---------------------------------------------------------------
     Оригинал: в Библиотеке "Лунный свет" http://moonlight.ykt.ru/
---------------------------------------------------------------

     Документальная  повесть  о  выдающем  снайпере Герое  Советского  Союза
Охлопкове Федоре Матвеевиче на основе документов Архива Министерства обороне
СССР, материалов фронтовых газет, рассказов и воспоминаний однополчан.



     Я приветствую  выход в свет  книги об одном из  славных и  незабываемых
героев Великой Отечественной войны, о  вашем земляке, прославленном снайпере
Федоре Матвеевиче Охлопкове.
     Как  командир  ряда  соединений  и  командующий  фронтом, я  с глубоким
уважением и сердечной благодарностью  вспоминаю сибирские  дивизии, в  рядах
которых  вместе  с  русскими  храбро  сражались  представители всех  народов
Восточной  Сибири  и Дальнего  Востока.  Они,  в большинстве своем охотники,
прежде всего отличались как меткие стрелки. Имена таких снайперов, как Герои
Советского Союза якут  Федор  Охлопков и нанаец Максим Пассар, а также бурят
Арсентий Етобаев, эвенки Семен Номоконов и Иван Кульбертинов навечно вошли в
летопись Славы наших доблестных Вооруженных Сил.
     Федор  Охлопков -- истинный представитель  трудового народа,  прибыв на
фронт  в декабре 1941 года, мужественно  воевал  против гитлеровских полчищ.
Восемь месяцев сражался как  пулеметчик и  автоматчик, был  в самых жестоких
боях,  вступал  в  рукопашный  бой,  ходил  в  разведку.  Как  пулеметчик  и
автоматчик  уничтожил  не  одну сотню  врагов, как  разведчик  привел  более
десятка "языков". В огне сражений летом 1942 года стал коммунистом.
     Сочетавший    в   себе    лучшие    качества    северянина-охотника   и
воина-коммуниста,  Федор  Охлопков  с  октября  1942  года  прославился  как
снайпер.  Слава  его как  лучшего снайпера дивизии, армии,  затем  и  фронта
гремела  в  течение  полутора лет.  Его отличали  не только  выносливость  и
хладнокровие,  выдержка  и  самообладание, но  и  честность  и благородство,
способность  отдать  все силы  без остатка  защите  Родины  и  беспредельная
преданность делу  партии.  Наряду с  винтовкой, он одинаково  хорошо  владел
всеми основными видами стрелкового оружия, а так же противотанковым ружьем и
минометом.  Недаром  же  товарищи  по  оружию  прозвали  его  "сержантом без
промаха"  и  считали  своим признанным вожаком. Это  был  редкостный  мастер
меткого  огня,  который  действовал с одинаковым  успехом  и в  обороне, и в
наступлении.
     В то же время Федор  Охлопков был очень  скромным, сердечным товарищем.
Он как коммунист откликался на все  важнейшие события жизни фронта. Так,  он
уже  будучи  снайпером  фронта,  в мае 1944  года  стал одним из зачинателей
большого  патриотического  движения  воинов  1-го   Прибалтийского   фронта,
развернувшегося   как   их   отклик   на  призыв  сестры   милосердия   Зины
Туснолобовой-Марченко,  которая после  ранения  на  фронте перенесла  девять
операций и продолжала  борьбу за победу уже другим средством -- силой слова,
выступая перед рабочими  заводов  Урала  прямо  с  носилок.  Я  помню, среди
снайперов фронта это движение началось именно с обращения Федора Охлопкова и
его боевых друзей, напечатанного  во фронтовой газете "Вперед на врага". А о
том, как Федор Матвеевич сражался во  время Витебской операции в  июне  1944
года, рассказано мною в книге "В пути к Великой Победе" (М.,1975, с.44).
     Заверяю  Вас,  дорогие товарищи,  именно благодаря подвигам  таких, как
Ф.М.Охлопков, была достигнута нами победа над германским фашизмом.
     Таким остался в  моей  памяти  один  из  выдающихся  снайперов  Великой
Отечественной войны Федор Охлопков.  И я искренне рад, что Федора Матвеевича
не забывают  земляки  и  делают  все для того, чтобы увековечить его славное
имя.
     Маршал Советского Союза
     г.Москва. 29 января 1980 г. И.Х..БАГРАМЯН.
     Письмо-отклик  маршала было опубликовано  как  предисловие  при  первом
издании повести на якутском языке в 1980 году.



     Полк  по  проторенной  в  снегу тропинке  пересекает Волгу. Бойцы  идут
гуськом туда, где сквозь пелену морозного тумана проступает густая и мрачная
стена леса. Повсюду видны круглые, оставленные  снарядами  проруби: одни уже
замерзли,  другие  еще курятся.  Небосклон  от заката исполосован так, будто
кто-то провел по нему огромной пятерней, измазанной сажей и кровью.
     Перекладывая пулемет с одного плеча на другое, Федор обернулся. Колонна
тянется змейкой  до  самой  церкви села Мигалово.  "Много нас, -- успокоение
подумал Федор.  -- Вот разве что на засаду  напоремся... В гражданскую белые
только и знали, что устраивали засады и нападали из-за  угла. А ведь фашисты
и белобандиты схожи, должно быть".
     Как  бы подтверждая  его опасения, гул  боя,  весь день  сопровождавший
колонну, начинает отдаляться и в наступившей  тишине слышен  лишь стук колес
далекого  поезда да кряхтение солдат. Полк втягивается  в  лес. Стволы сосен
холодны  и насторожены. Кажется, из-за каждого из них в любую  секунду может
раздастся  выстрел. Бойцы  тяжело  дышат, а  вот  своего  двоюродного  брата
Василия,  идущего  следом, Федор  не слышит,  как будто  тот растворился  во
внезапно  воцарившейся  тишине.  "Как  ты?"  --  хочет  спросить  Федор,  но
сдерживает себя. -- "Зачем? Ничего ведь не случилось".
     Во  время обучения  военному делу  и  по пути  на фронт,  кроме щемящих
воспоминаний о мирной  жизни и родном доме, бойцы, в основном, судили-рядили
о том, что их ждет на войне. Василий, правда, ни разу не заикнулся о смерти.
     Только однажды в поезде, как  бы  между прочим,  попросил Федора: "Если
меня ранит,  родным не сообщай. После сам напишу". Обычно же брат спокойно и
невозмутимо  приговаривал: "Люди  же  воюют, а мы  чем  хуже?" "Молодой  он.
Молодому так и положено". -- думает Федор.
     Все  же он  не удержался и  обернулся.  Брат удивленно поднял  на  него
глаза:
     --Что?
     -- Да, ничего-
     Но тоскливая мысль так  и  вертится  в  голове.  До  сих  пор Федор был
спокоен, а сейчас засела непрошеная мысль:  "Не увидеть бы мне  его  смерти.
Боже упаси..." Интересно, один он такой или все волнуются перед  боем? Чтобы
хоть немного  приободриться, он твердит себе:  "Проклятые...  Хоть бы одного
свалить, а там будь что будет..."
     12  декабря,  когда  375-я  стрелковая  дивизия  высадилась  на станцию
Кулицкая, полк сразу же попал под  бомбежку. Федора,  впервые оказавшегося в
подобной   суматохе,   поразила  не   столько   сама  бомбежка,   а  сколько
беспомощность   и   незащищенность  людей,  разбежавшихся  кто  куда.  Когда
вражеские  самолеты  улетели,  Федор  подумал: "То  ли  еще будет  там -- на
фронте". Никто не попытался вести огонь по самолетам. Зато  все дружно сбили
языки пламени, разгоравшихся на брезентовых чехлах орудий.
     Два  дня  полк шел пешком,  на  ночь  останавливаясь  в  лесу.  Пытаясь
спастись  от  тридцатипятиградусного  мороза,  толпились  у костра  или  как
глухари зарывались в снег. Командиры и агитаторы, стараясь как-то приподнять
настроение  бойцов,  почти  на  каждом привале читали сводки Совинформбюро о
провале немецкого  плана захвата Москвы и о начале контрнаступления  Красной
Армии.
     Командование фронтом предъявило  немецко-фашистским войскам, занимающим
город  Калинин,   ультиматум.  Противник  отказался  сдаться,   но,  видимо,
почувствовав, что к нашим  пришло пополнение,  и опасаясь окружения, с боями
стал отходить из города. Да так быстро,  что полк Федора не настиг его. Была
лишь одна короткая перестрелка, в которой Охлопков даже не успел  пустить  в
ход свой пулемет.
     И вот он  вступил в первый  советский город, по которому огненным валом
прошлась война. Дымящиеся  руины, черные провалы окон полуразрушенных домов,
пожарища,  отдающие  удушливым  смрадом -- все эти  обычные приметы недавних
боев Федор  воспринял  без  особого  волнения, поскольку по  пути  на  фронт
наслушался о  подобных вещах. Он оживился  только, когда увидел на  одной из
площадей ровные ряды березовых крестов, и злорадно подумал: "Так вам и надо,
вояки! Кто звал вас сюда?"
     А здесь, войдя в сосновый бор, снова  заволновался: "Вдруг в самом деле
засада?" Он оглянулся и увидел недалеко яму, из которой торчала человеческая
голова.  Чуть  дальше  вторая, третья, десятая... Федор посмотрел на  других
солдат --  все  спокойны.  "Эх, да это же окопы, -- догадался он. --  Другая
часть  здесь, однако".  Он не знал, что в окопах сидели солдаты совсем иного
назначения.
     Полк  остановился в двухстах шагах и стал  разворачиваться по глубокому
снегу. Федор  наконец-то  снял с  плеча свой ДП  и тут же  передали  по цепи
команду "Окопаться!"
     Сосновый бор, искромсанный прямыми попаданиями, затянут дымом и то тут,
то там поблескивает пламенем. Немецкая артиллерия перенесла  огонь  на русло
Волги, чтобы  отрезать полк от основных  сил дивизии. Если  бы раньше Федору
кто-нибудь  рассказал про зимний ледоход,  он ни  за что бы не  поверил,  но
теперь убедился, что и так бывает: разбитый  снарядами и бомбами  лед поплыл
как  при весеннем паводке. Время от времени вдруг начинают яростно тарахтеть
спаренные  пулеметы   --  значит,  явилась   на   бомбежку   очередная  стая
стервятников с черно-желтыми крестами на крыльях.
     Дьявольское создание --  бомба. Кругом стоит такая пальба, а ее вой все
равно слышен. Жуткий вой нарастает  с каждой секундой, кажется, будто  бомба
летит прямо на тебя. Человек обеими руками хватается за голову, изо всех сил
вжимается в  землю, но в этот момент сама земля вздрагивает, приподнимается,
как бы  желая сбросить с себя человека.  И  сразу  обдает  горьковато-теплой
волной  взрыва, перемешанная  со снежной пылью, а по  голове и  спине больно
барабанят  комки  промерзшей  земли. Этот кошмар  периодически  повторялся с
самого рассвета.
     После  трех атак  врага  боевые  порядки  полка  заметно  поредели,  но
держались.  К  пулеметчикам приполз  взводный  старшина  Потапенко, притащил
новые диски и запасной ствол.
     -- Молодцы, ребята! Не робейте! Ствол не забудьте сменить, -- прокричал
он сквозь грохот разрывов, отползая к следующему окопу.
     Федор потянулся за диском  и  увидел на  снегу брызги крови. С тревогой
посмотрел на брата:
     Ранен?
     Нет,  целый  я, -- положив руку на грудь, улыбнулся Василий.  -- Это от
командира, наверно.
     Федору рассказывали о командире взвода. Потапенко, старый вояка, воевал
еще с японцами у озера Хасан. В бою трижды был ранен, но с поля боя не ушел.
Вот и сейчас. Ползает  молодой  старшина с изумрудно-зеленоватыми глазами от
окопа  к  окопу,  подбадривает необстрелянных бойцов, кого  шуткой,  кого  и
крепким словом.
     Федор  вел огонь  все  увереннее,  а брат  методично  отстреливался  из
трехлинейки. Отступать они не собирались, как и те 28 панфиловцев, о которых
взводный рассказывал еще в поезде. К счастью, охваченные азартом  боя, они и
не подозревали  как расправлялись  с теми, кто в панике отпрянул назад. В те
страшные   часы  движения   у   Федора  стали   размеренными,  чуть  ли   не
автоматическими, подчиняясь неумолимому ритму боя. Во время короткой заминки
в  этом ритме Федор решил по  совету командира сменить давно  уже накаленный
ствол "дегтяря" и предупреждающе крикнул:
     -- Абытай! Осторожно!
     Василий тыльной стороной рукавицы  прихватил  ствол,  отсоединил его от
пулемета и тут же опустил рядом. Раскаленная железка, взорвавшись паром, тут
же провалилась в  снег. Вставляя  новый ствол, Федор вдруг услышал отчаянный
крик, прорвавшийся сквозь гул боя:
     -- На помощь! Спасите!
     "Что  за  черт, кричат-то  по-якутски,  --  изумился  Федор,  -- может,
показалось?" Однако снова слышно:
     -- Абыранг! Бысанг!
     Федор схватил винтовку  брата и ползком бросился в ту сторону. Выскочив
на берег Волги, он увидел, что под искореженной взрывом большой  сосной, как
рыбы об лед, бьются двое раненых. Беспомощные, испуганные, оба орут:
     -- Бысанг! Абыранг!
     Федор сразу узнал в  них своих земляков Константина Елизарова и Николая
Колодезникова. Истекая кровью, оба сидели  на  снегу,  ухватившись  друг  за
друга беспомощно висевшими, как  плети, руками. Быстро наложив  жгуты, Федор
перенес обоих под обрыв, где сдал санитарам.
     Когда вернулся к пулемету, бой  уже стихал. Как прошел конец этого дня,
Федор помнил плохо. Кажется, еще стрелял короткими  очередями, кажется,  еще
была  атака,  но  действовал  он почти  бессознательно, скорее  по наитию, а
вернее, по привычке, которая так быстро выработалась у него тут, в первом же
бою.
     Их  около двадцати. Они снова идут левым берегом Волги  и примерно в то
же  время, что  и вчера. Нет, они не отступают. Сменившая их часть  в тот же
день с боем взяла село Данилевское. И в этом успехе  была и доля их участия.
Доля  тех,  кто  плетется  сейчас,  еле передвигая ноги, и тех,  кто остался
лежать там, в сосновом бору.
     У  каждого солдата перед  боем  теплится  надежда  выжить, но  война не
считается ни с чьими желаниями -- у нее свои законы.
     Уж  как верил Федор в  удачливость своего земляка -- сильного, доброго,
ловкого, бесшабашного Михаила Попова! А его нет среди идущих по заснеженному
берегу реки... Жалко мужика -- немного разбитного, но справедливого -- очень
жалко...  Как и Трошку с Ефимом, Петьку, Михайлова,  которых  тоже уже нет с
ними.
     "Мы из  Мамы",  -- любили представляться Трофим и  Ефим. Всю дорогу  на
фронт они травили анекдоты и веселые небылицы. Сидя у железной печки -- в их
"конторе"  -- Ефим спрашивал у своего "северного" земляка, передавая  Федору
печеную картошку:
     --  Знаешь, где наша Мама? Не знаешь? А про Бодайбо слыхал? То-то. Ваши
еще до революции туда скот гоняли на мясо. Тогда, правда, его побольше было,
чем сейчас -- отец рассказывал. Так вот, от  этого Бодайбо до нашего поселка
еще километров полтораста топать надо. На, бери, бери картошку -- фрица злее
будешь бить.
     А  Петька, как он играл на  гармошке! Возьмет бережно  инструмент, чуть
раздвинет меха и склонив голову набок, прислушается к первым звукам и только
после этого весь отдавался власти музыки. А когда выходил плясать "Русскую",
весь  преображался.  Вскинет  белокурую голову и станет  отбивать чечетку  с
таким видом, будто важнее этого дела ничего нет на свете.
     Низенький  щуплый Михайлов на каждой станции, не дожидаясь  приказа или
просьб,  бегал  за  кипятком  и заодно  прихватывал газеты.  Однажды, увидев
сообщение о  взятии  нашими  Тихвина и  Ельца, радостно  воскликнул: "Едрена
корень, так и надо фашистам! Не видать им Москвы!"
     Или тот паренек  из Иркутска,  что  писал в день по  три письма любимой
девушке...
     Шагая  среди двух дюжин  оставшихся в живых, Федор даже не ощущает, как
переставляет  свои отяжелевшие  ноги.  Каждый удар пульса отдает в голову, в
ушах  неутихающий звон, как  будто  продолжают взрываться  снаряды  и бомбы,
лязгать и  скрежетать  железо, в глазах смутно проплывают эпизоды пережитого
дня: падают убитые, корчатся на снегу раненые, пестрят алые пятна крови...
     Оступившись, Федор чуть  не упал и, словно очнувшись  от  тяжелого сна,
обернулся назад.  Брат шел по обыкновению спокойно, улыбнулся ему. Но улыбка
на посеревшем от усталости лице выглядела как-то неестественно. Тем не менее
Федор,  удовлетворенный, поплелся дальше, уже не в  силах  ни радоваться, ни
огорчаться.
     ...Да,  не  бравый был  у  них  вид. И  все  же это шли победители,  не
отступившие  ни  шагу назад, отрезавшие врагу путь к отступлению. Они шли из
первого боя, чтобы завтра вступить в него снова.



     По  сводкам Совинформбюро  зимой  1941 --  1942 годов, во время  нашего
первого  контрнаступления  под Москвой,  шло  постепенное  освобождение сел,
городков,  деревень. Но  от большинства  из  них остались лишь  названия  на
карте.
     Входят наши войска в какое-нибудь Владеево, Гудо-во или Дубровку, а там
--  ничего. Торчат  обгорелые  печные  трубы, качаются на виселицах  мерзлые
трупы,  везде сугробы, засыпанные пеплом и землею... Больно солдату смотреть
на это и еще злее он становится.
     Бойцам  приходилось  на  ночь  зарываться  в  снег  и  согреваться  там
собственным дыханием. Погреться у кост-
     pa   удавалось   очень   редко,   когда   не   было   непосредственного
соприкосновения  с  противником.  Иногда  утром  вдруг  выяснялось,  что под
снегом, куда легли солдаты, было незамерзшее болото и шинели превратились  в
ледяной панцирь. Согреваясь, солдаты колотили друг друга по  спинам, бегали,
прыгали на месте.
     Что уж говорить  о кухне, которая  редко когда  поспевала за пехотой, и
бойцам приходилось грызть мерзлый хлеб, сперва разломав его штыком.
     Братья Охлопковы, как северяне, считались более закаленными.  Так оно и
было --  они  умели беречь себя от мороза. В походе поверх  телогрейки кроме
маскхалата ничего не надевали, потому что кто кутается,  тот малоподвижен  и
быстро  потеет,  а  потеть  на морозе  опасно.  Зато они не  упускали случая
подсушить одежду, особенно обувь. На ночь Федор и Василий тщательно выбирали
место  поудобнее, обкладывали его  всем, что  попадалось под  руки: ветками,
корой, мхом, тальником. Не менее старательно чем за одеждой следили за своим
пулеметом. "Дегтярев"  был  по тем временам неплохим оружием, но  уж  больно
капризным: чуть  сядет  на затвор  пороховая  гарь  или  попадет  в механизм
немного снега  с  песком -- тут  же отказ, а это верная гибель в  бою. Вот и
носили  Охлопковы  во  флакончике из-под одеколона  чистый  бензин и кусочек
тряпочки, причем  умудрялись почистить  пулемет даже в перерывах стрельбы. И
как бы в благодарность за это их "ДП" работал исправно.
     Одного  очень не  хватало  Федору  --  чая.  Когда  у  него  вырывалось
привычное "ычча, чаю  бы!",  Василий молча улыбался --  откуда  ему взяться,
чаю, здесь,  на  войне? А ведь для якута  это обязательный  ритуал. Заходя с
мороза в  избу, он после приветственного "кэпсиэ!" сразу же говорит "ычча!",
если даже и не очень холодно. И хозяин спешит угостить гостя горячим чаем. А
здесь, на войне, чай очень большая редкость, а значит, и большая радость.
     В первую же неделю на фронте братья  Охлопковы поняли  две важные вещи.
Первое:  как бы  жестока ни была война,  сколько бы опасностей она ни таила,
это та же жизнь и та  же работа, только  в тяжелейших, смертельных условиях.
Если  это  понять, то  и  шансов выжить  больше, чем  у того,  у  кого сразу
опускаются руки.
     И второе. Боец, даже самый сильный и смелый, мало что может в одиночку.
Один,  как  говорится,  в поле  не воин.  А вот общими усилиями, все вместе,
выполняя  приказы командиров  в  точности, как велит  армейская  дисциплина,
можно многого добиться.
     Позже Федор поймет, что это только азбука  войны, первые, самые простые
правила  поведения солдата  на войне.  Многому  еще придется ему научиться в
боях  за те самые  деревни, от  которых остались  лишь  названия на  штабных
картах...
     Взвод, получив задачу  занять  лес у  очередной деревни, продвигался по
двум оврагам,  но вдруг наткнулся на немцев. Сильным огнем заставив фашистов
залечь, бойцы стали готовиться к отражению очередной атаки, а командир решил
одним отделением  обойти  противника слева.  Примерно  полчаса  шла  впереди
беспорядочная стрельба, между деревьями мелькали  какие-то фигуры, потом все
стихло. Лишь раз застрочил  было  одинокий  пулемет из-за кустов,  но быстро
заглох, будто захлебнулся.
     Когда  все три  отделения по восточному оврагу добрались  до леса,  там
никого не оказалось. Где же немцы?  Отступили в деревню? Пока гадали, кто-то
крикнул:  "Наши! Немцев  ведут!" И точно: незнакомые  красноармейцы  вели  в
сторону  деревни около трех  десятков немцев.  Оказалось, деревня  уже  была
занята нашими войсками.
     С  конвоем   пленных  взвод   вступил   в   деревню,   чтобы  узнать  о
местонахождении своего полка. Деревня, на удивление, оказалось  не тронутой.
Выходит, застали фашистов врасплох.
     Командиру взвода передали приказ явиться в штаб полка. В небольшом доме
сидели  трое.  Плотный, подстриженный "ежиком" капитан распекал  кого-то  по
телефону:
     -- В  лоб атаковать  и не думай!  Обойти и  уничтожить!  Что?  Ты  что,
боишься десятка  двух автоматчиков?!  Отправь  им  в тыл расчет  пулемета  и
устрой засаду. Сколько  бойцов? Ну и отлично.  Ударь  из 76-мил-лиметровки и
атакуй с флангов. Никуда не денутся, выйдут  как раз на засаду. Вот и все. И
не надо медлить, через час доложишь!
     Бросив трубку, капитан приказал приготовить участвовавшим в бою  бойцам
хороший ужин и дать им возможность немного  выспаться. "А вы,  лейтенант, --
обратился  он  к старшему из вошедших, -- берите прибывший взвод, прихватите
еще одно отделение и доставьте  сюда пятьдесят лошадей с полным снаряжением.
Видели  по дороге конюшню? Да  и по дворам  соберите  сани,  их  там  много.
Старшина  Соколов,  останьтесь  здесь. Не бойся, твои  никуда не денутся. Я,
кстати, уже доложил  о  взводе в ваш  штаб. Когда вернутся  с задания,  тоже
поужинают и отдохнут".
     Когда  пригнали  около  шестидесяти  подвод  с  загруженными  хомутами,
седелками  и  другой нужной амуницией,  было уже  совсем темно.  "Зачем  это
понадобилось? -- подумал Федор. -- В обоз нас хотят забрать что ли?"
     Но долго  размышлять  ему не пришлось.  Брата и  других  бойцов  своего
отделения  он  нашел в большом сарае,  в котором было  тепло  от натопленных
печей и  вкусно  пахло  наваристым  мясным супом.  Два желания  одновременно
владели  сознанием Федора: поесть и побыстрее уснуть. Очень он устал за этот
морозный день.
     У наспех сколоченного из толстых плах стола, на котором стояли огромные
керосиновые лампы,  он  услышал,  как кто-то  сказал: "Им побольше  наливай,
Фомич,  они только что с задания". Федору дали большой  котелок супа и кусок
мяса.  Он нашел на бревне свободное место недалеко от лампы, положил мясо на
обрывок газеты, зажал котелок между коленами и стал есть.
     От   горячей  пищи  его  разморило,   продрогшее   тело  обмякло,  веки
потяжелели, но  голод оказался  сильнее. Сквозь приятную  дрему услышал, как
кто-то  простуженным  голосом  читает  приказ:  "Полк...  обход...   утро...
удар..."  Прозвучали  фамилии  командиров  подразделений.  "Нашего  старшину
что-то не назвали или я не расслышал, -- встрепенулся  Федор. -- Это  что же
значит? Взвод оставляют на месте  или  отправляют в  свой  полк? Или, не дай
бог, в обоз назначат? Нехорошо будет..."
     Федор поднял голову и увидел, что  командир, объявлявший приказ,  сидит
недалеко от него, к тому же это тот самый лейтенант, с которым  они пригнали
лошадей с санями.
     -- Разрешите обратиться, товарищ лейтенант!
     Обращайтесь.
     А нас куда?
     Кого это вас?
     Мы -- взвод сорок третьего полка.
     -- А! Ну, не торопись, иди лучше спать. Потом ваш старшина все скажет.
     Вернувшись на место,  Федор увидел, что брат и Шикин уже  спят, положив
головы на бревно, на котором только что ели.  Он лег рядом с ними и сразу же
провалился в сон.
     Проснулся оттого, что кто-то теребил его: "Айда, Федя!"
     На  улице  масса народу  и все куда-то спешат. Идет  снег. Возле штаба,
куда он  добрел  вслед  за  Шикиным, старшина  считал людей. Убедившись, что
собрался весь взвод, объявил:
     -- С подвижной группой полка идем на особо важное  задание. Все готово.
Выступаем на пяти санях. Командиры отделений и пулеметчики садятся со  мной,
задачу объясню по пути.
     Тронулись было, но тут же остановились: пушки  застряли в болоте.  Пока
их вытаскивали, по колонне  прошел шепот: "Чернозерский пришел! Чернозерский
здесь!" Бойцы приободрились, присутствие  любимого командира вселяло надежду
на успех операции.
     А дело предстояло нешуточное: надо было совершить рейд в тыл противника
на  глубину  до десяти  километров.  До  недавнего  времени наши  чаще всего
обнаруживали  немцев  в  собственном  тылу,  отступая аж до  Москвы.  Теперь
"погода  меняется".  Как   выяснила   разведка,  противник   сосредоточивает
значительные силы в районе деревни со странным названием  "Новое -- Старое".
Там  уже  обосновался штаб  110-й  пехотной  дивизии.  Но,  отходя  довольно
беспорядочно, немцы в суматохе оставили на правом  фланге довольно широкий и
ничем не прикрытый коридор. Трудно было удержаться и не воспользоваться этим
обстоятельством:  можно было  одним  ударом достичь  успеха, для которого  в
другое  время  понадобилось  бы  больше  недели.  В  случае удачи  сразу  же
отрезались  пути  отхода противника от  деревни Васильевское.  Немцы как  бы
попадали в мини-котел.
     Но...  можно  было  попасть  в него  и  самим:  если  коридор  внезапно
замкнется  или  наши  запоздают с последующей  атакой,  тогда  помощи  ждать
неоткуда  будет. С другой  стороны именно поэтому нужно было  действовать им
как можно решительнее, тем более, что это была как раз ночь перед рождеством
и фашисты вряд ли могли ждать такого дерзкого удара.
     Но что это опять? Почему лошади снова еле выдирают ноги из снега? Так и
есть,  вновь попали в трясину. Странно  -- тридцать градусов - мороза, а под
снегом жидко.  Федор соскочил с саней, побежал помогать товарищам.  Работали
быстро, разгребали лопатами  снег, подкладывали под колеса маты из альника и
вскоре колонна снова двинулась.
     Федор озяб. Сжавшись в комок,  старается не дрожать, но несмотря на все
его усилия, ноги окоченеют, а самого клонит ко сну.
     --  Охлопков, -- трогает его  за  рукав Соколов. --  Приготовься, скоро
твоя очередь, И старшина долго, часто  повторяясь, объясняет Федору, что они
с Василием должны делать.
     Они  должны были  незаметно прорваться к опушке  леса, где, возможно, и
залег  пост  противника. Если немцы обнаружат  --  уничтожить.  А если  нет,
дождаться  красной ракеты -- сигнала к атаке -- и открыть интенсивный огонь,
ворваться  в  деревню.  Основная  группа будет наступать метрах  в  трехстах
левее.
     На этот раз обычно немногословный  старшина  разговаривает  с ним как с
равным,   уважительно  и  обстоятельно.   Это  неспроста:  задание,  видать,
серьезное. Все же хорошо, когда командир так с ним разговаривает, вот только
ноги совсем  не слушаются.  Федор  с  силой  колотит их  одну об  другую, но
желанное тепло не приходит.  От  ног озноб поднимается и идет по всему телу,
не  хочется  шевелиться, в голову  лезут какие-то  ненужные мысли,  мелькают
смутные воспоминания...
     О, как вольготно жилось  ему дома!  Сущим  пустяком кажутся  сейчас  те
неприятности  и  сложности, которые  раньше  казались  огромными.  Трескучие
якутские  морозы  сейчас  даже желанны. Проплывают перед глазами сотни верст
заледеневшей тайги вперемешку с зелеными травянистыми волнами  пышущих жаром
аласов, стога  сена  на  берегу  Алдана, блестит, искрится  серебром  родная
река... А вот и родной дом...  Над трубой плывут легкие колечки дыма. Только
собрался было взяться за ручку двери, как кто-то дернул его за рукав.
     -- Охлопков, -- голос старшины. -- Пора!
     Шепот  командира вернул Федора  в  действительность. Он  взял пулемет и
соскочил  с саней. Ноги подогнулись. Еле устояв, Федор, покачиваясь, пошел к
саням, на которых ехал брат. Через несколько шагов стал ступать увереннее, а
тут  из темноты как раз вынырнул Василий.  Он,  как  всегда, легок  и быстр,
будто и не чует холода. Молодой! Да и валенки у него, кажется, сухие. Иногда
Федору кажется, что смерть их пока минует, благодаря именно везению брата.
     Отойдя  немного от  дороги,  они  и  впрямь увидели, как среди деревьев
мелькнул огонек.  Федор обернулся и лоб  в лоб стукнулся  с  братом. Василий
улыбнулся: мол, вижу, вижу... Добравшись до опушки, братья зашли поглубже  в
кусты, выбрали место, откуда хорошо был виден вражеский пост. Как раз в этот
момент  они услышали шум тронувшейся колонны. Федор до  боли  закусил  губы,
готовый в  любой миг нажать  на  спуск пулемета, но к его удивлению, немцы у
костра и ухом не повели.
     Опустив  пулемет, Федор с любопытством стал разглядывать  постовых. Они
крутились у огня, поворачиваясь к нему  то одним, то другим боком. Что-то не
очень  похожи они  на лихих  --  картинных  -- представителей  победоносного
вермахта, в отутюженных зеленых мундирах и начищенных сапогах. Самый крупный
из них -- в белом бараньем тулупе, в валенках, каска напялена поверх теплого
шарфика,  которым немец обвязал  голову.  Тот,  что  постоянно  жует,  толст
непомерно, видимо, одел под шинель телогрейку. Третий, низенький, закутанный
в одеяло, подпрыгивает с  ноги на ногу  и  все что-то рассказывает.  Верзила
даже не оборачивается, а толстяк, не переставая жевать, изредка кивает.
     Ноги у Федора совсем закоченели, от одного вида чужого костра стало еще
холоднее. Отвернувшись от немцев, он снял валенки. Выжал промокшие  портянки
и сунул их за пазуху. Сильно размяв  ступни  руками, стал тереть их  снегом.
Холод мгновенно растекся по жилам,  сжало  сердце,  по коже пробежал шемящий
озноб, заломило кости. Федор потер еще сильнее, и нестерпимая боль сменилась
приятным  пощипыванием,  теплая  волна прокатилась по  телу. Надергав из-под
кустов жухлой прошлогодней травы, Федор сунул  ее  в валенки вместо стелек и
вытер насухо ноги подолом маскхалата.
     Слышь... Никак пьяные, -- словно сквозь вату услышал он голос брата, --
большой-то разливает, а те уже третий раз опрокидывают...
     Пусть  пока  давятся,  --  со злостью  подумал  Федор  и стал  поспешно
обуваться. Но злость не проходила. -- Собаки, думают,  им здесь  все  можно.
Завоевывать нас пришли.
     Он  видел  рыжие  бороды,  освещенные  костром,  черные  провалы  ртов.
Болтают, но есть-пить  не  забывают. Надеть на  свинью каску  -- точь-в-точь
будет.  О  чем они  там рассказывают  друг другу?  О  своих подвигах во  имя
"нового  порядка"?  Перед  глазами  Федора встали  сгоревшие  дотла деревни,
сумасшедшая старуха со свечой, которую увидели сегодня в доме около конюшни,
ее  немигающие ледяные  глаза, растрепанные волосы, черную  шаль на  плечах,
трупы на виселицах...
     Кровь  ударила Федору  в голову.  Он  и  сам  не заметил, как установил
пулемет поудобнее и с диким  криком: "Вот  вам праздник!" -- нажал на спуск.
Треск пулемета мгновенно успокоил, но и испугал Федора. Как же он, забыв про
приказ, раньше времени поднял шум! Он перестал  стрелять и прислушался... До
него донесся шум боя -- роты Чернозерского поднялись в атаку.
     --  Аай-ай!  Ура-а-а!  --  истошно  закричал  Федор  и побежал  вперед.
Пробегая  мимо  костра,  он расшвырял  его пинком ноги и кинулся к  деревне.
Ворота крайнего  дома были  распахнуты настежь, на небольшом дворе  металось
несколько фигур.  Федор срезал их  одной очередью  и, устроившись  за  углом
избы, огнем встречал всех, кто выскакивал на видимый ему участок улицы.
     На рассвете рота, с которой действовал взвод Федора, полностью очистила
деревню. Чего только не увидели бойцы в покинутых немцами домах, везде столы
по-праздничному ломились  от изобилия закусок и выпивки. Их особенно поразил
стол, накрытый в доме, где располагался штаб дивизии. Мясо консервированное,
фрукты,  шпик, французский  коньяк, болгарская сливовица, немецкий шнапс  --
все было там. Не обошлось, конечно, без русской водки и русского сала.
     Как  ни   диковинно  смотрелось   неожиданное   изобилие,  трудно  было
удержаться от искушения попробовать его. Но немцы почти  тут  же  нанесли по
деревне массированный артиллерийский удар. Взрывами снарядов были перепаханы
улицы, горели почти все дома.  После получасового шквала гитлеровцы  пошли в
атаку, пустив впереди несколько  танков, с криками и руганью, встав в полный
рост. Но объятая  пламенем  деревня  вдруг ахнула  огнем так, что  противник
откатился назад, оставив на поле боя десятки убитых и три подбитых танка.
     В этот день немцы атаковали деревню еще дважды и на завтра три раза, но
в открытую,  в  лоб уже  не  шли,  старались  обойти  с флангов.  Иногда  им
удавалось занять несколько домов,  но  наши гранатами и штыками отбивали  их
обратно.
     Об  этом  боевом  эпизоде  в  историческом  формуляре 375-й  стрелковой
дивизии  есть такая запись: "Интересную операцию в ночь на 25 декабря провел
1245 сп... Внезапным ударом опрокинув и уничтожив боевое охранение,  бойцы с
ходу  ворвались в  деревню  Новое  --  Старое и  устроили настоящее побоище.
Кровопролитный бой длился  свыше  суток. Противник  потерял в  этой операции
свыше  1000 человек убитыми.  Разгромив  штаб  110 пехотной  дивизии  и  167
пехотного полка, захвачены большие трофеи и штабные документы" .
     Федор,  конечно, всех  этих подробностей не знал,  но зато собственными
глазами видел захваченное  у гитлеровцев полковое знамя  и воочию убедился в
верности  суворовского правила "Не числом,  а уменьем". Сравнительно  малыми
силами  они  разгромили  целый  полк  противника,  у  самих  же потери  были
небольшие. Из тех, кто погиб в этом  бою, Федору запомнился старший политрук
Барк, взявший на  себя  командование  ротой и их  взводом. Еще вчера  утром,
увидев, как Федор с крыльца дома очистил от немцев лежавшую перед ним улицу,
он похвалил  его  и  приказал  перебраться  на  перекресток,  откуда  сектор
обстрела  был  шире.  Но  вообще-то  убитых  было  мало,  а раненые, наскоро
перевязавшись, снова вступали в бой.
     Бойцы приноровились к своеобразным условиям  боя в  населенном пункте и
умело  использовали  любые укрытия. Федор  тоже стал подмечать  определенные
закономерности,  какой-то относительный  порядок в этом  хаосе. При обстреле
или бомбежке надо укрыться в свежей воронке --  вероятность того, что снаряд
или бомба второй  раз  попадет в  одно  и то же место ничтожно  мала. Нельзя
укрываться возле любой стены. Не в этот раз, так в  другой она может рухнуть
на тебя от прямого попадания или взрывной волны.  Пехота идет в атаку обычно
сразу вслед за  полосой заградительного  огня.  В эти  минуты из-за сплошных
разрывов   увидеть  что-либо  невозможно.  Не  надо  ждать,  пока  покажутся
атакующие,  а надо  бить туда, где разрыв погуще.  Потом там окажется  целая
куча трупов немцев.
     Главное, не давать воли волнению, не суетиться. Минутный страх  --  уже
поражение. Ни на мгновение  не забывать  об  опасности. Выстрелил  в одного,
сразу же  забыть о нем, стрелять  в следующего, и так  раз за разом.  О себе
лучше не думать, так же как и о конкретном кустике или бугорке,  за  которым
можно было бы спрятаться.
     Самое решающее в бою  -- это время, которое отмеряется решительностью и
самообладанием  солдата. Упадет  один --  встанет на его месте другой. Это и
есть спасение. А там уж как кому повезет.
     Эти  простые  истины  боя  постигались  каждым  солдатом,  быстрее  или
медленнее, сразу или по крупицам, но постигались, если конечно, до этого его
не убьют.
     Федор уже чувствовал инстинктивно динамику боя, улавливал его ритмы, но
то,  что называется  солдатским мастерством,  придет к нему  не скоро. На то
понадобится пройти еще много боев.



     Человек на войне старается не принимать близко к сердцу  все, что тяжко
отдается на его душе. Но уязвим и этот инстинкт самосохранения.
     ...  Вчера  погиб  Губин.  Он  был  родом  со  Смоленщины,  где  сейчас
хозяйничают немцы. Василий о случившемся рассказывает брату,  а  Федор, хотя
сам все это видел, внимательно слушает.
     -- Наши  пошли  в  атаку.  Откуда-то слева застрочил пулемет и заставил
залечь, сначала левый фланг, а  потом и всю цепь. --  Верно, так оно и было.
-- Только Губин, не оборачиваясь,  впившись глазами в тот самый пулемет, все
полз и полз.  -- Да, так он полз вперед... -- Когда  до пулемета  оставалось
метров двадцать,  Губин бросил одну  за  другой три гранаты и, поднявшись во
весь рост, рванулся  в траншею. За ним поднялись все. -- Да,  не так дружно,
но поднялись. --  После атаки Губина нашли мертвым. Он  лежал, вцепившись  в
горло немецкого лейтенанта, придавив  его своим телом. Судя по  всему, двоих
до этого он заколол штыком, а лейтенант, видимо, увернулся на углу траншеи и
выстрелил в него из пистолета в  упор. Получается, что фашиста настигла рука
уже убитого Губина.
     Да, разные бывают  люди. Губин  -- это характер.  Какой же  должна быть
сила ненависти к врагу, если  человек и мертвый  продолжает драться?  Всякое
уже довелось увидеть  за эти  несколько недель на  фронте, но такого еще  не
приходилось. А ведь говорят некоторые, что самое важное для солдата -- уметь
сдерживать себя, быть хладнокровным. Не всегда, видимо...
     В кармане Губина нашли  письмо из дома, вернее, из тыла, куда с помощью
партизан сумела перебраться его  свекровь. Она  и писала, что  фашисты убили
его  жену Оленьку и шестилетнего  сына. Когда маленький  Славик  увидел, как
немцы схватили мать,  он сквозь слезы закричал: "Я скажу  папе! Папа придет,
он  красный командир!" Так Губин сумел отомстить,  хотя и не дошел  до дома.
Василий продолжал рассказывать, но Федор его уже почти не слышал. Он думал о
том, что  по  сравнению с Губиным и  многими другими  бойцами, родные  места
которых  оказались под немцами, ему еще повезло. Жена, сыновья, старший брат
--  вся родня  живет далеко  отсюда  в  глубоком  тылу. Если бы  семья  жила
благополучно где-нибудь на Урале, то Губина вряд ли нашла такая смерть.
     Рядом почти одновременно взорвались три или четыре снаряда. Федор сразу
же перебежками бросился в свежую воронку. В тот же  миг туда плюхнулся мешок
с  дисками  и следом скатился  Василий. Ни  на шаг  не отстает! Он, конечно,
проворнее  и  выносливее  Федора, но во  всем старается  слушаться его. Ведь
Федор -- не только старший брат, а самый непосредственный командир -- первый
номер в пулеметном  расчете, да и просто  у  него  больше жизненного  опыта.
Земельный  передел  в  родном  Крест-Хальджае,  товарищество  по  совместной
обработке  земли,  затем  работа  на  золотых  приисках  Алдана --  все  это
послужило  ему  хорошей  школой   приобщения   к  новой  жизни,  которую  он
представлял себе как самую человечную и справедливую. Бедняки делили землю и
объединялись  в артели,  боролись, как могли,  за лучшую  долю, и  все  были
охвачены эпидемией ораторства. Каждому казалось, что он говорит очень важное
и решение любого дела зависит именно от его мнения. И на мунняхах -- то есть
на  собраниях  --  выступающего  никто  не  останавливал.  Так  было  в  год
земельного  передела  и  в течение  ряда  лет до  1938  года... Эти  мунняхи
проводились  отдельно  для бедноты,  женщин,  молодежи по одному  и  тому же
вопросу. Только  потом  созывался общий  муннях для всех членов  артели  или
жителей  той  или  иной  местности. Нечего  сказать,  вроде  демократия была
налицо,  но  обязательно  проходило  решение,   подсказанное  представителем
райцентра или кем-то из партийных.
     В общем, занятное и странное было время. Будто бы все делалось на благо
простого  труженика: он теперь  трудился не на богача,  а в артели, то есть,
казалось  бы, на  себя. Особенно стало жить интереснее  молодым.  У них  дел
было,  что  называется,  невпроворот:  вся  перестройка  села на  новый  лад
проводилась  ими и через  них.  Открылась  школа,  начала работать больница,
появились такие диковинные вещи как спектакли,  показ кинофильмов...  Все же
жизнь  селян, даже в самые урожайные годы, лучше не становилась. Поборов  да
налогов  было больно  уж  много. К тому  же время  от времени находила такая
напасть,  которая проняла бы  любого  толстокожего.  В  Крест-Хальджае кроме
двух-трех  дворов,  все  жили не  шибко  хорошо, а "претендентов"  в  кулаки
набралось 64 человека. Так, каждый третий мужик мог стать кулаком да улусное
начальство  лишило  прав лишь четверых, остальных отпустило. Коллективизация
сначала шла обычным темпом, то есть люди вступали в артель по желанию. Потом
частников обложили таким непосильным налогом, что за год почти все очутились
в артельщиках. Летом 1938 года начались репрессии. Двое из НКВД -- Сидоров и
Борщов -- за какие-то  двадцать дней "работы"  в Крест-Хальджае "раскрыли" и
отправили под конвоем  в райцентр больше  пятидесяти "врагов народа". Вскоре
прошла  и  эта  лихоманка,  почти все  арестованные  вернулись  --  избитые,
оборванные -- кто с райцентра, кто с Якутска.  Так, и худые и добрые события
перемежались, как после напасти -- добро, после ненастья -- ясные дни.
     Трудно  сказать,  как  отразились  на  душе Федора превратности  жизни,
однако   он   одно  твердо  знал:  возврата  к   прошлому  для   него   нет,
рабоче-крестьянская  власть  --  это  его власть. И он был убежден, что  все
издержки и ошибки исходят от отдельных руководителей, тут сама власть ни при
чем.  Но невозможно было  ему  не заметить изменений  в поведении людей.  На
собраниях  много  говорить  перестали,  смиренно  слушали уполномоченных  из
райцентра, трудились безропотно,  но без былого подъема. Сложа руки никто не
сидел,  а  работа не спорилась.  Худо-бедно нужная  утварь -- техника  вроде
плуга, косилки  --  доставлялась  и  скот  породистым  стал. Но  колхоз  еле
справлялся с госпоставками по  сдаче молока, мяса, зерна. Молодежь под видом
продолжения  учебы уходила и вместе с ней убывало и веселья, и  развлечений.
На фермах  работали вдовы да одинокие, у  которых не было ни кола, ни двора.
Снова  давал  о себе знать старый недуг --  туберкулез. Почему  так?  Отчего
жизнь человека-труженика  не становилась лучше? На это нужного ответа Федору
неоткуда было взять. Может, поэтому иногда  на него  находило: он готов  был
дерзить  всем,  с  кем-то  почему-либо получалась  размолвка,  напиться  или
резаться  в  карты... Ведь  жили же  так разгульно Тихоня Васька  из конторы
"Заготскот" да сборщик налогов Афанасий Голубь. Они-то  на  него  с усмешкой
смотрели как на  дурачка! Но играть в карты не было денег, а одурманивающего
зелья  не  всегда  можно было  найти.  От  подобного настроения  его спасала
привычная  работа.  Как брался  за какое-то дело,  так маета эта, к счастью,
куда-то пропадала.
     И тут, на  фронте, чувство занятости ограждало  его от шальной напасти.
Когда  Василий лег рядом, Федор чуть подвинулся  и, переждав,  пока  немного
рассеется дым,  приоткрыл  глаза.  Все же удивительный  человек -- его  брат
Василий! Держится как ни в чем не бывало и из своей фляги глотает чай.
     -- Дай-ка и мне напиться...
     И впрямь  легче стало: горло не  сжимает  и в груди свободнее... Федору
даже захотелось спросить  у брата: "Что же ты? Когда гонялся в родных местах
за зайцами, тоже ходил с чаем?" Но взрывы опять участились.
     Впереди -- затонувшая в снегу деревушка с церковью. Вдоль деревни немец
соорудил  укрепление из  набитых песком  кулей.  За ним проходит траншея, то
там,  то  сям маячат головы солдат и чернеют пулеметные ячейки.  Наши  будут
брать эти укрепления: такая уж обязанность наступающих.
     Вскоре по цепи  передали приказ идти  вперед.  Метров сто братья ползли
впереди отделения. Затем, когда отделение стало разворачиваться, подались на
левый фланг.  Отсюда они поддержали атаку огнем своего  пулемета. Но из трех
взводов ни  один  не  продвинулся  дальше  двадцати  шагов.  После небольшой
передышки поднялись снова. Атака не удалась и на этот раз.
     У  Федора от  усталости  рябило в глазах,  мелко тряслись руки. Горячей
пищи не ели  ни вчера вечером, ни сегодня утром. Все же, откуда у него такая
усталость? Может, ему одному так тяжело? Он обернулся к брату.
     Василий  выглядит бодрым. От него идет  пар, шапка вся в инее, но дышит
глубоко  и  спокойно.  Федор  вглядывается  в  лицо  брата: все-таки  как он
осунулся! Кожа на переносице и на скулах потрескалась и начала шелушиться. И
не улыбается он... Да что это он? Нельзя же  вечно улыбаться. Если бы Федора
самого-то увидел бы кто-нибудь из знакомых, обязательно  заметил  бы, как он
похудел и изменился.
     Федор  снял с  плеча вещмешок. Оттуда достал  мерзлый  хлеб  и протянул
брату. Тот,  сняв  штык, стал  дробить. Еще Федор вынул из  НЗ кусок сахара.
Василий,  положив его  на  ладонь,  ударом  штыка  ловко  разбил напополам и
большую половину протянул брату, а вторую тут же взял в рот.
     -- Догоняют нас. - Кто?
     -- Наши. Вон ползут. --  Василий,  опасаясь, как бы  не отругали их  за
самовольный полдник, сдержанно улыбнулся.
     А,  успеем...  --  Успокаивающе  ответил  Федор.   --  Ешь.  Надо  силы
набраться.
     В  атаку!  -- Как только  успели  братья запить  остатком  чая из фляги
Василия, сквозь треск боя где-то близко послышался голос командира роты.
     Подняв  пулемет, Федор  побежал  в  сторону  воронки от  мины,  которую
приметил  заранее. Отсюда и стал поддерживать атакующих. Как кончился  диск,
Федор, не оборачиваясь, протянул руку  за  очередным  диском и вставляя его,
старался выбрать  удобную  позицию.  На шероховатом снежном  покрове,  кроме
мелких сугробов, ничего подходящего не видно. Проваливаясь в наст и с трудом
вытягивая ноги из-под снега, Федор продолжал искать место, где можно было бы
установить  пулемет. Сугроб не выдержит.  С  рук вести  огонь -- лишь  ворон
пугать.
     Вдруг перед Федором упал мешок  с дисками.  Это Василий подбросил. Надо
же!  Сам-то не мог додуматься... Федор вдавил  его в  сугроб и, установив на
нем пулемет, открыл огонь по ячейке, вспыхивающей длинными языками пламени с
самого начала  атаки.  Он  тщетно  пытался  поймать  его на  мушку.  Дыхание
перевести не может и  руки не слушаются. Федор тут повел ручку пулемета так,
чтобы ствол ходил сверху  вниз,  слева  направо. Тот, к его радости, замолк.
"Ы-гы! Так-то!" -- крикнул пулеметчик и снова вскочил. Он пошел левее. Стало
идти легче. Это он, наверно, перешел пашню.
     Добежав до сугроба, под  которым угадывалось что-то твердое, пулеметчик
лег и, дыша  шумно  и  глубоко, замер. Об  щиток дважды треснула  автоматная
очередь. Не обращая внимания, повернул голову  вправо.  Вон один ползет, там
второй, третий...
     Ободренный  присутствием своих, дал длинную очередь.  Затем, протягивая
руку, привычным жестом просит диск. Ему на этот раз диск в руки брат не дал.
Чего это отстал? Федор  с тревогой обернулся и тут же присел. В шагах десяти
от него брат  неподвижно лежал на снегу. Весь вытянулся и держится за грудь.
"Что с тобой?" -- вырвалось у Федора и он бросился к брату. Взял за руку  --
она  бесчувственная. "Убили?!" -- Федор, все еще  не веря, не желая верить в
смерть  брата,  осторожно  приподнял  тело  Василия и, как  бы  ограждая  от
чьего-то удара, обхватил его  голову и положил к себе на колени. "Странно-то
как,  а?.." Пот застыл на  лице  крупными,  как росинки, каплями. Переносица
бледная,  будто  натерли  мелом. Зрачки  полузакрытых глаз повернуты наверх.
Из-под  пальцев, прижатых к груди, сочится кровь.  Федор прислушался... Нет,
ни  одна  жилка  не бьется,  ни  один  мускул не  дергается...  Предсмертные
судороги, видать, уже прошли.
     -- Василий! Василий! -- В отчаянии Федор стал трясти безжизненное тело,
потом прижал его к себе. -- Басылыкы!.
     Федору вдруг показалось, что  брат еще  живой. Опустив его, внимательно
вгляделся  в  лицо.  И вправду  живой! Шарики  глаз чуть опустились  вниз  и
зашевелились губы:
     --  Диски... вот... здесь... -- Брат хотел было оторвать правую руку от
раны,  но  так и не  смог. Он  еще  пошевелил губами и  тут же  весь размяк,
остановившиеся глаза приоткрылись, рот тоже...
     Как  она  неожиданна, проста  и  нелепа эта смерть...  Федор сначала не
понял, что  с братом кончено. Но тут  же почувствовал как бьется со странной
щемящей  болью его сердце. Во рту  пересохло. Кровь хлынула  в  голову. Весь
задрожал, в глазах перевернулось поле, завертелось небо"
     -- Гады, отомщу!  Слышите,  отомщу! -- Зарычал он,  сотрясая  кулаком в
сторону врага.
     Привела  в себя  боль  от  удара кулаком  об  штык  опрокинутой  в снег
винтовки.  Тут  Федор спохватился  и поволок тело  брата в первую попавшуюся
воронку.  Там положил  труп  брата  на спину, скрестил руки на груди, закрыл
раскрывшиеся веки. Затем встал на колени и склонил голову перед братом.
     Вот так-то пришлось расстаться им...
     "Похоронят ли тебя?  Или  ты останешься здесь, занесенный  снегом?"  От
этой мысли Федор содрогнулся и его снова охватила ярость.
     -- Сейчас... Сейчас, кровопийцы... -- Быстро вскочил с места  и, забрав
мешок с дисками, побежал к пулемету. -- Сейчас- Вокруг крики идущих в атаку,
треск выстрелов, гул взрывов...  Но все это не доходит  до слуха  Федора. Он
видит перед  собой только  фашистов,  которые,  не  выдержав  натиска наших,
побежали к траншеям,  куда и направляет  огонь своего обезумевшего от ярости
пулемета. Видит, как  падают  фашисты, видит,  как живые, толкая друг друга,
перепрыгивают через  убитых, убегая от смертоносного дождя. Видит и злорадно
кричит:
     -- На-ка вам! На-ка вам! Подавитесь!



     После гибели брата Федор сильно изменился.
     Будто заплутал  в ближнем лесу:  все  слышит, знает куда выйти, а  идет
напролом. С  чего это -- он понимает,  а сделать  с  собой ничего не  может.
Встряхнуться бы надо  ему... Но как  выбить из головы ту ночь, когда впервые
лег без брата и его разбудил  от тяжелого сна лежавший рядом с ним боец?  Во
сне снова видел смерть брата, проснулся, а слезы все текли и текли...
     В  бою он  чувствует  какое-то облегчение. В  передышках же  меж  боями
мучается от наплыва навязчивых мыслей. Не смог он уберечь  брата...  В силах
ли был он сделать это? Их,  сибиряков, на фронт  прибыл целый  состав.  Всех
Федор,  конечно, не смог запомнить. Но от  его вагона, хоть  шаром покати --
никого. Последним пал его брат. Что же  это? Может, они  не умели воевать? А
он,  Федор, умеет?  Видимо, солдату на войне  не так уж долго суждено  жить.
Вторых  номеров за две недели у него побывало несколько человек: кого ранит,
кого убьет... И каждый раз невольно думается: сегодня его, завтра меня...
     Без брата мучило Федора отсутствие общения. Оказывается, Василий унес с
собой тот родной мирок, где  можно было  делиться всем тем,  что у  тебя  на
душе, где понятны каждое слово, жест, мимика, взгляд...
     Федор   стал  беспокойным,   раздражительным,  молчаливым...  Если  кто
обратится  к нему,  отвечает односложно: "да"  или "нет".  А сам  занимается
бесконечными  солдатскими заботами:  одежду  починит,  пулемет  почистит,  к
ночлегу  станет  готовиться...  Как  ни  сдерживался,  успел  поссориться со
многими, раз даже подрался, когда какой-то мужик обозвал его ругательным, на
его   взгляд,  словом  "елдаш".  Один  бывший  заключенный,  как  потом  сам
признался,  стрелял по нему  дважды во время атаки...  Так  в  отношениях  с
людьми наступал тупик.
     Кто знает, сколько бы времени Федор смог так жить? Однажды,  когда 1243
полк после тяжелых боев за село Гущино вышел в район поселка Раменье,  то ли
с Урала, то  ли из Сибири прибыло  очередное пополнение. На  сей раз прибыли
непохожие на  прежних  -- шумные, озорные.  Были и такие,  которые вели себя
вызывающе, шутили с издевкой.
     В  первый же день случилось так,  что фронтовики чуть не поссорились  с
этими вновь прибывшими. Фронтовики  стояли у  походной кухни  за обедом. Тут
молодой  человек, которого дружки  звали Михой,  прибежал  и  протянул  свой
котелок повару, будто кроме него вокруг никого нет. Федору стало не по себе:
"Ишь, откормыши  тыловые...", вырвал  у Михи  котелок да  швырнул в сторону.
Миха  полез  было  в  драку,  но  оказалось,  что  вокруг  были  почти  одни
фронтовики.
     На следующее  утро  к Федору  прибежал его второй  номер  и,  почему-то
заикаясь  и  тараща  глаза,  сказал: "Тебя вызывают в  землянку  к комиссару
Боровкову".
     Что  бы  это  значило?  Неужто за  случай  у  кухни?  Надо  же было ему
связываться с этим молокососом...
     -- Товарищ политрук, по вашему приказанию прибыл красноармеец Охлопков!
-- буркнул Федор, как только зашел в землянку батальонного комиссара.
     Боровков посмотрел  на Охлопкова внимательно и строго.  А Федор все  же
выдержал взгляд комиссара.
     -- Садись,  товарищ  красноармеец. --  Комиссар пока  зал  на чурку. --
Разговор у нас будет долгим и обстоя тельным.
     Федор  бесшумно  выдохнул:  комиссар  его  не  отчитал,  еще приглашает
садиться... 26
     Давно ли на фронте?
     Второй месяц.
     Видел вчера, как сбили наш самолет?
     Видел.
     Ну как?
     Тяжело.
     Если немцы окружат нас, ты поднял бы руки?
     Нет, я бьюсь насмерть.
     Это хорошо,  товарищ красноармеец. -- Комиссар закурил "козью ножку"  и
медленно, как бы про себя, продолжал:
     Мы знаем, что ты отличный пулеметчик.  Видим, как  ты в атаку встаешь в
числе  первых, с поля боя  уходишь с  последними. Несмотря ни на что, воюешь
упорно и  умело.  О тебе  пишут в боевых листках  как о неутомимом мстителе.
Так, да?
     -- Так.
     -- Все же придется оторвать тебя от пулемета. Со гласен?
     Федор,  догадавшись, что  дело  начинает  приобретать серьезный оборот,
вскочил с чурки и рявкнул:
     -- Есть, товарищ политрук! Комиссар почему-то улыбнулся.
     -- Товарищ лейтенант, вы что говорили мне о нем, а? Слыхали -- он сразу
согласился. -- Боровков оглянулся на худощавого лейтенанта. Затем повернулся
к собеседнику. -- Как из винтовки стреляете?
     Федор замешкался с ответом. Затем не очень уверенно сказал:
     -- Могу, наверно. Мало имел дела с винтовкой.
     Комиссар расспросил его  о прошлом:  был  ли  охотником,  имел  ли опыт
стрельбы из  малокалиберной винтовки  и  других  видов однопулевого  оружия.
Федор только тут понял,  что его вызвали не по "делу Михи", и,  успокоившись
окончательно,  рассказал  комиссару,  как во  время  военной  подготовки  на
станции Мальта близ Иркутска  немного познакомился со снайперским делом, как
там занял первое место по стрельбе именно из боевой  винтовки, потому вскоре
и был отправлен на  фронт.  Он вспомнил и о том,  как  в 1932 году, когда по
комсомольской  путевке  работал шахтером  на  золотых приисках Алдана,  стал
значкистом ворошиловского стрелка.
     --  О,  если  ты  ворошиловский  стрелок,  то  это  совсем  хорошо,  --
обрадовался комиссар. --  Так вот, слушай. Мы  организуем снайперскую группу
полка. Ты в  эту группу  первый кандидат.  Но  ты  не переживай,  мы тебя от
пулемета   насовсем  не  оторвем.  Сам   видишь,   бои  сейчас   похожи   на
оборонительные. В  обороне будешь снайпером,  а  при  наступлениях  возьмешь
пулемет. Вот так. Что скажешь на это?
     Есть товарищ политрук! Согласен.
     Тогда поступаешь в распоряжение лейтенанта Василькова. Познакомься, вот
он.
     Обернувшись,  Федор  собрался было  доложить  по  Уставу,  но лейтенант
жестом остановил его и велел идти пока в свой взвод до его вызова.
     Разговор с комиссаром оказал на будущего снайпера прямо-таки исцеляющее
действие. Может быть, тут сыграли роль внезапность вызова, раскаяние  Федора
по  поводу  неприятного  случая  с  новичком  или  сознание  того,  что  его
присутствие на фронте  необходимо. Во всяком случае  то состояние смятения и
неудовлетворенности, которые преследовали его после смерти брата,  перестали
мучить Федора. К нему постепенно вернулась обычная уверенность.
     С дивизией Федор ходил  на передовую еще несколько дней. Во время одной
атаки  увидел в овраге, как два  молодых  человека вертятся вокруг миномета.
Первый, стоя без телогрейки, с  невесть откуда доставшимся  ему "маузером" в
руках кричит:
     -- Круши их, подлюг! Бей проклятых! "Бывалый"  -- подумал Федор, ложась
у оврага. Друг его, паренек с ушанкой, поддакивает ему:
     -- А ну, Ганс, получай аванс! Беги до Берлина без оглядки!
     Сам-то паренек, как пролетит над ними снаряд,  невольно нагибается. Тут
Федор узнал в них Миху с другом и улыбнулся, мол, бывает же такое...
     Вскоре,  во  время  обороны  у Нечаеве --  Брусково, Федора  вызвали  к
лейтенанту Василькову.  На сборный пункт пришло около десятка  бойцов, в том
числе тот же Миха. Он здоровался со всеми за руку.
     -- Здравствуй, здравствуй, курсант на девятом пайке, -- ответил один из
"старичков", явно намекая на первую с ним встречу.
     Миха лишь  улыбнулся  и,  когда подошел  к Федору,  поздоровался с  ним
уважительно.
     -- Имя мое Михаил, фамилия Корытов, -- представился он.
     Бойцов  повезли  в  тыл  на  видавшем виды грузовике-полуторке.  Благо,
дорога  оказалась хорошо  протоптанной  и через  часа два были  уже на месте
назначения -- в затерянной  в  лесу  деревушке.  Бойцов  привели  в  ближний
крайний  дом. Им  объявили,  что пробудут  здесь  три дня,  познакомятся  со
снайпингом, будут соревноваться  по стрельбе из  винтовки. А  Миха опять тут
как тут. К вечеру нашел Федора и говорит:
     --  Дядя  Федя,  я  нашел  где  ночевать.  Командир  раз  решил. В дом!
Понимаешь? Пошли, друг, пошли.
     Солдата  в  дом приглашают... Ночевать под крышей,  любоваться белизной
стен, наслаждаться теплом русской печи -- это мечта каждого солдата.
     В  доме  Федор  не  ночевал уже десятый месяц.  На станции  Мальта близ
Иркутска  во  время прохождения военной подготовки бойцы жили  в  землянках,
построенных  ими самими.  Федор не очень-то переживал -- в землянке было  не
хуже, чем в охотничьей избушке. Зато запомнилось ему другое.
     Помнится, привели их на поляну и приказали  рыть две канавки глубиной в
40 сантиметров. Дерн, снятый с поверхности земли, клали между канавками. Как
потом  понял Федор, это они, оказывается,  сооружали себе "стол".  Затем над
"столами" из жердей сколотили навес. Под этими навесами, покрытыми сосновыми
ветками, солдаты ели в любую погоду -- и в ясные дни, и в ненастье...
     И вот Федора приглашают в дом...
     В доме царит тихий, уютный полумрак.  На самой середине белеет  плоская
печь. Тепло-то как! Тут же потекло по жилам  и все тело охватила  неодолимая
приятная дремота. Федор  даже  не помнит,  как  поставил  сушить  валенки  и
портянки, как лег на пол, положив под голову телогрейку. Когда  проснулся, в
доме было уже светло, а Миха бегал то  от печи к столу, то от стола  к печи.
Федор сладко  потянулся и стал подниматься, разминая шею резкими  поворотами
головы.  Усталость как  рукой сняло,  будто спал  не на  полу, а  на пуховой
перине и под заячьим одеялом.
     Ох,  бэрт да бэрт!  -- воскликнул он  от удовольствия. Миха, наливавший
чай в кружки, повернулся к нему:
     Что? Чего ты там, дядя Федя?
     Тебя хвалю, Миша.
     То-то. Собирайся быстрее, чай будем пить.
     Так началось знакомство Федора с Михаилом Корытовым.
     --  Дядя Федя, давай чай пить. Ваш брат,  ох как любит!  Это я знаю. --
Улыбается Корытов. -- Эх,  какой  чай!  Бабка  дала перед  уходом на работу.
Настоящий царский!  Чуешь? Сейчас попробуем. Чем мы хуже царя? Ага? На войне
мы, солдаты -- короли! Так-то!
     Позавтракав,  они пошли в тот дом, где остановились  вчера.  Как зашли,
лейтенант Васильков встал и начал рассказывать об оптическом приборе.
     По снайперскому делу в  Сибири тоже приходилось немного  учиться. Будто
все знакомо, но  тут из уст  лейтенанта сыпятся  так  много  мудреных  слов:
"сектор", "ориентир", "шкала", "оборачивающая  система",  "база", "риска"...
Как их сразу запомнишь?  Лейтенант еще Федору дал задачу с дробью. Решить ее
он  тоже не  смог.  Лишь на топографическом  листке без ошибок  указал,  где
овраг, где высота, точно назвал расстояния между ориентирами.
     -- Молодец,  --  подбадривает лейтенант. --  Твоя  задача разобраться с
прибором. Не робей, он только на вид сложный, а так очень прост.
     Знает же назначение каждой части прибора, а названия их запомнить никак
не  может.  Оттого  у  него все  и  запуталось.  Вот  где  беда.  Смотрит на
лейтенанта, но тот уже к другому пошел...
     Смотри-ка, дядя Федя, -- тут Корытов его легонько толкнул в локоть. Сам
пошел к стене. Указательные пальцы держит друг против друга. Кончики пальцев
отмечает кусочком кирпича и говори:
     Это база оптического прибора.
     Как только увидел  то, что рисует и показывает Корытов, в голове быстро
стало  всплывать забытое. "Траектория" -- это путь полета пули  (а он  успел
так  крепко   забыть...)  "Оборачивающая  система"   --  это  очень  простое
приспособление. Сворачиваешь ее налево-направо, вверх-вниз,  чтоб  не падала
тень на  прибор прицела.  А  "риска" -- просто-напросто  волосок шкалы...  К
решению задачи тоже легко можно подобрать  ключик. Минуты две-три  назад  он
никак понять не мог, почему после умножения на сто надо делить непременно на
70. А это, оказывается, ширина базы на местности.
     Когда лейтенант, посмотрев решение  задачи, одобрительно кивнул и пошел
дальше, Федор с  благодарностью улыбнулся Михаилу. Тот, с задорным блеском в
глазах, не преминул пустить шутку: "Вишь, мы тоже не лыком шиты".
     Так прошли для Федора изнурительные двухдневные занятия.
     На третий день состоялись соревнования по стрельбе. По двум упражнениям
по мишени Федор  занял сначала второе, затем третье  места.  А по движущимся
целям его показатели трижды оказались лучшими.
     --  Здорово, Федор, --  первым похвалил его Корытов. -- Охотников знаю.
Бух! И из сотен дробей хоть  две-три в цель-то попадут. А винтовка не такая.
У нее пуля одна.
     На  похвалу Федор не  ответил. Он  лишь улыбнулся и  подумал про  себя:
"Чего  тут,  вот  попробуй  быть первым  в  бою".  Но  когда  после  разбора
результатов  лейтенант Васильков  из двух  отданных  на  весь  полк приборов
второй стал вручать ему, он от волнения переспросил:
     Это мне?
     Да,  да,  тебе,   красноармеец  Охлопков.  Первый  дали   красноармейцу
Наймушину Ивану  Григорьевичу. А вот второй тебе, Федор Матвеевич. Только ты
не подведи нас.
     Так,  Охлопков  в конце  января 1942  года  в  маленькой деревушке, что
стояла  на  северо-востоке  от Ржева, перед строем  из  восьми  бойцов  стал
хозяином снайперской винтовки.
     И на самом деле, по сравнению с обычной, она выглядела чудом. Целишься,
и мишень так приближается, хоть рукой потрогай. Из такой промахнуться стыдно
будет...  Да он  на то и не  имеет права.  Лейтенант же сказал:  снайперское
движение -- дело новое, ответственное, за ними, за первыми, пойдут десятки и
сотни. Надо  скорей освоиться.  Ведь  якуты некогда  на  сохатого и  медведя
ходили с луками, пока долетит первая стрела, успевали пустить еще по три...
     Вечером  Корытов долго любовался  снайперской  винтовкой  и, не скрывая
своей зависти, спросил у Федора:
     А кто этот счастливчик Наймушин?
     Из второго батальона. Лейтенанта Мишанкова видел? Вот у него.
     Снайперская группа действовала самостоятельно  всего  три дня. Началось
наступление и снайперы разбрелись  по своим ротам. К концу следующего же дня
до Федора  дошла  печальная новость, что Корытов получил  тяжелое осколочное
ранение и отправлен  в госпиталь. Тот  самый Михаил Корытов,  ставший Федору
таким понятным и близким...
     Корытов, на первый взгляд человек  неуравновешенный, был на  самом деле
очень  задушевным. Скажем, сегодня поругается с  кем-нибудь, а  назавтра все
начисто забывает. Что бы ни случилось, как  бы ни обходились с ним,  зла  не
помнит.  После боя может сразу же запеть, сплясать... Шутка, веселье --  его
постоянные попутчики. Терпеть  не  может спокойной, размеренной жизни. Когда
скучно, у него даже  взгляд тускнеет. Иногда по вечерам, когда "бес наступит
на пятки",  Миха нехотя начинал рассказывать  печальные моменты своей жизни,
как два  старших брата уже погибли  на фронте,  как отца в пору  организации
первых  колхозов  кулачье застрелило из-за  угла, как  трехлетняя  сестричка
обварилась до смерти кипятком, в какой нужде жилось после убийства отца... А
днем Михаил ходил легко и свободно, как ни в чем не бывало.
     Федор Михаила часто вспоминал и каждый раз ловил себя на мысли, что они
в чем-то очень схожи. А то как объяснишь, почему они вцепились при первой же
встрече? У него убит брат, у того убиты  оба брата. Стараясь  заглушить свое
горе, Федор как бы уходил в себя. Корытов же  пытался рассеяться  весельем и
удалью.  Федор,  скрипя  зубами, безрассудно  кидался  на врага,  готов  был
взорваться гневом по  пустякам,  не выносил  ничьей  оплошности.  Он  сейчас
стыдился этого.
     Так  отозвалась в  Федоре  короткая дружба  с  Корытовым.  Происходящее
вокруг он  стал видеть спокойно  и ясно, душа  его уже не бунтовала,  прежде
всего действовал  его рассудок.  Он  еще понял, что это не  скорая война, ее
беды так неисчислимы, что  несчастье, случившееся с  ним  и  Корытовым,  это
всего  лишь капельки  в  горе миллионов,  что опасность смерти  повисла  над
каждым  из миллионов советских людей. "Потому-то воюет вся  страна,  она вся
превратилась  во  фронт",  --   думал  он.  В  такой  войне  солдату  нельзя
шарахаться, нельзя  поддаваться чувствам, ему надобно  иметь крепкие нервы и
холодную голову.



