---------------------------------------------------------------------------
OCR Кудрявцев Г.Г.
ББК 84. 34 Ис КЗЗ
Л.: Худож. лит., 1980. - 544 с.
---------------------------------------------------------------------------
Со дня рождения испанского писателя Франсиско Гомеса де
Кеведо-и-Вильегаса (1580-1645) прошло четыреста лет, а творениями его не
перестают восхищаться, они выходят все новыми изданиями, их читают в разных
концах мира. За полвека своей творческой деятельности Кеведо создал
множество произведений самых разных жанров. Для нашего юбилейного издания
отобраны наиболее яркие образцы его художественного творчества: лирические,
философские и сатирико-бурлескные стихотворения разных лет, сатирический
роман "История жизни пройдохи по имени дон Паблос", памфлеты, ставшие
заметными вехами на его долгом писательском пути, - "Кавалер ордена
бережливцев", цикл "Сновидения", "Книга обо всем и еще о многом другом",
наконец, сборник новелл "Час воздаяния, или Разумная Фортуна". Некоторые
существенные идейно-художественные особенности этих произведений, история их
создания, публикации и последующего бытования в веках кратко характеризуются
далее, в критико-библиографических заметках, которыми открываются
комментарии. Здесь же попытаемся набросать портрет Кеведо - человека,
мыслителя, художника.
<> 1 <>
Кеведо был верным сыном своего века, по справедливости названного
Золотым веком испанской культуры, но ставшего также эпохой политического,
экономического и идеологического кризиса Испании. Еще совсем недавно родина
Кеведо была могущественнейшей державой мира, утвердившей свои боевые
штандарты на обширных территориях Европы (в год рождения писателя испанский
король присоединил к своей империи Португалию; ему принадлежали также
Сицилия, Милан, Неаполь - в Италии, Фландрия, Руссильон - на юге Франции),
на севере Африки и почти на всем новооткрытом Американском континенте. Уже
тогда, однако, Испания быстро клонилась к упадку. Одна за другой, не
выдержав конкуренции с иноземцами, закрывались ремесленные мастерские и
мануфактуры; нищали и лишались земель многие крестьянские селения; под
натиском новых товарно-денежных отношений рушились вековые дворянские
гнезда. По дорогам Испании бродили десятки нищих бродяг, мошенников, плутов,
одержимых мечтой обогатиться любым способом. В этом стремлении им вряд ли в
чем уступали еще более многочисленная армия священнослужителей и обнищавшие
дворяне-идальго, считавшие для себя зазорным любой производительный труд.
Лишь на самой вершине социальной пирамиды королевская семья и придворная
камарилья утопали в роскоши и упорно не хотели замечать надвигающуюся
катастрофу. Внутри страны правящие классы пытались поддерживать атмосферу
"священного страха", угрожали кострами инквизиции всем свободомыслящим, а во
внешней политике подняли знамя воинствующего католицизма, безрассудно
расходуя людские и материальные ресурсы страны в разорительных и
бесперспективных войнах с соседями во имя чистоты "святой католической
веры". Плоды этой политики стали очевидны еще при жизни Кеведо: в 1640 году
от Испании отпала Португалия; еще раньше обрела национальную свободу часть
Фландрии - Голландия; несколько раз за первую половину XVII века Испания
пережила финансовое банкротство.
Последствия кризиса, переживаемого страной, испытывали на себе многие
современники Кеведо; он не был исключением. Отец и мать писателя
принадлежали к знатнейшим дворянским семьям, но былых богатств давно
лишились и вынуждены были довольствоваться доходами, которые обеспечивала им
служба при дворе: отец был секретарем, а мать - фрейлиной королевы.
Это зависимое положение родителей впоследствии не раз припомнят
писателю его многочисленные враги. И гордый, щепетильный до крайности в
вопросах чести юноша, не задумываясь, хватался за шпагу, чтобы утвердить в
собственных глазах и во мнении окружающих свое человеческое достоинство.
Быть может, этим же обостренным чувством человеческого достоинства были
продиктованы и эскапады, похождения и проделки, которыми прославился Кеведо
смолоду. К тому же он был с детства хром и больше всего боялся показать, что
этот физический недостаток ему в чем-либо мешает.
Кеведо не раз удивлял тех, кто знал его, самыми неожиданными свойствами
своего характера. Лихой повеса и дуэлянт поклонялся не только Марсу, Бахусу
и Венере, но и Минерве, богине мудрости. В шестнадцать лет он поступил в
университет Алькала де Энарес и в 1600 году получил здесь звание лиценциата
искусств. Год спустя он отправился в Вальядолид изучать в местном
университете теологию, философию и прочие науки. Кеведо в совершенстве
владел многими языками, в их числе французским, итальянским, португальским,
арабским, а также классической латынью, древнегреческим и древнееврейским.
