----------------------------------------------------------------------------
Андре Моруа. Надежды и воспоминания.
М., "Прогресс", 1983
Перевод В.А. Мильчиной
OCR Бычков М.Н. mailto:[email protected]
----------------------------------------------------------------------------
Я верю в то, что независимо от меня существует внешний мир, который я,
однако, могу воспринять, только пропустив его через свое сознание. Я вижу за
окном облака, холмы, качающиеся под ветром деревья, коров на лугу; ближе я
вижу часть меня, которую я называю "моя рука" и которая пишет эти строки. Я
верю в то, что рука эта по природе своей глубоко отлична от всего остального
мира. Когда птица садится на ветку липы или кедра, я не ощущаю ничего; когда
муха садится на мою руку, мне щекотно. Стоит мне захотеть - и я пошевельну
рукой; но я не в силах сдвинуть с места облака и холмы. Да и рука в
состоянии исполнить далеко не всякое мое желание. Не надо требовать от нее
невозможного. Палач может отрубить ее, я по-прежнему буду ее видеть, но она
превратится для меня в посторонний предмет. Таким образом, тело мое занимает
промежуточную позицию: с одной стороны, оно подчиняется моей воле, с другой
- внешнему миру. Я могу послать его навстречу испытаниям и даже опасности, я
могу путем тренировки или с помощью машин увеличивать его силу и расширять
сферу его деятельности, но не до бесконечности; не в моей власти уберечь его
от несчастных случаев и старости. В этом отношении я весь, с головы до пят,
принадлежу внешнему миру.
Мой внутренний мир - более надежное убежище. Назовите его как угодно -
духом, мыслью, душой; название не имеет значения. Здесь власть моя куда
больше, чем в мире внешнем. Я волен не соглашаться с теми или иными
взглядами, строить умозаключения, погружаться в воспоминания; я волен
презирать опасность и с мудрым смирением ожидать старости. И все-таки даже в
этой крепости я не изолирован от внешнего мира. Сильная боль мешает
свободной работе мысли; телесные страдания влияют на умственную
деятельность; навязчивые идеи с изнуряющим постоянством лезут в голову;
болезни мозга приводят к душевному расстройству. Таким образом, я принадлежу
внешнему миру и одновременно не принадлежу ему. Мир обретает для меня
реальность лишь внутри меня. Я сужу о нем лишь по моим ощущениям и по тому,
как интерпретирует эти ощущения мой разум. Я не могу перестать быть собой и
стать миром. Но без "этого странного хоровода" вокруг меня я лишился бы
разом и ощущений, и мыслей. В голове моей теснятся образы внешнего мира - и
только они. Вот почему я не разделяю взглядов епископа Беркла и не причисляю
себя к чистым идеалистам; я не верю в то, что, пересекая Ла-Манш или
Атлантику, я всякий раз заново создаю Лондон или Нью-Йорк; я не верю в то,
что внешний мир не более, чем мое представление о нем, которое исчезнет
вместе со мной. "И умирая, уничтожу мир", - сказал поэт. Мир перестанет
существовать для меня, но не для других, а я верю в существование других
людей.
Однако я не могу назвать себя и чистым материалистом. Конечно, я верю,
что мир, частью которого я являюсь, подчиняется определенным законам. Я верю
в это, потому что это очевидно; Я пишу эти строки в начале осени: я знаю,
что листья за окном пожелтеют; знаю, что завтра в этот час солнце будет
стоять на небосклоне чуть ниже, чем сегодня; знаю, что созвездия, эти
золотые гвоздики, забитые в черную небесную твердь, вскоре изменят свое
положение, и изменения эти можно предсказать; знаю, что, если я выпущу из
рук книгу, она упадет на пол со скоростью, которую можно вычислить заранее.
