  снасти  на
судне, служащие для укрепления рангоута и  управления  парусами},  укрепляли
ванты {Ванты -- снасти судового стоячего  такелажа,  раскрепляющие  к  бортам
мачты, стеньги или брам-стеньги} и бакштаги {Бакштаг, штаг -- снасть стоячего
такелажа, удерживающая мачты, стеньги, бушприт и другие рангоуты  впереди  в
диаметральной плоскости судна},  провисшие  во  время  последнего  перехода,
покрывали свежей краской релинги {Релинг -- поручни; горизонтальные  стальные
прутья круглого сечения, идущие в три-четыре ряда  у  леерного  ограждения},
полинявшие от морской соли, крепили на реях новые паруса  и  чинили  старые,
которые еще могли сгодиться при благоприятной погоде, и  конопатили  трещины
на боковой обшивке и на палубе.
     Все эти работы протекали с редкой слаженностью, совершенно без криков и
ссор, которые обычно вспыхивают среди  матросов,  пока  их  судно  стоит  на
якоре. Экипаж "Халбрейн", судя по всему, беспрекословно подчинялся командам,
соблюдал строжайшую  дисциплину  и  не  любил  громких  разговоров.  Видимо,
исключение составлял один боцман -- он показался мне смешливым  добряком,  не
чурающимся шуток и болтовни. Но, вероятно, язык развязывался у  него  только
на твердой земле.
     На берегу прослышали, что 15 августа шхуна  выходит  в  море.  Накануне
этого дня мне и в голову не  могло  прийти,  что  капитан  Лен  Гай  отменит
категоричное решение. Да я и не мечтал об этом. Я смирился с неудачей  и  не
собирался никого в ней винить. Я бы не позволил Аткинсу вторично просить  за
меня.  Когда  мне  доводилось  сталкиваться  с  капитаном  Леном   Гаем   на
набережной, мы делали вид, что не знаем друг друга и видимся впервые. Он шел
своей дорогой, я -- своей. Должен, однако, отметить, что раза два  замечал  в
нем какое-то колебание... Мне казалось даже, что он хотел ко мне обратиться,
побуждаемый какими-то таинственными соображениями. Однако он так и не сделал
этого, а я не из тех, кто склонен бесконечно выяснять отношения. Вдобавок  --
я узнал об этом в тот же день -- Фенимор Аткинс  пренебрег  моим  запретом  и
вновь просил за меня капитана, впрочем, ничего не добившись. Дело было,  как
говорится, закрыто. Однако боцман придерживался на этот счет иного мнения. В
разговорах с хозяином "Зеленого баклана" он утверждал, что об  окончательном
проигрыше говорить рано.
     - Вполне возможно,  --  твердил  он,  --  что  капитан  еще  не  произнес
последнего слова.
     Однако полагаться на утверждения этого краснобая  было  бы  не  меньшей
ошибкой, чем вводить в уравнение  заведомо  неверную  величину,  так  что  я
относился к предстоящему отплытию шхуны с полнейшим  безразличием.  Я  хотел
дождаться появления на горизонте других кораблей.
     -- Пройдет неделя-другая, -- успокаивал меня хозяин  гостиницы,  --  и  вы
будете так счастливы, как никогда не были бы, возьми вас капитан Лен  Гай  к
себе на борт. Вас ждет ни с чем не сравнимая радость...
     -- Несомненно, Аткинс,  только  не  забывайте,  что  большинство  судов,
приходящих на Кергелены для ловли рыбы, остаются в этих водах на  пять-шесть
месяцев, так что мне придется долго дожидаться, прежде чем я выйду на  одном
из них е открытое море.
     - Большинство, но не все, мистер Джорлинг, не все. Некоторые заходят  в
гавань Рождества на денек-другой, не более. Случай не заставит себя ждать, и
вам  не  придется  раскаиваться,  вспоминая  упущенный вместе  с  "Халбрейн"
шанс...
     Не знаю, пришлось бы мне раскаиваться или нет, но ясно одно:  мне  было
предначертано свыше покинуть Кергелены в  роли  пассажира  шхуны,  благодаря
чему я пережил куда более невероятные приключения,  чем  все  то,  что  было
описано в истории мореплавания.
     Вечером  14  августа,  примерно  в  семь  тридцать,  когда  на   остров
опустилась ночь, я отужинал и  вышел  прогуляться  по  северной  оконечности
бухты. Погода стояла сухая, в небе мерцали  звезды,  щеки  пощипывал  холод.
Прогулка обещала быть короткой. И действительно, уже через полчаса я счел за
благо отправиться в обратный путь, на огонек "Зеленого баклана".  Но  в  это
мгновение мне повстречался человек. Увидев меня, он, немного  поколебавшись,
остановился.
     Было уже совсем темно, поэтому мне было нелегко  разглядеть  его  лицо.
Однако негромкий голос, переходящий в шепот, не оставлял  никаких  сомнений:
передо мной стоял капитан Лен Гай.
     - Мистер Джорлинг, -- обратился он ко мне, -- завтра "Халбрейн" поднимает
паруса. Завтра утром, с приливом...
     - К чему мне это знать, -- отвечал я, -- раз вы отказали мне?..
     - Я поразмыслил и переменил решение. Если вы не передумали,  вы  можете
подняться на борт завтра в семь утра.
     -- Честное слово, капитан, я уже не чаял, что вы ляжете на другой  галс!
{Галс -- курс судна относительно ветра, например: судно идет левым галсом, т.
е. оно обращено к ветру левым бортом}
     -- Повторяю, я передумал. Кроме того, "Халбрейн" направится прямиком  на
Тристан-да-Кунья, а это вам как раз на руку, верно?
     -- Как нельзя лучше, капитан! Завтра в семь утра я буду у вас на борту.
     -- Для вас приготовлена каюта.
     -- Что касается платы, то...
     -- Поговорим об этом позже, -- отвечал капитан Лен  Гай.--  Вы  останетесь
довольны. Значит, до завтра.
     -- До завтра.
     Я протянул этому  непостижимому  человеку  руку,  чтобы  скрепить  нашу
договоренность рукопожатием, однако он, видимо, не разглядел моего  жеста  в
кромешной тьме, потому что, не приняв руки, быстрым шагом удалился  к  своей
шлюпке. Несколько взмахов весел -- и я остался в темноте один.
     Я был несказанно удивлен. Не меньшим было удивление почтенного Аткинса,
которого я посвятил в дело, лишь только переступил порог "Зеленого баклана".
     -- Вот видите, -- проговорил он, -- выходит, старая  лиса  Харлигерли  был
прав! А все-таки этот его чертов капитан  ведет  себя  как  невоспитанная  и
капризная девица! Не передумал бы он еще раз, уже перед самым отплытием!
     Я отнесся к этой гипотезе как к совершенно невероятной, тем  более  что
действия капитана не указывали, на мой взгляд,  ни  на  капризность,  ни  на
склонность предаваться фантазиям. Если  капитан  Лен  Гай  пересмотрел  свое
решение, то потому, видимо, что усматривал какой-то  интерес  в  том,  чтобы
заполучить меня на борт в качестве пассажира. Может быть,  этой  перемене  я
был обязан своим словам о Коннектикуте и острове Нантакет. Будущее  покажет,
почему это вызвало у него такой интерес...
     Я быстро собрался. Я никогда не обременяю себя  неподъемным  багажом  и
могу объехать мир, довольствуясь дорожной сумкой и  небольшим  чемоданчиком.
Больше всего места заняла меховая одежда, необходимая в высоких широтах...
     Утром 15 августа, не дожидаясь восхода солнца, я простился  со  славным
Аткинсом, моим внимательным и чутким соотечественником, нашедшим счастье  на
затерянных в океане островах Запустения. Достойнейший малый расчувствовался,
услыхав слова благодарности. Однако он ни на секунду  не  забывал,  что  мне
надо побыстрее очутиться на борту, ибо продолжал опасаться, как  бы  капитан
Лен Гай не сменил галс еще раз. Он даже признался, что несколько  раз  ночью
подходил к окошку, дабы удостовериться  что  "Халбрейн"  еще  не  снялась  с
якоря. Опасения -- которых я, впрочем, совершенно не разделял -- оставили  его
только при проблесках зари.
     Почтенный Аткинс пожелал проводить меня до  самой  шхуны,  чтобы  лично
проститься с капитаном и  боцманом.  Мы  погрузились  в  шлюпку,  ждавшую  у
берега, и вскоре поднялись на борт корабля.
     Первый, кого я там встретил, был Харлигерли. Он торжествующе  подмигнул
мне, что явно означало: "Вот видите! Наш упрямый капитан все-таки сдался!  И
кому  вы  этим  обязаны,  если  не  бравому  боцману,  сделавшему  ради  вас
невозможное?" Действительно ли дело обстояло так? У меня были все  основания
придерживаться иного мнения.  Но  в  конце  концов  это  было  уже  неважно.
Главное, "Халбрейн" поднимала якорь и выходила из гавани со мной на борту!
     Не прошло и минуты, как на палубе появился  капитан  Лен  Гай,  который
словно и не заметил моего присутствия, чему я не удивился, ибо был  готов  к
любым сюрпризам.
     Приготовления к отплытию шли полным ходом: расчехляли паруса,  готовили
такелаж, фалы и шкоты. Лейтенант,  стоя  на  баке,  наблюдал  за  разворотом
шпиля; прошло немного времени -- и якорь был подведен к ноку {Нок --  концевая
часть горизонтального или наклонного рангоутного дерева на судне} гафеля.
     Аткинс приблизился к капитану и проникновенно произнес:
     -- До встречи через год!
     --  Если  это  будет  угодно  Господу,  мистер  Аткинс!  Они  обменялись
рукопожатием. Боцман дождался своей  очереди  и  тоже  сильно  стиснул  руку
хозяину "Зеленого баклана", после чего шлюпка доставила того на берег.
     В восемь утра, дождавшись прилива, "Халбрейн" распустила паруса,  легла
на левый галс, покинула гавань Рождества  и,  очутившись  в  открытом  море,
взяла курс на северо-запад.
     Наступил день,  и  острые  верхушки  Столовой  горы  и  горы  Хавергал,
взметнувшиеся одна на две, а другая на три тысячи футов  над  уровнем  моря,
окончательно скрылись из виду...





     Наверное, ни одно морское  путешествие  не  складывалось  поначалу  так
удачно! Случаю было угодно,  чтобы  вместо  томительных  недель  бесцельного
сидения в гавани Рождества из-за необъяснимого отказа Лена  Гая  взять  меня
пассажиром я удалялся  от  тех  безрадостных  мест  на  быстроходной  шхуне,
подгоняемой веселым ветерком, любуясь лениво плещущими океанскими волнами  и
наслаждаясь скоростью в восемь-девять миль в час.
     Изнутри  шхуна  "Халбрейн"  была  не  менее  совершенна,  чем  снаружи.
Повсюду, от рубки до трюма, царила чистота,  роднившая  шхуну  с  образцовым
голландским  галиотом  {Галиот  --  небольшое  парусное  острокильное   судно
грузоподъемностью до 100 тонн с открытым форштевнем и круглой кормой}. Перед
рубкой, слева по борту, располагалась каюта капитана, который мог  наблюдать
за происходящим на палубе через иллюминатор и отдавать приказания вахтенным,
дежурящим между грот-мачтой и  фок-мачтой.  Справа  по  борту  располагалась
точно такая же каюта помощника капитана. У  каждого  было  по  узкой  койке,
небольшому шкафчику, плетеному креслу, привинченному к полу столику и лампе,
свисающей с потолка. В обеих каютах было множество  навигационных  приборов:
барометры,   ртутные   термометры,   секстанты   {Секстант   --    угломерный
астронавигационный инструмент, употребляемый для  измерений  высот  небесных
светил при определении местонахождения корабля}; судовой хронометр  покоился
на  опилках  в  дубовой  шкатулке  и  извлекался  оттуда  лишь  при  крайней
необходимости.
     Позади рубки располагались еще две каюты и  небольшая  кают-компания  с
обеденным столом, окруженным скамеечками со съемными спинками.
     Одна из этих кают ждала моего появления. Свет в нее проникал через  два
иллюминатора, один из которых выходил в боковой проход, ведущий к  рубке,  а
другой на корму. Здесь всегда стоял рулевой, держащий штурвал,  над  которым
свисал гик {Гик -- горизонтальная балка,  одним  (передним)  концом  подвижно
укрепленная в нижней части мачты (нижнего колена составной мачты)  и  идущая
по направлению к корме; служит для растягивания нижней кромки паруса} бизани
{Бизань -- бизань-мачта -- самая  задняя  мачта  парусного  судна},  выходящий
далеко  за  края  парусного  оснащения,   что   делало   шхуну   чрезвычайно
быстроходной.
     Моя каюта имела восемь футов в длину  и  пять  в  ширину.  Я  привык  к
лишениям, неизбежным в морских переходах,  мне  и  не  требовалось  большего
пространства; вполне устраивала  меня  и  скудная  меблировка:  стол,  шкаф,
кресло, туалетный столик на железных  ножках  и  койка  с  весьма  жиденьким
матрасом, вызвавшим бы нарекания у более  прихотливого  пассажира.  Впрочем,
переход  предстоял   короткий:   я   собирался   сойти   с   "Халбрейн"   на
Тристан-да-Кунья, так что каюта была предоставлена мне на  четыре,  максимум
на пять недель.
     Перед фок-мачтой, смещенной к центру  палубы  (это  удлиняло  штормовой
фок), прочные найтовы удерживали на  месте  камбуз.  Дальше  находился  люк,
накрытый грубым брезентом. Отсюда шла лестница в кубрик и в трюм.  Во  время
шторма люк задраивали, и в  кубрик  не  проникало  ни  капли  воды,  тоннами
рушившейся на палубу.
     Экипаж состоял из восьми моряков: старшины--парусника  Мартина  Холта  и
конопатчика Харди, а также Роджерса,  Драпа,  Френсиса,  Гратиана,  Берри  и
Стерна -- матросов от двадцати пяти до тридцати пяти лет  от  роду;  все  они
были англичанами с берегов Ла-Манша  {Ла-Манш  --  пролив  между  материковой
частью Европы (Франция) и островом Великобритания} и канала Сент-Джордж, все
отлично разбирались в своем ремесле и безоговорочно подчинялись  дисциплине,
насаждавшейся на судне железной рукой -- принадлежавшей,  однако,  отнюдь  не
капитану.
     Человек, которому экипаж подчинялся с первого слова, по мановению руки,
был старший помощник  капитана  лейтенант  Джэм  Уэст,  которому  шел  тогда
тридцать второй год.
     Ни разу  за  все  годы  моих  океанских  скитаний  мне  не  приходилось
встречать человека такого склада. Джэм Уэст даже  родился,  и  то  на  воде:
детство его прошло на барже его отца, где и обитало все  семейство.  Он  всю
жизнь дышал соленым воздухом Ла-Манша, Атлантики и Тихого океана.  Во  время
стоянок он сходил на берем только по  делам  службы.  Если  ему  приходилось
перебираться с одного судна на другое, он просто  переносил  в  новую  каюту
свой холщовый мешок, чем переезд и завершался.  Это  была  воистину  морская
душа, не знавшая другого  ремесла,  кроме  моряцкого.  Когда  он  не  был  в
плавании, он мечтал об океане. Он побывал юнгой,  младшим  матросом,  просто
матросом, старшим матросом, старшиной, теперь же дослужился до лейтенанта  и
стал старшим помощником Лена Гая, капитана шхуны "Халбрейн".
     Джэм Уэст не стремился к высоким постам; его не влекло богатство; он не
занимался куплей-продажей товаров. Другое дело -- закрепить груз в трюме: без
этого судно не обретет устойчивости. Что  же  касается  тонкостей  искусства
кораблевождения  --  установки  оснастки,  использования   площади   парусов,
маневров  на  любой  скорости,  отплытия,  вставания  на  якорь,  борьбы   с
немилосердной стихией, определения широты и долготы -- то  есть  всего  того,
что относится к совершеннейшему творению человеческих рук, каковым  является
парусник, -- здесь Джэму Уэсту не было равных.
     Вот  как  выглядел  старший  помощник:   среднего   роста,   худощавый,
мускулистый, с порывистыми движениями, плечистый,  ловкий,  как  гимнаст,  с
необыкновенно острым глазом, какой  бывает  у  одних  моряков,  с  загорелым
лицом,  короткими  густыми  волосами,  бритыми  щеками   и   подбородком   и
правильными чертами лица, выражавшими энергию, отвагу и недюжинную силу.
     Джэм Уэст  был  неразговорчив  и  ограничивался  краткими  ответами  на
задаваемые ему вопросы. Он отдавал команды звонко, четко выговаривая  слова,
и никогда не повторял их дважды, ибо командира  должны  понимать  с  первого
слова. Так оно и было.
     Я недаром  обращаю  внимание  читателя  на  этого  образцового  офицера
торгового флота, преданного душой и телом своему капитану и своему  кораблю.
Казалось, он превратился в  необходимейший  орган  сложнейшего  организма  --
корабля, и это сооружение из дерева, железа, парусины, меди и конопли именно
у него  черпало  одухотворяющую  силу,  благодаря  чему  происходило  полное
слияние творения человеческих рук и Божьего промысла. Если у "Халбрейн" было
сердце, то оно билось в груди Джэма Уэста.
     Я завершу рассказ об экипаже судовым коком. Африканский негр  по  имени
Эндикотт восемь последних лет из  своих  тридцати  проколдовал  на  камбузах
кораблей, которыми командовал капитан Лен Гай. Он и  боцман  были  приятели.
Надо сказать, что Харлигерли считался кладезем отменных кулинарных рецептов,
которые Эндикотт порой пытался воплотить в жизнь, хотя  безразличные  к  еде
посетители  кают-компании  никогда  не  обращали  внимания  на   плоды   его
героических усилий.
     "Халбрейн" вышла в море при самой благоприятной погоде.  Было,  правда,
очень холодно, поскольку на сорок восьмом градусе южной широты август --  это
зимний месяц. Однако море  оставалось  спокойным,  а  ветерок  дул  как  раз
оттуда, откуда нужно, - с юго-востока. Если  бы  такая  погода  установилась
надолго --а на это можно было надеяться, -- то нам  ни  разу  не  пришлось  бы
ложиться на другой галс, наоборот, мы могли бы ослабить шкоты, ибо ветер сам
донес бы нас до Тристан-да-Кунья.
     Жизнь  на  борту  отличалась  простотой  и  вполне  понятной  на   море
монотонностью, в которой было даже некоторое очарование. Ведь путешествие по
морю -- это отдых в движении, когда так хорошо мечтается под мягкую  качку...
Я и не думал жаловаться на одиночество. Разве что мое любопытство  не  могло
уняться, ибо я не находил объяснения,  почему  Лен  Гай  вдруг  передумал  и
перестал возражать против моего путешествия на  шхуне.  Спрашивать  об  этом
лейтенанта было бы напрасной тратой времени. Вряд ли бы  я  смог  почерпнуть
что-то из его односложных ответов, даже если бы он и знал  причину,  на  что
надежд было мало: ведь она наверняка не имела отношения к его  обязанностям,
а ничем другим он не интересовался. За завтраком,  обедом  и  ужином  мы  не
обменивались и десятком слов. Однако время  от  времени  я  ощущал  на  себе
пристальный взгляд капитана. Казалось, ему хочется выпытать у  меня  что-то,
хотя  на  самом  деле  вопросы  следовало  бы  задавать  мне.  В  результате
помалкивали мы оба.
     Впрочем, мне было к кому обратиться, если бы я захотел почесать язык, --
к боцману. Вот кто любил поговорить! Однако отнюдь не на  интересующую  меня
тему. Зато он никогда не забывал пожелать мне доброго утра  и  доброй  ночи,
причем даже эти пожелания выходили у него весьма многословными: он неизменно
интересовался, доволен ли я жизнью на борту, устраивает ли меня кухня  и  не
следует ли ему посоветовать  чернокожему  Эндикотту  приготовить  что-нибудь
особенное.
     -  Благодарю  вас,  Харлигерли,  --  ответил  я  ему  как-то  раз.--  Мне
достаточно самой простой пищи. Она мне вполне по  вкусу,  тем  более  что  у
вашего приятеля в "Зеленом баклане" меня кормили не лучше.
     -- А-а, чертяка Аткинс! Славный вообще-то человек...
     -- И я того же мнения.
     -- А как насчет того, мистер Джорлинг, что  он,  американец,  сбежал  на
Кергелены со всей своей семейкой?..
     -- Что ж в этом такого?
     -- Да еще обрел там счастье!
     -- Это далеко не глупо, боцман!
     -- Если бы Аткинс предложил мне поменяться с  ним  местами,  то  у  него
ничего бы не вышло -- моя жизнь куда приятнее.
     -- С чем вас и поздравляю, Харлигерли!
     -- А известно ли вам, мистер Джорлинг, что  очутиться  на  борту  такого
корабля, как "Халбрейн", -- это удача, какая выпадает всего раз в жизни?  Наш
капитан не слишком-то  речист,  это  верно,  а  старший  помощник  еще  реже
раскрывает рот...
     - Я заметил это, -- согласился я.
     -- И все же, мистер Джорлинг, они настоящие, гордые моряки, смею  вас  в
этом уверить. Вы будете опечалены, когда на Тристан-да-Кунья настанет  время
расставаться с ними.
     -- Рад слышать это от вас, боцман.
     -- Ждать  этого  придется  недолго,  коли  нас  подгоняет  такой  добрый
юго-восточный ветер, а море волнуется лишь тогда, когда  китам  и  кашалотам
приходит блажь показаться! Вот увидите, мистер Джорлинг, не пройдет и десяти
дней, как мы преодолеем тысячу триста миль, разделяющих Кергелены и  острова
Принс-Эдуард, а потом деньков пятнадцать -- и позади еще  две  тысячи  триста
миль до Тристан-да-Кунья!
     --  Что  толку  загадывать,  боцман...  Ведь  для  этого  нужно,   чтобы
сохранилась столь же благоприятная погода, а нет менее благодарного занятия,
чем ее предсказывать. На этот  счет  существует  мудрая  морская  поговорка,
которую неплохо было бы помнить!
     Как бы то ни  было,  погода  оставалась  отменной,  и  уже  18  августа
пополудни марсовой крикнул с мачты, что видит  справа  по  борту  горы,  что
вздымаются на островах Крозе, лежащих на 42°59' южной широты и 48° восточной
долготы, на высоте шестьсот -- семьсот саженей над уровнем моря.
     На следующий день мы оставили слева по борту острова Поссесьон и  Швейн
{На современных картах остров  называется  Иль-о-Кошон},  посещаемые  только
рыбаками в путину. В это  время  года  там  обитали  только  морские  птицы,
пингвины  да  белые  ржанки,  прозванные  китобоями  "белыми  голубями".  На
причудливых  скалах  островов  Крозе   поблескивали   ледники,   шероховатая
поверхность которых еще долго отражала солнечные  лучи,  даже  когда  берега
островов давно уже скрылись за горизонтом.  Наконец  от  них  осталась  лишь
белая полоска, увенчанная заснеженными вершинами.
     Приближение  земли  --  один  из  самых  волнующих  моментов  океанского
плавания. Я надеялся, что капитан хотя бы по этому случаю прервет молчание и
перекинется парой слов с пассажиром своего судна. Однако этого не произошло.
     Если предсказаниям боцмана суждено было сбыться, то уже через  три  дня
на северо-западе должны  были  показаться  острова  Марион  и  Принс-Эдуард.
Однако шхуна не собиралась приставать к их берегам, ибо запасы  воды  решено
было пополнить на Тристан-да-Кунья.
     Я уже надеялся, что монотонность нашего путешествия не  будет  нарушена
штормом или какой-либо иной неприятностью. Утром 20 августа вахту  нес  Джэм
Уэст.  Сняв  показания  приборов,  капитан  Лен  Гай,  к  моему  величайшему
изумлению, поднялся на палубу, прошел одним из боковых проходов  к  рубке  и
встал сзади, рядом с  нактоузом,  поглядывая  время  от  времени  скорее  по
привычке, чем по необходимости, на шкалу.
     Заметил ли капитан меня -- ведь я сидел совсем рядом? Этого я  не  знаю.
Во всяком случае, он никак не отреагировал на мое  присутствие.  Я  тоже  не
собирался проявлять к  нему  интерес,  поэтому  остался  сидеть  неподвижно,
облокотившись на планшир.
     Капитан Лен Гай  сделал  несколько  шагов,  свесился  над  релингами  и
устремил взор на длинный  след  за  кормой,  напоминающий  узкую  и  плоскую
кружевную лету, -- настолько резво преодолевала шхуна сопротивление океанской
толщи.
     Нас мог бы услыхать здесь всего один человек  --  стоящий  за  штурвалом
матрос Стерн, сосредоточенно перебиравший рукоятки, дабы шхуна не уклонялась
от курса.
     По всей видимости, капитана Лена Гая одолевали в тот момент совсем иные
заботы, ибо, подойдя ко мне, он произнес, как водится, вполголоса:
     -- Мне нужно поговорить с вами...
     -- Я готов выслушать вас, капитан.
     -- Я дотянул до сегодняшнего дня, так как, должен сознаться, не  слишком
расположен к беседам... Кроме того, я  не  знаю,  представляет  ли  для  вас
интерес этот разговор...
     - Напрасно вы в этом  сомневаетесь,  --  отвечал  я.--  Разговор  с  вами
наверняка окажется весьма интересным.
     Думаю, он не заметил в моем ответе иронии, -- во всяком случае не  подал
виду.
     -- Я весь внимание, -- подбодрил я его.
     Капитан Лен Гай все еще колебался, словно,  решившись  на  разговор,  в
последний момент  засомневался,  не  лучше  ли  было  бы  и  дальше  хранить
молчание.
     -- Мистер Джорлинг, -- спросил он наконец, -- не хочется ли вам  узнать  о
причине,  заставившей  меня  изменить   первоначальное   решение   о   вашем
присутствии на борту?
     -- Еще как, капитан! Но я теряюсь в догадках. Возможно, все дело в  том,
что, будучи англичанином, вы не видели смысла уступать настояниям  человека,
не являющегося вашим соотечественником?
     -- Именно потому, что вы -- американец, мистер  Джорлинг,  я  и  решил  в
конце концов предложить вам стать пассажиром на "Халбрейн"!
     -- Потому что я -- американец? -- удивился я.
     -- А также потому, что вы из Коннектикута...
     -- Признаться, я никак не возьму в толк...
     -- Сейчас поймете: мне пришла в  голову  мысль,  что,  будучи  уроженцем
Коннектикута, посещавшим остров Нантакет, вы,  возможно,  знакомы  с  семьей
Артура Гордона Пима...
     -- Героя удивительных приключений, о которых поведал наш романист  Эдгар
По?
     -- Да --  основываясь  на  рукописи,  в  которой  излагались  подробности
невероятного и гибельного путешествия по антарктическим морям!
     Я был готов поверить, что весь этот разговор с капитаном Леном  Гаем  --
всего-навсего сон. Выходит, он верит в существование рукописи Артура Пима!..
Но разве роман Эдгара По -- не вымысел, не  плод  воображения  замечательного
американского писателя? Чтобы человек в здравом уме принимал это  за  чистую
монету...
     Я ничего не отвечал, мысленно спрашивая себя, с кем же  на  самом  деле
имею дело.
     -- Вы слышали мой вопрос? -- донесся до меня настойчивый  голос  капитана
Лена Гая.
     -- Без сомнения, без сомнения, капитан... Только не знаю,  правильно  ли
расслышал его...
     -- Тогда я повторю его более понятными словами, мистер Джорлинг, ибо мне
необходим ясный ответ.
     -- Буду счастлив прийти вам на помощь.
     -- Я спрашиваю вас, не были ли  вы,  находясь  в  Коннектикуте,  знакомы
лично с семейством Пимов, обитавшим  на  острове  Нантакет  и  состоявшим  в
родстве с одним из видных юристов штата. Отец Артура Пима, поставщик  флота,
слыл крупнейшим негоциантом {Негоциант  --  оптовый  купец,  ведущий  крупные
торговые дела, главным образом с другими странами; коммерсант} острова.  Его
сын пережил приключения, о странностях которых сам  поведал  позднее  Эдгару
По...
     -- Странностей могло бы оказаться и куда больше, капитан, поскольку  вся
история порождена могучим воображением великого поэта... Ведь это  --  чистый
вымысел!
     -- Чистый вымысел?! -- Произнося нараспев это  восклицание,  капитан  Лен
Гай умудрился трижды пожать плечами.-- Значит, вы не верите?..
     -- Ни я, ни кто-нибудь еще в целом свете, капитан Гай! Вы --  первый,  от
кого я слышу, что эта книга -- не просто роман...
     -- Послушайте,  мистер  Джорлинг!  Оттого,  что  этот  "роман",  как  вы
изволили выразиться, появился только  в  прошлом  году,  описываемые  в  нем
события не делаются менее реальными. Если со  времени  этих  событий  прошло
одиннадцать лет, рассказ о них не утрачивает  достоверности.  Остается  лишь
отыскать разгадку, а этого, возможно, никогда не произойдет...
     Капитан Лен Гай,  несомненно,  лишился  рассудка!  К  счастью  если  он
утратил разум, то Джэм Уэст,  не  колеблясь,  примет  на  себя  командование
шхуной.  Мне  же  оставалось  только  выслушать  капитана,  а  поскольку   я
неоднократно перечитывал роман Эдгара По и знал его почти наизусть, мне было
любопытно, что он скажет о нем.
     -- Выходит, мистер Джорлинг, -- заговорил капитан более  резким  голосом,
дрожание которого выдавало раздражение, -- вы  не  знали  семью  Пимов  и  не
встречались с ее членами ни в Хартфорде, ни на Нантакете...
     -- Ни в других местах, -- закончил я за него.
     -- Пусть так! Но остерегайтесь заявлять, что этой семьи не существовало,
что  Артур  Гордон  Пим  --  всего  лишь  литературный  герой,  что  все  его
путешествие-- плод вымысла!.. Да! Опасайтесь  этого,  подобно  тому,  как  вы
опасаетесь отрицать  догмы  нашей  святой  Церкви!  Разве  способен  простой
человек -- хотя бы даже ваш Эдгар По -- сотворить такое?
     По гневным ноткам, прозвучавшим в тоне капитана Лена Гая, я понял,  что
мне лучше воздержаться от спора.
     - А теперь запомните хорошенько... Речь пойдет о фактах, в  которых  не
приходится сомневаться. Вы сами  сделаете  из  них  выводы  и,  надеюсь,  не
пожалеете, что взошли на борт "Халбрейн"!
     В 1838 году, когда появилась книга Эдгара По, я находился в  Нью-Йорке.
Я немедленно отправился  в  Балтимор,  где  проживала  семья  писателя,  дед
которого служил квартирмейстером {квартирмейстер - военнослужащий,  ведающий
расположением войск, лагерем или размещением их по квартирам} во время войны
за Независимость. Надеюсь, вы не станете оспаривать существование семьи  По,
хотя и не признаете существование семьи Пимов?
     Я хранил молчание, предпочитая не прерывать его бреда.
     -- Я разузнал кое-что об Эдгаре По.-- продолжал  он.--  Мне  показали  его
дом. Я явился к нему... Но тут меня подстерегало первое разочарование: его в
то время не оказалось в Америке, и я не смог с ним увидеться.
     Я подумал, что это  было  в  высшей  степени  плачевно,  ибо,  учитывая
непревзойденное внимание, которое  проявляет  Эдгар  По  к  различным  видам
безумия, наш капитан наверняка привел бы его в полный восторг...
     -- К несчастью, -- продолжал капитан, -- не сумев повстречаться с  Эдгаром
По, я не смог узнать ничего нового и об Артуре Гордоне Пиме... Этот отважный
пионер антарктических земель умер.  Согласно  заключительным  строкам  книги
американского поэта, публика была осведомлена о его смерти, поскольку о  ней
сообщали газеты...
     Капитан Лен Гай говорил чистую правду; но я, как и все прочие  читатели
романа, полагал, что это сообщение также было вымыслом романиста. Не  посмев
предложить развязку столь блистательной игры своего воображения, автор решил
убедить читателей в том,  что  Артур  Пим  не  смог  предоставить  ему  трех
последних   глав,   ибо   жизнь   его   прервалась   при   самых   печальных
обстоятельствах, неизвестных, впрочем, автору в необходимых подробностях.
     -- Итак, Эдгар По отсутствовал, Артура Пима уже не было в живых, поэтому
мне оставалось одно: найти  человека,  сопровождавшего  Артура  Пима  в  его
путешествии, -- Дирка Петерса, следовавшего за ним до  самых  высоких  широт,
откуда оба они вернулись неведомым способом. Проделали ли они обратный  путь
бок о бок? Книга не проясняет этого, как и многого другого. Однако Эдгар  По
сообщает, что Дирк Петерс мог бы поведать кое-что из того, что  должно  было
составить сюжет неопубликованных глав, и что он  проживает  в  Иллинойсе.  Я
направился  в  Спрингфилд  и  навел  там  справки   об   этом   человеке   --
индейце-полукровке. Оказалось, что искать его надо в местечке под  названием
Вандалия. Я добрался и туда...
     - Но его там не оказалось? -- не смог я сдержать улыбку.
     -- Второе разочарование: его там не оказалось, вернее, он там больше  не
жил.  Уже  много  лет  тому  назад  Дирк  Петерс  покинул  Иллинойс  и  сами
Соединенные  Штаты,  чтобы  отправиться...   неизвестно   куда!   Однако   я
побеседовал в Вандалии с людьми, знавшими его, у которых он жил до отъезда и
которым рассказывал о своих приключениях, так и не обмолвившись, впрочем, об
их развязке, оставшись единственным обладателем тайны.
     Как же так? Выходит, что Дирк Петерс существовал и жив по сию  пору?  Я
чуть было не заразился уверенностью Лена Гая. Еще мгновение -- и я спятил  бы
так же, как и он...
     Так вот какая тайна мучила капитана Лена Гая, вот  что  расстроило  его
ум! Он вообразил, что и впрямь ездил в Иллинойс и видел  в  Вандалии  людей,
знавших Дирка  Петерса!  Я  охотно  верил  в  исчезновение  Дирка:  ведь  он
существовал только в воображении романиста! Однако я  не  перечил  капитану,
чтобы не усугубить его состояния. Я делал вид, будто верю ему, даже когда он
сказал:
     -- Как вам известно, мистер Джорлинг, в  книге  говорится  о  бутылке  с
запечатанным в нее письмом, которую капитан шхуны, взявшей  на  борг  Артура
Пима, спрягал у подножия горы на Кергеленах.
     -- Да, там действительно рассказано об этом, -- согласился я.
     -  Так  вот,  недавно  я  предпринял  поиски  места,  где  должна  была
находиться эта бутылка... И я нашел и ее, и само письмо, в котором  сказано,
что капитан и  его  пассажир  Артур  Пим  предпримут  все  возможное,  чтобы
добраться до южного предела антарктических морей!
     - Вы нашли эту бутылку? -- с живостью вскричал я.
     - Да.
     -- И письмо?
     - Да.
     Я пристально посмотрел на капитана Лена Гая. Подобно всем одержимым, он
верил в  собственные  фантазии.  Я  чуть  было  не  воскликнул:  "Дайте  мне
взглянуть на письмо!", но вовремя одумался: разве он  не  мог  написать  его
сам?
     Поэтому мой ответ прозвучал осмотрительно:
     -- Как жаль, капитан, что вы не увиделись в Вандалии с Дирком Петерсом и
не узнали,  как  ему  и  Артуру  Пиму  удалось  возвратиться.  Припомните-ка
предпоследнюю главу! Оба путешественника сидят в шлюпке, подошедшей к завесе
белых паров... Шлюпка приближается к  бездне  водопада,  но  туг  перед  ней
возникает укутанная дымкой человеческая фигура... Дальше -- лишь две  строчки
точек...
     - О да, было бы замечательно тогда повстречаться с  Дирком  Петерсом  и
узнать  о  развязке  его  приключений.  Но  еще  интереснее  для  меня  было
проследить судьбу остальных...
     - Остальных?..-- вскричал я.-- Что вы хотите этим сказать?
     -- Судьбу капитана и экипажа английской шхуны, подобравшей Артура Пима и
Дирка Петерса после  страшного  кораблекрушения,  постигшего  "Дельфина",  и
пронесшей их через полярные льды до острова Тсалал...
     -- Мистер Лен Гай, -- заметил я, словно не  ставил  больше  под  сомнение
реальность событий, описанных в романе  Эдгара  По,  --  разве  эти  люди  не
погибли во время нападения на шхуну и при искусственном  обвале,  устроенном
туземцами острова?
     -- Кто знает, мистер Джорлинг? -- прочувственно отозвался  капитан.--  Кто
знает, не пережил ли кто-нибудь резню и обвал, не вырвался ли кто-нибудь  из
рук туземцев?
     -- Но и в  этом  случае,  --  упорствовал  я,  --  трудно  надеяться,  что
спасшиеся смогли дожить до наших дней.
     -- Почему же?
     -- А потому, что события, о которых мы  ведем  речь,  происходили  более
одиннадцати лет тому назад...
     -- Сэр, -- ответствовал капитан Лен Гай, -- раз Артур Пим  и  Дирк  Петерс
сумели подняться от острова Тсалал до самой  восемьдесят  третьей  широты  и
даже дальше, раз они нашли способ выжить в антарктических широтах, то почему
их спутникам, если они не погибли  от  рук  туземцев,  не  могла  улыбнуться
удача, почему бы им не добраться до соседних островов,  замеченных  в  пути,
почему бы этим несчастным,  моим  соотечественникам,  не  начать  там  новую
жизнь? Вдруг кто-нибудь из них до сих пор ждет спасения?
     -- Вы жертва вашей доброты, капитан, --  отвечал  я,  стараясь  успокоить
его.-- Это невозможно...
     -- Невозможно? А если все-таки возможно? Если  обнаружится  материальное
доказательство существования этих несчастных, забытых на краю света?
     Я не смог ему ответить, ибо после этих слов  грудь  капитана  Лена  Гая
содрогнулась от рыданий и он  отвернулся,  устремив  взгляд  на  юг,  словно
пытаясь разглядеть что-то скрытое за горизонтом.
     Оставалось только недоумевать,  какие  обстоятельства  жизни  Лена  Гая
довели его до столь  очевидного  помешательства.  Он  сострадал  потерпевшим
кораблекрушение, с которыми этого на самом деле  не  происходило  --  по  той
простой причине, что и их самих никогда не существовало?..
     Капитан Лен Гай подошел ко мне вплотную, положил мне руку  на  плечо  и
прошептал в самое ухо:
     -- Нет,  мистер  Джорлинг,  нет,  об  экипаже  "Джейн"  еще  не  сказано
последнего слова!
     Сказав это, он удалился.
     Именем "Джейн" называлась в романе Эдгара По шхуна, подобравшая  Артура
Пима и Дирка Петерса среди обломков "Дельфина". Капитан Лен Гай  впервые  за
весь разговор произнес это слово.
     А ведь Гаем звался и капитан  "Джейн",  которая  тоже  была  английским
судном, подумал я. Только что из этого следует?
     Капитан "Джейн" существовал лишь в воображении Эдгара По,  в  то  время
как капитан "Халбрейн" жив и как бы здоров... Единственное, что есть  у  них
общего, -- это фамилия, весьма распространенная, впрочем, в Великобритании...
Однако это сходство, продолжал  я  рассуждать,  и  стало,  видимо,  причиной
помешательства несчастного капитана. Должно быть, он вбил себе в голову, что
приходится родственником командиру "Джейн"! Вот и причина его состояния, вот
почему он потерял покой, испытывая острую  жалость  к  жертвам  вымышленного
кораблекрушения!
     Любопытно, что знает об этом  Джэм  Уэст.  Однако  вопрос  был  слишком
деликатен, он касался состояния  рассудка  капитана,  и  я  не  решился  его
затронуть. Кроме того,  со  старшим  помощником  было  затруднительно  вести
беседу на любую тему, тем более на столь опасную...
     Взвесив все, я решил  проявить  осмотрительность.  В  конце  концов  на
Тристан-да-Кунья я сойду  на  берег  --  значит,  мое  путешествие  на  шхуне
завершится уже через несколько дней. Воистину никогда не поверил бы, что мне
суждено столкнуться с человеком, уверовавшим в вымысел Эдгара По!
     Через день, 22 августа, как только  забрезжила  заря,  мы  оставили  по
левому борту остров Марион с его вулканом, южная вершина которого вздымается
на четыре тысячи футов {Фут -- единица длины в различных странах до  введения
метрической системы мер; равен 30,4 см}, и впервые заметили вдали  очертания
острова Принс-Эдуард, лежащего на 46°53' южной  широты  и  37°46'  восточной
долготы. Но и этот остров исчез у нас за бортом; прошло часов двенадцать -- и
его скалы растаяли в вечерних сумерках.
     Следующим утром "Халбрейн" взяла курс на северо-запад,  устремившись  к
самой северной точке, какой ей предстояло достичь в этом плавании.





     Вот   вкратце   содержание   знаменитого   произведения   американского
романиста, увидевшего свет в Ричмонде под названием "Повесть о  приключениях
Артура Гордона Пима". Мне придется уделить время его пересказу, чтобы  стало
ясно, были ли основания усомниться в вымышленности его героев. Да и  нашелся
ли бы среди многочисленных читателей хоть один, кто  бы  уверовал,  хоть  на
минуту, в их подлинность -- не считая, разумеется, капитана Лена Гая?..
     Эдгар По ведет повествование от имени главного героя. Уже в предисловии
Артур Пим говорит о том, что, вернувшись из  путешествия  по  антарктическим
морям, он повстречал среди виргинских джентльменов,  проявляющих  интерес  к
географическим открытиям, Эдгара По, в ту пору --  редактора  журнала  "Южный
литературный вестник", печатавшегося  в  Ричмонде.  По  словам  рассказчика,
Эдгар По получил от него разрешение печатать в газете "под видом вымышленной
повести" первую часть  приключений.  Публикация  была  благосклонно  принята
публикой, в результате чего вышел целый том, в  котором  повествовалось  обо
всем путешествии, на этот раз за подписью Эдгара По.
     Как явствует из моего разговора с капитаном Леном  Гаем,  Артур  Гордон
Пим родился на Нантакете, где он до шестнадцати лет учился в нью-бедфордской
школе.
     Перейдя из этой школы в другую, которой заведовал мистер Е. Роналд,  он
подружился с Августом Барнардом, сыном капитана  морского  корабля,  который
был старше его на два года. Этот молодой человек уже ходил с отцом  в  южные
моря на китобойном судне; он распалял и без того пылкое  воображение  Артура
Пима, рассказывая о чудесах, которыми изобилуют морские путешествия.
     Тесная дружба двух молодых людей положила начало неодолимой тяге Артура
Пима к  рискованным  приключениям,  что  и  привело  его  в  высокие  широты
Антарктики.
     Свою первую вылазку в море Август Барнард и Артур  Пим  предприняли  на
утлом шлюпе под названием "Ариэль", принадлежавшем семейству Артура.  Как-то
вечером друзья, будучи порядком навеселе, невзирая на  холодную  октябрьскую
погоду, тайком проникли на шлюп, подняли паруса  и  устремились  в  открытое
море, увлекаемые бодрым юго-западным ветром.
     Скоро начался шторм. "Ариэль" потерял из  виду  землю.  Отчаянные  юнцы
были пьяны. Они забыли про штурвал и не подумали взять  рифы.  Порывы  ветра
оборвали паруса. Через некоторое время "Ариэль" столкнулся с большим судном,
подмявшим его как пушинку.
     Далее Артур Пим подробно рассказывает об обстоятельствах  их  спасения.
Благодаря старшему помощнику с судна "Пингвин" из  Нью-Лондона,  погубившего
их посудину, друзей выловили полумертвыми из воды и доставили на Нантакет.
     Я вовсе не утверждаю, что уже этому эпизоду не  присуще  правдоподобие,
более того, готов признать, что он правдив.  Он  умело  готовит  читателя  к
последующим главам. Все в  книге,  вплоть  до  того  дня,  когда  Артур  Пим
пересекает Полярный круг, вполне достоверно.  Читателю  предлагается  череда
событий, которые он с легкостью принимает на веру. Но  начиная  с  Полярного
круга и южных паковых льдов все меняется, и я не  я,  если  автор  не  пошел
далее на поводу у своего неистощимого воображения... Но продолжим.
     Первое приключение не охладило рвения юнцов. Артур Пим  все  с  большим
пылом внимал морским рассказам, которыми его потчевал Август Барнард, хоть и
подозревал, что они "полны преувеличений ".
     Спустя восемь месяцев после истории с  "Ариэлем",  в  июне  1827  года,
компания "Ллойд и Реденберг" отправляла в южные моря на промысел китов  бриг
"Дельфин". Это была старая калоша, на скорую  руку  отремонтированная,  зато
командовал ею Барнард, отец Августа.  Сын  капитана  предложил  Артуру  Пиму
присоединиться к ним, и того не пришлось  упрашивать  дважды;  однако  семья
Артура, особенно матушка, ни за что не соглашалась  отпустить  его  в  море.
Однако это  не  могло  остановить  порывистого  юношу.  Настойчивые  призывы
Августа не давали  ему  покоя.  Он  решил  тайно  проникнуть  на  "Дельфин",
поскольку старший Барнард не позволил бы  ему  нарушить  запрет,  наложенный
семьей. Сказав матери, что собирается провести несколько дней у  приятеля  в
Нью-Бедфорде, он расстался с семьей и отправился в путь. За  двое  суток  до
отплытия  брига  он  проник  на  борт  и  спрятался  в  укромном   местечке,
приготовленном для него августом втайне от отца и всего экипажа.
     Каюта  Августа  Барнарда  соединялась  люком   с   трюмом   "Дельфина",
заваленным бочками, тюками и всевозможным грузом. через этот люк Артур Пим и
пробрался в свой тайник -- простой ящик со сдвигающейся вбок стенкой. В ящике
для него были приготовлены матрас, одеяла, кувшин с водой, а  также  галеты,
колбаса,  кусок  жареной  баранины,  несколько  бутылок  спиртного  и   даже
письменный прибор. Артур Пим, захвативший с собой лампу, свечи  и  фосфорные
спички, провел в ящике три дня и три ночи. Август Барнард мог навестить  его
лишь после того, как "Дельфин" снимется с якоря.
     Бриг устремился в море, и уже через час Артур Пим ощутил сильную качку.
Не выдержав тесноты ящика, он выбрался на волю и, двигаясь в  тменоте  вдоль
натянутой из конца в конец трюма  веревки,  добрался,  спотыкаясь  о  разный
хлам, до люка, ведущего в кабину друга. Затем  он  проделал  обратный  путь,
залез в свой ящик и уснул.
     Прошло немало дней, а Август Барнард все не появлялся. Он то ли не мог,
то ли не смел спускаться в трюм, опасаясь выдать Артура Пима,  и,  наверное,
мечтал о том моменте, когда можно будет во всем сознаться папаше.
     Артур Пим страдал  тем  временем  от  духоты  и  зловония.  Его  мучили
кошмары. Приступы бреда следовали один за другим. Напрасно искал он в  хаосе
трюма местечко, где бы легче дышалось. Как-то раз в  очередном  кошмаре  ему
привиделся лев, готовый растерзать его своими страшными когтями, и он, не  в
силах сдержать ужас, огласил трюм отчаянными криками,  совершенно  забыв  об
осторожности. То был, однако, не сон, только Артур  Пим  ощутил  у  себя  на
груди не львиные лапы, а лапы его ньюфаундленда Тигра,  молодого  пса,  тоже
тайком  проведенного  на  борт   Августом   Барнардом,   --   обстоятельство,
вызывающее, надо сказать, большие сомнения. Верный пес, наконец-то  нашедший
хозяина, в величайшей радости лизал ему руки и лицо.
     Итак, у пленника появился друг.  К  несчастью,  пока  Артур  валялся  в
беспамятстве, друг вылакал из кувшина всю воду,  и  Артур  не  смог  утолить
жажду. Лампа погасла, ибо беспамятство длилось не один день, и у пленника не
было больше ни свечей, ни спичек.  Оставалось  одно  --  призвать  на  помощь
Августа Барнарда.  Выбравшись  из  ящика,  Артур  стал  все  так  же  ощупью
пробираться вдоль веревки  к  люку,  едва  не  валясь  с  ног  от  удушья  и
истощения. Неожиданно один из многочисленных ящиков, сорвавшись с  места  от
качки, преградил ему путь. Артуру стоило  нечеловеческих  трудов  преодолеть
все препятствия, однако усилия оказались тщетными, ибо, добравшись до  люка,
расположенного под каютой Августа  Барнарда,  он  все  равно  не  сумел  его
приподнять. Ухитрившись просунуть в щель нож, он понял,  что  люк  придавлен
чем-то железным, притом очень тяжелым, словно  специально  для  того,  чтобы
обречь его на гибель. Ему ничего не  оставалось,  кроме  как  отказаться  от
намерения выбраться из трюма. Он вернулся к своему ящику и свалился  в  него
бездыханным, к вящей радости Тигра, который принялся утешать его свой лад.
     Собака и хозяин  умирали  от  жажды.  Вдруг,  поглаживая  Тигра,  Артур
наткнулся на бечевку, которой оказалось обмотано туловище пса. Под его левой
лапой бечевка удерживала клочок бумаги.
     Артур Пим умирал от слабости,  последние  проблески  его  рассудка  уже
готовы были померкнуть... Однако после безуспешных попыток высечь огонек  он
сообразил натереть бумагу фосфором, и только тогда --  тут  не  опишешь  всех
мельчайших деталей его мучений, которые живописует Эдгар По,  --  его  глазам
предстали страшные слова, завершавшие жуткое послание, тускло  засветившееся
на какую-то долю секунды: "...кровью... Хочешь жить, не выходи из убежища".
     Представьте себе положение, в котором оказался Артур  Пим,  запертый  в
трюме,  стиснутый  стенками  ящика,  без   света,   без   воды,   с   одними
горячительными напитками, неспособными утолить жажду!..  А  тут  еще  призыв
продолжать таиться, которому предшествовало слово "кровь" -- страшное  слово,
пропитанное  тайной,  страданием,  ужасом!..  Неужели  на  борту  "Дельфина"
разгорелось сражение? Может быть, на бриг напали  пираты?  Или  взбунтовался
экипаж? И как долго это длится?
     Можно  было  бы  предположить,  что,  пощекотав  читателю  нервы  такой
беспредельно  кошмарной  ситуацией,   поэт   исчерпал   возможности   своего
воображения. Но куда там! Его кипучий  гений  и  не  думал  довольствоваться
достигнутым!
     Артур Пим, простертый на матрасе и погрузившийся в беспокойное забытье,
слышит странное хрипение. Это Тигр: он тяжело дышит, его  глаза  сверкают  в
темноте, зубы лязгают... Он взбесился !
     Вне  себя  от  ужаса  Артур  Пим  собирает  все   оставшиеся   силы   и
уворачивается от клыков бросившегося на него зверя.  Замотавшись  в  одеяло,
раздираемое обезумевшим псом, он умудряется выскользнуть из ящика и запереть
там Тигра, которому остается в ярости кидаться на стенки...
     Артуру Пиму удается протиснуться  между  ящиков,  загромоздивших  трюм.
Внезапно у него начинает кружиться голова, он цепляется ногой  за  сундук  и
падает, теряя нож. И в тот момент, когда ему осталось только испустить  дух,
он слышит, как кто-то произносит его имя... Чья-то рука подносит к  его  рту
бутылку с  водой.  Он  делает  нескончаемый  глоток,  по  его  внутренностям
растекается этот ни с чем не сравнимый напиток, ощущает высшее блаженство  --
и возвращается к жизни.
     Проходит несколько минут -- и вот уже Август Барнард, забившись  в  угол
трюма, рассказывает ему в неверном свете фонаря о событиях,  происшедших  на
бриге после отплытия.
     Этому, повторяю, еще можно с грехом  пополам  поверить;  далее  же  нас
ожидает рассказ о событиях, выходящих своей  совершенной  невероятностью  за
пределы разумного.
     Экипаж "Дельфина" состоял из тридцати шести  человек,  включая  отца  и
сына Барнардов. После того как 20 июня бриг распустил паруса, Август Барнард
неоднократно пытался добраться до Артура Пима, но  тщетно.  Прошло  три  или
четыре дня -- и на корабле вспыхнул мятеж. Предводителем был корабельный кок,
такой же негр, как наш Эндикотт  на  "Халбрейн",  только  последнему,  спешу
оговориться, бунт не привидится и в страшном сне.
     Далее  повествуется  о  множестве  кровавых  событий,  стоивших   жизни
большинству моряков, которые сохранили верность капитану Барнарду;  в  конце
концов капитана и еще четверых посадили вблизи Бермудов в китобойную шлюпку,
и более читатель ничего о них не узнает. Август Барнард тоже пал бы  жертвой
бунтовщиков,  если  бы  не  заступничество  лотового  {Лот  --   прибор   для
определения глубины моря; лоты бывают простые (гиря с веревкой лотмень и др.
), механические и акустические (эхолот)} "Дельфина" Дирка Петерса, метиса из
племени упшароков, сына торговца пушниной и индианки  со  Скалистых  гор,  --
того самого, которого капитан Лен Гай собирался отыскать в Иллинойсе...
     "Дельфин" под командованием старшего помощника взял курс на  юго-запад,
чтобы пиратствовать в южных морях. Что до Августа Барнарда, то он  только  и
думал о том, как бы добраться до Артура Пима, однако его бросили в кубрик  с
закованными в кандалы руками и ногами, под напутственные слова  корабельного
кока, что выйдет он оттуда только тогда, когда "бриг  перестанет  называться
бригом". Тем  не  менее  спустя  несколько  дней  Августу  Барнарду  удалось
избавиться от кандалов, пропилить тонкую перегородку, отделявшую  кубрик  от
трюма, и двинуться в сопровождении Тигра к ящику, где томился  его  товарищ.
Он не смог до него добраться, но пес, по счастью, учуял хозяина,  и  Августу
Барнарду пришла в голову счастливая идея привязать к шее  Тигра  записку  со
словами: "Пишу кровью... Хочешь жить, не выходи из убежища".
     Как мы знаем, Артур Пим получил записку.  Именно  тогда  ин  умирая  от
голода и жажды, стал карабкаться по  ящикам  и  выронил  нож,  звук  падения
которого привлек внимание его товарища и приблизил их встречу.
     Поведав Артуру Пиму эту историю,  Август  Барнард  добавил,  что  среди
бунтовщиков нет единства: одни хотят вести  "Дельфин"  к  островам  Зеленого
Мыса, другие же, в том числе Дирк Петерс, -- в Тихий океан.
     Что до Тигра, то его хозяин ошибся -- он не взбесился. Просто он потерял
терпение от жажды, и Август Барнард спас его, вытащив на бак.
     Тем временем проявились недостатки в креплении грузов, недопустимые  на
торговом корабле, ибо от прочности  крепления  зависит  остойчивость  судна.
Ящики же, которыми был забит трюм "Дельфина", ездили с места  на  место  при
каждой волне, поэтому  пребывание  в  трюме  сделалось  опасным.  С  помощью
Августа Барнарда он добрался до нижней  палубы  и  спрятался  неподалеку  от
кубрика.
     Метис Петерс демонстрировал  дружеское  расположение  к  сыну  капитана
Барнарда, поэтому Август стал задумываться, нельзя ли,  опираясь  на  помощь
лотового, вновь овладеть судном. Ждать пришлось недолго.  Спустя  тринадцать
дней после  отплытия  с  Нантакета,  а  именно  4  июля,  среди  бунтовщиков
вспыхнула ссора: одни хотели пуститься вдогонку за появившимся на  горизонте
небольшим бригом, другие предпочитали  не  отвлекаться  по  пустякам.  Ссора
привела к гибели матроса, принадлежавшего к партии кока, к которой  примыкал
и Дирк Петерс; ей противостояли сторонники старшего помощника. В  результате
на борту осталось всего тринадцать человек, считая Артура Пима.
     Следующим  испытанием  стал   страшный   шторм,   изрядно   потрепавший
"Дельфина",  который  дал  течь.  Пришлось  заняться  откачиванием  воды   и
прилаживать под носом судна запасной парус, чтобы трюм  не  заливало  водой.
Шторм прекратился 9 июля, тотчас Дирк Петерс захотел избавиться от  старшего
помощника.  Август  Барнард  заверил  его  в  своей  поддержке,   однако   о
присутствии на борту Артура Пима упоминать не стал.
     На следующий день один из матросов из партии кока,  по  имени  Роджерс,
умер в страшных судорогах. Никто не сомневался, что старший помощник отравил
его. Теперь на стороне кока осталось всего четверо, в том числе Дирк Петерс.
За старшего помощника стояло пятеро, и такой перевес  мог  сыграть  решающую
роль.
     Нельзя было терять ни часа. Как только метис сообщил Августу  Барнарду,
что настало время действовать, тот рассказал ему об Артуре  Пиме.  Пока  они
договаривались о том, как завладеть судном, на бриг обрушился  могучий  вал,
заваливший его на бок. "Дельфин" кое-как выпрямился, зачерпнув воды, и лег в
дрейф под зарифленными парусами фок-мачты.
     Это был удобный момент, чтобы нанести удар, хотя  бунтовщики  заключили
между собой перемирие. В кубрике оставалось всего трое -- Дирк Петерс, Август
Барнард и Артур Пим, а в общей каюте -- девять человек. Хорошо  вооружен  был
лишь один из трех -- лотовой. У него было два пистолета и кортик. Действовать
предстояло очень осторожно.
     Артур Пим, о присутствии которого на борту  никто  из  бунтовщиков,  за
исключением Петерса, не имел понятия, предложил уловку, которая сулила шансы
на успех. Поскольку труп отравленного все еще перекатывался  по  палубе,  он
сообразил, что, обрядившись в его одежду, внушит ужас суеверным матросам:  у
них опустятся руки и они подчинятся Дирку Петерсу...
     Когда  спустилась  ночь,  метис  двинулся  к  корме.  Пользуясь   своей
гигантской силой, он перебросил рулевого через борт. Август Барнард и  Артур
Пим присоединились к нему, вооруженные рукоятками от  помпы.  Оставив  Дирка
Петерса за штурвалом, Артур Пим, напяливший на себя одежду погибшего, и  его
товарищ встали у двери каюты. Там собралась вся компания -- старший помощник,
корабельный кок и прочие. Кто спал, кто пил,  кто  болтал,  но  пистолеты  и
ружья стояли неподалеку.
     В море бушевал шторм, и на палубе было невозможно удержаться на  ногах.
Старший помощник неожиданно  приказал  привести  Августа  Барнарда  и  Дирка
Петерса. Приказ  передали  рулевому,  но  за  штурвалом  стоял  Дирк.  Он  и
Барнард-младший ворвались в каюту, а с ними и Артур Пим.
     Его  появление  произвело  эффект  разорвавшейся  гранаты.   При   виде
воскресшего моряка старший помощник в  ужасе  вскочил,  взмахнул  в  воздухе
руками и рухнул замертво. Дирк Петерс воспользовался этим и ринулся  вперед,
сопровождаемый Августом  Барнардом,  Артуром  Пимом  и  псом  Тигром.  Через
несколько мгновений все было кончено: одни лежали  задушенные,  другие  --  с
проломленными головами. Победители сохранили жизнь  только  матросу  Ричарду
Паркеру.
     Теперь их оставалось всего четверо, чтобы управлять бригом в сильнейший
шторм, при том, что вода в трюме поднялась на семь  футов.  Пришлось  рубить
грот-мачту; поутру та же участь  постигла  и  фок-мачту.  Прошел  неимоверно
трудный день и еще более  мучительная  ночь.  Если  бы  Дирк  Петерс  и  его
подручные не привязали  себя  к  остаткам  брашпиля,  их  смыло  бы  в  море
громадными волнами, которые захлестывали "Дельфин".
     Дальше в романе подробно  описываются  последствия  шторма  и  события,
происходившие между 14 июля и 7 августа:  выуживание  припасов  из  залитого
водой  трюма;  появление  загадочного  брига,  забитого  трупами,   который,
наполнив воздух невыносимым смрадом, медленно уплывает прочь,  как  огромный
склеп, подгоняемый издыхающим ветром, муки  голода  и  жажды;  невозможность
добраться до погреба с  провизией;  жребий,  в  ходе  которого  судьбе  было
угодно, чтобы Ричард Паркер был принесен в жертву, дабы спаслись  остальные;
смерть несчастного, сраженного Дирком  Петерсом,  растерзание  его  трупа...
Позднее из трюма  удалось  извлечь  окорок,  кувшин  с  маслинами,  потом  --
маленькую черепашку... Из-за перемещения груза в  трюме  "Дельфин"  кренился
все сильнее... Под палящим солнцем тропических широт муки жажды  превосходят
доступные человеку пределы... Первого августа умирает Август Барнард. В ночь
с 3 на 4 августа происходит неизбежное: бриг  опрокидывается.  Артур  Пим  и
метис, забравшись на перевернутое днище, питаются  моллюсками,  покрывающими
киль, и в ужасе наблюдают за кружащими поблизости акулами... В конце  концов
их берет на борт своей шхуны "Джейн" капитан Уильям Гай  из  Ливерпуля.  Это
происходит на 25° северной широты {У Эдгара По даны другие координаты точки,
где Пима и Петерса сняли  с  обломков  брига:  20°  северной  широты  и  13°
западной долготы}.
     Безусловно, эти события вполне могли произойти на самом деле,  хотя  на
долю героев  выпали  совсем  уже  нечеловеческие  страдания,  по  посмотрим,
насколько правдоподобны события, разворачивающиеся далее.
     Артур Пим и Дирк Петерс, нашедшие на  английской  шхуне  избавление  от
гибели, быстро набирают силы благодаря хорошему уходу и уже через две недели
полностью приходят в себя и не вспоминают  более  о  недавних  испытаниях  --
"настолько сила забывчивости пропорциональна степени противоположности наших
переживаний". Выдержав череду штилей и штормов, "Джейн" проходит 13  октября
мимо  острова  Принс-Эдуард,  затем,  продвигаясь  в  направлении,  обратном
маршруту нашей "Халбрейн", оставляет  позади  острова  Крозе  и  подходит  к
островам Кергелен, которые я покинул одиннадцать дней тому назад.
     Три недели ушло у экипажа "Джейн" на промысел тюленей.  Во  время  этой
остановки капитан "Джейн" и оставил на острове свою бутылку, в  которой  его
однофамилец со шхуны "Халбрейн" нашел якобы письмо, написанное Уильямом Гаем
и сообщающее о его намерении предпринять штурм южных морей.
     Двенадцатого ноября шхуна покинула Кергелены и устремилась на запад,  к
Тристан-да-Кунья, -- точно так же, как это делали сейчас мы. Достигнув  этого
острова две недели спустя, она простояла у его причала семь дней, после чего
вышла 5 декабря в море, дабы достичь островов Авроры с координатами 53°  15'
южной широты и 47°58' западной долготы --  загадочных  островов,  которые  не
удалось отыскать даже этому судну, хотя сперва ему сопутствовала удача.
     Двенадцатого декабря "Джейн" устремилась к Южному полюсу. 26 декабря на
73° южной широты были замечены первые айсберги, а чуть позже -- паковый  {Пак
-- многолетний  дрейфующий  морской  лед,  образующий  прочные  ледяные  поля
(толщиной 3--5 м) в полярных бассейнах} лед.
     С 1 по 14 января 1828 года шхуну ожидали сложные маневры и  пересечение
Полярного круга в море, забитом льдами; затем паковый лед остался  позади  и
шхуна вышла в чистую воду -- знаменитое открытое море, обнаруженное на 81°21'
южной широты и 42° западной долготы {На самом деле этот район моря  Уэдделла
занят шельфовым ледником Фильхнера}, где температура воздуха составляет  47°
по Фаренгейту (плюс 8,33° Цельсия), а воды -- 34° (1,11° С).
     Как  видите,  здесь  Эдгар  По  дал  волю  фантазии.  Никогда  ни  один
мореплаватель не забирался в столь высокие широты -- даже капитан британского
флота Джеймс Уэдделл  {Уэдделл  Джеймс  (1787--1834)  --  английский  капитан,
открыл море у берегов Антарктиды, которое названо  его  именем},  который  в
1822 году дошел до 74-й параллели.
     Но если трудно поверить уже в эти подвиги "Джейн", то  что  говорить  о
дальнейших событиях! О них Артур Пим -- иными словами, Эдгар По --  повествует
так, словно не сомневается, что действительно добрался до Южного полюса!
     Прежде всего в этом фантастическом море нет айсбергов. Зато  над  водой
носятся несчетные стаи птиц -- в  том  числе  пеликанов,  одного  из  которых
удалось подстрелить из ружья!.. Путешественники замечают на льдине (выходит,
там все же есть льдины!)  медведя  наподобие  полярного,  только  совсем  уж
гигантских размеров... Наконец, справа по борту появляется земля --  островок
окружностью в  один  лье,  который  нарекают  именем  Беннета,  совместно  с
капитаном владеющего шхуной "Джейн". Островок  расположен  на  82°50'  южной
широты и 42°20' западной долготы,  отмечает  в  своем  дневнике  Артур  Пим.
Призываю  географов  не  наносить  на  карты   антарктических   морей   этих
фантастических координат!
     Естественно, что по мере продвижения  шхуны  к  югу  колебания  стрелки
компаса уменьшались, зато температура воздуха и воды неуклонно  поднималась,
небо же оставалось  неизменно  безоблачным,  а  с  севера  тянуло  умеренным
ветерком.
     К несчастью, среди членов экипажа появились симптомы цинги, и, если  бы
не настойчивые уговоры Артура Пима, капитан Уильям Гай лег  бы  на  обратный
курс.
     Само собой разумеется, что в январе в этих широтах  властвует  полярный
день, и "Джейн" не напрасно продолжила рискованное плавание, ибо 18 января в
точке  с  координатами  83°20'  южной  широты  и  43°05'  западной   долготы
показалась земля. Это был остров, часть какого-то архипелага, протянувшегося
к западу.
     Шхуна приблизилась к острову и бросила якорь на глубине шести  саженей.
Артур Пим и Дирк Петерс поспешили усесться в шлюпку и устремиться к  берегу,
однако остановились при  виде  сразу  четырех  каноэ,  забитых  вооруженными
людьми -- "новыми людьми", как названы они в повествовании.
     Действительно, это было что-то новенькое -- черные  как  смоль  туземцы,
облаченные в звериные  шкуры  и  инстинктивно  страшащиеся  "белого  цвета".
Представляю, какой ужас должна была внушать им зима! Должно быть, снег, если
он только выпадал там, был  черным.  Одним  словом,  чистый  вымысел,  да  и
только!
     Островитяне не проявляли враждебных намерений, а  только  кричали  свое
"анаму-му" и "лама-лама". Их каноэ подошли к шхуне, и вождь Ту-Уит  поднялся
на борт в сопровождении  человек  двадцати  соплеменников.  Здесь  их  ждало
невиданное удивление, ибо они принимали корабль за живое существо и  ласково
гладили его снасти, мачты и релинги. Они провели шхуну среди рифов к гавани,
дно которой было устлано черным песком. Капитан Уильям Гай  бросил  якорь  в
миле от берега  и,  предусмотрительно  оставив  на  борту  шхуны  нескольких
заложников, высадился на прибрежные скалы.
     Остров этот, звавшийся "Тсалал", был, если верить  Артуру  Пиму,  полон
чудес. Растущие там деревья не походили ни на один  из  видов,  известных  в
каком-либо уголке планеты. Скалы являли собой напластования  пород,  которые
привели бы в удивление современного геолога. По  камням  текла  непрозрачная
жидкость с четко видными прожилками, которые не растворялись и не  сливались
воедино.
     На  расстоянии  трех  миль  от  места  высадки  располагалось  основное
поселение острова под названием "Клок-Клок". Оно состояло из  жалких  хижин,
крытых  звериными  шкурами;  возившиеся  вокруг  хижин   домашние   животные
напоминали  обыкновенных  свиней   и   черношерстных   овец;   кроме   того,
путешественники  насчитали  двадцать  видов  птиц,  в  том  числе   уток   и
прирученных альбатросов, а также огромное количество галапагосских  черепах.
К моменту прибытия моряков Уильяма Гая в Клок-Клок его население, по  мнению
Артура Пима, исчислялось десятком  тысяч  душ  --  мужчин,  женщин  и  детей,
которых не стоило  опасаться,  но  от  которых  разумнее  было  держаться  в
сторонке, настолько крикливым и вызывающим было их поведение. Наконец  после
посещения жилища Ту-Уита путешественники вернулись  на  берег,  где  набрали
немало трепангов -- моллюсков,  столь  любимых  китайцами,  которые  водились
здесь в огромных количествах.
     Это обстоятельство послужило  темой  переговоров  с  Ту-Уитом.  Капитан
Уильям Гай попросил у него разрешения построить сараи, где несколько человек
с "Джейн" занялись  бы  приготовлением  трепангов,  покуда  шхуна  продолжит
продвижение к полюсу. Ту-Уит охотно  принял  предложение  и  даже  пошел  на
сделку, согласно условиям которой туземцы должны были собирать моллюсков.
     Не прошло и месяца, как все  было  готово.  Трем  членам  экипажа  было
велено остаться на Тсалале. Подозревать местных жителей в коварных  замыслах
не было ни малейших оснований. Прежде чем отправиться в путь, капитан Уильям
Гай решил посетить напоследок Клок-Клок и оставил на всякий случай на  борту
шесть человек при  заряженных  пушках,  заготовленных  абордажных  сетках  и
поднятом якоре, наказав им отразить любое нападение туземцев.
     Ту-Уит и сотня  его  воинов  замыкали  шествие.  Люди  со  шхуны  стали
подниматься по узкому ущелью, окруженному холмами из  необыкновенных  жирных
камней, отдаленно напоминающих стеатиты {Стеатит --  плотная  горная  порода,
содержащая обычно около 90% талька, одна из разновидностей талькита},  каких
Артур Пим не видывал ни разу в жизни. Пришлось идти  чрезвычайно  извилистым
маршрутом, огибая глыбы в шестьдесят - восемьдесят футов в  высоту  и  сорок
футов в ширину. Капитан Уильям Гай и его  люди  без  опаски  шагали  вперед,
почти касаясь друг друга, хотя это место самой  природой  было  приготовлено
для засады. Артур Пим, Дирк Петерс и матрос по имени  Аллен  держались  чуть
позади остальных.
     Оказавшись перед расселиной, ведущей в глубь  холма,  Артур  Пим  решил
забраться туда, чтобы  сорвать  пригоршню  орешков,  гроздьями  свисавших  с
чахлой лещины. Исполнив свое намерение, он собрался  было  возвращаться,  но
заметил, что метис и Аллен последовали его примеру и тоже  рвут  орехи.  Все
трое уже были готовы поспешить назад на  тропу,  как  вдруг  ощутили  мощный
толчок, от которого попадали  с  ног.  В  следующее  мгновение  мылообразная
масса, из которой состояли окружающие холмы, рухнула в ущелье,  и  все  трое
решили, что останутся здесь похороненными заживо.
     Увы! Ошибкой было сказать -- все трое: Аллена завалило так  сильно,  что
он перестал дышать.
     Передвигаясь на коленях и прокладывая себе путь  ножами,  Артур  Пим  и
Дирк Петерс добрались до податливых глинистых сланцев, а затем  до  площадки
на краю заросшего деревцами оврага, над которой уже виднелось голубое  небо.
Оттуда они сумели оглядеть окрестности.
     Туземцы устроили искусственный обвал. Капитан  Уильям  Гай  и  двадцать
восемь его спутников были погребены под миллионами тонн земли и камней...
     Окрестности  кишели  островитянами,   прибывшими   со   всех   островов
архипелага, чтобы разграбить "Джейн". К шхуне со  всех  сторон  направлялись
каноэ с гребцами. Шестеро моряков, оставшихся на судне, встретили их сначала
залпом, не причинившим вреда, однако во второй  раз  прицелились  лучше:  их
ядра и гранаты  поубивали  несчетное  число  нападающих.  Несмотря  на  это,
"Джейн" была захвачена и предана огню, а ее защитники -- смерти.  Как  только
огонь добрался до пороха, прогремел оглушительный взрыв, уничтоживший добрую
тысячу туземцев и не меньше покалечивший, после которого оставшиеся в  живых
пустились наутек, крича на бегу: "Текели-ли, текели-ли!"
     Всю следующую неделю Артур Пим и Дирк Петерс,  питаясь  орехами,  мясом
болотной выпи и листьями ложечника, скрывались от туземцев, не подозревавших
об их присутствии на острове. Укрытием им служила черная бездна, не  имевшая
выхода, образовавшаяся в стеатите и  мергеле  {Мергель  --  осадочная  горная
порода, состоящая из мелкозернистого кальцита (40--60%) с примесью  доломита}
с металлическими вкраплениями. Кружа по ней, они спускались  в  бесчисленные
ямы. Эдгар По приводит геометрический  план  этой  ловушки,  смахивающий  на
слово, образованное от арабского корня,  значащего  "быть  белым",  а  также
египетское слово ПФUГРНС, обозначающее "юг".
     Итак, американский писатель доходит в этой части книги  до  совершенной
мистики. К тому же я читал не только этот роман, но  и  другие  произведения
Эдгара По и полагал, что его гениальность распространяется скорее  на  сферу
чувств, нежели на разум. Разве не прав был  один  из  критиков,  написавший:
"Его воображение владычествует над его умственными способностями... оно само
имеет почти божественную силу и проникает в самые глубины взаимосвязей,  для
него нет секретов, ему с  легкостью  даются  любые  аналогии..."  Совершенно
очевидно: никто и никогда не усматривал в  этой  книге  ничего,  кроме  игры
воображения! Что же тогда заставило капитана Лена Гая уверовать в истинность
событий, не имеющих ничего общего с реальностью, если не безумие?..
     Но я продолжаю.
     Артур Пим и Дирк Петерс не могли более оставаться в  царстве  бездонных
пропастей; в конце концов им удалось съехать вниз по склону холма. В  ту  же
секунду  на  них  набросились  пятеро  туземцев.  Благодаря   пистолетам   и
невероятной физической  силе  метиса  четверо  были  убиты.  Пятого  беглецы
уволокли с собой в стоявший у берега челн,  загруженный  тремя  здоровенными
черепахами. Человек двадцать островитян бросились  за  ними  следом,  но  не
смогли им помешать: их нападение было отбито и весельный челн  устремился  к
югу.
     Итак, Артур Пим забрался выше восемьдесят третьей  широты!  Шли  первые
дни марта, то есть приближалась антарктическая  зима.  На  западе  виднелось
пять-шесть островов, но путешественники проявили осторожность и не  стали  к
ним причаливать. Артур Пим склонялся к мнению, что  по  мере  приближения  к
полюсу температура будет повышаться. В челне сладили мачту из двух весел,  и
на ней захлопал парус, сделанный из рубашек Дирка Петерса и его товарища,  --
белых рубашек, что усилило ужас  пленного  туземца,  откликавшегося  на  имя
Ну-Ну.  Восемь   дней   продолжалось   это   странное   плавание,   которому
способствовали несильный северный ветерок, полярный день и полное отсутствие
льдов. Южнее острова Беннета путешественники ни разу  не  видели  льда,  что
объяснялось высокой температурой воды.
     Вскоре Артур Пим и Дирк Петерс снова  достигли  удивительных  мест.  На
горизонте поднялась преграда из серых  летучих  паров,  иссеченных  длинными
штрихами света, напоминающими  полярное  сияние.  На  помощь  легкому  бризу
пришло сильное течение. Челн скользил в  теплой  жидкости,  напоминающей  по
виду молоко и словно бурлящей  в  глубине.  Скоро  на  море  выпал  странный
беловатый пепел, отчего Ну-Ну прямо-таки зашелся в  страхе,  широко  разевая
рот и показывая черные зубы... Девятого  марта  удивительные  осадки  выпали
снова, вода сделалась просто горячей, ее уже невозможно  было  зачерпнуть  в
ладони...  Чудовищная  туманная  пелена,  висевшая  у  горизонта   на   юге,
напоминала теперь безбрежный водопад, беззвучно  низвергавшийся  с  безумной
высоты, с самых небес...
     Прошло  еще  двенадцать   дней.   Небо   померкло.   Молочные   глубины
антарктического океана, растворявшего беспрерывно валившийся с небес  пепел,
время от времени озарялись вспышками света. Челн все быстрее  приближался  к
водопаду (объяснения этому мы  напрасно  стали  бы  искать  в  повествовании
Артура Пима). Изредка пелена исчезала,  и  за  кормой  вырастали  хаотически
мечущиеся фигуры, колеблемые  мощными  потоками  воздуха...  Кошмарный  мрак
пронзали стаи гигантских  птиц  с  мертвенно-бледным  оперением,  издававших
холодящее "текели-ли" Дикарь, ужас которого перешел  все  границы,  не  смог
этого вынести и испустил дух.
     Внезапно челн с бешеной скоростью устремился к циклопическому водопаду,
в центре которого разверзлась адская бездна, готовая поглотить все  живое...
И тут  перед  глазами  путешественников  выросла  неясная  фигура  человека,
превосходящая размерами  любого  обитателя  земли.  Кожа  человека  белизной
напоминала свежевыпавший снег!..
     Здесь роман обрывается. По-моему, не будучи в  силах  представить  себе
развязку столь невероятных приключений, Эдгар По прервал свое  повествование
"внезапной и трагической кончиной" своего героя, оставив читателям  надежду,
что  две  или  три  недостающие  главы,  будь  они  когда-либо   обнаружены,
немедленно станут достоянием публики.





