---------------------------------------------------------------
© Copyright Александр Шленский
WWW: http://zhurnal.lib.ru/s/shlenskij_a_s/
---------------------------------------------------------------
Я живу в большом доме, и у нас большой двор. Летом у нас во дворе много
зелени, а зимой много снега. А еще много у нас во дворе заборов, гаражей,
всяких беседок и сараев. Есть даже большой, ржавый турник с лесенкой сбоку,
но на нем никто не подтягивается. А еще у нас во дворе часто бывают бомжи.
Они молча приходят с грязными замусляканными сумками и большими мятыми
пакетами, ищут что-то в помойке с суровыми, сосредоточенными лицами,
раскладывают найденное по сумкам и пакетам и идут дальше неторопливой,
пошатывающейся походкой. Один бомж раньше был нашим соседом. Звали его
Николай Николаевич Палтусов, и работал он профессором на кафедре философии в
каком-то институте. Профессор был странноватым человеком. Раза два он
надолго пропадал - месяцев на несколько. Соседи поговаривали, что он в это
время лечился в психбольнице. Когда от него ушла жена, он продал свою
квартиру и мебель, надел старое драное пальто, отрастил щетину и стал
бомжом.
В бывшей квартире бывшего профессора быстро поселилась семья богатых
азербайджанцев, а сам экс-профессор часто появлялся во дворе в своем
неопрятном пальто, как большой и грязный зверь, весь заросший седой грустной
щетиной, со впалыми щеками. Соседи иногда с ним по привычке здоровались, но
он только болезненно морщился, и почти никогда не отвечал. Профессиональные
бомжи пробовали его обижать, но он себя в обиду не давал. Когда те его
подзывали:
-- Поди-ка сюда, Николай!
Он отвечал:
-- Я не НиКолай, а НиДворай, потому что двора своего у меня теперь и
вправду нету.
Тут он перехватывал поудобнее большой суковатый кол, с которым он не
расставался и которым ворошил помойку, и добавлял:
-- А вот насчет НиКолая я очень даже вам не посоветую,- и кол в его
руках описывал в воздухе замысловатую кривую.
Однажды он неожиданно подошел ко мне и, не здороваясь, дал мне в руки
бумажный пакет. И ушел, так ничего и не сказав. Я принес пакет домой и хотел
открыть, но увидел сбоку на пакете корявую надпись, сделанную неверной
рукой: "Вскрыть после моей смерти". Я положил пакет на полку и хотел про
него забыть, но забыть не пришлось, потому что на следующий день я узнал,
что бомж Нидворай, бывший профессор, умер. Вернее его убили. Что
утешительно, так это то, что убил его не преступник, а хороший человек. Убил
его по нечаянности наш участковый милиционер, старшина Леонид
Пингвиздюрченко. Потом рассказывали, что бомж Нидворай подкараулил
участкового, вынул из-под полы грязного пальто большую ребристую гранату,
схватился пальцем за кольцо и нехорошо оскалился. Участковый Пингвиздюрченко
упал в снег и с испугу разрядил в бомжа пол-обоймы. Кто же знал, что граната
бомжа Нидворая была почти целиком сделана из пластилина!
Тело бомжа увезли на скорой, окровавленный снег затоптали, и вскоре все
забылось. И поважнее людей забывают. Ну а я вспомнил про пакет и открыл его
с некоторой осторожностью. А вдруг в нем боевая граната? Хорошо еще, если
пластилиновая. Но гранаты в пакете не было - ни боевой, ни пластилиновой, а
была коробочка с очень странным браслетом, вылепленным опять же из
пластилина. Браслет был украшен осколками разбитого настоящего бриллианта.
Еще в пакете лежала записка мне и письмо к бывшей жене покойного. В записке
бывший профессор просил меня вручить коробочку с браслетом его бывшей жене
Анне Дмитриевне по прилагавшемуся адресу, а письмо опубликовать в ее любимой
газете "Вечерний звон", чтобы его могла прочитать не только Аннна
Дмитриевна, но и ее новый муж. Я все сделал, как меня просили, а письмо
решил не только опубликовать в газете, но и поместить в своем рассказе,
потому что оно - прелюбопытный документ.
