---------------------------------------------------------------
     © Юрий Коротков, Дмитрий Грунюшкин, 2005
     © Издательство "Гелеос" (www.geleos.ru)
     © Кинокомпания "Слово"
     WWW: Сайт фильма "9-я рота" (9rota.ru)
     Date: 27 Sep 2005
---------------------------------------------------------------

 Роман  "9-я  рота"  написан  по одноименному художественному фильму снятому
Федором Бондарчуком. Показ фильма начинается с 29 сентября 2005.
 С  разрешения  издательства  здесь  представляены  избранные  главы  книги.
Полная  версия  поступила  в  продажу  и  доступна  в   книжных   магазинах,
подробности - на сайте издательства "Гелеос" www.geleos.ru

---------------------------------------------------------------

                                      Благодарим за помощь
                                      в подготовке книги
                                      Федора Бондарчука
                                      и Елену Яцуру

     [. . .]


     Фергана. Узбекистан. День 3-й

     Бетон взлетной  полосы дышал  жаром, недалекие  горы дрожали  и плыли в
поднимающемся в небо мареве и казались призрачными. После промозглой слякоти
сибирской весны парни с головой окунулись в палево весны  среднеазиатской. В
родном  Красноярске только  сошел снег, а  кое-где и до сих  пор  лежал  под
заборами, а тут уже с месяц назад отцвели сады, и успела пожухнуть трава.
     Сомлевшие от нежданной жары мальчишки из шестой команды слепо  щурились
на солнце, поглядывая в незнакомое белесое, словно выгоревшее от зноя, небо.
Сначала они  пристроились в  теньке под  крылом  транспортного самолета,  но
техники  быстро  прогнали  их  оттуда.  И  теперь  они  жарились   на  самом
солнцепеке, рассевшись среди сумок и сброшенных теплых курток и ватников.
     На  промежуточной посадке  в самолет  подсадили еще  несколько десятков
пацанов  из   других  городов.  Но  теперь   их   уже  разобрали   командиры
подразделений, где им предстояло  постигать солдатскую науку. Только  группа
из Красноярска и с ними еще несколько ребят ожидали своего начальства.
     -- Сколько сейчас, интересно? -- промычал одуревший от духоты Ряба.
     -- Полшестого, -- ответил Джоконда.
     -- Да нет, я про температуру спрашиваю.
     --  Тридцать-тридцать два, -- необычно, словно презрительно, растягивая
рот, ответил незнакомый парень в спортивном костюме и клетчатой кепке.
     -- А ты сам откуда? -- поинтересовался не теряющий духа Лютый.
     -- Из Грозного, -- коротко ответил тот.
     -- Где это? -- не понял Лютый.
     -- Чеченский город Грозный, -- пояснил парень.
     -- В честь Ивана Грозного?
     -- Никакой он не чеченский, -- вставил в разговор свое слово  Джоконда.
-- И не  в честь Ивана  Четвертого. Когда русские войска  замирили чеченцев,
они  основали  на их землях  свой  город и назвали  Грозным,  чтобы горцы не
забывали силу их оружия.
     Парень в кепке оценивающе  осмотрел художника, сплюнул на бетон полосы,
но ничего не ответил, демонстративно отвернувшись.
     -- Чеченец, значит, -- не унимался Лютый.
     -- Ага.
     -- Будешь Пиночет, тогда.
     -- Как? -- не понял парень.
     -- Пиночет.
     -- А почему Пиночет?
     Лютый пожал плечами.
     -- А почему не Пиночет?
     Тут уже настал черед пожать плечами чеченцу.
     -- Пиночет, -- попробовал он на вкус слово. -- Ладно. Чечен, Пиночет --
похоже звучит.
     Неподалеку  от них взвизгнул тормозами и остановился, оставив на бетоне
взлетной  полосы  черные следы,  армейский  "уазик"  без  тента.  Из-за руля
выпрыгнул, не  открывая дверцы,  здоровенный мужик  лет  тридцати, шириной с
двух Воробьев, а ростом с Джоконду, самого высокого новобранца в команде,  в
лихо заломленном набекрень  голубом берете, тельняшке и ботинках с  высокими
берцами. Широкие штаны и короткая десантная куртка были тщательно отутюжены,
но застираны и выжжены горячим узбекским солнцем до белизны.
     -- Наш, что ли? -- недоуменно хмыкнул Чугун, туша бычок об бетонку.
     -- Ну и рожа, -- скривился Ряба.
     Когда  мужчина  подошел,  стали  видны  три вытянувшиеся  в одну  линию
звездочки на его погонах.
     -- Генерал-полковник, -- со смехом  заявил Чугун, так, чтобы подошедший
услышал его.
     Прапорщик  остановился,  оглядел  сборище  мутноватым  взглядом круглых
глаз.  Вся  правая  сторона  его лица,  от  виска до  подбородка,  оказалась
изуродованной страшным шрамом от ожога.
     -- Откуда, клоуны? -- произнес он усталым, бесцветным тоном. Говорил он
тоже  странно,  словно  слова  застревали  у него  в  горле, и  он  вынужден
выталкивать их наружу.
     -- Из Сибири, товарищ генерал-полковник! -- весело отрапортовал Ряба.
     Прапор смерил его тяжелым взглядом.
     -- Меня зовут старший прапорщик Дыгало.
     -- Как? -- переспросил Воробей, сидевший дальше всех.
     --  У кого там со слухом херово? -- спокойно  поинтересовался прапор  и
вдруг взорвался криком.
     -- А  ну, подъем! Подъем, уроды!  Встали  все быстро!  В строй,  уроды!
Бегом! Прыжками!
     Он кричал страшно, из горла с криком вылетал жутковатый присвист, глаза
вылезали из  орбит,  лицо  стало красным.  И  только  шрам  белел  на  лице,
поблескивая  на  солнце  гладкими  буграми  и  напоминая  капустный  лист  с
рубчатыми  прожилками.  Пацаны  мгновенно  вскочили,   и  начали  строиться,
бестолково толкаясь плечами.
     --   Застегнуться  в  строю!   Головные  уборы  надеть!  --   продолжал
неистовствовать Дыгало, заставив свою команду застегнуть ватники и куртки на
все пуговицы в тридцатиградусную жару, и нацепить на  мокрые от жары  головы
меховые  ушанки  и  вязаные "петушки",  в  которых они  уезжали  из холодной
Сибири. -- Равняйсь! Смирно! Глухоту у вас  я вылечу.  Слепых, надеюсь, нет?
Тогда смотрите туда! -- он ткнул толстым коротким пальцем в сторону синевших
на  горизонте гор.  -- Это наши горы. А за  ними чужие горы. Там Афганистан.
Через  две недели  после присяги замполит предложит каждому из вас подписать
рапорт о добровольном направлении  в республику Афганистан. Почти все из вас
подпишут его. Кто от глупости, кто от смелости, а кто от трусости, от боязни
выпасть  из коллектива и прослыть трусом. --  Дыгало орал так, что казалось,
сейчас выблюет свои легкие. -- И чтобы те, кто из вас, уродов, попадет туда,
не  сдохли в первый же день -- от  мины, пули или дизентерийного поноса -- я
буду драть вас три месяца подряд, изо дня в день, круглые сутки, не вынимая,
начиная с  этой  минуты. Вы уйдете  из учебки не сержантами,  не  спецами. И
будете здесь не полгода, как другие, а только  три месяца.  Потому что вы --
переменный состав. Пушечное мясо воздушно-десантных войск! Войне нужно мясо.
Моя задача  -- оставить ее  голодной.  Вы  все  поняли? Вопросы  есть?  Нет?
Напра-во! За мной, в расположение части, бегом, марш!
     Дыгало  прыгнул в  машину и  дал газу.  Новобранцы  похватали  вещи  и,
офонарев от его речей, нестройной толпой побежали следом.

     Получая   на  складе  обмундирование,   ребята   веселились.  Маленький
кругленький  прапорщик,   начсклада,   виртуозно   матерился  абсолютно   не
подходящим  его  невнушительной  фигуре  басом,  выдавая  форму.  Наорал  на
Воробья,  выдав  ему одежду пятьдесят  второго  размера,  когда  ему и сорок
восьмой великоват. До хрипоты визжал на Джоконду, когда выяснилось,  что ему
требуются брюки сорок шестого размера, а китель -- пятьдесят второго.
     --  Фигуристый,  бля!  Талия, как  у девочки, а плечи  накачал,  как  у
портового грузчика!  Шварценеггер хренов! А как я комплект распаривать буду?
Или ищи  мне урода с плечами  сорок шесть,  а жопой  пятьдесят второго,  или
будешь ходить, как выдам!
     Такого персонажа в команде не нашлось, пришлось  художнику брать штаны,
спадавшие с него при любом движении и висевшие на заднице, как парашют.
     -- Зато  дерьмо будет куда  складывать, когда  Дыгало начнет его из вас
вышибать, -- успокоил его прапор под общий гогот.
     -- Ушьем. За три  пачки  "Мальборо", -- похлопал его по плечу Лютый. --
Главное, машинку найти, руками -- с ума сойдешь.
     В следующее  мгновение и сам  Лютый получил на орехи,  примерив голубой
берет.
     -- Ты чего на голову нацепил, дятел! -- заорал прапор.
     -- Так форма, -- попытался оправдаться Лютый.
     --  Форма для десантников, а вы пока салажня  безродная! Берет -- часть
парадной формы одежды, и его еще заслужить надо! А твоя форма вот, панама. И
не  вздумайте  ее под ковбойскую  шляпу загибать, предупреждаю сразу. Дыгало
сожрать шляпу заставит, а новую панаму на рынке покупать.
     -- А как панамы на рынок попадают? -- с ехидцей поинтересовался Ряба.
     --  Не  твое  дело,  щегол, --  отрезал начсклада.  -- И  тельники пока
спрячьте, не  гневите  судьбу.  После первого прыжка наденете, а  пока майки
носите.
     Воробей  озадаченно тер стриженый затылок,  переваривая информацию. Так
много  условностей он  не  ожидал.  Но  форма  ему  уже нравилась,  хотя еще
необмятая,  она  казалась  жесткой.  Зато  не та  привычная  одежка солдат с
кителем на  пяти  пуговицах и убогими  галифе, а  удобная, с  кучей карманов
"афганка".
     -- Еще предупрежу, --  расщедрился  на  поучения  прапор. -- Узбеки  на
бушлаты  падки,  хорошие  деньги  дают.  Не  вздумайте  продать.  Второй  не
получите. А зимой  там,  --  он кивнул  головой  на  юг, --  прохладно. Если
думаете, что там вечное лето, то здорово ошибаетесь. В горах  и сейчас снегу
по пояс. А зимой похолоднее, чем у вас в Сибири. Так что думайте. Не зашибет
Дыгало за залет -- значит, там от холода загнетесь.
     Еще одно преимущество "афганки",  кроме множества  карманов, выяснилось
очень  скоро, когда парни,  матерясь и  дуя на  исколотые  пальцы, пришивали
подворотнички.
     Подшившийся  за минуту  и теперь балдеющий на кровати  Лютый менторским
тоном поучал:
     --  Радуйтесь,  дети  мои, что  на  эту  формягу  только  подворотничок
требуется. А  прикиньте,  что бы  было, если б нам  старую  выдали? Надо еще
погоны пришить, да еще ровно,  петлицы. Да еще на парадку погоны,  петлицы и
шеврон. И на шинель то же самое.
     -- Встать! Смирно!  -- раздался  уже знакомый, срывающийся  на  сип рев
старшего прапорщика Дыгало. -- Кто разрешил сесть на кровать? На койку  ваша
жопа может опуститься только по команде "Отбой". Всем понятно?
     -- Так точно! -- нестройно ответили замершие в строю новобранцы.
     -- Не слышу.
     -- Так точно! -- крикнули они уже более слаженно.
     -- Если у  кого-то из  вас плохая память, я напомню. Меня зовут старший
прапорщик Дыгало. Я командир учебного взвода. Везде  командирами лейтенанты,
а вам  вот не  повезло. Остальные отделения уже  укомплектованы и занимаются
боевой учебой две-три недели. А вы у меня свеженькие, еще мамиными пирожками
какаете. Поэтому основное внимание я  сосредоточу на вас. Фактически беру на
себя обязанности  командира  отделения. Гордитесь, сынки,  у всех  командиры
отделений -- рядовые из своего призыва или  максимум сержанты из учебки, а у
вас --  целый старший прапорщик,  -- при  этом он так плотоядно ухмыльнулся,
что глупцу  стало бы понятно,  что тут  надо не гордиться,  а  хвататься  за
голову.
     Заложив руки за  спину, Дыгало медленно двинулся  вдоль строя, впиваясь
немигающим  взглядом в  лица  солдат. Возле Рябы он остановился  и несколько
секунд разглядывал его молча.
     -- Хули молчишь, боец?
     -- Не понял, -- растерянно отозвался Ряба.
     --  Когда старший по  званию останавливается  около солдата, тот должен
встать, если сидит, и громко и четко назвать свое звание и фамилию.
     -- Рядовой Рябоконь! -- гаркнул Ряба в лицо прапорщику.
     Тот одобрительно кивнул, и двинулся вдоль строя дальше.
     -- Рядовой Чугайнов! -- представился Чугун.
     Дыгало смерил  его взглядом,  взялся за ремень. Чугун, сообразив, зачем
он  так делает,  выпятил  живот, заполняя пустое пространство.  Дыгало  чуть
сдвинул губы в ухмылке, резко дернул  ремень  на  себя,  и тут же возвратным
движением впечатал кулак в живот Чугуна, выбив из того воздух.
     --  Ремень, рядовой, нужен не  для того, чтобы яйца  поддерживать. Всем
затянуться так, чтобы палец пролезал с трудом.
     -- Рядовой Бекбулатов! -- рявкнул Пиночет, пожирая глазами начальство.
     -- Рядовой Стасенко!
     -- Рядовой Петровский!
     -- Ты, что ли, художник? -- прищурился Дыгало.
     -- Так точно, товарищ прапорщик.
     -- Старший прапорщик! -- выкрикнул ему в лицо Дыгало.
     -- Есть, товарищ старший прапорщик!
     -- Какого хрена  ты сюда приперся, сынок? Сидел  бы  себе на гражданке,
рисовал  баб  голых,  --  прапорщик  пошевелил в  воздухе  толстыми  грубыми
пальцами, -- цветочки в горшочке.
     --  Видите  ли,  товарищ  прапорщик,  если верить  доктору  Фрейду,  --
невозмутимо  ответил Джоконда,  -- любое  художественное творчество  --  это
только сублимация подсознательных инстинктов человека, в том числе инстинкта
насилия.
     Дыгало  внимательно продолжал смотреть  на художника,  как  на внезапно
заговорившую собаку.
     -- Впрочем, вы можете с ним не  согласиться, -- пожал плечами Джоконда.
-- Советская наука не признает буржуазного учения доктора Фрейда, считая его
шарлатаном.
     Прапор цыкнул зубом, двинул желваками.
     -- Умный, -- констатировал он.
     -- Виноват, товарищ старший прапорщик, исправлюсь,  --  уже  не скрывая
иронии, улыбнулся Джоконда.  Он  решил,  что моральная победа над  туповатым
служакой состоялась. -- С вашей помощью.
     Но Дыгало считал иначе, у него имелись свои инструменты против умников.
Через мгновение  художник лежал на  полу казармы, тщетно пытаясь  вздохнуть,
сраженный коротким точным ударом пудового кулака в живот.
     -- Правило номер раз! -- выкрикнул прапор, не глядя на распростертое на
полу тело, обращаясь к остальным. -- Десантник всегда, в  любой момент готов
отразить внезапное нападение.  В бою, в строю, во сне, в толчке, в постели с
бабой. Всегда!
     Он нанес молниеносный удар в живот стоявшему рядом Лютому. Но тот успел
среагировать и отбил удар.
     -- Молодец. Фамилия?
     -- Рядовой Лютаев! -- довольно улыбнулся Лютый.
     Дыгало шагнул  дальше, но  тут  же, с разворота, врезал  Лютому  локтем
поддых. Тот всхрапнул и улегся рядом с Джокондой.
     -- Правило номер два! Умнее прапорщика  только старший прапорщик! А кто
думает иначе, будет  вылечен. Забудьте, кем вы были на гражданке. Больше нет
папы  и мамы. Теперь я  вам  папа и мама в  одном лице, а также  царь, бог и
непосредственный начальник. Запомните, клоуны, здесь вы больше не хорошие  и
не плохие, не умные и не глупые, не художники и не пролетарии. Здесь вы даже
не люди. Вы человеческая масса, говно, из которого я буду лепить солдат. Вот
этими самыми  небрезгливыми руками!  -- Ревевший, как  слон, Дыгало  вскинул
вверх  узловатые руки, давая  понять, что именно ими  он свернет шею любому,
кто усомнится в его непререкаемом авторитете.
     -- Начнем  с  самого  простого.  Сейчас на  плац,  занятия по  строевой
подготовке. -- Заметив  разом скисшие лица новобранцев, Дыгало снова повысил
голос: -- Если вы думаете, что строевая мне нужна для того чтобы вы, бараны,
смогли  красиво  пройти  на  разводе  перед комполка,  то  вы,  как  всегда,
ошибаетесь!  Она   нужна,  чтобы   вы   перестали  быть  стадом  ишаков,   а
почувствовали себя подразделением.  Чтобы вы научились выполнять команды, не
задумываясь,  на  рефлексах.  Когда командир  дает команду "Ложись",  солдат
должен упасть раньше, чем стихнет  его голос, и не  рассматривая,  на что он
падает -- на  мягкую  травку, на асфальт или  в  кучу дерьма.  Возможно, это
кому-то спасет  жизнь.  И мне плевать,  нравится  вам это  или нет  и что вы
думаете по  этому поводу. Здесь  за вас будут думать другие. А потому, -- он
быстро осмотрел ряд  одинаковых в своих  не стиранных еще хэбэшках  бойцов и
мгновенно  вычленил  из   массы  лидера,  --   рядовой   Лютаев  назначается
исполняющим обязанности  командира отделения. Выводи подразделение  на плац.
Бегом!!!

