----------------------------------------------------------------------------
М., "Художественная литература", 1987
OCR Бычков М.Н. mailto:[email protected]
----------------------------------------------------------------------------
Шираз - это самое сердце Ирана. Почти тысячу километров надо проехать
на юг от столицы, чтобы попасть в этот уютный город, воспетый в стихах и
легендах. На полпути к нему еще встретится Исфаган с неповторимыми голубыми
и кремовыми куполами мечетей, качающимися минаретами, со множеством
мастерских-магазинов чеканки по металлу. Там вырос недавно металлургический
завод, детище советско-иранских экономических связей. Чем дальше на юг, тем
чаще будут попадаться памятники домусульманского древнего Ирана. Сначала
впечатляющая своими размерами усыпальница основателя иранского государства
Кира (Куроша, ум. в 530 г. до н. э.), сложенная из огромных каменных глыб, и
совсем недалеко от Шираза - Персеполис, величественный комплекс дворцов,
построенных на обширной площадке, как будто выровненной бульдозерами у
подножья крутой горы. По преданию, Персеполис был разрушен Александром
Македонским, но и сейчас, двадцать три века спустя, огромные входные
ворота, двадцатиметровые колонны, стены, украшенные барельефами, и парадная
лестница вызывают восхищение высоким искусством древних иранских
скульпторов, безмерным трудом каменотесов.
Еще час пути по извилистой горной дороге - и за небольшим перевалом
взору открывается Шираз, который иранцы с древних времен называют городом
роз и соловьев. Роз действительно много, они наполняют ароматом центральную
улицу и окраины, где в цветах утопают гробницы великих средневековых поэтов
Саади и Хафиза. А соловьев в Ширазе уже не услышишь, разве только в
университетском парке или в знаменитой померанцевой роще. Да и о пернатых ли
говорят иранцы? Ведь для них соловьи - это поэты и народные певцы, создатели
поэтического фольклора. Впрочем, неверно было бы думать, что за пределами
Шираза или, скажем, всей провинции Фарс люди живут без песен. На рисовых
полях Гиляна, в горах Хорасана, в степях центральной части страны в любое
время года можно услышать, как пастух или одинокий путник на ослике изливает
в песне тоску, а вокруг него - ни души... Но в Фарсе, откуда пошло название
всей страны - Парс (Персия), народные традиции сильнее, фольклор
разнообразнее и голоса певцов, по-видимому, звонче. Не случайно поэтому
именно здесь песен записано больше, чем в других краях этой большой страны,
здесь же, в Ширазе, они издаются. Вот почему и новое издание на русском
языке персидского фольклора - это прежде всего песни Шираза, хотя, конечно,
в книге есть песни, сложенные в других провинциях Ирана.
Народная поэзия Ирана веками развивалась в тесной взаимосвязи с
классической литературой. Порой не только читатель, но и исследователь не
может точно сказать, какие элементы пришли в письменную поэзию из фольклора
и какие, наоборот, из поэзии попали в фольклор. И в фольклоре и в литературе
мы встречаем имена и образы Фархада, Лейлы, Меджнуна, Юсефа и других;
сюжеты народных четверостиший пришли к Омару Хайяму и, по-новому им
осмысленные, обогатили фольклор.
Классическая литература Ирана давно и широко представлена русскому
читателю. Отметим лишь, что основную роль в развитии и совершенствовании
литературы на языке фарси играли представители народов, говоривших на этом
языке,- персов и таджиков. Вот почему эту литературу по справедливости
называют персидско-таджикской. Лучшие поэты X-XV веков отшлифовали
литературный язык и основные литературные жанры - эпос и лирику, их
жанровые формы - робаи, газель, касыду, масневи и другие. Фирдоуси
(940-1025), автор эпической поэмы "Шах-наме", призывал народ на борьбу
против иноземного господства, воспевал героизм защитников родины, борцов
против угнетения. Омар Хайям (1040-1123) в своих четверостишиях провозгласил
гимн разуму, познанию природы и жизни общества, боролся с лицемерием власть
имущих. Саади (1184-1292) в дидактических произведениях "Бустан" и
"Гулистан" создал реалистические картины жизни своего времени, выступил
против тирании и насилия, хотя в ряде случаев проповедовал смирение перед
судьбой (эти мотивы совпали по времени с монгольским нашествием). Хафиз (ум.
в 1389 г.) дал миру газели, в которых утонченная лирика сочеталась с идеями
жизнеутверждающего гуманизма и резкого протеста против религиозного
ханжества. Многие другие поэты этого периода внесли в сокровищницу
персидско-таджикской литературы иные идеи, сюжеты, жанровые формы.
Персидско-таджикская литература - это огромное духовное богатство,
которое было по достоинству оценено классиками западноевропейской и русской
литературы. Не случайно дань глубокого уважения ей отдал Гете, который под
влиянием ее написал свой знаменитый "Западно-восточный диван" и заслуги
некоторых иранских поэтов в развитии мировой литературы, может быть и
незаслуженно, ставил выше своих. И А. Пушкину, как известно, были "Гафиза и
Саади... знакомы имена". И не только имена. Пушкин хорошо знал и ценил их
творчество. Духом Востока, образностью персидской литературы проникнуты
многие его произведения.
Классическую поэзию Ирана серьезно изучал Л. Толстой. Особенно
нравились ему рассказы и изречения Саади на моральные темы. Некоторые из них
он использовал при составлении своих "Русских книг для чтения".
Увлечение Хафизом надолго завладело А. Фетом, который оставил
прекрасные переложения его газелей. Наконец, "Персидские мотивы" С. Есенина
по своему духу и лиризму связаны с хафизианой, хотя называет поэт имена
Фирдоуси, Хайяма и Саади.
Высокая художественность персидско-таджикской литературы во многом
объясняется ее богатыми источниками. Среди них можно назвать письменную
древнеперсидскую литературу, так называемую шуубитскую поэзию, созданную
поэтами-иранцами на арабском языке в VIII-IX веках, и, конечно, устное
творчество, широко распространенное среди народов, живших на территории
иранских государств с древних времен. Оно, как и фольклор многих других
народов Востока, изучено значительно хуже, чем письменная литература. Одной
из причин этого было нескрываемое пренебрежение к своему фольклору самих
иранцев, которые долгое время называли народные песни "пустыми словами",
"бессмыслицей". Хотелось бы подчеркнуть, что значительно раньше европейских
и тем более иранских ученых к изучению поэтического фольклора обратились
русские востоковеды. Профессор Петербургского университета В. А. Жуковский
еще в 1889 году опубликовал переводы записанных им колыбельных песен
{Жуковский В.А. Колыбельные песни и причитания оседлого и кочевого населения
Персии.- Журнал министерства народного просвещения, 1889, январь, 1-34.}, а
спустя некоторое время издал большое исследование народной поэзии с
персидскими текстами, переводами, комментариями {Жуковский В. А. Образцы
персидского народного творчества. СПб., 1902.}. Эти публикации показали, что
с давних времен в Иране рядом с классической традицией жила и развивалась
устная поэзия, отражающая жизнь, мысли и чувства простых людей города и
деревни.
Среди записанных В. А. Жуковским песен было немало сатирических строк,
которые он сравнивал с куплетами парижских бульваров времен Великой
французской революции. В. А. Жуковский был первым русским ученым, который к
народному творчеству иранцев отнесся с большим вниманием, увидел в нем
неиссякаемый источник, из которого персидская литература черпала простые, но
яркие, запоминающиеся образы, легкий юмор, языковые богатства.
Дальнейшее знакомство с фольклором Ирана показало, что самой
распространенной его поэтической формой является добейти (четверостишие).
Русский ученый А. А. Ромаскевич, впоследствии профессор Ленинградского
университета, во время своих поездок по южному Ирану сумел записать
четыреста четверостиший, переводы которых вместе с персидским текстом и
транскрипцией были опубликованы {Ромаскевич А. А. Персидские народные
четверостишья, ч. I. ЗВОРАО, т. 23, вып. III-IV, 1916, с. 318-347; ч. II.
ЗВОРАО, т. 25, 1921, с. 145-228.}. Ученый считал, что происхождение этой
поэтической формы восходит к далекому домусульманскому прошлому. В самом
деле, в "Авесте" - священной книге зороастрийцев {Зороастрийцы, или
огнепоклонники - исповедники зороастризма, древней религии Ирана до VII в.
Основателем ее был Зороастр (Заратуштра).} - часть стихов состояла (по
Ромаскевичу) из ряда четырехстрочных строф, причем каждая строка (стих)
содержала в себе одиннадцать слогов. Такова же поэтика и народных
четверостиший.
Спустя четверть века, то есть уже в 30-х годах, когда иранцы занялись
своим фольклором, крупнейший поэт и филолог-стилист Малек ош-шоар Бахар
подтвердил доисламские истоки народных четверостиший, добавив к этому, что
они по своему метру напоминают силлабику стихов последнего доисламского
периода Сасанидов. Конечно, параллельное развитие классической литературы
и фольклора не могло не сказаться на метрической системе народной поэзии. Со
временем фольклор, как и письменная поэзия, воспринял аруз, просодию
арабского происхождения, по которой стих образуется путем определенного
чередования коротких и долгих слогов. Но и отступлений от строгостей аруза в
поэтическом фольклоре было сколько угодно, тем более что добейти не
декламируются, а поются. При пении же исполнитель имеет большую
возможность свободно обращаться с поэтическим размером. В одиннадцатисложном
добейти третья строка, как правило, содержит не одиннадцать, а тринадцать
слогов. А иногда, хотя и редко, встречаются более длинные стихи или совсем
короткие, в семь слогов. То, что народные четверостишия не укладываются в
рамки аруза, по-видимому, и является одной из причин, по которой иранцы
никогда не называют их "робаи" {Робаи - в арабоязычной, персоязычной и
тюркоязычной поэзии четверостишие, как правило, философского содержания,
написанное по законам аруза. Распространенная форма стихотворения, имеющего
своего автора.}, хотя они с робаи имеют много других общих признаков. Прежде
всего, четверостишия, как и робаи, вполне самостоятельные произведения,
содержащие законченную мысль. Даже в тех случаях, когда иранские
фольклористы пытаются из отдельных четверостишии составить своего рода песню
на определенную тему и озаглавливают их "Одиночество", "Верность",
"Разлука", "Чужбина", каждое четверостишие такой песни продолжает жить своей
жизнью, остается самостоятельным и независимым от соседних.
С робаи совпадает и порядок рифм: а а б а или а а а а. Правда, в
больших фольклорных сборниках, изданных в Иране в 60-70-х годах, отдельно
помещаются так называемые "добейтихайе масневи", то есть четверостишия с
парной рифмой. Их меньше, но достаточно много.
Добейти можно отнести к лирическому роду поэзии. Четверостишия эти не
только излагают факт или событие, но выражают и отношение к нему, дают
оценку. Исполнители их, чаще всего безвестные певцы, пели о любви, о красоте
возлюбленной, о радости свидания с ней, о страданиях от неразделенной любви,
о неисполнившихся желаниях, о верности и, наоборот, о неверности любимой.
Главные герои любовных песен - молодые люди, юноши и девушки. Их мысли,
чувства и переживания - вот основное содержание песен-четверостиший. Вместе
с тем народные четверостишия в полной мере насыщены бытовым материалом, в
них отчетливо слышны разнообразные жизненные обстоятельства, грустные
мотивы, обусловившие их возникновение.
Во многих песнях безвестные сочинители жалуются на горькую судьбу и
одиночество, на препятствия в любви, возникающие на почве социального
неравенства. Мысль о том, что для бедного человека закрыты все пути, а
богатому все доступно, проходит через многие народные песни.
Пришла весна, цветут сады, пора цветы срывать,
Алеют девичьи уста, пора их целовать,
Алеют девичьи уста, душистой пахнут амброй,
Да, очевидно, богачам достанутся опять.
Так же, как и на Руси, в Иране с давних времен существовал отхожий
промысел. Молодые люди уходили из своих селений на заработки, чтобы как-то
помочь семье. В родных местах они оставляли друзей, возлюбленных и близких,
а на чужбине сталкивались с жизнью, полной лишений. Человек, попавший в
непривычную для него среду, неустроенный и бесприютный, подолгу оставался
чужим для окружающих, остро переживал это состояние. Так рождались отдельные
четверостишия, а потом циклы песен, которые иранцы называют "гариби" -
"чужбинные". В них бедный человек вдали от родины горько сетует на
презрительное и грубое к себе отношение.
Чужбина! Где радость? Увы, далека.
Ну разве на миг здесь оставит тоска?
К чужим попадешь - полетят пух и перья,
Так птицы всей стаей клюют чужака.
Солдатская служба для простого иранца - время нелегких испытаний. В
персидском фольклоре нет длинных песен о солдатчине, как в русском. Но
отдельные четверостишия, в которых нашли отражение тяготы военной службы,
встречаются достаточно часто. Судя по содержанию, большая часть из них
относится к XIX веку, когда велись междоусобные феодальные войны, и к
20-30-м годам нашего века - ко временам борьбы Реза-шаха Пехлеви за
укрепление центральной власти в стране. Есть записи и очень поздние: "Под
звон велосипедного звонка// ко мне мой милый катит из полка" и другие.
Любопытно, что солдатские четверостишия довольно часто исполняются
женщинами, которые воодушевляют своих любимых перед боем и выражают
готовность помочь им или в самых нежных словах и выражениях утешают раненых,
оплакивают убитых.
Все отдам я за стан и осанку твою,
За оружье твое жизнь свою отдаю,
Мне сказали: идешь ты сражаться с Насером {*},
Стану птицей, чтоб друга увидеть в бою.
{* Имеется ввиду Насер-хан Кашкайский, отряды которого в 1929 г.
выступили против других племен юга Ирана на стороне правительственных войск
Реза-шаха.}
На простых иранцев, создателей поэтического фольклора, значительное
влияние оказывал и продолжает оказывать ислам. Ряд добейти утверждает
мусульманские обычаи, поддерживает исторически сложившиеся традиции. Однако
чисто религиозных песнопений в иранском фольклоре крайне мало. Если в
прошлом веке бродячие дервиши в какой-то мере способствовали распространению
песен религиозного содержания, то с исчезновением дервишей исчезли и песни,
в которых восхвалялись деяния пророка и шиитских имамов {Шиитский имам
(шиизм - особая ветвь ислама) - наследственный, из рода Мухаммеда и его зятя
Али, глава мусульманской общины и мусульманского государства.}. В то же
время простые люди часто обращаются к Аллаху, пророку Мухаммеду, имаму Али
за помощью в разрешении трудных жизненных дел. Они верят в неотвратимость
судьбы и в предопределение неба, которое, как видно из песен, временами
посылает человеку не только удачу, но и несчастья, страдания и беды. И тут
уж певец не выдерживает и проклинает и небо, и того, кто создал его, и даже
Коран с его предписаниями.
С крыши тайком на тебя я гляжу, дорогая,
Взял я Коран, на тебя ворожу, дорогая,
Если Коран нагадает в любви неуспех,
Мигом его разорву я за лжу, дорогая.
В иранских публикациях фольклора попадаются четверостишия, к которым,
по-видимому, прикоснулась рука вдумчивого народного поэта, возможно, часть
из них прошла обработку более опытных исполнителей. Именно в них содержатся
поистине философские раздумья о смысле жизни, о бренности бытия, вполне
атеистические рассуждения об отсутствии потустороннего мира. Они утверждают,
что человек должен стремиться к добру, что земные богатства - всего лишь
расплывчатая тень и что единственное, на что может рассчитывать человек
после смерти, - это на камень, который положат ему под голову по
мусульманскому обычаю.
Коротко о художественных особенностях добейти - самой распространенной
формы поэтического фольклора. Их отличает своеобразная композиция и система
выразительных средств, не свойственных письменной литературе или редко в ней
употребляемых. Прежде всего, многие народные четверостишия построены по
принципу так называемого двучленного параллелизма: запев - картинка или
сценка из миря природы - сменяется картинкой или сценкой из жизни человека.
Запев, как правило, является эмоциональным вступлением, символом; он готовит
слушателя к восприятию той мысли о человеке, ради которой создано
четверостишие. Так, запев с упоминанием о красной розе готовит слушателя к
тому, что речь пойдет о девушке; после запева "На вершине горы пять
детенышей льва" поется о раненом воине, который сражался как лев. Часто
третий стих добейти, подчеркивая важность сказанного во второй строке,
представляет собой по форме ее повторение, своеобразную словесную инверсию.
Я далеко, мой путь далек. Где дом мой? Где семья?
Но если брошу я тебя, пускай ослепну я,
Но если брошу я тебя, уйдя в страну чужую,
Пусть брачным ложем станет мне могильная земля.
Некоторые четверостишия, подобно русской частушке, исполняются в виде
живого диалога: двое исполнителей - обычно юноша и девушка - как бы
состязаются в остроумии между собой. Один начинает песню, другой заканчивает
ее, отвечая на поставленный вопрос.
Исполнитель или неизвестный автор четверостишия часто начинает его с
обращения к людям, к Аллаху, к единоверцам, а иногда к коню или к ворону с
черной головой.
Как известно, персидские поэты-классики, особенно поэты суфийского
направления, отождествляющие бога со вселенной, широко пользовались самой
причудливой символикой как художественным приемом. В отличие от письменной
литературы народная поэзия совершенно не признает абстрактных символов.
Вся символика фольклорной лирики связана с образами природы, животного и
растительного мира. Девушка - цветок, стройный кипарис, свет луны, звездочка
на небе, голубка, куропатка. Юноша - сокол, румяное яблоко, сахарный
тростник. Подобные образы есть и в письменной поэзии, но восходят они к
народному творчеству.
Слагатели песен персонифицируют явления природы, растения, животных,
обращаются с ними как с разумными существами. Сам певец или его лирический
герой уподобляет себя или ту, к которой он обращается, предметам живой или
даже неживой природы: "я - рыба", "я - белая птица", "я - фисташковое
дерево", "мы - зерна в одном гранате", "мы два сросшихся кипариса", "ты -
маленькая голубка, а я сокол", "если ты - жемчуг, то я - янтарь", "если ты -
серебро, то я - золото". В персидской народной поэзии эти олицетворения и
уподобления обретают неповторимую красоту и образность. Сотни лет переходит
из уст в уста, а теперь уже из одного фольклорного сборника в другой вот это
четверостишие:
Любовь моя, любовь, везут мой прах в Керман,
Вновь стану глиною, пригодной на кальян,
И вылепят кальян, и, может быть, закурит
Из сердца моего какой-нибудь шайтан.
Весь комплекс взаимоотношений человека и природы был глубоко и на
высоком поэтическом уровне разработан Омаром Хайямом и нашел блестящее
художественное воплощение в его робаятах. Но то, что мы с аналогичным
явлением сталкиваемся в народных четверостишиях, отнюдь не говорит об их
письменном происхождении. Скорее Омар Хайям очень хорошо знал образ
мышления своего народа и прекрасно владел всеми средствами выражения чувств,
которые широко применялись в фольклорной поэзии.
Если говорить не об образах, а в целом о языке народных песен, то в
основе их лежит разговорная речь. Лексика преимущественно бытовая, и слова,
выходящие за пределы бытовой тематики, встречаются редко.
Самостоятельных лирических песен в персидском фольклоре немного.
Поэтому и в настоящем сборнике они занимают место самостоятельного
приложения к четверостишиям. Если учесть еще, что не только четверостишие,
но и каждый бейт (двустишие) содержит законченную мысль, то можно сделать
вывод о том, что лирические песни во многих случаях представляют собой лишь
подборку четверостиший или бейтов на определенную тему.
В разделе песен публикуется целый ряд колыбельных, которые иранцы
повсеместно называют "лалайи", потому что "ла-лай" - это припев, полностью
соответствующий русскому "баю-бай". Надо полагать, иранские колыбельные, как
и колыбельные других народов, зародились из обычных причитаний, произносимых
в ритме качающейся колыбели. Поэтому размер их бывает самым раз- личным, а
рифма, как правило, парная, самая простая и подходящая к этой разновидности
фольклорной лирики. Колыбельные щедро называют предметы быта и домашнего
обихода, звучат живо и образно, проникнуты лиризмом и нежностью. Изливая
душу в колыбельной песне, женщина чувствует себя не только матерью, но и
женой, хозяйкой дома. Значительно чаще упоминается в колыбельных сын, нежели
дочь. Это обстоятельство - отголосок общественного, семейного и правового
положения женщины в Иране.
Детский фольклор в Иране, как и всюду на земле, носит характер забавы,
развлечения, пронизан весельем, шутками, остротами. Обращение к явлениям
природы для детей так же естественно, как обращение к людям. Играя во дворе,
на улице, они приветствуют первый дождь, весеннее теплое солнышко. И если в
русском фольклоре мы чаще встречаем: "Дождик, дождик, перестань", то в
иранском чаще, наоборот: "Дождик, дождик, полей, как из ведра". Как
говорится, где что важнее...
Произведения детского фольклора созданы на основе живого разговорного
языка. Одной из самых распространенных композиционных форм детских песен
является диалог и прямая речь. Никаких правил в поэтическом размере не
соблюдается, рифмой во многих случаях служат звукоподражания и междометия.
К обрядовому фольклору относятся свадебные песни, широко
распространенные на юге Ирана, особенно в Ширазе и его окрестностях, где они
имеют свое название, мало известное жителям северных провинций - "васунак".
Как правило, они исполняются женщинами, чаще всего сестрами жениха. Песня
поется едва ли не в течение всего свадебного обряда. Готовится ли свадебная
одежда жениха, отправляется ли он в баню, красит ли хною стопы и ладони -
для каждого действия есть в песне свои бейты; специальными стихами
воспеваются жениховы подарки невесте, церемония украшения комнаты
новобрачных зеленью и цветами, отъезд невесты в дом жениха.
Свадебные мотивы то грустны, то веселы, в целом же свадебные песни
исполняются медленно, торжественно, наделяют невесту высокими достоинствами,
а жениха величают не иначе, как "князь-жених". Молодые в песнях необычайно
красивы, роскошно одеты. Магическое назначение свадебной песни - выдать
желаемое за действительное.
К обрядовым следует отнести песенку "Рамазан", которую распевают
подростки в месяц поста после захода солнца, когда, по мусульманским
обычаям, разрешается есть и веселиться. Ребята ходят по дворам, восхваляют
славный месяц рамазан и заодно выпрашивают у зажиточных крестьян еду и
сладости. По содержанию и манере исполнения эта песня сильно напоминает
рождественские колядки, что исполнялись в старину на юге России, на
Украине. Еще больше с колядками схожи песни иранских ряженых, вестников
иранского Нового года (Новруза). В красных рубахах, с черными от сажи
физиономиями, приклеенными усами и бородами они останавливают прохожих,
поздравляют с праздником, поют веселые песенки, стараются ободрить и
развеселить каждого. Они и в наше время появляются на улицах дней за пять до
Новруза, который отмечается в Иране в день весеннего равноденствия, 21
марта.
Почти все формы поэтического фольклора, включая четверостишия, иранцы
чаще всего называют обобщающим словом "таране", что значит "песня". Таране
осознаются как общее достояние народа, говорящего на персидском языке, они
долго живут в среде людей труда и в городе, и в сельской местности,
передаются от поколения к поколению, подвергаются исполнителями бесчисленным
переделкам. Вариативность - обязательный признак фольклорных произведений -
в большой мере свойственна и персидскому поэтическому фольклору.
Вопросы хронологии и периодизации персидского поэтического фольклора
еще не изучены, поэтому сейчас трудно определить, к каким временам относятся
те или иные песни и четверостишия. Но судя по тому, что в них встречаются и
реалии далекого прошлого - лук и стрелы и реалии сегодняшних дней -
велосипед, предметы европейской одежды, можно сделать вывод, что фольклор
находится в постоянном развитии, живет жизнью народа, которому принадлежит.
Песни и четверостишия всегда кочевали и до сих пор продолжают кочевать
из провинции в провинцию, и происхождение их не поддается точному
географическому определению. Это хорошо видно из того, что одни и те же
четверостишия в различных печатных изданиях представляют фольклор Фарса -
юга Ирана и фольклор Хорасана - северо-востока Ирана - районов, отстоящих
друг от друга на многие сотни километров.
Народное творчество иранцев, как и фольклор других народов, совершенно
анонимно и, в отличие от литературы, представляет собой коллективное
творчество. Однако это не означает, что личность, индивидуальное начало не в
силах оказать на него влияния. На юге Ирана, например, в конце прошлого века
и начале нынешнего широкую известность приобрели слагатели и исполнители
песен (добейти) Бакер, Мохайя и особенно Фаиз из Даштестана (ум. в 1907 г.).
В его песнях и четверостишиях слышится жалоба на разлуку с любимой, тоска по
ушедшей молодости. Среди анонимных добейти его строки выделяются большей
художественностью, силою чувств, оригинальностью мысли. В Ширазе время от
времени появляются лубочные издания Фаиза - небольшие литографические
тетрадочки, продающиеся за гроши.
Большой известностью пользовался певец Мехди. Народная фантазия внесла
в рассказ о его жизни много чудесного и изукрасила ее почти сказочными
подробностями. Из отдельных добейти и преданий видно, что Мехди смолоду был
обручен с красивой девушкой по имени Ниса. Но ее родители нарушили сговор и
отдали дочь за богатого. От горя Мехди превратился в скитальца и, как
обезумевший Меджнун, переходил из деревни в деревню, изливая в песнях свое
неутешное горе. Все добейти, в которых упоминается Ниса, с полным основанием
приписываются ему.
Последние по времени поэтические переводы иранского фольклора
публиковались на русском языке в конце 60-х годов {Медресе любви. Персидская
народная поэзия. М., Художественная литература, 1969; Робаят. Персидские
народные четверостишия. М., Наука, 1969.}.
Настоящая книга даст возможность широкому кругу читателей
познакомиться со всем многообразием иранской народной поэзии. В этом ему
помогут выразительные переводы Александра Ревича, убедительно передающие
глубину и особенности фольклора, его образность, лирическую тональность,
простоту и в то же время богатство персидского языка, каким пользуются
иранцы за пределами письменной литературы.
А. Шойтов
Белая птица, лети поскорее в мой дом,
Вволю тебя напою, напитаю зерном,
Где б ни была ты, в каком бы краю ни гнездилась,
Помни всегда о потерянном сердце моем.
Кораном я клянусь, любой его строкой,
Я на красу твою глядел бы день-деньской,
И если б не враги меня подстерегали,
Повсюду бы как тень бродил я за тобой.
На крышу ты взошла и на меня глядишь,
Смеешься надо мной: мол, я кудрями рыж,
Гори они огнем, те огненные пряди,
Из-за тебя я стал бродячим, как дервиш.
О мой стройный, о высокий мой, на ком
Виден шахский знак, в любой ты входишь дом,
Внятен голос твой всем людям, всякой твари,
Ведь язык и птиц и рыб тебе знаком.
Двух барсов вижу на горе крутой,
Раздался выстрел, слышу плач и вой.
Гуляйте, братья, все уйдем однажды,
Останется кирпич под головой.
По грязи милая ступает босиком,
Горит моя душа и голова огнем,
Чтоб обувь ей пошить, свою содрал бы кожу,
Обул бы я ее и проводил бы в дом.
Была я как буква "алеф", буквой "даль" стала ныне,
Была я как сахар сладка, стала горче полыни,
Была я как роза меж роз, не дал счастья Аллах,
И стала теперь я засохшей колючкой в пустыне.
О, сколько сидеть на горе, ожидая,
Когда же распустится роза младая?
Ведь знаю: лукава она, неверна,
Чего же я жду и на что уповаю?
Клялась мне в верности любимая моя,
Клялась, что никого не выберет в мужья,
Неделя минула - она ушла к другому,
О, клятвы женские, всевышний им судья!
В каждом городе тысячи дев, как цветов на лугу,
Сотни юных красавиц встречаю на каждом шагу,
Почему ж в моем сердце безумном тоска и смятенье,
Почему я мучений разлуки избыть не могу?
Ты пришла к роднику, я, взглянув, изнемог, дорогая,
Ты с кислинкой была, как лимоновый сок, дорогая,
Ты с кислинкой была, а теперь стала сладкою ты,
Это я превратил тебя в сахар-песок, дорогая.
Выпив из рук злоумышленных яд, я погиб,
Сердце отдав неразумной в заклад, я погиб.
Горе! Я встретил злодейку себе на мученья,
В этих мученьях я сам виноват. Я погиб.
Во сне со мною милая была,
Сидела рядышком, была мила,
С любовью обнимала, вопрошала:
Здоров ли я и как идут дела.
Пусть будет золото в твоих руках, мой милый,
Пусть минут горести тебя и страх, мой милый,
И коль тебя сардар не пустит из полка,
За это пусть ответ несет Аллах, мой милый.
