-----------------------------------------------------------------------
Пер. с нем. - И.Печалина.
В кн.: "Генрих Белль. Избранное". М., "Радуга", 1988.
OCR & spellcheck by HarryFan, 7 November 2001
-----------------------------------------------------------------------
Мой знакомый спекулянт стал теперь честным торговцем. Я с ним долго не
встречался, наверное, несколько месяцев, и вдруг сегодня натолкнулся на
него в другом конце города, на шумном перекрестке. У него там шикарный
деревянный ларек, окрашенный добротной белой краской; прочная новая
оцинкованная крыша защищает его от дождя и холода, и он торгует сигаретами
и леденцами - теперь совершенно легально. Сначала я обрадовался - ведь это
здорово, когда кто-нибудь снова находит себе место в жизни. В те времена,
когда я с ним познакомился, ему приходилось туго, и оба мы были в унынии.
Мы носили старые солдатские шапки, надвинутые на глаза; когда я был при
деньгах, то приходил к нему, и мы с ним разговаривали, о голоде и о войне,
а когда у меня денег не было, он угощал меня сигаретами. Однажды я принес
ему хлебные карточки: я работал тогда для одного пекаря.
Теперь, казалось, дела его шли неплохо. Он выглядел прекрасно. Его щеки
приобрели ту упругость, которая возможна только при регулярном потреблении
жиров, выражение лица было самодовольным, и я видел, как он крепко обругал
и прогнал маленькую, грязную девочку, у которой не хватило пяти пфеннигов
на леденец. При этом он все время орудовал во рту языком, как будто
вытаскивал застрявшие между зубами кусочки мяса.
У него было много забот - торговля сигаретами и леденцами шла бойко.
Может быть, не следовало этого делать, но я подошел к нему и сказал:
"Эрнст". Я хотел с ним поговорить. Раньше мы все были между собой на "ты",
и спекулянты тоже говорили нам "ты".
Он очень удивился, странно посмотрел на меня и спросил: "Что вы хотели
сказать?"
Он явно узнал меня, но сам не желал быть узнанным.
Я замолчал и, сделав вид, что вовсе не называл его по имени, купил
несколько сигарет - у меня как раз нашлись деньги - и отошел. Я наблюдал
за ним еще некоторое время; мой трамвай долго не подходил, к тому же у
меня не было желания ехать домой. Когда сидишь дома, всегда приходят люди,
которые требуют денег: хозяйка - квартирную плату, сборщик - деньги за
электричество. Кроме того, дома мне не разрешают курить; у моей хозяйки
отличный нюх, и она очень злится и выговаривает мне за то, что на табак у
меня денег хватает, а за квартиру почему-то платить нечем. Ведь грешно,
когда бедняки курят или пьют водку. Я знаю, что грешно, и потому стараюсь
курить тайком; я курю на улице и лишь изредка в своей комнате, когда лежу
без сна, и кругом тихо, и я знаю, что до утра запах дыма выветрится.
Ужасно, что у меня нет специальности. В наше время необходимо иметь
специальность. Все так говорят. Раньше считали, что это необязательно, что
нужны лишь солдаты. Теперь говорят, что без специальности нельзя. Нельзя,
и все тут. Если у тебя нет специальности, думают, что ты лентяй. Но это
неверно. Я не ленив, у меня просто нет желания делать работу, которую они
мне навязывают: убирать мусор, таскать камни и прочее. Два часа такой
работы - и я обливаюсь потом, все плывет перед глазами, а когда прихожу к
врачам - они утверждают, что я совершенно здоров. Может быть, это нервы.
Теперь много говорят о нервах, но я думаю, что грешно бедняку иметь нервы.
Быть бедным и иметь нервы - для них это уж чересчур. Но у меня определенно
расстроены нервы; слишком долго я был солдатом: девять лет, а может, и
больше, точно не помню. В то время я охотно занялся бы делом, мне очень
хотелось стать торговцем. Но зачем говорить о том, что было тогда, -
теперь у меня нет никакого желания быть торговцем.