     "Халбрейн" продолжала плыть вперед, подгоняемая ветром и течением. С их
помощью она сможет  пройти  две  тысячи  триста  миль,  разделяющие  острова
Принс-Эдуард и Тристан-да-Кунья, за две недели, причем без  единой  перемены
галса, как и предрекал боцман. Неизменный юго-восточный ветер  лишь  изредка
усиливался, вынуждая команду приспускать паруса.
     Капитан Лен Гай  доверял  Джэму  Уэсту  все  парусные  маневры,  и  тот
командовал брать рифы в последний момент, когда мачты грозили обрушиться  на
палубу. Однако я ничего не боялся, ибо с таким моряком  не  страшна  никакая
случайность. Он был истинным знатоком своего дела.
     -- Наш лейтенант ни с кем не сравнится, -- заявил мне как-то Харлигерли.--
Он вполне мог бы командовать флагманским крейсером.
     -- Действительно, -- согласился я, -- Джэм Уэст кажется  мне  прирожденным
моряком.
     -- А наша шхуна! Наша "Халбрейн"! Поздравьте себя, мистер Джорлинг, да и
меня в придачу -- ведь это я убедил капитана сменить гнев на милость!
     -- Если этого добились вы, боцман, то я, конечно, благодарен вам.
     -- Да, есть за что! Он чертовски упрямился,  наш  капитан,  а  ведь  мой
приятель Аткинс так старался! Лишь мне удалось заставить  его  внять  голосу
разума.
     -- Я ни за что не забуду этого, боцман: ведь благодаря вам я не  томлюсь
от скуки на Кергеленах, а скоро увижу остров Тристан-да-Кунья!
     -- Всего через несколько дней, мистер Джорлинг. Я слышал, в Англии  и  в
Америке строят сейчас суда, во чреве у которых работает машина, а за бортами
крутятся колеса -- что лапы у утки! Что ж, неплохо... Но посмотрим, какой  от
них будет толк. Я считаю, что такой корабль  не  сможет  тягаться  с  добрым
парусником хорошей  осадки,  подгоняемым  свежим  ветерком!  Умелому  моряку
вполне хватает доброго ветра, мистер Джорлинг, даже  если  он  дует  на  три
четверти вхолостую, а колеса ему совсем ни к чему.
     Я не собирался оспаривать соображения боцмана по  поводу  использования
силы пара в мореплавании. Паровые суда тогда только появились,  и  на  смену
колесам  еще  не  пришел  винт.  Что  же  до  будущего,  то  кому  дано  его
предсказать?..
     Вдруг мне пришло в голову, что и "Джейн" -- та самая "Джейн", о  которой
капитан Лен Гай рассказывал так, словно она существовала на самом деле и  он
видел ее собственными глазами, -- точно так же прошла от острова Принс-Эдуард
до Тристан-да-Кунья за две недели. Да, Эдгар По умел заставить служить  себе
морские ветры!
     Впрочем, на протяжении последующих пятнадцати дней капитан Лен  Гай  не
заикался об Артуре Пиме. Если бы он пытался убедить меня в подлинности  этой
истории, это говорило бы о его невысоких умственных способностях.  Не  боясь
повториться, я спрашиваю еще раз: как человек в здравом уме может  принимать
такие вещи всерьез? Лишь тот, кто  утратил  рассудок  или  по  меньшей  мере
находится во власти навязчивой идеи, подобно Лену Гаю, способен разглядеть в
повествовании Эдгара По что-то кроме игры воображения.
     Подумать только!.. Английская шхуна достигла 84°  южной  широты  --  уже
одного этого достаточно, чтобы  претендовать  на  выдающееся  географическое
открытие! Разве Артур Пим, вернувшийся из Антарктиды, не заткнул бы за  пояс
Кука, Уэдделла, Биско? Разве не были бы они с Дирком  Петерсом  --  пассажиры
"Джейн", забравшиеся еще  выше  указанной  параллели,  --  окружены  всеобщим
почетом? А что сказать  об  открытом  ими  море,  свободном  ото  льда?..  О
невероятной скорости течений, несших их к  полюсу?  О  воде,  которой  можно
обжечься? О завесе паров на  горизонте?  О  разверзшемся  газовом  водопаде,
позади которого маячат громадные фигуры?..
     Да и вообще, не говоря даже  об  этих  несообразностях,  остается  лишь
гадать, как Артуру Пиму и  метису  удалось  вернуться,  как  они  умудрились
пересечь на обратном пути Полярный круг на лодке,  служившей  им  со  времен
бегства с острова Тсалал, как их подобрали, как доставили домой  --  вот  что
мне было бы любопытно узнать! Спуститься на целых двадцать градусов в  утлом
весельном суденышке, преодолеть  паковые  льды,  достигнуть  земли  --  и  не
обмолвиться обо  всем  этом  в  дневнике?..  Мне  возразят,  что  Артур  Пим
скончался, не успев передать издателю последние главы своего  повествования.
Пусть так! Но кто поверит,  что  он  не  обмолвился  об  этом  ни  словечком
редактору "Южного литературного вестника"? И почему Дирк Петерс, проживший в
Иллинойсе еще много лет после этого, хранил молчание о последнем этапе своих
приключений?..
     По словам Лена Гая, он и вправду добрался до Вандалии, где, если верить
роману, обитал Дирк Петерс, только их встрече не суждено было  состояться...
А как же иначе! Мне остается повторить, что этот персонаж, как и Артур  Пим,
существовал исключительно в бурном воображении американского поэта. Остается
только восхищаться силой его гения, сумевшего убедить некоторых читателей  в
реальности чистого вымысла!
     Однако  я  понимал,  что  неуместно  вновь  заводить  этот  разговор  с
капитаном,  одержимым  навязчивой  идеей,  и  повторять   доводы,   заведомо
неспособные его убедить. Он  помрачнел,  замкнулся  и  появлялся  теперь  на
палубе только по необходимости. Его взгляд всякий  раз  устремлялся  к  югу,
словно ему хотелось заглянуть за горизонт...
     Быть может, он надеялся увидеть ту самую завесу из пара, густые  черные
сумерки, вспышки света, льющегося из молочных глубин моря, и белый  исполин,
указывающий ему путь в пучину водопада?..
     Воистину наш капитан страдал престранной манией!  К  счастью,  во  всем
остальном он сохранил ясность ума, его умение морехода оставалось на прежней
высоте, и все  страхи,  которые  закрались  было  в  мое  сердце,  оказались
напрасными.
     Меня  куда  больше  интересовало,  почему  Лен   Гай   проявлял   столь
болезненный интерес к людям с "Джейн". Даже если  принять  на  веру  рассказ
Артура Пима и согласиться, что английская  шхуна  забралась  туда,  куда  не
заходил никто до нее, причина его  печали  все  равно  оставалась  загадкой.
Пусть горстка матросов с "Джейн", ее капитан или офицеры выжили после взрыва
и обвала, устроенного туземцами, -- разве можно  рассчитывать,  что  они  еще
живы? Судя по датам, приводимым Артуром Пимом, с тех пор минуло  одиннадцать
лет, так что несчастные, даже если им удалось отбиться от островитян,  никак
не могли бы выжить в столь тяжелых условиях и должны были погибнуть  все  до
одного.
     Выходит, я  тоже  проявляю  готовность  всерьез  обсуждать  невероятные
гипотезы, не опирающиеся на серьезную основу? Еще немного -- и я поверю вслед
за капитаном в существование Артура Пима, Дирка Петерса, всех их спутников и
"Джейн", исчезнувшей за паковыми льдами, окаймляющими южные моря...  Неужели
безумие капитана  Лена  Гая  заразительно?  Я  уже  отмечаю  сходство  между
маршрутами "Джейн" и "Халбрейн"...
     Наступило 3 сентября. Если не будет шторма, то мы должны уже через  три
дня увидеть порт. Главный остров архипелага расположен таким образом, что  в
хорошую погоду его можно разглядеть с большого расстояния.
     В тот день между десятью и одиннадцатью часами утра я  прогуливался  по
палубе от бака до кормы и обратно. Мы легко скользили по невысоким,  ласково
плещущим волнам. "Халбрейн" напоминала мне в такие моменты  огромную  птицу,
одного из тех гигантских  альбатросов,  который,  раскинув  свои  необъятные
крылья, уносит приютившихся среди оперения пассажиров все дальше и дальше...
О да, для человека, наделенного воображением, мы уже не плыли, а летели, ибо
хлопки парусов с легкостью можно принять за взмахи белоснежных крыльев!
     Джэм Уэст, стоявший у брашпиля под сенью штормового  фока,  прижимал  к
глазу подзорную трубу  и  рассматривал  какой-то  предмет,  показавшийся  по
левому борту в двух-трех милях от нас. Это было  нечто  неправильной  формы,
выступавшее из воды на десять -- двенадцать ярдов, с  выпуклостью  в  центре,
сверкавшей  на  солнце.  Предмет  качался  на  волнах,  увлекавших   его   к
северо-западу. Перейдя на бак, я тоже стал смотреть  на  него.  Моего  слуха
достигали разговоры матросов, с неизменным  любопытством  встречающих  любые
сюрпризы моря.
     -- Это не кит! -- провозгласил Мартин Холт,  старшина-парусник.--  Кит  бы
уже раза два-три выпустил фонтан!
     -- Не кит, -- подтвердил Харди, старшина-конопатчик.-- Наверное, это остов
брошенного корабля...
     -- Пусть плывет себе к дьяволу! -- вскричал Роджерс.-- Представляете,  что
было бы, если бы мы столкнулись с ним ночью? Верная пробоина! И  пикнуть  не
успели бы, как потонули!
     - Верно, -- присовокупил Дреп, -- эти обломки опаснее рифов: сегодня  они
здесь, завтра -- там... От них не убережешься...
     Рядом вырос Харлигерли.
     -- Ваше мнение, боцман? -- обратился я к нему, когда  он  облокотился  на
релинг рядом со мной.
     Харлигерли  внимательно  изучил  предмет.  Шхуна,  подгоняемая   свежим
ветерком, подплывала к  нему  все  ближе,  так  что  теперь  гадать  уже  не
приходилось.
     -- По-моему, мистер Джорлинг, -- отвечал  боцман,  --  это  не  кит  и  не
обломки корабля, а просто-напросто льдина...
     -- Льдина?..-- не поверил я.
     -- Харлигерли не ошибся, -- подтвердил Джэм Уэст.-- Это и  впрямь  льдина,
кусок айсберга, отогнанный в сторону ветрами...
     -- И достигший сорок пятой широты? -- усомнился я.
     -- Как видите, -- отвечал старший помощник.-- Льдины иногда  доплывают  до
мыса  Доброй  Надежды,  если  верить  французскому  мореплавателю   капитану
Блосвиллю, встретившему льдину в тех широтах в 1828 году.
     -- Тогда она скоро растает? -- предположил я,  удивляясь  про  себя,  что
лейтенант Уэст удостоил меня таким пространным ответом.
     -- Снизу она, должно быть, уже подтаяла, -- откликнулся старший помощник.
-- То, что предстало нашему взору, -- видимо, остатки  ледяной  горы  весом  в
миллионы тонн.
     Из рубки вышел капитан Лен Гай. Заметив группу  матросов,  столпившихся
вокруг Джэма Уэста, он направился к баку.  Помощник  передал  ему  подзорную
трубу. Лен Гай навел ее на предмет и объявил, понаблюдав с минуту:
     --  Льдина,  и,  на  наше  счастье,   быстро   тающая.   "Халбрейн"   не
поздоровилось бы, столкнись она с ней ночью...
     Лен Гай впился в подзорную трубу. Он стоял, не шелохнувшись, не  ощущая
качки, с растопыренными локтями, и, демонстрируя завидную выучку,  удерживал
льдину в поле зрения. На его опаленном солнцем  лице  бледность  боролась  с
пятнами лихорадочного румянца, с губ слетали невнятные слова.
     Прошло  несколько  минут.  "Халбрейн"  поравнялась   с   льдиной.   Еще
мгновение-- и она останется за кормой...
     -- Повернуть на один румб.-- распорядился капитан  Лен  Гай,  не  опуская
подзорной грубы.
     Я  догадывался,  что  творится  в  голове  этого  человека,  одержимого
навязчивой идеей. Кусок льда, оторвавшийся от припая  южных  морей,  приплыл
именно оттуда, куда то и дело уносились его мысли. Ему  хотелось  разглядеть
его поближе, возможно, пристать и, кто знает, найти какие-нибудь обломки...
     Тем временем боцман, подчиняясь команде, велел слегка расслабить шкоты,
и шхуна, отвернув на один румб, устремилась к льдине. Когда мы очутились  на
двух кабельтовых, я смог рассмотреть ее получше.
     Как было заметно и раньше, выпуклость в центре льдины  истекала  водой,
сотнями струек сочившейся вниз. В  сентябре  месяце,  при  рано  наступившем
лете, солнце не дает ей просуществовать долго. К исходу дня от этой  льдины,
достигшей сорок пятой широты, не останется ровно ничего.
     Капитан Лен Гай не сводил взгляда  со  льдины,  не  нуждаясь  теперь  в
подзорной трубе. По мере того как мы приближались к льдине, а она таяла,  мы
начинали различать что-то черное, вмерзшее в  лед...  Каковы  же  были  наши
удивление и ужас, когда мы увидели руку,  затем  ногу,  голову,  туловище  с
остатками одежды! Мне даже почудилось, что тело шевелится, что руки  тянутся
к нам в жесте отчаяния...
     Команда ахнула.  Но  нет,  тело  не  шевелилось,  просто  оно  тихонько
скользило вниз но крутому склону льдины...
     Я взглянул на  капитана.  Его  лицо  стало  бледным,  как  у  мертвеца,
приплывшего из южных морей.
     Команда должна была быстро снять тело со льдины -- кто знает,  возможно,
человек еще дышит!.. А если нет, то в  карманах  его  одежды  могут  найтись
документы, позволяющие установить,  кто  это  был!  И,  прочитав  над  телом
последнюю молитву, мы отдали бы его океану -- кладбищу  моряков,  погибших  в
плавании...
     Со шхуны спустили шлюпку, в которую уселись боцман и на весла -- матросы
Грациан и Френсис. Развернув стаксель и штормовой фок  и  загородив  бизань,
Джэм Уэст почти остановил шхуну, закачавшуюся  на  длинных  высоких  волнах.
Шлюпка пристала, Харлигерли ступил на льдину. Грациан пошел за ним,  Френсис
же остался в шлюпке, держась за цепь с якорем. Ухватив тело  за  ногу  и  за
руку, боцман и матрос уложили его в лодку. Несколько ударов весел -- и шлюпка
стукнулась о борт шхуны.
     Обледеневший труп положили  под  фок-мачтой.  Умерший  определенно  был
моряком. На нем был грубый бушлат, шерстяные штаны, латаный свитер,  толстая
рубаха и ремень, дважды перепоясывавший талию. Смерть, несомненно, наступила
уже несколько месяцев назад -- вскоре после того,  как  льдину  с  несчастным
стало уносить течением...
     Ему было не больше сорока лет, хотя волосы уже тронула седина.  Он  был
чудовищно тощ -- сущий скелет, обтянутый кожей.  Должно  быть,  он  испытывал
страшные муки голода, пока брел по льдам от Полярного круга...
     Капитан Лен  Гай  приподнял  мертвую  голову,  всмотрелся  в  глаза  со
смерзшимися ресницами и неожиданно с рыданием в голосе выкрикнул:
     -- Паттерсон, Паттерсон!
     - Паттерсон? -- вскричал я. Мне показалось, что эта  фамилия,  при  всей
своей распространенности, напомнила мне о чем-то. Когда-то я ее  определенно
слышал -- или видел в книге?..
     Капитан  обвел  глазами  горизонт,  словно  собираясь  отдать   команду
немедленно поворачивать на юг... В этот  момент  боцман,  повинуясь  приказу
Джэма Уэста, извлек из кармана погибшего нож, кусок канатной пряжки,  пустую
табакерку и медный блокнотик со стальным карандашом.
     Капитан резко обернулся и, когда Харлигерли  уже  готов  был  протянуть
блокнот Джэму Уэсту, бросил:
     -- Дай мне!
     Несколько листков блокнота были покрыты размытыми каракулями. Однако на
последней странице сохранились слова, еще поддающиеся  прочтению,  и  можете
себе  представить,  какие  чувства  обуревали  меня,  пока  Лен  Гай   читал
срывающимся голосом:
     -- "Джейн"... остров Тсалал...  на  восемьдесят  третьей...  Там...  уже
двенадцать лет... Капитан... пятеро оставшихся в живых матросов... Скорее  к
ним на помощь...
     Под  этими  строками  можно  было  разглядеть  имя,  вернее  подпись  --
"Паттерсон".
     Паттерсон! Теперь я вспомнил, кто это: так звали старшего  помощника  с
"Джейн", того самого судна, которое подобрало Артура Пима  и  Дирка  Петерса
среди обломков "Дельфина"! "Джейн", добравшаяся до  широты  острова  Тсалал!
"Джейн", подвергшаяся нападению островитян и уничтоженная взрывом!..
     Значит, все это -- чистая правда?! Значит, Эдгар По работал как историк,
а не как романист! Ему в руки попал подлинный дневник Артура  Гордона  Пима!
Они знали  друг  друга!  Артур  Пим  существовал,  он  был  реальным,  а  не
вымышленным лицом! Он умер -- внезапно, при невыясненных обстоятельствах,  не
успев закончить  рассказ  о  своем  невероятном  путешествии!  До  какой  же
параллели он добрался, сбежав с острова Тсалал? И как они с Дирком  Петерсом
снова очутились в Америке?
     Я испугался, что сойду с ума -- я, только что обвинявший в  сумасшествии
капитана Лена Гая! Нет, я чего-то не расслышал, чего-то не  понял,  это  все
причуды моего воображения!
     Но как отвергнуть свидетельство, найденное на теле старшего помощника с
"Джейн"  по  фамилии  Паттерсон,  чьи  убедительные   слова   подтверждались
достоверными датами?.. И, главное, как можно сомневаться дальше,  если  Джэм
Уэст, сохранивший больше спокойствия, чем все остальные, прочитал в блокноте
такие обрывки фраз: "Уведены 3 июня на север острова Тсалал... Там... еще...
капитан Уильям Гай и пятеро матросов с "Джейн"... Моя льдина дрейфует  среди
паковых льдов... Скоро у меня кончится  еда...  13  июня  иссякли  последние
запасы... Сегодня... 16 июня... ничего не осталось..."
     Выходит, тело Паттерсона проплавало на этой льдине, встреченной нами на
пути от острова Кергелен на Тристан-да-Кунья, целых три месяца! О,  если  бы
мы успели спасти старшего помощника со шхуны "Джейн"! Он  рассказал  бы  нам
то, чего мы так и не  узнали  --  а  может  быть,  и  никогда  не  узнаем,  --
сокровенную тайну этой ужасной экспедиции!
     Я был вынужден признать очевидное. Капитан Лен Гай, знавший  Паттерсона
в лицо, только что нашел на льдине его замерзший труп...  Это  действительно
был спутник  капитана  "Джейн",  во  время  стоянки  именно  он  закопал  на
Кергелене бутылку с письмом, в подлинность которого я отказывался  поверить!
Да, люди с английской шхуны "Джейн" пробыли на краю света  одиннадцать  лет,
утратив всякую надежду на спасение!..
     И здесь меня озарило! Я  сопоставил  два  имени  и  понял,  почему  наш
капитан проявлял острый интерес ко всему, что хотя бы  отдаленно  напоминало
об истории Артура Пима.
     Лен Гай обернулся ко мне и, глядя мне в глаза, сказал всего лишь:
     -- Теперь вы верите?
     - Верю, верю! -- пробормотал я.- Значит, капитан  Уильям  Гай  со  шхуны
"Джейн" и...
     -- ...капитан Лен Гай со шхуны "Халбрейн" -- братья!  --  провозгласил  он
громовым голосом, услышанным всем экипажем.
     Наши взоры устремились к тому месту, где только  что  была  льдина,  но
солнечные лучи и теплые воды здешних широт уже успели сделать свое дело:  на
поверхности моря от нее не осталось и следа.





     Прошло  четыре  дня,  и  "Халбрейн"  подошла   к   Тристан-да-Кунья   --
прелюбопытному острову, который  можно  смело  назвать  грелкой  африканских
морей.
     Мы только что пережили нечто невероятное -- появление трупа Паттерсона в
пятистах лье от Полярного круга! Между капитаном "Халбрейн"  и  его  братом,
капитаном "Джейн",  появилась  связующая  нить  --  письмо,  доставленное  из
ледяного плена членом экспедиции  Артура  Пима.  Да,  это  может  показаться
неправдоподобным! Но всякие сомнения исчезнут, когда я поведаю о  дальнейших
событиях.
     Я продолжал считать невероятными многие события,  изложенные  в  романе
американского поэта. Мой разум восставал против того, чтобы  считать  их  не
вымыслом, а фактами. Но мои  последние  сомнения  растаяли  вместе  с  телом
Паттерсона, канувшим в океанские глубины.
     Не только Лен Гай  был  кровно  заинтересован  в  раскрытии  тайн  этой
экспедиции. Выяснилось, что старшина-парусник Мартин Холт приходится  родным
братом одному из лучших матросов  "Дельфина",  встретившего  смерть  еще  до
того, как шхуна "Джейн" пришла на помощь Артуру Пиму и Дирку Петерсу.
     Итак, между 83 и 84° южной широты, на острове Тсалал, выжили и  провели
в отрыве от цивилизации одиннадцать лет семеро английских  моряков.  Старший
помощник капитана умер, теперь их осталось шестеро:  капитан  Уильям  Гай  и
пятеро матросов с "Джейн" каким-то чудом избежали гибели от рук туземцев  из
селения Клок-Клок...
     Что же предпримет теперь капитан Лен  Гай?  У  меня  не  оставалось  ни
малейших сомнений: он сделает все, чтобы спасти моряков со шхуны "Джейн"! Он
направит "Халбрейн" вдоль меридиана, указанного Артуром Пимом! Он  пробьется
к острову Тсалал! Джэм Уэст  поведет  судно  туда,  куда  прикажет  капитан.
Экипаж,  не  колеблясь,  выполнит  любой  приказ,  и  никакой  страх   перед
опасностями, которыми чревата такая экспедиция, -- неодолимыми опасностями, --
не остановит их... Пыл души капитана воспламенит их сердца, а  твердая  рука
старшего помощника не даст им дрогнуть...
     Вот почему капитан Лен Гай отказывался принимать на борт своего корабля
пассажиров, вот почему он предупреждал меня,  что  его  маршрут  никогда  не
бывает проложен заранее: он ни на минуту не расставался с надеждой, что  ему
представится случай ринуться на штурм ледового океана!
     У меня были все основания подозревать, что, будь "Халбрейн" уже  сейчас
готова к столь рискованному плаванию,  капитан  Лен  Гай  немедля  отдал  бы
команду поворачивать на юг... Учитывая условия, на  которых  меня  взяли  на
борт, я не смог бы уговорить его сперва высадить меня на Тристан-да-Кунья...
     Однако было необходимо пополнить запас воды, да и расстояние до острова
сокращалось с каждым часом. Кроме того, нужно оснастить шхуну  для  плавания
во льдах, чтобы она могла заплыть дальше, чем Кук, Уэдделл, Биско,  Кемп,  и
попытаться сделать то, на что покушался лейтенант американского флота Уилкс.
     Я же сойду на  Тристан-да-Кунья  и  останусь  там  до  прихода  другого
корабля. Да и "Халбрейн", даже подготовленной к суровому плаванию,  придется
дожидаться благоприятного  времени  для  пересечения  Полярного  круга.  Шла
только первая неделя сентября, и лишь через два месяца лето южного полушария
заставит расступиться вечные льды.
     Мореплаватели знали уже в те годы: плаванья  в  этих  широтах  возможны
только с середины ноября до начала марта, когда  воздух  становится  теплее,
шторма налетают реже, от ледяных полей откалываются айсберги, в вечных льдах
появляются полыньи -- воцаряется полярный день. Пускаться в  плавание  раньше
было бы безумием. Так что у "Халбрейн"  оставалось  время,  пополнив  запасы
воды и продовольствия на Тристан-да-Кунья, зайти для ремонта в более крупный
порт на Фолклендах или на побережье Южной Америки.
     В ясную погоду  остров  можно  заметить  с  расстояния  восьмидесяти  --
девяноста миль. Этим и другими сведениями о  Тристан-да-Кунья  меня  снабдил
боцман, побывавший здесь не однажды и выступавший поэтому в роли знатока.
     Тристан-да-Кунья лежит южнее тех мест, где непрерывно дуют юго-западные
ветры. Здешнему мягкому, влажному климату свойственна умеренная температура,
не ниже четырех и не выше двадцати градусов тепла. Здесь властвуют  западные
и северо-западные ветры, зимой же, то есть в августе и сентябре, ветер  дует
с юга.
     Первыми жителями острова стали в 1811 году  американец  Ламберт  и  его
спутники,  занимавшиеся  китобойным  промыслом.   Потом   здесь   высадились
английские солдаты,  которым  было  приказано  наблюдать  за  водами  вокруг
острова Св. Елены. Они покинули остров только  в  1821  году,  после  смерти
Наполеона.
     Спустя тридцать -- сорок лет на Тристан-да-Кунья  будет  примерно  сотня
жителей с довольно симпатичной внешностью -- потомков европейцев, американцев
и голландцев с мыса Доброй  Надежды.  Они  установят  республиканский  режим
правления с патриархом во главе, причем патриархом  будет  назначаться  отец
семейства, в котором больше всего детей. Острова со  временем  признают  над
собой суверенитет Великобритании; однако все это произойдет через много  лет
после  того,  как  в  1839  году  в  гавань  главного  острова  вошла  шхуна
"Халбрейн".
     Собственные   наблюдения   привели   меня   к   выводу,   что    остров
Тристан-да-Кунья отнюдь не представляет собой лакомого кусочка суши, хотя  в
XVI  веке  он  и  именовался  "Землей  жизни".  Местная   флора   ограничена
папоротниками, плаунами и пряным  злаком,  покрывающим  нижние  склоны  гор.
Фауна -- коровы, овцы и свиньи -- составляет единственное достояние острова  и
является предметом торговли -- впрочем,  довольно  вялой  -  с  островом  Св.
Елены. С другой стороны, здесь нет ни рептилий, ни насекомых, а  из  опасных
хищников в лесах обитает всего один: одичавшая кошка.
     Единственный вид  деревьев,  произрастающий  на  острове,  --  жестер  --
кустарник не выше восемнадцати -- двадцати футов. Впрочем, течения  прибивают
к берегам достаточно бревен, чтобы жителям хватало дров для печей. Из овощей
я обнаружил только капусту, свеклу, лук, брюкву и  тыкву,  а  из  фруктов  --
груши,  персики  и  довольно  плохой  виноград.  Что  до  птиц,   они   были
представлены чайками, буревестниками, пингвинами и альбатросами.
     Утром 5 сентября вдали  показался  высокий  вулкан,  венчающий  главный
остров. Его заснеженная вершина возносится в небо на тысячу двести  саженей,
а в кратере помещается небольшое озерцо. На  следующий  день  глаз  уже  мог
различить древние наслоения лавы на горных склонах.  По  поверхности  океана
стелились огромные фукусы -- длинные водоросли толщиной с добрый бочонок.
     На протяжении трех дней после встречи со льдиной капитан  появлялся  на
палубе только для того, чтобы  определить  координаты  судна.  Завершив  эту
операцию, он немедленно исчезал в своей каюте, и у меня не появлялось  более
возможности его лицезреть, если не считать обеда. Он был неизменно  погружен
в молчание, граничащее с немотой, и вывести его из  этого  состояния  нельзя
было никакими силами.  Мне  оставалось  только  запастись  терпением.  Я  не
сомневался, что настанет момент, когда Лен Гай снова  заговорит  со  мной  о
своем брате Уильяме и о намерении прийти на помощь к нему и  его  товарищам.
Но час еще не пробил. Тем временем 6 сентября шхуна бросила якорь на глубину
восемнадцать  саженей  у  северо-западного  берега   главного   острова,   в
Ансидлунге, в гавани Фалмут -- именно тут,  согласно  рассказу  Артура  Пима,
стояла в свое время шхуна "Джейн".
     Я толкую о  "главном"  острове,  поскольку  архипелаг  Тристан-да-Кунья
насчитывает еще два острова помельче: лье в восьми к  юго-западу  расположен
остров Недоступный, а еще в пяти лье от него -- остров Соловьиный. Координаты
архипелага -- 37°08' южной широты и 13°04' западной долготы.
     Острова эти круглые.  Тристан-да-Кунья  напоминает  в  плане  раскрытый
зонтик с окружностью в пятнадцать миль.  Симметрично  расположенные  кратеры
устремляются к центру, где находится главный вулкан.
     Этот лежащий посреди океана архипелаг был открыт португальцами, которые
и дали ему теперешнее название. За ними в 1643 году последовали голландцы, а
в 1767 году -- французы.  Первыми  здесь  поселились  американцы,  занявшиеся
добычей китов и тюленей. Скоро им на смену явились англичане.
     Когда в этих водах стояла "Джейн", маленькой колонией в двадцать  шесть
душ правил бывший капрал английской артиллерии  по  фамилии  Гласс.  Колония
вела торговлю  с  мысом  Доброй  Надежды,  располагая  одной  шхуной  весьма
скромной грузоподъемности. К моменту нашего появления у Гласса насчитывалось
уже пятьдесят подданных, на которых,  как  верно  подметил  Артур  Пим,  "не
распространялась власть британского правительства".
     Острова омывает море глубиной  от  тысячи  двухсот  до  тысячи  пятисот
саженей;  сюда  доходит  экваториальное  течение:  преобладают  юго-западные
ветры;  бури  редки.  Зимой  дрейфующие  льды  проплывают  мимо  островов  и
забираются еще градусов на десять к  северу,  однако  никогда  не  достигают
острова Св. Елены -- как и крупные киты, не жалующие теплых морей.
     Три острова, образующие в плане вершины треугольника, отделены друг  от
друга проливами шириной миль в  десять,  преодолеть  которые  не  составляет
большого труда. Берега островов отличаются пологостью, а глубина моря вокруг
Тристан-да-Кунья составляет сто саженей.
     Экипаж "Халбрейн" немедленно по прибытии в  гавань  установил  связь  с
отставным капралом, проявившим себя весьма благожелательным партнером.  Джэм
Уэст, занявшийся пополнением запасов воды, свежего мяса и овощей, мог  смело
положиться  на  Гласса,  который  спешил  помочь,  рассчитывая   на   щедрое
вознаграждение, -- и не ошибся.
     Капитан быстро убедился в том, что "Халбрейн" не  сможет  здесь  толком
подготовиться  к  путешествию  в  антарктический  океан.  Что  же   касается
продовольствия, то Тристан-да-Кунья  заслуживает  всяческих  похвал.  Многие
годы заходившие сюда  корабли  обогатили  местную  фауну  разными  домашними
животными -- овцами, свиньями,  коровами,  --  а  также  птицей.  В  конце  же
прошлого века капитан американского судна "Индустрия" не  нашел  на  острове
других животных,  кроме  тощих  коз.  Позднее  капитан  американского  брига
"Бетси" Колкхун посадил  здесь  лук,  картофель  и  прочие  овощи,  которыми
плодородие  островной  почвы  обеспечило  надежные  урожаи.  Все  это  можно
почерпнуть из рассказа Артура Пима, а у нас нет отныне оснований не доверять
ему.
     Я говорю теперь о герое романа Эдгара По как о человеке,  существование
которого не подлежит сомнению. Между тем Лен Гай больше  не  заговаривал  со
мной на эту тему. Сведения, найденные в блокноте Паттерсона, никак не  могли
быть  подделкой,  и  я  бы  проявил  неучтивость,  не  признав  своих  былых
заблуждений, тем более что скоро подоспело  новое  свидетельство,  способное
рассеять  последние  сомнения,  останься  они  в  моей  упрямой  голове.  На
следующий день после того, как шхуна бросила якорь, я высадился в Ансидлунге
и ступил на чудесный пляж из черноватого песка. Мне тут же пришло в  голову,
что подобный пляж оказался бы вполне уместным  на  острове  Тсалал,  хотя  у
тамошних островитян белый цвет, также не чуждый  островам  Тристан-да-Кунья,
вызывал страшные конвульсии, падение ниц и полную неподвижность.  Однако  не
ошибался ли Артур Пим, описывая столь невероятную реакцию туземцев? Впрочем,
если "Халбрейн" доберется до острова Тсалал, все станет ясно...
     Я  встретился  с  отставным  капралом   Глассом   --   сильным,   хорошо
сохранившимся здоровяком, физиономия которого показалась мне  хитроватой,  а
глаза, несмотря на его шестьдесят лет, -- живыми и проницательными.  Вдобавок
к торговле с мысом Доброй  Надежды  и  Фолклендами  он  предлагал  купцам  с
торговых судов  шкуры  тюленей  и  морских  слонов,  и  его  коммерция  явно
процветала.
     Этот самозваный губернатор, признанный, впрочем, обитателями  маленькой
колонии законным правителем, был не прочь  поболтать,  и  я  завязал  с  ним
разговор, представлявший интерес для нас обоих.
     -- Много ли у вас останавливается кораблей? -- спросил я.
     -- Ровно столько, сколько нужно, -- ответил он, потирая за спиной руки, --
видимо, это было его давней привычкой.
     -- В благоприятный сезон? -- попытался уточнить я.
     -- Да, в благоприятный, если считать, что у нас  бывают  неблагоприятные
сезоны.
     -- Рад за вас, мистер Гласс! Жаль только, что  на  Тристан-да-Кунья  нет
настоящего порта, а когда корабль вынужден бросать якорь  в  открытом  море,
то...
     -- В открытом море? Что значит "в открытом море"? --  вскричал  отставной
капрал, выдавая своей уязвленностью немалое самолюбие.
     - Я хочу сказать, мистер Гласс, что, будь у вас причал...
     -- Зачем же нам причал, раз природа подарила нам бухту, где можно  легко
укрыться от штормов и подойти к самому берегу? Нет, на Тристане  нет  порта,
но Тристан свободно обходится без него!
     Я не видел причин вступать с ним в спор. Он  гордился  своим  островом,
как князь  Монако  {Монако  --  государство  в  Южной  Европе,  на  побережье
Средиземного моря, с суши окружено территорией Франции. Площадь --  1,5  км2.
Население -- ок. 25 тыс. человек (1973),  в  том  числе  4,5  тыс.  подданных
Монако -- монегасков. Официальный язык -- французский. Монако состоит из  трех
слившихся административных округов-городов -- Монако (столица),  Монте-Карло,
Ла-Кондамин} своим крохотным княжеством...
     Я не настаивал, и мы повели речь о  другом.  Мой  собеседник  предложил
отправиться в лес,  достигающий  верхних  отрогов  центрального  вулкана.  Я
поблагодарил его и извинился, что не смогу им воспользоваться, ибо предпочел
бы посвятить немногие часы нашей стоянки изучению минералогического  состава
местных скал.  Ведь  "Халбрейн"  предстояло  сняться  с  якоря,  как  только
завершится пополнение запасов...
     -- Ваш капитан слишком торопится, -- заявил губернатор Гласс.
     -- Вы находите?
     -- Его помощник даже отказывается покупать у меня шкуры и масло...
     -- Нам нужны только провиант и пресная вода, мистер Гласс.
     -- Что ж, -- ответил губернатор несколько разочарованно,  -  то,  что  не
возьмет "Халбрейн", достанется другим кораблям! Куда  же  направляется  ваша
шхуна?
     -- На Фолкленды, чтобы встать там на ремонт.
     -- А вы, сэр, надо полагать, всего лишь пассажир?
     --  Вы  совершенно  правы,  мистер  Гласс,  и   я   хотел   пробыть   на
Тристан-да-Кунья несколько недель. Теперь  мне  пришлось  пересмотреть  свои
планы...
     -- Сожалею, сэр, как я сожалею! -- опечалился  губернатор.--  Мы  были  бы
счастливы предложить вам наше гостеприимство.
     Должен сказать прямо: к тому времени  я  решил  не  покидать  шхуну.  Я
доплыву  на  "Халбрейн"  до  Фолклендов,  откуда  смогу   переправиться   на
американский континент. Оставалось надеяться, что капитан Лен Гай не  станет
возражать против моего присутствия.
     Я очнулся и услышал от отставного капрала слова:
     -- Я не видел цвета его лица и волос. Я говорю о вашем капитане...
     -- Не думаю, что он сойдет на берег, мистер Гласс.
     -- Уж не болен ли он?
     -- Насколько я знаю, нет, Но для вас это не имеет большого значения: его
с успехом заменяет помощник...
     -- Который не слишком-то  разговорчив!  К  счастью,  пиастры  {Пиастр  -
разменная монета Египта, Ливана, Сирии, Судана,  равная  1/100  египетского,
ливанского,  сирийского  и  суданского  фунта}  из  его  кошелька   вылетают
проворнее, чем слова изо рта.
     -- Это немало, мистер Гласс!
     -- Простите, мистер?..
     -- Джорлинг, из Коннектикута.
     -- Вот и славно. Теперь я по крайней мере знаю, как вас называть. Узнать
бы еще, как зовут капитана "Халбрейн"...
     -- Гай... Лен Гай.
     -- Он англичанин?
     -- Да, англичанин.
     - Мог бы догадаться нанести визит соотечественнику!..  Погодите-ка,  я,
кажется, вспоминаю одного капитана с этой же фамилией.. Гай... Гай...
     - Уильям Гай? -- подсказал я ему.
     -- Точно! Уильям Гай!
     -- Командовавший "Джейн"?
     -- Вот именно, шхуной "Джейн".
     -- Английской шхуной, заходившей  на  Тристан-да-Кунья  одиннадцать  лет
тому назад?
     -- Одиннадцать, мистер Джорлинг! К тому времени я уже пробыл здесь  семь
лет. Я припоминаю этого Уильяма Гая... отважный человек, очень  радушный.  Я
продал ему партию тюленьих шкур. Он выглядел настоящим джентльменом, немного
гордецом, но с добрым сердцем...
     -- А "Джейн"? -- подсказал я.
     -- Вижу и ее. Она стояла  там  же,  где  сейчас  "Халбрейн",  в  глубине
гавани. Чудесное судно водоизмещением в  сто  восемьдесят  тонн,  с  этаким,
знаете ли, заостренным носом... Портом ее приписки значился Ливерпуль.
     - Да, верно, все так и было, -- прошептал я.
     -- А что, "Джейн" продолжает бороздить моря, мистер Джорлинг?
     -- Увы, нет, мистер Гласс.
     -- Неужто погибла?..
     -- Да. И большая часть команды разделила ее судьбу.
     -- Такое несчастье! Как это случилось, мистер Джорлинг?
     -- От Тристан-да-Кунья "Джейн" устремилась к островам Авроры  и  другим,
которые Уильям Гай мечтал найти, руководствуясь описанием...
     -- Которое он как раз от меня и получил, мистер Джорлинг!  --  воскликнул
отставной капрал.-- Что же, разыскала ли "Джейн" эти самые... другие острова?
     -- Нет, ни их, ни островов Авроры, хотя Уильям Гай не покидал тех  широт
несколько недель, носясь  с  запада  на  восток  и  обратно  и  не  позволяя
наблюдателю спуститься с верхушки мачты!
     -- Надо полагать, ему просто не  повезло.  Если  верить  китобоям,  --  а
почему бы им не верить? -- эти острова существуют, их даже собирались назвать
моим именем...
     -- Вполне справедливо, -- вежливо заметил я.
     -- Так что если их не откроют, это будет весьма  прискорбно,  --  добавил
губернатор, не скрывая тщеславия. И вот тогда, -- продолжил я свой рассказ, --
капитан Уильям Гай решил осуществить свой давний план,  тем  более  что  его
побуждал поступить так один пассажир...
     -- Артур Гордон Пим! -- вскричал Гласс.-- У него был товарищ -- некто  Дирк
Петерс. Шхуна подобрала их обоих в открытом море.
     -- Вы знали их, мистер Гласс? -- с живостью спросил я.
     -- Знал ли я их, мистер  Джорлинг?  О,  этот  Артур  Пим  был  человеком
воистину необыкновенным. Он искал приключений -- отважный  американец!  Такой
не отказался бы от полета на Луну. Он туда случайно не заглядывал?
     -- Нет, мистер Гласс, но, по всей вероятности, шхуне Уильяма Гая удалось
пересечь Полярный круг, преодолеть вечные льды и оказаться там, где не бывал
ни один корабль...
     -- Вот это чудеса! -- воскликнул Гласс.
     -- Увы, "Джейн" не вернулась назад.
     -- Выходит, мистер Джорлинг, Артур Пим и Дирк Петерс сгинули?
     -- Нет,  мистер  Гласс,  Артур  Пим  и  Дирк  Петерс  не  пали  жертвами
катастрофы, принесшей погибель большинству членов экипажа "Джейн".  Им  даже
удалось вернуться в Америку -- вот только не знаю как... Артур Пим умер много
позднее при неведомых мне обстоятельствах, а метис жил в Иллинойсе, а  потом
куда-то уехал, никого не поставив в  известность,  и  след  его  с  тех  пор
затерялся.
     -- А Уильям Гай? -- спросил Гласс.
     Я рассказал ему, как мы нашли на льдине труп Паттерсона и свидетельства
того, что капитан "Джейн" и  пятеро  его  спутников  до  сих  пор  живут  на
каком-то южном острове всего в семи градусах от полюса.
     -- Ах, мистер Джорлинг, -- не выдержал Гласс, -- вот  бы  кто-нибудь  спас
Уильяма Гая и его моряков! Они показались мне такими славными людьми!
     -- Именно это "Халбрейн" и попытается сделать, лишь только будет  готова
для путешествия. Ведь ее капитан Лен Гай -- родной брат Уильяма Гая!
     -- Не может быть, мистер Джорлинг! -- вскричал  Гласс.--  Я,  конечно,  не
имею чести знать капитана Лена Гая, но смею вас уверить, что  братья  совсем
не похожи друг на друга -- во всяком случае, если судить по их  обхождению  с
губернатором Тристан-да-Кунья!
     Я понял, что отставной капрал действительно оскорблен безразличием Лена
Гая, не соизволившего нанести ему визит. Подумать только -- ему,  суверенному
владыке независимого острова, власть  которого  распространяется  и  на  два
соседних острова -- Недоступный и Соловьиный! Однако его, несомненно, утешала
мысль, что он в отместку продаст свой товар процентов на восемьдесят дороже.
     Капитан Лен Гай не обнаруживал желания покидать  корабль,  упуская  тем
самым возможность перекинуться словечком с последним европейцем,  пожимавшим
руку его брату.
     На остров не сошел никто, кроме Джэма Уэста и меня. Разгрузка  олова  и
меди, доставленных сюда шхуной, и пополнение запасов продовольствия  и  воды
производились в великой спешке. Капитан Лен Гай ни разу  не  вышел  даже  на
палубу, и я видел через иллюминатор, как он сидит, согнувшись, за столом. На
столе были разложены географические карты и раскрытые книги. Не  приходилось
сомневаться, что капитан изучает карты  южных  морей  и  штудирует  книги  о
путешествиях предшественников "Джейн", побывавших в загадочной Антарктиде.
     Среди груды книг выделялась одна,  к  которой  капитан  обращался  чаще
других. Почти все  страницы  в  ней  были  загнуты,  а  на  полях  теснились
бесчисленные карандашные пометки. Буквы названия,  казалось,  горели  огнем:
"ПОВЕСТЬ О ПРИКЛЮЧЕНИЯХ АРТУРА ГОРДОНА ПИМА".





     Вечером   8   сентября   я   простился   с   его    превосходительством
генерал-губернатором архипелага Тристан-да-Кунья -- именно такой  официальный
титул присвоил себе бравый Гласс, отставной капрал британской артиллерии. На
следующее утро, не дожидаясь рассвета, "Халбрейн" распустила паруса.
     Я, разумеется, получил от Лена Гая согласие  на  то,  чтобы  оставаться
пассажиром корабля до его прибытия на Фолкленды. Нам  предстояло  преодолеть
еще две тысячи миль, на что уйдет недели две при условии, что  погода  будет
благоприятствовать  нашему  плаванию  не  в  меньшей  степени,   чем   между
Кергеленами и Тристан-да-Кунья. Капитан не удивился моей просьбе. Я  ожидал,
что он заведет разговор об Артуре Пиме; он же, как нарочно, не заговаривал о
нем с тех пор, как находка в карманах Паттерсона доказала его правоту и  мое
заблуждение относительно книги Эдгара По.
     Оставалось надеяться, что в подходящее время и в подходящем месте он не
преминет  это  сделать.  Хотя  он  молчал  о  своих  дальнейших  планах,  он
определенно намеревался направить "Халбрейн" туда, где исчезла "Джейн".
     Обогнув мыс Гералд, мы потеряли из виду несколько  домиков  Ансидлунга,
теснившихся на берегу гавани Фалмут, и взяли  курс  на  юго-запад.  Наступил
день, и мы оставили позади залив  Слонов,  Скалистый  уступ,  Западный  мыс,
Хлопковую бухту и отрог Дели. Только вулкан Тристан-да-Кунья,  взметнувшийся
на восемь тысяч футов,  оставался  виден  до  самого  вечера,  пока  сумерки
окончательно не скрыли от нашего взора его заснеженную вершину.
     Ветры благоприятствовали нашему плаванию целую неделю, и у меня  крепла
надежда, что еще до исхода сентября мы увидим Фолклендские острова.
     Учитывая намерение Лена Гая штурмовать антарктические  дали,  я  считаю
полезным и даже необходимым  напомнить  вкратце  о  предшествующих  попытках
достичь Южного полюса или того бескрайнего  континента,  центральной  точкой
коего является полюс. Это не составит для  меня  большого  труда,  поскольку
капитан предоставил в мое распоряжение книги, где излагаются перипетии  этих
путешествий, а также полное собрание  сочинений  Эдгара  По  с  невероятными
"Приключениями", на которые я  набросился  с  жадностью  под  влиянием  этих
странных событий.
     Артур Пим, как и я, считал своим долгом  перечислить  главные  открытия
первопроходцев  вплоть  до  1828  года.  Я  же,  пишущий  эти  строки  через
двенадцать лет после  него,  обязан  рассказать  обо  всех  свершениях  этих
двенадцати лет.
     Географическая   зона,   которой   можно   присвоить   общее   название
"Антарктида", лежит в  пределах  60°  южной  широты,  служащего  как  бы  ее
окружностью.
     В 1772 году корабль "Резольюшн" капитана  Кука  и  "Адвенчур"  капитана
Фурно {Фурно Тобиас -- капитан, отправившийся в экспедицию вместе с Дж. Куком
в 1772 г} повстречались со льдами на пятьдесят восьмой параллели. Пробираясь
в лабиринте из колоссальных ледяных глыб, оба корабля  достигли  к  середине
декабря шестьдесят четвертой широты, в январе пересекли  Полярный  круг,  но
были вынуждены  остановиться  перед  массами  льда  толщиной  от  восьми  до
двадцати футов, встреченными под 67°15' южной широты, что с  погрешностью  в
несколько минут равняется координатам  Южного  полярного  круга  {Они  равны
66"32'3". (Примеч. авт.)}.
     Капитан Кук возобновил попытки пробиться  на  юг  в  ноябре  следующего
года. На этот раз, воспользовавшись сильным течением,  невзирая  на  туманы,
ураганы и морозы, он пересек семидесятую параллель;  дальше  ему  преградили
путь паковые льды -- соприкасавшиеся краями льдины от двухсот  пятидесяти  до
трехсот пятидесяти  футов  толщиной,  над  которыми  возвышались  чудовищных
размеров айсберги. Координаты достигнутой им точки  составили  71°10'  южной
широты и 106°54' западной долготы. Дальше дерзкому английскому  капитану  не
удалось продвинуться в антарктические моря ни на шаг.
     Спустя тридцать лет,  в  1803  году,  русская  экспедиция  Крузенштерна
{Крузенштерн -- Иван Федорович (1770--1846) -- русский мореплаватель,  адмирал.
В 1802 г. был назначен начальником первой  русской  кругосветной  экспедиции
(1803--1806), в состав которой входили  корабли  "Надежда"  (командир  И.  Ф.
Крузенштерн)  и  "Нева"  (командир   Ю.   Ф.   Лисянский)}   и   Лисянского,
остановленная ураганным южным ветром, не смогла  продвинуться  южнее  59°58'
южной широты и 70°15' западной долготы, хотя дело  было  в  марте  и  им  не
препятствовала ни одна льдина.
     В 1819 году Уильям Смит {Смит Уильям -- английский мореплаватель, в 1819
г. открыл Южные Шетландские острова, которые были положены на карту  русским
мореплавателем Ф. Ф. Беллинсгаузеном}, а  после  него  Брэнсфилд  {Брэнсфилд
Эдуард -- в 1820 г. открыл эти же острова} открыли Южные Шетландские острова;
в 1821 году Поуэлл открыл Южные Оркнейские острова {Южные Оркнейские острова
-- были открыты в 1821 г. Дж. Поуэллом и Н. Палмером и названные  архипелагом
Поуэлла}; Палмер  {Палмер  Натаниел  (1799--1877)--  американский  охотник  за
тюленями. В 1821 г. на судне "Джеймс Монро" совместно с Дж. Поуэллом  открыл
Южные Оркнейские  острова}  и  другие  охотники  за  тюленями  видели  Землю
Тринити, но не посмели приблизиться к ней.
     В  1819  году  корабли  русского  флота   "Восток"   и   "Мирный"   под
водительством капитана Беллинсгаузена и  лейтенанта  Лазарева,  пройдя  мимо
острова Южная Георгия и обогнув Южные Сандвичевы  острова,  прошли  шестьсот
миль к  югу,  достигнув  семидесятой  параллели.  Вторая  подобная  попытка,
предпринятая на 160° восточной долготы, не позволила приблизиться  к  полюсу
на меньшее расстояние. Однако им удалось нанести на карту остров Петра  I  и
Землю Александра I {Земля Александра I -- часть  Антарктиды;  таким  образом,
обнаружив этот берег, русские моряки открыли антарктический  материк,  мечту
многих поколений мореплавателей}.
     В 1822 году капитан  английского  флота  Джеймс  Уэдделл  достиг,  если
верить его словам, 74°15' южной широты. Море  там  оказалось  свободным  ото
льда, что позволило  ему  поставить  под  сомнение  существование  полярного
континента. Замечу, что маршрут этого мореплавателя был повторен через шесть
лет шхуной "Джейн" с Артуром Пимом на борту.
     В марте 1823 года американец Бенджамин Моррелл дошел на шхуне "Оса"  до
69°15' южной широты, в следующий сезон -- до 70°14', и все  это  в  свободном
ото льда море, при температуре воздуха  47  градусов  по  Фаренгейту  {Шкала
Фаренгейта -- температурная шкала, в  которой  температурный  интервал  между
точками таяния льда и кипения воды  (при  нормальном  атмосферном  давлении)
разделен на 180 частей-- градусов Фаренгейта (°F), причем точке  таяния  льда
присвоено значение 32°F,  а  точке  кипения  воды  212°F.  Шкала  Фаренгейта
предложена  в  1724  г.  немецким  физиком  Д.-Г.  Фаренгейтом  (1686-1736);
традиционно применяется в ряде стран (в частности,  в  США)}  --  наблюдения,
замечательным образом совпадающие с теми, что были сделаны на борту  "Джейн"
у острова Тсалал. Если бы у него не вышли припасы, капитан Моррел мог бы, по
его утверждению, достичь Южного полюса или хотя бы 85° южной широты. В  1829
и 1830 годах он отправился на судне  "Антарктика"  в  следующую  экспедицию,
поднимаясь к югу по сто  шестнадцатому  меридиану,  и  не  встретил  никаких
препятствий до 70°30' южной широты, где открыл Южную Гренландию.
     Одновременно  с  Артуром  Пимом  и  Уильямом  Гаем  на  юг  устремились
англичане Фостер и Кендал, получившие от Адмиралтейства  задание  определить
точные координаты южных земель, однако они не сумели пробиться дальше 64°45'
южной широты.  В  1830  году  Джон  Биско,  командовавший  судами  "Туба"  и
"Лайвли", принадлежавшими братьям Эндерби, занялся  изучением  южных  морей,
охотясь попутно на китов и тюленей. В  1831  году  он  пересек  шестидесятую
параллель, дошел до 68°51' по десятому  меридиану  восточного  полушария  и,
остановившись под 65°57'  южной  широты  и  45°  восточной  долготы,  открыл
обширную землю, которой присвоил имя Эндерби, но к которой так  и  не  сумел
пристать. В 1832 году он вторично ринулся на штурм льдов,  но  достиг  всего
лишь 66°27' южной широты. Зато он открыл остров Аделейд, лежащий  в  стороне
от высокого плато, нареченного им Землей Грейама. На  основании  результатов
этого плавания  лондонское  Королевское  географическое  общество  пришло  к
выводу, что между  47°  и  69°  восточной  долготы  лежит  континент,  берег
которого проходит примерно по 66--67° южной широты. Тем не  менее  Артур  Пим
утверждал, что этот вывод является ложным, ибо уже Уэдделл плавал  там,  где
должен был располагаться этот мифический континент, а "Джейн" продолжила его
маршрут, зайдя гораздо дальше семьдесят четвертой  параллели.  В  1835  году
английский лейтенант Кемп заметил нечто напоминающее землю примерно  на  70°
восточной  долготы,  дошел  до  66°,  увидел  берег,  примыкающий,  по  всей
видимости, к Земле Эндерби, но дальше к югу продвигаться не стал.
     Наконец в начале текущего 1839 года капитан Баллени  прошел  7  февраля
дальше точки с координатами 67°7' южной широты и 164°25' восточной долготы и
открыл горстку островов, получивших его имя; в марте того же года он  открыл
под 66°10' южной широты и 116°10' восточной долготы землю, которой  дал  имя
Сабрины. Этот моряк, простой китобой, как я  позднее  узнал,  сообщил  очень
точные сведения по крайней мере об этой части  южного  океана,  доказывавшие
существование полярного континента.
     Я уже указывал в самом начале своего повествования, что когда  командир
"Халбрейн" вынашивал проект плавания, которое должно затмить все,  что  было
достигнуто с 1772 по 1839 год,  лейтенант  флота  Соединенных  Штатов  Чарлз
Уилкс вывел в море сразу четыре  корабля  --  "Ванкувер",  "Морская  свинья",
"Фазан" и "Летучую рыбу", -- намереваясь пробиться  к  полюсу  восточнее  сто
двенадцатого меридиана. Короче говоря, в те времена оставалось  еще  открыть
около пяти миллионов квадратных миль Антарктики.
     Вот что  предшествовало  выходу  в  южные  моря  шхуны  "Халбрейн"  под
командованием капитана Лена Гая.  Даже  самым  отважным  и  самым  удачливым
мореходам не  удалось  зайти  дальше  неких  рубежей:  для  Кемпа  это  была
шестьдесят шестая параллель, для Баллени -- шестьдесят седьмая, для  Биско  --
шестьдесят восьмая, для Беллинсгаузена и Моррела -- семидесятая, для  Кука  --
семьдесят первая, для Уэдделла -- семьдесят четвертая...  Нам  же  для  того,
чтобы спасти людей с "Джейн", предстояло пересечь восемьдесят третью  широту
и пройти дальше еще почти на пятьсот пятьдесят миль!..
     Должен сознаться, что с тех пор, как  мы  повстречали  льдину,  ставшую
последним прибежищем несчастного Паттерсона, даже я, человек практический  и
не склонный к фантазиям, чувствовал непонятное возбуждение. Нервы  мои  были
постоянно на взводе, я не находил себе места. Мысли об  Артуре  Пиме  и  его
спутниках, затерявшихся в антарктической пустыне, преследовали меня. У  меня
стало созревать желание принять участие в экспедиции Лена Гая.  Я  думал  об
этом  не  переставая.  В  Америку  меня  не  влекло.  Мое  отсутствие  могло
продолжаться и полгода, и год. Правда, оставалось добиться согласия капитана
"Халбрейн". Но зачем бы  ему  мне  отказывать?  Разве  возможность  на  деле
доказать, что прав был он, а не  я,  доставить  меня  на  место  катастрофы,
которую я считал вымышленной, показать обломки  "Джейн",  высадить  меня  на
Тсалал, в существование которого я не верил,  познакомить  со  своим  братом
Уильямом и вообще заставить признать истину -- разве это не доставило бы  ему
ни с чем не сравнимое удовлетворение?..
     Все же я решил дождаться случая переговорить с капитаном,  а  уж  потом
принимать окончательное  решение.  Торопиться  было  некуда.  На  протяжении
десяти дней плаванья стояла чудесная  погода,  потом  на  сутки  установился
штиль, после чего задул южный ветер. "Халбрейн"  должна  была  убрать  часть
парусов, поскольку ветер усиливался. Уже нельзя было  рассчитывать,  что  мы
сможем, как и прежде, делать по сто миль в сутки.
     К счастью, я смог убедиться в замечательных мореходных качествах шхуны.
За прочность ее мачт не приходилось опасаться.  Лейтенант,  при  всей  своей
смелости и умении совершать рискованные маневры, приказывал брать  рифы  при
первом же намеке на сильный порыв ветра. От Джэма Уэста не приходилось ждать
ни неосторожности, ни промаха.
     За двенадцать дней --  с  22  сентября  по  3  октября  --  мы  почти  не
сдвинулись с места. Нас так сильно относило ветром к  американскому  берегу,
что, если бы не  течение,  увлекавшее  в  противоположную  сторону,  мы  бы,
очевидно, оказались в Патагонии  {Патагония  --  прибрежная  восточная  часть
южноамериканского материка, расположенная  между  Рио-Негро  и  Магеллановым
проливом}.
     Все время, что продолжался шторм, я напрасно искал случая встретиться с
Леном Гаем. Он выходил из своей каюты только  к  столу,  доверив  управление
судном помощнику, и показывался на палубе только для того, чтобы  определить
наше местонахождение, воспользовавшись просветом среди облаков.
     Утром 4 октября и небеса, и море как будто подменили: ветер утих, волны
постепенно улеглись. На следующий день задул северо-западный ветер. Ни о чем
лучшем мы не могли и мечтать.  Сейчас  же  были  отданы  рифы  и  поставлены
верхние паруса, марсель, брамсель и топсель, хотя  ветер  крепчал  с  каждой
минутой. При столь благоприятном ветре можно было дней через десять заметить
вершины Фолклендских гор.
     С 5 по 10 октября бриз  дул  с  постоянством,  свойственным  разве  что
пассатам {Пассаты -- устойчивые ветры в тропических широтах,  преимущественно
над океанами}. Матросам не пришлось ни  ослабить,  ни  подтянуть  ни  одного
шкота. Сила ветра  постепенно  уменьшалась,  однако  направление  оставалось
прежним.
     Давно   предвкушаемый   мною   случай   выведать   намерения   капитана
представился 11 октября. Собственно, разговор начал он  сам.  Произошло  это
так. Я сидел с подветренной стороны рубки. Лен Гай  вышел  из  своей  каюты,
огляделся и присел  со  мною  рядом.  Не  было  сомнений,  что  ему  хочется
поговорить, темой же разговора могло стать только то, что поглощало все  его
мысли. Его голос звучал громче обычного.
     -- Я ни разу не имел удовольствия говорить с вами,  мистер  Джорлинг,  с
тех пор, как мы оставили Тристан-да-Кунья...
     -- О чем я весьма сожалею, капитан, -- сдержанно отвечал я, решив  понять
сперва, к чему он клонит.
     -- Прошу вас  меня  извинить.  У  меня  столько  забот!  Составить  план
экспедиции, предусмотреть любую мелочь... Прошу вас, не сердитесь на меня!
     -- Я не сержусь, поверьте.
     -- Спасибо, мистер Джорлинг. Теперь, когда я узнал  вас  лучше,  я  ценю
ваше присутствие и рад, что вы остаетесь нашим пассажиром до Фолклендов.
     -- Я так признателен вам, капитан, за то, что вы сделали для  меня,  что
это придает мне храбрости...
     Я решил, что наступил  момент  обратиться  со  своей  просьбой,  однако
капитан Лен Гай перебил меня.
     -- Что ж, мистер Джорлинг, теперь вы убедились, что плавание  "Джейн"  --
не фантазия, или вы по-прежнему считаете книгу Эдгара По чистым вымыслом?
     -- Не считаю, капитан.
     -- Вы больше не  сомневаетесь  в  существовании  Артура  Пима  с  Дирком
Петерсом и в том, что Уильям Гай, мой брат, и пятеро его спутников  остались
в живых?
     - Чтобы усомниться в этом, надо быть самым  недоверчивым  человеком  на
свете. Остается желать одного: чтобы небо оказалось к  вам  благосклонным  и
помогло спасению несчастных с "Джейн"!
     -- Я приложу к этому все силы, мистер Джорлинг, и,  видит  Бог,  добьюсь
успеха!
     --  Надеюсь,  капитан,  и  даже  уверен  в  вашей  удаче.  Если  бы   вы
согласились...
     -- Вам не представилось возможности обсудить все это  с  неким  Глассом,
отставным английским капралом, который выдает себя  за  губернатора  острова
Тристан-да-Кунья? -- осведомился капитан, снова перебивая меня.
     -- Еще бы! -- отвечал я.-- И  речи  его  способствовали  тому,  чтобы  мои
сомнения сменились уверенностью.
     -- Ага! Значит, он все подтвердил?
     -- Да. Он прекрасно помнит, как "Джейн" стояла в его  бухте  одиннадцать
лег тому назад...
     -- "Джейн"? Мой брат?
     -- По его словам, он был лично знаком с капитаном Уильямом Гаем.
     -- Так он вел с "Джейн" торговлю?
     -- Да, точно так же, как с "Халбрейн".
     -- И она бросала якорь в той бухте?
     -- На том же самом месте, что и ваша шхуна, капитан!
     -- А Артур Пим?.. Дирк Петерс?..
     -- Он виделся с ними.
     -- Спрашивал ли он, что с ними стало?
     -- А как же! Я сообщил ему о смерти  Артура  Пима,  которого  он  назвал
безрассудным смельчаком, способным на безумнейшие предприятия.
     -- Скажите лучше -- безумцем, опасным безумцем, мистер Джорлинг! Разве не
он увлек моего несчастного брата в эту гибельную экспедицию?
     -- Похоже на то...
     -- Разве можно это забыть! -- в сердцах воскликнул Лен Гай.
     -- Этот Гласс, -- снова заговорил я, -- знал также Паттерсона...
     -- Это был прекрасный моряк, мистер  Джорлинг,  с  горячим  сердцем,  не
ведающий страха. У Паттерсона не было врагов - одни друзья.  Он  был  предан
моему брату душой и телом...
     -- Джэм Уэст предан вам не меньше, капитан!
     -- Ну почему же мы нашли несчастного Паттерсона на льдине уже мертвым!..
     -- Хуже было бы, не найди мы его совсем, -- заметил я.
     -- Да, мистер Джорлинг, --  согласился  капитан.--  Знает  ли  Гласс,  где
находятся сейчас люди со злополучной "Джейн"?
     -- Знает от меня, капитан. Я рассказал ему также о вашем намерении  идти
на их поиски.
     Я счел излишним рассказывать ему об удивлении, которое вызвал у  Гласса
отказ капитана нанести ему визит.
     Направляя разговор в новое русло, Леи Гай спросил меня:
     -- Мистер Джорлинг, верите ли вы теперь в абсолютную  точность  дневника
Артура Пима?
     -- Думаю, -- отвечал я,  --  что  верить  ему  можно  лишь  с  оговорками,
учитывая, каким необычным человеком он был -- по крайней мере с осторожностью
подходить к описанию явлений, замеченных в море за  островом  Тсалал.  Кроме
того, Артур Пим определенно ошибся, похоронив Уильяма Гая  и  его  спутников
под рухнувшим холмом близ деревни Клок-Клок!
     - Но он не утверждает этого, мистер Джорлинг! -- возразил  капитан.--  Он
лишь пишет, что Дирк Петерс и он разгадали тайну землетрясения.  А  так  как
холм целиком сполз в пропасть ему и в голову не пришло усомниться  в  судьбе
моего брата и ею людей. Поэтому он  решил,  что  они  с  Дирком  Петерсом  --
единственные оставшиеся в живых белые люди на острове Тсалал...  Он  говорит
только это и ничего больше. Это лишь  предположение  --  согласитесь,  весьма
близкое к действительности, но только предположение...
     -- Согласен, капитан.
     --  Теперь  же  благодаря  блокноту  Паттерсона  в  наши   руки   попало
подтверждение того, что мой брат и пятеро его спутников избежали гибели...
     -- Конечно,  капитан.  Но  их  дальнейшая  судьба  --  захвачены  ли  они
туземцами Тсалала, превратившими их в невольников, или живут на  свободе,  --
записки Паттерсона не говорят ничего ни об  этом,  ни  о  том,  как  сам  он
оказался столь далеко от них...
     - Мы узнаем все это, мистер Джорлинг! Да, узнаем! Главное --  Мы  теперь
уверены, что мой брат и шестеро его моряков были живы по крайней мере четыре
месяца назад и находились где-то на острове  Тсалал.  Речь  идет  уже  не  о
романе Эдгара По, а о записках Паттерсона...
     -- Капитан, -- решился я наконец.-- Разрешите мне остаться с вами до конца
экспедиции "Халбрейн" в антарктические моря!
     Капитан Лен Гай пронзил меня взглядом, острым, как  заточенный  клинок.
Мое предложение не удивило его. В ответ я услыхал:
     -- С радостью!





     Начертите прямоугольник, протянувшийся с востока на запад на шестьдесят
пять лье и на сорок -- с севера на юг, поместите в него два крупных острова и
сотню крохотных, располагающихся между 60°51' и 64°36'  западной  долготы  и
между 51° и 52°45' южной широты -- и вы получите архипелаг, носящий  название
Фолклендских, или Мальвинских, островов, расположенный в трехстах  милях  от
Магелланова  пролива,  образуя  как  бы  аванпост  двух  великих  океанов  --
Атлантического и Тихого.
     Архипелаг  был  открыт  в  1592  году  Джоном   Дэвисом   {Дэвис   Джон
(1550?--1605)  --  английский  мореплаватель   и   исследователь   Арктики   и
Антарктики. В 1592 г. он открыл Фолклендские острова}, уже в 1593 году  сюда
заплывал пират Хокинс {Хокинс Джон (1532--1595) --  английский  военно-морской
офицер и военный  администратор.  В  молодости  он  действительно  занимался
пиратством и работорговлей, но с 1577 г. перешел на  королевскую  службу,  а
после разгрома Непобедимой Армады в 1588 г стал одним из  ведущих  адмиралов
королевского флота}, имя же дал ему в  1689  году  Стронг  --  все  они  были
англичанами.
     Спустя  столетие  французы,  лишившиеся  своих  поселений   в   Канаде,
попытались  основать  на  архипелаге  колонию,  которая  снабжала  бы   всем
необходимым их корабли, бороздящие Тихий океан. А так как большинство из них
были морскими разбойниками родом из  Сен-Мало,  то  они  дали  островам  имя
Мальвинских, которое  прижилось  вместе  с  названием  "Фолкленды".  Колонию
заложил их соотечественник Бугенвиль {Бугенвиль Луи Антуан де (1729--1811)  --
первый французский кругосветный мореплаватель}, доставивший сюда в 1763 году
двадцать семь человек, в том числе пять женщин;  уже  через  десять  месяцев
число колонистов достигло ста пятидесяти.
     Процветание  колонии   немедленно   вызвало   притязания   со   стороны
Великобритании. Адмиралтейство поспешило направить сюда  корабли  "Тамар"  и
"Дофин"  под  водительством  майора  Байрона  {Байрон,  Джон  (1723--1786)  --
английский мореплаватель, коммодор, путешественник  по  Тихому  океану,  дед
поэта лорда Байрона}. В 1766 году англичане взяли было курс на Фолкленды, но
ограничились  обследованием  острова  на  западе,  где   расположен   теперь
Порт-Эгмонт, после чего проследовали дальше, в южные моря.
     Французская  колония  просуществовала  недолго.  На  острова  поспешили
предъявить права  испанцы,  которым  их  еще  раньше  обещал  папа  римский.
Правительство Людовика XV {Людовик XV (1710--1774) -- король Франции с 1715 г.
из династии Бурбонов} решило  уступить  острова,  удовлетворившись  денежным
возмещением, и уже  в  1767  году  Бугенвиль  передал  Фолклендские  острова
посланникам испанского короля. Испанцы, в свою очередь,  в  1833  году  были
изгнаны  англичанами.  К  тому  моменту,  когда  наша   шхуна   16   октября
приблизилась  к  Порт-Эгмонту,  острова  уже  шесть  лет  составляли   часть
британских владений в Южной Атлантике.
     Два крупных острова названы  по  их  взаимному  расположению  Восточным
Фолклендом, или Соледад, и  Западным  Фолклендом.  На  северной  оконечности
последнего и расположен Порт-Эгмонт. "Халбрейн" бросила якорь в этом порту.
     Капитан предоставил экипажу двенадцатичасовой отдых: со следующего  дня
предстояло заняться тщательным  осмотром  корпуса  и  оснастки,  ведь  судно
ожидало длительное плавание в антарктических водах. Капитан Лен Гай сошел на
берег, чтобы встретиться с губернатором островов, назначаемым  королевой,  и
обсудить с ним спешное снабжение судна необходимыми припасами.  Капитан  был
готов  понести  немалые  расходы,  ибо  излишняя  экономия  могла   привести
экспедицию к провалу. Я был готов помочь ему содержимым  своего  кошелька  и
считал своим долгом принять участие в расходах на подготовку экспедиции.
     Я  по-настоящему  увлекся,  предвкушая  необыкновенные  приключения.  Я
перестал удивляться замысловатому  сплетению  обстоятельств.  Мне  казалось,
подобно герою "Domaine d'Arnheim" {"Поместье Арнхейм " -- новелла  Э.  По}  ,
что "путешествие в южные моря годится каждому, для кого высшим  наслаждением
является полнейшее одиночество, куда нет хода и откуда нет выхода".  Вот  до
чего я дошел, начитавшись Эдгара По!.. Вдобавок речь шла о спасении людей.
     Если Лен Гай сошел на берег в тот же день,  то  Джэм  Уэст  не  изменил
своей привычке  и  остался  на  корабле.  Экипажу  позволили  отдохнуть,  но
лейтенант не давал себе отдыха и до позднего вечера осматривал трюм.
     Я  оказался  на  берегу  только  на  следующий  день.  Стоянка  обещала
затянуться, так что я собирался обойти окрестности Порт-Эгмонта  и  заняться
изучением  геологии  острова  и  его  минералов.  Пока   же   разговорчивому
Харлигерли представилась блестящая возможность втянуть меня в беседу.
     -- Примите мои искренние поздравления, мистер Джорлинг!  --  провозгласил
он, едва завидев меня.
     -- С чем же, боцман?
     --  Я  узнал,  что  вы  собираетесь   отправиться   с   нами   на   край
антарктического океана!
     -- О, мы не станем забираться в такую даль; кажется, мы дойдем всего  до
восемьдесят четвертой широты...
     -- Кто знает! -- отвечал боцман.-- Во всяком случае, "Халбрейн" оставит за
кормой больше широт,  чем  наберется  леньков  на  ее  бизани  или  выбленок
{Выбленки -- поперечные смоленые тросы или металлические прутья  ввязанные  в
ванты для подъема на мачту} на вантах!..
     -- Поживем -- увидим.
     -- Вас это не пугает, мистер Джорлинг?
     -- Нисколько.
     -- Мы тоже ничего не боимся! -- заверил  меня  Харлигерли.--  Хе-хе!  Сами
видите: наш капитан, хоть и не горазд болтать, человек добрый.  Надо  просто
нащупать к нему подход!.. Ведь он доставил  вас  на  Тристан-да-Кунья,  хоть
сперва и отказывался, а теперь готов довезти аж до самого полюса...
     -- О полюсе нет и речи, боцман!
     -- Ну, в конце концов доберемся и туда.
     -- Я вовсе не стремлюсь покорить полюс. Во всяком случае, пока наша цель
-- остров Тсалал.
     --  Согласен,  остров  Тсалал...--  откликнулся  Харлигерли.  А  все-таки
сознайтесь, что наш капитан проявил к вам немалое расположение...
     - За что я весьма ему признателен,  боцман.  И  вам  тоже!  --  поспешил
добавить я, -- ибо мне  удалось  переплыть  океаны  только  благодаря  вашему
влиянию.
     - Это еще не все океаны...
     - Нисколько в этом не сомневаюсь, боцман.
     Не исключено, что Харлигерли -- славный по сути человек, в чем  мне  еще
предстояло убедиться, -- почувствовал в моем ответе иронию, однако не показал
этого, продолжая разыгрывать из себя  благодетеля.  Впрочем,  беседа  с  ним
пошла мне на пользу, ибо он отлично знал Фолкленды.
     В те времена острова еще не  приобрели  своего  сегодняшнего  значения.
Позднее на острове Соледад был основан  Порт-Стенли,  названный  французским
географом Элизе  Реклю  {Реклю  Элизе  (1830--1905)  --  французский  географ,
социолог, политический деятель,  один  из  теоретиков  анархизма.  Всемирную
известность  приобрел  труд   Э.Реклю   "Человек   и   земля"   (1876--1894)}
"идеальным": его гавань, закрытая  от  ветров  со  всех  сторон,  смогла  бы
вместить все корабли британского флота. На севере острова Западный  Фолкленд
располагался Порт-Эгмонт.
     Если бы после двухмесячного плавания по  морям  с  завязанными  глазами
меня спросили, едва сняв повязку, где я  нахожусь  --  на  Фолклендах  или  в
Норвегии, то я бы не спешил с ответом. И действительно, глядя на эти берега,
изрезанные глубокими заливами, на эти горы с округлыми вершинами и отвесными
склонами, на серые скалистые  утесы,  позволительно  было  испытать  сильные
сомнения. Даже морской климат, которому не свойственны ни морозы,  ни  жара,
одинаков в обеих странах. Дожди, на  которые  так  щедро  небо  Скандинавии,
столь же обильно  проливаются  из  туч,  приносимых  ветром  из  Магелланова
пролива. Весной и осенью здесь клубятся туманы и дуют такие ветры, что овощи
на огородах выворачивает из  земли  с  корнями.  Однако  мне  хватило  всего
нескольких прогулок, чтобы убедиться, что Северная Европа расположена все же
по другую сторону экватора.
     Что же предстало моему взору в окрестностях Порт-Эгмонта в первые  дни?
Всего лишь чахлая, болезненная растительность и ни единого деревца.  Кое-где
виднелся  редкий  кустарник,  заменявший  здесь   роскошные   хвойные   леса
норвежских гор,-- шпажник, тонкий, как тростник,  но  достигающий  шести-семи
футов в высоту и выделяющий ароматическую смолу, валериана, уснеи, овсяница,
ракитник, клочки альфы, кальцеолярия,  печеночные  мхи,  фиалки,  красный  и
белый сельдерей, отлично спасающий от цинги. Дальше, на  торфяниках,  опасно
прогибающихся под ногами, расстилался разноцветный ковер из мхов,  сфагнумов
и лишайников. Нет, то была не волшебная страна, где чудятся отзвуки  древних
саг и где раскинулось поэтичное царство Одина {Эрзес, Один  --  боги  древних
скандинавов} и валькирий {Валькирии -- в древней  скандинавской  мифологии  --
воинственные девы-богини, которые помогали героям в битвах  и  уносили  души
убитых воинов в Валгаллу, где прислуживали им на пирах}.
     По  поверхности  глубокого  Фолклендского  пролива,  разделяющего   два
главных острова,  тянулись  невиданные  водоросли,  удерживающиеся  на  воде
благодаря  мелким  пузырькам  воздуха,  какие  можно  встретить  только   на
Фолклендах.
     Нельзя также забывать, что многочисленные  бухты  архипелага,  где  уже
тогда киты встречались  не  часто,  изобиловали  другими  крупными  морскими
млекопитающими -- гривастыми морскими котиками,  достигающими  двадцати  пяти
футов в длину и двадцати в высоту, а также стадами морских львов  и  морских
слонов -- созданий  не  менее  внушительных  размеров.  Все  эти  ластоногие,
особенно самки и детеныши, оглашали окрестности оглушительным ревом, так что
можно было подумать, что к берегу вышло  стадо  быков.  Поймать  или  забить
такого зверя не представляет ни опасности, ни большого труда. Рыбаки убивают
их палками, когда они дремлют на песочке.
     Таковы особенности, отличающие Фолкленды от Скандинавии, не говоря  уже
о бесчисленных птицах,  поднимавшихся  в  воздух  при  моем  приближении,  --
дрофах, бакланах, пеганках, черношейных лебедях, а также пингвинах,  которых
добывают здесь по несколько сот тысяч за год.
     Как-то раз, не выдержав  оглушительного  крика  и  рева,  я  спросил  у
старого моряка из Порт-Эгмонта:
     -- Неужто неподалеку есть ослы?
     -- Какие же это ослы? -- удивился тот.-- Это пингвины!
     Пусть так, но сами ослы обознались бы, заслышав крики  этих  безмозглых
пернатых!..
     С 17 по 19 октября Джэм Уэст внимательнейшим образом исследовал  корпус
шхуны и пришел к заключению, что корпус безупречен. Форштевень {Форштевень --
массивная часть судна, являющаяся продолжением  киля  и  образующая  носовую
оконечность судна} выглядел достаточно прочным, чтобы взламывать тонкий  лед
по  краям  припая.  Пришлось   исправлять   ахтерштевень   {Ахтерштевень   --
металлическая или деревянная  конструкция  на  судне  в  виде  открытой  или
закрытой  рамы,  расположенная  под  углом  к  килю  и  являющаяся  как   бы
продолжением его в кормовой части судна},  чтобы  обеспечить  свободный  ход
руля и уберечь его от ударов. Шхуну укладывали то на  левый,  то  на  правый
бок, чтобы тщательно просмолить и проконопатить  швы.  Подобно  всем  судам,
предназначенным для плавания в холодных морях,  "Халбрейн"  не  была  обшита
медью, так как такая обшивка легко отстает при соприкосновении со  льдинами.
Затем настал черед замены нагелей, крепящих доски борта к шпангоутам,  после
чего  моряки,  подчиняясь  старшине-конопатчику  Харди,  заработали   своими
колотушками, предвещая бодрым перестуком удачное плавание.
     Днем 20 октября я направился в сопровождении старого моряка на запад от
бухты. Остров Западный Фолкленд превосходит  по  площади  соседний  Соледад.
Здесь есть еще один порт, Байронс-Саунд, расположенный на южной  оконечности
острова, однако уходить на такое расстояние я не отважился.
     Я не смогу привести даже приблизительную  цифру  населения  архипелага.
Возможно, в те времена на нем обитало не более двухсот -- трехсот человек -- в
основном англичан, но также индусов, португальцев, испанцев, гаучо {Гаучо  --
этническая  группа,  сложившаяся  в  XVI--XVII  вв.  от  браков  испанцев   с
индейскими женщинами Аргентины и  Уругвая;  в  некоторых  странах  Латинской
Америки  в  XVIII  в.  --  наемный  пастух  на  скотоводческой   ферме.}   из
аргентинских пампасов {Пампа, пампасы -- субтропические степи в Южной Америке
(главным образом  в  Аргентине)}  и  переселенцев  с  Огненной  Земли.  Зато
представители овечьей породы исчислялись на островах многими тысячами голов.
Здешнее более чем пятисоттысячное поголовье дает в год шерсти  на  четыреста
тысяч долларов, а то и более.  Кроме  того,  на  островах  разводят  бычков,
прибавивших вдали от родины в росте, тогда как прочие четвероногие, живущие,
впрочем, в диком состоянии,  --  лошади,  свиньи,  кролики  --  здесь  изрядно
измельчали.  Местная  собака-лисица,  какой  не   встретишь   нигде,   кроме
Фолклендских островов, -- единственный здешний хищник  {Единственный  здешний
хищник -- речь идет о фолклендской лисице  (Canis  australis),  к  настоящему
времени уже истребленной}.
     Острова недаром нарекли "скотным двором": местные  богатейшие  пастбища
обильно заросли лакомым для скота блюдом -- травой  тассок.  Даже  Австралия,
славящаяся своими пастбищами, не может  предоставить  своим  овцам  и  быкам
столь щедрый стол. Поэтому Фолкленды -- излюбленное место остановки  кораблей
для пополнения запасов. Здесь бросают якорь и мореплаватели,  направляющиеся
в Магелланов пролив, и те, кому предстоит рыбная ловля вблизи антарктических
льдов.
     -- Мистер Джорлинг, -- обратился ко мне 21 октября капитан Лен Гай, --  вы
можете заметить, что для успеха экспедиции мы не намерены ничем поступаться.
Предусмотрено все, что только возможно. Если "Халбрейн"  суждено  погибнуть,
то, значит, человеку вообще нельзя вмешиваться в Божий промысел.
     -- Повторяю, -- я надеюсь на успех, капитан, -- отвечал я.-- Вашей шхуне  и
ее экипажу вполне можно доверять.
     - Вы правы, мистер Джорлинг, мы будем неплохо оснащены для сражения  со
льдами. Не знаю, на какие чудеса способен пар, но сомневаюсь, чтобы  корабли
с громоздкими и хрупкими гребными колесами могли сравниться с парусниками  в
плавании к антарктическим льдам. Кроме того, где  бы  они  пополняли  запасы
угля?.. Нет, куда разумнее находиться на борту  корабля,  который  слушается
руля, и умело пользоваться парусами, для которых ветер остается  попутным  в
трех случаях из пяти!
     -- Согласен с вами, капитан, и уверен, что мало какой корабль  сравнится
с вашим. Но если экспедиция затянется, как быть с припасами?
     -- Мы берем с собой все необходимое  для  двухлетнего  плавания,  мистер
Джорлинг! Порт-Эгмонт сумел предоставить нам все, что требуется.
     -- Еще один вопрос, если позволите.
     -- Какой же?
     -- Не потребуется ли вам  более  многочисленный  экипаж?  На  "Халбрейн"
достаточно людей для океанского плавания, но вдруг  в  антарктических  водах
нам придется нападать или обороняться? Не забывайте, что Артур Пим говорит о
многих тысячах туземцев с острова Тсалал! Если ваш брат  Уильям  Гай  и  его
спутники томятся в плену...
     -- Надеюсь, мистер Джорлинг, что пушки "Халбрейн"  послужат  нам  лучшей
защитой, чем  сумела  защитить  "Джейн"  ее  артиллерия.  Если  же  говорить
серьезно, я уже занялся вербовкой новых матросов.
     -- Это трудно здесь?
     -- И да, и нет. Губернатор обещал помочь мне.
     -- Полагаю, капитан, что следовало бы привлечь новичков высокой платой..
     -- Плата будет двойная -- как, впрочем, и для остального экипажа.
     -- Вам уже известно, капитан, что я могу и  хочу  взять  на  себя  часть
расходов на экспедицию. Считайте меня своим компаньоном.
     -- Все устроится, мистер Джорлинг. Я вам  очень  благодарен.  Главное  --
чтобы шхуна была готова как  можно  быстрее.  Через  восемь  дней  нам  надо
сниматься с якоря.
     Новость о том, что наша  шхуна  уйдет  в  антарктические  воды,  быстро
облетела Фолкленды, достигнув нескольких прибрежных селений острова Соледад.
В те времена там собиралось немало праздношатающихся матросов,  дожидавшихся
захода китобойных судов, чтобы предложить им  свои  услуги,  которые  обычно
неплохо вознаграждались. Если бы намерения капитана Лена Гая  ограничивались
рыбной ловлей  к  северу  от  Полярного  круга,  между  Южными  Сандвичевыми
островами и Южной Георгией,  он  не  испытал  бы  ни  малейших  затруднений,
набирая команду. Однако  забираться  в  паковые  льды,  пытаться  проникнуть
дальше, чем это удавалось  самым  удачливым  мореплавателям,  пусть  даже  с
благородной целью прийти на помощь жертвам кораблекрушения, --  это  наводило
на размышления и заставляло многих колебаться. Надо было издавна состоять  в
команде "Халбрейн", чтобы не думать об опасностях, какими изобилует подобная
экспедиция, и смело следовать за своим капитаном.
     Как оказалось, численность экипажа предстояло утроить. Пока нас было на
борту тринадцать душ, считая самого капитана, старшего  помощника,  боцмана,
кока и меня. Мы вполне могли, не опасаясь перегрузить  шхуну,  довести  нашу
численность до тридцати двух -- тридцати четырех человек. В конце  концов  на
"Джейн" плавало тридцать восемь человек.
     Правда, набирая столь многочисленный экипаж,  мы  испытывали  кое-какие
опасения, не зная, насколько надежны эти фолклендские  моряки,  нанимающиеся
на китобойные суда. Одно дело -- принять четверых-пятерых новичков на судно с
большим экипажем и совсем другое  --  наша  шхуна...  Тем  не  менее  капитан
надеялся, что с помощью властей  архипелага  он  сделает  хороший  выбор,  в
котором потом не придется раскаиваться.
     Губернатор проявил в этом деле  большое  рвение,  ибо  проект  капитана
увлек его не на шутку. Кроме  того,  благодаря  обещанию  платить  вдвое  от
желающих не было  отбоя.  Накануне  отплытия,  намеченного  на  27  октября,
команда была укомплектована целиком.
     Я не буду  называть  каждого  из  новых  матросов  по  имени  и  особым
качествам. Совсем скоро нам предстояло проверить их в деле.  Среди  них  мог
оказаться кто угодно. В любом случае ничего лучшего мы все равно  не  смогли
бы найти. Ограничусь тем, что скажу: среди новых членов команды было шестеро
англичан,  в  том  числе  некто  Хирн  из  Глазго,  пятеро  американцев   из
Соединенных Штатов и еще восемь личностей более сомнительного происхождения:
одни выдавали себя за голландцев, другие -- за полуиспанцев. Самому  молодому
было девятнадцать лет, самому старшему -- сорок четыре. Многие были опытны  в
морском деле и поплавали немало -- кто на торговых, кто на китобойных  судах,
кто  охотился  на  тюленей.  Прочие  были  взяты  на  борт  для   увеличения
способности шхуны защитить себя.
     Итак, команда пополнилась девятнадцатью  моряками,  которым  предстояло
отправиться  вместе  с  нами  в  экспедицию,  продолжительность  коей   было
затруднительно определить заранее. Плата была настолько высока, что ни  один
из вновь принятых моряков за всю жизнь не заработал и половины.
     Общая численность экипажа, исключая меня, но считая капитана "Халбрейн"
и его старшего помощника, достигла тридцати одного человека. Вскоре появился
и тридцать второй, -- но на нем следует остановиться особо.
     Накануне отплытия к капитану Лену Гаю  подошел  в  порту  незнакомец  --
моряк, судя по  одежде,  походке  и  манере  говорить.  Он  сказал  капитану
грубовато и невнятно:
     -- Капитан, у меня есть предложение...
     -- Какое?
     -- Наймите меня. У вас осталось место на борту?
     -- Для матроса?
     -- Для матроса.
     -- И да, и нет, -- отвечал капитан Лен Гай.
     -- В каком случае "да"?
     -- В случае, если предлагающий свои услуги подойдет мне.
     -- Я вам подхожу?
     -- Ты моряк?
     -- Я проплавал двадцать пять лет.
     -- Где?
     -- В южных морях.
     -- Далеко?
     --- Да... как бы это сказать? Далеко...
     -- Сколько тебе лет?
     -- Сорок четыре.
     -- И давно ты сидишь в Порт-Эгмонте?
     -- На Рождество исполнится уже три года.
     -- Ты собирался устроиться на китобойный корабль?
     -- Нет.
     -- Чем же ты тут занимался?
     -- Ничем. Я не собирался больше выходить в море...
     -- Зачем же тебе наниматься теперь?
     -- Так, просто взбрело в голову... До меня дошли слухи об экспедиции,  в
которую собралась ваша шхуна. Вот мне и захотелось... да, захотелось принять
в ней участие... С вашего согласия, конечно!
     -- Тебя знают в Порт-Эгмонте?
     -- Знают. За все время, что я пробыл здесь, никто не смог меня ни в  чем
упрекнуть.
     -- Ладно, -- отвечал капитан Лен Гай, -- я наведу о тебе справки.
     -- Наводите, капитан. Если вы скажете "да", то сегодня  же  вечером  мои
пожитки будут на корабле.
     -- Как тебя зовут?
     -- Хант.
     -- Откуда ты родом?
     -- Американец.
     Хант был низкоросл, крупноголов и колченог. С лицом, обожженным солнцем
до цвета каленого кирпича (незагоревшая кожа тела  была  желтоватой,  как  у
индейца), с могучим торсом, он  обладал,  как  видно,  невероятной  силой  --
бросались в  глаза  ручищи  с  широченными  ладонями.  Его  седеющие  волосы
напоминали скорее меховую шапку.
     На его физиономии сразу обращали на  себя  внимание  маленькие  колючие
глазки, безгубый рот, протянувшийся почти от уха до уха, и  длинные  зубы  с
совершенно неповрежденной эмалью, избежавшие  цинги,  подстерегающей  любого
матроса в высоких широтах.
     Хант прожил на Фолклендах уже три года  --  сперва  в  одном  из  портов
Соледада -- Французской гавани, а  потом  в  Порт-Эгмонте.  Он  не  отличался
общительностью и жил одиноко,  на  пенсию,  о  происхождении  которой  никто
ничего не знал. Он  ни  от  кого  не  зависел  и  занимался  рыбной  ловлей,
довольствуясь дарами моря, которые он либо ел, либо продавал.
     Сведения о Ханте, которые удалось раздобыть капитану, были скудны, зато
его  поведение  во  время  проживания  в  Порт-Эгмонте  не  вызвало  никаких
нареканий. Он не дрался, не пил и много раз демонстрировал  свою  гигантскую
силу. О его прошлом известно было лишь, что он большую часть жизни провел на
море. Он упрямо отмалчивался, когда его спрашивали о семье и месте рождения.
Однако что за важность, лишь бы матрос пришелся кстати на борту.
     Словом, ничто не наводило на мысль, что предложение Ханта следовало  бы
отклонить. Более того, можно было бы только желать,  чтобы  и  об  остальных
членах команды из Порт-Эгмонта люди отзывались столь же благосклонно.  Итак,
Хант получил на свое предложение утвердительный ответ и вечером поднялся  на
борт.
     Теперь все было готово к отплытию.  "Халбрейн"  загрузилась  припасами,
которых хватило бы года на два: солониной, овощами, кореньями, сельдереем  и
ложечницей -- отличным средством против  цинги.  Трюм  был  забит  бочками  с
водкой, виски, пивом,  джином,  вином,  предназначавшимися  для  ежедневного
употребления а также мукой и сухарями, приобретенными в порту.
     Добавлю, что по указанию  губернатора  нас  снабдили  порохом,  пулями,
ядрами и гранатами. Капитан Лен Гай приобрел даже абордажные сети, снятые  с
корабля, недавно потерпевшего крушение недалеко от гавани.
     Утром 27  октября  в  присутствии  властей  архипелага  были  закончены
последние приготовления. Получив сердечные напутствия, шхуна снялась с якоря
и вышла в море.
     Дул несильный северо-западный ветер, и  "Халбрейн",  распустив  паруса,
устремилась к выходу из гавани. Оказавшись в открытом океане, она  повернула
на восток, чтобы обогнуть мыс Тамар-Харт и войти в пролив,  разделяющий  два
острова. К вечеру остался за кормой остров Соледад, а вскоре  за  горизонтом
исчезли и мысы Долфин и Пемброк.
     Экспедиция началась. Один Бог знает, суждено ли  добиться  успеха  этим
храбрым людям, ведомым чувством гуманности и отважившимся проникнуть в самые
недоступные области Антарктики!





