Перевод В.Голышева
Изд. "Сойди, Моисей"
OCR: Владимир Есаулов, 12.2003
---------------------------------------------------------------
МОЕЙ НЯНЕ КАРОЛИНЕ БАРР (1840-1940)
РОЖДЕННОЙ В РАБСТВЕ И ОДАРИВШЕЙ НАШУ
СЕМЬЮ БЕЗЗАВЕТНОЙ И БЕСКОРЫСТНОЙ
ВЕРНОСТЬЮ, А МОЕ ДЕТСТВО - НЕИЗМЕРИМОЙ
ПРЕДАННОСТЬЮ И ЛЮБОВЬЮ
Перевод В.Голышева
Айзек Маккаслин, "дядя Айк", семидесяти лет с лишним и ближе к
восьмидесяти, чем он соглашался признать, вдовый, дядя половине округа и не
отец никому.
Свидетелем, а тем более участником этого был не он сам, а родственник
старше его годами Маккаслин Эдмондс, внук тетки Айзека по отцу, то есть
Маккаслин по женской линии, но несмотря на это наследник и в свою очередь
завещатель того, что многие считали тогда и многие продолжали считать потом
законной собственностью Айзека, поскольку его фамилии досталось от индейцев
право на эту землю и его фамилию носили до сих пир некоторые потомки отцовых
рабов. Однако Айзек был другой породы; вот уже двадцать лет вдовец, он всю
свою жизнь владел только одним предметом, который нельзя было за раз надеть
на себя, унести в руках и карманах, - узкой железной койкой с линялым
матрацем, на котором он спал в лесу, когда охотился на медведей или оленей
или ловил рыбу или просто потому, что любил лес; он не имел никакой
собственности и не желал иметь, ибо земля не принадлежит никому, а
принадлежит всем, как свет, как воздух, как погода; он так и жил в
Джефферсоне, в дешевом каркасном домишке, который тесть отдал им, когда они
поженились, а жена завещала ему перед смертью - и он сделал вид, будто
принял дом, согласился, чтобы успокоить ее, не отравлять ей последние часы,
но своим все равно не считал, вопреки завещанию, наследственному праву,
последней воле и прочему, а держал только для свояченицы и ее детей, которые
поселились у него после смерти жены, и гостил в нем, довольствовался одной
комнатой, как при жене, как сама жена, пока была жива, как свояченица с
детьми при его жизни и после.
Свидетелем не был и помнил только с чужих слов, - по рассказам своего
двоюродного племянника Маккаслина Эдмондса, который родился в 1850 году, за
шестнадцать лет до него, и, поскольку отец Айзека доживал седьмой десяток,
когда родился Айзек, единственный ребенок, был больше братом, чем
племянником, и больше отцом, чем братом, - о прежнем времени, о прежних
днях.
Когда они с дядей Баком узнали, что Томин Терл опять сбежал, и
примчались домой, на кухне раздавались крики и ругань дяди Бадди, а потом из
кухни в коридор выскочила лиса с собаками, влетела в собачью комнату, и они
услышали, как вся свора пронеслась через собачью комнату в их с дядей Баком
комнату, оттуда опять вылетела в коридор, скрылась в комнате дяди Бадди,
оттуда - опять в кухню, и на этот раз раздался грохот, как будто рухнула
печная труба, а дядя Бадди заревел, как пароходный гудок, потом из кухни
вылетели вместе с лисой и собаками штук пять поленьев, а посреди всего этого
- дядя Бадди, лупя по чему попало еще одним поленом. Славная была гоньба.
Когда они с дядей Баком вбежали в свою комнату, чтобы взять галстук
дяди Бака, лису уже загнали на каминную полку с часами. Дядя Бак вынул из
комода галстук, пинками расшвырял собак, снял за шкирку лису с камина,
засунул ее обратно в корзину под кроватью, и они пошли на кухню, где дядя
Бадди выбирал из золы завтрак и обтирал его фартуком.
- Какого черта, - сказал он, - ты спускаешь на эту паршивую лису собак
в доме?
- К черту лису, - ответил дядя Бак. -- Томин Терл опять удрал. Давай
нам с Касом завтрак поживее. Мы еще можем перехватить его по дороге.
Куда вела эта дорога, они знали точно - Терл отправлялся туда каждый
раз, когда удавалось сбежать, а удавалось ему раза два в год. Бежал он в
усадьбу мистера Хьюберта Бичема, сразу за границей округа - сестра мистера
Хьюберта (он был тоже холостяк, как дядя Бак и дядя Бадди) Софонсиба все еще
требовала от людей, чтобы эту усадьбу называли Уориком{1}, ибо так
называлась местность в Англии, где, по ее утверждению, мистер Хьюберт должен
был титуловаться графом и только по недостатку гордости, не говоря уже об
энергии, не потрудился вступить в свои законные права. Томин Терл бежал
туда, чтобы поболтаться возле Тенни, девки мистера Хьюберта, покуда за ним
не явятся. Удержать его дома, купив у мистера Хьюберта Тенни, они не могли:
как говорил дядя Бак, у них и так на земле столько негров, что шагу ступить
негде, а продать Терла мистеру Хьюберту они тоже не могли: мистер Хьюберт
говорил, что не только не купит, но и бесплатно, в подарок, не возьмет этого
чертова белого полумаккаслина, даже если дядя Бак и дядя Бадди будут платить
за его комнату с пансионом. А если Терла сразу не забрать, мистер Хьюберт
привезет его сам, вместе с мисс Софонсибой, и останется на неделю или
дольше; мисс Софонсиба займет комнату дяди Бадди, а дядя вообще выселится из
дому и будет ночевать в одной из хибарок, где у прадедушки жили негры -
когда прадедушка умер, дядя Бак и дядя Бадди переселили всех негров в
большой дом, так и не достроенный прадедушкой, - и даже стряпать перестанет
и в доме появляться, только после ужина посидит на галерее, в потемках,
между мистером Хьюбертом и дядей Баком, пока мистер Хьюберт не устанет
рассказывать, сколько еще голов негров и акров земли он даст в приданое за
мисс Софонсибой, и не ляжет спать. А однажды прошлым летом дяде Бадди не
спалось, и он услышал в полночь, что мистер Хьюберт выехал со двора, - и
пока разбудил их с дядей Баком, пока подняли мисс Софонсибу и она оделась,
пока заложили коляску и нагнали мистера Хьюберта, уже рассвело. Так что за
Томиным Терлом всегда отправлялись они с дядей Баком, потому что дядя Бадди
вообще никуда не выезжал, даже в город и даже к мистеру Хьюберту за Томиным
Терлом - хотя все трое понимали, что ему осмелиться на это в десять раз
легче, чем рискнуть дяде Баку.
