---------------------------------------------------------------
     © Copyright Игорь Гергенредер
     Email: [email protected]
     Date: 25 Jun 2001
     Date: 25 Apr 2018
---------------------------------------------------------------



                                                       Сказ


     Он  и весь  их  род  - из  Артемовки.  Так  себе, невидный был паренек.
Забрили в солдаты, а  унтер-офицер - живоглот. Гоняет их,  мордует, пока пар
из ушей не пойдет. Ага, пошел пар! Теперь кипятком поссыте:
     - И сели! И встали! И сели! И встали!..
     Чтоб  на корточки  садились  и  вставали.  Ну,  некоторые  тут  ноги  и
протянут. А он каким-то случаем сбежал. Маленько до своей Артемовки не дошел
- в нашей деревне просил хлеба под окном и упал. Люди глядят: из могилы, што
ль, вылез? Покойники краше бывают. На нем собакам глодать нечего. Не  узнали
в нем артемовского. Его б отец-мать не узнали.
     Подправился  у нас на корках, на вольном воздухе. А памяти нет - унтеру
спасибо сказать. Бормочет одно: "И встали... и встали..." За прокорм стал по
дворам помогать, ночует в сараях.
     Заезжает к  нам Калинин. Было до революции, но Калинина наши мужики уже
уважали.
     - Гляди, Михаил Иваныч, до чего царизм довел! Вон человек носит мешки с
мукой, а не знает, кто он такой.
     Калинин с ним так-сяк заговаривает, а он:
     - И встали... И встали...
     Рот в слюнях, а как зовут - не скажет. Михаил Иваныч:
     - Как же вы его зовете?
     Так, мол, и зовем: "И встали".
     Калинин:
     - Нет, эту насмешку  мы не оставим! "И встали" - первая буква "и". Ваша
деревня - Осиповка?  А Осип  по-культурному - Иосиф. Вот  два "и" и сошлись.
Имя готово. Вторая буква - "в". Как  вашего попа-то  зовут? Виссарион? И два
"в" сошлись - отчество есть. Осталось - "стали".  Это  уж на фамилию, только
"н" добавить.
     Иосиф Виссарионович Сталин.
     Люди и ахни:
     - Ай, да Михаил Иваныч! Был не человек - сделал человека!
     Увез его Калинин с  собой. В партию его. Там с ним занимались, и все он
вспомнил. Говорить стал, но разговор  - не чистый.  Стараются  над ним, а он
никак не может чисто говорить.  Ему обидно. Тогда Ленин велел считать его за
грузина. Все грузины эдак говорят, и им не обидно.
     С того Сталин-то и грузин.
     Очень жалел себя за то, что с ним было.
     Там у них Аллилуева - тоже вроде него.  На  каторге  над ней уголовники
мудровали. Узнали, что она - дочь пономаря, и заставляли петь: "Аллилуйя".
     Сталин  мученный, она  мученная - сошлись. Пока раздеваются - молчат. А
сплетутся - и как прорвет их. Он: "И встали, и встали..." Она: "Аллилуйя..."
     Кончат -  и спорить, кто  из них несчастнее. Спорили,  спорили - она  и
застрелись: доказать ему. А он:
     - Доказала, что я - несчастнее!
     Кто себя убивает -  несчастный  человек, но  еще-де  несчастнее - из-за
кого другие гибнут.
     А  то  нет?  Это  ль счастье - стрелка поднимается,  только  если рядом
дивизия гаркнет: "И встали!"
     Привезут ему на дачу честных девок, а дивизия уж выстроилась. Гаркнет -
он  одной сломает плетень, уваляет  ее. Гаркнет  еще дивизия  - второй девке
незабудку   насквозь,  порезвей  его   подбрось.  Вот  те  подвиги!  Куда  -
Магнитке... Вот за что "Героя Труда" давать.
     Да... а дивизию-то после  -  под  расстрел. Чтоб  не было болтовни.  Но
все-таки кто-никто брякнет: он и этих - паф! - генералов-то. То-то и Сталин!
     Так вошло ему в характер: чего доброго ни  сделает, тут же - расстрелы.
Вроде как покойной Аллилуевой доказывает: "Вишь, насколь я несчастнее?!"
     Мучается несчастьем-то, вино попивает -  и понизил цены. Ничего, мол, я
это перекрою: выселю народу побольше, пересажаю, расстреляю.
     А  народ  рад:  цены снизились!  Чудо из чуд!  Это кому  снилось?  И ни
теперь, и никогда не приснится.
     Сталин смотрит, какой  радости понаделал. Сколь  ни придумает посадить,
расстрелять - все мало, чтоб такую радость перекрыть. Ходит-страдает, трубку
сосет. Иссосал этих трубок! Ну, мол, пусть  меня  паралик  долбанет, если не
придумаю.
     Думал-думал, не придумал. Его и долбанул паралик.
     

