----------------------------------------------------------------------------
     (c) перевод Николая Старилова([email protected]), 1999 г.
     Jack London. Before Adam  (1907)
---------------------------------------------------------------




             " Это - наши предки,  и их история - наша история.
             Помните, что однажды мы спустились  с деревьев,
            А в гораздо более далеком прошлом,
            Наши прародители выползли из моря
            И начали свой путь по суше. "








     Видения! Видения! Видения! Сначала, теряясь в догадках, я недоумевал  -
откуда это множество видений, роящихся в моих снах - ведь  ничего похожего я
никогда не видел наяву. Они мучили меня  с детства, превращая сны  ребенка в
череду кошмаров,  а позже  убедили в том, что я отличаюсь  от себе подобных,
являясь существом неестественным и проклятым.
     Только днем  ко мне приходило  какое-то  подобие успокоения. Ночью же я
погружался в  царство страха  -  и  какого  страха!  Я могу  с  уверенностью
предположить,  что  никто  из  ныне  живущих  никогда  не  испытывал  ничего
подобного,  потому  что мой  страх  -  страх  далекого  прошлого,  это ужас,
царивший  в молодом мире, вернее  в  пору  юности Молодого  Мира.  Короче, я
говорю о страхе, который  безраздельно властвовал во  времена известные  под
названием Среднего Плейстоцена.
     Что  это значит? Пожалуй, все же  необходимо кое-что  объяснить прежде,
чем я начну рассказ о своих снах. Иначе, вы не  сможете понять того, что мне
известно слишком  хорошо. Ведь я пишу это, а все персонажи и  события  того,
другого, мира встают передо мной как величественная фантасмагория, хотя я не
сомневаюсь,  что   для  вас  они  будут  всего  лишь  грубыми,   неразумными
существами.
     Да  и  что для вас дружба  Вислоухого,  красота  Быстроногой,  похоть и
свирепость Красноглазого? Пустой звук и не более того, так же как и поступки
Людей Огня или Древесных Людей, или невнятный  говор на Совете Племени - для
вас,  не знающих  спокойствия холодных пещер в отвесных  скалах  и  сумятицы
водопоев в конце дня, ведь  рассветный ветер  никогда  не пронизывал  вас на
вершинах деревьев, и  вы не ощущали сладости  вкуса  молодой  коры  на ваших
губах.
     Думаю,  вы  быстрее  поймете,  о чем  речь,  если  я начну с рассказа о
детстве, ведь  для  меня  именно там все и началось.  Днем  я  был  таким же
мальчишкой как все остальные. Но во сне я становился другим. С тех самых пор
как я  себя помню, ночь для меня была подернута ужасом. Лишь изредка мои сны
окрашивались в легкие тона  радости. Обычно они были наполнены  страхом  - и
страхом  таким странным  и чуждым, что  его не с  чем было сравнить.  Страх,
который я иногда испытывал в обычной  жизни не имел ничего  общего с ужасом,
который охватывал меня во сне. Он выходил далеко за пределы всего, что я мог
ощутить в реальной жизни.
     Я был городским мальчишкой,  ребенком,  которому  даже деревня казалась
неисследованной землей, но я  никогда не видел городов в  своих снах,  и  ни
один дом  ни разу не  возник в  моих  видениях. Больше того, ни один человек
никогда  не  смог  проникнуть  сквозь полог  моего сна. Я, видевший  деревья
только в парках и  на иллюстрациях книг, блуждал  во  сне  сквозь неоглядные
леса.  Удивительно, но  деревья  из сновидений были не туманными пятнами,  а
пронзительно отчетливыми образами. Я почти ощущал их. Я видел каждую ветку и
прутик, я мог различить любой листик на дереве.
     Я  отлично  помню,  как впервые  увидел дуб.  Пока я  рассматривал  его
листья,  ветви и  бугристый  ствол,  ко мне  вдруг  пришло беспокоящее своей
живостью понимание  того,  что точно такое  же дерево  я видел  бесчисленное
количество  раз  в своих  снах.  И я уже не удивлялся,  когда  впоследствии,
увидев впервые ель, тис, березу или лавр,  сразу узнавал их. Я видел их всех
прежде, видел точно такими же, каждую ночь, во сне.
     Это, как вы уже догадались,  нарушает  основное  правило сновидений,  а
именно,  что во  сне  каждый видит только то,  что  он видел в жизни или  же
различные  комбинации того, что он пережил наяву. Но все мои сны ломали этот
закон. В моих снах я никогда не видел  НИЧЕГО из того, что видел в жизни. Во
сне и наяву я жил разными жизнями,  и ничто не могло избавить меня от этого.
Я был соединяющим звеном между двумя мирами.

     С раннего детства  я  знал, что  орехи берут у бакалейщика,  а ягоды  у
зеленщика, но, несмотря на это, во сне я  рвал орехи с  деревьев или собирал
их на земле и поедал, и точно также я ел ягоды с кустов и с виноградных лоз.
А ведь я ничего этого не знал!
     Помню, как впервые увидел чернику на  обеденном столе. Никогда раньше я
ее не видел,  но и одного взгляда оказалось достаточно, чтобы тотчас  пришли
воспоминания о  снах, в которых я пробирался по  болоту,  пригоршнями поедая
чернику. Моя мать поставила передо мной  блюдо. Я зачерпнул ложкой  ягод, но
прежде чем поднес ее ко рту, уже знал какими они будут на вкус. И не ошибся.
Он был точно таким же, каким я ощущал его тысячи раз во сне.
     Змеи. Вообще-то  я слышал об  их существовании, но в снах  я был просто
замучен  ими.  Они подстерегали меня  на лесных полянах, прыгали, бились под
ногами,  скользили  по  сухой  траве или  по  скалам,  преследовали меня  на
верхушках деревьев, обвивая стволы огромными блестящими телами, загоняя меня
все выше и выше, все дальше и дальше на колеблющиеся и потрескивающие ветки,
и  земля оказывалась на  головокружительном расстоянии подо мной. Змеи! - их
раздвоенные  языки, бусины их  глаз  и  сверкающая  чешуя,  их  шипение и их
шуршание  - как хорошо я уже  знал все это во время своего первого посещения
цирка, когда увидел как заклинатель змей заставляет их танцевать.
     Они были старыми друзьями, эти враги, наполнявшие мои ночи страхом.
     О, эти бесконечные леса,  и их  постоянно посещаемый ужасом  мрак! Ради
чего я блуждал в них, робкое, преследуемое существо, замирающее от малейшего
шороха,  пугающееся собственной тени, запуганный,  вечно  настороже, готовый
мгновенно удрать ради спасения жизни? Ведь я был добычей для всех обитателей
леса и трепеща от страха спасался бегством от вышедших на охоту зверей.
     Впервые я оказался в цирке,  когда мне было  пять лет. Домой я пришел в
полном изнеможении, но вовсе не от съеденного арахиса  и  выпитого  розового
лимонада. Как только  мы вошли под  шатер, хриплый  рев  наполнил воздух.  Я
вырвался из рук отца и опрометью побежал наружу. Я столкнулся с кем-то, упал
и заорал изо всех сил. Отец поднял меня и стал успокаивать. Он показывал  на
толпу людей, не обращающих никакого  внимания на рев, и уверял меня, что я в
полной безопасности.
     При постоянном подбадривании со стороны отца, вздрагивая от страха, я в
конце  концов смог  приблизиться  к  клетке  льва.  О, я  сразу  узнал  его.
Чудовище! Один из самых опасных! Внутреннее зрение высветило воспоминания из
моих снов - полуденное солнце, играющее на высокой траве, спокойно пасущийся
дикий  буйвол,  трава,  внезапно  расступающаяся  от стремительного движения
кого-то желто-коричневого, его прыжок на спину быку, короткая схватка, рев и
хруст, хруст костей. Или  еще. Прохладный покой водной  глади, дикая  лошадь
опускается на колени и  тихо пьет,  и затем кто-то желто-коричневый - всегда
желто-коричневый! - его  прыжок, крики  и  судороги  лошади,  и хруст, хруст
костей.  И еще. Мрачные сумерки и грустная тишина конца дня, и  затем жуткий
рев из разверстой пасти, внезапный,  как трубный глас судьбы, и одновременно
с  ним безумный  вопль и  чья-то  дрожь среди  деревьев, и я тоже трясусь от
страха, один из многих вопящих и дрожащих на деревьях.
     При виде него, беспомощного, за железными прутьями клетки,  я пришел  в
неистовство.  Я  скалил  на него  зубы,  подпрыгивал,  выкрикивал бессвязные
оскорбления  и строил рожи. Он  отвечал, бросаясь на прутья и рыча на меня в
бесплодном  гневе. О,  он  тоже  узнал  меня,  и звуки из далекого прошлого,
которые я издавал, они были понятны ему!
     Родители были  напуганы. " Ребенок болен,  " сказала моя мать. " У него
истерика, " сказал мой отец. Я никогда не рассказывал им о своих снах, и они
ничего не знали. Уже тогда я сообразил, что лучше помалкивать об этом  своем
качестве, вернее, об этом раздвоении личности.
     Я еще  увидел заклинателя змей, но это было все, что я смог перенести в
тот вечер в цирке. Меня отвели домой, возбужденного и уставшего, больного от
вторжения в мою реальную жизнь той, другой жизни моих снов.
     Я  уже  упомянул  о своем молчании. Только однажды  я решился полностью
довериться другому человеку. Это был мальчик - мой закадычный друг, нам было
тогда по восемь лет. Я  развернул перед ним картины своих снов, картины того
давно  исчезнувшего мира, в  котором  когда-то, я был в этом  твердо уверен,
жил. Я поведал ему о невзгодах того мира, о Вислоухом и о наших проделках, о
невнятной болтовне на  наших сборищах,  и о Людях Огня, и о  захваченных ими
землях.
     Он хохотал и издевался надо  мной, а потом стал рассказывать  истории о
призраках  и  о мертвецах, гуляющих  по ночам. Но главным образом он смеялся
над моей жалкой фантазией. Я  рассказал ему больше, и он смеялся до упаду. Я
поклялся со всей серьезностью,  что все  это было на самом деле, и  тогда он
посмотрел на меня как на придурка.  После этого  он стал рассказывать  нашим
приятелям мои истории в искаженном до неузнаваемости виде, пока все не стали
смотреть на меня как на сумасшедшего.
     Это был горький урок, но я его усвоил. Я был другим. Во мне было что-то
такое, чего  они не понимали и любые мои попытки  объясниться могли  вызвать
только недоумение. Когда вокруг рассказывали истории о призраках и гоблинах,
я оставался совершенно равнодушным и мрачно  улыбался про себя, вспоминая  о
своих ночных  кошмарах. Я знал, что  они-то не выдуманы, а реальны  как сама
жизнь, в  отличие  от их худосочных химер  и колеблющихся  теней. Я не видел
ничего ужасного  в россказнях  о привидениях и злых людоедах.  Падение через
покрытые листвой  ветви с  головокружительной  высоты; змеи,  бросающиеся на
меня, а я уворачиваюсь, стрелой проносясь мимо  них в воздухе; дикие собаки,
которые охотились за  мной на лугах  - вот это действительно были  настоящие
ужасы, реальные, а  не воображаемые - живая плоть,  пот и  кровь. Людоеды  и
привидения были бы для меня лучшими приятелями в  сравнении  с  тем, что мне
пришлось увидеть во сне на своей детской кроватке. И эта "кроватка" все  еще
со мной, даже теперь, когда я пишу эти строки на склоне лет.





     Я уже говорил, что в  своих снах никогда не видел людей. Я осознал этот
факт очень рано,  и остро ощущал отсутствие себе подобных. Даже будучи очень
маленьким ребенком, я чувствовал, посреди ужасов моих  сновидений, что, если
я смогу  найти там  хотя бы  одного человека, я буду избавлен от  окружающих
меня ужасов и они  перестанут преследовать меня.  Эта мысль в течение многих
лет завладевала  мной каждую ночь  -  как мне хотелось  найти этого одного и
освободиться от кошмаров!
     Повторяю, эта мысль посещала меня в глубине  моих снов, и я привожу это
как доказательство слияния двух моих личностей,  как доказательство контакта
между  двумя моими разъединенными частями. Моя  погруженная  в сон  личность
жила в далеком прошлом, до того  как человек стал таким,  каким мы  привыкли
его видеть, а другая  моя личность - бодрствующая, пыталась узнать как можно
больше о сущности человека, чтобы понять причину моих снов.
     Возможно  книжные психологи  сочтут  неправильным то, как я  употребляю
термин  "раздвоение  личности".  Я  знаю,  что  они   имеют  в  виду,  когда
употребляют  это словосочетание,  тем не менее я вынужден пользоваться им за
неимением  лучшего.  Меня оправдывает  ограниченность английского  языка.  А
теперь перехожу к  разъяснению  моего  употребления или злоупотребления этим
термином.
     Только в  юности,  поступив в колледж, мне  удалось  получить некоторое
представление  о  причинах моих  сновидений. До  того  времени  они казались
бессмысленными  и никак не  связанными с реальностью. Но в колледже я открыл
для  себя  эволюцию  и  психологию и  изучил  объяснения различных  странных
умственных  состояний  и  переживаний. Например,  падение  с высоты  - самое
распространенное сновидение, известное  практически  каждому по собственному
опыту.
     Это, как объяснил мне мой профессор, была эволюционная память. Она вела
начало от  наших отдаленных  предков,  живших  на  деревьях.  Для  древесных
обитателей возможность падения была постоянной угрозой. Многие из них именно
так  расстались  с жизнью,  и  все испытали наводящие  ужас падения,  когда,
несясь к земле, они спасались, цепляясь за ветки.
     Результатом этого  ужасного падения, предотвращенного  таким  способом,
становился  шок. Такой шок вызывает молекулярные  изменения в клетках мозга.
Эти  молекулярные  изменения  передаются  клеткам  мозга потомка,  становясь
эволюционными  воспоминаниями.  Таким  образом, когда вы  и  я,  спящие  или
дремлющие,  испытываем  ощущение   падения  с   высоты   и   просыпаемся   в
отвратительном состоянии  непосредственно  перед  ударом о землю, мы  просто
вспоминаем  то, что случилось с нашим древесным  предком  и  отпечаталось  с
помощью изменений в мозге в наследственности вида.
     В  этом нет ничего странного, также как нет  ничего странного в обычном
инстинкте. Инстинкт - просто  привычка,  которая всего  лишь  запечатлена  в
материале  нашей  наследственности. Стоит отметить  к  тому же,  что в  этих
ночных падениях, так хорошо знакомых  любому из нас, мы никогда не достигаем
конца  падения.  Ведь  иначе  это  означало бы  смерть. Те из наших предков,
которые   разбивались,  умирали  немедленно.  Конечно,  шок  от  их  падения
передавался  клеткам  мозга,  но они  погибали  сразу,  до  того  как  у них
появлялись потомки. Мы с вами произошли от тех, что не разбились, вот почему
и вы и я, в наших снах, никогда не достигаем конца падения.
     И  вот  теперь  мы  подходим  к  раздвоению  личности.  Мы  никогда  не
испытываем  этого  чувства  падения, когда  мы  полностью  бодрствуем.  Наша
бодрствующая личность ничего  не знает об этом. Тогда,  и это неопровержимый
аргумент - должна  быть  другая, отличающаяся личность, которая падает, в то
время как  мы спим, и  которая имеет опыт такого падения - короче  говоря, у
нее есть  память  о  прошлом опыте вида,  точно также как наша  бодрствующая
личность обладает памятью нашего дневного опыта.
     На  этой  стадии своих  рассуждений я увидел свет в  конце  туннеля.  И
тотчас же этот свет обрушился на  меня,  он  ослепил  меня своей яркостью  и
сиянием, объяснением всего, что до этого было сверхъестественным, странным и
противоестественно  невозможным в моих  впечатлениях от  сновидений.  Во сне
существовала  отнюдь  не   моя   бодрствующая  личность.  Это  была  другая,
отличающаяся от меня личность, обладающая новым  и совершенно другим запасом
опыта и, как следует  из моих снов, имеющая воспоминания о совершенно других
переживаниях.
     Что это была за личность? Когда она жила обычной для нее жизнью на этой
планете,  чтобы  приобрести запас  удивительного жизненного опыта?  Это были
вопросы,  на которые мои сновидения отвечали сами. Он жил  давно,  когда мир
был молод, в том периоде, что мы называем  Средним Плейстоценом. Он падал  с
деревьев, но  не  разбился.  Он  вопил  от  страха  при  львином  реве.  Его
преследовали  хищники и ядовитые змеи. Он бормотал что-то с такими же как он
на сборищах  его племени и получил жестокий урок от  Людей Огня, в тот день,
когда ему пришлось бежать от них.
     Но,  вы  можете  возразить  мне, почему  же эти  воспоминания  не  наши
собственные, если мы видим как кто-то неопределенный падает в бездну пока мы
спим?
     Отвечаю  вопросом  на  вопрос.  Что такое  двухголовый теленок? Причуда
природы. Вот  и ответ на ваш вопрос. У меня  есть эта другая  личность и эта
полная эволюционная память, потому что я такая же причуда природы.
     Я хочу чтобы вы поняли.
     Самая  распространенная  эволюционная память, которая есть  у  нас, это
сновидения  с  падением.  Единственное,  что  есть  у  такой  неопределенной
личности это память  о падении.  Но многие из  нас имеют более четкую, более
ясную  другую личность. Многие из  нас летают  во сне,  другим снится как их
преследует   чудовища,  цветные   сны,  кошмары  удушья,  сны  со  змеями  и
паразитами. Короче говоря,  в  то время как в  большинстве из нас эта вторая
личность  почти не проявляется, а в  некоторых почти  стерта, в  других  она
проявляется больше.  Некоторые  из  нас  имеют более  сильную,  более полную
эволюционную   память,   чем   остальные.   Это  вопрос  различной   степени
преобладания  другой личности. В моем  случае  степень  преобладания  другой
личности огромна. Моя вторая личность почти равна  по  силе моей собственной
индивидуальности.  И в этом смысле,  как я  уже  сказал, я причуда природы -
причуда наследственности.
     Я полагаю, что именно преобладание второго "я" - но не в такой  сильной
степени как у меня - вызывает кое у кого веру в переселение душ. Для них это
самое  простое  объяснение.  Когда у них  появляются видения  того,  что они
никогда  не  наблюдали в  жизни,  воспоминания  о  поступках  и событиях  из
прошлого, самым очевидным объяснением является то, что они уже жили раньше.
     Но  они  делают  ошибку, игнорируя  собственную двойственность.  Они не
узнают своего второго "я". Они думают, что  это их собственная личность, что
они имеют только одну  индивидуальность,  а  из такой  предпосылки они могут
заключить только, что они жили в предыдущих жизнях.
     Но они ошибаются. Это - не перевоплощение. Я помню, как иду по дебрям и
все  же все это видел не  я, а тот, который является только частью меня, как
мой отец и  мой дед частицы меня, только менее отдаленные. Этот " другой я "
- мой пращур, предок моих предков в древней линии моего вида, в свою очередь
является  непосредственным  потомком тех,  у кого  задолго до него появились
пальцы рук и ног, позволившие им вскарабкаться на деревья.
     Я должен снова, рискуя вызвать раздражение,  повторять,  что я только в
этом  могу считаться  отклонением  от нормы. Не один я  обладаю эволюционной
памятью в такой  огромной степени, но я обладаю памятью одного необычного  и
очень далекого  прародителя. И все  же, хотя это весьма необычно, в этом нет
ничего сверхъестественного.
     Следите  за  моими   рассуждениями.  Инстинкт  -  эволюционная  память.
Прекрасно.  Тогда вы, я и все  остальные получаем эти воспоминания  от наших
отцов и матерей,  также  как они получили их от своих отцов и матерей.  Но в
таком случае должна иметься некая среда,  посредством  которой  воспоминания
передаются  от поколения к поколению. Эта  среда - то, что Вайсман  называет
"гермоплазмой". Именно она несет в себе память о всей эволюции человечества.
Эта память очень тусклая и запутанная, и многое  в ней утеряно. Но некоторые
участки гермоплазмы несут  в себе  значительно больше наследственной  памяти
или,  чтобы  быть  более  научным, более  атавистичны, чем  другие.  И такой
участок  есть  во мне.  Я  - казус наследственности, атавистический кошмар -
называйте  меня  как  хотите,  но вот он я,  во плоти  и крови,  с  отличным
аппетитом, и что вы собираетесь с этим делать?
     И  теперь,  прежде,  чем  я  перейду  к  своему повествованию,  я  хочу
предвосхитить сомнения простаков в психологии. Тех, кто склонен насмехаться,
и кто тем не менее уверенно заявляет,  что связность моих сновидений обязана
слишком усердным занятиям, подсознательной проекции  моих знаний об эволюции
в мои сны. Во-первых, я никогда  не был рьяным студентом.  Я был последним в
списке закончивших курс.  Я уделял больше  времени занятиям спортом  и - нет
никакой причины скрывать это - игре на бильярде.
     Далее. Я ничего не знал об эволюции пока  не поступил в колледж, а ведь
в детстве и юности я уже жил в своих снах со всеми деталями той другой давно
исчезнувшей жизни. Я должен сказать, однако, что эти детали были перемешаны,
несвязны  до тех пор пока я не изучил науку эволюции. Эволюция стала ключом.
Она   дала   объяснение,  внесла   здравомыслие  в  проделки   этого   моего
атавистического  мозга,  современного  и  нормального, но  вслушивающегося в
прошлое столь отдаленное, что оно сравнимо с самым началом человечества.
     Из того,  что  я знаю об  этом прошлом следует,  что  человека в  нашем
понимании тогда  еще не было. Именно  в период его становления я  должен был
жить и выживать.





     Самым  частым видением моего раннего детства было нечто подобное этому:
мне казалось, что  я очень маленький  и лежу, свернувшись в  клубок в своего
рода гнезде из множества прутьев  и ветвей. Иногда я лежал  на спине. В этом
положении, кажется, я провел много часов, наблюдая игру солнечного  света на
листве  и  покачивание  ветром  листьев. Часто и само гнездо  раскачивалось,
когда поднимался сильный ветер .
     Но  всегда, в то  время  как  я так  лежал в гнезде,  я ощущал огромное
пространство под  собой. Я  никогда не видел его,  я никогда не глядел через
край  гнезда, но  я ЗНАЛ  и боялся  этого  пространства, которое открывалось
сразу подо  мной и которое всегда угрожало  мне подобно утробе какого-нибудь
всепожирающего монстра.
     Этот сон, в котором я находился в полном покое и который скорее походил
на спячку,  чем на активную жизнь, я видел очень часто в раннем детстве.  Но
внезапно, все менялось и я оказывался в самой гуще странных событий и жутких
происшествий вроде  грома, или  сокрушительной бури, или  посреди незнакомых
пейзажей,  которых  я никогда  не  видел в  своей обычной жизни. Результатом
этого  были замешательство и  ночные  кошмары.  Я ничего  не  мог  понять  в
происходящем. Там не было логической последовательности событий.
     Вы уже поняли,  что я видел сны не последовательно.  Только  что я  был
крошечным  малышом Юного  Мира, лежащим  в гнезде  на дереве,  а в следующее
мгновение  я  становился  мужчиной   Юного  Мира,  схватившимся   в   бою  с
отвратительным Красноглазым, и тут  же  я осторожно  подползаю к  водопою  в
жаркое время дня.
     События  и годы в  Юном  Мире,  сменялись для меня с калейдоскопической
быстротой.
     Все  перепуталось  в моих  снах, но я  не собираюсь утруждать вас  этой
сумятицей.  Пока я был  молод  и  тысячи раз погружался  в свои видения  мне
казалось,  что все  уладиться и  станет  ясно  и просто. Потом я  понял  что
получил свернутую в клубок нить времени и  должен  соединить вместе  кусочки
событий и поступков в их надлежащем  порядке. Только так я могу восстановить
ускользающий Юный Мир каким он был в то время, когда я жил в  нем - или в то
время, когда мое " другое я" жило в нем. Это различие мало  что меняет, ведь
и я - современный человек тоже вернулся в прошлое и жил первобытной жизнью в
обществе своего второго "я".
     Для вашего удобства, так как  это не  научная статья, я буду объединять
различные события в  связное повествование. По счастью, есть некая канва, на
которую нанизываются все видения. Например, моя дружба с  Вислоухим, а также
вражда  с  Красноглазым и любовь к Быстроногой. В целом получилась  довольно
последовательная и интересная история, я уверен вы с этим согласитесь.

