OCR: Phiper
Повесть
© Penguin Books, 1992.
© В.Бернацкая. Перевод, 1997
Всем Келли этого мира...
Часть первая
Cлихой бесшабашностью Сенатор вел взятую напрокат "тойоту" по
безымянному проселку, на поворотах автомобиль нещадно заносило, а потом по
непонятной причине совсем выбросило с дороги, и он, накренившись на сторону
пассажира, рухнул в темную быструю воду и стал стремительно погружаться. Я
что, умираю? Вот так?
Был вечер Четвертого июля . Повсюду на Грейлинг-Айленде, особенно вдоль
северного побережья, затевались вечеринки, длинные цепочки автомобилей
вытянулись вдоль узких песчаных дорог, ведущих к пляжам. Ближе к ночи, когда
основательно стемнеет, небо раскрасят фейерверки, некоторые по роскошеству и
производимому шуму не уступят цветным сюжетам нашего телевидения из хроники
войны в Персидском заливе.
Они же находились в пустынном, малопосещаемом районе острова и, скорее
всего, сбились с пути.
У нее почти срывалось с языка "мы сбились с пути", но недоставало
смелости произнести эту фразу вслух.
Все равно как с презервативом, который она уж не помнит сколько носит в
сумочке. Сначала -- в лайковой, а теперь -- в нарядной, с цветочным узором,
летней сумке от "Лоры Эшли". По правде сказать, точно такой же таскала она и
в большой соломенной сумке, отделанной красной кожей, которая была у нее
прежде и держалась так долго, что в конце концов просто развалилась от
старости. От аккуратно упакованного презерватива шел целомудренный запах
аптеки, в сумке он занимал мало места.
Ни разу за многие месяцы не довелось ей прикоснуться к нему, извлечь на
свет, предложить тому мужчине, с кем ее свела судьба, -- другу, сослуживцу
или новому знакомому, -- использовать его или хотя бы подумать над такой
возможностью. Можно все рассчитать, быть ко всему готовой, но когда
наступает момент, слова не идут с языка.
Они затерялись где-то в болотистом районе Грейлинг-Айленда (штат Мэн),
расположенного к северо-западу от Бутбей-Харбор, откуда до острова можно
добраться на пароме за двадцать минут. Они непринужденно переговаривались,
от души смеясь, как старые добрые друзья, которые просто редко видятся,
Келли осторожно придерживала руку Сенатора -- не ту, что лежала на руле, а
другую, в которой был пластиковый стаканчик, наполненный водкой с тоником,
стараясь, чтобы его содержимое не расплескалось, и тут вдруг -- как в кино,
когда кадр начинает дергаться, словно на него напала икота, и изображение
пропадает, -- так внезапно, что она не успеет понять, насколько неожиданно
все случилось, дорога вдруг выскользнула из-под колес рвущегося вперед
автомобиля, а они, оказавшись в черной воде, мгновенно окутавшей темнотой
ветровое стекло, боролись за жизнь, еще надеясь выбраться, а вязкая
призрачная топь, окружившая со всех сторон автомобиль, будто вдруг ожила,
полная решимости их поглотить.
Я что, умираю? Вот так?
Баффи обиделась, а может, только сделала вид. Как там на самом деле,
кто его знает -- Баффи большая показушница. Келли Келлер она сказала только:
хорошо, но почему сейчас, разве нельзя задержаться еще немного, на что Келли
в смущении пробурчала нечто неопределенное, не в силах ответить: нельзя,
потому что он настаивает.
У нее язык не повернулся произнести: ведь если я не послушаюсь и не
сделаю того, чего он хочет, продолжения может не быть. Ты сама это знаешь.
В воздухе стоял резкий солоноватый запах болота, запах сырости и
гниения, запах черной земли и черной воды. Свежий и острый, несущий прохладу
аромат Атлантики остался позади как воспоминание, лишь иногда сюда, в
глубину острова, проникали слабые порывы восточного ветерка. И никакого шума
прибоя. Только ночные насекомые. И слегка колышущиеся лозы, опутавшие
низкорослые деревья. Вцепившись в пристежной ремень, Келли Келлер, ни
капельки не пьяная, думала, улыбаясь: как все же странно быть здесь, не
зная, где находится это самое здесь.
Они торопились, чтобы успеть на паром, который в 8.20 отчаливал от
Брокденской пристани, направляясь на материк.
А предположительно в 8.15 взятая напрокат "тойота" рухнула (свидетелей
трагедии не было) в воду -- болото? ручей? речушку? -- сразу же за крутым
поворотом, чего не могли предвидеть ни Сенатор, ни тем более сидевшая на
месте пассажира Келли.
Приблизительно в тридцати футах впереди находился узкий деревянный
мостик из видавших виды, подгнивших досок, но никакие указатели не
предупреждали о нем, так же как и об опасном повороте.
Только не теперь. И не так.
Ей было двадцать шесть лет и восемь месяцев -- слишком мало, чтобы вот
так умереть, она была ошеломлена и настолько потрясена, что даже не
вскрикнула, когда "тойота", вылетев с дороги, коснулась еле различимой
поверхности воды, так что на какое-то мгновение показалось, что у автомобиля
есть шанс, скользнув по водной глади, избежать погружения, словно его могла
спасти траектория полета и, пронеся над пучиной, опустить на противоположном
берегу, в густых зарослях кустарника и низкорослых деревьев, опутанных
вьющимися растениями.
Нельзя было ожидать в таком месте большой глубины -- разве что обычную
канаву. Да и оградительный рельс мог быть более прочным. И уж, конечно,
совсем невозможным представлялось оказаться вот так неожиданно, без всякой
надежды на помощь извне, в черной, как навозная жижа, воде, источающей
острый запах нечистот.
Только не так. Нет.
Она была потрясена и не верила самой себе, должно быть, те же самые
чувства испытывал и Сенатор, ведь четвертого июля на вилле родителей Баффи
Сент-Джон царила беззаботная атмосфера веселья, велись остроумные беседы, и
сердце учащенно билось от невинного предчувствия того, что должно случиться
(совсем скоро, а также в более отдаленном будущем --ведь одно определяет
другое), и ничто не сулило таких резких перемен.
В жизни Келли Келлер и раньше случались неприятные неожиданности,
ставившие ее в тупик, и каждый раз что-то удерживало ее от крика, и каждый
раз с момента, когда она теряла контроль над собой и тело высвобождалось
из-под власти разума, она переставала толком понимать, что же все-таки
происходит на самом деле.
Ведь в такие минуты время ускоряется. А в критический момент достигает
скорости света.
Сознание поглотила амнезия, растекшаяся по закоулкам мозга, словно
белая краска.
Когда "тойота" врезалась в оградительный рельс, который проржавел, став
похожим на плетеное кружево, и потому даже не сбил скорость автомобиля, она
услышала изумленное восклицание Сенатора: "Эй!"
И тут взявшаяся неизвестно откуда вода хлынула на них со всех сторон.
Обрушилась на капот автомобиля. На треснувшее ветровое стекло. Словно ожив и
вмиг преисполнившись злобы, вода бурлила и клокотала вокруг.
Келли Келлер, полное имя Элизабет Энн Келлер, окончила с отличием
университет Брауна, получив степень бакалавра в области американской"
политологии, ее дипломная работа на девяноста страницах была посвящена
Сенатору.
Подзаголовок звучал так: "Джефферсоновский идеализм и прагматизм
"Нового курса": либеральная стратегия в период кризиса".
Над дипломом она работала с большим воодушевлением, изучив материалы
всех трех кампаний Сенатора, и особенно подчеркнула его прочное положение в
Демократической партии, дававшее ему шанс стать со временем кандидатом в
президенты. За свои старания она получила высший балл "А" (как и по
большинству ' других предметов) и удостоилась письменного разбора и похвалы
рецензента.
Все это было пять лет назад. Тогда она была еще девчонка. А сегодня,
встретившись впервые с Сенатором, энергично и с воодушевлением потрясшим
своей огромной лапищей ее маленькую ручку, она приказала себе: ни при каких
обстоятельствах не упоминать эту дипломную работу.
И она держалась. До поры до времени.
Когда отношения развиваются так стремительно, детали уже не имеют
значения.
За день до этого она вместе с Баффи и Стейси прочла, хихикая, в
последнем номере "Глэмера" прогноз на июль для Скорпионов. Вы слишком
осторожны и подчас не решаетесь открыто проявлять свои желания и чувства!
Теперь самое время следовать ВАШИМ желаниям и реализовать их! Звезды
благосклонны к вашим самым рискованным романтическим авантюрам. Итак, после
периода разочарования, Скорпион, -- смело вперед!
Бедный Скорпион, такой ранимый. Такой неуверенный в себе.
И этот надменный взгляд исподлобья, раздражавший Арти Келлера, ее отца,
взгляд, говорящий о непрерывном самоедстве, что не могло не тревожить Мадлен
Келлер, ее мать. Я, конечно, люблю вас, но, пожалуйста, оставьте меня в
покое.
Бедный Скорпион, ей уже исполнилось двадцать шесть лет и восемь
месяцев, а она еще не изжила подростковые кожные проблемы. Такой позор, она
просто с ума сходила от бешенства. Эта по непонятным причинам возникающая
сыпь, крапивница. Глаза, покрасневшие от аллергического воспаления, и ко
всему прочему еще чуть заметные, но все же вполне узнаваемые прыщики вдоль
линии волос...
Когда любовник любил ее, она была прекрасна. Когда она была прекрасна,
любовник любил ее. Достаточно простая фраза, несколько отдающая тавтологией
и все же не становящаяся понятнее.
Ну и не будет она ничего понимать. А просто окунется в новую жизнь, в
новое приключение, рискованную романтическую авантюру, о, бесстрашный
Скорпион!
Келли Келлер тактично намекнула Сенатору, что неплохо бы включить фары,
и теперь, по мере того как они углублялись в район болот, двигаясь по
заброшенному проселку, свет фар метался из стороны в сторону; нетерпеливый
Сенатор, что-то бормоча себе под нос, гнал машину по ухабистой дороге, не
обращая никакого внимания на то, что не допитая им водка с тоником
выплескивалась из пластикового стаканчика на сиденье и на бедро Келли, прямо
на хлопчатобумажное платье-рубашку. Сенатор принадлежал к числу тех, кого
называют "агрессивными водителями": в настоящий момент его противниками были
дорога, сгущающаяся тьма, расстояние между ним и желанной целью, а также
недостаток времени, постоянная утечка его, из-за чего Сенатор все сильнее и
нетерпеливее жал на акселератор, так что "тойота" неслась со скоростью сорок
миль в час, несколько снижал скорость на поворотах и затем вновь жал изо
всей силы на педаль, отчего автомобиль заносило, а шины, издав протестующее
ворчание, не сразу вновь укреплялись на вязкой песчаной почве. Потом все
повторялось снова. Движение "тойоты" из-за этих головокружительных поворотов
было сродни икоте или ритму соития!
Подобным образом, припомнила Келли с неприятным чувством, вел машину ее
отец после таинственных размолвок с матерью -- таинственными и раздражающими
эти размолвки остались в памяти Келли, вероятно, оттого, что после них
наступало долгое молчание.
Не задавай вопросов. Сядь прямо. Все в порядке. Ничего не случилось. Ты
ведь моя маленькая девочка?
Позже они пообедают в мотеле. Конечно в номере. В зале нельзя --
слишком опасно. Тем более в ресторанах Бутбей-Харбор в самый разгар
туристического сезона.
Она не испытывала тревоги, полагая, что в решающий момент не
испугается. Но была начеку. И абсолютно трезвая. Запоминая каждую минуту
своего приключения.
Свет фар освещал пьяными зигзагами дорогу, узкую и для одной машины, и
открывал взору такую красоту, что Келли не могла оторвать глаз от глади
болот, протянувшихся с обеих сторон на много миль и казавшихся ей блестящими
осколками зеркала среди густых зарослей.
Здесь, в глубине острова, тьма поднималась от земли -- небо оставалось
светлым. На нем серебрилась плоская, как монета, луна. На западе алели
лохмотья облаков, казалось, их выкрасили специально, а на востоке, где
простирался океан, небо потемнело, обретя цвет перезрелой сливы.
Она думала: заблудились.
И еще: приключение.
Оценивала она все трезво, хотя у самой дух захватывало, когда сидевший
рядом мужчина жал на акселератор, тормозил, снова жал с еще большей яростью
и так же яростно тормозил, и твердо знала, что на самом деле ничего не
боится, а
просто возбуждена -- выброс адреналина, и ничего больше, -- как и днем
на пляже, когда почувствовала нетерпеливое мужское желание и поклялась:
ничего не будет.
А в то же время озорная мысль приятно щекотала воображение: а,
собственно, почему бы нет?
Бедный Скорпион. Лукавый Скорпион.
Как же ей все-таки повезло, думала Келли, что она оказалась четвертого
июля на Грейлинг-Айленде. Ведь у нее были и другие приглашения. А она не так
уж и жаждала уехать куда-нибудь на этот длинный уик-энд. Но приглашение
Баффи все же приняла, и вот она здесь, сейчас -- здесь, не зная, где
находится это самое здесь, хотя ночь уже на носу, сидит рядом с Сенатором,
участница сумасшедшей гонки к Брокденской пристани, чтобы успеть на паром.
Ты Американская девушка. Ты имеешь право открыто заявлять о СВОИХ
желаниях и поступать иногда как ТЕБЕ вздумается.
Перед тем как "тойоте" вылететь с дороги, Келли сморщила носик,
принюхиваясь... что это, запах нечистот?
Перед тем как "тойоте" вылететь с дороги, Келли обратила внимание, что
вцепилась в пристежной ремень с такой силой, что у нее побелели суставы
пальцев.
Перед тем как "тойоте" вылететь с дороги, Келли наконец решилась
заметить как можно тактичнее, слегка, совсем незаметно повысив голос, --
Сенатор, похоже, был глуховат на правое ухо: "Боюсь, мы сбились с пути,
Сенатор".
Еще девочкой Келли как-то, когда вся семья сидела за праздничным столом
в День благодарения, громко обратилась к своему дяде, и хотя дядя Бэбкок
вечно переспрашивал, жалуясь, что все бормочут себе под нос, на этот раз он
оскорбился. Бросив в сторону племянницы ледяной взгляд, он сказал: "Орать не
обязательно, мисс, я пока не глухой".
Может быть, Сенатор тоже обиделся, ведь он ничего не ответил, только
неловко отпил глоток из пластикового стаканчика и утер губы тыльной стороной
загорелой руки, напряженно всматриваясь в темноту, словно в отличие от Келли
мог разглядеть сквозь призрачную болотную растительность океан, который,
возможно, был от них всего в нескольких милях.
Но потом Сенатор, издав сдавленный смешок, похожий скорее на кашель,
произнес:
-- Это кратчайший путь, Келли. Здесь все дороги идут в одном
направлении -- сбиться с пути невозможно.
-- Да, конечно, -- вежливо отозвалась Келли, стараясь быть как можно
более тактичной. То и дело облизывая запекшиеся губы, она тоже внимательно
глядела вперед, но ничего не видела, кроме освещенной фарами узкой полосы
дороги, густых зарослей и осколков зеркала, кое-где мерцавших во тьме. -- Но
дорога слишком уж разбита.
-- Только потому, что здесь наикратчайший путь, Келли. Ручаюсь.
Келли! Сердце ее глупо екнуло, лицо вспыхнуло оттого, что мужчина
произнес уменьшительное имя, присвоенное ей подружками в школе. И вырвалось
оно так легко, прозвучало так интимно. Как будто он давно знает меня и
любит. Как раз перед тем, как "тойоте" вылететь с дороги.
Келли. Тебе подходит это имя.
Да? Почему? Ветер трепал ее волосы.
Зеленые глаза? У тебя ведь зеленые глаза?
Какой он высокий, какой представительный. Ямочки от улыбки, крупные
белые зубы. Он сделал шутливое движение, как будто собирался снять с Келли
темные очки, чтобы удостовериться в своей догадке, но она опередила его и
сама приподняла их на мгновение, встретив взгляд, полный неподдельного
интереса -- голубые глаза, яркая голубизна свежевымытого стекла. Улыбка на
губах заметно дрогнула,
словно он неожиданно усомнился в своем мужском обаянии.
И пробормотал извиняющимся тоном, льстя этим Келли еще больше: правда,
зеленые и очень красивые.
В действительности глаза у Келли Келлер были скорее серые, чем зеленые,
сама она считала, что они у нее цвета гальки. Ничего особенного, глаза как
глаза, только широко расставленные, большие, выразительные, словом, "то, что
надо". А вот ресницы бесцветные, тонкие и короткие. Если не подкрашивать
тушью, чего она терпеть не могла, их будто и нету.
Глаза Келли Келлер были одно время предметом беспокойства для ее
родителей, а следовательно, и для нее. Вплоть до операции, после чего
положение выправилось.
У Келли с рождения было нарушено равновесие между глазными мышцами,
этот дефект (как ни старайся, а иначе не назовешь) именуется страбизмом или
косоглазием; в случае Келли слабее были развиты мышцы левого глаза. Никто не
догадывался, что в первые два года жизни у девочки все путалось перед
глазами, в ее мозгу фиксировалось не одно изображение, как у всех нормальных
людей, а два (каждое, в свою очередь, осложненное множественностью отдельных
деталей), накладывающиеся друг на друга самым непредсказуемым образом;
изображение в левом глазу часто расплывалось, и тогда девочка инстинктивно
сосредоточивалась на картинке, видимой более "сильным" правым глазом, а
левый зрачок блуждал в глазном яблоке как неприкаянный, пока не стало
казаться (озабоченным родителям, Арти и Мадлен, папе и маме, бедняжкам,
которые постоянно на протяжении первых двадцати четырех месяцев ее жизни
всматривались в глазенки девочки, водили пальцами у нее перед носом,
задавали вопросы, стараясь скрыть волнение, тревогу, подчас даже
раздражение, последнее относилось главным образом к отцу: всякого рода
"ненормальности" ужасно действовали ему на нервы -- семейная черта, что со
смехом признавалось; в семье был культ здоровья, физического совершенства,
красоты, всего "нормального"), что Келли с упрямым злорадством смотрит
постоянно влево, поверх головы собеседника, не встречаясь с ним взглядом,
хотя ее "нормальный" правый глаз устремлен ему в лицо, как положено.
Один врач рекомендовал делать неукоснительно определенные упражнения,
другой советовал как можно скорее сделать операцию -- иногда даже с
возрастом не удается справиться с дефектом, и тогда более слабый глаз
постепенно атрофируется. Мамочка и бабушка Росс (мамина мама) предпочитали
упражнения; решив, что упражнения помогут, они пригласили известного врача,
молодую женщину, которая сама носила очки, та была настроена оптимистически,
но проходили недели, месяцы, а зрение девочки не улучшалось. Отцу было
больно смотреть на свою драгоценную крошку, ему хотелось бы оградить ее от
тревог и забот, от всех напастей, и вот ведь ирония судьбы, говорил, смеясь,
Арти Келлер, с негодованием разводя в стороны руки и как бы приглашая этим
жестом, похожим на жест телевизионного ведущего, приглашающего к экрану
миллионы анонимных зрителей, разделить с ним его недоумение и еще, конечно
же, возмущение: вот ведь незадача, дела идут в гору, все просто
замечательно! -- начало шестидесятых -- время как никогда благоприятное для
экономики -- объемы строительства, инвестиции -- все растет, и вот ведь
ирония судьбы -- бизнес в полном порядке, а свою частную жизнь, семейные
обстоятельства я контролировать не могу!
Он старался говорить убедительно и тихо (ведь где-нибудь поблизости
могла быть Келли), мама подхватывала этот тон, но у нее дрожал голос и
тряслись руки, -- впрочем, это не бросалось в глаза, потому что руки были
красивые, так же как и кольца на них, одно -- усыпанное бриллиантами, а
другое -- нефрит в старинной золотой оправе, папа подчеркивал, что смотрит в
будущее, а вдруг упражнения не помогут: напряги свое воображение, Мадлен,
загляни в будущее, ведь когда-нибудь она пойдет в школу, и ты, черт подери,
не можешь не догадываться, что дети будут дразнить ее, считать уродом или
вроде того, ты что, этого хочешь? Этого? Тут мама разражалась рыданиями.
Нет! Нет! Конечно не хочу! Как ты можешь такое говорить?!
Поэтому однажды Арти Келлер не пошел утром на работу, а вместе с женой
повез дочку в город, вся дорога туда из их местечка (Гованда Хайте, округ
Уэстчестер, штат Нью-Йорк) заняла сорок минут, и там в больнице Бет Израэл
на тенистой Ист-Энд авеню "больной" глаз Элизабет Энн Келлер наконец-то
прооперировали. Выздоровление наступило быстро, хотя послеоперационный
период был не таким уж безболезненным, как обещали врачи, и с тех пор глаз,
оба глаза, сама девочка Стали по всем признакам совершенно нормальными.
