===================================================================
Текст приведен по изданию: БВЛ, Шандор Петефи, Избранное., М.
OCR: Кот Силантий
===================================================================
Безоблачных небес неистов жар жестокий,
И мучится пастух на солнечном припеке.
Напрасно с высоты так солнце припекает,
Пастух на берегу и без того страдает.
В его груди пожар, он от любви безумен.
Он неспроста пасет овец у сельских гумен.
Пока пасутся овцы под горой в лощине,
Валяется в траве он на своей овчине.
Ромашки вкруг него головками качают.
Внимания пастух на них не обращает.
Внизу течет ручей, бурля и извиваясь,
И на него пастух глядит не отрываясь.
Но взор его совсем не к пене волн прикован.
Он девочкой в ручье прельщен и очарован.
Он восхищен ее тяжелою косою.
И ростом, и - лицом, и стана красотою.
Она стоит в ручье и, подоткнувши юбку,
Полощет в нем белье и скатывает в трубку.
И Янчи ослеплен и смотрит в удивленье,
Как белизной горят в воде ее колени.
Задумчивый пастух с заплатанною блузой
Не кто-нибудь иной, нo Янчи Кукуруза,
Л девочка и ручье - его любовь до гробя,
Свет Илушка, его сердечная зазноба.
"Жемчужина моя, свет бел тебя затмился,-
Он к девочке в ручье с поляны обратился,-
Голубушка моя, души моей отрада,
Хотя на миг одни выдь, ангел, па леваду.
Порадуй душу мне своим лучистым взглядом,
Дай мне обнять тебя и сядь со мною рядом.
Выдь, красота моя, выдь на минуту, люба,
Дай всласть и до смерти нацеловаться в губы".
"Когда б мне не белье стирать велели, Янчи,
Не надо бы просить, сама б я вышла раньше.
Но горе ведь с бельем,- случись с ним проволочка,
Съест мачеха меня, я ей чужая дочка".
Так Илушка ему ответила покорно
И принялась опять белье стирать проворно.
Но с шубы встал пастух и, подойдя к потоку,
Сказал еще нежней подруге синеокой;
"Выдь на берег скорей, живее, голубь белый.
Два слова, поцелуй-другой - большое ль дело?
И мачеха сейчас не над душою самой.
Уморишь ты меня,- как быть с тобой, упрямой?"
И выманил пастух любовь свою на сушу,
И с нею говорил, и отводил с ней душу.
И целовал ее раз сто и полтораста,
И знает только бог, как крепко и как часто.
Шло время между тем, и золото заката
Румянило ручей ц мачехину хату.
Сердилась мачеха: "Где эта тварь дрянная?
Ну, погоди, придет, я девку отругаю!"
Та мачеха была несносной ведьмой злою.
Не знала Илушка от мачехи покоя.
"Небось баклуши бьет,- так думала старуха,-
Накрою-ка ее, влеплю ей оплеуху".
Ах, Илушка, беги от мачехи, родная!
Бедняжка, не уйти тебе от нагоняя.
От сладких снов любви, несчастная сиротка,
Ты вдруг пробуждена ее визгливой глоткой.
"Ах, вот ты где, овца, святая недотрога?
Ты вот чем занята? И не боишься бога?
Вот девушкам пример! Любуйтесь ею, люди!
Чтоб с места не сойти теперь тебе, паскуде!"
"Довольно горло драть, вы слышите ли, тетка!
Заткните сами рот, иль мы заткнем вам глотку!
Про Илушку хоть раз скажите слово худо -
Я зубы выбью вам и сожалеть не буду".
Что говорил пастух, он сам в сердцах не ведал,
Но Илушки-красы своей в обиду не дал.
К старухину лицу он свой кулак приставил
И вот что ко всему для внятности прибавил:
"Смотрите, если вы не станете потише,
Я петуха пущу вам красного на крышу.
II так ведь девочка оттерта на задворки,
Гнет спину день и ночь, не видит хлеба корки.
Брось, Илушка, робеть. Она ведь ясно видит,
Что будет с ней, когда она тебя обидит.
Чем всюду нос совать, вы дома бы сидели
Да за собой, кума, получше бы глядели".
Накинув свой тулуп, простился он с подругой
И в поисках овец пошел шагать по лугу.
Он обошел луга, крестьянские угодья,-
Лишь несколько овец паслось кой-где в разброде.
Уж стало вечереть, повеяло прохладой...
Овец недостает, нет половины стада.
Где остальные? Где другая половина?
Кто это, вор иль волк в пропаже их повинны?
Чья б ни была вина, раздумывать в печали
Уж было поздно тут, раздумья запоздали.
Что делать Янчи? Он - неробкого десятка.
Погнал овец домой, не глядя на нехватку.
"Ну, Янчи,- думал он,- за новые успехи
Достанется тебе сегодня на орехи.
Ты рос, и так глаза хозяину мозоля,
А нынче... Что уж там, на все господня воля!"
Так думал он, хотя не время думать было:
Отара в ворота хозяйские входила.
Хозяин, как всегда, стоял перед оградой,
Чтоб там пересчитать вернувшееся стадо.
Вот Янчи говорит: "Не буду я лукавить:
Полстада нет. Мой грех. Но дела не поправить.
Я пред тобой стою с повинной головою,
Хоть режь меня, хоть жги, убытка не покрою".
"Я смеха не люблю, и мы не скоморохи.
Ты, Янчи, не дури, со мною шутки плохи,
Ты дело говори, а то, предупреждаю,
Все ребра я тебе, смотри, пересчитаю".
Когда ж старик узнал, что ото все не шутки,
От гнева он едва не тронулся в рассудке.
Стал бегать он кругом, крича и угрожая:
"Где вилы? Вилы мне! Проткну я негодяя!
Ах, вор, головорез, грабитель беззаконный!
Умри! Пусть выклюют глаза тебе вороны!
Затем ли подлеца я выходил и холил,
Чтоб висельник меня за хлеб мой обездолил?
Сквозь землю провались, исчезни, скройся, Каин!" -
Орал до хрипоты на пастуха хозяин.
Потом, собравшись вдруг с последнею силенкой,
За Янчи побежал с дубиною вдогонку.
Но Янчи удирал, не пред дубиной струсив.
Не испугался б он и потолочных брусьев..
Он парень был силач, шутя коней треножил,
Хотя до двадцати годов еще не дожил.
Он потому бежал, что должен был признаться,
Что в этот раз старик был вправе бесноваться.
И в драку ли вступать ему с отцом приемным,
Что сжалился над ним, найденышем бездомным?
Вот отчего бежал он, обливаясь потом,
Покамест не пропал старик за поворотом.
Куда глаза глядят пошел он по проселку,-
Так был он сразу сбит несчастьем этим с толку.
Когда вода ручья совсем зеркальной стала
И вся роями звезд несметных засверкала,
Он, к радости своей, негаданно-нежданно
На Илушкин плетень набрел среди тумана.
Он стал перед плетнем средь вьющегося хмеля
И грустно заиграл на ивовой свирели.
Вечерняя роса, сверкавшая в бурьяне,
Казалась в эту ночь слезами состраданья.
А Илушка спала в те грустные мгновенья.
Ей летнею порой служили спальней сени.
Проснулась, услыхав свирели переливы,
И выбежала вон, одевшись торопливо.
Но Янчи напугал ее своей печалью.
"О Янчи, у тебя глаза и щеки впали.
Скажи мне все скорей, быть может, легче станет.
Ведь краше в гроб кладут, и на тебе лица нет!"
"Эх, Илушка моя, я бледен не впустую.
В последний раз тебя я, может быть, целую".
"О Янчи, перестань! Ты так меня пугаешь!
Побойся бога ты! На что ты намекаешь?"
"Я правду говорю, моя весна и зорька!
В последний раз свирель моя рыдала горько.
В последний раз тебя я вижу, утро мая,
В последний слышу раз, в последний обнимаю!"
Потом, чтоб разъяснить ей страшную загадку,
Он рассказал ей все, как было, по порядку,
От Илушки лицо заплаканное пряча,
Чтоб видом слез своих не огорчить в придачу.
"Ну, Плушка, пора, мой белый ангел в небе,
И думай иногда про мой несчастный жребий.
Когда зимой в буран заслышишь веток стоны,
Пусть вспомнюсь я тебе, твой бедный нареченный".
"Ну, Янчи, добрый путь, раз такова судьбина.
Господь с тобой, тебя я в мыслях не покину.
Найдешь в пути цветок с головкой отсеченной,-
Подумай о своей несчастной нареченной".
Прижались, обнялись, рванулись друг от друга.
Заплакали. В сердцах у них завыла вьюга.
Оставив всю в слезах се вдали на шляхе,
Он шел и утирал глаза полой рубахи.
Он наудачу шел, шел напрямик от тына
И не глядел вперед, и было все едино.
Кругом паслись стада, звон бубенцов был ласков,
А он не замечал смеющихся подпасков.
Деревня позади уже давно осталась,
И больше по пути костров не попадалось.
В последний раз назад взглянул несчастный Янчи,
И колокольни тень мелькнула великаншей.
