---------------------------------------------------------------
© Copyright Михаил Бронштейн, перевод
Email: m.bronstein(а)hotmail.com
Date: 26 Dec 2006
---------------------------------------------------------------
You can work it out by Fractions or by simple Rule of Three,
But the way of Tweedle-dum is not the way of Tweedle-dee.
You can twist it, you can turn it, you can plait it till you drop,
But the way of Pilly Winky's not the way of Winkie Pop!
Целый месяц шли проливные дожди. В лагере было тридцать тысяч солдат и
тысячи верблюдов, слонов, лошадей, волов и мулов, собранных в Раваль-Пинди
на смотр, проводимый губернатором Индии. У губернатора находился с визитом
эмир Афганистана -- дикий правитель из дикой страны. В качестве
телохранителей эмира сопровождали восемьсот всадников на диких лошадях
откуда-то из глубин Центральной Азии, которые никогда в жизни не видали
военного лагеря или локомотива. Натурально, каждую ночь эти лошади рвали
веревки, которыми были стреножены, и носились в темноте гурьбой взад и
вперед по лагерю, меся грязь. Или же верблюды срывались с привязи и
метались, спотыкаясь о растяжки палаток и падая, -- можно представить,
сколько удовольствия это доставляло солдатам, пытающимся заснуть. Моя
палатка была далеко от стоянки верблюдов, и я думал, что я в безопасности.
Но однажды ночью кто-то сунул внутрь голову и крикнул:
-- Вылезайте, быстро! Они движутся сюда! Мою палатку снесли!
Я знал, кто такие "они", поэтому поспешно натянул сапоги и плащ и
выскочил наружу, в грязь. Моя маленькая собачка Виксен выскочила наружу с
другой стороны палатки. После чего последовали рев, фырканье, бульканье,
опорный шест палатки хрустнул, палатка прогнулась и заплясала как бешеный
призрак -- в нее вломился верблюд. Промокший и злой, я все же не мог
удержаться от смеха. Затем я двинулся прочь, потому что не знал, сколько еще
верблюдов могло сорваться с привязи, и скоро уже брел по грязи вдалеке от
лагеря.
Наконец, я упал, споткнувшись о лафет пушки. Было ясно, что это
артиллерийские линии, где на ночь ставятся орудия. Не желая больше таскаться
в темноте под моросящим дождем, я накинул плащ на дуло пушки, соорудил нечто
вроде вигвама с помощью найденных двух-трех банников и устроился вдоль
лафета другого орудия, размышляя, куда пропала Виксен и где я, собственно,
нахожусь.
Я уже засыпал, когда послышались звон сбруи и фырканье, и рядом прошел
мул, потряхивая мокрыми ушами. Судя по звону и дребезгу разнообразных
пряжек, колец и цепочек на его вьючном седле, этот мул был из батареи
разборных орудий -- маленьких пушек, состоящих из двух частей, которые
свинчиваются вместе перед стрельбой. Такие орудия очень полезны для сражений
в горной местности; их втаскивают наверх по крутым склонам -- всюду, где
может найти дорогу мул.
Следом за мулом шел верблюд. Его большие копыта скользили и хлюпали в
грязи, а голова и шея раскачивались, как у курицы. По счастью, я в
достаточной мере выучил от туземцев язык зверей -- разумеется, не диких, а
домашних, -- и понимал, что он говорил. Должно быть, это был тот самый
верблюд, что вломился в мою палатку, потому что он окликнул мула:
-- Что делать? Куда бежать? Я дрался с чем-то белым, оно колыхалось, а
потом взяло палку и треснуло меня по шее! -- (Это был сломанный опорный шест
моей палатки, о чем мне очень приятно было узнать.) -- Бежим дальше?
-- А, так это был ты, -- сказал мул, -- это вы со своими приятелями
нарушаете покой! Ну, ладно. Утром вам за это вломят. А я могу выдать тебе
аванс уже сейчас! -- Я услышал звон сбруи: мул подался назад и дважды лягнул
верблюда в ребра, которые загудели как барабан. -- В другой раз будешь
знать, как бегать по ночам через батарею мулов с криками "Караул!" --
добавил он. -- Садись и не верти глупой шеей!
Верблюд сложился пополам, как складная линейка, и с хныканьем уселся на
землю. В темноте послышался мерный стук копыт, и появился большой полковой
конь. Как на параде, он подскакал ближе, перепрыгнул через лафет орудия и
приземлился невдалеке от мула.