     Две недели курса молодого бойца слились в один непрекращающийся кошмар.
Двух-, трехчасовая  строевая подготовка на раскаленном южным  солнцем  плацу
сменялась  еще более изнуряющей  "физикой".  Сразу  после  трехкилометрового
кросса новобранцев бросали на полосу препятствий. Когда после скудного обеда
еще пытающийся хохмить Ряба  потребовал провести "тихий час", Дыгало  вместо
нудной  зубрежки Устава отправил их расчищать  забившиеся сточные  канавы за
столовой. Рябу за это чуть не побили, но сил не хватило.
     Они висели на стропах, выпрыгивали из фанерного  макета самолета, учась
приземляться на полусогнутые  ноги и падать на бок,  чтобы не вышибить  себе
зубы  торчащим  спереди  под укладкой  автоматом.  Разбирали  и собирали  на
скорость  старый, стертый до металла  "Калашников". Рекорд поставил Воробей,
выронив автомат,  который  от  удара об  пол рассыпался на составные  части.
Дыгало,   правда,  рекорд  не  признал,  и   отправил  Воробья  на  кухню  в
посудомойку, которая  при  сорокаградусной жаре  становилась настоящим адом.
Считалось, что хуже только в варочном помещении, где черные и блестящие, как
черти, повара варили что-то жуткое в своих котлах.
     И даже долгожданный отход ко сну сопровождался  такой подготовкой,  что
бойцы  с  содроганием  ждали начала вечернего  спектакля. Сон-тренаж старший
прапорщик Дыгало проводил  с упоением, вышагивая по проходу между койками  и
отсчитывая  секунды,  отведенные  на  то,  чтобы  солдаты успели  раздеться,
сложить свою одежду аккуратно и приземлиться на кровать.
     --  Забудьте про  то,  что читали в  книжках  и видели в кино. Никакого
норматива  в сорок пять  секунд  ни  в одном уставе  не записано. Поэтому вы
должны укладываться максимум в двадцать.  -- Прапор медленно шел вдоль рядов
табуреток,  прислушиваясь,  не  раздастся ли предательский скрип кровати. --
Особенно это касается команды... --  Он сделал  изуверскую  паузу и, услышав
долгожданный скрип, рявкнул: -- ПОДЪЕМ!!!
     Горохом пацаны посыпались в проход, перепрыгивая через спинки кроватей,
и  лихорадочно натягивая  форму. Раздался грохот. Это Чугун от души  угостил
замешкавшегося Воробья пинком под зад, и тот растянулся на полу.
     -- Что за ... -- прапорщик смачно выматерился.
     -- Да мы  из-за него уже полчаса летаем! --  возмущенно крикнул в ответ
Чугун.
     Бойцы согласно загудели -- Воробей  вечно  не успевал вовремя встать  в
строй, и последний скрип раздался именно с его стороны.
     -- А  ты  что,  право судить себе присвоил?  -- заорал, брызгая слюной,
Дыгало. -- Ты кто такой,  чтобы в моем присутствии делать выводы, из-за кого
вы тут летаете? Наказать хочешь? Так иди,  повесься, накажи себя, потому что
следующие полчаса вы будете летать только из-за тебя, урода!
     Чугун  насупился,  ощущая неприязненные взгляды  товарищей, только  что
бывших на его стороне. Усталость после тяжелого дня  была так  велика, что о
справедливости никто и не помышлял, всем хотелось  только упасть  в  койку и
забыться. И тот, кто мешал  это  сделать, казался смертельным врагом. Причем
сам  прапорщик Дыгало  таких  чувств не вызывал.  Он  не казался причиной их
страданий, он  считался  чем-то  высшим,  какой-то  стихией,  неосязаемым  и
всемогущим злом,  на  которое  так  же  глупо  обижаться, как  на дождь  или
землетрясение.
     -- Запомните, клоуны, -- вещал Дыгало, -- через очень короткое время вы
окажетесь там! -- он, как начсклада, энергично кивнул головой в сторону юга,
туда, где царапали небо горы. -- Там выживают только вместе. Слабый, умеющий
играть в команде, останется жив. А  тот, кто думает, что он сильный и другие
ему только мешают... Тот сдохнет. И случалось, что от своей же пули.
     Ребята   стояли   в   тяжелом  молчании.  Дыгало   выдержал   паузу   и
проинформировал:
     -- Теперь закрепим пройденный материал. Получасовой курс имени рядового
Чугайнова. ОТБОЙ!!!

     Дни сливались один в  другой, мальчишки, которые потихоньку переставали
быть  мальчишками,  потеряли  счет  времени.  О  том, что приближается  день
присяги, большинство из них  в суматохе и не вспоминало. Поэтому неожиданное
ночное построение они сначала восприняли как очередную блажь их командира.
     Полусонный Воробей спрыгнул со своей койки на втором  ярусе, и с легким
недоумением увидел, что брюки на  нем уже надеты до половины. Недолго думая,
он  натянул  их  окончательно, накинул  китель, схватил  ботинки и побежал в
строй, чтобы там  их зашнуровать. И  уже в строю  он услышал за спиной  злое
шипение:
     -- Ты чего, сука, делаешь?
     Он  обернулся  и с изумлением увидел Рябу, стоявшего  в одних трусах, и
державшего в  руках брюки. Ему показался такой финт тем  более странным, что
Ряба  всегда  на  сон-тренаже был одним из первых. Ничего ответить Володя не
успел, потому что его заглушил рев прапорщика Дыгало.
     --  Это  что за херня? Ты  чего, клоун? Какого хера ты в строй в трусах
приперся?
     Ряба неуверенно посмотрел по сторонам, втянув голову  в плечи, сглотнул
комок в горле и, разведя руками, сказал:
     -- Так, Воробей в моих штанах убежал...
     Воцарилось  молчание, все переваривали  услышанное. Дыгало, понявший не
больше остальных, горой навис над Рябой, требуя пояснений. Тот потупился, не
зная, как все объяснить, и выпалил:
     --  Когда  команда  прозвучала,  я  взял штаны,  чтобы одеть,  сидя  на
кровати. А тут Воробей сверху спрыгнул, и прямо в  мои  штаны, натянул  их и
убежал. А я вот...
     В строю послышалось сдавленное кряхтение, бойцы, в том числе  из других
отделений,  тщетно силились  сдержать смех.  Лицо Дыгало побагровело. Только
через несколько секунд он смог сказать.
     -- Так одел бы штаны Воробьева.
     Ряба развел руками:
     -- Я бы -- да, но он меньше на два размера, не лезут.
     Дыгало судорожно дернул кадыком и обреченно махнул рукой:
     -- Клоуны. Бегом переодеваться! Двадцать секунд!
     Выбегая  из казармы, свидетели происшедшего размазывали по щекам слезы,
выступившие   от  задушенного  в  груди   смеха.  У   Чугуна   даже   колени
подкашивались.
     -- Ой  не  могу! -- стонал он. -- Пернатый в Рябины штаны впрыгнул! Щас
сдохну!
     Но на улице возле казармы смешки прекратились. Здесь построилась вся их
учебная  рота, значит,  дело серьезное.  Далеко на  востоке в предрассветных
лучах розовели  отроги  Ферганского и Алайского хребтов,  но  тут, в долине,
было еще темно.
     Солдат построили повзводно, коротким марш-броском перегнали на аэродром
соседнего  авиаполка,  и  там  выдали  собственноручно   уложенные  накануне
парашюты.
     Сердца  ребят  учащенно забились.  Все  они  знали,  что  такой  момент
настанет. Прыжки  с парашютом -- главная деталь службы  в воздушно-десантных
войсках. Они готовили себя морально. Но, как все в армии, момент этот настал
неожиданно.
     Все  с  волнением  посматривали на  мощный силуэт  военно-транспортного
"Ан-12".  Но вот невдалеке взревели моторы, и  к  собравшимся  вырулили  три
"кукурузника" "Ан-2".
     -- С  "двенадцатого" бросают уже подготовленных, -- объяснил Дыгало. --
Наши парашюты Д-5 или, как их называют, "дубы", надежны, как "Калашников", и
просты,  как мешок для картошки.  Отказы настолько редки, что не принимаются
во внимание. Главный враг парашютиста -- схождение. То есть когда два клоуна
не поделят небо,  и один влетит в купол другого.  Подобное  случается, когда
бросают сразу много народу, например с того же "двенадцатого". При прыжках с
"кукурузника" такое  практически исключено.  С  "двенашки"  производится уже
третий прыжок. Но вам это не грозит, у вас сокращенный курс. Да и не нужны в
Афгане  парашюты.  Так что  романтика неба для  вас закончится сегодня.  Все
условия -- ветра  нет, раскрытие  принудительное,  на фале, вам  даже кольцо
дергать не надо. Главное, ноги себе при приземлении не поломайте. Вперед, по
машинам!
     Все  так  и  произошло.  Сначала нервный  мандраж в  самолете,  который
мальчишки, как всегда, пытались скрыть натужной бравадой.  Потом резкий звук
сирены, прапор, открывающий дверь самолета, откуда рванулся  давно забытый в
узбекском  пекле вихрь холодного воздуха, и сердце,  которое почему-то почти
перестало  стучать.  Его  удары  такие  редкие  и  такие  резкие, что голова
дергается.  А Дыгало  что-то  орет,  размахивая  руками. Сначала идут  самые
тяжелые,  мелюзгу вроде Воробья -- в конец, чтобы в купол нижним не влетали.
Прапор  тянется  руками  к  прыгающим,  чтобы  выкинуть  их  вниз.  Джоконда
останавливает его взглядом и делает шаг в жуткую пустоту сам. Пиночет сигает
туда  без малейшей задержки -- ему страшно до потери сознания,  но  горец не
может  показывать  свой  страх остальным. Ряба и  Лютый вываливаются один за
другим с отчаянными воплями "Банзай!". Стас чуть  задерживается в проеме,  и
Чугун тут  же выталкивает его из самолета. Но и  сам останавливается, увидев
расчерченную квадратиками полей землю где-то внизу, в безумной  дали. И  тут
же  вылетает,  получив  ускорение от  тяжелого  ботинка старшего  прапорщика
Дыгало. Остальные выпрыгивают один за  другим,  не  задерживаясь,  чтобы  не
испытать такого унижения.  Короткое мгновение свободного  полета, которое  в
перепуганном мозгу растягивается в вечность. Негромкий хлопок где-то вверху,
рывок. И мир снова останавливается и становится  реальным. В  огромной тиши,
куда не  доносятся звуки с земли  и  даже пение  птиц остается где-то далеко
внизу,  слышны только  восторженные  вопли  парящих по соседству  товарищей.
Кто-то  поет,  кто-то  восторженно  матерится, не в  силах  выразить чувства
иначе, кто-то просто завывает от радости, переполняющей грудь.
     А  в расположении новый сюрприз. Старший  прапорщик Дыгало, по-прежнему
мрачный, но с просветленными глазами,  лично  вытащил из  своей  каптерки  и
раздал бойцам тельняшки  и голубые  береты.  Перемену  в нем заметило только
второе отделение, но и они  не знали  причины. А  она проста --  в этот день
после  долгого перерыва медики разрешили Дыгало  совершить  прыжок вместе со
своими  воспитанниками.  Но Дыгало  не был бы собой,  если бы  не  поздравил
парней по-своему.
     --  Слушайте  сюда,  клоуны,  --  шел  он перед  строем своей  странной
раскачивающейся  походкой.  -- Сегодня вы  заслужили  право надеть  берет  и
тельняшку.  Но  если  вы решили,  что  стали солдатами  или,  хуже  того  --
десантниками,  то вы ошибаетесь.  Даже формально вы станете солдатами только
завтра, когда примете  присягу. А на деле вы есть и остаетесь полным говном.
Но  уже  не жидким,  а имеющим  хоть  какую-то форму. Если вы думаете, что с
окончанием  КМБ трудности и неприятности кончились,  то вы также ошибаетесь.
Они только начинаются.



     Уч-Курган. Узбекистан.
     Горный учебный центр. День 20-й

     С  некоторых  пор ребята из второго отделения уверовали  в  способности
предвидения старшего прапорщика Дыгало. Все,  о чем он говорил, сбывалось. А
если  не сбывалось  само,  то  Дыгало лично  организовывал,  чтобы его слова
оказались правдой.
     Сразу после  принятия  присяги замполит батальона  по одному  вызвал  в
канцелярию  каждого бойца и мягким, но не терпящим возражений тоном попросил
написать  рапорт  о том,  что  имярек  добровольно  просит направить его  по
окончании боевой учебы  в братскую  Демократическую  республику  Афганистан,
чтобы помочь народу страны в отражении империалистической агрессии. Почему в
братской  стране сохранились империалисты после почти восьми лет  пребывания
на ее земле  ограниченного контингента  советских  войск, майор-замполит  не
уточнял.  Как   и  предсказывала  Кассандра  в   форме   прапора-десантника,
отказавшихся написать рапорт ни в отделении, ни во взводе не нашлось. Лишь в
роте оказался один таджик, невесть как попавший в  ВДВ, который твердо стоял
на своем, не соглашаясь воевать  с единоверцами. Выяснилось, что его отец --
мулла,  да  еще в  серьезном  чине,  и после  небольшого  и  быстро замятого
скандала строптивца перевели служить в какие-то другие войска.
     Следующее предсказание о  том, что неприятности еще не  кончились, тоже
очень  быстро и самым жестоким образом  отразилось на  ходе  службы  второго
отделения. На следующий после присяги  день Дыгало показался в роте сияющий,
как начищенный самовар.
     -- Ну,  клоуны,  -- потер  он  руки,  построив  бойцов.  -- Вот  теперь
начнется   настоящая  учеба.  Комполка  согласился  увеличить  интенсивность
обучения. Так что, родные, завтра с утра мы отправляемся в Уч-Курган.
     -- В какой еще Уч-Кудук? --  подал  голос неугомонный Ряба. --  Это про
который в песне поется?
     --  Уч-Хуюк!  -- передразнил  Дыгало, на радостях даже не став орать на
наглеца. -- В Уч-Кургане находится Горный учебный центр нашего полка. Там мы
будем с вами проходить курс интенсивной терапии по лепке из говна людей.