     29 января,  иначе  говоря,  на  четвертый день, как  Охлопков из  своей
винтовки  с оптикой уничтожил наблюдателя  и снайпера, очень  обрадовав этим
Михаила  Корытова,  1243-й  полк   при  поддержке  трех  танков,  нескольких
пикировщиков  "ПО-2"  снова  начал  наступательные  бои.  В  тот  день  были
освобождены деревни Ножкине, Новое Филькино, Петелино,  Кокошкино,  Старое и
Новое  Коростылево.   Однако  два   батальона  полка   "Фюрер"  дивизии  СС,
подразделения 167-го пехотного полка приостановили  продвижение наших частей
и пошли жестокие бои, непрекращавшиеся даже по ночам. Вышеназванные деревни,
если сегодня были в руках у наших, то назавтра оказывались у врага.
     Как  понял  Федор  со  слов  командиров и агитаторов, в  начале февраля
наступление войск Калининского фронта  приостановилось почти повсеместно, но
сила сопротивления  с той и другой стороны удвоилась. Почему это происходит,
Федор  понял  определенно и  четко. По планам  нашего командования, Ржевская
группировка  фашистских  армий  должна  быть  окружена  и уничтожена,  таким
образом, очень сильный и опасный плацдарм Ржев -- Гжатск -- Вязьма следовало
очистить  от  немца. Враг  же  не  собирался  сдавать, невзирая ни  на какие
потери, свой опорный пункт для броска на Москву.
     Итак,  снова  начались  непрерывные  тяжелые  бои.  Дыхание  этих  боев
ощущается даже сейчас, при чтении скупых строк оперативных сводок тех дней:
     "25 января. 1243-и стрелковый полк ведет огневой  бой. Состав: 82 штыка
(то есть боеспособного солдата), всего -- 111 человек.
     31  января. Полк весь  день вел наступление во втором эшелоне за 1229-м
сп, обеспечивая левый фланг 371-й сд. Имеет 45 штыков.
     1  февраля. Полк, выдвинувшись  в  первый  эшелон,  вел  наступление на
Тимонцево... Потери большие.
     февраля. Полк наступает в первом эшелоне 375-й сд.
     февраля. Полк, наступая  на Тимонцево,  встретил  интенсивный огонь  из
р-на Опряхино, вынужден был прикрыть собой, тем самым обеспечить продвижение
вперед 1241-го и 1245-го сп.
     4-5 февраля. Полк занимает оборону.
     6  февраля.  Части  группы   генерал-майора  Соколова  (то  есть  375-й
стрелковой  дивизии)  в 5  часов  утра  перешли  в наступление, но успеха не
имели. Потери большие.
     8 февраля. В 13 часов полком занят один блиндаж. Убито -- 26, ранено --
24.
     13  февраля.  До  батальона  пехоты  противника  продолжает  удерживать
Ножкине. 1243-и сп,  наступая на  Ножкине,  четыре  раза переходил  в атаку,
встречая ураганный  огонь  противника, залег в 50 метрах  от Ножкине. Боевой
состав 237 человек.
     14 февраля. Части 375-й сд  перешли  в решительное наступление.  1243-и
сп, наступая на  Ножкине,  ведет  частые бои,  -- трижды  переходя  в атаку,
потерял 80% личного  состава.  Полк, имея 11 активных штыков и  о пулеметов,
отошел на исходную позицию.
     февраля.  Полк  в  составе  74  штыка, 42 минометчика, 38  артиллериста
совместно  с 1245 сп при  поддержке  полковой артиллерии вел наступление, но
вынужден был отойти на исходное положение. Потери: убито --  38, в том числе
убит комбат младший лейтенант Мякишев, ранено  --  94 человека,  в том числе
командир полка капитан Деващенко.
     февраля.   1243-й  сп  (17   активных  штыков)   вел   наступление   на
северо-восточную окраину  Ножкине, достиг  снежного вала  перед деревней, но
встретил сильное огневое сопротивление" .
     "Атаковал",   "встретил   ураганный   огонь",   "отошел   на   исходное
положение"...  Так для полка  карусель войны вертелась  непрерывно изо дня в
день.
     Какими обыденными кажутся сражения  былых времен!  Ведь тогда битва шла
день-два, потом ее участники всю  жизнь  могли  рассказывать  о ней легенды.
Ужасы  войны,  видимо, для солдата  были  всегда  примерно  одинаковыми.  Но
степень напряжения и нагрузка неудержимо возрастали.
     Солдат то ползет, то снег разгребает, землю роет, то отстреливается, то
идет  в  штыковую до изнеможения. Всегда на пределе. Не  дай  бог,  окажется
слабым. Ночь коротает в мерзлом окопе. Ребенком он ловил снежинки  в ладоши.
Тут те снежинки  бьют ему в лицо, залезают за пазуху, в  сумерках сыпятся  в
окоп как песок.  Если заметет, то  снег окажется и  постелью.  В роковой час
служит и саваном. Солдату говорят, что наши две армии отрезаны и оказались в
тылу врага и его дивизию перебрасывают на операцию по прорыву к этим армиям.
Он четырежды  был в "долине смерти"  и четырежды его дивизия была отброшена.
Ей не хватает боеприпасов, продовольствия, живой силы. Живая сила от далекой
отсюда железной дороги приходит своим ходом. Автотранспорту помогают собачьи
упряжки. На  них вывозят  раненых и привозят  медикаменты. Согласно  тем  же
оперативным  сводкам, на которые только что ссылались, тяжелый танк "КБ"  за
полтора месяца в бой пошел один  раз -- 26 февраля, из  артиллерии были лишь
76 мм  орудия и сорокапятки,  минометный батальон придавался только дивизии,
да и то редко.
     Все это солдат видит и не видит, хотя оно имеет самое прямое  отношение
к  его ежеминутной  борьбе  с врагом  и стихией.  Событий так много,  что он
пропускает их мимо, не успевая воспринять и обдумать. Он реагирует только на
те, которые касаются его лично. В этом его спасение. Да и он сам отгоняет от
себя подальше все будораживающее, вызывающее переживания.
     Спроси у Федора в те дни: что ему запомнилось больше всего?  Вряд ли он
сразу  нашелся  бы с  ответом.  Война такая штука,  что  не  всегда  хочется
вспоминать  о  ней.  Все  же  "долину смерти"  не выбить из  памяти. Сколько
пришлось ползти вдоль  и  поперек по  изрытому как от оспы полю, сколько раз
поднимался  в  атаку...  Казалось,  ежечасно чья-то невидимая  рука  швыряет
солдат в пожарище сражения, огромное красно-черное  пламя которого  пожирало
сотни тысяч жизней.
     Вспомнятся потом  и мелочи.  Однажды пошли в  рукопашную. Федор впервые
штыком заколол  человека. Когда, отогнав фашистов, вышли в лес, почувствовал
неприятную тошноту.  Ему надо было покурить. А в кисете махорки не  осталось
ни щепотки. И трубку разбило пулей. С досады сунул руку в карман. Там пальцы
нащупали сначала одну дыру,  затем вторую, третью. Тут кто-то подошел к нему
и участливо спросил:
     -- Эй, брат, что там у тебя? А-а, пробило... Ну, ничего, бывает. На те,
вот табак, вот бумага. Табак из Дона, черкасский. Кури на здоровье.
     Казак  еще  угостил его водой из  своей фляги. А Федор не  спросил даже
имени. Так-то оно бывает.
     * * *
     О первом ранении Федор домой не сообщил. Зачем  волновать родных? Рука,
пробитая пулей между лучевыми костями, держит же пулемет и карандаш. Правда,
ныла с неделю. Но по сравнении  с тем,  что происходит на  передовой,  такая
рана поистине пустяк.
     Сегодня Федор идет с разведчиками. Что его ожидает? Об этом он и думать
не  смеет.  Дивизия после  "долины  смерти"  переброшена  сейчас  на  другое
направление. Но обстановка мало чем отличается от прежней. Дивизии удалось с
ходу занять деревни Большое Мантрово, Воробьеве, Ченцово. И уже целый  месяц
топчется  на  месте. Берет  деревню,  но  тут же  ее  уступит.  Тарутино  --
Мантрово, Ченцово  -- Инчиково, Кишкино -- Самойлове,  Овсянниково -- Усово,
Паново  --  Тарутино,  Ченцово  --  Решеталово...  Вот  названия   деревень,
беспрестанно мелькавшие в сводках дивизии. Будто два равные по силе человека
сели состязаться в перетягивании  палки, да ни тот, ни другой  перетянуть не
может. Но не было  ни единого дня, когда спадало  напряжение  боя. Внезапный
удар с флангов,  даже  с тыла,  засады,  ночные атаки врасплох,  выманивание
противника  на  ложные  укрепления  --  все  было.  Порой  линия фронта  так
запутывается, что не знаешь, где находишься. Благо, что покров снега высок и
немец предпочитает протоптанные дороги.
     Сейчас что передовая, что разведка -- невелика разница. В разведке даже
лучше -- во многом сам себе хозяин.
     После двух часов ходьбы тропа, по которой шли, привела к санной дороге.
     -- По ней они и ездют... -- шепнул старик-проводник на ухо лейтенанту и
для большей убедительности повел рукой вдоль дороги.
     Лейтенант, внимательно посмотрев вокруг, пошел дальше.
     Вскоре  дорога  раздвоилась.  Тут  проводник  опять  что-то  шепнул,  и
командир жестом позвал всех к себе.
     Мы близки к цели. Дед отсюда вернется. Кого  сегодня нам дали-то? Тебя?
Фамилия  как?  Ага, Охлопков. Так  вот,  товарищ красноармеец  Охлопков,  ты
останешься  здесь. Видел, только что прошли коряги? Там и будет твоя засада.
Задача  такая: если  фашистов  мало --  открываешь огонь  и  уничтожаешь их,
одного из них берешь в плен  и возвращаешься по тропинке. Если  их много  --
пропустишь  их и бежишь докладывать  в  разведвзвод. Не случись  ни того, ни
другого -- дожидайся нас.
     Есть, товарищ лейтенант!
     Тише...Ну, бывай.
     Федор, шагая по глубокому  снегу, подошел к трем корягам.  Он облюбовал
среднюю  и, сидя на корточках около нее, принялся курить. Ну и место,  сзади
горка,  спереди дорога -- отходить некуда... Затянувшись  дымом,  Федор стал
изучать будущую  свою засаду. Лежи себе как за бетонной стеной. А  отверстие
-- настоящая амбразура, еще  с навесом. Дорога  к корягам, оказывается, идет
прямо, затем только  сворачивает направо. Обстрел отличный. Горка тоже вдоль
дороги поворачивает направо.  Низина, что  впереди, постепенно поднимается и
вдали обросла лесом. Да, отходить нельзя -- сразу достанут...
     Лежа, Федор стал уплотнять  снег и  укладывать на  нем диски. Что  это?
Скрип саней?.. Федор насторожился. Сквозь  привычный гул боя, идущего с двух
сторон, явно слышен скрип. Затем скрип стал доноситься откуда-то поблизости.
Обернулся  и чуть не ахнул: из-за  поворота  горки начал выходить  обоз. Это
немцы... Это ихние лошади... Одна, две, три, четыре... Много  как их!  Федор
навел автомат на дорогу. Все  как на ладони. Обоз подходил все ближе. Первые
три  лошади особо крупные. Переставляя толстые ноги,  они тянут  нагруженные
сани. Кажись, бельгийки. На первых санях двое  сидят, третий лежит  на боку.
"Спокойные какие.  А убьют -- глазом  не моргнут..." Федор снова пересчитал:
16 подвод. На задних санях почти никого. Что же делать?.. Начнет отходить --
заметят.  Отлежаться? Больно близко от дороги. Федор передвинул ближе диски.
Прицелился.  Фашисты приблизились настолько, что даже  глаза  их видны. "Эх,
черт побери! Я один -- один и погибну, вас много -- много и помрет..."
     Как передние  три  сани  поймались на  мушку, автомат взревел  огненным
пламенем. Фашисты, как ошпаренные, стали шарахаться  и беспорядочно стрелять
кто  куда.  После двух  коротких  последовала  длинная  очередь.  Весь  обоз
смешался в кучу.  Ошалелые фашисты заметили  своего противника, когда из них
осталось  в  живых всего  несколько.  Они сразу  же сбили с  коряги  снежный
козырек, и  пули засвистели  над головой  автоматчика-одиночки. Вот  беда...
Патронов осталась всего  одна коробка.  Отходить нельзя  -- пришьют тут  же.
Вперед,  значит?  Федор вскочил  и, стреляя на ходу,  бросился  к обозу.  Он
бежал,  пока не достиг трупа лошади. Заметил,  что из-под ближних саней двое
из автомата бьют по  корягам и  тут же  пустил несколько пуль по  ним. Затем
взял  у убитого автомат  и  стал  из него  же бить  по фашистам, пока те  не
угомонились.  Наконец,  Федор  перестал стрелять и  облегченно вздохнул.  Он
вытер пот со лба и тут увидел  на дороге легковую машину. Она  мчалась из-за
поворота горки, откуда вышел  обоз. "Неужто подмога  им катит?"  Федор снова
кинулся за подводы. "Почему одна?" Если одна, лучше  пусть поближе подойдет.
"Что  за чертовщина, это же наш газик". Федор успокоился, но головы так и не
поднял.  Газик,  приблизившись  еще  немного,  остановился.  Вышел  стройный
военный в белой дубленке и быстро пошел в сторону Федора. Федор встал.
     Откуда ты?
     Я... 1243-й полк. Разведка.
     Где остальные?
     Туда пошли.
     Стройный военный повернулся и тем же быстрым шагом пошел к машине.
     -- Товарищ  генерал,  тут  действует  разведрота 1243-го полка.  Как вы
предполагали,  немцы везли боеприпасы и продовольствие.  Сейчас же  отправлю
старшину со взводом.
     "Ба, так это машина командира дивизии! Что же так неосторожно плутает?"
-- подумал Федор.
     Газик повернул направо и вскоре исчез за небольшим холмиком.
     * * *
     Прошел  еще месяц.  А бои не утихали даже ночью. В такой суматохе -- на
четвертое утро после того, как Федор один перебил немецкий обоз -- противник
снова овладел Тарутином.  Полк,  потеряв  много  своих  убитыми и  ранеными,
вынужден был боевой участок сдать другой  части.  Теперь, передвинувшись  на
занятую некогда им позицию, держит оборону.
     Погода  резко  потеплела: появились  лужи,  потекли ручейки. Но  ночью,
особенно под утро, от стужи знобит и зуб на зуб не попадает. А днем развозит
и ко  сну тянет. От  прилипшей к ботинкам  и обмотке глины еле  передвигаешь
ноги.  Шинель,  промокшая насквозь и  испачканная  грязью,  бьет  колени.  В
ботинках  хлюпает, ноги  ночью мерзнут,  днем преют  до появления на ступнях
твердых, бледных морщин.
     У Федора лицо сильно обветрено, губы потрескались и шелушатся. Он ведет
огонь  так,  будто  всю  жизнь   только   этим  и   занимался:  прикидывает,
присматривается, когда целится, весь застывает...  Серьезное  выражение лица
иногда сменяется чем-то похожим на улыбку -- значит, попал в цель.
     Возле него спит напарник.  Как только пришли сюда, Федор добыл  широкую
доску. Сейчас стоит на ней.  Когда наступит его черед отдыха, вытащит ее  со
дна окопа, вытрет  немного и, положив на  свою  нишу, ляжет поспать часа  на
полтора-два.
     Жизнь на передовой для солдата --  это  всегда испытание. О том  и слов
нет.  Она ему часто  преподносит  то, чего  ожидал меньше  всего. Фашистский
самолет, к  примеру, сбрасывает  вместо  бомб  пустые бочки  с  отверстиями.
Новичок испугается рева и свиста таких бочек больше, чем настоящей бомбы. Не
зная куда деться, он жмется изо всех сил к земле. Страшный рев давно прошел,
а  он все  лежит  и,  зажмурив глаза, ждет  взрыва... Или  вчерашний случай.
Ничего не скажешь, и смех, и горе.
     Немцы раньше каждый день вопили по радио:  "Генерал Соколов вас оставил
на произвол судьбы, во избежание кровопролития, сдавайтесь или истребим всех
до единого!" А сегодня почему-то не слышно  было. "Приперло, значит, фрица",
-- подумал тогда Федор. Сил и у наших было мало:  взвод имел десяток бойцов,
два  пулемета  и один миномет.  С  той  и с другой стороны  огонь постепенно
угасал и  к четырем  часам  вовсе прекратился.  Из немцев  один солдат  свой
автомат отложил в сторону, а сам медленно выполз на бруствер. Затем, почуяв,
что не стреляют, сел, огляделся и снял  каску. Это подействовало и на тех, и
на других. Вскоре и они, и наши сидели на  обочине траншеи. Федор тоже вылез
и попытался сесть, но под ним попадались то осколки, то обломки человеческих
костей. Тогда  он  достал  свою  доску  и, сидя на  ней, стал выжимать подол
шинели, не забывая следить за фашистами. Кто курит, кто  скоблит шинель, кто
очищает обувь от грязи...  От  всех клубится  пар.  Очень  уж похожи на кур,
вымокших в  луже  и севших сушиться на жердь.  Поле  между  двумя  траншеями
представляло  собой  безобразное  по виду,  невероятное  по  составу месиво.
Оттуда  торчало  все: стволы  разбитых  винтовок  и  орудий,  куски  танков,
сгоревших, затем  разнесенных  взрывами изуродованные человеческие  кости...
Бесчисленные бесформенные воронки  заполнены грязью и  талой  водой.  "Ну  и
разнесло... Как  же... Сколько тут поплясала война!" -- подумал Федор. Почти
одновременно с его внутренним голосом донесся до его слуха хриплый голос:
     -- Рус, сдавайс!
     Кто-то  из наших не выдержал  -- выругался  и, сотрясая палкой, которой
чистил ноги, крикнул тому:
     -- Фриц, сам сдавайся!
     И снова поднялась недружная трескотня перестрелки.
     К  вечеру к  фашисту,  видимо, подошла  подмога -- два раза  вставал  в
атаку. Вторую атаку наши  отбили  с  помощью интендантов, отделения саперов,
выполняющего тут какое-то задание и группы офицеров штаба.
     А  как  дальше  быть  немногочисленным   бойцам,   отстреливающимся  от
фашистов? Чего бы судьба ни преподнесла, им надо бы пополнить свои ряды...
     Федор  по  прежнему  со  старанием ведет  огонь. Он  давно  охотится за
пулеметом, который время от времени угрожающе бьет по нашим.
     -- Ну, погоди, все равно доберусь-
     Он прицелился было, как кто-то тронул за плечо. Обернулся -- в траншее,
нагнувшись, стоит подносчик, маленький такой, но с бородой.
     Здорово, друг.
     Здорово.
     Патроны принес? Суп где?
     Есть патроны! Целых четыре диска!
     Ого! А я тут из винтовки по одной тюкаю. Ну, сукин сын, теперь держись!
     -- Я?!
     -- Ты что? Это я фашисту говорю.
     Знаешь,  пополнение  пришло. Штыков -- 750, танков --  больше десятка и
орудий уйма!
     Ну-у? А не брешешь?
     Что ты!  Вот-вот в атаку  поднимутся!  На-те,  хлеб, сахар,  масло. А с
супом вот  что  вышло,  во... --  Поднос чик  показал пробитый термос.  -- В
следующий раз обязательно принесу!
     Подносчик тут же исчез. Но Федор, узнав о подходе пополнения, про суп и
забыл. "Выходит, подошли еще ночью. Ведь слышал же гул моторов!"
     Назавтра,  утром 30  марта,  в  6  часов началось то самое наступление,
которого бойцы ждали, уже несколько месяцев.



     В бою за высоту с отметкой 227,9 Федор получил  второе ранение. На этот
раз рана была более серьезной. Он шел, нагнувшись,  и пуля угодила чуть выше
связок нижних  крупных мышц левого предплечья. Не очень болело. К тому же он
оказался единственным ходячим раненым.  Стало совестно:  к  первой машине не
подошел и, не дожидаясь второй, направился в сторону передовой.
     При  первом ранении он и в санбат  не пошел. Тогда пехота противника на
трех  танках прорвалась через их окопы.  Надо было закидать  ее гранатами. В
пылу схватки он так и не заметил, когда пуля  успела пробить его левую  руку
между лучевыми  костями. Перевязал  ее после  боя  лоскутом от своей  нижней
рубахи. Чтобы не кровоточила, по совету  одного  старого солдата прижег рану
горящими мелкими лучинами. Через неделю рана зажила без следа.
     Федор  решил и  на этот раз не отправляться в госпиталь. Когда вернулся
во взвод, командир даже обрадовался:
     -- Значит, отпустили? Молодец! Комбат как раз требует хорошего стрелка.
К нему пойдешь. К Шарапову. Он на КП. Найдешь? Ну, беги!
     У командира батальона Федор,  чтобы  скрыть свое  ранение, держался как
можно  спокойнее.  Шарапов,  Шарапов...  Где  же  видел  он  этого  старшего
лейтенанта?
     Разведчик?
     Нет, я снайпер.
     Тогда пойдешь в группу стрелков, будете прикрывать группу захвата.
     Старший  лейтенант  коротко  объяснил,  что они сегодня  ночью  идут  в
разведку по направлению Инчиково и должны доставить "язык".
     -- Иди в землянку Ахиндеева, ешь досыта и отдыхай. Задание  дадим перед
уходом. -- Шарапов встал и про тянул руку. -- До вечера!
     В сумерках обе группы  лежали рядом  под носом у противника. Пока  шли,
рана  не  очень  беспокоила.  Затем  пришлось идти  то  пригнувшись,  то  на
четвереньках.  Тут-то и начались его муки. Федор следовал за  своей группой,
стиснув зубы.  У него от напряжения выступил  пот, в висках и ушах  звенело,
перед глазами поплыли зеленые, красные круги. Неужели не выдержит? Нет, надо
идти. Скажут -- струсил... Когда прикрывающая группа присоединилась к группе
захвата, разведчики остановились перед распадком. Видимо,  решают как дальше
идти.  По оврагу нельзя: там еще снег и немудрено попасть в засаду. И точно,
пошли  поверху.  Федор  на  минуту забыл  о своей  ране и  взял в рот  снег.
Разведчики пошли  по  гребню  холма: сначала группа  захвата, чуть  погодя и
прикрывающая. Федор с последней полз между лужами. Сейчас нельзя отставать и
он ползет через силу, стараясь отогнать боль.
     Взглянуть бы в эти  минуты на  свою семью! Должно быть, уже  поужинали.
Старик, наверняка, не сидит без дела, то  ли сани делает, то ли стенки бочки
обтесывает. Старший сын, наверно, играет рядом с ним  щепками, а младший уже
должен спать. Какой же теплый и уютный был у него дом!
     "Догнать! Догнать надо..." --  приказал себе и, чуть не взвыв, усиленно
заработал локтями. Пот, стекая по  лицу,  попадает в глаза, его горький вкус
появился во рту. "Э-э, у-уп..."  --  вдыхая и выдыхая воздух,  полз и  полз.
Наконец,  увидел  своих,  остановившихся,  уже  близко  от   него.  Он  тоже
остановился. Сразу же опустил голову  и весь распластался, стараясь отогнать
боль и  усталость.  Отдышавшись, достал  флягу и небольшими глотками  смочил
пересохший рот. Тут приполз сосед и шепчет:
     -- Смотри-ка, что это такое? Неужто наши? Так быстро?
     Федор,  всматриваясь  в темноту,  действительно  увидел  приближающиеся
тени. Наши. Точно они. Выходит, не доползли до траншеи?
     Разведчики не дали долго волноваться -- приволокли "языка".
     Откуда его так быстро?
     В траншее были у них?
     Потише, успокойтесь,  -- ответил Ахиндеев. Взяли  его на нейтралке. Обо
всем потом. Дайте отдышаться и не шумите. Ну, быстрей! Стрелки потом пойдут.
     Группа захвата исчезла во мгле.
     Федор  снял  промокшую тяжелую  телогрейку  и  стал подвешивать диски к
ремню   гимнастерки.  Затем  сел  на  телогрейку.   Его  теперь   беспокоило
возвращение.
     Что ты делаешь?
     Готовлюсь к возвращению.
     Телогрейку снял?
     -- Да. Устал...Идти будет легче...
     Подошедший тоже хотел было снять  телогрейку,  но послышалась  команда:
"Аида, ребята!". Федор осторожно повернулся и начал вставать:
     Вместе пойдем, не торопись. Я хорошо знаю местность...
     Ладно. Вдвоем веселей. Устал-то ты как... Ничего, пройдет. Дойдем.
     Разведчики,  выполнив  задание,  благополучно  вернулись в свою  часть.
"Язык",  доставленный  им  без  шума  и  перестрелки,  пришелся  по  "вкусу"
командиру батальона. От  имени командования вынес разведчикам благодарность.
При обыске у  пленного обнаружили бархатный кошелек, пришитый к пиджаку, как
двойной карман.  Кошелек  имел тройную подкладку, каждая из которых состояла
из больших и  малых ячеек. По  этим  ячейкам были рассованы  вещи из золота,
серебра  и  платины  --  серьги,  браслеты,  кольца, коронки. "Надо  же", --
подумал Федор, увидев этот странный набор.
     Вот это да... -- Кто-то выразил свое удивление.
     Что хочешь от оккупанта?!  -- ответил  другой. -- Грабитель, стервятник
да и все! Лучше пойдем -- отдохнем.
     "Услуга" мародера сказалась, между прочим,  сразу.  Гитлеровцы,  по его
показаниям, предпримут  наступление  не через неделю, даже не  через два-три
дня, а нынче  утром в 7 часов.  Потому-то Охлопков и Стяжкин еще до рассвета
должны быть  на нейтральной... Стяжкин  -- это тот  самый, с которым  вместе
вышли с разведки. Он, оказывается, родом из Саратова.
     --  Федя,  на,  это  адрес  моих  родных. На  всякий случай... Положи в
карман. -- Стяжкин, пытаясь отдышаться, повернулся  к Федору.  Он только что
принес на условленное место винтовку, два автомата, пулемет и диски.
     --  Друг ты мой, болеешь что ли? -  Нет, - ответил нехотя  Федор, а сам
осторожно разминал раненую руку.
     -- А потеешь почему?
     Боишься, что стрелять не смогу? Ранен я в руку. Рана и мучает меня.
     То-то я вижу. Почему в госпиталь не идешь?
     Сам видишь, сколько убито и ранено. Ты же слыхал, что сказал комбат.
     Командир  батальона, пригласив  снайперов  к себе  в  4  часа  утра,  с
нескрываемой тревогой объяснил, на какое задание они идут и  под конец прямо
сказал: "Помните, у  нас сил  мало. А мы  врага должны  удержать до  подхода
новой части".
     --  Так-то  оно  так...  --  Стяжкин еще раз  внимательно  посмотрел на
Федора. -- Ты, наверно, партейный? Это я к слову... Ранен -- не ранен,  ждет
один конец...
     Пока Федор со Стяжкиным на своем участке -- развороченной  снарядами  и
бомбежкой  местности --  сооружали  по  нескольку ячеек, как  велел командир
батальона, на небосклоне уже заметно занялась заря.
     Покуривая в  ладонь,  стали  наблюдать за  противником. Перед ними  три
блиндажа.  Немец  уже на ногах. Из  средней землянки вышли два офицера и  по
траншее направились в тыл.
     -- Федя?
     -- Подожди. Это завтракать идут. Когда вертаться будут, тогда и можно.
     Снайперы  решили, что  ближний  участок  траншеи будет обстрелян  ими с
первой позиции, то есть вот отсюда.  Пулемет поставили на высотку, где у них
устроена  самая  дальняя  позиция.  По  уговору,  после  первой   схватки  с
фашистами, отсюда выйдут один влево, а другой -- вправо и, отстреливаясь, от
воронки к  воронке будут откатываться  в сторону своих. У них  решение вышло
почти по подсказке Шарапова.
     Тут-то Федор вспомнил, как в феврале у Оптяхино разведчики со снайпером
напали на семь землянок врага и уничтожили свыше ста фашистов. Тоже утром. И
этот Шарапов руководил операцией. Точно, он был тогда.
     Федя, идут...
     Ы-гык,  не торопись только... Идущих по траншее -- я, выход из блиндажа
-- ты.
     Фашисты вышли  на прямую часть траншеи. Впереди -- два офицера, за ними
три солдата.  Федор еще раз проверил прицел  и  приготовился. Хорошо идут --
гуськом...
     -- Федя! Стреляй же, Федя!
     -- Ы-гык...
     Когда фашисты стали подходить к середине прямой части траншеи, загремел
первый выстрел Федора. Тут же последовало еще три выстрела.
     --  Есть!  Четыре  убито,  один  ранен!  --  Орал  Стяжкин,  забыв  про
осторожность и даже подпрыгнул.
     -- Тише, тише, друг...
     Услышав  выстрелы,  из-за  угла  первого  блиндажа высунулась голова  в
каске. Стяжкин собрался было открыть огонь, его остановил Федор:
     -- Подожди, посмотрим, что будет делать.
     Фашист огляделся  туда-сюда и,  видимо, не разобравшись в чем дело, тут
же исчез.  Зато со стороны второго  блиндажа появилась сразу целая  орава...
Где там стоял пост? Как они его не увидели?
     -- А ну, бей и сам перемещайся, -- тоном приказа Федор крикнул Стяжкину
и ползком ушел в воронку.
     Тут же автомат сотряс  воздух. Федор тоже сделал несколько выстрелов. В
ответ с той стороны застрочил пулемет, забухали минометы. На боковой траншее
немцев  уже  не  видно.  Успели уйти  вперед... Как их  достать?..  Наделали
столько шума, неужто не удержат... Федор пополз к пулемету.
     Бой все накалялся.
     Именно  в  такие минуты Федор, втягиваясь в  ритм происходящего вокруг,
умел интуитивно упреждать опасность. Он идет. Идет так,  чтобы его как можно
дольше не заметили. Идет и снимает высовывающиеся головы из  ближней траншеи
под треск короткой очереди автомата Стяжкина. Когда пули начали свистеть над
ним гуще  и дружнее, Федор выкатился из  воронки  и  продолжает  подниматься
выше, уже укрываясь за гребнем  холма. Учащаются взрывы, и он откатывается в
углубление. Как только проходит огневой вал, снова ползет наверх.
     Когда его пулемет снова  заработал с холмика,  началась  неравная дуэль
между  ним  и  артиллерией противника. Но и на этот раз пулемет остался цел.
Как только  стало меньше взрывов, Федор, ковыряя пальцами уши, глотая слюну,
пытался  смягчить  оглушение. Он смотрит вперед,  а  там  все окутано дымом.
Пулеметчик дрожащими руками вставляет диск, затем,  стиснув зубы,  открывает
огонь  сквозь пелену  дыма.  Приклад пулемета вырывается  из рук,  в  глазах
рябит, тело ничего не чувствует. Все же, когда фашисты  поднялись с подножья
холма, пулемет вновь заговорил. Штурмующим и на этот раз пришлось залечь.
     Расстреляв последний  диск,  Федор  снял  затвор пулемета,  откинул его
подальше и пустился с холма вниз  с винтовкой в руках. Тут он сообразил, что
огонь ведут  и свои, потому устремился  в  овраг, по которому утром  вышли в
нейтральную зону.  Достигнув края оврага,  обернулся назад: преследующих  не
видно. Теперь почти у своих и он, чуть не теряя сознания, пополз дальше...
     Когда зашел в траншею  боевого охранения, Шарапов был там.  Он доложить
хочет, а его останавливают.
     --  Молодец!  С  заданием  справился.  А  это  что?  Постой,  осколочек
застрял... Дай-ка вытащу... Вот так...
     Уже ранен... Перевязывают ему голову? Да... Чья-то мягкая рука прошлась
по затылку, по лбу...
     "Молодец! Все в порядке", -- слышит откуда-то голос Шарапова.
     От  сильной  усталости,  после похвалы  командира у Федора земля  пошла
кругом. "Что это он говорит? Остальные где?"
     -- Кто вернулся?
     -- Сейчас  придут,  товарищ  боец.  Подожди,  придут... Он-то подождать
может... Вышел же к своим. Гу!
     Черт побери! Кто-то его будто по лицу хлещет. Шарапов?  Гу... Что это с
ним? Чуть было не заснул. Нет, он встанет...Обязательно встанет...
     Как фамилия? Охлопков, да?
     Моя? Моя -- Охлопков.
     Товарищ Охлопков, смотри. Тебе письмо.
     -- Письмо... Письмо пришло... Как они там? Дай-ка, я встану...
     Когда  пришло сознание, Федор сидел на  дне траншеи с письмом  в руках.
Пытался  было прочитать, не получилось --  буквы пляшут.  "Потом прочту", --
подумал он.
     Тут  снова Шарапов появился. Сунул Федору в  руку  свою  флягу и  кусок
сахара.  Боец,  напившись  воды,  поднялся  на  ноги  и,   видя  присутствие
командира, стал докладывать:
     Товарищ комбат, задание...
     Хорошо, хорошо, товарищ боец, знаю все... Ты огня давай! Огня!
     Дальше Федор  наравне  с другими вел огонь,  но  четко  не  помнил, как
справлялся.  Ему  казалось,  что видит  сон:  как  из  снайперской  винтовки
уничтожал фашистских пулеметчиков,  спускающихся  с холма, Стяжкина недалеко
от себя,  которого взрывом снаряда разнесло,  Шарапова, получившего ранение,
многих убитых и раненых...
     Но все это было наяву. Они держались до 12 часов, как и было велено, до
подхода другой части.



     Зима уже позади. Проходит и весна. Какие они были? Об этом Федор судить
не может, потому  что  сравнивать  не  с  чем  -- других  таких  ему еще  не
доводилось испытывать.
     375-я стрелковая дивизия с первых чисел  апреля 1942 года  наступала по
направлению Усово  -- Половинкино  -- Трушино, но продвинулась немного. Хотя
она 24 апреля получила приказ об отправлении в резерв командующего фронтом и
сдала позицию 379-й стрелковой дивизии, из-за осложнений боевой обстановки и
в  связи  с затруднением  подхода резервов в  распутицу,  продолжала держать
оборону в районе Воскресенское -- Ратово -- Разюхино.
     Весна  -- это не  зима: светлее и теплее. Но она принесла вязкую грязь,
сырость в окопах. В эту пору Федор у себя дома после долгой холодной, иногда
и голодной, зимы готовился к  охоте на перелетную дичь. А тут лютует враг --
совсем другая охота.
     1243-й полк в течение  месяца все свое  усилие направлял на взятие двух
высот, обозначаемых  цифрами 227,8 и 222,9. Эти высоты, видимо, не забудутся
никогда.  Попробуй  забыть  высоту  227,8!  Они уже были на вершине,  а  тут
началась бомбежка. Затем налетели истребители и из состава батальона полегло
больше половины...
     Бойцам  с весной пришло  небольшое  утешение, связанное с  появлением в
полку  отечественных автоматов.  Именно с  помощью вновь  созданных  четырех
групп  автоматчиков  и ручных пулеметчиков подняли противника с  насиженного
места и  заняли эти высоты. Тогда-то  перед  выступлением в  бой за  одну из
высот  Федору  в  числе  немногих  было  доверено   быть  владельцем  нового
долгожданного вида оружия.
     С того  дня прошло  чуть  больше  месяца  и  Федора ранило снова.  Пуля
угодила в щиколотку и вышла сквозь, не задев костей голени.  Из-за этой раны
с неделю лечился  в санбате.  Выйдя оттуда, из оставленного  друзьями письма
узнал, что дивизия 12 мая вышла на формирование.
     Когда Федор, изрядно поплутав, нашел своих,  в комендатуре его встретил
незнакомый лейтенант.
     -- Ветераны  дивизии сегодня встречаются с новым пополнением, -- сказал
лейтенант  после проверки  документов. -- Ты  тоже будешь участвовать. Сходи
пока в баню. Там дадут новое обмундирование.
     Незнакомый лейтенант  говорил  с Федором просто, как на "гражданке", не
требовал  уставного доклада,  вел себя  очень обыденно.  Именно  из-за этого
Федор ощутил перемену обстановки и понял,  что его ждут, в  общем-то, мирные
дни, с чем бы ни были они сопряжены.
     После бани Федор чувствовал такую легкость в  теле, будто скинул что-то
тяжелое, давившее его издавна. Его еще одели и обули во все новое. Шел сюда,
невольно  стыдясь  своей,  видавшей  виды,  одежды,  теперь же и  шинель,  и
гимнастерка у него новенькие, белье чистое... Неожиданно сыскалась, наконец,
подходящая обувь.  Старшина, до того  все  удивлявшийся: "Ну?! Пилотка 56-й?
Шинель 46-й  1-й?", --  когда дело дошло до  ботинок, стал  сокрушаться пуще
прежнего:  "37-й?  Где  же я  возьму  тебе такие?!" Потом, что-то  вспомнив,
воскликнул: "Да ты,  дружок, счастливчик!  Есть  у меня  ботинки, заказанные
генералом для приемыша полка. Мальчика нет, его отправили в тыл. Сейчас! Сию
минуту... А вон они! На, носи на здоровье!"
     Так, в  полной  новой амуниции  Федор пошел  в отведенное  ему место  в
землянке.  Туда зашли двое в плащ-палатках. После знакомства выяснилось, что
пришли к бойцам начальник политотдела дивизии Сергей Михайлович Айнутдинов и
командир  1243-го  стрелкового   полка  Александр   Спиридонович   Ратников.
Командиры долго и обстоятельно беседовали с бойцами.
     -- Вы же автоматчик! -- Обрадовался Ратников. Когда услышал,  что Федор
воюет с первых дней при бытия дивизии на фронт, Ратников сказал Айнутдинову:
     На него-то не заполнен лист.
     А-а, он же с госпиталя.
     Ну,  ничего,  впереди времени  еще много. --  С  этими словами Ратников
повернулся к бойцу. -- Так ведь, товарищ красноармеец Охлопков?
     А начальник  политотдела дивизии Айнутдинов спросил Охлопкова, готов ли
он  вступить в партию.  На это  Федор ответил,  что он  готовился вступить в
партию еще до войны, будучи в колхозе.
     --   Ты   пиши  заявление,  да  поскорей,   --  посоветовал   начальник
политотдела, прощаясь с ним за руку.
     Так, лицом к лицу, большие командиры с бойцами разговаривают неспроста.
Это Федор знал. Все же их визит не оставил в нем неприятного осадка.
     По распоряжению майора Ратникова в тот  же день  Федор нес знамя своего
полка перед строем прибывшего пополнения. Ветеранов и вновь прибывших воинов
приветствовал сам генерал Соколов.
     Каждый из тех, кто  прибыл  на фронт, имеет  представление о солдатской
жизни, сказал генерал, но вряд ли четко знает,  из чего слагаются эти будни.
Их содержание -- это прежде  всего постоянный,  повседневный труд. От тысячи
пуль и осколков может укрыть лишь окоп. А окоп каждый раз надо рыть. Мерзлая
ли  земля   или  не  мерзлая.  Надежность  оружия  вселяет  уверенность.  От
уверенности  и стойкость. А  это зависит  от  того,  как ты  содержишь  свое
оружие. Его надо холить  пуще самого себя.  Уменье  делать быстро и как надо
для солдата должно быть такой же привычной, как пить воду и есть хлеб.
     Генерал, упомянув случаи стычек за места в землянке, строго предупредил
тех, которые  показывают, как он сказал,  удаль не  врагу,  а своим,  что за
подобный проступок в следующий раз их ждет военный трибунал.
     На  другой  день состоялся  митинг личного  состава полка, где огласили
приказ командующего 30-й армией. В приказе  отмечалось, что дивизия в период
особо напряженных боев  армии (февраль -- март месяцы) играла ведущую роль и
не  раз  обращала  в  паническое  бегство   фашистские  банды,  что  дивизия
заслуживает присвоения ей звания гвардейской дивизии. Федор, стоя  в колонне
ветеранов,  услышал,  как дружно захлопали бойцы.  Он  тоже  захлопал, будто
сказанное  не  касается  его  части.  Но когда майор  Ратников густым  басом
провозгласил  здравицу  в  честь ветеранов дивизии,  невольно  поднял голову
выше. Троекратное  "ура", прокатившееся над строем, пробудило в нем  чувство
приподнятости и гордости.
     Федор знал, что бойцов в пути на фронт учат, как вести себя при встрече
с воинской частью действующей армии.  Их  в свое время  тоже  учили  и  этот
воинский клич воспринял как должное.
     --  Теперь  обратите внимание, кто такие стоят перед вами, -- продолжал
командир полка. -- Их  семьдесят. Они  все  воевали в рядах дивизии с первых
дней  ее  пребывания  на  фронте.  У них  богатый опыт борьбы с  фашистскими
оккупантами. Они наша гордость. Они наша гвардия, которая прошла огонь, воду
и медные трубы!
     После митинга  было отведено время для свободного общения фронтовиков с
вновь прибывшими. Народ разный собрался. Кто из госпиталя на фронт вернулся.
Кто  прибыл  из глубокого  тыла: Сибири,  Казахстана,  Средней Азии.  Были и
курсанты,  обученные по специальной  программе прямо  после десятилетки,  на
первых порах задиристые. Злые языки  говорили, что им давали девятый, как  у
летчиков, паек, что они выкормыши, типа "юнген-фюрер" Гитлера. Насколько это
правда,  Федор не знал. Может,  им  просто  молодую  энергию и задор  некуда
девать? Был же Миша Корытов, с которым сначала сцепились, а затем расстались
друзьями.
     И в  разговоре со  "стариками" тон задавали именно эти курсанты. Кто-то
из них спрашивает с явной  подковыркой: "Где  зимой  солдат  ночует?"  -- "А
землянки?"  --  "А харч?"  --  "Шубу  дают?" -- "А  простыни?"...  Но  и тут
находились ребята, которые спрашивали о  более серьезном: "Почему мало пушек
и минометов?"  -- "Говорите  --  полгода воевали, а ни у  кого из  вас  даже
медалей нет?"
     Фронтовики  не обижались,  отвечали  как  могли  --  кто полушутя,  кто
всерьез.  Ведь войну словами объяснить  невозможно. У каждого,  даже у  того
курсанта, в словах и поступках которого явно выпирает некая избалованность и
нарочитая отвага, свое понятие о войне.
     Когда попросили Федора рассказать, как отогнать страх  в бою, с ответом
нашелся не сразу.
     -- Дисциплина!  Дисциплину  поддерживать! -- Затянувшись табачным дымом
из своей  "козьей ноги", заговорил он, наконец. -- Быть всем единым кулаком.
Вставать в атаку -- всем! Отходить -- тоже всем. Всегда вместе: вот так!  --
Для убедительности крутанул кулаком вниз.
     Не правда  ли, как странно получилось у него с ответом? Ветеранов будто
немало, но от того личного состава, с которым дивизия вступала в первый бой,
осталось  человек  70.  Выходит,  выбиты почти все  рядовые  первоначального
состава дивизии, то есть все  десять тысяч  бойцов. С постоянно прибывающего
пополнения  убитых  и раненых было отнюдь не меньше. Сюда добавляются потери
начальствующего состава -- свыше 2800. А он, солдат, говорит о дисциплине...
Ведь люди умирали  не только от того, что не всегда умели  собраться в  один
кулак.  Тогда о чем же он толкует? То ли по праву оставшегося в живых? То ли
из-за излишнего оптимизма? Нет, ни то, ни  другое. Солдат желал лишь одного,
чтобы этих  молодых, задорных ребят погибло как можно меньше и чтобы быстрее
закончилась эта  бойня, на которую он столько  насмотрелся. Он хочет поднять
их настроение и в душе рад, что они шутят, смеются,  прикрывая  этим свои не
очень-то веселые  думы. Другое  дело  -- имел  ли  моральное  право  рядовой
Охлопков учить  себе  подобных? Да, имел.  Командиры  -- младшие и  старшие,
вплоть до генерала -- объявляли ему благодарности. К тому же о  том,  как он
воевал, впоследствии писали и в печати, появились упоминания и в документах.
     Так, в заметке, опубликованной 10 января 1943 года в  газете 43-й армии
"Защитник Отечества", было указано, что он, Охлопков, в бою, в котором погиб
его  брат  Василий,  "расстрелял  из   пулемета  в  упор   27  гитлеровцев".
Корреспондентом  дивизионной газеты  "Красноармейская правда"  К. Космачевым
подробно описано,  как  Охлопков-снайпер  снял в первый  же день  выхода "на
охоту" наблюдателя и "кукушку" .
     В  характеристике,  данной  Охлопкову  при  его  вступлении  в  партию,
сказано,  что  он  "в  боях в районе Овсянкино и  Тарутино Ржевского  района
уничтожил 30 фашистов" .
     Все  эти  документальные  подтверждения  относятся ко  времени  участия
Охлопкова в боях под Москвой, затем на Ржевском направлении.
     По  состоянию  на  14  мая  1942  года  из  рядового  состава  дивизии,
удостоенных боевыми наградами было всего 8 человек, притом в живых никого из
представленных  не  осталось. Может, представленных было  много?  Их было 95
человек .
     Есть еще один, пожалуй, наиболее  важный  документ. Это наградной лист,
заполненный в начале июня 1942 года. В нем говорится:
     "Будучи  отличным  снайпером,  при  обороне  деревни  Инчиково  проявил
героизм,  невзирая  на минометный и  артиллерийский обстрел,  из снайперской
винтовки в течение 5 суток убил и  ранил  19 фашистов и одного офицера. Тов.
Охлопков  был  легко  ранен  в голову, выполняя  боевое  задание  по  снятию
фашистских наблюдателей.
     Представляется к ордену "Красное Знамя".
     Командир полка майор Ратников.
     Комиссар полка батальонный комиссар Хабаров" .
     О  представлении его к  награде  Охлопков  тогда не знал.  Он так и  не
услышит приказа командующего Калининским  фронтом от 27 августа. В  то время
он  будет находиться в  госпитале и орден  Красной Звезды  вручат ему  через
восемь  месяцев, в феврале  1943 года.  Но  для  него  важно  сейчас другое.
Полгода, считай, уже позади. А он все шесть месяцев шел сквозь огонь войны с
верой в победу. С этой верой предстоит ему идти в бой снова и снова.
     При любой возможности солдат  учится. И воины 375-й стрелковой дивизии,
оказавшись в тылу на формировании, проходят военную переподготовку.
     И у учебы свои трудности. Но все-таки это не бой.  Баня рядом. Ешь  три
раза в день, в одни и те же  часы. Еще  и  обнову дают. В общем, как говорят
сами бойцы -- не жизнь, а малина. К тому же еще лето. Тепло, солнце, зелень,
чистый  воздух... Нет свиста  пуль над  голо вой...  Федор за несколько дней
набрался сил и ходит, как у себя  дома, с еле заметной улыбкой на устах. Ему
кажется, что здесь всем хорошо.
     С учебой  тоже  хорошо.  Вчера осваивали  приемы борьбы с  танками. Над
окопами, где сидели солдаты, пускались танки. Это делалось, чтобы  их в  бою
не одолел страх.  Бойцы забрасывали их деревянными  гранатами и  бутылками с
водой. Сегодня -- день тактики. Тема
     --  "Стрелковый  взвод  в  наступлении".  Федор  командует   отделением
автоматчиков. Он, хотя и раньше выполнял обязанности командира, команды дает
не совсем точно,  но все же неплохо. Во всяком случае,  ему так кажется. Что
говорит   молоденький   лейтенант,  то  он  и  повторяет.  Лейтенант   часто
останавливает и поправляет. Время от времени делает одно и то же замечание:
     --  Зачем ты вставляешь лишние слова? Убери  свои "Братцы",  <Э-эй",
"Полундра", "А-ну".
     Потом распоряжался:
     -- Объяснить бойцам, как идти в атаку!
     Федор обходит всех и каждый  раз повторяет: "Ты, ты --  пара! Ты, ты --
пара!  Понял?!"  Таким  образом  разделив  бойцов на  пять  пар,  продолжает
объяснение:
     -- Ты -- отседа дотеда! Ты -- отседа дотеда! Понял?!
     А как это  делается, показывает сам. Боец справа встает первым. Стреляя
на  ходу,  бежит  шагов десять и  ложится.  Затем встает боец слева и, также
стреляя,  бежит  дальше напарника на пять  шагов. Кто лег, продолжает  вести
огонь. Так, прикрывая друг друга огнем, бойцы продвигаются вперед.
     Лейтенант помогает ему.
     Ниже голову, ниже! -- Объясняет он. -- Товарищи бойцы,  как доходите до
рубежа атаки, тут же вставляете  новые диски  и затем пойдете бегом до самой
траншеи. Давай, Охлопков, командуй!
     Отделение, парно перебежка, вперед!
     Слова команды Федор выкрикивал довольно четко и понятно.
     На полигоне то и  дело раздавался его голос: "Огня давай!", "Отделение,
в атаку вперед!"
     Так Федор проходил  стажировку в  течение двух недель. В то время самым
заметным событием в жизни полка было создание роты автоматчиков. С созданием
роты Федор был назначен командиром отделения. Автомат и уход за ним он знал.
О частях автомата и их назначении мог рассказать сколько угодно. А вот из-за
подачи команды получал нарекания. Иногда даже самому становится неловко. Все
слышит, все  понимает, а сказать, как следует, не может.  Черт бы побрал эту
команду...
     Все же не так страшен черт, как его малюют -- дело поправимое. Главное,
чтобы командир был справедливым и  всегда поступал  по совести. Многое уметь
делать   самому,  стрелять  метко,  быть   выносливым,  честным  и  храбрым,
заботиться  о  бойцах  больше,  чем о  самом  себе --  все это  входит в его
обязанности. То ли от подобного понимания своих обязанностей, то ли от того,
что считал себя больше  солдатом, чем командиром, Федор  не торопился ругать
бойцов за их ошибки, а терпеливо объяснял и показывал им.
     В  общем, Охлопков  теперь совсем  не такой, каким был раньше. Он  стал
более спокойным, рассудительным.
     Фашиста можно победить, повторял Федор новичкам,
     Ф
     ашист вовсе не  храбрый. И  откуда  ему быть храбрым?  Он,  как мы,  не
защищает  свою  землю.  Он  пришел сюда добывать себе богатство. Потому, как
всякий  разбойник,  смерти  боится  пуще  всего. Разбойник  только  нападать
мастак. Окажи ему сопротивление -- тут же убежит.
     И на самом деле так. Фашистская армия предпочитает нападать  вероломно.
Она  хочет  брать испугом да  натиском.  А ты провали  ее  планы,  делай все
наперекор, тогда можно  и потягаться с ним. Танков, самолетов  у  него  пока
больше.  Он и  прячется за эту броню. Когда силы равны,  он и  сейчас первым
бежит.
     Еще, как  понимает  Федор,  никогда  не  бывало так, чтоб  награбленное
богатство и его  дележ объединяло  людей. Те, которые  гоняются  за наживой,
собираются, как  стая волков,  ненадолго.  Им нужен хороший  отпор. Раз так,
надо научиться бить врага как подобает и передать другим то, что ты освоил.
     Фашист  не только вояка  и  разбойник.  Он  и  убийца.  От  него  можно
избавиться, вытравливая смерть смертью. Другого пути нет.
     Научиться бить врага можно хоть у кого, даже  у него самого. К примеру,
Федор  научился  у  фашиста  двум вещам. Прежде всего  фашист научил  Федора
ненависти. Ведь враг не довольствуется тем,  что убивает на поле брани. Куда
бы ни ступала  его  нога, он  опустошает все. Он  вешает и  убивает всех  --
полуголодную старушку,  не захотевшую  отдать  последнюю  курочку,  девушку,
оказавшую сопротивление против отправки в Германию... Где фашист -- там горе
и слезы, кровь и смерть...
     ...  Как-то раз  шли  вдвоем  на  разведку. С опушки леса  наблюдали за
деревней с тремя-четырьмя  уцелевшими избушками. Вдруг,  откуда ни возьмись,
появился  "Ме-109".  Самолет сделал  несколько  витков. Он  с первого захода
сбросил  мелкокалиберные  бомбы.  Со  второго и  третьего  захода  обстрелял
избушки  из  пулемета. Затем этот  стервятник в  последнем витке,  покачивая
крыльями,  "попрощался"   со  своими  беззащитными  жертвами  и,  довольный,
спокойно улетел на запад.  Когда разведчики  вошли в  крайний  домик попить,
казалось, никого  не  было. Увидев  стоящий  у входа ушат, принялись утолять
жажду. Только напившись,  заметили за печкой женщину. Она беззвучно плакала.
На кровати -- худенькая девочка  лет десяти.  Голова в крови и, кажется, уже
мертвая.  Уйти  нельзя. Что  делать? Разведчики переглянулись. Потом старший
боец выдавил из себя:
     -- Может, вам помочь?
     Женщина обернулась на голос и слабо махнула рукой:
     --  Нет, теперь не надо помощи. -- Мать  на время перестала лить слезы.
-- Ах, это вы пришли? --  Она сделала несколько  шагов к разведчикам и,  как
будто  сама себе,  скороговоркой  начала рассказывать.  --  Когда на  ступал
фашист,  мы  остались  -- места на подводе не  хватало... Я вот этими руками
выкопала яму на 120 могил. Саму дважды водили на расстрел за  то, что я жена
красного командира. А сейчас вот... ее  убили. Она вон там  на печке сидела,
качая ногами... Теперь мне никто не нужен. Поздно вам нас спасать...
     "Поздно вам нас спасать..."
     От этих слов горемычной бойцам стало так  жутко, что они  не осмелились
сказать ей хоть одно слово утешения. Так и ушли, потрясенные до онемения.
     А еще, недавно боец из Псковской области получил письмо от жены и сына,
эвакуированных в Казахстан  и,  закрыв лицо ладонью,  плакал  навзрыд.  Сын,
двенадцатилетний  мальчик,  писал  отцу: "Папа, я  рад, что  ты живой.  Сюда
похоронки приходят очень часто. Мы  живем хорошо. Хлеб едим каждый  день. Но
мне, папа, ой, как хочется домой! Жду  и жду. Вы  никак не освобождаете нашу
деревню. Сам хотел идти в  военкомат, заявление написал, да мама  запретила.
Учись, говорит..."
     Все это вместе вызывало огромную ненависть к врагу.
     Еще фашист ценой жизни учил борьбе  за выживание, безошибочно угадывать
когда  и чего следует  бояться.  Если немец  ведет огонь наобум,  ночью  без
видимой  причины  пускает ракеты,  значит, чего-то остерегается.  А  если не
отвечает  на  огонь  или надолго  замолкает, надо быть  начеку.  Это  ничего
хорошего не сулит.  Иной раз артиллерия противника бьет по дзоту или  еще по
какой-то одиночной цели, тогда считай --  сила у него  небольшая. Бывает, их
двухфюзеляжный  "Фокке-Вульф"  или,  как  именуют его солдаты  -- "костыль",
часто маячит  в небе. Это  верный признак того,  что  к нам идет подмога или
наши где-то вблизи фронта подтягивают свежие  силы.  Если загрохотала вражья
артиллерия  и  появились  танки,  то  жди  сильной  атаки.  Или  вот,  огонь
артиллерии  быстро  утих,  танков два-три --  это фриц идет  в  атаку малыми
силами.  Тут  он  кого-то  прикрывает или  от чего-то  нас отвлекает. В небе
появятся 7 -- 8 "мессершмитов"  и  пронесутся  над  передовой, ведя на  ходу
бесприцельный  огонь.  Скоро,  минут через  4  -- 5,  жди  бомбардировщиков,
следующих в наш тыл. Или же, ночью два-три самолета на  передовую сбрасывают
бомбы. На это можно не обращать внимания -- фашист просто  пугает,  чтобы не
дать спать спокойно.
     Кто не знает маневр врага, тот не отдыхает даже тогда, когда это вполне
возможно, боится чего не следует бояться, нервы и силы тратит впустую.
     Как  понял позже  Федор, автоматчиков, когда они  составляли всего одно
отделение на весь полк, использовали в  боевом охранении, в разведку с боем,
а в наступление вели их в особо нужных случаях, как ударную силу. Бывало, их
сажали на танк или на сани, прицепленные к танку и перебрасывали как десант.
Автоматчики находились почти всегда  в распоряжении командира батальона.  Он
же повторял каждый день: "Надо быть  там, где враг меньше всего нас ожидает.
Подойти как можно ближе и первым  открыть огонь. Кто опередил, тот и  хозяин
положения".
     Рота  автоматчиков в бою  идет впереди. В условиях  города или  деревни
именно  она  очищает  дома,  подвалы, недоступные места. Там, где  бессильны
артиллерия и танки, туда  перебрасываются автоматчики. Рота везде  открывает
путь пехоте.
     Но  как ни настраивай себя, жизнь  не всегда оборачивается тебе  нужным
боком.  С южных фронтов доходили сообщения одно тревожнее другого. Враг взял
Харьков, Севастополь... А здесь, на полосе Калининского и Западного фронтов,
части  двух армий  и  одного кавалерийского корпуса  только  что выходили из
окружения.  41-я  и  22-я  армии  в районе города  Белого  с большим  трудом
остановили наступление частей немецкой 9-й армии и  не смогли присоединиться
с нашей 39-й. Эти сообщения Федор старался принимать спокойно.  Он рассуждал
по-своему:  "В прошлом  году  выдержали,  обойдется  и ныне".  Даже  когда в
сводках   одни  за  другим  замелькали   Воронеж,  Старый  Оскол,   Луганск,
Ростов-на-Дону, Клетская,  Сальск,  Краснодар, у  Федора была уверенность  в
том,  что  немца  можно остановить  и отбросить.  И  ему казалось,  что  все
настроены  именно так:  у  бойцов веселья, смеха было  больше, чем ругани  и
уныния...
     Всему бывает  конец. После очередного формирования и учебной подготовки
375-я  стрелковая дивизия  тронулась с насиженных  мест.  По  пути на  фронт
остановились на перевале. Охлопкова вызвали  к парторгу батальона.  Он знал,
зачем его вызывают -- в тот день он вступал в партию.
     Федор, волнуясь, отвечал на вопросы, как его учил парторг.
     Председатель  комиссии,  пожилой капитан,  что-то  спросил  у комиссара
батальона, затем обратился к вступающему в партию:
     Товарищ Охлопков,  в боях ты участвуешь больше, чем полгода.  Скажи-ка,
веришь ли ты в победу?
     Верю!
     Ведь твой родной край отсюда очень далек же, а?
     Нет, товарищ капитан,  моя  Якутия здесь  и  здесь  я  вместе со  всеми
защищаю ее честь!
     Председатель еле заметно улыбнулся и еще спросил:
     Если  тебя  примут   в  партию,  то  что  ты  считал  бы  своей  первой
обязанностью?
     После  воинской  присяги  я даю свою вторую  клят ву.  Как коммунист, я
должен  быть лучшим  бойцом и  пока  бьется мое сердце, буду беспощадно бить
врага.
     Ответами  Федора больше  всех  остался  доволен  парторг батальона.  Он
первым и поздравил Федора с вступлением в партию.
     Прошло  еще два, полных забот, дня перед тем, как была объявлена боевая
тр.евога. Вечером  перед строем всего личного  состава дивизии  подполковник
Ратников зачитал приказ Верховного Главнокомандующего за номером 227. Приказ
этот  оставил в душе Федора  тяжелый осадок -- обиду за армию и недовольство
собой.  А  на  то,  что  теперь  ему  -- командиру  отделения давалось право
расстреливать  на месте того, кто  не  поднимется в атаку или побежит назад,
Федор как-то даже не обратил внимания.
     Когда после долгой суматохи,  наконец,  поезд тронулся, Федор вздремнул
среди шума-гама  и тут  же увидел  во сне женщину,  у которой осколком бомбы
убило  дочку,  ее  глаза, полные  горя  и упрека, подполковника  Рат-никова,
читающего приказ No 227, почерневшие в сумерках лица бойцов, их клятву перед
спущенным знаменем,  батальонного  комиссара, вручившего ему партийный билет
со  словами:  "Коммунист  должен  быть всегда впереди, там, где больше всего
нужно  и  опасно.  Коммунист  продолжает  сражаться  даже  мертвым..." Затем
появились Потапенко, Барк, Боровков, Чернозерский.  Все они с  пистолетами в
высоко поднятых  руках говорят друг за  другом:  "Коммунист  в атаку  встает
первым,  первым  идет  в  огонь..."  Откуда-то  четко  и  внятно  доносилось
запомнившиеся  с   детства  строки   из  стихотворения   якутского  поэта  -
революционера:
     И, даже мертвый, вражеские пули
     Остановлю я сердцем, как броня...



     Снова наступление. И снова на Ржевском направлении.
     Утром рота  автоматчиков заняла деревню Галахово. В семи домах ни одной
живой  души, кроме одного петуха  с выщипанным  хвостом, который бегал возле
дома с дощатой крышей и плетеным из тальника забором. Кур не было. Во  дворе
лежала убитая собака. На  столе в прихожей  стояли пустые бутылки,  валялись
банки.  В  самой чистой  и  просторной  комнате бросались  в  глаза шторы  с
кружевами. Под кроватью лежали тапки. Там же стоял горшок. Видимо, здесь жил
офицеришка с замашками аристократа.
     Враг  прячется  по  краям пашни  с высоким спелым  хлебом.  Автоматчики
расположились ниже сгоревшей деревни прямо на болоте.
     Федор, изредка огрызаясь одиночными выстрелами, сооружает себе окоп. За
двумя  высокими  кочками  он  сгребает  болотную  жижу,  кладет туда траву и
стержни кувшинок, выдергивая их с обеих сторон.
     Другие  тоже  что-то  делают. Федору  видны лишь  два  ближних  соседа.
Остальных только  слышит, когда ведут  огонь.  Когда прекращается  стрельба,
кажется,  что вокруг,  кроме них троих,  никого и нет.  Тогда Федор начинает
беспокоиться  и  хочется  ему позвать  своих. В  такие  минуты  если  кто-то
невзначай шлепнет жижей,  то он успокаивается: шлепает --  значит, живой. По
предположениям Федора, их сейчас девять. Справа на самом краю -- Габитуллин.
Когда  "заговорит" его  ручной  пулемет,  всем становится как-то  легче. Он,
вроде, ничего особенного не говорит и  не делает.  А его все уважают. Как бы
желая понять это, Федор нередко  вглядывался в его лицо: крутой широкий лоб,
аккуратный,  высокий  нос, большие карие  глаза,  густые брови,  похожие  на
крылья птицы, пышный треугольник черных усов, крупные, но сочные губы  этого
статного и красивого мужчины. Казалось  бы, внешность на фронте меньше всего
должна иметь  значение.  Оказывается,  она  и  здесь нужна.  Габитуллина все
охотно слушаются и зовут его не иначе, как "Старик".
     Рядом с Габитуллиным -- Валентин Хохлов. Веселый, острый на язык. Любит
шутить и разыгрывать. Сам худощавый, даже щуплый. Дружит со "Стариком". Иной
обижается на  его  шутки, тогда он бежит к "Старику"  и  ныряет, как  он сам
говорит, под его авторитет.
     Между  Хохловым и Федором  расположились два парня  из  Свердловска  --
Репин  и Сергеев, слева --  Бобров из  Смоленска. Говорят, он был  в  плену.
Сегодня хорошо воюет. Утром перед наступлением на Галахово гранатой вывел из
строя  расчет пулемета, долго не  дававшего приблизиться к деревне. Странный
этот Бобров: "я да я" и  на все соглашается уж больно быстро. Федор не питал
к нему особого доверия.
     Остальные -- Агеев, Фаткулов, Мордвинов и Стацюк -- сегодня  вступили в
бой впервые. Не струсили.
     Словом, нет такого, с кем надо было бы нянчиться. Никто не хнычет, хотя
здесь,  на болоте, сыро и гадко. Но худа без  добра не  бывает.  Идет шестой
час,  как фашист  оттеснил  отделение на  это болото. Все это время  бьет из
минометов  и орудий. А потерь нет. Снаряд  плюхается в трех-четырех шагах и,
успевая уйти  глубоко в мягкий грунт, взрывается столбом прямо вверх. Только
вот грязью  обливает до невозможности, притом дважды: когда  падает  и когда
взрывается.
     Противник и сейчас не прекращает артиллерийского  огня, но  не встает в
атаку.  Видимо, думает: загнал  в болото и  возьмет  измором. С наступлением
темноты отсюда надо выбраться. И приказ такой -- "держаться до вечера!"
     Держаться до вечера!  А как? Патронов мало осталось. Гранат еще меньше.
Наша  артиллерия, не  имея  возможности  подойти ближе, бьет издалека. Из-за
болот не ходят машины и подводы.
     Федор пополз к Репину и Сергееву. Он продвигается, подминая собой траву
и цепляясь  руками-ногами за кочки.  Тут  еще давит тяжесть одежи,  насквозь
пропитанной водой и  грязью. Когда до  ребят  осталось совсем немного, прямо
перед Федором взорвалась, поднимая столб грязи, мина. Федору показалось, что
угодила она прямо  в  окоп к ребятам. "Ох, гады!" -- вырвалось у  него и он,
задыхаясь  от  брызг  жижи,  окликнул ребят. К счастью,  они остались живы и
здоровы. "Щюда-сюда, мы  здесь," --  ответили  они. Когда подполз к ребятам,
они лежали, спокойно сбрасывая комья грязи с лица и рук.
     Живы?
     Живы.
     Надо боеприпасы  принести.  Если подвода или под носчик не  встретятся,
пойдете до боепитания. К вечеру быть здесь!
     --  Есть,  товарищ сержант! -- ответили ребята, а  сами  улыбаются.  --
Добудем!
     Что-то дрогнуло в душе Федора и он с горечью подумал: "Молодые какие...
Вернутся ли?" Но вслух твердо сказал:
     -- Без патронов, гранат не выбраться! Все погибнем. Поняли?!
     Посоветовав ребятам в какую сторону и как идти, Федор вернулся к своему
окопу. Ему  захотелось есть, из  сумки противогаза достал промокшие сухари и
начал  жевать.  Мысли  так  и вертятся  вокруг  того,  что может ожидать  их
вечером.
     С наступлением сумерек артиллерия  врага  все  реже стала вести  огонь.
Зато  работают   одновременно   три  пулемета.  Их  поддерживает   трескотня
автоматов. Федор не знал, как  это  понимать:  то ли враг собирается подойти
поближе под прикрытием усиленного  непрекращающегося огня,  то ли часть  сил
задумал отправить  в обход. Если подойдет  метров  на 70 -- 80, то -- конец.
Ведь  автоматчиков  спасают от  пуль небольшие бугорки. Не будь их,  с  ними
давно было бы кончено. Что  делать?  Как идти  на соединение со своими? Идти
напропалую нельзя. За бугорками местность ровная и насквозь простреливается.
Лучше атаковать через  правый  фланг,  что ли?  Там  бугорки  сворачивают  к
берегу. А  приказ  взводного,  требующий выступить вместе  со всем  взводом,
видимо, остается в силе.
     Автоматчики,   посоветовавшись,  решили   на  старой  позиции  оставить
"Старика", чтобы он отвлекал  противника, и самим  выйти  на правый  фланг и
подняться  в  атаку правее Галахова. Пока договаривались,  подошли  Репин  и
Сергеев с набитыми боеприпасами  рюкзаками. Автоматчики ползком выбрались на
сухое место под самым носом  противника. Теперь  они ждут сигнала к атаке --
вспышки красной ракеты. Федор старается разглядеть край пашни. Там при свете
тлеющих  пепелищ  сгоревших  домов  изредка  мелькают  тени.  Видимо,   враг
собирается  в  атаку. Посмотрим, кто опередит.  Продолжая  наблюдение, Федор
снял  шинель,  скинул ботинки,  выжал мокрые портянки и  обмотал  их  снова.
Затем,  вытерев пот с лица, приготовил запалы гранат,  один диск зацепил  за
пояс,  второй  сунул  в  противогазную  сумку  и,  почувствовав  облегчение,
повернулся  на спину.  Ох,  как  здесь хорошо!  Сухо кругом.  Под ним мягкая
трава...
     На  Федора,  как  бывает  в такие  минуты,  не совсем кстати  нахлынули
воспоминания о родных местах. В это время он обычно  находился на сенокосной
страде --  косил  вручную или  работал  на  косилке. Небо-то  какое... Среди
мерцающих звезд он видит себя.  Человек  в  белой рубахе с легкостью бабочки
садится на сидение косилки. Впереди две лошади, тоже белые. Лошади плывут по
зеленому морю, не спеша  и плавно...  Вдруг рядом  с  ними  вспыхнуло что-то
красно-зеленое!..
     "Ах, это же атака... Атака началась!"
     Федор вскочил и что есть мочи заорал:
     -- Ба-та-ку ппе-рр-ед!!!
     Стреляя на ходу, Федор  бросился туда, где  по его предположениям стоит
пулемет. От взрыва  гранат на поле то тут, то там веером  замелькали огни, в
разные стороны  разбежались красные нити трассирующих пуль. Кругом, со  всех
сторон, затрещали автоматы и пулеметы, забухали орудия.
     Но  все  стало  быстро стихать, как бы по безмолвному  согласию сторон.
Немец  ушел  вглубь  пашни.  Наши,   уже  объединившись,   не  решились  его
преследовать, а предпочли закрепиться и тут же начали окапываться.
     На рассвете  все выяснилось.  От взвода  уцелело  чуть  больше  десятка
человек.  В отделении автоматчиков осталось пятеро:  "Старик"  с Валентином,
Стацюк, Бобров и Федор.
     Казалось, немец вот-вот выступит. Такая  настораживающая тишина -- даже
в  ушах больно...  Небо,  игравшее  ночью  мерцанием тысяч  звезд, хмурится,
прячась за дождевыми тучами. Люди  молча копают  окопы. Может, это последний
бой для них?..
     -- Товарищ  командир, немец-то  тю-тю... --  Услышал вдруг Федор  голос
Хохлова.  Он, широко улыбаясь,  стоял  во весь рост. -- Нету его. Смотри, не
стреляют.
     На самом  деле, фашист утек  что  ли?  Вряд  ли.  Федор, высунувшись из
окопа,  стал присматриваться: фашист и впрямь не показывает признаков жизни.
Утек?
     Вроде бы... Удрал. Собачье племя...
     Возможно ушел,  да  не  верится. --  Федор  вышел из окопа  и  пошел  к
Габитуллину. Никто не стреляет. На местах, где вчера  чернели стволы орудий,
ничего  нет. Удивительно. Зимой тоже бывало  -- фашист внезапно исчезал. Что
это? И летом он будет так же отступать на заранее подготовленные позиции?
     Старик, ты здесь?
     А то где же?
     Э-ге, мы со Стариком еще повоюем.
     А фашист где, Валентин?
     Соскучился? Не горюй, он быстро найдется. Боишь ся, что его утащат? Или
ты генерал, который думает за дивизию?
     Плохо тебе разве ходить в живых?
     Нет, Федя, неплохо. Правду тебе говорю, умирать у меня нет желания.
     То-то. А все же куда мог деться немец?
     Когда мы начинали атаку, где-то за пашней слышался лязг гусениц танков.
Может, он испугался окружения?
     Во-во, Старик прав.  Я  тоже  так  думаю.  Без штанов удрал. Это точно.
Ей-богу!
     Тогда. Валентин, иди обойди пашню.
     Я?! Ну и пойду... Ну и обойду. Запросто...
     Хохлов в начале  двинулся  с  опаской,  затем стал шагать смелее, потом
пошел  быстрее.  Все ждали Валентина.  Он вошел в  рожь  и ... исчез. Прошло
минут пять. Когда забеспокоились, тут и появился его затылок.
     Э-эй, жратвы тут сколько! Валяйте сюда!
     Хохлов, иди еще дальше.
     Да никого нет! Вот,  пожалуйста!  --  Судя  по  тому, как  дергался его
затылок, Хохлов плясал.
     Все тронулись в сторону пашни.
     Немца,   оказывается,  давно  след  простыл.   Пашня  вся  была  изрыта
траншеями.  Почему враг  ушел  после  таких  приготовлений?  Это  оставалось
загадкой. Но надо было уходить и автоматчикам. Под дождем, накрапывающим все
сильнее, собрали свое  и немецкое  оружие в две кучи. Взяв  нужные с  собой,
решили искать  свою роту.  Четырнадцать  автоматчиков, объединившись в  одно
отделение, пошли вместе и к своей радости сразу же за пашней натолкнулись на
позицию 2-й роты.



