Рассказ
-----------------------------------------------------------------------
Киплинг P. Свет погас: Роман;
Отважные мореплаватели: Приключенч. повесть; Рассказы;
Мн.: Маст. лiт., 1987. - 398 с. - Перевод Г.Островской
OCR & SpellCheck: Zmiy ([email protected]), 29 октября 2003 года
-----------------------------------------------------------------------
Книгу избранных произведений известного английского писателя Редьярда
Киплинга (1865-1936) составили его ранний и наиболее талантливый роман
"Свет погас", рассказывающий о трагической судьбе одаренного художника,
потерпевшего крушение в личной жизни, приключенческая морская повесть
"Отважные мореплаватели" и рассказы, повествующие о тяготах и буднях людей,
создающих империю вдали от Старой Англии, овеянные в то же время
загадочностью и экзотикой жизни колониального мира.
Бог весть, что ночь нам принесет:
Земля измождена,
Она без сна, все ждет и ждет,
И человека дрожь берет -
Ведь мать-земля больна.
"В заточении"
Мужчина вряд ли сумеет добраться до правды в этой истории, хотя
женщины иногда потихоньку судачат о ней после танцев, убирая на ночь волосы
и сравнивая количество своих жертв. Естественно, от мужчин тут мало толку.
А потому историю эту придется рассказывать так, как она выглядела со
стороны... почти наугад... И, может быть, даже неверно.
Никогда не хвалите одну сестру другой в надежде, что ваши комплименты
дойдут по назначению и рано или поздно сослужат вам службу. Сестры прежде
всего женщины, а уж потом сестры, и вы скоро убедитесь, что только
повредили себе.
Самарез помнил об этом, когда остановил свой выбор на старшей мисс
Копли. Самарез был человек скрытный и, с точки зрения мужчин, особыми
достоинствами не отличался, зато пользовался успехом у женщин и был
настолько полон самомнения, что мог бы снабдить им весь совет вице-корабля,
да и штаб главнокомандующего в придачу. Сам он был гражданский чиновник.
Очень многие женщины проявляли интерес к Самарезу потому, вероятно, что он
не выказывал им особого почтения. Если знакомство с пони вы начнете с того,
что больно щелкнете его по носу, он, пожалуй, и не воспылает к вам любовью,
но с тех пор будет проявлять глубокий интерес ко всему, что вы делаете.
Старшая мисс Копли была миленькая, пухленькая, хорошенькая; она
покоряла все сердца. Младшая - не такая хорошенькая и, на взгляд мужчин,
пренебрегающих советом, изложенным выше, не слишком любезная и даже
неприятная в обхождении. Обе девицы были одинаково сложены и очень похожи
друг на друга лицом и голосом, хотя никто ни на миг не усомнился бы в том,
которая из двух милей.
Как только они приехали в наш пост из Бихара, Самарез решил жениться
на старшей сестре. Во всяком случае, все мы были в этом уверены, что в
конце концов одно и то же. Ей было двадцать два, ему - тридцать три, и его
ежемесячное содержание составляло около тысячи четырехсот рупий. Так что,
рассудили мы, это во всех отношениях прекрасная партия. Самарез -
оправдывая свое имя - был из породы "Сам разумею", как однажды кто-то его
назвал. Разработав проект женитьбы, Самарез образовал Тайный комитет в
составе одного человека и, тщательно все рассмотрев, принял решение -
выждать подходящий момент.
Выражаясь на нашем не очень-то деликатном жаргоне, сестры Копли
"охотились парой". Другими словами, где была одна, там была и другая.
Любящие сестры, ничего не скажешь, но их взаимная привязанность порой
становилась большой помехой. Самарез делил свое внимание между сестрами,
соблюдая строгое равновесие, и никто, кроме него самого, не знал, куда
склоняется его сердце, однако у нас это не вызывало сомнений. Он катался с
ними верхом, он танцевал с ними, но ни разу ему не удалось разлучить их
хоть ненадолго.
