-----------------------------------------------------------------------
W.Faulkner. Mule in the Yard (1934). Пер. - В.Хинкис.
В кн. "Рассказы. Медведь. Осквернитель праха". М., "Правда", 1986.
OCR & spellcheck by HarryFan, 14 November 2000
-----------------------------------------------------------------------
В конце января день выдался пасмурный, но не морозный, потому что был
туман. Старая Хет пришла из богадельни и сразу вбежала через прихожую на
кухню, крича громким, ясным, бодрым голосом. Ей, верно, было уже под
семьдесят, хотя по собственному ее расчислению, учитывая возраст разных
джефферсонских дам, от невест и до бабушек, которых, как она говорила, ей
доводилось нянчить с колыбели, ей было чуть ли не все сто или даже все
триста. Высокая, худая, покрытая изморосью, в резиновых тапочках и
длинном, мышиного цвета пальто, отороченном тем, что лет сорок или
пятьдесят назад называлось мехом, в модной, хотя далеко не новой
ярко-красной шляпе, напяленной поверх головного платка, с сумкой (было
время, когда она совершала свой еженедельный обход, следуя из кухни в
кухню, с вышитым саквояжем, но после того, как открылись лавки
десятицентовых товаров, саквояж ее заменили бесчисленные бумажные сумки,
которые там продавались почти что задаром), вбегает она, стало быть, на
кухню и кричит по-детски громко и радостно:
- Мисс Мэнни! У вас на дворе мул!
Миссис Хейт, которая присела на корточки у плиты, выгребая в ведро
раскаленные угли, вскочила, как подброшенная пружиной: ухватив ведро, она
сверкнула глазами на старую Хет и сказала - голос у нее тоже был громкий,
решительный.
- Ах, сукины дети, - говорит.
И прочь из кухни, не бегом, но с какой-то упрямой резвостью, не
выпуская ведра из рук, - плотная, лет сорока с лишком, и на лице у нее
неиссякающая, но умиротворенная скорбь, словно овдовела она по вине
какой-то женщины, и притом женщины, не обладающей особыми достоинствами.
На ней был ситцевый капот, свитер и мужская фетровая шляпа, доставшаяся
ей, как знали все в городе, от покойного мужа, которого вот уж десять лет
на свете не было. Зато мужские ботинки на ней теперь уж были собственные.
Высокие ботинки с пуговками и с носками, которые смахивали на луковицы
тюльпанов, и все в городе знали, что она купила их себе сама в магазине,
они тогда были ненадеванные. Вместе со старой Хет она выбежала за дверь и
нырнула в туман. Потому-то мороза и не было - из-за тумана: словно все
сонное дыхание города, накопившееся за долгую зимнюю ночь, плененное, еще
лежало меж этим туманом и землей, в темном, тесном пространстве - меж сном
и пробуждением; постоянное, выходящее из дремы тепловое равновесие,
рожденное и поддерживаемое исправным отоплением: будто слой застывшего
сала покрывал ступени, и деревянную крышку подпола, и доски, проложенные к
сараю, что стоял в углу заднего двора; и, когда миссис Хейт ступила на эти
доски, побежала по ним, не выпуская ведро с углями, она здорово
поскользнулась.
- Осторожней! - бодро крикнула старая Хет, которая ничуть не скользила
в своих резиновых тапочках. - Они перед домом!
Но миссис Хейт не упала. Она даже и не остановилась. Единым холодным
взглядом окинула она все вокруг и побежала снова, а из-за угла дома,
внезапно и бесшумно, как призрак, возникший из тумана, появился мул.
Казалось, он был выше жирафа. Длинноголовый, огромный, ринулся он прямо на
них, безудержно и неотвратимо, словно выходец из преисподней, а недоуздок
хлестал его по оттопыренным ушам.
- Вот он! - орала старая Хет, размахивая бумажной сумкой. - Ого-го!