     Уже  на следующий день дожди так  размыли дороги,  что  с каждым  часом
продвигаться становилось  все  труднее. Танки  могли идти только  прямо,  не
сворачивая  с пути.  Артиллеристы, помогая лошадям, толкали орудия.  Пехота,
идя  своим ходом, помогала всем:  вытаскивала застрявшие машины, на подъемах
вместе  с лошадьми тянула  подводы, помогала  даже танкам, в  нужных случаях
подбрасывая  под  гусеницы  палки,  ветви... Вдобавок колонна  раза  два-три
наталкивалась на засады. Все  же непогода дарила людям  и одно  немаловажное
утешение, защищая  и от нападений с воздуха:  при низкой облачности немецкие
штурмовики не летали.
     Из-за  этой непогоды полк настиг противника  только на третий день. Тот
уже хорошо устроился  на заранее  подготовленной линии обороны. И  полк,  не
пытаясь с ходу прорвать оборону противника, вынужден был залечь.
     Рота  вместе  с  танковой  частью   расположилась   на  гребне  высокой
местности. Между ротой и противником пролегла продольная  котловина глубиной
метров  двадцать,  шириной  шагов двести. На  расстоянии  800 --  900 метров
стояла  деревня,  которая  называлась Жеребцово. Справа находилась другая --
Грибеево. Впереди  виднелся  мост,  по которому проходила  железная  дорога,
питающая всем  необходимым немецкие войска в  районе Ржева.  И  перед полком
ставилась задача -- перерезать эту железную дорогу.
     Когда  устанавливали танки, откапывая длинные окопы, дождь прекратился.
Вдруг кто-то крикнул:
     -- Ржев! Смотрите, Ржев! Вон он!
     И  правда, дальше Грибеево  виднелись  белые  силуэты домов города.  По
слухам, Ржев был разрушен полностью, а отсюда он казался целым.
     Ржев, Ржев! Это название Федор слышит ежедневно уже восьмой  месяц. Тот
самый Ржев он сейчас видит собственными глазами. Теперь он может сказать, за
какой-такой Ржев воюет еще с зимы целую весну и все лето.
     -- Даешь Ржев! Даешь Ржев! -- Раздались радостные возгласы.
     Это было 11 августа 1942 года.
     Но  сражения за Ржев не скоро дали  желаемые  результаты. Только за тот
один  день  позицию полка 30 самолетов врага бомбили  несколько  раз  по  40
минут. Бомбардировщики прилетали в сопровождении истребителей группами по 10
-- 15 самолетов.  Со стороны высоты  195,9 нещадно била артиллерия. Она  еще
более свирепствовала,  когда ночью полк  поднялся в атаку. Утром  оказалось,
что  из-за  этой  проклятой  котловины убито  около двухсот  бойцов,  ранено
пятьсот  с  лишним. Гибель  командира полка  подполковника  А.  С. Ратникова
усугубила  и  без того  тяжелые  потери. Алексей Спиридонович  в критические
моменты самолично водил  бойцов в  атаку.  Федор  навсегда запомнил его  еще
весной в лесу у деревни Самойлове. Тогда бойцы полка не попали в окружение и
остались живы благодаря ему,  Ратникову, его умению и храбрости. Их  любимый
командир  погиб  в 4 часа дня от  попадания тяжелой бомбы  на блиндаж... Ему
было  35 лет. На его родину  --  в город Кунгур -- должно было пойти письмо,
адресованное жене, с печальной вестью: "Глубокоуважаемая Анисия Григорьевна!
Ваш  муж... во время исполнения воинского  долга  перед  Родиной пал смертью
храбрых..."
     Здесь,  около  Ржева  в  августе 1942  года шли  такие  ожесточенные  и
кровопролитные   бои,  каких  Охлопков   не   видел  доселе,   не  увидит  и
впоследствии.  Немного опережая  события, заметим,  что из  375-й стрелковой
дивизии за одну лишь неделю было отправлено более шести тысяч похоронок...
     1243-и  полк находится  на  расстоянии около  ста  метров  от  железной
дороги. Отделение  автоматчиков  за два дня получило пополнение четыре раза.
От прежнего состава осталось трое: Хохлов  с  Бобровым  и  Федор. На полотне
железной  дороги  --   груда  убитых.   Выносить  раненых  нет  возможности.
Штурмовики, "огородники" стаями в 3 -- 5 штук, прилетают каждый час. Батареи
одного дивизиона  с Жеребцово,  двух  дивизионов  из  леса  северо-восточной
окраины Ржева  бьют позицию  полка по  квадратам.  К  тому же  еще  огонь из
минометов  и  пулеметов.  Федор  вырыл в  окопе боковую нишу. Как  прилетают
штурмовики  или начинается воздушный  бой,  он влезает туда.  С  ним  сейчас
паренек,  пришедший  с утренним пополнением.  Он  только-только очухался  от
неизбежного первого страха.
     -- Ты меня прости! -- Кричит  он, тоже роя себе нишу. -- Не рассказывай
никому, ладно?
     Утром,  когда  рота  вставала  в  атаку, паренек, ошалевший  от страха,
пытался спастись от пуль, свистевших жадно  и непрестанно, залезая  под руку
Федора  и  натягивая  его на  себя.  Что было делать? Пришлось  тряхнуть его
крепко,  взяв за  шкирку.  Тогда он, беспомощно  прижимаясь к  земле,  вовсе
перестал двигаться.
     Федор толкнул его ложей автомата и грозно цыкнул прямо в ухо...
     -- Хорошо, хорошо, -- согласился  Федор с парнем и крикнул: -- Ты лучше
узнай, жив ли Хохлов?
     Парень осторожно высунулся из окопа:
     Автомат торчит...
     Ну!.. Смотри, вот как надо! -- Федор достал маленький камешек и  бросил
в сторону  окопа Хохлова.  Через несколько секунд камешек  упал у ног парня.
--- Видал? Жив он!
     Вдруг  над  окопом   промелькнули  трассирующие  пули.   Федор  тут  же
наклонился к брустверу и крикнул парню:
     -- Немец идет в контратаку! Боец, к бою!
     Противник действительно шел в  атаку. Два батальона пехоты из-за кустов
ползли к железнодорожной насыпи...  Между ними  взрываются  снаряды. По  ним
начали бить минометы и пулеметы. К радости бойцов почти за их окопами бухает
прямой  наводкой  пять-шесть  76-миллиметровых  орудий.  Фашисты  попытались
броском вперед выйти из зоны обстрела артиллерии и минометов, но безуспешно.
Федор только тут увидел, как их много. Людская лавина кишела как  муравьиный
рой и,  шарахаясь,  исчезая  в  траве и снова появляясь,  лезла вперед. Наша
артиллерия переносит огонь на нее. Злее прежнего бьют  пулеметы и  автоматы.
Лавина  редела. Сначала ломтиками, затем целыми кусками  отламывались от нее
те,  у  которых,  видимо,  отказывали  нервы.  Скоро  лавина  растаяла и  ее
отщипленные кусочки откатились восвояси.
     Теперь пришел черед вставать группе лейтенанта Ситникова.  С пистолетом
в поднятой  руке он устремился вперед. За ним  пошел и взвод. Откуда  только
берется  этот  фашист?!  Заставил  же  взвод  лечь снова: с восточных скатов
высоты  195,1,   будто  захлебываясь,  бешено  бил  пулемет.  Охлопков,   не
раздумывая, быстро  пополз к пулемету. Как только вышел  из  зоны  обстрела,
набрел  на  траншею,  устланную до половины трупами.  По  ней вышел прямо  к
высоте. Две  гранаты, брошенные  им, заткнули рот  фашистскому  пулемету. Но
враг  и тут  не  дал  подняться:  по железнодорожному  полотну  шел огромный
бронепоезд...
     Страшно   было   глядеть,  как  приближается   это   адское   создание.
Трехствольная   пушка   выплевывала  пламя,  сотрясая  воздух.  Из  передних
шести-семи щелей непрестанно  вырывались огненные  язычки.  Что будет,  если
этот  бронепоезд  отрежет  взвод?  У кое-кого не  выдержали нервы: впавший в
панику вскочил и  со всех ног пустился  назад.  Глядя на  него, другие  тоже
поднялись...  Командира  не  видать.  Как быть?  Сюда пришли,  оставив сотни
убитых...  Федор соскочил с места и побежал наперерез паникерам. Остановился
перед  ними  и, пустив над их  головами  короткую очередь,  завопил  во  всю
глотку:
     -- Стой! Стрелять буду!
     Паникеры,  опомнившись   от   грозного  окрика   и   треска   автомата,
остановились. Тут Федор, дав команду  "За мной!", прыгнул  в кювет. А  поезд
подходил все ближе и ближе. Чудовище грязно-зеленого цвета, пыхтя с натугой,
как  живое, переливалось  мутным зловещим блеском.  Когда  попадает  в  него
снаряд,  осколки  разлетаются,  как  брызги стекла.  Так  он  и проскочит  и
наверняка выбросит десант.
     -- Эх! -- в сердцах крикнул Федор и швырнул под бронепоезд  две гранаты
подряд.  Другие тоже  стали  забрасывать гранатами. Хоть бы хны, все прет и,
кажется вот-вот проскочит... Ох, досада-то какая!
     Что это такое? Бронепоезд замедлил ход.  Сотрясло снарядом? А-а, десант
высаживает...
     Сзади  бронепоезда выпрыгнуло человек около  двух десятков. Автоматчики
тут же дали  длинную  очередь. Несколько фашистов скошено сразу. Только двое
успели  скатиться вниз  по насыпи. За  ними никто не  последовал.  Федор тут
заметил, как фашисты приподнимали ноги, залезая обратно в свой бронепоезд.
     --  Э-эгэ-э! Друзья, он  же сзади полый! -- Крикнул кто-то из наших. --
Он не проскочит! Держись, ребята!
     Значит, он пришел напугать и попутно выбросить десант. Федор облегченно
вздохнул, вытер пот с лица.
     Видя,  что бронепоезд не собирался  идти вперед, бойцы стали закидывать
его  гранатами,  стараясь попасть  в  неприкрытый  зад.  Это помогло.  Скоро
бронепоезд,  не  сумев  высадить  десант, дал  задний ход и,  как бы нехотя,
медленно уполз.
     Фашисты, во  время  поединка  с  бронепоездом удравшие в  кусты,  вновь
начали поднимать  головы.  Подпустив  ближе, автоматчики с ними расправились
быстро.  "Пора  и атаковать", -- подумал Федор и с криком "Ура!", стреляя на
ходу,  бросился  вперед. Фашисты  от стремительной атаки  ушли в лес.  Взвод
прошел метров полтораста, пока снова не усилился огонь противника.
     Сосед слева также хорошо продвинулся вперед и расположился за небольшим
холмиком. Третий  взвод  роты только что  переходит железнодорожное полотно.
Федор, успокоившись, пересчитал своих -- их  было пятеро. Нет того парнишки.
Он пал еще у  бронепоезда. Всего  потерь  у отделения --  три  человека. Два
других отделения взвода почему-то оказались в метрах ста левее.
     Эх, теперь отдохнем малость. -- К Федору приполз Хохлов.  Лицо серое от
усталости. -- Что это ты? Опять окоп копаешь?
     Чуток углубить надо.
     Ну, давай. Я пойду в ту воронку, посплю...
     Я тебе дам "посплю"!
     Глаза так и слипаются... Ведь третьи сутки глаз не смыкаем...
     -- Смотри! Как бы фашист не отправил тебя в вечный сон!
     Хохлов выругался и пополз к воронке.
     Федор, хоть  и  ругал Хохлова, сам стал впадать в  дремоту. Веки у него
такие тяжелые и не поддаются его воле. Все же он копал,  копал и дремал. Кто
знает, сколько времени  так  прошло -- вдруг  около  него  взорвался снаряд.
Придя  в себя  от сладкой дремоты, Федор  увидел,  что поле  опять заполнили
фашисты. Пули свистели над  ухом,  как стая птичек.  Федор  кликнул своих --
никто не отзывается и не шевелится. Подполз к Хохлову и толкнул его в бок:
     -- Немцы идут! Иди, буди остальных!
     Фашисты подошли совсем близко, но прекратили огонь два крайних немецких
автоматчика, дабы не бить по своим. Это подбодрило автоматчиков, и они стали
бить смелее и сильнее, пустили в ход гранаты.
     -- "Фенькой"! "Фенькой" их! -- Кричал Хохлов.
     Сильный огонь  вновь заставил  фрицев "нюхать"  землю. Федор,  войдя  в
азарт, стрелял в немцев без остановки:
     -- Ну, кто там следующий! На! На!
     В таком состоянии его дернул Хохлов за локоть:
     Федя...а-а, диск тю-тю...
     Тьфу! Иди собери с убитых!
     Слушаюсь...   Слушаюсь,  товарищ  командир.  --   Хох   лов,  испуганно
поглядывая на Федора, отполз назад.
     Эй, братцы, огня, огня давайте! -- Выкрикивал Федор.
     Огонь пятерых автоматчиков свое  сделал. Пыл немцев  быстро  угас и они
отползли  в  свой  лес.  Вот  тут-то надо  было бы идти  вперед,  да силенок
маловато. В эти дни от артиллерийского огня и бомбежки  тем и спасаются, что
держатся как  можно ближе к пехоте противника. Нельзя нарушать  это  золотое
правило. Федор пополз к своим. Посоветовавшись, решили отправить связного  к
командиру роты.
     Как  только ушел связной,  оставшиеся  четверо стали  собирать  диски и
гранаты.  Бобров  принес даже целехонький немецкий  пулемет  и сумку к нему,
доверху  набитую коробочками. Затем "заморили червячка" сухарями, из чьей-то
фляги попили по несколько глотков воды.
     Не жизнь, а малина, -- удовлетворенно сказал неугомонный Хохлов.
     Давай поспим по очереди? -- предложил кто-то.
     "Конечно, так  будет лучше, а то  скоро и концы отдашь..." Начали  было
засыпать,  как послышался рев моторов, заглушая  шум  боя.  "По  окопам!" --
успел  крикнуть  Федор  и  сразу в  ушах  просвистел  вой падающих  бомб.  В
следующий миг земля дрогнула и застонала от сильных  и  густых взрывов.  Все
вокруг грохотало и рушилось, неприятно теплые волны, вихрем сталкиваясь  меж
собой,   давили,  швыряли,   оглушали...   Неба  как  не  бывало  --  кругом
черно-красный  кошмар.  Густая  пыль и горько-ржавый запах, не давая дышать,
лезли в рот и нос...
     Когда прошел кошмар бомбежки, Федор, уткнувшись лицом в землю, лежал на
дне окопа.  Это  он понял ощупью,  обшарив вокруг себя руками.  Он пошевелил
плечами, пытаясь  встать  на  колени, приподнял голову,  оттолкнулся руками,
разогнул спину. Наконец, голова его вылезла на свет.
     Кто выбрался сам, кого откопали. К счастью, все были живы.



     Бойцы  лежат  в  подвале. Сверху  доносится  шум  боя.  Все  спят.  Кто
прислонился к стене,  кто забился в угол, кто положил голову на колени друга
--  каждый устроился  как  смог.  Только  Федор не  спит,  сидит  с  красным
блокнотом в руках.  Это блокнот Хохлова. Весь исписан изречениями, цитатами,
стихами... Хохлов, наверное, был поэтом...  "Был"...  Он  погиб днем раньше,
здесь же, в  доме,  в подвале которого  они  сейчас  отдыхают.  Ему  осколок
прорвал живот, и умер  он  мучительной  смертью. "Федя, друг, застрели меня,
видишь, как я мучаюсь... Ма-ма..." --  хрипел  он. Неприятная тошнота до сих
пор стоит  в горле у Федора.  Какие же люди погибают!.. Хохлов любил  шутку,
всякие курьезы, любил высмеивать, притом очень едко. На фронте  шутка и смех
нужнее, чем в мирной жизни. Острое слово солдата подстегивает,  всякая шутка
отвлекает его, она для солдата -- эликсир настроения.
     Когда  автоматчики  все остались  живы  после  той  памятной  неистовой
бомбежки, Хохлов,  сидя по шею  в  земле, сначала поковырял в ушах, неистово
замотал головой, затем сделал  вид, будто улыбается, и, шевеля губами, начал
креститься.  Что  он  там  говорил,  никто,  конечно,  не  слышал,  но   все
заулыбались. Потом  он  рассказывал,  что благодарил фрица  за  столь чудную
баню,  чем очень развеселил всех бойцов,  и те пообещали устроить  немцу  не
менее приятную баню и полоснуть его грязную спину автоматной очередью.
     В тот  же  день, когда  Федор  и  его  друзья  попали под бомбежку,  13
августа,  1243-й  полк  отбил три  контратаки  и уничтожил  350  фашистов. А
вечером  в сумерках две роты автоматчиков  под поддержкой минометного огня и
танков  отбили у противника Ржевский  лес.  В отместку враг обрушил  на  них
шквал артиллерийского огня. Под утро от всего Ржевского леса, занимавшего 25
квадратных километров, остались лишь черные, обугленные стволы деревьев.  По
всему лесу пылали островки пожаров. Дым валил  черной тучей, его едкий запах
заполнял  окопы, забивая  нос и легкие. В окоп,  где  устроился  Федор, упал
камешек. Догадавшись, что  камешек  летит  от  Хохлова,  пополз  к нему. Тот
откуда-то раздобыл чайник и вскипятил в нем чай.
     На, пей чай. Легче будет переносить вонь фашист скую. -- Сказал Хохлов,
наливая для Федора  чай в флягу. --  Поддал же немец жару! Видать, ни единой
живой души в лесу не оставил. Хорошо, что мы у  него  под самым носом... Как
думаешь,  вот-вот припрет, наверно?  Тогда, братец,  считай, что  это  у нас
последнее  чае питие. А? Эх,  докторшу  "Катюшу" бы  позвать...  Она, милая,
быстро бы их успокоила.
     Ы-га,  --  согласился Федор, отпивая  чай маленькими  глотками.  Каждый
глоток горячего чая, очищая рот,
     глотку  и желудок,  помогал дышать легче  и свободнее.  "Как  додумался
Хохлов  вскипятить  чай?  Неужели  он  так  спокоен?"  --  подумал  Федор  и
внимательно посмотрел на друга. Красные глаза, бледно-серое лицо ни о чем не
говорили. Так  оно  и должно  быть.  Но  вот у  него  трясутся руки.  Да, он
волнуется. Да какие тут нервы надо иметь, чтоб не волноваться?
     Несколько позже,  когда  по  одной и той же  ложбинке  два  дня  подряд
пытались  продвинуться  в город, Федор видел,  как  Хохлов  после  очередной
неудачи выносил раненого. Он тому читал стихи:
     Я к себе домой вернусь. Посажу цветок в саду. - Он цветок из всех чудес
Мне милей, - тебе скажу.
     В те дни склоны холмов Ржева  стояли, ощетинившись бойницами пулеметных
амбразур. И, казалось, что, чем больше людей шло по той ложбине, тем быстрее
их убывало. Вступающие в бой не всегда шли уверенно.
     Раз Хохлов участвовал в расстреле человека, поднявшего панику.
     -- Федя, знаешь, я раньше ненавидел таких. Ты идешь в атаку, а он,  гад
такой, назад тянет. Но как  он кричал! Просил перед смертью: "Не изменник я!
Сообщите домой, что в бою погиб!" А знаешь, что говорил Ленин о трусах?
     Хохлов, стараясь успокоиться, вытащил из кармана свой красный блокнот и
быстро нашел нужную страницу.
     Ага,  вот она: "Расстрел --  вот  законная участь  труса на войне".  Но
нельзя же так пачками...
     Хохлов виновато улыбнулся:
     -- Извини меня, Федя. Я чую, скоро мне конец. Так  я долго не  протяну.
Не  трус я, Федя,  сам знаешь.  Но сей час ни за что не  пойду расстреливать
осужденных три буналом...
     ...Кто-то дергает Федора за рукав. Он не знает, сколько времени  спали,
до него сразу дошла команда:
     -- Подъем!
     Пока бойцы ели, лейтенант  Ситников  читал сообщение  Совинформбюро. Из
сообщения  выходило, что у Сталинграда и на  Кавказе  наши еще не остановили
наступление фашистских армий.
     -- Товарищи бойцы,  мы тоже  стоим на  Волге,  мы  здесь  сражаемся  за
Сталинград! --  Командир, отложив газету, сказал громко.  -- Наши успехи  --
помощь Югу, Сталин граду. За Сталинград! За победу на всех фронтах!
     "Вишь,  какой оборот.  Мы  говорим,  тяжело  здесь!  Там,  выходит, еще
тяжелее", -- подумал Федор, когда выходили из подвала.
     На улице все грохотало, гремело. Здесь, в городе, все иначе. Не знаешь,
откуда будет бить фашист. Бьет из окон, проемов  дверей, с  чердака, со всех
щелей.  На балконе  -- пулемет,  в подвалах --  орудия  и  минометы. Куда ни
кинься --  везде мины. Потому-то  сегодня идут в соседний дом  через туннель
канализации.
     На  третий  этаж! Третий  надо брать!  --  Ситников,  стоя  на площадке
лестницы, кричал резко и зло.
     Быстрее! Быстрее, говорю!
     Ведя огонь из автоматов, стали  подниматься по лестнице.  Но взорвались
две-три гранаты, брошенные сверху, и бойцы откатились назад. "Стой! Вперед!"
-- Ситников сам побежал  наверх и  кинул  две гранаты  одну за другой. Бойцы
Пошли за ним. Затрещала пулеметная очередь, и бойцы снова отпрянули назад.
     Вперед! Вперед!  -- Ситников  снова кинул гранату. Бойцы снова побежали
наверх. Где-то совсем близко по слышался взрыв.  Тут же, на верхней площадке
лестницы,  путь преградили фашисты,  и началась жесткая  рубка из автоматов.
Наши,  поднявшись еще выше, закидали коридор гранатами и, не прекращая огня,
устремились в комнаты. Федор очутился в первой слева комнате, где сквозь дым
ничего  не  было  видно.   Вдруг  на   подоконнике  появилась  чья-то  тень.
Удержавшись от выстрела, Федор понял, что это свой, поднимается на веревках.
Подскочив к нему, втянул его в комнату.
     Откуда ты?
     Как откуда? Снизу.
     Этих ты укокошил?
     Я.  Подожди-ка. --  Боец  побежал  в  угол.  Ложей  автомата  ударил  в
штукатурку, где  проходила отопи  тельная  труба и в образовавшуюся дыру дал
короткую очередь.  Затем достал из кармана  "лимонку", быстро вставил запал,
да сунул в дыру. Боец и Федор побежа ли к двери.  Из комнаты, где взорвалась
"лимонка", ни кто не выскочил. Палили из других комнат.
     Минутку. Я гранатки принесу. -- С этими словами боец побежал к  окну. А
Федор начал стрелять  в открытую дверь через коридор. Тут Федор заметил, что
над ним  летят две  гранаты. Одна  из них полетела в глубь  комнаты, другая,
ударившись в верхнюю колоду, упала перед ним на пол. Он ее рукой отшвырнул в
середину коридора. Два снопа огня, два  взрыва спереди и сзади заставили его
замереть на мгновение.  Федор встрепенулся, повел плечами  и,  почувствовав,
что не ранен, стал отстреливаться.  Вскоре до него  донесся крик с лестницы:
"За мной, вперед!"  Стрельба, еще усилилась. "Это к нам", -- подумал Федор и
вскочил,  собираясь прыгнуть в противоположную комнату. Но перед ним выросла
чья-то  фигура и  замахнулась прикладом  автомата. Федор подставил автомат и
тут же увидел, что  это наш боец. Тот, видимо, тоже  понял,  кто  перед ним,
успел отвести удар и, шевеля губами, проскочил мимо.
     Федор  устремился  в  противоположную   комнату.  У  двери   перед  ним
промелькнул приклад  автомата. Увернувшись  от  удара,  он  увидел  фашиста,
который, выронив автомат,  пытался вытащить  кинжал. "Раненый  что  ли?"  --
промелькнуло  у Федора,  но  успел  нажать на крючок. Повернувшись, чуть  не
угодил в дыру от  взрывов и огня. Затем вышел в коридор, где  его  и застало
внезапно  наступившее затишье.  Шум боя  с улицы  не доходил  до его  слуха.
Ничего не понимая, Федор  молча постоял, пока не  вошли в коридор двое наших
солдат, кричавших время от времени: "Осторожно, свои!", "Это мы!"
     Когда собрались,  их оказалось  человек  20. От отделения Федора, кроме
него, явился лишь один.
     Товарищ боец, давай поищем своих, -- предложил Федор бойцу.
     Давай, -- отозвался тот.
     Боец с  небритой рыжей бородкой и Федор  обошли все комнаты, лестничные
площадки.  Нашли трупы шестерых, а седьмой  так  и  не сыскался. Они вошли в
другую половину этажа. В комнате справа его тоже не оказалось.
     -- Эй, смотри, вон дверь, -- указал боец. Дверь была не то жестяная, не
то  фанерная  с  черной краской. Федор, держа автомат наготове, левой  рукой
дернул  за ручку.  Тут-то Федор от  неожиданности окаменел: перед ним стояло
более  десятка  фашистов  с  автоматами наперевес. Ближний  из них -- детина
огромного роста --  держал  винтовку  со штыком. Ни Федор, ни те -- никто не
шелохнулся.  Трудно представить, что произошло бы в следующее мгновение,  но
тут сзади резко застрочил автомат. Федор тоже нажал на крючок  и дал длинную
очередь.
     -- Фу-у-у... --  с  шумом выдохнул Федор и, обернувшись, с силой  обнял
бойца с рыжей бородкой. -- Спасибо, друг. Спасибо... --  Затем, успокоившись
немного,  вытер пот со  лба и выразил  удивление:  - Посмотри-ка,  нашли где
прятаться. Что же это за комнатка?
     Не комната это, а гардероб. Тьфу, вонь-то какая... Пошли отсюда.
     Ну, спас же ты меня. - Уже в коридоре Федор поблагодарил еще раз.
     Да ладно,  - тот махнул рукой. - А если бы тебя  не  было, я бы остался
жив? Ты лучше на карман по смотри. Так без документов останешься.
     Оказывается левый  карман распоролся и  из  него торчит красноармейская
книжка.
     Ну... А где у меня партийный билет, где блокнот?
     Блокнот-то еще ладно, вот билет - дело серьезное...
     Не говори так - мне оба нужны. Блокнот остался от друга. Пойдем поищем?
     Пришлось опять .пройти по этажу. В комнате,  где Федора  ударил фашист,
они нашли блокнот, почти весь обгоревший.
     --  Дай-ка.  Что это?  Стихи?  Точно. Две  строчки остались... --  Боец
повернул уцелевший кусочек к свету и начал читать:
     Знай -- никто его не убьет, Если ты его не убьешь!
     -- Это же Симонова стихи! А билет где? А-га, вон он!
     -- Где?
     Боец пальцем показал наверх.
     Партийный  билет  осколком  так  и  влепило  в  стену.  Его,  осторожно
выковырнув,  вместе  с  остатками  листков  блокнота,   бережно   вложили  в
красноармейский билет Федора.
     -- Комиссару сдашь? -- спросил боец, когда они спускались по лестнице.
     -- Ему, конечно,  --  согласился  Федор и тут  же изменившимся  голосом
добавил. -- Хохлов был прав. Фашисты  того и стоят; чтобы их уничтожали. Все
беды от них.



     Воевать с фашистами всегда  тяжело. Но ни раньше, ни позже Охлопкову не
приходилось бывать в таком огненном жаре, как в августе 1942 года.
     Такое впечатление осталось не только  у Охлопкова. Известный  советский
писатель Илья Эренбург,  побыпавший  на всех  фронтах Великой  Отечественной
войны как военный корреспондент, на вопрос, что больше всего запомнилось ему
из  четырех лет войны,  ответил: "Ржев.  Люди  говорили  мясорубка",  газеты
писали  о "боевой выручке", а чтобы выразить  это на человеческом языке, нет
слов" .
     Другой писатель, Борис Полевой отмечал,  что проехав десятки километров
на  машине  по  местам  ржевских  сражений,  только  раз  увидел один, чудом
уцелевший, скворечник. И об  августовских днях 1942 года под Ржевом мы будем
вести рассказ только на основании документов.
     Под  Ржевом   многое   поражало  воображение  человека.  От  района   с
150-тысячным  сельским  населением дожили  до  его освобождения 35  лошадей,
около 20 коров,  десяток баранов. От  жителей  самого города Ржева  в  живых
осталось всего 362  человека  .  В  воронках  от  крупнокалиберных снарядов,
взорвавшихся  вблизи  города,  образовались  пруды  диаметром шесть  метров,
глубиной в три метра, где хорошо прижились караси. Место, где шумел Ржевский
лес  с  его  вековыми  дубами, только  через  четверть века  ожило  редкими,
низенькими  сосенками. Военный  городок был разрушен так,  что  трудно  было
найти уцелевший кирпич.
     Были моменты, когда человек мог потерять всякую надежду. Сводки, идущие
с  юга, огорчали всех. Иной от  этих  тревожных  сводок  терялся,  впадал  в
уныние.  Вдобавок  целыми  днями  шли  дожди  и приходилось  действовать без
поддержки танков и артиллерии. Войска везде  наталкивались  на минные поля и
проволочные заграждения. Каждый  холм  и  склон  таил в себе  дзот, дот  или
батарею,  которые  били наверняка.  Бомбардировщики и  штурмовики  буквально
терроризировали пехоту. Вражеская артиллерия не переставала бить и ночью.
     А   наступление,  с   самого  начала   смахивающее   на  затяжные  бои,
продолжалось.  Как объясняли потом командующие фронтами,  иначе нельзя было:
фашистская армия сплошной черной полосой подходила к Сталинграду и Северному
Кавказу. Это  единственное на  всем советско-германском  фронте  наступление
наших  войск вынудило противника держать на Ржевском выступе 80 дивизий и не
позволило  ни  одну  из  них  перебросить  на  Юг.  Мало   того,  фашистское
командование  сюда  --  под  Ржев  -- вынуждено  было  перебросить  из своих
резервов  еще  12  дивизий.  Так,   войска  двух  фронтов  --   Западного  и
Калининского  --  в августе 1942  года не  дали угаснуть  надежде в конечную
победу, зародившуюся еще зимой в битве под Москвой.
     А  какой ценой? Имеются  сведения, что  на  Ржевском направлении  наших
погибло больше, чем  в Сталинграде и на  его подступах. Бывали случаи, когда
от вновь прибывших  дивизий после четырехчасового сражения, кроме ее  штаба,
мало кто оставался в живых. Ведь и сейчас недаром генералы неохотно пишут  о
боях под Ржевом. Мы же приведем данные только по одному подразделению.
     В  Ржевско-Сычевской  наступательной  операции 375-я стрелковая дивизия
участвовала в составе 58-й, затем 30-й  армии с первых чисел  августа. Сосед
справа -- 2-я гвардейская и сосед  слева --  274-я стрелковая дивизии быстро
утратили свою  наступательную  силу.  И 375-я,  выполняя роль  ударной силы,
стала  прорывать  оборону 255-й  пехотной дивизии.  Это  и  без  того мощное
соединение поддерживали 18-й, 481-й пехотные полки. Все  же 375-я стрелковая
дивизия 3 августа, отрезав  железнодорожную линию  и вклинившись  в  оборону
противника,  создала реальную угрозу окружения  подразделений  обороняющейся
стороны. Она через три дня заняла Ржевский лес и стала вести бои на северной
окраине города -- в Военном городке.
     Основная тяжесть боев ложилась  на пехоту. Дивизия  только за неделю, с
10 по 17 августа, потеряла убитыми и  ранеными свыше шести тысяч . Командиры
всех полков были ранены или  убиты.  Смертельное ранение  получил и командир
дивизии  генерал-майор Николай  Александрович  Соколов.  Его  прах  покоится
теперь на одной из площадей древнего русского города Твери.
     В боях под Ржевом "в  эти  дни особенно отличился личный состав 1243-го
полка" . Читаем краткое, лаконичное сообщение в архивных документах.
     Чтобы перерезать полотно железной  дороги,  полк  дрался три дня  и три
ночи. За первые два дня недосчитались 1145 человек. В каких только  условиях
люди не  воевали?  Из  трех  дивизионов нашей артиллерии из-за  грязи  после
сильных  дождей  на огневой  позиции  оказался только  один.  Из минометного
дивизиона  приведено было  всего  три 120 мм миномета.  Не  сумев преодолеть
болото  и  минное  поле  на  юго-западной  окраине деревни  Теленково, 143-я
танковая бригада  вынуждена была  поддерживать  наступление пехоты  огнем  с
дальнего расстояния. Авиация,  и без того малочисленная,  работала  нечетко.
Истребители на вызова прибывали  с опозданием и часто возвращались ни с чем.
Бомбардировщики 12 августа в 10 часов вечера по ошибке  разбомбили командный
пункт дивизии. Связь работала  с перебоями. Из-за бездорожья бойцы ночью  на
своих  плечах перетаскивали боеприпасы с тыла. Вывоз раненых с передовой без
них не обходился. Автоматов и пулеметов было мало, не хватало винтовок.
     Вот  в такой  обстановке личный  состав  полка,  к  примеру 11 августа,
поднимался в атаку одиннадцать раз и отбил восемь контратак противника. Лишь
на третий день, когда  артиллерия сумела подойти на нужную огневую  позицию,
было  перерезано  полотно  железной  дороги.  В тот же  день при  контратаке
противника группа  автоматчиков во  главе со  старшим лейтенантом Ситниковым
уничтожила 350 фашистских солдат и офицеров.
     В  этих  боях,  где  смерть  отгонялась смертью,  бойцов  в атаку  вели
коммунисты и комсомольцы. Участник финской кампании,  кавалер  ордена Ленина
капитан Николаев  Алексей Васильевич,  политруки  Дунаев Григорий  Иванович,
Орлов  Петр Алексеевич,  Усвяцев  Борис Львович,  комсомолец,  взорвавший  в
решающий момент ночного  боя вражеский блиндаж, Алексеев Павел Васильевич --
для  бойцов были  старшими товарищами, за которыми  солдаты без страха смело
шли в смертельный бой.
     Эти имена взяты нами из документов тех лет.
     А есть ли документальные сведения  об Ф. М.  Охлопкове и его  участии в
наступлении  августа месяца 1942  года? Да, такие сведения  имеются. Ниже мы
приводим  содержание   наградного  листа,  составленного   тогда  на  Федора
Матвеевича:
     "Охлопков Федор  Матвеевич,  командир отделения роты  автоматчиков 1243
сп. 1909 года рождения, беспартийный.  Калининский  фронт, т. Охлопков своей
храбростью не раз в трудные минуты боя останавливал паникеров и вел их опять
в бой. Сейчас т. Охлопков  командир  отделения  снайперов. Он  уже обучил  9
человек стрелять отлично из любого положения" .
     К  сказанному в наградном  листе можно  добавить, что  Федор  Матвеевич
командиром  отделения  снайперов стал после ранения, полученного 18 августа.
Из-за невозможности отправиться в тыл, он собрал легкораненых в отделении и,
используя трофейные  оптические приборы, организовал охоту за пулеметчиками,
командирами и наблюдателями противника.
     Отделение  устроилось в подвале  разрушенного  дома  вместе  со взводом
минометчиков. Подвал бойцы называли своим "штабом". В "штабе" они отдыхал и,
ели и учились.
     В  день ранения Охлопкова полк штурмом взял хлебозавод и остался  с  92
активными  штыками.  В эту  цифру, видимо, были включены  бойцы  и отделения
Охлопкова.  О  наступлении нельзя было и  думать. По  сведениям  солдатского
радио, сюда немецкое  командование перебросило штрафников, которым за неделю
пребывания в боях снималась виновность, а в случае  смерти семье назначалась
пенсия. Еще рассказывали,  что командующий 9-й полевой  армией Модель -- тот
самый, кого фашистское командование прославило как  "льва обороны" -- был на
передовой и в батальоне смертников раздал каждому по кресту.
     Ох,   надо  бы  вам  ухлопать   этого  моделя-могеля,  --   подначивали
минометчики снайперов.
     Нет, это вам сподручнее уязвить его душу, -- отвечали снайперы.
     Шутка шуткой,  но положение  осложнялось.  Соответственно изменилась  и
тактика. Фашиста теперь  поджидают наши.  Наступал  час  снайперского  огня.
Прежним штурмовым группам давались задания уничтожить блиндажи, подвалы, где
стояли минометы  и  орудия.  Бойцы их забрасывали связками  гранат  и "КС" с
горючим.  Если не  удавалось уничтожить эти огневые точки днем, то они ночью
рыли  подходы  к  ним.  Пулеметы устанавливались в  дзотах, минометы,  любое
артиллерийское  оружие,  противотанковые  орудия  и ружья  ушли в укрытие  и
превратились в доты. Наверху ничего не  осталось  ни  у врага, ни у наших. И
люди, и боевая техника ушли в землю.
     Фашисты  стали  бить  из  всех  орудий  по  квадратам.   Методично,  не
останавливаясь  даже  ночью.  Иногда из  общего  гула  пальбы  выделялся рев
шестиствольных  минометов.  Авиация  бомбила  в день  раза  два-три. 5  -- 6
самолетов сначала сбрасывали обычные  бомбы и затем  на парашютах навешивали
бомбы, начиненные  гранатами.  В  таких  случаях  надо  лежать,  не поднимая
головы. Это делалось  перед самой атакой немецкой пехоты. Наши зенитчики тут
же  наловчились   спускать   их   на  землю,   пробивая  парашюты.  Доставка
боеприпасов, продуктов  питания,  вынос  раненых  в  тыл  -- это  было особо
трудной задачей. К тому же появилась опасность вспышки  дизентерии или любой
другой  массовой  болезни. Но тут пришли на помощь сестры милосердия. Они по
чьему-то распоряжению как-то ночью пробрались к окопам, принесли бинты, йод,
белье, перевязали раненых, многих вывели в тыл.
     "Штаб"  снайперов,  к  счастью,  оказался  непробиваемым.  Даже   попав
несколько  раз под обстрел  шестиствольного миномета, он не  обвалился.  Был
случай, когда две тяжелые бомбы попали почти воронка в воронку. Подвал и это
выдержал. Только  выход из него каждый  раз  приходилось  расчищать от груды
кирпичей   и   обломков  бетона.  В  расчистке  выхода  помогали  соседи  --
минометчики. Сообща с ними укрепили подвал стволами разбитых пушек и кусками
трубопровода.
     Базируясь  в  этой  "крепости", снайперы  дрались в течение пяти суток.
Сначала  дела  шли  удачно.  В  первые два  дня  отделение отрапортовало  об
уничтожении  трех  пулеметных расчетов, шести  наблюдателей, всего  свыше 50
солдат  и офицеров. В последующие дни счет уменьшался с каждым  днем: фашист
стал остерегаться.
     Между  тем  подвал  все больше начинал  походить  на  ловушку,  которая
вот-вот,   при  первом  же  точном   попадании   крупнокалиберного  снаряда,
прихлопнет всех, как незадачливых мышат. Хоронили  убитых в дальнем углу. Их
с каждым днем становилось все больше.
     Но  приказ  следовал один  за другим: "Держаться!" К горстке обреченных
чаще  всех  приходил  исполняющий  обязанности  политрука  роты  Виноградов,
которого, как  искусного  агитатора,  вскоре отправят  в  Москву на какие-то
курсы.  Он  же  приносил  пищу,   воду,   патроны.  Призывы,   связанные  со
Сталинградом, клич "За Родину! За Сталина!", в те августовские дни звучали с
особой   назойливостью.   Чем  тяжелее   становилось  положение,  тем   чаще
упоминалось  имя  Сталина.  И  кто-то  из  снайперов как-то  заметил:  "Тоже
заладил! Знаю, за что погибну. Ты лучше патроны давай!"
     Этот крик отчаяния вырвался неспроста.  На шестой день "штаб" отделения
обвалился. Трое из бойцов были убиты, двое  получили тяжелое  ранение. Троих
оставшихся в  живых  снайперов отдали  группе  саперов, занятых  на  срочной
работе по  минированию особо важного  участка. Снайперы  работали  вместе  с
саперами и, в случае надобности, прикрывали их. 28 августа Охлопков, получив
контузию от взрыва минного снаряда и удара  осколка в каску, был отправлен в
госпиталь, в Ивановскую область.
     Итак, Охлопков почти  весь  август провел  в огненном вихре, бушевавшем
под  Ржевом.  Здесь,  как  мы  знаем,  он  воевал  как автоматчик и командир
отделения. Здесь же встал на путь профессионального снайпера.



     Дом солдата  --  это  его  окоп. Федор  после  госпиталя в  этом "доме"
находится уже  дней  двадцать. За это  время  окоп  обзавелся  "хозяйством",
появились доски, солома для подстилки, несколько ниш для гранат  и патронов,
а  также  для  провизии. Чуть дальше проходит траншея, по которой передаются
распоряжения, приказы, приходят письма. Траншея для живущих в окопе -- клуб,
столовая, место отдыха, "площадь", где  проходят митинги, обсуждение статей.
Кое-кто имеет в окопах потайные  печи-камельки. Старые солдаты рассказывают,
что  в первую  империалистическую  костер разжигали прямо  в  окопах  или  в
траншеях.  Сейчас  трубу  приходится  прикрывать  щитами  из  ящиков  из-под
патронов. У огня и греешься, и сушишься. Можно разогреть флягу с чаем. Когда
ложишься спать, эти же доски можно снимать с трубы. В общем, жизнь шла своим
чередом и солдаты свое окопное житье скрашивали как могли.
     Но бои здесь шли без передышки. И та, и другая стороны  упорно боролись
за  улучшение  своих  позиций.  17  октября  утром 1-й  стрелковый  батальон
внезапным ударом занял деревню Дурнево.
     В  первый  день немец  поднимался в  контратаку  дважды.  Роты старшего
лейтенанта Карасева и лейтенанта Ровнова, используя  в качестве ударной силы
сводный взвод автоматчиков, сумели организовать неожиданный кинжальный огонь
автоматчиков из оврага, проходившего по восточной окраине деревни.
     На  следующий  день немцы пошли с танками.  Перед  выступлением офицеры
вскакивали на танки и, повелительно махая руками, что-то объясняли своим.
     Снять бы их, -- как  бы  про себя проронил командир  роты Ровное. Затем
громко спросил: -- Кто у нас хорошо бьет из винтовки?
     Есть такой!  Он здорово  стреляет.  --  Маленький  рыжий  солдат тронул
Охлопкова за плечо.
     Как фамилия?
     Охлопков.
     А, помню. Ну-ка давай, боец Охлопков, уничтожь этих нахалов на танках!
     Федор  быстро  перекинул  винтовку  на  бруствер и произвел  сразу  два
выстрела.
     Кто еще стрелял? -- Почему-то сердито спросил командир.
     Да это он так  стреляет  -- пуля  за пулей.  -- Объяснил  тот  же рыжий
солдат.
     Тебя  не  спрашивают!  Не  хватало  еще  адвокатов.  --  Пресек  рыжего
командир. -- А ты, Охлопков, молодец! Ты далеко не отходи. Нужен будешь.
     Скоро командир снова подошел к Федору:
     -- Видишь фашиста у пулемета? Сможешь?
     К удовольствию командира, фашист был снят.
     -- А  помнишь,  товарищ Охлопков, ты  у  нас не  хотел оставаться?  Все
твердил:  к своим, к своим...  Видишь,  как у тебя сейчас дела  идут. Хорошо
ведь!
     Да, Охлопков, как приехал в 179  дивизию, просил,  чтоб его отправили в
свою, 375-ю. Тогда же Ровное долго вел с ним беседу. Что, там якутов больше?
Или он боится, что здесь друзей надежных не найдет?
     -- Я  что?  -- Прямо сказал Ровное.  -- Если заслужишь, я сам буду тебе
первым другом.
     Люди нигде так быстро не сходятся, как на фронте. Сейчас Федор, куда ни
придет, везде встречает знакомых и друзей.
     Но это  сейчас.  А когда ехал из госпиталя,  было  совсем невесело. Нет
ничего тяжелее,  чем  возвращаться из госпиталя  на  фронт.  В  течение трех
суток,  пока ехал  в товарном  вагоне,  не  знал, что с собой поделать.  Как
говорят якуты,  ни сон не шел, ни еда  не шла. Непрошенные навязчивые  мысли
носились  в голове, словно кто-то сквозь его мозг тянул нескончаемую нить...
Откуда только  они берутся? Чуть закроешь глаза,  тут же  начинаются  всякие
сны...  В вагоне ехали одни фронтовики, возвращавшиеся после госпиталя. Все,
видимо, находились  в таком же  беспокойном состоянии, что и Федор. Кто  всю
дорогу играет  на гармошке и поет то грустные, то разу  дал о-веселые песни,
кто остервенело пляшет, пока не свалится спать...
     * * *
     Леонтий Ганьшин, молодой боец, пришедший к Федору напарником после боев
под  Дурнево,  молча стал протягивать веревку,  по  которой должно двигаться
чучело. Он, быстрый и собранный  в бою, в обычное время имел  привычку вести
себя  так,  будто  все, что он  делает,  не имеет  к нему, Леонтию, никакого
отношения. И сейчас он веревку тянет как бы нехотя. Федор эти повадки своего
напарника уже  усвоил  и  не обращает  на  это внимания.  Знает, что  чучело
вот-вот начнет двигаться.
     Когда  Леонтию  предложили  идти  помощником  к  Сахарову,  он  ответил
уклончиво, а к Федору сразу пошел.  Что на уме у парня? Может,  подумал, что
они оба сибиряки?  Внешность  у Леонтия, как  говорят  ребята,  самим  богом
создана  для  девчат:  стройный,  черные  кудри,  черные   блестящие  глаза,
вдобавок, загар, который не сходил с его лица... Медсанбатовские девчата и в
самом  деле были от него без ума. А он делает вид, что их вовсе не замечает.
Федору этот молодой сибиряк нравился, но не из-за внешности. Леонтий  всегда
спокоен, когда надо, проворен. Иные, хотя вначале загораются быстро, потом с
такой   же  легкостью  остывают.  Таких  Федор  не  любит.  Леонтий  же  все
необходимое делает хорошо и всегда вовремя.  А как бежит в бою! Его легкость
в беге Федору иной раз напоминала погибшего брата Василия...
     Ганьшин мастер  не  только  по  чучелам. Он  отлично делает маскировку,
хорошо ставит макет. А как готовит ложные позиции! Сейчас он должно быть уже
воткнул  колышка два в  5 --  6 метрах друг  от  друга.  Между ними  натянет
веревку.  На  палку с  поперечником накинет  шинель и сверху  оденет  каску.
Чучело у него с двумя веревочками: одна идет с груди, другая --  с ног. Если
потянешь  за  нижнюю  веревочку,  чучело  приподымается  и, превратившись  в
"бойца", "побежит" по траншее. Леонтий своему "бойцу" накидывает на спину то
винтовку, то автомат. Чучело часто становится и "командиром".
     Дай-ка твой дареный кисет, -- подошел к Федору Леонтий.
     Спи ты до восьми, -- тихо  сказал Федор. Затем с нарочитым спокойствием
добавил. -- У тебя же свой кисет?
     Из твоего крепче...
     "Ишь, рот затыкает, чтоб я  не  улыбался, когда к нему приходят девчата
из  медсанбата", -- подумал Федор и,  не выпуская кисета  из  руки, протянул
щепотку махорки.
     А кисет этот не то, что его девчата. Правда, не надо было рассказывать,
откуда  он достался.  Кисет Федору нравился. Сшит из белого плотного холста.
Вышит узор зелеными и красными нитками. Один кармашек для спичек, другой для
трубки.  Как  кончишь,  затягиваешь  шнуром  и свернув,  завязываешь двойным
узлом.
     Из  госпиталя  около  полусотни  выздоравливающих отправили  в один  из
колхозов Ивановской  области  на  уборку урожая картофеля. Пробыв там  около
недели,  Федор  так  и  не  увидел  ни  одного  мужика,  кроме  трех-четырех
старичков. Везде женщины. Председателем и то была  женщина. Солдат встретили
с нескрываемой  радостью. Как  только сошли с машин, прямо на  поле угостили
вареной  картошкой  и свежим парным  молоком. Затем  все  пятьдесят  человек
разобрали по  звеньям в  два-три  человека.  Федор  попал  в  одно  звено  с
солдатом, хромым на одну ногу. Женщины жалостливо судачили: "Бедный, еле-еле
ковыляет", "Не дай бог всем нашим такое испытать""
     -- Что вы, девоньки, он же  кавалер хоть куда,  -- рассудила  звеньевая
Мария. -- Мой таким вернется -- за счастье сочту.
     Бабы жалели  раненых. А  Федору жалко  было  их самих. Одеты они были в
потертые сатиновые штаны и блузки из парусины, а то и  просто из куля. Кроме
картошки  и молока,  другой  еды  у них не  было. Все же на  все  поле стоял
веселый гомон. Когда пришла пора отъезда солдат, устроили настоящие проводы.
Каждому  дали  в  мешочке картошку с салом. Шумели, волновались,  как  будто
провожали мужей и братьев.
     --  Ты, Федя, нас не осуждай. Мы -- бабы такой народ.  --  Обняла тогда
Мария Федора  и, даря  тот самый кисет, добавила: --  Бывай  здоров.  На те,
пусть будет памятью о нас. Когда тебе будет  тяжело,  пусть прибавит  силы и
бодрости...
     Что греха  таить, у Федора от волнения тогда навернулись слезы... Такой
уж этот кисет. Ведь он ту Марию, не то что тронуть, даже не поцеловал...
     Федор остановился у камня, лежащего наполовину в земле недалеко от трех
сосен. За камнем надежней будет. Перед ним редкие кустики, под боком овраг.
     Уже светает. Слякотно. Видимо, снег выпал да быстро растаял. В эту пору
у  себя дома он белковать ходил, привозил  по мягкому и  не  глубокому снегу
дрова  или сено.  Оказывается, как тогда все было просто и легко! Промокнешь
--  пришел да переоделся, устал -- отлежишься. Здесь  же иной раз целый день
промокший  ходишь. А  еще говорят:  что тебе,  ты же охотник. На  самом деле
далеко не так.
     Федор  нарвал засохшей  травы и сделал себе  лежбище.  С правой стороны
камня воткнул сухие ветки тальника и заслонил пучками той же сухой травы.
     Местность  напоминает  Федору  его родной  алас.  Тут  больше  берез  и
разнообразнее: ивы, тальник, лишь на низинах растут дуб и клен,  которых  он
раньше не видел.  На  холмах  лес становится  более редким, и  по нему можно
ходить  без особого труда. Зато трава  здесь густая  и высокая.  Даже сейчас
много мест, где человека и не увидишь, как только он ляжет.
     О-го,  фашист проснулся -- дрова пилит. Это повара. Слышно как  быстро,
но неровно  ходит пила у них: явно тупая. Через полчаса  все будут на ногах.
Немец начинает стрельбу ровно  в 7  утра, кончает  в девять  вечера. "Режим"
этот они не нарушали даже в дни боев за Дур-нево.
     Что  же принес  с собой сегодняшний день? Прежде всего надо бы снайпера
убрать, а то  поддашься соблазну и  начнешь бить по  всем фашистам подряд  и
обнаружишь себя. Место, где он лежит, вроде подходящее.
     Огневые  точки  немца известны  все  до  единого.  На  его  секторе  ни
пулемета,  ни  миномета.  Зато, как предполагает  Ровное, здесь  зарылся  их
снайпер.  Вчера  пали двое наших, у обоих рана  в голову,  похоже на  работу
снайпера. Значит, дуэль неизбежна. Постой... До переднего края немцев метров
280 -- 300, температура  минус два. Так... Пуля на  два пальца  ниже пойдет.
Пустяк, можно и  не брать  во  внимание.  Светло-то как стало. Скоро восход:
осторожнее надо. Утренние лучи всегда ясные и чистые, все как на ладони.
     Федор взял  в руки каску,  надел на нее маскировочный обруч  из травы и
ветвей тальника, с  ним выполз к камню и лег за ним. Как далеко от передовой
у  них кухня! Дым валит где-то посреди леса. Над траншеями ни дыма, ни пара.
Следить за траншеями пока  бесполезно. Снайпер  где-то  на нейтралке  должен
быть. Может,  где-то за печкой  сгоревшего  дома устроился? Наши  так  бы не
поступили -- оттуда возвращаться плохо. В разбитом танке? Вряд ли. Не так уж
надежно  там и вчера оттуда вроде никто не стрелял.  В воронках? Может быть.
Или же он предпочтет вести огонь из траншеи? Передовая линия у них - удобная
для снайпера.
     Постой, постой... Зашевелились. Смена идет.  Оттуда до опушки леса идут
в полный рост. Когда вступают в траншею, головы  промаячат раза-два, затем и
вовсе исчезают. Которые  уходят со смены,  вовсе не  прячутся. Видать, спать
охота: головы слегка опущены.
     Наших тоже слыхать. Кто-то выстрелил. На что ответило  коротким дробным
огнем  несколько  автоматов.  С нашей  стороны  затрещал пулемет.  Ему стали
вторить минометы. Итак, считай, что "рабочий день" начался.
     Хорошо бы пустить сейчас обойму, но нельзя, сегодня задача другая...
     Хуже нет, чем вот  так ждать  в неведении. Где же он спрятался? Неужели
на  нейтралке? Тогда, наверняка,  уже следит за ним.  Из-за холмика, что  на
левом фланге, чуть подальше траншеи, мелькнула каска и раздался выстрел. Это
он. Точно! Нашел же жертву...
     Федор  плавно  навел  винтовку  на  холмик и  стал  высматривать  через
оптический прицел. Ничего  подозрительного будто нет.  Как же так? О-го, еще
выстрелил. Ээ-э, вот он  где. Федор задержал дыхание и стал целиться. Затем,
как только началась пулеметная очередь,  нажал на  спусковой крючок.  Готов!
Дрогнуло ружье,  голова  беспомощно опустилась вниз.  Смотри-ка, кто-то вниз
его потянул, значит,  с ассистентом был? Если ассистент неопытный, то сейчас
же высунется: надо же отомстить. Так оно и есть. Вон всматривается. Глянь-ка
на него! Уже целится.
     Теперь  Федор  и  треска  автоматной   очереди  не  стал  ждать.  Убрав
ассистента, тут же отполз за камень. Повернул голову, положил ее на согнутую
руку и над торчащей перед глазами стеной бледной травы стал всматриваться  в
серовато-синий  горизонт.  Затем,  чтобы  отойти  отсюда,   потянул  к  себе
винтовку.  Тут же пуля  ударилась об  камень  и  с  визгом  ушла наверх. Ох,
засекли! Это из  танка.  Надо удостовериться. Приподнял каску на  лопатке, и
тут же ее пробило насквозь. Теперь у Федора не оставалось сомнения.
     Вскоре Охлопков был у Ганыиина и показал ему свою каску:
     Смотри,  как  бьет  фашист.  Одного  снял с холма.  Еще один  сидит  на
нейтралке в разбитом танке.
     А вот на это посмотри, Федя. -- Ганьшин показал  свою каску. -- Я ее на
чучело одевал.
     Посоветовавшись, решили  доложить командиру роты  и предложить  бить по
танку из артиллерийского орудия.
     Артиллеристы не пожалели  снарядов.  Первый снаряд угодил  чуть  дальше
танка. Снайпер, потрясенный,  выполз из-под танка  и начал было отползать от
него, но тут же его настигла пуля Охлопкова.
     Отоспавшись днем, Охлопков и Ганьшин после 4 часов -- во время смены  у
немцев -- вдоволь  били по общей траншее.  На  следующее  утро в 7 часов  со
стороны передовой линии немцев  стали кричать в рупор: "Эй, рус, честно надо
воевать!".  Охлопков пропустил  мимо ушей  и не  подозревал, что  эти  слова
относятся именно к  нему и Ганьшину. А командир роты Ровнов во время осмотра
подготовки к очередному выходу смеялся, не скрывая удовольствия:
     -- Ха-ха! Слыхали, сибиряки,  немцы вас просят не так быстро их  на тот
свет  отправлять? Что  вы ответите? Ха-ха-ха!  Молодцы, ребята, бейте их так
же. Я вчера про  Охлопкова командиру полка  рассказал, пусть знают,  какие у
нас ребята! Так ведь?
     Федора вызвали на следующее утро к командиру роты.
     -- Здорово,  Федор!  -- Радостно  встретил  его  Ровнов.  --  Как  дела
сегодня? Один есть?  Молодец!  Тебе к  командиру батальона  надо идти. КП на
полкилометра дальше. Иди по этой траншее, а там спросишь.
     На  КП  сидели  трое: капитан,  политрук  и  писарь.  Как только  Федор
доложился,  командир батальона  кивком головы  указал  на  политрука, а  сам
продолжал что-то диктовать писарю.
     --  Политрук полка Кирносенко. -- Поздоровался за руку политрук. -- Вот
что. Нам  сообщили,  что правее  от  Дурнево на  позиции  2-й роты  появился
снайпер.   Сам  знаешь,  что  из  себя  представляет  появление  фашистского
снайпера. Этот особо каверзный, говорят. Его надо  уничтожить.  Мы  с  тобой
сейчас же пойдем во вторую роту.
     Уточнив  примерно,  где  находится   фашистский   снайпер,  Охлопков  и
Кирносенко  начали  сразу  же   отползать   на  нейтральную   зону.   Федор,
почувствовав,  что политрук  отстал, обернулся и заметил, что  тот не  умеет
ползать по-пластунски;  к  снегу прижимается  у него лишь  голова.  Вскоре с
визгом пронеслась пуля -- это фашист в политрука стреляет. А Охлопков  начал
охотиться за  тем фашистом.  После взаимных  выстрелов оттуда пуля перестала
летать. Тут  Федор  снова обернулся  к  политруку:  тот  метался  на  снегу.
Охлопков бросился к нему, но, к счастью, пуля угодила тому в ягодицу.
     Товарищ политрук, идем обратно?
     Нет, нет. Я сам  доберусь. -- Кирносенко, морщась,  старается перенести
боль. -- Иди быстрее, слышь?!
     Враг  открыл минометный  огонь.  Как начали взрываться  минные снаряды,
Федор  быстро  отполз  в сторону и  стал  "щелкать"  тех  фашистов,  которые
старались  добить  политрука.  После того, как  раза три-четыре подряд  пули
просвистели мимо ушей,  он откатился вниз  в воронку  и там отлеживался часа
два, если не больше. Дав забыть о себе, Федор вскарабкался на край воронки и
стал всматриваться в ту сторону, откуда  летели пули с одинаковым жужжанием.
"Что же это он?" -- Федор  от неожиданности даже  пробормотал вслух: снайпер
был весь на виду. "Ну  что ж... Выходит, мой черед". -- Федор немедля поймал
того на мушку...
     Вечером  в  сумерках  тихонько  выбрался  из  нейтральной  зоны. Он был
спокоен, ибо знал,  что политрук не убит. Зато забеспокоились,  оказывается,
за него в роте.
     --  Аи да молодец! Я же вам говорил! Шиш два убьют Охлопкова! -- Ровное
крепко обнял Охлопкова и беспрестанно басил. Федора подбросили вверх и стали
качать.
     Следуя в свою траншею, Федор от Ганьшина узнал, как Кирносенко выбрался
с поля боя. Он и сказал Ровнову, что Охлопков -- надежный товарищ и отличный
снайпер и  что он  попал в такой переплет,  что вряд  ли оттуда выберется. А
Ровное предложил организовать встречу и все время повторял: "Нет, такие, как
Охлопков, так просто не пропадают и не должны пропадать!"
     Так пришла  слава снайпера к  Охлопкову. Вскоре о нем стало известно по
всему  полку. Слух  о "волшебном  стрелке"  дошел и до командования дивизии,
затем  и  армии.  Вскоре  к  Охлопкову  стали приезжать  люди  из  газет  --
корреспонденты. Через полтора месяца ему вручили орден Красной Звезды.
     За  что  его  наградили? Что он такое сделал? Федор  об этом  сильно не
думал.  Ему  казалось, что он действует,  как требует  обстановка. Он просто
делал  то, что может. Ведь  уметь стрелять  вовсе  не значит, что  ты воюешь
лучше других.  И когда тебе говорят,  что ты совершил подвиг, то это  скорее
надо воспринимать как слова хвалы.
     А  между тем слава о нем  продолжала  расти и  шириться.  "Охлопков  --
лучший  в полку!", "Охлопков -- первый  снайпер  в  дивизии!" Подобные слова
хвалы и уважения станут в будущем постоянными попутчиками имени снайпера.
     -- Федя,  тебя  вызывают к командиру полка,  --  сказал однажды вечером
новичок из  Сибири. -- Это  Ганьшин велел  передать тебе, как  ты выйдешь из
засады. Говорят, ты на слет поедешь.
     Что? Это тоже Ганьшин сказал?
     Нет. Ординарец командира полка.
     Сейчас идти? -Да.
     Федор  вышел  из   землянки,   куда   их  вселили  недавно  и,   пройдя
полкилометра, оказался у блиндажа командира полка. Остановился перед дверью,
поправил ремень. Взявшись за ручку, в нерешительности постоял чуток и дернул
дверь.
     --  А, Охлопков! --  Мягко сказал командир полка майор  Ковалев. --  Не
надо докладывать,  иди,  садись,  к нам  из  армейской газеты  корреспондент
приехал.
     Затем  командир,  обращаясь  к  корреспонденту,  сказал:  "Вот он,  наш
Охлопков. Лучший снайпер в полку".
     -- Как дела сегодня? -- Обернулся к Охлопкову командир.
     Одного уничтожил, товарищ командир полка.
     Как так одного? Артиллерийские наблюдатели  нам передали, что  на твоем
секторе убито два. Что они, на врали?
     Второй фриц больно сильно кричал.
     Ну и что? Пусть себе кричит.
     Товарищ командир полка, раз он  сильно кричит, значит,  только раненый.
Таких я в счет не беру.
     Майор  Ковалев  с  корреспондентом  переглянулись,  и  оба  засмеялись.
Корреспондент, с трудом сдерживая смех, даже покачал головой:
     Как же он себя ведет, если смертельное ранение?
     Тогда ему не до крика...
     Слышали, как это бывает? Он вам не Агибалов.
     Да, Григорий Александрович, слышал и понял. Но нам надо делать так, как
договорились. А со сводкой как быть?
     Да,  да, действительно.  Сводка уже отправлена. Исправить не сможем. --
Командир перестал улыбаться и, обернувшись к Охлопкову, испытывающе сказал:
     Как смотришь? Может, в твою пользу так и оставим?
     Товарищ командир полка,  это  ваше дело.  -- Затем, немного  замявшись,
добавил. -- А мне лишнего не надо.
     Корреспондент еще раз посмотрел на Охлопкова и сказал:
     -- Григорий Александрович, он правду  говорит. Сводку, пожалуй, не надо
трогать. А одна цифра Охлопкову будет авансом.
     -- Согласен? -Да.
     -- Вот и договорились. А  вы,  Дмитрий Федорович, завтра с ним пойдете?
-- На вопрос майора Ковалева корреспондент кивнул  головой. --  Так, товарищ
Охлопков, от всего сердца благодарю за отличную службу. Иди, отдыхай.
     На  следующий день,  когда Федор шел на засаду, его поджидал  человек в
новеньком масхалате и со снайперской винтовкой  через  плечо. Федор сразу не
понял, кто это. И только когда тот представился "Майор Попель" и сказал, что
идет с ним, узнал в нем вчерашнего корреспондента.
     Весь день Охлопков и  Попель, не говоря ни  слова,  общались жестами  и
знаками. Охлопков все  больше поражался  тому,  как хорошо знает снайперское
дело  его новый знакомый.  Вечером  со  слов  самого Попели  узнал,  что  он
является одним из организаторов снайперского движения в 43-й армии.
     Майор Попель  был  с  Охлопковым и на следующий день. Он утром приказал
занять  позицию  в  общей  траншее,   а  сам  вернулся   около  11  часов  с
противотанковым ружьем.
     Обращаться с ним умеешь? -- спросил Попель Федора.
     Знаю.
     Тогда бери  этот бинокль. Ориентир 2, вправо  20 метров, дзот.  Найди и
уничтожь его.
     Есть, -- ответил Федор, а сам, протягивая руки за биноклем, подумал: "О
каком дзоте говорит?" Он знает только  один дзот. Так тот еще себя никак  не
проявил.  Федор  стал  смотреть в  бинокль  и  на  самом  деле,  кроме  того
молчаливого дзота ничего не обнаружил.
     Нашел?
     Нашел.
     Хорошо. Дай сюда бинокль и приготовься вести огонь по дзоту.
     Противотанковое ружье Федор установил у ячейки на ровной поверхности  и
сам, выкарабкавшись из траншеи, лег.
     Прицел на сколько поставил?
     На 750.
     Правильно. Давай стреляй.
     Федор навел  ружье на дзот: амбразура  была еле-еле заметна. Оставалось
прицелиться как можно лучше, да, подложив на плечо рукавицы, нажал на курок.
     --  Аи-да, молодец! --  Услышал Федор восторженный крик после выстрела.
-- Попал! Смотри, как пошел синий дымок из амбразуры!
     И вправду из вражеского дзота шел дымок. Значит, попал.
     Спасибо,  товарищ Охлопков ! -- Майор  протянул руку Федору. --  Хорошо
стреляете. В самую точку. Ну, пока, до встречи на слете!
     Пока!
     После ухода  майора  Федор почувствовал, как ноют  плечи. Какая сильная
отдача!  В  прошлый  раз,   когда   выпустил  всего   три   пули   из  этого
противотанкового ружья, чувствовал боль в теле целый день. Тогда-то Федор  и
зарубил себе на носу, что надо обязательно подкладывать на ключицу рукавицы.
     В  тот  день  Охлопков  зашел на  свою  третью позицию и  пробыл там до
позднего вечера. Как назло, не попался на его мушку ни один  фашист. А после
ужина его отправили в разведку  с прикрывающей  группой. Так что свой  аванс
ему довелось сквитать лишь на третьи сутки...



     Для человека, долго пробывшего в боях, слет как праздник. Людей видишь,
их  рассказы  слышишь,  узнаешь  много  полезного  и,   конечно  же,  заодно
отдыхаешь. Но спрос с тебя все тот же. Перед отъезжающими ставили конкретную
задачу -- занять на слете первое место.
     Начальник   штаба   дивизии  подполковник   Волынский  после  короткого
вступительного слова зачитал приказ командира 179-й стрелковой дивизии от  6
января 1943 года. Из приказа Федор  понял, что на слет едет  восемь человек:
из  259-го  полка  --  старший   сержант   Тихонов,  сержант  Квачантирадзе,
красноармеец Остриков,  из  215-го полка -- старший сержант Никитин, младший
сержант Тарасов, от лыжного и учебного батальонов Сухов с Мирошниченко, а из
234-го полка -- он, Охлопков. Слет будет открыт  10 января.  И его участники
9-го  января,  то есть сегодня, в 8 часов вечера  должны быть на месте.  Как
указано   в  приказе,  снайперы  с  собой  берут:  свои  винтовки,  бинокли,
маскхалаты.  Лыжники едут с лыжами. Каждому дается сухой паек и продаттестат
на одни сутки.
     Подполковник  пожелал  снайперам  успехов  и указал на  четыре бинокля,
лежащие  на столе:  "У  кого  нет, берите". Федору  достался  четырехкратный
трофейный. Такой бинокль как нельзя лучше подходит для прибора Цейса.
     Скоро  участники   слета  стали  садиться  в   кузов  грузовой  машины.
Чувствовалось, мороз  крепчает. Квачантирадзе, надев единственный тулуп, лег
вдоль кабины. Четверо сели на подол его тулупа, а остальные плотно присели к
ним. Машина ехала по сосновой роще. Верхушки сосен, покрытые снегом и инеем,
так и мелькали  в глазах. Видеть  бы этот бор летом, в полном его убранстве!
Почти по такому же бору Федор, призванный в армию, ехал в августе 1941 годаJ
из своего районного центра Ытык-Кюеля через Майю в Якутск. Пять машин, таких
же грузовых, шли  одна за другой. Прижавшихся друг к другу людей, их  потные
лица   Федор   будто  и  сейчас  видит   сквозь  дремоту.  Вдруг  послышался
оглушительный взрыв,  и  машина резко  затормозила. Вскочив  на  ноги, Федор
увидел на обочине человека с поднятыми вверх руками.
     Иди сюда! Иначе прикончу на месте! Быстрей! -- Повинуясь повелительному
голосу Тихонова, тот  поплелся к машине. Когда человека подняли за шкирку на
машину, он оказался мальчиком лет пятнадцати-шестнадцати.  Глядя на сопляка,
тут же переменили тон. Пацан  итак еле сдерживался, чтоб не расплакаться. Он
объяснил, что едет  в ремесленное  училище и,  порывшись  в кармане,  достал
направление. Тихонов документ  признал липовым и по его предложению пришлось
ехать обратно  и  сдать  подозрительного  малого  в  штаб  дивизии.  Поэтому
снайперы 179-й в пункт сбора -- Рудню -- прибыли с небольшим опозданием.
     Хлопчики,  где   же   так  задержались?  Чуть  дом   не  прозевали.  --
Полувсерьез, полушутя встретил их полный пожилой старшина.
     Верх  мечты солдата -- переход из  окопа в землянку. А дом для  него --
это уже  рай.  Участники  слета  помылись в  бане,  поели  из  своего пайка,
прослушали программу  слета, затем  их тот же полный старшина стал разводить
по домам. Представители двух дивизий остались в большом доме. Дверь дальнего
домика   старшина  открыл   снайперам   179-й.   Действительно  рай:  светит
электрическая  лампочка,   кровати   заправлены  по-домашнему,   белоснежные
наволочки,  одеяльце, простыня...  --  просто  роскошь. На кухне  -- бачок с
водой.
     Н-да_
     Ребята, мы же домой приехали! Смотрите!!!
     Лучше не придумаешь!
     Каждый по-своему  высказывал  восторг.  Федор  не  спал в  постели  уже
полтора  года.  При виде чистой постели глаза сами  собой стали закрываться,
как загипнотизированные. Лишь помнит, как начал раздеваться,  и проснулся от
сильного  дергания  за  плечо.  Вскочил на  ноги  и  увидел  Тихонова,  тоже
поднимающегося  с  постели, а  остальные  сладко спали. Одеваясь, с  досадой
посмотрел на свои валенки, оставшиеся на том же месте, где скинул вчера. Но,
взяв их в руки, обнаружил, что в тепле они просохли. Федор сладко потянулся.
На  улице чувствовалось, что  мороз смягчился. С  неба, затянутого  облаком,
нехотя  падают  снежинки. Федор сильно  вдохнул, затем, отгоняя немоту тела,
резко  подпрыгнул. Затем  обернулся  в сторону  большого  дома. Кругом такая
глухая тишина, что в ушах звенит.
     --  Эй,  друг,  и  здесь  уши  навострил? Обернувшись на  голос,  узнал
Острикова -- коренастого мужика с походкой вразвалку.
     Да нет, просто так_
     Тишина-то какая, а?
     Тихо_ Очень-
     "Оказывается, в тишине и  шагов не слышно", --  подумал Федор, взявшись
за ручку двери,  и  вдруг вспомнил  о винтовке. Обычно  он ставил винтовку у
входа справа,  чтобы  не запотевала,  когда ее вынесешь на  мороз. И  сейчас
первым делом схватился за  правую  сторону. Точно, стоит!  А прибора  нет...
Вечером выронил что ли?  Когда выходили из  столовой, точно был.  Где же мог
выпасть? Хотел было сказать Тихонову, но воздержался. Молча пошел заправлять
койку и с  досады дернул подушку. Ой-ка, вот он, прибор, под  подушкой!  Что
это, голову  начал терять?..  Нет уж, впредь  надо строже  следить за собой.
Федор  быстро вставил  прибор  к винтовке и,  умывшись,  стал завтракать  из
пайка.
     Почему мы так рано встали? -- Спросил у Тихонова.
     Старшина  приходил,  велел нас  с тобой  разбудить. Майор Попель должен
придти.
     В половине  девятого  майор  Попель уже был  в  группе снайперов  179-й
дивизии.
     -- Здравствуйте! Рад встретиться со старыми знакомыми. -- Приветствовал
майор Тихонова и Охлопкова, широко улыбаясь и здороваясь с ними за  руку. --
Рас  сказывайте,  как  живем, как  воюем?  Что  нового в  тактике  и методах
снайперского дела?
     Трудно что-либо  сказать.  Например, что  расскажет  Федор? Декабрьское
наступление шло двадцать дней, но заметного продвижения  не было.  25 ноября
минут  20  грохотала  наша  артиллерия.  Затем поднялись с криком  "ура!"  и
внезапным ударом  отбросили врага на три  километра. На  большее  не хватило
сил. Конечно, кое-какие изменения в снайперских  делах есть. Об  этом майор,
видимо, и сам знает. А  он все  спрашивает. Тихонов рассказывал майору,  как
четверо  снайперов,  ведя групповой огонь с фланга, остановили  атаку целого
взвода  противника.  Попель  дотошно  расспрашивал   и  Охлопкова.  Особенно
интересовался взаимодействием двух  снайперов --  Охлопкова и  Ганьшина -- в
общей цепи пехоты, ведущей наступление.
     --  Подожди,  Охлопков,  значит, вы  идете  обычными перебежками:  один
встает и бежит, а другой его прикрывает. Так?
     -- Да.
     Тут есть какая-нибудь особенность от привычной перебежки?
     Да нет. Просто мы оба  лучше знаем, на каком от резке чего больше всего
остерегаться. Так, Ганьшин без ошибочно чувствует опасность. С ним легко.
     Как это чувствует?
     Как сказать-то? Ну, каждый из нас страхует друга, как себя лично. Мы не
прячемся друг за друга. Вот и предугадываем.
     Снайпера можете узнать?
     Можно. У хорошего стрелка пуля летит не так,  как у простого. Например,
только соскочил с места, а пули пролетели, чуть не задев тебя, с  одинаковым
свистом. Тогда считай -- перед тобой снайпер.
     А Ганьшин тоже по свисту определяет снайпера?
     Ага.  Он  говорит,  что у  всякой пули свой голос. Это верно. Если пуля
летит издалека, то она свистит иначе, чем пущенная сблизи. Она птичкой поет.
От дерева отскочила  -- взвизгнет, от камня -- завоет. У пули  винтовки один
голос, из автомата -- другой. Из тысячи пуль две-три пронеслись с одинаковым
свистом, значит, кто-то за тобой охотится.
     Ну хорошо. Допустим, вы узнали, где снайпер. А как убрать его?
     Когда  идешь  в атаку,  думать некогда. Так я, куда подозреваю,  туда и
бью. Сквозь  ствол дерева, в угол сарая. Короче, очищаю путь. У фашиста свой
сектор, и когда идет наша атака, он бьет не по сторонам, а прямо.
     Бывает ли так, чтоб ты бил наугад сквозь  дерево,  а  там фашист убитый
лежит?
     Бывает.
     Да_ Товарищ Тихонов, а ты как думаешь? Такое может быть?
     -- Что я думаю?  Чтобы действовать, как Федя,  мало  быть  метким. Тут,
видимо, нужна особая сноровка, чего, признаюсь, у меня нет.
     Выходит, то, что он рассказывал, для обычного снайпера недостижимо?
     У Охлопкова и Ганьшина безупречная  совместимость, которая не  у всякой
пары будет. И то, что рас сказал Федя, это  скорей, искусство. Этому вряд ли
можно научить. Нужна особая сноровка, особая интуиция.
     Николай Алексеевич, простите, вы до войны не учителем работали?
     Точно, учитель математики и физики.
     Может быть то, что  вы  говорили, имеет основание. Но опыт складывается
по крупинкам. Эти крупинки, накопившись, превращаются в уменье. Уменье же --
это сливки  опыта. А сноровка -- это и есть уменье. Так,  по чему же снайпер
не должен стремиться превратить хороший опыт в уменье?
     Товарищ майор, я хотел сказать, что у Охлопкова иные данные, чем у нас.
Я, например, до войны имел дело только с малокалиберкой.
     Конечно, я вас понимаю.  Вы хотите сказать, немца  надо бить  так,  как
умеешь. Но кому-кому, а снайперу следует дольше всех в живых оставаться...
     Не совсем понятно, товарищ майор.
     Вы постарайтесь  уловить  в  рассказе момент  самой защиты.  Чем  пасть
смертью храбрых во время атаки, ведь  лучше же развить  в себе и интуицию, и
искусство   быстрой  стрельбы.  Николай   Алексеевич,  это  очень  нужно.  Я
обязательно побываю у Охлопкова и Ганьшина. И не раз.
     Майор посмотрел  на часы и сообщил, что  он назначен представителем  от
179-й.  Проверив  снаряжение  снайперов,  велел  поднять группу  и  вести  в
помещение на десять минут раньше до открытия слета.
     В школе  группу встретил тот  же пожилой  старшина. Он сегодня  уже  не
улыбается и голос звучит куда четче и тверже, чем вчера:
     -- Идите в ту дверь! Зайдете в правую комнату. Быстрей!
     Когда зашли в комнату, другие две группы уже стояли в две шеренги.  Тут
же вошел майор Попель и встал во главе группы 179-й.
     --  Равняйсь! Смирно! -- Раздалась команда. -- На право! В одну колонну
шагом марш!
     В коридоре  на скамейках уже  сидели приглашенные  и курсанты.  Колонна
участников двинулась между скамейками. Перед сценой, где за столом, накрытым
красным  кумачом, сидели  генерал  и  несколько старших офицеров, фронтовики
повернули направо, а курсанты  налево. Как только повернулись лицом к сцене,
из  узкого коридора,  ведущего к выходу,  появился полковник и  отработанным
голосом отдал команду:
     -- Смирно! Равнение на середину!
     Строевой шаг полковника, его рапорт  о том, что сводный взвод снайперов
43-й армии готов к  слету, солидный голос генерала, вставшего  из-за  стола,
заставили  всех  подтянуться.  Федор вытянулся, подобно  тетиве  лука.  Этот
настрой  не прошел и тогда, когда  участники  слета  сели  на  скамейки: два
доклада в течение полутора часов Федор выслушал, затаив дыхание.
     -- Снайперы -- наша  гордость, -- начал  первым майор Анохин. -- В этом
зале собрались самые  лучшие из них.  Старшина Кузьма Филиппович  Вакула. Он
истребил 138 фашистов.
     Зал встретил имя знатного снайпера дружными рукоплесканиями.
     -- Донской казак  младший  сержант Гурий Алексеевич Борисов и  якутский
колхозник Федор Матвеевич Охлопков. Они уничтожили по 133 фашиста.
     Федор, когда услышал свою фамилию, от волнения слегка кашлянул.
     -- Грузин,  младший сержант Василий Шалвович Квачантирадзе. Он истребил
128 фашистов.
     Квачантирадзе сидит, хлопает вместе со всеми, будто и не о нем говорят.
     -- Ефрейтор Николай Иванович Карама. Его боевой счет дошел до 114.
     Молодой  человек слыл  не  по летам спокойным, сдержанным,  а тут  явно
заволновался: щеки зарделись, сам застенчиво улыбается.
     За Карамой последовали фамилии старших сержантов Чирикова, Подольского,
Ташева,  Тихонова.  Каждый из них имел также внушительный счет  --  по 70-80
уничтоженных фашистов.
     После  чествования воинов  "с зорким  глазом"  и  "с твердыми  руками",
показавших образцы верного служения народу и Родине, майор Антошин и капитан
Федоров подробно, до мельчайших деталей рассказали об опыте снайперов армии,
о тактике немецких мастеров меткого огня,  о том, какими приборами и оружием
они пользуются.
     От  фронтовых снайперов первым  выступил  Гурий Борисов.  Этот  пожилой
человек с  рано поседевшими  волосами  и  внушительной внешностью  вышел  на
трибуну неторопливым, уверенным шагом.
     -- Фашисты долго оскверняли своим  присутствием  мою родную станицу. --
Начал он свое выступление.  -- Недавно мою  станицу освободили части Красной
Армии. Но я еще не знаю о судьбе своей семьи.
     Борисов  -- донской казак из  Цимлянска -- до войны  работал заведующим
коневодческой  фермой.  С  немцами  воевал  еще в первую империалистическую.
Имеет два ранения, но в госпиталях не был.
     --  Когда  воюешь  с  немчурой, и раны  быстрее  заживают,  --  говорил
Борисов. --  Я буду  мстить  им,  покуда  на нашей земле не будет  уничтожен
последний фашист!
     Гурий  Алексеевич  в подтверждение своей клятвы призвал всех  снайперов
каждый день уничтожать не менее одного фашиста.
     Затем  выступили  сержант  Чириков,  сержант Ташев,  капитан  Соловьев,
старшие сержанты  Тихонов, Колосов, сержант  Никитин.  Чириков, оказывается,
предпочитает действовать в засаде с напарником. Он  сначала с Гусевым, потом
с Рабковским  в  течение трех  месяцев  уничтожил 140 фашистов. С напарником
хорошо:   быстро   делается  маскировка  и  самое  главное,  легко  обмануть
противника. Чириков своего 95-го фашиста уничтожил, приманив того на чучело.
Чучело "приподняло"  винтовку  и, как  дернули за веревку,  оно  "произвело"
выстрел. Тут же с  той стороны ответил пулемет, храбро "сражаясь" с чучелом.
Вражескому  наблюдателю,  видимо,  надо  было удостовериться,  как ловко  он
уничтожил русского сверхметкого стрелка -- высунулся с биноклем из траншеи и
был сражен пулей Чирикова.  Тихонов же в обороне предпочитает находиться  на
флангах. Он никогда не действует напрямик.  Везде и всюду осторожность, в то
же время работа без осечек -- вот золотое правило снайпера. Нарзулахан Ташев
рассказал, за что получил орден Боевого Красного Знамени, и заверил, что он,
сын узбекского народа, готов бить врага покуда "глаза видят фашиста" и "руки
держат винтовку".
     --  Был случай, который никак не могу забыть,  -- с  грустью  продолжал
Нарзулахан. -- Теперь, наверняка, так бы не поступил...