-- Заблудились, Сенатор? Дорога такая...
-- Я же сказал, Келли, не волнуйся! -- Искоса брошенный взгляд, легкая
усмешка, тронувшая уголки покрасневших глаз. -- Мы доберемся до места, и
доберемся вовремя.
Жидкость выплеснулась через край пластикового стаканчика прямо на ногу
Келли, прежде чем она успела что-либо сделать.
Сенатор был одним из трех основных кандидатов от Демократической партии
на президентских выборах 1988 года, из конъюнктурных соображений он снял
свою кандидатуру, отдав принадлежащие ему голоса губернатору Массачусетса,
своему давнему другу.
Дукакис, в свою очередь, пригласил Сенатора баллотироваться с ним
вместе в качестве вице-президента, но тот вежливо отказался.
Оставались, конечно, следующие президентские выборы, не поздно было
подумать и о тех, что за ними. Сенатор, хоть и не молод, был, однако, далеко
не стар: на одиннадцать лет моложе Джорджа Буша.
Мужчина в полном расцвете сил, можно было сказать про него.
Келли Келлер представила себя среди организаторов предвыборной кампании
Сенатора. Впрочем, сначала она могла бы поработать и на предварительном
этапе -- выдвижении его кандидатуры на съезде Демократической партии. Сидя в
салоне подпрыгивающей на ухабах "тойоты", Келли позволила разыграться
воображению -- такое случалось с ней нечасто.
Прошлым вечером она, словно предчувствуя грядущее приключение, всерьез
занялась своими ногтями -- подпилила, отполировала, покрыла лаком
нежно-кораллового цвета, отливающего бронзой. Благородный, со вкусом
выбранный оттенок. Как раз в тон помаде.
-- Здесь все дороги идут в одном направлении, -- говорил, улыбаясь,
Сенатор со снисходительным видом человека, вынужденного оглашать очевидную
истину. Келли засмеялась. Сама не понимая почему.
Они познакомились только сегодня и вот уже мчались вдвоем в машине, как
близкие друзья. Чужие, по существу, люди, хоть и улизнули потихоньку вместе.
Поэтому и не знала Келли Келлер, как называть ей мужчину, сидевшего за
рулем "тойоты", потому и не сорвалось с ее губ его имя, когда черная вода
обрушилась на автомобиль и растеклась по треснувшему ветровому стеклу и по
крыше, когда тьма внезапно заволокла все вокруг, как будто сама топь
восстала, предъявив на них права.
Приемник тут же смолк. Музыка, которую не слушал ни один из них,
оборвалась, как если бы никогда и не звучала.
Они познакомились сегодня днем, часа в два. Случайное знакомство в доме
мистера и миссис Эдгар Сент-Джон из Олд-Лайма, штат Коннектикут, вилла
стояла на Дерри-роуд и выходила окнами на океан. Самих хозяев на вечеринке
не было, гостей принимала Баффи Сент-Джон, подруга Келли, с которой та все
годы делила комнату, учась в университете Брауна, -- Баффи, самый задушевный
ее друг.
Баффи Сент-Джон было тоже двадцать шесть лет, и она, как и Келли
Келлер, сотрудничала в одном из бостонских журналов, хотя ее "Вечерний
Бостон" разительно отличался от "Сйтизенс инкуайери", где работала Келли; из
них двоих Баффи была более светской, более опытной, более "авантюрной".
Баффи красила ногти и на руках, и на ногах немыслимыми оттенками зеленого,
голубого и алого цветов и постоянно возобновляла запасы презервативов в
разных сумочках.
Баффи Сент-Джон пылко, словно подвергли сомнению ее собственную
добродетель, отметет предположение, что ко времени несчастного случая
женатый Сенатор и Келли Келлер были любовниками или хотя бы были знакомы
ранее. Баффи голову даст на отсечение, что этого не было. И Рей Энник ее
поддержит. Сенатор и Келли познакомились в тот самый день, на вечеринке по
случаю Дня независимости.
Не любовники и даже не друзья. Просто только что познакомившиеся люди,
которые, судя по всему, почувствовали взаимную симпатию.
Все близко знавшие Келли Келлер не перестанут настаивать: они с
Сенатором не знали раньше друг друга, иначе Келли рассказала бы им.
Келли Келлер не была хитрой. И скрытностью не отличалась.
Мы знаем ее, мы знали ее. Это совсем не в, ее характере.
Итак, они только что познакомились и, по существу, были почти чужими
друг другу.
Никто не пожелал бы себе такого вот конца -- утонуть запертой с
незнакомцем в медленно оседающем на дно автомобиле.
Их не связывали и общие дела, хотя, нужно отметить, у них были
одинаковые политические взгляды, схожие либеральные пристрастия. Ни в
настоящем, ни в прошлом Келли не работала на Сенатора, не принадлежала к его
окружению, не участвовала в проведении предвыборной кампании. Правда, после
окончания учебы она работала у старого друга Сенатора, его политического
соратника еще с 60-х годов, со времени головокружительной кампании Бобби
Кеннеди -- горячие денечки, теперь ностальгически вспоминаемые: тогда у
Демократической партии были сила, цель, власть, надежда и молодость, тогда,
несмотря на кошмар Вьетнама и волнения в стране, оставалась вера, что хуже
не станет.
Когда в июне 1968 года убили Бобби Кеннеди, Келли Келлер не было еще и
четырех. Честно говоря, она ничего не помнила об этой трагедии. Во всяком
случае, ее шеф Карл Спейдер любил говорить: "Если ты занимаешься политикой,
значит, ты оптимист".
Теперь ты уже не оптимистка, ты больше не занимаешься политикой. Ты уже
не оптимистка, ты покойница.
Приемник они включили, едва отъехав от дома, на ухабистой Дерри-роуд,
откуда свернули на Пост-роуд (заасфальтированную улицу с двусторонним
движением, одну из немногих благоустроенных дорог на острове), вскоре на
стороне Келли мелькнул знававший лучшие времена указательный столб с
неразборчивыми названиями, которые не успели толком разглядеть ни Келли, ни
Сенатор, хотя оба уловили среди прочих нужное им: "Брокденская пристань, 3,5
мили". Сенатор, пребывавший в прекрасном настроении, весело насвистывал
что-то сквозь зубы, крупные белоснежные зубы отменной формы, а потом
произнес с сентиментальным вздохом: "Бог мой! Эта мелодия уносит меня в
прошлое" -- в это время из динамиков, расположенных у заднего сиденья,
доносилась музыка, несколько заглушенная рокотом кондиционера, который
Сенатор сразу, как только включил зажигание, перевел на полную мощность, это
было звучавшее гнусаво-печально инструментальное переложение песни, которую
Келли Келлер сразу не распознала.
Слегка тронув Келли локтем, Сенатор сказал -- и это прозвучало не
столько упреком, сколько дружелюбным поддразниванием:
-- Думаю, ты этого никогда не слышала?
Келли прислушалась. Ей очень хотелось приглушить яростно гудевший
кондиционер, но она не решалась: в конце концов, автомобиль принадлежит
Сенатору, а
она всего лишь пассажирка. Арти Келлер определенно не одобрил бы, если
бы его спутник начал возиться с переключателями на щитке управления. Келли
Келлер осторожно произнесла:
-- Что-то знакомое. Только не помню названия.
-- Старая песня "битлов" -- "Все одинокие люди".
-- Да, -- радостно закивала Келли. -- Конечно!
Это была уже музыка Нового времени, хотя и без слов. Синтезаторы,
всякие акустические приспособления. Музыка выдавливалась, будто паста из
тюбика.
-- Могу поклясться, что ты конечно уж не поклонница "битлов"?! --
произнес Сенатор все с той же дразнящей интонацией. -- Слишком молода. --
Это был не столько вопрос, сколько утверждение. Келли уже успела заметить,
что все вопросы Сенатора звучат как утверждение, а его самого несет дальше,
к чему-то новому, как и сейчас, когда он с возгласом "А вот и наш поворот!"
резко затормозил и круто повернул руль, не обозначив эти свои действия
никаким сигналом, так что разгневанный автомобилист, ехавший сзади, грозно
прогудел, но Сенатор даже не обратил на него внимания: не из-за высокомерия,
а просто не обратил -- и все.
Эта скверная, изрытая колеями дорога, затерявшаяся в болотах, была
известна местным как Старая паромная дорога, хотя это не подтверждалось
никакими указателями, их здесь не было уже много лет.
Строго говоря, Сенатор не сбился с пути и перед тем, как случилась
беда, ехал в правильном направлении, к пристани, хотя, сам не зная того,
свернул на старую дорогу, ею не пользовались с тех пор, как проложили новую,
асфальтированную, до поворота на которую оставалось три четверти мили.
К этому времени Сенатор опустошил свой стакан, и тогда Келли Келлер
передала ему еще один, тот, что сберегла для него на дорогу.
Они только что познакомились и, по существу, совсем чужие друг другу.
Но подумать только, какое взаимопонимание! Ты знаешь как это бывает твои
глаза его глаза вспыхивают жаром внезапного узнавания вас окутывает нега
словно вступаешь в теплую воду безупречно прекрасная женщина лежит
раскинувшись в истоме словно в постели длинные волнистые рыжие волосы
сладострастно разметались кожа само совершенство потрясающая кожа изящный
алый, рот роскошное платье из шитой золотом парчи плотно обтягивает грудь
живот шелестящие складки мягко обозначают область лона. Любовник напряженно
склонился над ней глядя вниз его смуглое красивое лицо не совсем в фокусе
женщина тоже смотрит на него и ей не надо улыбаться предлагая себя ведь ее
нагота под парчой сама зовет ее стройные бедра нагие под платьем еле заметно
подались к нему совсем чуть-чуть словно во сне иначе приглашение будет
вульгарным духи в поблескивающем флаконе называются ОПИУМ духи называются
ОПИУМ называются ОПИУМ -- они сведут тебя с ума они превратят тебя в
наркомана их продают в шикарных магазинах...
Во время их прогулки по пляжу ветер трепал ее волосы, чайки слепили
глаза белоснежными крыльями, а волны бились бились бились о берег, и в такт
приливу пульсировало ее лоно, его руки так уверенно обхватывали ее
обнаженные плечи, а она робко тянулась к нему, не в силах сопротивляться
этому естественному порыву, и думала: "Все это невозможно! Этого просто не
может быть!" -- и тут же: "Что-то произойдет, не может не произойти".
...маленькая красная стрелка показывала более сорока миль в час, когда
"тойоту", подскочившую на песчаном бугре, вдруг повело в сторону, как будто
сдуло, а в это время Сенатор жал изо всех сил на тормоза, бормоча что-то
себе под нос, но автомобиль все больше заносило, все решительнее и
целенаправленнее, словно само
нажатие на тормоза рождало в машине упрямое противрдействие, в машине,
казавшейся до сих пор такой послушной, чем-то вроде игрушки, вроде санок,
бешено мчащихся с горы, отчего холодело в животе, и вдруг, как же это могло
случиться, автомобиль выбросило с дороги, его занесло, правое заднее колесо
крутилось вперед, а левое переднее -- назад, оградительный рельс больше не
сопровождал их сбоку, проступая из темноты, -- он развалился на куски, а
обломки посыпались с глухим ворчанием на стекло, и хрясть! хрясть! --
паутиной поползли трещины! их болтало и швыряло в машине, будто началось
землетрясение, а потом машина оказалась в воде, и не в канаве, как можно
было ожидать, не в какой-нибудь луже, она пошла на дно, кто бы мог
вообразить такое, а черная вода пузырилась и бурлила, заливая смятый
складной верх автомобиля и ветровое стекло, "тойота" резко перекосилась на
сторону пассажира, дверь заклинило, и она прогнулась с легкостью алюминиевой
банки фирмы "Миллер лайт" под ногой какого-нибудь парня на пляже, а Келли
никак не могла набрать в легкие достаточно воздуха, чтобы закричать,
впрочем, она и так не знала, как ей обращаться к нему, -- имени, которое
могло бы легко сорваться с ее губ, просто не было.
С того самого момента, когда четвертого июля в середине дня адвокат Рей
Энник, любовник Баффи и друг Сенатора, учившийся с ним в Андовере,
познакомил их, Келли Келлер держалась настороже -- тише воды, ниже травы,
словом, вела себя сдержанно, отнесясь к новому знакомству весьма
скептически. Глядя со стороны, как этот известный человек крепко и с видимым
удовольствием пожимал всем руки, проявляя при этом немалый энтузиазм и как
бы заявляя всем своим видом, что преодолел сотни миль только для того, чтобы
иметь эту возможность: пожать руку тебе, и тебе, и тебе, она думала: "Он
один из них, из тех, что ведут вечную кампанию".
Но в последующие часы Келли пришлось радикально изменить свое мнение о
Сенаторе.
Мы не рискнем утверждать, что в оставшиеся шесть часов Келли Келлер
влюбилась в Сенатора, точно так же как не будем настаивать, что Сенатор
увлекся ею, вещи это сугубо личные и покрыты тайной, а что сулило им будущее
(не случись того, что случилось на самом деле), теперь уже не узнать.
Известно только: Келли изменила свое мнение о Сенаторе.
Думая при этом, как поучительно, как полезно для души (и улыбалась
своему отражению в зеркале ванной, примыкающей к гостевой комнате, которую
Баффи предоставила ей и которая осталась бы за ней и в ночь четвертого июля,
если бы не ее поспешное решение сопровождать Сенатора на материк) признать,
что ты тоже можешь ошибаться, что в данном случае ты оказалась не права.
Даже если это признание делается втайне.
Даже если тот, о ком ты так опрометчиво и неправильно судила, никогда
об этом не узнает.
Келли? Правильно? Келли? Келли.
Ужасно глупо, не правда ли, что сердце у нее забилось как у школьницы,
когда она услышала, как он произносит ее имя, а ведь Келли Келлер была уже
достаточно зрелая молодая женщина, и у нее было много любовников.
Несколько, уж точно.
Во всяком случае, со времени окончания университета Брауна у нее было
одно серьезное увлечение, об этом романе она никогда никому не рассказывала.
(Почему ты никогда не говоришь о Г., интересовались подружки Келли --
Баффи, Джейн и Стейси -- вовсе не из праздного любопытства, а потому что
тревожились за Келли, видя в этом молчании симптом разбитого сердца, в
циничном отношении к мужчинам -- знак начавшейся депрессии, угнетенности
духа, а в том, что изредка она замыкалась в себе, не отвечая на записанные
автоответчиком настой-
чивые просьбы позвонить, -- суицидные наклонности -- об этом они
никогда не осмеливались говорить с Келли, только обсуждали это между собой.)
Но Сенатор был действительно мужчина хоть куда! Легко и непринужденно
вылез он из машины, подвижный как ртуть, сияя улыбкой, и тут же начал
здороваться со всеми, а среди гостей побежал шепоток -- это он... Неужели
правда он? Сенатор искрился молодым задором.
Его пригласил на Грейлинг-Айленд Рей Энник, о чем Баффи осторожно
сообщила своим гостям: я не очень-то верю, что он выберется. Скорее всего,
его не будет.
Он был более живым, более неотразимым (существует такое затасканное
определение), более вдохновенным, чем выглядел на экране телевизора. Начать
с того, что это был крупный мужчина: метр девяносто три -- рост, вес --
восемьдесят шесть килограммов. Для мужчины за пятьдесят с тяжелым телом
бывшего спортсмена выглядел он прекрасно, двигался мягко, словно крадучись;
даже когда он стоял (в своих удобных, слегка потертых бежевых летних туфлях
на пробковой подошве от "Л.Л.Бина"), то, казалось, просто медлил, прежде чем
сделать очередной упругий шаг. Широкое, все еще красивое лицо,
светло-голубые, прозрачные глаза, прямой, с еле заметными красноватыми
прожилками нос, крепкий, твердо очерченный подбородок, всем знакомый
профиль.
Оттянув галстук, ослабил воротничок белой хлопчатобумажной рубашки с
длинным рукавом -- "Вижу, здесь уже гуляют без меня, а?".
Он оказался доброжелательным, по-настоящему приятным человеком, а не
просто вежливо-снисходительным, и Келли Келлер мысленно представила себе,
как будет рассказывать об этом памятном четвертом июля на Грейлинг-Айленде
-- он говорил с нами как с равными и, более того, как с добрыми старыми
друзьями.
А еще он поцеловал ее. Но это случилось позже.
Келли Келлер совсем не была дурочкой и знала, что из себя представляют
люди, занимающиеся политикой. И не только из курсов американской истории и
политики, которые им читали в университете.
Ее отец, Артур Келлер, еще со школьных лет был близким другом и
постоянным партнером по теннису Хэмлина Ханта, конгрессмена-республиканца, и
даже когда дела мистера Келлера шли не очень хорошо (к слову сказать, со
времени разразившейся несколько лет назад катастрофы на бирже они так и не
поправились), он все же оказывал посильную материальную помощь кампаниям
Хэма Ханта, выступал в качестве распорядителя обедов в клубе "Гованда
Хайте", на которых собирались средства в фонд очередной кампании, и
по-детски радовался, когда его приглашали на собрания республиканского
актива -- местного, а также на уровне штата. В последнее время о Ханте,
которого Келли знала еще с начальной школы, стали все чаще говорить, он
превратился в "одиозную" личность, известную всей стране, постоянно мелькал
на телеэкране, давал интервью в теленовостях, где выглядел чуть ли не
диссидентом, бунтарем, у которого любой пункт либеральной программы вызывал
протест, кроме абортов... тут Хэм Хант был полностью солидарен с либералами.
(В глубине души Хант искренне верил, что именно аборты -- залог
спасения Америки, аборты в определенных демографических районах -- среди
черных, испаноязычного населения, матерей-одиночек, всех тех, что начинают
плодиться, едва достигнув половой зрелости, да, что-то нужно делать, что-то
обязательно с этим нужно делать, здесь могут помочь лишь узаконенные аборты,
только они позволят контролировать рождаемость, белое большинство должно
поддержать этот пункт, пока не поздно, -- "Я знаю, о чем говорю, побывал и в
Калькутте, и в Мехико. И кое-где в Южной Африке тоже".)
Однажды Келли крикнула в лицо изумленному отцу:
-- Как ты можешь голосовать за этого типа?! Это же фашист! Нацист! Он
исповедует геноцид во славу Господа!
У мистера Келлера был тогда такой вид, словно она влепила ему пощечину.
-- Как он может, мама? Как ты можешь? -- задала Келли вопрос матери в
более спокойную минуту, и тогда миссис Келлер, гордо глянув в лицо
разгневанной дочери, взяла ее за руку и спокойно произнесла:
-- Келли, дорогая, ответь мне, пожалуйста, ну откуда ты знаешь, за кого
я голосую?
Во время последних президентских выборов Келли оказывала на
добровольных началах поддержку обреченной на поражение кампании губернатора
Дукакиса. Она не понимала, что кампания обречена, до самых последних недель
борьбы, потому что всякий раз, видя или слыша Джорджа Буша, полагала, что
каждый, кто хоть раз увидит или услышит его, ни за что не поверит этому
лицемеру! А его корыстолюбие, а непроходимая глупость, невежество, цинизм,
наконец! Играет на страхе белого населения перед неграми! А его связи с ЦРУ!
А показное благочестие! Мелкая душонка! Ее единомышленники в штабе кампании
(в Кембридже) тоже не верили до самого последнего момента, что кандидат от
Демократической партии проиграет, хотя об этом ясно говорили предварительные
прикидки и сам Дукакис стал держаться совсем не так уверенно, как прежде.
"Келли, боже мой, ну как ты можешь тратить свое время и энергию на это
дерьмо?" -- кричал ей в трубку Арти Келлер.
Когда объявили результаты голосования и не осталось сомнений, что
республиканцы победили, а то, что казалось немыслимым, стало уже историей,
как становится историей, а следовательно, возможным многое из того, что
кажется немыслимым, Келли практически перестала есть, несколько ночей кряду
не смыкала глаз, впала в отчаяние и бродила бесцельно по улицам Бостона --
растрепанная, ничего не понимающая, бессмысленно улыбаясь и чуть не падая в
обморок от голода и мучительной тошноты, она видела перед собой не
человеческие фигуры, а смутные контуры, что-то относящееся к животному миру,
состоящее из плоти, пребывающее в вертикальном положении и пользующееся
одеждой... В конце концов она разревелась и помчалась звонить матери, умоляя
ее: поскорее приезжай, забери меня, я не знаю, на каком я свете.
Она была той самой девушкой, той, которую он выбрал, той, с которой это
должно было случиться, -- пассажиркой взятой напрокат "тойоты".
Она вцепилась во что-то, крепко ее зажавшее, а черная вода поднималась
меж тем все выше, клокоча, бурля и заливая глаза, и она, силясь закричать,
судорожно глотала воздух, пока не закричала наконец, зайдясь кашлем и
захлебываясь слюной, а "тойота" тем временем опускалась в темной пенящейся
воде на дно тем боком, где находится место пассажира.