     Я  почти не  помню своей  матери. Наверное, самое раннее воспоминание о
ней  - и, конечно, самое  яркое  -  является следующим:  кажется, я лежу  на
земле. Я  несколько  старше, чем в те дни, когда лежал  в гнезде, но все еще
беспомощный.  Я  возился  в куче  сухих  листьев,  играя  с ними  и  издавая
вполголоса довольно грубые  звуки. Солнышко пригревало,  мне было уютно, и я
был счастлив.  Я  лежал на маленькой  поляне. Со  всех  сторон были кусты  и
папоротники, а надо мной возвышались ветвистые громады лесных деревьев.
     Внезапно я услышал звук. Я  приподнялся  и  прислушался.  Я застыл. Все
звуки замерли у меня в  горле, и я сидел в оцепенении. Звук прозвучал ближе.
Он  был похож  на хрюканье  свиньи. Затем  я стал слышать  звуки,  вызванные
перемещением  чьего-то  тела через кустарник. Потом я  увидел  как колышутся
папоротники. Вот  они  расступились,  и  я увидел сверкающие глаза,  длинную
морду и белые клыки.
     Это  был  дикий кабан. Он глядел на меня с любопытством. Он хрюкнул раз
или два, переступил всей своей тушей с ноги на ногу, повел мордой из стороны
в сторону, раздвигая папоротник.  Я продолжал сидеть  окаменев, мои глаза не
мигая смотрели на него, а страх пожирал мое сердце.
     Казалось, что он  ожидал от меня  этой  неподвижности и молчания. Я  не
должен  был кричать  перед лицом опасности.  Это диктовал инстинкт. И так  я
сидел там и ждал сам не зная чего. Боров раздвигает папоротники и выходит на
поляну.  Любопытство  пропало  из  его  глаз и они замерцали безжалостно. Он
угрожающе  наклонил в мою сторону  голову и продвинулся на шаг. Потом еще на
шаг. И еще.
     Тогда  я  закричал ... или завопил -  я не могу описать его, но это был
пронзительный вой и жуткий крик одновременно. И, по-моему, это тоже было как
раз  то,  что  я и  должен  был  сделать. Невдалеке раздался ответный  крик.
Издаваемые мной звуки,  похоже, на мгновение  ошеломили кабана, и в то время
как  он  приостановился в  нерешительности,  рядом с  нами  внезапно  возник
призрак.
     Она была подобно большому орангутангу, моя мать, или  шимпанзе,  и  все
же, резкими и определенными чертами весьма отличалась от них. Она была более
крепко  сбита, чем они и менее волосатая.  Ее руки были  не такие длинные, а
ноги толще. На ней не было одежды - только ее собственные волосы. И я уверяю
вас - в ярости она была сущей фурией.
     И подобно фурии она вылетела на сцену. Она скалила  зубы, делая ужасные
гримасы, рычала, и все время издавала  резкие крики, которые звучали подобно
" Кх-ах!  Кх-ах! ". Столь  внезапным и грозным было ее появление, что  кабан
ощетинился,   непроизвольно   заняв   оборонительную   позицию,   когда  она
повернулась к нему. Он был ошеломлен. Потом она повернулась ко мне.  Я знал,
что мне нужно делать в это мгновение, которое она подарила мне. Я прыгнул ей
навстречу и обхватил  за талию руками и ногами - да, ногами, я мог держаться
ими также цепко  как и  руками..  Я чувствовал ее жесткие  волосы  под моими
судорожно сжатыми лапками и как бугрились под ее кожей напрягшиеся мышцы.
     Как  я уже  сказал,  я  прыгнул  ей навстречу  и в то  же  секунду  она
подпрыгнула,  ловя нависающую ветвь.  В следующее мгновение под нами, щелкая
клыками,  пронесся  кабан. Он  оправился от  столбняка и прыгнул  вперед,  с
визгом, переходящим почти в рев.
     Во  всяком  случае это  был  зов, потому что  он сопровождался  звуками
несущегося через кусты и папоротники стада.
     Со всех сторон дикие кабаны выбегали на  поляну  - их было десятка два.
Но моя мать уже  перебросила  свое тело через толстый сук в дюжине футов  от
земли, и мы взгромоздились там в  безопасности. Она была  очень  возбуждена.
Она  ухала  и  вопила,  осыпая  бранью  окруживших  дерево  злобных  тварей,
ощетинившихся  и скрежещущих зубами. Я тоже, дрожа от страха и глядя вниз на
рассвирепевших животных, старался подражать крикам моей матери.
     Издалека донеслись похожие крики, только поглубже, нечто вроде ревущего
баса. Они быстро приближались и вскоре я увидел  его, моего отца.  Во всяком
случае в той мере в какой вообще об этом можно было  судить  в те времена, я
пришел к заключению, что именно он был моим отцом.
     Он  был  не  очень-то привлекателен,  мой отец. Он  казался  наполовину
человеком и наполовину обезьяной, и все же не обезьяна, и все же не человек.
Я не в состоянии описать  его. Нет сейчас на земле, под землей,  и  в  земле
ничего похожего на  него.  Он был  крупным мужчиной для своего  времени,  и,
должно быть, весил  не меньше  ста тридцати фунтов.  У него было  широкое  и
плоское лицо, брови нависали над глазами. Сами глаза были маленькие, глубоко
посаженные близко друг к другу.  У  него фактически отсутствовал нос. Вернее
это  было  широкое  и приземистое  сооружение, похоже, без  переносицы,  где
ноздри  были  просто двумя  дырами в лице, смотрящими наружу, а не вниз. Лоб
шел назад  от  глаз,  а волосы начинали расти прямо над  ними.  Голова  была
нелепо маленькая и держалась на столь же нелепой толстой и короткой шее.
     В его теле была  стихийная  целесообразность  - как и  у всех остальных
обитателей этого мира. Грудь  была  широкой, это  правда,  как ворота, но не
было красивых мощных  выпуклых мышц,  широких плеч, стройности тела, красоты
линий  фигуры.  Тело моего отца было  воплощенной силой,  силой без красоты,
свирепой, исконной  силой,  созданной,  чтобы  хватать,  бить,  разрывать  и
уничтожать.
     У   него  были   худощавые  бедра,  кривые,  тощие  и  волосатые  ноги.
Фактически,  ноги  моего отца  были  скорее руками.  Они  были искривлены  и
бугристы,  и столь же походили на мои или ваши ноги как копыта откормленного
бычка  напоминают  изящные  ножки  красавицы. Я  припоминаю,  что  он не мог
наступать  поверхностью всей стопы, потому  что это была цепкая нога, скорее
рука, чем нога. Большой палец ноги, вместо  того чтобы  находиться на  одной
линии  с другими  пальцами,  был  оттопырен  как большой палец  руки,  и это
позволяло ему хватать ногами. Но именно  из-за этого  он  не  мог ступать на
подошву ноги.
     Но, для оседлавших ветку над  стадом диких кабанов, меня и моей матери,
его  внешность  и манеры были  вполне привычны, когда  он несся по деревьям,
прыгая  с ветки на ветку. Сейчас, когда я пишу эти  строки, он стоит у  меня
перед  глазами  - качающееся на деревьях, четырехрукое,  волосатое существо,
воющее в гневе, замолкающее на мгновение, чтобы ударить себя в  грудь крепко
сжатым  кулаком, бесстрашно прыгающее на десять-пятнадцать  футов с ветки на
ветку на огромной высоте, безошибочно угадывая путь в лесной чаще.
     И  пока  я  смотрел на  него, я  почувствовал  в  самой глубине  своего
естества,  каждым своим  мускулом  как волна  острого  желания  также лететь
сквозь  деревья  охватывает  меня   и  одновременно  с  этим  я  понял,  что
когда-нибудь стану  таким же как он. А почему бы и  нет? Маленькие  мальчики
наблюдают  как их  отцы  машут топорами  и  валят деревья  и  понимают,  что
когда-нибудь и они тоже будут взмахивать топорами и рубить деревья. Также  и
со мной.  Жизнь, что была во мне, была создана, чтобы делать тоже, что делал
мой отец, и она таинственно и горделиво нашептывала мне о воздушных тропах и
полетах над лесом.
     Наконец  мой отец присоединился к нам. Он был чрезвычайно зол. Я  помню
как он  оскалился, когда смотрел вниз на кабанов. Он рычал как  собака,  и я
помню, что его глазные зубы были большие, как клыки, и что они произвели  на
меня большое впечатление.
     Своим поведением он  только  привел кабанов в еще большее бешенство. Он
рвал прутья  и маленькие ветки и  бросал  их  вниз в  наших врагов. Он  даже
повисал на одной  руке, в опасной близости от них, и дразнил их, в то  время
как  они скрежетали клыками в бессильном гневе. Не удовлетворившись этим, он
отломил  толстую  ветку,  и,  держась  рукой  и  ногой,  тыкал  ею  в  бока,
приведенных  в бешенство животных, и бил их по  мордам.  Излишне говорить  о
том, что я и моя мать с наслаждением наблюдали за этим зрелищем.
     Но даже  самое приятное занятие  рано или поздно  наскучивает и в конце
концов отец со злым смехом понесся по деревьям. Мои честолюбивые мечты сразу
испарились, и я, оробев, крепко прижался к матери, а она вскарабкалась вверх
и понеслась над бездной. Я помню, как ветвь  сломалась под тяжестью ее тела.
Она совершила огромный  прыжок и  под треск дерева меня  охватило вызывающее
отвращение чувство падения  нас обоих. Деревья и солнце, играющее лучами  на
шелестящих   листьях,   исчезли  из  моих  глаз.  Образ  моего  отца,  резко
остановившегося,  чтобы  посмотреть  в  чем  дело,  стал  расплываться и все
погрузилось в темноту.
     В следующее  мгновение  я  прихожу в  себя  на своей застеленной чистым
бельем кровати, весь в поту, меня бьет дрожь и тошнит... Окно было открыто и
прохладный воздух задувал в комнату. Спокойно горела ночная лампа.
     И  я  понимаю,  что дикие  кабаны не  добрались  до  нас, и что  мы  не
разбились, иначе меня бы здесь не было сейчас -  через тысячи веков, и  я не
мог вспоминать происходившее.

     А  теперь на мгновение поставьте себя  на мое место. Побудьте недолго в
моем ласковом детстве,  проведите ночь рядом со мной,  представьте  себе что
это вы видите во сне такие непостижимые ужасы.
     Поймите, ведь  я  был  всего  лишь ребенок. Я  никогда  не видел  диких
кабанов. Я  и  домашних-то свиней  не  видел. Самое  близкое касательство  к
свиньям,  какое  я пережил, был бекон, поджаренный к завтраку на собственном
сале. И одновременно с этим, реальные как  сама жизнь кабаны, проносящиеся в
моих снах, и я со своими  невообразимыми родителями перелетающий с дерева на
дерево.
     Может  ли  теперь вас удивить то, что я был испуган,  что меня угнетали
мои проникнутые кошмарами ночи?  Я был проклят. И хуже  всего было то, что я
боялся об этом рассказывать. Не знаю  почему, но  я испытывал чувство  вины,
хотя сам не знал в чем моя вина. Вот так долгие годы я страдал молча пока не
стал взрослым и не узнал в чем же причина моих видений.






     Есть  одна  странность  в  моих  доисторических  воспоминаниях.  Это  -
неопределенная  временная  последовательность.  Я  не  всегда  знаю  порядок
событий -  вернее, сколько  лет  отделяют одно событие от другого- год, два,
четыре или пять. Я могу только грубо определить отрезок времени, сообразуясь
с изменениями во внешности и занятиях моих соплеменников.
     Кроме того, я могу применить логику к различным событиям. Например, нет
никакого  сомнения  в том, что моя  мать и я были загнаны  на  дерево дикими
кабанами,  мчались  по деревьям,  а  потом  падали,  задолго до того  как  я
познакомился с Вислоухим, ставшим потом моим закадычным другом. И то,  что в
период между двумя этими событиями, я должен был покинуть свою мать является
всего лишь логическим умозаключением.
          Я не могу вспомнить о своем отце ничего кроме того, что уже рассказал. Никогда за все последующие годы он больше не появился. Из того, что я знаю о тех временах, единственное возможное объяснение в том, что он погиб вскоре после приключения с дикими кабанами. Нечего и говорить о том, что это  была  неестественная смерть. Он был полон сил и только внезапная и насильственная смерть могла забрать его. Но я не знаю обстоятельств его ухода -  утонул он в  реке, или был проглочен змеей, или закончил жизнь в желудке тигра - старого Саблезуба, лежит за пределами моих знаний.
     Насколько я понимаю, я помню только то, что  видел своими  собственными
глазами  в те доисторические  времена. Если моя мать и  знала  как погиб мой
отец, она никогда мне не рассказывала. Вообще-то я сомневаюсь,  было ли в ее
словаре достаточно слов, чтобы выразить это.
     Считается,  что  в  те  времена  словарный запас  человека  возможно не
превышал тридцать или сорок звуков.
     Я  называю их  ЗВУКАМИ,  а не СЛОВАМИ, потому  что  это и были,  скорее
всего, именно  звуки. Они не  имели определенного  значения,  не различались
прилагательные и наречия. Эти части речи еще просто даже не были изобретены.
Вместо определения существительных или глаголов  с помощью  прилагательных и
наречий, мы  уточняли  звуки  интонацией,  изменениями их долготы  и высоты,
замедлением  и ускорением  их  произнесения. Продолжительность  произнесения
определенного звука оттеняла его значение.
     Мы не спрягали слова. Судить об употребленном времени можно было только
по контексту. Мы говорили только о конкретных вещах, потому что только о них
мы и  думали.  Кроме  того, в большом употреблении  у  нас был  язык жестов.
Простейшая  абстракция была  за  пределами наших  умственных возможностей, и
если  кого-нибудь случайно  посещала  мысль, ему  было  трудно  передать  ее
товарищам. Для этого недоставало звуков. Он  был ограничен  пределами своего
словаря. Если он сам изобретал для этого звуки, его товарищи их не понимали.
Тогда ему приходилось прибегать  к жестам, чтобы  объяснить свою  мысль и  в
тоже время снова и снова повторяя новый звук.
     Так обогащался язык. Обладая немногими звуками, мы могли выходить из их
пределов только  на небольшое расстояние, затем мы нуждались в новых звуках,
чтобы  с их помощью  выразить  новую  мысль. Иногда, однако, мы удалялись на
слишком  длинное  расстояние  за пределы  наших  звуков,  ухитряясь  достичь
абстрактных  понятий  (я думаю  весьма  примитивных),  которые  мы с большим
трудом  могли донести до других.  В общем, язык  в те  времена развивался не
слишком быстро.
     Да, поверьте мне, мы были удивительно просты. Но мы знали много такого,
что неизвестно сейчас. Мы могли двигать ушами, ставить их торчком и опускать
вниз, когда нам хотелось. И мы с легкостью чесали у себя между лопатками. Мы
могли бросать  камни ногами. Я сам делал это много раз. Из-за  этого я  мог,
удерживая  колени  прямо,  и  нагибаясь  вперед,  дотронуться  не  кончиками
пальцев,  а локтями  до земли.  А что  до птичьих гнезд, ну,  я могу  только
пожелать,  чтобы мальчик  живущий в  двадцатом  веке  мог наблюдать за нами.
Только мы не клали яйца в коллекцию. Мы их ели.
     Вот помню... но я забежал  вперед. Сначала позвольте мне рассказать вам
о Вислоухом и  нашей дружбе. Очень рано я остался без матери.  Возможно  это
произошло потому, что у нее появился другой мужчина. У меня осталось немного
воспоминаний о ее втором муже и не все они приятные. Он был паршивый парень.
Он был неоснователен и болтлив.  Его  чертово бормотание достает  меня  даже
сейчас,  когда  я  думаю о нем.  Его  разум был слишком слаб,  чтобы он  мог
достичь какой-нибудь цели. Обезьяны в клетках всегда напоминают  мне его. Он
был обезьяноподобен. Это - лучшее описание, которое я могу дать ему.
     Он возненавидел меня с самого начала. И я быстро научился бояться его и
его  злобных выходок. Всякий раз, когда он появлялся  я подползал поближе  к
моей  матери  и  цеплялся за  нее.  Но я  рос, и неизбежно, время от времени
отходил  от нее,  и  чем дальше  тем больше. Это  были возможности,  которых
Болтун ожидал. (Впрочем вы должны знать - у нас  не было никаких имен.  Ни у
кого. Ради удобства, я сам дал имена людям, с которыми общался, и "Болтун" -
самая приемлемая кличка,  которую я смог подобрать  для своего  драгоценного
отчима.  Что до  меня,  я назвал себя "Большой  Зуб".  Мои клыки  были  явно
великоваты.).
     Но  вернемся к  Болтуну. Он  постоянно терроризировал  меня.  Он всегда
щипал  и  шлепал  меня, и  не  упускал случая  поколотить.  Моя  мать  часто
вмешивалась  и любо - дорого было посмотреть  как  его шерсть летела  во все
стороны. Но  в  результате завязывалась превосходная  нескончаемая  семейная
ссора, в которой я был яблоком раздора.
     Нет, моя домашняя жизнь не была счастливой. Я улыбаюсь,  когда пишу эту
фразу. Домашняя жизнь! Дом! Я  не  имел  никакого дома  в современном смысле
этого  слова. Моим домом была взаимная  привязанность,  а не жилище. Я жил в
лоне материнской заботы и  любви, а  не в доме. Моя мать жила, где придется,
просто, когда наступала ночь, она взбиралась на ветки.
     Она была старомодна и все  еще  привязана к  своим деревьям.  По правде
говоря,  более прогрессивные члены нашего племени жили в пещерах над  рекой.
Но моя  мать  была подозрительна  и непрогрессивна.  Деревья  были  для  нее
достаточно хороши. Конечно, у нас  было особое дерево, на котором мы  обычно
устраивались на ночлег, хотя  частенько  мы делали это и на других деревьях,
если  нас застигали там  сумерки. В удобном  разветвлении  было  нечто вроде
грубой  площадки из прутьев,  веток и травы. Это было скорее огромное птичье
гнездо, а не жилище человека,  и в то  же время оно было в тысячу раз грубее
любого птичьего гнезда. Но у  него была  одна особенность, которой я никогда
не видел ни у одного птичьего гнезда - крыша.
     О, не та крыша, которую строит современный  человек! И даже не та,  что
строят  сегодня самые отсталые дикари. Она  была бесконечно более неуклюжей,
чем самая  неуклюжая  ручная  работа человека - человека каким мы его знаем.
Все было свалено случайным, беспорядочным образом. Выше разветвления дерева,
где мы отдыхали,  была груда сухих веток и прутьев. Четыре  или пять смежных
развилок, поддерживали то, что я могу  называть подпорками. Это были  просто
крепкие шесты,  дюйм или около того  в  диаметре.  На них  опирались  охапки
прутьев и веток. Казалось, их кто-то просто свалил в кучу.  Не  было заметно
чтобы  кто-то пытался  прикрыть дыры  травой. И  я должен  признать,  что  в
сильный дождь кровля жутко протекала.
     Проклятый Болтун. Он сделал домашнюю жизнь невыносимой и для меня и для
матери - под домашней жизнью я подразумеваю не  дырявое гнездо на дереве, но
совместную жизнь нас троих. Больше всего его злоба проявлялась в том, как он
преследовал меня. Это была  единственная  цель,  которой он держался  стойко
более пяти минут. Кроме того, время шло, и  моя мать все  меньше  стремилась
защищать  меня.  Я  думаю,  что стал  ей неприятен  из-за  непрерывных ссор,
затеваемых Болтуном.  Во всяком случае, ситуация  изменялась  от  плохого до
худшего  настолько  быстро, что мне  надо  было вскоре по  собственной  воле
убираться  из  дома.  Но  мне  не  удалось  получить удовольствия  от  столь
независимого  поступка.  Прежде,  чем  я  собрался  уйти,  меня  выгнали.  В
буквальном смысле этого слова.
     У Болтуна появилась такая  возможность в тот день, когда я остался один
в  гнезде. Моя мать  и Болтун  ушли вместе к черничному  болоту.  Он, должно
быть, все спланировал, поскольку я слышал как он возвращался один через лес,
ревущий от деланного гнева. Подобно всем мужчинам нашей орды, когда они были
обозлены  или  пытались привести себя в это состояние,  он  время от времени
стучал себя в грудь кулаком.
     Понимая безвыходность ситуации, я, дрожа, присел в гнезде. Болтун сразу
подошел к дереву - я помню это был дуб - и начал подниматься вверх. И  ни на
миг  не  прекращал  своего адского  рыка. Как  я уже говорил, наш  язык  был
чрезвычайно скуден, и он должен был подвывать на разные лады, чтобы дать мне
почувствовать всю  меру его ненависти  ко мне, и  о том,  что  он собирается
разобраться со мной здесь и сейчас.
     Как  только  он  приблизился  к  разветвлению,  я  выбежал  на  большую
горизонтальную ветку. Он следовал за мной, и  я шел дальше и дальше. В конце
концов я  оказался среди тонких веток покрытых листьями. Болтун  всегда  был
трусом,   и  чем  больше  он  показывал   свой  гнев,  тем  больше  проявлял
осторожность. Он боялся преследовать меня по тонким веткам, опасаясь что под
его огромным  весом  ветки  не  выдержат, и он  свалится прежде, чем поймает
меня. Но  ему незачем было  идти за мной, и он знал  это, негодяй! На лице у
него было злорадное выражение, его маленькие глазки  сверкали жестокостью, и
он начал раскачиваться.  Раскачиваться! - вместе  со мной,  стоящим на самом
конце ветки,  вцепившись  в медленно гнущиеся подо  мной прутики. В двадцати
футах подо мной была земля.
     Он раскачивался  все  сильнее  и сильнее,  скалясь на  меня с  ликующей
ненавистью. Затем все кончилось. Все  четыре ветки,  за которые  я держался,
сломались одновременно,  и  я упал  вниз,  продолжая смотреть на  него и  не
выпуская  из  рук  сломанные  ветки. К  счастью,  там не  было никаких диких
кабанов, а мое падение было смягчено спружинившими нижними ветвями.
     Обычно, мои  падения  разрушают  мои  видения,  нервный  шок  мгновенно
перебрасывает мостик между тысячью веков, и я оказываюсь проснувшимся в моей
маленькой кроватке,  где я лежу, потея и дрожа и слыша как кукушка на  часах
оповещает о  времени в гостиной. Но этот  сон о моем исходе из  дома я видел
много раз и ни разу не проснулся от него. Я просто падаю с воплем вниз через
крону дерева и шлепаюсь на землю.


     Поцарапанный, весь в синяках и хныкающий, я лежал там, где упал. Лежа в
кустах,  сквозь  ветки  я  видел   Болтуна.  Он   бесновался  от  радости  и
самозабвенно отдавался этому, качаясь на ветке. Я быстро перестал хныкать. Я
не был больше на дереве, в безопасности, и знал что может  мне грозить, если
я  привлеку  к  себе  внимание  вышедших  на  охоту  зверей  слишком громким
выражением моей печали.
     Помню, перестав рыдать, я заинтересовался странными световыми эффектами
вызванными   морганием  моих  влажных  от   слез  ресниц.  Потом   я   начал
осматриваться и обнаружил,  что  пострадал  при  падении  не так  уж сильно.
Несколько  царапин и вырванных  волос,  острый зазубренный  конец  сломанной
ветки вошел на дюйм в предплечье, да правое бедро, на которое я упал, болело
невыносимо.
     Но все это, в конце  концов,  были  только мелкие повреждения. Ни  одна
кость не была сломана, а в те времена плоть человека заживала куда лучше чем
сейчас. Все же это было чувствительное падение, так что я еще и через неделю
хромал из-за своего поврежденного бедра.
     Затем,  пока  я лежал  в  кустах,  ко мне пришло ощущение  одиночества,
заброшенности, осознание  того. что  я стал бездомным. Я  решил  никогда  не
возвращаться к матери и  Болтуну. Я лучше  уйду далеко через  ужасный лес, и
найду какое-нибудь дерево для  ночлега. Что касается еды, я знал, где  найти
ее. Почти год я не был обязан матери пищей. Все, чем она снабжала меня, были
защита и руководство.
     Я  осторожно выполз из кустов. Один  раз я оглянулся и увидел  Болтуна,
который все еще качался  на ветке, завывая от  радости.  Это было неприятное
зрелище.
     Я умел быть осторожным, и я был чрезвычайно осмотрителен во время этого
своего первого выхода в большой мир.
     Я шел куда глаза глядят. У меня была  только одна  цель - оказаться вне
пределов  досягаемости  Болтуна.  Я  поднялся на  дерево и блуждал несколько
часов,  перебираясь  с одного дерева на  другое и  ни разу не спустившись на
землю.  Но я не продвигался в  каком-то  одном определенном направлении, это
было перемещение вообще. Это  было  в моем характере, также как  это было  в
характере моего народа -  поступать  не задумываясь,  без определенной цели.
Кроме того, я был всего лишь ребенок, и часто останавливался поиграть.
     События, которые случились со мной после того, как я был вынужден  уйти
из дома, запечатлелись у меня в памяти очень смутно. Не  все они появились в
моих видениях. Мое другое "я" многое забыло  и  особенно в этом периоде моей
первобытной жизни. К тому же, ведь я не мог вызывать видения по собственному
произволу, чтобы соединить промежуток между моим уходом из дома на дереве, и
моим приходом в пещеры.
     Я  помню,  что несколько  раз выходил  на открытые места. Спускаясь  на
землю, я пересекал их трепеща  от страха  и на предельной скорости. Я помню,
что были дождливые дни и дни солнечные, так что я, должно быть, блуждал один
в течение немалого времени. В особенности мне  запомнился сон, где я страдаю
от сырости и от голода, и как я перенес это.
     Очень  сильное  впечатление  оставила  охота  на  маленьких  ящериц  на
каменистой вершине  открытого холма. Они сновали под камнями,  и большинство
их убегало, но иногда я переворачивал  камень и успевал поймать одну. Я  был
напуган  неподалеку от этого холма змеями.  Они  не преследовали  меня.  Они
просто грелись  на  плоских камнях на солнце.  Но  таков был мой  врожденный
страх перед ними, что я сбежал с такой скоростью, как если бы они неслись за
мной по  пятам.  Потом  я  грыз  горькую  кору с  молодых  деревьев.  Смутно
припоминаю  пожирание   множества  незрелых  орехов  с  мягкой  скорлупой  и
молочно-белой сердцевиной. Наиболее отчетливо я помню  как страдал от боли в
желудке.  Возможно,  это  было  вызвано  зелеными  орехами,   а  может  быть
ящерицами. Не  знаю. Но я знаю, что мне посчастливилось не быть съеденным  в
течение тех нескольких часов, когда я корчился от боли, лежа на земле.