     Именно от Фолклендских островов 27 сентября 1830 года корабли "Туба"  и
"Лайвли" под  командованием  капитана  Биско  отплыли  к  Южным  Сандвичевым
островам, южную оконечность которых они обогнули  1  января.  Правда,  шесть
недель спустя бриг "Лайвли" потерпел крушение. Оставалось надеяться, что нас
ждет иная судьба.
     Лен Гай вышел из того же пункта, что и  Биско,  которому  потребовалось
пятинедельное путешествие,  чтобы  достигнуть  Южных  Сандвичевых  островов.
Однако последний, с первых дней столкнувшийся  со  льдами  гораздо  севернее
Полярного круга, вынужден был сильно отклониться к юго-востоку и оказался на
45° восточной долготы. Таковы были обстоятельства, предшествовавшие открытию
Земли Эндерби.
     Показывая по карте маршрут предшественника Джэму Уэсту и  мне,  капитан
Лен Гай сказал:
     -- Нам же следует  повторить  не  маршрут  Биско,  а  маршрут  Уэдделла,
вышедшего на завоевание южных морей в тысяча восемьсот двадцать втором  году
на кораблях "Бьюфой"  и  "Джейн".  "Джейн"--  знаменательное  совпадение,  не
правда ли, мистер Джорлинг? Однако "Джейн" Уэдделла  была  счастливее  шхуны
моего брата -- она не пропала за ледяными полями {В 1838 году, опять-таки  на
Фолклендах, Дюмон-Дюрвиль,  командовавший  "Астролябией",  назначил  встречу
сопровождавшему его корвету "Зеле" -- на  случай,  если  их  разлучил  дурная
погода или льды.  Встреча  должна  была  состояться  в  бухте  Соледад.  Эта
экспедиция, продолжавшаяся с 1837 по 1840 год, несмотря  на  страшные  бури,
открыла двадцать тысяч миль  неизвестных  доселе  берегов  на  63--64°  южной
широты между 58 и  62°  долготы  к  западу  от  Парижа,  назвав  их  Землями
Луи-Филиппа и Жуанвиля. Экспедиция 1840 года, доставившая путешественников в
январе к противоположной оконечности полярного  континента  --  если  таковой
существует, -- увенчалась открытием под 64°3' южной широты и 132°21' западной
долготы Земли Адели, а затем под 64°30' южной  широты  и  129°54'  восточной
долготы -- Берега Клари. Однако, покидая Фолкленды, мистер  Джорлинг  еще  не
мог знать о столь важных географических открытиях. Добавим от  себя,  что  с
тех пор было предпринято еще несколько попыток достигнуть  высоких  широт  в
антарктических морях. Упомянем, помимо Джеймса Росса,  молодого  норвежского
моряка Борхгревинха, забравшегося выше, чем любой  из  его  предшественников
англичан,  а  также  путешествие  капитана  Ларсена.  командира  норвежского
китобойного судна "Ясон", который, обнаружив в 1893 году свободное ото льдов
море между Землями Луи-Филиппа и Жуанвиля, поднялся выше шестьдесят  восьмой
широты. (Примеч. авт.)}.
     -- Поплывем же вперед,  --  отвечал  я,  --  если  не  за  Биско,  так  за
Уэдделлом. Этот простой охотник на тюленей подошел к полюсу ближе, чем любой
из его предшественников. Он указывает нам верное направление...
     -- Мы так и поступим, мистер  Джорлинг.  Если  не  случится  задержек  и
"Халбрейн" повстречает ледяные поля уже к середине декабря, то  мы  появимся
там даже раньше времени. Уэдделл достиг шестьдесят второй параллели только в
первых числах февраля, когда, говоря его  же  словами,  "не  было  видно  ни
кусочка льда".  Затем,  двадцатого  февраля,  он  остановился  на  семьдесят
четвертом градусе тридцать шестой минуте и дальше уже не двинулся.  Ми  один
корабль не заходил южнее его -- ни один, кроме  "Джейн",  которая  так  и  не
вернулась назад. Значит, здесь, между тридцатым и сороковым  меридианами,  в
полярном континенте существует глубокая выемка, раз Уильям Гай,  идя  следом
за Уэдделлом, сумел подняться к полюсу еще на семь градусов.
     Джэм Уэст, подчиняясь привычке, слушал капитана, не  раскрывая  рта,  и
только измерял глазами расстояние, наблюдая за стрелками компаса в  руках  у
Лена Гая. Да, это был человек, беспрекословно  выполняющий  любой  приказ  и
идущий туда, куда его пошлет командир.
     -- Капитан, -- снова заговорил я, -- вы, без сомнения, намерены  следовать
маршрутом "Джейн"?
     -- Настолько, насколько это будет возможным.
     -- Так вот, ваш брат Уильям сперва поплыл  на  юг  от  Тристан-да-Кунья,
намереваясь открыть острова Авроры, однако так и не нашел  ни  их,  ни  того
островка, которому горделивый губернатор Гласе,  точнее,  отставной  капрал,
мечтает присвоить свое имя... Вот тогда он и решил исполнить план, о котором
ему твердил Артур Пим, и пересек Полярный круг между сорок  первым  и  сорок
вторым градусом западной долготы первого января...
     -- Знаю, знаю, --  отвечал  Лен  Гай,  --  именно  таким  путем  пойдет  и
"Халбрейн", чтобы достичь острова Беннета, а потом и острова Тсалал...  Лишь
бы Небу было  угодно,  чтобы  она,  подобно  "Джейн"  и  кораблям  Уэдделла,
повстречала свободные ото льда воды!
     -- Если же, подойдя к ледяным  полям,  мы  убедимся,  что  море  еще  не
очистилось, то нам придется ждать, когда это произойдет...
     -- Таковы и мои планы, мистер Джорлинг, только я  предпочитаю  оказаться
там заранее. Припай -- это стена, в которой  внезапно  распахивается  дверца,
норовящая быстро захлопнуться. Достаточно оказаться неподалеку  и  в  полной
готовности -- и не заботиться об обратном пути!
     Никто из нас и не помышлял  об  этом!  "Вперед!"  --  только  этот  клич
срывался у каждого с губ.
     -- Благодаря сведениям из рассказа Артура Пима, нам не придется сожалеть
об отсутствии Дирка Петерса, -- сказал доселе молчавший Джэм Уэст.
     -- Хорошо, что есть хоть они, --  отвечал  Лен  Гай,  --  мне  не  удалось
отыскать метиса. Но нам  хватит  координат  острова  Тсалал,  приведенных  в
дневнике Артура Пима.
     --  Если  только  нам  не  придется  пересекать  восемьдесят   четвертую
параллель...-- заметил я.
     -- Зачем же, мистер Джорлинг, раз люди с  "Джейн"  не  покидали  острова
Тсалал? Разве об этом не говорится в заметках Паттерсона?
     Что ж, "Халбрейн" сможет достичь цели, даже  не  имея  на  борту  Дирка
Петерса, -- в последнем никто не сомневался. Оставалось помнить  три  главные
заповеди моряка: бдительность, смелость, настойчивость.
     Итак, я пустился в авантюру, которой,  по  всей  видимости,  предстояло
затмить все мои предшествующие путешествия. Кто бы мог предположить,  что  я
способен на это? Однако стечение обстоятельств влекло меня в неведомые дали,
в полярные льды.  В  их  тайны  тщетно  стремились  проникнуть  неустрашимые
пионеры южных морей. Кто знает, может быть, на  этот  раз  человеческое  ухо
впервые различит глас антарктического сфинкса?..
     Однако я ни на минуту не  забывал,  что  нас  влечет  вперед  в  первую
очередь сострадание.  Задача  "Халбрейн"  --  прежде  всего  спасти  капитана
Уильяма Гая и  пятерых  его  спутников.  Именно  с  этой  целью  наша  шхуна
собиралась повторить маршрут "Джейн". Сделав это, мы вернемся в более теплые
воды.
     Первые дни новые члены экипажа привыкали к своим обязанностям, в чем им
охотно помогали старожилы, и тут оказавшиеся выше всяких  похвал.  Капитану,
казалось,  сопутствовала  удача.  Матросы  всех  национальностей   проявляли
достаточное рвение. Кроме того, они быстро сообразили, что старший  помощник
не склонен шутить. Харлигерли  не  стал  от  них  скрывать,  что  Джэм  Уэст
проломит голову любому, кто посмеет ослушаться. В этом капитан  предоставлял
ему полную свободу действий.
     -- Его кулак свободно дотянется до любого глаза, -- пояснял боцман.
     Ничего не скрывать от подопечных -- о, в этом был весь боцман!
     Новенькие предпочитали верить  ему  на  слово,  поэтому  наказывать  не
приходилось никого. Что  до  Ханта,  то  он  выказывал  сноровку  настоящего
моряка, однако держался особняком, ни с кем не разговаривал и даже  ночевать
устраивался где-нибудь на палубе, оставляя свободным свое место в кубрике.
     Погода оставалась холодной. Матросы пока не  снимали  теплых  курток  и
шерстяных рубах с нижним бельем, штанов из толстого  сукна  и  непромокаемых
плащей с капюшонами из толстой парусины, отлично защищающих от снега,  дождя
и волн.
     Капитан Лен Гай собирался начать двигаться на юг  с  Южных  Сандвичевых
островов, посетив сперва Южную Георгию, расположенную в восьмистах милях  от
Фолклендов.  Шхуна  уже  вышла  на  маршрут,  проделанный  до  нее  "Джейн",
оставалось идти и идти, чтобы добраться до восемьдесят четвертой параллели.
     Второго ноября мы  достигли  района,  где,  по  утверждениям  некоторых
мореплавателей, должны были располагаться  острова  Авроры  --  53°15'  южной
широты и 47°33' западной долготы. Однако, несмотря на сомнительные,  на  мой
взгляд, сообщения капитанов "Авроры" в 1762  году,  "Сан-Мигэля"  в  1769-м,
"Жемчужины" в 1779-м, "Приникуса" и  "Долорес"  в  1790-м  и  "Антревиды"  в
1794-м, якобы заметивших тут целых три острова,  мы  не  обнаружили  никакой
земли, чем подтвердили наблюдения, проделанные Уэдделлом и Уильямом  Гаем  в
1820 и 1827 годах.
     Точно так же обстояло дело и с островами  тщеславного  Гласса.  На  том
месте, где им якобы следовало находиться, мы не  заметили  ни  одного,  даже
самого мелкого островка, хотя марсовым было велено глядеть в оба. Существует
опасение,   что   имени   его   превосходительства   губернатора    островов
Тристан-да-Кунья так и не придется красоваться на географических картах...
     Наступило 6  ноября.  Погода  все  так  же  благоприятствовала  нам,  и
плавание обещало оказаться менее продолжительным, чем  путешествие  "Джейн".
Впрочем, нам и не следовало торопиться: как я уже говорил, наша шхуна должна
была прибыть к воротам паковых льдов еще до того, как они растворятся  перед
нами.
     Затем "Халбрейн" на два дня угодила в полосу шквалов, заставивших Джэма
Уэста оставить распущенными  только  нижние  паруса;  он  приказал  свернуть
марсель, грот-брамсель, топсель и стаксель. Оставшись без  верхних  парусов,
шхуна устремилась вперед, едва касаясь воды и легко взлетая на гребни  волн.
Новые члены экипажа получили при  этом  возможность  показать,  на  что  они
способны, чем вызвали похвалу боцмана. Харлигерли отметил между прочим,  что
Хант, при его кажущейся неуклюжести, работает за троих.
     -- Вот это приобретение! -- поделился он со мною.
     -- И то правда, -- согласился я, -- хоть и сделанное в последнюю минуту...
     -- Верно, мистер Джорлинг! А каков он на ваш взгляд?
     -- Я частенько  встречал  американцев  такого  телосложения  на  Дальнем
Западе, так что не удивлюсь, если окажется, что в его жилах течет  индейская
кровь.
     -- У нас в Ланкашире и в графстве Кент  встречаются  молодцы  под  стать
ему.
     -- Охотно вам верю, боцман. Да хотя бы вы сами, к примеру...
     -- Уж какой есть, такой есть...
     -- Приходилось ли вам беседовать с Хаитом? -- осведомился я.
     --  Очень  немного,  мистер  Джорлинг.  Да  и  что  выудишь   у   такого
просоленного моряка, который держится в  стороне  и  никому  не  говорит  ни
словечка? Разве у него нет рта? Наоборот, я не видывал такой огромной пасти:
ровнехонько от одного борта до другого! Если даже с таким ртом  ему  недосуг
разжать зубы... А ручищи!.. Видели вы его ладони? Я бы вам  не  позавидовал,
мистер Джорлинг, если бы он вздумал  пожать  вам  руку!  Уверен,  что  после
такого пожатия у вас останется всего пять пальцев вместо десяти.
     -- К счастью, боцман, Хант вовсе  не  ищет  ссоры.  Судя  по  всему,  он
смирный малый и не стремится хвастаться своей силищей.
     -- Да... За исключением случаев, когда  он  виснет  на  фале.  Бог  мой,
мистер Джорлинг! Мне всегда кажется, что он вот-вот  сорвет  блок  и  рею  в
придачу...
     Хант и вправду, если к  нему  присмотреться,  был  странным  созданием,
заслуживающим внимательного изучения. Я с большим любопытством  наблюдал  за
ним, когда он прислонялся к подпоркам брашпиля или крутил  на  корме  колесо
штурвала. Мне казалось, что и он глядит на меня с интересом. Он знал, должно
быть, что я нахожусь на борту в роли пассажира,  а  также  об  условиях,  на
которых я  пустился  в  это  рискованное  путешествие.  Однако  нельзя  было
допустить и мысли, чтобы он ставил перед собой иную цель, кроме как  достичь
острова Тсалал и спасти  потерпевших  бедствие.  Ведь  капитан  Лен  Гай  не
уставал повторять:
     -- Наша задача-- спасти соотечественников! Остров Тсалал  --  единственная
наша цель. Корабль не пойдет дальше к югу!
     Десятого ноября в два часа дня раздался крик марсового: -- Земля впереди
по правому борту!
     Мы находились на 55°7' южной широты и 41°13'  западной  долготы.  Перед
нами лежал остров Св. Петра,  именуемый  британцами  Южной  Георгией,  Новой
Георгией и островом Короля Георга. Еще в 1675  году,  до  Кука,  его  открыл
француз Барб. Однако, невзирая на то что первенство принадлежало  отнюдь  не
ему, знаменитый английский мореплаватель нарек остров этими именами, которые
он носит и поныне.
     Шхуна устремилась к острову, заснеженные вершины которого, -- гигантские
нагромождения  гнейсов  {Гнейс   --   горная   порода,   образовавшаяся   при
метаморфизме осадочных пород; состоит и основном из  полевых  шпатов,  слюд,
гранатов, кварца и др} и глинистых сланцев, взметнувшиеся на 1200 саженей, --
тонули в желтоватом тумане. Капитан Лен Гай намеревался  простоять  сутки  в
Королевской гавани, чтобы сменить запасы воды, легко нагревающейся в глубине
трюма. Позднее, когда "Халбрейн" поплывет среди льдов,  в  пресной  воде  не
будет недостатка.
     Обогнув мыс Буллер, которым увенчан северный берег острова,  и  оставив
по  правому  борту  бухты  Поссесьон  и  Камберленд,  наш  корабль  вошел  в
Королевскую гавань, где ему пришлось уворачиваться от осколков,  сползших  с
ледника Росса. В шесть  часов  вечера  мы  встали  на  якорь,  однако  ввиду
наступления темноты высадка была отложена до утра.
     В длину Южная Георгия составляет сорок миль, а  в  ширину  --  двадцать.
Располагаясь в пятистах лье от Магелланова пролива, этот остров  принадлежит
к группе Фолклендских островов {Ошибка автора:  Ю.  Георгия  принадлежат  на
самом  деле  к  Южно-Антильским  островам}.  Британская   администрация   не
представлена здесь ни единым человеком, поскольку на  острове  нет  жителей,
хотя его нельзя назвать необитаемым: летом здесь все же появляются люди.
     На следующий день матросы отправились  за  пресной  водой,  а  я  -  на
прогулку по окрестностям гавани. Я не встретил ни души, ибо до сезона  охоты
на  тюленей  оставался   еще   целый   месяц.   Южную   Георгию,   омываемую
антарктическим    течением    {Сейчас    течение    называется    Прибрежным
Антарктическим},  охотно   посещают   морские   млекопитающие.   Сейчас   их
многочисленные стада отдыхали на берегу, вдоль скал и в  глубине  прибрежных
пещер. Пингвины, застывшие на скалах длинными цепочками, встретили появление
чужака -- то есть меня -- гневными криками.
     Над водой и над омываемым  прибоем  песком  носились  тучи  жаворонков,
напомнивших мне, что на свете  бывают  уголки  с  более  ласковым  климатом.
Правда, эти птицы строят здесь свои гнезда не на ветках деревьев,  поскольку
на всей  Южной  Георгии  нет  ни  единого  деревца.  Здешняя  растительность
исчерпывается немногими  явнобрачными  растениями,  бесцветными  мхами  и  в
изобилии растущей здесь травой "туесок", поднимающейся вверх по склонам  гор
до высоты пятисот саженей, которой смогли бы кормиться тучные стада.
     Двенадцатого ноября "Халбрейн" подняла паруса. Обогнув мыс Шарлотт,  мы
вышли из Королевской гавани и  легли  курсом  зюйд-зюйд-ост,  в  направлении
Южных Сандвичевых островов, от которых нас отделяло четыреста миль.
     До сих пор нам ни разу не встречались плавучие  льды.  Объяснялось  это
тем,  что  летнее  солнце  еще  не  пригрело  настолько,  чтобы  они  начали
отделяться от припая или сползать в море с берегов южного континента.  Позже
течения вынесут их в пятидесятые  широты,  то  есть  туда,  где  в  северном
полушарии располагаются Париж и Квебек.
     Небо, остававшееся до сих пор безоблачным, с востока стало затягиваться
облаками. Ледяной ветер, обрушивший на нас дождь с градом, крепчал с  каждой
минутой. Однако он оставался попутным, так что жаловаться  не  было  резона.
Пришлось поплотнее запахнуться в плащи и поднять капюшоны.
     Помехой были разве что  туманы.  Однако  плавание  в  этих  широтах  не
представляло опасности, ибо наш путь был свободен  от  дрейфующих  льдов,  и
"Халбрейн" продолжала плыть на юго-восток, к Южным Сандвичевым островам.
     Из тумана время от времени  выныривали  стаи  птиц  --  качурок,  гагар,
крачек и альбатросов,  --  оглашавших  море  пронзительными  криками,  словно
указывая нам направление.
     Густой туман помешал капитану Лену Гаю рассмотреть на юго-западе, между
Южной Георгией и Южными Сандвичевыми островами,  остров  Траверси,  открытый
Беллинсгаузеном, и еще четыре  островка  --  Уэлли,  Полкер,  Принс-Айленд  и
Кристмас, местоположение которых было, по  свидетельству  Фаннинга,  указано
американцем Джеймсом  Брауном  со  шхуны  "Пасифик".  Однако  мы  не  хотели
подходить к ним  близко,  ибо  видимость  ограничивалась  всего  двумя-тремя
кабельтовыми. Наблюдение было усилено, а марсовые старательно  всматривались
в море, как только туман хоть немного рассеивался.
     В ночь  с  14  на  15  ноября  небо  на  западе  озарилось  непонятными
вспышками.  Капитан  Лен  Гай  предположил,   что   это   сполохи   вулкана,
извергающегося на острове  Траверси,  кратер  которого  часто  бывает  объят
пламенем.  Однако  наши  уши   не   улавливали   глухих   раскатов,   обычно
сопровождающих вулканические извержения, то есть  мы  достаточно  далеко  от
рифов, окружающих этот остров. Следовательно, менять курс не было причин,  и
мы продолжили путь к Южным Сандвичевым островам.
     Утром  16  ноября  ветер  утих,  а  потом  задул  с  северо-запада.  Мы
воспрянули духом, ибо при таком ветре туман должен быстро рассеяться. Матрос
Стерн, стоявший на  вахте,  как  будто  приметил  на  северо-востоке  паруса
большого трехмачтового корабля, но  он  скрылся  из  виду  раньше,  чем  нам
удалось разглядеть его флаг. Возможно, то был один  из  кораблей  экспедиции
Уилкса или китобойное судно, спешившее начать охоту.
     Семнадцатого ноября в десять часов утра  показался  архипелаг,  который
Кук сперва окрестил Южным Туле, --  самая  южная  земля  из  всех,  что  были
открыты к тому времени. Позднее  она  стала  называться  Сандвичевой  Землей
{Современное название этой островной группы Саутерн-Туле}.
     В 1820 году здесь высадился капитан  Моррел,  надеясь  пополнить  запас
дров. К счастью, у Лена Гая не было подобного намерения, иначе его ждало  бы
разочарование: климат островов таков, что деревья на них не  растут.  Однако
шхуна все равно бросила здесь якорь на  двое  суток  --  предусмотрительность
требовала  посетить  все  острова  на  нашем  пути.  Вдруг  нам   встретится
какая-нибудь надпись, знак, отпечаток? Паттерсона унесла льдина --  разве  то
же самое не могло произойти с кем-нибудь из его товарищей?
     Итак, мы старались не пренебрегать ни малейшей возможностью, тем  более
что времени было достаточно. После  Южной  Георгии  "Халбрейн"  ждали  Южные
Сандвичевы острова. Оттуда она уйдет на Южные Оркнейские,  а  потом,  пройдя
Полярный круг, -- на штурм вечных льдов.
     Мы высадились на берег в тот же день. Шхуна встала под защитой  скал  у
восточного берега острова Бристоль, в крохотном порту, устроенном природой.
     Архипелаг, расположенный на 59° южной широты и  30°  западной  долготы,
состоит из нескольких островов, из которых наиболее  крупные  --  Бристоль  и
Туле. Остальные заслуживают именоваться лишь островками.
     Джэму Уэсту выпало отправиться в большой шлюпке на Туле,  дабы  изучить
подходы к его берегам, а мы с Леном Гаем сошли на берег острова Бристоль.
     Перед  нами  расстилался  унылый  ландшафт,  единственными  обитателями
которого были антарктические пернатые. Голую бесплодную почву покрывали лишь
мхи да лишайники. В глубине острова по голым склонам  карабкались  тоненькие
сосенки. От этой картины веяло невыносимым одиночеством. Никаких следов хоть
одной живой души, тем более  кораблекрушения.  Вылазки,  отнявшие  два  дня,
оказались безрезультатными.
     Ничего не нашел и Джэм Уэст. Несколько выстрелов из  пушек  шхуны  лишь
подняли в воздух бесчисленных качурок и  крачек  и  переполошили  пингвинов,
усеявших прибрежную полосу.
     Бродя по острову, мы с капитаном беседовали:
     -- Вы, конечно, знаете, что Кук, открыв Южные Сандвичевы острова, решил,
что ступил на континент, откуда приплывают в  низкие  широты  ледяные  горы.
Позднее он признал, что "Сандвичева Земля" -- всего лишь  архипелаг,  но  был
уверен в существовании полярного континента на юге.
     -- Знаю, мистер Джорлинг, -- отвечал капитан, -- но  коли  этот  континент
существует, то в нем есть проход, по которому  Уэдделл  и  мой  брат  сумели
продвинуться далеко на юг. Что с того,  что  Кук  не  смог  обнаружить  этот
проход и остановился на семьдесят первой параллели... Зато его последователи
прошли дальше, за ними последуют другие...
     -- Среди них будем и мы, капитан!..
     -- Да... с Божьей помощью! Почему Кук так самонадеянно заявил, что никто
не пройдет дальше, чем он, и не откроет новых земель? Земли уже  открыты  на
восемьдесят третьей параллели...
     -- А может быть, Артур Пим зашел еще дальше? -- подхватил я.
     -- Возможно, мистер Джорлинг. Но нам не нужно  его  искать:  он  и  Дирк
Петерс вернулись в Америку.
     -- Но... А если не вернулись?
     -- Об этом нам не стоит думать, -- последовал простой ответ.





     Через шесть дней перед нами предстали Южные Оркнейские острова. В  этом
архипелаге два главных  острова:  Коронейшен,  гигантская  вершина  которого
вознеслась на две тысячи пятьсот футов, и лежащий к востоку от  него  остров
Лори, чей длинный мыс  Дундас  устремлен  на  запад.  Вокруг  немало  мелких
островков -- Сэддл, Поуэлл, остров Недоступности, остров Отчаяния. Так назвал
их, вероятно, мореплаватель, отчаявшийся пристать к одному из них и знавший,
что уже не доберется до другого.
     Архипелаг открыли один за другим американец Палмер и англичанин  Поуэлл
в 1821 и 1822 годах. Он лежит на шестьдесят  первой  параллели  между  сорок
четвертым и сорок седьмым меридианом.
     Подойдя   поближе,   мы   заметили   по   северным   берегам   островов
нагромождения, становившиеся более пологими по  мере  приближения  к  полосе
прибоя: это беспорядочно теснились чудовищные ледяные глыбы, которым  месяца
через два предстояло пуститься в плавание к более теплым морям.  И  тогда  в
этих водах появятся китобойные суда,  которые,  прежде  чем  заняться  своим
основным делом, высадят на  берег  небольшую  часть  команды  для  охоты  на
тюленей и морских слонов.
     Капитан Лен Гай отправился сперва к юго-восточной  оконечности  острова
Лори, где мы и провели весь день 24 ноября; затем, обойдя мыс Дундас,  шхуна
заскользила вдоль южного берега острова  Коронейшен,  чтобы  встать  там  на
якорь 25 ноября. Поиски следов, оставленных моряками с  "Джейн",  ничего  не
дали и здесь.
     Если в 1822 году --  правда,  то  был  сентябрь  --  Уэдделл,  пожелавший
поохотиться на этих островах на тюленей, напрасно потратил время и силы, это
объяснялось только тем, что тогда  еще  стояла  зима.  "Халбрейн"  могла  бы
заполнить тушами ластоногих весь трюм.
     Острова и островки дают приют тысячам птиц. Кроме пингвинов,  устлавших
прибрежные  склоны  пометом,  здесь  водятся  белые  голуби,   которых   мне
приходилось наблюдать и раньше. Это голенастые птицы с  коротким  коническим
клювом и с красным  ободком  вокруг  глаз;  охота  на  них  не  представляет
никакого труда.
     Флора   Южных   Оркнейских   островов   скупа:   серые   лишайники    и
немногочисленные  морские  водоросли,  родственные  ламинарии.  Пляж   усеян
морскими  блюдцами,  а  под  скалами  можно  собирать  мидий  {Мидии  --  род
двустворчатых моллюсков. Раковина мидии клиновидно-овальная,  длиной  до  20
см}.
     Надо сказать, что боцман и его люди не  упустили  случая  накинуться  с
дубинками на пингвинов и уничтожить несколько десятков --  однако  не  следуя
достойному осуждения  инстинкту  убивать,  а  с  законной  целью  обеспечить
команду свежим мясом.
     - Ничем не хуже цыпленка, мистер Джорлинг, -- заверил меня  Харлигерли.--
Разве вы не пробовали такого кушанья на Кергеленах?
     - Пробовал, боцман, но там поваром был Аткинс.
     -- Что с того! Здесь поваром Эндикотт: вы не почувствуете разницы!
     И действительно, и в кают-компании, и в кубрике не могли нахвалиться на
пингвинье мясо и на искусство корабельного кока.
     "Халбрейн" подняла паруса 26 ноября в шесть часов утра и взяла курс  на
юг. Ее маршрут пролегал по  сорок  третьему  меридиану.  Точно  так  же  был
проложен  маршрут  Уэдделла,  а  потом  Уильяма  Гая,  поэтому  шхуне   было
достаточно не отклоняться ни на восток, ни на запад -- и остров Тсалал не мог
оставаться в стороне. Однако море всегда таит сюрпризы...
     Постоянный восточный ветер благоприятствовал нашему плаванию. Шхуна шла
под всеми парусами и покрывала за час не менее одиннадцати-двенадцати  миль.
При столь высокой скорости переход от Южных Оркнейских островов до Полярного
крута займет немного времени. Но  дальше  нам  придется  пробиваться  сквозь
сплошные льды или, что практичнее, искать в ледяной преграде брешь.
     Мы с Леном Гаем нередко заводили примерно такой разговор:
     - Пока что, -- говорил я, -- "Халбрейн" балует попутный ветерок, и,  если
он сохранится, мы достигнем ледяных полей еще до вскрытия льда...
     -- Может, так, а может, и нет, мистер Джорлинг,  --  отвечал  капитан,  --
нынче очень ранняя весна. На острове Коронейшен льды уже сползают в море  на
шесть недель раньше обычного.
     -- Это хорошо, капитан. Наша шхуна сможет преодолеть паковые льды уже  в
первые недели декабря, тогда как обычно это удается лишь к концу января.
     -- Да, теплая погода нам на руку, -- отвечал Лен Гай.
     -- Кстати, -- продолжал я, --  во  время  второй  своей  экспедиции  Биско
только к середине февраля достиг земли, над которой возвышаются горы Уильяма
и Стоуэрби на семьдесят четвертой параллели. Именно об этом говорят  путевые
дневники, которые вы предоставили мне...
     -- Да, мистер Джорлинг!
     -- Следовательно, капитан, пройдет целый месяц, прежде чем...
     -- За месяц я надеюсь разыскать за ледяными  полями  свободное  море,  о
котором столь настойчиво пишут Уэдделл и Артур Пим,  после  чего  мы  сможем
спокойно достичь сперва острова Беннета, а потом и острова Тсалал.
     -- Вы правы, капитан. Главное -- преодолеть паковые льды. Об этом  нам  и
нужно беспокоиться... Однако, если восточный ветер не утихнет...
     -- Не утихнет, мистер Джорлинг: мореплаватели, знакомые с южными морями,
отмечают  постоянство  этих  ветров.  Уж  я-то  знаю:  между   тридцатой   и
шестидесятой параллелью бури чаще всего налетают с запада. Однако южнее  все
наоборот: преобладают ветры, дующие с востока. Вы и  сами  могли  подметить,
что стоило нам пересечь эту  воображаемую  границу,  как  направление  ветра
изменилось...
     -- Верно,  и  остается  только  радоваться  этому,  капитан.  Но  должен
признаться, что я становлюсь суеверным...
     -- Почему бы и нет, мистер Джорлинг? Согласитесь,  даже  в  обыкновенных
жизненных  обстоятельствах  мы  чувствуем  вмешательство  сверхъестественных
сил... Нам ли, морякам "Халбрейн", сомневаться в этом? Вспомните хотя  бы  о
встрече с останками Паттерсона, с этой льдиной, оказавшейся на нашем пути  и
растаявшей после этого в  считанные  минуты...  Подумайте  мистер  Джорлинг,
разве подобные события не указывают на вмешательство Провидения? Более того,
я готов утверждать,  что  Господь,  сделавший  так  много  для  того,  чтобы
отправить нас на поиски соотечественников, теперь нас не оставит.
     -- И я того  же  мнения,  капитан.  О  нет.  Его  присутствия  никто  не
оспаривает! Ошибается тот, кто суеверно приписывает слепому случаю  решающую
роль. Все события скреплены сверхъестественной связью, напоминающей цепочку.
     -- О да, цепочку, мистер Джорлинг, и первым звеном в нашей цепочке  была
льдина с останками Паттерсона, а последним должен стать остров Тсалал! О мой
брат, мой бедный брат! Заброшенный в такую  даль  одиннадцать  лет  назад...
вместе с товарищами по несчастью... не имея ни малейшей надежды на спасение!
.. Паттерсона отнесло на невообразимое расстояние  от  них,  а  мы  даже  не
знаем, как это случилось и что с ним произошло!.. У меня  сжимается  сердце,
когда я думаю обо всех этих ужасах, но оно не дрогнет до той минуты, когда я
смогу раскрыть объятия своему брату.
     Лен Гай так расчувствовался, что у меня увлажнились глаза.  Нет,  я  не
осмелился сказать ему,  что  прийти  несчастным  на  помощь  будет  нелегко.
Конечно, шесть месяцев назад Уильям Гай и  пятеро  матросов  с  "Джейн"  еще
оставались на острове Тсалал -- так сказано в  дневнике  Паттерсона...  Но  в
каком положении? Не находятся  ли  они  во  власти  островитян,  численность
которых Артур Пим оценивал в несколько тысяч, не говоря о жителях  островов,
лежащих к западу? Если это так, то нам нужно опасаться нападения дикарей под
предводительством вождя Ту-Уита, перед которым мы можем оказаться  столь  же
беззащитными, как "Джейн"?
     Да, лучше положиться на Провидение!.. Его присутствие уже давало о себе
знать самым чудесным образом.
     Должен сказать, что экипаж шхуны  вдохновляли  те  же  чувства,  те  же
надежды -- во всяком случае, тех, кто находился на корабле с самого начала  и
был предан своему капитану душой  и  телом.  Пополнение  относилось  к  цели
экспедиции более равнодушно и помышляло  только  о  барыше,  который  ожидал
каждого по завершении плавания.
     Так по крайней мере считал боцман, исключая, однако,  из  общего  числа
Ханта. Этот  человек  вряд  ли  поступил  на  корабль,  клюнув  на  денежную
приманку. Во всяком случае, он ни разу не заговаривал об этом, как, впрочем,
и ни о чем другом -- и ни с кем.
     -- Он и не помышляет о деньгах, -- сказал Харлигерли.--  Вот  бы  услышать
звук его голоса! По части разговора мы с ним продвинулись не  дальше  судна,
прочно вставшего на якорь.
     -- Не сочтите, что он говорит со мною больше, чем с вами, боцман.
     -- Хотите знать, мистер Джорлинг, что я о нем думаю?
     -- Выкладывайте!
     -- Я думаю, что он уже заходил далеко на юг, хотя и молчит об этом,  как
запеченный карп с укропом во рту. Но пусть меня смоет  с  палубы  первой  же
волной, если этот морской волк не бывал уже за Полярным  кругом  и  ледяными
полями и не поднимался еще на десяток градусов!..
     -- С чего вы это взяли, боцман?
     - Я вижу это в его глазах-- да, в  глазах!  И  любую  минуту,  каким  бы
курсом мы ни шли, они неизменно устремлены на юг! И никогда не  мигают,  как
сигнальные фонари на корме...
     Харлигерли не преувеличивал: я  тоже  успел  заметить  эту  особенность
взгляда Ханта. Пользуясь выражением  Эдгара  По,  можно  было  сравнить  его
взгляд с пылающим взглядом зоркого сокола.
     -- Когда этот дикарь  свободен  от  вахты,  --  продолжал  боцман,  --  он
неподвижно стоит у борта и молчит. Ему самое место на краю нашего  форштевня
-- славное бы вышло украшение для носа шхуны! Ну и субъект, скажу я вам!..  А
вы посмотрите на него, когда он  стоит  у  штурвала,  мистер  Джорлинг!  Его
лапищи так обхватывают рукоятки, словно их прибили к ним гвоздями! Когда  он
глядит на нактоуз, то можно подумать, что его взгляд намагничен, как стрелка
компаса. Я неплохой рулевой, но куда мне до Ханта!.. Когда Хант у  штурвала,
стрелка ни за что не отклонится от курса, каким бы сильным ни оказался порыв
ветра. Если ночью погаснет лампа, освещающая нактоуз, то я уверен, что Ханту
не понадобится ее зажигать. Он осветит шкалу компаса огнем своего взора и не
собьется с курса!
     По всей видимости, боцман восполнял в моей компании то, что  оставалось
недоговоренным в присутствии Лена Гая и Джэма Уэста, не обращавших  никакого
внимания на его болтовню. Как бы там ни было, если Харлигерли и отзывался  о
Ханте с некоторой запальчивостью, то необычное поведение матроса  более  чем
располагало к этому. Его можно было отнести к  категории  полуфантастических
существ. Эдгар По, будь он знаком с  Хантом,  создал  бы  на  основе  такого
знакомства какой-нибудь в высшей степени странный персонаж.
     На протяжении многих дней наше  путешествие  продолжалось  без  единого
происшествия. Ничто не нарушало  монотонности  плавания.  Погода  оставалась
безупречной.  Шхуна,  подгоняемая   свежим   восточным   ветерком,   набрала
максимальную скорость.
     Тем временем весна вступала в  свои  права.  Начали  встречаться  стада
китов. В этих водах даже большому кораблю хватило  бы  всего  недели,  чтобы
набить  трюм  бесценным  жиром.  Многие  матросы,  особенно  американцы,  не
скрывали разочарования, видя,  с  каким  безразличием  относится  капитан  к
животным, ценящимся буквально на вес золота, да еще  в  количествах,  прежде
невиданных в это время года.
     Активнее всех проявлял неудовольствие гарпунщик Хирн, к которому охотно
прислушивались остальные члены команды. Это был неотесанный  англичанин  лет
сорока четырех от роду, от всего облика которого веяло бесстрашием. Он сумел
подчинить  себе  остальных  матросов.  Я  представлял  себе,  как  он  смело
поднимается во весь рост на носу китобойной шлюпки и, размахнувшись, вонзает
гарпун в бок кита, который уходит под воду, волоча за собой длинный  линь...
Захватывающее, должно быть, зрелище! Учитывая страстную любовь гарпунщика  к
своему ремеслу, я не сомневался, что наступит день, когда  его  недовольство
вырвется наружу.
     Между тем наша шхуна не была оснащена для китового промысла, ведь, став
капитаном "Халбрейн", Лен Гай занимался  исключительно  торговой  навигацией
между островами в южных водах Атлантического и Тихого океана.  А  количество
усатых китов, которых мы то и дело  замечали  в  нескольких  кабельтовых  от
шхуны, поражало воображение.
     Как-то раз часа в три дня я вышел на  бак,  чтобы  полюбоваться  играми
нескольких пар морских  гигантов.  Хирн  указывал  собравшимся  матросам  на
китов, сбивчиво выкрикивая:
     - Вон, видите? Полосатик!  А  теперь  двое,  нет,  трое!  Экий  спинной
плавник-- в пять-шесть футов высотой! Глядите, как они плывут -- спокойно, без
единого прыжка... О, будь у меня гарпун, то, ручаюсь головой, я  бы  воткнул
его в одно из четырех желтых пятен у него на спине!  Но  разве  на  торговой
посудине такое  возможно?!  Нет,  здесь  нечем  потренировать  руку!  Тысяча
чертей! Когда выходишь в эти моря, то  надо  добывать  китов,  а  не...--  Он
осекся и, выругавшись, заорал: -- Вон еще один, совсем другой!
     -- Тот, с горбом как у верблюда? -- спросил кто-то из матросов.
     -- Да. Это горбач {Горбач тоже относится к семейству  полосатиков,  иное
его название - длиннорукий полосатик; в XIX веке на него действительно  мало
охотились, но по чисто экономическим причинам: он  был  менее  выгоден,  чем
кашалот или гренландский кит.}, -- отвечал Хирн.-- Видишь, у него все брюхо  в
складках и длинный спинной плавник? Горбач -- редкая добыча,  потому  что  он
сразу ныряет на большую глубину и утаскивает за собой многие сажени  линя!..
Мы и вправду заслужили, чтобы он огрел нас хвостом, коли не  собираемся  его
загарпунить!
     -- Осторожно! -- раздался крик боцмана.
     Шхуне не грозил, разумеется,  сокрушительный  удар  хвостом.  Просто  у
самого борта всплыл огромный кит, и из его дыхал с шумом  взметнулся  фонтан
воды. Весь бак окатило водой.
     -- Славная работка! -- небрежно выговорил Хирн, пока  остальные  матросы,
вымокшие до нитки, осыпали кита проклятиями.
     Нам попадались также гладкие киты, чаще  всего  встречающиеся  в  южных
морях. У них нет плавников, а под кожей -- огромные запасы жира. Охота на них
не сопряжена с большой опасностью, поэтому они -- излюбленная добыча китобоев
в антарктических водах. Мельчайшие ракообразные, называемые "китовой  едой",
составляют их единственный рацион.
     Сейчас менее чем в грех кабельтовых от шхуны плыл  гладкий  кит  длиною
футов в шестьдесят, из  которого  можно  было  бы  наготовить  добрую  сотню
бочонков жира. Троих таких китов хватило бы. чтобы  заполнить  трюм  корабля
средних размеров.
     -- Да, это и есть гладкий кит!-- воскликнул Хирн.-- Его узнают по мощному,
низкому фонтану. Вон, видите -- там, по левому борту... Точно  столб  дыма...
Это полосатик. И такое добро уходит у нас из-под носа!  Какая  жалость!  Вот
черт! Отказываться набить трюм, когда добро само плывет в руки,  --  это  все
равно, что вывалить в море  мешок  пиастров!  Горе  тому  капитану,  который
упускает столько товару. Лишить свою команду такого богатства!..
     -- Хирн! -- раздался властный голос.-- Заступай-ка на вахту!  Оттуда  тебе
будет легче считать китов.
     То был голос Джема Уэста.
     -- Господин лейтенант! -- взмолился было гарпунщик.
     -- Ни слова больше, не то я продержу тебя там до завтра. Пошевеливайся!
     Не смея противоречить,  гарпунщик  повиновался:  "Халбрейн"  заплыла  в
высокие широты вовсе не для охоты, и, набирая  на  Фолклендах  матросов,  мы
предупреждали их, что охотиться не придется. У путешествия была единственная
цель, о которой знали все, и ничто не должно было нас от нее отвлекать.
     Тем временем шхуна скользила по  воде,  поверхность  которой  приобрела
красноватый  оттенок  из-за  присутствия  миллиардов  ракообразных  из  рода
тизаноподов, родственных креветкам. Киты собирали их на наших  глазах  своим
усом,  натянутым  подобно  сети  между  челюстями,  и  отправляли  огромными
глотками себе в желудок.
     Такое количество китов разных видов в ноябре указывало  на  удивительно
ранний приход весны.
     Отметим между прочим, что уже в первой половине  века  китобои  махнули
рукой на моря северного полушария,  где  киты  теперь  встречались  редко  в
результате  их  неумеренного  промысла.  Французы,  англичане  и  американцы
обратили взоры на южное полушарие, где охота на китов  еще  не  представляла
особого труда. Вполне возможно,  что  китобойный  промысел,  процветавший  в
недавнем прошлом, скоро вообще сойдет на  нет.  Так  я  размышлял,  наблюдая
невиданное скопление китов.
     Должен сказать, что со времени нашего  последнего  разговора  о  романе
Эдгара По Лен Гай отбросил былую сдержанность в общении со мной.  Теперь  мы
нередко просто болтали о том о сем. В тот день он сказал:
     -- Присутствие китов  свидетельствует  о  близости  берега,  потому  что
ракообразные, которых  киты  употребляют  в  пищу,  всегда  держатся  вблизи
берегов. К тому же самкам требуется мелководье, чтобы  производить  на  свет
потомство.
     -- Если дело обстоит так, капитан, --  отвечал  я,  --  то  почему  мы  не
заметили никакой земли между Южными Оркнейскими островами и Полярным кругом?
     -- Вы правы. Чтобы увидеть землю, нам нужно  отклониться  на  пятнадцать
градусов  к  западу,  где   расположены   открытые   Беллинсгаузеном   Южные
Шетландские острова, острова Александра I и Петра, наконец.  Земля  Грейама,
впервые открывшаяся взору Биско.
     -- Выходит, присутствие  китов  не  всегда  свидетельствует  о  близости
земли?
     -- Даже  не  знаю,  как  вам  ответить,  мистер  Джорлинг.  Возможно,  я
ошибаюсь. Быть может, следует связать огромное количество китов с  погодными
условиями этого года...
     -- Пожалуй.
     -- Что ж, остается воспользоваться благоприятными условиями, -- отвечал .
Лен Гай.
     -- Не слушая упреков со стороны части экипажа...
     -- В чем могут нас упрекнуть эти люди? --  вскричал  капитан.--  Насколько
мне известно, их брали на корабль не для охоты! Они отлично знают, для  чего
их  наняли,  и  Джим  Уэст  поступил  верно,  не  дав  им  продолжить   свои
бессмысленные разговоры. Моя  старая  команда  не  позволяет  себе  подобных
замечаний!..  Да.  мистер  Джорлинг,  остается  сожалеть,  что  я  не   смог
ограничиться ею -- учитывая количество туземцев, населяющих остров Тсалал!
     Спешу пояснить, что, хотя мы не  занимались  охотой  на  китов,  прочий
морской промысел не возбранялся. Учитывая  скорость  "Халбрейн",  от  невода
было бы мало толку. Однако боцман велел закинуть за корму удочки, что весьма
способствовало разнообразию меню -- к вящему удовольствию желудков,  уставших
от солонины. На удочки попадались бычки, лососи, треска,  скумбрия,  морские
угри, кефаль, рыбы-попугаи. Гарпунами удавалось добывать дельфинов и морских
свиней, темное мясо которых пришлось экипажу  по  вкусу,  а  филе  и  печень
вообще считаются лакомствами.
     На протяжении всего пути нас сопровождали белые и  голубые  качурки,  а
также зимородки,  кайры  и  бесчисленные  шашечницы.  Однажды  я  заметил  в
отдалении гигантского буревестника. Видимо, именно эту необыкновенную птицу,
обитающую неподалеку от Магелланова пролива, с размахом крыльев, достигающим
четырнадцати футов, испанцы нарекли  "quebrantahuesos".  Размеры  приближают
этого буревестника  к  исполинам  альбатросам,  которых  мы  тоже  встречали
нередко, -- таинственным пернатым с оперением цвета сажи, приверженным стране
вечных льдов.
     Воодушевление и горечь Хирна и его единомышленников матросов  при  виде
стад китообразных, которых мы не собирались преследовать,  объясняется  тем,
что первенство среди китобоев антарктических  вод  принадлежит  американцам.
Согласно переписи, проведенной Соединенными Штатами в 1827 году,  количество
судов, оснащенных для китобойного промысла  в  этих  водах,  достигало  200;
каждое привозило домой по 1700 бочонков жира; в  год  добывалось  до  восьми
тысяч китов, не считая двух тысяч подранков,  уходивших  в  глубину.  Четыре
года назад была проведена очередная перепись, показавшая, что флот вырос  до
четырехсот шестидесяти судов, что составило девятую часть от всего торгового
флота страны. Общая  стоимость  китобойного  флота  равнялась  примерно  ста
восемнадцати тысячам долларов, а торговый оборот достигал сорока миллионов.
     Понятно теперь, почему гарпунщик и многие матросы-американцы относились
к этому грубому, но доходному ремеслу с такой страстью.  Однако  американцам
следовало  бы  поостеречься  дальнейшего  безоглядного  истребления  морских
обитателей! Китов в южных морях будет  все  меньше  и  меньше,  так  что  их
придется преследовать среди льдов...
     Услыхав от меня такие речи,  Лен  Гай  заметил,  что  англичане  всегда
проявляли больше умеренности, -- что ж, мне оставалось только  согласиться  с
его словами.
     Тридцатого ноября в полдень  точные  вычисления  нашего  местоположения
показали,  что  мы  находимся  на  66°23'3"  южной  широты.   Следовательно,
"Халбрейн" пересекла Полярный круг.





     Стоило нашему кораблю пересечь этот воображаемый  круг,  проведенный  в
23,5° от полюса, как он будто бы проник в новую страну, "страну  отчаяния  и
безмолвия, где мерцает несказанный свет",  как  писал  Эдгар  По,  волшебную
темницу великолепия и славы, о вечном заточении в которой мечтает этот певец
"Элеоноры" {"Элеонора" -- сборник лирических стихов Э. По}.
     Как известно, летом  в  Антарктиде  царит  полярный  день,  ибо  солнце
никогда не скрывается за  горизонтом.  А  стоит  ему  исчезнуть,  воцаряется
полярная ночь, озаряемая сполохами полярного сияния.
     Наша шхуна осмелилась войти  в  эти  внушающие  ужас  широты  в  разгар
полярного дня. Дневной свет должен помочь отыскать остров  Тсалал,  где  нам
предстояло спасти остатки экипажа "Джейн".
     Человек, наделенный бурным воображением, наверняка испытал бы ни с  чем
не сравнимое возбуждение в первые часы,  проведенные  в  пределах  Полярного
круга: его посетили бы видения, кошмары, галлюцинации... Он почувствовал  бы
себя перенесенным в мир сверхъестественного... Приближаясь к  стране  вечных
льдов, он спрашивал бы себя, что  таится  за  туманной  завесой,  скрывающей
неведомые дали... Не ожидают ли его  там  удивительные  открытия  в  царстве
минералов, растений, животных, не встретит ли он  там  совершенно  особенных
человекоподобных существ, как это якобы случилось с Артуром Пимом? Какие еще
чудеса ждут его в волшебном театре, скрытом до  поры  до  времени  занавесом
тумана? Не суждено ли ему горькое  прозрение,  когда,  вырвавшись  из  плена
фантазий, он помыслит о возвращении? Не услышит ли он у самого  уха  хриплое
карканье  ворона,  предрекающего  ему,  как  в  самых  удивительных  стихах,
вышедших когда-либо из-под пера  поэта:  "Никогда  не  вернуть,  никогда  не
вернуть"?..
     Не  будучи  наделен  бурным   воображением,   я,   чувствуя   некоторое
возбуждение, оставался все же в рамках реального взгляда на  вещи.  Я  молил
Небо лишь об одном: чтобы и за Полярным кругом, и вне его волны и ветры  все
так же благоприятствовали нашему плаванию.
     На обветренных лицах  капитана,  старшего  помощника  и  членов  старой
команды шхуны читалось  нескрываемое  удовлетворение  от  мысли,  что  шхуна
пересекла  шестьдесят  шестую  параллель.  На  следующий  день  после  этого
знаменательного события цветущий Харлигерли весело окликнул меня на палубе:
     -- Эй, мистер Джорлинг! Вот мы и пересекли этот знаменитый круг!
     -- Все еще впереди, боцман. Все впереди...
     -- Всему свое время. Но я разочарован...
     -- Чем же?
     -- А тем, что мы не делаем того, что  делают  на  боргу  всех  остальных
кораблей, пересекающих Полярный круг...
     -- Вы сожалеете об этом? -- спросил я.
     -- А как  же!  "Халбрейн"  могла  бы  позволить  себе  церемонию  южного
крещения!
     -- Крещения?.. Кого бы мы стали крестить, если все  наши  люди,  подобно
вам, уже поднимались выше этой параллели?
     -- Мы-то да, а вот вы, мистер Джорлинг?
     -- Верно, боцман,  странствия  впервые  привели  меня  в  столь  высокие
широты...
     -- И вы вполне заслуживаете крещения, мистер Джорлинг!  Разумеется,  без
оглушительного шума, без барабанов и груб,  даже  без  антарктического  Деда
Мороза... Позвольте мне благословить вас...
     --  Что  ж,  Харлигерли,  --  отвечал  я,  запуская  руку  в  карман,   --
благословляйте и крестите! Держите пиастр -- выпейте на него за мое  здоровье
в ближайшем кабачке за углом.
     -- Придется дожидаться острова Беннета пли острова Тсалал,  если  только
на этих диких клочках суши отыщутся кабачки... Ведь для того, чтобы  открыть
таверну, требуется такой человек, как Аткинс...
     -- Скажите-ка мне, боцман... У меня не выходит из  головы  этот  Хант...
Радуется ли он тому, что "Халбрейн" пересекла Полярный круг?
     -- Кто же его знает?..-- отвечал  Харлигерли.--  Он  предпочитает  держать
паруса сухими, и к нему не подберешься ни с правого, ни с левого борта. Но я
уже говорил вам: я не я, если он не хлебнул уже и ледяной водички, и ледяных
полей...
     -- Что внушает вам такую уверенность?
     -- Все и ничего, мистер  Джорлинг!  Я  нюхом  чувствую.  Хант  --  старый
морской волчище,  протащивший  свой  заплечный  мешок  через  самые  дальние
закоулки земного шарика.
     Я был целиком согласен с мнением  боцмана  и,  повинуясь  неосознанному
предчувствию, без устали наблюдал за Хантом.
     С 1 по 4 декабря штиль постепенно сменился на северо-западный ветер.  В
этих местах от северного ветра  не  приходится  ожидать  ничего  хорошего  --
совсем как от южного в северном полушарии. Все, что он может принести, -- это
плохая погода, с ураганом и шквалами в придачу.  Но  хуже  для  нас  был  бы
юго-западный ветер, который заставил бы шхуну свернуть с пути или  в  лучшем
случае сражаться за то, чтобы не сбиться  с  курса,  ибо  нам  не  следовало
отклоняться от меридиана, вдоль которого мы плыли на юг от Южных  Оркнейских
островов.
     Ухудшение погоды не могло не вызвать беспокойства у капитана.  Вдобавок
"Халбрейн" сбавила ход, ибо 4 декабря попутный ветер стал  ослабевать,  а  в
ночь с 4-го на 5-е  прекратился  вовсе.  Утром  на  реях  висели  сморщенные
паруса. До нас не доносилось ни единого дуновения, и поверхность океана была
гладкой, как стол, однако сильная качка предвещала западный ветер.
     -- Море что-то чует, -- сказал Лен Гай, обращаясь ко  мне.--  Где-то  там,
должно быть, разгулялась буря.-- И он указал рукой на запад.
     -- Действительно, горизонт заволокло туманом, -- отвечал я. -- Возможно, к
полудню солнце разгонит его...
     -- В этих широтах  солнце  не  поднимается  высоко  даже  летом,  мистер
Джорлинг. Джэм!
     Старший помощник явился на зов.
     - Что вы думаете о небе?
     - Ничего хорошего... Следует быть готовыми ко всему, капитан. Я прикажу
спустить верхние паруса, свернуть большой стаксель и  развернуть  штормовой.
Вдруг после полудня горизонт очистится?.. Если же налетит шквал, мы встретим
его во всеоружии.
     -- Важнее всего не сходить с южного курса, Джэм.
     -- Сделаем все возможное, капитан. Мы на правильном пути.
     -- Не заметил ли марсовой первых дрейфующих льдов? -- осведомился я.
     --  Заметил,  --  отвечал  Лен  Гай.--  При  столкновениях  с   айсбергами
повреждения  получают  отнюдь  не  айсберги.  Поэтому,   если   осторожность
потребует отклониться к западу или к востоку, мы это сделаем.
     Марсовой не  ошибся.  Днем  нашему  взору  предстали  льдины,  медленно
плывущие к югу. Это были небольшие плоские ледяные островки, осколки ледяных
полей, называемых паками, -- они имеют от трехсот до четырехсот футов в длину
и соприкасаются краями. От этих осколков было  нетрудно  увернуться.  Однако
если до недавних пор ветер позволял шхуне держать верный курс, то теперь она
замедлила ход и, утратив скорость, стала хуже слушаться руля. К тому же  нас
болтало все сильнее и сильнее.
     К двум часам дня ветер резко  усилился,  причем  невозможно  было  даже
определить, с какой стороны он  дует.  Качка  стала  нестерпимой,  и  боцман
приказал закрепить все предметы на борту. К трем часам северо-западный ветер
набрал небывалую силу. Лейтенант распорядился взять нижние  рифы  у  бизани,
фор-стакселя и штормовой фок, надеясь выдержать ветер  и  не  отклониться  к
востоку, где скопились дрейфующие льды, плыть  среди  которых  было  бы  для
корабля смертельно опасно.
     Содрогаясь от ударов волн и порывов  ветра,  шхуна  то  и  дело  давала
опасный крен. К счастью, груз в трюме не  сдвинулся  ни  на  дюйм,  ибо  был
закреплен в расчете на ураган  поистине  чудовищной  силы,  поэтому  нам  не
грозила участь  "Дельфина".  Как  помнит  читатель,  этот  злосчастный  бриг
перевернулся кверху дном, и Артур Пим с Дирком Петерсом провели немало дней,
уцепившись за киль.
     Ни  один  знаток  погоды,  поднаторевший  в  прогнозах,  не   смог   бы
предсказать, как долго продлится шторм. Сутки, двое, трое суток  непогоды  --
антарктические широты могли сулить ненастье любой продолжительности.
     Спустя час после начала бури на нас обрушился  дождь  вперемешку  то  с
градом, то со снегом. Объяснялось это резким падением температуры. Термометр
показывал всего лишь два градуса выше нуля, а атмосферное давление упало  до
721 миллиметра.
     Было десять часов вечера -- я воспользуюсь словом "вечер",  хотя  солнце
постоянно оставалось над горизонтом.
     Сила ветра удвоилась. Я не решался вернуться в  каюту  и  скрючился  за
рубкой. В нескольких шагах от меня капитан и его старший помощник  обсуждали
сложившееся положение. При чудовищном грохоте волн и скрипе снастей они вряд
ли могли расслышать друг друга; однако моряки умеют объясняться жестами.
     Шхуну  сносило  к  юго-востоку,  где  она  неминуемо   натолкнется   на
громоздящиеся  льды.  Нам  грозила  двойная  беда:  отклонение  от  курса  и
столкновение со льдами. Бортовая качка  настолько  усилилась,  что  верхушки
мачт описывали в небе все более опасные пируэты. При очередном потоке  дождя
казалось, что "Халбрейн" вот-вот расколется надвое. С бака  невозможно  было
разглядеть, что творится на корме.
     В просветах впереди было видно, с какой яростью бьются о бока айсбергов
гигантские волны. Льдин вокруг становилось  все  больше  --  вероятно,  шторм
ускорил вскрытие ледяных полей, сделав их более доступными для прохода.
     Пока же главной задачей было выстоять под напором ветра, для чего нужно
было лечь  в  дрейф.  Шхуну  отчаянно  трепало.  Валы  заслоняли  небо  и  с
невероятной силой обрушивались на палубу.
     Первым делом следовало развернуть судно носом против ветра. После этого
шхуна, дрейфуя под зарифленным марселем, малым стакселем на носу и штормовым
стакселем на корме, смогла бы противостоять буре, а если бы шторм разгулялся
пуще прежнего. можно бы было еще уменьшить площадь парусов.
     На вахту заступил матрос Драп. Лен Гай, стоя бок о бок с ним, следил за
маневрами шхуны. На баке матросы споро выполняли команды Джэма Уэста,  а  на
корме шестеро под водительством боцмана меняли бизань на штормовой стаксель.
Последний представляет  собой  треугольный  кусок  очень  плотной  парусины,
скроенный наподобие кливера, который поднимают на стоячем такелаже мачты.
     Для того чтобы взять рифы на марселе, следовало вскарабкаться на  ванты
фок-мачты, чем и занялись четверо моряков. Первым бросился к выбленкам Хант.
За ним -- Мартин Холт, старшина-парусник шхуны.  Третьим  был  матрос  Берри,
четвертым -- один из новичков.
     Я и представить  себе  не  мог,  что  можно  действовать  так  умело  и
проворно, как это выходило у Ханта. Его руки и ноги едва касались  выбленок.
Добравшись до верхнего конца вант, он двинулся по рее, чтобы ослабить штерты
марселя. Мартин Холт устремился к противоположному концу реи, остальные двое
остались посредине.
     Матросам предстояло распустить парус и взять на нем нижний риф.  Затем,
спустившись на палубу, они должны были натянуть его снизу. Капитан Лен Гай и
его помощник не сомневались, что под такой оснасткой шхуна сможет  пролежать
в дрейфе столько, сколько понадобится.
     Пока Хант и  его  товарищи  трудились  над  марселем,  боцман  поставил
штормовой стаксель и дожидался от лейтенанта команды  крепить  его.  В  этот
момент на корабль обрушился сильнейший за весь шторм порыв  ветра.  Ванты  и
бакштаги, готовые лопнуть,  загудели,  как  стальные  тросы.  Казалось,  еще
минута -- и те немногие паруса, которые оставались на мачтах,  разорвутся  на
тысячи лоскутов... Внезапно палуба  вздыбилась  от  удара  волны.  Несколько
бочонков,  сорвавшись  с  мест,  покатились  к  борту.  Шхуна   так   сильно
накренилась вправо, что вода хлынула буквально  отовсюду.  Меня  бросило  на
рубку, и я несколько секунд не мог встать на ноги. Крен грозил  катастрофой:
край реи, на которой хлопал марсель, погрузился в воду на три-четыре фута...
Когда рея вынырнула из воды, на ней не оказалось Мартина  Холта.  Послышался
крик -- это  кричал  старшина-парусник,  смытый  волной.  Его  рука  отчаянно
взметнулась в пене, вскипевшей на гребне вала...
     Матросы бросились к правому борту и стали кидать товарищу кто что может
-- трос, бочонок, шест, лишь бы этот предмет мог плавать и за него  сумел  бы
уцепиться Мартин Холт. В тот момент, когда  я  нащупал  рукой  кнехт,  чтобы
подняться  на  ноги,  перед  моими  глазами  промелькнуло   что-то   темное,
врезавшееся в следующую секунду в бурлящую воду. Неужели еще кто-то свалился
в воду? Нет, это добровольный прыжок... Кто-то поспешил Холту на выручку!
     Не успев закрепить последний ленек  рифа,  Хант  соскользнул  с  реи  и
устремился на помощь старшине.
     -- Два человека за бортом! -- крикнул кто-то.
     Двое... Один пришел на помощь другому... Не погибнут ли теперь оба?..
     Джэм Уэст подскочил к штурвалу и вывернул шхуну на один  румб  круче  к
ветру -- большего нельзя было сделать, не рискуя потерять направление  ветра.
Корабль застыл с развернутым фоком и обвисшим штормовым стакселем. В  то  же
мгновение из пены, покрывающей бурлящую воду, вынырнули головы Мартина Холта
и Ханта. Хант греб изо всех сил, подныривая под гребни  волн,  и  расстояние
между  ним  и  старшиной  неуклонно  сокращалось.  Однако  расстояние  между
последним и шхуной уже составляло целый кабельтов.  Хант  то  появлялся,  то
снова исчезал из виду, все больше  превращаясь  в  темную  точку,  с  трудом
различимую среди беснующихся волн.
     Побросав в воду шесты и бочки, команда замерла, ибо  сделала  все,  что
могла. О том, чтобы спустить шлюпку в бурлящую воду, заливающую полубак,  не
могло идти и речи. Она либо немедленно опрокинулась  бы,  либо  разбилась  о
борт.
     -- Оба пропали! Оба...-- прошептал капитан Лен Гай.-- Джэм! Шлюпку!..
     -- Если вы прикажете  спустить  в  море  шлюпку,  --  прокричал  в  ответ
помощник, -- я первый сойду в нее, пусть это и будет смертельный риск! Но для
этого мне нужен приказ!
     Свидетели неравной борьбы людей и стихии затаили дыхание. Все и  думать
забыли о шхуне, которая могла вот-вот перевернуться.  Еще  минута  --  и  все
испустили отчаянный вопль, в последний раз заметив Холта, мелькнувшего среди
волн. Хант, словно оперевшись под водой на что-то твердое, с  нечеловеческой
силой сделал решающий рывок в сторону Холта, вернее, в то  место,  где  того
видели перед тем, как над ним сомкнулась пучина...
     Тем временем Джэм Уэст скомандовал расслабить шкоты  малого  кливера  и
штормового  стакселя,  благодаря  чему  шхуна  приблизилась  к  тонущему  на
полкабельтова. Внезапно рев озверевшей стихии заглушило дружное "ура!" всего
экипажа: люди увидели Ханта,  поддерживающего  левой  рукой  Мартина  Холта,
неспособного шевельнуться и болтающегося на  воде,  подобно  неодушевленному
предмету. Хант отчаянно греб правой рукой и заметно приближался к шхуне.
     -- Идти бейдевинд! {Бейдевинд -- курс парусного судна против ветра, когда
угол между диаметральной  плоскостью  и  направлением  ветра  менее  90°  (8
румбов)} -- скомандовал Джэм Уэст рулевому.
     Подчинившись штурвалу, паруса разом наполнились ветром, издавая хлопки,
напоминающие пушечные выстрелы. "Халбрейн" взлетела на гребень волны, словно
горячая лошадка, ставшая на дыбы.
     Прошла бесконечная минута. Мы с трудом различали в бурлящей воде двоих,
жизнь одного из которых целиком зависела от рвения другого...
     Наконец Хант подплыл  к  кораблю  и  схватился  за  свисающий  с  борта
швартов.
     -- Спускайся под ветер! -- скомандовал старший помощник  рулевому.  Шхуна
развернулась и снова легла в дрейф.
     Ханта и Мартина Холта в одно мгновение подняли на борт. Одного пришлось
уложить  под  фок-мачтой,  другой  был  готов  сразу  броситься  на   помощь
товарищам, сражающимся со стихией.
     Усилия  обступивших  старшину  людей  принесли   плоды:   дыхание   его
восстановилось, опасность удушья миновала. Энергичный массаж  привел  его  в
чувство, и он приоткрыл глаза.
     -- Мартин Холт, -- сказал ему склонившийся над ним капитан, --  однако  ты
вернулся издалека...
     -- Да, да, капитан...-- бормотал Мартин Холт, силясь оглядеться  вокруг.--
Но кто приплыл за мной?
     -- Хант! -- провозгласил боцман.-- Это Хант рисковал  жизнью,  чтобы  тебя
спасти!
     Харлигерли вытолкнул старавшегося держаться в  стороне  Ханта  в  центр
круга. Мартин Холт устремил на него полный признательности взор.
     - Хант, -- прошептал он, -- ты спас меня... Если бы не ты, со  мной  было
бы кончено... Спасибо тебе!
     Хант ничего не ответил.
     -- Эй, Хант! -- окликнул его капитан.-- Ты что, не слышишь?
     Хант и впрямь, казалось, ничего не слышал.
     -- Хант! -- снова  заговорил  Мартин  Холт.--  Подойди  ко  мне...  Я  так
благодарен тебе... Я хочу пожать твою руку...
     И он протянул Ханту слабую ладонь.
     Хант отпрянул и потряс головой, словно его смущала  признательность  за
столь обыкновенный поступок. Постояв еще немного, он заторопился на бак, где
взялся заменять шкот малого кливера, лопнувший от удара волны,  заставившего
корабль содрогнуться от киля до верхушек мачт.
     Хант определенно был самоотверженным и бесстрашным героем!..  В  то  же
время ему, по всей видимости, были  чужды  проявления  человеческих  чувств,
поэтому боцману придется еще долго дожидаться, пока он раскроет рот...
     Буря  не  унималась,  и  нам  пришлось  испытать  еще  немало  моментов
отчаяния. Сотни раз на нас налетал шквал такой силы, что грозил  оборвать  и
без того зарифленные паруса. Сотни раз шхуна, ведомая умелой и твердой рукой
Ханта, вставшего к штурвалу, кренилась под напором ветра,  грозя  зачерпнуть
бортом океанскую воду.
     - Джэм, -- снизил Лен Гай, -- сейчас  пять  часов.  Если  мы  встанем  по
ветру...
     - Это осуществимо, капитан, но тогда нас может захлестнуть волной...
     Действительно, нет ничего опаснее, чем вечер,  дующий  в  корму,  когда
корабль не может вскарабкаться на гребни волн.  К  этому  маневру  прибегают
только в том случае, если судно не может больше оставаться в  дрейфе.  Кроме
того, уклонившись к востоку. "Халбрейн" сошла  бы  с  курса  и  оказалась  в
лабиринте льдин, сбившихся в той стороне в зловещую массу.
     Шестого, седьмого и  восьмого  декабря  шторм  не  стихал,  однако  нам
удалось остаться  в  дрейфе.  Для  этого  пришлось  заменить  малый  кливер,
лопнувший от порыва ветра, другим, более прочным полотнищем.
     Нет нужды говорить, что капитан Лен  Гай  проявил  себя  как  настоящий
моряк, что Джэм Уэст не упускал  ни  одной  мелочи,  что  экипаж  безупречно
выполнял все их команды,  что  Хант  по-прежнему  первым  кидался  исполнять
поручения -- будь то маневр парусами  или  опасность,  требующая  немедленных
действий.  Различие  между  ним  и  большинством  матросов,   набранных   на
Фолклендах, особенно гарпунщиком Хирном, было разительным. От них, наоборот,
было  нелегко  добиться  даже  простой  исполнительности.  Разумеется,   они
повиновались,  ибо  приказам  такого  офицера,  как  Джэм  Уэст,  приходится
повиноваться, однако с бесконечными жалобами и сетованиями. У меня появилось
опасение, что это не сулит нам ничего хорошего.
     Мартин Холт не замедлил вернуться к своим обязанностям, причем выполнял
их теперь с еще большим рвением.  Прекрасный  мастер  своего  дела,  он  был
единственным, кто мог бы в умении и сноровке соперничать с Хантом.
     -- Ну, Холт, -- спросил я его как-то  раз,  вмешавшись  в  его  беседу  с
боцманом, -- в каких вы теперь отношениях с этим дьяволом Хантом? Стал ли  он
более общительным после того, как спас вас?
     -- Нет,  мистер  Джорлинг,  --  отвечал  старшина-парусник,  --  мне  даже
кажется, что он меня избегает.
     -- Избегает вас?..-- изумился я.
     -- Совсем как раньше.
     -- Вот странно...
     -- Да, так оно и есть, -- подтвердил Харлигерли.-- Я не раз замечал это.
     -- Значит, он сторонится вас так же, как и всех остальных?
     -- Еще больше, чем остальных!
     -- С чего бы это?
     -- Ума не приложу, мистер Джорлинг!
     -- Все-таки, Холт, ты теперь  его  вечный  должник!  --  заявил  боцман.--
Только не вздумай зажигать в его честь свечку: уж я-то его знаю, он ее мигом
задует!
     Меня сильно удивили их слова. Однако скоро я  сам  убедился,  что  Хант
избегает встреч со старшиной-парусником. Неужели он не понимает,  что  имеет
право на признательность человека, которому спас жизнь?  Да,  его  поведение
было по меньшей мере странным...
     В ночь с  8  на  9  декабря  ветер  стал  меняться  на  восточный,  что
предвещало установление более спокойной погоды. Теперь можно было надеяться,
что "Халбрейн" наверстает время, упущенное из-за дрейфа, и вернется к  сорок
третьему меридиану, вдоль которого пролегал ее маршрут. Несмотря на  то  что
волнение на море еще не до  конца  утихло,  к  двум  часам  ночи  на  мачтах
захлопали паруса. Поймав ветер фоком, бизанью с двумя  рифами,  штормовым  и
малым кливерами, "Халбрейн" легла на левый галс и снова устремилась к югу.





