----------------------------------------------------------------------------
     Перевод Н.Бать
     Собрание сочинений в 12 томах. Т. 1. Издательство "Художественная
     литература", М., 1974.
     OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------

                          Январь. Нечаянная весть

     Первого января 1838 года мне  принадлежали:  уютная  парикмахерская  по
соседству с Оксфордским рынком;  супруга,  миссис  Кокс;  дело  -  по  части
бритья-стрижки, основанное тридцать три года тому назад; дочь восемнадцати и
сын тринадцати лет; дом с фасадом и три окна  во  втором  и  третьем  этаже;
молодой ученик, нынешний мой компаньон, мистер  Орландо  Крамп  и,  наконец,
прославленное снадобье для волос, кое изготовил мой  покойный  дядюшка,  под
названием "Коксов Богемский Бальзам из Токая" - горшочки по два  шиллинга  и
три пенса и по три шиллинга и девять  пенсов.  Бальзам,  дом  и  многолетнее
парикмахерское дело приносили мне недурной доход. Дочку свою Джемайму Энн  я
обучал в Хэкни, мой дорогой сынок  Таггеридж  наловчился  преотлично  плести
косы, супруга моя за прилавком  (позади  подноса  с  патентованным  мылом  и
прочим) выглядела - просто загляденье, а сам я лелеял мечту, что  Орландо  и
мою девочку, которые уж очень друг по другу вздыхали, когда-нибудь свяжут  в
узел Генимея и совместно с моим сыном Тагом  все  они  поведут  вперед  дело
стрижки-бритья, когда родитель их либо помрет, либо заделается джентльменом.
А что я должен стать джентльменом, это мы с миссис Кокс порешили неколебимо.
     К вашему сведению, моя Джемайма -  урожденная  леди  и  имеет  связь  с
самыми что ни на есть высшими сферами,  хотя  лично  ее  семейство  постигли
житейские невзгоды и оно захирело. Ее папаша, мистер Таггеридж, держал  всем
известную лавку, в которой торговал требухой, неподалеку от харчевни  "Табак
и Воробей", что на Уайт-чепел-роуд. Оттуда-то я и взял  Джемми  в  жены.  Уж
очень мне нравились кушанья из требухи, особливо когда милая крошка сама мне
их подавала.
     У отца Джемаймы дела шли худо, и я взял ее, могу с гордостью  заверить,
без единого шиллинга приданого. Мои руки, мой дом, мой "Богемский бальзам" -
вот, что должно было дать ей обеспечение.  Кроме  того,  мы  уповали  на  ее
дядюшку, баснословного богача, который, покинув родину юнгой шестьдесят  лет
тому назад, стал главой могущественного торгового дома в Индии и, по слухам,
нажил миллионы.
     Спустя три года после рождения Джемаймы Энн (и два года  после  кончины
моего дорогого  тестя),  Таггеридж,  глава  могущественного  торгового  дома
"Бадгуроу и Кь", удалился от дел, передал свои  акции  сыну,  мистеру  Джону
Таггериджу, и вернулся на родину, где  и  зажил  припеваючи  в  особняке  на
Портленд-Плейс и в загородном имении Таггериджвиле, что в  графстве  Саррей.
Вскорости моя супруга взяла за руку дочку и, как бы по  родственному  долгу,
отправилась навестить дядюшку. Но то ли он оказался надменным брюзгой, то ли
племянница не придержала язык (моя душенька, к вашему сведению, ни перед кем
не отступит), а только они напрочь рассорились. И с того дня до самой смерти
он ни разу не пожелал ее видеть. Единственное, чем он соблаговолил подсобить
нам, было разрешение поставлять ему в течение года несколько дюжин бутылей с
лавандовой водой, а также стричь и брить его слуг. Все соседи потешались над
этаким плачевным крушением наших надежд, ибо  Джемми  частенько  перед  ними
хвасталась, но мы пропускали издевки мимо ушей, - клиенты были  выгодные,  и
мы с радостью обслуживали камердинера, мистера Хока, кучера, мистера Бара, и
экономку миссис Бредбаскет. К тому же по празднийам я пудрил парик выездного
лакея, а что до самого старика Таггериджа, то я, можно сказать, так его и не
видел, если не считать того раза, когда он фыркнул на меня: "А,  брадобрей!"
- сморщил нос и прошествовал мимо.
     В один прекрасный день, памятный январский день прошлого года, вся наша
улица была до крайности взбудоражена появлением не  менее  трех  экипажей  у
дверей моей парикмахерской.
     Как раз когда я, Джемми, моя дочь, Таг и Орландо  сидели  за  столом  в
гостиной, что позади лавки (по случаю Рождества мистер  Крамп  угощал  обеих
дам портвейном и обмолвился насчет веточки омелы,  после  чего  моя  малютка
Джемайма Энн стала пунцовой, как рюмка глинтвейна,)  -  так  вот,  значится,
только мы распили бутылку портвейна, вдруг Таг кричит:
     - Смотри-ка, па, экономка дядюшки Таггериджа прикатила в кебе!
     И правда, она самая,  миссис  Бредбаскет,  в  глубоком  трауре,  сильно
опечаленная, раскланиваясь, проследовала через лавку к нам в  гостиную.  Моя
супруга, почитавшая миссис Бредбаскет больше всех на  свете,  подставила  ей
стул, предложила рюмочку вина и поблагодарила за любезный визит.
     - Полноте, сударыня, -  отвечала  миссис  Бредбаскет.  -  Да  я  вашему
семейству чем угодно услужу ради милого несчастного  Та-та-та-га-га-гериджа,
упокой господь его душу.
     - Что?! - воскликнула моя жена.
     - Как? Он скончался? - вскричала Джемайма Энн и залилась  слезами,  как
водится у маленьких девчушек по любому поводу и без  оного.  Орландо  тотчас
пригорюнился, будто вот-вот тоже пустит слезу.
     - Увы, скон...
     И только экономка застряла на этом "скон", как Таг опять орет:
     - Смотри-ка, па, вон мистер Бар, кучер дядюшки Тага!
     Так и есть. Мистер Бар,  собственной  персоной.  При  виде  его  миссис
Бредбаскет поспешно отступила в комнату вместе с обеими дамами.
     - Чего изволите, мистер Бар? - говорю я, и в мгновение ока  он  у  меня
сидит в кресле: под подбородком салфетка, на лице пышная мыльная пена.
     Мистер Бар пробовал сопротивляться.
     - Не утруждайтесь, мистер Кокс, - говорит он. - Не стоит  беспокоиться,
сэр!
     Но я знай размахиваю помазком.
     - Очень даже прискорбное  событие  поселило  печаль  в  сердцах  вашего
семейства, - говорю я. - Сочувствую  вашему  горю,  сэр.  Сочувствую  вашему
горю.
     Я сказал это из вежливости, ибо услужал семейству,  а  не  потому,  что
Таггеридж приходился мне дядей. За родственника я его не признаю.
     Мистер Бар хотел было что-то сказать.
     - Сэр, - промолвил он, - мой хозяин скон... -  Но  тут  на  этом  самом
"скон..." появляется мистер Хок, камердинер,  самый  элегантный  джентльмен,
какого мне доводилось видеть.
     - Как, вы здесь, мистер Бар? - удивился мистер Хок.
     - Здесь, сэр. Неужто ж я не имею на это права, сэр?
     - Страх, до чего сырой день, - говорю я мистеру  Хоку,  шагнув  к  нему
навстречу и отвесив поклон. - И столь  печальные  обстоятельства...  Желаете
подправить завивку, сэр? Э-эй! Мистер Крамп!
     - Мистер Крамп куда ни шло, сэр, - кланяясь, ответил мистер Хок,  -  но
допустить, чтобы вы, сэр, - никогда! Хоть режьте меня на куски!  И  не  могу
уразуметь, как это у иных хватает нахальства приходить бриться  к  своим  же
господам!
     С этими словами мистер Хок бухнулся в кресло  и  подставил  голову  для
завивки.
     Мистер Бар открыл рот, намереваясь отбрить мистера Хока, но я, смекнув,
что между джентльменами нелады, и желая предотвратить ссору,  сунул  в  руки
мистеру Хоку номер "Эдвертайзера", а в рот мистеру Бару  мыльный  помазок  -
отменное успокоительное средство.
     Не прошло и секунды, как  к  дверям  парикмахерской  подкатила  наемная
карета, из нее выпрыгнул джентльмен в черном сюртуке и с сумкой в руках.
     - Как, вы здесь? - произнес джентльмен, и я не мог скрыть  улыбки,  ибо
первые слова каждого, кто входил сегодня в парикмахерскую,  были:  "Как,  вы
здесь?"
     - Вы Кокс? - продолжал джентльмен, улыбаясь в точности так же, как я. -
Моя фамилия Шарпус, сэр. "Блант, Хоуп  и  Шарпус"  с  Мидл-Темпл-лейн.  И  я
почитаю за честь приветствовать  вас,  сэр.  Я  с  радостью,  то  бишь...  с
прискорбием,  должен  уведомить  вас  о  том,   что   мистер   Таггеридж   с
Портленд-Плейс скончался и что, следственно, ваша супруга,  сэр,  наследница
одного из богатейших состояний Англии.
     Тут я вздрогнул и наверняка рухнул бы на пол, если б не держался за нос
мистера Бара. А Орландо так и застыл со щипцами в шевелюре мистера Хока. Оба
клиента разом завопили, - миссис Кокс,  Джемайма  Энн  и  Таг  выскочили  из
задней комнаты, и мы все вкупе явили собой распрекрасную картину,  достойную
руки великого Крук-шенка.
     - A как же мистер Джон Таггеридж, сэр? - осведомился я,
     - Он... хи-хи-хи-хи! - ответил мистер Шарпус. - Разве вам не  известно,
что он всего лишь хи-хи-хи... незаконнорожденный?
     Теперь  вы,  разумеется,  поняли,   почему   слуги   из   особняка   на
Портленд-Плейс заторопились к нам. Оказывается, одна из  горничных  слышала,
как мистер Шарпус говорил, что завещание не найдено и что моя супруга, а  не
мистер Джон Таггеридж, -  законная  наследница  всего  состояния.  Горничная
сообщила новость в комнате экономки, и каждый из присутствующих там  немедля
помчался ко мне, дабы первым принести это известие.
     Всех слуг мы оставили на прежних местах, хотя моя супруга охотно бы  их
разогнала, если бы милочка Джемайма Энн не намекнула ей:
     - Они ведь привыкли к великосветским домам, а мы нет. Не  лучше  ли  их
ненадолго оставить?
     И мы их оставили, чтобы  они  обучили  нас,  как  быть  великосветскими
господами.
     Парикмахерскую я передал мистеру Крампу, не  взяв  с  него  ни  единого
фартинга, хотя Джемми настаивала, чтобы я запросил четыреста  фунтов.  Но  я
был выше этого. Крамп служил мне верой и правдой, и парикмахерская досталась
ему даром.

