----------------------------------------------------------------------------
Перевод Ф.А. Петровского
Хрестоматия по античной литературе. В 2 томах.
Для высших учебных заведений.
Том 2. Н.Ф. Дератани, Н.А. Тимофеева. Римская литература.
М., "Просвещение", 1965
OCR Бычков М.Н. mailto:[email protected]
----------------------------------------------------------------------------
(Около 94-55 гг. до н. э.)
Лукреций (Lucretius) - римский поэт-философ эпохи гражданских войн I в.
до н. э. Биографические сведения о нем малодостоверны. Рост индивидуализма в
связи с распадом римской общины, стремление по-новому поставить и решить
проблемы этики, морали и религии, осознать основы мироздания - все это
вызвало в Риме интерес к греческим философским системам. Большой
популярностью стала пользоваться материалистическая философия греческого
философа Эпикура (IV-III вв. до н.э.). По словам К. Маркса {К. Маркс,
передовица в Э 179 "Кельнской газеты" (1842). Сочинения, т. I, стр. 180.},
"философии Эпикура, стоиков или скептиков были религиями образованных римлян
к тому моменту, когда Рим достиг вершины своего могущества".
В дидактической поэме "О природе вещей" ("De rerum natura") Лукреций
пламенно пропагандирует идеи Эпикура. В первых трех книгах излагается физика
Эпикура - его учение об атомах, в котором он развивал учение философа
Демокрита; в четвертой - каноника (теория познания); в пятой - астрономия,
геология и история человеческой культуры; в шестой объясняются различные
явления природы; поэма завершается пространным картинным описанием эпидемии
в Афинах в V в. до н. э. В основе концепции Лукреция лежит этический
принцип: объяснением явлений природы Лукреций хочет избавить своих
современников от всяких суеверий и страха перед смертью. В отличие от
Эпикура, физика и материалистическое объяснение всего мироздания у Лукреция
играют более самостоятельную роль, поэтому он особенно заостряет
антирелигиозный момент философии Эпикура. Не случайно он приводит в третьей
книге до тридцати доказательств смертности души. Поражает любовь Лукреция к
реальной действительности, живое ощущение природы, вера в человека, в его
разум, в прогресс человечества. Пусть многие объяснения Лукреция наивны; у
него античный механический материализм; но он признает объективную
реальность мира, и в основе всей его концепции лежит научный принцип
сохранения материи при ее вечной трансформации.
Лукреций - не изолирующий себя от общества эпикуреец (принцип Эпикура -
"живи незаметно"), а политический борец-просветитель. Недаром Ломоносов
говорил, что "Лукреций в натуре дерзновенен" {В статье "О качествах
стихотворца рассуждение".}, а Маркс в своих ранних работах называл Лукреция
"свежим, смелым поэтическим властителем мира" {Сочинения, т. I, ИМЭЛ, стр.
462.}.
Лукреций не только философ, но и поэт. Продолжая линию дидактических
философских поэм Эмпедокла и Парменида, а также отчасти унаследовав
доказательства путем художественных аналогий от Демокрита, Лукреций довел
поэтизацию философского материала до совершенства; он искусно сумел раскрыть
философские положения в конкретных образах и аналогиях, которые
развертываются у него в яркие, цельные поэтические картины. В своих
доказательствах, желая убедить читателя, Лукреций обнаруживает тонкое
ораторское мастерство и в этом отношении является предшественником Вергилия.
Язык его поэмы, написанной дактилическим гекзаметром, изобилует неологизмами
и архаизмами, стилистическая функция которых еще мало изучена.
Поэма Лукреция заняла видное место в борьбе античного материализма и
идеализма в Риме. Цицерон, будучи противником учения Эпикура, тем не менее,
по-видимому, содействовал изданию поэмы Лукреция. Эпикурейски настроенный
поэт Овидий (см. ниже) писал: "Стихотворения возвышенного Лукреция погибнут
тогда, когда вся земля погибнет в один день" ("Песни любви", I, 15, 23).
Лукреций был популярен в эпоху Возрождения и в эпоху французской
буржуазной революции, особенно у французских материалистов XVIII в.
(например, у Гельвеция и др.), которые черпали из его поэмы аргументы
против религии. Даже романтик Ф. Шлегель, осуждая материализм Лукреция, тем
не менее писал: "По вдохновению и возвышенности он занимает первое место
среди римлян; как певец и живописатель природы - первое место среди всех
уцелевших поэтов древности".
В Советском Союзе поэт, философ-материалист Лукреций стал особенно
популярен.
Переводы - И. Рачинского (М, 1904 и 1913; Гос. антирелигиозное изд.,
1933) и Ф. А. Петровского (изд. 1936 и изд. Академии наук СССР, 1945 и
1946).
Из поэмы "О ПРИРОДЕ ВЕЩЕЙ"
[ХВАЛА ЭПИКУРУ]
В те времена, как у всех на глазах безобразно влачилась
Жизнь людей на земле под религии тягостным гнетом,
С областей неба главу являвшей, взирая оттуда
65 Ликом ужасным своим на смертных, поверженных долу,
Эллин впервые один осмелился смертные взоры
Против нее обратить и отважился выступить против.
И не молва о богах, ни молньи, ни рокотом грозным
Небо его запугать не могли, но, напротив, сильнее
70 Духа решимость его побуждали к тому, чтобы крепкий
Врат природы затвор он первый сломить устремился {*},
{* Лукреций, преклоняясь перед Эпикуром, здесь забывает
о великом материалисте Греции Демокрите (V-IV вв. до н. э.),
атомистическую теорию которого заимствовал и развил
Эпикур (см.: Маркс, Различие между натурфилософией Демокрита
и Эпикура (Докторская диссертация), Сочинения, т. I, ИМЭЛ).