Будь рядом кто-нибудь и вздох его подслушай,
Тот понял бы, что он вложил в него всю душу.
Но Янчи был один, лишь журавли держали
Вдоль по небу свой путь и вздохов не слыхали.
Он брел все глубже в ночь. Его тулуп овечий
Сегодня тяжелил так непривычно плечи.
Как заблуждался он! Не шуба тяжелила,
А сердце у него надорванное ныло.
Лишь только солнце, встав, луну домой услало,
Простерлась степь кругом, как море степь лежала.
Все, все, что видел глаз с восхода до заката,
Все это степь была, все было ей объято.
Ни кустика кругом взор Янчи не заметил,
Но вид травы уж был по-утреннему светел.
Лишь солнце поднялось, в его лучей потоке
Вдали сверкнул песок и озеро в осоке.
Там цапля, не спеша и жерди долговязей.
Ловила лягушат средь камышей и грязи,
И, рассыпаясь врозь и собираясь в стайки,
Летали вниз и вверх на длинных крыльях чайки.
А Янчи брел один с своей огромной тенью,
Не видя ничего кругом от огорченья.
Уже давным-давно под солнцем степь сияла,
А у него в душе разлуки ночь стояла.
В полдневный час, когда палило солнце в темя,
Он вспомнил, что сейчас перекусить бы время.
Такой далекий путь за сутки одолевши,
Он еле шел, с утра вчерашнего не евши.
Он сел и, сумку сняв, доел остаток сала.
Лишь небо с высоты за Янчи наблюдало
Да, громоздя в песках манящие курганы,
В обманчивую даль звала фата-моргана.
Когда он подкрепил иссякнувшие силы,
Он к озеру свернул,- так жажда затомила.
Тут, шляпой зачерпнув воды, стал пить он жадно
Он сроду не пивал такой воды прохладной.
От озера едва успел он удалиться,
Сонливость налила свинцом его ресницы.
Он вытянулся весь и выбрал изголовьем
Пучок густой травы на холмике кротовьем.
И сон его унес в родимое селенье.
Он встретил Илушку в счастливом сновиденье,
Но чуть ее хотел губами он коснуться,
Гром пробудил его, он должен был проснуться.
Он стал искать кругом: "Где небо голубое?"
Все двигалось над ним, приготовляясь к бою.
Как бедствие войны, простерлась тень над краем.
Небесный свод померк и стал неузнаваем.
Степь спрятала лицо лед чертою одежей.
Трещал небесный гром, разили стрелы божьи,
Разверзлись хляби вод, и в шуме их и гаме
Озерная вода покрылась пузырями.
Встал Янчи, крепче сжал свой посошок пастуший,
Шляпенку поплотней надвинул он на уши
И, вывернув тулуп овчиной наизнанку,
Стал наблюдать стихий небесных перебранку.
Но мимолетный вихрь улегся так же скоро,
Раздорам был конец положен в ту же пору,
Толпою облака валили с места боя,
И радуги цвета раскинулись дугою.
Перевернув тулуп, наш Янчи не сушился,
Но воду отряхнул и дальше в путь пустился.
Уж солнце спать ушло, а Янчи Кукуруза
Всe без дороги шел степной травой кургузой.
И вот он вдруг забрел в урочище лесное.
Непроходимый лес кругом стоял стеною.
Там ворон падаль жрал и первым Янчи встретил
И карканьем его у входа в лес приветил.
Но не пугал его ни лес, ни ворон вещий.
Он шел, и мрак густел и становился резче.
Он шел средь темноты, и видел на тропинке
Свет месяца, и шел без страха и заминки.
Уж время к полночи, наверно, приближалось,
Полоска света вдруг средь чащи показалась.
Взял Янчи на нее и видит - свет в окошке
В дремуче! глубине на пешеходной стежке.
"Вот счастье,- думает,- как видно, двор заезжий.
Вот мне ночлег и кров в такой глуши медвежьей.
Наверное, корчма, благодаренье богу!
Переночую в ней и отдохну немного".
Ошибся Янчи. Дом в густом лесу зеленом
Был не корчмой. Он был разбойничьим притоном.
Дом не был пуст, была полна народу хата,-
Двенадцать человек, как на подбор ребята.
Разбойники, ножи, секиры, пистолеты...
Кто б не струхнул при том? Ведь не игрушки это.
Но Янчи не робел и без малейшей дрожи
Поднялся в дом и стал в разбойничьей прихожей.
"Компании честной почет и уваженье!" -
Сказал он из сеней, помедлив в отдаленье.
Разбойники, вскочив, взялись за ятаганы,
Но удержали их по знаку атамана.
"Кто ты,- опросил вожак,- что дерзко, без тревоги
Переступил порог разбойничьей берлоги?
Родители твои, жена и сестры-братья
Поплачут о тебе, что ты так смел некстати".
Но сердце не быстрей у Янчи стало биться
От этих грозных слов начальника станицы,
И он ему, при всей повольнице разбойной,
Ответил не спеша, толково и спокойно:
"Кто жизнью дорожит, тому необходимо
Чураться ваших мест и в страхе ехать мимо.
Я с жизнью не в ладу и крест на ней поставил
И потому к вам путь без трепета направил.
Я все от вас приму, и, если захотите,
Мне сохраните жизнь и на ночь приютите,
А если нет, ну что ж, губите невозбранно:
Презренной жизни я отстаивать не стану".
Так он сказал. Его безмерная отвага
Поставила в тупик разбойничью ватагу.
"Вот это, братцы, хват! Вот это удаль-малый! .
Воскликнул атаман: Тебя судьба послала.
Бедовый у тебя святой, клянусь я богом!
Природой создан ты, чтоб грабить по дорогам.
Ты презираешь жизнь и смерти не боишься.
Ударим по рукам - ты в нашу рать годишься.
Для нас забава - кровь, убийство, святотатство.
Награда же за труд - несметное богатство.
Вот бочка с серебром, а в этой вот дукаты.
Ну, что, хотелось бы тебе зажить богато?"
Какие б ни были у Янчи втайне мысли,
Но атаману он ответил, поразмысли:
"Согласен, по рукам. Вступаю к вам в дружину.
Сегодня лучший день моей судьбы кручинной".
"А чтобы этот день еще был много краше,-
Прибавил атаман,- полней нальемте чаши.
Покойный поп знал толк в вине, и всем собраньем
Мы за его помин на дно баклаг заглянем".
И заглянули так, что память всем отшибло,
Всей братией честной, всей вольницею гиблой.
Но тут, не будь дурак, наш Янчи в общем гаме
Знал меру и вино отхлебывал глотками.
Когда вино глаза разбойникам смежило,
Как раз настало то, что Янчи нужно было.
Разбойникам, кругом валявшимся вповалку,
Сказал он: "Добрый сон! Мне вас тревожить жалко.
Усните, больше вам никто мешать не будет,
Пока на Страшный суд труба вас не разбудит.
Вы многих жизней свет задули бессердечно.
Я наведу на вас за это сумрак вечный.
Теперь же - к золотым! Набью полну кошелку
И милушке снесу на самый край поселка.
Откупится она от мачехи сварливой,
Не будет больше ей рабыней терпеливой.
Посереди села хороший дом построю,
И милушку введу в него своей женою,
И заживем вдвоем, Король и королева,
Как некогда, до нас, в раю Адам и Ева.
Но что я говорю? Не так я опрометчив,
Чтоб счастье строить, жизнь и душу искалечив,
На этих золотых кровавый знак насилья,
На них проклятья след. Мы их не накопили.
Нет, я не трону их, я рад, что голос строгий
Мне не велит их брать, благодаренье богу.
Нет, Илушка, прости, я снять хвалился бремя,
Но, видишь, не могу, неси свой крест со всеми",
С горящею свечой, совсем не тронув денег,
Он вышел на крыльцо, спустился со ступенек,
Поджег со всех сторон нависшие стропила,
И пламя через миг всю крышу охватило.
Огонь взвивался ввысь, и нес клоки соломы,
Лизали языки оконные проемы,
И звезды и луна затмились от пожара,
Все сделалось черно от сажи и угара.
При виде зарева зловещего на тучах
Шарахнулась сова, спугнув мышей летучих,
И стала крыльями над головою хлопать,
То облетая дом, то рушась в дым и копоть.
На утреннем ветру деревья шевелились.
Пожар уж догорал, развалины дымились
На выжженной земле, свидетели рассвета,
Лежали средь золы разбойничьи скелеты.
За тридевять земель уносят Янчи ноги.
Забыл он о лесной разбойничьей берлоге.
Задумавшись, идет он,- глядь, пред ним нежданно
Откуда ни возьмись солдаты, доломаны!
Гусары едут в ряд пред ним по перелеску.
Глядь, сабли наголо, отточены до блеска.
Гарцуют лошади жеманно и красиво,
Небрежно в лад шагам помахивая гривой.
Завидел Янчи их, и сердце так забилось,
Что у него в груди насилу уместилась.
"О, если б, - думал он,- нашелся мне ходатай
И упросил бы их принять меня в солдаты!"
Лишь поравнялись с ним красивые мундиры,
Услышал над собой он окрик командира:
"Куда ты прешь, земляк, весь свет завыв в кручине?