     Утро  в  горном  учебном центре, куда  их  под вечер привезли на крытых
"Уралах",  сразу  показало,  что обучение по  методу  Дыгало парням легко не
дастся. Вместо утреннего кросса налегке прапор приказал собраться  по полной
программе -- в бронежилетах, касках и с десантными ранцами РД-54 за спиной.
     Сначала,  пока солнце  висело еще  низко,  было  просто тяжело.  Лагерь
располагался почти на границе с  Киргизией, на высоте около двух с небольшим
тысяч  метров.  Не  сказать, что высокогорье, но равнинным мальчишкам  и  на
такой  высоте кислорода  не хватало  при  физических нагрузках. Зато  воздух
свежий и  даже прохладный. Но по мере того как солнце  вставало, становилось
все хуже. В глазах  темнело и шли багровые круги, пот лил по лицу, словно на
голову опрокинули ведро  соленой воды. Оседавшая на  лице  пыль прочерчивала
струйки пота. Хриплое дыхание раздирало легкие.
     Дыгало  бежал  рядом  в  кроссовках,  тельнике-безрукавке и  неизменном
берете на голове. Внушительный левый бицепс украшала затейливая наколка, где
стилизованными под  арабскую вязь буквами  стояла надпись, говорившая что-то
про Афганистан  и 345-й ОПДП. Парни уже знали, что это означает триста сорок
пятый отдельный парашютно-десантный полк --  тот полк, куда,  судя по всему,
им и  предстояло попасть по окончании учебы. Дыхание  прапорщика  оставалось
ровным,  казалось,  что он даже  получает удовольствие  от быстрого бега  по
горам.
     -- Стоять! -- скомандовал он.
     Измотанные солдаты повалились на  пыльную каменистую землю, лихорадочно
шаря по ремням, отыскивая фляжки.
     -- Я  сказал стоять, а не  лежать! -- бешено взвизгнул Дыгало, срываясь
на фальцет, странный для его могучей фигуры. -- Отставить фляги! Пить только
по команде!
     Солдаты хмуро поднимались, с ненавистью глядя на своего мучителя.
     -- Да хоть дыры на мне протрите, -- зло рассмеялся  прапорщик. -- Снять
РД. Насыпаем камни под завязку.
     Отделение ошарашенно  уставилось на  него, не  веря, что  он  может так
поступить.
     -- Плохо слышно? Я уши вам прочищу! Жить хотите -- потейте здесь.
     -- Есть, товарищ прапорщик, -- хмыкнув, ответил Лютый и первым принялся
набивать свой ранец камнями.
     За ним последовали и остальные.
     -- Не  шлангуем, набиваем под завязку, -- контролировал процесс Дыгало.
-- Помогаем одеть ранец товарищу. Сейчас будем отрабатывать штурм Ебун-горы.
     Стоявшие в строю измотанные бойцы непонимающе смотрели на него.
     --  Вот  --  Ебун-гора!  --  Дыгало  вытянул  руку  вперед, указывая на
каменистый склон, усеянный мелким, острым щебнем.
     Уклон  был  градусов шестьдесят,  а то и  семьдесят, карабкаться можно,
только  цепляясь  пальцами за землю. А  на парнях -- пятнадцатикилограммовые
бронежилеты  и  набитые   булыжниками  ранцы   за  спиной.  Наверху   склона
издевательски ржали,  показывая  на  них пальцами, свежие  бойцы из  первого
отделения.
     -- Первое налегке бежало, -- пожаловался Стас.
     --  Налегке  побежишь,  когда тебе духи  просраться дадут!  --  одернул
прапор. -- А здесь, чем больше боезапаса ты с собой на верхотуру упрешь, тем
больше  шансов  живым  вернуться.  Понял?  Слушай  боевую задачу.  Атаковать
противника,  выбить  его  с  захваченной  высоты,  закрепиться.  Доложить  о
готовности.
     Ребята еще до  конца не верили, что им придется это сделать, а Лютый, в
бесшабашном веселье сверкая глазами, уже доложил:
     -- Второе отделение к выполнению боевой задачи готово!
     -- Тогда вперед! -- рявкнул Дыгало.
     Никто не понял почему, но невыполнимое задание  вспенило кровь в  жилах
изнуренных солдат. Когда  Лютый с  воплем "Ура!" кинулся на осыпь, остальные
подхватили его клич и ринулись следом.  Они  штурмовали Ебун-гору так, будто
на  ее вершине  сидело  само воплощение  вселенского  зла  по  имени старший
прапорщик Дыгало, и они хотели ее взять, тем самым уничтожив зло.
     Они карабкались изо всех сил,  сдирая  ногти, оставляя  кожу пальцев на
пыльном щебне. Тяжеленные,  набитые камнями ранцы,  тянули  их  вниз,  каски
сползали  на  глаза, грязные потеки пота превратили лица в жутковатые маски.
Их запал иссяк когда, они не проползли еще и трети пути.
     Лютый  греб щебень всеми конечностями, раздирая рот в бешеном  крике, и
упорно  полз вверх. Следом за ним  карабкались  Пиночет и  Ряба, пытаясь  не
отстать. Чугун хрипел, закатывая глаза и скрипя зубами от ненависти. Следом,
с приличным отрывом, спокойно забирался Джоконда. Казалось, что спокойно. Он
не орал, не закатывал  истерик, просто перебирал конечностями с застывшим на
лице  оскалом.  Только  расширенные  до пределов зрачки могли выдать, что он
находился в полуобморочном состоянии.  Но кто мог в такой момент заглянуть в
его глаза?
     Стас  и  Воробей  карабкались  последними.  Серега  Стасенко  намеренно
экономил  силы и не хотел терять  из виду самого слабого. А  Воробей, скребя
камень  содранными  в кровь пальцами, плакал от  бессилия, потому что НЕ МОГ
добраться до  вершины. Он  судорожно заползал на метр, придавленный груженым
РД,  а потом сползал вниз на два.  Слезы катились по его щекам, смешиваясь с
потом,  поэтому  никто их  не видел.  Наконец он  ткнулся  носом  в  землю и
заскулил от отчаяния.
     -- Стасенко! Петровский! -- раздался  над ухом  ненавистный сиплый  рев
Дыгало. --  Стоять!  Вниз! Помочь  товарищу!  Десант  своих  не бросает.  --
Оказалось,  что прапор  лезет на  кручу  рядом  с ними, только  он  почти не
запыхался, разве что рубцы на шраме налились краснотой.
     Стас  с Джокондой съехали обратно, и, подталкивая Воробья  и подтягивая
его, снова начали свое восхождение на Голгофу.
     Они смогли. Обессиленные и выжатые,  как  половые тряпки,  они все-таки
доползли до вершины, где их  ждали веселые,  издевательски хохочущие, свежие
парни из первого отделения.  Бежавшие  кросс без выкладки, они забирались на
Ебун-гору налегке и  уже минут пятнадцать перекуривали  в ожидании странных,
навьюченных  по макушку, взмыленных муравьев, ползущих  по склону к ним. Они
не отбивали нападения. Они просто спихивали своих сослуживцев пинком обратно
вниз.
     Лютый  грохнулся  на  спину,  едва  не  сломав  позвоночник  о  набитый
булыжниками  РД,  и сползал  по  осыпи  вниз  головой,  молча,  не  сводя  с
победителей  все запоминающего взгляда.  Ряба летел вниз кувырком, проклиная
соперников такой черной матерщиной, что тем становилось жутковато. Что  орал
на  своем  языке Пиночет, пропахивая  лицом острый щебень,  не  знал  никто.
Чугун, получивший от кого-то ботинком в лицо, свалился на камни, и, полежав,
сам спустился вниз. К тому времени и Воробья со Стасом вышвырнули с вершины,
один Джоконда умудрился по-змеиному  извернуться и дернуть за ногу того, кто
сбрасывал его под откос. Только  противник прокатился метра три,  а Джоконда
очнулся лишь у подножия.
     Не  хватило  сил,  слов, не  хватало воздуха. Сквозь  обугленное  горло
продирался  лишь тяжелый  хрип. Кто-то  сидел,  кто-то  лежал,  кто-то  тупо
разглядывал изодранные  до мяса пальцы, кто-то безуспешно пытался  приладить
на  место клок, вырванный  из плотной хэбэшки. Никто не обращал  внимания на
ликующих на вершине победителей, их просто никто не видел.
     Хруст щебня  под подошвами ботинок прапорщика Дыгало тоже  привлек мало
внимания. Тот  постоял над распростертыми телами, наливаясь злобой. Несмотря
на  жару, лицо  его медленно  бледнело,  а  губы стянулись в ниточку и стали
почти синими.
     --  Боевая  задача  не  выполнена,  --  холодным и  бесцветным  голосом
произнес он. -- Вы знаете, что это  означает,  товарищи солдаты? Это значит,
что  ты -- труп! -- прошипел он, подняв за шкирку, как котенка, навьюченного
полуцентнером  груза и  без  того не  маленького Пиночета.  --  Твоя мамка в
горном ауле  не  дождется тебя домой. И твоя  сестренка  пойдет в  школу без
тебя! -- выкрикнул он, пнув  ногой Сергея Стасенко. -- Вы все -- мертвяки! И
ты!  -- сбил он  с  ног  ударом начавшего  подниматься Чугуна, заводясь  все
сильнее и сильнее.  -- И ты! И ты! Вы все -- жратва  для червей! Вы -- "груз
двести" для "черного тюльпана"!  Полусгнившее говно в цинковой обертке! Ваши
гробы не дадут открыть для прощания, чтобы  вонь весь город не пропитала! Вы
не смогли взять  высоту. И колонна, что  пойдет здесь через час, нарвется на
засаду! Ты понимаешь, сука, что значит всего один пулемет на такой высотке?!
-- прапор  завизжал, срывая голос  в  истерике, схватив Лютого  за  грудки и
рывком  подтянув  к  своему  лицу.  -- Ты знаешь,  что  такое, когда колонна
попадает в  засаду? Когда лупят отовсюду, и  ты не видишь  откуда! Когда  ни
вперед ни назад и зарыться не во что! Когда всех твоих друзей, по одному, на
твоих глазах! А  ты только ждешь, когда будет твоя пуля, и молишься, чтобы в
лоб, а не в живот, потому что твой друг уже десять минут визжит, как свинья,
потому что пуля разворотила ему кишки, а никто не может подползти, чтобы ему
помочь! Это произойдет из-за  тебя!  -- ударил он ногой  в живот Воробья. --
Потому что ты дохляк, и  чтобы тебя вытащить, двое твоих товарищей вернулись
под пули на склон. И из-за тебя! -- Он снова встряхнул Лютого, -- потому что
ты бросил командование и полез вперед, забыв про остальных. Из-за вас  всех!
Потому  что вы  не  десантники,  а  просто  мясо!  ВСТАТЬ!!!  Надеть  каски!
Мертвецам  не нужен  отдых!  Бегом в расположение! Камни из рюкзаков ссыпать
перед воротами КПП.

     Парни из  второго отделения сидели в курилке, но никто из них не курил.
Легкие, измученные  за день,  не принимали дыма, выворачиваясь в кашле после
первой же затяжки.
     -- Я, наверное, вообще брошу, -- выговорил Воробей,  задохнувшись после
очередной попытки затянуться.
     -- Давай, --  не упустил возможности Чугун. -- Сдохнешь здоровеньким. А
вот те,  кто  полезет тебя  из-под пуль вытаскивать, сдохнут  тоже.  Оленька
такого подвига ведь не оценит, а, пернатый?
     --  Пошел  ты...  -- не поднимая  глаз,  едва удерживая дрожь в  руках,
ответил  Воробей. Он и безо всяких  подколок  себе  места не находил.  Слова
Дыгало странным  образом ударили его прямо в сердце. Прийти домой в тельнике
и берете -- фигня. Вернуться,  не запачкавшись  кровью товарищей,  -- задача
посерьезнее.
     -- Чего-о?! -- обалдев, протянул Чугун. -- Ты с кем говоришь, птица?
     --  Закрой пасть, Чугун, -- так же устало бросил Лютый. -- Ты что, себя
сегодня подвигом украсил?  Такой же мешок  с  дерьмом, как и  все остальные,
только покрупнее.
     -- В крупном мешке и дерьма побольше, -- хихикнул Ряба.
     -- Я не понял! -- приподнялся с места Чугун.
     -- Нечего и  понимать,  -- отрезал Лютый.  -- Хули цепляться к  пацану,
если сам по уши. И вообще, не нуди, и так тошно.
     Лютый никому бы  никогда не признался, но и в нем сегодняшняя  истерика
прапорщика что-то изменила. В какой-то неуловимый миг что-то сломалось, и он
понял, что война  не  просто слово. И "пулемет на высотке"  --  то,  чем для
кого-то меряется жизнь. Он еще не понял всего  по-настоящему, не мог понять,
потому что не видел сам, но перестал относиться к этому как к кинофильму.
     Начавшую разгораться ссору потушили  те, кто стал косвенной причиной ее
возникновения.  Несколько  ребят  из  первого  отделения,  так  "героически"
сегодня отстоявших свою высоту, подошли к курилке,  и один из них насмешливо
заметил:
     --  Устали,  ползуны.   Не  желаете  еще  в  "Царь-горы"  сыграть?  Нам
понравилось.
     -- Только в следующий раз камни возле КПП  не  выбрасывайте, заносите в
часть, мы из них еще казармочку построим.
     Никто  из второго не стал отвечать, нарываться на ссору. Только Пиночет
прикоснулся  к  рассеченной щеке,  наскоро  залепленной  медиком  пластырем,
Джоконда  внимательно стал рассматривать  изодранные в мясо  ладони, да Ряба
спокойно, без малейшей угрозы в голосе, сообщил:
     -- В одной казарме спим, мужики.
     -- Вы чего? -- опешил один из приколистов. -- Вы, это, не дурите!
     -- Да ну их! -- потянул его за руку второй. -- Психи, как и их кусок.