-- Позор! -- сказал он, раздувая ноздри. -- Эти верблюды опять учинили
беспорядок в наших линиях -- третий раз за эту неделю! Как может лошадь
находиться в форме, если ей не дают поспать?! Вы кто такие?
-- Я -- мул затвора второго орудия Первой Разборной Батареи, -- ответил
мул, -- а это -- один из твоих друзей. Меня он тоже разбудил. А ты кто
будешь?
-- Номер пятнадцатый отряда "Е" Девятого Уланского, конь Дика Канлиффа.
Подвиньтесь немного.
-- Прошу прощения, -- сказал мул. -- В темноте много не разглядишь. А
от этих верблюдов просто плохо становится. Я ушел из своего расположения,
потому что здесь потише.
-- Господа мои, -- смиренно сказал верблюд, -- по ночам нам снятся
дурные сны, и мы пугаемся. Я всего лишь обозный верблюд 39-го Туземного
Пехотного, и я не так храбр, как вы, господа.
-- Так что же ты не находишься в обозе 39-го Туземного Пехотного, а
носишься по всему лагерю? -- спросил мул.
-- Очень дурные сны, -- ответил верблюд. -- Я прошу прощения. Слушайте!
Это что такое?! Бежим!!
-- Сидеть, -- сказал мул, -- не то переломаешь свои длинные ноги между
пушек. -- Он насторожил одно ухо и прислушался. -- Это волы! -- сказал он.
-- Орудийные волы. Честное слово, вы со своими приятелями хорошо поработали.
Нужно очень постараться, чтобы поднять орудийного вола!
Я услышал звук цепи, волочащейся по земле, и плечом к плечу подошла
пара огромных, угрюмых белых волов, соединенных ярмом. Эти волы тащат
тяжелые осадные орудия, когда слоны отказываются подходить ближе к зоне
огня. Позади, почти наступая на их цепь, шел еще один батарейный мул,
который отчаянно звал какого-то Билли.
-- Это один из наших новобранцев, -- сказал старый мул коню, -- зовет
меня. Я здесь, юнец, кончай визжать! От темноты еще никому плохо не было!
Волы улеглись бок о бок и начали жевать жвачку. Молодой мул прижался к
Билли.
-- Мне жутко, Билли! -- сказал он. Они ворвались в наше расположение,
когда мы спали! Как ты думаешь, нас убьют?
-- А мне жутко хочется отлягать тебя по первому разряду! -- ответил
Билли. -- Подумать только, мул ростом в четырнадцать ладоней, с твоей
подготовкой, -- и позорит батарею перед этим джентльменом!
-- Ничего, ничего, -- отозвался конь. Не забывай, что сначала все они
такие. Когда я впервые увидел человека -- это было в Австралии, когда мне
было три года, -- я полдня бежал без остановки. А если бы я увидел верблюда,
я бы, наверное, бежал до сих пор!
Почти всех лошадей для британской кавалерии привозят в Индию из
Австралии, и объезжают их сами кавалеристы.
-- Что да, то да, -- сказал Билли. -- Кончай трястись, юнец. Когда на
меня впервые надели полную сбрую со всеми цепями, я встал на передние ноги и
лягался, пока не сбросил абсолютно все. Я тогда еще не постиг настоящее
искусство лягания, но батарея сказала, что ничего подобного они еще не
видели.
-- Но это была не сбруя, которая звенит, -- сказал молодой мул. -- Ты
знаешь, Билли, что к этому я уже привык. Это было что-то вроде деревьев, они
двигались взад-вперед, они булькали... Мой повод порвался, я не мог найти
своего погонщика, я не мог найти тебя... и я убежал с этими... с этими
джентльменами.
-- Хм! -- сказал Билли. Как только я услышал, что верблюды сорвались, я
сам оттуда ушел. А если батарейный мул называет орудийных волов
джентльменами, -- значит, он пережил серьезное потрясение, не иначе. Вы
откуда, приятели?
Волы перестали жевать и ответили в один голос:
-- Седьмое ярмо первого орудия Тяжелой Осадной Батареи. Мы спали, но
когда по нам прошлись верблюды, мы встали и ушли. Лучше спокойно лежать в
грязи, чем когда тебя тревожат на хорошей подстилке. Мы говорили твоему
другу, что бояться нечего, но он так много знает, что придерживается другого
мнения. Уф! -- И они продолжали жевать.