Следует еще иметь в виду, что Эпикур не вполне отрицал
существование богов, но учил, что они не касаются мира,
пребывая где-то в "междомирии".}
Силою духа живой одержал он победу и вышел
Он далеко за предел ограды огненной мира,
По безграничным пройдя своей мыслью и духом
пространствам.
Как победитель он нам сообщает оттуда, что может
Происходить, что не может, какая конечная сила
Каждой вещи дана и какой ей предел установлен.
Так в свою очередь ныне религия нашей пятою
Попрана, нас же самих победа возносит до неба {*}.
{* Маркс цитирует этот отрывок и замечает: "Эпикур
поэтому есть величайший греческий просветитель, и
ему подобает похвала Лукреция" ("Из подготовительных
работ к диссертации", Сочинения, т. I, ИМЭЛ, стр. 53).}
[ГРОМОВАЯ ПЕСНЯ ЛУКРЕЦИЯ] {*}
{* Слова Маркса, который цитирует стихи 922-934 ("Работы по истории
эпикурейской, стоической и скептической философии", Сочинения, т. I, ИМЭЛ,
стр. 462).
Я не таю от себя, как это туманно, но острый
В сердце глубоко мне тирс {*} вонзила надежда на славу
{* Собственно, жезл, обвитый плющом, - атрибут вакханок.}
И одновременно грудь напоила мне сладкою страстью
925 К музам, которой теперь вдохновляемый, с бодрою мыслью
По бездорожным полям Пиэрид я иду, по которым
Раньше ничья не ступала нога. Мне отрадно устами
К свежим припасть родникам и отрадно чело мне украсить
Чудным венком из цветов, доселе неведомых, коим
930 Прежде меня никому не венчали голову Музы.
Ибо, во-первых, учу я великому знанью, стараясь
Дух человека извлечь из тесных тенет суеверий,
А во-вторых, излагаю туманный предмет совершенно
Ясным стихом, усладив его Муз обаянием всюду.
[СТИХОТВОРНАЯ ФОРМА ИЗЛОЖЕНИЯ]
Это, мне кажется, смысл, несомненно, имеет разумный:
Ведь коль ребенку врачи противной вкусом полыни
Выпить дают, то всегда предварительно сладкою влагой
Желтого меда кругом они мажут края у сосуда:
И соблазненные губ ощущением, тогда легковерно
940 Малые дети до дна выпивают полынную горечь.
Но не становятся жертвой обмана они, а напротив,
Способом этим опять обретают здоровье и силы.
Так поступаю и я. А поскольку учение наше
Непосвященным всегда представляется слишком суровым
И ненавистно оно толпе, то хотел я представить
Это ученье тебе в сладкозвучных стихах пиэрийских,
Как бы приправив его поэзии сладостным медом.
Может быть, этим путем я сумею твой ум и вниманье
К нашим стихам приковать, до тех пор пока ты не познаешь
950 Всей природы вещей и законов ее построенья.
[СОХРАНЕНИЕ И ДВИЖЕНИЕ МАТЕРИИ]
248 Так что, мы видим, отнюдь не в ничто превращаются вещи,
Но разлагаются все на тела основные обратно.
250 И в заключенье: дожди исчезают, когда их низвергнет
С неба родитель-эфир на земли материнское лоно,
Но наливаются злаки взамен, зеленеют листвою
Ветви дерев и растут, отягчаясь плодами, деревья.
Весь человеческий род и звери питаются ими,
И расцветают кругом города поколением юным,
И оглашается лес густолиственный пением птичьим;
Жирное стадо овец, отдыхая на пастбище тучном,
В неге ленивой лежит, и белея, молочная влага
Каплет из полных сосцов, а там уж и юное племя
260 На неокрепших ногах по мягкому прыгает лугу,
Соком хмельным молока опьяняя мозги молодые.
Словом, не гибнет ничто, как будто совсем погибая,
Так как природа всегда возрождает одно из другого
И ничему не дает без смерти другого родиться.
308 Здесь не должно вызывать удивленья в тебе, что в то время
Как обретаются все в движении первоначала {*},
{* Разумеются неделимые частицы - атомы, из которых,
по учению Эпикура, образованы все вещи.}
310 Их совокупность для нас пребывает в полнейшем покое,
Если того не считать, что движется собственным телом,
Ибо лежит далеко за пределами нашего чувства
Вся природа начал. Поэтому, раз недоступны
Нашему зренью они, то от нас и движенья их скрыты.
Даже и то ведь, что мы способны увидеть, скрывает
Часто движенья свои на далеком от нас расстоянье:
Часто по склону холма густорунные овцы пасутся,
Медленно идя туда, куда их на пастбище тучном
Свежая манит трава, сверкая алмазной росою;
320 Сытые прыгают там и резвятся, бодаясь, ягнята.
Все это издали нам представляется слившимся вместе,
Будто бы белым пятном неподвижным на склоне зеленом.
Также, когда, побежав, легионы могучие быстро
Всюду по полю снуют, представляя примерную битву,
Блеск от оружия их возносится к небу, и всюду
Медью сверкает земля, и от поступи тяжкой пехоты
Гул раздается кругом. Потрясенные криками горы
Вторят им громко, и шум несется к небесным созвездьям;
Всадники скачут вокруг и в натиске быстром внезапно
330 Пересекают поля, потрясая их топотом громким.
Но на высоких горах непременно есть место, откуда
Кажется это пятном, неподвижно сверкающим в поле.
[Атомы отличаются по форме один от другого, как животные отличаются друг от
друга, иначе мать не узнавала бы своих детенышей; дальше описываются
мучения коровы, лишившейся своего теленка:]
352 Так у святилищ богов разукрашенных часто теленок
Падает пред алтарем, в дыму фимиама заколот,
Крови горячей поток испуская с последним дыханьем.
355 Сирая мать между тем, по зеленым долинам блуждая,
Ищет напрасно следы на земле от копыт раздвоенных,
Всю озирая кругом окрестность, в надежде увидеть
Свой потерявшийся плод; оглашает печальным мычаньем
Рощи тенистые; вспять возвращается снова и снова
360 К стойлам знакомым в тоске по утраченном ею теленке.
