---------------------------------------------------------------
     © Copyright Shlomo Wulf = Dr Solomon Zelmanov 04-8527361
     HAIFA, ISRAEL, 2001
     Email: [email protected]
     Date: 15 Мар 2002
---------------------------------------------------------------

     "Я  практикую  тридцать  пять  лет. Меня мистификациями не  возьмешь, -
глухо сказал ветеринар,  отодвигая фотографии и коробочку со старыми желтыми
собачьими  зубами.- С вашейсукойпо кличке Терри я имею  дело девятый год.  У
нее  была  неизлечимая  чумка.  Вы  сами  отказались  от  весенней прививки,
мотивируя тем, что собака старая  и с другими животными не  общается.Этот же
почти щенок с тем жередким окрасом полярного  волка ничего  общего с ней  не
имеет. Вас, Алексей Витальевич, я знаю  как известногоакадемика и,к тому же,
своего  депутата, а вас,  Илья Романович, я просто тут пару  раз встречал. И
никак в  толк  не  возьму,  чегоради  вы тут  разыгрываете комедию. Ваш друг
приобрел точно такого же щенка, как павшая собака? Отлично, это делают почти
все любящие хозяева. Номеня-то зачем дурить?" "Никто и не думал вас унизить,
- мягко возразил академик Жаборецкий. - Просто доктор морской биологии  Илья
Романович Лернер  испытал  на умирающей собаке свой препарат,  полученный из
секреций  антарктических  креветок  и..." "До  свиданья,  -  резко  поднялся
старик. - Вернее, прощайте. К этой собаке меня  больше не приглашайте...  Я,
конечно, не ученый, до вас, докторов и академиков не дорос, но в своем деле,
смею вас уверить..."


     "Иду себе по улице и вдруг вижу улыбку. Думал - почудилось. Давно никто
в   этой   проклятой   стране  не  улыбается  даже  саркастически.  А  потом
присмотрелся - это Илья Романыч... Тогда понятно! Я бы на твоем месте вообще
беспрерывно ржал от  радости, катался по  траве  и  болтал  в воздухе  всеми
четырьмя копытами. Даже твоей  Нобелевской перспективе так  не  завидовал...
Все вздор по сравнению с отъездом доктора Лернера в Израиль. Куда еще такому
специалисту ехать, как не на Запад, и  куда еще еврею, прости, ехать, как не
в Израиль?  Я  бы  и сам туда  уехал. Так  что  по-светлому  тебе завидую...
Счастливого  тебе пути, а успеха  и желать  не надо:  не  в Москву  едешь. В
свободном мире, такой талант сразу оценят. С  твоими  патентами ты через год
миллионером будешь. Не забывай только свою непутевую Родину и  нас, грешных,
везунчик...  Надо же, на всю жизнь из всей этой  мерзости! И, что интересно,
на законном основании. Вечно этим евреям больше везет, чем  людям... Женечке
привет от невыездного хохла."

     В  опустевшей захламленной квартире сквозняк из  приоткрытой  балконной
двери  гонял по  пыльному  полу  старые  письма  и  фотографии. Жарко  грели
никчемные  уже батареи  и  тянуло плесенью из  брошенного открытым  немытого
холодильника.  В  ванной  сиротливо  и  обиженно  сияла  новизной  купленная
всего-то  год назад по  невероятному блату  автоматическая стиральная машина
"Вятка",  работой  которой они  любовались в  первые дни,  как телевидением.
Годами подобранная,  ухоженная мебель хранила  облик своих хозяев. Казалось,
не только эта квартира, но  и Академгородок, весь  этот уютный морской город
невозможно было представить без Лернеров. И  вот они уезжали,  словно бежали
от чего-то  ужасного,  хотя в приниципе  им ничего не грозило  такого,  чего
следовало бы бояться именно их семье  в частности  и  евреям  вообще. Просто
вдруг, совершенно неожиданно достоверно выяснилось, что уехать, оказывается,
можно! Сначала,  замирая от собственной смелости, Илья  заказал  разговор  с
Хайфой по случайно полученному телефону. На переговорном пункте сказали, что
связь будет  тогда-то и  во  столько-то. Он  никогда в  жизни  за границу не
звонил, а потому не верил, что это так  просто и безнаказанно можно сделать.
И  вот в назначенный час раздался звонок и хриплый  женский старческий голос
попросил его  продиктовать для вызова  фамилию и  имена отчества членов  его
семьи,  год рождения. Все. Ждите вызова. Но такого просто не может  быть! За
всю жизнь Илья  привык, что граница  на замке, что  пересечь ее можно только
преступным  путем,  спрыгнуть  с  борта  круизного лайнера  или  там  угнать
самолет.  Он и  продолжал  не  верить  в  счастье  оказаться в этом  раю  за
границей, о котором так рассказывали выездные. Причем не в пределах какой-то
конференции и прилегающих к  гостинице  магазинов,  кда рекомендуется ходить
тройками, а вообще... навсегда! Такого просто не может быть, потому что быть
не может никогда. И вот в  его обычном почтовом ящике лежит узкий  конверт с
перечислением имен его семьи удивительной фразой: "Уважаемый Г-н. В ответ на
Вашу просьбу имею честь сообщить Вам от  имени Министра Иностранных Дел, что
вышеперечисленным   лицам   будет  разрешен  въезд  в   Израиль  в  качестве
иммигрантов.  Визы будут выданы уполномоченными  представителями Израиля." И
рядом тот же текст на непостижимом для таких евреев как они иврите. И печать
со  скромнымгербом Еврейского  государства. И все это названо разрешением на
въезд.  Как просто! Настолько, что поверить нельзя.  Особенно,  если учесть,
что некогда  была  первая  форма  секретности. Нет-нет,  не выпустят бывшего
разработчика биологического оружия... А потому никаких сборов, чтобы не было
тяжелого разочарования.
     Когда же выяснилось, что выпустили, Лернерытак поспешно собрались, пока
родная страна не спохватилась и не передумала, что даже не успели осмыслить,
куда девать  нажитое добро. Потом выяснилось, что  отсюда багаж в Израиль не
отправлялся,  а  переправлять  вещи через другой  город  - никаких денег  не
хватит. Если же все продать на месте с молотка, то вырученные  "деревянные",
как вдругстали  называть незаменимые  недавно  рубли,  за проданное  нажитое
добро  надо  как-то нелегально обменять на доллары - через  каких-то никогда
Лернерам  не  знакомых  темных  личностей.  Официально разрешалось  провезти
только пятьсот  долларов. Именно в такую  сумму Родина оценила четверть века
труда этой семьи на общее благо. Всю прочую валюту следовало где-то прятать,
куда-то затыкать, заворачивать, а ушлые таможенники всегда знают куда.  А  в
случае поимки  с  поличным, Лернеры станут уже не эмигрантами, а нормальными
советскими преступниками, которых не выпустят туда  и не впустят обратно,  а
отправят на нары.Илья не собирался садиться в тюрьму за пару тысяч долларов,
которые,  как  всем  известно,  нормальный  западный ученый  зарабатывает  в
неделю.
     В  результате  все  произошло  так стремительно, что  к моменту отъезда
сначала  в  Москву  к  самолету  на  Будапешт Илья  вообще  не  успел  никак
распорядиться своим имуществом.  Родственников у него в этом городе не было,
близких друзей - тоже. Оставалось только сдать ключ в  домоуправление, чтобы
получить очередной выпускной документ и все оставить, кому Бог подаст.
     Он  бросил  последний  взгляд  на свой семейный  очаг,  запер  дверь  и
машинально положил ключ в карман. Всю жизнь он боялся потерять ключ от своей
квартиры. И вот теперь его можно просто выкинуть в снег.
     У подъезда урчал  микроавтобус, в  который  легко  поместилось все, что
осталось  от имущества  семьи  Лернеров  - три  чемодана, свернутый  ковер и
спальный мешок, как тара  для трех подушек. Только безумцы могли отправиться
с таким багажом не в турпоход с возвратом через неделю домой,  а не навсегда
- в чужую страну...
     Ледяной непрерывный сухой  ветер разносил  по  двору  использованные  в
туалете газетные  обрывки из переполненных мусорных баков. В ярко освещенный
пустой гастроном по привычке  заходили люди,  чтобы тотчас же выйти. Декабрь
1990,  исход перестройки, опустошение магазинов, планов и душ. Под очередной
исход евреев в поисках лучшей доли.
     Среди освещенных в этот ранний зимний вечер теплых окон зловеще темнели
только три окна их "хрущобы", многолетнего семейного очага, их единственного
дома на этой планете. Дочь Лена целовалась с плачущей подругой. Впереди была
неизвестность, милость победившего коммунизм сионизма.
     Окна,  как потом выяснилось,  темнели еще  долгих  два месяца, пока тут
бурно делили еврейское  имущество, как некогда в Испании, Германии, повсюду,
где оставалось нажитое трезвыми и работящими людьми добро.
     "Куда ты смотришь, Женя? - стараясь сохранить бодрый тон, спросил Илья,
проследив взгляд жены на темные окна. - Забыла что-то? Ключ ещеу меня."
     "Мне  страшно, Ильюша, - прошептала она. - Куда мы едем без ничего? Что
нас ждет? Кто и  за что прокормит? Куда поселит? Да еще вот-вот чужая война.
В "Правде" сказано, что Саддам поклялся сжечь пол-Израиля. И вообще там ведь
вечно война... И девочек призывают..."
     "А тут? У Хромина месяц назад на улице у самого подъезда сына зарезали,
такой был способный и  безобидный мальчик!  А все это, - он провел в воздухе
рукой на постылый пейзаж. -  Это  ли не война, блокада и запах тления? А что
до  имущества, то все говорят, что там  на помойках можно найти то, чего нет
даже  в наших  инвалютных  магазинах,  а государство  дает  деньги на  такие
телевизоры и стиральные машины, по сравнению с которыми все, что  мы бросили
тут - хлам. Не жалей ни о чем. Считай, что мы умерли и рождаемся заново. Вон
там, за окнами, осталось наше бренное тело, а тут - бессмертная душа..."
     "Все было бы так, если бы не та... помнишь, в норковой шубе?"

     "Нечеловеческая сила, в одной давильне всех калеча, нечеловеческая сила
живое сдвинула  с земли, - совершенно  некстати вдруг вспомнилось  Жене. - И
никого  не  защитила вдали  назначенная  встреча. И никого не защитила рука,
мелькнувшая вдали..."
     С низкого черного московского неба сыпал  и сыпал мелкий сырой снег. Он
оседал на  мехах  воротников  и шапок,  придавая  женщинам заплаканный  вид.
Вокруг были напряженные серые лица. Шла перекличка.
     Бесконечный список  фамилий и  имен вызывал в Илье  атавистический ужас
непоправимого несчастья.  Впервые в жизни он оказался в толпе,  состоящей из
ОДНИХ ЕВРЕЕВ!  Мы... В  эшелонах и  в очереди к дымящей трубе тоже были одни
евреи  -  участники Катастрофы, впервые в новейшей истории  изолированные от
сопредельных  народов. Чтобы  безнаказанно и  надежно уничтожить,  нас  надо
сначала  отделить от тех,  с кем  мы одновременно  появились на свет, росли,
учились, дружили и  ссорились, в кого влюблялись,  с кем работали и боролись
за счастье общей,  единой Родины, к кому имели счастье или беду прилепиться,
став  органичной  частью  уже  сложившегося,  имеющего свою  родину  народа.
Нацисты били и убивали отдельных своих соотечественников-евреев и на  глазах
толпы, но убивать их массой, всех до единого можно только в  концлагере  или
где-то  у рва в глубоком лесу, при любой  безнаказанной наглости -  все-таки
вдали от глаз своего и чужих народов.
     "В  этом-то  и суть нашего  движения,  Илья  Романович,  -  говорил  за
бутылкой  в  купе  случайный  попутчик,  русский,  бывший  танкист  генерала
Драгунского.  -  Наш  Комитет  бесконечно  далек  от  антисемитизма.  У  нас
собрались не только лучшие из лучших советских евреев, цвет и гордость всего
советского народа,  но и лица всех  национальностей нашей великой Родины. Мы
против  сионизма  именно потому,  что  хотим сохранить на  Земле  уникальное
явление, именуемое еврейством. Вы - единственный народ древности, переживший
тысячелетия. От Египта, Вавилона,  Рима, Греции давным-давно осталось слабое
подобие  великих  современников   древнего   Израиля.   А  евреи  словно  не
изменились. Бен-Гурион мог бы свободно говорить на иврите с царем Соломоном!
Вы - золотой фонд человечества. В любой стране, среди любого  народа  именно
ваши  представители  -  лучшие  из   лучших,  его  гордость  и   слава.  Кто
представляет  на мировой арене нашу  советскую  музыку, науку, технику?  Кто
составляет львиную долю Нобелевских лауреатов любого народа в  любой области
человеческой  деятельности? Вы. Кем  были самые надежные сподвижники Ильича?
Евреи!  Именно  вам  мы  все  обязаны  появлением на  карте  мира  великой и
свободной  советской  страны вместо бесправной  и отсталой  Царской  России.
Сионизм же поставил своей главной, если не единственной,  целью  собрать вас
всех  в  самой  горячей точке  планеты.  Это созвучно  с гитлеровским планом
"окончательного  решения еврейского  вопроса"! Это - путь к неизмеримо более
страшной второй Катастрофе. Ради собственной власти сионисты собирают евреев
в стране, изначально противостоящей неисчислимому, бурно набирающему военную
мощь    исламскому    миру,   и   своими   преступлениями   против    арабов
противопоставляют  евреев  мировому  сообществу. Мы же,  со  своей  стороны,
создаем противовес этому мнению. Советские евреи не солидарны  с  сионизмом.
Мы  против  создания "Великого Израиля"  -  чудовищного  концлагеря,  словно
специально задуманного  для идеального  и неминуемого массового  геноцида  -
уничтожения  всех населяющих его евреев, без исключения. За много лет, что я
провел  в Сирии и Египте,  я  не  встретил ни  одного  военного, простившего
Израилю свои поражения  в  прошедших  войнах, не  мечтающего  о реванше,  ни
одного  араба,  мыслящего  победу   иначе,  чем  путем  полного  уничтожения
агрессора от мала до велика."
     "Так  вы,  товарищ полковник,  были  военным  советником  у  арабов?  И
намеренно  готовили  ваших боевых  друзей  к  победоносной войне, ко  второй
Катастрофе? И много в Антисионистском Комитее советской общественности таких
юдофилов?"  "Немало. Председатель нашего  Комитета лично  руководил  курсами
"Выстрел" по  подготовке  палестинских партизан. И  что? Мы заботимся прежде
всего о  вас - своих гражданах  еврейской национальности, о сохранении вашей
жизни и  жизни  ваших  потомков на благо НАШЕЙ  ОБЩЕЙ страны.  Любой  еврей,
расставшийся с Союзом и переехавший в Израиль для нас - сионист, враг нашего
народа,  и  прежде  всего  его  еврейской  части.  Уничтожив   искусственное
сионистское образование на  Ближнем  Востоке, мы спасаем  прежде всего  вас,
наших сограждан. Именно поэтому  с нами, а не с ними умнейшие и известнейшие
из евреев. Как, впрочем, самые способные из западных евреев в своих странах,
которые и не думают  эмигрировать,  а сионистов поддерживают только  потому,
что они против нас. Чем позже арабам удастся уничтожить  Израиль, тем больше
евреев сионизм  соберет для  последующего полного уничтожения. Его  идеал  -
победить всех евреев на Земле..."
     И вот  сионизм в очередной  раз спасает нас, подумал Илья, подняв глаза
от унылой толпы к небу, окаймленному зданиями "голландского" посольства.
     В самом центре  этого черного  прямоугольника, как  безмолвный  грозный
ответ логическим построениям полковника-"юдофила", колебался на слабом ветру
большой белоголубой  флаг с  древней  звездой.  У основания его  мачты робко
откликались на свои такие  неблагозвучные всю  жизнь еврейские имена беженцы
из  Сумгаита,   Ферганы,  Тирасполя.  Тут   пытались  сохранить  спокойствие
пережившие "нелепейший"  страх предполагаемого майского  1990  года  погрома
респектабельные москвичи и ленинградцы. Впервые почувствовали себя евреями и
откликались  на свои  ничего для  стерильно-русского населения не  значившие
имена  жители  Севера  и  Дальнего  Востока.  Они вдруг получили  совершенно
невероятную   возможность  оставить   стремительно  погружаемые  в  голод  и
беспредел города и поселки, по сравнению с которыми  не то что  какая-нибудь
Калуга, а и Иркутск был Материком или Западом. Им и во сне  не привиделся бы
переезд в пределах  Родины на постоянное место жительства в  крупный город у
теплого моря, получше, говорят, Севастополя или даже Одессы. Им не светил до
сих пор иближайший, такой же холодный и неуютный краевой центр.
     Грязную снежную  жижу  московского  двора месили  стоптанные  промокшие
ботинки  и  сапожки обреченных на медленную смерть стариков и старушек, всех
этих  никому,  кроме пионеров-следопытов, не нужных ветеранов,  единственным
богатством которых оказались  ордена, а  единственным счастливым временем  в
жизни, как ни парадоксально, период самой кровавой и беспощадной войны.
     "Ты не на той стороне воевал, папаша. Стоп,  да  ты же еврей? Тогда как
раз на той стороне воевал,  если вообще не в Ташкенте. А вот за что мой отец
положил  свою  геройскую  голову под голодом Клином? Чтобы его  верной вдове
каждая срань  в собесе бумаги  в лицо швыряла? Прости,  старик, лично против
тебя я ничего не имею,  но,  как  говаривал ваш общий с моим отцом кумир, мы
пойдем другим путем. И  на этом  пути  нам  евреи не нужны. Так что вот тебе
Бог, а  вот порог, чемодан-вокзал...  Дальше  сам знаешь куда. И поторопись!
Потому что если мы поторопим, то я тебе не завидую. Не все способны говорить
с евреем,  как  я с  тобой. Иди пока с  Богом и не возникай по поводу  нашей
формы и наших приветствий. Не  твое это жидово дело. Мы из биографии  вашего
поколения свои выводы сделали..."
     Сейчас  эти  старики откликались на свои  такие  непривычные  для  Ильи
имена.   "Лифшиц  Хая  и  Абрахам!"  "Мы  здесь."  "Грицкис  Мордехай!  Есть
Мордехай?"  "Есть,  но  он  парализованный.  Яс  ним,  его  внучка,  Грицкис
Светлана..."
     Они здесь. И их  невообразимо, до  неприличия  много,  больных немощных
бывших делателей. Неужели кто-то  всерьез собирается  их  прокормить, где-то
расселить, лечить, обогреть старость? Кто  их пригласил,  зачем, какой может
быть толк любой стране от этого совершенно очевидного балласта? Никто не был
изначально более  идеологически близок  Советскому Союзу и чужероден стране,
на  пороге  которой   они  сейчас  нежданно-негаданно  оказались,  как   эти
пришибленные  "комсомольцы-добровольцы".   Уважаемыми  пенсионерами  принято
считать  тех,  кто  создал  в  прошлом  настоящее  для нынешнего  и  будущих
поколений. Эта массаза всю свою нелегкую жизнь палец  о палец не ударила для
пригласившего их  Израиля.  Напротив, они  свято  верили  именно в советскую
власть,  которая  их  защитит  от  всего   на  свете.  Они  гневно  клеймили
израильских агрессоров и голосовали на многолюдных собраниях - руки прочь от
Каира!   Они   правильно   воспитывали   детей  и   внуков.   Они  гордились
Антисионистским Комитетом и его председателем, пригласившим  на телевидение,
кого бы  вы думали,  Быстрицкую. Оказывается эта первая красавица Союза тоже
(понизив голос)  еврейка! И тут  мой  сосед, представьте себе такую низость,
уезжает в (понизив голос) Израиль.
     И вот  их грозят побить за попытку пройти с удостоверением ветерана без
очереди,    как   и   их    русских    однополчан.   Но   тем   не    кричат
"чемодан-вокзал-Тель-Авив" на глазах улыбающегося милиционера. Всю жизнь они
укрепляли советскую власть для опоры и  защиты  в  старости и немощи.  И вот
родная советская  власть отлично  ужилась с  "Памятью".  На коготеперь могли
опереться они - гордые победители коричневой чумы?
     И  вот они здесь -  бывшие  воины в развевающихся на сыром  европейском
ветру плащ-палатках  на  броне тридцатьчетверок, бывшие  задорные фигуристые
регулировщицы  с косою под  пилоткой  у указателя  "Берлин  76км".  Краса  и
гордость  надежды  человечества  -  армии-освободительницы, Страны  Советов,
еееще живая  история  просит  страну, посмевшую  провозгласить "Израиль  для
евреев", впустить к себе чужих стариков, цинично лишенных защищенной страной
не только пенсии, но и гражданстива за выезд в свою национальную республику.
     Говорят,  пятна  на   Солнце   таят  неизвестную  пока  науке  страшную
опасность.  Пятна  на  лбу  у  нового коммунистического лидера проявились  в
безумии некогда  единого  народа,  который как-то вдруг  растерял  весь свой
интернационализм. Оказалось, что "Латвия для  латышей", "Грузия для грузин",
да  и  "Россия  для  русских".  И вернейшие  из советских интернационалистов
осознали  необходимость  еврейского  национализма,  сладость  самих понятий:
еврейские  танки,  еврейские боевые  корабли, еврейская непобедимая авиация,
еврейские солдаты, не говоря уж о еврейских генералах.
     Первый  звонок  прозвучал  еще  в  1967  году,  разделившем мир  на два
глобуса.  На  одном  жили  неевреи  всех   национальностей,   независимо  от
убеждений,  на другом  -  евреи и люди  с  любой примесью древней  синайской
крови,  их  добровольные  жены и мужья  любого  гражданства  и  политических
убеждений.  Советские  патриоты-евреи,  все без  исключения  вдруг внутренне
стали на сторону своего еврейского народа против всех прочих. Это разделение
было  неожиданным,  неосознанным,  но   необратимым.  Оставаясь  И   никакие
Комитеты, никакая пропаганда с  той и с другой стороны уже не могли  вернуть
людей на общую планету.
     В  1967  году  мир  ПОЗВОЛИЛ  очередной  Холокост. Американские военные
аналитики  советовали президенту не  вмешиваться - Израиль обречен: only not
our  boys. Советские гуманисты раздели и разули собственный народ,  оставили
его навеки без  своего хлеба: все  для  братского арабского фронта,  все для
победы над сионистским врагом, две трети которого - старики, женщины, дети и
ученые  богословы. Духовные отцы  ислама признавали  по  отношению к  евреям
только одну богопротивную  заповедь "УБИЙ!!" Духовные отцы коммунизма готовы
были для этой цели отнять у своих народов все.
     ООН охотно подчинилась требованию Насера и вывела свои войска  с Синая,
коль скоро всем ясно, что крышка не  Египту, а Израилю.  Совет  безопасности
мирового сообщества  не  осудил  приказы арабского  командования  о геноциде
после победы.
     Мир с нетерпением и любопытством ждалВТОРОГО ХОЛОКОСТА.
     ЗА были  все, кроме вооруженных евреев. Впервые за последние тысячи лет
своей истории они выступили с современным  оружием  в  руках -  сами  в свою
защиту. Выступили достаточно жестко, к изумлению и разочарованию до шока, до
истерики "интернационалистов".  После открыто объявленной  арабами войны  на
уничтожение, никого не удивила бы куда  более  жестокая реакция победителей.
Как минимум -  окончательный разгром армий  агрессоров. В  подобной ситуации
никогда мало не  было и  жителям беззащитных  городов. Евреи  жевыступили со
своей вечной  оглядкой  на  мнение "гуманного и  справедливого"  сообщества,
которое тут же, на шестой день, забыло, кто на кого пошел войной...
     И вот теперь смысл своей жизни ветераны Великой отечественной видели не
в том, что последние сорок лет они ковали оружие арабским палачам евреев,  а
в том, что без  их Победы Израиль вообще не появился бы на свет, и никому из
окружающих, включая ироничную молодежь, просто некуда было бы сегодня ехать.
Без атак  яростных тех на Безымянной высоте,  батальонов, просящих огня, без
Громыко  на  сессии  ООН,  опиравшегося  на  авторитет  главного  победителя
фашизма.  Они снова гордо подняли голову: они не были предателями еврейства.
Они воевали за его самое существование!..
     С этими мыслями Илья  благодарно взглянул вокруг и на флаг над головой.
Ничего,  подумал он, отныне мы вместе, мы - с вами.  Мы  едем не с праздными
руками, не с пустой головой каждый. С нами мощь Израиля удесятерится. Именно
мы сделаем то, что  обещано народу Израиля Творцом: Давид еще успешнее будет
бить  Голиафа.  Миллионы новых энергичных граждан  и их  подрастающих детей,
тысячи проектов, это ли не мощь, превосходящая сотни арабских дивизий!

     "...а  не  для  репатриантов, -  услышал Илья обрывок разговора  рядом,
когда кончилась перекличка. - Это отношение  в сто раз хуже,  чем к евреям в
самом антисемитском году на Украине..." "Простите, - спросила Женя, держа за
локоть  мужа,  чтобы  не  потерять  его  в толпе,- о  каких  репатриантах вы
говорите?" "Как это о каких, - изумилась дама  в мокрой  норковой шубке, - о
нас с  вами. Мы  теперь уже больше не граждане,  а  репатрианты, на иврите -
олим..."  "Как это не  граждане? - удивилась, в  свою  очередь,  Женя. - Все
знают, что это в Америке или Канаде гражданства надо ждать годами. А Израиль
предоставляет его прямо в аэропорту." "У вас что,  никого  там нет?" "Нет, а
что? Мы  читали..."  "Тогда  до встречи в Тель-Авиве." Дама  нервно раскрыла
зонтик:  "Леhитраот."  "Что  она  сказала?"  "А  черт  ее знает.  Подослана,
наверное... Тут, скорее всего, полно гебистов!"
     Репатрианты! И  что  же?  Вот у подруги  Жени  Зинки  Малаховой  была в
молодости встреча так  встреча! Подошел к ней в электричке "чурка с глазами"
в  грязной  форме стройбата,  да еще  по-русски едва  говорит,  нашел  дуру,
знакомиться, ишь ты, Ромой  его зовут, а ее  Зиной, и что? Ага, он  ее давно
"лубит"... Осчастливил! Да ее, пышку  белобрысую вся  Россия  и Кавказ клеят
повсюду. Нашел дуру...
     "Женька, - орала Зина  на  другой  день,  -  ты  представляешь  кем  он
оказался?!  РЕПАТРИАНТОМ!!"  "А  что  это  такое?"  "Как   что?  Иностранец!
Вообще-то они  армяне, но жили в  Аргентине. И вот их потянуло на Родину. Им
та-акие условия!.. У  его отца дом  в горах в  Гаграх  и свое  фотоателье на
побережье. Машина - оба-алдеть! Одно слово - репатриант! И он на мне женится
сразу после армии..."