-- Вот что случается со страху, -- сказал Билли. -- Над тобой смеются
орудийные волы. Надеюсь, тебе это нравится, юноша.
Зубы молодого мула лязгнули, и я услышал, как он пробормотал, что не
боится ни одного жирного старого вола в мире. Но волы лишь слегка стукнулись
рогами и продолжали жевать.
-- Только не злись после того, как ты испугался. Это худший вид
трусости, -- сказал конь. -- Испугаться ночью простительно, если ты увидел
что-то непонятное. Мы срывались с привязи раз за разом -- все четыреста
пятьдесят лошадей -- только потому, что один из новобранцев рассказывал про
австралийских змей, покуда мы не начали шарахаться от свободных концов
арканов.
-- Все это хорошо в лагере, -- сказал Билли. -- Я и сам не прочь для
развлечения сорваться и побегать в компании, когда мне день-другой
приходится торчать в лагере. Ну, а что вы делаете при исполнении служебных
обязанностей?
-- Это совершенно другое дело, -- ответил конь. -- Тогда на моей спине
Дик Канлифф, его колени упираются мне в бока, и мне остается лишь смотреть,
куда я ступаю, держать задние ноги под собой и понимать уздечку...
-- Что это такое -- "понимать уздечку"? -- спросил молодой мул.
-- О, эвкалипты австралийского захолустья! -- фыркнул конь. -- Ты
хочешь сказать, что вас в вашем деле не учат понимать уздечку? Да что ты
вообще можешь, если ты не в состоянии мгновенно повернуть, когда повод
нажимает тебе на шею? Это вопрос жизни и смерти для твоего всадника -- и,
разумеется, для тебя тоже. Как только ты чувствуешь повод на шее --
немедленно поворачивай, подобрав под себя задние ноги, а если для этого нет
места -- приподнимись на дыбы и развернись на задних ногах. Вот что значит
понимать уздечку!
-- Нас так не учат, -- натянутым тоном сказал мул Билли. -- Нас учат
слушаться человека, который идет рядом. Ступать в сторону, когда он скажет,
и двигаться, когда он скажет. Наверное, в конечном счете это одно и то же.
Ну, и со всеми этими фокусами и вставанием на дыбы, что должно быть очень
вредно для ваших сухожилий, -- что же вы все-таки делаете?
-- Когда как, -- ответил конь, -- но обычно мне приходится врываться в
толпу орущих волосатых людей с ножами -- длинными и блестящими ножами, хуже
чем в кузнице. Я должен следить, чтобы сапог Дика касался сапога соседнего
всадника, но чтобы и не придавить его. Правым глазом я вижу пику Дика и
знаю, что я в безопасности. Не завидую человеку или лошади, что стоят на
пути у нас с Диком, когда мы торопимся!
-- Ножи -- это разве не больно? -- спросил молодой мул.
-- Ну... один раз меня резанули поперек груди -- но не по вине Дика.
-- Если тебя поранили, не все ли равно, чья тут вина! -- заявил молодой
мул.
-- Нет, не все равно, -- сказал конь. -- Если ты не доверяешь своему
всаднику, ты можешь с тем же успехом сразу сбежать. Некоторые из наших
лошадей так и делают, и я их не виню. Как я сказал, Дик тут был ни при чем.
Этот человек лежал на земле. Я вытянулся, чтобы на него не наступить, а он
меня полоснул. В следующий раз, когда мне придется переступать через
лежащего человека, я на него наступлю -- всем весом!
-- Хм! -- сказал Билли. -- Звучит глупо. Ножи -- дело грязное. А
действовать по всем правилам -- это значит лезть в гору с хорошо
уравновешенным вьюком, цепляясь всеми четырьмя -- и ушами, если надо, --
карабкаться, ползти и извиваться, дюйм за дюймом, пока ты не окажешься на
сотни футов выше всех, на карнизе, где места только-только хватает для твоих
копыт. И там ты стоишь тихо-тихо -- никогда не проси человека подержать твою
голову, юноша, -- стоишь, пока пушки свинчивают вместе, а потом смотришь,
как маленькие снаряды летят и падают, словно маковые зерна, в верхушки
деревьев далеко-далеко внизу...