                           Февраль. Первый прием

     Мы немедля переселились в наш новый роскошный дом. Но какой же это  дом
без друзей? Джемми заставила меня  порвать  со  всеми  моими  приятелями  на
Оксфордском рынке, и я остался  один-одинешенек.  Но  тут,  к  счастью,  наш
старый знакомец,  капитан  Хламсброд,  любезно  обещал  ввести  нас  в  круг
благородного общества. Капитан Хламсброд, сын баронета,  оказал  нам  честь,
прожив у нас целых два года, после  чего  внезапно  исчез,  кстати  сказать,
вместе со скромным счетом за квартиру. Однако через две недели, прослышав  о
наследстве, он снова появился у нас, к  немалой  радости  Джемми:  ведь  она
знала. что он сын баронета и вроде весьма неравнодушен к нашей Джемайме Энн.
Между прочим, Орландо, храбрый как лев, однажды крепко поколотил  Хламсброда
за то, что тон якобы грубо обошелся с моей крошкой. Как позднее  уверял  сам
Хламсброд, такое поведение служило  лишь  неоспоримым  доказательством  его,
Хламсброда, любви к нашей дочери.
     Мистер Крамп, бедняга, не  слишком  радовался  нашему  богатству,  хотя
поначалу изо всех сил делал веселый вид. Я  сказал  ему,  чтобы  он  с  нами
обедал по-прежнему, как будто ничего не изменилось.  Но  вскорости  Джемайма
положила этому конец, потому как, по  всей  справедливости,  уразумела  свое
высокое положение и стала глядеть на Крампа сверху вниз  и  дочери  наказала
поступать так же.
     После бурной сцены, во время которой рассвирепевший Орландо отчаянно ей
нагрубил, ему было отказано от дома - навсегда.
     Вот оно как обстояло с беднягой Орландо Крампом. Зато капитан Хламсброд
стал у нас в доме главной персоной.
     - Знаете ли, сэр, - частенько говорила Джемми, - нашим детям достанется
и особняк, и загородное имение, и  сто  тридцать  тысяч  фунтов  капитала  в
ценных бумагах. При этаких видах на будущее кому как не им вращаться в самом
знатном обществе!
     Хламсброд с ней соглашался, и пообещал ввести нас в самый  высший  свет
и, что куда более важно, выполнил свое обещание.
     Перво-наперво он заставил мою супругу взять ложу в опере  и  устраивать
званые ужины по вторникам и субботам. А мне велел кататься в Парке, вместе с
Джемаймой  Энн,  в  сопровождении  двух  грумов,  которых  я  в  свое  время
собственноручно брил и которые всю дорогу гоготали. А сыночка моего  Тага  в
два счета отправили в Ричмонд,  в  самую  новомодную  школу  Англии,  к  его
преподобию доктору Пигни.
     И вот, стало быть, эти лошади, ужины, ложа в опере да строки в светской
хронике о мистере Коуксе-Коуксе (куда как просто: напишите ваше имя  дважды,
измените одну буковку и пожалуйте  -  вы  заправский  джентльмен!)  возымели
действие с удивительной быстротой, и вокруг  нас  собралось  очень  приятное
общество. Некоторые друзья покойного Тага клялись, что готовы  на  все  ради
нашей семьи, и привозили своих жен и дочерей к дорогой  миссис  Коукс  и  ее
очаровательной дочке. И когда в начале месяца мы объявили,  что  28  февраля
даем пышный званый обед, а после  него  бал,  смею  заверить,  недостатка  в
гостях не было. К тому же и в титулованных. А у меня, грешным делом,  сердце
всегда так сладко замирает даже при упоминании о  какой-нибудь  титулованной
особе.
     Дайте-ка  припомнить.  Во-первых,  к  нам  приехали   милорд   Дампузл,
ирландский пэр, и семеро его сыновей, достопочтенные господа Самтуз (из  них
к  обеду  -  только  два);  приехали  граф  Мазилб,  известный   французский
аристократ, и его превосходительство барон фон Понтер  из  Бадена;  приехала
леди   Бланш   Блюнос,   выдающаяся    поэтесса,    автор    "Развенчанных",
"Раскромсанных", "Разочарованных", "Распущенного" и  других  поэм;  приехала
вдовствующая леди Макс с дочерью, достопочтенной мисс Аделаидой Блюруин; сэр
Чарльз Килькибок из Сити и фельдмаршал сэр Гормон ОТалахер, К. А., К. Б., К.
В., К. Ц., К. X. на службе в  республике  Гватемала.  Перечень  приглашенных
завершали мой друг Хламсброд и его приятель, известный в свете маленький Том
Тафтхант.
     А когда распахнулись двери и мистер Хок в черном, с белой салфеткой  на
согнутой руке, три лакея, кучер и малец, которого миссис  Коукс  обрядила  в
пуговицы вроде сахарных голов и назвала пажом, выстроились вокруг  парадного
стола, все в белых перчатках, верите ли, меня прямо-таки дрожь  пробрала  от
восхищения и я про себя подумал: "Сэм Кокс,  Сэм  Кокс!  Мог  ли  кто-нибудь
представить тебя на этом месте?"
     После обеда, как я уже говорил,  мы  устраивали  бал,  и  на  этот  бал
мистеры Хламсброд и Тафтхант наприглашали виднейших особ из столичной знати.
Если я упомяну в числе приехавших к чаю  ее  светлость  герцогиню  Зеро,  ее
сына, маркиза Фитзурса, и ее дочерей, обеих леди Норт-Поул; если я  добавлю,
что у нас были и другие гости, чьи имена занесены в Синюю книгу, и только из
скромности я не  перечисляю  их  здесь,  то,  на  мой  взгляд,  этого  будет
достаточно для доказательства, что в наши времена особняк на Портленд-Плейс,
96, был местом увеселения господ высшего сорта.
     Это был наш первый званый  обед,  приготовленный  новым  поваром  мусье
Кордонгблю. Я не сплоховал. Отведал просто филю де  соль  аламатерьдо  теля,
котлеты шаляй-валяй, ля пуль при косе  и  другие  французские  блюда.  А  уж
искристого сладкого винца  в  бутылях  с  жестяными  пробками,  по  названию
шампунь,  мы  с  миссис  Коукс,  надо  сказать,  испили  вволю   (кларет   и
джоннисбергское оказались чересчур кислы и не пришлись нам по вкусу).  Обед,
как я говорил, был на славу; леди Бланш Блюнос сидела рядом со мной  и  была
так мила, что записала меня на полдюжины штук каждой  из  ее  поэм;  граф  и
барон фон Понтер пригласили Джемайму Энн на несколько вальсов, а фельдмаршал
знай подливал моей Джемми шампунь, покуда носик  моей  супруги  не  сделался
красным, как ее атласное платье, в котором она, да еще с голубым тюрбаном на
голове, украшенным перьями райской птицы, выглядела,  могу  поклясться,  как
королева.
     После обеда миссис Коукс и дамы удалились.
     Бам-ба-бам-бам! - застучали у дверей; тили-пили, тшш-пшш, - настраивали
скрипки  скрипачи  мистера  Уипперта;  около  половины  двенадцатого   я   и
джентльмены сочли, что давно бы пора выйти к гостям. И вдруг мне  даже  худо
стало при мысли, что я сейчас, вот так, скопом,  увижу  сотни  две  именитых
особ. Но граф Мазилб и сэр Гормон О'Галахер подхватили меня под руки, и  так
мы наконец добрались до залы.
     Молодые люди танцевали, а герцогиня и другие  знатные  дамы  восседали,
беседуя между собой, и преважно уписывали мороженое да марципуны. Я  поискал
глазами мою малышку Джемайму Энн - вижу, она сигает по залу  с  бароном  фон
Понтером, отплясывая танец по названию "галопард". Потом я глянул на  кружок
герцогини, ожидая, что найду там миссис Коукс. Но моей супруги среди них  не
оказалось! Она сидела в дальнем конце залы, в уголку, с очень надутым видом.
Я направился за ней, взял ее под руку и повел к герцогине.
     - О, только не туда! - воскликнула Джемми, стараясь высвободить руку.
     - Глупости, дорогая моя, - возразил я.  -  Ты  хозяйка,  и  твое  место
здесь. - И, подойдя к ее светлости герцогине, сказал: - Мы с моей  хозяйкой,
оба-два, очень даже гордимся честью завести с вами знакомство.
     Герцогиня - дюжий рыжий  гренадер,  а  не  особа  женского  пола  -  не
соизволила мне ответить.
     Я продолжал:
     - Молодые, они, видите, как наяривают, сударыня,  вот  мы  и  придумали
подсесть к старичкам. У нас с вами, сударыня, видать, уже и кости не  гнутся
для танцев.
     - Сэр?! - вымолвила ее светлость.
     - Сударыня, - говорю я. - Неужто вы меня не признали? Я же Коукс. Никто
меня вам так и не представил. Но, черт побери, это же мой дом, стало быть, я
и сам могу представиться. Вашу руку, сударыня.
     И я пожал ей руку самым сердечным  манером.  Но,  поверите  ли,  старая
кошка вдруг завизжала, будто у меня не рука, а раскаленные шипцы.
     - Фитзурс! Фитзурс! На помощь!
     Тут все вдовствующие повскакали с мест, а танцоры подбежали к нам.
     - Мама! Мама! - верещала мисс Джулия Норт-Поул.
     - Ведите меня к моей матери! - взвыла леди Аврора, и  обе  кинулись  на
шею ее светлости.
     - Что тут стряслось? - спросил лорд Фитзурс, важно вышагивая к нам.
     - Защитите меня от оскорблений этого олуха! - говорит ее  светлость.  -
Где Тафтхант? Он обещал, что ни одна душа в этом доме не заговорит со мной.
     - Дорогая герцогиня... - очень кротко начал Том Тафтхант.
     - Довольно, сэр. Вы же обещали, что со мной тут не будут разговаривать?
А этот мерзкий пьянчужка собрался  меня  обнимать!  А  его  страшилище  жена
опротивела мне своей навязчивостью! Зовите  слуг,  Тафтхант.  Дети  мои,  за
мной!
     - И мою карету!
     - И мою!
     - И мою! - кричали десятка два голосов.
     И все гости кинулись в прихожую, - леди Бланш Блюнос и леди Макс самыми
первыми. Остались только  фельдмаршал  да  двое  джентльменов,  которые  так
покатывались со смеху, что чуть не лопнули.
     - О Сэм! - рыдала моя женушка. - Зачем ты повел меня к ним? Они же меня
прогнали. Я только спросила, не сдается ли ей, что  фруктовый  сок  с  ромом
куда лучше всех этих курасосов да максаринов. И, представь себе, все они как
захохочут. А герцогиня  сказала,  чтобы  я  убралась  подальше  и  не  смела
заговаривать, пока не спросят. Эдакая наглость! Да я бы ей глаза выцарапала!
     И будьте уверены, моя драгоценная Джемми так бы и сделала!

                    Март. День на псовой охоте в Саррее

     С балом мы так оскандалились, что моя  Джемми,  все  еще  в  погоне  за
знатным обществом, с радостью  подхватила  предложение  капитана  Хламсброда
поехать в наше поместье Таггериджвиль. Если в городе нам было нелегко  найти
друзей, то здесь это стало куда как просто. Все графство съезжалось  к  нам,
гости у нас обедали, ужинали, танцевали на балах, да еще и  разговаривали  с
нами. Мы взаправду превратились  в  важных  господ.  Я  заделался  настоящим
помещиком, а уж коли так, то Джемми требовала, чтобы я занимался  спортом  и
принимал участие в охоте графства.
     - Но, душенька, - говорил я, - я же не умею ездить верхом.
     - Чепуха, мистер Коукс, - возражала она. - Вечно  вы  ставите  палки  в
колеса. Вы уверяли, что не научитесь танцевать кадриль,  что  не  привыкнете
обедать в семь часов вечера. Вы уверяли, что не улежите  в  постели  позднее
шести часов. Но разве вы всему этому не научились? Вы должны ездить верхом и
будете ездить.
     А когда моя Джемми говорит: "Должны и будете", - спасения нет.  Поэтому
я послал пятьдесят гиней в охотничье общество и, как видно  из  уважения  ко
мне, на следующей же неделе получил уведомление, что место сбора с гончими -
Скуоштейлская поляна, у самых моих ворот.
     Мне было невдомек, что это все означает, и мы с миссис Коукс сошлись на
том, что скорее всего в этом  месте  собак  кормят.  Но  Хламсброд  все  нам
растолковал и  великодушно  пообещал  уступить  мне  своего  коня,  писаного
красавца. Крайне стесненный в деньгах, он отдавал мне лошадь всего  лишь  за
сто гиней, хотя сам уплатил полторы сотни.
     И  вот,  стало  быть,  наступил  четверг.  Свору  гончих   собрали   на
Скуоштейлской поляне. Миссис Коукс подъехала в своей четырехместной  коляске
посмотреть, как мы отправимся в путь. И когда Хламсброд  вместе  со  старшим
конюхом взгромоздили меня на моего гнедого  Трубача,  я  тотчас  подался  за
ними.
     Хламсброд сел на свою лошадь. Только мы шагом поехали по аллее, как  он
обратился ко мне:
     - Вы же говорили, что ездили на лошади и что однажды отмахали  чуть  ли
не пятьдесят миль?
     - Так оно и было, - отвечал я. - В Кембридж ездил, на козлах.
     - На козлах! А в седло вы когда-нибудь садились?
     - Ни разу. Но это вроде бы не так и трудно.
     - Однако ж, - заметил он, - для цирюльника вы смельчак. Мне,  по  нраву
ваша отвага, Коукс.
     И мы выехали за ворота.
     Что до описания самой охоты, то честно признаюсь  -  сделать  этого  не
смогу. Хоть и побывал я на охоте, но что оно  такое,  охота,  почему  лошади
норовят скакать прямо в свору собак и давить их, почему все  вопят:  "Улюлю!
Ату!" - почему собаки бегают тройками да четверками и что-то  вынюхивают,  а
егерь их похваливает: "Молодец, Таулер, молодчина, Бетси"? А мы ему  вторим:
"Молодчи-на, Бетси, молодец Таулер"? Потом под улюлюканье с  одного  края  и
окрики  с  другого  вдруг   из   нескольких   собачьих   пастей   вырывается
оглушительное:  "Гав-ав,  ав-ав!"  -  и  парень  в  бархатной  шапочке  орет
вперемешку с  проклятьями,  кои  не  стану  здесь  повторять:  "За  мной!  В
Рингвуд!" А потом кто-то горланит: "Вот она! Вот она!" - и вдруг все скопом,
сломя голову, опрометью, во всю прыть, с улюлюканьем, воплями, криками  ура,
- синие фраки, красные фраки, гнедые лошади,  серые  лошади,  собаки,  ослы,
мясники, баронеты, мусорщики и всякие сорвиголовы рвутся вперед через поляну
за двумя-тремя псами, которые лают оглушительнее остальных. Зачем и почему -
ума не приложу, но только именно так оно все и происходило во второй четверг
марта прошлого года на моих глазах.
     До этого я держался в седле не хуже других, потому как мы тихо-спокойно
трусили по полю, покуда собаки не напали на след. И сперва все  шло  хорошо,
но, как только  начался  переполох  и  улюлюканье,  мой  Трубач  припустился
стрелой, и я в мгновение ока врезался в свору собак и  давай  плясать  среди
них, будто осел среди цыплят.
     - Осадите назад, мистер Коукс! - взревел егерь.
     Я изо всех сил тянул поводья, кричал: "Тпрууу!" - но скакун мой и  ухом
не повел, а нес меня галопом, во весь опор.  Как  я  не  свалился  наземь  -
просто чудо. Изо всех сил я стиснул коленями бока Трубача, поглубже  засунул
ноги в стремена и мертвой хваткой вцепился в холку, глядя вперед промеж  его
ушей и уповая на счастье. Ведь я был ни жив, ни мертв от страха, как был  бы
на моем месте всякий даже опытный наездник, что уж  тут  говорить  о  бедном
парикмахере.
     Ну, а насчет гончих могу чистосердечно  признаться,  что,  хотя  Трубач
понес меня в их сторону, я не то что собак -  кончика  собачьего  хвоста  не
углядел. Ничего я  вокруг  не  видел,  кроме  серо-бурой  гривы  Трубача,  и
держался за нее так крепко, что по воле счастливого случая выдержал и шаг, и
рысь, и галоп - ни разу не скатившись на землю.
     В Кройдоне жил один мусорщик, которого величали в округе Заноза.  Когда
он не  мог  раздобыть  лошадь,  чтобы  угнаться  за  гончими,  то  неизменно
появлялся верхом на осле; и на этот  раз  он  также  был  тут  как  тут.  Он
умудрялся не отставать от гончих оттого, что знал местность как свою пятерню
и преспокойно трусил себе напрямик, сокращая путь. Он на удивление чуял, где
собака нанюхает след  и  куда  направится  хитрый  Рейнольде  (так  охотники
называли лису). Заноза направил осла по проселку, что ведет из Скуоштейла на
Катшинский выгон. Туда-то и поскакали все охотники. С  одной  стороны  вдоль
выгона тянулась низкая изгородь  и  преглубокая  канава.  Иные  охотники  на
лошадях лихо  перемахнули  через  оба  препятствия,  другие  въезжали  через
ворота, что собирался сделать и я, но мне это не удалось, ибо моему Трубачу,
хоть ты тресни, взбрендило перескочить через изгородь, и он  помчался  прямо
на нее.
     Гоп! Вот бы вам этак сигануть. Ноги в стороны, руки  вразлет,  шляпа  с
головы - долой! А в  следующее  мгновенье  вы  чувствуете,  то  есть  это  я
почувствовал, страшнейший удар в грудь, ноги мои выскочили из стремян, а сам
я повис на суку. Трубач, вырвавшись из-под меня, катался и бился  в  канаве.
Он зацепился ремешками стремени за кол и никак не мог  отцепиться.  И  вдруг
откуда ни возьмись Заноза.
     - Эй, любезный! - кричу я. - Ну-ка поживее сними меня.
     - Боже праведный!  -  восклицает  он.  -  А  я  было  посчитал  вас  за
малиновку!
     - Снимите же меня! - повторил я. Но он сперва стал высвобождать Трубача
и вывел-таки его из канавы, дрожащего и смирного, как овца.
     - А ну спускай меня, - приказываю я.
     - В свой черед, - отвечает он, а сам скидывает куртку да,  посвистывая,
обтирает  бока  Трубача.  А  когда  управился,  знаете,  что  вытворил  этот
прохвост? Преспокойно уселся на коня и заорал:
     - Сам слезай, тухлая помада! Падай  -  и  дело  с  концом!  Пусть  твой
коняжка пробежится за гончими. А ты  на  моем  рысаке  добирайся  до  своего
Тугорежвиля.
     И верите ли, с этими словами он ускакал прочь, а я  остался  висеть  на
дереве в смертельном страхе, что сук вот-вот обломится. Он и обломился, а  я
плюхнулся в грязную канаву, и когда вылез из  нее,  то,  честное  слово,  не
походил на какую-нибудь там Венеру или Упалона Бульведерского,  чью  голову,
бывало, причесывал и выставлял в витрине, когда занимался парикмахерством. И
благоухал я вовсе не так приятно, как наше розовое масло. Да, скажу  я  вам,
вид у меня был хуже некуда.
     Ничего иного мне не оставалось, кроме как взобраться на  осла,  который
смирнехонько общипывал листочки с живой изгороди, и направиться домой. После
долгого утомительного пути я наконец добрался до ворот моего поместья.
     Все уже были в сборе: и Хламсброд, успевший вернуться, и их сиятельства
Мазилб с Понтером, приехавшие погостить; и целый табун лошадей  прогуливался
перед охотниками, которые тоже воротились сюда, после того как лиса  от  них
улизнула.
     - Вот и сквайр Коукс! - закричали конюхи.
     Из ворот выскакивали слуги, высыпали охотники и гости, а  навстречу  им
трусил я, пришпоривая осла, и все сборище, глядя на меня, помирало со смеху.
     Не успел я доехать  до  крыльца,  как  меня  галопом  обогнал  какой-то
всадник. Он соскочил с лошади и, сняв широкополую шляпу, преспокойно подошел
к крыльцу, чтобы помочь мне спешиться.
     - Сквайр, где вы присвоили эту скотину? А ну слазьте  и  возверните  ее
законному хозяину.
     - Прохвост! - негодовал я. - Ты же ускакал на моей лошади!
     - Видали черную неблагодарность? - отвечал Заноза. - Я нашел его лошадь
в канаве, спас от гибели, привел к хозяину, а он меня обзывает прохвостом.
     Конюхи, джентльмены, все дамы на балконе, собственные мои слуги  так  и
взревели  от  хохота,  и  я  сам  охотно  бы  к  ним  присоединился,  но  от
мучительного стыда мне было не до смеха.
     Так закончился день  моей  первой  охоты.  Хламсброд  и  все  остальные
уверяли, что я проявил недюжинную отвагу, и побуждали меня  поохотиться  еще
разок.
     - Нет уж, - отвечал я. - С меня довольно!