     Сон-тренаж Дыгало  провел  без  энтузиазма. Через  пятнадцать  минут он
оставил солдат в кроватях, а сам удалился в свою каптерку. Оттуда доносились
звуки музыки -- прапор на японском двухкассетнике крутил какую-то новомодную
мутоту -- "Мираж", кажется. Время от времени раздавались глухие мощные удары
-- Дыгало, разряжаясь, молотил набитую вместо песка мелким щебнем грушу.
     Второе отделение не  спало.  Казалось бы,  после такой нагрузки  должны
отрубиться, едва ухо коснется подушки, ан нет, сон не шел.
     --  Он же  идиот!  --  простонал  Стас,  когда  из  каптерки  раздалась
очередная серия ударов по груше. Причем, судя по рыку Дыгало, он пытался эту
грушу  самым натуральным  образом убить. --  Натуральный дебил! Мы не выйдем
живыми из такой учебки!
     --  Да нормально все, --  буркнул Лютый,  с трудом  переворачиваясь  на
другой бок и стараясь не  задевать ничего  огромным синяком  на полспины. --
Выживем как-нибудь. Одного понять не могу. Если нас всех в Афган готовят, то
почему остальные все  делают в  нормальном  режиме. Один же взвод, а  первое
отделение  бегает  налегке, всегда впереди нас, да еще  час  курят,  пока мы
доберемся. Конечно,  им как не хер делать  нас скинуть  оттуда. Ладно бы еще
менялись -- раз они, раз мы.  Так нет, уже три дня мы эту Ебун-гору берем. И
завтра будем.
     --  Потому  что в  тех  отделениях сержанты  нормальные, а у нас прапор
Дыгало, -- мрачно вставил Чугун. -- Выслуживается, сука. Хочет самым старшим
прапорщиком стать.
     --  Контуженный  он,  -- вдруг вставил  молчавший Ряба. -- На всю башку
контуженный. Они в колонне в засаду попали. Он в тот раз  не на броне был, а
внутри,  поэтому  не  сбросило,  а  контузило,  да  еще гореть  стал. Как-то
выбрался.  А  за это время  весь его взвод на  склоне  положили духи,  когда
какой-то  московский  офицер, мудак, ехавший  с  колонной, решил  в войнушку
поиграть  и повел солдат вверх  по  голой  круче в  атаку  на пулеметы.  Все
погибли,  до единого, вместе с  тем офицером. Дыгало  в госпиталь попал, там
хотели комиссовать  под чистую,  но  он как-то  упросил. В  итоге перевели в
Ферганскую учебку. А он до сих  пор рапорта строчит то комполка, то министру
обороны, чтобы  обратно в Афган перевели. Только кому он там, на хер, нужен,
с больной башкой?  Вот и  бесится,  на нас  срывает. Короче,  пока рапорт не
удовлетворят, будет звереть. А его никогда не  удовлетворят. Так что  попали
мы, мужики, по самое не балуйся.
     Все молча переваривали услышанное.
     -- Откуда знаешь? -- спросил Пиночет.
     --   В  Фергане  еще   с   одним  прапором  поболтал.   Он   тогда  еще
посочувствовал. Сказал, что если Дыгало не убьет, то Афган  легкой прогулкой
покажется.

     -- Вперед! Не дохнем, клоуны! -- Дыгало бежал сбоку в кроссовках.
     Второе  отделение, хрипло  дыша, возглавляло  колонну.  Первое и третье
умирали чуть позади. По плану старшего прапорщика, сегодня  назначался выход
в горы.
     Разумеется, с полной выкладкой. Благо, хоть рюкзаки камнями набивать не
заставил.
     -- Учимся!  Все запоминаем! -- наставлял прапор.  -- Если это не атака,
то дуром в гору переть  не  нужно.  Идем зигзагом, траверсом. Иногда,  чтобы
разгрузить работающие  мышцы,  можно даже  боком,  а то  и спиной вперед. По
гребню  нужно идти чуть в стороне, на метр-другой в любую сторону, чтобы над
гребнем торчала  только голова, иначе  вас видно будет даже из Пакистана. Но
голова должна хоть чуточку, но возвышаться  над гребнем. Иначе  все  звуки с
той стороны будут склоном отражаться вверх,  и вы не услышите даже того, что
происходит в пяти метрах  от  вас.  В  горах  кто выше -- тот  и победил. Вы
должны уметь  забираться на любую  верхотуру быстрее  горных козлов. Хотя  с
местными вы все равно не  сравнитесь, но  нужно стараться.  Если вы остались
ниже -- вы трупы. Шагом!
     Уставшие солдаты перешли на шаг и тут же потянулись к флягам.
     -- Отставить! -- взревел Дыгало. -- Кто давал команду пить? Пить только
по моей команде! Смотрите на этих уродов!
     Парни  повернулись  к  присосавшимся  к фляжкам ребятам  из  первого  и
третьего отделений.
     -- Вы думаете, им  сейчас хорошо? Вы думаете,  Дыгало -- сука? Думаете!
-- отмахнулся  он, увидев, как "втораки" мотают головами. -- А мне по  херу,
что  вы  думаете!  В  горах вода  дороже  золота! Каждая капля!  Лучше кровь
отдать,  чем воду.  Где вы ее  наберете? Думаете, вертушкой  подбросят? Хрен
сосите, мечтатели!
     -- В речке можно взять, --  мрачно ответил  Бекбулатов. -- В горах вода
чистая.
     -- Чистая?! -- взвился прапор. -- А дизентерию, желтуху, тиф не хочешь?
Это  у вас на  Кавказе любой ишак  минералкой ссытся,  а  в Афгане -- глоток
чужой  воды --  смерть.  Любой афганец  в луже с дохлой кошкой может напоить
ишака, помыть ноги,  а потом сам напиться -- и ему ни хера  не  будет. А вы,
изнеженные цивилизацией, сдохнете через  полчаса после такого водопоя. Зачем
вам  вода?  Думаете,  обезвоживание  уже наступило?  Херня. Просто  у  вас в
глотках  пересохло.  Таскайте  с собой  косточку  от  урюка. А  если  нет --
возьмите голышок.
     Дыгало подобрал  со  склона небольшой гладкий камушек и  засунул его за
щеку.
     -- Ходите и сосите. Сушняк в горле от недостатка слюны. Сосание камушка
вызывает слюноотделение. Будет легче. Отдохнули? Теперь бегом!
     Первое и третье,  насосавшись теплой  вонючей  воды из фляжек, топотали
позади и напоминали собой толпу живых мертвецов.
     --  Смотрите  на этих уродов,  клоуны! --  веселился  Дыгало. -- Вы так
хотите?
     Вернулись в горный лагерь ближе к вечеру.  Командиры отделений с ужасом
взирали  на своих  подопечных.  Вода  у  них  кончилась  часов  за  пять  до
возвращения в лагерь. Пацаны из второго отделения даже делились с ними своей
водой, сами довольствуясь смачиванием губ.
     -- Может,  на  Ебун-гору,  товарищ  старший  прапорщик? --  ухмыльнулся
Лютый, глядя на измотанных соперников.
     -- Перетопчешься, -- отказал Дыгало. -- Слишком легкая добыча.

     "Здравствуй, милая моя, любимая Оля! Ты не представляешь, как я по тебе
скучаю. Каждый день перед сном передо мной возникают твои печальные глаза. Я
засыпаю, думая о тебе, и просыпаюсь с этой же мыслью. Прошел всего  месяц, а
такое  ощущение,  что  я  не  видел тебя уже  целую  вечность. Служба у меня
проходит нормально, ребята подобрались отличные. В нашем отделении почти все
земляки, только  один чеченец Тимур Бекбулатов.  Тоже хороший парень.  Я уже
прыгнул один  раз  с парашютом.  Это просто здорово.  Жаль только, что,  как
сказал наш командир, больше мы этого не увидим. У нас сокращенная программа.
А потом отправка за границу.  А там горы, и прыжки с парашютом не нужны. Наш
командир, прапорщик Дыгало, тоже  замечательный  человек,  настоящий  герой.
Прошел   Афганистан,   ранен,   имеет  боевые   награды.  Только   он  очень
требовательный.  Но  это для нашего  же блага. Извини, время кончается, если
сейчас не  отдам письмо почтальону, то  придется ждать еще три дня.  Так что
лучше я тебе еще напишу. Пока, любимая моя. Твой Володя Воробьев".
     Воробей  запечатал  конверт, огляделся по сторонам.  "Отличные ребята",
которые, как казалось Воробью, дружно его презирают, дописывали свои письма.
Где-то  еще бродит "замечательный человек" Дыгало, которого дружно ненавидел
уже целый взвод после последнего выхода в горы.
     "Отец! Здесь тоже  горы, но не такие как у нас, совсем другие.  И здесь
очень  жарко. Но меня это  не пугает. В нашем роду не  было пугливых.  Скажи
маме, что у меня  все  хорошо. Брату Малику передай, чтобы готовился к армии
лучше. Я  думал, что хорошо готов, но оказалось, что нагрузки здесь  больше,
чем даже я ожидал. Меня это не сломило, но Малику нужно готовиться лучше..."
     "Миха! Я тут уже  обустроился, и хотя нас мотает то в горный лагерь, то
в учебный полк, но адрес уже постоянный есть. Вот только я пока под колпаком
у нашего прапора, так что мы с дружбаном, Олегом Лютаевым, добазарились, что
посылку нужно отправлять  не на меня,  а  на его имя. Он у куска в уважении,
хотя реально классный пацан,  бывший детдомовец. Не парень, а просто ураган.
Но так вышло, что прапор его уважает, и  посылку на него будет проверять  не
так тщательно. Так что скажи Натахе, чтобы слала, как договаривались. Привет
братве. Ваш Ряба".
     "Привет, Ника! Я обещал писать, но, честно говоря, пока не знаю, о чем.
Мы не очень хорошо расстались, ты была обижена, говорила, что я упрямец и не
ценю  тебя.  Но  мне  действительно  нужны  были  новые,  совершенно  другие
впечатления. Я застоялся на  месте, мне нужен новый толчок для  того,  чтобы
реализовать себя. Надеюсь, ты это со временем поймешь и простишь. Люди здесь
совсем другие, не похожие на  тех, что на  гражданке. Они становятся другими
уже здесь. И я становлюсь другим. И еще здесь просто потрясающая природа. Не
знаю, как  бы  я смог  увидеть  ее  неповторимость,  если  бы остался  дома.
Передай,   пожалуйста,  отцу,  что  я  бесконечно  благодарен  ему   за  его
предложение  помочь освободиться от армии, но я это выбрал сам, сознательно.
Меня здесь прозвали Джокондой. Смешно. Но мне даже нравится..."
     "...Что  еще  за  Андрей  с подготовительных курсов?  Ты  что, в натуре
решила опозорить меня, пока я тут кровью харкаю? Перебьешься без  института,
поступишь, когда я вернусь. Ты теперь замужем..."
     "...Мамочка, что  с  твоим  здоровьем?  Твое прошлое письмо меня  очень
напугало.  Если ты заболеешь, кто будет следить за Машкой?  Ведь  ей  в этом
году в первый класс идти. Ее рисунок я храню в своем  нагрудном кармане. Он,
а значит, и вы, всегда со мной..."
     Лютый рисовал  на листке бессмысленные каракули, изображая,  что  пишет
письмо. В такие минуты он остро чувствовал свою  ущербность. Ему некому было
писать письма.

     Первое  отделение  проклинало  прапорщика  Дыгало,   наблюдая,  как  по
серпантину   медленно  ползут   черные   фигурки   груженых,  как  верблюды,
"втораков".  Они  уже второй  час  прели  на  самом  солнцепеке  на  вершине
Ебун-горы, поджидая тех, кто снова будет их штурмовать. Такая  забава им уже
наскучила,   но   здесь  все-таки   лучше,   чем   заниматься  "физикой"   в
спорт-городке.
     Наконец, второе,  выдержав пятикилометровый марш  с  полной  выкладкой,
остановилось  на  исходной. Их уже высветленные  и заштопанные-перештопанные
хэбэшки контрастировали с темно-зелеными  брониками  и  касками. Стираться и
штопаться второму отделению приходилось ежедневно.
     -- Фляги снять! -- скомандовал Дыгало.
     Парни сдернули  с  поясов  фляжки, потрясенные гуманностью  прапора  --
раньше он никогда не давал им пить перед атакой.
     -- Снять крышки. Воду вылить.
     Ребята изумленно смотрели на командира, не веря в такую жестокость.
     -- Хули вылупились, клоуны? -- вызверился прапорщик. --  Воду на землю,
или я тихо сказал?
     Когда  теплая вода  с хлюпаньем  полилась на пыльную каменистую  землю,
парни только судорожно двигали пересохшими  кадыками, а  у  Чугуна  чуть  не
случилась истерика.
     -- Убрать фляги. Кругом!
     Отделение развернулось лицом к  горе, а прапор пошел сзади вдоль строя,
впечатывая  ударом свой кулак в десантные ранцы, набитые гравием  и камнями.
Внезапно после одного из  ударов, встряхивавших бойцов, раздался не знакомый
каменный сухой хруст, а тупой и глухой шлепок.
     Дыгало, растянув губы в злой усмешке, остановился позади побледневшего,
как  смерть,  Чугуна. Он развязал  его ранец, вытряхнул  оттуда пару горстей
щебня и  вытащил свернутый в скатку брезент, создававший видимость  набитого
рюкзака.
     -- Это залет, солдат, -- ватным, бесцветным  голосом сообщил Дыгало. --
Каждый  такой залет я  фиксирую в  личном  деле, и он  будет учитываться при
распределении по  боевым частям. После отбоя  зайдешь  ко мне  в каптерку. А
сейчас  рядовой  Чугайнов отдыхает внизу,  поскольку  ему  не  рекомендованы
физические нагрузки, а остальные... В атаку! Вперед!!!

     -- Кто такой советский десантник?!
     Дыгало вышагивал вдоль  строя тощих задниц  в  синих сатиновых  трусах.
Обладатели задниц согнувшись стирали в раковинах умывальника измочаленное за
день  хэбэ, а прапор время от времени распрямлял  фигуры, от  души врезав по
чьей-то заднице намотанным на руку армейским ремнем с латунной бляхой.
     -- Советский десантник есть краса и гордость вооруженных сил Советского
Союза! --  хором  отрапортовали  бойцы,  не отрываясь  от  занятия  стиркой.
Оторвался только Воробей, коротко взвизгнув и выгнувшись в обратную  сторону
после обжигающего удара бляхой пониже спины.
     -- Кто такой советский десантник? -- повторил вопрос прапорщик.
     --  Советский десантник --  вечная зависть и  образец для всех чмырей и
штатских!
     -- А вы кто? -- потребовал Дыгало.
     --  Мы,  второе  отделение,  -- чушки и позор  учебного полка  и  лично
старшего прапорщика Дыгало! -- гаркнули бойцы, потупив взор.
     Сегодня их  в юбилейный,  десятый, раз сбросили с Ебун-горы. Вываленная
ими  перед  входом в  учебный  лагерь  груда  камней  все  росла,  размерами
напоминая уже средней величины курган.

     Вся  казарма  в ночной послеотбойной  тишине прислушивалась  к  звукам,
доносившимся из каптерки. Дыгало, не привечавший в своих личных апартаментах
даже сержантов, принимал  сегодня Чугуна.  Казалось, что в каптерке выбивают
старое ватное  одеяло, пролежавшее пару лет на чердаке. Только одеяло  время
от времени издавало тихие стоны.
     Через полчаса Чугун  на полусогнутых выбрался из каптерки и свалился на
койку.
     --   Эй,  хитрец,  он   как,  спарринговал   или   просто  мудохал?  --
поинтересовался с соседней койки неугомонный Ряба.
     Чугун только отвернулся от него, уткнувшись носом в подушку.