Нежные лозы, трава, орошенная свежей росою,
И глубоко в берегах текущие реки не могут
Ей утешения дать и отвлечь от заботы нежданной;
Не занимают ее и другие телята на тучных
365 Пастбищах и облегчить не могут ей тяжкой заботы:
Так она жаждет найти то, что близко и дорого сердцу.
[ОЛИЦЕТВОРЕНИЕ ПРИРОДЫ]
931 Если же тут, наконец, сама начала бы природа
Вдруг говорить и средь нас кого-нибудь так упрекнула:
"Что тебя, смертный, гнетет и тревожит безмерно печалью
Горькою? Что изнываешь и плачешь при мысли о смерти?
Ведь коль минувшая жизнь пошла тебе впрок перед этим,
И не напрасно прошли и исчезли все ее блага,
Будто в пробитый сосуд налитые, утекши бесследно,
Что ж не уходишь, как гость, пресыщенный пиршеством
жизни,
И не вкушаешь, глупец, равнодушно покой безмятежный?
940 Если же все достоянье твое растеклось и погибло,
В тягость вся жизнь тебе стала, к чему же ты ищешь
прибавки,
Раз она также опять пропадет и задаром исчезнет,
А не положишь конца этой жизни и всем ее мукам?
Нет у меня ничего, что тебе смастерить и придумать
Я бы в утеху могла: остается извечно все то же;
Даже коль тело твое одряхлеть не успело и члены
Не ослабели от лет, - все равно остается все то же,
Если тебе пережить суждено поколенья людские,
Иль если, лучше сказать, даже вовсе избегнешь ты смерти".
950 Что же мы скажем в ответ, как не то, что природа законный
Иск предъявляет, вставая в защиту правого дела?
Если ж печалится так человек пожилой или старый
952 И о кончине своей сокрушается больше, чем должно,
То не вправе ль она еще более резко прикрикнуть:
"Прочь со слезами, брехун, уйми свои жалобы тотчас!
956 Жизни все блага познав, стариком ты сделался дряхлым!
Пренебрегая наличным, о том, чего нет, ты мечтаешь:
Вот и прошла, ускользнув, твоя жизнь и без прока погибла,
И неожиданно смерть подошла к твоему изголовью,
Раньше чем мог бы уйти ты из жизни, довольный и сытый.
960 Но тем не менее брось все то, что годам твоим чуждо,
И равнодушно отдай свое место потомкам: так надо".
[ИЗ ИСТОРИИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ОБЩЕСТВА]
925 Прежде порода людей, что в полях обитала, гораздо
Крепче, конечно, была, порожденная крепкой землею.
Остов у них состоял из костей и плотнейших и больших;
Мощные мышцы его и жилы прочнее скрепляли.
Мало доступны они были действию стужи и зноя
930 Иль непривычной еды и всяких телесных недугов.
Долго, в течение многих кругов обращения солнца,
Жизнь проводил человек, скитаясь, как дикие звери.
Твердой рукою никто не работал изогнутым плугом,
И не умели тогда ни возделывать поле железом,
Ни насаждать молодые ростки, ни с деревьев высоких
Острым серпом отрезать отсохшие старые ветки.
Чем наделяли их солнце, дожди, что сама порождала
Вольно земля, то вполне утоляло и все их желанья.
Большею частью они пропитанье себе находили '
940 Между дубов с желудями, а те, что теперь созревают, -
Арбута ягоды зимней порой и цветом багряным
Рдеют, ты видишь, - крупней и обильнее почва давала.
Множество, кроме того, приносила цветущая юность
Мира и грубых кормов для жалких людей в изобилье.
А к утолению жажды источники звали и реки;
Как и теперь, низвергаяся с гор, многошумные воды
Жаждущих стаи зверей отовсюду к себе привлекают.
И наконец, по лесам пробираясь, они занимали
Капища нимф, из которых, как ведомо было им, токи
950 Плавно скользящей воды омывают влажные скалы,
Влажные скалы, росой и зеленым покрытые мохом,
Частью же, вон вырываясь, бегут по открытой равнине.
Люди еще не умели с огнем обращаться, и шкуры,
Снятые с диких зверей, не служили одеждой их телу;
В рощах, в лесах или в горных они обитали пещерах,
И укрывали в кустах свои заскорузлые члены,
Ежели их застигали дожди или ветра порывы.
Общего блага они не блюли, и в сношеньях взаимных
Были обычаи им и законы совсем неизвестны.
960 Всякий, добыча кому попадалась, ее произвольно
Брал себе сам, о себе лишь одном постоянно заботясь.
И сочетала в лесах тела влюбленных Венера.
Женщин склоняла к любви либо страсть обоюдная, либо
Грубая сила мужчин и ничем неуемная похоть,
965 Или же плата такая, как желуди, ягоды, груши.
На несказанную силу в руках и в ногах полагаясь,
Диких породы зверей по лесам они гнали и били
975 Крепким тяжелым дубьем и бросали в них меткие камни;
968 Многих сражали они, от иных же старались укрыться.
Телом своим загрубелым, подобно щетинистым вепрям,
970 Наземь валились спать нагишом с наступлением ночи
И зарывались в листву или ветви густые с деревьев.
С воплями громкими дня или солнца они не искали,
В мраке ночном по полям пробираясь, объятые страхом,
Но ожидали в молчанье и в сон погрузившись глубокий,
Как небеса озарит светильником розовым солнце.
Ведь с малолетства уже присмотрелись они и привыкли,
Что нарождаются свет и потемки друг другу на смену,
А потому никогда не могло появиться сомненье
980 Иль опасенье у них, чтобы вечная не распростерлась
Ночь над землею и свет от солнца не сгинул навеки...
Да и не чаще тогда, чем теперь, поколения смертных
Сладостный свет бытия оставляли со стоном печальным.