Знаю я и другое: не которые современные ученые утверждают, что в масштабе
бесконечно малых величин невозможно точно предсказать ни одно событие и что
законы наши - законы статистические. Ну и что из этого? Статистические
законы учитывают существование случайностей. Любые законы, в том числе и,
статистические, действенны и полезны, поскольку позволяют предвидеть немало
явлений. Некоторые материалисты делают отсюда вывод, что все явления
предсказуемы, что будущее полностью предопределено и что единственно по
невежеству своему мы не можем построить механическую модель мира, которая
позволила бы нам прогнозировать не только расположение созвездий в тот или
иной день и час, но и все грядущие события человеческой истории. Такая
модель мира ничем не отличалась бы от самого этого мира. Если бы она была
возможна, это означало бы, что органическая материя сама, по законам своего
внутреннего развития, автоматически порождает все, что происходит в мире,
включая наши поступки. В этом случае история, как социальная, так и
индивидуальная, была бы абсолютно детерминированной, а наша свобода выбора -
иллюзорной.
Я не разделяю этот чисто материалистический взгляд на мир. Тому есть
три причины. Во-первых, я отказываюсь считать мой полностью зависимым от
системы, которая создана самим этим разумом. Кто, как не человек, открыл
законы развития внешнего мира? Кто, как не он, упорядочил мнимый хаос
явлений? Было бы абсурдно, если бы могущество человеческого разума в конце
концов привело нас к отрицанию этого могущества. Во-вторых, научные
исследования, на которых зиждется наша вера в упорядоченность мира, никогда
не давали оснований считать весь мир механизмом. Данные науки
свидетельствуют, что при определенных условиях в рамках замкнутой системы,
зная исходные параметры, можно предвидеть результат. Но предсказания такого
рода ограничены в пространстве и времени, толковать их расширительно мы не
вправе. Экономика и история одной только нашей планеты настолько сложны, что
не поддаются прогнозированию. Что же тогда говорить обо "всем мире" - ведь
мы даже не знаем наверняка, что обозначает это произвольное сочетание слов?
Наконец, в-третьих, я просто не понимаю, как может сознание зарождаться в
недрах материи. Я всегда наблюдал обратное - как в недрах моего сознания
зарождаются образы материального мира. Кроме того, опыт учит меня, что есть
вещи, которые подвластны моей воле. Я хочу сразиться с врагом и сражаюсь с
ним. Мне могут возразить, что воля моя предопределена моей природой. Не
стану спорить. Говоря о воле, я не утверждаю, что она может приказать мне
сделать то, чего я не хочу. Моя воля не является силой, существующей
независимо от меня. Моя воля - это мое действующее я.
Конечно, материалист возразит мне: "Вам известно, что пропасть,
разделяющая живую и неживую материю, с каждым днем становится все уже. Вам
известно, что относительно некоторых вирусов невозможно сказать наверняка, к
живой или к неживой материи они принадлежат. Вам известно, что химики
научились синтезировать молекулы такой сложности, какая встречается только в
живой природе. Не за горами тот день, когда наука объяснит нам, каким
образом на заре существования вселенной исполинские катаклизмы привели к
возникновению жизни на земле, каким образом медленная эволюция привела к
образованию видов. Линия эволюции, идущая от бактерии к Платону, непрерывна.
Человек, последнее звено в длинной цепи живых существ, занимает во времени и
пространстве самое ничтожное место. Зачем придавать такое значение его
разуму? Он - лишь более совершенная форма разума пчелы или муравья, рыбы или
змеи, собаки или кошки..." Рассуждения такого рода оставляют меня совершенно
равнодушным. Как бы ни сузилась пропасть, мост через нее до сих пор не
перекинут. Разгадать загадку жизни до сих пор не удалось ни химикам, ни
биологам; ни одно живое существо не обладает разумом, сравнимым с
человеческим. Пропасть между примитивнейшим из людей и умнейшим из животных
по-прежнему широка и глубока. Материалист слепо верует в науку, как во
всемогущего бога, но мне такая религия чужда.