О пышногрудая, о стройная моя,
Коль ночью не придешь, сей мир покину я,
Коль ночью не придешь, пока петух не крикнет,
Убежище мне даст могильная земля.
Что ты солонку несешь, когда на сердце боль?
Вместо бальзама ты сыплешь мне на сердце соль.
Ты всю солонку на рану мою опрокинул.
Лучше исчезни. Доколе страдать мне? Доколь?
Я далеко, мой путь далек. Где дом мой? Где семья?
Но если брошу я тебя, пускай ослепну я.
Но если брошу я тебя, уйдя в страну чужую,
Пусть брачным ложем станет мне могильная земля.
Тебя я вижу вдалеке, но радости - пустяк,
Ты далеко, к тебе рукой не дотянусь никак.
Когда ты уходил, гордец, то не взглянул ни разу,
Я много бы могла сказать, но голос мой иссяк.
Устреми свой взгляд на небо, там Аллах,
Не дай бог тебе быть верной на словах,
Не дай бог моих соперников приветить
И развеять наше счастье в пух и прах.
На плоской крыше ты стоишь, в душе твоей цветок.
О, если б я у ног твоих рассыпать злато мог!
Что золото, что серебро! Они так мало стоят.
Готов я голову сложить за прах у милых ног.
В путь собираешься, мой херувим, я убит,
Родинкой, видом твоим неземным я убит,
Плавно колени согнув, ты неспешно садишься,
Высокомерием шахским твоим я убит.
Что ж, уходи, уходи! Ненавижу тебя!
Я от тебя отвернусь и унижу тебя.
Думаешь, я одинок? У меня есть цветок,
Он ароматней. Уйди! Я не вижу тебя.
Бог тебе судия, уходи же во имя Творца,
Хоть бы ты захворал и здоровья не знал до конца,
Хоть бы ты захворал на чужбине по воле Аллаха,
И куда бы ни глянул, стал тотчас же черен с лица.
Прекрасно дерево, чья крона в сто ветвей,
Прекрасен юноша улыбкою своей,
А юноша-бедняк, измученный нуждою,
Чем так на свете жить, уж умер бы скорей.
У меня две любимых, на каждой одежда цветная,
Соловьихе подобна одна, куропатке - другая,
Соловьиху решил я поймать, потянулся рукой,
Но она упорхнула, и где куропатка, не знаю.
Всегда я нежною была, покорною судьбе,
Мечтала я, душа моя, прислуживать тебе,
Ты повелел меня прогнать из твоего жилища.
Неужто не достойна я прислуживать тебе?
Я на ладони любимой гвоздику посею,
Стану ее поливать, буду нянчиться с нею,
Стану ее поливать, срок придет - буду рвать
Сколько хочу, потому я ее и лелею.
Ай, умница моя, чей стройный стан высок,
Зачем на сердце мне надела ты замок?
Пускай хоть сто дождей прольется за неделю,
Не смоет страсть мою стремительный поток.
Исчезнет солнце за горой, и догорит закат,
И стройная моя придет в мой дом, в мой темный сад,
Одной рукою обниму ей шею, а другою
Прижму к устам ее ладонь, вдыхая аромат.
Господи, полнится сердце тоской,
Здесь мне не хочется стать на постой,
Место другое найдем для ночлега,
Здесь я совсем потеряю покой.
Любимая моя, мой ангел дорогой,
Сладкоречивее я не встречал другой,
Меня любовь к тебе бодрит на этом свете,
Где я довольствуюсь лишь хлебом да водой.
Три вещи приносят влюбленному вред:
Собака в дому, свет луны и сосед.
Собаке дам кость, а соседу монету,
И, может быть, туча прикроет нам свет.
О, доколе, любовь моя, быть нам в разлуке, доколе?
Обижаться, мириться, заламывать руки доколе?
Всем на свете влюбленным давно уж в любви повезло,
Быть мне горьким скитальцем, испытывать муки доколе?
Ты зеленым бутоном была в те года, дорогая,
Ты ребенком была, так была молода, дорогая,
Как тебя я берег, сколько сделать старался добра,
Ты другому досталась, увы, навсегда, дорогая.
Очей любимых мой коснулся взгляд,
Как нежной розы - лунный снегопад.
Погонщики! верблюдов поднимайте,
Пред нами дальний путь и сто преград.
Зеленое дерево под крутосклоном,
Плоды его сладки, подобно цитронам,
Все матери, чьи сыновья далеко,
Мечтают о дереве этом зеленом.
Нет сна моим глазам, чего-то ждут, мой брат,
Нет отдыха рукам, удел их - труд, мой брат,
Дай на твое лицо мне вволю наглядеться,
Ведь скоротечен мир, как бег минут, мой брат.
Нас нельзя разделить, друг без друга мы - прах,
Пуст мой дом без тебя, в нем брожу, как впотьмах.
Сядь-ка рядом со мною по правую руку,
Как надежен сей мир, знает только Аллах.
При солнце подруга стирает белье,
Мерцают, как звездочки, очи ее,
Слепят их лучи, так пошли же хоть тучку,
Яви, о господь, милосердье свое.
Подружка продаст на рынке алычу,
А груши по цене, доступной богачу.
К ней очередь стоит: бери любой, кто хочет,
Но мне всегда отказ, а я их так хочу!
Богач в смиренника не превратится,
Нарядом благородство не гордится,
Сто лет ячмень в пшеницу превращай,
Из ячменя не вырастет пшеница.
О боже! Где же ночь, где мрак и тишь?
Разбитых стекол клеем не срастишь,
Осколки стекол - малые сиротки,
Покойного отца не воскресишь.
О стройная моя! Как роза твой наряд,
Вздыхая, за тобой брожу все дни подряд.
Вкусить твоих плодов моя душа желала,
Другого, не меня, ты в свой пустила сад.
Подошел я к ручью, там явилась ты мне, дорогая,
Предо мной нагишом ты плескалась в волне, дорогая,
Помнишь, ты не хотела однажды мне дать поцелуй,
А теперь невзначай вся явилась ты мне, дорогая.
Уйду, за мной в слезах помчишься вслед, родная,
Ты будешь вспоминать меня сто лет, родная.
Нет, не найти тебе столь верного, как я,
Хоть проживи сто лет, пройди весь свет, родная.
На тропе твоей сяду, судьбу загадаю:
Если вестник придет, о тебе разузнаю,
Если вестника я не дождусь, значит - все,
В ночь придет ко мне жар, а к утру я истаю.
Звезды в тучах, ночник мой давно уж погас,
Всех подряд не могу я любить на заказ,
Взяв суму, на тот свет я ушел бы из дому,
Да поселится здесь нечестивец тотчас.
Красотка, не сиди среди пустого зала,
Не надо рвать цветы там, где шипов немало,
И помни, если ты желаешь стать моей,
Там, где полно врагов, ты лучше б не бывала.
Примешан мед к твоим устам, любовь моя,
Как тонкая лоза твой стан, любовь моя,
Позволь тебя поцеловать до боли в сердце,
Чтоб эта боль осталась тая, любовь моя.
Где милый, не знаю, скорблю об утрате,
Видать, он далеко, в чужом велаяте,
В мечеть Шахчерах загляну я, а вдруг
Туда он придет, и увидимся кстати.
Жизнь отдам за эту шаль, ах, как бела!
В этой шали, столь заметной, ты пришла,
Шла ты затемно, пришла ко мне без страха,
И тому, кто породил тебя, хвала!
Жизнь за твои насурьмленные очи отдам,
Руки свои я к твоим прижимаю грудям,
Если меня ты однажды тайком поцелуешь,
Старший твой брат ничего ведь не сделает нам.
Лунным ликом твоим я клянусь, ты - луна,
Ухожу, а душа моя болью полна,
Ухожу и не знаю, вернусь ли обратно,
Твой привет принесет мне лишь птица одна.
Была я у ручья, а как пришла домой,
Уже ушел мой друг с дорожною сумой.
Пускай его родню Аллах накажет смертью,
Ведь уходил мой друг рыдая, сам не свой.
О девушка! Тебя могу сравнить с луной,
Как буковка "алеф", изящен стан прямой,
Могу тебя назвать шахиней всех красавиц
За родинку твою над нежною губой.
О девушка! За голос твой я голову отдам.
Ты так влечешь, что за тобой хожу я по пятам,
Стремлюсь к сиянью черных глаз, к блестящим черным прядям,
К ладоням маленьким твоим, к босым твоим стопам.
Заброшу я аркан, пройду к тебе, как джинн,
За полог пронырну, залезу в паланкин,
Пускай хоть сотня львов тебя оберегает,
Но я твой поцелуй сорву хотя б один.
Дева, за кудри твои душу я отдаю,
Сменишь ты веру, приму я и веру твою.
Если в безводной степи обернешься тюльпаном,
Стану дождем я и вволю тебя напою.
Сидеть бы мне с тобой бок о бок за столом
И волосы твои чесать бы гребешком,
Я волей неба стал богаче Сулеймана
В тот день, когда привел тебя в мой отчий дом.
Жизнь отдам за пунцовые губы твои,
Нет на свете безумнее нашей любви,
От любви захмелел я, лишился рассудка,
А погибну - виновной себя назови.
Помогите! - молю. У любви я в неволе,
Мое доброе имя развеяно в поле,
Если горе свое я открою горе,
Неживая гора зарыдает от боли.
Ты ткешь ковры, они пестры. Аллах тебя храни!
Как ловки быстрые персты, Аллах тебя храни!
О белогрудая моя! На тех коврах цветистых
Узоры редкой красоты, Аллах тебя храни!
Подружке нужен муж-богач, она глядит вполглаза,
Ее ушам недостает сережек из алмаза,
Меня не станет обнимать, ей ни к чему бедняк,
Ей снится сказочный жених из города Шираза.
Если б каламы повсюду рука находила,
Если бы в море из рек изливались чернила,
Если бумажными стали бы листья дерев,
Их бы для жалоб любовных, увы, не хватило.
Я встретил черноокую у ивы,
Лишь гурии и пери так красивы,
Глаза - как две звезды, а лик таков,
Что вмиг померкнет месяц горделивый.
Приветствую тебя, о зернышко граната,
Жизнь за тебя отдам, ты мне дороже брата,
Из сотни одного я выбрала тебя,
Не предавай меня, храни мне верность свято.
Хочу я стать твоим рабом, подруга,
В проулке стану за углом, подруга,
Дождусь, когда из бани ты пойдешь,
Чтоб лечь у ног твоих ковром, подруга.
На тебя хоть разок поглядеть бы мне, право, мой друг,
Но взглянуть на тебя не имею я права, мой друг,
Сколько раз я тебя целовала бы, ясный, как месяц,
Но у ангела смерти недобрая слава, мой друг.
Два-три дня, как пришлось мне покинуть Джахром,
Пальмы, речку соленую, дом за бугром.
Тот, кто нас разлучил, пусть оглохнет, ослепнет,
Пусть он станет немым, пусть убьет его гром.
Мир твоей голове и платку на кудрях,
Твои зубы - везир, а уста - падишах,
К ним припасть - вот мечта твоего Мухаммеда,
А потом пусть хоть жизни лишает Аллах.
О черноокая моя, ты кормишь малыша,
На миг от люльки оторвись, ах, как ты хороша!
Коль хочешь ты, чтоб твой малыш до лет преклонных дожил,
Пусти меня в свою постель хоть раз, моя душа!
Нежной четой голубей ворковали мы враз,
Вместе летали и спали, а врозь - ни на час.
Сделай, Аллах: пусть не знает удачи охотник,
Тот, что поймал голубка и доставил в Шираз.
Я встретил девушку, стройней на свете нет,
А шея белая, как день, как ясный свет.
В благословенный день, в веселый день Новруза,
Мне довелось сорвать невинный вешний цвет.
Что побледнела ты? Мой ангел, что с тобой?
Что так печалишься, о друг мой дорогой?
Не надо горевать. Бесплотной тенью станешь.
Новруза день придет, вернется милый твой.
Одета в алое, еще стройней ты стала,
Тянусь к твоим устам, в них сладости немало,
Заворожен тобой, я пьян, как от вина,
Горю я, как шашлык на угольях мангала.
Гляжу на шелк твоей чадры - спирает дух в груди,
Гляжу на красоту шальвар - постой, не уходи!
Какой-то пришлый богатей увел мою подругу,
Неужто ты еще живой, мой бедный друг Мехди?
Чадру моей милой Нисы, нечестивец, порвал он,
Обидою сердце мое поразил наповал он.
Топор мне скорее! Я всю их семью изрублю!
Чадру моей милой порвав, смерть свою отыскал он.
Подруга нежная, сродни луне, пришла,
В шелках и бархате она ко мне пришла,
Я так хотел хотя б во сне ее увидеть,
Она же наяву, а не во сне пришла.
Ты шахиня красавиц, из всех мне одна дорогая,
Среди множества звезд лишь одна ты - луна, дорогая.
Ростом ты коротышка, а знаешь, мой друг, почему?
Просто ты - моя жизнь, коротка, как она, дорогая.
Мне лучистая, светлая ночь при луне не нужна,
Мне краса моей милой в далекой стране не нужна,
Сколько раз я слыхал, что в разлуке любовь - как отрава,
Что ж, любовь эта вместе с разлукою мне не нужна.
Я горю, как шашлык, потому что ты где-то вдали,
Я - как птица слепая в просторах безводной земли,
Я - как птица слепая, которая ищет источник,
Как безумный Меджнун, опаленный тоской по Лейли.
Жизнью моей не клянись ты, что всех я милей,
Жизнью моей не клянись, что я краше лилей,
Жизнью моей не клянись: вдруг умру ненароком,
Совесть замучит тебя после смерти моей.
Пока не воротишься, не улыбнусь никому
И клятвы не дам никому и ничьей не приму,
Пока не воротишься, милый, платка не надену,
Не стану сурьмиться и даже глядеть на сурьму.
В твоей большой руке была я так мала,
Зажатая в перстах послушная игла.
Когда за мной пришел бедняга ангел смерти,
Не знал он, что к тебе навек я приросла.
Звезды ночные явились, но сон не идет,
Жду у пролома ограды всю ночь напролет,
Утро настало, и на небе солнце сияет.
Сколько мне ждать тебя, милая? День или год?
Ты там, я здесь, и на душе смятенье и тревога,
Терпенья много у тебя, а у меня немного.
Я за терпение твое и жизнь отдать могу,
Мне впору голубем летать у твоего порога.
К несчастью, выпало мне угодить в Джахром,
Там на торгах любви хоть покати шаром,
И если я еще в Джахроме побываю,
Лишь пальмы тощие мне вспомнятся потом.
Из-за тебя, моя любовь, покину мир земной,
Уйти в могилу я готов, хочу найти покой,
Придешь на кладбище ко мне и сядешь на могилу,
Где я под ворохом цветов хочу найти покой.
Сакине окружает стена крепостная. Что делать?
Под суровой охраной моя дорогая. Что делать?
На запоре врата, ключ у старого Заля в руках,
Как пройти в абрикосовый сад? Уж не знаю, что делать.
Весной на полянах тюльпаны цветут - не уйдешь,
А летом пора приниматься за труд - не уйдешь,
И осенью надобно жать и косить, снова - в поле,
Зимой время спать, отъедаться - и тут не уйдешь.
Благословен восход и пробужденья миг
В объятиях твоих, о, как тот миг велик!
На ложе сяду я, покров твой поцелую
И лепестками роз осыплю нежный лик.
Ты разоделась, милый друг, сегодня в пух и прах,
С тобою сесть - сойти с ума, храни меня, Аллах!
Вконец меня свели с ума три вещи драгоценных:
Шаль из Кашмира, шелк златой и кудри на висках.
Сюда бы Азраил не сунул нос,
Когда б к ее гранатам я прирос,
Припав к ее устам, я жизнь бы отдал,
К ногам бы сполз вдоль падающих кос.
На твоей тюбетейке красивый узор,
За другого выходишь душе вперекор,
Твой родитель тебя отдает за богатство.
Разве выйти за бедного - это позор?
Ай, дорогой мой, дорогой, ты знаешь, сколько раз
Струились слезы из моих забывших отдых глаз?
Мне все толкуют: "Не горюй. Вернется твой желанный".
Цветами ложе устелю тебе в тот светлый час.
Дай халат, напишу-ка я несколько строк,
И пошлю моей милой заветный листок,
Если здесь, на земле, не смягчу ее сердца,
Напишу на тот свет, пусть читает Пророк.
Ты прижмись хоть плечом, - ах, как ты мне люба! -
Вдень мне в ухо кольцо, раз такая судьба,
Поведи меня сразу на рынок Шираза,
Закричи во весь голос: "Кто купит раба?"
Дай мне руку скорей, как она моим пальцам желанна!
Если брошу тебя, пусть отвергну я святость Корана,
Если брошу тебя, если нового друга найду,
Пусть ослепну совсем, пусть я стану добычей шайтана.
Я ночью позднею к тебе приду, дружок,
Просуну палец в щель, приподниму крючок,
А если разбужу родных и домочадцев,
Скажу, мол, странник я, забрел на огонек.
Давай помиримся, забудем обо всем,
Давай, как брат с сестрой, усядемся вдвоем,
Ведь жизнь так коротка и так судьба превратна,
Еще - не дай господь! - в разлуке мы умрем.
Так лоб трещит, что меркнет свет, кому же я поплачусь?
Покроет щеки желтый цвет, кому же я поплачусь?
О, если б мог я положить лоб на колени милой!
Но лоб трещит, а милой нет, кому же я поплачусь?
Как хорошо, что в эту ночь я у тебя ночую.
Как птица, под стрехой твоей найти приют хочу я.
Не хмурься, друг мой, не гневись, коль скажет гость не то,
Бог знает, где мне завтра спать, куда я откочую.
Приди и напои меня водой,
Приди к постели в час последний мой.
Приди и напои меня шербетом,
И в смертный час я обрету покой.
Проснись до зари, благовоньями кудри омой,
А черные очи подмажь синеватой сурьмой,
И если желаешь приятное сделать Аллаху,
Меня не забудь, в лучшем виде явись предо мной.
Юноша, стройный цветок, посиди со мной рядом,
Не уходи на далекую пажить со стадом,
Не уходи на далекую пажить, себя изнуришь,
Господи, если я лгу, пусть побьет меня градом.
Идет мой друг ко мне на луг от городских ворот,
Меня неверной он зовет, но все наоборот.
Я на неверного дружка пожалуюсь Аллаху:
Подружку новую завел бессовестный урод.
Ты стройна, моя нежная, свет моих глаз,
Ты мой сахар египетский, чистый алмаз,
Посиди, посиди со мной рядом, подруга,
Ты украла мой сон, мне б уснуть хоть на час.
Заверну в твой переулок, постучусь в твой дом,
Кликну: "Выгляни скорее, жду я за углом".
Если скажут мне соседи: "Спит твоя подруга", -
Над тобой кружиться стану белым голубком.
По горам на скакуне моем лечу я,
Повидать плутовку юную хочу я,
Если с милою поладим мы во всем,
За ночь двести переходов проскачу я.
Мой двоюродный брат, мой укропный цветок,
Что же вечером ты не придешь на порог?
Если я тебе молвлю недоброе слово,
Можешь в грудь, не колеблясь, всадить мне клинок.
О вестник, отправляйся в путь, лишь дали скроет мрак,
Возьми кольцо с моей руки, как мой заветный знак,
Возьми кольцо с моей руки, вручишь на месте другу,
Об этом может знать Аллах, но знать не должен враг.
Дивный сад у любимой, не то что другие сады,
Здесь врата на запоре, ключа потерялись следы.
Но послушайте, люди, ведь это же новое чудо,
Здесь еще и цветы не цвели, а созрели плоды.
Не гонись за газелью, которая ведает страх,
Что тебе куропатка, бывавшая прежде в силках?
Лучше ты излови соловья, развеселую птицу,
Но такого, какой не бывал в человечьих руках.
Ты как цветок, когда из цветника идешь,
Как сахар ты, когда от тростника идешь,
Но для меня ты всех прекрасней и тогда,
Когда с базара ты, слегка устав, идешь.
Подруга скрытная моя, ответь, когда придешь?
Подруга горьких дней, скажи мне: впредь когда придешь?
Ты вовлекла меня в тюрьму, но ты ответь мне все же,
Пока не вышел срок мне умереть, когда придешь?
Древо я посадил на горе, чтоб в тени
Прохлаждаться под кроною в жаркие дни,
Налетел ураган, древо вывернул с корнем,
И теперь мне в награду лишь хвори одни.
Мой край - все степь да степь, ей края нет,
Я весел был по молодости лет.
Куда ушли вы, годы молодые?
Вам нет возврата, ваш потерян след.
Ты в торговый приморский Минаб укатил,
Сам себя измотал, я осталась без сил.
Ради прибыли, ради чужого богатства
Сердце верной подруги ты в прах превратил.
Мой друг, мой ивовый листок, с тобой моя душа,
На очи черные твои гляжу я, не дыша,
И если за руку меня возьмешь и поцелуешь,
Кто скажет нам, что ты хорош, а я нехороша?
Твой дом у дороги на бойком находится месте,
Не счесть у тебя ухажеров. Скажи мне по чести,
Зачем тебе я? Не лови мое сердце в силки.
Пускай ты - Ширим, тут Фархадов отыщется двести.
Девочка, сыр твой овечий так вкусно запах,
Сорок косичек лежат у тебя на плечах,
Ты всех молочных зубов до сих пор не сменила,
А уже блещет любовное пламя в очах.
Не приходишь и вести не шлешь никакой,
Где б ты ни был, клянусь я твоей головой:
Жду тебя, у меня есть два спелых граната.
Видно, жил средь неверных и сам стал такой.
Робкая козочка, ну подойди же, дай руку!
Держишь калам и письмо, ты ведь знаешь науку.
Держишь калам ты в руке, на коленях письмо.
О, неужели ты пишешь про нашу разлуку?
Мой алый, белый цвет, о цвет мой золотой!
Мой миленький дружок, возьми меня с собой,
Возьми меня с собой в далекую дорогу,
Чтоб не был ты один, возьми своей рабой.
О стройная моя, мой друг, увы, тебя здесь нет,
Стучусь в твой дом, напрасен стук, увы, тебя здесь нет,
Куда бы я ни заглянул, твой образ предо мною,
Моих друзей собрался круг, увы, тебя здесь нет.
Мне сесть бы на коня, чтоб молод конь был тот,
Чтоб масть буланая, подтянутый живот,
Хлестнул его хлыстом - и мчись по белу свету,
Чтоб милую найти, чей рот и речь как мед.
Перед тобой, Аллах, с мольбою предстаю,
Пусть встретим на пути мы черную змею,
Сперва пускай меня, безмозглого, ужалит,
Потом пускай - ее, неверную мою.
Господи, с жизнью расстаться нехитрая штука,
А расставаться с любимой - вот тут закорюка,
Сердце - с любимой, а сам ты - в далеком краю,
В путь без любимой идти - это адская мука.
Сердце безумное стало безумным вдвойне,
Лекарь пришел, стало хуже, к несчастию, мне,
Лекарь мне снадобье дал от любви безнадежной,
Снадобье в кровь превратилось, и сердце в огне.
Не стану розы рвать, шипы уколят вдруг,
Не стану ни за что любить чужих подруг,
Не стану никогда цветы левкоя нюхать,
Левкоем душится моей любимой друг.
Прохладный ветерок, ты улетай чуть свет,
В далекий Алншир мой отнеси привет,
Скажи любимому, что ждет его подруга,
Ведь пролетят года - и молодости нет.
Подруга, которая пялит глаза, не нужна мне,
Подруга вертлявая, как стрекоза, не нужна мне,
Подруга, которая верит любой клевете,
Достойна презрения и за глаза не нужна мне.
Странно: дева придет на порог, а меня уже нет,
Расцветет в чистом поле цветок, а меня уже нет,
Расцветет в чистом поле цветок, а сорвать не придется,
Дева стройная явится в срок, а меня уже нет.
Что делать? Ведь юность уйдет, не воротишь потом.
Судьба переехала счастье мое колесом.
Откуда мне знать, что вся жизнь пролетит, как неделя?
Вот старость пришла, руки-ноги связала жгутом.
Твои очи горят, как тюльпан у межи,
Ты связала барашка, скорой развяжи!
Развяжи-ка веревку на шее барашка!
Ну чего от меня тебе надо, скажи?
Сказала ты: "Дождись весны, все будет в свой черед".
Весна уже давно пришла, а сердце ждет и ждет.
Для всех весна - желанный срок, веселье, дни Новруза,
А для влюбленного весна - возлюбленной приход.
Аллах велик! Теперь мой дом на улице твоей,
Я в крепких узах кос твоих, они прочней цепей,
Готов я утренний намаз, полдневный и вечерний
Творить под аркою твоих изогнутых бровей.
Сердцу в чужие силки не попасть,
В нем лишь к тебе негасимая страсть,
Ты же затем мое сердце терзаешь,
Чтобы его не хотели украсть.
Ветерок, неси скорее мой платок
Прямо к любящей подруге на порог,
А стрелу из моего тугого лука
В сердце недругу направь, мой ветерок!
О моя милая, стал я рабом твоих глаз,
Если ты мойщица мертвых, умру хоть сейчас.
Если обмоешь меня камфарою и нардом,
Саван порву, на лицо твое гляну хоть раз.
Ай, подруга, украла ты волю мою,
Ты поешь, твой напев за версту узнаю,
Ты моя госпожа, хоть води по базару
И кричи во все горло: "Раба продаю".
Я гранатом бы, зернышком маленьким стала сама,
Жертвой стала б тому, кто плечист, чья осанка пряма.
Говорят мне: зачем он тебе? Лучше бросить такого.
Как же бросить его? Если брошу, сойду я с ума.
Тяжело умирать, смерть любимой узреть тяжелей,
Мне бы голову недруга в петле узреть поскорей,
Мне бы этому недругу голову напрочь снести,
Мне бы голову милой узреть на подушке своей.
Ах, сколько звездочек, глядят они с небес,
Не сетуй, брат, на мир, где радостей в обрез,
Не сетуй, брат, на мир, где все лишь тень - не боле,
Глядишь - богатства нет, а там и мир исчез.
В черных кольцах кудрей, о любимая, ты как Лейла,
Рук турчанки нежней твои руки, а грудь столь бела.
О газель, чьи пьянящие очи горят под бровями,
Ты надежду и сердце у друга совсем отняла.
Бестолковому вестнику не доверяй никогда,
Невзначай он такое устроит, что прямо беда.
Тот, кто сам очумел от любви, - ну какой же он вестник?
Если он и доставит послание, то не туда.
Было нам по четырнадцать, или мы были моложе,
Были с белою розой и алою розою схожи,
Луг цветами пестрел, и зеленые травы взошли,
Мы частенько вдвоем на цветочном покоились ложе.
Мы с тобой проводили счастливые дни,
Мы нарвали цветов, нам присесть бы в тени,
Мы нарвали цветов, только не было тени,
От любви нет лекарства, лишь муки одни.
Изведал я немало бед из-за тебя,
Душа моя отвергла свет из-за тебя,
Ты так позорила меня и унижала,
Весь мой позор, - тут спору нет, - из-за тебя.
К тебе я, стройная моя, примчался,
На щечке родинку любя, примчался,
Слыхал, что хочешь родинку продать,
Ведь можно опоздать, и я примчался.
Тебе я розу подарил, ты аромат вдохни,
Спрячь эту розу на груди, под шалью сохрани,
Пойдешь тропинкою степной, не будешь одинока,
Беседуй с розой, только шаль немного распахни.
Боже правый, душа винограда желает,
А в супруги красотку что надо желает,
Я ее и не тронул, и вдруг - ростовщик,
Взять с меня ее долг - вот досада! - желает.
Любимая моя, любимая моя!
Ты чашу верности разбила, ай, змея!
Скажи, ну как же ты не сохранила верность?
Ведь с самых юных лет тебе был предан я.
Чтоб ты, небо, ослепло! Тобою погашен мой свет,
Соловья ты из сада украло, потерян и след,
Соловья ты из сада украло и заперло в клетку,
Нет в саду соловья, соловьиного пения нет.
Любимая, во мне обида и укор,
Я прикипел к тебе душою с давних пор,
Пусть посулит судьба мне лучших сто красавиц,
Все будет влечь меня твой чародейный взор.
Любимая моя скосила взор слегка,
Тайком берет кальян лилейная рука.
Воды ей розовой подайте вымыть руки,
Поскольку не люблю я запах табака.
Овца с ягненком на горе крутой...
Сказали мне, что болен милый мой,
Гранатов, яблок прихвачу с собою
И поутру пойду к нему домой.
Любимая забилась в уголок,
Как исцелить меня, ей невдомек.
Лекарствами больных врачует лекарь,
Свидание идет влюбленным впрок.