Позавтракали на скорую руку. Дядя Бак завязал галстук, пока бежали к
загону ловить лошадей. Галстук он надевал только на ловлю Терла и ни разу не
вытащил его из комода с прошлого лета,- с той ночи, когда дядя Бадди
разбудил их в темноте и сказал: "Вылезайте из постели, да поживее, черт
возьми". У дяди Бадди вообще не было галстука; дядя Бак говорил, что он
побоится надеть галстук даже в таком, черт возьми, краю, как этот, где дам,
слава богу, так мало, что можно целый день скакать по прямой и ни от кого не
уворачиваться. Как заметила бабушка (она была сестра дяди Бака и дяди Бадди
и растила его после смерти матери. Отсюда и его имя - Маккаслин, Карозерс
Маккаслин Эдмондс), дядя Бак и дядя Бадди пользовались галстуком так, словно
лишний раз предлагали людям сказать, что они похожи на двойняшек, - а они и
в шестьдесят лет дрались со всяким, кто говорил, что не может их отличить;
отец его ответил на это, что каждый, кто хоть раз сыграл с дядей Бадди в
покер, никогда уже не спутает его ни с дядей Баком, ни с кем другим.
Джонас ждал их с двумя оседланными лошадьми. Дядя Бак вскочил на коня
так, будто ему не шестьдесят лет: поджарый, подвижный, как кошка, с круглой,
седой, коротко остриженной головой, серыми жесткими глазками и белой щетиной
на подбородке, он только вдел ногу в стремя, и конь сразу пошел, и уже
скакал в открытые ворота, когда дядя Бак опустился на седло. Он тоже
взобрался на свою лошадку, не дожидаясь, пока Джонас подсадит его, ударил ее
пятками, и она пошла тугим коротким галопом, в ворота, за дядей Баком, но
тут из-за ворот появился дядя Бадди (он его и не заметил) и поймал повод.
- Следи за ним, - сказал дядя Бадди, - следи за Теофилом. Если что не
так, сию же минуту скачи за мной. Слышишь?
- Да, сэр, - ответил он. - Отпустите меня. Я дядю Бака не догоню, не то
что Терла.
Дядя Бак ехал на Черном Джоне, потому что, если они увидят Терла хотя
бы за милю от дома мистера Хьюберта, Черный Джон настигнет его в две минуты.
И когда они выехали на длинное поле, милях в трех от дома мистера Хьюберта,
впереди, в миле от них, в самом деле показался Томин Терл верхом на муле
Джейке. Дядя Бак выбросил руку в сторону и назад, осадил коня и,
пригнувшись, вытянув вперед маленькую круглую голову на морщинистой шее, как
черепаха, прошептал:
- Спрячься! Чтобы он тебя не увидел, - а то спугнем. Я поскачу в обход
лесом, и мы загоним его у брода.
Он подождал, пока дядя Бак не скрылся в лесу. Потом доехал. И все-таки
Томин Терл увидел его. Он слишком быстро сблизился с Терлом - испугался,
наверное, что не поспеет к концу охоты. Лучшей гоньбы он в жизни не видел.
Он никогда не видел, чтобы старый Джейк бежал так резво, - и никто не
помнил, чтобы Томин Терл передвигался быстрее, чем обычным своим пешим
шагом, даже когда ехал верхом на муле. Дядя Бак гикнул раз из лесу, потом
показался сам, потом - Черный Джон, устремленный вперед, вытянутый,
распластавшийся в воздухе, как коршун, и дядя Бак вопил, лежа у него прямо
за ушами, так что казалось, это и в самом деле большой черный коршун с
воробьем на спине, - через поле, через ров, через другое поле, - и он тоже
скакал; кобылка перешла на галоп неожиданно для него, - и он тоже вопил.
Потому что Томин Терл, едва завидя их, должен был бы спрыгнуть с мула и
убегать на своих двоих, как подобало негру. А он этого не сделал; наверное,
он столько раз удирал от дяди Бака, что и удирать приучился как белый. И
похоже было, что Томин Терл со старым Джейком прибавили обычную пешую
скорость Терла к самой большой, какую Джейк показывал в жизни, - и этого как
раз хватило, чтобы успеть к броду раньше дяди Бака. Когда он прискакал туда
на своей лошадке, бока у Черного Джона вздымались и были в пене, а дядя Бак,
спешившись, водил его по кругу, чтобы остудить, и в какой-нибудь миле трубил
обеденный рог мистера Хьюберта.
Но Томин Терл и там не появился. Мальчишка все еще сидел на верее и
трубил в рог - ворот не было, только два столба, и на одном сидел
мальчишка-негр его роста и трубил в охотничий рог: это мисс Софонсиба до сих
пор напоминала людям, что усадьба зовется Уорик, хотя они давно запомнили,
как она хочет ее звать, а когда не называли ее Уориком, мисс Софонсиба
словно бы и не понимала, о чем идет речь, и создавалось впечатление, что у
нее с мистером Хьюбертом две разные плантации на одном и том же участке
земли, одна поверх другой. Мистер Хьюберт, разутый, сидел в кладовке над
родником и, опустив ноги в воду, пил пунш. Томиного Терла тут никто не
видел; мистер Хьюберт как будто и не сразу понял, о ком говорит дядя Бак.
- А-а, этот негр, - сказал он наконец. - Найдем его после обеда.
Только похоже было, что обедать им не придется. Мистер Хьюберт и дядя
Бак выпили пуншу, и наконец мистер Хьюберт послал сказать мальчишке на
воротах, что можно перестать трубить, потом они с дядей Баком опять выпили
пуншу, и дядя Бак все повторял:
- Мне только негра поймать, и все. И сразу поедем домой.
- После обеда, - отвечал мистер Хьюберт. -- Не застукаем его где-нибудь
возле кухни, так пустим собак. Они его найдут - если это по силам смертным
уокеровским гончим {2}.
Наконец в проломленной ставне на втором этаже рука замахала платком или
еще чем-то белым. Они отправились в дом, и, проходя через заднюю террасу,
мистер Хьюберт, как всегда, предупредил их насчет гнилой половицы, которую
надо бы заменить. Пока они стояли в передней, послышалось звяканье и
шуршание, запахло духами, и по лестнице спустилась мисс Софонсиба. Волосы у
нее были убраны под кружевную шапочку, она была в воскресном платье, на шее
бусы и красная лента, веер ее несла отдельно девочка-негритянка, и он тихо
стоял позади дяди Бака и наблюдал за ее ртом, дожидаясь, когда покажется
чалый зуб. До нее он никогда не видел людей с чалым зубом и сейчас вспомнил,
как бабушка, беседуя с отцом о дяде Бадди и дяде Баке, сказала, что мисс
Софонсиба в свое время созрела в красивую женщину. Может, так оно и было. Он
в этом не разбирался. Ему шел только десятый год.