     Двухнедельная  командировка  в  Уч-Курган,  который парни  поклялись не
забывать до самой смерти в окружении внуков и правнуков, подошла к концу. Из
поездки на хлебозавод  за  хлебом Лютый  с Рябой умудрились  извлечь  весьма
неожиданную пользу.
     На две армейские фляжки, которые они выменяли у каптерщика за две пачки
сигарет, они  купили  у  узбеков трехлитровую  банку  местного  алкогольного
напитка  под названием чашма.  По  цвету и консистенции жидкость походила на
неочищенное растительное масло. Узбеки уверяли, что в ней не меньше тридцати
градусов, но Ряба, глотнув на пробу, заявил, что двадцать пять-двадцать семь
максимум. Зато она была очень сладкой и густой  и обладала отменным хмельным
эффектом.
     Чашму бабаи гнали прямо  на  хлебозаводе, так что  пока старший  машины
выправлял нужные документы, парни успели "попробовать" по два стакана.
     --  Веришь, нет, Ряба, до армии  я пузырь белой  без  закуси как не фиг
делать выпивал. И ни в одном глазу! -- мычал Лютый, трясясь в кузове.
     -- Прям ни в одном? -- усомнился Ряба.
     -- Ну, может, в одном, -- согласился Лютый, приподняв бровь.  -- А щас,
блин, два стакана говна какого-то -- и в башке метель.
     -- Прально,  я  слышал, что  чашма с узбекского переводится как раз как
говно, -- вставил Ряба, мотая головой.
     -- Ни фига,  не  может быть, -- не согласился Лютый. -- Слишком красиво
звучит. К  тому  же по-татарски  говно  --  бук.  Мне  так товарищ  говорил,
татарин. А у них с татарами половина слов одинаковые. Так что нет.
     --  Один хрен, --  отмахнулся Ряба. -- Трех литров нам, похоже, на  всю
банду  хватит. Дыгало  сегодня  вечером  отваливает в Фергану, нас ждать  не
будет.  Так  что вечер нормально  проведем.  Сержанты тоже  бухать будут,  я
видел, им шофер арака купил.
     Прибыв  в   расположение,   заветную  банку  спрятали   с   превеликими
предосторожностями.  Праздник  завершения  учебного  ада  никто  не   должен
испортить.
     Но Дыгало не был бы собой, если бы не отметил последний день по-своему.
Окончание горного курса  он ознаменовал  десятикилометровым  марш-броском по
окрестным горам и троекратным штурмом  Ебун-горы. Сначала тринадцатым, потом
четырнадцатым,  чтобы  на  чертовой  дюжине   не  останавливаться,  а  потом
пятнадцатым для круглого счета.
     Первое отделение выдохлось,  сбрасывая  настырных штурмующих вниз. Сами
же "штурмовики", снова избитые, исцарапанные, изодранные в клочья, вообще не
стояли на ногах.
     -- Скорее бы в Афган, что ли, -- тоскливо произнес Ряба, сидя в курилке
и пытаясь зажечь дрожащими пальцами сигарету.
     -- Воробей! -- позвал Чугун.
     -- Чего тебе?
     -- Отнеси мой хер поссать, сил нету.
     Но у окружающих и на то, чтобы посмеяться, сил тоже не осталось.
     --  Куда  ему, надорвется,  --  сплюнул  Джоконда,  вспомнив,  как  ему
пришлось тащить Воробья на вершину, прежде чем быть оттуда скинутым.
     На территорию въехал грузовик с продуктами из Ферганы.  Дыгало двинулся
к  машине  со  спортивной сумкой, а  солдаты  из третьего отделения кинулись
разгружать кузов.
     Из кабины, задорно улыбаясь, выскочила  белобрысая девушка  в  коротком
сарафанчике. Дыгало, увидев ее,  резко развернулся  и обошел машину с другой
стороны.
     -- Гляди, Белоснежка! -- встрепенулся Ряба.
     --  Эй,  сюда иди! -- подскочил  с места Пиночет.  -- Куда идешь, к нам
заходи! Давай!
     -- Вот сука! -- раздосадованно проныл Чугун. -- Ей что, прошла, и  все.
А у меня теперь до завтра стоять будет!
     -- Какая грудь! -- простонал Пиночет, падая на скамейку.
     Белоснежка помахала ребятам рукой, звонко рассмеялась и ушла в  сторону
канцелярии.
     -- А кто это? -- спросил Воробей, провожая взглядом Белоснежку.
     -- Ну дает,  салабон! -- развеселился Чугун. -- Ни хера в этой жизни не
понимает!
     --  Это санитаркина дочка, похоже,  медикаменты  привезла,  --  пояснил
Лютый. -- Говорят,  не баба,  а  просто  чума. Через нее все призывы прошли,
оттрахала пол-Афгана.  Пацаны в Фергане говорили, что полный улет,  не ты ее
трахаешь, а она тебя. Болезнь типа какая-то. Ну, как ее?
     -- Бешенство матки, -- вставил Ряба.
     -- Нимфомания, -- коротко ответил Джоконда.
     -- Во-во! -- кивнул Лютый. -- Точно.
     -- Эй,  умники,  --  подскочил  Пиночет. -- Вы  чего  языками болтаете?
Лютый, ты можешь ее уговорить? Договориться.
     -- А чего с ней договариваться, -- пожал плечами Лютый. -- Безотказная,
как автомат  Калашникова. Бери ее  и веди.  Только куда вести? Здесь  она не
задержится, с машиной уедет. А в полку ее  через два караула протащить надо,
помещение найти. Не в казарме же.
     --  Ага, --  заржал Ряба. --  А то  зазеваешься,  глядь, ты ее прешь, а
Дыгало уже сзади пристроился, и тебя на шишку натягивает!
     -- Да  нет, пустой базар, --  махнул  рукой  Лютый.  -- Прошлый призыв,
говорят, перед самым  отлетом  ее  сговорили.  Им  уже по фигу  было, дальше
Афгана не пошлют, уже  распределение  прошло.  А  нам  еще  два  месяца  тут
корячиться. Если залетим -- хана. Дыгало сгноит тут, как он Чугуна отметелил
-- цветочками покажется. Так что пока насухую Дуньку Кулакову гоняйте.
     Пиночет  разочарованно  покряхтел,  ребята  замолчали.  Джоконда  вдруг
изучающее посмотрел на Лютого и насмешливо спросил:
     --  Слушай,  Лютый,  вот  ты  вроде парень серьезный.  Ты после  сорока
человек пошел бы с таким обмылком?
     Лютаев  посмотрел на Белоснежку,  вышедшую в  этот  момент на  крыльцо.
Остро глянул на Джоконду.
     -- А ты бы нет?
     -- А я бы нет, --  брезгливо поджал  тот  губы.  -- Я свой хрен  не  на
помойке нашел. Лучше с голодухи сдохнуть, чем жрать отбросы.
     -- Да? -- тихо спросил Лютый. -- А я жрал.
     Он  с  неожиданной  ненавистью  посмотрел  на тонкие  породистые  черты
Джоконды. Кожа на его уже загоревших дочерна скулах натянулась и побелела.
     -- У тебя когда-нибудь  было так, что ты заснуть не можешь,  потому что
брюхо третий день пустое? А рядом в койке маленький плачет, потому что живот
от голода болит?  Нам, бля, на ужин три ложки столярного клея вместо каши на
миску  бросят, и мы потом, если сбежим, по  городу ходим, через окна  в кафе
заглядываем, где ты, падла, свою телку на папины  бабки гуляешь. Ждем, когда
ты свалишь, чтобы с тарелки что осталось схватить да сожрать. Ты понял меня,
козел? -- Лютый сорвался на крик. -- И  бабы у меня  только  такие, общие, и
были. И других не будет, урод, потому  что такие, как ты, их уже перекупили.
Ты хоть одну целку в жизни встречал, чистоплюй? Ваши шмары так же жарятся на
всех углах, только рожи умные строят.
     --  Ребята,  ну зачем  вы так? --  встрял  Воробей, напуганный вспышкой
ярости Лютого.
     -- А ты вообще помалкивай, пернатый! -- взвился тот. -- Ты сначала бабу
между ног понюхай, а потом будешь вякать. Отбросы жрать, бля! Да ты, сучара,
ногтя ее  не стоишь! Она, может, чище,  чем все твои прошмандовки в  дорогих
платьях! Твои мандой жизнь строят, а она просто для удовольствия.
     -- Тихо, парни! -- вскочил почувствовавший неприятности Пиночет.
     --  Сам  тихо! А  ты, козлина, еще раз  пасть  откроешь --  землю жрать
заставлю!
     Лютый по глазам Джоконды видел, что тот не испугался, а просто не хочет
связываться, и это  заводило  его еще больше. Впитанные с детдомовской кашей
правила гласили, что,  если полез  в драку,  дело  надо  доводить до  конца,
додавливать,  иначе  все уйдет впустую. Он вскочил,  бешено сверкая  белками
глаз.
     -- Че, гнида, помалкиваешь?
     Парни сцепились, таская друг друга за грудки,  но начавшуюся было драку
пресек в зародыше ироничный голос Дыгало.
     -- Кот из дома -- мыши в пляс?  Я еще  не уехал, а тут уже бардак. Чего
не поделили, военные?
     Драчуны молчали, тяжело дыша и глядя исподлобья на командира.
     --  Молчим?  Отлично. Обоим по  залету. Кстати, праздник  у вас сегодня
отменяется. То дерьмо, что вы  спрятали в  пожарном щите, я отдал сержантам.
Нехай потравятся. Чья заначка?
     Ребята  переглядывались,  не понимая  о  чем  речь. Только Ряба с Лютым
заиграли желваками, поняв, что  их  затея отметить  окончание командировки в
горный учебный центр с треском провалилась.
     -- Языки  проглотили, десантники? -- уже без улыбки спросил  Дыгало. --
Пять секунд на размышления. Если не найдется  хозяин заначки, все  отделение
отметит возвращение в полк  ударным трудом на кухне. На неделю. Время пошло.
Раз...
     -- Моя затарка, -- мрачно сказал Лютый, опередив Рябу.
     Дыгало с интересом посмотрел на него.
     --  Второй  залет за  минуту. Орел.  Как  вернетесь,  после отбоя жду в
каптерке.



     Фергана. Узбекистан. Учебный полк. День 35-й
     -- Рота, подъем!
     Громкий  крик  дневального выдернул  сладко спящих  солдат  из  объятий
Морфея, возвращая  в  ад  ферганской учебки. Они выскакивали из кроватей еще
сонные, пытаясь удержать в памяти яркие картинки  гражданской жизни, которые
видели перед самой командой, но те ускользали.
     Воробей,  наученный горьким опытом, теперь прыгал не просто вниз  между
кроватями, а через ее спинку сразу в проход, чтобы нечаянно снова не влететь
в штаны спавшего внизу Рябы. Через двадцать секунд второе отделение стояло в
проходе  по полной  форме, остальные  подтянулись спустя  еще десяток-другой
секунд. Дыгало довольно хмыкнул.
     -- Форма одежды номер два,  выходим на  зарядку!  --  кричали  сержанты
своим подопечным.
     И только старший прапорщик  Дыгало, скривив  рот в  не обещающей ничего
хорошего усмешке, распорядился:
     -- Форма одежды номер четыре.  Получаем бронежилеты и каски. Выходим на
кросс. После завтрака получаем оружие и приступим к настоящей боевой учебе.
     Дыгало в который уже раз доказал, что его  фантазия неистощима, что  он
всегда, в любой момент и любой обстановке найдет способ помучаться для своих
"клоунов".
     ...Посадку-высадку из вертолета отрабатывали четыре часа.
     -- Чугайнов, мать твою  во  все  дыры! Ты  --  пулеметчик! Ты  прыгаешь
первым! Высадку прикрывает пулемет вертушки, а ты сразу бежишь в сторону, и,
пока десантируются остальные, прикрываешь их с направления,  откуда стреляют
или куда  не  смотрит пулемет  вертушки.  Не  стоим, уроды! Выпрыгнул, упал,
перекатился.  Занимаем   оборону  на  все  стороны.   Лютаев  за  командира,
прикрываем  его! Для  группы два главных человека --  командир и радист. Без
них группа слепа  и  глуха.  Если будет артиллерийский или авианаводчик,  их
тоже хранить нужно, как маму свою! Если  потеряете этих людей, то  и вам  не
жить. Повторяем упражнение. Отделение, на посадку, бегом!
     ...Отрабатывали полосу препятствий попарно и всем скопом, на скорость и
на слаженность.  Джоконда со Стасом ползли  под колючкой. Для пущего эффекта
Дыгало из  пожарного шланга залил  сухую, истолченную  в  мелкий  дисперсный
порошок пыль водой,  превратив ее  в  жидкую  грязь. Стас смешно оттопыривал
задницу, чем тут же воспользовался наставник, от души врезав по ней лопаткой
плашмя.
     -- Это была пуля, Стасенко,  тебе  полбулки оторвало. Если повезет и не
истечешь  кровью, то домой поедешь с красной нашивкой за  ранение. Но никому
не будешь рассказывать, что  тебя героически ранили  в жопу, и даже  в  бане
будешь мыться в трусах.
     Захихикавший Джоконда  тут  же  за  это поплатился. Он  слишком  высоко
поднял голову, и прапор ногой впечатал его лицом в жижу.
     --  А тебе баня уже не понадобится, тебя  теперь мыть будут только один
раз, перед укладкой в цинк. Торчащая башка -- подарок для снайпера. Мать уже
похоронку читает!..
     ...Разрушенный  дом,  колючка,  траншея,  бросок  гранаты  в  амбразуру
дота...
     -- Бегом, твари! Ускоряемся! Каждая секунда на виду -- это ваша смерть!
Быстрее! Еще быстрее!
     Чугун, бежавший по мокрому  бревну, соскользнул и с размаху сел на него
верхом. Корчась от дикой боли, он перевернулся и  упал  в жидкую  грязь  под
бревном.
     --  Куда,  уроды! Вернулись  быстро!  Вашему товарищу отстрелили  яйца.
Десант своих не бросает, выносим даже мертвых. Подобрали Чугайнова! Бегом!..
     ...Индивидуальные действия под огнем.
     -- Десять влево! Упал! Перекат! Не  лег,  урод, а  упал! Десять вправо!
Упал! Перекат!  Очередь! Перекат!  Остался  на месте после  очереди -- труп!
Рывок вперед, не прямо, урод, а наискосок, к огневой точке, бегущий прямо --
лучшая мишень! Забирай влево, стрелку вправо  труднее  поворачиваться. Упал,
перекат! Бросил гранату, упал, перекат! Ни секунды на месте, уроды!
     Бойцы  исполняли  жуткий   брейк-данс  на   каменистой  площадке  перед
выстроенным  специально  для  тренировок  небольшим  кишлаком.  Кувыркались,
падали, переползали от кочки  к кочке, ища мельчайшие  складки на местности,
чтобы спрятаться  от всевидящего ока бога зла  по фамилии Дыгало,  сидевшего
возле дувала.
     --  Рябоконь убит, медленно переползаешь, я успел прицелиться. Воробьев
убит, девушка плачет. Чеку гранаты надо сдергивать до того, как встанешь для
броска, это лишние полсекунды...
     ...Полуденный  марш-бросок на  восемь километров, контрольное время  по
последнему.  Солнце  жжет  лазером,  слепит  разъеденные  потом глаза.  Губы
потрескались от  нестерпимого жара. А еще июнь. Парни с  ужасом  ждут начала
июля, знаменитой узбекской сорокадневки под названием "чиля", самого жаркого
периода в году.
     -- Хоть бы дождик разок пошел, -- хрипит пересохшим горлом Джоконда.
     -- Не  дождетесь,  клоуны, --  веселится легко бегущий  рядом прапорщик
Дыгало. -- Ближайший дождь в конце сентября, вы к этому времени уже в Афгане
будете.
     На миг его лицо мрачнеет. Он оборачивается. От плотной группы солдат, в
которой все  три отделения  взвода,  отстал  один боец. Он с трудом ковыляет
метрах в пятидесяти позади. Это Ряба. Дыгало темнеет лицом.
     --  Почему  бросили  товарища,  уроды? Петровский, Стасенко, подхватили
друга под руки, время по последнему. Даже если вы установите мировой рекорд,
считать буду по отставшему.
     Джоконда со  Стасом  подхватывают Рябу под руки и ускоряют бег, нагоняя
основную группу. Ряба визжит не своим голосом:
     -- Не трогайте меня, суки, отпустите! Я сам! Не тяните!
     Парни не обращают внимания на его крики, тянут изо всех сил.
     Впереди мелкая, по щиколотку, речушка  с  каменистым дном.  Возле брода
стоит  Белоснежка  с   велосипедом.  Ее  глаза   смеются.   Ряба  замолкает,
оскалившись в подобии  улыбки, но, как только фигура  девушки  скрывается за
поворотом, снова начинает проклинать тянущих его друзей.
     Взвод подбегает к тренировочной площадке, парни отпускают Рябу, и тот с
воплем валится наземь, скорчившись и схватившись руками за живот.
     -- Что случилось, солдат?
     Дыгало горой нависает над Рябоконем, требуя ответа.
     -- По...Понос, -- трясущимися губами тянет едва не наложивший на бегу в
штаны Ряба.
     -- Сливы зеленой нажрался? --  гневно хмурит брови прапор. -- Оголодал,
урод? Слушайте  сюда, клоуны! Там!  -- он протягивает руку в сторону гор. --
Там никогда! Слышите -- никогда! Не жрать ничего с веток! Не пить из ручьев!
Половина потерь не  от пуль и  мин,  а от  болезней. Дизентерия  --  ерунда.
Схватите гепатит или заведете  амеб  в печени -- либо  сдохнете  засранцами,
либо инвалидами на всю жизнь...
     ...Снова полоса  препятствий.  Теперь группой.  Второе отделение  бежит
плотно,   не   растягиваясь.  Траншея,  лабиринт,  горизонтальная  лестница.
Непривычное  к  полной  выкладке  первое  отделение не смогло ее преодолеть,
пальцы  не выдерживали  груза брони, оружия  и ранца, набитого  по уставному
весу песком. Барьеры. Пиночет в прыжке задел ботинком перекладину, и кубарем
полетел на землю. Он успел сгруппироваться, прижать к груди автомат  и, упав
спиной вперед, крепко треснулся затылком о следующий барьер.
     -- Молодец!  -- неожиданно крикнул Дыгало. -- То, что упал, плохо.  Что
бережешь автомат -- хорошо. Башку не береги, а оружие сохрани. Без оружия --
смерть...
     ...Забег "на выживание"  -- садистское изобретение старшего  прапорщика
Дыгало. Второе отделение изо всех сил неслось  по кругу  в  спорт-городке, а
сзади  налегке  бежал прапор и от  души стегал пряжкой  по заднице того, кто
оказывался   последним.   Отстающий  делал   все,  чтобы   стать   хотя   бы
предпоследним,  но  и  тому не  хотелось,  чтобы  его  пороли.  Поэтому  все
отделение  неслось в  максимальном  темпе, на пределе возможностей. Так люди
бегают стометровку, а они делали уже третий круг по стадиону, то есть  почти
полтора километра...
     -- ...Делай -- раз!
     Десантники в упоре лежа опустились к земле, удерживая тело навесу. Руки
тряслись, силясь не упасть, придавленные грузом бронежилетов.
     -- Делай -- два!
     Они отжались  уже тридцатый раз. На гражданке и без груза  тридцать раз
не каждый из них мог отжаться.
     --  Делай -- раз! Стоим, держим! Чугайнов! Брюхо отрастил?  Не касаемся
земли животом. Держим. Делай -- два!
     Дыгало поставил ногу Чугуну между лопаток, не давая выпрямить рук. Тот,
кряхтя от натуги, все же сумел отжаться...
     -- ...Делай -- раз!
     Сбросив ненавистные бронежилеты, ребята качали пресс через скамейку.
     -- Делай -- два! Делай -- раз!
     Воробей  с искаженным  от напряжения лицом силился  согнуть тело  уже в
шестидесятый  раз.  Дыгало от  души  стеганул его  ремнем по животу,  и  тот
мгновенно сложился, как перочинный ножик...
     --  ...Рота, подъем!  Выходим  строиться на  зарядку! Второе отделение!
Получаем бронежилеты, каски и оружие!
     Чугун с ненавистью смотрел на свой пулемет ПК, который поначалу любовно
называл "красавчиком". Эта "дура" и без боеприпасов вдвое тяжелее автомата.
     -- Не ссы,  клоун, -- усмехнулся Дыгало, увидев его  кислую физиономию.
-- Зато  в  бою тебя беречь будут,  твой  пулемет половины  отделения стоит.
Правда, духи тоже это знают  и будут тебя  выцеливать в первую очередь.  Так
что учись лучше. И радуйся, что не попал в расчет АГС, тот еще тяжелее...