Хочешь, чтоб я полюбила тебя, дорогой?
Скот не гоняй, а займись-ка работой другой.
Если тебе так по нраву житье гуртоправа,
Ты поищи-ка другую и дай мне покой.
Твой путь далек, твой дом в далекой стороне.
Мне не забыть тебя, скорей сгорю в огне.
Ждала бы я тебя всю жизнь до самой смерти,
Будь я уверена, что сам ты верен мне.
Созвездья в небе надо мной лучатся этой ночью,
Земные долы предо мной ложатся этой ночью.
Избавь от мук меня, Аллах, уж лучше умереть,
Чем с милым другом навсегда прощаться этой ночью.
Я все гляжу туда, где твой остался дом,
Мои персты тебе пусть будут гребешком.
Что мне паломники, стремящиеся в Мекку?
Я за тобой весь мир готов пройти пешком.
Должен печаль испытать настоящий мужчина,
В нашей юдоли владычат беда и кручина,
Если ты вправду мужчина, сходи на погост,
Глянешь, во что даже львов превращает кончина.
О господи! Мой дух так занемог теперь,
Возлюбленный мой друг, увы, далек теперь,
Богатый урожай вы соберете, люди,
Я столько слез лила, течет поток теперь.
Я встретился с хмельной красавицей, чей рот
Был словно сахарный, был сладок, словно мед,
Отдай я Хиндустан и все его богатства,
За них мне не купить бровей вот этих свод.
Совсем я обнищал, я стал бедней раба,
Я был из золота, стал медным, о судьба!
Где взять мне новую кабу, чтоб нарядиться,
В глазах людей позор - дырявая каба.
Мы были как зерна в одном колоске,
Мы были как волны в единой реке,
Мы оба клялись, но какой же неверный
Учил тебя клятвы писать на песке?
Моя малютка слезы льет: течет из глаз вода,
Со мной бедою поделись, не плачь, иди сюда,
Со мной бедою поделись, возьму я часть поболе,
Ты для большой беды мала, а мне легка беда.
Пасу я стадо на горе крутой
И слышу голос милой за горой.
Живи сто лет, хоть ты уносишь разум
И вечно нарушаешь мой покой.
Под пятницу мне милая приснилась,
В субботу вестник оказал мне милость,
Во вторник ждал я милую весь день,
А в среду роза без шипов явилась.
О Бакер, рановато лежать тебе в яме,
Где тебя муравьи обглодают с червями,
О Бакер, ты недавно был свежим цветком,
Рановато тебе истлевать под цветами.
- Перегоняем скот зимою и весной,
Что привезти тебе, скажи, цветочек мой?
- Не надо ничего, ты только будь здоровым,
Ну башмаки купи, коль будешь ты с деньгой.
Душа моя, приди, с тобой навек я слит,
Приди скорей в мой дом, он без тебя скорбит,
Приди скорей в мой дом, приди в мои объятья,
Ну что стыдишься ты? Теперь какой уж стыд?
Я всем сердцем желаю сидеть с тобой рядом,
Прикасаться к гранатам, ласкать тебя взглядом.
Говорят, что в саду твоем спелы плоды.
Как мне быть? Нет надежды владеть этим садом.
Срослись мы корнями, совсем кипарисы-двойнята,
Но ствол раздвоился, ах, что за печаль и утрата!
Я веткой к тебе не могу дотянуться никак,
И ты не склонишься ко мне, как бывало когда-то.
В степь караванной ухожу тропой,
Одна ты будешь дома, ангел мой,
Но ты об одиночестве не думай,
Душа моя останется с тобой.
Если будет мне милая сердцем и нравом близка,
Станет голос мой звонок, куда веселее звонка,
Пусть ее голова возлежит у меня на коленях,
Пусть под камнем могильным покоится вражья башка.
Когда же пройдут эти дни, нет конца им и края,
В ушах каблучки моей милой стучат, не смолкая.
О боже! Пускай на глазах моих выстроят мост,
Быть может, однажды пройдет по нему дорогая.
Вижу голубя я в вышине голубой сегодня,
Вижу землю и прах под моею стопой сегодня,
Видел сон я, недобрый, тревожный такой, сегодня
И предвижу, родная, разлуку с тобой сегодня.
У меня две подружки, и каждая ликом мила,
Все различье - одна высока, а другая мала,
Жизнь отдам я за ту, за вторую, что ростом поменьше,
Та, что ростом повыше, к несчастью, такая пила!
Во-первых, я люблю кушак твой и халат,
А во-вторых, тебя - от головы до пят.
А в-третьих, я люблю сидеть с тобою рядом,
А прежнюю любовь давай отправим в ад.
Подруга прежняя моя, где ты теперь?
Душе добавила ты горечи потерь.
О, если бы я знал, что будешь ты моею,
Дворец из золота построил бы, поверь.
Были б деньги, я тогда б жениться мог,
Взял бы юную красотку, видит бог,
И на теплую нагую грудь супруги
Опустился бы, как с неба голубок.
На крышу вышла ты и подмигнула мне,
Разбила сердце мне, сожгла меня в огне,
Но с божьей помощью тобою овладею,
Хоть ты звездою стань в небесной вышине.
Голубоглазая, ай, как твой взор хорош!
Корзину ты взяла, как видно, в сад идешь,
Идешь с корзиной в сад, тогда уж в мой зайди-ка,
Разбей мне голову - мне мука невтерпеж.
Ты на крыше стоишь, ты и впрямь настоящий цветок,
Пред тобой бы рассыпал я золото, если бы мог.
Что там золото! Что там, мой друг, серебро!
Жизнь и душу кладу у твоих обожаемых ног.
Два яблока, два апельсина пошлю тебе
И два граната в цвет рубина пошлю тебе,
А если буду знать наверно, что держишь слово,
Я сердце собственное выну, пошлю тебе.
Был в саду я, любимая, жаль, что тебя там не встретил,
Шел к тебе я, какая печаль, что тебя там не встретил,
Сколько писаных было красавиц в том райском саду,
Жаль, в такую забрался я даль, а тебя там не встретил.
Боже, что же мне делать с душой одержимой моей?
Позабыла покой, рвется вслед за любимой моей,
Не нужны ей другие цветы, аромат их волшебный,
Только к розе стремится, ни с чем не сравнимой, моей.
Луна моя в полночной дали, где ты?
Душа - как в черном покрывале. Где ты?
В груди моей живет тоска-печаль,
О спутница моей печали, где ты?
Еду в Керман я подругу узреть наяву,
Чтобы в душе моей выполоть грусть, как траву,
Сяду с любимою рядом, найду ее губы,
Сердцем воспряну, бутон поцелуя сорву.
На плоскую крышу подруга идет моя,
Меня вдалеке любовь узнает моя,
Я вижу ее, я чувствую, боже правый,
Беседу с ее душою ведет моя.
Ну что же ты, красавица моя?
Неужто не узнала? Это я!
Взгляни, твой верный друг домой вернулся,
Давно ушедший в дальние края.
Ты - как цветок, дай запах твой вдохнуть,
Дай мне вдохнуть, приди ко мне на грудь,
У сердца есть всего одно желанье:
Прошу тебя, моей женою будь.
Скатертью стол мне покрой, дорогая,
Завтрак поставь предо мной, дорогая,
Кубок мне дай твоих сладостных уст,
Дай мне напиток хмельной, дорогая.
О небо, слезы лей во мрак сегодня ночью,
Уехал друг, мне горько так сегодня ночью,
Ах, как мы плакали, рыдали как вдвоем,
Теперь мы врозь все ночи, как сегодня ночью.
Куда ты, красавица, сердце мое унесла?
Куда ты исчезла? Утрата моя тяжела.
Прекрасная и сладкогубая! В день, как вернешься
И сердце отдашь мне, скажу я: "Аллаху хвала!"
За голову твою, мой друг, свою отдам,
Луна ты иль звезда, увы, не знаю сам,
Но с помощью Творца моей ты скоро станешь,
Хоть на небо взойди, тебя найду и там.
Закуталась Ниса в атласный свой наряд,
И украшения как звездочки горят,
Сидит красавица с надменным мужем рядом,
За ней, как за луной, служанки-звезды в ряд.
Я пустыню верхом пересек в этот вечер,
Я увидел прекрасный цветок в этот вечер,
Чтоб ослеп я! Ведь это подруга моя!
И ее не узнать как я мог в этот вечер?
Ты изменила мне, и в том сомнений нет,
Я понял: верности в тебе и тени нет,
Собака, та за хлеб и ласку благодарна.
Неужто повод я давал к измене? Нет!
О красный мой цветок, о белый мой цветок!
Из сотни юношей лишь ты меня привлек,
Из сотни юношей лишь ты принес мне горе,
Не вспомнил обо мне, не написал двух строк.
Волк овечку темной ночью уволок,
Распусти косу и выйди, мой дружок,
А проснутся ненароком домочадцы -
Скажешь: нищий приходил, мол, на порог.
Ворон черноголовый и ширококрылый,
Все на родине, мы на чужбине постылой,
Ворон черноголовый, крылами взмахни,
Полети и привет передай моей милой.
Шахиня всех девиц, краса вселенной всей,
Ты сладостно поешь, совсем как соловей,
Ты в чащах юности - прекраснейшая роза,
Не мажешься сурьмой, однако всех милей.
Я голову твою благословляю ныне,
Ты сердце радуешь, скорбящее в пустыне,
И если навсегда ты клятву сохранишь,
Считай, что вольную ты дал своей рабыне.
Опять весна пришла, и я от солнца пьян,
Как старый бактриан, ведущий караван,
На всех верблюдах груз за двести манов весом,
Один я налегке, несчастный бактриан.
Эх, обзавелся бы я кобылицей
Масти соловой, с крутой поясницей,
Плетью б хлестнул и - как вихрь - по следам
Сладкоречивой моей, яснолицей.
Стократно салам! Куропатка хмельная моя!
Шутя, ты платок носовой унесла у меня,
Шутя унесла, но теперь уж храни его свято,
К тебе мое сердце привязано с первого дня.
В златотканой чадре ты на крыше стоишь, мое диво,
Твоя шея и лик - все достойно любви, все красиво,
Твоя шея и лик безупречны, не знают пороков,
Есть один лишь порок у тебя: неверна ты и лжива.
Ни пред кем не открою души в чужедальном краю:
Ну кого я там встречу, кто понял бы душу мою?
Друг один у меня сокровенный - замочек на сердце,
Ключ давно я запрятал, его никому не даю.
Та черноглазая, что глазки строит мне,
Дала мне с ранних лет беды вкусить вполне,
Еще я был юнцом, мальчишкой желторотым:
Она меня зажгла - с тех пор горю в огне.
Прекрасна ты, мой свет, как серна на скале,
О, станом тонкая, ты куришь наргиле.
Бессонные глаза совсем ты сна лишила,
Так обними ж меня, раз держишь в кабале.
От унынья и горести сердце во прахе опять,
Тяжело на душе, и ношу я печали печать,
Никаких нет желаний во мне, никаких упований,
У дворцов есть желанья. Что могут руины желать?
На проклятую жизнь я махнул бы рукой,
Но нельзя, дорогая, расстаться с тобой,
Мое сердце с любимой, как быть мне - не знаю,
Как же в путь мне пойти без моей дорогой.
Погляди-ка, что небо со мной сотворило,
Горе мира всего мне оно подарило,
Горя в мире, увы, - как в пустыне песку,
Горсть в лицо мне швырнула недобрая сила.
Красотка, мне беда и срам с ней вместе - от тебя,
За годом год теряю счет бесчестий от тебя,
За годом год и день за днем я жду тебя напрасно,
Но ни привета нет, увы, ни вести от тебя.
Мысль моя в бирюзовой стране, о Аллах,
От любви я сгораю в огне, о Аллах,
Страшно мне, что однажды умру на чужбине,
Кто же саван там сделает мне, о Аллах.
Облачна ночь, тучи черные, как воронье,
К милой иду, я сережки купил для нее,
Если она надевать не захочет сережки,
Станет кровавою раною сердце мое.
У всех подружки есть. Одни, о боже, мы.
Кто на базар идет в дрянной одеже? Мы.
Все в платье щегольском, ну впрямь молодожены,
На нищих в рубище, увы, похожи мы.
Лишь взгляну я - горю от любви и тоски, дорогая,
Разрывается сердце мое на куски, дорогая,
Я схватил бы в охапку тебя и умчал далеко,
Раз тебя не хотят мне отдать по-людски, дорогая.
Золотые сапожки куплю - пригодится.
Не пойдут ли в посланники рыба иль птица?
Если да, то отправлю я их за тобой,
О красотка, когда соизволишь явиться?
Красавица, забыла ты о боге,
Совсем, видать, ушла с моей дороги,
Ты держишь пса. Откуда знать ему,
Свой или посторонний на пороге?
Твои пальцы сродни сердоликам, алмазам сродни,
То ли сладкие, то ли соленые - губы твои,
Дай к рубиновым этим губам прикоснуться губами,
Неужели их черви источат, съедят муравьи?
Словно два голубка на балконе, мы жили на свете,
Пили влагу, клевали зерно, беззаботны, как дети.
Всемогущий Аллах! Накажи тех, кто ставит силки,
Голубок мой в далекой степи угодил в чьи-то сети.
Позапрошлую ночь я, как водится, спал,
Снилось мне, что владыкою мира я стал,
Снилось мне: твои губы нашел я губами,
А проснулся - все губы себе искусал.
Мне надо бы ночь и луну, что еще?
Красавицу надо жену, что еще?
На нежную, в родинках, грудь мне прилечь бы,
Прилягу - и тут же усну, что еще?
Сына муллы мне в друзья, чтоб он был грамотей,
Книгу любви, чтобы мог прочитать без затей,
А как помру я, как в землю останки зароют,
Чтоб он с молитвой стоял над могилой моей.
По ущельям пойду я, по гребням высот,
Ткань возьму, пусть подруга рубаху сошьет,
Ну а если откажется шить мне рубаху,
Запалю-ка огонь, пусть весь мир он сожжет.
Взгляни, подруга, полночь настает,
На ветке соловей хмельной поет,
Он тайну сердца поверяет розе,
Никто их и водой не разольет.
На высокой горе плач и стоны, похоже,
Как, скажи, без тебя я возлягу на ложе?
Если буду лежать на пуху и шелках,
Все равно стану плакать и сетовать тоже.
Ты уехал далеко, уехал в чужие края,
В растревоженный улей душа превратилась моя,
В растревоженный улей душа превратилась. Что делать?
Ты хотел, чтоб была погребенною заживо я.
Вечно зелен твой сад, в нем листва пожелтеет едва ль,
Как стеклом, ты изрезал мне сердце, неужто не жаль?
О друзья, о родные мои, берегите друг друга:
Ангел смерти - булыжник, а жизнь человека - хрусталь.
О черный бактриан, хвала твоим горбам,
На них воздвигнуть я готов хоть целый храм,
А если к вечеру придем к моей любимой,
Злаченый бубенец тебе в награду дам.
Мой свет, есть у тебя отец и мать? Иль нет?
А братец старший есть? - хочу я знать. - Иль нет?
Ты сладкий поцелуй дала мне на балконе,
Об этом будешь ли ты вспоминать? Иль нет?
Девчонка, тьма юнцов тебе бежит вослед,
Все влюблены в тебя, тобой пленен весь свет,
Как яхонты твои уста, а брови - змейки,
Твой лик сама краса, и вся ты самоцвет.
Если боль моя останется со мной,
Я боюсь, что жизнь расстанется со мной,
Если боль мою поведаю утесам,
Бехистунская скала подымет вой.
Покуда живем, дорогая, мы можем вполне
Быть вроде светильника и мотылька на огне,
Один из нас будет подобен Мусе в час намаза,
Второй же - совсем как метельщик в дрянной чайхане.
Сидеть бы рядом, взять бумагу в руки,
Калам бы взять, писать бы без докуки.
Калам сломался, вихрь унес листок,
Неужто мы дошли до строк разлуки!
Снег лежит на горе, над обрывом, на самом краю,
За страданья любимой кровавые слезы пролью,
Я совсем как старик, непослушны мне руки и ноги,
Так разлука состарила тело и душу мою.
В степи, слыхать, уже весна давно,
Как от тюльпанов, от крови красно,
Скажите матери моей родимой:
Сарбаз один, а недругов полно.
Глаза любимой - звезды среди тьмы,
Как будто закупила воз сурьмы,
Две жизни получу я от Аллаха,
Коль свидимся с ней в сновиденье мы.
От женщины всегда измены ждем,
Коварства тьма в созданье неземном,
Она нам спутница на полдороги,
А так всю жизнь идет своим путем.
Мусульмане, я вспомнил отчизну свою,
Кто же вспомнил меня в том счастливом краю?
Кто б ни вспомнил меня, брат ли, старый родитель,
Будь он счастлив, ему я хвалу воздаю.
Удивительное свойство у людей:
Тех, кто отбыл, забывают поскорей.
Кто уехал на чужбину, тот - как умер,
А помрет - хоть в поле прах его развей.
Груз - верблюду, мне - боль продохнуть не дает,
Стонем оба, шагая вперед и вперед,
Стонет он, потому что замучен поклажей,
Мне ж до милой брести не один переход.
Если в доме вдова, значит, в страхе семья,
Жалит злюка, что твой скорпион и змея,
Жаришь кур ей, барашка, печешь баклажаны,
Все мертвец на уме: что, мол, ваши мужья!
Был я молод. Где юность? Промчалась она,
Был в чести я, и эти прошли времена,
Было время, с тобой мы друг друга любили,
Но промчалась и эта пора, как весна.
До Кермана я сделал поля сплошь тюльпанной поляной,
Спрятал сочное яблоко я на дороге тюльпанной,
Если мимо пройдешь, слушай, яблоко это не тронь,
Я на кожице ножиком вырезал имя желанной.
Шел я как-то в лесу, о небесная сила!
Двух девиц у дорожного встретил развила,
Ту, что спереди шла, захотел я обнять,
Та, что сзади, сама мне на плечи вскочила.
Ты теперь, моя пери, в другой стороне,
Ты ушла, я горю, словно чурка, в огне,
Ты мне алую розу дала на прощанье,
Ты исчезла, а роза, как память, при мне.
Дорогая моя, дорогая, совсем я зачах,
Погляди мне в глаза, ведь они утопают в слезах,
Если ты, дорогая моя, не придешь к изголовью,
Мне с постели злосчастной не встать, в том свидетель Аллах.
Нужна мне только ты, а так подруг полно,
Лишь роза мне нужна, шипов вокруг полно,
Лишь роза мне нужна и тень ее куста,
А от забора тень найти не мудрено.
- Долог путь, хром ишак, мрак темней и темней,
В этих вьюках стекло, так боюсь я камней!..
- Почему о своих ты заботишься стеклах,
А тяжелые камни швыряешь в людей?
Мне на голову змей свалился, но каков! -
Не просто змей, как змей, а в тысячу голов.
Весь, весь искусан я, и только ты, родная,
Противоядье дашь от чертовых зубов.
Ты не пей из ключа известкового, мерзость - вода,
Не женись на такой, что глядит и туда и сюда,
Можешь целых сто лет сторожить у ее изголовья,
Труд напрасный, она тебе будет неверной всегда.
- О высокая, о сладкоустая, ты из Кермана,
Что возьмешь ты за два поцелуя, скажи без обмана?
- Стоит мой поцелуй, сколько весь Самарканд с Бухарой,
Вот цена поцелуя, а ты что решил: полтумана?
Мой друг пасет овец, ах, как мы далеки,
Пойду я вслед за ним за горы и пески,
Как бешеный верблюд, он по степи блуждает,
А я теперь в тоске, и сердце - на куски.
Ты ушел на три дня, скоро тридцать пройдет,
Ты зимой уходил, а теперь Новый год,
Ты сказал, что придешь на исходе недели,
Сам возьми посчитай, ведь не сходится счет.
О братец мой, судьба неблагосклонна,
В ее установлениях нет закона,
Голубки, куропатки - у других,
А мне досталась старая ворона.
На крыше ты стоишь, внизу - я, как всегда,
Ты знатен и богат, а мой удел - нужда,
Ты - стройный кипарис, краса и гордость сада,
А я у ног твоих - текущая вода.
Я печалюсь о доме родном, об отце,
На чужбине живу я, тоска на лице,
Ничего нет хорошего здесь, на чужбине:
Поначалу любовь, но неверность в конце.
Не вижу я милой моей вот уж сколько недель,
Быть может, она превратилась в степную газель?
Всю степь я, все земли прошел... Может быть, она в море,
Ныряет, как рыбка, подальше от наших земель?
Тяжело мне, так сердце сдавила чужбина,
Цепь на шею накинула злая судьбина,
О Аллах, будь любезен, сними эту цепь,
Ведь чужбина меня засосет, как трясина.
Сердце мое не считает союз наш зазорным,
Хочет оно, чтоб мы были подобны двум зернам,
Чтобы мы зернами были в гранате одном,
Розою и соловьем, этой розе покорным.
Не говори другим: "Люблю", любимая моя,
А если скажешь, пусть тебя язвит в язык змея,
Совсем ослепни и сиди незрячей под забором,
Коль станет кто-нибудь другой тебе милей, чем я.
Пусть будет на моем пути колючих сто ветвей,
Сто скорпионов и фаланг, сто ядовитых змей,
Пусть будет тысяча преград, сто стражей с батогами,
Я засветло еще дойду к возлюбленной моей.
С неба смотрит на землю ночная звезда,
Не печалься, мой брат, мир таков, как всегда,
Не печалься, мой брат, богу будь благодарен
За рассветы, закаты, жару, холода.
С легким сердцем я шел из Кермана в Шираз,
Шел в Шираз - я пылал, возвращаюсь - погас.
Пусть горит весь Шираз, шел туда я с любимой,
Одиноким, увы, возвращаюсь сейчас.
Ты по улице этой прошла, ну зачем?
Сердце горечью вновь обожгла, ну зачем?
Ты опять обнажила старинную рану,
А она ведь почти зажила. Ну зачем?
Этой ночью уйду я в безлунную тьму,
Пожелтел я с тоски, собери мне суму,
Ничего ты не можешь мне дать на дорогу?
Что же, запах твой нежный с собою возьму.
Уста я твои узнаю и за тыщу шагов,
Уста твои манят меня, словно сладость плодов,
Уста твои - это Кааба, а сам я паломник
И за ночь сто раз приложиться к святыне готов.
Сидит бок о бок, повернула лик:
Целуй, мол, а иначе шум и крик.
Раз поцелую - мало, два - ей мало,
Не даст мне передышки ни на миг.
Я стадо коз пригнал издалека,
Марьям явилась посреди лужка
И говорит: "Послушай, в сердце жажда,
Дай поцелуй мне вместо молока".
Пусть умрет тот, чью боль не утешит подруга,
Кто на ложе страдает один от недуга,
Боже, тот пусть умрет, чья подруга в тоске,
А ему самому не приходится туго.
Коль я в тягость тебе и немил, ухожу,
Коль тебе я хоть раз нагрубил, ухожу,
Оставайся в дому со своими родными,
Я останусь бездомным, как был, - ухожу.
Ай, стройная, всех ты на свете стройней,
Не мучай, о сладость моя, пожалей,
Ведь так ты меня и до смерти замучишь,
Раскаешься ты после смерти моей.
Хусейн сказал: букетом роз был я,
Привязан к дорогой всерьез был я,
О клятвы женщин! Так и не пришла,
Когда больной, один, как пес, был я.
Я у дома любимой томился снаружи,
До рассвета дрожал в переулке от стужи,
Не явилась неверная. Брошу ее!
А не брошу - пусть стану язычника хуже.
Сердце жаждет, чтоб шахской охраны сардаром я стал,
Чтоб колодезным воротом рядом с чинаром я стал,
Ведь неплохо, чтоб новым колодезным воротом был я,
Чтоб луной верховодить подобно Стожарам я стал.
Я хочу вкруг тебя совершать, как планета, свой путь,
Быть сурьмой вкруг прекрасных очей, подведенных чуть-чуть,
Пусть моя голова меж грудей твоих пуговкой ляжет,
Я хочу обвивать, словно уж, твою нежную грудь.
Посею перец на горе крутой
И стану поливать его водой,
Цветы посею, а порой цветенья
Сорву любой бутон, цветок любой.
Пока не вернешься, нарядный платок не возьму,
Забуду улыбку, забуду духи и сурьму,
О милый, клянусь головой самого падишаха,
Мне нужен лишь царский скакун, а ишак ни к чему.
Уводят милую, ведь власть у них в руках,
Что сделать я могу, ведь я не падишах,
Ни власти у меня, ни права нет, ни денег,
Пускай накажет их всевидящий Аллах.
Все с подругами. Кто одинок - это я.
Среди множества роз нерасцветший цветок - это я.
Все надели одежды из тканей цветных и узорных,
Кто в отрепьях, как дервиш, кто так же убог - это я.
Сам на себя взгляни, мой милый голубок,
На голову себе горстями сыпь песок,
Уж если за меня калым платить не можешь,
Мужскую шапку скинь и нацепи платок.
Пока на ногах я, отправлюсь в небесную даль,
Ведь здесь, на земле, убегу от печали едва ль,
Я сел на корабль, чтоб скорее уплыть от печали.
Отплыли. О горе! И здесь у кормила печаль.
Красавица моя, берись за дело,
Горн раскали, как ювелир, умело,
Ты - самоцвет, расплавь меня в огне.
Отлей для самоцвета перстень смело.
Наши сердца, дорогая, стучат вразнобой,
Ты улыбаешься - слезы я лью пред тобой,
Сердце влюбленного - словно шашлык на жаровне,
Ты не обугли его, над жаровней постой.
Мне от милой привет, две гвоздики прислала она,
Чтобы сердцу покой подарить и терпенье сполна.
Аи, моя ненаглядная! Сделала доброе дело!
Мало ей, что стройна, высока, так еще и умна!
Розу возьми у любимой и запах вдохни,
В кудри свои эту розу скорее воткни,
Если в кудрях твоих роза не будет держаться,
Между бровей положи и шнурком затяни.
О правоверные, я мусульманин и сам,
Здесь я приезжий, попал по случайности к вам,
В городе вашем ни в ком я радушья не встретил,
Дома иначе, ведь жил я царевичем там.
У каждой скважины в зурне - свой звук, собратья,
Свое лекарство есть на всяк недуг, собратья,
Моя любимая убить готова друга,
Но с божьей помощью спасется друг, собратья.
Стройная, из-за тебя стал я темен умом,
Ты повелела, чтоб я не совался в твой дом,
Ты повелела: ступай, мол, в мечеть, там твой угол,
Сам я в мечети, а сердцем я в доме твоем.
Быть жертвой мне твоих сурьмой черненных глаз,
Ты не сдержала клятв, в былом связавших нас.
Как смотришь ты в глаза? Неужто же не стыдно?
Быть может, ты в стране неверных родилась?
Ай, черноглазая, мне строишь глазки ты?
Похитив разум мой, болтаешь сказки ты.
Похитив разум мой, ты ловко улизнула,
Зачем же предаешь любовь огласке ты?
На гору Харунак я поднялся со стадом,
Там встретил девушку, табун ослиный рядом.
Я ей сказал: "Позволь разок поцеловать".
Побила песья дочь меня булыжным градом.
Черноглазка, живущая у Абдулы,
Мне дает испытанья, они тяжелы,
С ней бы ночь провести, я бы радость изведал,
Как паломник, пришедший к вратам Кербелы.
В ночь субботнюю, старшую среди ночей на века,
На плечах неженатых мужчин - всей вселенной тоска,
О Аллах, пусть не встретят добра те, чьи жены красивы,
Те, чья ревность и злоба преследуют холостяка.
Ночь, небо, облака и ясная луна,
Шашлык из горлицы и пиала вина.
Собратья! Посидим и выпьем за здоровье.
Где жизнь вторую взять? Она у нас одна.
Мой милый, золото в ходу всегда,
Хоть в новой будь кабе, не выйдешь в господа,
За ячменем ухаживай столетье,
Не станет он пшеницей никогда.
Нас кто-то разлучил, и ты вдали живешь,
Сам скотобоец я, но гибну ни за грош,
Взгляни, во что мое ты превратила сердце!
Грудь рассеки мою - вот мой мясницкий нож.
Где пропадаешь ты, в какой ночной гульбе?
На всех базарах я справлялась о тебе,
Уж если ты мне друг, по городам не шляйся,
Подумай обо мне и о моей судьбе.
Шахиня всех девиц, вселенной светоч всей,
Я стал садовником из-за красы твоей,
Покуда ты бутон, давай-ка сядем рядом,
Когда распустишься, не будешь ты моей.
Ты похитила сердце, взамен ничего не дала,
Ты печаль не делила мою, а она тяжела,
Уходил я в пустыню, ты мне не дала и лепешки,
Даже доброго слова в дорогу сказать не могла.