Смотри, коней моих не задави, разиня!"
И Янчи отвечал: "Простите, ваша милость,
Мне заслоняет свет моей судьбы постылость.
Когда б я мог служить в команде вашей славной,
Я солнцу бы всегда глядел в глаза, как равный".
Начальник возразил: "Мы мчим не па пирушку.
Мы едем на войну, а это не игрушка.
Французов турки жмут. Мы, дорожа союзом,
Во Францию спешим на выручку французам".
И Янчи отвечал: "В столь доблестной затее
Я с вами разделить опасности сумею.
А смерть в бою сто раз я предпочту кончине
От беспокойных дум и горького унынья.
Признаться, до сих пор мне был конем осленок.
Я с детства в пастухах и пас овец с пеленок.
Но я венгерец, а венгерец гнет подковы.
Создав венгерца, бог задумал верхового".
Речь Янчи, смелый вид, и рост, и живость взгляда
Понравились весьма начальнику отряда,
Он только посмотрел в его глаза живые
И тотчас же его зачислил в рядовые.
Нет слов, чтоб описать, как Янчи Кукуруза
Торжествовал, надев гусарские рейтузы,
Стянувши доломан, и ментик перекинув,
И саблю из ножон сверкающую вынув.
Он сел на жеребца, и тот, бока запенив,
Стал искры высекать, как дьявол, из каменьев.
Но Янчи так прирос к седлу, что взятки гладки:
Землетрясенье не испортило б посадки.
Он удивлял своих товарищей сноровкой,
Осанкою, огнем и выездкою ловкой,
И в деревнях, когда снимались со стоянки,
Смотрели вслед ему и плакали крестьянки.
Но сколько девушек в пути ни улыбнулось,
Все ж Янчи ни одна из них не приглянулась.
Хоть много разных стран объехали гусары,
Не встретил никого он Илушке под пару.
Шла армия вперед с беспечностью гусарской,
Достигнув глубины империя татарской.
Опасности таял гусарам край суровый:
Ту землю населял народ песьеголовый.
Их царь, нагнав гусар в дороге непроезжей,
Приветствовал гостей, как истинный невежа:
"Куда вы сунулись, глупцы и непоседы?
Известно ль вам, что все в краю мы людоеды?"
Их были тысячи, венгерцев очень мало,
И сердце у гусар от этих слов упало.
Добро, на счастье их, тогда в столице ханской
Гостил заступник их, властитель негритянский.
Он не согласен был с такою речью дерзкой
Он помнил Венгрию и знал народ венгерский.
Когда-то молодым, в прогулке кругосветной,
Проездом в Венгрии он пожил незаметно.
На память о былом он смело и открыто
Взял сторону гусар и стал на их защиту.
Он, надобно сказать, был другом закадычным
С песьеголовым тем насильником владычным,
И он сказал царю: "Я знаю их. Ей-богу,
Все ото - добряки. Оставь их и не трогай.
Пожалуйста, уважь меня и, мне в угоду,
Дай пропуск им чрез край для вольного прохода".
"Всем услужу тебе,- воскликнул повелитель,-
И даже прикажу им дать путеводитель".
Так он сказал, и в две каких-нибудь минуты
Велел им выписать удобные маршруты.
Хоть знали, что в пути им нечего страшиться,
Как ликовали все, достигнувши границы!
Приелись кушанья им тут одни и те же:
Лишь финики весь год да фрикасе медвежье.
Песьеголовую страну давно покинув,
Трусила конница под сенью розмаринов.
Тут были рощи их, Италии пределы,
Италия на них со всех сторон глядела.
Здесь, славы не стяжав для нашего оружья,
Венгерцы бедные боролись с лютой стужей.
В Италии зима всегда без перемены.
Солдаты шли в снегу глубоком по колено.
Но совладал гусар и с холодом и с бурей.
Все было нипочем выносливой натуре.
Чтоб не закоченеть, они с коней слезали
И на спину себе на время их сажали.
Дойдя до Польши, в ней гусары не стояли,
Проехали ее и повернули дале.
Хоть Индия лежит близ Франции вплотную,
Не так легко попасть из первой во вторую.
Индийские холмы становятся все круче
И в глубине страны скрываются за тучи.
Поближе к рубежу так вырастают горы,
Что служат небесам надежною опорой.
Понятно, что войска, вспотев на перевале,
Сорвали галстуки и доломаны сняли.
И шутка ли! Места, где так они томились,
В двух милях с небольшим от солнца находились.
Питались здесь одной лишь синевой надмирной,
Откусывая твердь, как леденец имбирный.
Когда ж хотелось пить, ручищами своими
Брались за облака, как за коровье вымя.
Не стало сил дышать. Они достигли гребня.
Стать и передохнуть все делалось потребней.
Бригада шагом шла, преграды попадались.
Все чаще лошади о звезды спотыкались.
И Янчи размышлял об этих звездах в небе,
Что в каждой заключен людской житейский жребии
И если чья-нибудь звезда с небес сорвется,
То жизнь его внизу земная пресечется.
Он думал: "Жалко, я не отличу по виду,
Какая изо всех тут мачехи планида.
С небесной крутизны, без дальних размышлений,
Я сбросил бы ее звезду в одно мгновенье".
Снижался горный кряж. Свершали спуск по склону.
Воспрянул эскадрон, бодрее шла колонна.
Спадала духота, и легче всем дышалось,
И Франция внизу под ними показалась.
Французский край почти второй обетованный.
Он сущий рай земной и лучше Ханаана.
Вот на него зачем точили турки зубы
И вторглись в этот край своей ордою грубой.
Когда в страну пришла венгерская подмога,
Враг буйствовал вовсю, уже награбив много.
Тащили что могли - церковное убранство,
Лохмотья бедняков, имущество дворянства.
Пылали города, людей ловили в поле
И уводили в плен, чтоб посадить на колья.
Они и короля изгнали, низложили
И милой дочери единственной лишили.
В те дни его нашел в степи разъезд венгерский.
Он прятался, страшась расправы изуверской.
При виде короля в какой-то кофте рваной
Заплакали навзрыд гусары-ветераны.
Изгнанник говорил: "Теперь я нищ, как парий,
А я ведь был богат, как царь персидский Дарий.
На свете все пройдет, и я мирюсь, понятно,
С превратною судьбой, с потерей невозвратной".
"Утешься! - убеждал венгерский полководец:
Управу мы найдем на этот злой народец.
Резвятся пусть они, пускай оружьем машут,
Но завтра у меня еще резвей попляшут.
Мы за ночь отдохнем, раскинемся привалом,
А завтра зададим острастку самохвалам.
И, голову тебе даю на отсеченье,
Я край твой отвоюю за одно сраженье".
"Что край! - вскричал король.- Житье ли в одиночку?
Верните дочь мою, единственную дочку!
Ее турецкий князь похитил дерзновенно.
Я дам ее тому, кто дочь вернет из плена".
Понятно, как от слов таких зажглись венгерцы.
У каждого из них сильней забилось сердце,
И каждый залетал мечтами в поднебесье,
О битве думая и грезя о принцессе.
И, может быть, средь них лишь Янчи Кукуруза
Не слышал этих слов венчанного француза.
Он думал, как всегда, об Илушке с печалью,
И помыслы его в других местах витали.
Наутро солнце, вновь взошедши по привычке,
Увидело внизу приготовленья к стычке.
То, что теперь под ним творилось на равнине,
Превосходило все, бывавшее доныне.
Сыграли зорю. Все, кто ночью был в дозоре
Или на койке спал, все оказались в сборе.
Точили палаши, звенели сабель сталью,
Поили лошадей, вели их и седлали.
Король стоял на том, чтобы идти со всеми.
"Оставьте,- слышал он.- Другим сражаться время.
Повоевали вы, держали с честью знамя,
Пора на отдых вам, а очередь за нами.
На бога и на нас надейтесь. Мы клянемся,
Что к вечеру уже с победою вернемся.
Все возвратим, конец положим беззаконьям,
На трон вас возведем и вон врага прогоним".
Начальник не любил с врагом игры и жмурок.
Как он сказал, так и повел отряд на турок.
Искать их не пришлось. Гонца к ним отрядили
И с помощью его войну им объявили.
Пришел назад гонец. Раздался клич горнистов,
И битва началась. Был шум ее неистов.
Звон стали, глоток гик и боевые кличи
Перемешались вмиг во всем многоязычье.
Пришпорили коней. Под выездкой военной
Поднялся частый стук подков попеременный,
Как будто это гул начавшийся сраженья,
Волнуя, участил земли сердцебиенье.
Турецкий вождь, паша семилошаднохвостый,
В две бочки толщиной, был небольшого роста,
Егo распухший нос был сиз от перепоя,
Как спелый огурец осеннею порою.
Средь подначальных войск заметивши упадок,
Турецкий командир привел ряды в порядок,
Но армия его не двинулась ни шагу,
Увидевши гусар летевшую ватагу.
Атака их была нешуточной и жуткой.
Ряды сошлись лицом к лицу без промежутка.
Противник потерял при этом столько крови,
Что травянистый луг стал кумача багровей.