Страстный библиофил, он собрал огромную по тем временам библиотеку в пять
тысяч томов. В своих трудах по теологии, этике, истории, философии, которые
он писал на протяжении всей своей жизни, Кеведо обнаруживает глубокий
аналитический ум, превосходное знакомство с наследием античных авторов,
отцов церкви, ученых разных эпох, оригинальность и глубину идей.
Но в не меньшей мере, чем ученые штудии, привлекала его практическая
деятельность. В 1609 году, незадолго до своего бегства из столицы после
того, как на дуэли он убил противника, Кеведо познакомился и подружился с
блестящим молодым аристократом, герцогом Осуной. Несколько лет спустя, когда
Кеведо все еще томился в своем захолустном имении Торре-де-Хуан-Абад близ
Сьерры Морены, коротая время над сочинением язвительных памфлетов без всякой
надежды когда-либо их издать, герцог Осуна пригласил его на Сицилию, куда
получил назначение вице-королем. С 1613 года Кеведо живет на Сицилии,
выполняя иногда весьма сложные и деликатные поручения герцога. Так, осенью
1615 года он приезжает в Мадрид и почти восемь месяцев пытается склонить
короля и королевских фаворитов дозволить герцогу, только что назначенному
вице-королем Неаполя, предпринять шаги для подчинения испанскому влиянию
других итальянских государств. О том, как он этого добивался, красноречиво
свидетельствует его письмо герцогу от 16 декабря того же 1615 года: "Получил
вексель на тридцать тысяч дукатов и тотчас предъявил к оплате. Как будто
невзначай, я постарался поставить в известность об этом всех тех, кто
понимает толк в такого рода писанине. Теперь за мной следом ходит половина
придворных, и все они наперебой предлагают вам свои услуги, - ведь
большинство из них превратилось в шлюх, которым надо заплатить, чтобы они
вам принадлежали... Сеньор, я полагаю, что и впредь следует подмазывать эти
телеги, дабы они не скрипели; сейчас же они подмазаны наилучшим образом..."
Среди тех, кого "подмазал" Кеведо, были герцоги, маркизы, духовник
короля и, кажется, сам король. Не трудно догадаться, что Миссия Кеведо
увенчалась полным успехом; он и сам удостоился посвящения в кавалеры ордена
Сант-Яго. В последующие годы, на службе у герцога, он обнаружил не только
умение плести интриги, но и недюжинные дипломатические способности,
государственный ум, а когда стал министром финансов Неаполитанского
вице-королевства, также и деловитость, и расчетливость - качества, редкие у
испанских придворных.
В 1619 году, однако, блестящая карьера герцога Осуны внезапно
оборвалась: он был ложно обвинен в неповиновении, отозван из Неаполя, брошен
в тюрьму, где и умер. Кеведо до конца остался верен своей дружбе, и в том же
1619 году его выслали из Мадрида; местом его изгнания стало все то же имение
Торре-де-Хуан-Абад.
В апреле 1621 года скончался Филипп III. Известие о вступлении на
престол Филиппа IV пробудило в опальном надежды на благотворные перемены в
стране, стонавшей под гнетом различных королевских фаворитов, беспощадно
грабивших народ и королевскую казну. Первые шаги нового короля, казалось,
оправдывала эти надежды. За злоупотребление властью был публично казнен
ненавистный народу временщик Родриго Кальдерой, отправлены в изгнание
прежние королевские фавориты-казнокрады; при короле была создана хунта по
реформе нравов; были опубликованы получившие популярность в народе законы
против роскоши и возвращены в столицу многие опальные.
В 1623 году настал черед и Кеведо. Он становится одним из приближенных
короля, сопровождает его в поездках по стране, даже назначается королевским
секретарем, хотя, как иронически и не без горечи писал об этом позднее,
оставался он "секретарем без секретов". К этому времени относится его работа
над политическими сочинениями, в которых он формулирует свои гуманистические
идеалы государства.
Очень скоро обнаружилось, что молодой король столь же мало обеспокоен
судьбами Испании, как и его предшественники, а новый фаворит - граф-герцог
Оливарес - под личиной правдолюба скрывает жестокость, эгоизм и властолюбие.
Стоило Кеведо выступить против него, как он был тотчас же (это случилось в
августе 1628 года) арестован и на несколько месяцев выслан в
Торре-де-Хуан-Абад. Под новый, 1629 год он возвратился в Мадрид, но тучи над
ним не рассеялись. Появившиеся в это время в печати роман "История жизни
пройдохи по имени дон Паблос" (написан в 1603-1604, напечатан в 1626),
"Сновидения" (написаны в 1606-1622, напечатаны впервые в 1627) и другие его
сатирические сочинения, дотоле распространявшиеся в бесцензурных рукописных
копиях, вызвали яростную реакцию мракобесов. В десятках печатных памфлетов,
тайных доносов в инквизицию, в проповедях церковников Кеведо провозглашали
"мастером заблуждений, доктором бесстыдства, лиценциатом шутовства,
бакалавром гнусностей, профессором пороков и протодьяволом среди человеков".