     Сказ  "И  встали" опубликован в  журнале "Литературный европеец" (номер
21, Франкфурт-на-Майне, 1999, ISSN 1437-045-Х).




                                 Сказ


     Мавзолей  врыли,  брехни до неба навалили,  а  наши матвеевские могли б
разъяснить. Конокрад  он был.  Знали  наши  его  отца-мать,  всю  семью.  На
выселках жили - от Матвеевки пешком дойти ерунда.
     Из-под любой стражи уведет коня! Уж как  мужики исхитрялись его словить
- нет! Уж и кару ему удумали:  связать проволокой  - и на муравейник. Пускай
до белых косточек объедят. Но на то  надо  его  с краденым конем взять. Поди
возьми!
     Брал его только сыскной - из уголовного, из Уфы. Володька-то от мужиков
улизнет  с  конем,  а  перековать  -  лень.  Укрылся  в тайное место, созвал
полюбовниц - и ну в навздрючь-копытце огурца бить! А сыскной по следу подков
разыщет. Через свою лень Володька в тюрьме. Так и прозван - Володька Лень.
     Отсидел - снова ворует коней. Так же опять его возьмут, а он:
     - Талант мой не унижен! Взяли  исключительно по моей лени, а не оттого,
что кто-то ловчее меня. Я - конокрад самолучший!
     Низенький, кряжистый, ходил вразвалку, башка смолоду лысая.  Но кичился
собой!  Был  бы он комар,  только на  стоячие  бы херы  и  садился.  Старики
говорили:  уж так себя любит,  что  и  на  лень свою не налюбуется. В тюрьму
идет, а от нее не отстанет.
     Отец нудил его, чтоб он остепенился. Женись! А Володька: женюсь лишь на
той, кто  кобылой заржет, когда конфета  ей  дых запрет! Своего  называл  не
иначе, как конфетой.
     Девку отец подыщет, наперед  уговорит, чтоб ржала.  Володька ее бахнет,
аж она ахнет: заперся дых. Взорет она, взмыкнет, заверещит...
     Володька отдуплится - встал, пот утер, высморкался на землю.
     - Не ржанье, а целкопрощанье!
     Кто-то сказал отцу про  Надьку Кашину.  Жила  в  деревне  Кашной.  Там,
почитай, все  - Кашины. Исстари здоровы  ячневу кашу  жрать. Так  и сидят на
крупе. Вот Надька объяви:  все Кашины, а я - Крупская! Виду никакого, зато -
Крупская! Кто только ей ни вдувал забубенного - а замуж не берут. Она раз со
злости скажи: если не за жеребца, так за маштачка я бы пошла!
     Отцу Володьки и говорят: эта заржет!
     Он  с  Надькой сговорился,  к Володьке хочет везти, а  она: свози,  для
верности, к  бабке. Бабка дала шарик  жженого сахару. Пред тем, говорит, как
гололобого в шапке утеплить, пропихни этот шарик в шапку.
     Крупская  пропихнула.  Стали  они  с  Володькой  махаться:  Володька  в
обморок, Надька - ржать. В село табун гнали, жеребец своих кобыл забыл, на
     дыбы:
     - И-и-го-го-о!!!