990 Правда, тогда человек, в одиночку попавшися, чаще
Пищу живую зверям доставлял и, зубами пронзенный,
Воплем своим оглашал и леса, и дубравы, и горы,
Видя, как мясом живым он в живую уходит могилу.
Те же, кому удавалось спастись и с объеденным телом
Прочь убежать, закрывая ладонью дрожащею язвы
Гнусные, Орка потом ужасающим криком на помощь
Звали, доколе их боль не лишала жестокая жизни,
Их, беспомощных, не знавших, чем надо залечивать раны.
Но не губила зато под знаменами тысяч народа
1000 Битва лишь за день один {*}. Да и бурные моря равнины
{* Лукреций здесь несомненно намекает и на свою современность,
на кровопролитие гражданских войн. Такие же намеки на
современность и дальше.}
Не разбивали судов и людей о подводные камни.
Даром, напрасно, вотще вздымался, волны бесились
Часто и также легко оставляли пустые угрозы,
И не могли никого коварные моря соблазны
Гладью спокойной прельстить и завлечь, улыбаясь волнами.
Дерзкое людям совсем мореходство неведомо было.
Скудная пища тогда предавала слабевшие члены
Смерти. Напротив, теперь излишество нас убивает.
Те наливали себе по неведенью часто отраву
1010 Сами, а ныне другим дают ее с большим искусством.
После, как хижины, шкуры, огонь себе люди добыли,
После того как жена, сочетавшися с мужем единым,
1012 Стала хозяйством с ним жить, и законы супружества стали
Ведомы им, и они свое увидали потомство,
Начал тогда человеческий род впервые смягчаться.
Зябкими сделал огонь их тела, и они перестали
Так уж легко выносить холода под небесным покровом.
Да и Венера их мощь ослабляла, и ласкою детям
Грубый родительский нрав сломить без труда удавалось.
Там и соседи сводить стали дружбу, желая взаимно
1020 Ближним не делать вреда и самим не терпеть от насилья.
Требуя к детям притом снисхожденья и к женскому полу,
Смутно давали понять движеньями тела и криком,
Что сострадательным быть подобает ко всем слабосильным.
Правда, достигнуть нельзя было всюду согласья, но все жа
Добрая часть людей договоры блюла нерушимо.
Иначе весь человеческий род уж тогда бы пресекся,
И не могли бы досель поколенья его размножаться.
Что же до звуков, какие язык производит, - природа
Вызвала их, а нужда подсказала названья предметов
1030 Тем же примерно путем, как и малых детей, очевидно,
К телодвиженьям ведет неспособность к словам, понуждая
Пальцем указывать их на то, что стоит перед ними.
Чувствует каждый, на что свои силы способен направить:
Прежде еще, чем на лбу у теленка рога показались,
Он уж сердито грозит и враждебно бодается ими;
И не успели еще зародиться ни когти, ни зубы
У молодого потомства пантер и у львят, как они уже
Когтем и лапою бьют и пускают в защиту укусы.
Птичий весь, далее, род полагается, видим, на крылья
1040 И охраняет себя движением трепетным перьев.
А потому полагать, что кто-то снабдил именами
Вещи, а люди словам от него научились впервые, -
Это безумие, ибо раз мог он словами означить
Все и различные звуки издать языком, то зачем же
Думать, что этого всем в то же время нельзя было сделать?
Кроме того, коли слов и другие в сношеньях взаимных
Не применяли, откуда запало в него представленье
Пользы от этого или возникла такая способность,
Чтобы сознанье того, что желательно сделать, явилось?
1050 Также не мог он один насильно смирить и принудить
Многих к тому, чтоб они названья вещей заучали.
Да и ко слову глухих нелегко убедить и наставить
В том, как им надобно быть; они бы совсем не стерпели
И не снесли бы того, чтобы их ушам понапрасну
Надоедали речей дотоле неслыханным звуком.
Что же тут странного в том, наконец, если род человеков,
Голосом и языком одаренный, означил предметы
Разными звуками все, по различным своим ощущеньям?
Ведь и немые скоты и даже все дикие звери
1060 Не одинаковый крик испускают, а разные звуки,
Если охвачены страхом иль чувствуют боль или радость.
В этом путем наблюдений простых ты легко убедишься:
Если молосские псы в раздраженье огромною пастью
Мягко только ворчат, оскаливши крепкие зубы,
То по-иному звучат их сдавленной злости угрозы,
Чем если лают они и голосом все наполняют.
Также когда языком щенят они с нежностью лижут
Или же лапами их тормошат и хватают их пастью,
Будто кусая, но к ним едва прикасаясь зубами,
1070 То по-иному совсем они тявкают с ласковым визгом,
Чем если в доме одни они воют иль с жалобным воплем,
Телом припавши к земле, от побоев хотят увернуться...
[Стихи 1073-1086. Другие примеры разнородных животных.]
1087 Стало быть, коль заставляют различные чувства животных
Даже при их немоте испускать разнородные звуки,
Сколь же естественней то, что могли первобытные люди
1090 Каждую вещь означать при помощи звуков различных!
Во избежанье с твоей стороны молчаливых вопросов,
Знай же, что смертным огонь принесен на землю впервые
Молнией был. От нее и расходится всякое пламя.
Видим ведь много вещей, огнем небесным объятых,
Блещут, ударом с небес пораженные, вспыхнув от жара.
Но и от ветра, когда, раскачавшись, деревья ветвями,
Сильно шатаясь, начнут налегать одно на другое,
Мощное трение их исторгает огонь, и порою,
Вспыхнувши, вдруг заблестит и взнесется горячее пламя,
1100 Если взаимно они и стволами и сучьями трутся.
То и другое могло огонь доставить для смертных.
После же пищу варить и смягчать ее пламени жаром
Солнце наставило их, ибо видели люди, что силой
Знойно палящих лучей умягчается многое в поле.