                           Апрель. Последний удар

     Я всегда увлекался бильярдом. Бывало, на Грик-стрит,  у  Грогрэма,  где
несколько весельчаков собирались раза два в  неделю  поиграть  в  бильярд  и
уютно посидеть с трубочкой  за  кружкой  пива,  меня  единодушно  признавали
первым игроком клуба. Я выигрывал по пять партий  подряд  у  самого  маркера
Джона. Просто у меня талант на эту игру. И нынче, достигнув  столь  высокого
положения в жизни, я стал развивать свои природные дарования  и  преуспел  в
этом на удивление. Уверяю вас, что я не уступлю лучшим игрокам Англии.
     Можете себе представить, как были поражены моим мастерством граф и  его
превосходительство барон фон Понтер. Первые  две  или  три  партии,  правда,
барон у меня выиграл, но когда я разгадал его приемы, то  стал  его  бить  в
пух; или уж непременно выигрывал шесть партий против четырех. На такой  счет
обычно на нас бились об заклад, и его превосходительство проигрывал  крупные
суммы графу, который знал толк в игре и всегда ставил на меня. Я же  крупнее
чем на шиллинги не играл, и, стало быть, от моего искусства  мне  было  мало
проку.
     Однажды, войдя в бильярдную, я застал моих гостей в жарком споре.
     - Ничего подобного! - возмущался  капитан  Хлам-сброд.  -  Я  этого  не
допущу!
     - Хочешь всю птичку цапайт сам?
     - Ви не полюшить ни один  перо,  клянусь!  -  заявил  граф.  -  Ми  вас
потропшль, месье де Ламсбро parole d'hon-neur {Честное слово (франц.).}.
     - О чем это вы, джентльмены? - спросил я. - Про каких-то птиц и перья?
     - А, - протянул Хламсброд. - Это мы толковали про... про... стрельбу по
голубям. Граф спорит, что хлопнет птицу с двадцати ярдов, а я  ответил,  что
такого не до-Пущу, это настоящее убийство.
     - Та, та, мы про голупей, - подхватил барон. - Самый  люший  спорт.  Ви
стреляйт голупей, дорогой сквайр? Веселий разфлечений!
     - Веселое для стрелков, - отвечал я. - Но не для голубей!
     От этой шутки они чуть не лопнули со смеху, а я в ту пору не понял, чем
она им так понравилась. Зато в тот день я  задал  барону  знатную  трепку  и
удалился с пятнадцатью шиллингами его денег в кармане.
     Будучи спортсменом и  человеком  светским,  я,  конечно  не,  выписывал
"Вспышку" и даже побаловался двумя статейками для этого знаменитого издания.
(В первой статье, которую Хламсброд подписал за меня Фило-Пеститисамикус,  я
рассказывал о соусе, с которым надлежит есть чирка и свистуху, а в другой  -
за подписью Икс Перементус - о лучшем способе выращивания  некоторых  сортов
картофеля. Мои корреспонденции наделали немало шуму в свое время, и редактор
даже удостоил меня похвалы через свою газету.) Я постоянно прочитывал раздел
"Ответы читателям",  и  поелику  начальное  мое  образование  было  порядком
запущено (в нежном возрасте, девяти лет от роду, меня, как водится  в  нашем
деле, подняли со школьной скамьи и засадили  обучаться  на  овечьей  голове,
прежде чем допустить до человечьей), - так  вот,  стало  быть,  раз  уж  мое
образование по части классических наук  малость  пострадало,  я,  признаюсь,
почерпнул уйму всяких мудреных сведений из этого кладезя знаний,  -  уж,  во
всяком случае, достаточно, чтобы не спасовать по  части  учености  ни  перед
одним из знатных господ, вхожих к нам в дом. Так вот,  однажды  в  апреле  я
вычитал в разделе "Ответы читателям" следующее:
     Аутомодону. - Нам неизвестен точный возраст мистера Бейкера  из  театра
Ковент-Гарден. Мы не знаем также, связан ли сей сын Феспида узами брака.
     Утке с зеленым горошком. - Поясняем: когда  А.  ставит  ладью  на  поле
офицера В., а Б. при этом уходит на два  поля  своей  королевской  пешкой  и
делает шах королеве, ничто не препятствует королеве Б. взять пешку А.,  если
Б. сочтет это целесообразным.
     Ф. Л. С. - Мы неоднократно отвечали  на  вопрос  о  мадам  Вестрис:  ее
девичья  фамилия  Берталоцци,  а  замужем  она  за  сыном  Чарльза  Мэтьюса,
знаменитого комического актера.
     Честная игра. - Лучшим игроком-любителем в бильярд  и  экарте  является
Коукс-Таггеридж-Коукс,  эск.  (Портленд-Плейс   и   Таггериджвиль).   Знаток
бильярда Джонатан может из ста  партий  выиграть  у  Коукса  только  две.  В
карточной игре Коуксу вообще нет равных.  Verbum  sat  {Сказанного  довольно
(лат.).}.
     "Сципион американский" - болван.
     Я прочитал вслух касающиеся меня строки графу и Хламсброду, и  оба  они
диву давались, каким образом до редактора столь влиятельной газеты дошли эти
сведения; и тут же решили, что барон, все еще  так  глупо  кичившийся  своей
игрой, будет донельзя раздосадован  моим  успехом.  Когда  барону  прочитали
корреспонденцию, он и впрямь рассвирепел.
     - Это есть столы, - вскричал он. -  Столы  (или,  как  он  выговаривал,
"здолы"). - Поезжайт Лондон, пробовайт аспидный стол, и я вас буду обыграйт.
     Мы оглушительно расхохотались, а  потом  в  конце  концов  порешили,  -
отчего ж не потрафить его сиятельству? - что я  сыграю  с  ним  на  аспидном
столе или на любых других по его выбору.
     - Ошень гут, хорошо, - сказал он. - Я живет у Абеднего,  на  Квадранте.
Его здолы хороши. Будем играйт там, если вы согласен.
     Я ответил,  что  согласен,  и  мы  условились  как-нибудь  в  субботний
вечерок, когда Джемми бывает в опере, поехать к  барону,  -  пусть  попытает
счастья.
     Так мы и сделали. Маленький барон закатил нам отличный ужин, шампуни  -
море разливанное, и я пил, не отказывался;  за  ужином  мы  много  шутили  и
веселились, а потом спустились в бильярдную.
     - Неужели это шам миштер Кокш, жнаменитейший игрок? - прошамкал  мистер
Абеднего. В комнате, кроме него, находились два его единоверца  и  несколько
знатных иностранцев, грязных, усыпанных табаком, заросших щетиной,  как  оно
иностранцам и положено. - Неужели это миштер  Кокш?  Видеть  ваш  -  большая
чешть, я нашлышан о вашей игре.
     - Полно, полно, - говорю  я  (голова-то  у  меня  осталась  ясная,  все
смекаю). - Знаем эти штучки. Меня вам на крючок не подцепить.
     - Да, шорт побраль, эта рибка не для тебя, - подхватил граф Мазилб.
     - Отлишно! Ха-ха-ха! - фыркнул  барон.  -  Поймайт  на  крюшок!  Lieber
Himmel {Боже милостивый! (нем.).} может, и меня в придачу? Хо-хо!
     Игра началась.
     - Ставлю пять против четырех на Коукса! - завопил граф.
     - Идет! - ответил другой джентльмен.
     - По двадцать пять фунтов? - предложил граф,
     - Идет! - согласился джентльмен.
     - Беру ваших шесть против четырех, - сказал барон,
     - Валяйте! - ответил я.
     Он и глазом  моргнуть  не  успел,  как  я  выиграл.  Сделал  тринадцать
карамболей без передышки.
     Потом  мы  выпили  еще.  Видели  бы  вы  длиннющие  лица   высокородных
иностранцев, когда им пришлось вытаскивать карандаши и подписывать  долговые
расписки в пользу графа!
     - Va toujours, mon cher {Продолжайте, дорогой (франц.).}, - сказал  мне
граф. - Вы для меня выиграль триста фунтов.
     - Теперь я играйт на гинеи, -  говорит  барон.  -  Давайт  семь  против
четыре.
     Я согласился, и через десять минут я выиграл  партию  и  барон  выложил
денежки.
     - Еще двести шестьдесят, дражайший Коукс! - говорит граф. - Ви мой ange
gardien {Ангел-хранитель (франц.).}.
     Тут я услышал, как Абеднего шепнул одному из знатных иностранцев:
     - Ну и проштак этот Коукш, пропушкает швое шчаштье.
     - Беру ваших семь против четырех, до десяти, - предложил я барону.
     - Дайте мне три, - сказал он, - тогда согласен.  Я  дал  ему  три  и...
проиграл, не добрав одного очка,
     - Удвоим или дофольно? - спрашивает он.
     - Валяйте, - отвечаю я, задетый за живое. - Сэм Коукс не отступает.
     И мы стали играть. Я сделал восемнадцать карамболей, а он пять.
     - Швятой  Мошпей!  -  воскликнул  Абеднего.  -  Этот  малютка  Коукш  -
волшебник! Кто будет вешти шчет?
     - Ставлю двадцать против одной, - объявляю я. - В гинеях.
     - В фунтах! По двадцать пять, о да! - закричал граф.
     - Фунты! Идет! - взревел барон, и не  успел  я  раскрыть  рот,  как  он
схватил кий - и... представьте себе, каким-то чудом в две минуты выиграл.
     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
     Посмотрели бы вы, на кого я был  похож,  когда  Джемми  узнала  о  моем
проигрыше! Напрасно я клялся, что ставил на гинеи. Граф и барон клялись:  на
фунты, по двадцать пять! А когда я отказался платить, они сказали, что  дело
идет об их чести, и - одно из двух: либо моя жизнь, либо  деньги.  Но  после
того, как граф яснее ясного растолковал мне, что, несмотря на пари (чересчур
заманчивое, чтобы от него отказаться), которое он выиграл благодаря мне,  он
потом тоже очень много проиграл, и еще вдобавок заверил меня честным  словом
Абеднего, его иудейского  друга,  а  также  знатных  иностранцев,  что  пари
держали не на гинеи, а действительно на  фунты,  по  двадцать  пять,  -  мне
пришлось выложить кругленькую тысячу фунтов чистоганом. Но с тех  пор  я  на
деньги не играю. Нет уж, спасибо. На этом меня больше не поймаете.