Женщины говорили, будто сестрицы неразлучны лишь потому, что не
доверяют друг другу и опасаются, как бы одна не опередила другую. Мужчинам
такая вещь и в голову не придет. Самарез упорно молчал и усердно ухаживал
за обеими сестрами, не забывая при этом о своей работе и о поло. В том, что
он нравится и той и другой, не было никакого сомнения.
Надвигалось лето, а Самарез все не делал решительного шага, и девушки
начали терять выдержку, стали нервны и раздражительны; женщины говорили,
что их тревогу можно было прочесть у них в глазах. Мужчины к таким вещам
слепы, если только в их натуре не преобладает женское начало, но кого тогда
они интересуют? Я полагаю, что щеки сестер Копли побледнели просто от
апрельского зноя. Им следовало пораньше уехать в горы. Никто из нас не
становится ангелом с наступлением летней жары. Младшая сестра казалась еще
более резкой, чтобы не сказать язвительной; очарование старшей сильно
потускнело, чувствовалось, что оно стоит ей труда.
Надо сказать, что пост, где все это происходило, хотя и не маленький,
стоял в стороне от железной дороги и довольно много терял из-за этого. В
нем не было ни общественных садов, ни оркестров, ни других увеселений, о
которых стоило бы говорить, а до Лахора, где устраивались танцы, был чуть
ли не день езды. Не избалованные развлечениями, мы благодарили судьбу и за
малое.
В начале мая, незадолго до отъезда дам в горы, когда стояла гнетущая
жара и в посту оставалось не больше двадцати человек, Самарез пригласил нас
на пикник при луне у старой гробницы возле высохшего русла реки, в шести
милях от поста. Пикник был устроен по образцу Ноева ковчега. Всего
собралось шесть пар, включая маменек, сопровождавших девиц, и пары из-за
пыли должны были ехать на расстоянии четверти мили одна от другой. Ночные
пикники лучше всего устраивать в конце сезона, перед тем как девицы уезжают
в горы. Они способствуют взаимопониманию и должны были бы поощряться
маменьками, особенно теми, чьим дочкам амазонки к лицу. Я знаю один
случай... Но это уже совсем другая история... Пикник наш мы называли между
собой "пробки в потолок", так как все ждали, что Самарез сделает наконец
предложение старшей мисс Копли, а кроме его романа, был и еще один, и мы
надеялись, что он тоже придет к счастливой развязке. Атмосфера нашего
"света" была сильно наэлектризована, ее необходимо было разрядить.
Мы встретились на плацу в десять. Было невыносимо жарко, и хотя лошади
шли шагом, шерсть их потемнела от пота. Но все-таки это лучше, чем томиться
в наших темных домах. Когда мы наконец тронулись при полной луне,
кавалькада состояла из четырех пар, трио и меня. Самарез ехал между двумя
мисс Копли, я тащился в хвосте процессии, раздумывая о том, с которой из
двух он поедет обратно. Все казались довольными и счастливыми, но каждый
чувствовал - что-то должно произойти. Двигались мы не спеша и когда
добрались наконец до старой гробницы у разрушенного водоема в запустелом
саду, где мы собирались устроить привал, время подошло к полуночи.
Я замыкал кавалькаду и, перед тем как въехать в сад, заметил в
северной части небосклона прозрачные серовато-коричневые облачка. Но вряд
ли кто-нибудь сказал бы мне спасибо, если бы я испортил так хорошо
начавшийся пикник... И песчаная буря в конце концов не так уж страшна.
Мы спешились у водоема. Кто-то захватил с собой банджо - самый
сентиментальный инструмент, какой я только знаю, - и трое или четверо из
нас спели. Не смейтесь над нами. В таких забытых богом постах, как наш,
право же, не слишком много развлечений. Затем, расположившись под
деревьями, мы принялись болтать, все вместе или парочками, а сожженные
солнцем розы роняли на нас лепестки. Наконец был готов ужин. Превосходный
ужин, такой холодный, такой замороженный! Лучшего и представить было
нельзя, и мы не спешили его окончить.