     0x01 graphic

     Генерал-майор  Соколов  Н.А.Николай Александрович  в  1941  -1942 годах
командовал 375-й стрелковой дивизией. Умер в госпитале от раны, полученной в
боях под Ржевом. Похоронен на одной из площадей г.Твери.
     Номер фронтовой газеты  "Защитник  Отечества", выпущенный в январе 1943
года перед слетом снайперов 43-й армии.
     0x01 graphic

     Старший батальонный  комиссар,  начальник политотдела  375-й стрелковой
дивизии Сагит Хусаинович Айнутдинов.
     0x01 graphic

     Номер фронтовой  газеты  "Защитник  Отечества",  выпущенный в дни слета
снайперов 43-й армии вянваре 1943 года. Плакат-колонка, посвященный снайперу
сержанту Федору Охлопкову.
     0x01 graphic


     0x01 graphic

     Ф. М. Охлопков во время  слета  снайперов 43-й  армии, состоявшегося  в
январе   1943   года.   Снимок   нам   отправлен   в   1973   году   военным
фотокорреспондентом  тех  лет  Калестином  Степановичем  Коробициным  из  г.
Архангельска. По его воспоминаниям была опубликована статья В. Коряева о  Ф.
М. Охлопкове в газете "Социалистическая Якутия" за 11 октября 1973 года.
     0x01 graphic

     Боевой  друг  Ф.  М.  Охлопкова   известный  снайпер  и   прославленный
минометчик,  кавалер трех орденов Боевого Красного  Знамени Борис Васильевич
Сухов. В 1966 году управляющий в одном из совхозов Башкирии.
     0x01 graphic
     Ф. М. Охлопков выступает  перед бойцами, идущими в  очередную атаку  во
время сражений в районе шоссе Сураж -Витебск. Ноябрь 1943года. Снимок майора
Д. Ф. Попеля


     0x01 graphic



     Ф. М. Охлопков.  Этот снимок с фронта его семья получила в  начале 1944
года.
     0x01 graphic

     Эту фотографию  Ф. М.  Охлопкову дал  один из его боевых  командиров  с
надписью: "На  долгую  память  об Отечественной  войне. Федору Охлопкову  от
майора  Власова  С.  Я.  4.11.44 г".  Справа  от командира батальона  майора
Власова стоит командир роты капитан Ровное Павел Трофимович.
     0x01 graphic

     Плакат,  выпущенный издательством газеты "Защитник  Отечества" в апреле
1944 года. Автор стихотворения "Слава снайперу!" --  Сергей Кузьмич  Баренц,
советский поэт, в годы войны служивший корреспондентом армейской газеты.
     0x01 graphic

     Герои  Советского  Союза  Ф.М.Охлопков  и В.Ш.Квачантирадзе.  Лето 1944
года. 7 июня 1944 года они оба были представлены к присвоению  звания  Героя
Советского Союза. Снимок майора Д. Ф. Пепеля.
     Депутат Верховного Совета  СССР  второго  созыва Ф.М.Охлопков.  Москва.
1946 год.
     0x01 graphic

     0x01 graphic

     Во  время поездки по  местам  былых боев  в  1966  году Ф.М.Охлопков  в
Белоруссии встретился с командиром соседнего 1-го батальона капитаном Иваном
Егоровичем Барановым, который в 1944  году 23 января на него  написал боевую
характеристику. Фото М. Шмерлин-
     0x01 graphic

     Встреча  с  Героем  Советского  Союза  Туснолобовой-Марченко  Зинаи-дой
Михайловной состоялась также в 1966 году в ее родном городе Полоцке.  Она  в
1944  году обратилась к  воинам отомстить за ее муки и страдания. В движении
"За девушку из Полоцка" приняли участие и снайперы группы Ф. М. Охлопкова;
     Федор  Матвеевич  и Анна Николаевна  Охлопковы  со своими  детьми. Анне
Николаевне звание матери-героини было присвоено в 1964 году.
     0x01 graphic

     0x01 graphic

     Ф.М.Охлопков умер 28мая  1968года в своем  родном селе Крест -Хальджай.
Там на могиле установлен этот памятник.

     Они  шли  с   разведки.   Наткнувшись   на  невесть   откуда  взявшуюся
зондеркоманду и вынужденно ввязавшись в перестрелку,  рассыпались  кто куда.
Нарзулахан  тогда  с  непривычки  боялся  один  ходить  по  лесу.  И  он, не
углубляясь в лес, шел вдоль тихой, чистенькой речки. Вдруг  на повороте, где
она расширялась, увидел немецкого офицера, приближающегося к берегу с дамой.
Куда тут денешься --  мгновенно бросился в кусты. А офицер стал раздеваться.
То  ли  у  него была привычка купаться в холодной  воде, то ли просто  хотел
показать свою удаль,  он, резко помахав руками и ногами, с  берега прыгнул в
воду.  Тут Нарзулахана  зло  взяло: "Ишь,  как  свободно себя ведет на нашей
земле".  И  он,  недолго  думая,  взял  нахала  "на  мушку"... Тогда впервые
Нарзулахан шел  один по глухому лесу, пока не вышел к своим.  В расположении
разведроты пришел  последним. Один  из  разведчиков  так  и  не  вернулся. И
Нарзулахан долго мучился: может, это его опрометчивый поступок стал причиной
гибели товарища?
     Из выступления капитана Соловьева, инструктора снайперских курсов Федор
уловил   очень  интересный  для  него  момент   взаимодействия  снайперов  с
минометчиками  и   артиллеристами.  В   учебном   батальоне  артиллеристы  и
минометчики  бьют  по  блиндажам  противника,  а снайперы щелкают  фашистов,
выскочивших от взрывов... Здорово!
     На  трибуну выходит  член  военного совета  43-й  армии  генерал С.  И.
Шабалов.
     -- Правильно говорят  товарищи, что снайперы -- наша гордость, наш щит,
наша надежда, --  начал генерал. -- Но их нельзя  называть людьми из сказки,
людьми, родившимися в счастливой сорочке.
     Насчет  "счастливой  сорочки"  Федор  не  знает.  Что касается  мнения,
дескать,  снайперами  могут  стать лишь стрелки-спортсмены или одаренные  от
природы  люди -- неверно. Генерал точно говорит:  фронт не такое место,  где
люди  упражняются бить пули об острие ножа, или пробивать спичечную коробку,
или разбить одним выстрелом горлышко бутылки.
     Фронт --  это огненный полигон,  где решается  вопрос  жизни  и  смерти
каждого человека,  всего  советского  народа.  Здесь нужны  тысячи и  тысячи
мастеров меткой стрельбы. Стрелок-спортсмен  еще не снайпер. Снайпер -- тот,
кто умеет  бить  врага. Снайпером может  и должен стать  любой,  кто с лютой
ненавистью, не считаясь ни с  усталостью, ни с зимней стужей и летним зноем,
бьет врага много и наповал.
     Это тоже верно. Снайперское движение должно стать массовым. Если ты сам
хорошо стреляешь, этого мало. Надо,  чтобы  каждый, кто рядом с тобой,  умел
стрелять так же метко,  как  и  ты.  Словом, ты учишь других, а твои ученики
свое умение,  в  свою  очередь, передают  третьим.  Это  и  есть  массовость
снайперского движения.  Таких инструкторов,  как  капитан Соловьев, единицы.
Поэтому  основное место  обучения метких стрелков  -- это окоп,  засада.  Их
учителями  должны  стать  сами снайперы.  Таким  путем,  говорит  генерал, в
осажденном Ленинграде обучено четыре с лишним тысяч снайперов. Из них десять
человек за особые заслуги в распространении снайперского  движения удостоены
звания  Героя  Советского Союза. Они не были стрелками-спортсменами. Все они
рабочие, студенты, служащие  и не проходили  специального военного обучения.
Вдобавок они действуют в трудных условиях блокады.
     -- Вы сегодня, наверняка, читали в  газетах указ, -- продолжал генерал.
--  Так  вот, все они  снайперами ста  ли на  фронте  и каждый из них обучил
меткой стрельбе  десятки бойцов. Это очень  важно.  Вы  должны  следовать их
примеру: что умеешь, не  держи в себе, а передай. Это будет распространением
вашего опыта.
     Что  такое  опыт  снайпера?  И  тут, оказывается, все  просто. Все, что
помогает быстро и верно уничтожить врага, и  есть  новое в снайперском деле.
Это верно. А тут по  привычке норовят говорить: бить  фашиста  в  глаз, лоб,
сердце...   Генерал   же   это   называл  краснобайством.   Такая  меткость,
оказывается, вовсе  не  нужна.  Как можно больше уничтожать врага -- вот что
важно.
     -- Смерть фашистским оккупантам!
     Как показалось  Федору,  даже  эти  слова,  так часто  употребляемые на
фронте, прозвучали в устах генерала с особым смыслом.
     Федор  с  одобрением слушал текст  обращения слета ко  всем бойцам 43-й
армии. Ясно и понятно: кто с винтовкой, тот может и должен  бить врага метко
и вести свой счет мести. Как можно больше уничтожать врага! Как можно больше
снайперов!
     После  обеда   снайперам  показали  выставку   стрелкового  оружия.  На
скамейках и на стенах  они увидели снайперские винтовки, оптические приборы,
патроны  самого  различного назначения.  Федор  долго  простоял перед  новой
моделью  оптики  марки "ZF-41"  и  универсальным  пулеметом, который  дается
пехоте  или устанавливается на танке. Прибор "ZF-41" -- восьмикратный,  рота
может иметь всего 1 -- 2 штуки. Стрельба с помощью перископа показалась тоже
диковинкой.  Винтовку,  оказывается,  ставят  на  бруствер  с  помощью  двух
треножек. Стрелок, лежа в окопе или траншее, должен прицеливаться с  помощью
этого перископа. Федор так  и не  уловил сути  этого  хитроумного приема. Из
представленных  патронов  его  заинтересовали  патроны  с  трассирующими   и
разрывными пулями. Немецкий снайпер разрывными пулями обычно стреляет, чтобы
скрыть  свое  местонахождение.  Разрывная,  как  ударится  об мерзлый грунт,
камень  или любой твердый  предмет, издает  такой треск, что  и  не  поймешь
откуда стреляют.
     После выставки снайперов повели на вечер знакомств. Молодые, собравшись
небольшими кучками вокруг  своих старших товарищей, все спрашивали. У Федора
допытывались,  что  за у  него  оружие,  какой  прибор,  долго  ли  ходит  в
снайперах? Кто-то проронил  неодобрительные слова про его винтовку и прибор,
на что другой ответил шуткой, мол, охотник даже из ружья с кривым стволом не
промахивается.  Третий  поразился  тому, что  Охлопков  находится на  фронте
больше года:
     -- А я-то пробыл  месяц и два дня. И то  кажется, что  целая  вечность.
Сколько  раз  ранены?  Пять раз?  Понят  но. Так,  не  вылезал,  значит,  из
госпиталей? Всего дней двадцать? Н-да!_
     Так  ребята что-то спрашивали  у Федора и тут же  начинали спорить  меж
собой.
     -- Слыхал? За три месяца у него счет перевалил за 130!  Он почти догнал
Вежливцева и Пчелинцева!
     -- Тогда ему дадут?
     -- Вряд ли. Те-то в блокаде, у каждого учеников уйма.
     Точно, у него же, говорят, всего один...
     Ну  и что? Откуда вам  знать?! Вот увидите, скоро из нашей армии выйдет
три-четыре Героя! Вот увидите!
     Федор понял,  что вокруг него стоят почти одни курсанты. Многие из них,
видимо,  еще и не нюхали  пороха. Кто-то  даже спросил, знает ли он порошок,
оберегающий от мороза. Правда ли, что снайперам нельзя есть ничего соленого.
Говорят, у  немцев снайперы  не  едят  даже копченой колбасы.  Обо всем этом
Федор слышит впервые и, к  неудовольствию своих  молодых  собеседников, лишь
пожал плечами.
     Молодые  люди вскоре исчезли также  быстро,  как собрались. Федор  тоже
собрался было  уходить,  но  тут  увидел, как  к  нему  приближается мужчина
средних лет. Плотный и степенный такой.
     --  Кузьмой  зовут,  -- улыбаясь,  подал руку.  --  Фамилия  Вакула, по
отчеству Филиппыч.  Если  будешь звать Кузьмой  Филиппычем, не ошибешься. --
Когда Охлопков тоже назвал  себя, он пожал руку еще крепче. -- Вот какой ты!
А я-то  думал,  встречу богатыря. Ха-ха-ха! Давай-ка сядем,  --  Вакула взял
Федора под руку и по вел к  скамейке. -- Ну, рассказывай. Откуда ты? Есть ли
семья?
     Вакула  и  Охлопков сели  на  скамейку, каждый достал свой кисет,  свою
трубку  и, затягиваясь  табачным дымом, начали  обстоятельный,  неторопливый
разговор. Вакула, оказывается,  с Урала. У  него  сын и дочка.  Жена,  Ирина
Наумовна, работает  на военном  заводе.  Стахановка. Кузьма  не без гордости
достал письмо  жены  и зачитал то  место, где говорилось о том, что она, его
Ирина, сменную норму выполняет на 170 -- 200 процентов.
     -- Да,  брат, вот какие  дела.  -- Вакула положил письмо жены обратно в
карман гимнастерки. -- Когда дома все в порядке и мне легче здесь.
     Это точно. Я тоже так.
     Да, Федор, далеко ты забрался. Ой, далеко...
     Сказал тоже. До твоего Урала близко что ли?
     Так  то оно так.  Но я сегодня впервые  узнал, что есть  такой народ --
якуты. Русский, узбек, татарин, казах,  якут -- они все здесь! Не  в этом ли
сила России, а?! -- Вакула опять разразился своим переливчатым смехом.
     Второй  день  слета  для  Охлопкова  начался  сразу с  двух  сюрпризов.
Проснувшись, увидел на одеяле газету. На первой же странице крупными буквами
было написано  о нем: "Слава сержанту Охлопкову!"  Как только  умылся, зашел
майор Попель и, достав из шубы новенький оптический прибор, протянул ему.
     Когда группа  снайперов 179-й  пришла  на  полигон, все  были  в сборе.
Федору показалось, что все о нем и говорят. Кто кивком, кто,  поднимая руку,
приветствуют   его.   Из  вчерашних   курсантов  капитана   Соловьева   трое
приветствовали     под    козырек:    "Здравствуйте,    Федор    Матвеевич!"
Фотокорреспондент -- небольшого роста, юркий человек -- успел заснять его.
     Скажите, вы колхозник или рабочий? -- Спросил фотокорреспондент, щелкая
своей "лейкой".
     Колхозник.
     А в газете сказано, что у тебя твердая шахтерская рука. Как понять это?
     Года полтора я и на самом деле работал в шахте.
     Понятно. Ну, будь здоров. Еще приду. Сниму тебя на огневой позиции.
     Вакула, Борисов, Карама поздоровались за руку и поздравили. Когда майор
Попель  объяснял  порядок  соревнований, еще кто-то  пришел, но  старшина не
пропустил его.
     --  Федор, ты  только  не волнуйся,  -- говорит  Попель и улыбается. --
Смотри, угодишь в "молочные братья".
     Здесь так называют  тех  курсантов, которые  попадают вне черного круга
мишени,  то есть в  "молоко". Все курсанты сегодня должны  быть здесь. Иначе
кому же обслуживать стрельбище, как не им?
     Соревнование началось со стрельбы на 200 метров по головной мишени. Все
три команды на огневой рубеж  вышли одновременно. Федор дважды попал в 8-ку,
раз  в  9-ку  и в своей группе занял  первое место.  Но в тех двух группах у
Климачева, худощавого молодого бойца и у сержанта Никитина сумма очков  была
больше --  27. За фронтовиками стали стрелять две команды курсантов. Капитан
Соловьев  набрал  29,  по 27 набрали сразу два курсанта, третий -- 26. Таким
образом   результат   Федора  оказался  шестым.   В   следующем  упражнении,
заключавшемся в том,  чтоб  за 1 минуту  произвести 5  выстрелов с  того  же
расстояния  по   тем   же  мишеням,  он  занял   пятое  место.  Затем  стали
соревноваться  по движущимся мишеням. Бюст фашиста,  которого  высовывали  с
разных  мест из траншеи на  10 секунд, нащелкал все  пять раз без промаха. В
этом упражнении фронтовики Иван Карама и Федор, набрав одинаковое количество
очков разделили  с капитаном  Соловьевым  первое -- третье места.  Затем над
траншеями  показались  профили  бегущих  фашистов.  Стрелок  за  1  минуту с
расстояния 200 метров должен был  поразить все 4 фигуры. По четыре попаданий
было  у  Никитина,  Карамы,  Охлопкова  и  у  того  же  капитана-инструктора
Соловьева. Квачантирадзе и трое из двух дивизий попали по три раза.
     Курсанты в этом упражнении сильно отстали. По итогам четырех упражнений
капитан  Соловьев  занял   первое  место.   Федор   с  Никитиным   разделили
второе-третье места.
     Призы и подарки роздал сам  генерал. Капитан Соловьев удостоился премии
пять раз. В числе наград ему вручили и золотые часы. Караме  и Никитину дали
восьмикратный  оптический прибор. Охлопкову достались жилет  из овчины и две
коробки  молотого табака. Генерал, вручая  подарки  и грамоты, приговаривал:
"Молодцы, фронтовики, не подкачали!"  Когда подошел черед Федора, генерал из
своего кармана достал ореховую трубку:
     -- На,  это тебе  мой личный  подарок! Пусть  он поможет тебе  исправно
нести службу!
     То хорошее настроение, появившееся еще  на полигоне, не покидало Федора
и вечером,  когда  вернулись  на  передовую.  Федор  с  еле заметной улыбкой
натопил с товарищами печку  в землянке, поставил на  печку бак  с водой, при
свете  коптилки  прочитал письмо  от  жены и родных, среди  веселого  гомона
поужинал.  Когда друзья  уже ложились  спать, он  достал  из кармана газету,
оставленную ему майором  Попелем и стал  вырезать кинжалом тот кусок газеты,
где  крупным черным шрифтом было набрано: "Слава снайперу -- сержанту Федору
Охлопкову!" Затем приблизил листок к керосинке и стал читать:
     "У него острый глаз охотника,  твердая  рука шахтера  и большое горячее
сердце. Он  горячо любит жизнь, свою  Якутию, советскую Родину  и потому  не
страшится смерти в борьбе с врагом.
     Федор  Матвеевич Охлопков  был  в самых  жестоких боях.  Всюду  выходил
победителем.   Разбил  врага   пулей  и  прикладом.  В  огне  сражений  стал
снайпером...
     Немец, взятый им на прицел, -- мертвый немец!"
     Федор положил вырезку на стол  и почесал затылок. Все сказанное верно и
неверно. Он года полтора был шахтером, но при чем тут его "крепкая" рука? Он
любит Родину, жизнь, но зачем такие слова, как "не  боится  смерти"? Ох, эти
корреспонденты... Вот почему  так почтительно  здоровались  с  ним сегодня и
приветствовали на каждом шагу... Может, это для других надо, как  пример что
ли... Тогда еще ладно. А так, зачем?..
     В землянке от натопленной печи стало тепло, запахло глиной  и сыростью,
с потолка  закапало. Не обращая внимания на все это, Федор вынул  из кармана
огрызок карандаша, старательно наточил  тем  же кинжалом, и стал выводить не
очень стройные буквы на листке ученической тетради:
     "Дорогие мои -- старший брат  Федор, жена  моя Анна, сестры Уля и Саша,
сыновья мои Федька и Ванька, примите от меня фронтовой привет!"
     Письмо свое начал обыденно, будто пишет он в родное село из Якутска или
Алдана: "Как прежде я здоров и у меня по-прежнему дела идут хорошо".
     Вокруг -- чмоканье  капель, падающих с потолка землянки, и храп спящих.
Это  он и не слышит. Он пишет, старательно выводя букву за  буквой. Время от
времени  останавливается и от напряжения  морщит  лоб.  Так он  сидел долго.
Наконец, складки на  лбу разгладились и от  того лицо его как бы помолодело.
Письмо родным уже готово.  Хотел вложить в  письмо ту вырезку  из газеты, но
почему-то сдержался. Посидел, держа в руках листок -- единственное имеющееся
у него свидетельство того, как он бился с фашистами в течение целого года --
затем достал партийный билет и вложил туда.



     Радость и горе, торжество и смерть на войне ходят рядом. Воодушевляющие
слухи с  юга  и обидное топтанье  на своем фронте... В январе, перед слетом,
была организована снайперская группа. Назначили  командира и  снайперы стали
выполнять  свойственные  их  призвания  задачи.  Их  перестали   посылать  в
разведку,  больше не использовали в  качестве  пулеметчиков и  автоматчиков.
Пошли  выходы "на охоту", устройство засад.  Сообщения  "о метких стрелках",
"умелых следопытах" и "счете мести" часто стали появляться в газетах.
     Снайперы в течение нескольких недель так и жили. Однажды, когда занесло
дорогу Грязодубово-Бердяеве, получили приказ пойти вместе со  своей ротой на
очистку этой  дороги.  Работа -- не бой. И  бойцы  были  рады. Но без налета
немецких штурмовиков  не обошлось...  Жертв было немного. Зато, как на грех,
из  группы  снайперов  был тяжело ранен сам  командир -- молоденький младший
лейтенант. Жалко  было парня.  Как  сам  говорил, не  только  воевать, но  и
оглянуться не успел. Если жив останется, то все это ничего -- еще  успеется.
После ранения лейтенанта то  ли замены не нашлось, то ли еще что, группа так
и стала распадаться. Снайперов по двое-трое снова понасовали по ротам. И они
снова  стали выполнять  обязанности обычных  бойцов. Так, 31 января  Федор у
деревни  Дуброво  ходил  в  разведку, в  составе  которой  было  30 человек.
Требовалось захватить "языка". Но задание выполнить не удалось.
     В  общем,  настроение  бойцов и хорошее,  и не очень. Хорошо, что  наши
намяли бока  немцу под Сталинградом. На своем фронте после долгих боев взяли
штурмом Великие Луки. Трудящиеся только освобожденной им Калининской области
подписались на  заем, подумать  только, на целых 130 миллионов рублей! Полку
вручили   Красное   Знамя.   Наконец-то   прорвана   блокада   города-героя,
города-мученика Ленинграда. Все эти события, происшедшие за какие-то полтора
месяца,  подарили  бойцам уверенность в окончательную победу. Ново  для  них
было  и введение погонов.  Федор  сначала воспринял это настороженно.  Потом
понял. И на самом деле, если  у  тебя на погонах будет номер полка, по-иному
будешь  себя  вести. Натвори  что-нибудь,  сразу видно,  откуда  ты.  Сделай
путное, дельное -- хорошо для полка  и твоих товарищей.  И командиров  легче
узнать, в  каком они  звании. Только  вот не сразу-то разберешься в погонах,
галунах,  звездочках. Сказывают, что погоны были  введены  еще перед  первой
Отечественной.  Тогда  же солдаты вместо ботинок  с  обмотками  стали носить
сапоги. Выкинули букли, длинные  волосы. К чему  солдату  волосы до плеч?  В
такой   новой  форме,  сказывают,  тогда  русская  армия  побила  Наполеона,
маршировала по их главной площади Марсово Поле.
     Конечно,  все это  хорошо и  занятно.  Но тут-то -- прямо перед ними --
продвижения  нет.  Правда, поднимаясь  в  атаку несметное количество  раз, и
здесь они дрались за Сталинград. Федор  на каждом шагу  слышит -- "не зря мы
здесь погибали". Но это не  то. Ему иногда становится не по себе. Как же еще
надо бить врага, чтоб сдвинуться с места?  Сколько на это понадобится  сил и
пота, крови и нервов, мук и страданий?
     И тут день выдался такой -- хоть стой, хоть падай. Утром Федор со своим
напарником Кутеневым уложил троих из десятка фрицев, занятых очисткой снега.
Но  4-й  фашист  чуть  было  не  убил  самого  Кутенева.  Не  замеченный  ни
напарником,  и  что  досадно,  ни  самим  Федором, немецкий  снайпер  достал
Кутенева с фланга. Не будешь же сам себя отдавать под трибунал. Одно хорошо,
что напарник отделался ранением...
     Кутенев ходил у него в напарниках всего с месяц и успел довести счет до
45. Жалко расставаться с таким... Не стонал, шел сам. Еще успокаивал его:
     -- Федь, ты не переживай. Скоро вернусь к тебе. Так и знай.
     На   пути   к  медсанбату  встретился   им  командир  роты,  заменивший
отправленного недавно в госпиталь капитана Ровнова.
     -- Снайпер? -- Осведомился тот. -- Оставь его. Сани  тары заберут. Бери
еще  одного снайпера, да чтоб через полчаса был в Руднах на митинге! Пойдете
прямо в школу. Пропуск возьмете у политрука. Ясно?!
     Когда Охлопков с Ганьшиным явились  в  школу, оказалось, что там шел не
митинг, а военно-полевой суд. Как только предъявили пропуск, их отправили на
боевое  охранение. Бойцы подразделения,  прибывшего  из  тыла,  и  население
слушали  выступление прокурора. Подсудимые, оказывается,  предатели: один --
высокий,  сухопарый старикан со злыми ястребиными глазами,  двое --  военные
средних лет и четыре подростка. Как увидел подростков, Федор вспомнил пацана
из  "ремесленного",  который швырнул под их  машину гранату. А эти  были  из
лазутчиков,  отправляемых -фашистами на "охоту" за нашими офицерами. Военные
-- оба власовцы, бойцы РОА, то есть "русской освободительной армии". Один из
них, как сказал прокурор, у нас еще кадровым был. Старикан-то, Ефим Глушков,
самый матерый  из  всей этой компании. В гражданскую -- белый  офицер. Затем
сумел  замести  следы  и занимал  разные  должности.  Даже  в  председателях
сельсовета  ходил. В  1у38  году  по его доносу  многие  угодили  во  "враги
народа".  В  эту  войну  он, забывший, что  такое старость и смерть,  стал у
фашистов начальником  полиции.  Потом перешел к  власовцам  и вел разведку в
тылу, то есть в наших действующих частях. Оказывается, был в 234-м полку и с
документом  связного партизанского отряда "гостил" у  штаба 1-го  батальона.
Очень странно,  но Федор будто помнит его. Точно,  такой же высокий  старик,
встретившись,  спросил:  "Ты  и  есть Охлопков?"  Тогда  Федор почему-то  не
захотел  признаться и  прошел мимо.  На  следующий  день  прямым  попаданием
орудийного снаряда взлетел командный пункт 2-й  роты. В  последний раз он  с
рацией  пришел. В  штаб не  пошел, а  устроившись недалеко от  орудий  нашей
артиллерии,  спокойно   стал   корректировать   точность  попаданий   орудий
власовцев. К счастью, наши ребята-артиллеристы случайно набрели на него.
     -- Странные люди. Что им  нужно? --  Недоумевал Федор, когда зачитывали
приговор.  --  Черт  с  ним,  с  этим  недобитым  белогвардейцем, всю  жизнь
злобствующим  против  народа.  А  вот  ребята?  Эти военные?  Немчуры  и так
хватает, еще из-за этих приходится кровь проливать. Поставить бы к стенке, и
их еще судят... И на обратном пути рассуждения Ганьшина о том, что умом тоже
надо воевать,  ведь кто-то  им верит, кто-то поддерживает, потому и устроили
показательный суд, он  пропустил мимо ушей. По его  разумению, как ни крути,
народ меж собой не должен воевать.
     Тот день преподнес Федору еще одно испытание. После возвращения с  суда
ему было приказано отправиться в распоряжение командира соседней роты. Федор
догадывался, зачем его  туда посылают: еще  вчера  ребята говорили, что  там
появился фашистский снайпер и за считанные  дни убил восьмерых наших бойцов.
Если так, то ему не миновать снайперской дуэли.
     Кто он? Немец? Финн? Или тот же власовец? Справится ли он?
     Раньше, когда немцы наступали, меткими стрелками считались у  них егеря
из  горных  дивизий. Однако поединки  с ними как таковые  не практиковались.
Нынче  же, при обороне,  поединок как  у  немецких, так и у  наших снайперов
утвердился  как метод  избавления  от  убийственных  единичных  выстрелов  с
противоположной стороны.
     На такое состязание со смертью Федор шел пятый раз.
     Командир  3-й роты  с  нескрываемой  тревогой  поведал  Охлопкову,  что
натворил  фашистский  снайпер за  неделю,  особенно  огорчался  тем, что  не
вернулись два наших метких стрелка, отправленных с заданием уничтожить этого
фрица.  Предположительно,   он  находится   на  нейтральной   полосе   перед
расположением роты.
     Несмотря  на  то,  что  старший  лейтенант  готов  был  исполнить любую
просьбу, Охлопков не стал  требовать  выделения в помощь  ни наблюдателя, ни
напарника, тем паче отделения для поддержки. Зато Федор, пытаясь определить,
откуда  мог  вести огонь  вражеский  снайпер,  осмотрел рану  его  последней
жертвы. Затем пошел в землянку, поел там и лег спать.
     Когда проснулся,  было около  четырех утра. Он подогрел на примусе чай,
часть  попил,  часть налил  себе в  флягу. Взял пару  обойм.  С  облегченной
экипировкой дошел до правого фланга. Здесь по свету снега определил куда ему
идти и, не торопясь, стал ползти в сторону нейтральной зоны.
     В  поединке,  просто говоря,  в охоте  двух снайперов  друг  на  друга,
говорят,  что  главное,  это  крепкие  нервы  и  уменье  бить  без  промаха.
Остальное, дескать,  дело  наживное.  А тут  ползешь и не  знаешь,  что тебя
ожидает в двух-трех шагах. Он ползет по гребню: снег мельче и  идти легче. В
конце длинного гребня  снега стало больше и Федор понял, что он заходит в ту
самую низину, которую облюбовал еще днем. Дав изрядный круг, из низины вышел
в лес. Кругом тихо. Тихо до странности.  Слышен стук собственного  сердца. И
ни шороха. Хоть бы ветер поднялся...
     Федор осторожно,  чтоб не задеть  за  сучок и  нечаянно не наступить на
сухую ветку, стал тихо передвигаться в  глубь леса. Вскоре он остановился и,
нагнувшись, принялся  рассматривать лыжню. След твердый, вчерашний. Недалеко
от той лыжни Федор набрел на  укромное место  и  стал всматриваться  вокруг.
Справа от него стояло дерево, непохожее на остальных: крона более пышная, да
снега на ней мало. Если тот, как убедил себя уже вчера, "кукушка", то ему на
этом дереве и сидеть. Федор еще раз прислушался, постоял немного  в гнетущей
своей невозмутимостью тишине,  затем, решив выждать своего противника именно
здесь, тихонько лег.
     Наконец, на стороне немцев  завели мотор, потом оттуда же донесся  стук
топора. И, как ни странно, эти отголоски присутствия поблизости людей Федора
чем-то немного успокоили. Даже  начал было дремать, но утренняя стужа дала о
себе  знать. Федор вынул из-под пазухи флягу  и глотнул теплого густого чая.
Затем,  уткнув  нос  в  воротник  шубы,  долго  отлеживался.  Где-то  бухнул
минометный снаряд. С той и с другой стороны то  начинался, то  умолкал треск
перестрелки.
     Вдруг  в лесу раздались звуки, насторожившие Федора. Это был скрип лыж.
Оч или  разведка?  Скрип  послышался сзади.  Чуть  приподняв  голову,  Федор
обернулся и  увидел, что лыжник один. В одиночку в разведку вряд  ли пойдет.
Или остальные за ним идут? Нет, это не разведчик. Ружье с оптикой. Это он...
Остановился, снял лыжи, какую-то  коробочку положил у ствола той самой сосны
и  стал подниматься по ее стволу вверх. Хорошее себе  свил гнездо.  Как сел,
так и  исчез. Вдобавок густые ветки мешают. Федору тут стало не по себе: "Но
нет, теперь я тебя не упущу. Пусть кто угодно придет на помощь. -- ассистент
или рота, спасу тебе не будет". А сверху четко доносится его голос: "Ахтунг!
Ахтунг!" Ишь, переговаривается, доложил-таки о своем прибытии. "Ну-ну,  сиди
пока..."  -- успокаивает  себя Федор.  А  у самого голова трещит  от мыслей,
идущих бесконечным  потоком. Фу,  ты. Обиднее  не придумаешь: нашел-таки эту
проклятую "кукушку", а как бы она тебя самого не прикончила... Передвинуться
бы, да шуму можно наделать.
     Время проходит медленно, держа нервы в напряжении. Ох... Чем ждать так,
Федор предпочел бы идти на медведя-шатуна с голыми руками. В родных местах с
утра точно в это время ходил он смотреть наставленные на зайца и другую дичь
самострелы и силки. Когда по пути  попадалась белка, он спокойно  обходил то
дерево, на которое она поднялась, становился  с той  стороны, чтоб виден был
лишь кончик мордочки, и тогда  стрелял, чтоб не портить шкурки. Какая же это
была легкая  забава!  А здесь  на дереве --  фашист. Он обойти себя не даст,
хотя его шкурку Федор беречь  не собирался. "Как же так, что-то  должно быть
видно  от  дьявола  этого!"  Федор  приподнял винтовку и направил оптику  на
гнездо, где  сидел противник.  Тут-то  увидел голенище!  Теперь  уже  легче:
примерно понятно, где туловище, где голова.
     Прошло десять  минут, затем еще полчаса. Ни одну  дичь Федор столько не
стерег.  Осенью  на  сохатого  ходил. Но  лось это  же...  Постой!  Вдруг из
"кукушкиного" гнезда раздался  выстрел. "Дождался-таки!"  -- Федор вскочил и
быстро  подался вправо.  Фриц,  услышав треск сучьев, стал поворачиваться  в
сторону  грозящей  опасности, но  было  уже  поздно: снизу  тут же  раздался
выстрел.
     Набрав  полную грудь воздуха,  Федор крякнул  и сплюнул. Затем дошел до
сосны и с удивлением увидел, что тот висел на веревке, которой обвязался для
страховки. Из его вещей вниз, ничего, кроме шапки  не упало.  А рация у него
.стояла у самой сосны. Маленькая такая. И антенна не длинная. Федор кинжалом
обрезал шнур и, раскрутив антенну, привязал аппарат к поясу.
     Теперь можно отправляться к своим.
     Когда  средь бела дня переполз нейтральную и дошел  до расположения 3-й
роты, старший лейтенант с радостью выслушал доклад Охлопкова.
     --  Это его лист?  С  шапки  взял?  И  рацию доставил.  Молодчина! -- И
поздравил его не по-уставному, взяв в объятия. -- "Кукушка", значит? Значит,
все с ним? Ишь, как здорово!
     Командир повел Федора в свой КП и спросил:
     -- Выпить дать?
     -- Нет, товарищ  командир. Если найдется, дали бы мне мяса? Суп крепкий
хочется похлебать. Мы, якуты, суп с мясом любим.
     Старший  лейтенант  сначала  удивился  необычной  просьбе,  но  тут  же
приказал своему сержанту сварить на кухне суп и принести Охлопкову. Наевшись
как следует, Федор лег спать.
     На следующий день в штаб 1-го стрелкового батальона поступило донесение
о  том, что Охлопков  уничтожил одного снайпера  противника. Сам  Федор  был
очень  доволен  прошедшей дуэлью:  был  риск,  был  расчет  и  в  поединке с
настоящим матерым снайпером он одержал верх.



     Старик сегодня проснулся раньше обычного.  Вопреки обыкновению, полежал
на кровати с открытыми глазами.
     Сон-то странный какой... Когда его мать рожала Федора  -- младшего, он,
находясь  в другом доме, услышал во сне четкий человеческий  голос: "Родился
мальчик с  саблей  на правом предплечье". Сегодня, под утро  увидел  во  сне
брата,  изгоняющего  саблей черную рать, которая пыталась колдовской пеленой
затмить  солнце. Что с ним? Неужто дурная весть  придет? Ох-ох, как долго  и
тяжело идет война!..
     Павел Баланов,  молодой парень,  уходя в армию,  не  уставал повторять:
месяца через два вернемся с победой,  к нашему приезду  самовар  не забудьте
поставить.
     Куда там.  Полтора года с лишком идет эта война. Все же счастливый этот
Павел:  раненого и умирающего так далеко везли, прямо  до  родного дома. Он,
Павел, единственный из  ста с лишним человек, отправленных на  войну  из  их
села, получил медаль.
     Федор Старший, наконец, встал и, накинув на плечи старую, видавшую виды
доху из  оленьей шкуры  вышел во  двор. Ну и  мороз... В голодный  год будто
понарошку  лютует.  Старик обернулся в сторону поселка, стоящего на северном
холме аласа. До  рассвета еще далеко, но ему кажется, что новенький  дощатый
памятник белеет на  склоне  холма... Это  памятник  Павлу. Как взбудоражили,
когда хоронили,  вопли  матери,  жены...  Бабы, старухи, до  того получившие
похоронки на своих, рыдали хором. Жутко было. Будто  каждая хоронила своего.
А лик  покойного,  вынесенного на  мороз,  покрылся инеем, и оттого  казался
туманно-белесым. Реденькие, жиденькие пушинки, оставшиеся от былой кучерявой
шевелюры, и бабьи стенания выдавили слезы и у стариков. "Павлуша, родное мое
дитя,  неужто  это ты?  Съели,  обезобразили  как!"  --  стенала мать  Павла
Евдокия. Старик, не выдержав воплей,  стенаний,  как  только опустили гроб в
могилу,  откололся от  толпы и  быстро зашагал домой.  Вон  как  обернулось:
Павел-то  торопился вернуться к  детям, матери,  жене, а  они -- престарелая
мать,  братишка Павлик,  сестренка Дуняша,  больные туберкулезом,  маленькая
дочь -- остались без кормильца.
     Когда дошел до середины аласа,  в декабрьском морозном воздухе раздался
залп из  охотничьих  ружей.  Не  ожидавший  ничего подобного  он  вздрогнул:
почудилось,  что  раскат  оружейного  залпа  чествования  покойного  солдата
донесся прямо-таки от фронта до его села, затерянного  в таежной глуши...  И
сам поразился тому, какой уязвимой стала  его душа. А дома дожидалось письмо
от брата.
     К  брату  Федор Старший относился скорее как  к сыну и оберегал  его от
всего по своему разумению. Так, до войны, когда интересовались братом, чтобы
взять в активисты, без обиняков говорил, что он  легковерный, никчемный  для
серьезного дела  человек. Ведь несправедливостей  по отношению  к людям  при
новой  власти  не то, что убавилось, скорее,  еще  больше прибавилось.  Чуть
чего,   окрестят  "врагом  народа".   Это   потом  не  может  не  обернуться
неприятностями.  Почти каждый  год  объявлялось очередное "доброе дело"  для
утверждения нового облика  жизни,  но  оно или не  доводилось до конца,  или
забывалось так же быстро, как начиналось. Если бы он пошел в активисты, то в
наслеге стало бы одним болтуном больше и все.
     Старик взялся было за ручку двери, но вернулся к амбару. Из деревянного
ящика наощупь  нашел  и  вынул  миску  с овсяной мукой.  "Сегодня  кашу надо
варить, а то совсем сил не останется", -- подумал он  и пошел в дом. Затопив
печь и поставив кастрюлю с водой на плиту,  разбудил невестку -- жену Федора
Младшего:
     -- Анна, вставай, корову доить пора.
     Сам пошел  в переднюю часть избы, достал с жердей поставленные на сушку
полозья и долотом стал долбить отверстия для копылей.
     "Странный сон.  Что стряслось с ним?  Говорят, человек нутром угадывать
может..." -- Старик  ударил мимо долота, но  успел вскинуть  молоток  вверх.
Скоро  выдолбил  три отверстия на  двух полозьях, вставил  готовые копыли  с
вязками  из  тальника.  Вбил вязки в полозья.  Готовые сани вынес из  избы и
поставил у амбара под навесом. "Похоронки  ведь нет... А  мука-то какая!" --
подумал он, садясь за стол.
     -- От каши оставила старшему?
     Старик так солидно называет первенца, оставшегося  от брата. "Старшего"
тоже зовут Федором. У "Старшего" есть  братишка,  нареченный по  имени  дяди
Иваном.
     В этом доме все радости  исходят от этих  двух маленьких  существ. Мать
Анна, сестра Саша, развозившая почту на лошади, все свободное время отдавали
им. На Феденьку, если даже будет мешать, старик не прикрикнет,  разве иногда
скажет "отведите отсюда мальчонку".  Ведь  если отец не вернется, и если он,
старик, умрет, то он останется за старшего.
     Федор  Старший сегодня,  как обычно, идет  в  колхоз  возить сено.  Уже
облачившись в одежу, он нагнулся над детскими кроватками, где  спали малыши:
старший, раскинув  руки, дышал тем  размеренным ритмом, каким отличаются все
здоровяки,  а  младший чмокал соской. Старик при  виде спящих милых  малышей
растрогался,  крякнул,  затем  привычным  жестом  зажал  о бок  рукавицы  и,
довольный, быстро зашагал к выходу.
     * * *
     Дом,  где размещается правление колхоза имени Крупской. У  входа справа
худой молодой человек щелкает на счетах.  Перед ним сидит горбатый старик  с
воспаленными от трахомы  глазами.  Старую заячью шапку, потрепанные рукавицы
из ровдуги держит на коленях.
     Василий, как нынче с хлебом-то?
     Да никак.
     О,  смерть моя!  А  от того зерна, что чистят,  дадут  отходов хоть  по
фунту?
     Нет.
     Спрашивающий еще ниже опустился на стул, лицо помрачнело.
     Василий, на трудодень по 50 копеек?
     Ага, по 50.
     О,  смерть моя! Хоть трудись,  хоть  не трудись, все одно --  ничего не
будет.
     Так нельзя говорить. Засуха пройдет, и война то же.
     Это я, Василий, так говорю, отчаявшись... Ере не хлебаю, считай, третий
день.  Тар весь вышел... -- Горба тый погладил жидкие  усы и чмокнул губами.
Затем, проглотив слюну, снова стал допытываться:
     Постой-ка, Василий, сколько ты нащелкал мне де нег-то? Посмотри, а?
     Счетовод  встал и, опершись на  костыль,  поковылял  к шкафу  с делами.
Открыв шкаф, нашел нужную папку и повернулся к собеседнику:
     Тебе насчитано 162 рубля 50 копеек.
     О, смерть моя! Ведь это половина военного налога. Где взять  мне вторую
половину?! А?
     Горбатый, хотя и знает, что ему  ответит  собеседник,  все  спрашивает:
"Мясо будет?",  "А  масло?", "Все забирают на  нужды войны?",  "А  эта война
скоро  ли кончится?" И на каждый ответ терпеливого счетовода восклицает: "О,
смерть  моя!" Наконец, поняв,  что толку нет  от  расспросов, отвернулся  от
счетовода  и уставился на сидящих  за председательским  столом. Молча достал
берестяную  табакерку  -- холтун с  измельченным  в  порошок  табаком  и, не
отрывая  глаз  от  "больших"  людей,  щепотку  поднес  к  носу.  И,  как  бы
оправдываясь, почему он тут сидит, пробормотал: "Харитина моя, бедная, никак
не уймется: спроси да спроси". Горбатый встал и медленным неуверенным шагом,
будто на него взвалили непосильную тяжесть, пошел к двери. А сам все шепчет:
"Что будет... Так скоро подохнем. О, смерть моя!"
     Невольный свидетель разговора горбатого со счетоводом  -- корреспондент
районной газеты  в тюбетейке справился у председателя о личности  только что
ушедшего  человека.  Тот  с  пониманием  ответил,  что  его  зовут Григорием
Кеппюном, сам скотник и водовоз, без него доярки ни туды, ни сюды.
     -- Что  за  слова у  твоего  передовика? -- не унимался  корреспондент,
пристально всматриваясь в пожилое ли цо с бельмом на правом глазу.
     -- Матушка не наделила разумом. Какой с него спрос?
     -- То-то оно и видно, --  наконец, угомонился корреспондент и  попросил
дать ему сводку об очистке семян для весеннего сева.
     В  канцелярию  зашли  еще  несколько   человек.  Замерзшие  от  долгого
пребывания на  морозе, протягивая  руки к печи они допытывались о том, когда
откроется  собрание.  На  то  председатель,  крупным  почерком   старательно
дописывая какой-то документ, ответил, что откроется после  чая,  как  только
придут  с  работы  скотники и  доярки. Вскоре  с  мест  встали председатель,
корреспондент, счетовод, и все вместе ушли пить чай. Люди  повели разговор о
том,  о сем. Они расспрашивали  друг у друга, получают  ли  письма с фронта,
говорили с сочувствием о тех, кому  пришла похоронка. Невзгоды засухи, малые
доходы, которые  раздадут им к концу года --  тоже  не были  забыты. Курили,
беря друг у друга  по щепотке  махорки.  Кто-то  из  них, к  радости  многих
собравшихся, сказал, что сегодня забьют забракованную лошадку.-
     Федор Старший сидел  среди этих людей. Он из  табакерки,  сделанной  из
кореньев  березы, нюхал крепкий табачный  порошок. Трудно сказать, слышит ли
он  разговор,  идущий вокруг  него. Только время от времени шевелятся черная
полоска усов и густые брови.
     К  сидящим прибавились еще и те, которые очищают семена для сева.  Чуть
попозже  зашли  скотники  и  доярки.  И  как   только  пришли  председатель,
корреспондент и счетовод, начали собрание.
     --  Так, товарищи!  --  начал председатель.  --  Сегодня у  нас большая
радость.  Наша  славная Красная  Армия под  Сталинградом  разбила миллионную
немецкую армию.  Часть уничтожила, часть взяла  в плен. С такой же прият ной
новостью  для нас, членов  артели колхоза имени Крупской, является письмо от
командования части, где служит наш земляк Охлопков Федор Матвеевич  II-й. От
самого Федора также пришло письмо.
     Люди оживились, раздались возгласы: "И вправду крупная победа", "Что-то
не помнится, чтобы командиры нам писали"...
     Рассказ   корреспондента   о   великом  сражении  выслушали  с  большим
вниманием, переспрашивая, если что  непонятно. Оживление все нарастало. Дело
понятное: они,  эти истощенные постоянным  недоеданием,  изможденные тяжелой
работой люди, всем нутром понимали, что от всех бед и невзгод избавит только
конец  войны  и засухи. Их лица так  и  выражали одну  истину:  в победе  их
избавление. Григорий Кеппюн так и спросил: "Погоди, что  это,  войне конец?"
Его   прервал   Егоров   Василий,   щуплый   старик   лет    семидесяти    с
гладкопричесанными редкими  седыми волосами. Он слегка кашлянул, взяв в одну
руку шапку и рукавицы, а другой поглаживая бородку, серьезно спросил:
     -- Товарищ корреспондент, вы оказались человеком, привезшим нам хорошую
новость. Спасибо вам за это. Кажись, мы на краю гибели  были. Так  ведь?  Вы
сказа ли, товарищ корреспондент,  что у немца погибло и вдобавок ранено 700,
еще в плен взято 300 тысяч. Сколько же теперь осталось у него войск?
     Корреспондент  прямого ответа не дал. От его  долгих объяснений сидящие
на  митинге  поняли,  что  нашим  еще  воевать  и  воевать. Слышали  вздохи,
негромкие голоса.
     -- Потише, товарищи, -- председатель карандашом постучал по стакану. --
По второму вопросу слово имеет Василий Николаевич.
     Счетовод встал, опираясь на костыль.
     Колхозникам нашей артели  пришло письмо с Калининского фронта. Сейчас я
его прочту.
     Это где Сталинград?
     Нет, Калининский -- это другой фронт. Так, по слушайте.
     Василий  негромким  голосом  стал  читать  письмо,  которое   он  вчера
переводил весь вечер.
     Люди снова  оживились.  "Здорово как",  "Много же  он  ухлопал", "Самым
неказистым  из всех ушедших был, а смотри-ка"" "И  наши стали фашистам  дулю
показывать". -- слышалось отовсюду.
     Успокойтесь. -- Василий вытащил из кармана второе письмо.
     Это он, сам Федор Младший, нам пишет.
     "Здравствуйте, люди из моего села! Как живете, как у вас идет работа? Я
на поле боя нахожусь больше года. За это время бой не прекращался ни на один
день. Теперь  мой  труд  -- ежедневный  бой. Ранен  четырежды,  раз  получил
контузию, несмотря на все это только раз был  недолго в госпитале и здоровье
хорошее. 5 декабря меня вызвали в штаб армии и вручили орден Красной Звезды.
Это  за то,  что я  снайпер. На фронте вступил в  партию. Тогда я дал Родине
свою вторую клятву бить фашистов, пока  их не вышибем до единого. Как вы там
нынче? Хорошо ли идет зимовка? Пишут ли другие фронтовики? Что о них слышно?
Все это пишите с подробностями.
     Враг не тот,  что был раньше, заметно  ослаб. А наша сила с каждым днем
умножается. Крепитесь да трудитесь еще лучше,  помогите Красной  Армии всем,
чем можете.
     Желающий вам счастья и всех благ ваш Федор".
     Оживление снова возросло.
     У меня вопрос,  -- раздался  басистый голос и встал  старик Егоров.  --
Василий, когда он написал?
     14 декабря отправил письмо.
     О,  долго  же  оно  шло.  Тогда сейчас,  может, он уже  вторую  награду
получил? Добрый молодец,  оказывается, он. Он наш Нюргун, наш избавитель  от
бед.  Пусть ему сопутствует удача! --  С  этими словами старик  сел с  таким
видом, будто высказал общее мнение.
     Так, вдоволь поговорив,  колхозники  в конце  концов  решили  отправить
ответное письмо  командиру  Н-ской части гвардии  майору  Ковалеву  и своему
Федору Младшему. К вечеру они забили ту самую лошадь,  о чем  говорили перед
митингом. Разделив меж собой  по  два килограмма, стали  расходиться. Федору
Старшему дали две доли.  Он с приятной новостью и мясом, завернутым  в куль,
поспешил домой.
     * * *
     На землю этого аласа Эбэ  Федор Старший ступил впервые сорок лет назад.
С  тех  пор знает все  его хорошие  и худые дни. Алас был  мелеющим  озером.
Тогда-то  с выходом  у  берегов  озера  урожайных  лугов,  более  зажиточные
накинулись на эти новые угодия.  Охлопковы  --  сын  и отец -- перекочевав с
Таттинского  улуса,  жили  года  два в местечке  Таппалах по  речке  Дадар у
родственника и работали по найму у богача Огонер Ого.
     Потом  в  год  строительства  на  северном  холме  этого  аласа  церкви
переселились на восточный  склон аласа, где срубили себе  небольшую избушку.
Около дома раскорчевали лес и заимели  пашню на  три пуда, то есть около 0,4
десятины.  Отец Маппый (Матвей  Петрович)  здесь повторно женился. Его женой
стала  вдовая дочь Номуйи Петра из соседнего наслега Мегино-Алданцев. Однако
Охлопковым от плодородных  угодий,  вышедших вокруг обмелевшего  озера,  так
ничего  и  не досталось.  И они  в поисках сенокосных угодий перекочевали на
берег  'бурного своенравного  Алдана. Там  они снова поставили  себе избу на
самом берегу. Тут-то и  родился  первенец от  второго брака Федор Младший. В
год его рождения река Алдан во время весеннего половодья  размыла свой берег
и вместе  с ним унесла их избу.  Вторую избу они поставили уже  за версту от
берега.  Матвей Охлопков,  в пору  женитьбы  имевший  две  коровы, нажил  до
десятка голов скота,  заимел несколько крохотных пашен,  где  сеял ячмень  и
разновидность  ржи  -- ярицу. Все же он с женой так и не  смог избавиться от
неисчислимых нужд  деревенской  жизни. Из-за  нехватки  продуктов  питания и
одежды Федор Старший семь лет подряд вынужден был уходить зимой  в Якутск на
заработки. Из города выходил весной перед самой распутицей. Навьючив на себя
6 --  7  пудов, шел пешком 350  верст. После кончины  матери Федора Младшего
Евдокии  он  перестал  ездить на заработки.  Всяко было. Но вряд  ли сыщется
день,  когда бы он не  работал или не был по  надобности на аласе Эбэ. Самые
крупные постройки в селе Крест-Халь-джай  -- здания больницы и школы -- были
сооружены  при его  участии. Когда отгремела гражданская  война, был недолго
ревкомом  наслега. После объединения в артель  этот  алас шириной в полтора,
длиной в три километра достался колхозу. На нем трудно найти  место,  где бы
он не косил сено и пашни, где бы он не завязывал снопы. И за все эти годы он
многое  видел, узнал и радость, и  горе.  Но  вряд ли  когда-либо так сильно
ощущал столь противоречивые чувства, как сегодня.
     Шапка,  теплая шаль, которой  обмотал  шею и  лицо, старая  оленья доха
покрылись  инеем. На это старик, не  обращает внимания. Не чует и мороза, не
слышит,  как скрипят об твердый наст санной дороги его  торбоза  из коровьей
шкуры. Весь занят думами, воспоминаниями.
     Какие времена прожиты... Помнит, как распространился устрашающий слух о
том,  что  среди  якутского  населения  пойдет  набор  в армию  еще  в  пору
русско-японской войны. Паника возникла и в начале первой империалистической,
были такие, которые уходили  в лес,  отрубали  себе кисть.  В  том  и другом
случае набор якутов не состоялся. Но находились одиночки,  ушедшие на  фронт
по  своей  воле.  В одно  время  до здешних мест  дошел  слух  об  участии в
русско-японской  войне  уроженца  Восточно-Кангаласского  улуса,  выпускника
Казанской духовной академии некоего Оконешникова .
     Этот  человек,  по  слухам,  служил  священником  на крейсере  "Рюрик",
который одновременно с легендарным "Варягом" сражался против японских судов.
Его   не  сравнишь   с  неграмотными   мужиками.  Не  чета   им.  В   первую
империалистическую войну с  немцами от всего  Баягантайского  улуса  ушел на
фронт  брат известного силача из Баяги Мамыйык Тимофея Иван Андросов.  Федор
Старший  обоих  братьев знал, не раз видел их  в Якутске, когда  те работали
грузчиками.  Иван, разбитной и острый на язык парень, когда по  распоряжению
самого  царя стало известно,  что якутов  в  армию брать  не  будут,  сел  с
попавшими в набор русскими друзьями  на  пароход и по своей охоте отправился
на фронт.  Этот молодец, награжденный двумя Георгиевскими крестами, вернулся
с  войны  уже сторонником революции. Войну, ее  дыхание и  притеснения якуты
по-настоящему испытали  лишь  в годы гражданской, но и там немного было тех,
кто прославился.  Гаврил  Егоров -- уроженец  Танды -- в  бою  за  Амгинскую
слободу вынес из огня  пулемет  и  за это  получил орден.  Впоследствии  он,
будучи культармейцем, добился строительства десятка школ для детворы.  Вот с
какой светлой задумкой был этот безграмотный мужик.
     А теперь награда досталась его брату... Удивительно, но так оно и есть.
В 1941-м,  когда  в августе  на одном  из островков  Алдана прямо на  покосе
вручили повестку, Федор Младший взял ее со  словами: "Ну, что ж, воевать так
воевать". Старик тогда  эти слова принял  за  бахвальство и  зыкнул на него:
"Чего  ты мелешь? Война -- . это тебе не траву косить. Если забирают  таких,
как ты, значит, долго быть войне. Ты  лучше пойди, вскипяти чай". Кто-кто, а
он-то знает своего брата: ни силы, ни  образования. Правда, хорошо трудился,
исправно охотился. Но не лучше других. Видимо, это и хорошо. Если даже такой
обыкновенный мужик  может так воевать, то по всей  России сыщутся  миллионы,
еще получше да покрепче.
     Брат оказался крепок  духом. Откуда это у  него?  От  новой  власти? От
комсомола,  куда бегал  не  очень  долго?  Может,  этот социализм, о котором
столько кричат, там увидел? А тут дела шли так, что люди каждый раз попадали
в какую-то дьявольскую игру. Красные били белых, чтоб не было богатых. Потом
объявили НЭП и сказали: живите, как умеете, можете  торговать,  работать  по
найму, затем разбогатевших на этом раскулачили и отправили на Беломор-канал.
Провели земельный передел, но через года два-три, когда все пошли в колхозы,
собственность   на  землю  была  сведена  на   нет.  Каких  только  слов  не
придумывали:  "чуждый  элемент",  "подкулачник",  "саботажник",  "троцкист",
"враг народа"... И  чаще всего им оказывался свой мужик, с которым живешь  и
трудишься  рядом. В 1938 году "врагами народа" объявили и  своих активистов.
Так, Иннокентия Никитина посадили за то, что из свиней, привезенных в колхоз
для разведения,  пало  несколько  голов. Правда,  до  суда дело не дошло, но
после выхода из  тюрьмы Иннокентий угас, как свеча,  и, так и не оправившись
от побоев, скончался. А  он в числе первых пошел в колхоз, верил, как никто,
в силу коллективного труда, был ударником.
     Перед  войной зачитали постановление ЦК и  с  личных подворий по новому
загнали скот в колхоз, оставив на хозяйство по одной корове.  И в первый  же
год засухи  людей врасплох застал голод. Многие распухли. Но они о постигшей
их  беде  даже  заикнуться  не  смели.  Говорили, как положено,  и  виновато
улыбались.  Постоянная  нужда так  и  заставляет  людей  быть  доверчивыми и
смирными.  Они  часто падали,  но тут  же  вставали, ошибались  сами  или им
помогали ошибаться, теряли прежнюю веру и тут же подхватывали ту, которую им
подсовывали. И получалось так, чем больше  натерпятся люди бед, тем  сильнее
они жаждут  от них  избавиться. Так  неужели  его  брат поднимается в атаку,
подгоняемый вот  таким же настроением? Наверно,  так и есть. Он  и трудился,
как  одержимый, хотел доказать силу коллективного труда,  как  единственного
пути  в  всеобщее благополучие. Он так увлекался работой в колхозе,  что  не
находил времени  сколотить  домик для своей семьи.  Тогда подобное поведение
брата казалось, мягко говоря, чудачеством; он носился с несбыточными думами,
одержим был колхозом, новой жизнью. Неужели на войне так необходима человеку
одержимость?
     Занятый своими сомнениями и догадками,  старик не заметил,  как вошел в
свой  двор.  Привычным движением  схватил  палку,  стоящую у  двери,  и стал
сбивать снег со своих торбасов.
     А  скоро  ему перешлют  второе письмо  командира  части  о  его  брате,
присланное  на этот раз  в  адрес  райкома партии.  Содержание  письма будет
такое:
     "Товарищ  секретарь  райкома!  В  моей  части  служит  младший  сержант
Охлопков Федор Матвеевич, уроженец деревни Крест-Хальджай Таттинского района
Якутской АССР. Находясь в действующей армии, он участвовал  во многих боях с
немецкими  оккупантами  и  стал  грозным   мстителем  немецким   оккупантам.
Научившись  снайперскому делу, тов.  Охлопков  к настоящему моменту истребил
153 гитлеровца.  За это он  награжден правительством  дважды орденом Красной
Звезды  и заслужил  славу как лучший  воин  в  нашей  части.  Просим  широко
осветить  в районной  газете  дела  славного  патриота нашей Родины и героя,
вышедшего из среды якутского народа.
     С приветом  и  пожеланием  вам  успехов  в  работе  зам.  командира  по
политчасти старший лейтенант М. Главатских.
     14 марта 1943 г."
     Старик,  сидя спиной к  печке, про себя скажет:  "Как бы  не захвалили.
Испытывать судьбу ему ни к чему".