     Продрогшая Лена  ждала  родителей  в  подворотне дома  напротив.  Евреи
превратили  тихую Ордынку в ад  для ее  жителей и прохожих. Лена  строила из
себя местную девчонку, не имеющую отношения к жуликам, продающим очередь  на
вход в  посольство, к русским парням с  вызывающим плакатом на  груди "Куплю
жену", к столпотворению на улице,милиции, торговцам.
     "Что  тут такое?  -  спросил  у  нее  мужчина  в  тулупе.  -  Неушто  в
Третьяковскую галерею такая  очередь?"  "Галерея прямо, мил человек.  А тута
очередь  за  границу.  Предатели  тута  стоят!  -  нарочно  громко  ответила
дворничиха.- Жиды. Ту войну  отсиделись,  теперь  новую нам делать в Израиль
едут."
     "Иди ты! - изумился  провинциал. - И что,  только евреям уезжать можно?
Надо же! И тут им..."
     "Завидуешь, что ли? - насторожилась  баба в белом фартуке. -  В  России
тебе плохо?" "А тебе хорошо? Хотя, конечно, в Москве всегда жизнь, не то что
у нас!.. И чего я  на еврейке не женился?  Стоял бы сейчас тут предателем, а
завтра твою,  курва московская,  красную рожу  только в страшных  снах бы  и
видел, а обо всей  этой поебени  только в газетах вражеских  злорадно  читал
бы... Меня совестить надумала! Наела  харю. Всю жизнь Москва жирует за  счет
России. Мы вам только в рабы-лимитчики и годимся."
     "Вот  я  счас  милицию...-  неуверенно заявила  дворничиха.  -  И  чего
выступаешь? -  вдруг  снизила  она тон. - Нам  выступать не гоже. Им-то что?
Завтра на самолет и к агрессорам под крыло. А мы с  тобой сегодня что не так
друг дружке скажем, а завтра наши придут. Мы  ж с тобой как  пить дать  один
другого  заложим  и оба - в  лагерь, как  моя мамочка, царство ей  небесное.
Только меня родила и в застенок.  Оттуда, слышь, седая вышла, люди говорили.
Вдруг снова?"
     "Вот уж им хуй на рыло, - побагровел мужик в тулупе. - Мы этих коммуняк
вот-вот самих  всех по лагерям. Пусть отрабатывают свой великий  грех... Так
что  не  ссы,  бабка.  А  евреи что, пускай  уезжают.  Им-то  зачем  в наших
разборках мельтешить. Уже намельтешили  раз в 1917.  Хотели, главное, именно
нас, русских осчастливить, а вышла... твоя  мамочка и наша нынешняя нищета у
разбитого корыта.  Есть у них своя страна, пусть ее обустраивают, как умеют.
А мы свою."
     "Россия  -  для  русских,   что  ли?   -  напористо  спросил  парень  в
искусственной  дубленке, жавшийся в подъезде рядом с Леной,  что  ее немного
пугало. - Что это за разделение? Вы - фашист?" "А для кого  же Россия, ежели
Франция для  французов? Вот уже и  Израиль - для евреев,- обвел  мужик рукой
толпу. -  То  есть всем можно жить в своей стране, самим для себя, а русским
стыдно?  Сразу  нас  в  фашисты?"  "Кого  это  -  вас?"  -  нажимал  парень.
"Нормальных русских патриотов, которые хотят, чтобы Россия была прежде всего
для русских, а потом для тех, кому своя страна не удалась."
     Дальнейший  спор Лена уже не слышала. Она бросилась навстречу помятым в
толпе возбужденным родителям. Наконец-то... Сколько можно?..
     Дворничиха  прищурилась  на Илью  и презрительно  сплюнула: "О!  Так  и
знала...  Мальчику  она  тут  свидание назначила, как  же! Кто  ж  нынче  на
Ордынке-то назначает?.."
     "Извините, -  бросился к Лернерам парень в дубленке. - Вы из посольства
сейчас  вышли?" "И  что?" "Простите меня.  Я приехал  из  Владимира.  Просто
убедиться, что такое возможно - не сбежать с корабля или там из тургруппы, а
просто взять и  уехать... А  вы  действительно уезжаете? Навсегда? И  вам не
страшно  и...  не  стыдно?"  "Вы - еврей?" "Как  вам сказать... По паспорту,
конечно, я еврей. И мама и папа,  но мы же все - советские люди. Разве можно
подчеркивать,  что я  еврей? Чем  это  хуже или лучше, чем  быть русским или
калмыком?  Для  меня  лично все  нации  равны.  Это главное достижение нашей
революции.  Меня всегда возмущает это разделение, национальный вопрос. Вот и
этот - Россия - для русских! Главное, чтобы был хороший человек, а..."
     "Идиот какой-то, - проронила внимательно следящая за жидами дворничиха.
-  Ишь  ты! Еврей  ему такой  же человек, как  русский!  Нашел  себе  ровню,
иуда..."
     "Вы не совсем  правы, мадам, -  вмешался  Илья, поправляя  воображаемое
пенсне. -  Более того, боюсь,  что вы  даже  заблуждаетесь."  "Чегой-та?- не
поняла краснолицая "мадам".  - Мелет  чего-та, сам  не знает  чего. Чего ты,
эта?" "Я к тому, что вы ему не  ровня по другой  причине.  Я вот  ему сейчас
объясню, ху из  ху, он через месяц будет в Израиле в теплом море купаться  в
январе и апельсины с дерева прямо на улице себе срывать,  пока вы будете тут
снег с  блевотиной сгребать, а потом за перемороженными  апельсинами  час  в
очереди себе  подобных стоять. Посудите теперь сами,  равны вы с нами  перед
Б-гом или вы много хуже?"
     "Чего  ты?!  -  задохнулась дворничиха под  хохот человека  в тулупе. -
Матерится тут, а еще вроде грамотный. Сам ты хуй!.. Апельсины у его на улице
растут!..  Чай не рябина.." "Оставь  ее, - вмешалась Женя. - А  вам, молодой
человек, я вот что скажу: "Родину себе не выбирают. Начиная думать и дышать,
Родину на  свете получают, непреложно, как отца и мать." Только любовь здесь
должна быть взаимной. Вот у нее - взаимопонимание. А у нас - нет. Поэтому мы
здесь."
     "А  долг? -  не сдавался парень из  Владимира. - Меня Россия выкормила,
вырастила, дала образование, доверила ее  защищать в армии наравне со всеми.
Как же так, взять и бросить, переметнуться к ее врагам - к сионистам? Как же
я жить-то  буду,  предателем?" "Вы -  сирота?" "Нет, у  меня  и папа  и мама
живы-здоровы".  "Так вот это они вас выкормили, а заодно и эту  страну своим
недооплаченным  трудом. Все  остальное  -  нормальный  в любой  стране  долг
государства гражданину - образование и прочее.  Там  вы будете  на  истинной
родине, молодой человек.  Не  комплексуйте, подавайте документы и вперед. Вы
даже не представляете, как Израилю нужны наши головы и руки, чтобы..."
     "Да  нихрена  ему не  нужно, вашему чванному  Израилю! - раздался вдруг
рядом знакомый голос.  Дама в мокрой норковой  шубе,  простуженно сморкалась
под своим  ломаным черным  зонтом. - Не знаете, так не пудрите мозги  парню.
Никто нас всех там не ждет, кроме жуликов-маклеров и работорговцев-кабланов.
Вот  он сейчас сказал  про  москвичей - лимита  ей  нужна в  качестве рабов,
остальным прописки в  Москве век не видать. Вот  тут  лимита и стоит, в рабы
просится. Нет людей на свете страшней евреев и страны гнуснее Израиля!"
     "Но вы же тоже вроде едете?..." - растерянно произнес Илья, оглядываясь
на окаменевшее  лицо дочери. "Еду, а что прикажете делать? Дом мой в Фергане
сожгли. Наш  уютный интернациональный город  дикари-националисты  захватили,
все и озверели.  Только там,  куда мы едем  еще  хуже! Я  у детей своих  год
гостила в  Тель-Авиве,  насмотрелась! Кругом все от  жира лопаются,  а  наши
несчастные олим каждый их проклятый шекель считают,  потому что кругом жулик
на жулике, все тебя  обкрадывают и продают. Квартиры не отапливаются. Сейчас
там на  улице  восемь тепла..." "Так это  же  прекрасно!  Тут около нуля,  -
пытался свести к шутке монолог дамы Илья, сжимая дрожащий локоть Лены. - Что
же плохого?" "Так и в комнатах  столько же! А лето! Полгода за тридцать... А
шум! Все орут, машины сигналят, сирены день и  ночь воют, во всех  квартирах
что-то  горхочет и визжит - они там  каждый  год все перестраивают, мусорные
машины  по  утрам  ревут  как  танки.  Иврит  отовсюду, как  собачий лай.  А
люди!Бесконечное  разнообразие  каких-то  истеричных,   куда-то  лихорадочно
спешащих уродов,  и у каждого на морде прямо написано - сволочь! Паноптикум,
обезьянник.  Посмотришь  на улице,  на рынке, особенно на пляже на евреев...
Мужики  все волосатые,  пузатые, лысые, все в шортах, спущенных  на полпопы.
Нормальных людей вообще нет, какой-то остров доктора Моро, не поймешь только
из каких зверей их сделали... А марокканцы, эти наши там главные  враги! Вот
уж кто на евреев похож как эскимосы на зулусов! Тараканье проклятое,  у всех
золотая цепь на  шее,  серьга в  ухе, взгляд  бараний,  интеллект только  на
обокрасть способный, браслеты на руках и ногах. Евреи мне! Вся у них радость
- хлопнуть дверцей роскошной  иномарки и  умчаться  обжираться в  ресторан с
идиотской их арабской музыкой. Да на их фоне  те  же арабы - высшая  раса! И
марокканья, этих арабов  испорченных - половина Израиля. К ним-то мы и едем.
Нашли нам "свой  народ" наконец-то! Да русские, даже узбеки  наши в сто  раз
больше похожи  на  евреев,  чем  марокканье!  Вот  кто нас там  ждет,  чтобы
обокрасть,  обмануть и еще над нами же посмеяться... А наших там сразу можно
узнать  - они с сумками через  весь город с рынка продукты пешком  прут, так
как в  маколетах им не по  карману,  а автобусы тоже безумно  дорогие. Детей
наших марокканье бьет, все кричат, чтобы мы убирались  обратно в  Россию. Да
такого  антисемитизма  сроду ни в одной стране не  было! Пакиды-чиновники их
черномазые на нас орут. Даже бывшие наши в мисрадах-оффисах и в поликлиниках
нарочно все придуриваются, что русского  не знают, чтобы поиздеваться. Самый
там  страшный для нас народ, кстати,  бывшие  наши, что  двадцать лет  назад
уехали, ватиким называются. Вот уж кто нам припомнит все то говно, какое они
сами там съели. Кстати, это их любимое выражение: мы свою порцию съели, а вы
своей  подавитесь.  Так что наши  там,  русские, делятся на уже  сытых и еще
голодных говноедов, родина историческая, страна еврейская! Работы нет, жилья
нет, люди снимают квартиры на  две-три семьи,  чтобы где-то жить, а  пособия
все равно не хватает даже на счета."
     "Какого пособия? -  Илья уже и сам стал дрожать почище своих близких  к
истерике женщин. - Зачем мне какое-то  пособие? Что я, работать  не могу?.."
"Работать!  Да мы  там на любую работу согласны. Вот мои дети так давились в
автобус, когда эти проклятые машавники-хуторяне  их вроде бы на апельсиновую
плантацию нанимали, на день. Тысячи людей по четырнадцать часов лазили по их
лестницам. Думаете заплатили? Ни агоры! Никому. А сами живут в таких виллах,
не  описать,  у  каждого  бассейн,   камин,  мазган,  это  кондиционер   так
называется. Нас, русских, там  только так обирают, да еще и оскорбляют. Кому
жаловаться, если  все говорят  на своем картавом  иврите? Еврейский язык мне
нашли! Моя мама на  нем ни  слова  не  знала,  а дедушка только молился, как
француз по-латыни. Звучит еще противнее арабского, одни рычащие-шипящие, как
они сами. А дети! Все визжат,  кривляются, наглые  такие... И мужчины,  даже
громадные,  жирные  и  волосатые  не  говорят, а  визжат что-то,  причем все
одновременно, без  конца  друг друга  щиплют и целуются взасос. А на нас как
смотрят!  Даже  на  меня,  а  мне полтиник,  со  всех  сторон  дверцы  машин
открывают. Козлы  похотливые, потные и лупоглазые.  Нашли  мне мой  народ! А
женщины! Все курят даже в автобусах и магазинах, голоса хриплые, все резкие,
поджарые,  ни  одной приличной  женской  фигуры,  не  зря их  козлы  на  нас
кидаются. А  архитектура! Бетонные  серые  бараки вместо домов. Зимой  в них
холодно, летом раскаляются. А море! Мутное, зеленое, мешочки плавают, медузы
как  кислотой брызгают, все лето вода горячая. А  комары!  Черные,  шустрые,
летают со  скоростью  мух, а хитрые какие, на белое не садятся, убить  их на
себе невозможно, а жалятся со страшной силой."
     "Позвольте, вы не ответили насчет работы. А это ведь главное. Я читал в
брошюре об  окладах израильских инженеров, ученых, врачей - чуть ли не выше,
чем  в  Америке."  "Так  то  же  для израильтян,  а  вы  -  эмигранты, олим.
Израильтян вообще ничего,  что я  тут  нарассказала не касается. Из виллы  с
масганом садится себе  в ауто с мазганом, а оттуда - в оффис с масганом же -
весь день кофе пить. На лето они все в Европу от жары уезжают. Их и  мерзкий
африканский климат не касается. Только вас к их науке и к достойной жизни на
пушечный  выстрел  не подпустят. Вы  небось  ученый,  доктор наук?  Я  так и
поняла. У меня зять кандидат наук, наслушалась. Знаете шутку: и днем и ночью
кот ученый все ходит, поц, эпикругом... Вот по  этому  холодному эпикругу  и
ходят наши ученые. Одному  из тысячи они позволят просочиться в свой  теплый
эпицентр, одному из  сотни  дадут пособие вчетверо  меньше, чем  у такого же
специалиста-израильтянина, а  труд на износ. Примут на  временную работу,  а
потом украдут этот  труд,  за свой  выдадут,  выжмут и  выгонят..  Остальные
мужчины  наши там от постоянного безделия  превращаются  в  мягкое  скулящее
дерьмо,  а женщины - в каменных мегер! И  не мудрено:  для женщин там работа
еще есть, их  виллы убирать  под окрики  жирной  свиньи-хозяйки,  а  мужчине
считай повезло, если устроится как эта тетка с метлой. А большинство мужиков
наших образованных целый день ищет пятый  угол в чемодане, пока его жена там
у них вкалывает,  пока они там  над ней  измываются. Вот жена и возвращается
ежедневно к такому мужчине.  О чем с ним говорить?  Как  его любить,  за что
уважать?  Вот  вы сейчас такая милая нормальная семья. Через год вы себя и в
зеркале не узнаете. Погибли мы все. Лучше бы сразу - в газовую камеру..."
     Она истерически  зарыдала,  сморкаясь  и  вздрагивая всем своим хрупким
сгорбленным телом.  От порыва ветра в ее кривом  зонтике  лопнула  очередная
спица, и несчастная бросила его в урну, промахнулась, поддала в ярости ногой
- слетел ботик. Женщина схватила себя за виски и села на мокрый снег.
     Илья  поспешно  поднял ее,  Лена надела  ботик на  потемневший  грязный
носок.  Дворничиха  налила  ей  из  термоса  чаю.  Она  кивнула  благодарно,
поцеловала  добрую антисемитку в обветренную  и  уже тоже заплаканную щеку и
хрипло продолжила:  "Вот вы в семидесятые могли  уехать? Я тоже. Так вот эти
двадцать  лет, что я прожила  в Союзе  вместо  Израиля  -  единственное  мое
богатство, которое  Израиль у меня отнять уже не в состоянии.  Мы им даже  в
качестве негров не нужны, у них рабами палестинцы, с ними удобнее, они иврит
знают и сильнее наших физически..."
     "Зачем же тогда они нас зовут?"  - закричала теперь Лена, вся в слезах.
Женя прижала голову девочки к своему мокрому пальто."Это же подло, нечестно!
- билась девочка  в мягких руках мамы. - Мы же люди!" "Мы-то люди, а вот те,
что врут и зовут -  нелюдь,  - пришла в себя  жуткая дама в норковой шубе. -
Они  за  это деньги получают, они больше ничего  делать не умеют.  Вы что, в
посольстве не заметили, что  все они - НЕЛЮДЬ,  не  звери даже и не люди  уж
конечно..."
     "Ни-хе-рас! - крякнул мужик в  тулупе. - Выходит, правду нам говорили о
сионистах. Если они со своими так обращаются, то что говорить об арабах?"
     "К арабам, кстати, они относятся гораздо лучше, чем к евреям - отметила
норковая дама. - Арабы свои права качать умеют!"
     "Я, пожалуй, пойду, - глухо сказал парень из Владимира. - Езжайте сами.
Грустить с тобой,  земля моя, и праздновать с  тобой!" - громко запел он. На
него оглядывались.
     "Ну,  съел?  - окрыслась на Илью дворничиха,  вытирая рукавом слезы.  -
Апельсины будет с дерева срывать! Б-г на  его стороне!  А я скажу проще: жид
он  и в  Африке  жид. Только  жалко мне вас,  - снова закручинилась  она.  -
Доверчивые мы, все  в общем мы русские в  конце концов.  Любой нас куда хошь
заманит и обидит..."

     "А по-моему она все  врет и подослана гебистами. Говорит точно как они,
- горячился Илья на  пути к метро.  Взбудораженные страшным разговором, они,
не  созначая  этого,  почти  бежали  по  улице  -  Не  может  быть, чтобы  в
демократическойстране можно  было  так  поступать с народом".  "Она же  тебе
сказала: тамошнему  народу там хорошо,  - говорила Женя, не отлипая от мужа,
пока  перепуганная  Лена  цеплялась  за  его  второй  рукав,  -  а  нас  они
ненавидят."  "Но за что?" "А за что нас тут ненавидят? За то что евреи." "Но
к кому же мы тогда едем?!" "К израильтянам. А это, как  выяснилось,  никакие
вовсе не евреи. Они - израильтяне. Она же сказала -  к арабам  они относятся
лучше,  чем к евреям. Америка - для американцев, Германия  - для  немцев.  А
Израиль - для израильтян,  а мы для них, как и  здесь - евреи. Как для любых
антисемитов. Мы перед  ними виноваты  только тем,  что, мы -  евреи. Мы  там
пропадем,  Илья.  Давай останемся.  покаемся,  попросим вернуть  гражданство
Будем жить с нашими, русскими фашистами, хоть на своем языке..."
     "Это невозможно. И я ей не верю. А нам повезет..."
     "Я не смогу сейчас вернуться к Гале, - сквозь слезы сказала Женя. - Они
нам  так завидуют,  что мы  от этого  беспредела  на Запад,  в свободный мир
убегаем,  а тут  такое...  Ты же  знаешь, что  у  меня всегда  все  на  лице
написано, а Галя  такая дотошная. Она  и в университете никогда ни о чем  не
расспрашивала, а все узнавала сама..."
     "Мама права,  -  добавила Лена. - И чего мы так куда-то бежим?  Давайте
просто погуляем. Попрощаемся. Красота-то какая!"
     Вне Ордынки Москва  действительно  была  другая. Вместо низкого черного
неба  вокруг  были нарядные,  облепленные  яркобелым  снегом  в ночных огнях
деревья. Почти  бесшумно  неслись  ярко освещенные изнутри  веселые трамваи.
Скользили за обычными прохожими саночки с закутанными детьми.  Будничная, не
экзальтированная  Ордынкой  московская толпа всосала  растерянное семейство,
как  делает  Москва  всегда  со  всеми  -  одновременно  и  гостеприимная  и
неприступная, радушная для временных гостей и беспощадная  к претендентам на
ее престижное  и относительно благополучное гражданство. После норковой дамы
все  тщательно  собранные  прежние обиды  к  Родине  исчезли,  уступив место
чему-то новому, несравненно более страшному, что неотвратимо надвигалось  на
них, злорадно поджидая на казавшейся  такой  желанной чужбине.  Сохнутовский
образ исторической родины словно снял маску.
     За  поворотом  вдруг  словно взорвался  и застыл  белым  огнем на  фоне
черного неба сквозь летящие снежинки православный собор со своими куполами и
приделами, ажурной чугунной решеткой и старинными дубами в клубах застывшего
на ветвях снега.
     "Родина у  человека может быть только  одна, - сказал Илья.  -  Для нас
Родиной навсегда будет вот это!"
     Как было бы естественно и человечно трем уроженцам России в их нынешнем
смятенном состоянии, зайти  в  храм  Б-жий,  преклонить колени среди золотой
росписи и тихо потрескивающих свечей, рассказать священнику в блестящей ризе
на своем  родном языке о внезапно рухнувших  надеждах. Было  бы... возможно,
будь  они  русскими.  Но наша  семья  была  еврейской.  И какое  дело  до их
смятенных душ  пастырю чужой религии,  даже если бы  они тут  же крестились?
Кому  они  нужны со своим  смятением и разочарованием на пороге  фактической
измены своей единственной  родине? Кто их станет слушать? Язык-то родной, за
неимением даже идиша, как  языка  предков, не говоря  об иврите, да  любая в
мире  религия  - не для иудеев  по рождению.  И церковь  только внешне такая
человечная и красивая. Нет  в ней той  души, к которой могли бы прикоснуться
трое  евреев, отдавших русскому народу  всю  свою  жизнь,  любовь  и веру  в
справеделивую благодарность.
     Они миновали  собор  и свернули  к  метро. Им  стало легче,  как бойцу,
идущему в  бой  почти на верную смерть,  но знающему,  что  позади  холодные
черные  воды  только  что  форсированной  реки...  И  второй  раз,  обратно,
переплыть ее уже нет сил... Остается только идти вперед.
     "Ильюша, - вдруг тихо и горячо сказала Женя, - если там даже так плохо,
то нас это не коснется,  верно?Ты же много раз сам говорил, что у тебя  есть
уникальная надежда - Абрам Александрович Репа."


     "Я  сейчас повторю,  как  я  воспринял  вашу  информацию о  себе,  Илья
Романович, - глубоким  басом  медленно  и веско  говорил Репа, - а  вы  меня
поправите,  если  я  что-то  недопонял,  идет?  Итак,  вам пятьдесят  шесть,
Ленинградский  университет,   биолог,  специализация   -  морская  биология,
кандидатская по креветкам, докторская пять лет назад за открытие нового вида
уникальной антарктической креветки и ее необыкновенных секреций. Монографии,
замах  на Нобелевскую премию, но экспериментально ваше открытие подтверждено
только в домашних условиях, результат нигде не зафиксирован. Верно?"
     "Абсолютно!"
     "Тогда  слушайте меня  внимательно.  Израиль  остро  нуждается в свежих
научных  идеях. Для специалиста  вашего калибра возраст и  язык  не имеют ни
малейшего значения.  Вам дадут  место  в лучшем  университете, немыслимые  в
Союзе условия для экспериментов, возможность докладов на всех конференциях в
вашей области. Вас будут  обслуживать референты и  переводчики. Я сам мечтаю
на себе испытать ваше  открытие. То же скажет вам любой наш с вами ровесник,
включая  первых  людей страны, в которую вас  пригласили.  Но провезти  ваши
ампулы и папки через таможню практически невозможно. Мы берем на себя заботу
об ихнелегальной переправке. В Израиле вас встретят мои сыновья, совладельцы
фирмы,  которую  я  представляю  в  Ленинграде,  а они в Иерусалиме.  Вот их
телефоны. Можете им звонить  из аэропорта,  если они вас по какой-то причине
не  встретят, но  я  думаю,  что мы все  сделаем  зараннее,  и вас прямо  из
аэропортаотвезут в снятую для вас квартиру. Успехов вам. До свидания!"
     Что, кто, какая, посудите сами, к  дьяволу, норковая дама может смущать
советского  ученого, получившего к въездной визе такие  авансы?  Лернеры уже
изжевали  этот разговор  до полной пресности и только теперь,  после жуткого
монолога  под  сломанным зонтом, подумали об элементарной вещи - хотя  бы!..
Ведь Илья отдал Репе оригиналы своих трудов - абсолютно все, чем располагал,
совершенно чужому  человеку  с  улицы,  владельцу  фирмы  без  вывески,  без
названия... А  все прочие спокойно сдавали при Илье свои труды в специальные
окошки прямо в посольстве - для официальной отправки диппочтой  - без всякой
таможни!
     Кстати, на таможне в Шереметьево, как ни странно, проблем у Лернеров не
было.  Уже привычная  по Ордынке разношерстная толпа втягивалась в  коридоры
весов,  мужчин и  женщин всерой униформе,скорееравнодушных, чем  враждебных.
Говорили, что накануне здесь придирками довели ветеранадотого, что он сорвал
ордена, бросил их  в лицо офицеру таможни и тут же умер от инфаркта, оставив
впавшую в паралич жену, тоже  с колодкамиорденов,на рукахмолоденькойвнучки -
родителиее,оба, недавно погибли в каком-то конфликте. Разыгравшаяся  у  всех
на  глазах  трагедияперебила на время  патологический  патриотизм. Следующих
пропускали по законам...