     Передо  мной  внезапно  возникает  сцена  моего  появления  из леса.  Я
оказался  на  краю большого  открытого  пространства.  С  одной стороны него
возвышались  отвесные  скалы. С другой была река. Берег круто сбегал к воде,
но то тут,  то там, в нескольких  местах, где обвалилась  порода,  виднелись
тропинки. Это были  места водопоев народа,  жившего  в  пещерах. Здесь  было
главное стойбище племени, на  которое  я случайно наткнулся. Это была, можно
сказать, почти  деревня. Моя мать, Болтун, я и несколько таких же  простаков
были, так сказать, жителями предместья.  Мы были частью племени, хотя и жили
вне  его. Стойбище  было не  так  уж далеко  от моего бывшего дома, хотя я и
блуждал  целую неделю пока набрел на него. Если бы я шел прямо к нему, я мог
бы проделать весь путь за час.
     Однако  продолжим. С опушки  леса  я увидел  пещеры в  отвесных скалах,
открытую площадку  и  тропы  к  водопоям. На этой площадке  я увидел  многих
представителей своего племени.
     Я странствовал, брошенный ребенок, в течение недели.  В  течение  этого
времени я  не  видел никого  похожего на меня. Я был в страхе и отчаянии.  И
теперь,  при  виде  своих,  меня  переполняла радость,  и забыв обо  всем  я
бросился к ним.
     Потом произошло нечто странное. Кто-то  из племени увидел  меня и издал
крик  предупреждения. Мгновенно,  с криками панического ужаса,  все побежали
прочь. Прыжками взбираясь по  камням, они скрылись  в пастях пещер и исчезли
...  все  кроме одного - маленького  ребенка, брошенного в суматохе у самого
обрыва. Он  горестно взвыл. Выбежала его  мать,  он  прыгнул  к  ней, крепко
вцепился, а она вскарабкалась назад в пещеру.
     Я  был  в  полном  одиночестве.  Переполненная площадка  внезапно стала
пустынной. Я сел и заплакал в одиночестве. Я ничего не понимал. Почему племя
убежало  от меня?  Позже, когда  я узнал их  ближе, я все  понял.  Когда они
увидели меня, опрометью мчащегося из леса,  они решили,  что меня преследует
какой-то зверь. Своим необычным появлением я обратил их в бегство.
     Пока я сидел, вглядываясь в разверстые пасти пещер, я понял, что  Племя
наблюдает за мной. Вскоре они высунули головы  наружу. Чуть позже спрятались
опять,  потом снова появились один за  другим. В спешке  и замешательстве не
все  заняли собственные пещеры.  Некоторые из  детей нашли убежище в  других
пещерах. Матери не звали их  по  именам,  поскольку мы еще не знали  что это
такое.  Ни   у  кого  из  нас  не  было  имен.  Матери  издавали   ворчливые
обеспокоенные крики, которые были понятны детям. Если бы моя мать была здесь
и звала меня, я должен был признать ее голос среди голосов тысячи матерей, и
таким же образом она должна была узнать мой среди тысячи.
     Это  шевеление  туда-сюда,  возвращение  назад  и  продвижение  вперед,
продолжалось  еще  в  течение  некоторого  времени,  но  они   были  слишком
осторожны,  чтобы  выйти из  своих  пещер и  спуститься вниз. Наконец,  один
решился. Ему предстояло сыграть значительную роль в моей жизни, и в каком-то
смысле он уже играл  большую роль в жизни всех  членов племени. Это был тот,
кого я буду  звать Красноглазым на страницах этой истории -  из-за  какой-то
болезни  глаз, веки у него всегда были красными. Эффект, который производили
его  глаза,  казалось  был  предназначен  предупредить   о   его   ужасающей
свирепости. В его глазах была суть его души, если она у него была.
     Это  был  монстр.  Великан.  Он,  должно  быть,  весил  не  меньше  ста
семидесяти  фунтов. Он был  самым большим  из нашего вида, кого я когда-либо
видел. Я не видел таких  гигантов  ни среди  Людей Огня, ни среди  Древесных
Людей.
     Иногда,  когда в  газетах  мне  случается наткнуться на  описание наших
современных чемпионов  по  профессиональному боксу,  мне  приходит в  голову
мысль  - интересно сколько шансов лучший из них имел бы против него?  Боюсь,
не много.  Одним движением своих железных пальцев, он  мог бы  вырвать из их
тела мышцу, допустим бицепс,  с корнями. Небрежный удар его нетренированного
кулака  разнес  бы им  черепа  как  яичные  скорлупки.  Взмахом быстрых  ног
(точнее,  нижних  конечностей)  он  был способен вспороть им животы. Он  мог
сломать  им  шею,  и  я  знаю,  что  одним  движением  челюстей  он  смог бы
одновременно прокусить главную артерию спереди и спинной мозг сзади.
     Он мог прыгнуть  на двадцать футов вперед из сидячего положения. Он был
отвратительно  волосат. У нас  предметом  нашей гордости является отсутствие
волос. А он весь был покрыт ими - на внутренней поверхности рук также, как и
снаружи, и  даже в ушах. У него не  росли волосы только на ладонях, подошвах
ног  и под глазами. Он был  страшно уродлив,  но  его оскаленный  в жестокой
ухмылке рот и огромная,  отвисшая  нижняя губа как нельзя  лучше подходили к
его свирепым глазам.
     Таким был  Красноглазый. Очень  осторожно  он выполз из  своей пещеры и
спустился  на землю. Игнорируя меня, он огляделся вокруг. Он согнулся вперед
так сильно, а руки у него были такие длинные, что при каждом шаге он касался
костяшками  пальцев  земли.   Он  казался  неуклюжим  в  этом   полусогнутом
положении, которое  он принимал при ходьбе, и ему действительно, приходилась
упираться  суставами  в землю, чтобы не упасть.  Но, я, черт  возьми, должен
сообщить  вам, что он  мог бегать на  всех четырех конечностях!  Современные
люди потеряли  эту  способность,  мало  кто из нас сможет  поддерживать себя
руками при ходьбе. Это атавизм, и Красноглазый был еще большим атавизмом.
     Именно  этим он и  был - атавизмом. Это было временем перехода от жизни
на деревьях к жизни на земле. В течение многих  поколений мы проходили через
этот  процесс,  и  наши  тела  и  осанка тоже  изменились.  Но  Красноглазый
принадлежал к более  примитивному типу обитателей деревьев. Он был  рожден в
нашей  орде  и  волей-неволей  по  необходимости   остался  с  нами,  но   в
действительности он был пережитком прошлого и его место было не здесь.
     Очень  осторожно и  очень  осмотрительно он  передвигался туда-сюда  по
площадке,  вглядываясь  в  деревья  и  пытаясь  уловить  присутствие  зверя,
который, как  все  подумали,  преследовал меня. И в то время  как он все это
проделывал,  не  обращая  на  меня  никакого  внимания,  Племя  толпилось  у
отверстий пещер и наблюдало.
     Наконец, он, очевидно, решил, что вокруг нет никакой скрытой опасности.
Он  вернулся к тропе,  и бросил взгляд вниз  на водопой. Он проходил рядом и
все же как бы не замечал  меня. Продолжая передвигаться с равнодушным видом,
он поравнялся со мной,  и, вдруг, без всякого предупреждения и с невероятной
стремительностью, отвесил мне  затрещину по голове. Я пролетел добрую дюжину
футов  прежде,  чем  упасть  на землю, и помню,  несмотря на то, что  был  в
полубессознательном состоянии  после сокрушительного  удара,  услышал  смех,
похожий  на  дикое  кудахтанья  и вопли,  доносившиеся  из пещер.  Это  была
отличная, остроумная  шутка  - по  крайней мере в те  времена это  считалось
остроумной шуткой и, право же, племя оценило ее от всего сердца.
     Вот так я  был принят в  орду. Красноглазый  не обращал больше на  меня
внимания, и я мог продолжать и дальше рыдать и хныкать, чтобы прийти в себя.
Несколько женщин из любопытства подошли  ко  мне, и я узнал их. Я видел их в
прошлом году, когда мать брала меня с собой в Ущелье Лесных Орехов.
     Но  они  быстро  ушли,  и  их   сменила  дюжина  любознательных  детей,
принявшихся дразнить меня. Они  встали в круг,  показывали на меня пальцами,
строили рожи,  толкали и пинали меня. Я был испуган, и какое-то время сносил
все молча, затем злость  закипела  во мне, и  я впился  ногтями  и зубами  в
самого смелого из них - это  оказался никто иной, как Вислоухий, собственной
персоной. Мне  пришлось назвать его  именно так,  потому  что он мог двигать
только  одним  из  ушей. Другое ухо  всегда бессильно  висело  без движения.
Какое-то происшествие  повредило мышцы и лишило его возможности пользоваться
им.
     Он  не  отступил, и  мы схватились с ним, забыв обо всем  на свете  как
всегда бывает, когда дерутся два мальчишки. Мы царапались и кусались, тянули
за  волосы,  наваливались  и бросали друг друга на землю. Помню, мне удалось
применить к нему то, что как я узнал  в колледже,  называлось полунельсоном.
Этот прием  дал мне  решительное преимущество. Но  я  недолго  радовался. Он
вывернулся, и ногой(задней ногой,  точнее) так надавил на живот, что чуть не
выпотрошил мне кишки. Мне пришлось отпустить его, чтобы избежать этого, и мы
снова сцепились.
     Вислоухий  было на год старше меня, но я  был в несколько раз злее, и в
конце концов, он смазал пятки. Я преследовал его на площадке и вниз по тропе
к речке. Но он  был  лучше  знаком  с  местностью и, пробежав  по краю воды,
поднялся вверх и вернулся назад другой тропой.  Он срезал  угол и бросился в
широкое отверстие пещеры.
     Прежде,  чем я  понял  что происходит,  я уже  влетел  следом за  ним в
темноту. В следующее мгновение я ужасно испугался. Я никогда раньше не был в
пещере. Я начал хныкать  и кричать.  Вислоухий со смехом передразнивая меня,
набросился на  меня в темноте  и швырнул  на  землю. Однако  он  не  решился
проделать это во второй раз и отпрыгнул в сторону. Я был между ним и входом,
он не мог пройти  мимо незамеченным и все же мне показалось, что он исчез. Я
прислушался, но не смог понять, где  он. Это озадачило меня, и когда я вышел
наружу, то уселся сторожить.
     Он так и не вышел из пещеры, я был в  этом уверен, и тем не менее через
несколько минут он хихикал у меня за спиной.
     Снова я бежал за ним, и снова  он спрятался в пещере, но  на этот раз я
остановился у входа. Я отступил на несколько шагов и притаился. Он не вышел,
и все же,  как  в прошлый  раз,  его  смех  раздался у  меня  за  спиной  и,
преследуемый мной, он в третий раз скрылся в пещере.
     Это  представление повторялось несколько раз. Тогда я последовал за ним
в пещеру и безуспешно пытался отыскать его там. Я был любознателен. Я не мог
понять, как он исчезал от меня. Он все время входил в пещеру, но ни  разу не
выходил  из нее и несмотря на это постоянно  оказывался  у  меня за спиной и
дразнил меня. Вот так наша драка сама собой превратилась в игру в прятки.
     Весь полдень, с небольшими перерывами, мы забавлялись этим  и незаметно
для нас игра протянула  между нами нити дружеских  чувств. В конце концов он
перестал убегать от меня,  и  мы сели, обнявшись.  Немного позже  он раскрыл
тайну  пещеры с  широким  входом. Взяв за руку,  он  повел меня  внутрь. Она
соединялась узкой щелью с другой пещерой и этим путем мы вышли наружу.
     Теперь  мы  были друзья.  Когда  другие  дети  собрались  вокруг, чтобы
дразнить меня, он напал на них вместе со мной.  Мы  дали им такой отпор, что
вскоре  меня оставили в покое. Вислоухий познакомил меня с селением. Он мало
что мог сообщить мне о взаимоотношениях и обычаях - ему не хватало для этого
слов, но, наблюдая  за ним, я много понял, а кроме того он показал мне места
и вещи.
     Он показал мне  равнину между  пещерами и рекой, и отвел в лес вдалеке,
где в  траве среди деревьев, мы выкопали и съели дикую морковь.  После этого
мы напились у реки и поднялись по тропе к пещерам.
     Там-то мы и наткнулись снова на Красноглазого.
     Я увидел как Вислоухий отпрыгнул в сторону, а потом прижался к скале. Я
инстинктивно  последовал его примеру. Только после этого я попытался увидеть
причину его страха. Это был Красноглазый, важно спускавшийся вниз посередине
тропы, свирепо насупя свои горящие глаза.
     Я заметил,  что вся молодежь  шарахалась  от  него,  также как мы, в то
время как взрослые осторожно присматривались к нему, когда он приближался, и
уступали середину тропы.
     Когда наступили сумерки, площадка опустела. Племя искало безопасности в
пещерах. Вислоухий повел меня к месту  сна. Мы  взобрались высоко  на склон,
выше всех других пещер, к крошечной щели, которую невозможно было заметить с
земли. Вислоухий протиснулся в  нее. С большим трудом  я последовал за  ним,
столь узок был вход, и оказался в маленькой каменной полости. Она была очень
низкой - не больше пары футов  высотой, и наверно три-четыре фута  в длину и
ширину. Здесь, обняв друг друга, мы проспали всю ночь.






     Хотя самые смелые из  детей играли внутри и  снаружи  пещер  с большими
входами, я быстро понял, что такие пещеры были незаняты. Никто не проводил в
них  ночь. Использовались  только  пещеры  с узким входом и  чем  (уже  было
отверстие тем лучше. Это происходило  из-за страха перед хищными  животными,
которые преследовали нас в те дни и ночи.
     В  первое  же утро,  после  ночи проведенной  с  Вислоухим, я  узнал  о
преимуществе пещер с  узким входом. Еще светало, когда старый тигр Саблезуб,
вышел из леса. Двое из наших соплеменников уже были  снаружи.  Они бросились
бежать.  То ли они запаниковали,  то ли  он шел за ними по пятам и у  них не
оставалось  времени, чтобы  попытаться взобраться  повыше, я не  знаю, но во
всяком  случае они бросились в ту пещеру  с  широким входом,  в  которой я и
Вислоухий играли в прошлый полдень.
     Я не видел, что произошло внутри, но без труда пришел к заключению, что
два  моих  соплеменника  проскользнули через  щель в  соседнюю пещеру.  Этот
проход  был   слишком  узок  для  Саблезуба,  и  он  ушел  восвояси  злым  и
разочарованным. Было очевидно,  что  его ночная  охота была  неудачной, и он
рассчитывал  полакомиться кем-нибудь из  нас. Он снова заметил двоих наших у
входа  в соседнюю пещеру и  прыгнул на них.  Они, конечно,  бросились  через
проход в первую пещеру. С рычанием он появился наружу еще более разозленный.
     А среди остального племени началось вавилонское столпотворение. На всем
пространстве огромного  утеса, племя заполнило входы в пещеры и уступы, и мы
все орали и  вопили на тысячу  ладов. И мы все строили рожи  - рычащие рожи,
это было  проявление  нашего  инстинкта. Мы были  столь же разозлены, как  и
Саблезуб, хотя  наш  гнев смешался со страхом. Я помню, что вопил  и  строил
рожи не хуже других. И не  только потому,  что они  подавали пример,  я  и в
самом деле чувствовал, что  должен делать то же  самое, что они. Мои  волосы
встали  дыбом,  меня  сотрясала лютая,  не рассуждающая  ярость.  В  течение
некоторого  времени  старый  Саблезуб продолжал носиться из одной  пещеры  в
другую.  Но  те  двое просто  проскальзывали взад и вперед через соединяющий
пещеры  лаз,  легко  избегая  встречи  с   ним.  Тем   временем   остальные,
остававшиеся  на  утесе,  приступили  к  действиям.  Каждый  раз,  когда  он
появлялся снаружи, мы забрасывали  его камнями.  Сначала мы просто скидывали
их на него, но  вскоре воздух стали со свистом  рассекать брошенные изо всех
сил камни.
     Этот обстрел  привлек  к нам  внимание  Саблезуба  и  разозлил  его еще
больше. Он отказался  от  преследования  тех  двоих  и  прыгнул  на  утес  к
остальным  из  нас,  цепляясь  когтями  за осыпающиеся камни  и  с  рычанием
прокладывая себе  путь  наверх.  Это  жуткое  зрелище  заставило всех искать
убежища в пещерах. Я знаю это, потому что выглянул и увидел опустевший утес,
если не считать  Саблезуба,  который потерял  опору  и, скользя  когтями  по
камню, свалился вниз.
     Я издал вопль одобрения, и снова утес покрылся кричащей  ордой, и камни
полетели еще быстрее, чем раньше. Саблезуб пришел в бешенство. Снова и снова
он бросался на  утес. Один раз ему  даже удалось зацепиться у входа в первый
ряд  узких пещер прежде, чем он  упал  вниз, но он был  не в силах забраться
выше. С каждым его броском  вверх,  нас накрывала  волна страха. Сначала,  в
такие  моменты, большинство  из  нас  бросалось  внутрь пещер, но  некоторые
оставались снаружи,  чтобы долбить его камнями,  а вскоре уже и все  из  нас
оставались на своих местах и усиливали мощь обстрела.
     Никогда  еще  живое  существо  не было  так  мастерски  одурачено.  Его
гордость была ужасно уязвлена, ведь его перехитрил маленький и  слабосильный
народец.  Он  стоял  на земле и смотрел на нас,  рыча и хлеща  себя хвостом,
огрызаясь на камни, которые падали близко к нему. Один  раз я швырнул камень
и как раз в этот момент он посмотрел вверх. Я попал ему прямо в кончик носа,
и он прямо подпрыгнул в воздух, всеми четырьмя лапами, рыча и мяукая от боли
и неожиданности.
     Он потерпел поражение, и он знал это. Пытаясь сохранить достоинство, он
гордо прошествовал из-под града камней. Он остановился на середине пустоши и
смотрел  на  нас   задумчиво   и  с   жадностью.  Ему   крайне  не  хотелось
воздерживаться от еды, а  мы были кучей мяса, загнанной в  угол, и  в то  же
время недоступной. Этот его вид заставил нас  расхохотаться. Мы все смеялись
от души. Уже тогда животные  не любили  насмешек.  Осмеяние  вызывало  у них
гнев. Именно так  и наш смех подействовал на Саблезуба. Он взревел  и  снова
атаковал  утес.  Это  было  то, чего  мы хотели. Схватка стала игрой,  и  мы
получали огромное наслаждение, забрасывая его камнями.
          Но это нападение  длилось недолго. Он быстро опомнился, и кроме того, наши снаряды были весьма чувствительны. Я ярко  вспоминаю зрелище одного его заплывшего глаза, почти закрывшегося после  прямого попадания камнем. И у меня отчетливо сохранилась в памяти картина того, как  он стоит на опушке леса, куда он в конце концов отступил. Он оглядывался на нас, скалил свои огромные клыки, его шерсть вставала дыбом, а хвост бил по земле. Он зарычал на прощание и пропал из вида среди деревьев.
     После этого начался сущий бедлам.  Все высыпали из своих берлог и стали
разглядывать  отметины,   оставленные  его  когтями  на   скале,  и  кричать
одновременно.  Один из  тех  двух,  что  были загнаны в  двойную  пещеру был
подростком - наполовину ребенок, наполовину юноша. Они гордо вышли из своего
убежища, и их окружила восторженная толпа. Потом мать юнца прорвалась сквозь
толпу и вцепилась в него в жутком гневе. Она таскала его за  уши и волосы, и
завывала подобно демону.  Это была здоровенная  бабища,  очень волосатая,  и
трепка,  которую  она задала своему  отпрыску, пришлась племени по  душе. Мы
давились от смеха,  хватаясь друг за друга и в изнеможении катаясь по земле.
Несмотря на то, что мы жили под господством  страха, мои соплеменники любили
посмеяться. У нас было чувство юмора. Наше веселье было гомерическим. Оно не
знало удержу. Вполсилы мы не веселились. Если что-то забавляло нас,  мы были
потрясены этим, даже самым простым и грубым. Мы были большие весельчаки, это
уж несомненно.
     Способ, которым  мы  обошлись  с  Саблезубом,  был  одинаков  для  всех
животных, вторгавшихся в наше селение. Мы сохраняли наши тропы и водопои для
себя, делая невыносимой  жизнь  для животных,  которые  нарушали границу или
забредали на нашу суверенную территорию. Даже самых свирепых хищников мы так
мучили, что они научились обходить стороной наше селение. Мы не были бойцами
подобно им,  мы  были  хитры и трусливы,  и  именно из-за  нашей  хитрости и
трусости,  и  нашей  способности  чувствовать  опасность, мы  выжили в  этом
чрезвычайно враждебном окружении Юного Мира.
     Я думаю, что Вислоухий был на год старшее меня. О своем  прошлом он мне
не мог рассказать,  но так как я никогда не видел его матери, я уверен,  что
он был  сиротой. Кроме того отцы в нашей орде в расчет не  принимались. Брак
был пока  еще в  зачаточном состоянии,  и  пары, поссорившись,  разделялись.
Современный человек, благодаря  институту развода,  делает  тоже самое, но в
суде  оформляет  это  юридически.  У  нас не было  законов.  Все мы  следуем
традициям, но наши традиции в этом специфическом вопросе сильно отличались.
     Тем не  менее,  как  вы  позже  увидите  из  этих  набросков,  нас  уже
притягивало   мерцание   смутных  представлений   о   единобрачии,   которое
впоследствии дало такую власть и сделало могущественными племена, охваченные
им.
     Больше того, даже в  мое время было несколько преданных пар,  живших на
деревьях  по  соседству   с  моей   матерью.  Проживание  в  гуще  орды   не
способствовало единобрачию. Именно по этой причине, несомненно, любящие пары
уходили  из нее и жили отдельно.  В  течение много  лет эти  пары оставались
вместе,  хотя когда  мужчина  или  женщина  умирали  или  попадали  на  обед
хищникам, оставшийся в живых неизменно находил нового спутника жизни.
     Было  нечто  такое,  что сильно  озадачивало  меня  в  первые дни моего
пребывания  в  орде.  Это  был  безымянный и непередаваемый  страх,  который
пронизывал всех. Сначала мне показалось, что  это было  полностью связано  с
одной  из  сторон света. Орда боялась северо-востока.  Она жила в постоянном
страхе  перед этим  сектором компаса. И каждый  вглядывался  туда  чаще  и с
большей тревогой, чем в любом другом направлении.
     Когда Вислоухий и я  пошли  на северо-восток,  чтобы полакомиться дикой
морковью, которая поспевала в это время года,  он стал  необычно  робким. Он
был согласен поедать остатки,  большие жесткие морковки и маленькие клейкие,
скорее чем рискнуть пройти короткое расстояние туда,  где морковь была  пока
еще нетронутой. Когда я это делал, он  ругал меня и ссорился со мной. Он дал
мне понять, что  в этом  направлении  была какая-то ужасная  опасность, вот,
только, что это была за ужасная опасность,  бедность  его языка не позволяла
ему рассказать.
     Я нашел много хорошей еды,  в то  время как  он  тщетно  ругал  меня  и
причитал.  Я не мог понять в чем дело. Я был начеку, но никакой опасности не
было видно.  Я  постоянно прикидывал  расстояние  между  собой  и  ближайшим
деревом, и  знал, что в  этом убежище я спасусь  и от желто-коричневого и от
старого Саблезуба, если кто-нибудь из них внезапно появится.
     Однажды  в  полдень,  в  стойбище  возник   переполох.  Орду  захватило
единственное  чувство  -  страх.  Стена  утеса   была  усыпана  людьми,  все
пристально  вглядывались  и  указывали на северо-восток. Я не знал, что  это
было, но тем не менее вскарабкался в свою высокую  маленькую пещеру, ни разу
не оглянувшись, чтобы посмотреть в чем дело.
     Потом, за  рекой, вдали на северо-востоке,  я впервые увидел загадочные
дымы.  Это  было самое большое  животное, которое  я когда-либо  видел.  Мне
показалось, что  это гигантская  змея, вставшая на дыбы, поднимающая  голову
выше деревьев  и раскачивающаяся взад и вперед. И все же, так или иначе,  из
поведения соплеменников, мне показалось, что дым сам  по себе не представлял
опасности.  Казалось,  они боялись этого как предвестника чего-то  еще. Чего
они ожидали,  я не  мог себе представить. А они не могли объяснить. Все же я
должен был  это скоро  узнать, и это  должно было быть чем-то более ужасным,
чем  желто-коричневый, чем старый  Саблезуб и даже  змеи, хотя казалось, что
ничего более ужасного существовать не может.








     Сломанный Зуб был еще одним мальчиком предоставленным самому себе.
     Его мать жила в пещерах,  но вслед за ним родились еще двое детей и его
прогнали, чтобы он сам заботился о себе. Мы наблюдали за этим представлением
на протяжении  нескольких  дней,  и  оно  не  доставляло  нам  ни  малейшего
удовольствия. Сломанный Зуб не  хотел  покидать семью, и,  каждый раз, когда
его  мать  уходила из  пещеры,  он  снова  прокрадывался  в нее.  Когда  она
возвращалась и  находила его там, ее  гнев  был  неописуем. Половина орды  с
удовольствием   наблюдала  за  происходящим.  Сначала,  из  глубины   пещеры
раздавались  ее  крики и  брань.  Затем  доносились  звуки  трепки,  которую
задавала  ему  мать  и  вопли  Сломанного  Зуба. Одновременно с этим  к хору
присоединяли  свои голоса двое младших  детей. И наконец, подобно извержению
маленького вулкана, наружу вылетал Сломанный Зуб.
     Через  несколько дней  он был  изгнан  окончательно. Он оплакивал  свою
участь,  не  привлекая  ничьего  внимания  в  центре площадки, в течение  по
крайней мере получаса, а потом пришел жить ко мне  и Вислоухому. Наша пещера
была маленькая,  но,  потеснившись, нашлось  место  для  троих.  У  меня  не
осталось воспоминаний о последующих ночевках Сломанного  Зуба, так что  все,
наверное, случилось на следующий день.
     Это  произошло  в середине  дня.  Утром  мы съели  наш запас моркови, и
затем, став беспечными, играя, забрели далеко к высоким  деревьям. Я не могу
понять как Вислоухий преодолел свою  обычную  осторожность,  наверное  из-за
игры.  Мы долго играли  в  древесные пятнашки.  Вот  это  были  пятнашки! Мы
совершали десяти- и пятнадцатифутовые прыжки с дерева на дерева как ни в чем
не бывало. Спрыгнуть с двадцати или двадцати пяти футов на землю для  нас не
составляло никакого труда. Я просто боюсь сказать с какой огромной высоты мы
прыгали.  Став старше и тяжелее,  нам  приходилось быть более осторожными  в
своих прыжках, но в том возрасте наши  тела были  легкими и пружинистыми как
струны, и мы могли вытворять все что угодно.
     Сломанный  Зуб показал замечательное  проворство  в игре. Он водил реже
любого  из  нас,  и  в  ходе  игры  изобрел одно  такое трудное  движение  -
"проскальзывание"  ,  что  ни  Вислоухий, ни я  не смогли его повторить.  По
правде говоря, мы просто боялись это сделать.
     Когда  водили мы, Сломанный  Зуб всегда добегал  до конца высокой ветки
дерева.  От  нее  до земли  было не меньше  семидесяти футов,  и  она  могла
подломиться  в любой момент. А приблизительно  в двадцати футах  ниже,  и  в
пятнадцати в сторону была толстая ветвь другого дерева.
     Когда  мы выбегали на ветку, Сломанный  Зуб, стоя перед  нами,  начинал
раскачиваться. Это, естественно, препятствовало нашему  продвижение, но дело
было не только в этом. Раскачиваясь, он готовился к  прыжку вниз спиной.  Он
раскачивался, готовясь  к прыжку который задумал. Как только мы приближались
к  нему, он отпускал ветку. Колеблющаяся ветка  была  подобна трамплину. Она
подбрасывала его, и в полете он переворачивался лицом к той ветке, к которой
подлетал. Эта  ветка,  здорово сгибалась под  его  весом, и иногда  слышался
зловещий треск, но она ни разу не сломалось, а в листве мы каждый раз видели
лицо торжествующе ухмыляющегося над нами Сломанного Зуба.
     Была моя очередь  водить, когда  Сломанный Зуб попытался сделать  это в
последний  раз.  Он ухватился за  конец ветки  и начал  раскачиваться,  а  я
подкрадывался к  нему,  когда внезапно  раздался глухой предупреждающий крик
Вислоухого. Я посмотрел  вниз и увидел его, сидящего на нижней ветке дерева,
прижавшись к стволу. Инстинктивно  я приник к  толстой ветке. Сломанный  Зуб
перестал раскачиваться, но  ветка  продолжала качаться, и он подпрыгивал  на
ней вверх и вниз вместе с шелестящими листьями.
     Я услышал треск сухой ветки,  и, посмотрев вниз, увидел своего  первого
Человека Огня. Он крался ползком  по земле, поглядывая на дерево. Сначала  я
подумал, что это какой-то  зверь, потому что вокруг груди и на плечах у него
был кусок рваной  медвежьей шкуры.  А  потом  я увидел  его  руки  и ноги, и
разглядел его внимательнее.  Он был очень похож на нас, За исключением того,
что он был менее волосат и  его ноги были меньше  похожи на  руки, чем наши.
Вообще,  он и  его люди, как я позже узнал, были гораздо менее волосаты, чем
мы,  хотя  мы,  в свою  очередь, были в той  же  мере  менее  волосаты,  чем
Древесные Люди.
          Как только я посмотрел на него,  я сразу все понял. Это был  ужас с северо-востока, знаком которого был таинственный дым. Все же я был озадачен. Несомненно, он не представлял из себя ничего особенного, во всяком случае он был не тот, кого следовало бояться. Он не казался достойным противником Красноглазому или любому из наших сильных мужчин. Он был стар, высох от старческой худобы, и волосы на его лице были седые. Еще он сильно хромал на одну ногу. Не было никаких сомнений в том, что он не смог бы догнать нас ни на земле, ни на деревьях. Он никогда не поймал бы нас.
     Но он  держал что-то  в руке,  нечто такое, чего  я никогда  раньше  не
видел.  Это были  лук  и стрела. Но тогда  лук  и стрела  не  имели для меня
никакого значения. Откуда мне было знать, что в этом  куске согнутого дерева
притаилась  смерть? Но Вислоухий знал.  Он,  несомненно,  видел  Людей  Огня
прежде и знал кое-что об их повадках. Человек Огня глядел  на него и  кружил
вокруг  дерева.  А  Вислоухий  тоже кружил, перебираясь  с ветки на ветку  и
всегда оставляя между собой и Человеком Огня ствол дерева.
     Пришелец  внезапно бросился  в  другую  сторону.  Захваченный  врасплох
Вислоухий, торопливо попытался последовать его примеру, но не успел скрыться
под защиту ствола после того как Человек Огня спустил тетиву.
     Я видел как стрела взвилась вверх, пролетела мимо Вислоухого, ударилась
о ветку и упала вниз. От восхищения  увиденным я стал подпрыгивать  на своем
насесте. Это была игра! Человек Огня кидал чем-то в Вислоухого также, как мы
иногда бросали чем-нибудь друг в друга.
     Игра продолжилась еще  некоторое время, но Вислоухий не  подставил себя
во второй раз. Тогда Человек Огня остановился. А я свесился со своей ветки и
заверещал. Я хотел играть. Я хотел сделать так, чтобы он попробовал поразить
меня своей вещью. Он видел меня, но проигнорировал, обратив свое внимание на
Сломанного  Зуба,  который  все  еще  слегка  раскачивался  на  не  успевшей
остановиться ветке.
     Первая  стрела  взмыла вверх. Она  достигла своей  цели.  Сломанный Зуб
взвыл от испуга и боли. Это придало происходящему совершенно другую окраску.
Мне  было больше  не до  игры, дрожа я  притаился у ветки.  Вторая  и третья
стрелы миновали  Сломанного Зуба,  прошелестели по листьям в кроне дерева и,
описав дугу, вернулись на землю.
     Человек  Огня снова натянул свой лук. Он переменил позицию, отступив на
несколько  шагов,  затем  снова   переместился.  Звякнула   тетива,   стрела
устремилась вверх, и Сломанный Зуб, издав ужасный крик, упал с ветки.
     Я  видел, как он  летел вниз, переворачиваясь  в  воздухе  всем  телом,
древко  стрелы торчало  у него  из груди, то появляясь,  то исчезая с каждым
оборотом.
     Он падал семьдесят футов.  С криком. Был  хорошо  слышен глухой удар  о
землю и хруст, его  тело слегка подпрыгнуло от сильного удара и снова упало.
Но он был еще жив и корчился, хватаясь руками и  ногами  за  землю. Я помню,
как Человек Огня, бросился вперед  с  камнем  в руках и ударил его по голове
..., и потом я не помню больше ничего.
     Всегда, в детстве, на  этом месте своего видения я просыпался, крича от
испуга  - и  часто видел у  моей  кровати  мать или  сиделку, озабоченных  и
испуганных, успокаивающе гладивших меня  по голове и говорящих мне, что  они
здесь и мне нечего бояться.

     Мое следующее видение в том же ряду, начинается всегда с того, что мы с
Вислоухим несемся по деревьям.  Человек Огня, Сломанный Зуб и место трагедии
исчезли. Вислоухий и я, в  панике, убегаем по деревьям. В моей правой ноге -
горящая  боль,  из нее  торчит  стрела Человека  Огня.  Мало  того,  что она
причиняет мне сильную боль,  но  еще и мешает бежать, заставляя отставать от
Вислоухого.
     В конце  концов  я  остановился, прячась  за  веткой  дерева. Вислоухий
продолжал бежать. Я позвал его - очень  жалобно, я помню, и он остановился и
оглянулся назад. После  этого он  вернулся ко  мне,  залез на  ветку и  стал
обследовать стрелу. Он  попробовал вытащить ее,  но с  одной стороны  ее  не
давал вытащить  зазубренный наконечник, а с  другой оперение. К тому же, это
причиняло мне сильную боль, и я остановил его.
     Мы   затаились  на  некоторое  время.   Вислоухому,   возбужденному   и
испуганному,  очень хотелось  бежать  дальше, в  страхе он  постоянно бросал
взгляды в разные стороны, а я  тихо хныкал и всхлипывал.  Вислоухий был явно
испуган,  и  все  же то, что он остался  со мной, несмотря на его  страх,  я
считаю предвестником альтруизма  и  товарищества,  которые помогли  человеку
стать самым могущественным из животных.
     Вислоухий  еще  раз попробовал  вытянуть  стрелу  из  мякоти ноги,  и я
сердито  остановил его.  Тогда  он наклонился и начал  грызть  древко стрелы
зубами. Делая это, он крепко держал стрелу  обеими руками, так чтобы она  не
двигалась в ране, а  я в это  время  держался за него. Я часто размышляю над
этой сценой - два недоразвитых детеныша, на заре человечества, и один из них
преодолевает свой страх, отбрасывает прочь эгоистичное желание сбежать,  для
того  чтобы  остаться рядом и прийти на  помощь  другому. И я вижу  все, что
последовало за  этим  - Дамон  и  Пифий,  спасательные  команды  и медсестры
Красного Креста, мученики и  вожди несбывшихся надежд, святого отца Дамиана,
и даже самого Христа, и всех людей Земли во всем их величии,  берущем начало
от чресел Вислоухого и Большого Зуба и других неразвитых и грубых обитателей
Юного Мира.
     Когда  Вислоухий  отгрыз  наконечник  стрелы,  ее  древко пошло  наружу
довольно легко. Я встал и  хотел идти  дальше,  но теперь  уже  он остановил
меня.  Моя  нога  сильно кровоточила.  Несомненно были  задеты некоторые  из
мелких  сосудов. Пробежав до  конца  ветки, Вислоухий  собрал горсть зеленых
листьев  и  приложил  их к ране. Они оправдали  его ожидания  и кровотечение
скоро прекратилось. Тогда мы пошли дальше вместе, назад к безопасности наших
пещер.