Что делать? Меня ты рассудка лишила. Будь проклята ты!
Неверным я стал, о нечистая сила! Будь проклята ты!
Ты держишь в руках колдовские ключи, чародейка,
Меня ты с любимой моей разлучила. Будь проклята ты!
По ночам одиночество, днем от разлуки больней,
Так вот буду сидеть: не дождусь ли я стройной моей?
Так вот буду сидеть я, пока петухов не услышу.
Что терять мне? Что может быть черного цвета темней?
О небо, ну за что мне беды шлешь гуртом?
Ну пусть не роза ты, зачем же быть шипом?
Ты непосильный груз мне на спину взвалило,
В придачу ко всему сидишь на мне верхом.
- Ворон, ворон, синий хвост, черная башка,
В том краю ты не видал моего дружка?
- В том краю я побывал, пролетал над степью,
На чужбину друг скакал, а в глазах тоска.
Давай посадим сад, начнем трудиться там,
Когда он расцветет, привольно будет нам,
Калитку распахнем, один гранат разрежем,
Съедим по яблоку, шепнем цветам: "Салам".
Где ты трудишься, тополь надежды моей?
Ни шагов твоих рядом, ни ясных очей,
Где б ты ни был, будь близок, я - та куропатка,
Что стремится под сень твоих мощных ветвей.
Красавица моя, хочу тебе сказать,
Что сердце ты к себе сумела привязать.
Пусть будет у меня сто писаных красавиц,
К твоим хмельным глазам я устремлюсь опять.
Ах, как ты далека! Знать, повелел Аллах,
Чтоб тоньше волоска я стал, чтоб я зачах,
Он дал тебе красу цветущую и юность,
Чтоб я из-за тебя всю жизнь провел в слезах.
Любимая ушла, и я иду за ней,
Я разум потерял и все бреду за ней,
Все говорят о ней: нескладна, неуклюжа,
Но для меня она высоких пальм стройней.
- Подружка, лимоны растут у тебя на груди,
Дай мне поцелуй, вот тебе сто динаров, гляди.
- Зачем, дорогой? Мне твоих ста динаров не надо,
Сто раз поцелую без денег, домой приходи.
Так рассудил Аллах, чтоб я страдальцем стал,
Я кровью исхожу, я весь от крови ал,
Тебе ссудил Аллах и молодость и прелесть,
Чтоб я из-за тебя, презренная, страдал.
Прошу тебя, судьба, весну верни,
Луну верни, чтоб стала ночь как дни,
Исполни все желания любимой
И колесо скорее поверни.
Счастливого пути, будь счастлив, дорогой,
Езжай себе в Шираз, обласкан будь судьбой,
По звездам буду я считать и дни и ночи,
Хотя бы уж скорей вернулся ты домой.
Дорогая моя прислонилась к стене,
Льются кольцами пряди, подобны волне,
Эти нежные губы - целебный источник,
Но страдать здесь от жажды приходится мне.
Когда остановишься? Нет, ты бежишь все быстрей,
Едва говоришь, одари же улыбкой своей.
Сторонишься нас, презираешь, водиться не хочешь.
Когда же подаришь ты взгляд из-под пышных кудрей?
- Мне уехать бы в Лар от тоски, ото всей маеты,
На хромом ишаке повезу я в корзинах цветы.
- Пахнут эти цветы как душистые кудри любимой,
Продавай ишака, сам с корзинами справишься ты.
Горю из-за тебя, сама гори огнем,
Шей чадам саваны, сама умрешь потом,
Любимую мою со мной ты разлучила,
Сиди на угольях, когда сгорит твой дом.
Высокая, стройная, дух твой, толкуют, не слаб,
На вертел меня насадила ты, словно кебаб,
На вертел меня насадила, смотри не обугли,
Надежду на милость Аллаха питает твой раб.
Я гвоздикой была, ты репьем меня сделал, мой друг,
От тебя мне досталось несчетное множество мук,
От тебя приняла я изрядную чашу отравы,
Ты виновник недуга, так вылечи этот недуг.
Девчонка, Аллаха дразнить не годится,
Зачем ты свои распустила косицы?
Еще не сменила молочных зубов,
А вольную птицу загнала в темницу.
Ай, что за лик и стан! Что за волшебный вид!
Ты - смерть влюбленному, ты потеряла стыд!
Зачем ты сердце мне арканом захлестнула?
Видать, и Страшный суд тебя не устрашит.
Взглянул я на калам, твой нос тотчас вспомнил,
Увидев огоньки, свет милых глаз вспомнил,
Кочуя вдалеке от родины моей,
Я обнял кипарис и стан твой враз вспомнил.
Кто виноват - всевышний или рок?
Кто нам с тобою встретиться помог?
Да сгинет тот, кто сотворил чужбину
И на страданья любящих обрек.
Любимая моя ворчит сегодня,
Уж очень взгляд ее сердит сегодня.
Тот, кто ее со мною примирит,
Святое дело совершит сегодня.
Не ела я гранат, но алой стала враз,
Я не рвала миндаль, но как миндаль мой глаз,
Ни разу до сих пор меня не обнял милый,
А ухажеров тьма вокруг меня вилась.
Я принял розу из любимых рук,
Понюхав розу, обезумел вдруг,
Целую розу, к векам прижимаю,
Ведь принял дар я из любимых рук.
Скажу без колебаний, мусульмане,
О милой, об одном ее изъяне,
В ней нет изъянов, только неверна,
Об этом я скажу без колебаний.
Вот моя голова. Ты сжимаешь меча рукоять.
Я - иссохшие губы, а ты - родника благодать.
Если ты пожелаешь, чтоб стало родным все известно
Тайный знак тебе дам я, а ты его должен понять.
Дорогой, ты мне клятву давал. Что ж теперь?
Как жемчужина плавится сердце, поверь.
Ты мне клятву давал, неужели лукавил?
Год прошел, вот и новый настал. Что ж теперь?
Куришь ты, сердце мое и печенка черны,
Если не веришь, спроси-ка, мой друг, у зурны,
Если не веришь зурне, разломать ее можешь,
Сердце мое так черно, как мундштук у зурны.
Узнав, что ты с другой, душа не заболела,
Не стану горевать, давай развод мне смело,
Давай развод, злодей, каких не видел свет.
Другую ты нашел, а мне какое дело?
О черный ворон с черной головой,
Летишь в те земли, где любимый мой,
Скажи ему, что шлет привет подруга,
Скажи, пусть возвращается домой.
Я здесь, а ноги там; на крыше я стою.
Как вспомню Тегеран, так слез потоки лью.
Тому, кто принесет мне весть из Тегерана,
Отдам я голову и жизнь отдам свою.
Под пальмою сидел я в предвечерний час,
О милой вспоминал, о блеске милых глаз,
Но милая прошла, а я и не заметил,
Аллах всевидящий, о, чтоб мой взор погас!
Уж если умирать, умрем мы враз,
В одну могилу пусть положат нас,
Уж если умирать, умрем весною,
Пусть роза с соловьем оплачут нас.
Надежда на женские клятвы - беда,
Для ног не послужит опорой вода.
Молочные струи веревкой не свяжешь,
Из труса не выйдет герой никогда.
Пусть пред нами красавица, дочь богдыхана,
Ослепительна, сладостна, благоуханна,
Все равно нет доверия женским словам,
Ибо женщина - это орудье шайтана.
Ты станешь пшеницей, я стану жнецом,
Ты станешь газелью, я стану ловцом,
А если ты сядешь голубкой на крышу,
Крылом твоим стану, веселым гонцом.
Ты на крышу взошла и подобно луне мне явилась,
Превратилась ты в пери и ночью во сне мне явилась,
Одинокий, я вышел на берег пустынный к реке,
Обернулась ты рыбой, в речной глубине мне явилась.
О луноликая, в далекий еду край,
Не забывай меня, смотри не забывай,
Тебе дал клятву друг и клятве не изменит,
Но только ты сама ему не изменяй.
Перси красавицы из-под покрова видны,
Каждая светится призрачным светом луны.
Кто это видел когда-нибудь, кто это слышал?
На кипарисе лимоны расти не должны.
Кто пережил любовь, тот смерти не боится,
Колодок и тюрьмы, поверьте, не боится,
Он как голодный волк, - ну что ему чабан?
Пускай овчарки злы, как черти, - не боится.
В миткалевых штанах ты на забор не лезь,
В колючие кусты - не будь так скор - не лезь,
А если хочешь ты со мной остаться в дружбе,
Запомни, кто мой враг, к нему во двор не лезь.
Я войлочный колах надену набекрень,
Мне милую мою лобзать в уста не лень,
Пусть вырвут мне глаза, я не прерву лобзанья,
Покуда не пошлет Аллах нам Судный день.
Сам я пьян, и ружье и патроны мои под хмельком,
Лента в триста патронов меня обвивает кругом,
У подножья высокой горы затаюсь я в засаде,
До последнего выдоха буду сражаться с врагом.
Чтоб лицо разукрасить, возьму-ка белил и румян,
Стариков разожжет и юнцов опьянит мой дурман,
Свои кудри в колечки завью, распущу свои косы,
Воздыхателей всех пусть изловят они, как аркан.
Цвет амарантовый, не надо суеты,
Не льстись богатствами, о них не думай ты,
Не надобно, мой друг, завидовать богатым,
К рассвету все уйдут в пучину темноты.
Вот, правоверные, души моей звезда,
Ее сегодня в ночь похитят навсегда,
Она сегодня в ночь женой другому станет,
А мне достанутся лишь горе да беда.
Я приду к тебе, мой кипарис на лугу, в эту ночь,
Был я нищим, но стать падишахом могу в эту ночь,
Эти нежные руки твои пусть ковер нам расстелят,
Вправить жемчуг в ракушку тебе помогу в эту ночь.
Звезды в небе могу я легко сосчитать в эту ночь,
Был я нищим, могу падишахом я стать в эту ночь,
Захмелей без вина, постели на закате нам ложе,
Чтоб цветок без шипов я бы мог обнимать в эту ночь.
Ногти любимой окрашены хной в эту ночь,
Ноги в сафьяновых туфлях с тесьмой в эту ночь,
В ночь под Новруз одаряет любимая нищих,
Быть бы мне нищим с простертой рукой в эту ночь.
Брат - нам опора, племянник - опора,
Древо растет ли одно без призора?
Кто-то заботится - древо растет,
А без заботы повалится скоро.
Весна, и девушки хмелеют тут и там,
К деньжатам льнут они, к богатым господам,
Я беден, денег нет, и потому девчонка
Меня лягнула так, что ребра пополам.
За блеск газельных глаз я жизнь отдам и честь,
Коль сгину, кровь мою возьми ты всю, как есть,
Всю кровь мою возьми, и пусть последним ложем
Мне будет грудь твоя, где родинок не счесть.
Братом твоим я тебя заклинаю, мой свет,
Очи хмельные свои не сурьми мне во вред,
Очи не надо сурьмить, без сурьмы ты сражаешь,
Словно кебаб, я тобою на вертел надет.
Белая птица, со мной ты жестка и горда,
Вдаль от меня улетела, не знаю куда,
Вдаль от меня улетела, на миг не подумав,
Что над возлюбленным другом нависнет беда.
Ты на крыше, рассыпаны розы у ног,
Я рассыпал бы золото, если бы мог,
Что там золото! Что серебро! - жалкий мусор!
Жизнь и душу тебе я принес, видит бог.
Молюсь я за тебя, поскольку ты уйдешь,
Клянешься ты, но знай, возмездье ждет за ложь,
Проклятье ждет тебя, коль клятву ты нарушишь,
Вздохну я горестно, и ты в тоске умрешь.
Что делать? Умерла душа, исчезла боль,
И сердце мертвое попробуй приневоль,
Все, с кем я в дружбе жил, теперь врагами стали,
И не с кем мне, увы, теперь делить хлеб-соль.
Жарится сердце мое на огне, как шашлык,
Счастье мое, ты зачем отвернуло свой лик?
Ночи и дни о тебе об одной мои мысли,
Ты хоть меня пожалей, снизойди хоть на миг.
Как-то вечером забрел я в погребок,
Там девчонка всех бранит, как сто сорок,
Говорю ей: "Дай разок я поцелую", -
Так взвилась, что еле ноги уволок.
Дорогая, все блага за деньги возьмешь,
Без богатства и ум и талант не хорош,
Удальца, у которого нет состоянья,
Будь мудрей он Джамшида, не ставят ни в грош.
Разбито сердце, корчится в огне,
Построю дом в далекой стороне,
Вы спросите: а почему в далекой?
Обид я не прощу моей родне.
Что ты скачешь, как турок шальной, на гнедом?
Что ни день - по два раза минуешь наш дом,
Вот дождешься, родня моя это заметит,
Мигом жизнь потеряешь ты вместе с конем.
Прошла предо мной кипариса стройней,
Волненье в душе разбудила моей,
Увидев ее, муэдзин обалдеет
И станет немым до скончания дней.
Без улыбки взглянула, и понял я вмиг:
Завела ты другого, урон невелик,
Будьте счастливы, будьте друг друга достойны,
Слава богу, дарован мне новый родник.
Кто терпит горести, я - лютую беду,
Кто ропщет, я кричу, исхода не найду,
Печалится сосед: в саду спилили иву,
А кто-то кипарис поверг в моем саду.
- Пери, пери, ну что ж тебе жизнь не мила?
- В самый горестный день меня мать родила,
Молоком злополучья кормила, растила,
А взрастила - злодею навек отдала.
Ой, что было бы, если б ни ночи ни дня не бывало,
Был бы праздник, веселый Новруз без конца и начала,
Ой, что было бы, если б великий Аллах отменил
Злополучную смерть, чтобы радости не омрачала.
- Алая роза, с чего бы ты желтою стала?
Разве ты жертвою стала осеннего шквала?
- Нет, на осенние шквалы не жалуюсь я,
Волей Аллаха я множество бед испытала.
Луна уже взошла, восходит звездный рой,
Когда же караван навьючат кочевой?
Хотя бы до утра, о боже, здесь остаться,
Дорога впереди, а сердце за спиной.
- О белозубая, приди к окошку моему,
Из-за большой любви к тебе я угодил в тюрьму.
- Зачем тревожишься, зачем грустишь, мой друг наивный?
Вот две серьги. Пойду к судье, с собою их возьму.
На рассвете я пьян, весь горю без огня,
Аромат этих кос так волнует меня.
К этим косам душистым тяну я ладони,
И они будут пахнуть до Судного дня.
На рассвете спросил я у девичьих кос:
"Аромат ваш нежнее ли амбры и роз?"
И услышал: "Зачем ты, Фаиз, обижаешь?
Розы с нами равнять! Что за глупый вопрос?"
За селеньем Чардех солончак примыкает к пескам,
У возлюбленной перси подобны айвовым плодам,
Ты тринадцати лет, дорогая, со мной обручилась,
А в четырнадцать лет дай устами припасть мне к устам.
Ты бальзамом для раны моей не была,
Сколько боли и муки ты сердцу дала,
Ты сияла свечой из чужого оконца,
Я не знал от тебя никакого тепла.
Белый на крышу слетел голубок,
В клюве он держит зеленый листок,
О мусульмане, я голубь в скитанье,
В клюве я жалкий репей приволок.
Тот прекрасен, в чьем сердце любовь глубока,
Он подобен Фархаду, в чьих дланях кирка,
Если будет, как лев, он могуч и отважен,
Он с Ширин своей встретится наверняка.
Моя дорогая меня не коснется рукой,
И мне не коснуться дверного кольца дорогой,
Не в силах вовеки я память о ней уничтожить,
И ей без меня обрести невозможно покой.
Ты украл мое сердце, держи пред Аллахом ответ,
Пусть сразит тебя хворь, от которой спасения нет,
Пусть сразит тебя хворь на чужбине, и где бы ты ни был,
Пусть мой образ и голос идут за тобою вослед.
Подойди, о красотка, чьи ногти окрашены хной,
Кто, скажи мне, заставил тебя разлучиться со мной?
Кто заставил тебя разлучиться со мной, дорогая?
Пусть ночами он плачет, а днями пусть бродит с сумой.
Уйди-ка, дядюшка, своей не умаляй вины,
Ты за меня не выдал дочь, послушался жены,
Пускай же на мосту Серат в день светопреставленья
За кровь Бакерову тебя ухватят за штаны.
Стройней, чем милая моя, во всем Иране нет,
Цветка красней ни на одной лесной поляне нет,
Сказали мне: в лесу пожар, поляна почернела,
Какой огонь! - Не знали мы о том заране, нет.
Лунной ночью на крышу приду ради встречи с тобой,
Даст бог, родинку я поцелую над верхней губой,
Просыпайся, вставай, дорогая, утешь мое сердце.
Что ты мужа боишься? Он глуп и к тому же слепой.
Если Аллах тебе друг, будешь счастлив всегда,
Если сто тысяч врагов у тебя, не беда,
Если всевышний тебя поразит прямо в темя
Острым мечом, не горюй, дорогой, и тогда.
Умереть мне за русые косы твои,
Вмиг явлюсь я, ты только меня позови,
Слышал я, твой неверный супруг тебя бросил,
Я вдовец, я приму тебя ради любви.
Взглянул я на вершину Сабуната,
И снова кровь моя огнем объята,
Дай стойкость мне, Аллах, на крыше снег,
Тяжелый, плотный, белый, словно вата.
Вздохнул я - и заря полнеба обняла,
В огне горят поля, сгорела степь дотла,
А если я вздохну до самой глуби сердца,
От всех цветов и трав останется зола.
Между мной и тобою - сплошная стена,
Между мной и тобою - завистников тьма,
Сам приду я к тебе в поздний час или ранний,
Мне не нужен посыльный, нужна ты сама.
Отправляйся, о нарочный, к пери моей,
Ты к ногам ее низко склонись у дверей,
Ей привет передай и скажи, что ослепну,
Если к другу она не помчится скорей.
Как мулла, прочитал весь Коран ты, мой друг,
Можешь вылечить сердце от ран ты, мой друг,
Все мужские дела ты, как шейх, разбираешь,
А в моих настоящий чурбан ты, мой друг.
На тропинку твою поутру я пришла,
Деревцо посадила, слезой полила,
Налетел ураган, вырвал дерево с корнем,
Нет мне счастья на свете и жизнь не мила.
Черноглазка, безумие в сердце моем,
Твое имя легендой вошло в каждый дом,
В каждом доме о нашей любви пересуды,
Лучше б с этою славой я не был знаком.
Ты, как ствол кипарисовый, станом пряма,
Твои очи орлиные сводят с ума,
Эти нежные губы и белые зубы -
Как ширазская лавка, где сладостей тьма.
Говорят, в Даштестане весна и краснеют поляны,
От Бакеровой крови взошли на полянах тюльпаны,
Надо матери старой сказать, что убили Бакера,
Что уже на верблюда навьючили труп бездыханный.
За минувших три года давай соберем все печали,
На верблюдов погрузим, отправим в далекие дали,
Ровным счетом верблюдов навьючено сто пятьдесят.
Для печалей Бакера и тысячи хватит едва ли.
Не всякий месяцем слывет, кто мог достичь высот,
Не всякий камушек у ног жемчужиной слывет,
Не всякий тюрк способен стать могучим Афрасьябом,
Фаизом тоже может стать не всякий рифмоплет.
Не пой, предрассветная птица, не пой,
Разбудишь любимую ранней порой,
Раскрой свои крылья над ликом любимой -
От капелек утренней влаги укрой.
Веселая газель, ты из каких степей?
Минувшей юности промчалась ты быстрей,
Промчалась ты быстрей, чем жизнь перед Фаизом,
И не вернуть тебя, как пролетевших дней.
Печальная свирель пропела мне чуть свет
О горестях измен, о муках многих лет;
Ты погляди, Фаиз, на мне сквозные дыры,
Ведь каждая из них - сердечной раны след.
На юности возврат надежды ни на грош,
Плачевна седина, ведь стал ты сивым сплошь,
Когда-то ты, Фаиз, кусал уста любимых,
Хоть локти искусай, былого не вернешь.
Стал я старым, не вижу подруги, забыл ее взор,
Стал я старым, направился к высям неведомых гор,
Но средь горных лесов я не встретил подругу Фаиза,
На сосну с кипарисом глядеть не хочу с этих пор.
К морю пошла я соленой водицы хлебнуть,
Кормчего голос донесся, сдавило мне грудь,
Боже мой, кормчий, несешь ли ты добрые вести?
В море мой друг, он впервые отправился в путь.
В Лар уехать решила ты вдруг, девчонка?
А меня обрекла на недуг, девчонка,
На смертельный недуг меня обрекла,
На уме у тебя новый друг, девчонка.
Отдохнуть часок взойду на горный луг,
Приходи, Зохра, воды налью в бурдюк,
Ну а если вдруг воды тебе не хватит,
Полежу я на груди твоей, мой друг.
Подружка, ты, словно кувшин, тонкогорла,
Ты в сердце вошла - и дыхание сперло,
Ты в сердце владычицей полной вошла,
Там корни пустила и ветви простерла.
Шахские ружья на наших плечах,
Нами командует сам падишах,
Братцы, пойдем получать наши деньги,
Плату за кровь нашу, плату за страх.
Отправляюсь в Керман, просто так, прогуляться хочу,
Дай мне пять поцелуев, в подарок получишь парчу,
Пару туфель куплю, две чадры из далекого Лара,
Шаль с цветами граната и все, как приеду, вручу.
Дует северный ветер весь день напролет сегодня,
Запах дома принес из родимых широт сегодня,
Моей матери старой скорей передайте весть,
Пусть родимого сына из странствия ждет сегодня.
Мой милый скитается где-то, о боже,
Не вижу я белого света, о боже,
Гляжу за порог, проглядела глаза,
Ни весточки нет, ни привета, о боже.
В тучах ночь, но и по льду, коль надо, пройдешь,
За любимой сквозь ужасы ада пройдешь,
За одну только ласку, один поцелуй
Сто фарсахов к утру без надсада пройдешь.
Бедро твое рядом с моим, дорогая.
Ставь сеть, сыпь зерно, - птичья кружится стая,
Слетелись они, поклевали - и прочь,
Я - в сеть угодил, сам того не желая.
Встретишь друга моего - спроси: куда
Дел он совесть? - Видно, нет совсем стыда.
Я страдаю, а ему и дела мало.
Пусть провалится в день Страшного суда.
Душа моя, сколько бы ты ни кричала,
Твое все равно разорву покрывало,
Затем чтоб короткий подол удлинить,
Чтоб ножка твоя никого не прельщала.
В домашних чувяках ушел ты в Мешхед,
Готова страдать я от всех твоих бед,
Ушел ты в Мешхед, возвращайся здоровым,
Бродяжкой пойду за тобою вослед.
Совсем одурело безумное сердце мое,
Наряд мой дырявый совсем превратился в тряпье.
С тех пор, как любимый уехал далеко-далеко,
Тону я в крови, ибо в сердце моем острие.
О мусульмане! Три горя великих судьба мне дала:
Ростовщика, вертихвостку-жену и хромого осла.
Ладно уж, пусть ростовщик и убогий осел остаются,
Но от жены непутевой избавь, всемогущий Алла.
Пять львят резвятся на горе крутой,
Пришло известье: ранен милый мой,
Насыпьте в чаши зерна кардамона,
Я меч возьму, сама отправлюсь в бой.
Три месяца медлительных, как год,
Ходил я за тобой, как нищеброд,
Ведь знала ты, что я тебе не нужен,
Сказала бы уж сразу наперед.
Всевышний, помоги мне птицей стать,
Браслетом на руке девицы стать,
Браслетом на руке девицы милой,
О, помоги ее ресницей стать.
Присядь, душа, поговори со мной,
Купил я хну, покрась же кудри хной,
Сурьму принес в мешочке златотканом.
Присядь же, подведи глаза сурьмой.
В цвет граната надела ты шаль и горда, как я рад!
У тебя два гранатовых спелых плода, как я рад!
Ты клялась, что вовек никому не увлечь твое сердце,
Но явился другой и увлек без труда, как я рад!
Из сердца я тоску вовек не выну,
Мне без тебя не одолеть кручину,
Жить без тебя мгновенья не могу,
Я по колено угодил в трясину.
Я в квартал Баберша забреду, мой цветок,
С глаз твоих я чадру отведу, мой цветок,
Нет, пожалуй, не стану к чадре прикасаться,
Я по запаху сразу найду мой цветок.
Каждый волос твой звонок, подобно струне,
Я вконец изнемог, снизойди же ко мне,
Ты совсем не желаешь водиться со мною,
Так зачем же являешься ночью во сне?
Я мимо башни шел, закатный тлел румянец,
В груди моей тоска, в ладони померанец,
В груди тоска горька, а померанец сладок,
Здесь я обрел свой дом и все же - чужестранец.
Правоверные, сжальтесь! - прошу я людей, -
Я - как плод померанца средь желтых ветвей.
Плачу ночь напролет, днем хожу улыбаюсь,
Чтоб враги не заметили муки моей.
В цветущий сад я как-то сунул нос,
Так захотелось соловьев и роз,
Но что поделать, не сорвал я розу,
Лишь сердце опаленное унес.
Пришел я к роднику, чтобы напиться в зной,
И диво увидал под светлою чадрой,
Глазами увидал, а сердце так забилось:
Желанная моя предстала предо мной.
Цветок мой увозят. Как быть? Опускаются руки.
Придется ли встретиться нам после долгой разлуки?
Цветок мой увозят, быть может, навек в Тегеран,
Придется цветок мой Аллаху отдать на поруки.
На твоей тюбетейке узор расписной,
Ты на улице людной мне глазки не строй,
Ты мне глазки не строй, есть у нас нареченный,
Погляди-ка, на пальце кольцо с бирюзой.
Что ты делаешь? Я измотался вконец,
Измотался вконец, а ведь был удалец,
Взял овечку, да сам вроде старого волка, -
Понимаешь? - беззубому не до овец.
Соловый конь, ты шею гнешь крутую,
На этой шее башню возведу я,
Когда меня к возлюбленной домчишь,
Скую тебе я золотую сбрую.
На тропинке твоей стану рвать я цветы,
Не уйду, пусть кинжалы падут с высоты,
Пусть кинжалы и копья обрушатся ливнем,
Я не сдвинусь, пока не появишься ты.
Гурьбою девушки спускаются с горы,
Убор их в серебре под белизной чадры,
За ту, что впереди, пожертвую я жизнью,
Уснуть бы рядом с ней до утренней поры.
Где ты, где ты, краса в кашемировой шали?
Ну куда тебя, ключ моих мыслей, умчали?
Где же ты? Почему ты не вспомнишь меня,
Не пришлешь мне свой зов из неведомой дали?
За соседку мою кровь отдам я сторицей,
Станет солнцем она - в тень хочу превратиться,
Станет белой голубкой она в небесах -
Я по воле творца стану хищною птицей.
Вот гора, там кипящий котел на огне,
Рис кипящий в котле, беспокойство во мне,
Рис кипит и кипит в молоке буйволином,
Все пути я отрезал, все чувства к родне.
Я калам бы из кости своей отточил,
Взял бы кровь своих жил вместо алых чернил,
Моя милая ценит красивое слово,
Взял бы я тот калам, ей письмо сочинил.
Уходи! Погляжу я, куда ты пойдешь,
И услышу твою распрекрасную ложь,
Ложь - пустые слова, а ведь наша разлука -
Это рук твоих дело, ты слов не тревожь.
Глазами бы узреть, что умер твой супруг,
Могилу рыл бы я, не покладая рук,
Могилу рыл бы я в чащобе тростниковой,
А тростники поджег - пусть все горит вокруг!
Неверна благоверная - стар я, наверно?
Где мне верную встретить в обители скверны.
Если верной подруги нигде не найду,
Так и стану сидеть у надгробья неверной.
Пусть подруга из злата, к чему мне она?
Пусть она из агата, к чему мне она?
В кашемировой шали она, и однако -
Неверна, плутовата. К чему мне она?
Пусть ты - жемчужина, я сам - янтарь морской,
Пусть ты из серебра, и сам я золотой.
Краснеешь, как дитя? А не сули напрасно.
Незваный я сто раз к тебе явлюсь домой.
Давай-ка сойдемся с тобой и вдвоем заживем,
Мы будем подобны двум зернам в гранате одном,
Мы будем едины с тобой в этом сладком гранате,
Совсем как чета соловьиная в царстве лесном.
На закате скотину пригнали домой,
Черноглазая села доить предо мной,
Взор - ко мне, а ладони к подойнику ближе,
Грех сказать, но уж лучше б разлился удой.
Видел я, как с другими была ты нежна, мой цветок,
В сердце кровь закипела, как в море волна, мой цветок,
Бог свидетель, полна до отказа терпения чаша,
Но, к несчастию, скоро прольется она, мой цветок.