Больше всего мне нравится лежать в кровати и мечтать. Лежа, я
подсчитываю, сколько сотен тысяч рабочих дней нужно, чтобы построить мост
или большой дом, и думаю о том, что этот мост и этот дом могут быть
разрушены в одну минуту. Зачем же тогда работать? По-моему, все
бессмысленно. Именно это и сводит меня с ума, когда я бываю вынужден
таскать камни или убирать мусор, чтобы они имели возможность построить еще
какое-нибудь кафе.
Я сказал, что дело в нервах, но нет, дело в том, что все бессмысленно.
В сущности, мне все равно, что они подумают. Но ведь это ужасно -
никогда не иметь денег. Деньги необходимы, без них не обойтись. Имеется
счетчик, а вы пользуетесь лампой (иногда ведь бывает нужен свет), щелкает
выключатель, вспыхивает лампочка, и вот уже деньги текут из вашего
кармана. Даже если вы не пользуетесь светом, приходится вносить плату за
счетчик, плату за квартиру... Говорят, что нужно иметь комнату. Сперва я
жил в подвале, там было недурно, у меня была печка, и я воровал угольные
брикеты; но меня разыскали, пришли репортеры, сфотографировали и поместили
статью с моим портретом: "Бедствия бывшего военнопленного". Мне пришлось
попросту убраться оттуда. Чиновник из жилищного управления сказал, что для
него это вопрос престижа, и я был вынужден снять комнату. Иногда мне
удается заработать. Это ясно. Я выполняю поручения, таскаю угольные
брикеты и складываю их аккуратно в углу подвалов.
Я умею отлично складывать брикеты, к тому же недорого беру. Конечно,
зарабатываю я мало, этого никогда не хватает, чтобы заплатить за квартиру.
Иногда удается лишь внести плату за электричество, купить немного сигарет
и хлеба...
Стоя на углу, я думал обо всем этом.
Мой знакомый спекулянт, который стал теперь честным торговцем,
посматривал на меня недоверчиво. Эта свинья хорошо меня знает, ведь нельзя
не знать друг друга, если в течение двух лет встречаешься чуть не каждый
день. Может быть, он подумал, будто я хочу у него что-нибудь украсть. Но
не так я глуп, чтобы воровать там, где полно народу и где каждую минуту
останавливается трамвай и вдобавок на углу стоит полицейский. Я ворую в
других местах. Иногда ворую уголь, иногда дрова. Недавно я украл даже хлеб
в булочной. Это получилось легко и просто. Я спокойно взял хлеб, вышел на
улицу и побрел не торопясь; только на следующем углу я бросился бежать. Ох
эти нервы!
Я не ворую на людных перекрестках, хотя это иногда и нетрудно, нервы не
выдерживают.
Прошло несколько трамваев, в том числе и тот, что мне нужен, и я ясно
видел, как Эрнст покосился на меня, когда подошел мой номер. Эта свинья
прекрасно знает, какой трамвай мне нужен! Но я бросил окурок, закурил
вторую сигарету и не двинулся с места. Вот до чего я дошел - выбрасываю
окурки! Но здесь бродит человек, который их подбирает, нужно же думать о
других. Есть еще люди, которые собирают окурки. И разные люди. В плену я
видел полковников, подбиравших окурки, но этот человек не был полковником.
Я следил за ним. У него была своя система; как у паука, который прячется в
паутине, у него была штаб-квартира где-то среди груды развалин, и, когда
подходил или отходил трамвай, он вылезал оттуда, шагал невозмутимо вдоль
тротуара и собирал окурки. Я бы охотно подошел к нему и поговорил, я
чувствую - мы одного поля ягода, но это бессмысленно, от таких ничего не
добьешься.
Не знаю, что со мной случилось. Мне не хотелось ехать домой. Да и какой
там дом! Мне теперь все было безразлично, я пропустил еще трамвай и
закурил еще сигарету.