                            Май. Провал в опере

     Ни одна леди не может считаться настоящей леди, если у нее нет  ложи  в
опере. Поэтому моя Джемми, а она, храни ее  господь,  смыслит  в  музыке  не
более, чем я во всяком там санскрипе да алгебре или  еще  каком  иностранном
языке, - сняла в опере роскошную ложу второго яруса. Это была так называемая
двойная ложа, - где двое-то и впрямь могли поместиться даже с  удобством,  и
сняли мы ее по дешевке, всего за  пятьсот  фунтов  в  год!  По  вторникам  и
субботам мы исправно занимали свои места: Джемми и Джемайма Энн  спереди,  я
позади. Но поелику моя дражайшая супруга надевала огромадную тюлевую  шляпу,
на полях которой в большом количестве  красовались  лерья  страуса,  райские
птицы, искусственные цветы, а также фестоны из  муслина  и  шелка,  то  она,
честное слово, загромождала весь первый ряд ложи; а я только с подскока  или
пригнувшись ухитрялся разочка три-четыре за вечер одним глазком  глянуть  на
актеров. Ежели я вставал на колени и выглядывал из-под рукава моей  душеньки
Джемми, то  иной  раз  мне  удавалось  углядеть  сапоги  сеньора  Лаблаша  в
"Пуританни", а однажды я даже рассмотрел макушку и прическу  мадам  Гризи  в
"Анни в баллоне".
     Да, опера - вот это заведение, скажу я вам! И  какая  забава  для  нас,
аристократов! Только одолеешь обед из трех блюд - не обеды, а беды,  называл
я их, потому как после них, случалось, не  оберешься  беды:  то  изжога,  то
головная боль, да еще докторские счета, да пилюли, да бессонница и все такое
прочее! Так вот, стало быть, только управишься с обедом  из  трех  блюд,  от
которого, готов поспорить, можно получить истинное удовольствие, лишь  когда
потом часика два спокойно посидишь за напитками? - а тут  вдруг  подкатывает
экипаж, влетает моя Джемми, разодетая, как герцогиня,  и  благоухающая,  как
наша парикмахерская: "Поехали, дорогой мой, сегодня  "Норми"  (или  "Апни  в
баллоне", или "Нос ди Фигаро", либо "Газ и Ладра"). Мистер Костер  поднимает
палочку ровнехонько в восемь, ты же знаешь, самая мода уже сидеть на  местах
при первых звуках ввертуры".
     И вот изволь нырять  в  ложу  и  маяться  пять  часов  кряду,  а  после
двенадцать часов охать от головной боли. И все из-за моды.
     Как только кончается эта самая ввертура, так  сразу  начинается  опера,
что, как  я  понял,  по-итальянски  означает  пение.  Но  почему  надо  петь
по-итальянски - в толк не возьму. И почему на сцене  только  и  делают,  что
поют? Господи боже! Как я дожидался, чтобы деревянная сорока  с  серебряными
ложками в клюве поскорее взлетела на верхушку  колокольни  и  чтобы  явились
парни с вилами и уволокли этого паскудного Донжевана. Не оттого,  что  я  не
восхищаюсь Лаблашем и Рубини и его братом Томрубини,  тем,  что  поет  таким
густым басом и выходит капралом в первой опере и Донжеваном  во  второй.  Но
все это по три часа кряду, право,  чересчур,  потому  как  на  этих  хлипких
стульчиках в ложе разве уснешь?
     Высидеть оперу - труд тяжкий, но в сравнении с балетом - сущий  пустяк.
Видели бы вы мою Джемми, когда она в первый раз смотрела этот  самый  балет.
Стоило мамзель Фанни и Терезе Хастлер выйти вперед с каким-то  господином  и
начать танцевать, видели бы вы, как Джемми таращила глаза, а  дочь  моя  вся
зарделась, когда мамзель Фанни встала всего лишь на пять пальчиков, а другие
пять и всю ножку вслед за ними задрала чуть ли не до плеча,  а  потом  давай
крутиться, крутиться, крутиться, что твоя юла, минуты этак две с  лишним!  А
когда наконец  обосновалась  на  обеих  ногах  и  приняла  пристойную  позу,
послушали бы вы, как громыхал весь зал, а в ложах хлопали  изо  всех  сил  и
махали платками! Партер вопил: "Браво!" Ну  а  те,  кого,  верно,  возмутило
этакое бесстыдство, швыряли в  мамзель  Фанни  пучки  цветов.  Думаете,  она
испугалась? Ничуть не бывало! Вышла  преспокойненько  вперед,  будто  так  и
положено, подобрала то, что в нее нашвыряли, улыбнулась, прижала это  все  к
груди, а потом опять давай крутиться, еще быстрее прежнего. Ну, это, скажу я
вам, выдержка! Отродясь такой не видывал.
     - Паскудница! - воскликнула Джемми, передернувшись от  ярости.  -  Коли
женщина на этакое способна, поделом с ней этак и обращаться.
     - О да! Она играет прекрасно,  -  заметил  наш  друг  его  сиятельство,
который, так же как и барон фон Понтер и Хламсброд, не упускал случая прийти
к нам в ложу.
     - Может, мусье, она играет и распрекрасно, зато  уж  одевается  -  хуже
некуда, и я очень рада, что в нее швыряли апельсиновой кожурой и всем прочим
и что все махали, чтобы она убралась.
     Тут его сиятельство барон и Хламсброд оглушительно захохотали.
     - Дорогая миссис  Коукс,  -  сказал  Хламсброд  моей  жене,  -  это  же
знаменитые на весь мир артисты, мы кидаем им мирту, герань, лилии и  розы  в
знак величайшего восхищения.
     - Подумайте только! - промолвила моя супруга, а бедняжка  Джемайма  Энн
все старалась укрыться за пунцовой портьерой и сама стала  почти  такого  же
цвета.
     Танец сменялся танцем, но когда на сцену вдруг выскочила какая-то особа
и ну прыгать, как резиновый мяч, подскакивая на шесть  футов  над  сценой  и
отчаянно дрыгая ногами, мы и вовсе разинули рты.
     - Это Анатоль, - заметил один из наших гостей.
     - Анна... кто? - переспросила моя жена. Для  такой  ошибки  у  нее  был
резон, потому как у этого создания была шляпа с перьями, голая шея  и  руки,
длиннющие черные локоны и коленкоровое платьишко дай бог по колено.
     - Анатоль! Разве скажешь, что ему уже шестьдесят три  года?  Он  гибок,
как двадцатилетний юноша.
     - Он? - взвизгнула моя супруга. - Так это  мужчина?  Стыдитесь,  мусье!
Джемайма Энн, возьми накидку, мы уходим. А ты, дорогой  мой,  будь  любезен,
вызови наших слуг. Мы едем домой.
     Кто мог представить себе, что моя Джемми, после того  как  этот  самый,
как его  называют,  балет,  привел  ее  в  такой  ужас,  когда-либо  к  нему
притерпится? Однако ж ей нравилось слышать, как выкликают ее имя в  фойе,  и
она высиживала представление до самого конца. И даю  вам  слово,  через  три
недели с того самого дня она приучилась смотреть на балетное  представление,
все равно как на ученых собак на улице, и  преспокойно  подносить  к  глазам
двойной лорнет, прямо как настоящая герцогиня. Что до меня, то я поступал по
пословице: с волками жить - по волчьи выть...  И,  надо  сказать,  частенько
превесело проводил время.
     Однажды мой друг барон уговорил меня пойти за кулисы, сказав, что я как
съемщик ложи имею туда антре. Я и пошел  туда.  Знали  бы  вы,  что  это  за
неслыханное,  невиданное  место!  Представьте  себе  светских  джентльменов,
старых и молодых,  которые  толпятся  там  и  глазеют  на  танцовщиц,  а  те
упражняются в разных выкрутасах.  Представьте  бледных,  обсыпанных  табаком
иностранцев,  от  которых  разит  куревом  и  которые  без  умолку  лопочут.
Представьте скопище горбоносых  иудеев,  чернявых,  с  кольцами,  цепочками,
фальшивыми брильянтами, в золотистых жилетках. Представьте стариков в старых
ночных рубахах и грязных нитяных чулках телесного цвета, с пятнами толченого
кирпича на морщинистых физиях, в кудельных  париках  (вот  так  парики!)  на
лысинах, с длинными жестяными копьями, а  то  и  с  пастушьими  посохами,  с
гирляндами искусственных цветов из красного и  зеленого  сукна.  Представьте
целое полчище девиц,  которые  хихикают,  трещат,  снуют  взад-вперед  среди
старых почерневших полотнищ, готических залов, тронов,  картона,  купидонов,
драконов и прочего в этаком роде. А грязь, темень, толкотня, суета  и  гомон
на всевозможных языках - и вовсе несусветные.
     Если б вы могли хоть одним глазком поглядеть на мусье Анатоля. Куда там
двадцать, ему можно было дать добрую тысячу  лет!  Старик  был  без  парика,
цирюльник щипцами подправлял его кудри, а сам  мусье  Анатоль  тем  временем
нюхал табак. Подле него мальчик-посыльный держал кувшин пива из пивной,  что
на углу Чарльз-стрит.
     За те три четверти часа, что отведены  для  развлечения  нас,  светских
господ, на сцене до поднятия занавеса и начала балета, покамест дамы в ложах
глазеют по сторонам, а в партере топочут ногами  и  стучат  палками  об  пол
самым нахальным манером, будто уж нельзя  малость  и  обождать,  -  со  мной
произошла маленькая неприятность.
     В ту  самую  минуту,  когда  должен  звонить  колокольчик  и  подняться
занавес, а мы - шарахнуться за кулисы (потому как  всегда  остаемся  там  до
крайнего срока), я стоял посреди сцены, разлюбезно беседуя  с  премиленькими
фигаранточками,  которые  крутились  и  всяко  выламывались   вокруг   меня,
спрашивал, не озябли ли они, и выказывал прочие галантности как нельзя более
снисходительным тоном, и вдруг  что-то  дернулось,  и  я  бухнулся  прямо  в
разверстый люк. По счастью, меня спасло какое-то сооружение  -  целая  груда
одеял и молодая особа, поднимавшаяся из волн морских в виде Венеры. Не упади
я так мягко, уж и не знаю, что бы со мной сталось  при  этаком  подвохе.  От
миссис Коукс я это происшествие утаил, ибо она и слышать  не  может  даже  о
малейшем с моей стороны признаке внимания к прекрасному полу.

                             Июнь. Сводим счеты

     Бок о бок с нами, на Портленд-Плейс, жил достопочтенный граф  Килблейз,
владелец замка Килмакрейзи в графстве  Килдэр,  вместе  со  своей  матушкой,
вдовствующей графиней. У леди Килблейз была  дочь,  леди  Джулиана  Матильда
Мак-Турк,  одногодка  с  нашей  милочкой  Джемаймой-Энн,  а   также   сынок,
достопочтенный Артур Веллингтон  Англси  Блюхер  Бюлов  Мак-Турк,  всего  на
десять месяцев постарше нашего Тага.
     Моя душенька Джемми - женщина с характером -  всеми  силами  старалась,
как и подобает по ее  рангу,  завести  знакомство  с  вдовствующей  графиней
Килблейз. Каковые попытки графиня (будучи в придачу дочерью министра,  графа
Пуншихереса, близкого друга принца Уэльского) сочла  необходимым  пресекать.
Само собою понятно, что супруга моя люто разгневалась и с тех  пор  задалась
целью во всем превзойти ее светлость. Имение графа Килблейза не так  велико,
как наш Таггериджвиль, годовой доход от  него  самое  малое  тысячи  на  две
уступает нашему. А посему моя Джемми с полным правом  держала  трех  лакеев,
раз у соседей было только два. Она также взяла за правило, стоило показаться
поблизости коляске семейства Килблейз, запряженной парой, немедля выезжать в
ландо четверкой.
     В опере мы тоже  соседствовали,  только  наша  ложа  была  в  два  раза
просторнее. Все учителя, которые ходили к  леди  Джулиане,  обучали  и  нашу
Джемайму Энн. И знаете ли, что еще отмочила моя Джемми?  Переманила  от  них
знаменитую гувернантку мадам де Фликфлак, пообещав ей двойное жалованье. Все
говорили, что эта самая мадам Фликфлак  просто  клад.  Ведь  в  прошлом  она
(зарабатывая на пропитание  своего  отца,  графа,  в  годы  эмиграции)  была
французской танцовщицей в итальянской опере. Стало быть,  мы  убивали  разом
двух зайцев: французские танцы и итальянский язык, и все высшего  сорта.  Мы
только диву давались, как это она так  быстро  и  ловко  лопотала,  особливо
по-французски.
     Юный Артур Мак-Турк учился в  знаменитой  школе  преподобного  Клемента
Кодлера, вкупе со ста десятью сыновьями из благородных семейств  в  возрасте
от трех до пятнадцати лет. В это заведение  Джемми  отдала  и  нашего  Тага,
прибавив сорок гиней к ста  двадцати  гинеям  ежегодной  платы  за  пансион.
Кажется, я догадался, по какой причине она это сделала. Как-то  в  беседе  с
общим  знакомым,  бывавшим  у  нас,  а  также  у  Килблейзов,  она  шепотком
обмолвилась, что никогда бы не отпустила своего сыночка  в  школу  за  такие
гроши, которые наскребли для своего сына ее ближайшие соседи.  Она  уверена,
что их мальчуган голодает. Впрочем, при таких доходах  бедняги  делают  все,
что могут.
     Из всех школ  вблизи  Лондона  школа  Кодлера  была  самой  лучшей.  Ее
директор был воспитателем герцога Бакминстера, который  и  поставил  его  во
главе этой школы, и, как  я  уже  упоминал,  вся  знать,  а  также  наиболее
уважаемые люди среднего сословия отдавали туда своих детей. В афишке (Кодлер
называл ее как-то вроде "праспек") указывалось после перечня цен за учение и
питание, за чрезвычайные расходы и так далее:
     "Каждый юный аристократ (или джентльмен) должен привезти с  собой  нож,
вилку, ложку и стакан,  серебряный  (дабы  не  разбивался)  -  каковые  вещи
возвращению  не  подлежат;  халат,   домашние   туфли;   коробку   туалетных
принадлежностей, помаду, щипцы для завивки etc... etc... Ученику ни  в  коем
случае не разрешается иметь более десяти гиней карманных денег, если  только
родители не настаивают на большей  сумме  или  если  воспитанник  не  старше
пятнадцати лет. За вино  взимается  дополнительная  плата,  так  же  как  за
горячие или паровые ванны и  душ.  Прогулки  в  экипаже  предоставляются  за
пятнадцать  гиней  поквартально.  Настоятельная  просьба  к   родителям   не
дозволять юному аристократу  (или  джентльмену)  курить.  В  заведении,  где
пестуют изящную словесность, столь низменное занятие явилось бы кощунством.

                            Клемент Кодлер М.-И.
                 Капеллан и бывший наставник его светлости
                            Герцога Бакминстера.
                         Парнас, Ричмонд, Саррей".

     Вот в какое заведение был отдан наш Таг.
     - Помни, дорогой мой,  -  наставляла  его  маменька,  -  ты  урожденный
Таггеридж, и я верю, ты сумеешь заткнуть за пояс  всех  мальчишек  в  школе.
Особливо этого Веллингтона Мак-Турка, хоть он и сын лорда, но  все  равно  в
сравнении с тобой, наследником Таггериджвиля, - пустое место.
     Наш Таг - мальчуган смекалистый, он научился стричь и завивать не  хуже
других подручных его возраста; и с париком управлялся, и брил преотлично, но
все это - в прежние времена,  когда  мы  еще  не  были  знатными  господами.
Превратившись в джентльмена, он должен был засесть за латынь и греческий и в
школе наверстывать упущенное время.
     Однако  мы  за  него  были  спокойны,  ибо  преподобный  мистер  Кодлер
ежемесячно уведомлял нас письменно об успехах своего воспитанника, и если уж
нашего Тага не назвать чудом природы, то не знаю кого и назвать.

                      Поведение - отлично.
                      Английский язык - очень хорошо.
                      Французский язык - tres bien.
                      Латынь - optime.

     И все в этаком роде. Он отличался всяческими добродетелями и ежемесячно
писал нам, чтоб прислали денег. После первой четверти мы с Джемми решили его
навестить. Когда мы туда приехали, мистер Кодлер, самый кроткий и  улыбчивый
человечек, каких мне когда-либо доводилось встречать, провел нас по столовым
и  спальням   (он   их   называл   "дыртуары"),   которые   показались   нам
благоустроенными - лучше нельзя.
     - Сегодня у нас день отдыха, - сообщил мистер Кодлер.
     И впрямь на то было похоже. В столовой с  полдюжины  юных  джентльменов
играли в карты. ("Все - первостатейная знать", - заметил мистер  Кодлер.)  В
спальне был только один молодой джентльмен, он  валялся  на  постели,  читая
роман и покуривая сигару.
     - Необычайный талант! - шепнул  мистер  Кодлер.  -  Достопочтенный  Том
Фиц-Уортер,   кузен   лорда   Байрона!!   Дни    напролет    курит.    Пишет
очаровательнейшие стихи. Таланту, сударыня, таланту нужно давать волю.
     - Ну, знаете, - ответствовала моя Джемми, - ежели это  талант,  то,  по
мне, - пускай лучше мистер Таггеридж Коукс Таггеридж останется бездарью.
     - Сударыня, это невозможно. Мистер Таггеридж Коукс Таггеридж  не  может
быть бездарным, даже при всем старании.
     В эту минуту в спальне  появился  лорд  Лоллипоп,  третий  сын  маркиза
Аликомпейна. Нас тотчас представили друг другу - лорд Клод Лоллипоп - мистер
и миссис Коукс. Маленький лорд удостоил нас  кивком,  моя  супруга  отвесила
глубокий поклон, так же как и мистер Кодлер;  последний,  видя,  что  милорд
спешит на площадку для игр, попросил его отвести нас туда.
     - Пошли! - говорит милорд.
     Покамест он  шагал  впереди,  да  посвистывал,  мы  вволю  налюбовались
роскошными дырками на его локтях, а также на прочих местах.
     Около двух десятков юных  аристократов  (и  джентльменов)  собрались  у
будки пирожницы на краю лужайки.
     - Тут продают жратву, - сообщил милорд, - и  мы,  молодые  джентльмены,
кто при деньгах, покупаем тут сласти, а у кого пустой карман - те в долг.
     Потом мы прошли мимо младшего  учителя  -  рыжего  и  жалкого,  который
одиноко сидел на скамье.
     - Это мистер Хикс, наш младший учитель, сударыня, - пояснил  милорд.  -
Он нам бывает полезен: в него сподручно камешками кидать, а  еще  он  парням
куртки держит, когда дерутся или когда играем в крикет. Ну, Хикс,  как  твоя
мамаша? Не знаешь, чего они шум подняли?
     - Кажется, милорд, - весьма смиренно отвечал младший учитель, -  где-то
неподалеку происходит встреча боксеров, достопочтенный мистер Мак...
     - А ну, ходу! - крикнул нам лорд  Лоллипоп.  -  Пошли!  Сюда,  мэм.  Да
пошевеливайтесь, вы, калечные!
     И юный лорд самым дружеским и панибратским образом потянул мою  дорогую
Джемми за подол, и она трусцой  побежала  за  ним,  весьма  довольная  таким
вниманием, а уж я поспешал следом. Мимо  нас  по  зеленой  лужайке  пробегал
какой-то мальчуган.
     - Кто там стыкнулся, Петитоуз? - завопил милорд.
     - Турок и Парикмахер, - пропищал  в  ответ  Петитоуз  и  во  всю  прыть
помчался к будке пирожницы.
     - Турок и Парикма...  -  захлебываясь  от  смеха,  с  трудом  выговорил
милорд, глянув на нас. - Ура! Сюда, мэм!
     И, свернув за угол дома,  он  отворил  калитку  в  какой-то  двор,  где
толпилась  целая  орава  мальчиков  и  раздавались   резкие,   пронзительные
возгласы.
     - Дай ему, Турок! - кричал один.
     - Двинь ему, Парикмахер! - кричал другой.
     - Вытряхни из него душу! - пуская петуха, надсаживался третий мальчуган
в костюме, из которого он вырос на добрые пол-ярда.
     Представьте ужас, который охватил нас, когда толпа юнцов расступилась и
мы увидели, как наш Таг дубасит достопочтенного Турка! Моя  дорогая  Джемми,
ничего не смыслящая в такого рода делах, тотчас  ринулась  на  обоих.  Одной
рукой оторвав сына от противника  и  толкнув  его  так,  что  он  завертелся
волчком и плюхнулся на руки секундантов, другой она вцепилась в рыжие  вихры
молодого Мак-Турка и  освободившейся  рукой  тотчас  принялась  угощать  его
увесистыми оплеухами.
     - Ах ты драчун... ах ты пакостник... ах ты  аристократишка  паршивый...
ах ты... (каждое слово - оплеуха). Ох-о-оо!  -  Тут  ее  фонтан  иссяк,  ибо
волнение, материнское горе и мощный пинок под колено, -  последним,  стыжусь
признаться, наградил ее молодой Мак-Турк, - одолели бедняжку, и моя  дорогая
Джемми без чувств рухнула в мои объятия.

