---------------------------------------------------------------
     Louis Bussenard "Les Francais au Pole Nord"
     Роман
     Перевод    М.А.Ветровой,   примечания    И.Я.Лосевского,    иллюстрации
А.С.Махова, 1992 г
     Издательство: Научно-издательский центр "Ледомир".
     OCR and Spellcheck Афанасьев Владимир
---------------------------------------------------------------


[1]



     Международный   конгресс.--  Среди  географов.--  По   поводу  полярных
исследований.-- Русский, англичанин, немец  и француз.-- Патриот.-- Вызов.--
Мирная борьба.

     В  1886  году   на  международный  географический  конгресс  в  Лондоне
собралось целое сонмище ученых знаменитостей.
     По приглашению сэра Генри Раулинсона  - генерал-майора британской армии
и председателя собрания -- со всех концов мира съехались делегаты: убеленные
сединами,  плешивые географы,  путешествовавшие  вокруг  света в просиженном
кресле  за  письменным  столом;  морские  офицеры  --  храбрые,  скромные  и
вежливые;   негоцианты[2]  и  арматоры[3],  ищущие   в
географии свою корысть; профессора, умудренные знаниями и набитые терминами,
как словари;  и, наконец,  загорелые исследователи,  еще  не оправившиеся от
лихорадки и отвыкшие от фрака. Словом, конгресс  как конгресс, не  хуже и не
лучше других. Спорили, говорили, читали рефераты и расходились до следующего
заседания.
     Подобные  форумы сами  по  себе не имеют особого значения, зато общение
ученых часто приводит к немаловажным событиям.
     Именно так случилось и на этот раз.
     Немецкий  географ, из тех,  что путешествуют,  не  выходя из  кабинета,
долго говорил о возможности проникновения на Северный полюс и надоел всем до
смерти --  его  выступление  было последним  в этот  день.  После  заседания
сошлись вместе четверо ученых и обменялись дружескими рукопожатиями.
     --   Ну  и   уморил  нас   Эберман   своими  рассуждениями,--   заметил
по-французски один.-- Не  сердитесь, любезный Прегель, что я так отозвался о
вашем соотечественнике.
     -- Вы  не совсем  справедливы, Серяков,--  возразил с немецким акцентом
Прегель. -- Он сказал много дельного.
     -- А вы что думаете по этому поводу, господин де Амбрие? -- не унимался
Серяков, обращаясь к третьему ученому.
     -- В этих вопросах я не компетентен,-- ответил тот.
     -  Вы  дипломат... впрочем, нет:  просто хотите сказать,  что на вздор,
который нес Эберман, можно ответить лишь презрительным молчанием.
     - Серяков! -- вскричал, покраснев от гнева, Прегель.
     -- Охота  вам спорить, господа,-- вступил  в разговор четвертый ученый,
старше остальных с виду.-- Вы, верно, забыли, что я жду  вас к себе на обед,
причем изысканный, с шампанским.
     --  О,  сэр  Артур!  Что  за  золотые слова!  --  вскричал  неугомонный
Серяков.-- Едемте же скорее! Никакие полярные ледники не заменят холодильник
с шампанским!
     Обед удался на славу, было выпито много вина, и все забыли об Эбермане.
Но под конец обеда Серяков напомнил о нем.
     -- Знаете,  Прегель,--  сказал он;  указывая  на бокал с  шампанским, -
родина  такого   дивного   вина  может   себе  позволить  не  интересоваться
арктическими экспедициями.
     --  Ах,  Серяков, какой  вы  несносный!  -- по-отечески  снисходительно
перебил юношу  сэр Артур Лесли.-- Можно подумать, что наука вам безразлична,
а ведь не так давно вы прославились как неустрашимый исследователь...
     --  Вы очень любезны, сэр Артур. Но меня возмутило, что Эберман в своем
выступлении с  таким пренебрежением  говорил о  Франции. В наш век железа  и
Тройственного союза[4]  модно  на  нее  нападать, но я,  русский,
люблю эту страну и не терплю подобных высказываний.
     Серяков   говорил  взволнованно,  с  лихорадочным  блеском   в  глазах.
Растроганный де Амбрие горячо пожал юноше руку.
     -- Я разделяю ваши симпатии к  Франции, мой молодой друг, -  сказал сэр
Артур.-- Не горячитесь.  Как-никак нужно  быть выше  мелочных  обид и уметь,
спокойно выслушав оппонента, открыто высказать свое мнение.
     -- Действительно,-- заметил сдержанный до того де Амбре,-- можно многое
сказать, если ни у кого нет оскорбительных намерений.
     -- Дорогой мой, я знаю вас как пылкого патриота и ни в малейшей степени
не хотел бы оскорбить.
     -- Но я вовсе не являюсь одним  из тех обидчивых шовинистов, которые не
выносят никаких замечаний. Мой патриотизм не слеп, и я уверен, что  мнение о
моей стране, высказанное  таким  человеком, как вы,  будет  беспристрастным.
Говорите же, прошу вас.
     --  Ну  что  ж,  охотно  поделюсь  с  вами  своими соображениями.  Я  с
удовольствием отмечаю,  что  почти  целый век, а  точнее  с  тысяча  семьсот
шестьдесят  шестого  по  тысяча восемьсот  сороковой  год,  Франция  намного
превосходила другие страны, включая и Англию, числом  и результатами морских
экспедиций, предпринятых в  поисках новых земель. Я  с восхищением вспоминаю
Бугенвиля[5], Лапласа[6], Вейяна  и многих других, чьи
громкие имена занимают достойное место в истории географии. Но не кажется ли
вам, что ваша страна вот уже полвека сдает завоеванные позиции?
     -- Почему вы делаете такой вывод, сэр Артур?
     -- На мой взгляд, несмотря на некоторые неточности  и недопустимый тон,
герр Эберман не слишком погрешил против истины.
     -- Но  вы  ошибаетесь,--  с живостью возразил  де  Абмрие,-- думаю, что
несколько имен наших современных путешественников, выбранных  наугад, убедят
вас  в обратном.  Вот взять хотя бы  маркиза де Компьеня, Жана Дерюи, Крево,
Туара,  Кудро,  которые путешествовали,  кстати, на свои собственные, крайне
скудные средства.
     -- Как раз об  этом  и хотелось сказать.  Я считаю достойной  порицания
позицию  вашего  в  общем-то  богатого правительства,  которое  отказывается
субсидировать   научные  исследования.  Меня  возмущает   также  безразличие
граждан,  которые,  имея значительные  состояния,  предпочитают  тупо копить
деньги,  а  не   жертвовать  своим  толстым  кошельком  для  славного  дела.
Эгоистичная  французская  бережливость,  доходящая до скаредности, послужила
причиной бедственного  положения  Гюстава Ламбера, в то  время  как  у нас в
Америке  практически  любой миллионер считает своим долгом давать деньги  на
исследования.  Найдите-ка мне у вас, дорогой коллега,  таких  меценатов, как
Томас Смит, который полностью  покрыл расходы на экспедицию Баффина, или как
Буз,  который истратил  на  путешествия восемнадцать  тысяч ливров,  то есть
четыреста  пятьдесят   тысяч   франков[7]!   А  американец  Генри
Гриннель, который  финансировал  доктора  Кэна,  а Оскар Диксон, снарядивший
целых шесть экспедиций! Да всех и  не перечислишь... Когда же бездействовали
миллионеры и государство, свою скромную лепту на благо науки вносили простые
граждане. У нас, например, была проведена общенациональная подписка, которая
позволила капитану Галю  построить "Полярис", а лейтенанту Грили  -- достичь
восемьдесят третьего  градуса двадцати  трех минут  северной  широты.  Итак,
дорогой де Амбрие, что вы можете ответить на это?
     -- Действительно,-- добавил Прегель,-- отвага и бескорыстие французских
исследователей,  сильно   стесненных  в   средствах,  как  вы,   сэр  Артур,
справедливо  заметили,  достойны  похвалы.  Я  ничуть  не  хочу  умалить  их
выдающиеся способности и отвагу, но мне кажется, что французы  таят злобу на
нас -- немцев.
     --  Но  ведь Германия  воевала  против Франции,--  вступил  в  разговор
Серяков,-- дуэль между нациями что дуэль между джентльменами.
     -- Что же может быть благороднее? -- спросил Прегель.
     -- Да, но что вы скажете о джентльмене, который, одержав победу, станет
требовать  выкуп  с  побежденного  противника  и украдет  у  него  часы  или
бумажник? Вы, я, сэр Артур, де Амбрие,  да любой порядочный человек наконец,
сказали  бы,  что это... Эх, черт, я  не знаю  достаточно сильного немецкого
эквивалента, чтобы выразить мои чувства, и передать,  как вела себя Германия
по отношению к Франции. Ведь Эльзас и Лотарингия стоят слишком дорого.
     -- Серяков!
     --  А,  дорогой  коллега,  опять вы  выкрикиваете мою  фамилию,  причем
довольно странным образом. Мне это напоминает чиханье кошки, у которой кость
застряла в горле. Если то, что я говорю, вам неприятно, скажите мне об этом.