     Сердце солдата всегда чует, какая опасность впереди. После двухдневного
отдыха  шли  на передовую.  Всюду торчат  стволы наших орудий. На  передовую
пришло и пополнение. Но успокоения не  было.  Такая уж ночь была: никто глаз
не сомкнул, все писали письма, слюнявя карандаши.
     -- Бойцы,  готовы?  -- Послышался  голос сзади.  Обернулся --  командир
батальона  капитан  Власов  подходит.  --  А,  Охлопков!  Знаешь,  вам  надо
следовать по флангам между 1-м и 2-м взводами? Ну и хорошо.
     Командир говорит  "хорошо",  а у  Федора так и засело в  голове:  "Не в
последнюю  ли  атаку  иду?" Но не  вечно  же  жить.  Если умирать,  то  надо
по-честному. На войне и не такие погибают. Разве сынки останутся сиротами...
     У Федора  заныло  сердце.  Не  зная,  что делать,  погладил  лежащий на
бруствере  автомат и невидящими глазами посмотрел в  сторону противника. Там
он, этот  немец... Почему вчера не послал письмо родным? Может, надо было...
Зато другу отправил. У  того  сынишка заболел. По  словам свекрови,  вряд ли
выживет. Сам  Гавриил  спокойный, покладистый мужик. Неужели человек на этот
свет родится  лишь для того, чтобы бесконечно биться с неприятностями жизни?
Сообщая о болезни  сына, написал: "Раз  ты воюешь  и еще смог отличиться, я,
думаю,  тоже  справлюсь. После  третьего заявления, наконец,  еду на фронт".
Будь  другое  время,  Федор  воспринял  бы  это  по-  другому,  может,  даже
рассердился бы.  Фронт --  это не место, где выставляют напоказ  свою удаль.
Как бы то ни  было, Федор не хотел бы, чтобы его друг вот так  лежал здесь и
ждал, как он, начала атаки.
     Снова  у  Федора  засосало  под сердцем.  В  одном  повезло:  его,  как
некоторых, нужда не гоняет  в лес.  Закурил  "козью ножку", вдыхая,  глубоко
затянулся табачным  дымом.  Затем  поправил  гранаты, привязанные  к  поясу,
пощупал, хорошо  ли лежат диски  в  противогазовой сумке.  Без них  ему хана
будет.  Нет, он, столь  вооруженный  человек, просто так им не  дастся.  Фу,
ты...
     Наконец-то загрохотала канонада  нашей  артиллерии.  С ней унялись  все
навязчивые мысли, которые со вчерашнего дня  мучили Федора. Теперь его стала
слегка трясти внутренняя дрожь, похожая на  ту дрожь азарта, которую охотник
испытывает  перед схваткой  с хищным зверем. Странно,  но  с  этой  дрожью у
Федора в голове стало яснее.
     После  двадцати  минут от  начала артподготовки  артиллерия  противника
открыла ответный огонь. Это они пытаются мешать  нашей атаке. Как только два
раза взметнулась ракета, наша рота за ротой, батальон за батальоном встали в
атаку. Наступление 259-го полка  началось вступлением в бой десятка  танков.
Когда впереди идут танки, легче становится на сердце. Но их явно маловато.
     Как  коммунист,  Федор  первым выскочил из траншеи и  с  криком  "Ура!"
устремился  вперед.  Справа  идет его напарник комсомолец  Николай Катионов,
слева от него -- отделение из нового пополнения. У Николая от  волнения лицо
бледное как полотно. Но дистанцию держит.
     Противник тоже дружно встал.  Встречный пулеметный и автоматный огонь с
каждым  шагом становится гуще  и плотней. Заметив, как  слева направо  косит
пулеметный огонь и бьет по тальникам, Федор дал напарнику команду лечь.
     Потом для верности  обернулся  и  увидел Николая уже  лежачим. "Молодец
парень, -- подумал про себя, -- понял,  значит.  Не  растерялся". А на земле
слякоть: снег почти растаял, только кое-где лежал небольшими лохмотьями.
     Как только  прошлась  пулеметная очередь,  Федор  снова вскочил  и,  не
замечая как разлетаются от его шинели комья грязи, пустился рысцой. Пробежав
метров  десять, лег в воронку снаряда.  Николай тоже удачно лег: за  кустами
лишь шапка еле заметно  маячит. Теперь Федор пальцем указал сначала на себя,
затем на Николая. Это условленная команда идти перебежками.  Напарник кивком
дал  знать,  что  понял.  Будто  фашист  догадался,  что они  хотят  делать:
несколько снарядов тут же взорвались прямо перед ними, образуя черную стену.
Но это было им на руку. Федор, не мешкая, встал  и побежал изо всех сил в ту
черную стену.  Снаряды  рвались  уже подальше,  сбоку.  Сквозь  дым  пытался
увидеть бойцов из пополнения. Как все  необстрелянные,  могли шарахнуться от
первых же  взрывов  и как  раз угодить  туда,  куда переносился огонь. Немец
обычно бьет слева направо -- по квадратам или зигзагом.
     Задыхаясь  от едкого удушающего запаха, Федор в воронке задержался.  Он
ждал  здесь отделение и,  прикрывая  его,  открыл  огонь. Как  бы  вторя его
автомату,  слева  послышался треск  нескольких  автоматов.  "Хорошо,-  идут,
значит", -- промелькнуло  в голове Федора и он  побежал в следующую воронку,
подальше.
     Артиллерийский огонь  противника  усилился.  Катионов, по  уговору, без
задержки  пошел  вперед  и  улегся  за  бревном. Вокруг него  снаряды  стали
взрываться чаще  и чаще. Это второй вал. Сквозь черную пелену дыма Федор дал
короткую очередь и, тут же вскочив, нырнул в этот вихрь. Сапоги от прилипшей
грязи тяжелы как  конские  колодки, с  него  стекает жижа, отлетают комки От
пота  лоснится лицо.  С трудом переведя дыхание  от дыма  и  пыли, он увидел
воронку   и  рухнул  туда.  Кисловато-едкая  вонь,  перемешанная  с  запахом
спаленной порохом глины,  с еще большей силой ударила в нос и рот, забираясь
в  легкие.  Стало  как в  зловонной  парной, и  пуще лился пот. Руки и  ноги
тряслись от перенапряжения. Несмотря ни на что, нельзя прекращать огонь. Как
только  начал рассеиваться  удушающий едкий  запах, грянул третий  вал  огня
артиллерии  противника. "Дальше  только ползком", --  приказал  себе Федор и
пополз  по  жиже  до  следующей воронки. Добравшись до нее, улегся  на  дно,
достал из сумки диск и вставил его в  выем автомата. Выполз на край воронки,
через  платок набрал  талой  воды  в  рот  и,  ополоснув рот,  выплюнул  ее.
Показалось,  вонь, поступающая через нос и рот,  немного спала. Мимо прополз
Николай.  Федор  дал  ему  знак  лечь в воронку.  Отсюда до  первой  траншеи
противника  осталось  метров сто. Там так сильно рвутся снаряды, что огонь и
дым стоят столбом.  Это  работает наша  артиллерия. Федор, дожидаясь  нового
вала  огня противника, дал несколько очередей по  пулемету,  который усердно
"изрыгал" тусклое пламя.
     Фашиста,  видно, забеспокоило близкое соседство -- свист пуль  зачастил
пуще  прежнего. Чтобы утолить жажду, Федор снова  выполз из воронки и достал
губами комки снега.
     От снега стало легче дышать. И тут Федор заметил, что Катионов, неверно
поняв  его  сигнал,  ползет уже  впереди него. Что  делать? Фашист перенесет
следующий вал -- конец ему... Крикнул -- не  слышит. Федор в сердцах  пустил
над его головой  короткую  очередь.  Парень и впрямь обернулся. Федор махнул
рукой,  приказывая вбрнуться  назад.  Но  вышло наоборот: к  его  удивлению,
вражеская артиллерия перенесла  свой огонь на пятьдесят метров ближе к своей
позиции,  а  наша  начала  бить  по  его  второй траншее.  Справа сквозь дым
замелькали бойцы  роты 259-го  полка. Слева никого не видно.  Значит,  269-й
полк подходит к передовой врага. Надо вставать! Федор, вставая, открыл огонь
и протяжным криком "Ура-а-а!" бросился вперед. Но не  тут-то было: шквальный
огонь заставил лечь. А  напарник, к его радости, без напоминаний, сам прошел
мимо него. Как только тот лег, Федор снова встал. И на этот раз, наступив на
нечто, похожее на доску, рухнул лицом  вниз. Неужели наступил  на мину?! Тут
же сзади грохнул взрыв, мгновенно все заволокло черной пеленой и в следующий
миг больно посыпались  на  спину комья,  камни.  Когда прошла  волна взрыва,
открыл глаза и прямо под  самым носом увидел слегка зарытую мину.  По наитию
руки сами  потянулись разгребать землю с мины. Как только мина очистилась от
земли, чеку  передвинул  до белой  линии  на  головке  взрывателя. Это  была
танковая мина Т-35. Тогда почему  она зарыта? Федор так и не понял. Он  взял
мину и поставил ее боком. Вокруг лежали такие же мины, но уже, как положено,
на поверхности.
     Тут вдруг вспомнил  о  Николае:  не подорвался  ли? Но тот не сдвинулся
даже.  "Молодец,  самообладания не  теряет",  --  подумал  Федор  и  пальцем
подозвал его к себе.
     -- Знаешь танковую мину? Парень покачал головой.
     --  Вешки ставь,  -- снова крикнул Федор. -- Будешь идти след в след за
мной.
     Как только минули минное  поле, стали действовать по  уговору. Федор на
этот раз перебежку сделал дальше и бежал,  как можно быстрее, пока не  дошел
до  одной из  воронок,  изрытых взрывами минуту назад.  Заметив, как подошел
Николай, поискал глазами соседей: справа --  в дыму  боя отстреливались лишь
трое-четверо. Дальше ничего не видать.
     -- Федор! -- Николай толкнул в бок. -- Смотри, второй эшелон идет.
     Передние уже прошли минное поле. Впереди бежит лейтенант с пистолетом в
руках.   Лицо   от  напряжения  красное.  Часто  оборачивается,  размахивает
пистолетом. Но противник тут как тут: быстро перевел артиллерийский огонь на
полосу  с  минным  полем.   Николай  с  досады  закрыл  лицо  руками.  Земля
содрогнулась пуще прежнего. "Что это? Неужели атака захлебнется?!" -- Федора
охватила неуемная ярость.
     --  Ы-ыык!  --  Федор, прикусив  губы,  дал  длинную очередь в  сторону
траншеи противника и с  криком "Огня! Огня!" пополз  с проворностью ящерицы.
Это  пришло  второе дыхание:  колени и руки не  трясутся, пот  не льется. Он
снова  залег  и  его автомат  бьет  теперь,  не  переставая ни на  минуту. С
удовлетворением заметив, как  прополз  Катионов, пополз с  новой силой. Так,
упорно продвигаясь по талой воде и  жиже, дошли до проволочного заграждения.
К счастью,  это  тройное  заграждение было прорвано  взрывами  в  нескольких
местах. Выбирай  лишь, где ниже: здесь нельзя высовываться, иначе сделают из
тебя решето. Федор  повернул по стоку влево. Первое заграждение он приподнял
и  прошел  под  ним,  подперев  его  камнями.  Остатки  другого  заграждения
преодолел по стоку, перекинув на них свою шинель. От заграждения отполз чуть
подальше  и  осторожно осмотрелся:  сквозь дым ничего  не видно,  но  отсюда
должно  остаться метров  тридцать. Так и не приподнимая голову, дал короткую
очередь и потянул за рукав напарника:
     -- Подождем здесь.
     Николай  согласно   кивнул  и  через  платок  глотнул  воды.  А  Федор,
прикоснувшись  лбом  к  сырой  земле, пытается  поостыть.  Но  враг  не  дал
отлеживаться. Взметая черно-красное пламя, все  ближе подходил к ним огневой
вал.  Вокруг  них  густо  взорвались  минные снаряды,  обливая  их грязью  и
шипящими осколками.  С отходом огневого вала Федор,  стараясь  избавиться от
оглушения,  помотал  головой  и  усиленно глотнул  слюну. Облегчения это  не
.принесло  и он жалостно  посмотрел на Николая. Тот, видимо,  не  понял  его
состояния, пошевелил губами и изобразил нечто похожее на улыбку.  Федор, еще
раз мотнув головой, почему-то подмигнул другу и не совсем кстати  вытащил из
кармана сперва одну, затем вторую тряпку, потом пузырек с бензином, разложил
все это перед собой и стал приводить в  порядок затвор и  патронник -- одной
вытирал, другой, обмачивая в бензине, чистил.
     Все это он делал лежа.  Лежа вставил уже чистый затвор. Удовлетворенный
завершением важного дела, посмотрел на напарника: тот тоже  чистил  автомат,
но подолом шинели и носовым платком. Тут и подоспели ползком лейтенант и его
люди, примерно человек 20.
     С какого взвода?
     2-й 5-й роты.
     Все верно. Где ваши остальные?
     Катионов указал налево. Лейтенант, видимо, подумал,  что мало и покачал
головой.
     --  Теперь будете  слушать  мою  команду! -- Крикнул  лейтенант  в  ухо
Катионову,  затем  отполз к своим и, о чем-то распорядившись, направился  на
левый фланг. Увидев убитых и  контуженных, он нервно поморщился и пустил две
красные  ракеты  сразу.  Затем  бешенно соскочил  с  места  и  завертелся  с
пистолетом в  руках, как бы танцуя на  своих длинных ногах. Федор понял, что
надо встать на последний рывок.
     Кто-то падает, кто-то отстал. А у Федора одно желание -- бежать быстрей
и  быстрей. Он устремился изо всех сил вперед. Сейчас ворвется в  траншею  и
начнет  бить, колоть,  сметать все и вся. И  ворвался, как  бы  на невидимых
крыльях.  Стреляя на  ходу,  проскочил между двумя  языками пламени, бьющими
струей.  Струи  заслонили  все  встречное  пространство, но  вдруг  исчезли.
Ясность мысли пришла к нему снова, когда почувствовал, что почему-то висит в
воздухе. Что за ерунда? На самом деле висит: ноги не  достают земли. Тут под
собой увидел два широко раскрытых немигающих глаза. "Фашист!" -- вырвалось у
него  и  мгновенно нажал на спусковой  крючок. Уже падая, увидел, как вместо
глаз появились круглые пятна с светло-красными пузырьками. Со дна окопа смог
встать  не   сразу.  Оказывается,   фашист  поддел  его   штыком   за  пояс-
Освободившись, потянул  было к себе винтовку, как кто-то наткнулся спиной на
него. Отскочив, с силой  ударил штыком  в зеленоватую  спину.  Когда рухнула
широкая  спина, перед  ним  стоял  Катионов --  бледный, с круглыми глазами.
Федор,  отбросив винтовку, схватил свой автомат и с грозным криком  "Давай!"
нырнул в боковую траншею.
     216-й полк, видимо, так и не смог занять первую траншею. Теперь фашисты
наседают именно оттуда. Стали мелькать  темно-голубые мундиры, засученные до
локтей рукава, каски с рогами.  Это наступали эсэсовцы.  Сколько их ни били,
казалось, они не  редели.  Швыряя гранаты и стреляя, подходили  все  ближе и
ближе.  Федор быстро поменял диск и с досадой посмотрел по сторонам -- наших
отстреливалось  человек  десять.  А  эсэсовцы  прут  и   прут...  Их  фигуры
становились  все  крупнее. В  глазах уже  маячили их раскрасневшие  лица.  А
приказано без команды не стрелять. Все из-за патронов. У Федора на бруствере
лишь один диск. Надо бы открыть огонь. Через минуту будет поздно.
     А лейтенант  принес ящик с  гранатами  и  положил его у Катионова.  Сам
что-то кричит. С ним появились еще  двое солдат с  ПТР. Федор удивился было,
но  тут же увидел, как справа на них  идут три  танка. Первый идет  прямо по
брустверу с явным намерением раздавить их живьем.
     В  этот  момент лейтенант  наконец-то  дал сигнал  открыть  огонь.  Все
напряжение  передалось  автомату.  Автомат  нервно  дергался, отрывисто  бил
короткими очередями.  Потом,  стараясь не  терять  набранного  темпа,  Федор
перешел на одиночный огонь.
     Как поредели наступающие, Федор  направил автомат на  тех,  которые шли
вслед за танками.  В двадцати шагах уже горел первый танк, в смертной агонии
кружась  на  месте,  весь  содрогаясь-  и не переставая изрыгать  из  орудия
снаряды. Кто  следовал за ним,  попятился назад  или  шарахнулся в  сторону.
Второй взорвался от гранаты и начал гореть и снаружи, и изнутри.
     Он мог еще взорваться, и часть эсэсовцев тотчас залегла.
     Все происходящее Федор еще мог видеть и понимать. Он, ободренный, кинул
одну за другой две гранаты. Катионов сделал то же самое.
     Откуда только  они  берутся?!  Две каски появились в пятнадцати  шагах.
Немцы  чуть было  не забросали их  горючими бутылками. Бутылки вспыхивали то
тут,1 то  там. Один из пэтээровцев, охваченный огнем,  метался, не зная куда
деться,  и  пытался сбить огонь об стенку траншеи.  Он, сгорая на ходу,  все
приближался  к  Федору. Посторониться  некуда,  да и нельзя, а помочь нечем.
Федор быстро сунул руки в грязь,  и когда  этот  несчастный с ревом и криком
наткнулся на него, этими руками стал сбивать огонь.
     Не ведая, что  их ждет, горстка  наших  бойцов отбила очередной  натиск
эсэсовцев.  Помощь  подоспела,  когда  обороняющиеся остались  впятером.  Не
соображая,  хорошо  или плохо  это, Федор  кинулся на бидон  с  водой и  так
напился,  что долго  сидел  на дне  траншеи. Откуда взять силы, чтобы  снова
встать?  Придет ли  к нему третье дыхание?  Глубоко вдыхая  терпкий  воздух,
пытаясь перевести  дух.  Капитонов  тоже  сидел  на дне  и  сплевывал слизь,
скопившуюся во рту.
     Вода  сделала свое.  Федор почувствовал, что из желудка вонь  больше не
поднимается в рот. Теперь очищенный водой желудок требовал пищи... Вспомнил,
что в сумке от противогаза у него вместе с дисками  лежат несколько сухарей.
Сидя, потянул к  себе сумку  и, стряхнув с одного  угла  в  другой, вычерпал
измельченные дисками  сухари.  Подкрепившись, Федор почувствовал, что сможет
встать.
     Шел он к  автомату и по  пути заметил, что перед их позицией  еще тихо.
Покуда видит  глаз, вся земля изрыта,  везде  трупы -- и наши,  и немцы.  Из
траншеи  мертвых выносят наверх.  С  ранеными возятся санитары  и медсестры.
Вокруг  отовсюду  доносятся стоны.  Но все это до слуха Федора не доходит. В
его ушах еще гремит бой, который только что затих. Отвыкшая от тишины голова
трещит,  застучало в висках.  Белый,  синий,  черный  дым  заслонил  солнце.
Оказывается,  на войне все  горит: дерево, железо, трупы, даже земля. Но все
это Федора не удивляет. Он по  привычке стал чистить оружие и  вдруг ощутил,
что кто-то дергает его за рукав.
     --  У  меня  патроны  кончились...  Все  вышли...  Оглянувшись,  увидел
Катионова. У него самого патронов тоже не было, но, чтобы успокоить, сказал:
     -- Принесли, наверно"
     Парень, как бы довольный ответом, отошел в  свою полуразрушенную ячейку
и сел, опершись спиной к ее стенке.
     Федор за несколько часов боя впервые посмотрел вдоль траншеи, но ничего
похожего  на  боепитание  не увидел. Стал прохаживаться по траншее. С кем-то
убрал  наверх  несколько трупов эсэсовцев,  подобрал  два автомата,  десяток
коробок. Хотел было обрадовать Николая, да тот уснул.  Хорошо  быть молодым:
после такой  смертельной бойни и тут же спит.  Федор отделил один  автомат с
пятью коробками и положил у ног напарника.
     То  ли показалось, то ли на самом деле, до Федора донесся шум,  похожий
на  рев  моторов.  Подняв  голову,  понял  что  не  ослышался:   сквозь  дым
промелькнули  несколько пикировщиков с черно-белыми крестами на крыльях. Сам
того  не замечая, поднял на них автомат. Но тут же почувствовал сильный удар
в плечо и что-то случилось с автоматом: ложа разлетелась, ствол  покоробило.
А у самого колющая боль в левой ладони. Не  понимая,  что  с  ним случилось,
поднес ладонь к глазам и увидел,  что она  вся стала красно-синей и  тут  же
начала распухать. При втором заходе  пикировщиков нашел выем в раскореженной
траншее и всунулся туда. Фашисты били из крупнокалиберных пулеметов: следы в
земле оставались такие,  будто кто-то натыкал оттопыренными пальцами.  Федор
вышел из своего укрытия после третьего града пуль и,  как нарочно, наткнулся
на лейтенанта.
     --   Боец,  где  ваше   оружие?  Оружие  где?  --   Лейтенант,   увидев
раскореженный автомат,  почему-то  похлопал Охлопкова по  плечу  и  двинулся
дальше. Командира тоже шатало...
     В  тот  день, 20  марта 1943  года,  в  бою у  деревни  Гриньково бойцы
выдержали еще  три  атаки и все-таки  не  отдали ее. А как были  отбиты  эти
атаки, как  издалека  с  большим риском  поддержали  наши тяжелые  орудия, в
памяти Федора так и  не удержалось. Одно помнит: в живых остались лейтенант,
Катионов  и он. Еще  кто-то дернул за плечо и сказал:  "Пошли!" И они пошли,
еле волоча  за собой ноги.  Помнить  это ему помогла боль в  ладони, которая
временами ныла так, что зубы скрипели.



     Лежа  на  наре,  Федор  дымит  махоркой. Сухов и  Федосеев, только  что
вышедшие с засады, чистят оружие.  Они то  возбужденно  спорят о  чем-то, то
тихо хохочут.
     Ну, что, ребята? Видели фрица? -- Спросил Федор.
     У меня один есть! -- говорит Сухов, вытирая винтовку.
     И у меня есть! -- не скрывая радости, заявляет Федосеев.
     А фашист-то в вас стрелял?
     В меня нет, -- торопливо ответил Сухов.
     А в меня тот самый, в кого промазал. Только не  попал. Во,  целехонький
я...
     Тогда на позицию, где был сегодня, завтра не ходи. Понял?
     Федосеев хотел что-то сказать, но сдержался. Он наслышан, как Охлопкова
и Сухова чуть не накрыли фашисты внезапным минным огнем и они  остались живы
только  потому, что рядом  оказалась  старая немецкая траншея. А виноват был
Сухов: он  --  то ли не  придав значения, то ли от излишней  стыдливости, --
скрыл, что еще днем его заметили немцы.
     -- То, что правду говорите, это хорошо, -- Федор еле заметно улыбнулся.
     Сухов, приняв эти  слова  в свой адрес, беспокойно захлопал  глазами  и
слегка толкнул друга в бок:
     -- Пойдем получать паек?
     -- Ara.
     Парни, поставив свои винтовки  рядом с  винтовкой  Охлопкова, вышли  из
землянки.
     Хорошие ребята.  Федосеев  появился  в  группе  недавно.  А  Сухов, уже
опытный,  полгода ходит  в снайперах. Сперва  этот  очень уж взбаломошный  и
задиристый парень с Урала  не понравился Федору.  "Такому  недолго  ходить в
снайперах",  --  думалось ему. Оказался  он  трудолюбивым  и,  самое важное,
выносливым. Если Сухов  из  деревни, то Федосеев -- парень городской. Ростом
выше, но  худощав. Сухов друга своего зовет "Гош-Найденыш".  Если вспомнишь,
как этот Гоша попал в компанию снайперов, невольно улыбнешься: когда вошли в
эту землянку,  Федосеев спал на крайней наре. Увидел  его Сухов. Он заставил
встать   и   учинил   настоящий   допрос:   кто  такой,  откуда?  Федосеева,
загрипповавшего, отправили в санбат. В пути, чувствуя себя плохо, он зашел в
землянку и  заснул. Сухов то ли от жалости, то ли для Потехи  принес новичку
полный котелок супу. Новичок ел неохотно,  длинные тонкие пальцы  тряслись и
пока ложка  доходила до рта, мало  что в  ней оставалось. Но  к удовольствию
ухаживающего, едок  так и не  остановился, пока  не кончился в котелке  суп.
Через два дня у парня прошел грипп и Сухов, пользуясь тем, что Катионов стал
комсоргом  роты, добился, чтобы "Найденыша"  оставили в  снайперской группе.
Так, у Сухова сыскался свой подопечный, с которым он быстро подружился.
     Гош-Найденыш, суп хочешь? -- начинал Сухов и делал вид, что хлебает суп
трясущимися руками. Гоша не обижался, наоборот, добродушно улыбаясь, вынимал
из  кармана  вырезки  из  газет,  где  написано об  отличившихся  и  невинно
спрашивал:
     Старшой, а про тебя почему ничего не пишут? Вон глянь!
     Но-но_
     То-то.
     Думая о ребятах, Федор тихо подошел к столу и стал перебирать письма из
сегодняшней почты. Ему было приятно: за раз столько писем раньше не получал.
Штук десять будет. Жаль, из дому нет. Откуда люди узнали его адрес, кто им о
нем  рассказал?  А еще  ответ  надо  писать.  Попросить  Катионова? Он  ведь
комсомольский секретарь.  А перепишет и сам:  завтра у него  свободный день.
Федор отодвинул письма и стал двигать плечами, желая  удостовериться, сильно
ли болит спина.
     После Ржевско-Вяземской операции уже с  месяц идут  оборонительные бои.
Двадцать дней  не  знали затишья. А  вот  позавчера, казалось  бы,  в  самый
спокойный день, чуть было не погиб.
     Наша разведка из двух отделений шла ночью с задания. Шли с "языком". До
леса за деревней  Никитинки заминок не было, да "язык" достался без  особого
шума. Все шло  как задумано. Но в густой роще нежданно-негаданно столкнулись
лицом к  лицу  с вражеской группой, возвращавшейся  также  с  разведки.  Что
произошло в бурной заварухе,  трудно припомнить. Федор, как выплыла огромная
тень фашиста из-за  толстенной сосны, успел  выстрелить  в него.  И  только.
Надежный  друг  --  это счастье для солдата.  Его, потерявшего  сознание, не
оставили, на плечах перенесли через линию фронта.
     Очнулся он на следующий день, когда солнце поднялось уже высоко. Фашист
мог  прикончить,  да спасла кольчуга, подаренная Ровновым. Судя  по следу на
кольчуге, удар  пришелся в уязвимое место под правой  лопаткой. А он потерял
сознание  от того, что сила удара передалась  в верхний край кольчуги,  ниже
шеи.
     Как вынесли? -- Допытывался Федор у разведчика, которого звали Сибиряк.
     Да ты маленький  и легонький.  В котомку  свою тебя сунул, -- засмеялся
тот.
     Потом серьезно сказал, что дважды выручила огнем группа прикрытия. "Еще
был приказ  капитана Власова не оставлять  тебя даже мертвого". На "спасибо"
Охлопкова  Сибиряк  все  отшучивался: "Кем  тебе приходится Власов?  Кум или
сват?" -- и подал свою руку с ладонью прямо-таки с лопату.  Под конец густым
голосом резко сказал:
     --  По  Уставу положено. Но  запомни, на войне имеет  право на спасение
только настоящий воин.
     Может,  разведчик  тогда  перегнул  малость.  Но  на  поле  боя  так  и
случается.  На  помощь  со  стороны  можно  рассчитывать,  лишь если сам  не
отстаешь  от людей и, главное,  если ты нужен им.  Верного  друга солдат  не
подведет, лучше сам погибнет. Федор сегодня, желая узнать настоящее имя того
разведчика, сходил в разведроту.  А там сказали, что Сибиряк приходил в роту
из полковой разведки и фамилии его не помнили. Вот как вышло...
     Десять дней тому назад приходил тот лейтенант, с которым отбивали атаки
эсэсовцев. Москвич. Ополченец.
     Василий Николаевич Злобин. Лейтенант прежде всего осведомился, болит ли
еще рука и очень обрадовался, что не было перелома.
     -- Извини, позже понял, кто ты. Спасибо вам, снайперам, за ваш огонь.
     Поймав  недоумевающий  взгляд  Охлопкова,  лейтенант  сказал,  что  без
снайперов  взвод настигла  бы такая  же  участь,  что  и  роту  автоматчиков
соседнего полка. Остаток роты эсэсовцы забросали теми же бутылками с горючей
смесью, которыми они пытались добить и их.
     --  Так-то, товарищ Охлопков. Это был твой с Катионовым вечер. Обо всем
сообщил командованию полка.
     Что можно ответить  командиру?  Почему  лейтенант придает столь большое
значение тому вечеру? Улыбнувшись, Федор молча подал руку лейтенанту.
     Лейтенант еще сокрушался  незначительностью успехов их 43-й армии, а то
таких, как Охлопков, можно было бы представлять к награде.  И на самом деле,
их  дивизия за  апрель  продвинулась от  силы  на пять  километров.  Но если
кто-нибудь сказал  бы, что плохо воюете, послал бы к черту. Лейтенант  прав:
бездорожье, слабость снабжения были тому причиной.
     Сам лейтенант  оказался не  из  простых --  умеет говорить  по-немецки.
Услышав об этом, Федор так и ляпнул: "Сам-то  из немцев?" "Нет, русский", --
последовал  спокойный  ответ.  О Гейне,  Гете  Федор никогда и  не слышал. А
Маркс, Энгельс  -- дело другое. Но все равно не верится в слова лейтенанта о
том, что и среди немцев имеются люди с нашими понятиями о жизни, что к концу
войны в  Германии может  произойти революция.  Он добреньких  немцев еще  не
видел, и ему непонятно, что они, такие вояки, пойдут на революцию. Немец для
него -- враг и точка.
     На  прощание  Злобин  с  Охлопковым сфотографировались  вместе.  Злобин
оставил Федору конверт с адресом, чтобы он отправил фотокарточку сестре.
     --  Нашел-таки тебя, -- сказал он перед уходом. -- Напишу своим о тебе.
Ты же наш Вильгельм Тель. После войны обязательно встретимся. Согласен?
     Как мог  не  согласиться Федор на такое  приглашение? Ему очень хочется
увидеть Москву. Только вот дожить надо_
     Федор опять пошевелил спиной.  Не очень болит. Собрал письма в стопку и
для надежности поставил на них кружку.
     Старики-якуты любили повторять: слава для  человека --  нелегкая  ноша.
Как  это  понимать?  В чем  смысл изречения? Он за зиму  дважды  награждался
орденом. В газетах  о  нем стали часто писать. Хвалят как снайпера. Если это
считать славой, то она ему достается не так-то просто. Тут со стариками не о
чем  спорить.  Если  хвала   заслуженная,  значит,  ты  долг  перед  Родиной
выполняешь  как надо.  И  эти письма,  которые он получал  изредка с родного
наслега, тоже хвала, тоже поддержка ему.
     Конечно, солдат о славе и не думает. Но награда -- кому не в радость? И
он радовался, когда вручали второй орден.
     Эта   награда,   как   думалось   самому   Федору,   пришла   ему    за
Ржевско-Вяземскую операцию.  И было за что. После неудавшихся  дневных  атак
выступления ночью, губительный огонь фашистких дзотов, атаки частей пехотной
дивизии "Череп"  --  все это  было  испытано  и пережито  им. Особо  тяжелые
воспоминания остались от выступления 2 марта, сражения у  деревни Гриньково,
внезапного налета вражеской артиллерии в ночь  на 22  марта. Охлопков своими
глазами видел, какие были потери. Но он не знал, что эти потери в документах
останутся обозначенными точной цифрой -- полторы тысячи убитых и раненых.
     В  боях, которые шли  в течение  двадцати дней без видимых результатов,
Охлопков  отдал  все  силы  без  остатка,  сражаясь  каждый  день на третьем
дыхании. И потому наградой дорожил особо и гордился ею.
     На самом  деле,  как выяснится после войны, это награда оказалась самой
первой, к  которой он был  представлен еще  в  июне 1942 года,  и  указ  был
подписан  в  августе того  же года, то есть как раз в то время, когда  он по
ранению и контузии попал в госпиталь. И орден Красной Звезды догонял  его  в
течение шести  месяцев. Как бы  там ни было, он мог считать, что орден  этот
дан ему за Ржев. Ведь и тогда сражались на подступах к Ржеву.
     Так,  думая о том, о  сем, Федор посидел еще  немного. Затем поднялся и
стал  прохаживаться по  землянке.  От нечего делать хотел было потянуться  к
письмам, но тут с силой открыли дверь землянки.
     -- Федор, знаешь,  кто пришел! -- Катионов подошел к  Охлопкову  и взял
его за руку. -- Чур, не падать в обморок! Степан Петрович, заходи!
     В  дверях  показалась  небольшая,  плотная   фигура  Кутенева.   Друзья
бросились друг к другу в объятия.
     Федя!
     Степа!
     Федя, друг ты мой! Жив! Ох, молодец!
     Прибыл?
     Как видишь.
     Садись, расскажи.
     Лучше ты рассказывай. Я же на дармовых харчах отлеживался.  Какие могут
быть новости? А ну, ребята, притащите мой ящик с НЗ. Патроны, гранаты тоже.
     --  Корреспонденты к Федору почти каждый  день ходят; иной байки пишет,
другой стихи сочиняет, третьи  фотографируют или рисуют его,  --  подзадорил
Катионов.
     Правильно.
     Из соседнего полка еще лейтенант приходил.
     Ну_ Зачем?
     Правду говорю. Говорит, храбрый боец. Назвал еще Вильгельмом Телем.
     -- Ну, будет, оставьте. Николай, есть у тебя что? Принеси-ка.
     Катионов  пошел  к  своей  наре  и  из-под телогрейки,  заменявшей  ему
подушку, вытащил трофейную флягу.  Как только стали садиться за  стол, зашли
Николаев и Рязанов.
     Ну вот, капелла стала полной, -- засмеялся Николай.
     Ребята, познакомьтесь, мой друг из госпиталя вернулся. -- Федор положил
руку на плечи Кутеневу. А тот, чуть смущаясь, поздоровался с каждым за руку.
     Степан  Петрович, я тебя знаю, --  заявил Сухов, са дясь  с ребятами на
нары.
     -Ну?
     Еще в лыжном о вас читал в газете.
     Хорошо, хорошо, -- Кутенев  отмахнулся по обыкновению с мягкой улыбкой.
Он повернулся к Федору. -- Федя, смотри-ка, что я тебе привез.
     Ребята плотно окружили Кутенева  и Охлопкова. Кутенев положил на колени
потертую полевую сумку и оттуда стал доставать:
     --  Это самосад. Это мундштук из плексигласа. Трубку так и  не нашел. А
это носовой платок. А это что думаешь? Говядина. Вареная.
     Ребята все засмеялись хором: 144
     Отличная закуска!
     Давайте, ребята, за приезд нашего Степана!
     Постой-ка, разрезать бы мясо на девять доль.
     Зачем? Нас же семеро!
     Одну долю --  Ганьшину. Его же здесь нет. Две доли -- больному,  нашему
Федору, -- рассудил Кутенев.
     Друзья выпили спирт,  разлитый в кружки.  Рассказам  не было  конца. На
расспросы Кутенев отвечал неторопливо и обстоятельно. Как он  поведал, город
Калинин, хотя и был разрушен сильно, уже восстанавливается. Березовые кресты
на могилах фашистов убраны. Зато в центре  увидел могилы наших генералов. На
рынке  картофель,  хлеб, яйца,  сало,  хоть  немного, но  есть.  Цена только
особенная. Все идет на обмен. Кутенев, оказывается,  мясо выменял на  табак,
отправленный родными из Комсомольска - на - Амуре.
     Видали, какой  я  стал купец,  --  засмеялся  Кутенев  и  умолк,  чтобы
закурить. Он достал полный кисет из мельченного листового табака:
     Пожалуйста, курите на здоровье.
     Люди как живут?
     Люди?  Работа, работа,  днем и  ночью.  Все  по карто чкам. На  рабочую
карточку получают 600  грамм хлеба.  Но вера в победу велика. Особенно после
Сталинграда. Поближе к фронту  увидел два-три уцелевших домика. Везде торчат
печные трубы.  Обитатели  тамошние только  собираются. Одни старики да дети.
Одеты кто  во что.  Вид у  всех голодный. Аж сердце болит. Куда ни кинься --
везде флажки, предупреждающие о минах. Я поду мал: как вы могли пройти через
все это?
     Мы-то тут лабиринты ада прошли. После фашистов недалеко отсюда на одной
поляне извлекли 2 тысячи мин. Линия обороны была тройная, 9 -- 10 километров
в  глубину. Считай, все  это --  траншеи, минные,  проволочные  заграждения,
дзоты, доты, прочие огневые точки. Наугад не ходим --  мин боимся. -- Кто-то
протараторил, боясь, как бы его не остановили.
     Не пугай пуганую ворону. Степан Петрович  не меньше  твоего знает, куда
можно,  куда  нельзя. Постой, нам же  надо идти к  капитану Власову. Чуть не
забыл!
     --  Катионов соскочил с места, -- Скоро  восемь, айда! Степан Петрович,
пойдем с нами. Там будут Ганьшин, Чириков. Пошли, ага?
     Кутенев посмотрел на друга, мол, зачем спрашиваешь и пошел за ребятами.
     В землянке  стало тихо.  Федор зажег коптилку,  затем,  подвинув к себе
котелок, стал жевать гостинец друга, заедая кашей. Его  мысли так и вертятся
вокруг Степана. Смотри-ка,  уже в хозяйственном взводе  было: обмундирование
новое, совсем не узнать.
     Добрый  он человек. С ним всегда легко и надежно. Федор Кутенева, этого
рабочего человека  из Комсомольска-на-Амуре,  ценит за его  широкую  натуру,
обстоятельность во всем. Молодые долго не выдерживают. Как  побудут с неделю
в засаде, простужаются,  лицо,  губы  у  них трескаются.  Весной  глаза, без
всякой  такой  видимой  причины, в  сумерках  не  видят.  "Куриная  слепота"
появляется у них. Говорят, от питания. Но человек, непривычный долго  бывать
на свежем воздухе, может тоже страдать ею.  Зимой плохо кормили -- это было.
Армия стояла далеко  от  железной дороги, на  самой  северо-западной стороне
Ржевского выступа. И  боеприпасы,  и продовольствие  возят  сюда  только  по
лесной  дороге.  Зимой часто заметало. Тогда  бойцам  приходилось браться за
лопаты... Однажды во время очистки дороги Охлопков впервые  увидел Кутенева.
Он  стоял у  входа в сарай, где пожилые солдаты делали  из фанеры  лопаты, и
выдавали эти орудия труда. А они, как сейчас помнится, принесли  сломанные и
попросили  заменить их новыми. Лопаты он дал, но с упреком: "Ломает тот, кто
не умеет с ней работать. Или вы ленитесь?" На следующий день того самого,  к
его удивлению,  прислали в  напарники. Федор тогда  придирчиво осмотрел  его
винтовку  и,  как бы  в отместку за  вчерашнее замечание, буркнул: "Винтовка
неужели хуже лопаты? Почему у тебя бренчит антапка?" Но разговор "о лопате и
антапке"  тотчас был забыт,  и  скоро они  стали  близкими друзьями.  Такому
обороту дела помогла мягкость Кутенева, его отличные качества бойца. И  этот
друг вернулся сегодня из госпиталя.
     Как только Федор собрался было лечь спать, зашли всей ватагой снайперы.
     -- Федор,  слышь, какая  новость? К нам  приехал новый командующий.  --
Катионов сразу начал рассказывать. -- Генерал-полковник  Еременко. Это  одна
новость. Вторая, Степану Петровичу вручили награду. Вот, смотри.
     Катионов повернул Кутенева к  Федору и  заблестела новенькая медаль "За
отвагу". Федор вскочил и протянул другу  руку. Ребята поддержали рукопожатие
дружным "Ура!" "Теперь орден давай!", "Качать его!" -- кричали они.
     -- Постойте, ребята! -- остановил их Кутенев, размахивая руками. -- Еще
есть новость. Пусть Федор услышит. Новый командующий издал приказ  построить
до армии железную  дорогу. Будем строить силами  фронта. Вот какое дело! Как
вы думаете? Мне кажется, стоящее дело.
     Тогда от нас не заберут на строительство дороги?
     Чего не знаю, того не знаю.
     Я бы поехал. Я же строитель.
     Эй, строитель, иди, чай принеси.
     Обойдешься, твоя ведь очередь.
     Прекратите галдеж,  ребята,  --  снова замахал  руками  Катионов. -- Мы
внесли  предложение,  как  это  было  зимой,  создать  снайперскую   группу.
Правильно, да?
     Конечно, верно.
     -- Наше предложение  капитан  обещал донести до  сведения  командованию
полка. Черт,  чуть было  не  за  был. Завтра ты,  Федя, идешь  в хозчасть на
посадку овощей. Старшим группы будет Кутенев. Вот так. Все у меня.
     Кутенев тихими шагами подошел к Федору и сел рядом с ним:
     Говорят, тебе пришло много писем?
     Да, прочтите, вон они.
     Катионов из-под  кружки достал стопку писем и передал  ее Кутеневу. Тот
начал читать:
     Из Москвы. Злобина Мария Николаевна. Смотри - ка, девушка пишет.
     Читай, читай, -- поторопил его Кутенев.
     Девушка  оказалась  сестрой  лейтенанта Злобина.  Работает  на  заводе,
который выпускает снаряды. Сообщает, что план перевыполняет, и гордится тем,
что  у  брата  есть  такой надежный друг.  В конце письма  пригласила Федора
обязательно посетить ее семью.
     Наверно, красивая?
     Ох, мне бы написала, -- ребята снова зашумели.
     У  тебя  в голове одна любовь. Это  же  прежде всего поддержка солдату.
Понял?
     Давай, не галди! -- Катионов взял  второе письмо. -- Это  с Урала. Тоже
девушки!
     Ох, везет Матвеевичу!
     Потише, потише. Читаю. "Дорогой Федор Матвеевич! Вам, одному из храбрых
воинов Красной Армии, меткому  снайперу, от  имени девушек  Свердловска  наш
пламенный  комсомольский  привет  за  то,   что  вы  беспощадно  уничтожаете
ненавистного врага!"
     Девушки  только  что   окончили  ФЗУ.  Они,   сообщая  о  том,  что  их
комсомольский  цех  в  честь  Первого Мая  выполнил  месячный  план  на  180
процентов,  обещали  и  впредь трудиться  не  покладая рук  во  имя  победы.
Охлопкову по  случаю праздника отправили подарок. Девушки пишут, что все они
из Смоленской области и  ждут-не дождутся, когда  Красная Армия освободит их
родную область. Еще  они пожелали Федору, чтобы у него не уставала рука бить
врага.
     -- 5-й комсомольский цех. Подписалась Тася Аржанова...
     Матвеевич, когда отвечать будешь, сообщи мне, я помогу. Хорошо?
     Об этом потом. Катионов, читай дальше.
     Есть и с Алтая.
     "Сыновья  мои с тобой в  бой ходить уже не смогут. Оттого  я часто  лью
слезы.  Я  знаю,  ты  врага  бьешь  креп  ко  и  за  моих  ребят.  Оттого  я
рада-радехонька. Жили в Сумах. До проклятой войны было  все -- дом, сад, два
сына и счастье".
     У нее сейчас никого не осталось. Старик умер в пути во время эвакуации.
Но она написала еще и так: "Ты не думай, что я только лью слезы. Я тружусь в
колхозе. Наш колхоз  получает  отличный урожай и  хлеб  отправляет к вам, на
фронт".  Она  писала дальше: "Правда  и  бог на твоей стороне! Прошу  Христа
ради, сын мой: убивай их, антихристов, за наши муки и горе!  За это грех бог
возьмет на себя. Твоя воля -- божья воля".
     Читали  и другие письма,  но их  Федор путем  и не  расслышал.  У  него
радость сменилась щемящей тревогой. До  сего  времени он то, что приходит на
фронт, огульно  считал -- все  делает и отправляет народ. А народ-то из кого
состоит?  Об этом и не задумывался. Пули делают  и отправляют ему выпускники
ФЗУ --  сироты... Хлеб, который он ест каждый  день, выращивает ему одинокая
мать, у которой война отняла, проглотила, пожрала все...
     Федя,  а Федя!  --  Федор, видать,  не  расслышал как позвали:  Кутенев
дергает  за рукав. --  Федя, ответить  на  письма  поможет тебе Катионов.  В
письме бойца Красной Армии все должно быть по честному и по совести.
     Понял, Степан.
     Нет,  это  я   говорю  Катионову.  Это,  считай,  мое  наставление  как
командира. Жизнь людей в тылу тяже лая. Ребята, это вы должны понимать.
     Степан Петрович, знаем. Здесь мы так, в порядке шутки.
     Тогда давайте спать.
     Вскоре друзья уже храпели. А к Федору  сон не шел. Почему ему так часто
приходят письма?  Кто он такой? Что  особенного сделал?  Поощряют? Поднимают
дух? Тогда почему  они приносят  не радость,  а  грусть?  Нет, с войной надо
кончать, и чем быстрее, тем лучше: в тылу одни женщины и дети. Они и есть те
люди, у которых солдат ежедневно, ежечасно требует пищу и вооружение. От них
он получает помощь: теплую одежду,  посылки. А  тот,  кто помогает, не может
успокоиться, пока не выложит своему спасителю свое горе и свою радость, свои
достижения и свою  единственную просьбу -- прогнать чужеземцев, избавить  от
тягот  войны. Для него  солдат  -- это ангел-избавитель,  единственный  бог,
который сможет  его одарить свободой и счастьем. Этого своего бога он каждый
день просит, умоляет: "Избавь от беды, спаси меня!"
     Один из спасителей, вот он, уже сколько дней валяется в этой  землянке.
Федор с  досады повернулся  с боку на бок: нет, надо быстрей  поправляться и
идти в бой...



     Солнце поднялось не высоко, а уже жарко. Назойливо стрекочет кобылка.
     Тишину  вдруг нарушил  клест, присевший на  ветки березы  с  поблекшими
желтоватыми листьями.
     Птичка-невеличка, эта редкая гостья  на войне, почистила клюв об ветви,
шустро повертелась на  тоненьких  ножках. Сначала пискнула раза два-три, как
бы объявляя о  своем прибытии.  Затем,  выпучив  красно-желтую грудь, начала
щебетать  все  громче.  В  ее  чирикании   ощущались   радость  новому  дню,
предупреждение  всем остальным, кто  может  быть  вокруг: "Я здесь,  это мое
место". Вдруг клест, чем-то  взбудораженный, улетел, оборвав свое щебетание.
"Что  это?  Меня  почуяла? Нашла  кого  бояться",  --  усмехнулся  Федор.  В
следующий миг он понял, чего испугалась птичка -- начиналась перестрелка.
     Укрывшись недалеко от той березы, где сидела и пела птичка, Федор ведет
наблюдение за вражеским дзотом. Как откроют по нему огонь наши артиллеристы,
он должен уничтожать тех, кто  будет выбегать из дзота. Есть предупреждение,
что  противник может  пойти в наступление  именно по этой местности. В  этом
случае  Охлопков и все девять снайперов, притаившихся  на нейтральной  зоне,
как приказал командир роты, должны достойно встретить врага.
     Слева от Федора лежит Борукчиев, Николаев с Рязановым находятся справа.
Все, как он, лежат под сеткой.
     Сетка с вкраплениями зеленой травы -- новшество, подсказанное снайперам
заместителем  командира  полка  майором  Садыбековым.  По  совету  того   же
Садыбекова  снайперы  стали  действовать  в  содружестве  с  артиллеристами.
Артиллеристы  накрывают  прямой  наводкой  огневые  точки. Снайперы  бьют по
немцам,  выбегающим  из  этих дзотов.  Короче,  как  принято  тут  говорить,
артиллеристы  выкуривают,  снайперы  добивают. В  обороне противник с особым
пристрастием использует  дзоты. Оно  понятно:  как заработает два-три дзота,
считай, и потери увеличились,  а работы прекратились. И у снайперов к дзотам
особый счет.
     Тактика, как всегда, меняется. В  Ржевско-Вяземской операции  снайперов
использовали достаточно широко. Во  время атаки  снайперов держат на  стыках
рот и взводов.  Специально организованная охота за расчетами огневых точек и
офицерами, участие в штурмовых группах  стало  их обязанностью. К  окончанию
вышеупомянутой операции спаривание  снайперов  в зависимости от  выполняемой
задачи то с артиллеристами, то с минометчиками -- было тоже ново. Охлопков и
Сухов  тогда  и освоили  этот вид оружия. Случалось такое,  когда  они  сами
составили расчет и целый день обстреливали позицию немцев из миномета. Федор
еще лучше,  можно  сказать,  по-настоящему  освоил  противотанковое  оружие.
Научился  стрелять  из немецкого  пулемета  "МГ-34".  Именно  такой  пулемет
отобрал при  взятии одной  деревни, застрелив его  расчет  из  двух  фрицев,
засевших за  проемом окна. Когда стал оттаскивать пулемет, подходил какой-то
лейтенант.  Он, указывая  на  трупы фашистов, спросил  у  Федора:  "Твоя это
работа?  -- и,  получив утвердительный ответ, воскликнул: --  Здорово ты их!
Как белок в  глаз!" Этот пустяковый случай попал потом даже в газету. За сто
метров любой  может попасть. А  вот о действительно трудных для Федора делах
никто и не спрашивает.  Так, из  приборов и приспособлений он долго  не  мог
освоить перископ.
     Ну и жара! Непрестанно стрекочут  кобылки, жужжат жуки, кружатся пауты,
нескончаемым  роем перелетают  мухи и  комары... Оттого жара становится  еще
более душной и неприятной.
     Лежа под сеткой. Федор невольно нащупывает  свою флягу с водой. Хочется
пить  и выйти из сетки, чего ни в коем случае делать нельзя. Конечно,  можно
перетерпеть и жару,  и жажду. Федор с детства  приучен  трудиться в  зной: с
семи  лет греб сено, с девяти косил. И взрослые строго следили, чтоб дети  в
течение омургана  не пили. Можно было пить только во время еды и обязательно
горячий чай.  "Чай лучше утоляет жажду,  -- говорили старики. --  Не вздумай
пить воду.  Терпи,  привыкай, тогда и жара нипочем будет". И  действительно,
через дня три-четыре ребенок приучался  не пить  воды за весь омурган, легче
переносил жару  и не потел. Такая привычка есть у Федора и теперь. Но  он не
совсем  здоров. После сотрясения, полученного во время разведки,  он перенес
еще одно испытание.
     В тот злополучный день  снайперы лежали в разбитом танке,  соорудив его
под засаду. А тут немцы по этому самому  танку ахнули из пушки.  Хорошо, что
не  попали с первого  раза,  и все успели  выкатиться  в яму.  Все же  Федор
получил небольшую контузию. С тех пор устает быстро; левое ухо слышит плохо.
Что с  ним  тогда случилось,  Федор никому не рассказал. Даже командиру роты
Ровнову, который вечером встречал  их,  обнимая и приговаривая:  "Смотри-ка,
живые! Ай-да,  молодцы!  Это  я чуть не погубил.  Не  надо было лезть  в это
паршивое корыто"... "Вижу, слышу, значит, пройдет", --  решил Федор. К  тому
же Ровное и без того убивался по поводу гибели одного из лучших разведчиков.
В обороне потеря товарища всегда больше бьет, чем в наступлении.
     Вчера  вечером сидели --  ужинали в  третьей траншее, которая считалась
чуть ли не тылом. Солдат солдату говорит:
     -- Где, дружок, твой вещий  сон? Табакерку возьмешь себе или она у меня
останется?
     -- Да погоди, дай спокойно поесть, -- отвечает другой.
     .  И кто мог подозревать, что  это последние слова еще живого здорового
человека.  Вокруг  шутили,  смеялись.  Вдруг где-то далеко  взорвался минный
снаряд и шальной осколок угодил  тому прямо в висок... Пока не рухнул, ложка
держалась в  руках: остекленевшие  глаза широко раскрылись, как бы вопрошая:
"Что это со мной?"
     Летом  еще  с  питанием   стало  хуже.  Хлеб  пошел  со  жмыхом.  После
наступления суп варят из гречихи,  добавляя несколько ложек свиной консервы.
Солдаты  суп  этот  называют по-своему  -- брындахлыст.  Тем,  кто  страдает
цингой, дают навар из  игл сосны. С июня, когда начался сбор съедобных трав,
брындахлыст  на вкус заметно  улучшился. Если в 1941  году кто-нибудь Федору
сказал, что  на фронте будут сажать  картофель  и огородные культуры,  то он
воспринял бы это с удивлением  и недоверием. А нынче  он  раз садил  рассаду
капусты, раза два ходил собирать кислицу, крапиву, шпинат. Там он узнал, что
хозяйственная часть дивизии с бывшим партизанским отрядом, ставшим колхозом,
договаривается вместе садить огород на осень. Все это делалось из-за дороги,
по которой весной не смогла проехать ни одна грузовая машина.
     Когда разъясняют, очень уж складно получается.
     --  Это настоящая  пища,  которую нам  дарит сама природа, --  радуется
организатор сборов капитан Фаинский. -- Это витамины, это лекарство, значит,
оно  еще  и  здоровье. Сами  убедитесь,  что  она  куда  лучше  американских
консервов!  Собирайте  как  можно больше!  Растительная пища  даст вам силу,
которая так нужна, чтобы вовсю бить врага!
     Капитан был родом  из Калининской области и хорошо знал какие съедобны,
какие  несъедобны из местных трав. Но когда  Федор показал ему чернобыльник,
он безнадежно махнул рукой. А  на  родине Федора  хозяйки варят  эту  траву,
измельчают  и  сдабривают  напиток  ымдан,  который  готовится   из  обрата.
Чернобыльник еще сушат. Затем туго набивают в трубки. Так получаются плотные
травяные  свечи.  Их нарезают на коротенькие  куски.  При растяжении жил или
когда бывает невмоготу ходить от радикулита, старики и пожилые мужчины кусок
свечи, ставя себе на больное место, прижиганием пользуются как лекарственным
средством.  Капитану  Фаинскому  это, конечно,  знать необязательно  Но дело
которым он  руководит, лишний  раз подтверждает что на фронте  делается все,
что  необходимо для  ведения войны. Одни занимаются хозяйством,  вроде сбора
трав для  пищи, другие строят железную дорогу,  третьи по этой  дороге будут
возить боеприпасы.
     Жара все  усиливается. Левое плечо, левый  бок так запеклись  и заныли,
что Федору  пришлось повернуться на другой бок.  Как сделал это, у дзота, за
которым  с  трех сторон  наблюдали  снайперы, разорвался наш  снаряд.  Затем
взорвались второй и третий. Попадание было не очень  точным и дзот выдержал.
Но из него выскочили двое и стали убегать. Один шатался, спотыкался. Когда в
него попали, не  соображая, что с ним случилось, он остановился,  затем, как
загнанный  заяц,  повернул  назад.  Другой  же  пошел  увереннее,  виляя  по
сторонам. Он  то  показывался, то исчезал. А Федору надо немедленно выползти
из убежища,  но уже начался сильный  ответный огонь. Тот опять появляется  и
делает крутые зигзаги... Все же не сумел убежать; после повторного  выстрела
неестественно изогнулся, затем, падая, раза два-три взмахнул руками.
     Теперь  Федора ничто  не  удерживало. И он,  что есть мочи,  побежал  к
своим. Выйдя  из  нейтралки, в первой траншее увидел  Сухова и Бурукчиева. В
сборный пункт пришли все десять снайперов целехонькие,  без единой царапины.
Ребята, вышедшие  из  других засад,  рассказывали, что перед ними артиллерия
тоже уничтожила пару дзотов, но они оказались пустыми.
     Как только пообедали, снайперов вызвал командир роты Ровнов.
     --  Товарищ  сержант, -- при встрече  сказал  Кутеневу. -- Ты  бери еще
четверых   снайперов  и  отправляйся  в  распоряжение  командира  4-й  роты.
Остальные вместе с Охлопковым  пойдут  со  мной.  Задача будет разъяснена на
месте. Ясно?
     После ухода группы Кутенева Ровнов закрутил себе "козью ножку".
     -- На,  закурите, --  протянул  он солдатам  кисет. -- Задача  сложная,
"языка" требуют. Черт бы побрал!
     Раз Ровнов  курит и поминает черта,  то не жди  легкой жизни. Лейтенант
пристально вглядывается в каждого.
     -- Покурили? -- Ровнов резко встал. -- Идемте за мной!
     Прошли мимо людей, занятых  рытьем ячейки  для крупнокалиберного орудия
или  для танка, используемого как огневая  точка. Миновали и третью траншею,
которую продолжали рыть.  Затем, как только вошли во вторую  траншею, Ровное
остановился.
     -- Вы отдохните чуток. С Охлопковым мы пойдем в рекогносцировку.
     Ровное,  человек высокого  роста,  шел, нагибаясь, быстрыми шагами.  Не
успевая за  ним,  Федор  то и  дело  переходил  на  бег рысцой.  Но  успевал
посматривать по  сторонам. Траншея явно стала лучше: замелькали  ячейки  для
двоих, широкие ниши, укрепленные стенкой из деревянных жердей. Некоторые  из
них походили на землянку. Во всех ячейках и  нишах подстелена солома. Прошли
несколько  пунктов  боепитания. Это хорошая  примета: видимо,  зимняя дорога
высохла и по ней уже стали ходить автомашины.
     --  Пришли, -- услышал он голос  командира  и чуть было не наткнулся на
него. -- Смотри, тот край их обороны.
     Федор  несколько раз  слышал,  как Кутенев  этот  край  называл  "тихим
уголком  с  загадкой".  И правда,  здесь  удивительно тихо и  спокойно. Зато
оттуда ведут огонь всю ночь без передышки.
     -- Дальше этого края  идет болото шириной с километр.  У болота фашисты
имеют  единственную траншею. Так нам  доложила разведка.  Притом она идет на
250 метров в сторону. Значит,  чтоб  достичь, надо  идти по болоту  и полосе
между траншеями врага.  Как ты  дума ешь? Вчера наши разведчики пошли именно
по тому пути и не вернулись. В чем тут загвоздка? .
     Сержант не  нашелся,  что ответить командиру.  Он отлично понимает, что
это место хорошо знакомо и без рекогносцировки.
     Молчишь?  Приказ  штаба дивизии -- утром доставить  "языка" и баста! --
Ровное  крепко выругался. -- Едрена  палка! Помимо  чертова болота  идти нам
некуда. Тьфу, проклятье-
     Товарищ лейтенант! Враг  оттуда стреляет только ночью.  Днем  с часу до
двух или вовсе не ведет  огня, или только  для вида. Это оттого, что  у него
людей мало.
     Откуда ты это знаешь?
     Ночью  стреляет  со страха.  А  днем ему нечего  бояться -- слева свои,
справа болото. И на всякий случай оставляет двух-трех, а сам отдыхает.
     А если там снайпер или пулемет, тогда что?
     Ни  тот,  ни  другой  не  опасны.  Как  отползти  метров  двадцать, две
извилины, по которым можно подойти к позиции, пока  не останется метров 5-Ю.
Зато опасно, если будут стрелять справа.
     Постой, постой... Черт  побери! Что-то есть. Ну, я пошел.  Ты  подумай,
как  будешь  огнем  прикрывать   разведчиков.  --  С  этими  словами  Ровнов
устремился назад. -- Семь бед -- один ответ! Будет идти напропалую!
     Ровнов  вернулся с двумя разведчиками. Он подошел к Федору  вплотную и,
как делал в особо трудных случаях, грубовато спросил:
     Сержант, огонь обеспечишь!
     Обеспечу, товарищ командир роты!
     Ну,  давай,  ребята!  -- Ровнов, не  меняя  серьезного  выражения лица,
махнул рукой.
     И два  молоденьких  парня, одетых в пестрозеленые  маскхалаты, вышли из
траншеи и  поползли в сторону передовой противника. "А  если не возвратятся?
Тоже советчик нашелся..." -- подумал Федор, с волнением наблюдая как в траве
после ребят остается темно-зеленый след.
     Федор немедленно приступил к выполнению задуманного.
     -- Как обнаружат  разведчиков,  открываете  огонь. -- Федор, как  можно
серьезнее,  дал  указание своим ребятам.  -- На  левую  сторону не обращаете
внимания. Если обойдется, то огонь откроем вместе со взводом.
     Затем стал показывать, где и как будут возвращаться разведчики, сказал,
когда  и  откуда  будет  опасность,  указал,  где  находятся  огневые  точки
противника, хотя, очень возможно, ребята знают об этом и без него.
     --  Пулеметчика,  снайпера, автоматчика  надо  снять сразу.  Поняли? --
Подтвердив свое распоряжение условным жестом, Федор пополз к болоту.
     Он дошел до  засады, где когда-то пробыл целый день.  Отсюда левый край
передовой противника  виден  как на  ладони. "Подождем  тут: может,  кто-то,
пытаясь  воспользоваться суматохой, выдаст себя", -- подумал Федор. Что это?
Неужели ребята так быстро  дошли? На правом фланге огонь заметно усилился. В
ближнем взводе пулемет тоже заработал. Федор усилил наблюдение и увидел, как
взорвались две гранаты  одна  за другой. Затем  двое в маскхалатах вывели из
траншеи фашиста без каски и тут же исчезли, припав к земле.
     "Наши!" -- радостно подумал про себя Федор. Тут два фашиста, не обращая
внимания  на взрывы  минометов,  прибежали  справа  и  положили автоматы  на
бруствер,  чтобы  немедленно  открыть  огонь.  Федор быстро навел  оптику на
одного  из  них нажал на спусковой крючок. Друг убитого обернулся было и сам
был готов.
     Стрельба с той и другой  стороны усилилась. На левом  фланге  появилось
5--6  касок одновременно. Но  над  Федором  свистят  только  случайные пули.
Значит, пока на него внимания не обращают. Все же не забывал посматривать на
правый  угол. Как  только  произвел  третий  выстрел,  над  его  левым  ухом
пролетела  пуля.  Федор  тут  же опустился  в  окоп. Не  было сомнений,  что
действует  снайпер. Следил-следил и на тебе, чуть сам не угодил на крючок...
Надо убрать, ребят он просто так не отпустит. Федор надергал травы, набил ею
свою пилотку, затем надел на лопату. Сам приподнялся чуть повыше и  винтовку
выдвинул  между двумя  камнями.  После необходимых  приготовлений  лопата  с
пилоткой приподнялась  "посмотреть  вокруг себя". Не заставляя долго  ждать,
тут же в лопату ударилась пуля.  Федор выронил лопату и без  лишних движений
плавно  потянул к  себе винтовку. В оптике  черной  точкой  показалось  дуло
оружия   немецкого  снайпера,  нацеленное  прямо  на   него.   Под   каской,
маскированной зеленой  сеткой с  травами, видно два  немигающих  глаза.  Эти
глаза-буравчики пошевелили  было  рыжеватыми  ресницами, но  Федор  опередил
соперника.  Победитель  рукавом  вытер  выступивший  на лбу  пот и,  вдохнув
воздуха, тут же стал следить за остальными.
     --  Нас  вызывают  на позицию 3-й  роты,  -- подошел  напарник Рязанова
Николаев, как только начал спадать накал перестрелки.
     Там, в нише боепитания, снайперов встретил Ровное.
     Орлы! Молодцы! Спасибо вам за "языка"! -- возбужденно  говорил  Ровное.
-- А Охлопков, если бы хорошо знал по-русски и был бы чуть грамотнее, ей-ей,
стал бы талантливым военным начальником. Наш Федя -- умница! --  Ровное взял
Охлопкова в  объятия. -- Как ты у нас воюешь, должны знать и в армии,  и  на
всем фронте.
     У него недавно был корреспондент, -- вставил кто- то из ребят.
     Мало.  Ей-богу, мало. Мы об этом подумаем. Теперь  вот  что. Здесь убит
пулеметчик, получил рану командир взвода.  Надо найти фашистского снайпера и
уничтожить его.
     Как  только  Ровнов  ушел в  командный  пункт, снайперы зашли в  первую
траншею. Разделившись на  две  группы, просидели почти  до захода солнца, но
так  и не  смогли  обнаружить  того  злополучного стрелка.  Радость  удачной
дневной  операции уже  спала,  а  сейчас поднять  настроение, казалось, было
нечем. Но  тут  к снайперам  подошел  адъютант командира батальона  и  велел
Охлопкову идти с ним.
     За  командным пунктом роты на опушке леса ждали его два солдата. Втроем
вышли к дороге. Там сели на машину и сразу тронулись. Федор, устав за жаркий
день, тут же задремал и проснулся, когда доехали до места назначения.
     А там слышится музыка.  Оказывается, идет концерт. Федор со снайперской
винтовкой, с привязанными  к поясу  гранатами, в  общем, в  чем был,  сел на
бревно,  лежащее сзади скамеек.  Под пустой  кроной  могучего  дуба, натянув
брезентовую палатку, устроили сцену. Федор стал любоваться импровизированным
театром. А как чисто и весело светились лампочки из глубины сцены!..
     На сцену  выходят  певцы, танцоры,  музыканты. О чем  только солдат  не
мечтает?  Но  такое  Федор  редко  когда  видел даже в мирное  время.  И  он
незаметно для себя втянулся в это зрелище  и с интересом смотрел на все, что
происходит  на сцене.  Не  успели  умолкнуть  аплодисменты,  на сцену  вышел
заместитель   командира   дивизии  подполковник  Клепиков.  Он   совсем   не
по-военному кланяется во все три стороны и мягко улыбается, как  это  делают
артисты. И вдруг подает  команду: "Охлопков,  встать!" Зовет на сцену: "Иди,
иди, тебе  говорю".  Так  и  не поняв,  что происходит,  Федор  направился к
командиру.  Собрался  было  докладывать,  а  тот  с  той  же  мягкой улыбкой
протягивает руку.
     -- Товарищи воины! Сержант Охлопков  -- наш лучший снайпер, истребивший
свыше  ста пятидесяти  фашистов.  Кавалер  двух боевых орденов.  Сейчас  вам
исполнят песню о нем. Слова фронтового поэта Константина Космачева. А о том,
кто автор музыки, догадайтесь сами.
     Подполковник повернул  Федора  лицом к центру сцены.  К  нему навстречу
идет женщина в длинном до пят шелковом белом платье и в позолоченных туфлях.
У  нее  блестело все  -- волосы,  платье, туфли. Это настоящая богиня обняла
Федора,  не  брезгуя его пыльной, не очень чистой одеждой, и, взяв  за руку,
начала петь:
     На фронт он прибыл вместе с братом, Шел рядом с братом в первый бой. Он
с пулеметом, брат с гранатой И оба - с яростью одной.
     Федор  хорошо понимал, кто  перед ним, но  смотреть прямо  на нее  счел
неуместным. Чего  греха таить, ему ни разу не доводилось так близко стоять к
незнакомой женщине, да еще, чтоб она при этом пела про него самого. Якутка о
мужчине  слагает  и  поет  песню  только  в  том  случае, когда она  томится
безответной любовью.  Подобное  любовное  пение  исполнялось  тайно,  лишь в
присутствии  самой  верной  подруги.  Он предпочел  слушать  пение артистки,
приставив винтовку  к  носкам, по  стойке "смирно". Вопреки его воле, сердце
стало  биться  чаще, кончики ушей  потеплели от наплыва крови  в голову.  Но
признаки волнения на его смуглом, вдобавок  загоревшем  до  черноты, суровом
лице вряд ли были заметны.
     После  исполнения  песни  артистка,  ответив   на  аплодисменты  низким
поклоном,  расцеловала  воина  и  вышла. В этот  момент  кто-то  из зрителей
выбежал на сцену и отдал Федору букет цветов:
     -- Ей вручи. Актрисе отдай...
     Как  только  певица возвратилась  на вызов зрителей, Федор пошел  к ней
навстречу и по-военному отдав честь, вручил цветы.
     Будто получилось  складно,  и  Федор довольный  спустился  со сцены. Он
хотел было направиться на  прежнее  место,  но  кто-то из офицеров остановил
его, схватив за руку, и посадил рядом с собой. На сцене -- та самая певица.
     С берез неслышен, невесом, Слетает желтый лист...
     Хоть слова и не очень понятны Федору, сама песня тронула его до глубины
души.  Ничего подобного он  никогда не испытывал, незнакомое  доселе чувство
даже сковывало его. Он не  улыбался, а весь концерт смотрел с неослабевающим
чувством интереса, забыв начисто усталость.
     После  концерта сели в ту  же машину, на которой  приехали. У всех лица
светились радостью. Одни рассуждали об артистах,  другие рассказывали разные
забавные  истории,  третьи  просто-напросто травили анекдоты. Были и  такие,
которые расспрашивали его, Федора.
     Разговоры  так и не  умолкали,  пока не доехали.  Когда Федор  сходил с
машины,  многие  попрощались с ним  за руку, как хорошие знакомые. При свете
фар он увидел Сухова, дожидавшегося его. Шли они  впотьмах  друг за  другом,
нащупывая дорогу ногами. И  тут Сухов сообщил  еще одну новость  о том,  что
пришел  номер "Красноармейской  правды",  где напечатано письмо  односельчан
Охлопкова -- жителей села Крест-Хальджай из его далекой Якутии.
     Письмо это он получил недавно. И хорошо помнил, о чем там сообщалось.
     -- В прошлом году, -- писали земляки, -- мы, колхозники, собрали в фонд
обороны 6 тысяч  рублей, 3600  тысяч облигациями, 14 килограммов масла,  176
килограммов мяса для Красной Армии, сдали 169 штук теплой одежды.
     Много это или мало? Об этом Федор и не думал. Ему было известно, что на
родине  засуха,  но насколько она  была сильной  и  губительной, он не  имел
представления. У  него  было  ощущение,  что  его  земляки  находятся где-то
недалеко от него и рассказывают ему искренне и открыто про свое житье-бытье,
советуются с ним, как с самым близким человеком.



