----------------------------------------------------------------------------
ББК 84.4 Анг.
А64
Составление, общая редакция А. Н. Горбунова
Английская лирика первой половины XVII века. - М.: Изд-во МГУ, 1989.
ISBN 5-211-00181-8.
OCR Бычков М.Н. mailto:[email protected]
----------------------------------------------------------------------------
<...> У истоков английской лирики XVII века стоят два крупнейших
художника - Джон Донн и Бен Джонсон, которые противопоставили свое
искусство поэтической манере елизаветинцев.
Донн - поэт очень сложный, а подчас и немного загадочный. Его стихи
совершенно не умещаются в рамках готовых определений и словно нарочно
дразнят читателя своей многозначностью, неожиданными контрастами и
поворотами мысли, сочетанием трезво-аналитических суждений с всплесками
страстей, постоянными поисками и постоянной неудовлетворенностью.
Донн был всего на восемь лет моложе Шекспира, но он принадлежал уже к
иному поколению. Если верить словам могильщиков, Гамлету в последнем акте
шекспировской трагедии 30 лет; таким образом, возраст датского принца очень
близок возрасту Донна. Исследователи часто подчеркивают этот факт, обыгрывая
гамлетическйе моменты в творчестве поэта. И действительно, для Донна, как и
для шекспировского героя, "вывихнутое время" вышло из колеи и место стройной
гармонии мироздания занял неподвластный разумному осмыслению хаос,
сопровождающий смену эпох истории. В ставшем хрестоматийным отрывке из поэмы
"Первая годовщина" поэт так описал свой век:
Все новые философы в сомненье.
Эфир отвергли - нет воспламененья,
Исчезло Солнце, и Земля пропала,
А как найти их - знания не стало.
Все признают, что мир наш на исходе,
Коль ищут меж планет, в небесном своде
Познаний новых... Но едва свершится
Открытье - все на атомы крушится.
Все - из частиц, а целого не стало,
Лукавство меж людьми возобладало,
Распались связи, преданы забвенью
Отец и сын, власть и повиновенье.
И каждый думает: "Я - Феникс-птица",
От всех других желая отвратиться...
Перевод Д. В. Щедровицкого {*}
{* Имена переводчиков в статье названы лишь в тех случаях, когда
цитируемые произведения не вошли в книгу.}
О себе же самом в одном из сонетов Донн сказал:
Я весь - боренье: на беду мою,
Непостоянство - постоянным стало...
Болезненно чувствуя несовершенство мира, распавшегося, по его словам,
на атомы, поэт всю жизнь искал точку опоры. Внутренний разлад - главный
мотив его лирики. Именно здесь причина ее сложности, ее мучительных
противоречий, сочетания фривольного гедонизма и горечи богооставленности,
броской позы и неуверенности в себе, неподдельной радости жизни и глубокого
трагизма.
Как и большинство поэтов эпохи, Донн не предназначал свои стихи для
печати. Долгое время они были известны лишь по спискам, которые подчас
сильно отличались друг от друга (Проблема разночтения отдельных мест до сих
пор не решена специалистами.) В первый раз лирика Донна была опубликована
только после его смерти, в 1663 году. Поэтому сейчас достаточно трудно
решить, когда было написано то или иное его стихотворение. Тем не менее
текстологи, сличив сохранившиеся рукописи и изучив многочисленные аллюзии на
события эпохи, доказали, что Донн стал писать уже в начале 90-х годов XVI
века. Его первую сатиру датируют 1593 годом. Вслед за ней поэт сочинил еще
четыре сатиры. Все вместе они ходили в рукописи как "книга сатир Донна".
Кроме нее из-под пера поэта в 90-е годы также вышло довольно много
стихотворений в других жанрах: эпиграммы, послания, элегии, эпиталамы, песни
и т. д. Донн писал их, как бы намеренно соревнуясь со Спенсером, Марло,
Шекспиром и другими поэтами-елизаветинцами, что делает его новаторство
особенно очевидным.
В сатирах Донн берет за образец не национальную, но древнеримскую
традицию Горация, Персия и Ювенала и преображает ее в духе собственного
видения мира. Уже первая его сатира была написана в непривычной для
елизаветинцев форме драматического монолога - сатирик, условная фигура "от
автора", сначала беседует с "нелепым чудаком", а затем рассказывает об их
совместном путешествии по улицам Лондона. Отказавшись от знакомой по поэзии
Спенсера стилизации под аллегорию или пастораль, Донн обращается к
изображению реальной жизни елизаветинской Англии. При этом его интересуют не
столько отдельные личности и их взаимоотношения (хотя и это тоже есть в
сатирах), сколько определенные социальные явления и типы людей. Зрение Донна
гораздо острее, чем у поэтов старшего поколения. Всего несколькими штрихами
он весьма точно, хотя и с гротескным преувеличением рисует портреты своих
современников: капитана, набившего кошелек жалованьем погибших в сражении
солдат, бойкого придворного, от которого исходит запах дорогих духов,
рядящегося в бархат судьи, модного франта и других прохожих, а едкие
комментарии сатирика, оценивающего каждого из них, помогают воссоздать
картину нравов столичного общества. Здесь царят легкомыслие и тщеславие,
жадность и угодничество.
Особенно достается от сатирика его спутнику, пустому и глупому щеголю,
судящему о людях лишь по их внешности и общественному положению и за всей
этой мишурой не замечающему добродетель "в откровенье наготы". Персонажи,
подобные ему, вскоре проникли в английскую комедию; в поэзии же они
появились впервые в сатирах Донна. Принципиально новым было здесь и
авторское отношение к герою-сатирику. Если в ренессансной сатире он
благодаря своему моральному превосходству обычно возвышался над людьми,
которых высмеивал, то у Донна он превосходит их скорее в интеллектуальном
плане, ибо ясно видит, что они собой представляют. Однако он не может
устоять перед уговорами приятеля и, прекрасно понимая, что совершает
глупость, бросает книги и отправляется на прогулку. Видимо, и его тоже
притягивает к себе, пусть и помимо его воли, пестрый и бурлящий водоворот
лондонских улиц. Так характерная для маньеризма двойственность сознания
проникает уже в это раннее стихотворение Донна.
В форме драматического монолога написаны и другие сатиры поэта. Во
второй и пятой он обращается к судейскому сословию, нравы которого прекрасно
изучил за время учения в лондонской юридической школе Линкольнз-Инн. Тема
лживости, крючкотворства, продажности и жадности судей, занявшая вскоре
важное место в комедиях Бена Джонсона и Томаса Мидлтона, впервые возникла в
поэзии Донна. Не щадит поэт и придворных (четвертая сатира). Идеал
придворного как гармонически развитой личности в духе Кастильоне и Сидни не
существует для него. В отличие от Спенсера не видит он его и в далеком
прошлом. Донн всячески развенчивает этот идеал, высмеивая тщеславие,
глупость, похотливость, гордость, злобу и лицемерие придворных. Жеманный и
болтливый франт, который появляется в сатире, словно предвосхищает
шекспировского Озрика, а его аффектированная, полная эвфуистических оборотов
манера речи начисто отвергается поэтом. В сатирах Донна можно уловить и
нотки разочарования в самом монархе. Ведь в реальности всемогущая королева
ничего не знает о несправедливости, царящей в Лондоне, а потому и не может
ничего исправить. Постепенно объектом сатиры становится вся елизаветинская
Англия 90-х годов. В отличие от поэтов старшего поколения, воспевавших это
время как новый "золотой век", который принес стране после разгрома
Непобедимой армады (1588) счастье и благоденствие, Донн снимает всякий ореол
героики со своей эпохи. Он называет ее веком "проржавленного железа", то
есть не просто железным веком, худшей из всех мифологических эпох
человечества, но веком, в котором и железо-то проела ржавчина. Подобный
скептицизм был явлением принципиально новым не только в поэзии, но и во всей
английской литературе.
Особенно интересна в плане дальнейшей эволюции Донна его третья сатира
(о религии), где поэт сравнивает католическую, пуританскую и англиканскую
церкви. Ни одна из них не удовлетворяет поэта, и он приходит к выводу, что
путь к истине долог и тернист:
Пик истины высок неимоверно;
Придется покружить по склону, чтоб
Достичь вершины, - нет дороги в лоб!
Спеши, доколе день, а тьма сгустится -
Тогда уж будет поздно торопиться.
Хаос мира затронул и земную церковь. И в этом важнейшем для Донна
вопросе душевная раздвоенность дает о себе знать с самого начала.
Радикальным образом переосмыслил Донн и жанр эпистолы. Послания его
старших современников обычно представляли собой возвышенные комплименты
влиятельным особам и собратьям по перу, ярким примером чему служит целая
группа сонетов-посвящений, которыми Спенсер предварил первую часть "Королевы
фей" (1590). Донн намеренно снизил стиль жанра, придав стиху
разговорно-непринужденный характер. В этом поэт опирался на опыт Горация,
называвшего свои эпистолы "беседами".
Известное влияние на Донна оказали и темы эпистол Горация,
восхвалявшего достоинства уединенного образа жизни. Так, в послании к Генри
Уоттону, сравнив жизнь в деревне, при дворе и в городе, Донн советует другу
не придавать значения внешним обстоятельствам и избрать путь нравственного
самосовершенствования. В моральном пафосе стихотворения, в его проповеди
стоического идеала явно ощутимы реминисценции из Горация.
Среди ранних посланий Донна бесспорно лучшими являются "Шторм" и
"Штиль" (1597), которые составляют объединенный общей мыслью диптих.
Стихотворения рассказывают о реальных событиях, случившихся с поэтом во
время плавания на Азорские острова. Описывая встречу с неподвластными
человеку стихиями, Донн настолько ярко воспроизводит свои ощущения, что
читатель невольно делается соучастником гротескной трагикомедии,
разыгравшейся на борту корабля. Стихии вмиг взъярившейся бури и
изнурительно-неподвижного штиля противоположны друг другу, и их броский
контраст высвечивает главную тему диптиха - хрупкость человека перед лицом
непостижимой для него вселенной, его зависимость от помощи свыше:
Что бы меня ни подтолкнуло в путь -
Любовь или надежда утонуть,
Прогнивший век, досада, пресыщенье.
Иль попросту мираж обогащенья -
Уже неважно. Будь ты здесь храбрец
Иль жалкий трус - тебе один конец.
Меж гончей и оленем нет различий,
Когда судьба их сделает добычей.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Как человек, однако, измельчал!
Он был ничем в начале всех начал,
Но в нем дремали замыслы природны;
А мы - ничто и ни на что не годны,
В душе ни сил, ни чувств... Но что я лгу?
Унынье же я чувствовать могу!
Этими многозначительными строками поэт заканчивает диптих.
Принципиально новыми для английской поэзии 90-х годов XVI века были и
элегии Донна. Как полагают исследователи, за три года - с 1593 по 1596 поэт
написал целую маленькую книгу элегий, которая сразу же получила широкое
хождение в рукописи. Элегии Донна посвящены любовной тематике и носят
полемический характер: поэт дерзко противопоставил себя недавно начавшемуся
всеобщему увлечению сонетом в духе Петрарки. Многочисленные эпигоны
итальянского поэта быстро превратили его художественные открытия в штампы,
над которыми иронизировал Сидни и которые спародировал Шекспир в знаменитом
130-м сонете:
Ее глаза на звезды не похожи,
Нельзя уста кораллами назвать,
Не белоснежна плеч открытых кожа,
И черной проволокой вьется прядь.
Перевод С. Я. Маршак
Очевидно, издержки этой моды очень быстро открылись Донну, быть может,
раньше, чем Шекспиру, и в споре с английскими петраркистами он выбрал свой
путь.
Поэт и тут обратился к античной традиции, взяв "Любовные элегии" Овидия
как образец для подражания. Донна привлекла легкая ироничность Овидия, его
отношение к любви как к занятию несерьезному, забавной игре или искусству,
украшающему жизнь.
С присущим его эпохе свободным отношением к заимствованию Донн берет у
Овидия ряд персонажей и некоторые ситуации. В элегиях английского поэта
появляются и неумолимый привратник, и старый ревнивый муж, и обученная
героем любовному искусству девица, которая, познав всю прелесть "страсти
нежной", изменяет ему. Однако все это переосмыслено Донном и служит
материалом для вполне самобытных стихотворений.
Действие элегий Донна разворачивается в современном Лондоне. Поэтому,
например, стерегущий дом громадный детина-привратник мало похож на евнуха из
элегии Овидия и скорее напоминает персонаж из елизаветинской драмы
("Аромат"), а одежды, которые сбрасывает возлюбленная ("На раздевание
возлюбленной"), являются модными в высшем лондонском свете нарядами. Гладкий
и отточенный стих Овидия, плавное движение мысли, обстоятельность
повествования у Донна, как правило, заменяет нервная динамика драматического
монолога.
Иным, чем у Овидия, было и отношение поэта к чувству. Приняв идею любви
как забавной игры, он лишил ее присущей Овидию эстетизации. Надевший маску
циника, лирический герой Донна исповедует вульгарный материализм, который в
Англии тех лет часто ассоциировался с односторонне понятым учением
Maкиавелли. Для людей с подобными взглядами место высших духовных ценностей
заняла чувственность, а природа каждого человека диктовала ему собственные
законы поведения, свою мораль. Шекспировский Эдмунд ("Король Лир") с
афористической точностью выразил суть этой доктрины, сказав: "Природа, ты
моя богиня". Герой же одной из элегий Донна ("Изменчивость"), отстаивая
якобы отвечающее законам природы право женщины на непостоянство, сравнил ее
с животными, меняющими партнеров по первой прихоти, с морем, в которое
впадают многие реки. По мнению героя, равным образом свободны и мужчины,
хотя он и советует им быть разборчивыми при выборе и смене подруги.
В противовес петраркистам Донн сознательно снижает образ возлюбленной,
смело акцентируя плотскую сторону любви. В его элегиях все перевернуто с ног
на голову и неприступная дама и ее томный воздыхатель предстают в виде
сговорчивой ветреницы и самонадеянного соблазнителя. Поэт сознательно
эпатировал публику: некоторые строки Донна были настолько откровенны, что
цензура выкинула пять элегий из первого издания стихов поэта.
И все же критики, воспринявшие эти элегии буквально и увидевшие в них
проповедь свободы чувств, явно упростили их смысл. Лирика Донна, как
правило, вообще не поддается однозначному прочтению. Ведь в один период с
элегиями он писал и третью сатиру, и "Штиль", и "Шторм". Для молодого поэта,
как и для большинства его читателей, отрицательный смысл макиавеллизма был
достаточно ясен. Ироническая дистанция постоянно отделяет героя элегий от
автора. Как и Овидий, Донн тоже смеется над своим героем {Andreasen N. J. С.
John Donne. Conservative Revolutionary, Princeton, 1965. P. 78-130.}.
В 90-е годы Донн обращается и к другим жанрам любовной лирики.
Стихотворения о любви он продолжал писать и в первые два десятилетия XVII
века. В посмертном издании (1633) эти стихи были напечатаны вперемешку с
другими, но уже в следующем сборнике (1635) составители собрали их в единый
цикл, назвав его по аналогии с популярным в XVI веке сборником Р. Тотела
"Песнями и сонетами". В языке той эпохи слово _сонет_ помимо его
общепринятого смысла часто употреблялось также в значении "стихотворение о
любви". В этом смысле употребили его и составители книги Донна.
Читателя, впервые обратившегося к "Песням и сонетам", сразу же поражает
необычайное многообразие настроений и ситуаций, воссозданных воображением
поэта. "Блоха", первое стихотворение цикла а изданий 1635 года, остроумно
переосмысляет распространенный в эротической поэзии XVI века мотив: поэт
завидует блохе, касающейся тела его возлюбленной. Донн же заставляет блоху
кусать не только девушку, но и героя, делая надоедливое насекомое символом
их плотского союза:
Взгляни и рассуди: вот блошка
Куснула, крови вылила немножко,
Сперва - моей, потом - твоей,
И наша кровь перемешалась в ней.
Уже стихотворение "С добрым утром" гораздо более серьезно по тону. Поэт
рассказывает в нем о том, как любящие, проснувшись на рассвете, осознают
силу чувства, которое создает для них особый мир, противостоящий всей
вселенной:
Очнулись наши души лишь теперь,
Очнулись - и застыли в ожиданье;
Любовь на ключ замкнула нашу дверь,
Каморку превращая в мирозданье.
Кто хочет, пусть плывет на край земли
Миры златые открывать вдали -
А мы свои миры друг в друге обрели.
Затем следуют "Песня", игриво доказывающая, что на свете нет верных
женщин, и по настроению близкая к элегиям в духе Овидия "Женская верность" с
ее псевдомакиавеллистической моралью. После них - "Подвиг" (в одной из
рукописей - "Платоническая любовь"), в котором восхваляется высокий союз душ
любящих, забывающих о телесном начале чувства:
Кто красоту узрел внутри -
Лишь к ней питает нежность,
А ты - на кожи блеск смотри,
Влюбившийся во внешность.
"Песни и сонеты" ничем не похожи на елизаветинские циклы любовной
лирики, такие, скажем, как "Астрофил и Стелла" Сидни, "Amoretti" Спенсера
или даже на смело нарушившие каноны "Сонеты" Шекспира. В стихотворениях
Донна полностью отсутствует какое-либо скрепляющее их сюжетное начало. Нет в
них и героя в привычном для того времени смысле этого слова. Да и сам Донн,
видимо, не воспринимал их как единый поэтический цикл. И все же издатели
поступили верно, собрав эти стихотворения вместе, ибо они связаны
многозначным единством авторской позиции. Основная тема "Песен и сонетов" -
место любви в мире, подчиненном переменам и смерти, во вселенной, где
царствует "вышедшее из пазов" время.
"Песни и сонеты" представляют собой серию разнообразных зарисовок,
своего рода моментальных снимков, фиксирующих широчайшую гамму чувств,
лишенных единого центра. Герой цикла, познавая самые разные аспекты любви,
безуспешно ищет душевного равновесия. Попадая во все новые и новые ситуации,
он как бы непрерывно меняет маски, за которыми не так-то просто угадать его
истинное лицо. Во всяком случае, ясно, что герой не тождествен автору, в чье
намерение вовсе не входило открыть себя. Лирическая исповедь, откровенное
излияние чувств - характерные черты более поздних эпох, прежде всего
романтизма, и к "Песням и сонетам" они не имеют никакого отношения.
При первом знакомстве с циклом может возникнуть впечатление, что он
вообще не поддается никакой внутренней классификации. Оно обманчиво, хотя,
конечно же, любое членение намеренно упрощает всю пеструю сложность опыта
любви, раскрытую в "Песнях и сонетах".
Исследователи обычно делят стихотворения цикла на три группы. Однако не
все стихи "Песен и сонетов" вмещаются в них ("Вечерня в день св. Люции"), а
некоторые ("Алхимия любви") занимают как бы промежуточное положение. И все
же такое деление удобно, ибо оно учитывает три главные литературные
традиции, которым следовал Донн.
Первая из них - уже знакомая традиция Овидия. Таких стихотворений
довольно много, и они весьма разнообразны по характеру. Есть здесь и
игриво-циничная проповедь законности "естественных" для молодого повесы
желаний ("Общность"):
Итак, бери любую ты,
Как мы с ветвей берем плоды:
Съешь эту и возьмись за ту;
Ведь перемена блюд - не грех,
И все швырнут пустой орех,
Когда ядро уже во рту.
Есть и шутливое обращение к Амуру с просьбой о покровительстве
юношеским проказам героя ("Ростовщичество Амура"), и искусные убеждения
возлюбленной уступить желанию героя ("Блоха"), и даже написанный от лица
женщины монолог, отстаивающий и ее права на полную свободу отношений с
мужчинами ("Скованная любовь"), и многое другое в том же ключе. Как и
элегиях Донна, героя и автора в этой группе "Песен и сонетов" разделяет
ироническая дистанция, и эти стихотворения тоже противостоят петраркистской
традиции.
Но есть в "Песнях и сонетах" и особый поворот темы, весьма далекий от
дерзкого щегольства элегий. Испытав разнообразные превратности любви, герой
разочаровывается в ней, ибо она не приносит облегчения его мятущейся душе.
Герой "Алхимии любви" сравнивает страсть с мыльными пузырями и не советует
искать разума в женщинах, ибо в лучшем случае они наделены лишь нежностью и
остроумием. В другом же, еще более откровенном стихотворении "Прощание с
любовью" герой смеется над юношеской идеализацией любви, утверждая, что в
ней нет ничего, кроме похоти, насытив которую человек впадает в уныние:
Так жаждущий гостинца
Ребенок, видя пряничного принца,
Готов его украсть,
Но через день желание забыто,
И не внушает больше аппетита
Обгрызанная эта сласть;
Влюбленный,
Еще вчера безумно исступленный,
Добившись цели, скучен и не рад,
Какой-то меланхолией объят.
Своими горькими мыслями эти стихотворения перекликаются с некоторыми
сонетами Шекспира, посвященными смуглой леди. Но по сравнению с
шекспировским герой Донна настроен гораздо более цинично и мрачно. Очевидно,
ему надо было познать крайности разочарования, чтобы изжить искус плоти,
радости которой, игриво воспетые поэтом в других стихах цикла, обернулись
здесь своей мучительно опустошающей стороной.
В другой группе стихотворений Донн, резко отмежевавшийся от современных
подражателей Петрарки, самым неожиданным образом обращается к традиции
итальянского поэта и создает собственный вариант петраркизма. Но
неожиданность - одно из характернейших свойств поэзии Донна. Видимо, ему
мало было спародировать штампы петраркиетов в стихотворениях в духе Овидия,
его герой должен был еще и сам переосмыслить опыт страсти, воспетой
Петраркой.
Стихотворения этой группы обыгрывают типичную для традиции Петрарки
ситуацию - недоступная дама обрекает героя на страдания, отвергнув его
любовь. Из лирики "Песен и сонетов", пожалуй, наиболее близким к традиции
итальянского мастера был "Твикнамский сад", в котором пышное цветение
весеннего сада противопоставлено иссушающе-бесплодным мукам героя, льющего
слезы из-за неразделенной любви:
В тумане слез, печалями повитый,
Я в этот сад вхожу, как в сон забытый;
И вот к моим ушам, к моим глазам
Стекается живительный бальзам,
Способный залечить любую рану;
Но монстр ужасный, что во мне сидит,
Паук любви, который все мертвит,
В желчь превращает даже божью манну;
Воистину здесь чудно, как в раю, -
Но я, предатель, в рай привел змею.
Написанный как комплимент в честь графини Люси Бедфордской, одной из
покровительниц поэта, "Твикнамский сад" вместе с тем и наименее типичное из
петраркистских стихотворений Донна. Комплиментарный жанр не требовал от
поэта сколько-нибудь серьезных чувств, но он определил собой внешнюю
серьезность их выражения. В других стихотворениях Донн более ироничен. Это
позволяет ему сохранять должную дистанцию и с улыбкой взирать на
отвергнутого влюбленного. Да и сам влюбленный по большей части мало похож на
томного воздыхателя. Он способен не без остроумия анализировать свои чувства
("Разбитое сердце") и с улыбкой назвать себя дураком ("Тройной дурак").
Иногда же привычная ситуация поворачивается вообще совсем непредвиденным
образом. Убитый пренебрежением возлюбленной (метафора, ставшая штампом у
петраркистов), герой возвращается к ней в виде призрака и, застав ее с
другим, пугает, платит презрением за презрение:
Когда убьешь своим презреньем,
Спеша с другим предаться наслажденьям,
О мнимая весталка! - трепещи:
Я к ложу твоему явлюсь в ночи
Ужасным гробовым виденьем,
И вспыхнет, замигав, огонь свечи...
"Призрак"
Наконец, есть здесь и стихи, в которых отвергнутый влюбленный решает
покинуть недоступную даму и искать утешение у более сговорчивой подруги
("Цветок"). И в этой группе стихотворений мятущийся герой, изведав искус
страсти (на этот раз неразделенной), побеждает ее.
Третья группа стихов связана с популярной в эпоху Ренессанса традицией
неоплатонизма. Эту доктрину, причудливым образом совмещавшую христианство с
язычеством, развили итальянские гуманисты - Марсилио Фичино, Пико делла
Мирандола, родившийся в Испании Леоне Эбрео и другие мыслители, труды
которых были хорошо известны Донну. Итальянские неоплатоники обосновали
весьма сложное учение о любви как о единстве любящих, мистическим образом
познающих в облике любимого образ творца. Английские поэты XVI века уже
обращались к этому учению до Донна, но он идет здесь своим путем.
Неоплатоническая доктрина послужила для него исходным моментом развития. От-
талкиваясь от него, поэт создал ряд сцен-зарисовок, иногда прямо, а иногда
косвенно связанных с неоплатонизмом.