     Очень  бледный, но сдержанный  и  спокойный, Прегель  приготовился дать
отпор.
     Сэр Артур Лесли, как истинный англичанин -- великий любитель спортивных
состязаний,  сразу  почуял интересный  поединок и не  собирался прилагать ни
малейших усилий, чтобы предотвратить назревающую ссору. К тому  же достойный
джентльмен  был  немного пьян  и  вид  гостей,  нападавших  друг  на  друга,
развеселил  его.  Верный политике своей страны, всегда  заставлявший драться
других,  на  выгоду или  в  удовольствие  себе,  он  был уверен,  что в спор
вмешается француз. Так и случилось.
     --  Господа,-- сказал  де  Амбрие.  медленно  выпрямляясь во  весь свой
гигантский  рост,--   позвольте   мне   примирить   вас  и   взять  на  себя
ответственность за  то, что  здесь  происходит, поскольку я  нечаянно явился
причиной этого спора.
     Прегель и Серяков запротестовали и хотели прервать его.
     --  Прошу,  господа, выслушать  меня. Вы  скажете свое  мнение потом  и
поступите так, как подскажет  здравый смысл. Если Франция достаточно богата,
чтобы заплатить  за  свою  славу, она  не менее  богата, чтобы заплатить  за
поражение.  Без единого упрека она  уплатила  миллиардные долги, и горестные
дни  поражения  остались бы  лишь в воспоминаниях,  если бы у нее  не отняли
Эльзас и Лотарингию.
     Вы, англичане,  и вы,  русские,  разве затаили злобу  на Францию  за ее
победы, и разве она ненавидит вас за свои поражения? Ничего подобного! А вот
немцы  не перестают удивляться, как это после того, как они принесли Франции
столько страданий  и отняли  принадлежащие ей  земли, она еще помнит о своем
горе и  не хочет простить их. Видя  этот безжалостно содранный  лоскут кожи,
эту постоянно кровоточащую  рану, вы, немцы, говорите себе: "Это неслыханно!
Нас не любят во Франции, там все время думают о реванше".
     Поставьте себя на мое место, господин Прегель, и скажите мне, что бы вы
подумали о нас,  если бы  вы  с радостным  сердцем приняли позорные условия,
навязанные вашими  полномочными представителями. Не просите же нашей дружбы,
потому что эта дружба будет  абсурдной. Не просите  нас  забыть о поражении,
ведь это было бы кощунством.
     Теперь  вы понимаете, что прежде чем  думать об излишествах, мы  должны
позаботиться  о   самом  необходимом.  Излишества  для  нас  --  это  слава,
принесенная  рискованными  экспедициями,  от  которых  мы  теперь  вынуждены
отказаться, к  великому сожалению  вашего соотечественника герра Эбериана, а
необходимое -- это забота о нашей безопасности.
     Во  времена  Тройственного  союза,  когда,  следуя  древнему  изречению
"Хочешь  мира  --  готовься к  войне",  Европа  превратилась в  разрозненный
военный  лагерь,  национальная  безопасность  требует  всех  наших  сил.  Мы
останемся у себя, господа. Наш Северный полюс -- это Эльзас и Лотарингия.
     -  Браво!  -  с  энтузиазмом  подхватил  Серяков.-- Браво,  мой храбрый
француз!
     -- Дорогой де Амбрие,--  сказал в свою очередь сэр Лэсли,-- вы говорили
как истинный  джентльмен  и  патриот.  Поверьте в  мою искреннюю  симпатию и
глубокое уважение.
     Прегель, не найдя что ответить, вежливо поклонился.
     --  Однако,  -  продолжил  де Амбрие,-- то, чего не может сделать  наше
правительство,  занятое   государственными  интересами,  мог  бы  попытаться
сделать  какой-нибудь  гражданин, имеющий  средства.  Господин  Прегель,  не
хотите ли принять вызов?
     --  Что  ж,  господин  де  Амбрие,  я  принимаю ваш вызов,  но с  одним
непременным  условием: он не должен восстанавливать  друг против друга  наши
правительства.
     - Безусловно! Я хочу снарядить на свои средства корабль и отправиться к
Северному полюсу.  Предлагаю  сделать вам  то же  и назначаю  встречу  среди
полярных  льдов.  Вместо  того  чтобы  подобно членам  Национальной  галереи
заниматься географией, прогуливаясь в кабинете, мы отправимся в дальние края
навстречу  неизвестности  и будем  на  равных соперничать друг с  другом, во
славу наших великих держав. Итак, вы готовы?
     -- Готов! -- вскричал Прегель.--  Назначайте место. Кто явится  первым,
тот и победит! Когда рассчитываете отправиться в путь?
     -- Раз вы приняли  мое предложение, удаляюсь сейчас же, чтобы  заняться
приготовлениями. До свидания!..
     -- До свидания!..
     Серяков тоже взялся за шляпу.
     -- Едем!..-- сказал он, протягивая руку друзьям.
     -- А вы куда? -- удивился де Амбрие.
     -- С вами! Разве русские не родня французам?
     --  Простите,--  пожимая  юноше  руку,   возразил  де  Амбрие,--  но  в
экспедиции должны участвовать только французы.
     -- Пожалуй, вы правы,-- после минутного молчания ответил Серяков.
     --  Этот  господин далеко пойдет,--  сказал  сэр  Лэсли,  как только за
французом затворилась дверь.
     -- Он пойдет далеко, но не один,-- ответил Прегель, поспешно прощаясь.



     Перед  отплытием.--  Капитан  де  Амбрие.-- За  родину!  --  Храбрец.--
Потомок  галлов.--  Постройка "Галлии".-- Снаряжение  корабля.-- Сборный, но
безукоризненный экипаж.-- Все французы.-- Торжественный момент.-- Отъезд.

     "Гавр, 1 мая 1887 г.
     Дорогие батюшка и матушка!
     Спешу уведомить  вас, что нынче мы отплываем. Вы  и представить себе не
можете, как доволен  я своим  новым местом.  Владелец, нашего судна,  богач,
отправляется  на  Северный  полюс  --  край,  почти  неизвестный  не  только
матросам,  но  и  адмиралам.  Но  вы не  волнуйтесь,  мы  собираемся  делать
открытия.  Я нанялся на  три года. В первый год  буду  получать  восемьдесят
франков  в месяц,  во второй  -- сто, в третий -- сто двадцать. Сумма, что и
говорить,  кругленькая! Но это  еще  не все. Как только корабль  перейдет за
Полярный круг[8], к жалованью обещана десятипроцентная  надбавка.
Вам, батюшка, как старому моряку, видимо, известно, что такое Полярный круг.
Нам объяснили, что это такая линия, отделяющая  ледовитые страны, впрочем, я
ничего не  понял,  кроме того,  что  буду  получать  больше, как  только  ее
пересечем.
     По  возвращении каждый матрос получит  в награду тысячу франков.  Путь,
конечно, неблизкий,  зато  работенка прибыльная. Вы  только не беспокойтесь,
если от  меня  долго не будет вестей. До свидания, дорогие  родители! Крепко
обнимаю вас и малышей и обещаю не посрамить честь бравого нормандца-матроса.
     Ваш любящий сын и брат Констан Гиньяр, матрос судна "Галлия".
     Молодой  человек сложил вчетверо исписанный каракулями листок,  сунул в
конверт и, перегнувшись через борт, позвал мальчика, глазевшего на корабль с
пристани.
     -- Эй, малый! Подойди-ка сюда!
     -- Что угодно?
     --  Вот тебе  письмо и  десять су[9]. Купи  марку, наклей на
конверт и опусти в ящик, а на сдачу выпей сидра...
     --  Напрасно  тратишь деньги,--  обронил стоявший  неподалеку на палубе
высокий, осанистый господин.
     -- С вашего позволения, капитан, но ведь это письмо моим старикам...
     -- Сейчас боцман понесет на почту мою корреспонденцию и может захватить
твою  и всей команды,-- сказал капитан и обратился к боцману, осматривавшему
снасти:
     -- Геник! Собери экипаж!
     Тот  несколько  раз дунул в серебряный свисток, и меньше чем за секунду
матросы построились у грот-мачты[10].
     --  Друзья,--  обратился к строю капитан,--  вы знаете,  какие вас ждут
опасности  и  лишения  в предстоящей  экспедиции. Не важно, что вы подписали
контракт. Его можно расторгнуть. Я не только не буду сердиться, но еще выдам
каждому,  кто  откажется,  двести   франков  за  добросовестное  участие   в
снаряжении судна.  Хорошенько  подумайте,  пока  не поздно, и  свое  решение
сообщите мне через Геника.
     Капитан хотел было удалиться в каюту, чтобы не стеснять подчиненных, но
тут  из  толпы   вышел  невысокий  матрос,  сильный  и  ловкий  с  виду,  и,
представившись, уверенно заявил:
     -- Спасибо, капитан, за  заботу, но  хочу заверить от имени  всех  моих
товарищей,  что мы последуем за вами хоть  к самому  сатане! Верно я говорю,
друзья?..