     "Папа!-крикнулапрямовухоЛена-Скорейсмотри!Израиль!Родина!"
     Да, вот это была заграница, вот это была Америка!
     Все  до  горизонта  сияло  и сверкало ночными  огнями. Огни скользили и
неслись  по  бесчисленным автострадам.  Вся  страна  - один  огромный город!
Лернеры ступили на  Святую  землю и шли,  жадно  глядя по  сторонам. Никакой
нелюди, ждущей их, чтобы унизить не было и в помине. Напротив, все встречные
им дружески улыбались. На лестнице к верхним залам аэропорта стояли нарядные
дети  с  белоголубыми  флажками и непривычно звонко, искренне и счастливо им
что-то пели на иврите.
     "Ну, нету  сыновей Репы?"  - спрашивала Женя, вертя головой. "Откуда  я
знаю? - возбужденно отвечал Илья, страстно  желая, чтобы прав оказался Репа,
а не норковая дама. - Объявят по радио, если они здесь"
     "Папа, а  ведь тут лето! Смотри - пальмы! И ни одного, кроме нас, нет в
пальто."
     В зале  оформления документов стояли столы с нарезанными яркими свежими
сочными апельсинами  и вкуснейшими  напитками -  даром!  По радио  объявляли
фамилии  и номера кабинок,  но Лернеры все  ждали, что по радио  их  позовут
сыновья Репы...
     Но их  позвали только в кабинку. Шустрый  вежливый чиновник удивительно
быстро и умело оформил документы,  удостоверяющие  гражданство  Израиля всей
семье,  выдал   незнакомые  деньги  и  спросил,  куда  они  намерены  ехать.
"Вообще-то нас должны  были встретить и  отвезти  в  Иерусалим  - неуверенно
сказал  Илья.  -  Но  почему-то не встретили..."  "У  вас есть иерусалимский
телефон ваших друзей? Тогда звоните вон оттуда. Бесплатно. Не исключено, что
они просто с вами разминулись."
     Оба телефона уныло отвечали длинными гудками.
     Илья вернулся в кабину.  "Вообще-то мы бы  хотели поселиться в Хайфе, -
робко сказал он чиновнику. - Можно?" "Конечно. К кому?" "А что, можно только
к родственникам?" "Можно куда угодно  и к кому угодно.  Но  надо  же сказать
водителю, куда вас отвезти." "А если никого у нас в Хайфе нет?" "В гостиницу
хотите?" "А места есть?" "Разумеется." "Тогда, конечно!"
     Чиновник  простучал  что-то  на  компьютере  и  отдал  Илье:  "Отдадите
водителю на площади".
     Водитель, высокий  черноглазый и белозубый красавец, весело погрузил их
вещи в такой "мерседес", на каком  Лернерам сроду не приходилось кататься. И
все это - бесплатно!..
     Машина  понеслась по  совершенно  американским  хайвеям,  по широчайшим
эстакадам,  в  море огней и  машин вокруг. "Вот это  жизнь, ничего  себе!" -
крикнула Лена, сверкая счастливыми глазами.
     "From  where had  you  gone here?"  - блеснул Илья  своим английским  к
восхищению жены и дочери.
     "Where  I'm  from?  -  понял  водитель,  без конца  счастливо лучащийся
белозубой улыбкой и обволакивающий Лену и Женю бархатным томным  взглядом, -
My family is from Morocco, if you please".
     "Марокканец",  -  горячо  зашептала Лена,  в  ужасе  глядя на  веселого
красавца. А  тот как пушинки  отнес к стойке гостиницы  их вещи, с  хохотом,
похлопав Илью по плечу, отказался от чаевых и отбыл, помахивая издали рукой.
Теплая  ночь стояла над тихой  душистой Хайфой.  Человек у  стойки  быстро и
молча, тоже улыбаясь, что-то выписал Илье и отдал ключи от номера.
     "Илья,  позвони  Хмельницкому,  - вдруг сказала Женя очень серьезно.  -
Смотри, мы отдали ему пятую часть всех наших шекелей..."
     Хмельницкий был ленинградским  коллегой Ильи, всегда  готовым к услугам
восходящему гению, без пяти  минут Нобелевскому лауреату. Перед отъездом три
месяца назад  он оставил Илье,  на всякий случай, свой хайфский телефон - он
ехал к родственникам-старожилам, которые зараннее сняли ему квартиру.
     "Неудобно  звонить так  поздно, - пытался  отмахнуться  Илья. - Поживем
пока здесь, оглядимся, завтра Репы проявятся..."
     "Не проявятся, - непривычно жестко  отрезала Женя. - За сколько дней ты
заплатил?"  "Я  думаю,  за месяц". "А  вдруг только за неделю?"  "Ты шутишь,
такие деньги..."
     Портье неожиданно  понял, о чем они спорят и  показал  один палец. "One
month?"  -  спросил  Илья  с  надеждой.  "No,  sir, -  счастливо  рассмеялся
израильтянин. - It's for night only."
     "Что он сказал?" "Он говорит... что мы заплатили за ... один день".
     Портье любезно разрешил Илье позвонить со своего аппарата.
     "Олег, - кричал Илья.- Мы уже здесь. Мы в гостинице на улице Кармелия."
"Ты с ума сошел!  Почему  не  прямо ко  мне из аэропорта?  Ты  уже заплатил?
Сколько? Нет, ОНИ денег обратно не возвращают. Ночуйте, а завтра утром к вам
приедет Веничка, и вас заберет к нам. Все, спокойной ночи..."
     "Неудобно вас стеснять,"  - начал было Илья, но Олег непривычно  жестко
оборвал его: "Мы  и не позволим нас  стеснять. За два-три дня мы вам поможем
снять квартиру, а пока надо срочно оставить гостиницу..."
     В номере оказалось сыро и холодно.  Мир  вокруг казался уже не теплым и
радостным, а снова  беспощадным  и опасным. Норковая дама снова пинала ногой
свой зонтик и содрогалась в рыданиях...
     Лена  забралась  в  старый   российский   спальный  мешок,  а  родители
завернулись во все, что было в комнате, Все трое продрожали до утра.
     А утро было солнечное, ясное. С балкончика за трисами голубел теннисный
корт с играющими  поутру юношами,  двигались  красивые  машины и автобусы по
крутой улице, все вокруг сияло зеленью и голубизной, подчеркивающими белизну
ажурных восточных зданий. Израиль...

     Хмельницкие  снимали  на  три  родственные  семьи  огромную квартиру  с
застекленной стеной в сторону моря.  Квартира  словно  парила на  самолетной
высоте. Под  ее крылом простирались крыши нарядного города  до самого порта,
после которого  до горизонта широко искрилась  необозримая ширь Средиземного
моря.  Квартира показалась Лернерам  виллой миллионера.  И  завтрак  казался
неслыханно вкусным по совковым понятиям.  Перекусив, хозяева заторопились "в
ульпан" - учить иврит - и оставили Лернеров одних.
     Илья  набрал снова Иерусалим. Репы, оба, не отвечали. Оставалось только
ехать по указанному в бумажке Олега маршруту.
     Все эти Ривки,  Тами,  Рути  профессионально  и привычно  втянули  их в
безупречно  организованную цепочку  оформления,  которая заняла полдня,  а в
Союзе потребовала  бы месяцев и  лет. Уже  знакомые с ценами на автобус, они
повсюду  бегали пешком, с  улицы на улицу, обалдело останавливаясь  у витрин
лавочек, переполненных дефицитом и только дефицитом, который к тому  же  тут
же  предлагали гортанными  выкриками:  "Давай-давай,  Горбачев  тов!" То  же
касалось и прущих в глаза сияющих деликатесов с умопомрачительными запахами.
Если Лена и заикалась робко о покупке электронных часов  за пять шекелей, то
родители тут же делали страшные глаза.
     В очереди их уже просвятили:  покупать  только на  шуке-рынке, в лучшем
случае  - в  супермаркетах, готовить  только самим, никакого общепита, иначе
денег  не  хватит и на четверть  срока  до следующего  такого  же  мизерного
пособия.  Приехали за  месяц  сразу  десятки  тысяч  -  всех  не  накормишь,
прокормить бы...
     Когда  Лернеры  к  вечеру,  голодные и  досмерти  усталые  появились  у
Хмельницких, те, все три семьи, сосредоточенно и  целенаправленно звонили по
телефонам разных Эдиков, Вер, Миш и прочих маклеров - искали жилье незванным
гостям.  Илья,  чувствуя  всеобщее  напряжение и  нетерпение,  едва  решился
попросить разрешения позвонить в Иерусалим.  Дескать,  удивительно, что Репы
их не встретили в аэропорту.
     "Может быть с ними что-нибудь случилось," - тревожно предположил он.
     Олег  как-то  дико  взглянул  на  Илью.  Он  вообще стал резким,  злым,
растерял улыбчивость, которая его некогда так украшала.  Теперь же его прямо
перекосило: "Случилось?- прошипел он. - С НИМИ? Может быть, с тобой?.."
     О Репах он слышал от Ильи еще ТАМ, но помалкивал.
     После серии длинных гудков один из телефонов неожиданно ответил.
     Володя Репа говорил отрывисто и неохотно: "Лернер? Не знаю. Какой Абрам
Александрович? Мой  отец? Этот  старый  дурак вечно  что-то перепутает. Нет,
ничего не получали. Нет,  ничего  не знает и брат, можете  и  не спрашивать.
Старик вечно дает  всем  наши телефоны. Я же  говорю - из  ума выжил. Некуда
деньги девать, фирму придумал. Нет,  ничего не пропало. Там  у  него и лежит
где-то в Ленинграде. Вы шутите, переправлять сюда все еврейские изобретения.
И нафиг они здесь нужны? Своих открытий и научных трудов девать некуда. Вы в
еврейской  стране,   мой  милый,   здесь  одни  гении.  Приятной  абсорбции,
леhитраот..."
     На Илью страшно  было смотреть. Веничка  Хмельницкий прыснул от смеха и
увлек Лену в  свою комнату. Женя сразу вспотела и  осторожно  коснулась руки
мужа. Тот раздраженно выдернул руку.
     Домочадцы Олега с новой энергией бросились звонить маклерам.
     Тут  раздался звонок в  дверь.  Ворвались  какие-то  странные  бесполые
личности, заверещали по-английски.  Хмурые Хмельницкие  мгновенно рассиялись
улыбками, запасенными  на этот  случай.  Начался светский разговор о чем-то,
чего Лернеры не могли  постичь, глупо улыбаясь, жалко кивая  невпопад, когда
обращались к ним.
     Они  не знали  языков.  Им  это было не  нужно, пока они  жили в  своей
необъятной стране, казавшейся такой незыблемой. Они никогда  не помышляли об
эмиграции, не готовились к бытовому общению с иностранцами без переводчика.
     Шустрым иностранцам-израильтянам ненавязчиво объяснили,  что это совсем
другие "руситы", которых надо поскорее сплавить в нижний город, не нашего  с
вами поля ягоды. Те понимающе улыбались убогим.
     Уловившая ситуацию Женя еще  более помрачнела и потянула мужа за рукав:
"Пойдем..." "Неудобно..." "А  говорить на незнакомом нам языке о нас при нас
удобно?.."
     Они  встали. Существа заверещали еще громче и  одновременно, протягивая
Жене  что-то  явно  из белья.  Лернеры с  выдавленным "еxcuse  me"  покинули
веселую компанию и оказались на пустой душистой улице - кедровой аллее.
     Олег  быстро  вышел  вслед за ними  и потянул  Илью  за  локоть к себе:
"Слушай, вы не в Союзе. Здесь надо или учить языки или пропадать. То есть не
как-то  иносказательно пропадать, а физически,  как  в  романах  Драйзера  -
умирать на дне от голода! Поэтому мы сделали правилом в нашей семье НИ СЛОВА
ПО-РУССКИ -  никому, ни слова! Пока мы  не можем бегло  говорить на иврите -
говорим  по-английски!  Но  не  по-русски.  Мы  приехали  сюда  жить,  а  не
прозябать.  Мы  ничего не  помним из того,  что было  до Израиля. Если  надо
будет, вспомним, когда встанем на ноги.  Если не  последуете нашему примеру,
вы попадете  на дно, худшее,  чем для тех алкашей, что вы  изредка  и издали
видели  в Союзе.  Вы  будете безработными,  бездомными и  голодными. Тут и с
языками-то нет рабочих мест. Не только тех, что были у нас с вами - никаких.
Тут никто нас не ждал, никому мы тут были не нужны. Наша репатриация, алия -
не восхождение, а просто политика: освободить Союз от евреев.  И евреев - от
Союза.  Меня  лично  политика  никогда  не   привлекала.  И  не  привлекает.
Человеческие судьбы - дело самих, как говорится, утопающих. Через  несколько
месяцев вам  перестанут  платить пособие.  надо работать. Кем-попало. На тех
рабочих местах, куда не идут даже палестинцы. Иначе...  Поэтому - учи иврит.
День  и  ночь.  Если  хочешь  пытаться  устроиться  по специальности  -  учи
английский. Вместо иврита - оба не изучаемы, один вытесняет другой. И забудь
о  своем великом прошлом. Спасибо Репам, что потеряли или украли твои бумаги
и  образцы. Если  бы ты  их предъявил и тебя оценили бы, то восприняли,  как
опаснейшего конкурента. После этого, ты бы зациклился на обидах вперемешку с
надеждами, что ты реализуешь свое открытие,  а  тут никому решительно ничего
не  нужн. Там с тобой носились, но тут появись  хоть  Эйнштейн  в зените его
славы - отправили бы на помойке  рыться,  искать овощи на ужин. Тут - евреи!
Страшная сила.  Каждый  - пуп Земли. Квартиру  мы вам снимем, но вы  и  сами
ищите. Не обижайтесь, но не  можем  же мы поселить в нашей  съемной квартире
всех,  кто нам позвонит...  День-два и  -  вас тут быть не должно.  Смотрите
объявления на столбах у Сохнута извоните. Вам будет снять неимоверно трудно:
я впервые встречаю  в алие евреев, которые приехали без малейших сбережений,
без багажа, словно в турпоход. Я бы сам этому не поверил,  если  бы  не знал
тебя много лет. Квартировладельцам-израильтянам наплевать на ваши привычки и
принцип жить честно. Они люди без сентиментов. За шекель родную мать из дома
выгонят. Они привыкли  сдавать людям с деньгами - хотя бы на полгода вперед.
Но - найдем. Пока же действительно погуляйте. Пусть наши гости уйдут. Они  и
вообразить не  могут людей,  способных  так двинуться в чужую страну.  И  не
простят  нам  таких друзей. Это здесь - моветон. А  мы с ними  уже почти как
свои... Не обижайтесь, а учитесь жить. Советский образ  порядочного человека
умер даже в Союзе. Здесь же он и не рождался на свет. Послушаетесь меня и вы
будете мне же благодарны. Вы в жестком мире. Человек человеку - волк..."
     4.
     Ко всеобщему изумлению и облегчению квартира на съем  все-таки нашлась.
Так уж  устроен мир,  что на пике отчаяния  и безысходности всегда находится
облегчающий выход. Хотя бы и в виде смерти.
     Это была квартира  в бывшем оффисе-мисраде. Три  комнаты и салон на две
семьи.  Плюс крохотная  выгородка  в  коридорчике  для  плиты  и  еще меньше
загашник  в  туалете  для душа. С  просторного  балкона,  как и  с  огромной
крыши-солярия открывался вид на серые нежилые десятки лет бетонные  здания с
зияющими окнами без стекол. Хозяин, взяв со своих новых сограждан почти  все
их  деньги,  не потрудился хоть  как-то  оборудовать  свой бывший оффис  для
обитания живых людей. Даже в подшефном колхозе, где о горожанах-привлеченных
тоже  не очень  заботились,  даже  для  заключенных на полах клали  матрасы,
набитые  соломой,  подстилкой  оборудовали  даже  помещения  для  скота.  Но
улыбчивому высокому Ицику было не до таких тонкостей. Он не считал евреев ни
людьми, ни скотом - только источником нежданной  наживы. Это же надо - сразу
столько  из  ничего,  из  давно  заброшенного оффиса  заработать! Если  этим
постояльцам нужны удобства - тем хуже для них. Шекели есть и у сотен других!
     "А где мебель? - спросил было Илья, не поверив своим глазам.  - На  чем
мы будем спать, есть, сидеть?"
     Ицик долго  морщился, переваривая вроде бы знакомые английские глаголы,
но сс тщательно расставленными окончаниями,  а потом похлопал Илью по плечу:
"Вам  нужна мебель? Нет  проблем.  Через  неделю все  привезу. Пока не могу.
Машина в ремонте."
     Владик и Варя, молодая пара из подселенной семьи, торопливо врывались в
разговор,  обращаясь  одновременно   к  обоим   собеседникам   по-русски   с
интонациями,  которые  Лернеры  до  сих  пор слышали только в  антисемитских
анекдотах. Хозяин ушел, повторяя свое "через неделю: холодильник, шкаф,  две
кровати,  два  дивана,  два стола,  шесть стульев..." -  уже  на  лестничной
клетке. Оставалось только одно утешение -  жить как удастся, но не в гостях,
на голове у совершенно уже непереносимых Хмельницких, откровенно презиравших
Илью после его доверия к Репам... Идиот какой-то!
     Зато   новые  сожители  оказалась  удивительно  компанейской,  рабочей,
гомельской  публикой. Владик тут же достал бутылку дешевой  водки "Казачок",
стал разливать ее с той самой  совершенно  русской торопливостью, что всегда
отвращала Илью от титульной нации. Лернеры уселись на свой  спальный мешок и
чемоданы,Варя  и  Владик  с обаятельной, но удивительно странной  трехлетней
Ариной,  разместились прямо на  полу, а снедь и стаканы,  как  где-нибудь на
лужайке в  лесу, разложили на газете  "Наша  страна". И  отпраздновали  свое
освобождение от друзей.

     Наша страна оказалась  очень красивой,  когда все трое вышли наконец на
улицы Хайфы уже не  по делам. Лена дурачилась, вскакивала на низкие каменные
заборчики, танцевала, раскланивалась с  прохожими, которые ласково улыбались
в ответ и  что-то говорили на  певучем иврите. Женя смеялась,  вися на снова
казавшейся надежной руке мужа, Илья, сам того не замечая, без конца улыбался
солнцу, зелени, растущим на  деревьях прямо во  дворах апельсинам, январским
цветам   повсюду,   летнему  солнцу.   В  нашей  стране   все  чувства  были
неестественно обострены. Если печаль, то на грани отчаяния, но если радость,
то в ожидании неслыханного счастья - вот сейчас, за углом...
     За углом была автобусная остановка. Пожилой респектабельный мужчина тут
же обратился к ним по-русски. Ах, как он рад алие, как они, ватиким, те, что
приехали  сюда десять-пятнадцать  лет назад, счастливы, что вы  уже здесь, с
нами.  Кто  Илья? Боже,  какая удача!  Он  тоже  морской биолог,  много  лет
руководил местным институтом. Ему там все до единого обязаны если не жизнью,
то карьерой и процветанием. Именно  нового биолога там и нехватало! Нет-нет!
Без его, ватика,  рекомендациилучше и  не  соваться. Посудите  сами, кто  же
возьмет  человека  с  улицы? Совсем другое дело, если  он сам позвонит и все
устроит наилучшим  образом! Немедленно... Ага, вот  мой автобус.  Коль  тув,
хаверим, как вам повезло!..
     "Не потеряй его визитную карточку, - сказала Женя, когда автобус  исчез
за потоком машин.  - Вот она - удача! Я же говорила. Все  эти скептики будут
посрамлены."
     "Мама, он не  давал папе никаких  карточек, -  еще смеялась Лена. -  Он
даже  его  имени  не спросил,  и  своего  не  назвал...  По-моему, он просто
БАЛАМУТ..."
     И солнечный мир тотчас окрасился в черные тона.
     Зачем? Должна же быть хоть какая-то логика  в поступках такого пожилого
и солидного человека? Сумасшедший? Не похоже... Тогда - что?.. Поиздеваться?
Покрасоваться? Перед кем? С какой целью?
     Они   снова   бежали  куда-то,  оживленно  обсуждая  эту  новую   грань
израильской ментальности,  которые  им постоянно  навязывало общество, когда
снова услышали русскую речь.  Илья вообще не хотел даже останавливаться,  но
вежливая Женя и любопытная Лена несколько минут  говорили с пожилой  парой и
чуть не насильно подозвали к прохожим обиженного биолога.
     "Я  думаю, -  говорил чем-то похожий на первого  второй ватик, что ваша
дочь правильно определила статус вашего собеседника - баламут, хотя я уже не
помню  точно  значения этого слова."  А его благообразная крохотная  супруга
добавила: "Тут не было  никакого злого умысла. Здесь масса ущемленных людей.
Внешне  они  совершенно здоровы,  но  способны на самые  странные  поступки.
Скорее всего, этот господин просто живет в мире иллюзий и уверен, что там же
обитает  и  весь  окружающий  его  мир..."   "Что  же  касается  упомянутого
института, то он  действительно существует, -  добавил  ее  муж.  -  Если вы
пойдете  вдоль берега  моря  вон  туда,  то  увидите  его. Это  единственное
строение на мысу, рядом с курганом. Нет-нет, я никогда не имел дела с ними и
вообще не биолог." "А кто? - из вежливости спросила Лена. - Вы профессор?"
     Новые  собеседники,  которые, кстати, тоже  и не подумали представиться
или спросить имена Лернеров, тревожно переглянулись. "Я - не  профессор... А
в  этом институте вам следует  обратиться к профессору  такому-то. Рэга... Я
сейчас позвоню по 144, справка, и попробую назначить вам интервью."
     Они подошли к нарядному,  без  похабных надписей  и  оборванной  трубки
телефону-автомату. Добровольный помощник долго  что-то говорил, расспрашивал
Илью  о  его  работах, сердился, повышал голос, записывал. Женя с  нежностью
смотрела на его вспотевшую от усердия лысину.
     "Все в порядке, - ватик салфеткой вытер  лицо и  голову. -  Он ждет вас
через  час.  Идти  туда от силы минут  сорок,  если  вы  упорно не  согласны
подъехать на автобусе... Попробуйте, что вы теряете? В  Израиле везет только
инициативным оптимистам! Желаю удачи..."
     "Вот наш телефон, - вдруг сказала ватичка.  - Позвоните нам, как вы там
преуспели. И мы договоримся об обеде у нас, хорошо? Мы живем вон там, -  она
показала на нарядную гору  Кармель, к которой прилепились высотные дома. - Я
хочу, чтобы вам повезло на нашей общей теперь Родине."
     "Подождите, - поморщился Илья. - Мою фамилию и имя вы, спасибо и за то,
спросили, а это Женя и Лена. А как вас зовут?"
     "О, простите, Бога ради, - засмеялась женщина. - Адольф, они решат, что
все израильтяне, как это, баламуты...  Я Инесса,  а этот рассеянный с  улицы
Бассейной,  как  ни  странно, Адольф  Брамс.  Мы из  Восточной  Германии, но
учились  и жили в Ленинграде. Отсюда наш  приличный русский  язык. От  вашей
великой литературы мы очень многому научились..." "От... русской литературы?
- уточнила Женя, испытывая острое чувство гордости. - То есть в ваших глазах
мы русские?" "А кто  же  еще?  - сморщила тонкое  бледное лицоИнесса.  -  Мы
немцы,  вы  русские.  А  Израиль  -  единственная страна  в  мире,  где  нет
евреев..."


     "Могу я попросить к телефону Илью Романовича?"
     На бесконечные звонки такого рода всегда кидалась  отвечать  лаборантка
Рита.  Этабесформенная  дама  неопределенного  возраста  с крохотным ртом  и
буравчиками заплывших жиром  глаз гордилась тем, что  именно  она  "выписала
доктору Лернеру путевку в  Тель-Авив". Начало гласности она  восприняла, как
глоток воды во время зноя летнего.
     "Я думала, что не доживу,  - тыкала она  пальцем  в журналы и газеты. -
Наконец-то Россия  просыпается! Русские названы русскими, а жиды  - жидами!"
"Риточка, мы же тоже нерусские..." - пытался  ей возразить безликий  муж. "А
кого  же тогда Гоголь  называл русской силой, если  не запорожцев? Мы и есть
соль русского народа. Наши предки всегда  били жидов. Смотри,  что  пишут  в
"Нашем современнике"...  Теперь  мне ясно, почему мы семьдесят лет так плохо
живем.  Они засели  везде! Знаешь,  сколько  получает  наш  сосед Илья,  эта
надменная рожа  из четырнадцатой  квартиры?  Втрое больше,  чем  ты  в своей
кочегарке.  И - за что? Наш  институт - сплошная жидовня,  а потому толку от
него никакого. Смотри, что написано об этом... Ну,  я буду не я, если  они у
меня все не смоются в свой Израиль. Я этому Илье всегда это в глаза  говорю,
если встречаюсь с ним наедине. Ты бы посмотрел на его жидовскую морду, когда
я  произношу слова Тель-Авив и  Израиль!  Всегда только думала, а  теперь  -
свобода. Ладно. То ли еще будет, когда к власти придут патриоты!"
     ***
     "Кого-кого? -придуривалась она теперь под секретаршу. -  Какого это еще
Илью Романовича?  Ах, доктора Лернера...  Увы, пригласить  не могу. Нет,  не
занят. Когда будет? Никогда. Пока нет, жив, но не для нас с вами. Что же тут
непонятного? В Израиль  уехал наш гений. Какое же это хулиганство? Израиль -
вполне приличное слово.  Я  же не сказала, что он  к своим жидам уехал.  Вы,
кстати, не той же породы? Жаль. Я  бы и вам посоветовала  туда умотать, пока
не поздно. Нет,  не шутка. Шутить мы еще  не начали. Кто  говорит? Россия! С
вами говорит Россия. И когда я  заговорю  всерьез, то услышат меня не только
жиды. Сам идиот!"
     ***
     "Нет, к сожалению, не  шутка...  Илья Романович уже  несколько  месяцев
в... Израиле. Возможно. Нет, у меня нет полной уверенности, что это говорила
именно лаборантка Малько. Я знаю, знаю. Он на нее подавал официальную жалобу
в КГБ.  Да,  грозилась убить его дочку,  пугала  ее  в  лесопарке. Ответили,
конечно. Насколько  я знаю от  самого Лернера, они полагают, что, во-первых,
грозить  и  убить  -   вещи  разные.  И   потом   это  дело  милиции,  а  не
госбезопасности. Что же касается антисемиских заявлений, то у нас гласность.
Если  евреям  позволены  просионистские  действия...  А  как  иначе  назвать
массовый выезд в Израиль, как не признание своей предательской сущности? Так
вот, если им позволены не только просионистские высказывания, но  и отъезд к
нашим  традиционным противникам, то наказывать  русских  за  антисионистские
заявления, согласитесь, нелогично..."
     "Странно  как-то  это  слышать  именно  от вас, Алексей Витальевич.  Уж
кто-кто, а вы в антисемитизме пока не извалялись..."
     "Я   и   не   собираюсь   становиться    антисемитом.    Но   гласность
предполагает..."
     "Право каждой швали выкуривать из страны ее надежду и гордость? Вам  ли
не знать,  кто такой  доктор Лернер?  Кто  лучше вас знает,  что  ему замены
нет..." "Я задерживал его сколько мог...  В конце концов, у меня в институте
достаточно здоровая  атмосфера. Малько никто  не поддерживал. И что же? Илья
Романович, заявил, что  статистика антисемитизма в стране его не интересует,
что достаточно  одного-единственного безнаказанного  антисемита,  чтобы  его
дочь была убита или искалечена!"
     "И кто будет теперь заниматься его креветками? Вы шутите? Нет-нет, я не
собираюсь  вмешиваться в кадровую политику института. Спасибо хоть,  что  не
лаборантке  Малько  поручили...  А  как он  там?  Ведь  если  он  в  Израиле
преуспеет,  то вся  наша  с  вами совместная  работа  никого  в  мире больше
интересовать не будет." "Сам  Лернер хранит  молчание,  но другие  эмигранты
такое оттуда пишут, что ваше беспокойство... мягко говоря..."
     "Я бы на вашем месте не спешил злорадствовать..."