Миссис Хейт резко повернулась. При этом она опять здорово
поскользнулась на заиндевелых досках, и они с мулом бежали теперь рядом к
коровнику, из открытой двери которого уже выглядывала неподвижная и
удивленная морда. Корове, без сомнения, даже жираф не показался бы таким
высоким и чудовищным, как этот мул, возникший из тумана, не говоря уж о
том, что он явно норовил пробежать прямиком сквозь коровник, словно перед
ним всего-навсего соломенный плетень или, может, даже просто мираж. И у
самой коровы тоже вид был какой-то быстролетный, кроткий и неземной. Она
сразу исчезла, угасла, как спичка на ветру, хотя ум постигал и рассудок
доказывал, что она не угасла, а лишь скрылась в коровнике, свидетельством
чему был неописуемый звук, удивленный и испуганный, будто кто-то рванул
струну лиры или арфы. На этот звук и ринулась миссис Хейт, опрометью,
безоглядно, словно блюдя единство женского сословия против враждебного
мира мулов и мужчин. Они с мулом со всех ног мчались к коровнику, и миссис
Хейт уже размахивала ведром с раскаленными угольями, норовя швырнуть им в
мула. Конечно, все это произошло в мгновение ока, и, видимо, мул не принял
решительного боя. Старая Хет еще орала: "Вот он! Вот он!" - а мул уже
круто повернул и устремился прямо на нее, но она стояла, высокая, как
печная труба, и замахнулась на него бумажной сумкой, и он пробежал мимо,
свернул за другой угол дома и снова исчез в тумане, из которого возник,
неуловимо, мгновенно и совершенно беззвучно.
Миссис Хейт повернула назад все с той же неторопливой резвостью,
поставила ведро на кирпичную приступку у спуска в подпол, и они со старой
Хет тоже свернули за угол дома и в самое время поспели, чтоб увидеть, как
мул, похожий на привидение, налетел на негодующего петуха с восемью белыми
курами, которые как раз вылезали из-под дома. И тогда на миг бегство его
обрело по всем статьям подлинную театральность: исчадие ада возвращалось в
ад, исчезало бесследно в тумане, словно уносимое на облаке маленьких
крылатых тварей, а потом мул скрылся в тусклой и бесплотной пустоте, как
бы проглоченный туманом.
- Там, перед домом, еще есть! - крикнула старая Хет.
- Ах, сукины дети, - сказала миссис Хейт все тем же суровым,
пророческим голосом, без тени озлобления или запальчивости. Она не мулов
бранила; и даже не ихнего хозяина. Слова эти имели десятилетнюю
предысторию, известную всему городу, когда ранним апрельским утром то, что
осталось от мистера Хейта, отделили от того, что осталось от пяти мулов и
нескольких футов новехонькой пеньковой веревки, разбросанных вдоль
железнодорожного полотна, где у самой городской окраины от него отходила
ветка, заканчивавшаяся тупиком; здесь географически определялась судьба ее
дома; а главными составными частями ее утраты были мулы, покойный муж да
еще хозяин этих самых мулов. Фамилия его была Сноупс; про него тоже знали
в городе - знали, как он купил целый табун на ярмарке в Мемфисе, пригнал
мулов в Джефферсон, перепродал их фермерам, вдовам и сиротам, неграм и
белым, за сколько дадут - но не дешевле определенной цены; и знали, что
зимой (чаще всего именно зимой, в мертвый сезон) мулы эти стайками и даже
целыми табунками, всегда связанные вместе крепкой пеньковой веревкой
(которая неизменно бывала упомянута в жалобах Сноупса), удирали из надежно
огороженных выпасов и попадали под ночные товарные поезда на этой самой
развилке, где мистеру Хейту суждено было покинуть сей бренный мир; однажды
кто-то из городских шутников даже послал Сноупсу по почте печатное
расписание поездов на нашем участке железной дороги. Коренастый,
одутловатый человек с напряженным, озабоченным лицом, он никогда не носил
галстука и неизменно пересекал мирный, дремлющий город под отчаянный рев,
в облаке пыли, и о пришествии его возвещали жалобные крики и вопли, а
продвижение знаменовало желтое облако, в котором метались кувшинообразные
головы, гремели копыта, и раздавались привычные истошные, яростные
понукания погонщиков; а в самом хвосте, задыхаясь, озабоченно семенил сам
Сноупс, потому что, как говорили в городе, он до смерти боялся этих
скотов, из которых так хитроумно выколачивал прибыль.