     --  Верно!  Правильно!  --  пронеслось над  палубой.--  Да  здравствует
капитан!..
     --   В   добрый  час,--   повеселел   капитан.--   Вот   это  по-моему.
По-французски.  Дело  нам  предстоит  трудное,  но,  если  добьемся  успеха,
прославим родину. Вперед же, друзья, и да здравствует Франция!
     -- Ура! -- закричали во все горло матросы...
     Капитан и в самом деле  был с виду настоящий герой. Впрочем, он нам уже
знаком.  Это тот самый  де Амбрие который  обедал  у баронета[11]
Лесли после очередного заседания географического конгресса.
     Сорока двух  лет от роду, француз  выглядел  гораздо  моложе.  Высокого
роста, атлетического сложения, с характерными чертами  лица  де  Амбрие  был
истинным потомком древних галлов[12]. Происходил он из старинного
арденнского  рода,  уходившего  корнями  в  века.  Перед   франко-германской
войной[13] будущий капитан  поступил  мичманом[14]  на
флот,  а когда  война  началась, перевелся  в сухопутные войска.  Воевал  на
Луаре, был тяжело ранен под Маисом  и получил  орден. Правительство народной
обороны  произвело  его в лейтенанты флота.  Но после  войны так  называемая
комиссия по  пересмотру  чинов вновь понизила его  до  мичмана. Оскорбленный
вопиющей  несправедливостью, де  Амбрие подал  в  отставку. Не помогли  даже
уговоры адмирала Жорегиберри, который уважал и любил молодого человека.
     Родители  де  Амбрие  рано  умерли,  и  он  стал  владельцем  огромного
состояния. Но вкус  к  путешествиям, привитый службой на флоте, не исчез. На
географическом  конгрессе в  Лондоне де Амбрие был делегатом от французского
Географического общества. Там  у  него  совершенно неожиданно и  созрел план
полярной  экспедиции. С деньгами все можно сделать,  а  у де Амбрие в них не
было недостатка.
     Он  помчался в Саутгемптон,  оттуда в  Гавр на  судостроительные  верфи
Нормана. Там встретил старою друга Бершу. В луарской армии Бершу  служил под
его началом, а  теперь был уже шкипером[15] дальнего плавания. Он
стал  первым  помощником  де Амбрие  в  постройке  пригодного  для  полярной
экспедиции корабля, снаряженного по последнему слову техники.
     Бершу  сразу же  приступил  к исполнению  своих обязанностей  и  оказал
ценную  помощь капитану,  который  прекрасно разбирался  в  вопросах  теории
навигации, но был  не  особенно  силен  во всем, что  касалось практики.  От
взгляда шкипера не ускользнула ни одна деталь. В  середине сентября  корабль
был  готов. За два  последующих  месяца  на  "Галлии"  -- так  назвали новый
парусник   --   появились   мачты,    такелаж[16]   и   прекрасно
оборудованное машинное отделение.
     Корабль  являлся   великолепным  образцом   судостроения,  несмотря  на
относительно небольшие  размеры и  немного громоздкую внешность,  за которой
непосвященный наблюдатель не сразу разглядел бы превосходные качества детища
гаврских корабелов.
     Все  излишества  элегантности приносились в  жертву прочности,  так как
"Галлия"  должна   была   выдержать   сильнейшее   давление  льдов.  Корабль
водоизмещением всего триста тонн, имея двигатель в двести лошадиных сил, при
испытаниях развивал скорость десять узлов -- вполне достаточную для северных
широт. Благодаря своим небольшим размерам шхуна оказалась очень маневренной.
Носовая часть ее  укреплялась  тщательно  подогнанными деревянными  досками,
покрытыми    сверху    стальными    пластинами.    Благодаря    тому,    что
форштевень[17]  образовывал  прямой  угол  с  килем, корабль  мог
прокладывать  себе  путь  сквозь  льды.  Винт  и  руль  были  сделаны  легко
перемещаемыми  на  тот случай, если  бы этим жизненно-важным органам грозила
неожиданная опасность.
     Не  считая  маленькой,  хорошо  укрепленной  на  рострах[18]
шлюпки,  "Галлия"  располагала   тремя  вельботами[19]  и   одной
плоскодонкой семи метров в длину и полутора -- в ширину, которая могла взять
на борт  двадцать человек  и  четыре тонны  продовольствия, при  этом четыре
матроса, в случае надобности, могли переносить ее на плечах.
     Судно было построено в расчете на несколько зимовок подряд,  в климате,
где жизнь  кажется на первый  взгляд  вообще  невозможной.  Учитывались  все
мелочи, чтобы наверняка победить беспощадного смертельного врага -- холод.
     Экипаж  разместили в  носовой  части,  в  трех  комнатах,  отапливаемых
масляным  калорифером[20].   Между  внешней  обшивкой  корпуса  и
стенами    комнат,   утепленными   толстым   войлоком,   находилось   пустое
пространство,  заполненное древесными опилками, чтобы помешать проникновению
холода  и влаги. Все отверстия,  через  которые мог  бы  проникнуть малейший
порыв  ледяного  ветра,  были  герметично  заделаны.  Запасы  продовольствия
рассчитали на четыре года, трюмы буквально ломились от всевозможных яств.
     Солонины было немного,  но зато стояли целые горы консервов, содержимое
которых создавало иллюзию почти свежих  продуктов и  позволяло разнообразить
обычный  рацион.   Находился  здесь   и   мясной  концентрат,   имеющий   то
преимущество,  что, будучи очень питательным, он  занимает  совсем небольшой
объем.  Водки  и  первоклассного  вина, так же  как чая и  кофе,  накупили в
изобилии.  Наряду со  всем  прочим,  необходимо  упомянуть  лимонный  сок  в
таблетках,  известь   и   поташ,   зерна   крессона   и   другие  препараты,
предназначенные  для  борьбы  со  скорбутом[21]  **  -- еще одним
врагом   полярных    экспедиций.   Затем   следовало   современное   научное
оборудование,  аптечка,  библиотека,  целый  ассортимент сильных  взрывчатых
веществ  и мощная аккумуляторная батарея. Не забыли  даже  пианино и  другие
музыкальные  инструменты.  Взяли   с  собой   также  несколько   сот  метров
металлической  проволоки, пилы для льда, огромные буравы, громадные  топоры,
фонарь,  большой резиновый мешок,  который, если  его  надуть, превращался в
отличный плот. Короче -- все на свете.
     Помощник капитана  не  забыл и об одежде, от качества которой в Арктике
зависит жизнь путешественника. В специальном отделении хранилась поистине ни
с чем не сравнимая коллекция шерстяных тканей и мехов: толстые ватные жилеты
с фланелевой подстежкой, брюки и рубашки  из тонкой шерсти  с  пуговицами из
слоновой кости, пришитыми нитками из козьей  шерсти, потому  что льняные или
шелковые просто ломались на сильном морозе;  ботинки  из  парусины,  которые
намного  предпочтительнее  кожаных,  становящихся  на  холоде  твердыми  как
камень; меховые башлыки, полностью закрывающие головы, шею и плечи; перчатки
из меха водяной выдры, доходящие до  локтей  и достаточно широкие, чтобы под
них можно было надеть другие -- из шерсти; казакины, бараньи тулупы, шубы из
бизона  и лося  и  к  тому же  --  меховые  спальные мешки,  в которые могли
уместиться сразу три человека, чтобы ночевать под открытым небом.
     Короче,  предусмотрительный Бершу снабдил экипаж всем необходимым, хотя
новичку могло показаться,  что вещей запасено  слишком много.  Вот  один  из
наглядных примеров этой, казалось бы излишней, заботы: ложки были сделаны из
рога, чтобы матросы  не прикасались губами к металлу, так  как на морозе это
очень опасно.
     Все  эти  приготовления,  несмотря на их тщательность  и  многообразие,
длились всего одиннадцать месяцев,  включая разработку планов, строительство
корабля,  экипировку,  испытания и набор  команды. Последнее оказалось делом
отнюдь  не легким, так как  де  Амбрие хотел  видеть  у себя  людей стойких,
морально  и  физически  безупречных. К  тому  же все  они  должны  были быть
французами, капитан особенно настаивал -- ни одного иностранца на борту.
     В экипаж вошли представители всех приморских земель Франции. Вот список
команды корабля:
     1) Геник Трегастер,  46  лет,  бретонец[22], боцман. 2) Фриц
Герман, 40 лет, эльзасец[23], машинист, 3) Жюстен  Анрио, 26 лет,
парижанин,   помощник   машиниста.  4)   Жан   Итурриа,  27  лет,   плотник,
баск[24]. 5) Пьер Легерн,  35 лет,  матрос-китолов, бретонец.  6)
Мишель  Элимберри,  35  лет, матрос-китолов, баск. 7) Элизе Пантак, 33 года,
матрос-китолов, гасконец[25]. 8)  Констан Гиньяр, 26 лет, матрос,
нормандец[26]. д) Жозеф Курапье, по прозванию Маршатер (Бродяга),
29 лет, матрос,  нормандец. 10) Жюльен Монбартье, 30 лет, матрос,  гасконец.