                         Июль. На празднике в Бьюла

     Хотя между нашим и соседским семейством продолжался полный разрыв,  Таг
и высокородный юный Мак-Турк поддерживали знакомство  через  садовую  ограду
позади дома или в конюшне, где  они  во  время  каникул  с  утра  до  вечера
дрались, мирились и  устраивали  всевозможные  проделки.  От  Мака-то  мы  и
услышали про мадам де Флик-флак, которую моя Джемми,  как  я  уже  упоминал,
сманила у леди Килблейз.
     Когда наш  друг  барон  впервые  встретился  с  мадам,  они  с  великой
нежностью приветствовали друг друга, потому что, оказывается, за границей их
связывала старая дружба.
     - Sapristi! {Черт возьми! (франц.).} - вскричал барон на своем языке. -
Que fais-tu ici, Amenaide?
     - Et toi, mon pauvre Chicot, - отвечала она, - est-ce qu'on t'a  mis  a
la retraite? Il parait que tu n'es plus general chez Franco...
     - Тс! - Барон приложил палец к губам.
     - Что они говорят, милочка? - спросила моя жена у Джемаймы Энн, которая
уже изрядно выучилась по-французски.
     - Я не знаю, что такое "sapristi", мама; сперва барон спросил у  мадам,
что она здесь делает. А мадам спросила: а вы, Шико, вы больше не  генерал  у
Франко... Правильно я перевела, мадам?
     - Oui, mon chou, mon ange! О да,  мой  ангел,  мой  маленький  капуста,
совсем правильно. Подумайте только, я знаю Шико почти двадцать лет.
     - Шико... так меня назвали при крещении, - пояснил барон. - Барон  Шико
де Понтер.
     - А генерал у Франко? - продолжала любопытствовать Джемми. -  Это,  как
видно, означает французский генерал?
     - Да, да, - ответил барон. - Генерал барон де Понтер, -  n'est-ce  pas,
Amenaide? {Не правда ли? (франц.).}
     - О да, - сказала мадам де Фликфлак и засмеялась, и мы  с  Джемми  тоже
засмеялись, из вежливости; для смеха оно и вправду был резон, как вы узнаете
впоследствии.
     К этому времени моя Джемми стала одной из  попечительниц  достославного
заведения "Приют для сирот прачек". Основала его леди де Садли, а директором
его  и  капелланом  был  преподобный  Сидни  Слоппер.  На  оплату  этой  его
должности, а также на жалованье доктора, приютского врача  Лейтша  (оба  они
были  родней  леди  де   Садли)   утекало   пятьсот   из   шестисот   фунтов
благотворительного  фонда;  и  леди  де  Садли  замыслила  благотворительное
празднество в Бьюла, дабы с помощью иностранных принцев, которые  в  прошлом
году приезжали в Лондон, несколько пополнить казну приюта.  По  сему  случаю
было,  как   водится,   составлено   прочувствованное   воззвание,   которое
опубликовали во всех газетах.


                     Приюта для сирот Британских прачек

     Со дня открытия "Приюта для сирот Британских прачек"  прошло  уже  семь
лет. И принесенная им польза -  можно  сказать  с  полной  достоверностью  -
поистине неоценима. В его стенах нашли  пристанище  девяносто  восемь  сирот
наших прачек. Ста двум британским прачкам была протянута рука помощи  в  тот
час, когда они оказались на краю гибели. Сто  девяносто  восемь  тысяч  штук
мужской  и  женской  одежды  здесь  были   выстираны,   починены,   снабжены
пуговицами, выглажены и выкатаны.  Помимо  сего,  по  соглашению  с  советом
Воспитательного дома, мы надеемся, что детское белье этого  заведения  будет
поручено заботам "Приюта для сирот Британских прачек"!
     При столь блистательных видах на будущее ужели не  печально,  ужели  не
прискорбно, что попечительницы благотворительного  общества  были  вынуждены
отклонить прошения не менее трех тысяч  восьмисот  одной  британской  прачки
из-за отсутствия средств для оказания  им  помощи.  Женщины  Англии!  Матери
Англии! Мы взываем к вам. Ужели хоть одна из вас  останется  глуха  к  этому
зову и откажется поддержать сих достойных представительниц нашего пола?
     Дамы-патронессы приняли  решение  устроить  праздник  на  водах  Бьюла,
который имеет состояться в четверг 25  июля;  которому  окажут  честь  своим
посещением отечественные и иностранные таланты, отечественные и  иностранные
знатные гости и на который дамы-патронессы приглашают всех ДРУЗЕЙ ПРАЧКИ.
     Удостоить праздник своим посещением  обещали  ее  высочество  принцесса
Шлоппенцоллерншвигмарингская,      герцог      Сакс-Туббингенский,       его
превосходительство      барон      Штрумпф,      его      превосходительство
Луутф-Али-Кули-Бис-милла-Мохамед-Рашид-Алла,   персидский    посол;    принц
Футти-Джо, посланник короля  Ауда;  его  превосходительство  дон  Алонсо  ди
Качачеро-и-Фанданго-и-Кастаньете, испанский посол; граф Равиоли  из  Милана,
посланник республики Топинамбо и еще целое скопище знатных особ. Их имена  в
афишах произвели необычайный фурор.
     Кроме них,  мы  пригласили  прославленный  оркестр  Московской  музыки,
семьдесят   семь   Трансильванских   трубачей   и    знаменитых    Богемских
миннезингеров, а также самых известных артистов Лондона, Парижа,  континента
и всей Европы.
     Вам остается теперь только представить,  какой  это  был  блистательный
триумф для "Приюта сирот прачек". В парке раскинули  великолепный  шатер,  в
котором надлежало собраться дамам-патронессам. Шатер был  обвешан  образцами
мастерства питомцев  приюта;  для  девяноста  шести  из  них  предполагалось
устроить  пиршество  в  саду,   и   прислуживать   им   должны   были   сами
дамы-патронессы.
     Джемми с дочерью, мадам де Фликфлак,  я,  граф,  барон  Понтер,  Таг  и
Хламсброд покатили туда в кабриолете и в  ландо  четверкой,  напрочь  затмив
бедняжку леди Килб-лейз с ее парным выездом.
     Было устроено отличное угощение из холодных блюд, на которое пригласили
друзей дам-патронесс, после чего мои дамы с кавалерами отправились гулять по
аллеям. Хламсброд и Таг вели под руки Джемми, а барон  предложил  одну  руку
мадам де Фликфлак, другую - Джемайме Энн. Во время прогулки им встретился не
кто иной, как бедняга Крамп, мой преемник по парикмахерскому и  парфюмерному
делу.
     - Орландо! - вымолвила Джемайма Энн, красная как мак, и  протянула  ему
руку.
     - Джемайма! - воскликнул он, протягивая свою,  белый,  как  помада  для
волос.
     - Сэр?! - молвила Джемми тоном герцогини.
     - Сударыня, неужели ж вы забыли своего работника?
     - Маменька, разве вы не помните  Орландо?  -  чуть  не  плача  спросила
Джемайма Энн, чью ручку Орландо успел схватить и не отпускал,
     - Мисс Таггеридж Коукс, вы меня удивляете. А вы, сэр,  запомните:  наше
положение в обществе изменилось, и впредь я попрошу не  докучать  нам  вашей
фамильярностью.
     - Наглец! - сказал барон. - Кто есть этот канайль?
     - Канайте-ка сами отсюда, мусье, подобру-поздорову! - в ярости вскричал
Орландо. Обезумев от гнева, он кинулся прочь и тут  же  смешался  с  толпой.
После его ухода Джемайма Энн побледнела и,  казалось,  занемогла...  Поэтому
Джемми отвела ее в шатер и оставила там под надзором  мадам  де  Фликфлак  и
барона, а сама удалилась с остальными джентльменами, чтобы присоединиться  к
нам.
     Как мы узнали позднее, вскоре после того,  как  они  уселись  в  шатре,
мадам де Фликфлак, радостно вскрикнув, вдруг сорвалась с  места  и  кинулась
догонять знакомую, которая якобы только что прошла мимо.
     Барон же остался наедине с Джемаймой Энн. То ли шампанское ударило  ему
в голову, то ли красота моей  милочки,  которая  в  тот  день  казалась  еще
привлекательнее, чем обычно, - но только не  прошло  и  минуты  после  ухода
мадам Фликфлак, как он бухнулся перед моей дочерью на колени и  безо  всяких
признался ей в любви.
     Тем временем несчастный Орландо Крамп разыскал меня и,  стоя  рядом,  с
самым унылым видом слушал знаменитых  Богемских  миннезингеров,  исполнявших
прославленное сочинение Гете:

            Ich bin ya hupp lily lee, du bist ya hupp lily lee,
            Wir sind doch hupp lily lee, hupp la lily lee.

     Припев:

            Йо дл-одл-одл-одл-одл-о дл-хуп!
            Йодл-одл-одл-о-ооо!

     Они стояли, как обычно, заложив пальцы за проймы жилеток, и только  хор
затянул  "о-оооо!"  в  конце  сорок  седьмого  куплета,  как  Орландо  вдруг
встрепенулся.
     - Кто-то кричит! - сказал он.
     - Так и есть, - подтвердил я, - и уж больно надсадно, хоть нынче и мода
на охи да ахи.
     Но тут опять раздался пронзительный крик, и  Орландо  стрелой  метнулся
вперед, успев воскликнуть:
     - Клянусь, это ее голос!
     - Чей голос? - спросил я.
     - Пойдемте посмотрим, что там за скандал, - предложил Таг.
     И мы пошли в сопровождении целой оравы  любопытных,  которые  заметили,
куда побежал Орландо.
     Мы застали бедняжку Джемайму Энн почти в  обмороке;  Джемми  держала  в
руке флакон с нюхательной солью; барон  сидел  на  земле,  прижимая  к  носу
платок, а Орландо наскакивал на него и вызывал драться, если у того достанет
храбрости.
     Джемми гневно взирала на моего бывшего подручного.
     - Уведите этого малого, - приказала она.  -  Он  оскорбил  французского
дворянина, на каторгу его! Несчастного Орландо увели.
     - Просто сладу нет с этой негодницей! -  воскликнула  Джемми,  наградив
свою дочь щипком. - Ей бы стать баронессой, а она крик поднимает из-за того,
видите ли, что его сиятельство слегка пожал ей руку.
     - О мама, мама, - рыдала Джемайма Энн, - он же пья-а-а-а-ный!
     - Пья-а-а-ный! Тем паче, бесстыдница, нельзя  обижаться  на  дворянина,
когда он сам не знает, что делает!

                               Август. Турнир

     - Послушай, Таг, - сказал однажды юный Мак-Турк вскоре  после  скандала
на празднике в  Бьюла.  -  Килблейз  в  октябре  празднует  совершеннолетие,
увидишь тогда, какой мы вам натянем нос. Старуха парикмахерша, поди,  лопнет
от злости, как только узнает про нашу затею.  Знаешь  какую?  Мы  устраиваем
турнир.
     - А что это такое? - спросил Таг, в точности как  его  маменька,  когда
прослышала об этой новости; но когда ей объяснили, что  это  значит,  она  и
впрямь рассвирепела именно  так,  как  предсказывал  юный  Мак-Турк,  и  дни
напролет донимала нас.
     - Как! - возмущалась она.  -  Нацепить  доспехи,  будто  комедианты,  и
кидаться друг на дружку с копьями? Эти Килблейзы просто с ума спятили!
     Я был того же мнения, но никак не думал, что Тагге-риджи тоже спятят  с
ума. Как  только  Джемми  узнала,  что  празднество  у  Килблейзов  покамест
хранится  в  глубокой  тайне,  она  отправила  в   газету   "Морнинг   пост"
сногсшибательное объявление:



     Дни рыцарства еще не канули в  прошлое.  Очаровательная  хозяйка  замка
Т-гг-джвиль,   прославившегося   роскошными   празднествами,    неоднократно
описанными в нашей газете, намерена устроить увеселение, превосходящее своим
великолепием даже празднества средневековья. Мы не вправе  сообщать  публике
никакие  подробности,  однако   известно,   что   в   программу   сюрпризов,
приготовленных леди Т-гг-виль для ее великосветских гостей, входят:  турнир,
в котором примут участие его сиятельство б-р-н де П-нт-р и Томас  Хл-мсбр-д,
эсквайр, старший сын сэра Т-са Хл-мстр-да, в роли рыцарей-зачинщиков  против
всех желающих с ними сразиться; Королева Красоты, чьи чары испытал  на  себе
каждый завсегдатай светских развлечений; банкет, в устройстве  коего  Гантер
намерен превзойти сам себя, а также бал,  на  котором  краски  средневековой
старины будут сочетаться с мягкими тонами Вейпперта и Коллинета".