И тут Донн тоже воспроизводит достаточно широкий спектр отношений
любящих. В некоторых стихах поэт утверждает, что любовь - непознаваемое
чудо. Она не поддается рациональному определению и описать ее можно лишь в
отрицательных категориях, указав на то, чем она не является ("Ничто"):
Я не из тех, которым любы
Одни лишь глазки, щечки, губы,
И не из тех я, чья мечта -
Одной души лишь красота;
Их жжет огонь любви: ему бы -
Лишь топлива! Их страсть проста.
Зачем же их со мной равнять?
Пусть мне взаимности не знать -
Я страсти суть хочу понять.
В речах про высшее начало
Одно лишь "не" порой звучало;
Вот так и я скажу в ответ
На все, что любо прочим: "Нет".
В других стихотворениях Донн изображает любовь возвышенную и идеальную,
не знающую телесных устремлений ("Подвиг", "Мощи"). Но это скорее
платоническая любовь в обыденном смысле слова, и возможна она лишь как один
из вариантов союза любящих. Неоплатоники Ренессанса были не склонны целиком
отрицать роль плотской стороны любовного союза. Подобное отношение разделял
и Донн.
В "Экстазе", одном из самых известных стихотворений цикла, поэт описал
занимавший воображение неоплатоников мистический экстаз любящих, чьи души,
выйдя из тел, слились воедино. Но хотя таинственный союз и свершился в душах
любящих, породив единую новую душу, он был бы немыслим без участия плоти.
Ведь она свела любящих вместе и является для них, выражаясь языком Донна, не
никчемным шлаком, а важной частью сплава, символизирующего их союз.
Но плоть - ужели с ней разлад?
Откуда к плоти безразличье?
Тела - не мы, но наш наряд,
Мы - дух, они - его обличья.
Нам должно их благодарить -
Они движеньем, силой, страстью
Смогли друг дружке нас открыть
И сами стали нашей частью.
Как небо нам веленья шлет,
Сходя к воздушному пределу,
Так и душа к душе плывет,
Сначала приобщаясь к телу.
В любви духовное и телесное не только противостоящие, но и
взаимодополняющие друг друга начала.
Как гармоническое единство духовного и чувственного начал показана
любовь в лучших стихотворениях цикла. Назовем среди них "С добрым утром",
где герой размышляет о смысле взаимного чувства, неожиданно открывшемся
любящим, "Годовщину" и "Восходящему солнцу", где неподвластная тлению любовь
противопоставлена бренному миру, "Растущую любовь", где поэт развивает мысль
о том, что меняющееся с течением времени чувство все же остается неизменным
в своей основе, и "Прощание", возбраняющее печаль", где герой доказывает,
что нерасторжимому союзу любящих не страшна никакая разлука.
Благодаря этим стихотворениям Донн сумел занять выдающееся место в
английской лирике. Ни один крупный поэт в Англии ни до, ни после него не
оставил столь яркого изображения любви взаимной и всепоглощающей, дающей
героям радость и счастье. Однако и на эту любовь "вывихнутое" время тоже
наложило свой отпечаток. Сила чувств любящих столь велика, что они, создают
для себя собственную, неподвластную общим законам вселенную, которая
противостоит окружающему их миру. Само солнце, управляющее временем и
пространством, находится у них в услужении, освещая стены их спальни. Мир
любящих необъятен, но это потому, что он сжимается для них до размера
маленькой комнатки:
Я ей - монарх, она мне - государство,
Нет ничего другого;
В сравненье с этим власть - пустое слово,
Богатство - прах, и почести - фиглярство.
Ты, Солнце, в долгих странствиях устало.
Так радуйся, что зришь на этом ложе
Весь мир: тебе заботы меньше стало,
Согреешь нас - и мир согреешь тоже.
Забудь иные сферы и пути:
Для нас одних вращайся и свети!
Знаменательно, что стихотворениям, воспевшим гармонический союз
любящих, в "Песнях и сонетах" противостоят стихотворения, в которых сама
возможность такого союза ставится под сомнение. "Алхимия любви" и "Прощание
с любовью" с их разоблачением чувственности были направлены против
неоплатонической идеи любви, доказывая, что все ее тайны лишь пустое
притворство и выдумка. И здесь Донн остался верен себе, обыграв различные?
ситуации и столкнув противоположности.
В первые десятилетия XVII века помимо "Песен и сонетов" Донн написал и
довольно большое количество разнообразных стихотворений на случай -
посланий, эпиталам, траурных элегий. Во всех них поэт проявил себя как
законченный мастер, который в совершенстве овладел стихом, способным
передать даже самый: причудливый ход мысли автора. Но, как справедливо
заметили специалисты, все же блестящее мастерство редко сочетается в этих
стихах с глубиной истинного чувства {Bush D. Op. cit. P. 131.}. Донн,
однако, ставил перед собой иные цели. Сочиняя стихотворения на случай, он
платил дань широко принятому обычаю: искавший покровительства поэт посвящал
свои строки какой-либо могущественной особе. Подобные стихотворения писали
очень многие современники Донна (например, Бен Джонсон). Но и тут он пошел
своим путем, переосмыслив традицию {Lewalski В. Donne's Anniversaries and
the Poetry of Praise. Princeton, 1973. P. 42-73.}. У Донна похвала лицу,
которому посвящено стихотворение, как правило, не содержит в себе привычного
прославления его нравственных достоинств и не ограничивается чисто светскими
комплиментами, но служит поводом к размышлению о высоких духовных истинах.
При таком отношении автора восхваляемая им особа теряет свои индивидуальные
черты и превращается в отвлеченный образец добра, доблести и других
совершенств. Сами же стихотворения носят явно выраженный дидактический
характер и при всей отраженной в них игре ума не выдерживают сравнения с
"Песнями и сонетами".
Со стихотворениями на случай тесно связаны и поэмы Донна "Первая
годовщина" (1611) и "Вторая годовщина" (1612), посвященные памяти юной
Элизабет Друри, дочери одного из покровителей поэта. "Годовщины" -
сложнейшие произведения Донна, в которых сочетаются черты элегии, медитации,
проповеди, анатомии и гимна {Ibid. P. 7.}. Здесь в наиболее очевидной форме
проявилась энциклопедическая эрудиция автора, по праву снискавшего славу
одного из самых образованных людей начала XVII века. Относительно большие
размеры обеих поэм позволили Донну дать волю фантазии, что привело его к
барочным излишествам, в целом мало характерным для его лирики (нечто сходное
можно найти лишь в поздних стихотворениях на случай). И уж конечно, ни в
одном другом произведении Донна причудливая игра ума и пышная риторика не
проявили себя столь полно, как в "Годовщинах".
Известно, что Бен Джонсон, критикуя "Годовщины", саркастически заметил,
что хвала, возданная в них юной Элизабет, скорее подобает Деве Марии. На это
Донн якобы возразил, что он пытался представить в стихах идею Женщины, а не
какое-либо реальное лицо. И, действительно, кончина четырнадцатилетней
девушки, которую поэту ни разу не довелось встретить, служит лишь поводом
для размышлений о мире, смерти и загробной жизни. Сама же Элизабет Друри
становится образцом добродетелей, которые человек утратил после
грехопадения, а ее прославление носит явно гиперболический характер.
"Годовщины" построены на контрасте реального и идеального планов -
падшего мира, в котором живут поэт и его читатели, и небесного совершенства,
воплощенного в образе героини. Донн осмысливает этот контраст с его
привычным средневековым contemptus mundi {Презрение к миру (лат.).} в
остросовременном духе. "Годовщины" представляют собой как бы развернутую
иллюстрацию знаменитых слов датского принца о том, что эта прекрасная
храмина, земля, кажется ему пустынным мысом, несравненнейший полог, воздух,
- мутным и чумным скоплением паров, а человек, краса вселенной и венец всего
живущего, - лишь квинтэссенцией праха. И если описание небесного плана бытия
у Донна грешит дидактикой и абстрактностью, то реальный распавшийся мир, где
порчей охвачена и природа человека (микрокосм), и вся вселенная (макрокосм),
где отсутствует гармония и нарушены привычные связи, воссоздан с
великолепным мастерством. Тонкая наблюдательность сочетается здесь с
афористичностью мысли. Недаром, почти каждый ученый, пишущий о брожении умов
в Англии начала XVII века, как правило, цитирует те или иные строки из поэм
Донна.
В начале XVII века поэт обратился и к религиозной лирике. По всей
видимости, раньше других стихотворений он сочинил семь сонетов, названных им
по-итальянски "La Corona" ("корона, венок"). Этот маленький цикл написан
именно в форме венка сонетов, где последняя строка каждого сонета
повторяется как первая строка следующего, а первая строка первого из них и
последняя последнего совпадают. Донн блестяще обыграл поэтические
возможности жанра с повторением строк, сложным переплетением рифм и
взаимосвязью отдельных стихотворений, которые действительно смыкаются в
единый венок. Но в то же время строго заданная форма, видимо, несколько
сковала поэта. "La Corona" удалась скорее как виртуозный эксперимент, где
сугубо рациональное начало преобладает над эмоциональным.
Иное дело "Священные сонеты". Их никак не назовешь лишь виртуозным
поэтическим экспериментом, а некоторые из них по своему художественному
уровню вполне сопоставимы с лучшими из светских стихов поэта. Как и в "La
Corona", поэт обратился не к шекспировской, предполагающей сочетание трех
катренов и заключительного двустишия, но к итальянской форме сонета,
наполнив ее неожиданными после эпигонов Сидни силой чувств и драматизмом и
тем самым радикально видоизменив жанр.
Как доказали исследователи, "Священные сонеты" связаны с системой
индивидуальной медитаций, которую разработал глава ордена иезуитов Игнатий
Лойола в своих "Духовных упражнениях" (1521-1541). Написанная в духе
характерного для Контрреформации чувственного подхода к религии, книга
Лойолы была необычайно популярна среди духовенства и католиков-мирян в XVI и
XVII столетиях. По мнению биографов, есть основания полагать, что и Донн в
юности обращался к "Духовным упражнениям". Система медитации, предложенная
Лойолой, была рассчитана на ежедневные занятия в течение месяца и строилась
на отработке особых психофизических навыков. Она, в частности, предполагала
умение в нужные моменты зримо воспроизвести в воображении определенные
евангельские сцены (распятие, положение во гроб) и вызвать в себе
необходимые эмоции (скорбь, радость). Как завершение каждого упражнения
следовала мысленная беседа с творцом.
Некоторые сонеты Донна по своей структуре, действительно весьма похожи
на медитации по системе Лойолы. Так, например, начало седьмого сонета
(октава) можно рассматривать как воспроизведение картины Страшного суда, а
конец стихотворения (секстет), как соответствующее данной сцене прошение: -
С углов Земли, хотя она кругла,
Трубите, ангелы! Восстань, восстань
Из мертвых, душ неисчислимый стан!
Спешите, души, в прежние тела!
Кто утонул и кто сгорел дотла,
Кого война, суд, голод, мор, тиран
Иль страх убил... Кто богом осиян,
Кого вовек не скроет смерти мгла!..
Пусть спят они. Мне ж горше всех рыдать
Дай, боже, над виной моей кромешной.
Там поздно уповать на благодать...
Благоволи ж меня в сей жизни грешной
Раскаянью всечасно поучать:
Ведь кровь твоя - прощения печать!
В начале одиннадцатого сонета герой представляет себе, как он находился
рядом с распятым Христом на Голгофе и размышляет о своих грехах. Конец же
стихотворения выражает эмоции любви и удивления {Martz L. The Poetry of
Meditation. New Haven, 1954. P. 50-51.}. Да и сами размышления о смерти,
покаянии, Страшном суде и божественной любви, содержащиеся в первых
шестнадцати сонетах, тоже весьма типичны для медитации по системе Лойолы.
Однако и тут Донн переосмыслил традицию, подчинив ее своей
индивидуальности. Весь маленький цикл проникнут ощущением душевного
конфликта, внутренней борьбы, страха, сомнения и боли, то есть именно теми
чувствами, от которых медитации должны были бы освободить поэта. В
действительности же получилось нечто обратное. Первые шестнадцать сонетов
цикла являются скорее свидетельством духовного кризиса, из которого поэт
старается найти выход. Но и обращение к религии, как оказывается, не дает
ему твердой точки опоры. Бога и лирического героя сонетов разделяет
непроходимая пропасть. Отсюда тупая боль и опустошенность (третий сонет),
отсюда близкое к отчаянию чувство отверженности (второй сонет), отсюда и,
казалось бы, столь неуместные, стоящие почти на грани с кощунством
эротические мотивы (тринадцатый сонет).
Душевный конфликт отразился и в трех поздних сонетах Донна, написанных,
по всей вероятности, уже после 1617 года. За обманчивым спокойствием и
глубокой внутренней сосредоточенностью сонета на смерть жены стоит не только
щемящая горечь утраты, но и неудовлетворенная жажда любви. Восемнадцатый
сонет, неожиданно возвращаясь к мотивам третьей сатиры, обыгрывает теперь
еще более остро ощущаемый контраст небесной церкви и ее столь далекого от
идеала земного воплощения. Знаменитый же девятнадцатый сонет, развивая общее
для всего цикла настроение страха и трепета, раскрывает противоречивую
природу характера поэта, для которого "непостоянство постоянным стало".
Самые поздние из стихотворений поэта - это гимны. Их резко выделяют на
общем фоне лирики Донна спокойствие и простота тона. Стихотворения исполнены
внутренней уравновешенности. Им чужда экзальтация, и тайны жизни и смерти
принимаются в них со спокойной отрешенностью. Столь долго отсутствовавшая
гармония здесь наконец найдена. Парадоксальным образом, однако, эта
долгожданная гармония погасила поэтический импульс Донна. В последнее
десятилетие жизни он почти не писал стихов, правда, творческое начало его
натуры в эти годы нашло выражение в весьма интересной с художественной точки
зрения прозе, где настроения, воплощенные в гимнах, получили дальнейшее
развитие.
Поэтическая манера Донна была настолько оригинальна, что читателю,
обращающемуся к его стихам после чтения старших елизаветинцев, может
показаться, что он попал в иной мир. Плавному, мелодично льющемуся стиху
елизаветинцев Донн противопоставил нервно-драматическое начало своей лирики.
Почти каждое его стихотворение представляет собой маленькую сценку с четко
намеченной ситуацией и вполне определенными характерами. Герой и его
возлюбленная прогуливаются в течение трех часов, но вот наступает полдень,
они останавливаются, и герой начинает лекцию о философии любви ("Лекция о
тени"); проснувшись на рассвете, герой насмешливо приветствует "рыжей дурня"
- солнце, которое разбудило его и его возлюбленную ("К восходящему солнцу");
собираясь в путешествие за границей герой прощается с возлюбленной, умоляя
ее сдержать потоки слез. ("Прощальная речь о слезах"); обращаясь к тем, кто
будет хори нить его, герой просит не трогать прядь волос, кольцом обвившую
его руку ("Погребение") и т. д. Знакомясь со стихами Донна, читатель почти
всякий раз становится зрителем маленького спектакля, разыгранного перед его
глазами.
Драматический элемент стихотворений Донна часто обозначался сразу же, с
первых строк, которые могли быть написаны в форме обращения либо как-то
иначе вводили сюжетную ситуации. Сами же стихотворения обычно имели форму
драматического монолога, новаторскую для английской поэзии рубежа XVI-XVII
веков. Беседуя с возлюбленной, размышляя над той или иной ситуацией, герой
"открывал себя". И хотя его "я" не совпадало с авторским (известным
исключением была, пожалуй, лишь религиозная лирика), поэзия Донна носила
гораздо более личностный характер, чем стихи его предшественников.
Драматическое начало определило и новые взаимоотношения автора и
читателя, который как бы нечаянно становился свидетелем происходящего. Поэт
никогда прямо не обращался к читателю, искусно создавая впечатление, что его
нет вообще, как, например, нет зрителей для беседующих друг с другом
театральных персонажей. И это способствовало особому лирическому накалу его
стиха, подобного которому не было в поэзии елизаветинцев.
Ярко индивидуальной была и интонация стиха Донна, меняющаяся в
зависимости от ситуации, но всегда близкая к разговорной речи. Из поэтов
старшего поколения к разговорной речи обращался Сидни, который пытался
воспроизвести в своем стихе язык придворных. Однако для Донна и его
поколения язык придворных казался чересчур манерным. Неприемлем для автора
"Песен и сонетов" был и синтез Шекспира, соединившего в своей лирике
традиции Сидни с мелодическим стихом Спенсера. Драматические монологи героев
Донна, несмотря на всю его любовь к, театру, во многом отличны и от
сценической речи героев Марло, раннего Шекспира и других елизаветинских
драматургов 90-х годов, писавших для открытых театров с их разношерстной
публикой, которую составляли все слои населения.
Лирика Донна имела свой особый адрес, что явственно сказалось уже в
первых стихах поэта. Они были написаны для тогдашней культурной элиты, по
преимуществу для молодых людей с университетским образованием. С приходом
Донна в литературу характерное уже отчасти для поколения Марло и других
"университетских умов" (Лили, Грина, Лоджа и др.) отличие интеллектуальных
интересов учено-культурного слоя от более примитивных запросов придворных
стало вполне очевидным. Поэтическая речь сатир и элегий Донна и
воспроизводит характерную интонацию образованного молодого человека его
круга, личности скептической и утонченной.
Во времена Сидни английский литературный язык и поэтическая традиция
еще только формировались. К приходу Донна поэтическая традиция уже
сложилась, и его зоркому взгляду открылись ее издержки. Не приняв
возвышенный слог сонетистов и Спенсера, поэт писал стихи намеренно низким
стилем. Донн не просто сближал интонацию с разговорной Тречью, но порой
придавал ей известную резкость и даже грубоватость. Особенно это заметно в
сатирах, где сам жанр, согласно канонам эпохи Ренессанса, требовал низкого
стиля. Но эта резкость есть и в некоторых стихах "Песен и сонетов" (начало
"С добрым утром" или "Канонизации") и даже в религиозной лирике (сонет XIV).
Во многих произведениях Донна свободное, раскованное движение стиха порой
вступало в противоречие с размером, за что Бен Джонсон резко критиковал его.
Но тут сказалось новаторство Донна, который, стремясь воспроизвести
интонацию живой речи, ввел в стихи нечто вроде речитатива. По меткому
выражению одного из критиков, мелодия человеческого голоса звучала здесь как
бы на фоне воображаемого аккомпанемента размера. Для достижения нужного
эффекта Донн смело вводил разговорные обороты, элизию, менял ударения и
использовал мало характерный для елизаветинцев, enjambement, то есть перенос
слов, связанных по мысли с данной строкой, в следующую. Понять просодию
Донна часто можно, лишь прочитав то или иное стихотворение вслух.
Вместе с тем Донн прекрасно владел музыкой размера, когда жанр
стихотворения требовал этого. В качестве образца достаточно привести песни и
близкую к ним лирику "Песен и сонетов". (Некоторые из песен Донн написал на
популярные в его время мотивы, другие были положены на музыку его
современниками и часто исполнялись в XVII веке.) Но и здесь концентрация
мысли, своеобразие синтаксических конструкций, которые можно оценить лишь
при чтении, сближают эти стихотворения с разговорной речью и выделяют их на
фоне елизаветинской песенной лирики {Elizabethan Poetry. London, 1960. P.
214.}.
Свои первые стихотворения Донн написал в студенческие годы во время
занятий в лондонской юридической школе Линкольнз-Инн. Обучавшиеся тут
студенты уделяли большое внимание логике и риторике. Чтобы выиграть дело,
будущие адвокаты должны были научиться оспаривать показания свидетелей,
поворачивать ход процесса в нужное русло и убеждать присяжных в правоте
(быть может, и мнимой) своего подзащитного. Первые пробы пера поэта, видимо,
предназначались для его соучеников. В этих стихотворениях Донн всячески
стремился ошеломить виртуозностью своих доводов и вместе с тем с улыбкой,
как будто со стороны, следил за реакцией воображаемого читателя, расставляя
ему разнообразные ловушки. Гибкая логика аргументов целиком подчинялась
здесь поставленной в данную минуту цели, и вся прелесть веселой игры
состояла в том, чтобы с легкостью доказать любое положение, каким бы
вызывающе странным оно ни казалось на первый взгляд. (Вспомним дерзкую
проповедь вульгарного материализма и свободы сексуальных отношений.) В
дальнейшем приемы подобной веселой игры прочно вошли в поэтический арсенал
Донна и он часто пользовался ими в своих самых серьезных стихотворениях,
по-прежнему поражая читателя виртуозностью доводов и головокружительными
виражами мысли (сошлемся хотя бы на "Годовщины" или "Страстную пятницу
1613г.").
Чтобы понять такие стихотворения, требовалось немалое усилие ума.
Строки Донна были в первую очередь обращены к интеллекту читателя. Отсюда их
порой намеренная трудность, пресловутая темнота, за которую столь часто
упрекали поэта (еще Бен Джонсон говорил, что "не будучи понят, Донн
погибнет"). Но трудность как раз и входила в "умысел" поэта, стремившегося
прежде всего пробудить мысль читателя. Работа же интеллекта в свою очередь
будила и чувства. Так рождался особый сплав мысли и чувства, своеобразная
интеллектуализация эмоций, ставшая затем важной чертой английской лирики
XVII века.
В отличие от поэтов старшего поколения - и прежде всего раннего
Шекспира, - увлекавшихся игрой слов, любивших неологизмы и музыку звука,
Донна больше интересовала мысль. Конечно, и он виртуозно владел словом, но
всегда подчинял его смыслу стихотворения, стремясь выразить все свои сложные
интеллектуальные пируэты простым разговорным языком. В этом поэт стоял ближе
к позднему Шекспиру. Как и в его великих трагедиях и поздних трагикомедиях,
мысль автора "Песен и сонетов" перевешивала слово. При этом, однако,
поэтическая манера Донна была много проще и по-своему аскетичней
шекспировской. В целом для его стихов характерны краткость и точность,
умение сказать все необходимое всего в нескольких строках. Недаром Марциал
был с юности одним из любимых авторов Донна.
От лирики поэтов старшего поколения стихи Донна отличало также его
пристрастие к особого рода метафоре, которую в Англии того времени называли
концепт (conceit). При употреблении метафоры обычно происходит перенос
значения и один предмет уподобляется другому, в чем-то схожему с ним, как бы
показывая его в новом свете и тем открывая цепь поэтических ассоциаций.
Внутренняя механика концепта более сложна. Здесь тоже один предмет
уподобляется другому, но предметы эти обычно весьма далеки друг от друга и
на первый взгляд не имеют между собой ничего общего. Поэта в данном случае
интересует не столько изображение первого предмета с помощью второго,
сколько взаимоотношения между двумя несхожими предметами и те ассоциации,
которые возникают при их сопоставлении {Hunter J. The Metaphysical Poets.
London, 1965. P. 30.}. В качестве примера приведем уподобление душ любящих
ножкам циркуля, скрепленным единым стержнем, сравнение врачей, склонившихся
над телом больного, с картографами или сопоставление стирающейся на глобусе
границы между западным и восточным полушарием с переходом от жизни к смерти
и от смерти к воскресению.
Поэты-елизаветинцы изредка пользовались такими метафорами и раньше, но
именно Донн сознательно сделал их важной частью своей поэтической техники.
Поражая читателей неожиданностью ассоциаций, они помогали поэту выразить
движение мысли, которая обыгрывала разного рода парадоксы и
противопоставления. Поэтому метафоры-концепты у Донна и моментальны, как,
скажем, у Гонгоры, и развернуты во времени, его сопоставления подробно
раскрыты и обоснованы, наглядно демонстрируют "математическое" мышление
поэта, его неумолимую логику и спокойную точность:
Как ножки циркуля, вдвойне
Мы нераздельны и едины:
Где б ни скитался я, ко мне
Ты тянешься из середины.
Кружась с моим круженьем в лад,
Склоняешься, как бы внимая,
Пока не повернет назад
К твоей прямой моя кривая.
Куда стезю ни повернуть,
Лишь ты - надежная опора
Того, кто, замыкая путь,
К истоку возвратится скоро.
"Прощание, возбраняющее печаль"
Концепт, как и другие стилистические приемы, не был для Донна
украшением, но всегда подчинялся замыслу стихотворения. Орнаментальными
такие метафоры стали позже, когда они вошли в моду в творчестве некоторых
последователей Донна типа Д. Кливленда {Ставшая благодаря Донну популярной в
английской поэзии XVII века метафора-концепт свое теоретическое обоснование
получила на континенте. Считается, что первым ее теорию сформулировал
Джордано Бруно в адресованном Ф. Сидни посвящении к трактату "О героическом
энтузиазме" (1585). Согласно пантеистическому учению философа вселенная
представляла собой "единое многовидное существо", где все различия
оказывались в конечном счете свойствами единого божественного начала и между
противоположностями существовала глубокая внутренняя связь. По мысли Бруно,
наделенный даром "героической любви", поэт улавливает единство в
многообразии феноменов вселенной н выражает его в своем творчестве. Идеи
Бруно в дальнейшем были развиты в трудах Б. Грасиана ("Остроумие, или
Искусство изощренного разума", 1642) в Испании и Э. Тезауро ("Подзорная
труба Аристотеля", 1654) в Италии.}.