11)  Шери Бедаррид,  27лет,  матрос,  провансалец[27]. 12) Исидор
Кастельно, 31  года, оружейный  мастер, гасконец. 13) Жан Ник,  по прозванию
Бигорно  (Улитка),  24 лет,  кочегар,  фламандец[28],  14)  Артур
Фарен, по прозванию Плюмован (Ищи  Удачи),  25 лет, кочегар,  парижанин, 15)
Абель Дюма, по прозванию Тартарен[29], кок, провансалец. Упомянем
также  помощника  капитана,   господина  Бершу,  41  года,  уроженца  Гавра,
лейтенанта Вассера, 32 лет, родом  из  Шаранта,  и, наконец, доктора Желена,
маленького,  коренастого,  с  проседью,  живого   как  ртуть,  неустрашимого
охотника,  досконально изучившего полярный  вопрос во время своего частого и
длительного       пребывания      в      Ньюфаундленде[30]      и
Гренландии[31].

     Наступил  час отплытия. "Галлия" дрогнула под  высоким давлением  паров
машины. Геник вернулся с почты и принес целую кучу корреспонденции.
     Капитан     приказал      вывесить      на     фок-мачте[32]
штандарт[33] французского яхт-клуба, трехцветный, с белой звездой
на  голубом  поле,  а  на  бугшприте[34]--  национальный  флаг  и
скомандовал лоцману вывести судно в открытое море.
     Подняты   якоря.  Раздается   пронзительный  гудок.  Машина   испускает
протяжный  вздох, и "Галлия" медленно выходит  из гавани,  таща за  собой на
буксире  лоцманский   катер.   Чтобы  подняться  туда,  где  навигация  была
невозможна,  то  есть   к   Палеокристаллическому  морю,  капитан  собирался
воспользоваться  санями  и  собачьими упряжками.  Существование  такого моря
предсказал еще капитан  Дж. Нэрс во время памятной  экспедиции на "Алерте" и
"Дискавери". Путешествие на собаках казалось  де  Амбрие наиболее удобным  и
единственно возможным, в этом он был  полностью согласен с  капитаном Галем,
отважным исследователем, который нашел вечный  покой  под одной  из огромных
полярных льдин.
     Эскимосские собаки -- животные действительно  исключительные. Без них в
Арктике   просто   не   обойтись.  Неутомимые   и   выносливые,   невероятно
неприхотливые, нечувствительные к низким температурам, способные спать прямо
в снегу на холоде, при котором застывает даже ртуть, и помимо этого -- очень
сильные, они являлись незаменимыми спутниками всех полярных исследователей.
     Представим  себе  на  минуту  те   неслыханные  трудности,  с  которыми
приходится сталкиваться  людям, изнуренным непосильным трудом без отдыха,  в
климате, где даже обыкновенная ходьба  становится  мучительной. Часто падая,
все время рискуя  куда-нибудь провалиться, исследователи вынуждены осторожно
скользить,  постоянно  ища  равновесие.  Кругом  царит  сплошной хаос, низко
нависает  железный купол  неба,  мертвящий холод делает  кожу  пергаментной.
Особенно  страдает   от  такого  мороза  ослабленный  несколькими  зимовками
организм.  Теперь вы можете сделать вывод,  как же выручают человека собаки,
которые без устали тянут тяжелые  сани, груженные продовольствием и лагерным
снаряжением.
     Итак, экспедиция  должна была раздобыть по  меньшей мере штук  тридцать
собак,  сушеной рыбы для их  кормежки и укомплектовать снаряжение. Для  этой
цели "Галлия" и взяла курс на мыс Фарвель[35].



     Первая льдина.-- Восторг доктора.-- Плюмован узнает, что такое полюс.--
Констан Гиньяр опасается, что не  найдет  Полярного круга.-- Сквозь туман.--
Первая ступень.-- Лоцман, каких мало.-- Юлианехоб.
     --  Вот это льдина!..  Настоящая  ледяная  гора, китоловы  ее  называют
айсберг.  Верно,  Легерн?  Скажи,  ты  ведь  знаешь!  Сам  был в свое  время
китоловом.
     -- Клянусь честью  матроса, ты говоришь верно, парижанин,  это айсберг.
До чего же  острый у  тебя глаз для камбузной[36]  крысы,  тысяча
чертей!
     --  У меня и вправду острый глаз!  В  Париже я  мог, например, сказать,
сколько показывают часы на  обсерватории,  став к ней спиной. Кстати, хозяин
обещал выпивку тому, кто увидит первую  льдину.  Ну-ка, пойдем к нему. Угощу
тебя чаркой Триполи.
     -- Хороший ты парень, Плюмован,-- все равно что родной брат. Жаль,  что
ты машинист, а то был бы славным китоловом!
     Сказав это, матрос закричал:
     -- Лед впереди! За вами должок, хозяин!
     Вахтенный  лейтенант  предупредил  капитана,  завтракавшего   вместе  с
доктором  и  старшим офицером, об  опасности. Все трое выскочили на  палубу,
прихватив подзорные трубы.
     Раз появился лед, значит,  недалеко  до Гренландии, и  де Амбрие, очень
довольный, выдал всем членам команды обещанную награду,  а сам пошел доедать
завтрак.
     -- Вы не пойдете со мной? -- поинтересовался он у доктора.
     -- Простите, капитан, мне не до еды. Эта льдина для меня все равно, что
для  другого первая ласточка. Так что позвольте ею  полюбоваться.  Люблю все
громадное!
     -- Ну, как знаете.
     В это время появились еще три ледяных глыбы, правда поменьше. Довольный
доктор  зашагал по  палубе, повторяя:  "До чего же славно! До  чего хорошо!"
Увлеченный открывшимся  зрелищем, он даже не заметил, что мороз все  сильнее
щиплет нос -- становилось заметно холоднее.
     --  Наш  доктор,  кажется,  большой  любитель  Арктики,--  едва  слышно
пробормотал Артур Фарен.
     --  Да,  да,  конечно,--  ответил  доктор,  обладавший  весьма   острым
слухом.-- Вы тоже ее полюбите, когда увидите во всем великолепии.
     --  Простите,   сударь,--  всегда  уверенный  в  себе  кочегар  заметно
сконфузился,-- никак не думал, что вы меня услышите.
     -- Что же тут дурного, голубчик... О, вон еще льдина, и еще... и еще...
Неужели начался ледоход? Ведь сегодня только пятнадцатое мая...
     - Извините, господин доктор...- было парижанин.
     -- Вы хотели что-то спросить?
     -- Когда кругом лед -- это и в самом деле красиво?
     -- Прекрасно!.. Великолепно!.. Вообразите: горы, холмы, пропасти, арки,
башни,  колокольни,  нагромождение льдин разнообразнейших форм. Море света и
блеска!
     -- И скоро мы это увидим, позвольте узнать?
     --  Разумеется,  скоро.  Через  сутки  подойдем к  мысу  Фарвель, южной
оконечности Гренландии на шестидесятом градусе северной широты.
     --   Поразительно!   --   продолжал   матрос,   ободренный    дружеским
расположением доктора.-- А я думал, здесь лед такой, как у нас на пруду.
     При этих  словах  бывалый  полярник  так расхохотался,  что  обернулись
вахтенные  матросы.  Плюмован  покраснел;  подумав,  что  сказал глупость. А
доктор, продолжая смеяться, воскликнул:
     -- Так  вот, оказывается, какое  у вас  представление о полюсе! Вы и не
знаете, до  чего громадные бывают ледники! Они тянутся на  сотни километров,
лежат выше уровня моря на пятьсот -- шестьсот метров и настолько же уходят в
глубину.
     -- Черт побери! -- вскричал парижанин.
     -- Под  действием бледного гренландского  солнца, а особенно  волн,  от
ледников откалываются  глыбы разной  величины и  плавают,  пока не  растают.
Впрочем, вы сами это  увидите, когда перейдем Полярный круг... И  не  только
это!
     --  Простите,  господин доктор!  Вы  так любезны, позвольте  задать еще
вопрос.
     -- Сколько угодно.
     -- Со дня  отплытия мы  только и  слышим  об этом проклятом полюсе,  но
никто не может объяснить, что это такое.
     --  Все очень просто. Полюс  -- слово греческое, обозначает оконечность
оси, вокруг которой вращается в течение суток земная сфера.
     --  Невероятно!  А я думал, это такой край, где волчий голод, где никто
не живет  и  куда еще  не  ступала  нога человека... А оказывается... ось...
сфера...
     --  Возьмите, к  примеру, какой-нибудь шар,  хоть  апельсин, воткните в
него спицу и вращайте. Спица -- это и будет ось, а место, где она  проткнула
апельсин,-- полюс. Только у Земли ось воображаемая.
     -- Так ведь полюс не один, их два.
     -- Ну да! Северный и Южный. Поняли?
     --  Почти.  А что такое Полярный круг,  который  так жаждет увидеть мой
товарищ Констан Гиньяр, большой охотник до монет в сто су?