Мелькали там и сям бегущие фигурки,
И падали с седла зарубленные турки.
Но дрался все еще паша их толстопузый,
Пока не налетел на Янчи Кукурузу.
А тот уже кричал, скача ему навстречу:
"Ах, бочка сальная, ах ты, курдюк овечий!
Приятель, из тебя свободно выйдут двое.
Не хитрый это труд, сейчас я все устрою!"
И, саблю с силою на толстяка обрушив,
Рассек он пополам увесистую тушу,
С седла свалились вниз две равных половинки.
Покинул мир паша, убитый в поединке.
Узнав про смерть паши и потому горюя,
В испуге турки прочь пустились врассыпную.
Быть может, до сих пор их пятки бы мелькали,
Когда б гусары их в дороге не нагнали.
Бегущим головы сшибал гусар-рубака,
Как в поле васильки или головки мака.
Все пали, и один лишь мчался без оглядки.
И Янчи припустил за ним во все лопатки.
То несся сын паши. У дерзкого пришельца
Белела пленница на чепраке седельца.
Она лишилась чувств от горести душевной.
Та пленница была французской королевной.
За похитителем гнал Янчи шибче серны
И вслед ему кричал: "Остановись, неверный!
Стой, или я в тебе отверстье пробуравлю
И к праотцам твой дух из тела вон отправлю!
Не в знак смиренья сын паши остановился,
А потому, что конь без сил под ним свалился.
Тут всадник спешился и, павши на колени,
У Янчи стал просить пощады и прощенья.
"Пощады, удалой мой богатырь, пощады!
Я молод, жизнь люблю, мне ничего не надо.
Взгляни, как молод я, и сжалься надо мною.
Оставь мне жизнь одну, бери все остальное".
"Ступай отсюда прочь, трусишка, а не воин!
Ты от руки моей погибнуть недостоин.
Все забирай с собой, своим расскажешь дома,
Какой конец пришел вам, роду воровскому".
Тут Янчи слез с коня, без хвастовства и спеси
Почтительно шагнул к очнувшейся принцессе.
Она была без чувств; теперь, придя в сознанье,
Сказала, устремив на Янчи глаз сиянье:
"Освободитель мой, кто б ни был ты, бесценный.
Благодарю тебя. Ты спас меня из плена,
Я все тебе отдам, все сделаю,- желанный,
И, если хочешь ты, женой твоею стану".
Кровь, не вода текла в нем, не был он колодой.
В нем встрепенулась вся горячая природа,
Но он смирил ее, припомнив ненароком
Об Илушке своей в родном краю далеком.
Он тихо ей сказал: "Мой друг, спешить не будем.
Поедем к твоему отцу и все обсудим.
Пускай поступит он по своему желанью".
И с девушкой верхом поехал по поляне.
Когда приехали они на поле брани,
Садилось солнце и глядело на прощанье
Опухшими от слез и красными глазами
В пустую даль пространств с лугами и полями.
Была покрыта сплошь земля телами павших
И стаями ворон, покойников клевавших.
И солнце было так потрясено картиной,
Что поскорей ушло на дно морской пучины.
Близ поля прежде пруд блистал красой излучин,
Теперь он был, как кровь, багров и взбаламучен.
Сейчас в его воде проточной, у верховий,
Гусарский полк отмыл следы турецкой крови.
Когда гусары кровь с себя в пруду отмыли,
То в замок короля толпою проводили.
Тот замок, отнятый назад в бою жестоком,
От поля битвы был в соседстве недалеком.
Чуть в замке "собрались его однополчане,
Приехал, опоздав, и Янчи на собранье.
Он королевну ввел и с нею стал у входа,
Как туча с радугой у края небосвода.
Не ждав ее в живых, король при встрече с нею
К принцессе бросился без памяти на шею.
Он долго с ней стоял в восторге непритворном.
Потом, опомнившись, сказал своим придворным:
"Чтоб ознаменовать счастливое событье,
На кухню поскорей за поваром сходите.
И этот чародей, умом своим раскинув,
Спроворит ужин нам для этих паладинов".
"Я здесь уж, мой король;- вмешался в общий говор
Случайно в комнату в тот миг вошедший повар,.
В соседней зале все накрыто по-французски.
Там дорогих гостей ждут вина и закуски".
Его слова для всех приятно прозвучали,
И заставлять просить себя они не стали.
Вокруг столов с вином, в чаду мясного пара,
Расселись без чинов немедленно гусары.
Как с турками они расправились нещадно,
Так обошлись с едой и влагой виноградной.
И диво ли, что так они проголодались,
Когда они с таким усердием сражались!
В разгаре пиршества и оживленной встречи
Приветствовал гостей король такою речью:
"Я нечто важное скажу вам в заключенье,
Внимайте, речь моя исполнена значенья".
Гусары, как один, оставили кувшины,
Чтоб вслушаться в слова седого властелина.
А тот отпил глоток, откашлялся немного
И начал речь свою торжественно и строго:
"Скажи, как звать тебя, мой доблестный воитель
И дочери моей достойный избавитель?"
Тот отвечал: "Меня звать Янчи Кукуруза,
И это прозвище ношу я без конфуза".
Король заметил тут отважному герою:
"Не беспокойся, мы дадим тебе другое.
Мы в дом тебя введем, тебе мы станем тестем
И примем в рыцари и Яношем окрестим,
Ты дочку спас мою. Я думаю, законно,
Чтоб ты венчался с ней; взяв королевну в жены.
Я за тебя ее охотно выдам замуж.
Займи мой трон и мне наследуй, витязь Янош.
Я долго просидел на троне, долго правил.
Давно пора, чтоб я другим его оставил.
Я стар и болен стал в заботах государства.
Прошу, смени меня и с нею сам поцарствуй.
Я дам тебе свою корону золотую,
И ничего взамен ее не попрошу я
Сверх малого угла при замковой палате.
Где мог бы я дожить остаток дней у зятя".
Так говорил король. Гусары молчаливо
Сидели, слушая, и лишь давались диву.
А витязь Янош встал и, будто бы в угаре,
Смутившись, отвечал седому государю:
"Спасибо, государь, за добрые желанья!
Но я не заслужил великодушной дани.
Хоть редко снится сон такой, когда мы дремлем,
Но для меня твой дар великий неприемлем.
Наверно, ты не ждал, что я его отрину.
Послушай быль мою, она тому причиной,
Что на любезный дар ответил я отказом,.
Не буду в тягость я тебе своим рассказом?"
"Рассказывай, мой сын, без всяких отговорок.
Едва ли знаешь ты, как нам ты мил и дорог".
Так ободрял король простого рядового.
Что Янош им сказал, повторим слово в слово:
"Сперва - как получил я имя Кукуруза?
Средь кукурузных гряд нашли меня, бутуза,
Та, что нашла меня и оказала помощь,
Так прозвала меня. Я стал ее приемыш.
Жена сквалыжника, большая сердоболка,
Однажды занялась на огороде полкой
И вдруг подобрала младенца-карапуза,
Который нагишом лежал средь кукурузы.
Я плакал, говорят. Она из состраданья
Решила взять меня к себе на воспитанье.
Любя ребят, она сама была бездетна,
Но муж был скуп у ней. С ним спорить было тщетно.
Как увидал меня, так, стыд теряя всякий,
Стал бедную жену ругать он, как собаку.
"Ты что, с ума сошла? Сокровище! Подкидыш!
Чужого все равно за своего не выдашь".
А мужу та в ответ: "Еще б недоставало,
Чтоб он остался там, живой ребенок малый!
Когда б он там погиб, как я б могла своими
Губами призывать потом господне имя?
Да надо рассудить, ведь это не змееныш!
Немного подрастет, окупится найденыш.
Он даровой чабан для вас, для овцевода,
И помощь мне в дому,- вот и вернет расходы".
Сдавался злой ворчун, но на меня, по злобе,
Смотрел всегда потом он косо, исподлобья,
И если дел своих я чуточку не ладил,
Он батогом меня и так и этак гладил.
Так я и вырос бы среди пинков и брани,
Ничем не скрасив тьмы такого прозябанья.
Но я дружил с одной девчуркой белокурой,.
Мне радостью она была в той жизни хмурой.
Мать умерла давно у ней, у горемычной.
Женился на другой отец ее вторично,
Но умер вскоре вслед и он, и оказалось,
Что с мачехою злой она одна осталась.
Та девушка была мне розаном весенним,
Единственным моим всегдашним утешеньем.
Как я любил ее! Соседи в околотке
Нас звали ласково: приходские сиротки.
За то, чтобы ее увидеть было можно,
Я жертвовал легко ватрушкою творожной.
Как радовался я, когда я в день воскресный
Мог вместе с ней играть средь детворы окрестной.
Так дружно жили мы в ребячество сначала,
Когда же я подрос,- как сердце заиграло!
За поцелуй ее или прикосновенье
Я был готов весь мир отдать без рассужденья.
Но мачехина злость, пипки и перебранки
Ей отравляли жизнь,- бог не простит тиранке!
Кто знает, что б еще с ней сделала старуха,
Когда б не я. Востро со мной держала ухо!
Но вот и для меня собачья жизнь настала:
Хозяйка наша жить нам долго приказала.