     С тех пор как "Халбрейн" пересекла воображаемую дугу,  расположенную  в
23,5° от полюса, путешествие протекало безупречно, и  этого  впечатления  не
смогла испортить даже недавняя буря. Нам очень повезло,  что  уже  в  первой
половине декабря мы смогли пойти той  же  дорогой,  которой  до  нас  прошел
Уэдделл.
     Я говорю о "дороге Уэдделла",  словно  это  и  впрямь  удобная  дорога,
проложенная посуху, с километровыми столбами и  большим  указателем:  "Южный
полюс"...
     Весь день 10 декабря шхуна легко маневрировала среди льдин. Направление
ветра было благоприятным, и мы не меняли курса, а шли по прямой, лишь огибая
крупные массивы льда. Хотя от сплошного таяния льдов нас отделял  еще  целый
месяц, Лен Гай, привыкший к антарктическим водам, утверждал, что в этом году
вскрытие льдов, приходящееся обыкновенно на январь, случится уже в декабре.
     Экипажу не составляло труда  вилять  среди  гигантских  плавучих  глыб.
Подлинные трудности должны были начаться  позднее,  когда  шхуна  попытается
вклиниться в паковые льды.
     Впрочем, нас не могли напугать  никакие  неожиданности.  О  присутствии
огромных масс льда  свидетельствовал  хорошо  знакомый  китобоям  желтоватый
оттенок  воздуха,  вызываемый  преломлением  солнечных  лучей.  Так   всегда
происходит в полярных областях, и опытные люди знают, что это означает.
     Пять дней подряд шхуна плыла вперед, не ведая  преград  и  ни  разу  не
столкнувшись со льдиной. Однако чем дальше на  юг,  тем  больше  становилось
вокруг льдин, и промоины между ними делались все уже. Четырнадцатого декабря
мы достигли 72°37' южной широты, оставаясь примерно  на  той  же  долготе  --
между сорок вторым и сорок третьим меридианом. Этой точки за Полярным кругом
достигали до нас немногие мореплаватели  --  во  всяком  случае,  до  нее  не
добрались ни Баллени, ни Беллинсгаузен.  Еще  два  градуса  к  югу  --  и  мы
окажемся гам, где побывал один Уэдделл.
     Мы с опаской пробирались между  тусклыми  льдинами,  покрытыми  птичьим
пометом и  напоминающими  порой  своими  вымоинами  лица  прокаженных.  Иные
айсберги вздымались в небо выше наших мачт. Размеры и формы айсбергов  стали
бесконечно  разнообразными.  Стоило  рассеяться  туману,   как   причудливые
нагромождения льда начинали преломлять  солнечные  лучи  подобно  гигантским
драгоценным камням. Я  не  мог  налюбоваться  этим  захватывающим  зрелищем,
прекрасно описанным Артуром Пимом, -- пирамидами с  заостренными  верхушками,
куполами  --  закругленными,  как  у  византийских  церквей,   дольменами   с
горизонтальной поверхностью, изящными вазами,  опрокинутыми  чашами  и  всем
остальным,  что  пристальному  взгляду  удается  иногда   разглядеть   среди
причудливых узоров облаков... А разве сами облака --  это  не  плавучие  льды
небесного океана?..
     Должен признать, что к отваге капитана теперь добавилась  осторожность.
Он не подходил к айсбергу ближе чем на  расстояние,  обеспечивающее  свободу
для любого маневра. До тонкостей зная, чем отличается плавание в этих водах,
он хладнокровно вел шхуну меж ледяных громадин.
     Как-то раз он обратился ко мне с такими словами:
     -- Мистер Джорлинг! Я не впервые  пытаюсь  проникнуть  в  антарктические
воды, однако до сих пор меня  преследовали  неудачи.  Если  я  и  раньше  не
отступал, лишь предполагая, какая судьба постигла "Джейн",  то  не  пристало
мне  проявлять  нерешительность  сейчас,   когда   предположения   сменились
уверенностью.
     -- Отлично понимаю вас, капитан! Уверен, что опыт, накопленный за  время
плавания в этих широтах, повышает наши шансы на успех...
     -- Несомненно, мистер Джорлинг! И все же для  меня,  как  и  для  многих
мореплавателей, пространство, расстилающееся за ледяными полями, -- неведомая
область.
     -- Неведомая? Не совсем, капитан: ведь у нас есть серьезнейшие сообщения
Уэдделла, а также Артура Пима...
     -- Да, знаю: они твердят о чистом ото льда море...
     -- Верите ли вы им?
     -- Да, верю! Это море существует, тому есть веские доказательства.  Ведь
никто не станет утверждать, что эти  массы  льда,  называемые  айсбергами  и
ледяными полями, могут образоваться в открытом море. Нет, их  откалывают  от
континента или лежащих в высоких широтах  островов  волны  чудовищной  силы.
Затем течения выносят их в воды более умеренных широт, где они подтаивают  и
разваливаются.
     -- Истинная правда, -- отвечал я.
     -- Значит, -- продолжал капитан Лен Гай, -- эти ледяные горы  не  являются
частицами паковых льдов. Дрейфуя по океану,  они  достигают  паковых  льдов,
пробивают в них бреши и вырываются из их оков. Да и вообще не следует судить
о южных полярных областях по северным. Условия там и здесь в корне различны.
Еще Кук отмечал, что никогда не встречал в  морях  вокруг  Гренландии  таких
ледяных громадин, какие попадались ему в антарктических морях.
     -- Чем же это объяснить?-- осведомился я.
     -- Тем, что в северном Заполярье господствуют южные ветры. Они достигают
тамошних высоких широт, напитавшись горячими ветрами Америки, Азии,  Европы,
и  способствуют  нагреванию  атмосферы.  Здесь  же  даже   ближайшие   земли
расположены слишком далеко  и  не  влияют  на  атмосферные  потоки.  Поэтому
температуры в Антарктике остаются однородными.
     -- Важное наблюдение, капитан, объясняющее существование свободного  ото
льдов моря...
     -- Да, свободного -- по крайней мере еще градусов  на  десять  к  югу  от
пакового льда. Так что, преодолев сплошные льды, мы оставим позади  основную
трудность пути. Вы были совершенно правы, мистер Джорлинг, говоря о том, что
существование чистых код признается Уэдделлом...
     -- И Артуром Пимом, капитан...
     С 15 декабря  льдов  вокруг  нас  прибавилось  и  плыть  стало  гораздо
труднее. Однако  ветер  был  по-прежнему  попутным  --  северо-восточным  или
северо-западным,  но  только  не  южным.  Мы  продолжали  лавировать   среди
айсбергов  и  ледяных  полей,  на  ночь  же  сбавляли  ход,  чтобы  избежать
столкновения со льдинами. Ветер время от времени крепчал, и нам  приходилось
уменьшать площадь парусов. В такие минуты мы наблюдали, как  пенится  вокруг
льдин вода, покрывая их мириадами брызг, но не  замедляя  их  стремительного
продвижения на север.
     Измерения, неоднократно проделанные Джэмом Учетом, свидетельствовали  о
том, что высота льдин составляет от десяти до ста саженей.
     Я разделял уверенность Лена Гая, полагавшего,  что  столь  внушительные
ледяные образования рождаются на каком-то неведомом берегу  --  возможно,  на
берегу полярного континента. Однако такой континент должен был быть испещрен
заливами и морскими проливами,  что  и  позволило  "Джейн"  достичь  острова
Тсалал.
     Разве не существование полярной суши препятствует путешественникам в их
попытках добраться до полюса -- и Северного, и Южного? Уж не на эту  ли  сушу
опираются ледяные горы, уж не от нее ли отрываются они, когда наступает пора
вскрываться льдам? Если бы под ледяными шапками, накрывающими земной шар  на
севере и на юге, плескалась одна лишь  вода,  то  корабли  смельчаков  давно
покорили бы полюса...
     Можно было не сомневаться в том, что, поднимаясь к восемьдесят  третьей
параллели, капитан "Джейн" Уильям Гай, то ли руководствуясь  чутьем  моряка,
то ли ведомый удачей, прошел через широкий морской пролив.
     Наш экипаж находился под сильнейшим  впечатлением  от  чудовищных  масс
льда, плывущих нам наперерез, -- по крайней мере  новички,  ибо  для  прежних
членов команды зрелище это уже не было сюрпризом.  Однако  и  новички  скоро
пресытились чудесами нашего плавания.
     Теперь  мы  полагались  на   бдительность   наблюдателей.   Джэм   Уэст
распорядился укрепить на верхушке фок-мачты бочку -- так называемое  "сорочье
гнездо" -- и велел сменяющим друг друга наблюдателям глядеть в оба.
     "Халбрейн", подгоняемая свежим ветром, продвигалась вперед. Температура
оставалась сносной -- примерно четыре-пять градусов тепла. Главную  опасность
представлял туман, клубившийся над самой водой и  превращавший  столкновения
со льдинами в докучливую неизбежность.
     День 16 декабря выдался для команды самым  утомительным.  Между  льдами
остались лишь узкие проходы; в них грозно торчали острые края  льдин.  Шхуна
искусно лавировала между  ними.  Не  проходило  и  десяти  минут,  чтобы  не
раздалась команда:
     -- Круче к ветру!
     -- Увались!
     Рулевому не приходилось скучать, а матросы то и дело выводили из  ветра
марсель и брамсель и распускали нижние паруса. Тут уж никто не отлынивал  от
работы, однако Хант все равно умудрялся вырываться вперед. Этот прирожденный
моряк оказывался  совершенно  незаменимым,  когда  требовалось  укрепить  на
льдине трос, чтобы шхуна  могла,  как  бы  подтянувшись,  обогнуть  особенно
зловредную  преграду.  Хант  немедленно  кидался  в  шлюпку,  в  два  гребка
преодолевал ледяную кашу  и  выпрыгивал  на  скользкую  льдину.  Разумеется,
капитан и вся команда молились на него. Однако этот  человек  оставался  для
всех загадкой, неразрешимость которой возбуждала крайнее любопытство.
     Ханту и Мартину Холту многократно доводилось прыгать в  одну  шлюпку  и
действовать  сообща.  Хант  со  сноровкой  и   рвением   выполнял   указания
старшины-парусника, но не произносил ни слова...
     В тот день мы сильно приблизились к паковым льдам,  и  было  ясно,  что
"Халбрейн" скоро подойдет к ним вплотную. Однако до сих пор наблюдателям  не
удавалось узреть кромки припая.
     День 16 декабря запомнился кропотливой работой: под ударами льдин  руль
ежеминутно мог выйти из строя. Одновременно льдины бились о борта  шхуны,  и
это было даже опаснее, чем  айсберги,  плывущие  навстречу.  Разумеется,  от
столкновения  с  ними  "Халбрейн"  содрогалась  от  носа  до  кормы.  Однако
сколоченному на совесть корпусу шхуны не грозили пробоины, а внешней обшивки
она и вовсе не могла утратить, ибо не имела ее. Руль Джэм Уэст велел закрыть
досками, образовавшими нечто вроде футляра.
     Не следует думать, что воды  эти,  забитые  льдинами  всех  размеров  и
очертаний, покинули морские млекопитающие. Мы видели великое множество китов
и не уставали восхищаться великолепием зрелища, когда из их дыхал вырывались
фонтаны радужных брызг. Среди них были и полосатики, и  горбачи,  и  морские
свиньи чудовищных размеров, весом в несколько сот фунтов  --  последних  Хирн
мастерски бил гарпуном, стоило им появиться поблизости.
     По-прежнему качурки, буревестники и бакланы  с  оглушительными  криками
носились  над  кораблем,  а  легионы  пингвинов,  выстроившихся   по   краям
нескончаемых льдин, провожали нас задумчивыми взглядами. Вот  кто  подлинные
стражи этих унылых широт!  Природа  не  смогла  бы  создать  существ,  лучше
приспособленных к жизни в ледяной пустыне.
     Утром 17 декабря из "сорочьего гнезда" донесся крик:
     -- Земля по правому борту!
     В пяти-шести милях к югу на фоне голубеющего  неба  показался  сплошной
ледяной хребет, ощетинившийся  выступами.  Он  тянулся  с  северо-запада  на
юго-восток, так что, следуя вдоль него, наша шхуна смогла бы  подняться  еще
на несколько градусов.
     Разница между паковым льдом и ледяным  хребтом  та,  что  последний  не
может образоваться в открытом море.  Ему  необходима  прочная  основа.  Хотя
такой хребет неотделим от суши, именно он, как утверждают  наиболее  знающие
мореплаватели, дает жизнь бесчисленным айсбергам, ледяным полям и дрейфующим
льдинам. Ледяные хребты омываются  теплыми  течениями.  Во  время  приливов,
бывающих весьма высокими,  основание  ледяного  хребта  подмывается,  теряет
прочность -- и от  него  отделяются  громадные  глыбы  льда.  Так  появляется
ледяная  гора,  лишь  третья  часть  которой  высовывается  над  водой   {По
современным данным,  подводная  часть  айсбергов  значительно  мощнее}.  Она
плавает, неуклонно уменьшаясь, пока ее окончательно не растопит тепло низких
широт.
     Как-то раз я заговорил об этом с Леном Гаем.
     -- Именно так все и происходит, -- услыхал я от него,  -  ледовый  хребет
потому и непреодолим для мореплавателей, что под  ним  лежит  суша.  Ледовый
припай -- дело другое. Он возникает вдали от земли, в открытом океане  {Автор
не прав: припаем называется морской лед, примерзший к берегу}, из дрейфующих
осколков льда. Припай тоже разрушается под ударами волн и  под  воздействием
теплых течений; в нем  открываются  проходы,  в  которые  может  устремиться
корабль...
     -- Как видно, -- добавил я, --  припай  не  представляет  собой  сплошного
массива, который невозможно обойти.
     -- К примеру,  Уэдделлу  удалось  обогнуть  его,  хотя  я  знаю,  мистер
Джорлинг,  что  ему  способствовали  в  ту  раннюю  весну  небывало  высокие
температуры. В этом году условия весьма  похожи  на  те,  и  мы  сумеем  ими
воспользоваться.
     -- Несомненно,капитан. Теперь, когда мы достигли полосы сплошных льдов..
     -- Я подведу "Халбрейн" как  можно  ближе  к  ней,  мистер  Джорлинг,  и
устремлюсь в первый же открывшийся нашему взору  проход.  Если  такового  не
окажется, мы будем плыть вдоль  припая,  пока  не  достигнем  его  восточной
оконечности, воспользовавшись течением и попутным ветром.
     Держа курс на юг, шхуна достигла внушительных ледяных полей.
     В трех милях от припая "Халбрейн" легла в дрейф  на  середине  обширной
полыньи, где она могла свободно маневрировать. Спустили  шлюпку,  в  которую
уселись капитан, боцман, четверо матросов на весла и  еще  один  --  у  руля.
Шлюпка устремилась к величественной ледяной стене, чтобы найти в ней  проход
для шхуны. Однако поиски, продолжавшиеся три часа, оказались тщетными.
     Тем временем пошел дождь со снегом и мы потеряли из виду паковые льды.
     Нам пришлось взять курс на юго-восток, навстречу бесчисленным  льдинам,
стараясь, чтобы шхуну не отнесло к ледяному хребту. Джэм Уэст отдал  команду
брасопить реи {Брасопить реи -- ставить паруса в желаемое относительно  ветра
положение}, чтобы идти бейдевинд {Бейдевинд -- курс  парусного  судна  против
ветра, когда угол между диаметральной плоскостью и направлением ветра  менее
90° (8 румбов)}, и шхуна, разогнавшись до семи-восьми узлов в час, пошла  на
штурм льдов. Если лед был тонкий, корабль смело разбивал его, тараня  носом.
Раздавался треск, по шхуне пробегала дрожь, но наградой была сияющая впереди
чистая вода.
     Мы всячески старались избежать столкновений  с  айсбергами.  Будь  чище
небо, мы могли бы маневрировать между ними и даже ускорять ход, однако туман
уменьшал видимость. Плавание становилось весьма рискованным.
     Немалую опасность представляли также лежащие впереди ледяные поля. Тот,
кто не видел их собственными глазами, не может вообразить и сотой доли силы,
которой обладают эти льды, находящиеся в непрерывном движении. В тот день мы
наблюдали, как одно такое ледяное поле, дрейфовавшее с небольшой  скоростью,
натолкнулось на  неподвижную  льдину.  Неподвижная  льдина  мгновенно  пошла
трещинами, раскололась и оставила  после  себя  только  кувыркающиеся  куски
льда. Стоит ли, однако, удивляться, если масса ледяного поля, налетевшего на
зазевавшуюся льдину, тоже, к слову, не  маленькую,  исчислялась  несколькими
миллионами тонн?..
     Прошли сутки. Шхуна все так же плыла в трех-четырех  милях  от  припая.
Подойди мы к нему ближе -- и путь в открытое море был бы нам заказан.  Однако
Лен Гай словно и не опасался этого -- он боялся только проглядеть заслоненный
льдами пролив.
     -- Если бы у меня был второй корабль, --  говорил  он,  --  я  бы  рискнул
приблизиться к припаю. Вот в чем преимущество участия в подобном путешествии
не одного, а двух судов! Увы, "Халбрейн"  у  нас  одна.  Не  хватает  только
лишиться ее!..
     Однако и в таком отдалении мы не  были  в  полной  безопасности.  Часто
шхуна резко останавливалась и меняла направление в тот самый  момент,  когда
бушприт  уже  упирался  в  очередную  ледяную  преграду.  Промучившись   так
несколько часов, Джэм Уэст еще больше сбавил ход, чтобы не погубить корабль.
     На наше счастье, ветер все так же дул  с  востока,  что  позволяло  нам
держать паруса ненатянутыми, но не убирать их совсем. Не знаю, какая  судьба
ждала бы шхуну, разразись над ней ураган, вернее, знаю отлично: с  ней  было
бы покончено раз и навсегда. Нам некуда  было  бы  скрыться,  нас  мгновенно
выбросило бы к подножию ледяного хребта...
     Наконец капитану пришлось  отказаться  от  поисков  прохода  в  ледяной
стене. У  нас  оставалась  надежда  достичь  ее  юго-восточной  оконечности.
Устремившись в этом направлении, мы остались бы на прежней широте.
     Оговорюсь уже в который раз, что никогда еще плавание в  антарктических
водах не происходило в настолько благоприятных условиях: раннее  наступление
лета, неизменный ветер с севера,  средняя  температура  девять  с  половиной
градусов тепла. Нам очень помогал полярный день: круглые сутки нас  заливали
солнечные лучи. По склонам  айсбергов  сбегали  ручьи,  сливаясь  в  широкие
потоки, водопадами рушившиеся и океан.  Льдины  кувыркались,  ибо  их  центр
тяжести постоянно перемещался. Наконец 19 декабря между двумя и тремя часами
дня с реи фок-мачты раздался крик.
     -- Что там?-- спросил Джэм Уэст.
     -- Разрыв в припае на юго-востоке...
     -- А дальше?
     -- Дальше ничего не видно.
     Старший помощник взлетел вверх по вантам и в считанные секунды оказался
у места крепления стеньги.
     Вся палуба затаила дыхание. Вдруг наблюдатель ошибся, вдруг  эго  обман
зрения?..
     Спустя   десять   минут,   показавшихся   вечностью,   донесся   ясный,
возбужденный голос Джэма Уэста:
     -- Свободное море!
     Ответом ему было громовое "ура".
     Шхуна легла курсом на  юго-восток,  идя  бейдевинд,  насколько  хватало
парусов. Спустя два часа мы обогнули край  пакового  льда,  и  нашему  взору
предстало мерцающее море, полностью свободное ото льда.





     Полностью  свободное?..  Нет,  сказать   так   значило   бы   несколько
преувеличить:  вдали  маячило  несколько  айсбергов,  к   востоку   тянулись
дрейфующие льды. Однако здесь лед уже вскрылся и море очистилось, и ничто не
мешало кораблю устремиться вперед на всех парусах.
     Не вызывало ни малейшего сомнения, что, пройдя именно здесь, через этот
широкий  пролив,  разделяющий  надвое  антарктический   континент,   корабли
Уэдделла устремились к семьдесят четвертой параллели; "Джейн" же ушла оттуда
к югу еще на шестьсот миль.
     -- На помощь нам явился сам Господь, -- молвил,  обращаясь  ко  мне,  Лен
Гай.-- Да поможет Он нам достичь цели!
     -- Уже через восемь дней, -- отвечал я, --  наша  шхуна  может  подойти  к
острову Тсалал.
     -- Да -- при условии, что нас будет  и  дальше  нести  к  нему  восточный
ветер. Не забывайте, что, следуя к восточной оконечности припая,  "Халбрейн"
отклонилась от первоначального курса и теперь ей  придется  возвращаться  на
запад.
     -- Ветер попутный, капитан...
     -- И мы воспользуемся им, ибо  в  мои  намерения  входит  направиться  к
острову Беннета. Именно там сперва высадился мой брат. Как только мы заметим
этот островок, можно будет успокоиться: мы на верном пути.
     -- Кто знает, не найдем ли мы на нем новых следов...
     -- Может статься, что найдем, мистер  Джорлинг.  Сегодня  же,  определив
наше положение, мы возьмем курс на остров Беннета.
     Я решил  вновь  обратиться  к  книге  Эдгара  По,  то  есть  подлинному
повествованию Артура Гордона Пима. Прочитав это  ценнейшее  свидетельство  с
подобающим вниманием, я пришел к следующему заключению.
     Не могло быть сомнений в том, что "Джейн" действительно открыла  остров
Тсалал и пристала к его берегу, как и в том, что к моменту, когда Паттерсона
унесла льдина, на острове оставались в живых шестеро переживших  катастрофу.
С этим спорить не приходилось. Но не было ли все  остальное  плодом  пылкого
воображения  рассказчика  --  воображения,  не  считающегося  с  требованиями
достоверности и  реальности?..  Верить  ли  в  реальность  странных  фактов,
которым он якобы был свидетелем? Существовали ли  на  самом  деле  небывалые
люди и животные? Верно ли, что почва острова состояла из неведомых пород,  а
воды не походили ни на что на свете? Существуют ли на самом  деле  пропасти,
напоминающие очертаниями иероглифы {Иероглифы --  знаки,  обозначающие  целые
понятия и слова или отдельные слоги и звуки речи}, нарисованные рукой Артура
Пима? Можно ли поверить в  то,  что  белый  цвет  производил  на  островитян
действие, подобное удару грома?.. Почему бы и нет, собственно, -- ведь  белый
цвет, одеяние зимы, предвещает приближение сезона ненастья, когда они  будут
заперты в ледяной клетке? А как отнестись к  необычайным  явлениям,  которые
наблюдал  Артур  Пим,  отплыв  с  острова,  --  серым  парам,  заволакивающим
горизонт, непроницаемой тьме, свечению океанских глубин,  не  говоря  уже  о
воздушном водопаде и белом гиганте, возвышающемся у самого полюса?..
     Ко всему этому я отнесся довольно сдержанно, предпочитая повременить  с
выводами. Что касается Лена Гая, то он не обращал внимания  на  то,  что  не
имело прямого отношения к несчастным, страдающим на острове Тсалал, спасение
которых занимало все его мысли.
     Имея перед глазами повествование Артура Пима, я обещал себе,  что  буду
подвергать проверке каждое его слово, отделяя правду от вымысла, реальное от
воображаемого... Я почему-то был уверен, что мы не  встретим  и  следа  этих
странностей, которые, по моему разумению, были навеяны  тем  самым  "Ангелом
неведомого",  о  котором  мы  читаем  в  одном  из  ярчайших   стихотворений
американского поэта...
     Девятнадцатого декабря наша шхуна находилась  уже  на  полтора  градуса
южнее, чем "Джейн" в  начале  января,  на  восемнадцать  дней  позже.  Перед
капитаном Леном Гаем, как раньше перед капитаном Уильямом Гаем, расстилалось
свободное море, а за его  спиной,  как  и  за  спиной  его  предшественника,
вставала стена припая, протянувшаяся на запад и на восток.
     Джэм Уэст поспешил узнать направление течения в этом проливе.  Выполняя
его команду, боцман забросил  на  глубину  двухсот  саженей  лог  с  тяжелым
грузилом и объявил, что течение направлено к югу  и,  следовательно,  делает
наше плавание более легким и стремительным.
     В десять часов утра и  в  полдень  были  со  всей  тщательностью  сняты
показания приборов, ибо небо отличалось в  это  утро  редкой  прозрачностью.
Выяснилось, что мы находимся  на  74°45'  южной  широты  и  39°15'  западной
долготы. Последнее обстоятельство ничуть нас не удивило, ибо  крюк,  который
нам пришлось сделать, огибая припай, означал смещение "Халбрейн"  к  востоку
на четыре градуса. Установив это с должной точностью, капитан велел  держать
курс  на  юго-запад,  чтобы  вернуться  к  сорок  четвертому  меридиану,  не
прекращая в то же время продвижения к югу.
     Если вернуться к повествованию Артура Пима, то  в  нем  говорится,  что
из-за сильного ненастья с 1 по  4  января  1828  года  "Джейн"  продвигалась
вперед с великими  трудностями.  Северо-восточный  ветер  вызвал  в  те  дни
сильнейший шторм. Льдины рушились на шхуну,  грозя  переломить  руль.  Кроме
того, ей преградил путь паковый лед, в котором  шхуне,  к  счастью,  удалось
отыскать проход. Только 5 января, находясь на 75°15' южной  широты,  "Джейн"
преодолела наконец последние препятствия. Температура не поднималась  в  тот
январь выше нуля, сейчас же термометр показывал девять с половиной  градусов
тепла. Что же касается отклонения магнитной стрелки компаса, то оно  было  у
нас тем же, что и у предшественников, -- 14°28' к востоку.
     И последнее. С 5 по 19 января, то есть за две недели, "Джейн" поднялась
к югу на десять градусов, или на шестьсот миль, подойдя  к  острову  Тсалал;
"Халбрейн" же уже к 19 декабря находилась от острова всего в семи  градусах,
то есть в четырехстах милях. Если ветер не  сменит  направление,  мы  увидим
этот остров через неделю -- или по  крайней  мере  остров  Беннета,  лежавший
ближе к нам на пятьдесят миль, у берега которого Лен Гай намеревался сделать
суточную остановку.
     Ничто не препятствовало нашему путешествию. Шхуна  легко  уворачивалась
от  немногих  льдин,  увлекаемых  течением   к   юго-западу.   Невзирая   на
довольно-таки крепкий ветерок, Джэм Уэст велел распустить верхние паруса,  и
"Халбрейн" скользила  по  лениво  плещущемуся  морю,  как  пушинка.  Нам  не
встречались айсберги, замеченные в этих широтах Артуром  Пимом.  Не  было  и
туманов, затруднявших плавание "Джейн". Нам не пришлось страдать ни от снега
и града, трепавших "Джейн", ни от  морозов.  Лишь  изредка  мимо  проплывали
широкие льдины, откуда на нас меланхолически взирали  пингвины,  похожие  на
туристов на увеселительной яхте,  и  черные  тюлени,  напоминавшие  на  фоне
белоснежного льда раздувшихся пиявок. На поверхности моря  нежились  крупные
радужные медузы, раскрывшие свои колокола. Среди рыб, которых любители могли
добывать  в  изобилии  и  с  помощью  лески,  и  острогой,  я  упомяну  лишь
представителей семейства корифеновых -- примечательных созданий, напоминающих
гигантских дорад {Дорады -- рыбы,  обитающие  в  Средиземном  море.  Питаются
раковинами}, длиною фута в три, обладающих очень вкусным мясом.
     Наутро после безмятежной ночи, когда ветер почти утих, ко  мне  подошел
боцман. Его ухмыляющаяся физиономия и  радостный  голос  выдавали  человека,
нисколько не озабоченного трудностями жизни.
     -- Доброе утро, мистер Джорлинг! -- приветствовал он меня.  В  это  время
года люди, забравшиеся в высокие широты, только и могли пожелать друг другу,
что доброго утра, ибо  вечера  не  существовало  вообще  --  ни  доброго,  ни
дурного.
     --  Доброе  утро,  Харлигерли!  --   отвечал   я,   радуясь   возможности
переброситься словечком со столь жизнерадостным собеседником.
     -- Как вам нравится это море за припаем?
     -- Остается только сравнить его с большим озером где-нибудь в Швеции или
в Америке.
     -- Да, очень похоже, только это озеро окружено не горами, а айсбергами..
     -- Трудно желать чего-то лучшего, боцман. Если плавание будет  протекать
так до самого острова Тсалал, то...
     -- А почему бы не до самого полюса, мистер Джорлинг?
     -- До полюса? Ну, полюс слишком далеко. Кто знает, что там..
     -- Тот, кто там окажется,  узнает,  --  отвечал  боцман.--  Иного  способа
разобраться с этим просто не существует.
     -- Естественно, боцман, естественно... Однако цель "Халбрейн" не в  том,
чтобы открыть Южный полюс, а в том,  чтобы  вызволить  соотечественников  из
беды. Не думаю, что следует покушаться на большее.
     -- Бесспорно, мистер Джорлинг, бесспорно!.. Однако, оказавшись  всего  в
трехстах -- четырехстах  милях  от  полюса,  он  наверняка  испытает  соблазн
увидеть собственными глазами ось, на которой  крутится,  подобно  курице  на
вертеле, наша Земля...-- со смехом отвечал боцман.
     -- Стоит ли идти на новый риск? -- возразил  я.--  Да  и  не  так  уж  это
интересно, зачем доводить до абсурда страсть к географическим открытиям?
     -- И да, и нет, мистер Джорлинг. И все же сознаюсь, что  оказаться  там,
куда не дошли мореплаватели, побывавшие здесь до  нас,  польстило  бы  моему
самолюбию моряка...
     -- По-вашему выходит, что все только начинается?
     --  Именно  так,  мистер  Джорлинг.  Если   нам   предложат   подняться
несколькими градусами выше острова Тсалал, я не стану возражать.
     -- Не могу себе представить, боцман, чтобы капитан Лен Гай  помышлял  об
этом...
     -- Я тоже, -- отвечал Харлигерли.-- Стоит ему найти своего брата и пятерых
моряков с "Джейн", как он заторопится доставить их назад в Англию.
     -- Вполне логично, боцман. Кроме того, старая команда с радостью  пойдет
за своим командиром в самое пекло, но новички... Ведь их набирали  вовсе  не
для экспедиции к полюсу...
     --  Вы  правы,  мистер  Джорлинг.   Чтобы   заставить   их   передумать,
потребовалась бы жирная приманка в виде премии за каждую параллель к югу  от
острова Тсалал.
     -- И этого может оказаться недостаточно...-- подхватил я.
     --  Может,  поскольку  Хирн  и  остальные,  набранные   на   Фолклендах,
надеялись, что шхуне не удастся преодолеть припай и путешествие закончится у
Полярного круга. Они весьма опечалены, оказавшись в такой дали! Не знаю, как
пойдут дела дальше, но Хирн -- человек, за которым  нужен  глаз  да  глаз.  Я
слежу за ним в оба!
     Возможно, здесь и впрямь таилась опасность, а если не опасность, то  по
крайней мере возможность будущих осложнений.
     В ночь с 19 на 20 декабря -- во  всяком  случае,  в  тот  период  суток,
который принято считать ночью, -- мне приснился странный и тревожный сон. Да,
конечно, это был сон! Однако я расскажу о нем, ибо он свидетельствует о том,
какие навязчивые идеи переполняли тогда мою голову.
     Растянувшись на койке, я обычно  плотно  закутывался  в  одеяла,  чтобы
согреться. Как правило, я засыпал уже в девять часов и спокойно спал до пяти
утра. Итак, я спал... Внезапно  часа  в  два  ночи  меня  разбудил  какой-то
безостановочный жалобный шепот. Я открыл глаза -- или мне только  приснилось,
что я очнулся?..  Иллюминатор  каюты  был  плотно  затворен,  стояла  полная
темнота. Шепот не утихал, я напряг слух,  и  мне  почудилось,  что  какой-то
незнакомый мне голос тихонько повторяет одни и те же слова:
     -- Пим... Пим... Бедный Пим...
     Никто не мог пробраться ко мне в каюту, дверь была заперта.
     - Пим...-- не унимался голос.-- Нельзя... Нельзя забывать о бедном Пиме..
     На этот раз я отчетливо разобрал эти слова,  словно  произнесенные  над
самым моим ухом. Что значила эта мольба, почему она адресовалась именно мне?
.. Нельзя забывать Артура Пима?.. Но  разве  он  не  умер,  возвратившись  в
Соединенные Штаты, -- внезапной смертью, о которой остается только сожалеть и
об обстоятельствах которой не знал никто на свете?
     Мне показалось, что  меня  покидает  рассудок,  и  я  разом  проснулся,
чувствуя, что мне только что приснился удивительно  яркий  сон,  похожий  на
действительность... Я рывком покинул койку  и  выглянул  в  иллюминатор.  На
корме не было ни души, не считая Ханта у штурвала,  не  спускавшего  глаз  с
нактоуза.
     Я снова улегся и, хотя имя Артура Пима  продолжало  звучать  у  меня  в
ушах, проспал до утра.
     Утром воспоминание о  ночном  происшествии  сделалось  расплывчатым,  и
вскоре я совсем позабыл о нем.
     Перечитывая рассказ Артура Пима -- а чаще всего я делал это  в  компании
капитана, -- итак, перечитывая его, словно этот рассказ заменял нам  бортовой
журнал "Джейн", я отметил печальное происшествие, случившееся на "Джейн"  10
января: в тот день американец, уроженец Нью-Йорка, Питер Реденбург, один  из
самых  опытных  матросов  на  "Джейн",  поскользнулся  и  упал  между  двумя
льдинами; он исчез из виду, и его не смогли спасти.
     То была первая жертва рокового путешествия,  а  сколько  их  еще  будет
вписано в некролог {Некролог -- статья по поводу чьей-либо смерти, содержащая
сведения о жизни и деятельности умершего} несчастливой шхуны!
     По этому поводу мы с Леном Гаем обменялись репликами, обратив  внимание
на то, что в тот год весь день 10 января стоял колючий  холод,  а  ураганный
ветер приносил с северо-востока снег и град. Экипаж "Джейн" наблюдал  припай
гораздо дальше к югу, чем мы; вот почему ему никак не удавалось обогнуть его
с запада. Судя по рассказу Артура Пима,  это  случилось  только  14  января.
После  этого  их  взору  предстало  "открытое,  без  единой  льдинки  море",
тянущееся за горизонт, с течением, скорость которого  составляла  полмили  в
час.
     С "Халбрейн" повторялось теперь то  же  самое,  так  что  мы  могли  бы
заявить вслед за Артуром Пимом,  что  "никто  не  сомневался  в  возможности
достигнуть полюса".
     В тот день, судя по наблюдениям капитана  "Джейн",  они  находились  на
81°21' южной широты и 42°5' западной долготы. Утром 20 декабря мы находились
практически в той же точке. Оставалось пройти в направлении острова  Беннета
всего сутки - и он предстанет перед нами.
     При плавании в этих водах с нами не произошло ничего примечательного, в
то время как  в  бортовом  журнале  "Джейн"  17  января  было  зафиксировано
несколько странных событий. Вот главное из них, позволившее  Артуру  Пиму  и
его спутнику Дирку Петерсу проявить самоотверженность и отвагу.
     Часа в три дня марсовой заметил небольшую дрейфующую льдину --  выходит,
даже в этом свободном ото льдов море иногда попадались льдины...  На  льдине
находилось какое-то крупное животное. Капитан Уильям Гай  приказал  спустить
самую большую шлюпку. В  нее  уселись  Артур  Пим,  Дирк  Петерс  и  старший
помощник капитана "Джейн", несчастный Паттерсон, тело которого мы  подобрали
между островами Принс-Эдуард и Тристан-да-Кунья.
     Животное оказалось  полярным  медведем  пятнадцати  футов  в  длину,  с
шерстью чистейшего белого цвета, очень жесткой и слегка  завивающейся,  и  с
округлой мордой, напоминающей морду бульдога. Несколько выстрелов, достигших
цели, не причинили ему вреда. Гигантский зверь бросился  в  море,  поплыл  к
шлюпке и, схватившись лапами за борт, перевернул бы ее, если бы Дирк  Петерс
не вспрыгнул на зверя и не вонзил ему  в  шею  нож,  поразив  спинной  мозг.
Обмякший медведь скатился в море, увлекая за собой метиса. За борт  полетела
веревка, и тот выбрался из воды. Медведь, распростертый на  палубе  "Джейн",
оказался, если не считать его размеров, вполне обычным зверем.
     Однако вернемся на "Халбрейн".
     Северный ветер утих и  больше  не  возобновлялся,  и  шхуна  продолжала
смещаться к югу только благодаря течению. Это грозило задержкой,  с  которой
мы, сгорая от нетерпения, никак не могли смириться.
     Наконец наступило 21 декабря, и приборы показали, что мы  находимся  на
82°50' южной широты  и  42°20'  западной  долготы.  Островок  Беннета,  если
таковой существовал в природе, был теперь совсем близко...
     Да, он действительно существовал, этот островок, и в той  самой  точке,
куда его  поместил  Артур  Пим:  к  десяти  часам  вечера  крик  наблюдателя
оповестил нас, что по левому борту показалась земля.





     "Халбрейн", поднявшись на восемьсот миль  к  югу  от  Полярного  круга,
подошла к острову Беннета! Экипажу был необходим отдых,  ибо  на  протяжении
последних часов он окончательно выбился из сил, буксируя шхуну  шлюпками  по
совершенно замершей поверхности океана. Высадка была перенесена на завтра, и
я возвратился к себе в каюту.
     На этот раз моему сну не мешал никакой шепот, и в пять утра я одним  из
первых появился на палубе.
     Нечего и говорить, что Джэм Уэст принял все меры  предосторожности.  На
палубе была выставлена усиленная охрана, рядом  с  пушками  лежали  наготове
ядра, гранаты и заряды, все ружья и пистолеты были заряжены, абордажные сети
приготовлены. Все помнили о нападении туземцев острова Тсалал на "Джейн",  а
наша шхуна находилась менее чем в шестидесяти милях от места, где много  лет
назад произошла та непоправимая катастрофа.
     Ночь прошла спокойно. Настал день, однако  воду  вокруг  "Халбрейн"  не
бороздила ни единая шлюпка, а на берегу не было заметно  туземцев.  Островок
казался совершенно безлюдным; собственно, Уильям Гай тоже  не  обнаружил  на
нем следов пребывания человека. На берегу  не  было  ни  единой  хижины,  из
глубины острова не поднимались дымы, которые указывали бы на то,  что  перед
нами лежит обитаемая земля.
     Моим глазам представал, в полном соответствии с описанием Артура  Пима,
скалистый  островок,  окружность  которого  не  превышала  одного  лье,  без
малейших признаков растительности.
     Наша шхуна стояла на одном якоре примерно в миле  от  острова.  Капитан
Лен  Гай  привлек   мое   внимание   к   точности   определения   координат,
произведенного Артуром Пимом.
     --  Мистер  Джорлинг,  --  продолжал  он,  --  видите  вон  тот   мыс   на
северо-восточной оконечности острова?
     -- Вижу, капитан.
     -- Не напоминает ли вам это нагромождение скал перевязанные кипы хлопка?
     - Действительно -- точно так, как это описано в книге.
     -- Остается только высадиться на этом мысу, мистер Джорлинг. Кто  знает,
не встретим ли мы там следов, оставленных  людьми  с  "Джейн",  --  вдруг  им
удалось сбежать с острова Тсалал?..
     Здесь мне хочется  сказать,  в  каком  настроении  пребывали  участники
экспедиции "Халбрейн".
     В нескольких кабельтовых от нас лежал,  островок,  на  который  ступили
одиннадцать лет тому назад Артур Пим и Уильям Гай. К  тому  моменту  команда
"Джейн" сильно сдала:  на  борту  ощущалась  нехватка  топлива,  а  у  людей
развилась цинга. На нашей же шхуне, напротив, все находились в столь  добром
здравии, что любо-дорого было посмотреть, а если  новички  и  жаловались  на
что-то, то только друг дружке. Старые члены экипажа демонстрировали рвение и
надежду на успех и были весьма довольны тем, что цель уже близка.
     Что же до мыслей, стремлений и бьющего через край  нетерпения  капитана
Лена Гая, то об этом можно догадаться и без моей помощи. Он  просто  пожирал
остров Беннета своими горящими глазами!
     Однако на борту  находился  еще  один  человек,  взгляд,  которого  был
прикован к островку столь же неотрывно, -- Хант. С тех как  шхуна  встала  на
якорь, Хант, в нарушение своей привычки, не прилег передохнуть на  палубе  и
ни разу не сомкнул глаз. Опершись  о  релинги  правого  борта,  плотно  сжав
огромный рот и сильно наморщив  лоб,  он  не  сдвинулся  с  места,  впиваясь
глазами в берег островка.
     Напомню, что Беннетом звали компаньона капитана "Джейн", который назвал
в его честь первую землю, открытую экспедицией в этой части Антарктики.
     Прежде чем покинуть борт шхуны, Лен Гай  наказал  своему  помощнику  не
ослаблять бдительности, хотя Джэм Уэст не нуждался в подобных  напоминаниях.
Вылазка на остров должна  была  продлиться  не  более  нескольких  часов.  В
случае, если пополудни шлюпка не вернется, со шхуны должны были выехать  еще
одну -- на поиски первой.
     - Поосторожнее с новичками! -- сказал капитан напоследок.
     - Можете не беспокоиться, -- отвечал старший помощник.-- К  тому  же  вам
потребуется четверо гребцов, вот и наберите их среди новеньких. Все четырьмя
баламутами на борту меньше!
     Это был мудрый совет, поскольку  тлетворное  влияние  Хирна  привело  к
тому, что недовольство его фолклендских приятелей возрастало не по  дням,  а
по часам.
     В шлюпку уселось четверо гребцов из новичков, к рулю  встал  Хант,  сам
вызвавшийся участвовать в вылазке. Капитан, боцман и я устроились на  корме,
и шлюпка,  полная  не  только  людей,  но  и  оружия,  полетела  к  северной
оконечности острова.
     Спустя полчаса мы обогнули мыс, который с более близкого расстояния уже
не напоминал кип хлопка. Перед нами открылась  небольшая  бухта,  в  которую
заходили шлюпки с "Джейн". Сюда и направил шлюпку Хант. Мы привыкли к  тому,
что на его чутье можно положиться, благодаря ему шлюпка уверенно  лавировала
среди  многочисленных  скалистых  рифов.  Можно  было   подумать,   что   он
причаливает к этому берегу не впервые...
     На исследование острова у нас было  совсем  немного  времени.  Лен  Гай
собирался уложиться в несколько часов, достаточных, однако, чтобы от  нашего
взгляда не укрылся никакой след, , если только он существует.
     Мы высадились на камни, покрытые пятнами лишайников. Начался  отлив,  и
нашему взору предстал пляж из гальки вперемешку с песком,  усеянный  темными
камнями.
     Лен Гай указал на продолговатых  моллюсков,  во  множестве  лежащих  на
песке, от грех до восемнадцати дюймов длиной и от одного до восьми толщиной.
Одни лежали неподвижно, другие передвигались, следуя за солнечными лучами  и
разыскивая  микроскопические  организмы,  которыми  они  питаются  (из   них
строятся кораллы). Неподалеку я заметил  образования  неопределенной  формы,
которым в будущем предстояло превратиться в коралловые рифы  {Рифообразующие
кораллы не могут жить в полярных морях, они погибают, когда температура воды
опускается ниже 20,5° (во времена Ж.Верна об этом еще не знали)}.
     - Этот моллюск, -- объяснил Лен Гай, -- зовется трепангом  {Речь  идет  о
съедобных голотуриях, или морских огурцах, обитающих только в теплых  морях.
Жюль Верн еще раз ошибается, относя трепангов к моллюскам; на самом деле они
принадлежат к типу иглокожих}. Его очень ценят китайцы.  Я  обратил  на  них
ваше внимание, мистер Джорлинг, потому  что  именно  для  их  сбора  "Джейн"
посетила эти воды. Надеюсь,  вы  не  забыли,  что  мой  брат  договорился  с
Ту-Уитом,  вождем  туземцев,  о  заготовке  нескольких  сотен  мешков   этих
моллюсков, для чего на берегу были выстроены сараи, в которых триста человек
должны были заняться  обработкой  трепангов,  пока  шхуна  будет  продолжать
исследование моря... Вы, должно быть,  помните  и  о  том,  как  подверглась
нападению и погибла шхуна.
     Да, все эти подробности  были  живы  в  моей  памяти,  как  и  то,  что
рассказывается  Артуром  Пимом  о  трепанге,  названном  Кювье  {Кювье  Жорж
(1769-1832)  --  французский  зоолог,  один  из  реформаторов   сравнительной
анатомии, палеонтологии и систематики животных,  один  из  первых  историков
естественных  наук}  Gastropoda  pulmonifera  {Гастроподы  иначе  называются
брюхоногими моллюсками. С трепангами (голотуриями) у них нет ничего общего}.
Он напоминает червяка или гусеницу, не имеет ни раковины, ни ног,  а  только
гибкие  сегменты.  Этих  моллюсков  выкапывают  из  песка,  надрезают  вдоль
туловища, удаляют внутренности, промывают, проваривают, зарывают в песок  на
несколько часов, а потом сушат на солнышке. Затем  их  набивают  в  бочки  и
отправляют в Китай. Кушанье это весьма ценится на рынках Поднебесной империи
и  считается  средством,  восстанавливающим  силу;   первосортные   трепанги
продаются по девяносто долларов за пикуль {Пикуль --  единица  массы  в  ряде
стран Юго-Восточной Азии, равная около  60  кг},  то  есть  тридцать  три  с
половиной фунта, и не только в Кантоне, но и в Сингапуре, Батавии и Маниле.
     Когда мы достигли  прибрежных  скал,  два  матроса  остались  сторожить
шлюпку, а отряд в составе капитана Лена Гая, боцмана, Ханта, меня и еще двух
матросов  двинулся  к  центру   островка.   Впереди   вышагивал   Хант,   не
произносивший, по обыкновению, ни слова. Казалось, что  Хант  служит  отряду
проводником, и я не преминул поделиться этим наблюдением.  Впрочем,  оно  не
имело большого значения. Главная наша задача состояла в том, чтобы тщательно
обследовать остров.
     Почва у нас под ногами была донельзя иссушенной. На ней невозможно было
вырастить и крохотной былинки, поэтому нас вряд ли ожидала встреча с  живыми
существами  --  даже  с  дикарями.  Выжить  здесь  не  смог  бы  никто,   ибо
единственная найденная нами чахлая  колючка  заставила  бы  пренебрежительно
фыркнуть самое неприхотливое из жвачных животных. Если бы этот островок стал
последним прибежищем для Уильяма Гая и его спутников после  гибели  "Джейн",
то все они давно бы уже погибли от голода.
     Взойдя на невысокий холм в центре островка,  мы  оглядели  этот  клочок
суши.  Нигде  ничего!..  Но,  быть  может,   где-то   сохранился   отпечаток
человеческой  ноги,  остатки  очага  с  пеплом,  обломки  хижины,   какие-то
вещественные  свидетельства  пребывания  здесь  людей  с  "Джейн"?..   Решив
удостовериться, так ли это, мы побрели по берегу,  собираясь  обойти  остров
кругом, начиная от бухты, где стояла наша шлюпка.
     Спустившись с холма, Хант снова встал впереди группы, словно проводник.
Мы последовали за ним к южной оконечности острова.  Остановившись  на  мысу,
Хант огляделся, присел и указал на  полусгнивший  кусок  дерева,  валявшийся
среди камней.
     - Помню, помню! -- воскликнул  я.--  Артур  Пим  рассказывает  о  б  этом
деревянном обломке, похожем на носовую масть каноэ, а также о следах резьбы.
     - ...среди которых мой брат как будто различил изображение черепахи,  --
закончил за меня Лен Гай.
     -- Верно, -- отвечал я, -- однако Артур Пим  не  нашел  особого  сходства.
Главное -- обломок находится на  том  самом  месте,  где  ему  положено  быть
согласно повествованию, следовательно, на остров Беннета после ухода "Джейн"
не  сходил  ни  один  экипаж.  Думаю,  мы  теряем  время,  занимаясь   здесь
бесплодными поисками. Разгадка ждет нас на острове Тсалал...
     -- Да, на острове Тсалал...-- отвечал капитан.
     Мы повернули к бухте и запрыгали по камням, еще влажным от отхлынувшего
моря. Кое-где поднимались остовы будущих коралловых рифов, трепангов же было
вокруг такое множество, что можно было забить ими весь трюм шхуны.
     Хант шагал все так же молча, не поднимая глаз от камней. Мы же смотрели
в морскую даль, подавленные этим бескрайним и  пустынным  простором.  Пейзаж
оживляли лишь мачты "Халбрейн", качавшейся к  северу  от  нас  на  невысокой
волне. На юге же не было заметно никакой земли, хотя мы  и  не  рассчитывали
разглядеть остров Тсалал, ибо он был расположен в тридцати  минутах,  или  в
тридцати морских милях, от острова Беннета.
     Мы находились на восточной оконечности  острова,  когда  Хант,  ушедший
вперед на  несколько  десятков  шагов,  внезапно  остановился  и  настойчиво
поманил нас рукой. Мы подбежали к нему.
     Прежний деревянный обломок не вызвал у Хаита удивления,  однако  совсем
иначе он вел себя теперь, опустившись на  колени  перед  изъеденной  червями
доской.  Он  гладил  ее  своими  огромными   ладонями,   ощупывал   все   ее
шероховатости, словно в покрывающих ее  царапинах  мог  скрываться  какой-то
смысл...
     Эта дубовая доска имела футов пять-шесть в длину и шесть дюймов {Дюйм --
единица длины в английской системе мер, равна  1/12  фута  или  2,54  см}  в
ширину и когда-то была, видимо, частью обшивки крупного корабля. Раньше  она
была выкрашена черной краской, теперь ее покрывал толстый слой грязи. Боцман
предположил, что это кусок обшивки кормовой части корабля.
     - Да, да, это с кормы, -- согласился капитан .Лен Гай.
     Хант, так и не  вставший  с  колен,  кивнул  своей  громадной  головой,
подтверждая их слова.
     -- Но, -- вмешался я, -- эта доска могла попасть на остров Беннета  только
в результате кораблекрушения! Должно быть, ее  подхватило  в  открытом  море
течением и...
     -- А если это?..-- проговорил капитан Лен Гай. Видимо, нас обоих посетила
одна и та же мысль.
     Каково же было наше удивление -- хотя правильнее сказать,  что  мы  были
поражены, как ударом молнии, -- когда Хант показал нам на  семь-восемь  букв,
выбитых на доске! Их еще можно было нащупать пальцем...
     Нам не составило большого труда разобрать,  что  на  доске  красовались
когда-то два слова в две строчки, от которых теперь оставалось лишь вот что:


     ЛИ Е ПУ Ь

     "Джейн" из Ливерпуля! Шхуна капитана Уильяма Гая!..  Что  с  того,  что
море стерло часть букв? Разве не достаточно было оставшихся,  чтобы  понять,
как назывался корабль и  к  какому  порту  он  был  приписан?..  "Джейн"  из
Ливерпуля!
     .Леи Гай вцепился в доску и прижался к ней губами, не замечая,  что  из
его глаз катятся крупные слезы.
     Перед нами был осколок шхуны "Джейн", разнесенной на  куски  чудовищным
взрывом, либо прибитый к берегу течением, либо приплывший сюда на  льдине...
Я не говорил ни слова, решив дать капитану время успокоиться. Что до  Хаита,
то мне еще  ни  разу  не  приходилось  видеть,  чтобы  его  соколиные  глаза
загорались таким огнем и чтобы  он  с  такой  жадностью  пожирал  ими  южный
горизонт.
     Леи Гай выпрямился. Хант, так и не вымолвивший ни слова, взвалил  доску
на плечо, и мы тронулись в путь. Завершив обход  островка,  мы  вернулись  в
бухту, где оставили шлюпку, и в половине третьего дня возвратились на шхуну.
     Капитан приказал стоять на якоре до утра, надеясь, что задует  северный
или восточный ветер. На  это  же  надеялась  вся  команда,  ибо  буксировать
"Халбрейн" шлюпками до самого  острова  Тсалал  было  бы  немыслимым  делом.
Пускай нас подхватило бы течение, пускай ему помог бы прилив -- все равно для
того, чтобы преодолеть подобным способом тридцать миль, у нас ушло бы  более
двух дней.
     Итак, отплытие было назначено на следующее утро. В три часа ночи  задул
легкий  бриз,  и  появилась  надежда,  что  шхуна   скоро   достигнет   цели
путешествия.
     Двадцать третьего декабря в  шесть  тридцать  утра  "Халбрейн"  подняла
паруса и, отойдя от острова Беннета, взяла курс на юг. Не вызывало сомнений,
что нам в руки попало новое и весьма убедительное доказательство катастрофы,
разразившейся у берегов острова Тсалал.
     Ветер, который должен был донести  нас  до  этих  берегов,  был  совсем
слабым, и паруса то и  дело  висли  вдоль  мачт,  не  в  силах  уловить  его
дуновение.  К  счастью,  брошенный  за  борт  лот  подтвердил,  что  течение
медленно, но верно относит нас к югу.
     Весь день я внимательно наблюдал за водой, цвет которой  показался  мне
далеко не таким темно-синим, как писал Артур Пим. Нам, в отличие от  команды
"Джейн", не пришлось подбирать в этих водах ни  куста  с  красными  ягодами,
напоминающего боярышник, ни неизвестного сухопутного животного  в  три  фута
длиной  и  в  шесть  дюймов  высотой,  коротконогого,  с  длинными   когтями
кораллового цвета, с туловищем, покрытым шелковистой белоснежной шерстью,  с
крысиным хвостом,  кошачьей  головой,  обвислыми,  как  у  собаки,  ушами  и
ярко-красными  клыками...  Откровенно  говоря,  я   всегда   с   подозрением
воспринимал подобное обилие деталей, на которые щедр Артур Пим, и относил их
на счет его непомерно пылкого воображения.
     Пристроившись на корме с книжкой Эдгара По  в  руках,  я  погрузился  в
чтение. Хант, то и дело появляясь  по  роду  занятий  у  рубки,  всякий  раз
устремлял на меня до странности пристальный  взгляд.  Я  как  раз  дочитывал
главу XVII, где Артур Пим признает себя ответственным за  "крайне  горестные
события и  кровопролития,  которые  имеют  первопричиной  мои  настоятельные
советы". Ведь именно Артур  Пим  поборол  колебания  капитана  Уильяма  Гая,
именно он "побуждал его  воспользоваться  волнующей  возможностью  разгадать
великую  тайну   антарктического   континента"!   Впрочем,   сознавая   свою
ответственность, он  "испытывал  известное  удовлетворение  при  мысли,  что
содействовал тому, чтобы открыть науке  одну  из  самых  волнующих  загадок,
которые когда-либо завладевали ее вниманием".
     В тот день экипаж "Халбрейн" неоднократно замечал в океане  китов.  Над
мачтами пролетали бесчисленные альбатросы, неизменно устремлявшиеся  на  юг.
На  пути  шхуны  не  попалось  ни  одной  льдины.   Ни   один   отблеск   не
свидетельствовал о близости ледяных полей. Ветерок дул крайне лениво; солнце
освещало нам путь сквозь легкую пелену тумана.
     Остров Беннета скрылся за горизонтом только к пяти часам пополудни: вот
как медленно мы продвигались на юг.
     Магнитная стрелка, наблюдение  за  которой  производилось  каждый  час,
отклонялась крайне незначительно, что также соответствовало запискам  Артура
Пима. Сколь ни были длинны лоты, забрасываемые боцманом за борт, ему  так  и
не удалось нащупать  дно.  Хорошо  хоть  то,  что  благодаря  течению  шхуна
продолжала смещаться к югу -- правда, со скоростью всего полмили в час.
     К шести часам вечера  солнце  окончательно  заволокло  пеленой  тумана.
Паруса все так же не могли  поймать  даже  дуновение  ветерка,  доводя  наше
нетерпение до последнего градуса кипения.  Что,  если  мы  так  и  застрянем
посреди моря, а потом ветер окрепнет, но задует с противоположной стороны  --
ведь в этих морях наверняка случаются и ураганы, и шквалы? Тогда  нас  может
отнести к северу, подбавив пищи для жалоб Хирна и иже с ним...
     Однако после полуночи подул ветерок, и "Халбрейн"  смогла  продвинуться
на десяток миль; наутро 24 декабря мы находились на  83°2'  южной  широты  и
43°5' западной долготы, или всего в восемнадцати минутах от острова Тсалал --
в какой-то трети градуса, или менее чем в двадцати милях...
     С полудня ветер, как назло, совершенно  утих.  Однако  течение  сделало
свое дело, и в шесть сорок пять вечера на горизонте показался остров Тсалал.
     Едва мы стали на якорь, как на борту была выставлена усиленная  охрана,
заряжены пушки, приготовлены ружья и абордажные сети. "Халбрейн" не  грозила
теперь никакая неожиданность.





     Ночь прошла спокойно. От острова не отошла ни одна лодка, на берегу  не
было заметно туземцев. Из этого следовало, что туземцы  прячутся  в  глубине
острова. Как нам было известно по  рассказу  Артура  Пима,  главная  деревня
острова Тсалал располагалась в трех-четырех часах хода от берега. Можно было
надеяться, что прибытие "Халбрейн"  осталось  незамеченным,  и  порадоваться
этому обстоятельству.
     В шесть часов утра шхуна подняла якорь и, пользуясь утренним  ветерком,
подошла к коралловому поясу,  напоминавшему  коралловые  кольца,  окружающие
тихоокеанские острова, и бросила якорь там, уже в  полумиле  от  острова.  С
этой стоянки можно было разглядеть остров как полагается.
     Он имел девять-десять миль в окружности (Артур Пим  не  позаботился  об
этом упомянуть), отличался крутыми береговыми склонами, к  которым  было  бы
затруднительно  пристать;  внутри  острова  простирались  засушливые   плато
черноватой  окраски,  окруженные  грядами  холмов  средней  высоты.  Берега,
повторяю, оставались безлюдными. Ни в открытом  море,  ни  в  многочисленных
бухточках не было заметно ни одного челна. Из-за скал не поднималось  дымов,
так что можно было поверить, что по эту сторону острова его не  населяет  ни
одна живая душа.
     Что же тут стряслось за прошедшие одиннадцать лет?  Возможно,  и  вождя
туземцев по имени Ту-Уит больше нет на свете?  Пусть  так,  но  как  же  его
многочисленные подданные? А капитан Уильям Гай и оставшиеся в живых моряки с
английской шхуны?..
     "Джейн" была первым кораблем, который довелось узреть  жителям  острова
Тсалал. Поэтому, впервые  поднявшись  на  борт  шхуны,  они  приняли  ее  за
огромное животное, мачты  --  за  конечности,  паруса  --  за  одежды.  Однако
теперь-то они знали что к чему. А раз они не торопятся нанести нам визит, то
чем объяснить их неожиданную сдержанность?
     -- Большую шлюпку-- на воду!-- нетерпеливо скомандовал капитан Лен Гай.
     Дождавшись исполнения приказа, он сказал старшему помощнику:
     -- Джэм, посади в шлюпку восемь матросов  под  командой  Мартина  Холта.
Ханта -- к рулю. Ты останешься на борту и будешь наблюдать и за берегом, и за
морем.
     -- Не беспокойтесь, капитан.
     -- Мы высадимся на берег и попытаемся добраться  до  деревни  Клок-Клок.
Если здесь  что-нибудь  случится,  оповести  нас  об  этом  тремя  пушечными
выстрелами.
     -- Будет  исполнено:  три  выстрела,  по  одному  в  минуту,  --  отвечал
лейтенант.
     -- Если мы не вернемся к вечеру, посылай вторую шлюпку с десятью  хорошо
вооруженными людьми под командой боцмана.  Пусть  они  остановятся  в  одном
кабельтове от берега, готовые принять нас на борт.
     -- Будет исполнено.
     -- Ты сам ни в коем случае не покидай шхуны, Джэм.
     -- Ни за что!
     -- Если нас так и не удастся найти, то, сделав все, что  будет  в  твоих
силах, бери шхуну под свою команду и веди ее к Фолклендам.
     -- Хорошо.
     Большая шлюпка была спущена в считанные минуты. В  нее  уселось  восемь
человек, считая Мартина Холта  и  Ханта,  до  зубов  вооруженных  ружьями  и
пистолетами, с полными пороховницами и с кинжалами у пояса.
     Я приблизился к капитану и попросил:
     -- Не позволите ли мне сопровождать вас, капитан?
     -- Если вам угодно, мистер Джорлинг.
     Я быстро сбегал к себе в каюту, захватил там свою охотничью двустволку,
пороховницу и мешочек с пулями и присоединился к капитану, предложившему мне
место на корме.
     Шлюпка отчалила от шхуны и бойко полетела к скалам, где нам  предстояло
отыскать проход, которым воспользовались 19 января 1828  года  Артур  Пим  и
Дирк Петерс, подплывшие к острову на шлюпке с "Джейн".
     Именно в тот момент их взгляду  предстали  дикари,  набившиеся  в  свои
длинные  пироги.  Капитан  Уильям  Гай  помахал  им  белым  платком,   желая
продемонстрировать дружелюбие, на что дикари ответили криками "Анаму-му!"  и
"Лама-лама!". Прошло несколько минут -- и туземцы во главе с Ту-Уитом ступили
с разрешения капитана на борт корабля.
     Судя по рассказу Артура Пима, между дикарями и людьми с "Джейн"  быстро
установились отношения приятельства. Тогда же было решено,  что  ко  времени
окончательного отплытия на  шхуну  будет  поднят  груз  трепангов,  пока  же
"Джейн" по настоянию Артура Пима  продолжит  плавание  на  юг.  Всего  через
несколько дней, а именно 1 февраля, капитан Уильям Гай и тридцать человек из
его команды стали жертвами засады в овраге  вблизи  Клок-Клок,  а  из  шести
человек, стороживших "Джейн", никто  не  остался  в  живых  после  страшного
взрыва.
     Двадцать минут наша шлюпка  плыла  вдоль  рифа.  Затем  Хант  обнаружил
проход, и мы устремились в него, лавируя между скалами.
     Двое матросов остались сторожить шлюпку, а наш маленький отряд, ведомый
Хаитом, поднялся по извилистой расселине и устремился в глубь острова.
     Мы с Леном Гаем, старались не сбиться с шага, обменивались мнениями  об
окружающей местности,  которая,  говоря  словами  Артура  Пима,  "совершенно
отличалась от тех, где ступала нога  цивилизованного  человека".  Скоро  нам
предстояло  убедиться,  так  ли  это.  Во  всяком  случае,  я  заметил,  что
преобладающим цветом был здесь черный, словно почва состояла из обратившейся
в пыль лавы, и что нигде не было заметно даже подобия белого цвета.
     Пройдя сто метров, Хант припустился бегом по направлению к внушительной
скале, забрался на нее с ловкостью ящерицы и, стоя на вершине, обвел глазами
окрестности. Похоже, он теперь не узнавал ничего вокруг.
     -- Что с ним?-- спросил меня Лен Гай, внимательно посмотрев на Ханта.
     -- Вот уж не знаю, капитан! Но, как вам известно, этот человек соткан из
странностей, его поведение не поддается объяснению, и иногда мне приходит  в
голову, что он вполне мог бы  быть  одним  из  тех  "новых  людей",  которых
повстречал на этом острове Артур Пим. Можно подумать, что...
     -- Что? -- встрепенулся капитан .Лен Гай.
     Не закончив предыдущей фразы, я вскричал:
     -- Капитан, вы уверены,  что  правильно  прочли  вчера  показания  ваших
приборов?
     -- Совершенно уверен!
     -- И мы находимся на...
     -- Восемьдесят третьем градусе двадцати минутах  южной  широты  и  сорок
третьем градусе пяти минутах западной долготы.
     -- Это точные цифры?
     -- Абсолютно точные!
     -- И, следовательно, у нас нет оснований  сомневаться,  что  это  остров
Тсалал?
     - Нет, мистер Джорлинг, если остров Тсалал  лежит  в  точке,  указанной
Артуром Пимом.
     Действительно, какие могли быть  сомнения?  Ведь  если  допустить,  что
Артур Пим мог неверно указать координаты острова в градусах  и  минутах,  то
как нам было относиться к достоверности всего его рассказа,  относящегося  к
местности, по которой передвигался сейчас наш отряд  с  Хантом  во  главе?..
Однако  его  рассказ  полон  описаний  явлений,  которые  он  никак  не  мог
наблюдать!  Он   упоминает   деревья,   даже   отдаленно   не   напоминающие
растительность  тропического,  умеренного,   суровых   полярных   поясов   и
совершенно  не  похожие  на  произрастающие  в  южных  широтах  --  это   его
собственные слова... Он говорит о скалах невиданного состава и  строения,  о
чудесных ручьях, в которых течет невиданная жидкость, лишенная прозрачности,
напоминающая по  плотности  гуммиарабик  {Гуммиарабик  --  прозрачная  жидкая
масса, выделяемая различными видами  акаций  и  затвердевающая  на  воздухе;
ранее  применялась  как  клей}  и  расслаивающаяся  на  множество  отчетливо
различимых струящихся прожилок, которые благодаря силе  сцепления  в  каждой
прожилке не соединялись друг с другом, будучи разделены лезвием ножа...
     Однако вокруг не было заметно  ничего  похожего.  Ни  единого  деревца,
кустика, былинки...  Где  поросшие  лесом  холмы,  среди  которых  пряталась
деревня Клок-Клок? Где ручьи, из которых люди с "Джейн"  так  и  не  посмели
утолить жажду? Я не видел ни одного, ни капли воды -- ни чудесной,  ни  самой
обыкновенной!..  Вокруг  расстилалась  ужасающая,  безнадежная,   совершенно
иссушенная пустыня!
     Тем не менее Хант шел быстрыми шагами, забыв  про  недавние  колебания.
Казалось, он подчиняется естественному инстинкту, подобно тому как  ласточки
и голуби возвращаются к своим гнездам самым коротким  путем,  --  "как  летит
пчела", если воспользоваться бытующим у нас в Америке выражением.  Не  знаю,
почему мы послушно следовали за ним, как за  проводником  --  этаким  Кожаным
Чулком или Хитрым Лисом. Или  он  и  впрямь  состоял  в  родстве  с  героями
Фенимора  Купера?..{Купер  Джеймс  Фенимор  (1789--  1851)   --   американским
писатель.  Мировую  известность  приобрел  цикл  его  романов  (пентология),
объединенных  героем  Натти  Бумпо,  выступающим  под   именами:   Зверобой,
Следопыт, Кожаный Чулок.}
     Однако нашему взору не открылось ничего  из  чудес,  описанных  Артуром
Пимом. Наши башмаки попирали перемешанную, исковерканную почву.  О  да,  она
была черной и прокаленной, словно ее исторгли из  себя  сами  земные  недра,
содрогнувшиеся в вулканических конвульсиях. Казалось, будто всю  поверхность
острова перелопатил неведомый катаклизм чудовищной  силы  Не  увидели  мы  и
зверья, о котором говорится у Артура Пима, -- ни уток вида  anas  valisneria,
ни галапагосских черепах, ни черных змей, ни черных птиц, напоминающих луня,
ни черных свиней с пушистым хвостом и тонкими, как у  антилопы,  ногами,  ни
черношерстных овец, ни гигантских альбатросов  с  черным  оперением...  Даже
пингвины,  в  невероятных  количествах   населяющие   антарктические   воды,
покинули, казалось, этот клочок суши, ставший  совершенно  необитаемым.  Нас
окружала безголосая, угрюмая пустыня.
     И ни одного человеческого существа, ни  души  --  ни  на  берегу,  ни  в
глубине острова! Каковы же тогда наши шансы отыскать здесь капитана  Уильяма
Гая и остальных, кто остался в живых после гибели "Джейн"?..
     Я  взглянул  на  капитана  Лена  Гая.  Его  мертвенно-бледное  лицо   и
изрезанный морщинами лоб ясно свидетельствовали о том, что  и  его  оставила
всякая надежда...
     Наконец  мы  достигли  долины,  в  которой  находилась  прежде  деревня
Клок-Клок, однако и тут, как и повсюду, не нашли буквально ничего. Здесь  не
осталось  и  следа  от  жилья  --  ни  хижин  "ямпу"  --  старейшин   острова,
представлявших собой дерево, срубленное на высоте четырех футов от земли,  с
накинутой поверх сучьев большой  черной  шкурой,  ни  шалашей  из  ветвей  с
засохшей листвой, ни первобытных пещер, вырытых в склонах  холмов,  прямо  в
черном камне, напоминающем сукновальную глину... И  где  тот  ручей,  что  с
шумом сбегал по склонам оврага, где эта волшебная влага в русле  из  черного
песка?..
     Что  касается  обитателей  острова  Тсалал,  совершенно  голых  мужчин,
немногие из  которых  носили  шкуры  черного  меха,  вооруженных  копьями  и
увесистыми дубинками, и высоких, стройных,  с  хорошей  фигурой  женщин,  "с
изящной и свободной осанкой, чего не встретишь  у  женщин  в  цивилизованном
обществе" -- снова слова Артура Пима, -- и бесчисленного множества детей -- так
где же они, все эти чернокожие туземцы с черными копнами волос и  с  черными
зубами, у которых вызывал ужас белый цвет?..
     Напрасно искал я и хижину Ту-Уита, крыша которой  состояла  из  четырех
скрепленных  деревянными  иглами  больших  шкур,  которые  держались   внизу
кольями, вбитыми в землю. Хуже того, я не мог узнать и самого этого места!..
А ведь именно здесь Уильяму Гаю, Артуру Пиму, Дирку Петерсу и  их  спутникам
был устроен прием, не лишенный почтительности, в окружении толпы, напирающей
снаружи! Имело здесь гостям было подано кушанье,  представлявшее  собой  еще
дымящиеся  внутренности  неизвестного  животного,  которые  Ту-Уит   и   его
приближенные принялись пожирать с тошнотворной жадностью.
     И туг меня осенило. Я догадался, что произошло на  острове,  почему  на
нем царило теперь полное запустение...
     -- Можно подумать, что случилось землетрясение, изменившее остров Тсалал
до неузнаваемости, -- пробормотал Лен Гай, словно подслушав мои мысли.
     - Да,  капитан,  --  отвечал  я,  --  именно  землетрясение!  Именно  оно
уничтожило неповторимую растительность, ручьи с невиданной жидкостью  и  все
остальные здешние чудеса, похоронив их в земле и не оставив  на  поверхности
никаких следов. Ничто здесь не похоже теперь на то,  что  представало  взору
Артура Пима!
     Подошедший к нам Хант  прислушивался  к  нашим  словам,  кивая  в  знак
согласия огромной головой.
     - Разве антарктические области не известны вулканической деятельностью?
-- продолжал я.-- Если бы мы доплыли на "Халбрейн" до Земли Виктории, то могли
бы наблюдать извержение вулканов Эребус и  Террор...{Здесь  автор  допускает
несколько ошибок сразу: вулканы Эребус и  Террор  расположены  не  на  Земле
Виктории, а на острове Росса; действующим вулканом является  только  Эребус;
наконец, герои книги не могли разговаривать о них в конце 1839 года,  потому
что оба вулкана были открыты  английской  экспедицией  Джемса  Кларка  Росса
только в 1841 г}
     -- Однако если бы тут произошло извержение, -- вмешался Мартин Холт, -- то
мы видели бы лаву...
     -- Я и не говорю об извержении вулкана, -- ответил я старшине-паруснику.--
Просто остров встал на дыбы от сильного землетрясения!
     Из рассказа Артура Пима следовало,  что  остров  Тсалал  принадлежал  к
группе островов, протянувшихся на запад. Население, останься  оно  в  живых,
могло найти спасение на соседнем острове. Поэтому  мы  поступили  бы  мудро,
если бы обшарили все острова архипелага, на которых могли бы укрыться люди с
"Джейн", покинувшие остров Тсалал, где после катастрофы уже невозможно  было
выжить...
     Я сказал об этом капитану Лену Гаю.
     -- Да, -- согласился он, и я увидел у него на глазах слезы,  --  возможно,
так оно и было. Однако  каким  образом  мог  бы  спастись  мой  брат  и  его
злополучные спутники? Более вероятно, что все они погибли при землетрясении.
     В это время Хант, отошедший в сторону на два ружейных выстрела,  жестом
подозвал нас к себе.
     Что за картина открылась  перед  нами!  Нашему  взору  предстала  груда
костей -- грудных, берцовых, бедренных, осколки позвоночников и  всех  прочих
частей человеческого скелета без единого кусочка плоти, бесчисленные  черепа
с клочками волос... Все это чудовищное кладбище угрюмо белело у  наших  ног.
Нас охватил ужас, смешанный с отчаянием.
     Выходит, это все, что  осталось  от  населения  острова,  составлявшего
когда-то несколько тысяч душ? Если  они  погибли  все  до  одного  во  время
землетрясения, то как объяснить, что  останки  разбросаны  по  земле,  а  не
погребены в толще острова?.. И разве могло получиться так, что все туземцы --
мужчины, женщины, дети, старики -- были до того объяты ужасом, что не  успели
попрыгать в пироги и постараться доплыть до других островов архипелага?..
     Мы приросли к месту, не в силах отвести взгляд от кошмарного зрелища  и
неспособные произнести ни слова.
     -- Мой брат, мой бедный брат...-- услышал я голос Лена Гая, рухнувшего на
колени.
     Однако,  поразмыслив  немного,  я  понял,  что   мой   рассудок   готов
согласиться далеко не со всем. Как, к  примеру,  связать  эту  катастрофу  и
заметки, прочитанные нами в дневнике Паттерсона? Из последних  неопровержимо
следовало, что старший помощник капитана "Джейн" семь месяцев назад  оставил
своих товарищей на острове  Тсалал.  Судя  же  по  состоянию  костей,  ветры
обдували их уже не один год;  должно  быть,  землетрясение  разразилось  уже
после отплытия с острова Артура Пима и Дирка Петерса.
     Мы столкнулись с  противоречивым  набором  фактов.  Если  землетрясение
произошло недавно, то представшие нашему взору скелеты не  принадлежали  его
жертвам, ибо успели побелеть  от  времени.  Во  всяком  случае,  среди  этих
останков не могло быть моряков с "Джейн". Но тогда где они?
     Мы  находились  в  дальнем  конце   долины   Клок-Клок,   поэтому   нам
волей-неволей пришлось поворачивать назад. Однако не прошли мы  и  полумили,
как Хант снова остановился и указал на новые кости, почти что  рассыпавшиеся
в пыль и не принадлежавшие как будто человеческому существу.  Неужели  перед
нами были останки одного из странных существ, которых описал Артур  Пим,  но
нам так и не довелось увидать живьем?.. Вдруг из горла Ханта вырвался  крик,
вернее, дикий вой. Его огромная рука тянулась к  нам,  сжимая  металлическое
кольцо. Да, это был медный ошейник, наполовину  уничтоженный  ржавчиной.  На
нем еще можно было разобрать несколько  выгравированных  букв.  Буквы  легко
сложились в слова:



     Тигр! Так звали ньюфаундленда, спасшего жизнь  хозяину.  погибавшему  в
трюме брига "Дельфин". Тот самый Тигр,  который  во  время  бунта  на  бриге
вцепился в горло матросу Джонсу, приконченному подоспевшим на помощь  Дирком
Петерсом!..
     Выходит, верный пес не сгинул при гибели "Дельфина"! Должно  быть,  его
взяли на борт "Джейн" вместе с Артуром Пимом и метисом.  Однако  в  рассказе
Артура Пима об этом не  говорится  ни  слова,  более  того,  упоминания  пса
пропали задолго до появления этой шхуны...
     Тем  не  менее   не   приходилось   сомневаться,   что   Тигр   пережил
кораблекрушение вместе с Артуром Пимом, попал вместе с ним на остров Тсалал,
пережил обвал холма у деревни  Клок-Клок  и  погиб  только  при  катастрофе,
уничтожившей часть населения острова...
     Однако останки  Уильяма  Гая  и  пяти  его  товарищей  никак  не  могли
находиться среди скелетов, усеивавших землю, ибо они были  еще  живы,  когда
отправлялся в путь Паттерсон,  катастрофа  же  разразилась  много  лет  тому
назад!..
     Через три часа мы, больше ничего не  обнаружив,  возвратились  на  борт
"Халбрейн". Капитан заперся у себя в каюте и не вышел даже к обеду. Я решил,
что следует уважать его печаль, и не стал его тревожить.
     На следующий  день,  обуреваемый  желанием  возвратиться  на  остров  и
возобновить изучение его берегов, я упросил лейтенанта  отвезти  меня  туда.
Джэм  Уэст   исполнил   мою   просьбу,   заручившись   согласием   капитана,
отказавшегося составить нам компанию. Хант, боцман, Мартин Холт, еще четверо
матросов и я уселись в  шлюпку  невооруженными  --  на  острове  было  нечего
опасаться.
     Мы высадились там же, что и накануне, и Хант снова повел нас к холму  у
деревни Клок-Клок. Мы пошли тем же узким ущельем, где Артур Пим, Дирк Петерс
и матрос Аллен, отстав от Уильяма  Гая  и  его  двадцати  девяти  спутников,
забрались в расселину, прорезавшую мылообразную породу, напоминающую хрупкий
стеатит. Мы не  обнаружили  здесь  ни  склонов,  обрушившихся,  видимо,  при
;землетрясении,  ни  расселины,  где  рос  когда-то  орешник,  ни   мрачного
коридора,  выходившего  в  лабиринт,  где  скончался  от  удушья  Аллен,  ни
площадки, добравшись до которой Артур Пим и метис смогли  стать  свидетелями
нападения туземцев на шхуну и услыхать взрыв, уничтоживший тысячи врагов.
     Так же бесследно исчез и  холм,  рухнувший  при  искусственном  обвале,
когда удалось спастись всего лишь капитану "Джейн", его помощнику Паттерсону
и еще пятерым морякам...
     Не нашли мы и лабиринта, замысловатые  петли  которого  складывались  в
буквы, а буквы -- в слова, последние же образовывали фразу,  воспроизведенную
в тексте Артура Пима, -- фразу, первая строка которой означала "быть  белым",
а вторая -- "область юга".
     Итак, исчезло буквально  все:  и  холм,  и  деревня  Клок-Клок,  и  все
остальное. Остров Тсалал начинал казаться чем-то сверхъестественным.  Теперь
это навеки останется неразрешимой загадкой!..
     Мы побрели назад по восточному  берегу  острова.  Хант  провел  нас  на
место, где стояли когда-то сараи, в которых готовили к  отгрузке  трепангов.
Теперь от сараев оставались одни развалины.
     Излишне говорить, что в наших ушах не звучал крик "текели-ли!", который
испускали когда-то и островитяне, и гигантские черные  птицы,  парившие  над
океаном. Нас окружали тишина и полнейшее запустение.
     Последний привал мы сделали там, где Артур Пим и Дирк Петерс  завладели
челном, унесшим их на юг, к самому горизонту, где поднимались темные пары, в
разрывах которых их взору предстали очертания громадной человеческой фигуры,
белого гиганта...
     Хант, скрестив руки на груди,  смотрел,  не  отрываясь,  на  бескрайний
океанский простор.
     -- Что же теперь, Хант? -- обратился я к нему.
     Хант, казалось, не услышал моих слов и даже не повернул головы.
     -- Что нам делать? --  спросил  я,  прикасаясь  к  его  плечу.  От  моего
прикосновения по его телу пробежала дрожь, и он бросил на  меня  взгляд,  от
которого у меня сжалось сердце.
     -- Эй, Хант, -- крикнул Харлигерли, --  ты  что,  решил  прирасти  к  этой
скале? Разве ты не видишь, что нас дожидается "Халбрейн"? В путь! Завтра  мы
снимемся, с якоря. Здесь нечего больше делать!
     Мне показалось, что дрожащие губы Ханта  повторили  вслед  за  боцманом
слово "нечего", однако все его существо протестовало против этого приговора.
     Мы сели в шлюпку и возвратились на корабль.
     Капитан так и не выходил из каюты. Джэм Уэст, ожидая приказа  сниматься
с якоря, прохаживался по корме. Я присел под грот-мачтой, глядя  на  ленивые
волны. Наконец появился капитан, и я увидел, как он бледен и измучен.
     -- Мистер Джорлинг, -- произнес он, -- моя совесть чиста:  я  сделал  все,
что мог. Разве могу я надеяться теперь, что мой брат Уильям и  его  спутники
еще... Нет! Надо возвращаться, иначе нас застанет зима.
     Лен Гай выпрямился и бросил последний взгляд на остров Тсалал.
     -- Завтра на заре, Джэм, -- сказал  он,  --  мы  отчалим.  В  этот  момент
раздался хриплый голос:
     -- А Пим?.. Бедный Пим... Тот же голос! Я узнал его...
     Это был тот самый голос, который я слышал однажды во сне.