При крещении ее нарекли Элизабет Энн Келлер. В выходящем два раза в
неделю "Ситизенс инкуайери" на той странице, где перечислялись сотрудники
издания, ее имя значилось именно так -- Элизабет Энн Келлер.
Друзья ее звали Келли.
Ты знаешь, как это бывает -- мгновенный жар взаимного узнавания. Как
удар молнии.
Он счастливо улыбался, сжимая ее руку, стискивая ее слишком сильно,
бессознательно, как это делают иногда мужчины, некоторые мужчины, которым
просто необходимо видеть и ощущать вспышку боли в твоих испуганных глазах,
сужение зрачка.
Вот так и Г. в минуты близости иногда причинял боль. Бессознательно.
Она вскрикивала пронзительно и коротко, задыхаясь и всхлипывая, и
одновременно слышала себя как бы со стороны: из всех углов темной комнаты
доносились исступленные молящие крики -- я люблю тебя, о, я люблю тебя, я
люблю, люблю тебя, люблю, люблю, люблю, люблю тебя, тела их бились друг о
друга, хлюпали, пропитанные потом, волосы слиплись, ты --моя маленькая
девочка, да, так ведь! Тяжесть его тела, мужские руки, обнимающие ее, дрожь
ее ног, оседлавших его бедра или неуклюже задранных к плечам, чтобы он мог
глубже войти в нее, дрожащие коленки -- так! да! так! О боже! -- и знать,
что в решающий миг губы Г. искривит знакомая гримаса -- ликующий череп, --
которая не будет иметь к ней никакого отношения.
Перед окончательным разрывом он сказал ей спокойно: "Я не хочу
причинять тебе боль, Келли, надеюсь, ты это понимаешь", и Келли, улыбаясь,
подтвердила: "Да, понимаю", словно это был обычный разговор, непринужденный
дружеский треп, ведь они были не просто любовниками, но и лучшими друзьями;
она его поцеловала, он, обняв ее, уткнулся жарким лицом ей в шею, а она все
еще соображала: "А я? Могу я причинить тебе боль? Разве не в моей власти
сделать тебе больно?" Зная, что теперь такой власти у нее больше нет.
Зимний день был на исходе. Из углов ползли тени, комната становилась
все мрачней -- такой ее Келли не знала. Они сидели, соприкасаясь головами, и
Г. сказал: "Не сомневался, что ты все поймешь. Но хотел удостовериться".
Что же так крепко держало ее? Ремень?.. Несколько ремней: они впились в
ее грудь и бедра, левая рука запуталась в одном из них?., она больно
ударилась лбом, не видя в кромешной тьме, обо что именно, судорожно моргала,
щурилась, пытаясь хоть что-то разглядеть, но тщетно, только в ушах стоял
гул, словно ревел мотор реактивного самолета, и слышался растерянный мужской
голос: "О боже. О боже. О боже".
Она оказалась той девушкой, которую он выбрал, той самой, пассажиркой,
той, что запуталась в пристежных ремнях, нет, ее заклинило между дверцей и
крышей и, наверно, перевернуло вниз головой? прижало правым боком? но где
верх? и где низ? где воздух? она ощущала вес его тела, он бился рядом с ней
и, уже задыхаясь, молил с рыданием в голосе -- О боже! -- мужской голос,
голос незнакомца, разве можно умереть вот так -- взять и утонуть в черной
как ночь воде с незнакомым человеком, правую ногу зажало словно в тисках,
правое колено вывернуло, но боли не ощущалось, как будто она была в шоке или
уже умерла, -- так скоро! так скоро! -- черная вода проникала в ее легкие,
заливала их, значит, кислород перестанет поступать в мозг и она не сможет
думать, пока же мысли ее были трезвыми и даже логичными: все это происходит
не со мной.
Этот человек, этот навалившийся на нее всем телом мужчина, кто он
такой? -- она не помнила. Он тоже цеплялся, царапался, яростно брыкаясь,
рвался наружу из опрокинувшейся машины.
Этот отчетливый голос, чужой и незнакомый: "О боже!"
Не проклятье, а смиренная мольба.
Если бы "тойота", мчавшаяся со скоростью сорок миль в час, не вышла из
повиновения на крутом повороте, подпрыгнув на ухабе, что привело к
многочисленным повреждениям, она, скорее всего, врезалась бы в перила узкого
моста чуть впереди и все равно свалилась в воду. Во всяком случае, это
представляется наиболее вероятным.
Эта быстрая речушка звалась Индиан-Крик. В голову не могло прийти, что
у нее есть название. Затерянная среди болот, в непролазной топи... Над ней
кишели москиты и прочие ночные насекомые, они звенели в тишине, охваченные
безудержной жаждой размножения. Вам также не пришло бы в голову, что кое-где
глубина тут достигает одиннадцати футов, а ширина -- двадцати, подумать
только -- в этой речушке, бегущей на северо-восток и изливающейся в бухточку
Атлантического океана, пустующую во время отлива, а следовательно, и в сам
Атлантический океан, примерно в двух милях к востоку от Брокденской
пристани.
Я что, умираю? Вот так?
И никаких свидетелей. Автомобили не ездили по этой старой дороге. Как
будто ее хотели наказать за плохое поведение, за то, что она повела себя не
так, как обычно, не так, как привыкла себя вести Келли Келлер, но она тут же
отбросила эту мысль, не будучи суеверной, она даже не верила в англиканского
Бога.
Он избрал ее. Это было ясно с самого начала. Мгновенно протянувшаяся
нить! Непринужденность улыбок! Ровесница его дочери!
Да уж, ничего не скажешь, гостей они удивили, во всяком случае
некоторых. Тех, кто все смекнул. И разочаровали Баффи Сент-Джон, сказав, что
уезжают, чтобы успеть на паром, отходящий в 8.20 на Бутбей-Харбор.
На самом деле, как будет вспоминать Баффи, Сенатор хотел успеть на
предыдущий паром... но как-то вовремя не собрался... пропустил еще
рюмашку... или две. Сенатор и его попутчица Келли Келлер покинули вечеринку
в доме 17 по Дерри-роуд приблизительно в 19.55. Следовательно, в их
распоряжении оставалось двадцать пять минут -- вполне достаточно, чтобы
успеть на паром, если ехать быстро и в правильном направлении.
Ошибкой был выбор старой дороги, ошибкой объяснимой, если учесть, что
уже смеркалось, дело здесь не обязательно в воздействии алкоголя.
Власти Грейлинг-Айленда, переставшие заботиться о благоустройстве
старой дороги, должны были официально закрыть ее и поставить ограждение с
вывеской: дороги нет.
Триста акров болот объявили на Грейлинг-Айленде заповедной зоной,
взятой под охрану государством. И птицы: плавунчики, козодои, стрижи, речные
утки, не способные нырять, которые кормятся на мелководье или на суше, и
нырки, белые и большие голубые цапли, крачки, разные виды дятлов, дрозды,
танагры, а также прочие распространенные на северо-востоке породы. И
некоторые виды болотистой растительности: рогоз, осока, понтедерия, десятки
разновидностей камыша и тростника, аризема, триллиум, болотные ноготки,
стрелолист, арум кукушечный. И животные... Келли Келлер пробежала глазами
путеводитель по острову для туристов, который нашла у Баффи, там-то она и
прочла о заповеднике, находящемся всего в нескольких милях от виллы, Баффи
ездила туда много раз в детстве, когда проводила здесь лето с родителями, но
уже давно там не бывала, может, завтра, если Рей будет в настроении, туда
махнуть, красота там необыкновенная, конечно, если у них не будут трещать с
похмелья головы, если у Рея не окажется других планов и если солнце жарить
не будет, а Келли тем временем думала: уж она-то точно поедет, пусть и в
одиночестве, возьмет чью-нибудь машину или, если это не очень далеко,
позаимствует у Баффи велосипед -- новехонький, предназначенный для горных
дорог.
Ты ездила когда-нибудь на таком? Нет? Тогда попробуй.
Вцепилась в руль, ноги на педалях, не опускаясь на сиденье и выгнув
спину и ягодицы, длинные рыжеватые волосы полощутся на ветру, радостная
детская улыбка -- оттого что мчится по берегу моря, толстые рифленые шины
рассекают с хрустом песок, какая бешеная скорость, вот счастье-то, маленькая
Лиззи несется как ветер на глазах у мамочки, папочки, бабушки и дедушки,
осторожней, дорогая! Осторожней! А она смеется и мчится вперед, исчезая из
поля их зрения, и вот уже голоса их замерли вдали.
А здесь, у Баффи, на ней был новый купальный костюм, обтягивающий
стройное тело плотно, как перчатка, белый, с дразнящими воображение
маленькими перламутровыми пуговками, укрытые от глаз чашечки лифчика на
одной лямке поддерживают грудь, в центре соблазнительная затемненная
ложбинка, она видела, как его глаза автоматически скользнули туда, да и в
дальнейшем незаметно ощупывали взглядом ее лодыжки, бедра, грудь, плечи,
которые не могла скрыть бледно-желтая вышитая блуза, она стыдливо набросила
ее, полагая, что сильно уступает Баффи в шелковом черном бикини, а еще этот
вызывающе поблескивающий зеленый лак ногтей на руках и ногах, ох уж эта
Баффи с ее безупречной кожей, залихватски закрученным "конским хвостом",
такая дерзкая и самоуверенная, что в присутствии Рея шлепнула себя по
бедрам, вскричав: обгорела! вот это да -- вся красная! Но, черт побери, это
не от стыда!
Все рассмеялись. И он тоже. Баффи Сент-Джон, такая красивая. От ее
умащенной кремами, разогретой на солнце кожи исходили флюиды
самоуверенности.
Еще будучи первокурсницей в Брауне, Келли выработала привычку подолгу
голодать --для дисциплины, чтобы установить строгий контроль над собой, а
еще чтобы облегчить тяготы менструального периода, после же разрыва с Г. она
таким образом наказывала себя за то, что любила мужчину больше, чем он ее,
но в последний год приняла решение стать здоровой, нормальной и потому
заставляла себя есть регулярно и уже набрала одиннадцать из двадцати
сброшенных фунтов, теперь она спала без снотворного, ей даже не приходилось
выпивать на ночь стакан красного вина, что стало у них с Г. своеобразным
ритуалом за те три месяца, что они прожили вместе, -- да, даже это было не
нужно.
И вот она добилась своего, стала здоровой, нормальной. Стала настоящей
американской девушкой, ты хочешь выглядеть как можно лучше и радоваться
жизни.
И все же она избегала появляться в Гованде Хайте, родном доме.
Испытывая острое чувство вины перед матерью, которая беспокоилась о ней, и
перед отцом, с которым постоянно грызлась из-за "политики", а по существу
из-за того, что таланты отца остались невостребованными, но постепенно
отношения между ними улучшились, Келли была теперь в хорошей форме и
осмотрительно избегала некоторых друзей -- разочарованных идеалистов,
гневных сторонников регулируемой рождаемости и даже самого мистера Спейдера,
который после недавнего развода (третьего) ходил небритый, отрастил брюшко,
его рыжеватые волосы заметно поредели, он был постоянно под мухой, а когда
улыбался, обнажал неровные зубы, на его лице -- лице шестидесятилетнего
младенца -- обозначались ямочки, как-то в офисе она жутко смутилась,
почувствовав на себе его взгляд и слыша учащенное хриплое дыхание, из его
ушей и ноздрей торчали жесткие волосы, бедняга Карл Спейдер, а ведь когда-то
его имя не сходило с первых полос газет -- имя златоуста, красноречивого
белого сторонника Мартина Лютера Кинга и Джона Фицджеральда Кеннеди, а что
теперь? -- полутемный офис на Бриммер-стрит, обращенный окнами на складские
помещения, да "Ситизенс инкуайери" с тиражом всего 35--40 тысяч, а ведь в
годы расцвета тираж достигал 95--100 тысяч, не уступая "Нью рипаблик", но
упаси вас бог в разговоре с Карлом Спейдером упоминать "Нью рипаблик", где,
кстати, сразу после колледжа он несколько лет работал, и упаси бог
затрагивать в беседе тему нынешнего торжества консерватизма, жестокого
разочарования, трагедии, разрушения концепции Кеннеди--Джонсона, утраты
Америкой души, нельзя его заводить! -- Келли осторожно отвечала на расспросы
Сенатора, касающиеся его старого друга Спейдера, Келли Келлер была не из
тех, кто любит посплетничать, и не принадлежала к тем, для кого несчастья
ближних -- повод для беззаботной болтовни, никогда не говорить за спиной
человека того, что не можешь сказать ему в лицо, -- таков был ее принцип.
Сенатор несколько раз возвращался в разговоре к Карлу Спейдеру,
которого, по его словам, не видел тысячу лет. При этом в его тоне звучало
сочувствие с легким оттенком осуждения.
Да, конечно же, он читает "Ситизенс инкуайери", конечно же.
Журнал регулярно приносят в его вашингтонский офис. Конечно же.
Он спросил Келли, что она делает в журнале, и Келли рассказала,
упомянув свою недавнюю статью "Смертная казнь -- позор для Америки", а
Сенатор сказал, о, конечно, как же, он читал статью, да, да, она произвела
на него сильное впечатление.
Так же как и ее вид на новеньком великолепном велосипеде Баффи -- она
кожей чувствовала, что он с нее глаз не сводит.
Политика -- упоение властью.
Эрос -- упоение властью.
Обняв своими сильными руками ее обнаженные под вышитой блузой плечи, он
крепко поцеловал ее в губы, в то время как беззаботный ветер шаловливо
овевал их, еще теснее соединяя, связывая. Поцелуй был внезапным, но не
неожиданным. Они бродили в дюнах за домом Сент-Джонов, над их головами
стремительно рассекали воздух белые чайки -- крылья словно ножи,
смертоносные клювы, резкие крики. Равномерный шум прибоя. Волны бьются о
берег -- удар, еще удар. Она помнила этот шум с прошлой ночи, когда лежала
без сна, слыша сдавленный смех, доносившийся из комнаты Баффи и Рея,
занимающихся любовью, крики снизу, шум прибоя, начало прилива, кровь,
пульсирующая в ее жилах, мужское нетерпеливое желание, между ними все было
ясно без слов, он, конечно же, еще не раз поцелует ее, и то, что Келли
неожиданно решила ехать с ним, чтобы успеть на паром, и не осталась еще на
одну ночь -- четвертого июля -- у Баффи, было публичным признанием этого
факта.
Она была той девушкой, которую он выбрал. Той, что сидела в мчащейся
вперед машине. Пассажиркой.
Скорпион, не робей, бедный глупенький Скорпион, звезды благосклонны к
твоим самым безрассудным любовным приключениям. Диктуйте ваши желания. Они
обязательно исполнятся.
Она так и поступила. И будет поступать впредь. Ее избрали.
Она еще ощущала на своих губах вкус слегка отдающего пивом поцелуя
Сенатора, а во рту -- глубоко просунутый язык.
Пусть "тойота" даже сорвется с безымянной дороги, этого у нее уже не
отнять. И она скривила в улыбке рот, вспоминая, сколько раз достававшиеся ей
поцелуи приносили с собой вкус пива, вина, спирта, табака, наркотика.
Множество ощупывающих тебя изнутри языков. Готова я к этому?
Она засмотрелась на луну из подскакивающего на ухабах автомобиля. До
чего забавная, плоская, как блин, и так ярко светит. Кажется, что не просто
отражает свет, а раскалена изнутри, действительно так кажется, но это
ошибочное впечатление, все эти собственные расчеты и домыслы иногда
подводят, бедный Скорпион. Келли Келлер, конечно же, не верила в такую чушь,
как астрологические гороскопы. В глубине души она, несмотря на то что на
добровольных началах помогала Национальному фонду по борьбе с
неграмотностью, испытывала невольное презрение к безграмотным людям, не
только к черным, конечно (хотя все ее ученики были чернокожие), но и к
белым: к тем мужчинам и женщинам, которые не поспевали за безжалостным
прогрессом, их ограниченный интеллект не мог постичь некоторые аспекты
современной жизни; Арти Келлер, Хэм Хант и вместе с ними вся консервативная
Америка, несомненно, считали, что все это неизбежные издержки цивилизации и
лучше позаботиться о своей белой шкуре, но Келли Келлер яростно отвергала
такой эгоизм, недаром она в конце концов сочинила на компьютере в колледже
безобразное письмо к родителям, и, внимательно его перечитав, подписалась
полным именем -- Элизабет Энн Келлер, и отправила письмо в отчий дом, в
Гованду Хайте, штат Нью-Йорк, в нем она частично объясняла, почему в этом
году не едет на праздник Благодарения домой, а вместо этого отправляется с
соседкой по комнате в Олд-Лайм: Мама и Папа, я всегда буду любить вас, но
для меня совершенно ясно, что ни за что на свете я не соглашусь жить так,
как вы, пожалуйста, простите меня! В то время Келли было девятнадцать лет.
Самое удивительное, что родители простили ее.
Сенатор принадлежал к тому же кругу, что и Келлеры, он поступил в
Андовер в тот самый год, когда Артур Келлер окончил его, потом учился в
Гарварде, там получил степень бакалавра и диплом юриста, а Артур Келлер тем
временем побывал в Амхерсте, а потом в Колумбии, наверняка у Сенатора и
Келлеров было много общих знакомых, но в тот день, сбивчиво и возбужденно
беседуя, ни Сенатор, ни Келли,Келлер не заговорили об этом.
Она знала, что у Сенатора есть дети ее возраста -- сын? сын и дочь? --
но расспрашивать, конечно, не стала.
Она знала, что Сенатор жил отдельно от жены, Сенатор сам мимолетно
коснулся этой темы.
Улыбаясь, он произнес: этот уик-энд я провожу один, моя жена со своей
семьей уехала в наш дом на Кейп... голос его звучал нерешительно.
Вкус его губ. И еще раньше, в этот же день, когда Келли сидела за
столом, подперев голову руками, в стороне ото всех, сонная, и осовелая, и
даже чуть-чуть больная (ну почему она пила? когда еще вино действовало на
нее так непредсказуемо? или на каждой вечеринке полагается кому-то напиться
-- как в колледже? значит, это просто случайно, как в колледже?), и кто-то
крадучись подошел к ней, сквозь полуопущенные ресницы она видела, что
человек этот босой, видела крупную белую жилистую ступню мужчины, неровные
ногти, а потом ощутила на своем обнаженном плече нежнейшее, почти воздушное
прикосновение, оно пронзило ее словно током, ведь она мгновенно осознала,
что это были его губы... его теплый мягкий влажный язык коснулся ее открытой
кожи.
Тогда она взглянула ему прямо в лицо. Его глаза. Слегка желтоватые,
словно от усталости, с красноватыми прожилками белки, зато радужная оболочка
поразительной голубизны. Будто цветное стекло, за которым ничего нет.
Никто из них не произнес ни слова, хотя им показалось, что прошло
довольно много времени, хотя губы Келли дрогнули, она пыталась улыбнуться
или отпустить какую-нибудь модную молодежную шуточку, чтобы как-то разрядить
обстановку.
Ты знаешь, что ты моя маленькая девочка, о да!
Все это вспомнилось, когда они мчались по безлюдному пространству к
юго-востоку от Брокденской пристани, сумрак тем временем сгущался, и
казалось очевидным (Келли, во всяком случае), что они не успеют на отходящий
в 8.20 паром.
Воздух кишел москитами, кое-где вспыхивали светлячки, а белевшие во
тьме стебли тростника, покачивающие на ветру тяжелыми султанами, мерещились
громадными фантастическими безликими фигурами, на которые Келли не могла
смотреть без содрогания. Странно, не правда ли, сказала она Сенатору, что
многие деревья здесь, в районе болот, выглядят мертвыми... они что,
действительно мертвые?., торчащие поодаль друг от друга, без ветвей и
листьев, только сероватая кора мягко поблескивает, словно кожа на старом
шраме.
-- Надеюсь, их погубило не загрязнение окружающей среды.
Напряженно склонившийся над рулем Сенатор, нахмурив брови, изо всех сил
жал на педаль и никак не отреагировал на ее замечание.
С тех пор как они свернули на эту треклятую дорогу, подумала Келли, он
с ней словом не перемолвился.
С тех пор как в прошлом июне они окончательно разошлись с Г., она не
спала с мужчиной.
С тех пор как они разошлись с Г. и она хотела умереть, прикосновение
мужчины не рождало у нее желания или хотя бы намека на него.
Готова ли я? готова?готова?-- вопрошал внутри насмешливый голосок. В
воздухе стоял пронзительный звон насекомых, охваченных неукротимой жаждой
совокупления, продолжения рода. В ушах гудело -- она поежилась, ее раздражал
этот шум. Как их много! Зачем Богу понадобилось создавать такое множество?