Что же касается происхождения видов, то мне кажется весьма существенным
замечание Леконта дю Нуи*: если мы примем гипотезу о естественном отборе и
выживании сильнейших, получится, что на развитие и совершенствование такого
сложного органа, как человеческий глаз, ушло столько миллиардов лет, сколько
не существует и сама земля. "Но в таком случае, - спросит Верующий, - вы,
как и мы, считаете, что живые существа создал Господь?" Я верю лишь в то,
что знаю, а в этой области я знаю лишь то, что я не знаю ничего. Я
скептически отношусь к рассказам палеонтологов и геологов, жонглирующих
тысячелетиями и основывающих смелые теории на докембрийских ископаемых,
которые при ближайшем рассмотрении оказываются просто булыжниками
причудливой формы. Но мне ничуть не легче поверить во всемогущего и
милостивого Господа, который в здравом уме и твердой памяти создал палочку
Коха, блоху и комара, а спустя множество веков увенчал свой труд новой
победой: забросил во враждебный и загадочный мир человека, наделил его
мыслями и чувствами и заставил это несчастное создание отвечать перед
Создателем за свои поступки. Меня не волнует вопрос: как и почему человек
попал в этот мир? Мы не знаем и, судя по всему, никогда не узнаем ответа. Я
допускаю, что бесконечно малые существа, которые, быть может, обитают на
электроне, способны открыть его ядро и несколько соседних атомов. Но разве
могут они вообразить себе человека или циклотрон? Да и вообще все это не
важно. Меня волнует другое: "Вот человек, вот мир. Каким образом человек,
такой, как он есть, должен действовать, чтобы настолько, насколько позволяет
его природа, подчинить своей власти окружающий мир и себя самого?"
Я не чистый материалист и не чистый идеалист. Во что же я в таком
случае верю? Я ограничиваюсь констатацией фактов. Вначале был мой разум,
который с помощью тела вступил в контакт с внешним миром. Но само тело -
лишь чувственный образ, то есть образ, созданный моим сознанием, так что в
конечном счете я отвергаю дуалистический взгляд на природу. Я верю в
существование единой реальности, которую можно рассматривать как в аспекте
духовном, так и в аспекте материальном. Создана ли эта реальность
сверхчеловеческой волей? Управляет ли нашим миром какая-нибудь высшая сила?
Нравственна ли эта сила и воздает ли она по заслугам праведникам и
грешникам? У меня нет оснований утверждать что бы то ни было по этому
поводу. Миру вещей неведома нравственность. Удар молнии и рак так же часто
поражают добрых, как и злых. Вселенная не дружественна и не враждебна людям
доброй воли; скорее всего, она просто равнодушна. Кто создал ее? Почему в
ней не царит полный хаос, почему она все же подчиняется законам? Какая сила
забросила нас сюда, на этот комочек грязи, вращающийся в бесконечном
пространстве? Я ничего не знаю об этом и думаю, что другие знают об этом не
больше моего. Различные боги, которым на протяжении тысячелетий человеческой
истории поклонялись народы, были воплощением страстей и потребностей
верующих. Это не значит, что религии были бесполезны; это значит, что они
были нееобходимы. Но в их задачу не входит познание мира. "Если вы
заблудитесь в пустыне, - говорил мне один добряк священник, - я не дам вам
карту, я только покажу, где можно напиться воды, и постараюсь вселить в вас
бодрость, чтобы вы могли продолжить свой путь. Вот все, что я смогу для вас
сделать".
"Христианство совершило переворот, перенеся рок _внутрь_ человека. Оно
увидело источник наших бедствий в нашей собственной природе. Для древнего
грека мифы, как правило, были частью истории - и не более того. Он выпускал
наружу демонов своей души, воплощая их в мифах. Христианин впускает мифы
внутрь своей души, воплощая их в демонах. Первородный грех страгивает
каждого из нас. Распятие Христа затрагивает каждого из нас..." (Андре
Мальро)*. Христианская религия человечна, а не бесчеловечна. Драма
разыгрывается не во внешнем мире, рок грозит не извне, как думали Гомер и
Эсхил; внешний мир нейтрален, драма и рок живут внутри человека. Догмат о
первородном грехе обличает присутствие в душе всякого человека животного
начала. Ребенок рождается диким, жадным; не будь он столь слаб, он был бы
жесток. Наше первое побуждение - убивать. Но столь же верна и идея
искупления. Человек не просто зверь. В человеке воплотился бог, "Человек и
бог сливаются в свободном человеке" (Ален*). В этом источник наших мук, но
этом же причина наших побед.