-- И вы никогда не спотыкаетесь? -- спросил конь.
-- Скорее рак свистнет. Плохо пригнанный вьюк может иногда нарушить
баланс, но это случается очень редко. Жаль, я не могу показать нашу работу
-- так она красива! Мне потребовалось три года, чтобы понять, чего
добиваются люди. Искусство заключается в том, чтобы твоя фигура не
показывалась на фоне неба, иначе в тебя могут начать стрелять, -- запомни
это, юноша. Всегда держись под прикрытием, насколько возможно, -- даже если
для этого надо дать крюка в милю. Я всегда веду батарею, когда надо выбирать
дорогу.
-- Когда в тебя стреляют, и их не достать... -- напряженно подумав,
сказал конь. -- Я бы такого не стерпел. Я бы захотел на них броситься...
вместе с Диком!
-- А вот и нет. Ведь ты знаешь, что пушки с ними разберутся, как только
займут позицию, -- это чисто и научно. А ножи -- фу!
Тем временем обозный верблюд оживленно качал головой взад-вперед, горя
желанием что-то вставить. Он откашлялся, и я услышал, как он неуверенно
сказал:
-- Я... мне тоже довелось немного сражаться, но не так, как вы, --
никуда не карабкаясь и ни на кого не бросаясь.
-- Ну, коли уж ты это упомянул, -- сказал Билли, -- непохоже, что ты
был создан, чтобы карабкаться или бегать. Так как же это было, старая копна
сена?
-- По всем правилам, -- сказал верблюд. -- Мы все сели на землю...
-- Клянусь своей сбруей! -- тихонько сказал конь. -- Сели на землю!!
-- ...Мы сели на землю -- вся сотня, -- продолжал верблюд, -- образовав
большой квадрат. Люди навалили наши вьюки и седла снаружи квадрата и стали
стрелять во все стороны поверх наших спин.
-- Что это были за люди? -- спросил конь. -- В школе верховой езды нас
учат ложиться, чтобы наши хозяева могли стрелять поверх нас, но это я доверю
только Дику. Меня от этого щекотят подпруги, и, кроме того, я ничего не
вижу, когда моя голова на земле.
-- Не все ли равно, кто поверх тебя стреляет? -- сказал верблюд. -- Там
рядом со мной было много людей, много других верблюдов и очень много облаков
дыма. И тогда мне не страшно -- я спокойно сижу и жду.
-- Но при этом тебе снятся кошмары по ночам, -- сказал Билли, -- и ты
поднимаешь весь лагерь. Ну-ну! Да прежде чем я сяду или лягу и позволю
человеку через меня стрелять, его голова и мои копыта найдут о чем
поговорить! Слыханное ли дело!
Наступило долгое молчание. Затем один из орудийных волов поднял свою
большую голову и сказал:
-- Все это действительно очень глупо. Есть только один способ воевать.
-- Давай-давай! -- сказал Билли. -- Простите меня, но вы, наверное,
воюете, стоя на хвостах?
-- Есть только один способ, -- сказали оба вола хором. Должно быть, они
были близнецами. -- Вот он. Как только Два Хвоста затрубит, нас пристегивают
к большой пушке -- все двадцать пар волов.
Два Хвоста -- так в лагере зовут слона.
-- А зачем Два Хвоста трубит? -- спросил молодой мул.
-- Чтобы показать, что ближе к дыму на той стороне он не подойдет. Два
Хвоста -- ужасный трус. И тогда мы тянем большую пушку, все вместе: "И --
раз! И -- два! И -- раз! И -- два!" Мы не карабкаемся как кошки и не бегаем
как телята. Мы идем по гладкой равнине, все двадцать пар, пока нас не
распрягут. И мы пасемся, а в это время большие пушки ведут разговор через
равнину с каким-нибудь городом с глинобитными стенами, и стены крошатся, и
поднимается пыль, как будто возвращается большое стадо...
-- А вы в это время пасетесь? -- спросил молодой мул.
-- И в это, и в любое другое. Пастись всегда хорошо. Потом нас опять
запрягают, и мы тянем пушку назад, где ее ждет Два Хвоста. Иногда в городе
тоже есть большие пушки, и они отвечают. Некоторых из нас убивает, и тогда
оставшимся достается больше травы. Это -- Судьба, и только. Но Два Хвоста
все-таки жуткий трус. Вот так надо воевать по всем правилам. Мы -- братья из
Хапура, и нашим отцом был священный бык Шивы. Мы все сказали.