- А-а, мистер Теофил, - сказала она. - И Маккаслин, - сказала она. На
него она не посмотрела и говорила не с ним, - он это понимал, но уже
изготовился отвесить поклон, когда поклонится дядя Бак. - Добро пожаловать в
Уорик.
Дядя Бак отвесил поклон, и он тоже.
- Я приехал за своим негром, - сказал дядя Бак. - И сразу поедем домой.
Тогда мисс Софонсиба произнесла что-то насчет шмеля, но он не запомнил,
что именно. Сказано было слишком много и слишком быстро, серьги и бусы
позванивали и позвякивали, как цепочки в сбруе игрушечной лошадки, а духи
пахли сильнее прежнего, как будто серьги и бусы прыскали ими при каждом
ударчике, и он следил за чалым зубом, то и дело мелькавшим между губ, - но,
в общем, что-то в том смысле, что дядя Бак это шмель, который порхает с
цветка на цветок и снимает нектар, нигде не задерживаясь, и вся эта
накопленная сладость будет растрачена в пустыне {3} дяди Бадди, причем дядю
Бадди она называла мистером Амодеем, так же как дядю Бака мистером Теофилом,
- а может быть, мед сберегается до пришествия некоей королевы, и кто же
будет эта королева? и когда?
- Простите? - сказал дядя Бак.
А мистер Хьюберт сказал:
- Хм. Шмель. Я думаю, негру он покажется шершнем, когда он доберется до
этого негра. А что до нектаров, я думаю. Бак предпочел бы сейчас мясной
подливки и чашку кофе с бисквитом. Я тоже.
Они пошли в столовую, начали есть, и мисс Софонсиба сказала, что, в
самом деле, соседи, которые живут друг от друга всего в полудне езды, не
должны пропадать так надолго, как дядя Бак, и дядя Бак сказал: "Да, мэм", -
а мисс Софонсиба сказала, что дядя Бак просто прирожденный холостяк и
перекати-поле, и на этот раз дядя Бак даже перестал жевать и, посмотрев на
нее, сказал: да, мэм, именно так, и слишком давно притом родился, чтобы
стать другим, но и на том спасибо, что ни одной даме не грозит печальная
участь коротать свои дни в обществе его и дяди Бадди; на что мисс Софонсиба
сказала: ах, может быть, дядя Бак просто еще не встретил женщины, которая не
только смирится с тем, что дяде Баку угодно называть печальной участью, но и
убедит дядю Бака, что его свобода будет совсем недорогой ценой; и дядя Бак
сказал:
- Да, мэм. Еще не встретил.
Потом мистер Хьюберт, дядя Бак и он вышли на переднюю террасу и сели.
Не успел мистер Хьюберт снять башмаки и предложить дяде Баку снять свои, как
появилась мисс Софонсиба с пуншем на подносе.
- Черт, Сибби, - сказал мистер Хьюберт. -- Он только что поел. Он
сейчас не хочет этого.
Мисс Софонсиба будто не слышала. Она стояла перед ними, и чалый зуб уже
не мелькал, а виден был все время, потому что она не разговаривала, а только
протягивала поднос дяде Баку; но немного погодя сказала: ничто так не
подсластит миссисипский пунш, как рука миссисипской дамы - так говорил ее
папа, и не хочет ли дядя Бак попробовать, как она подслащивала пунш своему
папе? Она взяла пунш, отпила и опять протянула дяде Баку, и на этот рам дядя
Бак его взял. Он опять поклонился, выпил пунш и сказал, что если мистер
Хьюберт хочет прилечь, то он тоже прилег бы, потому что, кажется, Томин Терл
заставит их сегодня побегать - если только собаки мистера Хьюберта не стали
за это время намного лучше.
Мистер Хьюберт с дядей Баком ушли в дом. Немного погодя он тоже встал и
отправился на задний двор, ждать их. И не успел выйти, как увидел плывущую
над изгородью голову Томиного Терла. Он кинулся через двор, ему наперерез,
но оказалось, что Томин Терл и не думал убегать. Он сидел на корточках за
кустом и наблюдал за домом, поглядывая из-за куста на черный ход и на
верхние окна, и не то чтобы шепотом, а просто вполголоса спросил:
- Чего делают?
- Поспать легли, - ответил он. - Но будь спокоен: когда встанут, пустят
на тебя собак.
- Хе, - сказал Томин Терл. - И ты будь спокоен. У меня теперь защита.
Теперь мне только не попасться старому Баку, пока не дадут знать.
- Что дадут знать? - спросил он. - Кто даст? Мистер Хьюберт хочет
купить тебя у дяди Бака?
- Хе, - опять сказал Томин Терл. - У меня защита получше, чем у самого
мистера Хьюберта. - Он поднялся на ноги. - Я тебе вот как скажу, и ты
запомни: если тебе надо чего сделать, хлопок обрыхлить или жениться,
приспособь к этому делу женщину. И жди себе посиживай. Запомнил?
Томин Терл ушел. А он немного погодя вернулся в дом. Но там ничего не
происходило, кроме храпа - храпели в комнате дяди Бака и мистера Хьюберта и,
понежнее, - наверху. Он пошел к кладовке над родником, сел, как мистер
Хьюберт, и опустил ноги в воду, потому что жара должна была скоро спасть, и
тогда можно начинать погоню. И в самом деле, немного погодя на заднюю
террасу вышли дядя Бак и мистер Хьюберт, а за ними по пятам мисс Софонсиба с
пуншем на подносе, только на этот раз дядя Бак не стал дожидаться, когда она
подсластит, выпил сразу, а мисс Софонсиба попросила их возвращаться
пораньше, потому что дядя Бак ничего не знает в Уорике, кроме собак и
негров, и, коль скоро он у нее, она покажет ему свой сад, где мистер Хьюберт
и все остальные не смеют распоряжаться.
- Да, мэм, - сказал дядя Бак. - Я хочу только негра поймать. И сразу
поедем домой.
Четверо или пятеро негров привели трех лошадей. Слышен был лай собак,
дожидавшихся за забором, пока на сворках; они сели на лошадей, поехали вдоль
забора к негритянским домам, и дядя Бак сразу оказался впереди всех, даже
собак. Поэтому сам он так и не узнал, когда и где они наскочили на Томиного
Терла, выбежал Терл из какой-нибудь хибарки или нет. Дядя Бак на Черном
Джоне был впереди, и они не успели даже спустить собак, как он гаркнул:
"Уходит, прах его возьми! Мы его подняли!" - и Черный Джон наддал, грохнув
копытами четыре раза, будто из револьвера, и вместе с дядей Баком скрылся за
холмом, будто за краем света. Мистер Хьюберт тоже закричал: "Уходит!
Спускайте!" Они высыпали на вершину и увидели вдалеке на ровном месте, перед
самым лесом, Томиного Терла, а свора скатилась с холма и припустила к нему.