     -- Здорово!  --  Весь сиял Николай Катионов, возвратившись с очередного
задания. -- Здорово получилось! Теперь дело пойдет само собой!
     И  он со всеми, с кем встречался, здоровался за руку. Парню было отчего
радоваться. Дзот оказался не пустым.. Федор, по обыкновению, "выкуривал", то
есть  бил  из противотанкового ружья  по амбразуре дзота и заставлял фашиста
выйти оттуда. А Николай выжидал, когда  он выбежит. Тот  и  другой  поразили
цель с первого выстрела.
     Доволен  был и Федор.  Еще бы! Шутка ли с 470  метров  попасть в этакую
узкую щель,  да еще в присутствии самого  командира полка! Это означало, что
он, снайпер
     Охлопков не подкачал. Однако был куда сдержаннее, чем Катионов.
     --  Все,  Федор!  Считай, что началось новое  дело,  -- Николай  уже  в
землянке продолжал разговор  в том же возбужденном тоне. Он, садясь на  свою
нару,  добавил:  -- Ты же видел,  кто  был  в  укрытии?  Полковник  с  нашим
Садыбековым зря ходить не будут. Эх, хорошо как...
     С  идеей  заиметь в  снайперской группе  расчет противотанкового  ружья
носятся  уже  давно.  Помнится,  кто-то говорил об этом  даже  на  партийной
пятерке.
     Засады  с  применением  противотанкового ружья стали устраивать  лишь в
последний месяц. Снайперам его не давали. Этого самого ружья не хватало даже
самым бронебойщикам.
     Правда,  результат был  ошеломляющим:  враг  не  только  выбегал словно
суслик, в чью нору хлынула вода, но и надолго "отключался".
     Действие с ПТР соответствовало и характеру жесткой обороны: при ней так
и положено  держать  противника  в  постоянном  страхе.  Все  же  за  неделю
попробовали только сегодня.
     Федор из-под  соломенной  подстилки достал напильник и принялся  точить
пилу.
     Николай мечтательно смотрел куда-то вдаль:
     Понимаешь,  строительство  железной дороги  заканчивается. Как  получим
оружие, дадим немчуре жару!
     Придет  дорога --  придут другие  заботы,  --  неопределенно  отозвался
Федор. -- Ему давай еду. Скоро работа.
     "Хорошо  быть  молодым", --  подумал  Федор,  когда из  землянки  вышел
напарник. Вчерашний случай, кажись, забыл. Ему так лучше.
     А так, дела у Катионова, у него, и вообще у снайперов, идут неплохо.
     За  полтора  месяца  сделано  много. Снайперы полка все, как  в  лучшие
времена,  объединены  в  одну  группу  с  единым  руководством.  Они  сейчас
действуют  не в одиночку  или  с одним  напарником, а двумя-тремя  парами на
каждом  участке.  Для начинающих  это  очень важно. Они не  оглядываются  по
сторонам, чувствуют себя увереннее. Главное, видят, что делает более опытный
товарищ так учатся на его примере.
     Результат группового выхода налицо. За двадцать дней команда, уничтожая
ежедневно  иногда  до десятка  фашистов,  истребила более  140  гитлеровцев.
Именно в мае и июне в журнале боевых действий  дивизии о действиях снайперов
появились вот такие записи: 8 мая -- 13 фашистов, 9-го -- 9,17-го -- 5,18-го
-- 7, 4 и 10 июня - по 6,11-го - 10, 21-го - 2, 25-го - И, 26-го - 5
     И не мудрено, что  противник теперь на передовую показывается с опаской
и работу в открытую не ведет.
     Увеличился счет и  ведущих снайперов.  О  чем  газета  "Красноармейская
правда" стала сообщать довольно часто и подробно.
     25 мая. -- "На днях  три снайпера  из  своих  засад  уничтожили четырех
гитлеровцев. Сухов истребил 2 фрицев, Охлопков -- 1, Авдеев -- 1".
     3  июня.  --  "Только  за   последние   два-три   дня  снайперы  нашего
подразделения уничтожили  9 гитлеровцев. .Тов.  Катионов убил 4-х немцев, тт
Кутенев и Ганьшин каждый истребили по 2 фашиста, а Охлопков уничтожил -- 1".
     "Систематически  наблюдая  за  противником,  снайперы  ведут  огонь  по
амбразурам дзотов. Так, снайпер Охлопков периодически стреляет по амбразурам
из противотанкового ружья и выводит огневые точки противника".
     7   июня.   --  "На  сегодняшний  день  лучший   снайпер  подразделения
орденоносец Ф. Охлопков на своем боевом счету  имеет 169 убитых фашистов, С.
Кутенев -- 64, Л. Ганьшин -- 63, Н. Катионов -- 17. Всего эти четыре славных
советских воина уничтожили 313 гитлеровских громил.
     Ежедневно увеличивая  число  истребленных  фашистских  захватчиков, эти
товарищи ведут большую  работу по  воспитанию  молодых  кадров. Снайперскому
делу они уже обучили шесть лучших стрелков подразделения".
     18  июня.  --  "Снайперы тт.  Охлопков, Кутенев  и  Ганьшин... на днях,
получив  задание,  заняли  свои  позиции.  Ганьшин  и  Кутенев  в  тот  день
уничтожили по одному фашисту. Тов. Охлопков заметил фашистского наблюдателя,
выстрелил  в него, разбил стереотрубку и ранил фрица.  Другого  появившегося
здесь немца он убил наповал с первого выстрела".
     20  июня.  --  "Совершенствуя  боевое  мастерство,  наши  лучшие  воины
повышают боевую активность, увеличивают счет грозной мести врагу.
     К настоящему времени снайпер тов. Охлопков имеет уже на своем счету 171
уничтоженного фашиста, Сухов -- 103, Кутенев -- 65, Ганьшин  -- 63, Федосеев
-- 39, Николаев -- 25.
     Десять снайперов нашего подразделения истребили  579 немецко-фашистских
захватчиков" .
     Снайперы,  помимо  выполнения  своих   прямых  обязанностей,  принимали
участие во всем, что было связано с  подготовкой к наступлению. Так, сегодня
утром Охлопков и Катионов были на задании, а сейчас пойдут строить траншею с
6-7-накатным  блиндажом.  Еще учатся  вести ближний бой, преодолевая  минное
поле, проволочное заграждение в  наступлении, знакомятся с пехотным  оружием
противника. Получается так: учишься ли, ходишь ли в бой, работаешь ли -- все
это подготовка  к  наступлению. Многое  делается  с целью решения нескольких
задач одновременно. Был, как вчера,  в силовой разведке, считай,  что это  и
есть  ведение  боя   в  траншее  или,  как  говорят  командиры,  в  условиях
непосредственного соприкосновения с противником.
     Словом, успехи есть. У  всех появилась уверенность  в  своих силах, что
очень хорошо.  Но  забот стало  больше.  Готовишься,  а угадай,  каким будет
наступление? Как оно пройдет для снайперов? Чем обернется оно для  новичков?
Их сейчас  как никогда много. Кому-кому, им-то Федору и нужно помочь. Вчера,
когда передавали тела  трех  бойцов,  а также и  тело  Сарычева,  похоронной
команде,  новый  ротный  так и  сказал: "Это  мы  их  не  уберегли".  А  он,
"знатный"-то, показывает лишь пример, а объяснить, втолковать как следует не
может. Все язык подводит. На самого глаза пялят, его винтовкой интересуются.
Вот слушают  с вниманием лишь тогда, когда речь  идет  о  меткой стрельбе. А
говорит-то он совсем не лишнее. Иногда становится так обидно, что или уходит
в  себя  и  целыми часами  молчит,  или  с особой страстью гоняет группу или
отделение.  Так, позавчера в  отсутствие  Кутенева троих заставил целый  час
ползать по болотистой, поросшей  тальником и камышом  местности  и тащить за
собой  чурку с человеческий рост. Те,  наверняка, доложили  Кутеневу, однако
тот не  стал  ни докладывать  выше,  ни  вести переговоров  с  Федором.  Он,
единственный, кто его понимает с полуслова, иногда и без слов. А тем ребятам
вполусерьез, вполушутку сказал:
     "Это у вас получилось аж  по-суворовски: трудно  в учении, легко в бою.
Сапог, взамен утерянного, дали.  Чего  же еще!"  Слов нет, не так  надо было
добиваться  взаимопонимания с этими парнями, не надо было кипятиться. Но кто
знает, может, этот случай заставит задуматься их.
     Занятый думами, Федор под скрип напильника так и не услышал, как  вошел
Катионов.
     -- Знаешь, Федор, нам дают еще одну персону? -Что?
     С нами пойдет Борукчиев. Всех остальных отправляют к артиллеристам. Там
они будут помогать в установке тяжелых орудий.
     Этот-то, как его..., ругаться будет...
     Старшина-то? Да, он это умеет. Ничего, объяснимся.
     Шаршен с нами, да? Где сам?
     Он уже поел. Прямо туда пойдет.
     За  щами  из щавеля и  полевых трав  Катионов опять  завел  разговор  о
применении противотанкового ружья.  Видя, что его слушают неохотно,  с явной
обидой выпалил:
     -- Ах, не веришь, что ли, в будущее своего начинания?!
     Что тут ответишь? Пойди объясни ему, что их ожидает в  наступлении. Как
бы то ни было, не понесешь же со снайперской и противотанковое. Другое дело,
если  подвернется  в нужный момент.  Но окажется ли тогда  под руками? Такое
ружье не будет валяться, в батальоне их всего два-три.
     -- Чего ты меня пытаешь? Сам все знаешь, -- наконец, выдавил Федор.
     И действительно, как-то раз приходил командир взвода, в который входило
отделение  бойцов-пэтээровцев.  И  интересовался, как Охлопков  стреляет  из
этого оружия, и, почему-то не дослушав, сказал Кутеневу: "Ваш, может, хорошо
и  стреляет,  а  для  нашего  дела  мал.  Как  будет  таскать   на  себе  26
килограммов?" Николай  тогда эти  слова воспринял так, как будто обидели его
самого.
     -- Охлопков ни за что  не подменит снайперскую винтовку на  ваш ПТР, --
вмешался  в  разговор Кутенев, улыбаясь. --  Да и командир полка не отпустит
такого опытного меткого стрелка.
     Когда ушел младший лейтенант, Кутенев  посадил Катионова  рядом с собой
и, как бы извиняясь, медленно, подбирая слова, сказал:
     --  Ты,  Николаи, не  носись с этой идеей. Вряд ли нужно было приводить
пэтээровца. Слыхал, с каким гонорком он с нами разговаривал? А в наступлении
наша группа будет использована, наверняка, для выполнения особого задания.
     Каким  будет в конкретности то  задание, пойдут  ли снайперы  в  боевых
рядах или их разберут, как иногда бывало, по частям, никто не знает.
     Катионов  не отказывался от своего замысла заиметь в снайперской группе
пэтээровскую  пару. По этому поводу обращался даже к самому командиру полка.
А зачем? Лучше было  бы идти хоть раз со штурмовой  группой в разведку боем.
Это  особо нужно  для  новичков.  На  кого  глядя,  они пойдут  в бой?  Нет,
Катионов, хоть и комсорг, порой поступал легкомысленно.
     Ни по пути  к строящимся блиндажам,  ни во время работы  у  того самого
вечно сердитого и ругающегося старшины, которого Катионов называл "генералом
Карапузом",  Федор  больше  не вступал  в  разговор.  Зато время от  времени
поглядывал  то  на Николая, то на  Шаршена.  Какие  же  они молодые!  Совсем
мальчики...
     Николай на  упрек старшины,  почему не  вышли  всем отделением, ответил
внушительно, будто он командир роты или батальона:
     -- Таков приказ, товарищ старшина! Вы дайте нам работу на все отделение
и весь разговор.
     На  старшину, видимо, подействовал независимый серьезный тон: он тут же
дал  задание  и ушел  быстро,  перебирая  коротенькими  ногами  в  блестящих
сапогах.
     Как  только  старшина  отошел,   Николай  с  Шаршеном  переглянулись  и
разразились  дружным хохотом. Они,  одобрительно кивая друг  другу, смеялись
тем чистым, озорным смехом,  на  какой способны только юные души. У  Николая
полные  щеки  розовели,  светлые голубые  глаза  искрились от  удовольствия.
Шаршен расплывался в такой широкой улыбке, что и без того узкие  глаза вовсе
исчезали на скуластом обветренном лице.
     Парни пилили,  рубили  с азартом,  кряхтя  от  удовольствия,  шутили  и
смеялись.
     Катионов, можно сказать, уже бывалый воин. А  вот Борукчиев появился  в
мае  и был  замечен  случайно. Как-то раз  перед передовой появился  фашист,
везущий на телеге бревно. Шаршен  тут же с расстояния 400 метров  уложил его
и, когда кто-то, возбужденный удачным выстрелом, понукал, мол, "теперь давай
лошадку", ответил: "Не-е, мы, киргизы, лошадку любим. Лошадка не фашист".
     Майор Садыбеков парня  принял  в снайперскую  группу и, представляя его
Федору, наставительно сказал:
     -- Хлопец что надо.  Научи-ка, Федор, его своему  искусству. Он тебе  и
братом названым станет.
     Майор  оказался прав. Борукчиев быстро освоился. О том, как старательно
овладевает техникой  стрельбы, как  научился  быстро  и  хорошо  маскировать
огневую позицию, даже было отмечено в дивизионной газете.
     К этим задорным и веселым парням Федор, сам того не замечая, привязался
как к  родным братьям. Успех каждого  из  них радовал,  неудачи  огорчали. И
старался, как мог, передать  им свой опыт. Иначе нельзя: жизнь твоя на войне
зависит и от того,  как надежно  дерется  твой ближний. Это, кажется, теперь
понятно всем.
     Зачем, к примеру,  ему, Охлопкову, сдалось стрелять из противотанкового
ружья? На  войне не спрашивают же твоего желания. Сначала  выполнял  приказ.
Затем понял, что уменье бить  из этого  вида оружия нужно не  ему одному.  С
разрешения  командира  стал  брать с собой  кого-нибудь  из ребят  и  метким
попаданием  через  амбразуру выгонял  из дзотов  фашистов. А парень, который
пошел с ним, добивал фашиста, набивал  руку  бить по движущимся  "предметам"
быстро и точно.
     Если кто промажет  в фашиста или  в мишень,  то случай  разбирался всей
артелью.  Ребята,  конечно, теорию  знали назубок: на сто метров упреждай на
полфигуры, дальше на каждые сто метров -- по фигуре. Но Федор все повторял о
том, что, когда нажимаешь на  спусковой крючок,  ружье сдвигаешь  вольно или
невольно вправо, и стрелок должен знать, на  какое  расстояние  какой у него
зазор от этого  сдвига получается.  Так, он  на сто бьет без  опережения, на
двести делает зазор на половину тела.
     Совсем иная наука, когда цель двигается в левую сторону. Тогда Федор на
сто метров упреждает на целое тело.
     -- По бумажке  сами разберетесь.  Грамоты у вас по больше,  -- заключал
Федор. -- А привычка у каждого своя. Для каждого свой норов.
     Каждый раз Федор  любил  объяснять, что попадать  в бумажную мишень  --
ерунда,  что живая цель --  это совсем иное дело. И  каждый должен выяснить,
узнать "свой норов", свою манеру, иначе стрелка не получится.
     Ребята это воспринимали как  должное. Да  все они стреляли исправно. Но
им было далеко до Ганьшина  или  Борукчиева.  Ганьшин  на дальнее расстояние
равных себе  не имел. Борукчиев,  который с  детства  привык ездить  верхом,
лучше всего стрелял  с рук без упора. В общем-то среди новичков нет стрелка,
который пускал бы пулю в "молоко". Старательные, задание выполняют четко. Но
сумеют ли в  бою выложиться, отдать всего  себя?  В бою ведь  так: лютуй  на
врага, но не выходи  из себя, что  ни случись -- страху не поддавайся и знай
лишь  бить без промашки.  Будет  ли у  новичков такой  настрой?  Наловчились
стрелять -- это хорошо. Оно даст нужную уверенность. Но в бою надо не только
хорошо  стрелять.  И недаром майор Салдыбеков,  как  появился в  группе, так
всегда повторяет: "Впереди -- непрерывное наступление, так и знайте".
     Задача  четкая  --  снайперы  должны  быть   мастерами  наступления.  А
времени-то, как  всегда, в обрез. Если тактика выступать  парами по флангам,
взаимодействие с артиллеристами и минометчиками, исполнение роли наблюдателя
при командире  взвода  или  роты  знакомы ребятам, то  действия  снайперов в
групповом наступлении, скажем, со штурмовиками остались неусвоенными. К тому
же многие, как  кажется Федору, больно беспечны: внемлют  только разговору о
меткой  стрельбе, вся  остальная подготовка, особенно работа --  это для них
служба и все. Да  еще недавно появились снайперы-девчата. И кое-кто из ребят
записал  себя в ухажеры и убивал попусту  минуты отдыха,  хорохорясь петухом
перед молоденькими красотками.
     Шаршен тоже бегает. У Николая -- своя, прежняя, из медсестер. Вон какие
дела...
     Федор посмотрел на ребят. Те пилят и без умолку  о чем-то толкуют.  Да,
надо ли на фронте любовь крутить?.. Пойди разберись. Легкомыслие? Или что-то
другое? Ведь из ребят кого-то  скоро не станет... Федору куда  легче ставить
тес в стенку блиндажа, чем разбираться в подобных делах.
     Да и к девчатам у него отношение не совсем  ясное. Их,  этих москвичек,
прибывших  на фронт после окончания снайперской  школы  ЦК ВЛКСМ, увидел  31
июня. В тот день, на встрече с новым  пополнением, ему вручили почетный знак
"Снайпер", который до этого в полку никому еще не вручался. И так захвалили,
что самому  стало  неловко: "На охоте, чтобы не портить  шкуру, бил белку  в
глаз, а  на фронте  бьет фашиста между  глаз", "у  него острый  глаз сокола,
твердая  рука воина-мстителя" и тому прочее. В  общем, майор  Садыбеков явно
перестарался.
     Девчата,  как  была дана команда "Разойтись!",  обступили  его  плотным
кольцом и давай пытать да спрашивать:
     Винтовка из Тулы по спецзаказу?
     Как попадаете все время между глаз?
     Правда ли, что одеваете кольчугу?
     Что  им   сказать?  Туго,   без   единой  морщинки,  сложенные  скатки,
аккуратненькие кирзовые сапожки,  новенькие пилотки  на пышных  кудряшках. А
глаза-то -- по-юному ясные -- так и светятся любопытством и задором. Скажешь
просто  как есть --  вряд ли поймут, да  еще останутся  недовольны. Небылицы
нести  нельзя, да и не получилось бы у  него. Пришлось рассказать  немного в
розовом свете, но коротко и сдержанно.
     Когда эти  молоденькие,  как новенькие  монетки, девчонки в  солдатской
форме  уходили  четким  строем,  равнодушных  не  было.   Зачем  они  здесь?
Медсестры, санитарки, зенитчицы --  куда  ни шло.  А тут снайперы, настоящие
солдаты. Федор ни с одной из них не пошел бы  в разведку. Говорили,  что все
они  добровольцы. Как же им  жить  в окопах, делить  тяжкий солдатский  труд
заодно с мужчинами, видеть кровь и умирать? Гадко и не по-людски...
     На войне с чем только не сталкиваешься, чего только не насмотришься. Но
когда  душу начинает глодать  двоякое чувство, Федору кажется,  будто что-то
сосет ему печенку, вызывая выделение во рту неприятной холодной слюны. Тогда
держи себя в руках,  чтоб не впасть или в  уныние,  или, наоборот,  в черную
ярость.
     -- Дядя Федя, мы закончили, -- услышал над самым ухом голос Шаршена. --
Давай тесанку, поставим и пойдем.
     Перед  выходом  в  ход сообщения,  все трое  обернулись, как  бы  желая
удостовериться, что  у  них получилось. Траншея,  как  траншея,  блиндаж как
блиндаж. Но будут ли они нужны? Солдаты ведь толкуют, будто все это строится
лишь для отвода глаз, то есть, чтоб скрыть задумки нашего командования.
     -- Что, довольны? -- С задором заговорил Катионов.
     Все же сколько напрасного труда на войне, -- Борукчиев буркнул под нос.
     Стратегия!
     Вон где сидит эта стратегия...
     Будь командующим фронтом, что ты велел бы сделать?
     -- Не знаю. - То-то!
     Друзья замолкли  и шли молча за  Охлопковым. Затем  разговор между ними
пошел на иной лад.
     Ты пойдешь вечером?
     Друг, это военная тайна!
     А я пойду.
     О,  бедная москвичка!  Ты,  друг, наверняка,  вскружил ей голову своими
рассказами о скачках на лошадях...
     Она не москвичка. Из Мордовии она.
     -- Еще хуже, друг. О, бедная девушка!.. "Байге" ., "Тыйынэнгмэй"... Так
ли?
     -- Студентка, а не дурочка какая-нибудь.
     -- Тогда ты, друг, так  и ей поведал о том,  как твои пра-пра-деды били
Македонского?!
     Мы после войны встретимся. Это точно!
     Ну? А сейчас что?
     Это уже моя тайна!
     Н-да_ Ха-ха_
     Давай догонять дядю Федю. После ужина мне бежать надо.
     На ужине обе группы были в полном сборе. Кутенев, сидя рядом с Федором,
ел неторопливо, также не спеша и обыденно обменивался новостями дня. А вчера
в  это  же  время  он  был  возбужден  до  предела и,  не  стесняясь крепких
выражений, резко  бросил:  "Что ты несешь?! Все  пошли  по  приказу. Сарычев
тоже. Фашист вас не засек. Короткая очередь -- случайная. Тут никто ни в чем
не виноват! Понял ты?!"
     Кутенев  сегодня  спокоен.  А  Федор  никак не  может  освободиться  от
навязчивых мыслей. Кому надо было создать вокруг него дутую  славу? "Походка
кошачья". "Глаза  острые как у сокола"..,  Чего только  не несут о нем. И на
тебе. Парень захотел поскорей  познать секреты "волшебного стрелка", увидеть
"чудо-снайпера" на деле.
     О солдате  лишнее говорить ни к чему.  Как  появился очерк  Д.  Попеля,
любопытные стали донимать еще больше. Иной спросит:  "Я фрица в глаза  почти
не вижу. Как ты умудряешься найти и убить каждый божий день?" Другой скажет:
"Говорят, ты  генерала на мушку поймал, самолета сбил,  расскажи-ка, как там
было? Иные  приходят и меряют  глазами  с  ног до  головы, словно  бычка  на
базаре.   Подобное   любопытство   он  терпеть   не   мог   и  принимал  как
издевательство.
     И по этому поводу Кутенев не был согласен со своим другом.
     Ты чего, друг? У тебя  рука верная, у Попеля перо острое, -- говорит он
возбужденному другу и еще улыбается.
     Нет, Степан,  обо  мне  лишнее стали  говорить. Зачем  говорить:  якут,
охотник... Зачем  писать, как хожу, какой цвет лица,  какие зрачки у меня...
Это не дело, а ерунда!
     Федя, о тебе нельзя писать и говорить?
     Я снайпер. Вот об этом и надо писать.
     Выходит, Попель тоже пишет ерунду?
     Он еще ничего...
     О ком же тогда говоришь?
     Агитатор был. Я его выгнал.
     Ты, Федя, явно перехватил, -- Кутенев вовсе расплылся в улыбке. -- Если
солдат о солдате рассказывает, то это особый почет.
     Не знаю. Врут много.
     Кто? Попель врет? Он же сам  снайпер, до  войны на соревнованиях был  в
Англии. Если бы не он, то вряд ли кто собрал нашу группу.
     Гы... "Зря пулю не пускаю"... Хвастун я, однако?
     Э, нет, Федя.
     Тут Кутенев начал убеждать друга,  что он и есть стрелок-волшебник. Еще
в  далекие  времена,  когда  воевали луками  и копьями,  о  стрелке,  стрела
которого попадала в поставленное на голову яблоко, шла легенда через века. А
он, Охлопков,  фрицев щелкает как орешки: один появится -- тут  же не станет
его, второй появится  -- он тоже будет сражен. Притом что сложнее: попасть в
яблоко с двадцати-тридцати шагов или в фашиста, спрятавшегося черт знает где
и как? Попель, наоборот, не досказал.
     Или  ты пускаешь  пулю  наобум,  лишь  бы  отстреливаться? --  нарочито
запальчиво заметил Кутенев, хитровато улыбаясь.
     Как я пулю буду впустую пускать? Раз стреляешь, надо попасть!
     Чего  тогда  несешь?  Или о раздавленном ребенке,  о  гибели  брата зря
упомянуто?
     -- Нет, это верно_ - То-то.
     Кутенев еще  советовал  другу  -- своему "якуту-мужичку"  -- пропускать
мимо ушей эти  небылицы, хоть и в них нет ничего дурного. Солдаты, известное
дело, большие  выдумщики. Но зря не заговорят о  таком же,  как они сами.  У
каждого свое представление о  воине-герое. И вот как  что-либо  заденет  эту
струну, он охотно поверит и сам.
     -- То, что мы вдесятером делаем, тебе одному не под  силу, -- продолжал
внушать Кутенев, видя,  как успокаивается Федор. --  Но если каждый  из этих
десяти научится тому,  что ты  умеешь, то, считай, станем  бить  врага втрое
крепче. Вот где сила твоего примера.
     Доверительная беседа действовала на Федора всегда  безотказно. И сейчас
после нее решил: раз надо -- пусть пишут, раз нравится -- пусть говорят, что
им угодно.  Но второй Сарычев  с ним  больше не  пойдет. Новички должны  его
слушаться. Только  тогда никто из них зазря душу  богу не отдаст. Тут-то ему
нужно доверие молодых.
     Обернулся Федор к другу и  хотел было спросить  о  том,  удастся  ли из
прикрепленных к  ним ребят  подготовить  снайперов. А  Кутенев уже лег, и  у
него,  занятого  своими  думами,  лицо  с  полузакрытыми  глазами  светилось
улыбкой. И Федор не стал его беспокоить.
     Так прошел для  Федора один из обычных дней "жесткой" обороны. Зато  за
ним последовали другие дни, заполненные важными событиями. Приезд Верховного
Главнокомандующего  сюда,  на  Калининский  фронт, салют в  Москве  в  честь
освобождения Орла и  Белгорода, радуя и будоража,  настраивали всех на нечто
более серьезное, чего ждали уже давно.
     Именно  перед  этими  событиями,  в   порядке   подготовки  к  большому
наступлению, 234-й  полк получил приказ сняться с высоты-"Желтая", где стоял
в обороне около трех  месяцев, и занять позицию недалеко от деревни Дурнево,
той самой деревни, за которую полк вел бои почти всю зиму. Притом получилось
так, что самостоятельное  снайперское  подразделение  распалось,  и снайперы
группами  в  4 --  5 человек,  передавались в подчинение  командиров рот.  И
только по настоянию старшины Кутенева, он  сам,  Охлопков, сержант Катионов,
младшие сержанты Ганьшин и Борукчиев оказались в одной группе.
     Они-то,  эти  пять  снайперов,  за  четыре  дня августа  уничтожили  29
фашистов, в том  числе Охлопков -- 7,  Кутенев и Борукчиев -- по 6. Упомянув
об  этом, в  армейской  газете  было сообщено  от  их имени:  "Радостна наша
победа. Высока  честь  наших  братьев по  оружию, вернувших  Родине  древние
русские города  Орел и Белгород... Для себя мы сделали один вывод: еще метче
будем бить немецко-фашистскую нечисть" .
     У  Дурнево  в  жизни  снайперов промелькнул  и другой  счастливый день.
Кутенев и Ганьшин были награждены орденом Красной Звезды, а Катионов получил
медаль  "За отвагу". Знакомые и  незнакомые поздравляли: кто руку  жал, кто,
проходя мимо, честь отдавал, кто одаривал улыбкой со словами вроде "Молодцы,
ребята!"  Но  для  всех  неожиданностью  были  подарки  своего  же  товарища
Борукчиева.
     Парень  достал  из  голенища сапог  два кисета  и протянул  Кутеневу  и
Ганьшину.  Те переглянулись:  у  них обоих имелись и кисет, и  табак.  А эти
кисеты  оказались с трубками из  кореньев липы.  Федор был удивлен  тем, что
корень  этот  трудно  отличить от березовых щет-ков. Из щетков березы  якуты
тоже мастерят черенок для ножа,  курительную трубку.  Может, так  показалось
из-за  того, что  Шаршен  покрыл  трубку  каким-то  растительным  маслом. На
трубках  были  тонко  выведены  надписи:  "Степану  Петровичу.  От Шаршена",
"Леонтию Антоновичу. От  Шаршена". Затем Шаршен  повернулся к  Катионову  и,
вынув из  грудного кармана портсигар,  протянул другу  с уважительным кивком
головы.
     "Кто сделал?",  "Сам  что  ли?"  --  все удивлялись.  А  парень в  знак
согласия  кивнул:  "А-га".  Портсигар был начинен  полным  рядом  папирос  и
красовалась надпись: "У солдата любовь к Родине на кончике штыка".
     "Ну, брат, даешь!", "Гравер, да еще и сочиняешь!" -- на восторги друзей
Шаршен ответил уже серьезным тоном: "Это не я. Это Шолохов так сказал".
     Вот  те события, которые надолго  запомнились  Федору.  Каждое событие,
естественно,  сказывалось  на  его  настроении  и, вызывая  то  радость,  то
огорчение, то негодование и протест, оставляло невидимый след в его душе.
     С  нескрываемой злостью и ненавистью рассказывали на митинге о генерале
Власове.  Этот изменник,  стянув вокруг  себя немалые силы, продолжает вести
братоубийственные  бои  с   частями  43-й  армии.   Выходит,  в  предстоящем
наступлении, как  и  зимой, многие  из наших  солдат положат  головы от  рук
власовцев, которые дрались злее гитлеровцев.
     Еще услышал рассказ о том, что некий Егоров из-за трусости убежал в лес
и,  будучи пойман,  расстрелян по решению  военного трибунала.  Вдруг он его
земляк?.. Кто бы ни был, суть-то не меняется. Командиры и агитаторы правы --
на войне  измена, бегство с фронта равносильны тому, что  кто-то, крадучись,
подошел к тебе сзади и саданул ножом в спину.
     Об   этом  ежедневно,  ежечасно   говорят  командиры,   политработники,
агитаторы,  все  газеты,  начиная  с  "Боевого  листка"  и  до  центральных.
Внутренняя  же  настройка зависит от человеческих  качеств  каждого.  Бывают
люди, которые войну принимают как адскую муку,  ниспосланную кем-то  сверху,
как  цепь невыносимых  испытаний. И  они, желая  уйти  из этого ада  живыми,
калечат себя, стреляя  друг  в  друга в руку или  ногу, пьют мыльный раствор
препарата для вытравления вшей, натирают  кожу  солью...  для таких болезнь,
ранение  --  это  верх  счастья, плен  --  вынужденная,  но  не  исключаемая
необходимость. На войне, как и в жизни, народ разный. Небольшой марш-бросок,
а у многих уже  ни гранат, ни патронов, даже сухого пайка нет. Пошел человек
в атаку  в сапогах, а потом смотришь  --  топает босиком.  Есть  такие,  для
которых  ловчить,  хитрить, во что бы  то  ни  стало  постараться остаться в
живых,  пусть  даже за  счет  других  -- суть их  поведения. Они на поле боя
подталкивают  вперед других: "Ты,.... вперед!", а  после  атаки больше  всех
шумят: "Мы их...", "Да как дал!.." Как  только раскусят таких, делают обычно
"темную".  Это  делается не столько  из-за  ненависти  к ним, сколько  из-за
естественного чувства самосохранения.
     Время от  времени появляются штрафники. При  первой встрече с ними надо
держать уши востро.  Бывали случаи,  когда  они при  наступлении  стреляли в
сторону соседей, если им казалось, что их плохо поддерживают.  "Умирать, так
всем!" --  кричали  из  этой  ватаги и могли убить  любого, который вздумает
спрятаться за их спинами. Видимо, поэтому штрафников чаще всего используют в
ночных операциях  или  отправляют в  атаку одних. Оставшихся в  живых  после
первого боя тут же распределяют между подразделениями. Смотришь -- люди  как
люди,  ничуть не хуже других. С  большой  охотой тянутся  в  разведроту. Они
надежны  не только в бою, с ними чувствуешь надежно и  в будни: себя в обиду
не дадут и за тех, кто рядом с ними, заступятся.
     Четкие и ясные отношения между  людьми солдату всегда желанны.  Это ему
дает уверенность в  своих силах, поступках.  Но  людские  отношения на войне
настолько  сложны, что  без  отзывчивости  и доброты невозможно  нести  свою
смертную  службу, когда  ежедневно, ежечасно, ежеминутно надо быть готовым к
самым невыносимым испытаниям. Только такой настрой, готовность  делать добро
тому, кто рядом, потребность помочь другу, заступиться за него,  рассчитывая
на   взаимность,  помогают  солдату  взять  верх  над  своими  сомнениями  и
колебаниями, сохранить уверенность перед  черной напастью измены, трусости и
прочей подобной нечисти.
     Так,  трое  наших воинов  --  сержант Лебедев,  рядовые узбек Нурулаев,
татарин Гинатулин -- смогли противостоять в течение двух часов натиску сотни
фашистов  и уничтожили  из них  две  трети.  Когда  на такой  поступок будут
способны все больше и больше солдат, тогда будут исчезать  трусы, изменники,
как улетучивается ночная роса после восхода солнца. Так думал Федор.



     Когда утром внезапным ударом  брали эту высоту с  отметкой 237,2, Федор
знать  не  знал,  что  ему  придется  биться  один  на   один  с  наседающим
противником.
     После  длительного  минометного  и  артиллерийского  огня,  который вел
противник с четырех сторон, от взвода осталось всего десяток  бойцов. Из них
трое были  бойцами его отделения. Потом  двое погибли во время первой атаки,
третий пал, когда отражали третью атаку. Теперь настал его черед.
     Лежал он за щитом разбитой пушки и бессмысленно глядел на плывущие  над
холмом  серые облака. Собрав  силы, с трудом  сел  и стал  разгребать комья,
завалившие ему ноги.
     Полк к подножию этой высоты  подошел  22  августа. В тот день батальоны
234-го  и 259-го полков после  пятиминутной  артиллерийской  подготовки  в 5
часов утра пошли в атаку.
     "Ввиду того,  что подразделения  234-го  полка  выдвинулись  вперед,  а
подразделения  114-го  батальона  задержались  и отстали  от  234-го  полка,
противник  весь огонь  с  безымянной  высоты 400  метров восточнее  Колодези
сосредоточил по наступающим подразделениям 234-го полка. 1-й батальон 234-го
полка  достиг  подошвы  237,2, 1 батальон 259-го  полка  овладел  безымянной
высотой  в  300  метрах  севернее  высоты 249,6.  Батальоны  закрепляются  и
приводят себя в порядок.
     Противник  оказал сильное  огневое сопротивление, его огневые  средства
вели  огонь  с  высоты  237,2 и  безымянной  высоты  восточнее  Колодези,  4
пулеметных  точек  с  высоты  249,6 до  огневых  точек  --  8,  батарея  105
миллиметровых орудий из района Колодези и два орудия прямой наводки" .
     Именно с того сражения, запись  которого  приведена из  журнала  боевых
действий  дивизии,  полк  вел непрерывные бои за  высоту  и взял ее лишь  на
шестой день, сегодня утром. Когда три наших бомбардировщика,  вынырнув из-за
облаков,  удачно побросали бомбы на самую вершину высоты, притаившиеся внизу
бойцы тут же встали и, воодушевляемые дружным раскатом взрывов, изо всех сил
устремились вверх.
     ...Сейчас  он,  оставшийся  один  на  высоте человек, пытается  чистить
пулемет. Ему мешают частые взрывы. Ох, как же остановить этот ужас  хотя  бы
на несколько мгновений?! В отчаянии Федор оглянулся  вокруг. По-прежнему  ни
справа, ни  слева  никого. Лишь  вспыхивают беспрерывно черно-красные столбы
взрывов.
     А перед началом  наступления  сколько у него было  надежд! Оказалось, у
немца сил еще хоть  отбавляй. В течение  полумесяца --  под непрекращающимся
дождем  и непрерывным артиллерийским огнем, разрушая множество укреплении --
прошли шесть верст. За пятнадцать  суток -- шесть верст! Много это или мало?
Сложно ответить. Сколько  пролилось крови, насколько иссякли силы дивизии? И
все эти дни противник отбивал атаки именно с этой высоты.
     Как  только огневой вал чуть отодвинулся, тут  же поднял голову: черные
тени  то снижаясь, то приподнимаясь,  шли вверх  к  нему. Видны  даже  овалы
раскрасневшихся  лиц. Что-то орут: рты округлены.  Это немцы. Они идут, чтоб
взять высоту...
     "Ы-ах!" --  невольно вырвался крик страха. И  Федор сунул руку  в  рот,
закусил до боли, тут же выдернул ее и завопил:  "Есть кто здесь?!" Зрачки от
бешеной ярости зажглись  угольками, глаза зло зажмурились  в  узкие щели. Не
отрывая глаз от идущей  лавины,  подхватил пулемет. "Начинай  справа --  там
офицер!" Ишь, пистолетом машет -- погоняет своих. Сейчас, сейчас...
     Пулемет, неистово содрогаясь,  выплевывал раз за разом  пучки  пламени.
Исчез офицер, через миг исчезли маячившие рядом с ним тени.
     При каждой удаче  Федор кричал:  "На, собаки..." Вдруг над ухом  дружно
зажужжали трассирующие пули. Одна  из  них  ударилась об щит, за которым  он
лежал. "Пушка  будет  бить",  -- мелькнуло в голове и  он мгновенно скатился
вниз, на дно  траншеи.  Тут же ахнул ужасный грохот. Ослепительная  вспышка,
затем  -- мгновенная  мгла,  жар пепла,  пороха  и горячей грязи,  удушающий
запах,  комья  земли,  куски  металла,  посыпавшиеся  на спину.  Федор  лег,
обхватив  голову  обеими  руками. Но,  как  прошла волна взрыва, задыхаясь и
чертыхаясь,  встал  сначала  на  колени,  неистово  замотал  головой,  затем
поднялся на ноги и пошел  вперед. Тут же  упал  от нехватки воздуха, все  же
двинулся вперед то ползком, то на четвереньках. Замечал ли трупы, по которым
полз? Вдруг почуял, как чья-то рука прошлась по бедру и вцепилась в голенище
сапог.  "Неужто настигли?!" --  с этой мыслью  выхватив  машинально  кинжал,
обернулся   и  увидел  --   свой.  Полузарытый  на  дне  траншеи  человек  в
командирской  гимнастерке  шевелил  губами и кистью свободной руки  указывал
куда-то  в  сторону.  Федор  пополз  дальше и  за поворотом боковой  траншеи
наткнулся на  пулемет. Радость  находки  мгновенно  придала  силы и  тяжелый
универсальный "МГ" вмиг оказался на бруствере.
     Немцы шли, но почему-то не прямо, а косо, к левому флангу.
     Хорош!  Сейчас поговорим!  -- Федор удобно устроился и, подбодрив  себя
протяжным криком  "Ы-ыы!", дал длинную очередь. Стали  падать один за другим
идущие. Это разбудило в Федоре страсть крушить, давить, сметать.
     Не пройдете! -- процедил сквозь зубы.
     Ближние четыре человека пытались было подняться, но тут же были скошены
огнем  в упор. На исходе ленты фашисты  вынуждены  были залечь. "Так-то!" --
удовлетворенно воскликнул Федор  и поволок пулемет по траншее,  теперь уже к
левому флангу. По  пути увидел, как раненый младший лейтенант приподнял руку
--  то  ли хотел предупредить, чтобы  шел, или одобрял его действия,  понять
было трудно.
     Дойдя до более удобного места, немного перевел дух и стал посматривать,
что  делается  на косогоре. И удивился: немцы  залегли. Их головы торчали из
воронок там и сям. "Заставил же уткнуться носом в сырую землю!" -- в который
раз  подбодрил  себя  Охлопков,  волоча   дальше  крупнокалиберный  немецкий
пулемет. Он подался еще ниже.
     Огонь  артиллерии  и  минометов  стал  как  бы  менее  опасным:  взрывы
взметались  где-то  позади.  "Задержать   хотя   бы  на  полчаса!  Всего  на
полчаса..."  Повторяя  мысленно  свое  пожелание,  Федор  отошел  метров  на
двадцать и приподнял голову, чтоб удостовериться, стоит ли  останавливаться.
"Что это?  Кто на  немца сыплет мины?"  -- "Наши!" Нет, оказывается,  он  не
один!
     Федор  тут же  разложил  гранаты, кинул  пулемет  наверх  и,  глубокими
вдохами  сбивая  душившую одышку, бросил взгляд вниз по  косогору. Те  самые
"кочки", которые раньше торчали из воронок, то удлинялись, то укорачивались,
извиваясь ящерицей. Это фашисты ползут.
     Пулемет,  подпрыгивая  на своих ножках,  заработал  снова  против своих
прежних  хозяев. Его  дуло,  по желанию нового  хозяина направлено именно на
ближние гребни,  откуда  могут  забросать  гранатами и встать  в атаку.  "Не
давать  вставать!", "Не  давать  вставать!"  -- Эта  мысль  сверлила  голову
стрелявшего из  пулемета человека. Соображал ли он отчетливо то,  что делал,
но контакт с пулеметом был достаточным. Во всяком случае после этой стрельбы
фашисты так и не сумели подняться в атаку.
     Но так продолжалось недолго. Пулемет, израсходовав всю ленту, замолк.
     Когда пулеметчик повернул в обратный путь, у него,  кроме двух  гранат,
ничего не было.
     Уйти? Нельзя. За эту высоту дерутся  целых  шесть  дней и  только  этим
утром  и заняли.  А сколько погибло...  Федосеев,  получив  тяжелое ранение,
отправлен  в  госпиталь.  Командир  роты Ровнов подорвался на  мине и  Павел
Трофимович, как сам сказал,  подарив одну ногу богу войны, также отбыл в тыл
на лечение. А вчера погиб Борукчиев.
     Это случилось на  подножье высоты.  Парень должен был принести обед для
отделения. Вышел из  опасной зоны, встал  и давай  бежать  в сторону полевой
кухни. Разве такую вольность потерпит фашист? Два-три взрыва минного снаряда
было  достаточно, чтобы  исчез  Борукчиев.  Сначала  Федор не поверил  своим
глазам. Как же так?  Разве можно: мгновение  и нет человека. Может, он успел
залечь?  Или просто засыпало его? Когда выходили из  передовой,  обшарил все
три  воронки и случайно в  одной из них  увидел куски кишок, один  ноготь  и
каблук сапога. А парень мечтал попасть в институт, мечтал о встрече со своей
девушкой...
     Взрывы снова участились. И Федор шел, нагибаясь, по развалинам траншеи.
По пути  нашел немецкий автомат.  Еще добыл 5-6  гранат и тут же покидал  их
вниз  по косогору.  Перед выходом в боковую траншею выпрямился и увидел, как
на  косогоре  снова появились  немцы.  До передних шагов пятьдесят. "Пускать
дальше  нельзя, забросают  гранатами",  --  Федор  лег  на бруствер.  Сперва
короткую очередь пустил влево, затем дал длинную вправо. Когда над ним стали
свистеть  пули, понял, что  это значит  и оттолкнулся  в  траншею и,  отойдя
немного, вынырнул  снова  на  бруствер.  Постреляв с  минуту, вновь  изменил
позицию.  Скоро  он оказался  на том  же самом месте, откуда начал.  Так  он
пытался не попасть на мушку меткого стрелка и'стара лея создать впечатление,
будто отсюда ведет огонь целая  группа.  Ствол автомата раскалился. У самого
пот лился градом, колени тряслись  так, что  еле держится на ногах, в  горле
пересохло, в носу щекочет от  дыма и гари, от  нехватки воздуха. Грохот  боя
уже  не доходит до него. А он не останавливается. Не остановился даже тогда,
когда  близко от него  разорвался  снаряд. Шатаясь, в очередной раз  изменил
позицию.  Теперь  идущие  к нему  казались  невероятно большими  или куда-то
удалялись, расплываясь по колыхающейся поверхности косогора. Все же заставил
пулемет изрыгать огонь по атакующим.
     Что это? Почему  немцы отходят с  той стороны, а  не с этой? Странность
эту  Федор  заметил  в  тот момент,  когда  поверхность  косогора  перестала
колыхаться. Еще  заметил,  как  свои  с обеих сторон  от  него  ведут огонь.
Двое-трое  бойцов  пробежали  мимо  него.  Тут-то  Федор,  опустив  автомат,
повернулся  спиной к стенке траншеи  и скатился вниз.  Сидя  на развалине, с
силой  вдохнул несколько  раз  и тыльной стороной  ладони  вытер с лица пот:
"Уу-у_ пришли же_ наконец-то_ уу-у-"
     От усталости и нервного  напряжения  тряслись руки, ноги. Пытаясь унять
дрожь в теле, хватался за колени, прислонялся спиной к стенке траншеи. А тут
кто-то  взял  за  плечо,  крепко поцеловал его.  Открыл  глаза  --  над  ним
командир. Что-то говорит -- губы шевелятся.
     -- Молодец! -- командир, опустившись на колени, крикнул в ухо. -- Ты --
Охлопков?
     -- Собери своих и иди в тыл! Тебя командир полка  дожидается! Там! Ждет
тебя! Иди!
     Командир встал, улыбнулся _и, похлопав по плечу, побежал к своим.
     Его  ждут... Значит, надо вставать. Федор встал. Как же иначе? Он  ведь
жив!  Первым  делом  дошел  до  раненого  младшего  лейтенанта.  Очистил  от
навалившейся земли, встав на четвереньки, взвалил его на  спину. Теперь надо
идти. И он тронулся, не видя огненных шатров взрывающихся снарядов, не слыша
грохота боя.
     Сначала ему казалось,  что идет быстро.  Спускаясь по косогору,  прошел
несколько  боковых  траншей,  отрытых  немцами.  На  каждой  --  ячейки  для
минометов и пушек, проволочные заграждения. Ячейки для пушек иной  раз такие
глубокие и объемистые, что, видимо, поместился бы блиндаж командного пункта.
Еще и забетонированы. Зато не было ни дзотов, ни дотов.  Если все это увидел
бы  в более  спокойное  время  и  в  нормальном  состоянии,  то,  наверняка,
ужаснулся  бы тому, с какой обстоятельностью все это сооружено. А сейчас ему
надо быстрее дойти, напиться и лечь. Да, как дойдут, отдохнуть бы...
     У подножья остановился.  Раненого младшего лейтенанта положил на спину.
Пить хочется. Выплюнул густую слюну и облизнул губы. Поднял голову и увидел,
как бурлит на высоте черный дым. Время от времени эта сплошная черная  стена
освещалась тускло-красным заревом. Снаряды рвались  и  здесь, и на подножье.
Земля вся перерыта. "Это утром, когда наши бомбили", -- мелькнуло в голове.
     А утром наши  пришли с  западной  стороны,  со  стороны немецкого тыла.
Фашисты,  видимо,  их приняли  за  своих.  На высоте не заикнулась  ни  одна
зенитка, не  забухала ни  одна пушка. Наши  бомбардировщики,  вынырнув из-за
облаков,  развернулись  и,  сбросив свой  тяжелый груз,  тут  же  исчезли  в
облаках. Бомбы угодили точно на вершину. И пока не забрались на нее, ни один
пулемет,  ни  один автомат  так и не заговорил. "Ну что, 7-я  авиадесантная,
получила по заслугам?" -- кричали бойцы.  На  том склоне  оставшиеся в живых
фашисты оказали было сопротивление, но тут же быстро были прогнаны.
     Федор, поддерживая рукой голову,  сидел с закрытыми глазами. Очнулся от
взрыва мины, снова встал на колени, взвалил командира на спину и  отправился
дальше. Он  шел из  последних  сил.  Не остановился даже  в  том  месте, где
подорвался Борукчиев. Прошел и место, где получил ранение Ровное.
     Ровнов.  Очень  хороший мужик, из Рязани...  Будет ли у  него еще такой
командир... Добрый. Заботливый.
     Сидели  они втроем  в  довольно глубоком овраге. Когда взорвался минный
снаряд, один  взлетел в воздух, у Павла Трофимовича оторвало ногу,  а третий
остался целехонький. На  войне бывает и так. Федор потом  не раз слышал, что
говорили про Ровнова солдаты:  "Нет, он счастливчик. Что там одна нога?  Еще
жить да жить".
     Здесь  не один Павел Трофимович пролил  свою кровь.  Подорвался на мине
капитан, который приходил  к Ганьшину.  Капитан перед тем злосчастным  мигом
давал распоряжение солдатам, толкавшим  гаубицу, а сам по  шел вперед, на ту
площадку, где, как ему казалось, удобнее было установить пушку. Злобин погиб
недалеко от этих мест. На его  тело  Федор и Борукчиев натолкнулись во время
атаки.  Помимо документов нашли у  него  и  книгу, заткнутую чыше пояса  под
гимнастеркой.  Кни га оказалась немецкой. "0-го, Генрих  Гейне, --  удивился
Борукчиев.  --  Смотри-ка,  на  фронте  читают  Гейне!  У немцев  эта  книга
запрещенная". Отчего Борукчиев так возбужденно говорил.Федор не понял тогда.
Только  после сдачи  позиции  вновь  прибывшей  части он на  обрат  ном пути
похоронил  лейтенанта. Именно этот лейтенант-москвич рассказал, что в  бою в
окрестностях  Лейпцига  Леонтий Куренной во  время Отечественной  войны 1812
года, оставшись один, отстреливался до  подхода подкрепления,  а сам остался
жив. А сегодня он, якут,  советский солдат, подобно  тому русскому  солдату,
один отстоял позицию взвода и тоже живой идет в свою часть.
     Сколько часов продвигались эти два человека  -- один тяжело раненный  и
потерявший сознание, другой, контуженный  и обессиленный  в  бою  --  трудно
сказать.  Федор  очнулся,  когда его  остановили,  дернув за  плечо. Тут  же
исчезла тяжесть, давившая на  плечи. Оглянулся  -- сняли лейтенанта.  Колени
подогнулись и Федор, не удержавшись, упал, больно ударившись об землю...
     Что такое? Его  кто-то  несет на носилках? Не попал ли немцам в  лапы?!
Приоткрыл веки и  увидел красный крест на  сумке  идущего впереди.  Нет, это
наши. Тогда что? Он ранен? Вот беда. Где же его ранило? Когда сел отдохнуть?
Пощупал  себя:  будто целый...  Тогда это  контузия... Это не  впервой.  Под
Ржевом, когда в двух шагах взорвалась  мина, земля,  всколыхнувшись,  как бы
сама  упала ему навстречу, обдав сырой испариной, вспыхнуло что-то перед ним
и в следующий миг впал в густую чернильную темень.
     А  сейчас?  Соображает,  видит. Разве сердце жмет,  как это  бывает при
тошноте да руки не слушаются. Он мог бы встать на ноги.
     Носилки  вдруг  остановились. И  над  ним  наклонился командир  дивизии
полковник  Шкурин. Михаил  Михайлович жмет  руку Федору  и мягко  улыбается.
Федор  хотел  было встать,  да полковник запрещающе  поднял руку. Все  же  с
усилием сел,  затем медленно,  но  достаточно уверенно  встал. Собравшись  с
силой, отдал честь и стал докладывать. Своего голоса не слышал. Но полковник
обнял его и похлопал по спине.
     Его  взяли   с  обеих  сторон  под   мышки  и  повели  куда-то.   Когда
остановились, увидел,  как  кто-то  в  плащ-палатке машет  руками  и шевелит
губами. Оказывается, командир выступает перед строем.
     Что за строй? Какая часть? Так и не понял  Федор. Как потом выяснилось,
докладывал  Федор  не   командиру   дивизии,  а  командиру  соседнего  полка
полковнику Жидкову Ивану  Ивановичу. Выступал майор Садыбеков Муса Шайкович,
который непосредственно  руководил  снайперским движением в 234-м полку. Его
так и не узнал. Майор привел сюда подразделение 259-го полка, которое должен
был  вести на ту  же высоту с отметкой 237,2. Остановил носилки он,  и он же
рассказал бойцам, идущим в  бой, как мужественно дралась  снайперская группа
Охлопкова  против  численно  превосходящего противника и  держала оборону  в
течение трех часов.
     Когда  на четвертый день вышел из  медсанбата, полк находился на второй
линии.  От  знакомых почти никого  не осталось.  Даже командир полка Ковалев
Григорий  Александрович, получив  ранение,  был отправлен  в  госпиталь. Его
друзья  Кутенев, Ганьшин,  Сухов еще  до  боев за высоту были  разбросаны по
другим ротам. Из  тех, кто был с ним, все,  кроме  двух  раненых, погибли на
высоте.  Выходит, от  снайперской  группы  полка  остался  он  один.  И ему,
Охлопкову,  в  штабе  полка высокий молодой майор,  похвалив  за то, что "не
уронил чести советского воина", приказал идти в полковую разведку.
     Таким  образом,  Охлопков  пережил  еще   одно  наступление,  длившееся
пятнадцать суток. Когда  получил новое назначение, он не знал, что именно за
бои на безымянной  высоте  будет представлен  к награде. А  в том  наградном
листе, заполненном спустя месяц после  окончания Смоленской операции,  будет
сказано: "Сержант Охлопков в наступательных боях с 13-го по 31  августа 1943
года в районе  деревни  Ивашино Перечистинского  ра'йона  Смоленской области
проявил стойкость и храбрость.
     Находясь в боевых порядках пехоты, на высоте 237,2 28 августа 1943 года
группа  снайперов  во  главе с т. Охлопковым стойко и мужественно отбила три
контратаки численно превосходящих сил противника.
     За период боев с 13 по 28 августа он лично уничтожил 51 немецких солдат
и офицеров, а  всего  на личном счету он имеет  219 убитых немцев.  Во время
сильного боя он  был  дважды контужен, но  с поля боя не  ушел,  а продолжал
оставаться на занятых рубежах и руководить группой снайперов.
     В  борьбе  за Родину  сержант Охлопков дважды награжден орденом Красной
Звезды.
     За проявленное мужество  и храбрость в борьбе  с  немецкими оккупантами
удостоен правительственной награды -- орденом Красного Знамени.
     ВРИО командира 234 стрелкового полка майор Длужневский.  2 октября 1943
г".
     Нечего сказать, документ в описании событий точен.
     Именно 28 августа, именно на той  самой высоте группа бойцов отбила три
контратаки, именно там Федор был  дважды контужен, но с  поля боя до подхода
другого подразделения  не ушел.  И  не  ушел  потому,  что  остался  один. И
ответственность за занятую  позицию переходила к  нему.  Он знал, как сурово
обходились в августе 1942 года с  людьми даже за вынужденный отход с позиции
и не желал ни в коем  случае быть обвиненным в трусости, тем более в измене.
В документе  группа бойцов  во  главе  с Охлопковым названа  снайперской. На
самом деле к тому времени группы снайперов уже не существовало.
     Содержание наградного листа подтверждают и отрывки из газет.
     "Перед боем,  -- так  начиналась одна из заметок,  -- командир поставил
нам,   пяти  снайперам   задачу:  прикрывать  фланги  наступающей  пехоты...
Действовали   парами.  Особенно   успешно  стреляли,   когда   немцы   стали
контратаковать...  Снайпер  Охлопков  только  за один боевой  день сразил 17
гитлеровцев" .
     В  другой   заметке   старшина  Кутенев,  делясь  опытом  снайперов   в
наступательных  боях, отметит: "Особенно хороших результатов добился снайпер
нашей группы Охлопков. Из своей снайперской винтовки за несколько дней вывел
из строя расчеты  двух станковых и двух ручных пулеметов...  В течение шести
дней он истребил 32 немца" .
     К тем же дням относится сообщение о том,  что за один из последних дней
недели шесть снайперов уничтожили 50, а Охлопков 11 фашистов .
     Неспроста так  резко подскакивает снайперский счет. Уже  к концу первой
недели  наступления  группа  Кутенева  действовала не  на стыке с  соседями,
выбирая себе удобную позицию, а в  боевых порядках роты. К тому же снайперов
стали использовать  для выполнения различных  заданий  как  обычных  бойцов.
Отсюда и начался распад группы. Борукчиев  погиб на глазах. Федосеев получил
ранение.   Пройдет  несколько  дней  и  узнает,  что   Катионов  оказался  в
ординарцах,  что Сухов  с  Ганьшиным  стали  минометчиками,  а  сам  Кутенев
направлен  на командирские курсы. Конечно  же, Федор  обрадуется, что друзья
остались  живы. Но насколько долго  судьба  их  разлучила,  соберутся ли они
когда-нибудь вместе? Этого Федор не знал и не мог знать...



     Погода на удивление  ясная. Она как бы  дает дополнительную возможность
для успешного начала наступления.
     Августовское наступление шло в  дни беспрерывных дождей.  И  сколько ни
месили грязь,  желаемого  не достигли  тогда. А сейчас  Федору  чудится, что
завершись  сегодняшнее  удачно,  победа  станет  намного  ближе.  И  он идет
увереннее, чем когда-либо раньше.
     На то были свои основания...
     Раньше.  179-я дивизия  во исполнение  приказа командующего  фронтом  в
районе Ивашино участвовала в прорыве сильно укрепленной позиции противника .
За шесть дней  боев  продвинувшись на  4 -- 5 километров, дивизия освободила
несколько населенных пунктов, в том числе Ивашино  и вышла на второй эшелон.
Пополнив свои ряды, воевала в течение семи дней и ночей беспрерывно.
     Бились как рыба об лед, как под Ржевом, без танков и артиллерии.
     Нынче. Дивизия,  находясь во втором  эшелоне 91-го корпуса, участвует в
наступлении  с  11 сентября.  Через  четыре  дня оказалась  в позиции  306-й
дивизии и имеет задачи идти на юг с наступающими частями этой дивизии.
     "Дивизия 15 сентября  1943  года переброшена  в местечко,  что  на  три
километра  западнее   станции   Перечистое.  Здесь   ею   получено   задание
преследовать отступающего противника по направлению города Демидов" .
     Жертвы немалые, а все же продвигаются вперед...
     Раньше.  Дивизия,  как и весь фронт, видимых  результатов  не добилась.
Объясняя,  почему  не  удалось наступление  на  Калининском  фронте,  бывший
командующий фронтом Маршал Советского  Союза А. И.  Еременко в  своей книге,
вышедшей   в  1969  году,  пишет:  "Однако  наши  действия  сковали  крупную
группировку  врага,   не   дали  ему  возможности  использовать  резервы  на
Орловско-Курской дуге, где решалась основная  задача  летне-осенней кампании
1943 года" .
     Все старания казались тщетными.
     Нынче. Удалось же  выгнать фашиста  с насиженных мест,  где он зарылся.
Когда дивизия прибыла сюда, вторая позиция главной полосы обороны противника
была уже взята.
     За так называемую третью позицию дивизия дралась  целый  день. Траншеи,
напоминавшие  замысловатую  паутину,  тянулись  на  четыре  километра.  Ходы
сообщения  со  множеством пулеметных ячеек, гнезд для пушек, противотанковые
рвы.  Перед  передним  краем  --  двойное  проволочное  заграждение,  пустые
островки минных полей. Зато меньше дзотов. Огневые точки фашисты понаставили
непосредственно в ячейках траншей. Солдатских землянок тоже не видно. Вместо
них  около  огневых  точек   оборудованы  ниши.  Потолок  из  жердей,  стены
деревянные или из железных листов.
     Такое укрепление  перемололи  артиллерия и  авиация. За  артподготовкой
"петляковы", прилетая стаей,  обрушили на  головы фашистов массу бомб. Затем
над траншеями пронеслись штурмовики и пикировщики.
     Аж дух  захватывает.  Солдату среди  невероятного  грохота  боя  так  и
хотелось крикнуть: "Так их, миленькие!"
     Раньше. В августе артподготовка длилась где-то  минут десять.  Только в
первый день перед наступлением наши пушки били  до 35 минут.  Из-за нехватки
снарядов дивизия в день наступала не больше пяти часов.
     Встанешь -- фашист  тут  же заставлял прижаться к земле.  И наступления
так и не получилось.
     Нынче.  После  того,  как  артиллерия и  авиация  шквалом огня  накроют
укрепления противника, встает  пехота с  криком "Ура!"  на штурм. При  такой
поддержке каждый раз продвигаешься вперед на несколько сот метров.
     Итак, началось настоящее наступление. Солдат видит, чует это.
     234-й полк пошел  в атаку с  флангов. Такая тактика имела цель обмануть
противника.  Как  только фашисты начали бить  по идущим  взводам,  с флангов
встали роты, которые  и должны  были решить судьбу  боя. Вскоре  за траншеей
фашистов также грянуло "Ура!",  затрещали  автоматы, стали рваться  гранаты.
Это  действовал  взвод   автоматчиков,  присланный  туда  еще  до  рассвета.
Противник, не выдержав, вынужден был отступить.
     От передового края  первой, главной, полосы до второй,  дополнительной,
оказалось восемь  километров.  Между этими  полосами  было несколько опорных
пунктов. Один из таких пунктов оказал сопротивление в течение трех часов. На
второй полосе, наоборот,  дзотов было много -- на участке  с  километр сразу
бьют 6 -- 7 пулеметных точек. Дивизия все это расчистила за один день.
     Федор  уже видит конкретный  результат: как прошлась артподготовка, тут
же атака,  как поднялись в атаку, так и  продвинулись вперед. И не испытывал
чувства безысходности, беспомощности, как бывало иногда.
     На четвертый день,  когда была  взята третья полоса, фашистов не  стало
видно.  Танки  с  пехотой устремились  вперед. Затем  двинулись  пешие роты,
артиллерия, минометные взводы, штаб полка, медсанбат,  хозяйственная рота --
все  живое,  образовав длинную  вереницу обоза,  тронулось  и  двинулось  на
юго-запад. Федору показалось, что в  1941 году наступление было более легким
на подъем. Тогда артиллерии было совсем  мало. Интенданты, медсанбат, другие
службы  ему  и на  глаза  не попадались. Сейчас все пришло  в движение почти
сразу и вместе.
     Саперы,  идя  впереди,  рубят  и  настилают  жерди,  сучья. Но  телеги,
особенно пушки, часто проваливаются.
     Взвод,  где  шел Охлопков,  прикрепили  за  батареей  150-миллиметровых
гаубиц. И вытаскивание из грязи пушек, и возня с лошадьми стали обязанностью
солдата.
     А  лошадей  разных  много. Тонконогие рысаки,  совсем  Дикие  лошади  и
обыкновенные  клячи  в  одной  упряжке тянули тяжелые пушки.  У  каждой свой
норов, но, как перестают тянуть  упряжь,  хлещут нещадно и тех,  и Других. И
лошади хрипели, ржали, поднимаясь на дыбы и отбиваясь передними ногами.
     Одну такую скотину,  привязанную  у  обочины дороги к березке, командир
взвода велел  Охлопкову взять "на всякий  случай".  Он шел с ней  долго. Где
травка гуще, останавливался и давал ей  немного "перекусить". Скоро  лошадка
вроде привыкла к нему и по пустякам уже не  дергалась. Однажды, приведя ее в
овраг напиться, потрогал за холку. Лошадка не дернулась. И Федор взял да сел
на нее верхом. Он знал, что якутская лошадь не любит, когда дергают за уздцы
или прижимают каблуками бок. Может, и у этой такой же норов? И, сидя верхом,
уздцы Федор держит свободно, пятками  не касается ее туловища. Будто  так ей
нравится: идет спокойно.
     Не успел привыкнуть к низкорослой, очень похожей  на якутскую, лошадке,
ее забрали в упряжь  гаубицы  вместо сломавшей себе ногу лошади. Отдавая  ее
артиллеристам, хотел сказать  что-нибудь  такое,  к  чему  те  непременно бы
прислушались,  но у  него  вырвалось  только: "Не гоните больно".  В тот миг
Федору показалось, что  перед ним самая обыкновенная якутская лошадь из  его
родных мест.
     К вечеру враг дал о себе знать.
     Как   началась   перестрелка,  отделение   Охлопкова  получило  задание
уничтожить  расчет пулемета,  бьющего с бешеным усердием.  Фашист  устроился
высоко на косогоре. Оттуда ему очень удобно не дать нашим пройти по распадку
и развить  атаку по обеим сторонам. Охлопков,  не мешкая, вывел отделение на
гору, и двумя меткими выстрелами уничтожил расчет. Однако, как только начали
забираться  на другой  косогор,  пулемет заработал с  новой силой. Взвод был
вынужден   залечь.  Пользуясь   тем,  что   отделение  шло  со  значительным
опережением,  бойцы прижались к крутой стене гор, где не доставали вражеские
пули. "Нет,  по распадку нельзя", -- мелькнуло  в голове  Федора, и он  стал
карабкаться вверх по крутому склону.
     Очистив путь дружными взрывами  гранат, взвод поверху снова продвинулся
вперед. Преследование  врага  можно было бы считать  удачным, если бы многие
бойцы не нарвались на мины.
     С   наступлением  темноты   враг   преподнес  другой  сюрприз.  Сначала
послышался  гул  вражеских самолетов. На  этот приближающийся  гул  мало кто
обратил внимание. Но  вдруг  в небе вспыхнули зеленоватые ракеты: это фашист
освещал  идущий   по  дороге  обоз.  Когда  раздалась  многократная  команда
"Воздух!", гул слышался уже почти над головой. Ох, как неповоротливы крупные
пушки на  конных  тягах! Некоторые кое-как  сумели  выйти за  обочину,  иные
беспомощно крутились среди дороги. Пришлось срезать лямки и гнать  лошадей в
лес. Среди этой  суматохи  снова вспыхнула зеленоватая завеса  яркого света.
Федору показалось, что свет держался  очень долго:  кругом все видно, как на
ладони.  Штурмовики,  идя  парами, сначала  прошли на  восток, затем  вторым
заходом пронеслись обратно. И при каждом заходе лил свинцовый дождь.
     Во время  ночного  налета  почти  никто не погиб. Но  было очень  много
поломок, ушло несколько лошадей.  И  потому, оставив артиллерию на попечение
одной роты, пришлось ночевать недалеко в лесу.
     Под утро  был объявлен привал.  Тут-то догнало и  прошло два батальона.
Машин гораздо  больше,  чем  у  них,  бойцы на  машинах едут с песней. Когда
справлялись  кто  они,  откуда,  те  отвечали:  "Мы  --   белгородцы".  Это,
оказывается, проехала гвардия.
     А здесь  латали  поломки,  приводили  в порядок  лямки,  сбруи,  искали
ушедших   лошадей.   По   приказу  командира  взвода,  отделение   Охлопкова
ремонтировало телеги.  И в этом деле Федор оказался способнее: ловчей других
завязывал  порванные  лямки, выпрямлял  изогнутые  части.  Для  одной телеги
смастерили новое дышло. Когда хотели было запрячь лошадей, оказалось, кто-то
привязал  их  так, что не смогли  развязать. Развязал узел  Федор  и  научил
ездового якутскому приему привязывания лошадей к коновязи.
     --  Это же  морской  узел. Только  на один  прием  меньше,  -- удивился
командир батареи. -- Без передка пушку, оказывается, можно и так привязать к
лямкам.
     Старший  лейтенант  позвал к себе рядовых и научил  их с помощью Федора
завязывать новый узел.
     По  приказу,  отданному  после  обеда, вся  дивизия  должна  была ночью
двинуться  до позиции 306-й дивизии. Совершив марш-бросок, ночью того же дня
дивизия сходу вступила в  бой  и  до 22  сентября наступала  беспрерывно  по
лесам, болотам. И части  обеспечения,  и тяжелая артиллерия сильно  отстали.
Вместе  с пехотой смогли пойти лишь  минометные роты. Снаряды или  везли  на
телегах, или вьюками на животных.
     Пришлось попотеть  изрядно: и люди, и лошади шли то по пыльным дорогам,
то по еле заметным тропинкам.  К тому же надоедливо наседали пауты, мошкара.
Когда приходилось месить болото, не  было отбоя  от  мелкого черного комара,
который  густо  садился на спины лошадей  и на  одежду людей. Тут  и  частые
стычки с отходящими частями противника.
     Однажды  подходили к речке Гобза.  Эту речку Федор знал. В ее верховьях
еще  в  первых числах  сентября ходили  на  разведку.  Тогда  в ночной  тьме
разведчики  чуть было  не попались  в лапы  немцам. После  того, как  группа
захвата  достала  "языка", прикрывающая группа должна  была отойти  к речке.
Федор крякнул "уткой" дважды, осторожно  стал отходить в сторону реки. Вдруг
наступил  на  что-то  мягкое. "Это же окоп", -- мелькнуло в голове, и Федор,
отойдя назад,  распластал  руки.  Но  разве увидишь  что  в  темноте?  Двое,
наткнувшись на него, остановились. А  третий наступил на насыпь, видимо, еще
глубже, и тут же стало слышно, как сыплется песок в окоп.
     Дальше случилось такое, что Федор даже не успел сообразить, что к чему.
Как  заорет из  окопа фашист, тут же  началась бешеная  стрельба  -- сначала
недружная,  наобум,  потом, как  взвились  ракеты, прицельная.  Федор, давая
возможность уйти своим,  с обрыва открыл ответный  огонь из автомата.  Скоро
сам, скрываясь за старым  мостом, стал отходить. На другом берегу  никого не
застал.  Когда  дошел  до условленного места,  сидел Сухов. "Группа  захвата
прошла, вот", -- и он сунул Федору ветвь сосны -- знак, что здесь ребята уже
были. Неизвестно было, что стало с их ребятами. В  надежде набрести  на них,
шли, петляя каждые триста-четыреста шагов. Под утро в сумерках наткнулись не
на своих, а на двух фашистов, видимо, тоже сбившихся с пути. Когда  пришли в
разведроту, приведя  пленного, ребята,  к  счастью,  уже  спали  на  чьей-то
плащ-палатке.  Командир  допросил  через переводчика фашиста и махнул рукой,
дав понять, что не того привели. Он же сделал  замечание: "Кто же потерялся,
они или вы сами? В следующий раз за такое дело наказания вам не миновать!"
     Эту  строгость Охлопков воспринял  без обиды. Он был рад тому,  что два
молодых разведчика вернулись целыми и невредимыми. Сухов, впервые побывавший
в разведке, с удовольствием рассказывал ребятам, как в  лесу  из двух фрицев
одного "успокоили" прикладом, а другого взяли "на испуг" и забрали с собой.
     На самом  деле  было  не совсем  так... Охлопков шел  впереди  в  шагах
пяти-шести, вдруг отскочил в сторону и нырнул под крону большой сосны. Сухов
в то же  мгновение  заметил,  что к ним  навстречу  идут самые  что ни  есть
настоящие фашисты: в касках, с автоматами наперевес. "Зачем  прятаться? Надо
бы открыть  огонь!" -- с этой мыслью Сухов последовал примеру Охлопкова. Тут
же услышал резкий удар с необычным треском. Удара самого не видел, а увидел,
как  упал фашист и как в следующий миг Охлопков приставил  ствол автомата ко
второму фашисту с криком "Хэндэ хох!"
     -- Где ты? А ну, сними автомат!
     Пока Сухов  снимал автомат с фашиста, его  напарник  начал приходить  в
сознание.
     -- Кончай его! Не давай орать! Быстрей! Ну, чему те бя учили?! Ну!
     Об этом Сухов не стал рассказывать ребятам. И не только из-за того, что
те  могли   его  обсмеять,  просто  не  хотел  вспоминать  подробностей  той
скоротечной схватки в лесу. В тот вечер Сухов долго не мог заснуть и  во сне
видел, как Охлопков сам одним ударом кинжала между шеей и ключицей прикончил
пытавшегося встать  фашиста,  отодвинув несправившегося  Сухова.  Он  раньше
никогда не видел, чтоб так близко от него кончали человека.
     Его поразила быстрота и  ловкость содеянного в лесу. А к Охлопкову стал
испытывать двоякое  чувство: уважал  и побаивался  одновременно.  Этот самый
обыкновенный, низкорослый, на вид щуплый, загорелый до черноты человек в бою
преображался,  становился внушительным или, как говорил Сухов, от него веяло
неукротимой силой.
     Как  песчаная  дорога  повернула   налево,  долгожданная  речка   Гобза
показалась  вся сразу,  будто кто  невидимый  распахнул занавес.  Видя тихую
гладь речки, протекавшей темной полоской меж  пологих песков, люди  и лошади
устремились к ней напиться. Кто-то сунул в руку  Федору уздцы и  он  побежал
рядом с рвущейся к воде  лошадью. Тут  послышались  крики: "Немцы! Немцы!" и
кое-кто стал отстреливаться. "Засада! Не видите?!"  -- пролетел мимо и такой
крик. За речкой немцы расположились вдоль невысокого зеленого берега.
     От  фашистов  можно ожидать чего угодно.  Все  же  не будут  устраивать
засаду вот так,  на самой середине поймы.  Скоро стало  ясно, что немцы тоже
шли на переправу. Попытались  было прорваться  на двух танках, но  это им не
удалось. И тогда устремились на запад.
     Наши преследовать не стали,  только  несколько усилили огонь, чтобы  те
побыстрее убрались. Между тем все  живое неудержимо тянулось  к реке. Слышны
были одиночные выстрелы. На  середине речки ярким пламенем  горел только что
подбитый  танк. В  нем  что-то  грохнуло,  потом второй,  третий раз.  И  от
сильного  взрыва отлетела  башня, объятая красно-черным огнем. Раздалось еще
два-три взрыва, вода так бурлила и исходила паром, будто стала гореть  сама.
Эти взрывы на несколько минут остановили  лишь тех,  кто находился вблизи от
него.
     Начавшаяся  сутолока  продолжалась  часа полтора. Едва успев  напиться,
смахнув с лица пот и грязь, Федор все это время помогал артиллеристам. Возня
с лошадьми  и проваливающимися почти  на каждом шагу пушками  поглотила  его
так, что он ничего вокруг и не видел.
     Зато, когда двинулись, наконец, в путь по  той самой дороге, по которой
только что ушли немцы, Федор неожиданно для себя  заметил на телеге раненого
в живот человека,  одетого в  телогрейку. Живот перетянул ему ремнем, но все
же кишки виднелись  из-под полы.  А раненый сидел, ухмылялся и  даже шуточки
отпускал:
     -- Вишь, чемодан распоролся. Взрыв слыхал? Так это  мой животик лопнул!
Да, да!
     К полудню взяли две деревни без единого выстрела. Из третьей немцы ушли
уже  после короткой, но сильной перестрелки.  Когда  деревня  была полностью
очищена  и взвод  выходил на  дорогу,  Федор устроился  перемотать  обмотку.
Только  хотел было встать,  тут мимо  дома пробежали четверо фашистов. Федор
успел сделать два выстрела, хотел было  пустить третью пулю, но оставшиеся в
живых  два  немца уже  исчезли  в овраге.  Нельзя было их упускать, и  Федор
бросился следом.
     В  овраге, крадучись,  шел  меж кустами и  вдруг увидел  спину фашиста,
пытающегося догнать мальчишку. Тот обреченно беззвучно хныкал и делал заячьи
зигзаги, а немец пытался ударить его прикладом. Как раздался выстрел, фашист
рухнул  прямо  на  ребенка. Федор подбежал,  отодвинув огромного  умирающего
дылду,  поднял  оторопевшего от испуга мальчика. Чтобы  успокоить его, хотел
было сказать что-то  ласковое, но неожиданно  кто-то повис у него на  спине.
"Это второй!" --  промелькнуло  в голове, схватился за кинжал  с  намерением
ударить через плечо, но в тот же миг на его  грудь упали  рыжеватые  длинные
косы.  Перекинув  через  плечо напавшего, Федор увидел,  к своему удивлению,
женщину.  Она,  не  то плача,  не  то причитая  вскочила и  стала  обнимать,
целовать наобум.
     --  Спасибо,  наш спаситель!  Спасибо,  солдат!  До  смерти не  забуду!
Спасибо...
     Освобождаясь из объятий женщины  и вытерев лицо, спрятал кинжал в ножны
и сделал вид, что улыбается.
     -- Миленький,  успокойся, все  прошло... Не  бойся,  золотце  мое... --
Женщина взволнованно,  с щемящей  нежностью целовала сына,  6  --  7-летнего
пацана, поправила на нем одежонку, погладила по головке.
     Видя, что мальчик успокоился,  стала приводить в порядок  себя: вытерла
слезы с лица, поправила косы. И тут же скороговоркой начала рассказывать.
     Испугавшись перестрелки, прихватила своих  детей и спряталась в  кустах
вот этого  оврага. Когда стрельба кончилась, они пошли в сторону деревни. Но
тут грянуло два выстрела. Мать с  детьми снова залегли под кустом.  Там то и
увидели фашиста.  Он остановился  возле них, оглянулся и отпрянул в сторону.
Но тотчас же  вернулся, держа  автомат  наперевес. Тут-то пацан не выдержал,
встал да побежал.
     К концу рассказа женщина даже улыбнулась. Тут  не по себе стало Федору.
Если бы ударил, то мог сиротами оставить этих двух малышей...
     Фашистов двое было. Куда делся второй? -- спро сил Федор у женщины.
     Я видела только одного.
     Где они  могли разойтись?  Ну,  до свидания,  -- Фе дор  быстро зашагал
между кустами.
     Когда выходил из зарослей кустов, те трое, которых он спас, взявшись за
руку, поднимались на пригорок. На ясном горизонте видел, как маячили головки
двух пацанов и их матери.
     В части  Федора поджидала приятная не только для него новость. Во время
обеда сообщили о том,  что взят  город Духовщина -- один из основных опорных
пунктов  противника и что  Москва  салютовала  в  честь  войск  Калининского
фронта. Эту весть все восприняли с воодушевлением. Какой-то весельчак пустил
даже  шутку: "Аи,  как здорово, а мы  тут сидим, салютуем своему  повару  за
свежую картошку".
     Вечером  того  же  дня у  Охлопкова  состоялось знакомство с человеком,
который запомнился надолго.
     -- Вот тебе снайпер  Червяков, он  пока будет твоим напарником.  -- Так
рекомендовал  молоденький  старшина  широкоплечего,  плотного,  русоволосого
солдата.  -- При переправе реки понадобитесь  для особого задания  командира
роты.
     Как заметил  Федор на  следующий день,  этот Червяков ползал на локтях,
силой рук. "На какой черт нужен мне такой?" --  подумал Федор и после первой
же атаки спросил у своего нового напарника, отчего.
     Знаешь, ноги еще слабые...
     Что такое? Почему так?
     Червяков, лежа на дне окопа, внимательно посмотрев на нового знакомого,
начал  с того, что он  бывший моряк.  Оказывается,  он  служил  на Балтике в
морской пехоте. Однажды  катер, на котором вышли в море, разорвало торпедой,
что называется, пополам.  Торпеда, проскочив под носом катера, взорвалась  в
метрах десяти от него. Что дальше было, моряк не помнил. Очнулся лишь тогда,
когда их взяли на борт другого, подоспевшего на помощь катера. Тогда он сам,
вроде, целехонек остался,  да  ноги  вот  перестали слушаться. То ли ударная
волна так подействовала, то ли какая  "ниточка" порвалась в  мышцах? Это ему
неизвестно. И что странно, после лечения  в  госпитале  мог  сделать сколько
угодно  приседаний, мог и  плясать. Это  и помогло  ему  пройти комиссию. Но
когда  начинает  ползать   по-пластунски,   ноги  быстро  устают  и  поэтому
приходится прибегать к силе рук. Почему он обрек себя на  такие испытания, и
что заставило его так рваться на фронт, Федор не стал спрашивать.
     И  этот  странный  Червяков очень  скоро показал, на  что способен, как
стрелок.  После  того,  как  противник,  не  дав  в  течение полутора  суток
переправиться  через  Касплю,  наконец, отступил,  взвод,  к  которому  были
прикреплены Охлопков с Червяковым,  в  тот  день  получил  задание  прикрыть
переправу  батарей  артиллерии. Под  конец переправились третье отделение  и
минометная рота, также поддержавшая пехотинцев с восточного берега; Охлопков
и Червяков, как перейдут реку те последние подразделения, должны были встать
и присоединиться к взводу.
     Вдруг  послышалась немецкая речь. Федор  обернулся  и  глазам своим  не
поверил: вдоль реки шли человек двадцать с тремя навьюченными  лошадьми. Шли
быстро, то шагом, то рысцой. Сделав знак Червякову "делай как я", тихо  стал
отползать назад,  затем на четвереньках вышел  за поворот берега и, встав на
ноги,  побежал по низине.  Обогнув небольшой островок, снова зашел в пойму и
прыгнул в неглубокую яму, полную весенней талой водой.
     Как только напарник нашел удобное для себя место, Федор открыл огонь по
немцам, чуть отошедшим от них. Червяков сразу понял замысел Охлопкова и тоже
стал бить идущих сзади.
     За  считанные  секунды  уложили  шестерых.  Гитлеровцы  наугад  открыли
ответный  огонь.  Федор прицелился в  офицера, взявшего  за  уздцы  лошадь и
размахивающего пистолетом.  Гитлеровцы, отходя, были прижаты к реке и тут же
попали  под огонь переправившегося через  реку отделения.  Теперь  они  были
вынуждены отпрянуть  назад  и скоро  на пойме не осталось ни одного фашиста.
Червяков встал  и, оглаживая лицо от недавних больных ударов осколков камней
и  песка, собрался  было  спуститься  к реке, как с противоположного  берега
раздался выстрел. Федор, пока фашист готовился ко второму выстрелу, почти не
целясь,  опередил его. Бойцы по пути поймали двух лошадей, бегавших  ошалело
то туда, то сюда.
     --  Смотри,  -- Червяков  показал  пальцем  дыру  на  галифе  и, как бы
извиняясь за  свою неосторожность, добавил: -- Почему ты сюда побежал, сразу
не понял. Потом только дошло...
     Федор  даже и не расслышал, что сказал Червяков, однако кивнул  в  знак
согласия. В ушах его еще  трещат  хлопки выстрелов. Притом так звонко, будто
раскрылся череп. С этим странным звоном  в ушах он подошел  к бойцам своего,
отделения.  К  нему  и  Червякову вышел  командир,  поздоровался  за руку  и
улыбался, видимо, благодарил. Охлопков и  сейчас толком ничего не расслышал,
но,  догадываясь о  чем  речь,  ответил  кивком.  Сержант почему-то пошел  и
пересчитал убитых. Потом снял полевую сумку  с немецкого офицера и,  накинув
через плечо, вернулся в отделение.
     -- Ваших  20,  наших 5, -- с этими  словами сержант стал подниматься по
склону берега.
     На  этот  раз Федор  довольно четко услышал слова  сержанта  и про себя
удивился точности  его подсчета. Шагая за отделением по берегу, он обернулся
и увидел, что  отсюда  были  видны действительно всего пять  трупов.  Федору
казалось, что перестрелка длилась всего несколько минут. И за  эти считанные
минуты полегло более двадцати фашистов. Если бы его попросили объяснить этот
невероятный случай,  то вряд  ли смог сказать что-либо убедительное.  Откуда
взялись немцы? Как они могли выйти так неосмотрительно к переправе?
     О том,  как воевали в тот  день Охлопков и  Червяков, газета  "Защитник
Отечества" сообщила следующее:
     "При наступлении на деревню снайперы Охлопков и Червяков выдвинулись на
фланг  своего  подразделения. Меткими выстрелами  они  истребили за  день 20
вражеских солдат. Своим огнем снайперы помогли стрелкам быстрее продвинуться
вперед" .
     После  перехода  Охлопкова  в  259-й  полк,  это  было   первым  о  нем
упоминанием в печати.
     В тот  день взяли  еще одну деревню.  И вскоре  противник исчез совсем,
будто  провалился сквозь  землю. На перевале бойцы хлебали свежие щи с таким
удовольствием, будто гул войны, доносящийся издалека,  их  не касался. Давно
не  было такого шумного  и веселого обеда.  Настроение бойцов  поднялось  не
только от хороших щей. Во время обеда  политрук объявил о  том, что войсками
43-й и 4-й ударной армий взят город Демидов.  Значит, по крайней мере завтра
соприкосновения с противником не будет.
     Но через  несколько  дней положение  стало осложняться.  Долгие, нудные
дожди, рано наступившая  осень  с  ее  слякотью  и пронизывающими  холодными
ветрами,  бездорожье,  непролазная грязь, усиление сопротивления  противника
еще более обременили и без того тяжелую жизнь солдата. Казалось, нельзя было
выдержать такого шествия  с боями по лесам и болотам, ночевок в мокром окопе
или где-то  под деревом  и ежедневного, ежечасного  тяжкого труда.  Все  же,
несмотря ни на что, наступление продолжалось.
     259-й полк с другими частями  43-й  армии вступил в Белоруссию. И здесь
солдат  не встретил ничего такого, от чего он мог  бы облегченно  вздохнуть.
Наоборот  все, что  он  видел  на  каждом шагу, будоражило,  раздражало  его
сознание, его душу. В какую деревню ни вступит, заставал одно лишь пепелище.
От  деревень  торчали одни трубы  печей -- это  зловещие свидетели ужасающей
боли, которая прошлась по многострадальной земле. Целыми неделями солдаты не
видели живых  людей.  Зато  везде  -- на  улицах, около  сожженных  домов, в
сараях, за деревнями -- валялись трупы.
     Живых  людей на  территории  Белоруссии  впервые увидели  после  взятия
деревни Колышки. В нескольких уцелевших от огня домах ютились дети, старики,
раненые. Видимо,  и они  были бы  сожжены и  уничтожены,  если бы тот  самый
гвардейский  полк,  переброшенный  сюда  с   Белгорода,   не  создал  угрозу
окружения.
     Начиная с  Колышек, на дорогах  люди  стали появляться чаще. Исхудалые,
едва прикрытые тряпьем,  встречали солдат  с  радушием, старались  в  чем-то
помочь, делились всем, что имели.
     Однажды  во время  привала  из леса пришло человек тридцать. Эти  люди,
назвавшие себя партизанами, Федору  показались старыми. Подкрепившись,  один
из них -- бородач -- попросил у  него курево. Пользуясь случаем, Федор  стал
допытываться:
     Тебе, пожилому, не трудно в партизанах ходить?
     Что ты говоришь? Сейчас разве такое время, чтобы обращать  внимание  на
возраст и невзгоды? Я-то не старый. Мне девятнадцать, дяденька...
     Федор,  не скрывая  удивления, еще раз  посмотрел на бородача и не  мог
поверить, хотя глаза у того и впрямь были молодыми.
     А она тоже молодая? -- Федор  кивнул головой  в  ту сторону, где сидела
женщина, одетая сверх темного платья с широким подолом в рваный ватник.
     Она? Катя, тут интересуются годками твоими. Что скажешь любопытным?
     Ой  ли! Нет у  меня секретов. Через три  месяца пой дет двадцать пятый.
Имею  сына. Вдова красного командира. -- Женщина  еще что-то хотела сказать,
но ограничилась неодобрительным взглядом.
     Куда ни шло с этими партизанами. Но вот встречу, случившуюся как-то раз
на большаке, не ожидал никак.
     Бойцы шли по шоссе. Когда  взвод почему-то замедлил  шаг и  пошел тихо,
Федору  бросилась в глаза те лежка,  которую тащили  вместо лошади дети. Два
пацана семи-восьми  лет в лохмотьях  тянули  лямки спереди, а  третий, более
старший,  толкал  сзади.  На тележке  среди  всякой скарби сидела девочка  в
плащ-палатке, видимо, накинутой  кем-то  из  колонны.  Дети  все  исхудалые,
руки-ноги как соломинки  да еще покрыты  чешуйчатым  лишаем, головки  тоже с
лишаем. Дети на людей с оружием глядели настороженно. Только старший из  них
изобразил подобие улыбки. Наверно, он понял, что идут свои. На тележку детям
уже  кто-то  успел положить пакетики НЗ, куда вложены кусок свинины, сухари,
концентраты.  Федор,  часто  моргая  от подступивших  слез, тоже хотел  было
отдать  свой  пакет этим несчастным детям  войны.  Тут,  откуда ни возьмись,
появился сорванец и сам вырвал пакет из его рук.
     Как  избавиться от  страшного бедствия, которое царило  везде и всюду?!
Федора,  в  такие  минуты  обуревала   неуемная   злость,  которая   просила
немедленного выхода.
     На войне зло вытесняется злом, смерть очищается  смертью.  И Охлопков в
боях  за  два населенных пункта на земле Белоруссии уничтожил 17 фашистов  .
Это казалось ему  небольшой толикой против того огромного  зла, причиняемого
войной. А  надо  бить врага  еще больше, еще хлеще,  чтобы  ходить  с чистой
совестью перед всеми измученными, натерпевшимися людьми.