Я уже давно чувствовал, что воздух становится все жарче, однако никто,
казалось, этого не замечал; но вот скрылась луна, и жгучий ветер начал
стегать апельсиновые деревья с шумом, похожим на шум прибоя. Не успели мы
опомниться, как на нас обрушилась песчаная буря, а мы очутились в ревущем
водовороте тьмы. Остатки ужина вместе со скатертью были сброшены ветром в
водоем. Мы не решились оставаться возле старой гробницы, опасаясь, как бы
она не рухнула, и ощупью перебрались к апельсиновым деревьям, где были
привязаны лошади, чтобы там переждать бурю. Тьма сгустилась еще больше,
нельзя было разглядеть даже собственную руку. Воздух был насыщен пылью и
песком, поднятыми с пересохшего русла; песок сыпался в карманы, в сапоги,
струился по спинам, забирался в усы и брови. Это была одна из самых сильных
песчаных бурь в том году. Мы сгрудились возле дрожащих лошадей; над головой
скороговоркой перекликался гром, кругом хлестали молнии, словно струи воды
из распахнутых створок шлюза. Прямой опасности для нас, конечно, не было,
разве только лошади могли сорваться с привязи. Я встал спиной к ветру,
прижав руки ко рту, и слушал, как ветви деревьев бьются друг о друга. Я не
знал, кто со мной рядом, но при первой же вспышке молнии обнаружил, что
стою вплотную к Самарезу и старшей мисс Копли, а моя лошадь прямо передо
мной. Я узнал старшую мисс Копли по пагри на шлеме - у младшей его не было.
Все электричество, пронизывающее воздух, сконцентрировалось в моем теле,
меня трясло и покалывало; так дрожит и потрескивает рожь перед грозой. Это
была грандиозная буря. Казалось, ветер хватает огромные горсти земли и с
силой швыряет их. Земля дышала жаром, словно в день Страшного суда.
Через полчаса буря пошла на убыль, и я вдруг услышал тихий, полный
отчаяния голос, который повторял возле самого моего уха размеренно и глухо,
точно чья-то заблудшая душа, пролетавшая вместе с ветром. "О боже! О боже!"
- и прямо ко мне на грудь упала младшая мисс Копли со словами:
- Где моя лошадь? Найдите мою лошадь. Я хочу домой! Проводите меня
домой!
Я подумал, что ее напугали молнии и мрак, и сказал, что опасности нет
и надо подождать, пока буря не кончится. Но она ответила:
- Не в этом дело. Вовсе не в этом. Я хочу домой! Ах, увезите меня
домой!
Я повторил, что, пока не станет светлей, ехать невозможно, но она
проскользнула мимо и скрылась в темноте. И тут небо расколола ослепительная
вспышка, казалось, наступил конец света, и все женщины громко вскрикнули.
Сразу же вслед за тем я почувствовал, что мое плечо сжимает чья-то
рука, и услышал голос Самареза, кричавшего что-то мне прямо в ухо. Сквозь
треск деревьев и завывание ветра я не сразу разобрал, что он говорит, но
наконец до моего слуха дошло:
- Я объяснился в любви не той! Как мне теперь быть?
У Самареза не было никаких оснований делать мне это признание, мы
никогда не были на короткой ноге, но в ту ночь все мы сами на себя не
походили. Он дрожал от волнения и мне было не по себе от пронизывавшего
меня электричества. Я не нашел ничего лучшего, как сказать:
- Вы с ума сошли! Объясняться в любви в такое время!
Но вряд ли это могло помочь делу.
Тут он закричал:
- Где Эдит? Эдит Копли?
Эдит была младшая сестра. Я удивленно спросил:
- А она-то вам на что?