Собаки взлаяли раз, потом окружили Томиного Терла, - похоже было, что они
прыгают и хотят лизнуть его в лицо, - и тут Томин Терл совсем сбавил шаг и
вместе с собаками вошел в лес, не торопясь, словно возвращался домой после
охоты на кроликов. Когда они нагнали в лесу дядю Бака, ни Терла, ни собак не
было уже и в помине, и только через полчаса они набрели на старого Джейка,
привязанного к кусту, с какой-то кофтой Терла на спине вместо седла, и по
земле было рассыпано чуть ли не полмешка овса из запасов мистера Хьюберта -
аппетит у старого Джейка был плохой, и этого овса он даже в рот не взял,
чтобы выплюнуть. Никакой гоньбы не получилось.
- Ничего, возьмем его ночью, - сказал мистер Хьюберт. - На приманку. В
полночь выставим пикет из негров и собак вокруг дома Тенни- и возьмем его.
- Какой к черту ночью? - сказал дядя Бак. -- Мы с Касом и этот негр,
все трое, будем вечером на полпути к дому. А не было ли у кого-то из ваших
негров шавки или кого-то такого - чтобы выследила этих собак?
- Болтаться по лесу еще полночи? - сказал мистер Хьюберт. - Ставлю
пятьсот долларов, что стоит только вечером подойти к дому Тенни, позвать
его, и он наш.
- Пятьсот долларов? - сказал дядя Бак. - Идет! Ни меня, ни его вечером
близко не будет от этого дома. Пятьсот долларов! - Они с мистером Хьюбертом
свирепо глядела друг на друга.
- Идет! - сказал мистер Хьюберт.
Мистер Хьюберт отправил одного из негров на старом Джейке домой, и
примерно через полчаса негр вернулся с куцей черной шавкой и свежей бутылкой
виски. Он подъехал к дяде Баку и протянул ему что-то завернутое в бумажку.
- Что такое? - спросил дядя Бак.
- Это для вас, - сказал негр.
Тогда дядя Бак взял и развернул сверток. Там был кусок красной ленты с
шеи мисс Софонсибы; дядя Бак сидел на Черном Джоне и держал ленту, как
маленькую мокасиновую змею, только не подавал виду, что боится, и, часто
моргая, глядел на негра. Потом он перестал моргать.
- Для чего? - спросил он.
- Они послали, и все, - ответил негр. - Они велели сказать вам:
"успеха".
- Что сказать? - переспросил дядя Бак.
- Я не знаю, сэр. Они сказали: "успеха".
- Ага, - сказал дядя Бак.
А главка нашла гончих. Сперва они их услышали - издали. Было это перед
закатом, и собаки не гнали: они лаяли так, как лают, когда хотят откуда-то
выбраться. И выяснилось откуда. Это был сарай для хлопка размером десять
футов на десять, посреди поля, милях в двух от дома мистера Хьюберта, и все
одиннадцать собак находились внутри, а дверь была подклинена деревяшкой.
Негр открыл дверь, собаки вырвались на волю, и все смотрели на них, а мистер
Хьюберт, сидя на лошади, глядел в затылок дяде Баку.
- Так, так, - сказал мистер Хьюберт. - Это уже кое-что. Можно опять их
использовать. Кажется, им с вашим негром так же мало хлопот, как негру с
ними.
- Слишком мало, - сказал дядя Бак. - И ему и собакам. Буду держаться
шавки.
- Хорошо, - сказал мистер Хьюберт. Потом сказал: - Черт, поедемте, Фил.
Поужинаем. Говорю вам, чтобы поймать этого негра, надо только...
- Пятьсот долларов, - сказал дядя Бак.
- Что? - сказал мистер Хьюберт. Они с дядей Баком смотрели друг на
друга. Теперь уже без свирепости. Но и без насмешки. Они сидели в седлах и
просто смотрели друг на друга в светлых сумерках, прищурясь. - Что - пятьсот
долларов? - сказал мистер Хьюберт. - Что ночью вы не поймаете негра в доме
Тенни?
- Что и я и негр будем ночью у меня дома, а ни у какой не у Тенни.
Глаза у них опять загорелись.
- Пятьсот долларов, - сказал мистер Хьюберт. - Идет.
- Идет, - сказал дядя Бак.
- Идет, - сказал мистер Хьюберт.
- Идет, - сказал дядя Бак.
Мистер Хьюберт с собаками и несколькими неграми уехал домой. А он, дядя
Бак и негр с шавкой двинулись дальше - негр одной рукой вел старого Джейка,
а другой держал шавку на поводке (изгрызенном куске плужного ремня). Дядя
Бак дал понюхать шавке кофту Томиного Терла, и тут она, кажется, поняла,
кого ищут; ее спустили бы с поводка и поехали бы за ней верхами, но в это
время мальчишка-негр затрубил в рог к ужину, и они не рискнули.
Потом совсем стемнело. А потом - он не знал, сколько еще времени
прошло, и где они, и далеко ли от дома, хотя ясно было, что не близко, и
стемнело уже давно, а они все шли, и дядя Бак время от времени наклонялся и
давал понюхать шавке кофту Томиного Терла, а сам отпивал виски из бутылки -
они обнаружили, что Томин Терл сделал скидку и по длинной дуге стал
возвращаться назад.
- Попался, прах его возьми, - сказал дядя Бак. - Залечь хочет. Едем
прямо к дому - перехватим его, пока не залег.
Негру было велено спустить шавку и ехать за ней на старом Джейке, а они
с дядей Баком поскакали к дому мистера Хьюберта напрямик и только раз
остановились на холме, чтобы дать передышку лошадям да послушать голос
шавки, шедшей по кривому следу Томиного Терла вдоль речки.
Но Терла они не поймали. Они подъехали к темным негритянским хибарам; у
мистера Хьюберта окна еще светились, и кто-то опять трубил в охотничий рог,
только уже не мальчишка, - трубил как сумасшедший, такого он никогда не
слышал, - и они с дядей Баком разошлись на склоне под домом Тенни. Потом
услышали шавку, примерно в миле, и она не шла по следу, а просто лаяла,
потом там гикнул негр, и они помяли, что шавка потеряла след. Это было
где-то у речки. Больше часа они рыскали по берегу, но Терл как в воду канул.
Наконец дядя Бак прекратил поиски, и они опять поехали к дому - теперь и
шавка верхом на муле, перед негром. Они подъезжали к негритянским хибарам;
на холме, в той стороне, где стоял дом мистера Хьюберта, тоже было темно;
вдруг шавка залаяла, соскочила со старого Джейка и помчалась, гавкая при
каждом прыжке; дядя Бак тоже спешился, стащил его с лошади чуть ли не
раньше, чем он выдернул ноги из стремян, и они побежали мимо темных хибар к
той, которую облаивала шавка.