Я признаю существование в человеке высшего начала. "Никакое животное не
могло бы сделать того, что сделал я", - говорил Гийоме, и в самом деле
человек способен на бескорыстные геройские поступки, отнюдь не
продиктованные животными инстинктами и даже противоречащие им. "Ничто не
заставляет нас быть благородными, любезными, милосердными и отважными".
Конечно, циник ответит на это, что давление общественного мнения, тщеславие
или стыд оказывают одинаковое действие на человека и волка, поскольку и тот
и другой - стадные животные. Но эта точка зрения уязвима - она не может
объяснить поведение мудрецов, героев, праведников. Есть целый ряд случаев,
когда стадное чувство и тщеславие могли бы ужиться с лицемерием и заботой о
спасении собственной шкуры, а человек тем не менее избирает другой путь и
поступает "правильно". Почему он так поступает? Я полагаю, потому, что он
повинуется голосу некоего высшего начала, постоянно живущего в его душе.
"Человек бесконечно выше человека". Причем несомненно, что это начало
которое можно назвать сверхчеловеческим, поскольку оно подвигает человека на
деяния, идущие вразрез с его личной выгодой и интересами его клана,
присутствует в сознании каждого человека и предъявляет ему свои требования,
если только он не обманывает ни себя, ни других. Я готов называть богом эту
общечеловеческую совесть, но мой бог не трансцендентен, а имманентен.
"Итак, вы отрицаете существование трансцендентного бога и провидения,
определяющего ход земных событий?" Я ничего не отрицаю, однако, повторяю, я
никогда не видел в окружающем мире следов воздействия трансцендентной воли.
"Но неужели вам не страшно жить в равнодушном мире, который покинули боги
Должен признаться, ничуть не страшно; скажу больше, на мой вкус гораздо
спокойнее оставаться в одиночестве, чем быть вечно окруженным богами, как в
гомеровские времена. На мой взгляд, моряку, застигнутому штормом,
утешительнее считать бурю игрой слепых сил, с которыми он должен бороться,
призвав на помощь все свои знания и мужество, чем думать, что он какой-то
неосторожностью навлек на себя гнев Нептуна, и тщетно искать средства
умилостивить бога морей.
Возможно, в сравнении с греком гомеровских времен мы одиноки - ведь нас
не сопровождают бессмертные спутники, подсказывающие нам, как поступить, и
держащие нашу судьбу в своих руках, но ведь и древнегреческого морехода
удача ждала по сути дела, лишь в том случае, когда он действовал. Он греб,
рулил, лавировал. Это доступно и нам. Только у нас это получается лучше,
поскольку мы знаем гораздо больше. Мы научились, подчиняясь природе,
управлять ею. В борьбе с окружавшим его огромным миром Улисс мог
рассчитывать только на свои руки да на попутный ветер. Мы покорили и
поставили себе на службу силы, о существовании которых он даже не
подозревал: пар, электричество, химические и ядерные реакции. Почти все, что
герои "Илиады" и "Тысячи одной ночи" просили у богов и джиннов, мы научились
делать сами. Наш мир не хаотичен, он подчиняется жестким законам, а не
капризам фортуны, поэтому мы приобрели над ним такую власть, какая и не
снилась нашим предкам.
Наука может даровать человеку многое из того, в чем отказала ему
природа: она лечит болезни, регулирует рождаемость, увеличивает
сельскохозяйственную и промышленную продукцию настолько, что кажется, будто
люди на всем земном шаре вот-вот заживут без забот и в полном довольстве.
Еще в начале нашего столетия самые знающие люди имели, казалось бы, все
основания думать, что наступает новый Золотой Век и остается только
ликвидировать неравенство и несправедливость. Они полагали, что не за горами
тот день, когда основной задачей станет не производство, а распределение. На
деле Золотой Век оказался Веком Огня и Позора. Несмотря на свои знания и
могущество, современные люди несчастны, как никогда. "_Как злато чистое
свинцом презренным стало_?" В то время как терапия и хирургия боролись за
жизнь человека и облегчали его муки, война, сделавшаяся жестокой, как
никогда, несла народам немыслимые страдания. Свою власть над природой
человек использовал не для созидания, а для разрушения. Политика и экономика
не поспевали за развитием физики и биологии. Новые изобретения попали в руки
людей, которые не смогли совладать с ними и поставить их себе на службу.