     Решение капитана Лена Гая покинуть  остров  Тсалал  и  поворачивать  на
север, не добившись главной цели экспедиции, его отказ от розысков моряков с
английской шхуны в других частях антарктического океана -- все  это  поразило
меня, как гром с ясного неба.
     Неужели "Халбрейн" бросит на произвол судьбы  шесть  человек,  которые,
если верить дневнику Паттерсона,  еще  несколько  месяцев  назад  находились
где-то поблизости? Неужели экипаж шхуны не выполнит до конца свой долг,  как
того требует человечность?.. А ведь был  всего  лишь  конец  декабря,  канун
Рождества, самое начало теплого времени года.  Впереди  оставалось  еще  два
летних месяца, когда можно спокойно путешествовать в этой части  Антарктики.
Мы успеем вернуться к Полярному кругу до начала ненастной  погоды!..  Однако
"Халбрейн" готовилась взять курс на север уже сейчас!..
     Да,  таковы  были  доводы  в  пользу  продолжения  экспедиции.   Однако
существовали  и  другие  соображения,  которые  тоже   приходилось   считать
разумными.
     До самого последнего дня экспедиция "Халбрейн" не имела ничего общего с
авантюрой. Следуя маршрутом, указанным Артуром  Пимом,  она  направлялась  в
определенную точку -- к острову Тсалал. Как подтверждали  записи  несчастного
Паттерсона, именно на этом острове, координаты которого не  вызывали  у  нас
сомнений, наш капитан должен  был  найти  Уильяма  Гая  и  пятерых  моряков,
вырвавшихся из западни у деревни Клок-Клок. Однако мы не нашли их на острове
Тсалал -- не нашли там никого --  ни  единого  туземца,  которому  удалось  бы
пережить непонятную катастрофу, разразившуюся неведомо когда. Удалось ли  им
спастись еще до катастрофы, случившейся после ухода Паттерсона?
     Так или иначе, все вопросы сводились к несложной дилемме: либо все люди
с "Джейн" погибли, и тогда "Халбрейн" надо не мешкая  ложиться  на  обратный
курс, либо они выжили, и тогда нельзя прекращать поиски.
     Что  же  нам  следовало  предпринять,  если   считать   верным   второе
предположение? Существовал единственный ответ: обшарить один за  другим  все
островки, протянувшиеся, как сказано, в западном направлении, которые  могло
пощадить землетрясение. Но разве не могли беглецы с острова Тсалал добраться
до другой части Антарктиды? Разве не было иных архипелагов в  том  свободном
ото льда море, которое  пересек  челн  Артура  Пима  и  метиса,  прежде  чем
добрался... Докуда?
     Впрочем, если их челн пересек восемьдесят  четвертую  параллель,  то  к
какой суше их могло прибить, если дальше на океанских просторах не  было  ни
островов, ни тем более континентов?.. Кроме того, как я уже напоминал, конец
рассказа изобилует странностями, несуразностями, несусветицей,  порожденными
галлюцинациями, посещающими больной мозг. А как полезен оказался  бы  сейчас
Дирк Петерс! Как жаль, что Лену Гаю не удалось разыскать его в  Иллинойсе  и
взять в экспедицию на "Халбрейн"!..
     Но вернемся к нашим вопросам. Если мы решим  продолжить  поиски,  то  в
какую точку этих загадочных областей  направить  нашу  шхуну?  Разве  ей  не
пришлось бы носиться по океану наугад? Разве согласился бы экипаж "Халбрейн"
на риск плавания в неизвестность, все ближе к полюсу, где можно натолкнуться
на непреодолимый припай, который не даст шхуне пробиться назад?.. Ведь через
несколько недель  наступит  антарктическая  зима,  а  с  ней  --  ненастье  и
нечеловеческий холод. Это море, пока свободное ото льда, целиком  замерзнет,
сковав наш корабль. Несомненно, одна мысль о семи-восьми месяцах плена среди
льдов, без всякой надежды добраться  до  суши,  заставит  содрогнуться  даже
самых бесстрашных. Разве имеют командиры право рисковать жизнью своих  людей
ради ничтожной надежды отыскать нескольких человек  с  "Джейн",  которых  не
оказалось на острове Тсалал?
     Именно об этом тяжко раздумывал Лен Гай со вчерашнего  дня;  теперь  же
он, утратив  последнюю  надежду  отыскать  брата  и  его  товарищей,  отдает
дрожащим голосом команду:
     -- Отплываем завтра на заре!
     Я почувствовал сильнейшее разочарование и глубокую печаль,  поняв,  что
путешествие кончилось ничем. Я бы предпочел  продолжить  поиски,  пока  есть
возможность бороздить антарктический океан...
     Немало мореплавателей на нашем месте воспользовались бы случаем,  чтобы
попытаться решить географическую загадку, каковой является Южный полюс! Ведь
"Халбрейн" забралась дальше, чем корабли Уэдделла,  --  остров  Тсалал  лежит
менее чем в семи градусах от точки, в которой  пересекаются  все  меридианы.
Казалось, ничто не мешает нашей шхуне устремиться к самой  южной  параллели.
Благодаря необыкновенно теплой  погоде,  ветрам  и  течениям  она  могла  бы
очутиться у самой  земной  оси,  от  которой  ее  отделяли  сейчас  какие-то
четыреста миль. Если на ее пути не окажется суши, то  это  расстояние  можно
было бы преодолеть всего за несколько  дней!  Если  же  путь  нам  преградит
континент, то путешествие заняло бы несколько недель... Однако никто из  нас
не помышлял о  Южном  полюсе,  ибо  "Халбрейн"  вышла  навстречу  опасностям
антарктического океана вовсе не для того, чтобы предпринять его штурм!
     Даже если капитан Лен Гай, решив  продолжить  поиски,  сумеет  добиться
согласия Джэма Уэста, боцмана и старых членов экипажа, трудно  предположить,
что он найдет понимание у двадцати новичков с Фолклендов, дурное  настроение
которых постоянно поддерживал гарпунщик Хирн. Нет, капитан не мог положиться
на  этих  людей,  составлявших  большинство  экипажа!  Они   бы   решительно
отказались от дальнейшего плавания по Антарктике, и, видимо, именно  поэтому
капитан Лен Гай принял решение поворачивать на север, хотя оно и далось  ему
с большой душевной болью.
     Итак, приходилось признать, что  путешествие  окончено.  Поэтому  можно
понять наше удивление, когда мы услышали слова:
     -- А Пим? Бедный Пим...
     Я обернулся. Голос принадлежал Ханту. Неподвижно стоя подле рубки, этот
странный человек пожирал глазами горизонт.
     Экипажу шхуны был настолько непривычен звук его голоса -- возможно,  это
вообще были первые слова, которые он произнес  с  той  поры,  когда  впервые
ступил на палубу шхуны, -- что, влекомые любопытством, люди столпились вокруг
него.
     Властный жест Джэма Уэста заставил команду отступить на  бак.  Рядом  с
рубкой остались  только  сам  старший  помощник,  боцман,  старшина-парусник
Мартин Холт и старшина-конопатчик Харди -- последние сочли себя  вправе  быть
свидетелями столь важного события.
     -- Что ты сказал? -- спросил капитан Лен Гай, приблизившись к Ханту.
     -- Я сказал: а Пим? Бедный Пим...
     -- Что же ты имеешь  в  виду,  называя  человека,  чьи  негодные  советы
завлекли моего брата на этот остров, где погибла "Джейн" и большая часть  ее
экипажа и где мы не нашли никого? -- Хант хранил молчание, поэтому капитан не
смог сдержаться и прикрикнул: -- Отвечай же!
     Колебание Ханта было  вызвано  вовсе  не  тем,  что  он  не  знал,  как
ответить, а, как мы скоро убедимся, тем обстоятельством, что ему было трудно
выразить свои мысли. Хотя мысли были ясными, фразы выходили рваными, а слова
казались почти не связанными одно с другим.
     -- Ну,  --  начал  он, -- я  не  мастер рассказывать... Язык не  слушается
меня... Понимаете... Я говорю о Пиме... о бедном Пиме, да?
     -- Да-да, -- подбодрил его старший помощник.-- Что же  ты  можешь  сказать
нам об Артуре Пиме?
     -- То... что его нельзя бросить...
     -- Нельзя бросить?! -- вскричал я.
     -- Нельзя... ни за что! -- отвечал Хант.-- Подумайте! Это было бы жестоко.
Слишком жестоко... Давайте отыщем его...
     -- Отыскать его? -- не поверил своим ушам капитан Лен Гай.
     -- Поймите... для этого я и поступил на "Халбрейн"...  для  того,  чтобы
отыскать бедного Пима...
     -- Где же он, - изумился я, -- если  не  в  могиле  на  кладбище  родного
города?
     -- Нет... Он там, где остался... Он один, совсем один...-- отвечал  Хант,
указывая рукой на юг, -- и с тех пор солнце уже одиннадцать  раз  поднималось
над горизонтом!..
     Говоря так, Хант. по всей видимости, имел в виду Антарктику. Но что  же
это все могло значить?
     -- Разве ты не знаешь, что Артур Пим мертв? -- спросил капитан Лен Гай.
     --  Мертв?!  --  переспросил  Хант,  делая  выразительный  жест.--  Нет...
Послушайте... я знаю, о чем говорю... Поймите меня... он не мертв!
     -- Что вы, Хант, --- попытался урезонить его я, -- вспомните-ка, разве  на
последней странице приключений Артура Пима  Эдгар  По  не  упоминает  о  его
внезапной и трагической кончине?
     Правда, американский поэт не уточняет, как оборвалась  эта  незаурядная
жизнь, и мне это  всегда  казалось  весьма  подозрительным.  Неужели  сейчас
откроется тайна этой смерти? Ведь, если принять слова Ханта на  веру,  Артур
Пим так и не возвратился из заполярных широт...
     -- Объясни все толком, Хант! -- приказал Лен Гай,  удивленный  не  меньше
меня.-- Подумай хорошенько и расскажи, не торопясь, все, что можешь.
     Пока Хант тер рукой лоб, словно силясь собраться с мыслями,  я  сказал,
обращаясь к капитану: -- В речах этого человека есть нечто странное! Если  он
не безумец, то...
     Заслышав эти слова, боцман покачал головой: он-то  не  сомневался,  что
Хант не в своем уме.
     Однако Хант, верно истолковав  наши  колебания,  вскричал:  --  Нет,  не
безумец! Там, в прериях... к безумцам относятся с почтением,  даже  если  не
верят их словам! А я... Верьте мне! Нет, Пим не умер!
     -- Эдгар По утверждает обратное, -- упорствовал я.
     -- Да, знаю... Эдгар По из Балтимора... Но он никогда  не  видел  Артура
Пима... Никогда!
     - Как же это?! -- воскликнул капитан.-- Разве они не знали друг друга?
     -- Нет!
     -- Разве не сам Артур Пим поведал Эдгару По о своих приключениях?
     -- Нет,капитан.. Нет...-- отвечал Хант, -- Этот человек... из Балтимора...
к  нему  попали  только  записки  Пима,  которые  он  вел  с  тех  пор,  как
спрятался в трюме "Дельфина"... Он не переставал писать до последнего часа..
до последнего, поймите, поймите же меня...
     Как видно, Хант ужасно боялся, что  мы  не  поймем  его,  и  без  конца
повторял  свой  отчаянный  призыв.  Впрочем,  должен  сознаться,   что   его
утверждения казались чем-то совершенно  невероятным.  Если  верить  ему,  то
получалось, что Артур Пим  никогда  не  имел  дела  с  Эдгаром  По!  Значит,
американский поэт ознакомился всего лишь с  дневниковыми  записями,  которые
тот вел день за днем на протяжении всего своего фантастического путешествия?
..
     -- Кто же привез ему этот дневник? -- спросил Лен Гай  схватив  Ханта  за
руку.
     -- Спутник Пима... Тот, кто любил бедного Пима как  сына...  Метис  Дирк
Петерс, возвратившийся оттуда в одиночку...
     -- Метис Дирк Петерс? -- ахнул я.
     - Да...
     -- В одиночку?
     -- Да.
     -- А Артур Пим остался...
     -- Там! -- выкрикнул Хант оглушительным голосом и посмотрел на юг.
     Разве можно было  в  это  поверить?  Мартин  Холт  недоверчиво  толкнул
Харлигерли локтем, и оба посмотрели на Ханта с  откровенной  жалостью;  Джэм
Уэст не выдавал своих чувств.  Капитан  Лен  Гай  жестом  показал  мне,  что
беднягу нельзя принимать всерьез, ибо его ум давно уже находится в состоянии
помутнения.
     Однако, пристально всматриваясь в Ханта, я понял, что льющийся  из  его
глаз свет -- это свет истины. Я принялся  задавать  ему  точные,  продуманные
вопросы, на которые он  давал  только  утвердительные  ответы,  ни  разу  не
противореча себе, как в том сейчас убедится читатель.
     - Так, значит, -- спросил я его, -- моряки с "Джейн" сняли Артура Пима  и
Дирка Петерса с перевернутого "Дельфина", после чего они доплыли на шхуне до
острова Тсалал?
     -- Да.
     -- Когда капитан Уильям Гай направлялся в деревню Клок-Клок, Артур  Пим,
а также метис и один из матросов отстали от остальных?
     -- Да... Матрос Аллен, который скоро задохнулся, заваленный камнями...
     -- Затем они наблюдали с вершины холма за нападением дикарей на шхуну  и
ее гибелью?
     -- Да...
     -- Через некоторое время они вдвоем покинули остров в челне,  отнятом  у
туземцев?
     -- Да!
     -- И спустя двадцать дней, оказавшись перед завесой паров, оба попали  в
пучину водопада?
     На этот раз Хант не  торопился  подтвердить  мои  слова.  Напротив,  он
смешался и забормотал что-то нечленораздельное. Наконец,  глядя  на  меня  и
качая головой, он произнес:
     -- Нет, не оба. Понимаете... Дирк Петерс никогда не говорил мне...
     -- Дирк Петерс?! -- вмешался капитан Лен Гай.-- Ты  был  знаком  с  Дирком
Петерсом?
     -- Да.
     -- Где же?
     -- В Вандалии... В штате Иллинойс.
     -- Уж не от него ли ты прослышал об этом путешествии?
     -- От него...
     -- Выходит, он возвратился оттуда один, оставив Артура Пима?..
     -- Один...
     -- Говорите, говорите же! -- не вытерпел я.
     Меня переполняло нетерпение. Что я слышу! Хант  знал  Дирка  Петерса  и
знал о событиях, которые, как я полагал, были обречены на  вечное  забвение!
Он знал что-то о развязке того невероятного приключения!..
     Хант заговорил снова, так же сбивчиво, однако теперь нам было легче его
понимать:
     --  Да...  Там...  Завеса  паров...  Помню,  метис  рассказывал   мне...
Понимаете... Оба они, Артур Пим и он, плыли  в  лодке  с  острова  Тсалал...
Потом они столкнулись с льдиной... огромной льдиной... От удара Дирк  Петерс
свалился  в  воду... Однако  он  сумел уцепиться за льдину и  взобраться  на
нее... Понимаете... Он видел, как лодку уносит течением все дальше... совсем
далеко!.. Пим пытался подгрести  к  товарищу,  но  тщетно...  Лодку  уносило
прочь... Пим... бедный, дорогой Пим... его унесло... Он не вернулся... И  он
все еще там, там!..
     Сам Дирк Петерс не мог бы оплакивать "бедного, дорогого Пима"  с  таким
неподдельным горем!..
     Итак, одно нам удалось установить неоспоримо: Артур Пим  и  метис  были
разлучены в тот самый момент, когда перед ними выросла  завеса  из  паров...
Правда, даже допуская, что Артур Пим  продолжил  путь  на  юг,  трудно  было
представить себе, как Дирк  Петерс  вернулся  на  север,  как  он  умудрился
преодолеть ледяные поля, пересечь Полярный круг и достичь Америки,  доставив
туда записки Пима, попавшие в конце концов в руки Эдгара По...
     Все эти вопросы были заданы Ханту,  и  он  не  оставил  без  ответа  ни
одного, ссылаясь на рассказы метиса. Мы узнали, что в кармане Дирка Петерса,
ухватившегося за льдину, находился дневник Артура Пима! Вот как были спасены
эти записи, которыми воспользовался американский романист.
     -- Поймите меня, -- говорил Хант, -- я рассказываю  так,  как  услыхал  от
Дирка Петерса. Уносимый течением, Пим кричал изо всех сил...  Потом  бедного
Пима закрыла завеса  паров...  Метис  же  питался  сырой  рыбой;  потом  его
принесло  течением  назад  к  острову  Тсалал,  на  который   он   выбрался,
полумертвый от голода...
     -- Он вернулся на остров Тсалал?! -- вскричал Лен Гай.-- Сколько же прошло
времени с тех пор, как он его впервые покинул?
     -- Три недели. Не больше трех недель -- так говорил Дирк Петерс.
     -- Но  тогда  он  должен  был  встретиться  с  моим  братом  Уильямом  и
остальными, спасшимися вместе с ним...
     - Нет, -- отвечал Хант, -- Дирк Петерс всегда считал, что они погибли все
до одного-- да, все! На острове не было больше ни души...
     - Ни души? -- удивился я сверх всякой меры.
     -- Ни одного человека! -- уверенно отвечал Хант.
     -- А как же жители Тсалала?
     -- Никого, говорю вам, никого! Остров обезлюдел, обезлюдел!..
     Это его утверждение полностью противоречило фактам,  в  которых  мы  не
сомневались. Но в конце концов разве не могло случиться так, что ко  времени
возвращения Дирка Петерса на остров Тсалал его  жители,  обуянные  неведомым
ужасом, уже переплыли на острова, лежащие к  юго-востоку,  в  то  время  как
оставшиеся в живых моряки  с  "Джейн"  продолжали  скрываться  среди  холмов
Клок-Клок? Это объяснило бы, почему метис  их  не  увидел  и  почему  им  не
приходилось опасаться туземцев на  протяжении  последующих  одиннадцати  лет
жизни на острове. С другой стороны, Паттерсон расстался с ними месяцев  семь
назад, и если мы не смогли их отыскать,  то  это  означало  лишь  одно:  они
наверняка покинули остров Тсалал, жизнь на котором после землетрясения стала
невозможной...
     - Так, значит, -- не унимался Лен Гай,  --  вернувшись  на  остров,  Дирк
Петерс нашел его полностью покинутым людьми?
     - Там не было никого, никого...-- твердил Хант.-- Метис не повстречал там
ни одного туземца...
     -- Что же предпринял этот Дирк Петерс? -- поинтересовался боцман.
     -- Постарайтесь меня понять!  --  взмолился  Хант.--  Там  была  брошенная
шлюпка... в бухте... а в ней -- сушеное мясо  и  несколько  бочонков  пресной
воды. Метис сел в эту шлюпку...  Дул  южный  ветер...  да,  южный,  и  очень
сильный, тот самый, который вместе  с  течением  пригнал  льдину  к  острову
Тсалал... Он гнал шлюпку много недель... Потом пошли ледяные поля, но шлюпка
проскочила в пролив... Поверьте мне! Я всего-навсего повторяю рассказ, сотни
раз слышанный мною из уст Дирка Петерса... Да, в пролив... Потом он  пересек
Полярный круг...
     -- А дальше? -- спросил я.
     -- Дальше шлюпку подобрало американское китобойное судно "Санди Хук".
     Что ж, если принять рассказ Ханта за чистую монету, -- а он  вполне  мог
оказаться правдоподобным, -- то мы знали теперь, как закончилась -- по крайней
мере для Дирка Петерса -- эта страшная  драма,  разыгравшаяся  в  Антарктике.
Вернувшись в Соединенные Штаты, метис, по  всей  видимости,  познакомился  с
Эдгаром По,  редактировавшим  тогда  "Южный  литературный  вестник",  и  он,
воспользовавшись записями Артура Пима, подарил  свету  полную  чудес  книгу,
вовсе не опираясь на вымысел, как казалось  до  сих  пор.  Однако  книге  не
хватало развязки...
     Что же до воображения, призванного на помощь американским писателем, то
оно проявилось разве что в  последних  главах,  где  странностей  становится
слишком много, -- если только самому Пиму  не  явились  напоследок  в  бреду,
среди клубящихся паров, все эти сверхъестественные картины.
     Одно было неопровержимо: Эдгар По  никогда  не  был  знаком  с  Артуром
Пимом.  Именно  поэтому  он  заставил  своего  героя  умереть  "внезапной  и
трагической" смертью, ни словом не обмолвившись, впрочем, о ее причине.
     И все же, если Артур Пим так и не вернулся, были  ли  у  нас  основания
надеяться, что он прожил еще какое-то время, оставшись  без  своего  верного
товарища, что он жив по сию пору -- ведь с тех пор прошло  целых  одиннадцать
лет?..
     -- Да, да! -- твердил Хант, и в его  голосе  звучала  убежденность  Дирка
Петерса, его земляка из городка Вандалия, штат Иллинойс.
     Оставалось только разобраться,  в  своем  ли  Хант  уме.  Теперь  я  не
сомневался, что это он, дойдя до последней степени отчаяния, забрался в  мою
каюту и прошептал мне на ухо: "А Пим? Бедный Пим..." Так оно и было, никакой
это не сон!
     Словом, даже если все, что  он  наговорил,  --  правда,  надо  было  еще
решить, можно ли ему верить, когда он повторял голосом,  полным  настойчивой
мольбы:
     -- Пим не умер! Пим там! Мы не должны бросить бедного Пима!
     Дождавшись, когда я закончу допрос Ханта, потрясенный капитан вышел  из
состояния задумчивости и решительно скомандовал:
     -- Экипаж! Всем на корму!
     Собрав вокруг себя всех матросов шхуны, он молвил:
     -- Слушай меня внимательно,  Хант!  Я  буду  спрашивать  тебя  об  очень
серьезных вещах!
     Хант поднял голову и оглядел команду "Халбрейн".
     -- Итак, Хант, ты утверждаешь, что все то, что ты рассказал  только  что
об Артуре Пиме, -- чистая правда?
     -- Да, -- откликнулся Хант, сопровождая ответ решительным жестом.
     -- Ты знал Дирка Петерса...
     -- Да.
     -- Ты прожил несколько лет бок о бок с ним в Иллинойсе?
     -- Девять лет.
     -- Он часто рассказывал тебе обо всем этом?
     -- Да.
     -- И ты нисколько не сомневаешься, что он рассказывал тебе одну правду?
     -- Нет.
     -- Ему никогда не приходило  в  голову,  что  на  острове  Тсалал  могло
остаться несколько человек с "Джейн"?
     -- Нет.
     -- Он считал, что Уильям Гай и  все  его  спутники  погибли  при  обвале
холмов у деревни Клок-Клок?
     -- Да. Судя по его рассказам, Пим был того же мнения...
     -- Где ты видел Дирка Петерса в последний раз?
     -- В Вандалии.
     -- Давно?
     -- Два года тому назад.
     -- Кто из вас первым покинул Вандалию -- ты или он?
     Мне показалось, что Хант испытывает колебания, не зная, как ответить.
     -- Мы покинули ее вместе, -- отвечал он.
     -- И куда же направился ты?
     -- На Фолкленды.
     -- А он?
     - Он...-- повторил Хант, и его  взгляд  остановился  на  Мартине  Холте,
старшине-паруснике нашей шхуны, которого он, рискуя собственной жизнью, спас
во время бури.
     -- Ты понимаешь, о чем я тебя спрашиваю? -- окликнул его капитан Лен Гай.
     -- Да.
     -- Так отвечай! Покинул ли Дирк Петерс Америку?
     -- Да.
     -- Куда же он направился? Говори!
     -- На Фолкленды!
     -- И где он сейчас?
     -- Перед вами!





     Дирк Петерс!.. Хант и метис Дирк Петерс-- одно лицо!.. Преданный спутник
Артура Пима, тот, кого так долго и тщетно разыскивал  в  Соединенных  Штатах
Лен Гай, тот, чье присутствие могло побудить нас продолжить путешествие!..
     Внимательный читатель, вероятно, за  много  страниц  до  окончательного
разоблачения узнал в  Ханте  Дирка  Петерса.  Что  ж,  этому  не  приходится
удивляться. Удивительно, если бы такая догадка не возникла.
     Ведь этот вывод напрашивался сам собой;  остается  только  гадать,  как
капитан Лен Гай и я, столько раз перечитывавшие книгу Эдгара По, где портрет
Дирка Петерса набросан весьма выразительными штрихами, не  заподозрили,  что
человек, завербовавшийся к нам на Фолклендах,  и  есть  тот  самый  метис...
Готов  признать  свою  недогадливость,  однако  замечу,  что  она  не   была
беспричинной.
     Да, все в облике Ханта выдавало его индейское происхождение  --  и  Дирк
Петерс был выходцем из племени упшароков, обитающего на Дальнем Западе. Одно
это могло бы навести нас на верный путь. Однако прошу обратить  внимание  на
обстоятельства, при которых Хант представился на  Фолклендах  капитану  Лену
Гаю. Хант жил на Фолклендах, в несусветной дали от Иллинойса, среди матросов
всех национальностей, дожидавшихся сезона  путины,  чтобы  завербоваться  на
китобойные суда... Поступив на судно, Хант вел  себя  крайне  сдержанно:  мы
впервые услыхали его  голос.  Ничто  не  заставляло  заподозрить,  что  этот
человек скрывает свое настоящее имя.  Даже  заговорив,  он  назвался  Дирком
Петерсом только под самый занавес, уступив настойчивости капитана.
     Верно, Хант был  человеком  необыкновенным,  какие  редко  встречаются,
поэтому мы могли бы приглядеться к нему и раньше...  Теперь  стало  понятно,
чем объясняется его странное поведение  с  той  поры,  как  шхуна  пересекла
Полярный круг. Стал понятен его взгляд, неизменно обращенный на  юг,  и  его
рука, инстинктивно тянувшаяся в том же направлении... Уже на острове Беннета
он вел себя так, словно бывал здесь и раньше: ведь это он подобрал там доску
с "Джейн"... Наконец, остров Тсалал... Здесь он уверенно встал впереди, и мы
потянулись за ним, как за опытным проводником, по  развороченной  долине  до
самой деревни Клок-Клок, до оврага и до холма с лабиринтом, от  которого  не
осталось теперь буквально ничего... Да, все  это  должно  было  открыть  нам
глаза и заронить -- по крайней мере у меня! --  подозрение,  что  Хант  как-то
связан с приключениями Артура Пима!
     Что ж, выходит, не только капитан Лен Гай, но и его  пассажир  Джорлинг
оказались отъявленными слепцами! Мне остается признать  нашу  слепоту,  хотя
многие страницы в книге Эдгара По давно должны были заставить нас прозреть.
     Не приходилось сомневаться, что Хант был на самом деле Дирком Петерсом.
Он постарел на одиннадцать лет, но остался именно таким, каким его  описывал
Артур Пим. Правда, свирепый вид, о котором говорится у последнего, остался в
прошлом, однако и тогда это была лишь "кажущаяся свирепость". Внешне  он  не
переменился, низкорослый, мускулистый, сложенный как  Геркулес  {Геркулес  --
латинская форма имени Геракла, любимейшего героя греческих  сказаний.  Образ
Геркулеса в виде фигуры  могучего  человека  с  львиной  шкурой  и  палицей,
бородатого  и  обнаженного,  сложился  издавна,   он   оказал   влияние   на
послеантичную живопись до настоящего времени}, а "кисти его рук были  такими
громадными, что совсем не походили на  человеческие  руки".  Его  конечности
были странно искривлены,  голова  же  выглядела  несообразно  огромной.  Рот
"растянулся от уха до уха",  а  узкие  губы  "даже  частично  не  прикрывали
длинные,  торчащие  зубы".  Да,  наш   фолклендский   новобранец   полностью
соответствовал этому описанию.  Однако  на  его  лице  не  осталось  и  тени
прежнего выражения, которое Артур Пим назвал "бесовским весельем".
     Видимо, возраст, испытания и удары,  на  которые  оказалась  так  щедра
жизнь,  жуткие  сцены,  в  которых  ему  пришлось  участвовать,   "настолько
выходящие за пределы человеческого опыта, что  человек  просто  не  способен
поверить в их реальность", как писал Артур  Пим,  --  все  это  изменило  его
облик. Да, рубанок испытаний гладко обтесал душу Дирка Петерса!  И  все-таки
перед нами стоял именно он -- верный спутник Артура Пима,  которому  тот  был
обязан своим спасением. Он не утратил надежды  отыскать  Пима  в  бескрайних
пустынных просторах Антарктики!
     Но почему Дирк Петерс скрывался на Фолклендах под именем Ханта,  почему
предпочел сохранить  инкогнито,  даже  поступив  на  "Халбрейн",  почему  не
открылся, узнав о намерениях капитана Лена Гая? Может быть, он опасался, что
его имя вызовет ужас? Ведь он участвовал в страшной бойне на "Дельфине",  он
нанес смертельный удар матросу Паркеру, он потом утолял его плотью голод,  а
его кровью -- жажду; он решился назвать свое имя, лишь когда у него появилась
надежда, что "Халбрейн" отправится на поиски Артура Пима!..
     По всей видимости, прожив несколько лет в  Иллинойсе,  метис  уехал  на
Фолкленды,  чтобы  дождаться   там   первой   возможности   возвратиться   в
антарктические воды. Нанимаясь на "Халбрейн", он, наверное,  питал  надежду,
что капитан Лен  Гай,  найдя  на  острове  Тсалал  своих  соотечественников,
уступит его настойчивости и устремится дальше  на  юг,  чтобы  отыскать  там
Артура Пима. Однако  кто,  будучи  в  здравом  уме,  поверил  бы,  что  этот
несчастный мог остаться в живых  спустя  целых  одиннадцать  лет?  В  пользу
капитана  Уильяма  Гая  и  его  спутников   говорило   хотя   бы   богатство
растительности и живности на острове Тсалал; кроме того,  записи  Паттерсона
свидетельствовали о том, что они были живы еще совсем  недавно.  Что  же  до
Артура Пима...
     И все же утверждения Дирка Петерса, пусть и построенные  на  песке,  не
вызывали у меня, вопреки логике, никакого протеста, и когда метис  закричал:
"Пим не умер...  Пим  там...  Разве  можно  бросить  бедного  Пима...",  его
убежденность взяла меня за  живое.  Мне  пришел  в  голову  Эдгар  По,  и  я
представил себе, в каком бы он  оказался  затруднении,  если  бы  "Халбрейн"
доставила на родину того,  о  чьей  "внезапной  и  трагической  кончине"  он
поспешил оповестить публику...
     Определенно, с тех пор как  я  решился  принять  участие  в  экспедиции
"Халбрейн", я перестал быть  прежним  человеком  --  практичным  и  в  высшей
степени трезвомыслящим. При одной мысли об Артуре Пиме мое  сердце  начинало
биться столь же отчаянно, как билось, должно быть, сердце  в  могучей  груди
Дирка Петерса! Я уже был готов согласиться, что уйти от  острова  Тсалал  на
север, в Атлантику,  значило  бы  отказаться  от  гуманной  миссии,  каковой
явилась  бы  помощь  несчастному,  покинутому  всеми   в   ледяной   пустыне
Антарктики!..
     В то же время требовать от капитана Лена Гая, чтобы он повел свою шхуну
дальше в эти неведомые воды, подвергая экипаж риску, после того как  он  уже
пережил столько опасностей, -- значило бы втягивать его в заведомо обреченный
на провал разговор. Да и следовало ли мне в это  вмешиваться?  Но  в  то  же
время мне казалось,  что  Дирк  Петерс  надеется  на  мою  помощь  в  защите
интересов бедного Пима.
     За заявлением метиса последовало долгое молчание. Никому и в голову  не
пришло оспаривать правдивость его слов. Раз он сказал: "Я  --  Дирк  Петерс",
значит, он и впрямь был Дирком Петерсом.
     Что касается судьбы Артура Пима -- и того обстоятельства, что он  так  и
не вернулся в Америку, и его  разлуки  с  верным  товарищем,  когда  течение
увлекло его в лодке с острова Тсалал дальше к полюсу, -- со всем  этим  можно
было согласиться, ибо ничто  не  заставляло  заподозрить,  что  Дирк  Петерс
говорит неправду. Однако то, что Артур Пим все еще жив,  как  это  утверждал
метис, и что долг требует отправиться на его поиски, рискуя головами, --  это
вызывало у всех большие сомнения.
     В конце концов, решив прийти на помощь  Дирку  Петерсу,  я  вернулся  к
разумным аргументам, в которых фигурировали капитан Уильям Гай и пятеро  его
матросов, от пребывания которых на  острове  Тсалал  теперь  не  осталось  и
следа.
     -- Друзья мои, --- начал я, -- прежде чем принять  окончательное  решение,
полезно хладнокровно оценить положение. Разве  завершить  экспедицию  в  тот
самый момент, когда появился какой-то шанс на  ее  благополучный  исход,  не
означает обречь себя на пожизненные угрызения совести?  Подумайте  об  этом,
капитан и все вы, друзья. Менее  семи  месяцев  назад  несчастный  Паттерсон
оставил ваших соотечественников на острове Тсалал в добром здравии. То,  что
они прожили здесь все это время,  означает,  что  богатство  острова  Тсалал
смогло обеспечить им жизнь  на  протяжении  одиннадцати  лет  и  что  им  не
приходилось более опасаться дикарей, частично погибших из-за  неведомых  нам
причин,  частично,  вероятно,  перебравшихся  на  какой-либо   из   соседних
островов... Все это совершенно очевидно, и я не знаю, что можно возразить на
подобные доводы...
     Мне никто не ответил, поскольку отвечать и вправду было нечего.
     -- Если мы так и не нашли капитана "Джейн" и его людей, --  продолжал  я,
чувствуя прилив вдохновения, -- то это может означать, что  уже  после  ухода
Паттерсона им пришлось покинуть остров. По какой причине? Думаю, потому, что
землетрясение перетряхнуло весь остров и он стал непригодным  для  обитания.
Но ведь им хватило бы туземного  каноэ,  чтобы  с  помощью  северного  ветра
добраться до другого острова или до берега антарктического континента...  Не
стану долго распространяться, доказывая, что все могло произойти именно так.
Ясно одно: если мы не продолжим поиски, от которых  зависит  спасение  ваших
соотечественников, это будет означать, что мы просто опустили руки!
     Я обвел глазами свою аудиторию, но она дружно молчала.
     Капитан Лен Гай, почувствовав мою правоту, уронил голову, чтобы  скрыть
свои чувства, а это означало, что, упомянув о долге  человечности,  я  задел
нужную струну.
     -- Да и о чем, собственно,  речь?  --  снова  перешел  я  в  наступление,
выдержав небольшую паузу.-- О том, чтобы подняться еще на несколько  градусов
по спокойному морю, в сезон, обещающий еще два месяца хорошей погоды...  Нам
не приходится опасаться скорого наступления зимы, к сражению с которой  я  и
не подумал бы вас побуждать... И мы  еще  колеблемся,  когда  на  "Халбрейн"
имеется все необходимое, когда у нее такой надежный экипаж!.. Мы пугаем себя
воображаемыми опасностями! Неужели у  нас  не  хватит  смелости  пройти  еще
дальше туда... туда...
     И я указал на юг, повторив безмолвный, но властный жест Дирка  Петерса,
значивший больше, чем любые слова. Однако слушатели все так же не сводили  с
нас глаз, не удостаивая мою речь ответом.
     Я не сомневался, что шхуна могла бы, ничем не рискуя, остаться  в  этих
водах еще на восемь-девять недель. Было  только  26  декабря,  а  ведь  наши
предшественники предпринимали экспедиции и в январе, и в феврале, и  даже  в
марте -- и Беллинсгаузен, и Биско, и Кендал, и Уэдделл, -- и все они  успевали
повернуть на север еще до того, как  им  преграждал  путь  мороз.  Пусть  их
корабли не забирались в такие высокие широты, как "Халбрейн", -- зато они  не
могли  и  мечтать  о  столь  благоприятных  условиях  плавания,  в   которых
находились мы...
     Я перепробовал самые разные аргументы, добиваясь одобрения своих  слов,
однако никто не спешил брать на себя ответственность.  Ответом  мне,  как  и
прежде, было гробовое молчание и опущенные долу глаза.
     Впрочем, я остерегался произносить имя Артура Пима и выступать в защиту
предложения Дирка Петерса, ибо это неминуемо вызвало бы недоуменное  пожатие
плечами, а то и угрозы в мой адрес...  Я  спрашивал  себя,  удалось  ли  мне
заронить в души моих товарищей хотя бы частицу той веры, которая переполняла
все мое существо, когда слово взял капитан Лен Гай.
     -- Дирк Петерс, -- произнес он, -- подтверждаешь ли ты, что вы  с  Артуром
Пимом, покинув остров Тсалал, наблюдали новые земли к югу от него?
     -- Да... земли, -- отвечал метис.-- Остров или континент... Поймите... это
там... я думаю... я уверен... там Пим... бедный Пим... ждет, чтобы мы пришли
ему на помощь...
     - Возможно, что и Уильям Гай, и все  остальные  ждут  там  того  же!  --
вскричал я, стремясь перевести разговор  в  более  безопасное  русло.  Кроме
того, я чувствовал, что эти якобы существующие земли -- хоть  какая-то  цель,
тем более что она легко достижима. "Халбрейн" не  придется  бороздить  океан
наугад -- нет, она устремится туда, где  могут  находиться  люди,  пережившие
гибель "Джейн"!
     Прежде чем заговорить, Лен Гай потратил некоторое время на размышление.
     -- Верно ли, Дирк Петерс, -- снова  услыхали  мы  его  голос,  --  что  за
восемьдесят четвертой параллелью горизонт закрыт завесой  паров,  о  которой
говорится у Артура Пима? Видел  ли  ты  сам...  видели  ли  твои  глаза  эти
воздушные водопады и эту бездну, в которой исчезла шлюпка с Артуром Пимом?
     Обведя нас взглядом, метис покачал огромной головой.
     -- Не знаю, -- проговорил он.-- О  чем  вы  меня  спрашиваете,  капитан?..
Завеса паров? Да, возможно... И нечто вроде суши на юге...
     Вероятно, Дирк Петерс не читал книги Эдгара По; не исключено, что он не
был обучен грамоте. Передав  кому  следовало  дневник  Артура  Пима,  он  не
поинтересовался, будет ли он опубликован. Забравшись сперва  в  Иллинойс,  а
потом  на  Фолкленды  он  не  подозревал   ни   о   шуме,   вызванном   этим
повествованием, ни о совершенно немыслимой его развязке...
     Впрочем, что мешает нам предположить, что Артур Пим, чья приверженность
к сверхъестественному хорошо известна, просто вообразил, что видел  все  эти
невероятные картины, существовавшие на самом деле только в  его  склонном  к
фантазиям мозгу?
     Вот когда прозвучал голос Джэма Уэста. Не знаю, разделял  ли  лейтенант
мое мнение, подействовали ли на него мои аргументы, склонялся ли он к  тому,
чтобы продолжить путешествие, но он произнес такие слова:
     -- Капитан! Ваша команда?
     Капитан посмотрел на экипаж. Вокруг него столпились все -- и "старички",
и новенькие, один лишь гарпунщик Хирн держался несколько в стороне.
     Лен Гай устремил вопросительный взгляд  на  боцмана  и  его  друзей,  в
беззаветной преданности которых он был твердо уверен. Не могу сказать, узрел
ли он на их лицах согласие на продолжение плавания, однако  до  моего  слуха
донесся его шепот:
     -- О, если бы все зависело  только  от  меня!  Если  бы  все  до  одного
поддержали меня!
     Он был прав: поиски нельзя было продолжать, не  заручившись  поддержкой
всей команды.
     И тут раздался хриплый голос Хирна:
     -- Капитан! Вот уже два месяца, как  мы  покинули  Фолкленды...  Все  мы
нанялись для плавания, конечным пунктом которого был остров Тсалал!
     -- Это не так! -- воскликнул Лен  Гай,  приведенный  заявлением  Хирна  в
крайнее возбуждение.-- Нет, это не так! Я нанял вас для участия  в  плавании,
конечную точку которого имею право определить сам!
     -- Простите, капитан, -- не отступал Хирн, -- но мы и так  находимся  там,
куда до нас не добирался ни один мореплаватель, куда  не  заплывал  ни  один
корабль, не считая "Джейн". Поэтому мои товарищи  и  я  считаем,  что  лучше
будет воротиться на Фолкленды, пока не начался  сезон  ненастья.  Оттуда  вы
вольны вернуться на остров Тсалал и даже подняться к полюсу, если вам  этого
захочется!
     По рядам слушателей  пробежал  одобрительный  шепоток.  Не  приходилось
сомневаться, что гарпунщик  выразил  мнение  большинства,  ибо  новые  члены
команды составляли на шхуне большинство. Действовать им наперекор, требовать
послушания от людей, не расположенных подчиняться, и в таких условиях  плыть
в глубину Антарктики было бы безрассудством,  хуже  того,  просто  безумием,
чреватым неминуемой катастрофой.
     Хирну решил возразить Джэм Уэст, в голосе которого прозвучала угроза:
     -- Кто позволил тебе говорить?
     -- Капитан задал нам вопрос, -- отвечал Хирн.-- У меня было  полное  право
на ответ.
     В его голосе было столько дерзости, что лейтенант, которому никогда  не
изменяло хладнокровие, едва не вышел из себя. Лену Гаю  пришлось  остановить
его примирительным жестом и сказать:
     -- Спокойно, Джэм! Ничего не поделаешь, раз среди нас  нет  согласия...--
Повернувшись к боцману, он спросил: -- Как по-твоему, Харлигерли?
     -- Очень просто, капитан, -- отвечал боцман.-- Я подчинюсь вашему приказу,
каким бы он ни был. Наш долг -- не бросать Уильяма Гая и всех остальных, пока
остается хоть малейшая надежда спасти их!
     Боцман сделал паузу, глядя  на  Драпа,  Роджерса,  Грациана,  Стерна  и
Берри. Они кивали головами и явно были согласны с ним.
     -- Что же касается Артура Пима...-- хотел продолжить боцман.
     -- Речь идет не об Артуре Пиме, -- с необыкновенной живостью оборвал  его
Лен Гай, -- а о моем брате Уильяме Гае и его спутниках!
     Увидев, что Дирк Петерс готов возразить, я схватил его за руку,  и  он,
трясясь от ярости, счел за благо промолчать. Не время было  распространяться
об Артуре Пиме. Сейчас главное -- побудить  людей  дать  согласие  продолжить
путь. Иного выхода не оставалось. Если Дирк  Петерс  нуждался  в  помощи,  я
готов был оказать ее другим способом.
     Тем временем Лен  Гай  продолжал  опрос  экипажа.  Ему  хотелось  знать
поименно, на кого он может опереться. Все старые члены экипажа пообещали  не
оспаривать его приказов и следовать за  ним  так  далеко,  как  потребуется.
Кое-кто из новеньких последовал примеру этих отважных людей. Их было трое  --
все англичане. Но  большинство  разделяло  точку  зрения  Хирна.  Для  одних
плавание завершилось на  острове  Тсалал.  Они  наотрез  отказывались  плыть
дальше  и  решительно   требовали   повернуть   на   север.   Этой   позиции
придерживалось человек двадцать, и не приходилось сомневаться, что  с  языка
Хирна слетело то, что было в голове у каждого из них. Перечить им, тем более
принуждать их выполнять команды при  развороте  шхуны  на  юг,  грозило  нам
неминуемым бунтом.
     Единственный  способ   добиться   перелома   в   настроении   матросов,
обработанных Хирном, -- вызвать у них алчность, объяснить, в чем их  интерес.
Поэтому я взял слово и заговорил твердым голосом, дабы ни у кого не возникло
сомнений в серьезности моего предложения:
     -- Матросы "Халбрейн",  слушайте  меня!--  провозгласил  я.-  По  примеру
многих государств, желающих способствовать открытиям  в  полярных  морях,  я
предлагаю экипажу шхуны премию!  За  каждый  градус,  пройденный  к  югу  от
восемьдесят четвертой параллели, я заплачу вам по две тысячи долларов!
     Больше семидесяти долларов на душу -- здесь было от чего  загореться!  Я
почувствовал, что нащупал верный тон.
     -- Я выдам капитану Лену  Гаю,  который  станет,  таким  образом,  вашим
доверенным лицом, письменное обязательство, -- продолжал я.-- Деньги,  которые
вы  заработаете,  участвуя  в  этом  плавании,  будут  выплачены  вам  после
возвращения, независимо от условий, в которых последнее осуществится.
     Мне не пришлось долго ждать реакции на мое предложение.
     -- Ура! -- завопил боцман,  показывая  пример  своим  товарищам,  которые
стали дружно вторить ему.
     Хирн и не пытался возражать -- видно,  решил  дождаться  более  удобного
случая.  Таким  образом,  согласие  было  восстановлено,  я  же  был   готов
пожертвовать и более крупной суммой, лишь бы достичь цели.
     Впрочем, нас отделяло от Южного полюса  всего  семь  градусов,  поэтому
даже если бы "Халбрейн" добралась до него, мне бы пришлось расстаться  всего
с четырнадцатью тысячами долларов...





     Рано поутру в пятницу, 27 декабря, "Халбрейн" вышла в море,  взяв  курс
на юго-запад.
     На  борту   закипела   прежняя   жизнь,   отмеченная   повиновением   и
слаженностью. Команде не грозили  ни  опасности,  ни  переутомление.  Погода
оставалась прекрасной, море -- спокойным. Можно было надеяться, что  в  таких
условиях бациллы неподчинения не смогут  развиться,  ибо  им  не  придут  на
помощь трудности. Впрочем, грубым натурам не свойственно  много  размышлять.
Невежество и корысть плохо сочетаются с богатым воображением  Невежды  живут
настоящим, мало заботясь о будущем.  Безмятежность  их  существования  может
нарушить только неожиданное потрясение. Суждено ли оно нам?..
     Что касается Дирка Петерса, то  и  теперь,  когда  его  инкогнито  было
раскрыто, он не изменился и остался столь же нелюдимым.  Надо  сказать,  что
экипаж не чувствовал к  нему  отвращения,  чего  можно  было  бы  опасаться,
памятуя о сценах на "Дельфине". Кроме того, все помнили, как метис  рисковал
жизнью ради Мартина Холта. Однако он  все  равно  предпочитал,  держаться  в
сторонке, ел и спал в уголке, не желая сокращать расстояние  между  собой  и
остальным экипажем. Не было ли у него иной причины для подобного  поведения?
Будущее покажет...
     Преобладающие в этих краях северные ветры, донесшие "Джейн" до  острова
Тсалал и позволившие челну Артура Пима подняться еще на несколько градусов к
югу, были попутными и для нас. Джэм Уэст  распустил  на  шхуне  все  паруса.
Форштевень легко рассекал прозрачные, а вовсе не молочной белизны воды; если
что и белело на водной глади  --  то  только  след  за  кормой,  тянущийся  к
горизонту.
     После сцены, предшествовавшей отплытию, Лен Гай позволил себе несколько
часов отдыха. Могу себе представить, какие мысли сопровождали его погружение
в сон: с одной стороны, продолжение  поисков  сулило  надежду  на  успех,  с
другой же -- на него давил груз страшной ответственности.
     Выйдя с утра на палубу, он подозвал поближе меня и помощника.
     -- Мистер Джорлинг, -- обратился он ко мне, -- повернуть на север было  бы
для меня равносильно смерти! Я чувствовал, что не сделал всего, что  должен,
ради спасения моих соотечественников.  Однако  я  понимал,  что  большинство
экипажа против меня, вздумай я плыть южнее острова Тсалал...
     -- Верно, капитан, -- отвечал я, -- на борту запахло бунтом...
     -- Который мы могли бы подавить в  зародыше,  --  холодно  возразил  Джэм
Уэст, -- проломив голову этому Хирну, который только и делает, что возбуждает
недовольство.
     -- Возможно, ты и прав, Джэм, -- откликнулся Лен Гай, --  но,  восстановив
справедливость, мы бы не обрели согласия, а оно нужно нам больше всего...
     -- Это верно, капитан, --  согласился  помощник.--  Лучше,  когда  удается
обойтись без насилия. Но в будущем пусть Хирн поостережется!..
     - Его друзья, -- продолжил Лен Гай, --  воодушевлены  обещанной  премией.
Желание не упустить ее сделает их более выносливыми и покладистыми. Щедрость
мистера Джорлинга пришла  на  помощь  там,  где  оказались  бессильными  все
мольбы... Я так благодарен вам!
     -- Капитан, -- отвечал я, -- еще на Фолклендах  я  уведомил  вас  о  своем
желании  помочь  деньгами  вашему  предприятию.  Теперь  мне   представилась
возможность поступить сообразно этому желанию, я поспешил воспользоваться ею
и не нуждаюсь в благодарности. Лишь бы мы достигли цели, спасли вашего брата
Уильяма и пятерых матросов с "Джейн"! Ни о чем большем я не мечтаю!
     Лен Гай протянул мне руку, которую я дружески пожал.
     -- Мистер Джорлинг, -- продолжал он, -- вы,  должно  быть,  заметили,  что
"Халбрейн" не идет прямо на юг, хотя земля, увиденная Дирком Петерсом,  либо
то, что он принял за землю, находится именно там...
     -- Заметил, капитан.
     -- Не станем забывать, --- напомнил Джэм Уэст, -- что  в  рассказе  Артура
Пима ничего не говорится об этой земле на юге -- мы опираемся лишь  на  слова
метиса.
     -- Верно, лейтенант, -- отвечал  я.--  Однако  есть  ли  у  нас  основания
относиться к словам Дирка Петерса  с  подозрением?  Разве  его  поведение  с
первой минуты, как он ступил на палубу, не внушает к нему доверия?
     -- Не могу ни в чем его упрекнуть с точки зрения  службы,  --  согласился
Джэм Уэст.
     -- Мы не подвергаем сомнению ни его храбрость, ни  честность,  --  заявил
Лен  Гай.--  Не  только  поведение  на  борту  "Халбрейн",  но  и  сперва  на
"Дельфине", потом на "Джейн" показывает его с самой лучшей стороны.
     -- Он вполне заслуживает такой оценки! -- добавил я.
     Не знаю  почему,  но  мне  хотелось  вступиться  за  метиса.  Возможно,
причиной было предчувствие, что ему предстоит  сыграть  в  нашей  экспедиции
важную роль? Он не сомневался, что нам удастся отыскать Артура Пима, -- а все
связанное с Пимом вызывало у меня такой интерес, что  я  не  переставал  сам
себе удивляться...
     Однако я отдавал себе отчет в том, что идеи  Дирка  Петерса  касательно
его незабвенного спутника частенько граничили с чистым абсурдом. Лен Гай это
и имел в виду.
     -- Мистер Джорлинг, -- сказал он, -- метис  сохранил  надежду,  что  Артур
Пим, преодолев антарктический океан,  сумел  высадиться  на  какой-то  южной
суше, где и проживает по сию пору!..
     -- Прожить одиннадцать лет у самого полюса! -- хмыкнул Джэм Уэст.
     -- Готов признать, что с этим нелегко согласиться, капитан, -- отвечал я.
-- Но так ли невозможно, что Артур Пим мог обнаружить на юге остров под стать
Тсалалу, на котором продержались столько лет Уильям Гай и его спутники?..
     -- Не могу назвать это невозможным, мистер Джорлинг, но и признать такую
вероятность у меня не поворачивается язык!
     -- Более того, -- не унимался я, --  раз  уж  мы  выдвигаем  всего-навсего
гипотезы, то почему бы вашим соотечественникам, покинувшим остров Тсалал, не
попасть в русло того же течения и не оказаться вместе с Артуром  Пимом  там,
где, быть может...
     Я не стал договаривать до конца, ибо момент был  отнюдь  не  подходящий
для того, чтобы настаивать на поисках Артура Пима, пока не  найдены  люди  с
"Джейн".
     Лен Гай вернулся  к  теме  разговора,  который  весьма  "отклонился  от
курса", как сказал бы наш боцман.
     -- Так я говорил о нашем курсе. Я не иду прямиком на юг, поскольку в мои
намерения входит исследовать  острова,  лежащие  неподалеку  от  Тсалала,  --
архипелаг, что расположен к западу от него...
     -- Мудрая  идея,  --  заметил  я.--  Возможно,  посетив  эти  острова,  мы
укрепимся в мысли, что землетрясение произошло совсем недавно...
     -- В этом и так нет  сомнений,  --  отвечал  Лен  Гай.--  Оно  определенно
разразилось уже после ухода Паттерсона!
     -- Разве Артур Пим не упоминает восемь островов? -- напомнил Джэм Уэст.
     -- Именно восемь, -- поддержал его я, -- во  всяком  случае,  такую  цифру
Дирк Петерс слышал от дикаря, плывшего в каноэ вместе с ним и Артуром Пимом.
Дикарь этот по имени Ну-Ну  настаивал  также  на  том,  что  весь  архипелаг
управляется суверенным владыкой, королем по  имени  Тсалемон,  обитающим  на
самом крошечном островке... Если потребуется, метис подтвердит нам это.
     -- Так вот, -- продолжал капитан,  --  может  статься,  что  землетрясение
пощадило остальные острова, что они все еще обитаемы, поэтому, приблизившись
к ним, мы должны соблюдать осторожность...
     -- До них уже недалеко, -- добавил я.-- Кто знает, капитан, не  спасся  ли
ваш брат со своими матросами на одном из этих островов?
     Такая возможность существовала, но  не  могла  нас  радовать,  ибо  это
означало, что бедняги угодили в лапы  дикарей,  которых  давно  не  было  на
Тсалале. Кроме того, чтобы вызволить их из плена -- это при условии,  что  им
сохранили жизнь, -- команде "Халбрейн" пришлось  бы  применять  силу,  и  еще
неизвестно, кто выиграет сражение...
     -- Джэм, -- сказал капитан, -- мы идем со скоростью восемь-девять  миль  в
час, а это  значит,  что  через  несколько  часов  может  показаться  земля.
Распорядись глядеть в оба!
     -- Уже распорядился, капитан.
     -- Ты посадил в "сорочье гнездо" наблюдателя?
     -- Там сидит Дирк Петерс -- он вызвался сам.
     -- Что ж, Джэм, на его бдительность можно положиться...
     -- Как и на его зоркость, -- добавил я.-- У него несравненное зрение!
     Шхуна продолжала плыть  на  запад  до  десяти  часов.  Метис  на  мачте
помалкивал. Я уже спрашивал себя, не  произойдет  ли  здесь  то  же,  что  с
островами Аврора и Гласса, которые мы тщетно разыскивали между Фолклендами и
Южной Георгией. На горизонте не возникло никакого подобия земли.  Оставалось
надеяться, что острова отличаются  равнинным  рельефом  и  что  заметить  их
можно, лишь подойдя к ним мили на две. Правда, утром ветер заметно  ослаб  и
течение отнесло нас дальше  к  югу,  чем  нам  хотелось.  Но  с  двух  часов
пополудни окреп снова, и Джэм Уэст выправил курс.
     "Халбрейн" уже два часа плыла в нужном направлении, а на горизонте  так
и не появилось никакой суши.
     -- Не может быть, чтобы мы ничего не нашли! -- сокрушался Лен Гай.-- Ведь,
если верить Артуру Пиму, Тсалал является частью обширного архипелага...
     -- Однако он не говорит, что видел острова, пока "Джейн" стояла на якоре
у берега острова Тсалал, -- заметил я.
     -- Вы правы, мистер Джорлинг.  Однако  за  сегодняшний  день  "Халбрейн"
преодолела расстояние никак не меньше пятидесяти миль, а я полагал, что речь
идет об островах, лежащих достаточно близко друг к другу...
     -- Что ж, капитан, приходится заключить, -- а это не выходит  за  пределы
вероятного, -- что землетрясение похоронило в океанской  пучине  все  острова
архипелага, к которому принадлежал остров Тсалал...
     -- Земля по правому борту! -- раздался крик Дирка  Петерса.  Все  взгляды
устремились в указанном направлении, однако мы ничего не смогли  разглядеть.
Правда, метис, вознесенный на верхушку фок-мачты, мог заметить то,  что  еще
долго будет скрыто от наших глаз.  Кроме  того,  приходилось  учитывать  его
дальнозоркость. Словом, я не допускал и мысли, что он способен ошибиться.
     И действительно, спустя  полчаса  мы  разглядели  в  бинокль  несколько
освещенных косыми лучами солнца островков, разбросанных по океанской глади в
двух-трех милях к западу. Старший помощник велел приспустить верхние паруса,
и "Халбрейн" поплыла вперед,  ловя  ветер  только  бизанью,  косым  фоком  и
стакселем.
     Следовало ли  нам  тут  же  готовиться  к  обороне,  заряжать  ружья  и
камнеметы, расправлять абордажные  сети?  Капитан  решил,  что,  прежде  чем
принимать меры предосторожности, нужно подойти к островкам поближе.
     Вместо обширных островов,  упомянутых  Артуром  Пимом,  нашему  взгляду
предстали полдюжины скал, едва торчащих из  воды...  В  этот  момент  метис,
соскользнув по правому бакштагу, ступил на палубу.
     -- Что же, Дирк Петерс, -- обратился к нему Лен Гай, --  ты  узнаешь  этот
архипелаг?
     -- Архипелаг? -- Метис покачал головой.-- Нет, это всего  лишь  пять-шесть
островков... Одни скалы... Ну и острова...
     И действительно, несколько закругленных горных верхушек, вершин  --  вот
все, что осталось от архипелага,  вернее,  от  его  западной  части.  Однако
оставалась надежда, что архипелаг протянулся на  несколько  градусов  и  что
землетрясение уничтожило только западную группу островов.
     По мере приближения мы убеждались, что  от  западной  части  архипелага
остались  лишь  крупинки.  Площадь  самых  крупных  островков  не  превышала
пятидесяти  --  шестидесяти  квадратных  саженей,   а   самых   крошечных   --
трех-четырех.  Последние  напоминали  россыпь  рифов,  о  которые  плескался
ленивый прибой.
     "Халбрейн" ни в коем случае не следовало забираться в гущу  рифов,  ибо
это грозило бы ее бортам и килю. Мы решили довольствоваться общим осмотром и
разок-другой высадиться на скалы, ибо там могли оказаться бесценные следы.
     Остановившись в десятке кабельтовых от главного островка, Лен Гай велел
забросить лот. Дно оказалось в двадцати саженях  --  должно  быть,  это  была
поверхность ушедшего под воду острова, центральная часть которого  выступала
из воды всего на пять-шесть саженей.
     Шхуна подошла к островку и стала на якорь. Джэм Уэст хотел было лечь  в
дрейф, однако не стал  этого  делать,  ибо  нас  снесло  бы  к  югу  сильным
течением. На море не было  ни  малейшего  волнения,  и  небо  не  предвещало
ухудшения погоды.
     Как только якорь зацепился за дно, спустили шлюпку, в  которую  уселись
Лен Гай, боцман, Дирк Петерс, Мартин Холт, еще двое матросов и я.
     Четверть  мили,  отделявшие  корабль  от  ближайшего  островка,  шлюпка
преодолела быстро, виляя по узким протокам. Торчащие из воды  верхушки  скал
то и дело захлестывало волнами, поэтому  на  них  никак  не  могло  остаться
следов,  свидетельствующих  о  времени  землетрясения.  Впрочем,  мы  и   не
надеялись на многое.
     Шлюпка скользила среди камней. Дирк  Петерс  стоял  в  полный  рост  на
корме, правя рулем и мастерски избегая столкновений с острыми краями  рифов.
Здесь сквозь толщу неподвижной, прозрачной воды мы могли наблюдать дно --  то
был  отнюдь  не  песок,  усеянный  ракушками,  а  черные  глыбы  со  следами
сухопутной растительности. Мы не ошибались, это не была  подводная  флора  --
кое-где клочки травы всплыли на поверхность.  Вот  и  первое  доказательство
того, что почва, на которой эта трава произрастала, совсем недавно ушла  под
воду.
     Шлюпка приблизилась к островку, и один из матросов метнул  кошку,  лапа
которой засела в трещине между камней. Мы подтянули шлюпку к берегу.
     Итак, перед нами лежал один  из  обширнейших  островов  архипелага,  от
которого остался лишь неправильной формы овал с окружностью в  каких-то  сто
пятьдесят саженей. Верхняя точка его находилась  всего  в  двадцати  пяти  --
тридцати футах от поверхности океана.
     - Поднимается ли прилив настолько? -- спросил я Лена Гая.
     - Никогда, -- отвечал тот.-- Возможно,  в  центре  островка  нам  удастся
обнаружить остатки растительности, руины человеческого жилища  или  хотя  бы
следы стоянки...
     -- Самое лучшее --  следовать  за  Дирком  Петерсом.  Он  уже  успел  нас
обогнать, -- предложил боцман.-- Этот чертов метис  разглядит  своими  рысьими
глазами то, что наверняка проглядим мы!
     Вскоре все мы поднялись на верхушку островка. Здесь  и  впрямь  хватало
остатков --  вернее  останков  домашней  живности,  о  которой  рассказано  в
дневнике Артура Пима, -- различной птицы, уток, свиней с  черной  щетиной  на
затвердевшей  коже.  Однако  здешние  кости  пролежали  на  ветру  не  более
нескольких месяцев, в отличие от станков, обнаруженных  на  острове  Тсалал.
Это подтверждало наш вывод  о  том,  что  землетрясение  разразилось  совсем
недавно. Кроме того, там и здесь на островке зеленели сельдерей и  ложечница
и виднелись свежие цветки.
     -- Они распустились в этом году! -- воскликнул я.--- Они  не  испытали  на
себе зимней стужи...
     -- Согласен с вами, мистер Джорлинг, -- отозвался Харлигерли-- Но не могли
ли они вырасти уже после землетрясения?
     -- Это совершенно невозможно, -- отвечал я, как и подобает  человеку,  не
желающему расставаться с излюбленной идеей.
     На островке произрастал  также  чахлый  кустарник,  напоминающий  дикий
орешник. Дирк Петерс сорвал и поднес нам ветку, полную сока. С ветки свисали
орешки -- точно такие, какими питался метис и  его  спутники,  забравшиеся  в
расселину холма поблизости  от  деревни  Клок-Клок,  откуда  они  угодили  в
лабиринт. От всего этого не острове Тсалал не осталось и следа.
     Дирк Петерс освободил несколько орешков от зеленой оболочки  и  разгрыз
их своими мощными зубами, способными, казалось, размолоть и чугунное ядро.
     Теперь у нас исчезли последние сомнения: землетрясение произошло  после
ухода Паттерсона. Выходит, участь, постигшая жителей острова  Тсалал,  кости
которых  усеивали  землю  неподалеку  от  деревни,  была  следствием  другой
катастрофы. Что касается капитана Уильяма Гая и пятерых матросов с  "Джейн",
то они, видимо, вовремя унесли ноги, ибо мы не обнаружили на острове их тел.
     Но  где  же  они  нашли  приют,  покинув  остров  Тсалал?  Этот  вопрос
преследовал нас. Впрочем, наше путешествие  ставило  и  другие  вопросы,  не
более близкие к разрешению...
     Не стану распространяться о подробностях обследования  архипелага.  Оно
заняло полтора дня, поскольку шхуна посетила каждый  островок.  Повсюду  нас
ждало одно и то же  --  растения  и  останки,  что  только  подкрепляло  нашу
уверенность в правильности сделанных  выводов.  Капитан,  старший  помощник,
боцман и я согласились, что катастрофа смела с лица  земли  всех  до  одного
туземцев. "Халбрейн" не угрожало нападение.
     Однако следовало ли заключить,  что  Уильяма  Гая  и  пятерых  матросов
постигла та же печальная участь? Мои рассуждения, с  которыми  согласился  в
конце концов и Лен Гай, сводились к следующему:
     -- На мой взгляд, искусственный обвал холма у деревни Клок-Клок  пощадил
нескольких  членов  экипажа  "Джейн"  --  не  менее  семи   человек,   считая
Паттерсона, а также пса Тигра, останки которого мы обнаружили неподалеку  от
деревни. Некоторое время спустя, когда  по  неведомой  нам  причине  погибла
часть населения острова Тсалал, уцелевшие туземцы  покинули  этот  остров  и
переплыли  на  другие  острова   архипелага   Оставшись   одни,   в   полной
безопасности, Уильям Гай и его товарищи могли прекрасно существовать --  ведь
только что здесь находили пропитание дикари числом в  несколько  тысяч.  Так
прошло то ли десять, то ли одиннадцать лет, но несчастным так и  не  удалось
вырваться из своей  тюрьмы,  несмотря  на  множество  попыток  сделать  это,
которые они -- в этом у меня нет сомнений -- не раз предпринимали,  уповая  то
на туземное каноэ, то на лодку, построенную  собственными  руками.  Наконец,
месяцев семь тому назад, уже после исчезновения  Паттерсона,  остров  Тсалал
был до  неузнаваемости  изуродован  землетрясением,  в  результате  которого
соседние острова почти полностью скрылись под водой. Думаю, что после  этого
Уильям Гай и его люди, сочтя невозможным и дальше жить  на  острове  Тсалал,
вышли в море, надеясь достичь Полярного круга. Очень вероятно,  что  попытка
эта не увенчалась успехом, путешественников подхватило течением и понесло на
юг... Разве не могли они оказаться на той самой суше, что  предстала  взорам
Дирка Петерса и Артура Пима южнее восемьдесят четвертого градуса?  Именно  в
этом направлении, капитан, и следует направить "Халбрейн". Оставив за кормой
еще две-три параллели, мы можем надеяться отыскать их. Наша цель там, и  кто
из нас не пожелает пожертвовать собой, чтобы достичь ее?
     -- Да поможет нам Господь, мистер Джорлинг! -- отвечал Лен Гай.
     Позже, оставшись со мной один на один, боцман не удержался и сказал:
     -- Я внимательно слушал вас, мистер Джорлинг, и,  должен  сознаться,  вы
меня почти убедили...
     -- Скоро у вас не останется никаких сомнений, Харлигерли.
     -- Когда же?
     -- Раньше, чем вы думаете!
     На следующий день, 29 декабря, в шесть  часов  утра,  шхуна  снялась  с
якоря и,  воспользовавшись  легким  северо-восточным  ветерком,  взяла  курс
прямиком на юг.





     Я начал день с того, что внимательно  перечитал  двадцать  пятую  главу
книги Эдгара По. В ней сказано, что туземцы хотели было броситься  в  погоню
за двумя беглецами, прихватившими с собой дикаря Ну-Ну,  но  те  уже  успели
отойти от берега на пять-шесть миль. Мы только что узнали, что от  островов,
замеченных ими  в  то  время  на  западе,  остались  теперь  лишь  крохотные
островки.
     Наибольший интерес для нас представляют в этой главе следующие  строки,
которые мне хочется привести дословно: "Когда мы шли на  "Джейн"  к  острову
Тсалал с севера, позади нас постепенно оставались наиболее  труднопроходимые
районы сплошного льда, -- как бы этот  факт  ни  расходился  с  общепринятыми
представлениями об Антарктике, мы убедились  в  нем  на  собственном  опыте.
Попытка пробиться назад, особенно в такое  время  года,  была  бы  чистейшим
вздором. Лишь одно направление сулило какие-то надежды, и  мы  решили  смело
плыть к югу, где по крайней мере имелась вероятность наткнуться на  землю  и
еще большая вероятность попасть в теплый климат..."
     Так рассуждал Артур Пим, так  следовало  рассуждать  и  нам.  Итак,  29
февраля -- 1828 год был високосным -- беглецы вышли в  "бескрайний,  пустынный
океан", простиравшийся за восемьдесят четвертой параллелью. Мы же видели  на
календаре всего лишь 29 декабря. "Халбрейн"  опережала  челн,  отошедший  от
острова Тсалал, на два месяца, и ей вовсе  не  угрожало  приближение  долгой
полярной  зимы.  Вдобавок  наша  шхуна,  забитая  провиантом,  с   отличными
командирами и прекрасной оснасткой, внушала несколько больше доверия, нежели
челн, имевшийся в распоряжении Артура Пима. В его каноэ из  ивовых  прутьев,
пятидесяти футов длиной и четырех -- шести шириной, еды было столько, что вся
она помещалась в панцирях трех черепах, при том что питаться  ею  предстояло
троим...
     Исходя из всего этого, я рассчитывал  на  успех  второго  этапа  нашего
путешествия.
     В  первой  половине  дня  за  горизонтом  скрылись  последние  островки
погибшего архипелага. Море сохраняло  тот  же  вид,  который  приняло  после
острова  Беннета,  --  без  единого  кусочка  льда  (что  неудивительно,  раз
температура воды равнялась 43°F (6,11°С). Течение  неумолимо,  со  скоростью
четыре-пять миль в час. относило нашу шхуну все дальше к югу.
     Небо  не  покидали  тучи  птиц  --  все  те  же   зимородки,   пеликаны,
буревестники, качурки и  альбатросы.  Однако  ни  одна  птица  не  достигала
гигантских размеров, о которых пишет в своем дневнике Артур Пим, и  ни  одна
не оглашала воздух  криками  "текели-ли",  повторяя  самое  распространенное
словечко в языке острова Тсалал.
     Последующие два дня пролетели без единого события. Земли  на  горизонте
все не было. Моряки успешно  вылавливали  из  океанской  воды  рыб-попугаев,
мерлуз,  скатов,  морских  угрей,  разноцветных  корифен  и   прочую   рыбу.
Совмещение   кулинарных   талантов   Харлигерли   и   Эндикотта    позволяло
разнообразить меню как для кают-компании, так и для кубрика,  и  мне  трудно
выделить из этой пары кулинаров одного, кому бы  принадлежала  львиная  доля
заслуг.
     Первого января 1840 года -- снова  високосного!  --  началось  с  тумана,
скрывшего солнечный диск, однако мы не спешили  с  выводами  насчет  скорого
изменения погоды.
     Минуло четыре месяца и семнадцать  дней  с  той  поры,  как  я  оставил
Кергелены. Сколько еще продлится наше плавание? Не могу  сказать,  что  меня
сильно занимал этот вопрос, скорее мне  хотелось  знать,  насколько  далекой
окажется наша антарктическая экспедиция.
     Должен отметить, что метис стал относиться ко  мне  по-другому  --  чего
нельзя было сказать о его отношении к Лену Гаю и остальному экипажу.  Поняв,
видимо, что мне не безразлична судьба Артура Пима,  он  выделял  меня  среди
остальных, так что можно было сказать, воспользовавшись расхожим выражением,
что мы с ним "ладили", хотя не обменивались ни единым словом. Правда,  время
от времени он расставался ради меня со  своей  обычной  немотой.  В  моменты
отдыха от тяжелой моряцкой службы он подходил к моей  излюбленной  скамеечке
позади  рубки.  Там  у  нас  несколько  раз   возникало   нечто,   отдаленно
напоминающее беседу. Однако стоило капитану, лейтенанту или боцману  подойти
к нам, как он спешил удалиться.
     В то утро, часов в десять, когда Джэм Уэст стоял на вахте,  а  Лен  Гай
заперся у себя в каюте, метис приблизился  ко  мне  с  очевидным  намерением
вызвать на разговор, о  предмете  которого  было  нетрудно  догадаться.  Как
только он оказался рядом с моей скамеечкой, я сказал, желая сразу перейти  к
делу:
     -- Дирк Петерс, вы хотите, чтобы мы поговорили о нем?
     Глаза метиса вспыхнули, как угольки, на которые хорошенько подули.
     -- О нем! -- прошептал он.
     -- Вы все так же преданы его памяти, Дирк Петерс!
     -- Забыть его, сэр? Никогда!
     -- И он все время здесь, перед вашими глазами...
     -- Все время! Понимаете... Мы пережили вместе столько опасностей...  Как
нам было не стать братьями... нет, отцом и сыном, вот так! Да, я люблю  его,
как собственное дитя! Мы так долго пробыли в разлуке... Он был так далеко от
меня... Ведь он не вернулся... Я-то возвратился назад, в Америку, но  Пим...
бедный Пим... он все еще там!
     На глаза метиса навернулись огромные слезы. Оставалось недоумевать, как
они не испарились в тот же миг от пламени, которым пылал его взор.
     --  Дирк  Петерс,  --  продолжал  я,  --  есть  ли  у  вас  хоть  какое-то
представление о маршруте плавания, которое вы  проделали  вместе  с  Артуром
Пимом на каноэ после того, как отошли от острова Тсалал?
     -- Никакого, сэр! У бедного Пима не было никаких инструментов -- ну, тех,
которыми пользуются на море, чтобы  смотреть  на  солнце.  Откуда  нам  было
знать?.. Однако восемь дней подряд течение несло  нас  на  юг  --  течение  и
ветер. Славный ветерок, спокойное море... Мы поставили на планшир два весла,
как мачты, и привязали к ним наши рубахи, ставшие парусами...
     -- Да, -- отвечал я, -- белые  рубахи,  цвет  которых  внушал  такой  ужас
вашему пленнику Ну-Ну...
     -- Может быть... Я уже мало что понимал...  Но  если  так  говорит  Пим,
верьте Пиму...
     Я мог лишний раз убедиться в том,  что  некоторые  явления,  о  которых
рассказывалось в дневнике, доставленном  метисом  в  Соединенные  Штаты,  не
привлекли внимания его самого, и еще более укрепился во мнении, что  явления
эти существовали исключительно в пылком воображении автора дневника. Я решил
воспользоваться случаем и выпытать об этом у Дирка Петерса побольше.
     -- В эти восемь дней у вас было что поесть? -- спросил я.
     -- Да, и потом тоже... Хватало и нам,  и  дикарю...  В  каноэ  были  три
черепахи, а в них достаточно пресной воды. У них  вкусное  мясо,  его  можно
есть даже сырым-- да, сэр, сырым!..
     Последние слова он произнес почти шепотом  и  тут  же  стал  озираться,
словно испугавшись, не подслушали ли его.
     Я понял, что его душа все еще содрогалась от  воспоминаний  о  страшных
сценах  на  борту  "Дельфина".  Трудно  передать,  какое  жуткое   выражение
появилось на физиономии метиса, когда он обмолвился о сыром мясе! Однако это
было вовсе не выражение  каннибала  {Каннибал  --  людоед;  крайне  жестокий,
кровожадный человек} Австралии  или  Новых  Гебридов  --  передо  мной  сидел
человек, испытывающий непреодолимый ужас перед самим собой !..
     Выдержав некоторую паузу, я повернул разговор на нужную тему.
     -- Дирк Петерс! Судя по  рассказу  вашего  спутника,  первого  марта  вы
впервые увидели обширную завесу из серых паров, пронзаемую лучами света...
     -- Откуда мне знать, сэр? Если так сказано у Пима, то ему надо верить...
     -- Он ни разу не говорил вам о  лучах  света,  падающих  с  неба?  --  не
унимался я, стараясь не произносить слов "полярное сияние",  которых  метис,
пожалуй, не понял бы.
     Мне хотелось проверить собственную гипотезу о том, что подобные явления
могли быть следствием наэлектризованности атмосферы и, значит, иметь место в
действительности.
     --  Ни  разу!  --  отвечал  Дирк  Петерс,  затратив  некоторое  время  на
обдумывание моего вопроса.
     -- Замечали вы, что море меняло цвет, теряло  прозрачность,  становилось
белым, как молоко, и бурлило вокруг вашего каноэ?
     -- Чего не знаю, того не знаю... Поймите... У меня голова шла  кругом...
Лодка уплывала все дальше и дальше, и я все больше терял рассудок...
     -- А как же мельчайшая пыль,  Дирк  Петерс?  Пыль,  больше  напоминавшая
пепел, белый пепел?..
     -- Не помню...
     -- Уж не снег ли это был?
     -- Снег? Да... Нет... Было тепло...  А  что  говорит  Пим?  Надо  верить
словам Пима.
     Я  окончательно  убедился,   что   метис   так   и   не   сумеет   дать
удовлетворительное объяснение этих невероятных явлений. Даже если допустить,
что  он  был  свидетелем  сверхъестественных  картин,   которые   живописуют
последние главы повествования, они с тех пор начисто стерлись из его памяти.
     -- Но Пим расскажет вам обо всем этом сам...-- проговорил он вполголоса.--
Он-то знает! Я не знаю... Он видел... Вы поверите ему...
     -- Да, я поверю ему, Дирк Петерс, поверю! -- отвечал я метису,  не  желая
усугублять его печаль.
     -- Мы попробуем его отыскать, правда?
     -- Надеюсь...
     -- После того как найдем Уильяма Гая и матросов с "Джейн"?
     -- Да, после этого...
     -- И даже если не найдем?
     -- Даже в этом случае, Дирк Петерс... Думаю, что мне  удастся  уговорить
капитана.
     -- Ведь он не откажется прийти на выручку человеку... такому человеку...
     -- Нет, не откажется! Ведь если Уильям Гай и его люди остались в  живых,
то почему не поверить, что и Артур Пим...
     -- Жив? Да! Он жив! -- воскликнул  метис.--  Клянусь  Великим  Духом  моих
предков! Он жив, он ждет меня... Мой бедный Пим... Какой же  будет  радость,
когда он бросится в объятия старого Дирка!..  А  моя,  моя,  когда  я  сумею
прижать его сюда, сюда...
     И необъятная грудь Дирка  Петерса  заходила  волнами,  как  поверхность
океана.
     Сказав это, он удалился, оставив меня в совершенном умилении --  сколько
нежности к несчастному товарищу, которого он называл своим сыном,  умещалось
в сердце этого полудикого человека!..
     Второго, третьего и четвертого января шхуна все так же летела на юг, не
встречая земли. По всей линии горизонта небо смыкалось с морем. Наблюдатель,
качающийся в "сорочьем гнезде", не замечал ни континента, ни даже  островка.
Может быть,  настало  время  усомниться  в  правильности  утверждений  Дирка
Петерса, будто он видел какую-то землю? В морях крайнего юга часто случаются
обманы зрения...
     -- Собственно, -- сказал я как-то раз  Лену  Гаю,  --  Артур  Пим  покинул
остров Тсалал, не имея при себе никаких инструментов, которые  позволили  бы
ему определить свое местоположение...
     -- Я знаю об этом, мистер Джорлинг, и вполне вероятно, что суша лежит  к
востоку или к западу от нашего маршрута. Остается сожалеть, что Артур Пим  и
Дирк Петерс не высаживались на те берега.  Тогда  бы  у  нас  не  оставалось
сомнений в их существовании, и мы бы без труда отыскали их. Теперь же у меня
возникают большие сомнения...
     -- Мы отыщем эту землю, капитан, стоит нам подняться  еще  на  несколько
градусов к югу...
     -- Возможно, мистер  Джорлинг,  но  я  задаюсь  вопросом,  не  лучше  ли
исследовать воды между сороковым и сорок пятым меридианом...
     -- Нам отведено не так уж много времени, -- с живостью  отвечал  я,  --  и
дни, которые уйдут на такой круг, можно будет считать  потерянными,  ибо  мы
еще не добрались до параллели, на которой беглецам пришлось разлучиться...
     -- Скажите на милость, мистер Джорлинг, какая же это параллель? Что-то я
не нахожу ни малейшего намека на это  в  повествовании,  так  что,  не  имея
возможности вычислить ее, я...
     -- А ведь в книге есть ясное указание на  это,  во  всяком  случае,  там
говорится, что каноэ отнесло от острова Тсалал весьма далеко.  Посмотрите-ка
вот на этот отрывок!
     В книге говорилось следующее: "В течение семи или восьми дней мы  плыли
на юг без сколько-нибудь значительных происшествий,  пройдя  за  это  время,
должно быть, огромное расстояние, так как ветер был попутный и нам  помогало
сильное течение к югу".
     Лен Гай отлично знал этот отрывок, ибо сотни раз возвращался к нему.  Я
прибавил к прочитанному:
     - Он говорит об "огромном расстоянии", а ведь эти строки появились  уже
первого марта. Путешествие же продлилось до двадцать второго числа  того  же
месяца, и Артур Пим сам поясняет впоследствии, что "мощное течение несет нас
все так же к югу" -- это его собственные слова. Разве нельзя, опираясь на все
это, прийти к выводу, что...
     -- Что так можно добраться и до самого полюса, мистер Джорлинг?
     -- Почему бы и нет? Ведь от острова  Тсалал  до  полюса  остается  всего
четыре сотни миль?
     -- В конце концов это не так уж важно, --  отвечал  капитан.--  "Халбрейн"
вышла на поиски моего брата  и  его  товарищей,  а  вовсе  не  Артура  Пима.
Единственное, что нам важно знать, -- могли ли они высадиться на тех берегах.
     Правоту капитана было трудно оспорить. Я не переставал  опасаться,  что
он отдаст команду повернуть на запад или на восток. Однако метис  настаивал,
что каноэ несло к югу и что там же находится замеченная  им  земля,  поэтому
маршрут шхуны оставался прежним. Я не видел причин отчаиваться, ибо пока  мы
точно повторяли маршрут Артура Пима. Мне также помогала уверенность  в  том,
что суша, если только она существует, должна находиться в еще более  высоких
широтах.
     Нелишне будет заметить, что ни 5, ни 6 января плавание не было отмечено
какими-либо из ряда вон выходящими событиями. Нашему взгляду не предстало ни
завесы из мерцающих паров, ни изменений в  цвете  и  составе  верхних  слоев
океанской воды. Что касается чрезмерно высокой температуры воды -- такой, что
"в ней нельзя было держать руку", -- то приходилось с сомнением отнестись и к
этому сообщению Артура Пима. На самом деле температура воды не  превосходила
50°F (10°C), что, однако, было для Антарктики достаточно необычным. В  целом
же, несмотря на повторяемое Дирком Петерсом заклинание: "Надо верить  словам
Пима!", рассудок подсказывал мне, что к ним  следует  относиться  с  немалой
долей сдержанности -- тем более, что мы не  видели  ни  паров,  ни  молочного
океана, ни белой пыли, валящейся с небес. Примерно в этих же  краях  беглецы
заметили огромных белых животных, внушавших ужас дикарям  с  Тсалала.  Каким
образом сидящие в каноэ смогли их разглядеть? Об  этом  в  повествовании  не
сказано ни слова. "Халбрейн"  же  так  и  не  довелось  повстречаться  ни  с
морскими  млекопитающими,  ни  с  гигантскими  птицами,  ни  с  устрашающими
хищниками. Добавлю к этому, что никто на борту не чувствовал того  странного
состояния, о котором толкует Артур Пим, -- скованности, душевной и физической
оцепенелости... Может быть, именно этой слабостью тела и ума  и  объясняется
уверенность Артура Пима в том, что он видел  такое,  что  может  привидеться
только в горячке?..
     Наконец 7 января мы достигли (по  мнению  Дирка  Петерса,  единственным
ориентиром для которого могло служить время, истекшее  со  времени  ухода  с
острова Тсалал) места, где дикарь Ну-Ну испустил  дух,  В  тот  же  день,  а
именно 22 марта (то есть двумя с половиной  месяцами  позже  в  сравнении  с
нашим графиком), оборвался дневник, в котором  фиксировались  события  этого
необыкновенного путешествия, тьма сгустилась настолько, что друзья различали
друг  друга  только  благодаря  отражаемому  водой  свечению  белой  пелены,
вздымавшейся перед ними.., Что  ж,  команде  "Халбрейн"  не  посчастливилось
наблюдать ни одного из этих чудес: кругом  простиралось  спокойное  море,  а
солнце, все так же перемещаясь по бесконечной  спирали,  неустанно  освещало
горизонт. Да и то сказать: как бы  мы  смогли  снимать  показания  приборов,
погрузись все вокруг в кромешную тьму?..
     Девятого января тщательные наблюдения позволили точно  определить  наше
местоположение: 86°33' южной широты и все та же долгота -- между 42°  и  43°.
Именно тут, если верить памяти метиса, беглецам пришлось разлучиться,  когда
их каноэ столкнулось с льдиной.
     Теперь позволительно задать следующий вопрос: раз  льдина,  на  которой
оказался Дирк Петерс, поплыла на север, то не значило ли это, что ее увлекло
течением, направленным в противоположную сторону?
     По всей вероятности, так оно и было. Вот уже два дня, как наша шхуна не
ощущала более воздействия течения, которое сперва столь властно  уносило  ее
прочь от острова Тсалал. Удивляться было нечему, южные моря  славятся  своим
непостоянством. На наше счастье, северо-восточный бриз  дул,  не  стихая,  и
"Халбрейн", распустив все паруса, продолжала свой путь  на  юг.  Теперь  она
забралась на целых тринадцать градусов выше, чем Уэдделл, и на  два  градуса
выше, чем "Джейн". Вот только суша - будь то острова или целый континент,  --
которую капитан Лен Гай высматривал на просторах неоглядного  океана,  никак
не появлялась. Я чувствовал, что уверенность, и так  уже  подорванная  после
стольких надежд, оказавшихся тщетными, убывает с каждым часом.
     Я был одержим желанием найти Артура Пима  не  в  меньшей  степени,  чем
прийти на помощь остаткам экипажа "Джейн".  Как  я  мог  надеяться,  что  он
выжил?.. Но то  была  не  надежда  --  уверенность!  Видимо,  мне  передалось
обуревавшее метиса стремление найти Артура Пима живым.  Я  боялся  подумать,
что сделает Дирк Петерс, когда капитан отдаст команду поворачивать  назад...
Не предпочтет ли он возвращению на север прыжок в море? Слушая, как  матросы
возмущаются безумным метанием шхуны в океане и требуют  повернуть  назад,  я
опасался, что он прибегнет к насилию, особенно против Хирна, который  втайне
подстрекал своих товарищей с Фолклендов к неповиновению.
     Неповиновения и отчаяния  на  борту  шхуны  следовало  избежать  любыми
способами. Вот почему 9 января капитан  Лен  Гай  решил  поднять  настроение
экипажа. Он собрал матросов под грот-мачтой и обратился к ним с такой речью:
     -- Моряки "Халбрейн"! Отплыв с острова Тсалал, шхуна продвинулась к  югу
на два градуса, поэтому  объявляю,  что  в  соответствии  с  обязательством,
подписанным мистером Джорлингом, вы уже заработали четыре тысячи долларов  --
по две тысячи  за  каждый  градус,  --  которые  будут  выплачены  вам  после
завершения плавания!
     Его слова были встречены  ропотом  одобрения,  но  отнюдь  не  громовым
"ура", если не считать возгласов, которые испустили, тщетно надеясь, что они
будут подхвачены остальными, боцман Харлигерли и корабельный кок Эндикотт.