Еще задолго до этого писатель говорил: "Никакие кабаньи клыки не способны
нанести такой удар, как перо". И сам не раз пускал в ход это оружие против
своих врагов. Но его противники - церковники, бездарные писаки, неудачливый
учитель фехтования и многие другие, кого язвительно высмеял в своих
памфлетах сатирик, - оказались сильнее: к ним примкнул король и его
всемогущий фаворит.
Седьмого декабря 1639 года Кеведо был арестован и заточен в тюрьму
монастыря Сан-Маркос-де-Леон. До недавнего временя считали, что писателя
арестовали, не без оснований объявив его автором стихотворного мемориала,
подброшенного в королевскую трапезную и содержавшего резкие обличения
фаворита и самого короля. Однако несколько лет тому назад английский
испанист Э. Эллиот разыскал и опубликовал в 1972 году письмо графа-герцога
Оливареса Филиппу IV, в котором писатель обвинялся в государственной измене
- в частности, в том, что вступил в тайные сношения с Францией. Поэтому на
этот раз Кеведо был заточен в темницу на годы.
Осенью 1641 года Кеведо писал из заключения: "Государь! Год и десять
месяцев длится мое заточение... Я был привезен в самый разгар зимы, без
плаща и рубахи, шестидесяти лет от роду, в этот королевский монастырь
Сан-Маркос-де-Леон, где и пребываю в суровейшем заточении, больной, с тремя
язвами, которые открылись из-за холода и соседства реки, протекающей у моего
изголовья... Ужасные мои страданья приводят в содрогание всех... А посему я
не жду смерти, но пребываю с ней в постоянном общении, и лишь по ее
снисходительности я все еще жив..." Этот вопль души не был услышан.
Освобождение пришло лишь спустя полтора года, когда граф-герцог Оливарес
попал в опалу. Весной 1643 года Кеведо вышел из тюрьмы, но здоровье его уже
было подорвано, и 8 сентября 1645 года он умер...
Наш современник, испанский философ и писатель Мигель де Унамуно однажды
сказал о себе, что "болен Испанией". Так мог бы сказать о себе и Кеведо. Еще
совсем молодым, в 1605 году он писал известному голландскому гуманисту Юсту
Липсию: "Об Испании я не могу говорить без боли. Если вы жертвы войны, то мы
- жертвы праздности и невежества". Эта боль за Испанию, быть может, и есть
то главное, что определяет и человеческий облик Кеведо, и его философские,
политические, литературные творения.
<> 2 <>
Мировоззрение Кеведо складывалось тогда, когда в Европе на смену
культуре Возрождения приходила новая культура барокко. Уже творчество
старших современников Кеведо - Сервантеса, Шекспира, Монтеня, завершавших
развитие ренессансной литературы, несет на себе отпечаток глубокого кризиса
гуманистических идеалов, свидетельствует об их понимании несоответствия этих
идеалов мрачной реальности. Это окрашивало их произведения в трагические
тона.
Мыслители эпохи барокко, к которым принадлежал и Кеведо, в своем
переосмыслении основных принципов ренессансной идеологии и искусства шли
гораздо дальше. На испанской почве фундаментальное, почти универсальное
значение в их миросозерцании приобрело понятие desengano. Смысл этого
понятия для них отнюдь не ограничивался прямым лексическим значением слова
"разочарование", то есть ощущением неудовлетворенности, крушением веры в
прежние идеалы. В устах Кеведо это слово обретало более глубокое значение:
оно равнозначно победе над ложью и обманом, трезвому, отвергающему любые
иллюзии отношению к жизни. Поэтому в его произведениях это слово часто
сопровождается эпитетами "благородное", "святое", "разумное", а в памфлете
"Мир изнутри" (1612) именно desengano в обличии почтенного старца становится
спутником рассказчика в его странствиях по граду порока (русский переводчик
справедливо поступил, переведя имя этого старца как Рассеиватель
заблуждений).
Однако рассеять заблуждения еще не значит открыть истину. Истина
вообще, как полагает Кеведо, непознаваема. Прежде всего потому, что в
окружающем человека мире - в природе и обществе - царит хаос. К тому же все
в мире находится в непрерывном движении, а в противовес ренессансным
мыслителям, которые представляли процесс развития в природе и обществе как
движение к гармонии и совершенству, Кеведо и его единомышленники отрицали не
только гармонию, но и всякую целесообразность этого вечного и непрерывного
движения.
С идеей изменчивости всего сущего в мировоззрении Кеведо связана
философская трактовка времени и пространства. В средние века человек как
будто жил в полом цилиндре, стены которого скрывали от него все окружающее.