     Я  хорошо  помню  первую зиму после того,  как  ушел  из дома.  Я видел
длинные сны о том, как сидел и дрожал от холода. Вислоухий и я сидим  рядом,
прижавшись друг к другу с посиневшими лицами и стучим зубами. Особенно плохо
нам  приходилось  по утрам. В те холодные ранние часы мы ненадолго засыпали,
свернувшись калачиком, и, оцепенев от холода, ожидали  восхода солнца, чтобы
согреться.
     Когда мы выбирались наружу,  у нас под ногами хрустела  морозная корка.
Однажды утром мы  обнаружили лед на поверхности заводи, где был наш водопой,
и это был для нас "большой  привет".  Старая Мозговая Кость был самым старым
членом племени,  но и он никогда прежде не видел  ничего  подобного. Я помню
его мучительно жалобный взгляд,  которым  он  смотрел на лед. (Этот жалобный
взгляд  всегда появлялся у нас, когда мы не понимали происходящего или когда
у  нас появлялось неопределенное и невыразимое желание). Красноглазый, тоже,
после того как он исследовал лед, выглядел мрачным и унылым, и  посмотрел за
реку на северо-восток, как будто он как-то связывал  Людей  Огня  с тем, что
случилось.
     Хотя  лед появился лишь однажды, это была самая  холодная зима, которую
мы испытали. У меня не сохранилось воспоминаний о таких же морозных зимах. Я
часто  думал  о  том,  что  та зима была предвестником  будущих бесчисленных
холодных зим, поскольку ледники с далекого севера ползли вниз по лицу земли.
Правда, мы так никогда и не увидели ледников. Многие поколения, должно быть,
сменили друг  друга,  прежде  чем  наши  потомки  ушли на юг или  остались и
приспособились к изменившимся условиям.
     Жизнь  то била, то отпускала нас, но  мы относились к этому беззаботно.
Мы  почти не  строили планов и еще меньше их  выполняли. Мы ели, когда  были
голодными,  пили, когда нас мучила жажда, спасались от  хищников, укрывались
на ночь  в пещерах от  холода и непогоды, а в остальном это было нечто вроде
игры, продолжавшейся всю жизнь.
     Мы были  очень  любопытны,  легко  удивлялись,  любили  проказничать  и
шалить. В нас не было никакой  серьезности, кроме тех случаев, когда мы были
в опасности  или гневе,  но  это  быстро забывалось и заслонялось чем-нибудь
другим.
     Мы  были  непоследовательны,  нелогичны,  и поверхностны.  Мы не  имели
никакой устойчивой  цели, а в это время Люди Огня уже были далеко впереди. У
них было много  такого, о чем мы не имели никакого понятия.  Иногда, однако,
особенно в сфере эмоций,  мы  были способны к  долго лелеемой цели. Верность
супружеских пар я могу  объяснить привычкой, но мое продолжительное  желание
Быстроногой  этим  нельзя  объяснять,  тем  более   этим   нельзя  объяснить
бесконечную вражду между мной и Красноглазым.
     Именно  наши беззаботность  и тупость особенно  угнетают меня, когда  я
вспоминаю свою  первобытную жизнь.  Однажды я нашел  разбитую тыкву, которая
случайно  оказалась  под   дождем  отверстием  вверх  и  теперь  была  полна
доверху.Вода  была пресная,  и я пил  ее. Я даже взял ее  с  собой к  реке и
наполнил водой, часть которой выпил, а часть вылил на  Вислоухого. А потом я
отбросил  ее  прочь. Мне так и не пришло  в  голову наполнить тыкву  водой и
отнести в свою пещеру, хотя меня часто мучила жажда по ночам, особенно после
дикого лука  и  жерухи,  и никто никогда не осмеливался выходить из пещер по
ночам, чтобы напиться.
     В  другой раз я нашел сухую тыкву,  внутри  который  звенели семена.  Я
некоторое время забавлялся с  ней. Но это была  всего  лишь игрушка,  ничего
больше. И все же, прошло немного  времени и  использование тыкв для хранения
воды стало  обычным делом для  всего  племени. Но это  была  не моя заслуга.
Честь  изобретения  принадлежала  старику  Мозговой  Кости, и справедливость
требует признать, что новшество было вызвано к жизни его немощью.
     Во  всяком  случае,  первым  членом  орды  использовавшим  тыквы,  стал
Мозговая Кость. Он хранил запас питьевой воды у себя в пещере, принадлежащей
его  сыну, Лысому,  который разрешил ему занять в ней угол.  Мы часто видели
Мозговую Кость, наполнявшего тыкву у водопоя  и  с осторожностью относившего
ее  в пещеру.  Страсть к подражанию была сильна в  нашем  народе,  и сначала
один, а затем и другой, и еще один добывали тыкву  и использовали ее для тех
же целей, пока это не стало обычным способом хранения воды.
     Иногда старика Мозговую  Кость одолевала  болезнь, и он не мог выйти из
пещеры.  Тогда  Лысый  наполнял для  него  тыкву.  По прошествии  некоторого
времени, Лысый возложил эту обязанность на своего сына Длинногубого. И после
этого, даже, когда  Мозговая Кость выздоровел, Длинногубый продолжал  носить
для  него воду. Постепенно, кроме  особых  случаев,  мужчины вовсе перестали
носить воду,  предоставив  это  женщинам  и  подросткам. Вислоухий  и я были
независимы. Мы носили  воду только для себя и часто дразнили юных водоносов,
когда их отрывали от игр, чтобы наполнить тыквы.
     Наше развитие шло медленно. Мы играли всю жизнь,  даже взрослые  играли
почти как дети, и играли мы так, как не  играли никакие другие  животные. То
немногое что  мы умели,  мы обычно  узнавали в  ходе игры, благодаря  нашему
любопытству  и  проницательности.   Вот   почему  единственным  значительным
изобретением за время моей жизни в племени было использование тыкв.  Сначала
мы хранили в тыквах только воду - подражая  Мозговой Кости. Но  однажды одна
из женщин - я не знаю кто именно - наполнила тыкву ежевикой  и отнесла ее  к
себе  в  пещеру. Тут  же все  женщины стали носить ягоды,  орехи и коренья в
тыквах.
     Однажды    начатое    должно    было    иметь    продолжение.    Другое
усовершенствование  переносного хранилища также произошло  благодаря женщине
То ли у какой-то женщины оказалась слишком маленькая тыква, то ли она забыла
ее где-то,  но как бы то ни было, она согнула два больших листа, скрепила их
кусочками веток и отнесла  домой больше  ягод,  чем  могла бы вместить самая
большая тыква.
     Здесь произошла  остановка и дальше в  переноске припасов  мы  так и не
продвинулись  за все  те годы, что  я провел  с  племенем. Никому  из нас не
пришло в голову сплести корзину из ивовых прутьев.
     Иногда  мужчины  и женщины обвязывали гибкой  виноградной  лозой охапки
папоротника и веток, которые они  относили в пещеры для подстилок.  Возможно
через  десять  или  двадцать  поколений  мы могли  бы подняться до  плетения
корзин. И я уверен в том, что если бы однажды  кто-то из нас сплел из ивовых
прутьев  корзину, следующим  и  неизбежным шагом был бы  пошив  одежды.  А с
появлением одежды, мы стали  бы скрывать нашу наготу и появилась скромность.
Это был бы сильный толчок для Юного Мира. Но мы остались без этого импульса.
Мы были первыми, и не могли далеко продвинуться в течение  одного поколения.
У нас не было оружия, огня и только грубые зачатки речи.
     Изобретение письменности лежало  в  столь  отдаленном  будущем, что мне
становится страшно, когда я думаю об этом.
     Даже  я  был однажды  на грани великого  открытия.  Чтобы  показать вам
насколько случайным было развитие  в те дни, я могу без  всякого хвастовства
утверждать, что если бы не обжорство Вислоухого, я мог бы одомашнить собаку.
А этого не смогли сделать даже Люди Огня, жившие на северо-востоке. У них не
было собак, я  сам это  видел.  Сейчас я  поведаю вам,  как  вечно  голодный
Вислоухий,   возможно,  задержал  наше  общественное   развитие   на  многие
поколения.
     На порядочном  расстоянии к западу от наших пещер было огромное болото,
а к югу протянулась гряда  невысоких  скалистых холмов. Их редко посещали по
двум  причинам.  Прежде  всего,  там не  было  подходящей  для  нас  еды, и,
во-вторых, те скалистые холмы кишели логовищами хищников.
     Но мы с Вислоухим однажды забрели туда. Мы бы не оказались там, если бы
не дразнили  тигра.  Не  смейтесь. Это был сам старый Саблезуб. Мы  случайно
наткнулись  на него  в  лесу, рано  утром, и сидя на ветках,  и  не опасаясь
ничего,  излили на  него свою ненависть и отвращение.  С  ветки на ветку,  с
дерева на дерево мы шли за ним поверху, производя адский  шум и предупреждая
всех обитателей леса о прибытии Старого Саблезуба.
     Охоту  мы ему точно испортили. И здорово разозлили. Он  рычал на нас  и
бил хвостом, но  иногда останавливался и долго, спокойно смотрел на нас, как
будто  обдумывая некий способ,  которым он  сможет добраться  до нас.  А  мы
только смеялись и забрасывали его палками и сломанными ветками. Такая травля
тигра была для нашего племени  чем-то  вроде спорта. Иногда половина племени
следовало по деревьям за львом или тигром, который отважился появиться днем.
Это была  наша месть.  Далеко не  один член племени,  захваченный  врасплох,
закончил свои дни в желудке льва или тигра.  В том числе и  страдая от такой
беспомощности и позора,  мы приучили  хищников до некоторой степени избегать
наше стойбище. И, кроме того, это было забавно. Это была отличная игра.
     Итак, Вислоухий  и  я  преследовали Саблезуба около  трех миль лесом. В
конце концов он зажал  хвост между ног и  сбежал от наших издевательств, как
побитая собака.  Мы преследовали  его изо всех сил,  но когда достигли  края
леса, он быстро превратился в неясную точку на горизонте.
     Я  не знаю, что  еще могло  толкнуть нас на это, кроме любопытства, но,
поиграв  какое-то время,  Вислоухий  и  я  рискнули  пойти  через  равнину к
подножию скалистых холмов. Далеко мы не пошли.  Почти все время  мы  были не
больше,  чем в сотне ярдов  от деревьев. Зайдя  за угол скалы (мы шли  очень
осторожно, потому что не знали, с кем  можем встретиться), мы наткнулись  на
трех щенков, играющих на солнце.
     Они  не  заметили  нас, и в течение некоторого  времени мы наблюдали за
ними. Это были дикие собаки. В скале была  горизонтальная трещина - очевидно
логово, где мать оставила их, и где они должны были оставаться, если бы были
послушными.  Но  кипение жизни,  которое заставило  Вислоухого и  меня  уйти
далеко  от леса, позвало щенков наружу, чтобы порезвиться. Представляю  себе
как мать наказала бы их, если бы поймала за этим.
     Но их поймали  я и  Вислоухий. Он посмотрел  на меня, и мы бросились на
них. Щенки  знали только одно место, где могли укрыться  от опасности - свое
логово,  но мы их  опередили и  закрыли им дорогу. Один  хотел прошмыгнуть у
меня  под ногами.  Я  сел  на  корточки и  схватил его.  Он вцепился  своими
маленькими  острыми зубками  в мою  руку, и я выпустил его от резкой  боли и
неожиданности. В следующее мгновение он скрылся в логове.
     Вислоухий, разбиравшийся со вторым щенком, сердито  посмотрел на меня и
разнообразными  звуками  сообщил  мне какой я дурак  и растяпа. Это устыдило
меня и  вызвало прилив доблести. Я схватил оставшегося щенка  за  хвост.  Он
цапнул меня зубами, но я схватил его  за шкирку. Вислоухий и я сели, подняли
щенков вверх и со смехом разглядывали их.
     Они рычали, тявкали и скулили. Вдруг Вислоухий вскочил. Ему показалось,
что  он  что-то услышал. Мы посмотрели  друг  на друга со  страхом,  понимая
опасность нашего положения.  Единственным, что превращало любого животного в
злого  демона,  была  попытка  причинить вред его детенышам.  А  эти  щенки,
которые  производили  такой шум,  были дикими собаками. Мы  хорошо знали их,
охотящихся стаями, и  наводивших  ужас на травоядных. Мы  наблюдали, как они
следуют за стадами антилоп и бизонов  и режут телят, стариков и больных. Они
и  нас преследовали не однажды. Я видел как одна женщина из нашего  племени,
была загнана  ими у самого  леса.  Если бы она не  была измотана бегом,  она
могла бы укрыться на дереве. Она и  попыталась, но не  удержалась и упала на
землю. Они разорвали ее на куски.
     Мы  смотрели  друг  на друга  всего  одно  мгновение. Крепко держа нашу
добычу, мы помчались к лесу. Оказавшись в безопасности на высоком дереве, мы
показали друг другу щенков и рассмеялись. Как видите смех никогда не покидал
нас, чтобы не случилось.
     Началась  одна из самых трудных работ какой мне доводилось заниматься -
мы понесли  щенков  к нашей пещере. Вместо  того, чтобы использовать руки по
прямому назначению - карабкаться по деревьям, нам приходилось  большую часть
времени   удерживать  ими  наших  барахтающихся   пленников.  Один   раз  мы
попробовали  идти  по  земле,  но была загнаны  назад отвратительной гиеной,
которая следовала за нами внизу. Это была мудрая гиена.
     Вислоухий  кое-что придумал.  Он  вспомнил,  как  мы  связывали  охапки
листьев, чтобы  отнести  их  домой  для  подстилок.  Сорвав несколько гибких
прутьев, он  связал  своему  щенку лапы, а  затем  повесил его себе на шею и
закинул на спину. Это освободило ему руки и ноги.
     Он возликовал, и  не  дожидаясь пока я закончу  связывать моего  щенка,
помчался  вперед.  Однако, его  подстерегала  одна  трудность. Щенок  не был
прикреплен к спине Вислоухого Он раскачивался из стороны в сторону и в конце
концов оказался  спереди. Его  зубы не были связаны  и  в ту же  секунду  он
впился  ими  в мягкий незащищенный живот Вислоухого. Он издал вопль, едва не
упал и судорожно вцепился  в ветку  обеими руками, чтобы  спасти  себя. Лоза
вокруг его  шеи сломалась, и щенок,  со все еще связанными  лапами, упал  на
землю. Гиена приступила к обеду.
     Вислоухий  был в бешенстве. Он обругал гиену и удалился. У меня не было
никакой причины  нести  щенка к  пещере, за  исключением того,  что  я этого
ХОТЕЛ, и я не отступился. Я намного облегчил себе задачу, развив дальше идею
Вислоухого. Я не только связал  щенку лапы, но еще просунул палку ему  через
челюсти и надежно связал их.
     Наконец я притащил щенка домой.  Полагаю,  что мое упрямство  превышало
средний  уровень в племени, иначе я бы не добился успеха. Все смеялись  надо
мной,  когда увидели  как я тащу щенка  по  склону утеса  в  свою  маленькую
пещеру, но я  не  обратил на это внимания.  Мои  усилия  были вознаграждены,
щенок был у  меня. Это была игрушка, которой  не было ни  у  кого. Он быстро
учился.  Если я играл с  ним, а он кусал  меня, я бил  его по ушам, и  после
этого он долго не пытался укусить меня.
     Я проводил с ним все свое  время, я был совершенно поглощен им.  Он был
чем-то  новым, а  отличительной  особенностью  моего  народа  была  любовь к
новому. Когда я у  видел,  что он отказывается от плодов и овощей, я наловил
для него птиц,  белок и молодых  кроликов. (Мы любили мясо не меньше овощей,
мы были всеядны, и имели большой опыт по части охоты  на мелкую дичь). Щенок
ел мясо и быстро  подрастал. Насколько я  понимаю. он был у меня чуть больше
недели.  И вот, вернувшись  однажды  в  пещеру с гнездом, полным только  что
вылупившихся фазанов, я обнаружил,  что Вислоухий убил щенка и уже начал его
есть. Я прыгнул на  Вислоухого, пещера была небольшой,  и в ход пошли зубы и
ногти.
     Вот  так, дракой, закончилась одна из самых ранних  попыток  приручения
собаки. Мы вырывали волосы клочьями, царапались,  кусались  и  наносили друг
другу  удары. После  этого мы надулись друг на  друга,  а потом помирились и
доели  щенка. Сырым?  Конечно.  У  нас  еще  не было огня. И наш  подъем  по
лестнице  эволюции до  приготовления пищи  на огне  еще  долго  вел  по туго
скрученной спирали времени.






     Красноглазый был пережитком прошлого. Он  был  главным  дезорганизующим
элементом  в нашей орде. Он  был более примитивен, чем  любые из нас. Он был
чужд  нам,  а  мы были  пока  настолько  примитивны,  что не  были  способны
объединить наши  усилия и убить его или прогнать прочь. Такой же дикий как и
наше примитивное сообщество, он,  однако, был слишком  необуздан, чтобы жить
вместе  с  нами.   Он   подвергал  опасности  разрушения  нашу  орду  своими
антиобщественными  действиями.  Он и  в  самом деле был  возвратом  к  более
раннему типу,  и  его место было  скорее  с Древесными Людьми,  чем  с нами,
бывшими на пути превращения в людей.
     Он был чудовищно жесток, а такая характеристика в те времена говорила о
многом. Он бил своих жен - не  потому, что  у него когда-нибудь  было больше
одной жены одновременно, а из-за того что он был женат много раз. Женщины не
могли с ним жить и все-таки им приходилось с  ним жить по принуждению. Никто
не осмеливался противоречить ему.
     Не было мужчины достаточно сильного чтобы выступить против него.
     Часто  меня  посещают  воспоминания  о тихих  часах перед сумерками.  С
водопоя и  морковной поляны,  с  ягодного  болота племя  толпой  выходило на
площадку  перед  пещерами.  Мы не смеем  задерживаться  здесь  дольше, из-за
приближения  страшной темноты,  когда  мир  погружается в пучину кровожадной
резни,  в  то время  как  предвестники  человека  скрываются, дрожа  в своих
берлогах.
     И все же у нас есть несколько минут перед  тем, как мы  вскарабкаемся к
нашим  пещерам.  День  утомил  нас, и  мы  издаем  приглушенные звуки.  Даже
детеныши, все еще жадные до забав и проделок, сдерживают  себя и  играют без
прежней охоты.  Ветер с моря  затихает, и  тени удлиняются вместе  с заходом
солнца. В это время, внезапно,  из пещеры Красноглазого раздается дикий крик
и звуки ударов. Он бьет свою жену.
     Сначала мы замолкаем в страхе. Но так как удары и крики  не стихают,  в
нас  вспыхивает  безумный и беспомощный гнев. Видно,  что  мужчины возмущены
действиями  Красноглазого,  но они слишком  боятся его. Удары  прекращаются.
Глухой  стон замирает, в  то время  как мы  тараторим между  собой, а унылые
сумерки надвигаются на нас.
     Мы, для которых большинство происшествий превращалось в шутку,  никогда
не смеялись  во  время избиений  Красноглазым  своих жен. Мы слишком  хорошо
понимали весь ужас  их положения. Не один раз по утрам у подножия утеса,  мы
находили тела его жен. Он сбрасывал их  туда  из  пещеры  после того как они
погибала. Он никогда не хоронил своих жертв. Заботу об удалении тел, которые
отравляли наше стойбище, он оставлял племени. Обычно мы сбрасывали их в реку
ниже последнего водопоя.
     Не  один Красноглазый убивал  своих жен,  но он еще убивал и из-за них,
для того  чтобы получить их.  Когда он  хотел новую жену и останавливал свой
выбор на жене другого мужчины, он незамедлительно убивал этого человека. Два
таких убийства я сам видел собственными глазами. Все племя знало об этом, но
ничего  не могло сделать. В нашей  орде еще  не было  никого,  кому мы могли
пожаловаться. У нас были определенные  обычаи, и  мы обрушивали свой гнев на
тех  несчастных,  которые  их нарушали. Если, например, кто-нибудь загрязнял
водопой любой очевидец мог проучить его, точно  также тот, кто преднамеренно
подавал  ложную  тревогу,  получал немало  затрещин.  Но  Красноглазый нагло
нарушал все наши обычаи, а наш страх перед ним  не позволял нам объединиться
и дать ему отпор. Мы так боялись  его,  что были неспособны  к коллективному
действию, необходимому для его наказания.
     На шестую нашу зиму совместной  с Вислоухим жизни в пещере я понял, что
мы и в самом деле растем. Во-первых, потому  что стало тяжело протискиваться
в расщелину входа. Однако в этом были свои  преимущества.  Это предотвращало
захват нашей  пещеры  взрослыми. Ведь она была лучшей, выше всех  на  склоне
утеса, самой безопасной, а зимой самой теплой из-за небольшого размера.
     Чтобы  вы могли оценить уровень  умственного  развития  нашего племени,
достаточно  сказать, что для некоторых из них не составило бы никакого труда
выкинуть  нас  из пещеры  и  расширить вход. Но  им это просто  не пришло  в
голову. Вислоухий  и  я  тоже  не думали  об  этом, пока наш увеличивающийся
размер не заставил нас поневоле  заняться этой работой. Это произошло, когда
лето было в  разгаре и мы разжирели от обильной еды. Мы работали над входом,
когда нас посещало вдохновение.
     Сначала мы  попытались рыть  потрескавшуюся  скалу прямо руками, до тех
пор  пока не  сорвали  ногти,  потом  мне почему-то  пришла  в  голову  идея
использовать обломок дерева. Идея сработала. На наше несчастье. Однажды рано
утром,  мы выломали  из  стены  целую  кучу  обломков. Я  спихнул  ее  вниз.
Мгновение спустя снизу раздался яростный вопль.  Смотреть  вниз нам  не было
никакой необходимости. Мы знали этот голос слишком хорошо. Обломки  попали в
Красноглазого.
     Перепуганные, мы забились в  пещеру. Через минуту он был у входа, глядя
на  нас  своими  воспаленные  глазами и бушующий  подобно  демону. Но он был
слишком  большой.  Он  не  мог  войти  к  нам. Внезапно он  исчез. Это  было
подозрительно. Прекрасно зная повадки своего  племени,  мы догадывались, что
он  должен вернуться  и  выместить на нас  свою  злобу.  Я подполз к входу и
заглянул вниз. Он как раз начал  подниматься по склону. В  одной руке он нес
длинный сук. Прежде, чем  я смог разгадать его план, он был у вход и свирепо
тыкал в нас палкой.
     Его удары были чудовищны.  Каждый из них мог бы разорвать  нас пополам.
Мы  старались прижаться к  боковым стенам пещеры, где  мы были почти вне его
досягаемости. Но  он  с со  злобным упорством  доставал нас снова  и снова -
сильно  царапая  концом палки. Когда мы вскрикивали  от  боли,  он  ревел от
радости и пытался ударить посильнее.
     Меня начала охватывать злость. В те времена я  был весьма  вспыльчив, и
довольно смел,  хотя  это была в значительной степени храбрость загнанной  в
угол  крысы.  Я схватился за сук,  но его сила  была такова, что он выдернул
меня из пещеры.  Он дотянулся до меня одной своей длинной рукой, и его ногти
порвали  мою   плоть,  когда  я  вырвался  и  отпрыгнул  назад,  спасаясь  у
сравнительно безопасной боковой стены.
     Он начал тыкать снова, и сильно поранил мне плечо. Дрожащий от страха и
вопивший, когда Красноглазый попадал в него, Вислоухий ничем не помогал мне.
Я оглянулся  по  сторонам в поисках палки для ответного удара, но смог найти
только кусок ветки толщиной в дюйм и длиной не больше  фута. Я бросил его  в
Красноглазого. Это  не  причинило  ему  никакого  вреда, но он  взвыл с  еще
большей злобой из-за того, что  я  осмелился  ему сопротивляться. Его  удары
посыпались безостановочно. Я поднял камень и бросил в  него. Удар пришелся в
грудь.
     Это подбодрило меня, и, кроме того, я  был теперь столь же разъярен как
он, и  растерял все свои страхи. Я выломал из стены кусок  скалы весом в два
или три фунта. Изо всей силы я запустил  им прямо  ему в  физиономию. Я  его
чуть не прикончил. Он качнулся назад, выронил сук и едва не свалился вниз.
     Вид у него был жуткий.  Его лицо было залито кровью, он рычал  и скалил
клыки  как  дикий кабан.  Он  вытер кровь  с  глаз, увидел меня, и заревел в
ярости. Сук  он потерял, поэтому  стал выламывать куски скалы и бросать их в
меня. Он сам  снабжал  меня боеприпасами. Я отвечал ему тем  же,  но у  меня
получалось даже лучше, потому что  он представлял из себя  хорошую мишень, в
то время как меня ему  было  плохо видно, так как  я  прижимался  к  боковой
стене.
     Внезапно он снова  исчез. С  порога пещеры я видел его спуск. Вся  орда
собралась снаружи и в благоговейной тишине  наблюдала  за происходящим. Пока
он спускался,  более робкие быстро  спрятались в своих  пещерах. Я видел как
старик Мозговая Кость  ковылял на всех парах. Красноглазый спрыгнул с уступа
и  пролетел  последние двадцать  футов по воздуху.  Он приземлился  рядом  с
матерью, которая пыталась подняться к  своей пещере. Она закричала от ужаса,
а двухгодовалый ребенок, который цеплялся за нее,  отпустил руки и покатился
под ноги Красноглазому. И он, и мать оказались около него одновременно, и он
сделал  это. В следующее мгновение  слабое тельце закувыркалось в  воздухе и
ударилось в  стену. Мать подбежала  к нему,  подхватила на руки  и с  плачем
склонилось над ним.
     Красноглазый  бросился  искать палку.  Трясущийся старик Мозговая Кость
оказался на его пути. Длинная рука Красноглазого взлетела  и вцепилась сзади
старику  в шею. Мне показалось что  он  сломал ему  шею. Старик зашатался  и
попытался повернуться лицом к опасности.
     На  мгновение  Красноглазый  заколебался,  а   Мозговая  Кость,  дрожа,
наклонил голову и закрыл лицо с руками.  Тогда Красноглазый ударил его лицом
о землю. Старик Мозговая Кость не сопротивлялся. Он издал крик предсмертного
ужаса. Я  видел  Лысого,  стоявшего  на площадке,  бившего себя  в грудь, со
вставшей  дыбом  шерстью, но  боявшегося  выйти  вперед. И  затем, повинуясь
какой-то прихоти своей  темной души, Красноглазый бросил старика и  подобрал
сук. Он возвратился к утесу  и начал подниматься  вверх. Дрожащий Вислоухий,
наблюдавший рядом с мной  за  происходящим, спрятался назад в  пещеру.  Было
ясно, что Красноглазый был  растерян  после убийства ребенка.  А мне  некуда
было отступать, я был зол и почти спокоен.
     Пробежав по соседним  уступам,  я набрал камней  и сложил  их в кучу  у
входа в  пещеру. Красноглазый был уже в нескольких  ярдах ниже меня, скрытый
на мгновение выступом утеса. Как только показалась его голова, я бросил вниз
камень. Он пролетел мимо, ударился  в скалу и  разлетелся  на куски, но пыль
запорошила ему глаза, и он пропал из виду.
     Хихиканье  и болтовня  разразились  над  ордой,  которая  играла партию
зрителей.   Наконец,   нашелся   один   член   племени,  который   осмелился
противостоять  Красноглазому.  Как  только  их  одобрение  и  приветственные
возгласы  достигли слуха  Красноглазого, он зарычал  на  них,  и  они  сразу
онемели. Воодушевленный этим доказательством своей силы, он повернулся в мою
сторону и  попробовал запугать меня хмуря  брови, рыча  и оскаливая зубы. Он
жутко сдвигал к бровям кожу со лба, а волосы на голове встали у него дыбом и
торчали вперед как гребень.
     Его  вид  произвел  на  меня  впечатление,  но я  взял себя  в  руки, и
пригрозил  ему,  покачивая в  руке камень.  Он  все  еще  пытался перейти  в
наступление.  Я бросил  камень и  промахнулся.  Но  следующая  попытка  была
успешной.  Камень  ударил  его  шею.  Он  исчез  из  поля моего  зрения, но,
выглянув, я увидел,  как он,  вцепившись одной рукой  в выступ стены, другой
держит себя за горло. Сук с грохотом свалился на землю.
     Я не мог его больше видеть, хотя и мог слышать, как он хрипел и давился
от кашля. Публика  хранила  гробовое молчание. Я присел на уступе  у входа и
ждал. Давящийся кашель утих, и было слышно как  он время от времени прочищал
свою глотку. Немного позже  он начал спускаться вниз. Он шел очень медленно,
постоянно останавливаясь, чтобы повертеть шеей или пощупать ее рукой.
     При одном  его виде вся орда,  с  дикими  криками и  воплями, в  панике
бросилась к лесу. Старик  Мозговая  Кость, хромающий  и  шатающийся,  плелся
сзади. Красноглазый не обратил никакого внимания на беглецов. Спустившись на
землю, он обогнул подножие утеса и взобрался в  свою пещеру.  Он ни  разу не
оглянулся.
     Я  посмотрел  на Вислоухого,  а  он  на  меня. Мы  поняли  друг  друга.
Немедленно,  с  большими предосторожностями  и  тихо, мы  начали подниматься
вверх  по утесу.  Добравшись  до  вершины,  мы  оглянулись  назад.  Стойбище
опустело, Красноглазый оставался  в своей пещере, а  орда исчезла в  глубине
лесной чащи.
     Мы повернулись и  побежали. Мы мчались по равнинам и  склонам, забыв  о
том, что в траве могут быть змеи, пока не достигли леса. Мы вскарабкались на
деревья и понеслись, полетели,  с ветку на  ветку,  с дерева на дерево, пока
между нами и пещерами не остались мили пространства. И  тогда, только тогда,
расположившись в безопасности на огромном суку, мы посмотрели  друг на друга
и  рассмеялись. Мы  схватили  друг  друга  за  руки  и  ноги, из наших  глаз
струились слезы, у нас ныли бока, а мы смеялись, смеялись и смеялись.