     Институт оказался  удивительно похожим на оставленный - на мысу, тихий,
переполненный  родными запахами. И  профессор  с  кастриловским именем Мойша
оказался похож на Жаборецкого - такой же породистый,  вальяжный  и  склонный
вещать. Из его получасового вдохновенного монолога Илья едва понял несколько
слов, после чего вручил ему свои чудом уцелевшие после Репы бумаги и скромно
спросил, знаком ли  тот с его,  Лернера,  трудами по  креветкам,  как  назло
забыв, к своему позору, ключевое слово shrimp.
     Профессор  Мойша  что-то буркнул  в ответ,  пытаясь понять, что говорит
этот  удивительный  квази-иностранец,  который явно пришел пешком с  другого
конца Хайфы и не понимает  ни на одном человеческом языке, в отличие от всех
нормальных людей со всего света в этих  стенах. Те приезжали на арендованных
в Израиле машинах и не говорили разве что только на иврите.
     Он бегло  просмотрел  мощную творческую биографию  соискателя непонятно
чего, закинул волосатые руки за затылок и набрал номер телефона.
     Вошло пожилое невысокое существо,  коротко остриженное  и нелепо одетое
во  вроде  бы  рабочий  комбенизон.  Оно  обнажило  мертвые  ровные  зубы  и
прохрипело по-русски: "Доктор Мойша хотел бы знать,  чего вы от него хотите.
Если работы у нас  в инститете,  то ставок нет и  не предвидится. И никому в
Израиле он вас порекомендовать не может."
     Профессор уже  стоял  у большого  окна,  глядя  на близкий прибой.  При
последних словах он неожиданно радостно кивнул. Ошеломленный  Илья дрожащими
руками собрал свои  бумаги и неловко  откланялся. Существо  ответило  ему, а
вождь   науки  уже,  яростно  жестикулируя  в  сторону  моря,  что-то   орал
по-английски в телефон.
     В  коридоре  бесполое, однако, догнало  Лернера,  представилось  Риной,
обнаружив  свое женское  начало. Подозрительно  оглядев Илью, странная  дама
вдруг спросила: "А вы не тот ли самый Лернер, что открыл секрет молодости?"
     "Если вы имеете в  виду нитьевидные молекулы секреций моих креветок, то
это я."
     "Вы  проверили  действие  вашего  препарата  на  людях?"  "Нет."  "А на
животных?" "В неофициальном  порядке". "Я попробую заинтересовать вами фирму
косметики."  "Если нам  это  удастся,  я могу  рассчитывать не работу в этой
фирме?"  "Этого я вам не  сказала. Максимум,  на что вы можете рассчитывать,
это на  один процент от  предстоящих прибылей. Оставьте  ваш телефон.  Я вам
позвоню."  "А почему именно один процент? - Илью передернуло от омерзения. -
Почему  не  тридцать,  не  три,  не даром,  наконец?  Что  это за  тариф без
обсуждения с автором?"
     "Скажите спасибо, если кто-нибудь хоть шекель вложит в  ваше  дело." "А
ваша роль и доля какова в этой сделке?" "Это не должно вас интересовать.  Вы
передаете нам технологию. Мы ее доводим до  рынка. Вы хотите попробовать без
нас? Бэ-эзрат ха-Шем, с Б-жьей помощью, вы в свободном мире. Если у вас есть
миллионы долларов на  патентование, экспедиции, эксперименты,  производство,
рекламу... Только я боюсь, что вы и ста шекелей лишних сегодня не наскребете
на  свои  исследования.  Вас  приучили,  что   ваши   знания  нужны   вашему
социалистическому отечеству,  великому  советскому народу, а  потому за ваши
научные  амбиции  авансом  платило  государство. Тут  самые  гениальные идеи
решительно никого не интересуют  до  тех пор, пока не будет экспериментально
доказана гарантированнаяприбыль  тому, кто рискует своими деньгами. А деньги
в свободном мире имеет только тот, кто  не рискует ими попусту. На основании
слухов о  ваших  молекулах  никто  палец о  палец не  ударит. Я вообще очень
сомневаюсь, что даже  со мной кто-то будет говорить на эту тему. Тем  более,
что вы сами говорите, что какие-то Репы  украли у вас и отчеты и образцы для
испытаний. Ведь  они могут сами  выйти на тот же  рынок. И никто не  захочет
участвовать  в  сомнительной   склоке.  Дело  почти   дохлое.  Но  я  готова
попробовать..."

     "И правильно  сделал, что не  согласился,"  - тут  же сказала Женя. Она
терпеливо ожидала его на захламленном берегу. "Не допустили меня не только в
эпицентр, но и  в эпикруг науки, - криво улыбался Илья, пока они поднимались
на заросший сочной зеленой январской травой курган рядом с институтом, чтобы
сверху  полюбоваться  на белые  барашки  этого  бесконечно чужого  почему-то
прибоя.   -  Тем   лучше.  Только   нарвался  на   очередные  подозрения   и
издевательства. Подумай сама, ну  что я  могу предъявить, даже если попаду к
серьезным людям? Что у меня реально есть на руках? Патенты? Статьи? Так ведь
в  них ни слова о реальных  результатах.  Да и какие  у меня вообще реальные
результаты,  кроме  Терри?   Да   и  это  на  уровне   дружеской   услуги  и
неофициального восхищения Жабокрицкого..."
     "Все  это так,  - грустно  ответила  Женя.  -  Но если  бы нам  удалось
выцарапать у Репов  препарат и ввести его любой умирающей собаке, то..."  "А
получить  его  заново?  Кто  же  даст  миллионы  на  годичную  экспедицию  в
Антарктику на поиск креветок?"

     Они продолжали  обсуждать бурные  события  сегодняшнего дня  на  теплой
ночной крыше  своего  жилища,  когда  в  дверях на  этот  просторный  балкон
появилась бледная Лена.
     "Звонил Веня  Хмельницкий, - взволнованно  сказала  она.  -  Американцы
бомбят  Багдад." "Давно  пора.  Нам-то  что?" "Он говорит, что сейчас  будут
бомбить нас." "Кто? Американцы?"  "Саддамцы."  "Ты что? Где  мы и где Ирак!"
"Он говорит, что по  радио  передали всем приготовить противогазы и сидеть в
хедер-атум." "Где-где?" "В  герметизированной комнате." "В бомбоубежище?" "В
Израиле нет бомбоубежищ. Потому мы и оклеивали комнатку." "И она нас защитит
от взрыва  и осколков?" "Нет, только от  газов..."  "Тогда идите туда  сами,
рассердился Илья. - Я в  эти  игры  не  играю. Какая,  к дьяволу, защита  от
газов, если стекла, а то и стены сразу же рухнут. Да и быть не  может, чтобы
не было здесь  бомбоубежища. В  Союзе они были в  каждом дворе. А тут все же
прифронтовое государство!"
     "В Союзе! - раздался голос поднявшегося на крышу Влада. - Там оплата за
квартиру составляла максимум пять процентов от дохода семьи брутто, а тут до
половины! Там налогов практически не было,  а  тут чуть не четверть доходов.
Там транспорт был чуть не  бесплатный,  по телефону хоть непрерывно говори -
не  заметишь, тоже почти даром. Я уж не говорю о медицине и образовании. Тут
на  человека  вообще  наплевать. У  них  от  всех болезней одно  лекарство -
"акамол"  называется.  Болезни приходят  и  уходят,  говорят  они,  а  еврей
остается и живет до 120 лет..." "Тогда и прятаться нет никакой..."
     И  тут,  перенапрягая  любые  возможности   человеческого  слуха  вдруг
отовсюду сразу завыла сирена.  Вот уж что способно тут же переспорить любого
еврея! Она выводила такие  душераздирающие трели, что все  четверо опрометью
ссыпались вниз по лестнице и тут же заперлись в эфемерном убежище. Беззвучно
орала в этом аду насмерть перепуганная трехлетняя Арина, металась ее молодая
мама Варя,  Владик  лихорадочно подкладывал мокрую  тряпку  под  дверь.  Все
неумело  и торопливо  натягивали противогазы. Сирена  снизила тон и замерла,
оставив  вокруг оглушенное пространство. И почти сразу туго ударила звуковая
волна взрыва.  В дальнем  углу квартиры посыпались  стекла, распахнулись все
рамы.
     "Слюшайте,  нас...   бомбят!  -  прокричала  Варя.   -   Нет,  нас-таки
действительно бомбят!"
     Господи, - думал  Илья. - Спаси нас и сохрани.  Спаси и помилуй... Надо
бы на иврите, но ты поймешь и по-русски. Прости меня и пощади...
     Второй  взрыв громыхнул  дальше. Владик  включил приемник.  Там  что-то
весело  говорили   на  иврите  и  звучала  легкомысленная  музыка.  Израилю,
привычному  к  вторжениям  нескольких  арабских  армий и  к  войне за  самое
выживание  нации, плевать  было  на Саддама  с  его стреляющими  практически
наугад примитивными советскими СКАДами. Потом уже потише и равномерно завыла
та же сирена - отбой...
     Владик нашел, наконец  русскоязычную волну.  Да, упали несколько ракет.
Жертв нет,  разрушения незначительные, головки конвенциональные. Это  такая,
оказывается, есть конвенция - человека можно разорвать  на части,  но нельзя
травить газами  или  заражать  сибирской язвой,  а то,  как  сказал  премьер
всемирного  агрессора Шамир, "наш  ответ будет  страшен". И программа тут же
залилась  веселой  восточной музыкой.  Подзащитные  беспощадного и  грозного
премьера  снова поднялись  на крышу. Хайфа  празднично сияла  всеми  огнями.
Никаких  тебе   затемнений  в  век   космических   войн,  светомаскировок  и
бомбоубежищ. Каждый за себя - единый Бог за всех...

     Владик присоединился к дискуссии Лернеров о проблеме нагло присвоенного
Репами  препарата.  Он  довольно  спокойно  реагировал  на  все  восклицания
супругов, пока Илья не упомянул о казавшемся ему идиотским коротком анекдоте
"Имею честь быть евреем..."
     Тут тихого Владика  словно  прорвало:  "Очень  даже  актуальный для вас
анекдот. Вы-то  - сибиряки там или ленинградцы, а я всю жизнь жил  в Гомеле,
со своим народом. Еврей  в  принципе  лишен  чувства  чести.  Если  бы евреи
когда-либо в  своей  истории  позволили себе  такую панскую роскошь, нас  бы
просто не было. Дело нашей чести во все века было - выжить. А для этого надо
было подличать и  продавать всех  и все,  включая друг друга. Тот  не еврей,
который не умеет  надрать и подставить ближнего, не забывая  о дальнем, пока
он не приблизился и  не обманул тебя. Для вас  есть только один  выбор: либо
научиться подличать  и выжить в еврейской стране единственным  тут возможным
образом, либо вернуться в галут законченными антисемитами. Я таких  встречал
у нас в Гомеле. После Израиля тут же меняли веру, имя и шли в "Память".
     Ошеломленный  Илья  перевел глаза  с  вдохновенного  "гомеля"  на  свою
некогда   такую  красивую,  а  теперь  неимоверно  постаревшую,  лысеющую  и
полуседую Женю  с ее  нелепыми в  Израиле  золотыми  фиксами, светившимися в
темноте. Она тоже с  ужасом смотрела  на молодого собеседника  с  его лихими
усиками,    наглыми    выпученными   глазами   и   восхищением   собственным
благоразумием. Лена, напротив, слушала его с нескрываемым интересом, если не
с   восторгом,  как  долгожданного  оракула  после  привычного  в  их  семье
однозначного приоритета порядочности.
     Как просто! Оказывается  рухнула не только коммунистическая идеология и
наш  советский  образ жизни.  Отменены  сами понятия  добра и  зла.  Зря  мы
возмущались в школе фразой Геринга об отмене химеры -  совести! Оказывается,
не только можно,  но и нужно, вопреки опыту  устаревших родителей, наступать
на любое  податливое чужое горло,  добиваясь блага для себя,  а не ближнему.
Ибо  тот  готов наступить  на  горло  тебе. Это,  оказывается,  и  есть  наш
еврейский образ жизни! Грабь нищего, пока тот  беднее и  слабее тебя...  Как
наш хозяин  квартиры! Уж он-то тут родился и знает, что ценится в  еврейском
варианте свободного мира...
     Илья безнадежно махнул рукой и спустился в выстуженную ночной прохладой
неотапливаемую пустынную квартиру, где сидеть можно было только на сложенных
чемоданах, а спать - только на уложенном на каменный пол ковре. Давным-давно
прошла неделя, а Ицик и не думал везти мебель.
     Женя  спустилась  за  ним  и  стала  раздеваться  ко  сну.  Что  бы  ни
происходило,  где  бы они ни шли спать,  она  неизменно  переодевала  ко сну
ночную рубашку, хоть в палатке. Илья поймал себя на мысли, что он смотрит на
обнаженную жену не столько с  привычным за десятилетия вожделением,  сколько
со смешанным  со страхом острым чувством жалости. Она же, привычно и неумело
кокетничая, повизгивая, нырнула под ледяной плед - единственное их одеяло на
новой  родине. Поверх пледа  были уложены все куртки и демисезонные  пальто:
зимние вещи они раздарили перед отъездом в субтропики...
     Оба  долго не могли заснуть  после тревоги  и откровений соседа, а лишь
только забылись  сном, как в комнату обрушился  пронзительный всепоглощающий
рев  новой тревоги. Путаясь  в своей  рубашке,  содрогаясь  от пронизывающей
ночной сырости и холода, Женя долго переодевалась и прихорашивалась. Все уже
сидели  в  противогазах и  нервничали: из-за нее нельзя  положить под  дверь
рекомендованную  для спасения мокрую тряпку. Опять по  радио звучали веселые
голоса дикторов на иврите  и музыка. Война выглядела местечковой опереткой -
"герметизированная  комната"  вместо  бомбоубежищ, существовавших  в  каждом
занюханном советском дворе, мокрая тряпка, как защита  от современных боевых
газов, все это кривляние по радио. Можно  было бы и повеселиться, если бы  к
этой  оперетке  не прилагались вполне реальные  взрывы. Впрочем,  сегодня их
больше не было. "Я думаю, - глухо  сказал  сквозь противогаз Илья, - что его
установки уже  подавлены. Я читал, что достаточно зафиксировать  вспышку  со
спутника,  из  космоса, чтобы..."  Все  вежливо  повернули  к нему резиновые
морды, даже маленькая Арина с горшка.
     Когда они снова  угнездились, проклиная Саддама за выстуженную постель,
с  таким трудом согретую своими телами, пришла Лена,  забралась  в  спальный
мешок  (взятый с собой  только как тара для подушек, а теперь - единственная
полезная в доме вещь). Шмыгая носом, она сказала в  потолок: "Владик уверен,
что вы оба тут пропадете. Вы  совершенно не похожи на евреев.  Смотрите, эта
молодая  семья взяла с собой только хозяйственного  мыла двадцать кусков, не
говоря о десяти парах  джинсов на каждого.  И  багаж  у  них идет.  Там  вся
обстановка в разобранном виде.  Даже  байдарка  с дачи. А  вы? Такие старые,
вроде бы должны быть  опытными, а даже чашек  и ложек с собой не  взяли  - у
Вари  с  Вадиком  побираемся.  Если  я  не  пойду  торговать телом,  мы  тут
пропадем..."
     Родителей как  подбросило. "Идиотка! - орала мама. - Что ты там несешь?
Какое у тебя к черту тело? Ты же ребенок еще... И этот "гомель" хорош! Нашел
наконец  кого просвящать,  кретин!" "Это не вашего вкуса дело -  мое тело. В
крайнем случае, им-то я вас и прокормлю. Спокойной ночи."
     "Здесь тягостный ярем до гроба все несут,  надежд и  склонностей в душе
питать  не  смея,  -  подумала Женя.  - Здесь  девы юные цветут  для прихоти
бесчувственной злодея..."
     Дама  в норковой шубке снова содрогалась у них в  комнате.  Надвигалось
нечто такое, что  прямое попадание иракской ракеты казалось  избавлением  от
необходимости пережить будущее...


     Наутро  вся  семья завтракала молча. Соседи  пригласили своих крикливых
родственников - "карикатурных  евреев",  как  назвал их Илья.  Они без конца
повторяли  одни и те  же  слова: квартира,  машканта, доллары, шекели,  были
предельно взвинчены и кричали  на пределе человеческих голосовых связок  все
одновременно.
     Обезумевшая  от  обилия  людей  маленькая  Арина  носилась  по  ледяным
каменным  полам босиком к изумлению Ильи и Жени.: "Мутант она чернобыльский,
- обронила нахохлившаяся Лена. - Просто было запрещено упоминать, что Гомель
пострадал почище Киева. Холода они не чувствуют..."
     Родители молча жевали, сидя на своих чемоданах в  пронизывающей сырости
выстуженной  за ночь  квартиры.  За окнами сияло  летнее  январское  небо  и
носились птицы.
     "Надо ехать в  Иерусалим, -  вдруг решительно сказала Лена. - Забраться
на  виллу  к Репам и  выкрасть  папин препарат. Иначе  он  никому  ничего не
докажет, и  мы  пропадем  тут все,  пока я не вырасту.  Я сама педофилов  не
переношу..."
     Как  ни  странно,  родители  не  вскрикнули,  не  отшатнулись,   только
переглянулись и перестали жевать. Девочка встала с чемодана, убрала  с колен
чужую тарелку и подошла к телефону.  Порывшись в отцовской  записной книжке,
она решительно набрала номер.
     "Ленинград вызывает,  отвечайте, - произнесла она голосом телефонистки,
потом заговорила другим тоном, пошмыгивая  носом: - Владимир Абрамович? -. -
Здесь  секретарь  Абрама Александровича.  Мы  отправляем  очередную  оказию.
Человек тут рядом и просит уточнить адрес. Записываю. Так... Так... Спасибо.
Как к вам проехать с центральной автостанции? Спасибо. Ждите."
     Илья скосил глаза на обалдевшую Женю. Та неожиданно кивнула: "Поезжайте
вдвоем.  Отнимите у бандита наше  добро. Если надо - избейте или убейте. Нам
действительно  пора  приспосабливаться  к  этому  миру,  раз  уж  мы  в  нем
оказались. С волками можно жить только по их волчьим законам..."

     Никакой виллы не было. Репы жили на съемной квартире в трущобном районе
столицы, на последнем этаже.
     Отец и дочь свесились на краю загаженной  птицами  побеленной крыши над
балконом. Потом  снова спустились на  улицу, долго  искали  нужную лавочку и
вспоминали слово "веревка" на иврите. Когда они вернулись, Илья скользнул на
крышу,  а  Лена  постучала  в  облезлую  дверь.  Прошаркали   быстрые  шаги.
Благообразная седенькая старушка совершенно по-ленинградски приоткрыла дверь
за цепочкой с неизменным "Кого вам угодно?".
     "Здесь сдается квартира на съем?"
     "Вы  ошиблись, товарищ. Может  быть, двумя этажами ниже. Там тоже живут
наши..."
     "Отлично, - командовала Лена, свесив  голову с крыши над балконом. - Мы
отсюда запросто слезем на балкон, когда старуха куда-нибудь пойдет."
     "А если она не одна?" "Я снова спрошу о квартире на съем."
     Старушка действительно  довольно шустро прошаркала  через жуткий двор к
улице,  ведущей  на  рынок. Лена  сбежала к  двери, долго звонила,  а  потом
впорхнула на крышу: "Никого..."
     Ржавый шток  старой телеантенны, к которому привязали веревку,  казался
надежным. Илья подергал конец и, стараясь не смотреть на асфальт  в пропасти
двора, спустился на чужой балкон, замирая от стыдаи страха. Дверь в квартиру
была по-летнему распахнута.
     В  захламленной комнате  стопками  лежали у стен  бесчисленные  папки с
чьими-то  трудами,  какие-то  образцы-приспособления. Бедность  сочилась изо
всех  углов.  Это  еще больше  ожесточило Илью. Сзади что-то звякнуло.  Илья
содрогнулся всем телом и по-звериному выгнулся назад. Старуха-процентщица...
свидетель...
     Это была Лена. "Ты что! - задохнулся он. -  Так  рисковать... А если бы
сорвалась?.. И как ты заберешься обратно?"
     "Нашел?" "Тебе велено было следить за старушкой..."  "Старухи быстро не
ходят. Поищем  вместе. Ого,  сколько  наворовали... Папа,  тут  что-то вроде
сейфа. Может быть твое тут?" "Так ведь заперто..." "А это на что?"
     Лена вставила в дверцу шкафчика стамеску и стукнула молотком.
     "Дай я..." Илья принялся отсекать защелку замка.
     Страха  и стыда  больше  не было.  Они пришли  не  за  чужим! Дверца  с
грохотом отскочила, и он тотчас увидел свои папки и препарат в ампулах...
     Возвращенное имущество было тотчас погружено в мешочек. Лена  выглянула
с балкона и отпрянула: "Папа, по-моему, это они..."
     Илья метнулся к окну.
     Двор  пересекали двое дранных молодых людей в одинаковых мятых  плащах.
Они что-то  лихорадочно  орали  по-русски  друг  другу,  обильно  матерясь и
размахивая руками. Как только представители "фирмы Репы"скрылись в подъезде,
Лернеры выскочили  на балкон. Лена не  могла сама подтянуться  по веревке на
своих слабеньких руках. В конце концов, Илья  сначала забрался на крышу сам,
велел девочке обвязаться за талию  и втащил ее за судорожно протянутые  руки
за карниз. Какое-то время она лежала щекой на птичьем помете на  самом краю,
отдуваясь  и вдыхая застарелую пыль. Ноги девочки в мокрых стоптанных туфлях
свисали над балконом и бездной ниже его.
     Раздраженные голоса и звук открывющейся в подъездедвери  заставили отца
и дочь  вскочить, сбежать  по лестнице  с ненужным  грохотом и  истерическим
диким смехом,вылететь на  переполненный прохожими узкий  тротуар улицы Яффо,
чуть не под пронесшийся автобус.
     Лена  продолжала  бежать,  грациозно  откинув голову  и  демонстративно
вытянув  перед  собой  драгоценный  мешочек.   Илья  с  бесконечным  "слиха"
лавировал  за  ней,  едва не  сбивая с ног ортодоксов  в  черных всепогодных
плащах и шляпах.
     Вдруг пошел сильный дождь, улица распустилась зонтами.
     Когда двое  молодых  людей  выскочили из подворотни, они могли  увидеть
только два незнакомых зонта в море других...

     "Мне не верится, - без конца повторяла Женя. - С крыши? Среди бела дня?
Со взломом? Нет, мы тут точно не пропадем!.."
     Телефонный  звонок заставил  всех  вздрогуть  и  уставиться  на  Влада,
взявшего трубку. "Да. Можно, почему нет? Вас, Илья."
     "Это говорит Володя Репа, - раздался  сладкий, но прерывающийся, словно
плачущий голос.  - Я говорю с доктором  Лернером?" "Да."  "Простите, это  не
ваша  дочь  приходила  к нам  вчера  под  предлогом  поиска  квартиры?"  "Не
понимаю..."  "Ах,  вы  не понимаете!..  Имейте в  виду, моя  мама  ее хорошо
запомнила! И мы в демократической стране, а потому..."
     "Репа а Репа, - весело сказал Илья. - Ты меня хорошо слышишь? Тогда иди
ты... знаешь куда, ворюга!" "Илья!!" - ахнула, схватившись за виски, Женя.
     "Грубость вам не..."
     Илья бросил трубку  и вернулся в их комнату,  весь дрожа. Телефон снова
подскочил от резкого звонка.
     "Какой Лернер? -  услышали они голос Влада. - Ошибаешься,  бля. Никакой
Лернер тут не живет и никогда  не  жил. Кто-кто? Друг  мой  говорил. Мы  тут
второй день квасим. Ну,  он же тебе дал точный адрес доктора Лернера. Как не
дал?  Я сам слышал,  он  же сказал:  иди  ты, Репа,  прямо нахуй - и главное
никуда не сворачивай. Повторить, козел? Откуда мне знать? Он всех ворюгами в
этой блядской стране считает. Ты что ли не ворюга?"
     "Ничего вам не грозит, -  успокаивал Влад, когда все трое пропустили по
третьей  рюмке  "Казачка"  по  цене  лимонада, но  лучше  русской  сивухи. -
Предположим,  она  Лену  запомнила.  Предположим.  И  что?  Вы хотели  снять
квартиру  в Иерусалиме. Это  запрещено?  Нет. Потом ни  на какую на крышу не
лазили и  к Репам не спускались, что они выдумывают? Кстати, а как он сам  в
полиции объяснит, почему папки с твоим именем  оказались у него  в сейфе без
твоего  спросу. Ни в жизнь  не  сунется он в полицию,  блефует.  Что за шум?
Тревога?"
     "Наливай, - сказала Женя и икнула. - За смерть наших врагов! Унутрянных
и унешних."
     В   хедер-атуме   привычно   орала   и  какала  с   перепугу  маленькая
мутант-Арина,  суетились  Лена  и  Варя,  подкладывая  под  дверь  последнее
достижение лучшей  в мире сионистской  военной  технологии  против советских
ракет на вооружении арабского мира  - мокрую тряпку. А трое бывших советских
евреев от всей  души пели совершенно неуместную в Израиле песню: "Вот кто-то
с горочки  спустился...  На нем  защитна  гимнастерка... она  с  ума-а  меня
свяде-от!.."

     В Иом-Пурим, праздник смерти  наших  врагов, Израиль праздновал  победу
дружеского  оружия. Саддам,  наигравшийся  ракетами по соседним  странам, но
недоразгромленный, пошел  на мировую,  так и не дождашись "страшного ответа"
от впервые безнаказанно выпоротого, а потому никому в арабском мире более не
страшного Израиля.
     Комнату-"бомбоубежище"   разгерметизировали,    противогазы   запихнули
подальше до худших времен. В печати появилось сообщение, что  все они вообще
оказались  бракованными. Так  что  единственным средством против атаки Ирака
оказалась мокрая тряпка. Но ее тоже как-то не сохранили.
     Можно было жить дальше. Открылись, наконец ульпаны, появилось  какое-то
подобие  абсорбции  -  интеграции  в  новую жизнь  хоть с  чьей-то  помощью.
Начались  уроки и домашние задания  - на  старости лет-то. Появились  первые
признаки комплекса неполноценности доктора Лернера, плохо усваивающего язык.
Появились "прогулки добытчиков",  когда, гуляя по богатым кварталам, Лернеры
обнаруживали у мусорок пакеты  с такими вещами, выстиранными,  выглаженными,
какие  на родине можно  было  купить только уморяков за цену, соразмеримую с
месячным  зарабоком  доктора  наук. За месяц в новой стране  они привыкли  к
неожиданным  находкам,  тащили километрами  то  трехногое  кресло,  то  стол
наконец-то для Ильи.
     И  вот,  гуляя по горной дороге-улице  с  красивым именем Стелла Марис,
ониобнаружили в зарослях над самым обрывом непостижимым образом именно здесь
кем-то выброшенный двухспальный матрас. Илья и  Лена долго лазили  в красной
грязи, освобождая  его от  вцепившихся веток,  пока Женя на  дороге тревожно
озиралась на проносящиеся автомобили.
     Матрас, представляете! После  месяца  дрожи  на ковре  на каменном полу
после ожидания мебели "через неделю", бал-л-ламутье!..
     "Знаешь,  -  говорил  Илья  в спину  своим  женщинам, несущим вдвоем на
головах один конец набрякшего от дождей матраса, пока он нес на своей голове
его второй конец,  - я так не радовался ни в одной из своих экспедиций. Надо
обнищать, чтобы почувствовать  истинный  вкус к  мелким радостям жизни..." С
матраса стекала грязная  вода прямо за воротник  доктора биологии. Он  видел
перед собой тонкие напряженные шейки своих женщин, по  которым тоже сочилась
жижа, но мысль, что  теперь  можно будет  не спать на  полу,  согревала всех
троих. Матрас несли километра два, вволокли на крышу, перемазавшись с головы
до  ног,  долго обливали водой из тазика  и оттирали полотенцами.  К  вечеру
следующего дня  жаркое февральское солнце высушило  найденное  сокровище,  и
супруги  наслаждались мягким теплым  ложем  после  "длительной и  невносимой
половой жизни", как выразилась Лена.