Итак, письмо:
"Здравствуй, моя дорогая Аннушка! Вернее уже не моя, уже чужая, но я
все равно желаю тебе счастья и здоровья, потому что я все равно думаю о тебе
и не могу не думать. Я думаю о тебе и повторяю мысленно: "Да святится имя
твое". Меня утешает только мысль, что я буду думать и горевать о тебе
недолго, всего лишь до самой смерти, а смерть моя уже не за горами. Посылаю
тебе этот браслет с разбитым бриллиантом вместо гранатового браслета, чтобы
не повторять подвига павших героев. Ведь ценятся только те, которые пали
первыми. Оригиналов любят и помнят, а над плагиаторами смеются, несмотря на
их печальную участь. А ведь плагиаторы не виноваты, как не виноваты например
художники-копиисты. Да и вообще, никто не виноват, просто жизнь сама по себе
трагична, и в этом все дело.
Я продал нашу с тобой квартиру, которая тебе больше не нужна, потому
что ты теперь жена миллионера. Я продал ее и купил на все деньги две коробки
пластилина и этот бриллиант. Бриллиант я собственноручно разбил молотком,
как ты разбила мое сердце, уйдя к Буклюкину. Этот бриллиант никогда не был
оправлен, и теперь никогда уже не оправится. Как и я тоже никогда не
оправлюсь, после того как ты оставила меня и ушла жить к Буклюкину.
Я дарю тебе на прощание этот браслет, украшенный осколками моего
разбитого сердца. Он недолговечен, потому что он сделан из пластилина. Таким
же недолговечным было мое счастье с тобой. Мне не жалко было квартиры, где
больше нет тебя. Не жалко, потому что мне одному она больше не нужна, как не
нужна и моя жизнь, потому что с твоим уходом она для меня кончилась. Вот
почему я не cмогу уже оправиться, как этот бриллиант, да и негде мне теперь
толком оправиться - разве что на помойке или где-нибудь за гаражами, когда
милиции рядом нет. Моя жизнь теперь ничто, и я этому очень рад, потому что с
такой жизнью не страшно и не жалко расстаться.
Милая Аннушка! Я помню, как ты много раз укоряла меня, что у меня нет
фотоаппарата, нет видеокамеры и магнитофона, вообще нет ничего современного.
Да действительно, я не стремился покупать все эти вещи, потому что считал,
что нет смысла пытаться фиксировать нашу жизнь на рентгеновскую пленку.
Жизнь наша течет тонким, прозрачным водопадом, как ветер в проводах, и это
так естественно. Мне всегда казалось, что глупо пытаться подставить под нее
полиэтиленовый пакет. Я хотел, чтобы она струилась сквозь пальцы легко и
свободно, и ветер уносил ее вдаль, как песок в песочных часах. Я хотел,
чтобы этот песок в часах нашей жизни струился вдаль вечно. Но ты не хотела
жить такой жизнью и разбила наши песочные часы, как призрак несостоявшегося
счастья. Тебе хотелось иметь не песочные часы, а золотые, тебе хотелось
иметь сотовый телефон, чтобы можно было звонить из машины, и теперь он у
тебя есть, и машина тоже есть. Вообще я очень счастлив, что ты счастлива с
Буклюкиным, хотя я очень несчастлив, что ты была несчастлива со мной, и что
я теперь несчастлив без тебя. Но я счастлив, что ты счастлива с Буклюкиным и
не несчастлива, что ты счастлива с ним, а не со мной.
Конечно, у тебя теперь есть золотые часы, и сотовый телефон, и даже
шофер с Мерседесом, и тем более, у тебя есть Буклюкин, и это гораздо лучше,
чем когда был только я со своими старомодными песочными часами. Но я хочу
тебя предупредить, что у новых русских нет сердца. Вместо этого зеркала души
у них кошелек с долларами, которые все как один серо-зеленого цвета. Этот
цвет наводит тоску, и я боюсь, чтобы ты со временем не затосковала. Я
надеюсь, что Буклюкин хороший человек, но ведь даже очень хорошие люди все
равно имеют две стороны как медаль "За отвагу на пожаре". Одна сторона -
парадная, на которую все смотрят, а другая - обратная, теневая сторона, как
у доктора Хайда. Эта сторона прячется от всех, она обращена в открытый
космос, и редкий искусственный спутник может добраться до нее и взглянуть
своими глазами, какая там погода. Но ты, конечно, этой глубинной стороны еще
не видела, и не представляешь себе, что она может быть как у айсберга -
каждый видит только надводную сторону и ничего не знает о глубинной начинке.