     Бабка заварила в  сахар верблюжью колючку. Сахар от пихаловки  растаял:
вышло сверх удовольствия...
     Володька взял Крупскую в жены, но уж детей не могло быть.
     А  в их село  сослали жулика. Отсидел в тюрьме за фальшивую  монету.  В
тюрьме  хотели вызнать у него секрет и чего ни  делали  с его  хером: пытали
припеками и всяко...  Секрет  не  узнали, но  залупа  по  временам обрастала
коростой.  Он  дратву намылит, на  рогатку  натянет  и  стругает  коросту  -
троцк-троцк. Троцкий.
     Крупская любила к  нему зайти и  на это глядеть. Мыло подаст, дратву на
рогатке сменит. Услужливая. Троцкий ей:
     - Да,  Надежда  Крупская! Хер  на хрен похож, а глаза не  щиплет. Так и
будет твой Володька в тюрьму попадать. Ежли не убедишь...
     Троцкому нужен башковитый дружок. Есть  план  захватить  Печатный двор,
где печатают деньги.
     Надька  уговори  Володьку.  И  провернули  они  с  Троцким   под  видом
революции.  У Троцкого - все места, где деньги  печатают, у Володьки -  все,
какие ни есть, кони. И уж, конечно, он не Володька Лень, а - Ленин.
     Приехал  к  нам в  Матвеевку - народу  набегло! В ладоши хлопают, шапки
кидают. Великий, великий ты наш Ленин! А он посмеивается:
     - Ну, что? А?!
     Глянул на  одного  старичишку.  Помню, мол,  тебя:  старик,  а  все-о -
Савелька. Ну-де, что ты мне скажешь, Савелька?
     А тот:
     - Теперь одна гольная  брехня.  Но ты всамделе  был великий! Великий из
великих коно... - и не досказал слово.
     Володька:
     - Говори! За это ничего те не будет.
     А Савелька:
     - Нельзя!
     - Можно. Я - добрый!
     - Добрый-то добрый, - Савелька говорит, - а никак нельзя! Ты подумай.
     Володька подумал. Все правда!  Нельзя этого сказать, что он был великий
конокрад, - нельзя  никак! Все кони  в  его руках, все он может разрешить, а
это - нет.
     Как до него  дошло  - багровый стал. Гляди, кепка на  лысине задымится.
Кулаком помахал, про революцию побрехал - укатил.
     Старики сказали: теперь его скрутит. Ведь какая  в нем  гордость, что -
самолучший конокрад! Он и правда был самолучший. Через лень попадался, а так
- никто его  не  переловчил. И про этот первейший талант,  и про  знаменитую
лень знать не будут.
     Конечно, и  так у него много славы. Но ему вся полная слава нужна. А ее
всю - нет, не  взять. Одно к  другому не идет. Про великий-то талант - никем
не униженный - молчок! Оттого его и скрутит.
     Вскоре и скрутило.


     Сказ  "Володька  Лень"  опубликован в журнале  "Литературный  европеец"
(номер 21, Франкфурт-на-Майне, 1999, ISSN 1437-045-Х).
     