Путь, которым он перегонял их с вокзала на свой выпас, лежал по
городской окраине, мимо дома Хейта; мистер и миссис Хейт неделю были в
отсутствии, а потом проснулись в одно прекрасное утро и обнаружили, что
весь дом окружен скачущими мулами, да услышали истошные крики и понукания
погонщиков. Но лишь через несколько лет, в роковое апрельское утро, когда
люди, которые первыми подоспели на место, нашли то, что можно назвать
чужеродным телом среди останков мулов и разметанных обрывков новой
веревки, в городе заподозрили, что Хейт имел к Сноупсу и к мулам довольно
близкое касательство, а не просто время от времени помогал выгонять их со
своего двора. Но уж тогда люди решили, что знают всю подноготную; целых
три дня с удивлением и любопытством они ждали, гадая, попытается ли Сноупс
взыскать деньги еще и за Хейта.
Только узнали они всего-то-навсего, что к миссис Хейт явился агент
железнодорожной компании, чьей обязанностью было удовлетворять иски, а
через несколько дней она получила по чеку восемь тысяч пятьсот долларов,
потому что в те давние, блаженные времена даже железнодорожные компании
считали свои южные отделения и филиалы законной добычей всех, кто жил близ
путей. Она получила деньги наличными, стояла в своем капоте, в свитере и в
шляпе, которая была на Хейте неделю назад, в то самое утро, и холодно,
сурово, молча слушала, как кассир отсчитывает хрустящие кредитки, а потом
директор банка и счетовод пытались втолковать ей про выгодность купонов, и
про срочные вклады, и про обычные вклады, после чего она положила деньги в
мешочек, висевший у нее под фартуком, и ушла; вскоре она перекрасила свой
дом: купила ту прочную, не подвластную времени краску под цвет вокзала,
как видно, из чувствительности или (как утверждали некоторые) из
благодарности.
Железнодорожный агент вызвал Сноупса для объяснений, и когда Сноупс
вышел от него, он был озабочен пуще обычного, только озабоченность теперь
смешивалась с возмущением, которое уже не сходило с его лица; и тогда-то,
глубокой ночью, в который уж раз, мулы прорвались через загородку его
выпаса, опять-таки связанные по двое и по трое прочной, но только уже
далеко не новой веревкой. И теперь уж казалось, что сами мулы это знали
давно, еще привязанные на площади в Мемфисе, где он их сторговал, они
каким-то нюхом это угадывали, как угадывали, что он их боится. С тех пор,
раза три-четыре в год, словно по дьявольскому наущению, едва только их
выгружали из товарного вагона, вся эта кутерьма - облако пыли, среди
которого раздавались суровые, частые, истошные понукания и мельтешили
адские призраки, претворялось в единый порыв чудовищного и безудержного
вихря, не подвластного времени, пространству или вообще нашему бренному
миру, и вихрь этот летел через тихий, удивленный город во двор миссис
Хейт, где Сноупс в каком-то бездонном отчаянье, которое заглушало даже
физический страх, увертывался и прыгал вокруг дома среди мятущихся чудищ
(как полагали в городе, он подозревал, что даже стойкая краска, которой
выкрашен этот дом, куплена за его счет, а там, внутри, хозяйка живет себе
безбедно и даже в роскоши, как королева, на деньги, которые он, по крайней
мере отчасти, считал своими), а соседи и жители всего квартала глазели из
окон, приподняв занавески, и с веранд со шторами или без штор, и с
тротуаров, и даже из фургонов и пролеток, остановившись посреди улицы, -
женщины в капотах и ночных чепцах, еще не снятых поутру, дети по дороге в
школу, случайные прохожие, негры и белые, которые замерли от восторга.
Так было и теперь, когда миссис Хейт, за которой по пятам следовала
старая Хет, с грязной метлой в очередной раз вынырнула из-за угла на
крошечный, немногим больше носового платка клочок земли, который она
именовала своим передним двором. Он был совсем маленький; всякая тварь,
способная делать скачки длиной в три фута, свободно могла пересечь его
тремя такими скачками, но в этот миг, вероятно, по причине застилающего
глаза и обманчивого тумана, там, казалось, неистово кишела жизнь, обширная
до невероятия, как в капле воды под микроскопом. Но и теперь она не
дрогнула, крепко сжимая метлу и, видимо, вдохновляемая некоей возвышенной
верой в свою неуязвимость, устремилась вслед за мулом с болтающимся
недоуздком, а мул все еще пребывал в процессе этого недвижно-яростного и
призрачного исчезновения в тумане, оставляя за собой мечущиеся и
разбегающиеся тени девяти домашних птиц, словно девять клочков белой
бумаги на ветру, в затихающих звуках, похожих на вой автомобильного рожка,
и мужчину, который отчаянно скакал и увертывался. Мужчина этот и был
Сноупс; тоже мокрый от сырости, лицо обезумевшее, рот разинут в хриплом
крике, щеки сползли вниз, словно табачная жвачка, осевшая за долгие годы,
и он кричит:
- Бог свидетель миссис Хейт! Я сделал все, что в моих силах!