- Попался! - сказал дядя Бак. - Беги к черному ходу. Не кричи - возьми
палку и колоти посильнее в дверь.
После дядя Бак признал, что это была его ошибка, что он забыл правило,
которое известно малым детям: если напугал негра, никогда не становись прямо
перед ним или прямо позади него, зайди сбоку. Дядя Бак забыл об этом. Он
стоял прямо против двери, а впереди него стояла шавка и заливалась как
оглашенная, умолкая, только чтобы перевести дух: дядя Бак сказал, что он и
заметить ничего не успел, только шавка вдруг завизжала, крутанулась - а за
ней уже Томин Терл. Дядя Бак сказал, что не видел даже, как открылась дверь:
шавка взвизгнула, пробежала у него между ног, а потом Томин Терл пробежал
прямо по нему. Даже не подпрыгнул: сшиб дядю Бака, поймал на ходу, не дав
упасть, подхватил под мышку, пробежал с ним несколько шагов, приговаривая:
"Осторожней, старый Бак. Осторожней, старый Бак", - отбросил и побежал
дальше. А шавки уже и слышно не было.
Дядя Бак был цел и невредим; Томин Терл только сбил ему дыхание, когда
уронил на спину. Но в заднем кармане у него лежала бутылка с виски - остатки
он приберегал до той минуты, когда будет пойман Томин Терл; поэтому он
отказывался встать, покуда не убедился, что на нем виски, а не кровь. Дядя
Бак тихонько повернулся на бок, а он стал на колени рядом с ним и выгреб из
кармана битое стекло. Потом они пошли к дому. Пешком. Негр подвел лошадей,
но сесть в седло дяде Баку уже не предлагали. И шавки совсем не было слышно.
- Шагал он быстро, ничего не скажешь, - заметил дядя Бак. - Но собачку
ему все равно не догнать, прах его возьми, ну и ночь.
- Завтра поймаем, - сказал он.
- Черта с два, - сказал дядя Бак. - Завтра мы будем дома. И пусть
только Хьюберт Бичем или этот негр ступят на мою землю - я велю арестовать
их за бродяжничество.
Света в доме не было. Раздавался храп мистера Хьюберта, раскатистый,
словно снаряжен был на дальнюю дорогу. Зато сверху не доносилось ни звука,
даже когда они прошли по темной передней к самой лестнице.
- Она, наверно, спит в задней части дома, - сказал дядя Бак. - Чтобы
можно было крикнуть в кухню, с кровати не вставая. А кроме того, незамужняя
дама непременно запрет дверь, если в доме чужие.
Дядя Бак сел на нижнюю ступеньку, а он стал на колени и стащил с дяди
Бака сапоги. Потом снял свои, поставил к стене, и они с дядей Баком ощупью
поднялись по лестнице в верхний коридор. Тут тоже было темно и ничего не
слышно, кроме храпа мистера Хьюберта внизу; они ощупью пробрались по
коридору в переднюю часть дома и нашарили дверь. За дверью было тихо, и,
когда дядя Бак нажал на ручку, дверь отворилась.
- Слава богу, - прошептал дядя Бак. - Не шуми.
Кое-что стало видно - очертания кровати, москитную сетку. Дядя Бак
спустил подтяжки, расстегнул штаны, подошел к кровати, осторожно сел на
край, а он опять стал на колени, стянул штаны с дяди Бака, потом стал
снимать свои; дядя Бак тем временем отвел москитную сетку, поднял ноги и
улегся на кровать. Тут мисс Софонсиба села на кровати позади дяди Бака и
крикнула первый раз.
На другой день он приехал домой только к обеду - к почти без сил. Он
так устал, что даже есть не мог, хоти дядя Бадди решил прежде всего
накормить его обедом; если бы ему пришлось проехать еще милю, он ус-пул бы в
седле. Он и уснул - наверное, пока рассказывал дяде Бадди, - а когда
проснулся, день подходил к концу, и он лежал в сене на дне тряской повозки,
а дядя Бадди сидел над ним на скамье точно так же, как сидел на лошади или в
своей качалке перед плитой, когда стряпал, и кнут держал точно так же, как
ложку, которой мешал, или вилку, которой пробовал еду. Дядя Бак припас для
него хлеба с холодным мясом и кувшин пахты, завернутый в мокрую мешковину.
Он поел, сидя в повозке, уже под вечер. Ехали они, наверное, быстро, потому
что до дома мистера Хьюберта оставалось не больше двух миль. Дядя Бадди
подождал, пока он доест. Потом попросил: "Расскажи еще раз", - и он
рассказал все снова: как они с дядей Баком отыскали в конце концов свободную
комнату, и дядя Бак сидел на кровати, повторяя: "Что за напасть, Кас. Что за
напасть", - потом услышали шаги мистера Хьюберта на лестнице, коридор
осветился, вошел мистер Хьюберт в ночной рубашке, поставил на стол свечу и
стал, глядя на дядю Бака.
- Да, Фил, - сказал он. - Все-таки она вас поймала.
- Это получилось нечаянно, - сказал дядя Бак. - Клянусь бо...
- Ха, - сказал мистер Хьюберт. - Зачем вы мне говорите? Скажите ей.
- Я говорил, - сказал дядя Бак. - Говорил. Клянусь бо...
- Понимаю, - сказал мистер Хьюберт. -- Однако вы послушайте.
Они послушали с минуту. Он-то слышал ее все время. Это было совсем не
так громко, как вначале; но нескончаемо.
- Не хотите ли зайти туда и еще раз объяснить, что это нечаянность, что
у вас и в мыслях ничего не было, и пусть она вас извинит и все забудет?
Извольте.
- Что - извольте? - спросил дядя Бак.
- Зайдите туда и скажите ей еще раз, - объяснил мистер Хьюберт.
Дядя Бак смотрел на мистера Хьюберта. И часто моргал.
- А потом выйду оттуда - и что вам скажу? - спросил он.
- Мне? - сказал мистер Хьюберт. - Ну, это уж, по-моему, другой
разговор. А по-вашему?
Дядя Бак посмотрел на мистера Хьюберта. И опять часто заморгал. Потом
опять перестал.
- Подождите, - сказал он. - Будьте разумны. Допустим*, я вошел в
спальню к даме, пусть даже к мисс Софонсибе; допустим на секунду, что кроме
нее нет на свете больше ни одной дамы, и вот я к ней вошел и пытался лечь к
ней в постель - неужели я возьму с собой девятилетнего мальчика?