Истошный писк в самом разгаре лета как бы говорил, что они предчувствуют
неизбежное, неминуемое отступление тепла, уступающего место ночи и холодам,
-- из будущего навстречу этим крошечным тельцам летела смерть. Келли Келлер
судорожно сглотнула, чувствуя ком в горле, и пожалела, что не захватила с
собой чего-нибудь выпить. И все время думала: готова я?
Сверкая кусками разбитого зеркала, болота.тянулись миля за милей. Келли
не сомневалась, что они сбились с пути, но вслух об этом не говорила, боясь
вызвать неудовольствие Сенатора.
Готова я? -- это авантюра.
Казалось, ничто не угрожало им в этом тряском автомобиле, и уж конечно
не авария: Сенатор хотя и вел машину с дерзкой бесшабашностью, но алкоголь
сказался разве что на его суждениях, никак не отразившись на искусстве
вождения -- что у него было, то было, и Сенатор управлял этим небольшим
компактным автомобилем как бы между делом, с видом горделивого презрения, и
Келли подумала, что, хотя они сбились с пути и, конечно же, не успеют к 8.20
на паром, ей все-таки повезло, что она находится здесь, и ничего плохого с
ней не случится, как с любой принцессой из волшебной сказки, в которую она
недавно попала, может, эта сказка кончится не так уж быстро, может быть.
Яркая плоская луна, мерцающие, словно зеркала, болота. Ритмы джаза,
звучащие по радио, и плеск, плеск, плеск волн, шум прибоя, который Келли,
казалось, слышала наперекор всему, закрыв глаза и вцепившись в ремни у плеча
с такой силой, что у нее заболели суставы.
И еле заметно повысив голос:
-- Кажется, мы сбились с пути, Сенатор,
"Сенатор" прозвучало у нее немного иронически, игриво. Легкое
проявление нежности.
Он просил звать его по имени, но у Келли почему-то язык не
поворачивался.
Находиться вдвоем в тряском, подпрыгивающем на ухабах автомобиле -- это
была уже близость. Голову кружил резкий запах алкоголя. Поцелуй с привкусом
пива, язык, такой громадный, что можно задохнуться.
Чего ей было бояться -- ведь рядом сидел он, один из самых
могущественных людей мира, человек большого личного мужества, сенатор
Соединенных Штатов, знаменитость, человек сложной судьбы. Он не просто жил в
историческом отрезке времени, он делал историю, контролировал ее,
приспосабливал к своим нуждам. Это был старомодный либеральный
демократ-шестидесятник, настоящий светский лев, упрямый и страстный
приверженец концепции социального реформирования; растущее неприятие
гуманистических идей в Америке конца двадцатого столетия, очевидно, не
сломило его, не исполнило горечи и даже не очень удивляло: ведь политика
была его жизнью, политика, которая по сути -- искусство компромисса.
А может ли компромисс быть искусством? Да, но только второго сорта.
Келли решила, что Сенатор не слышал ее вопроса, но тут он сказал с
невеселым смешком, больше похожим на откашливание:
-- Это кратчайший путь, Келли. -- И добавил, произнося слова медленно,
будто говорил с малым ребенком или с молодой женщиной под хмельком: -- Здесь
все дороги идут в одном направлении, сбиться с пути -- невозможно.
Как раз перед тем, как машину выбросило с дороги.
Когда автомобиль стало заносить и повело в сторону оградительного
рельса, она услышала одно только восклицание "Эй!", правое заднее колесо
крутилось в какой-то сумасшедшей нелепой пляске, она стукнулась головой о
стекло, из глаз посыпались искры, но закричать не было сил, инерция движения
повлекла их вниз по невысокому, но крутому склону, под колесами что-то
захрустело, будто машина ломала сухие палки, но и тут Келли не успела
крикнуть: автомобиль рухнул в какую-то яму, заводь, стоячее болото, глубина
здесь не могла быть больше нескольких футов, но черная вода пенилась и
кипела, поглощая их, автомобиль, накренившись, падал набок, и Келли
перестала что-либо видеть. Сенатор навалился на нее всем телом, головы их
бились друг о друга, оба отчаянно боролись за жизнь, ошеломленные,
потрясенные, они потеряли самообладание и рассудок, только ужас и мысль: это
не может быть правдой, неужели я вот так умру? сколько прошло времени --
секунды? минуты? прежде чем, освободившись от ремня, Сенатор, простонав: "О
боже", дернулся что было силы, вывернувшись наконец из-под сломанного
руля, мощно оттолкнулся и выбил дверь, преодолев сопротивление черной
воды и земного притяжения, дверь, которая находилась теперь в странном месте
-- наверху, прямо над головой, словно земля в безумном порыве сместилась с
оси и невидимое сейчас небо было где-то там внизу, за черной грязью, -- на
вопрос, сколько прошло времени, охваченная смятением и ужасом Келли Келлер
не смогла бы ответить. Она тоже рвалась из воды, цепляясь за сильную мужскую
руку, но он отпихнул ее, и тогда она ухватилась за ногу в брючине, потом за
ступню, и ступня, обутая в туфлю на пробковой подошве, с силой оттолкнула
ее, ударив по голове, эта туфля на пробковой подошве осталась у нее в руке,
а она рыдала, умоляя: "Не оставляй меня! Помоги! Останься!"
Черная вода обрушилась на нее, заливая легкие, а она так и не сумела
выговорить его имя.
Часть вторая
Его нет, но он обязательно вернется и спасет ее.
Он выбрался на берег, чтобы позвать на помощь... а может, он лежит
плашмя на поросшей травой насыпи, исторгая из себя в мучительных спазмах
воду, и тяжело дышит, стараясь вернуть силу и мужество, и готовится вновь
погрузиться в черную воду, нырнуть туда, где затопленный автомобиль, словно
попавший в беду жук, беспомощно и опасно покачивается, зарывшись боком в
мягкий ил, а в автомобиле ждет от него помощи обезумевшая от страха,
попавшая в западню пассажирка, она ждет, что он вернется, откроет дверцу и
вытащит ее: может, именно так все и произойдет?
Я здесь. Я здесь. Здесь.
Четвертого июля гости съезжались на виллу Баффи Сент-Джон всю вторую
половину дня вплоть до самого вечера, одни были незнакомы Келли Келлер, но
некоторых она знала: Рея Энника и Фелицию Чьей, новую подружку Баффи,
умопомрачительную красотку с блестящими темными волосами, обладательницу
ученой степени по математике -- постоянного автора "Бостон глоб" по вопросам
науки; Эда Мерфи, экономиста из Бостонского университета, который
консультировал Бостонскую брокерскую контору; конечно же, Стейси Майлс, с
которой Келли, учась в университете, снимала вместе квартиру; Ренди Поста,
архитектора, с ним Стейси жила в Кембридже; бывшего любовника Баффи по имени
Фриц, с которым Баффи сохранила добрые отношения, тот несколько раз
приглашал Келли Келлер в разные места, надеясь с ней переспать, что Келли
расценивала как своеобразную месть Баффи, но той на самом деле было на это
глубоко наплевать; еще был там высокий и широкоплечий, слегка лысеющий
светлокожий негр лет тридцати пяти, он чем-то занимался в Массачусетском
технологическом институте, Келли встречала его раньше, у него было какое-то
необычное, экзотическое имя, кажется, Люций? Он был не коренным американцем,
а выходцем из Тринидада; Келли он всегда нравился, и она чувствовала, что
тоже нравится ему, что его тянет к ней. Келли обрадовалась, увидев его, она
боялась, что ей будет неуютно здесь: она всегда чувствовала себя не в своей
тарелке на таких вечеринках, где слишком много пьют, слишком много острят,
слишком шумно веселятся, слишком откровенно демонстрируют половое влечение,
все это ставило ее в невыгодное положение -- со времени разлуки с Г. ей
казалось, что с нее содрана кожа; стоило мужчинам взглянуть на нее с
интересом, она сразу же напрягалась, чувствуя, как каменеют челюсти и кровь
начинает от страха бешено пульсировать, но если мужчины равнодушно проходили
мимо, если их взгляды не останавливались на ней, словно она была невидимкой,
страх ее уси-
ливался: она воспринимала это не только как женское, но и как
человеческое поражение.
Но тут был Люций. Ученый, занимавшийся плазменной физикой. Подписчик
"Ситизенс инкуайери", горячий поклонник Карла Спейдера, того Спейдера, каким
он его воображал.
Здесь был Люций, Келли было приятно его присутствие, и если бы в начале
третьего черная "тойота" не свернула к дому Баффи, вызвав волну негромкого
шепота: ".Это что, он? Он? Более правый!" -- эти двое могли бы со временем
стать очень большими друзьями.
Она не верила в астрологию, в захватывающие дух предсказания
астрологов, в гороскопы, печатавшиеся в журналах, не верила она и в
англиканского Бога, в вере которому -- почему? зачем? -- она сызмальства
воспитывалась.
Когда умирал дедушка Росс, от него остались только кожа да кости, но
глаза, все такие же живые, светились любовью к той, которую он знал не как
"Келли", а как "Лиззи", самой любимой из всех внуков и внучек, он обозначил
ей путь в жизни, сказав, будто поделившись измучившей его тайной: "То, что
ты делаешь со своей жизнью, та любовь, которую ты вносишь в нее, -- это и
есть Бог".
Она осталась одна. Он был рядом, но покинул ее, и она осталась одна,
хотя, конечно же, он бросил ее, чтобы поскорее вызвать подмогу.
Пребывая в шоке, она не понимала, где находится, почему стало так
тесно, откуда взялась эта темнота, не понимала, что же, собственно,
случилось, ведь все произошло стремительно -- так проносится за окном
мчащегося автомобиля смазанная картина, кровь застилала ей глаза -- широко
распахнутые, удивленные и невидящие, там, где треснул череп, яростно
пульсировала боль, она знала, что кость треснула, и боялась, что черная вода
воспользуется этой трещиной, чтобы просочиться внутрь и лишить ее жизни,
если она не сумеет раньше выбраться, если он не вернется и не поможет ей.
Он действительно утешал ее, улыбаясь, озабоченно хмуря брови и бережно
обнимая за плечи. Не сомневайся во мне, Келли. Никогда.
Он знал ее имя, он звал ее по имени. С любовью смотрел на нее, она это
чувствовала.
Он был ее другом. Она его совсем не знала, но он был другом, это она
понимала. Еще минута, и она вспомнит его имя.
Это автомобиль стал для нее ловушкой, ее зажало на переднем сиденье,
там было очень мало места, потому что и крыша, и щиток управления, и дверца
-- все прогнулось внутрь, придавив ноги и раздробив коленную чашечку правой
ноги, оказавшейся словно в тисках; с той же, правой, стороны у нее были
переломаны все ребра, но боль еще не чувствовалась, витала где-то, словно
несформулированная мысль, и Келли думала, что все будет хорошо, стоит ей
лишь приподнять голову над этой просочившейся в машину черной водой, остро
пахнувшей нечистотами и холодной, очень холодной для такого теплого летнего
вечера.
Она ухитрялась дышать, даже заглатывая воду, особым способом,
отфыркива-ясь и тряся головой, и, насколько позволяли силы, старалась
отодвинуться от расплющенной дверцы, правое плечо, видимо, сломано, но об
этом сейчас не надо думать, в больнице о ней позаботятся, ее подруге как-то
спасли в больнице жизнь, они учились вместе в школе, но имени ее она не
помнит, помнит только, что это случилось не с ней, Келли, она продолжала
звать на помощь: "Помогите! Помогите мне! Я здесь!" -- не понимая толком,
где теперь верх, где небо? -- он так яростно пытался выбраться наружу, что
лез прямо по ней к дверце, оказавшейся наверху, там, где
ее быть не должно, распахнул эту дверцу, преодолевая сопротивление
того, что на нее давило, и протиснул свое ширококостное тело в отверстие,
куда с трудом пролезла бы Келли Келлер, но он был очень сильный, он брыкался
и толкался, как огромная взбесившаяся рыба, инстинктивно рвущаяся к
спасению.
А что ей осталось от него, бог мой, какую награду сжимали ее глупенькие
пальчики со сломанными ноготками, которые она так усердно полировала прошлым
вечером, взяв у Баффи ее маникюрный набор, какую же, бог мой, -- туфлю?
Пустую туфлю?
Но нет: тут только одно направление, и он вернется к ней с той стороны.
Она это твердо знает.
Она понимала еще и то, что автомобиль находится полностью в воде, не
зная точно, на какой глубине -- может, всего в несколько дюймов, -- понимала
той частью сознания, которая сохраняла ясность, и понимала, что, хотя воздух
в салоне -- пузырек или пузырьки воздуха -- еще оставался, постепенно салон
наполнится, не может не наполниться, водой: тоненькие струйки протекали
сквозь множество дырочек, щелей, трещин, вроде той, что расползлась паутиной
по ветровому стеклу, уровень воды будет понемногу расти, должен расти, ведь
автомобиль лежит на дне, она слышала, что иногда жертвы несчастного случая
проводили в затопленных машинах до пяти часов и оставались живы, ее тоже
спасут, если она будет сохранять выдержку, не поддастся панике, а по мере
того как грязная черная вода станет подниматься, заполняя ее рот, горло,
легкие, хотя она не сможет видеть ее и даже слышать, как она капает,
сочится, льется тонкой струйкой ей на голову, по мере того как звон станет
нарастать в ушах, тело сотрясать кашель и она станет задыхаться, ей нужно
будет постоянно выплевывать из себя жидкую черную грязь.
Но разве он не обещал ей, что все будет хорошо? Обещал.
Разве он не сжимал ее в объятиях, не целовал? Целовал.
Разве не просовывал в ее сухой, растревоженный рот свой огромный язык?
Просовывал.
Никакой боли! Никакой боли!
Она могла бы поклясться, что не испытывает боли и вообще ни за что ей
не поддастся, недаром ее хвалили в больнице, Элизабет, храбрая девочка,
когда перевязали ей глаз, она и была такой, он в этом убедится, как только
поможет ей выбраться, она сама всплывет, она хороший пловец. Я здесь.
Дважды в неделю, по вторникам и четвергам, в том числе и в летнее
время, Келли Келлер совершала изнурительные поездки в подержанной "мазде" из
своего бостонского кондоминиума, расположенного сразу за Бикон-хилл, в
Роксбери, где в душном помещении Центра социальной службы она учила или,
скорее, добросовестно пыталась учить взрослых неграмотных негров читать
тексты из учебника. Занятия начинались в семь часов вечера и продолжались
приблизительно до восьми тридцати. Когда ей задавали вопрос, как идут дела у
ее учеников, Келли отвечала: "Помаленьку".
Келли всего лишь несколько месяцев числилась добровольным помощником
Американского национального фонда по ликвидации неграмотности, она
относилась с большим энтузиазмом к своей работе и вкладывала в нее душу...
не без некоторого самодовольства и снисходительности представительницы белой
расы в сочетании с острым животным страхом перед угрозой нападения, насилия
-- не в самом Центре, а на прилегающих к нему улицах безлюдного Роксбери и
на замусоренной автостраде, где белую кожу можно смело причислять к факторам
риска.
Отношение ее к этому виду деятельности было настолько двойственным, что
она до сих пор ничего не рассказала родителям и редко говорила на эту тему с
друзьями.
Не сказала она о ней и Сенатору, с которым несколько раз в тот день
беседовала на вилле у Баффи... почему? -- она и сама толком не понимала...
возможно, не хотела казаться эдакой ярой общественницей из "Американских
добровольцев", такой тип женщин Сенатор, как любой преуспевающий политик,
конечно же, хорошо знал и наверняка относился к ним со снисходительным
презрением, нет, она хотела, чтобы он видел в ней совсем другую женщину.
Кто такой "американский доброволец"? Особенно женщина-"доброволец"?
Женщина, понимающая, что на этом не сделаешь себе рекламу.
А тем временем черная вода заползла в укромное местечко, где уютно
расположилась ее матка.
И еще: Баффи была так мила, что предоставила ей комнату маленькой
сестренки -- одну из пяти спален виллы на Дерри-роуд, расположенную на
юго-восточной стороне; Келли Келлер всякий раз, приезжая сюда, занимала ее,
там стояла утопающая в белой кисее и отделанная желтой медью
целомудренно-девственная кровать, островерхая мебель, повсюду лежали
плетеные коврики, а в цветочном узоре обоев преобладал земляничный тон, как
и в любимой комнате бабушки Росс в большом старом гринвичском доме;
дрожащими руками Келли ополоснула лицо, тщательно промыв покрасневшие от
солнца глаза, и быстрыми нервными движениями расчесала волосы, улыбаясь
своему отражению в зеркале, висевшем в ванной, и думая, нет, нет, это
невозможно, этого не может быть.
Но это случилось. Келли Келлер избрали.
Сначала Сенатор общался со всеми, никому не отдавая предпочтения.
Высокий и широкоплечий, темпераментный и радостно-возбужденный оттого, что
находится здесь, на прекрасном Грейлинг-Айленде, который был ему, по
существу, незнаком, ведь он редко бывал в Мэне, лето они проводили обычно на
Кейп-Коде, в родовом гнездышке, стараясь не видеть, как изменился полуостров
за последние годы, сколько там всего понастроили и сколько понаехало
народу... "Иногда не хочется чего-то замечать в своей жизни, пусть это
касается даже лично тебя".
Держался Сенатор приветливо и открыто. Счастливое стечение
обстоятельств, симпатичные молодые люди, у него был вид человека,
настроенного от души повеселиться.
Он и Рей Энник: двое зрелых мужчин, решивших развлечься.
Кстати, поприветствовав хозяйку дома, Сенатор первым делом затащил Рея
Энника в угол, чтобы что-то обсудить наедине, потом спросил у Баффи
разрешения привести себя в порядок и позаимствовал у Рея бритвенный прибор
-- по его словам, последний раз он брился сегодня в шесть утра в Вашингтоне.
Он сменил свою белую хлопчатобумажную рубашку с длинным рукавом,
которая выглядела бы здесь неуместно официально, на темно-синюю тенниску.
Короткие рукава плотно обтягивали мощные бицепсы, в треугольном вырезе на
груди курчавились седоватые волосы.
На нем были светлые полосатые брюки.
Отменно свежая летняя одежда.
И еще бежевые спортивные туфли на пробковой подошве, фирма "Л.Л.Бин".
Напитки подавались на овеваемой ветром террасе, все говорили
одновременно, и среди гула голосов -- спокойный, дружелюбный, ровный голос
Сенатора; его осанка, строгий строй мыслей, интонация как бы говорили: вы
изучаете меня, я понимаю, но не судите строго', речь шла о грубом нарушении
последних решений Верховного суда, об идеологически санкционированном
эгоизме и жестокости богатого общества, о том, как систематически сводятся
на нет завоевания движения за гражданские права, об отставке судьи Тергуда
Маршалла, о конце целой эпохи.
Сенатор вздохнул, поморщился, собрался что-то добавить, но передумал.
У Баффи всегда был наготове какой-нибудь сюрприз.
Вот и сейчас, с приездом новых гостей, возникла перспектива
импровизированного теннисного турнира.
Пожимая тонкую руку Келли Келлер, он сильно стиснул ее: "Келли? я
правильно говорю? Келли? Келли".
Она рассмеялась. Было приятно услышать из уст сенатора Соединенных
Штатов свое детское прозвище.
Он совсем не такой, каким я его себе представляла, он оказался
по-настоящему теплым, приятным человеком и держался вовсе не
снисходительно...
Старалась запомнить как можно точнее сказанные им фразы, чтобы они
отложились в ее памяти, ведь она будет повторять их друзьям, может, самому
мистеру Спейдеру, дружившему с Сенатором много лет назад, но теперь
отдалившемуся от него.
Как он любезен, как неподдельно доброжелателен, как живо интересуется
всеми нами и нашей реакцией на его предложения в сенате: по медицинской
помощи, социальному реформированию, да, и еще он -- мечтатель, думаю, что
можно без натяжки так его называть...
Как опасно проигрывать свое будущее в словах.
Нисколько не сомневаясь, что доживешь до того времени, когда сумеешь их
произнести.
Нисколько не сомневаясь, что расскажешь свою историю.
И про несчастный случай тоже, когда-нибудь она переложит этот кошмар в
слова, весь ужас заточения в затопленной машине, пребывание на грани смерти,
спасение. Это было жутко -- чудовищно. Я не могла пошевелиться, а вода
сочилась и сочилась, он тем временем искал подмогу, к счастью, в машине
можно было дышать, окна были плотно закрыты, работал кондиционер, да, я
знаю, это чудо, если верить в чудеса.
Угри могут высыпать в любом возрасте, а не только в подростковом. В
кожном покрове образуются лишние клетки, которые сдерживают жироотделение и
способствуют накапливанию жировых отложений и разных бактерий. Так
образуются угри с беловатыми и черноватыми головками, а в особо тяжелых
случаях и прыщи. Рекомендуется применять перекись бензоила, бактерицидные
средства и салициловую кислоту для очищения и излечивания пор. Также
рекомендуется косметическая основа зеленоватого оттенка, чтобы замаскировать
красноту, которую затем надлежит покрыть тонким слоем крема и припудрить.