Взор человека поэтому устремлен был ввысь, - время и пространство предстают
в сознании человека средневековья как бы вытянутыми по вертикали: над
человеком райские кущи, под его ногами - геенна огненная. В эпоху
Возрождения на смену подобным представлениям приходит ощущение бесконечности
времени и пространства, притом не где-то в загробном мире, а в реальной
жизни на земле как бы по горизонтали. Конечно, и рай, и ад не исчезли из
сознания человека этой эпохи, но ощутив себя впервые не тварью жалкой, а
властелином мира, человек ренессансной поры искал рая на земле, стремился
увековечить себя в своих делах. Такое ощущение бесконечности времени и
пространства не только сохраняется, но даже углубляется в эпоху барокко:
новейшие открытия в астрономии, сделанные Коперником, Галилеем и другими,
расширили границы окружающего человека мира до космических масштабов. Но при
этом пространство и время обретают как бы трехмерность: наряду с
горизонталью земной жизни вновь получает первостепенное значение вертикаль
рая и ада. То, что пробуждало в людях эпохи Возрождения пафос и чувство
гордости, теперь воспринимается трагически: там вечное движение мира в
пространстве и времени было основой убеждения в бессмертии человека,
остающегося в своих деяниях и после смерти; здесь ощущение изменчивости и
неуловимости пространства и времени приводило к трагическому ощущению жизни
как непрерывного умирания. Мучительный для Кеведо вопрос о границах
человеческого бытия был тесно связан в его сознании с идеей текучести
времени.
Непрерывное движение времени трагично, ибо человеку не дано задержать
мгновение, как бы оно ни казалось прекрасным. И сама жизнь воспринимается
как краткий миг, разделяющий две пропасти мрака. "Вчерашний день был сном, а
завтра станет прахом. Недавнее - ничто, а близкое - лишь дым", - говорит
Кеведо в одном из сонетов. И в другом: "Вчерашнего уж нет, а завтра не
явилось, сегодня движется вперед без передышки". И сразу вслед за этими
словами: "Я есмь Вчера; я Завтра есмь; я есмь усталое Сегодня". Из этого
отожествления Времени и Жизни следует вывод о такой же эфемерности Жизни,
как и Времени.
Тема Времени-Жизни естественно переходит в тему Времени-Смерти, или,
что для Кеведо равнозначно, Жизни-Смерти. Эту важную в идеологии барокко
идею писатель четко сформулировал в своем моралистическом трактате "Колыбель
и могила" (опубликован в 1634 году): "Человек одновременно рождается и
умирает: поэтому в час смерти он кончает в одно и то же время и жить, и
умирать". Идея "живой смерти" пронизывает многие произведения испанского
писателя. И характерно, что именно она перекидывает в сознании Кеведо мостик
от трагедии личности к трагедии общества. "Живая смерть" превращает в прах
не только тело человека; часы-могильщики погребают во прахе города и страны:
Я видел стены родины моей:
Когда-то неприступные твердыни,
Они обрушились и пали ныне,
Устав от смены быстротечных дней.
(Перевод А. Косс)
Парадокс для испанского писателя не просто средство заострения мысли,
он лишь отражение парадоксальности мира. И быть может, поэтому не стоит
удивляться еще одному парадоксу: Кеведо, как и другие мыслители эпохи
барокко, не раз утверждавший безысходный трагизм человеческого
существования, все же обнаруживает в изменчивом мире нечто устойчивое,
способное победить самое Смерть. Это - Любовь.
Исследователи Кеведо долгое время были единодушны в отрицательной
оценке любовной лирики писателя; ее объявляли лишенной глубины и
непосредственности. Верно, конечно, что стихи, прославляющие радость любви
(весьма немногочисленные, к слову сказать). чаще всего холодноваты и
рассудочны. Но как искренне и проникновенно звучит в его устах отчаяние
безнадежно влюбленного, неразделенное чувство которого поэт выставляет
напоказ как вызов не только бессердечию любимой, но и всему миру, и самой
смерти! Таков знаменитый сонет "Постоянство в любви после смерти" - по
мнению известного исследователя и поэта Дамасо Алонсо, "лучший у Кеведо и,
быть может, во всей испанской литературе". Смерть может разрушить тело,
кровь, мозг, но поэт рисует трижды эту тризну смерти лишь для того, чтобы
трижды подчеркнуть ее бессилие перед человеческой страстью: "Исчезнет плоть,
но не исчезнет боль; все обратится в пыль, но чувство сохранится; все будет
прах, но прах влюбленный..."
В сознании Кеведо, человека эпохи барокко, постоянно сталкиваются
противоборствующие силы, противоречивые тенденции. Ведь этот гимн нетленной
любви пропел художник, всю жизнь противопоставлявший разум страстям, которые
вносят в душу, по его мнению, лишь смуту. Как это ни странно звучит, но в
идеологии барокко, утверждавшей идею иррациональности мира, необычайно
сильна рационалистическая струя. Рационализм барокко захватил, однако, лишь
сферу мышления и искусства: он определял логику мысли и логику образа, но не
приводил к признанию разумности окружающего мира.