Но она даже взглядом его не удостоила.
- Поймайте вон того здоровенного, с недоуздком, - сказала она холодно,
с легкой одышкой. - Чтоб духу его здесь не было.
- Само собой! - завопил Сноупс. - Только обождите малость, дайте им
успокоиться. Только не спугните их.
- Осторожней! - крикнула старая Хет. - Он снова сюда скачет!
- Несите веревку, - сказала миссис Хейт, опять уже на бегу.
Сноупс в ярости поглядел на старую Хет.
- Да где я ее возьму, эту веревку? - заорал он.
- Да в подполе! - заорала старая Хет, которая тоже не зевала. - Бегите
с той стороны, наперехват.
Они с миссис Хейт снова свернули за угол в самое время, чтобы увидеть,
как мул с недоуздком опять плыл на облаке кур, которых вновь настиг все
там же, потому что они пробежали под домом по прямой, тогда как он бежал
по окружности. Свернув в очередной раз за угол, они снова очутились на
заднем дворе.
- Разрази меня бог! - крикнула старая Хет. - Он сейчас корову залягает!
Мул, наконец, остановился, и они его догнали. Собственно говоря, из-за
угла они прямиком угодили в самую эту живую картину. Корова уже выскочила
из коровника на середину двора. Теперь они с мулом стояли нос к носу, в
нескольких шагах друг от друга. Неподвижные, пригнув головы и растопырив
передние ноги, они словно составляли две симметричные части единого
орнамента, который охотно купил бы всякий любитель буколики, а ребенок
выудил бы из хлама, наигрался, поставил рядом и позабыл; голова и плечи
Сноупса торчали теперь из подпола, где крышка была откинута и рядом все
еще стояло ведро с угольями, а Сноупс торчал, будто зарытый в землю по
плечи, как вдова, которую по испано-индейско-американскому обычаю хоронят
вместе с мужем. Но опять же все это произошло во мгновение ока. Слишком
быстро даже для живой картины; такие вещи даже память не может точно
запечатлеть. И вот уже человек, корова и мул снова один за другим исчезли
за углом, Сноупс мчался впереди, волоча веревку, за ним скакала корова,
задрав хвост, прямой и слегка наклоненный, как древко флага на корме
корабля. Миссис Хейт и старая Хет тоже бежали мимо открытого, зияющего
подпола, где по вдовьему состоянию хозяйки грудами копился всякий хлам -
пустые ящики на растопку, старые газеты, поломанная мебель и прочее добро,
которое ни одна женщина нипочем не выбросит; а еще там была куча угля и
смолистых сосновых поленьев, - бежали, и снова повернули за угол, и
увидели, как Сноупс, корова и мул, все трое, уже исчезали в облаке
обезумевших, вездесущих кур, которые снова пробежали под домом и поспели в
самое время. А они бежали, миссис Хейт все в том же суровом, непроницаемом
молчании, а старая Хет по-детски удивленная, живая и радостная. Но, когда
они опять очутились перед домом, там уже не было никого, кроме Сноупса. Он
лежал на животе, пытаясь привстать на растопыренных руках, пиджак при
падении завернулся ему на голову, и из-под него выглядывало его лицо с
отвисшей челюстью в исступленной безмятежности, словно карикатура на
упавшую монахиню.
- Где они? - крикнула Сноупсу старая Хет. Он не ответил. - Догоняют? -
крикнула она. - Они опять на заднем дворе!