Не стало у меня той матери названой,
Печальницы, меня нашедшей, мальчугана.
Я жизнью закален и нравом не плаксивый,
Слезинку для меня пролить - большое диво,
Но на похоронах я плакал неуемно
По доброй той душе, по матери приемной.
А Илушка, кого назвал я розой вешней,
Та плакала еще, быть может, неутешней.
Как было не рыдать? При жизни доброхотка
Старалась обласкать, где чем могла, сиротку.
Покойница не раз твердила перед смертью:
"Не беспокойтесь, я вас поженю, поверьте,
Ей-богу, поженю. Да что за шутки, право!
А пара-то из вас получится на славу!"
Слов тратить попусту бедняга не любила,
И если б не сошла сама от нас в могилу,
То обвенчала б нас, могу сказать наверно,
Ни мужа не боясь, ни той старухи скверной.
Но вот ушла она, и с ней ее обеты.
Для нас настала ночь без всякого просвета.
Как в памятные дни поры первоначальной,
Друг к дружке льнули мы средь этой тьмы печальной.
Но счастья не судил нам бог и отнял тоже
Последний луч надежд и благодати божьей.
Я стадо потерял, хоть овцы - не булавка.
Хозяин разругал меня и дал отставку.
Я с Илушкой тогда простился белокурой
И по миру пошел, унылый и понурый.
Я обошел весь свет с востока до заката.
И видел многое, и поступил в солдаты.
Когда я уходил, не заклинал я милой,
Чтоб сердца своего другому не дарила.
Она мне верила с таким же простодушьем.
Мы знали - верности друг другу не нарушим.
Располагать собой не властен, королевна.
Я Илушку люблю и в мыслях с ней вседневно.
Куда ни заберусь, куда себя ни дену,
Кого ни встречу я, не будет ей замены".
Так Янош заключил, и все, кто были в зале,
Под властью слов его сидели и молчали.
Принцесса плакала, слезам давая волю,
От жалости к нему и от сердечной боли.
Король ему сказал: "Мой дорогой, помилуй,
К женитьбе я тебя не принуждаю силой.
Но чувства добрые, уж коль не этим браком,
Позволь мне выразить другим носильным знаком".
Подвалы отперев, велел он казначею
Наполнить Яношу мешок казной своею.
Он Яноша водить стал за собой повсюду,.
Кругом до потолка сокровищ были груды.
"Мой долг велик,- сказал король,- а деньги - малость.
Возьми их. Отпустить тебя - такая жалость!
Вернись в свое село, к оставленной невесте,
На эти деньги с ней живи беспечно вместе.
Я б не пустил тебя, но ты не уживешься.
Ступай, ведь ты и так к своей голубке рвешься,
А вы, его друзья, товарищи по роте,
Останьтесь с нами здесь, живите тут в почете".
Так говорил король, так было в самом деле.
Все мысли Яноша домой в село летели.
Сказал принцессе он и королю: "Простите",.
И на корабль пошел, назначенный к отплытью.
Король и армия стояли у причала,
И свита долго вслед ему с мостков кричала,
Весь двор руками вслед ему махал со взморья,
Покамест не исчез корабль в морском просторе.
Шел по морю корабль, в нем Янош находился,
И ветер, в паруса вцепившись, выл и злился;
Шел по морю корабль, прошедши много за ночь,
Но дальше залетал мечтами витязь Янош.
Он все перелетал, он несся без препятствий.
О встрече думал он, о будущем богатстве.
Он думал так: "Мой друг, тебе во сне не снится,
Кто по морю к тебе на корабле стремится.
К тебе спешит жених, чтоб браком сочетаться,
И больше мук не знать, и больше не скитаться,
И в радости зажить, и ею всех превысить,
И впредь ни от кого на свете не зависеть.
Хотя хозяин мой был скопидом и жила,
Я все простил ему, и все во мне остыло.
Притом повинен он в моем обогащенье.
Я щедро награжу его по возвращенье".
Вот Янош где витал своей мечтою смутной,
Покамест плыл корабль и ветер дул попутный,
От Франции вдали, в открытом океане,
От Венгрии ж еще на большем расстоянье.
Раз Янош вечером у вышки корабельной
Взад и вперед бродил по палубе бесцельно.
Матросам шкипер так сказал: "Заря румяна,
Ребята, не было бы завтра урагана".
Но Янош не слыхал, что молвили матросы.
Клин аистов над ним как раз в то время несся.
Шло дело к осени. Наверно, в те недели
Они из Венгрии, с земли родной, летели.
С восторгом он смотрел вослед их веренице.
Скрываясь вдалеке, на юг летели птицы.
Неся ему как бы далекие призывы
Красивой Илушки и родины красивой.
На следующий день, как небо предвещало,
С утра поднялся шквал, упорный и немалый.
Плетями вихрь хлестал валы нетерпеливо,
Валя их кувырком и им косматя гривы.
Команда видела, что положенье трудно.
Волна, как скорлупу, подбрасывала судно.
Крепился экипаж. Он знал - момент опасный.
Спасенья не было, и было все напрасно.
Вот черный смерч нашел, корабль в его капкане.
Бьют молнии, слепит их частое сверканье.
Удар в корму, еще удар, корма пробита.
Пропало все, конец дырявому корыту!
Обломки корабля плывут, куски обшивки,
Всплывают мертвецы, плывут снастей обрывки.
А где ж герой наш? Что предпринял Янош-воин,
Когда в корабль вода вбежала из пробоин?
Ведь смерть уже почти взяла его за горло,
И вдруг спасенья длань судьба ему простерла.
Все выше гребни волн, вода несет все выше.
Он достает рукой край облака нависший.
С какого-то в воде торчавшего осколка
Нацелившись, поймал он облако за холку
И полетел, вися на нем, покамест туча
Не врезалась концом в береговую кручу.
Он на землю сошел. Упавши на колени,
Вознес он господу за все благодаренье.
Что клад его пропал, в том он не видел горя.
Ведь главное, что сам не потонул он в море.
Вот огляделся он: на выступе стремнины
Тень грифова гнезда висела над равниной.
Заметив, что птенцов кормила птица злая,
Подумал Янош: "Вот кого я оседлаю".
К гнезду подкравшись, он негаданно-нежданно
Одним прыжком вскочил на птицу-великана,
Пришпорил хищника, и тот раскинул крылья,
И горы и моря под ними вдаль поплыли.
Его бы сбросил гриф на дно глубин отвесных,
Когда бы сам в тисках не очутился тесных,
Но Янош обхватил ему бока умело,
И, воле вопреки, с ним птица вдаль летела.
Бог знает сколько стран мелькнуло по дороге.
Случайно солнце раз взошло па холм отлогий
И осветило вдруг внизу подъем неровный,
И колокольни верх, и сельский двор церковный.
Святые небеса! Он чуть не помешался.
То был поселок их. Поселок приближался
Все ниже гриф летел,- его земля манила.
Он все искал, где сесть, он выбился из силы.
Вот опустился гриф усталый на пригорок.
И витязь Янош слез скорей с его закорок.
Он позабыл про все и, не простившись с птицей,
Шел, глядя на село и церкви черепицы.
"Без золота иду и не довез подарка,
Но сердцем рвусь к тебе,- оно, как прежде, жарко!
А ото, Илушка, всех царств земных превыше.
Сейчас увижу я тебя, сейчас услышу".
Подобных мыслей полн, прошел он сельский выгон,
Вдоль виноградников околицы достиг он.
Бочонок прозвенел и въехал воз в ограду.
Он понял: у сельчан дни сбора винограда.
Навстречу ехали тяжелые подводы.
Никто не узнавал чужого пешехода.
Вот за угол он взял, где, по его расчетам,
Шла к Илушке тропа, и подошел к воротам.
Перехватило дух от первой же попытки
Открыть затвор, рукой притронуться к калитке.
С волненьем справившись и замираньем сердца,
Шагнул он - и чужой народ нашел за дверцей.
"Я не туда попал, тут есть другая тропка",.
Решил он, повернув опять дверную скобку.
"Кого вы ищете?" - его в дверях светлицы
Спросила новая какая-то жилица.
Он отвечал кого. "О, милосердный боже!
Простите, ваш загар, обветренная кожа,
Я не узнала вас,- растерянно, негромко
И вся смутясь, ему сказала незнакомка..
Прошу вас в дом. Зачем мы топчемся у входа?
Я расскажу вам все, что было в эти годы".
И, с гостем в дом войдя и севши у окошка,
Так продолжала речь, помедливши немножко:
"Неужто вы меня совсем не узнаёте?
Девчурка, помните, боялась строгой тети?
В те годы к Илушке ходили часто дети..."
"Где Илушка сама, скорее мне ответьте!".
"Где Илушка? - вздохнув и утерев слезинки,
Переспросила эта женщина в косынке..
Что, дядя Янчи, мне сказать? Она в могиле.
Не знали разве вы? Ее похоронили".
Не рухнул на пол он затем, что слушал сидя.
Поник он, ничего перед собой не видя,
Но плакать он не мог. Прижавши к сердцу руку,
Он как бы сдерживал нахлынувшую муку.