С рационалистическими тенденциями барокко связано распространение в
Европе XVII века идей неостоицизма. Кеведо был великолепным знатоком,
переводчиком и комментатором трудов античных стоиков - Сенеки, Эпиктета и
других. Сам он воспринял в этом учении прежде всего идею внутренней
независимости личности, признание разума силой, помогающей человеку
противостоять царящему в мире фатальному злу. Переняв у стоиков презрение к
собственным страданиям, Кеведо, однако, не принял свойственной и стоической
философии древних, и многим ее истолкователям в XVII веке общественной
пассивности. Напротив, всю свою ученую и литературную деятельность испанский
писатель посвятил анализу пороков, присущих современному обществу; всю свою
жизнь он искал также и возможный противовес этому несправедливому обществу.
<> 3 <>
Политика интересовала Кеведо всегда не только как поле практической
деятельности, но и как объект теоретических занятий. Что такое государство,
каковы наиболее предпочтительные формы политического устройства, какую роль
в государстве призван играть народ в другие общественные силы, каковы права
и обязанности лиц, стоящих у власти, - эти и другие вопросы получили
подробно и систематизированное изложение в научных и
художественно-публицистических произведениях испанского писателя, особенно в
последние десятилетия его жизни. Названным выше проблемам посвящены трактаты
"Политика Бога, правление Христа и тирания Сатаны" (первая часть написана в
1617-1626 годах, вторая - в 1635- 1636 годах), "Жизнь Марка Брута" (остался
неоконченным, опубликована лишь первая часть, вторая не была опубликована и
затерялась); много места им уделено и в художественных произведениях, в
особенности в сборнике новелл "Час воздаяния, или Разумная Фортуна". Хотя в
этом последнем произведении заключительная* сороковая, новелла посвящена
обсуждению вопроса о том, что предпочтительней - монархия или республика, и
Кеведо подробно перечисляет и достоинства, и недостатки обеих форм
государства* воздерживаясь на этот раз от уточнения своей позиции, все же
его позиция вполне ясна. Кеведо был сторонником монархической власти. При
этом он концентрирует, однако, внимание не столько на правах и прерогативах
королевской власти, сколько на ее обязанностях в отношении народа и страны.
Король должен действовать в согласии с божескими законами и мнением
народа. В определении места народа в государстве Кеведо испытывал колебания.
В ряде сочинений он даже склоняется к идее народного суверенитета. И вместе
с тем он опасается народных движений, в которых "побеждает большинство, а не
разум". И все же в "Часе воздаяния" - в знаменитой двадцать шестой "русской"
новелле и в некоторых "итальянских" - писатель именно людей из народа делает
носителями высшей справедливости и мудрости.
Не случайно Кеведо объявляет важнейшей обязанностью монарха заботу о
благе народа. Ради этого монарх должен жертвовать всем, даже собственной
жизнью. Контуры идеального государства намечает один из персонажей "Часа
воздаяния". "Наше требование" - свобода для всех, - говорит он, - ибо нам
хочется подчиняться правосудию, а не насилию; повиноваться разуму, а не
прихоти; принадлежать тому, кому достанемся по праву наследования, а не
тому, кто захватит нас силой; быть князю подопечными, а не товаром; быть в
государстве товарищами, а не рабами; руками, а не орудием; телом, а не
тенью".
Одним словом, Кеведо в своих сочинениях формулирует идеал "народной
монархии", действующей от имени народа и во имя народного блага. Этот идеал
во многом близок гуманистическим утопиям передовых мыслителей испанского и
европейского Возрождения. Свидетельством глубоких связей Кеведо с идеологией
Возрождения стало и обращение испанского писателя к наследию английского
гуманиста Томаса Мора.
В конце 1637 года был опубликован впервые на испанском языке перевод
второй части "Утопии" Мора, содержащей описание идеального утопийского
государства. Перевод был осуществлен другом Кеведо доном Херонимо Антонио де
Мединильей-и-Порресом, и, как явствует из предпосланной переводу небольшой
заметки Кеведо, именно ему принадлежала инициатива осуществления перевода.
"О земной жизни Томаса Мора по-испански писал Фернандо де Эррера, ученейший
муж и человек справедливейших суждений, - так начинает свою заметку Кеведо.-
В бессмертие же он вписал свое имя сам кровью своей и смертью, увенчанной
славным мученичеством", И далее: "Это был человек удивительного ума,
редкостных познаний, святой стойкости, примерной жизни и славной смерти,
знаток латыни и греческого языка".
Восторженные слова посвящает испанский писатель книге Мора "Книга эта
невелика, но для того, чтобы оценить ее по заслугам, никакой жизни не
хватит. Он написал мало, но сказал много. Если бы те, кто руководит миром,
подчинялись ему, а те, кто подчиняется, руководствовались его указаниями, то
первые не ведали бы трудностей, а вторые - забот".