Да, они и впрямь уже были там. Корова, видать, хотела вернуться в
коровник, но поняла, надо думать, что взяла слишком большой разгон и,
позабыв всякий страх, вдруг круто повернула назад. Только этого они не
видели и мула не видели тоже, он уже свернул, чтоб не налететь на корову,
и они услышали только треск и грохот, когда мул поворотил, споткнулся о
крышку подпола и поскакал дальше. Когда они подоспели, мула уже не было. И
ведра с угольями тоже не было, но они этого не заметили; только корова
стояла посреди двора, там же, где и раньше, неподвижная, шумно дыша,
растопырив ноги и пригнув голову, словно ребенок вернулся и убрал одну из
своих брошенных игрушек. Они побежали дальше. Миссис Хейт теперь бежала
тяжело, хватая ртом воздух, лицо у нее было цвета мастики, и одной рукой
она держалась за грудь. Они обе уже выдохлись и теперь бежали так
медленно, что мул, огибая дом по третьему разу, нагнал их сзади и
перепрыгнул через них, не сбавляя прыти, только грянул короткий, дробный,
дьявольский грохот копыт, как насмешливый окрик, повеяло едким запахом
пота, резко и отрывисто, и он исчез. Но они упрямо свернули за угол в
самое время, когда ему удалось все-таки окончательно исчезнуть в тумане;
они услышали, как стук его копыт, отрывистый, дробный, словно короткая
издевка, прокатился по булыжной мостовой и замер вдали.
- Ну-с, - сказала старая Хет, остановившись. Она тяжело дышала, сияя
радостью. - Тише, друзья мои! Кажется, мы... - И тут она словно окаменела;
потом медленно повернула голову, повела носом, широко раздувая ноздри;
вероятно, на миг она снова увидела открытый подпол и приступку, на
которой, когда они в последний раз пробегали мимо, ведра с угольями уже не
было. - Мать честная, да ведь гарью пахнет! - сказала она. - Беги в дом,
детка, хватай деньги.
Еще и десяти утра не было. А к полудню дом сгорел дотла. Сноупса в те
времена заставали в лавке для фермеров; и в тот день многие постарались
его там застать. Ему рассказали, что, когда подоспела пожарная машина и
собралась толпа, миссис Хейт, за которой следовала старая Хет с бумажной
сумкой в одной руке и портретом мистера Хейта в другой, вышла из дому,
прихватив зонтик и накинув на себя новое коричневое, пальто, выписанное по
почте, в одном кармане которого была банка из-под компота, набитая
аккуратно свернутыми кредитками, а в другом - тяжелый никелированный
револьвер, перешла через улицу к соседскому дому, где с тех пор и сидела
на веранде в качалке, а рядом, в другой качалке, сидела старая Хет, и обе
все время раскачивались, и миссис Хейт сурово, непроницаемо смотрела, как
бесчинствуют пожарные, расшвыривая по улице ее посуду, мебель и постельное
белье.
- А мне что за дело? - сказал Сноупс. - Ведь не я поставил это ведро с
раскаленными угольями там, где невесть кто сшиб его прямо в подпол.
- Но подпол-то как-никак вы открыли.
- Конечно, я. А зачем? Чтоб взять веревку, ее же веревку, она меня сама
туда и послала.
- Но послала, чтоб изловить вашего же мула, который ворвался к ней на
двор. Теперь уж вы не отвертитесь. Любой состав присяжных в нашем округе
вынесет вердикт в ее пользу.
- Да. Уж это точно. А все потому, что она женщина. Только поэтому.
Потому что она, черт бы ее побрал, женщина. Ладно. Пускай подает в суд,
черт бы ее побрал. У меня тоже язык есть. Я и сам кой-чего могу сказать
присяжным...
И тут он осекся. Все смотрели на него.
- Что же? Что именно можете вы сказать присяжным?
- Ничего. Потому что никакого суда не будет. Неужто мы с ней затеем
тяжбу? Это мы-то с Мэнни Хейт? Вы, ребята, плохо ее знаете, ежели думаете,
что она станет подымать шум из-за простого несчастного случая, который
никто предотвратить не мог. Да ведь во всей округе не сыскать более
справедливой и доброй женщины, чем миссис Мэнни Хейт. И я хотел бы сказать
ей это.