     Матрас отлично смотрелся и в снятой наконец отдельной квартирке.  Рыжий
"аргентинец"  Мики  с неестественной  скоростью  считал  вслух на  испанском
последние лернеровские деньги,  любовно уложил увесистую пачку  в чудовищных
размеров  кошелек,  хлопнул  дверцей  умопомрачительного "мерседеса" и обдал
счастливых владельцев "коттеджа  с садом", как с гордостью называл Илья свое
приобретение, выхлопными  газами, прозрачными и душистыми после советских...
"Коттедж" действительно  был не просто отдельной квартирой, но однокомнатным
домиком с крохотным двориком, без подселенцев.
     Но этот домик с встроенной чужой мастерской стоял посреди  религиозного
района с многодетными семьями и таким образом жизни,  словно не было  целого
века революций, войн и новой цивилизации.
     Наблюдая  своих  соседей,  Илья не переставал  повторять:  "Если  это -
евреи,  то  кто  же мы?!"  И  думал  при  этом:  если  Израиль  поддерживает
положительный  уровень рождаемости среди евреев только за счет этого сектора
своего населения, то в каком, к дьяволу, Израиле будут жить мои внуки?..
     Они невольно постоянно  наблюдали быт и нравы соседей во  дворике прямо
под своим двориком и религиозную семью в доме напротив - окно в окно.
     С  возрастающим  изумлением,  граничащим  с  ужасом,  Илья  смотрел  на
настоящих израильтян. Он и представить себе не мог, что люди, особенно дети,
способны  есть так стремительно - звон  вилок и ложек напоминал  милицейский
свисток,  а  непрерывный  галдеж  бесчисленного  семейства  -  гомон  трибун
стадиона при непрерывных голевых  ситуациях. Все  это происходило в полутора
метрах от  балкончика,  где  осчастливленный  наконец-то своим  столом  Илья
любовно  оборудовал свой рабочий кабинет. Естественно, сосредоточиться здесь
было невозможно.
     Но и в  других помещениях "коттеджа"  нельзя было ни работать, ни спать
еще  по одной  причине.  Средневековый  быт  добровольного истового гетто не
мешал вторжению  в микрорайон современнейшей техники. Оказалось, что снимать
квартиру  в   субботу  не   только  грешно,  но  и  чревато!..  Кто  же  мог
предположить,  что  прямо  напротив  такой изящной калиточки  из  их  "сада"
находится кольцо-отстойник сверхмощных  автобусов. Такие  уютные и бесшумные
на улицах,  они  у себя  дома  оказались на  редкость вонючими  и  ревущими.
Начинали  свои  трудовые  будни  в  половине шестого  и  праздновали  их  до
полуночи.
     Еще хуже, однако, стало в  пятницу вечером, когда нарядные механические
монстры  умолкли.   Поперек   улицы,  где   имели  счастье  поселиться  наши
дальневосточники,  никогда и  не  слыхивающие  об  еврейском  образе  жизни,
шустрые   бородачи  с  развевающимися  полами  плащей,   кистями  и  пейсами
устанавливали  заграждение, чтобы  самые  тихие машины не нарушали державную
святость.
     Тут для Лернеров и началась главная пытка.
     Первым заголосил  сосед  из  дома  внизу.  Ему  самозабвенно  и  звонко
подвывал  его  старший внук, после чего  вступило  в  молитву все  семейство
соседа, а также пять-шесть семей его взрослых детей, прибывших сюда на шабат
со  всеми  чадами  и домочадцами.  Десятки женщин,  мужчин  и  детей  любого
возраста  истово  и  как можно  громче  молились на всех просторах обширного
восточного  двора, закатывая  глаза и  раскачиваясь.  Самозабвенная  молитва
нараспев,  впрочем, не мешала  всем  детям  одновременно  носиться  во  всех
направлениях, драться, плакать и жаловаться друг на друга.
     А затем, как петухи  в русской деревне, ударилась в распевку вся улица,
все  соседние  улицы сверху  и  снизу. Затыкать  уши,  включать  музыку было
бесполезно. Можно  было  только  переждать.  Но  сразу  же  за  коллективным
таинством  общения   с  Всевышним  восточных   евреев  выступали   со  своей
пронзительной арией их двоюродные братья.
     Из-за глубокого  жуткого оврага с разрушенными строениями и запущенными
садами  раздался тысячекратно усиленный динамиками пронзительный и заунывный
визг муэдзина с минарета мусульманской мечети, слышимый на пол-Хайфы.
     Эту вакханалию активно  разбавляли  бесконечные вопли сирен амбуланса и
полиции с соседней главной улицы. Тем вообще было плевать на святость.
     "Какой  кошмар, -  повторял  Илья,  нервно  вышагивая взад-вперед по их
гостиной-спальне.  - Это не  религиозные  люди!  Это обитатели  сумасшедшего
дома.  Как можно  так  разговаривать с Богом?"  "Ильюша,  - робко  возражала
терпимая Женя, - просто  это настоящие, неассимилированные  евреи  и арабы у
себя дома. Тебя же всегда умилял русский колокольный звон..." "Сравнила! Там
же мелодия, а в церкви или в  том же Домском соборе - тишина, таинство. Да и
в нашей ленинградской  синагоге. Нет, это не евреи!  Это вообще не верующие,
это дикари какие-то, зулусы пьяные!.. Женя, Лена, давай  позвоним Адольфу  и
Иннесе, напросимся в гости. Куда угодно, только не  здесь, -  едва не плача,
перекрикивал  он гвалт со  всех  сторон. -  В их  районе  нет  ни  одного...
верующего." "Ты с ума сошел! Туда идти целый час, а сейчас ночь..." "Тогда я
прямо тут сойду с ума и начну ПОГРОМ! - заорал ученый биолог, горящим взором
следя за чудовищным калейдоскопомвокруграсставленныхпод егоокном столов, где
метались  и орали  дети, ели,  пили  и одновременно все кричали  и  хохотали
взрослые,  лаяли  две  собаки,  визжала  восточная  музыкас  нечеловеческими
голосами   певца   и  певицы.  -   Я   не   смогу  тут   жить   полгода,  за
которыемызаплатили! Я не переживу второго шабата!!" "Но у  нас  и шекеля нет
снять  что-нибудь другое. Ты же сам горел поселиться  именно здесь,  где так
много синагог, среди  настоящих  евреев, чтобы приобщиться  к  образу  жизни
предков, не  так ли? Вотэто  всеиесть  потомство твоих  предков. Чем  же  ты
недоволен?.." "Какие они к черту мои предки, дикари африканские!"
     Женя позвонила и просто представила себе по голосу миниатюрную Инессу.
     "Конечно,  приходите,  -  сказала  она  торопливо.   -  Мы  уже  начали
сомневаться, не обидели ли  мы вас, что вы не звоните. Где вы живете? Но это
же страшно далеко? Вот что,Адольф сейчас за вами заедет... Что?  Он говорит,
что  ваш  район  в шабат закрыт для проезда машин, что могут  камнем разбить
окно.  Вот  что,  выходите  к Большой синагоге, за последний барьер.  И  там
ждите.  Красная "ауди".  До  встречи. Да,  вы  не  возражаете,  если  он вас
доставит  не  к нам, а сразу к нашим  друзьям. У нас сегодня небольшой раут,
много интересных людей. Мы  вас представим. Отлично. Через полчаса он  будет
на месте. Вы успеваете?"
     "Я  надену синее  платье  с  тиснением,  - заторопилась  Женя.  - А  ты
непременно костюм с галстуком. Господи! Раут... Интересные люди... Надо  же!
И мы  - среди людей..." "Какой  костюм?  -  засомневался  Илья. - Да  еще  с
галстуком?.. Тут  по  подобному наряду сразу узнают  олима."  "А  ты  кто? -
подскочила  уже  с  костюмом  на  плечиках Лена. -  Ты покажешь  "интересным
людям",  как  выглядит  ученый в  нормальной  стране! И  тут пройдем  уже не
варлашками! Мама! Что мне одеть? Ну, ма-ма!  Я тоже хочу выглядеть на рауте!
Пусть в меня там влюбится миллионер!"
     Они вышли из своего личного дворика на неожиданно  как-то сразу, словно
по чьей-то  команде, притихшую и пустынную улицу. Чем  занимались  теперь их
бесконечно чужие и непостижимые инопланетяне-соседи во всех этих домах, наши
чистокровные  до обозримого  колена евреи не  могли  и  вообразить в  "своей
стране". И даже  не решались  заглянуть во  двор внизу,  где теперь  звенели
вилки  и  стоял приглушенный  гул голосов.  Они  спешили  прочь из кошерного
района   в  некошерный,  словно  бежали   из  сумасшедшего  дома   на  волю.
Долгожданная  суббота в чисто еврейском квартале казалась кошмарным сном, от
которого  они только  что проснулись  на  тихой  и  теплой душистой хайфской
улице...


     Седенький  еврей,  названный  некогда  нормальным  на   его  тогда  еще
благополучной  и  аккуратной  европейской  родине  именем,  ставшим   навеки
неестественным и зловещим, терпеливо ждал приодевшихся Лернеров.  Они больше
не выглядели внешне беженцами с другой европейской родины.
     Адольф вышел  из своей "ауди" и гостеприимно открыл Жене  и Лене дверцу
обычной для  общей страны их теоретического совместного  процветания машины.
Пока  она казалась  Илье недостижимой мечтой! Тем более  его подавлял район,
куда  они  приехали,  а  уж о  квартире, где проходил  "раут"  и говорить не
приходится.  Ее  занимала одна  "aged  lady  Дина ",  как  она представилась
гостям.
     На  всякий  случай  Илья сразу вставил язык между зубами  с дыханием на
кончик  языка для  грамотного произношения  определенного  артикля the. Лену
увела  к  себе  "aged  lady",  которая  тут  же  объявила, что  она  ставила
английский  язык  чуть ли не самому президенту Южно-Африканской республики и
вообще берется - даром - учить the charming girlоксфордскому произношению.
     Никакого  сына   или  хоть  племянника  миллионера  в  поле  зрения  не
наблюдалось.
     Самому  младшему  на  рауте  было  за  пятьдесят.  Лена  уныло  внимала
дифтонгам,  утешаясь  недоступными   им  пока   сладостями  с  восполняемого
служанкой подноса.
     А  Лернерами  старшими очень  скоро завладел потертый ватик,  говорящий
по-русски. Он представился Полем, многозначительно назвал свой стаж в стране
и очень внимательно выслушалвпечатления Ильи от общения "настоящих" евреев с
Богом.
     "Евреев  в  Израиле  очень  мало, -  сверлил  он  собеседников  глубоко
запавшими воспаленными глазами. -  Как нет и  задуманной западноевропейскими
евреями страны для себе  подобных.  Если бы такая страна состоялась, то даже
вам, восточно-европейским аидам, в ней вряд ли были бы рады."
     "Нам? А  вам?"  - начал внутренне закипать Илья. Женя  тихонько дернула
его за рукав действительно  нелепого здесь парадного серого костюма, которым
он так недолго гордились на родине.
     "Мои предки,  -  улыбнулся,  словно  оскалившись,  Поль,  - выходцы  из
Франции, и по отцу я лотарингец."
     "Поздравляю, -  не  удержался  Илья. - Итак,  для  кого  же сегодняшний
Израиль?"
     "Если вы не  будете меня по своей еврейской  привычке перебивать, то  я
вам кратко  опишу  общество, реально  сложившееся к  моменту  вашего  в него
вступления. Вам это интересно?"
     "Конечно!  - Женя сердито отодвинула мужа. - Мы слушаем вас  с огромным
вниманием."
     "Огромное  внимание  -  тоже  из лексикона  местечковых евреев. С  меня
достаточно  вашего  посильно  вежливого  внимания,  если   вы  действительно
расположены узнать нечто для вас новое и полезное. Первые поселения и первые
предприятия  здесь   финансировали  западно-европейские  евреи.  И  ишув   -
еврейская община  Палестины - действительно был приличной еврейской колонией
внутри  турецкой, а  затем  британской Палестины.  Несколько  десятков тысяч
евреев среди  нескольких сотен  тысяч прочих  подданных  Османской  империи,
которых тогда  уже давно никто не  называли  арабами.  Это  понятие придумал
британский шпион Лоуренс Аравийский для использования местных племен в войне
против  турок.  Переход Палестины к  Британии  совпал  с мощной  иммиграцией
евреев из революционной России. Это были люди недалекие и одержимые теми  же
иллюзиями, что  и  их русские соотечественники. Уже  эта волна  сделала ишув
неприличным  и  социалистическим. Его подправила  германская  алия,  которая
вернула было палестинским  евреям европейский облик. Но после так называемой
войны  за независимость,  являвшейся по сути обычным колониальным разбоем  с
захватом чужих земель и изгнанием коренного  арабского населения, в арабских
странах адекватно  стали притеснять евреев-сефардов, веками живших дружно со
своими арабскими соседями. Так называемыми сионистами тотчасбыла сделана, на
мой   взгляд,  фатальная  ошибка  -  приглашение  сефардам   переселиться  в
Палестину.  Как ни беден был независимый Израиль, Марокко  и другие арабские
страны были еще беднее, а потому сефарды, которые всегда и всюду были у себя
на уме, охотно откликнулись на призыв "репатриироваться на родину" и хлынули
сюда  со своими  многодетными семьями,  дикими обычаями, ножами,  варварской
восточной музыкой,  арабской  внешностью  и  менталитетом, ничего  общего не
имеющими  с еврейством в понимании  отцов-основателей сионизма. Единственно,
что выгодно отличало их от выходцев из Европы, были почти арабский, но более
примитивныйдавным-двано  мертвый  и  искусственно  оживленный язык - иврит -
вместо  относительно  богатого и  живого  идиша ашкеназов.  И,  как  вы сами
увидели  сегодня,  фанатичная  приверженность  грязной  жидовской   религии,
которая..."
     "Что? -  не поверил  своим ушам Илья,  а  Женя даже побледнела. - Я  не
ослышался?.."
     "Нисколько.  Иудаизм  -  самая  тупая,  жестокая  и  фанатичная из всех
религий, а сефарды исповедуют  ее с той же агрессивной  истовостью,  с какой
исповедуют  свой звериный  ислам их истинные  этнические  братья  - арабские
мусльмане."
     "Простите, Поль,  - осторожно спросила Женя. - А какую религию, если не
секрет, исповедуете вы лично? Вы протестант, католик, лютеранин?"
     "Как любой нормальный интеллигент, я атеист, - гордо сказал их гуру.  -
Но если бы я  вздумал молиться Богу, то никогда  не  пошел бы для этого в их
грязные  синагоги. Там можно только заключать сделки об обмане друг  друга и
тех,  кого они  выскокомерно называют  гоями! Истинный  бог любого верующего
еврея - Шекель!"
     "Вы  упомянули  войну 1948  года,  как  захватническую,  а  также  "так
называемый сионизм".  Будьте любезны  пояснить нам, - едва сдерживался Илья,
всегда  не  терпевший  менторского  тона,  тем  более  с  такой  откровенной
напористостью и безапеляционностью.  -  Если  вам это  не  трудно," - ехидно
добавил он под горящим комиссарским взглядом собеседника.
     "Мне  трудно  только одно: не  замечать, как вы тщетно  строите из себя
интеллигента. Да уж... чего не дано от рождения и семейного воспитания, того
не приобретешь  чтением шедевров соцреализма...  Так  вот,  о так называемой
"Войне   за  независимость."  Еврейское  руководство  чисто  номинально,  из
тактических  соображений,  приняло резолюцию ООН от ноября  1947  года,  ибо
иначе   нельзя  было   провозгласить   независимость   своего   государства.
Практически  никто  и  не собирался его создавать  на выделенном  "крошечном
участке земли". Цель  войны была одна -  отобрать как  можно  более обширные
территории у арабов."  "А как насчет вторжения в  Палестину арабских армий?"
"Во всех наших школьных  учебниках восторженно говорится  об освобождении от
арабов  Галилеи  и  Яффо еще до  провозглашения независимости и до вторжения
арабских армий! Что же касается так называемого "научного сионизма", то, как
и  "научный  коммунизм",  он  никакой наукой  не  является.  Наука,  скажем,
математика,  базируется на  общепринятых  формулах, аксиомах и  теоремах,  а
сионизм,  как, кстати,  и иудаизм, и марксизм,  каждый  толкует на свой лад.
Легитимность   репатриации   на   многострадальную   родину   предков  может
базироваться только на захвате для этого чужой земли."
     "А  какое  место в  истории  Израиля, по  вашему  мнению, занимает наша
алия?"
     "Мы,  левые  интеллектуалы, всегда  были  за ваше  присутствие  в нашей
стране, хотя бы  в противовес мизрахим  - восточным евреям,  которых я лично
вообще не  отличаю от арабов.  Но уже первая волна, к которой,  к  сожалению
принадлежу и я,  израильтян глубоко разочаровала. Вы же вообще привезли сюда
свое   имперское  мышление.  Ваша  ментальность,  которая  в   СССР   всегда
базировалась  на  интернационализме  и  защите  права  арабов  на Палестину,
непостижимым образом  переродилась после  эмиграции  сюда  в  безоглядный  и
беспощадный еврейский национализм, который более близок к нацизму."
     "К нацизму? - изумился Илья. - Евреи - нацисты?"
     "Конечно. Иудо-нацисты. Так определил наших правых человек, которого мы
называем совестью Израиля. Для вас арабы - пыль  на вашем пути в израильское
общество, а для нас - равноправные  граждане Израиля, которые морально имеют
в сто  раз больше права на эту  землю, чем  мы. Это мы должны просить  у них
равные права с ними, а не они у нас!  Их предки веками жили здесь, пока наши
предки разметали снег вокруг своих жилищ."
     "А я-то по наивности полагал, что именно тут  был Израиль времен Давида
и Соломона, - пытался придти в себя Илья  после этих совершенно  неожиданных
откровений, высказанных с непреодолимой  уверенностью. - И что  арабы вообще
появились в этих краях чуть ли  не через тысячу лет после изгнания римлянами
евреев." "Ну и  что? И татары появились в Казани  через века после  русских.
Значит  ли  это,  что  всех  татар  надо  выселить  из  Татарии или объявить
гражданами  второго  сорта   в  России?"  "Но  татары  уже  много  веков  не
представляют  ни  малейшей опасности для России, не  претендуют на  соседние
области, не убивают русских на улицах Москвы. Это нелепая аналогия, Поль!"
     "Еще  более  нелепо  ссылаться на  Тору, не  как  на  легенду,  акак на
исторический источник! Любой библейский текст -  сказка для слабоумных. Ваша
алия валом  валит в синагоги только из-за своей массовой неинтеллигентности.
Можете сверлить меня глазами сколько угодно,  но факт  остается фактом: вы -
не   интеллигенты.    Вы,    как   вас   назвал   Солженицын,   образованцы!
Псевдо-интеллигенция, прослойка, подкладка."
     "А... сам Александр  Исаевич?" "Великий  писатель.  Лев Толстой  нашего
времени. Что вы так иронически улыбаетесь Женя? Вы не согласны?"
     "Я соглашусь, если вы мне найдете в творчестве Солженицина хотя бы один
образ равнозначный Анне Карениной или Пьеру Безухову." "Демагогия.  Совковая
литературная критика засела в вас навеки."  "Но как же все-таки насчет права
евреев на  Палестину сегодня?"  "Надо предоставить  арабам равные с  евреями
права по всей Палестине,  право избирать и быть  избранными, право служить в
полиции и разведке, работать на самых секретных предприятиях,  приглашать на
жительство своих  родственников  в рамках воссоединения  семей."  "Но  тогда
арабов в Израиле  будет большинство и  правительство..." "Ну  и  что! Если в
результате премьер-министром будет достойный араб, - такова будет воля всего
палестинского  народа,  включая  евреев.  Евреи   не   могут   иметь   здесь
исключительных прав. Тем более  мы!.  Какое  моральное право имеем мы вообще
рассуждать о том, где жили арабы и евреи до седьмого века нашей эры, если мы
сами родились и прожили большую  часть жизни в СССР?  Изо всех евреев меньше
всего  имеете право  на Палестину вы,  которые и приехали в  Израиль  только
потому,  что  ваша родина  разваливалась на глазах. У нас, алии семидесятых,
были хотя  бы иллюзии. Я  бы вообще лишил олим избирательных прав.  У вас  в
душе нет ничего, кроме цинизма. Ну так и молчите себе, не смейте участвовать
в  политическом  процессе,  навязывая нам  своих беспринципных лидеров."  "И
каким вы видите будущее Израиля, если вы  вернете сюда "арабских  беженцев",
но  отмените закон о возвращении?" "Я вообще не вижу у Израиля как  такового
никакого  будущео!  Поскольку  сионизм  сводится  к упорному  и многолетнему
игнорированию  мирового  общественного  мнения   и   решений   международных
организаций,  он  не надолго переживет другого монстра -такой  же аморальный
коммунизм,  издыхающий  у нас  на  глазах. Всему миру, кроме  иудо-нацистов,
ясно, что евреи  не  имели и не имеют никакого права изгонять  отсюда людей,
родившихся и  похоронивших здесь своих предков. Тем более -  отнимать  у них
собственность. А вы видите в Хайфе целые кварталы замурованных арабских..."
     "Вы не  очень-то слушайте подобных господ, - зыркнула на Поля  таким же
как у него  испепеляющим  взглядом высокая  блондинка с польским акцентом. -
Если бы не "агрессивные еврейские националисты", господину Полю его арабские
друзья  давно выпустили бы кишки. Может быть даже раньше, чем мне. Я большую
часть жизни  прожила в  Штатах. Там ни у  кого нет  ни  малейшего сомнения в
правоте основателей  американской нации, завоевавших  для себя  страну путем
поголовного  изгнания или  истребления агрессивных  дикарей-индейцев. Арабов
истреблять  незачем.  Их надо просто отправить  домой -  в  одну из двадцати
своих  стран. У нас  же одна страна. И уже поэтому  мы правы. А  арабы пусть
едут отсюда  в Марокко - на  место тех евреев, которых они  оттуда изгнали в
Израиль. На  войне, как  на  войне.  Арабы  это  прекрасно понимают. Либо мы
изгоняем  их, либо  они  нас.  И  господин  Поль  тут же  вспомнит  о  своем
лотарингском папе и слиняет под крыло наследников фюрера. А я  лично сбежала
сюда     со     своей     родины    после     знакомства    с    чернокожими
мусульманами-антисемитами  Фарахана. И обратно они меня без боя  не пустят."
"Расизм  в крови  у так называемых американских  евреев, - оскалился Поль на
блондинку. - Для  вас негры  и арабы в равной мере недочеловеки." "Чепуха. В
моей семье всегда дружили с чернокожими, пока они массой не стали переходить
в мусульманство в нашем городке и не стали грозить нам таким же погромом, от
которого сбежали в Америку мои предки из Польши!"
     "Бросьте вы о политике,  -  подошла к  Лернерам  очередная гостья Дины,
миниатюрная дама  неопределенного  возраста.  Здесь удивительно  много людей
оказывается говорили по-русски. - Вы уже купили себе квартиру?"
     "Купили? - удивился  Илья. -  Мы недавно сняли отдельную квартиру, даже
с..."  "На родине надо иметь свою квартиру. Израильские  банки предоставляют
своим новым гражданам льготную ипотечную ссуду - машканту - для приобретения
собственного благоустроенного  жилья."  "Мы все  время  говорим  про  это, -
заторопилась Женя,  - но мой муж прочитал в русскоязычной газете, что это не
совсем то, что мы имели в виду в Союзе." "А как это выглядело в тоталитарной
стране?"  "Из  наследства  дедушки  моей  жены,  -  начал Илья.  -мы  купили
кооперативную квартиру, заплатив за нее сразу  1800 рублей, то есть двадцать
процентов от ее полной стоимости.  И выплачивали по 30 рублей в месяц. Через
десять лет все было выплачено и квартира была наша. Мы ее..." "Это много или
мало 1800 рублей?"  "Очень много. Я тогда зарабатывал  120 рублей в  месяц и
платил ежемесячно втрое больше, чем за такую же государственную квартиру."
     "И месячная выплата и ссуда не росли по мере погашения долга?" - быстро
и  злобно  заметил  Поль. "Напротив!  Уже через  пять лет  мы  могли продать
квартиру и вернуть себе все, что мы выплатили..."
     "А  теперь  я  вам расскажу, как вами  распорядится еврейское общество,
если вы сейчас купите "свою" квартиру, - зазвенел его голос. - Вам предложат
машканту  с учетом стоимости квартиры на  сегодняшний день  примерно 200-300
тысяч. И  вы  будете выплачивать  примерно столько  же,  сколько  за съемную
квартиру, то  есть 1200-1400 шекелей  в месяц. Казалось бы, через десять лет
вы выплатите минимум 140 тысячшекелей из 200, но ваш долг увеличится  до 160
тысяч.  Если учесть, что к тому  времени вы  уже  вообще не  сможете нигде и
никем  устроиться  на  работу  в  силу преклонного возраста,  а  пособие  по
прожиточному минимуму или по старости составит на пару только 2000 шекелей в
месяц,  то выплачивать  возросшую минимум  до  этой  суммы  месячную выплату
машканты вы не  сможете. С помощью судебных исполнителей банк"вашу" квартиру
у вас  отнимет, заработав на вашей наивности, а вы окажетесь снова в съемной
квартире,  которую хоть  частично оплачивает национальное страхование. Вот и
весь ваш дом на родине!" "То же самое пишут и газеты..." "Не слушайте его, -
мягко  прошипела  "полька".  -  Все  покупают   и  как-то  справляются.  Это
нормальная  привязка  к  индексу. И вообще мы,  израильтяне,  привыкли  жить
сегодняшним днем."
     "Но если Поль прав, - потемнел лицом Илья, - то зачем же нас приглашали
в  страну?  Рабочих  мест  нет, пенсии  никто платить  не собирается,  рынок
квартир - обман, страна принадлежит не нам..."
     "Израильтяне, - злорадно резюмировал Поль, - обожают чеки без покрытия.
Или, как говорили у  вас в России - главное прокукарекать, а  там хоть и  не
рассветай."
     "Не  слушайте вы  его, -  сказала "американка".  -  Живите как  все.  В
Израиле все  рано  или  поздно устраиваются. У  господина  Поля  израильская
биография не  сложилась, и он зол на весь мир. А в  таком состоянии души все
срывают  злость на евреях. Покупайте квартиру и живите пока живется. Снимать
- унижение."
     "А вы, Поль, купили? - спросила Женя. - Или снимаете?"
     "Я?  Снимаю?  Нет  уж.  Я приехал тогда, когда государство давало  всем
репатриантам квартиры. Я никакому банку ничего не должен." "А  государству?"
"Что государству? Я  плачу  квартплату. При моем мизерном пособии это  очень
много..." "Это пособие вам платят  за счет тех, кто работает, а  не рычит от
зависти на все четыре стороны, - наседала "полька". - Что ж касается арабов,
то  их  надо просто увидеть вблизи, чтобы понять наше к ним отношение.  Ни в
одной  из  двадцати  арабских стран ни один  израильтянин  не  может  купить
квартиру или устроиться  там на работу, в  то время,  как арабское население
самого Израиля на четверть состоит из равноправных евреям арабов! Я поддержу
это равноправие своим голосом на любых выборах,  если  мне предоставят право
купить  в Дамаске такую же виллу, какую арабы имеют  в Хайфе, и  соседи  там
будут ко мне относиться так же,  как я отношесь  к моим арабским соседям! Но
если даже в мирном для нас Египте евреев вообще нет и никогда не будет, то я
за  то, чтобы  арабы тоже  убирались из моей  страны  в  свои  мусульманские
государства." "Они бы и не задержались  тут  надолго, - захихикал  Адольф, -
если бы  нашлась хоть одна  арабская  страна с нашим уровнем жизни." "Почему
же?  - горела  "полька". - В Кувейте немногим хуже. И туда тоже хлынули  так
называемые  палестинцы. И тут  же вырезали  своих  кувейтских  братьев,  как
только  началось саддамское нашествие. Я очень сомневаюсь, что к нам они при
удобном для них случае  отнесутся милосерднее..." "Теперь вы видите звериный
оскал иудо-нацистов,  господа  бывшие интернационалисты? - ликовал  Поль.  -
Учитесь. И делайте выводы. У вас, к сожалению, есть право голоса..."
     "Мама, - подошла Лена. - Мне тут скучно. Поели - и спасибо. Пошли, а? Я
хочу домой. И ваш этот Поль, - добавила она на ухо, - мне ужасно неприятен."
     Адольф уже  спешил  к ним, тонко  уловив  настроение своих  подопечных.
"Если вы уже наговорились, я готов отвезти вас домой."