Никогда не наносите косметику на воспаленные места без предварительной
их обработки, это может привести к заражению крови.
Я хочу его. Его глаза, руки. Его рот... Не пялься так на него. Ее
волосы, глаза, губы... Что это за духи у нее?
Белый купальный костюм с крошечными перламутровыми пуговками -- очень
женственно. Всего одна бретелька, ГЛУБОКИЙ вырез на бедрах, чтобы золотистый
загар был повсюду.
И бледно-желтая кружевная блуза, которую можно носить все лето -- с
легким платьем, с джинсами, на, пляже поверх купальника: модно, практично и
очень СЕКСУАЛЬНО.
ОСТОРОЖНО: ультрафиолетовые лучи, купание в соленой воде и неумеренное
пользование феном портят КРАСИВЫЕ ВОЛОСЫ.
ОСТОРОЖНО: более 100 000 американских женщин заражены вирусом СПИДа.
ОСТОРОЖНО: не попадайтесь на удочку школ моделей с дурной репутацией,
которые обещают вам после двенадцати месяцев учебы престижную работу в одном
из журналов мод.
ОСТОРОЖНО: духи, лак для волос и дезодоранты, содержащие спирт, могут
испортить одежду из шелковых или ацетатных тканей. Распыляйте их до того,
как оденетесь, или прикрыв плечи полотенцем.
ТАЙНА СКОРПИОНА: Плутон, бог подземного мира, изначально был не
мужчиной, а женщиной -- дочерью матери-земли Реи. Плутон --
мускулинизированная богиня! Существует поверье, что на заре новой эры
подавляемые до поры силы Скорпиона наконец проявят себя и Скорпион выйдет на
качественно новый уровень -- ВОЗРОЖДЕННЫЙ ФЕНИКС.
Она не кричала и не рыдала, понимая, что в этой темноте надо экономить
кислород, а только громко и отчетливо, хотя горло драло отчаянно,
произносила: я здесь я здесь Я ЗДЕСЬ.
Она не впала в истерику. Страх не парализовал ее.
Она слышала его голос... где-то наверху. Здесь неглубоко. Он осторожно
продвигался по мелководью, нырял, плыл, пытался спасти ее, вытащить из этой
темной западни, а ей, чтобы помочь, нужно указывать направление: я здесь я
здесь Я ЗДЕСЬ.
А тем временем черная вода поднималась все выше, норовя забраться в ее
легкие.
Черная вода прибывала незаметно, просачиваясь, проникая внутрь тонкими
струйками, и капли, стекающие по лицу, казались ей слезами, а еще сотнями
мягких, облепивших ее пиявок, ищущих вслепую, куда бы присосаться, нет, это
всего лишь вода, она сидит в воде, дрожа всем телом, в воде, которая пахнет
нечистотами, бензином, нефтью и ее собственной мочой. Не бросай меня. Я
здесь.
Кажется, только что они мчались по тряской дороге, луна вовсю светила
над головой, а он крепко поцеловал ее в губы, и вдруг они уже борются за
жизнь, он отталкивает ее ногами, охваченный ужасом, с единственной мыслью --
спастись любой ценой, он не ведал, что творит, он был охвачен паникой, она
все понимает.
Она понимала. Она верила.
Теперь она вспомнила, кто он такой: Сенатор.
Она чувствовала его пальцы на своем обнаженном плече, его дыхание,
отдающее пивом, алкоголем... она хорошая девочка и потому оправдывала его
поведение, каким оно выглядело или действительно было, находя его вполне
предсказуемым и банальным.
И все же после того, как их познакомили, после того, как они поговорили
-- легко и непринужденно, найдя много общих тем, взять хоть Карла Спейдера,
Келли переменила свое мнение об этом человеке.
...неподдельно доброжелательный, любезный. Искренне интересуется
людьми. И, несомненно, очень умен.
Репетиция будущего в словах. Твои слова. Твоя история.
Ведь ты никогда не должна сомневаться, что у тебя есть будущее.
А какое замечательное чувство юмора!
Рассмешить, позабавить его... усталого пожилого мужчину с чуть
наметившимся брюшком и стальной сединой курчавых волос, редеющих на макушке;
в январе, играя в сквош, он повредил левое колено, поэтому, черт возьми, он
легкая добыча на корте для Рея Энника, энергичного Рея с его смертельной
подачей, пожалуйста, рассмешите меня, развлеките, мне так хочется быть
счастливым, все это вдохновило Келли Келлер, и она рассказала (Баффи давно
знала эту историю, но, истинный друг, притворилась, что слышит ее впервые),
как в Гованде Хайте начались распри, бо-
лее того, открытая война, в которую вступили все городские владельцы
недвижимости, разделившись на два лагеря, и все это на полном серьезе: либо
вы были с теми, кто горой стоял за немощеные улицы, поддерживая сложившуюся
"традицию" Гованды Хайте (это, как ни странно, влетало в копеечку, на
поддерживание в должном состоянии немощеной улицы уходило на 40 000 долларов
больше, чем мощеной), или вы примыкали к сторонникам "модернизации". Эмоции
захлестывали обе противоборствующие стороны, особенно неистовствовали
традиционалисты... вроде Арти Келлера, верившего, что ценность его
собственности уменьшится, если дорогу замостят, он разругался напрочь со
своим старым другом, который выступил против него на городском собрании, и
мать Келли боялась, как бы его не хватил инфаркт. Рушились добрые отношения,
соседи переставали друг с другом разговаривать, грозили подать в суд,
возникло подозрение, что по меньшей мере одну собаку отравили... и все из-за
-- здесь Келли выдержала паузу, ожидая смеха слушателей, -- все из-за
грязных дорог!
Сенатор тоже смеялся, но, видите ли, да, он думает, что понимает этих
людей, нужно знать человеческое сердце, знать, как дороги этому сердцу милые
пустяки, политики должны с такими вещами считаться, как говорил Томас Манн,
пусть это . представляется нейтральному наблюдателю чем-то малозначительным,
эгоистичным и неинтеллигентным, Келли, наверное, просто слишком молода,
чтобы такое понять.
-- Молода? Но я вовсе не молода. И совсем не ощущаю себя молодой.
Неожиданно вырвавшиеся пылкие слова и сопровождавший их громкий смех
заставили всех посмотреть на нее, и он посмотрел тоже.
Она не собиралась говорить: Сенатор, я писала о вас диплом, разве что
подвернется момент, когда это признание прозвучит непринужденно и забавно.
Она пыталась подняться, используя руль как рычаг. Дрожа от этого усилия
и хныча, как маленький ребенок -- больной, испуганный.
Как ребенок, молящий: Помоги мне. Не забудь про меня. Я здесь.
Сколько минут прошло с тех пор, как автомобиль выбросило с дороги,
пятнадцать?., сорок?., этого она не знала, она была в полузабытьи, иногда
вдруг приходя в себя и с ужасом ощущая, как нечто змееподобное скользит по
ее лицу, шее, увлажняет волосы, нет, не змея, и вообще это не относится к
живому миру -- просто стремительные струйки черной воды проникают в
балансирующий на боку автомобиль, готовый вот-вот под напором воды
опрокинуться совсем.
Оказаться в ловушке здесь, не зная даже, где находится это здесь, не
зная, где сейчас он, ее попутчик, корчиться и извиваться, задыхаясь, вниз
головой, в полной темноте, и пытаться выбраться, нащупав... что?., руль...
негнущиеся пальцы впились в сломанный руль, пытаясь использовать его как
рычаг, -- так сделал он, чтобы освободиться.
Найдя руль, она могла теперь представить свое положение в автомобиле.
Пусть она ничего не видит, зато можно прикинуть, какое расстояние отделяет
ее от дверцы водителя, она, конечно, откроет ее, она не сомневалась в этом,
ведь открыл же ее он, она не хотела думать, что дверца могла распахнуться
при столкновении с оградительным рельсом, а потом захлопнуться под давлением
воды, быстрой бурлящей воды, которую она не видела, а лишь ощущала, слышала,
обоняла, чувствовала каждой клеткой своего существа: то был ее враг, то был
хищник, то была ее Смерть.
Об этом не хотелось думать. Не хотелось знать.
Никакая ты не оптимистка, ты покойница.
Она уверяла мать, что ведет себя как хорошая девочка, но мать,
казалось, не слышала ее и говорила что-то быстро и как бы смущенно, ее
серьезные серые глаза, которые Келли всегда считала очень красивыми, были
устремлены куда-то поверх плеча дочери: "такая молодая -- всего лишь..."
Келли не расслышала конца фразы,
что-то вроде: "жар в крови... это не будет долго продолжаться, это
невозможно. Дорогая, я не помню, когда у нас с отцом это было... последний
раз..." -- теперь она уже окончательно смутилась, но смело продолжила
беседу, которую, как неожиданно вспомнилось Келли, они вели в то время,
когда шестнадцатилетняя Келли, учась третий год в частной школе Бронксвилла,
по уши влюбилась в одного мальчика, они неумело и торопливо занимались
любовью, Келли -- впервые, а потом мальчик стал избегать ее, и Келли
хотелось умереть, она не могла спать, не могла есть, убежденная, что не
вынесет этого, как не вынесла ее школьная подружка, пытавшаяся на полном
серьезе покончить с собой и потому проглотившая целую упаковку барбитуратов,
запив пинтой виски, подружку отвезли на "скорой" в больницу, где промыли
желудок и тем спасли ее висевшую на волоске жизнь, Келли не собиралась
уходить из жизни по-настоящему и, плача в объятиях матери, клялась, что не
хочет умирать, ведь на самом деле она хорошая девочка и, по существу,
неиспорченная, она не принимала противозачаточные таблетки, как другие
девочки в школе, мама успокаивала ее, мама пришла, чтобы утешить ее, она
была и здесь, рядом с машиной, хотя, видимо, не слышала дочери (наверное,
мешал шум воды и ветровое стекло), да, мама пришла и сюда, чтобы утешить ее.
А тем временем черная вода уже подступила к губам.
Сумев каким-то образом собрать последние силы -- она и не подозревала,
что после перенесенной травмы они у нее сохранились, -- она подтянулась,
частично высвободив из-под чего-то колено, но еще оставалась ступня, правая
ступня -- абсолютно бесчувственная и как бы вовсе не существующая, -- ее не
было видно, может, ее оторвало? Нет, пожалуй, нет, ведь тогда она уже
скончалась бы от потери крови, решила Келли, прошло достаточно много
времени.
И все же она не могла пошевелить пальцами этой ноги и вообще их не
ощущала, даже сами анатомические понятия "пальцы ног", "ступня" стали
путаться в ее мозгу, и тогда она решительно прекратила думать на эту тему:
она была оптимисткой.
Келли воображает, что она такая циничная, такая мудрая, ее не
проведешь, подтрунивали над ней беззлобно подруги, но мы-то знаем лучше! --
им было трудно удержаться, чтобы не проехаться шутливо по поводу поражения
Дукакиса и ее упрямой верности Карлу Спейдеру, обращавшемуся с ней как с
рядовой машинисткой, на одной вечеринке она случайно услышала, как Джейн
Фрейберг говорила какому-то мужчине: "Да, это Келли Келлер, могу вас
представить, она очень мила, если только не обращать внимания на..." Келли
поспешила отойти, не желая слышать окончания фразы.
Как это грубо, невежливо обсуждать ее, когда она находится тут же.
Когда она еще жива.
А друзья обсуждали. Как они могли!
Келли?.. Очень красиво.
Этот голос звенел у нее в ушах. Но лица она не видела.
Не могла вспомнить она и имени, только знала, что он стремится к ней,
плывет, преодолевая быстрое, изменчивое течение, слипшиеся пряди облепили
бледное взволнованное лицо, он тянется к ручке дверцы, пальцы пытаются
нащупать ручку, она выберется отсюда, если не утратит веру, если не
поддастся панике, страху, ужасу, Смерти.
Здесь. Я здесь.
Каким-то образом случилось так, что теперь она лежала, распластавшись,
вверх ногами, на внутренней стороне того, что было, как она догадалась,
крышей автомобиля. Крыша раскачивалась, зарывшись в ил, сверху на Келли
давило сиденье, к которому она была по-прежнему привязана, ремень обхватывал
плечо, шею, нарушение функции спинного мозга в результате падения, при
котором пленник медленно задыхается, но у нее зажало правую ногу, ее сдавила
смятая в лепешку стальная деталь, нога была словно бревно: ее что, оторвало?
Или пока еще нет?
Не надо думать об этом. Она же оптимистка.
Она вдруг осознала, что лежит в собственной блевотине, но не помнила,
когда ее вырвало; мелькнула мысль, что такая рвота -- благо, желудок
очистился, врачам придется меньше с ней возиться, чтобы откачать всю эту
мерзость, -- вода, которой она наглоталась, была не той водой, к которой она
привыкла, -- прозрачной, чуть голубоватой, чистой и вкусной, а гнусной,
мутной жижей, с привкусом нечистот, бензина и нефти.
Здесь! Помоги мне...
Хватаясь дрожащими руками за руль, она старалась приподняться над
постоянно прибывающей водой, хныча, как ребенок, и с трудом соображая: если
поднять голову, то ртом можно хватать пузырьки воздуха, плавающие над ней и
переливающиеся в лунном свете. Эта яркая плоская луна! То, что Келли ее
видит, доказывает, что она еще жива.
Мы доберемся туда, Келли. И доберемся вовремя.
Она знала, понимала, что в нее верят. Он тоже верит.
Вот-вот приедет "скорая". Вой сирены.
Лучи красного света дико мечутся, освещают дрожащими полосами
пространство болот.
Девочка по имени Лайза, одна из близняшек, она пыталась покончить с
собой, проглотив тридцать восемь таблеток снотворного. Ее увезли, промыли
желудок и тем спасли, и одноклассницы, трепеща от ужаса, шептались об этом,
а ее отсутствие в классе и в столовой бросалось в глаза.
Эта девочка, имевшая сестру-близняшку, не была Келли Келлер.
Келли Келлер, которая после романа с Г. поклялась никогда не думать о
самоубийстве, ибо жизнь бесценна.
Следовательно, все упиралось в то, достанет ли у нее характера, силы
воли. Собраться с духом. Не сдаваться. Не терять мужества. Черная вода
поднималась толчками, она уже плескалась у ее подбородка, но -- только бы
держать повыше голову -- главное -- знать, что делать, и следовать этому.
Ну почему она не решилась сказать, что они сбились с пути, не
потребовала, чтобы он вернулся назад и осмотрелся, ну почему? -- потому что
боялась рассердить его.
Черная вода стала расплатой за это, она знала. Мы всегда боимся
рассердить мужчин. Даже тех, кто хорошо воспитан.
А он был именно таким. И оставался таким несмотря на то, что ему
смотрели в рот. Запоминали все им сказанное, повторяли его замечания, шутки.
Когда он, играя в теннис, отбивал летящий мяч, то плотно стискивал челюсти,
скаля зубы.
Ты начинаешь презирать свои собственные слова... свою популярность.
А какой неожиданностью для нее стало его внимание к ней, Келли Келлер.
Там, на пляже, она излучала уверенность в себе и радость, особенно в этих
новых роскошных темных очках, стекла которых не пропускают ультрафиолетовые
лучи, она знала, что хорошо выглядит, красавицей ее не назовешь, но тут она
сама чувствовала, что пришел ее час, настал миг удачи.
Ты ведь Американская девушка: помни это.
В последнее время она немного округлилась, нагуляла жирок. И волосы ее
не висели уже бесцветными космами, они вновь стали блестящими и гладкими --
мама порадовалась бы. Прежде Келли с горьким чувством по-детски желала Г.
смерти, но теперь, конечно же, все совсем иначе, я думаю о тебе как о друге.
И все же она колебалась, не решаясь произнести вслух "сбились с пути",
ведь мама ее предупреждала, что мужчина не выносит, когда женщина выставляет
его дураком, пусть даже она права, а он любит ее.
А потом неожиданно все стало хорошо: отток воздуха прекратился.
Ее затуманенному зрению представился этот необычной формы светящийся
пузырь, который, покачиваясь, двигался вдоль сидений, находящихся
теперь сверху, но не рассасывался, не стремился наружу, она в этом не
сомневалась, теперь можно прильнуть к нему страждущими губами и втягивать
воздух в себя с нетерпением и жадностью ребенка, пока не подоспеет помощь.
Он проговорил строго и даже с некоторым укором: события в Персидском
заливе дали вашему поколению искаженное представление о войне и дипломатии.
Это может обернуться трагедией: они подарили вам иллюзию, что война может
быть относительно легкой и что ее можно заменить дипломатией, и это будет
наиболее целесообразной заменой.
И хотя ей польстило, да и как могло не польстить, что такой известный
человек поверяет именно ей столь серьезные мысли, не обращая внимания на
остальных, она быстро возразила:
-- Такого понятия, как "мое поколение", не существует, Сенатор. Мы
разделены по расовым, классовым признакам, по уровню образования и
политическим симпатиям, даже половые различия надо учитывать. Единственное,
что нас объединяет, -- это сознание нашей... обособленности.
Сенатор задумался над этими словами.
Потом задумчиво кивнул. И улыбнулся.
-- Значит, меня поправили, так?
Он с улыбкой смотрел на нее. Смотрел с интересом. Как зовут эту
девушку? -- и всем было ясно, что на Сенатора произвела большое впечатление
симпатичная и умная подружка хозяйки дома, с которой в настоящее время спал
Рей Энник.
Как девственно прекрасен этот северный берег Грейлинг-Айленда --
солоноватый привкус воздуха, яркий, чистый простор океана, зубчатые
стремительные гребешки волн, мир так прекрасен, что хочется обнять его
целиком, раствориться в нем до конца, о боже...
Келли, Келли! Она слышала доносившееся сверху свое имя, Келли! --
теперь оно гремело со всех сторон, прорываясь сквозь черную воду.
Здесь, я здесь. Здесь.
А вода бурлила и плескалась у самого ее рта, отвратительная на вкус,
совсем непохожая на воду, во всяком случае на ту, что она знала. Она изо
всех сил старалась держать голову как можно выше, шея ее дрожала от
непомерных усилий. Она тянулась лицом, губами туда, где еще оставался,
постоянно убывая, воздух, она не смогла бы назвать это место, только смутно
сознавала, что оно расположено где-то за креслом пассажира, сразу под
бардачком? -- там, где находились ее колени. Колени, ноги.
Впрочем, она была не в состоянии гадать, что это было за место. У нее
недоставало ни самих слов, ни логики, чтобы их связать.
Слова "воздух" она тоже не помнила, лишь жадно стремилась глотать его
страждущими напряженными губами.
Лунный свет то проникал в толщу воды, то скрывался, то проникал, то
скрывался, но у нее и для света не было уже имени, как не было его и для
самой жизни.
И тут черная вода хлынула в ее легкие, и она умерла.
Нет, еще нет: она смотрит, как мужчины играют в теннис. Вместе с
Фелицией Чьей и Стейси Майлс она стоит в зарослях диких роз вокруг
внушительных размеров корта Сент-Джонов, теребит лепестки, касается шипов,
запускает ногти в мясистую алую сердцевину -- невротическая привычка, одна
из самых скверных, с ней трудна бороться, потому что ее не сознаешь, она
следит за энергично развивающейся игрой, следит за ним. Стейси смеясь
произнесла: "Чем они отличаются друг от друга -- это сразу бросается в глаза
-- так это мускулатурой. Взгляни на их ноги".
Сенатор был самым рослым мужчиной на корте, высокий рост Люция из МТИ
был незаметен, потому что он играл, благоразумно согнув ноги, полуприсев,
молодые женщины восхищались, аплодировали, фотографировали, отходили и
возвращались, поразительно, как адекватно выражает мужчина, или так только
кажется, свою истинную сущность, состязаясь с другими мужчинами на теннисном
корте, серьезная парная игра -- настоящая проверка, причем весьма
рискованная. Сенатор и Рей Энник, его друг-адвокат, весело и с энтузиазмом
сражались с соперниками, годящимися им в сыновья, мужчина старится с ног, но
опытный игрок знает, как сберечь ограниченные силы и заставить выложиться
противника, Сенатор легко и непринужденно двигался на корте, как человек,
привыкший к теннису с детства, эти крутые подачи в дальний угол поля, при
которых мяч проносится так низко, что едва не касается сетки, говорили о
долгих годах тренировок, эти выполненные с почти автоматической точностью
подачи, когда мяч приземлялся в точно рассчитанном месте, и еще -- что
совершенно покорило Келли и других зрителей -- Сенатор в спорных случаях
признавал, что мяч упал на его стороне, даже когда было ясно, что мяч вышел
за черту.