Ты подвела глаза сурьмой, твой нежный рот
Столь сладок для меня, что источает мед,
И меда этого легко собрать кувшины,
А мать твоя его по капле продает.
Ликом к солнцу повернут любимого дом,
Я сама белолика, румяна притом.
Друг мой так загорел, что узнать его просто,
Ясным месяцем светится в сердце моем.
Красавица моя, ты персика нежней,
Найти бы мне приют промеж твоих грудей,
Там провести бы ночь, и - никаких желаний,
Чего еще, мой друг, желать душе моей?
Скажи мне, где ты спишь? Тебя я подслежу,
Ладони на твои гранаты положу.
А впрочем, я твоих плодов не стану трогать,
Уж лучше я тебя лобзаньем разбужу.
Сегодня о любви моя зурна запела.
Когда же обниму твое нагое тело?
Быть может, обниму однажды, но когда?
Не ждет пора любви, глядишь - и пролетела.
Ну и зной! Ветерок бы опять - хорошо бы!
Шею юной подруги обнять хорошо бы!
Шею нежной подруги теперь бы обнять,
Под самшитовой сенью лежать хорошо бы!
Не чувствуя ног, притащился я с гор,
Добрел до ворот, на калитке запор.
Скорей отоприте! Пришел я к любимой.
Тоскует она, а меж нами забор.
Слух прошел, что женился возлюбленный мой,
Ладно, пусть будет счастлив с законной женой.
Если я ее хуже - он лучшей достоин,
Если хуже она - до чего ж он слепой!
Пришел я к роднику, был загрязнен родник,
Хоть рот мой пересох, он искривился вмиг.
Вовек не припадет к нечистой мутной жиже,
Кто влагу чистую с рожденья пить привык.
За голову твою трикрат свою отдам,
Готов половиком ползти к твоим ногам.
Когда-нибудь Аллах тебя отдаст мне в руки,
Будь в небе ты звездой, тебя найду и там.
Красавица по имени Лейла
Миндалевую ветку сорвала,
В ее руке миндалевая ветка,
Я мил ей, но в устах ее хула.
У тропы твоей сяду, устав, на траву
И цветов базилика охапку нарву.
У цветов базилика твой сладостный запах,
Сам не ведаю, как я в разлуке живу.
Скажи ей, пусть ведет себя с умом
И чистым пусть повяжется платком,
Когда приду к ней свататься под вечер,
Чтоб от нее не пахло табаком.
Я желта, абрикоса желтей и сандала,
Я желтее цветка алычового стала,
Я желта, я зачахла, я стала как тень,
И Лейли без Меджнуна такой не бывала.
У жаровни сижу я с больной головой,
Что же делать мне? В край ты уходишь чужой.
Уезжаешь. Скажи мне, каков твой избранник?
- Он румян, словно яблочко, суженый мой.
Плыла над заводью вечерняя прохлада,
Я встретил девушку, с ней рядом козье стадо.
Сказал я: "Подари пять раз мне поцелуй". -
"Нет, нет! Увидит мать. Уйди скорей! Не надо!"
Сегодня милая не покидала дом,
Помыла волосы и чешет гребешком,
Текут с ее волос сверкающие капли,
Им стать бы лалами, алмазным стать дождем!
Сакине захмелела, хмельнее вина Сакине,
Стал я жалким бродягой, и в этом вина Сакине,
На чужбине меня без покрова положат в могилу,
В свой сундук затолкала мой саван она - Сакине.
О правоверные! Быть бедняком - беда.
Он даже старостой не станет никогда.
Богатому почет, и все к его услугам,
Над честной бедностью глумятся господа.
Говорят, моя милая с гурией схожа,
Светлокосая, ликом нежна, белокожа,
Но боюсь: лишь когда на кладбище усну,
Снизойдет, навестит и присядет у ложа.
Ты взбираешься в гору, с горы я скачу,
Ты оделась в атлас, я оделся в парчу.
В смертный час легкий ветер из Мекки овеет
Тех, кто носит атлас, тех, кто носит парчу.
Я в караван-сарай приехал в поздний час,
Навстречу девушка, не девушка - алмаз.
Я говорю: "Тебя пять раз я поцелую".
Она в ответ: "А есть на то ярлык у вас?"
Ты - румяное яблочко, спелый гранат,
За тебя я пожертвую жизнью стократ,
Но ко мне не приходишь и писем не пишешь,
Видно, сделался жителем шахских палат.
Распустила ты черные косы, черней, чем смола,
На кого ты так смотришь, что взор от меня отвела?
На кого ты так пристально смотришь? Неужто я хуже?
Ты на старого ворона смотришь, а дразнишь орла.
На высокой горе вышло все слишком худо.
На высокой горе потерял я верблюда,
Потерял я верблюдицу и верблюжонка,
Мой цветок потерял я, тебя, мое чудо.
Цветок пурпурный, белый, золотой,
Прошу тебя, возьми меня с собой.
Возьми меня с собой, моя подруга,
Хоть ночь побуду на земле родной.
Тюбетейку твою спрячу я в узелок,
Уезжаешь ты в крепость, ты будешь далек.
Уезжаешь ты в крепость, меня покидаешь,
Не берешь ты меня, будешь там одинок.
Хоть зеркалом стань, а меня ты, мой свет, не увидишь,
Хоть стань гребешком, кос моих ты сто лет не увидишь,
А если я серною стану в высоких горах,
Охотником стань, все равно ты мой след не увидишь.
Любовь моя, любовь, твоей руке легка
Мешхедская игла, легки ей и шелка,
Шелка бухарские, которыми расшила
Мой воротник твоя хрустальная рука.
Девчонка, еще ты не знаешь Аллаха,
А родинкой лоб свой пятнаешь без страха,
Еще не сменила молочных зубов,
А выглядеть хочешь как вольная птаха.
Мне на плоскую крышу идти неохота,
В обещания женщин не верится что-то,
Провались они, эти обманщицы, в ад,
За мгновенье поклясться успеют без счета.
Тутовник осенил врата Зохры,
Над барсом, надо львом - пята Зохры,
Слыхал я, поднялась цена на сахар,
Но слаще сахара уста Зохры.
С тобой бы вместе я, мой друг, угас;
В одну могилу нас положат враз,
В одну могилу у большой дороги.
И друг и враг пускай оплачут нас.
Душа в систанской стороне, о боже,
Без милой ей гореть в огне, о боже,
И если на чужбине я умру,
Кто саван приготовит мне, о боже?
Я на голой вершине в горах, боже мой!
У пантеры в когтях - что за страх! - боже мой!
Я в когтях у пантеры, свирепой от раны,
У жестокой подруги в руках, боже мой!
Жизнь отдам я за хну на перстах молодых твоих рук,
Ты кальяна не тронь, чтоб не жег дорогих твоих рук,
Ты кальяна не тронь, лучше я обойдусь без куренья,
Чтоб не мог посторонний увидеть нагих твоих рук.
В сердце древо я вырастил, чтобы в тени
Прохлаждаться под кроною в летние дни,
Но осенней порою листва облетела,
Нет, не светит мне счастья звезда искони.
Жизнь отдать я готов за твою несравненную стать,
За твой стан, гибкой иве под стать, мне бы жертвою стать,
Если мог бы я верить, что слово твое нерушимо,
Хоть до Судного дня я тебя согласился бы ждать.
Длинные косы твои, недотрога, меня доконали,
Черные очи, глядящие строго, меня доконали,
Ты все твердишь и твердишь: "Погоди хоть немного".
Эти твои "погоди хоть немного" меня доконали.
Шла мимо девушка с распущенной косой,
Потерянный гранат она искала свой,
Потерянный гранат - дружок жестокосердный,
Он одарил ее обидой и слезой.
За твой скупой привет хочу я жизнь отдать,
Готова я тебя в уста расцеловать,
С четырнадцати лет к тебе стремлюсь я сердцем
В пятнадцать лет хочу твоей рабыней стать.
Приветствовать тебя я издали готов,
Приветствую тебя, о мой букет цветов,
Приветствую тебя: вовеки будь счастливой!
Хотя бы несколько скажи мне нежных слов.
Отпусти, падишах справедливый, меня,
Я в селенье пойду, где мой дом и родня,
Я в селенье пойду, я родню повидаю,
А тебя буду славить до Судного дня.
Я слышу, ты кричишь, за крик твой жизнь отдам,
С букетом алых роз приду к твоим вратам,
Приду к твоим вратам, а ты ушла из дому,
На землю положу цветы, к твоим следам.
Лунной ночью тайком я залезу в твой дом,
Ненароком бедро твое трону бедром,
Спрячь в постели меня, если в доме проснутся,
Жизнь отдам за тебя, буду вечным рабом.
В тюбетейке, в чувяках ты выбежал в дверь,
Жизнь отдам за тебя, где б ты ни был теперь,
Где б ты ни был, скорее вернись к черноокой,
Ждет она неизменно и любит, поверь.
На твой прекрасный лоб волос упала прядь,
Неужто же тебе твой дряхлый муж под стать?
Когда бы - о Аллах! - взяла его могила,
Я без опаски б мог твое лицо ласкать.
О пери, за прелесть твою - мне хоть голову с плеч,
За ямочку на подбородке - под лезвие лечь,
Пойди, потолкуй обо мне со своею родимой,
А завтра я сам о тебе заведу с нею речь.
Мне дало небо, дало небо, рок мне дал,
Тоски и горя с колыбели впрок мне дал,
Я в класс любви пришла однажды, где учитель
Печали горькой и беды урок мне дал.
На крыше ты стоишь, как тополек, прямая,
Струится ветерок, чадру приподнимая,
Никто твое лицо покуда не видал,
Лишь мать, вскормившая тебя, лишь мать родная.
Я сяду, как Фархад, над горной крутизной,
Я гребень смастерю самшитовый, резной,
Я гребень смастерю, расчесывай им косы,
Меня, далекого, ты вспоминай порой.
Был я птенцом, когда мать, мне на горе, скончалась,
Мамку нашли мне, и эта от хвори скончалась,
Вскармливать стали коровьим меня молоком,
Но и корова, к несчастию, вскоре скончалась.
Что за напасть! Ведь я гранатов не срывал.
Ну кто, безвинного, меня оклеветал?
Я в сад чужой не лез, чужих плодов не трогал,
А все меня клянут, и шум на весь квартал.
Пришла весна, цветут сады, пора цветы срывать,
Алеют девичьи уста, пора их целовать,
Алеют девичьи уста, душистой пахнут амброй,
Но, как всегда, лишь богачам достанутся опять.
Лунною ночью я ждал луноликую зря,
Так и сидел я, пока не зарделась заря,
Так и сидел до зари, утешаясь кальяном,
Спутницу многих ночей моих горько коря.
Дорогая моя, о, как мы далеки!
Угодил я на берег соленой реки
И на том берегу под плакучею ивой
Все надеюсь на встречу судьбе вопреки.
Мешхедские улицы тонут в пыли,
О, сердце, покоя мы здесь не нашли,
Вернусь-ка на родину, дом свой построю,
Беда чужаку в чужедальней дали.
Ты в саду, я за оградою стою,
Ты - мой шах, а я влачу печаль свою,
Всю вселенную пройдя, верней подруги
Не найдешь ты ни в одном земном краю.
Вся ты в родинках, а это знак удач,
Будет родинки твои лобзать богач,
У меня же, у бедняги, нет богатства,
Столько дыр на рукавах, долгов - хоть плачь.
С крыши тайком на тебя я гляжу, дорогая,
Взял я Коран, на тебя ворожу, дорогая,
Если Коран нагадает в любви неуспех,
Мигом его разорву, накажу, дорогая.
На высокой горе пять свирепых гадюк,
Весть пришла, что любимого мучит недуг,
Вы насыпьте мне вдосталь гранатовых зерен,
Я отправлюсь туда, где страдает мой друг.
Не сыпь на жгучий перец соль, подруга,
С невеждой спорить не изволь, подруга,
А если ты желаешь быть со мной,
Молись, и ты забудешь боль, подруга.
Почему "погоди" говоришь, дорогая?
Почему ты мне муку даришь, дорогая?
Жизнь моя, словно стог, полыхает огнем,
Ты спокойно на пламя глядишь, дорогая.
Ты так похожа на бутон, алеющий в кустах,
На этот юный лунный серп, чуть видимый в горах,
О если б я поверить мог, что будешь ты моею,
Я начертал бы на твоих устах: "Велик Аллах".
Как стройный саженец твой тонкий стан, подруга,
Как сахарный тростник твои уста, подруга,
Позволь тебя пять раз в уста поцеловать,
Пусть перейдет ко мне вся маета, подруга.
Подруга, дочка царская, мой свет, подруга,
Тростиночка, четырнадцати лет подруга,
Пять раз позволь поцеловать твое лицо,
Важнее это, чем святой обет, подруга.
О птица белая с короной над челом,
Прошу, лети скорей к моей любимой в дом,
Привет ей передай, скажи, что наш разлучник
В день Страшного суда получит поделом.
Я маленький сокол, а ты голубица,
Ну разве ты станешь, со мною водиться?
Ведь ты - голубица, в колодце живешь,
Я - сокол, а сокол высоко гнездится.
Ты на крышу выходишь, чадру, озорная, надень,
Преврати в ожерелье меня и, лаская, надень,
А не то преврати в бирюзу, украшение сделай,
На уста украшенье, моя дорогая, надень.
Не распускай по плечам свои черные пряди,
Не закрывайся чадрой, к моей горькой досаде,
Знаешь сама, что за мука любовь для меня,
Не изгоняй же из сердца меня бога ради.
Соль на рану не сыпь, не срами ты меня на весь город.
Ты убила меня, так хоти бы избавь от позора,
Ты убила меня, так закутам хоть в саван сама,
Не бросай на чужих, не оставь мою плоть без призора.
Три месяца, подобных трем годам,
Хожу я за тобою по пятам,
И если вечером тебя не встречу,
Тому, кто саван шьет, иголку дам.
Желтая роза, пунцовая роза, сирень,
Дева-соседка - глядеть на нее бы весь день!
Не отдают за меня, не берут и калыма,
Радуйся, мол, что легла на тебя ее тень.
Издалека мне хотя бы строку напиши,
Несколько ласковых слов напиши от души,
Несколько ласковых слов напиши на бумаге,
Ветру посланье вручи в этой дальней глуши.
Я - у земли, ты - на ветке высокой своей,
Ты померанец златой, я таюсь меж ветвей,
Ты померанец златой, я гранат недозрелый,
Ради Аллаха на зов мой приди поскорей.
На две стороны степь, посредине хребет,
Сердце рвется: ну где же мой милый Ахмед?
Всадник, прыгни в седло, поскачи и разведай,
Что с Ахмедом случилось? Живой или нет?
Кипарисовым станом твоим наповал я сражен
И походкой твоей - лишь тебя увидал я - сражен,
Ты по улице в гору идешь этой легкой походкой,
Стук твоих каблучков сердце мне пронизал - я сражен.
Души моей радость в арыке стирала белье,
И мыльная пена покрыла колечко ее.
Сказал я: "Салам!" Но в ответ не услышал: "Алейкум!"
Забыла меня? Или впала она в забытье?
Блеют овцы, в небе светит лунный рог,
Косу - за спину и выйди за порог,
А разбудишь ненароком домочадцев,
Скажешь: нищий постучался, мол, не в срок.
Изменница, стань верною в любви,
Сам изменю - гнев божий призови.
Сам изменю тебе я малодушно -
Мне голову, злодею, оторви.
Сакине, золотыми подковками обувь подбей,
Если в баню отправишься, кликни меня поскорей,
Если в баню отправишься, станешь водой обливаться,
Верным стражем твоим я согласен стоять у дверей.
Уйдешь - скорей вернись, не медли дня,
В своих молитвах не забудь меня,
А если пеший путь твой трудным будет,
Вставь ногу в стремя моего коня.
Мой правый глаз болит, а также левый глаз,
Ведь я из-за тебя слезу лила по раз,
Дай мне платочек свой, утру платочком слезы,
От запаха его болезнь исчезнет враз.
Ты - цветок, вся цветок, а нога твоя стебля стройней,
Прилечу в твой прекрасный цветник, кок воспой соловей,
Мне бы ночь хоть одну провести в цветнике том заветном,
Соловьем неустанным я стал бы порхать меж ветвей.
Словно зрачки соловьиные очи твои,
Губы - цветущий орешник над всплеском струи,
То, что сказал о тебе я, вовеки не скажут
Ни попугаи речистые, ни соловьи.
Под балконом твоим одиноко стою, мое сердце,
Вот забулькал кальян - твой кальки узнаю, мое сердце,
А теперь ты к свирели свои приложила уста,
Жизнь отдам я за них и за прелесть твою, мое сердце.
Ну что ты бродишь, как в бреду, душа мок?
Все ждешь небесную звезду, душа моя?
А ты красавиц избегай, держись подальше,
Иначе попадешь в беду, душа моя.
Мы так далеко друг от друга. Какая тут радость?
Мы оба во власти недуга. Какая тут радость?
Ты так одинок на чужбине. Гляжу на дорогу.
Что толку? Безлюдна округа. Какая тут радость?
Мать и сестра - цветы, ты тоже цветолика,
В цветник ваш соловьем влечу я, уследи-ка!
Влечу я в ваш цветник и стану рвать цветы,
О, как же там пьянит турецкая гвоздика!
Твое лицо передо мной, о мой цветок!
Ты пахнешь розовой водой, о мой цветок!
Когда б я сто подруг имел, я всех бы отдал
Лишь за единый локон твой, о мой цветок!
Твои ногти окрасила хна, Фатима, мой цветок,
Станом ты безупречно стройна, Фатима, мой цветок,
Если ты изберешь не меня, не бывать твоей свадьбе,
Погребением станет она, Фатима, мой цветок.
О сахар мой, зачем меня терзаешь так ужасно?
Пока на этом свете я, не мучай понапрасну,
Прошу, не мучай ты меня по двести раз на дню,
Ведь стыд замучает тебя потом, когда угасну.
Ветерок, неси платок мой, как привет,
К той, чье сердце мне любви дарует свет,
Ты скажи ей: шлет поклон тебе любимый,
Тот, чьим сердцем ты владеешь с ранних лет.
С тобою были мы вдвоем, и я не ведал муки,
Тогда я часто брал калам и лист бумаги в руки,
Калам сломался, а письмо унес куда-то ветер,
Но разве эти вот стихи писал я о разлуке?
- Моя хмельная куропатка, моя хмельная,
К тебе одной стремится сердце, других не зная.
- Все куропатки веселятся, все на свободе,
В углу твоей постылой клетки сижу одна я.
Если мне ноги отпилят, тогда и без ног,
Верность храня, я к тебе приползу на порог.
Если секирою мне отрубили бы руки,
Я и глазами к тебе дотянуться бы смог.
До Кашмира поля я засеял цветами,
Лепестки на цветах исписал письменами,
Пусть любимой посланья мои принесут,
Все, что в сердце таилось, сказал я словами.
Все ближние ушли, лишь я один остался,
Как одинокий ствол среди равнин, остался,
Как одинокий ствол без веток, без листвы,
Среди превратностей и злых годин остался.
Разве я счастлива в доме отца не была?
Разве я стройной и нежной с лица не была?
Черному буйволу отдали девушку в жены,
Разве достойной она молодца не была?
У меня две подружки, и каждая станом тонка,
Дом одной по соседству, дорога к другой далека,
Жизнь отдать я готов ради этой далекой подруги,
Но душе моей все-таки та, что поближе, близка.
Есть у дерева тень, тени нет в летний зной у меня,
Есть у многих подруги, но нет ни одной у меня.
Со слезами взову я к Аллаху: у всех есть букеты,
Был хотя бы цветочек какой-никакой у меня.
Подруга, молю я хоть беглого взгляда,
Твой стан для меня - колдовская привада,
У шаха в саду есть любые плоды,
Твои мне по вкусу, других мне не надо.
Всевышний, спал_и_ Шахре Ноу средь белого дня,
Оставь лишь троих, лишь троих огради от огня.
Оставь мне подругу, оставь мне ее письмоносца,
А также того, кто однажды оплачет меня.
Любимая моя, тебя обнять позволь,
Позволь мне в руки взять волос шелковых смоль,
О нет, не стану я волос шелковых трогать,
Два поцелуя дай, столь жарких, сладких столь.
С тех самых пор, как ты ушла, тоска живет во мне,
Кто из неверных даст мне знать, в какой ты стороне?
Ушла ты и зажгла пожар в моей душе несчастной.
Смогу ли погасить огонь? Иль сгину в том огне?
Звезда небес, я твой слуга, я лечь костьми готов,
Три года матери твоей служить без лишних слов.
Три года я готов служить за пять твоих лобзаний,
За распрекрасные твои четырнадцать годов.
Нагну я ветку, яблоко сорву.
Не зная женщин, как же я живу?
Юнец невинный, я люблю красотку.
"Терпенье дай!" - всевышнего зову.
Ожидая тебя, на дороге рассыплю цветы,
Враг с кинжалом придет - не покину я этой черты,
Враг с кинжалом придет, устрашающий, словно стремнина, -
Нет, я с места не сдвинусь, покуда не явишься ты.
Сердце мое не считает союз наш зазорным,
Хочет оно, чтоб мы стали подобны двум зернам,
Сочным гранатовым зернам в гранате одном,
Чтоб мы с тобою в шербете слились животворном.
В ту ночь, когда ты не придешь, хочу ослепнуть я,
Хочу стать пищею осы, поживой муравья,
Нет, не хочу поживой быть ни муравьям, ни осам,
Пусть одиноко под землей истлеет плоть моя.
Аллах судил, чтоб я был от тебя далек,
Чтоб отощал в тоске и стал как волосок,
И даровал тебе Аллах такую прелесть,
Чтоб я сильней страдал и вовсе изнемог.
Нам надо по соседству жить с тобой,
На берегу одном, над быстриной,
Настанет ночь - и ты в моих объятьях,
Настанет день - и я тебе чужой.
Жизнь отдам я за этот цветочек, за розу младую,
Преврати свои губы в бутон, я бутон поцелую,
Преврати свои губы в бутон, а глаза в пиалы,
Ты наполни их влагой, и жажду свою утолю я.
От этих стен мне не уйти к другому стану,
На красоту твою глядеть я не устану,
А если поцелуешь ты меня пять раз,
Навек останусь молодым, седым не стану.
Тебя покинуть - умереть мне с горя,
С тобой расстаться - стать мне прахом вскоре,
Знай, сердце у меня - кузнечный горн,
Огонь мой мир спалит, иссушит море.
Пусть выколет глаза стальное острие,
Пусть разведут огонь, чтоб тело жег мое,
Пусть струганый тростник загонят мне под ногти,
Во мне моя любовь, и не убить ее.
Затылок мой трещит, как ртутью налитой,
Нет, ангел Азраил, не убивай, постой.
Ты, ангел Азраил, постой, еще я молод,
Из сотни холостых я самый холостой.
Шестилепестковую розу мечтаю сорвать,
Пусть юную деву ко мне приведет ее мать,
О, как бы хотелось сидеть на досуге меж ними,
Беседовать с матерью, дочку в уста целовать.
Дней пять мы с любимой в разлуке живем,
То я в небесах, то на лоне земном,
То рыбой плыву в глубине океана,
То яхонтом стал я в кольце золотом.
На крыше ты, а я внизу сижу с тоской во взгляде,
Ты померанец золотой, а я сижу в засаде,
Ты померанец золотой в руках своих подруг,
Когда ж мне в руки попадешь, скажи мне, бога ради.
Я сказал: "Ты шахиня". Она мне сказала: "Мой свет!"
Я сказал: "Дай мне губы". Она мне: "Целуй их сто лет".
Я спросил: "Где прилечь мне? Где голову мне преклонить?" -
"На груди моей можешь лежать", - услыхал я в ответ.
Мы сидели с тобой на балконе четой голубков,
Днем гуляли в полях, ночевать уходили под кров,
Разлучили чету голубков, навсегда разлучили,
С той поры будет сердце болеть до скончанья веков.
Меня сорвали, как цветок, и поместили в вазу,
Невестой с детства стала я по отчему указу.
Аллах, обидчиков моих заставь рыдать за то,
Что однодневная печаль стодневной стала сразу.
О, люди добрые, на свете вас не счесть,
Вы - правоверные, но где же ваша честь?
Неужто из ручья, чью воду пьет подруга,
Не можете вы мне хотя б глоток принесть?
Красавица моя, ресницы насурьми,
Устами сладкими меня ты накорми,
Меня ты накорми медовыми устами,
Потом хватай кинжал и жизнь мою возьми.
Любовь моя, любовь, везут мой прах в Керман,
Вновь стану глиною, пригодной на кальян,
И вылепят кальян, и, может быть, закурит
Из сердца моего какой-нибудь шайтан.
В небе звездочка, и ясный месяц там,
Эта девушка - души моей бальзам.
Огради, Аллах, от горя мать родную
Той, чьи губы двум подобны лепесткам.
Над горой засияла звезда в высоте,
Дев двенадцать, один я - чабан при гурте.
Сколько роз! Но какую сперва мне понюхать?
О, Аллах, как велик ты в своей доброте!
На берегу сидит красавица моя
И нюхает цветок, добытый из ручья,
Но водяной цветок, увы, совсем не пахнет,
Пусть буду я цветком, ах, как запахну я!
На горе на крутой пусть мы будем вдвоем - я и ты,
На лужайке весной пусть мы будем вдвоем - я и ты,
А настанет пора с этим светом навеки проститься,
И в могиле одной пусть мы будем вдвоем - я и ты.
Боль в затылке моем до чего же сильна!
В тех мучениях девушки стройной вина,
С ней бы рядом уснуть по велению сердца
И не знать, что там в мире - зима ли, весна.
Померанец систанский, кашмирский гранат,
Грудь хрустальна твоя, а пупок - словно сад,
Ночь поспать бы с тобой, позабыл бы я разом,
Как затылок трещит, лоб и зубы болят.
Была я фисташковым деревцем в знойных песках,
Ты не дал мне пить, о мой месяц златой в небесах,
Ты не дал мне пить, и, однако же, я зеленею,
Спасибо, дожди и снега посылал мне Аллах.
В горах отыскал я голубку-птенца,
Привыкла и чтит меня, словно отца,
Не знал я, что будет голубка лукавить:
На горы родные глядит без конца.
И раздвоился путь пред нами вдруг, о горе!
Со мной расстался мой любимый друг, о горе!
Со мной расстался друг, уехал в дальний край,
Он там себе найдет других подруг, о горе!
Я желт, как абрикос, так страстью я томим,
Я стебель тростника, я стал внутри пустым,
Я стал внутри пустым, как трубка у кальяна,
И скоро превращусь в табачный зыбкий дым.
Лунная ночь, этот свет серебристый - мой враг,
Тьма непроглядная, плотной завесою ляг,
Косы подруги моей оплетают мне шею.
Славен Аллах! Самый лучший мой друг - это мрак.
Переулками бегу быстрей, быстрей
К нежной розе, - целовать бы ноги ей!
Три дневных пройду я за ночь перехода,
Только б знать, что будет розочка моей!
О, стройная, обожествил тебя я,
В проулке этом полюбил тебя я,
Незрелым виноградом ты была,
В сладчайший сахар превратил тебя я.
Что за вечер! - поглядите, мусульмане!
Соловей хмельной распелся в гюлистане.
По кустам, по веткам скачет соловей.
Разлучили нас, тоска подобна ране.
Шел я мимо древней башни крепостной,
Дочку гебров повстречал я под стеной.
Говорю ей: "Подари мне пять лобзаний". -
"Что ты, слеп? Ведь рядом мой отец родной".
На фисташковом дереве белою птицей была я,
Небо бросило камень, упала я, крылья ломая,
Огляделась когда, нет вокруг ни друзей, ни родных,
Только пыль одиночества все покрывает седая.
Твой перстень золотой хорош, но мне-то что!
Ты к сотне ухажеров льнешь, но мне-то что!
Круглятся груди у тебя, как два граната,
Ты для других их бережешь, но мне-то что!
Пусть на голову хлынет поток проливной,
За красу Масуме расплачусь головой,
Только знать бы, что я Масуме не противен,
Стал бы ждать я, пока она станет вдовой.
Три айвовых плода и гранатов три штуки
Отнеси моей милой, без лишней докуки,
Если вдруг не окажется дома ее,
Все по счету отдай ее матери в руки.
Ростом любимая ни высока, ни мала,
С розовый куст высотою она подросла.
Жертвою стать я готов ради жизни любимой,
Где б ни была она, всюду слышна ей хвала.
О Зохра, пышнокудрая дева, постой!
Видно, с детства к тебе я привязан судьбой.
Ты давно обещала мне пять поцелуев,
Два уже получил я, но три за тобой.