     Ясно было кому угодно, что враг  дорогу Су-раж -- Витебск так просто не
уступит. Но сегодня рано утром случилось нечто невероятное.
     Шли "тигры" сквозь  рваный морозный дымок, поблескивая траками гусениц.
Время от  времени  из  стволов выплевывали  пучки  пламени. Их  сопровождали
тяжелые  самоходные орудия -- "фердинанды".  Из  нервно дергающихся  стволов
"фердинандов" также выскакивали огненные столбы. За ними шли  "пантеры".  По
бокам шоссе -- средние и легкие танки. И все в шахматном порядке...
     Шли грозно. Земля тряслась так нервно, что хотелось встать  и побежать,
сломя голову.
     -- Не бойтесь,  наши близко! -- По цепи еле слышно прошло успокаивающее
сообщение.
     Гул моторов, скрежетание гусениц, взрывы снарядов -- все это,  слившись
в невероятно протяжный гром, надвигалось все ближе. Но когда колонна, гремя,
грохоча,  поливая во все три стороны  огнем, почти поравнялась, Федор понял,
что она проходящая  и  на  какое-то мгновение  стал любоваться ею:  шли  так
четко, будто привязаны друг к другу невидимым стальным тросом.
     И вдруг на позицию,  где расположилась снайперская группа, стремительно
двинулись  "тигр"  и  два  средних танка.  Башня "тигра"  поворачивалась  то
налево,  то направо, как  голова  совы, ищущей жертву. И каждый раз изрыгала
огонь, два пулемета били одновременно.  В двадцати метрах от окопов  "тигр",
как бы уточняя свой путь, замедлил ход и  повертел дымящими стволами.  Когда
перед  ним взорвались  связки гранат,  вздрогнув,  с  ревом дал  полный  ход
вперед.  Над  окопами  пролетали со свистом  огненные  струи. Танк настолько
приблизился,  что  заслонил сначала  горизонт, потом всю четверть неба. Сам,
как этакое чудовище, дышит,  даже меняется в цвете -- темно-коричневая броня
со свастикой  становилась в один миг ржавой, в другое мгновение  приобретала
зеленоватый  оттенок.  Запах, схожий с  запахом слюны рассерженного медведя,
дурманил голову. Когда "тигр" с душераздирающим скрежетом прошел, обвалилась
траншея, засыпав  землей  все, что было в ней. Прижимаясь к уцелевшей стенке
траншеи, Федор понял,  что опасность  быть раздавленным миновала,  и тут  же
стал искать глазами своих.  Солоухин стреляет в "тигра" из винтовки. Ганьшин
кричит  что-то, а  тот  не  слышит. У  второго новичка  лицо  посинело,  как
полотно. Ибрагимов замахнулся было бросить гранату,  тут  же схватили его за
руку.   Тогда  парень,  положив  свою  единственную   гранату  перед  собой,
беспомощно прислонился  к траншее.  Его страх тут же согнал Ганьшин: он взял
его за шкирку и, приподняв, потряс слегка.
     Беда  случилась недалеко от них. "Тигр"  раздавил пулеметчика. Он лежал
справа  в хорошо  оборудованной ячейке.  Его размесило  вместе  со  стенками
ячейки. Боец с противотанковым оружием также исчез мгновенно. Федор подбежал
к торчавшему стволу  и  стал вытаскивать его. "Живой,  а?" -- с этой  мыслью
поднял  бревно,  лежащее поперек,  и  стащил с солдата. И тут из  кучи земли
появилась, чертыхаясь, кашляя, выплевывая попавшую в рот землю, человеческая
голова. Когда  Федор  помог ему вырваться,  тот  первым делом осмотрел  свое
оружие и бессильно потряс кулаком в сторону, куда ушел "тигр".
     Федор,  для   очистки  совести,  кинул   вдогонку  гранату.  Бросили  и
Ибрагимов,  и Ганьшин. Однако тот даже  не дрогнул. "Эх,  была бы бутылка со
смесью! Горел бы ты синим пламенем..." -- выругался в душе Федор.
     Солоухин  выстрелил из снайперской  винтовки, пытаясь попасть  в заднюю
щель.
     Когда "тигр" отошел и с явным намерением догнать колонну, прибавил ход,
Ганьшин  накрутил  "козью  ножку"  и  все по  очереди  жадно  стали  глотать
махорочный  дым.  Пальцы  дрожат  и  "козья  ножка"  прыгает  в  руках.  Тут
послышался крик:
     -- "Тигр", "тигр" горит!
     И на самом деле "тигр" запылал черным дымом  в пятидесяти шагах от них.
Он шатался из стороны  в сторону как  пьяный.  Вокруг  башни  вовсю полыхало
пламя,  как  бы  стараясь  отделить   его  от  самого  танка.  Скоро   танк,
содрогнувшись, замер, затем накренился на бок и остановился намертво.
     -- Сейчас выскочат! -- вместо команды вырвалось у Охлопкова.
     Экипаж  "тигра",  и  вправду,  стал  вываливаться   через  задний  люк.
"Смотри-ка,  вон где  отхожее место  у этого чудовища", -- подумал  Федор  с
ухмылкой.  Тех,  кто выходил, снайперы  тут  же щелкали,  как орешки.  Когда
выскочил четвертый  по счету член экипажа, "тигр" сильно  вздрогнул. Судя по
дыму  и  огню,  в  танке  взорвались  снаряды.  Скоро  черный  дым  перестал
клубиться,  его  заменило яркое красное пламя. Потом  пламя стало  светлеть,
будто горело не железо, а скирда соломы.
     За гибелью танка, свернувшегося с шоссе,  чтобы прикрыть свою  колонну,
долго наблюдать не дали: послышался позывной звук трубы.
     --  Оборудуйте  окоп.  Солоухин, давай  патроны и гранаты!  -- Охлопков
отдал  приказ  и  сам, схватив лопатку, стал  откидывать  завалившую траншею
землю.
     Вчера утром, где сейчас снайперы  копают себе окоп,  немец бил огнем из
дзотов, хлестал  из пулеметов и  автоматов. На гребне  сновали взад и вперед
гитлеровцы. Скоро  по ним била уже наша артиллерия, бомбили  "ильюшины", под
конец запела сама "катюша". В завершение встала в  атаку пехота. На  длинном
гребне немецкие укрепления наши разбили, не оставляя камня на камне и бойцам
показалось, что сопротивление противника сломлено. А сегодня мощным прорывом
прошелся его танковый корпус, нагоняя страх и смятение. 198
     --  Куда  делся  немец?  Что,  весь  вышел?   --  Спросил  Ибрагимов  с
недоумением.
     Потерпи немного, заявится- Лучше займись делом.
     Каким таким делом?
     На круговую готовься. Окоп у тебя готовый?
     А-а
     В  который   раз  Федор  поглядел  на   опушку  леса,  откуда,  по  его
предположениям,  ожидалось появление противника. Пока ничего подозрительного
не  замечалось.  А на правом фланге бой ничуть не утихает. Здесь, кажется, у
наших потери незначительные: то тут, то там по старой траншее маячат головы,
видно,  кидают наверх  землю. Бойко  устраивает себе  "гнездо" и  тот  самый
бронебойщик, которого чуть было заживо не закопал "тигр".
     Прошелся командир  роты,  одобрительно  заметил:  "Отлично!  Только  не
опережайте артиллеристов!"
     Федор чуть  подравнял окоп. Зато старательно раскидал все то, что могло
мешать ему выскочить, соорудил с двух сторон ступеньки из обломков бетона. А
впереди  окопа накидал  жердей,  вытащив  их  из траншеи. Затем  лег и  стал
прикидывать откуда может появиться  фашист и как его бить. Тут-то послышался
усиливающийся шум моторов автомашин...
     Немец долго не заставил себя ждать...
     Первые его  машины, появившись на шоссе, быстро проходят в расположение
второй  роты. Обстреливать их  начали  только  слева  и то  как  бы  нехотя.
Артиллерия молчит. Стараясь понять происходящее,  Федор повернулся в сторону
опушки леса. Там с  утра окопались  остатки той  части, которая отсюда  была
выбита с  треском. Но чувствуется, что им переброшена дополнительная сила. К
чему бы это? Как только проскочит  механизированная часть, фашист поднимется
в атаку? Тогда  что  тянут артиллеристы?  Начали  бы... С  шоссе  ведь  тоже
поддержат.
     Так  оно  и вышло. Начала  вражеская артиллерия. Огонь ее,  не очень-то
плотный и длительный, оказался губительным. Враг  не упустил воспользоваться
точным знанием своих  прежних позиций, ныне занятых нашими войсками. Если бы
наши расположились  только  в  старых  траншеях противника, то  немец сполна
отомстил бы за вчерашний разнос.
     Группа  Охлопкова  попала в самое пекло.  Она  спаслась только тем, что
быстро перебралась в свежую воронку.
     -- По  местам!  --  заорал  Охлопков, когда  утихли взрывы и, опрокинув
лежащего на его  ногах Солоухина, побежал к своему  прежнему окопу.  А там с
двух  сторон  дымились две воронки.  Ни патронов,  ни  гранат  --  все  было
уничтожено  и перемешано с  землей.  Уцелели  лишь  жерди,  брошенные  перед
окопами.
     -- Боец  Солоухин, беги за боеприпасами! Быстрей!  --  крикнул Охлопков
прямо в ухо Солоухину.
     Враг уже  подходил. За механизированной колонной  подоспела  и  помощь.
Несколько  машин  мчались обратно  к опушке.  Одна, перевернувшись  колесами
вверх, догорала на обочине шоссе. Снаряды минометов били в точки, и фашисты,
подстегнутые этими частыми попаданиями, бежали изо всех сил вперед.
     За  несколько  мгновений  Федор  уничтожил  офицера,   затем   второго,
огромного детину, несшего  на себе  станковой пулемет, и его напарника.  Как
кончилась обойма, побежал к  своим. К счастью, окоп Ибрагимова  остался цел,
только немного завалило. Из-под земли быстро вытащили боеприпасы. Ганьшин  с
Ибрагимовым вовсю  вели огонь,  Федор, забрав у них  гранату  и пять  обойм,
возвратился  к себе.  Он  стал бить по  автоматчикам, которые шли перед  ним
парами.
     Напор   наступления  усилился.  И   немцы  кое-где   вклинились   между
обороняющимися ротами. И на войне худа  без добра не бывает. Враг теперь  по
нашим позициям артиллерийского огня уже не ведет, дабы не попасть в своих. А
свист пуль  над головой стал гуще. Патроны  кончаются, а Солоухина нет. Одну
пулю пустил  в фашиста,  который дал в  его сторону короткую очередь. Вложив
последнюю обойму в патронник, Федор  подполз  ближе к  куче, лежавшей  перед
окопом,  снял  с   винтовки  снайперский   прибор,  отомкнул  штык.  К  нему
приближались двое. "Неужто конец? Нет,  так  просто не дамся!"  -- с  криком
встал во  весь рост. Пуская пулю  в  идущего слева, увидел краем  глаза, как
второй прыгнул- на  кучу.  Федор,  уклонившись от удара, отскочил направо. А
фашист  от силы собственного удара поскользнулся и провалился одной ногой  в
кучу. Скорее по инстинкту нанес удар, пропустил мимо ушей предсмертный  крик
и ощутил, как к нему бегут еще двое. Передний бежит в обход кучи. И Федор на
него не кинулся. Наоборот, сделал  вид, что пятится назад.  Видя это  второй
фашист убыстрил  ход, собираясь нанести  удар в  спину. В этот момент Федор,
повернувшись, одной ногой  присел на корточки, как делают охотники, встречая
медведя  с рогатиной. Фашист, ударив  выше цели, сам напоролся на штык. Пока
освобождал  винтовку,  очнулся   первый  и  оказался   на  куче.  Федор,  не
растерявшись, тут же, не целясь, выстрелил  в него,  после  чего обессиленно
распластался на спине.
     Уу-уу-уу... -- с шумом выдохнул и стал жадно глотать  воздух. Но тут же
кто-то больно наступил на ногу и послышался крик:
     Федор, спасай! Федор!
     "Ох, черт! Фашист с нашим дерется!" -- Эта мысль вернула ему ясность. И
он, что  есть мочи, пнул  в пятку  фашиста. Но рухнул не  один,  а сразу два
человека -- фашист и... Солоухин! Рука  фашиста была уже на рукояти кинжала,
торчавшего у него на поясе.
     Федор, вскочив, воткнул  штык в подмышку фашиста. Пока вставал на ноги,
Солоухин, вырвав винтовку из рук своего врага, с размаха ударил его в грудь.
На лице Солоухина вспыхнула было гримаса, похожая на радость и торжество, но
тут же, быстро отвернувшись  при виде  убитого,  он забрал свою  винтовку  и
побежал в сторону своего окопа.
     Бой утихал.  Фашисты  отступают  за  шоссе.  Вдогонку им Федор выпустил
целую обойму, а затем сел на  край  окопа лицом к Солоухину  и,  вытирая пот
рукавом гимнастерки, снова выдохнул с шумом:
     Уу... Такое не пожелал бы и  недругу... -- Воскликнул Федор по-якутски.
Затем, сам того не замечая, крыл кого-то благим матом. Солоухин посмотрел на
него с удивлением и слабо улыбнулся.
     Досталось нам_ -- Сказал он с облегчением.
     Досталось.
     Страшно было?
     А как же.
     -- Да, жуть  такая- Я его винтовку прижимаю к себе локтем. А он норовит
кинуть меня в сторону  да прикончить.  Я держу  изо  всех  сил. Бросил  свою
винтовку и хвать за правый рукав. Так долго возились. А падая, он увлек меня
с  собой и  тут-то у меня  сорвалась  рука... Если бы не ты, то я уже был бы
мертв.
     Ты чего раньше времени себя хоронишь? Выкрутился бы, -- подбодрил парня
Федор.
     Говоришь, страшно, а по тебе не видно, что ты испугался.
     Боялся, это точно. Но не за себя.
     Как это?
     Да так. Ты воюешь всего второй месяц, а я два го да.
     Ты не боишься умереть?
     Нет. Война слишком долго идет, вот этого я боюсь.

     Откуда ты знал,  что нужно  перед окопом жерди кидать? --  Солоухин уже
начал любопытствовать.
     Погоди, погоди... Сейчас команду дадут. Может, фашиста гнать пойдем.
     Но батальон не стал  преследовать  отступающего  противника. Артиллерия
также  прекратила огонь.  И в  наступившей  тишине  послышался  другой  шум,
который  все нарастал.  Скоро стало понятно, что это гул танков. А если  это
возвращается танковая колонна немцев? Чем защищаться?
     Боец Солоухин, где гранаты?
     Две есть, вон они.
     Иди, посмотри у Ганьшина.
     Скоро парень принес еще три гранаты. Все ручные.
     -- Связку умеешь делать?
     Парень  покачал  головой.  Пока  Федор  развязывал  ремень  винтовки  и
накручивал связку, уже появились из-за поворота шоссе первые танки.
     --  Наши! Наши  идут!  -- Солоухин  подпрыгнул на  месте  и  побежал  к
Ибрагимову и Ганьшину.
     Здорово,  когда свои!  Какой  солдат при  виде  красных звезд  на броне
танков,  поблескивающих  их  гусениц,  красного  флага,  развевающегося  над
головным танком  не  будет  радоваться!  Это  означает,  что  где-то  близко
разыгрался бой и колонна фашистских танков, которая так грозно прошла утром,
разбита.  Федора  .обуяло такое  чувство,  будто сам сидел в одном  из  этих
танков.  Взрываются снаряды-одиночки, изредка просвистит шальная пуля, но на
это солдат не обращает внимания. Ему кажется,  что он сидит за  броней и ему
ничего не опасно. Вон идет его надежная защита!
     Вдобавок пронеслись чуть выше деревьев наши истребители -- "лавочкины".
     -- Федя... Федя... -- Кто-то дергает  за рукав.  Обернулся  -- Ганьшин.
Лицо бледное, будто  покрытое  мелом, курчавые  пряди волос, торчащие из-под
шапки-ушанки, мелко-мелко трясутся.
     -- Слышишь? Парней снарядом убило...
     Как же так? Должен же был  он, командир, предупредить их... От радости,
наверняка,  встали да  размахивали  руками...  Солоухин лежал неподвижно,  а
Ибрагимов еще мучается, еле слышно зовет: "Эне, эне..."
     Охлопкову  хотелось  кричать,  ругать кого-то, но около  него никого не
оказалось. Скоро Ганьшин привел санитара. Они  и понесли Ибрагимова, положив
на носилки.
     Когда вернулся  Ганьшин, Охлопков уже  заканчивал углублять окоп, чтобы
зарыть туда Солоухина. Он даже не обернулся. Когда стали хоронить,  появился
политрук роты и распорядился сюда же принести еще несколько трупов.
     После ружейного залпа прощания тот же политрук отдал вырезки из  газет,
взятые из  карманов ребят.  Охлопков  и Ганьшин  поставили  крест, по списку
политрука химическим карандашом вывели фамилии похороненных. Никто из них не
молвил ни слова. Что говорить? Погибли ребята так неожиданно...
     Вырезки газет Охлопков вытащил из кармана на следующий день, вернувшись
с партийного  собрания. Сидя под навесом,  пристроенном  к забору сгоревшего
дома, стал перебирать.  Вот и шарж, который вышел еще месяц назад. На первом
плане он охотник: вокруг пояса висят добытые им белки. На втором -- снайпер:
на правой руке несет каски, сложенные друг на друга. Под рисунками написано:
"До войны охотник  Охлопков добывал сотни белок. В 1943 году знатный снайпер
истребил более 200 фашистов" .
     Первый раз увидев  этот  шарж,  Федор не  пришел  в восторг. Он  скорее
воспринял как нечто несерьезное, похожее на издевательство.  Ведь в сентябре
немцы сбрасывали же  листовки,  где были  и карикатуры. На одном из них  был
изображен  и  он:  глаза  выпуклые  как  фары  и были  куда  больше  окуляра
оптического  прибора  винтовки.  А  внизу угроза:  "Охлопков, сдавайся! Тебя
возьмем живьем или убьем!"
     Конечно, разница между дружеским шаржем и фашистской листовкой ему была
понятна. Но когда объяснили, что шарж посвящается только самым лучшим воинам
фронта, он все равно махнул рукой.
     Сейчас, держа в руках  вырезку с шаржем, задумался. Если бы погиб он, а
Солоухин остался жив? Тогда что? Тогда у одного солдата этот лоскуток был бы
единственной памятью  о другом солдате. А  тут ребята  любопытствуют, кто-то
попросил показать и лоскуток пошел по рукам.
     Какие ребята на войне погибают... Притом иногда совсем напрасно"
     Солоухин пришел к ним в  конце октября. В то время дивизия,  находясь в
резерве армии  в  районе  деревень  Загородино,  Собашенки,  пополняла  свой
состав. Его и несколько таких же молодых ребят приняли во  вновь сколоченную
снайперскую группу.  С того момента прошло так  мало времени, будто это было
вчера. Однажды, когда шла учеба с новичками, мимо них прошел волк. Кто-то из
ребят выстрелил.  Затем  начали стрелять другие. Выстрелов было  произведено
около десяти, а волк все удалялся. Когда примерно с 900  метров Ганьшин убил
волка  наповал  одним  единственным выстрелом, ох,  какой поднялся гомон!  У
ребят от  радости и изумления блестели глаза.  Вручение  Охлопкову  третьего
ордена они также встретили с большой радостью.
     Приход этих парней, как помнится, совпал с переименованием Калининского
фронта  в 1-Й Прибалтийский и с очередным оживлением снайперского движения в
армии.  Накануне  вышла  статья  майора  Попеля  о   необходимости  широкого
использования снайперов в наступлении. Дмитрий  Федорович был прав.  В 259-м
полку снайперская группа так и  не создавалась. Кто-то ходил  в  ординарцах,
кто-то стал автоматчиком или пулеметчиком. Ганьшин и Сухов,  кочуя из роты в
роту,  перемахнули  в  минометчики.  А  знатные  снайперы   Квачантирадзе  и
Смоленский, которые в течение года представляли этот полк на всех слетах, во
время наступления, оказывается, охраняли командный пункт.
     На  следующий день после выхода статьи Квачантирадзе  написал заявление
на  имя   заместителя  командира   полка  по  политической  части   с  таким
содержанием:  "Я  не  хитрый. Напрасно смеются  надо  мной. Уберите винтовку
снайпера. Дайте мне автомат. Я пойду в бой как все".
     А группе Охлопкова в статье были посвящены вот такие строки: "В прежнем
подразделении успешно действовала снайперская группа под руководством дважды
орденоносца Охлопкова.  В  нее  входили  меткие  стрелки Кутенев,  Катионов,
Ганьшин,  Сухов,  Борукчиев  и  Рязанов. Находясь в боевых  порядках пехоты,
снайперы истребили за  небольшой срок более 200 вражеских солдат и офицеров,
в том числе расчеты 10 вражеских пулеметов, 12 немецких снайперов. ,
     Группу  Охлопкова  передали  в  подразделение  тов.  Житкова.  Здесь  к
снайперам отнеслись  иначе.  Их  по  существу низвели  до положения  рядовых
стрелков, использовали в общей цепи. Охлопкова послали  даже в разведку безо
всякой    необходимости   для    этого,   хотя   в   подразделении   имелись
специалисты-разведчики. Ответственность за это несет капитан Кукушкин" .
     Действительно, Охлопков  дней двадцать  ходил  в разведку. Был  случай,
когда из двенадцати вернулись  только двое. Что тут скажешь?  Судьба и не то
подарит  на  войне. Другое дело,  когда Кукушкин однажды заставил  залечь  в
такую  засаду,  откуда ничего  нельзя  было  увидеть и целый  день  пролежал
впустую.
     -- Ну, как? Отдохнул? Это, считай, я тебе  отдых дал, -- сказал капитан
Кукушкин после того случая.
     А немец вел по несколько раз в день усиленный минометный огонь по самым
уязвимым местам и сеял смерть. Несмотря на это, и другие командиры проявляли
подобное  отношение к снайперам. Охлопкова,  когда он приходил по  заданию в
какой-либо взвод, встречали иногда неохотно. Однажды вернули его со словами:
     --  Зачем по  пустякам дразнить  немца? Ты  укокошишь одного.  А  он  в
отместку час будет палить из минометов или откроет пулеметный огонь.
     Подобную тактику после выхода статьи майора Попеля коммунисты  в беседе
у  замполита  полка  осудили  как  ошибочную  и  пришли  к  единому  мнению:
использовать  снайперов  как  в  обороне,  так  и в  наступлении,  в  каждом
батальоне создать снайперскую группу.
     7 ноября  дивизия, совершив двадцатикилометровый марш-бросок, вышла  на
позицию  Стайки -- Самосады --  Чумаки.  За  два дня были взяты  Лопашнево и
Якушен-ки. С  села  Адамово  12 ноября начали наступление с целью перерезать
шоссе Сураж -- Витебск.
     Трехдневное сражение прошло без видимых результатов. Затем установилась
необычная для ноября теплая погода и все замерло из-за слякоти и бездорожья.
Тогда в группу пришли Ибрагимов и еще два молодых бойца. Солдату всегда мало
выбора. Было  тяжело  и им. Все-таки свыклись и  почти  с первых дней  стали
тянуть  свою  нелегкую  лямку  наравне  с  другими.  Правда,  у  них не  все
получалось  быстро   и  четко.   Охлопкову  ребята  нравились  честностью  и
готовностью выполнять любое задание.
     Видимо, чтобы выжить на войне, мало быть честным да исполнительным. Кто
знает, обучали  бы их подольше в  тылу, может, тогда судьба для них была  бы
более мягкой? Тут вокруг Федора смеются, шутят тоже такие же молодые, как те
погибшие.  После завтрашнего боя сколько их останется --  одна треть или, не
дай бог, меньше половины?.
     Сегодня на партийном  собрании шел разговор о подготовке к наступлению.
Вечером Охлопков перед  бойцами роты  должен речь держать.  Такое  дали  ему
партийное  поручение.  Что  он  может  сказать  полезного  молодым?  О  себе
рассказать? Какая от этого польза?
     Когда  ребята  вернули  вырезки, Федор взялся чистить  винтовку  и стал
наблюдать за теми, кто у костра сушился или просто грелся. Многим, видимо, и
двадцати нет.
     Бойцы  сегодня  разгружали  боеприпасы, помогли отправить на  передовую
орудия и делали себе навесы. Только что  стелили солому  для  ночлега. И вот
сейчас вокруг костра толпятся: галдят, подтрунивают  друг  над другом.  Кто,
сидя под  навесом,  чистит оружие,  кто, слюнявя химический карандаш,  пишет
письмо родным.
     Завтра для них первый бой. Им надо выспаться и  сухонькими, свеженькими
подняться рано.  Тут-то им, видимо, и нужен его совет, нужно его напутствие.
Перед ужином  на митинге знакомства, когда ему  дали слово, больше говорил о
том, что нужно делать бойцу для ночевки на улице, как следить за обувью.  На
ночь  бойцы по  его совету развели  вдоль навесов сплошной  костер  в пустых
бочках  с наполовину  выбитыми  днами  и на жерди,  поставленные  с открытой
стороны, накинули шинели, а обувь оставили сушиться со стороны немцев.
     --  Знаешь,  товарищ сержант?  В  сапоги вместо  стелек положил соломы.
Одежда вся сухая.  Шинель легонькой  стала.  Спасибочки  тебе  за  совет, --
сказал с задором один молодой боец утром.
     Подъем  был  в 5  часов.  А  он, этот молодой боец, улыбался, шутил.  И
Федор, не ответил бойцу ни словом, ни жестом, про себя подумал: "Пусть будет
милостлива к тебе судьба_"
     Рота,  выполняющая  роль  штурмовой  группы,  на  передовую выехала  на
автомашинах.  Охлопкову дан приказ обеспечить огнем стык справа.  И он, сдав
снайперскую винтовку старшине батальона, едет с автоматом.
     Проезжая мимо шоссе Сураж -- Витебск, где два дня тому назад разыгрался
жестокий бой. Охлопков  не заметил ни воронок,  ни разрушенной техники. А по
шоссе снуют не только автомашины, но и гаубицы. "Когда же успели все убрать,
все восстановить?" -- с удивлением думает Федор.
     Вскоре автомашины остановились и рота пошла своим ходом. С приближением
передовой бойцы пошли перебежками. Так перешли первый рубеж.
     Под усиливающийся заградительный  огонь Федор, лежа в снегу,  обернулся
назад: уже есть убитые, бьются об снег раненые.
     --  А  ну, ползком вперед! -- Свирепо крикнул командир  роты, проползая
перед цепью.
     Подталкиваемый  этим окриком, Федор и  не  заметил, как перешел огневой
вал.  Ему показалось, что он  проскочил через этакий подземный  ход, от стен
которого сыпались огненные головешки. Когда, пытаясь  перевести дух,  рухнул
на дно горячей воронки, темная стена сзади так и  вспыхивала дымом  и огнем.
Она  с   каждым  взрывом  сгущалась,  угрожала  вот-вот  догнать  и  накрыть
смертельным подолом.
     В этот  момент перед цепью снова появился командир и, вскочив на  ноги,
размахивая пистолетом, неистово закричал:
     -- Вперед! За мной!
     Так рота встала в атаку.
     Под  ногами Федором промелькнули  дымящиеся  воронки снарядов, мудреная
сеть траншей,  окопов, ячеек.  Значит, враг  не  выдержал и  удрал. "Догнать
его!", "Добить!" -- будоражило голову упрямое желание.
     -- Вперед! Вперед! -- Опять  показались впереди сверкающие злобой глаза
командира.
     На бегу  Федор заметил, что идет снег: хлопья попадали в  рот, в глаза.
Иногда  такой густой, что становилось  трудно дышать  и смотреть.  И  вдруг,
оступившись, он  шлепнулся  в рытвину  с  болотцем  на  дне, но вставать  не
торопился. Чувствует, как холодная смесь  жижи болотной  со снегом неприятно
коснулась щеки, уже  просачивалась под одежду, начиная с локтей и колен. Все
же   продолжал   лежать  неподвижно:  необходимость  отдышаться   и  желание
расслабиться взяли верх.
     А снег тут перестал идти. Федор вблизи снова увидел командира роты. Его
внезапное  появление, его  жест, те же  окровавленные щеки заставили  Федора
забыть, что было минуту назад, а командир все взывал:
     -- Вперед! Вперед! Вперед!..
     Начали  было  вставать  --  остервенело  затарахтел пулемет. Федору  не
удалось пробежать  и пяти шагов. Снова пытался  было подняться, и снова пули
засвистели вокруг,  и комки мерзлой земли больно  ударили в лицо. Тут  опять
подкатился тот же командир и, крепко ругаясь, заорал:
     -- Сержант, уничтожить расчет пулемета!
     Федор юркнул в низинку,  откуда  вел стрельбу  его сосед. С его помощью
понатыкал   травы  за   воротник,   пояс,   загнутые   рукава,   марлей   из
индивидуального пакета обмотал  шапку и велел насыпать на него снега. Затвор
автомата завернул тряпкой, в дуло сунул затычку из газетной бумаги.
     Федор  пополз по-пластунски,  не поднимая  голову.  Ему надо бы быстрей
выйти из полосы перекрестного огня -- огня пулеметов и лежащих за  холмиком.
Но когда  ищущие  свою жертву пули свистели гуще, приходится таиться в любой
ямочке и не хочется выбираться. Кажется,  что пятки так и болтаются, спина и
затылок так и маячат, что заметить и убить его проще простого. Не столько от
нагрузки, сколько  от напряжения участилось  дыхание, тело стало  обливаться
липким потом. Особенно потеет спина. Скоро стала  трясти неприятная дрожь. И
он,  отвлекая  себя от неприятного ощущения, повторял:  "Скорей,  не робей",
"Скорей,  не  робей"...  Незаметно для  себя  стал  дышать ровнее,  перестал
потеть. Что это? Не от страха ли его так проняло? А сейчас  приходит  второе
дыхание.
     Опасная полоса все же осталась где-то сзади. Когда снова прошелся шквал
огня, уже  находился  в укромном месте и свист пуль спокойно  пропускал мимо
ушей.  "Фу, тут  уже не  достанешь... Теперь сам  держись..." Не  переставая
подбадривать себя, Федор размотал с  затвора тряпку,  с дула снял затычку и,
успокоившись  окончательно,  тихо  выдвинул автомат  перед собой. Повернулся
назад:  своих не видно, значит, немец еще не дает  вставать. Пулемет, нервно
захлебываясь,  так  и  тарахтит. Федор  наставил  прицел, чуть высунулся  и,
затаив дыхание, стал прицеливаться. Как загремел выстрел, тут же скатился на
дно рытвины. 208
     На радостях Федор не услышал, как свои поднялись в атаку и стал утолять
жажду, глотая снег. Может, это и есть самый счастливый миг жизни:  "Удача-то
какая! Иначе сколько бы наших угробил, сколько бы наших жизней погубил!."
     Когда  подошли  свои, вскочил на  ноги  и пошел  за  ними то  шагом, то
трусцой.  Намокшая  от  пота  и  грязи  одежда  прилипла  к  телу, неприятно
холодила. Полы  шинели больно  били по коленкам. И как ни месил грязно-серый
снег,  он уже  не потел.  Зато пересыхает горло. Было такое  ощущение, что и
грудь, и желудок наполнены холодным воздухом.
     Когда  немца снова заставили лечь,  у  него даже в глазах  помутнело. И
странно-то как: хлопья снега, попадая в рот, не давали дышать. Пришлось лечь
лицом вниз.  Тут он наяву увидел вчерашний костер. Высушиться  бы... Да  еще
кружку горячего чая бы...
     Федор вздрогнул всем  телом. А снег все идет. Вместе с ним установилась
тишина,  вызывая  какую-то  щемящую  тревогу.  Где-то  рвутся  мины,  слышен
одинокий треск пулемета. А здесь в этом глухом снежном мареве будто он лежит
один, наедине  с  собой. Смотрит вокруг: ни  соседей,  никого.  Затем достал
кинжал, его тыльной стороной стал выскабливать  с подолов шинели мокрый снег
со льдом.
     Что это? Сквозь  пелену снега  и тумана показался фашист... С ружьем...
Еще очки протирает. Федор повернулся в сторону соседей, но никого не увидел.
А  фашист, надев  очки,  шагнул вперед.  Будто ничего не видит: винтовка  за
плечом.  Федор  почувствовал, что набрел хлюпик  какой-то и, встрепенувшись,
схватил его  за голенище  сапог. Опрокинув  в  снег, приставил нож к горлу и
крикнул: "Хэнде хох!" Тот, лежа, поднял руки и, испуганно тараща глаза, стал
мямлить: "Йа, йа, Гитлер капут..."
     Что там у тебя стряслось? -- крикнули сбоку.
     Идите сюда, фрица поймал!
     Чего? Ты или он тебя?
     Иди"
     Ой, гад! -- воскликнул подошедший. -- В расход надо пустить!
     Стой! Не сопротивлялся он.
     -- Видеть их не  могу! Стоп... стоп... Смотри-ка,  харч. Полный рюкзак.
Дай-ка сюда.
     Подошло еще несколько  человек. Щуплый  фашист в очках все дрожал и  на
вопрос,  куда шел, ответил,  что нес  горячую пищу в отделение автоматчиков.
После того, как  пленного  увел командир  отделения, тот самый боец, который
успел из термоса немца-разносчика набрать полный котелок супа, хлебая,  стал
злобствовать пуще прежнего:
     -- Тоже мне, пожалел...  Вчера  штук сто в плен взяли. Снова и не тронь
их пальчиком...  Их,  живодеров,  надо  бы на  месте  расстреливать! А то  в
плен... и не тронь да же...Тьфу! Мы попадемся -- пожалеют нас?!
     Другой шутит, мол, чего ты  так злобствуешь,  ведь  они  такой суп тебе
преподнесли. Шутка того еще больше разозлила:
     -- Да, приготовят тебе. Виселицу и пулю -- пожалуй ста. Этого добра они
не пожалеют...  А  вот эти  муки  кто принес?  А? Еще  со цветами  встречать
прикажете?!
     Кто-то  одернул не  в меру разошедшегося бойца, дескать, потише  насчет
ада и мук. Тот, как побитая собака, огрызнувшись матом, замолк.
     Командиры  часто объясняют: война -- это не просто  пальба,  это борьба
умов, борьба двух идеологий. Но попробуй-ка себя сдерживать  каждый  раз.  И
этот тоже просто сорвал  злость,  которую долго сдерживать  в себе нельзя на
войне.
     Снег продолжал  идти. Бойцы  снова поднялись  в  атаку.  Они  бегут  по
мокрому снегу.  Тяжело бежать.  Но  скоро показались  спины  убегающих.  Эти
спины, то исчезающие, то  снова  появляющиеся, как бы  ободрили  Федора. Он,
облегчая  ботинки  стуком о  любой  твердый предмет, взял  вправо.  Фашисты,
естественно,  не  стали  подниматься  на гору  и их спины уже маячили  перед
глазами  все  ближе  и  ближе.  Кто-то  из  них,  повернувшись, беспорядочно
отстреливался,  большинство  бежит  без оглядки,  то падая,  то  вставая.  С
расстояния  полета  шагов  Федор  снял  убегающего  быстрее  других.  Самого
ближнего, когда тот хотел было повернуться, тоже убрал.
     -- Хэндэ хох!
     Бывает же  так.  Окрика оказалось достаточным, чтобы  остальные бросили
оружие и подняли руки.
     Слева многие  тоже сдались.  Но стрельба все еще шла,  на что уже можно
было не обращать внимания. Все шло как надо.
     -- Замена  подходит. Выходи на  дорогу,  --  скоро  от куда-то  донесся
повтор команды.
     Это  распоряжение, приятное  и  долгожданное,  подействовало на  Федора
облегчающе.  Он весь обмяк  и  еле волоча  ноги,  обессиленный,  поплелся за
пленными. Пленные и вывели его на дорогу.
     Построившись на ходу, батальон двумя колоннами и с пленными между ними,
двинулся на восток. Стрельба  сзади то  стихает, то усиливается, сбоку горит
какая-то деревня.
     Надо  бы остановиться, покурить, дух  перевести... А  они,  только  что
вышедшие из  тяжелого изнурительного боя бойцы, усталые и мокрые, шли и шли.
Им нельзя останавливаться: холод проберет. Все шли молча, без обычных шуток.
     Через несколько  дней  оставшиеся  в  живых  услышат,  что  Городокская
операция  завершилась успешно, что  их  дивизия взяла в  плен  более  тысячи
солдат  и офицеров  противника,  что  Москва салютовала в честь  войск  1-го
Прибалтийского фронта.
     - Сейчас им надо бы обсушиться, отоспаться. А они идут...



     Не  знающим,  что  такое  лежать  в  засаде,  заботы  снайпера  кажутся
нетрудными.
     Лежа  здесь,  Федор ведет единоборство  сразу  с  двумя противниками. С
одним из  них  -- с  морозом  -- все  же  справляется. Многие  говорят  ему:
"Тебе-то, сибиряку, мороза бояться?"  Подобные  слова принимал за шутку.  Но
знал  твердо,  что   шутки  с   морозом   плохи  и  никогда  не  пренебрегал
предпринимать всевозможные предосторожности.  Вот и  сейчас пытается согреть
себя то шевеля пальцами рук и  ног,  то  напрягая,  то расслабляя все  мышцы
поочередно.
     Первый,  настоящий враг --  это фашистский снайпер,  которого поджидает
уже четвертый  день. По  всем данным,  он  мог  вести  огонь из  траншеи.  И
Охлопков не отрывает глаз от того места,  где рядом с тремя  кустиками виден
снежный бугорок: не то пень, не то камень.
     Время  от  времени  Федор  посматривает и  направо. Там  Ганьшин должен
пустить  в ход чучело.  Прежнее чучело  в маскхалате с шапкой расположили на
вчерашней  позиции Федора.  Новое же  Ганьшин  отнес  в  овраг, установил  в
нескольких шагах от конца  траншеи, напротив того самого места,  которое мог
облюбовать фашист.
     Вдруг из края траншеи полетел жердь. Это начал работать Ганьшин. Тут-то
в предполагаемой засаде что-то зашевелилось. Федор, чуть приподняв винтовку,
через оптику направил  взгляд  туда  -- снайпер, оказывается,  там  и лежит.
Когда чучело, приводимое в движение Ганьшиным с помощью веревки по натянутой
проволоке, стало "идти нагнувшись", тот высунулся почти на полголовы.  Федор
тут,  про  себя проговорив "кого  на мушку хочешь взять",  нажал  на  курок.
Фашист, неестественно вскинув руку, опрокинулся вниз.
     Федор вполз в овраг, встал на онемевшие ноги и  побежал в тыл, к своим.
На условленном месте Ганьшин  уже  дожидался его и радостно улыбался. Друзья
обнялись:
     Спасибо! Спасибо, друг!
     Ну, будет тебе... Ты цел, я цел...
     Ганьшин и Охлопков/побежали дальше, на радостях не замечая как верхушки
тальника хлещут их по лицу.
     Вскоре после изнурительного четырехдневного поединка Охлопков  оказался
на участке 1-го батальона. И командир, ^капитан И. Е. Баранов, и те бойцы, с
которыми довелось встречаться, говорили в один голос:
     -- Нашелся такой живодер, что и  дышать не  дает.  Жертв все больше.  А
снайпера у нас нет. Выручай, Федор!
     Охлопков легко установил, откуда бьет тот снайпер, и, не сходя с места,
начал  рыть  глубокую  ячейку в бруствере.  Затем с обеих сторон  обложил ее
камнями:  слева  побольше,  справа поменьше.  Середину  подравнял  рукояткой
лопатки так, чтобы дуло винтовки  двигалось свободно. Когда положил еще один
камень, у него получилось отверстие, похожее на амбразуру.
     Сидя  на  дне  траншеи,   Федор  покурил  и,  не  обращая  внимание  на
любопытствующих,  сосредоточенно  осмотрел и оптику, и винтовку. Убедившись,
что все  в порядке, встал, ловко сунув два больших пальца за ремень, одернул
гимнастерку, застегнул на все пуговицы телогрейку, туго затянул  брезентовый
ремень,  завязал  изрядно  потрепанную шапку  так аккуратно,  будто  она  из
дорогого меха. Наконец,  ладони его рук слегка коснулись груди и  бока. Жест
этот означал, что он готов выполнить задание.
     Неторопливым, уверенным движением Федор поместил винтовку  в только что
сооруженную им самодельную амбразуру и навел оптику на предполагаемое место,
где  должен лежать тот стрелок-"живодер". Он был "на месте". Винтовка у него
с  "цейсом", сам,  укрывшись  за  железным щитом,  ведет  через  узкую  щель
наблюдение.  Близко  от  него  блестят на  солнце  топоры  солдат,  строящих
блиндаж. Тут же два офицера сидят, курят и переговариваются о чем-то.
     -- Пойди сюда,  --  окликнул Федор самого ближнего. --  Иди, подними-ка
свою шапку на лопатке.
     Как  высунулась  шапка  над бруствером, фашистский снайпер  не преминул
пустить пулю и, чтобы  удостовериться, высунул голову. Этого-то  и надо было
Охлопкову, и он нажал на крючок.
     -- Есть! -- заорал боец, поднявший лопаткой свою шапку.
     В  следующее мгновение  упал один из  офицеров, схватившись  за голову.
Другой в недоумении соскочил с места, но тут же был сражен наповал. /
     -- Есть!.. Есть!.. Вот это да! '
     Теперь  Федор  винтовку  направил на солдат с  топорами  и  пустил  три
оставшиеся в обойме пули.
     -- Хлоп! Хлоп! Хлоп!
     Пока  вставлял обойму  под радостные  вопли  хлопающего в ладони бойца,
немцы исчезли, как будто ветром сдуло. Зато стали собираться свои.
     Ага, фашист получил по зубам?!
     Как ты так быстро стреляешь?
     --  Винтовка,  наверняка, необычная!  Да?  Собрались, судя  по  одежде,
новички, вновь прибывшие на фронт. Немец сейчас может накрыть их разом.
     --  А ну, разойдись!  -- Во всю  глотку заорал  Охлопков  и сам  быстро
побежал по траншее.
     Фашист и на самом  деле долго не заставил ждать, открыл довольно густой
пулеметный  и  минометный  огонь. На  это  ответила  и  наша  батарея. Скоро
"выяснение  отношений" утихло, и Федор, вставая со дна траншеи, понял, что у
немца  на этом участке  три  дзота,  а  не  два,  как  ему  сказал  командир
батальона.
     Перед выходом в тыл Федор то ли из-за любопытства, то ли желая уточнить
осмотрел свою засаду.  Ему прежде всего  бросились  в глаза следы пуль "МГ".
Будто  кто-то повел  граблями с крупными зубьями. И попадание  ровное. Желая
найти  гнездо  крупнокалиберного  пулемета,  Федор  даже направил туда  свою
оптику, однако ничего подозрительного не обнаружил.
     Когда  вечером был у командира  роты,  ему четко  сказали,  что третьей
пулеметной точки перед  ними нет.  Выслушав  внимательно  Охлопкова, грузный
лейтенант лет пятидесяти улыбнулся:
     -- Может тебе померещилось? Бывает и такое.  Но ты  молодец. Волшебник,
да и все тут. Давай-ка ты завтра охоться за ним. Может, и зацепишь. Добро?
     Конечно,  Федор  знает  цену  подобного  "доверительного"  разговора  с
командиром. Это означает, что в случае чего ответ будешь держать сам.
     На вопрос лейтенанта о ночевке Охлопков ответил просто: где  бойцы, там
и его ночлег.
     У вас олени? Как ездите на них? -- Спросил кто- то из бойцов, когда все
улеглись  в тесном  блиндаже,  построенном прямо в  траншее  наподобие ниши,
вместо дверей закрытой брезентом.
     Оленей нет.
     Ну да? Что же есть тогда?
     Корова, бык, лошадь.
     Откуда там корова и бык?!
     Бросьте, ребята, ерунду пороть! -- Кто-то из стар  ших остановил ребят.
-- Якуты, говорят, все отличные стрелки? Правда это?
     Хороших стрелков у нас много.
     И лучше тебя есть?
     -- Конечно. Даже в моем колхозе есть такие. Ребята  снова загалдели: "Я
сегодня  первый раз  видел такую быструю и меткую  стрельбу", "Еще как лучше
стрелять-то?", "Якуты  все охотники, они знаются с ружьем  вместе с соской".
Наконец,  голос того самого старшего заглушил всех остальных:  "Что толку от
вашей болтовни. Дайте говорить ему".
     Так могут  шуметь  только новички.  И Охлопков  после недолгих уговоров
начал  рассказывать им про  одного меткого стрелка, однако  предупредив, что
по-русски знает плохо.
     Его, того знаменитого стрелка, он, Федор, увидел  еще будучи мальчиком.
Шел  тот  человек мимо  их избы в  сторону реки Алдан. На нем  была  складно
сидящая брезентовая куртка, за плечом та самая трехстволка, о которой ходили
легенды.  Сапоги  с  напуском  и  длинными  голенищами,  тонкие перчатки  из
ровдуги,   ворсистая  шапка  с  козырьком,  кожаная  сумка  с  кисточками  и
блестящими колечками, узкие, но  густые  черные усы под носом,  чистое белое
лицо с большими круглыми глазами делали его непохожим ни  на кого из местных
жителей. Это, как потом узнал в годы учебы в школе, был учитель Решетников.
     Ружье Решетникова имело три  ствола.  Левое дуло назначалось для мелкой
дичи  и заряжалось обычной дробью. С  правого ствола тремя  крупными дробями
можно  было  бить  по  крупной  дичи  вроде  гуся  или  косули. Третий ствол
предназначался  для  стрельбы картечью. Так вот,  этот Решетников попадал из
своего ружья  на  лету  в  гуся,  пролетающего  на  высоте  150-200  метров.
Сказывают, что это  самое ружье  в  годы  гражданской войны  у него отобрали
белобандиты, и он, не желая расстаться с любимым ружьем, добровольно пошел к
ним в отряд.
     -- А что  тут  мудреного?  --  Выпалил кто-то как толь ко  кончил  свой
рассказ Охлопков.
     Ребята снова загалдели:
     -- Это тебе не боевая винтовка, охотничье ружье, твое-мое.
     --/Картечь-то тогда сами делали. Так да? Во!
     Так  пошумев,  поспорив  немного,  бойцы  попросили  еще  рассказать  о
ком-нибудь,  дескать, тот большой любитель, вам не  чета, вот из  таких, как
ты, есть меткие стрелки?
     Тогда расскажу про своего соседа.
     Давай. Он что? Самый меткий у вас, да?
     Нет. Он лучше моего бил, но в наслеге и  другие есть не менее меткие. У
нас меткой стрельбе не очень придают значение.
     Как это? Тогда, что же цените в стрелке?
     Александр немного старше меня и сейчас живет у себя дома. Из-за чахотки
в армию не призван. Наверно, и сейчас охотится, -- начал Охлопков.
     Александр  Сыромятников  славился  не  столько  меткостью,   а  сколько
удачливостью. Был ли случай, когда он с охоты возвращался с пустой котомкой?
Того он, Федор, не помнит, да  и не знает. Лишь знает  то, что  Александр  с
озера или реки нес три, четыре, а то и шесть-семь уток. А выстрел был у него
всего один. Правда, выносливостью не отличался  и не носил на  себе  крупную
добычу издалека. Но  исправно содержать ружье и другую охотничью снасть умел
лучше, чем кто-либо другой. Вообще мудрый такой.
     За три года до войны Александр в один из майских дней принес семь гусей
сразу. Когда Федор спросил, откуда  столько добыл, тот по своему обыкновению
уклончиво  ответил,  что-де  "с  Алдана,  упустил  еще",  и, не  выражая  ни
восхищения,  ни  сожаления,  с перевязанными  гусями  через плечо  не  спеша
пошагал к  дому.  Скоро пришел Федор Старший с возом  жердей, нарубленных на
берегу того же Алдана.  Оказывается, он видел как  Александр подкрадывался к
восьми гусям,  севшим на песчаную косу, потом услышал четыре выстрела кряду.
Затем над ним сиротливо пролетел один единственный гуменник, о ком Александр
проронил  всего два  слова: "упустил еще". Выходит, он первым выстрелом убил
четыре гуся,  а когда гуси поднимались, выстрелил трижды.  А ружье-то у него
было отцовское, старая-престарая берданка.  Правда, она,  как и винтовка,  с
затвором.--И ему  надо было четыре  раза  зарядить,  четыре  раза  целиться,
четыре раза произвести  выстрел. Теперь судите сами: какая  сноровка и каков
результат!
     Видимо,  поэтому  почтенные  старики  -- те  самые  заядлые  стрелки  с
детства,  которые, экономя дробь  и  порох, часами поджидали  момента, когда
утки  сгустятся  до пяти-шести  и только  тогда  стреляют  --  о меткости  и
удачливости  Александра с  восхищением рассказывали  друг другу.  Не  находя
объяснения  причины  постоянной  удачи,  его  суеверно  называли  "волшебным
стрелком".
     Охлопков  кончил свой  рассказ, но  не  услышал восторженных возгласов,
никто ничего у него не расспрашивал. Некоторые  уже храпели. То ли так плохо
рассказал,  то ли ребята восприняли это как обычную солдатскую байку. Только
рядом  с собой услышал полусонные слова: "То вить охота, тут война.., ты все
равно лучше его".
     На  следующий  день  Федор рано утром со взятой  у артиллеристов трубой
вышел  на  опушку леса. Присмотревшись, облюбовал не  переднюю, а стоящую за
ними сосну и стал забираться на нее.  По  его расчетам, те заслонят  его  от
вражеского ока,  а  сам  он отсюда  может  наблюдать  весь  участок  обороны
противника перед  батальоном.  Поднялся до середины  кроны  и,  заслонившись
стволом  дерева,  направил трубу  на левый фланг. Сначала показались остатки
столбов обгоревшего  сарая  (или,  как  здесь  называют,  риги).  Просмотрел
траншею  и на протяжении  метров  тридцати не увидел не то что  дзота,  но и
мало-мальски  подходящего  места  для  ячейки.  Зато  четко видна минометная
батарея. У траншеи с  тыльной стороны выступает то ли продолговатый бугорок,
то ли какая-то давняя  насыпь. Длина  не больше пяти  метров, высота  где-то
метра  полтора. Как бы  то ни было,  насыпь занятная.  В  нескольких  местах
чернеют полоски. Но это не  амбразуры. А  вот  за ней лежат двое  солдат.  В
лучах  восходящего солнца  блеснуло стекло  их стереотрубы. Это наблюдатели.
Один  из  них,  повернувшись  направо, разговаривает с  кем-то.  Федор  туда
повернул свою  трубу. А там,  на самом  краю  насыпи, чья-то голова. Видимо,
кончили разговаривать: голова исчезла. Что это? Неужели там дзот? И стал еще
внимательнее наблюдать за  серо-бурым  краем насыпи.  "Ага,  амбразура!" про
себя ахнул, когда в трубе стало четко вырисовываться продолговатое отверстие
с краями  бетонного  сооружения.  В  середине  ствол  пулемета.  Спереди  --
кустики, редкие, но занимающие местность до  самой траншеи. И потому никто с
переднего края не смог заметить и без того хорошо скрытый дзот.
     После  завтрака  Охлопков  доложил  командиру  роты  о  своей  находке.
Командир, разглядев через бинокль,  подтвердил возможность наличия  дзота  и
задал встречный вопрос: "Что  делать, товарищ снайпер?"  Охлопков  предложил
использовать противотанковое ружье.
     Пока из  соседней  роты  приводили  бойца с  ПТР-м  Охлопков  из  своей
вчерашней засады  снял одного  из  наблюдателей. Когда установили  ПТР, стал
наводить трассирующими пулями,  попадая в амбразуру. После третьего выстрела
ПТР из  дзота сначала потянулась вверх тонкая синяя струйка, а за ней тут же
вывалил черный клуб дыма. Старый грузный лейтенант не выдержал, сам того  не
замечая, подпрыгнул на месте и по-мальчишески воскликнул:
     -- Ай-да молодцы! Ай-да сукины дети! Был да сплыл дзот!
     Затем подошел  к  Охлопкову, крепко пожал руку  и  уже  серьезным тоном
добавил:
     -- Просто отлично,  брат! О  результатах твоей вчерашней и  сегодняшней
работы доложу комбату.
     Так на позицию  1-го батальона Охлопков  за полмесяца приходил раза три
или четыре.  Напоследок его  вызвали  к капитану Баранову. Раненный  в руку,
недавно  перенесший  контузию, этот человек  с  бледным лицом на приветствие
ответил кивком головы и представился Иваном Егорычем.
     --  Далеко ты  забрался  однако  от  родной Якутии,  -- после  недолгих
расспросов задумчиво сказал  капитан. -- Да не только  ты. Разве  кто из нас
знает, что ждет нас завтра, послезавтра? Так, запомни: место, где мы с тобой
воюем, называется Ворошилы. Запомни -- Ворошилы.
     С этими словами моложавый командир с  помощью левой руки чуть приподнял
правую: мол, смотри. Затем, расхаживая в тесной  землянке, стал диктовать не
то ординарцу, не то связисту:
     "Боевая   характеристика   на  снайпера,   сержанта  Охлопкова   Федора
Матвеевича,  .члена  ВКП(б), 1909  года рождения, образование  3  класса. На
фронте Отечественной войны с декабря 1941 года.
     Находясь  в  1-м батальоне  259  сп с 6.1.44  по  23.1.44 тов. Охлопков
истребил  11  немецких захватчиков.  С появлением  Охлопкова  в районе нашей
обороны  противник не проявляет активности снайперского огня, дневные работы
и хождения прекратил.
     23.1.44. К-р 1-го б-на к-н Баранов".
     Капитан,  подписывая   характеристику,   поддерживал  трясущуюся   руку
здоровой,  морщился,  делал  гримасы,  затем  выпрямился  и,  уже  улыбаясь,
попрощался обыденным кивком головы.
     . --  Отдашь командиру своего батальона.  Ну, бывай, волшебный стрелок!
Живы-здоровы будем, авось, встретимся.
     В своем батальоне, оказалось,  дали снайперам обещанную давно землянку.
Но Кутенева так и не было. Вместо него снова назначили Федора командиром.
     Быть  командиром  для  Федора  обязанность нелегкая.  Хорошо что ребята
подобрались  надежные.  Квачанти-радзе знает с декабря  1942 года. Они тогда
были  вызваны в штаб дивизии и обоим в награду досталось  по Красной Звезде.
Не  раз встречались на  слетах и  сборах. Этот спокойный и малоразговорчивый
грузин, как и  Ганьшин,  большой  мастак бить  с  дальнего  расстояния.  Был
случай, когда снял фашиста, который ехал на подводе. До фашиста, сидящего на
бревне.было  примерно  километр.  Кто  видел,  встречался  с  Квачантирадзе,
непременно замечал, что глаза у него  с кошачьими зрачками.  Глаза при свете
сияли  как  бирюза.  Его  ученик  сибиряк Смоленский  ныне один  из  ведущих
снайперов дивизии. Этот Кузьма был мощнее и  выносливее остальных. На фронте
с  прошлогодней  весны,  и  мало кто  видел его  уставшим  или  растерянным.
Табачный  цвет  лица ему  придавал еще более мужественный вид. И ребята  меж
собой называли его -- мужика размеренного, спокойного поведения -- Разиным.
     Жилин, Попов,  Парфенов и  другие новички уже освоились.  Все  веселы и
проворны. Вася  Жилин большой любитель плясать, охотно слушает прибаутки, да
и сам непрочь почесать язык. Но, как говорится, и в деле гож. Все схватывает
с ходу и  делает  так ловко  и  привычно,  будто  всю  жизнь  только этим  и
занимался.  Николай  Попов любит порядок  и чистоту: все  вымоет,  вычистит.
Алеша  Парфенов --  добрая  душа и как Катионов активист. Все новости раньше
всех узнает он, и газеты достает он.
     С этими ребятами Охлопков  воюет вместе уже три месяца.  Отделение раза
два, в январе и феврале, участвовало в операции  полка по выправлению  линии
обороны,  несколько  раз  побывало  в  разведках  боем. И  тогда бойцы стали
замечать  в  ночной  темноте  то  усиливающееся,  то  затухающее  зарево над
горизонтом в стороне, где должен быть Витебск. Бои, начавшиеся еще в ноябре,
не утихали  и  наши город часто бомбили.  В другие дни они выполняли  разные
задания как  обычные  стрелки. Квачантирадзе,  Смоленский,  Ганьшин и другие
ребята ходят  "на охоту". Охлопков, помимо прочего, вместе с артиллеристами,
минометчиками  участвует   в   уничтожении  огневых   точек  противника   по
приглашению  из соседних батальонов, вступает  в единоборство со  снайперами
врага. Еще были сборы, где принимали участие всем отделением.
     Отделение потерь пока  не имеет. Это,  пожалуй, самое приятное и  самое
большое достижение, которое давало  снайперам и  настроение,  и уверенность.
Большую  значимость  все более  стала приобретать групповая засада. Одну  из
таких засад снайперы устроили в середине марта.
     Бойцы  как-то  заметили, что немцы  чаще обычного  стали  появляться на
тропинках, ведущих к переднему краю. Они несли на плечах ящики, тюки, доски,
тес и прочий груз. Без  сомнения эта шла замена одного подразделения другим.
Как писал майор Д. Ф. Попель в "Защитнике Отечества", снайпер Охлопков и его
товарищи обратились  к командиру  батальона  майору Уколову устроить засаду.
Командир сразу  же дал согласие:  нельзя же  было упускать такой,  посланный
самим богом случай!
     Снайперы, пополнив свои ряды несколькими  стрелками,  пошли рано утром.
Они разделились на три группы и стали вести одиночный прицельный огонь, беря
на  мушку тех, кто  шел на передовую или  возвращался  оттуда  по  оврагам и
привычным  тропинкам. За тот  день  14 снайперов  и  стрелков уничтожили  24
немца.
     Это  была действительно удачная засада. Групповой  выход  был опробован
Кутеневым еще  в прошлом  году. Когда  пришла мысль о возможности  повторить
нечто   подобное,   Федор   задумку   свою  сначала  поведал   Ганьши-ну   и
Квачантирадзе. Затем обсудили все вместе и дошли-таки до комбата.
     Успех  был несомненный, о  чем  подтвердила и выходка  самих немцев. На
следующее  утро, где-то  около  8-ми, из  репродуктора с их стороны  донесся
злобный  голос,  смехотворно коверкавший  слова: "Рус  боюйть  нечестно  как
партизан. Кто это мы знайть. Сибирский снайперт. Когда наступать ми будим их
поймать и вешать". На что ребята ответили хохотом и улюлюканием.
     Охлопков  впервые ощутил  удовлетворение собой  как командиром. Сколько
раз поднимался с  бойцами в  атаку,  чего только  не  испытал,  не  узнал  в
бесконечных  боях, но  самому организовать и внедрить  с самого  начала и до
последней точки удалось только сейчас, с этим приемом.
     Однако Охлопкова за последние месяцы по-прежнему хвалят как снайпера. О
его буднях дивизионная, армейская и фронтовая газеты ныне стали писать чаще,
чем в прошлом году. И чествований стало больше.
     "Защитник Отечества". 13 января. Сын "Солнечной Грузии" Квачантирадзе и
он,  якут,  пришедший на  фронт с  "полюса  холода", лежат вместе в  засаде.
Заметка с фотоснимком названа "Два сержанта-мстителя".
     Та же  газета, 24  марта. Фронтовой поэт  Сергей Баренц  посвятил  ему,
Охлопкову, целое стихотворение.
     Отчизна-мать  гордится  им  по  праву.  Отважному  у  нас  везде почет.
Немеркнущей, неповторимой славой Войдет в века его победный счет.
     Та же газета. 11 апреля Ганьшин и  он встречают своего друга  Кутенева,
вернувшегося с госпиталя.  Очень  теплый, хороший снимок. Сфотографировал их
Д.  Попель.  А  Кутенева  и  сейчас  с  ними нет.  Отправили  его  снова  на
командирские курсы. С Федором остался лишь Ганьшин.  Счет у Леонтия, как и у
Кутенева,  перевалил  за вторую сотню. На  слете снайперов ему член военного
совета армии  генерал  С.  И.  Шабалов лично  вручил  орден Боевого Красного
Знамени. Парень и  сам  изменился: стал  более разговорчивым  и покладистым.
Чуть появится свободное время, бежит в медсанбат к своей Шурочке Казаченко.
     Кроме  всего  прочего, штаб  43-й  армии  выпустил "Памятку  снайпера",
основу  которой  составил опыт  пяти  асов из группы Охлопкова:  его самого,
Квачантирадзе,  Кутенева,  Смоленского  и  Ганьшина.  "Памятка", называя  их
воинами-маяками, признала их бесспорное лидерство в армии.
     Эти проявления внимания снайперам и снайперскому движению  больше всего
радовали молодых,  особенно новичков, нежели  бывалых. Их, бывалых, газетные
заметки  даже  чем-то  не устраивали.  Однажды  Ганьшин в  сердцах проронил:
"Пишут,  будто на  прогулку  ходишь". Конечно, на войне  солдат, как  иногда
любит шутить Квачантирадзе, "и днем, и ночью играет в  жмурки со смертью". И
человеку  постоянно  нужно  чем-то   отвлечься   от  ужасов  и  переживаний,
испытываемых на каждом шагу.  Видимо, потому Охлопков воспринял без прежнего
внутреннего  сопротивления  появление  листовки, посвященной ему одному. Он,
когда принесли эту листовку с  любопытством рассматривал свой  бюст-портрет,
будто там в масхалате не он сам, а какой-то другой человек., Нельзя сказать,
что Федор  не узнал  себя. Узковатый разрез  глаз, немного оттопыренные уши,
покатые  плечи,  -- кажись,  все  его. Но брови  чересчур густые, да еще  со
сгибами,   смахивающие   на   изогнутые  крылья.  Взгляд   такой  тяжелый  и
непоколебимый,  каким смотрят с портретов большие люди. В  общем, больно  уж
внушительный, вдобавок в этаком лавровом  обрамлении  со спущенными  с  двух
сторон кисточками, похожими на подвески полкового знамени.
     Понравился ли  листок Федору? Тогда  он и сам вразумительно не объяснил
бы. Когда тот  солдат, который показал  плакат, и,  предлагая  ему взять  на
память  свой  портрет, сунул  было в руку,  Федор почему-то  отдернул  свою.
Солдат с черными усами, не  то узбек, не то молдаванин, покачал головой и со
словами:  "Дурень ты, неспроста такую честь оказывают-то, попомни мои слова,
Героя получишь" отдал  листок с любопытством следившему за всем происходящим
молодому бойцу. А Федор неопределенно улыбнулся.  Ведь он прекрасно понимал,
что  такая высокая награда также  несбыточна,  как скажем, сесть на облако и
таким  манером добраться до  родных  мест. Но у  него  где-то  внутри иногда
возникало чувство смутной  надежды, которое он старался  отогнать как лишнее
беспокойство. Правда, состоялся обнадеживающий разговор в штабе с командиром
полка полковником  Жидковым. Полковник спрашивал, казалось бы, обычные вещи,
а  писарь  почему-то  все брал на  пометку. Еще у полковника  на столе лежал
плакат на немецком языке. Буквы были похожи на  те, по которым он когда-то в
школе учился читать и  писать. Немцы, оказывается, за его, Охлопкова, голову
назначили премию в десять тысяч марок. Все же Федору чаще  помнилось не это,
а то,  что полковник доверительно сказал на прощание: "Смотри, тебя  знают и
там, но мы лучше знаем, скоро представим к высокой награде".
     Между тем жизнь солдата текла своим чередом. Случаев, которые не давали
утихнуть   слухам,  рассказам  или  просто  небылицам   вокруг  Федора  было
предостаточно.
     Вот один из них. 259-му полку предстояло  выравнивать линию обороны.  И
будучи  на  передовой  с  командиром батальона  майором  Уколовым,  Охлопков
обнаружил  группу  немецких  офицеров,  находящихся  в  двух  километрах под
укрытием  из сетки и зелени. Но  сорокопятки не  достали  их: был недолет. А
потом солдат из соседнего  батальона у ребят справлялся:  "Правда ли,  у вас
кто-то из снайперов трассирующей пулей угодил полковнику немецкому в глаз?"
     Еще случай был. Вскоре после возвращения с первого батальона как-то раз
под  вечер, собираясь  выйти с  засады, Федор  услышал западнее деревни  лай
собаки.
     Товарищ майор, дальше деревни собака залаяла, -- доложил он командиру.
     Ну и что, товарищ сержант?
     Третий день лежу, и лая не было. Там дороги нет, там лес.
     На то и собака, чтоб лаять.
     Это разведка идет...
     Да?.. Ну, спасибо, на всякий случай примем меры.
     На  следующий  день прошел  слух  о  том, что два  немецких  разведчика
напоролись на засаду и один из них взят в плен.
     И  еще.  Возвращаясь  с  разведки  боем,   взвод  наткнулся  на  группу
противника и завязалась короткая, но сильная перестрелка.  Не успели  отойти
шагов на сто после той  перестрелки,  ночную тишину разорвала уже автоматная
очередь. Стрелки  мгновенно  рассыпались  и  залегли  кто  куда. Тут старший
сержант,  который  вел стрелков,  пустил ракету.  Пока свет ракеты не  угас,
снайперы  успели  уничтожить  двух  автоматчиков.  При  повторном  освещении
ракетой стало ясно, что те уже мертвы.
     -- Ну, кто сразил? -- Старшина спросил, вставая. -- Кто куда целился?
     Из трех  снайперов никто не откликнулся.  Тогда старший сержант пошел к
трупам и, осветив их фонарем, спросил еще:
     -- Кто сколько раз стрелял?
     Жилин и третий снайпер стреляли по одному разу, а Охлопков ответил, что
стрелял дважды.
     Затем  старший  сержант подошел  к  снайперам и  стал рассматривать  их
винтовки, раскрывая почему-то затвор каждой.
     -- Хорошо стреляете. Все попали.
     А  Охлопкову  старший сержант  подал руку и, как бы поздравляя,  крепко
пожал:
     Отлично! Обоим попал между глаз!
     Откуда это узнали, товарищ старший сержант? -- спросил третий снайпер.
     Очень  просто.  У   вас  обоих  пули  разрывные,  а  у  Охлопкова  пули
обыкновенные. Доволен?
     Именно после этого случая в  течение  трех месяцев разведчики постоянно
брали Охлопкова в группу прикрытия. Среди разведчиков распространилась такая
легенда, будто Охлопков стрелок с кошачьими глазами -- даже в ночной темноте
стреляет также метко, как и днем.
     И  на  самом  деле,  по  разносторонности  и  скорострельности  равного
Охлопкову в  полку  снайпера  не  было. Квачантирадзе  и  Ганьшин били очень
метко. Но в ведении  огня по движущимся целям явно уступали ему. Смоленский,
как  и  его учитель  Квачантирадзе, любил  поджидать  и  бить  с упора.  При
стрельбе с рук  лучшие результаты достигал молодой казах Атаджанов. Зато он,
как  житель  степей, скажем, в лесистой местности  не всегда удачно  выбирал
место  засады,  видимо, поэтому  предпочитал  вести  огонь  с общей траншеи.
Ребята  все,  если фашист  попадет  "в их  поле зрения",  не  промахивались.
Ганьшин  --  мастер по чучелам. Квачантирадзе лучше всех  умел предугадывать
поведение противника. Все эти лучшие качества боевых друзей были свойственны
и  Охлопкову. Недаром  же  командиры  при выполнении  особо  сложных  задач,
например, в разведке, в  дуэли с вражескими снайперами предпочитали  его. Он
отлично взаимодействовал и с минометчиками, и с артиллеристами. Это знал сам
Охлопков, знали  это его друзья.  Охлопков  в засаде мог находиться  до двух
суток без пищи, без видимого  движения. Кто раз бывал с ним -- будь командир
или  рядовой  --  видел,  как быстро  разводил огонь,  как  устранял  мелкие
неполадки винтовки,  автомата и  пулемета,  какой  он  мастер  на все  руки.
Никогда  никому не бывал обузой, наоборот,  в премудростях  солдатской жизни
нужным оказывался всегда он сам. Умел перенести холод и усталость, лишения и
тяготы,  чем  показывал хороший  пример  новичкам и  необстрелянным. Не  был
навязчив. Незнакомым  в обиду себя не давал, хотя в  кругу своих мог терпеть
иногда не очень-то приятные выходки.
     Сам продолжал твердо придерживаться золотого правила:  береги ближнего,
заботься  о  нем, тем спасаешь  и  себя, опасности  избежишь, только идя  ей
навстречу, и не дай увиливать от нее ни себе, ни другим.