- Я-то совершенно разумен, - возразил мистер Хьюберт. - По собственной
доброй воле вы забрались в медвежий угол. Дело ваше; вы взрослый человек, вы
знали, что
это медвежий угол, знали, как сюда забраться и как отсюда выбраться,
знали, чем рискуете. Но нет. Вам надо было влезть в берлогу и лечь с
медведем рядышком. А знали вы или не знали, что в берлоге медведь, - не
имеет значения. И если бы вы выбрались из берлоги: без единой царапины, я
был бы не то что неразумным, я был бы круглым дураком. Честное слово, мне
тоже хочется немного покоя, тишины и свободы, и теперь у меня есть надежда
на это. Да, да, почтенный. Она поймала вас, Фил, и вы это понимаете. Вы
славно бегали и долго не сдавались, но знаете, повадился кувшин по воду...
- Да, - сказал дядя Бак. Он глубоко вздохнул, медленно, тихо выпустил
воздух. Но все равно было слышно. - Что ж, - сказал он. - Значит, остается
только рискнуть.
- Вы уже рискнули, - сказал мистер Хьюберт. - Когда вернулись сюда. -
Вдруг и он умолк. И поморгал, но недолго - всего раз шесть. Потом перестал
моргать и больше минуты смотрел на дядю Бака. - Как это рискнуть?
- А пятьсот долларов, - сказал дядя Бак.
- Какие пятьсот долларов? - сказал мистер Хьюберт. Он и дядя Бак
смотрели друг на друга. И опять заморгал мистер Хьюберт, и опять перестал. -
Вы, кажется, сказали, что нашли его в доме Тенни.
- Нашел, - сказал дядя Бак. - Но вы держали пари, что я его там поймаю.
Да будь я там вдесятером, перед этой дверью, я все равно бы его не поймал.
Мистер Хьюберт смотрел на дядю Бака, изредка моргая.
- Так вы настаиваете на этом дурацком пари? -- сказал он.
- Вы тоже рисковали, - сказал дядя Бак.
Мистер Хьюберт, щурясь, смотрел на дядю Бака. Потом переслал щуриться.
Потом взял свечку со стола и вышел. Они сидели на краю кровати, смотрели,
как свет удаляется по коридору, слушали шаги мистера Хьюберта на лестнице.
Немного погодя свет опять появился, и на лестнице опять раздались шаги
мистера Хьюберта. Потом он вошел, поставил на стол свечу и положил рядом с
ней колоду карт.
- Покер, - сказал он. - Одна партия. Вы тасуете, я снимаю, мальчик
сдает. Пятьсот долларов против Сибби. И с этим негром решим раз и навсегда.
Если вы выиграли, вы покупаете Тенни; если я выиграл, я покупаю вашего
негра. Оба в одной цене -- триста долларов.
- Выиграл? - сказал дядя Бак. - Кто выиграл, тот покупает негра?
- Тот выиграл Сибби, черт подери! - сказал мистер Хьюберт. - Выиграл
Сибби! Какого же дьявола мы сидим и торгуемся тут полночи? У кого на руках
меньше, выигрывает Сибби и покупает негров.
- Ладно, - сказал дядя Бак. - Тогда я покупаю проклятую девку, а на
остальной глупости ставим крест.
- Ха, - опять сказал мистер Хьюберт. - В таких серьезных глупостях вам
еще не приходилось участвовать. Нет, вы желали попытать счастья, так вот оно
перед вами. Вот на этом столе, и ждет вас.
Дядя Бак перетасовал колоду, мистер Хьюберт снял. Потом колоду взял он
и сдал дяде Баку и мистеру Хьюберту по пять карт. Дядя Бак долго смотрел на
свои, потом сказал: "Две", - и он дал две карты; мистер Хьюберт только
взглянул на свои, сказал: "Одну", сбросил карту на те две, которые сбросил
дядя Бак, вставил новую в свои, раздвинул их веером, взглянул раз, сложил
карты, посмотрел на дядю Бака и сказал:
- Ну, прикупили к своей тройке?
- Нет, - сказал дядя Бак.
- А я - да, - сказал мистер Хьюберт. Он выбросил руку на стол, рассыпав
свои карты перед дядей Баком - три короля и две пятерки, - и сказал: -
Ей-богу, неплохая партия, Бак Маккаслин.
- И это все? - спросил дядя Бадди. Час был уже поздний, солнце
садилось; до дома мистера Хьюберта оставалось минут пятнадцать езды.
- Да, сэр, - ответил он, а потом рассказал, как дядя Бак разбудил его
на рассвете и он вылез в окно, вывел свою лошадь и уехал и как дядя Бак
пообещал, что, если его тут сильно потеснят, он тоже слезет по водосточной
трубе и спрячется в лесу до приезда дяди Бадди.
- Хм, - сказал дядя Бадди. - А Томин Терл там был?
- Да, сэр, - ответил он. - Он ждал в конюшне, когда я пришел за
лошадью. Он сказал: "Ну что там, еще не сговорились?"
- А ты что сказал? - спросил дядя Бадди.
- Я сказал: "Дядя Бак, по-моему, уже сговорился. Но дядя Бадди сюда еще
не приехал".
- Хм, - сказал дядя Бадди.
На этом почти все и кончилось. Они подъехали к дому. Может быть, дядя
Бак наблюдал за ними, но, если и наблюдал, сам не показывался - так и не
вышел из лесу. Мисс Софонсибы тоже нигде не было видно - значит, дядя Бак
окончательно еще не сдался, еще не сделал предложения. Дядя Бадди, он и
мистер Хьюберт поужинали, вышли из кухни, расчистили стол, оставив на нем
только лампу и колоду карт. А дальше все было как прошлой ночью, только дядя
Бадди не носил галстука, да мистер Хьюберт был в одежде, а не в ночной
рубашке, и на столе стояла не свеча, а лампа с абажуром, и мистер Хьюберт
сидел со своей стороны стола с колодой в руках и глядел на дядю Бадди, с
треском пропуская ее ребро под большим пальцем. Потом он выровнял ее об
стол, положил посередине, под лампой, сложил руки на краю стола и чуть
подался вперед, глядя на дядю Бадди, который сидел с другой стороны, опустив
руки на колени, весь серый, как старый серый валун или пень с серым мхом, и
такой же неподвижный; его круглая белая голова была похожа на голову дяди
Бака, но он не щурился, как дядя Бак, и был чуть толще дяди Бака - словно
оттого, что подолгу сидел и наблюдал, как готовится еда, словно еда, которую
он готовил, сделала его чуть толще, чем он мог бы быть, и то, из чего он ее
готовил - мука и прочее, - сообщило ему такой ровный, спокойный цвет.
- По пуншу перед началом? - сказал мистер Хьюберт.
- Я не пью, - сказал дядя Бадди.
- Верно, - сказал мистер Хьюберт. - Знал же: было что-то еще, кроме
женолюбия, делавшее Фила похожим на человека. Впрочем, неважно. - Он дважды
моргнул, не сводя глаз с дяди Бадди. - Бак Маккаслин против земли и негров,
которые я обещал вам в приданое за мисс Софонсибой. Если я выиграю, Фил
женится Сибби без всякого приданого. Если вы - получаете Фила обратно. А мне
все равно остаются триста долларов, которые Фил должен мне за Тенни.