     --  Это  параллель,  проведенная на расстоянии двадцати  трех  градусов
двадцати семи минут и пятидесяти семи секунд от Северного полюса, называется
она Северным полярным кругом. Аналогично определяется Южный полярный круг.
     --  Значит,  мы  теперь около  двадцати трех с  половиной  градусов  от
знаменитого полюса?
     -- Что же касается экватора...
     -- Это линия, где крестят... Как же, помню, когда я плавал в первый раз
в Рио, меня там окатили водой.
     -- Линия, линия! А какая линия? Ну-ка, скажите!
     -- Это, как бы лучше выразиться, такая вещь... которая...
     -- Это тоже  воображаемый круг, он  опоясывает  Землю и перпендикулярен
оси.
     --  А, понимаю, усек наконец. Если разрезать апельсин пополам на равном
расстоянии от полюсов, так чтобы спица и основание образовывали прямой угол.
     --  Совершенно  верно. А вы  неплохо соображаете.  Итак,  полюс  -- это
девяностый градус, именно туда нам и надо.
     -- Не будь  я Артур Фарен, по прозванию Плюмован, если мы не  достигнем
цели.
     Вокруг  беседовавших  стали собираться вахтенные  матросы,  внимательно
прислушиваясь  к  разговору  и  стараясь  понять,  в чем дело.  Вопросов  не
задавали, надеясь, что товарищ им все объяснит.
     Все благодарили доктора,  когда он  ушел поболтать с дежурным офицером.
Только Констан Гиньяр остался недоволен.  "Что  за воображаемые точки и оси?
Где  их  искать?  Вот  будь  на них  метка -- тогда  дело  другое",--  думал
нормандец, любивший определенность.
     Снова  вышел  на  палубу   капитан,  приказал  сбавить  ход  --  льдины
попадались  все чаще  и  чаще --  и держать наготове  электрический  фонарь,
совершенно необходимый ночью. Через сутки или несколько позже он рассчитывал
пристать к датскому поселку Юлианехобу[37] в Гренландии и сделать
его первой станцией экспедиции.
     Две   недели   шла    "Галлия"   под   парусами,    делая   по   восьми
узлов[38]. О немце Прегеле не было ни слуху ни  духу. Он словно в
воду  канул.  Перед отплытием де Амбрие тщетно просматривал списки кораблей,
вышедших  из  всех   портов   Европы,--   ни   имени  Прегеля.   ни   судна,
направлявшегося на далекий Север, он не нашел.
     Можно было надеяться, что "Галлия" первая пересечет Полярный круг, ведь
Юлианехоб от него находится на расстоянии всего пяти градусов сорока минут к
югу.
     По мере приближения к Юлианехобу льдин становилось все больше и больше.
Ночью  включили   прожектор.  В  его  ярком   свете  ледяные  горы  казались
сказочными. "Галлия" теперь шла под парами. К шести  утра рассвело, но из-за
густого тумана ничего не было видно.
     Вдруг  туман  разом исчез  и  показался берег.  Громкое "ура"  сотрясло
палубу и пронеслось над морем.
     Юлианехоб лежал на  берегу небольшой бухты, скрытой от ветра, подойти к
нему  можно было по  естественному каналу, но для этого  требовался  лоцман.
Скоро он подплыл к "Галлии" на лодке.
     Это  был чистокровный эскимос или, как  говорили здесь,  "гренландец" с
весьма примечательной внешностью. Пожалуй,  ни один европеец  не рискнул  бы
назвать его красавцем. Его  маленькие косые  глазки  напоминали косточки  от
груш, нос  был  таким  коротким, что обладатель  сего рудиментного органа  с
трудом мог отыскать его,  чтоб  высморкаться, но зато щеки, очень похожие на
полные луны, были огромны, Добавьте к  этому рот, больше напоминающий пасть,
и длинную темную гриву с волосами, жесткими как тюленьи усы, небольшой намек
на бороду метелкой, и вы получите портрет, весьма похожий на господина Ханса
Идалико, одного из самых известных лоцманов  побережья. От  меховой  одежды,
облегающей  его   коренастый  торс,  исходил  резкий  запах  морской  выдры.
Встряхнувшись, как мокрый спаниель, ничуть не смущаясь, он запросто протянул
руку  капитану, которого сразу  отличил среди  остальных членов  экипажа  по
величественной,  гордой осанке. Затем,  с легкостью выпив  кварту рома,  как
будто  это  было  простое  молоко,  и  почувствовав  себя  совсем  как дома,
устроился возле рулевого.
     Надо  отдать  гренландцу  должное,  он  прекрасно  знал  свое  дело,  и
"Галлия", пожалуй,  не смогла бы найти лучшего проводника, чтобы проплыть по
извилистому каналу в устье  замерзшего фьорда. Благодаря точности  сведений.
которыми  обладал  эскимос,  после двух  часов маневрирования шхуна  наконец
смогла стать на якорь в  маленькой бухте, великолепно защищенной  от ветров,
постоянно дующих и с суши и с моря.
     -- Юлианехоб,-- сказал гренландец, с гордостью указывая на берег.
     Внезапно перед глазами изумленных  матросов открылись пятнадцать убогих
хижин, маленькая церквушка и мачта с развевающимся на ней флагом. Это  и был
легендарный Юлианехоб -- главный город датских поселений.



     Ложная оттепель.--  Гренландская  обувь.--  Собачьи  бега.-- Падение.--
Гренландский кнут.-- Шесть лье  в час.-- Как режут уши.-- Хозяин на борту.--
Капитан собак.-- Все лед да лед.-- Веселость неистощима.-- Ледяной лоцман.--
Пан-Флай.--  Центральный  ледник  и  полярное море.--  Арктический пролив.--
Тревога.
     Недалеко  от континента, метко названного  Землей Отчаяния,  мороз стал
слабеть.  За  два дня  температура  с двадцати  четырех градусов  ниже  нуля
поднялась до четырех, потом опустилась до  семи и так  и держалась. Когда же
"Галлия"  вошла в гавань Юлианехоба,  температура  резко  повысилась до плюс
двенадцати градусов, как это часто случается в южной части Гренландии.
     Льдины  таяли буквально на глазах,  но  китоловы считали,  что  еще  не
кончились   холода.  И   действительно,  на  третьи  сутки  ртутный  столбик
термометра внезапно  опустился  до  минус  десяти  градусов,  и повалил снег
такой,  какого  жители  умеренного  пояса никогда не  видели.  Канал  быстро
покрылся толстым слоем льда.
     Пришлось задержаться в  Юлианехобе; утешались  тем, что похолодание  не
застало экспедицию в открытом море и не  помешало войти в  порт.  Здесь,  по
крайней  мере,  корабль был защищен от льдов и  ветра, особенно  сильного  в
конце  арктической  зимы.  К  тому  же  за  несколько  дней,  проведенных  у
гостеприимных эскимосов,  де Амбрие успел закупить упряжных  собак  и теплую
обувь.  Жители Гренландии носили прекрасные сапоги, совершено непромокаемые.
Они  пришлись  весьма  кстати,  поскольку  приобретенные  во  Франции  могли
оказаться в полярных условиях очень непрочными.
     Гренландские сапоги -- чудо мастерства, удобные  и очень  изящные.  Они
сшиты  из  тюленьей  кожи,  нитками служат  тюленьи жилы,  приобретающие при
обработке необыкновенную  гибкость. Готовые сапоги выставляют попеременно то
на  солнце, то на мороз, отчего они становятся совершенно белыми и  их можно
выкрасить в любой цвет.
     Такие  сапоги де Амбрие и  заказал для  всего экипажа. Сапожницы тотчас
принялись за работу, а их мужья занялись доставкой упряжных собак, наперебой
расхваливая выносливость и силу псов.
     Жителей в Юлианехобе всего сто пятьдесят,  зато собак чуть не тысяча. У
де Амбрие глаза разбегались, он не знал, каких выбирать.
     Собаки  были  небольшие, но мускулистые и очень  красивые. Уши торчком,
морда острая,  как у шакала.  Пушистые,  загнутые  калачом  хвосты,  длинная
шерсть, защищавшая от полярного холода.
     Чтобы позабавить свой экипаж, а также посмотреть  собак в деле, капитан
решил устроить собачьи бега, к великой радости гренландцев, в душе настоящих
спортсменов. Поле для  состязания приготовила сама природа, и шесть саней,--
в каждых упряжка из двенадцати собак,-- вытянулись в ряд. Собаки нетерпеливо
скулили  в ожидании  сигнала.  Поглядеть  на состязание  собрались  мужчины,
женщины,  дети. На снегу  красиво выделялись  их разноцветные сапоги. Пришли
даже сапожницы, оставив на время работу.
     Капитан и  доктор,  закутанные, как  настоящие гренландцы, сели в  сани
Ганса Игаллико  --  не  только  хорошего  лоцмана,  но и отменного погонщика
собак.  В остальных санях разместились по два матроса, утонувших в  мехах  и
нещадно дымивших трубками.
     "Колонибастирере"[39]  Юлианехоба,  исполнявший  обязанности
стартера, держал наготове хлыст. Собаки напряженно ждали сигнала.
     -- Вы готовы, капитан? -- спросил он.
