---------------------------------------------------------------
     © Copyright Олег Аиновский
     From: aa_oleg AT bk.ru
     Date: 16 Nov 2007
---------------------------------------------------------------



     ВОЛЯ К УСЛОЖНЕНИЮ

     Навязшая в  зубах идея: мол, обычен путь  поэта от  сложного к простому
("Нельзя не  впасть  к  концу,  как  в ересь..."),  - опровергается  многими
фактами  из  истории  словесности  (Мандельштам,  Ахматова),  но от того  не
перестает быть привлекательной для разного рода литературных спекулянтов.
     Случай  Олега Асиновского  -  еще  один  аргумент  против упростителей.
Ранние его стихи (собранные отчасти  в  единственной сколь-нибудь "тиражной"
книжке "До  и после")  лежат в русле  весьма популярного полтора десятилетия
назад прозрачного лирического верлибра. Были тогда у Асиновского, впрочем, и
тексты более строгой организации, -  будто  бы ни о чем, и  при  этом крайне
емкие и цельные: "Собака пьет из ручья. / Она, как ручей, ничья..." Именно в
такого рода  самодостаточных  картинках  можно обнаружить корень  дальнейших
художественных открытий Асиновского.
     "Зрелый" Асиновский, располагая стихи по алфавиту, совершил хотя с виду
и скромный,  но на деле весьма радикальный жест, разорвав почти всякую связь
между знаком и  означаемым. Раньше собака, пившая из ручья, хоть и ничья, но
была. Теперь происходящее  в  тексте стало похоже скорее  на  парад пляшущих
человечков,  нежели  на  что-либо,  совпадающее  с чувственным  восприятием:
"Экзотичный наряд, / летит повеса из леса, / ос семью / не видно за осенью /
..." Кажется, звукопись  здесь торжествует над визуальными  образами.  Зауми
нет и следа,  все вроде бы нормативно, но визуальный мир не выстраивается из
фрагментов  мозаики, представляя  собой непредставимый калейдоскоп  образов,
подобный картинке в голове  разглядывающей нечто своими  фасеточными глазами
сумасшедшей  стрекозы.  "Законные"  синтаксис  и  грамматика  нарушают  свои
законы. И вот  тут-то на  помощь приходят звуковые соответствия, скрепляющие
текст воедино.
     Собственно, на этом этапе Асиновский уже - новатор. Создать максимально
авангардную технику письма, не  прибегая ни  к какой  деконструкции, - такой
кульбит под силу не каждому. Но автор почувствовал  необходимость некоторого
иного, нового уровня целостности. Расположение текстов (в любой подборке) по
алфавитному принципу - это уже был  ход в сторону со-единения. Это же был  и
принципиальный  жест:  не   воля  автора,  но  случайность  (или,  все-таки,
закономерность?) алфавитного  порядка задает и порядок чтения. Однако всякий
подобный   текстовой   ряд   не  был  жестким,  он  представал  своего  рода
"псевдоцелостностью".
     Тогда появились "полотна".  Изобретение  авторских  циклических  форм -
добрая традиция в русской  поэзии.  Вспоминаются  "трилистники" и  "складни"
Анненского, разного рода конструкции Кузмина...
     "Полотно" Асиновского - тоже, фактически,  авторский жанр. Это не поэма
- но это и не сложенные вместе отдельные стишки, это некоторый более сложный
организм,  подобный  улью,  муравейнику  или колонии  кораллов: грань  между
группой и индивидуумом размыта, ненаходима.
     Слово "полотно" многозначно.  Неизбежно возникает ассоциация  с ткацким
ремеслом  (и  эта  метафора  развернуто  анализируется  в  приложении  Игоря
Лощилова). Возможно также понимание "полотна" как  живописного произведения.
"Батальное полотно";  и впрямь,  на (в)  "полотнах"  Асиновского  происходят
битвы, но  эти битвы не представимы в евклидовом пространстве. Событие слова
окончательно  оторвалось  от  события  материала.  Особенно  это  заметно  в
ритмически и композиционно "жестко" устроенных  "полотнах": первом, втором и
пятом. Кажется,  используемые  здесь слова омонимичны  собственным обыденным
смыслам.
     Эти "полотна" ветвятся как фрактал. Будто стоит оставить их на ночь без
присмотра, и они разрастутся. Это производит  эффект абсолютно магический. И
это -  знак максимальной  органичности  "полотен". Ген  не  является  знаком
чего-либо, он знак самого себя и  одновременно  - потенциальная  порождающая
машина.  Слово в "полотнах"  Асиновского  работает именно  так, на  "генном"
уровне.
     Другие  "полотна"  более  дискретны. Управляемые законом  алфавита,  их
фрагменты  как  бы  фиксированы  на  собственных  первых  строчках,  которые
определяют место последующих строк в общем ряду, их композиционную нагрузку.
Эти "полотна" ближе к традиционно понимаемому циклу.
     Но в независимости от степеней  свободы фрагментов,  все представленные
"полотна"  кажутся  неожиданным,  небывалым  вызовом  некоторым литературным
конвенциям.   Они    доказывают   высокий   смысл   усложнения   собственных
художественных задач. Но сложность не противоречит естественности.

     Данила Давыдов









     Свете Асиновской

     адрес точный,
     лес полночный,
     ключ в замочной
     скважине торчит,
     по земле дождь стучит,
     по воде ветер мчит,
     луч колюч,
     он ручей повернул,
     и во мгле утонул,
     адово терпение,
     словно слово летит в пение,
     как растение в сплетение
     своей листвы,
     воздух чист, голосист и,
     веков испокон он сух,
     потух пух
     тополиный от ветра,
     носится хлад над камнями
     и между тенями дух


     безысходное горе,
     мореходное море,
     лес в осеннем уборе
     на ветру стоит, и точка, ночка черна,
     луна близ дома,
     низ грома освещает она,
     длина моей жизни на
     ширину в старину
     походила собой,
     и над трубой, как звезда
     рождественская, ярко горела,
     тела долго не оставляла
     душа моя,
     я торопил
     то жизнь, то смерть








     вихрь снежный,
     ветр нежный
     лед прибрежный тонок,
     звонок воздух,
     дух летуч,
     и кругл угол земли,
     нож похож на скрипичный ключ,
     усталая простая беда,
     талая густая вода,
     бегут дни кто куда,
     как на войне,
     и не страшно, но грустно
     маму не помнить мне


     глубокую ночь
     взрослая дочь
     гонит прочь от себя,
     летит пыльца в беглеца,
     у свинца пух над губой,
     гол прибой,
     прилив сиротлив,
     глоток воды
     из воды до бороды достает,
     точно сады райские
     до сада земного,
     до стыда страшного,
     и звезда молода,
     будто тело Бога


     длятся споры,
     снятся взоры,
     землю укрывают горы
     от дождя, снега и бега веков
     от двойников своих,
     тих малых сих сон,
     стон таков,
     что у солнца с круглых боков
     догорела заря,
     опустела без тела
     душа моя,
     голая жердь,
     а не смерть торчит
     из меня, огня не боится,
     снится мне мама
     и от боли кричит





     елевый шум,
     щавелевый ум,
     едет, едет толстосум,
     ездок запоздалый и молчит,
     мчит его дорога
     до моего порога,
     и нет у нее конца,
     и в сердце моем хитреца,
     и на себя оно не похоже,
     как мать на отца


     жива вчера
     была жара,
     бела пора
     осенняя уже,
     рай, сыграй в ад,
     в сад земной со мной,
     что ж, еж иглокож,
     ветром разносится ложь,
     свист, как лист,
     на правду похож,
     звезда бегучая, жаркая,
     окая, акая,
     пыль взвей,
     туча плакучая, шаркая,
     дождем, гвоздем
     пыль прибей,
     хорош я вблизи отца,
     огонь, маму мою не тронь,
     рук, ног моих,
     уходя во тьму


     забежал далеко вперед
     по вечернему озеру лед,
     и до неба он достает,
     влажная почва в ночи
     рассыпается на кирпичи,
     и зеленые бьют ключи,
     запестрели цветы втроем,
     Бог-Отец, Бог-Сын и водоем
     ринулись в тот проем









     изгой дорогой,
     на лугу он другой,
     любой звук
     на стук сердца похож,
     вхож я в родительский дом,
     гром гремит,
     погром громит,
     и в начале дня
     спит, храпит звонко,
     тонко поет слепой


     кувшин скрипит
     резными стенками,
     в нем мытарь спит
     к стене коленками,
     коленок две,
     они - ровесницы,
     кувшин в траве
     у ног прелестницы,
     и чашек две,
     они - коленные,
     и в голове
     маршруты генные,
     кувшин скрипит,
     солдаты драпают,
     и мытарь спит,
     и стены капают


     ленивая походка,
     нива, и лодка
     на ней, как пилотка,
     бескрайний простор не скор,
     и душа, будто вор,
     рост гор в высоту
     и звезд в темноту замедляет,
     с бесом веду спор,
     скор он на расправу,
     по какому праву
     я слева траву вижу,
     а приближу справа ее,
     она еще выше встанет,
     станет солнцем
     души острие








     марево тумана,
     зарево обмана
     и в сердце урагана
     масса пыли,
     жили-были мы до зимы,
     будто до лета, без света,
     смерть вспоминала
     это из тьмы,
     жизнь, слагая меня
     из друзей моих,
     их берегла, точно мгла,
     и цвела для них,
     середину и глину
     между нами нашла,
     местами нас поменяла,
     сыпала снами и именами


     настыл лед,
     и он врет,
     наст плыл вперед,
     настал черед облаков,
     таков рай, каков ад,
     град, а не хлад пал на землю,
     нем я, продлю сад
     своих слов туда,
     где из воды вода,
     из еды еда,
     бегут назад в мой рот,
     оборот наоборот
     делает одна луна,
     другая мне прибавляет год


     опушка с домом,
     верхушка с громом
     в незнакомом месте,
     вместе со мной стоят,
     на первый взгляд они,
     точно в жизни иной
     круговерть земли,
     небесные дали, и
     моя жизнь вдали,
     то ли видна она,
     то ли смерть у меня одна







     положение рук
     похоже собой
     на морской прибой,
     вдруг слышу стук
     сердца в своей груди,
     сер цвет конца ночи, но
     чист ветра свист,
     лист сорвался давно,
     "ой", шепчу я своим кулакам,
     щекам левой и правой,
     глазам двум
     сквозь шум


     распутица самая
     из весеннего угла плыла,
     весна одинокой была,
     мама и я,
     ни слова не говоря,
     в высокой молчим тишине,
     тишь в окне стоит,
     то вид сверху,
     верь уху своему,
     к стене его приложи,
     и ни слова о вечности,
     одни прошли облака,
     об землю другие ударились громко,
     гром в дом превратился,
     имена в фамилии,
     тебе, отец, дорогие


     сойдут снега,
     взойдут звезды
     сплошным потоком,
     о высоком молчу,
     низкое солнце на далеком
     языке в реке не утонет
     и чужого слова не тронет,
     так и беда из-под крова уходит,
     как моя жизнь проходит,
     волной предо мной,
     и, волна за волной,
     я в родителях отражусь,
     вслед за ними в землю ложусь,
     смерти нет,
     и на месте кружусь,
     и в сыновья им гожусь




     тонут дома
     в садах, полутьма
     опускается, словно зима,
     не помню, чьи это слова едва
     не стали пустыми,
     утекло столько лет,
     сколько их нет у меня,
     и мама моя жива
     вместе с ними


     утолщается кора земная,
     ем, зная, что гора
     еды остра,
     сыра ее вершина,
     верши суд свой надо мной, половина моей души,
     другая, продли мой век,
     удали рыб из рек,
     птиц небесных из облаков,
     забери страх
     из рук мамы,
     из моих кулаков,
     с хлебов пресных


     фрукты вокруг
     висят моих рук,
     солнце круг
     делает в облаках,
     и встают небеса,
     и роса на землю ложится,
     и кружится черноземная полоса,
     и чудеса творят
     мои руки,
     горят глаза
     с головы до пят,
     кропят дожди меня,
     дня не пролетело,
     полетело солнце на землю,
     руки повисли,
     мама и папа
     взяли душу и тело










     хранится молчание,
     будто окончание
     ноги, ею качание
     в тишине дневной
     гнев иной,
     чем молчание, выдает
     и дает в споре
     вид сверху на горе,
     словно на море
     с одной волной


     цветет красотой лед,
     будто густой воздух
     в пустой реке,
     в кулаке берегов
     она темна,
     рука рыбака бела,
     вот другая, и ни души,
     рыбаков шалаши
     похожи на ветки в глуши,
     вхожи крики в слово "кричи",
     точно хлеб в кусок,
     голова в волосок,
     в морской шумок
     ручьи и ключи


     что моих было сил,
     себя я простил,
     ветер тучу носил,
     дождь из нее моросил,
     поднималась она высоко в реке,
     на руке пальцев пять,
     опять указательный вдалеке
     от вращенья земли
     после команды "пли",
     другие четыре легли
     на юг, север, запад, восток,
     и на замке мой роток













     шипучая вода
     гудит, будто провода,
     и не бегает звезда никогда
     в небесах, в лесах,
     и поезда шумят,
     и примят снег,
     век мой домой идет,
     ум и взгляд
     плывут друг за другом,
     точно страх за испугом,
     и стыдятся меня
     дня начало,
     ночной конец,
     грустит жнец сеющий,
     летит птенец, реющий
     над жизнью и смертью,
     и где попало


     щель смотровая,
     улыбка кривая,
     как в небе луна,
     и снегом спина моя занесена,
     и слова я свои повторяю,
     и живому, как мертвому, доверяю,
     и на месте моем ни одно
     не окажется все равно,
     и голос мой тих
     на губах моих


     элегичное настроение,
     наст и роение снега,
     построение облаков,
     сам я таков
     с боков своих двух,
     слева направо
     шорох шелков
     родительских слышится,
     справа налево
     он пишется,
     имя фамилией
     не надышится моей,
     левей меня мать,
     правей отец,
     камень, как точка
     стоит, не колышется






     юркое движение,
     кружение земли,
     приближение ночи к дню,
     подчиню себя этому,
     и поэтому у меня
     дня не прошло,
     ушло черное огнеупорное
     столько лет назад,
     сколько рай и ад
     дружно в земле лежат


     ядро земли полно земли,
     вьюги ведро в руке замели,
     мизинец мал ли,
     он больше меня,
     короче ночи, дня
     и меньше других пальцев моих,
     сел я на ладонь свою,
     сад, точно конь подо мной
     в воде ледяной

































     Тане Михайловской


     облако, как друг,
     и земля близ туч,
     черная, как жук,
     промелькнула вдруг,
     и повис, как звук,
     на ресницах луч

     яблоко грыз друг,
     и земля близ туч


     башню строит друг
     из тяжелых туч,
     и она, как жук,
     крылья сложит вдруг,
     прожит день, и звук
     в рот летит, как луч

     башню строит друг
     из тяжелых туч


     ранняя зима,
     и вода, как лед,
     на себя сама
     не похожа тьма
     снежного холма,
     только ест и пьет

     ранняя зима,
     и вода, как лед


     поздняя зима,
     и земля под лед
     камнем, и сама
     расступилась тьма
     снежного холма
     и не ест, не пьет

     поздняя зима,
     и земля под лед






     сердца горячей
     вместо колеса
     катится ручей,
     кровь полна лучей,
     вновь внутри ночей,
     как луна, роса

     сердца горячей
     вместо колеса


     небо горячей
     грома колеса,
     башня, как ручей,
     как весло лучей,
     как число ночей,
     и звездой роса

     небо горячей
     грома колеса


     вытянулся дым
     в линию огня,
     облаком седым
     вытянулся дым,
     волос молодым
     стал и встал с меня

     вытянулся дым
     в линию огня


     вылупился дым,
     и росток огня
     сделался седым,
     вылупился дым,
     прыгнул молодым
     сверху на меня

     вылупился дым
     и росток огня










     по ночам темно
     в небесах от звезд,
     не было давно
     по ночам темно,
     солнце, как окно
     в человечий рост

     по ночам темно
     в небесах от звезд


     в городе темно,
     свет стоит у звезд
     тех, что нет давно,
     в городе темно,
     в башне есть окно
     солнцу во весь рост

     в городе темно,
     свет стоит у звезд


     кит стучит хвостом,
     плавниками, и
     у него в пустом
     чреве обжитом
     тень лежит пластом
     жителя земли

     кит стучит хвостом,
     плавниками и


     ящерка с хвостом
     расстается, и
     на его пустом
     месте обжитом
     пашня, и пластом
     башня до земли

     ящерка с хвостом
     расстается и










     лунную породу
     впитывает бег
     солнца, словно воду
     суша в непогоду,
     и по небосводу
     башню гонит снег

     лунную породу
     впитывает бег


     горную породу
     поднимает бег
     рек в морскую воду,
     башня в непогоду
     липнет к небосводу
     и лежит, как снег

     горную породу
     поднимает бег


     крыши в темноту,
     под навес небес,
     город весь в цвету,
     башня наготу
     прячет, на лету
     набирает вес

     крыши в темноту,
     под навес небес


     корни в темноту,
     и земля с небес
     светит, и в цвету
     держит наготу
     веток на лету,
     и теряет вес

     корни в темноту,
     и земля с небес










     башня стала мной
     и живет легко,
     словно за стеной
     каменной земной,
     и душа волной
     в небе высоко

     башня стала мной
     и живет легко


     плохо мне со мной,
     и душе легко,
     тело ей стеной
     от ее земной
     жизни, и волной
     сердце высоко

     плохо мне со мной,
     и душе легко


     снова друг живой,
     крова нет над ним,
     солнце над травой,
     и луна, как дым

     снова друг живой,
     крова нет над ним


     мой отец живой,
     мама рядом с ним,
     им земля, как слой
     звезд над головой,
     башня над травой
     вьется, словно дым

     мой отец живой
     мама рядом с ним


     кружится вода,
     вспять не повернуть,
     сгинут без следа
     облаков стада,
     и земля тверда,
     как на небо путь

     кружится вода,
     вспять не повернуть

     рек летит вода,
     ветер повернуть
     в башню без следа,
     как в ковчег стада,
     и звезда тверда,
     как на землю путь

     рек летит вода,
     ветер повернуть


     под землей тенисто,
     в ней душа цветет,
     и на небе чисто,
     эхо мчится быстро,
     и язык от свиста,
     словно клык растет

     под землей тенисто,
     в ней душа цветет


     озеро тенисто,
     гладь его цветет,
     и на башне чисто,
     ни души, и быстро
     тень ее от свиста
     ветра вниз растет

     озеро тенисто,
     гладь его цветет


















     Боре Колымагину


     ядреный орех в мех
     лег и утонул в нем,
     точно воздух в ночи,
     и сгустился бесплотный дух,
     и в слух он обратился,
     и возвратился в смех,
     куст полыхнул огнем,
     и хруст упорхнул,
     ясный угрюм ум,
     яркие краски от ласки
     тают, та "ю" от "я"
     далека, легка пороша,
     будто ноша ее в глубоком снегу,
     и на берегу морской шум,
     умерла мама моя


     юг вдалеке,
     точно в реке вода,
     и провода гудят
     даже при полном безветрии,
     ключ торчит в замке,
     поверну его не туда,
     куда окна на север глядят,
     прошлое ворочу
     ключу к своему сердцу,
     верчу головой
     по сторонам света,
     голова у меня одна,
     не хочу такой палачу моему,
     он, мама, и твой


     экзотичный наряд,
     летит повеса из леса,
     ос семью
     не видно за осенью,
     и слова, как трава, молчат
     и не мчат свой ряд,
     и свободно, одно на одно,
     на дно жизни ложатся,
     тени сторон света
     от края до края,
     вторая жизнь сюда
     никогда не вернется,
     проснется она у дна своего,
     и его не станет,
     и мама на ноги встанет
     щелкают ключи,
     а когда звенят
     в печи или в ночи,
     тогда одна луна,
     Мария, взгляд ягнят
     ложатся, как стена
     и раньше не встают,
     и во тьме темнят,
     пока не оттенят
     они в тени уют


     шарф, пестрый и острый он,
     а не колючий, летучий,
     с горной кручи
     с утра набежали тучи,
     безмолвие полное
     наступило и отступило,
     писк, щебет и звон
     вон унеслись в жгучий мороз,
     сапоги жали,
     живу наплаву без них,
     тих шорох,
     и на пороге стуж
     душ родительских хор,
     как ворох листвы
     "вы" в кусты говорит вместо "ты",
     и пусты темноты шапки и лапки,
     и слышится чих из нее, точно укор,
     и скор поворот головы


     чалит к пристани паром
     в сыром месте,
     и вместе с рекой покой
     принес он на плес,
     мороз льет холод на лед,
     чистое небо бежит,
     как вода сверху туч,
     дом плавуч,
     как брошенный луч,
     гром чарует трудом и тоской
     с черноземных темных полос,
     чередуются звуки разлуки,
     летят и лежат,
     и к маме отец прижат






     цветы, как листы, густы,
     чуткое ухо глухо,
     и о хвальбе себе оно говорит,
     явственно шепот послышался,
     копни, найдешь рожь и пшеницу,
     в темницу посадишь себя
     от родителей двух вдали,
     уменьшились дни,
     ты усни в них,
     сам тих,
     и чужих не тревожь


     худа никто из нас,
     раз хорошее с ним стряслось,
     не пожелает другому,
     точно грому живому
     иль кому земли,
     "аз" ярче "есмь" пылает,
     дым огню подстилает солому,
     хлеб так леп,
     что не хлеб он,
     и слеп, как сон,
     и камень на склоне лежит,
     и покой над рекой бежит,
     с рекой другой врозь


     фраза словам дает
     кров, но не поет
     им на ночь она,
     никто и не спит,
     собака скулит,
     и светит луна,
     поэтому не бегут
     те, кого стерегут
     ножницы сна


     угнездились чайки в стайки
     камней и теней от них,
     тих песок,
     точно кусок земли
     вдали от слушателей
     убежденных в своей правоте,
     убавились зимние дни с трудом,
     и растаял в пыли мой дом,
     словно снега ком,
     и от сада осталась
     весна на дворе



     тополевая аллея, белея,
     таинственный вид таит,
     и просвечивает небо
     сквозь верхушки деревьев,
     раз - и разлетелись
     из родного дома сыновья,
     как искры из глаз


     светятся, а не пестры костры,
     и огни, как они горят,
     сбивается на сказку рассказ
     раз, второй, на третий
     сгладилось первое впечатление,
     как слезы, вопросы из глаз,
     со всеми подряд
     о своем говорят
     "буки", "веди", "аз",
     свернулась береста, чиста
     она на самую малость, точно кость,
     у Бога семь "я", моя семья
     не спасла числа "три",
     и внутри куста
     гордыня по имени "злость"


     ранняя зима
     в этом году
     развеяла туман,
     радуют ума
     успехи, утехи, доспехи его,
     и самообман,
     точно железный карман
     сияет у тела,
     села мысль,
     улетела душа
     и в том же году
     вернулась обратно
     белее мела,
     и облетела листва ее озорства,
     и троекратно прокричал я
     родителям злое слово "понятно"










     перемежается зной
     с вышиной и прохладой,
     кипарис вниз растет и вверх,
     точно земля сквозь поля,
     и не страшен закат,
     и покат его свет,
     и сед цвет головы,
     как травы под луной,
     просматривается местность
     и окрестность ее напротив лета,
     вечного и быстротечного,
     и радость в глазах отца


     обратился в пар комар,
     обмерзли усы у лисы,
     облечь бы кого-нибудь
     тайным доверием,
     озеро горного кряжа,
     а не пряжа держит удар,
     опасение во спасение дано,
     темно не оно,
     а одно нежное
     падежное окончание,
     основать бы музей
     друзей живого слова,
     бревно, точно веретено,
     а центробежное снежное
     сквозь подснежное
     вспомнит волхвов молчание


     недобрая весть
     есть в том, в ком
     неведомая доброта есть,
     встать, сесть,
     шесть дней до ста лет
     и, неспроста, сто годов
     до шести стыдов досчитать,
     дочь воспитать, и тайком
     с жуком, с птицей,
     с темницей ее сравнить,
     точь-в-точь ночь
     днем седьмым удлинить,
     и родителей в нем обронить








     мелочь одна
     над утренним садом
     осталась от звезд,
     и листва уже холодна,
     и трава на меже бледна,
     и в теле душа видна,
     и едва ушла ночь,
     встала дочь моя в рост,
     прост стал язык мой,
     тоска наша летала зимой,
     летом цветом была близка
     к зеленому, как облака


     лилия водяная
     из изобилия воды
     земной торчит
     на стебле высоком,
     и в месте глубоком
     запад стоит над востоком,
     иная речь облака,
     точно рука, влачит,
     одна моя ладонь
     в ладонь молчит
     в краю, далеком
     от мнения моего о себе,
     и как вечного лета
     по эту сторону света,
     так и родителей нету
     у каждого встречного


     компания от копания устает,
     поет она громко, гром гремит
     в вышине, и не страшно,
     что мертвое дело неотличимо
     от живого внутри себя облака,
     и как солнце встает
     в конце дня из огня своего и шумит,
     так и слово "работа" темно,
     снег поднимает вьюгу,
     земля сквозь поля
     черная и сырая









     испуг слуг прошел,
     точно слух об избавлении от хлопот,
     и птиц небосвод не греет,
     и настроение игривое
     не стареет от времени,
     которое нашел дом с трудом
     в прибавлении семей,
     плюс тесно жить интересно,
     только жить одному неизвестно как,
     и знак стоит на свинце,
     в конце тучи,
     минус груз,
     трус ус крутит свой,
     исключено это где-то вдали от суеты,
     день убывает и прибывает,
     и сам забывает как себя убивает


     забрызгал дождь из тучи,
     забыл номер я его,
     сколько краев у земли,
     столько ступенек
     с кручи небесной
     до тесной воды,
     подле каменной кучи
     замысловатой игрой
     с первым веком занят второй,
     свет из
     звезды глядит вниз,
     как сквозь строй солдат,
     и ветер гудит,
     и воздух сырой от утрат


     жестом на вопрос
     отца отвечаю,
     как надо любить
     мать свою
     сильнее слов своих,
     и дум о них,
     и буквы рукописной
     сверху вниз и обратно,
     рождественская звезда
     разбудила коз,
     ночь начинает темнеть
     и поднимать облака
     с овечьего языка,
     а не шум дождя,
     и вода, как младенец кричит,
     свет домой
     идет по прямой,
     так и сыном недолго прослыть
     своей лжи о семействе своем
     единое целое белое,
     выгорела до тла метла,
     предпоследний на улице дом
     с трудом стоит на земле,
     правда, что есть истина,
     ну и что плохого в ней,
     без корней перед ней,
     они наверху на слуху,
     грозе в лозе тесно,
     пресно быстрой воде в стыде,
     молний пруд пруди в груди шара,
     поодаль сел шмель на шинель,
     не темни, возомни о себе,
     что себе ты не пара,
     что тебе никого не жаль
     и родителей двух
     вслух не печаль


     древнее животное
     открывает душу,
     выкатилось потное
     из воды на сушу,
     золотоискатель
     моет сапоги,
     душеоткрыватель
     катится с ноги,
     сердце его смуглое
     красную росу
     гонит через круглое
     тело, как лису


     гладь озерная черная,
     здесь раньше был лес,
     и до небес долетали дали,
     а не раскаты грома,
     еще есть интерес
     не к слову,
     а к зову его врагов,
     к покрову лугов и стогов,
     сверкала, икала,
     искала вода,
     окликала частица "да"
     и маленькой лжи ожидала







     вершины сосны тесны,
     словно поля
     ковыля для угля,
     сердце вселяет тревогу
     в ногу, руку,
     в разлуку между ними,
     совесть грызет,
     а не весть о ней тянет слова,
     сбылись надежды одежды,
     солнцу сесть не мешает листва,
     и всему голова
     равнина без шва


     бочка стоит,
     ушла из нее и ничего не нашла
     под землей вода,
     лед поет, не пьет, не ест,
     не скачет, не грач он,
     дали сами себя миновали,
     галка, а не балка стальная,
     прелесть есть, а не честь,
     луг сам себя друг,
     и звезда сорвалась с цепи,
     ночь полна,
     и луна наготове
     в слове "терпи"


     альбом грибом заложен,
     глаза горят,
     взгляд осторожен,
     он, как слеза
     назад возвращается,
     то-то едва голова
     на плечах умещается,
     мать без затей
     хорошему учит детей,
     и растет с ними врозь
     то, что елось ей и пилось













     Георгию Баллу


     Гроза и утренних цветков
     Глаза в слезах горят;
     Душа мой провожает взгляд
     Домой на небо, лепестков
     Тела над тьмой парят;
     Бог слышит лепет облаков
     С земли и в ней не спят


     Звезд в ночи так мало
     Что их лучи идут
     В рост как будто встало
     Солнце где его не ждут;
     И с корнем тьму сорвало
     С земли в которую кладут
     Раньше чем ей жизнь дадут


     Горе-корень радость-пень
     Вечер - ночи своей тень;
     Земля-улица душа-дом
     Голова кружится листом
     Осень лето утро день;
     Сначала тишина, потом
     Зима весна на свете том


     Капли падают борьба
     Теней их, пыль клубя,
     Идет под солнцем за тебя,
     Душа моя раба;
     И мертвых о живых дробя
     Земля как голова слаба
     Кружится всех любя


     Да зерно в земле лежит
     Давно но злак-юнец
     От холода ее дрожит,
     Равно как ветер-жнец;
     Земля то небо обнажит
     То стайку в нем сердец
     И выпорхнет душа-птенец





     К самим себе глаза добры
     Их взгляды им дары
     В своих слезах-корзинах
     Несут в ресницах длинных
     Как землю звезд шары;
     Так на крылах лица совиных
     То ночь то день на разных половинах


     Глазам своим не веря
     Птица как дождя поток
     Падает и солнце коготок
     Слезы ее вонзает в зверя;
     Так грозы дает росток
     Громом голоса потеря
     За один души виток


     Ни разу солнце не присев
     Не набирает высоты
     Звезды к небесам воздев
     Как руки я и ты;
     Восход сменяется на гнев
     Закат на милость темноты
     Как наших душ черты


     Когда глаза крупнее соли
     Лицо как поле на приколе
     И пресная вода морской
     Несет как ветер непокой;
     Тогда слеза виднее боли
     Омытой как рекой тоской
     И страх с ресниц как взмах рукой


     Сами еще дети
     Глаза - родители лица
     Они без мамы и отца
     Растут на этом свете
     Как крылья у птенца;
     На том во взгляды-сети
     Дни летят на ветер


     Между небом землей ковчег
     Горизонта; живая вода
     Умирает как человек
     На глазах своих иногда;
     Дождь переходит в снег
     Дней все тучней стада;
     Плоть-суббота душа-среда
     Между душой и телом
     Черная в облаке белом
     Нитка земли как луч
     Небесных равнин и круч
     В сердце разбитом; в целом
     Сколько его не мучь,
     Никого ни солнца ни туч


     Тело с душой расстается
     Будто жизни две половины
     Разлетаются от середины;
     То с правой то с левой бьется
     Сердце насмерть из-за картины
     Той земли над которой несется
     Дух Святой и смыкаются льдины


     Вверх на этом вниз на том
     Свете как дети растут
     Души сначала глаза потом;
     И звезды не пахнут когда цветут
     Птицей рыбой скотом;
     Страшный не страшен Суд,
     Небом одет землей обут


     Сердце в груди как зрачок
     В детский сжимается кулачок
     Болит оно словно два
     Глаза, им голова;
     И небо над ним молчок
     О том что была жива
     Душа задолго до Рождества


     Светел ветер грозовой
     Лес стоит дождем
     Над луговой травой и в нем
     То днем то ночью то листвой
     Усыпан дикий водоем
     По берегам его кривой
     Улыбки на лице моем


     Птица поет одиноко
     Звуков растет семья
     Словно от страха око
     В котором слеза-змея;
     Друг от друга далеко,
     Птаха пред ним и я
     Плоть ее и душа моя
     Ветер снегу как лед
     В воду войти не дает;
     Так у небесных врат
     Белую ночь закат
     Держит и солнце встает
     Под землей словно над
     Глазами на звезды взгляд


     На глаза слеза без дна
     Зима и рано под водой
     Темнеет падает звездой
     С берега бегущая волна;
     В очи длинной и худой
     Ночи полная луна
     Прячет месяц молодой


     Горы колышутся горба
     От жары и от дождя,
     Солнце в небе как изба
     Без единого гвоздя;
     Земли бесшумная ходьба,
     Звезды по ночам будя
     Душа уходит уходя


     Как взгляд горят снега
     Плачут неба берега
     Стоят и не смыкают глаз;
     Искрится словно лица наст
     Луга пускаются в бега
     Дни распускаются погас
     Один другой пурга


     Плоть - соли щепоть
     Как будто другому даны
     Глаза Его боли полны;
     Дух - хлеба ломоть
     День потух - глаза голодны
     Словно в пустыне Господь
     И на небе Ему равны


     Мертвое тело взамен
     Живого душа взяла
     Будто попали в плен
     К жертве глаза орла;
     Землю не тронул тлен
     Ни крыла ее ни чела
     И не ела она не спала
     Между телом душой зазор
     Прежде родился чем гаснет взор;
     Столько звезд в глазах сколько лет
     С этим тот разделяют свет;
     Птиц зверей все древней узор
     На земле в которой кого только нет,
     Никого, ни ее самой ни других планет


     Все чаще в облике тропы
     То чаща отразится то долина
     Как в облаке небесная пучина
     И месяцев двенадцати серпы;
     Вдруг расставания година
     Друг к другу повернут стопы
     Ночь-женщина и день-мужчина


     Опадет листва с ветров,
     Жива, спружинит мох;
     Сбросит бремя вечеров
     Ночь глубокая как вздох;
     Рассвет румян и чернобров,
     В небе звезд переполох
     Застигнутых врасплох


     Имя в облаке отчества
     Словно в облике птичьем пророчество;
     Душа управляет телом
     Как женщина мужчиной неумелым
     Когда ему жить не хочется;
     И сердце разбитое с целым
     Стоит рядом на свете белом


     Плоть-невеста дух-жених;
     Как будто брат с сестрой
     Сошли с небес живут второй
     Жизнью сердец своих;
     Тучи мучая порой
     Словно родителей своих
     На земле сырой


     По росту словно дети
     Мною прожитые дни
     Строятся на этом свете
     В моей тени;
     Душа за тело не в ответе
     Мне жизнь оставили они
     На склоне лет как след от пятерни
     Дух-ветер глаза-паруса
     Тело возвращается на небеса
     Звезд его накрывает вал
     Земля вращается как штурвал
     Ее нет нигде, чудеса
     Господь творит и роса
     Ложится где свет упал







































     Зине Юрчишко


     Мгла из-за угла чуть свет
     Глядит на них вблизи как вслед
     И нет глазам числа

     Дух - уходящая натура
     Сегодня - ясно завтра - хмуро
     Летящие тела


     В метель - ты чей - молчи
     Ночей озера у свечи
     Постель и нет простора

     Тень пятится как рак
     День катится во мрак
     От своего повтора


     В который раз оставил сердце
     Глаз захлопывает дверцы
     За собой мой дух

     Он возвратится прежде ночи
     Распахнутся ночи очи
     Только день потух


     Слез моих на нитке взгляда
     Как чужих повисло стадо
     За собой маня

     Низко на земле рассвету
     Звезды близко утра нету
     Дух возьми меня


     В глаза глядеть я не могу
     Две капли мерзнут на снегу
     Не превращаясь в лед

     Земля вращаясь делит свет
     На тот и этот - ночи нет
     День прожит и он - вот





     Берега бегут под кров
     Созвездий через ров ветров
     Из оков души

     Испуг прошел осиротело
     Мое как бы чужое тело
     Как звук ее в тиши


     Наедине с собою птица
     Земли и неба сторонится
     Как во сне в весне

     Звезды зажигает мгла
     Душа и тело - два крыла
     Через лес ко мне


     Между камней трава все выше
     Над ней соломенные крыши
     Под солнцем облака

     В глаза гляжу в которых не был
     Сколько неба - столько хлеба
     И слез ни колоска


     Земля сплетенная из роз
     Вверх-вниз со скоростью волос
     Растет над головой

     И белый свет кружит звезда
     И взгляд как вешняя вода
     Бежит на голос твой


     Из моря выползет на сушу
     Охватит взглядом свою душу
     Обратно двинется волна

     Дно ощетинится и сразу
     Волна невидимая глазу
     Исчезнет до темна


     Лодка - ночь звезда - гребец
     Весла - мама и отец
     В небе глубоко

     Сердце - вечер очи - день
     Душа - пустыня тело - тень
     Им вместе нелегко
     Два моих глаза - близнеца
     В домике растут лица
     Как острова на море

     Им по-разному видна
     Душа живущая одна
     Во мне как на просторе


     С неба луч - тропа
     Туч на ней толпа
     Звезд стоит тесней

     Земля как камень путевой
     Так солнце вертит головой
     Что ночи день длинней


     Роса на кончике луча
     То холодна то горяча
     И голоса повсюду

     Ветер с мертвой и живой
     Листвой играет и травой
     Не к добру не к худу


     Два сугроба глядят в оба
     Моих глаза видел чтобы
     Ручьи своих слез

     Дух - окраина тело - столица
     Между ними граница столица
     Весна на ресницах грез


     Проснулась зимняя земля
     Весна вернулась на поля
     Ручьями слезы побежали

     Деревья на солнце светились
     Стояли и не садились
     И звезды луну окружали


     В тумане веток острова
     Верх неба - синева
     Низ - белоснежный пух

     Повис на облаке сугроб
     Солнце землю в лоб
     Целует - день потух
     То невидимка то огромна
     Земля на небе дышит ровно
     Полушарья в лапах туч

     Полутьма и полусвет
     Переживут закат рассвет
     Как хлеб преломят луч


     Небо - поле солнце - стог
     Месяц - серп луна - цветок
     Ни рассвета ни заката

     Утром - вечер ночью - день
     Душа взлетела тело - тень
     Ее упавшая куда-то


     От грома остается - крик
     От грозы огня родник
     От меня душа спасется

     Она исчезнет без следа
     Растает тело и вода
     Над ним волнуясь вознесется


     Короче ночи вечера
     Они черны она пестра
     Как прожитые дни

     Ни мамы с папой ни луны
     Звездами глаза полны
     Мы на земле одни


     Одна другой длинней
     В ночи сосульки дней
     Тишина слышна

     Горизонт в такую рань
     Сегодня - нитка завтра - ткань
     Тумана пелена


     Подо льдом ни ветерка
     Легче облаков река
     Пузырьков полна

     Чище воздуха вода
     Тверда душою в холода
     В себя погружена
     Бесшумно дерево растет
     Его то снегом заметет
     То желтою листвой

     Тяжел стою я на траве
     Душа одна как будто две
     Был - мертвый стал - живой




































     Боре Констриктору


     солнце за луной,
     вытянув лучи
     воздуха волной,
     прячется в ночи

     вытянув лучи,
     отступила тьма,
     прячется в ночи,
     и опять зима


     отступила тьма
     с головы до пят,
     и опять зима,
     и волхвы стоят

     с головы до пят
     пробежит волна,
     и волхвы стоят,
     как глаза без дна


     пробежит волна,
     света пузыри,
     как глаза без дна,
     слез поводыри

     света пузыри,
     поднимаясь с лап,
     слез поводыри,
     и ребенка цап


     поднимаясь с лап
     запада, восток
     и ребенка цап,
     дай мне адресок

     запада, восток,
     дальняя родня,
     дай мне адресок
     ближнего меня






     в сушу у воды
     малышу играть
     и камней ряды
     миловать, карать

     малышу играть,
     овцы устают
     миловать, карать,
     и волхвы жуют


     в доме нежилом
     солнце не печет,
     и дожди углом,
     и заря течет

     солнце не печет
     на траве дрова,
     и заря течет,
     и душа жива


     на траве дрова
     начали цвести,
     и душа жива,
     и давай расти

     начали цвести
     ласточка и стриж,
     и давай расти
     на глазах малыш


     и носился дух
     в глубине травы,
     и земля, как пух
     с детской головы

     в глубине травы
     запад и восток,
     с детской головы
     падает цветок


     запад и восток
     медленно растут,
     падает цветок,
     улицы цветут

     медленно растут
     зло и доброта,
     улицы цветут,
     и земля чиста
     зло и доброта
     по краям души,
     и земля чиста,
     и светло в глуши

     по краям души
     внешняя среда,
     и светло в глуши
     птичьего гнезда


     ветер налетел,
     август наступил,
     звук осиротел,
     эхо расщепил

     август наступил
     в птичьем языке,
     эхо расщепил,
     как звезду в реке


     в птичьем языке
     радуги дуга,
     как звезда в реке,
     тьмы одна нога

     над семьей моей
     эти небеса
     родственного ей
     цвета, как роса


     эти небеса
     и возникли без
     цвета, как роса,
     и набрали вес

     и возникли без
     берегов лучи,
     и набрали вес
     чистые ключи


     собрала луна
     села, города
     у речного дна,
     и земля тверда

     села, города
     сделают виток,
     и земля тверда,
     полыхнет восток
     сделают виток
     зло и доброта,
     полыхнет восток
     осенью с листа

     зло и доброта
     скорость наберут
     осенью с листа,
     и волхвы замрут


     и, откинув прядь,
     пришлецов слепит
     молодая мать,
     и младенец спит

     пришлецов слепит,
     прячет ночь тиха,
     и младенец спит
     в сердце пастуха


     и сердечный стук
     набежит волной
     на семейный круг
     в тишине ночной

     набежит волной
     свет на волосок,
     в тишине ночной
     на седой висок


     свет на волосок,
     облаком листва
     на седой висок,
     в бороду волхва

     облаком листва,
     прячется малыш
     в бороду волхва,
     и, как солнце рыж


     в маму и отца,
     каждую черту
     своего лица
     я перерасту

     каждую черту,
     чтоб не возвращать,
     я перерасту
     способы прощать
     чтоб не возвращать
     реку, лес, поля,
     способы прощать
     приняла земля

     реку, лес, поля,
     каждый волосок
     приняла земля,
     удержал песок


     каждый волосок
     малыша, спеша,
     удержал песок,
     и болит душа

     малыша, спеша
     к своему концу,
     и болит душа
     по всему лицу


     к своему концу
     села, города
     по всему лицу
     вспыхнут от стыда

     села, города
     солнцем за рекой
     вспыхнут от стыда,
     обретут покой


     солнцем за рекой
     выросла гора,
     обретут покой
     звезды до утра

     выросла гора,
     прячет от жары
     звезды до утра,
     как пастух дары


     прячет от жары
     и слеза глаза,
     как пастух дары,
     и бежит гроза

     и слеза глаза
     поднимает вверх,
     и бежит гроза,
     и звенит, как смех
     поднимает вверх
     мама малыша,
     и звенит, как смех
     у отца душа

     мама малыша
     держит на руках,
     у отца душа
     на ее щеках


     как над головой
     и в горах закат,
     плодородный слой,
     громовой раскат

     и в горах закат,
     овцы, как снега,
     громовой раскат,
     облаков стога


     и вода, как лед,
     пропускает свет,
     малышу поет
     матери в ответ

     как волхвов дома,
     матери в ответ
     расступилась тьма,
     пропускает свет


     и стучат сердца,
     птицы сеют, жнут
     около отца,
     маму не вернут

     птицы сеют, жнут,
     крылья за спиной
     маму не вернут,
     и земля волной


     крылья за спиной,
     как чужие рты,
     и земля волной,
     камнем с высоты

     как чужие рты,
     и отец, и сын
     камнем с высоты
     маминых морщин
     и отец, и сын
     попадают в сеть
     маминых морщин,
     словно овцы в клеть

     попадают в сеть
     пашни и луга,
     словно овцы в клеть,
     неба берега


     круглый сирота,
     как родной пейзаж,
     формой глаз и рта
     делается наш

     как родной пейзаж,
     всякий имярек
     делается наш
     и дает побег


















     Мите Авалиани

     моряк веселью предается,
     поется ветром и смеется
     вдогонку тихому ему,
     и нет покоя никому

     Иона круглый сирота,
     красота его, как стадо,
     охраняла и спала,
     когда маленькой была

     кит плывет издалека,
     облака он поднимает
     пыли на своем пути,
     чтобы в землю не уйти


     о любви земля не спросит,
     подбросит наяву и бросит
     во сне Иону под палящим
     солнцем, пьющим и курящим

     море через не могу
     на берегу волной играет
     высокой с низкою звездой,
     и дышит небо под водой

     корабль о помощи взывает,
     называет в честь себя
     моряков, кита, Иону,
     рушит шторма оборону


     погода ясная, узоры
     горы из нее плетут,
     наедине с собой песок
     качнулся с пятки на мысок

     зарница меда слаще в чаще
     и ловится без топора
     на комара, и выпускает,
     без боли с воли окликает

     у солнца голова кита,
     и до хвоста, как до Ионы
     не могут тучи дотянуться,
     едва друг к другу прикоснутся


     на берегу волна лежит,
     не бежит обратно в море,
     и в разговоре моряков
     дрожит земля от языков

     разгладилось лицо мужчины,
     морщины вытянулись в нить,
     глаза устали, плавниками
     стали под его руками

     и только окрик или плеск
     треск не выносят из огня,
     из дома ссору и беду,
     и спит Иона на виду


     меняет кожу виноград,
     град покрывается росой,
     и дождь косой ее сбивает,
     зимы до лета не бывает

     чайка ласточкой ныряет,
     усмиряет плоть во сне
     коршун, делая круги,
     к сердцу не прижав ноги

     небо ветреное скачет,
     прячет облако волна
     от грозы в пучину злую,
     словно мышку полевую


     ливень в соляном растворе
     в хоре раковин поет,
     гаснут тени от хлопка
     комка земли из ручейка

     кит всплывает за глотком,
     за ободком от кислорода,
     у Ионы колесом
     грудь, и сам он невесом

     Иона ловится на мушку,
     кукушку видит, и она
     в утробу леса не глядится
     и в матери себе годится






     море птиц над океаном
     планом местности, и вдруг
     одна от стаи отстает,
     окрестности не узнает

     дыханье плачем или смехом,
     эхом плавает в груди,
     поля, как тени под глазами,
     пересеченные слезами

     мед на месяце раскосом,
     под вопросом рот под носом,
     Иона с пальцем на губах,
     кит с соломинкой в зубах


     все иначе в час заката,
     космата тучи голова,
     и слова глотает гром
     ночью в воздухе сыром

     земля на суше горяча,
     саранча камней жирней
     туч тяжелых чернозема
     на белом свете окоема

     детей Иона не растил,
     грустил в ките на животе
     и на спине, и на боку,
     и лбом стучал по кулаку


     ручей округу тянет вниз,
     повис туман и обратился
     в лежачий камень, не течет
     вода, и солнце не печет

     сердце расчищает путь
     в грудь и время сокращает
     жизни, сталкивая лбами
     слова стучащие зубами

     берега, как звезды тают,
     светают в пене дождевой
     листья на осенней стуже,
     и живого мертвый хуже







     буря воет на луну,
     волну качает и не гонит
     Иону с палубы, пока
     плывут по небу облака

     эхо перешло на ты,
     черты лица не изменились,
     кусты сомкнулись за бортом,
     столкнулись с кораблем потом

     воздух выпитый морями
     рулями шевелит ресниц,
     и птица, управляя взглядом,
     с глазами колосится рядом


     перемена блюд в пустыне,
     в дыне семечко взошло,
     душу огибая, тело
     языком прошелестело

     у золота ни мамы ни отца,
     лица не прячет самородок,
     и подбородок у Ионы
     тяжелей осенней кроны

     Иона бури не боится,
     садится он на берегу,
     его никто не провожает,
     ему ничто не угрожает


     без чувства падает зерно,
     вино не уставая бродит,
     Иона в полной темноте
     землю бороздит в ките

     на краю земли подлесок,
     как довесок, и в строю
     берегов волна, как лодка
     моряку до бодбородка

     мачты корабля теснятся,
     снятся по утрам киту
     они, как дни, которых столько,
     сколько звезд на небе только






     день, как голос пропадет,
     не упадет ни тень, ни волос
     с головы Ионы зря,
     и звезды бросят якоря

     в тумане море не прокиснет,
     свистнет буря, и повиснет
     ветер парусом в стогах
     волн у черта на рогах

     во сне Иона не ослепнет,
     окрепнет взгляд его с того
     света, и концы ресниц
     коснутся этого границ


     гроза дождями выпадает
     и пропадает в темноте
     ночной, и до заката
     не доносится раската

     в тучу тишина заходит
     и выходит из нее
     на мороз со стороны
     первой холода волны

     ветер в облаке свистит,
     и хрустит земля под снегом,
     промелькнуло дно реки,
     будто взгляд из-под руки


     сон с Ионой не остался,
     расстался с жизнью и скитался
     китом, как буря в парусах
     облаков на небесах

     один Иона пропадет,
     дойдет до точки и войдет
     в воду на своем пути,
     кита по родинке найти

     на ощупь движется рука,
     узка ладонь перед рассветом,
     нырнет и пустит пузыри
     солнце из ворот зари







     гнездятся скалы под горой,
     сырой от молний, и грозится
     кит Иону разыскать,
     по ветру море расплескать

     Иона проглотил язык,
     отвык от шепота морского,
     мгла скользнула по киту,
     остановилась на лету

     под открытым небом кит
     парит и впитывает воду,
     в ней душу оставляет он
     и сушу выставляет вон


     скал идет под лед пролет,
     и не спит не ест не пьет
     кит, как точка с запятой
     улыбки рыбки золотой

     луна, как полная страна
     видна на небе до темна,
     она снижается, и в профиль
     глаз отражается картофель

     корабль Иона подгоняет,
     меняет ветром, языком
     в своем имени местами
     губы с буквами кустами


     сон с Ионы не бежит,
     кружит и дурака валяет,
     оставляет есть и пить,
     жизнь заставляет торопить

     собака лает на свету,
     на лету звезда пылает,
     гроза шмыгнула и застыла,
     море огибая с тыла

     молчком высокая волна
     семена клюет со дна,
     задом наперед плывет
     кит, не сеет и не жнет






     годовых колец броня
     пня от дня не оставляет,
     пирамиду, как весло
     водит по песку число

     иней, как песок крошится,
     копошится крот, висок
     на волоске от ледяной
     коробки сопки черепной

     с акцентом у Ионы стон,
     и планктон, как знак вопроса
     по губам читает повесть,
     потеряв кита, как совесть


     базары птичьи многолики,
     крики лают и пищат,
     только парус пустословит,
     стирает гладит и готовит

     радуга стоит хвостом
     на том свете под мостом
     неба этого, и сталь
     смотрит в голубую даль

     по соседям кит не ходит,
     всходит солнце, не заходит
     к Ионе, потому что спит
     оно и мачтами скрипит


     плывет кораблик не спеша,
     дыша направо и налево,
     у волны неровный почерк,
     вместо горизонта прочерк

     открывают рты киты,
     ты Ионе говорят
     в глаза, как будто своему
     ребенку, и светло ему

     ночью все наоборот,
     вброд Иона переходит
     кита, лежащего пластом
     земли на корабле пустом






     кит, как судно вестовое
     в кривое зеркало звезды
     из воды глядит и носит
     Иону в чреве, и гундосит

     матросы дуют в паруса,
     голоса у них похожи
     на небеса в открытом море,
     не слышно вздохов в разговоре

     от стада своего отбился,
     прибился к берегу и спит
     кит с открытыми глазами,
     глотает воздух со слезами


     не видит снов Иона,
     крона неба от воды,
     как ворона тяжелеет,
     температурит и алеет

     дождь из тучи не выходит,
     жизнь проходит, не заходит
     солнце в тень от моряка,
     пока тот смотрит в облака

     не по Ионе кит тоскует,
     смакует воздух не спеша
     душа, и с телом расстается,
     в котором сердце еще бьется


     скала, в чем мама родила,
     плыла, не ела, не спала
     в воде холодной и голодной,
     черной, до бела свободной

     ложится в море бездорожье,
     бездожье в небо, и безбожье
     в земле кружится, как во чреве
     голова Ионы в гневе

     жизнь короткая, бывало,
     мало на себя была
     похожа, и шестое чувство
     страдало за ее искусство







     Иону ветер одевает,
     и вдевает нить дождя
     сон в холодную иглу
     горизонта через мглу

     от моря пена остается,
     не расстается с ним и вьется
     между матросами она,
     на белом свете не видна

     за Иону кит стеной
     в ледяной воде волной
     воздуха стоит в грозу,
     и земля плывет внизу


     Ионе ночи не хватает,
     светает в чреве у кита,
     с его хвоста взлетают птицы,
     как с перевернутой страницы

     вода на весла налегает,
     сбегает с корабля, сдвигает
     берега за ним и сушит
     небо над собой, и глушит

     Иону ветер умывает,
     зевает кит, и выплывает
     парус из глубокой пасти,
     и море развевает снасти


     играет кит с листом
     хвостом, и ветер набирает
     высоту, на воздух туча
     взлетает черная, мяуча

     копия воды, звезда
     следа не оставляет в небе,
     мачты соберет в букет
     и опустит в море свет

     голову Иона вскинет,
     раскинет руки и окинет
     взглядом отпечатки ярких
     берегов на пальцах жарких






     от солнца радуга горбата,
     рогата туча и хвостата,
     и меняет буря цвет
     воздуха, и ветра нет

     под водой Иона черен
     от зерен глаз и до корней
     волос на голове седой,
     словно остров молодой

     море в громовом раскате,
     на закате дня грозу
     высекает ночь, и свет
     готовит ужин и обед


     кит с Ионой на борту
     высоту зимой и летом,
     днем и ночью набирает,
     на свежем воздухе играет

     плывут по морю берега,
     дуга над ними горизонта
     радугой стоит на двух
     точках зрения, как слух

     волна Иону накрывает,
     открывает он глаза
     под водой и видит сушу,
     словно собственную душу


     луна до солнца добралась,
     родилась, как сорвалась
     с языка его в глубоком
     сне на корабле высоком

     с морем ветер говорит,
     сорит словами с островами
     эха, и от смеха плач
     по волнам несется вскачь

     бьется сердце, как вода,
     стада китовые среда
     толкает внешняя вперед,
     пока Иона не умрет






     город опустел в пыли,
     нули голов и единицы
     тел у жителей, как мел
     белые от черных дел

     в ките Иона помолился,
     провалился он сквозь сон,
     как сквозь землю, и в кольцо
     взяли берега лицо

     море повернуло вспять,
     и опять над ним сверкнуло
     небо на убереженном
     просторе солнечном ионном










     11








     Даниле Давыдову






     На закате земля входила в берега  неба, на рассвете небо выходило из ее
берегов;
     и был человек этот  непорочен, справедлив и богобоязнен и  удалялся  от
зла.
     Самоопылялся уд его, в чем мать родила;

     Очи  его,  как  звери  в  гнездах, то  уменьшались,  то увеличивались в
размере, как звезды ночью;
     Имения у  него  было:  семь тысяч мелкого  скота, три тысячи верблюдов,
пятьсот пар волов и пятьсот ослиц, и весьма много прислуги;
     Весь он был тьма, члены его были упруги;

     Солнце входило в правое, выходило из левого ока;
     Сыновья его сходились, делая пиры каждый  в  своем доме в свой день,  и
посылали и приглашали трех сестер своих есть и пить с ними.
     И делились с сестрами днями своими;
     Когда круг пиршественных дней совершался, Иов посылал за ними и освящал
их и, вставая рано утром, возносил всесожжения по числу всех их.
     И не считал дней своих;
     Ибо говорил  Иов: может быть, сыновья мои согрешили  и  похулили Бога в
сердце своем.
     И как нет сердца у Бога, так нет сыновей в доме моем;

     И прошли они;

     Как Его дом;

     И встал пред Ним, как стена;

     Ты Мой свет в окне, и Мне с тобой хорошо;

     Ты Мой свет в окне, и Мне с Тобой хорошо;
     И сказал Господь сатане:  обратил  ли  ты внимание  твое на  раба Моего
Иова?
     Пара рук  у него,  пара ног, он, как  Я,  одинок,  и нет от Меня в  нем
земного;
     ибо нет  такого,  как он,  на земле: человек непорочный,  справедливый,
богобоязненный и удаляющийся от зла.
     Как души, оставляющие свои тела;

     Как глаза трех дочерей и семи сынов;

     Севером, западом, югом, востоком оградил человека того;

     Как вода в допотопной мгле;
     Но  простри руку Твою и коснись всего, что у него, -  благословит ли он
Тебя?
     Ты наг, а он плодовит, как после Потопа земля;

     И сказал Господь сатане: вот, все, что у него, в  руке твоей; только на
него не простирай руки твоей.
     Ибо после шести дней Творения  наступил Мой седьмой день  Старения трех
его дочерей и семерых сыновей;

     И увидел Господь, что это хорошо, как вечное лето сегодня;
     И был день,  когда сыновья  его  и дочери его ели и  вино  пили в  доме
первородного брата своего.
     И плыл день, как ковчег в ночи, как человек, который не ел, не пил вино
в доме первородного брата своего;
     И вот, приходит вестник к Иову и говорит: волы орали,  и ослицы паслись
подле них, как напали Савеяне и взяли их, а отроков поразили острием меча;
     И лестница в небо Иова не доставала плеча;

     Детей твоих убили, Иов, не ты ли, как Бог, забрал их к себе (?)
     Еще он  говорил, как приходит  другой и сказывает:  огонь  Божий упал с
неба и опалил овец и отроков и пожрал их;
     Ты с ними вдвоем, двадцать рук, двадцать ног в доме твоем, кроме тебя у
них;

     Детей твоих убили, Иов, не ты ли, как Бог, забрал их к себе (?)
     Еще  он говорил, как  приходит другой и сказывает: халдеи расположились
тремя отрядами и бросились на  верблюдов  и  взяли  их,  а отроков  поразили
острием меча;
     И сыра земля была, и сера, как голова неба на ее плечах;

     Детей твоих убили, Иов, не ты ли, как Бог, забрал их к себе (?)
     Еще этот говорил,  приходит  другой и сказывает: сыновья твои и  дочери
твои ели и вино пили в доме первородного брата своего;
     И плыл день, как ковчег в ночи, как человек, который не ел, не пил вино
в доме первородного брата своего;
     И  вот,  большой ветер пришел от  пустыни и охватил четыре угла дома, и
дом упал на отроков, и они умерли;
     Они - твое сердце, а ты - в его шуме ли (?)

     Детей твоих убили, Иов, не ты ли, как Бог, забрал их к себе (?)
     Тогда Иов встал и  разодрал  верхнюю одежду свою, остриг  голову свою и
пал на землю и поклонился
     Детям своим, как Богу, и Бог от него отстранился;

     И сказал Бог: наг Я вышел из чрева Матери Моей, наг и возвращусь;

     Отец дал, Отец и взял; да будет имя Господне благословенно (!)

     Вышел Иов к детям своим, и не слышал слов Господа,  который не произнес
ничего неразумного о Боге.