Отличное спортивное поведение. Иногда выиграть, сохраняя достоинство,
так же трудно,как и проиграть.
Но потом соотношение сил изменилось. Люций с его необычной манерой
подавать и любовник Стейси с его резкими бросками к сетке и мощным
парированием мяча тыльной стороной ракетки измотали Сенатора и Рея Энника,
сыграло свою роль и солнце, а также порывистый ветер и неважное состояние
корта Сент-Джонов. Келли потихоньку улизнула, проявив такт, еще до окончания
последнего сета, чтобы не попасться Сенатору на глаза сразу после поражения,
когда он, посмеиваясь и подшучивая над собой, пожимал руки молодым
соперникам, улизнула, чтобы не слышать слов, которые мужчины в таких случаях
говорят друг другу, желая скрыть то, что хотели бы сказать на самом деле.
Нет: она шла вдоль берега, ветер трепал ее волосы, желтая кружевная
блуза свободно наброшена поверх белого купальника, длинные, гладкие, сильные
ноги порозовели на солнце. Она шла по берегу моря, а рядом шел высокий,
широкоплечий, красивый мужчина, по-медвежьи крупный, с тронутыми сединой
волосами и лицом знаменитости, но лицо это было приятным, открытым, славным,
лицо доброго дядюшки -- а голубизна глаз просто нестерпимая, такая режущая и
острая, как голубизна свежевымытого стекла. И как неподделен его интерес к
Келли Келлер. Это льстило ее самолюбию.
Он расспрашивал ее о работе у Карла Спейдера, о друзьях и коллегах,
просто о жизни и выразительно кивал, да, конечно, он читал ее статью о
смертной казни в "Ситизенс инкуайери", конечно же читал.
И полюбопытствовал, держась все так же непринужденно, по-отечески
улыбаясь, а есть ли у нее в настоящее время друг?
И не хотела ли бы она работать в Вашингтоне?,
А может, со временем вообще перейдет в его команду?
Покраснев от удовольствия, Келли Келлер, будучи дочерью юриста и потому
достаточно рассудительной, пробормотала что-то вроде: "Там будет видно,
Сенатор".
Конечно.
Как предусмотрительно поступил Сенатор на съезде Демократической партии
в 1988 году, отклонив предложение Майкла Дукакиса выдвинуть в паре с ним
свою кандидатуру на пост вице-президента. Пусть Бентсен борется за второе
место, соревнуясь с этим нелепым Куэйлом, он же станет либо президентом,
либо никем. Столь же предусмотрительно было не разворачивать самому битву за
президенте-
кий пост, ведь в отличие от Дукакиса он понимал, что на выборах
демократам ничего не светит.
А вот Келли Келлер этого не понимала.
Годы правления Рейгана, удручающее падение духовности, лицемерие,
жестокость, ложь с косметической улыбкой на устах... разве Америка всего
этого не видела!
И все же слепой оказалась именно Келли, и дурочкой к тому же. Теперь,
несколько лет спустя, гуляя в обществе сенатора Соединенных Штатов по пляжу,
где дети соседей Баффи натыкали в песок по случаю Четвертого июля
миниатюрные американские флажки, она весело хохотала, предавая осмеянию
тогдашнее свое отчаянное состояние, близкое к нервному срыву.
Но Сенатор не засмеялся. И заговорил горячо:
-- Как же! Я отлично понимаю. Когда Стивенсон проиграл Эйзенхауэру, мне
хотелось умереть. Как я любил этого человека!
Келли Келлер удивленно выслушала признание. Мужчина любит другого
мужчину?
Хотя бы даже как политического единомышленника?
Сенатор заговорил об Эдлае Стивенсоне, Келли его внимательно слушала.
Она с уважением относилась к Стивенсону, хотя имела о нем довольно смутное
представление, она изучала, конечно, этот период американской истории,
феномен Эйзенхауэра, как выражался их преподаватель, но сейчас ей не
хотелось, чтобы ее экзаменовали. Ей также не хотелось упоминать о
снисходительном отношении отца к этому политику, а сама она не могла даже
вспомнить, сколько кампаний он провел, одну или две. Кажется, в начале 50-х?
Осторожно поинтересовалась:
-- Вы работали с ним, Сенатор?
-- Во время второй кампании. В тысяча девятьсот шестидесятом. Тогда я
учился на втором курсе Гарварда. А в первый раз, когда он почти победил, я
был еще ребенком.
-- Вы всегда занимались политикой?
Он счастливо улыбнулся, обнажив свои крупные зубы, этот вопрос пришелся
ему по душе.
-- Политика -- в природе вещей, человек -- политическое животное по
самой своей природе.
Кого он цитировал? Аристотеля?
Келли Келлер, выпившая сегодня днем непривычно много для себя пива,
радостно засмеялась в ответ. Как будто это было невесть какое открытие. Ее
будоражил ветер, трепавший волосы, тревожила красота острова.
Грейлинг-Айленд. Мэн. Усыпляющий шум прибоя, высокий берег, песчаный с
галькой пляж, протянувшийся на много миль, его красиво обрамляли кусты дикой
розы и нанесенные ветром высоченные дюны, иногда по этим горам пробегали
легкие волны, словно кто-то осторожно шевелил песок гигантскими граблями.
Как же необыкновенно повезло Келли Келлер, что она оказалась здесь.
Ее удивляло, что она держится так уверенно, так кокетливо. Вот и сейчас
задала лукавый вопрос:
-- Это относится только к мужчине? Или женщина -- тоже политическое
животное?
-- Некоторые -- да. Такое бывает. Но обычно женщины считают политику
скучным делом. Борьбой за власть мужских самолюбий, чем-то вроде войны. Так?
Утомительным и однообразным занятием, несмотря на всю суету.
Но Келли не хотела идти у него на поводу. И, нахмурившись, проговорила,
чувствуя себя почти что на университетском семинаре, одной из "сильных"
студенток:
-- Женщины не могут позволить себе считать политику скучным делом! Во
всяком случае, не сейчас. Верховный суд, проблема абортов...
Теперь они шли заметно медленнее. Взволнованные, запыхавшиеся.
Белый раскаленный песок обжигал нежные подошвы Келли. В то же время
руки от нестихающего ветра покрылись гусиной кожей. Здесь, наверное,
градусов на десять прохладнее, чем в Бостоне.
Сенатор, заметив эти крошечные пупырышки, нежно провел пальцем по ее
руке. Келли еще сильней затрясло от этого прикосновения.
-- Ты замерзла, дорогая? Эта штучка на тебе не вызывает доверия.
-- Нет. Нет. Мне совсем не холодно.
-- Хочешь, повернем назад?
-- Нисколько не хочу.
Коснулся ее руки. Неожиданное ощущение близости. Стоит совсем рядом,
глядя на нее сверху вниз.
И тут осторожно, медленно и с какой-то подчеркнутой учтивостью Сенатор
обнял Келли Келлер за плечи и, наклонившись, поцеловал, веки ее затрепетали,
она была искренне изумлена, поражена и, конечно, взволнована -- как же
быстро это случилось, как все же быстро, -- и тем не менее, мгновенно придя
в себя, она не потеряла головы, пятки ее глубоко зарылись в скрипучий песок,
а сама она прильнула к мужчине, возвращая поцелуй, словно выполняя
естественную и желанную обязанность -- неизбежное развитие их разговора. И
как была смела, даже легкомысленна, слегка покусывая зубами его язык.
Как приятно. Боже, как приятно. Чего уж скрывать -- очень приятно.
А в это время черная вода заполнила ее легкие, и она умерла.
И еще: внезапно ее заливает слепящий свет, и она оказывается на
каталке, ее, привязанную, везут меж огней, на нее глазеют чужие люди, едко
пахнет больницей, из ее легких выкачивают черную воду, а из желудка и словно
из самих вен ядовитую грязь, и все это за считанные минуты! секунды! целая
команда медиков, бригада первой помощи, и, хотя никто не знаком с этой
гибнущей девушкой, они возятся с ней как с самым близким человеком, если
того нужно было бы вернуть к жизни, и как проворно работают! Ни малейшей
заминки! Она хочет сказать им, что пришла в себя и все понимает, пожалуйста,
не мучайте меня, эти ремни, что держат ее, просто ужасны, голову плотно
прижимают к столу чьи-то руки в резиновых перчатках, а во рту трубка, она
введена в горло, толстая, кошмарная трубка, она уходит глубоко внутрь,
немыслимо глубоко, больно царапает небо, горло, душит ее, она давится, ее
вот-вот вырвет, но этого все же не происходит, она хочет закричать, но не
может, и тут сердце ее конвульсивно сокращается в последний раз и замирает,
она умерла, она умирала, но они были начеку, готовые бросить вызов смерти,
они, не услышав стука ее слабенького сердечка, стимулировали его работу
мощным электрическим разрядом. Вот оно! Так! Отлично! Еще разок! Так! Еще!
Так! И умиравшую девушку оживили, труп юного существа женского пола вернули
к жизни, через пять секунд возобновилась работа сердца, кислород начал
поступать в мозг, на прежде безжизненной коже проступил румянец, а на глазах
заблестели слезы -- эта жизнь пришла из Смерти: ее жизнь.
Боженька, дорогой, не дай Лайзе умереть, не дай, дорогой Боженька, не
дай, не дай -- она вместе с другими девочками находилась в соседней комнате
-- о боже, ну пожалуйста, -- где они пребывали в состоянии безмолвной
истерии -- трое или четверо, жившие с ней в общежитии, -- соседка по
комнате, комендант общежития, только на несколько лет старше их, именно
Келли Келлер видела, как Лайза Гарди-нер упала в ванной комнате, и именно
Келли Келлер с визгом понеслась сообщить об этом коменданту, теперь же она
дежурит в комнате посетителей рядом с приемным покоем Бронксвиллской
больницы, тоже впавшая в шоковое состояние после того, как увидела, что одну
из них пронесли мимо на носилках в бессознательном
состоянии с открытыми глазами и ртом, из которого свисал конвульсивно
подрагивающий, весь в пене, язык, как бывает во время эпилептического
припадка, и Келли Келлер, глядя на это и прижимая к губам сжатые в кулаки
руки, подумала: уходит не Лайзина жизнь, а просто -- жизнь, она видела:
жизнь вытекала из девушки, как вода из раковины, возможно, она была уже
мертва, и разве сумеют врачи вернуть ей жизнь?
Сумели и вернули.
Позже они узнали, и это многих возмутило, что Лайза Гардинер вместе со
своей близняшкой-сестрой Лорой (которую они никогда не видели -- она уехала
учиться в Конкордскую академию, штат Массачусетс) и раньше пытались
покончить с собой, договорившись принять снотворное, это было три года
назад, когда они жили еще дома и учились в восьмом классе города Снайдера,
штат Нью-Йорк.
Почему так негодовали некоторые девочки? Потому что возможная смерть
Лайзы всех переполошила, всех взволновала, ни о чем другом никто не мог
говорить, врачи "скорой помощи" взлетели по лестнице, торопливо вынесли
Лайзу из ванной, а потом стало известно, что, строго говоря, Лайза умерла,
ее сердце остановилось, как же это странно! как ужасно! как поразительно! В
конце концов вся эта суета вокруг Лайзы Гардинер начала действовать на
нервы, вечно эта девушка умудрялась стать центром внимания, и теперь тоже, с
этой смертью, умиранием, как все это утомительно, особенно в конце
семестра...
Когда Лайза, выйдя из больницы, навестила их, именно Келли Келлер
постаралась вести себя с ней подчеркнуто дружелюбно, именно она, и серьезно
поговорила с Лайзой, эти две девушки, которые никогда прежде не были
особенно близки, никогда не откровенничали друг с другом, теперь сидели,
погруженные в беседу, в холле, Лайза что-то говорила, а Келли Келлер
увлеченно слушала, низколобая Лайза с расширяющимся книзу носом, как будто
она постоянно презрительно фыркала, и Келли, чья хорошенькая мордашка
осунулась, уголки губ печально изогнулись, -- люди не сильно отличаются друг
от друга, и не так уж много в их жизни того, к чему они по-настоящему
стремятся, говорила Лайза своим невыразительным, гнусавым и неестественно
громким голосом, если ты одна из близнецов, ты должна это понимать.
Нет, я не понимаю, не согласна с этим категорически, и с тобой я не
согласна, ведь я не твоя сестра, не одна из близняшек, и, наконец, я -- не
ты.
Она слышала вой сирены. Видела карету "скорой помощи" на песчаных
рытвинах безымянной дороги, красный фонарь вертелся на крыше как волчок. Она
тужилась, давясь, -- резиновая трубка была уже в ее горле. Черная, похожая
на змею трубка, такая толстая и длинная! такое даже вообразить невозможно!
Лайза захихикала.
И все тянула, тянула к ней руки... Глаза горели безумным блеском, и еще
она облизывалась.
Ненормальная. Это сказала о ней Баффи Сент-Джон много лет назад. Просто
сумасшедшая.
Баффи ущипнула ее, этот шутливый щипок был, черт возьми, весьма
болезненным. И проговорила, надув губки, глядя, как Келли Келлер торопливо
запихивает вещи в чемодан: я все понимаю, но почему надо ехать сейчас, разве
нельзя немного задержаться? -- на что Келли Келлер пробормотала: о Баффи,
прости меня, -- сквозь загар на лице и шее проступила краска, она
догадывалась, что скажет Баффи после ее отъезда, скажет о ней, а не о
Сенаторе: а я-то думала, Келли Келлер мне друг! Келли была слишком смущена,
чтобы произнести вслух то, что знали обе.
Если я не выполню его просьбу, продолжения отношений не будет!
Он поцеловал ее несколько раз, поцеловал взасос, лаская ее тело, они,
конечно, были одеты, народу на пляже было не так уж много, но все же берег
не пустовал, он совсем потерял голову от желания слиться с ней, и она
почувствовала это желание -- не свое, а мужское. Так случалось и раньше:
целуясь с мужчинами, Келли Келлер всегда чувствовала не свое, а другое --
мужское -- желание. Мгновенное, пронизывающее все существо, как удар током.
И сейчас, переводя дыхание, она испытала все ту же привычную смесь
беспокойства и вины: я сделала так, что ты захотел меня, значит, я не могу
тебе отказать.
Вблизи Келли видела, что Сенатор не так уж красив и, возможно, даже не
очень здоров: красноватая, воспаленная кожа с проступающими кое-где
пигментными пятнами, мелкая сетка капилляров на крыльях носа и на щеках,
отекшие веки пронзительно голубых глаз, налитые кровью белки. Он покрылся
испариной и тяжело дышал, словно запыхался от бега.
-- Келли. Красавица Келли.
Келли молчала, не зная, что сказать, и тогда он прибавил:
-- Что мне делать с тобой, Келли? Неужели, только познакомившись, я
потеряю тебя?
Один из его помощников снял для него номер в мотеле Бутбей-Харбора,
совсем нелегкое дело в день Четвертого июля, но теперь у него было
пристанище, он зарегистрировался в мотеле, комната ждала его, а где Келли
собирается провести ночь?
Конечно у Баффи. Та пригласила ее на весь уик-энд, до воскресенья.
Сенатор вел себя словно одержимый, но без всякой агрессивности. Она
явно поразила его воображение. Вновь поинтересовался, будто забыв, что уже
спрашивал, есть ли у нее друг? жених? может, кто-то из тех, кто присутствует
на вечеринке? Не тот ли красивый молодой негр из МТИ?
Темно-синяя спортивная рубашка Сенатора, плотно обтягивающая его плечи,
взмокла от пота. Легкие полосатые брюки сзади смялись.
От него пахло пивом, одеколоном после бритья, крепким мужским потом.
Нельзя сказать, чтобы этот запах раздражал Келли, скорее наоборот. Она
улыбалась.
Теперь же она, в ярости рыдая, пыталась объяснить родителям, что она
вовсе не испорченная девчонка, вот уж нет. Да, этот мужчина женат, но с
женой не живет, кстати, по ее инициативе, она попросила меня уйти, вытолкала
взашей, к счастью, дети, их двое, теперь уже взрослые и способны сами
оценить ситуацию, Сенатор же наделен необузданной любовью к жизни, к людям,
мужчинам и женщинам, ему доставляет удовольствие встречаться с новыми
людьми, спорить, у него сохранился вкус к... да просто вкус ко всему.
Стремиться во всем дойти до самой сути. Жить полной жизнью. Ну а как
иначе узнать, боже, что ты живой?
Мистер Келлер, кажется, все понял! Иначе, папочка, ты оказался бы
большим лицемером.
А вот миссис Келлер была перепугана и взволнована. Видя несчастное лицо
матери, Келли,внутренне содрогалась, испытывая жуткое чувство вины, и в то
же время прямо-таки заходилась от злости. Мамочка, перестань так трястись
надо мной. Матери моих подружек относятся к подобным вещам совершенно
спокойно.
Но, Келли, я люблю тебя.
О черт. Не дави на меня.
Я люблю тебя. Я хочу, чтобы тебе никогда, никогда не было больно,
Келли, мне хочется уберечь тебя от боли, это для меня главное... можешь не
верить мне, но это самое главное... в тот момент, когда мне впервые дали
тебя, крохотную, в больнице и сказали, что у меня дочь, я была так
счастлива, как никогда прежде или по-
том. И тогда я поклялась, что никто никогда не обидит мою дочь, не
сделает ей больно, как делали мне, я жизнь за нее отдам, клянусь, Господи.
Мама плакала, плакала и Келли, крутя головой, давясь и сплевывая,
чувствуя во рту вкус нефти, бензина и нечистот и уже толком не понимая, где
находится, почему у нее скрючены позвоночник и обе ноги, она что,
перевернулась вверх ногами? -- не разбирая, где тут в темноте верх, и ощущая
со всех сторон напор черной воды, которая, бурля, поднималась все выше,
стремясь залить ее рот и легкие.
Согласилась, хорошо, мамочка, думаю, ты права. Да,
Забери меня домой отсюда, мамочка, я здесь.
Непонятно, то ли мистера и миссис Келлер вызвали к месту происшествия,
где они, стоя на насыпи, смотрели, как вытаскивают из воды автомобиль, то ли
они находились уже в больнице -- в помещении рядом с реанимацией.
Озадачивали и их лица -- совсем не такие, к каким она привыкла, -- более
молодые и привлекательные. Они что, одного с ней возраста?
Мамочка -- просто красавица, на лице ни морщинки, глаза ясные -- и,
конечно, этот нелепый в претензии на царственность начес, которым так
увлекалось их поколение.
И папочка -- интересный и худощавый! а волосы у него, вот ведь дела,
волосы густые и кудрявые и, как у самой Келли, каштановые с медным отливом,
они давно уже такими не были.
Она любила своих родителей, конечно же, любила всю жизнь, а теперь в
полной опасностей зрелости любила еще сильней, но как рассказать об этом?
как найти слова? как правильно выбрать время?
Мамочка, папа, послушайте, я люблю вас, вы знаете, что я не теряю
надежды, пожалуйста, не дайте мне умереть, я люблю вас, хорошо?
С визгом и хохотом бежала она в беленьких носочках по колкому
бабушкиному ковру, на ходу скинув новые лакированные туфельки, а сзади ее
уже подхватывали ловкие, сильные руки, подкидывали высоко вверх, и каждый
раз -- удивление: какие же сильные эти руки, руки мужчины, а он громко
кричал: это кто такой?это кто такой? что за ангелочек к нам пожаловал?--
поднимая визжащего и брыкающегося ребенка над головой, руки его при этом
слегка дрожали, и девочка потом слышала, как мама и бабушка ругали его,
напоминая про высокое давление, и вообще что за глупости, ты мог бы ее
уронить.
А он ей подмигивал. Дедушка очень любил ее.
И вот сейчас ее пронизал холод, и невыразимый ужас сковал сердце, ведь
если черная вода зальет ей легкие и она умрет, то родители и бабушка с дедом
не вынесут известия о ее смерти.
Боже мой, нет, не допусти. Это невозможно.
Они так любят Келли, они не переживут.
И тут вдруг вспомнила с некоторым облегчением: дедушка Росс умер,
значит, хоть его можно исключить.
Может, и бабушке не стоит говорить? Келли не видела в этом
необходимости, действительно не видела.
Мамочка, ты ведь понимаешь меня, правда?
А ты, папа?
О 'кей?
Повсюду на Грейлинг-Айленде росли, почти стелясь по земле, дикие розы,
цветущие кусты диких роз, розовато-лиловые лепестки и коварные колкие
стебли; следя за игрой мужчин в теннис, Келли машинально провела рукой по
розам, наткнувшись на острые шипы. Что это? Rosa rugosa или rosa virginiana?
Куда ни глянь, повсюду дикие розы. В цвету. Красиво обрамляют
серовато-коричневый берег.
А их плоды, похожие на крошечные сливы, тоже красивые, они словно
налиты
кровью, в их облике есть что-то неуловимо чувственное. Келли потрогала
и их, ощупала кончиками пальцев, вонзив поглубже ноготки.