С нами происходит что-то непонятное. Может, какой-нибудь профессор
растолкует нам это через газету: у них на все есть свое объяснение. Я
хотел бы только, чтобы у меня хватило духу воровать, как на войне. Там все
легко сходило с рук. Во время войны, если было что воровать, нас
заставляли воровать. Там говорили: "Этот справится", - и мы "справлялись".
Некоторые за компанию только жрали, пили и посылали домой посылки, но
не воровали. У них нервы были безупречные и руки оставались чистыми.
А когда мы вернулись, они выскочили из войны, как из трамвая,
замедлившего ход возле их дома, выскочили, даже не заплатив за проезд. Они
сделали легкий поворот, вошли в дом и увидели: резной шкаф на своем месте,
лишь чуточку пыли в библиотеке, у жены есть картофель в погребе, стоит
варенье; жену слегка обнимали, как водится, и на следующее утро
отправлялись узнать, не свободна ли старая должность" - и должность
оказывалась еще свободной. Все шло прекрасно - они продолжали получать
пособие, потом разрешали себя слегка денацифицировать, как позволяют
парикмахеру сбрить бороду, которая стала стеснять, рассказывали об
орденах, ранах, о своем геройстве, и все кругом находили, что они славные
ребята: в конце концов, они только выполняли свой долг. Им даже выдавали
недельные трамвайные билеты - верный признак того, что все действительно
пришло в норму.
А мы ехали дальше в том же трамвае и ждали, не будет ли знакомой
остановки, где можно рискнуть выскочить, но остановки не было. Некоторые,
проехав еще немного, где-то выскакивали, во всяком случае, делали вид, что
достигли цели.
Мы же следовали все дальше и дальше, плата за проезд, само собой,
повышалась, а кроме того, мы должны были платить за большой и тяжелый груз
- свинцовый груз пустоты, который мы тащили за собой; и входило множество
контролеров, которым мы, пожимая плечами, показывали свои пустые карманы.
Выкинуть нас они все равно не могли - трамвай шел слишком быстро, а мы
ведь как-никак люди, - но нас брали на заметку, раз, другой, третий, нас
постоянно брали на заметку, а трамвай шел все быстрее, более ловкие все же
где-то выскакивали, нас становилось все меньше, и все меньше было у нас
мужества и желания выскочить. Мы тайно решили, как только достигнем
конечной остановки, оставить в вагоне свой груз, может, бюро находок
пустит его с аукциона, но конечной остановки все не было. Плата за проезд
становилась все выше, темп все быстрее, контролеры все недоверчивей, мы
ведь были крайне подозрительным сбродом.
Я швырнул окурок третьей сигареты и медленно пошел к остановке; теперь
мне хотелось домой. У меня закружилась голова - нельзя на голодный желудок
так много курить, я же знал это.
Я не смотрел больше туда, где мой бывший спекулянт вел теперь легальную
торговлю. Конечно, у меня не было оснований злиться, ему тогда здорово
повезло, он сумел выскочить в нужную минуту, но я не знаю, обязательно ли
при этом обижать детей, которым не хватает пяти пфеннигов на леденец. Быть
может, это и обязательно при легальной торговле?
Незадолго до того, как подошел нужный мне трамвай, тот, другой человек
спокойно проследовал вдоль тротуара, обошел очередь ожидающих и подобрал
окурки. Я заметил, что смотрели на него с неудовольствием. Было бы лучше,
если бы таких, как он, не было, но они есть...
Только войдя в вагон, я бросил взгляд на Эрнста, но он отвернулся и
громко выкрикивал: "Шоколад, конфеты, сигареты - свободная продажа!"
Не знаю, что произошло, но должен признаться, что раньше, когда он еще
не прогонял тех, кому не хватает пяти пфеннигов, он мне нравился больше.
Впрочем, теперь у него настоящая торговля, а торговля есть торговля.
Популярность: 1, Last-modified: Fri, 09 Nov 2001 13:35:26 GmT