-- Что ж, сегодня я точно узнал кое-что новенькое, -- сказал конь. --
Ну, а вы, господа из разборной батареи, -- есть у вас настроение пастись,
когда в вас палят из больших орудий, а позади вас Два Хвоста?
-- Ровно столько же, сколько садиться и позволять людям по нам лазить,
или мчаться на толпу с ножами. Никогда ничего подобного не слышал! Дайте мне
горный склон, хорошо пригнанный вьюк, и погонщика, который позволит мне
самому выбирать дорогу, и я -- ваш мул. Но все остальное -- нет! -- сказал
Билли, топнув ногой.
-- Разумеется, -- сказал конь, -- не все устроены одинаково, и мне
ясно, что с вашей родословной -- по отцовской линии -- многие вещи вам
просто непонятны.
-- А ты не трожь мою родословную по отцовской линии! -- злобно отвечал
Билли, ибо ни один мул терпеть не может напоминаний, что его отцом был осел.
-- Мой отец был южным джентльменом, и он мог свалить, искусать и разорвать в
клочья любую встречную лошадь. Не забывай этого, ты -- здоровенный гнедой
Брамби!
Брамби означает дикую лошадь безо всякой родословной. Представьте себе
чистокровного скакуна, которого ломовая лошадь обозвала "клячей", и вы
поймете чувства австралийца. Я увидел, как белки его глаз блеснули в
темноте.
-- Ну ты, сын привозного осла с Малаги, -- процедил он сквозь зубы. --
Я бы довел до твоего сведения, что по матери я родственник Карбайна,
победителя Кубка Мельбурна, и мы не привыкли, чтоб об нас вытирал ноги
всякий свиноголовый мул с языком попугая из духовой батареи, стреляющей
горохом. Ты готов?!
-- На задние!!! -- взвизгнул Билли. Они встали на дыбы, и я ожидал
увидеть яростную драку, как вдруг справа из темноты раздался урчащий,
раскатистый голос:
-- Дети, что вы там деретесь? Угомонитесь!
Оба животных опустились на все четыре ноги, всхрапнув от отвращения,
ибо ни лошадь, ни мул не выносят голоса слона.
-- Это Два Хвоста! -- сказал конь. -- Терпеть его не могу. По хвосту и
спереди, и сзади, -- это нечестно!
-- Я в точности того же мнения, -- сказал Билли, придвигаясь к нему
поближе для компании. -- Кое в чем мы очень похожи.
-- Полагаю, мы это унаследовали от наших матерей, -- сказал конь. -- Не
стоит ссориться по мелочам. Эй! Два Хвоста, ты привязан?
-- Да, -- сказал Два Хвоста, усмехнувшись в хобот. -- Привязан на ночь.
Я слышал, о чем вы там говорили. Но не бойтесь, -- я к вам не подойду.
-- Что за чушь -- бояться Двух Хвостов! -- вполголоса сказали волы с
верблюдом, а волы продолжали вслух: -- Мы извиняемся за то, что ты слышал,
но ведь это правда. Два Хвоста, почему ты боишься пушек, когда они стреляют?
-- Гм... -- сказал Два Хвоста, потирая одну заднюю ногу о другую, в
точности как маленький мальчик, читающий вслух стихотворение. -- Я не вполне
уверен, что вы поймете...
-- Мы не понимаем, но тянуть пушки приходится нам, -- сказали волы.
-- Знаю. Вы гораздо храбрее, чем кажется вам самим. Но со мной все
по-другому. Капитан моей батареи на днях назвал меня Толстокожим
Анахронизмом.
-- Это, наверное, еще один способ сражаться? -- спросил приободрившийся
Билли.
-- Разумеется, ты не знаешь, что это такое. Но я-то знаю. Это значит
посередине и промеж. И это где я нахожусь. Я могу заранее увидеть у себя в
голове, что произойдет, когда разорвется снаряд, а волы не могут.
-- А я могу, -- сказал конь, -- но очень немного. Я стараюсь об этом не
думать.
-- Я вижу больше тебя, и я об этом думаю. Меня очень много, и я должен
сам о себе заботиться. Когда я болен, никто не знает, как меня вылечить.