     ..."Здравствуй,  милая моя Оля..." Воробей застыл над  листком  бумаги,
уставившись в одну точку на стене. Слова не шли.  От  неимоверных нагрузок в
душе царило  полное  опустошение, как  после ядерного взрыва. До сих  пор он
писал ей почти каждый день, а уж отвечал на ее  письма всегда. Но сегодня он
получил ее письмо, где она  рассказывала все новости, и не испытывал никаких
чувств,  кроме  усталости.  Известия  о  том,  что  Ирка Кузнецова  завалила
экзамены, что Валька Чернышова вышла замуж, что у  ее кошки, кажется,  будут
котята, были  так далеки и бессмысленны, что совершенно не затрагивали в нем
никаких струн.
     О чем писать? Что он ее любит и скучает? Писал уже в каждом письме. Что
устает так, что нет  сил даже спать? Что преследует одно желание --  лечь на
спину и лежать, тупо глядя в потолок? Что закрывая глаза, он теперь видит не
ее лицо, а обожженную рожу прапорщика Дыгало и мельтешение камней под ногами
во время очередного марш-броска?
     Рядом  остановился Чугун, которому письма не  приходили уже  пять дней.
Видимо, достал он свою молодую и нераспробованную жену своими претензиями.
     --  Как там наша Оля?  --  осведомился Чугайнов. --  Не нашла еще  себе
друга сердца?
     Воробей сжал зубы, яростно зыркнул на него и, смяв ненаписанное письмо,
вышел из казармы...

     ...Снова стенка  на  полосе  препятствий. Двухметровый забор  научились
преодолевать все. Пряжка ремня Дыгало помогала лучше всякого инструктажа.
     --  Пуля  -- не  ремень,  догонит! --  приговаривал  прапор,  отвешивая
очередного "горячего" замешкавшемуся бойцу.
     Теперь  трехметровый.  Парни остановились, не  зная,  как справиться  с
препятствием.
     -- Хули встали, бараны? -- заорал прапорщик. -- Крылья не выросли? А на
хера тогда я  из  вас делаю подразделение? Все делаем вместе! Самый длинный,
Петровский, подбежал, встал лицом к забору, автомат вверх на вытянутые руки.
Самый мелкий, Воробьев,  подбежал к  нему,  встал на колени,  уткнулся носом
Петровскому в жопу... Чугайнов, отставить  смех  или ты не в жопу дышать,  а
хрен сосать у него будешь. Теперь разбегаемся, с ходу на спину Воробьеву, на
плечи  Петровскому,  третий  шаг  на   его  автомат,  как  на  ступеньку,  и
переваливаемся через забор.  Спрыгивая,  удерживаемся за край  руками, чтобы
ноги не переломать. Лютаев, пошел! Стасенко!  Бекбулатов! Все там, сидим под
забором, прикрываем замыкающих, рассредоточились! Петровский,  руки в замок,
забрасываешь  Воробьева  наверх.  Воробьев, сидишь на  заборе верхом, только
ляг, чтобы не торчать  мишенью.  Автомат за спину, снять ремень,  спусти его
Петровскому и вытягивай его наверх.
     Воробей,  скуля от  напряжения,  подтянул тяжелого  Джоконду  в  полной
выкладке до края  забора, где он смог зацепиться и подтянуться сам, и мешком
свалился вниз...
     ...Снова "кишлак", отработка групповых действий.
     -- Фильмы про ковбоев видели? -- Дыгало вышагивал перед строем, заложив
руки за спину. -- Тогда вы знаете,  что такое прикрытие.  Суть  в следующем.
Делимся  на две группы.  Чугайнов  во второй, с пулеметом. По сигналу группа
прикрытия открывает шквал  огня по кишлаку.  Целиться не  обязательно, важно
количество пуль на единицу площади.  Это огонь на подавление, чтобы те,  кто
там, не  могли  головы поднять. Одновременно передовая группа рывком выходит
на  сближение  с  целью,  выбрав себе укрытие  заранее. Патронов  в  рожке у
прикрытия всего тридцать, поэтому у вас три-четыре секунды, не больше. После
этого задачи групп меняются. Передовая становится прикрывающей, а те ломятся
вперед. И так пока не подойдете к цели. Все поняли? ВПЕРЕД!..
     ...Рывок. Падение. Перекат. Сухой щелчок затвора, имитирующий  выстрел.
Перекат. Рывок.  Падение.  Перекат. Стена  дувала.  Прижаться к  ней спиной.
Дождаться  напарника, рывок которого  прикрывают  другие.  Два  взрыв-пакета
перебросить через стену -- это "гранаты".  Два громких хлопка, глиняная пыль
сыплется со стены. Руки  в замок, перебросить напарника  через забор. Оттуда
щелкает затвор,  это напарник  "стреляет" по "уцелевшим". Перепрыгнуть дувал
самому. Там "улица" между двух глиняных стен. Напарник у одной  стены, ты --
у другой. Он контролирует твою стену и направление вперед, ты -- его стену и
назад.  И  не оборачиваться, иначе  Дыгало  пустит в  дело свой ремень.  "Ты
должен доверять товарищу! Если  ты проверяешь, нормально  ли он делает  свою
работу,   значит,  не  доверяешь,  и   вам  нечего  делать  вместе  в  одном
подразделении!"  Вон  он, сидит  наверху, на  крыше одного из домов кишлака,
наблюдает за действиями своих подопечных.
     -- Контролируйте  окна,  щели, любые  места,  откуда могут  выстрелить.
Прикидывайте, где бы спрятались вы, и уделяйте этим местам особое  внимание.
Никогда  не  поворачивайтесь  к таким местам спиной,  пока  не зачистите  их
досконально.  Никогда  не поворачивайтесь спиной к людям! Ни к кому! Старик,
баба в парандже, ребенок  --  любой из них  опасен!  ТАМ может выстрелить  в
спину даже ишак или верблюд.
     Послушно водя  автоматами  по потенциальным огневым  точкам, пробраться
вдоль пустой "улицы" к приземистому дому из саманной глины.
     -- Зачистить дом!
     Бегом-перекатом, на  корточках  подобраться  к дощатой  двери  прямо  в
стене, рядом с ней небольшое слуховое окошко. Взрыв-пакет в  окошко. Громкий
хлопок. Рвануть дверь на  себя,  напарник  заскакивает  в  помещение, полное
сизого, резко пахнущего порохового дыма...
     --  Стоять! Стоять, я  сказал!  Уроды! Вы  трупы!  Оба! Дверь  была  на
растяжке.  Теперь вас  по  кускам будут  вытаскивать ваши  товарищи. Сюда, в
чужой  кишлак,  будут  вызывать  вертушку,  которой  придется  садиться  под
обстрелом.  Ваши  сраные  трупы  будут  тащить в  них  под огнем.  И  вполне
возможно, что кто-то погибнет из-за того, что ваше мясо надо отправить домой
и  зарыть  там  в  землю. А все потому,  что  у  кого-то  башка  ни  хера не
соображает.  ТАМ  все  опасно,  все заминировано.  Чужие  двери  открываете,
привязав  к ним веревку.  Чужие вещи поднимаете, сдернув  их  предварительно
веревкой. Труп товарища стаскиваете с места, привязав к нему веревку. Именно
для этого  у каждого из вас  есть моток стропы. Поняли, уроды?  По пятьдесят
отжиманий. Вторая пара пошла!..
     ...Марш-бросок,  любимые  прапором   восемь  километров.  Прогулка  для
аппетита перед ужином, как он шутит, если он вообще умеет шутить.
     День выдался особенно трудным. С раннего утра  откуда-то со стороны гор
принесло тучи. Солдаты с нетерпением ждали, что пойдет дождь, и предсказание
Дыгало наконец-то не сбудется. Но  дождь  так и не  пошел, после обеда  тучи
унесло в сторону Ташкента. Зато осталась духота, которая при сорока с лишним
градусах страшнее палящего зноя.
     Раньше пот сох на бегу от лучей солнца, застывая соляными потеками, под
которыми горела и зудела кожа.  Сегодня он  лил сплошной волной,  вымывая из
организма последние силы.
     Парни  бежали  молча,  глядя только  под  ноги,  чтобы  не  оступиться.
Багровое  марево  перед  глазами  Воробья  все  сгущалось,  и, вдруг,  резко
посветлело, сверкнув  белой  вспышкой. Каменистая  дорога встала на дыбы и с
размаху ударила его в лицо. Автомат выпал из рук, и брякнулся на землю.
     -- Встать, солдат! -- взревел над ухом голос Дыгало. -- Встать! Поднять
оружие! Бегом!
     --  Не могу...  Не  могу больше...  --  простонал Воробей,  не  в силах
подняться с колен.
     -- Назад!  -- рявкнул  Дыгало. -- Десант  своих  не бросает!  Разобрали
снарягу  товарища!  Автомат Чугайнову, РД -- Рябоконю.  Лютаев, Стасенко  --
взяли его под руки. На место должно прибыть столько же тел, сколько вышло. В
любом состоянии! Вперед! Бегом, уроды!
     Чугун, навьюченный своим тяжеленным пулеметом, подхватил АК  Воробья, с
досады  двинув ему  по шее локтем. Ряба, кряхтя,  подхватил ранец  и потопал
дальше. Воробей  дышал  с  присвистом,  когда  матерящиеся  Лютый  со Стасом
поволокли его вверх по тропинке.
     Наконец, измотанные  десантники выбежали на  вершину холма,  означавшую
середину пути. Обратно уже легче, под гору.
     -- Десять  минут  перекур,  --  объявил  прапор  и  отошел  в  сторону,
предоставляя солдатам самим проводить воспитательную работу.
     Бойцы повалились на  землю, хватая горячий воздух пересохшими глотками.
Воробей рухнул на колени, мотая головой, как лошадь.
     -- Держи,  урод! -- Чугун со злостью швырнул ему автомат, больно ударив
им Воробья по руке.
     Ряба молча бросил рядом рюкзак, только презрительно сплюнув.
     -- Слышь, пернатый, -- пытаясь отдышаться,  сказал  Лютый, --  это  че,
теперь каждый  раз тебя на горбу таскать, сука? Думаешь, во мне своего говна
мало, чтобы тебя еще на себе переть? Что за херня?
     Воробей  слепо  посмотрел  на  него  глазами, полными слез отчаяния, и,
взвизгнув, бросился на него, трепля за грудки:
     -- Ну убей меня тогда, убей! Чего смотришь? Давай убей!
     Лютый озадаченно крякнул, отпихнул бившегося в истерике Воробья.
     -- Да отвали ты!
     Воробей упал лицом на землю, скребя ее скрюченными пальцами.
     -- Не могу так больше! Не могу! -- всхлипывал он подвывая.
     Ребята смущенно отворачивались, стараясь  не смотреть на него.  Все они
находились уже  на  пределе  своих  возможностей, а то и далеко  за ним,  но
каждый втайне  радовался, что первым сломался не  он. И  от этой  радости им
стало стыдно.
     --  Ну не можешь и не можешь,  -- сердито  буркнул  Ряба.  -- Никто  не
держит. Завтра  общее построение. Сержант сказал,  что так  всегда делают на
половине  срока обучения. Комполка будет спрашивать, кто передумал. Выйди да
скажи. Переведут в другую часть. Может, даже в ВДВ оставят.
     По голосу Рябы все поняли, что он и сам к такой идее относится вовсе не
отрицательно, только признаваться не хочет.
     -- И выйду! -- вскинулся Воробей. -- И выйду! Что, презираете меня? Да?
Презираете? А мне плевать! Я на вас всех плевал!
     Воробей действительно  плюнул, но тягучая  слюна повисла на подбородке.
Он  в  истерике колотил кулаками землю,  не  замечая, как острые камни ранят
руки. Парни  подавленно  молчали.  Рыдания Воробья  становились все  глуше и
тише. Наконец он затих, обхватив голову руками.
     --  А  там Оля  ждет-не  дождется!  Вот так  вот! -- Чугун  сделал свои
излюбленные движения руками и бедрами, но никто его издевки не поддержал.
     Стас,  глядя сосредоточенно в землю, в  то  место, где  затушил окурок,
вдруг произнес бесцветным голосом:
     -- Я тоже завтра выхожу, пацаны.
     Никто не ответил, и он торопливо продолжил оправдываясь:
     -- Мать письмо прислала. Давно уже. Болеет она сильно. Если меня убьют,
то она не выдержит.  Сестренка одна останется, а ей семи еще нет.  Я бы один
не смог, как чмо последнее. -- Он поднял взгляд в надежде увидеть сочувствие
и поддержку. -- Пацаны, кто еще с нами? А?
     Все снова  промолчали,  погрузившись в свои  собственные тяжелые  думы.
Только  Ряба, глядя  на небо сквозь дымок сигареты,  произнес,  ни к кому не
обращаясь:
     --  В Афгане,  ребята говорили,  неделю на боевых, по  горам скачешь. А
потом две недели в расположении  балду гоняешь. А тут с Дыгалой до войны  не
доживешь, раньше в гроб загонит.
     Стас с надеждой посмотрел на него.
     -- Ну так что, Ряба?
     Тот подумал и покачал головой.
     -- Не, Стас.
     Стасенко снова обернулся  к  Воробью,  который  уже  пришел в  себя, и,
побледнев, разглядывал исцарапанные ладони.
     -- Ну что, Воробей,  договорились? Только вместе выходим, одновременно,
да?
     Воробей  сглотнул  комок в  горле, помедлил и  с  трудом  кивнул, пряча
глаза.