Смысл "Утопии" испанский мыслитель видит в том, что Мор "обличает
пороки большинства государей своего времени... Каждый, кто прочтет эту
книгу, сам сумеет убедиться в том, памятуя о моем предупреждении: человек,
который показывает необходимость действовать так, как не действует никто на
самом деле, тем самым обличает всех".
Это замечание проливает свет и на собственные утопические построения
Кеведо. Вряд ли можно считать случайным совпадением, что именно в 1635 году,
когда зародилась идея перевода книги Мора, испанский писатель завершал
работу над своим капитальным политическим трудом "Политика Бога, правление
Христа и тирания Сатаны". В этой книге он противопоставляет неисчислимым
порокам государств своего времени, их князей и министров первоначальное,
свободное от пышного культа, христианство, которое, по словам Кеведо,
принесли с собой на землю "сын божий" и его апостолы. Эта же ориентация на
раннее, "чистое" христианство была характерна для европейского ренессансного
гуманизма на раннем этапе его развития, для "христианского гуманизма" Эразма
Роттердамского и Томаса Мора,
Грезам об идеальном "правлении Христа" трезвый мыслитель Кеведо
противопоставлял реальность -"тиранию Сатаны", сделав ее объектом своего
обличения. При всей многогранности натуры испанского писателя все же, вне
всякого сомнения, именно в сатирическом творчестве раскрывается наиболее
ярко его писательское дарование.
<> 4 <>
Гротескная картина Испании, какой она предстает и в прозаических
сатирах, и в бурлескных стихотворениях Кеведо, - это, а сущности говоря,
концентрированное выражение той же "боли за Испанию", которая так
патетически звучала в его патриотической лирике.
Сатира Кеведо прежде всего всеобъемлюща. Она охватывает практически все
стороны жизни Испании и - шире - человечества, обличает пороки нравственные
и социальные, проникает во все сферы испанского общества, подвергает критике
все социальные слои, профессии и состояния, обличает господствующие в
обществе нравы.
Другой существенной особенностью сатиры Кеведо является ее
устремленность в современность. Метафизическое, философское восприятие
времени и пространства здесь отступает на задний план; изображение
пространственно-временных связей становится предельно конкретным: это
социально-историческое время и пространство Испании XVII века.
С этим связана и еще одна специфическая черта сатиры Кеведо - ее
публицистичность, злободневность. Даже в его единственном романе "История
жизни пройдохи..." современники обнаруживали немало злободневных намеков.
Еще в большей мере публицистичность характерна для "Сновидений", "Часа
воздаяния" и других произведений - в сущности говоря, произведений
художественно-публицистических.
Это определяет особые приемы типизации, ослабление роли сюжета и многие
другие особенности произведений Кеведо. В самом деле, даже в романе Кеведо
сюжет играет подсобную роль. Главное - не что происходит с Паблосом, а с кем
он встречается. Именно поэтому огромное структурное значение приобретает и в
романе, и в Других сочинениях Кеведо мотив дороги. Ведь почти все основные
приключения случаются с Паблосом во время его странствий по дорогам Испании.
Здесь, на дороге, в придорожных тавернах и других столь же временных
пристанищах Паблос сталкивается с людьми из самых разных "этажей" общества,
от бродяг и нищих до священнослужителей. В этом акцентировании мотива дороги
получили отражение реальные сдвиги в социальной жизни Испании. Уже давно
отошла в прошлое патриархальная замкнутость натурального хозяйства, вся
страна как будто покинула насиженные места и пустилась в странствие по белу
свету в поисках Фортуны-удачи.
Мотив дороги играет существенную роль в "Сновидениях". Прав* да, путь
повествователя здесь как будто имеет конечную точку, которой не было в
романе. Но, строго говоря, что такое ад ("Сон о преисподней"), обитель
Смерти ("Сон о Смерти"), град пороков ("Мир изнутри"), если не лишь отчасти
трансформированный образ той же дороги, по которой снуют толпы теней, как
две капли воды напоминающие тех, с кем встречался в своих путях-странствиях
Паблос из Сеговии.
Сатирические произведения Кеведо обычно многолюдны. Однако в этих
беспорядочно движущихся толпах нетрудно выделить особенно приглянувшиеся
писателю типы. Среди них немало фигур, олицетворяющих, на первый взгляд, не
очень значительные в социальной панораме жизни бытовые, нравственные пороки,
вроде сварливых жен и красящихся старикову девиц - искательниц женихов и
записных кокеток; жуликоватых трактирщиков и лекарей-шарлатанов, чья
профессия "деньги драть и больных убивать"; профессиональных нищих, старых
сводней и мужей-рогоносцев. Некоторые из этих типов проходят через всю
литературную жизнь писателя. Такова, например, целая галерея
мужей-рогоносцев, начиная с невинной жертвы вероломной супруги и кончая
мужем, гордящимся своим положением "рогача" и охотно пользующимся доходами
от своей снисходительности. Некоторые исследователи сокрушаются по поводу
того, что писатель "вынужден" столь часто "размениваться на мелочи". Упрек
вряд ли справедлив. Во-первых, без "мелочей" картина разложения нравов,
упадка испанского общества была бы неполной: в том-то и дело, что, по мысли
Кеведо, все сферы жизни общества захвачены гниением, распадом. А во-вторых,
по мере созревания сатирического таланта писателя все чаще за бытовыми,
нравственными пороками обнаруживаются их социальные истоки, коренящиеся в
самой сути несправедливой, безобразной во всех своих проявлениях современной
действительности.