     Был день,  когда пришли  сыны Божии предстать пред Господом; между ними
пришел и сатана предстать пред Господом.
     Сыны Божии пришли, как душа в  теле старом, а сатана пришел, как душа в
теле молодом;

     Всюду душа твоя, и это хорошо;

     Вошел в землю и вышел из нее;
     И сказал Господь  сатане:  обратил  ли ты внимание  твое на раба  Моего
Иова?
     Ты, как душа во Мне, а когда  оставил Меня, обратил ли внимание твое на
раба Моего Иова (?)
     ибо  нет такого, как он, на  земле:  человек  непорочный, справедливый,
богобоязненный и удаляющийся от зла, и доселе тверд в своей непорочности;
     Как души  его детей, которые сначала  оставили свои тела, а потом твоим
ртом повторили в точности;

     Это он бес,  а ты человек, у  него  волосы черные,  как ночь, а  у тебя
белые, как день седины;
     И отвечал сатана Господу и сказал: кожу за кожу, а за жизнь свою отдаст
человек все, что есть у него;
     Даже тень свою отдаст, раздень  до тени его раба Твоего,  и кроме этого
света в доме Твоем не будет света того;
     Но простри руку Твою и  коснись кости его и плоти его, - благословит ли
он Тебя?
     Тот свет и этот вдвоем, а Ты с ними втроем,  как Бог Отец, Бог Сын, Бог
Дух Святой, они
     в Твоей  власти, как  вид сверху на землю, как  зубы  в моей  пасти, на
части ее не дробя;

     Ты Мой свет в окне, рот твой друг, который ты,  как  пару рук в  улыбку
растягиваешь и протягиваешь к себе, а глаза - враги;
     И  отошел  сатана  от лица  Господня и поразил Иова проказою  лютою  от
подошвы ноги его по самое темя его.
     Рот его был круг, глаза круги, и падало в мертвую воду время, как  семя
его;

     И сказал гадость: череп  мой птица,  я не жну и не  сею  жену, в глазах
моих радость, во рту ее трепет;
     И сказала ему  жена его: ты все еще  тверд в непорочности твоей! похули
Бога и умри.
     Чем хуже, тем лучше; не мучь себя в душе своей,  у  сатаны  одна  жизнь
снаружи, а у Бога  три  жизни внутри,  Бог Отец,  Бог  Сын, Бог  Дух Святой,
Которые призовут Его  к ответу, по  ветру свой пепел развей, похули сатану и
скорей один из нас умри;
     Но  он сказал  ей: ты говоришь как одна из безумных: неужели  доброе мы
будем  принимать от Бога,  а злого не  будем  принимать?  Во  всем  этом  не
согрешил Иов устами своими.
     И еще  он сказал ей: неужели доброго сатану мы будем принимать от Бога,
а  злого Бога не будем принимать от сатаны  (?) Я сам, они сами, во мне есть
душа, в них нет души, они надо мной, как будто я тело под ними;
     И  услышали  трое друзей  Иова о всех этих несчастьях, постигших его, и
пошли  каждый из своего места: Елифаз Феманитянин, Вилдад Савхеянин  и Софар
Наамитянин, и сошлись, чтобы идти вместе сетовать с ним и утешать его.
     Тем, что чем хуже - тем лучше душе с телом врозь, как будто жена прошла
сквозь  тьму не сеять,  не  жать,  а  нарожать  ему трех  дочерей  и семерых
сыновей, и она же не узнала мужа своего;




     И подняв глаза свои издали, они не узнали его; и возвысили голос свой и
зарыдали; и разодрал каждый верхнюю одежду свою, и бросали пыль над головами
своими к небу.
     И  подняв  глаза свои издали, не  узнали дети отца своего, ибо они близ
него мертвые, как рыба, а он вдали живой, как вода, и  когда возвысили голос
свой  в радости, тогда  встали и  зарыдали в печали: не мы твои единоверцы -
дети тьмы, ты ж наш один Бог Отец на свете бок о бок с нами сидишь тихо, как
мышь, как сердце на воде без хлеба;
     И сидели с ним  на земле семь дней и семь ночей; и никто не говорил ему
ни слова, ибо видели, что страдание его весьма велико.
     И не было ни седьмого дня, ни седьмой ночи, ни от земли до неба дочери,
ни от неба до земли  сына, ни сына,  ни дочери; и никто не говорил  Ему, как
Сын  Отцу  Своему: ни  слова не  говори, все Тебе едино, что сын,  что дочь,
сотвори землю и небо снова; ибо ненавидели  себя и видели, что страдание Его
весьма велико.







































     После  того открыл Иов уста свои  и  проклял день  свой.  И начал Иов и
сказал:  погибни  день, в  который  я  родился, и  ночь, в которую  сказано:
зачался человек!
     Взалкал  Иов и,  плача,  сверкал, как гроза глазами, и под  ребром  его
начался  гром  и слово Иову сказал со  слезами такое: Бог Отец, Бог Сын, Бог
Дух  Святой,  Кто из Вас человек,  либо одно, либо другое (?) В  глазах моих
темно, ибо душа связана с  телом,  как ночь и день, как дочь и сын, и я один
не вижу их, как глаз своих человек;
     День тот да будет тьмою; да  не взыщет его  Бог свыше, и да не воссияет
над ним свет!
     Сам да будет самим, а сама самою; да не ищет мужчина женщину, а женщина
мужчину  ни весной рядом  с Богом Отцом,  ни летом рядом с  Богом  Сыном, ни
осенью  рядом  с Богом Духом Святым, ни  зимою рядом  с  человеком;  который
когда, как цветок, без помощи  рук, одним взглядом  себя  опыляет, тогда без
помощи ног, правой, левой  - юг,  север,  запад, восток  выходят над ним  из
чрева его на свет;
     Да омрачит его тьма и  тень смертная, да обложит его туча, да страшатся
его, как палящего зноя!
     Да будет у человека  две  смерти -  восход и закат; у дня две смерти  -
рожденье и смерть; да не омрачит смерть тьма, как палящего зноя (!)
     Ночь  та, - да обладает ею мрак, да не сочтется  она в днях года, да не
войдет в число месяцев! О!  ночь та - да будет  она безлюдна; да не войдет в
нее веселье!
     Мертвая  дочь  та,  - да обладает  ею  мертвый  брат, как мрак звездой,
ровесницей небосвода (!) О (!) дочь та - да будет она безлюдней небес (!) да
не  войдет в  нее брат, как  раскат грома в лес, только лоно земли остудит в
тиши (!) и вес дождя будет равен весу души в ее теле;
     Да проклянут ее  проклинающие  день, способные разбудить  левиафана! Да
померкнут звезды рассвета  ее: пусть ждет  она света, и он не приходит, и да
не  увидит она ресниц  денницы за то, что  не затворила  дверей чрева матери
моей и не сокрыла горести от очей моих!
     Душа моя не умерла, только спит в теле своем, способном разбудить в ней
левиафана (!) Тело мое, ко мне  передом, к маме задом,  спит в чреве  матери
моей,  рядом с  душою ее, способной разбудить в нем  левиафана (!)  Отворила
мама двери  чрева  своего; левая дверь - этот свет днем, правая дверь -  тот
свет ночью; а  Смерть  Непорочная Дева костлявая не оставила их  открытыми и
затворила, левую, правую, руками убитыми Богом Сыном убитых детей моих (!)
     Для  чего не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда  вышел  из
чрева? Зачем приняли меня колени? Зачем было мне сосать сосцы?
     Для  чего  сразу  не  умерла  душа  моя,  выходя из утробы моей,  и  не
скончалось  тело мое, когда вышло  из чрева матери (?) Зачем у Бога Сына и у
меня разные отцы (?)
     Теперь бы лежал я и почивал; спал бы, и мне было бы  покойно с царями и
советниками земли, которые  застраивали для себя пустыни,  или с князьями, у
которых было золото, и которые наполняли домы свои серебром;
     Как душа моя - Царица небесная - в еврейский погром;
     Или,  как  выкидыш сокрытый,  я не существовал  бы,  как  младенцы,  не
увидевшие света.
     Ибо  как  дети мои, захотели и умерли  - сын,  как душа в теле дочери -
дочь, как душа в теле сына -
     сын умер при дочери - дочь умерла при сыне; так и душа моя -  советница
пустыни - в Боге Отце уместится - в Боге Сыне не уместится, у Которого детей
нету;
     Там беззаконные перестают наводить страх, и там отдыхают истощившиеся в
силах. Там узники вместе наслаждаются покоем и не слышат криков приставника.
Малый и великий там равны, и раб свободен от господина своего.
     Там пешие планеты  и конные  звезды наслаждаются покоем и, привстав над
песком - малый Бог Сын и великий Бог Отец -  там равны - раб слабая половина
господина своего;



     На что  дан  страдальцу свет, и жизнь огорченным  душею,  которые  ждут
смерти, и нет ее, которые вырыли бы ее охотнее, нежели клад, обрадовались бы
до восторга, восхитились бы, что нашли гроб?
     На что Бог Сын дал Богу Отцу свет белый, как душа моя,  которая из тела
сделала гроб; Бог  Отец дал Богу Сыну свет черный,  как тело мое, которое по
гробу души моей ногой топ (?)
     На что дан свет человеку, которого путь закрыт,  и которого Бог окружил
мраком?
     На что глаза даны человеку, которыми он спит, закрыт ими от Бога, чтобы
не плакал (?)

     Крохи души моей предупреждают тело - хлеб мой, и  друг с другом клюются
стоны мои, как живая и мертвая вода;
     Ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня; и чего я боялся, то и
пришло ко мне. Нет мне мира, нет покоя, нет отрады: постигло несчастье.
     Ибо красное, чего я касался, то и постигло меня, как кровь моя; и  чего
я боялся,  то и пришло ко мне,  под кров  крови моей;  ибо как земля - часть
западная солнца, так и солнце - часть восточная земли;  тело пришло к душе -
и солнце  взошло над землей, как звезда; душа пришла к телу - и земля взошла
над солнцем, как свастика.



































     И отвечал  Елифаз Феманитянин и сказал: Если  попытаемся мы  сказать  к
тебе слово, - не тяжело ли будет тебе? Впрочем кто может возбранить слову!
     По зову души твоей уронить Слово Бог на тело твое, похоронить Слово Бог
в теле твоем (!) Впрочем, кто может возбранить тебе, Иову (?)
     Вот, ты наставлял  многих и опустившиеся  руки  поддерживал,  падающего
восставляли слова  твои, и гнущиеся  колени ты  укреплял. А теперь дошло  до
тебя, и ты изнемог; коснулось тебя, и ты упал духом.
     Год свой ты  являл  из ночей многих, и опустившиеся звезды поддерживал;
падающую Звезду Рождественскую восставляли слова твои; Бог Сын ушел от  Бога
Отца  и  дошел до  тебя, изнемог Бог  Сын, коснулся  лица  твоего, и ты упал
духом, как с ног перед сном муха;
     Богобоязненность твоя не должна ли быть твоею  надеждою, и непорочность
путей твоих -  упованием  твоим? Вспомни же, погибал ли кто невинный,  и где
праведные бывали искореняемы?
     Бога язвы  твои покрыли прежде тебя (!)  Разве богобоязненность твоя  и
непорочность костей  твоих,  как  плоть  и  душа  едины (?) Ибо не  плоть на
костях, а Господь Отец у Господа Сына на земле в гостях (!) Вспомни же  спор
между  Ними; погибал ли Кто  из Них  невинный,  как  дети твои,  и праведные
бывали искореняемы (?)
     Как  я видал, то  оравшие  нечестие  и  сеявшие  зло пожинают  его;  от
дуновения Божия  погибают  и от духа  гнева Его исчезают. Рев льва  и  голос
рыкающего  умолкает,  и зубы скимнов сокрушаются;  могучий  лев погибает без
добычи, и дети львицы рассеиваются.
     Бог Сын  и Бог Отец, оравшие тебе нечестие и сеявшие зло, пожинают его;
тот  свет - добыча Бога  Отца, этот свет -  добыча Бога  Сына; нет  на земле
ничего  твоего,  ни  этого света,  ни  света  того;  от дуновения  Божия они
погибают и от духа гнева Его исчезают; ибо, как евреи по земле рассеиваются;
     И вот, ко мне тайно принеслось слово, и ухо мое приняло нечто от  него.
Среди размышлений о ночных видениях, когда сон находит на людей,  объял меня
ужас и трепет и потряс все кости мои.
     И  вот  ко мне  принеслось слово Бог;  тайно  в  одно  ухо влетел и над
сердцем кружил Отец, явно из другого уха  вылетел и над головой  кружил Сын,
Который Отца Своего  пережил на Слово Бог;  как будто  шестой  день Творения
влетел в первый день, седьмой день Старения вылетел из дня второго, как Глас
Божий из ангельского хора, открыл  левый  мой глаз и закрыл мой глаз правый,
открыл мой рот и закрыл мой рот, который потряс все кости мои;
     И дух прошел надо мною; дыбом стали волосы на мне.  Он стал, - но  я не
распознал вида его, - только облик был пред глазами моими;
     Как облако со слезами, из которого слезы льются, как свет перед глазами
моими;
     Тихое веяние, - и я  слышу голос: человек праведнее ли Бога? и муж чище
ли Творца своего?  Вот, Он  и слугам Своим не  доверяет и  в  Ангелах  Своих
усматривает  недостатки:  тем  более -  в обитающих  в храминах  из  брения,
которых основание прах, которые истребляются скорее моли.
     Сверкнула молния, ударил  гром, тихое веяние, мгновение,  и Дух  прошел
надо мною, как рыба; я услышал ее голос, который шел, как дождь с неба и был
сух, как растение: чем хуже, тем лучше; Творец  ли,  нищий духом, чище мужа,
чья душа, как  рыбка протухла,  и  рот растянулся  в улыбку от уха до уха от
боли (?)
     Между  утром  и  вечером они распадаются;  не  увидишь, как  они  вовсе
исчезнут. Не  погибают ли с ними и достоинства их? Они умирают, не достигнув
мудрости.
     И как плоть по зову души своей распадается на ясное утро и ясный вечер,
не  достигнув Бога Сына радости, так душа по зову плоти своей распадается на
ненастное утро и ненастный вечер, не достигнув Бога Отца хмурости.





     Которые в Царстве небесном, как рыбы на суше, раззевают рты;
     Так,    глупца    убивает    гневливость,   и    несмысленного    губит
раздражительность.  Видел я,  как глупец  укореняется,  и тотчас проклял дом
его.
     Души,  который  Бог  Отец построил  Сыну Своему на  этом свете из света
того;
     Дети  его  далеки  от  счастья,  их  будут  бить  у  ворот, и не  будет
заступника.  Жатву его съест  голодный и из-за терна  возьмет ее, и жаждущие
поглотят имущество его.
     Дети  Бога Сына  далеки от  счастья,  их  будут  бить у  ворот  Царства
небесного и не будет заступника у Бога Сына в Царстве небесном Отца Своего;
     Так, не из праха выходит горе, и не из земли вырастает беда; но человек
рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх.
     Так, не из праха земного выходит море, и не из земли вырастает вода; но
брег рождается, как искры, чтобы устремляться вверх;
     Но я к Богу обратился бы, предал бы дело мое Богу, Который творит  дела
великие  и  неисследимые,  чудные  без  числа, дает  дождь на  лице земли  и
посылает  воды на  лице  полей; униженных поставляет на  высоту, и  сетующие
возносятся во спасение.
     Но я Богом оборотился бы, предал бы тело мое Богу и обратился бы к телу
своему, которое душу мою, униженную Богом, поставляет на высоту, как на сушу
морское растение;

     Бог Отец разрушает замыслы  коварных и не  довершает  предприятия  Сына
Своего, как Его приятели;
     Он  уловляет мудрецов  их  же лукавством,  и  совет  хитрых  становится
тщетным: днем они встречают тьму и в полдень ходят ощупью, как ночью.
     Мертвые хоронят  своих мертвецов  в  Царстве  небесном; и  как  Царство
небесное  становится  бездетным в кругосветном  плаванье  своем,  так день в
Царстве небесном становится ночью;
     Он  спасает бедного  от меча, от  уст их и  от  руки  сильного. И  есть
несчастному надежда, и неправда затворяет уста свои.
     И  как земля идет по следу  солнца в понедельник, во вторник, в среду -
так  солнце  идет  по  следу земли  в  четверг,  в  пятницу, в субботу  -  и
воскресенье наступает прежде, чем небо отворяет уста свои;
     Блажен   человек,  которого  вразумляет   Бог,   и   потому   наказания
Вседержителева  не отвергай, ибо Он  причиняет раны, и Сам обвязывает их; Он
поражает, и Его же руки врачуют.
     И как блажен мертвый человек, которого вразумляет Бог внутри души его -
так блажен живой  человек, которого  вразумляет  черт  снаружи  тела  его  и
мертвую душу врачует;

     И ляжет на дно души твоей, как в лодку весло;
     Во время голода избавит тебя  от смерти,  и на войне - от руки меча. От
бича языка укроешь себя и не убоишься опустошения, когда оно придет.
     И как не убоишься опустошения своей души,  когда родишься  на свет, так
не убоишься опустошения своего тела, когда смерть посмотреть на тебя придет;
     Опустошению  и  голоду  посмеешься  и  зверей  земли не убоишься, ибо с
камнями полевыми у тебя союз, и звери полевые в мире с тобою.
     Когда лишения тебя души Богом Сыном перед лицом Отца не убоишься, тогда
Их Двух  не увидишь,  выйдешь  из Царства небесного - и,  как Духа  Святого,
увидишь ее над собою;
     И  узнаешь, что шатер  твой в  безопасности, и будешь смотреть за домом
твоим, и не согрешишь.
     И узнаешь, что ты живой, в безопасности - и будешь смотреть  за мертвым
собой, и не согрешишь;

     И увидишь, что  семя твое многочисленно, и отрасли твои, как  трава  на
земле.  Войдешь  во гроб в зрелости,  как укладываются снопы  пшеницы в свое
время.
     И увидишь,  что  в океане  воздушном  детей  твоих души,  как водоросли
многочисленны; и на суше тела без числа, как трава на земле;

     Что  Благая  Весть  -  это  весть  о  тебе Бога  Сына с порога  Царства
небесного Богу Отцу,  когда к концу  жизни ты  выйдешь из Царства небесного,
как душа из тебя.













































     И  отвечал Иов и сказал:  о,  если бы верно взвешены были  вопли мои, и
вместе с ними положили на весы страдание мое!
     Нездешней оно красы, как в Царстве небесном Бога жилье;

     И срываются с губ моих, как с тетивы;
     Ибо  стрелы  Вседержителя  во  мне;  яд  их пьет дух  мой;  ужасы Божии
ополчились против меня.
     Отлучились они из Царства небесного, как со смертного ложа я;
     Ревет ли дикий осел  на траве?  Мычит ли бык  у  месива своего? Едят ли
безвкусное  без соли,  и  есть  ли  вкус  в яичном  белке? До чего не хотела
коснуться душа моя, то составляет отвратительную пищу мою.
     Слезы мои пришли с воли, рука в руке;  до чего не хотела коснуться душа
моя - то в Царстве небесном она оставляет без боли, как в реке облака тесную
шкурку свою;
     О, когда бы сбылось желание мое, и чаяние мое исполнил Бог!  о, если бы
благоволил Бог сокрушить меня, простер руку Свою и сразил меня!
     И душа моя пришла на  заклание к телу моему, как солнце на запад и ушла
из тела моего,  как солнце на восток; и глаза мои встали, как лани с глазами
коня;
     Это  было  бы еще  отрадою  мне,  и  я крепился  бы в моей  беспощадной
болезни, ибо я не отвергся изречений Святого.
     И как этот свет был оградою света того и внутри ограды не было для Бога
ничего святого -  так душа  моя была оградою тела моего  и внутри  ограды не
было для меня ничего святого;
     Что за сила у меня, чтобы надеяться мне? и какой конец, чтобы длить мне
жизнь мою?
     Ибо когда Господь искушает плоть мою - тогда  плоть моя, нечистая сила,
сокрушает душу мою;
     Твердость ли камней  твердость моя? и медь ли плоть моя? есть ли во мне
помощь для меня, и есть ли для меня какая опора?
     Ибо как в Царстве небесном плоть душе не дает отпора - так на  земле не
река я крови моей - и душа моя не рыба в крови моей - и кровь душе не опора;
     К  страждущему должно  быть сожаление от  друга его,  если только он не
оставил страха к Вседержителю.
     И душа  дикорастущая - не страж телу  своему цветущему  - жизнь на этом
свете у  нее берущему, как дети у родителей - жизнь на том свете ей дающему,
как дети родителям;
     Но  братья мои неверны,  как поток, как быстро  текущие ручьи,  которые
черны от льда и в которых скрывается снег.
     И как в  Царстве  небесном душа скрывается от  тела  - так в  земле  от
живого человека скрывается мертвый человек;
     Когда становится тепло, они умаляются, а во время  жары исчезают с мест
своих. Уклоняют они направление путей своих, заходят в пустыню и теряются;
     И  как  вчерашнее  солнце  на  рассвете  в  звездах  теряется,  которые
погасшими  притворяются - так  домашние дети  в  Царстве  небесном в гнездах
ангелов теряются, которые страшными притворяются;
     Смотрят на них дороги Фемайские,  надеются на  них  пути Савейские,  но
остаются пристыженными в своей надежде; приходят туда и от стыда краснеют.
     Братья  мои  притихшие,  как  вода   на   закате   испустившая  дух;  и
Рождественская звезда над пустой водой, как Дух Святой носится над нею;

     Тела моего, как дела рук своих, которые сначала, как моя левая,  затем,
как правая нога отнялись;



     Говорил ли  я: дайте мне, или от достатка  вашего заплатите за  меня; и
избавьте меня  от  руки врага, и от руки мучителей  выкупите  меня?  Научите
меня, и я замолчу; укажите, в чем я погрешил.
     Мужики,  перед  вами словами  своими,  как юг моего  тела перед севером
моего тела; молчанием своим, как восток моей души перед западом моей души;
     Как  сильны  слова  правды!   Но  что  доказывают  обличения  ваши?  Вы
придумываете речи для обличения? На ветер пускаете слова ваши.
     И как слово день, слово утро -  на ветер  пускает Бог Сегодняшний,  так
слово ночь, слово вечер - на ветер пускает Бог Вчерашний;

     Откроете глаза - увидите Бога  Сегодняшнего;  закроете глаза  - увидите
Бога Вчерашнего;
     Но прошу вас,  взгляните на  меня;  буду ли я говорить ложь пред  лицем
вашим?
     Об Отце Вашем Вчерашнем, Который, как лицо мое сегодняшнее страшен;
     Пересмотрите, есть ли неправда? пересмотрите, - правда моя. Есть  ли на
языке моем неправда?
     Есть ли Бог Сын на языке Бога Отца, как  в реке  справа налево  - небо,
слева направо - вода (?)

     И  я, маменькин сынок, перед тем как в душе моей она  родится, уже есть
на языке Бога Сына все шесть дней Творения Богом Духом Святым из Сына  Отца;
и  все птицы, ими, как Божье Имя, мама  полна, как темница, из  одного конца
света  в другой конец света  летят  и падают  с ног, как из  зимы в  лето, и
многие ноги, как боги на солнце блестят, маленькие, как с гор ручьи (?)































     Не  определено  ли человеку время на земле, и дни его  не то же ли, что
дни  наемника?  как раб жаждет  тени,  и  как наемник ждет окончания  работы
своей, так я получил в удел месяцы суетные, и ночи горестные отчислены мне.
     Мрак - ветвь, лист - свет;  Бог  - растение, человек - тень  его; и как
темно на земле человеку, так в Царстве небесном темно Богу;  и когда в цвету
растение, тогда в поту тень его, как кислая ягода повисла на мне;
     Когда  ложусь,  то  говорю: "когда-то  встану?", а  вечер  длится, и  я
ворочаюсь  досыта  до самого  рассвета.  Тело мое  одето  червями и пыльными
струпами; кожа моя лопается и гноится.
     Когда солнце - ночная птица взлетело над  землей, и дети мои умерли под
ним; тогда  на том  свете  тело его  покрылось червями,  как днями прожитыми
детьми убитыми Богом - дневной птицей;
     Дни мои  бегут  скорее  челнока и кончаются  без надежды. Вспомни,  что
жизнь моя дуновение, что око  мое не возвратится  видеть  доброе.  Не увидит
меня око видевшего меня; очи Твои на меня, - и нет меня.
     Солнце умерло на закате; дети умерли  на рассвете, сестры его и братья;
и бегут от меня к Богу скорее дней моих; только я умереть не могу и смотреть
на них; и насколько не отец я детям своим в  Царстве небесном, настолько  не
отец мне Бог на земле; которая Ему, Отцу своему, родила меня;
     Редеет  облако и  уходит; так  нисшедший  в преисподнюю  не выйдет,  не
возвратится более в дом свой, и место его не будет уже знать его.
     Это Бог вместо детей моих приходит на  землю,  нисходит в  преисподнюю,
как год к дню, как к жениху невеста, как мой сын к моей дочери; и не выходит
Бог из нее  на место Свое, как  день из ночи света  того; и чем больше место
Бога  на  земле  и от живых детей  свободней, тем  дольше  из преисподней не
уходит Бог от мертвых детей, которые любят Его;
     Не буду же я удерживать уст моих; буду говорить в стеснении духа моего;
буду жаловаться в  горести души моей. Разве я море или морское чудовище, что
Ты поставил надо мною стражу?
     Не буду же я  удерживать Бога возле мертвых детей  моих, прежде чем Бог
восстанет из мертвых, и Богом моим из них станет каждый;
     Когда подумаю: утешит меня постель моя, унесет горесть мою ложе мое, Ты
страшишь меня  снами  и  видениями  пугаешь меня;  и  душа  моя желает лучше
прекращения дыхания, лучше смерти, нежели сбережения костей моих.
     И как Ты страшишь меня на земле среди дня  снами и видениями души моей,
так весна  в Царстве  небесном страшит меня растениями на костях детей моих;
пока моя  душа, как рука  Твоя лежит на мне и с  утра  собирает кости мои на
луне, и ночью на солнце разбрасывает руками сыновей моих и дочек их;
     Опротивела мне жизнь. Не вечно жить мне. Отступи от меня,  ибо  дни мои
суета. Что  такое  человек,  что  Ты столько ценишь его и  обращаешь на него
внимание Твое, посещаешь его каждое утро, каждое мгновение испытываешь его?
     Ибо всего дважды, Господь, испытывает Тебя, человек: сначала, как снег,
на землю падает душа его; затем впитывает земля, как воду, плоть его;
     Доколе же  Ты не  оставишь, доколе не отойдешь от меня, доколе  не дашь
мне  проглотить  слюну  мою? посещаешь его  каждое  утро,  каждое  мгновение
испытываешь его? если я согрешил, то что я сделаю Тебе, страж человеков!
     Доколе же Ты, Бог  Отец, не оставишь Сына Своего, доколе не отойдешь от
Него, доколе не дашь Ему поглотить жизнь  мою (?) Посещает Его  каждое  утро
жизнь  моя, каждое  мгновение испытывает Его, Отца моего(?)  Ибо когда плоть
моя - вода, тогда душа Сына Твоего - сито Ловца человеков;
     Зачем Ты поставил меня  противником Себе, так что я стал самому  себе в
тягость?  и зачем бы не простить  мне  греха и не  снять с  меня  беззакония
моего? ибо, вот, я лягу в прахе; завтра поищешь меня, и меня нет.
     Нигде - ни в пище Твоей, ни в воде - две тыщи семь лет.



     И отвечал Вилдад Савхеянин и сказал: Долго ли ты будешь говорить так? -
слова  уст твоих  бурный ветер! Неужели  Бог извращает суд,  и  Вседержитель
превращает правду? Если сыновья твои согрешили пред Ним, то Он и предал их в
руку беззакония их.
     Как будто предал Сына Своего в руку беззакония сыновей их;
     Если  же ты взыщешь Бога и  помолишься Вседержителю, и  если ты чист  и
прав, то Он ныне же встанет  над  тобою и умиротворит жилище правды твоей. И
если вначале у тебя было мало, то впоследствии будет весьма много.
     Не ведает плоть  твоя в четверг,  что творит Господь с  душой  твоей  в
среду; и  болит  душа твоя в понедельник, как плоть без души во  вторник;  и
болит плоть твоя в  пятницу, как  душа  без  плоти  в субботу (!)  Неужели в
субботу  плоть  твоя извращает  суд  Господа над душой  твоей,  и  Господь в
воскресенье возвращает душе твоей тело Бога (?)
     Ибо спроси у  прежних  родов  и вникни в наблюдения  отцов  их;  а мы -
вчерашние и ничего не знаем, потому что наши дни на земле тень.
     Одни, а другие живут в их тени, летучие рыбы они, и плывут, как земля в
тучах Царства  небесного,  то  слева направо, то справа налево;  ибо земля -
древо, а Царство небесное - пень;
     Вот они научат тебя, скажут тебе  и  от сердца своего произнесут слова:
поднимается  ли  тростник без  влаги?  растет  ли  камыш без воды? еще он  в
свежести своей и не срезан, а прежде всякой травы засыхает.
     Ибо в  глазах  твоих слезы, как рыбы в мертвой воде издыхают - не мясо,
не рыба слезинки - как две половинки твоей головы;
     Таковы пути всех забывающих Бога, и надежда лицемера погибнет; упование
его  подсечено, и уверенность его -  дом паука. Обопрется  о  дом свой и  не
устоит; ухватится за него и не удержится.
     Сер  лицом своим, как пред концом света небо над  ним -  в котором душа
еле держится, как солнце простором над нею;
     Зеленеет он пред  солнцем, за сад простираются ветви его; в кучу камней
вплетаются корни его, между камнями врезываются. Но когда вырвут его с места
его, оно откажется от него: "я  не видало тебя!" Вот радость пути его! а  из
земли вырастают другие.
     Луга, как берега из моря нагие; солнце горит -  и вид открывается глазу
- солнце потухло - и в ухо скрывается тишь;
     Видишь, Бог не отвергает непорочного и не поддерживает руки злодеев. Он
еще  наполнит  смехом  уста  твои   и  губы  твои   радостным  восклицанием.
Ненавидящие тебя облекутся в стыд, и шатра нечестивых не станет.
     Ни его не станет, ни смерти входящей в него; и с утра солнце жертвенное
над ним, как дым от костра спящего встанет.
















     И  отвечал Иов и  сказал: правда!  знаю,  что так;  но как  оправдается
человек пред Богом? Если захочет вступить в прение  с Ним, то не ответит Ему
ни на одно  из  тысячи.  Премудр сердцем и могущ силою; кто восставал против
Него и оставался в покое?
     Как земля, из которой бес создавал небеса и леса до небес над подземной
рекою - ибо, когда Бог не мясо, не рыба - тогда бес Он;
     Он  передвигает горы, и не узнают их:  Он превращает их в  гневе Своем;
сдвигает землю с  места ее,  и  столбы ее  дрожат;  скажет солнцу,  -  и  не
взойдет, и на звезды налагает печать. Он  один  распростирает небеса и ходит
по  высотам моря;  сотворил Ас, Кесиль и Хима и тайники юга; делает великое,
неисследимое и чудное без числа!
     Велик Бог в покое Своем в миг рождения  Своего,  как первое растение на
земле, как  первый  человек  в Царстве  небесном - ибо,  когда тело Бога  на
земле, как растений число, вверх росло -
     тогда душа Бога в Царстве небесном, как люди без числа, вниз росла - и,
как земля  прибавлялась к  Царству небесному  бесом -  и являлась в  Царстве
небесном Богу, Который на земле умер - так день прибавлялся к ночи Богом - и
являлся на земле бесу, который на ней живет;
     Вот, Он пройдет предо мною, и не увижу Его; пронесется и не замечу Его.
Возьмет,  и кто  возбранит  Ему?  кто скажет  Ему:  что Ты делаешь?  Бог  не
отвратит гнева Своего; пред Ним падут поборники гордыни. Тем более могу ли я
отвечать Ему и приискивать себе слова пред Ним?
     Богу мою жизнь закончить,  как  ночь  моей дочери - и  умрет Его дочь -
бесу мою жизнь начать, как день моего сына - и родится у него сын,  которого
я схоронил, как мужик свою бабу;
     Хотя бы я и  прав был, но не буду отвечать, а буду умолять Судию моего.
Если бы я  воззвал,  и Он ответил  мне, -  я не  поверил бы, что  голос  мой
услышал  Тот, Кто в  вихре разит меня  и умножает безвинно мои раны, не дает
мне перевести духа, но пресыщает меня горестями.
     И когда плоть моя возвращает душе моей жизнь на земле путями  Бога, как
Бога  без костей и с  душой до неба - тогда душа  моя возвращает плоти  моей
жизнь в Царстве небесном путями беса, как беса с костями и с душой до земли;
     Если действовать силою, то Он могуществен; если судом, кто  сведет меня
с  Ним?  Если  я буду  оправдываться, то  мои  же  уста обвинят меня; если я
невинен, то Он признает меня виновным. Невинен я; не  хочу знать  души моей,
презираю жизнь мою. Все одно.
     После жизни -  тело  Господа и тело мое  - душа  Господа и душа моя;  и
звезды в небе,  как черти, но ни Богу, ни мне нет смерти - и когда и Богу, и
мне  без  нее не светло, но  темно - тогда свет от нее,  как  свет от звезды
погасшей давно, как бес до небес, но смерти нету ему;
     поэтому я  сказал, что Он губит  и  непорочного и виновного. Если этого
поражает Он  бичом вдруг, то пытке невинных посмевается. Земля отдана в руки
нечестивых; лица судей ее Он закрывает. Если не Он, то кто же.
     Бес  (?) бес ли Он Отец (?) бес ли  Он Сын (?) бес ли Он Дух Святой (?)
стена  ли  я  между ними  (?) Боже,  помоги им руками  моими  построить  ее,
облаками меня подними на нее, облака разгони;
     Дни  мои быстрее гонца,  - бегут,  не видят добра, несутся,  как легкие
ладьи, как  орел стремится на добычу. Если сказать мне: забуду я жалобы мои,
отложу мрачный  вид свой  и ободрюсь; то трепещу  всех страданий моих, зная,
что Ты  не объявишь меня невинным. Если  же я  виновен, то для чего напрасно
томлюсь?
     Прекрасно, что на этом свете я и Бог Сын - одной крови, как мертвые мои
дети  - и боюсь  своей крови, как Бог Сын крови Своего Отца - ужасно, что на
том свете я и Бог Отец - одной  крови,  как живые мои дети - и  боюсь  своей
крови, как Бог Отец крови Своего Дитя;





     Хотя бы я омылся и снежною водою  и совершенно очистил  руки мои,  то и
тогда Ты  погрузишь  меня в грязь, и возгнушаются мною одежды мои. Ибо Он не
человек, как я, чтоб я мог отвечать Ему и идти вместе с Ним на суд!
     Ни  Матери, ни  Отца  у Него  на  земле  - ни дочери, ни сына  у меня в
Царстве небесном - сын мой в Царстве  небесном Ему вместо Отца,  дочь моя  в
Царстве  небесном  Ему вместо Матери; и  как  две тысячи  семь лет до Своего
Рождества Он  растет,  так после Его Рождества они не растут две тысячи семь
лет;
     Нет между нами посредника, который  положил бы руку свою на обоих  нас.
Да отстранит Он от меня жезл Свой, и страх Его да не ужасает меня, - и тогда
я буду говорить и не убоюсь Его, ибо я не таков сам в себе.
     Среди сыновей своих,  как среди мужиков чужих, среди дочерей своих, как
среди баб чужих; и как на  том свете мои дети мне чужие,  так на этом свете,
Господи я чужой Тебе.






































     Опротивела душе моей жизнь моя; предамся печали  моей; буду говорить  в
горести  души  моей. Скажу  Богу: не обвиняй меня; объяви мне, за  что Ты со
мною борешься? Хорошо ли для Тебя, что Ты угнетаешь, что презираешь дело рук
Твоих, а на совет нечестивых посылаешь свет? Разве у Тебя плотские очи, и Ты
смотришь, как смотрит человек?
     В  полдень на черного получеловека, как земля под снегом - в полночь на
белого полубога,  как снег; один Твой глаз,  как человек на солнце -  другой
Твой глаз, как солнце в тени человека - один  глаз на солнце - другой глаз в
тени;
     Разве дни Твои, как  дни человека, или лета Твои, как  дни мужа, что Ты
ищешь  порока во мне  и допытываешься греха  во  мне, хотя  знаешь, что я не
беззаконник,  и что некому избавить меня  от руки Твоей? Твои руки трудились
надо мною и образовали всего меня кругом, - и Ты губишь меня?
     Стоишь, как тишь у губ моих - и срываются звуки с губ моих, полдня, как
руки Твои с меня, полночи - как камни в каменоломне;
     Вспомни,  что Ты, как глину, обделал меня, и в прах  обращаешь меня? Не
Ты  ли вылил меня,  как молоко,  и, как творог, сгустил меня, кожею и плотью
одел  меня, костями  и жилами  скрепил  меня, жизнь и милость даровал мне, и
попечение Твое хранило дух мой?
     Отстранило  его от тела  моего  и  кожею, костями и  жилами тела Твоего
одело - отлетело тело мое от духа моего,  осиротела душа моя без тела моего,
как кровь  моя  до  небес высоко в  вышине у него  за кормой; и  как  ко мне
вернулась любовь к моему телу - так вновь к Тебе вернулось оно;
     Но и то скрывал Ты в сердце  Своем, - знаю,  что это было у Тебя, - что
если я согрешу, Ты заметишь и не оставишь греха моего без наказания.  Если я
виновен, горе мне! если и прав, то не осмелюсь поднять головы моей.
     Души в теле моем, как брови на лице моем;  и как пред концом света лицо
души моей  лица  моего живей,  так после конца света пред лицом  Твоим своей
души живей я;
     Я  пресыщен унижением; взгляни  на бедствие мое: оно увеличивается.  Ты
гонишься за мною, как лев, и снова нападаешь на  меня и чудным являешься  во
мне.  Выводишь новых свидетелей Твоих против  меня; усиливаешь  гнев Твой на
меня; и беды, одни за другими, ополчаются против меня.
     И  субботы  - кончаются дни мои  так - вторник в понедельник, среда  во
вторник - кончаются ночи мои так - четверг  в среду, пятница в  четверг -  и
свету  конец в воскресенье Твое, нету которого у  меня  - ни ночи, в которой
сплю с собой, ни дня, в котором себя ем;
     И зачем Ты вывел  меня из чрева? пусть бы  я умер, когда еще ничей глаз
не видел  меня; пусть бы я, как небывший, из чрева перенесен был во гроб! Не
малы ли дни мои?
     Пред  ночами  моими,  как  послы  пред Младенцем  голым; и ночь от  дня
отличается полом, как Мать Твоя от Отца Твоего - и Мать  Свою, и Отца Своего
ради меня оставь;
     Оставь,  отступи  от меня,  чтобы  я  немного  ободрился, прежде нежели
отойду,  - и уже не  возвращусь, - в страну тьмы  и сени смертной,  в страну
мрака, каков  есть мрак тени  смертной, где нет устройства,  где  темно, как
самая тьма.
     Сам я  там  себя ем,  сам  с собой сплю, у нас  с  Тобой  одно на двоих
Царство небесное, как женщина на час, и ни жен, ни детей  своих; то приближу
плоть свою  к душе  своей - и  не увижу  Царства  небесного -  то разделю их
Царством небесным, где темно, как самая тьма.










     И отвечал Софар Наамитянин  и сказал:  разве на множество  слов  нельзя
дать ответа, и разве человек многоречивый прав? Пустословие твое заставит ли
молчать мужей, чтобы ты глумился, и  некому было постыдить тебя? Ты  сказал:
суждение мое верно, и чист я в очах Твоих.
     Господь,  как  моя  плоть в  лучах  их,  как  вода  скучающая в ручьях,
очищающая от скверны - плоть ли Твою, дно небес ли;
     Но если  бы Бог возглаголал и  отверз  уста Свои к  тебе и  открыл тебе
тайны  премудрости, что тебе вдвое больше следовало бы понести! Итак,  знай,
что Бог для тебя некоторые из беззаконий твоих предал забвению.
     Как Себя на глазах Своих и не ведал, что  творит с Собой, как с  тобой,
Его тенью - и ты ей, как Ему, Богу своему, в глаза заглянуть не можешь;
     Можешь  ли ты исследованием найти Бога? Можешь ли совершенно постигнуть
Вседержителя? Он превыше небес, - что  можешь сделать? глубже преисподней, -
что можешь узнать? Длиннее земли мера Его и шире моря.
     Жирнее земли Господь - Бога ли плоть солонее моря - душа ли Бога, земля
- рана Его, море - соль на рану Его ли, небес ли;
     Если Он пройдет  и  заключит  кого в оковы и представит на суд,  то кто
отклонит Его? Ибо Он знает людей лживых и видит беззаконие, и оставит ли его
без внимания?
     Небес, как Себя на лоне его  без внимания твоего,  поставит ли тебя над
Собою, с тобою, как бес заодно;
     Но пустой человек  мудрствует,  хотя  человек рождается  подобно дикому
осленку. Если ты управишь сердце твое и прострешь к Нему  руки твои,  и если
есть порок в руке твоей,  а ты удалишь  его и не  дашь  беззаконию обитать в
шатрах твоих,  то поднимешь  незапятнанное  лице  твое и будешь тверд  и  не
будешь бояться.
     Бога, как тебя черт, и живой обратишься в прах, отнимешь у  себя жизнь,
Богу отдашь ее и,  краше жизни  своей, возвратишься в Царство  небесное, как
свой страх за нее перед ней; тем паче в Царство небесное не входить - значит
Бога не бояться никогда;
     Тогда  забудешь горе:  как о воде протекшей, будешь вспоминать о нем. И
яснее полдня пойдет  жизнь твоя; просветлеешь, как утро. Будешь лежать, и не
будет  устрашающего, и многие будут  заискивать у  тебя.  Глаза  беззаконных
истают, и убежище пропадет у них, и надежда их исчезнет.
     Войдет  надежда в  одних беззаконных, выйдет  из  других  беззаконных и
прежде  Царства небесного на земле исчезнет; не  будет в Царстве небесном ни
пеших, ни  конных, войдешь в  Царство небесное пеший, найдешь Бога в Царстве
небесном - и  Бог исчезнет  - выйдешь из  Царства небесного конный,  увидишь
Бога на земле - и Бог исчезнет.















     И  отвечал  Иов и  сказал: подлинно,  только  вы люди, и с  вами  умрет
мудрость!  И у меня  есть сердце, как у  вас; не  ниже я вас; и кто не знает
того  же? Посмешищем стал я для  друга  своего, я,  который взывал к Богу, и
которому Он отвечал, посмешищем - человек праведный, непорочный.
     Стал Бог для друга моего - и встал человек через пруд от Бога того  - и
как не стал друг воды стоячей врагом воды проточной - так  Бог от него через
реку человеком не стал для собак;
     Так презрен  по  мыслям  сидящего  в  покое  факел, приготовленный  для
спотыкающихся ногами. Покойны шатры  у грабителей и безопасны у раздражающих
Бога, которые как бы Бога носят в руках своих.
     И не сеют, не пашут, страшные, как птицы небесные, иные, как бес, краше
Бога, которые как  бы  солнце носят в руках своих, половину солнца на  закат
Бога и на восход половину;
     И подлинно:  спроси  у  скота,  и  научит  тебя,  у  птицы небесной,  и
возвестит тебе; или побеседуй с землею, и наставит  тебя, и скажут тебе рыбы
морские. Кто во всем этом не узнает,  что рука Господа сотворила сие?  В Его
руке душа всего живущего и дух всякой человеческой плоти.
     В руке Бога дикорастущего,  как  вода в реке, как рыба в воде, как душа
Ноя в рыбе под кустом его плоти,  как плач под стеной плача, как плоть Ноя с
женой, скотом и детьми под каплями его духа;
     Не ухо ли разбирает слова, и не язык ли распознает вкус пищи? В старцах
- мудрость, и  в долголетних - разум. У Него премудрость и сила; Его совет и
разум.  Что  Он  разрушит,  то  не построится;  кого  Он  заключит,  тот  не
высвободится.
     Из чрева матери своей, и как дождь не высвободится из тучи, так небо не
высвободится из  невода  своих  вод,  и как Непорочная Дева  на  Шестой день
Творения не  высвободится из Святой Троицы, так  Ее  тень, порочная дева, на
Шестой день Творения сама не высвободится и Сына остановит;
     Остановит воды,  и все высохнет;  пустит их, и превратят землю. У  Него
могущество и премудрость, пред Ним заблуждающийся и вводящий в заблуждение.
     Себя, как в Царство небесное, глотающее человека, как воду,  изрыгающее
Бога на сушу, которую вода  еще  не  покрыла, шестикрылая  плоть  шестипалую
душу,   вывернутую  наружу,  как   растение,   которое   упало   и  пропало,
выпотрошенное и выброшенное своей тенью вон;
     Он  приводит советников в  необдуманность  и судей  делает  глупыми. Он
лишает  перевязей  царей  и  поясом  обвязывает  чресла  их;  князей  лишает
достоинства и  низвергает храбрых;  отнимает язык  у  велеречивых  и старцев
лишает смысла; покрывает стыдом знаменитых и силу могучих ослабляет;
     Чужим трудом, на этом свете - трудом Своего тела, на том свете - трудом
Своей  души,  и как на земле Господь  поднимает из могил мертвых, отнимает у
мертвых Свою душу, которая мертвую  плоть ослабляет, так  в Царстве небесном
Господь поднимает из могил живых, отнимает у живых Свою плоть, которая живую
душу ослабляет, отрывает Сына Своего от матери и Царство небесное матери Его
открывает;
     Открывает глубокое  из  среды тьмы  и выводит  на свет  тень  смертную;
умножает народы и истребляет их; рассевает народы и собирает их; отнимает ум
у глав народа земли и  оставляет их блуждать в пустыне, где нет пути: ощупью
ходят они во тьме без света и шатаются, как пьяные.
     На глазах Бога Отца,  как  на глазах своего отца, на  глазах Бога Сына,
как на  глазах своего сына, бойся глаз своих, Господь, в которых  пред Тобой
вся плоть Твоя,  в которой душа Твоя питается плотью Твоей, ощупью ходят они
во тьме без света и шатаются, как пьяные.







     Вот,  все это  видело око  мое, слышало ухо  мое  и заметило для  себя.
Сколько знаете вы,  знаю и я: не ниже я вас. Но  я  к Вседержителю хотел  бы
говорить  и  желал бы  состязаться  с Богом.  А  вы  сплетчики лжи;  все  вы
бесполезные врачи. О, если бы вы только  молчали! это было  бы вменено вам в
мудрость. Выслушайте же рассуждения мои и вникните в возражение уст моих.
     Против  выражения лица моего на  поле сражения боли  плоти Его  с болью
души Его, вглядитесь  в  моего лица  нежильца  выражение, и  без чувств, как
любовь моя  к Богу, как любовь Бога ко мне, вновь  родитесь вдвоем  на  лице
моем по  воле уст моих,  как  на поле сражения  с Ним Его боли, плодитесь  и
размножайтесь, ночь темна, как рот Его, и луна в ней, как жало;
     Надлежало ли вам ради Бога говорить неправду и для  Него говорить ложь?
Надлежало ли вам быть лицеприятными к Нему и за Бога так препираться? Хорошо
ли будет, когда Он испытает вас? Обманете ли Его, как обманывают человека?
     Манной небесной Бог  Отец плоть  человека  в начале века души  в пустом
доме плоти  на том свете, Бог Сын душу человека в  конце века плоти в пустом
доме души на этом свете - или никого, кроме человека, на том свете нету (?),
или никого,  кроме  Бога,  на том свете  нету  (?), или,  кроме Себя, некого
обманывать Богу (?)
     Строго накажет Он вас, хотя  вы и  скрытно лицемерите.  Неужели величие
Его не устрашает вас,  и страх Его  не  нападает на  вас?  Напоминания  ваши
подобны пеплу; оплоты ваши - оплоты глиняные. Замолчите предо мною, и я буду
говорить, что бы ни постигло меня.
     Среди дня, как среди вас, среди ночи, как среди Бога  Отца и Бога Сына,
Они придут после вас, что бы ни постигло меня, право руля  Бог Отец, Бог Сын
лево руля, и затянется  ночь, на Них не оглянется, взойдут очи на лице моем,
как звезды в Царстве небесном, затянется душа на шее моей, как петля;
     Для чего мне  терзать тело мое зубами моими и  душу мою полагать в руку
мою? Вот, Он убивает меня,  но  я буду надеяться; я желал бы только отстоять
пути мои пред лицем Его! И  это уже в оправдание мне, потому что лицемер  не
пойдет пред лице Его!
     Потому что  две  тысячи  семь лет душа в черном теле  держала  Его, как
мученика в конце  света, пока  не умрет - чем хуже телу в конце  света,  тем
лучше душе перед концом света, пусть лучше мученик перед концом света вспять
повернет, высушите Его и опять выслушайте;
     Выслушайте внимательно слово мое и объяснение мое ушами вашими. Вот,  я
завел судебное дело: знаю, что буду прав. Кто в состоянии оспорить меня? Ибо
я скоро умолкну и испущу дух. Двух только вещей не делай со мною,  и тогда я
не буду  укрываться от  лица Твоего: удали от меня руку Твою, и ужас Твой да
не потрясает меня. Тогда зови, и я буду отвечать, или буду говорить  я, а Ты
отвечай мне.
     Встречай смерть мою  вместо меня, как ночь,  которая пьет мой день, как
день,  который  ест мою ночь, не отличай плохого перед  смертью от  хорошего
после смерти,  рыбы  от  лошади, Царства небесного на поверхности  земли  от
Царства небесного на морском дне, сколько Царства небесного в рыбе,  столько
Царства небесного в лошади, разве Тебя во мне столько;
     Сколько у меня пороков  и грехов? покажи мне беззаконие мое и грех мой.
Для чего  скрываешь лице  Твое  и считаешь меня врагом Тебе? Не сорванный ли
листок Ты сокрушаешь и не сухую ли соломинку преследуешь?
     Как будто  ветер за то, что утром не ведаешь на  земле, что  творишь на
том  свете, как лошадь, вечером  не ведаешь  на  том  свете,  что творишь на
земле, как рыба;






     Ибо  Ты пишешь на  меня  горькое  и вменяешь мне  грехи юности моей,  и
ставишь  в колоду  ноги мои  и подстерегаешь все стези мои,  -  гонишься  по
следам  ног  моих.  А она, как  гниль, распадается,  как  одежда, изъеденная
молью.
     Распадается,  как птица  между землей  и небом,  на землю и небо,  пока
земля, как река не родится прежде,  чем небо  на  земле не посеет птицу, ибо
земля в  Раю, как рыба в реке, проглотит птицу, укоротит свою жизнь на жизнь
души птицы за  границей плоти  птицы, освободится на земле  Господь от Своей
души, и распорядится плоть птицы души Господа болью, доколе небо, как лед на
реке не умрет прежде, чем земля на небе не сожнет птицу, ибо небо в Аду, как
рыба на  льду, воротит птицу, укоротит свою жизнь  на  жизнь  плоти птицы за
границей  души  птицы,  освободится  на  небе  Господь  от  Своей  плоти,  и
распорядится душа птицы плоти Господа болью.









































     Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями: как цветок,
он выходит и опадает; убегает, как тень, и не останавливается.  И на него-то
Ты отверзаешь очи Твои,  и меня ведешь на суд с Тобою? Кто родится чистым от
нечистого? Ни один.
     Из нас живым  не выйдет из Царства небесного, ни  я живым  не  выйду из
Царства небесного,  ни Ты, Господь  живым  не  выйдешь из Царства небесного,
войдешь в  Царство  небесное, как  нож в  мою  плоть  и  выйдешь  из Царства
небесного, как душа из плоти, она одна, Ты один, Господь ли, бес ли;
     Если дни ему определены,  и  число  месяцев его у Тебя, если Ты положил
ему предел, которого он не перейдет, то уклонись от него: пусть он отдохнет,
доколе не окончит, как наемник, дня своего.
     В телесном Царстве  небесном  Сына Твоего, и  день не  протянет лапы на
запад,  доколе  не  окончит,  как наемник,  дня  своего в  духовном  Царстве
греховном Отца Твоего, и день не протянет ног на восток, Ты Бог, ни Отца, ни
Сына у Тебя, Они одни, Ты один, и заря, заря;
     Для дерева есть надежда, что  оно, если и будет срублено, снова оживет,
и отрасли от него выходить не перестанут: если и устарел в земле корень его,
и пень его замер  в пыли, но, лишь почуяло воду, оно дает отпрыски и пускает
ветви, как бы вновь посаженное.
     Богом в землю, обезображенную Царством небесным,  как бес, как бы вновь
посаженное  бесом в Царстве небесном,  обезображенном землей, как Бог - и не
древо оно, а Непорочная Дева, бес  залез на нее и слез с нее, как с небес не
Бог, а человек;
     А человек умирает  и распадается;  отошел,  и где  он?  Уходят воды  из
озера,  и  река иссякает  и высыхает:  так  человек  ляжет  и не  станет; до
скончания неба он не пробудится и не воспрянет  от сна своего. О, если бы Ты
в  преисподней  сокрыл меня и укрывал  меня, пока пройдет гнев Твой, положил
мне срок и потом вспомнил обо мне! Когда умрет человек, то будет ли он опять
жить?
     И как в  берегах  тела человека живет вода, так в берегах души человека
живет тело,  как вода, которую пьет  человек, чтобы в ней умереть, переживет
ли тело его душа его, как мать сына своего, которая из  Царства небесного ни
туда,  ни  сюда, как сын из матери, один на один  с ней, чтобы в ней жить во
все дни (?)
     Во  все  дни определенного  мне времени  я ожидал  бы, пока  придет мне
смена.  Воззвал бы Ты, и  я дал  бы Тебе  ответ, и  Ты  явил бы благоволение
творению  рук Твоих; ибо тогда Ты исчислял бы  шаги мои и не подстерегал  бы
греха моего; в свитке было бы запечатано беззаконие мое, и Ты закрыл бы вину
мою.
     Не глядя  в Царстве небесном,  зарыл бы в землю меня, недобитка, закрыл
бы глаза Свои на жену Свою и на семью Свою ради меня, ибо в Царстве небесном
Ты  такой, как  я, враг себе, а в земле мы с Тобой другие враги себе, береги
Себя, Господи, как Непорочную  Деву -  жену Свою, береги  Себя, Господи, как
Бога Отца, Бога Сына, Бога Духа Святого - семью Свою, ибо Царство небесное -
зверь, а земля - нора;
     Но гора падая разрушается, и скала сходит с  места своего; вода стирает
камни; разлив ее смывает земную пыль: так и надежду человека Ты уничтожаешь.
Теснишь  его  до конца, и он уходит;  изменяешь ему лице и отсылаешь  его. В
чести ли дети его  -  он не знает, унижены ли - он не замечает; но плоть его
на нем болит, и душа его в нем страдает.
     И  как душа его в нем  сорок дней страдает  от трения плоти о душу, как
рыба на суше, так плоть Сына Твоего страдает, которому и шести дней Творения
нет, ибо суша - темная половина Царства небесного, а вода - светлая половина
Царства небесного, четверг, пятница суббота  - тьма, а понедельник, вторник,
среда - свет.