     [. . .]




     Провинция Парван. Афганистан. День 115-й

     [. . .]

     ...Армейская колонна,  ползущая  по горам, -- впечатляющее зрелище.  Та
"нитка", в составе которой девятая рота ходила на Анаву, была сущей  мелочью
по сравнению с серьезной проводкой.
     Первыми из-за дальнего поворота  выскочили  два "бэтра". Они на хорошей
скорости пронеслись по дороге, поднимая пыль, которую тут же легким ветерком
с гор унесло в сторону.
     -- Разведка, -- пояснил Афанасий. -- Головной дозор.
     Из-за  холма,  за которым скрывалась дорога, к  небу  поднималось серое
облако.  Это  вздымали тонны пыли десятки автомобилей,  натужно  ползущих по
горной дороге. Глухой гул доносился  до  ушей  собравшихся на  представление
десантников. Только часовые оставались на своих постах.
     Гул шел как будто отовсюду, отражаясь от скал.  Но  вот  из-за поворота
вывернул  танк,  и  рев  моторов  сразу  стал  яснее и  громче, заполнив все
пространство. Перед собой танк нес устройство, похожее на асфальтовый каток,
только поднятое вверх.
     --  Минный  трал, --  продолжал  просвещать молодежь  Афанасий.  --  На
опасных участках головной  дозор  пропускает  этот  танк  вперед.  Но  здесь
контролируемый участок. Перед  нашей заброской поработали саперы, а  при нас
уже никто бы мин не наставил.
     -- Сколько  их...  -- прошептал Воробей,  завороженный  стальной змеей,
медленно выползающей из-за поворота.
     БМП и БТР охранения сменили грузовики.  Десятки грузовиков. Почти белая
дисперсная пыль  покрывала их от  колес до крыши. Даже стекла запорошила эта
пыль, и водители время от времени  включали стеклоочистители, чтобы  стереть
налет.  У многих  машин  лобовые  стекла  и дверцы  были  отмечены  пулевыми
пробоинами. Из опущенных  окон свисали бронежилеты -- так  водители пытались
защитить себя от пуль. Среди машин выделялись "наливники" -- автоцистерны  с
топливом.
     -- Смертники, -- с уважением заметил Курбаши, когда вышла целая колонна
бензовозов. -- Им хватает одной искры, чтобы даже костей потом не нашли.
     Стас  невольно  поежился,  представив  себя за  рулем  такой  бомбы  на
колесах.  Понять  по другим  машинам, что  они везут --  муку,  картошку или
боеприпасы,  --  просто  невозможно. А "наливники" -- вот они, даже целиться
особенно  не  надо.  Только  не служивший в  Афганистане  мог  сказать,  что
водитель -- "блатная"  должность  в армии.  А  водилам-наливникам  можно  бы
давать орден сразу, только за то, что они водители.
     Погребняк вертелся на  одном месте. Что-то было  не так, и он никак  не
мог понять что.
     -- А вертушки где? -- наконец сообразил он.
     --  В гнезде, --  ругнулся  Кравцов,  присаживаясь  рядом и напряженным
взглядом  осматривая  окрестности.  --  У   них  здесь  зона  передачи.  Они
выработали  топливо.  А  вот  смена что-то задержалась,  будут только  через
четверть часа. Кто-то там облажался при согласовании.
     -- А  как  так  может получиться?  -- заинтересовался  лежащий  рядом с
автоматом Лютый. -- У вертолетов такой маленький радиус действия, что ли?
     Прапор с капитаном переглянулись и дружно заулыбались.
     --  Видишь  ли, Лютаев,  --  пояснил  капитан. -- У  вертушек  скорость
несколько больше, чем у машин. Поэтому они  не просто  их  сопровождают. Они
круги над ними нарезают. Поэтому пролетают они значительно больше, чем за то
же время проезжают машины.
     -- Да, глупость спросил, -- почесал в затылке Лютый.
     Железная река  текла перед глазами солдат. Чугун крепко  сжимал приклад
своего  ПК. Он весь дрожал. И только через несколько  минут понял, что не он
дрожит, а сама земля, по которой катились  сотни тонн  закованных  в сталь и
броню механизмов.
     Внезапно  все  изменилось.  Никто  сначала  не  понял,  что  произошло.
Раздался тихий  шелест, почти не слышный в многоголосом гуле, и танк, шедший
в середине колонны, вдруг клюнул  носом. Под его  колесами в разные  стороны
брызнули  камни, и  широкая  лента  гусеницы, размотавшись,  хлобыстнула  по
бетонному покрытию дороги.
     В  следующий  миг  мир  раскололся.   Воздух  разом  наполнился  тугими
стальными струями, сметавшими с брони десант. Грохот затопил все вокруг. Все
случилось в какие-то доли секунды. Опытные, уже побывавшие в боях десантники
действовали на рефлексах, а вот новичкам понадобилось немало  времени, чтобы
понять, что произошло нападение.
     На  их  обезумевших глазах одновременно  вспыхнуло несколько машин.  Из
кузова одной из них с воплями выпрыгивали горящие солдаты, падали на землю и
катались, пытаясь сбить огонь. Тут их и настигали беспощадные пули.  Граната
ударила  в  борт БМП, разорвав пополам сидевшего на  ней  пехотинца. Тут  же
сдетонировал боекомплект, башня  БМП  подлетела  на два  метра,  вышвырнутая
столбом пламени, неуклюже перевернулась в воздухе и тяжело рухнула на землю,
сминая ствол пушки.
     На земле  разверзлись врата ада. Вой, грохот, взрывы, крики, команды --
все  перемешалось в  жуткую какофонию  боя. Солдаты  прыгали с  брони  и  из
кузовов машин, прятались за корпусами БМП и поливали свинцом окрестные горы,
лупя  вслепую,  пытаясь пальцами  автоматных  очередей  нащупать  невидимого
врага.
     -- Где они?! -- в ярости орал Кравцов, бессильно вертя головой.
     Грохот затопил все пространство, и в нем уже невозможно было разобрать,
откуда  началась стрельба.  Бойцы  мгновенно заняли оборону по периметру, но
куда стрелять -- совершенно непонятно.
     Воробей расширенными  от ужаса глазами смотрел,  как  "наливник"  вспух
ярким  оранжевым шаром, выплеснув из себя тонны адского огня. Водитель успел
выскочить из кабины и покатился по камням под откос. Обрыв здесь неглубокий,
всего  метров пять,  но  и такого  хватало, чтобы колонна  намертво  встала,
закупоренная подбитым  танком. Те,  кто  впереди,  на  максимальной скорости
уходили дальше, чтобы вырваться из смертоносного капкана.
     Вот  полыхнул  еще  один  бензовоз. Идущий  вслед  за  ним  КАМАЗ начал
тормозить, но не успевал.  Щебенка полетела  из-под  колес,  но  масса груза
толкала  его вперед. Медленно,  безумно медленно, как  в  замедленной съемке
кошмарного фильма,  куцая  кабина грузовика ткнулась  в  горевший  костер  и
осталась там. Водитель выпрыгнуть  не  успел, до последнего  момента пытаясь
остановить  машину.  Даже  сквозь  грохот  боя  слышались   отчаянные  крики
сгоравшего  живьем   человека.  Внутри  Воробья  все  омертвело,  когда  БМП
отвернула пушку  от  плюющихся смертью  гор и  короткой очередью саданула по
горящему  клубку,  туда,  где находилась  кабина, чтобы  прекратить  мучения
шофера.
     Время тянулось вечностью, хотя на самом деле с  начала боя не  прошло и
тридцати секунд.
     -- Вон они! -- заорал Чугун, вытянув руку в сторону той самой проклятой
площадки, которую разведывал Курбаши.
     Действительно, над маленьким плато виднелись  головы в чалмах, лупившие
из гранатометов  и  пулеметов по колонне. Пост десантников они игнорировали,
занятые более жирной добычей.
     Чугун припал к пулемету, и засадил  туда длинную очередь. В поднявшейся
пыли было трудно понять, попал он  из своего кривоствола или нет. Но  теперь
свой огонь душманы перенесли и на позицию десантуры.
     -- Всем в  укрытия! -- скомандовал Каграман, когда пули  начали сбивать
камни с выложенных стенок в непосредственной близи от его солдат. -- Рота!
     Он  не успел отдать приказ.  Из своей щели выскочил Ряба с перевязанной
головой. Все его лицо скривилось от ужаса, рот исказился в крике.
     -- Не-е-е-т! -- заорал он, зажимая уши  ладонями. -- Не-е-е-т! Не надо!
А-а-а-а! Не надо!
     Он бежал по позиции в полный рост, не разбирая дороги.
     -- Стой, дурак! -- крикнул Кравцов и  метнулся к нему,  чтобы  сбить  с
ног.
     Их  накрыло одной очередью. Рябе  досталась  только одна  пуля. Прямо в
голову. Кравцов принял на  себя  остальное  всей  своей  широкой  грудью. Он
все-таки сбил с ног сошедшего с ума от  войны солдата. Приподнялся на руках,
увидел, как  по  свежему  бинту  расплывается  новое  кровавое  пятно, глухо
застонал и ткнулся лицом в  пыль. Каграман, злой великан, наводивший ужас на
баграмских духов, умер.
     -- Капитана убили! --  отчаянно закричал Погребняк,  вскакивая на ноги.
-- Рота, за мной! "Утесы" -- накрыть площадку!
     Воробей оглянулся на колонну последний раз. Там танк безуспешно пытался
столкнуть с дороги горящий "наливник". Пушка танка  легко проткнула пылающую
цистерну, и  танк  сам едва не превратился  в  костер. Тогда он  отъехал  на
десяток метров и  в упор  саданул  из пушки, выстрелом  сбросив  машину  под
откос...
     ...Десантники летели на крыльях мести. Почти отвесные склоны расщелины,
которые  разведка  Эркенбаева преодолевала почти полчаса, они проскочили  за
пару минут, не  глядя под ноги. Каграмана нельзя убить! Он  олицетворял всем
своим  существом  незыблемость и непобедимость. Погибнуть так  просто,  не в
схватке, а от шальной пули -- не укладывалось в голове.
     На  насыпь, примыкавшую  к  площадке,  "красноярцы"  влетели  одними из
первых  --  сказывалась  подготовка  прапорщика Дыгало.  Опередил  их только
Погребняк, которого с Кравцовым связывали два года, проведенные в постоянных
боях.
     На площадке, усыпанной стреляными гильзами, никого уже не было.
     -- В кяризы ушли! -- крикнул Хохол.
     Он подскочил к  одному  из круглых отверстий в земле, похожих  на сухие
колодцы. Одну за другой швырнул туда три гранаты. Под ногами дрогнула земля,
из отверстий вверх, как из жерл вулканов, взметнулись столбы пыли и дыма.
     -- Огонь! -- скомандовал прапорщик.
     Десять рожков и  две пулеметные ленты, выпущенные вниз,  не должны были
оставить там ничего живого.
     -- Курбаши, Афанасий, Лютый, Воробей -- за мной!
     Хохол  шагнул в колодец и  скрылся под землей. Пыль висела там сплошной
стеной,  забивая  глаза  и  горло. Внизу оказался зал,  в  потолке  которого
пробиты  те отверстия, в которые спрыгнули десантники, а в стенах  виднелось
несколько  подземных  ходов,  по  которым можно  пройти только на корточках.
Хохол дал длинную очередь в один из ходов,  а потом добавил из подствольного
гранатомета, отскочив в сторону. Осколки камня  вылетели оттуда обратно, как
из пушки.
     К прапору подбежали бойцы, которых он позвал с собой.
     -- Стоять! -- скомандовал он. -- Здесь мы их не достанем. О, Воробей, а
куда автомат дел? Голыми руками духов рвать собрался?
     Все обернулись.  Воробей действительно стоял  без  оружия.  Он смущенно
улыбнулся и посмотрел наверх. В  одном из  колодцев  на фоне  неба виднелась
темная поперечина.  Когда Воробей спрыгивал в кяриз, он держал автомат перед
собой, и тот просто зацепился за края, вырвавшись из его рук.
     --  Головорез!  С  одним  ножом  на  духов  ходит! --  заржал Афанасий,
разглядев у Воробья на поясе трофейный афганский "пчак".
     Даже  в такой  момент  никто не  удержался от  смеха, включая и  самого
Воробья.
     -- Ладно, уходим, -- махнул рукой прапорщик, отсмеявшись.
     -- А как же... -- не понял Лютый.
     -- В кишлак они ушли,  -- пояснил  Хохол и добавил, играя желваками. --
Сейчас мы их там навестим.
     Сверху, с площадки,  колонна на дороге просматривалась  как  на ладони.
Танкисты уже закончили  ремонт  гусеницы, который начали еще  под обстрелом.
Раненых  уже  погрузили  на  машины.  Тяжелых  подняли   вверх,  на  позиции
десантников, чтобы  их  забрали вертушки, которые  должны подлететь вот-вот.
Колонна снова двинулась вперед, столкнув с обрыва сгоревшие машины. Обстрелы
на этой дороге не считались чем-то необычным.
     --  Растяжки  сняли  ночью,  наверное,  --   виновато  сказал  Курбаши,
показывая на тонкую леску, валявшуюся среди гильз.
     -- Неизвлекушки надо было ставить, -- хмуро ответил Погребняк.
     -- Кто ж знал, -- развел руками казах.
     -- Должны знать, -- сплюнул Хохол. -- Расслабились в Баграме, блин. Два
месяца мира. Надо  не растяжки,  а пост здесь оставлять. Эх, чего уж теперь.
Даст нам Островский просраться...
     Погребняк  принял  командование  на себя,  хотя  были  люди  званием  и
постарше. Но что значат лейтенантские погоны против боевого опыта?
     -- Возвращаешься  в расположение, -- приказал он одному из лейтенантов.
-- Берешь человек десять  с собой, авианаводчика и  в обход.  Так километров
пять  будет, да  по  кручам. Зато зажмете  их,  когда  отходить будут.  А мы
напрямую, по тропе рванем.
     --  Опасно,  -- засомневался  лейтенант.  -- На тропе наверняка  засада
будет.
     -- Значит, засадим, -- отмахнулся Хохол. -- Приступаем.
     Группа  легким  бегом  продвигалась  по  дну  ущелья  вдоль  его  стен.
Старослужащие во главе с Погребняком бежали впереди. Молодые замыкали отряд.
В  крови закипал боевой азарт. Это была уже настоящая  война. Страх глушился
адреналином. Они еще не осознавали до конца, что погиб командир, что убит их
товарищ.  В мозгу стучала только одна мысль  -- догнать  и  отомстить.  Боль