     Придя  в себя мы с Вислоухим снова помчались по деревьям и позавтракали
на черничном болоте. Это было то же самое болото, к которому я совершил свои
первые   путешествия,  открывая   для  себя  мир,  несколько  лет  назад   в
сопровождении  своей  матери.  Я мало видел ее за  прошедшее  время. Обычно,
когда она посещала пещерную орду, я был далеко в лесу. Раз или два я мельком
видел Болтуна  у  подножия утеса и имел  удовольствие состроить  ему  рожу и
позлить  его, стоя у входа в свою пещеру.  Я  расстался со своей семьей  без
особой  печали. Их  жизнь меня не  очень интересовала, а мне и без них  было
неплохо.
     Наевшись  ягод,  с  двумя  полными гнездами  перепелиных яиц на десерт,
Вислоухий  и  я осторожно пробрались через лес  к реке. Там был  мой  старый
древесный  дом, из  которого  меня  выгнал Болтун.  Он был  все  еще  занят.
Семейство  разрасталось. К  моей матери крепко  прижимался  младенец.  Кроме
того, была еще  девочка, сильно подросшая, внимательно наблюдавшая за нами с
нижних ветвей.  Это,  очевидно, была  моя сестра  или,  точнее, единокровная
сестра.
     Моя  мать  узнала  меня,  но  издала  предостерегающий  крик,  когда  я
попытался взобраться на  дерево. Вислоухий, намного более осторожный, чем я,
ударился в бегство,  и я не смог убедить его  вернуться. Позже, однако,  моя
сестра  спустилась  на  землю, и там среди соседних деревьев  мы возились  и
играли весь день.  И затем  произошла неприятность. Она была  моя сестра, но
это  не  мешало  ей  обращаться  со  мной   отвратительно,   поскольку   она
унаследовала  всю злобу  Болтуна.  Она  внезапно  набросилась на  меня из-за
какой-то ерунды и стала меня царапать, рвать волосы и сильно укусила за руку
маленькими острыми зубами. Этого я снести  не мог. Я не  поранил  ее, но это
был несомненно самый увесистый шлепок, который она когда-либо получала.
     Как она вопила и  орала! Болтун, который весь день был далеко и как раз
был на пути домой, услышал  шум  и бросился к месту  происшествия. Моя  мать
тоже устремилась  туда,  но он добрался первый.  Он застал меня и Вислоухого
врасплох.  Мы  бросились  наутек, а Болтун охотился  за  нашими  жизнями  по
деревьям.
     После того, как преследование прекратилось, а  Вислоухий  и я перестали
смеяться, мы обнаружили, что  опустились сумерки. Наступила ночь со всеми ее
опасностями для  нас,  а  о  возвращении в  пещеры не  могло  быть  и  речи.
Красноглазый сделал это  невозможным. Мы  нашли убежище на  дереве,  которое
стояло в  стороне от других  деревьев,  и  провели ночь на высокой  развилке
веток. Это была  печальная  ночь. Первые несколько часов шел  сильный дождь,
потом  похолодало  и  задул ледяной ветер.  Промокшие до костей, дрожащие  и
стучащие зубами  мы  обнялись и  свернулись  калачиком в клубок. Мы потеряли
удобную, сухую пещеру, которая так быстро нагревалась от теплоты наших тел.
     Мы  проснулись несчастными, но  полными решимости. Больше  у  нас такой
ночи не будет. Вспоминая древесное убежище взрослых, мы принялись за работу,
чтобы сделать  такое  же  для  себя. Мы  собрали грубый остов гнезда,  и  на
верхних ветках даже сумели установить несколько растяжек для кровли. А потом
выглянуло  солнце, и  под  его  теплом мы забыли  ночные  невзгоды и ушли  в
поисках  завтрака.  После  этого,  демонстрируя  безалаберность  первобытной
жизни, мы с головой ушли  в  игры.  Мы  должно  быть, потратили целый месяц,
работая время от времени, чтобы построить свой древесный дом и, когда он был
закончен, мы не прожили в нем ни дня.
     Но я забежал  вперед.  Когда мы принялись  играть, после  завтрака,  на
второй день после ухода  из пещер, Вислоухий преследовал меня по деревьям  к
реке. Мы выбежали к ней там, где большая топь выходила из черничного болота.
Устье трясины было  огромным, а  в  ней самой почти  не было  тока  воды.  В
стоячей воде, прямо в горловине, сбилось в кучу множество древесных стволов.
Некоторые из  них, давно находившиеся в  воде  и то несшиеся с  потоком,  то
выбрасывавшиеся  течением  на  песчаные островки,  где  их  калило  и сушило
солнце, были лишены веток. Они сидели высоко в воде, и качались то вверх, то
вниз и переворачивались, когда мы наступали на них.
     Тут  и  там  между стволами виднелась вода, и в ней  были  видны стайки
маленьких рыб вроде  гольяна, снующих взад  и вперед.  Вислоухий и я  тут же
превратились в рыбаков. Улегшись на бревна, мы замирали, ожидая пока рыба не
подойдет  совсем  близко  и  в  мгновение  ока  хватали  ее   руками.  Сырую
извивающуюся добычу мы поедали тут же на месте. Соль нам была не нужна.
     Устье топи стало нашим  любимым  местом игр.  Каждый день  мы проводили
здесь помногу  часов за ловлей рыбы  и  играя на бревнах,  и в один  из дней
здесь же, мы получили свои  первые знания в  навигации.  Бревно, на  котором
лежал Вислоухий, мирно  покачивалось на стоячей воде у  берега. Он свернулся
на нем в  клубок  и уснул. Легкое дуновение ветерка  стало  медленно сносить
ствол от  берега,  и  когда  я заметил, что происходит, расстояние  было уже
слишком большим, чтобы он смог допрыгнуть до берега.
     Сначала мне это показалось просто забавным. Но когда один из рассеянных
в воздухе страхов, обычных в те времена постоянной опасности, проник в меня,
я  с ужасом понял,  что остался один. Я  внезапно осознал, что Вислоухий  на
расстоянии в несколько футов от меня  в таком же одиночестве и издал громкий
предупреждающий  крик.  Он проснулся испуганный, и  опрометчиво  вскочил  на
бревне. Оно перевернулось, увлекая его под  себя. Еще  трижды  он оказывался
под  ним, пытаясь забраться на него.  Наконец, ему это удалось, он присел на
него и испуганно залопотал.
     Я ничего не мог  сделать. Также как и он. О  возможности  плавать мы не
знали ничего.  Мы  были  уже  настолько  далеки  от  низших форм жизни,  что
потеряли инстинктивную способность  к  плаванию, в  то  же  время мы  еще не
настолько  приблизились к  человеку,  чтобы  воспринимать  это  как  задачу,
которую  нужно решить.  В печали я метался по  берегу,  пытаясь оставаться к
нему  как можно ближе, в  то время как  он продолжал  плыть  по воле  ветра,
издавая  жалобные вопли, которые должны были собрать  здесь всех  хищников в
радиусе мили.
     Время  шло.  Солнце поднялось в  зенит  и  начало спускаться  на запад.
Ветерок  утих  и  оставил Вислоухого  на бревне, плывущем в сотне  футов  от
берега. И  тут,  не знаю  уж как,  но Вислоухий сделал великое  открытие. Он
начал  шлепать  по  воде  руками. Сначала  его перемещение было  медленным и
беспорядочным. Затем он выправился и начал старательно подгребать все  ближе
и ближе.  Я  не понимал, что происходит. Усевшись, я  наблюдал за ним и ждал
пока он достигнет берега.
          Теперь он знал нечто такое, что мне было недоступно. Не прошло и часа как он нарочно отошел от берега на бревне. А потом убедил и меня присоединиться к нему, и я тоже научился трюку с шлепаньем по воде руками. Несколько дней мы не могли оторваться от болота. Мы были так поглощены  нашей новой игрой, что почти  не ели. Мы даже устраивались на ночлег на ближайшем дереве.
     И забыли о существовании Красноглазого.
     Мы постоянно испытывали новые бревна и узнали,  что, чем меньше бревно,
тем быстрее мы можем заставить его  плыть. Также мы выяснили, что  небольшие
бревна легче  переворачиваются и окунают  нас  в воду. Потом  мы узнали  еще
кое-что о маленьких бревнах. В один из дней мы гребли рядом, каждый на своем
бревне. И затем,  совершенно  случайно, во время  игры,  мы  обнаружили, что
когда держимся рукой и ногой за другое бревно, они становятся  устойчивыми и
не переворачиваются. Когда мы находились в таком положении, наши руки и ноги
снаружи оставались свободными для гребли. Наше последнее открытие состояло в
том, что такое расположение позволяет нам использовать еще меньшие бревна  и
таким образом достичь большей скорости. И на этом наши открытия закончились.
Сами того не понимая, мы изобрели  простейший катамаран. Нам так и не пришло
в голову  связать  бревна  вместе гибкой виноградной лозой  или волокнистыми
корнями. Нам было достаточно удерживать их нашими руками и ногами.
     Только после того, как мы преодолели наш первый восторг перед плаванием
и  начали  возвращаться  к  нашему  древесному  убежищу   для   ночлега,  мы
столкнулись с  Быстроногой. Я  увидел ее первый,  собирая незрелые желуди на
ветках огромного  дуба  неподалеку от  нашего дерева. Она была очень робкой.
Сначала она притаилась, но когда поняла, что ее заметили, спрыгнула на землю
и умчалась  прочь.  Изо  дня в день она мелькала у  нас перед  глазами, и мы
пытались искать ее, когда шли от нашего дерева к устью болота и обратно.
     И пришел  день,  когда  она не  убежала.  Она ждала  нашего  прихода, и
встретила  нас мягкими  миролюбивыми звуками. Все  же она  не подпустила нас
близко.  Когда ей  казалось,  что  мы  слишком  приблизились,  она  внезапно
отбегала подальше и с  безопасного расстояния  снова издавала нежные  звуки.
Это продолжалось в течение нескольких дней. Потребовалось много времени пока
она  не привыкла к нам,  но  в  конце концов  это  произошло, и  она  иногда
присоединялась к нашим играм.
     Я полюбил ее с первого  взгляда. Она была очень привлекательна. И имела
кроткий  вид.  Ее  глаза  были  самые кроткие, из всех которые  я когда-либо
видел. В этом  отношении она очень  отличалась от остальной части  девочек и
женщин  нашего  племени,  рождавшихся  сварливыми. Она  никогда не  издавала
резких, злобных  криков,  и  казалось,  что она  лучше  убежит  подальше  от
неприятности, чем станет бороться.
     Кротость,  которую я упомянул, казалось, исходила от всего ее существа.
Ее  внешность  была  тому  доказательством.  Ее  глаза  были  больше, чем  у
остальных, и  не  так глубоко посажены, в  то время  как ресницы  были более
длинные и пушистые. А ее нос не был таким толстым и приземистым. У него даже
была  переносица,  а  ноздри  открывались вниз. Ее резцы были  небольшими, а
верхняя губа не свешивалась вниз и нижняя не торчала вперед. У нее было мало
волос на теле,  они росли только с наружной стороны рук и ног и на плечах и,
хотя она была худощава, ее икры не были искривлены и бугристы.
     Я часто вглядываюсь в нее из своего двадцатого столетия через свои сны,
и  мне  приходит в голову, что, возможно, она принадлежала к Людям  Огня. Ее
отец или  мать, вполне могли происходить из  более  высокоразвитого племени.
Хотя такие явления были редкостью,  они все же происходили, и я собственными
глазами видел этому  доказательства,  вплоть до  превращения  членов орды  в
отступников и их ухода к Древесным Людям.
     В  результате, они не принадлежали ни к тем, ни к другим. Быстроногая в
корне  отличалась  от  любой из  женщин орды, и  я  сразу почувствовал к ней
симпатию. Ее мягкость и доброта привлекали меня. Она никогда не была грубой,
и никогда не дралась. Она просто убегала, и именно поэтому она получила свое
имя.  Она  лазила по деревьям лучше Вислоухого  и  меня.  Когда мы  играли в
салки, мы  никогда  не могли поймать  ее, разве что случайно, в то время как
она могла поймать нас, когда хотела. Она  была замечательно  быстрой во всех
ее  движениях,  и  обладала  гениальной  способностью  оценивать расстояния,
сравнимой  только  с  ее отвагой. Чрезмерно робкая во всех других делах, она
была  бесстрашна, когда нужно было карабкаться и  бежать по деревьям, и мы с
Вислоухим были неуклюжими, тяжеловесными и трусливыми по сравнению с ней.
     Она  была сиротой. Мы никогда не видели ее ни  с кем и понятия не имели
сколько она прожила в одиночестве.
     Она, должно  быть, рано, еще  в  беспомощном  детстве,  узнала, что  ее
спасение в бегстве  среди деревьев. Она была очень мудра и  очень осторожна.
Поиски ее жилища стали своего  рода игрой для меня и Вислоухого. Ясно, что у
нее  было  убежище  на  дереве,  причем  не  очень далеко, но  сколько мы не
пытались  выследить  ее, найти  его так  и  не  смогли.  Она  была  согласна
присоединиться  к нам в  играх  днем, но  тайну  своего  жилища она охраняла
ревниво.








     Не надо забывать,  что мое описание Быстроногой  не то, что  сделал  бы
Большой  Зуб,  мое  второе "я" из  моих видений, мой доисторический  предок.
Именно при  помощи  моих снов я, современный человек, могу видеть, используя
глаза  Большого  Зуба.  Точно  также  обстоят  дела  и  со  многими  другими
описанными   мною   событиями   того  отдаленного   прошлого.   Есть   некая
двойственность  в  моих впечатлениях,  которая может  сильно  озадачить моих
читателей. Я буду просто  время от времени  прерывать  свой  рассказ,  чтобы
указать  на  эту двойственность, на  это  сбивающее  с  толку смешение  двух
личностей. Именно я, современный,  вглядываясь назад через века, оцениваю  и
анализирую  чувства и побуждения Большого Зуба, моего второго "я".  А его не
заботили сопоставления и анализ. Он был сама простота. Он всего лишь жил без
раздумий над тем, почему он живет именно так, а не иначе.
     С годами я, мое реальное "я", все больше проникал  в  суть своих  снов.
Можно  уснуть, и даже посреди  сна знать, что спишь, и если сон  был плохим,
успокаивать себя  мыслью, что это - только сон. Такое случалось с каждым  из
нас.  В  то  время как  я, современный, погружаясь  в свои сны, в результате
удивительного  раздвоения личности, был одновременно и актером и зрителем. И
очень  часто  я,   современный,   был  встревожен  и  рассержен   глупостью,
нелогичностью,  тупостью, и в особенности изумительной глупостью самого себя
- первобытного.
     И еще одно, прежде, чем я закончу это отступление. Снилось когда-нибудь
вам, что  вы  спите? Собаки видят сны, лошади,  все  животные видят сны.  Во
времена Большого Зуба, когда полулюди спали, и сны были плохие, они выли  во
сне. Теперь я, современный, ложусь рядом с Большим Зубом и вижу его сны.
     Это почти за пределами разумного, я понимаю, но я действительно уверен,
что делаю это. И позвольте мне сообщить вам, что сны Большого Зуба о полетах
и ползании  по  земле, о  пресмыкающихся и птицах... были столь  же яркими и
живыми для него, как падение во сне для вас.
     У Большого Зуба тоже  было второе "я  ", и, когда он спал,  эта "другая
личность"  возвращалась  во  сне  в прошлое, к крылатым  рептилиями и битвам
драконов, а оттуда в жизнь снующих  грызуноподобных крошечных млекопитающих,
или  в  гораздо  более отдаленные  времена - к слизи  на берегу девственного
моря.   Я  не  могу,  не   осмеливаюсь  сказать  больше.  Это   все  слишком
неопределенно,  сложно и ужасно. Я  могу только намекнуть  на те  огромные и
потрясающие  перспективы,  через  которые  я  словно  в  тумане наблюдал  за
развитием жизни, не вверх от обезьяны до человека, но вверх от червя.
     Но вернемся к моему рассказу.  Я, Большой Зуб,  знал Быстроногую не как
существо   с   более  изящной  лицевой  и  телесной  симметрией,  с  глазами
окруженными длинными ресницами, с  переносицей  и  опущенными вниз ноздрями,
которые делали  ее почти  красивой.  Я знал ее просто как молодую  женщину с
кроткими глазами, издающую нежные звуки и не дерущуюся. Я не знал почему, но
любил играть с ней, искать еду в ее компании, и воровать птичьи  гнезда. И я
должен  признать, что  она научила  меня кое-чему из жизни на  деревьях. Она
была очень умной, очень сильной, и  никакие цепляющиеся юбки не стесняли  ее
движений.
     Приблизительно  в  это   время  Вислоухий   был  замечен   в  некотором
отступничестве. У него вошло  в привычку бродить неподалеку от  дерева,  где
жила моя  мать.  У него  появилась привязанность  к  моей злобной сестре,  а
Болтун терпел его. Кроме того,  там была  еще молодежь, отпрыски других пар,
живших по соседству, и Вислоухий играл с ними.
     Я никогда  не мог  заставить Быстроногую присоединиться  к ним.  Всякий
раз, когда я подходил к ним, она бросалась прочь и исчезала. Помню, однажды,
я  приложил особенные  усилия,  чтобы  убедить ее.  Но она  метнулась назад,
бросая обеспокоенные взгляды, а затем удалилась, подзывая меня с дерева. Вот
почему я  редко  сопровождал Вислоухого, когда он шел навестить  своих новых
друзей. Быстроногая и я были хорошими товарищами, но как я ни пытался, так и
не смог  найти  ее убежище.  Нет  никакого сомнения,  что  если бы ничего не
случилось, мы  бы скоро стали семейной  парой, поскольку наша симпатия  была
взаимной.
     Однако, случилось.
     Однажды утром, когда Быстроногая не пришла, Вислоухий  и я спустились к
устью топи поиграть на бревнах. Едва войдя в воду, мы вздрогнули от злобного
рева. Это был Красноглазый. Он стоял у горы из  древесных  стволов и изливал
на нас свою ненависть. Мы были ужасно испуганы, ведь здесь не было  пещеры с
узким входом, где можно было укрыться. Но лежавшие между нами двадцать футов
воды на какое-то время могли нас защитить и дать нам временную безопасность,
и мы ощутили прилив мужества.
     Красноглазый выпрямился и начал  бить кулаком  в свою волосатую  грудь.
Два наших  бревна были  рядом, мы сели на них и рассмеялись над ним. Сначала
наш смех был нерешительный, с оттенком опасения, но как только  мы убедились
в его  бессилии, мы вошли в раж. Он бушевал  и бесился  глядя на нас, скрипя
зубами  от  неутоленной  ярости.  Вообразив,  что нам  ничто  не грозит,  мы
дразнили  его изо всех сил. Мы  всегда были недальновидными,  как и все наше
племя.
     Красноглазый  вдруг  перестал бить  себя  в грудь и скрипеть  зубами, и
бросился через завал к берегу. И  наше веселье сразу сменилось испугом. Не в
повадках Красноглазого было легко  отказываться от мести. Дрожа от страха мы
ждали,  что  будет дальше. Нам и  в голову  не  пришло отгрести подальше. Он
возвратился  назад  большими прыжками через завал, и одна  огромная ладонь у
него была полна круглой, обкатанной водой галькой. Наше счастье,  что  он не
смог  найти  метательных снарядов  побольше, я  имею  в виду камни  весом  в
два-три  фунта,  поскольку  мы  были  на расстоянии нескольких  шагов, и он,
конечно, убил бы нас.
     Так что  опасность  была велика.  Ж-жж-и! Крошечная  галька просвистела
мимо со скоростью пули. Вислоухий и  я начали отчаянно  грести. Виз-жжи-бум!
Вислоухий  закричал от  внезапной  боли.  Галька  ударила  его  между  плеч.
Следующая  оказалась  моей  и завопил уже  я. Нас  спасло  только то,  что у
Красноглазого иссякли боеприпасы. Он помчался назад к россыпи  гальки, чтобы
пополнить их, в то время как Вислоухий и  я  гребли прочь,  пытаясь  отплыть
подальше.
     Постепенно мы  вышли  за  пределы  его досягаемости, хотя  Красноглазый
продолжал пополнять  свой  боезапас  и галька по-прежнему свистела  рядом  с
нами.  В  центре  болота было  небольшое течение,  и  в  нашем  возбужденном
состоянии  мы  проглядели,  как  оно  вынесло  нас  в  реку.  Мы  гребли,  а
Красноглазый  не  отставал, следуя за нами по  берегу. Потом  он нашел камни
побольше.  Такие боеприпасы увеличили  его  дальнобойность.  Один кусок,  не
меньше пяти фунтов весом, ударился в бревно рядом со мной, и сила  его удара
была  такова, что  он разлетелся  на  осколки,  которые  раскаленными иглами
вонзились  мне в ногу.  Если бы  его бросок достиг цели, он  сразил бы  меня
наповал.
     А потом речное течение подхватило  нас. Мы гребли так самозабвенно, что
Красноглазый  первым заметил это,  и  предупреждением нам стал  его ликующий
вопль  победителя. Там, где  край течения  касался  стоячей  воды, была цепь
маленьких водоворотов. Наши неуклюжие бревна попали в  них, и они завертели,
закружили  нас. Мы  отчаянно  гребли,  пытаясь уйти оттуда, и изо  всех  сил
стараясь  удержать  бревна   рядом.  В  это  время  Красноглазый   продолжал
бомбардировать  нас. Куски  камня,  падали  вокруг, поднимая  фонтаны воды и
угрожая нашей  жизни. В  то же самое время  он злорадствовал  над нами, дико
вопя...
     Случилось так, что  на  реке оказался крутой поворот в  том месте,  где
болото граничило с рекой, и основная масса речной воды отклонялась к другому
берегу.  И  к  этому  берегу,  северному  берегу,   мы  быстро   дрейфовали,
одновременно  спускаясь  вниз по течению.  Это  быстро вывело  нас  из  зоны
досягаемости  Красноглазого, и  последний раз мы видели его вдали на берегу,
скачущего вверх и вниз и распевающего победную песнь.


     Кроме  попыток  удержать   бревна  рядом,  мы  с  Вислоухим  ничего  не
предпринимали. Мы были предоставлены судьбе. Мы плыли по  воле  волн,  и это
продолжалось до  тех  пор  пока мы  не поняли, что  дрейфуем вдоль северного
берега и на расстоянии от него не больше ста футов. Мы начали грести к нему.
В этом месте течение резко поворачивало назад к южному берегу и в результате
своих усилий мы пересекли течение в том месте,  где оно было самое быстрое и
узкое. Придя в себя, мы обнаружили, что выбрались из течения  и  оказались в
тихой заводи. Мы узнали как  можно переплыть реку, но не поняли этого. Никто
из нашего племени никогда  не совершал  ничего подобного.  Мы  были  первыми
ступившими на  северный берег  реки  и скорее всего  последними. Несомненно,
наши  соплеменники  в  будущем  сделали  бы  это,  но миграция Людей  Огня и
последовавшее  за ним  перемещение остатков  нашего племени, остановило наше
развитие на века.
     Вообще-то, мне  неизвестно  насколько  бедственным  оказался  результат
миграции  Людей  Огня.  Лично я склонен думать, что  это привело  к  распаду
племени,  к тому, что мы,  более  низкая  ветвь  эволюции, подающая  надежды
развиться  в  человека,  были сильно  потрепаны  и отброшены  вниз к ревущей
полосе  прибоя, туда  где река  впадала в море.  Конечно,  все  это  требует
пояснений,  но я опережаю свой рассказ, и такое  разъяснение будет сделано в
соответствующем месте.








     Я хорошо помню голод, который мы испытали в  горах между Длинным Озером
и Дальним Озером, и теленка, которого мы застигли спящим в зарослях. Еще там
были Древесные Люди, жившие в лесах  между Длинным  Озером и горами. Это они
загнали нас в горы и вынудили идти к Дальнему Озеру.