Ягоды роз, сказал Сенатор. Он говорил о них с видимым удовольствием,
его бабушка настаивала эти плоды и поила семью душистым чаем, а Келли любит
такой чай? цветочный чай теперь становится все популярнее, так, кажется?
бабушка, как ему помнится, варила из розовых лепестков варенье, а из розовых
плодов джем. Впрочем, может, он что-то путает.
Из роз, а может, из смородины. Или из черники.
На кухне Баффи, высыпав с легкой гримаской в сосуд лед, проговорила:
-- А вы с Сенатором поладили, -- и усмехнулась. Келли Келлер тоже
улыбнулась, почувствовав при этом, что вся заливается краской, и
пробормотала "ну как сказать" и замолчала; в тишине зазвенела, ударяясь о
дно пластикового сосуда, новая порция ледяных кубиков, а затем Баффи сказала
одну вещь совершенно в ее духе, с Баффи никогда толком не ясно, куда она
гнет, то ли это озорная шутка лукавой сообщницы, то ли предупреждение, то ли
ядовитый укол, что уразумеешь лишь с запозданием, то ли всего лишь
констатация факта. -- Не забудь, -- сказала она, -- что он голосовал за
помощь контрас.
Келли? Келли? Иди сюда.
Она вдруг стала слышать его голос.
Он кричал где-то совсем близко, дергал дверцу со стороны водителя,
автомобиль сотрясался от его толчков.
Она хотела ответить, но рот тут же заполнила вода, она затрясла
головой, отплевываясь, я здесь, я здесь, помоги мне, пыталась подтянуться,
дрожа от напряжения, на левой руке с небольшой, но хорошо развитой
мускулатурой предплечья, тело ее сотрясала дрожь от этого усилия, сколько
это продолжалось? минуты? часы? время тонуло в черной воде, о том, что оно
не стоит на месте, можно было догадываться только по неуклонному подъему
уровня воды, методичному и безжалостному, и еще слышалось тиканье ручных
часов, сможет ли Сенатор разглядеть ее? в этой кромешной тьме?., в этой
западне, ловушке, гробу, как это называлось, она уже не помнила, ее здесь
всю сжало, смяло, стиснуло, иначе она бы не поместилась в этом закутке, ее
позвоночник скрючило.
Теперь, когда она очнулась, боль в голове стала нестерпимой. Светящиеся
пятна расползались у нее перед глазами, словно раковые опухоли. Похоже, кожа
лица потеряла чувствительность, она уже давно сложила губы трубочкой --
судорожно тянулась к воздуху, заглатывала его, а пузырь, наполненный
живительным газом, уносило тем временем все дальше, он дразнил ее, словно
был живым и жестоким упрямцем, и, покачиваясь, плыл то в одну сторону, то в
другую, потом снова возвращался, и она из последних сил с рыданиями тянулась
к нему.
Я здесь. Я здесь. Здесь!
Он нырял за ней в черную воду, но нырял где-то поодаль, темнота была
кромешная, хоть глаз выколи. А она помнила, что обидела его, и ей нет
прощения.
Игриво сжав губы, она остановила напор его языка, она думала, что все
это шуточки, они почувствовали взаимное расположение, уважение, он
действительно уважал ее, она.знала это, знала и потому неохотно раскрыла
губы, но его огромный язык тут же заполнил ее рот, трепеща от жгучего
желания.
И как же стыдно: она так яростно вцепилась в его брючину, а потом в
туфлю! А он просто отшвырнул ее! А разбухшая туфля осталась в ее руке.
Его туфля!
О Келли, подруги будут хохотать как одержимые, а Баффи так и закатится
смехом, утирая выступившие на глазах слезы -- о боже, его туфля!
Прихрамывая, он бежал в одной туфле по безымянной дороге назад к шоссе,
к тому
месту, где они свернули и где совершенно точно находился придорожный
магазинчик, а также бензоколонка, бар и рядом телефон-автомат.
Нет. Ничего еще не произошло. Солнце ярко светило, не собираясь
опускаться за горизонт, а этот долгий шумный день весело раскручивался
дальше, как колесо точильщика, рассыпая во все стороны огненные искры.
Над домом Эдгара Сент-Джона развевается американский флаг из
великолепного красно-бело-синего шелка. Удерживающий его флагшток самый
высокий на Дерри-роуд, а может, и на всем Грейлинг-Айленде.
Мой папа -- патриот, сказала Баффи. Двадцать лет работал на ЦРУ и все
еще не выпустил весь пар.
Ничего еще не произошло, потому что перед ее глазами снова оказалась
Баффи, на сей раз та усаживала гостей, желая их сфотографировать. На ней
были джинсы и верх от бикини, темные, блестящие, собранные в "хвост" волосы
доходили до пояса, ее пальчики с длинными, вызывающе зелеными ноготками
обхватили камеру, кончик языка от усердия застыл меж белых-блестящих зубов.
Пожалуйста, не шевелитесь и смотрите сюда... вы тоже, Сенатор, м-мм?.. вот
так! Отлично!
Сенатора щелкнули еще несколько раз -- у стола, накрытого на воздухе,
-- он стоит в небрежной позе, одна нога на скамейке, локоть -- на колене,
обтянутом легкой полосатой тканью, а рядом из-под его руки смеется в
объектив Келли, и камера зафиксировала ее улыбку, Сенатор тоже улыбается, но
более сдержанно, как бы про себя, почти застенчиво, эта полуулыбка исчезает,
не успев появиться, глаза тоже посерьезнели, он будто размышляет, какую
подпись могут поставить под этой легкомысленной фотографией телеграфные
агентства Соединенных Штатов и многих других стран, как откомментируют ее в
телевизионных новостях?
Но нет, знать будущее нельзя. Даже" если оно твое.
В одной туфле, хромая на одну ногу. Вымокший до нитки, он весь дрожал,
бормоча вслух: о боже, о боже, о боже.
...В настоящее время в Соединенных Штатах сохранилось пять видов
смертной казни. Последние постановления Верховного суда, автономия отдельных
штатов. Подавляющее большинство опрошенных высказываются за сохранение
смертной казни. Почему? Потому что это сдерживающий фактор. Закон тем самым
утверждает: жизнь -- величайшая ценность. Из пяти видов самый древний --
казнь через повешение. Последний раз имела место в Канзасе в 1965 году.
Приговоренному потребовалось шестнадцать минут, чтобы умереть, иногда такая
казнь длится еще дольше. В Монтане ей до сих пор отдают предпочтение. Видите
ли, только так можно воздействовать на этих зверей. В Юте практикуется
расстрел. С 1890 года в штате Нью-Йорк применяют электрический стул. Это
считается более "гуманной" альтернативой повешению или расстрелу:
приговоренного (мужчину или женщину) накрепко привязывают к стулу, к ногам и
наголо выбритой голове подводят медные электроды. Включают на тридцать
секунд ток от 500 до 2000 вольт. Речь идет о закоренелых преступниках --
убийцах. Умственных и нравственных уродах. Если за указанное время смерть не
наступает, ток включают снова. И так два, три, четыре раза подряд. У
некоторых исключительно выносливое сердце. При этом случаются всякие
неожиданности. Иногда тело начинает дымиться, иногда даже вспыхивает
синевато-оранжевым пламенем. Начинает попахивать жареным мясом. Бывает, что
глаза вылезают из орбит и болтаются на щеках, как при повешении. Случаются
непроизвольная рвота, мочеиспускание, дефекация. Кожа краснеет, покрывается
пузырями, вздувается и начинает лопаться, как переваренная сосиска. Иногда
ток подается слабее, чем нужно, и тогда смерть наступает не сразу, она
растягивается во времени. Узника медленно замучивают. Все это не для
обычных, цивилизованных людей, вроде нас с вами, а для тех, кто представляет
явную угрозу обществу, кого нужно раз и навсегда остановить. Если этого не
сделать, ограничившись мягким судебным приговором, они, выйдя на свободу,
снова возьмутся за старое!
В 1924 году в Неваде впервые ввели в обращение газовую камеру.
Новшество приветствовали как "гуманную" альтернативу. Приговоренного к
смерти (мужчину или женщину) привязывают к стулу, под которым стоит сосуд со
смесью серной кислоты и дистиллированной воды, туда кидают цианистый натрий,
в результате чего выделяется цианистый водород. В мозг заключенного
перестает поступать кислород, и он задыхается, испытывая ужас. Расовый
вопрос здесь ни при чем, поверьте мне, все эти домыслы -- отвлекающий
маневр, возможно, они возникают потому, что в Соединенных Штатах к смертной
казни чаще приговаривают цветных, возможно, согласно статистике, убивший
негра белый имеет меньше шансов получить смертный приговор, чем совершивший
такое же преступление чернокожий американец, конечно, в каждом штате,
округе, городе, в той или иной сельской местности и даже у каждого прокурора
свое отношение к этой проблеме, кое-кто может быть даже расистом, но,
помилуйте, нельзя же приспосабливать уголовное право к проблемам общества.
Начинаются жуткие судороги, как при эпилептическом припадке. Глаза вылезают
из орбит. Кожа приобретает багровый цвет. Причиной смерти становится не
мгновенная интоксикация всех жизненно важных органов, а мучительное удушье.
"Это наиболее жестокий способ лишения жизни" (мнение врача).
Новейший метод лишения государством жизни своих граждан с помощью
смертоносных инъекций с энтузиазмом провозглашен самым "гуманным". Изобретен
в 1977 году и впервые опробован в Оклахоме. Приговоренного к смерти (мужчину
или женщину) прочно привязывают к операционному столу, затем ему делают
внутривенное вливание. Сначала это раствор барбитурата, потом сто
миллиграммов павулона, мышечного релаксанта, и, наконец, чтобы смерть
наступила быстрее, хлористый калий. Эти скоты не заслуживают, чтобы с ними
так возились, проявляя такое милосердие, ведь это же не люди, а звери. Зачем
сохранять им жизнь, кормить, обслуживать, пусть они тоже страдают, как их
жертвы, "око за око", "зуб за зуб", разве не так? Ответьте. Стоимость такой
инъекции ничтожна, что не может не радовать озабоченную бюджетными
проблемами законодательную власть и играет на руку поборникам смертной
казни: ведь такая смерть безболезненна -- просто погружение в вечный сон,
обществу не предъявишь обвинений в варварстве, желании причинить
приговоренному физические страдания, жестоко отомстить.
Поиск "гуманных" альтернатив в смертной казни ведется совсем не ради
осужденного, а ради спокойствия американских граждан, чтобы преднамеренное
убийство, санкционированное государством, не тревожило их совесть...
Он польстил ей, Элизабет Энн Келлер, сказав и повторив еще раз, что да,
он читал ее статью в "Ситизенс инкуайери"... во всяком случае, кто-то из его
команды сделал для него "выжимку".
А почему она написала статью на такую тему, полюбопытствовал Сенатор.
Келли Келлер помолчала, не желая говорить, что тему предложил Карл Спейдер,
а потом сказала:
-- Эта проблема давно интересует меня, чем больше в нее входишь, тем
большим отвращением преисполняешься. -- И это было правдой.
Так же, как и ее ссоры с отцом. "Око за око, зуб за зуб" -- а почему бы
и нет? Пусть это жестоко, пусть примитивно, но все же подкрепляет тезис о
том, что жизнь -- величайшая ценность. Почему бы и нет?
Что касается Сенатора, то он, конечно, был среди тех, кто выступал за
отмену смертной казни.
И конечно, храбро противопоставил себя ее сторонникам, которых хватало
в его родном штате, где узаконена казнь на электрическом стуле и где в
настоящее время ожидали исполнения приговора несколько осужденных, чьи
просьбы о помиловании были отклонены.
И конечно, выступал с речами на эту тему. Он столь же красноречив и
непреклонен в своих политических убеждениях, как и его друг Марио Куомо.
Смертная казнь неприемлема для цивилизованного общества: ведь лишение
человека жизни по какой бы то ни было причине безнравственно, общество в
этом случае опускается до пещерного уровня самого убийцы. И особенно страшно
-- при несовершенстве американского законодательства, -- что всегда
существует опасность приговорить к смертной казни невинного (мужчину или
женщину)... а эту ошибку поправить уже нельзя.
Я готова?
Она спешно упаковывала свои вещи, хотя только вчера вечером выкладывала
их бережно и торжественно, как если бы комната на Грейлинг-Айленде с
земляничными обоями и целомудренной постелью под белым кисейным покрывалом
была неким священным местом, о котором она забывала между визитами, теперь
же эта комната стала местом, из которого она сама себя изгоняла.
Они собирались удрать от Баффи ровно в семь, чтобы успеть к семи
тридцати на паром, уходящий на Бутбей-Харбор, но тут подкатила машина с
новыми гостями, и Сенатор, поглощенный беседой, потянулся за новой рюмкой, а
может, им пропустить этот паром, когда там следующий?--не важно,
какой-нибудь обязательно будет.
Ни на что не рассчитывай. Что будет, то и хорошо. Так рассудительно
Келли Келлер наставляла сама себя.
И все же ее руки дрожали. Дыхание участилось. В висевшем над бюро
сердцевидной формы зеркале в плетеной белой раме плыл восторженный
раскрасневшийся девичий лик, полный светлой надежды.
В самом деле мысли ее унеслись далеко, подобно заблудшему бумажному
змею, выписывающему пьяные кренделя высоко в небе над дюнами, а ведь он,
приходило ей на ум, живет врозь с женой, их супружество, по его словам,
закончилось, а избиратели теперь не так уж пуритански строги к разводам.
Избегать даже видимости нарушения приличий. Даже намека на скандальную
внебрачную интрижку.
Это уже другой мир, не тот, что ты знала, мама. Хотелось бы, чтобы ты
это поняла.
И оставила бы меня наконец в покое!
Когда она с банкой пива в руке проходила через кухню, там тихо и
раздраженно говорил по телефону Рей Энник, в его обычно изысканной речи
мелькали словечки типа "задница", "мать твою", это потрясло Келли,
говоривший по телефону человек был совсем не похож на добродушного,
улыбчивого мужчину, романтически ухаживающего весь этот день за Баффи
Сент-Джон и предупредительного по отношению к ней самой, он проводил ее
взглядом (подернутые пеленой глаза, отечное лицо, он весь день пил, и
проигрыш в теннисной партии его расстроил), в котором было нечто от взгляда
кошки, инстинктивно, с бесстрастным хищным любопытством следящей за
движущимся предметом; стоило Келли скрыться из виду, выпасть из поля его
зрения, он тут же перестал о ней думать.
"Слушай, мать твою, говорю же, все уладим в понедельник. Ясно?"
Балансируя на одной ноге, Келли Келлер торопливо стаскивала с себя
белый купальник, тот, что купила в прошлую субботу на сезонной распродаже в
"Лорд энд Тейлор", и тут же натянула летнее трикотажное платье-рубашку в
бледно-лимонную полоску, без рукавов -- ее красивые плечи с гладкой
бархатистой кожей оставались открытыми, а то местечко, к которому он
прикоснулся губами, казалось, еще хранило их тепло.
Неужели все это было на самом деле, думала Келли Келлер.
И повторится снова. Снова.
Жизнь любишь, потому что она твоя.
Ветер шевелил метелки высокого тростника, точь-в-точь человеческие
фигуры. Белесые, раскачивающиеся на ветру. Во всяком случае, если смотришь
сбоку.
Ветер, холодный восточный ветер с Атлантики. Дрожащая, словно бледное
пламя, рябь воды, бьющейся, разбивающейся о берег. По словам Баффи, самые
высокие из дюн достигали в этих местах семидесяти футов, принимая
невероятные очертания; посаженные здесь сосны не могли сдержать их тягу к
миграции, пески перекатывались по острову, словно волны, чередуя гребни и
впадины и двигаясь с запада на восток. Скорость -- от десяти до пятнадцати
футов в год, это было измерено. На Дерри-роуд с ними велась постоянная
борьба, но их не сдерживали ни снегозащитные заграждения, ни трава на
побережье. "Здесь, конечно, очень красиво, но, видите ли, -- и с невольным
содроганием, -- несколько диковато для человека".
И сейчас порывы ветра сотрясали покатую крышу над ее комнатой, но
внутри было так уютно, так безопасно -- в постельке, где она лежала,
укутанная, под бабушкиным покрывалом с вышитыми по краям маленькими
медвежатами.
Ты любишь свою жизнь. Ты готова.
Она не хотела соглашаться. И одновременно хотела.
Да, на паром, в Бутбей-Харбор.
В Бутбей-Марриот на самом деле.
А что дальше? После Бутбей-Харбора, после пятого июля?..
Келли Келлер завоюет любовь этого мужчины. Она знает как.
Келли удивила эта мысль и особенно сила чувства, вложенного в нее. Да,
ты готова.
В машине она включила приемник, послышалась пронзительная синтезаторная
музыка -- одни беспорядочные звуки, никакой организации. И как трогательно,
что пятидесятилетний Сенатор с ностальгией вспоминает свою давнюю юность!
Она согласилась, хотя видела, как много Сенатор выпил, поначалу он
берегся, пил только белое вино, воду "перрье" и низкокалорийное пиво, потом
перешел на более крепкие напитки, его поддержал и Рей Энник: оба были самыми
великовозрастными в этой молодежной компании.
Стареющие мужчины. Так оно и есть, и оба такими себя и считают, это
видно невооруженным глазом.
Четвертое июля. Праздник, утративший былое значение, но один из тех,
который отмечают все американцы, почти все.
Ракеты, взрываясь, расцвечивают небо.
Так всегда бывает, и флаг, конечно, все еще там, над домом.
В нетерпеливом, восторженном предчувствии чего-то они свернули на
проселок, где "тойота" продолжала уверенно мчаться вперед, несмотря на
рытвины и колдобины. Сенатор -- опытный водитель, -- очевидно, наслаждался
быстрой ездой, его нервная энергия как бы подстегивала, усиливала
стремительность их поспешного бегства. Может, в их намерения как раз и
входило сбиться с пути?
Пропустив пару рюмочек, Келли Келлер призналась Сенатору, что он был
темой ее диплома в университете, и это нисколько не рассердило и не смутило
его, напротив, он прямо-таки расцвел от удовольствия.
-- Что вы говорите? Надеюсь, я не разочаровал вас?
-- Конечно нет, Сенатор.
Они оживленно болтали, другие гости прислушивались к их беседе: Келли
Келлер и Сенатор потянулись друг к другу. Келли как бы со стороны слышала
свой голос, говоривший Сенатору, какие именно из его идей больше других
взволновали ее: создание комитетов по взаимодействию соседних районов,
особенно в наиболее бедных частях страны с преобладанием городского
населения, -- через эти комитеты граждане могли бы непосредственно вступать
в контакт с избранными ими должностными лицами; учреждение групп продленного
дня в детских учреждениях; бесплатная медицинская помощь; коррективная
образовательная программа; финан-
совая поддержка искусства, в частности театров национальных меньшинств.
Пылко звучала речь Келли, и Сенатор внимал ей как завороженный, в изумлении
глядя на девушку, словно она была не одним человеком, а целой огромной
аудиторией. Никогда еще его мысли не казались ему столь благородными,
разумными и убедительными, никогда еще его слова не звучали так благозвучно,
поэтично, вдохновенно. Келли, к ее стыду, вдруг вспомнился циничный афоризм
Шарля де Голля, его любил цитировать Карл Спейдер: "Политик никогда не верит
тому, что говорит, и оттого чрезвычайно удивлен, когда ему верят другие". В
смущении Келли резко оборвала поток слов:
-- Простите, Сенатор, все это вы, наверное, слышали уже тысячу раз. А
Сенатор учтиво и вместе с тем серьезно отозвался:
-- Да, Келли, возможно... но ни разу -- от вас.
Совсем близко, со стороны соседей, слышится треск фейерверка. А высоко
над головой полощется, мерцая звездочками, американский флаг семейства
Сент-Джон. Но тут черная вода затопила ее легкие, и она умерла.
Нет, пока еще нет; наступило время празднества, ветер доносил
аппетитный запах жарящегося на гриле мяса, там колдовал Рей Энник, он
выглядел очень комично в поварском колпаке и фартуке, Рей был пьяноват, его
пошатывало, но, как ни странно, в качестве кулинара он оказался на высоте:
перед ним громоздились куски маринованного тунца, цыплята в соусе
"текс-мекс", багрово-красные филейные части размером с оладьи. Вареные
початки кукурузы с маслом, ведерки с картофельным салатом, салатом из сырой
капусты, моркови и лука, салатом из фасоли, рисом с приправой карри, банки с
пивом -- все это мгновенно разбиралось. Как разыгрался у всех аппетит,
особенно у молодежи! Сенатор тоже уплетал за обе щеки, поминутно тщательно
утирая рот бумажной салфеткой.