     Душой всей затеи был барон. Он прямо-таки рвался в седло, и на  поле  в
Таггериджвиле, где он,  Хламсброд  и  остальные  наши  друзья  готовились  к
турниру, барон лучше всех управлялся с  копьем,  вольтажировал  и  выделывал
такие штуки, какие увидишь разве что у Дюкроу.
     Эх, будь в моем распоряжении двадцать страниц, а не  такая  коротенькая
главка, как бы я живописал все чудеса  этого  праздника!  От  Астли  прибыли
двадцать четыре рыцаря, по две гинеи за штуку. Мы надеялись заполучить  мисс
Вулферд, для роли Жанны д'Арк, но она не приехала. Мы  воздвигли  шатер  для
рыцарей-зачинщиков, с обеих сторон его  нацепили  щиты  вроде  мрамориальных
досок с гербами, что вывешивают, когда умирает какая-нибудь  знатная  особа.
Под щитами сидели  пажи,  держа  шлемы  рыцарей  до  начала  боя.  Хламсброд
облачился в медные доспехи (благодаря связям в Сити я сумел достать для него
этот  замечательный  костюм),  а  на  его  превосходительстве  бароне   были
блестящие,  стальные.  Голову  моей  супруги  украшала   маленькая   корона,
точь-в-точь как у королевы Екатерины в "Генрихе Пятом", стан ее  великолепно
обрисовывался шитым золотом жакетом, и вдобавок у нее был шлейф самое  малое
в сорок футов длиной. Моя  милочка  Джемайма  Энн  была  во  всем  белом,  с
жемчужными  украшениями  в  волосах.  Мадам  Фликфлак  изображала   королеву
Елизавету, а леди Бланш Блюнос - турецкую принцессу.
     Лондонский олдермен с  супругой;  двое  судей  графства  и  самый  цвет
Кройдона; несколько польских дворян; два  итальянских  графа  (кроме  нашего
собственного);  сто  десять  молодых  офицеров  из  Эдискомского  училища  в
парадной форме под командой генерал-майора сэра Майлза Маллигатони К.О.Б.  и
его  супруги;  обе  мисс  Пиммини  и  четырнадцать  молодых  воспитанниц  их
пансиона, сплошь в белом; преподобный доктор Уошпот и под его надзором сорок
девять  молодых  джентльменов  из  лучших  семейств,  -  это  только   часть
приглашенных. А посему вы можете себе представить, что если  уж  моя  Джемми
домогалась светского общества, то на сей раз его было вдоволь.  Все  хотели,
чтобы я снова забрался в седло, но  верховой  езды  на  охоте  с  меня  было
предостаточно, да и ростом не вышел я для рыцаря. Но  раз  уж  миссис  Коукс
настаивала, чтобы  я  открыл  турнир,  а  перечить  ей,  как  я  знал,  было
бесполезно, то барон и Хламсброд взялись устроить все  так,  чтобы  я  вынес
испытание с честью, если только меня самого не вынесут с поля.  Они  достали
из  театра  на  Стрэнде   целый   табун   знаменитых   деревянных   лошадок,
изготовленных для самого лорда Бейтмена. Я смутно представлял себе, что  это
за лошади, покуда их не привезли, но решил, что коли они предназначались для
лорда, то, стало быть, хороши, и согласился. Оно и в самом  деле  оказалось,
что это, пожалуй, лучший способ верховой езды: с виду вроде сидишь верхом, а
в то же время преспокойно ходишь по земле на  своих  двоих.  И  свалиться  с
такого коня не свалишься,  покамест  ноги  держат,  и  вдобавок  можешь  его
стегать, пришпоривать и за поводья дергать, сколько душе угодно,  -  он  все
равно не лягнет и не укусит. Как распорядителю  турнира  мне  вручили  жезл,
расписанный сине-золотой спиралью. И тут же мне вспомнился шест над  дверьми
моей парикмахерской, и меня даже потянуло туда, пока я лихо  скакал  к  полю
битвы в шлеме и латах под звуки фанфар и бой барабанов. Противником моим был
капитан Хламсброд, и мы славно потыкали  друг  дружку  копьями,  пока  я  не
зацепился ногой за юбку моей лошади; а падая наземь, я получил вдобавок удар
копьем, который чуть было не перебил мне лопатку.
     - По рыцарскому уставу, - сказали мне, - этого  довольно.  -  И  я  был
радешенек, что счастливо отделался.
     Вслед  за  этим  не  менее  семи  всадников   из   числа   приглашенных
джентльменов, все в боевых доспехах, а  также  нанятые  циркачи  выехали  на
арену, и барон всех их превосходил в ловкости.
     - Как прелестно скачет наш милый барон! - сказала моя жена, которая  не
сводила с него нежного взора, умильно ему улыбалась и махала платочком.
     - Послушай, Сэм, - сказал один из наемных своему товарищу,  после  того
как они, исполнив номер, встали  подле  беседки  Джемми  (как  она  величала
навес). - Лопни мои глаза, если вон тот субчик в доспехах не из наших.
     От такого замечания Джемми и вовсе  растаяла.  Что  и  говорить,  барон
выбрал самый верный  путь  к  руке  Джемаймы  Энн,  начав  ухаживать  за  ее
матушкой.
     В первом круге барон был объявлен победителем,  и  Джемми  вручила  ему
приз, - надев на его копье венок из белых роз. Он принял  его,  склоняясь  в
изящном поклоне, все ниже и ниже, покуда перья шлема не запутались  в  гриве
коня, помаленьку пятившегося к противоположному краю арены, но  тогда  барон
пустил его галопом к тому месту, где сидела Джемайма  Энн,  и  попросил  мою
дочь надеть венок ему на  шлем.  Бедняжка,  вся  зардевшись,  выполнила  его
просьбу. Раздались громовые рукоплескания публики, но тут к барону подскакал
Хламсброд, положил ему руку на плечо и что-то  шепнул  на  ухо,  после  чего
барон ужасно рассердился, потому что сразу отпихнул Хламсброда. "Chacun pour
soi, - ответил он, - мсье де Ламсбро", - что, как  мне  пояснили,  означает:
"Каждый за себя", - и с этим помчался прочь, на  скаку  подбрасывая  и  ловя
копье и заставляя  своего  коня  выделывать  прыжки  да  разные  фортели,  к
всеобщему восторгу зрителей.
     А потом начался самый турнир. Барон  и  Хламсброд  выходили  на  бой  с
другими рыцарями, и каждый сшиб наземь по паре, после чего  трое  оставшихся
отказались сражаться, ну и мы все, понятно же, всласть над ними посмеялись.
     - А уж теперь наш черед, мистер Шико! -  сказал  Хламсброд  и  погрозил
барону кулаком. - Берегись, гнусный фигляр, клянусь Юпитером, я тебе покажу!
     Мы так и ахнули, и не успела Джемми или кто-либо из нас вымолвить  хоть
слово, как  оба  приятеля  ринулись  в  бой  с  копьями  наперевес,  готовые
прикончить друг друга. Напрасны были вопли Джемми. Напрасно я  кинул  наземь
свой жезл. Не успел я и рта раскрыть, а противники уже сломали свои палки  и
кинулись друг на друга с новыми.  В  первом  бою  барону  крепко  досталось,
Хламсброд едва не выбил его из седла.
     - Смотри, Шико! - гремел Хламсброд. - Теперь береги башку!
     В следующем бою оба и впрямь все время норовили угодить друг  другу  по
голове. Копье Хламсброда попало в  цель  -  сшибло  баронов  шлем  вместе  с
перьями и венком из роз. Однако бросок его сиятельства пришелся еще точнее -
копье стукнуло Хламсброда по шее, и тот камнем свалился наземь.
     - Он победил! Он победил! - вскричала Джемми, махая платочком; Джемайма
Энн упала в обморок, леди Бланш завопила, а мне стало так худо, что  я  едва
устоял на ногах. Все зрители волновались, кричали, только сам барон сохранял
полное спокойствие, отвесил изящный поклон и,  глядя  на  Джемми,  поднес  к
губам свою руку. И тут вдруг откуда ни  возьмись  какой-то  иудейского  вида
незнакомец перепрыгивает через барьер и в сопровождении еще троих  бросается
к барону.
     - Стань у ворот, Боб! - кричит он. -  Барон,  я  арестую  вас  по  иску
Сэмюела Левисона за...
     Но он так и не успел сказать за что. Выкрикнув: "А!" и "Saprrrristi!" -
и еще что-то  непонятное,  его  сиятельство  обнажил  меч,  пришпорил  коня,
перемахнул через бейлифа  и  был  таков.  Мистер  Стабз,  помощник  бейлифа,
убрался с дороги, потому что барон пригрозил, что  проткнет  его  копьем.  А
когда мы подхватили бейлифа и привели в чувство с помощью глотка бренди,  он
нам все рассказал.
     - У меня бумага на его арешт, миштер Кокш, но я не  хотел  портить  вам
удовольштвие, да и ужнал я его, только когда с него шбили шлем!
     . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
     Вот так история!

                       Сентябрь. За бортом и на крюке

     Хвалиться нашим турниром в Таггериджвиле нам было не резон, а все ж  он
удался куда лучше, чем  праздник  у  Килблейзов,  на  котором  бедняга  лорд
Гейдуйдерри расхаживал в  черном  бархатном  халате,  а  император  Наплевон
Бонапарт появился в рыцарских доспехах и в  шелковых  чулках,  вроде  как  у
друга мистера Пелла из Пиквика.
     Мы-то хоть, нанявши актеров из Антитеатра Астли, поразвлеклись за  свои
денежки.
     От барона мы не получали ни весточки, после того как  он  показал  себя
столь прекрасным наездником, а потом сшиб  бейлифа  мистера  Цаппа  (поделом
ему!) и его помощника мистера Стабза, которые  хотели  его  арестовать.  Моя
душенька Джемми после исчезновения барона пребывала в скверном  расположении
духа, а это, скажу вам, весьма печальное зрелище. В такие дни ей  ничего  не
стоит закатить пощечину Джемайме Энн или швырнуть блюдо с тартинками  в  мою
горемычную особу.
     Как я уже сказал, моя Джемми все время хандрила, но однажды  (помнится,
после визита капитана Хиггинса,  который  обмолвился,  что  видел  барона  в
Булони) она объявила, что единственное  для  нее  спасение  -  это  перемена
климата и что она помрет, если не поедет на побережье Франции. Я понимал,  к
чему она клонит и что возражать ей все равно, что возражать ее  королевскому
величеству во время тронной речи. А потому я велел слугам укладывать вещи  и
заказал четыре  билета  на  пакетбот  "Турецкий  султан",  отправлявшийся  в
Булонь.
     Дорожный экипаж с тридцатью семью чемоданами  Джемми  и  моим  ковровым
саквояжем был доверху нагружен и отправлен на пароход  накануне  вечером.  А
мы, позавтракав в нашем городском доме на Портленд-Плейс  (ох,  не  думал  я
тогда, что... впрочем, не стоит об этом...), поехали  во  втором  экипаже  к
Таможне, а следом в наемной карете и кебе катили слуги, а также четырнадцать
картонок и чемоданов, которые могли  понадобиться  моей  душеньке  во  время
путешествия.
     Дорогу по Чипсайд и Темз-стрит описывать не стоит. Мы видели  Монумент,
который поставили в память устроенной  католиками  страшной  Варфоломеевской
ночи, только почему его тут поставили - в толк не возьму,  раз  церковь  св.
Варфоломея находится в Смитфильде. Мельком глянули мы и на Биллингсгет, и на
дом лорд-мэра с двадцатидвухшиллинговым угольным дымом из труб  и,  наконец,
благополучно добрались до Таможни.
     Мне стало грустно  при  мысли,  что  теперь  нам  придется  якшаться  с
жуликами, каковыми слывут все французы, и что,  не  зная  ихнего  языка,  мы
покидаем родину и честных своих соотечественников.
     Навстречу нам вышли  четырнадцать  носильщиков,  и  каждый  с  отменной
готовностью  подхватил  какую-нибудь  поклажу,  то  и  дело  называя  Джемми
"миледи", а меня "ваша честь", и этак миледили  они  и  честили  даже  моего
лакея и горничную в кебе. Тут мне и вовсе взгрустнулось, как я подумал,  что
уезжаю на чужбину.
     - Возьми, любезный, - сказал я кучеру наемной кареты, который  с  самым
почтительным видом стоял передо мной, держа в одной руке шляпу, а  в  другой
Джеммину шкатулку с драгоценностями. - Вот тебе, милый мой, шесть шиллингов,
- говорю ему, потому как я не мелочный.
     - Шесть чего? - спрашивает он.
     - Шесть шиллингов! -  заверещала  Джемми.  -  Вдвое  больше,  чем  тебе
причитается.
     - Причитается, мэм?!  -  повторяет  грубиян.  -  Вот  и  причитайте  на
здоровье! Выходит, я должен коней гробить,  шею  ломать,  коляску  корежить,
тащить вас, и ваших ребятишек, и ваши пожитки, и за  все  про  все  -  шесть
монет?
     С этими словами громила швырнул шляпу вместе с моими шиллингами  наземь
и подсунул мне кулачище под самый нос, так что я было решил, что  он  пустит
из него Кровь.
     - Восемнадцать шиллингов - вот сколько мне положено! -  объявил  он.  -
Поняли? Спросите любого из вон тех джентльменов.
     - Ну по правде-то - семнадцать шиллингов шесть рейсов, - молвил один из
четырнадцати носильщиков, - но коли джентльмен  и  впрямь  джентльмен,  само
собой - отвалит не меньше соверена.
     Я собрался было возражать, а Джемми завизжала, как турок, но  тут  один
из них гаркнул: "Э-эй!", другой подхватил:  "Что  за  шум,  а  драки  нет?",
третий зыкнул: "А ну всыпь им!" -  и  я,  по  совести  признаться,  до  того
струхнул, что вынул целый соверен и отдал кучеру. Тем временем мой  лакей  и
горничная куда-то скрылись:  они  всегда  исчезают,  как  только  начинается
грабеж или скандал.
     Я пошел было их искать.
     - Постойте-ка, мистер Фергюсон!  -  подал  голос  юный  джентльмен  лет
тринадцати от роду, в красном ливрейном  жилете  до  самых  пят  и  с  целым
набором булавок, пуговиц и  тесемок,  скреплявших  его  борта.  -  Постойте,
мистер Фе, - говорит он, вынув изо рта трубку. - Не забывайте хозяина кеба.
     - А тебе сколько следует, милейший? - спрашиваю я.
     - Мне?.. Гм... Сейчас прикинем... Ага! Аккурат тридцать семь  шиллингов
да еще восемь пенсов.
     Четырнадцать джентльменов с багажом в руках прыснули и  давай  гоготать
очень наглым манером. Одна только физиономия кучера выражала досаду.
     - Ах ты поганец! -  вскричала  Джемми,  ухватив  мальчишку.  -  Заломил
дороже, чем за карету!
     - Вы меня не поганьте, мэм! - взвился  малый.  -  Что  мне  до  кареты?
Езжали бы омнибусом за шесть пенсов! Что ж не поехали! Чего наняли мой  кеб?
На что я отмахал  сорок  миль  от  Скарлот-стрит  на  Портленд-стрит  да  на
Портленд-Плейс - и все задарма? Ну-ка, выкладывайте полтора соверена, нечего
моего коня томить целый день!
     Всю эту речь, на запись которой ушло  немало  времени,  он  выпалил  за
пятую долю секунды, а под самый конец ее отшвырнул трубку  и,  сжав  кулаки,
стал наступать на Джемми, будто вызывал ее на драку.
     Моя душенька из пунцовой стала белой, как виндзорское мыло, и рухнула в
мои объятия. Что мне было делать?  Я  закричал:  "Полиция!"  -  но  ни  один
полисмен не заглянет на Темз-стрит, там грабеж среди бела дня узаконен.  Что
же мне было делать? О, с какой отцовской благодарностью бьется  мое  сердце,
когда я вспоминаю, как поступил наш Таг!
     Только юнец принял стойку, младший Таггеридж Коукс, который  все  время
заливался смехом, на мой взгляд  очень  даже  непочтительным,  вдруг  метнул
куртку прямо в лицо своей матушки (от соприкосновения с  медными  пуговицами
она вздрогнула и более или менее пришла в себя; и не успели мы рта раскрыть,
как он уже очутился в центре крута, который  образовали  носильщики,  девять
продавцов и продавщиц апельсинов, несчетное множество  мальчишек-газетчиков,
зевак и старьевщиков, присунул два маленьких белых кулака к лицу джентльмена
в красном жилете, выставившего на врага два черных больших, и тут  же  начал
бой.
     Будьте покойны! Наш Таг  не  зря  обучался  в  Ричмондской  школе!  Мой
маленький герой молотил кулаками вовсю -  раз!  раз!  правой!  левой!  -  не
уступая  в  лихости  своей  дорогой  матушке.  Сперва  что-то  треснуло,   и
высоченная грязно-белая  шляпа  с  черной  креповой  тряпкой  вокруг  тульи,
походившая на сырой глубокий колодец, - сперва, стало быть, что-то треснуло,
эта белая шляпа перемахнула через  кеб,  и  на  толпу  посыпалось  множество
различных вещей, которые в ней хранились, а именно: клубок бечевки,  свечка,
гребешок, ремень от кнута, свистулька, кусок грудинки и прочее и прочее...
     Юнец был явно сконфужен выставкой его  сокровищ,  но  Таг  не  дал  ему
опомниться. Следующий удар пришелся парню по скуле, а третий угодил по носу,
и наглец упал.
     - Браво, милорд! - заорали зрители.
     - Будет с меня, и на том спасибочко! - буркнул юнец, кое-как  подымаясь
на ноги. - Платите за проезд, и я поехал.
     - Сколько теперь запросишь, трусливый воришка? - спросил Таг.
     - Два и восемь пенсов, будто сами не знаете.
     И он получил свои два и восемь пенсов. Зрители рукоплескали Тагу,  юнца
освистали, а Тага просили дать им на выпивку. Но тут мы услышали  колокол  и
заторопились сойти по лестнице вниз к пароходу.
     Теперь уж я надеялся, что нашим бедам придет конец. Что до моих бед, то
они и в самом деле чуть было не кончились, по крайней мере, в одном  смысле.
После того как миссис  Коукс  вместе  с  Джемаймой  Энн  и  Тагом,  а  также
горничной, лакеем и ценностями были доставлены на борт, подошел  мой  черед.
Мне часто приходилось слышать, что пассажиров поднимают на борт по  сходням,
но очень редко, чтобы их сбрасывали при помощи таковых. Как только я на  них
ступил, судно чуть-чуть отошло, доска скользнула,  и  я  плюхнулся  в  воду.
Вопль миссис Коукс, наверно, можно было услышать в Грейвзенде. Он  звенел  у
меня в ушах, когда я шел ко дну, скорбя о том,  что  покидаю  ее  безутешной
вдовой. Я тут же вынырнул и ухватился за поля своего цилиндра, хотя,  как  я
слышал, утопающим надлежит хвататься за соломинку. Я  бултыхался,  не  теряя
надежды на спасение, и, к счастью, вскоре почувствовал, как  меня  подцепило
за пояс панталон и вознесло в воздух на крюке багра  под  возгласы:  "Ии-эх!
Ии-эх! Ии-эх!" - и таким образом я  был  поднят  на  борт.  Меня  уложили  в
постель, и оттого, что я наглотался воды, мне пришлось выпить добрую  порцию
бренди, дабы в нутре моем  получилась  правильная  смесь.  Что  и  говорить,
несколько часов я пребывал в довольно плачевном состоянии.