Но, конечно, это становится очевидным только тогда, когда рядом с
персонажами, воплощающими те или иные нравственные пороки, появляются типы
социальные. В их обрисовке особенно ярко обнаруживается своеобразие приемов
типизации у Кеведо: при всей предельной точности и детализованности описаний
персонажей этим характеристикам всегда присущи обобщенность,
"крупномасштабность", фиксация наиболее характерных для данного типа черт.
Диапазон охвата испанской действительности в сатирах Кеведо весьма
широк. Характерно, однако, что обличению подвергаются главным образом имущие
классы. Что же касается бедняков, то, как утверждает бес в памфлете
"Бесноватый альгуасил", "они в адских книгах не значатся", ибо "и живут
праведно, и умирают праведно". Зато монархов в аду "превеликое число". В
обители Смерти ("Сон о Смерти"), например, "толпилось великое множество
тиранов и сильных мира сего...".
Еще более гневно обличает писатель придворных, королевских фаворитов,
пользующихся слабостями монархов для достижения своекорыстных целей (см.,
например, четвертую, пятую новеллы и в особенности тридцать девятую в
сборнике "Час воздаяния"). "Пока вассал остается хозяином своего короля, а
король - вассалом собственного слуги, первого все будут ненавидеть как
предателя, а второго презирать как ничтожество", - писал в одной из новелл
"Часа воздаяния" Кеведо.
С горечью констатирует также сатирик, что дворяне давно лишились
блеска, а многие - и своих гербов. Не случайно один из них - нищий идальго
из романа "История жизни пройдохи...", у которого за душой осталось лишь
пышное имя дон Торибио Родриго Вальехо Гомес де Ампуэро-и-Хордана, -
вырастает в образ-символ всей современной писателю Испании, которая
выставляет напоказ крахмальные воротники, но одета в ужасающие лохмотья.
Ступенькой ниже стоят слуги государства - законники: адвокаты,
альгуасилы, судьи, писцы. Законники - мастера по части обдирания клиентов; с
их помощью изгнана из судов правда, повсюду торжествует кривда. Только и
пекутся что о своих богатствах также священнослужители всех степеней, от
бродячего проповедника слова божьего до архиепископов и инквизиторов. Но,
пожалуй, отвратительней всех в изображении Кеведо выглядят купцы и
скряги-ростовщики, которые в ад "валят тысячами".
Так последовательно обозревает писатель все ступени социальной
лестницы. В результате в сатире Кеведо возникает "образ века, точный и
правдивый", когда "честь не в чести, но почести в почете", когда "весь мир -
картежная игра,, лишь воры в нем повелевают..."* Куда бы ни бросил свой
взгляд сатирик, - везде он обнаруживает одну и ту же, скрытую или явную,
пружину действий человека: деньги, корысть, стремление к наживе. О
всевластии денег написаны многие страницы книг Кеведо, а в его знаменитом
бурлескном стихотворении "Золотой мой! Драгоценный!" деньги превращаются в
грандиозный образ - символ эпохи.
<> 5 <>
Безобразный, уродливый мир, открывающийся на страницах произведений
Кеведо, предстает воплощенным в образах, в которых реальные пропорции
подвергаются систематическому искажению и сдвигу. Не случайно важнейшее из
выразительных средств, к которому прибегает автор на протяжении всего
творчества, - гротеск, карикатурная деформация действительности.
Способы, с помощью которых он добивается этого, чрезвычайно
разнообразны. Один из них - нарочитое столкновение возвышенного, идеального
плана с реальным, более того - пошлым и вульгарным. В частности, просторечье
и даже воровской жаргон соседствуют в произведениях Кеведо со словами
высокого стиля.
Другим способом деформации изображаемого явления служит анимализация
или уподобление человека вещам. Нередко писатель наделяет мертвую природу и
даже абстрактные понятия гиперболизированными чувствами и движением. Так
возникают типично кеведовские метафоры: "болезни в страхе обращаются в
бегство", "потоки слов так и хлынули у него из глаз да из ушей", "стихи
нагнали такую темень, что зги не видно было" и т. п. Этот прием, конечно,
тесно связан с пристрастием Кеведо к динамизму образов.