     И отвечал  Елифаз  Феманитянин  и  сказал:  станет  ли мудрый  отвечать
знанием пустым и наполнять чрево свое ветром  палящим, оправдываться словами
бесполезными  и  речью, не имеющею никакой силы?  Да ты отложил и страх и за
малость считаешь  речь к Богу. Нечестие твое настроило так  уста твои,  и ты
избрал  язык лукавых. Тебя обвиняют уста твои,  а не я, и  твой язык говорит
против тебя.
     Справа  налево  и  слева направо, что ты старик для своей  плоти, снизу
вверх и сверху вниз, что ты юноша для своей души, и твой язык говорит против
тебя на  языке  своем хором мертвых твоих  детей, как против черта  Господь,
который, чтобы не умерла твоя плоть, и умерли твои дети, творит тебе душу из
плоти  твоих детей,  чтобы  душа твоя в детях, как язык  без костей во рту у
тебя,  была против Господа на этом свете  и  против тебя на том свете, раз в
голове ее ты;
     Разве  ты первым человеком родился  и прежде холмов создан? Разве совет
Божий  ты слышал  и привлек к  себе премудрость?  Что  знаешь ты, чего бы не
знали  мы? Что разумеешь ты, чего не было бы и у нас? И  седовласый и старец
есть между нами, днями  превышающий  отца  твоего.  Разве малость  для  тебя
утешения Божии? И это неизвестно тебе? К чему порывает тебя сердце твое, и к
чему  так  гордо смотришь? Что устремляешь против  Бога  дух  твой и  устами
твоими  произносишь  такие речи? Что такое человек, чтоб быть ему чистым,  и
чтобы рожденному женщиною быть праведным?
     Как душа рожденная  плотью, в которой души  не осталось,  чтобы сначала
убить, как  Господь новорожденную душу, а  потом ее место освобожденное, как
войско осажденное, разбить на Бога Отца,  Бога Сына, Бога  Духа Святого, как
воскресшее тело Свое изможденное душой и быть праведным без нее, как сын без
матери, он большой, как Бог, мама  маленькая, как бес, он там сам себе мама,
она здесь ему яма во весь небосвод;
     Вот, Он и  святым Своим не  доверяет, и небеса нечисты в очах Его:  тем
больше  нечист  и  растлен  человек,  пьющий  беззаконие,  как воду.  Я буду
говорить тебе, слушай меня; я расскажу тебе, что видел, что слышали мудрые и
не скрыли слышанного от  отцов своих,  которым  одним  отдана была земля,  и
среди которых чужой не ходил. Нечестивый мучит себя во все дни свои, и число
лет закрыто от притеснителя; звук ужасов в ушах его; среди мира идет на него
губитель.  Он  не надеется  спастись  от  тьмы;  видит  пред  собою  меч. Он
скитается за куском хлеба повсюду; знает, что уже готов, в руках у него день
тьмы.
     И как не знает черная рука, что делает  белая рука с тупым концом света
- так не знает не знает ночь по черную руку, что делает ночь по белую руку с
острым концом света, просто быть  Богом, в руках у Него день тьмы; и как нет
в закрытых глазах того  света, когда Господь на том свете,так нет в открытых
глазах  этого света,  когда  Господь на этом свете  - то скитается за куском
хлеба, никто для души своей, за  что и прощает в Царстве небесном нечестивую
Свою душу  -  то питается куском  хлеба,  никто  для плоти Своей,  за что  и
защищает на земле счастливую плоть от нечестивой души и жизни Себя лишает;













     Устрашает его нужда и теснота; одолевает его, как царь, приготовившийся
к  битве,  за  то,  что  он  простирал против Бога  руку  свою  и противился
Вседержителю,  устремлялся  против Него с  гордою выею, под толстыми  щитами
своими; потому что он покрыл лице свое  жиром  своим и обложил  туком лядвеи
свои.  И он  селится в городах  разоренных,  в  домах, в  которых не  живут,
которые  обречены  на развалины.  Не  пребудет  он  богатым,  и  не  уцелеет
имущество его, и не распрострется по земле приобретение его.
     Бога, потому что Бог  - растение,  каких на  земле  много, как волос на
голове Бога, и Бог перерос их,  не потому что  Бог -  растение, вьющееся как
волосы, падающие на Его  лицо, а потому что Бог к смерти готов, корни Его  в
земле, и лицо, как земля, в лепестках цветов, и глаза цвета неба, как гнездо
многоочитое,  свитое  Богом  из концов света  для Бога  Отца, убитого  Богом
Сыном, для Бога  Сына, убитого Богом Духом Святым, для Бога Духа Святого, по
земле разлитого, как кровь, потому что (готовь - не готовь Себя Бог к смерти
в две  тысячи  седьмом году) в дни  тьмы - тьма не пойдет на  поводу  у  Его
смерти, и в две тысячи седьмом году (уродится - не уродится Бог в две тысячи
седьмом году) ни  один  из  концов света, ни  тупой, ни  острый, не уйдет от
тьмы;
     Не  уйдет  от  тьмы;  отрасли  его иссушит пламя и дуновением уст своих
увлечет его. Пусть не доверяет суете заблудший, ибо суета будет и воздаянием
ему.  Не в свой день  он скончается, и ветви его  не будут зеленеть. Сбросит
он,  как  виноградная лоза,  недозрелую ягоду свою и, как маслина,  стряхнет
цвет свой. Так опустеет дом нечестивого, и огонь пожрет шатры мздоимства. Он
зачал зло и родил ложь, и утроба его приготовляет обман.
     Душе  его, которая приготовляет  к смерти утробу его; и как встает душа
из утробы, берет нож, бьет ножом  плоть свою, которая погружена  в себя, как
Господь в Непорочную Деву, которая живет одна, так Бог Отец  встает из гроба
Своего,  берет  нож, бьет  ножом Бога Сына,  который  погружен в  Себя,  как
Непорочная Дева, которая живет с мужем, как Бог Отец с Богом Сыном, и утроба
Ее приготовляет обман;




























     И отвечал Иов  и сказал: слышал я много такого; жалко ие  утешители все
вы! Будет ли конец ветреным словам? И что побудило  тебя  так отвечать? И  я
мог бы  так же говорить, как вы, если  бы душа ваша была на месте души моей;
ополчался бы на вас словами и кивал бы на  вас головою  моею;  подкреплял бы
вас языком моим и движением губ утешал бы.
     Не  висела бы  душа моя  замком на теле моем, как на воротах  в Царство
небесное, которые открываются с полоборота земли вокруг солнца - и я  бы мог
так же отворить ворота в Царство небесное, как  вы, если бы плоть  ваша была
на месте  плоти моей, не подкреплял бы вас  Господь языком моим  и движением
губ не утешал бы;
     Говорю ли я, не утоляется скорбь моя; перестаю ли, что отходит от меня?
Но ныне Он изнурил меня. Ты разрушил всю семью мою. Ты покрыл меня морщинами
во  свидетельство против  меня; восстает на меня изможденность  моя,  в лицо
укоряет меня.
     Как женщину, которую Ты покрыл мужчиной и родила меня, и разрушил я всю
семью мою жене его;
     Гнев Его  терзает и  враждует  против меня, скрежещет  на  меня  зубами
своими;  неприятель  мой острит на меня  глаза свои.  Разинули на меня пасть
свою; ругаясь, бьют меня по щекам; все сговорились против  меня. Предал меня
Бог беззаконнику и  в руки  нечестивым  бросил меня.  Я  был спокоен, но  Он
потряс меня; взял меня за шею и избил меня и поставил меня целью для Себя.
     Чтоб  пропал я  и попал  в Царство небесное, как Ты в цель Свою, цел я,
лью слезы, как женщина, которую  оставил мужчина  и родила меня, отобрала  у
меня в Царстве небесном свою жизнь, отдала мне в Царстве небесном мою жизнь,
как будто мужчине себя, и на том свете их дети меня окружили;
     Окружили  меня стрельцы Его; Он рассекает внутренности мои и  не щадит,
пролил  на землю желчь мою,  пробивает  во мне пролом  за проломом, бежит на
меня, как ратоборец. Вретище сшил я на кожу мою и в прах положил голову мою.
Лицо мое побагровело  от плача,  и на веждах моих тень смерти, при всем том,
что нет  хищения в  руках моих,  и молитва моя чиста. Земля!  Не закрой моей
крови, и да не будет места воплю моему. И ныне вот на небесах Свидетель мой,
и Заступник мой в вышних!
     Окружили меня  на том свете, как дети, которые пошли от детей моих, как
кровь цвета вишни из меня, и вышли из того света, Свидетель пред лицом моим,
как сын пред отцом, Заступник пред спиной моей, как муж  пред женой, Царство
небесное -  птица, земля - яйцо, и  птенец  из яйца,  как  душа мертвеца  на
земле, а не  в  Царстве  небесном родится,  как  вишня,  из  которого  вышли
Свидетель и Заступник, мои друзья многоречивые;
     Многоречивые друзья мои! К  Богу слезит око мое. О, если бы человек мог
иметь состязание  с Богом, как сын человеческий с  ближним своим! Ибо  летам
моим приходит конец, и я отхожу в путь невозвратный.
     Тот свет весь уже здесь,  он Бога спасет и в дорогу, там ребенка рожу и
обратно, как плоть ребенка к душе ребенка в путь невозвратный, пусть Господь
сосет мою грудь, брат сосет грудь сестры, сестра сосет грудь брата.












     Дыхание мое  ослабело; дни мои угасают;  гробы  предо  мною. Если бы не
насмешки их, то  и среди споров их око мое пребывало бы спокойно. Заступись,
поручись Сам за меня пред Собою! Иначе кто поручится  за меня? Ибо Ты закрыл
сердце  их от разумения, и потому  не дашь восторжествовать им. Кто обрекает
друзей своих в добычу, у детей того глаза истают.
     Та  девочка  -  гроза, тот мальчик  -  гром, сначала сверкнет  девочка,
мальчик ударит потом, есть в  обличье детей  нечто птичье,  бычье,  рыбье, и
душа, как дом из костей, Ты и я, будем, как дети, мой Боже, Ты - раньше, я -
позже, Ты - на этом свете, я - на том, будем рыбой,  птицей, скотом, Ты - из
моей стаи, я - Твоей крови, иди из меня вон;
     Он поставил меня  притчею для народа  и посмешищем для него. Помутилось
от горести око мое,  и все члены мои,  как тень. Изумятся о сем праведные, и
невинный вознегодует  на  лицемера. Но праведник будет крепко держаться пути
своего, и чистый руками будет больше и больше утверждаться.
     Что не за облаками  еле-еле кружит, как земля вокруг солнца, а по земле
от него быстро-быстро  бежит душа его, велика, как река крови в теле Бога, а
в стремнине  мели, как в Боге Сыне кости,  голые, как виноградные  грозди, с
которых мясо  съели, взлетели, как птицы  на воздух, луна и звезды, больше и
больше утверждаться, выбросите кости Бога из Царства небесного и высушите;
     Выслушайте, все вы, и подойдите; не найду я мудрого между вами. Дни мои
прошли;  думы мои  -  достояние сердца моего  - разбиты.  А  они  ночь хотят
превратить в день, свет приблизить к лицу тьмы.
     Как Бога Сына к Богу  Отцу, есть Сын - нет Отца, есть Отец  - нет Сына,
есть женщина  -  нет мужчины, есть мужчина - нет  женщины, у нее в  животе в
темноте солнце  зашло  и взошло,  детей от него пошло  тьмы и  тьмы,  Бог ли
родился, бес ли (?)
     Если бы я и  ожидать стал, то преисподняя - дом мой; во тьме  постелю я
постель мою; гробу  скажу: ты отец мой, червю: ты мать моя и сестра моя. Где
же  после этого надежда  моя? И  ожидаемое мною кто  увидит?  В  преисподнюю
сойдет она и будет покоиться со мною в прахе.
     Пока Царство небесное строится, и, если стена плача строится  в Царстве
небесном, то преисподняя - дом Бога без одной  стены, и в доме том сегодня я
- преисподняя Бога, завтра Бог - преисподняя моя,  а когда  Царство небесное
утром завтра  построилось, тогда, как глаза  с утра,  плача стена утроилась,
Бог Дух Святой плачет  у первой  стены, Бог Отец плачет у второй стены,  Бог
Сын плачет у третьей стены и будет покоиться со мною в прахе.





















     И отвечал Вилдад  Савхеянин и сказал: когда же положите  вы конец таким
речам? Обдумайте, и потом будем говорить. Зачем считаться  нам за животных и
быть униженными в собственных глазах ваших?
     Которые обездвижены крупными  слезами вашими, круглые,  как  животы жен
ваших, в которых  дети ваши, как в хижинах, усижены слезами вашими, как душа
друга нашего, обездвиженная муками плоти  его,  и  когда, усиженная  мухами,
друга моего плоть, дом  живой души  Твоей, полная чаша, тогда, обездвиженная
муками души друга  Твоего, Твоя, Господь плоть, дом мертвой души его, пустая
чаша, и в доме том никого, ни его души, ни  Твоей души, кто он, Господи, кто
Ты (?)
     О  ты, раздирающий душу твою в  гневе твоем!  Неужели для тебя опустеть
земле, и  скале сдвинуться с места своего? Да, свет у беззаконного потухнет,
и не  останется  искры от огня его. Померкнет свет в шатре его, и светильник
его угаснет над ним.
     Как  душа Твоя,  Господи, в  нутре Твоем, возьми  у него,  Господь Свою
плоть,  и угаснет  душа его, верни  ему Свою душу, и угаснет плоть  его, дни
Твои сократятся;
     Сократятся шаги могущества его, и низложит его собственный  замысл его,
ибо он попадет в сеть своими ногами и по тенетам ходить будет. Петля зацепит
за ногу его, и грабитель уловит его. Скрытно  разложены по  земле  силки для
него и западни на дороге. Со всех сторон будут страшить его ужасы и заставят
его бросаться туда и сюда.
     В этот  свет камнями с того света (день  первый), в тот  свет камнями с
этого  света  (день  второй),  и когда  на том  свете женщина расставит ноги
девочке  (день  третий)  и заставит девочку туда и сюда  себя  любить  (день
четвертый), тогда на этом свете  душа  женщины  той оставит тело  свое (день
пятый) и заставит ее камнями себя побить (день шестой), и  оставит девочка в
яме жизнь своей маме (день седьмой), и земля истощится;
     Истощится  от голода  сила  его, и гибель  готова, сбоку у  него. Съест
члены тела его, съест члены его первенец смерти.  Изгнана будет из шатра его
надежда его, и это низведет его к царю ужасов. Поселятся в шатре его, потому
что он уже не его; жилище  его  посыпано будет серою.  Снизу подсохнут корни
его, и сверху увянут ветви его. Память о нем исчезнет  с  земли, и имени его
не будет на площади. Изгонят его из света во тьму и сотрут его с лица земли.
     Осень, зима,  весна, лето сотрут с лица земли Бога  Отца,  утро,  день,
вечер, ночь  сотрут с  лица земли  Бога  Сына,  женщина  сотрет с лица земли
мужчину,  будет в Царстве небесном ему  вместо сына, девочка  сотрет  с лица
земли  мальчика,  будет в  Царстве небесном ему вместо  отца,  и не будет  у
Господа ни сына Его, ни внука;
     Ни сына  его, ни внука не будет  в народе его, и никого  не останется в
жилищах  его. О  дне его  ужаснутся  потомки,  и современники  будут  объяты
трепетом.  Таковы  жилища беззаконного, и  таково место  того, кто не  знает
Бога.
     Ищет Бога Отца вместо своего отца в Царстве небесном, как самка самца и
не гонит Бога Отца  с крыльца, ищет Бога Сына  вместо своего  сына в Царстве
небесном, как женщина мужчину и не гонит Бога Сына с порога;














     И отвечал  Иов  и сказал: доколе будете мучить душу мою и  терзать меня
речами?  Вот,  уже раз десять вы срамили меня и не  стыдитесь  теснить меня.
Если я  и действительно погрешил,  то погрешность моя при мне остается. Если
же  вы хотите  повеличаться  надо мною  и  упрекнуть  меня позором  моим, то
знайте, что Бог ниспроверг меня и обложил меня Своею сетью.
     Служил мне,  как мог,  окружил меня детьми,  как  врагами - и  убил их,
погубил душу Свою  ради детей моих -  которых любил  я,  как  врагов своих -
уничтожь  и  меня,  тело свое разрушу  ради  Тебя, которое опустело без души
Твоей,  как Царство  небесное без детей -  ложь, что Ты жив,  как мои дети и
воспылал на меня гневом Своим;
     Воспылал  на  меня гневом Своим  и считает меня  между врагами  Своими.
Полки Его пришли вместе и  направили путь свой ко мне и расположились вокруг
шатра моего. Братьев моих Он удалил  от меня, и знающие меня чуждаются меня.
Покинули меня близкие мои, и знакомые мои забыли меня. Пришлые в доме моем и
служанки мои чужим считают меня; посторонним стал я в глазах их.
     Дети  мои подкинули меня  им, и никто  из них  пальцем  меня не тронет,
чиста  моя  душа, как плоть малыша,  а когда Бога  мало, тогда Бог - мама, и
душа Господа, как дым без огня в глазах у меня, чем  больше Бога во мне, тем
меньше детей в жене, посторонним стал я в глазах их, как будто от Бога, а не
от женщины прижил я детей  своих, жил с Богом, и  наяву  Бог служил мне, как
мог, зову слугу моего;
     Зову слугу моего,  и он  не  откликается; устами моими я должен умолять
его.  Дыхание мое опротивело жене  моей, и я  должен умолять  ее ради  детей
чрева моего. Даже малые дети  презирают меня: поднимаюсь,  и  они издеваются
надо  мною. Гнушаются мною  все  наперсники  мои,  и те,  которых  я  любил,
обратились против меня.
     Сверстники  Бога, Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух  Святой, обратились против
меня,  как  дети, которых  я  добыл из  чрева моего и любил  больше всего на
свете, как Непорочная Дева мужа  своего,  на страже  чрева его ради детей из
чрева того, днем и ночью в засаде, чиста моя душа, как плоть малыша, а когда
Бога  мало, тогда Бог - мама  и тоже против меня,  как парша на коже, а душа
моей мамы - яма, в которой кожа моя и кости;
     Кости мои прилипли к коже моей и плоти моей, и я остался только с кожею
около зубов моих. Помилуйте  меня,  помилуйте  меня вы, друзья мои, ибо рука
Божия коснулась меня. Зачем и вы преследуете меня, как Бог, и плотью моею не
можете насытиться?  О, если бы записаны были слова  мои!  Если  бы начертаны
были  они  в  книге  резцом железным с  оловом,  - на  вечное время на камне
вырезаны были!
     И вылизаны языком моим, были и нету, а  Бога убили за это, и поэтому не
раб я Бога, как  крови река,  на мне Бога рука, слабая, как здоровье, а язык
во рту,  как часовой на  посту, который вылез  изо рта моего,  как волосы из
головы моей,  а голова в волосах, как  часовой в небесах и говорит с головой
ее голосом о том, что будет потом, после того, как в Царстве небесном никого
не  будет, ни  Бога  Отца,  ни Бога Сына,  ни  Бога Духа Святого, которые на
вечное время на камне  вырезаны  были, схватится часовой  за  меч,  скатится
голова с плеч, а я знаю, Искупитель мой жив;










     А  я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха
распадающуюся кожу мою сию, и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю Его сам; мои
глаза, не глаза  другого, увидят Его. Истаевает сердце мое в груди моей! Вам
надлежало  бы сказать: зачем мы преследуем его? Как будто корень зла  найден
во мне. Убойтесь меча, ибо меч есть отмститель неправды, и  знайте, что есть
суд.
     И над  Богом, Ему от  рождения  шесть ночей Творения, как растения, они
размножаются  делением на Его  дни, и когда древнейшее растение размножается
делением  клетки вслед за отделением птицы от ветки, тогда  Царство небесное
на  земле размножается делением земли  на  мертвых мужчин и женщин вслед  за
отделением  души женщины  от  тела  мужчины, и сначала  мужчины  нет на этом
свете,  который идет из глаз Бога, потом  женщины нет  на том свете, который
бьет в глаза Бога; я узрю Его  сам; мои  глаза, не глаза другого, увидят Его
шесть глаз и уд.












































     И  отвечал Софар Наамитянин  и сказал:  размышления мои побуждают  меня
отвечать, и я поспешаю выразить их.  Упрек, позорный для меня, выслушал я, и
дух разумения моего  ответит за меня. Разве не знаешь ты,  что  от века, - с
того  времени,  как  поставлен  человек  на  земле,  -  веселье  беззаконных
кратковременно, и радость  лицемера мгновенна?  Хотя  бы  возросло до  небес
величие  его,  и голова  его  касалась  облаков, - как  помет его,  на  веки
пропадает он; видевшие его скажут: где он? Как сон, улетит, и не найдут его;
и, как ночное видение, исчезнет. Глаз, видевший его, больше не увидит его, и
уже не усмотрит его место его. Сыновья его  будут заискивать у нищих, и руки
его возвратят похищенное им.
     У Господа на этом свете сыновьям своим на тот свет, как  вкус пище, ибо
Царство небесное -  пища, а Иисус -  вкус  пищи,  ей две тыщи семь  лет, как
Царству теней, Дух Его - голубь уходит под воду, как прорубь лицом к народу,
а плоть садится на лицо, как  голубка на  яйцо,  поставлен человек на земле,
как Господь Отцом одним, уста его - тлен, а дыхание - кости;
     Кости его наполнены грехами юности его, и с ним лягут они в прах.  Если
сладко во рту его зло, и он таит его  под языком своим, бережет и не бросает
его, а держит его в устах своих, то эта пища его в утробе  его превратится в
желчь аспидов внутри его. имение, которое  он глотал, изблюет: Бог исторгнет
его из чрева его.
     Тени, как  Непорочная Дева Сына Своего из  чрева  ночи Себе  на колени,
чтобы Сын  большим,  как живот ее  стал,  в котором нет  ни души, как  у Нее
мужчины;
     Змеиный яд он сосет; умертвит его  язык  ехидны. Не видать  ему ручьев,
рек, текущих медом  и молоком! Нажитое трудом возвратит,  не  проглотит;  по
мере имения его будет и  расплата его, а он не порадуется. Ибо  он  угнетал,
отсылал бедных; захватывал домы, которых не строил; не знал сытости во чреве
своем и  в жадности своей не щадил ничего.  Ничего не спаслось  от обжорства
его, зато не устоит счастье его.
     Души  против плоти его, как не устоит уд его против страсти жены его, и
когда жена  есть  Господь, тогда первая ночь Творения, вторая ночь Творения,
третья ночь Творения, четвертая  ночь Творения,  пятая ночь Творения, шестая
ночь Творения - шесть жен, а Господь -  он, три  жены у него, Бог  Отец, Бог
Сын, Бог Дух Святой, в полноте изобилия будет тесно ему;
     В  полноте изобилия будет тесно ему; всякая рука обиженного  поднимется
на него. Когда будет  чем  наполнить утробу  его,  Он пошлет на  него ярость
гнева Своего и одождит  на него болезни  в плоти его. Убежит ли он от оружия
железного, - пронзит  его лук медный; станет вынимать стрелу, - и она выйдет
из тела, выйдет, сверкая сквозь желчь его; ужасы смерти найдут на него!
     Снова и  снова  и не найдут  тверди, как седого волоса в бороде, душа в
его теле, как рыба в воде, и Дух Святой над водой  вместо голоса из его рта,
безвидна плоть его, как Господь, и невеста  его - Непорочная Дева пуста, как
рот Иисуса  Христа, Он  пошлет  на  нее  ярость гнева Своего, одождит на Нее
болезни в плоти Его, все мрачное сокрыто внутри Его;
     Все мрачное сокрыто внутри  его; будет  пожирать  его огонь,  никем  не
раздуваемый; зло постигнет и оставшееся в шатре его. Небо откроет беззаконие
его,  и  земля  восстанет против  него.  Исчезнет  стяжание  дома  его;  все
расплывется  в  день гнева Его.  Вот удел  человеку  беззаконному  от Бога и
наследие, определенное ему Вседержителем!
     Тел Бога Отца,  Бога Сына, Бога  Духа Святого, Сожителем мамы  его, ибо
тело  ее - рыба, а самоуглубленная душа ее - гроб для тела ее, как земля для
рыбы, небо откроет его и  закроет,  а воздушная яма бездушная в землю зароет
гроб с Небожителем.









     И отвечал Иов и  сказал: выслушайте  внимательно речь мою,  и это будет
мне утешением от вас.  Потерпите меня, и я буду говорить; а после  того, как
поговорю,  насмехайся.  Разве  к  человеку  речь  моя?  как   же  мне  и  не
малодушествовать? Посмотрите на меня и ужаснитесь, и положите перст на уста.
Лишь только я вспомню, - содрогаюсь, и трепет объемлет тело мое.
     Которое съело мою душу, выпило мою кровь, осталось оно у меня одно, что
мне  с ним сделать за  это (?)  нет, Господь,  от Тебя ответа, Ты душе  моей
плоть  дал  однажды, как вода устам  моим  жажду, разве не  Ты  страдал, как
женщина без мужчины, который уже отдал Богу  Отцу свою маму, отдал Богу Сыну
свою невесту,  отдал Богу Духу Святому  свою  жену-старуху (?) лишь только я
вспомню, -  содрогаюсь, и трепет объемлет тело  мое, где  вы, мои  порочные,
мама,  невеста,  жена(?), ваше  место  в  Царстве небесном, которое на земле
вместо Бога днем, которая в Царстве небесном вместо черта ночью, боюсь Бога,
как Непорочную Деву мертвую и живьем не даюсь Ему;
     Почему беззаконные живут,  достигают старости, да и силами крепки? Дети
их с ними перед лицем  их, и внуки их перед глазами их. Домы их безопасны от
страха,  и  нет жезла  Божия на них.  Вол их  оплодотворяет и  не извергает,
корова их зачинает  и не выкидывает. Как стадо, выпускают они малюток своих,
и дети их прыгают.  Восклицают под  голос тимпана  и  цитры и веселятся  при
звуках  свирели;  проводят  дни  свои  в  счастьи  и  мгновенно  нисходят  в
преисподнюю.
     Бог Отец, Бог Сын,  Бог Дух Святой, дети Их с Ними перед  лицем  Их,  и
внуки  Их перед глазами Их,  сначала  Бог Дух Святой нисходит  в преисподнюю
вслед  за Богом Сыном,  как по венам Мамы  Его кровь к  сердцу  плода  Ее, а
потом, вслед за Мамой в яму, как звезда Рождественская с небосвода, Бог Отец
нисходит в преисподнюю  на глазах  Сына Своего, и в слезах они говорят Богу:
отойди от нас, не хотим мы знать путей Твоих (!)
     А между тем они  говорят Богу: отойди от нас,  не хотим мы знать  путей
Твоих!  Что  Вседержитель, чтобы нам служить  Ему? и что пользы  прибегать к
Нему? Видишь, счастье их  не от их рук.  -  Совет нечестивых будь  далек  от
меня! Часто ли угасает светильник у беззаконных, и находит на них беда, и Он
дает им в удел страдания во гневе Своем? Они должны быть, как соломинка пред
ветром и как плева, уносимая вихрем.
     И не были, и насколько одна половина души не была Духом Святым, который
не  ведает, что творит с  половиной души другой, настолько Бог  Сын  не  был
Сыном Своего Отца, который на этом свете не ведает, что творит мертвый Сын с
Собой,  как живой  с  того  света,  потому  что этот свет  - гроза в Царстве
небесном,  тот  свет  -  гром в Царстве  небесном,  сначала  гроза наследует
Царство  небесное  на  две  трети от Бога  Отца и Бога  Духа  Святого,  гром
наследует Царство небесное потом от Бога  Сына  на треть, и следует Бог Сын,
сводник Бога Отца и Бога Духа Святого, в
     преисподнюю,  средь  ясного  неба  петь,  плясать,  от разлуки спасать,
неугодник, Бога Отца, Бога Духа Святого, как  Непорочная Дева трехглавая  от
скуки  красную правую,  красную  левую  свои  руки,  они  должны  быть,  как
соломинка  пред  ветром  и  как  плева, уносимая  вихрем в  Царство небесное
неугасимое, черные, как сажа;












     Скажешь:  Бог бережет для детей  его несчастье его. - Пусть  воздаст Он
ему самому, чтобы он это знал. Пусть его глаза увидят несчастье его, и пусть
он  сам  пьет от гнева Вседержителева.  Ибо какая ему забота до  дома своего
после него,  когда число месяцев  его кончится? Но  Бога ли учить  мудрости,
когда Он судит и горних? Один умирает в самой полноте сил своих,  совершенно
спокойный и мирный; внутренности его полны жира, и кости его напоены мозгом.
А другой умирает  с душею огорченною, не вкусив  добра.  И они  вместе будут
лежать во прахе, и червь покроет их.
     Как Бог рой ангелов Своих,  падших  в  хлад души  Бога жаром плоти Его,
растает душа Бога,  впитается в  плоть Его, и рассчитаются плоть Бога и душа
Его, как падшие ангелы,  старый и молодой, на первый-второй, один  умирает в
самой  полноте сил  своих, совершенно спокойный и мирный;  внутренности  его
полны жира, и кости его напоены мозгом. А другой умирает с душею огорченною,
не вкусив добра, красив, как Господь, Чья белая плоть - черная дыра для души
Своей, как земля для Царства небесного, и они вместе  будут лежать во прахе,
и червь покроет их.  Первый червь - Бог Отец, второй червь - Бог Сын, третий
червь - Бог Дух Святой,  и, как рой  падших  ангелов, кровь  Господа на  них
неземная;
     Знаю я  ваши мысли и  ухищрения, какие вы  против  меня  сплетаете.  Вы
скажете: где дом князя, и где шатер, в котором жили беззаконные? Разве вы не
спрашивали у  путешественников и  незнакомы  с  их наблюдениями, что в  день
погибели  пощажен  бывает злодей,  в  день  гнева отводится  в сторону?  Кто
представит ему  пред лице путь его, и кто  воздаст ему  за то, что он делал?
Его провожают ко гробам и на его могиле ставят стражу. Сладки для него глыбы
долины, и за  ним идет толпа людей, а идущим перед ним  нет числа. Как же вы
хотите утешать меня пустым? В ваших ответах остается одна ложь.
     Как от Храма плача  стена и стройна, как Непорочная Дева она, у которой
детей не будет, и
     высохли груди, как горы костей на просторах Царства небесного, и  тогда
Непорочная Дева вышла из чрева Храма, потому что Царство небесное выше Храма
и  звезд над  Храмом, когда Бог Сын вышел из  чрева  земли вместе  с  Мамой,
потому что ростом вышел в земле выше ямы на месте Своей Мамы. Кто представит
Ему  пред лице  путь  Его, и кто воздаст  Ему  за то, что Он делал  (?)  Его
провожают ко гробам и на Его  могиле ставят стражу, чтобы душа Его ради тела
Своего не  оставила Царства  небесного,  и не заметила, как Господь  на  том
свете, своей плоти  пропажи, потому что сколько от Непорочного Сына на земле
остается горя, столько от Непорочной Девы остается боли Непорочному Мужчине,
которая родила Ему Непорочного Сына  не по Своей воле и  по воле Своей с Ним
расстается, потому что Сын на Отца не похож.





















     И  отвечал Елифаз  Феманитянин и сказал: разве может человек доставлять
пользу  Богу? Разумный доставляет  пользу себе  самому. Что за  удовольствие
Вседержителю,  что  ты  праведен?  И  будет ли Ему  выгода от  того,  что ты
содержишь пути твои в  непорочности? Неужели Он, боясь тебя, вступит с тобою
в состязание, пойдет судиться с тобою?
     Который  в  Отцы тебе годится, а  Ты Ему, как душа телу  твоему, Святым
Духом дан в наказание за смерть Сына Его от ран тела твоего, и когда в войне
с плотью  своей страдала  душа  твоя, тогда  в войне с душой  своей  вдвойне
страдала плоть твоя, как Господь наедине с Собою, который ей сдался без боя,
не поразив ее скверной;
     Верно, злоба твоя велика, и беззакониям твоим нет конца. Верно, ты брал
залоги от братьев твоих ни за  что и с полунагих  снимал одежду. Утомленному
жаждою не  подавал воды напиться и  голодному отказывал в хлебе; а  человеку
сильному ты давал землю,  и сановитый  селился на ней. Вдов  ты отсылал ни с
чем и сирот оставлял с пустыми руками. За то  вокруг тебя петли,  и возмутил
тебя неожиданный ужас, или тьма, в которой ты ничего не видишь,  и множество
вод покрыло тебя.
     Кожа твоя - небосвод, а под кожей твоей  кровь твою переходит вброд, не
спеша, душа, не дыша, и, как  пот, на поверхность кожи выходит Господь, роет
плоть свою дух твой, как крот, в которой ты ничего не видишь, ни этого света
белого, как перхоть твоя, ни того  света черного, как волосы у тебя, который
тебя не выше;
     Не превыше ли небес Бог? посмотри вверх на звезды, как они высоко! И ты
говоришь: что знает Бог?  может ли  Он  судить  сквозь мрак? облака - завеса
Его, так что  Он  не видит, а ходит только  по небесному кругу.  Неужели  ты
держишься   пути   древних,   по  которому  шли  люди  беззаконные,  которые
преждевременно  были  истреблены, когда вода разлилась под основание их? Они
говорили Богу: отойди  от нас!  и что сделает им Вседержитель? А Он наполнял
домы их добром.
     Домов чужих, как  молоком грудь Матери Своей, ни  капли на пол не ронял
изо рта  Сына Своего, комом  стоял  в  горле  Его и просил пить, может ли Он
судить сквозь мрак (?) звезды в Царстве небесном злее собак, облака - завеса
Его, так что Он не видит, а ходит только по небесному кругу в дождь и вьюгу,
сначала на том свете, как на первом этаже  Царства небесного, потом на  этом
свете, как на втором, и темно, сов нет;
     Но совет нечестивых будь далек от меня! Видели праведники и радовались,
и непорочный смеялся им: враг наш истреблен, а  оставшееся после них  пожрал
огонь. Сблизься же  с  Ним - и будешь спокоен; чрез это придет к тебе добро.
Прими из уст Его закон и положи слова Его в сердце твое.
     В два приема,  как в яму на месте твоего дома, сначала слова  Мамы Его,
пока жива твоя мама и  в яме  растет, как трава, потом  слова Отца, пока жив
твой отец, как  конь и  в  яме еще не жилец, а оставшееся  после них  пожрал
огонь, упавший с небес, как  на траву листва в два приема, как бес,  сначала
на  том свете, как на первом  этаже Царства небесного, потом на  этом свете,
как на втором, прими из уст  его отца закон и положи слова его мамы в сердце
твое, Бог ли он (?) бес ли (?)










     Если  ты  обратишься  к  Вседержителю,  то  вновь  устроишься,  удалишь
беззаконие от шатра  твоего  и будешь вменять в прах  блестящий металл,  и в
камни  потоков  -  золото  Офирское.  И будет  Вседержитель твоим  золотом и
блестящим серебром у тебя, ибо тогда будешь
     радоваться о Вседержителе и поднимешь к Богу лице твое. Помолишься Ему,
и Он  услышит тебя,  и ты исполнишь обеты  твои. Положишь намерение,  и  оно
состоится у тебя, и над
     путями твоими будет сиять  свет. Когда кто уничижен будет, ты  скажешь:
возвышение!  и  Он  спасет поникшего  лицем, избавит и  небезвинного,  и  он
спасется чистотою рук твоих.
     Одна растет на  север, другая на юг, и тело  твое цветет,  как луг,  на
котором пасется глаз твоих пара, и рот в форме шара катит глаза то назад под
гору, то вперед в  гору, ты скажешь возвышение (!)  когда кто уничижен будет
из них.









































     И  отвечал Иов и  сказал: еще и ныне  горька  речь  моя:  страдания мои
тяжелее  стонов моих.  О,  если  бы я знал, где найти Его, и  мог подойти  к
престолу Его! Я  изложил  бы пред  Ним  дело  мое и  уста  мои  наполнил  бы
оправданиями; узнал бы  слова,  какими Он ответит мне, и  понял  бы,  что Он
скажет мне. Неужели Он в полном могуществе стал бы состязаться со мною?
     Круша плоть мою, Он, дикорастущий  в теле моем,  как душа моя,  сосущая
кровь мою, как Господь грудь Матери Своей цветущей, которая сама  не верит в
Бога, берущего душу Ее, как грудь,  и Богу поверить в  Себя не дает, пока не
умрет  плоть  Его,  берущая душу Его, как кровь из  Него, живущего с Матерью
Своей, как муж с женою, о, нет (!)
     О, нет! Пусть Он только обратил  бы  внимание  на меня. Тогда праведник
мог  бы состязаться с Ним, - и я навсегда получил бы свободу от Судии моего.
Но вот, я  иду вперед - и нет Его, назад - и не нахожу Его; делает ли Он что
на левой стороне, я не вижу; скрывается ли на правой, не усматриваю.
     Открываются  глаза  мои, как чрево земли, отрывается  душа от тела, как
слеза от глаза, и сразу же отрывается тело от земли, оно,  как Господь Отец,
в  душе все равно - Непорочная Дева, и свету конец;  плоть моя  - левая рука
Бога, шестой палец на левой руке - день творения моего тела и не вижу своего
тела во  чреве земли, душа  моя - правая рука Бога, шестой  палец на  правой
руке  -  день  творения  моей  души, и  в  Царстве  небесном своей  души  не
усматриваю, как Сына Господь Отец, и душа наконец из меня вон;
     Но Он  знает путь мой; пусть испытает меня,  -  выйду, как золото. Нога
моя твердо держится стези Его; пути Его я хранил и не уклонялся. От заповеди
уст Его не отступал; глаголы  уст Его хранил больше, нежели  мои правила. Но
Он тверд; и  кто  отклонит  Его? Он делает,  чего хочет  душа  Его. Так,  Он
выполнит положенное мне, и подобного этому много у Него.
     Никого, кроме Бога, нету в душе Бога, она делает, чего хочет тело Бога,
как Непорочная Дева,  и  когда  у  Отца тело  мужчины, а душа  женщины -  по
Ветхому Завету, тогда тело женщины,  а душа мужчины у Сына  Его - по  Новому
Завету;
     Поэтому я  трепещу пред  лицем Его; размышляю -  и  страшусь  Его.  Бог
расслабил  сердце  мое,  и Вседержитель устрашил меня.  Зачем я не уничтожен
прежде этой тьмы, и Он не сокрыл мрака от лица моего!
     Отца в лице Своего Отца, а затем мы, Он и Его Отец, как земля и небо, я
и мой отец, как рыба и невод (!) и когда Царство небесное - полумесяц, тогда
полная луна  - лествица  из Царства  небесного на голую землю,  ибо  небо  -
невод, а земля  -  рыба, Царство небесное - вода  пресная,  воздух в Царстве
небесном и звезды зеленые,  как рыбы в воде соленой, а Рождественская звезда
в Царстве небесном - как на мертвой планете - им, детям своим  - живая  вода
за кормой его.



















     Почему  не сокрыты от Вседержителя времена, и знающие Его не видят дней
Его? Межи передвигают, угоняют стада и  пасут у себя. У сирот уводят осла, у
вдовы берут в залог вола; бедных сталкивают с дороги, все уничиженные  земли
принуждены скрываться. Вот  они, как дикие ослы в  пустыне,  выходят на дело
свое, вставая рано на добычу; степь дает хлеб для них и для детей их;
     Бог Отец  нелеп на земле, как любовь, Он  хлеба не  сеет,  не жнет, и с
неба Господь клюет плоть Сына Своего, как хлеб Его и пьет кровь Сына Своего,
как  Его вино зелено; но земля - женщина, хлеб - мужчина, она его кормит, он
к  ней льнет и  корни,  негодник ей в лоно сует их, как  в преисподнюю  руки
ребенок на  глазах своих и вынимает в слезах, и опять поднимает руки ребенок
на мать, как муж на жену;
     Жнут  они  на поле  не  своем и  собирают виноград у нечестивца;  нагие
ночуют без покрова и без одеяния на  стуже; мокнут  от  горных дождей и,  не
имея убежища, жмутся к скале;  отторгают от сосцов сироту  и с нищего  берут
залог; заставляют ходить  нагими, без одеяния, и  голодных кормят колосьями;
между стенами выжимают масло оливковое, топчут в точилах и  жаждут. В городе
люди стонут, и душа убиваемых вопит, и Бог не воспрещает того.
     Делать  душе Сына  Своего на просторах тела Сына, которая защищает тело
Сына от руки Отца Его;  и  когда на западе душа защищает тело Сына от  левой
руки Отца  Его,  как  плеву от  фаллоса, тогда на востоке душа защищает тело
Сына от правой руки Отца Его, как глаза от солнца; потому что Отец - не  Бог
для Сына Своего, а совесть Его и честь;
     Есть из них враги света, не знают путей его и не ходят по стезям его. С
рассветом встает убийца, умерщвляет бедного и нищего, а ночью бывает  вором.
И око прелюбодея  ждет  сумерков, говоря:  ничей  глаз не увидит  меня,  - и
закрывает лице. В темноте подкапываются под домы, которые  днем они заметили
для  себя;  не знают света. Ибо для  них утро -  смертная тень, так  как они
знакомы с ужасами смертной тени.
     Как  с  пением  птиц  и  кружат над  лесами, как  птицы,  которые  сами
кружатся,  как головы под волосами, так раскрывается день у ресниц мертвеца,
у которого ни матери,  ни отца  нет, и в глазах  свет,  который мать  и отец
растратили на Бога в день рождения  Бога, у которого ни Матери, ни Отца нет,
и в глазах свет, который Мать Бога и Отец Бога, Он на Нее  - от радости, Она
на Него - от испуга, растратили  друг на друга  в день смерти Бога, которая,
как живая срывается с Его губ, как воздуха пузырек;
     Легок такой на поверхности  воды, проклята  часть  его  на земле,  и не
смотрит  он на дорогу  садов  виноградных.  Засуха и  жара поглощают снежную
воду:  так  преисподняя -  грешников. Пусть забудет  его утроба матери;пусть
лакомится  им  червь; пусть  не остается  о  нем  память;  как дерево, пусть
сломится беззаконник, который угнетает бездетную,  не рождавшую,  и вдове не
делает добра. Он и сильных увлекает своею силою; он встает и никто не уверен
за жизнь свою.
     В  утробе  матери своей, как  зверь  в  своей  злобе, который, как дети
летом, поздно ложится на этом  свете, поэтому рано встает  на том; и голова,
как грозная птица, у  зверя кружится, едва он собьет росу и птицу убьет, как
барана, ибо рана барана, как в лесу несмеяна-поляна, а небо - логово Бога, и
никто не уверен за жизнь свою, ни Бог Сын  за жизнь Отца до рождения Своего,
ни Отец за жизнь Сына после Его похорон;







     А Он дает  ему  все для безопасности,  и он на то опирается,  и очи Его
видят пути  их. Поднялись  высоко,  - и вот, нет их; падают и умирают, как и
все,  и, как верхушки  колосьев, срезываются. Если это не так, - кто обличит
меня во лжи и в ничто обратит речь мою?
     Вложив ее  в рот мой, как меч в ножны, кто  промолчит, как я, и себя не
убьет (?)  ибо душа-недотрога моя в заточении плоти своей против влечения  к
ней плоти Бога  и, как рыба плывет, не спеша, по течения крови моей душа моя
в  ней; поднялись высоко,  - и вот, нет их; падают и умирают,  как и все, и,
как верхушки колосьев, срезываются осенью звездной  на просторах преисподней
за сорок  дней  - Бог Дух  Святой - рукой Бога Отца  - Бог Отец - рукой Бога
Сына, который, на Отца глядя, Отцом стал и ради Христа бросил семью.














































     И отвечал Вилдад Савхеянин и сказал: Держава и  страх у Него; Он творит
мир на высотах Своих! Есть ли счет воинствам Его? и над кем не восходит свет
Его? И как человеку быть правым пред Богом, вот  даже луна, и та несветла, и
звезды нечисты пред очами Его. Тем менее человек,  который есть червь, и сын
человеческий, который есть моль.
     И  Бог  Сын,  который  один на один с  Отцом - есть мужчина перед лицом
смерти своего  сына; а Бог  Сын  без Отца - один на один с  Собой - есть бес
живой -  как вес женщины - у  которой Бог вместо сына во  чреве, как душа  в
Непорочной  Деве  - которая тогда хороша Собой, как Бог, когда рядом с Богом
уже нету места Ее душе, много места  которой не надо; много меньше, чем надо
Богу  в  горнем  небе черном, как смоль; и звезды на небе, как соль; и холод
направо, и голод налево,  как  горние травы; ибо в  холод  и  голод  -  душа
Непорочной Девы - молот Господа, плоть - серп  Господа; а Господь - не рыба,
Он - хлеб, черный, как смоль.








































     И  отвечал  Иов и  сказал:  как  ты помог  бессильному, поддержал мышцу
немощного! Какой совет подал  ты немудрому  и как  во всей полноте  объяснил
дело! Кому ты говорил эти слова, и чей дух исходил из тебя? Рефаимы трепещут
под водами, и живущие в них. Преисподняя обнажена пред Ним, и  нет покрывала
Аваддону.  Он  распростер север над  пустотою, повесил  землю ни  на чем. Он
заключает  воды  в  облаках Своих,  и  облако не  расседается под  ними.  Он
поставил престол Свой, распростер над ним облако Свое.
     Как руку над Сыном Своим и  правил Им против правил плоти Его, которую,
как шатер  своему сыну, оставила Ему душа Его и сгинула на просторах Царства
небесного, с которых сгинула в преисподней, которая сгинула тоже, как земля,
которая скинула кожу тесную, как с престола Царя небесного; каждому свое,  и
Богу  Отцу, и  Богу  Сыну, и  Богу  Духу  Святому, который  черту провел над
поверхностью воды, до границ света со тьмою;
     Черту  провел над поверхностью  воды, до границ света  со тьмою. Столпы
небес дрожат и  ужасаются от грозы Его.  Силою  Своею волнует море и разумом
Своим  сражает его  дерзость. От  духа  Его  -  великолепие  неба;  рука Его
образовала  быстрого  скорпиона. Вот, это  части путей Его;  и  как  мало мы
слышали о Нем! А гром могущества Его кто может уразуметь?
     Cо смертного своего ложа; тогда свои рядом на ложе твоем, вечно с тобой
втроем, твои тело, душа вдвоем на ложе своем,  когда Бога, как  смерти,  меж
ними нету; только, Господи, вдруг, семя ее после смерти, как на темени плешь
от слез; кто у кого, как мороз по коже за это (?) нет никому от Бога ответа,
ни с того,  ни с этого света; потому что не надо телу  с испуга уже давно, а
душе не дано делать с телом все время одно и то же, о, Боже (!) как с Богом,
много делать друг с другом уметь.































     И продолжал Иов возвышенную речь свою и сказал:  жив Бог, лишивший меня
суда, и Вседержитель, огорчивший душу  мою,  что, доколе  еще дыхание мое во
мне  и дух Божий в ноздрях моих,  не скажут уста мои неправды, и язык мой не
произнесет лжи! Далек я от того, чтобы признать вас справедливыми; доколе не
умру, не уступлю непорочности моей.  Крепко держал я  правду мою  и не опущу
ее; не укорит меня сердце мое во все дни мои.
     Которые впереди  у  меня,  как  Царство  небесное; затворит меня Бог  в
Царстве  небесном, как  сердце  в груди  моей, и  сотворит  сердце душу мою,
которая Царство небесное отворит  и выпустит меня наружу, как воздух из воды
на сушу; разрушит Господь Царство небесное из меня, как из пушки;
     обезводь, Господь мою плоть, душу мою иссуши,  чтобы  не было в Царстве
небесном плоти моей, а  на земле против  нее души; сломай Свои стрелы - душу
мою и тело, не укорит Тебя сердце Твое  во все дни Твои, Сама душа Твоя враг
мой будет;
     Враг мой будет, как  нечестивец, и восстающий на меня, как беззаконник.
Ибо какая надежда лицемеру, когда  возьмет, когда  исторгнет Бог  душу  его?
Услышит ли Бог вопль  его, когда придет на него беда?  Будет ли он утешаться
Вседержителем  и  призывать Бога  во всякое время? Возвещу  вам,  что в руке
Божией; что  у Вседержителя, не скрою. Вот, все вы и сами видели; и для чего
вы столько пустословите?
     На меня, как  на  Него; сколько нас, столько вас; я, Бог Отец, Бог Сын,
Бог Дух  Святой - мы; Епифаз, Вилдад, Софар, Елиуй - вы; мы без вас, как без
рук; вы без нас, как без глаз; мы - восток, запад, север, юг; вы - вечерний,
утренний, ночной, дневной час; возвещу вам, что в руке  Божией; вот все вы и
сами видели, безутешные, за своими слезами моими глазами без слез, что земля
подвешена ни на чем, как Христос - вот доля человеку беззаконному от Бога;
     Вот доля человеку беззаконному от  Бога, и  наследие, какое получают от
Вседержителя  притеснители.  Если  умножаются сыновья  его,  то  под  меч; и
потомки его не насытятся хлебом. Оставшихся по нем  смерть низведет во гроб,
и вдовы их  не будут  плакать. Если он  наберет кучи  серебра, как  праха, и
наготовит одежд, как брение, то он наготовит, а одеваться будет праведник, и
серебро получит себе на долю беспорочный.
     Как на голову тучу, и ударит гром, гроза сверкнет, как глаза от холода;
столько  воли получит  слеза  от лица,  сколько  боли Сын  от Отца,  который
возьмет Его душу, вернет с небес Ему плоть и разрушит, как Царство Свое, без
гнева Господь  ее, а прежде  одежды сорвет с нее, как  с Непорочной Девы,  у
которой Сын от Него, который с Ней жить не хочет;
     Он строит, как моль, дом свой и, как сторож, делает себе шалаш; ложится
спать богачом и таким не встанет; открывает глаза свои, и он уже не тот. Как
воды, постигнут  его ужасы;  поднимет  его  восточный ветер  и понесет, и он
быстро  побежит  от  него.  Устремится на  него и не пощадит, как бы  он  ни
силился убежать от  руки его. Всплеснут о нем руками и  посвищут  над  ним с
места его!
     Ищут Сына, а  находят Царство небесное, в  которое  входят вместо Него,
сначала Непорочная Дева -  как женщина, потом Бог Отец  - как мужчина; муж и
жена - одна сатана - позади Он, впереди Она; Он - тело, Она - душа; куда Она
Сына от Отца дела (?) куда Он дел от Матери Малыша (?)













     Так!  у  серебра есть источная жила,  и у золота место, где его плавят.
Железо получается из земли;  из камня  выплавляется  медь. Человек  полагает
предел  тьме  и  тщательно  разыскивает камень во  мраке  и  тени  смертной.
Вырывают рудокопный колодезь  в  местах, забытых  ногою,  спускаются вглубь,
висят и зыблются вдали от людей. Земля,  на которой вырастает  хлеб,  внутри
изрыта  как бы огнем.  Камни ее -  место сапфира,  и  в ней песчинки золота.
Стези туда не знает хищная птица, и не видал ее глаз коршуна; не попирали ее
скимны, и не ходил по ней шакал.
     Изнемог и взалкал, и скимн мимо нее шагал, изнемог и взалкал,  и коршун
без седока скакал в  облаках, изнемог и взалкал, пал с небес  на тощую почву
ее и, как лошадь исчез  в толще ночи; и взалкал Бог, солнцем палим, и коршун
взлетел, как пламень над  Ним, а затем скимн горше, чем дым; и  взалкал Бог,
сел на камень, как на колени к Маме, на гранит налагает Он руку Свою;
     На гранит налагает он  руку свою, с корнем опрокидывает горы; в  скалах
просекает  каналы, и все  драгоценное видит глаз его; останавливает  течение
потоков и сокровенное выносит на  свет. Но где премудрость обретается? и где
место разума? Не знает человек цены ее, и она не обретается на земле живых.
     Что  на челе  Сына,  то в  голове  мужчины,  который Отцом был  Ему, на
котором лица нету, как Царства небесного на земле; потому  что, когда Сын от
Матери наследует землю, и лицо Ее, как Звезда горит и преследует Его, тогда,
в конце света,  Сын  от  Отца Своего наследует  Царство небесное  и  глазами
Звезду преследует,  которые  сами  не ведают,  что творят  и горят, как  два
облака; в левом облаке  Непорочная  Дева в  облике  Сына,  в  правом  облаке
Непорочная Дева в облике Отца; Одна в облике Двух, как Святой Дух;
     Бездна говорит: не во мне она; и море говорит: не у меня. Не дается она
за золото и не приобретается  она за вес серебра; не оценивается она золотом
Офирским,  ни  драгоценным ониксом, ни сапфиром; не равняется с нею золото и
кристалл, и  не  выменяешь ее  на сосуды  из чистого золота. А о кораллах  и
жемчуге  и  упоминать  нечего, и приобретение премудрости  выше рубинов.  Не
равняется с  нею топаз  Ефиопский; чистым золотом не оценивается она. Откуда
же исходит премудрость?  и  где  место  разума?  Сокрыта она  от  очей всего
живущего и от птиц небесных утаена.
     Как  Сын от Отца Своего живущего, как Непорочная  Дева  несущая  смерть
Сыну от разлуки с  Отцом, раскинув руки; на Ее левой ладони Сын, и не тронет
Отец Сына сильного, как  мужчина, на Ее правой ладони Отец, и не тронет  Сын
Отца слабого, как женщина; Авадон и смерть говорят, ушами нашими  слышали мы
слух о Ней;
     Аваддон и смерть говорят: ушами нашими слышали мы слух о ней. Бог знает
путь ее, и Он ведает место ее. Ибо Он  прозирает до концов земли и видит под
всем небом. Когда  Он  ветру полагал вес и располагал  воду  по мере,  когда
назначал устав дождю и путь для молнии громоносной, тогда Он видел ее и явил
ее, приготовил ее  и еще испытал ее и  сказал человеку: вот, страх Господень
есть истинная премудрость, и удаление от зла - разум.
     Плоти, которая  в  единственном числе - зла, как Господь, которого силы
оставили, как  Сын, который  во множественном  числе - ничтожество, как души
вольные в Царстве небесном, которые оставили тела намоленные на земле - тело
Бога Отца,  как облако - тело  Бога Сына, как из облака стрелы молний - тело
Бога Духа Святого, как с небосвода на суше воду.











     И продолжал Иов возвышенную речь свою и сказал: о, если бы я был, как в
прежние месяцы,  как в те  дни, когда Бог хранил меня, когда светильник  Его
светил над головою моею, и я  при свете Его ходил  среди тьмы; как был  я во
дни молодости  моей, когда милость Божия была над  шатром  моим,  когда  еще
Вседержитель был со мною, и дети мои вокруг меня, когда  пути мои обливались
молоком, и скала источала для меня ручьи елея!
     И лучи света  со скоростью ветра, горяча и гола,  как тела детей  моих,
которые  - евреи  и  обливались  потом,  который тяжелее  души моей, которая
встречала их,  как  эти евреи Субботу, и не  отбрасывала тени плоть моя, как
Господь в Воскресенье Свое, который, как дети мои, спасся в Царстве небесном
от  Отца  Своего,  когда  милость  Божия была  над  шатром  моим, когда  еще
Вседержитель был со мною;
     Когда  я выходил к  воротам города и на площади ставил седалище свое, -
юноши,  увидев  меня,  прятались,  а   старцы  вставали  и   стояли;  князья
удерживались  от речи и персты полагали на уста свои; голос знатных умолкал,
и  язык  их прилипал к гортани их. Ухо, слышавшее  меня, ублажало меня;  око
видевшее восхваляло меня, потому что я спасал страдальца вопиющего  и сироту
беспомощного.
     Не бросал, как  Отец Сына; сначала  из  Царства небесного  на землю,  а
потом с  земли в небеса, как женщину, которая на  лету  больше Сына Своего и
меньше Отца Его, как боль в душе  Ее, уже теряющей высоту относительно плоти
Спасителя, который дитя еще, как Господь, разоряющий сначала город в Царстве
небесном, как плоть Свою, а потом, кроток,  как холод,  отворяющий ворота  в
Нее душе Своей;
     Благословение погибавшего приходило на меня, и сердцу вдовы доставлял я
радость. Я облекался в правду, и суд мой одевал меня, как мантия и увясло. Я
был глазами слепому и ногами хромому; отцом был я для нищих и тяжбу, которой
я не знал,  разбирал внимательно. Сокрушал я беззаконному челюсти и из зубов
его исторгал похищенное.
     Хищником - Отцом для агнца - Сына Своего, который мертвецов - родителей
Своих исторгал  из  гробов их, как из  Царства небесного  плоть Свою, тесную
душе Своей,  как обувь  ногам моим; я был  глазами слепому и ногами хромому;
робок, отцом был я Отцу  небесному, который один Отец у меня и лицом пошел в
мать мою; и увидел Сын, что это хорошо;
     И говорил я: в гнезде моем скончаюсь, и дни мои будут многи, как песок;
корень мой открыт для воды, и  роса ночует  на  ветвях  моих;  слава  моя не
стареет,   лук  мой  крепок  в  руке  моей.   Внимали  мне   и  ожидали,   и
безмолвствовали при совете моем. После слов моих уже не рассуждали; речь моя
капала на них. Бывало, улыбнусь им - они не верят; и света лица моего они не
помрачали. Я назначал  пути  им  и  сидел во  главе и  жил как царь  в кругу
воинов, как утешитель плачущих.
     Которых не жаль,  потому что  их двое - Отец  и Сын,  а я один у них на
двоих, как  Царство  небесное у  родителей  моих  -  утешителей  друг друга;
бывало, улыбнусь им  - они не верят; и лица моего они не помрачали, как ночь
дня, и не рычали на  меня; вначале с того света,  как Отец на Сына - мужчина
на мужчину,  потом  с этого  света, как  Сын на  Отца -  женщина на женщину;
потому что я - не женщина, не мужчина - никто.












     А ныне смеются надо  мною  младшие меня летами, те,  которых отцов я не
согласился бы поместить  с псами стад моих. И  сила  рук их  к чему мне? Над
ними уже прошло время. Бедностью и голодом  истощенные, они  убегают в степь
безводную,  мрачную  и  опустевшую; щиплют  зелень  подле  кустов,  и  ягоды
можжевельника  -  хлеб их.  Из общества изгоняют их, кричат  на них,  как на
воров, чтобы жили они в рытвинах потоков, в ущельях земли  и  утесов.  Ревут
между кустами, жмутся под  терном. Люди отверженные, люди без имени, отребье
земли! Их-то сделался  я  ныне песнью и пищею  разговора их.  Они  гнушаются
мною, удаляются от меня и не удерживаются плевать пред лицем моим.
     Зачем мне  воевать против плоти  моей (?) тем и гнушается душа моя, что
не удерживается в ней и удаляется  от нее прежде, чем отделяется Сын от Мамы
- воздушной  ямы,  как  Царство  небесное от планеты  -  птицы;  и  кислород
выделяется светом, на  том сначала,  потом на этом кустится вяло; ибо и ныне
мытарства  Царства того -  земные  рыбы Его, так как Он развязал повод мой и
поразил меня, то они сбросили с себя узду пред лицем  моим;  иные  мытарства
души в преисподней, сегодня - всадники, завтра - кони;
     Так как Он развязал повод  мой и  поразил  меня, то они сбросили с себя
узду пред лицем моим. С правого боку встает это исчадие, сбивает меня с ног,
направляет  гибельные свои пути ко  мне. А мою  стезю испортили:  все успели
сделать к моей  погибели, не имея помощника.  Они пришли ко мне,  как сквозь
широкий пролом;  с шумом  бросились на меня. Ужасы устремились на меня;  как
ветер, развеялось величие мое, и счастье мое унеслось, как облако.
     Сквозь широкий пролом дыхания Твоего, Господь из пасти Твоей, Бог; Ты -
моя душа, я -  Твоя плоть, Ты - мой  вдох, я  - Твой выдох; с  правого  боку
встает это исчадие, сбивает меня с ног; потому  что отличие  Твоего Сына  от
моего сына в том, что Ты - мужчина, я - Твоя женщина;
     И ныне изливается душа моя  во мне:  дни скорби объяли меня. Ночью ноют
во мне кости мои, и  жилы  мои не имеют покоя. С  великим трудом снимается с
меня  одежда  моя; края хитона моего жмут меня.  Он бросил меня в грязь, и я
стал, как прах и пепел. Я взываю к Тебе,  и Ты не внимаешь мне, - стою, а Ты
только смотришь  на  меня.  Ты  сделался  жестоким  ко  мне,  крепкою  рукою
враждуешь против меня. Ты поднял  меня и  заставил меня носиться  по ветру и
сокрушаешь меня.
     Как ветер  развеялось величие Твое; и глядела из тела, как белая кость,
душа Твоя -  спелая гроздь, а тело  на  ней  висело,  вот  и  спаслось,  как
еврейский народ; с правого боку  встает это исчадие, сбивает меня с ног, как
Бог;
     Так,  я  знаю,  что Ты приведешь  меня к  смерти и в дом  собрания всех
живущих.  Верно,  Он не  прострет руки  Своей  на дом костей:  будут ли  они
кричать  при своем разрушении?  Не плакал  ли я  о том,  кто был  в горе? не
скорбела ли душа моя о бедных? Когда я чаял добра,  пришло зло; когда ожидал
света, пришла  тьма. Мои  внутренности кипят и не  перестают; встретили меня
дни печали.  Я хожу почернелый, но не от солнца; встаю в собрании и кричу. Я
стал братом шакалам и  другом страусам. Моя кожа  почернела  на мне, и кости
мои обгорели от жара. И цитра моя сделалась унылою, и свирель моя -  голосом
плачевным.
     Души моей в теле моем; почернела, как небо кожа моя вокруг глаз моих от
слез их, и вдруг стала белой от звезд, как тело Бога; Его сын, выхожу один я
на дорогу почернелый, но не от солнца, как земля от кровосмешения; не пара я
Отцу своему, как глаза лицу моему; не пара Матери своей, как отец мой Ей; на
восходе  солнца,  на закате ли, когда возвращается  оно к родителям  моим  в
Царство  небесное,  как  к  жениху  невеста;  так Непорочная  Дева  с  небес
возвращается  к  родителям  Своим  на  восходе солнца,  когда  без  Нее  оно
возвращается с того света, как мама  Ее из Храма, и ветра нету; верно, он не
прострет руки своей на дом костей: будут ли они кричать при своем разрушении
(?)