     -- Готов! -- ответил де Амбрие, подавшись вперед в ожидании толчка.
     Щелкнул  хлыст,  и в  следующее  мгновение толпа  разразилась  хохотом.
Четыре матроса, не  удержавшись,  вылетели  из саней и растянулись на снегу,
забавно раскинув руки и ноги и  крепко  выругавшись,  каждый, разумеется, на
своем наречии.
     --  Это  фальстарт[40],-- смеясь  сказал доктор.--  Ну  что,
ребята, живы?
     -- Четыре трубки разбили,-- проворчал Плюмован.
     -- Это не по моей специальности,-- заявил доктор.-- Полезайте  обратно,
да смотрите опять не свалитесь!..
     Моряки  сели,  вновь щелкнул кнут,  и упряжки  понеслись,  скрывшись  в
облаках снежной пыли...
     Вслед раздались громкие, радостные крики.
     -- Эх, черт возьми! Просто здорово!
     Потрясающее чувство -- мчаться со скоростью  двадцати пяти километров в
час, мягко скользя по снежной равнине. Кругом белый пушистый снег, ну  прямо
пуховая  перина!  Из-под  лап  бешено  несущихся псов  вырывается искрящийся
снежный вихрь, и  седокам, ослепленным мельчайшей снежной  пылью, не хватает
дыхания. Ну и ну! Все  закрывают рты, часто моргают, стараются дышать носом,
защищая его толстой меховой перчаткой.
     Иногда  собака  делает  неверный  шаг,  спотыкается, замедляя  движение
упряжки.
     Вы  думаете,  погонщик растеряется  от такой мелочи? Ничуть не  бывало!
Щелк! Раздается сильный  удар  хлыстом  --  и  неловкий пес,  скуля  и  воя,
неизвестно как  обретя  равновесие, вновь  бежит  наравне с остальными.  Да,
хлыст, именно хлыст используется в столь нелегком деле. Он  наверняка  бы не
понравился членам общества защиты  животных,  но без  него нет  повиновения,
дисциплины и, можно даже сказать, нет упряжки.
     Как,  в   самом  деле,  можно  поддерживать  порядок  в  этой  довольно
многочисленной своре, состоящей из собак  с таким разным темпераментом! Одни
-- ленивы, своенравны  и непослушны, другие -- быстры, умны  и смелы,  и все
вместе страстно любят охоту.
     Не  имея хлыста,  погонщик мог  бы легко  оказаться  во власти собачьих
фантазий, вздумай его  питомцы поохотиться  на  лисицу или полярного  зайца,
ведь  у них  нет  ни  удил,  ни поводьев,  упряжка  снабжена  лишь  простыми
ременными лямками.
     Эскимосский хлыст -- этот двоюродный брат  московского кнута, прекрасно
отвечает как своему  назначению,  так и  расхожей истине: чем  немилосердней
средство принуждения, тем оно эффективнее.
     Длина его,  наводящего  такой страх на собак, должна на  полтора  метра
превышать  длину  постромков, какой  бы ни  была  общая  длина  упряжки,  но
рукоятку оставляют неизменной, ограничивая семьюдесятью сантиметрами.
     Хлыст  делается  из  тонкой полоски недубленой  тюленьей кожи,  которая
заканчивается  прядью высохших сухожилий,  с  помощью которой  умелой  рукой
точно направляется удар в нужное место.
     Непослушного пса сначала призывают к порядку окриком.
     Погонщик выкрикивает кличку  нарушителя и  громко щелкает хлыстом. Если
провинность повторяется,  он  бьет собаку  по  бокам, вырывая при  этом клок
шерсти.  Наконец,  в случае намеренного упрямства, ловким ударом  хозяин, не
колеблясь, может содрать с обнаглевшего пса кусок кожи.
     И вот, спустя пять минут после начала гонок, эскимос, недовольный одной
из собак, наглядно продемонстрировал капитану действие разящего хлыста,
     Пес,  находившийся   в   середине  упряжки,  уже   второй  раз  нарушал
дисциплину.
     -- Аш! Аш! -- гневно закричал погонщик и добавил на ломаном английском:
--  Проклятая животина  мешает бежать другим. Погодите-ка  немного, капитан.
Вот я ей покажу! Останется с рваным ухом -- будет хороший урок.
     И, дождавшись новой ошибки нерадивого  четвероногого, он взмахнул своим
ужасным  оружием,  и быстрым,  великолепно рассчитанным  движением  заставил
конец хлыста закрутиться вокруг уха преступника и отрезать его как бритвой.
     Получив суровый урок на будущее пес завыл от боли, и этот  вой  тут  же
подхватила вся свора.
     ...Пробежав  нужное  расстояние,  упряжки  повернули  обратно  и  скоро
остановились  перед стартером в том  же порядке,  как и при отправлении. Они
бежали со скоростью шесть  лье[41] в час, и ни одна не  отстала и
не опередила других.  Не зная, как  сделать выбор,  капитан решил не обижать
торговцев и купить у каждого по пяти собак.
     Таким образом, на борт "Галлии" привели тридцать животных Там они очень
скоро  освоились, тем  более что их хорошо накормили.  Особенно усердствовал
Плюмован упрашивая де Амбрие позволить ему заботиться о четвероногих друзьях
и  выучить  их  французскому  языку,   за  что  получил  прозвище  собачьего
капитана...
     Два дня  спустя, 23  мая, "Галлия"  вышла из  Юлианехоба, где простояла
десять  дней. Лоцман  Игаллико  уговаривал капитана задержаться из-за мороза
еще, но тот был непреклонен.
     Уже через сутки  опасения эскимоса подтвердились. Над экипажем  нависла
опасность. Перед матросами открылся новый, совершенно незнакомый мир.
     Со всех сторон  на корабль надвигаются льдины.  С оглушительным треском
громоздясь  друг на друга, они  грозятся  раздавить "Галлию". Кажется, будто
сама  природа хочет  сокрушить  единственное  в  студеном море творение  рук
человеческих -- парусник, осмелившийся войти в царство льдов.
     Плыть приходится все время в тумане. Но когда под порывами южного ветра
он  исчезает, можно наблюдать игру самых  разнообразных  красок. Вся команда
зорко следит за льдинами, отталкивает их баграми.
     И все же судно  то и дело наскакивает на огромные глыбы -- их основание
скрыто под водой, а вершины не видно в тумане. "Галлия" вздрагивает,  на миг
останавливается и плывет дальше. Все, что есть на борту, плотно укреплено на
тот случай, если придется идти на таран.
     Капитан  был полон решимости продолжать путь, и команда, глядя на него,
не  падала духом. Присущая французам  веселость помогла им  в  самых трудных
обстоятельствах. Плывя по каналу,  где один  берег представлял собой ледяную
равнину  и  по-гренландски  назывался  "флой",  а  второй  --  беспорядочное
нагромождение  льдин под названием  "нак", морские волки шутили  и смеялись,
хотя не знали, куда приведет их этот канал.
     Послушаем, о чем же беседовали моряки.
     Плюмован, большой шутник и балагур, задумавшись о чем-то, вдруг крикнул
китобоя:
     -- Мишель!
     - Ну!
     -- Великолепная  идея!  А что, если,  возвратившись  из экспедиции,  мы
зафрахтуем  эдакое миленькое суденышко и вернемся сюда  ловить льдины, чтобы
продавать их где-нибудь на экваторе беднягам, изнывающим от жары.
     -- Эх, голова! Это уже без тебя давно придумали. В Америке в Гудзоновом
заливе  пароходы  режут  лед  как  пилой,  потом  его  упаковывают в  войлок
вперемежку с  опилками  и отправляют  на Антильские  острова,  в  Мексику, в
Луизиану...
     -- Сколько же ливров это стоит?
     -- Четыре су.
     -- Черт возьми! Ну и хитрюги эти американцы. Мишель!
     -- Ну что еще?
     -- Слушай,  ты о льдах все на свете знаешь,  значит, должен мне кое-что
объяснить.
     --  Времени нет, сейчас  надо  держать  ухо  востро.  Пропорем  обшивку
ненароком.
     -- Но это не причина, чтобы совсем заткнуться,
     -- Болтовня мешает мне работать.
     -- Во, гляди-ка, немного прояснилось. Можно сделать передышку.
     -- Да я это и без тебя вижу, но справа по борту фло.
     -- Что-что?
     --  Это поле  морских льдов, застывшая  на  месте морская вода. Корабль
должен обогнуть его, здесь пройти невозможно.
     -- А там, глянь-ка, слева по борту... Холмы, дюны, ледяные скалы, и все
это  тянется, конца-края  не  видно.  Можно подумать,  что они соединяются с
этим, как его, с фло.
     -- Это паковый, то есть многолетний, лед.
     Льдины, пришедшие с Севера, пригнанные течениями и бурями, громоздились
друг на  друга,  крепко  спаянные полярным холодом. Но  солнце все растопит,
расколет дрейфующие айсберги на куски.
     -- Гром и молния! Да они кругом, повсюду... Ух, видно мой носище совсем
побагровел, просто отваливается от холода.