     Хотя все старые члены команды были готовы поддержать боцмана с коком и,
конечно, капитана, старшего помощника и  меня,  выступающих  за  продолжение
путешествия, мы не смогли бы ничего предпринять,  если  бы  новички  приняли
решение  возвращаться  назад.   Нас   было   четырнадцать   человек   против
девятнадцати, так что о равенстве сил не могло быть речи,  хотя  у  нас  был
такой союзник, как Дирк Петерс. Да  и  могли  ли  мы  рассчитывать  на  всех
"старичков" без исключения?.. Разве не мог и в их души  закрасться  ужас  от
безумного  плавания  вдали  от  берегов?   Смогут   ли   они   противостоять
подстрекательствам Хирна и его подручных? Не присоединятся ли к большинству,
требующему возвращения к паковым льдам?
     Скажу начистоту: я не был уверен даже в том, что сам  капитан  Лен  Гай
решится продолжить экспедицию. Ведь нам грозили полярная  зима,  нестерпимый
холод, снежные бури, не отдаст ли он команду  лечь  на  обратный  курс?  Что
толку будет от моих доводов, заклинаний, уговоров, когда я останусь  один?..
Меня, конечно, поддержит Дирк Петерс! Только станет  ли  кто-нибудь  слушать
его и меня?..
     Пока капитан, не в силах смириться с  необходимостью  бросить  брата  и
соотечественников на произвол судьбы, еще крепился, но я чувствовал, что  он
уже  на  пределе.  Шхуна  тем  временем  не  отклонялась  от  прямой  линии,
проведенной от острова Тсалал точно к югу. Казалось,  укрытый  в  толще  вод
магнит не дает ей  сойти  с  меридиана,  являющегося  продолжением  маршрута
"Джейн", и оставалось уповать  на  небо,  чтобы  ни  ветры,  ни  течения  не
заставили ее отклониться. Сопротивляться силам природы было  бы  бесполезно,
тогда как с  беспокойством,  порожденным  испугом,  еще  можно  было  как-то
бороться...
     Еще одно обстоятельство благоприятствовало нашему продвижению на юг. На
протяжении нескольких дней течения почти  не  ощущалось,  однако  потом  оно
снова появилось, и скорость его составляла теперь  три-четыре  мили  в  час.
Несомненно, как заметил Лен Гай, оно и раньше никуда  не  пропадало,  просто
время от времени его гасят потоки, движущиеся в противоположном направлении,
которые было бы крайне трудно пометить на карте. Оставалось сожалеть, что мы
не сможем определить, каким именно  течением  несло  в  сторону  от  острова
Тсалал шлюпку с Уильямом Гаем и его товарищами, а ведь именно течения играли
основную роль в перемещении шлюпки, лишенной парусов, и каноэ, маневрирующих
при помощи весел.
     Наша шхуна тем временем уносилась все дальше на юг,  увлекаемая  обеими
стихиями.
     Десятого,  одиннадцатого   и   двенадцатого   января   все   оставалось
по-прежнему, если не считать некоторого похолодания  воздуха  (до  48°F,  то
есть 8,89°С) и воды (до 33°F, то есть до 0,56°С).  Разница  по  сравнению  с
температурой воды, о которой Артур Пим сообщал, что в  нее  нельзя  опустить
руку, была, как видите, существенной.
     Шла вторая неделя января.  До  того  момента,  когда  зима  приведет  в
движение айсберги и  начнет  заковывать  в  ледяную  броню  прибрежные  воды
Антарктиды, оставалось целых два месяца. Теперь мы совершенно  точно  знали,
что в летний сезон здесь существует  свободное  ото  льда  море,  занимающее
пространство между семьдесят второй и восемьдесят седьмой параллелями. В это
море проникали корабли Уэдделла, а затем "Джейн" и "Халбрейн", причем всякий
раз все дальше. Да и по какой причине южные  моря  следует  меньше  баловать
визитами по сравнению с северными?
     Тринадцатого января у нас с боцманом состоялся разговор,  подтвердивший
мои опасения относительно состояния духа нашего экипажа.
     Команда завтракала в кубрике, за исключением  Драпа  и  Стерна,  несших
вахту на баке. Шхуна резво бежала по воде  с  наполненными  свежим  ветерком
парусами. Франсис, стоявший у штурвала,  держал  курс  на  зюйд-зюйд-ост.  Я
прогуливался  между  грот-мачтой  и   фок-мачтой,   наблюдая   за   птицами,
испускающими оглушительные крики; качурки время от времени присаживались  на
кончики рей. Матросы и не думали целиться в них из ружей:  их  жесткое  мясо
совершенно непригодно в пищу.
     Харлигерли, тоже поглядывавший на птиц, подошел ко мне и сказал:
     -- Я обратил внимание на одну вещь, мистер Джорлинг...
     -- На какую же, боцман?
     -- Птицы не летят больше к югу,  как  то  было  до  недавних  пор.  Они,
наоборот, предпочитают северное направление...
     -- Я тоже заметил это, Харлигерли.
     -- И еще, мистер Джорлинг: те, что улетели к югу, скоро вернутся.
     -- Каков же вывод?
     -- А такой, что они чувствуют приближение зимы...
     -- Зимы?
     -- Без сомнения!
     -- Тут вы ошибаетесь, боцман! Солнце еще достаточно высоко,  температура
тоже не низкая, так что птицы вряд ли помышляют о том, чтобы загодя  улетать
в менее холодные края.
     -- Загодя, мистер Джорлинг?..
     -- Ну как же, боцман, нам ли  с  вами  не  знать,  что  мореходы  всегда
оставались в антарктических морях до марта?
     -- Но не на этой широте, -- отвечал Харлигерли.-- Между прочим, зима,  как
и лето, может оказаться слишком ранней. В этом году теплый сезон наступил на
целых два месяца раньше срока; есть опасность, что и холодный  даст  о  себе
знать раньше обычного.
     -- Что ж, вполне возможно, -- согласился я.-- Однако  так  ли  это  важно,
коль скоро наше путешествие завершится уже недели через три?..
     -- Если до той  поры  не  возникнет  какого-нибудь  затруднения,  мистер
Джорлинг...
     -- Какого же?
     --  Вдруг  наш  путь  перегородит  континент,  простирающийся  в   южном
направлении?
     -- Целый континент, Харлигерли?..
     -- Если хотите знать, меня это не очень удивит!
     -- В этом и не будет ничего особенно удивительного, -- сказал я в ответ.
     -- Что до той земли, которую якобы видел Дирк Петерс и на которой  могли
бы найти пристанище люди с "Джейн", -- продолжал Харлигерли, -- то я больше не
верю в ее существование.
     -- Почему же?
     -- А потому, что Уильям Гай, у которого могла быть всего одна шлюпка, да
и та скромных размеров, не смог бы заплыть в такую даль...
     -- Я не стал бы утверждать это с такой определенностью, боцман.
     -- И все же, мистер Джорлинг...
     -- А если Уильяма Гая принесло к земле сильным течением? -- воскликнул я.
-- Не думаю, чтобы он оставался в шлюпке восемь месяцев. Он  и  его  спутники
наверняка высадились или на маленьком островке, или на континенте, -- вот вам
и довод в пользу продолжения поисков!
     -- Без сомнения! Только не все члены экипажа  разделяют  это  мнение...--
отвечал Харлигерли, качая головой.
     -- Знаю, боцман, это-то меня и беспокоит  более  всего.  Неужели  дурное
настроение усиливается?
     -- Боюсь, что да, мистер Джорлинг. Удовлетворение от заработка в размере
нескольких сотен долларов уже прошло, а перспектива заработать еще несколько
сотен не мешает  людям  высказывать  упреки...  А  ведь  премия  очень  даже
приличная! От острова Тсалал до полюса -- если предположить, что мы  до  него
доберемся, -- целых шесть градусов, а шесть раз по две тысячи долларов --  это
уже двенадцать тысяч на тридцать человек, или четыре сотни на нос!  Неплохие
денежки заведутся в карманах моряков с "Халбрейн", когда  они  спустятся  на
берег! Но даже несмотря на это, проклятый Хирн так умело обрабатывает  своих
дружков, что я только и жду бунта.
     -- Согласен, что новички способны на это, боцман, но старая команда...
     -- Гм, даже среди них найдутся трое, а то и четверо, у которых  завелись
сомнения. А плавание продолжается, и это только увеличивает их тревогу...
     --  Думаю,  что  капитан  и  его  помощник  сумеют  привести  команду  к
повиновению!
     -- Как сказать, мистер Джорлинг... А вдруг у самого  капитана  опустятся
руки, чувство ответственности возьмет верх над всеми прочими и он  откажется
продолжать экспедицию?
     Именно этого я и опасался, сознавая, что тогда уже ничего нельзя  будет
поделать.
     -- К примеру, за своего друга Эндикотта я отвечаю так же, как за  самого
себя. Мы с ним дойдем до края света -- если  допустить,  что  он  существует,
этот край, -- лишь бы того же хотел наш  капитан.  Однако  мы  двое  да  Дирк
Петерс с вами на пару -- этого маловато, чтобы диктовать нашу волю остальным!
     -- А что думают люди о метисе? -- поинтересовался я.
     -- Честное слово, мне кажется, что именно его люди и готовы  обвинить  в
продолжении экспедиции! Прошу вас, мистер Джорлинг, если тут замешаны вы, то
позвольте мне сказать об этом матросам! Вы-то хоть  платите,  и  неплохо,  а
этот упрямец Дирк Петерс знай себе твердит, что его бедняга Пим все еще жив,
хотя тот наверняка либо замерз, либо утонул, либо его раздавило льдиной --  в
общем, он уже одиннадцать лет как мертв!..
     Я был здесь полностью согласен  с  боцманом,  поэтому  в  разговорах  с
метисом избегал этой болезненной темы.
     -- Понимаете, мистер Джорлинг,  в  начале  экспедиции  Дирк  Петерс  еще
вызывал кое-какое любопытство. Потом у людей возник интерес -- это  когда  он
спас Мартина Холта. Конечно, он не стал  к  ним  ближе  и  язык  у  него  не
развязался больше, чем раньше. Да и то сказать-- медведь не любит вылезать из
берлоги... Однако  теперь,  когда  всем  известно,  кто  он  такой,  это  не
прибавило к нему симпатии, даю слово! Ведь это он заговорил о  земле,  якобы
лежащей к югу от острова Тсалал, убедив капитана пойти в этом направлении, и
если теперь мы пересекли восемьдесят шестую параллель, то благодарить за это
приходится одного его...
     -- Согласен, боцман.
     -- Вот я и боюсь, мистер Джорлинг, чтобы с ним не поступили дурно.
     -- Дирк Петерс сумеет за себя постоять. Мне  жаль  того,  кто  осмелится
прикоснуться к нему пальцем!
     -- Согласен, мистер Джорлинг, согласен! Не хотелось бы мне попасть ему в
лапы, которыми он с легкостью согнет железный  прут!  Однако  если  на  него
навалится вся команда, то, боюсь, он ничего не сможет поделать: его накрепко
скрутят и запрут в трюме...
     -- Надеюсь, до этого пока не дойдет! Рассчитываю на вас, Харлигерли -- уж
вы-то сумеете предотвратить нападение  на  Дирка  Петерса!  Урезоньте  своих
людей! Заставьте их понять, что у нас хватит времени вернуться на  Фолкленды
до конца теплого сезона. Недоставало только, чтобы их жалобы стали предлогом
для того, чтобы капитан лег на обратный курс, так и не достигнув цели!
     -- Можете рассчитывать на меня, мистер Джорлинг! Я буду полезен вам! Это
так же верно, как то, что ветер свистит под реями...
     -- И вам не придется об этом пожалеть, Харлигерли! Нет ничего проще, чем
приписать  нолик  к  сумме,  которую  зарабатывает  каждый  член  команды  с
пересечением очередного градуса, если он -- не просто матрос, а выполняет  на
борту "Халбрейн" обязанности боцмана!..
     Я попал в самое чувствительное место и мог теперь надеяться  на  полную
его поддержку. Да, теперь он сделает все, чтобы  расстроить  замыслы  одних,
поднять дух других,  приглядеть  за  Дирком  Петерсом.  Но  удастся  ли  ему
предотвратить бунт на "Джейн"?..
     Ни 13, ни 14 января не  произошло  ничего  примечательного,  не  считая
дальнейшего понижения температуры. На это  обратил  мое  внимание  Лен  Гай,
показав  мне  бесконечные  стаи  птиц,  летящих  на  север.  Слушая  его,  я
чувствовал, что он теряет надежду. Этому не приходилось удивляться: мы так и
не увидели суши, вопреки утверждениям метиса, хотя отошли от острова  Тсалал
на сто восемьдесят миль! Куда ни повернись --  повсюду  расстилалась  морская
гладь, бесконечный водный простор. Начиная с 21  декабря  солнце  все  ближе
клонилось к горизонту; 21 марта оно окончательно спрячется за  его  кромкой,
после чего на целых шесть месяцев наступит полярная зима! Даже если искренне
верить, что Уильям  Гай  и  пятеро  его  спутников  могли  преодолеть  такое
расстояние в утлом суденышке, то у нас все равно не было шанса отыскать их.
     Пятнадцатого января удалось произвести точные  наблюдения,  показавшие,
что мы находимся в точке с координатами 43°13'  западной  долготы  и  88°17'
южной широты. "Халбрейн" отделяло теперь от полюса менее двух  градусов  или
сто двадцать морских миль.
     Капитан Лен Гай не думал скрывать результаты своих наблюдений, а моряки
были достаточно хорошо знакомы с навигационными вычислениями, чтобы  понять,
что  это  означает.  Все  последствия  такого  местоположения  вполне  могли
объяснить им старшины Холт и Харди. Затем  за  дело  мог  приниматься  Хирн,
чтобы довести услышанное до полного абсурда...
     Во второй половине дня  меня  не  покидали  подозрения,  что  гарпунщик
делает все возможное, чтобы подогреть недовольство. Люди,  сгрудившиеся  под
фок-мачтой, переговаривались вполголоса,  бросая  в  нашу  сторону  недобрые
взгляды. Затем среди матросов началось совсем уже подозрительное  шушуканье.
Двое-трое, глядя на нас, позволили себе  угрожающие  жесты.  Наконец,  шепот
стал настолько непочтительным, что Джэм Уэст не смог совладать с гневом.
     -- Молчать! -- заорал он и, подойдя к матросам поближе, добавил уже тише:
-- Первый, кто откроет рот, будет иметь дело со мной!
     Капитан заперся в своей каюте, однако я ждал, что он выйдет  на  палубу
и, бросив напоследок печальный взгляд на  юг,  отдаст  команду  ложиться  на
обратный курс...
     Однако минул еще день, а шхуна продолжала следовать прежним курсом.  На
беду, над океаном начинал клубиться туман. Это не  сулило  ничего  хорошего.
Признаюсь, мне было трудно усидеть на месте. Мои опасения  росли.  Я  видел,
что старший помощник только и ждет команды изменить  курс,  и  понимал,  что
капитан, пусть и с болью в душе, вот-вот сдастся...
     Уже несколько дней я не видел метиса -- во всяком случае, мы с ним давно
не  разговаривали.  Матросы  сторонились  его,  как  прокаженного.  Если  он
пристраивался у левого борта, экипаж дружно перекочевывал  на  правый.  Один
боцман  отваживался  заговаривать  с  ним,  однако  его  вопросы   неизменно
оставались без ответа.
     Дирка Петерса такое положение совершенно не тревожило. Видимо,  он  был
настолько занят своими невеселыми мыслями,  что  просто  ничего  не  замечал
вокруг. Но повторяю: услышь он команду Джэма Уэста: "Курс на север!"-- и я не
знаю, что бы он натворил!.. Что касается его  стараний  не  сталкиваться  со
мной, то я объяснял эту сдержанность его нежеланием бросать на меня тень.
     Однако 17-го числа пополудни метис изъявил готовность  побеседовать  со
мной. Мне и в голову не  могло  прийти,  что  я  узнаю  в  результате  этого
разговора!...
     Притомившись и испытывая  легкое  недомогание,  я  возвратился  в  свою
каюту, где приоткрыл боковой иллюминатор, оставив закрытым задний.  Внезапно
в дверь, ведущую на рубку, кто-то постучал.
     -- Кто там? -- откликнулся я.
     -- Дирк Петерс.
     -- Вам надо со мной поговорить?
     -- Да.
     -- Я сейчас выйду...
     -- Прошу вас... Уж лучше я... Можно мне войти к вам в каюту?
     -- Входите.
     Войдя, метис плотно затворил за собой дверь.  Не  вставая  с  койки,  я
жестом предложил ему присесть в кресло. Однако Дирк Петерс  остался  стоять.
Видя, что он не решается заговорить, видимо,  испытывая  смущение,  я  решил
подбодрить его:
     -Что вам от меня нужно, Дирк Петерс?
     -- Хочу сказать вам одну вещь... Поймите меня, сэр... Мне  кажется,  что
вам нужно об этом знать... Вы будете  единственным  из  всего  экипажа,  кто
узнает об этом... Нельзя, чтобы кто-нибудь заподозрил...
     -- Если это так серьезно и вам не  хочется,  чтобы  я  проговорился,  то
зачем вообще посвящать меня, Дирк Петерс?
     -- Нужно! Нужно! Это нельзя утаивать дальше... Это давит на меня, как...
как скала... Вот здесь...
     При этих словах Дирк Петерс со всей силы стукнул себя кулаком в грудь.
     -- Я всегда боюсь, как бы не проболтаться во  сне,  --  продолжал  он,  --
боюсь, что меня услышат... Потому что мне это все время снится, и во сне...
     -- Что вам снится? -- спросил я.
     -- Он... он... Поэтому я и сплю по углам...  подальше  от  других...  от
страха, как бы другие не узнали его настоящее имя...
     У меня возникло предчувствие, что  метис  вот-вот  ответит  на  вопрос,
который я ему пока не задавал, ибо он брезжил на задворках  моего  сознания:
почему, покинув Иллинойс, он зажил на Фолклендах под именем Ханта?
     Однако, услыхав мой вопрос, он ответил:
     -- Нет, не в этом дело... Я хотел не об этом...
     -- Но я настаиваю, Дирк Петерс, мне необходимо знать, по  какой  причине
вы предпочли покинуть Америку, почему вы избрали Фолкленды.
     -- Почему? Просто чтобы быть поближе к Пиму,  моему  бедному  Пиму...  Я
надеялся, что на Фолклендах мне представится случай наняться  на  китобойный
корабль...
     -- Но откуда взялось это имя -- "Хант"?
     -- Я не хотел больше носить свое имя, нет, не хотел! Из-за  той  истории
на "Дельфине"!..
     Метис намекал на то, как  они  тянули  жребий  на  борту  американского
брига, решая, кто из четырех -- Август Барнард, Артур Пим,  Дирк  Петерс  или
матрос Паркер -- будет принесет в  жертву,  чтобы  превратиться  в  пищу  для
оставшихся  троих.  Я  вспомнил,  как  Артур  Пим  не  мог  заставить   себя
согласиться на жребий и в то же время не сумел  отказаться  "участвовать  на
равных трагедии, которая неминуемо разыграется в  самом  скором  будущем,  --
таковы его собственные  слова,  --  ужасной  драме,  горькое  воспоминание  о
которой будет до конца дней омрачать каждый  миг  существования  выживших  в
ней"...
     Да, они тянули жребий -- деревянные щепочки разной длины, которые сжимал
в руке Артур Пим... Вытянувший самую короткую был обречен на  смерть.  Артур
Пим признается в  проснувшейся  в  нем  жестокости,  с  какой  он  собирался
обмануть товарищей, применив хитрость... Однако он не смог так  поступить  и
просит прощения за такие помыслы, приглашая тех, кто захочет  обвинить  его,
сперва оказаться в его положении.
     Наконец, решившись, он  протягивает  кулак,  в  котором  зажаты  четыре
щепки. Дирк Петерс тянет первым.  Судьба  оказалась  благосклонной  к  нему;
теперь ему нечего бояться. Артур  Пим  понимает,  что  вероятность,  что  он
останется жить, уменьшилась. Следующим жребий тянет Август Барнард. Спасен и
он! Теперь у Артура Пима с Паркером были  абсолютно  равные  шансы.  В  этот
момент Артуром Пимом "овладела какая-то звериная  ярость",  и  он  "внезапно
почувствовал безотчетную сатанинскую ненависть к себе подобному"...
     Прошло пять минут, прежде чем Паркер осмелился потянуть щепочку.  Затем
Артур Пим, закрывший глаза  и  не  ведающий,  какая  судьба  уготована  ему,
чувствует чье-то прикосновение. К его руке прикоснулся Дирк Петерс...  Артур
Пим избежал смертельной опасности...
     Метис бросился к Паркеру и ударил его ножом в спину. Затем  последовало
"кровавое пиршество" -- "такие вещи можно  вообразить,  но  нет  слов,  чтобы
донести до сознания весь изощренный ужас их реальности".
     Да, мне была знакома эта чудовищная история, оказавшаяся, вопреки  моим
сомнениям, чистой правдой. Она случилась на "Дельфине" давно, 16  июля  1827
года, и я никак не мог понять, для чего  Дирку  Петерсу  понадобилось  снова
вызывать ее в моей памяти. Однако ждать объяснений оставалось недолго.
     -- Вот что, Дирк Петерс, -- снова заговорил  я,  --  я  требую,  чтобы  вы
ответили, почему, не желая открывать свое настоящее имя, вы все-таки назвали
его, когда "Халбрейн" стояла на якоре у берега  острова  Тсалал?  Почему  вы
расстались с именем Хант?
     -- Поймите, сэр... Люди колебались,  плыть  ли  дальше...  Решили  плыть
назад... Вот я и подумал... что, сказав, что я  --  Дирк  Петерс,  лотовой  с
"Дельфина", спутник бедного Пима, я  заставлю  их  прислушаться...  Что  они
поверят, как и я, что он еще жив, и согласятся отправиться на его  поиски...
Но это было так трудно... признать, что я  --  Дирк  Петерс,  тот,  кто  убил
Паркера... Однако голод... нестерпимый голод...
     -- Бросьте, Дирк Петерс, -- отвечал я, -- вы  преувеличиваете...  Если  бы
короткую щепку вытянули вы, то судьба Паркера постигла бы вас! Никто не стал
бы называть вас преступником...
     -- Сэр, да поймите же! Разве стала бы семья Паркера рассуждать так,  как
вы?..
     -- Семья? Так у него были родные?
     -- Да, вот потому-то... в книге... Пим изменил его имя... Паркера  звали
не Паркером... Его звали...
     -- Артур Пим поступил разумно, -- перебил я его, --  и  я  вовсе  не  хочу
знать подлинное имя Паркера. Оставьте эту тайну при себе!
     -- Нет, я скажу! Это слишком давит... Может быть, мне полегчает, когда я
назову вам его имя, мистер Джорлинг...
     - Нет, Дирк Петерс, нет!
     - Его звали Холт, Нед Холт...
     - Холт! -- вскричал я.-- То же имя носит наш старшина-парусник...
     -- Его родной брат!
     -- Мартин Холт -- брат Неда?
     -- Да... Понимаете... Брат...
     -- И он считает, что Нед Холт погиб вместе  с  "Дельфином",  как  и  все
остальные?..
     -- Но это не так!.-. Если он узнает, что я....
     В этот момент шхуну тряхнуло, да так, что я слетел с койки. Шхуна  дала
опасный крен на правый борт, грозя  опрокинуться.  До  моего  слуха  донесся
взбешенный голос:
     -- Что за пес стоит у штурвала?
     Голос принадлежал Джэму Уэсту, "псом" же оказался Хирн. Я пулей вылетел
из каюты.
     -- Ты что, бросил штурвал? -- кричал Джэм Уэст, схватив Хирна за шиворот.
     -- Ничего не знаю, господин лейтенант...
     -- Все ты знаешь, говорю я тебе! Это неслыханно -- бросить  штурвал!  Еще
немного -- и шхуна перевернулась бы!
     Не приходилось сомневаться, что Хирн действительно -- преднамеренно  или
случайно -- выпустил штурвал.
     -- Гратиан, -- позвал Джэм  Уэст  одного  из  матросов,  --  становись  за
штурвал! А ты, Хирн, отправишься в трюм!..
     В это время раздался крик "Земля!", и  все  как  по  команде  устремили
взоры на юг.





     Этим словом названа глава XVII в книге Эдгара По. Я решил вынести его в
заглавие шестой главы второй части моего  повествования,  сопроводив  знаком
вопроса.
     Означало ли это слово, прозвучавшее с  верхушки  фок-мачты,  что  перед
нами лежал  остров?  Или  континент?  Так  или  иначе,  не  ожидает  ли  нас
разочарование? Найдем ли мы там тех, ради спасения которых поднялись  в  эти
широты? И ступала ли на эту землю нога Артура Пима?..
     Семнадцатого января 1828  года  --  в  день,  полный  происшествий,  как
следует из дневника Артура Пима, -- над  "Джейн"  раздался  крик:  "Земля  по
правому борту!" Точно такие же слова мог прокричать и  наблюдатель  с  мачты
"Халбрейн": справа от шхуны на  горизонте  вырисовывались  какие-то  неясные
контуры.
     Правда,  земля,  о  появлении  которой  услыхал  экипаж  "Джейн",  была
островом Беннета, засушливым и пустынным, в одном градусе к югу от  которого
лежал остров Тсалал, в то время цветущий и очень даже  обитаемый.  Какие  же
сюрпризы таились на этой неведомой земле, отнесенной еще на пять градусов  к
югу, в пустыню антарктического океана? Не достигли ли мы  желанной  цели,  к
которой с таким упорством стремились? Возможно, совсем скоро братья Уильям и
Лен Гай смогут открыть друг другу  объятия...  Это  означало  бы  завершение
экспедиции "Халбрейн", предпринятой для того, чтобы вернуть на родину  людей
с "Джейн"...
     Однако для меня и для метиса цель состояла не только в  этом.  Впрочем,
при виде земли нужно причалить к ней, а там будет видно...
     Заслышав крик "Земля!", я мигом забыл об исповеди метиса;  возможно,  и
сам он забыл о ней, ибо тут же ринулся на  нос  шхуны  и  впился  глазами  в
горизонт. Что касается Джэма Уэста,  которого  ничто  не  могло  отвлечь  от
службы, то он настоял  на  исполнении  отданной  команды.  Гратиан  встал  к
штурвалу, а Хирна заперли  в  трюме.  Наказание  было  заслуженным  --  из-за
невнимательности и нерасторопности Хирна чуть было не  погибла  наша  шхуна.
Пятеро-шестеро матросов, завербовавшиеся на  Фолклендах,  не  удержались  от
недовольного шипения. Одного жеста старшего  помощника  хватило,  чтобы  они
умолкли и поспешили по местам.
     Нечего и говорить, что, заслышав крик с мачты, Лен Гай выбежал из каюты
и теперь не спускал взгляд с полоски земли, до которой оставалось еще десять
-- двенадцать миль.
     Я и думать забыл о тайне, которую только что открыл  мне  Дирк  Петерс.
Пока она остается лишь нашей с ним тайной -- а ни я, ни тем более он  никогда
не выдали бы ее, -- нам нечего опасаться. Но что получилось бы,  если  бы  по
случайности Мартин Холт прознал о том, что несчастный  не  утонул  вместе  с
"Дельфином", а по воле судьбы был обречен на гибель,  ставшую  спасением  от
голодной смерти для его товарищей, и что Дирк Петерс,  которому  он,  Мартин
Холт, был обязан жизнью, сразил его  собственной  рукой?..  Так  вот  почему
метис упрямо отказывался  принимать  благодарность  Мартина  Холта  --  брата
человека, чьей плотью ему пришлось насыщаться...
     Боцман отбил три часа. Шхуна шла вперед как бы ощупью, ибо  плавание  в
незнакомых водах требует осторожности. Впереди могли оказаться мели и  рифы,
скрытые водой. А всякая авария,  даже  пустяковая,  сделала  бы  невозможным
возвращение назад до наступления зимы. Рисковать было нельзя.
     Джэм Уэст распорядился убавить паруса.  Боцман  велел  матросам  убрать
брамсель, марсель и топсель, оставив бизань, косой фок и  стаксели,  которых
было достаточно, чтобы преодолеть расстояние, отделявшее  нас  от  суши,  за
несколько часов.
     Капитан велел бросить лот. Глубина под днищем  составила  сто  двадцать
морских саженей, и дно было гладкое.
     Погода оставалась ясной, лишь  на  юго-востоке  и  на  юго-западе  небо
начали затягивать облака. Из-за них было трудно разглядеть очертания берега,
напоминавшего скорее пар, плывущий по небу, появляющийся в разрыве облаков и
снова исчезающий за тучами. В конце концов мы сошлись во  мнении,  что  суша
поднимается над морем на высоту  двадцать  пять  --  тридцать  саженей  --  по
крайней мере в наивысшей части.
     Трудно  поверить,  что  мы  поддались  галлюцинации,  однако   волнение
заставляло  сомневаться  в  очевидном.  Разве  не  естественно  для   сердца
сжиматься от сотен страхов, когда оказывается близка  желанная  цель?..  Эти
берега сулили нам столько надежд или разочарований, что нам легче  было  бы,
если бы перед нами оказался всего  лишь  призрак  земли,  всего  лишь  тень,
которая вот-вот ускользнет из-под носа. От волнения у меня кружилась голова,
мне представлялось, что "Халбрейн" уменьшается  в  размерах,  превращаясь  в
крохотную шлюпку, затерявшуюся в океанских просторах...
     Имея на руках морские карты, даже простейшие компасные,  с  очертаниями
берегов, заливов и бухт, мореход может  смело  идти  вперед.  В  любом  ином
районе мира капитан не явил бы  никакой  доблести,  поспешив  причаливать  к
берегу.  Однако  здесь  от  него  требовалась   осторожность   и   еще   раз
осторожность, пусть даже перед нами не было никаких препятствий. Несмотря на
наступление ночи, видимость не ухудшилась: ведь солнце еще  не  заходило  за
западный  горизонт  и   продолжало   освещать   косыми   лучами   бескрайние
антарктические просторы.
     Показания в судовом журнале свидетельствовали, что температура  воздуха
продолжает падать. Градусник показывал в тени не более  32°F  (0°С){Вряд  ли
путешественники  могли  наблюдать  такую  температуру  морской   воды:   при
нормальной океанической солености (около 35 г солей на 1 л воды) температура
замерзания  составляет  -1,9°С.}.  Температура  воды  равнялась  всего  26°F
(-7,33°С). Оставалось гадать, с чем связано это похолодание в  самый  разгар
антарктического лета...
     Так  или  иначе  экипажу  пришлось  вспомнить  про  шерстяную   одежду,
заброшенную со времени прохождения припая месяц назад. Правда, шхуна шла  по
ветру и волны холода пока что были малочувствительны. Однако  все  понимали,
что следовало поспешить. Застрять в этих краях и рисковать зимовкой  значило
бы испытывать терпение Всевышнего.
     Лен Гай несколько раз проверял направление течения  с  помощью  тяжелых
лотов и пришел к выводу, что оно начинает отклоняться в сторону.
     -- Пока непонятно, что перед нами -- континент или  остров,  --  промолвил
он.-- Если континент, то придется предположить, что течение нашло себе проход
на юго-востоке...
     -- Вполне вероятно, -- отвечал я, -- что твердь Антарктиды  сведена  здесь
до размеров ледяной шапки, вокруг которой  можно  описать  круг.  Во  всяком
случае, следовало бы  занести  в  журнал  те  наблюдения,  которые  вызывают
наименьшие сомнения...
     -- Что я и делаю, мистер Джорлинг, -- откликнулся капитан.--  Мы  накопили
очень  много  наблюдений  над  этим  сектором  южных  морей,  бесценных  для
мореплавателей, что пойдут за нами следом.
     -- Если среди них найдутся такие, кто дерзнет  подняться  столь  высоко!
Чтобы   очутиться   здесь,   мы   воспользовались    счастливым    стечением
обстоятельств: чрезвычайно  ранним  наступлением  лета,  более  теплой,  чем
обычно, погодой, быстрым вскрытием льдов. Такое повторяется раз в  двадцать,
а то и в пятьдесят лет...
     -- Я благодарю за это Провидение, мистер Джорлинг! Теперь во  мне  снова
ожила надежда. Раз хорошая погода держится так долго, то почему мой  брат  и
остальные не могли высадиться на этом берегу, куда  направлены  и  ветры,  и
течение? Если это удалось нашей шхуне, то могло удаться  и  их  шлюпке.  Они
вряд ли стали бы пускаться в путешествие,  не  собрав  достаточных  запасов.
Наверное, в их распоряжении было все то,  что  на  протяжении  стольких  лет
дарил им остров Тсалал... Должно быть, они  захватили  оружие  и  патроны...
Здешние воды кишат рыбой и морским зверем. Да, мое сердце вновь  переполнено
надеждой! Как бы мне хотелось стать старше на несколько часов!..
     Хотя я и не разделял безоговорочно ожиданий Лена Гая, я  был  счастлив,
что он поборол уныние. Вдруг при счастливом завершении поисков  мне  удастся
уговорить его продолжить их, теперь уже ради Артура Пима?
     "Халбрейн" медленно скользила по поверхности прозрачной воды,  кишевшей
рыбой всех известных видов. Морских птиц стало больше, чем  раньше,  и  они,
уже не ведая страха, летали вокруг мачт и садились отдохнуть на реи. Матросы
подняли на борт несколько белых лент длиною в пять-шесть футов,  оказавшихся
колониями  миллионов  крошечных  моллюсков,  переливающихся  всеми   цветами
радуги.
     Вдали показались киты, бодро выпускающие в воздух фонтаны, и я заметил,
что все  они  плывут  к  югу.  Оставалось  предположить,  что  море  в  этом
направлении простирается достаточно далеко.
     Шхуна прошла еще две-три мили, не  пытаясь  ускорить  ход.  Представшая
нашим взорам береговая линия тянулась с  северо-запада  на  юго-восток  --  в
этом, по крайней мере, не могло быть никаких сомнений. Однако и  после  трех
часов, на протяжении которых шхуна приближалась к суше, мы не  могли  ничего
на ней разглядеть, даже и при помощи подзорных труб. Экипаж, столпившийся на
полубаке, помалкивал, не выдавая своих чувств. Джэм  Уэст,  проведший  целых
десять минут на вантах фок-мачты, откуда он наблюдал за горизонтом, не  смог
рассказать ничего определенного.
     Я стоял у левого борта позади рубки, не сводя глаз с  линии,  где  море
сливалось с небом,  непрерывность  которой  нарушалась  только  на  востоке.
Неожиданно ко мне приблизился боцман и без всяких предисловий выпалил:
     -- Разрешите поделиться с вами одной мыслью, мистер Джорлинг...
     -- Делитесь, боцман, только не рассчитывайте, что я поспешу  согласиться
с ней, даже если она покажется мне верной, -- отвечал я.
     -- Моя мысль верная, и чем ближе мы будем подходить, тем это будет яснее
-- во всяком случае, тому, кто наделен зрением.
     -- Выкладывайте вашу мысль!
     - Она заключается в том,  что  перед  нами  никакая  не  земля,  мистер
Джорлинг...
     -- Что это вы такое говорите, боцман?!
     -- Приглядитесь внимательнее. Вытяните  палец  и  посмотрите  вправо  от
него...
     Я повиновался.
     -- Видите? Пусть виски из фляжки станет мне поперек горла, если все  эти
массы не перемещаются, только не относительно  шхуны,  а  относительно  друг
друга...
     -- И вы заключаете из этого, что...
     -- ... это движущиеся айсберги.
     -- Айсберги?!
     -- Они самые, мистер Джорлинг.
     Неужели боцман прав? Выходит, нас ожидает немалое разочарование...  Раз
это не берег, а просто ледяные горы, дрейфующие в океане, то...
     Очень скоро к тому же мнению склонился весь  экипаж,  и  никто  уже  не
верил, что в той стороне  лежит  какая-то  земля.  Еще  через  десять  минут
наблюдатель  в  "сорочьем  гнезде"  крикнул,   что   северо-запада   к   нам
приближается флотилия айсбергов, которая может перерезать нам путь.
     Новость эта привела всех в сильнейшее уныние. Прощай последняя надежда!
Для капитана Лена Гая это было  весьма  болезненным  ударом.  Выходило,  что
земли, затерянные в южных  морях,  следовало  искать  в  еще  более  высоких
широтах, безо всякой, впрочем, надежды на успех...
     -- Поворачивай назад! Назад! -- раздался дружный крик.
     Да, матросы с Фолклендов  в  один  голос  выразили  свою  волю,  требуя
немедленного возвращения, -- им  не  понадобилось  даже  Хирна.  Более  того,
большинство старой команды придерживалось, как видно, того же мнения.
     Джэм Уэст, не посмев призвать их к молчанию, замер,  дожидаясь  команды
капитана. Гратиан плотнее сжал рукоятки штурвала, готовясь  к  развороту,  а
его товарищи, взявшись за кнехты, ждали сигнала, чтобы отдать шкоты.
     Дирк Петерс неподвижно стоял, прислонившись к  фок-мачте,  с  опущенной
головой, поникший, с перекошенным ртом,  не  в  силах  вымолвить  ни  слова.
Внезапно он бросил на  меня  взгляд-  о,  что  это  был  за  взгляд,  полный
одновременно мольбы и ярости!..
     Не знаю, что за сила заставила меня вмешаться, еще раз подать  голос...
Наверное, все дело было в  последнем  доводе,  неожиданно  пришедшем  мне  в
голову, -- доводе, в разумности которого никто не смог бы усомниться. Итак, я
взял слово, решившись переспорить и убедить всех до одного, и в голосе  моем
прозвучало столько убежденности, что никто не осмелился меня прервать. Вот в
чем состояла, собственно, моя речь:
     -- Нет! Еще остается надежда!.. Земля не может быть далеко!  Перед  нами
вовсе не паковые льды, образующиеся в открытом море из-за накапливания льда.
Ведь  это  айсберги,  а  айсберги   обязательно   должны   откалываться   от
твердого основания, то есть континента или на худой конец острова. Время для
вскрытия  льда  наступило  недавно, поэтому  они  не могли отойти далеко  от
суши... Позади айсбергов нас ждет берег, на  котором они образовались... Еще
сутки, максимум двое -- и вот тогда, если земля так и не  покажется,  капитан
отдаст команду поворачивать на север!
     Я не знал, удалось ли мне убедить их или  следовало  еще  раз  помахать
приманкой в виде премии, воспользовавшись тем, что среди них не было на этот
раз Хирна, который наверняка стал бы подстрекать их,  крича,  что  их  опять
обманывают и что шхуну ждет неминуемая гибель...
     Тут мне на помощь пришел боцман со своей неизменной усмешкой.
     -- Верно сказано. Я, к примеру, придерживаюсь  того  же  мнения,  что  и
мистер Джорлинг. Земля наверняка совсем рядом... Отправившись на  ее  поиски
за айсберги, мы запросто ее отыщем и при  этом  не  слишком  перетрудимся...
Всего-то градус к югу -- что за беда, тем  более  что  от  этого  в  карманах
зашелестят лишние сотни долларов? Не  будем  забывать,  что  их  приятно  не
только распихивать по карманам, но и извлекать оттуда!..
     Кок Эндикотт решил поддержать своего приятеля боцмана.
     --  Вот  здорово--  доллары!--  закричал  он,  показывая  два  ряда  зубов
ослепительной белизны.
     Теперь все зависело от экипажа: прислушается ли он к доводам Харлигерли
или  вздумает  сопротивляться,  если  "Халбрейн"  устремится  в  направлении
айсбергов?..
     Лен Гай снова взялся за подзорную трубу и направил ее на скользящие  по
воде льдины. Понаблюдав за ними какое-то время с  величайшим  вниманием,  он
твердо приказал:
     -- Курс зюйд-зюйд-вест!
     Джэм Уэст отдал команду провести необходимый маневр.
     Немного  поколебавшись,  матросы  предпочли  повиноваться  и  принялись
брасопить реи и натягивать шкоты; паруса шхуны  наполнились  ветром,  и  она
ускорила ход.
     Когда маневр завершился, я подошел к боцману и, отозвав его в сторонку,
сказал:
     -- Спасибо, боцман!
     -- Что ж, мистер Джорлинг, -- отвечал он, качая головой, --  на  этот  раз
обошлось. Но в следующий раз уже нельзя будет налегать на фал изо всех  сил.
Тогда уже все пойдут против меня, даже Эндикотт...
     -- Однако в моих  словах  не  было  ни  капли  неправды...--  с  живостью
возразил я.
     -- Не стану спорить, ваши речи походили на правду.
     -- Вот именно, Харлигерли! Я сказал только то, что думал. Я нисколько не
сомневаюсь, что за айсбергами нас ждет земля...
     - Возможно, мистер Джорлинг, возможно! Только пусть  она  покажется  не
позже, чем через два дня, -- иначе уже ничто не сможет помешать нам  лечь  на
обратный курс.
     На  протяжении  следующих   суток   "Халбрейн"   шла   в   юго-западном
направлении, хотя ей часто приходилось менять галсы  и  замедлять  бег,  ибо
льдов вокруг становилось все  больше.  Вскоре  нас  окружил  лес  айсбергов.
Однако на пути не встречалось ни паковых льдов, ни дрейфующих ледяных полей,
с которыми мы познакомились у кромки припая на семидесятой параллели, ни той
ледяной каши, в которую превращался полярный океан под воздействием штормов.
Напротив,  огромные   массы   льда   проплывали   мимо   нас   с   величавой
медлительностью.  Закрадывалось  подозрение,  что  они  образовались   всего
несколько дней назад. Однако при высоте сто --  сто  пятьдесят  футов  каждый
айсберг должен был весить не менее нескольких тысяч тонн, поэтому Джэм Уэст,
ни на секунду не покидавший палубу, тщательно  наблюдал  за  тем,  чтобы  не
возникла угроза столкновения.
     Но, сколько я ни всматривался в просветы между айсбергами, мне никак не
удавалось  разглядеть  землю,  при  виде  которой  наша  шхуна   смогла   бы
направиться прямиком на юг. Нет, ничто  вокруг  не  позволяло  надеяться  на
лучшее...
     До сих пор капитан мог всецело доверять показаниям  компаса.  Магнитный
полюс, до которого оставалось еще много сотен миль, ибо он лежит в восточном
полушарии, никак не воздействовал на магнитную стрелку, которая, вместо того
чтобы колебаться на шесть-семь румбов, как это происходит вблизи  магнитного
полюса, уверенно показывала направление,  не  вызывая  сомнений  в  точности
показаний.
     Итак, вопреки моим надеждам, земля  все  не  появлялась,  и  я  начинал
спрашивать себя, не  забрать  ли  круче  к  западу,  пусть  даже  "Халбрейн"
удалится при этом от точки, в которой скрещиваются все меридианы...
     Час уходил за часом, а так как их было отпущено всего сорок восемь,  то
людьми прямо на глазах овладевало отчаяние, и  они  все  с:  меньшей  охотой
соблюдали дисциплину. Еще  полтора  дня  --  и  всеобщий  упадок  сил  станет
необратимым. Шхуна неминуемо повернет на север...
     Экипаж молча производил маневры, подчиняясь отрывистым  командам  Джэма
Уэста -- повернуть ли круче к ветру при проходе узкого пролива, дабы избежать
столкновения,  встать  ли  кормой  под  самый  ветер.  Однако,  несмотря  на
бдительность командиров, умение матросов и безупречное маневрирование, шхуна
то и дело со скрежетом терлась о края айсбергов, после чего на их сверкающей
поверхности оставались длинные полосы смолы. Тут и у самого бесстрашного  не
могло не сжаться от ужаса сердце при мысли, что борта вот-вот лопнут и тогда
в трюм хлынет вода...
     Отмечу, что окружавшие нас ледяные горы имели весьма крутые склоны, так
что высадиться на них было бы совершенно невозможно. Кроме  того,  здесь  не
было ни тюленей, которые обычно в больших количествах населяют ледяные поля,
ни даже крикливых пингвинов, которых "Халбрейн" заставляла тысячами нырять в
воду в более низких широтах. Птиц над мачтами и то поубавилось, а оставшиеся
стали заметно пугливее. При виде  этих  безжизненных  мест  в  душу  каждого
закрадывалось ощущение тревоги, даже  ужаса.  Разве  можно  было  надеяться,
чтобы люди с "Джейн", даже если бы случай занес их в эти дикие края,  смогли
отыскать здесь  приют  и  просуществовать  сколь-нибудь  долго?  Если  же  и
"Халбрейн" была суждена гибель, то приходилось сомневаться, сможет  ли  хоть
кто-нибудь засвидетельствовать потом факт ее исчезновения...
     Я подметил, что с того момента накануне, когда шхуна, шедшая  прежде  к
югу, отклонилась в сторону, чтобы обогнуть  айсберги,  в  обычном  поведении
метиса произошла разительная перемена. Теперь он проводил  почти  все  время
под фок-мачтой, не желая глядеть в сторону моря, и лишь изредка  вставал  на
ноги, чтобы поучаствовать в маневрах шхуны, делая это, впрочем,  без  былого
рвения и сноровки. Судя по всему, он совсем пал духом. Я  не  хочу  сказать,
что он отказался от надежды, что его товарищ  жив,  --  нет,  подобная  мысль
просто не могла бы родиться в его мозгу. Однако  инстинкт  подсказывал  ему,
что, следуя этим курсом, шхуна не найдет следов  бедного  Пима...  "Поймите,
сэр, -- сказал бы он мне, -- это не здесь. Нет, не здесь!.."  Что  бы  я  смог
ответить на такие слова?..
     Часов в семь вечера мы вошли в полосу довольно густого тумана. Плавание
в нем было чревато бедой...
     Позади  остался  день,  полный  тревог,  надежд  и   разочаровании.   Я
совершенно обессилел. У меня только и хватило духу, что добраться  до  своей
каюты и повалиться одетым на  койку.  Однако  сон  никак  не  шел,  ибо  мое
воображение, столь спокойное до недавних пор, было перевозбуждено  и  в  нем
рождались самые тревожные мысли. Готов согласиться, что беспрерывное  чтение
Эдгара По, тем более в столь фантастических  краях,  неминуемо  должно  было
произвести на меня действие, которого я не предполагал...
     Назавтра истекут двое суток -- последний  срок,  на  который  согласился
экипаж, уступив моим настояниям. "Дело идет не так,  как  вам  хотелось?"  --
спросил меня боцман, прежде чем я скрылся в каюте. Конечно же, не так! Мы не
нашли ничего,  кроме  флотилий  проклятых  айсбергов...  Если  до  завтра  в
просветах между ними не покажется земля, капитан даст  команду  поворачивать
на север.
     Ах, почему я не командир этой шхуны? Если бы я смог  купить  ее,  пусть
это и стоило бы мне всего моего состояния, если бы все эти люди  были  моими
рабами, повинующимися кнуту у меня в руке, то "Халбрейн" ни за что на  свете
не прервала бы своего путешествия... пусть даже оно завело  бы  ее  в  самый
центр Антарктиды, к земной оси, где полыхает в небе Южный Крест!..
     В моем взбудораженном рассудке теснились сотни мыслей, обид, желаний. Я
хотел подняться, но чувствовал, что властная тяжелая рука пригвоздила меня к
койке. Меня обуревало желание немедленно удрать из каюты,  где  меня  мучили
нестерпимые кошмары, спустить в море одну из шлюпок "Халбрейн", спрыгнуть  в
нее вместе с Дирком Петерсом, который, не колеблясь, последует  за  мной,  и
отдаться воле течения, которое понесет нас на юг...
     Так я и поступил -- во сне... Наступило завтра. Капитан Лен Гай, оглядев
напоследок  горизонт,  отдает  команду  поворачивать  назад...   За   кормой
привязана шлюпка... Я предупреждаю об этом Дирка  Петерса,  и  мы  незаметно
спускаемся в нее. Остается разомкнуть стопор... Шхуна уходит, мы все  больше
удаляемся от нее, подхваченные течением...
     Нас несет в свободное ото льдов море. Остановка. Мы достигли  земли.  Я
вижу перед собой сфинкса, возвышающегося над полярной шапкой. Я  приближаюсь
к нему и задаю вопрос... И он открывает  мне  все  тайны  этого  загадочного
края! Потом вокруг монстра начинают происходить все те  явления,  о  которых
писал  Артур  Пим!  Завеса  мерцающих  паров,  испещренных  полосами  света,
разрывается  --  и  перед  моим  ослепленным  взором  предстает   не   фигура
нечеловеческого роста, а сам  Артур  Пим  --  несломленный  хранитель  Южного
полюса, развернувший на ветру высоких широт флаг Соединенных Штатов!..
     Я не знаю, что случилось потом, -- то ли прервалось мое забытье, то  ли,
подчиняясь капризам близкого к безумию мозга, один сон сменился другим... Во
всяком случае, у меня возникло ощущение, что я пробудился и  что  равновесие
шхуны нарушено, ибо  она  слегка  накренилась  на  правый  борт,  хотя  море
оставалось по-прежнему спокойным. При этом  я  не  ощущал  ни  бортовой,  ни
килевой качки... У меня появилось чувство, словно моя койка  превратилась  в
корзину аэростата, словно для меня не существуем более законов тяготения...
     Я не бредил. Сон сменила реальность...
     Над моей головой раздались удары, причина которых оставалась  для  меня
неведомой. Перегородки моей каюты отклонились  от  вертикального  положения,
словно шхуна улеглась на бок. Еще секунда -- и я  слетел  с  койки,  едва  не
раскроив голову об угол стола...
     Мне удалось подняться и добраться до  бокового  иллюминатора;  потом  я
навалился на дверь, открывавшуюся наружу, и она  стала  приоткрываться...  В
это мгновение со стороны левого борта послышался треск ломающегося дерева...
     Неужели шхуна столкнулась с колоссальной ледяной горой, от которой Джэм
Уэст не сумел увернуться из-за густого тумана?
     До моих ушей долетели полные ужаса возгласы,  после  чего  весь  экипаж
издал один отчаянный крик... Последовал еще один толчок и "Халбрейн" замерла
на месте.





     Мне пришлось ползком добираться до двери рубки, откуда я  смог  попасть
на палубу. Лен Гай тоже не мог подняться  с  коленей,  настолько  силен  был
крен, и  безуспешно  пытался  подтянуться,  держась  за  стойку  фальшборта.
Недалеко от фок-мачты из-под штормового фока, накрывшего бак, как  простыня,
высовывались несколько голов. По  правому  боргу  за  ванты  цеплялись  Дирк
Петерс, Харди, Мартин Холт и  Эндикотт,  на  черном  лице  которого  застыла
гримаса крайнего изумления. Можно было ручаться,  что  он  и  боцман  готовы
отказаться  от  половины  премии,  причитающейся  им  за  пересечение   всех
параллелей, начиная с восемьдесят четвертой!..
     Какой-то человек полз в мою сторону,  ибо  наклон  палубы,  достигавший
пятидесяти градусов, не давал ему распрямиться. Я узнал Харлигерли,  который
тянулся ко мне, подобно марсовому, увидавшему с вантов землю и  указывающему
на нее пальцем.
     Я растянулся  на  палубе  и  уцепился  за  дверь,  устранив  тем  самым
опасность соскользнуть в воду. После этого  я  протянул  боцману  руку,  что
позволило ему с некоторым трудом добраться до меня.
     -- Что произошло? -- только и вымолвил я.
     -- Мы сели на мель, мистер Джорлинг!
     -- Мы подошли к берегу? -- вскричал я.
     -- Берег бывает у земли, -- с неизменной иронией отвечал боцман, --  земля
же в этих краях существовала только в воображении Дирка Петерса!..
     -- Тогда что же стряслось?
     -- Из тумана появился айсберг, от которого мы не смогли увернуться.
     -- Айсберг?..
     -- Вот именно,  айсберг,  да  еще  выбравший  именно  это  время,  чтобы
перевернуться вверх  тормашками!  Переворачиваясь,  он  зацепил  "Халбрейн",
подобно ракетке, подхватывающей мячик,  так  что  теперь  мы  вознеслись  на
высоту добрых ста футов над уровнем моря.
     Невозможно  было  представить  себе  более  ужасную  развязку  дерзкого
путешествия "Халбрейн". Здесь, в опаснейших  шпротах,  мы  оказались  лишены
единственного  средства  передвижения,  вырванного  из   родной   стихии   и
оказавшегося на высоте более ста футов!.. Вот это  развязка!..  Погибнуть  в
бурю, не выдержав нападения дикарей, быть раздавленным льдами --  что  ж,  ни
один корабль,  отправляющийся  в  полярные  моря,  не  застрахован  от  этих
опасностей. Но чтобы быть подхваченными ледяной горой в  гот  самый  момент,
когда гора переворачивается, и взлететь почти на самую ее  верхушку  --  нет,
это было просто невероятно!
     Я не знал, хватит ли у нас сил спустить шхуну с такой высоты. Однако  в
одном  я  был  уверен:  капитан  Лен  Гай,  его  помощник,  старая  команда,
оправившись от ужаса, не станут поддаваться отчаянию, каким бы тревожным  ни
представлялось наше положение. Это не вызывало  у  меня  сомнений.  Да,  они
сделают все, чтобы спасти корабль и людей. Правда, оставалось только  гадать
к каким ухищрениям нам придется для этого прибегнуть ..
     Пока же айсберг окутывал серый туман. Мы не  могли  разглядеть  на  нем
ничего, кроме расселины, в которой застряла "Халбрейн". Что касается  места,
которое занимал наш айсберг во флотилии, плывущей на юго-восток, то по этому
поводу оставалось лишь строить догадки...
     Элементарная  осторожность  подсказывала,   что   нам   надо   покидать
"Халбрейн" как можно скорее. В любую минуту айсберг может перевернуться  еще
раз  {Нарисованная  буйной  фантазией  автора  картина  довольно  далека  от
реальности. Айсберги разрушаются либо с надводной части -- в условиях теплого
воздуха и холодной воды (что имеет место в романе; но в этом случае  ледяная
гора не может перевернуться), либо с подводной части  --  когда  вода  теплее
воздуха. Именно во втором случае и происходит переворачивание  айсберга,  но
здесь решающую роль играет  не  столько  подтаивание,  сколько  раскалывание
крупной ледяной горы на меньшие куски и глыбы,  нарушающее  гидростатическое
равновесие айсберга. Но даже в случае переворачивания необходимо  достаточно
много времени, чтобы таяние ледяной  горы  привело  к  новому  нарушению  ее
равновесия}. Тогда шхуна рухнет в пустоту, и вряд ли кто-то из нас останется
живым и невредимым -- ледяные глубины проглотят нас, не поперхнувшись...
     Всего за несколько минут экипаж покинул "Халбрейн", ища убежища на льду
и молясь, чтобы айсберг побыстрее вышел из тумана. Слабым солнечным лучам не
удавалось  проникнуть  сквозь  его  плотную  завесу.  Правда,   люди   могли
разглядеть друг друга на расстоянии дюжины шагов. "Халбрейн" же  представала
нашим взорам просто как масса с  неясными  очертаниями  и  только  благодаря
темным бортам выделялась на фоне поблескивающего белоснежного льда.
     Настало время оглядеться и задаться вопросом, все ли, кто  находился  в
момент катастрофы на борту, остались в живых,  не  перелетел  ли  кто-нибудь
через борт, в ледяную воду?., Подчиняясь приказу капитана, матросы сбились в
плотную группу, в центре которой оказались лейтенант, боцман, старшины Харди
и Мартин  Холт,  а  также  я.  Джэм  Уэст  устроил  перекличку.  На  зов  не
откликнулись пятеро: матрос Драп, старый член команды, и четверо  новеньких,
завербовавшихся на корабль на Фолклендах: двое англичан, американец и матрос
с Огненной Земли.
     Итак, катастрофа уже стоила  жизни  пятерым.  Это  были  первые  жертвы
путешествия после отхода с  Кергеленов  --  вот  только  последние  ли?..  Не
приходилось сомневаться, что несчастные погибли, ибо они не отвечали на  наш
зов; их не смогли разыскать, сколько ни обшаривали  айсберг,  заглядывая  во
все трещины, где  они  могли  бы  схорониться,  уцепившись  за  какой-нибудь
выступ.
     Когда туман рассеялся,  поиски  возобновились,  но  безуспешно.  В  тот
момент,  когда  "Халбрейн"  была  подхвачена  уступом  айсберга,  ее  сотряс
настолько неожиданный и сильный удар, что у  этих  пятерых,  как  видно,  не
хватило сил удержаться на палубе, и теперь мы  никогда  не  отыщем  их  тел,
унесенных в океан...
     Как только мы поняли, что  лишились  пятерых  своих  товарищей,  сердце
каждого  переполнилось  отчаянием.  Вот  когда  до  каждого  дошло,   какими
опасностями чревато путешествие в глубь Антарктики!..
     -- А Хирн? -- напомнил кто-то. Мы узнали голос Мартина Холта.  Воцарилось
молчание. Мы совсем забыли о гарпунщике -- а  ведь  его  могло  расплющить  в
тесном трюме, где он сидел взаперти...
     Джэм Уэст устремился к  шхуне,  забрался  на  нее  с  помощью  веревки,
свисавшей с бака, и проник в кубрик, откуда можно было пробраться в трюм. Мы
ждали его возвращения и  вестей  об  участи  Хирна  в  скорбном  молчании  и
неподвижности, хотя этот злой гений экипажа вряд ли был достоин жалости.
     А ведь многие справедливо полагали,  что,  послушайся  мы  его  совета,
шхуна давно повернула бы к северу и экипажу не пришлось бы топтаться на этом
айсберге, ставшем ему последним пристанищем. Немалая ответственность  лежала
и на мне -- ведь это я рьяно ратовал за продолжение экспедиции... Теперь же я
боялся даже подумать об ожидающей меня каре.
     Наконец на палубе показался лейтенант, а за ним -- Хирн. Каким-то  чудом
в том месте трюма, где находился мятежный гарпунщик, уцелели и переборки,  и
обшивка.
     Хирн покинул шхуну и присоединился к товарищам, не произнеся ни  слова,
и о нем можно было забыть.
     Примерно к шести часам утра туман рассеялся, что было вызвано  довольно
резким понижением температуры. На смену туману пришло обледенение  --  частое
явление в высоких широтах. Теперь мы могли определить размеры ледяной  горы,
к которой прилипли, как мухи к сахарной  голове.  Шхуна  казалась  снизу  не
больше утлого ялика...
     Айсберг имел триста-- четыреста саженей в окружности и  сто  тридцать  --
сто сорок футов в высоту {В 1854 году в Атлантике под 44° южной широты и 28°
западной долготы был встречен айсберг высотой 90 м, а в  ноябре  1904  г.  у
Фолклендских островов моряки шхуны "Зенита" определили высоту приближающейся
к ним ледяной горы в  450  м}.  Подводная  его  часть  должна  была  быть  в
четыре-пять раз внушительнее {Таким образом, подводная часть описываемого Ж.
Верном айсберга уходила в глубину океана метров на 200 (при высоте надводной
части  около  40  м),  так  что  опасения  Джорлинга   относительно   нового
переворачивания ледяной горы "в любую минуту" явно несостоятельны},  и  весь
айсберг весил, стало быть, миллионы тонн. Произошло  же  с  нами  следующее:
более теплая вода подмыла  основание  айсберга  и  центр  его  тяжести  стал
смещаться, так что в результате дно стало верхушкой  и  наоборот.  При  этом
"Халбрейн"  была  подхвачена  как  бы  мощным  рычагом.  Айсберги  частенько
кувыркаются таким образом  в  полярных  морях,  и  в  этом  состоит  главная
опасность для приближающихся к ним кораблей.
     Наша  шхуна  застряла  в  расселине  на  западной   стороне   айсберга,
накренившись на правый борт, с приподнятой  кормой  и  опущенным  носом.  Мы
боялись, что при малейшем толчке она заскользит по склону  вниз.  На  правом
борту лопнула обшивка, а в  фальшборте  зияла  трещина  длиною  в  несколько
саженей. Камбуз, закрепленный перед фок-мачтой, сорвался и съехал ко входу в
рубку. Дверь рубки, по сторонам  от  которой  помещались  каюты  капитана  и
старшего помощника, слетела с петель.  Стеньга  и  топсель  свалились  вниз,
оборвав бакштаги. Осколки рей и рангоутов, клочья парусов,  бочки,  ящики  и
прочий мусор качались на волнах под айсбергом.
     Самое тревожное в нашем положении заключалось в том, что одна  из  двух
шлюпок "Халбрейн" -- та, что крепилась над правым боргом, -- была раздавлена и
у нас осталась всего одна --  правда,  большего  размера.  Первым  делом  нам
предстояло спасти именно ее.
     Осмотр шхуны показал, что мачты остались невредимы  и  могли  бы  нести
паруса. Однако как  спустить  шхуну  на  воду?..  Наш  корабль  находился  в
положении только  что  построенного  судна  на  верфи,  вот  только  стапели
располагались слишком высоко над водой...
     Убедившись, что капитан, старший помощник и боцман остались одни, я тут
же задал им этот вопрос.
     -- Операция будет очень рискованной, тут не поспоришь,  --  отвечал  Джэм
Уэст, -- однако без нее не обойтись, так что придется браться за дело. Думаю,
надо будет прорубить что-то вроде русла до самого моря...
     -- И не медля ни дня...-- добавил Лен Гай.
     -- Слышите, боцман? -- подхватил Джэм Уэст.-- Сегодня же за работу!
     -- Слышу. Только одно замечание, если позволите, капитан...
     -- Какое же?
     -- Прежде чем начать,  осмотрим  корпус  корабля,  убедимся,  велики  ли
повреждения и можно ли  их  устранить.  К  чему  спускать  на  воду  дырявый
корабль? Чтобы он немедленно затонул?
     Предложение боцмана было признано разумным.
     Туман  совершенно  рассеялся,  и  солнце  осветило  восточную   сторону
айсберга, откуда было видно обширное пространство моря. С этой стороны склон
представлял собой не отвесную скользкую стенку, где некуда пристроить  ногу,
а был усеян уступами разных размеров и очертаний, так что здесь  можно  было
разбить временный лагерь.  Однако  приходилось  быть  все  время  настороже:
сверху в любую минуту могли обрушиться ледяные глыбы, потревоженные малейшим
толчком. За утро не одна  такая  глыба  срывалась  в  море  с  оглушительным
грохотом.
     У нас  сложилось  впечатление,  что  айсберг  прочно  плывет  на  новом
основании. Если новый центр тяжести ниже ватерлинии, то можно  не  опасаться
очередного кульбита {Кульбит --  в  акробатике  переворот,  то  есть  перекат
вперед с опорой на руки, причем голова прижата к груди}.
     С момента катастрофы мне ни разу не довелось перемолвиться словечком  с
Дирком Петерсом. Однако он подал голос при перекличке, поэтому я  знал  хотя
бы, что его нет в числе жертв. Вскоре я увидел его -- он неподвижно стоял  на
узенькой ледяной ступеньке, и читатель догадывается, куда был устремлен  его
взор...
     Капитан, старший помощник, боцман, старшины  Харди  и  Мартин  Холт,  а
также я поднялись к шхуне, чтобы тщательно ее осмотреть. Левый борт предстал
нашему взору целиком, ибо шхуна накренилась на противоположный бок, и с  той
стороны пришлось разбивать лед, чтобы добраться до  киля  и  удостовериться,
что от пристального осмотра не укрылась ни одна деталь обшивки.
     Осмотр продолжался два часа. Итог был следующим: повреждения  оказались
незначительными и  вполне  устранимыми.  От  удара  лопнули  доски  обшивки,
обнажив нагели {Нагель -- деревянный или металлический стержень,  применяемый
для скрепления частей деревянных  конструкций,  в  том  числе  и  деревянных
судов}.  Однако  внутренние  шпангоуты  оказались  невредимы.  Наш  корабль,
построенный специально для плавания в  полярных  широтах,  устоял  там,  где
многие другие, сколоченные на скорую руку, рассыпались бы в одно  мгновение.
Правда, руль выскользнул из железной окантовки, но и это было поправимо.
     Повреждения оказались менее серьезными, чем мы опасались. Мы воспрянули
духом. Да, воспрянули -- однако сможем ли мы спустить наш корабль на воду?..
     После завтрака матросам  было  поручено  выдолбить  покатый  спуск,  по
которому "Халбрейн" смогла бы соскользнуть в воду Мы молили Небо, чтобы  эта
операция увенчалась успехом, ибо разве можно было без ужаса помыслить о том,
чтобы  дожидаться  на  этой   плавучей   горе,   уносимой   неведомо   куда,
антарктической  зимы?  С  наступлением  зимы  всех   нас   постигнет   самая
мучительная из смертей -- смерть от холода...
     Внезапно Дирк Петерс, отошедший от остальных шагов на сто  и  изучавший
горизонт на юге и востоке, крикнул:
     -- Стоим!
     "Стоим"?  Что  имел  в  виду  метис?  Дрейф  нашего  айсберга  внезапно
прекратился?
     -- А ведь верно! -- воскликнул боцман.-- Айсберг замер, а может, он  и  не
двигался с тех пор, как проделал свой кульбит...
     -- Как?! -- вскричал я.-- Неужто стоим?
     -- Именно, -- отвечал боцман,  --  и  вот  вам  доказательство:  остальные
айсберги движутся, оставляя нас в кильватере.
     И верно, пять-шесть ближних айсбергов смещались  в  южном  направлении,
наш же оставался на месте, словно застрял на мели.
     Вероятно,  новое  днище  айсберга  зацепилось  за  подводный  уступ   и
останется на нем до тех пор, пока айсберг не дозреет  до  нового  пируэта...
Наше положение оказалось хуже, чем мы надеялись, ибо стоять на месте в  этих
водах куда хуже, чем дрейфовать, пусть даже наугад. При дрейфе мы хотя бы не
теряли надежды повстречать островок  или  даже  континент,  а  то  и  --  при
благоприятном течении и свободном море -- покинуть антарктические воды!..
     Итак, три месяца путешествия остались позади -- и чего же  мы  достигли?
Мы уже не помышляем об Уильяме Гае, его спутниках с "Джейн", Артуре  Пиме...
Теперь нам предстоит употребить все силы для собственного спасения. Если  же
матросы "Халбрейн" взбунтуются и объявят командиров,  а  главным  образом  --
меня, виновными в постигшей нас катастрофе, то этому не стоит удивляться...
     Что же теперь будет? Ведь, несмотря на гибель четырех  моряков,  дружки
гарпунщика все равно в большинстве. Я видел, что именно эта  мысль  занимает
сейчас Лена Гая и Джэма Уэста.
     Пусть новичков с Фолклендов теперь пятнадцать против тринадцати, причем
на  нашей  стороне  метис,  нельзя  исключить,  что  кто-то  из  "старичков"
предпочтет перейти на сторону недовольных, предводительствуемых Хирном.  Кто
знает --  быть  может,  эти  люди,  поддавшись  отчаянию,  захотят  завладеть
единственной нашей шлюпкой и устремиться на север, бросив нас на айсберге на
произвол судьбы? Осторожность требовала, чтобы мы неусыпно стерегли шлюпку.
     Однако обрушившиеся на нас несчастья преобразили капитана. Перед  лицом
невзгод он стал другим человеком. До сих пор он не помьшлял ни о чем,  кроме
спасения соотечественников, доверив лейтенанту  командование  шхуной,  благо
тот был  непревзойденным  знатоком  своего  дела.  Однако  с  этого  дня  он
превратился  в  командира,  обретя  энергию,  необходимую  в  столь  трудных
обстоятельствах,  и  став  для  матросов  вторым  авторитетом  после  самого
Создателя.
     Повинуясь команде капитана, люди собрались вокруг него на площадке чуть
правее шхуны. Из "старичков"  здесь  были  старшины  Мартин  Холт  и  Харди,
матросы Роджерс, Френсис, Гратиан, Берри и Стерн, кок Эндикотт, а также Дирк
Петерс;  собрались  и  четырнадцать  новичков  с  Фолклендов,  возглавляемые
Хирном. Они  держались  особняком,  доверив  роль  предводителя  гарпунщику,
который пользовался среди них непререкаемым авторитетом.
     Лен Гай обвел всю команду твердым взглядом и с дрожью в голосе начал:
     -- Матросы "Халбрейн"! Я начну с того,  что  скажу  о  тех,  кто  погиб.
Пятеро наших товарищей пали в катастрофе...
     -- Скоро и мы сгинем в этом море, куда нас завлекли вопреки...
     -- Замолчи, Хирн! -- крикнул Джэм Уэст, побелев от ярости.--  Замолчи,  не
то...
     -- Хирн сказал то,  что  должен  был  сказать,  --  холодно  перебил  его
капитан.-- Однако теперь я требую, чтобы он больше не прерывал меня!
     Гарпунщик готовился сказать что-то в ответ, ибо он чувствовал поддержку
большинства экипажа, однако Мартин Холт подошел к нему и  дернул  за  рукав,
заставив промолчать.
     Лен Гай обнажил голову и голосом, проникающим в  самую  душу,  произнес
такие слова:
     -- Помолимся же за тех, кто погиб в этой экспедиции, предпринятой во имя
человеколюбия. Да простит Господь их прегрешения, ибо они пожертвовали собой
ради себе подобных, и да  услышит  Он  наши  мольбы...  На  колени,  матросы
"Халбрейн"!
     Люди опустились коленями на лед  и  зашептали  слова  молитвы.  Капитан
поднялся первым и велел подняться остальным.
     -- Теперь, -- продолжал он, -- отдав должное мертвым, вернемся к живым. Им
я говорю: даже в столь плачевном положении  они  станут  исполнять  все  мои
приказы. Я не потерплю ни сопротивления,  ни  малейшего  колебания.  На  мне
лежит ответственность за спасение каждого, и я ничем не поступлюсь ради этой
цели. Здесь, как и на борту, командир -- я!
     -- На борту... когда  корабля  больше  нет...--  осмелился  подать  голос
гарпунщик.
     -- Ошибаешься, Хирн. Корабль перед нами, и мы спустим его  на  воду.  Но
пусть даже у нас останется одна шлюпка -- ее капитаном буду я! Горе тому, кто
забудет об этом...
     В тот же день с помощью секстанта  и  хронометра,  не  разбившихся  при
катастрофе, Лен Гай сумел  определить  наши  координаты:  мы  находились  на
88°55' южной широты и 39°12' западной долготы.
     "Халбрейн" отделял от Южного полюса всего 1°5'-- шестьдесят пять миль...





     -- За дело! -- призвал Лен Гай, и в тот же день все  рьяно  принялись  за
работу.
     Нельзя было терять ни часа.  Каждый  понимал,  что  время  решает  все.
Впрочем, на шхуне оставалось столько припасов, что их с  лихвой  хватило  бы
еще на полтора года, так что нам не грозил голод, а тем  более  жажда,  хотя
бочки с водой лопнули при ударе и потекли. На  счастье,  бочонки  с  джином,
виски, пивом и вином оказались в  наименее  пострадавшем  отсеке  трюма.  По
части жидкости нам не грозили  трудности,  пресной  же  водой  нас  стал  бы
снабжать сам айсберг...
     Как известно, лед -- не важно, из какой воды он  образовался  --  пресной
или соленой, -- не содержит соли, поскольку  переход  из  жидкого  в  твердое
состояние сопровождается исключением хлористого натрия.  Поэтому  любой  лед
может служить источником питьевой воды. Однако предпочтение все  же  следует
отдавать  льду  зеленоватого  оттенка,  почти  полностью   прозрачному.   Он
образуется из дождевой воды, а она, как известно, лучше всего  подходит  для
питья.
     Будучи частым гостем полярных морей, наш капитан  без  труда  сумел  бы
распознать наилучший лед; беда в том, что на нашем айсберге его никак нельзя
было бы отыскать, ибо то, что было его надводной частью, при перевороте ушло
под воду...
     Лен Гай и Джэм Уэст решили начать с разгрузки шхуны. Предстояло снять с
нее все паруса и такелаж и перенести на ровный лед. Важно было сделать шхуну
как можно более легкой, убрав из трюма даже балласт,  чтобы  спуск  на  воду
проходил в более безопасных условиях. Затем судно можно было  бы  без  труда
загрузить снова.
     Была еще одна,  не  менее  серьезная  причина,  требовавшая  ускоренной
разгрузки шхуны. Было бы непростительным легкомыслием  оставлять  припасы  в
трюме "Халбрейн", зная,  как  непрочно  она  держится  на  склоне  айсберга.
Достаточно было толчка,  чтобы  она  опрокинулась  в  море.  Стоило  немного
сдвинуться льдинам, на  которые  она  опиралась  --  и  ничто  не  смогло  бы
предотвратить самый печальный исход. Если  бы  вместе  со  шхуной  в  пучине
сгинула наша провизия, нас ожидала бы плачевная участь.
     В первый же день наружу  были  вынесены  ящики  с  солониной,  сушеными
овощами, мукой, галетами, чаем, кофе, а также бочонки с джином, виски, вином
и пивом. Все это было извлечено из трюма и камбуза  и  спрятано  в  трещинах
льда неподалеку от "Халбрейн".
     Следовало также обезопасить от случайностей нашу  единственную  шлюпку.
Одновременно мы предусмотрели и меры предосторожности на случай, если Хирн и
его дружки попытаются захватить ее, чтобы устремиться на север.
     Шлюпку вместе с веслами, рулем, стопором, кошкой,  мачтами  и  парусами
отнесли на тридцать футов от шхуны и пристроили в выемке, где ее было удобно
охранять. Днем опасаться было нечего, ночью же, вернее в те часы, когда  все
спали, боцману или одному из старшин предстояло караулить шлюпку -- так  было
надежнее.
     Девятнадцатое, двадцатое и двадцать первое  января  ушли  на  переноску
груза и разборку оснастки "Халбрейн". Мачты были застроплены с помощью  рей.
Затем Джэм Уэст велел убрать стеньгу и топсель, в которых, впрочем, не  было
необходимости, даже  если  шхуне  придется  возвращаться  к  Фолклендам  или
другому месту зимовки.
     На  той  же  площадке  неподалеку  от  "Халбрейн"  был  разбит  лагерь.
Палатками стали паруса, натянутые на шестах, под которыми разместили  койки,
принесенные из кубрика и кают. Этого  укрытия  должно  было  хватить,  чтобы
переждать под ним ненастье, которое вполне могло налететь в это время  года.
Погода,  впрочем,  не  менялась,  чему  способствовал  постоянный  ветер   с
северо-востока. Температура воздуха поднялась до 46°F (7,78°C). Что касается
кухни Эндикотта, то для нее нашлось место в  глубине  площадки,  у  ледяного
склона, по которому можно было добраться до верхушки айсберга.
     Должен признать, что за  все  три  дня  изнурительной  работы  Хирн  не
заслужил ни единого упрека.  Гарпунщик  чувствовал,  что  за  ним  неотрывно
наблюдают, и знал, что капитан не даст ему спуску. Оставалось сожалеть,  что
дурные наклонности заставили его принять на себя  такую  роль,  ибо  он  был
наделен силой, ловкостью и смекалкой, выделявшими его среди остальных,  и  в
обстоятельствах, подобных сложившимся, ему просто не было цены. Быть  может,
в его душе возобладали благородные порывы?.. Быть  может,  он  осознал,  что
общее спасение зависело от согласия? Догадки догадками, но  я  пока  не  мог
заставить себя ему доверять, а Харлигерли и подавно.
     Метис был готов выполнять самую тяжелую работу, хватаясь за нее  первым
и оставляя последним. Он трудился за  четверых,  спал  не  более  нескольких
часов в сутки, а бодрствуя, позволял себе передохнуть только во время еды. С
той поры как шхуна зависла на склоне айсберга, мы не перекинулись  с  ним  и
парой слов. Да и что он мог бы  мне  сказать?..  Видимо,  ему,  как  и  мне,
казалось, что теперь исчезла всякая надежда на продолжение нашей злополучной
экспедиции...
     Иногда я наблюдал, как метис и Мартин Холт стоял бок  о  бок,  выполняя
какой-нибудь особенно трудный маневр. Старшина-парусник  не  упускал  случая
сойтись с Дирком Петерсом, хотя тот избегал его по  известной  нам  причине.
Когда я вспоминал о том, что поведал мне метис про того, кого звали вовсе не
Паркером и кто был  родным  братом  Мартина  Холта,  и  о  кошмарной  сцене,
разыгравшейся на "Дельфине", меня охватывал  ужас.  Я  не  сомневался,  что,
прознай кто-нибудь об этом, метис стал бы вызывать у  всех  отвращение.  Все
немедленно забыли бы, что именно он спас старшину-парусника, в том  числе  и
сам спасенный, горюющий о брате... К счастью, никто,  кроме  меня  и  самого
Дирка Петерса. не был посвящен в эту тайну.
     Пока  продолжалась  разгрузка  "Халбрейн",  капитан  и   его   помощник
раздумывали о том, как лучше спустить шхуну в море, и можно догадаться,  как
им было трудно  прийти  к  окончательному  решению.  Ведь  шхуне  предстояло
спуститься с высоты в сто футов  по  желобу,  пробитому  в  западном  склоне
айсберга. Длина желоба должна была составлять двести -- триста саженей.  Пока
одна  бригада  разгружала  под  командой  боцмана  трюм,  другая,  повинуясь
приказаниям Джэма Уэста, вгрызалась  в  ледяной  монолит,  откатывая  глыбы,
усеявшие склон плавучей горы.
     Не знаю, почему я называю эту гору плавучей, ибо она  стояла  на  месте
как вкопанная, напоминая остров. Ничто не указывало на  то,  что  она  снова
может устремиться вперед, отдавшись воле течения. Мимо нас  плыли  такие  же
айсберги, направляясь на юго-восток, но  наш  "стоял",  как  выразился  Дирк
Петерс. Правда, его днище могло подтаять и тогда он отделился  бы  от  своей
мели... В любую минуту нас  мог  потрясти  удар  от  налетевшей  на  айсберг
льдины. Что нас ожидает? Оставалось надеяться на "Халбрейн" -- на то, что она
унесет нас подальше от этих опасных мест.
     Работа продлилась до 24 января. Стояла  тихая  погода,  температура  не
снижалась, и ртутный столбик отделяли от точки замерзания две-три  риски.  С
северо-запада все прибывали новые айсберги -- мимо нас проплыла добрая  сотня
ледяных громадин, и каждая грозила столкновением.
     Старшина-конопатчик Харди немедля принялся за  ремонт  корпуса,  замену
нагелей и досок обшивки, конопачение пазов. Для этой  работы  матросы  имели
все необходимое, так что можно было не сомневаться, что она будет  выполнена
наилучшим образом. Ледяную тишину сменили  удары  молотков,  приколачивающих
наружную  обшивку,  и  колотушек,  загоняющих  паклю  в  зазоры.  Эти  звуки
растревожили чаек, турпанов, альбатросов и качурок, которые  теперь  кружили
над верхушкой айсберга, оглушая нас пронзительными криками.
     Оставаясь наедине, мы с Леном Гаем и Джэмом Уэстом  начинали  обсуждать
наше положение и способы спасения. Лейтенант сохранял  надежду  на  успех  и
твердил, что если не произойдет ничего неожиданного, то нам удастся спустить
шхуну на воду. Капитан проявлял больше  сдержанности.  Видно  было  как  при
мысли о том, что придется отказаться от попыток спасти людей  с  "Джейн",  у
него разрывается сердце.
     В самом деле, если "Халбрейн" суждено вновь закачаться  на  волнах,  то
какую он отдаст команду в ответ на вопрос Джэма Уэста? "Курс на юг"? Нет. на
этот раз его  не  поддержат  не  только  новенькие,  но  и  старая  команда.
Продолжить поиски в прежнем направлении, надеясь -- безо всяких  оснований  --
пройти из Атлантического  океана  прямиком  в  Индийский,  --  нет,  подобной
дерзости не мог себе позволить ни один мореплаватель. Если мы и достигнем  в
конце концов неведомого  континента,  то  айсберги  прижмут  нас  к  берегу,
обрекая на страшную зимовку...
     Пытаться  и  в  подобных  условиях  вырвать  у  Лена  Гая  согласие  на
продолжение плавания  значило  бы  нарваться  на  верный  отказ.  Как  можно
предлагать такое, когда здравый смысл  требует  немедленно  поворачивать  на
север, не задерживаясь в этих высоких широтах? Однако, решив не заговаривать
об этом с капитаном, я  не  отказывался  от  намерения  выведать  настроение
боцмана.
     Чаще всего, покончив с делами, Харлигерли выбирал мою  компанию,  и  мы
мирно болтали, предаваясь воспоминаниям  о  проделанном  пути.  Как-то  раз,
забравшись на верхушку айсберга, мы по привычке изучали неизменно  пустынный
горизонт. Неожиданно боцман воскликнул:
     -- Кто бы мог подумать, когда "Халбрейн"  отплывала  с  Кергеленов,  что
спустя шесть с половиной месяцев она окажется  в  этих  широтах  да  еще  на
склоне ледяной горы!..
     - Это тем более достойно сожаления, -- отвечал  я,  --  что,  не  случись
этого несчастья, мы бы уже достигли цели и повернули назад.
     - Не стану спорить. Но что вы имеете в виду, говоря о достигнутой цели?
Что мы отыскали бы своих соотечественников?
     -- Возможно, боцман.
     -- Я в это ни чуточки не верю, мистер Джорлинг, пусть в этом и  состояла
главная и даже единственная цель путешествия но антарктическому океану...
     -- Единственная -- да, но только в начале, -- уточнил  я.--  Однако  с  тех
пор, как метис открыл нам истину об Артуре Пиме...
     -- Значит, это не выходит у вас из головы,  мистер  Джорлинг,  как  и  у
нашего славного Дирка Петерса?
     -- Не выходит, Харлигерли. Надо же -- чтобы столь невероятная случайность
постигла нас на самом пороге удачи... Сесть на  мель  в  тот  самый  момент,
когда...
     -- Можете и дальше  тешиться  иллюзиями,  мистер  Джорлинг.  Раз  уж  вы
полагаете, что мы стояли на пороге удачи...
     -- Почему же нет?
     -  Нас  подстерегла  весьма  любопытная  мель!  --   вскричал   боцман.--
Воздушная, можно сказать...
     --  Что  ж,  несчастливое  стечение  обстоятельств,  только   и   всего,
Харлигерли...
     -- Несчастливое -- с этим я согласен. Однако из всего этого можно хотя бы
извлечь полезный урок.
     -- То есть?
     -- По-моему, он состоит в том, что человеку не следует забираться  столь
далеко в эти широты, ибо сам Создатель запрещает своим детям приближаться  к
земным полюсам!
     -- Тем не менее нас теперь отделяют от полюса какие-то шестьдесят миль..
     -- Согласен, мистер Джорлинг. Только что шестьдесят миль, что  тысяча  --
все едино, раз у нас нет возможности их преодолеть. Если же нам  не  удастся
спустить шхуну в море, то мы обречены на зимовку, которой  не  позавидуют  и
полярные медведи!
     В ответ я только  покачал  головой.  Боцман  верно  разобрался  в  моих
чувствах.
     -- Знаете, о чем я чаще всего думаю, мистер Джорлинг? -- спросил он.
     -- О чем, боцман?
     - О Кергеленах... Вот  бы  снова  оказаться  там!  Конечно,  зимой  там
прохладно, так что сильной разницы вы бы не почувствовали, зато оттуда рукой
подать до мыса Доброй Надежды и, чтобы погреться там на  солнышке,  не  надо
преодолевать ледяные поля. А здесь нас со всех сторон окружают  эти  чертовы
льды и остается только гадать, увидим ли мы когда-либо незамерзающий порт...
     -- Повторяю, боцман, если бы  не  последнее  происшествие,  все  бы  уже
кончилось -- так или иначе. У нас оставалось бы  более  шести  недель,  чтобы
выскользнуть из антарктических вод. В общем, нашей шхуне страшно не повезло,
а ведь до этого все складывалось на редкость удачно...
     -- Теперь мы можем забыть об удаче, мистер Джорлинг, -- отвечал  боцман.--
Боюсь, что...
     -- Что я слышу, боцман? И вы тоже? Раньше вы были непоколебимо уверены в
успехе!
     -- Уверенность может истрепаться, мистер Джорлинг, как  брюки.  Чего  вы
хотите?.. Стоит мне сравнить себя с моим приятелем  Аткинсом,  которому  так
уютно в его гостинице, вспомнить "Зеленый баклан", где так приятно  глотнуть
виски или джину под треск дровишек в печке и скрип флюгера {Флюгер --  прибор
для указания направления и скорости  ветра,  устанавливаемый  на  мачте,  на
высоте 10--12 м} на крыше, --  и  сравнение  оказывается  не  в  нашу  пользу,
Приходится признать, что почтенный Аткинс,  пожалуй,  выбрал  более  удачный
жизненный путь...
     -- Боцман, вы еще увидитесь и с почтенным Аткинсом,  и  с  его  "Зеленым
бакланом", и с Кергеленами! Видит Бог, нельзя  унывать!  Куда  это  годится,
если даже такой человек, как вы, здравомыслящий и решительный...
     -- Ох, если бы речь шла только обо мне, - это было бы еще полбеды...
     -- Неужто и экипаж?..
     -- И да, и нет... Во всяком случае, кое-кто проявляет недовольство.
     -- Наверное, Хирн принялся за старое и подстрекает остальных?
     -- Открыто -- нет, мистер Джорлинг. Я  наблюдаю  за  ним,  но  ничего  не
замечаю. Он знает, что его ждет, стоит  ему  лишь  обмолвиться  словом...  В
общем, если я не ошибаюсь, этот хитрец решил до  поры  до  времени  лечь  на
другой галс. Но кто меня удивляет,  так  это  наш  старшина-парусник  Мартин
Холт...
     -- Что вы хотите этим сказать, боцман?
     -- А то, что эти двое, кажется, спелись! Вы приглядитесь: Хирн тянется к
Мартину Холту, частенько с ним болтает, и нельзя  сказать,  чтобы  это  было
тому не по нутру...
     -- Полагаю, что Мартин Холт все же не тот человек, чтобы слушать  советы
Хирна, тем более следовать им, если речь пойдет о подстрекательстве к бунту.
-- отвечал я.
     -- Это верно, мистер Джорлинг.  И  все  же  не  нравится  мне,  что  они
держатся вместе. Этот Хирн -- опасный и бессовестный субъект, и Мартину Холту
следовало бы поостеречься...
     -- Верно, боцман.
     -- Вот, извольте -- представляете, о чем они болтали как-то раз? До  моих
ушей долетели обрывки их разговора...
     -- Я никогда ничего не знаю, если  вы  мне  об  этом  не  рассказываете,
Харлигерли.
     -- Так вот, я подслушал, как они  беседовали  о  Дирке  Петерсе  и  Хирн
сказал: "Не держите зла на метиса, старшина Холт. Что  с  того,  что  он  не
отвечает  вам  и  не  хочет  принимать  вашу   благодарность...   Пусть   он
всего-навсего неотесанный дикарь, зато необыкновенно храбр  и  доказал  это,
когда  спас  вас  из  передряги,  рискуя  собственной  жизнью.  И  потом  не
забывайте, что он плавал на том же "Дельфине", что и ваш брат, Нед,  если  я
не ошибаюсь..."
     -- Он так прямо и сказал, боцман?! -- вскричал я.-- Он назвал "Дельфин"?
     -- Да, "Дельфин".
     -- И Неда Холта?
     -- Его, мистер Джорлинг!
     -- Что же ответил Мартин Холт?
     -- А вот что: "Я даже не знаю, как погиб мой  несчастный  брат!..  Может
быть, то случилось во время мятежа на корабле? Он был отважным  человеком  и
никогда не предал бы своего капитана. Может быть, его убили?.."
     -- И что же Хирн?
     - Хирн сказал в ответ: "Я понимаю, как вам тяжело, старшина Холт!  Судя
по рассказам, капитана "Дельфина" посадили в  шлюпку  вместе  с  двумя-тремя
матросами. Кто знает -- быть может, среди них был и ваш брат?.."
     -- А дальше?
     -- Дальше, мистер Джорлинг, он произнес такие слова: "Вам не приходило в
голову расспросить об этом Дирка Петерса?" -- "Да, -- отвечал Мартин  Холт,  --
как-то раз я обратился к нему с таким вопросом, но не ожидал,  что  это  так
расстроит его. Он твердил лишь: "Не знаю, не знаю...", да так глухо,  что  я
едва сумел расслышать. При этом он закрыл лицо руками..."
     -- Это все, что вы слышали, боцман?
     -- Все, мистер Джорлинг. Разговор показался  мне  любопытным,  вот  я  и
решил поведать вам о нем.
     -- К какому же выводу вы пришли?
     -- Ни к какому, за исключением того, что гарпунщик -- редкий  мерзавец  и
собирается втянуть в свои подлые замыслы Мартина Холта.
     В самом деле, как объяснить новую личину Хирна? Почему он искал  встреч
с Мартином Холтом, одним из самых верных людей в экипаже? Зачем напомнил ему
о трагедии на "Дельфине"?  Неужели  Хирн  знает  больше  остальных  о  Дирке
Петерсе и Неде Холте, неужели ему известна тайна, единственными  хранителями
которой считали себя мы с Дирком Петерсом?..
     Мною овладело сильное беспокойство.  Однако  я  не  решился  поделиться
своими опасениями с Дирком  Петерсом.  Заподозри  он,  что  Хирн  болтает  о
событиях на  "Дельфине",  узнай  он,  что  этот  мерзавец,  как  справедливо
окрестил его Харлигерли, нашептывает Мартину  Холту  о  его  брате  Неде,  --
страшно подумать, что бы он сделал!
     Во всяком случае, оставалось сожалеть,  что  наш  старшина-парусник,  в
котором капитан был полностью уверен, спелся с таким субъектом. Наверняка  у
гарпунщика были свои резоны для таких разговоров... Мне не хватало фантазии,
чтобы разгадать его замыслы. С Хирном следовало  держать  ухо  востро  и  не
упускать его из виду.
     Прошло еще два дня, и все работы были  завершены.  Корпус  корабля  был
залатан, и от него к основанию айсберга пролег желоб. Желоб плавно спускался
по западному склону айсберга, избегая резких перепадов, чтобы шхуну на  пути
к воде не подстерегали никакие опасности. Я  боялся  только,  что  повышение
температуры затруднит ее скольжение по желобу.
     Само собой разумеется, что груз, якоря, мачты и все  прочее  оставалось
вне шхуны, ибо ее корпус и так был достаточно тяжел и неуклюж. Лишь бы шхуна
достигла воды, -- мы сумели бы вновь оснастить ее за несколько дней.
     Двадцать восьмого января после  полудня  последние  приготовления  были
закончены. В четыре часа всем был предоставлен отдых. Лен  Гай  распорядился
раздать двойные порции спиртного, ибо люди, упорно трудившиеся целую неделю,
заслужили лишнюю стопочку виски и джина.
     С тех пор как Хирн оставил попытки подстрекательства, среди команды  не
наблюдалось и подобия недисциплинированности. Все думали только о  том,  как
пройдет спуск шхуны. "Халбрейн",  снова  покачивающаяся  на  волнах,  --  это
означало бы начало возвращения!.. Для нас с Дирком Петерсом это означало  бы
также, что нужно махнуть рукой на Артура Пима...
     Температура в ту ночь достигла максимума: термометр показывал 53°F (11,
67°С). Несмотря на то что солнце все меньше поднималось над горизонтом,  лед
непрерывно таял и по склонам айсберга сбегали тысячи ручейков.
     Самые нетерпеливые, в том числе и я, уже в четыре  часа  утра  были  на
ногах. Я почти не сомкнул глаз, а Дирк Петерс, наверное, не спал ни  минуты,
терзаемый мыслью о возвращении несолоно хлебавши.
     Начало спуска было назначено на десять часов  утра.  Лен  Гай  надеялся
завершить операцию до конца дня, даже если она пойдет  медленно,  с  крайней
осторожностью. Никто не сомневался, что вечеру шхуна  опустится  по  крайней
мере до нижних уступов айсберга.
     В этой труднейшей операции участвовали все. Каждому  было  указано  его
место: одним  предстояло  способствовать  скольжению,  подкладывая  в  желоб
деревянные катки, другие, напротив, должны были  сдерживать  движение,  если
возникнет такая необходимость,  с  помощью  тросов  и  перлиней  {Перлинь  --
пеньковый корабельный трос толщиной от 10 до 15 см}.
     К девяти  часам  мы  позавтракали  и  вышли  из  палаток.  Матросы,  не
сомневаясь в  успехе,  не  удержались  и  опрокинули  по  чарочке  за  успех
предприятия, и мы присоединились к их несколько преждевременному  "ура!".  В
целом же капитан с помощником так верно просчитали все этапы  операции,  что
надежда на успех имела прочное основание.
     Все заняли свои места. Некоторые матросы стояли  у  желоба  уже  давно.
Внезапно раздались крики удивления, потом -- непередаваемого  ужаса...  Перед
нами разыгралась кошмарная сцена, которой суждено было  навечно  оставить  в
наших душах черный след.
     Одна из огромных льдин, служивших  опорой  "Халбрейн",  подтаяв  снизу,
внезапно пришла в движение и на наших глазах развалилась на куски, которые с
грохотом устремились вниз... Еще мгновение -- и шхуна,  лишившаяся  опоры,  с
нарастающей скоростью поползла за ними следом...
     В это время на баке находились двое -- Роджерс  и  Гратиан.  Они  хотели
спрыгнуть на лед, но им не хватило каких-то секунд. Шхуна увлекла их с собой
в пропасть...
     О, я видел это!  Я  видел,  как  шхуна  перевернулась,  поползла  вниз,
раздавив матроса из новеньких, не  успевшего  отпрыгнуть  в  сторону,  затем
запрыгала по ледяным уступам и опрокинулась в пустоту...
     Через секунду  то,  что  было  шхуной  "Халбрейн",  наполнилось  водой,
хлынувшей в огромную дыру в борту,  и  скрылось  из  глаз,  взметнув  кверху
чудовищный фонтан ледяных брызг.