     Старшина,  коротыш  с фуражкой  на затылке,  резко  скинув  правую руку
вверх,  подал   команду  строиться  сильным  голосом  и  с  какой-то  особой
растяжкой.  Бойцы,  ставя лопаты,  которыми  только  что рыли землю,  у стен
траншеи, и,  на ходу отряхивая одежду и поправляя ремни, с  веселым  гомоном
становились в  строй. Старшина, забравшись на бруствер,  терпеливо переждал,
пока  бойцы  находили в строю привычные  им  места. Он переминался с ноги на
ногу,  поворачивался то  направо,  то налево  и улыбался  с  явным  чувством
превосходства старшего.  Наконец, убедившись, что все  пришло  в порядок  и,
улучив момент первых признаков успокоения, снова затянул звонким голосом:
     -- Ро-о-та, смир-но! Ро-о-та, ша-а-гом арш!
     Затем старшина сошел с излюбленного места и, то поворачиваясь в сторону
колонны,  то  устремляясь торопливыми  шагами вперед, резко скомандовал:  --
За-певай!
     Тут же разнеслась не очень дружная, но веселая песенка:
     Ох, шинель моя, шинель, Ты подушка и постель.
     Теперь рота так шла на обед. Бойцы днем  рыли траншею, а вечером по два
часа учились тактике наступательного боя.
     Такая жизнь сначала нравилась. В день столовались три раза и каждый раз
подавалась  горячая  пища.  Подъем  в  семь  утра, отбой -- в десять вечера.
Главное, шли не в смертельный бой, а трудились как в мирное время. От работы
и  потеешь по-другому. Солдат тут  седьмым потом не исходит, мучений прихода
третьего дыханья не испытывает. Если и потеет, то пот выступает разве что на
лбу. Чуть отдохнул, и усталость проходит.
     Но если бы Федору позволили бы выбрать работу или бой, то он  предпочел
бы  последнее.  Потому что  в свободное от работы время все чаще приходили в
голову непрошенными гостями беспокойные мысли  о семье, о своих близких: как
они  там? Будет  ли нынче урожай? Если как в 1942 году  наступит  засуха, то
тогда  что?  Вот  эта неясность вызывала у него  сосущую тоску.  И  Федор  в
разговоре с друзьями повторял одно  и то же:  "Быстрее надо давить фашиста".
Раз, возражая кому-то, даже  сказал, что он "тоже Россия, семья, дети тоже",
что  их  счастье в  его руках  и к ним  он  должен вернуться  и  обязательно
вернется.
     Подобное  настроение было у  многих  и,  как бы его  кто-то  подслушал,
вскоре в  газете  появились  вот  такие строки: "Спросите  у  снайпера-якута
Охлопкова, почему так ненавидит  немцев?  И  он  ответит: "Потому что  желаю
видеть Россию счастливой" .
     Приказ  о наступлении Охлопкову был бы  желанной новостью, однако  пока
ничего путного не слышно.
     Многие  подразделения  полка,  в том числе  отделение  снайперов, после
участия  в  проведении  весеннего  сева  вернулись на  работу по  сооружению
оборонительных укреплений. Рытье траншей, сооружение дзотов, даже возведение
инженерных сетей для круговой обороны -- результат их двухмесячной работы.
     Все это, как потом окажется, нужно было для подготовки на участках 1-го
Прибалтийского фронта и  еще  трех фронтов, расположенных  от  него  к  югу,
"основной  операции"  1944  года,  для  того,  чтобы противник  не  узнал  о
предстоящем мощном  наступлении под кодовым названием "Багратион". Обо  всем
этом солдат  услышит  еще  через  дней двадцать. А сейчас он,  как  мы  выше
рассказали,  роет траншею и  может лишь  догадываться,  что  здесь,  на  его
фронте,  начнется нечто  доселе невиданное.  Не может  же  быть такого,  что
Калининский,  переименованный в  1 Прибалтийский фронт,  только поддерживал,
как это случалось во время Сталинградской,  Курской  битв и переправы  через
Днепр, другие направления.
     Офицеры  время  от  времени  исчезают:  говорят,  где-то  они  проходят
спецобучение. И тогда по вечерам солдаты собирались в кучи и судачили о том,
о сем сколько душе угодно.  Тут были в каждой группе свои  любимчики. В роте
Охлопкова  в центре  внимания часто Оказывался пожилой  солдат  с  седеющими
кудрями. У него рассказ  особенно складно получался, когда  кто-то из солдат
давал ему  свою наркомовскую. Тогда он добродушно улыбался. Помимо анекдотов
и веселых  истории касался  и  серьезных  вещей.  "Старик" (так его величали
солдаты)  говорил, что  нет и  не  может быть  лучшего солдата в  мире,  чем
русский. Кто  самый выносливый, кто самый преданный родной стране? Он! В тот
брусиловский прорыв, рассказывал старый солдат, -- мы  пошли  наполовину без
сапог. И ничего.  Не хватало  винтовок и пайка.  И  ничего,  зато был  дух и
опрокинули всех и вся. Вот ендри-кудри.
     Или он скажет:
     -- Кто-то против царя работал. Точно! Мясо, масло было.  Ружья разного,
орудий в тылу уйма. А до фронта не доходило. Зато в гражданскую мы в тупиках
дорог находили все:  и винтовки, и гранаты, и пулеметы, и колючую проволоку.
В Петрограде буржуи гноили мясо и по ночам тайком от народа возили в мыльный
завод. Все было, ендри-кудри. Только до нас не доходило. Так вот!..
     Охлопков  не очень  вникал в  смысл подобных рассуждений, но  от нечего
делать  слушал  со всеми остальными. Многие подбадривали рассказчика всякими
расспросами.
     -- Вы не знаете, как продувают войну. Тогда продули, сейчас не продуем.
Теперь не царь-дурак правит. Вы торопитесь  фашиста скинуть. О,  торопитесь!
Народ  за себя  дерется. Но вы, птенчики местные, не мерьте все одной меркой
своей роты. Всему свое время. Скоро и ваш час пробьет. Так вот, ендри-кудри.
     Когда бойцы спрашивали  о  том, что, и тут  надобно  ли,  готовиться  к
крупным сражениям, он за ответом в карман не лазил.
     -- А как же! Главному удару, может, и здесь  быть. И мы можем  ударить!
Все  к  тому  же: добить немца, чтоб он  больше  не встал! Раньше не добили,
теперь добьем!
     Разговоров,  таких  вот  и  других, ходит много  среди солдат.  Эти,  в
понимании Федора, небылицы нужны лишь для утоления любопытства. И сейчас он,
кидая лопатой  землю  из траншеи вверх,  весь поглощен заботой о том, как бы
выполнить дневное задание без излишнего пота и в срок. Старшина -- тот самый
забавный малый с  фуражкой на  затылке -- дал задание на двоих  отрыть  пять
метров. Эти пять метров должны быть отрыты до обеда или с обеда до полдника.
Федор  часто  посматривает  на  лопату  своего  напарника Абрара Хай-ялиева.
Парень очень  старался,  но  полную  лопату не набирает  и  то, что  набрал,
сыплется обратно. Песок комками лежит на плечах,  на спине, даже на пилотке.
Абрар -- сын чабана-таджика,  как  все  горцы, поджарый.  Но  ростом,  как и
Федор, невелик. В начале земляных работ едва успевали рыть эти заданные пять
метров. Однако пока никому еще не позволяли помочь  себе. А впоследствии они
кое-кого сами брали "на буксир".
     После  перерыва Федор чуть поднажал:  к пяти  должны  пойти  на учебный
полигон. Абрар, видя как1  напарник убыстрил темп, тоже стал кидать быстрее.
Улыбается. Видимо, вспоминает про "буксир". У них был уговор: в отстающих не
ходить, не давать себя тянуть за уши. Федору  еще по  колхозу и по работе на
шахтах Алдана  знакомо  слово "буксир". Если тебя берут "на буксир",  то это
значит, что ты никчемный работник.
     Рыть  траншею  некоторым не  нравится. Им  это кажется лишней  работой.
"Наступать же будем", -- говорят они. Тут такой случай, когда трудно судить,
кто прав.  Но если всем бойцам дан приказ рыть, то  это, видимо, для чего-то
надо. И потому тех,  которые отлынивают и работают лишь для вида,  Федор  не
одобряет.  А  это  знал  не  только  Абрар,  знали  псе  бойцы  снайперского
отделения.
     -- Ро-о-та, ста-а-новись! -- Снова послышалась команда старшины.
     На этот раз старшина роту повел на учебный полигон --  на небольшой луг
на опушке  леса.  Отделение  снайперов осталось в сарае.  Там  снайперов уже
дожидался вчерашний лейтенант.  Значит,  будут учить тактике.  С  ним  сидит
незнакомый капитан. Сапоги  начищены до блеска,  пуговицы тоже поблескивают,
портупея новенькая.
     --   Товарищи  снайперы,  перед   тактическим  занятием  с  вами  хочет
поговорить  капитан   Слащев,   --  представил   незнакомца   лейтенант.  --
Пожалуйста, капитан.
     Капитан, оказывается, является корреспондентом фронтовой газеты.
     -- Я  надеюсь, что  вы  прочли на  страницах нашей га зеты призыв  Зины
Тусколобовой.  Ну как?  Читали?  Тог  да  очень  хорошо.  Я  приехал  к  вам
организовать ответное ваше письмо на этот призыв патриотки.
     И действительно, снайперы где-то  в середине  мая  прочли  письмо одной
жертвы фашистов -- медсестры, лежащей в госпитале.  Вскоре в адрес Охлопкова
пришло письмо от редакции  газеты "Вперед на  врага" за подписью заместителя
редактора майора П.  Корзинкина.  Как говорилось  в  письме, Охлопков  и его
боевые друзья должны были начинать движение мести  снайперов фронта "за муки
и страдания" этой девушки-калеки.
     Со  страницы  газеты  Зина  выглядела  совсем  молоденькой,  с  коротко
остриженными волосами. "Дорогие мои! -- писала  девушка. -- Пусть это письмо
дойдет  до  сердца каждого из вас. Его пишет человек, которого немцы  лишили
всего: счастья, здоровья,  молодости.  Мне 23 года. Уже  15 месяцев я  лежу,
прикованная к койке. У меня теперь нет ни рук, ни ног.
     Русские люди! Солдаты! Я была вашим товарищем, шла с вами в одном ряду.
Теперь  я не  могу больше  сражаться. И прошу  вас: отомстите! Отомстите  за
меня, за мой родной Полоцк".
     Письмо бойцы читали группой и с  каждым словом письма им становилось не
по себе.
     Зина воевала вместе со своим мужем. Девушка  -- медсестрой. Марченко --
командиром взвода.  В  одном бою лейтенант  не  вышел с поля битвы. Зина  не
верила,  что он пропал без вести, ей не хотелось верить в гибель мужа. И она
пошла искать его. За несколько суток она вынесла с  поля боя 123 раненых. Ее
наградили орденом.  Она продолжала  искать своего Иосифа. Ей  казалось,  что
Иосиф где-то близко лежит раненый и ждет ее...  И в тот раз она ползла между
телами  убитых.   Вдруг   услышала  стон,  стон  раненого.  Повернулась   --
лейтенант...  Девушка  поползла к  нему.  Затарахтел автомат  и  пули прошли
сквозь ее ноги выше колен. Зина потеряла сознание. Пришла в себя от страшной
боли.  Это  фашист наступил на  ее ноги. А фашист,  увидя на рукаве  девушки
красную  повязку сестры-милосердия,  с  испугу или со  злости стал  колотить
ложей автомата по ее рукам и ногам, по голове. Ее, полуживую, подобрали наши
через двое суток-
     Затем  -- госпиталь,  девять операций. И в  каждый раз борьба за жизнь,
борьба против падения духа и апатии.
     Чуть стало легче, начала объезжать на носилках заводы и выступать перед
рабочими. Ее желание  принести  хоть небольшую  пользу оправдалось.  Где она
выступала, там план поставки военной техники фронту выполнялся.
     -- А один лишний патрон и снаряд -- это удар по врагу. Так-то, товарищи
снайперы. Теперь я жду вашего слова, -- сказал в конце рассказа капитан.
     Капитан,  услышав что Охлопков и его друзья  текст своего  обращения  к
снайперам фронта отправили вчера, обещал прийти завтра еще раз.
     -- Так, тема задания на сегодня "Действие снайпера перед наступлением",
-- объявил лейтенант, когда ушел капитан,  попрощавшись со всеми за руку. --
Теперь слу шайте это:
     "Быть невидимкой, тщательно маскироваться на поле боя -- святое правило
снайпера.  И в  наступлении, и  в  обороне я всегда  стараюсь примериться  к
местности так, чтобы враг меня не заметил.
     ...  Перед наступлением  я  всегда изучаю  складки  местности,  скрытые
подступы к  врагу. Заранее  определяю с каким прицелом  стрелять на  том или
ином рубеже, каким образом там можно замаскироваться".
     --  Кто скажет, откуда взят этот отрывок? Нет, нет,  Попов. Из  молодых
кто скажет? Давай, давай, Баймратов? Ну- ка.
     Это из рассказов Охлопкова, -- ответил боец-казах Кутувых Баймратов.
     Точно.   Наверно,   помните  --  рассказы   Охлопкова  о   своем  опыте
опубликованы в  "Защитнике Отечества"  за 22 и  23 марта.  Кто не  читал их,
может  эти номера газе  ты  взять с собой. А  сейчас  мы  с  помощью  самого
Охлопкова отработаем приемы маскировки.
     Снайперов  лейтенант  разделил  на опытных  и  на молодых.  Опытные  --
Охлопков, Квачантирадзе, Смоленский --  отходят метров на триста и ложатся в
отдалении  друг от  друга.  Они  должны  маскироваться.  Молодые  --  Журин,
Сартмамбетов, Попов, Парфенов,  Хаялиев, Баймратов -- остаются  на месте. Им
дано задание: найти место расположения опытных, используя складки местности,
подойти незаметно до  ста пятидесяти  метров  от  них. Затем  каждый  из них
должен  встать  и  указать на того, кто лежит  перед ним, подойти  к нему. А
опытные должны считать, сколько раз молодые дали себя заметить.
     Получив задание, опытные пошли  рядом  к местам расположения. Примерное
расстояние  между  ними по сто  метров друг от друга.  Скоро они исчезли  из
виду. Через пять минут двинулись молодые, но ползком.
     Через десять  минут  молодые  встали  и,  указав  предполагаемое  место
расположения впереди лежащих, двинулись к своим "жертвам".
     По   итогам  необычного   соревнования  молодых   наилучшие  результаты
оказались у Журина и Сартмамбетова. Из опытных не обнаружили лишь Охлопкова.
     Все  пошли к месту, где лежал Охлопков и стали разбираться в "секретах"
его маскировки. И ничего необыкновенного не нашли.  Он не выбирал места, где
густая  трава,  наоборот, лег там,  где травы было меньше.  Отполз  шагов на
десять  назад,  причем  выпрямляя  примятую  им   траву.  Остановился  среди
отдельных кустиков полыни и лебеды. За одним оставил  полено, надев  на него
пилотку, а сам отполз в сторону и притаился, присыпав травой голову.
     -- Ну, товарищи снайперы, в данных условиях проще такой маскировки вряд
ли  придумаешь. Теперь  объясни те,  почему Попов  и Хаялиев  не  обнаружили
Охлопкова? -- допытывался лейтенант.
     Некоторые  сказали,  что  складки  местности  его   скрыли.  Они,  чтоб
убедиться,  отходили назад и присматривались оттуда.  Если убрать полынь, то
человек виден достаточно четко. Другие объяснили тем, что Охлопков лег между
двумя  стебельками полыни,  тем  и заслонил  обычные  контуры  плеч.  С этим
объяснением лейтенант согласился. Однако спросил у самого Охлопкова.
     --  Медведь  скрывается  от человека  не  за  пнем  или деревом,  а  за
кустиками  между  этими  пнями или  деревьями, --  ответил он.  -- И пока не
подойдешь на 5-6 шагов, его так и не заметишь.
     Опять заспорили. Кто-то сказал, что медведь не человек, цвет его шерсти
тот самый для леса и шиш ты его увидишь. Другой сказал, что медведь вовсе на
прячется, он же хищник, он может притаиться,  чтоб  при опасности напасть на
человека. А лейтенант  все-таки нашел в  "медвежьей"  маскировке отвлекающие
зрение моменты: пни, деревья, медведь за ними притаиться может; когда сытый,
ведь  он никогда не  набрасывается на  человека.  Когда  лейтенант  попросил
подтверждение своих слов, Охлопков кивнул головой и добавил:
     --  Я по-медвежьему и сделал. Справа -- поленце с  пилоткой,  слева  --
кочка. И взгляд ребят  из трех точек остановился на  более  привычном --  на
пилотку с поле ном.
     Лейтенант  от удовольствия качал головой и  широко улыбался. А  молодые
снайперы   все   еще  продолжали  спорить   между  собой,   мол,  кто  может
предположить,  что наденет пилотку на полено  или не залезет в низину. Когда
пыл молодых чуть остыл, лейтенант спросил у Охлопкова:
     --  Федор  Матвеевич,  вот на  фронте  был  ли у  вас случай,  когда ты
притаился от немцев вот так, по-медвежьи?
     Снайперы  уже  шли  к сараю, когда Охлопков  рассказал про  тот случай,
который приключился с ним год назад.
     Полк стоял недалеко от озера Сапшо  у высоты  "Желтая". Случилось это в
апреле  месяце,  когда  возвращались  с  разведки.  Три   бойца:  разведчик,
корректировщик  и  он, стрелок,  выполнив  задание, то  есть  выяснив  место
прибытия новой артиллерийской части немцев, дожидались темноты, чтоб перейти
линию  фронта.  Разведчик  с  биноклем  искал наиболее удобное  для перехода
место.  Он  вдруг обнаружил  только  что  установленный  пулемет и  приказал
корректировщику  взять на заметку эту новую огневую точку. И корректировщик,
чтоб уточнить месторасположение этой точки, поднялся на небольшой бугорок  и
расположился в кустах. Видимо,  ему оттуда лучше  была видна передовая линия
немцев. А Охлопков  стоял на середине бугорка почти на голом месте. Над ними
пролетели  вражеские  самолеты,  вызывая   досаду   тем,  что   летают   так
безнаказанно.
     Как это случилось, что он не услышал тарахтенье моторов, не  понимает и
до сего времени.  Вдруг из-за поворота  на дорогу  прямо перед  ним выскочил
мотоцикл.  Шевелиться нельзя,  фашисты --  и водитель, и автоматчик -- сразу
заметят.  Федору  оставалось   стоять   неподвижно  как  тень,   а  мотоцикл
приближался все  ближе и  ближе. Фашисты о чем-то громко переговаривались --
словом, галдели  только  так.  Как увидят, надо  будет открыть огонь по ним.
Тогда начнется перестрелка и вряд ли разведчикам удастся уйти, если даже он,
Охлопков, пристрелит этих двоих. Тогда смерть  или плен... И в следующий миг
между  мотоциклом и  Федором  появились  тальниковые ветви с распускающимися
почками. Оказывается, перед  ним стояли два тоненьких кустика. Мотоцикл  шел
уже  не прямо, а чуть отклоняясь в сторону. Федор, не меняя позы, передвигал
ноги так, чтобы лицо его оставалось за этими кустиками.
     Когда фашисты, не  заметив  стоящего от них  в  десяти  шагах человека,
пронеслись мимо, Охлопков обернулся и  увидел, что сзади был еще один бугор,
а на нем торчали несколько срезанных снарядом стволов деревьев.
     Этот случай  также вызвал оживленный спор снайперов. "Фрицы, наверняка,
были  пьяные",  "Стволы  эти  спасли",  "Ничего особенного,  настолько  были
знакомые  места, немцы могли  и так пройти", -- рассуждали они. Но Федору не
хотелось  бы попасть  еще  раз в  такой  опасный оборот. Он,  занятый своими
мыслями, до сарая шел молча.
     На следующий день капитан Слащев пришел к снайперам, когда  те  рыли ту
же траншею,  что  и вчера. Он  долго  присматривался, кое с кем побеседовал,
Охлопкова  между  прочим  похвалил  за  легкость  обращения  с  лопатой, так
сказать, за сноровку.
     Во время перерыва капитан снова  начал разговор  с Зины  Туснолобовой и
поведал снайперам,  что движение за муки и страдания этой молодой девушки из
Белоруссии   все   расширяется,   что  оно  охватило   танкистов,  летчиков,
артиллеристов всего фронта.
     Заканчивая беседу, капитан вдруг спросил:
     Вы сказали, что будете участниками движения. Как и когда исполните свое
слово?
     На передовую скоро пойдем же, -- выпалил за всех Журин.
     А когда окажетесь на передовой?
     Откуда нам это знать?
     То-то, -- сказал капитан, многозначительно подняв указательный палец.
     Капитан  обещал  об этом поговорить с командованием и открыто  признал,
что снайперам рыть траншеи ни к чему,  так они могут  потерять нужные боевые
качества.
     Скоро так оно и  случилось: вышла большая статья этого капитана "Так ли
надо  заботиться  о  снайперах?"  Она  была напечатана  во фронтовой газете.
Однако  Охлопкову  в  статье  многое   не  понравилось.  Может,   по  поводу
закрепления отделения к определенному подразделению и его тренировок сказано
верно.  Но  зачем  же снайперам нужны  офицерские  пайки,  вместо ботинок  с
обмотками те же офицерские сапоги? Ведь снайпер тоже солдат, и ему ни к чему
особые условия.
     Перед этой статьей, 31 мая, вышло обращение отделения Охлопкова ко всем
снайперам  фронта.  Оно,  как понимал Охлопков,  было  действительно стоящим
делом.
     В обращении говорилось:
     "Родной наш товарищ, дорогая Зина!
     ...  Мы  слышим  твой  голос,  мы видим твои  страдания!  Сердцем своим
солдатским мы с  тобой в этот суровый час. Крепись, родная,  близок  светлый
день радости, близка победа!
     ... 1333 немца полегло костьми от наших снайперских пуль. Этот  счет мы
будем увеличивать изо дня в день.
     Сегодня мы обращаем свое слово к снайперам нашего фронта:
     "Мстите,  товарищи,  за  горе  и муки  Зины  Туснолобо-вой, за  русских
девушек, за их погубленную жизнь. Ни одной минуты не давайте покоя врагам!..
     Мы выйдем, дорогая наша сестра, на "охоту" и откроем счет мести в честь
твоего  светлого имени. Будь уверена,  родная,  что ни один  фриц,  которого
увидит наш глаз, не уйдет живым.
     Счастья и успеха желаем тебе, наш боевой товарищ, дорогая Зина!
     Снайперы  сержанты  Ф.  Охлопков, В.  Квачантирадзе, К. Смоленский,  Л.
Ганьшин".
     Но  "стоящее  дело", то есть свое обращение,  снайперам  предстояло еще
подтвердить уже боевым счетом.
     В тот  самый день, когда ушел  капитан Слащев, вечером у снайперов было
проведено очередное занятие. Там разбирался опыт Квачантирадзе -- наблюдение
за  противником и приемы выманивания  вражеских снайперов. За Василия больше
объяснял лейтенант. Однако занятие прошло оживленно. Потому что Василий свое
неумение   объясняться   по-русски  восполнял  полушуточными,   но  броскими
движениями.  Лейтенант объясняет,  что  опытный  на  лопатку  с пилоткой  не
пойдет.  А Василий двигает вырезанную из  картона фигуру с пилоткой, которая
будто  что-то  уронила,  повернувшись,   подняла  и  снова  начала  идти  по
изначальному пути. Ребята за проделками Василия  следили то  с улыбкой, то с
удивлением. На  поле  боя, где нет  ни  окопов, ни  картонных фигур,  иногда
приходится ввести в заблуждение противника уже обманными движениями, начиная
с  отходов,  уклонов  то в  одну,  то в другую сторону, кончая  отлеживанием
"мертвым".
     -- Хитрый, говоришь? -- отвечает Василий на чье-то замечание. -- Хочешь
жить, будешь все делать. Только не трусь. Струсишь -- крышка.
     Ребята  почувствовали,   что  Василий  разговорился  и   не   преминули
воспользоваться этим.  На вопрос,  кто  помог быть таким  ловким  и  метким,
Василий ответил с напускным удивлением:
     -- Кто, говоришь?  Моя Грузия. Город Махарадзе слыхали? Нет? А Колхиду?
Знаете. Так,  Махарадзе  на юге  Колхиды  стоит. Махарадзе  --  центр  моего
района.  Родное  село мое --  Гурианта. Егерь, садовод, повар -- моя  работа
там. И жена работку дала. Она мне родила двоих в подарок.
     Ребята дружно хохочут.
     -- Еще охота. Вай-вай, во она! Спросите у Федора. Раз сломал ногу. Так,
наотрез. Больше не ломал. Сам грузин. Все.
     Снова хохочут ребята.
     А примечательного в жизни и у Василия, и у Федора, казалось, и на самом
деле было маловато. У  того и у  другого -- образование три класса, оба  еле
изъясняются по-русски и оба обычно  предпочитают  молчать. Василию казалось,
что  Федор по-русски  знает  лучше  его.  А Федору, наоборот,  кажется,  что
Василий  говорит  лучше.  Все  же,  когда  останутся наедине,  разговорчивее
становился он, Василий. Так получилось и в тот самый вечер. Ребят вызвали на
комсомольское  собрание.  Разговор шел  вокруг событий дня. Вспомнили  и про
девушку из Полоцка. И вдруг Василий с необычным для него волнением сказал:
     -- Знаешь, друг, хочу домой, сильно хочу. Вай-вай... Ты же слышал. Чего
только не  бывает  на  фронте. Вай- вай... Мои далеко от фронта  живут.  Это
правда. Но все равно меня тянет туда.  Ты не  думай, что я  трус. Фашиста не
боюсь. А вот семья, жена... Ох...
     На  вопрос, при  чем тут  девушка из  Полоцка, он  долго объяснял. И  с
каждым словом все  горячее,  будто  доказывал  свою  правду  перед невидимым
человеком, который не  хочет его понять.  Женщине, как он говорит, от войны,
оказывается, достается больше,  чем мужчине. Мужчина  погиб, и все с ним. Ей
надо оплакивать его, кормить детей, семью. В детские годы он, Василий, видел
женщин  в вечном трауре, одетых с ног до головы во все черное. Те были вдовы
гражданской.
     -- В моей Грузии черных вдов, однако, сейчас стало  много. Ох, не хочу,
чтоб моя Вера ходила в черном. Как она одна поднимет на ноги Циалу, Ленку?
     В  обычное время Василий предпочитал отмалчиваться, выглядел спокойным,
степенным. Некоторые ему  говорили,  что он  не похож  на грузина. Тогда  он
иногда  огрызался: "Грузин балаболка что ли?  Или  грузин джигит?  Джигит не
надо. Я обыкновенный, как все вы".
     Федор  не  знал, в  каких условиях вырос его  друг, но  все  же знал  и
чувствовал, что мнргое  роднит их.  Оба  из простой крестьянской семьи.  Оба
участвовали в организации  первых сельских  артелей, оба работали немного  в
промышленности: он, Федор, на золотых приисках Алдана, а Василий на рудниках
Рустави. Они  почти  ровесники  --  Василию 34, Федору  33. Оба семейные:  у
Федора  два сына,  у Василия  две дочери.  Оба  коммунисты: Василий Шалвович
вступил в партию за два года до  войны, Федор  -- летом 1942 года на фронте.
Как снайперы стали отличаться также одновременно, с ноября 1942 года.  Такая
была одинаковая  судьба у них  -- у сына "Солнечной Грузии" и у сына "Полюса
холода  -- Якутии". Но  у них была  одна  общая родина -- Россия, одна общая
колыбель -- труд.
     Трудится Федор столько, сколько  помнит себя.  Приучил  к труду старший
брат,  который  всю  жизнь  работал  за двоих. Так, идя на покос, приготовит
заготовку для саней, а возвращаясь домой,  несет  ее на плечах домой.  Зимой
днем возит  сено, по вечерам бондарит или  столярничает. Как нужда заставит,
днем ходит  на строительство, а  ночью принимает участие  в выгрузке  баржи.
Выходных  у  Охлопковых не  было. Они  работали в сутки обычно  не менее  12
часов. Когда  пароходы топились дровами, на заготовку дров они с Иннокентием
Никитиным обычной пилой  пилили и  ставили  в день 40  кубов дров.  Колол  и
ставил штабеля Иннокентий, а братья пилили.
     После вот  такой спартанской школы трудом Федор  приобщился  к технике,
когда он в  1932 --  1933 годах  по  призыву комсомола  работал  на приисках
Алдана  сначала в шахте, затем на драге. Условия были непривычные и тяжелые.
Люди, не знакомые с  трудом под  землей, в шахты спускались без  спецовок, в
одних ичигах вместо сапог. Не хватало не только спецодежды. Жили  в барачных
комнатах по 30 -- 40 человек.  В столовых кормили лишь в обеденный  перерыв.
Первая  из  них  предназначалась  для стахановцев и  для тех,  кто  завоевал
переходящий  вымпел в  выполнении дневных,  недельных, месячных  заданий.  В
старой обычной  столовой,  если  чуть зазеваешь, то можешь  остаться  и  без
обеда. Щи со свежей капустой давались где-то до ноября. Затем наступала пора
кислых  щей  с  кусочком мяса,  потом и  без  него.  С марта или с  апреля в
столовой кроме  кислых щей  и  соленой рыбы ничего не давалось. Май-июнь, до
подхода первых пароходов -- это уже пора полуголодной жизни с фунтом хлеба и
хвостиком селедки  в день.  Людей поражала цинга. Их, ползущих  на карачках,
из-за отсутствия лекарств вывозили  на  первый зеленый лук прямо на поле. За
ними  приезжали  через одну-две  недели. Скудное питание  у  многих  вызвало
туберкулез легких.  Даже  Федор, неприхотливый с детства  к еде, нажил  было
туберкулез, но после приезда домой быстро поправился.
     Конечно, сейчас об этом мало когда вспоминает. Но из житейской закалки,
которую  он прошел в Алдане,  главным приобретением для него были: общение с
рабочими людьми, братание с ними и знакомство с техникой.
     Зато он  помнит разные, по его  пониманию, необычные  случаи  из  своей
жизни.  Раз  Федор  Старший  при очистке водопоя  ото льда,  сломав черенок,
выронил  ледокол  на  дно озера.  Ледокол оказался  единственным  и без него
нельзя было  прожить  и дня. И  его,  девятилетнего  мальчика, Федор Старший
заставил раздеться в январскую стужу наголо и нырнуть в водопой, завязав его
за ноги веревкой. Когда нашел на дне этот злосчастный ледокол, Федор Старший
вытащил мальчика из водопоя и,  завернув  тут же  в заячье одеяло,  увез  на
санях домой.
     А это приключилось, когда он был  уже подростком. Шел ледоход на Алдане
--  реке широкой и  с быстрым  бурным  течением.  Человеку,  за  взбалмошный
характер  и  необъяснимые  выходки  прозванному  недоброжелателями  Василием
Сумасбродом,  к  перелету  гусей  надо  было  перейти  через реку на остров.
Василий Сумасброд в  напарники взял Федора. С шестом на руках они прыгали со
льда на лед. И, как Федору показалось, легко перешли бушующую реку.
     Как-то  раз, уже будучи  в колхозе охотником, чуть было не попал в лапы
медведю, вырвавшегося  из  бревенчатой пасти.  Когда Федор подходил к пасти,
медведь  уже  мог  встать  на  ноги  и  с  ревом  пошел  на  него.  Нетрудно
предположить, что было бы, если бы ружье оказалось незаряженным.
     Но,  независимо  от   того,  что   помнишь  или  не  помнишь,  подобные
приключения  вряд  ли  серьезно  влияют   на  судьбу  человека.   А  навыки,
приобретенные  в труде,  как  понимает Федор, просто  ничем  незаменимы и на
войне. От труда закалка и  выносливость, смекалка и уверенность. Более того,
тот,  кто ценит и  любит  труд,  и к людям отзывчивее  и добрее. Честность и
благородство также исходят только  от  труженика. И, наконец, труженик менее
зависим, менее уязвим, потому что он все за себя делает сам.
     Вот  почему Охлопков  и  сейчас  земляные  работы выполняет на совесть.
Многие толкуют  так:  будем наступать  --  эти  траншеи заставляют  рыть для
отвода глаз. Немца не обманешь. ^Он и без того все видит и знает. А Федор от
своих  требует, чтоб они  без лишних  слов выполняли задание.  Откуда  знать
солдату каждый  раз то, что ему  следует делать. К каждому  наступлению ведь
подготовка бывает разная. "Знаешь, что тебя ждет? Ну вот, выполняй приказ --
это твой долг", -- всегда повторяет он. Или еще  скажет:  "Рой,  лишь  земля
прячет солдата". А так наступления ждут все. Ждет и готовится и Охлопков.
     Новичкам он спуска  не  дает, чтоб те винтовки свои содержали всегда  в
исправности. Как и люди, винтовка винтовке рознь. У каждой свои особенности:
у одной спуск твердый, у другой, наоборот, мягкий. Бывает и бой разный: одна
бьет  выше,  другая  ниже.  Когда спуск  твердый, чуть выше  надо  целиться.
Помнится, Журин в первые дни  появления в отделение как-то показал винтовку:
дескать, она плохо бьет.  С нее действительно  нельзя  было попасть  в цель.
Потому что парень, видимо, не почистил ее вовремя от сильного загрязнения  и
ствол вздулся чуть ниже мушки. И как же попадешь из вздутой винтовки в цель?
Журину  тогда сменили винтовку, а Охлопков  внушил ему, как  нужно содержать
боевую  подругу. Снайпер, когда надо,  выходит  "на охоту" в  любую  погоду.
Например, утром был туман, днем температура поднялась на 10  градусов, тогда
с расстояния 350 метров надо целиться  на десять сантиметров ниже или прицел
следует поставить вместо  3,5  на 3. Или же ты  ждешь  появления фашиста  на
расстоянии  400  метров, а он выскочил на  200 метров дальше.  Тебе  некогда
устанавливать прицел. В этом случае надо целиться выше на целый метр.
     Еще от  новичков Охлопков требовал  во всем правдивого ему объяснения и
честного отношения  друг другу. Сам  он в молодые годы охотно отдавал  всего
себя строительству новой жизни. Для него исключен был возврат к старой жизни
с  ее  несправедливостью.  Новая  жизнь  --  это  свет,  это  культура,  это
справедливость. И  справедливость старался блюсти с юных лет. Будучи в  свои
двадцать  лет председателем артели по совместной обработке  земли -- ТОЗа по
артельным делам в райцентр ходил пешком туда и обратно километров двадцать.
     Однажды односельчане не приняли в артель мужика по той простой причине,
что  два  года назад  был у  него проездом незнакомый человек, который,  как
потом  сказывали, стал главой банды  в далеком Оймяконе. Дело было зимой, на
острове  реки Алдан,  где этот  мужик  жил  временно, откармливая свой  скот
сеном, заготовленным еще летом. А избушка стояла недалеко от большой дороги.
И откуда было  знать мужику, кто проезжает по ней  каждый  божий день? Федор
взял да пошел в райцентр и принес справку от органов о том, что тот мужик не
виновен в побеге того главаря банды. Мужика приняли в артель.
     Охлопков знал,  что  новая справедливая жизнь идет из  России,  которую
здесь, на фронте, он и защищает. Вернее, защищая Россию, защищает себя, свою
семью, свою  Якутию, ту  жизнь, которую называют социализмом. Для него ясно,
за что он воюет, за что  отдаст,  если понадобится, и  жизнь. Пока будто все
ясно и просто.
     Солдаты подходят к сараю. И тут же разнеслась команда старшины:
     -- Ро-о-та, ста-а-новись!
     Значит, очередное занятие кончилось  и прошел еще один день  их  боевой
жизни.
     -- Ро-о-та, ша-агом арш! За-а-пе-вай!



     Операция   "Багратион"   по  освобождению  Белоруссии  началась  раньше
намеченной даты  на один  день.  А  бойцам  дали отдых  только вчера: отвели
помыться к озеру, как обычно  перед крупным сражением  сменили белье.  Федор
ловил себя на том, что он стал чересчур чуток ко всему происходящему вокруг.
Почему-то вглядывался  в глаза каждому, кто оказался с  ним рядом,  слышал в
словах,  которыми перебрасывались, какой-то  особый невысказанный, тревожный
смысл. И  когда  тот самый брусиловец нарочито весело  сказал, мол, не тужи,
друг, все образуется, он, кажется,  его отправил  к  чертовой  матери.  Так,
вчера весь  день ходил сам не свой. Снайперов  и на  этот  раз разбросали по
ротам  да  по штабам. В последние  дни никто не интересовался ими, будто они
больше не нужны. Да еще это странное предложение капитана Кукушкина...
     Федор лежит на передовой. Он не смотрит на соседей справа  и  слева, не
гадает, кто  получит ранение  или найдет себе смерть. Из его группы тут  нет
никого. Он  здесь один и, дожидаясь, когда поднимутся в разведку  боем, не с
целью выяснения чего-то важного сейчас для  него, а скорее по привычке и без
произвольной дрожи  ожидания,  наблюдает,  как поднявшийся  ветер рассеивает
густой утренний туман. Вдруг рявкнули наши  пушки. Федор невольно вздрогнул.
Залпы последовали один за другим, затем слились в один протяжный гул. Вскоре
перед ним стали маячить чьи-то тени. Это пошли бойцы в бой. Поднялись  и он,
и его соседи. Шли долго, о первой линии обороны немцев  оставалось недалеко,
а огонь с той стороны еще не открывают.
     Догнали танки  и  САУ.  В рваном  тумане  они  то  исчезают,  то  снова
появляются. Но пламя их выстрелов вспыхивает непрестанно. Вместе с ними рота
дошла до передовой немцев. Первую траншею перешли почти без сопротивления.
     Когда ветром подняло  туман, стало видно  как фашисты убегают ко второй
траншее. Как-то  стало  легче: видит  врага,  видит  своих,  наш  огонь  еще
усилился. Но вдруг  тяжелые  минные  снаряды забухали спереди, сбоку, сзади.
Над  самой  землей   с  ужасным  треском,  с  буро-красным   пламенем  стали
разрываться  и бризантовые снаряды.  Все сгущающееся белое пламя  и все чаще
покатывающаяся волна смрадного горячего воздуха обрушили на людей смертельно
удушливый колпак.  Все тело прошило неприятно  липким потом. Дышать нечем. А
бойцы  бежали  вперед. Федор тоже  бежал,  не замечая  как  трясет  тело его
собственный  автомат.  "Вырваться...  вырваться..."  --   сверлит  его  мозг
единственно желанная мысль. "Вырваться _"
     Теперь Федор  ничего и  не боится.  Он  не видит, что они уже в траншее
врага. Кого-то бьет прикладом,  колет  штыком, куда-то  вперед швыряет  свои
гранаты.
     Это,  видимо,  то  святое состояние для воина, когда он  перестает быть
обычным убийцей. Четко ничего не  помнит, а делает то, что от него требуется
по извечному закону  войны. Сотни, тысячи солдат, сами того не  замечая, так
совершают  подвиг  ежедневно в  небольших и  крупных сражениях.  Это и  есть
подвиг самый чистый, самый бескорыстный.
     Когда Федор стал четко различать, что происходит на поле  боя, рота уже
заняла участок вражеской траншеи, шириной 200 метров. Фашисты бьют с боковых
траншей. Больше всего стрекочут их  ручные пулеметы. По ним  он  ведет огонь
уже прицельный.
     Какой  солдат вот в такой  заварухе будет  помнить зло на  кого-то. Да,
Охлопкову капитан Кукушкин предложил остаться в распоряжении прокурора то ли
дивизии, то ли армии. Да, он ответил  на это резким отказом, потому что имел
случай  увидеть  воочию,  что же это такое на самом  деле. Да, тогда капитан
распорядился идти  ему на помощь солдату -- не  то адыгейцу,  не то греку --
приводившему  в исполнение приговор трибунала. Да, тот  несчастный, которого
вот-вот  должен  был  прикончить  палач, узнал Федора  и  умолял  остановить
расправу. Да, то, что он испытал там, был для него тяжким случаем и он потом
будет еще  долго видеть во сне, как  тот, извиваясь перед ним, колотил землю
кулаками: "Дома у меня жена и четверо детей... Не давай меня убивать-"
     Солдат незлопамятен. Охлопков капитана не вспомнил и на следующий день,
23  июня,  когда  началось   само  наступление  в  4  часа  утра   с  мощной
артиллерийской подготовки.
     Бойцы 179-й дивизии ведут ожесточенный бой за Шумилине.
     А Федор? Где он? Он  ли? Без пилотки и пояса, автомат тащит за ремень и
плетется,  шатаясь  как  пьяный.  Его  увидел  командир  взвода с пистолетом
наголо. Младший лейтенант пошел в его сторону.
     -- Это еще что такое? -- командир подошел к идущему. -- Стой! Стой тебе
говорят!
     Командир вдруг попятился и его гнев как рукой сняло:
     Федя, это ты? Что с тобой?
     Эх.эрзац зацепил...
     Что говоришь? Где?
     В грудь- Насквозь_
     -- Ну?.. -- командир осторожно снял ремень с локтя раненого и увидел на
его  спине  сочившуюся  с красной  пеной чашу  раны. Такая  рана  бывает  от
разрывной  пули.  --  Как  же  ты  идешь  пешком? Эх,  Федя, Федя-  Командир
посматривал вокруг и дал кому-то распоряжение привезти сюда ездового.
     Федя, ты узнал меня?
     Узнал. ..Узнал. узнал, Степан...
     Теперь молчи, дружок, молчи...
     Кутенев не знал  как  обращаться  с  Федором: то  ли" посадить,  то  ли
уложить.
     --  Федя, я курсы  свои окончил. Вот и  стал  командиром  взвода. Федя,
Федя, не надо тебе говорить. Ты толь ко слушай.
     А Федор хочет рассказать. Шумилине вот-вот  будет  взят.  День, видишь,
какой неудачный для него?  Утром  тоже получил ранение. Пуля содрала кожу до
костей  ребра. Зачем ему надо было жалеть  щуплого  эрзац-фашиста?  Помнишь,
такие доходяги на фронте  нынче весной стали появляться. Убрал бы, когда тот
спотыкался  и   до   смешного  неуклюже  повернулся  и  впопыхах  огрызнулся
бесприцельным  выстрелом.  А он, этот фриц, или дожидался его, или со страху
не находил себе  места.  Увидел же как целился.  Уклониться бы сразу. Почему
понадобилось  остановиться, почему целился? Бил бы с ходу. И вот после курка
Федор почувствовал удар в грудь...
     Хочет  рассказать Кутеневу об этой  своей нелепой  ошибке, да не может.
Такая  хрипота  в  горле.  Да  и Кутенев не дает ему  говорить.  Что-то  сам
говорит, успокаивает...
     Пыл наступательный, думаю, у фашиста выходит.  Слышишь, Федя? Форсируем
Двину, погоним  его, всту пим в Прибалтику. А там и до Берлина рукой подать!
Сюда,  сюда  подводу,  сюда!  Лобанов,  бери  автомат,  а ты,  ездовой,  его
доставишь в санбат. Слышишь?
     Своим ходом дойдет. Видишь у меня двое лежат.
     Слезай, тебе говорят.
     Ездовой нехотя  слез с  телеги и помог Кутеневу посадить раненого возле
двух офицеров, лежащих без сознания.
     -- И прошу, и приказываю, доставишь его в медсанбат. Понял?
     Вид ездового был невозмутим, мол, раненых без ваших хватает, но, садясь
на телегу, увидел спину Федора и ахнул:
     Вот  эта рана... Извини, товарищ лейтенант,  довезу его. Не сомневайся,
довезу.
     Спасибо.
     А вот довезу ли? От такой умирают быстро.
     Ну_ Федя, Федя, терпи!.
     Как тронулась телега, стало трясти, и раненый потерял сознание.
     ... Кто-то шлепает  по лицу.  Над ним  разговаривают: "Смотри, живой...
Такой  будет  жить".  Федор, увидел было  свет, тут  же  снова провалился  в
бездну, мягкую, теплую... Он догоняет эрзац-фрица, хватает его за шиворот, а
тот  улыбается.  "Я не хотел  стрелять, я  со  страха..." "Да?" -- почему-то
соглашается Федор. "Я тоже не хотел тебя убивать". -- "Дай руку, мы вместе в
рай  пойдем". --  "Нет, я домой пойду,  ты убитый,  иди один", --  "Ладно, я
пошел". Тут щупленький, так и улыбаясь, в белом халате стал удаляться выше и
выше.  Федор  ему  кричит: "Подожди,  бери  меня  с  собой".  Щупленький  не
останавливается, он все улыбается и все удаляется... -- "Подожди..."
     Опять кто-то его шлепает но лицу.
     Федор  увидел  над  собой  человека  в  белом.  Он  не щупленький, лицо
широкое, красное, на него смотрит большущими глазами через очки...
     -- Пришел же в сознание... Вот  молодец... Вот герой... Ну все.  Теперь
спи. Не беспокойся, ты в госпитале. Спи, спи, давай-



     Хорошо ли, плохо ли показана в этой книге судьба еще одного солдата той
долгой,  страшной  войны,  которую принято  называть  Великой Отечественной,
судить не  нам.  А судьбу  нашего героя,  по сравнению с тем, что было в том
самом 1418-дневном побоище, можно считать, помимо прочего, счастливой.
     Да, на его теле война оставила рубцы от двенадцати пулевых и осколочных
ранений, из которых на девять найдено нами документальное подтверждение. Да,
он трижды  был сотрясен контузией, до  конца дней своих носил на себе  следы
еще  от  десятка  колотых,  рваных ранений, полученных  в  штыковом бою. Но,
несмотря ни на что,  остался жив и, как  писал один наш местный журналист  о
своей  первой встрече с только  что прибывшим фронтовиком,  на лице  его  не
заметно  было "ни  тени усталости, ни  следов тяжких  переживаний, наоборот,
веришь  в  то, что его ждет  полнокровная жизнь до старости". Не удивляйтесь
этим словам: он не хромал,  у  него руки и ноги были  целые, голова не  была
покрыта белыми сединами. Случилось так, что Федора Матвеевича, как вылечился
от  последнего ранения, прямо  из  госпиталя  забрали в  школу  сержантского
состава 15-й Московской стрелковой  дивизии, где  служил с апреля по  август
1945  года  командиром  отделения 174-го  стрелкового  полка.  Казалось  бы,
времени прийти в себя было предостаточно.  Все пережитое на фронте не так-то
просто отпускало даже таких, как  Охлопков. Он, уже будучи в  родных местах,
при  внезапном виде крови  на  обычном  зайце, ловил  себя на  том, что, как
помимо воли, его рука хватается за рукоять  охотничьего  ножа. Иногда, после
каких-то  нежелательных  встреч  и волнений,  напоминавших фронтовую  жизнь,
снились  такие  кошмары, что вместо снотворного приходилось  ему прибегать к
зеленому змию,  которого  на  фронте из-за  чувства  самосохранения всячески
избегал.
     Воина-победителя окончательно могли бы успокоить почести, оказанные ему
на  пути  следования: в  Иркутске,  в столице республики, затем в Чурапче  и
Ытык-Кюеле.  К  тому  же еще  в свой  Крест-Хальджай приехал  с  подаренными
генералами ружьями, в костюме и при часах. Но он не мог предаваться радостям
жизни. Он увидел в колхозе такую безысходность,  такую  нищенскую жизнь, что
на  первых порах  не знал куда деваться.  Оказывается, пока  шла война,  тут
многие умерли от голода и болезней, каждый четвертый харкал кровавой слизью,
женщины   так  исхудали   и   состарились  от   постоянного   недоедания   и
изнурительного труда, что  смотреть на них  было  и больно,  и тяжко.  Позже
Федор  узнает, что  в  районе во  время тех страшных  четырех засушливых лет
военного лихолетья умерло голодной смертью более тысячи людей.
     Тогда он, может быть впервые за свои 37 лет, сполна ощутил как тяжело и
страшно начинать жизнь снова с борьбы с непросветной нуждой. Как колхознику,
карточки на хлеб и другой харч ему не полагались, и счастливчик, уцелевший в
ужасной войне,  пошел не в  менее ужасный колхоз,  который давал на трудодни
почти ничего,  чтобы заработать хоть что-то  на семью  и на себя. В ту  зиму
вдруг поехал  к двоюродному брату, в село Томпо,  что находилось среди гор в
трехстах  километрах  от Крест-Хальджая.  То  ли  захотел  навестить  своего
сородича, то  ли задумал  остаться там и чуть подзаработать -- об  этом  сам
никогда ничего не говорил. Смалодушничал? Возможно. Тогда  этот был первый и
последний случай его сделки с жизнью.
     В общем-то, Ф. М. Охлопков был из той породы людей,  которые ни в каких
обстоятельствах хитрить да  ловчить или выгадывать  да  под  себя  грести не
умели и не хотели. Он, имея семью из 12  -- 13 едоков, как бы ни  приспичила
нужда, не просил помощи ни у родственников, ни у государства. Правда, кто-то
из его ребятишек, как  сын или дочь матери-героини, пользовался интернатским
пайком. Будучи депутатом Верховного  Совета СССР, сам работал в течение 6 --
7  лет руководителем в двух-трех организациях  районного масштаба,  а жил  в
обычной коммунальной квартире. В  дни празднования 20-летия Дня Победы стал,
наконец-то,  Героем  Советского Союза,  в 1968 году  широко  отмечалось  его
60-летие. В том и другом случае на его имя  поступило немало подарков. Часть
их -- по его понятиям "лишних" -- раздавал родственникам, близким людям  или
просто знакомым без всякой корысти.
     Что это?  Святая простота или безбожная расточительность? Видимо, не то
и не другое.  Как  успели сами  заметить, он не чурался  любого труда: когда
нужно кузнечил, при надобности отлично владел и топором. До войны  настолько
увлекся  трудом  в  коллективном  хозяйстве,  что так  и  не  нашел  времени
сколотить домик для своей семьи. После войны четыре года бегал в  депутатах.
По свидетельству его друга и неофициального помощника, калеки войны, бывшего
военного  летчика Г.  Т.  Табунанова, в первый же  год Охлопков  исписал все
листы своего  депутатского блокнота. Так,  и  тут всего себя отдавал делу, а
для себя, как всегда, не добивался ничего.
     В  поисках  объяснения  мотивов подобного  его поведения,  я  почему-то
вспоминаю  шолоховского Нагульнова. Правда, Охлопков не литературный герой и
не был таким бесшабашным как тот, но у  них нахожу  схожие черты -- прямоту,
фанатичную веру в  светлое  будущее, которое преподносилось  тогда в  облике
социализма -- единственного социально-справедливого общества для трудящихся.
Помните, как  Нагульнов,  готовясь к мировой революции,  с  какой бесплодной
натугой настойчиво изучал  английский  язык? Охлопкова же,  когда  ему  было
всего   двадцать  лет,   земляки   выбрали   председателем   первого  своего
коллективного   хозяйства,  так  называемого  товарищества   по   совместной
обработке земли. Дело  было новое  и старики,  видимо, выжидая время,  сочли
уместным выдвинуть именно его --  доброго, веселого малого, чистого от  всех
житейских грехов,  вдобавок  комсомольца.  А он, как  рыцарь  без  страха  и
упрека,  свое назначение воспринял как должное. Ему уже тогда казалось,  что
чуть ли  единственным  препятствием  торжества  новой культурной, зажиточной
жизни является веками устоявшаяся привычка крестьянина-единоличника жить для
себя, перспективами лишь своего  хозяйства и он приобретение личного счастья
через  всеобщее благополучие окружающих,  через коллективный  труд воспринял
как заповедь.  Впоследствии  у  Охлопкова  постепенно,  исподволь  сложилось
убеждение  жить  просто  и  без притязаний. Когда было  трудно,  не  хныкал,
никогда  ни на  кого  злобу не  таил, ни себе, ни близким  лишнего  не брал,
привилегий не искал. Это был кристально честный человек.
     Другое дело,  как  все это воспринималось  теми же окружающими.  Люди и
тогда  были разные. Одни видели в  нем чудака, который не то, что гонится за
добром,  а, как говорится  в якутской  поговорке, сам  катится  от  золотого
котелка, то есть сам убегает от собственного счастья. Другие насмехались над
ним по поводу того, что у него орденов полная грудь, а живет как нищий.
     Что  ответишь на это? Как изрекает не менее распространенная поговорка,
не заткнешь рот людской. Да, Охлопков почти лет десять в прямом смысле слова
бедствовал, одевался  и  питался  значительно  хуже многих односельчан. Зато
худо-бедно росли у него  дети. Они сейчас имеют высшее и среднее специальное
образование и  все,  по  нынешним понятиям,  вышли в люди. По  свидетельству
стариков, он сам с  мальчишеских лет любил возиться  с детьми, присматривать
за ними и опекать их, и в зрелом возрасте эту любовь перенес на своих детей.
Дети у него были не только предметом забот и хлопот, но и источником радости
и по существу смыслом всей его жизни.
     Еще скажу, что Охлопков везде умел блюсти свое человеческое достоинство
также  естественно  и  просто, как  жил, без  бравады,  в  то же  время  без
излишнего скромничания. Когда присвоили ему звание Героя, во всех торжествах
вел  себя должным образом, не впадая ни в суету,  ни в чрезмерное ликование.
Словом, в этом  человеке уживались воедино обычная человеческая скромность и
рыцарская готовность к участию во  всех нужных  людям  делах. И  руководство
Томпонского района в полной мере использовало самого Охлопкова и его Золотую
Звезду. От имени Героя, как при бытности его депутатства, стали отправляться
прошения в различные  инстанции, сам, как порученец, летал то в Якутск, то в
Москву, по  заданию обкома ВЛКСМ разъезжал по районам республики, встречался
с молодежью, бывал в школах.  Он не находил неуместным противиться даже быть
украшением стола  на  всяких  торжествах  или приемах важных  для начальства
гостей. Вот  это безотказность и ускорила его  кончину.  На  фронте  шел без
оглядки  на любое задание и всегда оказывался  в победителях благодаря своим
исключительным качествам, таким, как смекалка и выдержка, дерзость и отвага.
А тут, полагая, что  совершается нужное  людям дело, только подрывал свое  и
без того расшатанное здоровье.
     На свете нет ничего вечного. Со временем многое  забудется из биографии
героя и он  чаще  всего  будет вспоминаться, видимо, как выдающийся снайпер,
уничтоживший из обычной русской  трехлинейки своих противников в количестве,
равном целому  батальону.  Приводимая  в  печати  цифра --  429  -- конечно,
феноменальная. Однако  тут же  оговоримся,  что в эту цифру  не  вошло число
уничтоженных  им   фашистов,   когда  тот  в  течение  восьми  месяцев   был
пулеметчиком  и автоматчиком.  Известно, что только  в двух боях  пулеметчик
Охлопков  истребил  более сорока своих  врагов. И  сдается  мне, если как-то
регистрировался  бы его  общий счет, то вряд  ли уместился в  пределах одной
тысячи.
     Но здесь  тот  случай, когда важен  не столько  результат, сколько сама
личность стрелка. И на фронте, и на родине  многие видели  в нем  меткого да
ловкого   охотника,   чем   снайпера   с   уникальным   даром   интуитивного
предугадывания  поведения  противника на поле  сражения.  Люди без подобного
дара в снайпинге  долго не продерживались, хотя за короткое время добивались
внушительных  результатов.  В  подтверждение  своего  утверждения, по старой
привычке,  сошлюсь на  командиров высшего ранга, без сомнения компетентных в
военных делах. Маршал И. С. Конев назвал Охлопкова "великим снайпером  земли
российской". А другой маршал И. X. Баграмян, как бы расшифровывая эти слова,
писал  об  Охлопкове  "...Это  был редкостный  мастер меткого огня,  который
действовал с одинаковым успехом и в  обороне, и  в  наступлении". К  тому же
читатель знает, как бил он из  противотанкового оружия, пулемета и автомата.
Он  мог вести огонь из  45,-миллиметрового орудия  или  миномета.  И вряд ли
сыщется  второй  такой  разносторонний  меткий  стрелок из  числа участников
Отечественной войны.
     Отзыв двух крупных военных деятелей -- это  дань  признания  ими заслуг
Охлопкова-воина. Но Федора Матвеевича уважали  и ценили  не в меньшей мере и
как человека, что  нам особенно важно  и  дорого. Тут опять-таки  не могу не
сослаться на  два человеческих документа, показывающих, кем был Охлопков для
товарищей по оружию и кем являлся в свое время для молодежи.
     Вот первое письмо:
     "Здравствуй  дорогой,  фронтовой  друг мой... Ну как не поздравить и не
написать тебе это  письмо? Когда услышал  по радио о тебе, заплакал то ли от
радости, то ли от того, что мой друг остался жив...  Если дойдет мое письмо,
то пиши все подробно о себе. Буду ждать ответа больше, чем от брата".
     Это письмо Охлопкову пришло в тот знаменательный для него май 1965 года
от его однополчанина, известного по книге снайпера Сухова Бориса Васильевича
из Башкирии.
     Вот  отрывки  из письма человека, знавшего  Охлопкова  лишь по газетным
вырезкам:
     "Здравствуйте, уважаемый  Федор Матвеевич! К вам обращается  незнакомый
Вам  Атласов.  Я  искренне  рад  тому,  что звание  Героя  Советского  Союза
присвоено  человеку,  которым  я восхищался в  школьные  годы и не  перестаю
восхищаться и теперь...
     Я -- геолог. Работаю на Чукотке более десяти лет. Полюбил этот суровый,
но приветливый край.  В  том, что я выбрал правильный путь (я шел по другому
пути), в этом большая заслуга принадлежит Вам, дорогой Федор Матвеевич. Я об
этом не мог не писать Вам".
     Под письмом стоит подпись: "С низким поклоном Бустенгин Атласов. 12 мая
1965 г. Чукотка".
     Так, Федор  Матвеевич  Охлопков, как  воин и человек  снискал  всеобщее
уважение  народа  и  был его  всеобщим любимцем. Для якутов  он национальный
герой,  а  для советского народа  --  воин,  вобравший  в  себе  традиционно
положительные качества  солдата  русской армии  как  благородство, твердость
духа, честность.  И хочется, чтобы в наше время эти нужные всем человеческие
качества проснулись бы у народа с новой силой.
     Будем  же добры друг к другу. Скажете -- наивно? Ну и что ж. Если Федор
Матвеевич на самом деле, по нашим меркам, был наивен и слишком  прост, то он
от  этого, прямо скажем, ничего и не теряет, потому что человека  светлого и
чистого как он сейчас встречаем, к сожалению, все реже.  Не  лучше  ли быть,
помимо всего прочего, немного наивнее и добрее, чем  жестким  и злобствующим
как многие сейчас.
     Чего  греха  таить, совсем  уже перестали уважать  ветеранов войны, как
будто они перед нами в чем-то виноваты.  Иногда, в угаре неумного стремления
к  переоценке  ценностей,  кроме  всего  прочего,   ворчим:  "это  обманутое
поколение", "лучше оно проиграло бы эту войну".
     Между прочим  жизнь  сама --  это сплошная память.  Она не  забывает  и
плохое, и  хорошее. Она в  раздаче счастья скупа. И человек в конечном итоге
наживает то, чего  заслужил. А история, даже разрушив здание того  или иного
общества, его  кирпичики так просто не  раскидывает, а как бы  сортирует  и,
рассортировав  наиболее  заметные,  крепкие  из   них  с  положительной  или
отрицательной  отметиной, как вечную память,  раскладывает в  своих анналах.
Без такой памяти народ не может жить и развиваться.
     И хотел бы закончить свою повесть с предоставлением слова ее герою. Еще
при жизни Федора Матвеевича, 10 июня  1965 года, в газете  "Социалистическая
Якутия" была опубликована его статья. Она называлась "Слово молодым".
     Вот  что  было сказано в том обращении к молодому поколению,  то есть к
нам тоже:
     "Радостным  и  светлым был  для  каждого  советского человека  праздник
двадцатилетия Победы нашего народа в Великой Отечественной войне.  Для меня,
бывшего фронтовика, он был радостным вдвойне. С огромным волнением я получил
известие о том, что мне присвоено высокое звание Героя Советского Союза. Нет
слов,  чтобы  выразить  сердечную  благодарность  Советскому  правительству,
нашему великому  народу. В  то  же время  считаю,  что эта почетная  награда
является   достойной  оценкой  мужества  и  отваги  сотен  и  тысяч  якутян,
сражавшихся  на фронтах великой  войны. Они --  люди моего  поколения,  ваши
старшие  братья,  отцы  и  деды.  Они  родственники  и  близкие  люди  нашей
сегодняшней  молодежи. Они ценой жизни отстояли  свободу Отчизны,  счастье и
радость созидания.
     Путь, который я прошел в жизни, похож на сотни и тысячи жизней тех, кто
умирал  в боях, и тех кто вернувшись  с фронта, трудится  сейчас на заводах,
фабриках, стройках, совхозных и колхозных полях.
     Слов нет,  что  обширна наша Якутия, необъятны просторы России-матушки,
по сравнении с ними бесконечно мал  мой родной Крест-Хальджай. Но никогда не
задумывался над  тем,  что  я уроженец где-то затерянного медвежьего уголка.
Ведь любой человек,  где бы ему суждено  было родиться,  появляется  на этот
свет, чтобы жить, трудиться и бороться достойно.
     Жили мои родители в маленьком  таежном аласе. Нелегка была их бедняцкая
доля.  Голод,  нужда, постоянная забота о том,  как покормить семью,  всегда
преследовали  их.  Отец мой,  Матвей  Петрович  Охлопков, рано покинул  свой
родной Крест-Хальджай и поселился в Жехсогонском наслеге. Здесь женился. Его
первенец -мой старший брат (его зовут тоже Федором) провел незабываемые годы
с  Платоном Алексеевичем Слепцовым -Ойунским, ставшим впоследствии известным
писателем.  Их  большая,  крепнувшая  дружба прервалась  когда  Федору  было
пятнадцать  лет.  В тот голодный, засушливый  год умерла жена и отец с сыном
вынужден был уехать обратно а Крест-Хальджай. Здесь отец  женился  вторично,
на  этот  раз  на  дочери  Петра  Чирикова  Евдокии,  из  соседнего  наслега
Мегино-Алданцев. От нее родился я, родились сестра Мария, младший брат Иван.
В семь лет я  потерял мать, а  в двенадцать - отца. Кормильцем большой семьи
стал Федор. Это он нас вывел в люди.
     Мое  трудное  детство  небогато  воспоминаниями.  Но  навсегда запомнил
рассказы старшего брата о Платоне  Ойунском и гордился тем, что этот большой
человек был близким другом нашей  семьи,  нашим земляком.  Помню  Александра
Федоровича Попова и Михаила Егоровича Кустурова, уроженцев Крест-Хальджая.
     Всего   несколько   раз    видел   Александра   Федоровича,    крупного
революционера, соратника Аммосова и Ойунского, но облик его запомнился очень
ярко.  Он во многом себе отказывал. Не  ложился ночью спать в приготовленную
для  него постель. Дремал, расстелив  на полу свою  шинель. Нас,  детей  это
удивляло. Только потом мы поняли, что делал он это  для того, чтобы закалить
себя,  иметь  возможность работать и  бороться за  дело  революции  в  любых
трудных условиях.
     И  Михаил Егорович  был таким же удивительным  человеком.  Как  некогда
Ломоносов, убежал из родного села, на пароходе добрался до Якутска. И сделал
это лишь для  того,  чтобы учиться. Он  первым из крестхальд-жайцев, получив
высшее образование, стал видным в республике работником.
     Можно  вспомнить еще очень многое. Но то, что я  рассказал  выше, имело
большое значение на моем жизненном пути. Детство, юность -- самая прекрасная
пора  в  жизни каждого  человека. Прекрасная  тем, что  она  не  только пора
беззаботных  увеселений,  но  и  тем,  что  в  эти   годы  черта  за  чертой
складывается характер человека, будущего труженика, борца.
     Неоспоримо, что  труд и война  несовместимы. Труд -- созидает, война --
разрушает. Но тот, кто любит трудиться, тому и на войне легко. В самом деле,
пуля  врага  быстрее  настигает  того,  кто  после  трудных  боев и  походов
поленился вырыть для себя окоп.
     Словом  любовь к  труду  самое необходимое  для человека  качество.  Он
закаляет  нас,   делает  выносливыми,  дисциплинированными,   полезными  для
общества.
     На фронте и после возвращения  на  Родину меня часто спрашивали  о том,
как я выходил живым из  многих битв. Трудно ответить, но уверен в одном, что
меня выручало честное и добросовестное  исполнение долга.  На фронте  в июле
1942 года я вступил в партию коммунистов. Тогда я дал вторую,  после военной
присяги, клятву верно служить Отечеству. И всегда стремился быть верным ей.
     Рядом со мной  воевали тысячи людей: дети  разных народов нашей Родины.
Многие из них пали в огне сражений. Пали за мою жизнь, за жизнь тысяч людей.
Оставшиеся в живых свято берегли эту  дружбу,  всегда оставались верными ей.
Никогда не забуду русских  солдат, моих  боевых товарищей, не раз  спасавших
меня от верной смерти. Расскажу два случая из многих.
     Почти год продолжалась битва за Ржев. Бои  шли за каждый дом. Помню, мы
брали дом.  На первом и на третьем этажах были наши, а на втором засел враг.
Почти  весь  день,  перебегая  из  комнаты   в  комнату,  вели  ожесточенную
перестрелку.  Наконец,  все  затихло.  Пробегая  по  коридору,  я  распахнул
закрытую дверь.  В комнате  оказалось  больше  десятка  фашистов. Предо мной
вырос  детина саженного роста. Штык к штыку! И  думать некогда.  У меня было
лишь  одно  желание: опередить  его! Не знаю,  что случилось  бы в следующее
мгновение. Вдруг раздалась автоматная  очередь.  Тут и  я  нажал на  крючок.
Через еще одно мгновение перед  нами  полегли  все фашисты. А  стрелял из-за
моей спины один из моих товарищей.
     Другой случай произошел на Смоленщине. Мы шли на разведку. Темной ночью
мы медленно продвигались по лесной тропинке.  И вдруг  нарвались на немецких
разведчиков. Фашиста, идущего впереди, я заметил чуть раньше, застрелил.  Но
второй успел оказаться сзади меня и ударил прикладом. Я  потерял сознание...
В  той стычке наши  вышли победителями,  взяли  двух языков. И не  оставили,
меня, полуживого, в лесу, на плечах принесли в наше расположение.
     Всю жизнь я буду  благодарен им.  Сильна солдатская  дружба. Она сильна
готовностью каждого в любую минуту прийти  на помощь другу.  Сильна  потому,
что  мы  на фронте  защищали труд и  жизнь. Труд укрепляет нашу дружбу  и  в
мирные дни. На войне для солдата самый уважаемый человек -- врач. За то, что
он  возвращает к  жизни, к борьбе тысячи  людей.  Солдат  был  благодарен  и
инженерам,  и  рабочим, создающим и делающим военное оружие для того,  чтобы
оно  защищало  миллионы жизней.  Это  придавало  солдату  новые  силы  и  он
побеждал.  Так  и  сейчас:  все,  что  мы создаем, предназначено  для нашего
будущего.
     Молодежь всегда жила и  живет интересами своего  народа, своей  Родины.
Любите  труд,  уважайте  людей  труда,  тогда  ваша жизнь  будет интересной,
полезной для людей".
     Может быть  читатель многого из  сказанного  не воспримет. Ведь  с 1965
года утекло немало воды. Но  все же если он почувствует как  солдат народной
войны при  любых обстоятельствах и так  называемой мирной жизни крепко стоял
на  ногах,  не терял свое самообладание, свое достоинство,  то я буду вполне
удовлетворен.
     Выжить бы  нам в нынешнее лихолетье так же, как наши отцы и деды в годы
войны необычайным  напряжением сил, в то  же время просто и достойно, сумели
выстоять до конца за свою Родину.
     ЦА МО СССР. ф. 375 сд. оп. 484429 с., д. 1. л. 2.
     ЦА МО СССР, ф 375 сд.. on. 78050 с, д. 4. лл. 40-66 34
     Космачев К- Снайпер Федор Охлопков. "Соц. Якутия", 1943. 1 мая.
     ЦАМОСССР.ф.375сд..оп.30805с..д.2.л.338.
     ЦАМОСССР,ф.375сд..оп.49253с.,д.1.л.438.
     ДА МО СССР. ф. 375 сд.. оп. 5985. д. 1. л. 212. 52
     1 Эренбург И. Ржев. // В кн.: J418 дней - М.,1968. - С95 - 101.
     В пламени войны. - М.. 1968. - С. 275 - 277
     В     боях    за    Ржев.    -     М..    1973.    -    С.     5.     2
ЦАСССР.ф.375.сд.,оп.484429,д.1.л.6
     1 ГУК.НКО.Д.4181.Л.424.
     Он выведен как один из основных героев в романе В. Пикуля "Крейсера".
     "Социалистическая Якутия". - 1943. - 28 мая. 130

     ЦАМОСССР.ф.179сд..оп. 198391 с..д.8.лл. 195.196.198.199.200.

     ЦА МО СССР,  ф. 179.  сд.. on.  39S956. д.  1. газета  "Красноармейская
правда".

     Байге -- скачки (кирг.)
     Тыйынэнгмэй -  игра, где выходит победителем тот, который до  станет  с
седла монету, положенную на дороге.

     "Защитник Отечества". 1943, 8 авг.
     ЦАМОСССР.ф.179сд..оп. 198381 с., д. 8. л. 208. 174
     "Защитик Отечества". - 1943. - 4 сент.
     Там же. - 1943. - 14 сент.
     Там же. - 1943. - 2 сент.
     ЦАМОСССР.ф.179сд..оп.484380.д.1.л.40.  ЦАМОСССР.ф.  179 сд..оп. 484380.
д. 1. л. И.
     Еременко А. И. Годы возмездия. - М., 1968. - С. 58. 184

     "Защитник Отечества". - 1943. - 6 окт. 194
     ЦАМО СССР. ф. 43-й армии, оп. 9314. д. 128. л. 114 196
     Коробицын  К.,  Чернов А. Истребитель зверей. Дружеский шарж. "Защитник
Отечества". - 1943. - 18 окт.
     "Защитник Отечества". - J943. - 26 окт.
     "Защитник Отечества", 1944, 22 апр.

     Газ. "Вперед на врага", 1944 г., 13 мая. 228




Популярность: 1, Last-modified: Tue, 17 Sep 2002 17:28:24 GmT