Он долго так сидел, без всякою движенья,
И тихо вдруг спросил, как после пробужденья:
"Нe замужем она? Нарочно, может, скрыли?
Я б это предпочел. Чтоб только не в могиле.
Я б увидал ее хоть раз еще единый,
И сладкой стала б мне тогда моя кручина".
Но не дождался он от женщины ответа
И вздрогнул, заключив, что, значит, правда это.
И он закрыл лицо, чтоб горя скрыть улики,
И слезы полились рекой у горемыки.
Разбилась вдребезги вся жизнь, вся раскололась.
Он что-то говорил, и прерывался голос.
"Зачем я не погиб в бою от вражьей силы?
Зачем морская хлябь меня не поглотила?
Зачем я в мир пришел? Имело ль смысл родиться,
Чтоб это пережить и с этим примириться?"
И стала боль сдавать, как бы собой пресытясь.
"Скажите,- спрашивал крестьянку Янош-витязь,.
Как померла она и по какой причине?
"От безутешных слез, от долгого унынья.
Пока вас не было, ведь мачеха-ехидна
Вогнала в гроб ее напраслиной обидной.
Замучила совсем, на сиротинке ездя,
Зато сама теперь и мается в возмездье.
Все было Илушке без вас кругом постыло.
И вам она свой вздох последний посвятила.
Она шептала: "Вот я ухожу отсюда.
Мой Янчика, не плачь, я там с тобою буду".
Так перешла она в тот мир легко и просто.
Народу много шло за гробом до погоста.
Никто пройти не мог, не прослезившись, мимо.
Все плакали - она в селе была любима".
"Скажите, где ее покоятся останки?"
"Пойдемте на могилу",-был ответ крестьянки.
На кладбище, один, расставшись с провожатой,
В безмолвье он упал лицом на холм покатый.
Иные времена он вспоминал и сроки,
Когда в ней все цвело, уста, глаза и щеки.
Нет ничего теперь, все смерти вихрь развеял,
Что он чрез жизнь пронес, что он в мечтах лелеял.
Шло солнце на закат, румяня край дороги.
Потом зарю сменил на небе серп двурогий.
Безрадостно луна смотрела из тумана,
Безрадостно он брел с могильного кургана.
Но он вернулся вновь. Средь трав и повилики
Рос на могиле куст - колючий розан дикий.
Он ветку отломил и с думой невеселой
Засунул черенок за отворот камзола.
"Из праха сироты ты вырос, цветик сирый,.
Сказал он,- будь со мной в путях далеких мира.
Я сохраню тебя в дороге кругосветно,
Покамест не пробьет мой смертный час заветный".
Два было у него дружка в житейском море,
Два спутника в беде: булатный меч и горе.
Сидело горе в нем и грудь тоскою ело,
А меч сидел в ножнах, заржавевши без дела.
Сменилось много лун, валили зимы скопом,
Пока он шел и шел по неизвестным тропам.
Весной, когда земля была в цветном уборе,
Сказал он одному из двух собратьев - горю:
"О горе, для чего всегда меня ты гложешь?
Ты видишь, что меня ты доконать не можешь.
Другого избери, других терзай, преследуй,
Над теми, кто слабей, одерживай победу.
Не гибнут от тоски,- все это бабьи бредни.
Не от тебя удар я получу последний.
Неравная борьба, опасность и невзгода.
У вас молю себе смертельного исхода!
Расстанемся добром, я сам тебя оставлю.
И ты не мучь меня своей бесцельной травлей".
Так он сказал, с тех пор закрыв страданью двери,
Стараясь вспоминать поменьше о потере.
С терзаньями тоски покончив в это время,
Он жизни лишь тащил наскучившее бремя,
Тащил, тащил и раз, весной, в дневную пору,
Увидел воз в грязи среди густого бора.
То воз был гончара,- гончар готов был плакать,
Что воз так глубоко увяз, ушедши в слякоть.
Гончар стегал коня по морде, дик и злобен,
А возу хоть бы что,- нейдет он из колдобин.
Вот Янош говорит: "Здорово, друг сердечный".
Но злобно посмотрел ремесленник горшечный:
"Проваливай-ка ты с твоим здоровьем к черту!
С телегой я тут бьюсь уж скоро час четвертый".
А Янош отвечал: "Не злись, мастеровщина!"
"Да как не злиться мне, дорога - что трясина.
С утра хлещу коня, обдергал все поводья,
Знать, приросли к земле колесные ободья".
"Ну что ж, не унывай, твоей беде поможем.
А что там за большак бежит лесным изложьем?"
"Какой большак?" - "Да вон, мелькает между елок".
"Да это не большак, а так - глухой проселок".
"Ну что ж, хотя б и он. Вон там, на повороте..."
"Да нет, чур вас туда! Пойдете - пропадете.
Никто не приходил оттуда цел-нетронут.
Там великаний край, там люди камнем тонут".
"Я сам уж рассужу,- мне, думаю, виднее,
Давай-ка воз тащить. Возьмемся, да дружнее",.
Ответил Янош, сам схватился за нахлестку,
Оглоблю потянул и вытащил повозку.
Глаза у гончара расширились с тарелку,
А Янош это все считал пустой безделкой.
Стоял и вслед глядел горшечник, рот разинув,
А Янош шел уже в пределы исполинов.
Он шел и вдруг достиг границы пресловутой,
Где всем бывал капут, где гибли смертью лютой.
По рубежу земли поток кипучий мчался.
В другой стране бы он большой рекой считался.
У края та часах стоял детина ражий,
Служивый великан из пограничной стражи.
И Янош, вскинув взор, детину мерил снизу,
Как башни городской зубцы или карнизы.
Вдруг тот пробормотал: "Никак, ползет разведчик?
А ну-ка поглядим, кто это? Человечек?
Знать, пятки неспроста чесались беспрестанно,
Сейчас я раздавлю его, как таракана".
Но саблю поднял вверх над головой лазутчик.
Не видел никогда жердяй таких колючек.
Ступил он на клинок и, ногу вверх отдернув,
Всей тяжестью в поток обрушился, как жернов.
"Он плюхнулся как раз, как надо мне, в канаву,.
Подумал Янош,-вот и мост для переправы".
И, бросившись стремглав к громаде бездыханной,
Чрез воду перешел легко по великану.
Дозорный но успел еще пошевелиться,
Как Янош был уже на том краю границы.
Он саблею своей взмахнул со всею силой
И жилу разрубил на шее у верзилы.
Уж больше часовой с земли не подымался.
Глазами зоркими вперед не уставлялся.
Нашло на жизнь его внезапное затменье
На вечность целую, наверное, не мене.
Труп запрудил поток, и, хлынувши по телу,
Мгновенно вся вода от крови покраснела.
Что будет с Яношем? Терпеньем запасемся:
В свой срок мы не спеша до цели доберемся.
Все дальше Янош шел лесистым буераком,
Ошеломленный всем, и деревом и злаком.
В тех дебрях что ни шаг он видел тьмы диковин,
К которым он не мог остаться хладнокровен.
Деревья тут росли, и вширь и кверху пялясь.
Такие, что нигде их ветки не кончались.
А листья были в рост людской, и половины
Листа могло хватить на платье с пелериной.
Большие комары величиной с бугая
Летали тучами, дорогу преграждая,
И сабле Яноша нашлось где разгуляться:
Он стаи их крошил, чтоб дальше продвигаться.
Величина ворон... Вот это птички были!
Одну он увидал на расстоянье мили.
Сидела на суку ворона, когти скрюча,.
Он принял издали ее сперва за тучу.
Так витязь Янош шел страной замысловатой,
Вдруг на небо легла косая тень заката.
То замок короля туземного мудреный
Полнеба заслонил зубцами бастиона.
Ворота были в нем - я смею вас уверить -
Такие, что никто не мог бы их измерить.
Но вот чем я могу пытливость успокоить:
Не стал бы великан ворот пустячных строить.
Стал Янош и стоит: "Построен замок ловко.
Наружный вид хорош. Посмотрим обстановку".
Он по мосту прошел легко и без заминки.
И замковых ворот раскинул половинки.
И что ж он увидал! Перед столом накрытым
Изволил их король обедать с аппетитом.
Но знаете, что их величество жевало?
Никак не угадать. Береговые скалы!
Чуть Янош увидал утесистые груды,
Не по душе пришлось ему такое блюдо.
Но великанский ларь с улыбкой хлебосола
Стал потчевать его той нищею тяжелой.
"Раз,- говорит,- зашел, тебе не будет спуску,
Садись, не обессудь и с нами камни лускай.
А то конец твоим всем потрохам-лохмотьям,.
Всего как есть тебя в одежде мы проглотим".
Нельзя сказать, чтоб рад он был словам царевым,
Но Янош отвечал согласием готовым:
"Признаться, кручи гор глотать мне непривычно,
Но раз на то пошло, согласен я, отлично.
Чем не пожертвуешь для светского общенья?
Но сделайте тогда и вы мне одолженье.
Я - издали, в трудах пути уставший странник.
Прошу мне наколоть помельче ваш песчаник".
Царь отколол ему на четверть пуда глыбу.