В поэтическом мышлении Донна тонко развитая способность к анализу
сочеталась с даром синтеза. Расчленяя явления, поэт умел и объединять их.
Тут ему помогало его блестящее остроумие, которое он, предвосхищая более
поздние теории Грасиана, понимал как особого рода интеллектуальную
деятельность, особое качество ума (wit) и в конечном счете особую
разновидность духовного творчества, куда смех, комическое начало входили
лишь как один из компонентов. Остроумие давало Донну возможность подняться
не только над людской глупостью и пороками, но и над хаосом окружающего
мира. Благодаря искусству остроумия поэт, оставаясь частью этого падшего,
раздробленного мира, в то же время глядел на него как бы со стороны и
скептически оценивал его. Хаос мира стимулировал иронию Донна и двигал его
мысль.
Умение столкнуть противоположности и найти точку их соприкосновения,
понять сложную, состоящую из разнородных элементов природу явления и
одновременно увидеть скрепляющее эти элементы единство - важнейшая черта
творчества Донна. Она во многом объясняет бросающиеся в глаза противоречия
его поэзии. Некоторые из них уже были названы: обыгрывание взаимоисключающих
взглядов на природу любви или создание примерно в одно время гедонистических
элегии в духе Овидия и эпистолярного диптиха "Шторм" и "Штиль" с его
изображением хрупкости человека перед лицом стихий. В более поздний период
творчества Донн создает горькоциничную "Алхимию любви" и религиозную лирику.
Используя для создания священных сонетов медитации по системе И. Лойолы,
поэт одновременно работал и над сатирическим памфлетом в прозе "Игнатий и
его конклав" (1611). Памфлет был направлен против иезуитов и изображал
Лойолу в карикатурном виде, сидящим рядом с Люцифером в центре преисподней.
И в эти годы хаос мира давал пищу для скептического ума поэта, стимулировал
его воображение, а разнообразные интеллектуальные концепции по-прежнему
превращались в поэтические образы, искусно обыгранные Донном.
Хотя Донн всячески отталкивался от елизаветинцев, без них его поэзия
была бы невозможна. Они сформировали традицию, в которой он был воспитан, и
дали ему главный импульс для поисков нового. Экспериментируя, он всегда
оглядывался на своих старших современников. Однако новаторство Донна было
столь радикальным, что его творчество уже не умещается в рамки Ренессанса. В
ранней и зрелой лирике Донн самым тесным образом связан с маньеризмом,
стилем искусства и литературы, возникшим в период кризиса Возрождения. Как
ни один другой поэт эпохи Донн выразил типичное для маньеризма
дисгармоническое ощущение непрочности мира, воплотил присущую этому стилю
рефлексию, характерные для него контрасты спиритуализма и чувственности.
Поздняя же лирика поэта, и прежде всего гимны с их спокойствием и более
гармоническим мироощущением, связана с барочной поэтикой, которая
уравновесила контрасты маньеризма и в противовес ренессансному
антропоцентризму создала новый синтез, по-своему определив место человека в
необъятных просторах вселенной. Именно барочные тенденции стали главными в
творчестве поэтов следующего за Донном поколения. <...>
А. Н. Горбунов
Джон Донн
Да где же раньше были мы с тобой?
Сосали грудь? Качались в колыбели?
Или кормились кашкой луговой?
Или, как семь сонливцев, прохрапели
Все годы? Так! Мы спали до сих пор;
Меж призраков любви блуждал мой взор,
Ты снилась мне в любой из Евиных сестер.
Очнулись наши души лишь теперь,
Очнулись - и застыли в ожиданье;
Любовь на ключ замкнула нашу дверь,
Каморку превращая в мирозданье.
Кто хочет, пусть плывет на край земли
Миры златые открывать вдали -
А мы свои миры друг в друге обрели.
Два наших рассветающих лица -
Два полушарья карты безобманной:
Как жадно наши пылкие сердца
Влекутся в эти радостные страны!
Есть смеси, что на смерть обречены,
Но если наши две любви равны,
Ни убыль им вовек, ни гибель не страшны.
Перевод Г. М. Кружкова
Трудно звездочку поймать,
Если скатится за гору;
Трудно черта подковать,
Обрюхатить мандрагору,
Научить медузу петь,
Залучить русалку в сеть,
И, старея,
Все труднее
О прошедшем не жалеть.
Если ты, мой друг, рожден
Чудесами обольщаться,
Можешь десять тысяч ден
Плыть, скакать, пешком скитаться;
Одряхлеешь, станешь сед
И поймешь, объездив свет:
Много разных
Дев прекрасных,
Но меж ними верных нет.
Коли встретишь, напиши -
Тотчас я пущусь по следу!
Или, впрочем, не спеши:
Никуда я не поеду.
Кто мне клятвой подтвердит,
Что, пока письмо летит
Да покуда
Я прибуду,
Это чудо устоит?
Перевод Г. М. Кружкова
Любя день целый одного меня,
Что ты назавтра скажешь, изменя?
Что мы уже не те и нет закона
Придерживаться клятв чужих?
Иль, может быть, опротестуешь их
Как вырванные силой Купидона?
Иль скажешь: разрешенье брачных уз -
Смерть, а подобье брака - наш союз -
Подобьем смерти может расторгаться,
Сном? Иль заявишь, дабы оправдаться,
Что для измен ты создана
Природой - и всецело ей верна?
Какого б ты ни нагнала туману,
Как одержимый спорить я не стану;
К чему мне нарываться на рога?
Ведь завтра я и сам пущусь в бега.
Перевод Г. М. Кружкова
Я сделал то, чем превзошел
Деяния героев,
А от признаний я ушел,
Тем подвиг свой утроив.
Не стану тайну открывать -
Как резать лунный камень,
Ведь вам его не отыскать,
Не осязать руками.
Мы свой союз решили скрыть,
А если б и открыли,
То пользы б не было: любить
Все будут, как любили.
Кто красоту узрел внутри,
Лишь к ней питает нежность,
А ты - на кожи блеск смотри,
Влюбившийся во внешность!
Но коль к возвышенной душе
Охвачен ты любовью,
И ты не думаешь уже,
Она иль он с тобою,
И коль свою любовь ты скрыл
От любопытства черни,
У коей все равно нет сил
Понять ее значенье, -
Свершил ты то, чем превзошел
Деяния героев,
А от признаний ты ушел,
Тем подвиг свой утроив.
Перевод Д. В. Щедровицкого
Ты нам велишь вставать? Что за причина?
Ужель влюбленным
Жить по твоим резонам и законам?
Прочь, прочь отсюда, старый дурачина!
Ступай, детишкам проповедуй в школе,
Усаживай портного за работу,
Селян сутулых торопи на поле,
Напоминай придворным про охоту;
А у любви нет ни часов, ни дней -
И нет нужды размениваться ей!
Напрасно блеском хвалишься, светило:
Смежив ресницы,
Я бы тебя заставил вмиг затмиться,
Когда бы это милой не затмило.
Зачем чудес искать тебе далеко,
Как нищему, бродяжить по вселенной?
Все пряности и жемчуга Востока -
Там или здесь? - ответь мне откровенно.
Где все цари, все короли земли?
В постели здесь - цари и короли!
Я ей - монарх, она мне - государство,
Нет ничего другого;
В сравненье с этим власть - пустое слово,
Богатство - прах, и почести - фиглярство.
Ты, Солнце, в долгих странствиях устало,
Так радуйся, что зришь на этом ложе
Весь мир: тебе заботы меньше стало,
Согреешь нас - и мир согреешь тоже.
Забудь иные сферы и пути:
Для нас одних вращайся и свети!
Перевод Г. М. Кружкова
Молчи, не смей чернить мою любовь!
А там злорадствуй, коли есть о чем,
Грози подагрой и параличом,
О рухнувших надеждах пустословь;
Богатства и чины приобретай,
Жди милостей, ходы изобретай,
Трись при дворе, монарший взгляд лови
Иль на монетах профиль созерцай;
А нас оставь любви.
Увы! кому во зло моя любовь?
Или от вздохов тонут корабли?
Слезами затопило полземли?
Весна от горя не наступит вновь?
От лихорадки, может быть, моей
Чумные списки сделались длинней?
Бойцы не отшвырнут мечи свои,
Лжецы не бросят кляузных затей
Из-за моей любви.
С чем хочешь, нашу сравнивай любовь;
Скажи: она, как свечка, коротка,
И участь однодневки-мотылька
В пророчествах своих нам уготовь.
Да, мы сгорим дотла, но не умрем,
Как Феникс, мы восстанем над огнем?
Теперь одним нас именем зови -
Ведь стали мы единым существом
Благодаря любви.
Без страха мы погибнем за любовь;
И если нашу повесть не сочтут
Достойной жития, - найдем приют
В сонетах, в стансах - и воскреснем вновь.
Любимая, мы будем жить всегда,
Истлеют мощи, пролетят года -
Ты новых менестрелей вдохнови! -
И нас _канонизируют_ тогда
За преданность любви.
Молитесь нам! - и ты, кому любовь
Прибежище от зол мирских дала,
И ты, кому отрадою была,
А стала ядом, отравившим кровь;
Ты, перед кем открылся в первый раз
Огромный мир в зрачках любимых глаз -
Дворцы, сады и страны, - призови
В горячей, искренней молитве нас,
Как образец любви!
Перевод Г. М. Кружкова
Я дважды дурнем был:
Когда влюбился и когда скулил
В стихах о страсти этой;
Но кто бы ум на глупость не сменил,
Надеждой подогретый?
Как опресняется вода морей,
Сквозь лабиринты проходя земные,
Так, мнил я, боль души моей
Замрет, пройдя теснины стиховые:
Расчисленная скорбь не так сильна,
Закованная в рифмы - не страшна.
Увы! к моим стихам
Певец, для услажденья милых дам,
Мотив примыслил модный
И волю дал неистовым скорбям,
Пропев их принародно.
И без того любви приносит стих
Печальну дань; но песня умножает
Триумф губителей моих
И мой позор тем громче возглашает.
Так я, перемудрив, попал впросак:
Был дважды дурнем - стал тройной дурак.
Перевод Г. М. Кружкова
О, не печалься, ангел мой,
Разлуку мне прости:
Я знаю, что любви такой
Мне в мире не найти.
Но наш не вечен дом,
И кто сие постиг,
Тот загодя привык
Быть легким на подъем.
Уйдет во тьму светило дня -
И вновь из тьмы взойдет,
Хоть так светло, как ты меня,
Никто его не ждет.
А я на голос твой
Примчусь еще скорей,
Пришпоренный своей
Любовью и тоской.
Продлить удачу хоть на час
Никто еще не смог:
Счастливые часы для нас -
Меж пальцами песок.
А всякую печаль
Лелеем и растим,
Как будто нам самим
Расстаться с нею жаль.
Твой каждый вздох и каждый стон -
Мне в сердце острый нож;
Душа из тела рвется вон,
Когда ты слезы льешь.
О, сжалься надо мной!
Ведь ты, себя казня,
Терзаешь и меня:
Я жив одной тобой.
Мне вещим сердцем не сули
Несчастий никаких:
Судьба, подслушавши вдали,
Вдруг да исполнит их?
Представь: мы оба спим,
Разлука - сон и блажь,
Такой союз, как наш,
Вовек неразделим.
Перевод Г. М. Кружкова
Не умирай! - иначе я
Всех женщин так возненавижу.
Что вкупе с ними и тебя
Презреньем яростным унижу.
Прошу тебя, не умирай:
С твоим последним содроганьем
Весь мир погибнет, так и знай,
Ведь ты была его дыханьем.
Останется от мира труп,
И все его красы былые -
Не боле чем засохший струп,
А люди - черви гробовые.
Твердят, что землю огнь спалит,
Но что за огнь - поди распутай!
Схоласты, знайте: мир сгорит
В огне ее горячки лютой.
Но нет! не смеет боль терзать
Так долго - ту, что стольких чище;
Не может без конца пылать
Огонь - ему не хватит пищи.
Как в небе метеорный след,
Хворь минет вспышкою мгновенной,
Твои же красота и свет -
Небесный купол неизменный.
О мысль предерзкая - суметь
Хотя б на час (безмерно краткий)
Вот так тобою овладеть,
Как этот приступ лихорадки!
Перевод Г. М. Кружкова
Тебя я знал и обожал
Еще до первого свиданья:
Так ангелов туманных очертанья
Сквозят порою в глубине зеркал.
Я чувствовал очарованье,
Свет видел, но лица не различал.
Тогда к Любви я обратился
С мольбой: "Яви незримое!" - и вот
Бесплотный образ воплотился,
И верю: в нем любовь моя живет;
Твои глаза, улыбку, рот,
Все, что я зрю несмело, -
Любовь моя, как яркий плащ, надела,
Казалось, встретились душа и тело.
Балластом грузит мореход
Ладью, чтоб тверже курс держала,
Но я дарами красоты, пожалуй,
Перегрузил любви непрочный бот:
Ведь даже груз реснички малой
Суденышко мое перевернет!
Любовь, как видно, не вместима
Ни в пустоту, ни в косные тела,
Но если могут серафима
Облечь воздушный облик и крыла,
То и моя б любовь могла
В твою навек вместиться,
Хотя любви мужской и женской слиться
Трудней, чем духу с воздухом сродниться.
Перевод Г. М. Кружкова
Все короли со всей их славой,
И шут, и лорд, и воин бравый,
И даже солнце, что ведет отсчет
Годам, - состарились на целый год.
С тех пор, как мы друг друга полюбили,
Весь мир на шаг подвинулся к могиле;
Лишь нашей страсти сносу нет,
Она не знает дряхлости примет,
Ни завтра, ни вчера - ни дней, ни лет,
Слепящ, как в первый миг, ее бессмертный свет.
Любимая, не суждено нам,
Увы, быть вместе погребенным;
Я знаю: смерть в могильной тесноте
Насытит мглой глаза и уши те,
Что мы питали нежными словами,
И клятвами, и жгучими слезами;
Но наши души обретут,
Встав из гробниц своих, иной приют,
Иную жизнь - блаженнее, чем тут, -
Когда тела - во прах, ввысь души отойдут.
Да, там вкусим мы лучшей доли,
Но как и все - ничуть не боле;
Лишь здесь, друг в друге, мы цари! - властней
Всех на земле царей и королей;
Надежна эта власть и непреложна:
Друг другу преданных предать не можно,
Двойной венец весом стократ;
Ни бремя дней, ни ревность, ни разлад
Величья нашего да не смутят ...
Чтоб трижды двадцать лет нам царствовать подряд!
Перевод Г. М. Кружкова
В тумане слез, печалями повитый,
Я в этот сад вхожу, как в сон забытый;
И вот к моим ушам, к моим глазам
Стекается живительный бальзам,
Способный залечить любую рану;
Но монстр ужасный, что во мне сидит,
Паук любви, который все мертвит,
В желчь превращает даже божью манну;
Воистину здесь чудно, как в раю, -
Но я, предатель, в рай привел змею.
Уж лучше б эти молодые кущи
Смял и развеял ураган ревущий!
Уж лучше б снег, нагрянув с высоты,
Оцепенил деревья и цветы,
Чтобы не смели мне в глаза смеяться!
Куда теперь укроюсь от стыда?
О Купидон, вели мне навсегда
Частицей сада этого остаться,
Чтоб мандрагорой горестной стонать
Или фонтаном у стены рыдать!
Пускай тогда к моим струям печальным
Придет влюбленный с пузырьком хрустальным:
Он вкус узнает нефальшивых слез,
Чтобы подделку не принять всерьез
И вновь не обмануться так, как прежде.
Увы! судить о чувствах наших дам
По их коварным клятвам и слезам
Труднее, чем по тени об одежде.
Из них одна доподлинно верна -
И тем верней меня убьет она!
Перевод Г. М. Кружкова
Добро должны мы обожать,
А зла должны мы все бежать;
Но и такие вещи есть,
Которых можно не бежать,
Не обожать, но испытать
На вкус и что-то предпочесть.
Когда бы женщина была
Добра всецело или зла,
Различья были б нам ясны;
Поскольку же нередко к ним
Мы безразличие храним,
То все равно для нас годны.
Будь в них добро заключено,
В глаза бросалось бы оно,
Своим сиянием слепя;
А будь в них зло заключено,
Исчезли б женщины давно:
Зло губит ближних и себя.
Итак, бери любую ты,
Как мы с ветвей берем плоды:
Съешь эту и возьмись за ту;
Ведь перемена блюд - не грех,
И все швырнут пустой орех,
Когда ядро уже во рту.
Перевод С. Л. Козлова
Любовь, я мыслил прежде, неподвластна
Законам естества;
А нынче вижу ясно:
Она растет и дышит, как трава.
Всю зиму клялся я, что невозможно
Любить сильней - и, вижу, клялся ложно.
Но если этот эликсир, любовь,
Врачующий страданием страданье,
Не квинтэссенция - но сочетанье
Всех зелий, горячащих мозг и кровь,
И он пропитан солнца ярким светом, -
Любовь не может быть таким предметом
Абстрактным, как внушает нам поэт -
Тот, у которого, по всем приметам,
Другой подруги, кроме Музы, нет.
Любовь - то созерцанье, то желанье;
Весна - ее зенит,
Исток ее сиянья:
Так солнце Весперу лучи дарит,
Так сок струится к почкам животворней,
Когда очнутся под землею корни.
Растет любовь, и множатся мечты,
Кругами расходясь от середины,
Как сферы Птолемеевы, едины,
Поскольку центр у них единый - ты!
Как новые налоги объявляют
Для нужд войны, а после забывают
Их отменить, - так новая весна
К любви неотвратимо добавляет
То, что зима убавить не вольна.
Перевод Г. М. Кружкова
Любовь моя, когда б не ты,
Я бы не вздумал просыпаться:
Легко ли отрываться
Для яви от ласкающей мечты?
Но твой приход - не пробужденье
От сна, а сбывшееся сновиденье;
Так неподдельна ты, что лишь представь -
И тотчас образ обратится в явь.
Приди ж в мои объятья, сделай милость,
И да свершится все, что не доснилось.
Не шорохом, а блеском глаз
Я был разбужен, друг мой милый;
То - ангел светлокрылый,
Подумал я, сиянью удивясь;
Но, увидав, что ты читаешь
В душе моей и мысли проницаешь
(В чем ангелы не властны) и вольна
Сойти в мой сон, где ты царишь одна,
Уразумел я: это ты - со мною;
Безумец, кто вообразит иное!
Уверясь в близости твоей,
Опять томлюсь, ища ответа:
Уходишь? Ты ли это?
Любовь слаба, коль нет отваги в ней;
Она чадит, изделье праха,
От примеси стыда, тщеславья, страха.
Быть может (этой я надеждой жив),
Воспламенив мой жар и потушив,
Меня, как факел, держишь наготове?
Знай, я готов для смерти и любови.
Перевод Г. М. Кружкова
Пока ты здесь,
Пусть льются слезы по моим щекам,
Они - монеты, твой на них чекан,
Твое лицо им сообщает вес,
Им придана
Твоя цена;
Эмблемы многих бедствий в них слились,
Ты с каждою слезой спадаешь вниз,
И мы по разным берегам с тобою разошлись.
Из небытья
Картограф вызовет на глобус вмиг
Европу, Азиатский материк...
Так округлилась в шар слеза моя,
Неся твой лик:
В ней мир возник
Подробным отражением, но вот
Слились два наших плача, бездной вод
Мир затопив и захлестнув потоком небосвод.
О дщерь Луны,
Не вызывай во мне прилив морской,
Не убивай меня своей тоской,
Не возмущай сердечной глубины,
Смири сей вихрь
Скорбей своих:
Мы дышим здесь дыханием одним,
Любой из нас и ранит и раним,
Еще один твой вздох - и я исчезну вместе с ним.
Перевод Д. В. Щедровицкого
Кто глубже мог, чем я, любовь копнуть,
Пусть в ней пытает сокровенну суть;
А я не докопался
До жилы этой, как ни углублялся
В рудник Любви, - там клада нет отнюдь.
Сие - одно мошенство;
Как химик ищет в тигле совершенство,
Но счастлив, невзначай сыскав
Какой-нибудь слабительный состав,
Так все мечтают вечное блаженство
Сыскать в любви, но вместо пышных грез
Находят счастья с воробьиный нос.
Ужели впрямь платить необходимо
Всей жизнию своей - за тень от дыма?
За то, чем всякий шут
Сумеет насладиться в пять минут
Вслед за нехитрой брачной пантомимой?
Влюбленный кавалер,
Что славит (ангелов беря в пример)
Слиянье духа, а не плоти,
Должно быть, слышит по своей охоте
И в дудках свадебных - музыку сфер.
Нет, знавший женщин скажет без раздумий:
И лучшие из них мертвее мумий.
Перевод Г. М. Кружкова
Взгляни и рассуди: вот блошка
Куснула, крови выпила немножко,
Сперва - моей, потом - твоей,
И наша кровь перемешалась в ней.
Какое в этом прегрешенье?
Бесчестье разве иль кровосмешенье?
Пусть блошке гибель суждена -
Ей можно позавидовать: она
Успела радости вкусить сполна!
О погоди, в пылу жестоком
Не погуби три жизни ненароком:
Здесь, в блошке - я и ты сейчас,
В ней храм и ложе брачное для нас;
Наперекор всему на свете
Укрылись мы в живые стены эти.
Ты пленнице грозишь? Постой!
Убив ее, убьешь и нас с тобой:
Ты не замолишь этот грех тройной.
Упрямица! Из прекословья
Взяла и ноготь обагрила кровью.
И чем была грешна блоха -
Тем, что в ней капля твоего греха?
Казнила - и глядишь победно:
Кровопусканье, говоришь, не вредно.
Согласен! Так каких же бед
Страшишься ты? В любви бесчестья нет,
Как нет вреда: от блошки больший вред!
Перевод Г. М. Кружкова
ВЕЧЕРНЯ В ДЕНЬ СВЯТОЙ ЛЮЦИИ, САМЫЙ КОРОТКИЙ ДЕНЬ В ГОДУ
Настала полночь года - день святой
Люции, - он лишь семь часов светил:
Нам солнце, на исходе сил,
Шлет слабый свет и негустой,
Вселенной выпит сок.
Земля последний допила глоток,
Избыт на смертном ложе жизни срок;
Но вне меня, всех этих бедствий нет,
Я - эпитафия всемирных бед.
Влюбленные, в меня всмотритесь вы
В грядущем веке - в будущей весне:
Я мертв. И эту смерть во мне
Творит алхимия любви;
Она ведь в свой черед -
Из ничего все вещи создает:
Из тусклости, отсутствия, пустот...
Разъят я был. Но, вновь меня создав,
Смерть, бездна, тьма сложились в мой состава
Все вещи обретают столько благ -
Дух, душу, форму, сущность - жизни хлеб...
Я ж превратился в мрачный склеп
Небытия... О вспомнить, как
Рыдали мы! - от слез
Бурлил потоп всемирный. И в хаос
Мы оба обращались, чуть вопрос
Нас трогал - внешний. И в разлуки час -
Мы были трупы, душ своих лишась.
Она мертва (так слово лжет о ней),
Я ж ныне - эликсир небытия.
Будь человек я - суть моя
Была б ясна мне... Но вольней -
Жить зверем. Я готов
Войти на равных в жизнь камней, стволов:
И гнева, и любви им внятен зов,
И тенью стал бы я, сомненья ж нет:
Раз тень - от тела, значит, рядом - свет.
Но я - ничто. Мне солнца не видать.
О вы, кто любит! Солнце лишь для вас
Стремится к Козерогу, мчась,
Чтоб вашей страсти место дать. -
Желаю светлых дней!
А я уже готов ко встрече _с ней_,
Я праздную _ее_ канун, верней -
_Ее_ ночного празднества приход:
И день склонился к полночи, и год...
Перевод Д. В. Щедровицкого
Что вижу я! В твоих глазах
Мой лик, объятый пламенем, сгорает;
А ниже, на щеке, в твоих слезах
Другой мой образ утопает.
Неужто цель твоя -
Сгубить портрет мой, о ворожея,
Чтобы за ним вослед погиб и я?
Дай выпить влагу этих слез,
Чтоб страх зловещий душу не тревожил.