Правильно?
- Правильно, - сказал дядя Бадди.
- Стад {4}, - сказал мистер Хьюберт. - Одна партия. Вы тасуете, я
снимаю, мальчик сдает.
- Нет, - сказал дядя Бадди. - Без Каса. Рано ему. Не хочу приучать его
к азартным играм.
- Ха, - сказал мистер Хьюберт. - Говорят, кто сел с Амодеем Маккаслином
в карты, тот уже не играет. Впрочем, неважно. - Однако он по-прежнему
смотрел на дядю Бадди; и, когда заговорил, даже не повернул головы: - Поди к
черному ходу и крикни. Приведи первого, кто откликнется, животного мула или
человека, лишь бы мог сдать десять карт.
Он пошел к черному ходу. Но кричать ему не пришлось, потому что прямо
за дверью сидел на корточках Томин Терл, и они вернулись в столовую, где
мистер Хьюберт сидел по-прежнему сложив руки на краю стола, а дядя Бадди
сидел опустив руки на колени, и между ними под лампой, лицом вниз, лежала
колода. Ни тот ни другой не взглянули на него и Томиного Терла.
- Тасуйте, - сказал мистер Хьюберт.
Дядя Бадди перетасовал карты, опять положил под лампу и опустил руки на
колени, а мистер Хьюберт снял колоду и сложил руки на краю стола.
- Сдай, - сказал он.
По-прежнему ни мистер Хьюберт, ни дядя Бадди не смотрели на них. Просто
сидели; между тем руки Томиного Терла, имевшие цвет седла, появились под
лампой, взяли колоду и сдали: одну карту рубашкой кверху мистеру Хьюберту и
одну рубашкой кверху дяде Бадди, потом одну лицом кверху мистеру Хьюберту -
и это был король - и одну лицом кверху дяде Бадди - и это была шестерка.
- Бак Маккаслин против приданого Сибби, - сказал мистер Хьюберт. -
Сдай.
Рука сдала карту мистеру Хьюберту - это была тройка - и карту дяде
Бадди - это была двойка. Мистер Хьюберт посмотрел на дядю Бадди. Дядя Бадди
стукнул костяшками пальцев по столу.
- Сдай, - сказал мистер Хьюберт.
Рука сдала карту мистеру Хьюберту - и это опять была тройка - и карту
дяде Бадди - это была четверка. Мистер Хьюберт посмотрел на карты дяди
Бадди. Потом он посмотрел на дядю Бадди, а дядя Бадди опять стукнул по столу
костяшками.
- Сдай, - сказал мистер Хьюберт, и рука сдала ему туза, а дяде Бадди
пятерку, и теперь мистер Хьюберт просто сидел, не двигаясь. Он никуда не
смотрел и не шевелился целую минуту; просто сидел и наблюдал за дядей Бадди,
который положил руку на стол, - впервые с тех пор, как стасовал колоду, -
приподнял уголок своей перевернутой карты, взглянул на него и снова опустил
руку на колени.
- Ваше слово, - сказал мистер Хьюберт.
- Играем этих двух негров, - сказал дядя Бадди. Он тоже не шевелился.
Он сидел так же, как сидел в повозке, как на лошади, как в качалке, когда
стряпал.
- Против чего? - спросил мистер Хьюберт.
- Против трехсот долларов, которые Теофил должен вам за Тенни, и
трехсот долларов, которые вы с Теофилом назначили за Томиного Терла, -
сказал дядя Бадди.
- Ха, - произнес мистер Хьюберт, только на этот раз совсем негромко и
даже не отрывисто. Потом сказал: - Ха. Ха. Ха, - и опять негромко. Потом он
сказал: - Так. - Потом сказал: - Так, так. - Потом сказал: - Повторим еще
раз. Если я выиграл, вы берете Сибби без приданого и берете обоих негров и я
Филу ничего не должен. Если вы...
- ... Теофил свободен. И вы должны ему триста долларов за Томимого
Терла, - закончил дядя Бадди.
- Это - если я вас раскрою, - сказал мистер Хьюберт -- Если же нет, Фил
мне ничего не должен и я Филу ничего должен - если только не возьму этого
негра, про которого я и вам и ему уже несколько лет объяснял, что не желаю
его иметь. В остальном мы возвращаемся к тому, с чего началась вся эта
глупость. Иначе говоря, я должен либо отдать негритянку, либо рискнуть
приобрести негра, которого вы, по собственному признанию, не в силах
удержать дома. -- Тут он замолчал. На целую минуту и он и дядя Бадди как
будто уснули. Потом мистер Хьюберт сидел ни на что не глядя, и барабанил
пальцами по столу, медленно, размеренно и не очень громко. -- Хм, - сказал
он. -- И вам нужна тройка, а их всего четыре в колоде, и три из них у меня.
И вы только тасовали. А я потом снял. И если я вас раскрою, я должен купить
этого негра. Кто сдавал карты, Амодей?
Но он не стал дожидаться ответа. Он наклонил абажур, и свет упал на
руки Томиного Терла, которым полагалось быть черными, но они были не совсем
белыми, на его воскресную рубашку, которой полагалось быть белой, но и она
была не совсем - эту рубашку он надевал каждый раз перед побегом, так же как
дядя Бак каждый раз надевал галстук перед погоней, - и на его лицо; мистер
Хьюберт сидел, придерживая абажур, и глядел на Томиного Терла. Потом он
опустил абажур, взял свои карты, перевернул лицом вниз и оттолкнул на
середину стола.
- Пас, Амодей, - сказал он.
От недосыпа он уже не мог ехать верхом и на этот раз вместе с дядей
Бадди и Тенни возвращался домой в повозке, а Томин Терл вел его лошадку,
сидя на старом Джейке. Приехали они на рассвете, и на этот раз дядя Бадди не
успел даже приступить к готовке, а лиса - вылезти из корзины, потому что
собаки уже были в комнате. Старый Моисей влез прямо в корзину к лисе, так
что оба прошли ее насквозь и выскочили с другой стороны. То есть выскочила
лиса, потому что, когда дядя Бадди открыл дверь и хотел войти, старый Моисей
еще таскал на шее большую часть корзины, и дяде Баку пришлось сбивать ее
ногами. А загнали лису на одном кругу: по передней галерее, за дом, и там
стало слышно, как лисьи когти застучали по бревну, прислоненному к крыше, -
хорошая была гоньба, но кончилась слишком скоро.
- Какого черта, - сказал дядя Бадди, - ты травишь эту дрянь собаками
прямо в комнате?
- К черту лису, - сказал дядя Бак. - Иди готовь завтрак. Мне кажется, я
месяц не был дома.