Между нами такая бескрайняя даль! Как нам быть?
Ты - Лейли, я - Меджнун. Ай, какая печаль! Как нам быть?
Между мной и тобою гора поднялась в поднебесье.
Ты - стекло, моя милая, сам я - хрусталь. Как нам быть?
Поклон тебе, привет тебе, мой свет,
От всей души тебе я шлю привет,
И в этот час, когда пишу посланье,
Мой лист весь в каплях слез, им счету нет.
Видел я, ты на крыше высокой младенца качала,
И хотя ты с другим, а теперь еще матерью стала,
Я по-прежнему твой и - светилами всеми клянусь! -
Жив надеждой, что наша любовь повторится сначала.
Ай, как тяжко! Мне не вынести чужбину,
Цепь на шее, прогневил, видать, судьбину,
Ты сними, судьбина, с шеи эту цепь,
Прах чужбины не стряхну с полы, не скину.
Устами я тянусь к твоим устам,
Как малый агнец тянется к сосцам,
И так мои уста к твоим привыкли,
Что не дают уснуть мне по ночам.
Под праздник подруга святому пошла поклониться,
Вспотела бедняжка, покуда дошла до гробницы,
От сильной жары изнывает подруга моя,
Аллах, повели этим тучам на землю пролиться.
Влюбленный и души лишен, и головы,
И веры, как мураш меж стеблей муравы,
Он волку старому в глухой степи подобен:
Настигнет тот газель, да нет клыков, увы.
Две звезды по-над горой льют на землю свет,
На горе лежит герой двадцати двух лет.
Расстегните воротник, повяжите раны,
Нет лекарства от любви, исцеленья нет.
Хочу припасть к твоим губам, их аромат вдыхать,
По пояс волосы твои, колечком вьется прядь,
Тебя просватали давно, едва ль не в колыбели,
За это зло пускай Аллах твою накажет мать.
Вьючат тюки и ковры на верблюда горой,
На поклонение еду, увы, не с тобой,
Еду гробнице имама Резы поклониться,
Купол святилища поцеловать золотой.
Рыжая девушка, долог твой путь,
В баню идешь ты, недолго там будь,
В баню идешь, поскорей возвращайся,
Жар изнутри обжигает мне грудь.
У древа женского коварства - сто корней,
О хитрость женская! Аллах дал волю ей.
Пошли им всем, господь, скорей уничтоженье
И землю напитай их кровью поскорей.
Не ходи в тот далекий квартал, не ходи на тот край,
В час намаза туда не ходи и цветов не срывай,
Не срывай там цветов, лучше дай-ка мне пять поцелуев,
Ведь в лобзаньях влюбленного нежность течет через край.
Стебельком неприметным вросла в мое сердце печаль,
Я с тоской по тебе, дорогая, расстанусь едва ль,
Мусульмане, собратья, хоть кто-нибудь, дайте мне руку!
Ангел смерти - булыжник, а жизнь человека - хрусталь.
На чужбине в смятенье душа и печали,
И никто не сочувствует мне в этой дали
Кроме той, что в каморке под крышей живет,
Но от этой каморки ключи потеряли.
Тюльпан не станет розовой водой,
Вдова не станет девой молодой,
За ячменем ухаживай столетье,
Не станет он пшеницей золотой.
Была я в роще молодым чинаром,
Топор меня подсек одним ударом,
Из древесины сделали кальян,
И голова моя пылает жаром.
От кустистого перца скорей заострите сучок,
Им от чистого сердца хоть пять нацарапаю строк,
Да, хоть пять нацарапаю строк и пошлю их любимой,
Пусть узнает, какие мученья я вынести смог.
Две айвы, два граната, два яблока, словом - шесть штук
Передай моей суженой в руки из собственных рук,
Передай ей поклон и скажи, чтоб скорей приходила,
Чтоб губами припала к моим, - так скажи ей, мой друг.
Все та же звездочка горит в небесной сини,
Пять раз я Сакине поцеловал бы ныне.
Коль знал бы, что меня полюбит Сакине,
Я сказочный дворец построил бы в Медине.
Ниса-ханум, та самая Ниса,
Что озарила дол и небеса.
О люди, вы не знаете? Так знайте:
Ниса - светильник, всей земли краса.
Звезда струит на землю зыбкий свет,
Я сам - кольцо, подруга - самоцвет,
Храни мой самоцвет, Аллах великий,
Он у меня один, другого нет.
Как болит голова, как болит, как болит,
Стал я желтым совсем, стал недужным на вид,
Говорят - от жары, нет, любовь доконала,
Лишь виновница хвори меня исцелит.
Смуглянка, ты темней, чем камень Шахмаксуд,
И черные шелка так смуглоте идут,
Нет худа в черноте, возьмем Коран к примеру,
Все буквы черные, черны все строчки тут.
Я ее поцелую в уста, а они на меду,
Нас нельзя разлучать, ведь разлука сулит нам беду.
Говорят мне: "Оставь ее, брось ее, вырви из сердца".
Как же вырву из сердца? Я кровью тогда изойду.
Черноглазка, ты живешь в далеком месте,
Не целуй других, прошу тебя по чести,
Не целуй других, улыбок не дари,
С детства ты моя невеста, быть нам вместе.
Мусульмане, душа винограда желает,
Уст красавицы, нежного взгляда желает.
Я не трогал ее, но пришел ее брат,
Денег это исчадие ада желает.
На горе играет дудочка-свисток,
Где теперь моя шахиня, мой цветок?
Где шахиня всех шахинь, цветок мой, роза?
Пусть приходит, чтоб ее сорвать я мог!
В письме напишу я, как бедность скитальца гнетет,
С письмом этим быструю птицу отправлю в полет,
Лети, моя птица, неси моей матушке вести,
Скажи, что разлука несет мне так много невзгод.
На память дай платочек носовой,
Заплачу я кровавою слезой,
Я плакать буду до тех пор, покуда
Не сжалишься над плачущей душой.
Ночью приди, если есть в тебе капля любви,
Мчись быстроногой газелью и ветер лови,
Если внезапно появится враг на дороге,
Рыбкой нырни и скорее ко мне приплыви.
Ты ушел на чужбину и канул как в воду,
Ты загнал мое сердце, как пчелку в колоду,
За наживой пошел и покинул меня,
Сам ты стар, а меня ты обрек на невзгоду.
Рабабе, ты меня в жертву мук и скорбей превратила,
Был цветком я в саду, но меня ты в репей превратила,
Был я в шахском саду самым лучшим, заметным цветком,
В прах дорожный меня ты красою своей превратила.
Ты с крыши улыбнулась мне, прекрасна и светла,
Густыми прядями волос мне сердце оплела,
Пускай Аллах испепелит твои густые пряди,
От городских родимых стен меня ты увела.
Ты стройный кипарис, твоя кудрява крона,
Ты улыбаешься - уста как два бутона,
Ты улыбаешься иль нет, мой сладкий друг,
Я заплачу калым, коль будешь благосклонна.
- В тонкой чадре ты на крыше, ступила на край.
Кто ты - жена ли, невеста ль? - поди-ка узнай.
- Что ты пристал? Для чего любопытство такое?
Вся я как сахар, куда ты меня ни лобзай.
Кто ты - луна? Что ж за тучу спешишь поскорей?
Ты - мусульманка? Так что ж тебе гебры милей?
Коли ты знаешь, что должен погибнуть влюбленный,
Что же ты тянешь, бездушная? Сразу убей!
- Девушка, как я желаньем томим! Что ты скажешь?
Надо скорее открыться родным. Что ты скажешь?
- Если открыться родным, то не жди ты добра,
Мигом обкрутят меня, но с другим. Что ты скажешь?
Шахиня всех девиц, о, как ты мне желанна,
Ты юный саженец в садах Мазандарана.
Дай пять лобзаний мне, покуда ты бутон,
Потом распустишься, целуясь беспрестанно.
Коль встретишь друга моего, скажи ему о том,
Что ночью я о нем молюсь и что тоскую днем,
А если спросит он тебя, как, мол, ее здоровье,
Скажи, что стала от тоски засохшим стебельком.
Белая, алая роза, когда ж ты придешь?
Ива, фиалка, мимоза, когда ж ты придешь?
Ты говорила: "Приду я порою цветенья".
Вянут цветы от мороза. Когда ж ты придешь?
На крыше раздались шаги, чуть слышны, глуховаты,
Подумал я, что это ты, что наконец пришла ты,
И только руки я простер в густую темноту,
В ладони невзначай легли кашмирские гранаты.
- Где нынче трудишься? Я принесу обед,
Я принесу обед и сладостный шербет,
Я виноградный сок к шербету подмешаю.
- О ненаглядная, прекрасней в мире нет!
Ты предо мной всегда, твой образ в сердце врос,
Я слышу запах твой, шахиня алых роз,
Любимая моя, будь у меня сто жизней,
Я отдал бы их все за прядь твоих волос.
Степи вокруг и лоскутья пшеничных полей,
Я на чужбине, а что может быть тяжелей?
Нет ни родных, ни друзей у меня на чужбине,
Всюду чужие. Кому я скажу: "Пожалей"?
До Йезда я дополз, колени обдирая,
Чтоб в губы целовать царицу, деву рая.
Сказал я: "Госпожа!" Она в ответ: "Мой свет".
Спросил я: "Дашь уста?" И слышу: "Дам всегда я".
Коль станешь ты луной, твой свет мне в самый раз,
Коль станешь мускусом, куплю я весь запас,
А если станешь ты застенчивым ребенком,
Скажи, куда прийти, и я приду тотчас.
Как болит голова, принесите сандала скорей,
Из страны Искандера зовите сюда лекарей,
Лекарей из страны Искандера, пожалуй, не надо,
Мне важнее лекарство из дома любимой моей.
Словно голубь, по свету скитаюсь всегда,
Как мне сесть, если гонит в дорогу беда?
Так вспугнула ты птицу влюбленного сердца,
Что нигде в целом мире не вить мне гнезда.
Что за луна взошла на небосвод!
Что за девица рядышком живет!
Хотел ее поцеловать я в губы,
Что за старуха села у ворот!
Дева, ты в белой чадре кандагарской мила,
Веришь не веришь, ты сердце мое унесла,
Всем ты взяла, я влюблен в эти очи хмельные,
В эту хрустальную шею и мрамор чела.
Из тех краев домой, я знаю, путь далек,
По склонам, по хребтам и по камням пролег,
О братья, вас прошу, с тропы столкните камни,
Когда пройдет мой друг, чтоб не поранил ног.
Держу на примете я чудо-красотку в Кермане,
Не то ее родичи гебры, не то мусульмане,
Уж если из гебров ты, стань мусульманкой скорей,
С тобой ничего не стрясется, скажу я заране.
Подую в дудочку, чтобы напев возник,
Лишь тайну бы мою не разгласил тростник,
А если тайну он поведает кому-то,
Я пламя выдохну, сгорит тростинка вмиг.
Под звон велосипедного звонка
Ко мне мой милый катит из полка.
Чайханщик, приготовь-ка чашку чаю,
Устал мой друг, дорога далека.
На вершину взойду по тропинке крутой,
Без подруги живу, как последний изгой,
Эх, возьму-ка ружье, заиграю на дудке
И подругу найду где-нибудь за горой.
Все отдам я за стан и осанку твою,
За оружье твое жизнь свою отдаю.
Мне сказали: идешь ты сражаться с Насером,
Стану птицей, чтоб милого видеть в бою.
Мне нравится топот коня твоего, мой родной,
Ах, как я любуюсь твоею зеленой абой,
Дошло до меня, что уходишь сражаться с Насером,
Мне нравится конь твой, аба и стремление в бой.
-----
На фисташковом дереве белою птицей была я,
Небо бросило камень, упала я, крылья ломая,
Небо, крылья верни мне, верни высоту и полет,
Чтобы разом могла я достигнуть ширазских ворот.
О Аллах! На часах я стою у ворот,
Мне два года служить, долго служба идет,
Мне два года трубить, разрываться на части
Под прославленным знаменем воинской части.
Поспели цитрусы в садах, прошу, мои друзья,
Цветку граната сообщить, что жребий вынул я,
Что угодил я под ружье, что в списках состою,
Что мне теперь наверняка служить в чужом краю.
Я ради черных очей превратился в кафера,
Был правоверным, но где же теперь моя вера?
Глаз, как твои, я не видел нигде на земле,
Разве что в небе, там звезды в несметном числе.
Красавица, зачем со мной так поступать?
На рынке юности не век тебе блистать.
Что я - кузнечный горн? Зачем же, дорогая,
Раздула мой огонь? Чтоб сгинул я, пылая?
Ты что же, девушка, поклонница огня?
Горю, а ты глядишь спокойно на меня.
Пойми, я днем смеюсь, а ночью слезы лью,
Чтоб враг не разглядел тоску и боль мою.
Не явилась луна моя, темен простор,
Не пришла моя роза порадовать взор,
Не прислала мне вестницу, гурию ликом,
Неужели еще мы в раздоре великом?
Я на гору взойду, на высокий отрог.
Где друзья? Разбрелись. Я теперь одинок.
Где друзья? Все с подругами. Им веселей.
Я один с безнадежной любовью моей.
О любимая, мука любви тяжела,
Что за боль! До печенок меня пробрала.
О мой колос! Я друг твой, покуда живем,
Ты - нарцисс, я - росинка на лоне твоем.
Юность прекрасна и темная ночь,
С милой моей посидеть я не прочь.
Молвлю: "В глаза погляди мне, родная,
Сразу все шашни твои распознаю".
Братом тебя заклинаю твоим,
Глаз не сурьми, ну зачем тебе грим?
Глаз не сурьми, ты и так молода,
А насурьмишься - мне вовсе беда.
Ты и я - словно зерна в одном колоске,
Ты и я - словно волны в единой реке,
Ты и я поклялись быть вдвоем навсегда,
Что за подлый вогнал тебя в краску стыда?
Что, в городе вашем бумага исчезла? Как странно!
Что, стали калам и чернила дороже шафрана?
Что ж, вместо калама сучок отломлю я от перца,
А вместо бумаги возьму оболочку от сердца.
Чтобы сделать калам, свою кость отломлю,
Кровь свою в пузырек, как чернила, налью.
Оболочку от сердца, как лист, раскатаю,
Моей нежной подруге письмо накатаю.
В чужой далекий град ушел мой друг, о боже!
Что за любовь во мне? Нет горше мук, о боже!
Как можно зелень рвать с засохшего сука?
Как мне одной прожить без милого дружка?
Пять львов я вижу на горе крутой,
Сказали: ранен саблей милый мой,
Гранатовые зерна я возьму,
Отправлюсь утром к другу моему.
К любимой, вестник, поспеши, скачи, покуда ночь,
Я так страдаю от любви, не откажись помочь,
Езжай к любимой поскорей, садись на скакуна,
Склонись пред нею и скажи, что боль моя - она.
Кури кальян, мой друг, уносит дым тоску,
Кальян для нас под стать любимому дружку,
Ведь если б не кальян, мое бы горе
Спалило горный кряж и высушило море.
Ах, девушка в платьице цвета фасоли,
Вернешься ли ты? Ожидать мне доколе?
Ты корни пустила в чужой стороне
И сердце разбила, жестокая, мне.
Роза алая, белая роза, зерно кардамона,
Как я глуп, отпустил твое сердце без звука, без стона,
Как я глуп, ты в обиде теперь. Неужели со зла
Ты совсем разлюбила меня и другого нашла?
Ай, малышка моя, знай, я твой навсегда,
Приходи, для меня ты живая вода,
Только ты пожелай - и с тобою вдвоем,
Как ночной мотылек и свеча, заживем.
Есть три желанья у меня, знай, дорогая, впредь:
Во-первых, я у ног твоих хотел бы умереть,
А во-вторых, чтоб грудь твоя была мне как могила,
А в-третьих, чтобы ты меня в своих слезах омыла.
Желание мое - чтоб ты со мной была,
Чтоб мне под голову твоя коса легла,
Хочу я головой припасть тебе к плечу,
Хочу - бедро к бедру, уста в уста - хочу.
Словно два кипариса, мы рядом стояли,
Но явилась разлука, а с нею печали,
Нам с избытком печалей Аллах отвалил,
Что за изверг об этом Аллаха молил?
Я прячу нежный мой цветок от посторонних глаз,
Купил я жемчуг, гоухар, припрятал про запас,
Купил я жемчуг, гоухар, хоть я так беден сам,
Мою подружку Гоухар другому не отдам.
Боже, страсть меня жжет, ты совсем мою душу спали,
Сделай так, чтоб страдал я сильней, чем Меджнун и Лейли!
Разве кто-то когда-то страдал, как несчастные эти?
Ведь страшнее любви не бывает страданий на свете.
Море ярких тюльпанов на склоне отрога,
Рис в котле закипает, а в сердце тревога.
Рис проклятый, ну сколько ты будешь кипеть?
Сколько мне, дорогая, наветов терпеть?
Черноглазка, бросаешь мне взгляды не ты ли?
Унесла мое сердце и рада не ты ли?
Унесла мое сердце, суди тебя бог,
Пусть казнит тебя мукой за этот подвох.
Как быть мне! Стыд и срам. Хочу сгореть в огне.
Колечко милый мой надел на палец мне.
Что делать мне с кольцом? Боюсь носить при всех.
А если не носить? Обидеть друга грех.
Там на горе крутой семь барсов вижу я,
Я слышу: на горе стреляют из ружья.
Не дуй в свою свирель, души не беспокой,
Нет прежних вечеров, нет милого со мной.
Ты в моем вырастала саду, о цветок из цветов,
Ты моя, за тебя я пожертвовать жизнью готов,
Ты цветок из цветов; будь со мною, Аллахом молю,
Стать садовником я соглашусь, так тебя я люблю.
Если не хочешь, чтоб умер я, нрав твой кляня,
Дай обещанье, что замуж пойдешь за меня,
Дай поцелую тебя, дай тебя обниму,
Только, прошу, ты об этом, ни-ни, никому.
Зимний вечер, тепло, как бывает к весне,
Надо мной ангел смерти верхом на коне.
Ангел смерти, отстань, не раскидывай сети.
Что я видел? Так мало я прожил на свете.
Чернила красны и листок розоват,
Меж мной и тобою просторы лежат,
Меж мной и тобой простирается море,
Горит, как в огне, мое сердце от горя.
Правоверные, братья и сестры мои,
Со слезами читаю я книгу любви.
Хорошо бы читать научился мой друг
И узнал бы все тайны любовных наук.
Клянусь Аллахом, Шахчерах, для нас ты падишах,
Припав к подножью твоему, всегда целую прах,
Подсвечника хрустальных два поставить я могу,
Исполни то, о чем прошу, не буду я в долгу.
Нет, никакая хворь не мучает меня,
Но почему же я желтей день ото дня?
Иные говорят: жара, мол, виновата.
Нет! Милая ушла, и тяжела утрата.
Зачем я нюхал апельсин пахучий?
Зачем меня связал с тобою случай?
Зачем я полюбил тебя, мой друг,
Забыв о неизбежности разлук?
Дай обниму тебя, прижму к лицу лицо,
Ты можешь, как рабу, мне в ухо вдеть кольцо,
Клялась ты в верности, я верен клятвам сам,
Наивно доверять привык чужим словам.
Когда умру, меня заройте у дороги,
Пусть о могильный холм споткнутся чьи-то ноги,
Три дня прошу меня не хоронить, друзья,
А вдруг мне долг воздаст любимая моя.
Чье сердце привязано к милому, тот
Вовек своей привязи не оборвет.
Не вижу сочувствия, это не дело,
Вы только взгляните, как я пожелтела.
Я здесь, а любимый в пустыне палящей,
Имбирь на пути его высится чащей,
Имбирь на пути, сколько пряных корней,
С ума я схожу от печали моей.
Моя крошка идет вдоль по улице той,
Мой нарцисс, мой любимый цветок полевой.
Мой цветок, ты - луна в бесконечности синей,
Среди дев ты одна лишь сравнишься с шахиней.
Уехал милый мой, но сердцу не понять,
Хотя я видела, как погрузил он кладь.
Уехал милый мой, в жилище запустенье,
От горя мне в мечи сгореть бы, как поленья.
Заглядываешь ты в мой двор поверх дувала,
Но чем я захворал, тебя волнует мало.
Тоскою болен я, чужбина - мой недуг,
И можешь только ты спасти от этих мук.
Брат - нам опора, отец - нам опора,
Даст ли плоды деревцо без призора?
Брат - это плод, древо райское - брат,
Счастлив отец, если вырастил сад.
Прекрасен верблюд, если вьюками он нагружен,
Ребенок хорош, если пахнет, как милая, он,
Прекрасен верблюд - он корзины везет с виноградом,
Ребенок хорош - пахнет он, как красавица, садом.
Ну кто я? Соловей, который ждет ловца,
Я в клетке у людей, чьи каменны сердца,
Явился бы ловец, я крикнула б тогда:
"Я здесь! Лови меня! Скорей иди сюда!"
Вечерняя пора, вечерняя пора,
Судьба седлает мне какого-то одра,
Ведь был я на коне, так надо же! - Меня
Обидела судьба, стреножила коня.
ЛИРИЧЕСКИЕ И ОБРЯДОВЫЕ ПЕСНИ
Сердце ноет без тебя, послать бы весть,
Только некому письмо мое отнесть.
Дать ветрам его - боюсь: не долетит,
Облакам вручить - боюсь: перелетит.
Соловью вручить, а может быть, луне -
Слишком дорого посланье это мне.
Рыбке дать - потом ищи-свищи в морях,
Дать газели - затеряется в степях.
Ты далек, ты вдаль уходишь напрямик,
Пусть ослепну, позабыв тебя на миг.
В кофейню я пошла в свободный вечерок,
Красавца встретила, он был в плечах широк.
В желто-зеленую кабу он был одет,
То жемчуг на чалме сверкал, то самоцвет.
Златой, в два мескаля был перстень на руке,
И столько ж золота сияло на клинке.
Так сердцу хочется, чтоб он пришел ко мне!
О, если б я могла обнять его во сне!
Я здесь, а любимый в пустыне, куда не дойти,
Имбирная чаща стоит у меня на пути,
Имбирная чаща, плоды ее полны зерном,
И три соловья в этой чаще нашли себе дом.
Один - мой любимый, его письмоносец - второй,
А третий - кто плачет со мной и горюет со мной.
Не сватайся к вдове, имеющей свой дом,
Циновку, и сундук, и скатерть с решетом.
Вдовица - вроде как трезубая стрела,
В кого она впилась, к тому и смерть пришла.
Попробуй пренебречь вдовой хотя бы ночь,
Вмиг схватит простыни, свернет постель и - прочь!
Брат и мы - две сестры - проживали втроем,
Все мы стали скитальцами, бросили дом,
Я газелью в пустыню отправилась вскоре,
Рыбкой стала другая, скитается в море,
Третий - тот на чужбине и мыкает горе.
Как помру, схороните меня на дорожном развиле,
Пусть безгрешный и грешный споткнутся на этой могиле.
Кто-то скажет: бездомный скиталец здесь кончил свой век,
Кто-то скажет: того, что искал, не нашел человек,
Кто-то скажет: укушенный аспидом, умер он в муке,
Кто-то скажет: вдали от любимой не вынес разлуки.
Двоюродный мой брат, любимый мой цветок,
Ну кто тебе сказал: "Вот бог, а вот порог"?
Сними же башмаки, входи в мой дом, не стой,
Ступай на мой ковер, дай мне платочек твой.
Дай мне платочек твой, его я простирну
В источнике Замзам священною водой.
Он
Ты по улице нашей прошла, ну зачем?
Болью сердце мое обожгла, ну зачем?
Ведь совсем зажила моя старая рана,
Ты ее растревожить смогла, ну зачем?
Она
Я по улице вашей прошла - захотелось,
Болью сердце твое обожгла - захотелось,
Твоя старая рана совсем зажила,
Я ее растревожить смогла - захотелось.
Он
На крыше ты стоишь, мой стройный кипарис,
Позволь поцеловать, сойди скорее вниз.
Она
Стоишь ты на земле, разумник продувной,
Залезь-ка в свой карман, тряхни своей мошной.
Он
Мошной бы я тряхнул, мошна-то в сундуке,
Сундук на ишаке, а сам он вдалеке.
Он
У меня есть бумага - предел всех желаний,
Ценный банковский чек на сто тридцать лобзаний.
Она
Чек просунь мне под дверь, головы не морочь,
Вот сто тридцать монет, и проваливай прочь.
Он
Ты рехнулась совсем? Где же видано это,
Чтоб дороже лобзаний ценилась монета?
Он
Уходи, впору мне ненавидеть тебя,
Уходи, не хочу даже видеть тебя.
Она
Что заносишься? Друг у меня есть получше,
Он нежнее, чем ты, мой цветочек пахучий.
Вид влюбленного издалека нам знаком:
Рот смеется, а очи сверкают огнем.
Даже если влюбленного жалит змееныш,
Ни царапин, ни ран не увидишь на нем.
Он
О девчонка, я знаю: бедняк твой отец,
Твои очи нарциссы, но кто ж их творец?
Она
Ну при чем тут отец мой и бедность его?
Создал очи-нарциссы создатель всего.
Он
Принесите из крепости дальней цветок,
Может, сгину в пути, ибо путь мой далек.
Она
Будь здоров, отправляйся в дорогу, мой свет,
Твой цветок при тебе до скончания лет.
Он
Постой, как звать тебя? Я имя знать хочу.
Почем твой поцелуй? Скажи, я заплачу.
Она
Мой поцелуй почем? Тебе-то знать зачем?
Скажи тебе - потом ты растрезвонишь всем.
Он
Кораном я клянусь, не выдам твой секрет,
Пускай мне целовать тебя хоть сотню лет.
Она
Чтоб мог ты без помех к моим устам прильнуть,
Лишь руку правую мне положи на грудь.
- Дочка Мешхеди Мурада, завари-ка чай,
Наливай-ка чай в стаканы, юношей встречай,
Дочка Мешхеди Мурада, завари-ка чай,
За тебя калым три сотни, меньше назначай.
- За меня калым три сотни, не велик бакшиш,
Если голову имеешь, то не прогоришь,
- К черту твой калым в три сотни, у меня их нет.
Я-то голову имею. Видишь пистолет?
МАМАСАНИЙСКИЕ ШУТОЧНЫЕ ПЕСНИ
Пошла девчонка с бурдюком к ручью, но там сначала
Так целовалась с пареньком, что платье потеряла.
- Не бойся, глупый, за меня, пускай бранится мать,
Сама скажу ей прямиком, что платье потеряла.
- Из столицы призывной пришел приказ,
Дорогая, дам развод тебе тотчас.
- Ты служи себе, не надо мне развода,
После службы через два вернешься года.
- Долог срок, двенадцать месяцев в году!
Мать моя тебя заест, пока приду.
Какой счастливец твой сосед, обласканный судьбой:
Двенадцать месяцев в году он видится с тобой.
Какой счастливый твой кувшин, всегда с тобой вдвоем,
Когда идешь ты к роднику, он на бедре твоем.
Как хорошо живется вам, деревьям и камням,
По вечерам любовь моя приходит в гости к вам.
Любовь моя, я восхищен, твоя прекрасна плоть,
К чему завидовать, когда ее лепил господь?
Твой молодой, твой тонкий стан и твой высокий рост
Во тьму повергнут яркий свет плывущих в небе звезд.
Двух поцелуев мало мне, уж ты не обессудь,
В ладони чувствовать хочу твою нагую грудь.
Прощай, пока что уношу я сердце за порог,
Возьми на память мой цветок, пусть будет как залог.
Уже темнеет снег в горах, весь пятнами пошел,
Мой ангел не простил меня, так на меня он зол.
Молю Творца, чтоб ты была как вешний цвет,
Чтоб ты всегда была четырнадцати лет.
Тот край, которому твой образ незнаком,
Пускай провалится, пускай горит огнем.
И если о тебе смогу забыть хоть раз,
Пусть в саван обрядят меня в тот самый час.
А если кто-нибудь осудит нас с тобой,
Пусть все его добро развеет вихрь степной.
Но если без тебя один пойду я в сад,
Пусть розы мне в саду шипами грудь пронзят.
Но если без тебя к подушке припаду,
Пускай в полночной тьме слезами изойду.
Но если без тебя усну, пускай тотчас,
Внезапно заболев, ослепнет правый глаз.
Мечтаю о тебе с заката дотемна,
А ты мечтаешь все забыть в объятьях сна.
Спасите, болен я, так болен - смерть зову,
В пустынях я брожу, в развалинах живу,
В зарубках я под стать колоде мясника,
И снова ранен я, и рана глубока.
Безумный, как Меджнун, скитаюсь по горам,
А все из-за тебя я маюсь тут и там.