Но я тебе скажу все-таки, чтобы ты была повнимательнее. Чтобы увидеть
обратную сторону айсберга, не надо быть ди Каприо. Рано или поздно любой
айсберг переворачивается кверху брюхом как акула и показывает свою настоящую
сущность проплывающему мимо Титанику.
А вообще, Аннушка, ты наверное права. В жизни всегда должны быть
изменения и крутые повороты, как в мельничном колесе. Конечно, не всякая
белка может взобраться на вершину этого колеса Фортуны и стать хозяйкой
собственной жизни. Но вот Фемиде это удалось, и она стоит на вершине этого
сияющего Олимпа и держит в руках аптекарские весы, и это правильно, потому
что по-настоящему справедливым может быть только тот, кто сам испытал все
муки счастья и удачи. Буклюкин добился удачи в своей жизни, и поэтому я
надеюсь, что он будет справедлив и добр к тебе, Аннушка. А меня Фортуна,
видимо, уже давно переехала своим колесом, и поэтому я, наверное, был к тебе
несправедлив. Видимо поэтому мне сейчас так плохо, когда вам обоим - тебе и
Буклюкину - так хорошо. Если бы я был справедлив к обстоятельствам, мне тоже
должно было бы быть хорошо, оттого, что тебе хорошо. А раз мне не хорошо, то
выходит, что я тебе не желаю счастья и тебя не люблю. Но эта мысль мне
невыносима, потому что я тебя люблю больше жизни. Но если я так тебя люблю,
то почему же я не могу заставить себя почувствовать себя хорошо только
потому, что тебе хорошо не со мной? Я бессилен разрешить эту загадку жизни,
и поэтому сама жизнь потеряла для меня ценность, целостность и смысл. Мне
нечего больше сказать тебе, дорогая Аннушка, кроме жалких плагиаторских слов
"Да святится имя твое!". Прощай! Вспоминай меня иногда! Впрочем нет, не
вспоминай. Ведь ты меня никогда не знала таким, какой я есть, а значит ты
будешь вспоминать не меня, а кого-то другого, которого ты считала мной.
Впрочем, если это так, то ты и ушла не от меня, а от него, и я могу
напоследок порадоваться этой мысли.
Прощай, дорогая Аннушка, прости и прощай навсегда. Да святится имя
твое!
Колай НиДвораевич Палтусов, твой бывший супруг".
Вот такое трогательное письмо. Моя жена очень любит его читать, а как
только дочитает и вытрет слезы, то потом укоризненно смотрит на меня. Да,
действительно, я такого письма никогда написать не сумею. А женщинам
нравится, когда их любят больше жизни. Таково их жизненное кредо.
Кстати, бывший бомж Нидворай теперь опять профессор, только в другом
институте. Оказалось, что он не умер. Ему всего только прострелили плечо,
бок и бедро. В институте Склифосовского его прооперировали и вылечили.
Теперь он заметно хромает, и поэтому ходит, опираясь на большой суковатый
кол. Говорят, что он получил грант от Сороса на какие-то исследования по
истории философии. Но это только слухи. Живет он теперь в однокомнатной
квартире в соседнем районе, и семейное положение у него тоже очень странное.
Бывшая жена навещает его каждую неделю, остается у него на выходные, а потом
миллионер Буклюкин забирает ее домой. Или может быть наоборот, она живет у
профессора, а Буклюкин забирает ее в гости. У больших ученых и у богачей все
не как у людей - попробуй разберись!
Однако я сам видел неоднократно, как к невзрачному серому дому
подъезжает щегольский Мерседес и сигналит два раза. И тогда из подъезда
показывается очень странная пара: пожилой седоватый мужчина могучей
комплекции, прихрамывающий на правую ногу, и молодая черноволосая женщина
неописуемой красоты. Они медленно идут по тротуару рука об руку, а Мерседес
с тонированными стеклами скользит вслед за ними. Временами профессор
останавливается, наваливается грудью на большой суковатый кол, уперев его в
асфальт, смотрит, щурясь, на заходящее солнце и блаженно улыбается. Ветер
слегка треплет длинные, черные как вороново крыло волосы его подруги, и
неяркий солнечный лучик пересчитывает песчинки в струйке песка, что
беззвучно сыплется в песочных часах, которые сжимают их переплетенные руки.
Популярность: 1, Last-modified: Thu, 07 Nov 2002 11:11:19 GmT