Все, что они могут сделать -- это перестать платить моему погонщику, пока я
не выздоровею, а ему я доверять не могу.
-- А, тогда понятно, -- сказал конь. Я могу доверять Дику.
-- Посади мне на спину хоть целый полк таких Диков, легче мне не
станет. Я знаю достаточно для того, чтобы мне было неприятно, но
недостаточно для того, чтобы идти вперед, невзирая на это.
-- Мы не понимаем, -- сказали волы.
-- Я это знаю. Я говорю не с вами. Вы не знаете, что такое кровь.
-- Знаем, -- ответили волы. -- Она красная, впитывается в землю и
пахнет.
Тут конь захрапел и взбрыкнул.
-- Перестаньте! -- сказал он. -- Я чувствую запах крови, лишь подумав о
ней. И мне хочется бежать без оглядки, когда на моей спине нет Дика.
-- Но здесь нет крови, -- сказали волы с верблюдом. -- Почему ты так
глуп?
-- Это мерзкая штука, -- сказал Билли. -- Мне бежать не хочется, но и
говорить о ней я не хочу.
-- Ну вот, видите! -- сказал Два Хвоста, помахивая в объяснение
хвостом.
-- Конечно, видим, -- отвечали волы.
Два Хвоста топнул ногой, и железное кольцо на ней зазвенело.
-- Я не с вами говорю! Вы не можете видеть внутри своих голов!
-- Нет. Мы видим своими четырьмя глазами, -- отвечали волы, -- видим
то, что находится прямо перед нами.
-- Если бы я видел только это, и не больше, -- вы вообще были бы не
нужны, чтобы тянуть большие пушки. А если бы я был как мой капитан -- он
может видеть внутри своей головы перед тем, как начинается стрельба, и он
весь трясется, но он знает слишком много, чтобы взять и удрать, -- если бы я
был как он, я тоже мог бы тянуть пушки. Но будь я так умен, меня бы здесь
вообще не было, -- я был бы царем джунглей, как когда-то, спал бы полдня и
принимал ванну когда пожелаю. Я месяц не принимал приличной ванны!
-- Все это хорошо, -- сказал Билли. -- Но одно лишь длинное название
мало что объясняет.
-- Ш-ш-ш! -- сказал конь. -- Кажется, я понимаю, о чем это он.
-- Сейчас вы это лучше поймете, -- сердито сказал Два Хвоста. --
Объясните мне, почему вам ЭТО не нравится! -- И он затрубил во всю мочь.
-- Перестань! -- сказали вместе Билли и полковой конь. Я слышал, как
они переступают и дрожат. Слушать трубящего слона всегда неприятно, а
особенно темной ночью.
-- Не перестану, -- сказал Два Хвоста, продолжая трубить. --
Извольте-ка объяснить! -- И вдруг он замолк.
Я услышал в темноте тихое поскуливание и понял, что Виксен, наконец,
меня нашла. Так же как и я, она отлично знала, что больше всего на свете
слон боится маленьких собачек, поэтому она остановилась, чтобы подразнить
Два Хвоста, и начала тявкать около его больших ног. Два Хвоста переступил на
месте и взвизгнул.
-- Уходи прочь, собачка! -- сказал он. -- Не обнюхивай мои щиколотки,
не то я тебя лягну. -- Хорошая собачка... милый песик... иди домой,
визгливая шавка! Заберите ее, кто-нибудь! Она меня сейчас укусит!
-- Сдается мне, -- сказал Билли полковому коню, -- что наш друг Два
Хвоста очень многого боится. Если бы меня кормили за каждую собаку, что я
отправлял лететь по воздуху через плац, я был бы почти с него размером!
Я свистнул, и Виксен подбежала ко мне, вся в грязи, лизнула меня в нос
и начала рассказывать длинную историю о том, как искала меня по всему
лагерю. Я никогда ей не говорил, что понимаю язык зверей, не то она начала
бы слишком много себе позволять. Я засунул ее за пазуху. Два Хвоста в это
время переминался и ворчал себе в хобот.
-- До чего необычно! -- сказал он. -- Это у нас в роду. Куда же девался
этот мерзкий маленький зверек? -- Я услышал, как он щупает хоботом вокруг
себя. -- Каждого из нас что-нибудь да беспокоит, -- продолжал он, продувая
хобот. -- Вот вы, господа, мне кажется, были встревожены, когда я
затрубил...