     Завет положил я с глазами моими, чтобы не помышлять мне о девице. Какая
же участь  мне от Бога свыше? И какое  наследие от Вседержителя с небес?  Не
для нечестивого ли гибель, и не для делающего ли зло напасть? Не видел ли Он
путей  моих, и не считал ли  всех моих шагов? Если я  ходил в суете,  и если
нога моя спешила на лукавство,  - пусть взвесят меня на  весах правды, и Бог
узнает  мою непорочность. Если стопы мои уклонялись  от  пути, и сердце  мое
следовало за глазами моими, и  если что-либо нечистое пристало к рукам моим,
то пусть я сею, а другой ест, и пусть отрасли мои искоренены будут.
     Как водоросли;  боюсь беса, как леса;  боюсь Бога,  как дорогу  в  лес;
женюсь в Царстве небесном и выйду из Царства небесного, как замуж выйду; ибо
войдут в Царство небесное, как ветер с головой змеи в лесную глушь и  выйдут
из Царства небесного наружу дети мои, как рыба с тремя головами на сушу; Бог
Отец - голова  первая  -  жива;  Бог Сын -  голова вторая  - мертва; Бог Дух
Святой - голова третья  - ни жива, ни мертва, безвидна, пуста с головы своей
до хвоста  и  в ней -  ветер, его уста,  пупочек, плева и душа -  Непорочная
Дева;
     Если  сердце мое прельщалось женщиною, и я строил ковы  у  дверей моего
ближнего, - пусть моя жена мелет на другого,  и пусть другие издеваются  над
нею, потому что это - преступление, это - беззаконие, подлежащее суду; это -
огонь, поядающий до истребления, который искоренил бы  все добро мое. Если я
пренебрегал правами слуги и  служанки моей, когда они имели спор со мною, то
что стал бы я  делать, когда бы Бог восстал? И когда бы Он взглянул на меня,
что мог бы я отвечать Ему? Не Он ли, Который создал  меня во чреве, создал и
его и равно образовал нас в утробе? Отказывал ли я нуждающимся в  их просьбе
и томил  ли глаза вдовы?  Один ли я съедал кусок  мой, и не ел ли от  него и
сирота? Ибо с детства он рос со мною, как с отцом, и от чрева матери моей  я
руководил вдову.
     Один  друг у  меня - моя плоть, она - моя дочь - Непорочная Дева;  пара
рук у нее  - левая  - Бог Отец -  правая  - Бог Сын - между Ними стена - мое
тело Ее; а в небе ночью брезжит луна, как солнце в колодце безбрежном темна,
как вода куда-то бежит, как день; и тень на земле, как Господь в преисподней
лежит,  плоть  сторожит мою и к  дочке любовь, как  одежду  Свою и проточную
кровь;  ни души между  нами, дыши  -  не дыши; в Нем Его душа,  как во чреве
Господнем - во мне моя душа, как в Непорочной Деве;
     Если  я  видел кого погибавшим без одежды  и бедного без покрова,  - не
благословляли  ли меня чресла его, и не был ли он  согрет шерстью овец моих?
Если я  поднимал  руку мою на сироту, когда  видел помощь  себе у  ворот, то
пусть плечо мое отпадет от спины, и рука моя пусть отломится  от локтя,  ибо
страшно  для  меня наказание  от  Бога: пред  величием  Его не  устоял бы я.
Полагал  ли я в золоте опору  мою и говорил ли сокровищу: ты  - надежда моя?
Радовался  ли я, что богатство мое было  велико, и  что рука  моя  приобрела
много? Смотря  на  солнце, как оно сияет, и на  луну, как она  величественно
шествует, прельстился ли я в тайне сердца моего, и целовали ли уста мои руку
мою?  Это также было бы преступление, подлежащее  суду, потому что я отрекся
бы тогда от Бога Всевышнего.
     В своем роду, как от отца своего,  увлекся  бы  Сыном, подлежащего суду
Отца  и  отрекся от  Сына  Его,  как  от  дочери  своей;  это также было  бы
преступление,  подлежащее суду, потому что Сын Бога увлекся бы тогда дочерью
моей, расстался со мной и остался один на  один с ней, как мужчина;  полагал
ли я в Чужом Сыне опору мою и говорил ли дочери: ты - надежда моя (?) смотря
на тело свое, как оно сияет, и на душу свою, как она величественно  шествует
наружу, прельстился ли я в тайне плоти ее, как Господь дочерью моей (?)
     Радовался ли  я погибели врага моего и торжествовал ли, когда несчастье
постигало  его? Не позволял  я  устам  моим грешить проклятием  души его. Не
говорили  ли  люди  шатра  моего: о, если  бы  мы от  мяс его не насытились?
Странник  не  ночевал  на улице; двери мои я отворял  прохожему.  Если бы  я
скрывал  проступки  мои, как человек, утаивая в груди  моей пороки мои, то я
боялся бы большого общества, и презрение одноплеменников страшило бы меня, и
я молчал бы и не выходил бы за двери.
     Царства небесного, как  звери, и я молчал бы, как глаза  их, утаивая  в
груди сороки пороки мои;  не говорили ли люди шатра моего: о, если бы  мы от
мяс его не насытились (?) пресытилась бы душа  его в нас (!)  ибо Господь  -
мясо на костях моих - в когтях Бога Отца, Бога Сына, Бога Духа Святого - Его
плоть - а душа Его - рыба в сетях Их;
     О,  если  бы кто  выслушал меня!  Вот мое  желание,  чтобы Вседержитель
отвечал мне, и чтобы защитник мой составил запись. Я носил бы ее  на  плечах
моих и возлагал бы ее, как венец; объявил бы ему число шагов моих, сблизился
бы с ним, как  с князем. Если вопияла на меня земля моя и жаловались на меня
борозды  ее; если я ел  плоды ее без платы и отягощал жизнь земледельцев, то
пусть вместо пшеницы вырастает волчец  и  вместо ячменя  куколь.  Слова Иова
кончились.
     Лишилась  их крова его  голова  -  и жива -  не умерла, только  спит  -
сколько бы  спать на плечах не  ложилась, как на земле трава; о, если бы Иов
выслушал меня (!)  - я носил бы голову его на плечах моих - если  я ел плоды
ее  без  платы  и отягощал  жизнь  земледельцев,  то  пусть  вместо  пшеницы
вырастает волчец и вместо ячменя куколь.
































     Когда  те три  мужа перестали отвечать Иову,  потому  что он был прав в
глазах своих,  тогда воспылал гнев  Елиуя, сына  Варахиилова,  Вузитянина из
племени  Рамова: воспылал  гнев его на Иова  за то, что  он  оправдывал себя
больше, нежели Бога,  а на трех друзей его  воспылал гнев его за то, что они
не нашли, что отвечать, а между тем обвиняли Иова.
     И по  ночам сменяли  друг  друга в  Царстве  небесном,  как  у  постели
больного, которому хуже, чем Богу;  а  между  тем  обвиняли Иова,  один злее
другого,  три еврея, как Бога, который  Иову не отвечал - ни  внутри Царства
небесного,  как  сердце,  которое  крылышкует в  груди  Иова,  сына  Иисуса,
Назаретянина из племени  Давида - ни  снаружи Царства небесного, как сердце,
которое готово выпрыгнуть из груди Елиуя,  сына  Варахиилова,  Вузитянина из
племени  Рамова; они  сначала вошли  в Царство небесное, а потом вышли, один
выше другого, как  летучие рыбы у него за бортом  - Бог Отец - гора  Хорив -
Бог  Сын  - Чермное море -  Бог Дух  Святой - черное поле;  ибо  все люди  и
животные, оставшиеся в поле, погибнут, а народа Израиля это не коснется;
     Елиуй ждал, пока Иов говорил, потому  что они  летами  были старше его.
Когда же Елиуй увидел, что нет ответа в устах тех трех мужей, тогда воспылал
гнев его.  И  отвечал Елиуй, сын Варахиилов,  Вузитянин, и сказал:  я  молод
летами, а вы - старцы; поэтому я робел  и боялся объявлять вам мое мнение. Я
говорил сам себе: пусть говорят дни, и многолетие поучает мудрости.
     Меня, как тебя многодетие  твое, Иов; ибо дети твои вновь умерли на том
свете, а потом встали перед тобой и стали, как будто уд расти твой; ты молод
летами, а они - старцы; поэтому ты робел и боялся объявлять им свое мнение о
судьбе их; опусти глаза свои  и отпусти от себя детей  своих,  как из невода
рыбу на небо в глазах твоих;
     Но  дух  в  человеке  и  дыхание  Вседержителя  дает ему разумение.  Не
многолетние только мудры, и  не  старики разумеют правду. Поэтому я  говорю:
выслушайте меня, объявлю вам мое мнение  и я. Вот,  я ожидал  слов  ваших, -
вслушивался   в  суждения  ваши,  доколе  вы  придумывали,  что  сказать.  Я
пристально смотрел на вас, и вот никто из вас не обличает Иова и не отвечает
на слова его.
     Никто,  кроме него самого; и дичают его слова, как острова,  к которым,
бледна не может причалить физиономия, пожимает  плечами его голова; она, как
ручей холодна, поднимает со дна очей свою душу-змею,  как смерть в Раю; и не
может смотреть голова-шар в глаза-круги, в  которых, как в  облаках не видит
душа  ни зги, пока не выйдет из  головы Царство небесное, а душа  из Царства
небесного не выйдет наружу;
     Не скажите: мы нашли мудрость: Бог  опровергнет его, а не человек. Если
бы  он обращал  слова свои  ко мне, то  я  не вашими речами отвечал  бы ему.
Испугались, не отвечают более;  перестали говорить. И  как я  ждал, а они не
говорят, остановились и  не отвечают  более,  то и  я отвечу с моей стороны,
объявлю мое  мнение и я, ибо я полон речами, и дух во мне  теснит меня. Вот,
уроба моя, как вино неоткрытое: она готова  прорваться, подобно новым мехам.
Поговорю,  и будет  легче  мне;  открою  уста мои и отвечу. На лице человека
смотреть не буду  и никакому человеку льстить не стану, потому что я не умею
льстить: сейчас убей меня, Творец мой.
     И я возьму Тебя с собой в Царство небесное к сыну Твоему, потому что не
мне Ты  Отец, а Иову Cвоему; который на дне глаз моих себя от Тебя не спас в
глубине  их, недоступной ни мне, ни  слезам моим  крупным,  как глаза Иова в
Рождество Христово; в которое и сказал Господь сатане: откуда ты пришел  (?)
ты Мой свет в окне, и Мне с тобой хорошо; и отвечал сатана Господу и сказал:
я ходил  по  земле и  обошел ее. Ты мой свет  в окне, и мне с  Тобой хорошо;
потому что один из нас -  как пара открытых глаз сына Твоего Иова - другой -
как пара закрытых  глаз  сына  Твоего Иова  -  Богом  забытых,  как  Царство
небесное в Рождество Христово.






     Итак  слушай, Иов, речи  мои и внимай всем словам моим. Вот, я открываю
уста мои, язык мой говорит  в гортани моей. Слова мои  от искренности  моего
сердца, и  уста  мои  произнесут  знание  чистое. Дух Божий создал  меня,  и
дыхание Вседержителя дало мне жизнь. Если можешь, отвечай мне и стань передо
мною. Вот я, по желанию твоему, вместо Бога.
     Знай свое  место  - Он - твой жених - ты  -  Его невеста  - верни детей
своих из Царства небесного - возьми в Царство небесное жениха своего;
     Я образован также из брения; поэтому страх передо мною не может смутить
тебя, и рука моя не будет тяжела для тебя.  Ты говорил в уши мои, и я слышал
звук слов: чист я, без порока, невинен я,  и нет во мне неправды; а Он нашел
обвинение против меня и считает меня Своим противником;  поставил ноги мои в
колоду, наблюдает за всеми путями моими. Вот в этом ты неправ, отвечаю тебе,
потому что Бог выше человека.
     Вышел из  чрева матери Своей, как будто  родился  вновь и  вошел  в  ее
кровь, как в Непорочную Деву;
     Для чего тебе состязаться  с  Ним?  Он не дает отчета ни  в каких делах
Своих. Бог говорит  однажды и, если того не заметят, в другой раз: во сне, в
ночном видении, когда сон находит на людей,  во время дремоты на ложе. Тогда
Он открывает у человека ухо  и запечатлевает Свое наставление, чтобы отвести
человека  от  какого-либо  предприятия  и удалить  от  него гордость,  чтобы
отвести душу его от пропасти и жизнь его от поражения мечом.
     Будь здоров,  стань Богом, Иов своим и отстань от  Бога,  как дорога за
ним, а дорогу к себе обезлюдь; вызови маму на бой не  за жизнь с Богом, а за
смерть с  тобой;  положись  на  Богоматерь  в  сражении  против мамы  твоей,
послушной Ей; и как  Господь  из  воздушной ямы полагается  на плоть  Свою в
сражении против души Своей за твою душу, так положись на врага своего, жизнь
у себя  отними на  этом свете, а  потом на том свете  где-то прими положенье
души в теле его;
     Или  он вразумляется  болезнью на ложе своем и  жестокою болью  во всех
костях своих, - и жизнь его отвращается от хлеба и душа его от любимой пищи.
Плоть на  нем пропадает, так что  ее  не  видно,  и показываются кости  его,
которых  не было  видно. И  душа его приближается  к могиле и жизнь его  - к
смерти. Если  есть у  него  Ангел-наставник, один из  тысячи, чтобы показать
человеку прямой путь его, - Бог умилосердится над ним и скажет: освободи его
от могилы; Я нашел умилостивление. Тогда тело его сделается свежее, нежели в
молодости; он возвратится к дням юности своей.
     После похорон своих,  взрослый, как Бог Сын у Меня, который возвратится
в  Царство небесное, чтобы  проститься  со Мной, как  Иов  с детьми  своими,
которые стали Моими,  а перед  ним, как перед Сыном Моим, встали они стеной,
за которой Царство небесное, в котором их нет; Бог ли он (?) бес ли (?) если
есть у  него Ангел-наставник, один из тысячи, чтобы показать ему прямой путь
его на тот свет;
     Будет молиться Богу, и Он - милостив к нему; с радостью взирает на лице
его и  возвращает  человеку праведность  его. Он будет смотреть  на людей  и
говорить: грешил я и превращал правду, и не  воздано мне; Он  освободил душу
мою от могилы, и жизнь моя видит свет. Вот, все  это делает Бог два-три раза
с человеком, чтобы отвести душу его от могилы и просветить его светом живых.
Внимай,  Иов,  слушай  меня, молчи,  и я  буду говорить.  Если  имеешь,  что
сказать, отвечай; говори, потому что  я  желал бы твоего оправдания; если же
нет, то слушай меня: молчи, и я научу тебя мудрости.
     И отучу от себя; буду расти, как уд твой; он будет  смотреть на людей и
говорить:  грешил  я, как  Господь и возвращал детей с того света, как плоть
Сына  Его, в которой души нету;  вот, все это  делает Бог  два-три  раза, не
меньше, с женщиной,  с которой лег, как с женихом невеста; и  не стало ее, и
стало ей тело свое вместо мужчины.






     И продолжал Елиуй и сказал: выслушайте,  мудрые, речь мою, и приклоните
ко мне ухо,  рассудительные! Ибо  ухо разбирает слова, как гортань различает
вкус  в  пище.  Установим между собою рассуждение и  распознаем, что хорошо.
Вот, Иов сказал: я прав, но Бог лишил меня суда. Должен ли я лгать на правду
мою? Моя рана  неисцелима  без вины. Есть ли такой человек, как Иов, который
пьет  глумление, как воду,  вступает в сообщество  с  делающими беззаконие и
ходит с людьми нечестивыми?  Потому что он сказал: нет пользы для человека в
благоугождении Богу.
     Ибо  впитывает  влагу рождения моего суша смерти моей, которая выделяет
душу мою, разлитую в преисподней по тверди небесной, как свет воды крестной,
в которой земля до звезды;
     Итак, послушайте меня, мужи мудрые! Не может быть у Бога неправда или у
Вседержителя  неправосудие, ибо  Он по  делам человека поступает  с ним и по
путям мужа  воздает  ему. Истинно, Бог не делает неправды  и Вседержитель не
извращает суда. Кто, кроме  Него  промышляет о земле? И  кто  управляет всею
вселенною?  Если бы Он  обратил  сердце Свое к Себе  и взял к Себе дух  ее и
дыхание  ее,  - вдруг  погибла  бы всякая плоть, и  человек возвратился бы в
прах. Итак,  если ты имеешь  разум,  то  слушай это  и  внимай  словам моим.
Ненавидящий  правду  может  ли владычествовать?  И  можешь  ли  ты  обвинить
Всеправедного?  Можно ли  сказать  царю:  ты  - нечестивец, и князьям:  вы -
беззаконники?
     Нельзя, а я говорю Иову, как мать, потому что Бог ему не готов сказать:
сынок, ты  -  нечестивец,  и  друзья твои - беззаконники;  потому что Бог не
любит больного Иова, а я люблю любого Иова, как Бога;
     Но Он не смотрит и  на  лица князей и не предпочитает богатого бедному,
потому что  все они дело  рук Его.  Внезапно они умирают;  среди ночи  народ
возмутится, и они исчезают; ибо очи Его  над путями человека, и Он видит все
шаги  его.  Нет тьмы,  ни  тени  смертной,  где  могли бы укрыться  делающие
беззаконие. Потому Он уже не требует от  человека, чтобы шел на суд с Богом.
Он  сокрушает сильных  без  исследования и  поставляет других  на их  места;
потому  что  Он делает  известными  дела  их  и низлагает  их  ночью, и  они
истребляются. Он поражает их, как беззаконных людей, пред глазами других, за
то, что они отвратились от Него и не уразумели всех путей Его, так что дошел
до Него вопль бедных, и Он услышал стенание угнетенных.
     Из уст Сына, Своего господина и тогда сказал "кыш" душе, Своей госпоже;
когда  вслед за ней вышел уже - вон с того  света - к ним за Сыном своим - а
Его нет - третий лишний, как  ветер;  и все гнали его - с севера - весна - с
юга  - лето -  с востока - осень  - с запада - зима -  с  ветки на ветку,  в
Ветхий Завет из Нового Завета, как Иова больного;
     Дарует ли Он тишину, кто может возмутить? скрывает ли Он лице Свое, кто
может увидеть Его?  Будет ли это для народа, или для  одного человека, чтобы
не царствовал лицемер к соблазну народа. К Богу должно говорить: я потерпел,
больше не буду грешить.  А чего я не знаю,  Ты научи меня; и если  я  сделал
беззаконие, больше не буду. По  твоему ли рассуждению Он должен воздавать? И
как ты отвергаешь, то тебе следует избирать,  а не мне;  говори, что знаешь.
Люди разумные скажут мне, и муж мудрый, слушающий меня: Иов не умно говорит,
и  слова его не со смыслом.  Я  желал  бы, чтобы Иов вполне был испытан,  по
ответам его,  свойственным  людям  нечестивым.  Иначе  он  ко  греху  своему
прибавит отступление, будет рукоплескать между нами  и еще больше  наговорит
против Бога.
     Иов душе своей, когда уже в полете (туда ей и дорога) она творит  злого
Бога из плоти Иова, а  незлого Бога из грехов плоти Иова - то  вид с облаков
на Иова Сына, Иова Отца, Иова Духа Святого.







     И продолжал Елиуй и сказал: считаешь ли ты справедливым, что сказал:  я
правее  Бога? ты сказал: что пользы мне? и какую прибыль я имел бы пред тем,
как если бы я и грешил? я отвечу тебе  и твоим  друзьям с тобою:  взгляни на
небо и смотри; воззри на облака, они выше тебя.
     Иов  и  Отца твоего; Бог Сын - плоть Его, Бог  Дух Святой  - кровь Его;
третий лишний на белом  свете,  пока не вышел, сух из воды,  как река; ты же
телом не вышел и выжил, как ветер, разгоняющий облака - кто из них без греха
(?) как Матфей, Иоанн, Марк, Лука и заря, заря, и заря еще (!)
     Если  ты  грешишь,  что  делаешь  ты  Ему?  и  если  преступления  твои
умножаются, что причиняешь ты Ему? Если ты  праведен, что даешь Ему? или что
получает Он от руки твоей? Нечестие  твое относится  к человеку, как  ты,  и
праведность твоя  к  сыну человеческому.  От множества притеснителей  стонут
притесняемые, и от руки сильных вопиют. Но никто не говорит: где Бог, Творец
мой,  Который  дает песни в  ночи, Который научает  нас более, нежели скотов
земных, и вразумляет нас более, нежели птиц небесных?
     Ибо Сын творит Отца  Своего  по  воле  скотов земных и птиц небесных, а
Себя  творит по  воле Отца,  чтобы они  не погибли от руки Его; которая, как
рыба из  моря на сушу,  ныряет, Иов в твою  душу;  и  такое рука вытворяет с
собою,  что Он руку Свою умоляет, чтобы  наружу вынырнула налегке, а душу не
вынула,  которая сгинула при Матфее,  Иоанне,  Марке, Луке, которые рты, как
рыбы на нее раззинули; ибо  не ты, а кровь твоя, как река жилы свои отворяет
на Его  руке,  как могилы скотов земных и птиц небесных, которые  живы,  как
облака при Матфее, Иоанне, Марке, Луке;
     Там они вопиют, и Он не отвечает им, по причине гордости злых людей. Но
неправда, что  Бог не слышит  и Вседержитель  не взирает  на  это.  Хотя  ты
сказал, что ты не видишь Его, но суд пред Ним, и - жди его.  Но ныне, потому
что гнев  Его не  посетил его и  он не познал  его во всей строгости, Иов  и
открыл легкомысленно уста свои и безрассудно расточает слова.
     Которыми  Бог ему отвечает, в котором души  он не  чает, которую  кровь
качает, как судно.



























     И продолжал Елиуй  и сказал: подожди меня немного, и я покажу тебе, что
я имею  еще что  сказать за Бога. Начну мои рассуждения  издалека  и  воздам
Создателю моему  справедливость, потому  что  слова мои точно  не ложь: пред
тобою  -  совершенный  в  познаниях.  Вот, Бог  могуществен  и  не презирает
сильного  крепостью сердца; Он не поддерживает нечестивых  и воздает должное
угнетенным;  Он не отвращает очей Своих от праведников, но с царями навсегда
посаждает их на престоле, и они возвышаются.
     К голове голова над  корнями густыми волос своих, как трава над корнями
своими  в поле чистом,  как в  море  вода; а к  траве на  том  свете, как  к
пристани  цепями  прикованы  русые дерева, чтобы ветер  их  не унес, как Иов
Христос Иисуса из гроба Его к Отцу Своему, который к лицу Ему, как кровь;
     Если  же они  окованы  цепями  и  содержатся  в  узах  бедствия, то  Он
указывает  им  на  дела  их  и на беззакония  их,  потому что умножились,  и
открывает их ухо для вразумления и говорит им, чтоб они отстали от нечестия.
Если  послушают  и будут служить Ему, то проведут  дни свои в благополучии и
лета свои в радости; если же  не послушают, то погибнут от стрелы и умрут  в
неразумии. Но лицемеры питают в сердце гнев и  не взывают к Нему,  когда  Он
заключает их  в  узы;  поэтому  душа их умирает в  молодости  и  жизнь их  с
блудниками. Он спасает бедного от беды его и в угнетении  открывает ухо его.
И тебя вывел бы Он из тесноты на простор, где нет стеснения,  и поставляемое
на  стол  твой  было  бы  наполнено  туком;  но  ты  преисполнен  суждениями
нечестивых: суждение и осуждение - близки.
     Делаются  на заглядение,  как душа  и тело  после  освобождения друг от
друга;  и вдруг  снова  делаются далеки, взрослый от  малыша, как  Иисус  от
Христа Иова, который трус и вор, как мозги Матфея, Иоанна, Марка, Луки;
     Да не поразит тебя гнев Божий наказанием! Большой выкуп не спасет тебя.
Даст  ли  Он какую  цену  твоему богатству?  Нет,  - ни  золоту  и  никакому
сокровищу. Не  желай  той  ночи, когда  народы истребляются  на своем месте.
Берегись, не склоняйся к нечестию, которое ты предпочел страданию. Бог высок
могуществом  Своим, и кто такой, как Он, наставник? Кто укажет Ему путь Его;
кто  может  сказать:  Ты  поступаешь  несправедливо?   Помни  о  том,  чтобы
превозносить дела Его, которые люди видят. Все люди могут видеть их; человек
может усматривать их издали.
     В глазах своих  из-под  век лица своего, как звезда  в Рождество Сына в
слезах Отца Его; не желай той  ночи,  когда  народы  истребляются  на  своем
месте;  давай  друг  друга  убьем,  по  разуму брат и  от испуга умрем,  как
мужчины,  Иов; тогда попадем - ты, Христос - войдешь в  Ад и выйдешь назад в
Рай - я, Елиуй - в Рай войду сразу и не вернусь, как Иисус;
     Вот,  Бог велик, и мы не можем  познать Его; число лет Его неисследимо.
Он собирает  капли воды; они  во множестве  изливаются  дождем:  из  облаков
каплют и изливаются обильно на людей. Кто может также  постигнуть протяжение
облаков,  треск шатра  Его?  Вот, Он распространяет  над  ним  свет  Свой  и
покрывает  дно моря.  Оттуда  Он  судит  народы,  дает пищу  в  изобилии. Он
сокрывает в дланях Своих молнию и повелевает ей, кого разить. Треск ее  дает
знать о ней; скот также чувствует происходящее.
     На белом  свете, а небосвод предчувствует;  и как вес души дает знать о
ней  телу ее,  так вес  тела на ней повелевает, кого разить  ей,  как  Богу;
который  Один не против того, что повелевает душой  Сына Своего,  как  Своей
плотью; которая,  как чужой сын  (например, как  большой  и единый еврейский
народ, нищий  духом,  земля ему пухом) дает Творцу  своему (например,  Иову)
веру в сына родного Иову тому (например, в меня);








     И от  сего трепещет  сердце мое  и подвиглось с места своего. Слушайте,
слушайте голос Его и  гром, исходящий из уст Его. Под всем небом раскат его,
и  блистание его -  до  краев земли.  За ним гремит глас;  гремит  Он гласом
величества  Своего  и  не останавливает его,  когда голос Его услышан. Дивно
гремит  Бог  гласом Своим, делает  дела великие, для  нас  непостижимые. Ибо
снегу Он говорит: будь на земле; равно мелкий дождь  и большой  дождь  в Его
власти.  Он  полагает  печать на руку каждого человека, чтобы все люди знали
дело Его.
     Сына и  не знали  лица Отца, который сделал  тело Сына из ребра Своего,
как Непорочную Деву; слушайте, слушайте голос Ее и гром, исходящий из уст Ее
живьем, как Иисус  пропащий из  Царства  небесного,  которое, как сердце без
чувств под ребром у Нее;
     Тогда зверь уходит  в убежище и  остается  в своих  логовищах.  От  юга
приходит буря, от  севера - стужа.  От  дуновения  Божия происходит  лед,  и
поверхность  воды сжимается. Также влагою Он наполняет тучи, и облака сыплют
свет Его,  и они направляются  по намерениям Его, чтоб исполнить то, что  Он
повелит им на лице обитаемой земли. Он повелевает им идти или для наказания,
или в благоволение, или для помилования. Внимай сему, Иов; стой и  разумевай
чудные  дела Божии. Знаешь ли, как  Бог располагает ими  и  повелевает свету
блистать из облака  Своего? Разумеешь  ли  равновесие  облаков,  чудное дело
Совершеннейшего в знании? Как  нагревается твоя одежда, когда Он успокаивает
землю от юга? Ты ли с Ним  распростер  небеса,  твердые,  как литое зеркало?
Научи нас, что сказать Ему?
     (Епифаза - Матфей, Вилдада  - Иоанн, Софара - Марк, Елиуя  - Лука) Отцу
твоему,  Иов  Христос  против тебя, чтобы ты на себя со скоростью звука слез
(Он повелевает им идти или  для наказания Бога Отца, или в благоволение Бога
Сына,  или  для помилования Бога Духа Святого)  был готов поднять  руку, как
глаза со скоростью света;  или, как сука щенка, облизать свою  плоть,  чтобы
отсохла твоя рука;
     Мы в этой тьме ничего не можем  сообразить. Будет ли возвещено Ему, что
я говорю? Сказал ли кто, что сказанное доносится Ему? Теперь не видно яркого
света в облаках, но пронесется ветер и расчистит их. Светлая погода приходит
от севера, и окрест Бога страшное великолепие. Вседержитель! мы не постигаем
Его. Он велик  силою, судом и  полнотою правосудия. Он  никого не  угнетает.
Посему да благоговеют  пред  Ним люди,  и  да  трепещут  пред Ним все мудрые
сердцем!
     Рыбы, как вода - звери, как твердь - птицы, как небеса - душа, как роса
- утро, как Иуда; ибо тело  в душе, как в траве  еще не успело родиться, как
кудри на  голове Его - а смерть уже садится, как птица на голову Его, как на
голую твердь (!)



















     Господь отвечал Иову из  бури и  сказал: кто сей, омрачающий Провидение
словами без смысла?
     Как бес с тремя головами; первая  голова - Бог  Отец -  вторая голова -
Бог Сын - третья голова - Бог Дух Святой;
     Препояшь ныне  чресла  твои,  как  муж: Я  буду спрашивать  тебя, и  ты
объясняй  Мне: где  был ты, когда  Я полагал  основания  земли? Скажи,  если
знаешь.  Кто положил меру ей,  если знаешь? или кто протягивал по ней вервь?
На чем утверждены основания ее, или кто положил краеугольный  камень ее, при
общем ликовании утренних звезд, когда все сыны Божии восклицали от радости?
     Бога Отца ли (?) обтянутого кожей, как череп Бога Сына на теле беса, на
котором лица нет, как Бога  Духа Святого, который  на нем (как Отца  и  Сына
вдвоем в коридорах Царства  небесного) оставляет  след  смерти, как в сердце
Иова, которое,  когда оно исторглось, вышло как бы из чрева его, как вода  в
невод души его;
     Кто  затворил  море воротами,  когда оно исторглось,  вышло  как  бы из
чрева, когда Я облака сделал одеждою его и мглу пеленами его, и утвердил ему
Мое  определение, и поставил запоры и ворота, и сказал: доселе дойдешь и  не
перейдешь, и здесь предел надменным волнам твоим?
     Пенным, как стаи молний, бегущие, как  черти по  венам ревущего Царства
небесного, стерегущего Рай; не  готовь, Иов сердце  свое к смерти - дай кров
ей в нетленном сердце ее - как в Царстве небесном душе твоей кровь твоя;
     Давал  ли ты  когда в  жизни  своей приказания утру и указывал ли  заре
место  ее, чтобы она охватила края земли и стряхнула с нее нечестивых, чтобы
земля изменилась, как глина под печатью, и стала, как разноцветная одежда, и
чтобы отнялся у нечестивых свет их и дерзкая рука их сокрушилась?
     Узка, как  отверстие в облаках, из которого Царство небесное бежит, как
река крови, которая дрожит, как  другая рука их,  высока,  как  горы Рая, на
которых луга крови;
     Нисходил  ли  ты во  глубину  моря и входил ли  в  исследование бездны?
Отворялись ли  для тебя  врата  смерти, и видел ли ты врата  тени  смертной?
Обозрел ли ты широту земли? Объясни, если  знаешь все это. Где путь к жилищу
света, и где место тьмы? Ты, конечно, доходил  до границ ее и знаешь стези к
дому ее.
     На, ешь - тело свое, как белый хлеб - а тело Мое, как черный хлеб;
     Ты  знаешь это, потому  что ты был уже тогда рожден, и число дней твоих
очень велико. Входил ли ты в хранилища снега и видел ли  сокровищницы града,
которые берегу Я на время смутное, на день битвы и войны?
     Как  Свои молитвы, которыми Я служил  тебе, Иов  Христос  -  тень  Моя,
которую я проложил по Себе - как дорогу к Богу в тебе;
     По какому пути разливается  свет и разносится восточный ветер по земле?
Кто проводит протоки для излияния воды и путь для громоносной  молнии, чтобы
шел дождь на землю  безлюдную, на пустыню, где нет человека, чтобы  насыщать
пустыню и степь и возбуждать травные зародыши к возрастанию?
     Явно  - а  нежные  зародыши  души (равные между собой, как  грешные Бог
Отец, Бог Сын, Бог Дух Святой) - тайно;
     Есть  ли у дождя отец?  или кто  рождает  капли  росы?  Из чьего  чрева
выходит лед, и иней небесный,  - кто рождает его? Воды, как камень, крепнут,
и поверхность бездны замерзает.
     Под руками  Бога, как  хлеб  железный,  всходы которого сами, как  свет
небесный, в котором бес Отец, бес Сын, бес Дух Святой, как три стороны света
где-то внутри тебя, Иов еврей  - а четвертая чертова  - твоя черная  кровь в
твоей маме;

     Можешь  ли ты  связать узел  Хима  и  разрешить узы  Кесиль?  Можешь ли
выводить созвездия в  свое время и вести Ас с ее детьми? Знаешь ли ты уставы
неба,  можешь  ли установить  господство его  на земле? Можешь ли  возвысить
голос твой к облакам, чтобы вода в обилии  покрыла тебя?  Можешь ли посылать
молнии, и пойдут ли они и скажут ли тебе: вот мы?
     Рожь  и пшеница в твоем  саду - вольные,  как богомольные птицы в Аду -
можешь  ли установить господство его на земле  (?) - усыновить сына  своего,
как Бог Отец  -  Который родится от сына твоего в Раю, как на краю земли - и
пойдут ли они и скажут ли, ветр живой,  тебе - Божьей  рабе в смертный  твой
час - вот мы, не трожь нас (?)
     Кто  вложил мудрость  в сердце,  или  кто  дал  смысл разуму? Кто может
расчислить  облака  своею мудростью  и  удержать  сосуды  неба,  когда  пыль
обращается в грязь и глыбы слипаются? Ты ли ловишь добычу львице и насыщаешь
молодых львов, когда они лежат в берлогах или покоятся под  тенью  в засаде?
Кто приготовляет ворону корм его,  когда птенцы его кричат к Богу, бродя без
пищи?
     Который рыщет у порога Царства небесного, которое - логово  Бога; ты ли
ловишь добычу львице (Царице небесной) и насыщаешь  молодых львов (Бога Отца
и Бога Сына) отцом и сыном твоими - которые Ей  когда то -  были два брата у
врат Царства небесного - а крылья  Двух над ними - как Дух Святой густой над
Ней (?)


































     Знаешь ли  ты время, когда рождаются дикие козы на скалах, и замечал ли
роды ланей? Можешь ли расчислить месяцы беременности  их? и знаешь  ли время
родов их? Они изгибаются,  рождая детей своих, выбрасывая свои ноши; дети их
приходят в силу, растут на поле, уходят и не возвращаются к ним.
     Как семена, корни которых - когда темно, всходят на поверхность Царства
небесного  -  и  тогда  оно  истощается  -  как преисподняя,  она  -  горняя
местность, стройна и жирна, в которую;
     Кто пустил дикого осла на свободу, и кто разрешил узы  онагру, которому
степь Я назначил домом  и  солончаки - жилищем? Он  посмеивается  городскому
многолюдству  и  не  слышит  криков  погонщика, по  горам ищет  себе пищи  и
гоняется за всякою зеленью. Захочет ли единорог служить тебе и переночует ли
у яслей твоих? Можешь ли веревкою привязать единорога к борозде, и станет ли
он боронить за тобою поле?  Понадеешься  ли  на него, потому что у него сила
велика,  и предоставишь ли ему работу твою?  Поверишь ли ему, что он  семена
твои возвратит и сложит на гумно твое?
     Вор он  - и ворон  склоняется точно над ним - как Царица небесная ночью
над Сыном Своим - Непорочная Дева - и опять до краев наполняется Им чрево Ее
- чтоб не разлучать Сына и Мать по гроб дней - которые ворону не различать -
как местность у врат Царства небесного и птицу над ней;
     Ты ли дал красивые крылья павлину  и перья и пух страусу? Он  оставляет
яйца свои на земле, и  на песке согревает  их, и  забывает,  что нога  может
раздавить их, и полевой зверь может растоптать их; он жесток к детям  своим,
как бы не своим, и не опасается, что труд его будет напрасен; потому что Бог
не дал ему мудрости и не уделил  ему  смысла; а когда поднимется на  высоту,
посмеивается коню и всаднику его.
     Хворый  труп,  который  во рту у  него, как  зуб ломается о пустоту  за
горизонтом губ  -  которые, как вороны  наследуют Царство небесное - верхняя
губа наследует  Царство небесное, как ворон-всадник -  нижняя губа наследует
Царство небесное, как ворон-конь;
     Ты ли  дал коню силу и облек шею его гривою? Можешь ли ты испугать его,
как саранчу?  Храпение ноздрей  его - ужас; роет ногою  землю  и восхищается
силою; идет  навстречу  оружию; он смеется над опасностью и  не робеет  и не
отворачивается от  меча; колчан звучит  над ним, сверкает копье  и дротик; в
порыве  и ярости  он глотает землю и не  может  стоять при звуке  трубы; при
трубном звуке он издает голос: гу! гу! и издалека чует битву, громкие голоса
вождей и крик.
     Лошадиный сына своего -  глаза,  как  гроза бичует его - Или, Или! Лама
савахфани (!) - Боже Мой, Боже Мой (!) Для чего Ты Меня оставил (?);
     Твоею ли мудростью летает  ястреб и направляет крылья  свои на полдень?
По  твоему ли слову возносится  орел  и  устрояет на высоте  гнездо свое? Он
живет  на скале  и ночует на  зубце утесов  и на местах неприступных; оттуда
высматривает себе пищу: глаза его смотрят далеко;  птенцы его пьют  кровь, и
где труп, там и он.
     Непреступный, как Храм души трупной;
     И  продолжал   Господь  и  сказал  Иову:  будет   ли  состязающийся  со
Вседержителем еще учить?  Обличающий Бога пусть отвечает Ему. И  отвечал Иов
Господу  и сказал:  вот,  я  ничтожен;  что  буду я отвечать Тебе?  Руку мою
полагаю на  уста  мои. Однажды  я  говорил, - теперь  отвечать не буду, даже
дважды, но более не буду.
     Ибо, пока плоть моя не умрет - в ней  Господь, как душа не  родится - и
теперь уже  всякий живой зверь, яко муравей, птица,  рыба,  и даже птенец  -
такой же  отец душе моей - как Ты мне на войне с ней, Отче мой - Иже  еси на
Небесех, да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя,
яко на Небеси и на земли.






     И  отвечал Господь  Иову из  бури и сказал:  препояшь,  как муж, чресла
твои: Я  буду  спрашивать тебя, а ты объясняй Мне.  Ты хочешь ниспровергнуть
суд Мой, обвинить Меня, чтобы оправдать себя? Такая ли  у  тебя мышца, как у
Бога? И можешь ли возгреметь голосом, как Он?
     Из-под земли, которая есть рот Его, которым Он ест Царство небесное;
     Укрась же себя величием и славою, облекись в блеск и великолепие; излей
ярость  гнева твоего, посмотри на  все гордое и смири его;  взгляни  на всех
высокомерных и унизь их,  и сокруши нечестивых на местах их; зарой всех их в
землю и  лица  их покрой  тьмою. Тогда и Я признаю,  что десница  твоя может
спасать тебя.
     Иов - и душу твою, которая под  кожей твоей,  как  птиц рать томится на
просторах Царства небесного  - наружу  не выпускать, как кровь Мою умирать в
Раю;
     Вот бегемот, которого Я создал, как и тебя; он ест траву, как вол; вот,
его сила в чреслах его  и  крепость его  в  мускулах чрева его; поворачивает
хвостом своим, как кедром; жилы же на бедрах его  переплетены; ноги  у него,
как медные  трубы; кости у  него, как железные  прутья;  это  -  верх  путей
Божиих; только Сотворивший  его  может  приблизить  к  нему меч  Свой;  горы
приносят ему пищу, и там все звери полевые играют; тенистые дерева покрывают
его  своею  тенью; ивы при  ручьях  окружают его; вот, он пьет из реки и  не
торопится; остается спокоен, хотя бы Иордан  устремился ко  рту его. Возьмет
ли кто его в глазах его и проколет ли ему нос багром?
     Иову  своему, который не почувствует боли в сердце,  как  Иисус Христос
смерти;
     Можешь ли ты удою вытащить левиафана и веревкою  схватить  за язык его?
вденешь ли кольцо в ноздри  его? проколешь ли иглою челюсть его? будет ли он
много умолять тебя и будет ли говорить с тобою кротко? сделает ли он договор
с тобою, и возьмешь ли  его навсегда себе в рабы? станешь ли забавляться им,
как птичкою, и свяжешь ли  его для  девочек  твоих?  будут ли продавать  его
товарищи  ловли,  разделят  ли  его  между  Хананейскими  купцами? можешь ли
пронзить  кожу его копьем и голову его рыбачьею острогою? Клади на него руку
твою, и помни о борьбе: вперед не будешь.
     В Царстве небесном - пока не разбудишь в себе зверька - его боль в тебе
- как четыре клыка - Матфей, Иоанн, Марк, Лука.























     Надежда тщетна:  не  упадешь  ли  от  одного  взгляда  его?  Нет  столь
отважного, который осмелился бы потревожить его;  кто же может устоять перед
Моим лицем? Кто предварил Меня, чтобы Мне воздавать ему?  под всем небом все
Мое. Не  умолчу о членах его, о силе  и красивой соразмерности их. Кто может
открыть  верх одежды  его,  кто подойдет к  двойным  челюстям его? Кто может
отворить  двери  лица  его? круг  зубов его  -  ужас;  крепкие  щиты  его  -
великолепие;  они  скреплены   как  бы  твердою  печатью;  один  к   другому
прикасается близко, так  что и воздух не проходит между ними;  один с другим
лежат плотно, сцепились и не раздвигаются.
     Отец и  Дух Святой -  верхние клыки  Бога  - Мать  и Сын - нижние клыки
Бога;
     От его чихания  показывается  свет;  глаза у него как  ресницы зари; из
пасти  его  выходят  пламенники,  выскакивают огненные искры; из ноздрей его
выходит дым, как из кипящего горшка или котла. Дыхание его раскаляет угли, и
из пасти его выходит пламя. На шее его обитает сила, и перед ним бежит ужас.
Мясистые части тела его сплочены между собою  твердо, не дрогнут. Сердце его
твердо, как камень, и жестко, как нижний жернов.
     От того, что оно -  мертвое, как горстка нервов Бога между  жерновами -
Отец и Дух Святой - верхний жернов - Мать и Сын - нижний жернов;

     коснувшийся его, не устоит, ни  копье, ни  дротик, ни  латы. Железо  он
считает  за солому, медь  - за гнилое дерево.  Дочь лука  не обратит  его  в
бегство; пращные камни обращаются для него в плеву. Булава считается  у него
за соломину; свисту дротика он смеется. Под ним острые камни, и он на острых
камнях лежит в  грязи. Он кипятит  пучину, как  котел, и  море  претворяет в
кипящую  мазь; оставляет за собою светящуюся стезю; бездна кажется  сединою.
Нет на земле подобного ему; он сотворен бесстрашным;  на все высокое смотрит
смело; он царь над всеми сынами гордости.
     Я  - Бог  их -  у ног твоих - жена  твоя  - во Мне твое семя - а в свое
время - вновь порознь с нами, Иов - поросль наша - Отец Николаша, Дух Святой
Паша, Мать Параша, Сын Саша.


























     И  отвечал  Иов  Господу  и  сказал: знаю, что Ты  все  можешь,  и  что
намерение Твое  не может быть  остановлено. Кто сей,  омрачающий Провидение,
ничего не разумея? - так, я говорил о том, чего не  разумел, о  делах чудных
для меня,  которых  я не знал. Выслушай,  взывал я, и я буду говорить, и что
буду спрашивать у Тебя, объясни мне. Я  слышал о Тебе  слухом уха; теперь же
мои глаза видят Тебя; поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле.
     Как  Ты  в Боге Отце, Боге  Сыне, Боге  Духе Святом,  которые  - на том
свете, как ветер, от которого - ослепли глаза Твои, и окрепли дети мои;
     И было после  того, как  Господь сказал  слова те Иову, сказал  Господь
Елифазу Феманитянину: горит гнев Мой  на тебя и  на двух друзей твоих за то,
что вы говорили о Мне не так верно, как раб Мой Иов. Итак возьмите себе семь
тельцов и семь овнов и пойдите к рабу Моему Иову и принесите за себя жертву;
и раб  Мой  Иов помолится за  вас,  ибо только  лице  его Я  приму,  дабы не
отвергнуть вас за то, что вы говорили о Мне не так верно, как раб Мой Иов.
     Который ослаб от  запаха серы  в  Царстве небесном, которое  - на лапах
Моих, которые размером  -  передние, как  Бог Отец -  задние, как  Бог Сын -
средние, как Бог Дух Святой;
     И  пошли  Елифаз Феманитянин  и Вилдад Савхеянин  и Софар Наамитянин, и
сделали  так, как  Господь повелел  им,  -  и Господь  принял  лице  Иова. И
возвратил Господь  потерю Иова, когда  он  помолился за друзей своих; и  дал
Господь Иову вдвое больше того, что он  имел прежде. Тогда пришли к нему все
братья его  и все сестры его и все  прежние знакомые его, и ели с ним хлеб в
доме его, и тужили с ним, и утешали его за все зло, которое Господь навел на
него, и дали ему каждый по кесите и по золотому кольцу.
     Потому что - то, что едите - спасает Иова от жажды и двадцать  восьмого
иова повисает в воздухе, как  Царство небесное над лесом  -  то, что пьете -
спасает Иова от голода и двадцать восьмого иова повисает в  воздухе, как Дух
Святой над водой;
     И благословил Бог последние дни Иова более, нежели прежние: у него было
четырнадцать  тысяч мелкого скота, шесть тысяч верблюдов, тысяча пар волов и
тысяча ослиц. И было у него семь сыновей и три дочери. И нарек он имя первой
Емима,  имя второй - Кассия,  а имя третьей - Керенгаппух. И не было на всей
земле таких прекрасных женщин, как дочери Иова, и дал им отец  их наследство
между братьями их. После того Иов жил сто сорок лет, и видел сыновей своих и
сыновей сыновних  до  четвертого  рода;  и умер  Иов  в старости, насыщенный
днями.
     В июне, двадцать восьмого иова.





















     10










     Наташе Азаровой






     Каким бы словом Бог не был,
     я Богу не буду его говорить;
     слушай, земля,
     слова моих уст.




     Мои слезы - речи течение,
     грозы из глаз, как роса;
     и встречи со мною зелень
     бежит, как я через траву.


     Прочь с глаз Твоих, Господи, ухожу в клетку соловья я,
     в  час,  когда  солнце  расцветку  свою  меняет,  как  душа этой  птицы
толчковую ногу.






     Как с воды, взлетает с меня
     дух мой и тверд, как скала
     Бог со мной; только Богу видны
     капли тьмы в моем теле,
     капли света на лице моем;
     свет этот неправеден, тот свет неистинен.



     Души моей побратим,
     дух мой, как запад востока;
     восход строптивый, закат развращенный.





     Дух мой, плоть и душа, что вы даете Господу,
     народ глупый и неосмысленный (?)
     не я - Он ваш Отец,
     Который усвоил, дух тебя,
     создал, плоть тебя и устроил, душа тебя.







     Дух мой, плоть и душа - остались одни
     у меня, как бог у прежних моих родов,
     нету у этого бога ни матери, ни отца,
     чтобы они, Господь помнили о Тебе;
     дух свой и душу, как старцев
     спроси, моя плоть - разве скажут, Господь, ей о Тебе (?)





     Когда на свете один Всевышний,
     как Солнце между закатом - восходом,
     и под небосводом нет человечества,
     тогда душа моя всходов
     не дает, как земля Израиля;


     ибо ни части от власти Господа
     душе не дано - только тела удел.





     Душа моя и ночью, и днем в теле моем, как я в середине
     своей жизни; годы мои, как всходы в степи,
     как горы в цепи, как взоры Господа моего;
     Господь нашел мое тело в пустыне моей души, смотрел за ним,
     хранил его, как зеницу Своего глаза;




     тело оставляет душу - свое гнездо,
     носится над ней с распущенными волосами,
     распростирает плоть над душой свои крылья,
     берет и носит ее на своих перьях,


     звезда  Рождественская, как  вода  падает с  неба в  пустыню из  гнезда
своего;
     и  Бог Отец любит чужого сына, потому что  родной Сын  не любит никого,
кроме Бога.











     Пью ли, сплю ли, ем ли
     я Тело Бога - не уходит вода прочь с полей,
     как ночь к облакам; не питает вода Господа; ночь взлетает с  земли, как
птица с воды на глазах у меня;
     одно  солнце встает, оно - мед из камня; другое  солнце погасло,  оно -
масло из твердой скалы.




     Душа моя под сердцем моим, как слово Бог под языком,
     и не слышу я своего сердца, как своих слов;
     плоть тучнеет моя, как небеса над пшеницей,
     и кровь летит птицей, и душа висит гроздью ягод.




     Люб я себе, как Богу; дрожат кончики моих губ, и нету конца моим дням;
     большой  я  и груб  с  родителями своими, как труп мой  с  душой  моей;
утучнел я, отолстел и разжирел;
     ни отца, ни матери не оставил мне Бог, чтобы я не оставил Его;
     и  тело  мое было,  как утро,  и душа моя была, как ночь с  субботы  на
воскресение.


     Умерли мои родители, и стали чужими друг другу, как я и земля под моими
ногами;
     за маму, за папу ем я  Тело Бога, и  моя плоть  раздражает душу  своими
мерзостями.



     Как от земли отрываю одну, другую ногу,
     так глаза открываю и не верю своим ногам; и как в  слове Бог: раз - Бог
Отец, два - Бог Сын, три - Бог Дух Святой, а не аз, буки, веди,
     так в уши мои души мамы и папы поют, как птенцы.


     Я забыл папу, рыдавшего на глазах у меня,
     как Бога, создавшего меня.



     Свою плоть я увидел
     глазами своей души и смертью, как Господом пренебрег;
     взял в свой дом маму и папу, сына Его сыновей и дочь Его дочерей.




     Сказал я Богу: заберу родителей от Тебя моих,
     и Ты не увидишь, какой будет мой конец;
     ибо ни Мать Твоя, ни Отец не знают,  что когда на  Тебе  прекратится их
род,
     тогда в тело Твое возвратится душа, в которой нет ему верности.






     Сказал я Богу: ни жива, ни мертва, душа с Тобой на двуногом
     говорит языке, и слова, как от льва, разбегаются от меня;
     народом бессмысленным сбегаются слезы к глазам  моим по  суху,  аки  по
водам и, как взгляд на Тебя стоят на своих двоих.




     Сказал я Богу: ибо что небосвод говорит земле - старой деве,
     то и Тебе Твоя Мать повторит, что Ты - плод только Отца Твоего;
     и как ветер играет земле, и солнце жжет его произведения,
     так и  Маму Твою оно  бережет на том свете,  и  Отец Твой поет Ей,  как
ангельский хор.


     Ветер, как дети Твои, Господи, обратила его в бегство земля Твоя;
     истощи мою душу и тело, как стрелы Свои и защити меня от них.




     Будут истощены тело мое и душа моя голодом;
     Твоим холодом, Господи, будут опустошены они, как оба моих глаза;
     закрыл я глаза - и нет никого, кроме меня  одного в доме Господа моего,
когда Бога там нет Самого - и открыл я глаза скорей;
     открыл я глаза - кого только нет - столько звезд в глазах,  сколько лет
свет их идет к земле.





     Извне душа моя будет губить тело мое на глазах моих;
     и голова моя, кружась, будет сеять в душе ужас;
     один мой глаз - юноша, другой - девица;
     труд лица моего делает из меня грудного младенца,
     труд души моей - покрытого сединой старца.



     Ты, Господи, закрыл глаза мои и открыл их, как гробы
     родителей моих;
     встали муж и жена и на своих двоих ушли от меня на глазах Твоих.






     Весна, осень, зима, лето
     вышли из глаз Бога, как из берегов;
     и разбежались родители от меня, как по воде круги,
     чтобы не возомнили глаза мои и не сказали:
     наша тоска, как звезда Рождественская, высока,
     Младенец растет в нас со скоростью света.



     Ибо слезы в глазах стоят, как народ
     и возле Младенца теряют рассудок;
     нет в слезах смысла.



     О, если бы с Младенца глаз не сводили
     тело Его и душа в теле этом,
     как близкие люди (!)




     Как бы могла моя мать поломать тысячу
     своих жизней и вдвое больше отцу моему,
     если бы я не предал земле родителей моих,
     и Господь не отдал мне их (!)



     Ибо моя плоть - не защитник души моей от воскресших баб, мужиков;
     земля от мертвых родителей мой защитник,
     когда Господь на этом свете, а они на том.





     Ибо одной крови тот и этот свет, как сестра и брат;
     одной крови, как виноград от виноградной лозы Содома
     и с полей Гоморры;
     глаза Бога - ядовитые ягоды,
     слезы Его - горькие;


     ибо тогда не разрушает  Господь  на этом свете сначала плоть мою, потом
душу, как моей плоти крону,
     когда  на том  свете смешает Он  душу мою  и плоть,  как  яд драконов и
гибельную отраву аспидов.


     Не сокрыта ли эта цветущая ночь, Господи в гуще Твоего дня,
     как солнце тучное в светохранилищах (?)




     Солнцестояние, как на голове моей волос стояние,
     как стояние души перед Богом в теле моем; тело, как душа моя колеблется
     от страха перед Богом, Который на волоске от его гибели;
     скоро для Бога моего наступит уготованное для них.










     Вот-вот  перед Лицом Господа  исполнится  уготованное Сыну Отцом,  небо
откроет глаза и закроет рот;
     глаза наполнятся звездами, и  невидим будет  Лик  Господа,  как язык за
зубами;
     ибо рука языка ослабела;
     Бог Сын не умер, только спит, Бога Отца видит во сне.


     Разве Бог Отец  накажет  Сына  Своего,  как  одна  половина  моей жизни
половину другую? Только мороз по коже Сына, и звезды горят, как боги;
     тогда Отец скажет  Сыну: земля была  твердыня,  дала  Тебе одну  жизнь,
забрала другую; дни Твои по земле, как звезды по небу рассеялись.



     Скажет Господь  мне, Моисею: Я  не  сею и  не жну;  оставь Меня,  как Я
оставил в  пустыне братьев твоих; жир тела твоего - жир их жертв, кровь твоя
- вино их возлияний;
     плодитесь  и  размножайтесь,  ходите  по головам друг  друга; и  как ни
севера, ни  юга, ни  запада, ни  востока, так ни зимы, ни лета, ни весны, ни
осени не дам вам;
     пусть они восстанут и помогут вам, пусть будут для вас покровом (!)





     Скажет Господь: Царство небесное - пустыня;  восток, запад, север,  юг,
весна, осень, зима, лето - это Я;
     и как нет в  Царстве небесном ни тебя, ни братьев  твоих,  так на земле
нет Бога, кроме Меня;
     Я умерщвляю и оживляю,
     Я поражаю и Я исцеляю,
     и никто не избавит от Моей руки.


     Скажет Господь:  как  под  землю Я  сойду к  мертвецам, так и в Царство
небесное Я войду: сначала они, потом Я Сам;
     и  как  по звуку Своих  шагов  голос Свой различаю,  так и  руку Мою  Я
подъемлю, говорю: живу Я во век (!)




     Когда  изострю Мой сверкающий  меч,  и звезда Рождественская скатится с
неба, как голова врага Моего с плеч,
     и Моя рука приимет суд, облака рука  в Царство  небесное  поднимет, и с
лица земли они руку Мою сотрут,
     то сначала  отмщу Моим врагам, потом верну им жизни, одну за одной, как
мужу с женой детей, как волну за волной берегам,
     и ненавидящим Меня воздам; Царство небесное сегодня - тут, завтра - там
за ними идет по пятам;




     Царство небесное - пустыня; упою Мои стрелы  кровью, дам врагам  Моим в
Царстве небесном кров Я;
     Мой меч насытится плотью, и сотру с лица Моего пот Я;
     все сильней  солнце печет, кровь дней  убитых  и ночей пленных течет по
его венам,
     и Рождественская звезда в Царство небесное входит, как вода в берега.