Напуганные, несчастные, эти люди уподобились своим далеким предкам и,
приписав своим страхам и надеждам сверхъестественную силу, населили
равнодушный мир богами и чудовищами... Неужели нам не на что надеяться,
неужели несчастный род человеческий уничтожит себя вместе с планетой,
служащей ему пристанищем?
Я верю, что катастрофы можно избежать. Повторяю еще раз: мир
равнодушен, мир нейтрален. Никакой мстительный рок не прячется за черными
тучами, грозя нам гибелью. Спасение человечества в руках самого
человечества. В истории нередко бывали случаи, когда отчаявшимся людям
казалось, что все потеряно. После нашествия варваров и падения Римской
империи не один пессимист, глядя на руины галльских или бретонских городов и
бедствия народа, должно быть, говорил себе: "Теперь роду человеческому
никогда уже не жить в радости и довольстве". И тем не менее в чаще лесов
выросли монастыри; монахи стали обрабатывать девственную землю и пестовать
девственные умы; великие люди предприняли попытку возродить великие
государства. Им это удалось. Наша задача легче - нам предстоит уберечь от
гибели еще живую и во многих отношениях процветающую цивилизацию. Мы не
уверены в успехе, поскольку порыв безумия может охватить те группы людей, на
которые мы не имеем влияния, и они взорвут земной шар. Но все-таки мы можем
- пусть косвенно - повлиять и на них. Твердость наших убеждений, быстрота
наших решений обезоружат тех, кто угрожает будущему человечества.
Я верю, что новейшие открытия положат конец замкнутой жизни отдельных
народов. Современные средства коммуникации позволяют управлять территориями,
гораздо более обширными, чем прежние государства. Современная военная
техника слишком мощна, чтобы стоило идти на риск и нападать друг на друга.
Цивилизации подобны "заколдованным замкам". Они существуют лишь до тех
пор, пока мы в них верим. Международные организации станут мощной силой,
если их признают граждане всех стран мира. Я считаю, что в наши дни долг
всех писателей, ученых и государственных деятелей - убеждать людей в
необходимости создания таких организаций. Быть или не быть земному шару -
вот перед каким выбором мы стоим. Либо мы подадим друг другу руки, либо
истребим друг друга в атомной войне.
Что же касается внутренней политики, то я верю в защиту демократических
свобод и прав человека. Я верю в них по двум причинам. Во-первых, я считаю,
что без свободы не может идти речь ни о человеческом достоинстве, ни о
счастье членов общества. Жить под надзором полиции, вздрагивать при каждом
шорохе, страшась ареста, ссылки или смерти, бояться произнести лишнее слово,
постоянно скрывать свои мысли - это не жизнь. Во-вторых, я считаю, что
свобода - залог силы государства. Тоталитарные государства - колоссы на
глиняных ногах; они выглядят могущественными лишь благодаря своей
пропаганде, способности подавлять в зародыше любой конфликт, быстроте и
секретности политических акций. Тоталитарный режим вводит в заблуждение
только романтиков да слабых духом, принимающих тирана за избавителя. Но
после долгой борьбы свобода торжествует: так случилось и в 1918, и в 1945
годах. В свободной стране решения властей постоянно подвергаются критике.
Эта критика сурова, подчас даже несправедлива, но она полезна. Она помогает
исправлять ошибки. Тиран же никогда не исправляет своих ошибок, поскольку
слышит лишь голоса льстецов. Что же до средств охраны свободы, то тут я не
могу предложить ничего нового. Состояние ужаса и тревоги, в котором живут
сегодня множество человеческих существ во множестве стран, властно
напоминает нам о безотлагательной необходимости вернуть народам законность,
служащую основой счастья. Конечно, всякое общество нуждается в полиции,
охраняющей порядок, а полиции не пристало нежничать. Но человек может
чувствовать себя в безопасности лишь под покровительством определенных
законов. Я верю в то, что эти законы нужно уважать, и именно то общество,
которое сохранит им верность, окажется наиболее долговечным.