Хотите верьте, хотите нет, но следующие две минуты мы орали друг на
друга как одержимые, он клялся всеми святыми, что с самого начала
намеревался предложить руку и сердце младшей сестре, я до хрипоты в горле
доказывал, что он все перепутал. Я ничем не могу этого объяснить, разве,
повторяю, тем, что все мы в ту ночь были сами на себя не похожи. Все это
смахивало на дурной сон: и лошади, бьющие копытами где-то в темноте, и
Самарез, уверяющий, что он с первого взгляда влюбился в младшую из сестер -
Эдит. Он все еще крепко сжимал мне плечо и умолял сказать, где она, как
вновь наступило временное затишье, мрак немного рассеялся, и мы увидели,
что песчаная туча уже на равнине перед нами. Теперь мы знали, что худшее -
позади. Луна стояла низко над горизонтом, и по небу разлилось тусклое
мерцание ложного рассвета, наступающего примерно за час до настоящей зари.
Свет этот чуть цедился, а коричневая песчаная туча ревела, как буйвол.
Интересно, куда делась Эдит Копли, подумал я и тут заметил сразу три вещи:
прежде всего - улыбающееся лицо Мод Копли, возникшей из темноты и идущей к
Самарезу, который все еще стоял, сжимая мне плечо. Я слышал, как девушка
шепнула: "Джордж!", и просунула руку под свободную руку Самареза, увидев
выражение ее лица, выражение, которое появляется у женщины не чаще
одного-двух раз в жизни, - когда она беспредельно счастлива, и в воздухе
поют трубы, и все озарено волшебным сиянием, и небо отверзло свои врата,
потому что женщина любит и любима. В тот же миг я увидел лицо Самареза,
когда его ушей достиг голос Мод Копли, и фигуру в коричневой полотняной
амазонке в пятидесяти ярдах от нас, садящуюся на лошадь.
Почему я с такой готовностью вмешался в то, что меня совсем не
касалось, я и сам не знаю; не иначе как потому, что был страшно взвинчен.
Самарез двинулся было к коричневой амазонке, но я толкнул его назад и
крикнул:
- Останьтесь здесь и все объясните, я ее верну!
И я бегом кинулся к своей лошади. Мной владела совершенно нелепая
мысль, что все должно быть сделано пристойно и по порядку и что первая
забота Самареза - стереть счастливое выражение с лица Мод Копли. Укрепляя
мундштук, я ломал себе голову над тем, как это ему удастся сделать.
Я скакал за Эдит Копли легким галопом, раздумывая, под каким предлогом
мне ее вернуть. Но, увидев меня, она хлестнула лошадь, и мне пришлось
пуститься в карьер. Несколько раз она крикнула через плечо:
- Оставьте меня! Я еду домой. Ах, оставьте меня! - Но мне надо было
сперва ее догнать, а уж потом вступать с ней в спор.
Наша скачка казалась продолжением все того же дурного сна. Почва была
неровной, мы то и дело проносились сквозь вертящиеся, обжигающие дыхание
песчаные смерчи, встающие столбами в арьергарде летящей вперед бури. Дул
раскаленный ветер, неся с собой тяжелый запах, точно из заброшенной печи
для обжига кирпича; и в этом сумеречном свете, сквозь столбы смерчей, все
вперед и вперед по пустынной равнине неслась на сером коне фигура в
коричневой амазонке.
Сперва мисс Копли держала курс на наш пост. Затем повернула и по
островкам выжженной дотла колючей травы, где с трудом пробрался бы и кабан,
направилась к реке. В спокойном состоянии мне бы и в голову не пришло
скакать ночью по таким местам, но сейчас, когда в небе беспрестанно
сверкали молнии, а в нос бил смрад, словно из глубин преисподней, это
казалось вполне нормальным и естественным. Я кричал и несся за ней
вдогонку, а она, пригнувшись к луке, нахлестывала коня, но тут нас
подхватил последний порыв песчаной бури и погнал по ветру, будто клочки
бумаги.