Вот так! Я горечь их с собой унес
И все портреты уничтожил.
Все, кроме одного:
Ты в сердце сберегла его,
Но это - чудо, а не колдовство.
Перевод Г. М. Кружкова
О, стань возлюбленной моей -
И поспешим с тобой скорей
На золотистый бережок -
Ловить удачу на крючок.
Под взорами твоих очей
До дна прогреется ручей,
И томный приплывет карась,
К тебе на удочку просясь.
Купаться вздумаешь, смотри:
Тебя облепят пескари,
Любой, кто разуметь горазд,
За миг с тобою жизнь отдаст.
А если застыдишься ты,
Что солнце смотрит с высоты,
Тогда затми светило дня -
Ты ярче солнца для меня.
Пускай другие рыбаки
Часами мерзнут у реки,
Ловушки ставят, ладят сеть,
Чтоб глупой рыбкой овладеть.
Пускай спускают мотыля,
Чтоб обморочить голавля,
Иль щуку, взбаламутив пруд,
Из-под коряги волокут.
Все это - суета сует,
Сильней тебя приманки нет.
Да, в сущности, я сам - увы
Нисколько не умней плотвы.
Перевод Г. М. Кружкова
Когда убьешь меня своим презреньем,
Спеша с другим предаться наслажденьям,
О мнимая весталка! - трепещи:
Я к ложу твоему явлюсь в ночи
Ужасным гробовым виденьем,
И вспыхнет, замигав, огонь свечи;
Напрасно станешь тормошить в испуге
Любовника; он, игрищами сыт,
От резвой отодвинется подруги
И громко захрапит;
И задрожишь ты, брошенная всеми,
Испариной покрывшись ледяной,
И призрак над тобой
Произнесет... Но нет, еще не время!
Погибшая не воскресима страсть,
Так лучше мщением упиться всласть,
Чем, устрашив, от зла тебя заклясть.
Перевод Г. М. Кружкова
ПРОЩАНИЕ, ВОЗБРАНЯЮЩЕЕ ПЕЧАЛЬ
Как шепчет праведник: пора! -
Своей душе, прощаясь тихо,
Пока царит вокруг одра
Печальная неразбериха,
Вот так безропотно сейчас
Простимся в тишине - пора нам!
Кощунством было б напоказ
Святыню выставлять профанам.
Страшат толпу толчки земли,
О них толкуют суеверы,
Но скрыто от людей вдали
Дрожание небесной сферы.
Любовь подлунную томит
Разлука бременем несносным:
Ведь цель влеченья состоит
В том, что потребно чувствам косным.
А нашу страсть влеченьем звать
Нельзя, ведь чувства слишком грубы;
Неразделимость сознавать -
Вот цель, а не глаза и губы.
Связь наших душ над бездной той,
Что разлучить любимых тщится,
Подобно нити золотой,
Не рвется, сколь ни истончится.
Как ножки циркуля, вдвойне
Мы нераздельны и едины:
Где б ни скитался я, ко мне
Ты тянешься из середины.
Кружась с моим круженьем в лад,
Склоняешься, как бы внимая,
Пока не повернет назад
К твоей прямой моя кривая.
Куда стезю ни повернуть,
Лишь ты - надежная опора
Того, кто, замыкая путь,
К истоку возвратится скоро.
Перевод Г. М. Кружкова
Там, где фиалке под главу
Распухший берег лег подушкой,
У тихой речки наяву
Дремали мы одни друг с дружкой.
Ее рука с моей сплелась.
Весенней склеена смолою;
И, отразясь, лучи из глаз
По два свились двойной струною.
Мы были с ней едины рук
Взаимосоприкосновеньем;
И все, что виделось вокруг,
Казалось нашим продолженьем.
Как между равных армий рок
Победное колеблет знамя,
Так, плотский преступив порог,
Качались души между нами.
Пока они к согласью шли
От нежного междоусобья,
Тела застыли, где легли,
Как бессловесные надгробья.
Тот, кто любовью утончен
И проницает душ общенье,
Когда бы как свидетель он
Стоял в удобном удаленье,
То не одну из душ узнав,
Но голос двух соединенный,
Приял бы новый сей состав
И удалился просветленный.
Да, наш восторг не породил
Смятенья ни в душе, ни в теле;
Мы знали, здесь не страсти пыл,
Мы знали, но не разумели,
Как нас любовь клонит ко сну
И души пестрые мешает -
Соединяет две в одну
И тут же на две умножает.
Вот так фиалка на пустом
Лугу дыханьем и красою
За миг заполнит все кругом
И радость преумножит вдвое.
И души так - одна с другой
При обоюдовдохновенье
Добудут, став одной душой,
От одиночества спасенье
И внемлют, что и мы к тому ж,
Являясь естеством нетленным
Из атомов, сиречь из душ,
Не восприимчивы к изменам.
Но плоть - ужели с ней разлад?
Откуда к плоти безразличье?
Тела - не мы, но наш наряд,
Мы - дух, они - его обличья.
Нам должно их благодарить -
Они движеньем, силой, страстью
Смогли друг дружке нас открыть
И сами стали нашей частью.
Как небо нам веленья шлет,
Сходя к воздушному пределу,
Так и душа к душе плывет,
Сначала приобщаясь к телу.
Как в наших жилах крови ток
Рождает жизнь, а та от века
Перстами вяжет узелок,
Дающий званье человека, -
Так душам любящих судьба
К простым способностям спуститься,
Чтоб утолилась чувств алчба -
Не то исчахнет принц в темнице.
Да будет плотский сей порыв
Вам, слабым людям, в поученье:
В душе любовь - иероглиф,
А в теле - книга для прочтенья.
Внимая монологу двух,
И вы, влюбленные, поймете,
Как мало предается дух,
Когда мы предаемся плоти.
Перевод А. Я. Сергеева
Амур мой погрузнел, отъел бока,
Стал неуклюж, неповоротлив он;
И я, приметив то, решил слегка
Ему урезать рацион,
Кормить его _умеренностью_ впредь, -
Неслыханная для Амура снедь!
По вздоху в день - вот вся его еда,
И то: глотай скорей и не блажи!
А если похищал он иногда
Случайный вздох у госпожи,
Я прочь вышвыривал дрянной кусок:
Он черств и станет горла поперек.
Порой из глаз моих он вымогал
Слезу - и солона была слеза;
Но пуще я его остерегал
От лживых женских слез: глаза,
Привыкшие блуждать, а не смотреть,
Не могут плакать, разве что потеть.
Я письма с ним марал в единый дух,
А после - жег! Когда ж ее письму
Он радовался, пыжась как индюк, -
Что пользы, я твердил ему,
За титулом, еще невесть каким,
Стоять наследником сороковым?
Когда же эту выучку прошел
И для потехи ловчей он созрел,
Как сокол, стал он голоден и зол:
С перчатки пущен, быстр и смел,
Взлетает, мчит и с лету жертву бьет!
А мне теперь - ни горя, ни забот.
Перевод Г. М. Кружкова
Когда меня придете обряжать,
О, заклинаю властью
Загробною! - не троньте эту прядь,
Кольцом обвившую мое запястье:
Се - тайный знак, что ей,
На небо отлетев, душа велела -
Наместнице своей -
От тления хранить мое земное тело.
Пучок волокон мозговых, ветвясь
По всем телесным членам,
Крепит и прочит между ними связь:
Не так ли этим волоскам бесценным
Могущество дано
Беречь меня и в роковой разлуке?
Иль это лишь звено
Оков, надетых мне, как смертнику, для муки?
Так иль не так, со мною эту прядь
Заройте глубже ныне,
Чтоб к идолопоклонству не склонять
Тех, что могли б найти сии святыни.
Смирение храня,
Не дерзко ли твой дар с душой равняю?
Ты не спасла меня,
За это часть тебя я погребаю.
Перевод Г. М. Кружкова
Когда мою могилу вскрыть
Придут, чтоб гостя подселить
(Могилы, женщинам под стать,
Со многими готовы спать),
То, раскопав, найдут
Браслет волос вокруг моей кости,
А это может навести
На мысль: любовники заснули тут,
И тем была их хитрость хороша,
Что вновь с душою встретится душа,
Вернувшись в тело и на Суд спеша...
Вдруг это будет век и град,
Где лжебогов усердно чтят,
Тогда епископ с королем
Решат, увидев нас вдвоем:
Святые мощи здесь!
Ты станешь Магдалиной с этих дней,
Я - кем-нибудь при ней...
И толпы в ожидании чудес
Придут облобызать священный прах...
Скажу, чтоб оправдаться в их глазах,
О совершенных нами чудесах:
Еще не знали мы себя,
Друг друга преданно любя,
В познанье пола не разнясь
От ангелов, хранящих нас,
И поцелуй наш мог
Лишь встречу иль прощанье отмечать,
Он не срывал печать
С природного, к чему закон столь строг.
Да, чудеса явили мы сполна...
Нет, стих бессилен, речь моя скудна:
Чудесней всех чудес была _она!_
Перевод Д. В. Щедровицкого
Она мертва; а так как, умирая,
Все возвращается к первооснове,
А мы основой друг для друга были
И друг из друга состояли,
То атомы ее души и крови
Теперь в меня вошли как часть родная,
Моей душою стали, кровью стали
И грозной тяжестью отяжелили,
И все, что мною изначально было
И что любовь едва не истощила:
Тоску и слезы, пыл и горечь страсти -
Все эти составные части
Она своею смертью возместила.
Хватило б их на много горьких дней;
Но с новой пищей стал огонь сильней.
И вот, как тот правитель,
Богатых стран соседних покоритель,
Который, увеличив свой доход,
И больше тратит, и быстрей падет,
Так - если только вымолвить посмею -
Так эта смерть, умножив мой запас,
Меня и тратит во сто крат щедрее,
И потому все ближе час,
Когда моя душа, из плена плоти
Освободясь, умчится вслед за ней:
Хоть выстрел позже, но заряд мощней,
И ядра поравняются в полете.
Перевод Г. М. Кружкова
Я не из тех, которым любы
Одни лишь глазки, щечки, губы,
И не из тех я, чья мечта -
Одной души лишь красота;
Их жжет огонь любви: ему бы -
Лишь топлива! Их страсть проста.
Зачем же их со мной равнять?
Пусть мне взаимности не знать -
Я страсти суть хочу понять!
В речах про Высшее Начало
Одно лишь "не" порой звучало;
Вот так и я скажу в ответ
На все, что любо прочим: "Нет".
Себя мы знаем слишком мало, -
О, кто бы мне открыл секрет
"Ничто"?.. Оно одно, видать,
Покой и благо может дать:
Пусть медлю - мне не опоздать!..
Перевод Д. В. Щедровицкого
Остерегись любить меня теперь:
Опасен этот поворот, поверь;
Участье позднее не возместит
Растраченные мною кровь и пыл,
Мне эта радость будет выше сил,
Она не возрожденье - смерть сулит.
Итак, чтобы любовью не сгубить,
Любя, остерегись меня любить.
Остерегись и ненависти злой,
Победу торжествуя надо мной:
Мне ненависти этой не снести;
Свое завоевание храня,
Ты не должна уничтожать меня,
Чтобы себе ущерб не нанести.
Итак, пусть ненавидим я тобой -
Остерегись и ненависти злой.
Но вместе - и люби, и ненавидь,
Так можно крайность крайностью смягчить;
Люби, чтоб мне счастливым умереть,
И милосердно ненавидь любя,
Чтоб счастья гнет я дольше мог терпеть -
Подмостками я стану для тебя.
Чтоб мог я жить и мог тебе служить,
_Любовь моя, люби и ненавидь_.
Перевод Г. М. Кружкова
Прерви сей горький поцелуй, прерви,
Пока душа из уст не излетела!
Простимся: без разлуки нет любви,
Дня светлого - без черного предела.
Не бойся сделать шаг, ступив на край;
Нет смерти проще, чем сказать: "Прощай!"
"Прощай", - шепчу и медлю, как убийца,
Но если все в душе твоей мертво,
Пусть слово гибельное возвратится
И умертвит злодея твоего.
Ответь же мне: "Прощай!" Твоим ответом
Убит я дважды - в лоб и рикошетом.
Перевод Г. М. Кружкова
С тех пор, как я вчера с тобой расстался,
Я первых двадцать лет еще питался
Воспоминаньями; лет пятьдесят
Мечтал, надеждой дерзкою объят,
Как мы с тобою снова будем вместе!
Сто лет я слезы лил, вздыхал лет двести,
И тыщу лет отчаянье копил -
И тыщу лет спустя тебя забыл.
Не спутай долголетье с этой мукой:
Я - дух бессмертный, я убит разлукой.
Перевод Г. М. Кружкова
Любви еще не зная,
Я в ней искал неведомого рая,
Я так стремился к ней,
Как в смертный час безбожник окаянный
Стремится к благодати безымянной
Из бездны темноты своей:
Незнанье
Лишь пуще разжигает в нас желанье,
Мы вожделеем - и растет предмет,
Мы остываем - сводится на нет.
Так жаждущий гостинца
Ребенок, видя пряничного принца,
Готов его украсть,
Но через день желание забыто,
И не внушает больше аппетита
Обгрызанная эта сласть;
Влюбленный,
Еще вчера безумно исступленный,
Добившись цели, скучен и не рад,
Какой-то меланхолией объят.
Зачем, как лев и львица,
Не можем мы играючи любиться?
Печаль для нас - намек,
Чтоб не был человек к утехам жаден,
Ведь каждая нам сокращает на день
Отмеренный судьбою срок,
Но краткость
Блаженства и существованья шаткость
Опять в нас подстрекают эту прыть -
Стремление в потомстве жизнь продлить.
О чем он умоляет,
Смешной чудак? О том, что умаляет
Его же самого, -
Как свечку, жжет, как воск на солнце, плавит.
Пока он обольщается и славит
Сомнительное божество.
Подальше
От сих соблазнов, их вреда и фальши!
Но змея грешного (так он силен!)
Цитварным семенем не выгнать вон.
Перевод Г. М. Кружкова
Постой - и краткой лекции внемли,
Любовь моя, о логике любви.
Вообрази: пока мы тут, гуляя,
С тобой беседовали, дорогая,
За нашею спиной
Ползли две тени, вроде привидений;
Но полдень воссиял над головой -
Мы попираем эти тени!
Вот так, пока любовь еще росла,
Она невольно за собой влекла
Оглядку, страх; а ныне - тень ушла.
То чувство не достигло апогея,
Что кроется, чужих очей робея.
Но если вдруг любовь с таких высот,
Не удержавшись, к западу сойдет,
От нас потянутся иные тени,
Склоняющие душу к перемене.
Те, прежние, других
Морочили, а эти, как туманом
Сгустившимся, нас облекут самих
Взаимной ложью и обманом.
Когда любовь клонится на закат,
Все дальше тени от нее скользят -
И скоро, слишком скоро день затмят.
Любовь растет, пока в зенит не станет,
Но минет полдень - сразу ночь нагрянет.
Перевод Г. М. Кружкова
Моей любимой образ несравнимый,
Что оттиском медальным в сердце вбит,
Мне цену придает в глазах любимой:
Так на монете цезарь лицезрит
Свои черты. Я говорю: исчезни
И сердце забери мое с собой,
Терпеть невмочь мучительной болезни,
Блеск слишком ярок: слепнет разум мой.
Исчезла ты, и боль исчезла сразу,
Одна мечта в душе моей царит;
Все, в чем ты отказала, без отказу
Даст мне она: мечте неведом стыд.
Я наслажусь, и бред мой будет явью:
Ведь даже наяву блаженство - бред;
Зато от скорби я себя избавлю,
Во сне нет мысли - значит, скорби нет.
Когда ж от низменного наслажденья
Очнусь я без раскаянья в душе,
Сложу стихи о щедром наважденье -
Счастливей тех, что я сложил уже.
Но сердце вновь со мной - и прежним игом
Томится, озирая сон земной;
Ты - здесь, но ты уходишь с каждым мигом,
Коптит огарок жизни предо мной.
Пусть этой болью истерзаю ум я:
Расстаться с сердцем - худшее безумье.
Перевод Г. М. Кружкова
Чудак нелепый, убирайся прочь!
Здесь, в келье, не тревожь меня всю ночь.
Пусть будет, с грудой книг, она тюрьмою,
А после смерти - гробом, вечной тьмою.
Тут богословский круг собрался весь:
Философ, секретарь природы, здесь,
Политики, что сведущи в науке -
Как городам скрутить покрепче руки,
Историки, а рядом пестрый клан
Шальных поэтов из различных стран.
Так стоит ли мне с ними разлучаться,
Чтоб за тобой бог весть куда помчаться?
Своей любовью поклянись-ка мне -
Есть это право у тебя вполне, -
Что ты меня не бросишь, привлеченный
Какой-нибудь значительной персоной.
Пусть это будет даже капитан,
Себе набивший на смертях карман,
Или духами пахнущий придворный,
С улыбкою любезной и притворной,
Иль в бархате судья, за коим в ряд
В мундирах синих стражники спешат,
Пред кем ты станешь льстиво извиваться,
Чьим отпрыском ты будешь восхищаться.
Возьми с собой иль отправляйся сам:
А взять меня и бросить - стыд и срам!
О пуританин, злобный, суеверный,
Но в свете церемонный и манерный,
Как часто, повстречав кого-нибудь,
Спешишь ты взором маклера скользнуть
По шелку и по золоту наряда,
Смекая - шляпу снять или не надо.
Решишь ты это, получив ответ:
Он землями владеет или нет,
Чтоб хоть клочком с тобою поделиться
И на вдове твоей потом жениться.
Так почему же добродетель ты
Не ценишь в откровенье наготы,
А сам с мальчишкой тешишься на ложе
Или со шлюхой, пухлой, толсторожей?
Нагими нам родиться рок судил,
Нагими удалиться в мрак могил.
Пока душа не сбросит бремя тела,
Ей не обресть блаженного предела.
В раю был наг Адам, но, в грех введен,
В звериных шкурах тело спрятал он.
В таком же одеянье, грубом, строгом,
Я с музами беседую и с богом.
Но если, как гнуснейший из пьянчуг,
Во всех грехах раскаявшийся вдруг,
Ты расстаешься с суетной судьбою,
Я дверь захлопну и пойду с тобою.
Скорее девка, впавшая в разврат,
Вам назовет отца своих ребят
Из сотни вертопрахов, что с ней спали
И всю ее, как ветошь, истрепали,
Скорей ты возвестишь, как звездочет,
Кого инфанта мужем наречет,
Или один из астрологов местных
Объявит, зная ход светил небесных,
Какие будут через год нужны
Юнцам безмозглым шляпы и штаны, -
Чем скажешь ты, пред тем как нам расстаться,
Куда и с кем теперь пойдешь шататься.
Не думаю, чтоб бог меня простил,
Ведь против совести я согрешил.
Вот мы на улице. Мой спутник мнется,
Смущается, все больше к стенке жмется
И, мной прижатый плотно у ворот,
Сам в плен себя покорно отдает.
Он даже поздороваться не может
С шутом в шелках, разряженным вельможей,
Но, жаждой познакомиться палим,
Он шлет улыбки сладостные им.
Так ночью школьники и подмастерья
По девкам сохнут за закрытой дверью.
Задир и забияк боится он,
Отвешивает низкий им поклон,
На прочих он готов с презреньем фыркать,
Как конь на зрителей с арены цирка.
Так безразличен павиан иль слон,
Хотя бы короля увидел он!
Вдруг олух заорал, меня толкая:
"Вон тот юнец! Фигура-то какая!
Танцор он превосходнейший у нас!" -
"А ты уж с ним готов пуститься в пляс?"
А дальше встреча и того почище:
Дымит из трубки некто табачищем,
Индеец, что ли. Я шепнул: "Пойдем!
А то мы тут в дыму не продохнем!"
А он - ни-ни! Вдруг выплыл из-под арки
Павлин какой-то пестроцветно-яркий,
Он вмиг к нему! Ужели он сбежит?
Да нет, поблеял с ним и вновь бубнит:
"Вся знать стремится вслед за сим милордом,
К нему за модами спешит весь Лондон,
Придворных лент и кружев он знаток,
Его авторитет весьма высок!" -
"Скорей актерам нужен он на сцене...
Стой, почему дрожат твои колени?" -
"Он был в Европе!" - "Где ж, спросить решусь?" -
"Он итальянец, или нет - француз!" -
"Как сифилис?" - промолвил я ехидно,
И он умолк, обиделся, как видно,
И вновь к вельможам взоры - в пику мне...
Как вдруг узрел свою любовь в окне!
И тут мгновенно он меня бросает
И к ней, воспламененный, поспешает.
Там были гости, дерзкие на вид...
Он в ссору влез, подрался, был избит
И вытолкан взашей, и две недели
Теперь он проваляется в постели.
Перевод Б. В. Томашевского
Печаль и жалость мне мешают злиться,
Слезам презренье не дает излиться;
Равно бессильны тут и плач, и смех,
Ужели так укоренился грех?
Ужели не достойней и не краше
Религия - возлюбленная наша,
Чем добродетель, коей человек
Был предан в тот непросвещенный век?
Ужель награда райская слабее
Велений древней чести? И вернее
Придут к блаженству те, что шли впотьмах?
И твой отец, найдя на небесах
Философов незрячих, но спасенных,
Как будто верой, чистой жизнью оных,
Узрит тебя, пред кем был ясный путь,
Среди погибших душ? - О, не забудь
Опасности подобного исхода:
Тот мужествен, в ком страх такого рода.
А ты, скажи, рискнешь ли новобранцем
Отправиться к бунтующим голландцам?
Иль в деревянных склепах кораблей
Отдаться в руки тысячи смертей?
Измерить бездны, пропасти земные?
Иль пылом сердца - огненной стихии -
Полярные пространства растопить?
И сможешь ли ты саламандрой быть,
Чтоб не бояться ни костров испанских,
Ни жара побережий африканских,
Где солнце - словно перегонный куб?
И на слетевшее случайно с губ
Обидное словцо - блеснет ли шпага
В твоих руках? О жалкая отвага!
Храбришься ты и лезешь на рога,
Не замечая главного врага;
Ты, ввязываясь в драку бестолково,
Забыл свою присягу часового;
А хитрый дьявол, мерзкий супостат
(Которого ты ублажаешь), рад
Тебе подсунуть, как трофей богатый,
Свой дряхлый мир, клонящийся к закату;
И ты, глупец, клюя на эту ложь,
К сей обветшалой шлюхе нежно льнешь;
Ты любишь плоть (в которой смерть таится)
За наслаждений жалкие крупицы,
А сутью и отрад, и красоты -
Своей душой - пренебрегаешь ты.
Найти старайся истинную веру.
Но где ее искать? Миррей, к примеру,
Стремится в Рим, где тыщу лет назад
Она жила, как люди говорят.
Он тряпки чтит ее, обивку кресла
Царицы, что давным-давно исчезла.
Кранц - этот мишурою не прельщен,
Он у себя в Женеве увлечен
Другой религией, тупой и мрачной,
Весьма заносчивой, весьма невзрачной:
Так средь распутников иной (точь-в-точь)
До грубых деревенских баб охоч.
Грей - домосед, ему твердили с детства,
Что лучше нет готового наследства;
Внушали сводни наглые: она,
Что от рожденья с ним обручена,
Прекрасней всех. И нет пути иного,
Не женишься - заплатишь отступного,
Как новомодный их закон гласит.
Беспечный Фригии всем по горло сыт,
Не верит ничему: как тот гуляка,
Что, много шлюх познав, страшится брака.
Любвеобильный Гракх - наоборот,
Он мыслит, сколь ни много женских мод,
Под платьями различий важных нету;
Так и религии. Избытком света
Бедняга ослеплен. Но ты учти,
Одну лишь должно истину найти.
Но где и как? Не сбиться бы со следа!
Сын у отца спроси, отец - у деда;
Родные сестры - истина и ложь,
Но истина постарше будет все ж.
Не уставай искать и сомневаться:
Отвергнуть идолов иль поклоняться?
На перекрестке верный путь пытать -
Не значит в неизвестности блуждать,
Брести стезею ложной - вот что скверно.
Пик истины высок неимоверно;
Придется покружить по склону, чтоб
Достичь вершины, - нет дороги в лоб!
Спеши, доколе день, а тьма сгустится -
Тогда уж будет поздно торопиться.
Хотенья мало, надобен и труд:
Ведь знания на ветках не растут.
Слепит глаза загадок средоточье,
Хоть всяк его, как солнце, зрит воочью.
Коль истину обрел, на этом стой!
Бог не дал людям хартии такой,
Чтоб месть свою творили произвольно;
Быть палачами рока - с них довольно.
О бедный дурень, этим ли земным
Законом будешь ты в конце судим?