День ото дня улучшить и пищу и жизнь научали
Те, при посредстве огня и всяческих нововведений,
Кто даровитее был и умом среди всех выдавался.
Начали строить цари города, воздвигать укрепленья,
В них и оплот для себя находя, и убежище сами;
1110 И поделили поля и скотину они, одаряя
Всех по наружности их и по их дарованьям и силам,
Ибо наружность тогда почиталась и славились силы.
Позже богатство пришло, и золото было открыто,
Что без труда и красивых и сильных лишило почета.
Ибо за тем, кто богаче, обычною следуют свитой
Те, кто и силой своей и красой богачей превосходят.
Тот же, кто в жизни себе кормилом взял истинный разум,
Тот обладает всегда богатством умеренной жизни:
Дух безмятежен его, и живет он, довольствуясь малым.
1120 Люди же вместо того устремились ко славе и власти,
Думая этим себе благоденствие твердо упрочить
И проводить свою жизнь при достатке в спокойствии полном.
Тщетно! Все те, кто достичь до вершины почета стремятся,
Гибельным сделали путь по дороге, к нему восходящей.
С самых почета высот будто молнией их поражает
Зависть и в Тартара мрак низвергает нередко кромешный.
1127 Зависть ведь чаще всего зажигает, как молния выси,
Все, что стоит над другим и вершиной своей выдается.
Лучше поэтому жить повинуясь, в спокойствии полном,
1130 Нежели власти желать верховной и царского сана {*}.
{* Проповедь эпикурейской этики, на основе которой
Лукреций критикует современную ему жизнь.}
Пусть же напрасно они обливаются потом кровавым,
Изнемогая в борьбе на пути честолюбия узком:
1133 Все разуменье свое из чужих они уст почерпают,
Слушают мненья других, а собственным чувствам не
внемлют.
Было так прежде, так есть и теперь и впоследствии будет.
По убиенье царей ниспровергнуты в прахе лежали
Гордые скипетры их, и былое величие тронов,
И украшенье державной главы, обагренное кровью,
Под ноги черни упав, за великую почесть платилось:
1140 Жадно ведь топчется то, что некогда ужас внушало.
Смуты настали затем и полнейший во всем беспорядок:
Каждый ко власти тогда и к господству над всеми стремился.
Некие люди затем избранью властей научили
И учредили права, дабы люди держались законов.
Род же людской до того истомился насилием вечным
И до того изнемог от раздоров, что сам добровольно
Игу законов себя подчинил и стеснительным нормам.
Каждый ведь сам за себя порывался во гневе суровей
Мстить, чем теперь это нам дозволяет закон справедливый,
1150 И потому опротивела жизнь при насилии вечном.
Страх наказаний с тех пор омрачает все жизни соблазны:
В сети свои произвол и насилие каждого ловят,
Обыкновенно к тому, от кого изошли, возвращаясь;
Жить для того нелегко спокойной и мирной жизнью,
Чьи нарушают дела договоры всеобщего мира.
Пусть и богов и людей ему обмануть удается.
Все ж утаить навсегда преступления - нет, не надейся,
Ибо невольно, во сне говоря иль в бреду при болезни,
Многие сами себя выдавали, бывало, нередко
1160 И открывали свои сокровенные долго злодейства.
Ну, а причину того, что богов почитанье в народах
Распространялось везде, города алтарями наполнив,
И учредился обряд торжественных богослужений,
Ныне в особых местах совершаемых в случаях важных,
Также откуда теперь еще в смертных внедрен этот ужас,
Что воздвигает богам все новые капища всюду,
На протяженье земли и по праздникам их наполняет, -
Все это здесь объяснить не составит больших затруднений.
Дело ведь в том, что уже и тогда поколениям смертных
1170 Дивные лики богов случалось, и бодрствуя, видеть
Иль еще чаще во сне изумляться их мощному стану.
Чувства тогда приписали богам, потому что, казалось,
Телодвиженья они совершали и гордые речи,
Шедшие к их красоте лучезарной и силе, вещали.
Вечной считалась их жизнь, потому что всегда неизменным
Лик оставался у них и все тем же являлся их образ.
Главным же образом мощь почиталась их столь непомерной,
Что одолеть никакой невозможно, казалось, их силой.
И потому несравненным богов полагали блаженство,
1180 Что не тревожит из них ни единого страх перед смертью.
И в сновиденьях еще представлялося людям, что боги
Много великих чудес совершают без всяких усилий.
Видели, кроме того, что вращение неба и смена
Года различных времен совершаются в строгом порядке,
Но не могли распознать, почему это так происходит,
И прибегали к тому, что богам поручали все это,
Предполагая, что все направляется их мановеньем.
В небе жилища богов и обители их помещали,
Видя, что ночь и луна по небесному катятся своду,
1190 День и ночь, и луна, и ночи суровые знаки,
Факелы темных небес и огней пролетающих пламя,
Солнце, и тучи, и снег, и град, и молньи, и ветры,
Бурь стремительный вихрь и грозные грома раскаты.
О человеческий род несчастный! Такие явленья
Мог он богам приписать и присвоить им гнев беспощадный?
Сколько стенаний ему, сколько нам это язв причинило,
Сколько доставило слез и детям нашим, и внукам!
Нет, благочестье не в том, что пред всеми с покрытой главою
Ты к изваяньям идешь и ко всем алтарям припадаешь,
1200 Иль повергаешься ниц, или, длани свои простирая,
Молишься храмам богов, иль обильною кровью животных
Ты окропляешь алтарь, иль нижешь обет на обеты, -
Но в созерцанье всего при полном спокойствии духа.
Ибо когда мы глаза поднимаем к небесным пространствам,
Видя в мерцании звезд высоты эфира над нами,
И устремляется мысль на луны и на солнце движенья,
То из-под гнета других мучений в груди начинает
Голову вверх поднимать, пробуждаясь, такая забота:
Нет ли над нами богов, безграничная мощность которых
1210 Разным движеньем кругом обращает блестящие звезды?