придет потом. Сейчас ей не было места в сердце.
     -- Стой! -- Хохол поднял руку в предупреждающем жесте.
     Ущелье делало небольшой поворот. Отличное место для  засады.  Погребняк
подобрался к выступу, напрягся и одним прыжком  перескочил открытое место, с
ходу рухнув за валун на другой стороне.
     Грохот автомата лупанул  по стенам,  отразившись от  них и  усилившись.
Пули взвизгнули, рикошетя от камней. Но стрелок опоздал.
     Погребняк   зло  ухмыльнулся  и  поднял  большой  палец,  дескать,  все
нормально. Афанасий попытался высунуться, чтобы определить, откуда стреляют,
но пули  стеганули по  камням  прямо перед носом и посекли  каменной крошкой
лицо.
     -- Вот, бля! -- выругался сержант, вытирая выступившую из мелких ссадин
кровь. -- Чуть без глаз, сука, не оставил!
     Он выставил  из-за  угла  автомат и дал длинную очередь вслепую. Но это
было  равносильно тому,  чтобы в темном  спортзале да с  завязанными глазами
пытаться убить комара.
     -- Побереги патроны, -- посоветовал Хохол.
     Он  был  безмятежен.  "Красноярцы" ошеломленно смотрели,  как он достал
сигареты  и спокойно закурил. Завидев дымок,  невидимый  стрелок  засадил по
камню, за которым  прятался  Хохол, длинную очередь. Очень длинную. Но валун
не взять было и из гранатомета.
     -- Похоже, пулемет, у него, -- заметил Курбаши.
     Хохол согласно кивнул. Он ненадолго задумался.
     -- Фермопильский проход  какой-то, -- произнес Джоконда. -- Он тут один
может целый полк держать.
     -- Какой проход? -- не понял Лютый.
     --  Фермопильский,  -- пояснил Джоконда.  --  В  Древней  Греции как-то
триста спартанцев в  узкой  теснине остановили  огромное персидское  войско.
Проход между скал узкий, и  персы не могли атаковать всей силой. А  один  на
один в  рукопашной схватке равных спартанцам  не было. Вот и не смогли персы
их побить.
     Погребняк принял решение.
     -- Эй, художник! Ты правда из своей винтовки можешь картины рисовать?
     -- На стрельбище получалось.
     -- Тогда слушай сюда. Сейчас  возвращаешься метров на триста назад. Там
есть промоина в стене. Поднимешься  по ней повыше, пока та скала, за которой
вы  сейчас стоите,  не перестанет мешать.  Только очень аккуратно,  чтобы он
тебя не заметил.  Мы  тут  будем постреливать, отвлекать  его.  Но все равно
нужно скрытно выдвинуться. Залезешь, прицелься хорошо. Тебе отсюда не видать
его,  но там одно такое место.  Две скалы как  вилка  стоят,  и  между  ними
кустик. Вот за  ним  он и прячется. Выцели хорошо, не спеши.  Один выстрел у
тебя будет.  Если с  первого  не завалишь, он сам спрячется и  тебя засечет.
Справишься? Дистанция большая, все пятьсот метров будет.
     -- Справлюсь, -- уверенно ответил  Джоконда, закинул "весло" на плечо и
рысью побежал назад.
     Время  тянулось ужасно  медленно.  Казалось, что  они  уже час сидят  в
каменном мешке, и  только  взгляд на  часы показывал,  что  прошло не больше
пятнадцати минут. На каждый  выстрел или движение пулеметчик отвечал шквалом
огня. Недостатка в патронах он, по всей видимости, не испытывал.
     -- Да где там твой Айвазовский? -- теряя терпение, пробурчал Афанасий.
     Именно в  этот момент сзади щелкнул раскатистый  и хлесткий,  как  удар
бича, выстрел из СВД.
     -- Глянь-ка, попал,  --  удивленно протянул Хохол, осторожно выглядывая
из-за камня.
     По каменной осыпи, кувыркаясь, слетел пулемет, такой же, как у  Чугуна.
Хозяин его  навечно  залег на своей позиции. Чугун кошкой метнулся к трофею,
осмотрел его со всех сторон и умоляюще попросил:
     -- Товарищ  прапорщик! А  можно его  взять? Он новенький совсем,  а  из
моего только родню расстреливать, один хрен не попадешь!
     -- Бери, -- легко разрешил  Хохол. -- Только свой не потеряй,  его надо
будет  обратно  в часть  привезти, а там  что-нибудь  придумаем. Помидор мне
должен. Вперед! -- скомандовал он, когда Джоконда догнал группу.
     Они чуть  не  проскочили  ответвление, ведущее к  кишлаку.  Хорошо, что
Джоконда  знал  дорогу.  Наконец  скалы  расступились, и  перед  ними возник
кишлак, лежащий в низине. В селении было тихо, людей на улице не видно.
     -- Слушай мою команду, -- приказал Погребняк.
     От  его  неформальности  не  осталось  и  следа. В бою он  не  Хохол, а
прапорщик, командир их небольшого отряда.
     -- Джоконда и Чугун  остаются здесь, держат под прикрытием весь кишлак.
Если  что  заметите,  лупите  сразу,  без  предупреждения.  Радист  со  мной
выдвигается на  окраину, вон на  ту горку.  Вы,  -- он ткнул пальцем  в двух
солдат, -- пулей пробегаете всю центральную улицу  и занимаете позицию в  ее
противоположном конце. Стас, Лютый -- двор справа. Афанасий, Курбаши -- двор
слева. Воробей держит под прицелом улицу с этой стороны. Пошли!
     На  полусогнутых  ногах,  готовые в любой  момент  рухнуть  на  землю и
откатиться,  бойцы  бросились  выполнять  приказ. Глаза  цепко  высматривали
каждую  травинку, каждый камушек. Воробей  привалился  к стене, чутко поводя
стволом автомата на каждый шорох и наблюдая, как двое бойцов бегут на другой
конец короткой улицы, как олимпийцы на стометровке.
     Курбаши с Афанасием скрылись в предназначенном им дворе. Стас с разбегу
запрыгнул  на  вязанку  хвороста,  сложенную  у  забора,  и одним  движением
перемахнул глиняный дувал, перекатившись через него спиной, как учил Дыгало.
Лютый с размаху вышиб калитку  в заборе, одновременно  отскочив в сторону на
случай, если она окажется заминированной. Подождал секунду, заскочил внутрь.
Слева чисто, справа чисто. Ствол  автомата  прыгал с цели на цель. Пот начал
заливать глаза. Давно он уже так не потел. На  такой жаре пот высыхает сразу
же, как  только  появится,  оставляя на коже едкую соль. Но  сейчас он лился
струей.
     Лютый быстрым  движением стер влагу с лица. Где же Стас?  Ага,  вот он,
сидит  на  корточках  на крыше низкого сарая. Встретились  глазами.  Покачал
головой -- все пока в порядке, никого нет. Дальше во дворе  загон для скота,
сейчас пустой,  и  терраска, за которой темный  провал  двери.  Направо угол
дома. Лютый  махнул рукой Стасу, чтобы тот проверил терраску, а сам подбежал
к углу. Выглядывать  из-за него он не стал, чтобы не подставлять  любопытный
лоб  под  пули.  Напружинил  ноги  и  кувырком  перекатился  через  открытое
пространство к противоположной стене. Никого. Кишлак словно вымер.
     Стас быстро пробежал дворик,  заглянув в  загон.  Прыжком к террасе.  В
проеме двери шевельнулась какая-то тень, и Стас вскинул автомат, уже нажимая
на  спуск. Он остановил палец в самое последнее мгновение, увидев, кого чуть
не убил. Перед  ним стоял смуглый мальчишка лет  двенадцати с наушниками  от
плеера  на  шее.  Он  настороженно смотрел на  чужака  исподлобья, не  делая
попыток  убежать.  Стас глубоко  вздохнул, унимая мандраж.  Чуть ребенка  не
убил,  псих!  Он  широко  улыбнулся мальчишке, подмигнул,  и,  отвернувшись,
двинулся к Лютому.
     Он не увидел,  как мальчишка поднял лежавший перед ним  автомат, поднял
его к тощему плечу и нажал на спусковой крючок. Нельзя осквернить дом кровью
гостя,  поэтому  он ничего не мог сделать  тому шурави,  что приходил утром.
Хаарам.  Эти пришли с оружием.  Они  враги. Так говорил отец,  хотя  дед ему
возражал. Отца убили два года назад.  С тех  пор Муталиб хранил его автомат,
хотя он и  велик для Муталиба, но афганские дети умеют обращаться с оружием.
Он не промахнулся.
     Стас  даже не слышал  выстрелов. Просто  что-то  сильно  ударило его  в
спину.  Тяжелые пули  из  китайского  автомата,  выпущенные  с  трех метров,
проломили титан бронежилета, прошли сквозь тело, и,  не сумев пробить вторую
преграду пластин, отразились  от  них обратно  в грудь, кувыркаясь  там. Все
органы  Стаса  в  долю  секунды  превратились  в кровавый  фарш.  Бронежилет
сослужил  ему  плохую  службу.  Он  качнулся  вперед  от  выстрелов,  сделал
несколько шагов и повалился лицом вниз.
     -- Ста-а-а-с! -- заорал, срывая глотку, Лютый.
     Он вскинул автомат и длинной очередью разорвал тщедушное тело мальчишки
на куски. Лютый подбежал к Стасу и упал рядом с ним на колени.
     -- Куда ж ты полез, глупый!  -- причитал он, стараясь приподнять  разом
отяжелевшее тело товарища.
     Стас смотрел  на  небо,  хрипло  дыша. При каждом вздохе изо рта у него
выплескивалась кровь с розовой  пеной. "Легкие повреждены",  -- понял Лютый.
Он не знал, что легких  у Стаса уже практически нет. Он подхватил тело Стаса
подмышки и потянул  к  выходу. После первых же выстрелов на улице  поднялась
стрельба. Десантники лупили почем зря  по каждой  подозрительной щели. Лютый
выбрался  на  улицу  и потащил товарища,  не обращая внимания  на  свистящие
вокруг пули.
     -- Куда же ты полез, дурилка! Что же ты наделал!
     -- Стоять! Отставить!  Отставить! -- орал Погребняк, пытаясь остановить
бессмысленную пальбу.
     К Лютому подскочил  Воробей и тоже  схватился за Стаса, помогая тащить.
Из соседнего двора вылетели Курбаши с Афанасием. Медик подхватил раненого за
ноги,  и  они втроем  из последних  сил  поволокли  Стаса бегом подальше  от
проклятого кишлака.
     -- Сейчас,  сейчас!  --  приговаривал  Лютый, облизывая  потрескавшиеся
губы.  -- Больно, конечно, больно. Сейчас оттащим,  и все  будет  нормально.
Стаса ранило, Курбаши!
     Эркенбаев  отвернулся. Он видел  много  ран и понимал, что  этот уже не
жилец.
     --  Давай, Курбаши! Лечи  его!  -- закричал Воробей, когда они опустили
друга на землю.
     --  Всем уходить!  -- орал  неподалеку Хохол, срывая голос. -- Вертушки
наводят на  кишлак.  Сейчас здесь  все разнесут  к ебеням!  Обозначить  себя
дымами!
     -- Дым! -- рявкнул Курбаши, расстегивая на раненом бронежилет.
     Воробей  стряхнул оцепенение,  достал  из разгрузки сигнальную  дымовую
шашку,  зажег ее и отбросил в сторону. Яркий оранжевый  дым, шипя, пополз по
ветру, показывая, что здесь свои.
     -- Куда же ты полез, малой, -- стонал Лютый, помогая медику. -- Говорил
же Дыгало,  не поворачивайся спиной!  Здесь  даже  ишак может  выстрелить  в
спину! Щас все нормально будет, Курбаши тебя починит.
     Курбаши всадил в ногу Стаса сразу два тюбика промедола, чтобы уменьшить
боль.  Срезал лямки бронежилета и  откинул его  в сторону. Грудь Стаса  была
разворочена, будто в нее попал снаряд.
     -- Стас,  ты  чего?  -- лепетал  Воробей,  стискивая окровавленную руку
друга. -- Ты чего, Стас? Ты глаза-то не закрывай! Не закрывай глаза!
     Курбаши приподнял голову раненого, чтобы тот не захлебнулся собственной
кровью. Но все было уже бесполезно.
     -- Мама, -- прохрипел он из последних сил.
     Из горла выплеснулся поток крови, и взгляд Сергея Стасенко остановился,
отражая светло-голубое горное небо.
     -- Стас, глаза... -- прошептал Воробей и замолчал, все поняв.
     Возле тела погибшего парня на коленях сидели трое, и каждый считал себя
виновником его гибели. Курбаши молча смотрел на горы, стискивая зубы. Каждый
раз, когда на его руках умирал  раненый, он считал, что это его вина. Потому
что он медик, он должен их спасать, они верят,  что он  их спасет.  А он  не
спас. Лютый закрыл лицо руками,  раскачиваясь  всем  телом,  ведь он  послал
Стаса проверять ту  часть двора. А должен был пойти сам. Он бы не повернулся
спиной к смерти. А Стас  слишком добрый, он не верил, что ребенок может  его
убить.  Воробей сотрясался от рыданий, он беззвучно плакал, не вытирая слез.
Если бы он не предал Стаса тогда, в Фергане, он бы сейчас остался жив.
     Над горами разрастался свист. Он приближался. Лопасти винтов вертолетов
огневой  поддержки  рубили  раскаленный  афганский  воздух,  чтобы  покарать
врагов. Пять стремительных  силуэтов  пронеслись  над  тремя живыми и  одним
мертвым.   Блистеры  кабин  вертолетов  отсверкивали  солнцем,   как   глаза
полуптиц-полустрекоз. Равнодушные глаза несущих смерть. Их клювы наклонились
вниз.  Птицы  рассматривали  свою  добычу.  Пилоты,  сидящие внутри  них, не
видели, а они видели. Они видели жертв.
     Распростертое на залитом кровью дворе тело  мальчишки. Сухие  тоскливые
глаза его  деда, глядящие вверх, туда, откуда должна прийти кара  за то, что
он  его  не остановил.  Мертвые глаза старика, уже несколько лет сидящего  в
темной комнате.  Две банки тушенки, которые стояли  рядом с  ним.  Сломанный
плеер, валяющийся рядом  с мальчишкой. Старого ишака, оторвавшегося от ведра
с  водой, чтобы  понять, что за звуки  идут с  небес. Прошмыгнувшую по двору
ящерицу. Паука, забившегося в щель...
     ...Пилот  откинул  предохранитель и нажал  на  кнопку.  С  направляющих
сорвались стремительные  иглы неуправляемых  ракет и ринулись вниз,  неся  с
собой месть, кару и смерть...

     [. . .]

---------------------------------------------------------------
     © Юрий Коротков, Дмитрий Грунюшкин, 2005
     © Издательство "Гелеос" (www.geleos.ru)
     © Киностудия "Слово"
     Сайт фильма "9-я рота" (www.9rota.ru)


Популярность: 1, Last-modified: Wed, 28 Sep 2005 08:15:35 GmT