Что ты изменишь в грозном приговоре,
Сказав: меня Филипп или Григорий,
Иль Мартин, или Гарри так учил? -
Ты тем вины своей не облегчил;
Так мог бы каждый грешник извиниться.
Нет, всякой власти должно знать границы,
Чтоб вместе с ней не перейти границ,
Пред идолами простираясь ниц.
Власть как река. Блаженны те растенья,
Что мирно прозябают близ теченья.
Но если, оторвавшись от корней,
Они дерзнут помчаться вместе с ней,
Погибнут в бурных волнах, в грязной тине
И канут, наконец, в морской пучине.
Так суждено в геенну душам пасть,
Что выше бога чтят земную власть.
Перевод Г. М. Кружкова
Кристоферу Бруку
Тебе - почти себе, зане с тобою
Мы сходственны (хоть я тебя не стою),
Шлю несколько набросков путевых;
Ты знаешь, Хильярда единый штрих
Дороже, чем саженные полотна,
Не обдели хвалою доброхотной
И эти строки. Для того и друг,
Чтоб другом восхищаться сверх заслуг.
Британия, скорбя о блудном сыне,
Которого, быть может, на чужбине
Погибель ждет (кто знает наперед,
Куда Фортуна руль свой повернет?),
За вздохом вздох бессильный исторгала,
Пока наш флот томился у причала,
Как бедолага в яме долговой.
Но ожил бриз, и флаг над головой
Затрепетал под ветерком прохладным -
Таким желанным и таким отрадным,
Как окорока сочного кусок
Для слипшихся от голода кишок.
Подобно Сарре, мы торжествовали,
Следя, как наши паруса вспухали.
Но, как приятель, верный до поры,
Склонив на риск, выходит из игры,
Так этот ветерок убрался вскоре,
Оставив нас одних в открытом море.
И вот, как два могучих короля,
Владений меж собой не поделя,
Идут с огромным войском друг на друга,
Сошлись два ветра - с севера и с юга;
И волны вспучили морскую гладь
Быстрей, чем это можно описать.
Как выстрел, хлопнул под напором шквала
Наш грот; и то, что я считал сначала
Болтанкой скверной, стало в полчаса
Свирепым штормом, рвущим паруса.
О бедный, злополучный мой Иона!
Проклятье тем, кто так бесцеремонно
Нарушил твой блаженный сон, когда
Хлестала в снасти черная вода!
Сон - лучшее спасение от бедствий:
И смерть, и воскрешенье в этом средстве.
Проснувшись, я узрел, что мир незрим,
День от полуночи неотличим,
Ни севера, ни юга нет в помине,
Кругом потоп, и мы - в его пучине!
Свист, рев и грохот окружали нас,
Но в этом шуме только грома глас
Был внятен; ливень лил с такою силой,
Как будто дамбу в небесах размыло.
Иные, в койки повалясь ничком,
Судьбу молили только об одном:
Чтоб смерть скорей их муки прекратила,
Иль, как несчастный грешник из могилы,
Трубою призванный на Божий суд,
Дрожа, высовывались из кают.
Иные, обомлевшие от страха,
Следили тупо в ожиданье краха
За судном; и казалось, впрямь оно
Смертельной немощью поражено:
Трясло в ознобе мачты; разливалась
По палубе и в трюме бултыхалась
Водянка мерзостная; такелаж
Стонал от напряженья; парус наш
Был ветром-вороном изодран в клочья,
Как труп повешенного прошлой ночью.
Возня с насосом измотала всех,
Весь день качаем, а каков успех?
Из моря в море льем, а в этом деле
Сизиф рассудит, сколько преуспели.
Гул беспрерывный уши заложил.
Да что нам слух, коль говорить нет сил?
Перед подобным штормом, без сомненья,
Ад - легкомысленное заведенье,
Смерть - просто эля крепкого глоток,
А уж Бермуды - райский уголок.
Мрак заявляет право первородства
На мир - и утверждает превосходство,
Свет в небеса изгнав. И с этих пор
Быть хаосом - вселенной приговор.
Покуда бог не изречет другого,
Ни звезд, ни солнца не видать нам снова.
Прощай! От этой качки так мутит,
Что и к стихам теряешь аппетит.
Перевод Г. М. Кружкова
Кристоферу Бруку
Улегся гнев стихий, и вот мы снова
В плену у штиля - увальня тупого.
Мы думали, что аист - наш тиран,
А вышло, хуже аиста чурбан!
Шторм отшумит и стихнет обессиля,
Но где, скажите, угомон для штиля?
Мы рвемся в путь, а наши корабли
Архипелагом к месту приросли;
И нет на море ни единой складки:
Как зеркальце девичье, волны гладки.
От зноя нестерпимого течет
Из просмоленных досок черный пот.
Где белых парусов великолепье?
На мачтах развеваются отрепья
И такелаж изодранный висит -
Так опустевшей сцены жалок вид
Иль чердака, где свалены за дверью
Сегодня и вчера, труха и перья.
Земля все ветры держит взаперти,
И мы не можем ни друзей найти
Отставших, ни врагов на глади этой:
Болтаемся бессмысленной кометой
В безбрежной синеве, что за напасть!
Отсюда выход - только в рыбью пасть
Для прыгающих за борт ошалело;
Команда истомилась до предела.
Кто, в жертву сам себя предав жаре,
На крышке люка, как на алтаре,
Простерся навзничь; кто, того похлеще,
Гуляет, аки отрок в жаркой пещи,
По палубе. А если б кто рискнул,
Не убоясь прожорливых акул,
Купаньем освежиться в океане, -
Он оказался бы в горячей ванне.
Как Баязет, что скифом был пленен,
Иль наголо остриженный Самсон,
Бессильны мы и далеки от цели!
Как муравьи, что в Риме змейку съели,
Так стая тихоходных черепах -
Галер, где стонут узники в цепях, -
Могла бы штурмом взять, подплыв на веслах,
Наш град плавучий мачт высокорослых.
Что бы меня ни подтолкнуло в путь -
Любовь или надежда утонуть,
Прогнивший век, досада, пресыщенье
Иль попросту мираж обогащенья -
Уже неважно. Будь ты здесь храбрец
Иль жалкий трус - тебе один конец;
Меж гончей и оленем нет различий,
Когда судьба их сделает добычей.
Ну кто бы этого подвоха ждал?
Мечтать на море, чтобы дунул шквал,
Не то же ль самое, что домогаться
В аду жары, на полюсе прохладцы?
Как человек, однако, измельчал!
Он был ничем в начале всех начал,
Но в нем дремали замыслы природны;
А мы - ничто и ни на что не годны,
В душе ни сил, ни чувств... Но что я лгу?
Унынье же я чувствовать могу!
Перевод Г. М. Кружкова
Единожды застали нас вдвоем,
А уж угроз и крику - на весь дом!
Как первому попавшемуся вору
Вменяют все разбои без разбору,
Так твой папаша мне чинит допрос:
Пристал пиявкой старый виносос!
Уж как, бывало, он глазами рыскал,
Как будто мнил прикончить василиска;
Уж как грозился он, бродя окрест,
Лишить тебя изюминки невест
И топлива любви - то бишь наследства;
Но мы скрываться находили средства.
Кажись, на что уж мать твоя хитра, -
На ладан дышит, не встает с одра,
А в гроб, однако, все никак не ляжет:
Днем спит она, а по ночам на страже,
Следит твой каждый выход и приход,
Украдкой щупает тебе живот
И, за руку беря, колечко ищет,
Заводит разговор о пряной пище,
Чтоб вызвать бледность или тошноту -
Улику женщин, иль начистоту
Толкует о грехах и шашнях юных,
Чтоб подыграть тебе на этих струнах
И как бы невзначай в капкан поймать,
Но ты сумела одурачить мать.
Твои братишки, дерзкие проныры,
Сующие "осы в любые дыры,
Ни разу на коленях у отца
Не выдали нас ради леденца.
Привратник ваш, крикун медноголосый,
Подобие родосского Колосса,
Всегда безбожной одержим божбой,
Болван под восемь футов вышиной,
Который ужаснет и ад кромешный
(Куда он скоро попадет, конечно),
И этот лютый Цербер наших встреч
Не мог ни отвратить, ни подстеречь.
Увы, на свете всем давно привычно,
Что злейший враг нам - друг наш закадычный.
Тот аромат, что я с собой принес,
С порога возопил папаше в нос.
Бедняга задрожал, как деспот дряхлый,
Почуявший, что порохом запахло.
Будь запах гнусен, он бы думать мог,
Что то - родная вонь зубов иль ног;
Как мы, привыкши к свиньям и баранам.
Единорога почитаем странным, -
Так, благовонным духом поражен,
Тотчас чужого заподозрил он!
Мой славный плащ не прошумел ни разу,
Каблук был нем по моему приказу,
Лишь вы, духи, предатели мои,
Кого я так приблизил из любви,
Вы, притворившись верными вначале,
С доносом на меня во тьму помчали.
О выброски презренные земли,
Порока покровители, врали!
Не вы ли, сводни, маните влюбленных
В объятья потаскушек зараженных?
Не из-за вас ли прилипает к нам -
Мужчинам - бабьего жеманства срам?
Недаром во дворцах вам честь такая,
Где правят ложь и суета мирская,
Недаром встарь, безбожникам на страх,
Подобья ваши жгли на алтарях.
Коль врозь воняют составные части,
То благо ли в сей благовонной масти?
Не благо, ибо тает аромат,
А истинному благу чужд распад.
Все эти мази я отдам без блажи,
Чтоб тестя умастить в гробу... Когда же?!
Перевод Г. М. Кружкова
Возьми на память мой портрет, а твой -
В груди, как сердце, навсегда со мной.
Дарю лишь тень, но снизойди к даренью.
Ведь я умру - и тень сольется с тенью.
... Когда вернусь, от солнца черным став
И веслами ладони ободрав,
Заволосатев грудью и щеками,
Обветренный, обвеянный штормами,
Мешок костей - скуластый и худой,
Весь в пятнах копоти пороховой,
И упрекнут тебя, что ты любила
Бродягу грубого (ведь это было!), -
Мой прежний облик воскресит портрет,
И ты поймешь: сравненье не во вред -
Тому, кто сердцем не переменился
И обожать тебя не разучился.
Пока он был за красоту любим,
Любовь питалась молоком грудным;
Но в зрелых летах ей уже некстати
Питаться тем, что годно для дитяти.
Перевод Г. М. Кружкова
Дозволь служить тебе, но не задаром,
Как те, что чахнут, насыщаясь паром
Надежд, иль нищенствуют от щедрот
Ласкающих посулами господ.
Не так меня в любовный чин приемли,
Как вносят в королевский титул земли
Для вящей славы, - жалок мертвый звук!
Я предлагаю род таких услуг,
Награда коих в них самих сокрыта.
Что мне без прав - названье фаворита?
Пока я прозябал, еще не знав
Сих мук чистилища, не испытав
Ни ласк твоих, ни клятв с их едкой лжою,
Я мнил: ты сердцем воск и сталь душою.
Вот так цветы, несомые волной,
Притягивает крутень водяной
И, в глубину засасывая, топит;
Так мотылька бездумного торопит
Свеча, дабы спалить в своем огне;
И так предавшиеся сатане
Бывают им же преданы жестоко.
Когда я вижу реку, от истока
Струящуюся в блеске золотом
Столь неразлучмо с руслом, а потом
Начавшую бурлить и волноваться,
От брега к брегу яростно кидаться,
Вздуваясь от гордыни, если вдруг
Над ней склонится некий толстый сук,
Чтоб, и саму себя вконец измуча
И шаткую береговую кручу
Язвящими лобзаньями размыв,
Неудержимо ринуться в прорыв
С бесстыжим ревом, с пылом сумасбродным,
Оставив русло прежнее безводным,
Я мыслю, горечь в сердце затая:
Она - сия река, а русло - я.
Прочь, горе! Ты бесплодно и недужно;
Отчаянью предавшись, безоружна
Любовь перед лицом своих обид:
Боль тупит, но презрение острит.
Вгляжусь в тебя острей и обнаружу
Смерть на щеках, во взорах тьму и стужу,
Лишь тени милосердья не найду
И от любви твоей я отпаду,
Как от погрязшего в неправде Рима.
И буду тем силен неуязвимо:
Коль первым я проклятья изреку,
Что отлученье мне, еретику!
Перевод Г. М. Кружкова
Невежда! Сколько я убил трудов,
Пока не научил в конце концов
Тебя премудростям любви. Сначала
Ты ровно ничего не понимала
В таинственных намеках глаз и рук
И не могла определить на звук,
Где дутый вздох, а где недуг серьезный,
Или узнать по виду влаги слезной,
Озноб иль жар поклонника томит;
И ты цветов не знала алфавит,
Который, душу изъясняя немо,
Способен стать любовною поэмой!
Как ты боялась очутиться вдруг
Наедине с мужчиной, без подруг,
Как робко ты загадывала мужа!
Припомни, как была ты неуклюжа,
Как то молчала целый час подряд,
То отвечала вовсе невпопад,
Дрожа и запинаясь то и дело.
Клянусь душой, ты создана всецело
Не им (он лишь участок захватил
И крепкою стеной огородил),
А мной, кто, почву нежную взрыхляя,
На пустоши возделал рощи рая.
Твой вкус, твой блеск - во всем мои труды;
Кому же как не мне вкусить плоды?
Ужель я создал кубок драгоценный,
Чтоб из баклаги пить обыкновенной?
Так долго воск трудился размягчать,
Чтобы чужая втиснулась печать?
Объездил жеребенка для того ли,
Чтобы другой скакал на нем по воле?
Перевод Г. М. Кружкова
НА РАЗДЕВАНИЕ ВОЗЛЮБЛЕННОЙ
Скорей, сударыня! Я весь дрожу,
Как роженица, в муках я лежу;
Нет хуже испытанья для солдата -
Стоять без боя против супостата.
Прочь поясок! Небесный обруч он,
В который мир прекрасный заключен.
Сними нагрудник, звездами расшитый,
Что был от наглых глаз тебе защитой;
Шнуровку распусти! Уже для нас
Куранты пробили заветный час.
Долой корсет! Он - как ревнивец старый,
Бессонно бдящий за влюбленной парой.
Твои одежды, обнажая стан,
Скользят, как тени с утренних полян.
Сними с чела сей венчик золоченый -
Украсься золотых волос короной,
Скинь башмачки - и босиком ступай
В святилище любви - альковный рай!
В таком сиянье млечном серафимы
На землю сходят, праведникам зримы.
Хотя и духи адские порой
Облечься могут лживой белизной,
Но верная примета не обманет:
От тех - власы, от этих плоть восстанет.
Моим рукам-скитальцам дай патент
Обследовать весь этот континент;
Тебя я, как Америку, открою,
Смирю и заселю одним собою.
О мой трофей, награда из наград,
Империя моя, бесценный клад!
Я волен лишь в плену твоих объятий,
И ты подвластна лишь моей печати.
Явись же в наготе моим очам:
Как душам - бремя тел, так и телам
Необходимо сбросить груз одежды,
Дабы вкусить блаженство. Лишь невежды
Клюют на шелк, на брошь, на бахрому -
Язычники по духу своему!
Пусть молятся они на переплеты,
Не видящие дальше позолоты
Профаны! Только избранный проник
В суть женщин - этих сокровенных книг,
Ему доступна тайна. Не смущайся,
Как повитухе, мне теперь предайся.
Прочь это девственное полотно:
Не к месту, не ко времени оно.
Продрогнуть опасаешься? - Пустое!
Не нужно покрывал: укройся мною.
Перевод Г. М. Кружкова
Пока меж нами бой, пускай воюют
Другие: нас их войны не волнуют.
Ты - вольный град, вольна ты пред любым
Открыть ворота, кто тобой любим.
К чему нам разбирать голландцев смуты?
Строптива чернь или тираны люты -
Кто их поймет! Все тумаки - тому,
Кто унимает брань в чужом дому.
Французы никогда нас не любили,
А тут и бога нашего забыли;
Лишь наши "ангелы" у них в чести:
Увы, нам этих падших не спасти!
Ирландию трясет, как в лихорадке:
То улучшенье, то опять припадки.
Придется, видно, ей кишки промыть
Да кровь пустить - поможет, может быть,
Что ждет нас в море? Радости Мидаса:
Златые сны - и впроголодь припаса,
Под жгучим солнцем в гибельных краях
До срока можно обратиться в прах.
Корабль - тюрьма, причем сия темница
В любой момент готова развалиться,
Иль монастырь, но торжествует в нем
Не кроткий мир, а дьявольский содом;
Короче, то возок для осужденных
Или больница для умалишенных:
Кто в Новом Свете приключений ждет,
Стремится в Новый, попадет на Тот.
Хочу я здесь, в тебе искать удачи:
Стрелять и влагой истекать горячей,
В твоих объятьях мне и смерть и плен,
Мой выкуп - сердце, дай свое взамен!
Все бьются, чтобы миром насладиться;
Мы отдыхаем, чтобы вновь сразиться.
Там - варварство, тут - благородный бой,
Там верх берут враги, тут верх - за мной.
Там бьют и режут в схватках рукопашных,
А тут - ни пуль, ни шпаг, ни копий страшных.
Там лгут безбожно, тут немножко льстят,
Там убивают смертных - здесь плодят.
Для ратных дел бойцы мы никакие,
Но, может, наши отпрыски лихие
Сгодятся в строй. Не всем же воевать:
Кому-то надо и клинки ковать;
Есть мастера щитов, доспехов, ранцев...
Давай с тобою делать новобранцев!
Перевод Г. М. Кружкова
ЭПИТАЛАМА, СОЧИНЕННАЯ В ЛИНКОЛЬНЗ-ИННЕ
Восток лучами яркими зажжен,
Прерви, невеста, свой тревожный сон -
Уж радостное утро наступило -
И ложе одиночества оставь,
Встречай не сон, а явь!
Постель тоску наводит, как могила.
Сбрось простыню: ты дышишь горячо,
И жилка нежная на шее бьется,
Но скоро это свежее плечо
Другого, жаркого плеча коснется;
Сегодня в совершенство облекись
И женщиной отныне нарекись.
О дщери Лондона, вам заодно
Хвала! вы - наше золотое дно,
Для женихов неистощимый кладезь!
Вы - сами ангелы, да и к тому ж
За каждой может муж
Взять "ангелов", к приданому приладясь.
Вам провожать подругу под венец,
Цветы и брошки подбирать к убору,
Не пожалейте ж сил, чтоб наконец
Невеста, блеском затмевая Флору,
Сегодня в совершенство облеклась
И женщиной отныне нареклась.
А вы, повесы, дерзкие юнцы,
Жемчужин этих редкостных ловцы,
И вы, придворных стайка попугаев!
Селяне, возлюбившие свой скот,
И шалый школьный сброд -
Вы, помесь мудрецов и шалопаев, -
Глядите зорче все! Вот входит в храм
Жених, а вот и дева, миловидно
Потупя взор, ступает по цветам, -
Ах, не красней, как будто это стыдно!
Сегодня в совершенство облекись
И женщиной отныне нарекись!
Двустворчатые двери раствори,
О храм прекрасный, чтобы там, внутри,
Мистически соединились оба
И чтобы долго-долго вновь ждала
Их гробы и тела
Твоя всегда несытая утроба.
Свершилось! Сочетал святой их крест,
Прошедшее утратило значенье,
Поскольку лучшая из всех невест,
Достойная похвал и восхищенья,
Сегодня в совершенство облеклась
И женщиной отныне нареклась.
Ах, как прелестны зимние деньки!
Чем именно? А тем, что коротки
И быстро ночь приводят. Жди веселий
Иных, чем танцы, и иных отрад,
Чем бойкий перегляд,
Иных забав любовных, чем доселе.
Вот смерклося, и первая звезда
Явилась бледной точкою в зените;
Упряжке Феба по своей орбите
И полпути не проскакать, когда
Уже ты в совершенство облечешься
И женщиной отныне наречешься.
Уже гостям пора в обратный путь,
Пора и музыкантам отдохнуть
Да и танцорам сделать передышку:
Для всякой твари в мире есть пора -
С полночи до утра -
Поспать, чтоб не перетрудиться лишку.
Лишь новобрачным нынче не до она,
Для них труды особые начнутся:
В постель ложится девушкой она,
Не дай ей, боже, таковой проснуться!
Сегодня в совершенство облекись
И женщиной отныне нарекись.
На ложе, как на алтаре любви,
Лежишь ты нежной жертвой; о, сорви
Одежды эти, яркие тенеты -
Был ими день украшен, а не ты:
В одежде наготы,
Как истина, прекраснее всего ты!
Не бойся, эта брачная постель
Лишь для невинности могилой стала;
Для новой жизни - это колыбель,
В ней обретешь ты все, чего искала:
Сегодня в совершенство облекись
И женщиной отныне нарекись.
Явленья ожидая жениха,
Она лежит, покорна и тиха,
Не в силах даже вымолвить словечка,
Пока он не склонится, наконец,
Над нею, словно жрец,
Готовый потрошить свою овечку.
Даруйте радость им, о небеса! -
И сон потом навейте благосклонно.
Желанные свершились чудеса:
Она, ничуть не претерпев урона,
Сегодня в совершенство облеклась
И женщиной по праву нареклась!
Перевод Г. М. Кружкова
ЭПИТАЛАМА, ИЛИ СВАДЕБНАЯ ПЕСНЯ В ЧЕСТЬ ПРИНЦЕССЫ ЭЛИЗАБЕТ
И ПФАЛЬЦГРАФА ФРИДРИХА, СОЧЕТАВШИХСЯ БРАКОМ
В ДЕНЬ СВЯТОГО ВАЛЕНТИНА
Хвала тебе, епископ Валентин!
Сегодня правишь ты один
Своей епархией воздушной;
Жильцы небесные толпой послушной,
Свистя и щебеча,
Летят к тебе; ты заключаешь браки
И ласточки, и строгого грача,
И воробья, лихого забияки.
Дрозд мчится, как стрела,
Перегоняя чайку и щегла;
Петух идет встречать походкой чинной
Жену с ее пуховою периной.
Так ярок этот день, о Валентин,
Что ты бы сам забыл печаль своих седин!
Досель в супруги возводить ты мог
Лишь воробьев, щеглов, сорок;
Какое может быть сравненье! -
Сегодня с твоего благословенья
Свеча в ночи узрит,
Чего и солнце полдня не видало,
Постель волнующаяся вместит,
Чего и дно ковчега не вмещало:
Двух Фениксов, в избытке сил
Смешавших жизнь свою, и кровь, и пыл,
Чтоб новых Фениксов возникла стая,
Из их костра живого вылетая.
Да не погаснет ни на миг един
Сей пламень, что зажжен в твой день, о Валентин!
Проснись, невеста, веки разомкни -
И утро яркое затми
Очей сиянием лучистым!
Да славят птахи щебетом и свистом
Тебя и этот день!
У звезд ларцы небесные истребуй
И все алмазы, лалы, перлы неба,
Как новое созвездие, надень!
Пусть лучезарное явленье
Нам предвещает и твое паденье,
И новый, ослепительный восход;
И сколько дней в грядущем ни пройдет,
Да будет памятною годовщина
Сегодняшнего дня святого Валентина!
О Феникс женственный, ступай смелей
Навстречу жениху - и слей
Огонь с огнем, чтоб в мощи дивной
Вознесся этот пламень неразрывный!
Ведь нет разлук для тех,
Кто заключен один в другом всецело,
Как для стихий, которым нет предела,
Нет и не может быть граничных вех.
Скорей, скорей! Пусть пастырь скажет
Вам назиданье - и навеки свяжет
Узлом духовным руки и сердца;
Когда ж обряд свершится до конца,
Вам предстоит связаться воедино
Узлом любви, узлом святого Валентина.
Зачем так солнце замедляет ход
И ждет, как нищий у ворот,
Выклянчивая подаянье?
Чего ему: огня или сиянья?
Зачем неспешно так
Вы движетесь из храма с пышной свитой:
Иль ваше счастье - развлекать зевак,
Быть зрелищем толпы многоочитой?
Как затянулся этот пир!
Обжоры с пальцев слизывают жир;
Шуты, видать, намерены кривляться,
Пока петух им не велит убраться.
Неужто лишь для вин и для ветчин
Был учрежден сей день, епископ Валентин?
Вот наконец и ночь - благая ночь,
Теперь уж проволочки прочь!
Но как несносны дамы эти!
Подумать можно, что у них в предмете
Куранты разобрать,
А не раздеть невесту. Драгоценный
Забыв наряд, она скользнет в кровать:
Вот так душа из оболочки бренной
Возносится на небосклон;
Она - почти в раю, но где же он?
Он здесь; за сферой сферу проницая,
Восходит он, как по ступеням рая.
Что миновавший день? Он лишь зачин
Твоих ночных торжеств, епископ Валентин!