     Новорусский сказ

     Погодка  улыбка  света.  Луг в цветущих травах, слева река Урал, справа
яблоневый сад  с вишневым. Вдоль него  идут чередой голые  девушки, не менее
двадцати, одни лишь сандальки обуты, ремешки вокруг лодыжек. Походка, стегай
их  веником, развязная.  Тела  белым-белые. Грудки,  ляжки, окорочки  в игре
движения. Солнышко жарком их, как медом, поливает, шмель им в пахучее место!
     И несут они плакаты,  на  каких птичка трясогузка  и  надпись:  "Чем  я
виновата?"
     Окажись тут кто заезжий, хлебало разинет, и мысль: "Какое похабство!" А
наша Лазоревка, хотя и не  Москва, знает: это акция!  В Европе народ захочет
голым себя показать, дают заявку на  акцию. То против убийства петушков,  то
против  пыток дельфинов. Ну, а  у нас  трясогузок-то все  меньше,  и девушки
пошли в  протест за  невинную  жертву.  Идею  подал олигарх Додик, а они его
идейные девушки.
     Сам он  на  трибуне,  она  вплоть  к саду  поставлена,  с  нее  луг  на
обозрении. Трибуна в виде  челна  на резных  столбах. В челне стоит Додик  в
безрукавке  цвета  блинчика,  весь,  как  огурец,  обтекаемый,  с  небольшим
пузиком, рыльце припудрено.  Рядом  встали глава  района в очках от солнца и
один,  другой  да  остальные  депутаты областной думы.  Само лицо демократии
оближи пальцы и чмокни!
     А по  лугу за голыми девушками следует голый молодой мужчина со стоячим
причинником. Тоже и с  плакатом. На нем коренастый конь и надпись: "Колыбель
человечества кочевье". Это к тому, что теперь все  земли вокруг у Додика, но
не весь люд с них сошел. И  ему, глупому, обещание: вот тебе  конь казахской
породы.  Продай  дом и  иди  кочевать.  Казахская  лошадь  встарь  сама себя
кормила, зимой разгребала снег до травы.
     Девушки на лугу враз  к челну повернись, над головами плакаты.  И давай
задами дергать в подражанье трясогузкам. Мужчины в  челне затоптались, глава
района  солнечные  очки снял.  А девушки  раз! Крутнулись в  обратку, и пуще
задами  вздерг-вздерг-вздерг! Глава  района  в ладоши захлопал, и  остальные
хлоп-хлоп!
     А Додик не хлопает, в глазах грусть.
     Девушки как взвизгнут, плакаты  бросили и  бегом к реке Уралу купаться.
Но голый мужчина с  плакатом, на котором конь, стоит перед лицом демократии.
Причинник опустился, и человек запел:

     Мы пойдем с конем
     По полю вдвоем

     Голос  какие  сводят с ума, а если  его  нет,  в кармане найдешь. Пение
лучше симфонии и даже сонаты, схвати себя за сердце и сядь.
     А из сада, из-под яблони, уставлен в певца взгляд, зубы яблоко грызли и
перестали,  блузка на  грудях в натяжку, а то, что сзади,  стеснено юбочкой.
Фигурка зажмурься и не дыши. Это Мануела, жена Додика.
     Певец ее  взгляд встретил,  и  причинник кверху.  Допел  голый человек,
тогда глава района надел очки  от солнца, толкнул  речь.  На акции, дескать,
отзовемся: и трясогузку защитим, и дадим нашим людям коней для дороги вдаль.
     Сошел  он, депутаты  и Додик с  трибуны,  идут  на берег. Там  для  них
купальня  сработана  из гладко  тесаной сосны,  на  досках  смола  слезками.
Мужчины  в купальню раздеться, а из  воды девушки туда же вроде как одеться:
после акции. Будь жар-пыл-смак и раком, и так!
     Внутри купальни гонка толчков; строение-то легкое, так и  дрожит. Додик
и певец туда последними. Додик говорит:
     -  Удобно  тебе, что ты не женат. Жена бы криком сбила  тебе слух, и не
смог бы петь, как поешь.
     А тот: я бы, мол, излечил от крика. И оба отвлеклись на девушек.
     Певший мужчина свою хлюп-хлюп, лицо спокойное. А Додик  в  мечтанье  на
девушке-то. И, опять же, грустный.
     Потом все пировали в хоромах Додика. Они не из камня, а рубленые. Средь
сада как бы  из нескольких домов составлены: такие крыши  и эдакие, теремки,
балконы, входная терраса с колоннами точеного кедра. Под  залом, где пир, не
кухня, а горячий  завод. Чего только не  готовится, сомни котлету в горсти и
об зад вытри! Устроен  подъемник.  Лишь наверху гости засрут объедками стол,
он вниз вжик и  на его место  поднимется заново  накрытый.  Последняя закусь
была павлиньи яйца,  фаршированы мяском  двуполых  раков:  сварены в ослином
молоке.
     Укатили гости,  ночь легла. Додик к жене в спальню; одна стена зеркало,
другая окнище,  в сад распахнуто. Кровать розового дерева  огромным  овалом.
Мануела, голая  жена:  и персики дивные,  и калачики. Волосом черна,  глазом
озорна, губы и двадцать ногтей алые, остальное сахарная пудра.
     Встала на  постели  в позу, и лишь Додик  начал  труд,  как она заорет.
Каждый  уловит,  что не  от боли,  а от приятности,  но уж  громко-то!  Весь
мужской пол окрест возбудился: от  мерина до последнего кролика. Того гляди,
из сада отзовется жабий царь.
     После  труда  ушел  Додик в свой кабинет:  панели мореного  дуба. Сел в
кресло, вызвал по мобилке завхоза.
     Это тот  самый  певец. Теперь он  в тертых джинсиках,  футболка  серая.
Зовут  его Тиша Усик.  Фамилия  Бурмистров, а Усик  отчего? Его  отец  любил
колбасу с чесноком и перцем, но гороховую, и носил,  охренеть, какие усы.  А
деда забирали в  космонавты,  но  вернули  за пихаловку с женой ученого. Дед
этот усы отращивал не  короче, чем  у тогдашнего  правителя Хрущева, который
славился длиной волос на голове.
     А Тиша гладко бреется и вполне симпатичный.  Девушки просили: оставь-де
усики хоть чуть-чуть  наши фиалки пощекотывать. А Тиша: "Нет!" Ну, мол, хоть
один усик оставь кисточкой. Он опять: "Нет!" Его и прозвали Усик.
     За  хозяйство  он  в ответе.  Кого  отвезти,  что  привезти,  починить,
заменить тоже он. Всякого дела мотор.
     Зашел, значит,  в  кабинет к  Додику, и тот  ему: ты, мол,  сказал  про
излеченье от крика. Мою жену излечишь?
     Тиша Усик говорит:
     - А надо? Крик-то из нее от вашей силы.
     Олигарх  молчит. Не будет  объяснять: тут-де, в Лазоревке,  хоть кричи,
хоть щенком  урчи ни помех,  ни  последствий.  Для него  здесь  не  люди,  а
перхоть. Но с  женой-то он куда лишь не  летает  и  в Европу,  и около, и на