Привязанный к тебе волос твоих жгутом,
Из-за тебя томлюсь я в городе твоем.
Как я - ислама сын - попал в твои силки?
Зачем меня разят очей твоих зрачки?
Как мучают меня зрачки твоих очей!
Скорей угомони ты этих палачей.
Ты сошла с горы высокой. Неужели ты?
Думал я, луна спустилась с горней высоты.
Дай тебя я поцелую, в том не вижу зла,
Ну, представь, что корку хлеба нищему дала.
Бровь твоя - как лук Бахрама, славного стрелка,
Словно юный полумесяц, так она тонка.
Ты меня орлиным взором поразила вмиг,
Был недавно я ребенком, а теперь старик.
Явила ты свой лик, мелькнув в моем окне,
Ты без огнива шла, но я горю в огне.
Ты к ложу моему приди, слезой омой,
Уеду в Тегеран, не свидимся с тобой.
Найди предлог любой, приди на мой порог,
Очисти сердце мне от горя и тревог.
Приди на мой порог, останься навсегда,
Уйдет моя тоска, забудется беда.
Я обниму тебя, и ты ко мне прильни,
От бед и гибели Аллах нас сохрани.
Твой дом недалеко, но далека кровать,
Увы, приходится тебе без друга спать.
Лицо покажи, дай чадру подниму,
Прикажешь - я веру любую приму.
Сто раз говорил я: на крыше не стой,
И так уж молва о нас ходит с тобой.
Сто раз говорил я: не стой у окна,
Красой не блистай - разгорится война.
Скажи, где ты спишь, на подушку твою
Прилягу и шею твою обовью.
Своими устами к моим припади,
И мигом тоска в моей стихнет груди.
Когда я умру, напиши в двух словах:
"Погиб от любви", чтоб не трогали прах.
Пойдем-ка мы к шейху, дадим-ка обет:
С грехами покончить, с любовью - о нет!
Глаза подними, погляди на меня,
Мы связаны клятвами с давнего дня.
Доколе сидеть мне под ивой, как ныне?
Неверный не так бы страдал на чужбине.
Покинул я родину, смерть я зову,
И юность моя растеряла листву.
За все с твоей матери спросит всевышний,
Другой при тебе, оказался я лишний.
Спасите! Мне в городе людном беда,
Ни друга, ни помощи. Деться куда?
Пылью на губы мои вновь осела печаль,
Ну, почему же тебе мое сердце не жаль?
Если б ты знал, как страдаю теперь, как тоскую,
Как я желта, ты меня пожалел бы такую.
Издали глянь на меня: ни кровинки в лице,
Ты на чужбине, а я вся в дорожной пыльце.
Знает Аллах, как тоскую в разлуке с любимым,
Сердце мое, как шашлык, пахнет гарью и дымом.
Так и умру, все мои упованья пусты,
Выбьешься в люди, мой друг, не поможешь мне ты.
Днем я стенаю, ночами рыдаю до света,
Маюсь от мысли, что милый скитается где-то.
Боже, сгораю от горести, а из очей
Алые слезы струятся - кровавый ручей.
Молча сижу у стены, тяжким горем убита,
Словно преступник, чья шея цепями обвита.
Нынче два дня, как ушел ты, кочуешь вдали.
Я здесь, как саженец, корни под толщей земли.
Что-то Аллах мои муки прервать не решится,
Сердце мое ведь уже ничего не страшится.
ГИЛЯНСКАЯ ПЕСНЯ "ШАРАФШАХИ"
Дочь гончара зарыл в могилу Шарафшах,
Горсть праха бросил он на незабвенный прах,
Без слов она ушла, в полнейшей тишине,
Но слезы грустных глаз пронзили сердце мне.
Могила черная - бескрайний белый свет,
Туда-сюда хожу - нигде любимой нет.
Загадке, мудрецы, где я ответ найду? -
Вчера лишь цвел цветок, и нет его в саду.
Нет у моря ни начала, ни конца,
Челн плывет, но нет надежды у гребца.
Погляди-ка ты, гребец, на небеса,
Мигом шквал твои надует паруса.
И желанья - словно море. Где тут край?
Я плыву, земли не видно, хоть рыдай.
Погодите, я взгляну на небеса,
Мигом ветер мне наполнит паруса.
От любви бушует сердце - мне невмочь,
Я страдаю, я рыдаю что ни ночь,
И, однако, погляжу на небеса,
И легко мне, словно ветер в паруса.
Я сама теперь не знаю, почему
Неверна была обету моему.
Знаю, что моя вина, но как мне стыдно.
Почему была жестокой, не пойму.
Я пришла: прости меня. Но ты ни слова.
Я в смятении, а ты глядишь сурово.
Почему ты как гроза
И не смотришь мне в глаза?
Пред тобою я упала, как слеза.
Плачет девушка, твердит, стеная: мама!
Где же сваты, где жених, родная мама?
У соседей наших дочке меньше лет,
Но в окне ее всю ночь мигает свет,
С нею муж, ей вовсе горя нет.
Мама, мне б невестой стать!
Где бы мужа мне достать
Лучше, чем соседский зять?
Ты толкуешь о моем приданом, мама,
Я в унынье постоянном, мама,
Ты толкуешь про мои одежды, мама,
Я ж состарюсь без надежды, мама!
Словно квочка перед кочетом, кричу,
Мне, красивой, выйти замуж по плечу,
Мама, выйти замуж я хочу.
Мама, мне б невестой стать!
Где бы мужа мне достать
Лучше, чем соседский зять?
Но пока тебе деньга желанна, мама,
Стану ростом с великана, мама.
Снилось мне: лежал со мною кто-то, мама,
Целовал меня без счета, мама,
А проснулась - никого со мною, мама,
И вздохнула я с тоскою, мама.
Мама, мне б невестой стать!
Где бы мужа мне достать
Лучше, чем соседский зять?
А пока ты мне сулишь посуду, мама,
Я в печали век пробуду, мама,
А пока ты мне сулишь одежды, мама,
Я состарюсь без надежды, мама!
Снилось мне во сне глубоком, мама,
Что супруг лежит под боком, мама,
Что беременна я ненароком, мама!
А проснулась - никого, родная мама,
Как всегда, опять одна я, мама!
Мама, мне б невестой стать!
Где бы мужа мне достать
Лучше, чем соседский зять?
Ты толкуешь о моем приданом, мама,
Я ж в унынье постоянном, мама,
Что ты тянешь все, ну, что ты крутишь, мама,
Только воду баламутишь, мама?
Лейли, Лейли, душа твоя - свинец,
Лейли, Лейли, владычица сердец.
Страдаю от любви, из-за любви
Все дни черны, как волосы твои.
Тоскую по тебе который год,
Доколе же? Ведь так и жизнь пройдет.
Я по тебе, сияющей луне,
И наяву вздыхаю, и во сне.
Лейли, Лейли, во мне мучений тьма,
Лейли, Лейли, совсем схожу с ума.
Мой разум спутан, как коса Лейли,
Я как Меджнун, виной краса Лейли.
Мой кипарис, обороти свой лик,
Ну, вспомни обо мне хотя б на миг.
Лейли, подруга милая, Лейли,
Жить невозможно от тебя вдали.
К небесам взову сперва:
Подскажи, Аллах, слова,
Дух мой слаб, рука слаба,
В мире все непостоянно.
Каждый знает что-нибудь,
Сеет благо, ищет суть,
До конца проходит путь,
В мире все непостоянно.
Было время - был я мал,
На руках у няньки спал,
Грудь кормилицы сосал.
В мире все непостоянно.
Ради праздничного дня
Обрядили в шелк меня,
Пир затеяла родня.
В мире все непостоянно.
Принималась меня мать
В колыбели пеленать,
То кормить, а то качать,
В мире все непостоянно.
Стал сидеть я ровно в год,
Сладкий финиковый плод
Взял я в руку, сунул в рот.
В мире все непостоянно.
Год второй мой пролетел,
К молоку я охладел,
Стал пешком ходить пострел.
В мире все непостоянно.
А четвертый год настал -
К тетке в гости я попал,
Ел и пил там из пиал.
В мире все непостоянно.
Был проказлив я в шесть лет,
От меня немало бед,
Скажут: да, - отвечу: нет.
В мире все непостоянно.
Лет восьми я стал чтецом,
Скороходом и гонцом,
Быстроногим сорванцом.
В мире все непостоянно.
В десять лет ращу я сад,
Поливать тюльпаны рад,
Чтоб надеть мужской наряд.
В мире все непостоянно.
В двадцать я сильнее всех,
Все на свете - для потех,
Все во мне рождает смех.
В мире все непостоянно.
В тридцать лет на мне весь дом,
Тяжкий груз тащу с трудом,
В доме женщины, содом.
В мире все непостоянно.
В сорок лет - любовь, почет,
Хвори все пока не в счет,
Я - родителям оплот.
В мире все непостоянно.
В пятьдесят я постарел,
Не горюй, таков удел,
Жизни тоже есть предел.
В мире все непостоянно.
В шестьдесят мне свет не мил,
Все дела я завершил,
Как мертвец, лишен я сил.
В мире все непостоянно.
Стал я в семьдесят крючком,
Сердца стук страшит, как гром,
Облик смерти мне знаком.
В мире все непостоянно.
Ровно в восемьдесят вдруг
Плоть мою сломал недуг,
К небесам вознесся дух.
В мире все непостоянно.
Жизнь покинула меня,
Вмиг сбежалась вся родня,
Плач и крик стоял три дня.
В мире все непостоянно.
Как обычай наш велит,
Саван сшили, труп омыт,
Чтоб имел пристойный вид.
В мире все непостоянно.
Покропив меня водой,
Забросав меня землей,
Удалились все домой.
В мире все непостоянно.
Ты в могиле, Самури,
Ты свой норов усмири,
Прах твой сгложут муравьи.
В мире все непостоянно.
Есть у дерева тень, нет ее в летний зной у меня,
У других есть подруги, увы, ни одной у меня.
Помолюсь-ка Аллаху, спрошу: "Чем других-то я хуже?
Почему нет подруги совсем никакой у меня?"
Все имеют возлюбленных. Кто одинок - это я.
Кто в потертой дерюге? Ну кто так убог? - Это я.
Все, как сельские старосты, ходят в богатой одеже,
Кто, как нищий бродяга, в тряпье, без сапог? - Это я.
Лоб трещит, не глядеть бы на свет. Кто услышит меня?
Пожелтел я от всяческих бед. Кто услышит меня?
Лишь любимая может меня исцелить от болезни,
Но любимой, как видите, нет. Кто услышит меня?
Ночь пришла, луч луны в должный срок не пришел,
Думы - рядом, а сон на порог не пришел.
Я до самой рассветной поры лил горючие слезы,
Ждал подругу, увы, мой пунцовый цветок не пришел.
Вижу я: отдохнуть на току села радость моя,
Что так смотрит недобро, как будто обиду тая?
Расспросите-ка старосту, может быть, вам он ответит,
Не нашла ли другого она. Что, он лучше, чем я?
Нацарапаю надпись железным гвоздем на стене,
Чтоб осталась хоть память какая-нибудь обо мне,
Неужели цветочек мой должен достаться другому?
Неужели я так и умру в этой подлой тюрьме.
Ай, как сердце болит, когда милая передо мной,
Ай, как сердце болит, когда слышу я голос родной,
Ай, как сердце болит поздней ночью при лунном сиянье,
Ведь любимая спит безмятежно под этой луной.
Свежий ветер на зорьке вдруг степью запах,
Мой Хусейн в отдаленных кочует степях,
Мой Хусейн удаляется в степи со стадом,
Да поможет ему в дальних далях Аллах.
Камышовая дудка в просторах слышна,
Но когда же воротится мой Хусейна?
Сердце сжалось от горя. Ну кто мне поможет?
Я не знаю, где мой дорогой Хусейна.
Хусейна, дорогой мой, твой голос как мед,
Так поешь, как весной соловей лишь поет,
Нет в тебе, дорогой, никакого изъяна,
Жаль, не видишь страданий моих и невзгод.
Хусейна, овцы тихо бредут, посиди,
Молоко есть и сыр - ты уж тут посиди,
В стаде два вожака, белых два, круторогих,
Может, к ужину гости придут, посиди.
Дорогой мой Хусейн оседлал ишака,
На пути его встали чужие войска,
На меня и не глянул, проехал, бесстрашный,
Почему же душа его так далека?
Хусейна мой в седле свету солнца сродни,
У Создателя он пребывает в тени,
Над Керманом и Фарсом ущелья опасны,
О Аллах, моего дорогого храни.
Невдомек мне, зачем я страдаю теперь,
Хусейна мой ушел, я рыдаю теперь,
Хусейна мой ушел к белоснежным вершинам,
С ним в разлуке я разум теряю теперь!
Хусейна мне приснился с мешком за спиной,
Вскинул он свой натянутый лук со стрелой,
Болен друг мой, и губы его в лихорадке,
Весь он высох, как рыба на дюне морской.
Снилось мне: на работы Хусейн уходил,
Мне сказали, что там он свалился без сил,
А потом я узнала: он в схватке был ранен,
К бессердечным кочевникам в плен угодил.
Хусейна, ну когда ты вернешься, когда?
Сердце рвется мое, мне в разлуке беда.
Птицей стать бы, к тебе б я, мой друг, полетела,
Но не знаю, где ты и лететь мне куда.
Стан твой всех кипарисов стройней, Хусейна,
Очи вроде больших миндалей, Хусейна,
Нет подобных тебе в целой нашей округе,
Ты поешь как в саду соловей, Хусейна.
О прекрасная птица, чья песня звонка,
Не Хусейн ли прислал тебя издалека?
Ты скажи ему, если в степи повстречаешь,
Что от слез моих горьких струится река.
Почему же я плачу тоскливо теперь,
Вся дрожу, как плакучая ива, теперь?
О Аллах, Хусейна мой уехал далеко,
Я потеряна и сиротлива теперь.
Я твой друг, Хусейна дорогой, я пришла.
Видишь яблони плод наливной? Я пришла.
Из Кермана цветок полевой - я пришла,
Плодоносный бутон пред тобой - я пришла.
Чужбина! Как тянет вернуться домой!
Гляжу я туда, где очаг мой родной.
Похож я на птицу с крылом перебитым,
Бездомную птицу, объятую тьмой.
Чужбина! Печален мой вздох и глубок,
Все чуждо, на чей ни ступлю я порог,
Здесь жить тяжелее, чем дома скончаться,
Повсюду мне слышатся брань да упрек.
Чужбина! Коль здесь захвораешь, беда,
Для всех ты - никто, твоя хворь - ерунда.
Ты станешь усердно прислуживать людям,
Никто твоего не оценит труда.
Чужбина! Я плачу, мой жребий тяжел,
Бродил я, искал себе угол и стол,
Бродил по домам я, бродил по базарам,
Бродил, но приюта нигде не нашел.
Чужбина! На свете мне жить не с руки,
Сто горестей сердце мне рвут на куски,
Все ночи я плачу, все ночи стенаю,
Никто здесь моей не разделит тоски.
Чужбина! Лишь ругань я слышу вокруг,
Никто здесь меня не встречает как друг.
Зачем же на свет горемыке родиться,
Где нет ничего, кроме бед и разлук?
Чужбина! Где радость? Увы, далека,
Ну разве на миг здесь покинет тоска?
К чужим попадешь - полетят пух и перья,
Так птицы всей стаей клюют чужака.
Чужбина! Совсем онемел мой язык,
Я полон печали, я стал как старик,
В скитаньях меня мои беды свалили,
Толкнешь меня - кости рассыплются вмиг.
Чужбина! Устал я, замучен бедой,
Ну кто мое горе разделит со мной?
От боли душевной меня излечите,
Здоров я, но с виду совсем как больной.
Чужбина! Ни ближних со мной, ни родни,
За мной никого, никого впереди.
Собрат хоть один бы со мною был рядом,
Аллах, поскорее на зов мой приди!
Чужбина, на раны в груди посмотри,
На сердце мое ты приди посмотри.
Не спрашивай, что с моим сердцем творится,
На печень в крови ты приди посмотри.
Чужбина! Совсем здесь я спятил с ума,
Она никому не нужна задарма,
Ну сколько здесь жить мне с истерзанным сердцем?
Ведь стран вседержителем создана тьма.
Чужбина! Сто мест миновал я в пути,
Нигде я покоя не мог обрести,
Свела меня с горем и мукой судьбина,
И здесь меня держит беда взаперти.
Чужбина! Отправил я с нарочным весть,
В посланье родным написал все как есть.
Надеялся: кто-то за мною приедет,
Не знал я, что люди утратили честь.
Чужбина! На скатерть я ставлю еду,
Но прошлое в памяти - как на виду,
Привычная снедь показалась отравой,
Во всем на чужбине я вижу беду.
Чужбина! Румянец мой стал желтизной,
Был чист я лицом, стал от пыли седой,
Дорожною пылью я весь запорошен,
Ну что ж, я насытился жизнью такой.
Чужбина! Здесь плачу я ночи и дни,
Я так одинок, никого из родни,
Ни матери нет, ни отца, ни подруги,
Ни добрых друзей, лишь печали одни.
Чужбина! Ночами влачу я тоску,
От горя уж стал я под стать старику.
А прежде? Я прежде был гостем желанным,
Не раз я веселье вкушал на веку.
Чужбина! Здесь бани порядочной нет,
Здесь что посулят - дожидайся сто лет,
Так жизнь и пройдет... Вот и смерть у порога,
Не вспомнят меня, как уйду на тот свет.
Будь я влагою в кувшине на плече твоем,
Меж грудей твоих стекал бы тоненьким ручьем.
Бровь твоя как лук Бахрама, славного стрелка,
Словно юный полумесяц, так она тонка.
Я один на белом свете, худо одному,
До моих печалей нету дела никому.
Переулки Фейзабада узки и темны,
Тонок стан и узок пояс у моей луны.
Если ты меня забудешь, место мне в гробу,
Вмиг сменю на белый саван яркую кабу.
Пусть напишут на могиле: "Умер от любви",
Чтоб никто не потревожил косточки мои.
Как мне вынести страданья? Места не найду,
Отдыхаю на руинах, по пескам бреду.
Хоть бы эта ночь продлилась, день страшит меня,
Слабости мои увидит враг при свете дня.
За тебя отдам я в жертву всю мою родню,
Аромат твой на ладонях до сих пор храню.
Я ведь был тебе желанным, верным был тебе,
А теперь я всем неверным равен по судьбе.
Я ведь был тебе желанный, ты добра была,
А теперь ты равнодушна, словно умерла.
Эти груди - два граната, спелых два плода,
Не носи ты их на рынок - слышишь? - никогда.
И покуда не сошьют мне саван мертвеца,
Знай, тебя любить и помнить буду до конца.
До конца не позабуду, буду век с тобой,
До конца с твоею буду связан я судьбой.
Ни к чему мне все богатства, клады ни к чему,
Изо всех сокровищ мира лишь тебя приму.
Разве ты мне не сказала: "Вечером приду"?
Ждал тебя я до восхода, на свою беду.
Вот уже и осень красит зелень в желтый цвет,
Сам желтею, оттого что милой рядом нет.
На горе, всех прочих выше, мы построим дом,
Там без горя и печали вместе заживем.
Хорошо, когда в дороге от луны светлей,
Хорошо припасть губами к родинке твоей.
Дом твой рядом, лишь циновка разделяет нас,
Но всегда с тобою кто-то в полуночный час.
Пусть же мне пробьют гвоздями эту пятерню,
Пусть грозят меня повесить и предать огню,
Лишь бы мне тебя увидеть, стойкость сохраню.
Помнишь день, когда тебя я встретил у ручья?
Я вздыхал, ты улыбалась, милая моя.
Мне сказать тебе хотелось: "Здравствуй. Как живешь?"
Но твоя смущала бойкость, вызывая дрожь.
Я хотел бы от подруги ласки и тепла,
Чтоб она меня у речки загодя ждала.
Я хотел бы, чтоб подруге не знаком был страх,
Чтобы спрашивала смело о моих делах.
Встречу тысячу подружек и, однако, вновь
По тебе я затоскую, первая любовь.
Ты доить корову села как-то вечерком,
Я вошел, а ты прикрыла личико платком.
Для тебя рубашкой тонкой стать бы я не прочь,
Днем служить тебе чадрою и подушкой в ночь.
У ручья близ узкой тропки посажу цветы,
Щедро их полью водою, пусть растут густы,
Может быть, придешь на берег, здесь присядешь ты.
Неужели ни в овчарне, ни в твоем дому
Я тебя, мою подружку, да не обниму!
Голос твой отсюда слышу, ты - рукой подать,
За меня б ты замуж вышла, да перечит мать.
Словно стих заупокойный, твой напев "бай-бай",
На твоей руке уснуть бы и увидеть рай.
Я тебе своею кровью написать хочу,
Может, северному ветру письмецо вручу.
Но ведь ветер ненадежен, ходит не спеша,
Сам к тебе с письмом отправлюсь, так горит душа.
Сколько муки мне досталось от твоих очей,
Можешь ты утихомирить этих палачей?
Дай мне губы, дорогая, их лобзать позволь,
Ты в моем несчастном сердце успокоишь боль.
Боль моя, как боль Фархада, я и сам такой,
Как Фархад, тружусь напрасно, камень бью киркой.
Для тебя срывал я розы, лез из кожи вон,
Ждал ночами, и, однако, мне один урон.
Поклянусь на каждой суре, развернув Коран,
Я не пащенок безродный, не введу в обман.
Снег в горах уже чернеет, пятнами пошел,
Не простил меня мой ангел, на меня он зол.
Платье черное не вешай посреди двора,
От меня ты прячешь сердце, а к другим добра.
Дай обнять мне стан твой тонкий, ну, не будь строга,
Я ведь знатный, отпрыск бека, а тебе слуга.
Прежде ты меня любила, помыкала мной,
А теперь, когда не любишь, где найду покой.
Ты, чей рот коралл и жемчуг, жить иди в мой дом,
Всем врагам твоим всевышний пусть отплатит злом.
Буду я молить Аллаха, чтобы ты цвела,
Чтоб четырнадцатилетней ты всю жизнь была.
Я и сыч - мы оба в горе, рок у нас один,
Оба мы живем в пустыне и среди руин.
Жизнь отдам за эти очи, жилки на руках,
Пусть твои проступки свалит на меня Аллах.
Мы с тобой в одной скорлупке, как двойной орех,
По любви тебя я выбрал, так скажу при всех.
(Бахтиарская песня)
- Мой друг, я видела сама, ты палкой был побит,
Подобно иве над рекой, душа моя скорбит.
- Подруга, душу за тебя отдам я, не грусти,
Из-за моей любви к тебе готов я все снести.
- Ни днем, ни ночью не найду покоя, сущий ад,
Любая сладость для меня, - увы, - змеиный яд.
- Зову: любимая моя! - любимой нет моей.
Акула, что ли, увлекла подругу в глубь морей?
Я глубь морскую рассеку, любимую найду,
В Мальмир родимый привезу, дворец ей возведу.
Я днем в оковах нищеты, печалью ночь гнетет,
В тоске по родинке твоей я стал как нищеброд.
Мы друг от друга далеки, меж нами кручи скал,
В тоске по родинке твоей я разум потерял.
- Из черных туч закапал дождь, окутал долы мрак,
Да будет проклят главный хан - разлучник наш и враг.
Правитель Мухаммед Хусейн ведет набор в войска,
Возьму серебряный калам и вычеркну дружка.
Возьму серебряный калам в пенале золотом,
Но тех, над кем владыкой шах, не вычеркнуть пером.
- Из черных туч струится дождь, струится без конца,
Приказ влюбленных разлучил у ханского дворца.
Меня забрали под ружье, увы, мой путь далек,
Скажи-ка мне, кто в эту ночь с тобой на ложе лег?
Служить мне долгие года в далекой стороне,
Скажите милой, чтоб она забыла обо мне.
Спокойно вдаль беги, река, пришла из дома весть,
В письме молитва за меня и слово ласки есть.
Я не желаю в Кербелу вершить последний путь,
Хочу у милой на груди последним сном уснуть.
Кочевники, вы там, в моей родимой стороне,
Для милой спойте за меня, сыграйте на зурне.
Цветок мой нежный, приготовь мне на три дня еду,
Сегодня с песней и с ружьем в теснину я уйду.
О, если на твоем дворе я птицей стать бы мог,
Чтоб рис рассыпанный клевать из-под любимых ног!
Стань я пакетиком с сурьмой, меня б ты берегла
В кармашке на твоей груди, у твоего тепла.
Пускай убьет меня Аллах, не даст прийти домой,
Ты подросла, моя любовь, тебя возьмет другой.
Склонялся я к тебе на грудь, но разлучил нас враг,
Злодей бессовестный, мулла, что заключил твой брак.
Тот, кто нам свидеться не даст, умножит дни разлук,
Пусть сам изведает тоску и корчится от мук.
Но если запахом меня прельстит другой цветок,
Мне ковылять на костылях калекою без ног.
Как далеко ты от меня, хребет нас разделил,
О, если б нас с тобой Аллах терпеньем наделил!
Не мажь сурьмой глаза, а дверь пусть будет на замке,
Беда, коль двое об одном заботятся цветке.
И если я уста другой однажды захочу,
Пускай огонь меня спалит, расплавит, как свечу.
- Светает, но в горах темно, ущелье впереди,
С ружьем и с песенкой своей среди теснин иди.
- Твой тесный ворот я порвал и груди сжал в руках,
Но жаль, так мало целовал, прости меня Аллах.
Ты завлекла меня, затем чтобы забыть скорей,
Свою ты ублажила мать - остричь бы косы ей!
Не подводи сурьмой глаза, и так мила ты мне,
Ты чистопробней всех монет и на торгах в цене.
Все золото и всех овец в родном моем краю
Без колебания отдам за красоту твою.
- Лучами славится луна, а звездочки - луной,
Для парня гордость - брат отца, для девы - брат родной.
- Ты как Зохра и Муштари, как звезды и луна,
Зову тебя, но ты уже совсем отдалена.
Цветок - ты и зовешься Голь, как локон твой хорош,
Меня не хочешь целовать, грех на душу берешь.
Баю-бай, Хабиболла,
Берегись того угла,
Злые люди ходят там,
Вмиг разрубят пополам.
Сон мой, явь моя, цветок,
Только б ты не занемог,
Пусть поможет нам господь,
Хворь любую побороть.
Мой пахучий, баю-бай,
На торгах меня продай,
Хлеба, мяса накупи,
Вволю ешь и сладко спи.
Баю-баю, мой фундук,
Твой отец везет сундук,
Твой отец везет сундук,
В сундуке везет фундук.
Баю-бай, гранатов цвет,
От твоих страдаю бед,
Но спасибо - ты со мной,
Вместе справимся с бедой.
Баю-баю, замолчи,
Спи, цветочек алычи,
Не тревожьте малыша,
Покачайте не спеша.
Баю-бай, тюльпанчик мой,
Барс рычит во тьме ночной,
Старый барс, беззубый дед
Съел осла с седлом в обед.
Баю-баю, мой миндаль,
Твой отец уехал вдаль,
Ну, усни же, мой сынок,
Я уже без рук, без ног.
Цветик сливы, спи пока,
Три на башне голубка,
Жареный да пареный,
Третий - богом дареный.
Спи, мой яблонный цветок,
Абрикосовый росток,
Тот росток унес поток,
Сон унес тебя, сынок.
Баю-баю, мой анис,
Дай мне щечку, повернись,
Дай мне губки, пахнешь ты
Как друзья твои - цветы.
Ну, усни же, мой птенец,
В путь отправился отец,
За другой пошел женой,
Маме горько, мальчик мой.
Баю-баю, мой цветок,
Хоть бы бог отцу помог,
Пусть за сто туманов в год
Он служанку приведет.
Василек мой, надо спать,
Смастерю тебе кровать,
Даст мне бог, кровать твою
Я из золота скую.
Баю-бай, настанет срок,
В школу ты пойдешь, сынок.
Станешь умный, как мулла,
Станет мама весела.
Баю-бай, усни скорей,
Кто-то ходит у дверей,
Твой отец вернуться мог,
Отворить пойду, сынок.
Баю-бай, не спишь пока,
Хочешь чашку молока?
Молоко в чужом дому,
Спишь ты, видно по всему.
Спи, мой цветик, спи, мой свет,
Гиацинтовый букет,
Хочешь чашку молока?
Хочешь спать наверняка.
Баю-бай, не плачь, пострел,
Кто обидеть нас посмел?
Всех обидчиков Аллах
Расчихвостит в пух и прах.
Баю-баю, мой медок,
Долгожданный наш сынок,
Стань таким, как твой отец,
Люди скажут: молодец.
Спи, мой цветик, баю-бай,
Поскорее засыпай.
Тихим будь, послушным будь,
Дай ты маме отдохнуть.