     Сначала,  после  того, как  мы оставили реку, мы  шли на запад, пока не
дошли до  небольшой реки,  которая текла через болота. Здесь мы повернули на
север,  обходя  болота  и через несколько дней достигли того,  что  я назвал
Длинным Озером.
     Древесные Люди издавали звуки подобные нашим  и похожие по значениям. В
конце концов, они и наше Племя не очень отличались внешне.
     Я  первым   нашел  его,  слабого,  усохшего  старика,  морщинистого,  с
затуманенным взглядом  и трясущегося.  Он был законной добычей. В нашем мире
не было никакого сочувствия между видами, а он был  другим. Он был Древесный
Человек, и он был очень стар. Он сидел рядом с  деревом  - скорее  всего это
было его  дерево, потому что на ветках было видно дырявое  гнездо, в котором
он проводил ночь.
     Я  указал  на  него  Вислоухому,  и  мы бросились  на  него.  Он  начал
взбираться на дерево, но слишком медленно. Я поймал его за  ногу и стащил на
землю.  Потом мы  забавлялись. Мы щипали его,  тянули  за волосы, дергали за
уши,  тыкали прутьями, и  все это время мы смеялись  до слез. Его бессильный
гнев был нелеп. У него был комический  вид, когда он пытался раздуть пламя в
холодном пепле  своей  юности,  чтобы возродить  ее силу,  мертвую и утекшую
сквозь годы.  Строящий жалкие рожи вместо свирепых, скрипя остатками  зубов.
Бьющий в худую грудь немощными кулаками.
     Вдобавок ко всему он кашлял, задыхаясь,  сипя и  разбрызгивая слюну  во
все  стороны.  Каждый  раз,  когда  он  пробовал  подняться  на  дерево,  мы
стаскивали его назад, пока,  наконец, он не смирился со своей слабостью, сел
и  заплакал.  Вислоухий и  я сели рядом, обнялись, и  расхохотались над  его
несчастьем.
     От плача он перешел к скулежу,  а потом к воплям, пока наконец не дошел
до крика.  Это  встревожило нас,  но чем больше мы  пытались  заставить  его
остановиться, тем громче  он кричал.  И  затем, недалеко в лесу, раздалось "
Гоек!  Гоек! "  В  ответ  прозвучали  другие  крики,  и  откуда-то  издалека
послышалось  басом "  Гоэк! Гоэк! Гоэк! " А  потом  призывы  " Ху-у!Ху-у!  "
раздались по всему окружающему лесу.
     Затем  началось  преследование. Казалось, что  оно не кончится никогда.
Они  гнали  нас  по деревьям, все  их племя, и почти  поймали  нас. Мы  были
вынуждены спуститься на  землю, и  здесь  у нас было преимущество, поскольку
они и в самом деле были Древесными Людьми, жителями  деревьев, они имели там
преимущество, но зато мы брали над ними верх на земле. Мы бежали на север, а
они выли у нас за спиной.
     Пересекая открытые  места,  мы отрывались от них, но  в кустарнике  они
догоняли нас и не раз было, что  мы шли  вровень. Во  время преследования мы
поняли, что мы тоже не такие как они,  и между нами совсем не было взаимного
сочувствия.
     Погоня  продолжалась  несколько  часов.  Лес  казался  бесконечным.  Мы
держались поближе к  полянам,  насколько  это  было возможно, но  они всегда
переходили  в  еще  более  густой  лес.  Иногда мы думали,  что спаслись,  и
усаживались  отдохнуть,  но  каждый  раз  прежде, чем  успевали  отдышаться,
слышали  ненавистное  " Ху-у!Ху-у! " и  жуткий  " Гоэк! Гоэк! Гоэк!  "  Этот
последний иногда заканчивался свирепым " Ха- ха- ха- ха- хaaaaa!!!"
     Вот так охотились за нами рассерженные Древесные Люди по лесу. Наконец,
к полудню, местность пошла в гору, уклоны стали становиться все выше и выше,
а деревья все ниже.  И  мы  оказались на поросших травой склонах гор. Только
здесь мы смогли  сбавить скорость,  потому  что Древесные  Люди  отступили и
вернулись в свой лес.
     Горы были  суровы  и неприветливы, и трижды в тот полдень мы  пробовали
войти в лес. Но Древесные Люди поджидали  нас и снова гнали назад. Вислоухий
и я спали той ночью на карликовом дереве, не  выше кустарника. Оно не давало
защиты,  и  мы могли  бы стать легкой  добычей для любого хищника бродившего
поблизости.
     Утром, проникнувшись  уважением к Древесным Людям,  мы  ушли  в горы. Я
уверен в том, что у нас не было  никакого определенного плана или даже мысли
о  нем. Нами просто  двигала  опасность, которой  мы хотели избежать. У меня
сохранились туманные  воспоминания о наших блужданиях по горам. Мы провели в
этой  суровой области много дней,  и  сильно  страдали, особенно от  страха,
потому что все  вокруг было таким новым и странным. Кроме  того,  нас  мучил
холод, а позже и голод.
     Это  была  пустынная  земля  камней,   пенящихся  потоков  и   гремящих
водопадов.  Мы  поднимались вверх  и  спускались в огромные ущелья  и  узкие
теснины,  и  везде, повсюду простирались  перед нами, во всех  направлениях,
одна выше другой, нескончаемые горы. Ночи мы проводили в норах и расщелинах,
а в  одну холодную ночь мы взгромоздилась  на узкую  вершину скалы,  которая
чем-то напоминала нам дерево.
     И  затем,  наконец, в  один  жаркий  полдень, с  кружащимися от  голода
головами,  мы вышли к водоразделу.  С  этого позвоночного  столба  земли, на
севере, среди  менее  высоких  гор, мы разглядели проблеск  далекого  озера.
Солнце играло на его  поверхности, а  вокруг раскинулись  широкие  и ровные,
покрытые травой  луга, в то  время  как  на востоке была  видна темная линия
далеко простирающегося леса.
     Мы добирались до озера  два дня и совсем ослабели от  голода, но на его
берегу мы  нашли подросшего  теленка,  безмятежно  спавшего в  зарослях.  Он
доставил нам много  неприятностей,  поскольку  мы  не знали никакого другого
способа убить его, кроме как руками. Когда мы насытились, то отнесли остаток
мяса на восток в лес и спрятали на дереве. Мы никогда не возвратились к тому
дереву,  потому что  берег реки,  которая  вытекала  из  Дальнего  Озера был
завален лососем, который шел от моря, чтобы метать икру.
     На запад от  озера  протянулись покрытые травой равнины,  и  здесь было
множество бизонов  и дикого  рогатого скота. Там бродили многочисленные стаи
диких собак,  и  так  как там не было деревьев, это было  для  нас  не самое
безопасное место.  Мы шли  по  берегу реки несколько  дней.  Затем,  не знаю
почему,  мы ушли от реки и повернули на восток, а потом пошли на юго-восток,
через дремучий  лес.  Я  не  буду  навевать на  вас  скуку  описанием  этого
перехода.  Я говорю обо  всем этом только для того,  чтобы  показать, как мы
наконец достигли земель Людей Огня.
     Мы  вышли  к  реке, но мы не знали наша ли  это река.  Мы скитались так
долго, что  привычка к  скитаниям  стала  нашей второй  натурой. Оглядываясь
назад,  я отчетливо  вижу, как  наши жизни и  судьбы были сформированы самым
простым случаем. Мы не знали, что это было наша река - нам ничто не говорило
об этом, и если бы мы не  переплыли ее, то скорее всего никогда не вернулись
к Племени, и я,  нынешний, рожденный через тысячи столетий, так никогда бы и
не появился на свет.
     И все же Вислоухий и я очень хотели  вернуться. Мы тосковали по дому во
время нашего  странствия и жаждали увидеть своих соплеменников и свою землю,
а  ко  мне часто подступал  образ  Быстроногой, молодой женщины,  издававшей
нежные  звуки, с которой приятно было быть  вместе,  и  которая жила  одна в
месте,  известном  только  ей. Мои  воспоминания о  ней  были сродни чувству
голода, но тоже самое я испытывал, когда не был голоден и сразу после еды.
     Но вернемся к реке. Еды было много, в основном ягоды и сочные корни, мы
играли  на речном берегу и задерживались на одном месте по несколько дней. И
затем Вислоухому пришла в  голову мысль. Это  был видимый процесс-  прибытие
мысли. Я наблюдал  его. Выражение его глаз стало жалобным и обеспокоенным, и
он  был очень встревожен.  Затем  его  глаза  затуманились, как  будто мысль
ускользнула  от него. Это же  выражение  сохранялось все то время  как мысль
упорствовала, а он пытался  ухватить ее снова. Он смотрел на меня, и на реку
и на далекий берег. Он пытался что-то сказать, но у него не было слов, чтобы
выразить  свою  мысль.  Результатом   его  размышлений  стала   тарабарщина,
рассмешившая меня. Это  возмутило  его,  он  бросился на меня  и повалил  на
спину. Само собой, мы  подрались, и  в конце концов я  загнал его на дерево,
где  он вооружился длинной веткой  и  тыкал в меня  ею  каждый раз, когда  я
пробовал добраться до него.
     И проблеск мысли исчез. Я не знал, а он забыл. Но на следующее утро это
произошло с ним снова. Возможно эту мысль пробуждал в нем звериный инстинкт,
позволяющий животному  находить  путь  к  своей норе.  Так  или иначе  мысль
появилась  снова и  была яснее, чем прежде. Он повел меня к реке, где лежало
бревно, выброшенное  на берег течением. Я решил,  что он хочет поиграть, как
мы играли в устье болота.  Я не изменил своего мнения, даже когда увидел как
он подтащил второе бревно поближе к воде.
     Только когда мы оказались на бревнах,  сидя рядом и удерживая их вместе
и выгребая в стремнину, я  понял его замысел. Он  остановился, чтобы указать
на  далекий  берег,  и  снова  стал  грести,  одновременно  издавая  громкие
ободряющие крики. Я  понял, и мы начали грести еще энергичнее. Быстрый поток
поймал нас  и бросил  к южному берегу, но прежде, чем мы смогли причалить  к
берегу, он утащил нас назад к северному берегу.
     Здесь  возникли разногласия.  Видя  так близко северный берег, я  начал
грести  к нему,  а Вислоухий  пытался  грести к южному берегу.  Бревна стали
плавать по  кругу,  а  лес проносился мимо,  пока  нас сносило вниз по реке.
Подраться мы не могли. Мы знали, что  должны  держаться  за  руки и за ноги,
удерживая бревна.  Но мы поносили  друг друга на своем тарабарском языке  до
тех пор  пока поток не  бросил  нас  снова к  южному берегу. Теперь это была
самая близкая  цель, и мы дружно погребли к нему, пристали к берегу  рядом с
одним из водоворотов, и сразу взобрались на деревья,  чтобы посмотреть,  где
мы находимся.




     Только  ночью,  после  нашего  первого дня  на  южном берегу  реки,  мы
обнаружили Людей Огня. Наверное, это был отряд бродячих охотников, разбивших
свой лагерь недалеко от дерева.  где  я и Вислоухий  устроили себе гнездо на
ночь. Голоса Людей Огня поначалу встревожили нас, но позже, когда спустилась
темнота,  мы были привлечены огнем. Мы ползли  осторожно и молча от дерева к
дереву пока перед нами не открылась вся сцена происходящего.
     На открытом месте недалеко от реки, среди деревьев, горел огонь. Вокруг
него сидело полдюжины  Людей Огня.  Вислоухий  внезапно  схватил меня,  и  я
почувствовал,  что  он  дрожит.  Я пригляделся повнимательнее  и  рассмотрел
маленького,  морщинистого,  старого охотника,  который  несколько лет  назад
своим выстрелом свалил  с дерева  Сломанного Зуба. Когда  он встал и  сделал
несколько шагов,  подбрасывая  хворост в костер,  я заметил, что он  хромает
поврежденной  ногой.  Это была  верная примета. Он казался более высохшим  и
сморщенным, чем раньше и волосы на его лице были совсем седые.
     Другие охотники были молоды. Я заметил, лежа  рядом с ними на земле, их
луки и стрелы, и я знал для чего они предназначены. Люди Огня носили на себе
шкуры животных  вокруг талии и поперек  плеч.  Их руки и ноги,  однако, были
голыми, и они не носили никакой обуви. Как я уже говорил раньше, они были не
такие волосатые как мы. Головы  у них тоже  были небольшие, но между  ними и
нами было некоторое различие в степени наклона лба назад от глаз.
     Они меньше сутулились, их движения были менее резкими. Их позвоночники,
бедра  и  коленные  суставы казались менее гибкими.  Их руки  были не такими
длинными как у нас, и я не заметил, чтобы они помогали себе  ими при ходьбе,
опираясь  о   землю.  Кроме  того,  их   мускулы   были  более   округлые  и
пропорциональные, чем у нас, и их лица были более привлекательными. Ноздри у
них были направлены  вниз, соответственно переносица была  отчетливее, а сам
нос не выглядел таким приземистым или перебитым как  наш. Их губы были менее
дряблыми  и отвислыми, и их глазные зубы не так походили на звериные  клыки.
Однако, они были такие же  узкобедрые как мы, и  весили ненамного больше.  В
общем, они меньше отличались от нас, чем мы от Древесных Людей. Конечно, все
три вида были родственны, и их родство было не таким уж отдаленным.
     Огонь, вокруг которого они сидели,  особенно привлекал нас. Вислоухий и
я  просидели несколько  часов, наблюдая языки  пламени и  клубы  дыма. Самым
восхитительным  был момент,  когда они подбрасывали  свежее топливо и потоки
искр летели вверх. Мне хотелось подползти поближе и  посмотреть на огонь, но
это  было невозможно.  Мы сидели  на ветке дерева, стоявшего у кромки  леса,
притаившись и не смея обнаружить себя.


     Люди  Огня  сидели  на корточках вокруг  огня и спали, уткнув  головы в
колени.  Их  сон не  был  крепким.  Их уши  дергались  во сне,  а  сами  они
вздрагивали. Постоянно  то один, то  другой  вставал  и подбрасывал  в огонь
дрова. Рядом с кругом света в лесу, в темноте бродили хищники. Вислоухий и я
могли  узнать  их  по издаваемым звукам. Там  были дикие  собаки и гиена,  и
какое-то время слышался сильный визг  и рычание, мгновенно разбудившие  весь
кружок спящих Людей Огня.
     Один раз лев  с львицей встали под нашим деревом  и уставились на  нас,
ощетинив шерсть  и сверкая  глазами.  Лев облизывался и  был  возбужден, ему
хотелось  продолжать  охоту.  Но  львица была  более  терпелива, именно  она
обнаружила  нас.  И  они  продолжали  стоять и  смотреть  на  нас,  молча, с
дергающимися  от  нашего  запаха  ноздрями.  Потом  они  зарычали,  еще  раз
посмотрели на огонь и ушли в лес.
     А мы с Вислоухим еще долго не спали, наблюдая за происходящим. Время от
времени были слышны движения тяжелых тел  в чаще и подлеске, а из темноты по
другую  сторону от костра, были  видны  глаза,  мерцающие  отраженным светом
пламени.  Вдали  был  слышен львиный  рык, и совсем  издалека  донесся  крик
какого-то  раненного  животного,  плескавшегося и барахтавшегося у  водопоя.
Также, от реки, долетело громкое хрюканье носорогов.
     Проснувшись утром,  мы  подползли к  огню. Костер  все еще тлел, а Люди
Огня уже ушли. Мы сделали круг по лесу, чтобы удостовериться в этом, а потом
подбежали к огню. Мне хотелось рассмотреть что это такое, и я взял большим и
указательным пальцами пылающий уголь. Испущенный  мною вопль  боли  и страха
обратил  Вислоухого  в паническое бегство на деревья,  а его бегство  в свою
очередь напугало меня.
     Вернувшись,  мы  стали осторожнее  и  не трогали  раскаленных углей. Мы
стали подражать  Людям  Огня.  Сев на корточки у  костра,  согнули  головы к
коленям,  притворяясь  спящими.  Потом  стали  подражать  их  речи,  пытаясь
разговаривать друг с другом на их лад, извергая из себя жуткую  тарабарщину.
Я вспомнил как сморщенный старый охотник совал  в огонь палку. Я стал тыкать
палкой  в костер, переворачивая кучи  тлеющих углей и поднимая облака серого
пепла. Это было интересное занятие, и скоро мы стали белыми от пепла.
     Рано или поздно мы должны были начать подражать  Людям  Огня в том, как
они  подкармливали  огонь.  Сначала  мы  пробовали  сделать  это  с  помощью
маленьких кусочков дерева. У нас получилось. Дерево пылало и потрескивало, и
от восхищения мы стали плясать,  бормоча нечто  невнятное.  Потом  мы начали
подбрасывать  куски  побольше.  Мы бросали  и  бросали,  пока  не разгорелся
гигантский костер.  Взбудораженные,  мы носились взад  и вперед, подтаскивая
сухие сучья и ветки из леса. Пламя поднималось все выше и выше, а столб дыма
поднялся  над  деревьями. Раздался  оглушительный хлопок, потом треск и рев.
Это была  самая впечатляющая работа,  которую  мы  когда-либо  делали  нашим
руками, и  мы были горды этим. "Мы  тоже  Люди Огня", думали  мы, обсыпанные
пеплом карлики танцующие посреди пожарища.
     Загорелась  сухая  трава и подлесок, но мы  не заметили этого. Внезапно
большое дерево на  краю поляны охватило  пламя.  Мы испуганно уставились  на
него. Жар от  него отогнал нас  назад. Загорелось другое дерево, еще одно, а
потом полдюжины. Мы  были напуганы. Чудовище  вырвалось на свободу. В страхе
мы присели, в то время как огонь пожирал все  вокруг, и мы оказались в самом
пекле. У Вислоухого появился тот жалобный взгляд, который всегда сопровождал
непонимание, и я уверен, что мой взгляд был таким же. Мы застыли, обнявшись,
пока  жар от огня не добрался до нас, и мы не  почувствовали запаха  горящих
волос.  Тогда  мы ринулись прочь оттуда, и  побежали  на  запад  через  лес,
оглядываясь назад и смеясь на бегу.
     К середине  дня мы  были у перешейка песчаной косы, созданного,  как мы
позже обнаружили,  огромным изгибом  реки, почти  образовавшей  здесь  круг.
Прямо  поперек перешейка лежала гряда из нескольких низких, кое-где поросших
лесом,  холмов.   Мы   взобрались  на   них,  оглядываясь   назад  на   лес,
превратившийся в море пламени, которое поднявшийся ветер гнал  на восток. Мы
пошли дальше на запад, по берегу реки, и прежде, чем поняли это, оказались в
стойбище Людей Огня.
     У  него было прекрасное  стратегическое положение. Это был  полуостров,
защищенный с  трех сторон изгибающейся рекой. Только с  одной  стороны можно
было  пройти к  нему по земле  - по узкому перешейку, но  и  здесь несколько
низких  холмов  были  естественным  препятствием.  Почти  изолированные   от
остального  мира, Люди  Огня, должно быть, жили  и процветали  здесь  долгое
время. Я даже думаю, что именно их  благоденствие стало причиной,  вызвавшей
их  последующее  переселение,  которое  привело к таким бедствиям для  моего
народа. Скорее  всего численность  Людей Огня росла, до тех  пор пока им  не
стало тесно  в  прежних  границах. Они  начали расселяться, в  ходе миграции
столкнулись с нами и поселились в пещерах, заняв нашу территорию.
     Но  Вислоухий и  я не помышляли ни  о чем  таком. Нам с ним было  не до
этого, когда мы оказались в цитадели Людей Огня. Единственным нашим желанием
было  поскорее убраться подальше  оттуда, хотя  мы не  могли сдержать своего
любопытства, подглядывая за жизнью селения. Мы впервые видели женщин и детей
Людей Огня. Большинство детей бегали голыми, но на женщинах были шкуры диких
животных.
     Люди Огня, как и мы, жили в пещерах. От пещер шел спуск к реке и на нем
горело много небольших костров. Но  готовили на них еду Люди Огня или нет, я
не знаю. Вислоухий и я не видели их за этим занятием. И все же я считаю, что
они,  конечно, проводили какую-то грубую обработку пищи.  Подобно  нам,  они
носили в тыквах воду из реки. У них царила суета и раздавались громкие крики
женщин и  детей. Последние, играли и шалили точно также, как и дети Племени,
и они  гораздо больше походили на  них,  чем взрослые Люди  Огня походили на
взрослых нашего Племени.
     Вислоухий и я не стали мешкать. Увидев как некоторые подростки стреляют
из  луков, мы,  стараясь  остаться  незамеченными,  вернулись назад  в лес и
прокрались к  реке. И там мы нашли катамаран, настоящий катамаран,  очевидно
построенный  кем-то  из  Людей  Огня.  Два  небольших,  ровных  бревна  были
соединены жесткими корнями и крестовинами из веток.
     На  сей  раз  идея пришла к нам  одновременно. Нам нужно было  покинуть
территорию Людей Огня. А что могло быть  лучше,  чем  переезд через  реку на
этих бревнах? Мы поднялись на борт и оттолкнулись от берега. Внезапно что-то
дернуло катамаран и круто  развернуло  его  против берега. Резкая  остановка
едва не сбросила нас  в воду. Катамаран был  привязан к дереву  веревкой  из
переплетенных  корней.  Мы  развязали  ее,  прежде  чем  снова  пуститься  в
плавание.

     Через некоторое время мы выбрались на  середину реки и отдрейфовали так
далеко  вниз по течению, что предстали во всей  красе  перед стойбищем Людей
Огня. Поскольку  мы  были  заняты  греблей, а  глаза  наши  были прикованы к
противоположному берегу, мы  не догадывались об этом,  пока наше внимание не
привлек  вопль  с берега. Мы  оглянулись.  Множество  Людей Огня смотрели  и
показывали  на нас, а еще больше  лезло из пещер. Мы сидели, уставившись  на
них, забыв,  что надо грести. На берегу поднялся  жуткий гвалт. Некоторые из
Людей  Огня  разрядили в  нас свои луки  и несколько  стрел упали рядом,  но
расстояние было слишком велико.
     Это  был  великий  день  для  Вислоухого  и  меня.  На  востоке  пожар,
виновниками которого мы были, окутал дымом полнеба. А мы были здесь в полной
безопасности  на середине  реки,  огибая  цитадель Людей  Огня. Мы  сидели и
смеялись над ними, в то время как течение несло нас мимо них то на юг, то на
юго-восток и на восток,  и даже  на северо-восток,  и затем снова на восток,
юго-восток и  юг  и почти на запад, делая большую двойную  кривую,  где река
едва не завязывала узел на самой себе.
     Отнесенные к  западу, мы оставили далеко позади Людей Огня, и вот перед
нашими глазами возникла  знакомая картина. Это был большой водопой -  место,
где мы бродили раз или два, наблюдая за животными, когда они проходили вниз,
чтобы напиться. Дальше, мы знали,  была  морковная  поляна, за ней пещеры  и
стойбище Племени. Мы начали грести к берегу, который стремительно проносился
мимо нас,  и прежде, чем мы поняли это, оказались у самого водопоя. Там были
женщины и дети, водоносы, целая  толпа, наполнявшая тыквы. При виде нас они,
обезумев,  ударились  в  паническое  бегство,  оставляя  позади  себя  груды
брошенных тыкв.
     Мы причалили, и, конечно же, забыли привязать  катамаран, который уплыл
вниз по реке.  Со всей осторожностью мы стали  красться вверх по тропе.  Все
Племя  скрылось в своих норах, хотя то здесь, то  там мы видели вытаращенные
на нас глаза. Красноглазого не было видно. Мы были снова дома. В эту ночь мы
спали в нашей собственной маленькой пещере высоко на утесе, хотя сначала нам
пришлось выселить оттуда пару драчливых молодчиков, успевших занять ее.






     Летели дни. Драма трагичного  будущего, конечно,  будет сыграна,  ну, а
тем временем мы кололи орехи и жили. Я помню, что это был урожайный на орехи
год.  Мы наполняли тыквы орехами и относили их к  скале. Там  выкладыли  их,
разбивали камнем и поедали.
     Мы с Вислоухим вернулись из нашего  опасного путешествия поздней осенью
и наступившая зимы была мягкой. Я часто совершал вылазки в окрестности моего
старого дома на дереве и частенько обследовал всю территорию, лежавшую между
черничным  болотом  и  устьем  топи,  где  Вислоухий  и  я  постигали  науку
кораблевождения,  но так  и  не смог  найти никаких  следов Быстроногой. Она
исчезла. И я хотел ее. Меня обуревали  те чувства, о которых я уже упоминал,
и которые  хотя  и были сродни  физическому голоду, часто  охватывали  меня,
когда мой живот был полон. Но все мои поиски были тщетны.
     Тем  не  менее  жизнь  в  пещерах  отнюдь  не  была  однообразной.  Был
Красноглазый, с  которым  нужно было считаться.  Мы с  Вислоухим  никогда не
чувствовали  себя  в  безопасности,  если  не  находились в нашей  маленькой
пещере. Несмотря на то, что мы расширили вход, даже нам с трудом удавалось в
него протиснуться.  И хотя время от времени  мы снова принимались за работу,
он оставался все еще слишком мал для красноглазого чудовища. Но он больше не
пытался штурмовать  нашу  пещеру. Он  хорошо  усвоил  урок,  а на шее у него
торчала огромная шишка,  в том  месте куда я  заехал ему камнем. Эта  шишища
осталась у него навсегда, и она была достаточно большой, чтобы увидеть ее на
расстоянии. Я часто  испытывал истинное восхищение, наблюдая результат своих
трудов, и иногда, когда я был само  собой в безопасности, ее  вид вызывал  у
меня приступы веселья.
     Хотя  соплеменники отнюдь  не бросились бы спасать нас в  то время, как
Красноглазый  стал рвать Вислоухого  и меня на части у них на глазах, однако
они сочувствовали нам. Возможно сами мы им не слишком нравились, но  так они
выражали  свою  ненависть к  Красноглазому.  Во  всяком  случае  они  всегда
предупреждали нас о его приближении. В лесу ли, на  водопое или  на площадке
перед пещерами, они всегда были готовы предупредить нас. Таким образом у нас
было преимущество  многих глаз  в  нашей вражде  с  этим  ходячим пережитком
прошлого.
     Однажды он  едва  не  заполучил  меня. Было раннее утро и Племя  еще не
проснулось.  Происшедшее стало полной неожиданностью.  Мне был  отрезан путь
вверх по утесу к моей  пещере. Прежде, чем  я осознал это, ноги сами понесли
меня в двойную пещеру - ту, где Вислоухий водил меня за нос много лет назад,
и где старый  Саблезуб пришел  в замешательство, преследуя двоих  из  нашего
племени. Когда я протиснулся через лаз, соединяющий две пещеры, я обнаружил,
что  Красноглазый не последовал  за  мной. В  следующий  момент он  проник в
пещеру  с внешней стороны.  Я  скользнул назад  через проход, а он  выскочил
наружу, обежал вокруг и снова был передо  мной. и мне пришлось повторить все
еще раз.
     Он  караулил  меня там  полдня, прежде,  чем уйти.  После  этого,  если
Вислоухий и я были полностью  уверены, что успеем достичь двойной пещеры, мы
больше  не  карабкались  вверх по утесу к нашей  пещере,  когда Красноглазый
появлялся на сцене. Мы  должны были  не  спускать с него глаз, чтобы видеть,
что он не отрезал нам путь к отступлению.
     Именно в ту  зиму  Красноглазый убил  свою очередную жену. Я назвал его
пережитком,  но в этом он был еще хуже, чем атавизм, даже самцы животных  не
обращаются  так  грубо  и  не убивают своих  самок.  Поэтому,  я думаю,  что
Красноглазый,   несмотря  на   его   огромные   атавистические   склонности,
предвосхищал  появление настоящего мужчины, ведь только  самцы человеческого
рода убивают своих подруг.
     Как и следовало  ожидать, отделавшись от одной жены, Красноглазый решил
заполучить  другую.  Его  выбор  пал  на  Поющую.  Она была внучкой  старика
Мозговой Кости, и дочерью Лысого. Она была молода, очень любила петь у входа
своей пещеры в сумерки и  только что стала подругой  Изогнутой Ноги.  Он был
тихим существом, никому не досаждал и не дрался с приятелями. В любом случае
он  не был  бойцом. Он  был невысок,  худ  и не  столь  быстр  на  ногу  как
остальные.
     Красноглазый  никогда  не  совершал ничего  более  возмутительного. Все
произошло тихим вечером, когда мы начали собираться на площадке  перед  тем,
как  начать карабкаться в наши  пещеры. Внезапно Поющая  бросилась  по тропе
прочь  от  водопоя, преследуемая Красноглазым.  Она  бежала к  мужу.  Бедный
маленький Изогнутая Нога  был ужасно испуган. Но он был героем. Он знал, что
пришла смерть, и все же не стал убегать. Он выпрямился, закричал, ощетинился
и оскалил зубы.
     Красноглазый  взревел  от  гнева. То,  что кто-то из  Племени осмелился
противостоять  ему, было оскорблением. Он вскинул руку и сжал Изогнутой Ноге
шею.  Тот  вонзил  зубы  Красноглазому  в руку,  но в следующий  момент,  со
сломанной шеей, Изогнутая Нога бился и  корчился на земле.  Поющая визжала и
бормотала  что-то.  Красноглазый схватил  ее  за волосы и  потащил  к  своей
пещере. Он  грубо обхватил  ее, когда начал подниматься вверх, и затолкал  в
свою берлогу.
     Мы  были очень  сердиты,  безумно,  громогласно сердиты. Мы били себя в
грудь,  ощетинивались и скалили зубы,  и гнев собрал нас вместе. Мы услышали
зов  стадного  инстинкта,  который  пытался   собрать  нас  для  совместного
действия,  дать импульс к сотрудничеству. Эту потребность  в объединении  мы
ощущали очень смутно. И не было  никакого способа достичь его, потому что не
было никакого  способа его  выразить.  Мы не могли броситься, все  вместе, и
уничтожить Красноглазого, потому что у  нас  не хватало слов. В нас  бродили
смутные мысли, для которых не  было определенных  слов. Но  эти слова все же
должны были быть медленно и мучительно изобретены.
     Мы  пробовали сопоставить  звуки с неопределенными мыслями, мелькающими
как тени  в  нашем сознании. Лысый  начал громко лопотать. Этими  звуками он
выражал  гнев  на Красноглазого  и желание причинить вред Красноглазому. Это
ему удалось и  это мы поняли. Но когда  он попробовал  выразить стремление к
совместным  действиям,  которое бродило  в  нем,  звуки, которые  он издавал
превратились  в тарабарщину.  Тогда залопотал Большое  Лицо, с ощетиниванием
лба и битьем в грудь. Один за другим мы приняли участие в  этой оргии гнева,
пока даже старик  Мозговая  Кость  не начал  бормотать и шипеть надтреснутым
голосом и ссохшимися  губами.  Кто -  то схватил палку  и начал  колотить по
бревну. Случайно  он нащупал ритм.  Подсознательно наши вопли  и восклицания
подчинились этому ритму. Это произвело на нас успокаивающий эффект и прежде,
чем мы поняли это, наш гнев был  забыт, и началось то,  что я называю "хэ-хэ
сборищами".
     Эти  "хэ-хэ   сборища"  блестяще  иллюстрируют  непоследовательность  и
бестолковость  Племени.  Только  что  мы были объединены  гневом  и зовом  к
совместным  действиям  и тут  же забыли  обо  всем под воздействием  грубого
ритма.  Мы  были  общительны  и  чувствовали  потребность  в  обществе  себе
подобных, и это совместное пение  и веселье нравилось нам. В каком-то смысле
"хэ-хэ  сборища" были  наброском и советов первобытного  человека, и больших
национальных собраний, и международных съездов современного человека.  Но мы
- Народ Юного Мира, испытывали недостаток слов,  и всякий раз, когда мы были
так объединены  вместе,  мы извергали гам, из  которого возникало единодушие
ритма, содержащее в себе суть художественного видения мира.
     Так рождалось искусство.
     Мы не  могли долго  следовать отбиваемому ритму. Мы быстро  сбивались с
него и воцарялась  какофония, пока мы снова не находили  прежний ритм или не
изобретали  новый. Иногда  до  полдюжины  ритмов отбивались одновременно,  и
каждый ритм поддерживался своей группой, каждая из которых отчаянно пыталась
заглушить остальные ритмы.
     В  перерывах этой какофонии каждый  лопотал, бранился, кричал, визжал и
танцевал, сам себе король, заполненный собственными  мыслями и побуждениями,
отгородившийся  от всех  остальных, истинный центр вселенной, отбросивший на
время  любое  единодушие с другими центрами вселенной, прыгающими и вопящими
вокруг  него. А потом  опять  мог возникнуть ритм  - из хлопков в ладони, из
битья палкой  по бревну  или например, из того, что кто-то подпрыгивал через
определенные  промежутки  времени  или  из   монотонного   пения  того,  кто
произносил отрывисто и регулярно, с то поднимающейся, то падающей интонацией
"   A-банг,   а-банг!   A-банг,  а-банг!"  Один   за   другим  представители
эгоцентричного  Племени поддавались ему и скоро уже все танцевали или  хором
подвывали. " Ха - ах,  ха - ах, ха-  ах- ха !" Это был один из наших любимых
припевов, а другим был, " А - вах, а - вах, ех-вах-хах!"
     Вот   так,   с   безумными   ужимками,  прыгающие,   раскачивающиеся  и
дергающиеся,  мы  танцевали  и  пели в мрачных  сумерках  первобытного мира,
забывая обо  всем,  достигая единодушия, и впадая в поэтическое безумие. Так
искусство  успокоило наш гнев против Красноглазого,  и  мы  выкрикивали свои
дикие припевы пока ночь не напомнила нам о ее ужасах, и мы не уползли в наши
каменные  норы, тихо переговариваясь  друг с  другом, а  в это  время взошли
звезды и опустилась темнота.
     Мы  боялись только темноты. Мы не были заражены  микробами  религии или
теориями невидимого мира. Мы знали только реальный мир,  и  вещи, которых мы
боялись, были реальные,  конкретные опасности, животные  из  плоти  и крови,
которые охотились за нами. Это они заставляли нас бояться темноты, поскольку
темнота  была временем их  охоты.  Именно тогда  они  выходили из логовищ  и
нападали в темноте, оставаясь невидимыми.
     Возможно,  из  этого  страха  перед   настоящими  обитателями   темноты
происходит  страх  перед несуществующими, достигший высшей  точки в создании
могущественного   невидимого  мира.   С  развитием  воображения,   вероятно,
увеличивался страх  смерти  и последующие поколения  перенесли этот  страх в
темноту  и населили  ее духами. Я думаю, что Люди  Огня  уже боялись темноты
именно в этом смысле,  но  причинами того,  что наше  Племя  прекращало свои
сборища и забивалось в  пещеры  были старый  Саблезуб, львы  и шакалы, дикие
собаки и волки, все алчущие мяса создания.