острова в столицу Папе Это.  И свой ли где  дом или  отель, везде  соседи  с
влиянием.  Начнет Мануела воздух воплями рвать,  а за стенкой принц Джордж с
супругой. От зависти заведут скандал, чтоб навеки твой упал.
     Любится он  с девушками,  но уж больно  к  жене пристращен.  Как  кот к
валерьянке. Выдержит  две случки,  а там хоть сушь, хоть тучки, жену  дайте!
Прямо беги с ней в Антарктиду. Не жизнь, а пощечина любви.
     Задает опять свой вопрос Тише. А тот:
     - Для меня вне темы промять промлемы!
     Олигарх мыслит:  "Ишь,  под  академика  говор.  А  вдруг  излечит?"  Я,
говорит, тебе зарплату прибавлю и новые красавки подарю.
     А Тиша:
     - И спиннинг бы.
     - Обсудим и это, если излечишь.
     Тиша на паркете постаивает, думает. И вопрос:
     - Как и когда с ней начался этот абсурд?
     Додик вздохнул. Взял-де я ее из этих мест, полетали мы с ней, поплавали
и  как энергично ни спали, не было абсурда. А год назад заглянули, мол, сюда
от морей  отдохнуть. Потом улетели в Санта Крус Тина на Рифе, где моя вилла,
жена и закричи. От уговоров толку нет.
     Тиша Усик говорит:
     - Тут надо по технологии.
     - Как это?
     Тиша объясняет: она, дескать, упрется в постель локтями и коленями, а я
позади  ее зада лягу навзничь к нему ногами. И буду, мол, подошвами нажимать
на  ее  окорока: на тот, и на этот. Потом и любите ее  и хоть сами орите она
ртом звука не даст.
     Додик:
     - Ага! Я ее так же и вылечу!
     А Тиша Усик ему:
     - Покажьте ваши подошвы.
     Олигарх, в кресле сидя,  тапки  скинул,  ноги задрал. Завхоз  смотрит и
объясняет: во-первых, у вас-де плоскостопие. Во-вторых, из  этой подошвы вам
удалили три мозоли и из  этой четыре. Ну, и меж всех пальцев растут  волосы,
их выдергивают,  но сумки  остаются.  Все причины, мол, против технологии, и
будет жена кричать, как кричала.
     Додик велит:
     - Свои покажь!
     Тиша на паркет сел, красавки и  носки снял, одну голую подошву олигарху
к лицу,  вторую.  Обе  нежные, как у младенца.  Додик глядит,  и видятся ему
мировые  отели  Ритц,  Негреско,  Савой,  Бурдж-аль-Араб.  В  каждом   можно
утомляться с женой и ни от кого никакого возмущения.
     Повел Тишу Усика  в спальню.  При слабом свете  Мануела, голей  голого,
распласталась ничком на постели, спит. И  к  этим,  думает  Додик,  окорокам
чужой мужик будет голые ступни прижимать! Так стало грустно хоть вели подать
щей.
     Ну,  а если  не  лечить,  то ни в какой своей  вилле не быть с  женой в
обоюдности, ни в каком отеле не спать. Только здесь и тони в любви, как муха
в повидле в одной и той же кухне.
     Разбудил  он  жену,  сказал, какое  принять  положение. Она  исполнила,
глядит на себя в зеркало: что-то,  мол, я растрепана. А Тишу  Усика вроде не
видит. Додик говорит:
     - Только парикмахера тут не хватает.
     Настроение, словно изо рта устрицу взяли. А завхоз  уже нагишом, уже на
спине позади зада Мануелы, ноги приподнял. Правую подошву упер ей в окорок.
     - Двиньте, велит, колено вперед!
     Она двинула, он в лад нажимом помог.
     - Теперь назад.
     И в такт с ее движеньем ослабил нажим.
     - Второе колено вперед!
     Проделали, как  с первым. И пошло у  них,  и пошло!  Тиша  будто  занят
упражнением  "велосипед",  а  она коленями ездит  по постели:  вперед-назад,
окорока поочередно то в напор, то в сдачу.
     Тиша Додику говорит:
     - Хлопайте в ладоши на каждый двиг, отмечайте! Ровно тридцать надо.
     Олигарх на краю кровати сидит, хлопает.
     - Есть тридцать!
     У Тиши Усика причинник стоит, и сам он встал коленями на постель:
     - Сейчас проверим ее на звук.
     И тихонечко, вполдыхания, запел:

     Выйду ночью
     В поле с конем,
     Ночкой темной
     Тихо пойдем

     Мануелу навзничь укладывает. Додик глаза выкатил:
     - Ты хочешь ее любить?
     - Никакой любви, одна технология. Придерживайте мои  яйца, чтоб ее зада
не касались.
     Додик тронул причиндалы завхоза, а тот впер его жене. Олигарх сморщился
сейчас крик понесется. А крика нет. Додик аж губы облизал.
     - Эй! Да ты ее любишь!
     А Тиша:
     - Держите яйца! Уж два раза пристукнули.
     И  наяривает Мануелу. Она  молчит. Додик сбоку пристроился, держит яйца
завхоза, а тот знай втыки множит.
     Додик кричит:
     - У вас любовь!
     А Тиша:
     - Какая любовь, когда вы мои яйца держите!
     И велит: пойте, мол, тише тихого:

     Ночью в поле
     Тишь-благодать,
     Никакой любви
     Не слыхать.

     Додик запел,  а сам  пятерней  зад жены прикрыл  от яиц Усика,  яйца  о
пальцы  стук-стук  Муж  боится  вот-вот  она  закричит. А  она не-а!  только
жмурится.
     Тиша отдолбился и в сторону.
     - Проверяйте! велит олигарху.
     Тот жену перевернул ничком, зад ей  задрал, похлопал, чтобы все хлебово
вылилось. Начал мосолком промасливать, и от радости,  что она не кричит, как
запел во весь голос:

     Сяду я верхом
     На коня,
     Ты неси
     По полю меня.

     Когда после варки остыл, жена ему:
     - И что ты взялся так голосить? Сбиваешь со смысла.
     А  он думает: "Не  кричала  знать, не  сбилась!"  И  спрашивает  Усика:
насовсем-де излечена?
     Тиша стоит голый перед кроватью, руки в бока, объясняет:
     - Есть момент эпохи и эпоха моментов. Выяснится во времени.
     Додик мыслит: "Ума-то, ума! А еще больше смысла. Но есть  у меня  аркан
на твой ум!" А пока достал из шкафа бутылку коньяка Бернард Ботинет, который
принято пить из ботинка, а наши невежды пьют из  посуды. Налил чуть в бокалы
Усику  и жене, остальное  высосал,  лег  в  постель,  и  лев  его  целуй  не
проснется.
     А Тиша и Мануела прилегли сбоку, она шепчет:
     - Вот и поела я яблоко, а не один лук. Вспомнила нашу первую ранетку.
     Усик ее локоток гладит, шепчет: помню, мол, клюквенный морсик, на лобке
ворсик. Знали они  друг друга-то в ранние года, она была  Людочка Кошкина из
колхоза за три километра  от  Лазоревки.  Стоял колхоз, да после  перестойки
упал.  Все Додику  перепало, и Людочка стала его женой  Мануелой. В  прошлом
году прилетела с мужем в Лазоревку и увидала Тишу. Он миг улучил, шепнул ей,
через какой план возродить их детство.
     Вернулись они теперь в  их прошлое разве же причиннику  свою  фиалку не
узнать? А как Додик начал шевелиться, Тиша исчез.
     Додик  встал,  заказал  на  завтрак отварные желудки козодоев: начинены
слепнями, которые крови насосались. Вызвал завхоза.
     Тот входит, а олигарх  в пасти пищу ласкает, говорит: я-де  обещал тебе
зарплату прибавить и новые красавки подарить.
     Тиша напомнил:
     - И спиннинг.
     - Спиннинг не обещал, но все равно. Пока ничего не дам. А полетишь ты с
нами за океан в курортное место Голый на Лулу!
     Тиша незаметно Мануеле подмигнул, головой мотает:
     - Не хочу из Лазоревки! Здесь для меня и комар по-своему поет.
     Додик ему со злостью:
     -  Полетишь на случай, если она опять закричит. Не  менее года будешь с
нами везде. И если крики ни разу не повторятся, тогда отпущу тебя.
     Тиша опять мотает головой, а олигарх:
     - Не то выгоню и дам только коня кочевать с ним.
     И запел:

     Мы пойдем вдвоем
     По полю с конем

     Да как захохочет, насмешник.


     Берлин, 17 марта 2018

     ? Игорь Гергенредер







Популярность: 2, Last-modified: Wed, 25 Apr 2018 18:58:00 GmT