Скудость познания мысль беспокоит тревожным сомненьем.
Именно: было иль нет когда-то рождение мира,
И предстоит ли конец, и доколь мироздания стены
Неугомонный напор движения выдержать могут;
Или, по воле богов одаренные крепостью вечной,
Могут, в теченье веков нерушимо всегда сохраняясь,
Пренебрегать необъятных веков сокрушительной силой?
Иль у кого же тогда не спирает дыхания ужас
Пред божеством, у кого не сжимаются члены в испуге,
1220 Как содрогнется земля, опаленная страшным ударом
Молньи, а небо кругом огласят громовые раскаты?
И не трепещут ли.все племена и народы, и разве
Гордые с ними цари пред богами не корчатся в страхе,
Как бы за гнусности все и проступки, и наглые речи
Не подошло, наконец, и тяжелое время расплаты?
Также, над морем когда проносясь, сокрушительной силой
Ветер неистовый мчит по волнам предводителя флота,
Все легионы его и слонов вместе с ним увлекая,
Разве тогда не дает он обетов богам и, объятый
1230 Страхом, не молит их о затишье и ветре попутном?
Тщетно, подхваченный вдруг ураганом неистовым, часто
Он, несмотря ни на что, уносится к заводям смерти.
Так все деянья людей сокровенная некая сила
Рушит, а пышные связки и грозные с ними секиры
Любо, как видно, ей в прах попирать и посмешищем делать,
И, наконец, когда вся под ногами колеблется почва,
Падают или грозят города потрясенные рухнуть, -
Что же тут странного в том, если так поколения смертных
Унижают себя и всецело богам оставляют
1240 Чудные силы и власть управления всею вселенной?
Было открыто затем и железо и золото с медью,
Веское также еще серебро и свинцовая сила,
После того как огонь истребил, охвативши пожаром,
Лес на высоких горах иль от молньи, ударившей с неба,
Или еще потому, что в лесах воевавшие люди
Для устрашенья врагов зажигали огонь им навстречу,
Или хотели они, привлеченные щедростью почвы,
Тучных прибавить полей и под пастбища место очистить,
Или зверей убивать и добычей от них богатиться,
1250 Ибо сначала огонь применяли и ямы, охотясь,
Раньше чем псами травить научились и ставить тенета.
Но, какова б ни была причина того, что пожаром
С шумом зловещим леса пожирало горячее пламя
До основанья корней, - только недра земли распалялись,
И, в углубленья ее собираясь, по жилам кипящим
Золото, медь, серебро потекли раскаленным потоком
Вместе с ручьями свинца. А когда на земле появились
Слитки застывшие их, отливавшие ярко, то люди
Начали их поднимать, плененные глянцем блестящим;
1260 И замечали притом, что из них соответствует каждый
В точности впадине той, которая их заключала.
Это внушило ту мысль, что, расплавив металлы, возможно
В форму любую отлить и любую придать им фигуру;
И до любой остроты и до тонкости также возможно
Лезвий края довести, постепенно сжимая их ковкой,
Чтобы оружье иметь и орудье для рубки деревьев,
Чтобы обтесывать лес и выстругивать гладкие брусья,
Чтобы буравить, долбить и просверливать в дереве дыры...
1283 Древним оружьем людей были руки, ногти и зубы,
Камни, а также лесных деревьев обломки и сучья,
Пламя затем и огонь, как только узнали их люди.
Силы железа потом и меди были открыты.
Но применение меди скорей, чем железа, узнали:
Легче ее обработка, а также количество больше.
Медью и почву земли бороздили, и медью волненье
1290 Войн поднимали, и медь наносила глубокие раны.
Ею и скот и поля отнимали: легко человекам
Вооруженным в бою безоружное все уступало.
Мало-помалу затем одолели мечи из железа,
Вид же из меди серпа становился предметом насмешек;
Стали железом потом и земли обрабатывать почву,
И одинаковым все оружием в битвах сражаться...
[Стихи 1297-1378. Военное дело, одежда, садоводство, .]
Звонкому голосу птиц подражать научились устами
1380 Люди задолго пред тем, как стали они в состоянье
Стройные песни слагать и ушам доставлять наслажденье.
Свист же Зефира в пустых стеблях камышовых впервые
Дуть научил поселян в пустые тростинки цевницы.
Мало-помалу затем научились и жалобно-нежным
Звукам, какие свирель из-под пальцев певцов изливает,
В непроходимых лесах обретенная, в рощах и долах
1387 В отдыха сладостный час на пастбищ просторе пустынном,
1390 Всем этим люди тогда услаждались и тешили души,
Пищей насытившись: все в это время забавы по сердцу.
Часто, бывало, они, распростершись на мягкой лужайке
Возле ручья берегов, под ветвями высоких деревьев,
Скромными средствами телу давали сладостный отдых,
Если к тому ж улыбалася им и погода, и время
Года пестрило цветами повсюду зеленые травы.
Тут болтовня, тут и смех раздавался веселый, и шутки
Тут забавляли людей, процветала тут сельская Муза.
Голову, плечи себе из цветов иль из листьев венками
1400 Резвость игривая всех украшать побуждала в то время,
Все начинали плясать без размера, махая руками
Грубо, и грубой пятой топтали родимую землю;
Следом за этим и смех возникал и веселые шутки.
Внове все было тогда и все представлялось чудесным.
Да и тому, кто не смел засыпать, утешением было
То, что на всяческий лад выводил он голосом песни
Или поджатой губой скользил по тростинкам цевницы.
Даже теперь сторожа сохраняют этот обычай.
Но и размер соблюдать научившись, нисколько не больший
1410 Плод наслаждений они получают от этого все же,
Чем получало когда-то людей землеродное племя.
Ибо наличная вещь, коль приятней ее мы не знаем,
Нравится больше всего и кажется полной достоинств.