     Скажет Господь: ваши лица  старше ваших  рук; веселитесь, язычники, как
птицы небесные над Моим народом;
     Я воздал мщение  его врагам (!) На Мне кровь Моего  народа, вооруженная
до зубов;
     И, как  женщина  обнаженная - в  кругу  рабов,  так  на  берегу Царства
небесного - Рождественская звезда, и шум там, и гам;
     Я, как вода ключевая очистил Свою  землю и Свой народ, и  на  замке Мой
рот (!)




















































     1












     Игорю Лощилову


     ОСЁЛ: я - гром в горах
     ты, Бог, - страх
     кротость - гроза в тиши
     тело - слеза души

     АДАМ: тело душа мои - странники
     ОСЁЛ: глаза мои - страха всадники


     НОЙ: зренья раздвоенный след,
     ОСЁЛ: воины - тьма и свет



     СОВА: Бог - лучей пучок
     узок широк мой зрачок
     зрачок - язычок сна
     Бог - небес стена

     АДАМ: небо - лес звезд
     СОВА: я - земли рост

     НОЙ: зернышком ночи плюет
     СОВА: земля мои очи клюет



     КОНЬ: Бог - холод льда
     я - подо льдом вода
     лед - ноша реки
     я - воздуха пузырьки

     АДАМ: дышит земля глубоко,
     КОНЬ: солнца черное око

     НОЙ: глаза мои правый левый
     КОНЬ: правой шагают левой





     СТРАУС: солнце - дождя разбег
     день - ночи снег
     снег - земли темница
     я - теней возница

     АДАМ: закат - восхода тень
     СТРАУС: я - исхода день

     НОЙ: ночь исхода бела
     СТРАУС: души черны и тела



     КОРОВА: рыжий незверь нептица,
     под сердцем моим - телица
     под сердцем, кровь с молоком -
     душа золотым бычком

     АДАМ: хвостата душа и рогата
     КОРОВА: с рассвета и до заката

     НОЙ: солнце встает по ночам
     КОРОВА: к детям своим - лучам



     АИСТ: нити дождя до ста,
     живите, клювы уста
     уста прыг - скок
     то плевок то клевок

     АДАМ: клюв - камень речной
     АИСТ: я - столп соляной

     НОЙ: кольцо годовое столпа
     АИСТ: голубое и крона слепа
















     ЛЯГУШКА: сердце - певчая птица
     на ветку души садится
     ветку то в холод то в жар
     бросает молчания дар

     АДАМ: кровь набирает вес
     ЛЯГУШКА: тела с душой и без

     НОЙ: в бездне кого только нет




     ЦАПЛЯ: раскрыла земля крыла
     солнце накрыла мгла
     Бог день начинает с того
     что вспоминает его

     АДАМ: светает и память с воды
     ЦАПЛЯ: взлетает до первой звезды

     НОЙ: первая жизнью кишит
     ЦАПЛЯ: вторая на землю спешит



     СВИНЬЯ: и в облаке и
     в облике свиньи
     то ли облика ее вершки
     то ли глаз моих корешки

     АДАМ: на глазок и в разрез небес
     СВИНЬЯ: душ уплывает лес

     НОЙ: в ночь уплывает день
     СВИНЬЯ: мою убивает тень
















     ПЕЛИКАН: дух мой - ребенок мой,
     бесенок света над тьмой
     тот свет едва зачернеет
     под ним этот уже зеленеет

     АДАМ: зелена луна дожди -
     ПЕЛИКАН: семена ее в груди

     НОЙ: душе моей за порогом тела
     ПЕЛИКАН: ей нет до тебя дела





     ОВЦА: Бог предо мной наяву
     я на том свете живу
     поголовье лучей на свету
     растет на глазах в высоту

     АДАМ: души замедляет рост
     ОВЦА: тело идущее в рост

     НОЙ: детские звезд тела
     ОВЦА: ночь забрала отдала



     КУРИЦА: небо - воды скорлупа
     облако - перьев толпа
     вырос закат на вершок,
     черной воды гребешок

     АДАМ: день ночи видней
     КУРИЦА: солнце плывет над ней

     НОЙ: зерен в земле стада
     КУРИЦА: ни жива ни мертва вода














     ЗАЯЦ: с Богом теряет связь
     небо, ручьем оборотясь
     чистого неба ключ
     бьет из тяжелых туч

     АДАМ: с неба земля слезой
     ЗАЯЦ: катится перед грозой

     НОЙ: петляет земля горячи
     ЗАЯЦ: следы ее - звезды в ночи



     ЧЕРЕПАХА: мой панцирь - небесный свод
     земная поверхность - живот
     между душой и телом
     жизнь моя годоразделом

     АДАМ: глаз моих устилают поля
     ЧЕРЕПАХА: солнце звезды луна земля

     НОЙ: четыре стороны света
     ЧЕРЕПАХА: весна осень зима лето



     МЫШЬ: тянет земля ко дну
     звездного неба луну
     то полем небесным то лугом
     голова моя ходит кругом

     АДАМ: в голове моей гладь да тишь
     МЫШЬ: то ли Бог - малыш то ли мышь

     НОЙ: надышу малышу души завиток
     МЫШЬ: юг север запад восток
















     КИТ: лежит в воде ледяной
     дрожит земля подо мной
     безвидна земля и пуста
     с головы моей до хвоста

     АДАМ: с головы до пят я расту
     КИТ: на плаву на бегу на лету

     НОЙ: три дня на меня налетело
     КИТ: взяли душу мою и тело



     КОЗА: солнце для своих лучей -
     донце, земля - ручей
     ни плача в глазах ни смеха
     ни кола ни двора у эха

     АДАМ: ни копыт от эха ни рогов
     КОЗА: ни кругов по воде бегов

     НОЙ: ни кручин бегов из пучин
     КОЗА: глаз в берегах морщин



     ГОЛУБЬ: облака кувырок в ветерок
     то ль жирок земли то ль пирог,
     хлябь горизонта жирна
     тучи полны зерна

     АДАМ: детей от груди отнимет
     ГОЛУБЬ: жена твоя глаза поднимет

     НОЙ: в глазах моих мать отец
     ГОЛУБЬ: в слезах твоих свету конец


     ЛЕВ: лев, царь - я
     ты, Бог, - семья моя
     львиц львят твоих
     семь моих я - их

     АДАМ: семь возвратятся за мной
     ЛЕВ: дней из ночи одной

     НОЙ: в небе каменный гость,
     ЛЕВ: солнце - белая кость




     ОРЁЛ: ты, Бог, - слеза
     на мои набегаешь глаза
     кончики моих глаз
     едва различают нас

     АДАМ: души моих сыновей
     ОРЁЛ: старшая младшей живей

     НОЙ: сыта горизонта черта
     ОРЁЛ: висят уголки ее рта


     КРОКОДИЛ: день рождения от
     жизни отнимет год
     голова моя - небосвод
     тело - рот душа - живот

     АДАМ: того чистилище света
     КРОКОДИЛ: земля этим разута раздета

     НОЙ: не воротит маму мне эта
     КРОКОДИЛ: осень - чистилище лета


     ЯЩЕРИЦА: Бог - отец за сына
     не в ответе его половина
     на своей половине живет
     не ест душа не пьет

     АДАМ: небо разделит земля
     ЯЩЕРИЦА: на горы поля моря


     НОЙ: с телом своим одним
     ЯЩЕРИЦА: что делать с моим с твоим


     КРОТ: я - души твоей вдох
     ты моей выдох, Бог
     мели подземной реки,
     капели глаза велики

     АДАМ: черное солнце - семья
     КРОТ: мама папа и я

     НОЙ: полушария моих глаз
     КРОТ: в первый раз разлучают нас





     МУРАВЕЙ: душа - человек, в ее власти
     звериные тела страсти
     тело мое - насекомое
     незнакомое мне знакомое

     АДАМ: чувствам моим пяти
     МУРАВЕЙ: встать им на твоем пути

     НОЙ: родилась земля ни кровинки
     МУРАВЕЙ: ни травинки одни тропинки


     СОБАКА: души поводырь своей
     я не мама не папа ей
     несут ко мне облака
     тень моего щенка

     АДАМ: мы возникаем из тьмы
     СОБАКА: молнии громы дымы

     НОЙ: молния гонит стада
     СОБАКА: звезд и стоит вода


     ЖУРАВЛЬ: летит на своих двоих
     ночь на крыльях моих
     в ночи открывается вид
     на землю и сердце болит

     АДАМ: земля родилась на пустом
     ЖУРАВЛЬ: твоем месте на свете том

     НОЙ: того света во мне острова
     ЖУРАВЛЬ: ни души и твоя жива


     МЕДВЕДЬ: мне моя нежилая
     жизнь прожужжит - жива я
     Бог душу мою возьмет
     на землю обратно вернет

     АДАМ: земля в путь дорогу за мной
     МЕДВЕДЬ: мало Богу земли одной

     НОЙ: мал я и в полный рост
     МЕДВЕДЬ: ночь достает до звезд






     ПЧЕЛА: Бог, в твои небеса
     на крыльях моих роса
     летит за дождем снегом
     глядит асиновским олегом

     АДАМ: асиновских олегов строй
     ПЧЕЛА: рассчитайся на первый - второй

     НОЙ: на глаза рассчитайся, слеза
     ПЧЕЛА: облаками взмахни, гроза



     ОЛЕНЬ: ты - Бог моего врага
     я ему в бок рога
     рога мои вверх вбок
     ты - мой Бог

     АДАМ: мои дети со мной - на ты
     ОЛЕНЬ: на вы - ветер листы кусты

     НОЙ: солнце же пашет на птицах
     ОЛЕНЬ: уже пляшет в моих ресницах



     ЛЕБЕДЬ: солнце - летающий дом
     дождя над моим гнездом
     Бога рука - река
     ноша ее облака

     АДАМ: крылья - разлив реки
     ЛЕБЕДЬ: от Бога мои далеки

     НОЙ: несут реку ни ветерка
     ЛЕБЕДЬ: дыханьем твоим облака



     ВОЛК: облака жизнь бела
     небом черным была
     белый мой день, ночка -
     черная на тебе точка

     АДАМ: точки на дне моих глаз
     ВОЛК: в профиль стоят и анфас

     НОЙ: дней творения шесть
     ВОЛК: дыбом стоит моя шерсть




     ВОРОН: сплю ли пью ли ем ли я
     Бог, земля я твоя
     черное небо столбом
     в воздухе голубом

     АДАМ: я ли с земли ты ли
     ВОРОН: жили - были столбики пыли

     НОЙ: воздух чист вороной
     ВОРОН: то ли свист в облаках то ли ной


     ВЕРБЛЮД: солнце - пустыни цветок
     света поток - лепесток
     лепесток - переправа лун
     направо пойдешь - юн

     АДАМ: налево пойдешь - старик
     ВЕРБЛЮД: небо - остров земля - материк

     НОЙ: остров низок высок
     ВЕРБЛЮД: звезды падают на песок


     ПАВЛИН: солнца качнется цветок
     кончится запад начнется восток
     черноземная туч полоса,
     луч ломается о леса

     АДАМ: туча - глухой уголок
     ПАВЛИН: я - на радуге узелок

     НОЙ: радуга - ночь дугой
     ПАВЛИН: день один и другой


     ПАУК: белая ночь - восток
     запад - седой волосок
     на своем волоске я повис
     восток - вверх запад - вниз

     АДАМ: запад - в смех восток - в плач
     ПАУК: тень мою в нить день - ткач

     НОЙ: дней своих я откину прядь
     ПАУК: с глаз долой и живой опять






     МУХА: по образу и подобию своему
     ночь создала тьму
     белая ночь - день
     черная - мою тень

     АДАМ: черный земля человек
     МУХА: снег на верхушках рек

     НОЙ: тот снег тяжелей моих век
     МУХА: плод твоих чистых нег





































     Арво Метсу
     Ной душу
     В ковчег погружает
     И вытесняет сушу,
     Рожь лает,
     Мяучит пшеница,
     Кровь развивает
     Скорость, как птица,
     Не сеет, не жнет,
     В отцы не годится,
     Ною поет
     На ночь она,
     Душа отстает
     От нее, черна,
     Мрак до небес
     Достает, как луна

     Возраст исчез
     Жен, и мужья
     К ним интерес
     Потеряли, клюя
     Слабого сильный
     Возле ручья,
     Носится пыльный
     Луч, словно дух
     Тучи двужильной,
     Нем, глух
     Лес, тишину
     Пробует слух
     На зубок, в седину
     Голова ложится
     Зерном в целину

     Не могут ужиться
     Змеи в клубке,
     Который кружится,
     Ползет налегке
     На том свете
     Море к реке,
     На этом в ответе
     За Ноя его
     Мамины дети,
     Они никого
     Не любят и
     Губят его,
     У Ноя три
     Взрослых сына,
     Пустынна внутри
     Тень исполина,
     Росою умыта
     Бездомная глина
     Солнце, как сито
     Тьму разделяет
     И капельки быта,
     Ной истребляет
     Деревья, один
     В ковчеге гуляет
     Средь женщин, мужчин,
     Впредь они будут
     Не дочь и не сын,
     Птицами будут,
     Гадом, скотом,
     Парами будут
     Волн за бортом,
     Боится их Ной,
     Прячет потом
     У себя за спиной,
     От страха трясется,
     Пот ледяной
     С него льется,
     В ковчеге не спит
     Никто, кто спасется

     Открывается вид
     На звезды с воды,
     Ной норовит
     Убежать от беды,
     За Ноем душа
     Заметает следы,
     Душа, не спеша
     Плывет, и готовит
     К смерти душа,
     Ковчег остановит
     Волна, и луна
     Землю закроет,
     Как створку окна,
     К глазам прикоснется
     И распахнется волна,
     От брызг отряхнется
     Одна, другая
     От них проснется,
     Берег, нагая
     С собой уведет,
     На зной набегая









     Земля пропадет,
     Солнце во чрево
     Ковчега войдет
     Справа налево,
     Пойдет по рукам,
     Как падшая дева,
     Стук, гам,
     Зубастое эхо
     Делает "ам"
     Без спеха,
     Птица и скот,
     Словно мякоть ореха,
     В ковчеге забот
     Больше, чем дома,
     Молния рот
     Затыкает грома,
     Радуга рта
     Не меняет излома

     Ноя жива
     Душа, если есть
     Света в ней два,
     Этот в ковчеге весь,
     Вот лежит наг
     Небосвод, словно смесь
     Вод-бедолаг,
     Ной - на этом
     Морю земляк
     Солнечным летом,
     На том - зимой,
     На том и на этом,
     Летом, зимой
     Ноем и тени
     Сочтены за кормой
     Земли при смене
     Времени года,
     Рода, племени

     Ковчег из похода
     Вернулся пустой,
     Ной-воевода
     В век золотой,
     И мама жива,
     Воздух густой
     Роняет листва,
     Руки висят,
     И ветвится трава,
     Триста шестьдесят
     Пять дней
     По ночам блестят,
     Опять звезды видней
     Сердца в груди,
     Облаком в ней
     Радуга впереди
     Ноя, внизу,
     Вверху, позади,
     Из плоти грозу
     Душа высекает,
     Из камыша - стрекозу,
     Ной опускает
     Глаза, и сыновей,
     Как волосы, распускает























     12












     Леше Лазареву










     В Царстве небесном плоть моя душу свою ласкает, как не ласкал на  земле
я себя никогда; дыханье без чувств срывается с моих уст (!)
     Ибо  тела вина велика,  как душа его двойника, и  два света плывут,  не
спеша в облака - тот и этот - как две одинаковых рыбы.



     Свое имя, как душу ношу; мамой одно мне дано, другое - у птах на устах;
полной грудью дышу, и воздух, как мама поет;
     Солнце садится, встает, когда мама  навстречу солнцу, как  птица делает
шаг;
     Тот свет и этот  - две одинаковых птицы; одно солнце встает - и  темно,
другое солнце садится - и светло поэтому.





     Нет на  земле никого у этого света, кроме света того;  ни века, ни дня,
ни у меня моей  мамы; как два человека, тот свет и этот;  мама моя жива; дни
мои ей велики;
     Ночь ввела ее в  чертоги свои, под ноги легла, расцвела, как  в Царстве
небесном земля; не было тающим звездам числа, устилающим даль;
     Тот  свет  - мертвый, этот - живой;  нет ни одной души между  ними, как
между тобой, мама и мной; мы тоже умрем, друг друга забудем;
     Будем  восхищаться  и  радоваться  тобою,  Царство небесное, ласки твои
больше, нежели вино превозносить;
     Только мертвые любят тебя достойно (!)
















     Как Царство небесное, мама черна, но красива; ночи слетаются к ней, как
птицы, дни сбегаются, как звери; тело ее и душа - Иерусалимские дщери (!)
     Зачем маме моей шатры  Кидарские  (?) завесы  Соломоновы (?) зачем я ей
(?) между нами Царство небесное, как плача стена;
     Как  жена,  которая подняла  руку на  мужа своего, сжалось сердце его в
кулак;
     И  как  маму  мою одну,  мрак  окутал  сначала мужа, потом  жену; и как
сначала  на  том свете смешались запахи ночи и дня, так потом  на этом свете
смешались запахи леса.



     поставили  меня стеречь виноградники, - моего собственного виноградника
я не стерегла.
     Не умерла душа моя снаружи тела моего; только спит, как жена без мужа и
видит меня во сне;
     Душа, когда ей не спится  - летит, как булыжник в птицу; неподвижны тот
свет и этот, могут любить, а убить не смогли бы;
     Дух мой и плоть - разноцветные нити, вы - как солнце  в зените звените;
день потух на земле, стала тень его в Царстве небесном солнечным светом, как
зренье и слух - мои сыновья;
     Поставили они меня вчерашнее солнце стеречь; и было Царство небесное на
земле шире  моих  плеч;  и чиста была душа моя; плясали уста мои, как птица,
которую обезглавили.



     Мама, крови  твои, как брови срослись; форму тела душа приняла, как яма
и оставила тело  твое; к  душе прикоснись -  и убьет; ты не умерла -  только
спишь; душе своей - кыш скажи;
     Жид - я; мама моя - русская; кровь ее бежит по жилам Царства небесного,
как рябь по воде; душа моей мамы в Царстве небесном, как зерно в борозде;
     Полночь - дочь ночи;  полдень  - сын дня; сын похож на  маму, дочь - на
меня; к чему  мне быть скитальцем возле дней и ночей  моих (?) пальцем их не
трону, на ноги подниму.


     Мама,  я  - самый  красивый среди женщин;  ты  -  самая  красивая среди
мужчин; и  похожа твоя  жизнь на  мою жизнь меньше, чем  одна половина  моей
жизни на половину другую, а жена на мужа; они умерли - мы воскресли;
     Как баба своего мужика, перевернул  я на спину жука; смотри, жук - день
высокий какой  - звезд не видно;  тоска твоя высока, как  восток  и запад на
земле, а в Царстве небесном юг и север; встань, жук и иди.


     Царство небесное - цветок; земля - пчела; прозрачны ее крыла, как души,
которых  оставили тела; и как на  земле  не отличить живой  души от  мертвой
души, так и в Царстве небесном тела ангела от  тела черта не  отличить; если
солнце встает на земле, а в Царстве небесном солнце садится;
     Я не уподобил бы тебя кобылице в  колеснице  фараоновой; я бы  уподобил
тело  твое юноше, уподобил бы душу твою девице, возлюбленная  мама; но тогда
мое тело будет выглядеть женственно, будет выглядеть мужественно душа моя.











     Сон мне  был: мороз; прочен лед на  реке, мост над  рекой, как память о
лете; красота моя покоя не дает маме моей; взмахнул я рукой, и настал покой;
я  проснулся:  мама,  шея твоя  в  ожерельях,  ланиты  твои  под  подвесками
прекрасны;
     Сон мне  был: жара; светел  ветер  с утра,  как день; и от ветра падает
тень,  как  голова  с  плеч  ребенка; и  я проснулся:  мама,  прекрасны  под
подвесками твои ланиты, в ожерельях твоя шея;


     Мама, будем, как дети, ты и я (!) сон  мне был: осень; Царство небесное
-  высокий  осени  звук,  земля - звук осени низкий;  славно, что в громовом
раскате   эти   звуки  по   длительности   плавно   делаются   равны;  а   в
действительности:   буйная  роса   лежит  на  чахлой  растительности;  и   с
серебряными блестками тишины небеса на закате - подвески золотые;
     Был я маленький: ел себя, спал с собой; а стал большой:  сердце с душой
живет, как с рабой; мчит ветер над землей душу мою; стучит сердце, как дождь
о землю; и говорят мне: золотые подвески, маленький, с серебряными блестками
тебе сделаем мы.


     Душа  перед  тем  как родится  на свет,  меняется  с телом местами; оно
шевелит устами ей  вслед, как я вслед своей  маме;  и тело  мое не чувствует
боли тела ее, доколе;
     На душу и тело себя  не  деля,  гляжу  я  на маму, как в небо земля;  а
солнце под небом черней угля; и Царство  небесное пахнет цветами,  как шкура
земли, в которой я не был.


     Царство небесное, как трава растет на земле; и земля из высокой травы в
небо  глядится,  как птица с  твоей головы; а  сын твой, мама  -  как  пучок
мирровый;
     Мама,  Царство небесное  сначала  убивает тело  сына  твоего,  а  потом
добывает  душу  его из-под земли; и как  выпущенная  стрела  возвращается  с
добычей на землю, так  душа  возвращается в тело сына  твоего; и пребывает у
грудей твоих сын твой возлюбленный.


     Око  твое - Царство небесное;  земля - зрачок ока  твоего; мама,  мы  с
тобой  сначала  умрем -  потом заживем, как  брат и  сестра;  брат  войдет в
Царство небесное с запада; сестра войдет в Царство небесное с востока; будет
она нагая; от нее на шаг будет он наг;
     Земля - зрачок ока твоего; твой взгляд - виноград; а Царство небесное -
кисть кипера; и как след  от греха правого моего ока  остается на левом моем
оке, так  на этом свете от света  того  глубокий  след  остается во  взгляде
твоем;  и  как земля в  пучок собирает тот свет и этот, так, высунув язычок,
волосы собирает  в  пучок руками и голосом, так  в  виноградниках  Енгедских
виноград собирает брат твой возлюбленный.


     Мама пьет из  ручья;  она, как ручей  ничья;  чуть  свет подошла мама к
ручью,  в путь свой затемно  выйдя,  и видит прямо перед собой: я по грудь в
ручье пью из воды голубой, а ручей красен; о, я прекрасен, мама, я прекрасен
(!) показал ей меня ручей и сказал: вот ты (!)
     Мы ушли, как пришли вдвоем;  я не  остался с ручьем, остался  я с мамой
ничьей, которая, как  ручей; ни сестры, ни брата возле меня с  той  поры,  с
того  дня;  и  светило после  заката чистое,  как  будто сначала  в  Царстве
небесном родились  ты и я; а потом силы мои оставили меня на земле, как твои
глаза.











     Как Царство  небесное растет  на земле,  так  птица  растет  на лету  в
высоту;  и  как птица падает с древа  справа  налево, так в Царстве небесном
падает лист слева направо под свист ее крыльев  в лесу, который на  кончиках
пальцев  несу, как Царства небесного  точку опоры;  а пальчики мои  на  весу
ругаются  по-соловьиному, не по-людски, и  скучно в  лесу; о, ты  прекрасен,
возлюбленный  лес, и  любезен со мной,  как  безымянные  мальчики невиданной
красоты с высоты птичьего полета (!)
     И как солнце выкатилось из конца света, так Царство небесное вылупилось
из яйца; мама, ты не умерла -  только спишь; остановились глаза твои, едящие
тебя,  пьющие тебя; а солнце дикорастущее прячется в  глазах  твоих от лучей
своих; и стужа  бежит за ним зимой, и  молния не  успевает за  ним  летом, и
стриж, как черная лужа  оглядывает грачей; ты - моя, я - твой;  ложе у нас -
зелень, которая  ворует  солнце из  наших глаз; и  как,  лежа  на земле, она
чарует нас светом своей души, так, лежа в Царстве  небесном, она  чарует нас
цветом своего тела; Царство небесное - мальчик, а земля -  девочка; и как на
земле  все  девочки  похожи на меня, так  в Царстве небесном все мальчики на
тебя похожи;


     Легкая буря  на  тучу ползучую, как  полумгла  на  колючую высокую воду
ясную,  ложится  на  девочку  красную,  костлявую и  бесстрастную;  мыкается
девочка  по свету, и  смерти  нету;  а  в Царстве небесном мальчики  нежного
сложения краснеют от приближения осени; и  вот  -  как бы  нехотя, хотя, как
перед концом света, между собою стали браниться двое, как бы в конце лета; и
вот  -  мальчик третий  с  глазами пустыми летает  над  ними,  как  птица  с
опущенной головою; он не умер - только спит лицом  к  ним, как  ветер; кровь
его, как солома, которую подожгли;
     С наступлением зимы Царство небесное расширяется  с потеплением климата
на земле; озаряет солнце  поля света белого;  и как сын  на земле от  матери
своей отрекается, так душа его в Царстве небесном отрекается от своего тела;
и  проваливается  земля;  мама,  вырос в  Царстве небесном сын  твой;  он  с
женщинами не спал, и стал меньше тебя, как женщина высохшая от тоски.































     Мама, ты  жила на земле  жизнью  души моей, как будто  умерла в Царстве
небесном душа твоя, а родился я;
     Солнце землю печет, а Царство  небесное по земле течет; и как в Царстве
небесном тело мое и душа  были  - мать и сын ее, так и я-лилия долин, а мама
моя-нарцисс Саронский - на земле были (!)


     И  как  земля  вращается   вокруг  солнца,  а  Царство  небесное  тайно
возвращается на землю, так Царство небесное вращается  вокруг земли, а земля
в Царство небесное возвращается явно; и как душа моя  оставляет тело свое на
земле,  так тело возлюбленное мое оставляет душу свою в Царстве  небесном  и
воздуха делает глоток;
     Моя мама - русская и молода, как  вода;  а я - жид и  молод, как холод,
который голову ей кружит; и как душа, уходя во мрак не чувствует боли своего
тела, так сын, рождаясь  на свет не  чувствует боли своей  матери; а солнце,
как  животное  в  землю прячет  душу, выкатилось потное из  воды  на сушу  и
воздуха делает глоток.


     Земля и Царство небесное - старцы, которые умерли и  стали чужими  друг
другу; а возлюбленная плоть  моя - Сусанна, она заново  родилась, как  связь
между ними и воздуха делает глоток;
     И слезы катятся из  моих глаз,  как  из  воздушных  масс, и поднимается
ветер, как платьице над моей головой; а когда земля и Царство  небесное, как
растения  над головой моей поднимаются, тогда одна моя  жизнь начинается  на
земле, другая моя жизнь кончается в Царстве небесном; и как  дуновение ветра
с севера отличается от дуновения  ветра с юга, так друг от друга  отличаются
они.


     Седеют волосы по ночам и рассыпаются по плечам, и не дают мне крова,  и
не связаны между  собой временем и судьбой обязаны  ветру снова;  и снова на
земле  моя тень - птица, которая вверх, вниз, вправо, влево летит, и снова в
Царстве небесном моя  тень  - змея, которая  на юг, на  север, на запад,  на
восток ползет; земля - вершина горы, а Царство небесное - склон;
     Живет пучина на горе,  лед  в пучину на заре плывет по утренней жаре, а
другая пучина в  глазу укореняет грозу, и  роняет  гроза слезу; и как сердце
вверх,  вниз, вправо, влево, прочь от себя гонит кровь, так Царство небесное
на юг, на север, на запад, на восток, прочь от себя гонит душу; сердце  - во
мне, а Царство небесное - в маме.


     Войду я в Царство небесное - мертвый, а выйду я из Царства  небесного -
живой;  душа  моя  -  плодородный слой  моего  тела,  а  Царство небесное  -
плодородный слой земли; и что родится в душе - то  умрет в Царстве небесном;
и сколько  времени мама носит под сердцем своего сына,  пока сын не родится,
столько времени сын носит под сердцем свою маму, пока мама не умрет;
     Мама  саморазрушается  и   чувства  крова   над  головой,  как  чувства
кровосмешения  лишается;  а  искусства легкого отношения  к  жизни  лишается
лиственный черный лес, он в глубине небес красный хвойный; мама моя в земле,
как в  Царстве небесном;  в земле моя мама, а в Царстве небесном яма и в яме
пусто, как во чреве рыбы.










     Царство небесное - шар, а земля - круг; Царство небесное - пар, а земля
- луг;  сердце  мое с луга красную росу гонит через круглое тело,  как лису;
Царство небесное - фаллос, а земля - плева;
     Тело - цапля, а душа - капля на кончике клюва;  тело - прямая, а душа -
точка в конце  прямой;  и как  душа отделяется от тела, так Царство небесное
отделяется от земли; и  как  на земле самоопыляется цветок, левая рука его у
меня  под  головою,  а  правая  обнимает  меня,   так  в   Царстве  небесном
самоопыляется звезда кровавая.


     Мама, мы с тобой - первые люди в  Царстве небесном,  одни; а  наши дни,
как  нервные окончания наших ночей сами собой занимаются; и звезда  кровавая
далеко; а между другими звездами расстояния над ней поднимаются высоко твоим
и моим  телами нагими; ого, как  вырос в Царстве небесном  фаллос  мой,  как
будто  Царство небесное выросло из тела моего  и  на маму спящую натыкается,
как  на кровавую звезду висящую над  ее головой; тело -  свет,  когда души в
теле нет; а когда смеркается, тогда мясо света алого цвета, как мои глаза;
     Я  - первая ночь в Царстве небесном, а первый день в Царстве небесном -
мама моя; и как одна я - в Царстве небесном ночь, так ты, мама - один день в
Царстве небесном;  тот свет -  под землей, а Царство небесное - над; а когда
смеркается, тогда в перепад высот между  землей и  Царством небесным,  как в
перепад высот  между западом и востоком соль земная бежит потоком на вороном
коне.


     Тело у этого света от света того; а чувств в теле, как дней в неделе; и
нету души, как дня одного; вот, он идет, скачет  по горам, прыгает по холмам
на голос возлюбленного тела моего (!) Нет на мне лица, по лицу грязца тленья
убежит,  золотой дрожит у грязцы  внутри  голос,  как  будто  три сердца  из
золотого руна выскочили на ангелов троих, разлучая их и Самого;
     Юг  - нора севера, а север - нора  юга; юркнул язычок, а виноградину не
кладу  на язычок -  все зерна выдавит, нету, нету ягоды, зализывает ссадину,
сам слезы своей не выдавит юркнувший, а мне какое дело до него - имеет право
скрыться от меня, сначала душу в тело скрыл, а зернышки склевал, как  птица;
и было утро - щедрое солнце огнем загорается утром, а днем жизнь просыпается
в нем - и был  день; и было утро - утром состязание солнечных лучей,  золота
сползание  в глиняный  ручей  - и  был  день; и  было утро - мама и сын, гм,
погружаются  в сным,  зримые свои, хм, уничтожая  черты, и  просыпаются, как
цветы тела невиданной красоты, и долго молчат,  ам, выдувает  из пламени сам
сын маму в Иерушалам -  и был  день; а  первая ночь была - девочка, а первый
вечер был - мальчик.

     Вот,  он стоит у нас  за стеною,  заглядывает в  окно, мелькает  сквозь
решетку.
     Сами  слова  влияние оказывают  на расстояние между собой,  точно такие
звуки ключей у  излуки реки голубой, никакие они не  громкие, а самые ломкие
играют ее судьбой; а ночи от дня  отделение, как будто Святой явление Троицы
в день любой; и веселится ночи и дня граница, и ликует она, и тоскует она, и
равноудалена она  от "ши" на  краю души и от "ду",  и от "ю" в  тиши,  и  от
ветра, как "и" в слове "птица", и от "жи", и от лжи, и от "ды", и от пропажи
надежды, как будто одежды вдруг;
     А  лицо  мое  отвесно  с головы моей огромной  опускается, как  местный
житель скорлупы укромной; мышь, которую пугает павшая  моя ресница, скорлупу
отодвигает, ока моего зеницу; голова моя - яйцо,  а лицо  - птенец,  который
похож на серну или на молодого оленя; и на замке мой рот.


     Вот  и ты, птенец, скок -  прыг, свесил на грудь язык  от  красоты дней
бегущих,  как кровь в  ней, как овцы через  кусты, назад - вперед, а чтобы в
тени овец  птенец состарился в стригаля, семь  из  груди сердец выползли  на
поля, почва  от  них  жирней, овцы ее жуют,  между горячих камней жала  свои
суют; Царство небесное - гнездо, а земля - птенец; Царство небесное - рот, а
земля - язык; Царство небесное - урод, а земля - его лик полный слез;
     Земля  - следствие, а  Царство небесное - причина, земля  -  детство, а
Царство небесное - кончина; земля - одна, а Царств небесных - много, земля -
вина,  а  Царство небесное - тревога; земля - Царство  небесное  во плоти, а
земля в горсти - как в степи лань.




     Овцы - начало дня, а птенец - конец дня; земля - начало  дня, а Царство
небесное - конец  дня;  а в шесть шестью руками трогает себя птенец, овцы за
щеками  напрягают  языки,  жмурятся  и  блеют,  пальцы  прыгают с руки, овцы
каменеют, а птенец  овец  клюет,  спину  выгибает,  тело  юное  поет, рта не
разевает; мама, сын твой в Царстве  небесном, как вода во рту у  тебя, а ты,
мама  в  Царстве  небесном,  как пища во рту сына;  земля - река, а  Царство
небесное -  море; земля - рука, а туловище - горе; земля - Египет, а Царство
небесное - исход;
     Царство небесное - день первый, а шесть дней - первого дня нервы; и как
земля на шесть дней  разъята, так Царство небесное на первый  день едино;  и
как на земле сестра прячется за брата,  так в Царстве небесном мать прячется
за сына, который идет, как дождь;


     Мама, детка - ты ветка во мне прямая, и пока она - свет во тьме, а тьма
-  я,  да нет  на ветке  уголка,  чтобы  спряталась рука, - сыну твоему себя
некуда девать, стыдно ветку на куски ему ломать, ты, мама - река, а  я - дно
реки, мама - черная, а я  - белый,  мама - Бог, а я - человек, я - ковчег, а
мама - ворон;  а  когда  Царство небесное на земле ниже  уровня моря,  тогда
Царство небесное ближе к земле в радости, чем  душа к телу в  горе; а плохой
сын  на земле, как хорошая мать в Царстве небесном, он -  свет, она -  тьма,
как первые в Царстве небесном цветы;
     Донская рыба  похудела,  волчица  римская  сосцы от рыбы прячет, волчье
тело жирней  соломы и  мацы, три  раза крикнула волчица, две рыбы лопнули по
швам, еврей,  как  греческая жрица улов  считал по головам, солома в  камень
превратилась,  пока  донской  еврей считал, и голова его  скатилась,  и  Бог
бояться перестал; я - Царство небесное,  а земля  - мама; и как  держу пятки
вместе, а мыски врозь,  так Бог держит  землю  и Царство  небесное вместе, а
маму и  сына врозь; и  голос горлицы слышен  в  стране  нашей, настало пения
время;
     смоковницы распустили свои почки, и виноградные лозы, расцветая, издают
благовоние.

     Шугает  из-под  лип типку  свою тип, шуга,  шуга идет по реке,  у типки
красивая попка, отлого,  отлого к реке  от  попки спускается тропка; а  душа
моя, как вода покрывает тело  мое, и носится над водой дух мой, который, как
русалка  сужается  к  хвосту, а душа,  как палка  у нее во  рту,  как  ветка
смоковницы;
     Душа моя  - девочка, с которой я Царство  небесное строил  на песке,  а
тело - женщина, с которой я в Царстве  небесном думал  о куске; у меня жизнь
одна, а у нее две; и небо над ней, как на голове  моей венок; и как на земле
мое тело  -  древо,  которое растет справа налево, а душа - вьюнок,  который
растет снизу вверх,  так в Царстве небесном мое тело - сука, а душа - щенок;
и смело, как соловей он  щелканьем отрицание  изъявляет, что ноги мои кривей
пространства, откудова цание-мер, цание-бря и другие, цанию сущему  вопреки,
вострубив,  вылетают нагие,  как  из  Царства  небесного  ангелы  и старики;
прекрасная моя, выйди, возлюбленная моя, встань (!)

     дай мне услышать  голос твой, потому что голос  твой сладок и лицо твое
приятно.
     Мама,  ты   не  умерла,  только  спишь,  как  будто  друг  к  другу  не
прикоснулись земля и Царство небесное, и рядом с тобою, как вьюга проснулись
ангелы и мужчины, а  горы, моря, долины  уснули, и стало  светло,  буква "а"
начиналась на "о" и заканчивалась на  "ы", как слово "ослы", ты ослышалась -
слово "послы", и увиделось их число, оно быстро росло,  как Царство небесное
на земле; и в нем мы вдвоем, и никого, и нет Самого;
     И  как  скорость  движения  земли  в  Царство  небесное  уменьшается  с
приближением Царства небесного к своей маме,  так скорость  движения Царства
небесного  на  землю  увеличивается  с приближением  земли  к  своему  сыну;
адресованный  вопрос  и  анекдот  рисованный,  акт  на   вечное  пользование
встречное  землицей, как  птицей  в  мороз,  граненый  алмаз  и  александрит
затемненный, акцент говорящего на языке настоящего,  Божий с подножий  глас,
по сходству ассоциация и смежность по первородству, оканье в плаче, аканье в
смехе при передаче, спи, еврейская наша нация, как Рождественская звезда.






     Ручей голубоглазый из кустарника вырвал кареглазого напарника, ветку за
его спиной поправляет под луной, мало света двум ручьям, бьют друг дружку по
ночам по очам, Отца небесного хранят, как овца ягнят,  дышат воздухом  иным,
чем река, когда речным пахнет дымом, шум летит,  как звезда в Египет, в чум,
в параллелепипед;  ловите нам лисиц, лисенят, которые портят виноградники, а
виноградники наши в цвете; Израиль - звезда,  а Египет -  параллелепипед; на
земле холодно, а в Царстве небесном тепло;
     Сын облизывает губы и на  маму скалит зубы, и живет с ней, как с женой,
и  голодною  слюной увлажняет  тонких две,  языком по  голове он раздвоенным
проводит;  голова,  как солнце всходит и  на  двух  плечах  сидит,  сын  его
освободит, выпустит в  пустыню,  как змею,  сядет  на песочную  скамью,  лоб
наморщит холостой, мрак  опустится  густой,  и ковчег, как  антилопа встанет
поперек потопа.


     Жирует солнце, не таясь, и вечер, как будто лес, как будто дерев стая -
серый, а земли и Царства небесного девственная связь не разрушает атмосферу;
и  как солнце возвращается  на землю утром, так земля возвращается в Царство
небесное  ночью; а радуга  у  скверны  разогнув  рога, очищается от  скверны
радуги дуга,  и,  как солнце, очи режет сквернина  дуга, и  ныряет  зубовный
скрежет  в сквернины рога; и возвращается в Царство небесное земля украдкой,
как будто Царство небесное горькими складками на чело земли еще  не легло, а
чело земли вечную жизнь уже обрело дольками всеми всерьез;
     Ведет  к смерти  жизнь  нестрого, как взгляд суровый и  растерянный,  и
задумчивый  немного;  век Царства небесного  на земле краток,  а век земли в
Царстве  небесном долог; земля - глаза, а Царство небесное -  разрез глаз; и
как  в зной  гроза  оплетает  небес полог,  так хвойный лес век  коротает на
кончиках иголок; и обменивается поклонами лес с воронами, и поворачивает лес
голову  в  сторону от вороны  к ворону;  кивок, то бишь  однократное головой
движенье обратное совершает лес, как стриж в ураган; и  принимает стан земли
относительно Царства небесного  положенье птичье; и стираются различия между
землей и Царством небесным; и Царство небесное с земли убирается вон.


     Эх, зарычало низко и залаяло солнце высоко, высоко; эх, сузились близко
и расширились  глаза  далеко, далеко; эх, с утра после  еврейского  погрома,
погрома  участились  удары грома, грома,  из  черного  солнца  ушла  истома,
истома;  эх,  усеялись  деревья  палками,  палками, сердце  стучит  красными
копалками, копалками раз, два, три, раз, два, три, ми, ре, до, ми, ре, до;
     Мама,  ляг  -  Царство небесное  будет червяк; мама, встань  -  Царство
небесное будет лань; мама, умри - Царств небесных  будет три; первое Царство
небесное - червяк, второе Царство небесное - лань, третье Царство небесное -
мы закопали, вытоптали, сожгли, вылетели в трубу.





















     A увидеть образ любимый - значит  сделаться очень злым  и образ создать
незримый;  светает раньше,  чем холодать в душе начинает, как будто  во  рту
смерть разливается и благодать;  поле шепчет в глубине дождика, а на стерне,
от ветрила в стороне, "два пи  эр" встает над лугом, Троица садится кругом и
безмолвствует друг с другом до темна;
     Царство  небесное - гроза, а земля -  гром; Царство небесное  следует -
за,  а земля  следует - потом;  Царство небесное  - запах, а  земля  - ужас;
Царство небесное - завтрак,  а земля  -  ужин; Царство  небесное - завтра, а
земля  - уже;  Царство небесное  -  твердь, а земля - камней  стая;  Царство
небесное  -  смерть, а  земля -  осень  золотая,  искала его и не нашла его,
сорвалась с цепи.

     и  буду искать того, которого  любит душа моя; искала я его и  не нашла
его.
     Наверное, земля и Царство небесное так расстаются со своей смертью, как
первые снеги расстаются со своей  жизнью; и молодые побеги в грозу остаются,
как  тучки  где-то внизу;  и солнечный  луч, как  жид по свету  кружит;  и в
Царстве небесном солнечный луч бежит, как Рождественская звезда; а  по земле
солнечный луч бежит, как по Христу вода, который, как полночь, как снег, как
голый человек могуч;  а  злак кормовой, как знак над травой,  как метонимия,
как гегемония,  как  имя  Бога;  а  бездомие  Бога в Царстве  небесном,  как
анатомия ветром сорванного листа;
     В  поле луковом бобры долго не живут,  шкурки  снежные с горы на бобров
плывут, гуси-лебеди в мехах на горе сидят и о горе в лопухах луковом галдят,
из бобровой головы вырастает лук, луг  на кончиках травы тает с севера на юг
против течения реки.


     Земля - отражение Царства небесного в реке, а река  - отражение земли в
Царстве  небесном; закоулок такой встречается  за  рекой, что река качается,
гулкие своды стоят в глухой реке на ноге сухой, как будто в Царстве небесном
-  Бог  хороший,  на земле - Бог  плохой; а  река  филином ухает,  как сова,
высеменилась,  высеменилась трава реке  в рукава; дождик, дождик  нитевидный
пальцами хрустит, столбик безобидный в лоб ему летит, влажные морщины тикают
на лбу, голые ручьины лезут по столбу;  а ручьина молодой над ручьиною седой
правит длинною  удой, скачут его голи, уд  белее  соли  делается что  ли,  и
поднимается ветер:
     "Не видали ли вы того, которого любит душа моя (?)  " "кровяной поток и
дождевой  встретились  в  душе моей одной,  или рукотворная  труба  засосала
божьего раба  (?) " "или на природе  седина  скоро созревает?" "или черепная
глубина с  поля наплывает (?) " "или  чаша полна,  как луна, и всерьез  "ча"
переходит  "ша" посуху, как Иисус  Христос  через слово "душа"  (?) Господь,
обезводь Свою плоть,  душу Свою  иссуши, чтобы поровну плоти  было  в Тебе и
души, как во мне.
     Но  едва я  отошла  от них, как нашла того, которого  любит  душа  моя,
ухватилась за него,  и не отпустила его, доколе  не привела его в дом матери
моей и во внутренние комнаты родительницы моей.
     Кувшин скрипит резными стенками, в  нем мытарь  спит к стене коленками,
коленок  две, они ровесницы, кувшин в  траве у ног прелестницы, и чашек две,
они коленные, и в голове маршруты генные, кувшин скрипит, солдаты драпают, и
мытарь спит,  и стены капают; а земля  из  Царства небесного  - как дерево с
высоты птичьего полета, а Царство небесное с земли - как птица на дереве,  а
когда  она - одна, тогда и оно  - одно, а  когда она  - стена, тогда и оно -
окно;
     Калькой латинского слова  "interfectio"  является  слово  "междометие",
они, как  две капли  воды благоразумия; Царство небесное -  средство Бога, а
земля - цель  Бога;  в Царстве  небесном Бога мало,  а на  земле Бога много;
мама, обернулся твой сын девицей красной в опасной  близости  от  Богоматери
прекрасной; и бросаются волны на скалы, на мороз выбегает дщерь, видно  Бога
в метель  увидала; и растут золотые горы, зеленеет  заря, как  просторы рек,
морей и глубоких полей; и кусается дщерь, а не зверь, он румяней ее и белей,
как Царь зверей - Соломон, как серна, как лань на воле.






     На  дерево смотрел  цветок, как смотрит  гвоздь на молоток, и с  дерева
гнездо  упало,  и на  земле цветок сломало,  и зашумела под землей вода, как
птицы в поисках гнезда, и птичьи крылья над цветами, как пар над плотничьими
ртами, и  птица,  чье гнездо  в траве, как плотник чешет в  голове, и голова
закрывает глаза;
     Сон последний от мгновения отличается, как дуновения ветра в березе и в
розе,  в поле широком ночью  темно, днем светло, такое давно повторяется при
прогнозе грозовом, и, наоборот, при ясной погоде который год  голова, ты вся
поцелуй на морозе; а когда страшный сон прошел, прошел, тогда страх пробрал,
пробрал,  ах,  зачем, ах, зачем он  голову к Богу,  к желтому стогу на  небо
забрал, а голова ни гу-гу, стоит  на лугу, на лугу стоит она зеленая вся она
от страха на плечах Бога голова белая клювомаха,  а тело  Бога и душа Бога в
очах Бога, как в огне.


     Молчок цепляется  за камень у Бога и  у  рыбака, какие разные в Царстве
небесном люди,  у рыбака  молчок  с наживкой,  наживку объедают  рыбы,  пока
молчок  цепляется  за камень,  и  Бог бы мог свой  наживить молчок, и  птицы
горние  наживку  бы клевали,  какие разные в Царстве небесном люди, у  птицы
рыбий аппетит;  о, обширную  площадь всех звезд окутал  Рождественский грех,
рощу  от пруда он отделяет, оборотное  "э" без отрыва от жизни проходит, как
небосвод  и  размерами  впечатляет,  воздыхания и мольбы  не имеют в Царстве
небесном  судьбы  и, как "о" кислород  выделяют; кто  эта "о", восходящая от
пустыни, как  бы столбы  дыма и не  имеющая  судьбы в Царстве небесном,  как
ночь, седеющая в миг рассвета (?)
     Светла ветла, как скала, и над морем  висит, как утес, без движения,  а
отражение места  роста Царства  небесного на земле от числа звезд на небе не
валко  бежит по  океану и  жалко  иву,  она  под влиянием времени  грустна в
семени, и  без племени, и без рода  в земле  лежит;  и когда склоняется этот
свет в худшую сторону - к западу, тогда склоняется тот свет в лучшую сторону
- к востоку;


     Ивовых семейство под горой, как тень горы в траве сырой; как дети Бога,
которые выросли и оставили Бога, и пережили Бога в  Царстве небесном, а  Бог
пережил детей на  земле; просто Богу  просто в океане,  жгутиковый весь, как
рыбу  в океане свою глазную взвесь так поднимает  взглядом с игольчатого дна
глазного,  чтобы  рядом  душа была видна;  вот,  Бога  жалея, вот,  от  него
спасаясь, вот  тело  его  уходит, как  рыба  живая из  рук золотых, а ног не
касаясь и вод;
     Душа звенит, ухает ночная птица и пьянит рожденье языка, и только жизнь
иная, как смерть  его тонка; от мамы  осталась одна "эм", и  над  нею  сосна
качается,  как  луна, тихая  жизнь луча лунного горяча в скважине для ключа,
"эн" возвратился в семью, черный ворон,  и на скамью  положил он маму мою, и
не давит на лицо,  как  голубка на яйцо; а приток свежего воздуха  в лес  не
обеспечивает центробежный Бог, а обеспечивает центростремительный бес.



     Отечества  мертвого  пар   в  Царство  небесное  поднимается   с  живых
человеческих  пар, и в  Царстве небесном маются души растений, как  рыбы  на
суше,  и сжимаются, разжимаются колени в Царстве небесном, и ломаются тени в
Царстве  небесном;  и  как Царство  небесное  на земле  наполняется шипением
воздуха, ползущего из  Царства небесного  в реку, так земной шар  в  Царстве
небесном наполняется шипением воздуха, ползущего в Царство небесное из реки;
а  уголки Царства небесного  в череп земли душа  земли,  с хари кривой своей
угольки уголков, в череп вдувает ей, как будто сначала душа земли просеивает
звезды через Царство небесное, а потом душа земли в одну рыбу-луну склеивает
все звезды в овсе;
     Огранщицы  задастей изумруд, одежд прозрачныя  лоскут самостоятельно по
ней сползает в стойбище камней, и леденеет ум  ея, его  безумные края царицу
Савскую по  складу напоминают  камнепаду;  любо понырять жемчуга  ловцу, как
поударять ножиком в пыльцу.






     Теребильщица  видна,  день  и ночь вручную занята уборкой льна у  земли
вплотную,  и  разбойники стоймя на кресты ложатся, к ним, сандальями  гремя,
можно приближаться, как царь Соломон, который из дерев Ливанских сделал себе
одр носильный;
     Смилуйтесь,  четыре  черепахи,  забирая  под свое крыло  Соломона,  как
ночные страхи  конника,  которому  везло  в  детстве с  черепахами и  счетом
устным, как умение  прощать; лошадь,  увлеченная  полетом,  успевает конника
стращать черепашьей  скоростью прощенья, "дважды два  четыре" из руки лошадь
забрала, как угощенье "дважды два четыре" из  руки; и как Царство небесное в
день  четвертый  из  земли плоть себе сделало, а земля  в день  четвертый из
Царства  небесного  душу себе сделала, так и царь Соломон из дерев Ливанских
носильный одр себе сделал;
     столпцы его сделал из серебра, локотники его из золота, седалище его из
пурпуровой ткани;

     Душа моя в Царстве небесном - враг тела моего, тело мое на земле - враг
души моей, лгут уста  души моей телу моему, уста  тела моего лгут душе моей,
нет  грехов  тела моего  на душе моей,  нет грехов  души моей на теле  моем,
праздную  труса, наг я  и сир, как царь  Соломон, который  на  пир пригласил
Иисуса Христа,  пастухов и меня, и у огня я сел, ел и пил, полюбил неведомую
силу серебра,  серебра из ребра  света, свет был ал всю  ночь в  конце дня и
золото жить торопил; настала тишина, она нацело  делится, как число,  стекло
сквозь хрусталь вдаль глядит, гудит печь наяву в синеву, к Рождеству выходит
луна, как звезда, и тогда  пастухов ремесло, когда вдруг рассвело, солнечный
круг обращает в испуг тела моего, испуг - в  печаль души моей, обращает душу
мою  - в мужчину, обращает тело мое -  в женщину, и, как будто четыре ангела
разлетаются по четырем сторонам света, осень, зима, весна, лето разлетаются,
как будто четыре ангела разлетаются, у которых будут птенцы;
     Первое  время  пыль  овевает  маму и папу,  на них уповает сын по ночам
всегда, так луна нагревает беднягу,  что он прибавляет шагу, и растет у него
борода, огонь перекинулся на ботинки, захрустели под  ними льдинки, опустели
дворцы стыда; меньше всех на земле - земля  под ногами Соломона, больше всех
на  земле - земля над головой  Соломона;  шуршит дно земное, а облако облика
скоростное, в  рот  воды набрав, расщепляет атом дубрав, это на том свете; а
на  этом  свете Царство  небесное на землю явилось,  сердце в груди Соломона
забилось, как будто в Царстве небесном, и легко остановилось в ней, оно души
своей  древней  и  радо случаю  любому  помереть, деля истому  на туфельку и
хромосому; и было утро, и была леность.

     которым  увенчала его  мать  его в  день  бракосочетания  его,  в день,
радостный для сердца его.
     Царствует  цитата, а не  дата рожденья ее на свет, точь в точь она дочь
не растенья, а злата; цельный гранит звенит,  цветет плуг, а не луг  в слове
"плуг"  бесцельный, как крестик нательный; ночь в полночь поет, как кирза по
лесам, а гроза лицо  не чернит, как глаза,  и  солнце встает в зенит;  дщери
Сионские, на царя Соломона в венце посмотрите пойдите;
     Улетучилось легкое уединение, не одно оно  оканчивается на "ое" в слове
"трое";  утвердительная  частица "не"  родилась из  стыда,  вещая птица "да"
растаяла без следа; стучи иногда в свое "да", беда, лучи о беду точи, Звезда
стыда, пускай "ай" льет свет через край слова "дай" в 2007 году от Рождества
Христова, "у"  в  хлеву  преклоняет  главу,  и моросит  единение;  а  глина,
причина, кручина, храни их,  частица  "ни", Отца отверни от Сына,  чтобы  ни
начало дня,  ни день, ни конец дня,  ни женщина мало,  ни мужчина много,  ни
младенец не много, не мало Всего  Отца любили ни больше, ни меньше Его Лица,
которым увенчала Его Мать Его в  день бракосочетания Его,  в день, радостный
для сердца Его, увенчала Его Мать которым.















     глаза твои  голубиные под кудрями твоими; волосы твои -  как стадо коз,
сходящих с горы Галаадской;
     О,  ты  прекрасна,  возлюбленная  моя,  ты  прекрасна  (!)  глаза  твои
голубиные под кудрями  твоими; волосы твои - как стадо коз,  сходящих с горы
Галаадской, навевают  прохладу  в  отношениях  между частями  этого света  и
путями  того света  в  пруду  и  в  саду,  и  в  наскальной  живописи,  и  в
настроениях,  которые только  и  носятся в воздухе,  и не столько в небесах,
сколько в голосах оттуда,  и в гробах, и в горбах верблюда, и в евангельских
повторениях;  царь  Соломон  -  Христос,  а  ты  -  Иуда,  царь   Соломон  -
воскресенье, а ты - суббота;
     И  как  царю  Соломону  таинственным  способом  удается  не  искуситься
Царством небесным,  так  душе царя Соломона  таинственным  способом  удается
колоситься душе,  которая с неба льется, треснула  ветка в лесу навесу, душу
туманит печаль,  а  не даль,  и манит душа за  моря,  за  мораль,  как мама,
которая к сыну в сани на ходу садится, солнце сани тянет, как на дно водица,
под водой столкнулись утка и пингвин, сани развернулись, сын среди равнин из
саней наружу вышел и пропал, на Голгофе в лужу римлянин упал, как слеза;


     И в крови, как дома сердце  Мордехая, из него  солома, как Эстер сухая,
протыкает ухо алое царя, а на ухе сухо, крови нет,  и заря,  заря, заря  всю
разбрызгала, пока  несла,  воду,  сладкая, и голову  снесла,  и  сама болеет
лучевой, солнце,  как  броня  над  головой, форму повторяет головы, мочки ей
отлизывают львы в грозу;
     Хронология  событий,  холод и жара вышли из укрытий, притяженья сила  с
неба  моросила;  ясные очертания правил вычитания того света из ответа этого
света на вопрос о том, что сбылось потом, зубы твои - как стадо выстриженных
овец, выходящих из  купальни, из  которых у  каждой пара ягнят, и бесплодной
нет между  ними;  царь еврейский  "кто ты",  "где ты" терпит, как  стрелу  в
плече,  чтобы в светлые жизни моменты о солнечном вспомнить луче, солнце  по
египетской привычке освобожденье  от "кто  ты"  царю  на  каменной  табличке
рисует,  как ландшафт субботы;  царь  на Голгофу удалился, мелькнул в снегах
царя  мизинец, где нежный римлянин  резвился, и славянин шипел в зверинец, и
заусенец грыз;  и  как  Царство  небесное  солнце  рисует  царю  земному  не
слева-направо,  а справа-налево, так  царство земное  солнце  рисует  Царице
небесной не снизу-вверх, а сверху-вниз;


     Равно  и  многие  другие, берега  стоят  нагие, как  женщины в ночи;  а
Господь, как младенец спит и во сне зубами скрипит; и в груди Господа мается
душа,  и  грудь  Господа  вздымается, не дыша; и темнота сплошная Господа не
будит; и только жизнь иная, которой у Него не будет, как смерть Его тонка;
     Вначале  была душа, и душа была у  Бога, и душа была Бог; тесно связаны
между собой тени сомнения, так-то оно так,  а  жить одному - неизвестно как;
как лента  алая губы Твои,  Господи и уста Твои любезны, и  руки, и ноги;  а
терпимое отношение к тревоге на Тебя накатывает, как тоска;


     Листок -  восток, запах листка - запад;  уснула  Рождественская звезда,
ближние  звезды проснулись,  нижние,  верхние,  как  вода, и с  Духом Святым
столкнулись; пугает юг, который север, звезды  говорили "ах", свесились, как
над младенцем  в пещере волхвы, и  окутал младенца  страх;  и  от  тела душа
отделяется, как  звезда  Рождественская, которая  удаляется  с  глаз  долой,
которыми  тело  спит;  явь над  душой,  как  солнце стоит,  она в лучах  его
согревается,  и  с глаз  долой солнце скрывается,  и младенец во сне головой
шевелит;  Господи, шея  Твоя -  как столп  Давидов, сооруженный для  оружий,
тысяча  щитов  висит  на  нем - все  щиты  сильных; а  сильных Господь,  как
младенец, таит от своих двух родителей и, как Дух Святой, победителей смерти
любить не велит Своей душе;
     Господний лик - Господний гроб, а в гробу, Господи, Ты;





     Летчик  искру высекает,  голова  его  сверкает, дожидается  полета  жид
снаружи самолета и не сеет, и не пашет, и ресничками не машет,  холод льется
из кабины в лапы бледного мужчины, между пальцами журчит и по темени стучит,
и кабина под замком, как петух перед броском, ни жива, ни мертва;
     А  в Царстве небесном и смерть  - человек; и на мураве смерть, спя,  не
ведает, что ни пяди под муравой тверди нет, ни женского рода тверди, которая
жизнь после смерти дает, ни мужского рода тверди, которая жизнь после смерти
берет; и  воду пьет земля с лица  Бога-нежильца в Царстве небесном; и  живет
Господь  кроткий в Царстве небесном, как на  земле, жизнью короткой, которой
плоть  Его  живет;  Господи,  два  сосца  Твои  - как двойни  молодой серны,
пасущиеся между лилиями, собирающими росу.


     Поразительно чист первый попавшийся воздух, как на землю  упавший лист,
а всему итог - свисток  в  стог; а трава городская, как зеленые  плиты, и на
траве  дикие звери разбиты;  жестоко  притворяться  простачком  и  в пыльном
воздухе  городском волка ловить  сачком; жестоко из пыльных  бабочек, как из
волчьих осколков, мастерить волка; на траве городской много разных осколков,
необязательно,  что  разбили волка; когда старая женщина  ищет своей красоты
осколки, необязательно, что разбили волка;  когда старая женщина некрасивыми
руками  хочет сделать красивым  свое лицо,  а молодая  на ее руки  смотрит в
упор, как будто старая - вор и с головы срывает платок;  как будто молодая -
запад  на земле, как будто старая - восток  на  небесах, как  будто волосы в
волосах друг на друга похожи, как будто на этом свете восток похож на запад,
как будто на том свете запад похож на восток;
     Женщинам не  говорят о возрасте, женщинам говорят  о возрасте их детей,
возрасте мальчиков  и возрасте девочек, возрасте юношей  и возрасте девушек,
возрасте мужчин и возрасте женщин; царь Соломон учится строить высокие дома,
а женщины  царя  Соломона  не хотят  учиться летать  выше этих домов;  когда
cтроится  дом, женщины  просто разлетаются  в разные  стороны от  дома,  так
женщины освобождают место для стройки, и всегда царь Соломон начинал строить
дом раньше, чем его женщины освобождали небо, и всегда царь  Соломон начинал
валить  лес раньше,  чем его женщины  прятались в  траву; а когда дом горит,
тогда гвозди сыплются на землю, некому их собирать; а когда Царство небесное
горит, тогда  женщины  сыплются на землю,  некому  их собирать и  в  Царство
небесное забирать с собой;


     Реки живут под мостами, как под рыбьими животами, ничего удивительного,
-  ангелы  живут  на деревьях,  между тропическими плодами,  как  реки между
берегами,  ангела, как реку можно потрогать человеку, вот он и утопил в реке
ангела, теперь река живет и в  ангеле, ничего удивительного, - ангела в реке
топить  не  менее  дико,  чем от  ангела  происходить  и  входить в  Царство
небесное, от мала и  до велика, входить в Царство небесное  - и выходить  из
Царства  небесного - входить в  Царство  небесное - и  выходить  из  Царства
небесного -  входить в Царство небесное - и выходить из Царства небесного  -
сначала Бог Дух Святой - затем Бог Отец - затем Бог Сын и семья Его вся;
     У меня  ни  мамы, ни папы,  а у Соломона ни матери, ни отца; я - дождь,
который  сначала папу  - затем маму  закапывает, а Соломон -  дождь, который
сначала закапывает  мать - затем отца;  я - дождь, который  перестал - затем
накрапывает, а  Соломон - дождь, которому  сначала  Господь дал  плоть Своей
Матери - затем Господь дал душу Своего  Отца; лечу и вижу спины летящих,  на
спине у птицы лежит небо, я  - небо, а ты - Соломон, возлюбленная  мама моя;
плыву  и вижу спины  плывущих, на спине у рыбы лежит море, я -  море, а ты -
Соломон, возлюбленная мама моя; вся ты прекрасна,  возлюбленная моя, и пятна
нет на тебе,  как Царства небесного на земле; я  плачу,  я похож  на  птицу,
слезы от тебя прячу, как  птица птенцов,  ты плачешь, ты похожа на охотника,
слезы от меня  прячешь, как охотник лицо, только когда мы были детьми,  друг
на друга  мы были похожи своими слезами, сегодня следим друг  за другом, как
охотник и птица, сухими глазами (!)