     Вислоухий женился. Это была вторая зима  после нашего опасного похода и
это  было совершенно неожиданно. Он  не  предупредил меня. Я  узнал об  этом
однажды  вечером,  когда поднялся по утесу  к нашей  пещере.  Я  протиснулся
внутрь  и  застыл в  изумлении. Для меня  не осталось места. Вислоухий и его
половина заняли  все, к тому же  она  оказалась никем иным как моей сестрой,
дочерью моего отчима, Болтуна.
     Я попробовал  проложить себе путь домой силой.  Место здесь было только
на  двоих и это  место уже  было занято.  Я тоже  стал для них помехой  и  в
результате получил  такую  взбучку, что  был рад убраться прочь.  Я спал той
ночью, и  много других ночей,  в проходе, соединяющем двойную пещеру. Исходя
из  моего прежнего опыта он  казался  довольно безопасным. Поскольку те двое
спаслись от старого Саблезуба, а я от Красноглазого, то мне казалось,  что я
смогу  скрыться от  хищников,  переходя  взад  и вперед  между  этими  двумя
пещерами.
     Я забыл про диких собак. Их размеры позволяли им пройти в любой проход,
через который я мог протиснуться. Однажды ночью они учуяли меня. Если бы они
залезли в обе пещеры одновременно, я пропал.  Но преследуемый частью стаи по
лазу, я  вылетел  наружу  через  вход  другой  пещеры.  Там  меня  поджидали
остальные собаки. Они прыгнули на меня, а я  прыгнул на стену утеса  и начал
подниматься. Один тощий, голодный  пес перехватил меня в середине прыжка. Он
вцепился мне в бедро и едва не стащил назад. Он держался мертвой хваткой, но
я не пытался стряхнуть его,  а  бросил все силы на подъем вверх, туда где  я
оказывался вне досягаемости остальной части этих тварей.
     Только,  когда я полностью  обезопасил  себя от них, я переключил  свое
внимание  на эту живую смерть, повисшую  на моем бедре. В  дюжине футов  над
щелкающей  зубами  стаей   собак,  царапающих  когтями   скалу,   пытавшихся
запрыгнуть на нее и каждый раз сваливавшихся назад, я схватил пса за горло и
задушил его. Это произошло не скоро. Он бился в ужасе,  рвал меня  когтями и
все время дергался, пытаясь сбросить вниз.
     Наконец его зубы разжались и  отпустили мою  порванную  плоть. Я втащил
его на утес, и  воссел в ночи у входа в свою старую пещеру,  в которой  были
Вислоухий и  моя сестра. Но сначала я должен  был выдержать бурю негодования
пробужденной орды, оказавшись причиной ее волнения. Месть была сладка. Время
от времени, когда лай стаи внизу затихал, я бросал вниз обломок  скалы и все
начиналось  снова.  После  чего возмущение  доведенного  до  белого  каления
Племени разрасталось с  новой силой. Утром я поделился добычей с Вислоухим и
его женой, и в течение нескольких дней трое из нас не были вегетарианцами.
     Брак Вислоухого не был счастливым и единственное утешение в том, что он
был не очень продолжительным. Ни  он, ни я  не были счастливы  в то время. Я
был одинок. Я страдал от неудобства, выброшенный из своей уютной пещеры, и в
тоже время  не  смог подружиться с кем-нибудь  другим  из  молодых мужчин. Я
думаю, что моя долгая дружба с Вислоухим стала привычкой.
     Я мог бы жениться, это правда, и скорее всего женился  бы, если бы орда
не испытывала  нехватки  в  женщинах.  И  причиной  этому была  ненасытность
Красноглазого, ставшая угрозой существованию племени. Кроме того, еще была и
Быстроногая, которую я не забыл.
     Во всяком случае, в продолжение  всего  брачного периода  Вислоухого, я
слонялся неприкаянный,  проводя  в  опасности  каждую  ночь,  вздрагивая  от
каждого  шороха.  Когда умер один из нашего  Племени, а его  вдова перешла в
пещеру к другому, я занял оставленную пещеру, но у нее  был слишком  широкий
вход и после того,  как Красноглазый однажды едва не  сцапал меня,  я  снова
стал спать в проходе двойной пещеры. Летом я, правда,  частенько неделями не
возвращался в пещеры, проводя ночи в древесном гнезде, которое устроил около
устья топи.
     Я уже говорил,  что Вислоухий не  был счастлив. Моя сестра была дочерью
Болтуна,  и  она  сделала  жизнь  Вислоухого невыносимой. Ни  в какой другой
пещере  не было столько ссор и препирательств.  Если Красноглазый  был Синей
Бородой, то Вислоухий был мокрой курицей, и я думаю, что Красноглазый не был
настолько глуп, чтобы когда-нибудь возжелать жену Вислоухого.
     К  счастью  Вислоухого,  она  умерла. То лето было необычным  - почти в
самом его конце поспел второй урожай волокнистых корней моркови.  Морковь из
этого неожиданного  урожая была молода, сочна и нежна,  и  на какое-то время
морковная  поляна стала любимым местом еды для всего Племени.  Однажды  рано
утром, несколько таких групп пришли туда на завтрак. С одной стороны от меня
был Лысый. За ним были его отец и сын, старик Мозговая Кость и  Длинногубый.
С другой стороны от меня были моя сестра и Вислоухий, она была ближе ко мне.
     Ничто  не  предвещало опасности.  Внезапно, оба  -  Лысый и  моя сестра
подпрыгнули и  закричали. Одновременно с этим я услышал глухие удары  стрел,
которые  пронзили их. В  следующее  мгновение они упали на землю, дергаясь и
задыхаясь,  а остальные в панике бросились на деревья. Стрела пролетела мимо
меня  и воткнулась в  землю,  ее  оперенное  древко дрожало словно продолжая
прерванный полет. Я хорошо помню, как свернул в сторону, чтобы обежать ее, и
что я сделал для этого слишком большой крюк. Наверно, так лошадь бросается в
сторону от того, что вызывает ее страх.
     Вислоухий,  бежавший рядом  со мной,  упал  со  всего  размаха.  Стрела
пронзила  икру его  ноги и опрокинула его.  Он  попытался  бежать, но  снова
повалился.  Он сидел  на земле дрожа от страха и с мольбой взывал ко  мне. Я
бегом вернулся  к нему. Он показал мне  стрелу.  Я схватился за  нее,  чтобы
вытащить, но вызванная моим движением  боль, заставила его вцепиться  мне  в
руку.  Одна  стрела  пролетела   между  нами.  Другая   ударилась  в  скалу,
раскололась и упала  на землю. Это  было слишком. Я резко  дернул стрелу изо
всех сил. Стрела выскочила, а Вислоухий закричал и со злости ударил меня. Но
в следующее мгновение мы уже мчались во весь опор.
     Я  оглянулся  назад.  Старик Мозговая  Кость,  оставшийся  один  далеко
позади, едва ковылял  в своей безнадежной гонке со смертью. Иногда  он почти
падал и один раз он все-таки  упал, но стрелы в него  больше не летели, и он
смог, превозмогая слабость подняться на ноги. Тяжек  был груз его лет, но он
не хотел  умереть. Трое Людей Огня, выскочившие теперь вперед  из  их лесной
засады,  могли  легко прикончить его, но они  даже не пытались  это сделать.
Возможно, он был слишком старый и жесткий. Им были нужны Лысый и моя сестра,
потому что когда  я залез на дерево, то увидел как Люди Огня бьют камнями им
по голове. Одним из них был хромой старый охотник.
     Мы  направились  по деревьям  к пещерам  -  возбужденная и  беспокойная
толпа,  гнавшая перед собой к своим пещерам всех  мелких обитателей  леса, и
испускавшая  множество   бессмысленных   криков.   Теперь,  когда  не   было
непосредственной опасности, Длинногубый остановился, поджидая деда, Мозговую
Кость.  Потерявшие соединявшее их поколение  в  лице Лысого, старик  и  юнец
пошли последними.
     Вот  так  Вислоухий опять стал  холостяком. Той ночью я спал  с  ним  в
старой пещере, и возобновились наши прежние жизнь и дружба. Потеря  спутницы
жизни казалось не вызвала у него никакой печали. По крайней мере он никак не
показывал этого, и  не заметно было, чтобы он переживал из-за ее отсутствия.
Его больше донимала рана в ноге и прошла целая неделя прежде,  чем  он опять
стал таким же резвым как прежде.
     Мозговая  Кость была единственным  стариком в  орде.  Иногда, вспоминая
его, когда образ его наиболее отчетлив, я замечаю, что он поразительно похож
на  отца нашего садовника. Отец садовника был очень  стар, очень морщинист и
изможден,   и   любой   признал  бы,   что,  когда   он  смотрел  маленькими
подслеповатыми глазками и шамкал  беззубым  ртом, он выглядел  и  действовал
подобно старику Мозговой Кости. Это сходство часто пугало меня, когда  я был
ребенком. Я всегда убегал, при виде старика, ковылявшего на двух костылях. У
Мозговой  Кости  даже  была  белая борода  состоявшая  из нескольких  редких
беспорядочно  торчавших   волосков,  похожая   на  бакенбарды  старого  отца
садовника.
     Как  я уже сказал, Мозговая Кость был единственным старым  членом Орды.
Он был исключением. Никто в Племени не доживал до старости.  Средний возраст
был довольно редок. Насильственная смерть была обычной. Мы умирали также как
умер мой отец и Сломанный Зуб, как моя сестра и  Лысый - внезапно и жестоко,
в полном расцвете сил, когда жизнь еще бьет ключом.
     Естественная смерть?
     Умереть насильственной смертью в те времена и было естественным.
     Никто  не  умер от старости в Племени. Мне неизвестно ни  одного такого
случая. Даже Мозговая Кость не умер так, а  он был единственным в мое время,
кто имел этот шанс. Глубокая царапина, любое серьезное ранение или временное
ухудшение  физических способностей,  означало  быструю  смерть. Как правило,
этих  смертей никто не  видел.  Члены Племени просто  выпадали  из вида. Они
уходили из пещер утром и никогда не  возвращались. Они исчезали - в голодных
утробах хищников.
     Набег Людей Огня на морковной  поляне  был началом конца, хотя мы этого
не знали. Время шло  и  охотники  Людей Огня стали появляться все  чаще. Они
приходили  парами и  по трое,  подкрадываясь  через  лес  со своими летящими
стрелами, способными убивать на расстоянии и сбивать добычу с вершины самого
высокого дерева,  не поднимаясь на него. Лук и стрела как бы увеличивали  их
мускулы до  невероятных  размеров,  как будто  они могли прыгнуть и убить на
расстоянии в  сто футов и  больше. Это делало их гораздо более опасными, чем
сам Саблезуб.  И, кроме того, они были очень умны. У  них была речь, которая
позволяла им  рассуждать  более  эффективно, и к  тому же они понимали,  что
значат совместные усилия.
     Мы  стали  очень осмотрительными,  находясь  в  лесу.  Мы  стали  более
настороженными, бдительными и робкими. Деревья перестали  быть тем убежищем,
которому мы  могли довериться. Мы больше  не смели, устроившись поудобнее на
ветках, смеяться над нашими  кровожадными врагами на земле.  Люди Огня  были
плотоядны, с когтями и клыками длиной в сотню футов, самыми опасными из всех
хищников, которые водились в первобытном мире.
     Одним  утром,  прежде,  чем Племя разбрелось  по лесу, началась  паника
среди  водоносов  и  тех,  кто  спустился к реке,  чтобы напиться.  Вся орда
понеслась к пещерам. Это  было нашей характерной чертой  в таких  случаях  -
сначала спасаться  бегством, а уж потом разбираться что к чему. Мы уселись у
входов в пещеры и ждали. Через некоторое время  один из Людей Огня осторожно
вышел на площадку. Это был маленький высохший старый охотник. Он долго стоял
и наблюдал за нами, разглядывал наши пещеры  и стену утеса, скользя взглядом
то вверх,  то вниз. Он спустился  по  одной  из тропинок к водопою,  а через
несколько минут вернулся по другой тропе. Снова постоял и  долго  пристально
смотрел  на  нас.  После  этого  он  круто  повернулся  и  захромал  в  лес,
предоставив  нам  обеспокоено  и горестно  взывать друг к другу  от входов в
пещеры.






     Я нашел ее внизу, на старом месте около черничного болота, где жила моя
мать,  и  где  мы с Вислоухим построили наше первое убежище  на дереве.  Это
произошло неожиданно.  Подходя к дереву,  я услышал  знакомый мягкий звук  и
посмотрел  вверх. Это была она, Быстроногая, сидящая  на  ветке и  болтающая
ногами, глядя на меня. Какое-то время я был не в силах пошевелиться. Один ее
вид  приводил  меня в  блаженное  состояние.  А потом  беспокойство  и  боль
постепенно привели меня в чувство.  Я  начал подниматься к  ней на дерево, а
она  медленно  отступала с ветки.  и  как только я приблизился  к  ней,  она
прыгнула и оказалась в  ветвях  соседнего дерева.  Она смотрела  на меня  из
шелестевших листьев и издавала нежные звуки.  Я прыгнул прямо к ней, и после
волнующего преследования, все повторилось вновь - она издавала  нежные звуки
и смотрела на меня сквозь листья деревьев.  Я почувствовал, что происходящее
чем-то отличается от  наших  прошлых встреч  перед  тем как  мы  с Вислоухим
пустились  в свое опасное путешествие. Я  хотел ее, и я знал, что хочу ее. И
она тоже знала  это. Именно поэтому она не позволяла мне приблизиться к ней.
Я  забыл,  что  она  и  в самом  деле была  Быстроногой, и, что  в искусстве
древесных полетов,  она была моим  учителем.  Я преследовал ее с  дерева  на
дерево,  и каждый раз  она ускользала от меня, оглядываясь на  меня кроткими
глазами, издавая  нежные  звуки, танцуя,  прыгая  и раскачиваясь  на  ветках
передо мной, но так что мне ее было не достать. Чем дольше она ускользала от
меня,  тем  больше  я  хотел поймать  ее, и удлиняющиеся тени  полудня  были
свидетелями тщетности моих усилий.
     Преследуя ее или иногда отдыхая на соседнем дереве и наблюдая за ней, я
заметил  как она  изменилась.  Она повзрослела.  Линии ее  тела  стали более
округлыми, ее мускулы налились, в ней появилось нечто похожее на зрелость, и
этот ее новый облик возбуждал  меня. Три года я ее не  видел - три  года  по
крайней  мере, и перемена в  ней  была  заметна.  Я говорю три года,  но это
весьма  приблизительный срок.  Возможно, прошло уже четыре  года,  и события
этих лет перепутались в моей памяти.
     Чем больше  я думаю  об  этом, тем больше уверен, что ее не было именно
четыре года.
     Где  она  бродила, почему, и  что происходило  с нею за это время, я не
знаю. У нее не было возможности рассказать мне об этом, не больше чем у меня
и  Вислоухого  поведать  Племени  о  том,  что  мы  видели  во  время  своих
странствий.  Возможно,  подобно нам, она пустилась в опасное путешествие, но
только по своей воле. С другой стороны, возможно,  что причиной ее ухода был
Красноглазый. Очень может быть, что он сталкивался  с ней  время от времени,
бродя по  лесу, и, если  он преследовал ее, нет ничего  странного в том, что
этого оказалось достаточно для ее бегства. Из последующих событий, я склонен
полагать,  что она должно быть ушла далеко  на  юг,  через горную гряду  и к
берегам  другой  реки, подальше от себе подобных.  Там  жило много Древесных
Людей, и я думаю, что  именно  они  в конце концов заставили ее вернуться  в
орду и ко мне. Почему я так думаю, я объясню позже.
     Тени становились все длиннее, и я стал преследовать ее настойчивее, чем
раньше,  но  так  и  не смог  поймать. Она  притворялась, что изо  всех  сил
пытается убежать от меня, но  все время делала так,  что я был почти рядом с
ней. Я  забыл обо всем - о времени, о приближающейся ночи, и моих плотоядных
врагах. Я  обезумел  от любви  к  ней,  и  от гнева тоже, потому  что она не
позволяла  мне  приблизиться к ней.  Странным образом  этот гнев  становился
частью моего влечения к ней.
     Как я уже сказал, я забыл обо всем. Пересекая поляну, я  влетел прямо в
змеиное гнездо. Мне было все равно. Я был безумен. Они бросились на меня, но
я увернулся  и  побежал дальше.  Потом  я наткнулся  на питона, который  при
обычных  обстоятельствах  заставил  бы  меня  с  воплем  залезть на верхушку
дерева. Он все таки загнал меня на дерево, но Быстроногая скрылась из виду и
я спрыгнул  на землю и продолжил  погоню.  Это была игра со  смертью.  Затем
появился  наш  старый враг,  гиена. Из  моего  поведения она заключила,  что
должно что-то произойти и следовала  за мной в течение часа. Потом мы вывели
из себя стадо диких кабанов, и они бросились за нами. Быстроногая отважилась
на огромный  прыжок между  деревьями,  который был для меня невозможен.  Мне
пришлось  спуститься  на землю.  Но  там были кабаны. Мне было  все равно. Я
приземлился всего  в  ярде от ближайшего  кабана. Они  взяли меня  в клещи и
загнали на деревья в сторону от Быстроногой. Тогда я снова рискнул спрыгнуть
на  землю, запутывая  след, и  пересек  широкую  поляну  со  всем хрюкающим,
ощетинившимся и оскалившимся стадом, едва не хватавшим меня за пятки.
     Если  бы я споткнулся или оступился на той поляне, у меня не было бы ни
единого  шанса. Но я не споткнулся. А самое главное я даже не думал об этом.
Я был в таком состоянии, что мог бы встретиться лицом к лицу  с самим старым
Саблезубом или с отрядом охотников Людей Огня. Такого было безумие любви ...
у меня. Этого нельзя было  сказать о Быстроногой. Она была очень  мудра. Она
не шла на откровенный  риск, и я  вспоминаю, возвращаясь  сквозь века  к той
неистовой любовной погоне,  что, когда свиньи задержали меня, она не столько
убегала, сколько ожидала, когда я вновь начну преследовать ее. В то же время
в этой гонке вела она, следуя туда, куда ей было нужно.
     Наконец, сгустилась темнота. Быстроногая  провела меня вокруг покрытого
мхом выступа на склоне каньона, что выдавался среди деревьев. После этого мы
проникли через плотную массу подлеска, сильно расцарапавшего меня. Но она не
зацепилась там ни единым  волоском. Она знала куда  идет. Посреди чащи стоял
большой дуб. Я был очень близко к ней, когда она поднялась  на него и на его
ветвях, в убежище, которое я искал столь долго и безуспешно, я поймал ее.
     Гиена  нашла нас  по  следу,  и теперь  сидела на  земле и завывала  от
голода. Но нам было все  равно, и мы смеялись над ней, когда она зарычала  и
ушла в чащу. Это была весенняя пора, и ночь наполняло множество самых разных
звуков. Как всегда в это время года среди зверей шли брачные бои. Из  гнезда
мы  слышали  как визжали и ржали дикие лошади, трубили слоны, и ревели львы.
Взошла луна, и воздух был теплым, а мы смеялись и нам не было страшно.
     Я  помню, как  следующим утром  мы  натолкнулись  на  двух взъерошенных
петухов, дравшихся так самозабвенно, что я  подошел прямо к ним и схватил за
шеи. Быстроногая помогла мне и это стало нашим свадебным завтраком. Они были
очень вкусные.  Как легко ловить  птиц по весне! В одну  из  тех ночей мы  с
Быстроногой  наблюдали  с дерева за  битвой  двух лосей  при лунном  свете и
видели как  лев и  львица  подползли  к ним незамеченные, и задрали их, в то
время как они продолжали драться.
     Никто не  знает, как долго мы бы жили в гнезде Быстроногой. Но однажды,
когда мы  были  далеко, в дерево ударила молния.  Ветки раскололись и гнездо
было уничтожено.  Я начал восстанавливать  его,  но Быстроногая не стала мне
помогать. Насколько я понял, она очень боялась молнии, и я не мог убедить ее
снова забраться  на дерево. Так закончился наш медовый  месяц и нам пришлось
идти  жить в  пещеры.  Также  как Вислоухий выселил меня  из  пещеры,  когда
женился, теперь я  выселил его, и мы с Быстроногой стали жить  в ней,  а ему
пришлось спать ночью в проходе двойной пещеры.
     С приходом в Племя начались наши невзгоды.
     Я не знаю  сколько у Красноглазого было жен  после Поющей. Ее  постигла
участь остальных.  Теперь  у  него  было маленькое  вялое существо,  которая
постоянно  скулила  и  плакала, независимо от того бил он ее  или  нет, и ее
конец  был вопросом очень  короткого времени. Еще до того как разделаться  с
ней, Красноглазый  положил  глаз на  Быстроногую, и  когда  он отправил свою
половину вслед  за остальными,  началось  преследование Быстроногой. Хорошо,
что она была Быстроногой, что у нее была удивительная способность к быстрому
бегу по деревьям. Ей понадобилась вся ее мудрость и смелость, чтобы избегать
лап  Красноглазого. Я не мог помочь ей. Он был настолько сильным зверем, что
мог в буквальном  смысле разорвать  меня  на части. Из-за этого мне пришлось
всю жизнь мучиться с поврежденным плечом, которое ныло и  немело в дождливую
погоду и это было делом его рук.
     Быстроногая  болела в  то время,  когда я  получил  увечье. Это, должно
быть, был приступ малярии  от  которой мы  иногда страдали, но независимо от
того,  что  это было, это сделало ее вялой  и  неуклюжей. Она потеряла  свою
быстроту и действительно была в плохой форме для бегства, когда Красноглазый
загнал  ее в  угол  около  логовища диких собак, в  нескольких  милях  южнее
пещеры. В прежнее время она бы обежала вокруг него,  оставив далеко позади и
укрылась в нашей пещере с узким входом.  Но сейчас она не могла обойти  его.
Она была  слишком вялой и неуклюжей. Каждый раз он  опережал ее, пока она не
оставила этих попыток и не  посвятила все силы  тому чтобы увернуться от его
лап.
     Если бы  не  болезнь,  для нее было бы детской забавой оставить  его  с
носом, но  теперь требовалась  вся ее осторожность и хитрость. К счастью она
могла  забираться  на более тонкие  ветки, чем  он,  и  делать более длинные
прыжки. Кроме  того,  она безошибочно  определяла  расстояния и инстинктивно
ощущала состояние прутьев, веток и подгнивших сучьев.
     Это  была нескончаемая  погоня. Они кружили  по огромным  участкам леса
взад  и  вперед. В  Племени началось  сильное  волнение.  Они издавали дикие
крики,  которые был громче  всего, когда Красноглазый был  дальше  всего,  и
затихали, когда он приближался. Они были беспомощными наблюдателями. Женщины
визжали  и  тараторили,  а  мужчины  били себя в грудь  в бессильном  гневе.
Большое  Лицо  было  особенно  зол,  и  хотя  он  тоже  сбавлял  тон,  когда
Красноглазый приближался, но не до такой степени как остальные.
     Что касается меня, я не разыгрывал из себя храбреца. Я знаю, что я  был
кем  угодно, только  не  героем.  Кроме того, какая польза  была бы  мне  от
схватки с  Красноглазым? Он  был  беспредельно жестоким  и чудовищно сильным
скотом,  и в прямом  поединке  для  меня  не оставалось  никакой надежды  на
победу.  Он  убил  бы  меня,  и  все  осталось  по-прежнему.  Он  поймал  бы
Быстроногую прежде, чем она смогла  достичь пещеры. А я мог только наблюдать
в  бессильной  ярости,  отскакивать  в  сторону  с его дороги  и  прекращать
изливать на него свой гнев, когда он оказывался слишком близко.
     Шли  часы.   День  угасал,  а  погоня  все  продолжалась.  Красноглазый
добивался усталости Быстроногой. Он хотел загонять  ее.  Наконец,  она стала
уставать  и больше не могла  поддерживать прежний темп своего бегства. Тогда
она начала уходить далеко  на самые тонкие ветки, куда  он не мог подойти  к
ней.  Там она могла  бы перевести  дыхание, но  Красноглазый  был дьявольски
безжалостен.  Неспособный  следовать   за  нею,   он  пытался  сбросить  ее,
раскачивая  ветки.  Со всей  силой и  своим  весом, он  тряс  ветку пока  не
отламывал ее с такой же легкостью с какой другой смахивал муху.
     Один раз  она спаслась,  упав  на  нижние ветки. В  другой  раз они  не
предотвратили ее падения на землю. но смягчили удар. В  третий раз, когда он
особенно яростно тряс ветку, она просто перелетела на другое дерево. Прыжок,
который она совершила ради своего  спасения был чем-то выдающимся. Только на
том  дереве она  смогла  передохнуть  на  тонких ветках.  Но  она  была  так
утомлена, что по-другому уже не могла избавиться от него, и раз за разом она
была вынуждена искать спасения на тонких ветках.
     Погоня продолжалась,  а  Племя  продолжало  визжать,  бить  в  грудь  и
скрежетать зубами. Потом наступил конец.
     Уже  почти  стемнело.  Дрожащая,  задыхающаяся,  со сбившимся дыханием,
Быстроногая едва зацепилась за высокую тонкую ветку. До земли  было тридцать
футов и внизу не  было  ничего, за  что можно было  зацепиться. Красноглазый
раскачивался на той же  ветке. Это было похоже  на  маятник, раскачивавшийся
все  дальше и дальше под  его весом. Внезапно он  резко подпрыгнул, как  раз
перед тем как закончилось движение ветки вниз. Ее  пальцы сорвались с ветки,
у нее вырвался крик и ее швырнуло к земле.
     Но она смогла перевернуться  в воздухе  и опустилась на ноги. В обычном
состоянии при падении с такой высоты ее  сильные ноги  смягчили бы удар.  Но
она ослабела  и  не  смогла  спружинить  ими. Ноги  у нее подкосились,  лишь
ненамного смягчив удар,  и она повалилась  на  бок. Она не разбилась,  успев
перевернуться  в воздухе, но это падение окончательно сбило ее дыхание.  Она
лежала беспомощная, хватая ртом воздух.
     Красноглазый  набросился на нее. Он схватил ее за волосы, встал и издал
торжествующий  и  одновременно  вызывающий  рев,  обращенный  к  запуганному
Племени, которое наблюдало за происходящим  с деревьев. Наверное,  я сошел с
ума. Осторожность была отброшена  ко  всем чертям, также как и желание жить.
Красноглазый еще ревел, когда я набросился на него сзади. Мое нападение было
настолько неожиданным, что я сбил его с ног. Я  обвился вокруг него руками и
ногами, стремясь удержать его  внизу. Это было  бы невозможно, если бы он не
удерживал одной рукой Быстроногую за волосы.
     Воодушевленный  моим примером, Большое лицо превратился в  неожиданного
союзника. Он  перешел в атаку, вцепившись зубами  в  руку  Красноглазому,  а
руками  в лицо. Это  было время для остальной  части Племени присоединиться.
Это  был  шанс  покончить  с  Красноглазым  раз и навсегда. Но  они остались
трястись от страха на деревьях.
     Было неизбежно, что Красноглазый победит в  борьбе против нас. Причина,
по  которой  он  не  мог сделать  этого немедленно,  заключалась  в том, что
Быстроногая мешала  ему. Она отдышалась и  начала сопротивляться. Пока он не
отпустил ее волосы это его сдерживало.
     Он  схватил  меня за руку. Это означало для меня скорый  конец. Он стал
подтягивать меня к себе, чтобы вонзить мне в горло зубы. Его рот был открыт,
и он усмехался. И,  хотя он только начал проявлять свою силу, в то мгновение
он так вывернул мне плечо, что я страдал от этого всю оставшуюся жизнь.
     И  в  этот момент  что-то произошло. Произошло внезапно. Огромное  тело
упало  на нас четверых, вцепившихся  друг в друга. Кто-то в ярости разбросал
нас в стороны, и  от неожиданности мы выпустили  друг друга. В  самый момент
удара  страшно закричал  Большое  Лицо.  Я  не  знал,  что  случилось,  хотя
почувствовал  запах тигра  и успел  заметить проблеск полосатого меха, когда
прыгал на дерево.
     Это был старый Саблезуб. Пробужденный в своем логове шумом, который  мы
наделали, он подкрался к нам незамеченным. Быстроногая забралась на соседнее
дерево, и я немедленно присоединился к ней. Я обнял ее и прижал к себе, в то
время  как  она тихо всхлипывала. С земли доносилось рычание и хруст костей.
Это  был   Саблезуб,   ужинавший   тем,  что  недавно  было  Большим  Лицом.
Красноглазый смотрел сверху  злобно горящими  глазами  на чудовище еще более
страшное,  чем он  сам.  Мы с Быстроногой  повернулись  и  спокойно ушли  по
деревьям к  пещере, в  то время как Племя собралось наверху и изливала  вниз
потоки брани и веток на своего  заклятого врага. Он бил хвостом  и рычал, но
продолжал есть.
     Именно так  мы и спаслись. Это была  просто случайность - самая обычная
случайность. Если бы я погиб, там, в объятьях  Красноглазого, то не  было бы
никакой  связи  времен  через  тысячелетия между  мной и  потомками, которые
читают газеты  и  ездят на  автомобилях, и  даже описывают события  далекого
прошлого, что я сейчас и делаю.