Такая возможность тут же ему представилась. За спиной у миссис Хейт
стояла старая Хет с бумажной сумкой. Миссис Хейт преспокойно оглядела
людей, не отвечая на их смущенные приветствия, а потом больше на них не
глядела. Она и на Сноупса долго глядеть не стала, да и говорить с ним
долго не стала тоже.
- Я пришла, чтоб купить этого мула, - сказала она.
- Какого еще мула? - Тут они переглянулись. - Вам надобен этот мул? -
Она все глядела на него. - Это обойдется вам в полторы сотни, миссис
Мэнни.
- Чего - долларов?
- Да уж само собой, не центов и не никелей, миссис Мэнни.
- Полтораста долларов, - сказала она. - Когда Хейт был жив, мулы стоили
дешевле.
- С тех пор многое переменилось. И мы с вами тоже.
- Пожалуй что так, - сказала она.
И ушла прочь. Повернулась, не сказав больше ни слова, пошла, и старая
Хет за ней.
- Может, вам подойдет какой другой из тех, которых вы видели нынче
утром, - сказал Сноупс ей вслед.
Она не ответила. Обе медленно удалились.
- На вашем месте я не стал бы ей этого говорить, - заметил кто-то.
- Почему такое? - сказал Сноупс. - Ведь ежели б она надеялась взыскать
с меня что-нибудь судом за этот пожар, неужто вы думаете, она стала бы
приходить сюда да предлагать мне деньги?
Было около часу дня. А около четырех он протискивался через толпу
негров, теснившихся перед дешевой бакалейной лавчонкой, как вдруг кто-то
его окликнул. Оказалось, это старая Хет со своей бумажной сумкой, которая
сильно распухла, а сама она ела бананы, вынимая их из пакета.
- Вас-то я и ищу, - сказала она. Потом отдала недоеденный банан
какой-то женщине, порылась в кармане, достала оттуда зеленую бумажку. -
Мисс Мэнни велела отдать вам вот это. Я как раз шла в ту лавку, где вы
всегда бываете. Вот, держите.
Он взял деньги.
- Что? Миссис Хейт велела отдать это мне?
- За мула. - Бумажка была в десять долларов. - Расписки не надо. Я могу
подтвердить, что отдала вам деньги честь по чести.
- Десять, долларов? За мула? Я ж ей сказал - полторы сотни.
- Ну, ежели так, договаривайтесь промеж собой сами. А мне она просто
велела отдать это вам, когда пошла за мулом.
- Пошла за... Неужто она решилась сама забрать мула с моего выпаса?
- Господь с тобой, дитя, - сказала старая Хет. - Мисс Мэнни никакой мул
не страшен. Ведь ты же сам видел, не слепой.
А потом начало смеркаться, потому что еще стояла зима и дни были
короткие; уже близился вечер, когда она увидела две унылые трубы на фоне
угасающего заката. Но запах жареной свинины она учуяла еще прежде, чем
завидела коровник, который, правда, разглядела только когда подошла
близко, там горел костер, и на кирпичах стояла сковородка, а рядом миссис
Хейт доила корову.
- Вон как, - сказала старая Хет. - Вы, стало быть, уже обосновались?
Она заглянула в коровник, который был тщательно прибран, вычищен
граблями и даже подметен метлой, и пол был заново устлан сеном. На ящике
горел Новехонький керосиновый фонарь, рядом был заботливо расстелен
соломенный тюфяк и на нем приготовлена постель.
- Что ж, очень даже уютно, - сказала она с приятным удивлением.
Внутри, у дверей коровника, стояла кухонная табуретка. Хет вынесла ее
наружу, села у костра и положила рядом свою набитую битком бумажную сумку.
- Покуда вы доите, я присмотрю за свининой. Я и сама управилась бы с
коровой, ежели б не разволновалась так сильно после всего, что с нами
нынче было. - Она огляделась. - Только вот я не вижу мула, которого вы
купили.
Миссис Хейт что-то проворчала, припав головой к коровьему боку. Потом
сказала:
- Вы отдали ему деньги?
- Само собой, отдала. Сперва он удивился, будто не ждал, что вы так
быстро можете дела обделывать. Но я ему сказала, ежели что, пускай он сам
с вами договаривается. А деньги он взял. Так что, думаю я, все у вас с ним
сладится.
Миссис Хейт опять заворчала. Старая Хет перевернула свинину на
сковородке. Рядом со сковородкой кипел кофейник.