     Ангелы живут среди людей,  как среди дождей; а люди протянулись от неба
и до земли, каждый человек на высоту  своего роста; как  будто Соломон живет
дважды; сначала, сложно, на небе - затем, просто, на земле; а дождь на стане
полевом  он  обнимается со  львом, около  котла  пустого  дождь зверя лапает
густого,  шерсть  ему  перебирает,  пасть  ключами  запирает  против стрелки
часовой;  смерч  стоит, как часовой, а  грудь у него, как у Христа на кресте
колесом;
     Я  был  с ним хорошо знаком, он муравьев убивал молотком, я  ударил его
кулаком,  он ударил меня молотком,  он ударил,  как муравья,  как  человека,
ударил я, я был с  ним  хорошо  знаком, я  лицо  ему вытер платком,  губ его
вытирая края, я  случайно убил муравья,  и  он на меня посмотрел свысока,  и
задрожала  моя  рука,  и  я  уронил свой  платок в грязь,  где его  молоток,
разошлись мы, как по свистку, я - к платку, он - к молотку, как мужчины (!)

     пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих, одним ожерельем на шее
твоей.
     Солнце,  дождь позолотив, за ниткой спряталось  свинцовой, руки Соломон
скрестив, с горы бросается в обновы, плывущие с коров нерукотворных  к ногам
пастушки молодой, в глазах ее огнеупорных царь Соломон, как под водой  река,
и за рукав хватает пастушку сонную, как нить, корова красной головой мотает,
мычит и пробует скулить, нечистая сила;
     А  Троица Святая на земле,  как  грешница в разрезе, которая в неземных
мучениях познает  Бога  Сына  в  значениях  Богу  Отцу  приятственных  болей
бесприпятственных для ее томления,  похоти,  моления; а в  Царстве  небесном
грешница, как Троица Святая в разрезе, как нечистая сила (!)

     о, как много ласки  твои лучше вина, и благовоние  мастей  твоих  лучше
всех ароматов!
     Лес, как зеленая, зеленая вода, из которой выныривают города, за города
цепляются  женщины-пастухи, над лесом взлетают пастухи-мужики, и после дождя
городские дворы  блестят, как блестели склоны  горы, и после дождя городские
дворы блестят, как блестели Святые Дары, и наступает вечное лето, как город,
который вынырнул где-то; а Храмовая Площадь в облаках, ветер воет люто, небо
приземляется  в  лугах  возле  детского приюта,  Имя  Бога вырезает осень на
листе,  и Храмовая Площадь в ранку вползает с запада, как те волхвы, которые
на Храмовую Площадь из ранки выползают с востока;
     Во  мраке мрак, как улица во  мраке; а свет на свете том - сначала свет
на свете том стоит, как дом царя  Соломона,  в конце улицы  - затем  свет на
свете  том стоит, как  дом царя Соломона, в начале улицы - паки, паки -  это
она,  улица Иерусалимская, только у нее ноги такие теплые  после  сна; утро,
как  белая  юбка, шуршит  по ее ногам, только  у  нее  ноги таки теплые, как
утренняя тишина; ночь, как черная юбка, шуршит по  ее  ногам, только  у  нее
ноги  такие  теплые,  как  тишина  ночная;  кто  же  она  такая,  эта  улица
Иерусалимская,  которая одна, как  луна,  спит, которая  одна,  как  солнце,
просыпается  (?) -  о,  улица Иерусалимская (!)  ты -  Христова невеста, моя
сестра, твои ласки любезны, Соломонова жено (!)
     Сотовый  мед  каплет из  уст твоих, невеста;  мед  и молоко  под языком
твоим,

     Высоко в  небе улыбается летчик, глубоко в  море улыбается  водолаз, их
улыбка  защищена  стеклом  и  металлом,  Иисус  улыбнется,  если  палец  Ему
показать, летчику и водолазу этого мало, без стекла и металла для них и небо
- не палец, для них и море -  не палец, летчику и водолазу подавай металл  и
стекло - чтобы небо на улыбку не дуло - чтобы море на улыбку не текло; около
моря невкусного Его поцелуи такие вкусные,  Его  поцелуи  такие  разные, как
пузырьки  дыхания  водолазного, Иисус  целовал меня,  как дельфинов кормил с
руки, а дельфины не знают,  что Его поцелуи такие вкусные, даже вкуснее, чем
рыбьи головы и  плавники; мед и молоко под языком Его, каплет из уст Его мед
сотовый;
     Христос  целуется прилюдно, Христа ладонью  накрывать -  вольно Христу,
когда  безлюдно, и ртом соленым  целовать, а  кто Христу неинтересен, тот не
колол ладонь  Христом  - один всегда и  ловлей  человеков  интересен,  когда
пластом  перед  Христом  падет,  язык  Его поймает  и  в рот сует,  и  снова
вынимает, как рыбу из реки;








     Чищеные плоды  далеко  отстоят  друг от друга, сок высок, и его следы с
заливного луга приметнее, чем округа с невысокой горы; послы  время кроят на
свое, чужое  и  в  личное  пользование  дары отдают,  и  принимают  комичное
положение пограничное - Бог Отец царя Соломона,  Бог Сын царя  Соломона, Бог
Дух Святой царя Соломона -  у трона  царя  Соломона в  Царстве небесном; а в
Царстве небесном уд царя Соломона поднимает голову, а в Царстве  небесном уд
голого  царя  Соломона  голая  из  лона своего сама  удаляет  тьма в Царстве
небесном, как  будто  из  пут Царства небесного тьма вынимает землю во  мгле
Царства небесного; а на земле себе земля сама - Страшный Суд, а лоно земли -
запечатанный источник, заключенный колодезь, запертый сад;
     Иная окрестность Царства небесного  - тоже  земная местность, как будто
вначале  Царство  небесное  на  земле - обстановка  печали,  а затем Царство
небесное на земле - образ действий; что же -  "два" похоже на  первый "раз",
"буки" разлуки похожа на "аз", Бог Дух Святой царя Соломона похож на цветок,
и вначале Бог  Отец  царя Соломона  Бога  Сына  царя  Соломона  срывает, как
лепесток, а затем в Царстве небесном царь Соломон умывает руки, царь Соломон
на земле умывает глаза;


     Царства небесного территорию тамошние обитатели передавали друг другу -
как будто территорию смеха ног на  территорию плача рук - как будто по кругу
солнечную  вьюгу  земные дожди пели  друг  другу -  как  будто в  теле  царя
Соломона  душу царя  Соломона -  душу царя Соломона, как  будто  кровь  царя
Соломона -  душу царя Соломона смех  и плач царя Соломона гоняли  по кругу -
как будто воспитатели чувств души - как будто от сих до сих их тела охраняли
содержанье и форму  ее и не имели к ней отношения - как будто Бог Отец и Бог
Сын - два  высоких ее недуга - между  собой отношения выясняли  -  как будто
Бога Духа Святого Бог Отец и Бог Сын охраняли и на землю друг друга роняли -
как будто две половинки души царя  Соломона на землю друг друга роняли - как
будто в Царстве небесном Бог Отец и Бог  Сын  друг друга сменяли - как будто
подруга подругу царя Соломона на ложе царя Соломона  друг друга сменяли -  и
плакали, о, Боже (!) слезами  Твоими, и смеялись, о, Боже (!)  смехом Твоим,
как римские всадники;
     Поясной портрет  - поспешный отъезд - взгляду  картина  представилась -
свет в глазах точно щетина колюч -  мужчина, женщина и нагой с ними младенец
- мест тумана и  молока в природе, века с возрастами,  огни с кустами они не
меняют местами - будто руку с ногой - мчат дожди  слово "не навреди" впереди
груди - говорят о погоде - долго молчат о свободе с превосходными;


     Душа жива и в мертвом теле, как Соломон в своей постели, а царь Соломон
- он -  день  Рожденья  Христа, а женщины царя Соломона - они - дни Рожденья
Христа, а царь  Соломон меньше любой из своих  женщин, и чем у царя Соломона
их в  году больше,  тем год Рождения Христа дольше, а небо с вод, как вода в
небосвод, и всегда на виду свет  тот, как  света этого эпизод, а  тот свет -
царя Соломона наложница, а этот свет - царя Соломона жена;
     Эта  красота  младенца  Христа  -  от  жены царя Соломона,  та  красота
младенца Христа  - от наложницы царя Соломона, а в мертвом теле душа поет, а
в живом теле душа ей петь не дает  и на месте пустом не спроста возникает, и
воздух пьет, как царь Соломон вместе с женами и наложницами своими;
















     Цепочка длинная стоит Пришествий под замком - в порядке устном счета от
трех  до  двух - то  вид сверху на землю - забота кроткой души о неподвижном
теле - третьего оборота земли об обороте втором - а кто погиб - как будто не
погиб - короткой жизнью на земле - как смерть в Царстве небесном  живет -  и
как  Бог Сын встает  на место Бога Отца в Царстве небесном - и  как Бог  Дух
Святой встает на  место души  царя Соломона в Царстве небесном - и как  царь
Соломон встает на  место  возлюбленной своей  в Царстве небесном  - а солнце
встает в Царстве небесном, как тесто на земле - а солнце встает сгоряча, как
тесто на место луча за 24 часа;
     Разноцветное солнце,  как платье, оттягивает на  теле  царя  Соломона -
сначала ленивом его, а потом -
     счастливом - лучепреломное место - то ли тканое, как кули - платье свое
за ремень царь Соломон уводит в тень - чтобы оно,  царя в тени - рукотворные
ночи, нерукотворные дни - возжигало, не таясь - на ремне своем виясь - то ли
вяло стояло, как кол;
     Поднимись  ветер  с севера и принесись  с  юга, повей  на сад мой, -  и
польются ароматы его! -

     Душа  царя  -  присмотрит за  животными,  румяная, собачек  малокровных
пристроит  за колоннами  пехотными рядами песьими - душа царя - и  наведет в
рядах неровных,  порядок наведет  нечеловеческий  -  душа  царя  -  как  дым
Отечества; а царь  кладет  лицо на море - в глаза  царя зевают рыбы -  и дна
морского  царь  не видит, а царь кладет лицо на землю - и глаз царя не видят
люди, как дна морского царь не видел; царь Соломон выходит на дорогу, вышел,
поднимает ногу  выше,  чем собака  в тишине, тучи  на его спине  черно-белые
сереют - как походка, тяжелеют веки под дождем царя - и гроза в глазах царя,
а  глаза в слезах царя, как сердце в груди царя  -  и мороз  от слез по коже
царя;  а дожди впадают в реки, дожди впадают  в моря, дожди на вечные веки -
небесные якоря, а под землей тоже реки,  под землей тоже моря, и мертвецы на
вечные веки - самцы, самки, самцы, самки, самцы, самки - якоря, якоря, якоря
- царят; а Царство небесное, как воздушные ямки под ними (!)
     Юс малый и бывалый  пишется  с высокой буквы через алый желтый знак,  а
злак под луной далекой - с прописной,  как язык неточный запахов ночных, как
взгляды с поволокой  на бой часов лесных, пусть придет возлюбленная душа моя
в сад тела  своего и  вкушает сладкие плоды тела  моего, а  елка  в ботву не
идет, и  с  этого год  начинается  у буквы  "хэт"  перед  "йот", они  две по
соседству  живут так близко, что в них уминается что-то, и  звуки под  землю
плывут, пока в животе у ней кто-то пинается, и видно, как жизнь  куда-то его
несет - за маму, за папу.




























     Пришел я в сад мой, сестра  моя, невеста; набрал мирры моей с ароматами
моими,


     Бьет фонтан на  темном  фоне, в бойком месте он гнет свой стан на троне
своей души, а  при царе Соломоне стран заморских стон в  Храме царя Соломона
смягчается, как трон царя Соломона - под такою частью суши, под сякою частью
суши, под  шестою частью суши - а разговор о бо, уговор о бо, приговор бо-бо
- ад раскачен, хлад рыбачен, плат имеет уши; пришел я в сад мой, сестра моя,
невеста; набрал мирры моей с ароматами моими - и ушел;
     Так-таки  такт таит опасность потери быта, во рту моем молчанье  стоит,
точно  в глазах моих  мрак стоит, зарыта  мраком  брюква плоти  моей,  умыта
мраком клюква  души моей;  поел мрак  сотов моих с  медом моим, напился вина
моего с молоком моим, крюк два его глаза  не  вдруг  сделали  вкруг светила,
свет  вытекает из  звезд  и  перетекает в ненастность,  в собственность души
перетекает мрак  тела,  в  собственность  тела  перетекает  мрак  души,  как
частность оставленных ею новопредставленных тел;
     журчит ручей  жемчужной  пеной,  будто  сменой воды  дождевой иудейских
ночей  глубина, следы  остались от  бороды  на  моих щеках,  левой,  правой,
изменой  руки  живут; ешьте, друзья,  пейте  и насыщайтесь, возлюбленные (!)
сила разлуки в руках - левой, правой; и как левая  моя рука не  ведает,  что
творит правая моя рука, так Царство небесное на  небе  не ведает, что творит
Царство небесное на земле, потому что Царство небесное просторное,  как Храм
царя  Соломона, а земля черная, как Плача Стена; а вход  в Царство  небесное
свеж, как в Стене Плача брешь; а друзья мои  в Царстве  небесном, как друзья
мои на земле - одни и те ж (!)
     Я  сплю,  а  сердце  мое  бодрствует; вот,  голос  моего возлюбленного,
который стучится:


     В  зеленых  наслаждениях  (насаждениях)  свистят  тела-душевладельцы, и
соловьи, как пыль  (быль), выше  неба  (небыль)  летят,  и дышит пылью  (без
усилья)  соловьиное  тельце,  ночь  No  7  (творения) цвела в  году  (в  год
Рождества) шесть раз  обильно,  не  клюв, а рот (растущий из  чела) Христу в
саду (в роду), как смертный пот,  мешал  не  сильно (посильно), Иосиф Иисуса
породил  и кормит жирным свистом,  чтоб соловья  за клюв малыш вводил в Храм
царя Соломона и был животным чистым в Храме царя Соломона, и был рыж, как  в
Храме царя Соломона земля;
     Берет это тело  много труда, ближних тела проснулись,  общие души летят
кто  куда, облетели  тела незнакомых, а к знакомым не прикоснулись, и летают
быстрей  насекомых  сны до весны  и вернулись скоро, как  муки крестные - не
смотри (!)
     Царь  Соломон  из  варягов  в греки летит через  горние реки, на лету у
крылатой машины (вершины) он влажные ощупывает шины (пучины) или на корточки
приседает, нежничает и бодает, тонкорунные ярки с утеса, золотые, плывут под
колеса подлунные или над черной резиной  (пучиной) кружат и, как пальцы царя
Соломона - дрожат, пот утирая ему.


     Соломон безносую птаху через  царскую в грудь  рубаху втирает,  сердцем
шевеля, на бок голову валя, искры сыплются из глаз, меднорудный трубный глас
поднимается  от  ног, грудь  сжимается  в замок,  не  осталось ни  клочка от
сердечного щелчка, только ангел  бьет крылом,  в  птаху тычется челом; ясные
пуговки, пуговки, пики ли, носы ли или нули, или нули, пусть бы тьмы и  тьмы
напрягали свои умы,  лишь бы мила была брызга, брызга с  испуга и внутри нее
бес, и серебро темнело, как лес, и  вдалеке,  вдалеке  - как на  ладони моей
заря - пипуля моя на троне - в руке моего царя (!)
     Кочерыжка в своем  гробу, гробу перевернулась, гром не грянул в кружеве
молодых бурь и листьев,  по  небу, по  небу  плывет  звук, а не гнев, а если
цветет жмых, то навалено, навалено красных дынь, хвоя колкая меж дерев краше
грозы в жарынь, узы  брака меняют пол, Соломон, Соломон строг, а не гол, как
промеж ног земля (!)






     Один царь Соломон в Царстве  небесном может посадить не  одно  дерево -
деревья не разбегутся от царя Соломона; одно  дерево на  земле может прожить
не одну жизнь царя Соломона - жизни царя Соломона не разбегутся от дерева; и
деревья,  как  собаки,  отряхнутся от  песка, и  коричневые  маки  в  бороды
вплетут, узка борода у  Соломона, на щеках (руках) своих цветы  -  Соломон -
сын  Соломона  - мял,  как воду, а цветы  шумно  воду обгоняли, бревна ровно
сыпались в песок, Соломоны ковыряли древесину, волосок на щеке (руке) растет
неплохо,  маки набирают  вес,  воду пьют, по щекам (рукам)  Соломона бьют; а
когда спасают  чудом от частиц  еды сердце  свое  блудом около  воды,  тогда
собака, как эпоха, гонит (бросает) Соломона в лес возлюбленный;
     Хорошеют с каждым днем  два дерева в лесу втроем, вчетвером они о своем
говорят до майских жуков, крылья  пятницы из облаков царский творят на земле
альков,  царь  возлюбленный  мой  протянул  руку  свою  сквозь  скважину,  и
внутренность моя взволновалась от него, выпорхнул из леса лягух, хвостик его
потух - и суббота, как тополиный пух, над маковою степью летит по благолепью
на тело мое обнаженное, а царя Соломона обнаженное  тело сверкает в облаках,
как  Царство небесное  и  мелькает  в руках моих  -  отраженное  от  Царства
небесного, как первая звезда от огней звезд вторых; потому что,  во-первых -
мое  тело  - суббота - и  ночи ночь над ней ночней, а во-вторых -  тело царя
Соломона - воскресенье -  и языка ручней, и  молока сочней, местоименья "ми"
точней и дней тучней семи.

     и с рук  моих  капала  мирра, и  с перстов моих  мирра  капала на ручки
замка.
     Хлебная  земля, черствея  -  глазные  яблоки смежит  -  несъедобная,  в
Царстве небесном зрея - на зубах царя Соломона лежит  - чтобы грыз себя царь
по кругу и с женами блудил, и нашел себе подругу,  и за хлебом ей ходил мимо
жутких разговоров  на  беззубом языке - несъедобный царь, как боров, отражая
бор  в реке;  а  смерть-разведчица  к  родителям  уйдет  -  она,  как  жизнь
моя-трусиха,  им  колыбельную поет, как облепиха - родители ответить захотят
родным сестренкам  благозвучным  и  омолаживают взгляд  умением  подручным -
младенчество  приблизилось,  как дочь, и старикам  глаза  закрыло разведками
волшебными - как будто Отечество мне открыло, как Царство небесное, бля;
     И с рук моих капала мирра, и с перстов моих мирра капала на ручки замка
- хвать,  хвать - уже черта,  а не узелок на  манер  банта, а не макаку,  не
макаку, не жизнь мою чертову мама вяжет, как Ной над  волной - а, например -
нежизнь,  нежизнь  Христа  -  иль  жизнь,  жизнь  Христа  -  не  вяжется   с
отсебятиной, с отсебятиной никак - как рак в маме  моей больной, снизу-вверх
и сверху-вниз.



     Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святой в глазах Господа Возлюбленного, как в
слезах моей мамы, а Господь глаза захлопывает со злостью - так захлопывается
капкан души, зверю терзая плоть и ломая кости; верю в Бога Отца, которому не
до меня - забрасываю сеть; верю в Бога Сына, которому не до меня - сею хлеб;
верю в Бога Духа Святого, которому не до  меня - Он  не умеет ни шуметь,  ни
плакать, ни смеяться, а птичке разрешает все  уметь и человеком притворяться
- и слезы поклевав с Его лица, умела птичка радовать Творца, и  притворялась
человеком -  отперла она  Возлюбленному моему, а Возлюбленный  повернулся  и
ушел вместе с мамой моей в один год.
     Как испугать  Бога Отца, чтобы Бог  Отец, как  человек, бросился в море
(?) как испугать Бога Сына, чтобы Бог Сын, как рыба, выбросился на берег (?)
как испугать Бога Духа Святого, чтобы Бог Дух Святой вернулся вместе с мамой
моей в один год  - она искала Его и не находила Его, а когда Он  заговорил с
ней - не стало вокруг нее ни души.
     Бог  Отец, Бог  Сын,  Бог Дух Святой  маму мою  убили,  а меня смотреть
пригласили -  я в  траву лег и  смотрел - Бог  Отец из травы глазами блестел
первую треть моей жизни, Бог Сын смотрел в упор вторую треть моей жизни, Бог
Дух Святой смотрел, как глаза мои смотрят  из нор - две трети моей жизни - и
не отзывался мне, когда я Его звал.









     Яснеют  одинаково ночь и день, белое и черное, громко якает "а",  акает
"я", и негромко квакает "о" - круглое и  просторное, овальное, орное - хвала
игре души и тела за дребедень  ее и  двуполость (!) - всякой моей одинокости
припасла  душа  -  ловкости, гулкости,  легкости,  рукости,  локости  - телу
вернула голость - каплю жестокости добавила душа  моя в кровь мою и подлость
-  каплю любви  добавила  душа моя в  кровь  мамы  моей и гордость - которая
сначала  избавила  меня  от себя -  а потом, как цаплю, поставила меня между
землей и Царством небесным -  одной  ногой  на земле, другой ногой в Царстве
небесном  - и  пошли  у  нас  с  мамой дети  - встретили  меня, как  стражи,
обходящие город, избили меня, изранили меня - а маму мою не встретили;
     Водоноше-новичку в уши надуло,  а голову напекло ночью под дубом, будто
бомбе живой в  шелесте голосов несовместных с нашествием местных мер и весов
- асу свего дела, брассу, кролю, басу, плеску, иголке, которая вдела нитку в
леску - всем по довеску раздаст, разделит Господь Свою волю на равные крошки
- на тот свет и на этот свет - а ветр шевелит маме  крепкие ручки, ножки - а
душа моя оставляет в теле мамы, как в яме, след свой оставляет на стенах ямы
- сняли с меня покрывало стерегущие стены - а с мамы моей не сняли.
     Заклинаю вас,  дщери  Иерусалимские:  если  вы встретите  возлюбленного
моего,

     Царь Соломон  из  всех мужей во  хлеву свежей -  шубы  нескользящей под
девицей спящей - спящая, взалкав  скользкого -  в рукав  сунулась - там  нож
ледяную крошку - сам  по грудь во льду - как волхвам звезду - на себе несет,
лезвием  трясет  -  чересчур  нож  горяч  -  плоть  ножа  горяча  днем,  как
необрезанный младенец - душа ножа горяча ночью,  как необрезанный младенец -
ибо плоть у  младенца  -  как птица  небесная  - душа у младенца -  как рыба
земная;
     Вокруг солнца протянуть бельевую веревку - не хватит рук матерей, чтобы
выстирать  столько белья - будут  на  этой  веревке вниз  головами висеть  -
густые ангелов стаи - как рукава пустые пальто.
     "Чем возлюбленный  твой  лучше других  возлюбленных,  прекраснейшая  из
женщин?

     В  пустыне  на  поверхности песка встал Христос -  как женщина нагая  -
женщина,  как город  из песка,  встала и Христа  пугает - сорок дней и ночей
подряд - а между тем - для агнца - тем более - для льва - климат, как голова
- держится  за слова  - обманчивая  наружность  в  голове,  а  ея окружность
делится - на разбужность и  на  сонность - и  на едва баобабы - и лишь сова,
когда спит - парит,  как  У-2  - и  жужжалка его ни  жива,  ни мертва -  как
мышь-Назарет - как вода-Вефлием;
     В пустыне на поверхности песка встал  Иерусалим -  как снег на кручах -
стояло солнце в тучах перед ним - как рек материал подручный - и жить Христу
в  Иерусалиме  стало  скучно -  долго,  как  женщина-ангел  -  коротко,  как
птица-девица - а женщина в профиль - отражает поднятие быстротечного света -
как кровь Христа - а девица анфас -  преображает принятие вечного лета - как
плоть Христа  -  как  солнце  -  которое  в  первый раз  село, как младенец,
напротив Христа-не-женщины-не-мужчины - и в первый раз встало, как женщина с
младенцем, напротив Христа-мужчины -  как ночь в тени льва - как день в тени
агнца - то же, что Он - теряющий в весе неведомо от потрясений каких - а как
бы не так - так бы и родилось,  и умерло солнце  -  сначала родилось солнце,
как похоть Христа - и  родился день - а потом умерло солнце, как хоть Христа
-  и  умерла  ночь  -  "чем  возлюбленный  твой  лучше  других возлюбленных,
прекраснейшая из  женщин (?) чем возлюбленный твой лучше других,  что ты так
заклинаешь нас Христом тем (?)"


     Сущую правду в Аду несут сходные по  значению слова - "я" пишется через
"я" - "а" из стыда, как ручья, в Райском поет саду - и сливаются в общий гул
- земля и Царство небесное  - как растение-мул и Христос-растеньице - и вода
в ручье, как звезда на луче, пенится -  и звезда до звезды достает кончиками
пальцев - как Царство небесное до земли достает кончиками волос;
     Иисус Христос,  Возлюбленный мой, я Тебя,  как  себя - боюсь - тело мое
спаслось - как ствол дерева в ветвях дерева - а душа моя  не спаслась  - как
голубка в ветвях  дерева -  Твоя  юбка-колокол шелестит - линий ее  простота
разных  длин  и  цветов  - одна  нитка  грустит  -  другая  шерстит  -  "ов"
оканчивается на "готов" - "тра-та-та" меняют места ног и рук - как будто я -
в Царстве  небесном, а Ты - на земле -  "ох" падает в  "мох" -  грех адает в
стук - узок земной наш круг - Возлюбленный мой бел и румян - Он лучше десяти
тысяч других в Царстве небесном, а десять тысяч других на земле Его лучше.



     Мама - душа  Господа моего - душа  твоя -  мама - плоть Господа моего -
тело твое - ибо плоть Господа моего -  скала - а душа твоя - мама - пещера в
скале -  и лежит мама в земле - руки на груди не сложила, а раскинула широко
-  ком земли под грудью левой - словно справа от костра  пастух -легкий, как
пух, развалился -  на душу и плоть развалился пастух недалекий,  как будто с
неба свалился -  и так неправильно солнце правит миром разлуки души и тела -
что то и дело, как пастух,  солнце садится на западе и встает на востоке - и
нет праха земного - как  нет Царства земного в горах под луной - а есть прах
небесный -  как есть Царство небесное в горах под луной - которое, как горы,
то сверху, то снизу пастуха порхает - как страх Господа,  в  глазах  пастуха
полыхает -  то слева, то справа, как слезы из глаз пастуха, Царство небесное
порхает - и пока свет не погас, как Рождественская звезда, на глазах пастуха
- чистое золото его голова;
     Щипковый вдалеке инструмент  поет - и звук, как плуг, на камне плачет -
так время на руке стоит - и бремя времени сбоит - и стук на каблуке маячит -
спина  из волокна выходит - жена из мужа выходит, обнажена - из окна выходит
Стена Плача - из этого света, не спеша, выходит тот  свет - как  душа, белее
мела, из тела еврея - рыбачит островок на суше - и ветер носом,  как пастух,
клюет - кивок травы не узнает главы цветка  - как  ворон,  черные, волнистые
его кудри.


     Лодка моя похожа - на ветку малины - море мое похоже - на землю в твоем
саду  - которая  дремлет,  лежа  у моря  - словно  вода  во льду -  и  гласу
вопиющего  в пустыне внемлет - как  женщина мужчине - который глаз на нее не
подъемлет  - как в небо  перелетных  птиц, шорох  ее ресниц  -  осенью ветку
малины ты в землю вонзила - верзила - как день в утро - как ночь в вечер - и
преобразила  Царство  небесное  нечистая сила - хорошая  -  и  сжалась,  как
жалость, в точку - и осталась в Царстве небесном - как женщина с мужчиной на
одну  ночку  -  а Царство  земное  преобразила нечистая сила  -  плохая -  и
отлетела,  как  тело от души - и опустело  Царство небесное  - как  женщина,
которая, не умолкая, шепчет в  тиши мужчине - не сей, не паши - что посеешь,
то и пожнешь - посеешь начало жизни - будет смерть в середине жизни от зверя
- посеешь середину жизни - будет смерть в конце жизни от рыбы - посеешь свет
-  будет  тьма -  посеешь тьму - будет  свет - посеешь зиму - будет  лето  -
посеешь весну - будет осень -  посеешь  точку  -  будет  многоточие ...  ибо
осенью ветку  малины - как крест  -  со слезами  ты в землю воткнула - и без
слез до весны себя в город воткнула - в котором,  как камень на маме, живешь
-  первый листочек на ветке весной назовешь - как  Христос, Соломоном - и не
оставит Христос камня  на  камне от Храма  города  твоего  -  как голуби при
потоках вод - Его глаза;
     Веруют в Бога Отца  - дети Бога Сына  - веруют в Бога Сына - дети  Бога
Отца  - веруют в  Бога  Духа Святого - сыновья детей Бога  Отца - отцы детей
Бога  Сына -  ловцы души птицы - душою  человека - ловцы  души зверя - душою
человека  -  ловцы души  рыбы - душою человека - ловцы  души  ангела - душою
человека -  мельканием  ангельских  крыл  -  Бог  Сын был - ангельских  крыл
мельканием - Бог Сын был  камень - мельканием ангельских тел  - Бог Отец был
камень, который в Бога Сына летел - волнами над якорями - камень шумел,  как
ветвями - камень шумел, как ветвями - птицами и зверями - рыбами и кораблями
- корабли на якорях  - волны на кораблях - волны тяжелые  на кораблях  - как
полые ангелы на ветвях - сидящие в довольстве, в молоке купающиеся.

















     Доисторические   ракушки   превратились   в   мел   -   которым   рисую
доисторическое  море  -  кто  бы  завтрашний  день  нарисовать  сумел  мелом
сегодняшней  нашей  истории  (?) - пилы, топоры, рубанки, черви  дождевые  в
банке  -  ангелы, как белые  банты -  вот  - детские  морщинки вижу -  зачем
разглядывать их ближе - где  грязь и  розовые рты (?) - деревня  будет - где
был город - душа - мой серп - а  тело - молот - три ангела навстречу из избы
-  изба дымит через заборы  -  на крыше, как на палубе "Авроры" три ангела -
как три дымят трубы - еще и еще (!)
     Устарели мои привычки - и на дерево рядом с птичкой детскую рукавичку я
уже не кладу - у  кого руки голые или в перчатках  -  те  шевелят пальцами у
птиц  на виду  - а  я детскую рукавичку  найду  - и молча  в карман кладу  -
пальцами где шевелят  - скоро и птичку туда переселят - палец у виска ночует
-  как  душа,  мой взгляд  кочует -  глазками меня сверлит -  щелкнул  ножик
перочинный - на войну бежит мужчина - где, мужик болит (?) - спичка будит на
работу  - солнце в небе, как болото - крестит Ной  свою зевоту -  в его теле
душа, как Потоп - тело бродит, как простуда, как немытая посуда - тает,  как
сугроб - а  Родина - как тело Бога - а Чужбина - как душа  Бога - щеки Его -
цветник ароматный, гряды благовонных растений; лилии, источают текучую мирру
- Его губы.


     Это лес (?)  -  или это больница  (?)  - или страшно  без денег в  лесу
очутиться (?)  - это кормушка в листве глубокой зеленой (?)  - или это рубль
одинокой старушки в  кармане  врача  глубоком  зеленом  (?) как изваяние  из
слоновой  кости,  обложенное сапфирами  -  его  живот  -  старушка живет  по
больничным  законам (?) - или старушка живет по законам лесным (?) - хорошо,
если хватит старушке рублей до весны - старушка живет - умирают соседи - это
у них коченеют лбы - умерли люди  или  медведи (?) - умерли люди или медведи
(?) - не слыхала старушка стрельбы - золотые  кругляки, усаженные топазами -
его руки;
     Кто тебя  оцарапал,  плоть  моя дорогая  (?)  -  с  какой  женщиной  ты
подралась (?) - или ветка тебя оцарапала, приревновала к  стволу (?) - а  ты
ее оцарапала (?) - только не плачь,  не  сиди, как палач, на холодном полу -
или стена  тебя, плоть, оцарапала, приревновала к полу (?) - зачем ты сидишь
на нем, теплая, голая  (?) -  хочешь,  стену  сломаем и  пол  разберем (?) -
ничего, и без  них проживем - провалимся вниз, к соседям - а в  Египет мы не
уедем (!) - ты стала такая добрая - что из  окон моих даже мух  выпускаешь -
не  убиваешь, не убиваешь  - плоть  моя -  ты,  как  мой  дух - ты  - звезда
Рождественская - он - твой пастух - а Господь, как пастух  -  на овцах своих
не  убивает мух - твои окна грязные,  как овечьи шкуры - пастух умный - а ты
дура - ты умерла - а он жив.


     Мужчина  на  мужчине  - и отдельно  от них  -  женщина на женщине  -  и
отдельно от них - мужчина -  потомок мужчины - и отдельно от них - женщина -
потомок женщины - и отдельно от  них - небо  на небе  - и  отдельно от них -
земля на земле - и отдельно от них - утро - потомок ночи - и отдельно от них
- день потомок утра - и отдельно от них - вечер -  потомок  дня - и отдельно
от них - тело - мельник - душа - мельница - и отдельно от  них - понедельник
- тело -  вторник - душа - и отдельно от них - среда - тело - четверг - душа
- и  отдельно от них - пятница - тело - суббота - душа - и отдельно от них -
воскресенье  - тело - мраморные столбы, поставленные на золотых  подножиях -
его голени;
     И как сажусь на землю - с одной ноги - ложусь в землю - с другой ноги -
так и грех мой безногий - он не инвалид - торс греха пологий мышцами  бурлит
- эхо  греха в стогах моих мышц  схоронилось - денно  и ночно - душа греха -
точно сердце болит - и в кулаке моем смех  - громом в искомом слове гремит -
а слово Бог - как первородный грех - и удлинилась  на слово Бог евангельская
строка  -  изменилась  она,  пока  я его искупал - а  успех покупки  целиком
зависел - как  считать я привык - от смены ночи и дня - и как языка чисел не
произвести иным языком, чем язык смеха над словом -  так и  вязанка хвороста
исправна  -  и на своих  ушла  ногах от мельника  - который плавно болеет на
своих ногах - еще болеет он безвольно и слезы в мутную муку - как хворостины
хлебосольно  кунает, лежа на боку -  на  правом лежа  или  левом  - не выдал
камень  путевой  -   вязанку  хвороста  на  древо  Адам  закинул  головой  -
величествен, как кедры, подобен Ливану его вид;





     Душа в моем теле из - костей состоит - как низ - его жизни до ста лет -
и плюс ночь - если Иисус -
     имя - и впереди Христа стоит оно так - что вид из моего рта открывается
на мои уста;
     Если вдали на севере  на  снегу - жгли дрова на каждом на шагу -  то на
юге на лугу - смирение моего народа - как старение терпимое природы - водные
обрушивает  своды на египетские броды - старик чаевничает в танке - стальное
блюдечко  цветет -  цветами легкими, как санки - и лошадь соловьем поет -  и
соловей  поет  не  хуже  -  и  окружным  путем в  броню - въезжает  внук  из
полукружий окопов дедовых - коню он сына, как огню подарит - и деда поцелует
в  лоб  - и заживо себя состарит  - как Ноя мировой потоп - есть площадка  -
офицер из бани веником грозил туда, стрелы красные на плане рисовал - свиней
стада в  море  прыгали  с  площадки  - сердце после пересадки - дольше стада
проживет - гнездышко себе совьет (!)






































     Деревья  в  парке, как младенцы в роддоме -  тело и душа одного роста -
лес отличается от парка, как улица от роддома - и когда  на улице маленькому
человеку всегда длинны  брюки -  тогда в лесу маленькому  дереву всегда мало
солнца -  ибо тело - дверь, а  душа - за дверью  зверь - которая открывается
через полчаса - привезли живую  рыбу, привезли живую рыбу  - чтобы мучить ее
на весах -  дверь  открывается через  полчаса  - продавец от  нечего  делать
раздавил комара на часах - чтобы мучить живую рыбу, ему не надо быть сильным
и  смелым,  он уже спрятал в халат  свое загорелое тело, и  очередь ласковым
взглядом  на него, как на рыбу, с опаской смотрела - дверь открывается через
полчаса - очередь  встает на  цыпочки, смотрит  продавцу  на часы  -  так  в
зоопарке те же самые люди заглянуть старались в злые глаза лисы - ибо тело -
рыба, а душа - вода;
     Тело и душа друг за друга  держатся - и в добре, и в зле - и удержаться
от них на земле тяжелей - чем  квадрат тела из круга души - домой выписать -
и вписать обратно - не болей больше, мама - а ты, рама - стекло свое пожалей
чистое - точно ребристое тело Адама тепло - ибо  развеянная по  ветру - душа
влагу -  впитывает, как тело отвагу - аки  по суху шагу оно таки не делает к
благу - ай, как поет про Христа вахтер в плавучем учреждении сестер своих на
весь шатер над  ними  предрассветный  - несется  голос  кругосветный на  зов
лисичек безответный - ах, ум на липовой аллее, аллее наливается белее, белее
матроса на рее,  на рее - а душа в  лучах солнечных  сверкает  - крылья ее и
хвост - как звезды в ночах горят - дождь серебренников умолкает - и в ладонь
стучит водопад наподобие камнепада - моей жизни и смерти стык - ни мужик, ни
баба, ни сестра,  ни брат - да  одиночеству иногда он  не рад - ибо  тело  -
рыба, а душа - вода.


     Грациозный танец бесом исполняется - когда  душа из беса изгоняется - я
бос и гол - я защищаю  паука - когда играем мы в футбол -  и в реку забиваем
гол  -  как  плач, летает мой  паук -  ему нельзя коснуться рук -  когда над
грудой  скошенных ботинок - паук травинок наблюдает поединок - а вдруг война
(?) - о ней нельзя издалека - как о защите паука тьмой;
     Плохие души  хороши - через разверстия любые из вынимателя  души - они,
как небо,  голубые -  вольнее  зрения текут - он их не трогает руками -  ибо
родители секут его дождем за облаками - ибо слезы в моих глазах - как молоко
в  груди отца - ибо слезы в глазах Бога - как молоко  в груди  матери  - ибо
отец мой - душа моя, а мать - утроба.


     Этот свет - бабочка -  тот свет - паук - этот свет - лавочка - тот свет
- на лавочке друг - его глаза - Бог Отец - его нос - Бог Сын - его рот - Бог
Дух Святой - пара его рук - первая рука - отец мой - вторая рука - мама моя;
     Йена запотела  - в Йемене  душа йенина  из тела брызнула  -  суша землю
заяпонскую -  Савская царица йену возлетронскую сплюнула, как птица  -  йена
так заплюнулась в ноговолоса - что икра проклюнулась - и взалкал Исса - он -
Соломон -  на  муравьиной  - на четырех своих  - раковины  к львиной - своей
главе, как  их - вполне окаменелых к выбритой своей - улагает в смелых ихних
позах  к ей - муравьи впиваются  задницами в  мочки - сабли извиваются,  как
четыре точки - между лилиями пасет он.












     Конечная жизнь - жирней - неба над храмом царя Соломона - прекрасна ты,
возлюбленная моя, как Фирца, любезна -  а бесконечная жизнь - бедней - земли
под ногами царя Соломона - как Иерусалим, грозна, как полки со знаменами - и
по  ней душа моя живая  из темницы - выходит не одна - на голове ее косицы -
седые - и бледна - косица та, что слева свисает с головы - а правая, как Ева
- румянее травы - и как плоть моя переживет душу мою на день вчерашний - так
душа моя переживет плоть мою на день сегодняшний - а  Бог Отец, Бог Сын, Бог
Дух Святой - жизнью живут стайной - и на них ложится тайный -  свет небесный
- звук случайный - день колючий и могучий  - он  - стоячий и бегучий  - тень
отбрасывает в жгучий  - полдень алый и подталый - плещет отзвук запоздалый -
а Бог Отец, Бог  Сын, Бог Дух Святой - тает их стая - на воздух взлетая, как
снег;
     Снег летел - похожий на ракету - а мертвый человек был похож на  живого
человека - как Бог  Отец на  Бога Сына - как Бог  Сын на Бога Духа Святого -
ибо в начале света уже был конец  света - ибо уже не будет конца света - ибо
мертвые - похожи  друг на друга, как боги - а живые - похожи друг на  друга,
как  люди - как Бог  Отец на Бога Сына - как  Бог Сын на Бога Духа Святого -
который - друг зренья - а - слуха враг.


     Вешали, вешали флаги - на городском небоскребе - и на лесной коряге - и
там - где воздухом  грязным дышат чистые дети -  и там - где воздухом чистым
дышат грязные дети - выбирали детей победнее - чтобы вешали флаги виднее - и
матерей победнее - флаги в тазах стирать  - а больше некого  выбирать - царь
Соломон  музыку пишет -  он  не  работает милиционером -  он сидит  в теплой
комнате и  гордится собой - что слышит,  что слышит, что слышит - как где-то
на шумной  улице  пьяница, лежа  в  снегу, на  руки замерзшие  дышит  - царь
Соломон в  своем композиторском доме - он не работает  милиционером - и  Вы,
случайный и добрый прохожий - музыку слушая из его окна - и пьяницу поднимая
из  снега - Вы, наверняка, не вспомните - что слеп был Гомер - что  глух был
Бетховен -  ребенок кулачками глаза трет - ребенок  плачет  - кулачки  слезы
пьют -  взрослый подходит - указательным пальцем по детской щеке  проводит -
стряхивает на землю слезу - земля пьет слезу - взрослый  бежит к карте земли
- уверенно, по-хозяйски подносит землю к хитрым глазам, как  к двум огромным
слезам - два  ее кулачка - два ее полушария - у  нее такие узкие плечики - а
он широко раскрывает руки - на бельевой веревке между  его  руками десять ее
рубашек - она сама просит шире раскрыть руки - шире - на одни его брюки - на
пару его носков - как птица, которая летит на юг;
     Морская пена - плевок верблюда -  морская  пена в глазах дельфинов -  в
глазах дельфинов  песок горячий - с веселых  пляжей,  с веселых пляжей - там
голый мальчик блестит, как  море - морская пена - его ладони - в его ладонях
песок горячий  -  из глаз дельфинов, из глаз дельфинов  - это  должен  знать
каждый - сколько  стоит проезд  в  трамвае - и на сколько проездов в трамвае
хватит квартплаты - если бы царь Соломон жил сегодня в Москве - он платил бы
квартплату  - и был бы из  всех пассажиров самый злой и  богатый -  да  царь
Соломон  этот  умер давно  -  и что Москва ему дань  платила  - должен знать
каждый - хотя не узнать все  равно  - на сколько проездов в трамвае той дани
ему бы хватило  - цветок себя не кормит  криком  - жуков и птиц,  лягушек  и
китов - я наблюдал кормление цветов -  молчаливая старуха цветы кормила, как
гусей - и, выкормив, на рынок  уносила - и криком деньги за цветы просила  -
за молчаливое кормление цветов - за кров, за кровь свою и пот.

















     Осенью - в зоопарке  у орлов  перья падали с  голов  - осенью - орлиные
клювы  из клетки торчали - как голые ветки - осенью - в Москве жгут листья -
это клетку от перьев орлиных чистят -  к быстрой реке пришел я посуду мыть -
горками разными - чистую и грязную  - пришел складывать на берегу - дома  из
посуды строить могу -  сытый и праздный - дом  из чистой посуды - из  посуды
грязной  отдельный дом  -  а мой дом, как Вавилонская башня  - полная чаша -
вижу этих домов огоньки - самодовольный и глупый - и река моя пахнет супом -
хорошо, что эти дома так от нее далеки - как стадо коз, сходящих с Галаада -
твои волосы;
     У меня  в квартире волки  - я сижу на книжной полке  -  делать нечего -
читаю -  прочитал  - волкам  бросаю  - зря  не сдал  в  макулатуру  эту  всю
литературу - где-то рубят  волчий лес -  а я  здесь на полку, молча влез - и
неграмотные волки ждут - когда свалюсь я с полки - как стадо овец, выходящих
из купальни - твои зубы;
     Деревья, как старые стулья  - если возить в  квартиру - некуда класть и
ставить  - а на помойках стоят - спрашивают  друг друга - пылью дворы набиты
или дождями небо  (?)  - ни  слова  не говоря - и было в Храме царя Соломона
красиво - там,  где деревья стоят - я приезжал из леса - ветки дарил любимой
- она их несла на  помойку, дождавшись,  когда умрут - ее туда провожая -  я
брал из руки красивой мертвые эти ветки - и руку, смеясь, целовал - и было в
храме Храме  царя Соломона красиво - и руку смешно целовать  - едва измыслил
небылицу - олух досиня ослицу  - у пентюха на льдине - накупал в стремнине -
темень-то  кругом  какая  -  вихри крутит, нарекая -  демона  -  ежихой - на
моржихе тихой -  и  бесплодной нет  между  ними - у каждой пара ягнят - один
ягненок,  как  земля - другой  ягненок, как Царство небесное - один  ягненок
глядит на себя снизу вверх - другой ягненок глядит на себя сверху вниз;


     Всходят  семена - точно одна сторона света из четырех - трех у меня нет
глаз -  только два - и спина позади  - впереди нее столько  лет - сколько во
мне на просвет земли  - ем ли, сплю ли один - люблю без ответа себя - хлеб я
не жну - гну спину вдали от него - как волну страха за ежа и его жену - а еж
- как  нож  - режет рожь  - а  возьмешь в руки ежа  - как стрижа  за крыло -
больно глазам не будет - лет мне не прибавится  - число "три" у них внутри -
как "тридцать три" - дольше зари проживет -  дня без меня не начнет оно - но
уколет лучом - мечом за плечом широко качнет - едва два  прошло времени года
- я сказал себе - вот - год прошел - дрожь и тепло под землю ушли от меня  -
как будто солнце ушло долой из своего захода за край земли - и края земли не
стало - мало былой мне жизни моей - дно ее не  мое давно - как две половинки
гранатового яблока - восход солнца и закат;
     Завидно  молод ранней  зимой  холод  - легла пропасть без дна  и угла -
точно игла между  холодом,  голодом  и  средой внешней  -  сказочно  красной
черешней бедна природа - Стена плача -  ты, пустая внутри - как лицо  Бога -
ланиты твои под кудрями твоими - а золотая страна за Стеной плача - крутая -
как яйцо ангела  - страшно, пашно и  пташно  едой  она богата  -  как сестра
красотой брата - и когда  кривой вопрос к ней - смелей  - прямого вопроса  к
ней -  тогда,  как  вода в их перекрестьи - возникает  солнце в тесте пустом
врагов солнца - сначала на этом свете - как холод - потом на том свете - как
жара - пора ему из волны моего счастья  родиться - и в аду очутиться -  и на
треть - умереть - на две трети - сгореть в раю - ни туда солнце -  до Суда -
ни  сюда солнце  -  после  Суда  -  не опуститься  солнцу на землю мою  - не
превратиться  в кочку - в тело - оболочку души  - в душу - оболочку тела - в
родинку земли - в лань из гранита.


     Перенял,  перенял  скот  на дороге -  от  племянника  идиот -  перерыв,
перерыв  ночной  - наделил ручной  голову виной -  пополам  с  водой скотину
молодой - разделил, разделил за грядой мраморных плит - ох,  ох голова велит
- выморозить улит - перетащить к огню близко, близко родню - как ночь к  дню
- шестьдесят цариц и восемьдесят наложниц, и девиц без числа - есть;
     Изюм в избу из льда краля вбу-хивает, уда-ряя по изюму так, что на полу
верстак как стоял, так и стоит у прялки;



     но  единственная - она,  голубица  моя, чистая моя;  единственная она у
матери своей,

     Увидели ее  девицы,  и  -  превознесли ее,  царицы  и  наложницы,  и  -
восхвалили ее.
     На берег  выбросились киты - и море в песок зарылось под животами китов
- и люди друг друга  в  песок  зарывали  - и море топтали - киты удивительно
умирали  -  в именительном падеже  скота в  чреве Кита Отца - в  родительном
падеже скота  в чреве Кита  Сына - в творительном  падеже скота в чреве Кита
Духа Святого - в дательном падеже скота в чреве Кита Матери -  она, голубица
моя,  чистая  моя;  единственная у матери  своей, отличенная у  родительницы
своей - единственная - но:
     Террасами берег спускается, такой, какой есть на виду он в три, а шесть
вся внутри у времени до двух, и четыре стоит в ряду, и носится пять, как Дух
Святой над водой, и пуста земля в чреве Кита  Иисуса Христа - от  головы Его
до хвоста - как огород;
     А в  подмосковной слободе - душа моя, как тетка - полощется в воде ниже
подбородка - голова ее торчит над водой, как запах - сердце под водой стучит
- Кит  на задних лапах приседает  между ног тетки -  увидели ее  девицы, и -
превознесли ее, царицы и наложницы, и - восхвалили ее - как языком слизнув.
     Кто  эта, блистающая,  как  заря,  прекрасная, как луна,  светлая,  как
солнце,

     Именно  грот  изменился  к  лучшему  и  не приснился  -  вот  -  имярек
сохранился  плохо,  как  не  родился - вечер над ним  повторился  и  в  ночи
растворился - а дровосек  сразился с ламой - загородился дамой - и обрядился
в камень -  и погрузился  в  пламень рубщик сахарного тростника - под оливой
себя ласка-ет  между  глаз  - а  по счету "два" -  ноги сладкие, как слова -
ископаемым  лезвием  раздвигает  -  они  вдвоем  -  словно  луковые  уста  -
размыкаются у Христа - это кто (?)
     Душа,  как  шерсть растет - пересчитав шерстинки - ее  смерть-охранница
несет  в  свои  глубинки  -  Соломон  лечил  сустав  душою шерстяною,  когда
охранница, устав,  храпела, плача за стеною - кто эта, блистающая, как заря,
прекрасная, как  луна, светлая, как солнце, грозная, как  полки со знаменами
(?) - абориген  царя лечил и учил быть трусом -  и жизнь  свободную влачил с
Христом Иисусом -  который рос -  жизнь и  смерть -  вместе - тело и душа  -
врозь.

     поглядеть,  распустилась  ли  виноградная лоза, расцвели ли  гранатовые
яблоки?
     Ан лед то тронулся - в ольху - на иисусову сноху - у нее желудок чист -
мозговая кость, как лист - на зорьке в сумраке ольхи - неподалеку от снохи -
как вода в кругах - на иорданских берегах - аки по суху,  по льду - иисусова
сноха  еду - из ольхи выносит - спать с собою просит -  а  башмак, как мак -
красный  стоит на  ветру - тру глаза с  утра  - гам и щебет, блеет  гамак, у
деревьев свитера  из листьев - быстра  туча, точно вращенье  земли -  солнце
искру  высекает из воды - опекает меня помещение пустое - трое в нем - огнем
следы мои - и мечом остатки еды - в ореховый сад посмотреть на зелень долины
сошла я;
     Небылица, точно рукавица - нацело на число пальцев-неулыбальцев в руках
делится - "гав" птица на двунадесяти языках говорит в облаках грозовых - зов
их  утих - и под  кров утих, звонков, воронков  селится -  и  как будто село
намело в городище - в тыще щерится  начало  второй тысячи лет -  "вжик-вжик"
крик живых укачало - ровно  миг  от его рождества до  "два" -  и хорошее  от
плохого не столько горько, сколько давно - веретено стучало и отличало - кто
- из двух мужчин - женщина - кто из  двух  женщин - мужчина - кто -  из души
мертвой и души живой - Дух  Святой - кто крови своей  еврейской  Бог - кто -
крови своей еврейской Бог на две трети - кто -  крови своей еврейской Бог на
треть (?)















     Бог Сын - ребенок утра и вечера - как день, а Бог Отец - ребенок утра и
вечера - как ночь; и день в ночи - как душа отца в сыне, а ночь на дне - как
кровь отца на сыне;
     Площадь Храмовая - как лошадь - холку себе набила - хрястнулась о косяк
- и расплескал белила в стойле ее босяк - корчит она  гримасы  - зубы от них
красней  окрыленной   душою  массы  жидкостей  и  скоростей  -  у  босяка  в
предсердном стойле внизу души -  а в образе души вредном работы все  хороши;
вот - зимуют белые собаки с пуговицей белой шерстяной - нет  лица у бледного
рубаки - потерялась пуговица - зной выбирает бледность, как собачку  - самая
горячая зимой  затевает  с пуговицей  скачку  - а рубака просится домой - он
лицо оставит  у  порога Храма -  и  зазимует  в  Храме с  лицом маминым  - и
предстанет оно перед Богом  - как свет перед своим концом;  вот - век-падаль
на ручной повозке мизинцами придерживает доски - верхние части одежды и брюк
разворачиваются у века на юг - а у частей внутри - на поездку петушьих три -
век-падаль себе кладет -  у петуха крадет  указательными судьбу  пальцами за
ходьбу; вот - йодом на  передовой из мензурины кривой - кавалеристу-веку  на
колтун равнобедренный век-пластун - на локтях вставая - льет, не застревая в
колтуне мензурном - как  в плаще пурпурном  - идущего за брата на смерть его
Пилата;  вот - век-жаровня,  как  пилюля  по ночам жирна - жаркий век-мамуля
по-мужицки  на  пилюлю  наплывает  -  пилюлин завиток  сердце  накрывает - с
завитка свисток трижды кукаречит - далее сама век-мамуля себя лечит - у  нее
чума; вот - век-калека ходит  в ситце - мускул века лице-вой нежнее шелка  -
череп  ангельский  - как  челка Гитлера  неубиенного  на  глазах калеки  - и
тяжелеют  века  веки;  вот  вместо  крошечного века-мужа  из  моря  вытекает
век-лужа - бурлит водица питьевая - мельчает рыба ручьевая - веселящим дышит
газом - Тайным  ведает приказом на иорданских  берегах - и стоит в свинцовых
сапогах;  вот  -  век-Соломон  по-бабьи  молод  -  ноготь  у  него  проколот
инструментами насквозь - ногу поднимает лось по-собачьи - и моча из лосиного
плеча  бьет фонтаном, пузырясь  -  Соломон,  развеселяясь, пьет  ее лосиную,
шапку ломит псиную;  вот - черпает остатки век-Соломон из кадки  - неведомые
полому телу века голому - пляшет босиком  - брызжет молоком из груди на обод
кадочный,  как  робот  -  чешется  ногой грязной  -  а другой немужские люди
ласкают  веку  груди  - и,  обомлев  в березняке -  на  сквозняке он с догом
говорит  неязыке - как еврей  с  Небогом -  которого,  как  Иисус Назарей  -
век-еврей боится.
























     Оглянись, оглянись, Суламита!  оглянись, оглянись, - и мы  посмотрим на
тебя".

     Распутица-распутница с  дождевиком,  который окреп - соусыхаются в хлеб
на каком-ибо месте -  либо двое не вместе с  местом своим, как  дым - фу-ты,
ну-ты - юный козлист-пуделист разрывает, разрывает на себе родительские путы
- он  одинок, как перст  - он мускулист  -  вроде бы  книзу  он расширяется,
расширяется  - копытца  его унизаны перстнями  - джемпер  его,  как джейран,
нюнями, нюнями  его облит -  ибо дело бобыля  правое - воет, воет дело - как
тело с углем - как дым живьем над жильем - Суламита,  оглянись, оглянись (!)
- цыпкою, как искрой - сидючи  у огня - первой, а не второй - утешился после
дня трудового уликотес - третья цыпка напротив глаз разгорается не всерьез -
утешиночек в  ней  запас  невелик  - словно  не  чесал  междуципие  на  лице
Триединый - и не тесал Он в Освенциме на крыльце - и мы посмотрим  на Тебя -
оглянись, оглянись (!)
     Кит во кручине  стоячей волен красиво послить на посту в божьем тумане,
а не  иначе  - тем паче  виснуть в саду, словно  оса в  Аду - собрал волюшку
свою, как перо страусовое в недра - вумница, вумница - шля ядро из греховой,
греховой скорлупы в козлиной стопы россыпи, трубы и  кубы - о (!) исказилась
при передаче фраза его -  тем паче  хрюканье в плаче -  о (!)  зияет  бездна
перед ним - солнышком палим, скользит в позавчера налим -  а давеча взвились
соколы - и развились они в громы  и молнии - и  схоронились они  во мхах - и
осовестьлились  они   в  верхах  тростников   и  помыслов  в  лопухах  -   а
Господь-малолетка манером, манером живым  - матушку  свою -  Душу Ивановну -
делил, делил на группы учеников своих не двенадцатью пальцами, а двенадцатью
извилинами -  а повесился, на сосне - как на хоровод Манаимский, на Суламиту
смотреть вам что (?)