     -- Температура -- минус двадцать.
     -- Ну тогда здесь все вот-вот замерзнет, и я просто не представляю, как
мы еще умудряемся плыть.
     -- Здесь течение мешает воде замерзнуть.
     - Ну, а потом что?
     --  Найдем  центральный ледник, который  служит барьером, преграждающим
путь свободным водам Севера.
     -- А как же мы пройдем?
     -- Да ведь летом ледоход будет.
     Пользуясь внезапным приступом  красноречия, охватившим китобоя, который
получил наконец передышку, кочегар  выяснял удивительные вещи и тщетно искал
в своем родном диалекте эквиваленты необычным по форме и  звучанию названиям
полярных льдов.
     -- Иностранцы, в основном англичане, пришли сюда первыми, и дали многим
явлениям и предметам свои наименования.
     Баск   продолжал  объяснения,  перепрыгивая  с  пятого  на  десятое,  а
парижанин внимательно слушал и старался запомнить как можно больше.
     Дальше  Плюмован  узнал,  что  доступ  к полюсу  загораживает громадный
центральный ледник, за ледником  полярное  море. В леднике есть  пролив,  но
обнаружить  его почти  невозможно.  Поиск этого пролива --  одна из  главных
целей экспедиции; ведь от пролива до полюса рукой подать.



     Падение  ледяной горы.-- Разбиты или потоплены.--  Человек за бортом.--
Веселый героизм.--  Награда  храбрецу.--  Сквозь туман.--  Сорочье гнездо.--
Горе  китолова.--  Вперед!  Вперед!  --  Ничтожество  человека.--  У   ворот
"кладбища кораблей".

     Несмотря  на сильный холод, матросы, еще не отвыкшие от своего горячего
солнца, с  восторгом рассматривали окружавшее  их  ледовое  царство,  обычно
мрачное и хмурое и лишь иногда  оживлявшееся  новыми картинами  и событиями.
Понятно, что эти феерические  декорации притупляли бдительность и возбуждали
любопытство до такой степени, что у вахтенных пропадало чувство опасности.
     Колоссальные   эскизы   полуразрушенной   ветром,   неровной,   изрытой
архитектуры   напоминали   город  великанов   после   землетрясения.   Здесь
смешивались в невообразимом беспорядке искривленные столбы;  башни, покрытые
трещинами;  зыбкие очертания соборов; неизвестно откуда упавшие бесформенные
монолиты.
     Все  эти  ставшие  единым целым  глыбы,  спаянные  между  собой  вечным
холодом, будто крепким цементом, испытывали  мощные сотрясения, когда потоки
воды,   постоянно   подмывающей  их  основу,   откалывали  очередной  кусок.
Беспрестанно  раздавался  громкий треск  дробящегося  льда,  предшествуя или
сопровождая  падение  блоков,   которые   погружались   в  воду,   осыпанные
бриллиантовым  дождем,  а  затем поднималась волна,  с шумом  умирающая  под
неровностями  ледяных  скал.  Фантастические  осколки   падали  со  страшным
грохотом, напоминающим шум сражения.
     "Галлия" только что легла на левый борт,  чтобы избежать столкновения с
колоссальным  айсбергом,  высотой  более  двадцати  метров,  с острым пиком,
странное строение которого напоминало гигантскую гренадерскую каску. Айсберг
проплыл  всего в  каких-нибудь тридцати метрах от  правого  борта,  и  вдруг
огромный кусок откололся от ледяной скалы, ушел под воду и  исчез из виду, а
затем внезапно всплыл опять, подняв исполинскую волну. Взметнувшись огромным
веером,  как будто речное  течение столкнулось  с  морским  приливом,  волна
атаковала льдину, начала качать  ее как соломинку и, наконец, перевернула ее
вверх  дном. Вся  эта сцена,  на пересказ которой  ушло  так  много времени,
длилась  не  более четверти минуты и  вызвала крики ужаса у матросов. Однако
корабль  не  подвергся  никакой  опасности,  не  считая  того,  что  айсберг
преградил  ему  путь.  Но  в  тот  самый   момент,  когда  полярный  исполин
перевернулся под  сильным напором  воды,  его подводная часть наткнулась  на
обшивку  корабля.  Дерево  жалобно  заскрипело, и  показалось,  что  вот-вот
треснет. Закачались,  затрещали до  самого  основания мачты, готовые вот-вот
обрушиться на палубу.  Всего  одна ошибка, лишняя секунда колебания или одна
из тех неприятных  неожиданностей, которые имеют  обыкновение происходить  в
самые неподходящие моменты, и все было бы кончено!
     "Галлия"  поднялась на волне, затем  внезапно накренилась на один борт,
готовая  опрокинуться.  Даже  самых  отважных  пробрала  дрожь,  все  начали
машинально хвататься за что попало, бросая на капитана умоляющие взгляды.
     -- Держись!.. Лево на борт!..-- раздался громовой голос де Амбрие.
     И затем по телефону в машинное отделение:
     -- Вперед! Полный ход!..
     Корабль как бы нехотя, вздрагивая, стал выпрямляться.
     Судно  словно скользило  по наклонной плоскости, и в следующую  секунду
вся носовая часть  погрузилась в  воду. Завертелся  повисший в воздухе винт,
зашуршал киль.
     И  тут последовал  новый  удар качнувшейся  в другую  сторону льдины. К
счастью, она  не задела корму  и  сшиблась с  ледяным берегом  канала.  Вода
быстро стекала в бортовые люки, ни одна капля не попала внутрь.
     Непосредственная опасность миновала.
     --   Не  беда   --  послышался  веселый  голос.--  Только   холодновато
купаться...
     Шутку кочегара прервал чей-то истошный крик:
     -- Человек за бортом!
     Плюмован, скидывая меховую куртку, проворчал:
     -- Кажется  кто-то  еще  не  накупался.  Как бы простуду из-за  него не
схватить.
     -- Стоп машина!
     Покуда  бриг  двигался   по  инерции,  была  спущена  лодка  и   брошен
спасательный буек.
     В пятидесяти метрах виднелся человек. Он лихорадочно боролся с волнами.
     -- Пожалуй,  он там так и останется. Бон как барахтается, будто плавать
не умеет. Ничего не поделаешь. Придется изобразить водолаза.
     Артур  Фарен  бросился  в  воду  и  поплыл,  высовываясь  изредка   над
поверхностью до пояса, чтобы увидеть тонущего.
     Наконец, метрах в тридцати, спасатель заметил несчастного.
     -- Помогите! -- закричал изо всех сил скованный холодом матрос.
     -- Что же это он за буек не  ухватился? Держи буек! -- заорал  Плюмован
во все горло.
     Но матроса уже не было видно.
     Парижанин мгновенно  доплыл до  места, где  человек исчез  под водой, и
дважды нырнул. Вскоре Артур появился, таща за собой спасенного, ухватился за
буек и весело крикнул:
     -- Эй вы, там, на лодке! Пожалуйте сюда! Эй!
     Людей втянули на борт,
     --  Э!  Да  это  Гиньяр,--  произнес  Плюмован.--  И  как  только   его
угораздило!
     Стоявший у руля Геник прервал разглагольствования:
     --  Закутайся  да выпей  вот  этого,-- сказал  он, протягивая Плюмовану
меховую куртку и бутылку.
     Парижанин  выпил  и, заметив, что Гиньяр открыл  глаза, влил ему в  рот
несколько капель.
     Как  только лодка  подплыла к  "Галлии",  врач  отправил  спасенного  в
лазарет  Гиньяра и туда же  позвал парижанина,  окруженного жавшими ему руки
матросами.
     -- Извинить, доктор,  я  лучше пойду к  себе, там и согреюсь. Ничего со
мной не случится.
     По дороге в машинное отделение кочегар встретил капитана.
     -- Благодарю вас, мой храбрый Фарен, от себя и от лица всего экипажа,--
сказал он, протягивая Плюмовану руку.
     Сконфуженный такой честью, моряк почтительно пожал ее.  После чего взял
под козырек.
     --  Чего   не  сделаешь   с   такими   героями,--   произнес   отважный
путешественник, идя в лазарет.-- Уверен, что достигну цели.
     "Галлия"  все  шла  и  шла  вперед, благо  льдин стало меньше  и  мороз
ослабел. Однако все предвещало скорое появление непроходимых льдов.
     Арсукский  фиорд,  Фредерикехоб,   Фискернес  и  Готхоб[42],
второй город  южного инспектората[43], остались позади,  так  же,
как и  шестьдесят пятый градус,  но сколько  ушло сил,  чтобы достичь такого
скромного результата.
     Плыть приходилось в сплошной туманной мгле, застилающей солнце, которое
не заходит в этой ледяной пустыне целых три месяца.
     Шла   постоянная  борьба  с  рифами,   едва  заметными  среди  густого,
действующего на нервы тумана. Постоянное лавирование, бесконечные остановки,
внезапные повороты окончательно измучили экипаж,  и все  это  лишь для того,
чтобы продвинуться всего на несколько минут. Однако туман,  несмотря  на то,
что был чрезвычайно  густым и плотным. покрывал море очень тонким слоем, так
что  матросы-сигнальщики,  находясь  на   своем  посту,  могли  наслаждаться
солнечным светом, в отличие от тех, кто пребывал на палубе.