Первый из этих законов - _разделение власти_. Исполнительная власть не
имеет никакого права оказывать давление на власть законодательную. Члены
суда должны назначаться пожизненно - иначе честолюбие не даст им покоя.
Небольшое количество высокоплачиваемых и равных между собой судей - такова
английская система. Опыт показал, что она оправдывает себя. Второй закон -
_наличие суда присяжных_. Пусть даже присяжные руководствуются порой
политическими или местническими пристрастиями - если они избраны из всех
слоев населения, у подсудимого гораздо больше шансов быть судимым по
справедливости. Ни в коем случае нельзя ни самовольно заменять одних
присяжных другими, ни проводить заседания без наличия кворума. Третий закон:
пока вина подозреваемого не доказана, он должен считаться невиновным.
Арестовать его можно лишь в том случае, если, находясь на свободе, он
угрожает общественной безопасности. Арестованный должен незамедлительно
предстать перед судом, который, если преступление не будет доказано,
возвратит ему свободу.
Я перечислил юридические гарантии свободы. Гарантией этих гарантий
является свобода политическая. Я называю свободным или демократическим такое
государство, где меньшинство признает власть большинства, честно завоеванную
в ходе выборов, поскольку знает, что, придя к власти, большинство будет
уважать интересы всех граждан, независимо от их убеждений. "Есть только два
способа править, - говорил Киплинг, - рубить людям головы или считать их по
головам". Государство, где рубят головы, идет по пути насилия. Кучка
единомышленников может, опираясь на вооруженные банды или не знающую жалости
полицию, внушить такой страх своим политическим противникам, что они тут же
сойдут со сцены. Вокруг одного диктатора собирается компания убийц, по
недоразумению называемая партией, хотя гораздо больше она похожа на стаю
волков. И древняя, и новая история свидетельствуют, что этот способ
правления жесток, слаб, недолговечен. Забыв о справедливости, единовластный
правитель сеет вокруг себя разрушения и проливает реки крови. Всемогущество
развращает его, пусть даже он по природе честен. Будь он сам хоть святым -
его преемник непременно окажется чудовищем. Система эта была опробована
сотни раз, и всякий раз дело кончалось провалом. Цезарь и Наполеон были
людьми редкого ума и великодушия. Тем не менее Цезаря убили, а Наполеон,
прославившийся столькими победами, привел Францию к поражению. Интуиция всех
лучше мудрости самого гениального одиночки. Существование оппозиции -
главная гарантия демократических свобод. Таково мое политическое кредо.
Что же до частной жизни, то я верю, что смелость, честность, верность,
милосердие не утратили своей ценности и привлекательности и в наши дни.
Верность для мужчины - как клетка для тигра. Она противна его природе", -
утверждал Бернард Шоу. Согласен, но добродетели не заложены в нас от
природы. Все они - плоды человеческой воли, результаты
самосовершенствования. Почему, даже оставшись один, без помощи и поддержки
богов, человек не утрачивает нравственного чувства и не дает воли своим
животным инстинктам? Потому что он знает, что в равнодушной вселенной
выживает только тот, кто доверяет людям, кто связан с ними прочными узами
любви, дружбы, брака, патриотизма. Внешнему миру неведома нравственность, но
ничто мешает человеку создать свой мир и жить в согласии с самим собой и с
людьми, которых он уважает, по законам, которые даруют душевный покой и
чувство собственного достоинства
Нелегко воспитать в себе чувство долга, способность взять на себя
обязательство и выполнить его. И душа, и тело наши запятнаны первородным
грехом; их вечно мучат неправедные желания жадность, ненависть. Я вижу два
способа противостоять искушениям. Во-первых, хранить верность своим
убеждениям, чего бы это ни стоило. Мелких предательств не бывает. Спокойно
слушать, как поносят вашего друга, - уже предательство. "В таком случае, -
возразят мне, - все мы предатели". Нет, потому что дружба - вещь редкая и
драгоценная и не надо путать ее с обычными знакомствами, заводимыми ради
выгоды или развлечения. Истинная дружба бескорыстна и возвышенна. Лучше раз
и навсегда избрать политическую позицию и хранить верность своей партии,
какие бы ошибки ни совершали ее члены, чем каждый день менять свои взгляды в
зависимости от изменений политической обстановки. Тот, кто хочет отречься от
своих убеждений, всегда найдет для этого основания. Ален недаром называл ум
публичной девкой.