- А кофей недурственно пахнет, - сказала она. - Много лет не было у
меня такого аппетита, как нынче. Я ведь ем, как птичка. Но стоит мне
только нюхнуть кофею, и у меня завсегда просыпается голод. Заодно дайте уж
мне вот этот кусочек свинины... Фу ты, а вот и гостя бог послал.
Но миссис Хейт даже головы не подняла, покуда не кончила доить. Потом
обернулась, не вставая с ящика, на котором сидела.
- Я пришел с вами потолковать, - сказал Сноупс. - У меня оказалось
ваше, а у вас мое. - При этом он все время озирался, быстро, непрестанно,
а старая Хет спокойно глядела на него. - Вот что, мамаша, ступайте-ка вы
отсюда. Незачем вам сидеть тут и слушать наш разговор.
- Господь с тобой, милок, - сказала старая Хет. - Ежели ты это про
меня, так не обращай внимания. У меня уж столько было своих напастей, что
я, когда слушаю про чужие, просто душой отдыхаю. Ты себе говори, чего
хотел сказать, а я буду сидеть да присматривать, чтоб свинина не
подгорела.
Сноупс поглядел на миссис Хейт.
- Вы ее не хотите спровадить? - спросил он.
- А зачем? - сказала миссис Хейт. - Кажется, не она одна заявляется на
этот двор, когда угодно, без спросу.
Сноупс махнул рукой, быстро, зло, но сдержанно.
- Ну ладно, - сказал он. - Ладно. Стало быть, вы забрали мула.
- Я вам за него уплатила. Хет передала деньги.
- Десять долларов. Этому мулу цена сто пятьдесят. А вы уплатили только
десять.
- Не знаю, что это за мулы такие, которым цена сто пятьдесят долларов.
Зато знаю, сколько платит железная дорога.
Теперь Сноупс глядел на нее довольно долго.
- Как это понимать?
- По шестьдесят долларов за голову платила железная дорога, когда вы с
Хейтом...
- Молчите, - сказал Сноупс. И снова стал быстро, непрестанно озираться.
- Ну ладно. Пускай шестьдесят. Но вы-то прислали мне всего десять.
- Да. Я вам прислала разницу. - Он глядел на нее, не говоря ни слова. -
Разницу между стоимостью мула и тем, что вы остались должны Хейту.
- Остался должен...
- За то, что он загнал пять мулов на рель...
- Молчите! - крикнул он. - Молчите!
Но она продолжала бесстрастным, суровым тоном:
- За то, что он вам пособлял. Каждый раз вы платили ему скопом
пятьдесят долларов, а вам железная дорога платила по шестьдесят за голову.
Ведь правильно? - Он молча глядел на нее. - А в последний раз вы ему
ничего не заплатили. Заместо этого я и взяла мула. А вам уплатила разницу,
десять долларов.
- Да, - сказал он тихо, торопливо, ошеломленный до глубины души; а
потом крикнул: - Нет, погодите! Тут-то вы и попались. У нас с ним был
уговор, что я ему ничего не должен до тех пор, покуда мулы не...
- По-моему, вам лучше бы помолчать, - сказала миссис Хейт.
- Покуда дело не сделано. А на этот раз, когда дело было сделано, я
никому не остался должен, потому что тот человек, которому я остался бы
должен, уже был не человек! - воскликнул он с торжеством. - Понятно вам? -
Миссис Хейт сидела на ящике неподвижно, глядя себе под ноги, и, казалось,
была погружена в раздумье. - Так что забирайте назад свои десять долларов
да скажите, где мой мул, и мы останемся добрыми друзьями, какими были
всегда. Разрази меня бог, я всех больше жалею об этом пожаре...
- Разрази меня бог! - подхватила старая Хет. - Вот это был костерок,
правда?
- ...но ведь после того, как вы получили кучу денег с железной дороги,
у вас только случая не было, чтоб новый дом отгрохать, куда лучше
прежнего. Так вот. Берите. - Он сунул ей деньги. - Где мой мул?
Миссис Хейт пошевельнулась не сразу.
- Вам угодно вернуть мне деньги? - спросила она.