Как солнце, милостью дарит она,
А он сияет, как луна;
Иль он горит, она сияет -
В долгу никто остаться не желает;
Наоборот, должник
Такой монетой полновесной платит,
Не требуя отсрочки ни на миг,
Что богатеет тот, кто больше тратит.
Не зная в щедрости преград,
Они дают, берут... и каждый рад
В пылу самозабвенном состязанья
Угадывать и исполнять желанья.
Из всех твоих щеглов хотя б один
Достиг таких высот, епископ Валентин?
Два дива пламенных слились в одно:
Отныне, как и быть должно,
В единственном числе и роде
Прекрасный Феникс царствует в природе.
Но тише! пусть вкусят
Блаженный сон влюбленные, покуда
Мы будем, яркий проводив закат,
Жить предвкушеньем утреннего чуда
И шепотом держать пари,
Откуда ждать явления зари,
С чьей стороны к нам свет назавтра хлынет:
Кто первым из супругов отодвинет
Ревнивый полог - пышный балдахин?
Продлим же до утра твой день, о Валентин!
Перевод Г. М. Кружкова
Прими венок сонетов - он сплетен
В часы меланхолической мечты,
О властелин, нет - сущность доброты,
О Ветхий днями, вечный средь времен!
Труд музы да не будет награжден
Венком лавровым - знаком суеты,
Мне вечности венец подаришь Ты -
Венцом терновым он приобретен!
Конец - всех дел венец. Венчай же сам
Покоем без конца - кончины час!
В начале скрыт конец. Душа, томясь
Духовной жаждой, внемлет голосам:
"Да будет зов моленья вознесен -
Кто возжелал спасенья, тот спасен!"
Кто возжелал спасенья, тот спасен!
Кто все во всем, повсюду и во всех,
Безгрешный - но чужой искупит грех,
Бессмертный - но на гибель обречен, -
О Дева! - Сам себя отныне Он
В девичье лоно, как в темницу, вверг,
Греха не зная, от тебя навек
Он принял плоть - и смертью искушен...
Ты прежде сфер в предвечности была
Лишь мыслью сына своего и брата:
Создателя - ты ныне создала,
Ты - мать Отца, которым ты зачата.
Он - свет во тьме: пусть хижина мала,
Ты беспредельность в лоно приняла!
Ты беспредельность в лоно приняла!..
Вот Он покинул милую темницу,
Столь слабым став, что в мир земной явиться
Сумел - и в этом цель Его была...
Гостиница вам крова не дала,
Но к яслям за звездою ясновидцы
Спешат с Востока... Не дано свершиться
Предначертаньям Иродова зла!
Вглядись, моя душа, смотри и верь:
Он, Вездесущий, слабым став созданьем,
Таким к тебе проникся состраданьем,
Что сам в тебе нуждается теперь!
Так пусть в Египет Он с тобой идет -
И с матерью, хранящей от невзгод...
И с матерью, хранящей от невзгод,
Вошел Иосиф, видит: Тот, кто сам
Дал искры разуменья мудрецам,
Те искры раздувает... Он не ждет:
И вот уж Слово Божье речь ведет!
В Писаньях умудрен не по летам,
Как Он познал все, сказанное там,
И все, что только после в них войдет?!
Ужель, не будь Он Богочеловеком,
Сумел бы Он так в знанье преуспеть?
У наделенных свыше долгим веком
Есть время над науками корпеть...
А Он, едва лишь мрак лучи сменили,
Открылся всем в своей чудесной силе!..
Открылся всем в своей чудесной силе:
Пылали верой - эти, злобой - те,
Одни - ярясь, другие - в простоте -
Все слушали, все вслед за ним спешили.
Но злые взяли верх: свой суд свершили
И назначают высшей чистоте -
Творцу судьбы - судьбу: смерть на кресте,
Чья воля все событья предрешила,
Тот крест несет средь мук и горьких слез,
И, на тягчайший жребий осужденный,
Он умирает, к древу пригвожденный...
О, если б Ты меня на крест вознес!
Душа - пустыня... Завершая дни,
Мне каплей крови душу увлажни!..
Мне каплей крови душу увлажни:
Осквернена и каменно-тверда,
Душа моя очистится тогда;
Смягчи жестокость, злобу изгони
И смерть навеки жизни подчини,
Ты, смертью смерть поправший навсегда!..
От первой смерти, от второй - вреда
Не потерплю, коль в Книгу искони
Я вписан: тело в долгом смертном сне
Лишь отдохнет и, как зерно, взойдет,
Иначе не достичь блаженства мне:
И грех умрет, и смерть, как сон, пройдет;
Очнувшись от двойного забытья,
Последний - вечный - день восславлю я!
Последний - вечный - день восславлю я,
Встречая Сына солнечный восход,
И плоть мою омоет и прожжет
Его скорбей багряная струя...
Вот Он вознесся - далека земля,
Вот Он, лучась, по облакам идет:
Достиг Он первым горних тех высот,
Где и для нас готова колея.
Ты небеса расторг, могучий Овен,
Ты, Агнец, путь мой кровью оросил,
Ты - свет моей стезе, и путь мой ровен,
Ты гнев свой правый кровью угасил!
И, если муза шла твоим путем,
Прими венок сонетов: он сплетен!
Перевод Д. В. Щедровицкого
Ужель Ты сотворил меня для тленья?
Восставь меня, ведь близок смертный час:
Встречаю смерть, навстречу смерти мчась,
Прошли, как день вчерашний, вожделенья.
Вперед гляжу - жду смерти появленья,
Назад - лишь безнадежность видит глаз,
И плоть, под тяжестью греха склонясь,
Загробной кары ждет за преступленья.
Но Ты - над всем: мой взгляд, Тебе подвластный,
Ввысь обращаю - и встаю опять.
А хитрый враг плетет свои соблазны -
И ни на миг тревоги не унять.
Но знаю - благодать меня хранит:
Железу сердца - только Ты магнит!
О Боже, всеми на меня правами
Владеешь Ты, сперва меня создав,
Потом - погибнуть до конца не дав,
Мой грех своими искупив скорбями,
Как сына - осияв меня лучами,
И как слуге - за все труды воздав.
Я жил в Тебе - твой образ не предав,
И жил во мне Твой Дух - как в неком храме,
Но как же завладел мной сатана?
Как взял разбоем данное тобой?
Встань, защити меня и ринься в бой -
Моя душа отчаянья полна:
Ты не избрал меня, иных любя,
А враг не отпускает от себя!
О, если б я, от слез лишившись сил,
Вернуть глазам ту влагу был бы властен, -
Мой горький плач, что раньше был напрасен,
Святой бы плод отныне приносил!
Каким я ливнем слезным оросил
Кумира! Сколь для сердца был опасен
Порыв печали! Каюсь - и согласен
Терпеть опять, что и тогда сносил...
Да - вор ночной, развратник похотливый,
И забулдыга, и смешной гордец
Хоть вспомнят иногда денек счастливый
И тем уменьшат боль своих сердец.
Но мне не будет скорбь облегчена:
Она со мной - и кара, и вина!
О черная душа! Недуг напал -
Он, вестник смерти, на расправу скор...
Ты - тот, кто край свой предал и с тех пор
Бежал в чужие страны и пропал;
Ты - тот, кто воли всей душой желал
И проклинал темницу, жалкий вор,
Когда ж услышал смертный приговор,
Любовью к той темнице воспылал...
Ты благодать получишь, лишь покаясь,
Но как начать, который путь верней?
Так стань чернее, в траур облекаясь,
Грех вспоминай и от стыда красней,
Чтоб красная Христова кровь могла
Твой грех омыть, очистив добела!
Я - микрокосм, искуснейший узор,
Где ангел слит с естественной природой,
Но обе части мраку грех запродал,
И обе стали смертными с тех пор...
Вы, новых стран открывшие простор
И сферы, что превыше небосвода,
В мои глаза для плача влейте воды
Морей огромных: целый мир - мой взор -
Омойте. Ведь потоп не повторится,
Нет, алчностью и завистью дымясь,
Мой мир сгорит: в нем жар страстей таится...
О, если б этот смрадный жар погас!
И пусть меня охватит страсть другая -
Твой огнь, что исцеляет нас, сжигая!
Спектакль окончен. Небо назначает
Предел моим скитаньям; я достиг
Последней цели странствий. Краткий миг
Остался. Время тает и тончает...
Вот с духом плоть смерть жадно разлучает,
Чтоб, смертным сном осилен, я поник...
Но знаю: дух мой узрит Божий лик,
И страх заране взор мне помрачает...
Когда душа вспорхнет в небесный дом,
А тело ляжет в прах, поскольку бренно,
То я, влекомый тягостным грехом,
В его источник упаду - в геенну...
Но оправдай меня - я грех отрину,
И мир, и плоть, и сатану покину!
С углов Земли, хотя она кругла,
Трубите, ангелы! Восстань, восстань
Из мертвых, душ неисчислимый стан!
Спешите, души, в прежние тела! -
Кто утонул и кто сгорел дотла,
Кого война, суд, голод, мор, тиран
Иль страх убил... Кто Богом осиян,
Кого вовек не скроет смерти мгла!..
Пусть спят они. Мне ж горше всех рыдать
Дай, Боже, над виной моей кромешной:
Там поздно уповать на благодать...
Благоволи ж меня в сей жизни грешной
Раскаянью всечасно поучать:
Ведь кровь твоя - прощения печать!
О, если знанье - верных душ награда.
Душа отца в раю награждена
Вдвойне: следит, блаженствуя; она,
Как смело я парю над пастью ада!
Но если, райского сподобясь сада,
Душа и там прозренья лишена,
То как раскрыть мне пред отцом сполна
Всю непорочность помысла и взгляда?
Душа с небес кумиров ложных зрит,
Волхвов, носящих имя христиан,
И видит: фарисейство и обман
Притворно святы, праведны на вид...
Молись, отец, печали не тая:
Полна такой же скорбью грудь моя!
Когда ни дерево, что, дав свой плод,
Бессмертье у Адама отняло,
Ни блуд скотов, ни змей шипящих зло
Не прокляты - меня ль проклятье ждет?!
Ужель сам разум ко грехам ведет,
Ужель сознанье в грех нас вовлекло?
Иль Бог, всегда прощающий светло,
Впал в страшный гнев - и мне проклятье шлет?..
Но мне ль тебя, о Боже, звать к ответу?..
Пусть кровь твоя и плач мой покаянный
В один поток сойдутся неслиянно!
Грехи мои навеки ввергни в Лету!
"О, вспомни грех мой!" - молит кто-нибудь,
А я взываю: "Поскорей забудь!.."
Смерть, не тщеславься: се людская ложь,
Что, мол, твоя неодолима сила...
Ты не убила тех, кого убила,
Да и меня, бедняжка, не убьешь.
Как сон ночной - а он твой образ все ж -
Нам радости приносит в изобилье,
Так лучшие из живших рады были,
Что ты успокоенье им несешь...
О ты - рабыня рока и разбоя,
В твоих руках - война, недуг и яд.
Но и от чар и мака крепко спят:
Так отчего ж ты так горда собою?..
Всех нас от сна пробудят навсегда,
И ты, о смерть, сама умрешь тогда!
О фарисеи, бейте же меня,
В лицо мне плюйте, громко проклиная!
Я так грешил!.. А умирал, стеная,
Он, что в неправде не провел ни дня!..
Я умер бы в грехах, себя виня
За то, что жил, всечасно распиная
Его, кого убили вы - не зная,
А я - его заветов не храня!..
О, кто ж его любовь измерить может?
Он - Царь царей - за грех наш пострадал!
Иаков; облачившись в козьи кожи,
Удачи от своей уловки ждал,
Но в человечью плоть облекся Бог -
Чтоб, слабым став, терпеть он муки смог!..
Зачем у нас - все твари в услуженье?
Зачем нам пищей служат всякий час
Стихии, хоть они и чище нас,
Просты и неподвластны разложенью?
Зачем с покорностью в любом движенье
Вы гибнете, пред мясником клонясь,
Кабан и бык, когда б, остервенясь,
Вы б растоптали нас в одно мгновенье?..
Я хуже вас, увы, в грехах я весь,
Вам воздаянья страх знаком едва ли...
Да, чудо в том, что нам покорны твари,
И все ж пребудет чудом из чудес,
Что сам Творец на гибель шел в смиренье
За нас - его врагов, его творенья!..
Что, если Страшный суд настанет вдруг
Сегодня ночью?.. Обрати свой взгляд
К Спасителю, что на кресте распят:
Как может Он тебе внушать испуг?
Ведь взор его померк от смертных мук,
И капли крови на челе горят...
Ужели тот тебя отправит в ад,
Кто и врагов своих простил, как друг?!
И, как, служа земному алтарю,
Мне уверять любимых приходилось,
Что строгость - свойство безобразных, милость -
Прекрасных, так Христу я говорю:
Уродливы - нечистые созданья,
Твоя ж краса - есть признак состраданья!..
Бог триединый, сердце мне разбей!
Ты звал, стучался в дверь, дышал, светил,
Но я не встал... Так Ты б меня скрутил,
Сжег, покорил, пересоздал в борьбе!..
Я - город, занятый врагом. Тебе
Я б отворил ворота - и впустил,
Но враг в полон мой разум захватил,
И разум - твой наместник - все слабей...
Люблю Тебя - и Ты меня люби:
Ведь я с врагом насильно обручен...
Порви оковы, узел разруби,
Возьми меня, да буду заточен!
Твой раб - тогда свободу обрету,
Насильем возврати мне чистоту!..
Душа, ты так же возлюби Творца,
Как Он тебя! Исполнись изумленья:
Бог-Дух, чье славят ангелы явленье,
Избрал своими храмами сердца!
Святейший Сын рожден был от Отца,
Рождается Он каждое мгновенье, -
Душа, ждет и тебя усыновленье
И день субботний, вечный, без конца!..
Как, обнаружив кражу, мы должны
Украденные вещи выкупать,
Так Сын сошел и дал себя распять,
Спасая нас от вора-сатаны...
Адам подобье божье утерял,
Но Бог сошел - и человеком стал!..
Отец, твой Сын возвысил род земной,
Он - человек, в нем - наше оправданье:
Победой, смерть поправшей и страданье,
Он - в Царстве Божьем - делится со мной!
Со смертью Агнца стала жизнь иной...
Он заклан от начала мирозданья
И два Завета дал нам в обладанье -
Два завещанья с волею одной...
Закон твой - тверд, и человеку мнилось:
Его исполнить - недостанет сил...
Но Дух, послав целительную милость,
Все, что убито буквой, воскресил!
Последнее желанье, цель Завета -
Любовь! Так пусть свершится воля эта!
Когда я с ней - с моим бесценным кладом -
Расстался и ее похитил рок,
То для меня настал прозренья срок:
Я, в небо глядя, с ней мечтал быть рядом,
Искал ее, и встретился там взглядом
С Тобою, ибо Ты - любви исток!
И новой страстью Ты меня завлек,
Я вновь охвачен жаждою и гладом:
О, сколь же Ты в любви своей велик!
С ее душой Ты вновь мою связуешь
И все ж меня ревнуешь каждый миг
Ко всем - и даже к ангелам ревнуешь,
И хочешь, чтоб душа была верна
Тебе - хоть манят мир и сатана!
Христос! Свою невесту, всю в лучах,
Яви мне!.. Не за морем ли она
Владычит, в роскошь риз облачена?
Иль здесь, как и у немцев, сеет страх?
Иль замерла и спит себе в веках?
И лжи она иль истины полна?
И на холме ль она утверждена?
Иль вне холма? Иль на семи холмах?
Средь нас?.. Или за подвиги в награду,
Как рыцарей, ее любовь нас ждет?
Благой Жених! Яви невесту взгляду!
Пускай душой владеет Голубь тот,
Который радостью ее венчает,
Когда она всем ласки расточает!
Я весь - боренье: на беду мою,
Непостоянство - постоянным стало,
Не раз душа от веры отступала,
И клятву дав, я часто предаю.
То изменяю тем, кого люблю,
То вновь грешу, хоть каялся сначала,
То молится душа, то замолчала,
То - все, то - ничего, то жар терплю,
То хлад; вчера - взглянуть на небосвод
Не смел, сегодня - угождаю Богу,
А завтра задрожу пред карой строгой.
То набожность нахлынет, то уйдет,
Как в лихорадке - жар и приступ дрожи...
Все ж, лучшие из дней - дни страха божья!..
Перевод Д. В. Щедровицкого
СТРАСТНАЯ ПЯТНИЦА 1613 ГОДА
Сравнив с планетой нашу душу, вижу;
Той - перворазум, этой - чувство движет.
Планета, чуждым притяженьем сбита,
Блуждает, потеряв свою орбиту,
Вступает на чужую колею
И в год едва ли раз найдет свою.
И суета так нами управляет -
И от первопричины отдаляет...
Вот дружбы долг меня на запад влек,
Когда душа стремилась на восток, -
Там солнце шло во мрак в полдневный час,
И вечный день рождало, помрачась:
Христос на крест взошел - и снят с креста,
Чтоб свет навек не скрыла темнота...
Я не был там, и я почти что рад:
Подобных мук не вынес бы мой взгляд.
Кто даже жизнь - лик божий - зрит, - умрет...
Но зрящим божью смерть - каков исход?!
Мир потрясен, и меркнет солнце божье,
Земля дрожит, земля - Его подножье!
Возможно ль вынести? Немеют в муке
Ход всех планет направившие руки!
Кто всех превыше, кто всегда - зенит
(Смотрю ли я, иль антипод глядит),
Тот втоптан в прах! И кровь, что пролилась
Во искупленье наше, льется в грязь!
Святое тело - божье облаченье -
Изранено, разодрано в мученье!..
На это все не мысля и смотреть,
Как мог бы я святую Матерь зреть,
Что со Христом страдала воедино,
Участвуя в великой жертве Сына?!..
...Скачу, на запад обратив свой взгляд,
Но очи чувства - на восток глядят:
Спаситель, на кресте терпя позор,
Ты смотришь прямо на меня в упор!
Я ныне обращен к Тебе спиной -
Пока не смилуешься надо мной.
Мои грехи - пусть опалит твой гнев,
Вся скверна пусть сойдет с меня, сгорев.
Свой образ воссоздай во мне, чтоб смог
Я обратиться - и узреть восток!..
Перевод Д. В. Щедровицкого
ГИМН ХРИСТУ ПЕРЕД ПОСЛЕДНИМ ОТПЛЫТИЕМ АВТОРА В ГЕРМАНИЮ
Корабль, что прочь умчит меня от брега, -
Он только символ твоего ковчега,
И даже хлябь грозящих мне морей -
Лишь образ крови жертвенной твоей.
За тучей гнева ты сокрыл свой лик,
Но сквозь завесу - луч ко мне проник;
Ты вразумлял, но поношенью
Не предал ни на миг!
Всю Англию - тебе я отдаю:
Меня любивших всех, любовь мою...
Пусть ныне меж моим грехом и мною
Проляжет кровь твоя - морской волною!
Зимой уходит вниз деревьев сок -
Так я теперь, вступая в зимний срок,
Хочу постичь извечный корень -
Тебя, любви исток!..
Ты на любовь не наложил запрета...
Но хочешь, чтоб святое чувство это
К тебе - и только! - устремлялось, Боже...
Да, ты ревнив. Но я ревную тоже:
Ты - Бог, так запрети любовь иную,
Свободу отними, любовь даруя,
Не любишь ты, коль все равно
Тебе, кого люблю я...
Со всем, к чему еще любви Лучи
Влекутся днесь, меня ты разлучи,
Возьми же все, что в юные года
Я отдал славе. Будь со мной всегда!..
Во мраке храма - искренней моленья:
Сокроюсь я от света и от зренья,
Чтоб зреть тебя; от бурных дней
Спешу в ночную сень я!..
Перевод Д. В. Щедровицкого
ГИМН БОГУ, МОЕМУ БОГУ, НАПИСАННЫЙ ВО ВРЕМЯ БОЛЕЗНИ
У твоего чертога, у дверей -
За ними хор святых псалмы поет -
Я стать готовлюсь музыкой твоей.
Настрою струны: скоро мой черед...
О, что теперь со мной произойдет?..
И вот меня, как карту, расстелив,
Врач занят изученьем новых мест,
И, вновь открытый отыскав пролив,
Он молвит: "Малярия". Ставит крест.
Конец. Мне ясен мой маршрут: зюйд-вест,
Я рад в проливах встретить свой закат,
Вспять по волнам вернуться не дано,
Как связан запад на любой из карт
С востоком (я ведь - карты полотно), -
Так смерть и воскресенье суть одно.
Но где ж мой дом? Где Тихий океан?
Восток роскошный? Иерусалим?
Брег Магеллана? Гибралтар? Аньян?
Я поплыву туда путем прямым,
Где обитали Хам, Яфет и Сим.
Голгофа - там, где рай шумел земной,
Распятье - где Адам сорвал свой плод...
Так два Адама встретились со мной:
От первого - на лбу горячий пот,
Второй - пусть кровью душу мне спасет...
Прими меня - в сей красной пелене,
Нимб, вместо терний, дай мне обрести.
Как пастырю, внимали люди мне,
Теперь, моя душа, сама вмести:
"Бог низвергает, чтобы вознести!.."
Перевод Д. В. Щедровицкого
Простишь ли грех, в котором я зачат? -
Он тоже мой, хоть до меня свершен, -
И те грехи, что я творил стократ
И днесь творю, печалью сокрушен?
Простил?.. И все ж я в большем виноват
И не прощен!
Простишь ли грех, которым те грешат,
Кто мною был когда-то совращен?
И грех, что я отринул год назад,
Хоть был десятки лет им обольщен,
Простил?.. И все ж я в большем виноват
И не прощен!
Мой грех - сомненье: в час, когда призвать
Меня решишь, я буду ли спасен?
Клянись, что Сын твой будет мне сиять
В мой смертный миг, как днесь сияет Он!
Раз Ты поклялся, я не виноват,
И я прощен!..
Перевод Д. В. Щедровицкого
Джон Донн
(1571/2-1631)
Д. Донн родился в семье преуспевающего купца, старосты цеха торговцев
скобяными товарами. Мать Донна была внучатой племянницей Томаса Мора,
знаменитого гуманиста эпохи Возрождения, автора "Утопии". В семье будущий
поэт получил строгое католическое воспитание. Потом он учился в Оксфорде в
Кембридже, но диплома не получил, поскольку его присуждение требовало
перехода в протестантское вероисповедание. В начале 90-х годов Донн
продолжил образование в широко известной в Англии школе юриспруденции,
которую в то время часто называли третьим университетом. Судя по всему,
именно в это время Донн начал писать стихи. Достигнув совершеннолетия,
молодой поэт совершил путешествие за границу (в Италию и Испанию), позднее
принял участие в экспедициях графа Эссекса в Кадикс (1596) и на Азорские
острова (1597). В конце 90-х годов Донн становится личным секретарем сэра
Томаса Эджертона, лорда-хранителя Печати и члена Тайного совета королевы
Елизаветы I. По всей видимости, в это же время Донн принимает англиканское
вероисповедание. В 1601 г. его на короткий срок избирают в парламент. Однако
блестяще начатая карьера поэта вскоре оборвалась. В декабре 1601 г. он тайно
женился на Анне Мор, племяннице Эджертона. Разгневанный отец девушки добился
тюремного заключения Донна и его увольнения с поста секретаря Эджертона.
Выйдя из тюрьмы, Донн оказался без места и без средств к существованию.
Долгие годы поэт был вынужден полагаться на помощь покровителей и
довольствоваться более или менее случайными заработками. В 1615 г. после
долгих колебаний и не без настояния со стороны короля Иакова I поэт
принимает духовный сан. С 1616 по 1622 г. он читает лекции по богословию для
студентов лондонской юридической корпорации. В 1617 г. умирает жена поэта.
Тяжело переживая эту утрату, Донн почти всецело погружается в богословские
занятия. С 1621 г. и до последних дней жизни он занимает пост настоятеля
собора св. Павла в Лондоне, завоевав славу одного из самых лучших
проповедников эпохи. Перед смертью Донн тщательно редактирует проповеди,
готовя их к публикации. В эти годы он практически перестает заниматься
поэзией, считая ее увлечением давно минувших дней. Лишь после кончины поэта
его стихи были собраны по рукописям, хранившимся у самых разнообразных лиц.
Их первое издание вышло в свет в 1633 г.
Переводы стихотворений Донна "К восходящему солнцу", "Твикнамский сад",
"Растущая любовь", "Экстаз", "Предостережение", "Возвращение", "Портрет",
"Эпиталама, сочиненная в Линкольнз-Инне", "Сатира I" были напечатаны ранее,
остальные переводы публикуются впервые. Новая редакция перевода "Сатиры I"
осуществлена Д. В. Щедровицким.