                           Октябрь. Нас выселяют

     И вот мы прибыли в Булонь, и Джемми, везде  и  повсюду  расспрашивая  о
бароне,  вскоре  убедилась,  что  никто  там  о  нем  не   слыхал;   однако,
вознамерившись, как я понял, непременно выдать нашу  дочь  за  высокородного
дворянина, она решила отправиться  в  Париж,  где  барону,  по  его  словам,
принадлежал  роскошный  отель,   из-за   чего,   помнится,   Джемми   ужасно
возмущалась,  хотя  вскорости  мы  узнали,   что   отель   -   по-французски
всего-навсего дом, и она успокоилась. Надо ли описывать дорогу из  Булони  в
Париж или самое столицу? Достаточно сказать, что мы появились  там  в  отеле
"Мюрисс", как подобало семейству Коукс-Таггеридж, и за неделю повидали  все,
что стоило повидать в Париже. Правда, я чуть было не протянул там  ноги;  но
раз уж вы отправились в увеселительное  путешествие  в  чужие  края,  нечего
сетовать на некоторые неудобства.
     Близ города Парижа есть замечательная дорога и ряды деревьев, и все это
почему-то называется  Шансы-Лиззи,  что  по-французски  означает  Елисейские
поля; некоторые,  слышал  я,  говорят:  Шансы-Лери,  но  уж  мой-то  выговор
наверняка правильный. Так вот посреди  этих  Шансы-Лиззи  находится  большой
пустырь, и на нем  балаган,  где  в  летнее  время  мистер  Франкони  -  это
французский Астли - показывает дрессированных лошадей и прочие  номера.  Раз
уж все туда ездят и нам сказали, что ничего в  этом  нет  зазорного,  Джемми
изъявила согласие, чтобы и мы туда отправились. Так мы и сделали.
     Оказалось, что там все  точь-в-точь  как  у  нашего  Астли:  мужчина  в
костюме гусара, в точности как мистер Пиддикомб,  так  же  ходил  по  арене,
щелкая  бичом.  И  дюжина  всяких  мисс  Вулфорд,  что  выезжают   польскими
принцессами, Диванами, Султанами, Качучами и бог его знает кем еще. Есть там
и толстяк в двадцати трех одежках, который потом оказывается живым скелетом;
есть клоуны, и опилки, и белая лошадь, танцующая матросский танец, и свечи в
обручах, словом, все, как на нашей милой родине.
     Моя  дорогая  супруга,  в  самом  шикарном  туалете,  приковывая  взоры
публики, от души наслаждалась представлением (ведь знания языка при этом  не
надобно, благо бессловесная тварь им  не  пользуется),  а  тут  еще  начался
долгожданный знаменитый польский аттракцион: "Сарматский наездник на  восьми
диких скакунах!" Он вылетел под музыку, наяривавшую  двадцать  миль  в  час,
верхом на четверке лошадей,  а  другую  четверку  погонял  впереди  и  таким
манером промчался вокруг арены. Туча взметнувшихся опилок скрывала его лицо,
но зрители, как обезумевшие, восторженно  хлопали  в  ладоши.  Вдруг  первая
четверка лошадей превратилась в тройку, потому  что  наездник  запустил  под
себя еще одну лошадь, а за ней и другую, и все поняли что,  запусти  он  еще
одну - дело добром не кончится. Публика била в ладоши пуще  прежнего,  а  уж
когда он стал загонять седьмую и восьмую - понятно, не целиком, а  заставляя
их ловко подныривать и выныривать туда-сюда, вперемешку, так что  уже  вовсе
нельзя было разобрать какая где, - цирк едва не обрушился от  аплодисментов,
а Сарматский наездник все кланялся, склоняя до  земли  свои  длинные  перья.
Наконец музыка поугомонилась,  и  он  стал  не  спеша  объезжать  арену,  то
сгибаясь, то ухмыляясь, то раскачиваясь взад-вперед или размахивая  бичом  и
прикладывая руку к сердцу, в точности, как циркачи у Астли. Но  представьте,
каково было наше удивление, когда этот самый Сарматский  наездник,  проезжая
со своей восьмеркой мимо нашей ложи, вдруг дернулся  и...  все  его  скакуны
мигом застыли как вкопанные.
     - Альберт! - завопила моя дорогая Джемми. - Альберт! Ба-б-ба-б-барон!
     Сарматский   наездник   с   минуту   разглядывал   ее,   потом   трижды
перекувыркнулся, соскочил с лошадей и пустился наутек.
     Это был его сиятельство барон де Понтер!
     У Джемми, как водится,  сделался  припадок,  барона  же  мы  больше  не
видели. Впоследствии нам стало известно, что Понтер служил у Франкони, потом
сбежал в Англию,  надеясь  на  легкую  жизнь,  и  вступил  в  армию  мистера
Ричардсона, но ни мистер Ричардсон, ни Лондон не пришлись ему по вкусу; и мы
распрощались  с  ним,  когда  он  перемахнул  через  барьер  на  турнире   в
Таггериджвиле.
     - Ну что ж, Джемайма Энн, - объявила разъяренная Джемми, -  ты  выйдешь
за Хламсброда. Раз уж моя дочь не может стать баронессой, пусть  будет  хотя
бы супругой баронета.
     Бедняжка Джемайма Энн  только  вздохнула,  зная,  что  перечить  матери
бесполезно.
     Париж как-то сразу нам наскучил, и мы более чем когда-либо заторопились
обратно в Лондон. До нас дошли слухи, будто  это  чудовище  Таггеридж,  этот
черномазый отпрыск старого Тага - будь он неладен, -  вздумал  опротестовать
права Джемми на наследство и подал на нас целую  кипу  исков  в  Канцлерский
суд. Прослышав об этом, мы немедля отправились в путь, приехали в  Булонь  и
сели на того же "Турецкого султана", который доставил нас во Францию.
     Если вы взглянете на расписание, то увидите, что суда  отправляются  из
Лондона в субботу утром, а из Булони в субботу вечером;  таким  образом,  от
прибытия до отправки в обратный путь проходит зачастую менее часа. Боже, как
мне жаль беднягу капитана, который по двадцать четыре часа  мается  в  своей
рубке и дерет глотку: "Одерживай! Стоп!" И жаль слуг,  что  подают  завтрак,
второй завтрак, обед, ужин, и  снова  завтраки,  обеды,  ужины,  для  целого
полчища пассажиров. А более всех мне  жаль  беднягу  буфетчика,  из-за  этих
злополучных жестяных мисочек, за которыми он должен все время приглядывать.
     О, как мало знали мы о буре, разразившейся в  наше  отсутствие!  И  как
мало  мы  были  подготовлены   к   жестокой   беде,   нависшей   над   нашим
Таггериджвильским имением!
     Нашим поверенным был  Бигс  из  прославленной  конторы  "Бигс,  Хигс  и
Болтунигс". По прибытии в Лондон мне сообщили, что он только что  отправился
за  мной  в  Париж,  и  мы,  не  заезжая  на  Портленд-Плейс,   покатили   в
Таггериджвиль. Подкатив к  воротам,  мы  увидели  во  дворе  целую  толпу  и
мерзкого Таггериджа верхом на лошади, а подле  него  какого-то  обшарпанного
человека по имени Скэпгоут, а также его поверенного и многих других.
     -  Мистер  Скэпгоут,  -  с  ухмылкой  сказал  Таггеридж,   вручая   ему
запечатанный конверт. - Вот вам бумага на аренду. Оставляю  вас  хозяином  и
желаю всего хорошего.
     -  Хозяином  чего?  -  спросила   законная   владелица   Таггериджвиля,
высунувшись из окна кареты.
     Джемми не переваривала "черномазого Таггериджа", как она его  называла,
он был для нее хуже всякой отравы. В первую же неделю после нашего  переезда
на Портленд-Плейс он явился  за  каким-то  серебряным  сервизом,  якобы  его
личной собственностью, но Джемми обозвала его "арапом безродным"  и  выгнала
вон. С тех пор у нас с ним велись бесконечные тяжбы,  переписка,  встречи  и
объяснения через посредников.
     - Хозяином моего имения Таггериджвиль, сударыня, отписанного мне  отцом
в завещании, о чем вас уведомили три недели тому назад и  что  вам  известно
так же хорошо, как и мне.
     - Старый Таг не оставлял никакого завещания! - завопила  Джемми.  -  Он
умер не  для  того,  чтобы  оставлять  свое  добро  всяким  арапам,  неграм,
низкородным вралям-полукровкам! И если он это сделал, так разрази меня...
     - Маменька, успокойтесь же! - взмолилась Джемайма Энн.
     - Шпарь дальше! - подначивал Таг, который в подобных случаях  только  и
знает что скалить зубы.
     -  Что  это  значит,  мистер   Таггеридж?   -   воскликнул   Хламсброд,
единственный из всех нас, кто сохранил присутствие духа. - О каком завещании
идет речь?
     - О, право, все это чистая формальность,  -  сказал,  подъехав  к  нам,
адвокат. - Ради бога, не  беспокойтесь,  сударыня.  Разрешите  моим  друзьям
Хигсу, Бигсу и Болтунигсу снестись со мной. Удивлен, что никто из них  здесь
сегодня не присутствует. Вам всего-навсего остается нас  выгнать,  сударыня.
Остальное пойдет заведенным порядком.
     - Кто завладел этим имением? - взревела Джемми.
     -  Мой  друг,  мистер  Скэпгоут,  -  сказал  адвокат.  Мистер  Скэпгоут
осклабился.
     - Мистер Скэпгоут! - повторила моя супруга, потрясая кулаком (ибо она у
меня женщина с сильным характером)
     - Если вы не уберетесь отсюда, я велю вас прогнать вилами! Вас  и  того
нищего черномазого ублюдка!
     И, подтверждая слово делом, она сунула в руки одному садовнику  вилы  и
подозвала на подмогу второго с граблями. Тем временем юный Таг науськивал на
пришельцев собаку, а я кричал "ура" при виде столь справедливой расправы  со
злодеями.
     - Этого будет довольно, не так ли? - с самым невозмутимым  спокойствием
осведомился мистер Скэпгоут.
     - Вполне! - ответил адвокат. - Мистер Таггеридж, между  нами  и  обедом
десять миль. Сударыня, ваш покорный слуга! - И вся шайка поскакала прочь.