- Само собой. Мы ведь всегда были друзьями. И теперь давайте покончим
дело миром, как в прежние времена. Я не злопамятен, и вы тоже не попомните
на мне зла. Где вы спрятали мула?
- В овраге за домом мистера Спилмера, - сказала она.
- Так. Ясно. Хорошее, укромное местечко, ежели принять в соображение,
что хлева у вас нет. Только лучше б вы оставили его у меня на выпасе,
тогда мы оба избавились бы от зряшных хлопот. Но, говорю вам, я не
злопамятен. А теперь позвольте пожелать вам спокойной ночи. Я вижу, вы
неплохо тут устроились. По-моему, вам вообще незачем строить дом,
сэкономите кучу денег.
- Может, вы и правы, - сказала миссис Хейт.
Но он уже ушел.
- Зачем вы увели мула в этакую даль? - спросила старая Хет.
- По-моему, он теперь совсем далеко, - ответила миссис Хейт.
- Совсем далеко? - Но миссис Хейт молча подошла и глянула на
сковородку, а старая Хет сказала: - Вы чего-то сказали про свинину, или
это я сказала, а не вы?
Они ужинали в редких еще сумерках, и тут вернулся Сноупс. Он тихонько
подошел к ним и стоял, грея руки у костра, как будто на дворе был невесть
какой холод.
- Пожалуй, я все же возьму эту десятку, - сказал он.
- Какую такую десятку? - спросила миссис Хейт.
Он задумчиво смотрел в огонь. Миссис Хейт и старая Хет тихонько жевали,
и только старая Хет взглянула на Сноупса.
- Вы, стало быть, не отдадите ее? - спросил он.
- Но ведь вы же сами предложили покончить миром, - сказала миссис Хейт.
- Видит бог, это вы предложили, деваться некуда, - подтвердила старая
Хет.
А Сноупс все смотрел в огонь; потом он заговорил в каком-то тихом,
недоверчивом удивлении:
- Я столько лет мучаюсь, рискую, лезу из кожи вон и Получаю за мула по
шестьдесят долларов. А вы разом, безо всяких хлопот и риска, даже не зная,
что вы их получите, загребли восемь с половиной тысяч. И я нисколько вам
не завидовал, никто не посмеет утверждать, что я завидовал, хотя несколько
странно, что вы загребли все денежки, хотя не вы его наняли, вы даже не
знали, где он и чего делает за эти деньги, вам всего-навсего случилось
быть за ним замужем. А теперь, после того как я столько лет вам не
завидовал, вы отняли у меня лучшего мула и отказываетесь даже уплатить за
него несчастные десять долларов. Это не по справедливости.
- Вы получили своего мула обратно и все-таки недовольны, - сказала
старая Хет. - Чего ж вы хотите?
Сноупс поглядел на миссис Хейт.
- В последний раз спрашиваю, - сказал он, - отдадите вы мне мою десятку
или нет?
- Какую еще десятку? - спросила миссис Хейт.
Тогда Сноупс повернулся и пошел прочь. При этом он споткнулся обо
что-то - это была бумажная сумка старой Хет, - но не упал и побрел дальше.
Они видели его тень словно в раме меж двумя закопченными трубами на фоне
догорающего заката; видели, как он воздел к небу стиснутые кулаки, словно
какой-нибудь древний галл в неистовстве и бессильном отчаянье. А потом
исчез. Старая Хет поглядела на миссис Хейт долгим взглядом.
- Голубушка, - сказала она. - Что вы сделали с этим мулом? - Миссис
Хейт склонилась над огнем. У нее на тарелке лежал кусочек черствого
печенья. Она взяла сковородку и полила печенье жиром, на котором жарилась
свинина.
- Я его пристрелила, - сказала она.
- Что-что? - переспросила старая Хет. Миссис Хейт положила печенье в
рот. - Так, - сказала старая Хет весело, - мул спалил дом, а вы
пристрелили мула. По-моему, это и есть справедливость. - На дворе быстро
темнело, а ей еще надо было пройти три мили до богадельни. Но январская
ночь длинна, а богадельня никуда не денется. Старая Хет вздохнула с
облегчением, мирно и радостно. - Ох, друзья мои, - сказала она. - Ну и
денек у нас нынче выдался!
Популярность: 1, Last-modified: Thu, 16 Nov 2000 05:01:12 GmT