Да где же раньше были мы с тобой? - Подразумевается, что все чувства
испытанные героем и его любимой до их встречи, были лишь юношескими
увлечениями, неистинной любовью.
...как семь сонливцев, прохрапели... - Согласно легенде во время
гонения на христиан в 249 г. семь юношей спрятались от преследования в
пещере, где и проспали 187 лет.
...два полушарья... - Поэт обыгрывает важнейший мотив стихотворения:
герой и его любимая заключают в себе целый мир.
Есть смеси, что на смерть обречены... - Комментаторы видят здесь отзвук
суждения Фомы Аквинского: "Разрушение происходит только там, где есть
противоположность; ибо возникновение и разрушение происходят из
противоположного и в противоположное". Мысль Донна можно расшифровать
следующий образом: разрушению подвержены "смеси", состоящие из разнородных,
противоположных элементов, а героя и его возлюбленную соединяет
гармонический союз, их "две любви равны" в своем совершенстве, и потому им
"не страшна" гибель.
ПЕСНЯ ("Трудно звездочку поймать...")
...обрюхатить мандрагору... - Считалось, что корень мандрагоры
напоминает человеческую фигуру.
...залучить русалку в сеть... - У римских поэтов (Проперция, Овидия и
др.) встречается особый прием, получивший название adunatas - перечисление
всякого рода невозможных событий, которым сопровождается клятва в верности
("скорее случится то-то и то-то, чем я нарушу клятву"). В эпоху Ренессанса
этим приемом пользовались поэты-петраркисты. Донн на свой лад обыгрывает
его.
Что мы уже не те... клятв чужих? - Комментаторы видят здесь
реминисценцию из Монтеня: "Эпихарм считал, что если кто-то когда-то занял
деньги, то он не должен возвращать их в настоящее время, и что тот, кто был
приглашен к обеду вчера, сегодня приходит уже не приглашенным, так как люди
уже не те, они стали иными" (Монтень М. Опыты. М., 1960. Кн. II. С. 319).
Стихотворение воспевает платоническую любовь.
...деяния героев... - Согласно традиции этих героев было девять. В их
число входило три античных героя (Гектор, Александр Македонский, Юлий
Цезарь), три библейских (Иисус Навин, царь Давид, Иуда Маккавей) и три
средневековых (король Артур, Карл Великий и Годфрид Бульонский); приведенный
список имен не был строго фиксированным и допускал разного рода замены. В
эпоху Ренессанса эти герои часто появлялись на сцене (см., например,
"Бесплодные усилия любви" Шекспира, У, 2), где рассказывали о своих деяниях.
Герой Донна "утраивает" свой подвиг, скрывая его от посторонних.
...резать лунный камень... - Согласно легенде древние при строительстве
храмов пользовались особым прозрачным камнем. Требовалось очень большое
искусство, чтобы научиться его резать.
...не думаешь... она иль он с тобою... - Различие пола неважно для
влюбленного в "возвышенную душу".
В этом стихотворении Донн иронически обыгрывает ставший традиционный в
любовной лирике прием обращения любящего к Авроре или к солнцу с просьбой
замедлить свой бег (ср.: Овидий. Любовные элегии.. I, 13; Петрарка.
Канцоньере, 188).
...напоминай придворным про охоту... - Комментаторы видят здесь
шутливый выпад в адрес свиты Иакова I (в оригинале: "напоминай придворным,
что король поедет на охоту"), увлекавшегося охотой и заставлявшего
недовольных придворных вставать ни свет ни заря. Если это так, то
стихотворение было написано после восшествия Иакова на престол (1603).
Однако поэт мог употребить слово король в общем смысле, не имея в виду
какого-либо конкретного монарха.
Или от вздохов тонут корабли? - Здесь и ниже Донн иронически снижает
привычные для петраркистской лирики образы: вздохи, море слез, любовная
лихорадка.
...участь однодневки-мотылька... - В этой строфе поэт обыгрывает образы
взятые из эмблематических книг (см. вступительную статью). Так, например,
похоть часто изображалась там в виде ночного мотылька, гибнущего от пламени
свечи. Подпись под таким изображением гласила: "Кратка и опасна похоть".
...как Феникс, мы восстанем над огнем! - Согласно мифу, в мире
существовала птица Феникс, которая время от времени возрождалась к новой
жизни из собственного пепла.
...достойной жития... в сонетах, в стансах... - Повесть о герое и его
возлюбленной не будет достойна стать частью церковного предания, но зато они
будут жить как святые в пантеоне любовной поэзии.
Молитесь нам! - Герой обращается здесь к потомкам и предлагает им
считать себя и свою возлюбленную "образцом любви".
Как опресняется вода морей, сквозь лабиринты проходя земные... - В
античности считалось, что морская вода, попадая под землю, фильтруется и
становится пресной.
...мотив примыслил модный... - Несколько стихотворений Донна было
положено на музыку современными композиторами, среди них "Разлучение" и
"Презрак". Ряд других (например, "Приманка" и "Общность") Донн написал как
тексты на популярные тогда мелодии.
ПЕСНЯ ("О, не печалься, ангел мой...")
Комментаторы указывают, что песня была написана на одну из популярных
тогда мелодий. И. Уолтон, первый биограф поэта, рассказывает, что Донн
написал песню вместе с "Прощанием, возбраняющим печаль" в 1611 г. перед
поездкой за границу и посвятил оба стихотворения жене, но позднейшие
исследователи усомнились в свидетельстве Уолтона
Петрарка писал о том, что смерть Лауры лишила землю солнца и уничтожила
мир:
К Зиждителю ты возвратилась вновь,
Отдав земле прелестнейшее тело,
Твоя судьба в том мире велика. -
Но за тобой ушла с земли любовь
И чистота - и солнце потускнело,
И смерть впервые стала нам сладка.
Перевод А. М. Эфроса
Подобные мотивы стали впоследствии весьма популярны у
поэтов-петраркистов. Донн интерпретирует их на свой лад.
...землю огнь спалит... - Восходящее к Новому завету представление о
том что мир погибнет от огня, было широко распространено в XVII в. ("А
нынешние небеса и земля, содержимые тем же Словом, сберегаются огню на день
суда и погибели нечестивых человеков" - Второе послание Петра, III, 7).
...не смеет боль терзать... ту, что стольких чище... - Согласно учению,
античных медиков считалось, что лихорадка, подобно огню, уничтожает
подвергшие болезни ткани человеческого тела. Герой стихотворения уверен, что
болезнь возлюбленной не может длиться долго, поскольку ее истинная сущность
чиста и неподвержена тлению.
...свет видел, но лица не различал. - Согласно учению неоплатоников
влюбленные часто не осознают, что они ищут, ибо объектом любви является не
внешность любимого, но божественный свет, исходящий от него и ослепляющий
любящего. Герой Донна, однако, ищет не бесплотные красоту и свет, но земное
воплощение своего идеала.
...хотя любви мужской и женской слиться трудней, чем духу с воздухом
сродниться. - Согласно неоплатонической доктрине мужская любовь считалась
выше женской, ибо мужчина воплощал деятельное, а женщина - пассивное начало.
В символическом плане различие между мужской и женской любовью
соответствовало различию между духовной субстанцией (духом) и чистейшей
наземных (воздухом). Донна, однако, привлекает другое: идеал слияния
"мужской" и "женской" любви, соединяющей героев в духовном союзе и
порождающей единую новую душу любящих (ср. далее "Экстаз").
...не суждено... быть вместе погребенным... - Очевидно, герой и его
возлюбленная не состоят в браке, потому и не могут быть похоронены вместе.
...но как и все - ничуть не боле... - Счастье влюбленных на небе будет
не больше, чем у других людей, ибо там каждая душа получает свою долю
воздаяния и все одинаково блаженны.
Твикнамским парком называлось место, где с 1607 по 1618 г. жила графиня
Люси Бедфордская, одна из покровительниц поэта. По всей видимости,
стихотворение было написано в эти годы.
...паук любви, который все мертвит, в желчь превращает... - Считалось,
что все, что съедают пауки, превращается в яд.
...божью манну... - Манной в Библии называют пищу, которая чудесным
образом была послана израильтянам во время их скитаний в пустыне по выходе
из Египта (Исход, XVI, 14-36).
...в рай привел змею. - Библейская аллюзия на грехопадение Адама и Евы,
которых соблазнил сатана в облике змеи.
...мандрагорой горестной стонать... - Согласно поверьям мандрагора
издает стон, когда ее корни вырывают из земли.
Герой стихотворения опирается на доктрину вульгарного материализма,
согласно которой природа каждого человека диктует ему свои законы поведения.
В книге "Парадоксы и проблемы" Донн писал: "Среди нейтральных вещей многие
становятся вполне хорошими, делаясь общим достоянием, подобно тому как
обычаи с течением времени превращаются в законы. Но я не припомню ничего,
что стало бы плохим, сделавшись общим достоянием, за исключением женщин, о
которых можно сказать: наиболее доступные из них лучше всего соответствуют
своей профессии".
Квинтэссенция - это слово употреблено поэтом в значении самой тонкой и
чистой сущности чего-либо.
Веспер - зд. вечерняя звезда.
...сферы Птолемеевы... - Согласно учению Птолемея небо представляло
собой ряд концентрических сфер, вращающихся вокруг Земли.
В этом стихотворении Донн обращается к популярной в поэзии Ренессанса
ситуации, восходящей к "Любовным элегиям" Овидия (I, 5): возлюбленная
приходит к спящему герою.
...безумец, кто вообразит иное - Донн обыграл широко распространенное
тогда представление о том, что только бог обладает способностью читать в
душе людей и даже ангелы не имеют такого дара. Таким образом, в этом
шутливом стихотворении возлюбленная в духе традиции сакральной пародии
наделяется поэтом божественными атрибутами.
Герой этого стихотворения прощается с возлюбленной, которая плачет при
расставании, боясь, что он потонет в океане. Стихотворение строится на
сложной метафоре: образ любимой, отраженный в каждой слезинке, как бы
затоплен морской волной, что символизирует смерть от морской стихии.
...любовь копнуть... - Ф. Бэкон в широко известном трактате "Об успехах
в развитии науки" подразделяет ученых-естествоиспытателей на
горняков-первопроходцев и кузнецов: одни из них ведут раскопки, а другие -
очищают и куют. Донн же уподобляет героя, размышляющего о смысле любви,
горняку и алхимику.
...химик ищет в тигле совершенство... - Имеется в виду алхимик, ищущий
эликсир жизни, который исправляет все несовершенства и излечивает болезни.
...музыку сфер. - Согласно птолемеевским представлениям о космосе
небесные сферы своим вращением порождали возвышенные музыкальные гармонии.
Образ блохи, кусающей возлюбленную, был весьма популярен в любовной
лирике Ренессанса. Обычно этот образ символизировал неутоленную страсть
героя стихотворения, который либо хотел превратиться в блоху и тем самым
по-, лучить доступ к телу возлюбленной, либо мечтал погибнуть, подобно
блохе, от руки любимой у нее на груди. Донн оригинальным образом
поворачивает этот мотив (см. вступительную статью).
ВЕЧЕРНЯ В ДЕНЬ СВ. ЛЮЦИИ, САМЫЙ КОРОТКИЙ ДЕНЬ В ГОДУ
Вечерня - совершаемая в вечерние часы церковная служба, чин которой был
установлен в первые века христианства. День св. Люции (по-английски Lucy)
отмечался 13 декабря (считался самым коротким днем в году). По мнению
некоторых комментаторов, поэт посвятил "Вечерню" графине Люси Бедфордской
(см., выше, комм, к "Твикнамскому саду"), написав стихотворение в 1612 или
1613 г., когда графиня была тяжело больна. Однако большинство исследователей
отвергло это мнение, считая, что скорее всего "Вечерня" посвящена памяти
жены поэта.
Алхимия любви - название одного из стихотворений Донна.
...из ничего все вещи создает... - Согласно средневековым томистическим
представлениям именно божественная любовь создала мир из небытия.
...от слез бурлил потоп всемирный. - Аллюзия на "Прощальную речь о
слезах".
...в разлуки час... душ своих лишась. - См. ниже, "Прощание,
возбраняющее печаль".
Но вольней - жить зверем... войти... в жизнь камней, стволов... - В
этих строках отразились неоплатонические представления об иерархии душ,
обитающих в камнях, растениях, животных и т. д. и о переселении душ
(метемпсихозе).
...стремится к Козерогу... чтоб вашей страсти место дать. - В созвездии
Козерога Солнце находится в декабре, когда дни самые короткие.
В твоих глазах мой лик... - Изображение одного из любящих,
запечатленное в глазах, слезах или сердце другого, - широко распространенный
мотив в поэзии Ренессанса.
...сгубить портрет мой, о ворожея, чтобы за ним вослед погиб и я? -
Считалось, что колдуны прокалывают изображение жертвы, чтобы привести ее к
гибели.
Донн написал "Приманку" в качестве своеобразной поэтической вариации на
тему стихотворения К. Марло "Страстный пастух своей возлюбленной". Известны
также "Ответ нимфы", принадлежащий перу У. Ролея, и несколько других
стихотворений, развивающих пасторальную тему Марло.
Когда убьешь меня своим презреньем... - Холодная красавица, убивающая
влюбленного в нее героя своим презрением, - излюбленный образ петраркистской
лирики.
...мнимая весталка... - Весталками древние римляне называли жриц богини
домашнего очага Весты, дававших обет целомудрия. В случае нарушения обета
весталок предавали смерти. Героиня стихотворения - "мнимая весталка", потому
что она лишь притворилась целомудренной, чтобы отвергнуть героя.
ПРОЩАНИЕ, ВОЗБРАНЯЮЩЕЕ ПЕЧАЛЬ
Кощунством было б напоказ святыню выставлять профанам. - Комментаторы
усматривают тут намек на особый, скорее всего тайный характер отношений
героев, что опровергает утверждение первого биографа поэта И. Уолтона о том,
что Донн посвятил это стихотворение жене (в 1611 г.).
...дрожание небесной сферы. - Ссылка на птолемеевскую теорию мироздания
(см. выше, комм, к "Растущей любви").
Как ножки циркуля... мы нераздельны и едины... - Циркуль был тогда
популярной эмблемой постоянства.
По мнению исследователей, описание экстаза, в который погружаются герои
стихотворения, во многом опирается на труды неоплатоников эпохи Возрождения,
и в частности на "Диалоги о любви" (1535) Л. Эбрео (ок. 1461 - ок. 1521) с
его учением об экстатическом видении мира.
Там, где фиалке под главу... - В начале стихотворения воссоздается кар-
тина пасторального уединения любящих на лоне природы. Фиалка считалась тогда
популярной эмблемой истинной любви и преданности.
...победное колеблет знамя... - Победа часто изображалась в живописи
эпохи в виде аллегорической фигуры со знаменем в руках.
...так, плотский преступив порог... - В состоянии экстаза души героев
стихотворения "выходят" из тел, оставляя их лежать, "как бессловесные
надгробья".
...новый сей состав... - Тот сплав, который образовался в результате
слияния душ любящих.
...соединяет две в одну и... на две умножает. - Согласно популярной в
ту эпоху формуле неоплатоников каждый любящий становится как бы двумя людьми
- любящим и любимым и вместе с тем двое любящих превращаются в единое
существо.
...принц в темнице, - Зд. метафора души, которая управляет тел он, как
властелин своим царством.
По вздоху в день... - Вздохи, слезы, письма - традиционные атрибуты
петраркистской лирики (см. выше, комм, к "Канонизации").
Когда меня придете обряжать... земное тело. - Герой стихотворения
обращается к людям, которые придут, чтобы похоронить его; умрет же он
потому, что возлюбленная отвергла его, скрепив отказ странным подарком:
прядью волос.
Пучок волокон мозговых... - Считалось, что тело скреплено особыми
волокнами, исходящими из мозга.
...чтоб к идолопоклонству не склонять... - Поклонение мощам н другим
религиозным святыням, принятое в католической церкви, было отвергнуто
протестантами как идолопоклонство.
Здесь поэт вновь обыгрывает ситуацию "Погребения".
...вновь с душою встретится душа... на Суд спеша... - Могильщики решат,
что влюбленные прибегли к хитроумной уловке: в час Страшного суда души
умерших будут собирать останки тел, разбросанные по земле, и у них,
"схитривших", будет возможность встретиться еще раз.
...лжебогов усердно чтят... - то есть поклоняются мощам согласно
католической традиции.
Мария Магдалина по преданию была одной из жен-мироносиц, преданнейшей
последовательницей Иисуса Христа. Блудница до обращения, Мария Магдалина
стала затем образцом покаяния. В живописи Ренессанса ее часто изображали с
длинными золотыми волосами.
...кем-нибудь при ней... - то есть одним из возлюбленных Марии
Магдалины до ее обращения.
...к поцелуй наш мог лишь встречу иль прощанье отмечать... - По обычаям
той эпохи люди целовались при встрече или расставании.
...чудесней всех чудес была она! - Героиня стихотворения умерла, и
герой теперь вспоминает об их любви.
...все возвращается к первооснове... - Считалось, что, когда душа
покидает, тело, оно распадается на первоэлементы: огонь, воздух, воду и
землю.
В этом стихотворении Донн использует распространенный в богословии;
прием "определения с помощью отрицания", и задумывается о загадочной
сущности любви (см. вступительную статью).
В речах про Высшее Начало одно лишь "не" порой звучало... - Богословие,
строящееся на отрицательном определении высшей субстанции, получило название
апофатического.
Это стихотворение Донна первым появилось в печати. Оно было
опубликовано в книге "Песни" (1609) композитора А. Ферабоско, переложившего
его на музыку.
...пока душа из уст не излетела! - В греческом и латинском языках одни
и те же слова (ψυχη и anima) означают дыхание и душу; не случайно античные
поэты обыгрывали представление о том, что душа выходит из тела вместе со
вздохом. Отсюда также встречающееся в античной и ренессансной поэзии
представление о том, что души сливаются в поцелуе.
...и умертвит злодея твоего. - Имеется в виду герой стихотворения,
убивший словом "прощай" свою возлюбленную.
...я - дух бессмертный, я убит разлукой. - Суть этой неожиданной
концовки в том, что возлюбленная должна представить себе: расставшись с ней,
герой умер, и с нею говорит его тень.
Зачем, как лев и львица, не можем мы играючи любиться? - Римский врач и
естествоиспытатель Гален (ок. 130 - ок. 200), считавшийся непререкаемым
авторитетом в средние века и в эпоху Возрождения, утверждал, что только львы
и петухи сохраняют живость духа после соития.
...ведь каждая нам сокращает на день... - Считалось, что каждое
совокупление укорачивает жизнь человека на день.
Относительно этого стихотворения между издателями существуют
разногласия: одни включают его в "Песни н сонеты", другие печатают вместе с
элегиями.
...любимой образ... оттиском медальным в сердце вбит... - Традиционный
для любовной лирики Ренессанса штрих.
Чудак нелепый... - Некоторые комментаторы высказывают предположение,
что образ "чудака нелепого" символизирует деятельный элемент характера
поэта, которому противостоит его же созерцательное начало. На наш взгляд,
такое толкование не подтверждается дальнейшим развитием сюжета сатиры (ом.
вступительную статью). Мотив прогулки с надоедливым спутником явно навеян
сатирами Горация (I, IX). Очевидно, что здесь, как и во многих других
стихотворениях Донна, автор не тождествен герою.
...философ, секретарь природы... - Имеется в виду великий
древнегреческий философ Аристотель (384-322 до н. э.), которого в эпоху
средневековья и Ренессанса часто называли "секретарем природы", считая, что
он познал все ее тайны.
...капитан... набивший на смертях карман... - Это намек на широко
распространенный в английской армии того времени обычай, согласно которому
капитан роты присваивал себе жалованье погибших в сражениях солдат.
...в мундирах синих стражники... - Синие ливреи в ту эпоху обычно
носили слуги; в них также одевался и низший судейский персонал типа
курьеров.
О пуританин... церемонный и манерный... - Как считают комментаторы,
слово "пуританин" здесь употреблено скорее всего в переносном смысле. Донн
осуждает не столько религиозные взгляды как таковые, сколько показное
благочестие и стремление во всем соблюсти букву этикета.
Нагими нам родиться рок судил, нагими удалиться в мрак могил. -
Ветхозаветная аллюзия: "Наг вышел я из чрева матери моей, наг и возвращусь"
(Книга Иова, I, 21).
В раю был наг Адам... в... шкурах тело спрятал он. - Ветхозаветные
аллюзии: "И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились" (Бытие, II, 25);
"И сделал Господь Бог Адаму и жене его одежды кожаные, и одел их" (Бытие,
III, 21).
...кого инфанта мужем наречет... - Здесь, по-видимому, нет намека на
какое-либо определенное лицо, но имеется в виду просто богатая наследница.
...как конь на зрителей... - Имеется в виду известный в Лондоне в
начале 90-х годов XVI в. гнедой мерин по кличке Морокко, которого хозяин
обучил различным трюкам. Так, в частности, он фыркал, кусался и лягался,
когда произносили имя испанского короля.
...павиан иль слон... - Эти дрессированные звери были также хорошо
известны жителям Лондона начала 90-х годов XVI в. Упоминание коня, слона и
обезьяны позволяет уточнить дату создания сатиры - 1593 г.
..."Как сифилис?" - В Англии сифилис часто называли французской или
итальянской болезнью.
Эта сатира, вероятно, была написана в 1594 или 1595 г. По словам
биографов, уже в начале 90-х годов Донн подверг серьезному сомнению многие
положения католической доктрины. В 1596 г. он, по-видимому, окончательно
порвал с католической церковью: присоединившись к экспедиции Эссекса, принял
участие в военных действиях против католиков - испанцев, главного врага
протестантской Англии.
Печаль и жалость мне мешают злиться... - В сознании лирического героя
борются жалость и гнев, взаимоисключающие друг друга чувства, которые мешают
ему воспользоваться привычным оружием сатирика - смехом. Отсюда особый,
более "серьезный" тон этой сатиры, выделяющий ее на фоне других сатир поэта.
...непросвещенный век? - Имеется в виду эпоха античности, которая не
знала христианского откровения, но тем не менее разработала высокие
нравственные критерии.
...философов незрячих, но спасенных... чистой жизнью... - Донн
придерживался распространенного в ту эпоху мнения, что некоторые из
"незрячих", то есть языческих, философов благодаря своим трудам и праведной
жизни могли достичь райского блаженства.
...как будто верой... - Здесь Донн дерзко обыгрывает учение Лютера о
том, что человек обретает спасение только с помощью веры, которая дается ему
свыше; переиначивая это учение на свой лад, он утверждает, что человек
спасается "чистой жизнью", которая заменяет веру.
...бунтующим голландцам? - В последние десятилетия XVI в. многие
англичане воевали в Нидерландах, помогая голландским протестантам в их
борьбе с испанцами.
Саламандра - мифическое существо наподобие ящерицы, которое согласно
поверьям могло спокойно жить в огне.
...свой дряхлый мир, клонящийся к закату... - Донн отдает здесь дань
широко распространенному в XVII в. убеждению о близости конца мира.
...к сей обветшалой шлюхе... - то есть к миру.
Найти старайся истинную веру. - Донн часто повторял, что "путь ко
спасению" открыт во всех христианских вероисповеданиях. Однако поиски
истинной веры не принесут плодов, если ищущий будет руководствоваться
ложными мотивами.
Миррей - это имя ассоциируется со словом мирра и связано с несколько
театральными чертами католической службы.
Кранц... в Женеве увлечен другой религией... - Женева считалась
цитаделью кальвинизма.
Грей - домосед, ему твердили с детства, что лучше нет готового
наследства... - Имеются в виду исповедующие православие, убежденные в том,
что православие сохранило во всей полноте заветы ранней христианской церкви,
от которых отошли католики и протестанты.
Беспечный Фригии... - По мнению комментаторов, поэт ссылается на
древних, фригийцев, которые чтили множество богов, поскольку их поочередно
покоряли разные народы.
Гракх - братья Гракхи были известными политическими деятелями Древнего
Рима, сторонниками демократических реформ. Неясно, почему поэт
воспользовался их именем. Гракх в сатире Донна считает все религии
одинаковыми, не отдавая предпочтения ни одной из них.
Сын у отца спроси... - Ветхозаветная аллюзия: "Вспомни дни древние,
помысли о летах прежних родов; спроси отца твоего, и юн возвестит тебе,
старцев твоих, и они скажут тебе" (Второзаконие, XXXII, 7).
Спеши, доколе день... - Евангельская аллюзия: "Мне должно делать дела
Пославшего Меня, доколе есть день; приходит ночь, когда никто не может
делать" (Иоанн, IX, 4).