Ален говорил еще и о том, что "нужно класть низшее в основание
высшего". Поэтому второй способ остаться верным долгу - брать обязательства,
исходя не из абстрактных рассуждений, а сообразуясь со своей натурой и
темпераментом. Чтобы плоть наша не мешала нам выполнять наши обязанности,
возьмем ее в союзницы. Эффективность этого метода видна на примере брака.
Люди основали первую ячейку общества - супружескую пару - на инстинкте, на
плотском влечении. Я долгое время считал, что супружеская верность противна
человеческой природе. В браке желание притупляется; люди меняются; их
притягивает новизна. Я был не прав: верность противна не человеческой
природе вообще, а лишь животному началу, живущему в человеке. Тот, кто
способен побороть власть инстинкта, сохранить верность взятому на себя
обязательству, обратить любовь в дружбу, обретает в союзе душ, сердец и тел
счастье, которое с лихвой вознаграждает его за принесенную жертву.
Все сказанное о браке относится и к другим узам, связующим людей. Никто
не выбирает друга по каким-либо абстрактным соображениям. "Ибо он - это он,
а я - это я". Дружба, подобно любви зиждется на родстве душ. Чтобы
распознать это родство, как правило, необходимо познакомиться с человеком
довольно близко. Сближает сама жизнь. В лицее, полку, лагере военнопленных,
профсоюзе, политической партии - повсюду, где люди тесно общаются, живут
общими интересами, поверяют друг другу свои тайны, они находят друзей.
Переселившись в Париж, человек не должен забывать свою деревню, свою
провинцию. Связь с родной почвой придает силы. Любовь к "малой родине" не
заглушает любви к родине "большой". Совсем наоборот. Любовь к "большой
родине" складывается из привязанностей к родине "малой"...
Человеческое стремление наперекор слепой стихии построить свой
собственный надежный и прочный мир прекрасно. Иногда человеку это удается,
пусть ненадолго, чаще же он терпит поражение. Далеко не каждому выпадает
счастье полюбить всем сердцем, обрести преданного друга. Те, кому это не
дано, находят прибежище в занятиях искусством. Искусство - это попытка
создать рядом с реальным миром другой, более человечный мир. Человек знает
два типа трагического. Он страдает от того, что окружающий мир равнодушен к
нему, и от своего бессилия изменить этот мир. Ему тягостно чувствовать
приближение бури или войны и знать, что не в его власти предотвратить зло.
Человек страдает от рока, живущего в его душе. Его гнетет тщетная борьба с
желаниями или отчаянием, невозможность понять самого себя. Искусство -
бальзам для его душевных ран. Подчас и реальный мир уподобляется
произведению искусства. Нам часто внятны без слов и закат солнца, и
революционное шествие. В том и другом есть своя красота. Художник же
упорядочивает и подчиняет себе природу. Он преображает ее и делает такой,
какой создал бы ее человек, "будь он богом". Расин облекает самые
мучительные страсти в строгие, чистые формы своего стиха. Боссюэ убаюкивает
саму смерть мерным покачиванием своих долгих периодов*. Придя в театр,
зритель попадает в новый мир, сотворенный для него автором пьесы,
оформителем, актерами. Он знает, что увидит здесь свои собственные драмы, но
они будут облагорожены. Ars est homo additus naturae {Искусство это человек
плюс природа (лат.).}. Искусству нужен человек; этот человек - художник.