Баю-бай, усни скорей,
Желторотый воробей,
Скоро в школу сын пойдет,
Поубавится забот.
Баю-бай, ты схож с цветком,
С быстрой речкой под мостком,
А проснешься ты чуть свет -
Станешь как большой букет.
Баю-баю, баю-бай!
Джинн проклятый, прочь ступай,
Сгинь долой, нечистый, с глаз,
Что ты здесь забыл у нас?
Как дочь моя, такой шахини нет,
Такой красы у звезд в помине нет,
Сродни моя девчонка гюлистану,
За сто туманов отдавать не стану.
Кому попало в жены не отдам
И в город отдаленный не отдам.
Отдам тому, кто держит дом прекрасный,
Отдам тому, на ком кушак атласный.
Не плачь, твой старший брат придет издалека,
Братишке для пелен он принесет шелка.
Бай-бай, пришел отец, он кочевал со стадом,
Повесил он кинжал, ружье поставил рядом.
Бай-бай, скорей усни, мой полевой цветок,
Отец твой подарил мне шелковый платок.
Жизнь за тебя отдам и все богатства мира,
Из города отец привез мешок инжира.
Ты в колыбели из ореховых досок,
А поперечина - черешневый брусок.
Пошла на колыбель и яблоня с чинарой,
А поперечина - брусок из вишни старой.
Браслеты на тебе чеканки золотой,
Отец твой староста, дай щечку, мальчик мой.
Тебе я положу перловые ракушки,
На зыбку привяжу звоночки-погремушки,
Ты сахар с молоком, ты финиковый сок,
Я зыбку закажу из тростника, сынок.
А сколько заплатить за эту зыбку надо?
Отдам табун коней, отдам верблюжье стадо.
Усни, усни, сынок, пришел к нам дядя твой,
Всегда желанный гость наш братец молодой.
Усни, усни, сынок, утихни понемногу,
Усыплю жемчугом я дядюшке дорогу.
Схожу я по воду, а ты забудься сном,
Пока ты сладко спишь, вернусь с водою в дом.
Забудься сладким сном, дай отлучиться маме,
Для топки принесу колючек с желудями.
Усни, твой дядюшка пришел проведать нас,
Я выйду к дядюшке, а ты поспи хоть час.
Все родичи в лесу, пришло в селенье стадо,
Бай-бай, усни, родной, доить коров мне надо.
Усни, а я пойду просеивать муку,
Бай-бай, усни, сынок, лепешку испеку.
С полей пришел народ, а мне сидеть с тобою,
Я колыбель твою лозинкой успокою.
Не надо зыбку бить, сыночек задремал,
Гляди-ка, на полях еще и стар и мал.
Бай-бай, спокойно спи, сыночек яснолицый,
Уж солнышко зашло, давно пора молиться.
До завтрашней жары спи мирно в холодке,
Я тесто замешу на кислом молоке.
Среди высоких гор на дудочке свищу я,
Пропал у нас верблюд, с утра его ищу я.
Пропал у нас верблюд, в тюках травы запас,
Пропал наш старший сын, теперь лишь ты у нас.
О Аллах, мы воздадим тебе хвалу,
Пусть поедет наш хозяин в Кербелу.
Всей семьей, как ездят люди, иншаллах!
В паланкине на верблюде, иншаллах!
Пусть он будет и здоров и румян,
Пусть монетами звенит его карман.
Рамазан пришел, великий пост настал,
Соблюдают этот пост и стар и мал.
Стал я тощим, ведь другим не в пример
Целый день не ем, не то что кафер.
Рамазан уже пришел, говорят,
Надо к вечеру нам резать козлят.
Рамазан, о Аллах, рамазан!
Нам несет немало благ рамазан!
Вон хозяин на балконе - там, вдали,
Он читает о Меджнуне и Лейли.
Рамазан, о Аллах, рамазан!
Нам несет немало благ рамазан!
Чей там дом сияет в солнце? - знать хочу,
Три красотки там, одетые в парчу.
Рамазан, о Аллах, рамазан!
Нам несет немало благ рамазан!
Чей там дом, с такой большой террасой дом?
Не откажемся от блюда с чесноком.
Рамазан, о Аллах, рамазан!
Нам несет немало благ рамазан!
Чей там дом на четырех стоит ветрах?
Там два парня разодеты в пух и прах.
Рамазан, о Аллах, рамазан!
Нам несет немало благ рамазан!
Чей там дом, где слышен говор и шум?
Там фисташки есть, а также изюм.
Рамазан, о Аллах, рамазан!
Нам несет немало благ рамазан!
Чей там дом с бассейном розовой воды?
Миску плова дайте нам, мы не горды.
Рамазан, о Аллах, рамазан!
Нам несет немало благ рамазан!
Чей же дом там, где терраса высока?
Дайте сахару хотя бы два куска.
Рамазан, о аллах, рамазан!
Нам несет немало благ рамазан!
Чей там дом, где во дворе фонтан и сад?
Пусть врагов его гадюки заедят.
Рамазан, о Аллах, рамазан!
Нам несет немало благ рамазан!
Эй, хозяйка, час рассветный недалек,
Выноси-ка сладкий хворост, все нам впрок.
Известь белую и уголь из печи,
Хоть каменья, хоть печенье - все тащи!
ШИРАЗСКАЯ СВАДЕБНАЯ ПЕСНЯ
Приготовление свадебного наряда
Уходит ночь, забрезжил день, портной в своей работе спор,
Ему б ладонь позолотить, чтоб к свадьбе знатный сшил убор.
Я встану рано, до зари, откину крышку сундука,
Достану сотню золотых, для свадьбы хватит нам пока.
Жених моей сестры, мой брат! К чему душа лежит, бери!
Вот кашемировая шаль, ее невесте подари.
Вот тонкошерстная каба, на ней жемчужины горят,
Пусть барабаны бьют сильней, прекрасен свадебный наряд.
Я сверток с платьем жениха до городских донес садов,
Там разные цветы растут, невеста - лучший из цветов.
Поют для невесты
Подайте кисть нам и сурьму, глаза невесте подведем,
Когда нам даст согласье мать, проводим деву к мужу в дом.
Во время свадьбы
Сидит на троне князь-жених, одетый в томную абу,
Воскликнем хором: "Мобарак!" - пусть встретит светлую судьбу.
Невесте подносят подарки
Подарков столько, что не счесть, приносят из округи всей,
Невеста всем улыбки шлет, о князь-жених, не хмурь бровей.
Жениха и невесту красят хной
Из франкской кожи башмачки для ножек будущей жены,
Прическе князя-жениха духи индийские нужны.
Красильщик, слушай, не скупись, нам хну отборную неси,
Во имя собственных детей ее на розах замеси.
Когда ты приготовишь хну, на крышу к нам тащи свой таз,
Стопы и руки жениху, пожалуйста, покрась при нас.
Красильщик, полночь на дворе, давно уснули все кругом.
Пора невесте отдохнуть. Ну, сколько ждать ей босиком?
Жених отправляется в баню
Построю баню жениху, чтоб сорок окон и колонн,
Пусть в бане князь-жених сидит, весь в самоцветы обряжен.
Построю баню жениху вблизи от бани городской,
Мочалкой будет алый плис, а пемза будет золотой.
Тут банный зал, там банный зал. И там и тут ковры лежат,
Заходит в баню князь-жених, а с ним дружков сто пятьдесят.
Эй, банщик, воду приготовь, ты слышишь? - свежую налей.
Явился в баню князь-жених, готовь шербет ему скорей.
Цирюльника призвал жених, поскольку брить его пора,
Ждут с нетерпеньем жениха невеста и ее сестра.
После бани
О мать моя, стели постель, цветистым ситчиком покрой,
Стели ковер, ко мне придет подруга позднею порой.
Украшение покоя новобрачных ветками и цветами
Пришли мы украшать покой - не любоваться на него,
Тебя, жених, здесь радость ждет, представь, а нам-то каково?
Пришли мы украшать покой, не просто так пришли мы в дом,
Скорее ставьте самовар и угостите нас чайком.
Одно желание храним, свидетель - всемогущий бог,
Одно желание у нас: украсить свадебный чертог.
Отправляются за невестой
Под вечер в пятницу, когда закат окрасит небеса,
Мы за невестою пойдем, храни ты нас, имам Реза.
Внесите в комнату ковер, цветы кладите на порог,
Цветок к вам скоро в дом войдет, храните бережно цветок.
Зачем вы режете гранат? Вам что же, подвело живот?
Седлайте живо скакуна, уже давно невеста ждет.
Родня жениха прибыла за невестой
Где белоснежный ваш цветок? Приехали мы за цветком,
Взращенный матерью, возьмем светильник свадебных хором.
Вставай, цветок! Надень чадру! Отъезда час настал теперь,
Скажи ты родичам своим, пускай откроют шире дверь.
Невеста собирается отбыть в дом жениха
Невесте платье мы везли, она отвергла наш наряд,
Ну что ж, пусть надевает свой, там пуговки златые в ряд.
Из франкской кожи башмачки для ножек будущей жены,
Индийских дайте нам румян, они для щек ее нужны.
Ханум-невеста, что за шелк сияет на плечах твоих?
Не сабзеварский ли атлас, которым одарил жених?
Невеста поет
Я не хочу, я не пойду, милее мне в родном дому,
Наш дом богат, мне нужен муж, его родня мне ни к чему.
Уже четырнадцатый день у нас на крыше шум и крик,
От слез моих уже взошел цветущий пышный базилик.
Жених ждет невесту
Стемнело, а невесты нет. Сгорели свечи все дотла,
Не огорчайся, князь-жених, сегодня ночь, как день, светла.
Брат жениха, брат жениха, ведь ты же знаешь, что тюльпан
Дарован брату твоему, счастливцу до рассвета дан.
Стемнело, а невесты нет, жених несчастный изнемог,
Эй, мать невесты, не греши, скорее отпусти цветок.
Невесту провожают в дом жениха
Ой, мама милая моя, уводят дочку насовсем,
Уносят из дому свечу, раздай теперь, что хочешь, всем.
Эй, гости, мокро на дворе, и выходить вам не с руки.
Повыше свечи поднимай! Уста невесты - лепестки.
Невеста входит в дом жениха
На киблу обращен балкон, он весь из прутьев золотых,
А на балконе том сидит и славит бога князь-жених.
Уже возок пылит вдали, сюда невеста катит в нем,
Рыдает матушка ее, как туча, исходя дождем.
Рыдает, причитает мать: "Ах, почему калым так мал?"
Жених смеется: "Сколько вы просили, столько я и дал".
Конь длиннохвостый, почему ты задержался так в пути?
Был путь далек, был ценным груз. Спеши, невеста, в дом войти.
О князь-жених, о князь-жених, ну, что же так невесел ты?
Мы привезли тебе твой сон и воплощение мечты.
Невеста в доме жениха
Зурнист, сыграй нам на зурне, тебя похвалим, одарим,
Осыплем золотом до плеч, твою зурну посеребрим.
А вот счастливец молодой стоит под пальмами в тени,
Бери невесту, князь-жених, и бережно ее храни.
На троне юная ханум, а князь-жених сидит у ног,
Желаем счастья! Пусть ваш сад свои плоды приносит в срок.
Сад у ручья растет внизу, а сад безводный - наверху.
Несите кубок золотой, напиться дайте жениху.
Я сеял тмин, я веял тмин, припорошило щеки мне,
Я кресло высоко, как трон, поставил будущей жене.
Когда невеста с женихом в чертог супружеский войдет?
Когда же замуж выходить ее сестре придет черед?
Сгустились тучи, дождь пошел, ручьями хлынул на балкон,
В покое брачном князь-жених, а нам пора бы выйти вон.
Не девушку, а дочь царя сегодня мужу отдадим,
Вы не подумайте, что мы польстились на большой калым.
На кашемировую шаль длиной в сто гязов погляди.
Ну, где бы взял такую шаль жених, прекрасный, как Мехди.
Голубоглазая моя, не дай мне сгинуть от любви,
На радость мне живи сто лет, еще лет двадцать проживи.
Пришла невеста в свой чертог, в одеждах бархатных светла,
Воскликнем разом: "Мобарак!" Не девушка - луна взошла.
Шаль расписную, всю в цветах, проказник ветер умыкнет,
Ханум-невеста до утра очей сегодня не сомкнет.
Ночные звездочки горят, мерцает златом высота,
В покое брачном князь-жених целует милую в уста.
Богатый свадебный чертог на киблу устремил окно,
Сияет в комнате жених, и на земле не так темно.
Невеста с женихом в брачном покое
Невеста - дорогой фарфор - звенит, как в чаще соловей,
В покое брачном князь-жених прижал цветок к груди своей.
Чья это белая постель сверкает молнией ночной?
В покое брачном князь-жених беседует с своей женой.
Вот за селеньем огород, и тут и там немало их,
Кудрявой русой головой припал к подушке князь-жених.
Уже хоромы озарил блеск золотого петуха,
Пытался я его поймать, да потревожил жениха.
В обнимку спали два цветка, усталых усыпил рассвет.
Не огорчайся, князь-жених, твоя подруга - как букет.
Как хороша чинары тень, как хороша пора любви!
Как хорошо, когда поют в саду весеннем соловьи!
На златогорлом афтабе цепочка блещет серебром,
Супругом стал наш князь-жених. Хвала ему! Веселье в дом!
Стоит серебряный ларец у новобрачной под рукой,
Она глаза себе чернит, сама она - тюльпан степной.
Запевала: Невеста красит руки хной.
Хор: Помоги, Аллах!
Запевала: Кладет на ноги слой густой.
Хор: Помоги, Аллах!
Запевала: А если хна придет к концу,
Тогда помолимся Творцу.
Хор: Помоги, Аллах!
Запевала: Ханум-невеста на коне!
Хор: Помоги, Аллах!
Запевала: Дай счастья молодой жене!
Хор: Удачи ей!
Запевала: Дай счастья молодой жене!
Хор: Удачи ей!
Запевала: Дай новобрачной благ своих!
Хор: Помоги, Аллах!
Запевала: Пусть будет счастлив и жених!
Хор: Помоги, Аллах!
Запевала: И теще тоже счастья дай!
Хор: Помоги, Аллах!
Запевала: И тестю тоже счастья дай!
Хор: Помоги, Аллах!
Запевала: Молодожену - вволю дай!
Хор: Помоги, Аллах!
Запевала: Побольше дай ему монет!
Хор: Помоги, Аллах!
Запевала: И огради жену от бед!
Хор: Помоги, Аллах!
Запевала: Пусть мужа наградит сынком!
Хор: Помоги, Аллах!
Запевала: А дочку пусть родит потом!
Хор: Помоги, Аллах!
- Месяц ты ясный на небе, мой друг,
Звездочкой буду ходить я вокруг.
- Звездочкой будешь ходить ты вокруг?
Облачком стану, завешу твой лик.
- Облачком станешь, завесишь мой лик?
Дождиком стану, полью с высоты.
- Дождиком станешь, польешь с высоты?
Стану травой, прорасту из земли.
- Станешь травой, прорастешь из земли?
Козликом стану, поем всю траву.
- Козликом станешь, поешь всю траву?
Ножиком стану, зарежу козла.
- Ножиком станешь, зарежешь козла?
Стану я шерстью, сваляют кошму.
- Станешь ты шерстью, сваляют кошму?
Стану купцом, посижу на кошме.
- Станешь купцом, посидишь на кошме?
Суженой стану и сяду рядком.
- Суженой станешь и сядешь рядком?
Суженым стану, за руку возьму.
Ворона каркнула: "Кар-кар, кар-кар, да-да!
Бужу хозяина, как на пожар, да-да!"
Щебечут воробьи: "Чирик, чирик, да-да!
Кладем яички с золотник, да-да!"
Кричит ишак: "И-а, и-а, и-а, да-да!
Я вам навоз даю, ваш друг и я, да-да!"
Дворовый лает пес: "Гав-гав, гав-гав, да-да!
Воров гоню я прочь, таков мой нрав, да-да!"
Пришла вода, пришла вода.
Что за вода?
А та, что залила огонь.
Что за огонь?
А тот, который сжег батог.
Что за батог?
Которым насмерть били пса.
Какого пса?
Который слопал петуха.
Что за петух?
Коротконогий, желтый и притом
С пунцовой грудью, с золотым хвостом,
Есть перья белые, а гребень ал.
Давали сто туманов - не отдал.
А пес проклятый слопал петуха
И кости все сожрал и потроха.
Чучело... мучило...
Хоть бы тучу вспучило.
Пусть польет как из ведра,
Мучит чучело жара,
Огороду пить пора.
Чучелу нужна вода,
Вот бы озеро сюда.
Без воды сгорит пшеница,
Ей давно пора напиться.
Хлынуть дождику пора,
Пусть польет как из ведра.
Пусть струится по листочкам, по полям,
Сыр овечий нужен чабанам,
Хлеб горячий нужен нам.
Дождь польет с небесной высоты,
Вырастут посевы и цветы.
ВЕСЬ ПРОСТЫЛ Я, ВЕСЬ ПРОДРОГ
Весь простыл я, весь продрог,
В грунт земной поглубже лег.
Грунт земной мне воду дал,
Чтоб росток я поливал,
Тот росток листвою стал,
Я листву козленку дал,
Тот навозу мне сторицей дал,
Грунт земной я тем навозом удобрял,
Грунт земной мне пшеницы дал,
Я на жернов ту пшеницу высыпал,
Жернов мне мучицы дал,
В тазик я мучицу высыпал,
Тазик мне теста дал,
Тесто я в печь затолкал,
Печка мне дала пирог,
Дяде я отнес пирог,
Дядя фиников мне дал,
Финики пошли мне впрок.
Было фиников сорок один.
- Дай еще без отговорок один!
Дал мне дядя разок тумака,
В огород полетела башка,
На мечеть полетела рука,
На чинару полетела нога,
На кладбище угодил мой сынок,
А башки отыскать я не мог,
Поискать, где рука, пошел,
Одного гусака нашел,
Поглядеть, где нога, пошел,
Еще гусака нашел,
Поискать я сынка пошел,
Опять гусака нашел,
Целых трех гусаков нашел,
Одного я на хлопковый тюк сменял,
Одного на сычуг сменял,
Одного на курдюк сменял.
Побежал я к соседу за огнем,
А вернулся - приключился содом.
Огонь на тюк налетел,
Пес на курдюк налетел,
Кот на сычуг налетел.
Я псу закричал: "Пошел вон!"
Пес: "Гав, гав! Замолчи, пустозвон!"
Я коту закричал: "Брысь! Кыш!"
Тот в ответ: "У тебя в руке кишмиш!"
Есть одно, другого нет,
Бог один, второго нет.
Под небесной синевой
Сидела старая с клюкой.
Стал ишак маслоделом,
Занят конь столярным делом,
Кот торговлею вразнос,
В мясники подался пес,
Стал верблюд шерстобитом,
Заплясал комар с москитом,
Паучишко стал певцом,
А мышонок стал гребцом,
Мышь-старуха заболела,
Слон пришел взглянуть в чем дело,
Поскользнулся, бух - в арык,
Невзначай сломал свой клык.
Завопил он: - Караул! Не могу!
Я к воротам городским побегу!
Я овечкою заблею,
Как умею.
- Где курдюк твой? Ты в своем ли уме?
Не овца, а голосишь: ме-е, ме-е.
Стр. 19. Дервиш - мусульманский нищенствующий монах.
Стр. 20. Останется кирпич над головой. - По мусульманскому обычаю,
умершего хоронят в саване, под голову кладут камень или кирпич.
"Алеф" - первая буква арабского алфавита, по форме прямая
вертикальная черта, символ стройности. Буква "даль" имеет форму крючка -
намек на согбенную спину.
Стр. 21. Сардар - военачальник в армиях Ирана феодальных времен.
Стр. 29. Шахчерах - гробница одного из потомков основателя ислама
Мухаммеда - Мир Ахмада бен Мусы (IX в.), а также построенный в честь него в
Ширазе храм с высоким куполом, по форме напоминающий мечеть.
Старший твой брат ничего ведь не сделает нам. - В иранской семье
старший брат, как правило, следит за нравственностью сестер больше, чем их
отец.
Стр. 30. Сулейман - библейский царь и пророк Соломон, вошедший через
Коран в фольклор и литературу Ближнего и Среднего Востока. По преданию,
Сулейман был мудр и сказочно богат.
Стр. 31. Калам - тростниковое перо, символ стройности.
Стр. 32. Пери - добрая фея, хранительница людей от злых духов;
красавица.
Джахром - город в иранской провинции (велаяте) Фарс, расположенный к
востоку от Шираза.
Стр. 33. Новруз (Ноуруз) - название иранского Нового года; отмечается в
день весеннего равноденствия, 21 марта.
Стр. 35. Безумный Меджнун, опаленный тоской по Лейли. - Арабская
легенда о несчастной любви Меджнуна и Лейли послужила сюжетом для многих
романтических поэм в персидской и других литературах.
Стр. 36. Заль - персонаж поэмы Фирдоуси "Шах-наме", отец богатыря
Рустама.
Стр. 37. Азраил - ангел смерти в исламе.
Стр. 38. Вдень мне в ухо кольцо... - Кольцо в ухо продевали рабам.
Стр. 42. Минаб - портовый город на берегу Персидского залива.
Стр. 43. Ширин и Фархад - герои многих романтических поэм в персидской
литературе и в фольклоре. Ширин - символ прекрасной возлюбленной, Фархад -
символ мужества и верности.
Стр. 46. Намаз - мусульманское моление, совершаемое пять раз в день.
Стр. 51. Мекка - город в Саудовской Аравии, где родился основатель
ислама Мухаммед; место поклонения мусульман.
Стр. 52. Каба - просторная верхняя мужская одежда с длинными рукавами.
Стр. 60. Ман - мера веса, неодинаковая в различных районах Ирана.
Табризский ман приблизительно равен трем килограммам; шахский ман - около
шести килограммов.
Стр. 66. Бехистунская скала находится на западе Ирана, недалеко от
города Керманшаха; известна надписями Дария Первого (VI в. до н. э.). В
фольклоре и литературе Ирана упоминается как символ величия, неприступности.
Муса - библейский Моисей, считается в исламе одним из пророков,
предшествовавших Мухаммеду.
Стр. 67. Сарбаз - воин регулярного войска.
Стр. 70. Туман - иранская денежная единица, находится в обращении с
XVIII в.
Стр. 73. Кааба - доисламский храм в Мекке, с установлением ислама стал
главной мусульманской святыней.
Стр. 78. Гора Харунак и селение с тем же названием расположены в
юго-восточном Иране, вблизи города Йезда.
Кербела - местонахождение гробницы имама Хусейна, святыня
мусульман-шиитов.
Стр. 82. Динар - старинная золотая монета.
Стр. 83. Лар - город на юге Ирана, недалеко от Шираза.
Кебаб (кябаб) - мясо, зажаренное на вертеле, шашлык.
Стр. 88. Колах - мужской головной убор, глубокая, круглая шапочка из
войлока.
Стр. 92. Джамшид - легендарный царь древних иранских сказаний и эпоса
Фирдоуси "Шах-наме". В его правление на земле царил золотой век. По
преданию, Джамшид владел золотой чашей, в которой мог видеть все, что
творится на земле.
Стр. 93. Муэдзин - служитель мечети, с минарета призывающий мусульман к
молитве.
Стр. 96. Мост Серат - мифический мост через геенну огненную, по
которому могут пройти только праведные.
Стр. 98. Шейх - первоначально: глава рода у арабов. Часто употребляется
как почтительное обращение к пожилым людям или лицам, занимающим высокое
положение в мусульманской церковной иерархии.
Стр. 99. Даштестан - юго-западная часть провинции Фарс.
Афрасьяб (Афрасиаб) - один из героев эпоса "Шах-наме", символ грозного
богатыря.
Стр. 102. Фарсах - путевая мера, равная шести или семи километрам (в
зависимости от рельефа местности).
Стр. 104. Квартал Баберша - по-видимому, название квартала в городе
Мешхеде, где записано четверостишие.
Стр. 112. Лал - рубин.
Стр. 113. Караван-сарай - постоялый двор, где останавливались на ночлег
целые караваны и одинокие путники. Караван-сараи находились не только в
больших городах, но и на оживленных торговых путях.
Стр. 116. Систан - юго-восточная провинция (велаят) Ирана.
Стр. 123. ... голубица, в колодце живешь. - В Иране есть порода
голубей, вьющих гнезда в колодцах.
Стр. 130. Шахре Ноу - название района в Ширазе, дословно - Новый Город.
Стр. 137. Гюлистан - цветник, сад роз.
Гебры - так иранские мусульмане называют своих соотечественников -
зороастрийцев, последователей доисламской религии в Иране. По традиции,
женщины-гебры считаются красивыми.
Стр. 140. ...Еду гробнице имама Резы поклониться... - Гробница восьмого
по счету шиитского имама Резы находится в Мешхеде.
Стр. 142. Медина - город в Саудовской Аравии, место, куда перебрался из
Мекки основатель ислама Мухаммед; одна из мусульманских святынь.
Стр. 143. Шахмаксуд - название темного самоцвета, четки из которого
высоко ценятся у мусульман.
Стр. 146. Мазандаран - субтропическая область на южном побережье
Каспийского моря.
Стр. 148. Йезд - город в юго-восточном Иране.
Сандал - дерево, из которого в старину изготовляли лекарства.
Страна Искандера - страна Александра Македонского, то есть Греция.
Стр. 149. В белой чадре кандагарской - то есть в чадре из Кандагара,
города на юге Афганистана.
Стр. 150. Насер. - Имеется в виду предводитель кашкайского племени
Насер-хан, отряды которого в 1929 г. выступили против других племен южного
Ирана на стороне правительственных войск.
Аба - мужская верхняя одежда, широкая шерстяная накидка без рукавов.
Стр. 151. Кафер - неверный, немусульманин.
Стр. 153. Шафран - луковичное растение, из цветов которого добывают
дорогостоящие пряности и ароматические вещества.
Стр. 156. Гоухар - драгоценный камень, жемчуг; женское имя.
Стр. 158. Шахчерах. - См. примеч. к с. 29. В храме Шахчерах, по
традиции, женщины обращаются к Аллаху с просьбами и дают обеты.
Стр. 159. ...Три дня прошу меня не хоронить... - Крайне необычная
просьба, так как, по мусульманскому обряду, покойника необходимо похоронить
в день его смерти.
Стр. 160. Дувал (искаж. от дивар) - стена, забор.
ЛИРИЧЕСКИЕ И ОБРЯДОВЫЕ ПЕСНИ
Стр. 164. Мескаль - мера веса, равная 4,26 грамма.
Стр. 166. Источник Замзам - название источника в Мекке, к юго-востоку
от храма Каабы.
Стр. 173. Бидабад - квартал в Исфагане, где проживают преимущественно
луры, представители южноиранского племени.
Стр. 179. Лук Бахрома получил название по имени Бахрам-Бахрам Гура,
популярного героя иранских сказаний и легенд, отважного витязя и охотника.
Прообразом героя был сасанидский царь Варахран V (420-438).
Стр. 184. Гилян - название провинции в Иране у юго-западного побережья
Каспия.
Стр. 195. Хусейна - ласкательная форма имени Хусейн, употребляется при
обращении.
Стр. 200. Кашкайская песня - песня одного из самых крупных племен на
юге Ирана.
Фейзабад - город к югу от Шираза, центр кашкайских племен.
Стр. 203. Боль Фархада. - Речь идет о скорби легендарного каменотеса
Фархада, услышавшего ложную весть о смерти возлюбленной Ширин. См. примеч. к
с. 43.
Сура - глава из Корана.
Стр. 204. Бахтиары - многочисленное племя на юго-западе Ирана.
Мальмир - бахтиарское селение.
Стр. 206. Зохра и Муштари - соответственно планеты Венера и Юпитер.
Голь, или Гюль (цветок) - женское имя.
Стр. 214. Рамазан - месяц мусульманского поста, когда верующим с
восхода солнца и до заката не полагается есть, пить, курить. Все это
разрешается с вечера до утра.
Иншаллах - восклицание, соответствующее русскому "даст бог".
Стр. 216. Мобарак! - возглас, означающий поздравление.
Стр. 219. Сабзеварский атлас - высококачественная ткань, которую
вырабатывают в городе Сабзеваре в северо-восточном Иране.
Стр. 220. Кибла - сторона, которая указывает направление на храм в
Мекке и куда поворачиваются мусульмане при совершении намаза.
Стр. 221. Гяз - мера длины, равная ста пяти сантиметрам.
Мехди - особо почитаемый шиитами имам (IX в.), мусульманский мессия
(двенадцатый шиитский имам).
Стр. 222. Афтабе - кувшин для омовения.
Популярность: 1, Last-modified: Thu, 10 Mar 2005 07:15:10 GmT