Гротеск у писателя всегда динамичен. Движение вообще одна из
характерных особенностей всей стилистической системы барокко, в том числе и
у Кеведо. Движение, жест призваны вскрыть сущность изображаемого. Так, в
"Часе воздаяния" подобострастная униженность искателей должностей,
собравшихся в приемной некоего сеньора, проявляется не столько в их словах,
сколько в том, как при его появлении они "принимались нырять вперед телом",
"топтались на месте, не в силах разогнуть поясницу", "изгибались в арабскую
пятерку". Уж до чего, кажется, спокойное занятие - портняжничать. А вот как
этим делом занимаются нищие в романе Кеведо: "...все взялись за иголки и
нитки, чтобы зашить продранные места. Один изогнулся крючком, другой
сворачивал ноги кренделем, чтобы починить чулки, третий просовывал голову
между ног и превращался в какой-то узел".
Хаотичное движение, в котором предстает перед Кеведо мир, часто
размывает контуры изображаемого, придает ему фантастический облик, нередко
далекий от жизнеподобия. Вообще о жизнеподобии писатель заботится меньше
всего. Вот, например, аллегорическая фигура Смерти в "Сне о Смерти": "Тут
вошло некое существо - женщина, с виду весьма пригожая... Один глаз открыт,
другой закрыт; и нагая, и одетая, и вся разноцветная. С одного бока -
молодка, с другого - старуха. Шла она то медленно, то быстро. Кажется, что
она вдалеке, а она уже вблизи". Если взять каждую составную часть описания
по отдельности, то никакого нарушения жизнеподобия как будто нет. Но в целом
свойства этой аллегорической фигуры настолько противоречивы и разнородны,
что воссоздать по отдельным штрихам законченный портрет невозможно. Кеведо
идет на это совершенно сознательно ради того, чтобы образно выразить идею
многоликости смерти.
Динамизм, необычная подвижность, многоликость характерны и для языка
Кеведо-писателя, бывшего ярым приверженцем так называемого консептизма.
Смысл этого стилевого направления, ориентированного на сравнительно узкий
круг "избранных" читателей, заключается в стремлении вскрыть с помощью
немногих слов возможно большее число глубинных и неожиданных связей между
различными объектами. Слово в консептизме испытывает чрезвычайно большую,
иногда даже чрезмерную нагрузку, ибо писатель часто строит произведение на
парадоксальном сопоставлении, столкновении двух или нескольких образов,
связь между которыми раскрывает предмет либо явление с неожиданной стороны.
Простейший способ создания подобного концепта - смещение и искажение
реальных пропорций с помощью гиперболы гротескового характера. Хочет,
например, Кеведо высмеять некоего длинноносого сеньора, он пишет: "Это был
человек, приклеенный к носу..." Несколько сложнее концепт, построенный на
неожиданном сопряжении двух образов. Когда мы читаем у Кеведо: "Я сам себя
покинул, ибо собственная моя душа оставила меня в слезах, разбитым", то не
сразу поймешь эту замысловатую метафору-концепт. Наконец, еще более сложные,
развернутые концепты определяют смысл уже не фразы, а целого периода или
даже полностью стихотворения. Подобные консептистские приемы еще чаще
употребляются писателем в его сатирической прозе. Это затрудняет чтение и
понимание произведений Кеведо (недаром испанский ученый Рамон Менендес
Пидаль назвал консептизм "трудным стилем"), но зато позволяет писателю
придать каждому образу множество оттенков и тем самым сделать его
многозначным.
Многозначность, пластичность и вместе с тем зыбкость образа у Кеведо
часто возникают в результате того, что он слово употребляет, имея в виду не
одно, а несколько его значений одновременно. Не менее излюбленный прием
писателя - эффект, вызываемый расчленением одного слова на два: например
"enaguas" (нижние юбки) и "en aguas" (в водах); "esclavo" (раб) и "es clavo"
(это гвоздь) и т. п. Очень часто сатирик прибегает к так называемой
идиоматической пародии. Речь идет о неологизмах или выражениях, пародирующих
привычные, ходовые слова или словосочетания, идиомы. Такая пародийность
может возникнуть и в сочетании нескольких слов, и в отдельном слове в
результате стяжения в нем двух слов или слова с неожиданной приставкой.
Хочет, например, Кеведо одного супруга назвать рогоносцем из рогоносцев -
так сказать "квинтэссенцией рогоношества", - и он сочиняет "quintacuerna"
(то есть "квинтро-гоношество"). Подобные словесные новообразования у Кеведо
очень часты; они свидетельствуют о тонком писательском ощущении возможностей
родного языка.
Удивительное богатство выразительных средств у Кеведо - не результат
пристрастия к формальной игре словом, не демонстрация остромыслия, столь
высоко ценившегося современниками писателя, а способ возможно более полного
и всестороннего раскрытия существенных сторон действительности. Благодаря
подобному единению содержания и формы произведений Кеведо суровый приговор,
вынесенный художником своему времени, обретает убедительность и
непреложность. В этом и заключается секрет бессмертия испанского сатирика.
Популярность: 1, Last-modified: Tue, 25 Sep 2001 04:57:13 GmT