Похожий на нас с вами, он пытается создать для нас упорядоченный, внятный
нам мир. Но искусству нужны также природа, разгул стихий и страстей,
неумолимый ход времени; созерцание одного только абстрактного порядка не
разбудит в нас никаких чувств. Мы желаем видеть в произведении искусства
природу, преображенную духом человеческим. Там, где нет природы, художнику
нечего преображать.
Без страстей нет искусства. Это относится и к художнику, и к зрителю.
Бетховен не написал бы своих симфоний, не будь его жизнь полна страданий:
тот, кто прожил безоблачную жизнь, не поймет симфоний Бетховена. Мы понимаем
поэтов и музыкантов постольку, поскольку они близки нам по духу. Валери, не
испытавший безысходной тоски Паскаля, не понимал и величия его творений*, а
мы, разделяющие горестное смирение Валери, с наслаждением узнаем в "Морском
кладбище" наши собственные чувства, облеченные в совершенную форму. Я верю в
то, что человек не может жить без поэзии. Людей тянет к разным формам
искусства, потому что их одолевают разные страсти и тревоги, но всем им
необходимо, чтобы художник творил мир, внятный человеку. Я верю в то, что
прекрасные полотна, прекрасные драмы прекрасные романы так же необходимы
человечеству, как мудрые законы или религиозные обряды. Я верю в то, что
художник, созидая свой мир, спасает и себя, и других.
Наконец, я не верю в то, что мы будем вознаграждены за добродетели и
наказаны за пороки на том свете; довольно часто, хотя и не всегда, мы
получаем воздаяние на этом свете. Не знав, есть ли у нас бессмертная душа.
По-моему, маловероятно, чтобы мысль человека продолжала существовать после
исчезновения органов его чувств, ведь мысли - следствие ощущений. Впрочем,
механизмы памяти изучены еще далеко не достаточно, так что, быть может,
вечный сон существует. Что бы то ни было, я не боюсь смерти. Тех, кто ждет
ее со страхом, преследует мысль о мире, где они будут одновременно и
присутствовать, и отсутствовать. Они представляют себе свою жену, своих
детей, свой дом после своей смерти и отводят себе роль зрителя, взирающего
со стороны на страдания близких. Но смерть нельзя вообразить, поскольку она
- отсутствие образов. О ней нельзя думать, ибо с нею исчезают все мысли.
Поэтому нужно жить так, как если бы мы были бессмертны. Что - не для всего
рода человеческого, но для каждого человека в отдельности - глубоко верно.
Примечания
Эссе "Во что я верю" опубликовано в Париже в 1951 г. издательтвом
"Грассе". На русском языке публикуется впервые.
К стр. 24
Леконт дю Нуи, Пьер (1883-1947) - французский биолог.
К стр. 25
"Христианство совершило переворот... Распятие Христа затрагивает
каждого из нас..." (Андре Мальро). - Цитата из мемуарного произведения
"Орешники Альтенбурга" (изд. в 1948 г.) Андре Мальро (1901-1976).
Ален (наст. имя Эмиль Огюст Шартье, 1868-1951) - французский философ и
литературовед, оказавший огромное влияние на мировоззрение Моруа. Основное
произведение - "Суждения" (опубл. в 1956г.).
К стр. 31
Боссюэ убаюкивает саму смерть мерным покачиванием своих долгих
периодов. - Речь идет об устных проповедях и "Надгробных речах" (1669)
Бюссюэ (Жак Бенинь, 1627-1704); стиль этих произведений считается образцом
ораторского искусства.
К с. 32
Валери, не испытавший безысходной тоски Паскаля, не понимал и величия
его творений... - Мировоззрение Валери (Поль, 1871-1945) противоположно
философской концепции Паскаля (Блез, 1623-1662). Валери терзаем мыслью о
трагическом бессилии человеческого разума проникнуть в сущность вещей.
Паскаль видит трагедию человека в изначальной противоречивости его сущности:
могуществу его разума, способного к познанию мира, противостоит ничтожество
его натуры, неспособной победить страсти и страдания.
Популярность: 1, Last-modified: Fri, 11 Mar 2005 07:08:15 GmT