Но постепенно затем предмет, оказавшийся лучше,
Губит ее и всегда устарелые вкусы меняет.
Так отвратительны всем стали желуди, так в небреженье
Ложа из листьев и трав постепенно оставлены были.
Также одежду из шкур оставили люди звериных,
Хоть и внушала она при открытье столь сильную зависть,
1420 Что, несомненно, убит был тайком ее первый владетель.
Но на клочки изорвав ее, всю обагренную кровью,
Все же убийцы извлечь из нее не могли себе пользы.
Стало быть, шкуры тогда, а золото ныне и пурпур
Жизнь отравляет людей, заботой и войнами мучат.
В этом, как думаю я, поколение наше виновней:
Стужа нагих и без шкур терзала людей землеродных,
Нам же, по правде, ничем не грозит недостаток багряных,
Золотом шитых одежд, изукрашенных пышным узором,
Если от холода нас защищает плебейское платье.
1430 Так человеческий род понапрасну и тщетно хлопочет,
Вечно в заботах пустых проводя свою жизнь бесполезно
Лишь оттого, что не ведает он ни границ обладанья,
Ни предела, доколь наслаждение чистое длится.
Это и вынесло жизнь постепенно в открытое море
И подняло из пучины войны великие волны.
Солнце же вместе с луной - караульщики мира, - великий
Неба вертящийся свод сияньем своим озаряя,
Людям внушили, что смена времен годовых неизменно,
Так же как все во вселенной, свершается в строгом порядке.
1440 Жизнь проводили уже за оградою крепкою башен
И, на участки разбив, обрабатывать начали землю.
1442 Море тогда зацвело кораблей парусами, и грады
Стали в союзы вступать и взаимно оказывать помощь.
Как появились певцы, воспевавшие века деянья;
1445 А незадолго пред тем изобретены были и буквы.
Вот отчего мы о том, что до этого было, не знаем
Иначе, как по следам, истолкованным разумом нашим.
Судостроенье, полей обработка, дороги и стены,
Платье, оружье, права, а также и все остальные
1450 Жизни удобства и все, что способно доставить усладу:
Живопись, песни, стихи, ваянье искусное статуй -
Все это людям нужда указала, и разум пытливый
Этому их научил в движенье вперед постепенном.
Так изобретенья все понемногу наружу выводит
1455 Время, а разум людской доводит до полного блеска.
Видели ведь, что одна из другой развиваются мысли,
И мастерство, наконец, их доводит до высших пределов.
[Описание страшной эпидемии в Афинах в V в. до н. э. Сравнение с описанием
этой эпидемии у греческого историка Фукидида показывает, что Лукреций, желая
оказать эмоциональное воздействие на читателя, патетически преувеличивает,
дополняет, сгущает краски картины. См. анализ Я. М. Боровского в статье
"Лукреций и Фукидид" в книге: Лукреций, О природе вещей, т. II, изд.
Академии наук СССР, 1947.]
Этого рода болезнь и дыханье горячее смерти
В кладбище некогда все обратили Кекроповы земли {*},
{* Т. е. Аттику; Кекроп - древнейший мифический царь в Атике.}
1140 Жителей город лишив и пустынными улицы сделав.
Ибо, в глубинах Египта родясь и выйдя оттуда,
Долгий по воздуху путь совершив и по водным равнинам,
Пал этот мор, наконец, на все Пандионово племя {*},
{* Т. е. на афинян; Пандион - мифический афинский царь.}
И на болезнь и на смерть повальную всех обрекая.
1145 Прежде всего голова гореть начинала от жара,
И воспалялись глаза, принимая багровый оттенок;
Следом за этим гортань, чернея глубоко, сочилась
Кровью, и голоса путь зажимали преградою язвы;
Мысли глашатай - язык затекал изверженной кровью,
1150 Слабый от боли, в движенье тяжелый, шершавый на ощупь,
Дальше, когда, сквозь гортань накопляясь в груди,
проникала
Сила болезни затем и в самое сердце больного,
То, расшатавшись, тогда колебалися жизни устои.
Вместе с дыханием рот испускал отвратительный запах,
1155 Тот же, какой издает, загнивая, смердящая падаль.
Силы духовные тут ослаблялись, и тело томилось,
Ослабевая совсем у самого смерти порога.
И безысходной тоской нестерпимые эти страданья
Сопровождались всегда, сочетаясь с мучительным стоном.
1160 Часто и ночью и днем непрерывные схватки икоты
Мышцы и члены больных постоянно сводили и, корча,
Их, истомленных уже, донимали, вконец изнуряя.
Но ни на ком бы не мог ты заметить, чтоб жаром
чрезмерным
Кожа горела больных на наружной поверхности тела;
1165 Нет, представлялась она скорей тепловатой на ощупь;
Точно ожогами, все покрывалось тело при этом
Язвами, как при священном огне, обнимающем члены;
Внутренность вся между тем до мозга костей распалялась,
Весь распалялся живот, пламенея, как горн раскаленный.
1170 Даже и легкая ткань и одежды тончайшие были
Людям несносны; они лишь прохлады и ветра искали.
В волны холодные рек бросались иные нагими,
Чтобы водой освежить свое воспаленное тело.
Многие вниз головой низвергались в глубины колодцев,
1175 К ним припадая и рты разинув, над ними склонялись:
В воду кидаться влекла неуемная, жгучая жажда;
Даже и дождь проливной представлялся им жалкой росою.
И передышки болезнь не давала совсем. В изнуренье
Люди лежали. Врачи бормотали, от страха немея,
1180 Видя всегда пред собой блуждавший, широко открытый
Взгляд воспаленных очей, не знавших ни сна, ни покоя.