     "Скажите, Адольф, - решилась  спросить Женя на обратном пути. - Этот...
Поль,  он  чем  вообще  занимается?"  "Поль? Ничем." "То  есть, как  это?  -
поразился  Илья.  -  Где  он  работает?" "Нигде.  Он  живет  на  пособие  по
прожиточному   минимуму,  автахат   ахнаса.  И  не   пропускает  ни   одного
политического  или   культурного  мероприятия.  Очень   интересный  человек.
Ленинградский интеллигент."  "А мы думали, что  он, как и вы, из  Германии."
"Нет-нет. У него папа был русский  немец, а мама еврейка. Она тут умерла. Он
полагает,  что по  вине  врачей." "Он  - антисионист?" "Что вы!  Он активист
партии,  которая  считает себя самой сионистской."  "А  вы?" "Мы  с  Инессой
законченные  консерваторы   и  традиционно   голосуем  за  партию-основатель
Израиля." "А это левая или правая партия?" "Партия труда? Конечно левая." "И
она тоже считает религию лишней в  еврейской стране?" "Я бы этого не сказал.
У   нас   консенсус.   Мы   с  религиозными   терпимы   друг  к   другу.  Мы
социал-демократы,  а фундамент  любой  демократии  -  терпимость.  Харедим -
неотъемлемая  часть  нашего  общества."  "Но  они  же  паразиты?  Ничего  не
производят..."  "И  философы  ничего не  производят. И астрономы.  И  не все
композиторы  нравятся  всем.  И  что  же? Лишить их куска хлеба? Решить  что
общество может обойтись без духовной пищи?"
     "Я  жду  вас завтра у  себя,  Илья,  в семь  вечера,  -  сказал  Адольф
прощаясь.  -  Поговорим о путях  вашего трудоустройства, хорошо?  Уже  будут
ходить автобусы. Вот отсюда поедете вон на том автобусе, идет?"

     "Есть только один путь  вашего  трудоустройства, - говорил чернобородый
полный  человек, вхожий в некоторые круги университета, - стипендия Шапира."
"Вы не поняли меня, - остророжно заметил Илья. - Я не студент и не аспирант.
Я не нуждаюсь в обучении на стипендию. Я претендую на рабочее место по своей
квалификации доктора биологических наук." "Это вы не поняли меня, - блеснули
в черных кудрях до глаз белые зубы собеседника. - Здесь нет для вас рабочего
места  доктора  наук.  А  стипендией  это  пособие  для  советских   ученых,
начинающих свой путь в израильской науке названо потому, что вас надо именно
учить работать по западным  стандартам. С хорошим английским  и  ивритом,  с
компьютером, с  умением  держать  руку на пульсе  состояния вашей отрасли  в
мире. Вы же, согласитесь, ничего  этого никогда  не умели и не умеете.  Если
мне удастся найти для вас  временное,  на год  с  последующим продлением или
приостановкой,  место при какой-нибудь фирме внутри или вне университета, то
вам  дадут  около  двух  тысяч  шекелей в месяц  и..." "А  сколько  получает
израильский  доктор  наук  с  моим  стажем?"  "В  Израиле,  -  веско  сказал
чернобородый, - каждый  получает  ровно столько, сколько он стоит по  мнению
своего работодателя. Скажем,  биолог на  должности профессора имеет десять и
больше  тысяч в  месяц, но...  Простите, Илья,  а сколько  вам  полных лет?"
"Пятьдесят шесть." "Вы... вы выглядите моложе. Простите, но в таком возрасте
ни одна фирма в мире не возьмет вас на постоянную работу. Стипендия Шапира -
максимум, на что вы можете рассчитывать. Но то место, которое  я имел в виду
для  вас  по  просьбе моего друга  Адольфа,  тоже не  для  вас." "А  я  и не
собирался  соглашаться  на  какие-то   стипендии,  -  взорвался  Илья.  -  Я
наслышался   об  этих   благодеяниях.  Спасибо,   Адольф.  Мне  жаль  вашего
времени..." "Погодите, - заметался  добрый  ватик. - Вы  хотели рассказать о
вашем эликсире  молодости."  "Не  надо,  -  остановил его жестом  человек  с
заросшим лицом.  - Я  говорил с несколькими серьезными людьми.  Поставить на
поток это средство  невозможно из-за  сложности и исключительной дороговизны
поиска  и отлова  ваших  креветок. А наукой ради  науки никто заниматься  не
собирается. Каждый  вложенный в ваш  эликсир доллар должен дать минимум  сто
долларов  отдачи,  причем гарантированно.  Вот если  бы препарат можно  было
немедленно производить на месте и из располагаемого сырья, причем по дешевой
и  уже  освоенной, но нигде не  запатентованной технологии,  то..."  "Короче
говоря,  мне  ни  при  каких  обстоятельствах  не попасть  в ваш  эпикруг, -
загадочно для  собеседника произнес  Илья.  -  И днем и ночью кот  ученый...
Впрочем, мы и так бродим эпикругом, а в эпицентре  - Израиль, в  который мы,
боюсь никогда так и не приедем... При всем нашем гражданстве."

     "А на что  же  мы  будем жить?  - с ужасом спрашивала  Женя,  пока Лена
оцепенело  сидела  на  встроенном  в  нишу-балкон  диванчике  их  домика.  -
Отказаться от двух тысяч! Это же огромные деньги. Мне рассказывали,  что тут
платят  на  уборках  нашим женщинам по десять шекелей в час. За унизительный
труд с семи до семи можно заработать максимум полторы-две тысячи в месяц.  И
то не так легко найти место и изловчиться так работать, чтобы не выгнали."
     "Папе  скоро на пенсию,  -  неуверенно  сказала Лена.  - А четыре  года
как-нибудь  перекантуемся. Я пойду работать  в  киоск  на  рынке.  Как-никак
полторы тысячи в месяц." "Пенсии нам тут не положено, - криво улыбнулся  уже
многоопытный Илья. Дают мизерное  пособие по старости, не  покрывающее  даже
стоимости  съема жилья. Для  стариков в этом  эпикруге гарантирована  только
нищета!  К тому  же, мне и  до такой "пенсии" не четыре года,  а  девять. Из
империи зла мы попали в страну лицемерия и лжи. Но я верю, что мы прорвемся.
Как-то же все устраиваются! Не будем пока делать выводов. Мы пока в процессе
абсорбции. А интеграция в общество наступит, когда мы окончим ульпан..."


     А в ульпане была своя прграмма абсорбции. Там не интересовались мнением
Леона о месте олим в Израиле. Учили ивриту, традициям, истории - и все!
     В эту программу входило посещение религиозного квартала в Иерусалиме. С
трудом  притерпевшиеся  к  своему  такому  же  кварталу  в Хайфе  Лернеры  с
изумлением  оглядывались  на  террасы нарядных  улиц.  Дома  были облицованы
золотистого цвета камнем и построены в видекаскадов, чтобы у каждой квартиры
был открытый сверху балкон.
     На одном из таких балконов столпились пассажиры экскурсионного автобуса
с новыми гражданами еврейской страны. Перед ними открывался изумительный вид
на залитые солнцем иерусалимские холмы.
     Шустрый  распорядитель в развевающемся  черном  плаще  приводил так  же
странно одетых мужчин и театрально наряженных женщин, которые, приглядываясь
к  группе,  выбирали  себе  пару  иммигрантов по своему  вкусу и,  улыбаясь,
уводили за собой.
     "Хижина дяди Тома, - тихо бушевал Илья. - Выбирают! Нас..."
     "Не  в  рабство  же, а  в  гости, -  шептала Женя. - Нам  же  сказали -
подружимся семьями. Может быть на всю жизнь." "Да не желаю я дружить с этими
ряженными! Тем более на всю жизнь..."
     Когда  остались  всего две  напряженно улыбающиеся  "русские"  семьи, в
группе ортодоксов  Лернеры  заметили  лихрадочно перемещающегося  за спинами
взрослых одетого в  черное подростка возраста Лены,  который не сводил с нее
глаз.  Распорядитель, между  тем,  позвал  очередного  "пейсатого", который,
ласково улыбаясь, что-то сказал Илье.
     "Има! - закричал вдруг  тот подросток. - Мемкомтем мефуям!" - и зарыдал
басом.
     "Что там случилось? - решительно двинулся Илья к их  державшейся в тени
учительнице, с  которой  мог бегло говорить пока  только по-английски. - Мне
кажется, что это как-то связано с нами." "Вы  правы, - ответила та. - Сейчас
очередь семьи раби  Гидеона  выбирать гостей,  а  мальчику понравилясь  ваша
дочь. Вот он  и говорит своей маме, что вас уводят." "Но  мы не скоты, чтобы
нас уводили. Если парню  так хочется познакомиться с Леной, почему бы нам не
попасть в его семью?" "Я попробую поговорить..."
     Распорядитель  что-то  объяснил раби Гидеону.  Тот  заулыбался,  развел
руками, ласково сказал что-то Лене и пожал руку вытиравшему слезы мальчику.
     Родители  плаксы  бросились  к Лернерам  и,  растопив  своим щебетанием
последний лед, увлекли их через  улицу к бесконечным лестницам вниз - к себе
домой.
     В  просторной  квартире  поражал кабинет  ученого  раввина  с  золотыми
переплетами богословских книг от  пола до потолка  и  с компьютером.  Гостей
провели в чистейшую спальню, чтобы они могил привести себя  в порядок  после
дороги, а потом пригласили на просторный балкон под открытым  небом, где был
уже заботливо накрыт для них богатый стол из лучших блюд еврейской кухни.
     Йони, как звали мальчика, не оставлял  прыскающую от  смеха Лену нигде,
даже крутился в  коридоре, ожидая  внезапную возлюбленную из туалета, за что
получил от сурового на вид отца грозное внушение.
     За  столом   хозяева  изо  всех  сил  старались  понять  корявый  иврит
свалившихся  в  их  страну  с  другой  планеты чистокровных  евреев,  но  не
морщились,  не смущались от странных ляпов,  терпеливо рисовали непонятое на
специально приготовленных листках и сдержанно жестикулировали. Илье эти люди
нравились  все  больше  и  больше.  Да,  это  были  инопланетяне,  но  очень
воспитанные  и  благожелательные,  даже ласковые. Женей  завладели ухоженные
моложавые женщины ее возраста. Выяснилось, что у  четы  Валуа четверо детей,
Йони младщий. Сыновья учатся  в  ешиве. Когда кончат учиться?  О, это  знает
только Всевышний. А в армию когда? В армию? Что вы...
     Йони показал Лене свою комнату, книги, журналы, издаваемые только  этой
частью израильского общества и только для людей своего круга.
     "Папа, -  таращила девочка глаза, когда гости и хозяева вышли на чистую
вечернюю улицу этой планеты. - У него чудовищное представление о мироздании!
Я ни за что не поверила бы, что в наш  век могут быть такие дремучие невежды
в его возрасте. В то же время, он  искреннее убежден, что невежды  - мы, что
все  открытия в  области  всех  наук за последние тысячеления уже описаны  в
Торе, что для  ученых  раввинов  никогда  не было ничего нового  в  развитии
человечества. Его  отец - что-то вроде профессора. Они занимаются гематрией:
кладут иврит на язык цифр, закладывают священные  книги в компьютер. Так вот
в  них,  тысячи  лет  назад,  написаны  имена таких  монстров, как  Гитлер и
Сталин!"
     "Чушь все это, - шептал Илья. - Подтасовка. Подгоняют древние источники
под современность, чтобы не выглядеть так очевидно паразитами."
     "Что ты!  Он  мне  рассказал  по скольку часов  и как  старательно  они
учатся.  И  вообще он,  все  они,  мне  безумно  нравятся.  Я хочу  жить  на
Ортодоксии!  Мне эта  планета нравится  больше,  чем  Россия  и,  тем более,
Израиль.  Мне плевать, что он воспитан по нашим представлениям идиотом.  Это
лучше, чем породниться здесь, скажем, с Репами, не говоря об израильтянах. И
он  уже  сделал мне  предложение!"  "Ты с  ума  сошла! - поразилась Женя.  -
Сколько  ему лет?"  "Восемнадцать.  И тут  ранние  браки.  Вы, как  тут  все
заметили,  к  жизни  совершенно  не  приспособленные,  а   потому  дать  мне
образование и достойную жизнь не сможете. Поэтому у  меня только  два пути -
начать со временем торговать своим телом,  чтобы прокормить себя и вас, либо
немедленно стать ортодоксалкой и освободить вас хотя  бы  от заботы обо мне.
Выбирайте..."
     ***
     Как говаривал  герой Гашека, будут то, что будет,  ибо никогда не  было
так, чтобы ничего не было...
     У  Лернеров было то, что было,  так как не могло быть так, чтобы ничего
не было. И когда все более-менее устоялось, настала настоящая беда...

     Что же теперь делать? - напряженно думал Илья четыре года спустя, глядя
сквозь приоткрытую в ванную  дверь и прозрачную  занавеску  на нежащуюся под
душем молодую женщину, которая тридцать восемь лет считала себя его женой, а
теперь выглядела ровесницей  его дочери.  - Как легализовать это  существо в
Израиле,  где с  подозрением смотрят на  малейшее несоответствие оригинала и
документа?
     Через две  недели после агонии  умиравшей  от скоротечного  рассеянного
склероза Жени, после  ада и вони,  уборки  постели  и квартиры  от  остатков
выпавших  седых  волос  и  шелушащейся  кожи  прошли несколько  относительно
спокойных дней.
     И  соседи  с  изумлением  заметили  выпорхнувшую  из квартиры  Лернеров
веселую  высокую  юную брюнетку  с  сияющими от  счастья  глазами и длинными
густыми волнистыми волосами. Девушка  явно  поселилась в их подъезде  вместо
бесследно  исчезнувшей  геверет  Жени. Все знали, что та тяжело больна.  Она
внезапно  резко постарела, едва спускалась  на дрожавших ногах по  лестнице,
держась такими же дрожащими руками за перила с одной стороны  и за заботливо
поддерживающего ее мужа - с другой. И вот перестала появляться вообще. Ее не
увозили на  скорой помощи, не хоронили. Ее так  быстро  и нагло заменили  на
соблазнительную и неотразимую красотку, что "русским" соседям (прочие вообще
едва ли замечали здесь "руситов" все эти годы), оставалось только теряться в
страшных догадках.
     У достаточно поднаторевшего в нравах израильского общества Ильи не было
сомнений, что  рано  или  поздно  придется  давать  пояснения.  И отнюдь  не
соседям... Объясняться  придется  с  полицией.  Он  остался один на  один  с
неумолимой, судебной системой и с непредсказуемой бюрократией.
     На  Лену  рассчитывать  не  приходилась.  Она  уже  четыре года жила  в
Иерусалиме  своей семьей. Причем такой семьей, в  которой ее родителям места
не  было.  В Ортодоксии  она  прошла  жесточайшую  проверку  на  еврейство и
поселилась  в том  стерилизованном микрорайоне,  где познакомилась  с добрым
сентиментальным  Йони  - на одном из холмов,  опоясывющих  еврейскую столицу
бело-кремовыми зданиями, каждый  балкон которых был  приспособлен под сукку,
потому  не имел  никакой крыши над  ним, кроме неба.  На  свадьбе Илья был в
черной  кипе, постоянно сползавшей  с его лысеющей головы, а Женя стеснялась
косынки,  которой ее украсила мать  Йони.  Говорить с зятем и его родителями
они не могли. На праздненство в огромномзалесобралосьне менее сотни гостей.
     Играла  только  живая  музыка,   мужчины  плясали,  женщины,  счастливо
улыбаясь, стояли вокруг, держа на руках  детей.  Музыканты изгибались в такт
зажигательной еврейской  мелодии  и тоже радостно скалили ровные белые  зубы
среди черных усов и бород.
     "Инопланетяне... - шептала  мужу прижавшаяся к нему Женя  под ласковыми
взглядами  женщин  вокруг.  - Наша дочь  вышла  замуж за  инопланетянина. Мы
отдали  дочь  на другую  планету.  Это даже не  Израиль...  Это  -  марсиане
какие-то!.." "Главное, чтобы она  была счастлива,  чтобы не нам, а ей было с
ними хорошо, - повторял Илья. - И кто тебе сказал, что на этой планете живут
хуже, чем на нашей?"
     Лена  действительно была  счастлива. Она изменила  облик и образ жизни.
Она рожала каждый год по внуку  своим новым родителям. Но и бывшие  родители
должны были приезжать на каждый из многочисленных  религиозных праздников. И
соблюдать непонятные им ритуалы,  казавшиеся  иногда дикостью. Но  Лена была
искренне любима ее красивым мужем.
     "Чем  вы  недовольны,  -  ласково  спрашивала  она во  время очередного
визита, глядя на удрученно и отчужденно сидящих на ярко украшенном к суккоту
балконе папу и маму. - Вы предпочли  бы ту судьбу, о которой я вам  говорила
на нашем первом  израильском балконе-крыше? Вы  не  помните,  чем мне
советовал Владик девять  лет  назад  зарабатывать на  хлеб  своим  никчемным
идеалистам-родителям?"  "Мы оказались  не  такими уж никчемными, - защищался
Илья. - На своих мазганах я зарабатываю вдвое больше, чем мне  предложили бы
в  "теплице",  а  мама..."  "Что мама?  Убирает чужие  квартиры?  Нашли  чем
гордиться!  А  вы  знаете, КТО  убирает  квартиру у  родителей Йони?  Бывший
профессор  Московской  консерватории,  мамина  ровесница.  А  твоя  мама,  -
продолжала  она  на иврите  сидящему на  ее  коленях  двухгодовалому малышу,
раздраженно  поглядывая  на  родителей, -  никогда  не  будет  убирать чужие
квартиры, правда? Потому что твой папа живет в своей стране, а не в чужой. И
он не оле, а ученый раввин... И  ты у  нас сабра. Когда ты вырастещь, будешь
учиться в  ешиве.  Ты  и  твои дети и  внуки будете вести  еврейский,  а  не
советско-гойский образ жизни!"
     "Почему  бы  ТЕБЕ не нанять меня  убирать ТВОЮ  квартиру,  - взорвалась
Женя, пугая поющих в соседней комнате  новых родственников  своим руситом  и
интонациями.  - Свинья  ты,  а не еврейка.  И вся  ваша  эта стерилизованная
планета - Планета Свиней, если  вы гордитесь, что вам прислуживают лучшие из
евреев!"  Веселый  гомон  за  длинным  уставленным яствами  и  винами столом
мгновенно умолк. "Истинные евреи", естественно, не понимали по-русски, но уж
слово "свинья" они знали. Произнести такое в ТАКОМ доме да еще в хаг самеах!
Ах, Йони, Йони, кого ты привел в семью..."
     Лернерам  пришлось более часа идти пешком по  праздничным ночным улицам
Иерусалима после бурной ссоры с дочерю, то рыдавшей где-то на животе рослого
растерянного доброго Йони,  то кидавшейся к лихорадочно собирающимся в своей
комнате родителям, крича что-то обидное по-русски.
     Ее  тихая  свекровь  успокаивала  перепуганных скандалом СВОИХ  внуков.
Тактичные  ученые ортодоксы кучковались  на  уставленной  детскими колясками
просторной  лестничной клетке, провожая руситов  грустными, снисходительными
улыбками и  прощальными поклонами, словно молясь за неразумных заблудившихся
в своем  неверии  иегудим  ми Русия... Араб-таксист согласился  отвезти их в
Хайфу. Илья раздраженно  попросил его выключить визгливо-заунывную восточную
музыку,  льющуюся  из  приемника.  "Это   не  арабская  музыка,   адони,   -
оправдывался  таксист,  радостно  сияя белозубой  улыбкой.  -  Это еврейская
музыка." "Какая разница! - всердцах заорал Илья. - Выключи эту дрянь!"

     Между  тем, чужая  юная красавица  выпорхнула  из  ванной  в  купальном
расстегнутом  халате  и, приводя  Илью  в трепет,  бросилась  к нему на шею,
оглушая душистым жарким шепотом  прямо в  губы:  "Ялюблю  тебя...  Яникогдав
жизни,всеэтидесяткилеттак тебя не любила! Пойми, мойдорогой, в душе я все та
же, я не менялась никогда,никогдасостарилась,никогда заболела,никогдаты меня
возродил...Ятебенравлюсь?  -онагибковыскользулаиз халата.  -  Так в  чем  же
дело? ЭТО ЖЕ Я, ТВОЯ ЖЕНЯ! Ты  не изменил мне, ты убил старую умирающую жену
и не припрятал где-то ее тело,  ты не завел любовницу! Ты-то знаешь, что это
я!"
     "Да,  но...  посмотри на меня. Ятебе чуть  ли невдедушки гожусь!" "Но Я
ЭТОГО НЕ ЗАМЕЧАЮ!.. Я и  себя всегда осознавала молодой,атебя другим, чем ты
есть сейчас, едва ли помню.  Ну, волос стало мало,ну,зубы вставные. Так ведь
свои  у тебя  помнишь какие были? Одно слово -  блокадные... Все остальное у
тебя   вполне  юное   и  меня   всегда  устраивало   и  устраивает   сейчас,
дорогой!Апотому  не теряй  же времени... Ночи и так  стали слишком короткими
для меня. Успокойся, ты еще вполне достойный любовник..."
     Это был не  просто  секс. Это был  полет среди  звезд  двух слившихся в
единном счастливом порыве, словно сидящих друг на друге тел с переплетенными
руками  и  ногами.  Илья  не мог понять, где они летят  в  своем бесконечном
счастье.  Голубая  в белых разводьях облаков планета, вблизи которой неслось
непостижимым образом это спаренное новое небесное тело, оказывалась то у них
над головами, то перед глазами Ильи, то перед счастливо зажмуренными глазами
Жени.  Они не чувствовали  ни космического холода,  ни  удушья безвоздушного
пространства, стремительно летя  вокруг Земли. "Может быть я  умер?  - думал
Илья.  - Или мы  оба умерли. От  счастья.  И просто летим ТУДА.  Но какое же
тогда это наслаждение - умереть!!"
     Очнулся он на своей постели. В окно сияло  розовое утреннее  солнце, на
деревьях  привычно  пели  птицы.  Незнакомая прекрасная  молодая  женщина  с
чертами лица его  Жени, той,  что была  на заре их супружеской жизни, но еще
более молодая и красивая, раскинулась ничком поперек их кровати, бросив одну
гибкую белую руку  ему на  шею, а другую между  его  бедер, разметав  густые
шелковистые волосы по его  телу от колен до груди.  Она спала на его животе,
мерно поднимая  в такт  его дыханию повернутое  к нему розовое от сна лицо с
яркими девичьими губами и улыбаясь  своим видениям. Он переводил взгляд с ее
лица на удивительно стройные белые ноги, на прогнутую в тонкой талии спину и
одновременно и узнавал вроде  бы хотя бы прежнюю Женю-девушку, и,  к  своему
ужасу, все  более  убеждаясь,  что  ЭТО  ВСЕ-ТАКИ НЕ ОНА!.. "А если  так,  -
холодея думал он, - то я все-таки УБИЛ СВОЮ ЖЕНУ своим препаратом...  Убил и
заменил этим  фантомом... Надо порасспросить ее... Что-то  должно ее выдать,
если это  все-таки  не Женя.  Да  нет же, вот ее шрамик на скуле, расшиблась
как-то на лыжах, я помню... Но она  никогда не была такой стройной. Да, была
красивой женщиной, но не таким же совершенством!"
     Дрожащими руками он приподнял горячую тяжелую голову женщины, осторожно
освободился   от  нее.  Она  перевернулась   на  спину,   счастливо,  совсем
по-Жениному,  к его некоторому облегченияю, потянулась,  плеснув  роскошными
полушариями,  раскинула руки  за  головой,  приоткрыла  веки  и, улыбнувшись
ровными белыми зубами, каких у Жени отродясь не было, заснула снова.
     "Это  не  Женя, -  снова,  холодея, думал  он. - У  Жени не  было таких
длинных ресниц. И Женя все-таки была смуглая, а не такая розовато-белая. Эта
несравненно лучше, но куда тогда девалась Женя?