     Мое  сердце хлеб я  зряч он слеп  мое сердце песок я низок он высок мое
сердце  трава я  мертв она  жива мое сердце лес я вошел  он исчез мое сердце
свет я в нем меня нет мое сердце тьма я сам она сама мое сердце дочь я к ней
она прочь мое сердце любовь я  встарь  она вновь мое сердце стыд  я  глаз он
открыт  мое сердце  ум  я голова он шум мое  сердце гром я гроза он дом  мое
сердце  дом я снег он ком мое  сердце глухо я старик оно старуха  мое сердце
птица мне взлететь ей разбиться
     Бог  мне говорит я жив ты убит я Богу говорю возьми мою  жизнь дарю Бог
мне  говорит жизнь у меня своя я  жив  ты убит я Богу говорю молчи моя жизнь
свет твоя лучи  Бог мне  говорит оглянись солнце  село лучи поднялись я Богу
говорю не так  солнце село встал мрак  Бог мне говорит ты живой ты мой сын я
отец твой я Богу говорю отец был я его закопал ты добыл Бог мне говорит будь
я твоя  мать возьми грудь я Богу говорю мама была ты мою жизнь взял она дала
Бог мне говорит сам  ни отца ни  матери тебе не дам я  Богу говорю их возьми
будут как я детьми


     Гляжу  на себя ты чей ни дней  с тобой ни ночей вижу себя насквозь сплю
как с женщиной с собой врозь  два глаза как две души  ни  души в черно белой
тиши только два на лице моем черных глаза живут вдвоем лицо мое как в слезах
в бездонных  бездомных  глазах лицо мое как цветок  земля  запад небо восток
лицо мое как без рук вечер север утро юг лицо мое как петух крикнул трижды и
свет потух
     Ангел  как человек свой  доживает век что у него  на веку было не знать
мужику как  Ангел мужик одинок маменькин  был сынок маленький как луна он  и
как солнце она Ангел при свете дня  на скаку остановит коня мужик при  свете
ночном накормит коня зерном по небу несется хруст зубовный как огненный куст
Ангел бежит как вода черная в звезд стада жаждою он томим поднимается в небо
как  дым  Ангела  пальцем не тронь мужик разжигает  огонь черный был молодым
Ангел и стал седым застал мужика у огня ночью при свете дня







     Кто жизнь за меня отдаст свет  белый как снежный наст как прежде на нем
стою мои вежды со  мной в строю как  в небе весеннем звезда под снегом стоит
вода как  вежды надежды нет мой  след  пропускает  свет тень тогда оставляет
следы  когда падает  как  плоды сколько на свете теней столько  осталось мне
дней талость души моей весной  помогает ей выдержать вес  меня как  небес на
закате дня и тогда я  души своей раб когда с неба я в землю кап столько буду
в  земле лежать сколько  в женщине и дрожать от страха родиться вновь  чтобы
женщиной стала кровь
     Cадовник  не  совсем садовник  любовник не  совсем  любовник Храм  царя
Соломона  иди  домой  улица Иерусалимская прочь  на улицу дело  в груди было
зимой  ночь за солнцем  закрыла дверь тьмой как будто отца зарыла  в постель
дочь а теперь распахнула и щурится  все у них впереди мне  снова семь  лет и
солнце меж звезд не имеет крова между  тем с  кем я ем они  спят еженедельно
дни и ночи отдельно  ночь и ночь вместе а дни спят одни как будто семь  дней
творения есть повторение ночей и не любовь есть  трение дня  о  ночь а  отец
есть  сын своей дочери улица не женщина дом не мужчина дом не ляжет улица не
вскочет



     Как  ночь  на расстоянье дня солнце в небе от меня  солнце в  небе  как
планета с  того  света  как душа  на расстоянье  тела  черный свет от белого
черный  просторный  белый спелый я себе душу из тела делаю в душе  моей тело
мое опустело жилье ее тело в душе как в яме такую душу я делаю маме
     Две ночи  образуют  пару  одна  молодая другая старая  не  было  дня  и
встретились  ночи  как  женщины  вечером родился  и  умер  Господь  как душу
принявшая плоть не было дня как Бога молодая на старую строго как будто душа
на тело ночь на себя глядела
     Как стайка тону  в окне ангелы дайте жену  мне  нет ее предо мной птицу
назвать  женой мне Господь не велит открывается сверху вид с птицы летит она
ни  Ему ни мне не нужна жизнь моя ищет тень смерти как волка олень  олень на
семи ветрах летит как  купец в бобрах мне отец  говорит подарю осень тебе  к
сентябрю я отцу говорю сентябрь то же самое что октябрь птица  роняет взгляд
на тебя как листву над тобой и вода на дне моих глаз как дожди в окне


     Смотрю на сосну и вижу весну весна как сосна зелена весна весна в сосне
как я во сне сон мой не долог среди иголок смотрю на сосну и вижу весну
     Мой дом ты где плыви по воде лети в  облаках держи себя в руках пока не
исчез  как  держу я души своей  вес плоть у меня одна как душа как  дочь как
жена ни души ни дочери ни жены только дом как дым до луны


     День как голос далекий ночь близка  он одинокий день глядит на меня как
ночь на начало дня ночь на моем лице как день у нее в конце день как  в небе
ночном глаза на лице ручном дня не  вижу  лица как сын родного отца ночь как
глаза на моем лице я и отец вдвоем
     Этот свет истинен тот ложен я из них хорошо сложен в  искр сонме вон мы
голова моя воронья как  ворона в кроне я ни отца ни матери они меня утратили
жизнь  и  смерть дети  два ребенка я  третий ни матери ни сестры ни отца  ни
брата четыре ребенка я пятый














     Не покладая рук птицы летят  на  юг стая как две  руки на воде  стая на
льду как руки в саду Райском их тень длиннее  чем день день не пропал птицей
упал выпал из рук как птица на юг севера нет юг это свет запад восток только
поток мертвой воды руки следы этой живой воды на кривой
     Дом  и  подъезд равновелики из гнезда  их попробуй выкинь  их двух  как
будто одного не хватит духа тебе твоего Бог не жилец  как сын  которого отец
младенцем  на  земле  оставил и местами  переставил морозы розы кровь любовь
себя к подобному готовь куда ни глянь везде созвездья созвездья а  не весь я
все уходящее ни разу заметно не бывает глазу и было дело как в душе тела  не
было  уже была и не  была натура летящий ветер так же хмуро сидел на розовых
кустах и птицей  пах как птах она слетела как душа на землю красотой греша и
не было греха на птахе и требовали птаха страхи ее сидела  перед ним Господь
собою не храним

     и груди твои были бы вместо кистей винограда, и запах от ноздрей твоих,
как от яблоков;
     Дождь в день рождения дождя  как первый лист весной он  упадет  немного
погодя и встанет лес стеной пред каплей отражаясь в ней как в небесах листок
и землю сделает бедней на юг и север запад и восток
     Кого люблю я гор не столько чтобы любил я горы только горы выше облаков
морей  и  прочих  мужиков  гляжу  на  женщину  звезда горит  не  ведая труда
бесстыден  труд  лесов полей  себя бездельник  пожалей бывает разве  одиноко
когда ты весь есть Божье око не любит Бог  себя а ты не любишь Бога с ним на
ты люби не тело пустоту в душе своей как  этот ту любовь не просто пустота а
день который не настал хотя я тело не люблю свое ее с которой сплю


     Мама ты как нерожденный сын мой равноудаленный  от меня  и от жены были
мы как две княжны она  и я как  многоточья дней твоих не ставших ночью  день
как лавочка в  ночи сын мой ножками сучи был младенец стал Христом  Богом не
был не о том я веду с  тобою речь чтоб жену к  себе привлечь мама Бог ты мне
одна Богу мать а мне жена
     Одно и две штуки небо чистое как руки руки без цвета и запаха одна мама
другая  папа работник и безработная сухая и потная сильная и  слабая мужик и
баба  спокойный  и  нервная  вторая и первая  рук пара молодой и старая  как
человеки поднимают друг другу веки рук как  две тыщи лет в  голове правая  и
левая Иосиф и Непорочная Дева


     Я  с того света шагну руки в локтях согну руки встанут с колен  на этом
без перемен свете не так на том руки в стороны ноги  вниз стой крестом с ног
не вались
     Встань как перед  братом час перед закатом закат  поглядит направо а ты
налево  как Непорочная Дева закат от тебя Красна Девица никуда твой младенец
не денется


     Сердце  как сердце  над сердцем как камнепад  как тому этот свет говорю
камнепаду нет разве седой  был  Господь рыжий как белая  плоть рыжему  рыжая
Мать белую стелет кровать
     Ястреб  из плаванья возвращается как из полета тайным становится  явное
от  одного поворота головы как будто ключа  в висячем замке воздуха его духа
дальнозоркий  дух  а  незрячий в  сердце ястреба вместо  уха воздух чист как
Господь из Троицы ни отца у него ни матери затворится слух и откроются глаза
Господа сестры с братьями









     поутру пойдем в виноградники,  посмотрим, распустилась  ли  виноградная
лоза,


     Господь безымянный скиталец надень мне колечко на палец на плечи накинь
платок и подари цветок жить хорошо  не значит хуже души которая снаружи тела
божьего живет пока со света не сживет
     Проталина  смотрит вдаль она как в оконце в котором солнце ни семьи  ни
дома  все знакомо только  дунь и слетит июнь а  июню лет сколько мне  нет ни
зимы ни  осени ни  весны ни  лета кроме  света  свет как снег  белый красный
черный  человек снег  талый  как человек шестипалый  почти самовлюбленный  в
горсти моей вечнозеленой а по снегу птица бежит как водица
     Сколько звезд на небосводе столько  воздуха  в природе вспыхивают разом
звезды  как  зараза  чем  звезд больше тем  жить хочется  дольше  складывать
вычитать звезды как дни считать небо черное как озера но небо голубое это мы
Соломон с тобою звезды разносчики тьмы а мы ты мужчина я женщина к утру меня
меньше остается от нас и небосвод погас
     Мандрагоры уже пустили благовоние, и у дверей наших всякие превосходные
плоды,

     Тьма на  небе как  корочка на хлебе  ветер веет хлеб черствеет дождь на
небо назад как Соломон не сойдет во Ад дождь повсюду как Соломон сюда оттуда
как в ножны нож не вернется на  небо дождь дождь везде и Соломон аки по суху
по воде
     Чушь  что растет поголовье  душ  где-то  от  тьмы и от света это  точно
ежедневно душа еженощно растет в одиночестве  полном как море  которое волны
возвращают  к  земле  и уносят как камень который не  бросят сами они друг в
друга как тело душа с испуга































     тогда я, встретив тебя  на улице, целовала бы тебя, и меня  не осуждали
бы.
     Море стог земля луг вода поток птиц на юг разгоняет облака птиц река не
повернет назад птиц водопад чик-чирик птиц родник дождь с неба льет птиц без
хлеба пьет птица в чреве дождя  как в  древе  в стволе ветках  смола которая
клетка древу она наружу открывается как на мужа вид из кроны женского лона
     Тело свое как сено ворошит душа так по венам кровь бежит облака по небу
телом был а душой я не был не люблю себя и не чудо что душой своей я не буду
пусть живет себе без опаски как мужчина без женской ласки

     Ты учил бы  меня, а я поила  бы тебя ароматным вином, соком  гранатовых
яблоков моих.
     Рано  кончилась  осень начиналась она не  очень быстро  как  жизнь иная
после смерти как будто жена  я своей смерти а был ей мужем который не  жил с
ней хуже чем сам с собою на свете как тело с душой наши дети
     День начался случайно ночь кончилась внезапно и друг друга не различали
среди звезд как восток  и запад вся ночь позади  у  ночи весь день впереди у
дня жизнь души моей стала короче на мою жизнь и не стало меня


     Душа моя везде  она в воде в  еде чтобы себя убить надо не есть не пить
мертвый цветок еда а был живой  как вода  мертвое тело душа которая в нем не
дыша ночью и днем живет не спит не ест и не пьет
     Дней в облаках как птичек  огромных и невеличек как ветки чернеют  ночи
одна  длиннее другая короче и птицы сидят  на  тяжелых  на зеленых ветвях на
голых и день на месте моем  как тень моя днем и неба на самую малость  в нем
больше чем птиц осталось


     Ветка за  окном одна как дом другая как дым над ним один небосклон а не
два  и восход как листва столько  домов что над  землей только один  закат и
разве на слом тот дом
     Ночь  холодная  проснулась день под  взглядом ночи стал  ее  нарядом  в
котором она утонула  новорожденный лист в  лесу пьет как молоко росу золотой
как ночь смолист новорожденный лист он необъятен как солнце без пятен




     Давай  познакомим  твое  тело  и  душу  мою  в  нашем  доме  как  детей
нерожденных наших Сашу  и Глашу Юру и  Нюру Соломона  и  Суламиту пусть душа
влезет в шкуру  своего  тела тело  влезет в шкуру своей души ибо тело  свита
души а душа тела свита
     Чую  что скорость времени  как хворость моего племени которую не врачую
только ночую с ним как с одним из многих отнимаются руки ноги у него я всего
не  вижу  времени  оно ниже  солнца  слезы заката как  первый  день творения
второго  дня творения второй день творения третьего дня творения третий день
творения  четвертого  дня творения шестого дня творения день пятый  предвижу
как воскресенье распятый
     Зелень лесная как  в  теле  земная душа а небесная в поле оно телесного
цвета как небо в розовом облаке над березами а ветер в апреле  себя в черном
теле  держит как весеннюю землю  и тенью  по ней он с четырех сторон бежит с
того света который белого цвета








     Как два человека люблю себя когда  некого любить мне живому как Соломон
Суламиту Господь  Иова  ты  мой спаситель плоть искуситель ты  спасительница
душа искусительница
     Америка  новый  Англия ветхий завет  к  смерти одна  не  готова  другая
родиться на свет  Храмовой площади лоно Храм царя Соломона  длинная как  рог
единорога к Храму ведет дорога январь как солнце на рассвете  декабрь солнце
на  закате я солнце на улице  встретил как мужчину в женском платье единорог
лошадь белая как льдина тела ее площадь равна площади тела мужчины
     На рассвете небо открывает глаз  правый на  закате небо открывает  глаз
левый оба глаза открыты двуглава  голова солнца где вы глаза  мои ночью были
глаза мои были днем правый мой глаз не ты ли не видел левого не помнил о нем
так закат не помнит рассвета осень лета лето зимы и как солнцем душа согрета
моим телом и слепы мы



     Грибов как яблок мог и я бы сколько  выдохов столько вдохов  нехорошо и
неплохо один червив как белый  налив  другой жив ли  как штрифель грибов как
листьев один грязный другой  чистый язык как воздух сначала вдох выдох после
язык за зубами а я в лес за грибами
     Небо на днях как на камнях стоит и полоске неба не  жестко  и вечер как
ветер на  белом свете а вечер вчерашний  как Вавилонская башня смерть твердь
жизнь капля их  круговерть  как упавшая цапля душа ее с  кончика тела как  с
клюва слетела
     Лето растянулось как будто вернулось с того света это лето сверху снизу
оно одинаковое как расстояние от осени до Иосифа от  зимы до Марии от  весны
до Иисуса от лета до Иакова


     Перед тем как упасть с  небес душа набирает вес  своего тела как солнце
которое сначала встало а потом  село душа лед плывет вперед тело хлад плывет
за душой назад как будто зима вернулась а тело с душой разминулось
     Чем старше  душа  тем моложе тело на смертном  ложе  слышу как  не поют
ангелы  при мне ночь  дыра  в сегодня из вчера поет она  неугодник  прочь во
вчера из сегодня


     Душа маленькая  тело большое в нем  ни проталины такое  оно чужое  тело
душе родня Богу не важно что у меня родни не  осталось даже  тело с душой не
рассталось
     Туча свежесть  а  луч нежность  тело сила  а  душа  яма могила  глубока
жестокая как с востока я ни шиша на западе меня нет лапы где мои грубые папа
мама и губы


     Хочу чтобы не рожали женщины и отражали  одинокие чу  и многие жизнь от
себя  как боги жизни своей господин  как  женщина я один зачем в  жизни моей
душа как женщина чуть дыша с телом моим сближается и перед ним унижается оно
вверх она вниз я между повис
     Сукровица к кровице а женщина к мужчине готовится смывает с себя краску
красную  как  ласку которую не любя любит  себя  сукровица  черная  а  кровь
просторная вновь уходя от тела как душа темнела
     Виноградник был  у Соломона в  Ваал-Гамоне;  он отдал этот  виноградник
сторожам;

     Души  не жалко она как палка тело бьет в котором живет тело  как сердце
бьется  с ней живым не сдается телу в  котором живет хвалу душа не поет поет
она черная в белом хвалу нежилому телу руки ноги мои душа твои прочь с твоей
дороги мои руки ноги
     Как птицу  в  оконце  корни  пустило  солнце тело  его  потеплело  душа
похолодала  на тело села и не взлетала с него ночного как небо в птице а  не
дневного как птичьи лица






     Равенства нет в году дни как деревья  в саду столько в твоем суеты теле
душа  что ты мимо дня  не пройдешь копнешь  под ним  и  найдешь в кроне  его
корней ночь в ней земли черней
     К старости скушен стал Соломон разрушен грешной  своей Суламитой сердце
ее разбито к старости плоть безгрешна настолько она безутешна насколько душа
грешит прошлое ворошит


     Жена  твоя ребе  полна как луна  в небе Соломон в  храме как Суламита в
маме одна Суламита не три у мамы внутри в четырех стенах чрева ее как в снах
Соломона и четыре стороны света и жена как луна раздета
     Небо  высоко земля низко небо молоко земля миска в груди  Соломон своей
Суламиты он упоен она разлита


     Где вы мои родители новых детей плодите ли небо птица гнездо земля душа
родится черней угля ни папы ни мамы ни гнезда ни ямы
     Храм дым Соломон огонь как конь под ним смерть зверь жизнь птица смерть
мель жизнь водица в траве как в голове птиц поют две Соломон первая Суламита
вторая а нырнем Соломон зверь серый Суламита в нем дверь голубая
































     1









     Что касается твоих поэтических произведений
     (жанр определить не берусь), то даже и хорошо
     подумав, не знаю, что написать, поскольку
     не сильна в религиозной поэзии и даже так: плохо
     понимаю, зачем надо перекладывать библейские сюжеты,
     если это не вызвано общекультурными задачами,
     то есть надобностью не личности поэта, а общества.
     И делали это, насколько я знаю, знатоки,
     глубоко понимающие суть этих сюжетов.
     В противном случае, это лирика с использованием
     библейских сюжетов и цель ее - самовыражение
     или личный онтологический поиск. Но почему именно
     эти сюжеты? Если это определено некими внутренними
     причинами, я их понять не могу, не то чтобы считаю
     этого быть не может, просто не знаю. В любом случае
     мне видится опасность если не кощунства,
     то искажения смысла сакральных текстов - а зечем?
     То есть  определить  есть ли это или нет и насколько это оправдано теми
или иными причинами, судить не могу - не знаю.
     Писать ты умеешь, стихом владеешь мастерски, форму
     задавать тоже умеешь, если бы в этой форме были
     привычные темы, можно было бы поговорить о формах,
     их сейчас каких только нет. Да и пересказов библейских тем
     с той или иной степенью решения личных вопросов - тоже,
     я редко их слышала и каждый раз недоумевала - зачем?
     Что тебя побудило обратиться к этим темам - ты знаешь,
     если нет - подумай, а я рассуждать об этом не могу,
     я не батюшка и не психолог.
     Читаешь эти твои тексты - стих красивый, но о самих сюжетах
     ничего нового нет, право же, лучше Библию почитать,
     если ты почему-то хочешь прописать ситуацию "изнутри",
     то трактовка слишком расплывчата - и слава Богу,
     меньше шансов задеть то, что лучше не задевать.
     Если решаешь внутренние задачи - я не могу судить,
     насколько оправдан именно такой подход к делу.
     Я много лет занимаюсь светской поэзией и более-менее
     знакома с той частью религиозной, авторы которой
     заняты выражением состояния души, или явлений видимого им мира
     через призму своей религиозности, это мне понятно,
     хотя и тут хватает вопросов.
     Я человек верующий,
     правда, мирской, но все равно, некоторые идущие от
     авангарда замашки мне кажутся недопустимыми,
     в частности - свободное обращение к сакральным темам.

     Вроде я и написала, что не перекладываешь,
     тут другие проблемы, нежели перекладывать,
     насколько я поняла, ты их "раскрываешь личностно",
     и это не моя территория.
     Могу только добавить, что лучше, по-моему,
     не говорить и не писать слово "стишки",
     ты занижаешь свои тексты, сразу, конечно, можно говорить
     о скромности, смирении и так далее, но мое ухо
     чувствует тут некую недопустимость по многим параметрам.









     Перед современным стихом достаточно остро стоит проблема органики речи.
"Лианозовская  школа" дала нам  несколько направлений решения этого вопроса.
Одно из  них  связано с  творчеством  Игоря Холина  и  Всеволода  Некрасова,
которые очень чувствительны к речевым возможностям поэзии.
     Сапгир   в  отличие  от  своих   собратьев  по  перу   пишет  на  более
"поэтическом"  и, стало  быть,  более подверженном  автоматизму стихе. Чтобы
избежать  превращения  стихотворной речи в  словесную кашу  поэт использовал
целый ряд  концептов и приемов. Самые очевидные  из них  - это опрокидывание
стиха  в  социум  и  активное  использование  игры. Сапгир,  бесспорно,  был
предтечей постмодернизма, всевозможные  брэнды и  маски  неотделимы  от  его
творчества. Ко многим его текстам можно подойти с типичным постмодернистским
вопросом "смешно или не смешно"?
     Но  постмодернистский тренд  едва ли маркирует  все творчество Сапгира.
Поэт,  как  известно,  "писал  книгами". И многие ходы, используемые  в них,
решительно  не совпадали с поворотами нового  изма. Скажем, в книге "Псалмы"
(1965 - 1966)  автор  добился оживления  речи благодаря  опрокидыванию  ее в
метафизику.
     Да, мы встречаем в "Псалмах" и соцартовские жесты, и словесную игру. Но
мы видим в них духовные перспективы, возникающие вопреки шутовскому безбожию
60-х. И даже доказательство бытия Божия:
     Это все глубоко наболевшее
     И простое как доктор Живаго
     Листья есть
     птицы есть -
     небо есть -
     и воистину есть
     Судия всего живаго.
     Конечно,  такого  рода  стихов, кусков, строчек  в "Псалмах" немного. И
только приходится пожалеть, что из  всего этого не родилась отдельная книга,
где прозвучали бы простые и ясные слова о трагедии Любви в этом мире.
     Возможно,  что рождению  такой книги помешала  общая установка поэта на
стеб. Метафизика вперемежку с игрой быстро выработала стихотворный ресурс, и
появился тупик, преодолеть который в той манере, которую исповедовал Сапгир,
было уже невозможно.
     Традицию  "Псалмов"   в   современной  русской  поэзии  продолжил  Олег
Асиновский.  Его стихотворная  походка  тоже стремится  к "поэтичности". Его
речь,  чтобы   избежать  выхолащивания,   тоже   активно   использует  игру,
неожиданные  смысловые повороты.  И,  как  и Сапгир в "Псалмах",  Асиновский
активно использует ресурс метафизики для создания органического письма.
     Собственно,  все последние произведения поэта связаны с книгой книг - с
Библией. Он не только пишет на библейские мотивы, но и  создает своеобразный
комментарий на отдельные библейские книги.
     Однако "полотна" Асиновского никак не назовешь духовной поэзией, потому
что связь человека  с Богом его волнует едва ли  больше,  чем  Сапгира. Что,
однако, не исключает и каких-то находок, и красоты открывающихся ландшафтов,
и богатства библейской образности.
     В  этом смысле очень показателен "Иов" - многостраничное повествование,
где  известный библейский текст перемежается  комментариями. Комментарии эти
весьма  необычны, и их можно было бы поставить в ряд еретических  сочинений,
если бы в рассуждениях Асиновского была хоть  какая-то  система.  Но никаких
метафизических построений здесь нет. Поэт просто плавает по волнам метафор и
ассоциативных  рядов.  Для  примера   приведу  первый  попавшийся  на  глаза
фрагмент:
     "Многоречивые друзья мои! К Богу слезит око мое. О, если бы человек мог
иметь  состязание  с Богом, как сын человеческий с ближним  своим! Ибо летам
моим приходит конец, и я отхожу в путь невозвратный.
     Тот  свет  уже  здесь, он  Бога  спасет и в дорогу, там ребенка рожу  и
обратно, как плоть ребенка к душе ребенка в путь невозвратный, пусть Господь
сосет мою грудь, брат сосет грудь сестры, сестра сосет грудь брата".

     Библейские слова растворены в кислоте  сюрреализма.  И благодаря такому
заходу   стих  не  скатывается  в   автоматизм.  Заметим,   что  здесь  идет
исключительно смысловая игра, и словесных ходов, связанных с  вслушиванием в
речь, с  разложением и  пересобиранием  фразы в  полотне  нет.  Поэтому стих
Асиновского  можно   назвать   "смысловиком"  в   противовес  тому,  который
демонстрирует, скажем, Сергей Бирюков.
     К сожалению, подряд "Иова" читать очень сложно. Повествовательная линия
Библии  совершенно  размыта "поэтизмами",  которые  порой воспринимаются  на
уровне бреда. Но эти поэтизмы можно потреблять, как дорогое вино, маленькими
глоточками.  И тот факт, что  их очень много, дело  не  меняет. Поэт  создал
некий бренд "религиозная  поэзия"  (не  путать со словосочетанием  "духовная
поэзия"!). И, покупая продукт  с  этим брендом, читатель может быть  уверен,
что  найдет   здесь  чистую,  беспримисную  поэзию.  Как  ее  потреблять   в
современном контексте - это уже другой вопрос.  Вероятно, только так, малыми
порциями, раскрыв полотно на случайной странице.
     Однако  "метафизический  ресурс" Асиновского, как  и в случае Сапгиром,
тоже весьма ограничен. И  органичная речь  существует у  него в очень сжатом
пространстве.
     Поэт еще  может  долго  множить  сущности, плодить  похожие  по  заходу
тексты. Но это не меняет конфигурацию самой поэтической ситуации, завязанной
на органику речи.  Чтобы выйти из тупика, замаячевшего  еще  перед Сапгиром,
Асиновскому необходимо открыться  "миру как  есть". Тому миру, который дарит
человеку красоту. Ставит перед  человеком вопросы о  добре и зле, о невинных
страданиях, о внутренней свободе и  выборе пути. Словом, выбраться из клетки
сюрреализма и войти в то  пространство, где возможно откровение и прозрение,
и где несение  креста является  не красивой  метафорой, а  главным  вектором
существования.  Метафизическая традиция Сапгира,  продолженная в  творчестве
Асиновского, нуждается в опорах на объективные, духовные основания  жизни. И
если  она этого  достигнет,  значение  ее  для  современной русской  поэзии,
несомненно, возрастет.









     "Не со стихом, а на стихе приду к тебе..."

     Тезис  Г-на Колымагина,  включенный  в заметку  о поэзии  Асиновского в
сравнении с поэзией Г. Сапгира (последнего знаю плохо): "Сапгир в отличие от
своих собратьев  по перу пишет на более  "поэтическом" и,  стало быть, более
подверженном  автоматизму  стихе", послужил  как  бы  отправной  точкой  для
дальнейшего  краткого  теоретизирования  на  тему   "Современное  восприятие
современного  поэтического  творчества". Калымагин  как первая  ласточка или
своеобразный  "страж  порядка",  приоткрыл  дверь  в  которую  мы так  долго
старались  войти, царапали ее, бились (уже  в припадке)  об нее головой, все
отвечая на вопрос: "Что есть поэзия,  какая она,  зачем и откуда берется  на
этом свете"?. И вот, в незатейливой опечатке "Сапгир, пишущий НА стихе", как
Бах  на фуге, открылся долгожданный смысл,  ответ настолько неожиданный, что
может, к сожалению,  многим показаться притянутым  за уши. Не  исключаю, что
так и есть.
     Начнем с простого опровержения. Нет, ни Асиновский, ни Сапгир не писали
"на стихе",  Бах не писал  на  фугах, а  Пискассо на  картинах.  И Александр
Александрович писал стихи, он  просто писал их, сочинял, и  ничего больше на
них  не  делал. И,  на  хрена  бы  ему,  спрашивается,  писать  на  каком-то
исчадьеадовском  стихе?  Но,  это  ОН - А.А.,  а  вот Асиновскому с Сапгиром
повезло меньше. Тут вот мы подходим  к сути нашего контр-тезиса, нашего мини
опровержения, но, не заметки, а подхода Г-на Калымагина (господ калымагиных)
и нас самих, пожалуй, к восприятию современного нам поэтического творчества.
     Мало того,  что инструмент, на  котором  пишут поэты,  пишущие, не  как
Александр  Александрович,  а  "на  стихе"   придуман,  как  нечто,   имеющее
определенную форму и размер ("скрипка"), имеющее определенную конструкцию, а
что самое главное - цель, так ведь и чертеж уже давно в производстве, умелый
мастер, учел  всякую, даже  не всем  сразу очевидную  деталь...  Перед  нами
предмет, он есть, выдуман, сделан. Все что остается Акакиям  Акакиевичам (не
Александрам Александровичам),  нашим  современникам - пользоваться,  кто как
умеет, этой скрипочкой, дирижерской палочкой, кистью, чем угодно... И писать
на нем,  этом  готовом  стихе. Главное  табу -  не  заниматься  творчеством,
избегать этого, и тогда... нас оценят по достоинству, дадут нам определения,
проведут параллели, и прочее, прочее, прочее. Любое проявление творчества мы
воспринимаем как надругательство над  нашим предметом, как уход от реального
своего предназначения (поэтизировать на стихе глубоко уважаемом), вкладывать
в этот "СТИХ",  к производству (ну,  уж не побоимся этого слова) которого мы
не имеем  отношения в  принципе:  наши истерики, духовные  поиски,  душевные
переживания,  философские  рассуждения,  силу  нашего  духа  и   мощь  нашей
внутренней трагедии,  осознание мира в  целом и его частей (как частностей),
вообще всю  нашу  жизнь - большую или  малую, нашу любовь  и  нашу нелюбовь,
вкладывать,  запаковывать,  утрамбовывать в СТИХ  это - безотходно. Вот,  по
Калымагину, и по-нашему, удел современного автора.
     И все таки... Если Асиновский пишет стихи, как по-моему, и есть, именно
пишет их, а не на них, создает  свои ПОЛОТНА  из пустоты,  глухоты, слепоты,
"страха и ужаса" человеческого  бытия,  то, возможно ли,  что  наш  основной
тезис  -  ошибка?  Может   ли  быть,  что,   сделав  обрезание  современному
поэтическому творчеству, разлучив собратьев  наших с  лирою их  сокровенной,
нерукотворной, и  дав  им весло  гребанное, сделанное,  давно  испытанное, к
примеру,  Бродским  за  бугром или  Александром Александровичем  тут у нас в
России до и после Великой Октябрьской... Может, мы тут воду в ступе  толчем,
или  право имеем,  или мнение наше о  предмете, собственно, важнее  всего на
свете, да и предмета самого... (вопрос: Мандельштам писал стих или на стихе,
со щитом иль на щите, к ебеной матери, он - Мандельштам приходит к нам из ХХ
века, с разбитой мордой, может?).
     И еще: Асиновский Олег  пишет стихи? Думаю, да! Даже уверен  в этом, но
его предмет отсутствует на витринах, ему никто предмет готовый не оставлял в
наследство, и  не  передавал  по  договору, и никто ЕГО  язык не выдумал, не
вылепил форму под названием... Он пишет стихи потому, что их пишет  он - мой
старых друг Олег Асиновский, он их еще давно писал, и хорошо...
     И если, вдруг, стихи  начнут  писать Асиновского, соберутся  вот так, и
начнут писать  его как  Малевич свой  черный  квадрат,  или вкривь  и  вкось
по-разному,  или  бить его  в  морду,  вот будет метафизическая  традиция  в
развитии...  "И  если  (по  Г-ну Калымагину опять же) она  этого  достигнет,
значение  ее  для современной русской  поэзии,  несомненно, возрастет". А вы
думали!...






     ИОВ настоящий... (так,  что хочется его по праву называть сразу "Книгой
Иова")
     позавчера на  даче я дом поливал  от гнили (ядом, наверно,  без цвета и
запаха) -
     он  стоит  еще  без  окон-дверей,  сруб-на-ногах   бетонных  с  костьми
железными,
     так что я подо-дном его и по-над-крышей облазил,
     со всеми пауками и осиными гнездами перезнакомился
     - оказалось, те и другие - очень полезные боговы для человека придумки!
-
     а  хозблок у нас там  уже лет  десять  стоит туйкам  по  пояс, в нем  и
обитаем:
     перед зимою красный угол убираю, там икона всех святых - простенькая
     наклейка  на  картонке - софринская, формата А3 -  а полотно -  не реже
Гомера
     http://www.st-nikolas.orthodoxy.ru/ikons/all_saint.jpg
     и среди  всех составивших святцы преподобных,  архиереев,  мучеников  -
Иов,
     едва только в лоскутком сокрытый (кажется в таком масштабе,
     что  кисть ошиблась  и наготу  замазала)  среди  золота, охры, желтков,
киноварных
     синих сполохов - точно газ в  плите - очерченные морщины на нем. А он -
с богом.
     Спасибо тебе за полотно новое (без-числовое). Очень оно, знаешь, словно
ритме
     шагов  (бога  ?).  Я  Чжуан-цзы  недавно  перечитал  -  тоже  будто  бы
повествование, а
     чувство такое, что шагаешь в-ногу  с кем-то -  как у тебя... Мне притча
вспомнилась
     когда  прочел  (кстати,  очень   четкие   при   чтении  твои  интонации
сохраняются): когда
     человек шел рядом с богом по берегу, потом оглянулся  и увидел, что две
цепочки
     следов иногда становились  одной. Возроптал, де-мол, бог оставлял его в
тяготах,
     на что бог ответил: "я только брал тебя на руки".
     И то, что Даниле Давыдову - это интересно. Он как принял?
     12 предыдущих  полотен  ты оставишь без изменений или дорабатываешь?  -
честно,
     с  одной  стороны хочется, чтобы  они блистали  нууувааааааащеее!  а  с
другой - чтоб
     оставил без изменений, потому  что  возлюбленными  стали звуки, знаки и
слова...
     (в какой-то пафос меня несет, ты уж потерпи - нечасто ведь случается)))










     На  этот  раз ты прислал вещь неожиданную, которую мне просто  не с чем
сопоставить.
     Несмотря на то, что последний  месяц  я только и читал  разные дзэнские
опусы,  коаны,  где ответ всегда жест и выходка,  твои  выходки кажутся  еще
мистичнее. Я читал и Мейстера Экхарта,  он тоже,  порой бог знает что о боге
говорит.  Но у  него за  всем этим  есть некая особая  логика,  а у тебя она
совершает какие-то удивительные хореографические штуки.  По большому  счету,
это  та  вся наискось  (будто  бы  вывихнутая)  правда  юродивого, темная  с
коленцами  речь, которая уже триста лет отнимается  от русского  православия
русской поэзией, только так и обретающей сакральность,  - не только авангард
решился тут  на абсурд, но, думаю, есть он и в безымянных духовных виршах, в
колядках, в заговорах и даже в "голубиной книге".

     Другое - то, что на боль (самую-самую) ты ответил как  бы выпадением из
разума. Это можно понять, потому что дальше Иова все равно не пойдешь, а при
таких пытках психотехника советует спасаться  помешательством. На  вопль как
ответить? Только выходкой. Теодицея, оправдание бога, тут невозможна, потому
что и осуждение было бы дикостью:  муравей не может судить ботинок человека,
раздавившего сотню его соплеменников: масштабы разные, и даже любящий бог не
может  с этим ничего  поделать,  - бог  Ветхого  Завета не  может. Тут  лишь
Страстями господними, примером Иисуса  можно что-то пытаться понять, недаром
у тебя возникает Бог-сын - в сущности,  абсурдно, он  в этой пьесе не должен
был бы  появляться. Кажется, эта не-включенность Иисуса в число  действующих
лиц  и есть  тот  исходный  момент,  та  заноза,  с  которой  ты  не  можешь
примириться! Это очень точно, и  это и  есть  оправдание самого юродства как
замысла и интонации.
     Конечно, это  все-таки не юродство в  смысле жанра (прагматики), но это
близко к  нему в смысле  поэтики,  которая  то  "передразнивает"  библейский
текст,  то что-то  свое бормочет косноязычно, беря от  текста иногда  только
форму,  -  и притом,  в  отличие от  повествования и спора,  не является  ни
повествованием, ни спором, вообще не выстраивает сюжета.

     Олег,  сказанное  верно только на  фоне библейской трагедии-теории (ибо
"Иов"   -некое    теоретически-экспериментальное   исследование,   испытание
антропологического  образца: "что такое  человек?"; "Иов"  -  книга  в сфере
аргументации  (даже  в большей мере, чем  Эклесиаст))  . Конечно,  ты весьма
далек  от  научно-трагического  дискурса.  Никаких  научно-испытательных или
доказательных задач ты перед собой не ставишь.

     Но если несколько  отодвинуться,  то думаю, что эта не-связность  твоих
реплик  кажущаяся,  там,  как  всегда  у  тебя,  вдруг  звучат поразительные
формулы, яркие, сильные. Они -  как  вершины айсберга, значит, эта подводная
часть у  тебя выстраивается.  Но так прочитать твое сочинение  мне сейчас не
под-силу.
     (эта вещь вообще требует чтения, согласованного с какими-то ментальными
паузами, просветами; они теперь редкость)

     А  мое  восприятие "Иова"  должно преодолеть  один вопрос, связанный  с
общекультурной инерцией.  Вот "Фауст" Гете,  скажем.  Как быть  писателю ( и
быть писателем) рядом с такой вещью? Японец не лезет на Фудзи, а помещает ее
сбоку - пейзаж не  хочет быть  чем-то конгениальным;  он не  принимает вызов
Горы! А Томас Манн пишет "доктор Фаустус", состязаясь с Гете в МАСШТАБНОСТИ.
И  Булгаков  туда же с "Мастером и Маргаритой". Европейский  писатель слышит
экстремальный масштаб  как вызов. Вот  мне и  хотелось понять твою позицию в
похожей ситуации. И  мне  кажется , что ты  нашел  совсем иной  ход, тоже не
принял вызов, но не как японец.  Умный в гору не  пойдет. Но и безумный тоже
не пойдет. Ты, Олег, везде остаешься  верен самому себе, а "масштаб" (пишу в
кавычках) тебе  до фонаря.  Это очень трудно,  а у тебя выходит естественно.
Это и значит быть живым и только, как хотел Пастернак.

     Твой друг именно в лоб рассмотрел вопрос. Как правоверный.
     У меня  тоже ведь  был и  этот  слой  впечатления!  Ведь когда-то  и  я
воспринимал Иова
     сакрально. Но  я  слышу,  что эта  позиция  не моя, мне ближе  практика
чаньских монахов, они  бросали в костер статуэтку будды, чтобы согреться. Их
лозунг:  "встретишь будду-  убей  будду". Все что мы собираем в нашу котомку
здесь - только фигуры из папье-маше, никакого отношения к Богу это не имеет,
такова мистическая интуиция, см.Мейстер Экхарт, "О нищете духом". Это есть в
Интернете  -  незабываемо.  Экхарт  даже  от  мысле-образов  Бога  предлагал
освободиться: это лишь  наш грешный  скарб. У  такого  хоть всю плоть  язвою
покрой - только спасибо скажет, все равно не мое это было, скажет.

     Твой  приятель потребовал СЕРЬЕЗНОСТИ.  Я  с ним совпадаю во  многом, я
тоже  сказал,  что  ты только  вблизи  горы, и  по своему что-то  бормочешь,
делаешь телодвижения, в гору не идешь.
     Но  он осудил тебя, что ты ее не поднял или себя не вознес. А по-моему,
художник двигается  как  угодно,  Бог дал ему  свободу, и  это  и  есть  его
единственное  служение- слышать эту свободу.  Он вовсе не предназначил таких
как ты к трепету. Верно, в других твоих библейских вещах этот накал и трепет
был. Но это вольная твоя воля. Вот Брегель, средневековый Мастер, а что он с
ангельской  темой   делает:  какие-то  сбоку  зверушки-монстрики  невиданные
запрыгали.

     1) Тебе  написали (написала): библейская тема, взятая вплоть до языка -
в русской культуре требует мотивации, обоснования. Культура эта светская, но
не слишком  игровая,  склонна к  сакральному, и даже  взяла  на себя функции
культа (чуть что- "ересь!", "кощунство!").
     Будто  бывает культура  из первых рук! Люди делают серьезные  лица. Это
тоже лицедейство, но оно не порицается, а прочее (артистическое) берется под
подозрение. Но ведь  других-то  читателей  у  тебя по-соседству нет (если не
смотреть  Ввысь  или  слушать,  вернее, слушаться,  только себя самого,  как
Пушкин советует. Начнем с этого совета?Он всего лишь профессионален).

     2)  Я  думаю... Есть  такие одиночки,  которые могут осмыслять  главные
вопросы только способом поэтической работы (не комментарием, не переложением
бесед Сократа, не философскими трактатами. Они не делают докладов...***). Но
текст не только вопрос доверия к мистическому опыту автора (тебе  я доверяю,
хотя  и в ином смысле,  -  в смысле одиночества. Поэтому мне трудно судить о
тексте). Текст  еще  и ткань,  изделие.  В  нем  есть нарочитость.  Вот  тут
заминка.

     3) Запинки, спотыкания  -это  реально,  это  -  "на  здоровье"  (так  и
обсуждаемый  отзыв о  твоей работе. Он заслуживает внимания).  Можно  читать
отзывы. Можно нет. Кризис  -не в них, но только в реакции растерянности (жук
на спине лежит, перевернуться не может).
     Олег, ты ведь не просишь помочь, когда мучаешься с  эпитетом,  рифмой и
пр.  (ну,  как  настройщик рояля  -сам  вслушивается). Сколько раз  хотелось
спросить  - но не  могу в таких случаях. Тем более - о пути. Глупо  было  бы
давать наставления (я три часа кропал их, ночью, просто осел!)
     Давай убережемся от шум-а-слов, дождя за окном хватает. Это  твой путь,
ну и так далее.
     ________________
     *** Не  просвещают учеников,  как рабби, - жена в другой комнате,- "мой
Исаак и гвоздя в стенку не вбил"
     Дорогой Олег.

     Совсем второпях. Вот.
     1) Боря  написал как мог, но эта позиция критика вообще не есть позиция
понимания.
     Ведь она  исходит  из того,  что  есть некая готовая дорога для русской
поэзии, а хлопцы бродят сбоку, все как-то  вдоль обочины  (он даже про тупик
сказал,   это  уж  слишком,  хотя  я  встретил  однажды  и  такое  выражение
публициста: "тупиковая обочина").
     Конечно, земные дороги и впрямь  есть, но  он-то хочет  говорить о пути
(духовном пути). А вот это неисповедимо. Это не то же, что собрать антологию
библейских мотивов в поэзии.

     Нет, когда человек просит указать путь, надо честно  сказать - не знаю.
Кришнамурти  сказал," они  наставляют  вас на путь.  Но  нет никакого пути к
истине" (речь идет о  ситуации  общения  людей,  для нее возможны выходы  на
тропу, но не на путь истинный).
     Более  того,  Боря как бы озирает с  вершины, он, мол, знает, куда надо
идти.  Но это  не он лично, это исходная интонация критики такова. Это  и не
критика в кантовском смысле, это все  та же  белинщина. Большие были мастера
дорог к всеобщему счастью.

     Во  вторых,  Боря  не  хочет  заметить,  что  поэт  работает  игровыми,
условными техниками своего ремесла, но не  на публику  работает, а  пытается
обнаружить  духовные   смыслы,   как   горнопроходчик.  Поэт  полагает,  что
поэтический язык  имеет тут  ряд  преимуществ перед  обиходным, таков символ
веры поэта. Опыт  непосредственного общения с Духом  у него не мистический и
не  пророческий,  а  поэтический, называется  - вдохновение. Обо  всем  этом
Бродский писал.
     2) Короче, выбирать-выискивать у  Сапгира (или у тебя) боговдохновенные
строки  может только непонимающий, что человек ищет смысла, взывает к нему в
каждом своем  движении, каждым своим вдохом и выдохом . Нельзя препарировать
Сапгира, мол  составлю  из него действительно библейскую  подборку. А прочее
мусор.

     3) Почему я  прислал тебе  странный текст?  мне казалось,  что ты  тоже
пишешь  апокриф. И что  у тебя  тоже некий танец, танец  слов и своеобразных
мотивов, жестов,"заплачек",- на площадке древнего события.
     А есть в  тексте еще одно поразительное место: "Вам нельзя спрашивать у
меня!"
     Подумай, ведь  задающий вопрос - он всегда хочет  власти  ("вопросы тут
задаю  я").  Пусть,  мол, мудрец выворачивается.  А  мудрец прервал:  У  вас
путаница в мозгах, фрагментарное сознание. Вы не готовы  к ответу, это видно
по тому, как вы не в силах правильно поставить вопрос. Вам нельзя спрашивать
у  меня! - какая  мощь яснения у  этого  дервиша! Вот  Боре нехудо  было  бы
прислушаться. Да и нам всем. Можем ли мы спрашивать Библию?
     (или надо хоть как-то очиститься сначала).  У нас у всех  фрагментарное
сознание,  а   французы   говорят   -  это  продуктивно   для  поэзии,   это
постмодернизм. Так вот, пускай будет кружение мыслей, но не распад мышления.
Вот о кружении и повествует тот отрывок, который я прислал тебе.
     У сектантов оно называлось радением.  Поэтическая работа,  поскольку не
есть работа с понятиями, есть радение. О чем ты радеешь?- вот что важно.







     я считаю, что твой текст в теле библейского -
     это повод для понимания и переосмысления текста
     библии, иногда кажется, проносишься по нему, чувствуешь, что
     мощная вещь, но не цепляет (далеко очень),
     а в сочетании с твоим - все по-другому (как по мостику идешь).








     Извини,  что  не  сразу  ответил, думал сначала  прочесть все,  но  это
надолго
     Так что пока по отрывкам. То, что ты делаешь, выглядит совершенно
     грандиозно, интересно и необычно. Читается легко, как выразилась Ира:
     непонятно, но захватывает, поток бессознательного и не только. Все это
     прочесть - надо много времени, поэтому подробного отчета у меня нет, да
я и
     не литературовед.  Однако, думаю, что литературоведы в  будущем напишут
об
     этом тома (хотя и ничего общего, но на ум приходит имя Джойс) В общем,
     можно тебя поздравить, это похоже на золотую жилу, Ира просит передать,
что
     тоже благодарна тебе за эти тексты.
     Что же касается Сапгира, то мне так и не удалось проникнуться его
     творчеством, то же касается Холина и Некрасова (хотя последний подавал
     большие надежды, но застрял в наборе технических  приемов). Разумеется,
я
     субъективен, но другого  способа оценки не вижу.  Из  барачников  любдю
троих:
     Е.Кропивницкого, Сатуновского и Ахметьева, дедов и внука











     ЧАСТЬ ПЕРВАЯ



     История Сапгира: это история о всепобеждающести еврейского гения, или о
том, как мальчик из Бийска стал знаменитостью в Москве.

     Среди моих приятелей как-то  ходил такой анекдот (возможно, придуманный
кем-то  из  них).  В  лифте - Хаймович, Рабинович  и жена  Рабиновича.  Лифт
обрывается и  повисает  между  этажами.  Хаймович Рабиновичу:  Ты отпустишь,
наконец-то, мою жопу? Рабинович: Я думал, что это Сара. Сара: Ах, ты, старый
блядун! Вот чем ты занимаешься, когда я не вижу! Рабинович: Так держаться же
за что-то надо!

     Тут  попадание  в   самую  точку.  Еврею  обязательно  надо  за  что-то
держаться. За что-то существенное,  как попочка Сары. За нечто осязательное.
Объемистое. Пластическое.

     Поэтому у Сапгира стихи скульптурные, мускулистые, связанные с ремеслом
ваятеля или художника.

     "В "Икаре"  представление  о скульптуре возникает  из обрывков расхожих
фраз  и реплик персонажей: натурщика, простого  человека,  требующего прежде
всего  жизнеподобия  ("Халтурщик! /  У  меня мускулатура, /  А не  части  от
мотора");  приятелей ("Банально");  женщин  ("Гениально").  Затем автор  сам
озвучивает  этот гротеск ("гротески"  -- подзаголовок сборника "Голоса"), то
наивно-трогательно, то  иронически. В "Поэте и  музах" музы --  одновременно
"античный  хор"   и   "Литобъединение".   Этой   "компании"   герой   читает
стихотворение "Завихрение", вполне законченное  и самостоятельное, в котором
оригинально   подается  актуальная  для  конца  50-х  --  начала  60-х  тема
"людей-винтиков",  "завинчивания  гаек":  "Моя  голова! /  Не  крутите слева
направо! / Крац. / Крец. / Свинтил ее подлец! / Зараза! / Конец...".  (О. Г.
Филатова, "Г. САПГИР: "САМОКРИТИКА" ТЕКСТА").

     И  "скульптурная поддержка"  у него была из "еврейского" теста: кружок,
куда входили скульпторы Лемпорт, Сидур и Неизвестный, одно время его близкий
круг общения.

     Сапгиру можно противопоставить  Бродского, у которого это "за что-то же
надо держаться" материализовалось  во второй половине творческого пути, и он
мог вполне стать выкрестом  (сложись обстоятельства по-иному; жил бы  он,  к
примеру, в  другую эпоху).  То, что Бродский  кончил  свои дни  сионистом, в
затхлой  атмосфере Брайтон  Бич, с ее жмеринско-коростеньским колоритом, и в
поздних  стихах совсем  обмельчал  и растерял  свой гений: это,  опять-таки,
выверты "альтернативной  реальности".  С Сапгиром  все  не  так.  Был ли  он
патриотом  государства Израиль  или  не  был, это в  ЕГО случае  к  делу  не
относится. Главное: он никогда не был идеологическим сионистом,  держался за
идиш  ("антиизраильская позиция"), был  близок тем, кто группировался вокруг
журнала "Советишер Геймланд" (с точки зрения израильских сионистов: страшное
преступление), и не спешил пропагандировать расистскую израильскую  доктрину
и культ  убийства, как это делают сегодня  Елена Боннэр, Наум Коржавин, Юнна
Мориц, и другие, обосновавшиеся в заокеанских брайтон бичах, "русские" поэты
и деятели культуры.

     И, тем  не менее, он именно  еврейский поэт на русском языке, в отличие
от, скажем, русских поэтов Давида Самойлова или Александра Кушнера.

     Генрих Сапгир: это  не только еврейская ментальность в  ее расплывчатом
присутствии, но еврейские интонации (Крац. Крец.), близкий круг  общения или
критики  (Е.  Л.  Кропивницкий,  Борис Слуцкий,  Рубинштейн,  Айзенберг,  А.
Паустовский,  Оскар  Рабин ("мой друг  с детства" - Г. С.),  А. Аронов, Яков
Сатуновский,  Иг.  Холин,  Евг.  Рейн,  Бакштейн,  Друк,  Гр.  Левин,  Семен
Гринберг,  Найман, Вл. Вейсберг,  и т.д.), переводы с еврейского языка  идиш
(стихи  Овсея  Дриза),  и т.д.  Своим учителем он  всегда называл  Альвинга,
человека  с по-еврейски звучащей фамилией. Не  случайно и то, что он заявил:
"после Пастернака  советская поэзия взяла  паузу". Он обожал  Слуцкого,  еще
одного  еврейского поэта на русском языке, и  не  воспринимал того же Давида
Самойлова. И даже Бродский, с  его еврейской активностью,  для Сапгира  - не
нарушил   паузу,  "взятую  после  Пастернака"  (и  это  несмотря  на  личные
взаимоотношения). На словах, он относился к  коллеге далеко  не с антипатией
(чего не скажешь  об  "обратном": Бродский Сапгира "не понимал"), однако,  и
реальным энтузиазмом  не разражался. Пожалуй,  с  чуть большей  теплотой  он
относился к Вознесенскому,  и  вполне  справедливо, хотя нонешнее  поколение
этого поэта ниспровергло. Кого Сапгир действительно не переваривал,  так это
Евтушенко, и даже "Бабий  Яр" не в счет.  Однако, приятие  приятию рознь. На
уровень Пастернака он не ставил никого. Единственный из не  евреев,  который
"его" поэт: это Хлебников (не потому ли, что  русская  поэзия Хлебникова  не
признала, отвергла?).

     Эти скрытые националистические предпочтения и  пристрастия выдают пласт
конкретно-специфической ментальности. Соответственно, и полет воображения, и
высокие   "мечтательные"  сферы,   и  какая  бы   то  ни  было  изощренность
художественного языка  обязательно служит в итоге какой-нибудь приземленной,
мелкой "утилите". В иудейской Торе (Библии;  см.  "Ветхий Завет")  еврейские
патриархи молят Бога не о бессмертии, вечном мире на  Земле,  избавлении  от
болезней, рабства, и  т.д. Они просят они у всевышнего тучные стада, баранов
и коз, рабов, потомства, многочисленного, как песок речной...

     Тучков  верно  заметил,  что  "авангардизм"  может  быть  люб  и  дорог
читателю, а  не только  лишь филологическому  люду да завсегдатаям столичных
поэтических салонов. В этом отношении с Сапгиром сравниться не может никто".
Аннинский не случайно пытается затушевать эту особенность Саргира, увести от
нее.

     Не  случайно  конкретно-цифровое   мышление,  смыкающееся  с  машинным,
кибернетическим,  языком,  способ  изложения,  совершенно  не  отделимый  от
излагаемого (Л. Рубинштейн),  и образование новых смыслов  из второстепенных
слов приобретает у Сапфира особое значение: "1. Текст: навык тексты работать
приобретать  /  вы  быстро необходимый персональный  (см.) /  2.  Работая  с
текстами  на персональном компьютере  вы быстро  /  приобретаете необходимый
навык  (см.  No  1)  /  3. Работая  с  вами  персональный  компьютер  быстро
приобретает / необходимый навык (см. Текст) / 4. Вас быстро
     приобретает  персональный компьютер..."  ("Форма  голоса", 1990). Такие
вот у Сапгира стишки....

     ВИдение Сапгиром  Москвы: это видЕние (особенно в  "Московских  мифах")
провинциального   городка,   такого,  как  Жмеринка,  с  южным  (тифлисским,
сочинским)  колоритом  и  архетипами-типажами  (смуглый  юноша  в  венке  из
виноградных листьев).

     Не  случайно также и "выход" Сапгира  на визуальную  ("полифоническую")
поэзию,  в  его  "Псалмах", где  озвучиваются опосредствованно-талмудистские
(хоть он и приходит к ним через "христианскую" образность) мотивы. Компьютер
у Сапгира начинает отрицать логику и  признает существование Бога. На личном
уровне    его    устойчивая,    почти    открытая,    полигамия    дополняет
традиционно-"еврейский"     тип.     Таким     образом,     последовательное
культово-иудейское  мировоззрение  раскрывает  себя  как  неотъемлемая часть
личности поэта.

     Сегодня мы натужно  рассуждаем  о том, до какой  степени  диссидентское
движение   в  СССР   в  1960-1980-е   годы  было   продуктом   естественного
"внутреннего"  развития  -   и  до  какой   степени:   продуктом  зарубежных
политико-идеологических сценаристов  из Израиля, из еврейских организации (в
Великобритании   и   США),   и   контролируемых   еврейскими   экстремистами
американских государственных организаций (включая ЦРУ).

     Интересно, что ироничное  отношение Сапгира к "строительному материалу"
многих своих текстов (как и у Пригова), к этим кирпичикам советских агиток и
маразматического официоза,  а также  тема еврейства  и диссидентства  жирной
стрелкой  прямо-таки  указывают  на этот  любопытный  вопрос:  "ЕВРЕЮ  -  от
Советского Союза" / "ЗАЧЕМ ТЫ
     НЕ УЕХАЛ? - диссиденты" ("Сонет-венок").

     В последней из наших с Михаилом Гуниным бесед о  диссидентском движении
в СССР есть такие строки:

     "МИХАИЛ:  -  Отвлечемся  немного  от  политического  аспекта в  сторону
культурного.

     Конечно,    суждения   о   литературном   и   художественном   наследии
диссидентского  движения всегда субъективны,  ведь речь об  эстетике, а не о
политике.  И  все  же  -  эта  среда  имела  прочную  связь  с   искусством,
оппозиционным   официальной   идеологии.  Отразилась  ли,  в  свою  очередь,
идеология   в   эстетике?   Как   повлияло   использование   искусства   как
идеологического  инструмента  (пусть  часто  тонкого,  острого)  на  уровень
поэтов, прозаиков и публицистов? Что стало результатом подобной корреляции?

     ЛЕВ:  -  Как  раз  этот аспект  раскрыт в  моих литературно-критических
работах  ("Письма  с  Понта",  "Литературная  иммиграция",  и  другие),  где
проводится мысль о движущей силе идеологии, социально-политического элемента
в мировой литературе.

     "Три мушкетера", "Черный тюльпан", "Граф де (монте) Кристо", "Красное и
черное" -  эти и другие  наиболее издаваемые, самые кассовые  романы: это же
чистой  воды  политика; они  идеологически мотивированы. И самый  выдающийся
бестселлер всех времен и народов, побивший все рекорды популярности, тиражей
и,  главное,  интерпретаций  -  "Униженные  и оскобленные" ("Ле мизерабль"):
целиком замешан  на  теме  социального  протеста, на  идеологии  и политике.
Именно  поэтому,  как  мне видится,  французский  роман  очень долгое  время
доминировал в Европе  в  смысле  известности и читаемости.  Если  мы возьмем
немецкую литературу: там то же самое. Эрих Мария Ремарк, Томас и Генрих Ман,
Гюнтер  Грасс,  Фридрих Дюренмат, Генрих Гессе, и другие, самые  известные в
России  и  в  Европе  имена:  это  откровенная  или  слегка  завуалированная
политика,   идеология,   философские  концепции,  где-то  пересекающиеся   с
политикой или (и) идеологией.

     Что это все значит в контексте нашей темы?

     Что тут мы вышли  отнюдь  не на феномен советской эпохи. И,  что так же
немаловажно, отнюдь не феномен по  одну сторону идеологической  борьбы. Ведь
вся советская официальная (и официозная) литература, все советское искусство
было    крайне    заидеологизировано.   И    вот    какой   парадокс:    вся
"анти-официальная",  "антикоммунистическая"  литература  была  так же весьма
заидеологизирована. Только  доказывала она как бы "обратные" истины, вернее,
те,  какие в то время виделись  как  противопоставленные  советским казенным
истинам.

     В  это  противостояние  включалась и  вся  ретроспектива.  Достоевский,
которого  вначале  не  очень-то  жаловал  официальный  Кремль,  диссидентами
противопоставлялся Толстому, далеко не однозначному писателю, и, еще резче -
Чехову, писателю в равной степени  не однозначному, и уж ни в коем случае не
примитивному.   Идеология  диссидентов,   точно  так   же,   как   идеология
официального образца, стояла над пониманием того, что три упомянутых великих
автора   -  это   разное  лицо  России,   золотой  фонд   ее  литературы,  и
противопоставление  их друг  другу равнозначно измене  Родине.  Национальная
самобытность,  самость  -   невозможна  без  целого  ряда  явлений,  которые
подверглись (и нередко все еще подвергаются) маргинализации  с одной, или  с
другой стороны.

     Так  же,  как  в  области  чисто  идеологической, где  произошла полная
подмена целей и  мотивов  диссидентской борьбы, в области эстетики произошла
подмена  стремления  увести,  или,  вернее,  победить  статичную,  мертвящую
официозную эстетическую доктрину  живым  и  гибким  отражением  национальной
самости: сначала слепым, а иногда и карикатурным подражанием Западу, а потом
(что еще хуже) - тем фетишем, который придумали идеологи НАТО для России.

     В  этом плане  едва ли не  самое  мертворожденное дитя: так  называемый
"московский  концептуализм", из которого вышли всего лишь 2  более  ни менее
интересных явления  - Пригов  и Сорокин.  Первый - парадоксально  выдающийся
литератор без выдающихся произведений; второй как бы выпадает из всего этого
движения, и лишь формально - в его тенетах.".

     Московские концептуалисты, как и московские  пост-концептуалисты (к ним
отнесем и Сапгира), были мертвящим, "античеловеческим", антигуманистическим,
антинародным и антинациональным ответом на мертвящую и антинародную сущность
советского   официоза.   Ученик  Е.  Л.  Кропивницкого,  Сапгир  перенял  от
последнего полное затушевывание "визуалистикой" нарратива ("в поэзии надо не
рассказывать,  а  показывать"), а  также  весьма  своеобразные,  но  все  же
настойчивые жанровые обозначения,  несмотря на весь свой "постмодернизм".  И
вот  что интересно: именно  в такой, сапгировской,  версии московский (пост)
концептуализм   приобретает   свою   наиболее   последовательную,   наиболее
сконцентрированную форму, имеющую очень мало  общего  с чешским,  и  с любым
другим европейским концептуализмом.

     Жуткий   феномен  Москвы,  как  города,  "зацикливающего"  на   себя  и
подрывающего всю огромную державу, очень  хорошо проявился в этом явлении. В
начале  своей фузии второй ("Как  стать  ВРП (Великим  Русским  писателем)";
текст  начат  -  и, в отрывках,  - появился  в Сети - в 1999), основные идеи
которой  и некоторые ее термины использовал Вл. Сорокин  в "Голубом сале" (в
своем романе "Опричник"  Сорокин  использовал идеи  моей  Трилогии "Назад, к
светлому будущему"), я даю развернутую характеристику этой темы. Если  ты не
родился в Москве, или (и) не живешь там (в крайнем случае - в  Питере), и не
связан с этим градом каким-либо иным образом, тебя никто не станет издавать,
и никто о тебе никогда  не узнает. Это  чудовищно. Примерно половина русских
относятся  к  Москве очень отрицательно, как  будто это не  один  из городов
страны,   не   ее   столица,  а   какой-то  басурманский  центр,  враждебный
матушке-России.  (В  талантливом проекте Дмитрия  Путченкова "101 км русской
литературы",   где   мы   с    Михаилом    играли   важную    роль,   Россия
противопоставлялась Москве "по определению").