Келли с трудом заставляла себя есть, хотя у нее голова кружилась от
голода. Она подносила вилку ко рту и тут же ее опускала. Среди гостей Баффи
многие хотели бы поговорить с Сенатором, но он просто зациклился на Келли
Келлер, как если бы, словно в самой фантастической из всех сказок, совершил
свой импровизированный вояж на Грейлинг-Айленд только для того, чтобы
встретиться с нею.
У Келли Келлер от радостного возбуждения разгорелись щеки. Ей пришло в
голову, что рассказ об этом ее знакомстве произведет большое впечатление на
Карла Спейдера, он еще и позавидует ей.
У соседей с шумом взорвались, празднично озарив небо, несколько ракет
-- Сенатор недовольно поморщился.
Боится, что его застрелят, мелькнуло в голове у Келли.
Ничего удивительного, любой человек, добившись такой известности,
опасается покушения.
Сенатор произнес:
-- Не люблю я этот праздник, Четвертое июля. С детства он связан у меня
с поворотом к осени. Половина лета прошла, и теперь оно неотвратимо катится
к концу.
Выражение его лица при этих словах было необычным, меланхолически
озадаченным -- он по-прежнему часто промокал губы. Разводы кетчупа на
салфетке напоминали следы от губной помады.
-- Наверное, вам часто приходится в праздники участвовать в разных
официальных церемониях? Тратить на это уйму времени? Произносить речи,
принимать награды...
Сенатор безразлично пожал плечами.
-- Когда в ушах так часто звучит собственный голос, чувствуешь себя
одиноким.
-- Одиноким? -- рассмеялась Келли.
Но Сенатор продолжал быстро говорить, словно исповедуясь, явно не
желая, чтобы его перебивали:
-- Иногда я просто бешусь, это рождается где-то внутри, бешусь оттого,
что
начинаю презирать произносимые мною слова, и не потому, что они лживы,
а просто потому, что произношу их, как делал до этого бессчетное число раз,
все эти "принципы", "идеалы", а ничто в этом чертовом мире так и не
меняется. -- Он замолчал и отхлебнул большой глоток из стакана. Стиснутые
зубы: он действительно казался разгневанным. -- Ненавидишь свою так
называемую "популярность" по той же причине, по которой другие восхищаются
тобой.
Келли Келлер почувствовала себя еще более польщенной, все выглядело так
-- а разве нет? -- будто, говоря о других людях, Сенатор тем самым выделял
ее, отводил ей особое место.
Живет с женой врозь, дети выросли -- по меньшей мере ее ровесники. Что
тут
плохого?
Г. заразил ее болезнью мочеполового тракта, но инфекция была не
опасной, не из тех, о которых не принято говорить в обществе, Келли легко с
нею справилась благодаря антибиотикам и уже несколько месяцев как была
совсем здорова. И что тут плохого?
Этим утром она приняла-роскошную ванну, растворив в воде таблетки
"Актибаз", настойчиво рекомендованные ей Баффи, и с удовольствием
погрузившись в зеленоватую пену, благоухающую мятой.
Потом они поехали в город, расположенный на западе острова, чтобы
закупить продукты к празднику. Магазины: "Харбор ликер", "Фиш март", "Тина
Мария гурме фудс", "Ла буланжери". Перед последним был припаркован блестящий
новенький "форд", сзади на буфере приклеено штрафное уведомление.
Когда они выходили, нагруженные деликатесами, из очередного магазина,
Баффи рассеянно сказала: "А ведь я никого не знаю из тех, кто умер от СПИДа
в этом году. Мне это только что пришло в голову".
И уже в автомобиле, по дороге на виллу, Баффи небрежно упомянула, что
Рей Энник пригласил на вечеринку Сенатора. Впрочем, он уже не в первый раз
зовет его с собой.
-- На самом деле я его не жду. Нет, не жду.
-- Сюда? Его пригласили сюда? -- спросила, удивившись, Келли.
-- Да, но голову даю на отсечение, он не появится.
Помимо снадобья для ванны Баффи вручила Келли компакт-диск с новой
духовной музыкой под названием "Мечты дельфина" -- умиротворяющее сочетание
песни дельфина и хора, пение предназначалось для снятия стресса, но Келли
его так и не услышала.
Паром, уходящий в семь тридцать, они пропустили, но на тот, что
отплывал в восемь двадцать, намеревались успеть. Сенатор выглядел
раздосадованным и проявлял явные признаки нетерпения. То и дело поглядывал
на часы, у него были электронные часы, и в ярком мигании цифр было нечто от
нервного тика. За последний час настроение Сенатора резко переменилось. Речь
его стала несколько бессвязной, ответы не отличались особой находчивостью,
взгляды, которые он бросал на Келли Келлер, были знакомы ей по прежней
жизни, но четкому определению не поддавались -- властные мужские взгляды, в
которых присутствовали также беспокойство и гнев.
Когда они уходили, Сенатор поинтересовался, возьмет ли Келли на дорожку
чего-нибудь выпить, и, услышав, что не возьмет, попросил ее прихватить
стаканчик для себя-- хорошо? -- хотя у него уже был один в руке. Келли
решила было, что это шутка, но Сенатор не шутил: он только что заново
наполнил свой стаканчик водкой с тоником и хотел, чтобы Келли принесла такой
же. Келли колебалась только мгновение.
Баффи настигла Келли уже на дороге к машине и, сжав ей руку, прошептала
на ухо: "Позвони мне, киска! Завтра, в любое время".
Значит, ничего ужасного не произошло, ведь стояла же сейчас перед ней
Баффи, провожая их взглядом и подняв руку в прощальном приветствии.
Да, ничего ужасного еще не произошло, ведь видит же Келли, как она,
бросив вызов взрослым, бежит в своих крошечных белых носочках по колкому
ковру, ноги у нее заплетаются, и кто-то огромный нависает над ней сзади и
подхватывает, крепко держит, просунув руки ей под мышки: кто же это такой?
кто такой? неужели наш ангелочек, Лиззи!
Так оно и было. Все это случилось с ней. Она прошла этот путь.
Она все понимала: никакой ошибки тут не было. И в то же самое время
объясняла собравшимся людям, старшим по возрасту, чьи лица трудно было
различить сквозь треснувшее ветровое стекло, что напрасно они думают о нем
плохо, он вовсе не бросил ее, а отправился за помощью -- этот мужчина, чье
имя ускользает из памяти, как и лицо, хотя она не сомневалась, что узнает
его в ту же секунду, как увидит, он, конечно же, вызывает "скорую помощь",
поэтому его и нет рядом, и вовсе он не бросил ее погибать в черной воде.
И ногой ее не отшвырнул, и не сбежал. Он не забыл ее.
Как нелепо выглядит розовый лак на ногтях -- потрескавшихся, сломанных.
Но она еще поборется.
Розовая пена в ноздрях, закатившиеся глаза, но она еще поборется.
...не покинул ее, когда, брыкаясь изо всех сил, рвался наружу из
обреченного автомобиля, а потом яростно плыл к берегу, борясь за жизнь, и
долго лежал там, извергая гнусную грязь, и никакая сила на свете не
заставила бы его снова войти в воду, наконец поднялся (сколько прошло
времени, он не сказал бы: полчаса? час?) и позорно бежал, припадая на одну
ногу -- в одной туфле, в одной туфле, -- этим, возможно, когда-нибудь станут
его дразнить враги, если он не проявит сейчас чудеса хитрости, хромая и
спотыкаясь, он двигался по дороге вдоль болот, теперь уже в обратном
направлении, его охватывал ужас при мысли, что какой-нибудь автомобилист
узнает его, он бежал назад к шоссе в двух милях от этого проклятого места,
его била дрожь, он задыхался -- что мне делать? что мне делать? Боже,
вразуми меня! -- безумный звон насекомых стоял в ушах, рой москитов кружил
над головой, жаля его плоть, нежную, распухшую плоть, разбитый лоб, нос,
который, он подозревал, был сломан в тот момент, когда врезался в руль, у
шоссе он припал к земле, часто и тяжело дыша, как уставшая собака, он
прятался, прижимаясь к земле, в высоких зарослях, выжидая, чтобы шоссе
опустело, а потом, прихрамывая, перебежал дорогу к телефонной будке -- у
автомобильной стоянки рядом с почтовым отделением и баром, в горле у него
пересохло, он весь оцепенел от ни на секунду не отпускающего его животного
страха, невероятного, невозможного страха, который не поддавался анализу, от
него можно только бежать, Сенатор мчится в одной туфле, в одной туфле, с
взъерошенными волосами, словно забулдыга, а вдруг его видели? вдруг узнали?
сфотографировали? может, Бог, всегда столь милосердный, отвернулся от него?
что, если этот позорный поступок станет концом всему? что, если карьера его
оборвется сейчас, когда он, весь перепачканный, по уши в черной грязи,
бредет, задыхаясь, по дороге? что, если он никогда не вознесется равно над
врагами и над друзьями? и партия не выдвинет его, и народ не изберет его
президентом Соединенных Штатов? что, если он станет посмешищем в глазах
врагов? ведь смысл, существо политики, по словам Адамса, есть
систематическая организация ненависти: либо на вас направлен этот поток,
либо нет, ужас от этой мысли пронизал все его существо, его мутило, а когда
он переходил шоссе, бросало в разные стороны как пьяного, хотя весь хмель из
него давно вышел, да он капли больше в рот не возьмет до конца дней, клялся
он себе, и будет вести самую праведную жизнь, если Бог поддержит его сейчас,
в час жестокого испытания, если Ты явишь мне Свое милосердие сейчас,
внезапная острая боль пронзила живот, он скривился и согнулся пополам, и в
эту минуту где-то неподалеку, в муниципальном парке, взлетели в ночное небо
с шумом и треском яркие, сверкающие ракеты, они рассыпались крас-
ными, белыми и синими искрами и покатились вниз под восторженные вопли
-- о-о-о! а-а-а! -- детворы, истерический лай собаки и гневный крик молодого
человека: "А ну, заткнись!", значит, это был не прицельный выстрел, а просто
шум без всяких последствий, негнущимися пальцами он сжимал монетку, словно
талисман, бумажник его уютно покачивался в кармане, что касается денег, то
они в катастрофе нисколько не пострадали, даже почти не намокли, собрав всю
свою волю, он попросил телефонистку соединить его с виллой Сент-Джонов на
Дерри-роуд, благословляя небеса, что запомнил фамилию хозяйки, после восьми
гудков в трубке послышался женский голос на фоне изрядного гула, ей пришлось
даже переспрашивать, с кем он хочет говорить? -- и он попросил эту
незнакомку, которая стала для него той соломинкой, за которую хватается
утопающий, попросил слегка измененным, низким голосом позвать к телефону Рея
Энника, пожалуйста, его спрашивает Джеральд Фергюссон, будьте так добры,
женщина отошла, гул и смех усилились, наконец раздался встревоженный голос
Рея:
-- Да? Джерри, это ты? Что случилось? -- Ему было ясно: что-то
произошло, ведь Фергюссон не был его другом, а только младшим коллегой, и он
никогда не осмелился бы звонить Рею Эннику в такое время без серьезного
повода, и тогда Сенатор отозвался, запинаясь, своим обычным голосом, в
котором звучало отчаяние:
-- Рей, это не Фергюссон, это я. И Рей изумленно переспросил:
-- Ты?
-- Да, -- ответил Сенатор. -- У меня жуткие неприятности. Случилась
авария. Рей снова переспросил, слегка понизив голос, как человек, который
ищет, за что бы ухватиться:
-- Что? Какая авария?
И Сенатор проговорил уже во весь голос:
-- Я не знаю, черт подери, что делать: эта девушка... она мертва. --
Ударившись своим и без того посиневшим лбом о грязное органическое стекло
телефонной будки, на другом конце провода молчал Рей, явно в глубоком шоке,
потом он повторил: "Мертва...", что прозвучало скорее как выдох, чем как
восклицание, и тут же быстро произнес:
-- Ни слова больше по телефону! Только скажи, где ты, и я приеду за
тобой, -- но Сенатор уже рыдал, неудержимо и обиженно, как ребенок.
-- Девушка была пьяна, возбуждена, она вывернула руль, и машина
вылетела с дороги, а меня наверняка обвинят в убийстве, меня привлекут... Но
тут Рей перебил его сердито и решительно:
-- Хватит! Прекрати! Скажи только, ради бога, где ты, и я приеду. И
Сенатор сказал.
А цифры на его "ролексе" все так же мерцали: было девять часов
пятьдесят пять минут.
Но Келли Келлер ничего не знала и не могла знать обо всем этом, ведь ей
казалось, что никакого несчастного случая еще не произошло и блестящая
черная "тойота" только теперь свернула с шоссе на безлюдную тряскую дорогу,
яркая луна озаряла все вокруг романтическим светом, из приемника неслись
негромкие звуки джаза, она знала, что они совершили ошибку, да, наверное,
да, видимо, они сбились с пути... но сбиться с пути -- разве они не этого
хотели?
Тут черная вода заполнила ее легкие, и она умерла.
Еще нет: в самый последний момент, кашляя и задыхаясь, она потянулась
вверх, стремясь поднять голову как можно выше, отчего ее маленькие мышцы
напряглись и взбугрились на левой руке, пальцы вцепились в руль, она уже не
понимала, что это руль, знала только, что эта штука может спасти ее, ведь
там недалеко плавал пузырь воздуха, он стал поменьше, но все-таки
существовал, а с ней, оказывается, ничего не случилось, и она обнимала
ничего не понимающую Баффи Сент-Джон,
обнимала крепко-крепко и клялась, что любит ее как сестру, жалея, что
намеренно избегала общения с Баффи последние два-три года, и уверяла ее, что
никого винить не надо -- просто несчастный случай, ничего больше.
Значит, все-таки, это случилось!..
Автомобиль на полной скорости занесло, закружило на этой пустынной
дороге, вдоль которой не было никаких построек, только бескрайние болота,
протянувшиеся на много миль, заросли бурого тростника, высокая, стелющаяся
под ветром трава да низкорослые чахлые сосны, деревьев было много, но все
они стояли какие-то безжизненные... одни голые стволы... а еще воздух
пронизывал нестерпимый, режущий уши звон спаривающихся насекомых, те словно
знали, как быстротечно время и что луна скоро покатится с небес вверх
тормашками, Келли смотрела в окно и видела (не отдавая себе отчета, ведь они
с Сенатором болтали) в канаве возле дороги разбитый обеденный стол, переднее
колесо английского гоночного велосипеда, обезглавленное розовое тельце
валяющейся там же куклы... и отвела взгляд, не желая видеть дыру там, откуда
вырвали голову, дыра зияла, словно влагалище, над которым надругались.
Ты Американская девушка, ты любишь свою жизнь.
Ты любишь свою жизнь и веришь, что ты сама ее выбрала.
Она тонула, но не хотела утонуть. Она сильная и будет бороться за свою
жизнь.
А по другую сторону ветрового стекла металось его лицо, значит, он
нырнул -- а она-то уже начала думать, что он бросил ее, -- и теперь дергал
дверцу с такой силой, что автомобиль сотрясался, какой он высокий, какой
теплый бронзовый оттенок у его загорелой кожи, он выше всех, кого знает
Келли, белоснежные зубы обнажились в широкой улыбке, жесткие волосы на
руках, крепких, мускулистых руках, правое запястье, он сам обратил ее
внимание на то, что оно значительно массивнее левого -- от сквоша, к
которому он пристрастился много лет назад, она даже коснулась этого
запястья, туго стянутого браслетом от дорогих электронных часов из золота.
Оно казалось напряженным, возможно, от физической причастности к "ролексу",
этому шедевру в своем роде, Сенатор еще сказал, что у молодежи, видящей эти
мигающие, вспыхивающие и исчезающие цифры, сложилась новая концепция
времени, отличная от прошлой, когда вы, глядя на циферблат и стрелки,
наблюдали равномерную поступь времени.
Его сильные руки стиснули ее пальцы. Келли? Так? Келли?
Утром этого дня она резвилась на пляже среди дюн, ветер трепал ее
волосы, солнце слепило глаза, а в прибрежной волне, в оставленной на песке
пене возились кулики -- острые пятнистые грудки, длинные тонкие клювики,
хрупкие шаткие ножки, они копались в мокром песке, а она с улыбкой
любовалась птицами, их нелепыми суетливыми движениями, они были так
поглощены делом, и сердце ширилось в груди -- я хочу жить, я хочу жить
вечно]
Она была готова пойти на сделку: хорошо, она согласна отдать правую
ногу, даже обе ноги, если нужно, если так считают врачи, пусть ноги
ампутируют, да, пусть, пожалуйста, начинайте, расписку, что не возражает,
она даст потом и обещает не иметь к ним никаких претензий.
А вот Арти Келлер их бы имел предостаточно! -- такой уж у него
характер, недаром родные дразнят его сутягой, но Келли ему все объяснит, она
возьмет вину на себя.
Она поспешно заглатывала небольшими порциями черную воду, решив, что
если делать это достаточно быстро и постоянно, то можно выкрутиться -- она
будет просто пить воду и не захлебнется.
Что это такое? это ей? Хлопая ресницами, она в изумлении и восторге не
сводила глаз с платьица, которое бабушка сшила из жатого ситца, по белому
полю разбросаны крошечные землянички, она наденет его со своими новыми
черными лакированными туфельками и белыми носочками с розовой каймой.
Ты любишь жизнь, которой живешь, потому что она твоя. Потому что это
твой путь.
Она видела, что все они внимательно смотрят на нее, и, не желая
расстраивать их, проглотила слезы. Не надо им знать.
Бабуля, мамочка, папа... я люблю вас.
Для нее было открытием, и не очень приятным, что они такие молодые. Она
не помнила их такими.
Да, она пошла на риск, это была авантюра по молодости лет, может быть и
ошибка, но ведь это она, встав на цыпочки, дала ему поцеловать себя, как
будто это был ее долг, ведь именно ее избрали для этого из всех молодых
женщин, которые с радостью подставили бы свои губы ему, этому мужчине, чье
имя она сейчас позабыла.
Она не влюблена, но полюбит его обязательно, если только это спасет ее.
По-настоящему она еще не любила мужчину, она была примерной девочкой,
но этого полюбит обязательно, если только это спасет ее.
Черная вода заплескивалась в рот, в ноздри, от нее нет спасения, она
рвалась в легкие, сердце судорожно колотилось, старательно проталкивая
кислород в ее слабеющий мозг, где, она явственно ощущала, росли какие-то
зазубренные, вроде сталактитов, иглы -- что бы это значило? И печально
засмеялась, прикинув, сколько поцелуев в ее жизни отдавали пивом? вином?
виски? табаком? марихуаной?
Ты любишь свою жизнь, потому что другой у тебя нет.
Ты любишь свою жизнь, потому что ты Американская девушка. Ты веришь,
что сама выбрала эту жизнь.
И все же: он нырял в черную воду, подплывал к автомобилю, его пальцы
скользили по ветровому стеклу, волосы на голове вздыбились, Келли?.. Келли?
-- она видела его немое изумление, сколько же минут, часов прошло, сколько
времени находилась она здесь, она не знала этого, время остановилось в этом
темном закутке, в этой западне из покривившегося металла, которая не
отпускала ее. Тут она опять увидела его! -- вот же он! -- прямо над головой,
он плыл к ней, чтобы наконец взломать дверь, ту, которая не пускала ее,
сердце Келли радостно забилось от благодарности, вот-вот разорвется, глаза
ее от напряжения чуть не вылезли из орбит, она протянула к нему руки, вся
подалась навстречу, чтобы его сильные руки смогли крепко сжать ее запястья и
вытащить ее из черного омута, наконец! наконец! и вот они уже всплывают --
так легко, словно тело ничего не весит, как непослушный ребенок
выскальзывает она из его рук, не в силах сопротивляться желанию плыть самой,
и блаженно отталкивается ногами, они уже не онемелые, как прежде, все
прошло, как дурной сон, сильными ритмичными толчками австралийского кроля,
освоенного ею еще в школе, она вырывается на поверхность -- наконец-то!
наконец! -- расширенные глаза ее устремляются на прекрасное ночное небо, оно
снова с ней, как будто и не уходило, а на нем огромная луна, и логичное
умозаключение, если я вижу, значит, живу, и эта простая мысль наполнила ее
душу тихим безоблачным счастьем, среди высокой травы Келли ждали мамочка и
отец, ее, правда, удивило, что теперь они были вовсе не молоды, а очень
стары, в жизни они выглядели гораздо моложе, лица их исказились мукой, они
взирали на нее с ужасом, словно видели впервые, словно не узнавали бегущую в
беленьких носочках и повизгивающую от радости Келли, свою маленькую Лиззи,
которая тянула к ним ручонки, чтобы ее подняли, брыкающуюся, высоко-высоко,
а в это время черная вода затопила ее легкие, и она умерла
Популярность: 1, Last-modified: Mon, 06 Mar 2006 05:31:13 GmT