     "Я  понял  проблему,  -  шустрый  бандит, как Илья по старой  советской
привычке называл любых нелегалов, вглядывался в сделанную в аэропорту в день
прибытия на родину фотографию замордованной Жени на теудат-зеуте и сравнивал
ее с  фотонынешней красотки. - Выдать  ее за твою дочь невозможно - у тебя в
зеуте  указана другая дочь. Одна. Доказать же в  МВД,  что ты  омолодил свою
жену,  никогда  не удастся.  Да,  у  тебя остался твой  препарат?" "Почти не
осталось. У тебя... кто-то болен?" "Болен. Мозгами. Один клиент. Ильей звали
недавно.  Понял? Себе впрысни, умник,  срочно  все,  что есть, и  омолодись.
Иначе  нипочем  не  поверят,  что такая  старая  рожа могла  привлечь  такую
красотку. Давай. Потом, с твоей новой фоткой сразу ко  мне. Все про все пять
тысяч баксов, идет?"
     "Куда от вас денешься... Машиной и квартирой возьмешь  часть?" "Лама ло
- почему нет? Для хорошего человека и говна не жалко. Тем более, тебе сейчас
ни то,  ни  другое ни к  чему. Итак, по  легенде ты уехал со старой  больной
женой в  Россию,  понял?  Там  она  отгуляла, похоронена  на родине,  а тебя
местные за  баксы  убили. Поскольку я твой единственный друг  в Израиле, ты,
уезжая,   доверил  мне  распорядиться  твоим   имуществом,  если  что.   Для
достоверности - четверть суммы я должен твоей дочери, с которой вы у всех на
глазах расплевались.Когда ты будешь готов? Отлично. Гони доверенности. Через
две недели  с новыми, лучше настоящих, документами и биографией поселитесь в
Эйлате и - рай с милой на Красном море..."

     "Да я и сама ничего не понимаю, - разводила руками хорошо знакомая Лене
"русская"  соседка,  с  изумлением  глядя  на  вроде бы дочку бывших соседей
сверху, но уже  не девчонку, а молодую элегантную "датишницу". Она  приехала
вчера на шикарной "вольво" с высоким красивым ортодоксом и  с тремя  детьми,
включая  грудного. - Мы с твоими родителями не общались.  Знали  только, что
это вполне приличная пожилая супружеская пара. Илья нам  и вот этот масган -
кондиционер -установил. Унитаз  пару раз прочищал. Он был хороший сантехник.
Делал все недорого и всегда за собой  убирал...""Да почему БЫЛ?  - кричала и
плакала Лена. -  С чего вы взяли, что они оба умерли?" "Оба?.. Не думаю, что
оба.  А вот мама ваша действительно  была совсем плоха, это  точно. Смотреть
было страшно. Я же врач в прошлом. Я знаю: рассеянный  склероз - необратимое
отмирание  тканей  головного  мозга, хуже  рака.  Тем более его  скоротечная
форма.  Но ваш папа ее  не бросал, всегда выводил  гулять, я сама умилялась.
Так,  знаешь,  ласково,  поддерживал,  едва не  на  руках  нес,  чтобы среди
деревьев на стуле посидела, вроде бы погуляла. А потом вдруг, как  говорится
- раз! И  нет  старушки... А вместо нее  -  сбегает  по лестнице  вприпрыжку
красотка, моложе вас, Лена, ей-богу, клянусь! И, главное, здоровается как ни
в чем ни бывало со мной, словно мы сто  лет знакомы. И он, папа ваш, за ней.
И,  что удивительно,  ее  точно  так  же  поддерживает, как  давеча  больную
умирающую Женю,  надо же!.. Чему?.. Чему вы это так смеетесь? Господи, и эта
с ума сошла!.."
     "Что,  что она  рассказывала?  -  без  конца повторял  несчастный Йони,
растеряв все свое достоинство и прижимаясь бородой к заплаканной щеке жены.-
Да переведи же! Они живы? Оба? Барух ха-Шем! Точно?"
     "Точнее не  бывает! - счастливо хохотала словно в истерике Лена,  целуя
то мужа, у которого тоже от волнения катились из-под очков слезы,  застревая
в усах и  в  бороде, то перепуганных плачущих  детей. -  Терри!  Мама теперь
Терри, надо  же!  Ну, папка, ну, гений!" "Что? Что она говорит? - беспомощно
спрашивала уже тоже плачущая соседка то у  Йони, то у своего подростка-сына,
единственного в компании, который напряженно слушал,  пытаясь  уловить смысл
разговора на двух языках. - Какая Терри? Это же собачье имя! Да не  было тут
никакой собаки, клянусь!"
     "А  потом  что  было?" успокоившись,  весело спросила  Лена,  держа  на
коленях  всех  троих  таращившихся  вокруг  взволнованных  детей.  "Потом? -
смутилась почему-то соседка. -  Потом твой папа сказал мне, что он  отправил
твою маму с  нанятым сопровождающим врачом в Россию,  умирать на родине, как
она просила.  И что он сам  едет  туда же. Только  я думаю, что это  вранье.
Сбежал куда-то со своей кралей. Скорее всего, за  границу, я думаю... Насчет
России придумал, чтобы полиция  не интересовалась, куда девал... А вы-то,  -
поджала  губы соседка,  -  вы-то,  Лена,  чего радуетесь? Отец  ваш, даже не
дождавшись скорого  конца вашей  бедной мамы, на  молоденькой женился,  труп
спрятал, а дочка счастлива... А еще религиозная!"
     Сын  соседки лихорадочно переводил  ошеломленному  всем услышанным Йони
весь этот фантастический разговор.

     "Они живы, Йоник, - прижималась к мужу  Лена в  несущейся  к Иерусалиму
машине. - Они не  просто живы. Они - молоды. Во всяком случае, мама." "А как
же любовница? -  таращился в зеркале сквозь  очки  Йони, возмущенно поднимая
брови.  - Она  тоже жива? Она что, с  ними?! Воистину, эти "русские" на  все
способны!"
     "НА ВС?! Мы, "русские" способны  на  такое!.. Не было  никакого  трупа,
Йони,  не  было любовницы.  И  папа  мой, хоть  и прочищает  чужие унитазы в
Израиле, был  и остался  гениальным  биологом. Он изобрел препарат - эликсир
молодости. Еще там. И при  мне испытал его на одной зараженной чумкой собаке
Терри. И  старая  полудохлая  собака не просто  ожила,  а  стала чуть  ли не
щенком! Я  сама видела.  Так  вот "любовница"  и есть моя мамочка!  Папа  ей
никогда не  изменял и не мог изменить, тем более  больной и старой. Мы очень
порядочная  нация, Йони,  что  бы  вы  о  нас  ни думали...  Папа спас  маму
препаратом,  который  Я ВЫКРАЛА У  ВОРОВ ПО ИМЕНИ РЕПЫ. Так  что это я  тоже
спасла мамочку. Боже, как я счастлива, Йоник, как я счастлива..."
     Из  проносящихся  машин  с изумлением  смотрели на высокого  ортодокса,
страстно целующего прямо  на  обочине около своей  незаконно  припаркованной
"вольво" молодую женщину в черной шляпке, за которую с плачем цеплялись двое
детей, пока третий разрывался в машине...


     Решительно все  как-то и всюду  устраиваются,  думал  Илья,  свисая  на
канатах над уходящей вниз стеной  и прилаживая кондиционер к дыре на седьмом
этаже. Изнутри ему что-то кричали на иврите. Он все понимал и ловко  сверлил
дырки,  вставлял  болты, лихо закручивал  гайки и напевал  себе под  нос под
шелест близких  ветвей сосен и эвкалиптов. Потом привычно  всключал моторчик
своей беседки, поднимался на уровень плоской раскаленной африканским солнцем
крыши, отстегивал скамеечку,  спускал ее в люк на лестничную клетку, отдавал
напарнику, спускался  во  двор, укладывал реквизит  в грузовой отсек  своего
автомобильчика, садился  за руль и запросто  вписывался в  сумасшедший поток
машин на улицах. Напарник  листал  книжечку,  звонил куда-то  по  мобильному
телефону и договаривался о следующем монтаже.
     "Женя, - говорил в свой  мобильник  Илья.  - У меня намечается окно  на
Пейсах. Договорись со своей хозяйкой и махнем к Лене в Иерусалим." "Ты с ума
сошел! - счастливо хохотала молодая жена. - К Лене! Да она вообще понятия не
имеет, куда мы  делись. Представляю,  как ее  Йони будет  на  меня смотреть!
Запросто отобью ортодокса у твоей дочери, не боишься?"
     Он  представил  себе квартиру  своей дочери. За  столом  сидят  Йони  в
неизменной  черной  кипе,  Лена  в  своем  светлом  парике,  трое  детей  на
специальных  стульчиках  и  их  дедушка,  отец  Йони,  ученый  раввин..  Они
обсуждают исчезновение родителей.
     Лена,  зная   о  смертельной  болезни  матери,  естественно   обо  всем
догадывается,  хотя бандит строго-настрого запретил с  ней  общаться даже по
телефону.  Лена  в  тысячный  раз рассказывает мужу  о  креветках Лернера, о
препарате,  способном  спасти  и  омолодить  любой  организм.   Йони  только
поднимает  глаза   в   молитве,  но   потом   вполне   по-светски   клянется
заинтересовать  эликсиром молодости хаверов кнессета от религиозных  партий.
Ведь эликсир мог сделать Любавического ребе реально бессмертным! Отец спорит
с ним,  цитируя ТАНАХ, в  котором Ильятак и не  понял ни слова за все  время
своей интеграции и возвращения к корням внутри смутного эпикруга...
     2.
     "Да нет,  какие там родители! -  кричала Лена, задыхаясь от  счастья. -
Как  ты  не  понял,  Йони,  что  я  просто  пошутила.  Это  моя  подруга  из
Владивостока,   Лариска   Юнусова   со  своим  мужем   Владимиром.  Вот   их
теудат-зеуты. Похожа на маму? Да нас еще  в школе дразнили, что  мы побочные
сестры...  Что, мол,  у мамы тайная  дочь  на стороне.  Только мама же  была
темноволосая, а  эта  русая." "Не  парик,  -  резвилась Женя.  -  Можешь сам
дернуть.  Не хочешь? Вовка, дерни меня  за волосы, а  то  Ванька  стесняется
вообще до меня дотронуться."
     "А эликсир? - недоумевал  честный  ешиботник. - А так похожий на твоего
папу  муж твоей подруги, который почему-то никогда не снимает темные очки? А
собака  Терри?"  "Твоя  Ленка  страшная  фантазерка,  - смеялась Женя. - Она
своему  папе еще там такие заслуги  приписывала,  что его даже  в кей-джи-би
таскали - почему важные изобретения скрываешь от советской власти?"
     "Да  я все выдумала, любимый, - торопилась Лена, с восторгом поглядывая
то  на "Лариску", то  на  "Вовика".  -  Папа  ничего  подобного  никогда  не
изобретал. Да это  и вообще  невозможно,  как  тебе  все  говорили, когда ты
пытался их убедить в научной  ценности доктора  Лернера.  Я  нафантазировала
себе  еще  в пятом классе и  продолжала здесь.  Скажи,  Лора!"  "Мы с Ленкой
просто играли в это. А Вовка не снимает  очки потому, что у него астигматизм
- он стесняется.  Он  у меняч  вообще  страшно конфузливый.  Смотрите, и тут
слова не  сказал..."  "А  где тогда  родители Иланы?" - не отставал "Ванька"
"Так тетя Женя была же смертельно больна и  настояла, чтобы ее похоронили во
Владивостоке, где ей было так хорошо, а не в Израиле, где ей было так плохо.
Вот дядя Илья и отправил ее обратно. А потом сам приехал. Какое-то время они
снимали свою же  бывшую квартиру - она хотела умереть только у себя дома. Ее
и похоронили на городском  кладбище, на Пятнадцатом километре. А  спустя две
недели и дядю Илью убили в лесопарке,  когда от шел к нам в Академгородок от
Зари... Прошел слух, что, мол,  поселился богатый израильтянин. Наши бродяги
тут же сориентировались."
     "Какой же он богатый? - недоумевал Йони. -  Еле-еле..." "Это тут тысяча
долларов не деньги, а там - ого-го! Короче, его тюкнули бутылкой по голове и
бросили  в  холодном  лесу. Мы  его  похоронили рядом  с тетей  Женей.  Вот,
смотрите."
     На  снимке  над  заснеженной  могилой  среди  крупных  деревьев  торчал
скромный  памятник с  фотографией двух  знакомых  Йони улыбающихся стариков.
Около него потупились трое - вот эта девушка, ее Вова и их пожилые родители.
     Йони оставалось только привычно поднимать свои брови и воздевать руки к
небу.
     Так ему и надо -  никогда не женись  на девице  из  чужой нации.  Своих
мало?..
     Впрочем, потрясение не помешало трезвомыслящим хозяевам угощать гостей.
Вседружно  пили кошерное вино и ели  фрукты  на просторном балконе, от  всей
души любуясь нарядным Иерусалимом.
     "Так  куда  вы  теперь? - тихо спросила на автобусной  остановке Лена у
эффектной блондинистой пары. - Вы даже не  сказали,  где вы живете... Хоть в
Израиле-то?" "Мы сами будем звонить, - смеялась Женя-"Лариска". - Тем более,
что мы прямо отсюда едем в Египет." "Ку-уда? - не поверила своим ушам  Лена.
-  Брат Йони,  один  из  лидеров правой партии, говорит,  что в Египет  надо
ездить только на танках. Или вовсе не ездить." "Я совсем из другой партии, -
смеялся Илья-"Вова". - Помнишь  Поля? Так вот  он познакомил меня со  своими
политическими  друзьями. Они  оказались вовсе не  такими  идиотами, как  сам
Поль.  Именно благодаря таким израильтянам  мы сегодня  едем в Каир. И не на
танке, а в гости  к нашим  арабским друзьям, в которых  мы превратили бывших
врагов. И в Иерихон будем точно так же ездить, и в Дамаск..."
     "И в Багдад?.. Вы забыли нашу герметизированную комнату?"
     "Я  ничего  не  забыл, дочка,  но  мир  заключают  только с  врагами. С
друзьями этот  процесс позади. У  нас с  Египтом уже  четверть  века  мир  и
дружба.  А  потому  мы с  мамой  просто купили путевку,  сядем на автобус  в
Иерусалиме и выйдем из него в Каире! И все там будут нам рады."
     "Представляю!  После того,  как нас с детьми чуть не  взорвали на улице
Бен-Иегуда, в  самом центре нашей столицы... Только  за то,  что  мы  решили
пройтись по  нашему Арбату!  Мы на каких-то  полчаса опоздали на собственную
казнь. Вы и этих врагов собираетесь превратить в наших теплых друзей?"
     "И этих.  Твои дети, Леночка, наши с Женей внуки, будут  еще на  той же
улице пить  в одном  кафе  сок через соломинку с внуками  моих  палестинских
сверстников,  которые сегодня  приветствуют  взрывы на улицах наших городов,
как  многие  из  нас  радуются   убийству   нашими  солдатами   палестинских
подростков. Хотят того правые или нет, а нам всем суждено  жить, как завещал
покойный Ицхак Рабин и как это делает великий Шимон Перес!"
     "Мы прошли успешную интеграцию  в израильское общество, - сияла Женя, -
А теперь проходим вместе с нашей страной интеграцию вНовый Ближний Восток!"
     "Удивительно, что вас до сих пор не разоблачили, жалкие выконспираторы,
-  буркнула Лена. - Кто же  из  молодых вообще говорит вашим языком! Усвоили
дурацкую утопию и радуетесь. Лучше  бы съездили хоть в один арабский анклав,
даже  и  внутри Израиля, и поговорили  там  с  молодыми  арабами. Точно,  не
решились бы приобщаться к еврейско-египетской дружбе..."

     "Что это они там собирают?  - блаженно  жмурилась  через окно  автобуса
Женя на вспаханное коричневое поле, по которому сновали дети. - Картошку что
ли?"
     "Сейчас увидите," - негромко сказал кто-то у них за спиной.
     Автобус  быстро  катил по  узкому  коридору,  очерченному  трехметровым
забором из колючей проволоки.  С одной стороны располагался Египет, с другой
- территория Палестинской автономии, сиамского близнеца Израиля, разделяться
с  которым смертельно опасно. С обеих сторон  были мир  и благодать, включая
пастораль - детишек, что-то собирающих в сумки на поясе.
     Когда они поравнялись сюными пейзанами,  те  как  по команде  запустили
руки  в  сумки  и  замахнулись.  Илья  увидел совсем близко  сосредоточенное
оскаленное  недетской  злобой  лицо,   а  в  следующий  момент  по  автобусу
загрохотали камни.
     "Пригнитесь! - кричал водитель, выжимая педаль газа. - Вот сволочи!"
     Сволочи  проводили  вражеский  автобус несколькими  точными ударами, не
попав, к своему сожалению, в  стекла. Женя  мелко дрожала  на плече бледного
Ильи. Дети!  Собирают урожай на поле... Братья по Новому Ближнему Востоку...
Светлое наше общее будущее...
     Если арабы, находящиеся  под вооруженным контролем евреев, так  нагло и
открыто пытаются нас убить, - невольно подумал Илья,  - то как  нас встретят
через полчаса вооруженные арабы в собственной стране? Ведь в Египте мы будем
находиться в  полной их  власти. Не в  танке, не за бетонным  укреплением, а
прямо вот так - голый среди волков! Затея показалась нелепой и опасной.
     Но  вокруг  возбужденно  галдели  туристы  их  группы,  смеялся  бывший
рижанин-  гид,   привыкший  сопровождать  израильтян   в  крупнейшую  страну
арабского  мира.  Он  не  был  ни  удивлен,  ни  возмущен:  приедем  на КПП,
расскажем, пошлют  в  эту деревню пограничную полицию,  выковыряют и повяжут
пару подстрекателей, только и делов.
     Водитель на КПП озабоченно  оглядывал  следы от  камней и тоже спокойно
объяснял ситуацию офицеру. Никто и не думал бояться ехать дальше.
     Позади  лежала единственная страна  в мире,  которую можно  за два часа
пересечь пешком - от границы до моря.
     В  силу  всемирной  паранойи,  эта   же   страна   была   единственной,
территориальные претензии к которой были поддержаны всем человечеством.
     Она  же,   как  оказалось   буквально  через  несколько   минут,   была
единственным островком западной  цивилизации на  старом еще Ближнем Востоке.
Потому что перед нашими героями оказался давно забытый советский мир, первым
признаком  которого  является зловоние из общественных туалетов. Лернеры  не
замечали этого в  Союзе,  как  не замечали анекдотные  глисты,  что живут  в
темноте и вони - "это наша родина, сынок" -  пока не попали в цивилизованный
мир, где туалеты благоухали...
     Вокруг  сразу изменилось все. Другой флаг, другая форма  пограничников,
другие  люди  среди  грязных скамеек,  установленных на  немытых  полах. Все
напоминало оставленную родину и позволяло оценить то счастье, к которому так
быстро привыкаешь,  переселившись  в  Израиль. Да  только ради этого  стоило
съездить в Египет!
     Окружающие  арабы  относились к  израильтянам  с  полным  безразличием.
Военныеи  таможенники   были  вежливыми   и  улыбчивыми.  Здесь  тоже   явно
предпочитали автобусы с туристами танкам с десантом на броне. Истину, истину
говорили  израильские  левые  интеллектуалы.  Мир  -  дорога с  двусторонним
движением.
     Но, по мере того, как это движение наяву началось по реальной Синайской
пустыне, крамольные мысли все более овладевали душой левого очевидца  - Ильи
Лернера.
     Вокруг угадывались давно  занесенные песком шоссе, проложенные  некогда
для себя израильтянами. Илья вспомнил такие же  заботливо проложенные дороги
и  тротуары  на  Голанах  и  представил  тот  же  безотрадный  пейзаж  после
израильских уступок, сначала на Голанах, а  потом и по всей Палестине. После
достижения мира по-арабски, она  станет неотличимой  от  соседних стран, как
это было веками до прихода сюда евреев и будет веками после их  выдворения в
угоду исламским бесам, с ведома и при поддержке европейцев и американцев.
     Илья смотрел на несущиеся по шоссе облепленные людьми микроавтобусы.
     Пассажиры  теснились внутри,  сидели, свесив  ноги,  в  проеме  дверей,
стояли  на  ступеньке  на  заднем бампере.  Даже на  крыше лежал  ковер,  на
котором, уцепившись  за поручень  ограждения,  копошились  и  таращились  на
небожителей-интуристов  замызганные дети - часть  64-миллионного египетского
народа, такого же великого и  нелепого, как могучий советский народ, который
на труд и на подвиги ихвдохновил.
     Включая подвиги, которые им так и не удались...
     Запустением и тлением веяло от пейзажа вокруг дороги.
     Как можно, думал Илья, располагая десятью миллионами кубометров пресной
воды в  час из бестолку  впадающего в  море Нила, за  двадцать мирных лет не
превратить  Синай в  сад? Отвоевывали,  отсуживали эту  пустыню  в  процессе
переговоров, а евреи успешно ее все это время успешно осваивали, как до того
пески и болота по  всей Палестине. Заселяли Синайский полуостров - без капли
воды, кроме скважин, да еще под огнем террористов!
     Да с  помощью  копеечной  нильской воды  можно  только на  этом  берегу
теплого моря, на территории равной  Израилю, расселить миллионы египтян. И в
любезную им Газу можно провести ветку трубопровода, чтобы арабским братьям и
сестрам там жилось сытнее. Да  и  в наш Негев, коль скоро мы друзья на общем
Ближнем Востоке Шимона Переса.
     Только  вот заковыка - на все  это  Египту надо выделить хотя  бы треть
своих  военных  расходов.  Что  же  останется  на подготовку новой  войны  с
сионистами?.. Жить с ними  в мире?  Вы шутите? Не  требуйте  невозможного от
лидера арабов.
     А пока было вообще непонятно,  где здесь живут шестьдесят миллионов. За
пять  часов пути с приличной скоростью наши туристы не  проехали  ни  одного
города. Только  после Канала  показался  "город  развития"  Исмаилия.  Масса
новостроек и - ни одного подъемного крана.  Техника, пояснял гид, привела бы
к еще  большей безработице в цитадели арабской экономики и цивилизации. Чуть
не половина населения Египта не имеет постоянной работы и достатка. Питаются
в основном овощами. Многие не знают и вкуса мяса.
     Проклятые сионисты лишили палестинцев такой независмости и процветания,
неотъемлемого  права получать за тот же труд как свободные братья-египтяне -
вдесятеро меньше чем им платят оккупанты!
     Между  тем,  Исмаилия кончилась. Опять  за окном  потянулась бескрайняя
желтаяпустыня до самого въезда в нечто циклопическое, серое, грозное во всем
величии  бесчисленных   минаретов  и  средневековых   стен.  И  -  жалкое  в
нарастающем кишении нищих толп на улицах.
     Именно здесь -  в долине Нила - и жили  египтяне, включая 16-миллионный
Каир.
     "Мы проезжаем, - говорил гид, -  над семимиллионным Городом Мертвых. По
местным законам каждый египтянин имеет право построить себе лачугу на могиле
предков - это его фамильное владение... Здесь есть своя микроструктура..."
     Ничего себе - микро! Полтора Израиля на могилах предков...
     Автобус   мчался   по   проложенному   французами   виадуку  над   этой
туристической  достопримечательностью, которую  любой  уважающий  себя народ
считал бы  национальным  позором. Смотреть  на  нее  с  интересом можно было
только от злорадства и патологической ненависти к арабам.
     После последнего  светофора  на выезде со скоростной магистрали начался
собственно  Каир. Здесь  не было  ни светофоров, ни пешеходных переходов, ни
автобусных остановок. Водители сами регулировали движение, без конца  синаля
и дергаясь. Пассажиры садились в автобус и выходили  из него где хотели, как
только он  притормаживал. Ни  у  автобусов,  ни  у  "народных автомобилей" -
маршруток  не было  дверей. Тысячи мужчин  в кофейнях  курили свои  кальяны.
Непонятно, откуда они все вообще взялись на свете. Женщин и детей тут словно
и  не  водилось. Не  было  ни одной вывески  с  латинским шрифтом  -  только
арабская вязь на фоне неизменно темно-серых высоких зданий.
     Потом  пейзаж  прояснился, и  автобус  подкатил  к  нарядной  гостинице
"Хармонаб" на улице Гиз - первый  привет от пирамид!  На  тротуаре,  выпучив
глаза и наставив  на прохожих  ствол "калашникова", стоял молодой солдат. Он
был безмерно горд своим постом - охрана туристов от исламских террористов.
     Лернерам  не  позволили и прикоснуться  к  их  вещам. Шустрые  парни  в
фирменных шапочках доставили все в роскошный номер, а вымытых  и отдохнувших
туристов  превращенные в  друзей враги радушно  принимали  за  их доллары  в
столовой  изобильнейшим  и  вкуснейшим  "шведским  столом."  К  израильтянам
бесчисленные вышколенные  официанты  относились  с  подчеркнутым  почтением.
Интеграция в новый Ближний восток- в действии.
     "В каждом  новом городе, -  расслабленно говорил Илья после  ужина, - я
торопился пройтись  по  магазинам.  Интересно,  пусто  ли здесь, как было во
Владивостоке, или изобильно, как в нашей Хайфе?"
     "Какие тут  грязные тротуары, - говорил Илья, жадно  вглядываясь во все
вокруг на обычной улице столицы  недавно самой грозной для евреев  страны. -
Но  какой  же неожиданно славный  народ..." "Смотри,все встречные  улыбаются
мне, - отметила Женя. - Причем не стесняясь, как своей. Такое чувство, что я
иду  среди  сплошных  забытых  знакомых. Между  собой  говорят  только тихо.
Совершенно не  похожи  не  только  на  израильтян,  но и  на  наших  арабов.
Совершенно другие  лица."  "Но как-то удивительно похожи  друг на  друга,  -
отметил Илья.  - Шароообразные головы и правильные черты лица. И даже у тех,
кто не улыбается, благожелательное выражение. Словно все до единого довольны
жизнью..."
     Омоложенная  чета небрежно шагала вдоль все плотного потока  непрерывно
сигналящих машин, трусящих осликов, неописуемо допотопныхвелосипедов.
     Женя  купалась во  всеобщем  внимании.  Вот идет  себе  сосредоточенный
молодой египтянин, видит ее, и тут же его лицо озаряется белозубой улыбкой и
он,  как и все встречные, радостно произносит свое "Салям аллейкум!", на что
Илья, к восторгу Жени, неизменно громко отвечает "Воистину салям!"
     В самом обычном супермаркете был самый обычный израильский набор. Разве
что не было так нарядно и не стоял галдеж. Покупателей вообще почти не было.
Потом им объяснили - большинству каирцев по карману только рынок.
     Они рискнули свернуть с оживленной улицы на боковую и сразу пожалели об
этом. Нет, им не было страшно. Им уже сказали, что в Каире можно гулять  где
угодно.  Преступности  практически  нет.  За  грабеж  немедленно  вешают.  А
привычное в России беспричинное хулиганство, от  которого они с изумлением и
облегчением  отвыкли  в  Израиле,  тем  более  не  в обычаях  таких ласковых
каирцев. Просто улочка никак  была освещена только светом окон. Тротуары тут
были  от пыли словно  мохнатыми -  с дождем-то раз в два года! И  воздух был
похуже,  чем  в самом  индустриальном городе  Союза.  Нет,  гулять тут  было
решительно незачем!