     Это  случилось  ранней  осенью  следующего  года.   После   неудачи   с
Быстроногой, Красноглазый нашел другую жену  и,  как  ни странно она была до
сих пор жива. Еще более странным было  то. что у них родился младенец и  ему
было  уже несколько месяцев - первый ребенок Красноглазого.  Его  предыдущие
жены никогда  не жили  достаточно долго, чтобы  выносить его детей.  Это был
удачный год для всех  нас. Погода была исключительно мягкой, а еда обильной.
Особенно хороша была в том году репа. Урожай ореха тоже был очень  обильный,
а дикие сливы  были  больше  и  слаще, чем  обычно. Короче  говоря,  это был
золотой год.
     И затем это случилось.
     Было раннее  утро,  и  мы были застигнуты врасплох в своих  пещерах.  В
холодном сером свете  большинство из нас проснулись, чтобы встретить смерть.
Быстроногая  и  я  были  разбужены  адским  шумом  -  визгом,  вперемешку  с
косноязычным говором. Наша пещера была выше всех на утесе, и мы подползли  к
входу и  заглянули  вниз. Площадка была  заполнена Людьми  Огня.  Их крики и
вопли вплетались в общую какофонию, но у них был порядок и план  действий, в
то время как у нас - Племени, не было ни того, ни другого. Каждый из нас был
сам за себя,  действовал  в одиночку,  и  никто из нас не осознавал размеров
бедствия, которое обрушилось на нас.
     Мы стали швырять камни,  а Люди Огня сосредоточились у подножия  утеса.
Наш первый залп, должно быть,  расплющил головы некоторым из них, поскольку,
когда  они  отступили  от утеса, трое из них  остались лежать на земле.  Они
бились в  конвульсиях, а один пытался уползти.  Но  мы добили их. С  гневным
ревом,  мы,  мужчины Племени  обрушили  град камней на этих  троих, лежавших
внизу. Несколько Людей Огня вернулись, чтобы оттащить их в безопасное место,
но наши камни заставили их отступить
     Люди Огня разозлились,  но  стали  осторожнее. Несмотря на  их сердитые
вопли, они держались  на безопасном расстоянии и посылали в  нас тучи стрел.
Это  положило конец швырянию  камней. Скоро полдюжины из  нас были  убиты  и
ранены, а остальные отступили внутрь пещер.  Хотя стрелы долетали и до  моей
высокой пещеры,  но расстояние  было слишком большим, чтобы вести прицельную
стрельбу,  и  Люди  Огня  не  тратили  на меня впустую много  стрел.  Я  был
любопытен  и хотел все  видеть  собственными  глазами. Быстроногая  забилась
поглубже  в  пещеру,  дрожа  от  страха  и глухо  подвывая,  потому что я не
возвращался. А я присел у входа и наблюдал.
     Битва  приостановилась. Это  был  своего рода  тупик.  Мы  оставались в
пещерах,  и перед  Людьми Огня встала задача как  нас выбить оттуда. Они  не
смели подойти к нам, а мы не  могли высунуться  наружу из-за их стрел. Время
от времени один из них  подбирался к подножию  утеса, и  тогда кто-нибудь из
Племени сбрасывал вниз кусок скалы, но  его тут же пронзало несколько стрел.
Эта  уловка  срабатывала несколько  раз, но  в  конце  концов  в  Племени не
осталось желающих вылезать  под обстрел  на верную смерть.  Положение  стало
совершенно безвыходным. Это был полный тупик.
     Позади Людей Огня я разглядел старого, маленького,  высохшего охотника,
который руководил всем этим. Они повиновались ему, и  передвигались то туда,
то сюда по его команде. Некоторые из них пошли в лес и  вернулись с охапками
сухих веток, листьев и  травы. Люди Огня стали приближаться. В то время  как
большинство из  них стояло  с луками и стрелами, приготовившись выстрелить в
любого  из Племени, кто выглянул  бы наружу, несколько Людей Огня наваливали
сухую  траву и ветки  у входов  в нижний  ряд пещер. Они  собирались вызвать
чудовище, которого мы так боялись - ОГОНЬ. Сначала  поднялись струйки дыма и
поползли вверх  по утесу. Потом я увидел красные языки пламени, вырывавшиеся
из-под  спуда  дров,  подобно  крошечным змеям. Дым стал  гуще,  а клубы его
поднимались  все  выше, иногда закрывая почти  весь  склон  утеса. Но  я был
высоко  и меня  это не  очень беспокоило,  хотя дым ел мне глаза, и я тер их
пальцами.
     Старик Мозговая Кость не выдержал первым. Легкий ветерок иногда относил
в  сторону дым, и  мне все было  видно.  Он  выпрыгнул  из дыма, наступил на
раскаленные угли, закричал  от  внезапной боли и попытался вскарабкаться  на
утес. Стрелы градом падали вокруг него. Он  застыл на уступе,  вцепившись  в
скалу,  задыхающийся,  чихающий и  трясущий головой.  Его  шатало. Оперенные
концы десятка  стрел  торчали из него. Он был стар, но не  хотел умирать. Он
пошатывался все сильнее  и  сильнее,  его колени  подгибались, и при  каждом
колебании, он испускал  особенно печальный  вопль.  Его рука разжалась и  он
упал вниз. Его старые  кости,  должно быть, разбились вдребезги. Он стонал и
даже  пытался  приподняться,  но  один из  Людей  Огня набросился  на него и
размозжил ему голову дубиной.
     Участь  Мозговой Кости  постигла многих из нашего Племени.  Не  в силах
выносить удушье, они выпрыгивали прямо под стрелы. Некоторые женщины  и дети
остались в пещерах, задохнувшись, но большинство встретило смерть снаружи.
     Когда Люди Огня, очистили  таким  способом первый ряд пещер, они решили
применить его и ко второму ряду. Все произошло, когда  они поднимались вверх
с  травой  и  ветками  -  Красноглазый,  сопровождаемый  женой с  младенцем,
вцепившимся  в нее, совершил  успешное бегство  на  вершину утеса. Люди Огня
должно быть решили, что в интервале между выкуриванием мы будем оставаться в
наших  пещерах,  так что они были застигнуты  врасплох  и не  стреляли  пока
Красноглазый и его  жена не  оказались  наверху. Забравшись  на вершину,  он
обернулся и  свирепо уставившись на них, заревел и  стал бить себя в  грудь.
Они нацелили в него свои луки и, хотя стрелы не долетали до него, он сбежал.
     Я смотрел  как выкурили  третий ряд, потом четвертый. Несколько человек
смогли  взобраться  на  утес,  но  большинство было  застрелено,  когда  они
пытались подняться наверх.  Помню Длинногубого.  Он почти  добрался до моего
уступа, жалобно вскрикивая, со стрелой прямо в груди, оперенный конец торчит
сзади, а  костяной наконечник  спереди. Он  упал передо мной, изо рта у него
хлынула кровь.
     Приблизительно в это время верхние ряды стали освобождаться как бы сами
собой.  Почти все Племя еще не  выкуренное в панике взбиралось на  утес. Это
спасло многих.  Люди  Огня  не смогли стрелять достаточно  быстро. Их стрелы
летели тучами  и  множество моих соплеменников  были сражены ими  и  рухнули
вниз, но кое-кто все же достиг вершины и спасся.
     Позыв  к бегству  был  теперь во мне  сильнее, чем любопытство.  Стрелы
больше   не  летели.  Остатки  Племени,  похоже,  сбежали,  хотя,  возможно,
несколько  человек все еще скрывались  в верхних  пещерах.  Быстроногая и  я
начали  карабкаться  на вершину утеса. При  нашем появлении  снизу  раздался
вопль Людей  Огня.  Но он  был предназначен не  мне, а Быстроногой. Они были
явно взволнованы  и указывали на  нее друг другу. Они не пытались стрелять в
нее.  Не  было  выпущено  ни  одной  стрелы.  Они  обращались к ней мягко  и
призывно. Я остановился и посмотрел вниз. А ей было страшно, она всхлипывала
и подгоняла меня. Мы поднялись на вершину и нырнули в листву деревьев.
     Этот случай часто заставлял меня удивляться и задаваться вопросом. Если
она действительно была одной из  них, она,  должно  быть, была потеряна в то
время, когда  была слишком мала,  чтобы помнить их, а  тем  более бояться? С
другой стороны, вполне могло получиться так, что хотя она и была из их вида,
они  никогда не теряли ее,  ведь  она была рождена в диком лесу далеко от их
мест, ее отец возможно был  изгоем Людей Огня,  а ее мать, возможно, была из
моего вида, одной  из Племени. Но, кто может сказать наверняка?  Я был здесь
бессилен, а Быстроногая знала об этом не больше меня.
     Это  был  ужасное  время.  Большинство  оставшихся  в  живых  бежали  к
черничному  болоту и  искали спасения в окрестных лесах. И весь  день отряды
охотников из племени Людей Огня  направлялись в лес, убивая нас  везде,  где
находили. Это, должно  быть, был  заранее  намеченный план. Выйдя за пределы
собственной территории, они решили завоевать нашу. На нашу голову!  У нас не
было ни единого шанса устоять против них. Это была резня, резня без разбора,
ведь они никого не щадили, убивая старых и молодых, быстро избавляя землю от
нашего присутствия.
     Для нас  это было подобно  концу  света.  Мы пытались  найти  последнее
прибежище на деревьях, но это приводило  лишь к тому,  что нас выслеживали и
истребляли  семейство за  семейством. Мы много  видели в  тот  день,  еще  и
потому, что я хотел это видеть. Мы с Быстроногой никогда не оставались долго
на одном  дереве,  и этим  сумели избежать  общей участи. Но, казалось,  что
спасения нет нигде. Люди Огня были всюду,  стремясь  истребить всех. Куда бы
мы не пошли, мы наталкивались на них и поэтому  видели многое  из того,  что
они натворили.
     Я не знаю, что случилось с моей матерью, но я видел как Болтун свалился
с нашего старого домашнего дерева, сбитый стрелой. И  боюсь, что это зрелище
заставило  мое сердце биться чуть быстрее от радости. Прежде, чем  я закончу
эту часть моего рассказа, я должен сообщить о Красноглазом. Он был настигнут
с его женой на дереве около черничного болота. Быстроногая и я прервали свое
бегство, чтобы посмотреть.  Люди Огня были слишком заняты своим делом, чтобы
заметить  нас, и, кроме  того,  мы были  хорошо  укрыты  ветками, в  которых
затаились.
     Весь отряд охотников  собрался вокруг дерева,  осыпая его стрелами. Они
поднимали их, когда  стрелы  падали на землю. Я не мог видеть Красноглазого,
но слышал его вой где-то на дереве.
     После короткой паузы его вой стал приглушенным. Он должно быть заполз в
дупло. Но его жене это  убежище  не досталось. Стрела  свалила  ее на землю.
Она, видимо, была тяжело ранена, так как не сделала никаких попыток убежать.
Она  прикрыла собой  младенца,  который упорно  цеплялся  за нее и  издавала
умоляющие крики и  делала знаки  Людям  Огня.  Они  столпились вокруг нее  и
смеялись  над  нею  - точно также  как  Вислоухий  и  я смеялись  над старым
Древесным Человеком. И, также как мы, тыкали в него прутьями  и палками, так
и Люди Огня делали  это с  женой Красноглазого. Они тыкали в  нее концами их
луков,  и  кололи ее  в ребра.  Но  она была плохой забавой.  Она не  хотела
сопротивлялась. Она даже не огрызалась. Она продолжила  заслонять младенца и
умолять.  Один  из  Людей Огня шагнул к  ней.  В его руке  была дубина.  Она
увидела и поняла все, но продолжала по-прежнему издавать просительные звуки,
пока ее не свалил удар.
     Красноглазый, сидя в дупле был недосягаем  для их  стрел. Они постояли,
обсуждая  что-то,  потом  один из них полез на дерево. Что там случилось,  я
сказать  не   могу,  но  было   слышно  как  он  завопил,  и  я  увидел  как
разволновались  остальные.  Через  несколько  секунд его тело  шмякнулось на
землю.  Он не двигался. Они подошли  к  нему и  подняли ему голову,  но  она
бессильно упала назад, когда они убрали руки.
     Красноглазый показал себя во всей красе.
     Они  здорово  разозлились. В нижней  части  дерева  была  трещина.  Они
собрали  хвороста  и травы и разожгли  костер. Быстроногая и  я,  обнявшись,
ждали и наблюдали из чащи леса.
     Иногда они подбрасывали в огонь  ветки,  покрытые  листьями. После чего
дыма становилось намного больше.
     Мы увидели, как они  вдруг отскочили прочь от  дерева. Но они оказались
недостаточно проворны. Красноглазый приземлился в самой их гуще.
     Он был  ужасно разъярен, и крушил  их направо и  налево своими длинными
ручищами. Схватив одного из них за лицо, он в  буквальном смысле этого слова
содрал его с черепа, такова была чудовищная сила, заключенная в его огромных
мускулах. Другому он сломал шею. Люди Огня  отступили  с  дикими воплями,  а
потом бросились на него. Он сумел завладеть дубиной и стал крушить им головы
как яичные скорлупки. Он был им не по зубам,  и им пришлось снова отступить.
Это  был  удобный  момент  и,  повернувшись  спиной к  врагам,  он  побежал,
продолжая завывать в гневе. Несколько стрел полетели ему вслед, но он нырнул
в чащу и исчез.
     Мы с Быстроногой  стали  потихоньку отползать  и натолкнулись на другой
отряд Людей Огня. Они загнали нас в черничное болото, но мы знали как пройти
по деревьям  над топью, куда они  не могли последовать за  нами  по земле, и
сумели спастись.
     Мы  зашли  с  другой стороны  в  узкую  полосу леса,  которая  отделяла
черничное  болото от великого болота, простиравшегося далеко на запад. Здесь
мы встретили Вислоухого. Как он спасся, я не могу себе представить, несмотря
на то, что он не спал этой ночью  в пещерах.  Здесь, в этой полоске леса, мы
могли бы построить убежища на деревьях  и  обосноваться, но Люди Огня решили
полностью завершить наше истребление.
     В  полдень  Волосатое  Лицо  и  его  жена  появились  из-за деревьев  с
восточной стороны, пробежали мимо нас и скрылись в лесу.  Они бежали молча и
осторожно, на их лицах была написана тревога. В том направлении,  откуда они
пришли, мы услышали крики и вопли охотников и визг кого-то из соплеменников.
Люди Огня все-таки проложили себе  путь через болото. Быстроногая, Вислоухий
и я побежали вдогонку за Волосатым Лицом и  его женой. Когда мы оказались на
краю гигантского болота, нам пришлось  остановиться. Оно было нам незнакомо,
так как лежало  за  пределами нашей территории и Племя всегда  избегало его.
Никто  никогда не заходил в него, по крайней мере никто из него не вернулся.
Для нас оно было загадочным  местом и навевало страх  своей жуткой чернотой.
Как я  уже сказал, мы остановились  на краю  болота. Нам было страшно. Крики
Людей  Огня приближались.  Мы  посмотрели друг  на друга  и  Волосатое  Лицо
побежал прямо по  чавкающей трясине. Он сумел  достичь твердой опоры  в виде
поросшей травой кочки в тридцати футах от нас. Его жена  осталась на  месте.
Она хотела последовать за ним, но каждый раз отшатывалась  от  предательской
поверхности и замирала.
     Быстроногая не  стала  ждать меня и  не остановилась пока  не пробежала
футов на сто дальше Волосатого Лица и не нашла большую твердую кочку. К тому
времени как мы с  Вислоухим  присоединились к ней, Люди Огня появились среди
деревьев. Жена Волосатого Лица, приведенная их видом в состояние панического
ужаса, бросилась  вперед.  Но она бежала  ничего  не  видя  перед собой, без
всякой  предосторожности и  разбила  твердую  корку покрывавшую  поверхность
болота. Мы повернулись  в ее сторону и увидели как  Люди Огня стреляли в нее
пока  она погружалась в  трясину. Стрелы стали  падать вокруг нас. Волосатое
Лицо уже присоединился  к  нам и вчетвером мы продолжили свой  путь, сами не
зная куда, но все дальше и дальше уходя по болоту.





     У  меня  не  сохранилось   ясных  воспоминаний  о  наших  скитаниях  по
гигантской  трясине.  Попытки вызвать воспоминания  заканчиваются тем, что я
вижу  перед собой путаницу несвязных впечатлений  и перестаю ощущать течение
времени.  Я  не имею представления  о том  как долго  мы  блуждали  по  этой
обширной топи, но должно быть  прошло  несколько  недель. Мои воспоминания о
тех днях  неизменно  принимают форму кошмара. Мне кажется, что я  бесконечно
блуждаю среди немыслимых опасностей  по  сырой и дикой пустыне,  где на  нас
нападали змеи, вокруг ревели звери, а трясина чавкала и уходила у нас из под
ног.
     Я  помню, что нам пришлось бесконечное число раз уходить  в  сторону  с
нашего пути, чтобы обогнуть потоки, озера, моря вязкой жижи. После бурь вода
поднималась  и  заливала  огромные  пространства низменностей. Мы умирали от
голода,  когда   становились  пленниками   деревьев  на   нескончаемые   дни
наводнений.
     Впечатляет одно  из моих видений. Огромные деревья окружают  нас,  с их
ветвей свешиваются серые нити мха, а  гигантские лианы как  чудовищные  змеи
обвиваются вокруг  их стволов и  переплетаются  в  воздухе. И  кругом  жижа,
сплошная жижа. Сквозь которую поднимаются, лопаясь, пузырьки газа. И посреди
всего этого  - мы. Нас не больше дюжины. Мы голодны  и несчастны, наши кости
просвечивают сквозь обтянувшую их кожу. Мы не поем, не лопочем и не смеемся.
Нам не до игр. Наш  изменчивый и буйный нрав оказался безнадежно утрачен. Мы
издаем жалобные ворчливые звуки, смотрим друг на друга и сбиваемся потеснее.
Это похоже на встречу горстки спасшихся после дня Страшного Суда.
     Как нам удалось пересечь это болото, я не  знаю, но в  конце концов  мы
выбрались из него там, где низкая гряда  холмов сбегала вниз к берегу  реки.
Это была  наша река,  выходящая  подобно  нам  из великого  болота. На южном
берегу, где  река прокладывала себе путь через холмы, мы нашли много  пещер,
образовавшихся в песчанике. А подальше к западу в песчаную отмель,  лежавшую
поперек  устья реки, бились океанские волны. И здесь,  в пещерах мы основали
свое стойбище у моря.
     Нас  осталось  немного,  но  постепенно  к  нам  присоединились  другие
спасшиеся  соплеменники. Они переходили болото поодиночке, вдвоем и втроем.,
больше  похожие на  мертвецов, чем на живых, ходячие скелеты и, наконец, нас
собралось  около  тридцати. Больше никто  не вышел  из  болота. Красноглазый
исчез. Нужно заметить, что ни один ребенок не перенес этого ужасного похода.
     Я не буду подробно описывать годы нашей жизни у моря. Это было не очень
удачное  место.  Сырой и холодный воздух  приводил к тому, что мы непрерывно
страдали от кашля и простуды. Мы не могли выжить в такой обстановке. Правда,
у нас рождались дети, но они были  очень слабы и быстро умирали. Мы вымирали
быстрее,   чем  рождалось   новое  поколение.   Наша  численность  неуклонно
уменьшалась. К  тому же радикальная перемена  в нашем рационе  оказалась для
нас  не слишком полезной. Мы собирали  немного  овощей  и фруктов, но  стали
рыбоедами.  Здесь  были  мидии,  гигантские  моллюски,  устрицы  и  огромные
океанские крабы,  выброшенные штормом  на берег.  Кроме того, мы  обнаружили
несколько  видов  морских  водорослей,  пригодных в  пищу. Но перемена диеты
вызывала боли в животе  и никто из нас никогда не жаловался на полноту.  Все
мы  были  худы  и  страдали от  плохого пищеварения. Как  раз во время сбора
больших моллюсков  погиб Вислоухий. Один  из них защемил ему пальцы во время
отлива, а потом начался прилив, и он утонул. Мы нашли  его тело на следующий
день,  и это  стало  для нас  уроком.  Никто из нас больше не  совал руки  в
смыкающиеся раковины гигантских моллюсков.
     Быстроногая  и я  воспитывали  одного  ребенка  -  мальчика,  мы смогли
сохранить  лишь его одного  в течение нескольких лет. Но я абсолютно уверен,
что в конце концов он не смог бы выжить в том ужасном климате.
     А  потом,  однажды,  Люди Огня появились снова. Они спустились  вниз по
реке, не на катамаране, а в грубо  выдолбленном из ствола дерева челноке. Их
было в нем  трое и одним из них был маленький  высохший старый охотник.  Они
высадились на нашем берегу, и он захромал по песку, разглядывая наши пещеры.
Они ушли через несколько минут, но Быстроногая  была сильно напугана. Мы все
были  испуганы, но  никто  не  был  напуган  до такой степени  как  она. Она
вздрагивала  и  плакала и  была неспокойна  всю  эту ночь. Утром  она  взяла
ребенка на руки и резкими криками и жестами заставила меня начать наш второй
поход. Восемь человек(все что осталось от Орды) остались позади в пещерах. У
них не было  никакой надежды. Несомненно, даже если  Люди Огня  не вернутся,
они должны были скоро погибнуть. Здесь у моря был слишком  плохой климат, мы
не были приспособлены к жизни на побережье.
     Много дней мы шли  на  юг по краю великого болота, не рискуя заходить в
него. Затем мы  повернули  на запад, пересекли горный хребет  и спустились к
побережью.  Но для нас там  не  было  места.  Там  не было деревьев,  только
суровые скалы,  гремящий прибой и сильный ветер, который казалось никогда не
стихал. Мы  повернули обратно,  снова перевалили  через горы,  повернули  на
юго-восток  пока снова не уткнулись  в великое  болото. Вскоре  мы  достигли
южной оконечности  болота  и  вновь пошли  на  юго-восток.  Это была хорошая
земля. В воздухе разливалось тепло, мы снова были в лесу. Потом мы пересекли
невысокую гряду холмов и оказались в еще более привлекательной стране лесов.
Чем дальше мы уходили от  побережья, тем становилось теплее, и мы шли и шли,
пока не  достигли большой реки,  которая кажется  была  знакома Быстроногой.
Должно  быть здесь она провела  четыре  года,  исчезнув  из  нашего леса. Мы
пересекли эту реку на бревнах и высадились на крутом берегу.
     Здесь мы нашли себе новый дом, в который трудно было забраться и хорошо
укрытый от чужих глаз.
     Мне  осталось рассказать  совсем  немного.  Здесь  мы  с  Быстроногой и
обосновались  и  стали  умножать свое семейство. На этом месте  мои  видения
обрываются. Отсюда мы уже не ушли.  В моих видениях нет  событий, которые бы
происходили вне  нашей высокой, недоступной пещеры.  И здесь, наверняка, был
рожден ребенок, унаследовавший мою эволюционную память, впитавший в себя все
впечатления моей жизни  -  вернее  жизни Большого Зуба,  бывшего моим вторым
"я". Его нет, но  он  столь реален для меня, что иногда  я не могу понять  в
каком времени живу.
     Я часто ломаю  себе  голову  над тем,  как  это произошло. Я, нынешний,
бесспорно  являюсь  человеком и все же я -  Большой  Зуб,  первобытный  - не
совсем  человек.  Где-то  на  лестнице   эволюции   эти  две  стороны   моей
двойственной  личности сошлись. Было  ли  Племя  перед  его  уничтожением  в
процессе превращения  в людей?  И прошел ли я через  этот  процесс? С другой
стороны, мог ли какой-то мой потомок уйти к Людям Огня и стать одним из них?
Я  не знаю.  И нет никакой  возможности узнать это. В  одном  лишь я  твердо
уверен - в том, что Большой Зуб запечатлел в мозгу одного из своих детей все
впечатления его  жизни и впечатал их так  неизгладимо,  что все  последующие
поколения не смогли их стереть.
     Есть  еще одно, о  чем я хочу сказать, прежде чем завершу свой рассказ.
Это сон,  который я часто вижу  и судя по  всему это должно было  произойти,
когда я жил в пещере на высоком обрывистом  берегу реки. Я помню, что ушел в
лес далеко на восток. Там я наткнулся  на племя Древесных Людей. Укрывшись в
чаще, я наблюдал  за их играми.  Они держали комический совет, подпрыгивая и
хором  издавая  нестройные  вопли. Вдруг они  замолчали и перестали скакать.
Съежившись  от  страха, они с  тревогой искали глазами  пути к  отступлению.
Приближался Красноглазый.  Они  испуганно отшатывались от  него.  Но  он  не
пытался напасть на них. Он был  одним из них. По  пятам за ним  следовала на
волосатых кривых ногах,  упираясь  в землю  суставами пальцев старая женщина
Древесных Людей,  его последняя жена. Он  уселся в центре круга. Я  вижу его
сейчас,  когда  пишу  эти  строки  -  нахмурившегося,  с  горящими  глазами,
оглядывающего  сбившихся  в  круг  Древесных  Людей.  И  разглядывая их,  он
одновременно  сгибает одну из своих ножищ и ее скрюченными пальцами  скребет
себе живот. В этом весь Красноглазый - сущий атавизм.








Популярность: 1, Last-modified: Sun, 07 Oct 2001 20:11:16 GmT