                       Ноябрь. Страхование по закону

     Мы не имели понятия, что все это означает, пока не получили от Хигса из
Лондона очень странную бумагу, которая гласила:
     "Мидлсекс.  Сэмюел  Кокс,  ранее  проживавший   на   Портленд-Плене   в
Вестминстере, в том же графстве, привлекается  ответчиком  по  иску  Сэмюела
Скэпгоута за то, что оный Кокс ворвался в имение Джона Таггериджа, эсквайра,
кое тот сдал в аренду вышеупомянутому Сэмюелу Скэпгоуту, при том,  что  срок
аренды еще не истек, и выгнал его оттуда".
     Далее говорилось, что мы якобы "выгнали  его  силой  оружия,  а  именно
шпагами, ножами и дрекольем". Это  ли  не  чудовищная  ложь?  Мы  же  только
защищали наше кровное! И разве не преступление  выгонять  нас  из  наших  же
законных владений по столь разбойничьему иску?
     Не иначе как Хигс, Бигс и Болтунигс были подкуплены, ибо - поверите  ли
- они посоветовали  нам  тотчас  уступить  нашу  собственность,  потому  что
найдено завещание и дело мы все равно проиграем.  Моя  Джемми  с  презрением
отвергла их совет, а сообщение о завещании подняла на смех: она  утверждала,
что это подделка, гнусная арапская подделка, и  по  сей  день  уверена,  что
история с завещанием, якобы написанным тридцать лет тому назад в  Калькутте,
оставшимся среди бумаг старого  Тага,  а  впоследствии  после  розысков,  по
приказу  молодого  Таггериджа,  найденным   и   присланным   в   Англию,   -
скандальнейшая ложь.
     Так или иначе - суд состоялся. Стоит ли о нем рассказывать? Что сказать
о лорде Главном судье, кроме того, что ему  следовало  бы  стыдиться  носить
свой парик? Или о мистере..... и мистере...... кои не жалели красноречия для
     попрания справедливости и бедняков? С нашей  стороны  выступал  не  кто
иной, как старший адвокат Бинкс, - мне совестно за честь британских юристов,
но я вынужден сказать,  что  и  он,  похоже,  был  подкуплен,  ибо  попросту
отказался меня защищать. Веди он себя  так  же,  как  мистер  Маллиган,  его
помощник, которому я столь скромным образом желаю выразить  признательность,
- все могло бы обернуться в нашу пользу.
     Знали бы вы, какое впечатление произвела речь мистера Маллигана,  когда
он, впервые выступая в суде, сказал:
     - Стоя здесь,  у  пустомента  священной  Фумиде,  видя  вокруг  эмблемы
пруфессии,  столь  пучитаемой  мною,  перед   лицом   пучтенного   судьи   и
прусвищенных присяжных - славы отечества, бескурысных заступников, надежного
утюшения бедняков, - о, как я трупещу, какой стыд обугрил мне щуки. (Возглас
в зале: "Какой стыд!") Зала взревела от хохота, а когда был  снова  водворен
порядок, мистер Маллиган продолжал:
     - Мулорд, я их не слышу. Я родом из струны, привыкшей к  угнетению,  но
поелику моя струна, да, мулорд, моя Ирландия (нечего смеяться, я ей горжусь)
вупреки тиранам всегда зелена,  хороша  и  прекрасна,  так  и  правда  моего
клюента вусторжествует над злобным безрассудством,  -  я  повторяю,  злобным
безрассудством тех, кто хочет ее уничтожить и в лицо которым от имени  моего
клюента, от имени моей струны, да, и от своего имени я, скрестив руки, кидаю
полный презрения вызов!
     - Бога ради, мистер Миллиган... ("Маллиган,  мулорд!"  -  вскричал  мой
адвокат.) Хорошо, Маллиган, - прошу, успокойтесь и не отклоняйтесь  от  сути
дела.
     И мистер Маллиган больше не отклонялся целых три часа  кряду.  В  речи,
битком набитой латинскими цитатами  и  блиставшей  непревзойденной  красотой
слога, он рассказал обо мне и моем семействе;  о  том,  каким  романтическим
образом  разбогател  старый  Таггеридж  и  как  впоследствии  его  богатства
достались моей супруге; о положении в Ирландии; о честной бедности Коксов  в
прошлом (после чего он несколько  минут,  покуда  его  не  остановил  судья,
обозревал гневным взором нищету своей родины); о том, какой  я  превосходный
супруг, отец, хозяин, а моя жена - супруга, хозяйка, мать. Но все  напрасно!
Дело было проиграно. Вскоре меня привлекли за неуплату расходов,  -  пятьсот
фунтов на судебные издержки свои собственные и столько же за Таггериджа.  Он
сказал, что не даст и фартинга, чтобы вызволить меня не то что  из  Флитской
тюрьмы, а из пекла. Само собою разумеется, вместе с поместьем мы потеряли  и
городской особняк, и капитал в ценных бумагах. Таггеридж, у которого  и  так
были тысячи, забрал все. А когда я попал в  тюрьму,  кто,  думаете,  навещал
меня? Ни бароны, ни графы, ни иностранные послы, ни сиятельства,  что  вечно
толклись у нас в доме и пили-ели за наш счет, не пришли ко мне. Не пришел  и
неблагодарный Хламсброд.
     Теперь уж я не мог не указать моей дорогой женушке:
     - Видишь, душенька, мы прожили господами ровно год, но что это была  за
жизнь! Перво-наперво, дорогая, мы  давали  званые  обеды,  а  все  над  нами
насмехались.
     - О да, и вспомни, как тебе после них бывало худо!  -  воскликнула  моя
дочь.
     - Мы приглашали знатных господ, а они нас оскорбляли.
     - И портили маме характер! - добавила Джемайма Энн.
     - Потише, мисс! - цыкнула Джемми. - Тебя не спрашивают!
     - А потом тебе понадобилось сделать из меня помещика.
     - И загнать отца в навозную кучу! - заорал Таг.
     - И ездить в оперу и подбирать иностранных графов да баронов.
     - Слава богу, милый папа, что мы от них избавились! -  воскликнула  моя
крошка Джемайма Энн, почти счастливая, и поцеловала своего старого отца.
     - А Тага тебе понадобилось делать модным джентльменом и послать  его  в
модную школу.
     - Даю слово, я остался самым настоящим невеждой! - ввернул Таг.
     - Ты дерзкий неслух! - сказала Джемми. -  Этому  ты  выучился  в  своей
благородной школе?
     - Я еще кое-чему там выучился, сударыня. Можете справиться у мальчишек,
- проворчал Таг.
     - Ты готова была торговать родной дочерью и чуть не выдала ее замуж  за
мошенника.
     - И прогнала бедного Орландо, - всхлипнула Джемайма Энн.
     - Молчать, мисс! - рыкнула Джемми.
     - Ты оскорбляла человека,  от  отца  которого  получила  наследство,  и
довела меня до тюрьмы, и у меня нет теперь надежды отсюда  выбраться,  -  не
станет же он меня вызволять после всех твоих оскорблений!
     Все это я выложил довольно-таки решительно, потому  что  очень  уж  она
меня допекла, и я вознамерился как следует задать моей душеньке.
     - О Сэмми! - воскликнула она, заливаясь  слезами  (ибо  упрямство  моей
бедняжки было вконец сломлено). -  Все  это  правда.  Я  была  ужасно-ужасно
глупой и тщеславной и из-за моих прихотей пострадали мой любимый муж и дети,
и теперь я так горько раскаиваюсь.
     Тут Джемайма Энн тоже залилась слезами и кинулась в объятия  матери,  и
обе они минут десять подряд совместно рыдали и плакали.  Даже  Таг  выглядел
как-то чудно, а что до меня, то... Просто диву даешься, но  только  клянусь,
что, видя их такими расстроенными, я радовался от всей души. Пожалуй, за все
двенадцать месяцев роскошной жизни я ни разу не был так счастлив, как в этой
жалкой каморке, в которой меня содержали.
     Бедный Орландо Крамп навещал нас каждый день, и мы, те самые, кто в дни
жизни на Портленд-Плейс совершенно пренебрегали им и на  празднике  в  Бьюла
так жестоко с ним обошлись,  ныне  куда  как  радовались  его  обществу.  Он
приносил моей дочери книжки, а мне бутылочку хереса. Он брал домой  Джеммины
накладные волосы и причесывал  их,  а  когда  часы  свиданий  заканчивались,
провожал обеих дам в их чердачную комнатенку в Холборне, где они теперь жили
вместе с Тагом.
     -  Забыть  ли  птице  свое  гнездо?  -  говаривал   Орландо   (он   был
романтический юноша, уж это точно: играл на флейте и читал лорда Байрона без
передышки со дня разлуки с Джемаймой Энн). - Забыть ли птице свое гнездо, на
волю пущенной в краях восточных? Забудет ли роза возлюбленного соловья?  Ах,
нет! Мистер Кокс! Вы сделали меня тем, что я есть  и  кем  надеюсь  быть  до
гробовой доски, - парикмахером. До вашей  парикмахерской  я  и  в  глаза  не
видывал щипцов для завивки и не мог отличить простого  мыла  от  туалетного.
Разве вы мне не отдали ваш дом, вашу мебель, ваш набор парфюмерии и двадцать
девять клиентов? Разве все это - пустяки? Разве Джемайма Энн - пустяк?  Если
только она разрешит называть себя по имени...  О  Джемайма  Энн!  Твой  отец
нашел меня в работном доме и сделал меня тем, что я есть. Останься  со  мной
до конца моих дней, и я никогда-никогда не изменюсь.
     Высказав все это, Орландо в страшном  волнении  схватил  свою  шляпу  и
кинулся прочь.
     Тут и Джемайма Энн ударилась в слезы.
     - О па! - воскликнула она. - Ведь правда же он... он... славный молодой
человек?
     - Еще какой славный! - объявил Таг. - Вчера  он  дал  мне  восемнадцать
пенсов и бутылочку лавандовой воды для Маймы Энн, - что ты на это скажешь?
     - Не мешало бы ему вернуть тебе парикмахерскую, - вставила Джемми.
     - Что?! Для уплаты судебных издержек  Таггериджа?  Дорогая  моя!  Да  я
лучше помру, чем этак ему потрафлю.

                         Декабрь. Семейные хлопоты

     Когда Таггеридж засадил меня в тюрьму, он поклялся, что там я и  окончу
свои  дни.  Похоже,  у  нас  были  причины  стыдиться  самих  себя.  И   мы,
благодарение господу, устыдились! Я вскоре пожалел о  своем  дурном  к  нему
отношении, а от него получил письмо, в котором было сказано следующее:

     "Сэр, я полагаю, Вы достаточно пострадали за поступки, в  коих  повинны
не столько Вы, сколько Ваша супруга, а посему я прекратил все иски, поданные
на Вас, пока Вы  незаконно  владели  имуществом  моего  отца.  Вы,  конечно,
помните, что, когда после обследования его бумаг завещания найдено не  было,
я с полной готовностью уступил его собственность тем, кого полагал законными
наследниками. В ответ на это Ваша жена, вкупе с Вами (ибо  Вы  ей  потакали)
осыпала меня всевозможными оскорблениями; а когда завещание,  подтверждавшее
мой справедливый иск, нашли в Индии,  Вы  не  можете  не  помнить,  как  это
известие было встречено Вашим семейством и к каким прискорбным действиям  Вы
прибегли.
     Счет Вашего адвоката оплачен, и  так  как  я  полагаю,  что  Вам  лучше
заниматься тем ремеслом, каким Вы занимались ранее, то  я  дам  Вам  пятьсот
фунтов  на  покупку  товара  и  парикмахерской,  как  только  Вы  приглядите
что-нибудь подходящее.
     При сем посылаю двадцать фунтов на Ваши насущные расходы. Мне известно,
что у Вас есть сын, как я наслышан - бойкий юноша. Если он захочет  попытать
счастья  за  границей  и  отправиться  в  плавание  на  одном  из   кораблей
Ост-Индской компании, я могу его устроить.

                             Ваш покорный слуга

                                                            Джон Таггеридж".

     Не кто иной, как миссис Бредбаскет, экономка, доставила  это  письмо  и
вручила его мне с самым что ни на есть надменным видом.
     - Надеюсь, голубушка,  ваш  хозяин  хоть  отдаст  мои  личные  вещи!  -
вскричала Джемми. - Семнадцать шелковых и атласных  платьев  да  целую  кучу
побрякушек, которые ему вовсе не нужны.
     - Никакая я вам не голубушка, мэм! Мой хозяин  сказал,  что  при  вашем
положении вы в них будете как ворона  в  павлиньих  перьях.  Голубушка!  Еще
чего! - И она выплыла за дверь.
     Джемми смолчала. Она вообще совсем притихла с тех пор, как мы попали  в
беду. Зато дочь моя сияла, как королева,  а  сын,  услышав  о  корабле,  так
подпрыгнул, что чуть не сшиб беднягу Орландо.
     - Теперь вы меня забудете? - проговорил тот со вздохом; он единственный
из всей компании выглядел огорченным.
     - Вы сами понимаете, мистер Крамп, - с важностью отвечала моя  жена,  -
при наших связях, человек, родившийся в работном...
     - Женщина! - гаркнул я  (ибо  наконец  решил  повернуть  по-своему).  -
Придержи свой глупый язык! Твоя никчемная гордыня довела нас  до  разорения.
Впредь я этого не потерплю.  Ты  слышишь,  Орландо?  Если  ты  хочешь  взять
Джемайму Энн в жены, бери ее! И если  ты  примешь  пятьсот  фунтов  как  мою
половинную долю за парикмахерскую - они твои. Так-то, миссис Кокс!
     И вот мы снова дома. Я пишу эти строки в нашей старой гостиной, где  мы
все собрались встречать Новый год. Поодаль сидит Орландо,  ладит  парик  для
лорда Главного судьи, довольный-предовольный. А Джемайма Энн  и  ее  матушка
хлопотали без устали целый день и теперь  заканчивают  последние  стежки  на
подвенечном платье, ибо послезавтра мы  справляем  свадьбу.  Сегодня  я  уже
успел, как я выражаюсь, отстричь семнадцать голов; а что касается Джемми, то
я теперь принимаю ее в расчет не более, чем китайского императора  со  всеми
его мордаринами. Вчера вечером в кругу старых друзей  и  соседей  мы  славно
отпраздновали наше возвращение и веселились напропалую. У нас  был  отменный
скрипач, так что бал затянулся до поздней ночи. Мы начали с кадрили, но  мне
она никогда не удавалась, а уж потом, ради мистера  Крампа  и  его  суженой,
попробовали галопард, который для меня тоже оказался трудноват,  ибо  с  тех
пор как я вернулся к мирной и  спокойной  жизни,  просто  диво,  до  чего  я
раздобрел. И тогда мы принялись за наш с Джемми коронный  танец  -  сельскую
польку, что само по себе удивительно, потому как мы с ней выросли в  городе.
Ну а Таг отплясывал матросский танец, что миссис Кокс сочла вполне уместным,
раз уж мальчик решил идти в море. Но пора кончать! Вот несут пунш, и кому же
радоваться, как не нам? Да, видно, я  как швейцарец:  без  родного  воздуха,
что рыба без воды!




     "Cox's Diary" - впервые напечатан в "Комическом альманахе" Крукшенка  в
1840 г.

     ...обмолвился насчет веточки омелы. - По английскому обычаю, комнаты на
Рождество украшают ветками омелы, и под такой веткой молодой  человек  может
поцеловать девушку.

     Парк (с прописной буквы) - Хайд-парк в Лондоне.

     К. А., К. В., К. В. и т. д. - Теккерей пародирует буквенные обозначения
степеней, орденов и проч., которые ставятся после имени.

     Синяя книга - свод парламентских отчетов  и  правительственных  указов;
Кокс имеет в виду Красную книгу - справочник английской титулованной знати.

     Феспид - поэт VI в. до н. э., считается родоначальником древнегреческой
трагедии.

     Вестрис Лючия (1797-1856)-оперная певица; в 20-х годах XIX в.  блистала
в лондонских театрах.

     Квадрант  -  изогнутый  дугой   отрезок   Риджен-стрит,   фешенебельной
лондонской улицы.

     Лаблаш  Луи  (1794-1858)  -  итальянский  певец,  бас;   Гризи   Джулия
(1811-1869) - итальянская певица. Оба много выступали в Англии.
     Оперы, которые Кокс называет, как умеет, -  "Пуритане"  Беллини,  "Анна
Волейн" Доницетти, "Свадьба Фигаро"  Моцарта,  "Сорока-воровка"  ("La  gazza
ladra") Россини.

     Гантер - лондонский ресторатор.

     Дюкроу Эндрю - главный наездник в лондонском цирке Астли; мисс  Вулфорд
- наездница в том же цирке.

     В  Эддискомском  военном  училище  (близ  Кройдона)  Теккерей  бывал  в
детстве, когда начальником этого училища был его отчим майор Кармайкл-Смит.

     К. О. Б. - кавалер ордена Бани.

     ...шест  над   дверью...   парикмахерской...   -   Шест,   раскрашенный
красно-белой спиралью (эмблема руки,  забинтованной  перед  кровопусканием),
служил вывеской парикмахерских еще с тех пор, когда профессии  цирюльника  я
хирурга объединялись в одном лице.

     ...друг мистера Невлла из "Пиквика" - см. Диккенс, "Пиквик", гл. 43.

     Монумент - колонна, воздвигнутая в память лондонского пожара 1666 г.  В
1681 г. на пьедестале ее была  высечена  надпись,  лживо  утверждавшая,  что
город подожгли католики.

Популярность: 1, Last-modified: Mon, 09 Apr 2001 20:34:19 GmT