"Закусывай,- сказал,- соленой этой рыбой,
А на второе вот порфировая груда.
Ее ты с толком ешь. Она - мясное блюдо".
"Нет,- Янош возразил,- я погожу, а лучше
Ты сам прожуй и съешь свой жребий неминучий".
И камнем угодил в висок царя так метко,
Что брызнули мозги фонтаном на салфетку.
"Ну, что, не прожевал? Застряло в глотке жадной? -
Со смехом говорил он королю злорадно..
Ты все шутил! Вперед наука зубоскалу:
Другому в рот не суй свои кремни и скалы!"
Тут великаний род был весь охвачен скорбью.
Подперши головы рукой и спины горбя,
Печалились они, тайком шепчась друг с дружкой.
Их каждая слеза была воды кадушкой.
И старший великан взмолился: "Бога ради,
Наш победитель, все мы молим о пощаде!
Будь нашим королем, у царственного стяга
Все в верности тебе мы принесем присягу".
"Он волю выразил и общин голос схода",.
Раздался в зале гул пришедшего народа.
И долго там и сям твердили в перепуге:
"Царь, смилуйся! Мы все твои рабы и слуги".
II Янош отвечал: "Прослушав, постановим:
Я королевский сан приму с одним условьем.
Остаться мне нельзя. Я дальше шаг направлю
И за себя у вас наместника оставлю.
Берите, кто вам люб, на должность запасную.
А я вас вот к чему за это обязую:
Понадобитесь вы,- на мой призыв далекий
Должны явиться вы в одно мгновенье ока".
"Великий государь, возьми свистульку эту.
Как свистнешь, мы придем хотя бы к краю света!"
Так Яношу сказал из великанов старший,
Униженно припав к его руке монаршей.
Заслуженно гордясь своей победой громкой,
Засунул он свисток в дорожную котомку.
При множестве кивков и теплых пожеланий
Покинул он предел державы великаньей.
Как долго шел он, я понятья не имею,
Но чем он дальше шел, тем делалось темнее.
"Я в памяти, и я не сплю, по уж неделю
Не вижу я ни зги. Ослеп я, в самом деле?"
Так Янош рассуждал, пришедши к заключенью,
Что наступила ночь иль он теряет зренье.
Он зренья не терял нисколько, и, однако,
Сходилась все плотней пред ним завеса мрака.
То было царство тьмы, и Янош, как незрячий,
Отныне дальше шел на ощупь, наудачу.
Он изредка слыхал над головою шорох
Несущихся над ним каких-то стай бесперых.
Не крылья птиц над ним в полете трепетали,
А толпы ведьм верхом на метлах пролетали,
В бессолнечность, в страну беззвездья и безлунья
Слетались испокон на шабаш свой колдуньи.
Сюда на сборища для плясок до упаду
Столетьями они слетались кавалькадой.
Они и в данный миг собрались в сердце пущи,
Где лес непроходим и мрак черней и гуще.
Они теснились тут вокруг костра в пещере,
Как Янош подсмотреть успел сквозь щелку двери.
Потрескивал огонь сухих еловых сучьев,
И свешивался вниз котел с железных крючьев.
Когда подкрался он к собравшейся ораве,
Колдуньи были тут уже во всем составе:
На цыпочках, застыв у скважины замочной,
Смотрел он чуть дыша на сбор их полуночный.
Скача вокруг котла, сестрицы внутрь кидали
Лягушек, дохлых крыс и много всякой швали,
Цветы, кровавый мох с гнилого эшафота,
Людские черепа и пакостное что-то.
Покамест он смотрел на сцену их разгула,
Мысль невзначай одна у Яноша блеснула:
"Наверное, сейчас в пещере этой гадкой
Все ведьмы, сколько есть на свете, без остатка".
Полез он за свистком, чтоб кликнуть великанов,
Но отскочил назад, взволнованно отпрянув:
Запуталась рука в каком-то колком хламе.
Он стал его впотьмах ощупывать руками.
То были лошади всей этой стаи храброй -
У входа под скалу наваленные швабры.
Он их в охапку взял и снес подальше к шуту,
Чтоб ведьмы не нашли их в нужную минуту.
Тогда-то засвистал он в свой свисток карманный.
И только свистнул раз, явились великаны.
"Высаживайте дверь! Вперед, ребята, смело!" .
Скомандовал он им, и с петель дверь слетела.
Ну и галдеж пошел у ведьм и суматоха!
И, в довершенье бед, в чаду переполоха
Хватились метел - нет! Как мы их вой опишем
При этом бедствии, над ведьмами нависшем?
А великаны той порою не дремали,
Спасающихся ведьм на всем скаку хватали
И ударяли так об землю, взяв за ножки,
Что вышибали дух и плющили в лепешки.
И любопытно: чуть одна из ведьм кончалась,
Так постепенно тьма на небе прояснялась.
Редела мгла небес, лились потоки света,
Лучами солнца вся земля была согрета.
Последняя из ведьм, из чертова отродья,
Вилась между землей и солнцем на восходе.
Кого ж он в ней признал, вглядевшись в чародейку?
Бич Илушки, ее насильницу-злодейку.
"Ну,- вскрикнул Янош,- дай я эту сам приплюсну!" .
Из великаньих рук рванув ее искусно.
Но ведьма не далась ему так просто в руки.
И увильнула прочь проворнее гадюки.
"Чего стоишь как пень? Лови, дурак, неловкий!" -
Он гаркнул. И в момент смял великан чертовку
И, высоко ее подбросивши, как мячик,
Навеки излечил от всяческих болячек.
Труп ведьмы грохнулся, перелетев созвездья,
В родное их село, на улицу при въезде.
Все ненавидели ее и сторонились.
Вороны - даже те не каркали, ленились.
А в царстве тьмы с концом души ее змеиной
Установился день в честь ведьминой кончины.
И Янош, уходя, сжег метлы до единой,
Чтоб более о них уж не было помину.
С дружиною простясь и побежденным мраком,
О долге службы вновь напомнил он воякам,
И каждый великан ему ответил браво.
Потом он влево взял, а великаны вправо.
Так Янош двигался, пересекая страны.
Он больше не страдал. Закрылась сердца рана.
И не впивалась в грудь колючею занозой
С могилы Илушки обломанная роза.
Он за подкладкою хранил ее отводок.
В пути, когда на грудь склонял он подбородок
И мельком на нее посматривал украдкой,
Его охватывал какой-то трепет сладкий.
Так он однажды брел. За рощей солнце село.
Недолго полоса заката розовела.
Угасла и она и скрылась с глаз бесследно.
Дорогу осветить ей вышел месяц бледный.
Уже зашла луна, когда шагавший
Янош Решил привалом стать на этом месте на ночь.
Не разбирая, где свалила с ног усталость,
Он как попало лег, чтоб отоспаться малость.
Он спал, не ведая, где он расположился,
А он на кладбище забытом находился,
На старом кладбище, где вольно, без ухода,
Царила, буйствуя и одичав, природа.
Как полночь пробило, открылись все гробницы,
И бледных призраков явились вереницы.
Их выдохнула глубь могил во всяких видах,.
В истлевших саванах и простынях-хламидах.
Они пустились в пляс, перелетая ямы,
И затряслась земля от топота и гама.
Ни песен их, ни их прыжков в тиши безлюдной
Не слышал Янош,- так уснул он непробудно.
Вдруг он замечен был одной плясавшей тенью.
"Смотрите-ка, живой! - вскричало привиденье..
Захватим смельчака, похитим сумасброда,
Посмевшего прийти в час нашего обхода".
И сонмы мертвецов, сдвигая полукружье,
Столпились вкруг него, и кончилось бы хуже,
Когда бы нечисти, теснившейся в тумане,
Не разогнал петух, пропевший ранней ранью.
Проснулся Янош, весь от холода в ознобе.
Дул ветер и качал траву среди надгробий.
Встал Янош, посмотрел на плиты удивленно
И далее пошел дорогой нетореной.
Взобрался Янош раз на горную вершину.
Свет озарил верхи, не захватив долины.
Был дивный мир внизу в рассветной мгле раскинут.
Он ждал, что и туда лучи вот-вот нахлынут.
То исчезая с глаз, то появляясь снова,
Плыла звезда зари средь неба голубого
II скрылась, замерев, как тихий вздох упрека,
Чуть солнце поднялось, свершая въезд с востока.
Вкатившись в золотой, горящей колымаге,
Взглянуло солнце вниз, в простор недвижной влаги.
Казалось, вдалеке теряясь, гладь морская
Была объята сном, сном без конца и края.
Хоть море замерло, не тронутое зыбью,
Местами косяки его рябили рыбьи,
Когда они, плещась, выкидывались стаей,
На солнце чешуей алмазною блистая.
На берегу морском была рыбачья хата.
Рыбак был старый дед, седой и бородатый.
Он только что хотел закинуть сеть с обрыва,
Вдруг Янош стал пред ним и вымолвил учтиво:
"Бог в помощь, дед! - сказал,- Услуги мне не явишь?
Меня ты за море в челне не переправишь?
Я б щедро заплатил, да деньги буря съела,
Я в ноги поклонюсь, ты даром это сделай".