     Это явление я  рассматриваю  и классифицирую  в  рамках  неофеодализма,
доктрины, изобличению  которой я посвятил много  сил и  времени. Пожалуй,  я
первый  ввел и использовал  этот термин, который сегодня широко  применяется
Наумом Хомским (он же Ноам Чомски; с ним  я в свое время дискутировал на эту
тему),   Дэйвидом  Айком,  или  Антоном   Баумгартеном.   Мотив  наступления
неофеодализма и нового Средневековья  на  всех  фронтах я развиваю почти  во
всех своих литературных и не литературных произведениях (в частности, весьма
развернуто - в громадной работе "ГУЛАГ Палестины" (начало 1990-х).

     3 основных проекта ввели в жизнь в XX веке и разрабатывали одни и те же
силы,  пытаясь внедрить в жизнь неофеодализм: революция 1917 года  в России,
гитлеровский  переворот  в  Германии, и  образование  государства Израиль  в
Палестине.  Два  первых  проекта  в  больших  странах  (России  и  Германии)
провалились, и обкатку третьего начали уже  после этих грандиозных провалов,
чтобы в крошечном "городе"-государстве, в изолированной среде, "довести  его
до ума"  -  и оттуда, из этой тайной лаборатории,  распространить  по  всему
свету.  С экспансией  этой  доктрины  связано  убийство Президента  Кеннеди,
импичмент  Никсона и Клинтона, развал СССР. Основные  агенты неофеодализма в
сегодняшнем мире: британский режим, и администрации Буша и Ольмерта.

     В культурологическом плане  главное направление идеологов неофеодализма
сконцентрировалось  на разрушении  европейской культуры, обрыве  ее связей с
традицией, а традиции - с живым новаторством, на бесповоротной дискредитации
авангардного искусства путем доведения его до полного абсурда, т.е. до своей
противоположности. Именно это и попытались (вместе с бесчисленным множеством
других предприятий) осуществить в рамках московского концептуализма.

     Конечно, не следует это понимать так, что какой-то сотрудник ЦРУ  лично
встречался с Рубинштейном или Сапгиром, и дал каждому задание писать то-то и
то-то.  Просто личности,  которые могли  по своим внутренним наклонностям  и
особенностям развиваться в "нужную" сторону, были вычислены, и в дальнейшем,
через какие-то закулисные манипуляции, им тайно помогали, с помощью тех  или
иных пружин выталкивая наверх.

     Если в сталинские времена разведки Запада  толкали своих людей наверх -
в советский истэблишмент, то с  начала 1960-х они приняли гениальное решение
проводить  свои кандидатуры в  той же мере и в среду  неформальных  групп  и
объединений, представляющих нарождавшийся андерграунд.

     Именно потому, что хозяев  доктрины неофеодализма следует искать  среди
богатейших  финансовых  баронов  мира  из  еврейских  династий,  возможности
которых  просто  сказочные,  наверх оказались вытолкнуты  те,  имена которых
красуются на обложках  и  страницах  в Интернет израильских  издательств, на
русском языке  выпускающих серию "наши,  еврейские писатели".  В  этой серии
Бродский, Самойлов, Коржавин, Кушнер,  Мориц, Сапгир, и даже не евреи Гейне,
Мандельштам  и  Пастернак,  которые   евреями  могут   считаться  только  по
расистским, или даже, скорее, по нацистским  выкладкам. Эти  имена оказались
на  всех  ведущих  позициях, во всех  творческих объединениях,  движениях  и
кружках.

     Поэзия, связанная с  этими именами,  варится в своем собственном  соку.
Они друг  друга читают, критикуют, переводят (Слуцкий, Мориц и Сапгир - того
же Овсея Дриза), а Сапгиру не дает покоя слава и стиль русского "еврейского"
поэта  Маршака, и он  ему  подражает ("Леса-Чудеса";  кстати,  по-настоящему
талантливая поэзия). Уровень  Сапгира очень  неровный: рядом  с потрясающими
стихами - невыразительные  и  скомканные, иногда рядом с  гениальной строкой
прячется совершенно банальная.

     Не  следует  забывать  о  том, что  в его эпоху Сапгир  не  был наделен
никаким статусом. Его  не признавали. Газеты и журналы  не печатали его,  не
упоминали  о его  выступлениях. Он был  вынужден  уйти в детскую  поэзию и в
переводы, чтобы остаться в русле профессиональной литературной деятельности.
С другой стороны, доступ к слушательской и читательской аудитории никогда не
прерывался,  и  бесперебойные   чтения,   выступления,   выставки,   лекции,
публикации за рубежом: все это  было. Надо прибавить сюда творческие поездки
"за   границы",  влияние  его   авторитета,  дававшее  возможность  навязать
журналам, публикациям и мероприятиям свои имена, своих любимчиков и друзей.

     И немецкий, и английский  Сапгир  знал не  очень  хорошо, гораздо  хуже
идиша  (хотя  последний  и  диалект  старонемецкого  языка с  малой примесью
финикийских (называемых сегодня "ивритом")  слов), и в переводимой им поэзии
понимал далеко не все.

     С  одной  стороны:  вроде бы  славный  малый,  общительный  благодушный
человек, благожелательный  и открытый, поэт высокого уровня,  со  множеством
находок,  изобретений, достижений. С  другой...  С  другой  - эта  безличная
всеядность,  стремление (и  умение!)  понравиться  всем, пугающее отсутствие
собственного "я". "Человек без лица". Все его  произведения  написаны как бы
имени разных  людей,  от  разных лиц.  И нигде  нет  печати его  собственной
индивидуальности.  Напрасно Лев  Аннинский  пишет  о  "здоровом  поэтическом
эгоцентризме" Сапгира, противопоставляемом Львом Александровичем "карточной"
безликости   Рубинштейна.  Я  этого   "эгоцентризма"   в  смысле   подобного
противопоставления в упор не  вижу. На житейском уровне его умение очаровать
и  заманить  в  свои  сети  практически  любую женщину  как  раз  в  этом  и
заключалось:  с  каждой из них он  был  совершенно  другим, перевоплощался в
другого человека, того самого, какого эта женщина представляла себя  в самых
сокровенных мечтах. Это был опасный чародей, ведьмарь, внутренняя метафизика
которого  смыкалась  с еврейской  Каббалой,  вернее,  не  с каббалистической
белой, но  с околокаббалистической черной магией. Эту метафизику знавшие его
люди    называли    метафизикой    пустоты,    метафизикой    талмудического
мировосприятия.  Не  случайно  большая часть стихов Сапгира  -  это  стихи о
смерти.

     Своим друзьям он признавался, что  мечтает о  богатстве. Он очень хотел
стать богатым человеком.  И часто добавлял,  что богатство ему нужно,  чтобы
познать Бога. Что вполне соответствует талмудической доктрине.

     В  публицистике  и воспоминаниях  Сапгира  явно  звучат интонации  Ильи
Эренбурга, писателя с очень высокой "еврейской" активностью.

     Возвращаясь    к    личности    поэта:    на    первый     взгляд,    в
этическо-поведенческом плане он был  вполне вменяем.  Он  стремился (что ему
удавалось)  всем нравиться, и мало кто способен о  нем наговорить  гадостей.
Однако,  если  вглядеться  пристальней  в его  онтологический тип,  начинает
проявляться  поведенческий   цинизм,  всеядность   в   общении,   отсутствие
принципов,  житейская ловкость,  похожая на  ловкость Антонио Сальери. Очень
некрасиво  он  поступал  несколько  раз  со Всеволодом  Некрасовым,  советуя
последнему  выступать  в  сумасшедшем доме,  и всячески  вытирая его имя  из
истории  Лионозовской  группы. С другой стороны,  когда это  было нужно  или
выгодно, он вообще "забывал" о существовании Лионозово, и этой забывчивостью
шел   на   конформистский   компромисс  с  влиятельными  силами,  тем  самым
обеспечивая возможность появления своего имени в печати. В частном разговоре
Некрасов назвал такую забывчивость предательством. Или такой случай. В книгу
"Самиздат века" он, благодаря своему авторитету и  влиянию, сумел  протащить
молодые  имена  (в основном, конечно, еврейские),  которые, как говорится, и
"рядом не стояли" с самиздатом. Тем самым плюнул в лицо  авторам, участникам
сборника, издателям, инициаторам проекта. Заблуждаясь  или нет, искренне или
нет, талантливо или нет, но люди  пострадали за идею, за самиздат,  их жизни
пошли на перекос, их бросали в психушки и тюрьмы...

     На проводах старого, 1967 года, у Алены Басиловой, Генрих  Вениаминович
всячески  третировал оказавшуюся там француженку Александру, видимо, завидуя
ее парню и осознавая невозможность  ее  умыкнуть. Он  всячески оскорблял ее,
унижал,  изощренно издевался,  а бедной девушке некуда было деться  ночью, в
чужом, незнакомом городе. Она была в шоке, и даже выходила на улицу плакать.

     О дурных  поступках  Сапгира можно написать целую  книгу.  Но у кого их
нет?  Однако,  в дурных поступках Пушкина,  Бетховена, Ван Гога есть частица
безумия, маниакальности,  пассионарность  и  трепет. У Сапгира  это даже  не
дурашливость, а расчетливо выпускаемое наружу животное начало, намеренно  не
эстетичное, как волосатая грудь или обвисшее брюхо.

     Когда  Сапгир  заседал  в  жюри  конкурса  "Тенета",  проходила  хорошо
организованная из  Израиля  травля моей поэзии. При  попустительстве Леонида
Делицина,  группа лиц еврейского происхождения хулиганила в книге отзывов, а
мне, моим комментариям был закрыт доступ вообще.  Вся эта история  описана в
моих  политических работах, а также в "Письмах с Понта".  Тогда  вокруг моих
стихов шли острые  дискуссии, и  в  своей переписке  с Леонидом  Делициным я
безрезультатно  просил последнего  направить  их в цивилизованное  русло. По
свидетельству Дана  Дорфмана,  Делицин  стал  заложником  Израиля,  попав  в
неприятную и полную зависимость от израильских  спонсоров. Меня в буквальном
смысле  мочили  в   сортире.  Даже  до  Сапгира  докатились  отголоски  этих
ожесточенных нападок.  Как-то у него спросили,  что он думает о моей поэзии.
Он ответил,  что  вообще не считает это поэзией. Но  тем, кто интересовался,
этого было мало. Спрашивавшие вряд ли испытывали большую симпатию ко мне, а,
скорее,  наоборот.  Им  надо  было,  чтобы  из  уст  Сапгира   вышло  что-то
уничтожительное  и   уничижающее   меня.   Отвечая  настырным   выяснителям,
спрашиваемый уточнил, что это  стихи "определенно не наши". И добавил, то ли
с  юмором, то ли с раздражением:  анти-мои.  Тем,  кто гадил в книге отзывов
конкурса   "Тенета",  и  тем,  кто  интересовался   мнением   Сапгира,  было
безразлично, что представляет  из себя моя поэзия. Они  гадили исключительно
из-за моих антиизральских работ. А вот большой  поэт оказался осторожней их,
и за  амбивалентным  высказыванием  спрятал причину своего отношения к  моим
поэтическим опытам. Однако, думается, что "определенно не наши" и "анти-мои"
подразумевает не только идеологическую или политическую позиции, но вероятно
и общее мировоззрение, мироощущение....

     Именно  мироощущение,  а  не идеология, и,  тем более, не  политические
идеи, сближают его с глобальной еврейской неофеодальной экспансией.

     Однако, не надо думать, что не было и политики:

     Мокрый лист прилип
     На рукав пальто
     Как желтая звезда
     Давида

     Вот за что
     И лишали всех прав
     Вывозили на свалку
     Давили вповалку

     (....)

     (За жалкой миною субъекта
     Слепая маска интеллекта)
     А потому
     Носи свой характерный нос
     Гордо
     Как Герой Социалистического Труда
     Носит свою золотую звезду

     ("Романтические стихи по поводу осени").

     Совершенно  не случайно Сапгира лучше всего  знают  и  ценят  именно  в
Германии и Голландии, двух самых "подконтрольных сионистам" странах  Европы.
В Германии его знают лучше Бродского.

     Генрих  Вениаминович  осуществил  все свои  мечты, добившись богатства,
славы (власти, влияния), и неограниченной полигамии. Но стал  ли он от этого
счастливее?

     Монреаль, 10 ноября, 2007.



     ЧАСТЬ ВТОРАЯ



     И по  стилистике,  и по "методу" Сапгир и Асиновский не  похожи. Что  в
первую  очередь обращает на себя внимание,  когда  читаешь вещи Олега  после
Сапгира?  Его  духовность. Не только "Полотна", но и "Сказки" Асиновского, -
эзотерические "в  первую  очередь".  У  Сапгира тоже  есть эзотерика, но она
коварная,  прячущаяся  за  "невинные"  строки,  заманивающая вглубь,  откуда
неискушенному читателю уже никогда не выплыть.

     Разграфим  страницу  на 2  столбика,  укажем "сходства"  и  "различия".
Итак...

     СХОДСТВА РАЗЛИЧИЯ
     ===========================================================
     
 

     1. И  Сапгир, и Асиновский  предпочитают  большие полотна, свою  поэзию
создавая циклами (или
     глыбами, или - ...как угодно).




     2. С формальной точки зрения, обращение Сапгира к библейской тематике в
его "Псалмах" может считаться предтечей "Полотен" Асиновского.

     3. Авторские (циклические) жанры и у  Сапгира,  и  у Асиновского. 

     1. Сапгир никогда не отказывался переделать тот или иной стих. Когда он
работал с издателями детских книжек, коллеги шутили, что  он  готов изменить
любой фрагмент, любую строку БЕЗ ПОТЕРИ КАЧЕСТВА. Вдумались? Олег же никогда
не  пишет  без  вдохновения.  За  каждой  его  строкой  чувствуется  мощь  и
нервозность крылатого коня.


     2.  Сапгир скрывает собственное  лицо  под маской перевоплощения. Любая
его вещь написана от имени нового персонажа. Асиновский, о  чем бы ни писал,
во  все вкладывает  свою неповторимую  индивидуальность  "без маски". Именно
поэтому его  "Полотна":  произведения (или,  наверное, произведение) глубоко
лирические.


     3.  Основа  духовного  мировоззрения  Сапгира  (как  нам  видится),   в
основном,  талмудическая,  тогда  как  духовный   фундамент  (а  зачастую  и
стилистическая основа) Асиновского: осколки дохристианской славянской устной
и  письменной  традиции  (сказочная,  сказательная,  былинная, фольклорная);
сохранившиеся    с   раннехристианских    времен   особенности    церковного
("клерикального")  языка. Раннехристианские переводы и  оригинальные  тексты
где-то  соприкасалась еще  тогда с  пластами, позже  целиком  выкорчеванными
Петром Великим. Все более  поздние переводы (Библии) в той  или иной степени
подверглись влиянию тех, самых ранних.

     4. Мотив обращения  к библейским  текстам у  Сапгира  и  у  Асиновского
совершенно  разный.   Попробуем  ниже  детализировать  это   ("со   стороны"
Асиновского) через перестановку акцентов.  
 


     Вне зависимости  от нашей  религиозности,  библейские  тексты  вызывают
следующий ряд вопросов (возможен и другой, но нас интересует именно этот):


     1. В каком взаимоотношении находятся Ветхий и Новый Заветы?
     Они Теза - Антитеза, или что-то более сложное?

     2.  Исход  из  Египта:  был  ли  это  исход   верных  фараону  Эхнатону
сторонников монотеизма, придумавших свою историю "от Авраама"?

     3.  Источники  еврейской  Торы:  древние  учение  типа зороастризма или
огнепоклонничества, позже уничтоженные евреями?

     4. Механизм гипнотического, эзотерического воздействия текста Торы: как
он действует; откуда он взялся; что в нем зашифровано и скрыто?

     5. События и личности, описанные  в Торе: это обобщенные, собирательные
образы,  или  речь идет о конкретных  "хрониках",  исторических  событиях  и
личностях?

     -------------------------------------------------------

     Вне  зависимости  от частичного раскрытия того или  иного из этих  пяти
вопросов, до сих  пор четкого и достаточно исчерпывающего ответа на них нет.
От 3-х до 4-х тысяч  лет многие блестящие умы  пытаются сделать это, но даже
наша   цивилизация,  со  всеми  ее  технологическими  или  интеллектуальными
достижениями, не в состоянии разродиться никаким "научным" подходом.

     Иудейская  Библия  -  один   из  самых  загадочных  текстов  в  истории
человечества.

     Традиционное  представление  о  полифункциональности этого текста, и  о
том, что в  одной  из  функций  он представляет из  себя громадную шифровку,
бытует внутри самой этой традиции тысячи лет.

     Процесс  дешифровки  может  идти  по разным направлениям.  Философский,
филологический,     герменевтический,     теологический,      семантический,
этнографический,   психологический,    эзотерический,    культурологический,
математический, и прочие методы используются  для работы с  текстом  Библии,
многие из них: с незапамятных времен.

     Есть  место  в рамках дешифровки и для  поэзии. Это не только выявление
скрытых семантических связей, смыслов и подсмыслов, но  и  чисто поэтические
средства, вполне приложимые к библейской тематике.

     Медод Асиновского: редкий, если  не сказать - уникальный. Он заставляет
думать, раскрепощает воображение, поддерживает высокий пафос и драматизм.

     Каждое Полотно именно в своем индивидуальном методе уникально.

     Если "скелет" полотна  ИОВ "наследует"  текст Библии, то полотно МОИСЕЙ
ближе к псалмам.  Но  есть  нечто общее  для всех Полотен.  Это Форма. Форма
высказывания  Полотен: философский  афоризм,  доведенный  до высокого  стиля
поэзии.   Образное   поэтическое   высказывание   тут   создается   за  счет
иносказательности, общей и для философии, и для поэзии.

     Полотна:  это  Одиссея  возвращения  к  корням  европейской   культуры,
очищенным от инородного шлака.

     Это  отнюдь  не  просто  дешифровка   текста  Библии.  Это   дешифровка
РЕАЛЬНОСТИ, без РЕ, ее превращение в АЛЬНОСТЬ,

     Как Пещера Платона, видимый нам  мир - иллюзия, а то, чего мы не видим,
и есть реальность.

     Можно придти к этому с чисто философских позиций. А  можно придти через
поэзию.

     В  наиболее мистических  работах по философии  высказывание  невозможно
отделить от формы высказывания. Иными словами,  где-то философия выходит  на
уровень  поэзии.  То  же  можно  сказать  и  о   культовых,  и  о  некоторых
теологических  текстах.  После  постмодернизма, когда  "телом"  поэтического
произведения  стали  "врезки"  любого  стиля и рода,  от  делового письма до
пользовательской инструкции, "заимствование" Асиновским текста Библии вполне
легитимно. И неотделимость высказывания от формы тут имеет несколько планов,
один из которых - неотделимость от курсивного текста текста поэтического.

     Другой план:  неотделимость  высказывания  от его  семантической формы.
ЛОГОС как система систем, от рождения "встроенный" в человеческое мышление и
контролирующий его - границы именно этого феномена прощупывает Олег  в своих
работах,  включая  Полотна.  Последние  не  случайно  называются  по  именам
библейских персонажей ("Моисей", "Иов", "Соломон"...). Так же, как "деления"
солнечного  и лунного  календаря, с их  астрологическими  эпохами,  названия
Полотен отнюдь не имена собственные.

     Весной 2005 года (для журнала, редактируемого  Владимиром Антроповым) я
писал о поэзии Олега Асиновского, между прочим, следующее:

     " Рождение и смерть, родители, родной язык, вещи,  знакомые с  детства:
основной круг его  "архетиповых" образов. Эти константы подаются как сгустки
традиционной  поэтической образности,  формирующиеся по законам классической
поэзии. Типичные пиитические инструменты, от аллитерации до сложных метафор,
служат автору средством описания неких праобразов, средством общения с ними.
Сопереживание   приходит   из   наблюдения  за   таким   общением,   не   из
непосредственного  обращения к  читателю. Как рудокоп, поэт  ищет рудоносную
жилу. Аудитория наблюдает за играми автора, что представляет собой  поистине
захватывающее зрелище.

     "Смесь"   классической  традиции  и  модернизма  требует   от  читателя
большего,  чем  разгадывание  ребусов   и  шарад   "маститых",  "признанных"
стихописцев.  Самая  печатаемая  сегодня,  награждаемая  призами  и премиями
поэзия превратилась в нечто типа головоломки, для тех, кто не  приспособился
вписывать буковки в мелкие клеточки газет и журналов. Духовное вымывается из
этого жанра, как  удобрения  из песчаной  почвы.  Набор пиитических  приемов
превратился в  пустое  жонглерство, не связанное  ни  с какой одухотворяющей
идеей. Пророчество,  откровение,  очистительное сопереживание,  любовь, даже
ненависть  не прикасаются  к  этой  груде бессмысленных  инструментов. Такие
авторы, как  Олег  Асиновский,  у  которых  все  построено  на  "устаревших"
гуманистических ценностях, на  нерве собственного  "диагноза"  -  становятся
редкостью. Болезнь-атавизм человечности  противоречит  современному цинизму,
тотальной ангажированности всей современной поэзии. Эзра Паунд, Чеслав Милош
и Кнут Гамсун были последними динозаврами.

     Хотя  мне  кажется, что  для Олега  характернее  камерное высказывание,
новая  книга  его  стихов  "Полотна"  отражает  все  основные  элементы  его
неповторимого стиля. Когда впервые сталкиваешься с ним, непременно возникает
вопрос   влияний,  источников.  Один  из   таких  компонентов   -  фольклор.
"Дореформенная", до-силлабо-тоническая русская традиция, о  которой мы почти
ничего не знаем, нашла свое отражение в народных балладах, сказках и песнях.
Цветастый,  как лубочный узор, как  расписные сани,  как  женский  платок из
Поволжья, слог Асиновского многое скажет восприимчивому, музыкальному слуху,
знакомому  с  интонациями народного говора.  Восприимчивое  ухо  пушкинского
гения  уловило  эту  -  еще не  такую далекую  тогда -  струю дореформенного
народного  творчества, хотя  и  переплавило  ее  в  образцы  силлабо-тоники.
Интонации русской  романсовой лирики,  народных песен и  баллад,  пушкинских
сказок   и   балладного  слога  Жуковского  "навечно  прописаны"  в   поэзии
Асиновского.    Нечто    подобное   есть   в   наиболее   глубинном   пласте
самоидентификации   любой   культуры.  Этот  пласт   уходит   дальше   среза
отечественной  классической  традиции.  Интонации и  стиль  древних  русских
летописей  времен Киевской Руси смутно угадываются за некоторыми аллегориями
и сентенциями. Гонители vers libre и авангарда ни за что не хотят признаться
в   том,   что   своей   рифмой   и   метром   копируют   низкие   стандарты
англо-американской  песенной лирики, растеряв почти  все изначально-русское,
тогда  как  в  творчестве  наиболее  талантливых  постмодернистов  глубинная
исконно русская культура сохраняется и приумножается.

     Нельзя  не  обратить  внимание  на   оригинальную  форму  произведений,
названных автором "полотна". "Полотна"  -  это древние ветразi-ветрила,  это
витражные   створки   окон  старинных   храмов,   это  тысячелетние   иконы,
открывающиеся, как ставни. От  неповторимого графического  размещения стихов
по  отношению  друг  к  другу,  от  их строя,  их внутренней структуры  веет
переосмысленной  древностью,  исполинским  духом,  и,  одновременно,  чем-то
хрупким и беззащитным, как любовь. В них - творчески переосмысленные  истоки
нашей истории и культуры, "элементарная таблица" наших мыслей и чувств.

     Эти  изначальные  вещи,  о которых  мы  ведем разговор, прорывают  наше
скупое  будничное  существование,  как  обломки кости при  открытом переломе
прорывают холстину кожного покрова.  Мало кто задумывается над тем, что  сам
человек,  его  плоть:  несколько   совершенно  разных,  автономных   систем,
встроенных  одна  в другую (или не встроенных?), и соотносящихся между собой
на  метафизическом  уровне.  Так же,  как  кожный  покров,  мышечная  ткань,
костная,  нервная,  сердечно-сосудистая системы  "спроектированы" как  будто
разными  "дизайнерами", так же и  в  окружающем  нас материальном  мире; его
"тело"  имеет множество слоев, множество систем,  находящихся между собой  в
эзотерических взаимоотношениях. Эти  слои  обращаются к нам из глубин нашего
собственного   сознания  простейшими  (а  на  самом   деле   -  сложнейшими)
кирпичиками врожденных, рефлекторных образов.

     Солнце, луна, волна, зима, тьма,  волхвы, воздух, лучи, глаза:  это  не
перечисление   "банальных"   вещей,  но   строительство   фундамента   новой
поэтической  вселенной,  нового  добротного  дома,  сработанного   на  века.
Основательность работы и замысла  требует неспешного развертывания  проекта,
фундаментального  зачина.  Это  не  антураж,  не  сценический  интерьер,  не
декорации;  это  оригинал.  Автор  творит  новую вселенную - луну,  солнце и
звезды - с  самого начала, а не рисует их в качестве  декоративного фона для
театрального действия, ибо  только  так  возможно передать  грандиозность  и
важность того, что стоит за его замыслом.

     В  пророческих образах и намеках зашифрованы  переломные моменты родной
истории, драматические  изгибы событий, создающих  ее трагическую канву.  За
этими  образами стоит боль за свое отечество и за  его  народ, за  подлинные
ценности, теряемые в  погоне  за миражами  и суррогатами. Философские идеи и
афоризмы,  "адаптированные"  под поэтическое  высказывание,  наполняют стихи
Асиновского неповторимо-глубоким смыслом:

     зло и доброта
     по краям души

     Монадное  устройство  нашего мышления, монадная суть нашей вселенной...
Объективные факторы  трагического  в жизни мешаются с субъективными.  Смерть
как неотъемлемая часть парадигмы бытия; противостояние и взаимодополняемость
Востока и  Запада; знаменательные  этапы  человеческого существования; эти и
другие идеи и  образы  возвращают нас  к основополагающему,  к тому,  что мы
есть. Красивы и впечатляюще хороши поэтические средства, сопровождающие  это
возвращение:

     август наступил
     в птичьем языке,
     эхо расщепил,
     как звезду в реке

     Мысль  поэта не  линеарна,  как  столб  фонаря,  а витиевата, как  сама
природа: ветка дерева или  изгибы рисунка коры. Ствол фразы разветвляется на
ветви и веточки, дробится и соединяется. Эти приемы заимствованы из  музыки.
Одно  поэтическое высказывание на время как  бы  подавляет другое, разрезает
его на две или три части, они сопоставляются, обгоняют друг друга.

     Я  бы  сравнил  стихи Асиновского с ручейками ассоциативных связей. Вот
пошел дождь, потекли ручейки, и в каждом - элемент случайности,  в следующий
раз он не пробежит на том же  самом месте.  Казалось бы,  за тысячелетия все
варианты уже  исчерпаны, от  Горация и Овидия до Т. С.  Элиота, однако - нет
же!  Читаешь Асиновского - и абсолютно все ручейки текут в совершенно другой
последовательности и по новым руслам.

     Другое качество его стихов - виртуальная пародийность. Шарж. Буффонада.
Сарказм. Сатира.  С  большим мастерством  идет вклинение  и  высмеивание  (с
веселой  издевкой) деспотичного, негибкого мышления, дается  его  срез - как
срез  капустного  качана. Асиновский не обходит его,  не  закрывает  глаза в
пароксизме притворщицкого пафоса,  а  давит  его  каблуком своих  фраз,  как
паршивого таракана.

     Главные  морфологические  качества  стихов Асиновского  лежат в области
русской речи, русского языка. Это попытка исторического сквозного подхода  к
нему, и по вертикали, и по горизонтали. Попытка осознать  любую (в том числе
и  советскую) эпоху истории русского  языка и  переосмыслить  ее, включить в
общую  ткань лингвио-историографии.  В  плену однонаправленного времени,  мы
бредем  где-то в  темноте  с зашореными глазами, не замечая  выхода-прорыва,
который совсем рядом.  Стихи  Асиновского  -  это  такое  вот  освобождение,
прорыв,   итог   медитации,   через   которые   мы  приходим  к  нирване,  к
вертикально-горизонтальному  восприятию  времени как  единой  глыбы.  Как  и
полагается в не  однонаправленном потоке времени, качества и  осколки разных
эпох, термины, слова, словарный запас - перемешиваются,  сплавляются в  один
ослепительный всплеск. Но  для  того,  чтобы увидеть, прочитать  его -  надо
избавиться от залепленных стереотипами глаз. Оргазм проникновения  в универс
образов Олега - это не данность, а дар. Он  лежит где-то между имманентным и
трансцендентным.

     При всей кажущейся "простоте" стихов Олега  и обманчивому  впечатлению,
что  каждое  стихотворение может  быть тем  или  иным образом расшифровано и
объяснено,  для этого нужна достаточно  серьезная эрудиция.  И даже эрудиции
как  таковой не вполне достаточно. Требуется внелитературная методология. Но
даже "расшифровка"  каждого  стихотворения  -  еще  не самое  важное. Важнее
понять связи, происхождение, генезис его стиля.

     Мне  повезло.  Я удостоился  прочувствовать его глубину благодаря  ряду
совершенно случайных  совпадений, источников  прозрения. Мне посчастливилось
быть до беспамятства влюбленным в Мусоргского. Особенно  важна в  этом плане
вокальная лирика композитора. Это не просто гениально. Это написано так, как
никто в мире - и никогда - не писал. До сих пор не с чем сравнить. Для того,
чтобы  не  просто  "расшифровать"  холодным  умом, но  прочувствовать  душой
"мозговые извилины" стихов Асиновского, надо любить и понимать Мусоргского.

     Я в  свое время  был  неистовым собирателем  русских летописей, обладая
весьма  дорогими  (в  денежном, прикладном  значении) факсимиле некоторых из
них. Одно дело, когда читаешь  сухой  текст. Другое - когда видишь эти живые
краски,  буквы.  Сначала надо, чтобы  это вошло в  тебя, проникло, слилось с
тобой.  Там совсем иная структура  языка, иные  законы образования метафоры,
аллегории  -  их вырастание из  просодики,  из самой лингвиоформы.  Еще одно
впечатление:   впечатление,  что   фразы,  структура  их,  "самоорганизация"
изложения материала,  его форма -  вырастали  из  красок, образов, очертаний
букв. В свое время я изучил  все, что  только мог почерпнуть из  имевшихся у
меня  книг, и  понял, что  русские летописи  -  это  весьма  неоднородная  и
лингвистически резко  дифференциальная  группа текстов. Объединяет  их нечто
такое,  что лежит как бы вне  пределов  самого  языка:  Время  в собственной
ипостаси?  стилистика  быта  и  обрядовость?   характерные   черты  русского
визуального искусства? Имеет ли отношение к этому всему Асиновский - или это
интуиция в чистом виде? Но впечатление такое, что связывающий образы Олега и
его разные стихотворения стержень лежит где-то "во-вне", что нечто, роднящее
с  древнерусскими  летописями -  определенно  присутствует:  это впечатление
никогда не уходит.

     Вот его старое стихотворение:

     Белошвейка в сани
     на ходу садится.
     У нее в кармане
     булькает водица.

     Под водой столкнулись
     утка и пингвин.
     Сани развернулись.
     Северный раввин

     из саней наружу
     вышел и пропал.
     На Голгофе в лужу
     римлянин упал.

     И  снова: чтобы  понять всю экстраординарную  (не  побоюсь этого слова)
точность, меткость образа - надо хотя бы раз в жизни прокатиться в настоящих
санях. Вы катались? Если да,  то  постараемся вспомнить. При том  - "на ходу
садится". Это значит, в пролетающее мимо время.

     Асиновский  сталкивает  культуры  и  эпохи,  и  это  не  зря.  В  нашем
подсознании есть все, надо только  его извлечь оттуда (Юнг). У  Олега бытуют
слова, которых не  встретишь  в  тексте.  Тут  нет  слова "прореха".  Но оно
подразумевается.  Прореха -  она как разрыв в облаках, через  которые  видны
звезды, как дыры в штанах, сквозь которые светится нищета. Булькающая вода в
кармане Белошвейки (то  есть  Шьющей  Основы, Основу) - это  Прореха.  Через
которую  открываются   иные  миры,  где  они  сталкиваются.   Географически,
пространственно. Именно сталкиваются - как утка и пингвин. И так далее.

     Или это, пример иного потрясающего открытия:

     Вязанка хвороста исправна.
     И на своих ушла ногах
     от мельника, который плавно
     болеет в дантовых кругах.

     Еще болеет он безвольно.
     И слезы в мутную муку,
     как хворостины хлебосольно
     кунает, лежа на боку.

     На правом лежа или левом -
     не выдал камень путевой.
     Вязанку хвороста на древо
     Адам закинул головой.

     Вязанка хвороста съедобна.
     Хлеба круглее, чем клыки.
     И по-фамильно, по-микробно
     упомянулись от Луки.

     Попробуйте сказать, что эта вязанка хвороста, уходящая на своих ногах -
не  мультфильмовский, не сказочный  образ!  Если  вспомнить  детские  книжки
пятидесятых, шестидесятых (сколько  я  над ними просиживал в библиотеках и у
друзей), их иллюстрации -  тогда мы сможем адекватно оценить и этот образ. А
сравнение  слез с хворостинами. Тут - особый стиль. Тут ищется  первооснова,
"первоначальная"  сущность  предметов. Откуда  они вышли, откуда  изначально
идут. Явления, предметы, понятия. Они разбираются на атомы, примеряются к их
родословной, к их исторической протяженности. В детстве мы все чувствуем эту
суть. Потом забываем. Олег вот не забыл. Читаешь его стихи - и вспоминаешь.

     Замечание  об  искусственности  стихов Асиновского - вопрос  достаточно
коварный.  Однако,  если даже элементы искусственного  и весьма расчетливого
конструирования,  с заимствованными из области психологии  методиками, имеют
место, все равно лучшие из его стихов - в одинаковой степени продукт таланта
и вдохновения.

     Стихи Асиновского,  как стихи  всех лучших  поэтов,  лишены  прикладной
оболочки. Мы разучились чувствовать.  Вот если  это явление подходит к  моим
эстетическим (и разным другим)  убеждениям,  то буду  его чувствовать, а  не
подходит - так  не  буду. Все  управляемо и регулируемо,  вплоть до  эмоций.
Оценки  и оценочные суждения вырастают из этих установок - стереотипов. Ведь
каждый работает,  устраивает свою жизнь, стремится  вписаться  в общество, в
успех  в  нем.  Возникает  сложная эмансипированная  зависимость от  эмоций,
мыслей, поступков, душевных движений, косвенно ассоциирующихся с поощрением,
успехом. А  стихи,  в которых  заложен какой-то  скрытый и грозный код  иных
душевных   движений   и  мыслей  -  они   отвергаются  априори.  Объявляются
графоманией. Так что -  тут неуместно  гадание, как на ромашке -  стеб -  не
стеб. Конечно, стеб, господа присяжные. ДЛЯ "нашей" стороны обоюдостороннего
зеркала,  в  которой  отражается наш кривой  мир клонирования успеха,  такие
явления,  как  Асиновский,  называют стебом.  Потому  что  талантлив  он  до
неприличия. И душу выворачивает наизнанку. А другие не могут. Или не желают.

     Асиновскому не могут простить то, что  его поэтическая  вселенная  даже
косвенно  не соприкасается  с мышлением, привыкшим  вести демагогию  о  том,
можно  или нельзя считать московский концептуализм явлением,  был, есть  или
будет в России постмодернизм - или все, что  называют у нас постмодернизмом,
вариации "Бурлаков на Волге". Народные  образы, мощные основополагающие вещи
девальвировали за  одно утро, разобрали  на кусочки,  на  ниточки,  в  угоду
ерничанью, шутовству  и  сплевыванью сквозь зубы. Это вульгарное отношение к
отечественному  и  национальному  ведет   свое   летоисчисление  от  момента
превращения  их  в фетиши,  в  нагромождения  застывших в бронзе,  мраморе и
чугуне  стереотипов.   Зачем   обязательно  противопоставлять  народность  и
державность  таланту  и  прогрессу?  Да,  была  такая  тенденция:  советские
бюрократы заимствовали то, что  сами в глубине души воспринимали  как штампы
стержневой  социокультурной пропаганды,  выработанной при царе-батюшке; ну и
что? Бюрократам было  невдомек, что  может существовать и не из-под-палочный
патриотизм. Жуть сталинской эпохи сочеталась с отвратительным ее шутовством,
эклектически  соединившим  совершенно  несовместимые  элементы.  Именно  эта
эклектическая каша  и заляпала все  самое святое и  главное.  Монументальные
образы  прошлых  эпох   сделались  в  лучшем  случае  пищей  для  скабрезных
анекдотов. Именно  оттуда идет оскорбительно-насмешливая  форма отношения  к
вехам и  ценностям  отечественной культуры.  Некрасов  -  зануда;  одиозен и
чудаковат.   Чехов  -  старомоден.  Островский  -  зациклен  на   цыганщине.
Асиновский  не  стыдится некрасовского влияния, не стыдится классичности, не
стыдится литературной родословной наших предшественников: Пушкина, Кольцова,
Фета, Тургенева.

     В интервью газете "Завтра" Иванов как-то заметил, что новые тенденции и
явления должны  возникать в литературе из трэша, якобы он - непосредственная
реакция   на   сегодняшнюю   культуру,  и  Пушкин   именно  оттуда   выделил
отечественный  роман.  Все эти заумные и вычурные теории и терминологические
изыски  происходят от  непонимания или неприятия того,  что  есть литература
прошлых эпох как таковая, что  она есть  сама по себе. Асиновский эту  грань
по-видимому  всегда  понимал  и чувствовал,  и  потому не  стыдился  влияния
Пушкина и Некрасова.

     Партии создаются ради принадлежности к ним. Плохо не  принадлежать ни к
одной  из  них.  Только  кошкам  хорошо  ходить  самим по себе.  Когда  люди
собираются  в кучу,  им  начинает казаться, что толпой  они могут перевесить
гения. Мыслишка эта жалкая, но зато согревает. Самые талантливые как правило
не якшаются с партиями. И поэтому путь их тернист.

     Так  было, так  есть и так  будет.  В свое время об  этом хорошо сказал
Максимилиан Волошин:

     "Прилагательное  "политический"  подразумевает причастность  к  партии,
исповедание тех или иных политических убеждений. Нас воспитывали на том, что
долг  каждого  -  принадлежать  к  определенной  политической   партии,  что
сознательный  гражданин обязан иметь твердые политические убеждения. На  дне
каждого  политического  убеждения  заложен  элемент  личного   желания   или
интереса, который разработан в программу, а ей придан  характер обязательной
всеобщности."

     Господа энские, дкины,  ольды, дкинды, анские, овичи и  прочие  желают,
чтобы  их издавали, платили им за это гонорары и гарантировали бы им почет с
правом на  безответственность и разгильдяйство.  Они  группируются  в шайки,
наспех придумывая программу, условные знаки и отличия.

     Какое-то  время  одна  или несколько  шаек  действуют  без ограничений,
наслаждаясь величиной своей территории, Союзом писателей, льготами, дачами и
зарплатами,  положенными  "всем,  кто  с  нами".  Потом,  рано  или  поздно,
наступает   коллапс,  вся   эта  конструкция   заваливается,  и   коммуналка
литературной  групповщины  уплотняется.  Но  не   так-то   легко  расстается
групповщина  со  своими  льготами  и  привилегиями. Образуются  новые шайки,
построенные по  прежнему  принципу.  Однако,  трещины  и  расколы  уже бегут
отовсюду.  И  тогда - хрясь -  новый коллапс,  новое уплотнение.  Если такой
степной волк, как Асиновский, издает книгу своих стихов, значит,  уплотнение
идет полным ходом.

     Но,  побыв  внелитературной  категорией,  такое  уплотнение  постепенно
начинает обретать и в самой  литературе  категорийные, стилевые  координаты.
"Другое дело, когда  феномен  уплотнения,  свойственный  всем  видам письма,
становится объектом писательской рефлексии", - пишет известный критик Виктор
Тупицын.

     В  уплотненной коммуналке выживет тот, кто имеет  право на  жилплощадь.
Тот, кто  наделен  не  только талантом,  но еще  и  способностью  наращивать
мастерство, оттачивать свои творческие приемы.

     При всей нелюбви  Олега к  экстравагантной вычурности, его  поэтические
орудия  достаточно  сложны  и  разнообразны.   Знаковый  ассоциативный   ряд
сменяется  зрительным рядом, заимствованным, скорее, не из игрового кино, но
из рисованных фильмов.

     и в горах закат,
     плодородный слой,
     громовой раскат

     и в горах закат,
     овцы, как снега,
     громовой раскат,
     облаков стога

     Несколько   скупых   штрихов  -   и  перед  нами  достоверный,  но   не
фотографический образ.

     Интересными методами пользуется Олег, работая  с  глаголами. Он придает
им   косвенные   функции   причастий,    деепричастий,   существительных   и
прилагательных. А прилагательные нередко у него (косвенно) выполняют функции
глаголов:

     моряк веселью предается,
     поется ветром и смеется
     вдогонку тихому ему,
     и нет покоя никому

     ........

     корабль о помощи взывает,
     называет в честь себя
     моряков, кита, Иону,
     рушит шторма оборону

     Он,  бывает,  сталкивает два  существительных,  связывая их  с  разными
сферами или с разными глаголами.  Стихи Асиновского  испещрены бесчисленными
черточками  связей  между   словами,  перекрестной  паутиной  сцепки,  такой
плотной, какой нет, наверное ни у кого.

     Лирический  пласт  "Полотен"  -  это  божественная  поэзия, грустная  и
задумчивая, как узкая, но глубокая река среди леса и гор.

     1.

     ядреный орех в мех
     лег, и утонул в нем,
     точно воздух в ночи,
     и сгустился бесплотный дух,
     и в слух он обратился,
     и возвратился в смех,
     куст полыхнул огнем,
     и хруст упорхнул,
     ясный угрюм ум,
     яркие краски от ласки
     тают, та "ю" от "я"
     далека, легка пороша,
     будто ноша ее в глубоком снегу,
     и на берегу морской шум,
     умерла мама моя


     Пантеизм,  антропоморфизм, сказочность, фонопойя, инверсии, вычленение,
аллитерация  и   другие   приемы  тут  работают  в  высшей  степени  связно,
естественно   и  свободно.  Владение  профессиональным  набором  поэтических
инструментов   тут   достигло  уровня  вторичности;   текст   этот  цельный,
неразделимый  и  таинственный.  Внутренние  рифмы  ткут  узор  неповторимого
звучания,   завораживающе   оркестрованной   музыки,   ненавязчивой,   и   -
одновременно - звучащей как будто в самих мыслях. Глубоко личное переживание
стоит  за   этим  произведением,  и  оно  превращается  в  кровавопрекрасный
поэтический сгусток.  Приглушенное  звучание этих  стихов  только  усиливает
трагизм  и  сокровенность  их   мироощущения,   их   величавое,   "камерное"
откровение.  Автор открывает нам глаза на нечто  совершенно неповторимое, на
множество мелких,  маленьких  вещей, которые  на самом  деле определяют наше
отношение к  жизни,  к другим  людям, к самим себе. Мы  живем в повседневном
меркантильном  и  прозаическом  мире  по  меркам  так   называемой  полезной
деятельности, по  законам дела, пользы,  инициативы  и занятости.  И  топчем
подошвой своих грубых ботинок самые тонкие, самые главные в этом мире, самые
субтильные сущности. Наша амнезия, забывание первоначальных истин определяет
тщетность,  суетность  наших  барахтаний  и  метаний,  и  осуждает  ненужное
накопление нами преходящих знаний, умений,  навыков и приемов. Что толку  от
чуткого уха,  когда оно глухо? Что толку от способного сердца,  чувствующего
все  извилины  музыкального,  поэтического или визуального языка,  если  оно
черство к боли  и тоске родительницы? Что  толку  от жизни  в  столицах и от
карьеры,  если ради  этого надо  поставить дамбу  между  собой  - и отцом  с
матерью?

     чуткое ухо глухо,
     и о хвальбе себе оно говорит,
     явственно шепот послышался,
     копни, найдешь рожь и пшеницу,
     в темницу посадишь себя
     от родителей двух вдали,
     уменьшились дни,
     ты усни в них,
     сам тих,


     Но  таковы  правила игры, и чуткое ухо, от природы наделенное талантом,
однако,  этот  дар употребившее  лишь  на  то,  чтобы  слышать  только себя,
перестает  различать полутона, и  не  услышит всей прелести и неповторимости
поэзии Асиновского.  Мы  не  в состоянии  даже  вообразить, до какой степени
самодовольства,  амбициозности и  высокомерия  дошла муза тех,  кто ближе  к
кормушке, к тем олимпам, где распределяются те или иные почести и  кое-какие
блага. Такого не было за всю историю отечественной культуры, за исключением,
разумеется, сталинского  безвременья. Лучшие поэты сегодня  не удостаиваются
никаких наград. Но это и хорошо.  То, что они в сегодняшнем  самом продажном
из  всех миров удостаиваются лишь  остракизма, порицания  и  клеветы:  самая
лучшая  награда,  которой,  как Иисуса терновым  венцом,  их  коронует право
достоинства.

     Завтра  люди  прозреют,  и  все  станет  на  свои  места.   Это  завтра
обязательно  наступит, рано или  поздно.  Только  ушедших из жизни  матерей,
отцов, братьев и сестер не воротишь, тех, что так и не увидели триумфа таких
замечательных   поэтов,  как  Олег   Асиновский...   а  глумления,  которому
подвергаются в  наше  время настоящие мастера  -  как никогда  в прошлом: не
зачеркнуть   и   не   вытравить.   Позорное,  постыдное  отношение  к  самым
талантливым,  к самым творчески одаренным стихотворцам  никогда еще  не было
столь оголтело-безоглядным,  столь отвратительным,  как сегодня. А поэзия...
она  существует сама по  себе,  не зная  никаких табелей  о рангах,  никаких
пошлых конкурсов  и фарсоподобных лже-состязаний. Или  она есть, или ее нет.
Стихи Асиновского - это она, родимая, узнаваемая по  походке,  по  стати, по
всему. А все остальное: суета сует".

     Отнюдь не сюрреалистический кислотный дождь размазывает лицо авторского
текста, удаляя его внешнее  сходство  от того или иного библейского отрывка,
но дешифровка "исходного"  материала, для  понимания  которой надо  обладать
недюжинной эрудицией.

     Безапелляционные  вердикты  о  "бессмысленности"  тех  или  иных  строф
Асиновского, или об "абсурдности" обращения к Библии не только выдают полное
отсутствие  оной,  но  и  плохое знание мировой (в  первую очередь  русской)
литературы и философии. Аллюзии на  Чаадаева,  Соловьева,  Декарта, Сартра и
Федорова  (которые,  кстати,  в  опосредствованном  виде  вполне  могут быть
аллюзиями на  сотни других авторов)  - не поняты.  Высокомерные, с апломбом,
суждения  об  оригинальном стиле Асиновского, подкрепляемые  с  ученым видом
подаваемыми "доказательствами", с точки зрения  тех, кто способен  правильно
прочитать   поэтические  высказывания   этого   автора,   -   смешны   своей
самоуверенной карликовостью.

     В одинаковой мере смешны "дружественные", но с оттенком поучительности,
"анализы". Даже если не знаешь английского языка, или не задумываешься, где,
как и когда вынырнуло слово  "брэнд" в  водовороте русской речи, то  и тогда
должен  на  интуитивном  уровне чувствовать  его  вульгарность,  торгашескую
начинку, никогда  не применяя  в  литературоведении.  Точно  так же и эпитет
"значение возрастет" (нам, поэтам, кстати, пофиг - возрастет что-то или нет,
если,  конечно, речь не  идет  о  физиологии):  даже если  его  раздражающая
банальность с советских времен подзабылась, все-таки вульгарную окраску надо
бы чувствовать кожей.

     Большой соблазн: объявить Асиновского одним из  тех поэтов,  у  которых
начисто  размылась  связь между знаком и означаемым. Просто в качестве знака
некоторые видят исключительно буквенные, лингвио-грамматические знаки, тогда
как  марафон  за   статус  "знаков"  у  Асиновского  вмешивается  звукопись,
визуальный и "кино"-ряд, сложные синестезии. Еще сложнее, когда присутствует
некий "синтетический знак", в своей  единственно-неповторимой  оболочке, где
слиты  воедино звукопись,  визуальный  ряд, мимическо-жестикулярный язык,  и
т.д.

     ОСЁЛ: я - гром в горах
     ты, Бог, - страх

     Чего  здесь  больше?  Аллитерации?  Музыки  рифмы?  "ГР"охочущего  эха?
Психологической "кухни"? Нарратива?  Скрытого  повелительного  наклонения  в
качестве  психо-"зоо"-логического" приема?  Игр  с  морфемами?  С синтезом и
вычленением  ("ах", "гост",  "огром",  "мор",  "враг",  "ты",  "я",  "трах",
"гот")? Тут роль "знака" настолько емкая, универсальная, полифункциональная,
многослойная, что можно смело говорить об открытии нового языка. Перед нами:
большой  мастер,  равных которому....  А, впрочем,  я не  люблю  параллели и
сравнения на уровне личностей.

     Ограниченные   шорами  одной  сферы,  одной  области,  одной  извилины,
горе-критики  (имею  в  виду мою дискуссию по  поводу стихов  Асиновского на
недавнем форуме, где  я оказался в одиночестве) не  способны простереть свою
мысль за  пределы жанра, столетия, формы и  условности.  Циклические формы в
музыке (сюита  эпохи  барокко,  например)  служили  образцом  поэтам  разных
столетий. У Анненского, Мандельштама, Кузьмина, Агвинцева, у того же Сапгира
циклическая   форма   многое  заимствует   у   "смежных"   видов   искусств.
Монументализируя свои поэтические открытия и откровения,  Асиновский создает
"индивидуальный", "авторский" жанр. "Полотно": это именно летописный жанр, с
его  вещественной  оболочкой-носителем,  ассоциативным  присутствием полотна
художественного,  картины  живописца,  буквенными  знаками,  облеченными   в
живописную,  красочную  форму,  древние  иконы,  воплощенные  на  дереве,  и
многозначительностью заглавной буквы.

     Каждый   раздел  внутри   каждого  Полотна  имеет  свою  индивидуальную
формалистическую основу, изобретенную поэтом на уровне блестящих научных или
технологических  открытий.  Но  важнее  всего как  раз не это.  Важнее всего
именно то, что  общее, разделяемое  ими, прорывает холстину  различий  между
нами самым чудесным образом, за рамками "материалистических" объяснений.

     АДАМ: на глазок и в разрез небес
     СВИНЬЯ: душ уплывает лес

     НОЙ: в ночь уплывает день
     СВИНЬЯ: мою убивает тень

     Объединяющее  начало  поэтического и  философского  афоризма  формирует
совершенно   неповторимую,  и,  в  то  же  самое  время,  родную,  мгновенно
узнаваемую, константу ассоциативных связей, где нет начала и нет конца, и ни
один лот не способен  "замерить" из глубину.  Идиоматические линии множатся,
как "ветви" фрактала, откуда рождаются множества неожиданных смыслов. "... в
разрез небес / душ уплывает лес" (как) "в ночь уплывает день / мою убива (я)
тень".  Грозные,  страшные,  трагически-неохватные  открытия не только несут
катарсис, но и выполняют формообразующую функцию.

     Ной душу
     В ковчег погружает
     И вытесняет сушу (...)

     Это    единство    образно-философского    и    философско-поэтического
высказывания, со всей его вселенной смысловых, образно-ассоциативных связей,
гарантирует сцепку двух разных  по форме частей  "сюиты". Нарративность тоже
не чужда авторскому высказыванию; она гнездится  на философском уровне,  это
очевидная философская  нарративность,  с  ее  собственным  логическим рядом.
Удивительно то, что  не надо иметь за спиной докторскую по философии,  чтобы
легко понять эту нарративно-философскую прямую:

     Из плоти грозу
     Душа высекает,
     Из камыша - стрекозу,
     Ной опускает
     Глаза, и сыновей,
     Как волосы, распускает

     Поэтическая метафора  легко прорисовывает сюжетную линию. Но оценить ее
уровень и красоту способен далеко не каждый поэт и филолог.

     Еще  сложнее оценить  мастерскую "игру"  автора с библейскими текстами.
Неповторимая, захватывающая ткань этой "игры" понятна лишь посвященным:


     Ты Мой свет в окне, и Мне с тобой хорошо;

     Ты Мой свет в окне, и Мне с Тобой хорошо;
     И сказал  Господь  сатане:  обратил ли  ты внимание твое на  раба Моего
Иова?
     Пара рук  у него,  пара  ног, он, как  Я,  одинок, и нет от Меня  в нем
земного;
     ибо  нет такого,  как он,  на  земле: человек непорочный, справедливый,
богобоязненный и удаляющийся от зла.
     Как души, оставляющие свои тела;

     Как глаза трех дочерей и семи сынов;

     Севером, западом, югом, востоком оградил человека того;

     Как вода в допотопной мгле;
     Но простри руку Твою и коснись всего, что у него, -  благословит  ли он
Тебя?
     Ты наг, а он плодовит, как после Потопа земля;

     И сказал Господь сатане: вот, все, что у  него, в руке твоей; только на
него не простирай руки твоей.
     Ибо  после шести дней  Творения наступил Мой седьмой день Старения трех
его дочерей и семерых сыновей;

     И увидел Господь, что это хорошо, как вечное лето сегодня;

     И тут объединяющее  все  части Полотен начало прорывает  индивидуальные
формалистические  границы этого раздела. Асиновский  вошел  в узкий круг тех
знатоков и посвященных,  которые знают, что история  Иова: ключ к  пониманию
всей  еврейской  Библии.   "Еврейской"   в  том  смысле,  что  где-то  была,
безусловно,  и  другая,  "не еврейская",  Библия, которая до  нас  не дошла.
Одновременно,  Асиновкий  -  один  из  немногих  философов,  добравшихся  до
понимания  значения тайной  сути мировой монадности, дихотомии, дуализма. (В
качестве комментария рекомендую  мои дискуссии  с Александром  Самойловичем,
редактором  газеты  "Мы",  и  "отцом  Сергием"  по  поводу  Иова,  беседы  с
Владимиром Антроповым, мою "Теорию мультипликации" ("По образу и подобию") а
также дружескую философско-религиозную полемику с Сергеем Баландиным).

     Одновременное  присутствие   и   на  философском,  и   на   поэтическом
пространстве  требует  крайне  виртуозной  и тонкой техники,  доведенной  до
предела интеллектуальной эквилибристики.





     Каким бы словом Бог не был,
     я Богу не буду его говорить;
     слушай, земля,
     слова моих уст.

     (...)






     Когда на свете один Всевышний,
     как Солнце между закатом - восходом,
     и под небосводом нет человечества,
     тогда душа моя всходов
     не дает, как земля Израиля;


     ибо ни части от власти Господа
     душе не дано - только тела удел.

     Мало кто способен осознать, насколько это редкий дар.

     Еще одна (очередная) формообразующая, конструктивная  находка, еще одно
звено ипостасей поэтического текста  как "философского нарратива",  еще одно
доказательство глубины  философских,  теологических  знаний автора,  который
легко ориентируется как в иудейских,  так  и в христианских канонах, во всех
тонкостях  иудейской  и христианской метафизики.  Помимо прочих, имеется еще
одна стержневая основа  Полотен,  не задуманных  сразу, целиком, а проросших
исподволь, из  разрозненных  фрагментов и черновиков,  как  свободнорастущее
дерево:  это профетическое послание, формирующееся за рамками "профетической
функции".  Дело в  том, что познавшему тайную сущность мира пророчества ни к
чему.  Все  известно  и  так.  Все  уже  есть  в цельной  глыбе Хроноса,  не
разделенного  на  однонаправленное  время.  Таким  образом,  "профетический"
стержень Полотен Асиновского: считывание "в обратную сторону" не событийного
ряда, но Света Знания, как следование за нитью клубка, что поможет выбраться
из Лабиринта к Источнику Света.

     Ничего  удивительного в  том, что поэзия  Асиновского  наталкивается на
спекулятивное, неприязненное отношение. Того, что мы не понимаем, мы боимся.
Во многом  такое отношение поддерживается  сегодняшней литературной  мафией,
уютно себя чувствующей в своем прогнившем курятнике.

     С  другой  стороны, подобное отношение защищает  поэзию Асиновского  от
профанации и  попадания в реестр лавочной  торговли.  Наверное,  это слишком
большая роскошь, но  данный интеллектуальный продукт - только для  тех,  кто
способен его понять.

     Монреаль, 12-15 ноября 2007 года.










     Нас  здесь   будут   интересовать  некоторые   особенности   подхода  к
интерпретации  библейских сюжетов, характерные для русской поэзии  последних
лет.
     Читая  "Псалмы"  Сапгира или  аппелирующие к  Ветхому  Завету "Полотна"
Асиновского,  прежде всего,  привлекает  внимание  то,  что  я  назвала  бы,
критическим расширением  перспективы,  сочетающей  интерес,  я бы сказала, к
традиционализму  с   напряженным  интересом  ко  всем  нюансам   религиозных
сомнений.
     Тема двойственности - важный сюжет, своего рода  эмоциональное крещендо
в "Псалмах" Генриха Сапгира:

     Он повелел - и сотворилось
     Злодобро и доброзлом
     Завязаны узлом
     Да здравствует Твоя жестокомилость!


     Сочинение Асиновского также глубоко антиномичо, антиномия существует на
уровне авторского высказывания:
     "В царстве небесном плоть моя душу свою ласкает, как не ласкал на земле
я себя никогда; дыханье без чувств срывается с моих уст(!)
     Ибо тела  вина  велика, как  душа его двойника, и два  света плывут, не
спеша в облака тот и этот - как две одинаковых рыбы"

     Антиномичность  существует и на уровне организации  теста,  устроенного
таким  образом,  что  библейские  цитаты  из  Книги  Песни  Песней  Соломона
перемежаются  с   авторским  текстом,  посвященным  памяти  умершей  матери.
Библейские  цитаты одновременно подхватываются и  как бы оспариваются в этом
тексте, которому, вероятно, подошло бы также название "Песней царя Эдипа".

     Противоречие искреннего уважение к традиции и подчеркнутой богословской
нелояльности,  яростного морализма и пристального заинтересованного внимание
к отклоняющимся движениям души, в целом,  оставляют впечатление напряженного
чаяния, как бы  тоски  по подлинному  религиозному  присутствию, по  новому,
способному  осознать  противоречивую  природу  личности  богословию,  тоски,
разумеется, почти всегда еще и иронически закавыченной.
     Но именно эта тоска,  возможно, сохраняет  за  этими сочинениями статус
лирического, собственно романтического высказывания.



Популярность: 1, Last-modified: Fri, 16 Nov 2007 12:39:11 GmT