     "Женька!  -  тормошил  сладко  спящую  жену Илья.  - Здесь  рядом  есть
плавательный  бассейн,  представляешь?"  "Далеко? Надо ехать на  этом жутком
автобусе?" "Прямо в гостинице. На крыше. Я уже искупался."
     К  бассейну вел  лифт  чуть ли не прямо из  номера. Голубая вода, белые
кресла и  столики вокруг  него казались вызовом простирающемуся до горизонта
серому огромному городу. Зато как славно было поплавать прямо над Каиром!
     И  как  славно  было увидеть  из  окна автобуса  поверх  домов  на фоне
светло-голубого неба темно-голубые треугольные облака настоящих пирамид!..
     Здесь Женя вообще  была воспринята  как какое-то божество.  Ей со  всех
сторон кричали по-русски "кирасавица", "светлая" и даже "балерина". Лернерам
искренне жали руки, говорили "горбачев", "хрущев" и даже  "спутник". Их чуть
не насильно звали покататься на коне и на верблюде. У Ильи с улыбкой вырвали
фотоаппарат,  чтобы его  же сфотографировать  в  чалме  на  голове  рядом  с
египтянином. Бедным  "русским" и не снилось в Израиле такое  теплое внимание
аборигенов.
     А вокруг были сплошные древности - пирамиды, Сфинкс с намеренно отбитым
наполеоновским  пушечным ядром носом -  как оказалось самым  любимым органом
египтянина,   туннель  к  гробнице   фараона,  какие-то  строения  с  живыми
экспонатами в  экзотической  одежде.  И  -  сплошные туристы со всего  мира,
говорящие на  всех языках,  из которых египтяне  неизменно улавливали только
русский и снова кидались выразить свою любовь.
     Такую  же   искреннюю  теплоту  и   внимание  излучала   очаровательная
гид-египтянка с советским образованием: "Я с вами словно вернулась в Москву!
Нигде нет лучше людей, чем в России..."
     "Маха,  - горел словоохотливый  Илья.  -  Я  только  тут  понял,  что в
принципе в Египте  живут совсем не арабы в нашем понимании, а  совсем другой
народ -  египтяне.  Ведь  в  многомиллионный  Египет вошли некогда  всего-то
несколько сот  тысяч  арабских  воинов. Генетически  египтяне гораздо  ближе
евреям,  чем арабам. Почему бы нам  не объединиться, как родственным древним
народам?" "А мы это и  сделали в Кемп-Дэвиде, - осторожно  сказала гид.  - У
нас мир...  Поэтому  вы  здесь." "А почему  через  каждые полтора  километра
воинская часть? Против кого у вас миллионная армия?" "А против  кого держала
в мирное время миллионные армии Царская  Россия? У нас тоже полно внутренних
врагов. Кроме того, ваши правые совсем не хотят того мира, которым мы с вами
сейчас  пользуемся...  Вам  нравятся  наши  древности,  верно?  И  мне,  как
ученому-историку ужасно нравится вам о них  рассказывать вам по-русски.  Я и
не мечтала о такой работе, когда  покидала  Москву, где тогда просто  нечего
было есть. И до сих пор здесь туристов из России практически нет. Зато  есть
вы. И ваши доллары пополняют  нашу казну." "Маха, - ляпнул Илья, - а как вам
нравятся наши древности?  Я имею в  виду Иерусалим, Кейсарию?" "Я никогда не
была в... Израиле..." "Почему? Неужели вам не интересно?" "Очень интересно!"
"Вам  запрещает   местное  КГБ?"  -  кивнул  Илья  на  угрюмого  египетского
офицера-охранника, всегда  сидевшего рядом с водителем их автобуса. "Что вы!
- нервно покосилась туда же бедная густобровая красавица, казавшаяся ожившей
Нефертити.  -   Просто  у  нас...  так  сказать...  общественное  мнение..."
"Понятно, - сказал кто-то из группы за спиной Ильи. - У вашего правительства
один язык, а у народа - другой."
     Офицер,  по всей вероятности, отлично понимал по-русски. Он что-то тихо
пробурчал Махе, и та вскинула руки: "Прочь политику, товарищи! Давайте лучше
все споем..."
     Из автобуса, несущегося по Каиру неслась египетская студенческая песня,
которую весело пели  по-русски израильтяне. Прохожие приветливо махали вслед
неизвестным иностранным друзьям.
     А  как  хорош  был  Каир  вечером  с  борта  туристического  теплохода!
Великолепный  Нил струил  циклопические  вдоросли под типично ленинградскими
мостами,  а  вокруг разворачивались роскошные небоскребы  столицы  арабского
мира. Лернеры оттанцевали  свое  в  ресторане, поудивлялись  танцу живота  с
эстрады  и  теперь устроились в палубных шезлонгах,  тая  от  удовольствия в
теплом  море  огней  со  всех  сторон.  Какая,  к чертям, враждебность!  Все
окружающие были не просто вежливы - ласковы до удивительной преданности.
     "Их  столько   лет  кормили  и  защищали  от  нас  русские,  -  пояснял
рижанин-гид,  - что  каждого,  кто говорит по-русски, они  воспринимают  как
родного."
     В  таком  размягченном  настроении Илья вернулся  в  гостиницу и  решил
включить телевизор.  Тщетно  он  переключал  программы,  чтобы  хоть  что-то
понять. Все было  на арабском,и  по всем программам кричали дикторы, рвались
бомбы, рушились  дома,  гибли  дети, к  столам военкоматов строем  подходили
ополченцы - отряд седобородых феллахов, отряд женщин в платках, отряд детей.
На залитые  солнцем города  с  ревом  пикировали  самолеты с  шестиконечными
звездами.  Сменяли друг друга  возбужденные  лица  комментаторов  и  злобные
ораторы из народа.
     "Что-то случилось?" -  бросился  Илья в  комнату  гида.  Трое  неохотно
оглянулись  на  нежданного гостя  от  накрытого стола  "Где случилось?" - не
понял рижанин.  "Включите  телевизор."  "А нахера он  мне?" "Там  показывают
войну..."  "В цвете?"  "Нет."  "А,  тогда  это  хроника времен наших  с ними
разборок.  Не бери  в голову. У  них тут пропаганда  вечно что-то  молотит."
"Против нас?"  "А против кого же еще?" "Но у нас же мир с ними?" "У кого это
мир с ними?" "Ну, у Израиля..." "Тебе больше делать нечего? У тебя  с  твоей
молодой женой мир? Вот и иди к ней. Отдыхай. А у меня рабочий день кончился.
Завтра. Ну  что еще? Я тебе  не надоел  за  день? Да  не буду  я ничего тебе
объяснять  ночью.  И  вообще  мне  платят  не  за  политическое  просвещение
туристов, а  за показ  вам  исторических и торговых центров.  Меня  политика
вообще не колышит. Если тебя интересует мое личное правило, то оно простое -
тебя не трахают, ногами не дрыгай!.. Спокойной ночи!"

     После посещения знаменитого Каирского музея туристы получили "свободное
время"  -  три  часа  самостоятельных  прогулок  и  покупок  в  роскошном  и
вполнеевропейском  центре  Каира.  Сбор  во  столько-то  к такого-то входя в
музей.
     "Заблудиться тут трудно, - сказал гид.  - Дорогу к музею покажет любой.
А если с этой бесконечной улицы не сворачивать, то и спрашивать ни у кого не
надо - вон музей виден.
     "У вас есть ручка-часы?  - купался Илья в своем английском в магазинах.
Он вдругзагорелся  купить  этот советский  дефицит  пятилетней  давности.  -
Авторучка. Но в нее  вмонтированы электронные  часики.  Понимаете?" Продавцы
его тщательно расспрашивали, чуть не плача от невозможности помочь.
     "Вы говорите только по-английски?" - раздался рядом мягкий тихий голос.
     Пожилой джентльмен ласково оглядывал  иностранцев сквозь  очки в тонкой
золотой оправе.
     "И по-русски,  - сказала Женя. - Моему мужу  нужна авторучка с часами в
ней."
     "По-русски!.." - задохнулся от  счастья  человек. - А не жили  ли вы  в
Ленинграде?" "Это наш родной город." "Боже!  У меня сын там учился несколько
лет назад. И с тех пор просто  мечтает с кем-нибудь поговорить  по-русски  и
вспомнить  ваш  замечательный  город!Тут  недалеко  моя фирма  ароматических
масел. Я вас просто умоляю... На пять минут, а?"
     "Почему  бы  и  нет,  -   обрадовалась  Женя.  -  Представляешь,  Илья,
встретиться с  каирцем в  семейной обстановке!" Ласковый  господин взялся по
дороге заглянуть в пару магазинов, где может быть ручка-часы. Быстро  следуя
за ним, они пересекали улицы, полностью игнорируя несущиеся машины, которые,
в  свою  очередь, игнорировали пешеходов. Так  Лернеры оказались  в душистом
полумраке оффиса на первом этаже облицованного мрамором здания.
     Сын оказался улыбчивым  верзилой с лоснящейся лошадиной физиономией. Он
попытался говорить по-русски, но тут же смущенно развел  руками и перешел на
английский.
     И тут Илья неожиданно для себя произнес вместо  "Yes" то же "да", но на
иврите  - "кен". Милых хозяев  словно  подменили. Отец  густо покраснел, сын
покрылся  потом.   "Ah?  You  are  from  Israel?"  -  зловеще  протянул  он.
"Certainly... - начал Илья,  тоже бледнея и  краснея от невольного обмана. -
But..."
     "Леhитраот" - картинно протянул к дверям  руку любезнейший пожилой друг
из врага, неожиданно произнося "до свиданья" на иврите.
     Ах, как тошно менять на ходу свои впечатления  и убеждения! Да еще черт
знает где в центре циклопического  города - кто же успел запомнить дорогу от
ведущей  к  музею   улицы?  Да  еще  вообще  опасаясь  очередного  страшного
разоблачения при расспросах...
     Но улыбки  все продолжались, как ни  в чем ни бывало. Лернеров довольно
быстро  довели до нужной улицы, хотя они уже  отбивались от провожатых почти
грубо, кискреннему изумлению ласковых каирцев.
     "Давай, Ильюша, наедине с ними вообще рта не  открывать, - оглядывалась
Женя. - Спасибо хоть  не линчевали... И ты хорош! Надо же, с нашим-то опытом
конспирации в Израиле. Позор да и только."
     "Теперь буду говорить только по-русски. "Кен" тогда точно не выскочит."
"А если они как-то иначе узнают, что мы израильтяне?"
     "Погоди, - замер на месте Илья. - А это-то что?!"
     На той же улице громко  звучал иврит. Пожилая пара вышла  из роскошного
пикапа с израильскими  номерами и сварливо  торговалась с продавцом открытой
витрины  ювелирных  изделий.  Израильтяне  вели  себя  совершенно  свободно,
раскованно, словно они  были  не в Каире, а в какой-нибудь Праге, везде, где
прослыли крикливыми наглецами наравне с русскими пьяными.
     И,  что  интересно, продавцы перед  ними лебезили, объясняясь на чистом
иврите...
     "Сплю я что ли? - вытаращился  Илья  на не  менее ошеломленную Женю.  -
Хорошо,  этому хамью  все равно, на кого орать,  но  каирцы-то откуда  знают
иврит? И почему терпят такое обращение?"
     "Тут  полно бывших  палестинцев,  -  услышали они  знакомый  голос.  Их
рижанин не  спеша шел  к музею  и  лизал мороженное. - Чему  вы удивляетесь?
Посмотрите на  этих стариков. На них  же просто  написано,  что это  богатые
покупатели. А  потому ни национальности, ни гражданства они не имеют. Им все
заменяет кошелек. Для таких клиентов тут же найдется человек, говорящий хоть
по-тарабарски... И посмей их тут хоть кто обидеть!"
     Лернеры, перебивая лруг друга, тут же наябедничали на отца и сына.
     "Не  берите  в  голову,  -  махнул рукой  ушлый гид.  - Тут  две Москвы
населения. Кого только нет! Может у них кто погиб, может их выгнали из  Яффо
когда-то.  Мало ли. Война  шла тридцать  лет."  "А телевидение  почему такое
агрессивное?"  "Так  тут же вся интеллигенция в оппозиции правительству там,
где  касается  мира с Израилем." "А чего  же они  хотят?  Новой  войны?" "Да
ничего они  не  хотят,  как и наши горлопаны,  кроме как себя показать.  Это
лучше всего делается на фоне образа врага. И нет врага очевиднее, чем еврей.
Посмотрите  вон  на того,  что  орет на таких  милых продавцов. Можно любить
такое дерьмо?"  "Но его же никто не обижает, - ежилась от воспоминаний Женя,
- в то время, как нас..." "Вас  тоже никто не оскорбил, - смеялся рижанин. -
Даже распрощались  на  вашем  родном языке.  Чуть не линчевали? Ну,  это  из
области ваших фантазий. Каирцы это  вам не наши дурные палестинцы.  Для  них
ударить человека вообще  немыслимо. Гуляйте себе спокойно  и  говорите между
собой на иврите. Любуйтесь на красивый город. Какие проблемы?"

     Человек  действительно  не  знает,  что  такое  проблемы, пока  они  не
начались всерьез.  Для Лернеров все произошло после египетской  таможни, где
нарядный усатый офицер  принял  было купленную у пирамид  каменную кошку  за
вывозимое   произведение   искусства.   Но   когда   Илья   позвал   ее   на
интернациональном "кис-кис-кис", грозный военный тут жезаулыбался.
     А вот израильская пкида-служащая не улыбалась, рассматривая то Женю, то
ее даркон-паспорт. "Ты действительно израильская гражданка?  - быстро, зло и
непонятно  произнесла  "марокканка". -  Что-то  не  похожа."  "Она из  нашей
группы,  -  протиснулся к стойке гид. - Села в Иерусалиме." "Ты  приехала из
России, купила даркон и хочешь нелегально остаться в Израиле, чтобы заняться
проститутцией?" "С ума ты сошла!  - возмутился  Илья. - Она  уже три десятка
лет как моя жена..." - поздно прикусил он язык.
     "Рэга -  минутку, -  откинулась на спинку  кресла пкида, держа трубку у
уха.  - Ицик, тут двое русских... сутенер  и  проститутка. Да, обычное дело,
просочились как-то  в Израиль и съездили для пущей легализации  в Египет. По
документам оба евреи, но внешне - типичные руситы. Проверь их дарконы. Я так
и  думала! Домой вернетесь из Каира, - объявила она Лернерам. -У  нас и  так
слишком много русских."
     Между тем,  группа была уже  на  израильской  территории и  садилась  в
автобус.
     Рижанин  выслушал офицера таможни, вскинул на плечо свою сумку и развел
руками, проходя  мимо Лернеров  туда же:  "Проверили  ваши паспорта, господа
хорошие. Все фальшивое. И  теудат-зеут, и даркон, выданный на его основании.
Вы нелегалы в Израиле. Леhитраот."
     Автобус плавно  закрыл дверь и  уехал.  Из  египетского туалета  тянуло
вонью.
     "В чем дело? - подошел египетский офицер. - Кто вы такие?.."


     
"Академик  Жаборецкий может  подтвердить, кто мы такие!  - отчаянно
кричал Илья в кабинете  московского  следователя.  - Вы  же... вы  же видели
Терри, Алексей Витальевич?" 

     "Если  вам  достаточно  моего  свидетельства,  -  профессор  Жаборецкий
напряженно вглядывался в осунувшихся молодых людей в грязной помятой одежде,
- то  я подтверждаю: доктор  Илья Романович  Лернер действительно  много лет
занимался в нашем институте влиянием секреций редких антарктических креветок
на механизм старения человека и продемонстрировал мне лично десять лет назад
результаты своих  изысканий на умиравшей от чумки собаке  Омолодил  до почти
что щенка. Более чем вероятно, что потом он испытал препарат на своей жене и
на себе  самом.  Скорее всего  это и  есть Илья Романович и Евгения Ароновна
Лернеры. Во всяком случае, в студенческие годы Илья был точно таким же."
     "И что?- Вылечил?"
     "Так это же гений! - по-детски открыл рот грозный дознаватель.- Он же в
Израиле  мог  всех сделать  бессмертными.  Состояние  сколотить! Как же  они
расстались с таким  ученым? И почему их к нам депортировали в наручниках  из
Египта?" "Увы, - развел руками профессор. - Судя по всему у евреев для этого
не  нашлось  денег." "А  у вас?" "Мой институт  еле сводит концы  с концами,
но...  на эту тему мы  бы давно нашли  любые средства,  если  бы едиственный
компетентный специалист не уехал девять лет назад в Израиль."
     "Гражданами  Российской  федерации эти... двое не являются. Израильская
сторона утверждает,  что, согласно их компьютерам, чета Лернеров умерла  год
назад  и  похоронена  у  нас в России. Единственный  способ  хоть  как-то их
легализовать - ваше  согласие не  только признать этого... как его теперь...
короче, вот этого Лернера, но и  ваше письменное заявление о государственной
важности  изысканий   по  теме  с  намерением  взять  его   обратно,   чтобы
продолжить...  Вы их  официально  узнаете?.."  "Узнаю. Однозначно.  И  готов
принять обратно,  хоть это не  так и просто. Придумаем  что-нибудь...  Если,
конечно, вы, со своей  стороны  сможете  их  как-то  легализовать.  Вы  сами
понимаете, что вернуть их в мой коллектив в качестве всем известных Лернеров
невозможно."
     "Если вы уверены в успехе его изысканий и... У меня папа..."
     "Если  у  нас все получится,  как  я  предполагаю,  товарищ  полковник,
считайте,  что вы  с вашим папой  уже вышли  из ресторана  и  отправились по
девочкам."
     "Тогда  считайте,  что нужная  легенда и документы к  ней уже  у  ваших
бывших Лернеров в кармане! Если, конечно, за  нашими милейшими... гостями не
числятся дела пострашнее подделки документов - до их эмиграции в Израиль."
     "А вы согласны, Илья Романович?"
     "Господи...  Да  я вообще  не  знаю,  как вас и  благодарить-то Алексей
Витальевич!"

     
"Вас спасло то, - говорил Жаборецкий в самолете, пятый час летевшем
над  просторами  родины  чудесной,  -  что  за  вами  не  числилось  никаких
политических грехов.  Вот  вам  и  выправили вполне достойные  документы для
молодых людей с направлением в мой институт."
     "Политических грехов? -  не  уставал  удивляться жизни Илья. -  Но  что
может  считаться в новой и демократической  России  политическим  грехом для
бывшего советского человека? Советская деятельность или антисоветская?" "Чем
меньше вы будете об этом думать, тем легче будет вам жить на  свете. Пока же
институт откупил  вашу прежнюю квартиру..."  "В которой мы  оба умерли...  -
тихо сказала Женя. - Похоронены на  Пятнадцатом километре..."  "Меня все эти
ваши  заморочки не касаются, - насупился профессор. -  Я их и понимать-то не
обязан. Вернетесь к тому, Владимир  Семенович,  чем занимался у нас ваш,  по
легенде,  дядя  -  Илья  Романович  Лернер.  В Израиле вы никогда  не жили и
никакого омоложения не  проходили. Вы поняли?" "А мы там и на самом деле  не
жили. Все девять лет только  наблюдали  со своего эпикруга, как сладко живут
люди в их эпицентре..." "Вашего этого, как его, иврита, я тем более понимать
не  обязан.  В   русском  языке  и  слова-то  такого  "эпикруг"   нет.  Чушь
какая-то!...  Итак, вы однокурсники, кончили заочно провинциальный биофак. Я
вас  пригласил  к  себе  на  работу  только   потому,  что  вы  располагаете
уникальными трудами своего именитого дяди, оставленными вам в наследство."
     "А... если не  секрет... Поймите меня правильно,  Алексей Витальевич...
Вы же помните, какие  у нас с вами были, мягко  говоря,  сложные отношения в
прошлом? Я на вас и сослался-то только от полного отчаяния! Зачем вы меня...
нас спасли?"
     "Да... вы правы... Мы не так уж с вами...  дружили, чтобы  я вас спасал
от пущей любви. А что я никогда  не грешил особым альтруизмом, то об  этом и
говорить не  приходится. Все гораздо проще, Илья...  Мне семьдесят восемь. А
ей, если вы  помните...  сейчас всего тридцать девять. За эти... скажем так,
нелегкие годы  я не только не был съеден  бесчисленными конкурентами,  но  и
приобрел  кое-какие деловые  связи. А  потому имею все  основания  надеяться
на... Короче говоря, у меня только одно условие  - первая ампула должна быть
впрыснута...""Только вам,  Алексей  Витальевич, - горячо  воскликнула  Женя,
невольно потирая еще  не отошедшие от наручников запястья. - Без вас нам тут
такая интеграция предстояла  бы на родине,что  все прошлое, кроме разве  что
арабской тюрьмы, цветочками показалось... Вы никогда в туалет по-большому не
ходили в наручниках? Если бы  Ильюша не решился  сослаться на вас..." "Вова!
Володя он у вас, Лариса!"

     "А экспедиция за креветками?  - не отставал между тем настырный Илья. -
Это  же  сумасшедшие  деньги?  Откуда они  в  стране, бюджет которой  меньше
израильского при  населении в  тридцать  раз большем?" "В  этой стране  иных
денег,  кроме,  как  вы  изволили выразиться, сумасшедших, не существует уже
много  лет. И принадлежат  они  не какой-то  абстрактной "стране", а  вполне
конкретным  людям,  которые и  оприходовали  наследство  Российской империи,
приросшее  наследием Советского  Союза. И каждый пятый из  этих  людей имеет
свою пассию, рядом с которой он должен выглядеть в постели мужчиной... Вы же
выглядите? Или... не дай Бог, тут есть свой ньюанс?"
     "Никаких  ньюансов, - смеялась  "Лариска". - Только  пыль..."  "К-какая
пыль?" "Та, что стоит столбом!"

     "Русские, представляешь? - шипела лаборантка Рита  своему безразличному
ко всему тихому мужу с баркашовским значком-свастикой на пиджаке. - Молодые!
Дядя, видите  ли,  им тот  Лернер... Но я-то вижу, что это  они же,  как та,
помнишь, их собака, что сдыхала, сдыхала, а потом скакала у нас по лестнице,
пока  ее  новые  хозяева  не  продали  куда-то  в  тайгу.  Это  они,  Костя!
Омолодились  там  у   себя  в  Израиле...  И  все  наши  их  узнали,  только
придуриваются  от   страха  потерять  работу,  величают  гадов   по   новому
имени-отчеству.  Но  мне-то  ясно,  что это израильские  шпионы, ты понял? И
Жаборецкий  с ними  заодно. Его  зам  кому-то  сказал,  я  слышала, - что-то
многовато  у молодого специалиста знаний  и опыта; меня скоро  переплюнет. И
дядины работы  наизусть  знает. Так  что все  уже  догадываются, что  это за
блондинистая парочка.  Это-то  меня больше всего  и  возмущает,  Костя, - по
паспорту они русские! Я к ним подкатилась с листовкой нашей партии, так этот
истинный Илья Романыч-то так на меня зыркнул!.. Я его назло в столовой так и
окликнула,  представляешь? Он прямо  подскочил,  даже  обжегся супом.  И  ни
одного блюда со свининой не берет. Русский!.."
     "Рита, нам-то  какая  разница?"  "Нет,  что значит, какая разница? Жиды
возвращаются!  На все готовенькое. Отсиделись в своем Тель-Авиве пока мы тут
переживали путч, инфляцию,  дефолт,  все эти  мерзости,  что они  же  нам  и
навязали! Наш губернатор открыто говорил - все наши приморские беды от кого?
От  жидов! А эти там обжирались и грелись на отобранном у арабов солнышке...
Нет, жизни я ему не дам!"
     В тот же вечер, специально подкараулив Илью на  лестнице, она прошипела
ему тем же хорошо знакомым голосом: "Что, не понравилось в Тель-Авиве?"
     "Воистину  салям,  -  пробормотал "Вова". - Лишкат  авода,  мас ахнаса,
авталя, русим  мисрахим  (биржа  труда, налоговое  управление,  безработица,
грязные русские - ивр.), неприличными словами не выражаться, с-скотина..."
     Доморощенная нацистка отпрянула.  Ей  было  бы куда  проще, если бы  он
послал ее матом, как до своей эмиграции. "Ты... эта...  чего?" "Ло хошув (не
важно). Пшло  нах..." Это было совсем другое дело. Рита уже набрала воздуха,
чтобы  достойно  ответить, как  вдруг преображенный  сосед тихо  сказал: "Не
заткнешься - Костика омоложу... Рядом со старой клячей."
     У несчастной перехватило  дух. И  одним  врагом у Лернеров тотчас стало
меньше.
     * **
     В  той  же  некогда опустевшей и захламленной, а  теперь заново обжитой
квартире  тот же сквозняк из  приоткрытой балконной двери  гонял по пыльному
полу  обрывки  упаковки  новой   мебели   из  щедрых  кредитов  престарелого
любовника. Не так жарко как прежде, но  грели батареи и пахло новыми вещами,
включая импортную,  как и  все в новой-старой стране, включая автоматическую
стиральную машину,  по сравнению с  которой  некогда брошенная "Вятка"  была
анахронизмом. Заново подобранная, расставленная и ухоженная мебель повторяла
новый  облик своих хозяев. Все это оказалось восстановимым с нуля. Тем более
в эпицентре.
     Илья запер знакомую  дверь и положил ключ  в  карман.  Он  снова боялся
потерять ключ  от своей квартиры. У  подъезда стоял подержаный автомобиль  -
подарок от спонсора Жаборецкого.
     После  катастрофы  на египетско-израильской  границе  все  это казалось
чудом.
     Тот  же ледяной  непрерывный  сухой ветер разносил по двору  бумажки из
мусорных  баков.  В  ярко  освещенный  переполненный  импортными  продуктами
гастроном заходили  люди, чтобы  купить  что  угодно...  по  своему карману.
Декабрь  1999, какой ни есть результат перестройки,  переполненные магазины,
новые планы для новых душ.
     Среди освещенных в этот ранний  зимний вечер теплых окон ярко светились
те жетри окна их "хрущобы", многолетнего семейного очага, единственного дома
Лернеров  на  этой  планете.  Впереди была  милость российского капитализма,
победившего их сионизм... Круг замкнулся. Начиналась новая интеграция.
     

     22.12.00
     Dr. Solomon Zelmanov = Shlomo Wulf
     972-4-8527361







Популярность: 1, Last-modified: Thu, 14 Mar 2002 22:09:54 GmT