     Нами овладело безумие -- о да,  именно  безумие!  --  когда  наша  шхуна,
подобно камню, увлекаемому лавиной, пронеслась по склону и сгинула в пучине.
От нашей "Халбрейн" не осталось ничего, буквально ничего, даже  обломков  на
поверхности океана!.. Только что она возвышалась в ста  фугах  над  водой  --
теперь же она покоится на глубине пятисот футов!  Всех  до  одного  охватило
помутнение рассудка, при  котором  люди  не  находят  в  себе  сил  поверить
собственным глазам...
     После этого мы разом впали в  угнетенное  состояние,  что  было  вполне
естественно после пережитого кошмара. Никто не издал даже сдавленного крика,
никто не мог пошевелить даже пальцем. Мы замерли, словно приросли  ко  льду.
Где отыскать слова, чтобы передать всю безнадежность нашего положения?!
     На  глаза  Джэма  Уэста,  ставшего  свидетелем  гибели  любимой  шхуны,
навернулись слезы. "Халбрейн", занимавшая такое место в его душе,  перестала
существовать!.. Этот непреклонный человек плакал, как ребенок...
     Мы лишились трех своих товарищей, и что за ужасная смерть  их  постигла
!.. Я видел, как Роджерс и Гратиан, самые преданные матросы во всем экипаже,
простерли руки, моля о спасении; еще  мгновение  --  и  шхуна  увлекла  их  в
бездну.  От  американца  с  Фолклендов  осталось  только  кровавое   месиво,
краснеющее на льду... В некролог нашей  злосчастной  экспедиции  приходилось
вписать имена трех новых жертв. Удача сопутствовала нам до  того  мгновения,
когда "Халбрейн" была вырвана из родной среды. Теперь она повернулась к  нам
спиной, и судьба обрушивала на нас удары  один  тяжелее  другого.  Последний
удар оказался самым жестоким, по всей вероятности смертельным...
     Наконец тишину разорвали крики  ярости  и  отчаяния.  Наверное,  многим
казалось, что лучше было бы оказаться на "Халбрейн", летевшей вниз по склону
ледяной горы! Лучше  было  бы  сгинуть,  как  Роджерс  и  Гратиан!  Безумная
экспедиция, на которую нас толкнули собственная дерзость и безрассудство,  и
не могла иметь иного завершения...
     Однако скоро в людях  проснулся  инстинкт  самосохранения,  и  все,  за
исключением Хирна, который, стоя  в  стороне,  многозначительно  помалкивал,
издали клич:
     -- Шлюпка!!!
     Несчастные воистину не владели более собой. Только что  пережитый  ужас
затуманил их разум, и они, сбивая друг друга с ног, бросились  к  расселине,
где хранилась наша единственная  шлюпка,  которая  все  равно  не  могла  бы
вместить всех.
     Лен Гай и Джэм Уэст бросились им наперерез. Я поспешил за ними. У  меня
за спиной сопел боцман. Мы были вооружены и готовы  пустить  оружие  в  ход.
Следовало во что  бы  то  ни  стало  помешать  обезумевшей  толпе  завладеть
шлюпкой. На нее имели право не избранные, а все до одного!..
     -- Матросы, назад! -- крикнул Лен Гай.
     -- Назад! -- подхватил Джэм Уэст.-- В первого,  кто  сделает  еще  шаг,  я
всажу пулю!
     Оба размахивали пистолетами. Боцман угрожал  матросам  ружьем,  я  тоже
держал карабин наизготовку... Все тщетно! Несчастные, утратив разум,  ничего
не слышали и  не  хотели  слышать...  Тот,  кто  находился  к  шлюпке  ближе
остальных, упал, сраженный пулей лейтенанта, и, не сумев удержаться на льду,
скатился по скользкому склону прямиком в воду.
     Неужели  следом  за  гибелью  корабля  нас  ожидала  бойня?  Неужели  и
остальные ринутся под пули? Неужели члены старой команды окажутся  заодно  с
новенькими?
     Я увидел, что Харди, Мартин Холт, Френсис, Берри и Стерн колеблются,  а
Хирн, все так  же  не  двигаясь  с  места,  старался  не  подать  виду,  что
сочувствует бунтовщикам.
     Что бы ни случилось, нельзя было уступить им шлюпку. Когда,  содрогаясь
от страха, но уже ничего не  соображая,  глухие  к  угрозам,  матросы  снова
устремились к ней, прозвучал новый выстрел, на сей раз из ружья  боцмана,  и
еще один матрос, сраженный в самое сердце, упал мертвым.
     Теперь число сторонников гарпунщика сократилось уже  на  два  человека:
первым из погибших был американец, вторым -- выходец с Огненной Земли.
     Внезапно  перед  шлюпкой  вырос   человек.   Это   был   Дирк   Петерс,
вскарабкавшийся  по  противоположному  склону.  Взявшись  одной   рукой   за
форштевень, он погрозил матросам кулаком. Теперь, когда на нашей стороне был
Дирк Петерс, мы могли не прибегать к оружию, ибо он мог  защитить  шлюпку  в
одиночку.
     Так и вышло. Видя, что пять-шесть  матросов  продолжают  наступать,  он
шагнул им навстречу, схватил самого ближнего за ремень, поднял  в  воздух  и
отбросил шагов на десять.  Несчастный  неминуемо  скатился  бы  в  воду,  не
окажись у него на пути Хирн, который помог ему подняться.
     Двое, погибшие от пуль, и еще один пострадавший -- это было уже слишком.
Вмешательство метиса положило конец начавшемуся было бунту. Тем временем  мы
достигли шлюпки, где к нам присоединились те из старой  команды,  кто  сумел
взять себя в руки. Однако перевес оставался на стороне противника.
     К нам подошел  капитан  с  пылающими  от  ярости  глазами,  за  которым
следовал как всегда невозмутимый Джэм Уэст. Несколько секунд капитан не  мог
прийти в себя. Наконец он произнес страшным голосом:
     - Следовало бы покарать вас как злоумышленников, однако  я  отношусь  к
вам просто как к слабоумным! Эта шлюпка не принадлежит никому в  отдельности
-- она общая! Теперь она -- наше единственное средство спасения, а  вы  хотели
украсть ее... трусливо украсть! Прислушайтесь к моим словам, ибо больше я не
стану повторять: шлюпка с "Халбрейн" -- все равно что сама "Халбрейн"!  Я  ее
капитан, и горе тому, кто ослушается меня!
     Произнося  последние  слова,  Лен  Гай  в  упор  посмотрел  на   Хирна,
подразумевая именно его. Впрочем, гарпунщик не принял  участия  в  последних
событиях -- по крайней мере открыто. Однако никто не сомневался,  что  именно
он подал  своим  дружкам  мысль  завладеть  шлюпкой  и  не  отказывается  от
подстрекательских замыслов.
     -- Все в лагерь! -- приказал капитан.-- Ты, Дирк Петерс, останешься здесь.
     Метис кивнул головой и занял свой пост. Команда возвратилась в  лагерь,
не помышляя более о сопротивлении. Одни улеглись на койки, другие разбрелись
по сторонам. Хирн не делал попыток ни заговорить с матросами, ни подсесть  к
Мартину Холту.
     Теперь, когда матросы присмирели, нам предстояло  оценить  положение  и
придумать, как из него выйти. Капитан, старший помощник, боцман и я устроили
совет. Первым заговорил капитан:
     -- Мы отстояли шлюпку и будем защищать ее...
     -- Не щадя жизни!-- поддержал его Джэм Уэст.
     --  Кто  знает,  --  вставил  я,  --  не  придется  ли  нам  вскорости  ею
воспользоваться...
     -- В гаком случае, -- отвечал Лен Гай, -- поскольку всем в ней  все  равно
не поместиться, -- придется выбирать. Пусть судьба распорядится,  кому  плыть
домой, я же не требую для себя особого обращения.
     -- До этого еще не дошло, черт побери! -- вскипел  боцман.--  Айсберг  как
будто прочен, и не приходится опасаться, что он растает до наступления зимы.
     -- Нет, -- подтвердил Джэм Уэст, -- опасность не в этом. Охранять придется
не только шлюпку, но и припасы...
     -- Счастье еще, -- проговорил  боцман,  --  что  мы  спасли  груз.  Бедная
"Халбрейн"! Она останется в этих водах, как "Джейн", ее старшая сестра...
     Я мысленно согласился с боцманом, подумав при этом, что  шхуны  погибли
по разным причинам: одну уничтожили дикари с острова  Тсалал,  другая  стала
жертвой катастрофы, предотвратить которую было не в наших силах...
     -- Надо быть тем более бдительными, капитан, -- добавил боцман, --  что  я
уже видел, как некоторые околачиваются рядом с бочонками виски и джина...
     -- Они пойдут на все, если к их безумию прибавится опьянение! -- вскричал
я.
     -- Я приму меры, чтобы предотвратить это, -- пообещал лейтенант.
     -- А не думаете ли вы, что нам придется зимовать на этом айсберге?  --  с
ужасом спросил я.
     -- Да хранит нас Небо от такой участи! -- откликнулся капитан.
     -- Вообще-то можно претерпеть и это, мистер Джорлинг,  --  успокоил  меня
боцман.-- Мы бы вырыли во льду пещеры, в  которых  легче  вытерпеть  полярную
стужу, и пока у нас останется чем утолять голод...
     В эту минуту  мне  представились  страшные  события,  разыгравшиеся  на
"Дельфине",  когда  Дирк  Петерс  ударил  ножом  Неда  Холта,  брата  нашего
старшины-парусника... Неужели и мы дойдем до подобной крайности?..  Впрочем,
прежде  чем  всерьез  заниматься  приготовлением  к  зимовке,  не  лучше  ли
попытаться покинуть айсберг, если таковая возможность еще существует? Именно
этот вопрос я задал Лену Гаю и Джэму Уэсту. Им было нелегко ответить, и  они
долго молчали, прежде чем заговорить. Наконец я услышал голос капитана:
     -- Да! Это было бы наилучшим выходом. Если  бы  шлюпка  могла  выдержать
всех нас плюс все припасы, которые понадобятся в плавании, а  оно  продлится
три-четыре недели, я немедленно согласился бы выйти в море и устремиться  на
север...
     -- Но при этом, -- молвил я, -- нам  пришлось  бы  плыть  против  ветра  и
против течения, а с такой задачей не сумела бы справиться даже шхуна,  тогда
как, взяв курс на юг...
     -- На юг?..-- повторил за мной  Лен  Гай,  словно  пытаясь  прочесть  мои
тайные мысли.
     -- Почему бы и нет? -- отвечал я.-- Если бы наш айсберг продолжил путь, не
исключено, что он доплыл бы до какой-нибудь суши на юге. Так почему  же  то,
что подвластно айсбергу, не под силу шлюпке?
     Капитан покачал головой и ничего не ответил. Джэм Уэст тоже промолчал.
     -- Наш айсберг рано или поздно все  равно  поднимет  якоря,  --  вмешался
Харлигерли.-- Он уцепился за дно не так прочно, как, к примеру, Фолкленды или
Кергелены... Поэтому лучше всего выждать, тем  более  что  шлюпка  никак  не
рассчитана на двадцать три человека!
     -- Но двадцати трем человекам так и так не пришлось бы залезать в нее, --
не унимался я.-- Достаточно, если бы пятеро-шестеро отправились в разведку на
расстояние двенадцати -- пятнадцати миль на юг...
     -- На юг?..-- повторил капитан.
     -- Вот именно, капитан, -- подтвердил  я.--  Как  вам  известно,  географы
готовы согласиться, что самый юг Антарктики занимает ледяная шапка...
     -- Географы об этом ничего не знают, да и  не  могут  знать,  --  холодно
возразил лейтенант.
     -- Было бы очень жаль, -- гнул я  свое,  --  если  бы  мы  не  предприняли
попытку раскрыть тайну полярного континента,  оказавшись  в  двух  шагах  от
него...
     Сказав это, я решил, что сейчас не время настаивать, и умолк.
     Безусловно, расстаться с нашей  единственной  шлюпкой  было  бы  весьма
рискованно: течение могло  отнести  ее  слишком  далеко  и,  вернувшись,  ее
пассажиры обнаружили бы на месте айсберга бескрайний океан. Что бы стало  со
смельчаками, уплывшими на шлюпке,  если  бы  айсберг  отделился  ото  дна  и
возобновил плавание?..
     На нашу беду, шлюпка была слишком мала, чтобы в ней могли  разместиться
все мы и необходимая провизия. Кстати,  из  старой  команды  осталось  всего
десять человек, включая Дирка Петерса, новеньких же насчитывалось тринадцать
душ. Шлюпка могла выдержать не более одиннадцати-двенадцати человек. Поэтому
остальным одиннадцати пришлось бы остаться на этом ледяном  островке.  Какой
была бы их судьба?.. И что бы стряслось с теми, кто выйдет в море?..
     Харлигерли сказал:
     -- Не уверен, что людям,  севшим  в  шлюпку,  суждена  более  счастливая
участь, нежели тем, кто останется на айсберге.  Я  охотно  уступил  бы  свое
место в шлюпке первому желающему!..
     Неужели боцман прав? Однако я, говоря о шлюпке, хотел лишь  обследовать
море на юге. Совет решил готовиться к  зимовке,  несмотря  на  то  что  наша
ледяная гора могла снова отправиться в плавание.
     -- Нелегко же нам будет  убедить  остальных,  что  это  лучше  всего,  --
заметил Харлигерли.
     -- Придется смириться, -- заявил лейтенант.-- С сегодняшнего же дня  --  за
дело!
     Люди  стали  готовиться  к  зимовке  в  весьма   скорбном   настроении.
Единственный, кто легко примирился с неизбежностью, был кок  Эндикотт.  Мало
заботясь о  будущем,  как  это  свойственно  неграм,  с  присущей  его  расе
легкостью характера принял он удар судьбы, демонстрируя тем самым,  пожалуй,
наивысшую степень философичности. Его мало заботило, где готовить пищу, лишь
бы нашлось место для плиты. С широкой улыбкой на черной физиономии он сказал
своему другу боцману:
     -- К счастью, кухня не пошла ко дну со шхуной, и вы увидите, Харлигерли,
что моя стряпня будет не хуже, чем на "Халбрейн", пока не кончатся продукты.
     -- А кончатся они еще очень нескоро, дружище Эндикотт! -- отвечал боцман.
-- Нам надо опасаться не голода, а  холода  --  такого,  от  которого  человек
превращается в ледышку, стоит ему на минутку перестать топтаться  на  месте.
Это такой холод, от которого трескается кожа, да и череп в придачу. Если  бы
у нас было несколько сот тонн угля... Но его еле-еле хватит для топки плиты.
     -- Священный запас! -- вскричал Эндикотт.--  Его  нельзя  трогать!  Кухня--
прежде всего!..
     -- А-а, так вот почему, проклятый негр,  ты  и  не  думаешь  роптать  на
судьбу! Уж ты-то сумеешь согреться!
     -- Что поделаешь, боцман, кок есть кок. Кок сумеет воспользоваться своим
положением, но для вас тоже найдется местечко в тепле...
     - Вот и славно, вот и славно, Эндикотт!  Станем  меняться  у  плиты,  и
никаких привилегий, даже для боцмана. Ты -- дело другое: никто кроме тебя  не
умеет сварганить суп... Все-таки  голод  --  самое  страшное  на  свете...  С
холодом еще можно справиться, его  можно  переносить...  Выроем  в  айсберге
пещеры, свернемся в них клубком...  А  почему  бы  не  построить  с  помощью
заступов общее жилье, грот? Говорят, лед сохраняет тепло. Если  он  сохранит
наше тепло, то мы не вправе требовать большего.
     Настало время возвращаться в лагерь и  отходить  ко  сну.  Дирк  Петерс
отказался покидать пост у шлюпки, и никто не посмел с ним спорить. Капитан и
Джэм Уэст вернулись в палатку лишь после того, как удостоверились, что  Хирн
и его дружки заняли свои места.
     Я тоже улегся на койку. Не знаю, сколько я проспал и который  был  час,
когда я оказался на льду  от  сильнейшего  толчка.  Что  стряслось?  Неужели
айсберг сейчас снова перевернется?..
     Мы повскакали на ноги и выбежали из палаток на солнце, сияющее в ночи..
     Наш айсберг столкнулся с другой огромной ледяной горой, снялся с якоря,
как говорят моряки, и возобновил дрейф на юг.





     Итак, в нашем положении произошла резкая перемена. Что-то будет с  нами
теперь, когда мы снова отправились в плавание? Увлекаемые течением, мы снова
устремились  к  полюсу.  Чувство  радости   немедленно   сменилось   страхом
неизвестности.
     Один лишь Дирк Петерс ликовал оттого, что мы снова  идем  по  пути,  на
котором он упорно надеялся найти следы своего бедного Пима. В головах же его
спутников проносились совсем иные мысли.
     Лен Гай потерял всякую надежду отыскать своих соотечественников. Уильям
Гай и пятеро его матросов находились на острове Тсалал  еще  восемь  месяцев
назад, а то и меньше, -- в этом не было никаких  сомнений.  Однако  куда  они
подевались? За тридцать пять дней мы преодолели расстояние примерно в четыре
сотни миль, но так ничего и не нашли. Даже если бы  они  достигли  полярного
континента, протянувшегося, согласно гипотезе моего  соотечественника  Мори,
на добрую тысячу лье, то в какой его части их искать?.. Если же  земную  ось
омывают океанские волны, то люди, выжившие после гибели "Джейн", должны были
давно уже сгинуть в океанской пучине, которую скоро накроет ледяной панцирь.
     Что ж, утратив последнюю надежду, капитан  обязан  был  указать  своему
экипажу путь на север, дабы  пересечь  Полярный  круг  до  того,  как  этому
воспрепятствует зима. Течение же влекло нас в  противоположную  сторону,  на
юг.
     Лишь только айсберг сдвинулся с места, все поняли, что он  поплывет  на
юг, и ужаснулись этой догадке. Ведь это значило, что, даже снявшись с  мели,
мы обречены на долгую зимовку и нет надежды на встречу с китобойным  судном,
ибо  промысел  ведется  на  севере,   между   Южными   Оркнейскими,   Южными
Сандвичевыми островами и Южной Георгией.
     От толчка в воде оказались многие предметы: камнеметы,  перенесенные  с
"Халбрейн",  якоря,  цепи,  часть  парусов,   рангоут.   Что   же   касается
всевозможных припасов, то благодаря трудам, которым был посвящен  предыдущий
день, они уцелели и проведенный осмотр выявил  лишь  незначительные  утраты.
Можно себе представить, какой была бы наша участь, если бы при  столкновении
с айсбергом мы лишились провизии...
     Сняв поутру показания приборов, Лен Гай заключил, что айсберг смещается
на юго-восток, из чего следовало, что направление течения оставалось тем же.
Прочие льды следовали в ту же сторону, и  именно  такой  "попутный"  айсберг
задел наш  восточный  склон.  Теперь  оба  айсберга  сцепились  и  плыли  со
скоростью две мили в час.
     Постоянство направления  течения  наводило  на  размышления:  от  самых
паковых льдов оно, не переставая, несло воды южного океана  к  полюсу.  Если
Мори не ошибался и антарктический  континент  действительно  существует,  то
возможно два вывода: либо течение огибает его, либо имеется широкий  пролив,
в который устремляются гигантские массы воды и плывущие  на  их  поверхности
ледяные громадины.
     Я полагал, что скоро мы увидим, как обстоит дело. При скорости две мили
в час нам хватило бы тридцати часов, чтобы добраться  до  точки,  в  которой
перекрещиваются меридианы...  Там  стала  бы  ясна  и  дальнейшая  судьба  --
проходит ли оно через полюс или путь ему преграждает полоса земли.
     Услыхав от меня такие речи, боцман отвечал:
     -- Что вы хотите, мистер Джорлинг, если течение проходит через полюс, то
и мы пройдем через него вместе с ним, если нет --  то  не  пройдем...  Не  мы
хозяева положения, и не нам решать, куда плыть. Льдина  --  не  корабль,  она
лишена парусов и руля и слушается одного течения!
     -- Согласен, Харлигерли. Но я думал, что, сев вдвоем-втроем в шлюпку...
     -- Опять вы за свое! Далась вам эта шлюпка!
     -- Именно далась! Ведь если поблизости лежит земля, то разве нельзя себе
представить, что люди с "Джейн"...
     -- Высадились на ней, мистер Джорлинг? В четырехстах  милях  от  острова
Тсалал?
     -- Кто знает, боцман...
     - Пусть так. Но позвольте сказать вам: ваши рассуждения  обретут  силу,
когда эта земля и впрямь покажется  --  если  покажется.  Тогда  наш  капитан
предпримет то, что необходимо, не забывая при этом, что  время  дорого.  Нам
нельзя задерживаться в этих широтах, и если наш айсберг не доставит нас ни к
Фолклендам, ни к Кергеленам, то пусть доставит хоть куда-нибудь  --  лишь  бы
оказаться за пределами Полярного круга до того, как этого уже  нельзя  будет
сделать!
     Устами Харлигерли глаголил сам здравый смысл, и я был вынужден признать
его правоту.
     Пока матросы, выполняя команды Лена Гая под бдительным оком лейтенанта,
готовились к зимовке, я частенько забирался на верхушку айсберга и, приложив
к глазу подзорную трубу,  упорно  изучал  горизонт.  Время  от  времени  его
монотонную пустоту нарушала проплывающая вдали ледяная гора или сгустившийся
туман. С высоты ста пятидесяти футов над  уровнем  моря  я  видел  океан  на
расстояние более двенадцати миль. Однако ни разу моему  взору  не  предстало
что-либо, хотя бы отдаленно напоминающее очертания берега.
     Капитан дважды поднимался ко мне  на  вершину,  чтобы  снять  показания
приборов. Вот каковы были наши координаты  на  30  января:  67°19'  западной
долготы, 89°21' южной  широты.  Со  времени  последнего  определения  нашего
местонахождения течение отнесло нас на 24 градуса к западу. Айсберг отделяли
от Южного полюса какие-то сорок миль.
     День ушел на то, чтобы перенести запасы в широкую трещину, обнаруженную
боцманом на восточном склоне, где ящики и бочки остались бы  целы  даже  при
столкновении пострашнее первого. Что  касается  очага,  то  матросы  помогли
Эндикотту расположить его между двумя ледяными глыбами,  где  его  прочности
ничто не угрожало, и подтащили к кухне несколько тонн угля.
     Эти работы не вызвали у матросов ни жалоб, ни  даже  малейшего  ропота.
Молчание и покорность экипажа  означали,  что  капитан  и  его  помощник  не
требовали от него ничего сверх срочно необходимого. Однако со временем  люди
наверняка  начнут  испытывать   разочарование.   Сейчас   право   командиров
распоряжаться еще не подвергалось сомнению, что будет через несколько  дней?
Новые  члены  команды  с  Фолклендов  могут,  отчаявшись   дождаться   конца
злосчастной экспедиции, не  устоять  перед  соблазном  завладеть  шлюпкой  и
попытаться улизнуть.
     Однако мне казалось, что эта опасность вряд ли грозит нам, пока айсберг
в движении, поскольку шлюпка не смогла бы его обогнать. Но стоит  нам  сесть
на мель еще раз --  у  берегов  неведомого  континента  или  просто  рядом  с
каким-нибудь островком -- и несчастные сделают все, лишь бы  избежать  ужасов
зимовки...
     Об этом мы и  повели  речь  за  обедом.  Лен  Гай  и  Джэм  Уэст  также
придерживались мнения, что гарпунщик и его дружки не отважатся  на  бегство,
пока  айсберг  движется.  Однако  это  не   значит,   что   можно   ослабить
бдительность. Хирн не внушал нам доверия, и за ним нужен был глаз да глаз.
     Позже, когда экипажу был предоставлен отдых, у меня завязался  разговор
с Дирком Петерсом. Дело было так.  Я  по  своему  обыкновению  направился  к
верхушке айсберга, а капитан и его  помощник,  напротив,  спустились  к  его
основанию сделать отметки у ватерлинии, чтобы по ним следить, не погружается
ли айсберг в воду и не угрожает ли нам  смещение  центра  тяжести,  чреватое
кульбитом. Я  просидел  на  вершине  полчаса,  когда  заметил,  что  ко  мне
торопливо приближается метис.
     Поравнявшись со мной, метис остановился, обвел взглядом  море,  надеясь
увидеть то же, что тщетно мечтал разглядеть  я...  Прошло  несколько  минут,
прежде чем он заговорил.
     -- Мистер Джорлинг, помните нашу беседу в  вашей  каюте  на  "Халбрейн"?
Помните, я рассказал вам, что случилось на "Дельфине"?
     Помнил ли я этот разговор!.. Ничто из того, что он поведал  мне  тогда,
вплоть до мельчайших деталей, не стерлось из моей памяти.
     -- Я сказал вам, -- продолжал он, -- что Паркера звали вовсе не  Паркером,
а Недом Холтом. Он был братом Мартина Холта...
     -- Помню, Дирк Петерс, -- отвечал я.-- Но  к  чему  возвращаться  к  столь
печальной теме?
     -- К чему, мистер Джорлинг? Вы не... Вы никому об этом не говорили?
     -- Никому! -- заверил я.-- Разве  мог  я  раскрыть  вашу  тайну...  Тайну,
которая должна умереть вместе с нами?
     - Умереть? Да, умереть...-- прошептал метис.-- И все  же...  понимаете...
Мне кажется, что экипаж... Там знают... Кажется, они что-то знают...
     Я перекинул мостик между его словами и тем, что услыхал  от  боцмана  о
странном разговоре, в котором  Хирн  подстрекал  Мартина  Холта  спросить  у
метиса, как погиб на "Дельфине" его брат. Выходит, тайное стало  явным?  Или
это болезненное воображение Дирка Петерса?
     -- Объясните поподробнее!
     -- Понимаете, мистер Джорлинг...  Я  не  умею  складно  говорить...  Да,
вчера... С тех пор я все время думаю об этом... Вчера  Мартин  Холт  отозвал
меня в  сторону,  подальше  от  остальных,  и  сказал,  что  хочет  со  мной
поговорить...
     -- О "Дельфине"?
     -- Да, о "Дельфине"... И о своем брате Неде Холте... Впервые  он  назвал
мне это имя... Имя того, кого я... А  ведь  мы  плаваем  вместе  уже  третий
месяц...
     Метис говорил до того тихо, что я едва слышал его голос.
     -- Понимаете... Мне показалось, что у Мартина Холта в голове...  Нет,  я
не ошибся! Он что-то подозревает...
     -- Говорите же, Дирк Петерс! -- вскричал я.-- О  чем  вас  спросил  Мартин
Холт?
     Я чувствовал,  что  за  вопросом  Мартина  Холта  стоял  Хирн.  Однако,
справедливо полагая, что метису ничего не  известно  о  роли  гарпунщика,  я
решил не говорить ему о новой напасти.
     -- О чем он спросил меня, мистер Джорлинг? -- вымолвил он.--  Он  спросил,
не помню ли я  Неда  Холта  с  "Дельфина",  как  он  погиб  --  в  схватке  с
бунтовщиками или при кораблекрушении... не был ли среди тех, кого  отправили
в море вместе с капитаном Барнардом и... могу ли я сказать  ему,  как  погиб
его брат... О, как, как...
     -- И что же вы ответили Мартину Холту?
     -- Ничего... Ничего!
     -- Надо было настаивать на том, что Нед Холт погиб вместе с бригом.
     -- Я не смог, понимаете? Не смог... Братья так похожи друг  на  друга...
Мне показалось, что передо мной не Мартин Холт, а Нед Холт... Я  испугался
и... убежал...
     Метис резко выпрямился, я же, обхватив голову руками, стал  размышлять.
Я не сомневался, что запоздалые  вопросы  Мартина  Холта  о  своем  брате  --
результат интриг Хирна. Неужели гарпунщик проведал о тайне Дирка Петерса еще
на Фолклендах? Я, во всяком случае, молчал как рыба.
     Однако какую цель преследовал Хирн, подстрекая Мартина Холта?  Чего  он
добивался? Просто ли стремился удовлетворить свою ненависть к Дирку  Петерсу
-- единственному из фолклендских матросов,  всегда  выступавшему  на  стороне
Лена Гая и помешавшему завладеть шлюпкой? Может быть, он  стремился  сделать
из Мартина Холта союзника? Кроме того, решившись пуститься в шлюпке по столь
опасным водам, он нуждался в Мартине Холте, который добьется успеха там, где
Хирна и его дружков ждала бы неудача?..
     Вот какие мысли промелькнули у  меня  в  голове,  вот  какие  сложности
прибавились к нашему положению.
     Подняв голову, я  не  обнаружил  Дирка  Петерса.  Он  исчез  совершенно
бесшумно, сказав то, что хотел, и удостоверившись, что я не раскрывал  нашей
тайны. Я взглянул напоследок на горизонт и в  величайшем  смятении  поспешил
вниз, снедаемый нетерпением дождаться завтрашнего дня.
     Вечером мы  приняли  обычные  меры  предосторожности;  никому  не  было
позволено остаться за  пределами  лагеря,  за  исключением  метиса,  который
по-прежнему охранял шлюпку.
     Я так устал, что меня тотчас сморил сон, и я забылся рядом с капитаном,
предоставив Джэму Уэсту охранять наш покой; через  некоторое  время  капитан
сменил своего помощника.
     На следующий  день,  31  января,  я  раздвинул  края  палатки  --  и,  о
разочарование! Все вокруг потонуло в тумане! То был не легкий туман, который
рассеивается при первых лучах солнца и улетучивается  при  дуновении  ветер-
ка...  Нет,  это  был  желтоватый  туман  с  запахом   плесени,   как  будто
антарктический январь был брюмером {Брюмер -- второй месяц (с  22-24  октября
по 20-24 ноября) французского  республиканского  календаря,  действующего  в
1793-1805 гг} северного полушария. Вдобавок  температура  резко  упала,  что
было очевидным симптомом приближающейся зимы. Туман полностью скрыл  от  нас
верхушку айсберга.
     -- Вот некстати! -- в  сердцах  сказал  боцман.--  Даже  проплывая  совсем
близко от земли, мы не сможем ее разглядеть.
     -- Какова наша скорость? -- осведомился я.
     -- Значительнее, нежели вчера, мистер Джорлинг. Капитан  опускал  лот  и
выяснил, что скорость айсберга -- не менее трех-четырех миль в час.
     -- Каковы же ваши выводы, Харлигерли?
     -- По всей видимости, окружающее нас  море  не  так  велико  и  стиснуто
сушей, раз течение все усиливается...  не  удивлюсь,  если  через  десять  --
двенадцать миль и по правому, и по левому борту покажется земля.
     -- Но тогда мы  входим  в  широкий  пролив,  разрезающий  на  две  части
антарктический континент?
     -- Да. По крайней мере такого мнения придерживается капитан.
     -- Так не собирается ли он, придя к такому мнению,  предпринять  попытку
пристать к тому или другому берегу этого пролива?
     -- Каким же образом?
     -- На шлюпке...
     -- Рисковать шлюпкой в таком тумане?..-- Боцман скрестил руки на  груди.--
Как такое могло прийти вам в голову, мистер Джорлинг? Или мы  можем  бросить
якорь, чтобы дождаться возвращения шлюпки? Видимо, нет... А в таком случае у
нас есть, все шансы никогда больше ее не увидеть. Вот  если  бы  мы  шли  на
"Халбрейн"...
     Увы, "Халбрейн" сгинула в океанской пучине...
     Несмотря на туман, я поднялся на верхушку айсберга. Вдруг я разгляжу  в
просвете  землю?..  Однако  все  мои  старания  проникнуть  взглядом  сквозь
непроницаемую серую пелену, накрывшую море, оказались  тщетными.  Оставалось
надеяться на сильный северо-восточный ветер, который  грозил  сбросить  меня
вниз, но в то же время мог разодрать опостылевший туман в клочья...
     Однако пока туман сгущался. Влекомый теперь не только  течением,  но  и
ветром, айсберг  все  больше  разгонялся,  так  что  мне  казалось,  что  он
содрогается у меня под ногами...
     В это мгновение я и оказался во власти галлюцинаций  --  таких  же,  что
смущали разум Артура Пима. Мне показалось, что я растворяюсь в  его  могучей
личности и вижу то, что сумел разглядеть лишь он один... Непроницаемый туман
превратился в тот самый занавес паров, который  открылся  на  горизонте  его
безумному взору. Мне уже  чудилось,  что  верхний  край  занавеса  полыхает,
подобно факелу, а в воздухе и в подсвечиваемых снизу океанских глубинах  как
бы разлито невиданное трепетание... Оставалось  узреть  бескрайний  водопад,
бесшумно низвергающийся с кручи, арки, в которых мечутся хаотические образы,
и белоснежного гиганта, стерегущего полюс...
     Наконец разум возобладал над безумием. Невероятные видения, от  которых
впору было потерять равновесие на верхушке айсберга, постепенно  рассеялись,
и я спустился в лагерь.
     На протяжении дня все оставалось по-прежнему. Туманная завеса так и  не
приоткрылась,  и  нам  не  суждено  было  узнать,  прошел  ли  наш  айсберг,
преодолевший за  сутки  миль  сорок,  мимо  загадочной  земной  оси  {Спустя
двадцать восемь лет произошло событие, о котором мистер Джорлинг  не  мог  и
помыслить: земная ось предстала взгляду другого человека. Это  случилось  21
марта 1868 года. Полярная зима уже сжимала в  тисках  эту  ледяную  пустыню,
готовясь поглотить ее на шесть долгих месяцев. Однако это мало  интересовало
удивительного  морехода,  которого  мы  обязаны  вспомнить.  Его   чудесному
подводному аппарату не были страшны ни холода, ни штормы. Преодолев  ледяные
поля  и  поднырнув  под  ледяную  шапку  Антарктики,  он  достиг  девяностой
параллели.  Здесь  лодка  высадила  его  на  вулканический  берег,  усеянный
осколками   базальта,   лавы,   туфами,   черными   глыбами.   Вокруг   было
видимо-невидимо  тюленей  и  моржей.  Над  его  головой   проносились   тучи
ходулочников, ржанок, зимородков, гигантских буревестников; на  край  берега
высыпали и  застыли  неподвижно  пингвины.  Затем  этот  загадочный  человек
взбежал по крутым валам морен и пемзы на вершину холма, где находится  Южный
полюс. В тот самый момент, когда горизонт на севере  превратился  в  лезвие,
разрезавшее солнечный диск на две равные части, он вступил во владение  этим
континентом от своего собственного имени, развернув стяг с  вышитой  золотом
буквой "N". В море его  ждала  подводная  лодка  под  названием  "Наутилус",
капитана которой звали просто -- Немо. (Примеч. авт.)}





     -- Что ж, мистер Джорлинг, -- сказал боцман  на  следующий  день,  --  нам
остается только надеть траур!
     -- Что же мы оплакиваем, Харлигерли?
     -- Южный полюс, который так и не заметили!
     -- Да, он остался, должно быть, милях в двадцати позади.
     -- Ничего не поделаешь, ветер задул тусклую южную лампу, и она погасла в
тот самый момент, когда мы проплывали мимо полюса...
     -- Однако мы упустили единственную возможность! Такой никогда больше  не
представится!
     --  Ваша  правда,  мистер  Джорлинг.  Придется  отказаться  от   надежды
покрутить вертел, на котором вращается Земля.
     -- Удачное сравнение, боцман!
     -- А к сказанному я могу добавить, что наша ледяная лошадка несет нас  к
черту на кулички, а  вовсе  не  к  "Зеленому  баклану".  Что  ж,  экспедиция
оказалась бесполезной, и повторить ее никто не захочет... Однако как  бы  ее
завершить, причем не теряя времени, ибо зима  не  замедлит  явить  нам  свой
красный нос, потрескавшиеся губы и отмороженные руки!..  Ну  и  путешествие:
Лен Гай не отыскал своего брата, мы -- соотечественников, Дирк Петерс-- своего
бедного Пима!..
     Что ж, боцман перечислил еще  не  все!..  Ведь  экспедиция  стоила  нам
девяти жертв, не считая загубленной "Халбрейн". Из  тридцати  двух  человек,
поднявшихся на шхуну,  в  живых  осталось  теперь  только  двадцать  три;  а
скольких еще недосчитаемся?..
     Между Южным полюсом и Полярным кругом укладывается двадцать  параллелей
-- это примерно тысяча двести морских миль, которые нам предстояло преодолеть
всего за месяц, максимум --  за  полтора,  в  противном  случае  мы  окажемся
запертыми с внутренней стороны припая... А зимовка в высоких  антарктических
широтах была бы равносильна для нас смерти.
     Перед полюсом течение влекло нас к югу; оно  не  изменило  направления,
однако теперь оно стало течением, уносящим нас на север, и, быть может,  нам
еще улыбнется удача. Впрочем, у нас не было  выбора:  оставалось  лишь,  как
говорится, пуститься на волю волн.
     Нас мало заботило, что воды, к которым спешил теперь наш айсберг,  были
уже не южной Атлантикой, а Тихим океаном и что ближайшие земли на нашем пути
-- не Южные Оркнейские и Южные Сандвичевы острова, не Фолкленды, не мыс  Горн
и не Кергелены, а Австралия и Новая Зеландия. Вот почему  боцман  был  прав,
говоря (и горюя при этом), что  чарочку  в  честь  возвращения  ему  суждено
поднять не в уютном "Зеленом баклане" почтенного Аткинса.
     -- В конце концов, мистер Джорлинг, -- твердил он, стараясь утешить себя,
-- таверны есть и в Мельбурне, и в Хобарте, и в Данидине... Главное -- попасть
в хороший порт!
     Туман не рассеивался, и мы не могли подсчитать, какое расстояние прошел
наш айсберг, оставив позади Южный полюс. Тем не менее Лен Гай  и  Джэм  Уэст
полагали, что оно равняется двумстам пятидесяти милям.
     Течение  тем  временем  оставалось  столь  же  быстрым  и   не   меняло
направления. У нас не было сомнений, что мы  находимся  в  широком  проливе,
разделяющем антарктический континент на две части --  восточную  и  западную.
Можно представить мое уныние из-за невозможности высадиться ни на тот, ни на
другой берег пролива, воды которого вот-вот скует зима!
     Я посетовал на это капитану и услыхал вполне логичный ответ:
     -- Чего же  вы  хотите,  мистер  Джорлинг!  Мы  бессильны...  Ничего  не
поделаешь! Проклятый туман! Я не ведаю уже, где мы находимся.  Приборы  пока
бесполезны, солнце же вскоре совсем исчезнет -- на долгие месяцы...
     -- У меня никак не выходит из головы шлюпка, -- не  удержался  я.--  Может
быть, с ее помощью...
     -- Отправиться в море? Вы все  о  своем?  Это  была  бы  непростительная
неосторожность, какой я не могу себе позволить.  Да  и  экипаж  не  допустит
этого...
     Я едва сдержался, чтобы не воскликнуть: "А если  на  этой  земле  нашел
убежище ваш брат Уильям Гай и ваши соотечественники?!" Однако у меня хватило
ума не усугублять горе нашего капитана. Ведь он наверняка  подумывал  о  том
же; и если отказался от продолжения поисков,  то  это  означает,  что  такая
попытка была бы не только бесполезной, но безумной.
     Однако  в  него  должно  было  вселять  некоторую   надежду   следующее
рассуждение:
     Уильям Гай и его спутники оставили остров Тсалал в самом  начале  лета.
Перед ними лежало свободное ото льда море, к их услугам  было  то  же  самое
течение, которое увлекло и нас -- сперва на "Халбрейн",  потом  на  айсберге.
Кроме  течения,  им  помогал  ветер,  с   редким   постоянством   дувший   с
северо-востока. Следовательно, их шлюпка, если только она не погибла в море,
должна была плыть в том же направлении, что и мы, войти  в  тот  же  широкий
пролив и оказаться в тех же широтах. А раз так, то логика подсказывала, что,
имея  перед  нами  преимущество  в  несколько  месяцев,  они  вполне   могли
продвинуться гораздо  дальше  на  север,  преодолеть  чистое  море,  припай,
пересечь Полярный круг... В конце  концов  шлюпку  с  Уильямом  Гаем  и  его
спутниками мог подобрать какой-нибудь корабль...
     Однако наш капитан, даже если и надеялся на такое  стечение  счастливых
случайностей, не обмолвился об этом ни словом. Человеку свойственно  лелеять
иллюзии, поэтому я не  исключал,  что  капитан  опасается,  как  бы  ему  не
раскрыли глаза на слабые стороны его гипотезы...
     Как-то  раз  я  заговорил  об  этом   с   Джэмом   Уэстом.   Лейтенант,
предпочитавший фантазиям факты, не  согласился  со  мной.  Практический  ум,
каковым он обладал, не находил, будто то обстоятельство,  что  мы  не  нашли
людей с "Джейн", служит доказательством их пребывания в этих местах до нас и
выхода в Тихий океан.
     Боцман же, выслушав мои рассуждения, высказался так:
     -- Знаете, мистер Джорлинг, случиться может всякое  --  по  крайней  мере
люди охотно допускают это в разговорах.  Однако  предположить,  что  капитан
Уильям Гай в окружении своих товарищей в эту самую минуту  пьет  виноградную
водку, виски или джин в каком-нибудь кабачке Старого или Нового Света -- нет,
нет!.. Это так же невероятно, как то,  что  мы  с  вами  завтра  заявимся  в
"Зеленый баклан"!..
     Все три дня, что мы плыли в тумане, я ни разу не  встречался  с  Дирком
Петерсом -- вернее сказать, он не пытался заговорить со мной, предпочитая  не
оставлять своего поста у шлюпки. Вопросы Мартина Холта насчет  своего  брата
Неда означали, что его тайна перестала быть тайной. По этой причине он  стал
сторониться остальных еще больше, чем прежде. Он спал в  часы  бодрствования
остальных, когда же все спали, то бодрствовал он. Я даже задавался вопросом,
не сожалеет ли он, что был со мной откровенен, и не боится ли,  что  у  меня
появилось отвращение к  нему...  Если  так,  то  он  сильно  заблуждался:  я
испытывал к бедняге метису одну лишь сильнейшую жалость.
     Я  не  умею  передать,  до  чего  унылыми,  монотонными,  нескончаемыми
казались нам часы, когда вокруг висел туман, разорвать который не  удавалось
никакому ветру. Сколько мы  ни  всматривались  в  туман,  нам  не  удавалось
определить положение  солнца,  все  больше  клонившегося  к  горизонту.  Нам
оставались неведомы координаты нашего айсберга. То, что он  продолжает  свой
путь  на  юго-восток,  вернее,  теперь  уже  на  северо-запад,  было  вполне
вероятно, но  не  точно.  Лен  Гай  не  мог  найти  неподвижный  ориентир  и
произвести измерения. Мы предполагали, что ветер стих,  ибо  не  ощущали  ни
малейшего дуновения. Остановись айсберг, мы не заметили бы никакой  разницы.
Даже огонек спички не колебался в насыщенном влагой воздухе. Тишину нарушали
лишь птичьи крики, вязнущие в густой пелене  тумана.  Качурки  и  альбатросы
едва  не  задевали  крыльями  верхушку  айсберга,  облюбованную   мной   для
наблюдений. В какую же сторону устремлялись эти неутомимые создания  --  ведь
приближение зимы должно было гнать их подальше от глубин Антарктики...
     Как-то раз боцман, также измучившийся от неопределенности, забрался  ко
мне на вершину, рискуя сломать шею, и получил до того сильный удар  в  грудь
от пролетевшего рядышком quebranta-huesos, огромного буревестника с размахом
крыльев футов в двенадцать, что опрокинулся навзничь.
     -- Зловредная тварь! -- бранился он, добравшись до лагеря.-- Я еще  дешево
отделался! Один  удар  -  и  пожалуйста:  болтаю  в  воздухе  копытами,  как
споткнувшаяся кляча... Хорошо, что я схватился за уступ, а ведь был  момент,
когда я был готов съехать вниз... Лед -- он, знаете ли, скользкий... Я  кричу
этой птице: "Ты что, не можешь посмотреть перед собой?" Куда  там!  Даже  не
извинилась...
     Боцман и впрямь счастливо избежал опасности очутиться в воде...
     Во второй половине того же дня мы едва не оглохли от варварских криков,
несшихся откуда-то снизу. Харлигерли справедливо заметил, что коль скоро это
не ослы, то наверняка пингвины. До  сих  пор  они  не  делали  чести  нашему
плавучему островку своим присутствием; более того, раньше мы вовсе не видели
их. Теперь же можно было не сомневаться, что их рядом сотни, если не тысячи,
ибо концерт получился оглушительным, что свидетельствовало о  большом  числе
исполнителей.
     Пингвины отдают предпочтение прибрежной полосе полярного  континента  и
многочисленных  островков,  а  также  окружающим  сушу  ледяным  полям.   Их
присутствие могло свидетельствовать о близости земли...
     Конечно, мы дошли до такого состояния, что готовы были ухватиться,  как
за соломинку, за любую надежду... Однако сколько раз бывало,  что  соломинка
идет ко дну или ломается в тот самый момент, когда кажется, что можно за нее
схватиться?
     Я спросил у капитана, на какие мысли его  наводит  появление  крикливых
птиц.
     -- На те же, что и вас, мистер Джорлинг, -- отвечал тот.- С тех  пор  как
мы дрейфуем на этом айсберге, пингвины  ни  разу  не  приближались  к  нему,
теперь же их здесь хоть отбавляй, судя по отвратительным воплям. Откуда  они
взялись? Несомненно, с суши, до которой уже недалеко...
     -- А лейтенант такого же мнения?
     -- Да, мистер Джорлинг, а вам  известно,  что  он  не  склонен  тешиться
химерами {Химера -- неосуществимая мечта, причудливая фантазия}.
     -- Что верно, то верно!
     -- Его, как и меня,  поразило  еще  кое-что,  хотя  вы,  как  видно,  не
обратили на это внимания...
     -- Что же?..
     -- Мычание. Напрягите слух, и вы наверняка расслышите его. Я  последовал
его  совету  и  убедился  в  том,  что  исполнителей  было  больше,  чем   я
предполагал.
     -- Действительно.-- с готовностью признал я, -- теперь и я слышу  жалобное
мычание. Выходит, у нас в гостях тюлени и моржи...
     -- Совершенно верно, мистер Джорлинг. Отсюда  я  делаю  вывод:  вся  эта
живность во множестве населяет воды, в которые  нас  занесло  течением.  Мне
кажется, что в таком заключении нет ничего невероятного...
     -- Ничего, капитан, как и в предположении, что неподалеку лежит земля...
О, что за несчастье этот проклятый туман!  В  море  ничего  не  видно  и  на
четверть мили...
     -- Более того, он мешает спуститься к воде, -- подхватил капитан, -- чтобы
посмотреть, не появились ли водоросли, ведь водоросли всегда свидетельствуют
о близости земли... Вы правы, несчастье, да и только!
     -- Почему бы не попытаться, капитан?
     -- Нет, мистер  Джорлинг,  риск  слишком  велик.  Я  никому  не  позволю
покинуть лагерь! В конце концов, если земля близко, наш айсберг пристанет  к
ней...
     -- А если нет? -- возразил я.
     -- Если нет, то нам не удастся принудить его.
     Я тут же вспомнил про шлюпку: когда же капитан решится использовать ее?
Однако Лен Гай предпочитал ждать. Пожалуй, в нашем положении это было  самым
мудрым решением...
     Наше злополучное путешествие и без того имело на счету немало жертв.
     За вечер туман еще сгустился. На площадке, где стояли  палатки,  нельзя
было ничего разглядеть и в пяти шагах. Приходилось ощупывать  соседа,  чтобы
удостовериться, что ты не один. Говорить было трудно: голос вяз в тумане так
же, как и взгляд. Зажженный фонарь напоминал скорее желтое пятно, не  дающее
никакого света. Крик достигал  уха  соседа  сильно  приглушенным,  и  только
пингвинам хватало глоток, чтобы слышать друг друга.
     Окутавший нас туман нисколько не походил на иней или изморозь. Изморозь
образуется при более высокой температуре и не поднимается выше сотни  футов,
если ей не способствует сильный ветер. Туман же забирался  гораздо  выше;  я
решил, что мы избавимся от него лишь после того, как он поднимется на высоту
добрых пятидесяти саженей над айсбергом.
     Примерно к восьми часам вечера влажный туман  стал  настолько  плотным,
что при движении чувствовалось его сопротивление. Казалось,  состав  воздуха
изменяется и он вот-вот перейдет в жидкое состояние.  Помимо  своей  воли  я
вспомнил о  странностях  острова  Тсалал,  о  необыкновенной  воде,  частицы
которой подчинялись неведомым законам...
     Приходилось гадать, не повлиял ли туман на магнитную стрелку.  Впрочем,
метеорологи изучали подобные явления и пришли к  заключению,  что  магнитная
стрелка не подвержена влиянию туманов.
     После прохождения  Южного  полюса  мы  утратили  доверие  к  показаниям
компаса, ибо на него наверняка воздействовало приближение магнитного полюса.
Итак, у нас не было ничего, чтобы определить направление нашего движения.
     К девяти вечера сгустилась кромешная мгла,  хотя  солнце  и  не  думало
уходить за горизонт. Лен Гай, желая  удостовериться,  что  все  в  лагере  и
соблюдают осторожность, устроил перекличку. Матросы откликались на свое  имя
и занимали места в палатках. Наступил черед  выкликать  имя  метиса.  Боцман
звонко повторил его несколько раз, однако метис -- единственный из экипажа  --
все не откликался. Харлигерли  подождал  несколько  минут.  Дирк  Петерс  не
появлялся. Он мог остаться рядом со шлюпкой, хотя от этого не было  никакого
проку -- никто не отважился бы украсть лодку в таком тумане.
     -- Кто-нибудь видел Дирка Петерса сегодня днем? -- спросил Лен Гай.
     -- Никто, -- отвечал боцман.
     -- Даже во время обеда?
     -- Даже тогда, капитан. А ведь у него уже кончилась провизия.
     -- Неужели с ним случилось несчастье?
     -- Не беспокойтесь! -- успокоил его боцман.-- Дирк Петерс  чувствует  себя
здесь как дома, и туманы смущают его, должно быть, не больше, чем  полярного
медведя! Однажды он уже вышел сухим из воды, выйдет и на сей раз!
     Я не стал  спорить  с  Харлигерли,  хотя  отлично  знал,  почему  метис
предпочитает одиночество. Впрочем, раз он упорствовал и не отвечал  на  зов,
то нам предстояло пребывать в неизвестности  относительно  его  участи,  ибо
отправиться на поиски было невозможно.
     Уверен, что в ту ночь ни один человек, даже Эндикотт, не сомкнул  глаз.
Мы задыхались в палатках, испытывая нехватку кислорода. Кроме  того,  каждый
находился во власти неотвязного предчувствия, будто положение  наше  вот-вот
изменится -- к лучшему или к худшему, и большинство склонялось,  естественно,
ко второму.
     Ночь, однако, прошла спокойно, и в шесть утра мы выползли  из  палаток,
чтобы вдохнуть свежего воздуху.  Картина  оставалась  прежней,  нас  окружал
туман невиданной плотности. Мы обнаружили, что барометр поднялся, но слишком
быстро,  чтобы  новым  показаниям  можно  было  доверять.  Ртутный   столбик
показывал 767 миллиметров -- больше, чем когда-либо, с тех пор как "Халбрейн"
пересекла Полярный круг. Ветер крепчал -- с тех пор, как мы прошли полюс, его
надлежало величать "южным" -- и вскоре превратился в ветер "в два рифа",  как
говорят моряки. Благодаря начавшемуся  движению  воздуха  всевозможные  шумы
доносились до нашего слуха куда яснее.
     К девяти часам утра айсберг вдруг расстался с туманной оболочкой, и  мы
стали свидетелями перемены столь внезапной, словно она совершилась поворотом
волшебного колечка!
     Небо в одно мгновение очистилось до самого горизонта,  и  нашему  взору
снова предстало море, освещенное косыми лучами солнца, едва поднявшегося  на
небосклон. Украшенный оборкой из белой пены,  наш  айсберг  в  компании  еще
нескольких ледяных гор резво плыл курсом ост-норд-ост, подгоняемый ветром  и
увлекаемый течением.
     -- Земля!
     Мы дружно задрали головы и увидели на верхушке айсберга Дирка  Петерса,
который указывал рукой на север.
     Метис не ошибся. Впереди и впрямь лежала земля.
     В полдень были проведены наблюдения, и нам наконец стало известно  наше
местоположение: 86°12' южной широты, 114°17' восточной долготы.
     Айсберг снова отделяли от полюса четыре градуса, однако уже в восточном
полушарии.





     После полудня мы приблизились к неведомой  земле  на  расстояние  одной
мили. Теперь все зависело от того, пронесет ли нас течением мимо ее берегов.
     Сознаюсь, что, будь у нас выбор, приставать  к  берегу  или  продолжать
путь, я оказался бы в затруднении. Я заговорил о своих сомнениях с капитаном
и помощником, но последний не дал мне договорить.
     -- Осмелюсь спросить, какой смысл обсуждать это, мистер Джорлинг?
     -- Действительно, дискуссия не имеет смысла, ибо мы не в силах  что-либо
изменить, -- поддержал лейтенанта Лен  Гай.--  Вполне  возможно,  что  айсберг
уткнется в берег, но не исключено, что пройдет стороной, если  такова  будет
воля течения.
     -- Верно, -- не отступал я, -- однако это не  ответ  на  мой  вопрос.  Что
лучше: высадиться на берег или остаться на айсберге?
     -- Остаться, -- отрезал Джэм Уэст.
     Все дело было в шлюпке. Если бы  в  ней  могли  разместиться  все  и  в
придачу провизия для пяти-шестинедельного плавания, мы бы,  не  задумываясь,
погрузились в нее и  вышли  в  море,  свободное  ото  льдов.  Однако  шлюпка
рассчитана на одиннадцать-двенадцать человек,  поэтому  пришлось  бы  тянуть
жребий. Проигравшие были бы обречены на гибель, если не  от  голода,  то  от
холода.
     С другой стороны, при условии, что айсберг и впредь станет перемещаться
в том же направлении, мы сможем  проделать  большую  часть  пути  во  вполне
сносных условиях. Конечно, наш ледяной корабль мог снова сыграть с нами злую
шутку -- столкнуться с таким же  айсбергом,  перевернуться,  а  то  и  просто
оказаться во власти иного течения, направление которого не отвечало бы нашим
намерениям. Шлюпка же наверняка доставила бы нас  к  цели,  если  бы  ей  не
преградили путь штормы и обнаружился бы просвет в паковых льдах...
     Однако, как только что сказал Джэм Уэст, обсуждать это не  имело  смыс-
ла...
     Наскоро отобедав, экипаж в полном  составе  устремился  к  верхушке,  с
которой  не  сходил   Дирк   Петерс.   Завидя   нас,   метис   поспешил   по
противоположному склону вниз, так что я не смог с ним переговорить.
     Итак, мы все собрались на вершине, не считая Эндикотта, не  отходившего
от  своей  стряпни.  На  севере,   заслоняя   добрую   половину   горизонта,
вырисовывалась земля с песчаными отмелями,  бухточками,  утесами  и  холмами
разной высоты на заднем  плане.  Нашим  глазам  предстал  континент  или  по
меньшей мере остров значительных размеров. На востоке полоса  земли  уходила
за горизонт, и обогнуть ее не было никакой возможности.
     На западе же краем суши был довольно  острый  мыс,  увенчанный  холмом,
напоминающим очертаниями тюленью голову.
     Мы поняли, что сейчас все зависит от течения: либо оно  понесет  нас  к
берегу, либо  увлечет  дальше  на  север.  Какая  же  из  двух  вероятностей
осуществится?..  Общее  мнение  было  таково,  что  течение  прибьет  нас  к
северо-восточной оконечности земли.
     -- Даже если эти берега становятся обитаемыми в летнее время,  --  сказал
Лен Гай, -- пока мы не видим ни одной живой души.
     - Согласитесь, капитан, -- отвечал я, -- что айсберг вряд  ли  вызовет  к
себе такой же интерес, какой вызвала бы шхуна!
     -  Вы  правы,  мистер  Джорлинг,  --  вид  "Халбрейн"  давно  бы  вызвал
любопытство туземцев, если бы таковые существовали.
     -- То обстоятельство,что мы не видим их, капитан, еще не означает, что..
     -- Разумеется, мистер Джорлинг! -- отвечал Лен Гай.-- Однако вы,  надеюсь,
не станете отрицать, что земля эта выглядит  не  так,  как  выглядел  остров
Тсалал при подходе к нему шхуны "Джейн". Где  зеленые  холмы,  густые  леса,
цветущие деревья, обширные пастбища?.. Нас встречают уныние и пустота!
     -- Не спорю, пустота и уныние -- это  все,  чем  приветствует  нас  новая
земля. И все же смею спросить, не желаете ли вы произвести высадку?
     -- На шлюпке?
     -- На шлюпке -- в случае, если айсберг проплывет мимо берега.
     -- Нам нельзя терять ни одного часа, мистер Джорлинг!  Не  сколько  дней
отдыха могут  вылиться  в  кошмарную  зимовку,  если  мы  не  успеем  пройти
проливами, остающимися в паковых льдах...
     -- А до них еще далеко, так что надо  поторапливаться,  -  добавил  Джэм
Уэст.
     -- Пусть так! -- не сдавался я.-- Однако потерять из виду эти берега,  так
и не попытавшись ступить на них, не удостоверившись, что на них  нет  следов
стоянки, что ваш брат, капитан, и его спутники...
     Слушая меня, Лен Гай обреченно покачивал головой. Разве  могли  вселить
хоть  какую-то  надежду  эта  бесплодная   земля,   эти   мертвые   равнины,
безжизненные холмы, черные скалы? Разве люди смогли бы просуществовать здесь
столько месяцев?
     Тем временем на верхушке айсберга затрепетал британский  флаг,  который
должен был привлечь внимание Уильяма Гая, окажись  он  на  этом  берегу.  Но
берег оставался пуст...
     Джэм Уэст, следивший за ориентирами на берегу, вдруг сказал:
     --  Менее  чем  через  час  все  станет  ясно.  Кажется,  наше  движение
замедлилось и мы приближаемся к берегу...
     -- И мне сдается то же самое, -- поддержал его боцман.-  Не  то  что  наш
кораблик прирос ко дну, но уж больно долго он топчется на месте!
     Джэм Уэст и Харлигерли не ошиблись. Не знаю, что было тому причиной, но
айсберг постепенно  вышел  из  подводного  русла  и  стал  вращаться  вокруг
собственной оси, смещаясь в сторону  суши.  Кроме  того,  мы  заметили,  что
несколько  айсбергов  поменьше,  плывших  впереди  нас,  тоже  застряли   на
мелководье.
     Итак, споры о том, следует ли спускать в море шлюпку, утратили смысл.
     По мере приближения  к  земле  ее  пустынное  обличье  не  менялось,  и
перспектива зазимовать здесь на шесть долгих месяцев могла наполнить  ужасом
души самых стойких из нас.
     К пяти часам пополудни айсберг оказался  в  глубокой  бухте,  слева  от
мыса, к которому и пристал.
     -- На берег, на берег! -- вырвался из всех глоток дружный крик.
     Матросы поспешили вниз по склону  айсберга,  но  тут  прозвучал  зычный
голос Джэма Уэста:
     -- Ждите команды!
     Матросы подчинились нехотя, особенное недовольство выразил Хирн  и  его
дружки. Однако инстинкт соблюдения дисциплины заставил всех собраться вокруг
капитана.
     Не было нужды спускать шлюпку, раз айсберг зацепился за  мыс.  Капитан,
боцман и я, обгоняя остальных, покинули лагерь и ступили на  новую  землю  --
первыми из людей...
     Вулканическая  почва  была   усеяна   битым   камнем,   кусками   лавы,
вулканического стекла, шлака, пемзы. Над песчаным пляжем  поднимались  холмы
разной высоты, уходившие в глубь берега. Мы устремились к вершине ближайшего
холма, расположенной на высоте примерно тысяча  двести  футов,  рассчитывая,
что оттуда нам откроется достаточный обзор. В течение добрых двадцати  минут
поднимались мы по откосам, лишенным даже  намека  на  растительность.  Ничто
здесь не напоминало плодородных  угодий  острова  Тсалал  до  землетрясения.
Вокруг не было ни густых лесов, о  которых  рассказано  у  Артура  Пима,  ни
диковинных ручьев, ни мылообразных гор, ни стеатитовых массивов, прорезанных
лабиринтами... Нас окружали одни лишь  скалы  вулканического  происхождения,
затвердевшая лава, шлаки, истертые в пыль, да серый пепел. В такой почве  не
смогло бы пустить корни ни одно, даже самое неприхотливое, растение.
     Рискованный штурм отвесного холма занял у нас не менее  часа.  Наступил
вечер, не сопровождавшийся, впрочем, сумерками, ибо мы все еще  пользовались
благами полярного дня.
     С вершины холма нам открылся вид миль на тридцать -- тридцать пять.  Вот
что предстало нашему взору.
     На запад уходила всхолмленная суша, тянущаяся за горизонт и омываемая с
востока столь же бескрайним океаном. Мы оставались в неведении, куда занесла
нас судьба -- на большой остров или на антарктический континент.  Внимательно
разглядывая восточный горизонт в подзорную  трубу,  капитан  Лен  Гай  сумел
различить какие-то контуры, теряющиеся в тумане.
     -- Посмотрите-ка, -- предложил он нам.
     Мы с боцманом по очереди приложились к глазку подзорной трубы.
     -- Верно, -- молвил боцман, -- там виднеется что-то, напоминающее берег.
     -- Мне показалось то же самое, -- подтвердил я.
     -- Выходит, -- течение действительно несло  нас  в  пролив,  -  пришел  к
выводу Лен Гай.
     -- Пролив,  --  подхватил  боцман,  --  в  который  устремляется  течение,
направляющееся сперва с севера на юг, а потом с юга на север!
     -- Выходит, этот пролив разрезает полярный континент  на  две  части?  --
спросил я.
     -- Несомненно, -- отвечал капитан.
     -- Вот бы у нас оставалась наша "Халбрейн"! -- воскликнул Харлигерли.
     Да, идя на шхуне и даже на айсберге, мы бы могли пройти  еще  несколько
сот миль, достигнуть припая, а то и Полярного круга и даже обитаемой  земли!
Однако к нашим услугам была лишь утлая шлюпка, способная выдержать не больше
дюжины людей, нас же насчитывалось двадцать три человека!..
     Нам ничего не оставалось, кроме как  спуститься,  вернуться  в  лагерь,
перенести на берег палатки и начать приготовления к зимовке...
     На земле не было  ни  единого  следа,  оставленного  человеком.  Мы  не
сомневались отныне, что люди с "Джейн"  не  ступали  на  эту  землю,  в  эти
"неисследованные области", как их окрестили на современных картах.
     О том же свидетельствовало  и  спокойствие,  с  которым  нас  встретили
единственные обитатели этих краев, ничуть не  напуганные  нашим  появлением.
Тюлени и  моржи  и  не  думали  скрываться  под  водой,  качурки  и  бакланы
подпускали нас на расстояние ружейного  выстрела,  пингвины  сидели  ровными
рядами, полагая, видимо, что нежданные гости -- это  просто  пернатые  доселе
невиданной породы... Их взору явно впервые предстали эти странные существа --
люди; приходилось предположить, что местные обитатели никогда не пускались в
плавание, дабы достичь более низких широт.
     Возвратившись к кромке прибоя, боцман  с  удовлетворением  обнаружил  в
гранитных стенах довольно глубокие пещеры, в которых можно было разместиться
самим и выделить место для всего скарба, снятого с "Халбрейн". Независимо от
того, какими будут наши действия, пока что самым правильным было  бы  спасти
все, что можно, и расположиться на новом берегу.
     Дождавшись, чтобы экипаж собрался вокруг него, Лен  Гай  повел  речь  о
нашем  положении,  не  выказывая  признаков  разочарования  и   не   упуская
мельчайших подробностей. Прежде всего, заявил он,  надо  перенести  на  сушу
припасы и приспособить под жилье одну из пещер на берегу. Говоря о пище,  он
подтвердил, что муки, мясных консервов, сушеных овощей и фруктов  хватит  на
всю зиму, какой бы длительной и суровой она ни  оказалась.  Капитан  выразил
уверенность, что хватит и топлива, если его расходовать бережно, и зимовщики
сумеют провести под покровом снега и льда долгие месяцы полярной зимы.
     Оставался третий вопрос -- на него можно было отвечать и так, и этак.  Я
ждал от экипажа неудовольствия и даже гнева, ибо здесь гарпунщику  было  где
развернуться. Речь шла о том, как использовать единственное оставшееся у нас
средство передвижения -- шлюпку; оставить ее при себе на  все  время  зимовки
или выйти на ней в сторону ледяных полей?
     Пока Лен Гай не собирался принимать окончательное решение,  попросив  у
экипажа отсрочки на сутки-двое. Он еще раз напомнил, что шлюпка, нагруженная
припасами, необходимыми в столь длительном плавании, смогла  бы  принять  на
борт не  более  одиннадцати-двенадцати  человек.  Решившись  выйти  в  море,
следовало перенести на берег все припасы, а потом  тянуть  жребий.  Лен  Гай
провозгласил, что ни Джэм Уэст, ни боцман, ни я, ни он сам не  требуют  себе
привилегий и станут тянуть жребий  наравне  с  остальными.  Оба  старшины  с
"Халбрейн", Мартин Холт и Харди, вполне сумели бы провести  шлюпку  в  воды,
где  часто  появляются  рыбачьи  суда  и  где  шныряют  пока  еще   китобои.
Отплывающим наказывалось не забывать о  товарищах,  оставшихся  зимовать,  и
направить им на выручку корабль с наступлением лета.
     Все это было сказано спокойным,  но  твердым  тоном.  Надо  отдать  ему
должное: чем сложнее становились обстоятельства, тем достойнее вел себя  наш
капитан.
     Никто  не  осмелился  прервать  его  речь,  не  вызвавшую  ни   единого
возражения, даже у Хирна. Собственно, спорить тут было не о чем, ибо  жребий
предлагалось тянуть на условиях полного равенства.
     Дослушав капитана, матросы  вернулись  в  лагерь,  отужинали  благодаря
стараниям Эндикотта и в последний раз  разошлись  спать  по  палаткам.  Дирк
Петерс так и не появлялся, и я напрасно потратил время на его поиски.
     Назавтра, 7 февраля, все дружно взялись за дело.
     Стояла мягкая погода,  дул  несильный  ветерок,  небо  затянули  легкие
облака. Температура воздуха оставалась вполне терпимой -- 46°F (7,78°C).
     Первым делом  с  айсберга  с  величайшими  предосторожностями  спустили
шлюпку, после чего матросы отволокли ее по песку подальше от полосы  прибоя.
Шлюпка оказалась целой и невредимой, готовой сослужить добрую службу.
     Затем боцман занялся грузом и оснасткой с "Халбрейн": мебелью, койками,
парусами, одеждой, инструментами, посудой и прочей утварью. В пещере все это
будет в большей сохранности, чем на айсберге. Ящики с  консервами,  мешки  с
мукой и овощами, бочонки с виски, джином и пивом, спущенные с помощью  талей
на берег, также были размещены в укрытии.
     Я участвовал в работах наравне со  всеми,  подобно  Лену  Гаю  и  Джэму
Уэсту, ибо дело не терпело отлагательств. На сей раз Дирк Петерс  пришел  на
помощь товарищам, однако он трудился молча, ни к кому не обращаясь.  Неужели
он отказался от надежды отыскать Артура Пима? Я не знал, что подумать...
     Восьмого, девятого  и  десятого  февраля  продолжалось  переселение  на
берег, завершившееся 10-го под  конец  дня.  Грузы  были  укрыты  в  глубине
обширного грота, в который можно было проникнуть через небольшое  отверстие.
Грот соседствовал с пещерой, которой  предстояло  стать  нашим  домом,  где,
следуя совету боцмана, мы нашли местечко и для кухни. Благодаря ей мы  могли
надеяться на тепло, ибо плита служила бы не только для  приготовления  пищи,
но и для обогрева пещеры на протяжении долгих  дней,  вернее,  одной  долгой
ночи зимовки.
     Мы начали обживать пещеру 8 февраля  вечером  и  остались  довольны  ее
сухими стенами, мелким песочком на  дне  и  достаточным  количеством  света,
проникающего через вход. Здесь же  бил  источник  воды,  а  вход  в  пещеру,
обращенный к берегу, располагался таким образом, что  нам  не  страшны  были
камнепады, лавины и  пронизывающие  ветры.  Тут  было  попросторнее,  чем  в
кубрике и каютах шхуны, вместе взятых,  так  что  свободно  разместились  не
только койки, но и столы, сундуки и табуреты, обеспечив необходимое удобство
на все месяцы зимовки.
     Пока велись эти работы, я не замечал ничего подозрительного в поведении
Хирна и остальных моряков с Фолклендов.  Все  они  беспрекословно  выполняли
команды и подчинялись дисциплине, выказывая недюжинное рвение. Однако метис,
как и прежде, охранял шлюпку, ибо столкнуть ее по песку в воду не  составило
бы никакого труда.
     Харлигерли, не спускавший глаз с гарпунщика и его  дружков,  как  будто
успокоился, не ожидая теперь от них никаких выходок.
     Тем не менее настало время  принимать  решение  об  отплытии  и  тянуть
жребий -- если отплытие не отменялось. Настало 10 февраля. Еще месяц, от силы
полтора-- и сезон путины у Полярного  круга  завершится.  Не  встретившись  с
китобоями,  шлюпка,  даже  преодолев  припай  и  Полярный  круг,  не  сумеет
самостоятельно достичь Австралии или Новой Зеландии.
     Наступил вечер. Собрав весь экипаж, капитан объявил, что решение  будет
принято на следующий день, добавив, что если матросы выскажутся за отплытие,
го мы тут же станем тянуть жребий. Все молча согласились. Я  не  сомневался,
что решение об отплытии будет принято без разногласий.
     Был поздний вечер. Берег окутало подобие сумерек, ибо  солнце  к  этому
времени уже  едва  показывалось  из-за  горизонта,  за  которым  ему  вскоре
предстояло и вовсе исчезнуть.
     Рухнув на койку в полном облачении, я забылся сном. Я  проспал,  должно
быть, несколько часов. Вдруг меня разбудили крики.
     Я вскочил и выбежал из пещеры вместе с Леном Гаем и Джэмом Уэстом.
     -- Шлюпка! Шлюпка! -- кричал Джэм Уэст.
     И действительно, место, где прежде караулил шлюпку Дирк  Петерс,  зияло
пустотой. Шлюпка качалась на волнах, в ней уже сидели трое, побросав на  дно
ящики и бочонки; еще десять пытались скрутить метиса, рвавшегося  к  шлюпке.
Среди них были Хирн и Мартин Холт; последний, впрочем, не принимал участия в
потасовке.
     Итак, эти презренные создания решили захватить шлюпку и выйти в море до
того, как будет брошен жребий!.. Им удалось застать Дирка Петерса  врасплох,
и они давно бы прикончили его однако он отчаянно защищал свою жизнь.
     Обнаружив бунт и зная, что мы  в  меньшинстве  и  не  можем  безоглядно
рассчитывать даже на старых членов команды, капитан и помощник  поспешили  в
пещеру, чтобы вооружиться. Я побежал за ними,  однако  в  это  мгновение  на
берегу прозвучали слова, заставившие меня прирасти к месту.
     Метис, не в силах побороть нападавших, рухнул на  землю.  Мартин  Холт,
вспомнив, должно быть, что он обязан этому человеку  жизнью,  бросился  было
ему на помощь. И тут Хирн, обращаясь к нему, крикнул:
     -- Оставь его, поплыли с нами!
     Старшина-парусник заколебался.
     -- Оставь его! -- кричал Хирн.-- Оставь  Дирка  Петерса,  он  убил  твоего
брата!
     -- Убил моего брата?! -- вскричал Мартин Холт.
     -- Твоего брата, погибшего на "Дельфине"!..
     -- Дирк Петерс убил моего брата?
     -- Да, убил и сожрал, сожрал, сожрал! -- прокричал Хирн  страшные  слова.
Подчинись его знаку, двое подхватили Мартина  Холта  и  потащили  в  шлюпку,
готовую отчалить. Хирн поспешил за ними.
     В этот момент Дирк Петерс сумел подняться и набросился на фолклендского
матроса, уже занесшего ногу, чтобы ступить на планшир шлюпки. Подняв его  на
вытянутых руках, он крутанул его несколько раз в воздухе и ударил головой  о
камень...
     Прогремел пистолетный выстрел. Пуля впилась Дирку Петерсу в плечо, и он
рухнул на песок. Шлюпка резво заскользила прочь от берега.
     Лен Гай и Джэм Уэст, выскочив из пещеры, --  вся  эта  сцена  заняла  не
более сорока секунд -- бросились к берегу, сопровождаемые боцманом, старшиной
Харди и матросами Френсисом и  Стерном.  Однако  шлюпка,  попавшая  в  струю
течения, была уже в кабельтове от берега.
     Джэм Уэст вскинул ружье и выстрелил.  Один  из  матросов  упал  на  дно
шлюпки. Вторая пуля, выпущенная.капитаном, оцарапала гарпунщику грудь  и  со
звоном отрикошетила от ближней льдины. Шлюпка скрылась за айсбергом.
     Нам осталось только поторопиться на противоположную сторону  мыса,  где
должны  были  показаться  несчастные,  прежде  чем  исчезнуть  за   северным
горизонтом. Мы надеялись, что они окажутся на расстоянии ружейного выстрела.
Если бы нам удалось подстрелить гарпунщика, то, будь он убит или даже только
ранен, остальные могли бы взяться за ум и вернуться...
     Прошло полчаса. Наконец мы увидели шлюпку, однако она обогнула мыс  так
далеко от нас, что целиться в беглецов уже не было смысла.
     Вскоре Хирн поднял парус, и шлюпка,  подгоняемая  бризом  и  увлекаемая
течением, превратилась в белую  точку,  а  вскоре  и  вовсе  растворилась  в
бескрайнем океане.