Долго ли мы так скакали, я не знаю; мне казалось, что топот копыт и
вой ветра тянутся уже целую вечность, целую вечность гонится вслед за нами
чуть просвечивающая сквозь желтый туман кроваво-красная луна. Я буквально
насквозь промок от пота. Вдруг серый споткнулся, выровнял было шаг, но тут
же остановился как вкопанный, совсем охромев. Моя лошадь тоже совершенно
выбилась из сил. Эдит Копли была в самом плачевном состоянии: шлем ее упал,
она была покрыта толстым слоем пыли и горько плакала.
- Почему вы не оставите меня в покое? - прошептала она. - Я хочу
домой. Умоляю вас, оставьте меня!
- Вам надо вернуться, мисс Копли. Самарез хочет вам что-то сказать.
Говорить так было, конечно, глупо, но я почти не был знаком с мисс
Копли, и хотя я сыграл для нее роль провидения - ценой своей лошади, - я не
мог слово в слово передать ей то, что мне сказал Самарез. Я считал, что сам
он сделает это лучше.
Самообладание окончательно покинуло ее; перестав делать вид, что она
просто устала и хочет поскорее домой, она принялась, рыдая, раскачиваться в
седле, а ветер относил вперед ее черные волосы. Не буду повторять того, что
она говорила, - она совершенно не владела собой.
Вот, с вашего позволения, язвительная мисс Копли, а вот я, почти
незнакомый ей человек, и я пытаюсь втолковать ей, что Самарез ее любит и
она должна вернуться и услышать об этом от него самого. Я, верно, все-таки
преуспел в этом, потому что она заставила своего серого тронуться с места,
и он кое-как захромал обратно к старой гробнице. Буря с ревом умчалась к
Амбале, и на нас упало несколько крупных редких капель теплого дождя. Она
рассказала мне, что стояла возле сестры, когда Самарез сделал той
предложение, и хотела уехать домой и тихонько там выплакаться, как положено
благовоспитанной английской девице. То и дело прикладывая к глазам платок,
она изливала мне душу просто потому, что у нее было нелегко на сердце, да к
тому же истерика еще не прошла. Это было противоестественно, и вместе с тем
казалось, что в таком месте и в такое время иначе и быть не может. Во всем
мире остались только сестры Копли, я и Самарез, окруженные мраком и
огненным кольцом молний, и вывести этот заблудившийся мир на истинный путь
должен был я.
Когда среди мертвого безмолвия, наступившего вслед за бурей, мы
возвращались к старой гробнице, только-только начала заниматься заря. Никто
не уехал - нас ждали. Нетерпеливее всех - Самарез. Лицо его осунулось и
побледнело. Увидев нас, он пошел нам навстречу и, сняв мисс Копли с седла,
поцеловал на глазах у всех. Это было похоже на сцену из спектакля; сходство
еще усугублялось благодаря напудренным пылью, призрачным фигурам мужчин и
женщин, которые, стоя под апельсиновыми деревьями, аплодировали ему -
словно зрители в театре, где шла пьеса по заказу Самареза. В жизни я не
видел ничего менее английского!
Наконец Самарез сказал, что нам пора возвращаться, не то весь пост
выедет на розыски, и не буду ли я так любезен поехать обратно с Мод Копли?
Ничто не доставит мне больше удовольствия, сказал я.
Итак, мы разбились на пары, всего шесть пар, и по двое двинулись
домой. Самарез шел рядом с Эдит Коили, которая ехала на его лошади.
Воздух очистился, солнце поднималось все выше, и я почувствовал, что
мало-помалу мы снова превращаемся в самих себя, обыкновенных мужчин и
женщин, а пикник "пробки в потолок" стоит от всего особняком... Вообще не
принадлежит к нашему миру... И никогда больше не повторится. Он исчез
вместе с песчаной бурей и электричеством, которым был пропитан жаркий
воздух.
Я страшно устал и еле передвигал ноги и когда, приняв ванну, лег,
чтобы немного поспать, мне было стыдно за себя.
Существует женская версия этой истории, но она вряд ли когда-нибудь
станет известной... Разве только Мод Копли захочет о ней рассказать.
Популярность: 1, Last-modified: Thu, 30 Oct 2003 06:58:23 GmT