"Хоть их имей, хоть нет,- ответил дед толковый,.
Не надо денег мне, на что их рыболову!
Морская глубина родит довольно рыбы,
А это, сын мой, все, что надо мне, спасибо.
Но сам-то ты сюда, скажи, попал откуда?
Ведь это океан. Вот ты тут и орудуй.
У океана нет конца и нет начала,
И перевоза нет, чем ни дари, ни жалуй".
Но Янош думал так: "Чем цель недостижимей,
Тем манит и влечет она неудержимей.
Я буду там, назло преграде ненавистной,
Есть способ у меня: в свисток карманный свистну".
Едва он просвистал, как тут же по призыву
Явился великан пред ним трудолюбивый.
"Скажи, ты можешь ли,- спросил он великана,.
Со мной успешно вброд пройти по океану?"
"Могу ли? - тот сказал, смеясь, - По этой луже?
Взберись на шею мне и обними потуже".
Послушно Янош влез, тот по земле потопал,
Чуть подвернул штаны и по воде зашлепал.
Они недели три уже в дороге были.
И шагом великан отмахивал полмили,
Но сколько он ни шел, при столь великой прыти,
Не видели земли они со дня отбытья.
Раз на заре, когда туман свиваться начал,
"Земля!" - вскричал он. Холм пред Яношем маячил.
Вгляделся великан и говорит: "Возможно.
Но то не материк, а островок ничтожный".
Стал Янош спрашивать, чей остров в отдаленье,
И великан сказал, что это фей владенье.
Край света тут, конец, а там, за этой гранью,.
Страна небытия, край несуществованья.
"Неси ж меня туда, мой преданный служитель,
На остров, к феям тем, в волшебную обитель".
"Ну, что же,- великан сказал,- могу, согласен.
Но ты имей в виду, что вход туда опасен.
Обдумай наперед, что ты себе готовишь.
Ворота стережет там несколько чудовищ".
"Ты только донеси, а там, войду ли, нет ли,.
Я тоже не дурак лезть па погибель в петлю".
И великан понес его беспрекословно,
На остров высадил, спустил на берег ровный.
Отвесил Яношу поклон, тепло простился
И тотчас по морю в обратный путь пустился.
У входа в царство фей передние ворота
Оберегали три медведя-живоглота.
Он сладил с ними и ушел из лап когтистых.
Недаром Янош встарь служил в кавалеристах.
"Достаточно пока, устрою передышку,.
Подумал Янош вслух, свалив меньшого мишку,.
Здесь на ночь протяну измученные члены.
А завтра дальше вглубь проникну непременно".
Как и предполагал он по своим расчетам,
Назавтра подошел он ко вторым воротам.
У этих сторожа куда лютее были:
Привратниками тут три страшных льва служили.
У Яноша и тут был разговор короткий,
Он саблю выхватил, бросаясь к загородке.
Как яростно себя ни защищали звери,
Но испустили дух и эти у преддверья.
Гордясь одержанной победой справедливо,
Он далее решил идти без перерыва.
И от своих трудов, еще покрытый потом,
Он к третьим подошел таинственным воротам.
Но, приближаясь, что увидел он с дороги?
Чудовищный дракон валялся на пороге!
Дракон позевывал прожорливо и сонно.
Свободно шесть волов входило в зев бездонный.
Не робок Янош был и был умом не глупый,
Преграды брал судьбы, всходил на гор уступы,.
Увидел он, что тут отвага не годится,
Задумался, какой тут хитростью пробиться.
Понявши, что нельзя и думать о защите,
Решился Янош сам предупредить событья.
Дракону прыгнул в пасть, влетел в отверстье зева
И сердце стал искать, вбежав в драконье чрево.
Он сердце саблею проткнул без промедленья.
Дракон рванулся, взвыл и рухнул без движенья,
Тогда возник вопрос, как выбраться из туши
Драконовой, чтоб не погибнуть от удушья.
В драконе просверлить проход был труд немалый,
Чтоб выйти из его нутра, как из подвала,
Но Янош справился, пролез, дыру проделав,
И радостно вступил внутрь островных пределов.
Нет ночи в царстве фей, нет ни зимы, ни снега.
Там дышат-круглый год одной весенней негой.
Там не слыхал никто об осени и лете,
Там алая заря, как утром на рассвете.
Там смерти нет, там дни весенних равноденствий,
Там тонут юноши и девушки в блаженстве,
Там не едят, не пьют, нет ни воды, ни хлеба,
И нежности любви - единая потреба.
Там горе слез не льет, но плачут от веселья,
И слезы фей текут в нутро земли сквозь щели
И образуют там, в глубинах зарождений,
Смарагдов залежи, алмазов отложенья.
От выжатых волос в глуби речного ила
Родятся россыпи и золотые жилы,
И золото течет по всем дорогам мира
В ведро старателя и в лавку ювелира.
Там дети фей плетут цветную ткань для радуг
Из шуток юношей и девичьих оглядок,
Когда достаточной длины навьют плетенье,
Обтягивают край небес для украшенья.
Спят фен на цветах, и ветра колыханье,
Укачивая их, полно благоуханья.
От этих запахов все более пьянея,
Лежат и видят сны царицы края, феи.
Весь этот остров фей лишь тень их сновидений.
Еще пышнее их игра воображенья.
Впервые любящего первое объятье
Дает о жизни фей неполное понятье.
Сперва для Яноша на острове красивом,
На что б он ни глядел, все было сном и дивом.
Рябило так в глазах от розового света,
Что он не мог смотреть на близкие предметы.
Доверчивей детей, нисколько не робея,
К нему со всех сторон толпой сбегались феи.
Приветливо шутя и весело болтая,
Они его вели все дальше в сердце края.
Чем больше он смотрел на остров небывалый,
Тем больше пелена с глаз Яноша спадала.
Он вспомнил Илушку, и горе охватило
И стало грызть его с возобновленной силой.
"Здесь, средь чудес, в стране любви и единенья,
Брожу лишь я один угрюмой, скучной тенью.
Куда я ни взгляну, везде счастливцев пары,
И в жизни только я лишен такого дара".
На острове был пруд иль озеро большое.
Он подошел к нему с печальною душою
И, в воду броситься решив у перевоза,
С груди своей достал сухой цветочек розы.
"Цветок мой,- он сказал,- мне к милой путь неведом.
Будь мне поводырем. Плыви, я брошусь следом".
И бросил розу вглубь, и сам за нею ныром
Готов был броситься, расставшись с этим миром.
Но что он увидал! Лишь роза погрузилась,
Как в Илушку она в воде преобразилась.
К воскресшей девушке он устремился в воду,
Чтобы спасти ее и вынесть на свободу.
То было озеро живой воды, ключ жизни,
И воскрешало все, на что ты ей ни брызни.
Из праха Илушки был розан. Ключ встревожил
Дремавший в розе прах, проснулся прах и ожил.
Ни в сказке не сказать, ни описать пером мне,
Как Янош ликовал, когда, себя не помня,
Он вынес Илушку в объятиях, волнуем
Трепещущим ее и первым поцелуем.
Как Илушка была прекрасна! Даже феи
Смотрели на нее без слов, благоговея.
И было решено всей островной столицей.
Чтоб Янош был царем, а Илушка царицей.
Так правит Янош там с царицею своею
Прелестным островом, где обитают феи,
Страною неги и любви, чудесным краем,
Балуем счастием, народом обожаем.
Пешт, 1844 г.
Примечание
Витязь Янош - Поэма написана осенью 1844 г. в Пеште, в ту пору, когда
Петефи служил помощником редактора журнала "Пешти диватлап". Впервые вышла
отдельным изданием в начале марта 1845 г.
Несмотря на то что поэма получила одобрительные отзывы со стороны
передовых литераторов Венгрии, а также заслужила высокую оценку выдающегося
венгерского поэта Михая Вёрёшмарти ("эта поэма могла бы служить украшением
любой литературы"), Петефи долго не удавалось издать ее. Наконец поэму
согласился напечатать владелец журнала "Пешти диватлап" Имре Вахот, поставив
при этом условием, чтобы Петефи изменил первоначальное название "Янчи
Кукуруза", которое показалось ему слишком простонародным, на "Витязь Янош".
Вахот купил у Петефи поэму за мизерную сумму в сто форинтов (сорок -
пятьдесят рублей по деньгам того времени). 2 марта 1844 г. Имре Вахот
поместил отрывки из поэмы в своем журнале с предисловием издателя, в
котором, между прочим, говорилось: "Я взялся напечатать эту поэму, исходя из
разных причин. Во-первых, я убежден, что это выдающееся произведение,
во-вторых, я хочу, по мере своих возможностей, вознаградить по достоинству
гениального юного поэта и, в-третьих, мне гораздо выгоднее, если доходы с
этого произведения пойдут в мой кошелек, а не в карман других, особенно
немцев-книгоиздателей".
===================================================================
Текст приведен по изданию: БВЛ, Шандор Петефи, Избранное., М.
Перевод: Бopиca Пacтepнaкa
OCR: Кот Силантий
===================================================================
Популярность: 1, Last-modified: Thu, 22 May 2008 17:16:43 GmT