-- Не то чтобы встревожены, -- ответил конь, -- но чувство было такое,
будто у меня осиное гнездо там, где положено быть седлу. Пожалуйста, не
начинай опять.
-- ...Я боюсь маленькой собачки, а верблюд -- ночных кошмаров.
-- Как же хорошо, что нам не приходится всем воевать одинаково, --
сказал конь.
-- Я вот что хочу знать... -- сказал молодой мул, который перед этим
долго хранил молчание, -- я хочу знать, почему нам вообще приходится
воевать.
-- Потому что нам велят, -- сказал конь, презрительно фыркнув.
-- Приказ! -- сказал мул Билли, лязгнув зубами.
-- Хукм хей! (Это приказ!) -- сказал верблюд, и Два Хвоста с волами
повторили: -- Хукм хей!
-- Да, но кто отдает приказ? -- спросил мул-новобранец.
-- Человек, который идет рядом -- или сидит на твоей спине -- или
держит веревку, продетую в твой нос -- или крутит твой хвост, -- один за
другим ответили Билли, полковой конь, верблюд и волы.
-- А им кто отдает приказ?
-- Ну, юноша, ты слишком много хочешь знать, -- сказал Билли, -- а это
один из способов получить хорошую трепку. Все, что ты должен делать, -- это
повиноваться человеку, который идет рядом, и не задавать вопросов.
-- Совершенно верно, -- сказал Два Хвоста. -- Это я не всегда могу
подчиняться, потому что нахожусь посередине и промеж. Но Билли прав.
Повинуйся человеку рядом с тобой, который отдает приказы, иначе из-за тебя
вся батарея встанет, а тебя побьют.
Волы поднялись, собираясь идти.
-- Скоро утро, -- сказали они. -- Пора возвращаться в свое
расположение. Это правда, что мы можем видеть только глазами, и мы не
слишком умны. Но все-таки за всю ночь только мы ни разу не испугались.
Спокойной ночи, храбрецы!
Никто на это не ответил, а полковой конь сказал, чтобы сменить тему:
-- Куда девалась та собачка? Собака -- это значит, что где-то рядом
человек.
-- Я здесь! -- тявкнула Виксен. -- Под лафетом, вместе с моим хозяином.
А ты, верблюд, -- большая, неуклюжая дубина, ты опрокинул нашу палатку! Мой
хозяин очень сердит!
-- Фу! -- сказали волы. -- Это, наверное, белый человек!
-- Разумеется! -- ответила Виксен. -- Неужто вы полагаете, что за мной
смотрит туземный погонщик волов?
-- Ах! Ух! -- сказали волы. Пошли отсюда, да побыстрее! -- Они
двинулись прочь, бороздя грязь, и как-то ухитрились надеть свое ярмо на
дышло воза с боеприпасами, где оно и застряло.
-- Готово! -- хладнокровно заметил Билли. -- Не трепыхайтесь, вы там
проторчите до рассвета. Да в чем же дело?!
Волы разразились свистящим храпом, характерным для индийского скота, и
продолжали толкаться и нажимать, скользя, оступаясь и почти падая в грязь,
не переставая яростно фыркать.
-- Сейчас шеи сломаете, -- сказал конь. Чем вам белые люди не по душе?
Я с ними живу.
-- Они... нас... едят! Тяни!!! -- сказал ближний вол. Ярмо с треском
сломалось, и они тяжеловесно удалились.
До этого я не знал, почему индийский скот так боится англичан. Мы едим
их мясо -- говядину, которую ни один погонщик-индус не тронет, -- и,
разумеется, им это не нравится.
-- Чтоб меня отхлестали моими собственными седельными цепями! Кто бы
подумал, что два таких верзилы могут удариться в панику? -- сказал Билли.
-- Неважно. Я хочу взглянуть на этого человека. У большинства белых
людей что-нибудь есть в карманах, -- сказал конь.
-- Тогда я тебя здесь оставлю. Не скажу, чтобы я сам от них был без
ума. Кроме того, белые люди, которым негде спать, -- это, скорее всего,
воры, а у меня на спине порядком казенного имущества. Пошли, юноша, назад, в
свое расположение. Спокойной ночи, Австралия! Завтра увидимся на параде.
Спокойной ночи, старая копна сена! Постарайся впредь держать себя в руках.