     Вопрос о зимовке решился сам собой. Из тридцати трех человек, отошедших
на "Халбрейн" с Фолклендов, до этой не имеющей пока  имени  земли  добрались
двадцать три, тринадцать из которых спаслись  бегством,  надеясь  преодолеть
припай и добраться до мест, где часто появляются рыбацкие суда.  Их  судьбой
распорядился не слепой жребий, они сами  отпраздновали  труса,  устрашившись
жестокой зимовки.
     На беду, Хирн увлек за собой не только своих давних дружков, но и двоих
членов старой команды -- матроса Берри и  старшину-парусника  Мартина  Холта,
возможно,  не  отдававшего  себе  отчета  в  происходящем  из-за   страшного
разоблачения, сделанного гарпунщиком...
     Однако для тех, кто  волею  судьбы  был  обречен  оставаться  на  суше,
положение было прежним. Нас оставалось  девять  человек:  капитан  Лен  Гай,
старший помощник Джэм Уэст, боцман  Харлигерли,  старшина-конопатчик  Харди,
кок Эндикотт, матросы Френсис и Стерн, Дирк Петерс да я. Какие еще испытания
припасла для нас зимовка  в  трескучие  полярные  морозы?..  Нам  предстояло
вынести лютые холода, несравнимые с холодами в любой  другой  точке  земного
шара, и полярную ночь, которая продлится полгода!.. Нельзя  было  без  ужаса
помыслить о том, сколько моральной и  физической  энергии  потребуется  всем
нам, дабы  выстоять  в  этих  условиях,  превосходящих  слабые  человеческие
возможности...
     Однако при всем при том шансы тех, кто решил покинуть нас, вряд ли были
предпочтительнее. Окажется ли море свободным до самого припая? Удастся ли им
добраться до Полярного круга? И повстречаются ли рыбацкие  суда?  Хватит  ли
пищи, чтобы проплыть добрую тысячу миль? Что могло поместиться в  шлюпке,  и
так набитой до отказа тринадцатью беглецами? Неизвестно, чье положение  было
более угрожающим -- их  или  наше.  На  этот  вопрос  могло  ответить  только
будущее!..
     Убедившись, что шлюпка исчезла за горизонтом, капитан и верные ему люди
побрели назад в пещеру. Именно здесь  нам  предстояло  коротать  бесконечную
ночь.
     Я тут же подумал о Дирке  Петерсе.  Он  упал  после  выстрела  Хирна  и
остался лежать, когда мы бросились на другую сторону мыса. В пещере  его  не
оказалось. Неужели он серьезно ранен? Не хотелось думать, что  нам  придется
оплакивать еще и этого верного человека, не изменявшего нам так  же,  как  и
памяти своего бедного Пима...
     Я надеялся -- точнее, все мы надеялись,  --  что  рана  окажется  легкой.
Однако и в этом случае ее надо перебинтовать.  Но  Дирк  Петерс  как  сквозь
землю провалился.
     -- Давайте разыщем его, мистер Джорлинг! -- воскликнул боцман.
     -- Идем, -- отвечал я.
     -- Мы пойдем вместе, -- решил Лен Гай.-- Дирк Петерс был верен нам. Он  ни
разу не бросил нас, не годится и нам бросать его.
     -- Только захочет ли бедняга возвращаться, -- усомнился я, -- когда то, во
что были посвящены только он да я, стало известно всем?
     Я поведал своим товарищам,  почему  имя  Неда  Холта  было  заменено  в
рассказе Артура Пима на  имя  Паркера  и  при  каких  обстоятельствах  метис
раскрыл мне свою тайну. Я  постарался  выложить  все,  что  говорило  в  его
пользу.
     -- Хирн крикнул, что Дирк Петерс ударил Неда Холта, --  говорил  я.--  Да,
верно!  Нед  Холт  плавал  на  "Дельфине",  и  Мартин  Холт  имел  основания
предполагать, что он погиб во время бунта или при  кораблекрушении.  Но  Нед
Холт выжил вместе с Августом Барнардом, Артуром Пимом и метисом,  однако  их
поджидали чудовищные муки голода... Один из них  был  принесен  в  жертву  --
один,  на  которого  указал  перст  судьбы...  Несчастные  тянули  жребий...
Неудачником оказался Нед Холт, он и пал под ножом Дирка Петерса. Однако будь
судьбе угодно, чтобы жертвой оказался он, эта участь постигла бы не Неда,  а
его.
     --  Дирк  Петерс  осмелился  доверить  свою  тайну  вам  одному,  мистер
Джорлинг? -- осведомился Лен Гай.
     -- Одному мне, капитан.
     -- И вы хранили ее?
     -- Свято!
     - Тогда остается загадкой, как о ней стало известно Хирну!
     - Сперва я подумал, что Дирк Петерс проболтался во сне, -- отвечал я,  --
и  так,  волей  случая,  гарпунщик  стал  обладателем  его  тайны.   Однако,
поразмыслив, я припомнил, что метис рассказывал мне о событиях на "Дельфине"
у  меня  в  каюте,  при  приоткрытом  иллюминаторе...  И  разговор  наш  мог
подслушать человек, находившийся в тот момент у штурвала... А вахтенным  был
тогда Хирн! Чтобы лучше слышать, он бросил, должно быть, штурвал, из-за чего
"Халбрейн" чуть не перевернулась...
     -- Помню, помню! -- сказал Джэм Уэст.-- Я отчитал подлеца и засадил его  в
трюм.
     -- С тех самых пор, капитан, -- продолжал я, -- Хирн и сошелся с  Мартином
Холтом, на что обратил мое внимание Харлигерли...
     -- Вот именно, -- поддержал меня  боцман.--  Ведь  Хирн  не  смог  бы  сам
управлять шлюпкой и нуждался поэтому в паруснике Мартине Холте...
     -- ...и не уставал подстрекать Мартина Холта, чтобы тот  поинтересовался
у метиса судьбой брата.-- Мартин Холт обезумел от такого известия.  Остальные
воспользовались этим, чтобы увлечь его в шлюпку. И теперь он с ними!
     Слушатели сошлись во мнении, что все так  и  произошло.  Теперь,  когда
открылась правда, у нас  были  все  основания  полагать,  что  Дирк  Петерс,
пребывая в крайнем унынии, захочет спрятаться от наших взоров. Согласится ли
он снова занять место среди нас?..
     Мы немедленно покинули пещеру и по прошествии часа обнаружили метиса.
     Первым его побуждением, стоило ему завидеть нас, было скрыться.  Однако
он и не подумал сопротивляться, когда Харлигерли с Френсисом настигли его. Я
заговорил с ним, остальные последовали моему примеру, а Лен Гай протянул ему
руку... Сперва он колебался, пожимать ли ему руку  капитана,  но  потом,  не
говоря ни слова, побрел вместе с нами к пещере.
     С тех пор никто из нас никогда  не  напоминал  ему  о  происшествии  на
"Дельфине".
     Что касается раны Дирка Петерса, то о  ней  не  пришлось  беспокоиться.
Пуля осталась под кожей левого плеча, и он сам извлек ее несильным  нажатием
пальцев. Затем мы перебинтовали плечо метиса чистой  парусиной,  он  натянул
фуфайку и уже со следующего дня  как  ни  в  чем  не  бывало  возвратился  к
повседневным трудам.
     Все  наши  старания  были  направлены  на  то,  чтобы  подготовиться  к
длительной зимовке.  Зима  подкрадывалась  все  ближе,  и  солнце  почти  не
показывалось из-за густого тумана. Температура упала до 36°F (2,22°C)  и  не
собиралась более расти. Редкие солнечные лучи уже не  грели.  Капитан  велел
нам облачиться в шерстяную одежду, не дожидаясь настоящих холодов.
     Тем временем с юга  прибывали  айсберги  и  дрейфующие  льды  различных
размеров. Одни застревали у берега, где и  так  уже  было  тесно  от  льдин,
большая же часть устремлялась дальше на северо-восток.
     -- Все эти кусочки льда пойдут на  укрепление  припая,  --  объяснил  мне
боцман.-- Если шлюпка этого Хирна не сумеет их догнать, то,  боюсь,  компания
уткнется в запертую дверь и не может отыскать ключ...
     - Так, значит, Харлигерли, -- отвечал я,  --  вы  полагаете,  что,  зимуя
здесь, мы меньше рискуем, чем, если бы отправились на север в шлюпке?
     -- Полагаю и всегда полагал, мистер Джорлинг! Хотите, я  скажу  вам  еще
одну вещь? -- спросил он меня.
     -- Говорите, Харлигерли.
     -- Так вот: укравшие шлюпку раскаются! Если бы мне выпал жребий плыть, я
бы уступил свое место кому-нибудь другому.  Понимаете,  ощущать  под  ногами
твердую землю -- это что-нибудь да значит! Но, пусть они струсили и  сбежали,
я никому из них не желаю  смерти.  Но  если  Хирну  с  друзьями  не  удастся
преодолеть припай и придется зимовать  во  льдах,  имея  провизии  всего  на
несколько недель, то нетрудно догадаться, какая судьба их ожидает!..
     -- Да, похуже нашей, - отвечал я.
     -- И учтите, --  продолжал  боцман,  --  одним  Полярным  кругом  дело  не
кончится. Если китобои уже ушли из тех вод, то перегруженная  шлюпка  ни  за
что не доплывет до австралийских берегов.
     Того же мнения придерживался и я, и Лен Гай, и Джэм  Уэст.  Верно,  при
попутном ветре, несильной загрузке, с запасом провизии на несколько  месяцев
и при сильной удаче шлюпка, быть может, и могла бы совершить  этот  переход.
Однако разве так обстояло дело?
     Четыре следующих дня, 14, 15, 16 и 17  февраля,  ушли  на  обустройство
экипажа и размещение припасов и скарба. Кроме того, мы  совершили  несколько
вылазок в глубь суши. Почва повсюду была одинаково бесплодной. Единственное,
что еще умудрялось на ней  произрастать,  --  это  какие-то  колючие  стебли,
которыми были в изобилии покрыты прибрежные пески.
     Если Лен Гай и сохранял еще надежду найти брата и моряков с  "Джейн"  у
этих берегов, то ему пришлось признать, что здесь нет следов их высадки.
     Как-то раз мы отошли от берега мили на четыре и  оказались  у  подножия
крутой горы высотой в шестьсот -- семьсот саженей. Однако и дальний поход  не
открыл нам ничего нового. К северу и западу  тянулась  бесконечная  вереница
голых холмов с верхушками замысловатых очертаний. Скоро ляжет снег и  станет
трудно отличить их от айсбергов, застывших в замерзшем море.
     На востоке были ясно видны холмистые очертания берега. Что это за берег
на противоположной стороне пролива -- континент или просто  остров?  Так  или
иначе, там, должно быть, не больше жизни, чем здесь...
     В тот день капитан предложил дать имя суше, на которой мы оказались  по
воле течения. Мы назвали ее Земля Халбрейн в память о нашей шхуне,  Проливу,
разделяющему  полярный  континент  на  две   части,   было   присвоено   имя
Джейн-Саунд.
     Прочие наши занятия состояли в добыче пингвинов и  ластоногих,  ибо  мы
ощущали потребность в свежем мясе. Тюленье и моржовое  мясо,  приготовленное
Эндикоттом, пришлось нам вполне по вкусу. Кроме того, жир этих животных  мог
послужить топливом для пещеры. Мы ни на минуту не забывали, что самым  нашим
лютым врагом будет мороз, для борьбы с которым сгодятся любые средства. А  с
приближением холодов ластоногие могут откочевать к северу, в  края  с  менее
суровым климатом... На наше счастье, на берегу оставались еще сотни  зверей.
У кромки моря хватало  галапагосских  черепах  {Слоновая  черепаха  (Testudo
elephantopus),  давшая  название  архипелагу  (исп.   galapado   --   крупная
черепаха),  встречается  только  на  Галапагосских  островах.   Правда,   на
некоторых островах Индийского океана (Мадагаскар, Маскаренские и Сейшельские
острова) были распространены  исполинские  черепахи  другого  вида  (Testudo
gigantea), но к настоящему времени они почти уничтожены. Излишне напоминать,
что гигантские черепахи не живут в странах с холодным  климатом},  названных
по имени архипелага, лежащего на самом экваторе.  Именно  ими,  если  верить
Артуру Пиму, питались островитяне, они же оказались на дне туземного  челна,
унесшего его с Дирком Петерсом прочь от острова Тсалал.
     Эти огромные черепахи, с  медлительным  достоинством  передвигающие  по
песку тяжелое туловище, с тощей  шеей,  вытягивающейся  на  два  фута,  и  с
треугольной змеиной головой, способны годами оставаться без  пропитания.  На
этой земле, где не было ни петрушки, ни дикого  портулака  {Портулак  --  род
однолетних  растений  семейства  портулаковых;  один  из  видов  --  портулак
огородный -- разводят как овощное растение; другие виды -- как  декоративное},
они довольствовались колючками, прячущимися среди камней.
     Артур Пим  недаром  окрестил  их  дромадерами  {Дромадер  --  одногорбый
верблюд} антарктической пустыни: они, подобно верблюдам, носят с собой запас
свежей пресной воды, только не на спине, а у основания шеи, где у  них  есть
мешок, вмещающий два-три галлона влаги. Из рассказа Артура Пима выходит, что
именно такая черепаха помогла продержаться какое-то время жертвам событий на
"Дельфине",  прежде   чем   пришлось   тянуть   страшный   жребий.   Правда,
галапагосские черепахи весят от тысячи двухсот до тысячи пятисот  фунтов,  а
обитательницы Земли Халбрейн тянули только на семьсот  -  восемьсот  фунтов,
однако их мясо не становилось от этого менее питательным и вкусным.
     Итак, даже при том, что наступил канун зимовки, заставшей нас менее чем
в пяти градусах от Южного полюса, сложившееся положение не  вселяло  в  наши
суровые сердца полного уныния. Единственным нерешенным вопросом -- но стоящим
всех остальных! -- оставалось возвращение  с  наступлением  весны.  Для  того
чтобы мы могли на  что-то  надеяться,  требовалось:  1)  чтобы  наши  бывшие
товарищи, уплывшие на шлюпке, сумели спастись; 2) чтобы их  первым  помыслом
было направить нам на выручку корабль. Здесь мы могли  надеяться  только  на
Мартина Холта, который, в отличие от остальных, не должен был забыть  о  нас
Однако удастся ли ему и его  спутникам  добраться  на  китобойном  судне  до
какого-нибудь тихоокеанского острова? Да и окажется ли следующий сезон столь
же подходящим для плавания в антарктические моря?..
     Мы часто заводили беседу о своих шансах на спасение. Более других верил
в  нашу  счастливую  звезду  боцман,  которому  помогали  .держаться  легкий
характер и редкая выносливость. Кок Эндикотт разделял его уверенность  и  не
слишком задумывался о будущем, продолжая беззаботно стряпать, словно в кухне
"Зеленого баклана". Матросы Стерн и Френсис слушали  нас,  не  произнося  ни
слова; кто знает, не жалели ли они, что они не оказались вместе с  Хирном  и
его дружками?.. Что касается старшины Харди, то он  был  готов  ко  всему  и
предпочитал не гадать, что преподнесет нам судьба через пять-шесть месяцев.
     Капитан и его помощник, как обычно, мыслили  одинаково  и  приходили  к
одним и тем же умозаключениям. Готовности сделать все, что возможно, во  имя
общего спасения, им было не занимать. Они мало надеялись на удачу уплывших в
шлюпке и, возможно, готовы были  предпринять  пеший  рывок  на  север  через
ледяные поля. Все мы без колебаний пошли бы за ними следом.  Впрочем,  время
для такой попытки еще не настало; оно наступит  позже,  когда  все  море  до
самого Полярного круга будет сковано льдами.
     Таково было наше положение, и ничто как будто не предвещало перемен. Но
19 февраля произошло событие, которое ни за что не могло  бы  произойти,  не
будь на то воли Провидения.
     Было восемь часов утра. Стояла безветренная погода, небо очистилось  от
облаков,  термометр  показывал  32°F  (0°C).  Все  мы,  не  считая  боцмана,
собрались в пещере, дожидаясь завтрака, и уже готовились усесться  за  стол,
когда снаружи раздался крик, заставивший нас позабыть о еде.
     Голос  принадлежал  Харлигерли.  Он  кричал   не   переставая,   и   мы
заторопились наружу. Он стоял на верхушке утеса, венчающего мыс, и показывал
пальцем в сторону моря.
     -- Что там? -- крикнул капитан.
     -- Лодка!
     -- Лодка?..-- вскричал я.
     -- Уж не возвращается ли это шлюпка с "Халбрейн"? -- спросил Лен Гай.
     -- Нет, это не она, -- отвечал Джэм Уэст.
     И верно, представшая нашим взорам лодка  ни  формой,  ни  размерами  не
походила на шлюпку с нашей шхуны. Она плыла по течению без весел  и  руля  и
казалась брошенной.
     Мы задались целью -- любой ценой поймать лодку, ибо только  в  ней  было
наше спасение. Однако как это сделать, как заставить ее  причалить  к  Земле
Халбрейн?
     До лодки оставалась еще целая миля. Мы знали, что минут через  двадцать
она пройдет мимо мыса, ибо не похоже было, что она может повернуть к берегу.
Двадцать минут -- и она пропадет из виду...
     Мы стояли как вкопанные, следя за лодкой, все  так  же  скользившей  по
океанской глади, не сворачивая к берегу. Течение уже начинало сносить  ее  в
открытое море. Внезапно у подножия утеса раздался  всплеск,  словно  в  воду
что-то плюхнулось, и мы увидели  Дирка  Петерса,  который,  сбросив  одежду,
прыгнул вниз и плыл уже в десяти морских саженях от  берега,  приближаясь  к
лодке.
     Из наших глоток вырвалось дружное "ура". Метис  на  мгновение  повернул
голову на крик и тут же мощно поднырнул под невысокую волну, как  сделал  бы
дельфин, силой и быстротой которого  обладал  этот  необыкновенный  человек.
Никогда прежде я не видел ничего подобного!
     Мы беззвучно молились, чтобы  Дирк  Петерс  достиг  лодки,  прежде  чем
течение унесет ее на северо-восток. Однако даже если  ему  повезет,  как  он
сумеет  направить  лодку,  лишенную  весел,  к  берегу,  от   которого   она
отдалялась? Мы застыли, слыша, как громко бьются наши  сердца.  Один  боцман
продолжал покрикивать:
     -- Давай, Дирк, давай!
     Всего за несколько минут метис  преодолел  несколько  кабельтовых.  Его
голова казалась теперь черной точкой среди волн. Он,  как  видно,  не  ведал
усталости. Мерно загребая руками, он плыл вперед с прежней скоростью, словно
толкаемый мощными винтами.
     Теперь у нас не оставалось сомнений, что Дирк Петерс  достигнет  лодки.
Но что дальше?  Они  исчезнут  за  горизонтом  --  или  он  наделен  воистину
фантастической силой и отбуксирует ее к берегу?..
     -- А вдруг в лодке найдутся весла? -- предположил боцман.
     Мы видели, что Дирку Петерсу придется подналечь: лодка могла  опередить
его.
     -- На всякий случай нам надо пройти дальше по течению, -- предложил  Джэм
Уэст.-- Если лодка причалит к берегу, то гораздо дальше этого утеса.
     -- Доплыл, доплыл! Ура!  Ура,  Дирк!  --  закричал  боцман,  не  в  силах
совладать с радостью. К его крику присоединился трубный глас Эндикотта.
     И действительно, метис сумел добраться  до  лодки,  схватился  огромной
лапищей за  ее  борт  и,  немного  повисев  на  планшире  {Планшир  --  брус,
проходящий по верхнему краю  бортов  шлюпки},  перевалился  на  дно,  рискуя
опрокинуть видавшую виды посудину. До наших ушей донесся  его  торжествующий
крик...
     Что же нашел он на дне лодки? Весла! Мы видели,  как  он,  усевшись  на
баке, с удвоенной силой заработал руками, стараясь вывести лодку из потока и
направить ее к берегу.
     -- Давай! -- крикнул Лен Гай.
     Мы сбежали с утеса  и,  огибая  черные  камни,  устремились  дальше  по
берегу.  Через  три-четыре  сотни  саженей   лейтенант   сделал   нам   знак
остановиться. Мы отыскали глазами лодку:  под  защитой  мыса,  вдающегося  в
море, она быстро приближалась к нам.
     До лодки оставалось теперь всего пять-шесть кабельтовых,  и  она  резво
перепрыгивала с волны  на  волну.  Неожиданно  Дирк  Петерс  отложил  весла,
наклонился и снова появился над бортом, поддерживая безжизненное тело.
     Что за крик разорвал тишину!..
     -- Мой брат, мой брат!..
     Лен Гай узнал в человеке, лежавшем на руках у метиса, Уильяма Гая...
     -- Жив, жив! -- крикнул метис.
     Еще минута -- и лодка уткнулась в  берег.  Лен  Гай  бросился  вперед  и
заключил брата в объятия.
     На дне лодки лежали без сознания еще три человека. Капитан и эти трое --
вот и все, что осталось от экипажа "Джейн"!..





     Название главы говорит о том, что в ней  очень  кратко  будут  изложены
приключения Уильяма Гая и его товарищей, последовавшие за гибелью английской
шхуны, и их жизнь на острове Тсалал после исчезновения Артура Пима  и  Дирка
Петерса.
     Очутившись в пещере, Уильям Гай и трое  моряков  --  Тринкл,  Робертс  и
Ковен -- вернулись к жизни. Причиной слабости этих несчастных, поставившей их
на грань гибели, оказался голод. Проглотив немного пищи и выпив по нескольку
чашек горячего чая с виски, они очень скоро пришли в себя.
     Не стану описывать волнующую сцену, растрогавшую нас до  глубины  души,
когда Уильям  узнал  наконец  своего  брата  Лена.  Наши  глаза  наполнились
слезами, а губы сами собой зашептали слова благодарности Провидению. Позабыв
об испытаниях, которые нам сулило будущее, мы всецело отдались радости  этой
встречи, понимая при этом, что появление  лодки  у  берегов  Земли  Халбрейн
может принести коренную перемену в нашей участи...
     Надо сказать, что, прежде чем начать свой рассказ, Уильям Гай  выслушал
историю наших злоключений. Теперь он  знал  все,  о  чем  ему  не  терпелось
узнать, -- и о нашей встрече с трупом Паттерсона, и о плавании нашей шхуны  к
острову Тсалал, и об ее отплытии дальше на юг, и  о  кораблекрушении,  и  об
айсберге, и об измене части экипажа, бросившей нас в этом пустынном краю.
     Ему было рассказано также о  том,  какими  сведениями  об  Артуре  Пиме
располагал Дирк Петерс и на какие хрупкие  предположения  опиралась  надежда
метиса разыскать друга, гибель которого вызывала у  Уильяма  Гая  не  меньше
сомнений, нежели участь остальных моряков с  "Джейн",  раздавленных  камнями
вблизи деревни Клок-Клок.
     Выслушав все это, Уильям Гай поведал нам  о  событиях  тех  одиннадцати
лет, что он провел на острове Тсалал.
     Как помнит читатель, 8 февраля 1828 года экипаж "Джейн" ни капельки  не
подозревая жителей Тсалала и их вождя Tу-Уита в недобрых замыслах, высадился
на берег, дабы прибыть в деревню Клок-Клок,  успев,  однако,  подготовить  к
обороне шхуну, на которой оставалось шесть человек.
     Высадившихся, считая самого капитана,  старшего  помощника  Паттерсона,
Артура Пима и Дирка Петерса,  набралось  тридцать  два  человека;  все  были
вооружены ружьями, пистолетами и кинжалами. Шествие замыкал пес Тигр.
     При подходе к узкой горловине, ведущей к деревне,  группа  разделилась:
Артур Пим, Дирк Петерс и матрос Аллен забрались в расселину, навечно  сгинув
для своих товарищей.
     Спустя короткое время произошел толчок чудовищной силы. Ближайший  холм
рухнул целиком, погребая  под  собой  Уильяма  Гая  и  двадцать  восемь  его
спутников. Двадцать два человека были раздавлены на месте,  и  место  обвала
навечно  стало  их  могилой.  Однако  остальные  семеро,  чудесным   образом
укрывшиеся в большой яме, остались целы. Это  были  Уильям  Гай,  Паттерсон,
Робертс, Ковен и Тринкл, а также Форбс и Лекстон, погибшие в дальнейшем. Что
касается Тигра, то оставшиеся в живых не знали, погиб  он  под  камнями  или
избежал смерти.
     Уильям Гай и шестеро его товарищей  поторопились  выбраться  из  темной
ямы, где нечем было дышать. Первой их догадкой, совсем как  у  Артура  Пима,
была мысль о землетрясении. Однако им вскоре открылось,  что  миллионы  тонн
земли и  камней,  заполнивших  овраг,  --  результат  искусственного  обвала,
устроенного Ту-Уитом и туземцами.
     В их холме, точно так же как и в холме слева,  существовали  лабиринты,
пройдя которыми Уильям Гай, Паттерсон и все остальные  оказались  в  выемке,
куда обильно проникали воздух и дневной свет. Наблюдая за морем, они  видели
нападение на "Джейн" шестидесяти пирог,  видели,  как  сопротивлялись  шесть
моряков, оставшиеся на борту, видели захват шхуны дикарями и взрыв, стоивший
жизни доброй тысяче туземцев, после которого на воде остались одни обломки.
     Ту-Уит и его воины были разочарованы: их инстинкт мародеров не мог быть
теперь удовлетворен, ибо от корпуса, оснастки и груза судна остались  никому
не нужные доски. Рассчитывая похоронить весь экипаж под обрушившимся холмом,
они не догадывались, что кто-то мог спастись. По этой причине  Артур  Пим  и
Дирк Петерс по одну сторону оврага и Уильям Гай со своими людьми  по  другую
смогли так долго прожить в лабиринтах, питаясь выпями,  которых  легко  было
поймать, и  орехами,  в  изобилии  произраставшими  на  склонах  холма.  Для
добывания огня они наловчились тереть мягкие кусочки дерева о твердые, благо
что древесины вокруг было хоть отбавляй.
     Как известно, после недели в лабиринте Артур Пим с  метисом  ухитрились
выбраться на волю, спуститься  к  берегу,  завладеть  пирогой  и  отплыть  с
острова Тсалал. Уильям Гай и его спутники провели в лабиринте гораздо больше
времени.
     Спустя три недели капитан "Джейн" и его товарищи истребили  всех  птиц,
которыми доселе питались. Чтобы не погибнуть от голода (жажда им не грозила,
ибо в лабиринте обнаружился  источник),  оставалось  единственное  средство:
добраться до берега и попытаться выйти в море на туземной лодке. Куда бы они
направились и что бы с ними стало без провизии?.. Тем не менее они наверняка
попытали бы счастья, спустись хотя бы на несколько часов ночная тьма. На  их
беду, время, когда солнце восемьдесят четвертой широты прячется за горизонт,
еще не наступило.
     Вполне возможно, что смерть положила бы конец всем их страданиям,  если
бы не последующие события.
     Как-то утром -- дело было 22 февраля -- Уильям Гай и Паттерсон беседовали
у выемки, из которой можно было обозревать окрестности. Они  обсуждали,  как
выжить дальше всемером, ибо единственной доступной им пищей остались  орехи,
от которых у всех развились  головные  боли  и  расстройство  кишечника.  Их
взорам предстали огромные черепахи, которыми кишела  прибрежная  полоса.  Но
как было до них добраться, если берег с черепахами  делили  сотни  туземцев,
занимавшихся повседневными делами и вопивших свое излюбленное "текели-ли"...
     Неожиданно толпу охватило смятение. Дикари бросились врассыпную. Многие
попрыгали  в  лодки,  словно  им  угрожала  страшная  опасность...  Что   же
стряслось? Вскоре  Уильям  Гай  и  его  спутники  нашли  объяснение  паники,
воцарившейся на берегу.
     Какое-то животное набросилось на туземцев, кусаясь и норовя вцепиться в
горло замешкавшимся, при этом громоподобно  рыча.  Зверь  был  один,  и  они
вполне могли бы прикончить его, взявшись за камни и за луки  со  стрелами...
Отчего же сотни туземцев испытали ужас,  почему  обратились  в  бегство,  не
пытаясь защититься от рассвирепевшего зверя?..
     Все дело в том, что животное было покрыто белой шерстью, и при виде его
жителей острова Тсалал охватила  свойственная  им  паника,  рождаемая  белым
цветом... Невозможно  представить,  с  каким  отчаянием  они  голосили  свое
"текели-ли", "анаму-му" и "лама-лама"!
     Каково же было изумление Уильяма Гая и всех остальных, когда они узнали
в грозном звере пса Тигра!..
     Да, это был Тигр, спасшийся из-под обрушившихся  в  пропасть  камней  и
спрятавшийся в глубине острова.  Пробродив  несколько  дней  вокруг  деревни
Клок-Клок, он принялся сеять ужас среди дикарей.
     Читатель помнит, что однажды, попав в трюм "Дельфина", бедный пес  едва
не взбесился. На этот раз бешенство  сделало  свое  дело,  и  он  был  готов
перекусать все население острова...
     Перед лицом такой беды дикари, в том числе сам Ту-Уит и вампу,  главные
вельможи острова, стали уносить с Тсалала ноги. Вскоре опустел весь  остров,
включая самые отдаленные его уголки, и не было такой силы, которая сумела бы
удержать дикарей!..
     Часть туземцев не уместилась в пирогах и  вынуждена  была  остаться  на
Тсалале; кое-кто был искусан Тигром, и через какое-то  время  среди  дикарей
вспыхнула эпидемия бешенства. И тогда -- о ужас! -- они стали кидаться друг на
друга и рвать друг друга зубами...  Кости,  найденные  нами  вблизи  деревни
Клок-Клок, и были останками этих несчастных. Уже одиннадцать лет белели  они
там на ветру!..
     Что касается злосчастного пса, то он забрался в дальний  угол  острова,
где и издох. Дирк Петерс  обнаружил  его  скелет  с  ошейником,  на  котором
навечно осталась надпись "Артур Пим".
     Вот какая катастрофа -- вполне под стать гениальной фантазии Эдгара По --
стала причиной бегства жителей  с  острова  Тсалал.  Укрывшись  на  островах
юго-западной оконечности архипелага, дикари навечно прокляли остров  Тсалал,
где "белый зверь" сеял ужас и гибель...
     Дождавшись, пока эпидемия бешенства покончит  с  последними  туземцами,
Уильям Гай, Паттерсон, Тринкл, Ковен,  Робертс,  Форбс  и  Лекстон  покинули
постылый лабиринт, где им грозила голодная смерть.
     Как же эти семеро просуществовали на  острове  столько  лет?  Жизнь  их
оказалась не столь тяжела, как  можно  было  бы  вообразить.  Они  кормились
растительностью, обильно произраставшей на плодородной  островной  почве,  и
мясом  домашних  животных.  Единственное,  чего  им   недоставало,   --   это
чего-нибудь плавучего, чтобы покинуть остров, добраться до ледяных  полей  и
до Полярного круга, пересечение которого стоило "Джейн" стольких трудов, ибо
все -- и ярость ураганов, и льды, и заряды снега и града --  ополчилось  тогда
против нее!
     О том, чтобы самим построить лодку, не могло идти и речи: Уильям Гай  и
его  товарищи  были  совершенно  беспомощны,  ибо  у  них  не  было  никаких
инструментов -- только ружья, пистолеты и ножи.
     Увы, единственной их заботой стало устроиться поудобнее  и  уповать  на
счастливую случайностью. Помочь им могло одно лишь Провидение...
     Капитан и старший  помощник  решили,  что  лагерь  следует  разбить  на
северо-западном берегу острова, поскольку от деревни Клок-Клок не было видно
океана, тогда как следовало постоянно наблюдать за  горизонтом,  на  случай,
если какой-нибудь корабль, как это ни невероятно, окажется вблизи острова.
     Капитан Уильям Гай, Паттерсон и пятеро их товарищей проделали  обратный
путь по оврагу, заваленному камнями, шлаками, обломками  черного  гранита  и
раздробленным мергелем, в  котором  поблескивали  металлические  вкрапления.
Таким предстал овраг и взору Артура Пима, сравнившего  его  с  "местом,  где
некогда находился древний Вавилон, а теперь царит запустение".
     Прежде чем выйти из горловины, Уильям Гай  принял  решение  исследовать
правый склон, где исчезли Артур Пим, Дирк Петерс и Аллен. Однако здесь царил
такой хаос, что проникнуть в глубь массива не было возможности.  Уильям  Гай
так и не узнал о существовании то ли  естественного,  то  ли  искусственного
лабиринта, служившего продолжением тому, в котором провел столько времени он
сам, и, возможно, соединявшегося с ним под руслом высохшего горного потока.
     Перебравшись   через   нагромождение   камней,   люди   двинулись    на
северо-запад. На побережье, примерно в трех милях от деревни Клок-Клок,  они
принялись обживать грот, напоминавший наше убежище на берегу Земли Халбрейн.
     В нем семеро с "Джейн"  прожили  долгие  годы,  подобно  тому  как  это
предстояло  теперь  нам,  --  правда,  в  несравнимо  лучших  условиях,   ибо
плодородие острова Тсалал дарило им  все,  чего  мы  были  лишены  на  Земле
Халбрейн. Ведь мы обречены на гибель, как  только  у  нас  выйдут  последние
припасы, их же не подстерегала эта участь. Они могли ждать  бесконечно  дол-
го... и ждали!
     Им и в голову не приходило, что Артур Пим, Дирк Петерс и Аллен пережили
обвал.
     По словам Уильяма Гая, ничто не нарушало монотонности их  существования
на протяжении всех одиннадцати лет  --  туземцы  испытывали  теперь  ужас  от
одного вида берегов острова Тсалал. Никакая опасность не угрожала им. Однако
они чем дальше, тем больше утрачивали надежду на  спасение.  В  первые  годы
всякий раз с наступлением лета они уговаривали себя, что на  поиски  "Джейн"
будет отправлен корабль. Однако спустя лет пять надежда оставила их...
     Уильям  Гай  пользовался  плодами  земли,  в  том   числе   растениями,
помогающими от цинги ложечником и бурым сельдереем, домашней птицей -- курами
и превосходными утками, а также черными свиньями, весьма размножившимися  на
острове. Кроме того, в пищу шли яйца альбатросов  и  галапагосских  черепах;
одних этих черепах, отличающихся огромными  размерами  и  изысканным  мясом,
вполне хватило бы, чтобы спастись от голода во время зимовки.
     Осталось упомянуть неисчерпаемые ресурсы моря, нареченного нами  именем
Джейн. Бухты его изобиловали рыбой -- лососи, треска, скаты,  морские  языки,
барабульки, лобаны, камбалы, рыбы-попугаи,  а  также  бесчисленные  моллюски
разнообразили стол новых островитян.
     Не станем останавливаться на жизни этих  людей  с  1828  по  1839  год.
Тяжким испытанием были зимы. При том что лето на  островах  архипелага  было
очень мягким, зима несла с  собой  лютые  морозы,  снега  и  ураганы.  Море,
забитое дрейфующими льдами, замерзало на шесть-семь месяцев. Лишь когда  над
горизонтом снова появлялось солнце, море освобождалось ото льдов и принимало
вид, который поразил Артура Пима, а потом и нас,  стоило  нам  пройти  южнее
пакового льда.
     В целом же существование  на  острове  Тсалал  не  было  изнурительным.
Ожидала ли нас та же судьба здесь,  на  берегу  Земли  Халбрейн?  Ведь  наши
припасы, при всем их обилии, в конце концов иссякнут,  а  черепахи  могут  с
приближением зимы откочевать в более низкие широты...
     Так или иначе, еще  семь  месяцев  назад  все,  кто  пережил  вместе  с
Уильямом Гаем засаду туземцев, оставались живы, ибо это были как  на  подбор
люди недюжинной силы, отменной выносливости,  с  мужественным  характером...
Увы, скоро на них обрушились невзгоды.
     Уже в мае -- а месяц этот соответствует в южных широтах северному ноябрю
-- мимо острова Тсалал поплыли льдины, увлекаемые течением на  север.  Как-то
раз в пещере не досчитались одного из семерых.  Его  долго  окликали,  потом
ждали, потом отправились на поиски... Все тщетно! Моряк  пал,  должно  быть,
жертвой несчастного случая и утонул в морской пучине.
     То был Паттерсон, старший помощник с "Джейн", верный друг Уильяма  Гая.
Исчезновение товарища повергло отважных островитян в уныние. Не было ли  это
предзнаменованием будущих катастроф?..
     Уильям Гай не знал того, что знали мы: Паттерсон  при  обстоятельствах,
так и оставшихся неведомыми, был унесен льдиной, на которой  погиб  голодной
смертью. На этой-то льдине, занесенной течениями и ветрами на широту острова
Принс-Эдуард, наш боцман и обнаружил замерзший труп  старшего  помощника  со
шхуны "Джейн"...
     Услышав от Лена Гая,  как,  прочитав  записи  из  дневника  несчастного
моряка, экипаж "Халбрейн" устремился в антарктические моря,  Уильям  Гай  не
смог сдержать слезы...
     Следом за первой бедой явилась вторая... От команды "Джейн"  оставалось
уже не семь, а шесть человек, а вскоре им было суждено остаться вчетвером  и
искать спасения в открытом море.
     В середине октября остров Тсалал содрогнулся  от  землетрясения,  почти
полностью уничтожившего остальные острова архипелага, лежащие к  юго-западу.
Трудно представить себе, с какой  силой  разгулялась  подземная  стихия.  От
островов, о существовании которых упоминал Артур Пим, остались только скалы.
Уильяма Гая и его товарищей ждала бы смерть от истощения,  если  бы  они  не
покинули остров, на котором невозможно было более найти пропитание.
     Спустя  два  дня  они  обнаружили  прибитую  ветром  к  берегу   лодку.
Оставалось только нагрузить ее провизией и, не мешкая, покинуть этот остров.
Так и поступили Уильям Гай, Робертс, Ковен, Тринкл, Форбс и Лекстон.
     На море был страшный шторм, вызванный содроганием земной  коры.  Моряки
не совладали с ветром, и он отнес их  к  югу.  Затем  они  попали  в  то  же
течение, которое принесло наш айсберг к берегу Земли Халбрейн...
     Два с половиной месяца носило лодку в открытом море, и несчастные  были
не в силах изменить ее курс. Лишь 2 января текущего 1840 года  они  заметили
землю -- ту самую, что омывали к востоку от нас воды пролива Джейн.
     Теперь-то мы знали, что землю эту  отделяли  от  Земли  Халбрейн  всего
пятьдесят миль. Да, именно на таком расстоянии от нас  находились  те,  ради
спасения которых мы забрались в антарктические моря, те, которых мы не чаяли
больше отыскать!
     Лодку Уильяма Гая снесло к юго-востоку. Однако глазам  путешественников
предстал край, разительно не похожий на остров Тсалал, зато  как  две  капли
воды  напоминающий  Землю  Халбрейн:  непригодная  для  возделывания  земля,
состоящая из песка и камней, ни кустика, ни  травинки!  Уничтожив  последние
припасы, Уильям Гай с товарищами мучились от голода. Двое -- Форбс и Лекстон--
не вынесли мучений...
     Четверо оставшихся в живых -- Уильям Гай, Робертс, Ковен и Тринкл  --  не
захотели оставаться  на  берегу,  где  им  грозила  голодная  смерть.  Снова
погрузившись в лодку, они доверились течению, не будучи  даже  в  состоянии,
из-за отсутствия инструментов, определить свое местоположение.
     Плавание  их  продолжалось  двадцать  пять  дней...  Несчастные   доели
последние крошки и приготовились к смерти, ибо не ели уже двое суток,  когда
лодка, на дне которой лежали их почти уже  безжизненные  тела,  очутилась  у
берега Земли Халбрейн. Боцман заметил лодку, а Дирк Петерс прыгнул в море  и
настиг ее...
     Оказавшись в лодке, метис узнал капитана "Джейн" и  матросов  Робертса,
Тринкла и Ковена. Он схватился за весла. Когда  до  берега  оставался  всего
один кабельтов, он положил голову капитана Уильяма  Гая  себе  на  колени  и
крикнул:
     -- Жив, жив!
     Так встретились два брата на берегу затерянной в антарктическом  океане
Земли Халбрейн.





     По прошествии двух дней  в  этой  точке  антарктического  побережья  не
осталось ни одного человека ни с той, ни с другой погибшей шхуны.
     Двадцать  первого  февраля  в  шесть  часов  утра  лодка,   в   которую
погрузились все тринадцать душ, вышла  из  бухты  и  обогнула  мыс,  которым
оканчивалась Земля Халбрейн.
     Два дня ушло на обсуждение отплытия. Решившись же,  мы  не  медлили  ни
дня. Еще целый месяц в этой части моря между двумя полосами  сплошных  льдов
можно  было  плыть  по  свободной  воде.  Дальше,  если  повезет,  мы  могли
рассчитывать на встречу с китобоями, а то  и  --  чем  черт  не  шутит?  --  с
английским,  французским  или   американским   судном,   возвращающимся   из
экспедиции в антарктические широты... Но уже  со  второй  половины  марта  у
Полярного круга не останется ни китобоев, ни иных  мореплавателей--  и  тогда
прощай надежда...
     Сперва мы задались  вопросом,  не  лучше  ли  зазимовать  там,  где  мы
намеревались это сделать до появления  Уильяма  Гая,  переждать  семь-восемь
месяцев темноты и морозов, а когда снова наступит лето и море очистится  ото
льдов, выйти на лодке в сторону Атлантического океана, имея  в  запасе  куда
больше времени, чтобы успеть проплыть ту же самую тысячу миль.  Может  быть,
это было бы осмотрительнее и мудрее?..
     Но мы приходили в ужас при мысли о зимовке на  этом  пустынном  берегу.
Пещера была неплохим  убежищем,  где  мы  наверняка  продержались  бы,  имея
достаточно пищи, но, когда представился случай спастись, как было отказаться
от последней попытки,  как  было  лишить  себя  возможности,  которая  стала
непреодолимым соблазном для Хирна и его  друзей,  но  только  в  куда  более
благоприятных условиях?..
     Мы внимательнейшим образом изучили все "за" и  "против".  Затем  каждый
высказал свое мнение. Мы учитывали, что  в  крайнем  случае  мы  еще  успеем
вернуться обратно, ибо  знаем  координаты  своего  берега.  Капитан  "Джейн"
выступал за немедленное отплытие, Лен Гай и Джэм Уэст склонялись к тому  же.
Я с готовностью поддержал их, и все остальные не возражали.
     Возражал один лишь Харлигерли. Он находил рискованным  отказываться  от
надежного  положения  в  обмен  на  полную   неизвестность.   Разве   хватит
трех-четырех недель, чтобы преодолеть расстояние  между  Землей  Халбрейн  и
Полярным кругом? Как повернуть назад, если течение устремляет  свои  воды  к
северу?
     К доводам боцмана было не грех прислушаться. Но  только  один  Эндикотт
выступил в его поддержку, ибо давно уже привык смотреть на все его  глазами.
Дискуссия была продолжена, и Харлигерли  заявил,  что  готов  уступить,  раз
таково желание большинства.
     Приготовления отняли немного времени,  и  уже  в  семь  часов  утра  21
февраля,  подгоняемые  ветром  и  увлекаемые  течением,  мы  оставили  землю
Халбрейн. К полудню скрылись из виду вершины холмов, с  самого  высокого  из
которых мы заметили в свое время землю по западную сторону пролива Джейн.
     Наша лодка представляла собой одну из тех  пирог,  какими  пользовались
туземцы архипелага Тсалал для сообщения между  островами.  Из  повествования
Артура  Пима  известно,  что  эти  пироги  бывают  похожими  на  плоты   или
плоскодонки, а бывают и весьма прочными каноэ.  Наша  лодка  принадлежала  к
последней категории, имела сорок  футов  в  длину,  шесть  футов  в  ширину,
приподнятый нос  и  корму,  что  делало  ее  весьма  устойчивой  на  волнах;
управлялась она с помощью двух весел.
     Особо отмечу, что лодка не несла в себе ни единого кусочка  стали,  ибо
обитатели Тсалала не имели представления о металле. Найтовы,  сплетенные  из
лиан, крепили борта не хуже самых надежных заклепок. Вместо пакли  был  мох,
пропитанный смолой, обретавшей в воде прочность стали.
     Такова была лодка, названная нами  "Барракудой"  --  по  названию  рыбы,
грубым изображением которой был украшен планшир.
     Мы загрузили "Барракуду" чем только могли:  одеждой,  одеялами,  нижним
бельем, штанами из грубой шерсти в брезентовых чехлах, парусами, шестами;  в
нашем хозяйстве оказались кошки, весла, багры, навигационные приборы, оружие
и боеприпасы. Мы запаслись несколькими  бочонками  питьевой  воды,  виски  и
джина, ящиками с мукой, солониной, сушеными овощами, а также чаем и кофе.  У
нас был небольшой очаг и несколько мешков угля, которого должно было хватить
не на одну неделю.  Правда,  если  припай  преградит  нам  путь  и  придется
зазимовать во льдах припасы быстро подойдут к концу и нам придется приложить
все силы, чтобы вернуться на Землю Халбрейн, где грузов,  снятых  со  шхуны,
хватило бы на долгие месяцы зимовки.
     Что ж, неудача была вполне возможна, но стоит  ли  поддаваться  унынию?
Нет, человеческая природа такова, что мы готовы следовать  за  самым  слабым
лучиком надежды. Вспоминаю слова Эдгара По  об  "Ангеле  причуд"  --  "гении,
который присутствует при всех жизненных невзгодах и чья  задача  --  вызывать
их, ибо они, при всей  их  невероятности,  порождаются  логикой  фактов...".
Почему же не надеяться на появление этого ангела в решающий момент жизни?..
     Большая часть груза с "Халбрейн" осталась в пещере,  где  ему  не  была
страшна непогода и лютый холод, чтобы им смогли  воспользоваться  в  будущем
потерпевшие кораблекрушение, окажись они на этом берегу.  Шест,  водруженный
боцманом на нашем утесе, наверняка навел бы их на этот  клад.  Однако  какой
еще корабль рискнет подняться в столь высокие  широты,  где  плавают  теперь
обломки двух прекрасных шхун?..
     Итак, "Барракуда" взяла на борт капитана  Лена  Гая.  лейтенанта  Джэма
Уэста, боцмана Харлигерли, старшину-конопатчика Харди, матросов  Френсиса  и
Стерна, кока Эндикотта, метиса Дирка Петерса и меня -- с "Халбрейн"; капитана
Уильяма Гая и матросов Робертса, Ковена и Тринкла --  с  "Джейн".  Всего  нас
набралось тринадцать душ -- роковое число...
     Перед выходом в море Джэм Уэст и боцман поставили мачту высотой в  одну
треть длины лодки. Мачта эта, удерживаемая штагом  и  вантами,  могла  нести
широкий фок, вырезанный из марселя нашей шхуны, хотя, маневрируя им, мы были
ограничены шириной лодки, не превышавшей шести футов.
     Конечно, при такой оснастке мы не смогли бы идти бейдевинд. Однако  при
ветрах от попутного до бокового наш парус позволил бы нам пройти  недель  за
пять ту самую тысячу миль,  что  отделяла  нас  от  припая,  делая  в  сутки
примерно по тридцать миль. На такую  скорость  можно  было  надеяться,  если
течение  и  ветер  будут  совместными  усилиями  увлекать   "Барракуду"   на
северо-восток. В штиль нам придут  на  помощь  весла:  если  восемь  человек
станут грести четырьмя парами весел, это обеспечит лодке немалую скорость  и
в безветренную погоду.
     Первая неделя плавания прошла без происшествий. Ветер все так же дул  с
юга, и в проливе Джейн не обнаружилось опасных для нас течений. Мы плыли  по
ветру, когда же он стихал, налегали на весла. Нашим взорам  представала  все
та же земля -- бесплодная, покрытая черными камнями  и  песком  вперемешку  с
галькой,  с  голыми  холмами  на  заднем  плане.  В  море  начали  понемногу
появляться дрейфующие льдины округлой и удлиненной формы, а также  айсберги,
обогнать которые нашей лодке не составляло  никакого  труда.  Однако  мы  не
могли радоваться этому, ибо все льды плыли в одну сторону -- к припаю,  грозя
закупорить проходы, которым в  это  время  года  еще  полагалось  оставаться
открытыми.
     Нечего и говорить, что все тринадцать пассажиров  "Барракуды"  понимали
друг друга с полуслова. Среди нас не было человека, подобного Хирну, который
мог бы спровоцировать бунт.  Мы  часто  задавались  вопросом,  какая  судьба
постигла несчастных, втянутых гарпунщиком в безнадежную авантюру. Длительное
плавание в перегруженной шлюпке, которая может перевернуться даже при слабом
волнении, было крайне опасным  предприятием...  Впрочем,  одному  небу  было
ведомо, не суждено ли Хирну добиться успеха там, где нас поджидает  неудача,
-- по той простой причине, что он вышел в море десятью днями раньше нас...
     Дирк Петерс, зная, что мы удаляемся от мест,  где  он  тщетно  надеялся
отыскать своего бедного Пима, стал еще более неразговорчив,  чем  обычно,  --
если только это возможно!
     Тысяча восемьсот сороковой  год  был  високосным;  я  пометил  в  своем
дневнике дату 29 февраля. Оказалось, это был день рождения Харлигерли, и  он
попросил шумно отпраздновать столь замечательное событие.
     -- Даром, что ли, -- пророкотал он, смеясь, -- мне выпадает такое  счастье
всего раз в четыре года?
     Мы с  радостью  выпили  за  здоровье  этого  славного  малого,  немного
болтливого,  но  зато  надежного  и  выносливого,  к  тому,   же   постоянно
поднимающего наш дух своим неизменно радостным настроением.
     В тот день мы находились на 79°l7' южной  широты  и  118°37'  восточной
долготы. Берега пролива Джейн располагались между сто  восемнадцатым  и  сто
девятнадцатым меридианами; теперь "Барракуду" отделяло  от  Полярного  круга
всего двенадцать градусов.
     Произведя наблюдения, братья расстелили на скамейке весьма  неполную  в
те времена карту антарктического бассейна.  Я  присоединился  к  ним,  и  мы
попытались хотя бы приблизительно определить, какие известные земли лежали к
северу от нас.
     Не забудем, что с того момента, как наш айсберг достиг  Южного  полюса,
мы  оказались  в  восточном  полушарии.  Мы  никак  не  могли  оказаться  на
Фолклендах или  повстречаться  с  китобойными  судами,  бороздящими  море  в
окрестностях Южных Сандвичевых, Южных Оркнейских островов и Южной Георгии.
     Естественно, капитан  Уильям  Гай  ничего  не  знал  об  антарктических
экспедициях,  предпринятых  после  начала  путешествия  "Джейн".  Ему   было
известно только об открытиях Кука, Крузенштерна, Уэдделла, Беллинсгаузена  и
Моррела. Для  него  стали  новостью  последующие  экспедиции:  второй  поход
Моррела и плавание  Кемпа,  несколько  раздвинувшие  представления  об  этих
отдаленных краях. От своего брата он узнал  и  о  нашем  открытии,  согласно
которому широкий морской пролив, названный по  имени  его  корабля  "Джейн",
разделяет Антарктиду на два обширных континента.
     В тот же день Лен Гай обмолвился, что  если  пролив  и  дальше  пройдет
примерно  по  сто  восемнадцатому  --  сто  девятнадцатому   меридианам,   то
"Барракуда"   проплывет   вблизи   предполагаемого   местоположения   южного
магнитного полюса.  Как  известно,  в  этой  точке  сходятся  все  магнитные
меридианы, а располагается она на обратной стороне земного шара по отношению
к  северному  магнитному  полюсу;  магнитная   стрелка   принимает   в   ней
вертикальное положение. Должен  заметить,  что  в  то  время  местоположение
магнитного полюса еще не было известно с точностью; для этого  потребовались
новые экспедиции {Вычисления, произведенные Ханстином, говорят  о  том,  что
южный магнитный полюс расположен на 128°30' восточной долготы и 69°17' южной
широты. Наблюдения Винсдона Дюмулена и Гупвана Дебуа, проведенные  во  время
экспедиции Дюмон-Дюрвилля на "Астролябии" и "Зеле", позволили Дюпре  назвать
иные координаты: 136°15' восточной долготы и 76°30'  южной  широты.  Правда,
самые свежие вычисления свидетельствуют, что полюс должен находиться на 106°
16' восточной долготы и 72°20' южной широты. Как видно, географы  не  пришли
пока к согласию по этому вопросу, как,  впрочем,  и  относительно  координат
северного магнитного полюса. (Примеч. авт.)
     Магнитные полюса  перемещаются,  их  положение  непостоянно.  Положение
южного магнитного полюса на 1950 г. определялось точкой с  координатами  69°
ю. ш. и на 1970 г.--66, 5° ю. ш. и 140° в. д}.
     Впрочем,  для  нас   эти   географические   рассуждения   были   лишены
практического смысла. Гораздо  больше  заботило  нас  другое:  пролив  Джейн
неуклонно сужался, его ширина сократилась уже до десяти --  двенадцати  миль.
Теперь мы могли видеть одновременно оба его берега.
     -- Ух! -- заметил как-то  боцман.--  Будем  надеяться,  что  он  останется
достаточно широким, чтобы могла  протиснуться  наша  лодочка!  Вдруг  пролив
окажется тупиком...
     -- Этого не приходится опасаться, -- отвечал Лен Гай.-- Раз течение  несет
нас на север, значит, на севере есть проход, так  что  нам  остается  только
положиться на течение.
     Спорить с  этим  не  приходилось.  "Барракуда"  приобрела  незаменимого
лоцмана -- океанское течение. Однако,  если  бы  течение  внезапно  повернуло
вспять, мы бы не смогли продвинуться дальше без  помощи  сильного  попутного
ветра.
     Кто знает, вдруг в нескольких градусах к  северу  течение  повернет  на
запад или на восток,  в  зависимости  от  изгиба  берегов?  Впрочем,  мы  не
сомневались, что к северу от припая лежат земли Австралии, Тасмании и  Новой
Зеландии.  Нас  мало  заботило,  в  какой  именно  точке  мы  возвратимся  в
цивилизованным мир...
     Плавание продолжалось в тех же  условиях  на  протяжении  десяти  дней.
Лодка уверенно ловила парусом ветер. Оба  капитана  и  Джэм  Уэст  не  могли
нахвалиться прочностью лодки, при том что в ней не было ни  грамма  металла.
Нам ни разу не пришлось заделывать ее швы, ибо  они  отличались  безупречной
герметичностью.  Правда,  такой  безмятежности  способствовало  и  море,  на
котором почти не было волнения.
     Десятого марта, оставаясь на том же меридиане, мы достигли 76°13' южной
широты. "Барракуда" уже преодолела шестьсот миль, на  что  ей  потребовалось
двадцать дней: таким образом, ее среднесуточная скорость составила  тридцать
миль.
     Мы молили небо, чтобы скорость оставалась прежней и в  последующие  три
недели, ибо тогда  мы  могли  рассчитывать,  что  проходы  в  ледяных  полях
останутся открытыми или что мы хотя бы  сможем  обогнуть  паковые  льды,  не
упустив рыбацких судов...
     Солнце теперь буквально  цеплялось  за  горизонт.  Приближался  момент,
когда Антарктида погрузится в полярную ночь. К счастью, наш  путь  лежал  на
север, где еще брезжил свет.
     Однажды мы стали свидетелями -- и участниками -- явления  наподобие  тех,
описаниями  коих  наполнено  повествование  Артура   Пима.   На   протяжении
трех-четырех часов с наших пальцев, волос и бород снопами сыпались искры. Мы
угодили под  электрический  снег:  с  неба  летели  пышные  снежные  хлопья,
соприкосновение с которыми  вызывало  электрический  разряд.  Море  бурлило,
угрожая залить лодку, однако удача не покинула нас.
     Небо тем временем  становилось  все  темнее  и  темнее.  Нас  все  чаще
окружали туманы, сохраняя видимость лишь в пределах нескольких  кабельтовых.
Нам пришлось удвоить бдительность, дабы избежать столкновения с  дрейфующими
льдами. Кроме того, на юге небо пронзали яркие вспышки полярного сияния.
     Температура резко упала: она не поднималась теперь выше 23°F (--5°С). Мы
встревожились: температура воздуха не могла повлиять на направление течения,
однако она тут же сказалась на состоянии атмосферы. С усилением холода ветер
стихал  и  скорость  лодки  сокращалась  вдвое.  А  ведь   достаточно   было
двухнедельной задержки, чтобы лишить  нас  шансов  на  спасение  и  вынудить
зазимовать у кромки припая!
     Еще через двое  суток  Лен  Гай  и  его  брат  решили  определить  наше
местоположение, благо небо внезапно очистилось, предоставив возможность  для
наблюдений. Солнечный шар уже не показывался из-за горизонта, поэтому задача
оказалась не из легких. Вот каким был результат: 75°17' южной широты, 118°3'
восточной долготы.
     Итак, 12 марта "Барракуда"  оказалась  всего  в  четырехстах  милях  от
Полярного круга.
     Мы с облегчением заметили,  что  пролив,  весьма  сузившийся  в  районе
семьдесят седьмой параллели, далее к северу снова стал  расширяться.  Теперь
его восточные берега было невозможно разглядеть даже в подзорную трубу.  Это
обстоятельство сулило, впрочем, и неприятности,  ибо  течение,  не  встречая
сопротивления берегов, замедлялось, и мы опасались, что оно пропадет вовсе.
     В ночь с 12 на 13 марта ветер стих и на море лег  густой  туман,  грозя
столкновением с плавучими льдами. Однако туман в этих  широтах  не  мог  нас
удивить. Удивляло другое:  вместо  того  чтобы  замедлить  бег,  наша  лодка
разгонялась все сильнее.  Мы  не  могли  объяснить  это  явление  ускорением
течения, ибо плеск волн за бортом служил доказательством, что мы плывем куда
скорее, чем несутся его воды.
     Так продолжалось до самого утра. Мы не могли  понять,  что  происходит.
Наконец к десяти часам утра туман стал рассеиваться. Нашему  взору  предстал
западный берег, усеянный камнями; впрочем, на заднем плане не было привычных
гор.
     Мы затаили дыхание: в четверти мили  над  равниной  возвышалась  фигура
высотою примерно в пятьдесят саженей. Она напоминала  громадного  сфинкса  с
выпрямленной спиной и вытянутыми вперед лапами -- то самое чудовище,  которое
возлежало, согласно греческим мифам, у дороги  в  Фивы...  {Фивы  --  крупный
город Беотии, наиболее значительной области в  центральной  Греции}  Неужели
перед нами было живое существо -- невиданный монстр, мастодонт, в тысячи  раз
превосходящий размерами колоссальных мамонтов, останки которых  до  сих  пор
находят в полярной мерзлоте? Наши души пребывали в таком  смятении,  что  мы
готовы были поверить в это, как и в то,  что  мастодонт  собирается  занести
лапу над нашей лодчонкой...
     Однако  после  первого   смятения   мы   сообразили,   что   проплываем
всего-навсего мимо горного отрога  необычных  очертаний,  вершина  которого,
напоминающая голову, только что вышла из тумана.
     Ах, это сфинкс!.. Я вспомнил, что в ночь перед тем, как айсберг  поднял
из волн  "Халбрейн",  мне  приснилось  сказочное  создание  той  же  породы,
стерегущее  полюс  и  готовое поделиться своей тайной с одним  лишь  Эдгаром
По...
     Скорость "Барракуды" возрастала уже  на  протяжении  нескольких  часов.
Теперь лодка не плыла, а летела, при том что течение  замедлилось.  Внезапно
стальной багор с "Халбрейн", теперь  лежавший  на  баке  лодки,  сорвался  с
форштевня и, увлекаемый неведомой силой, исчез во тьме.  Канат,  к  которому
был привязан багор, натянулся, подобно струне. Казалось, багор тянет  нас  к
берегу...
     -- Что происходит?! -- вскричал Уильям Гай.
     -- Рубите канат, боцман, -- приказал Джэм Уэст, --  иначе  мы  налетим  на
скалы!
     Боцман бросился на бак. Неожиданно нож выскользнул из  его  рук.  Канат
лопнул, и багор, подобно ракете, понесся к каменному чудовищу.
     В одно мгновение все железное, что было в  лодке,  --  кухонная  утварь,
оружие,  печка  Эндикотта,  ножи,  висевшие  доселе  у  нас  на  поясах,   --
устремилось в том же, направлении... Неужели и лодке  суждено  оказаться  на
прибрежных скалах?
     Что же происходит? Как найти объяснение? Приходилось признать,  что  мы
попали в края, где происходит невероятные события, в которые  я  отказывался
верить, считая их галлюцинациями Артура Пима...
     Но происходившее с нами не было галлюцинацией!..
     Времени на размышления не оставалось. Лишь только мы коснулись  берега,
нам в глаза бросилась шлюпка, лежавшая поблизости на песке.
     -- Шлюпка с "Халбрейн"!-- вскричал Харлигерли.
     И верно, то была шлюпка, украденная  Хирном,  точнее  то,  что  от  нее
осталось. Было ясно, что шлюпку разбило волнами о прибрежные скалы.
     Мы заметили также, что с нее исчезли все  железные  детали;  гвозди  из
обшивки, стержень киля, заклепки форштевня и ахтерштевня, скобы руля...
     Что все это значило?..
     Крик Джэма Уэста заставил нас собраться справа от шлюпки. Здесь  лежали
три трупа: Хирна, старшины-парусника Мартина Холта и одного  из  матросов  с
Фолклендов... Из тринадцати человек, вышедших в море с гарпунщиком, осталось
трое, и те мертвые. Смерть прекратила их мучения всего несколько  дней  тому
назад Что произошло с остальными десятью? Мы обыскали весь  берег,  обшарили
все гроты и рифы, однако не нашли -- ни следов  стоянки,  ни  следов  высадки
людей.
     -- Похоже, что шлюпка натолкнулась  в  море  на  дрейфующий  айсберг,  --
заключил Уильям Гай.-- Почти все спутники Хирна утонули, эти же трупы вынесло
на берег...
     -- Однако почему так изуродована шлюпка?..-- возразил боцман.
     -- А главное, куда делось с нее все железное? -- подхватил Джэм Уэст.
     -- Действительно, -- сказал я,  --  похоже  на  то,  что  гвозди  с  силой
выдернуты из бортов...
     Оставив "Барракуду" под присмотром  двух  матросов,  мы  устремились  в
глубь берега, дабы охватить поисками более обширную площадь.
     Перед нами поднималась та самая  глыба,  уже  не  заслоненная  туманом,
отчего ее формы казались еще более отчетливыми.  Она,  как  я  уже  говорил,
удивительным образом  напоминала  сфинкса  цвета  сажи,  словно  порода,  из
которой  она  была  сложена,  подверглась  сильному  окислению  под   долгим
воздействием полярной непогоды.
     И  тут  в  моей  голове  возникла  догадка,  способная  объяснить   эти
невероятные явления и события.
     -- Магнит! -- воскликнул я.-- Это же магнит,  обладающий  громадной  силой
притяжения!
     Спутники поняли меня с  полуслова,  и  последняя  катастрофа,  жертвами
которой стали Хирн и  его  сообщники,  всплыла  перед  нами  во  всей  своей
чудовищной ясности.
     Глыба  представляла  собой  колоссальный   магнит.   Именно   под   его
воздействием все железное,  что  было  на  шлюпке,  вырвалось  из  бортов  и
понеслось к берегу, словно выпущенное из катапульты! Он же притянул  к  себе
весь металл с "Барракуды". Нашу лодку постигла бы та же участь, не будь  она
построена без единого кусочка стали!..
     Быть может, эти явления были связаны с близостью  магнитного  полюса?..
Мысль об этом пришла в наши головы  сразу  же,  но  после  размышления  была
отброшена. Ведь в точке, где перекрещиваются магнитные меридианы, всего лишь
встает вертикально  магнитная  стрелка,  притягиваемая  с  одинаковой  силой
противоположными точками земного шара.  Явление  это,  уже  наблюдавшееся  в
Арктике, должно было с точностью повториться в Антарктике.
     Здесь же мы находились в зоне притяжения сильнейшего магнита. На  наших
глазах творилось то, что раньше мы сочли бы сказкой. Ведь  никто  прежде  не
хотел признавать, что корабль, оказавшись в  зоне  притяжения  магнита,  под
воздействием которого рвется металл и разверзаются борта, в  одно  мгновение
погружается в бездну... Однако это -- чистая правда!
     Вот как  можно,  по-моему,  объяснить  это  явление:  под  воздействием
постоянных ветров в полярных районах скапливаются облака и туманы, в которых
содержится огромное количество  электричества,  не  расходуемое  целиком  во
время гроз. Этим объясняется его накапливание у полюсов, где оно проникает в
землю. По этой же  причине  возникают  и  полярные  сияния,  полыхающие  над
горизонтом, особенно в полярную ночь, да так,  что  особенно  яркие  из  них
видны и в умеренных зонах. Высказывается предположение -- пока  еще,  правда,
не подтвержденное практикой,  --  что  в  момент  сильнейшего  положительного
разряда в арктических  районах  аналогичный  разряд,  но  с  противоположным
знаком происходит на другой стороне земного шара -- в Антарктике.
     Эти непрерывные магнитные токи, бушующие у полюсов, от которых приходит
в неистовство магнитная стрелка, обладают колоссальной силой, и если в  зоне
их  воздействия  оказывается  крупная  масса  металла,  то  она   немедленно
превращается в мощный магнит.
     Объем сфинкса, возвышавшегося  на  берегу,  составлял  несколько  тысяч
кубических метров... Что же требовалось, чтобы превратить его в индукционный
магнит? Всего лишь металлическая жила, проникающая бесчисленными  витками  в
глубины земли и соприкасающаяся с основанием глыбы...
     Думаю также, что глыба эта  располагается  на  магнитной  оси,  подобно
громадному каламиту {Каламиты -- вымершие хвощевидные растения,  имевшие  вид
деревьев высотой до 10--12  м},  и  являет  собой  неисчерпаемый  аккумулятор
электрической энергии, затерянный на краю света. К сожалению, наш компас  не
смог показать, располагается ли этот аккумулятор в магнитном  полюсе  Земли,
ибо он не предназначен для этой цели. Единственное, что можно сказать, -- что
стрелка словно взбесилась и не показывала буквально  ничего.  Однако  и  без
этого можно было представить себе, чем является этот искусственный магнит  и
как  облака  и  металлическая  жила  в   глубине   земли   подпитывают   его
электричеством.
     Так я объяснил представшее нашему взору явление. Никто  не  сомневался,
что мы находимся вблизи магнита, сила притяжения которого  и  была  причиной
всех этих страшных, но понятных теперь событий.
     Я поделился своими соображениями со  спутниками,  которые  согласились,
что только так и можно истолковать физические явления, свидетелями  коих  мы
стали.
     - Нам не угрожает  опасность,  если  мы  подойдем  к  подножию  глыбы?--
спросил Лен Гай.
     -- Не угрожает, -- отвечал я.
     -- Там, да... Там!-- послышался крик.
     Я не сумею передать впечатление, которое произвели на  нас  эти  слова,
прозвучавшие как с того света... Это кричал Дирк Петерс,  туловище  которого
вытянулось в направлении сфинкса, словно он превратиться в  кусок  железа  и
ощутил на себе силу притяжения магнита.
     Еще секунда -- и он помчался в указанном направлении. Мы устремились  за
ним, перепрыгивая через черные камни и куски лавы.
     По  мере  приближения  к  нему  чудище  увеличивалось  в  размерах,  не
утрачивая своих удивительных очертаний. Нам казалось -- но это было, конечно,
всего лишь иллюзией, -- что нас влечет его магнитное притяжение...
     У основания глыбы мы обнаружили оружие, утварь, багор с "Барракуды",  а
также железо со шлюпки, висевшей когда-то над бортом "Халбрейн".
     У нас не оставалось  теперь  сомнений,  что  шлюпка  Хирна,  увлекаемая
магнитом, разбилась о прибрежные скалы. "Барракуда"  же,  на  наше  счастье,
смогла избежать гибельного притяжения...
     Магнит притянул к себе наши ружья, пистолеты, утварь  и  все  остальное
столь крепко, что нам пришлось отказаться от  мысли  снова  завладеть  своим
достоянием. Харлигерли кипел от ярости, ибо не мог вернуть себе нож, который
повис на высоте пятидесяти футов,  и  кричал,  грозя  невозмутимому  сфинксу
кулаком:
     -- Ты не сфинкс, а ворюга!
     Не приходилось удивляться, что единственными предметами, перешедшими  в
распоряжение сфинкса, были вещи с "Барракуды" и со шлюпки: видимо,  ни  один
корабль еще не появлялся в этих широтах. Хирн и его сообщники, а  потом  Лен
Гай вместе с нами оказались первопроходцами на этом  берегу  антарктического
континента. Кроме того,  любой  корабль,  оказавшийся  поблизости  от  этого
чудовищного магнита, был бы моментально уничтожен. Нашей шхуне,  к  примеру,
грозила бы в этих водах та же участь, что постигла ее шлюпку, превратившуюся
в бесформенные обломки.
     Джэм Уэст напомнил нам, что неразумно  затягивать  остановку  на  Земле
Сфинкса -- ибо такое имя будет отныне навечно  закреплено  за  этим  берегом.
Время дорого, и задержка всего на несколько дней могла привести к зимовке  у
порога вечных льдов.
     Повинуясь команде возвращаться к лодке, мы опять услыхали крик метиса --
те же три слова, от которых, казалось, разрывалось его сердце:
     -- Там, да... Там!
     Обогнув правую лапу чудовища, мы увидели Дирка  Петерса;  он  стоял  на
коленях и  протягивал  руки  к  телу,  вернее,  скелету,  обтянутому  кожей,
сохранившейся благодаря морозам. Белая борода мертвеца спускалась  почти  до
пояса, а ногти на руках и ногах доросли до невероятной длины... Из-за  спины
мертвеца высовывался изъеденный ржавчиной ствол ружья, державшегося на ремне
с медной пряжкой. Он-то и удерживал труп на высоте двух саженей от земли.
     -- Пим, мой бедный Пим!..-- повторял Дирк Петерс душераздирающим голосом.
     Он попытался  было  приподняться  с  колен,  чтобы  припасть  губами  к
останкам своего бедного Пима. Однако ноги его подкосились, рыдание  застряло
в горле, сердце сжала судорога, и он рухнул навзничь, испустив дух.
     Так вот где оказалась лодка Артура Пима после их разлуки!  Он,  подобно
нам, оставил позади Южный полюс и оказался в поле  притяжения  монстра.  Его
лодка уплыла на север, увлекаемая течением, он же, не  успев  избавиться  от
ружья, болтавшегося у него за спиной, оказался пригвожден к склону глыбы...
     С тех пор верный метис покоится  на  Земле  Сфинкса,  рядом  с  Артуром
Гордоном Пимом, невероятные приключения которого  были  пересказаны  великим
американским поэтом, сделавшись от этого еще более невероятными...





     В тот же день после полудня "Барракуда" отошла от берега Земли Сфинкса.
     Нам предстояло преодолеть последние четыреста миль, отделявшие  нас  от
Полярного круга. Оказавшись среди волн Тихого океана, мы могли  рассчитывать
на встречу с китобоями, а то и с какой-либо полярной экспедицией.
     Последнее предположение  не  было  беспочвенным,  ибо  во  время  нашей
стоянки на Фолклендах до нас дошли слухи об  экспедиции  лейтенанта  Уилкса.
Его отряд  в  составе  четырех  кораблей  --  "Ванкувер",  "Фазан",  "Морская
свинья", "Летучая рыба" --  покинул  Огненную  Землю  в  феврале  1839  года,
направляясь в антарктические воды.
     Мы  не  знали,  что  случилось  с  его   экспедицией.   Однако   логика
подсказывала,  что,  попытавшись  подняться  в  высокие   широты   западного
полушария, он вполне мог предпринять ту.  же  попытку  в  восточном  {Так  и
произошло; лейтенант Уилкс тринадцать раз вынужден был отступать, но в конце
концов достиг 56°57' южной широты на 105°20' восточной долготы (Примеч. авт.
)}. Тогда у "Барракуды" появлялся шанс встретиться с ним.
     Смерть  Дирка  Петерса  довела  число  людей,  доверивших  свои   жизни
"Барракуде", до двенадцати. Вот и все, что осталось от экипажей  двух  шхун,
одного числом тридцать восемь человек,  а  другого  --  тридцать  два,  всего
семьдесят!
     Однако к делу. На обратном пути нам благоприятствовали ветры и течение,
и все шло как нельзя лучше.  Между  прочим,  записки,  послужившие  мне  для
написания этой книги, избежали участи оказаться в бутылке, доверенной волнам
и случайно выуженной из студеных антарктических вод: я привез  их  с  собой,
ибо завершающая часть путешествия,  несмотря  на  нечеловеческую  усталость,
голод и холод, опасности и неусыпную тревогу, прошла благополучно, и мы были
спасены.
     Спустя несколько дней с той поры, как мы распрощались с Землей Сфинкса,
солнце спряталось за горизонтом, чтобы всю зиму  не  появляться.  Дальнейшее
плавание  "Барракуды"  продолжалось  в  сумерках.  Правда,  в   небе   часто
вспыхивало   полярное   сияние.   Всякий   раз   мы   замирали,   восхищаясь
величественными дугами, протянувшимися по  небосклону,  внезапно  гаснущими,
чтобы через секунду разгореться снова, и устремляющими  бесконечные  лучи  в
направлении точки, где принимает вертикальное  положение  магнитная  стрелка
компаса.  Мы  не  верили  собственным  глазам,   наблюдая   за   прихотливым
преломлением  сказочных  лучей,  окрашенных  во   все   цвета   радуги,   от
рубиново-красного до изумрудно-зеленого...
     Однако даже эти фантастические зори, вспыхивающие в кромешной ночи,  не
могли заменить солнце. Полярная ночь оказывает на человека  слишком  сильное
моральное и даже  физическое  воздействие,  повергая  каждого  в  угнетенное
состояние.
     Из всех пассажиров  "Барракуды"  только  боцману  и  Эндикотту  удалось
сохранить всегдашнее доброе расположение  духа.  Неподвластен  черной  тоске
оказался и Джэм Уэст, каждую  минуту  готовый  отразить  опасность  и  выйти
победителем из любой передряги. Братья Гай  все  не  могли  поверить  своему
счастью и не желали думать о будущем.
     Я  не  переставал  восхищаться  славным  Харлигерли.  Достаточно   было
услышать его бодрый голос, как от уныния не оставалось и следа!
     -- Нас ждет самый лучший порт -- говорил он, -- вот увидите, друзья!  Если
посчитать хорошенько,  то  в  этом  путешествии  везение  сопутствовало  нам
гораздо чаще,  чем  невезение.  Знаю,  знаю:  мы  лишились  шхуны...  Бедная
"Халбрейн", сперва взлетевшая  в  воздух,  потом  низвергнутая  в  пропасть!
Однако сам айсберг доставил нас на сушу. А лодка с острова Тсалал, благодаря
которой мы воссоединились с капитаном Уильямом Гаем и тремя его  спутниками!
Уверяю вас, течение и ветер, доставившие нас так далеко на север, теперь уже
не бросят нас.  Мне  кажется,  что  удача  на  нашей  стороне.  Разве  можно
проиграть партию, заработав столько очков? Я сожалею лишь об одном: нас ждут
берега Австралии или Новой Зеландии, а не Кергелены, не гавань  Рождества  с
уютной таверной "Зеленый баклан"...
     Сердечный  друг  почтенного  Аткинса  не  мог  не  оплакивать  подобное
стечение обстоятельств, однако мы были готовы смириться с такой неудачей...
     Еще восемь дней мы плыли прежним маршрутом, не отклоняясь ни к  западу,
ни к востоку, и только 21 марта потеряли из виду  Землю  Халбрейн,  навсегда
исчезнувшую за левым бортом.
     Я продолжаю именовать эту землю по-прежнему, ибо ее берега  протянулись
вплоть до этих широт, и мы не сомневались, что она является составной частью
Антарктиды.
     Причиной выхода "Барракуды" в открытое море было то обстоятельство, что
течение уносило нас на север, берег же закруглялся к северо-востоку.
     Море  еще  не  начало  сковывать  льдом,  однако  по  нему   проплывали
бесконечные вереницы дрейфующих  льдин,  похожие  на  треснувшее  стекло,  и
айсбергов  невиданной  высоты.  Мы  без  устали  маневрировали  между  ними,
разыскивая проходы, чтобы не быть раздавленными в темноте.
     Капитан Лен Гай отказался от всяких попыток определить наши координаты.
Солнце исчезло, ориентироваться же по звездам было  слишком  затруднительно.
"Барракуда"  по-прежнему  неслась  вперед,  увлекаемая  течением,  неуклонно
стремящимся на север, о чем говорила стрелка компаса. Зная,  какова  средняя
скорость нашего движения, мы смогли определить,  что  достигли  к  27  марта
68°69' северной широты; значит,  от  Полярного  круга  нас  отделяло  теперь
каких-то семьдесят миль!
     Если бы и в дальнейшем нам не встретилось в пути никаких преград,  если
бы мы смогли беспрепятственно выйти в Тихий океан!.. Однако  мы  знали,  что
еще через несколько сот  миль  нашему  взору  предстанет  неподвижная  стена
паковых льдов, в которой нам придется искать проход; не найдя его, мы  будем
вынуждены огибать ледяные поля с запада  или  с  востока.  Когда  же  и  это
препятствие останется позади...
     Тогда наша утлая лодчонка вынесет нас в грозный Тихий океан, да  еще  в
ту самую пору, когда в нем бушуют штормы, угрожающие и куда  более  надежным
судам...
     Нет, сейчас нам не хотелось об этом думать. Само  небо  придет  нам  на
помощь... Нас обязательно подберет  какой-нибудь  корабль!  Ведь  боцман  не
переставал твердить об этом,  а  разве  такой  человек,  как  боцман,  может
заблуждаться?..
     Тем временем поверхность моря начала затягиваться  ледком,  и  нам  все
чаще приходилось пробивать себе дорогу в  свежих  ледяных  полях.  Термометр
показывал 4°F (--15,56°С). Нас терзал  мороз  и  порывы  ледяного  ветра,  от
которого не спасали толстые одеяла.
     К счастью, у нас оказалось достаточно мясных  консервов,  а  также  три
ящика галет и два нетронутых бочонка с  джином.  Что  до  пресной  воды,  то
теперь в нашем распоряжении было видимо-невидимо льда.
     На протяжении шести дней, до 2 апреля,  "Барракуда"  продиралась  через
льды припая, гребни которого взметнулись на высоту шестьсот -- семьсот  футов
над уровнем моря. И  на  западе,  и  на  востоке,  насколько  хватало  глаз,
ледяному барьеру не было видно конца, поэтому нам оставалось надеяться лишь,
что перед нами  откроется  проход,  в  противном  случае  нам  суждено  было
застрять среди льдов.
     Однако и тут удача не изменила нам: обнаружив проход, мы устремились  в
него,  затаив  дыхание  от  страха   перед   неизвестностью.   Потребовались
невиданная отвага и ловкость командиров и матросов, чтобы сохранить шлюпку и
всех нас невредимыми. До конца дней своих я не устану благодарить  капитанов
Лена и Уильяма Гаев, лейтенанта  Джэма  Уэста  и  боцмана,  которым  все  мы
обязаны жизнью.
     О чудо: мы вышли в Тихий океан! Однако долгий путь не прошел для  лодки
даром:  борта  ее  утратили  былую  прочность.  Теперь  мы   без   передышки
вычерпывали со дна воду, которая все прибывала, и не только через швы, но  и
поверх бортов, ибо волнение становилось все сильнее...
     И все же главная опасность заключалась не в том, что мы сгинем во время
шторма. Нет, ужас закрадывался в наши сердца по другой причине: мы  пока  не
увидели ни одного корабля и начинали подозревать, что китобои  уже  покинули
эти края в преддверии зимы. Неужели начало апреля --  слишком  поздний  срок,
неужели мы опоздали на несколько недель?..
     Наверное, мы были правы, полагая, что единственная наша надежда  --  это
корабли американской экспедиции. Но и для встречи с ними следовало оказаться
в этих широтах двумя месяцами раньше...
     В самом деле, 21 февраля один из кораблей лейтенанта Уилкса находился в
точке с координатами 67°17' южной широты и 95°50' восточной долготы,  открыв
незадолго до этого неведомое побережье, протянувшееся к западу и  к  востоку
вдоль семидесятой  параллели.  Однако  вскоре,  опасаясь  наступления  зимы,
корабль этот повернул на север и бросил якорь в Хобарте, на Тасмании.
     В том же году экспедиция, ведомая французским капитаном Дюмон-Дюрвилем,
вышедшая в море в 1838 году и  намеревавшаяся  достичь  полюса,  открыла  21
января под 66°30' южной широты и 138°21' восточной долготы  землю  Адели,  а
затем, 29 января, под 66°30' и 129°54'-- берег Клари. Сделав  немало  крупных
открытий,  "Астролябия"  и  "Зеле"  покинули  антарктические  воды  и  также
направились в Хобарт.
     Итак, все эти корабли не могли стать нашими  спасителями.  "Барракуда",
лодчонка из ореховой коры, оказалась одна в бурных водах, и мы  были  готовы
смириться со своей горькой участью. Ведь от ближайшего берега  нас  отделяло
полторы тысячи миль и уже целый месяц как наступила зима...
     Харлигерли-- и тот готов был  согласиться,  что  мы  упустили  последний
шанс, на который он возлагал все надежды...
     Шестого апреля мы остались почти без припасов. Ветер начинал  крепчать,
и каждая волна, вздымавшаяся над шлюпкой, грозила превратиться в роковую.
     -- Корабль! -- раздался крик боцмана, и все мы увидели в четырех милях  к
северо-востоку корабль, показавшийся из тумана.
     Мы отчаянно замахали всем, что оказалось  под  рукой.  Нас  заметили...
Корабль лег в дрейф, и к нам устремилась большая шлюпка.
     То был "Тасман", трехмачтовый американский парусник из  Чарлстона.  Нам
оказали на его борту самый сердечный прием, а капитан  отнесся  к  капитанам
Гаям так, словно они были его соотечественниками.
     "Тасман" шел с Фолклендских островов, где проведал, что семью  месяцами
раньше английская шхуна "Халбрейн"  устремилась  в  антарктические  моря  на
поиски моряков с погибшей "Джейн".  Однако  "Халбрейн"  все  не  появлялась,
наступила зима, и команда сочла, что шхуна сгинула в Антарктике...
     Последний переход оказался скорым и удачным. Две недели спустя "Тасман"
бросил якорь в  Мельбурне,  городе  провинции  Виктория  в  Новой  Голландии
{Парусник  "Тасман"  назван  писателем  в  честь  знаменитого   голландского
мореплавателя, открывшего в XVII веке  Австралию  и  давшего  ей  имя  Новой
Голландии;  во  времена  Ж.  Верна  оно  уже  устарело:  после  исследований
англичанина  М.  Флиндерса  (1814  г.)  пятый  континент  стали  повсеместно
величать Австралией}, и все мы -- остатки экипажей двух шхун -- спустились  на
берег, где матросов ждали щедрые премии, которые они честно заслужили.
     Изучив карты, мы уяснили, что "Барракуда" вышла  в  Тихий  океан  между
берегом Клари, открытой Дюмон-Дюрвилем, и землей Фабриция, открытой  в  1838
году Баллени.
     Так завершилось невероятное приключение, стоившее, увы, стольких жертв.
Пусть  волею   случая   мы   оказались   вблизи  Южного  полюса,  забравшись
гораздо дальше наших предшественников, -- неизведанных краев в антарктических
широтах хватит еще на сотни смельчаков!
     Артур  Пим,  отважный  путешественник,  ставший  бессмертным  благодаря
мастерству Эдгара По, указал дорогу нам и всем  им.  Пусть  другие  рискнут,
подобно нам, вырвать у Ледяного Сфинкса последние тайны, хранимые загадочной
Антарктидой!


     {Цитаты из "Повести о приключениях Артура Гордона Пима" Эдгара По  даны
по т. 2 "Избранных произведений" Э. По. М., Художественная литература, 1972,
перевод Г.Злобина.}

Популярность: 2, Last-modified: Fri, 17 Mar 2006 13:41:08 GmT