Много еще и других появлялось признаков смерти:
Путались мысли, и ум от унынья и страха мешался,
Хмурились брови, лицо становилось свирепым и диким,
Слух раздражен был, и шум раздавался в ушах, не смолкая,
Делалось частым дыханье и то затяжным или редким,
Шея покрыта была лоснящейся влагою пота,
В жидких и скудных плевках соленая, цвета шафрана,
С хриплым кашлем слюна с трудом выделялась из горла.
1190 Мышцы сводило в руках, и члены тряслись и дрожали,
И, начиная от ног, подыматься все выше и выше
Холод не медлил. Затем, с наступленьем последнего часа,
Ноздри сжимались, и нос, заостряясь в конце, становился
Тонким, впадали глаза и виски, холодея твердели
1195 Губы, разинут был рот и натянута лобная кожа.
Без промедленья потом коченели отмершие члены.
Вместе с восьмою зарей блестящего солнца обычно
Иль на девятый восход его светоча жизнь прекращалась.
Если же кто избегал почему-нибудь смертной кончины,
1200 То в изнуренье от язв отвратительных, в черном поносе,
Все же впоследствии он становился добычею смерти.
Часто еще из ноздрей заложенных шла изобильно
Кровь гнилая, причем голова нестерпимо болела:
Таял тогда человек, теряя последние силы.
1205 Если ж спасались и тут от острого кровотеченья
Гнойного, все же болезнь уходила в суставы и жилы,
Даже спускаясь к самим детородным частям человека.
Тяжко иные боясь очутиться у смерти порога,
Жизнь сохраняли себе отсечением члена мужского;
1210 Также встречались порой и такие, что жить продолжали,
Хоть и без рук и без ног, а иные лишались и зренья.
Вот до чего доводил отчаянный страх перед смертью!
И постигало иных такое забвенье событий
Прошлых, что сами себя узнать они были не в силах.
1215 Много хотя на земле, землей непокрытых, валялось
Трупов на трупах тогда, но пернатых и хищников стаи
Все же шарахались прочь, убегая от острого смрада,
Или, отведав, тотчас в предсмертных мученьях томились.
Впрочем, в те страшные дни ни из птиц ни одна не решалась
1220 Вовсе туда прилетать, ни свирепые дикие звери
Не покидали лесов. Большинство, от болезни страдая,
Околевало тогда. И верная песья порода
Прежде всего издыхала на улицах в тяжких мученьях:
Жизнь исторгалась из тел смертоносною силою мора.
1225 Верных, пригодных для всех одинаково, средств не имелось.
То, что давало одним возможность живительный воздух
Полною грудью вдыхать и взирать на небесные выси,
Гибельно было другим и на верную смерть обрекало.
Тут всего больше одно сокрушения было достойно
И тяжело - это то, что как только кто-нибудь видел,
1230 Что он и сам захворал, то, как на смерть уже обреченный,
Падая духом, лежал с глубоким унынием в сердце
И, ожидая конца, он на месте с душой расставался.
Правда, с одних на других, ни на миг не давая покоя,
Шла и валила людей ненасытной болезни зараза,
Как густорунных овец и племя быков круторогих.
Это и делало то, что росла за могилой могила.
Ибо и тот, кто бежал посещенья родных заболевших,
Вскоре платился и сам за свою непомерную жадность
1240 К жизни и смерти боязнь злополучной, позорною смертью
Помощи всякой лишен, небрежением общим казнимый.
Тот же, кто помощь своим подавал, погибал от заразы
И от трудов, что нести заставляли и совесть и также
Голос умильный больных, прерываемый жалобным стоном.
Эта кончина была уделом достойных и лучших.
Наспех несли хоронить без проводов множество трупов
И зарывали скорей, как попало, их бренные кости,
Не соблюдая совсем благочестных обычаев предков:
1247 Наперебой торопясь с погребеньем родных, где придется,
1250 В изнеможенье от слез и печали домой возвращались.
После же добрая часть не вставала с постели от горя.
И не нашелся б никто в это страшное время, кого бы
Не поразила иль смерть, иль болезнь, иль печаль по
умершим.
Ни волопас, ни пастух уже стад не пасли, да и пахарь
Твердой рукой ни один не работал изогнутым плугом:
Занемогли и они. И скучившись в хижинах тесных,
Обречены были все на смерть нищетой и болезнью.
На бездыханных сынах бездыханных родителей трупы
Видно бывало порой, а равно и лежащих на трупах
1260 Их матерей и отцов - детей, расстававшихся с жизнью.
Да и немало беды понаделало то, что скопилось
В городе много селян, уходивших с полей, отовсюду
С разных сторон притекавших в него зараженной толпою,
Площади все и дома переполнены были, и, тесно
Скучившись вместе, народ погибал от повального мора.
Много на улице тел валялось: томимые жаждой,
Люди к фонтанам воды подползали и падали тут же,
Ибо дыханье у них ненасытная жажда спирала.
Да и по людным местам и дорогам ты мог бы увидеть
Многое множество тел изможденных людей полумертвых;
Пакостью смрадною все и рубищем рваным покрыты,
1270 Гибли они от парши - не люди, а кожа до кости:
Гнусные язвы и грязь уже заживо их хоронили, -
Капища все, наконец, святые богов бездыханной
Грудою тел переполнила смерть, и завалены всюду
Трупами доверху все небожителей храмы стояли
1275 Там, где пришельцев толпы призревали служители храмов.
Ни почитанье богов, ни веления их в это время
Не соблюдались уже: отчаянье все ниспровергло.
И позабыт был обряд похорон, по которому раньше
В городе этом народ совершал погребенья издревле.
1280 Все трепетали тогда в смятении полном, и каждый
В мрачном унынье своих мертвецов хоронил как придется.
Спешка и с ней нищета к делам побуждали ужасным:
Так, на чужие костры, для других возведенные трупов,
Единокровных своих возлагали с неистовым криком
1285 И подносили огонь, готовые лучше погибнуть
В кровопролитной борьбе, чем с телами родными расстаться.
Популярность: 2, Last-modified: Wed, 26 Oct 2005 04:57:18 GmT