Спокойной ночи, Два Хвоста! Завтра на плацу не труби -- это нарушает наши
ряды. -- И мул Билли удалился развинченной походкой бывалого вояки.
Голова коня ткнулась носом мне в грудь. Я дал ему сухарей, а
хвастунишка Виксен начала ему плести про наши с ней конюшни с десятками
лошадей.
-- Я буду завтра на параде в своей тележке, -- сказала она. -- А ты где
будешь?
-- Слева от второго эскадрона. Я задаю шаг всему подразделению,
барышня, -- вежливо ответил он. -- А сейчас мне пора обратно к Дику. Мой
хвост весь в грязи, и ему придется часа два повозиться, чтобы вычистить меня
к параду.
Большой тридцатитысячный парад состоялся на следующий день после
полудня. Нам с Виксен досталось хорошее место невдалеке от губернатора и
афганского эмира, на котором была высокая черная папаха астраханского
каракуля с большой алмазной звездой в центре. Сначала сияло солнце, и полки
проходили мимо волна за волной, печатая шаг, все ружья по линейке, покуда в
глазах у нас не зарябило. Потом под звуки марша "Бонни Данди" пошла
кавалерия, и Виксен на своей тележке насторожила ухо. Промчался второй
эскадрон улан, и мы увидели знакомого коня -- с расчесанным, гладким как
шелк хвостом и головой, упертой в грудь, одно ухо вперед, другое назад, он
задавал темп всему эскадрону, и ноги его двигались плавно, как в вальсе.
Потом пошли большие пушки, и я увидел Два Хвоста и еще двух слонов,
запряженных цугом в сорокафунтовое осадное орудие. Позади шли двадцать пар
волов. На седьмой паре было новое ярмо, и выглядели они усталыми и помятыми.
Последними появились разборные орудия; мул Билли выступал с таким видом,
будто это он командует всеми войсками, и его упряжь была смазана и вычищена
до блеска. Я приветствовал его одиноким выкриком, но он так и не посмотрел
ни направо, ни налево.
Опять пошел дождь, и какое-то время из-за тумана не было видно, что
делают войска. Они описали большой полукруг по равнине и теперь
разворачивались в линию. Эта линия все росла и росла, пока не достигла трех
четвертей мили от крыла до крыла -- сплошная стена людей, лошадей и пушек.
Потом эта стена двинулась прямо на губернатора с эмиром, и по мере ее
приближения грунт начал дрожать, как палуба парохода, под которой на полном
ходу работают машины.
Если вы не были там сами, трудно представить, что за устрашающий эффект
такое неумолимое приближение войск производит на зрителей, даже когда они
знают, что это только смотр. Я поглядел на эмира. До этого момента он не
выказывал ни малейших признаков удивления или каких-либо иных чувств, но
теперь его глаза начали постепенно вылезать из орбит. Он подобрал поводья
своей лошади и оглянулся. С минуту казалось, что сейчас он выхватит саблю и
начнет прорубаться через экипажи с гражданской публикой, стоящие позади
него, но тут войска остановились как вкопанные, земля перестала трястись,
вся линия отсалютовала, и заиграли тридцать военных оркестров. На этом смотр
окончился, и полки отправились под дождем по своим расположениям.
Я услышал, как старый, длинноволосый и седой вождь одного из племен
Центральной Азии, что прибыл вместе с эмиром, спрашивает туземного офицера:
-- Скажи мне, как удалась эта удивительная вещь?
И офицер ответил:
-- Был дан приказ, и его выполнили.
-- Но неужели животные так же умны, как и люди? -- спросил вождь.
-- Они подчиняются -- так же, как и люди. Мул или лошадь, слон или вол
-- они повинуются своему погонщику, погонщик -- сержанту, сержант --
лейтенанту, лейтенант -- капитану, капитан -- майору, майор -- полковнику,
полковник -- бригадиру, что командует тремя полками, бригадир -- генералу,
который подчиняется нашему губернатору, а губернатор -- слуга императрицы.
Вот так это делается.
-- О, если бы так было в Афганистане! -- сказал вождь. -- Ибо там
повинуются только самим себе.
-- Вот поэтому-то, -- сказал туземный офицер, крутя ус, -- ваш эмир,
которому вы не повинуетесь, и должен приезжать к нашему губернатору за
распоряжениями.
Популярность: 1, Last-modified: Tue, 26 Dec 2006 09:02:36 GmT