Слепит глаза... зрит воочью. - Поэт считает, что, хотя тайны веры
недоступны разуму, человек не должен прекращать поиски истины, поскольку мы
соприкасаемся с этими тайнами в нашей жизни, "зрим воочью".
...Филипп... Григорий... Мартин... Гарри... - Имеются в виду Филипп II
(1527-1598), король Испании, один из злейших врагов протестантизма; папа
Григорий VII (1073-1085), который известен своей долгой борьбой с
императором Генрихом IV, а также тем, что он узаконил доктрину
непогрешимости римского папы, или, может быть, папа Григорий XIV
(1590-1591); Мартин Лютер (1483-1546), глава Реформации в Германии; король
Генрих VIII (1491-1547), который порвал с Римом и ввел Реформацию в Англии.
Кристофер Брук (1570-1628) - один из ближайших приятелей Донна. Поэт
познакомился с ним в студенческие годы, и их дружба продолжалась в течение
всей жизни. "Шторм" описывает реальные события, свидетелем которых Донн стал
во время путешествия на Азорские острова. Английский флот под командованием
Эссекса отплыл из Англии 5 июля 1597 г. Через два или три дня его настигла
свирепая буря, которая очень сильно повредила суда. Флотилия была вынуждена
вернуться в Плимут и пробыть там до 17 августа. По всей видимости, поэт
написал "Шторм" во время этой вынужденной стоянки в Плимуте.
Тебе - почти себе, зане с тобою... - Донн ссылается на широко
распространенное в эпоху Ренессанса представление о том, что у истинных
друзей единая душа управляет двумя сердцами или одно сердце живет в двух
телах.
Николас Хильярд (1547-1619) - один из самых известных придворных
художников эпохи, особенно прославившийся своими миниатюрами.
Сарра - жена ветхозаветного праотца Авраама, которая долгие годы была
бесплодной, а в старости зачала сына (Бытие, XVIII, 12 и XXI, 6-7).
...злополучный мой Иона! - Когда библейский пророк Иона, ослушавшись
повеления свыше, отплыл на корабле в Фарсис, началась сильная буря и
корабельщики, ища причину бури, разбудили его, уснувшего в трюме (Книга
пророка Ионы, I, 5-6).
Сизиф - в античной мифологии царь Коринфа, которого Зевс подверг
жестокому наказанию. В царстве мертвых Сизиф должен был вечно вкатывать на
гору огромный камень. Едва Сизиф достигал вершины, как невидимая сила
сбрасывала камень вниз и он снова начинал тот же бесцельный труд.
Бермуды - Бермудские острова, в северной части Атлантического океана,
район, в котором, как считалось, постоянно свирепствовали бури.
Это послание продолжает рассказ о событиях, происшедших с Донном во
время плавания на Азорские острова. После выхода из Плимута флотилия
разделилась на две части. Одной из них командовал Эссекс, другой - Уолтер
Ролей. Корабли Ролея, на одном из которых плыл поэт, попали в штиль 9 и 10
сентября.
...аист - наш тиран... хуже аиста чурбан! - В одной из басен,
приписываемых Эзопу, рассказывается о том, что лягушки попросили Зевса
даровать им царя и бог-громовержец сбросил в их болото бревно. Лягушкам не
понравился такой царь, и они снова обратились с той же просьбой.
Разгневавшись, Зевс послал к ним аиста, который и съел их. Донн
переиначивает басню: чурбан, неподвижное бревно, которое символизирует
штиль, хуже, чем аист - шторм.
...для прыгающих за борт ошалело... - Имеется в виду, что во время
приступов морской лихорадки матросы, случалось, бросались за борт, в бреду
принимая волны за зеленый луг.
...яки отрок в жаркой пещи... - В Библии рассказывается о том, что
вавилонский царь Навуходоносор бросил трех отроков - Седраха, Мисаха,
Авденаго - в раскаленную печь за то, что они не поклонились золотому
истукану. Отроки вышли из печи целыми и невредимыми (Книга пророка Даниила,
III).
Баязет (Баязид) - персонаж пьесы К. Марло (1564-1593) "Тамерлан
Великий", турецкий император, которого скифский пастух Тамерлан, взяв в
плен, посадил в клетку.
...наголо остриженный Самсон... - Самсон - библейский герой,
прославившийся подвигами в борьбе с филистимлянами. Источником его силы были
длинные волосы. Когда Далила, возлюбленная Самсона, хитростью остригла его,
он потерял силу и филистимляне ослепили его и увели в плен (Книга Судей,
XIII-XVI).
Как муравьи, что в Риме змейку съели... - Римский историк Светоннй (ок.
70 - ок. 140) в книге "О жизни двенадцати цезарей" рассказывает о том, как
муравьи съели любимую змею императора Тиберия.
...прикончить василиска... - Василиск - сказочное существо, которое,
как питали в древности, убивало взглядом. Но это ему удавалось лишь в том
случае, если он первым замечал человека. Если же человек сам первым видел
василиска, то чудовище не выдерживало его взгляда и гибло.
Родосский Колосс - гигантская статуя Аполлона, которая в древности
считалась одним из семи чудес света.
Цербер - в античной мифологии чудовищный пес с тремя головами, который
охранял вход в загробное царство.
Единорог - мифическое существо, которое представлялось похожим на
лошадь с рогом, торчащим посреди лба.
...любовь питалась молоком грудным... - Евангельская аллюзия: "Всякий,
питаемый молоком, несведущ в слове правды, потому что он младенец. Твердая
же пища свойственна совершенным, у которых чувства навыком приучены k
различению добра и зла" (Послание к Евреям, V, 13-14).
В ряде изданий эта элегия Донна печатается просто под порядковым
номером без всякого названия.
...земли для вящей славы... - зд. приписываемые королю земли, которыми
он в реальности не владеет.
Чистилище - согласно католическому учению чистилище представляло собой
место в загробном мире между адом и раем, где души грешников, не осужденных
на вечное пребывание в аду, очищаются от грехов перед вступлением
...отпаду, как от погрязшего в неправде Рима. - Протестанты, -
порвавшие с католической церковью, часто называли Рим погрязшей в грехах
вавилонской блудницей.
...цветов не знала алфавит... - В елизаветинскую эпоху цветы часто
имели символический смысл. Фиалка, например, была эмблемой верности в любви
(см. выше, комм, к "Экстазу"), маргаритка - ветрености и т. д.
НА РАЗДЕВАНИЕ ВОЗЛЮБЛЕННОЙ
Цензура сочла эту элегию слишком откровенной и выкинула ее из первых
изданий стихов поэта. Она была опубликована лишь в 1669 г. Донн
отталкивается здесь от известной элегии Овидия (I, 5), рассказывающей о том,
как Коринна пришла навестить поэта в жаркий летний полдень.
Эта элегия также была отвергнута цензурой. Сравнение любви с войной
часто встречается у римских поэтов. Овидий, например, пишет: "Всякий
влюбленный солдат, и есть у Амура свой лагерь" (Любовные элегии, I, 9).
...голландцев смуты? - См. выше, комм. к сатире III.
Французы... бога нашего забыли... - Имеется в виду, что король-гугенот
Генрих Наваррский, взойдя на французский престол, принял католичество.
...лишь наши "ангелы" у них в чести... - "Ангелами" назывались
английские золотые монеты. Во время гражданской войны во Франции королева
Елизавета оказывала существенную помощь Генриху Наваррскому, но после того,
как он принял католичество, данные ему деньги, естественно, считались
выброшенными на ветер.
Ирландию трясет, как в лихорадке... - Во время царствования Елизаветы в
Ирландии постоянно вспыхивали восстания против англичан. Одним из самых
мощных было восстание под предводительством графа Тирона (1594). Знаменитый
поэт елизаветинской эпохи Э. Спенсер, живший в Ирландии; в специально
написанном по этому поводу трактате (1596) так же, как и Донн, предлагал
англичанам принять самые крутые меры.
Мидас - в античной мифологии фригийский царь, который обрек себя на
голод, испросив у богов дар превращать в золото все, к чему он прикасался.
ЭПИТАЛАМА, СОЧИНЕННАЯ В ЛИНКОЛЬНЗ-ИННЕ
Неизвестно, к кому обращено это стихотворение.
Сегодня в совершенство облекись и женщиной отныне нарекись! - В ту
эпоху считалось, что женщина "облекается в совершенство" лишь после того,
как она соединяется с мужчиной.
...взять "ангелов"... - См. выше, комм. к "Любовной войне", Флора - в
античной мифологии богиня природы, цветов и весны.
ЭПИТАЛАМА, ИЛИ СВАДЕБНАЯ ПЕСНЯ,
В ЧЕСТЬ ПРИНЦЕССЫ ЭЛИЗАБЕТ И ПФАЛЬЦГРАФА ФРИДРИХА,
СОЧЕТАВШИХСЯ БРАКОМ В ДЕНЬ СВЯТОГО ВАЛЕНТИНА
Елизавета Стюарт (1596-1622), старшая дочь короля Иакова I, вышла замуж
за пфальцграфа Фридриха 14 февраля 1613 г. Этот брак был важным шагом в
международной политике Иакова, стремившегося укрепить союз с протестантскими
кругами Германии.
Епископ Валентин - св. Валентин, епископ Умбрии (III в.), чей день
отмечался в Англии 14 февраля.
...правишь... епархией воздушной... - Св. Валентин считался
покровителем птиц, поскольку согласно старинным поверьям они начинали
брачный период в его день.
...двух Фениксов... - Считалось, что в мире есть только одна птица
Феникс, которая возрождается из собственного пепла.
Мнения ученых о датировке этих стихотворений разделились. Одни считают,
что они написаны в 1607 г., другие называют 1608 или 1609 г. Итальянское
слово la Corona означает корону или венок (см. вступительную статью).
Последнее значение указывает на связь этого маленького цикла с
распространенной в эпоху Ренессанса формой венка сонетов, которую Донн
несколько упростил. Традиционно венок сонетов должен насчитывать 15
стихотворений, связанных между собой, причем последнее стихотворение состоит
из строк каждого входящего в венок сонета. Поэт ограничился семью сонетами,
повторив первую строку первого из них в последней последнего. В заглавии
цикла, вероятно, обыгрывается библейская реминисценция: "венку гордости",
"увядшему цветку красивого убранства его" противопоставлен "великолепный
венец и славная диадема", венчающие праведных (Книга пророка Исайи, XXVIII).
Хотя к моменту создания "La Corona" Донн уже давно стал протестантом,
впитанная с детства католическая традиция дала здесь знать о себе. Каждый из
сонетов посвящен тому или иному событию евангельской истории, а их
трактовка, как показали исследователи, связана с католическим обычаем
медитации о "пятнадцати тайнах веры" (определенных эпизодах жития Иисуса
Христа и Девы Марии).
О властелин... Ветхий днями, вечный средь времен! - Бог-отец.
Ветхий днями - см. Книга пророка Даниила, VII, 9.
...венком лавровым... - Лавровым венком венчали языческих поэтов.
...венцом терновым... - Согласно Евангелию воины, надругавшиеся над
Христом, надели ему на голову терновый венец (Матфей, XXVII, 29).
...покоем без конца... - Новозаветная реминисценция. Имеется в виду
упокоение праведных душ в раю (Послание к Евреям, IV, 10).
Благовещенье - согласно Евангелию возвещение архангелом Гавриилом Деве
Марии откровения о том, что она должна стать матерью Иисуса Христа (Лука,
I).
Кто все во всем, повсюду и во всех - вездесущий бог.
...сына своего и брата... - Донн обыгрывает здесь парадоксы
христианской доктрины, на которые обратили внимание еще отцы церкви. Так,
Блаженный Августин говорил о Деве Марии как о матери Иисуса Христа по плоти,
но его сестре в духовном плане и т. д.
Он - свет во тьме... - Новозаветная реминисценция: "И свет во тьме
светит, и тьма не объяла его" (Иоанн, I, 5).
Гостиница вам крова не дала... - Поскольку незадолго до рождения Иисуса
Христа римский император Август объявил вселенскую перепись населения, в
Вифлееме, куда пришли Иосиф-обручник с Девой Марией, не было места в
гостинице, и Дева Мария, родив младенца в вертепе для скота, спеленала и
положила его в ясли (Лука, II, 7).
...ясновидцы спешат с Востока... - Волхвы с Востока шли за звездой,
которая указала им путь к дому младенца Христа (Матфей, II),
...предначертаньям Иродова зла! - Узнав от волхвов о рождении Иисуса
Христа, царь Ирод задумал убить младенца.
...в Египет... - Ангел открыл Иосифу злой умысел Ирода и повелел бежать
в Египет.
В этом сонете Донн обращается к евангельскому рассказу о том, как Иосиф
и Дева Мария нашли отрока Иисуса в Иерусалимском храме, "сидящего посреди
Учителей, слушающего их и спрашивающего их" (Лука, II, 43-52).
...кто сам дал искры разуменья мудрецам... - Смысл в том, что Иисус
Христос как единосущный Богу-отцу дал "искры разуменья" учителям задолго до
своего воплощения от Девы Марии и теперь "раздувает" эти искры.
Слово Божье - то есть Иисус Христос, который считается также богом
Словом, или Логосом, второй ипостасью Троицы.
В Писаньях умудрен... - Имеются в виду книги Ветхого завета.
У наделенных свыше... в своей чудесной силе!.. - Смысл в том, что
обычному человеку нужно много и долго учиться, чтобы обрести мудрость, отрок
Иисус же наделен ею с детства.
...пылали верой - эти, злобой - те... - Имеются в виду, с одной
стороны, ученики и последователи Христа, с другой стороны, фарисеи и
книжники, предавшие его.
...крест несет... - Иисус Христос вышел на Голгофу, неся свой крест
(Иоанн, XIX, 17).
...мне каплей крови душу увлажни!.. - После смерти Иисуса Христа на
Голгофе "один из воинов пронзил ему ребра и тотчас истекла кровь и вода"
(Иоанн, XIX, 34). Согласно христианскому учению кровь Христа омыла души
грешников от грехов.
...смертью смерть поправший... - Согласно учению христианской церкви
Иисус Христос своею смертью и воскресением победил смерть.
От первой смерти, от второй... - то есть от смерти тела и погибели
души.
...и грех умрет, и смерть, как сон, пройдет... - Имеется в виду
всеобщее воскресение после Страшного суда.
...последний - вечный - день... - Новозаветная аллюзия: "Ночи там не
будет" (Откровение Иоанна Богослова, XXI, 25).
...вознесся - далека земля... - После воскресения из мертвых Иисус
Христос в течение 40 дней находился на земле, а затем вознесся на небо
(Марк, XVI, 19).
Овен, Агнец - традиционные символы Иисуса Христа.
...ты гнев свой правый кровью угасил! - То есть своей смертью искупил
первородный грех.
Исследователи полагают, что первые 16 сонетов Донн сочинил скорее всего
в 1609-1611 гг., а последние три - в конце второго десятилетия XVII в.,
после принятия сана и смерти жены.
Хитрый враг - сатана.
...и жил во мне Твой Дух - как в неком храме... - Новозаветная
реминисценция: "Разве не знаете, что вы храм Божий, и Дух Божий живет в
вас?" (Первое послание к Коринфянам, III, 16).
Каким я ливнем слезным оросил кумира! - Комментаторы видят тут аллювию
на петраркистский культ любви с его вздохами и слезами.
Я - микрокосм... - В эпоху Ренессанса получил широкое распространение
древний тезис о соответствий между человеком (малым миром, микрокосмом) и
грандиозным миром вселенной (макрокосмом).
...где ангел слит с естественной природой... - Согласно
распространенному в то время учению природа человека состоит из четырех
естественных стихий и временно соединенной с ними души, неподвластной
тлению.
...но обе части мраку грех запродал... - Имеется в виду первородный
грех Адама.
...открывшие ... сферы, что превыше небосвода... - Комментаторы
усматривают здесь двойной смысл. Ссылаясь на недавние открытия в астрономии,
Донн обращается к ученым, изменившим представления о вселенной. Но вместе с
тем он также мог иметь в виду святых, познавших тайны небесного царства.
...потоп не повторится... мой мир сгорит... - Новозаветная
реминисценция: "Тогдашний мир погиб, быв потоплен водою. А нынешние небеса и
земля... сберегаются огню на день суда и погибели нечестивых человеков"
(Второе послание Петра, III, 6-7).
С углов Земли... - Новозаветная аллюзия: "И после того видел я четырех
ангелов, стоящих на четырех углах земли" (Откровение Иоанна Богослова, VII,
1).
...кого вовек не скроет смерти мгла!.. (в подлиннике: "И вы, кто узрит
Бога и не вкусит горечь смерти"). - Новозаветная реминисценция: "Говорю вам
тайну: не все мы умрем, но все изменимся вдруг, во мгновение ока, при
последней трубе" (Первое послание к Коринфянам, XVII, 51-52).
О, если знанье - верных душ награда... - Души праведников в раю
получают дар провидения.
Когда ни дерево... не прокляты... - Только люди, существа, наделенные
разумом и свободой выбора, могут навлечь на себя проклятие.
...дав свой плод... - Имеется в виду плод с древа познания добра и зла,
который вкусили Адам и Ева.
Лета - в античной мифологии река забвенья, текущая в подземном царстве,
куда попадают души умерших.
...и ты, о смерть, сама умрешь тогда! - Намек на слова из Нового
завета: "Последний же враг истребится - смерть" (Первое послание к
Коринфянам, XV, 26).
Иаков, облачившись в козьи кожи... - Как рассказано в библейской Книге
Бытия, Иаков, облачившись в шкуры козлят, хитростью выманил благословение
своего отца Исаака (Бытие, XXVII, 1-36).
...избрал своими храмами сердца! - Новозаветная аллюзия: "Не знаете ли,
что тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа..." (Первое послание к
Коринфянам, VI, 19).
...и день субботний... - Имеется в виду суббота как библейский день
отдыха, покоя, считавшаяся прообразом покоя праведных в раю.
Как, обнаружив кражу, мы должны украденные вещи выкупать... - Согласно
законам того времени человек, чьи вещи украли, а затем продали, утрачивал на
них право собственности к мог вернуть, только купив их у нового владельца.
Со смертью Агнца... он заклан от начала мирозданья... - Новозаветная
аллюзия: "У Агнца, закланного от создания мира" (Откровение Иоанна
Богослова, XIII, 8).
Два Завета - Ветхий и Новый завет.
Закон твой... - Имеется в виду Ветхий завет.
...Дух... все, что убито буквой, воскресил! - Новозаветная аллюзия:
"...буква убивает, а дух животворят" (Второе послание к Коринфянам, III, 6).
...цель Завета - любовь! - Евангельская реминисценция: "Заповедь новую
даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так н вы да любите друг
друга" (Иоанн, XIII, 34).
Когда я с ней... расстался... - Имеется в виду жена поэта.
...с ней мечтал быть рядом... - В подлиннике: "Здесь любовь к ней
побудила меня искать Тебя, Боже"; исследователи видят тут намек на то, что
Анна Мор помогла Донну вернуться в лоно церкви после духовного кризиса,
который он пережил, порвав с католичеством.
Свою невесту... - то есть истинную церковь.
...в роскошь риз облачена? - Имеется в виду католическая церковь.
Иль здесь, как и у немцев, сеет страх? - Имеется в виду протестантская
церковь.
...спит... в веках? - Некоторые сектанты учили, что истинная церковь
исчезла из мира на 1000 лет.
На холме - на горе Мориа, где Соломон построил храм.
Иль вне холма? - То есть в Женеве, центре кальвинизма.
Иль на семи холмах? - То есть в Риме, стоявшем на семи холмах.
Благой Жених - Иисус Христос.
...Голубь тот... - Имеется в виду святой дух, изображавшийся в виде
голубя. Комментаторы видят здесь также и ветхозаветную аллюзию: "Отвори мне,
сестра моя, возлюбленная моя, голубица моя" (Книга Песни Песней, V, 2). Это
и подобные места из Книги Песни Песней со времен средневековья толковались
аллегорически как выражение взаимной любви Христа и церкви или Христа и
души.
СТРАСТНАЯ ПЯТНИЦА 1613 г.
Страстная пятница - день страстной недели, посвященный церковью
воспоминаниям о распятии Иисуса Христа на Голгофе. Ранней весной 1613 г.
Донн гостил в поместье у Г. Гудьера, откуда он затем отправился на запад, в
Уэльс, чтобы навестить поэта и философа Э. Герберта, старшего брата Д.
Герберта. По всей видимости, Донн написал "Страстную пятницу" во время этой
поездки 3 апреля 1613 г.
Перворазум - согласно птолемеевской структуре мироздания причиной
движения небесных сфер является особого рода духовное начало, перворазум,
или первопричина.
Планета, чуждым притяженьем сбита... - Считалось, что небесные тела
подвержены влиянию космических сил, которые могут сбивать их на время с
пути.
Вот дружбы долг... на запад влек, когда душа стремилась на восток... -
Дружба влекла поэта на запад в гости к Э. Герберту, а душа его стремилась на
восток, к Голгофе, где распяли Иисуса Христа.
...там солнце... вечный день рождало, помрачась... - Смерть Иисуса
Христа, традиционно именовавшегося "Солнцем правды", даровала людям свет
искупления.
Кто... лик божий - зрит, - умрет... - Ветхозаветная аллюзия: "Лица
Моего не можно тебе увидеть, потому что человек не может увидеть Меня и
остаться в живых" (Исход, XXXIII, 20).
Мир потрясен, и меркнет солнце божье... - Согласно Евангелию крестная
смерть Иисуса Христа сопровождалась затмением солнца и землетрясением
(Матфей. XXVII, 46-54).
...земля - Его подножье! - Ветхозаветная аллюзия: "Так говорит Господь:
небо - престол Мой, а земля - подножие ног Моих" (Книга пророка Исайи, LXVI,
1).
Антипод - согласно географическим представлениям Ренессанса человек,
живущий в противоположной точке земного шара.
...кровь, что пролилась... - Согласно Ветхому завету кровь жертвенных
животных обладала способностью очищать души людей от грехов (Левит, XVII,
11). В Новом завете такой силой наделена кровь Иисуса Христа, пролитая на
Голгофе (Послание к Евреям, IX, 13-15).
...святую Матерь... - Деву Марию. Тут и далее ясно видна связь с
католической традицией, в которой Донн был воспитан, поскольку протестанты
отвергли культ Девы Марии.
...участвуя в великой жертве... - Согласно мысли поэта Мария, родив
Иисуса Христа, стала участницей искупительной жертвы.
ГИМН ХРИСТУ ПЕРЕД ПОСЛЕДНИМ ОТПЛЫТИЕМ АВТОРА В ГЕРМАНИЮ
Донн пробыл в Германии с мая 1619 г. по январь 1620 г.
Ковчег - судно, в котором ветхозаветный праведник Ной вместе с семьей и
животными спасся во время всемирного потопа.
Зимний срок - старость. Комментаторы видят тут также намек на смерть
жены поэта.
ГИМН БОГУ, МОЕМУ БОГУ, НАПИСАННЫЙ ВО ВРЕМЯ БОЛЕЗНИ
И. Уолтон, первый биограф поэта, утверждал, что Донн написал этот гимн
перед смертью, но современные исследователи склоняются к мысли о том, что
поэт сочинил его во время тяжелой болезни в декабре 1623 г.
У твоего чертога... - Имеется в виду райский чертог, где согласно
средневековым представлениям души праведных воспевают хвалу богу.
...как карту, расстелив... - Здесь и далее Донн обыгрывает две темы:
традиционную для средневековья тему странствования ("хождения") душ по
загробному царству и тему новую - великих географических открытий эпохи
Ренессанса.
Мне ясен мой маршрут: зюйд-вест. - В мифологии античности и в
представлениях средневековья Запад - традиционное местопребывание душ
умерших.
Аньян - по мнению комментаторов, Берингов пролив.
...поплыву туда путем прямым... - Согласно средневековым географическим
представлениям святая земля находилась в центре мира, где сходились все
водные пути.
...Хам, Яфет и Сим. - Согласно Библии сыновья Ноя, между которыми был
разделен мир. Хам получил Африку, Яфет - Европу, Сим - Азию.
Голгофа - там, где... Адам сорвал свой плод... - Считалось, что Иисус
Христос распят на том самом месте, где некогда был похоронен Адам.
...два Адама... - Иисуса Христа называли новым (или вторым) Адамом.
...в сей красной пелене... - Поэт говорит о мучающем его жаре.
"Бог низвергает, чтобы вознести!.." - цитата из латинского перевода
Библии (Псалтирь, СХII, 7-8).
По всей видимости, Донн написал это стихотворение во время тяжелой
болезни в 1623 г.
...грех, в котором я зачат? - Имеется в виду первородный грех.
А.Н. Горбунов
Популярность: 1, Last-modified: Mon, 14 Jul 2003 03:57:57 GmT