(А.Долинин)
В начале 1940 года Фолкнер задумал создать новую книгу по той же
методе, что и "Непобежденных", - то есть составить ее из отдельных
рассказов, над которыми он тогда работал. По его словам, общей темой книги
должны были стать "отношения между белой и черной расами у нас, на Юге".
К работе над книгой Фолкнер приступил лишь год спустя, в мае 1941 года.
Первоначально он намеревался использовать для нее семь рассказов, уже
написанных к этому времени: "Пункт закона" (соответствует первой части "Огня
и очага"; опубликован в журнале "Collier's" 22 июня 1940 г.), "Не всегда
золото" (соответствует второй части "Огня и очага"; опубликован в ноябрьском
номере журнала "The American Mercury" за 1940 г.), "Отпущение грехов" или -
другой вариант названия - "Апофеоз" (соответствует третьей части "Огня и
очага"; отдельно не публиковался), "Черная арлекинада" (опубликован в
октябрьском номере журнала "Harpers" за 1940 г.), "Старики" (опубликован в
сентябрьском номере журнала "Harpers" за 1940 г.), "Осень в Пойме" (до
выхода книги отдельно не публиковался) и "Сойди, Моисей" (опубликован в
январском номере журнала "Collier's" за 1941 г.). Впоследствии к ним
добавились неопубликованный рассказ "Почти", который был переделан в первую
новеллу-главу книги, и охотничья новелла "Лев" (опубликована в декабрьском
номере журнала "Harpers" за 1935 г.), послужившая "заготовкой" для
нескольких эпизодов "Медведя".
Сообщая издателю о своих планах, Фолкнер писал: "Я все перепишу более
или менее заново, а в процессе работы придумается что-нибудь новенькое".
Однако переработка данного материала в целостную книгу представляла
значительно большие трудности, чем в случае с "Непобежденными", поскольку
это был не новеллистический цикл с общими персонажами и единым рассказчиком,
но ряд разнородных текстов на негритянскую тему, между которыми
отсутствовала какая-либо прагматическая связь. У каждой из отобранных новелл
был свой набор персонажей и свой способ повествования; часть из них имела
рассказчиков, причем в их роли выступали Баярд Сарторис и Квентин Компсон, о
которых читатель уже знал все. В поисках объединяющего принципа Фолкнер
обратился к испытанным приемам семейной хроники, решив построить книгу как
историю клана Маккаслинов, в котором есть и белая и черная ветви. Писатель
даже начертил для себя примерное генеалогическое древо рода и начал,
сверяясь с ним, переделывать рассказы. Все персонажи, не имевшие прежде
никакого отношения к Маккаслинам, получили новые биографии и имена,
связавшие их друг с другом родственными узами (например, Квентин Компсон из
"Стариков" превратился в Айка Маккаслина, главного героя книги, а его отец -
в Маккаслина Эдмондса, безымянная негритянка из "Осени в Пойме" - в
прапраправнучку основателя династии, а ее любовник Бойд - в Роса Эдмондса, и
т. п.). Появился в книге и ряд совершенно новых эпизодов и мотивов
(например, столкновение Лукаса Бичема с Заком Эдмондсом в "Огне и очаге"),
возникли повторяющиеся символы (огонь, кровь и т. п.), в некоторых случаях
иной поворот приобрели отношения действующих лиц и обрисовка отдельных
характеров (так, Лукас Бичем до известной степени вышел из амплуа
"комического старика негра", в котором он выступает в новеллах). Пожалуй,
только рассказ "Черная арлекинада" не подвергся существенной переделке,
поскольку в общей композиции книги ему отведено место вставной новеллы,
развивающей ее основную тему на другом материале.
Композиционным и смысловым центром всей книги Фолкнер сделал повесть
"Медведь", которая "придумалась" у него "в процессе работы" (подобно "Запаху
вербены" в "Непобежденных"), причем интересно, что в ней, как и в "Запахе
вербены", важнейшую роль играют инициационные мотивы и символика (юный герой
подвергается символическим охотничьим испытаниям посвятительного характера
и, получая статус взрослого, пересматривает общепринятый кодекс поведения;
как и Баярд Сарторис, своим поступком он отвергает тяготеющее над Югом
"проклятье" с той лишь разницей, что для Баярда это проклятие насилия и
мести, а для Айка Маккаслина - проклятие рабства и собственности).
Работа над книгой была закончена в декабре 1941 года, а уже в марте
1942 года она вышла в свет (издательство "Рэндом Хаус"). Без ведома Фолкнера
издатели снабдили ее подзаголовком "И другие рассказы". При последующих
переизданиях книги подзаголовок по требованию писателя был снят.
Упоминания о различных членах клана Маккаслинов часто встречаются в
более поздних произведениях йокнапатофского цикла, а Лукас Бичем, его жена
Молли и Карозерс Эдмондс выступают как действующие лица романа "Осквернитель
праха".
Название книги представляет собой цитату из негритянского духовного
гимна: "Сойди, Моисей, в далекую землю Египетскую и скажи старому фараону,
чтобы он отпустил мой народ на свободу". Для негритянского религиозного
сознания характерно отождествление рабства с библейским "пленом Египетским",
а освобождения - с исходом иудеев (ср. эпизод в "Непобежденных", где
освобожденные негры-рабы в трансе устремляются вслед за армией Шермана "к
Иордану" - то есть в землю обетованную).
Книга посвящена негритянке Каролине Барр, няньке Фолкнера и его
братьев, которая умерла 31 января 1940 года, немного не дожив до своего
столетия. Очень любивший ее Фолкнер на похоронах произнес прочувственную
речь.
В приложении к примечаниям приведена генеалогия рода Маккаслинов,
которая поможет читателю разобраться в довольно запутанных родственных
отношениях персонажей книги.
{1}. Уорик - старинный английский город на реке Эйвон, центр графства
Уорикшир. В средние века титул графа Уорика действительно принадлежал
аристократическому роду Бичемов.
{2}. Уокеровские гончие - особая порода английских гончих, названная по
имени селекционера Джона Уокера.
{3} ...вся эта накопленная сладость будет растрачена в пустыне... -
Парафраза стиха из элегии английского поэта-сентименталиста Томаса Грея
(1716-1771) "Сельское кладбище" (1751): "Удел многих цветов - цвести никем
не видимыми // и растрачивать свою сладость в пустынном воздухе". Очевидно,
героиня смешивает строки из "Сельского кладбища" и другого хрестоматийного
английского стихотворения "Как маленькая трудолюбивая пчелка..." (1715)
поэта и теолога Исаака Уоттса (1674-1748).
{4}. Стад - разновидность покера. Первую карту сдают лицом вниз,
остальные - в открытую. После каждого круга сдачи открытой карты играющие
объявляют новые ставки.
Популярность: 1, Last-modified: Sun, 22 Feb 2004 15:04:27 GmT