     Надо сказать,  что явление это довольно часто встречается в Америке. На
пакетботах[44],  пересекающих Новую Землю, мачты наполовину видны
из тумана, в то время как остальная часть корабля остается невидимой. Сверху
можно  наблюдать  за непередаваемой  игрой света:  вершины айсбергов и  скал
переливаются  на  солнце, внизу, как  саван  из прозрачного  газа, колышется
зыбкий  влажный пар,  рассыпающийся на мельчайшие капельки,  которые  словно
инеем покрывают вещи и людей.
     Туман,  таким  образом, стлался  только внизу и капитан  мог  проводить
астрономические  наблюдения,  сидя в бочке, прикрепленной  к  вершине мачты.
Матросы  прозвали ее "сорочьим гнездом". Тридцатого мая де Амбрне определил,
что  Полярный  круг  наконец перейден.  Это  событие  отпраздновали  двойной
порцией водки и пением, причем Плюмован проявил себя настоящим артистом.
     Показалось долгожданное солнце, чтобы целых три месяца не заходить.
     Защебетали,  кружась  над судном, птицы. Проснулись после зимней спячки
морские  звери, то и дело появлялись  отдыхавшие на  льдинах стада  тюленей.
Медведица  с  двумя  медвежатами  с  любопытством  взирала  на  клубы  дыма,
вырывавшиеся из трубы "Галлии".
     Доктор хотел было выпустить в  нее пулю  из карабина[45],  в
надежде   отведать   медвежьего  окорока,   но   капитан  напомнил   ему   о
рефракции[46],-- явлении довольно частом в этих местах.
     -- Черт с ней,-- проворчал доктор.
     -- Прямо  по курсу кит! --  закричал  однажды  боцман  с блестящими  от
восторга глазами. Сомнений быть не могло, ведь он хорошо видел бьющий высоко
вверх фонтан воды.
     --  Кит,--  эхом  отозвался  знакомый  нам  насмешливый  голос (это был
Плюмован),-- побольше карася будет!
     -- Ладно, смейся, смейся... Дай мне только до него добраться, уж я  ему
бока продырявлю, поработаю гарпуном хорошенько.
     -- Ну, господин Геник, всему свое время.
     -- А какого  дьявола вам понадобилась этакая сардинка? -- вновь вступил
в разговор Плюмован.
     -- А китовый жир?!  Спросите-ка  у господина Дюма, нашего  кока, что он
думает по этому поводу.
     -- Господин боцман,  а может, эта рыбешка сгодится на  корсаж для вашей
супруги? Что вы скажете о таком подарочке?
     -- Да,  ты уж за  словом в карман не  полезешь. Но если  бы ты хоть раз
побывал на  настоящей  большой охоте,  то  понял бы,  что значит для китобоя
поймать дичь таких размеров!
     Подобные разговоры могли продолжаться довольно долго, но матросы знали,
что, как  ни  заманчива была  перспектива загарпунить столь славную  добычу.
"Галлия" не могла терять времени.
     Как-то  утром,  в   восемь  часов,  появился  остров  Диско  на  широте
шестьдесят  девять  градусов одиннадцать  минут. Здесь, в  городе  Годхавне,
находилась резиденция второго гренландского "колонибастирере".
     Пользуясь свободным  проходом, "Галлия"  не зашла в гавань, а  проплыла
вдоль  острова  морем.  Недаром капитан  торопился.  Наукой установлено, что
навигация  здесь возможна от июня до сентября, но  на деле выходит,  что она
относительно безопасна только в июне. Позднее корабль мог оказаться затертым
льдами, и был бы потерян целый год.
     Примеров  того,  сколь опасны эти  воды,-- множество. "Полярная звезда"
пришла  сюда  в июле 1849  года и  потерпела крушение;  "Фокс"  Мак-Клинтона
оказался здесь  в 1857 году только в августе и был затерт  льдами;  наконец,
часто  бывает,  что ледяные  берега  канала  стремительно сдвигаются и давят
корабли, как орехи. Так  погибло одиннадцать кораблей  в 1821 и  семь в 1822
году.
     Крушение  1830   года  нельзя  вспомнить  без  содрогания.  В   ночь  с
девятнадцатого на двадцатое июня  юго-западный ветер прижал к  леднику целый
флот. Ночью на  него обрушилась громадная  льдина  и раздавила все  корабли.
Человек бессилен перед стихией.
     Недаром это место назвали "Кладбищем кораблей".



     В проливе.--  Заграждение.-- Вперед!  --  Первый  приступ.--  Победа.--
Опять  препятствие.-- Немного динамита.-- Взрыв.-- Путь свободен.--  Медведь
или человек? -- Три  медведя и  человек? -- Преследование.-- Промах.-- Целая
гора свежего мяса.

     "Галлия" миновала мыс Шактльтон, мыс Вилькокс, Утиный архипелаг, прошла
мимо  Лошадиной  Головы, пересекла семьдесят пятую параллель и третьего июня
достигла наконец  Сабинских островов,  за  которыми лежало громадное ледяное
поле шириной в пятьсот километров.
     Этот день  стал началом героической борьбы со стихией. В конце июня лед
от солнца становится рыхлым, или "гнилым", по выражению китобоев, и остается
таким весь июль. Но в первых числах июня он еще достаточно крепкий.
     Весь путь  "Галлия"  прошла в непосредственной  близости от берега,  но
сейчас ей  предстояло  выйти в открытое  море,  непроходимый лед простирался
здесь на довольно далекое расстояние. Отыскивая дорогу, судно двигалось  под
максимальным давлением  паров  вдоль  обширного  ледяного  поля с  синеватым
отливом.
     Наконец показался  канал, свободный  ото льда. Имевший в  начале  около
тысячи  двухсот  метров,  он  постепенно сузился,  под  конец  стал  шириной
примерно в три корпуса "Галлии" и к тому же был загорожен льдиной.
     Корабль дал задний ход; а затем пошел на таран и сокрушил ледяную глыбу
стальным ледорезом: она треснула по всем направлениям.
     -- Проход свободен! -- раздался голос Элимберри, стоявшего у руля.
     Итак,  первое  сражение со  льдом  было  выиграно,  к  великой  радости
капитана.
     -- Залив Мелвилл[47] защищается, не пускает нас.
     --  За него надо  побороться, доктор.  А  нашему  капитану подавай  все
сразу.
     -- Ну и удастся ему добиться своего, Геник?
     -- Гм!.. Ему все удается... Может, отыщем свободный проход.
     -- А если не отыщем?
     -- Вам  ли  спрашивать, доктор?  Вы ведь  плавали по  северным  морям и
знаете, что лед -- это лед.
     -- Как, однако, спокойно вы говорите об этом!
     -- Выдержка -- первое качество моряка.
     В это время дс Амбрие скомандовал Генику:
     -- Боцман! Свистать всех наверх!
     Боцман дунул в свисток, и матросы мигом собрались на палубе.
     -- Плотник! -- крикнул капитан.
     -- Я! -- отозвался Жан Итурриа, второй баск на "Галлии".
     -- Сходи в кладовую и принеси двенадцать больших буравов.
     -- Есть, капитан!
     -- Геник, фонарь!
     -- Есть!
     --  Жди меня  у  люка в  крюйт-камеру[48] и  возьми с  собой
оружейного мастера Кастельно и матроса Легерна.
     -- Слушаюсь!
     Де Амбрие сходил  в каюту  и тотчас  же  вернулся с  большим английским
ключом в  руках.  Затем вместе  с  матросами спустился в  крюйт-камеру,  где
стояли  в ряд  закрытые ящики.  Капитан  указал  матросам  на  два  из  них,
помеченных буквой "Д", и распорядился:
     -- Тащите, ребята, наверх, только осторожно!
     Буравы  уже  были  на палубе. А когда принесли ящики,  оружейный мастер
специальным английским ключом осторожно открыл их. Внутри оказалось по сотне
снарядов длиной в двадцать пять, а в диаметре -- пять сантиметров.
     -- В каждом снаряде по сто пятьдесят граммов динамита,-- сказал капитан
оружейному  мастеру,--  этого хватит, чтобы взорвать  льдину толщиной  в два
метра, не больше.
     -- Совершенно верно.
     -- Ты умеешь пользоваться такими снарядами?
     -- Так точно, капитан.
     -- Геник, спусти на лед буравы и ящики, и пусть все будут наготове.
     --  Фриц,-- сказал капитан машинисту,-- топи вовсю, чтобы давление было
самое высокое. Даю тебе три часа.
     -- Есть, капитан! Все будет сделано вовремя.
     Де Амбрие  вернулся на палубу, велел помощнику и рулевому оставаться на
судне и скомандовал:
     -- Все на лед! -- А затем обратился к доктору: -- Надеюсь, и вы с нами?
     Капитан   спустился  на   лед  последним  и  пошел  впереди  отряда  из
четырнадцати человек.
     Отойдя на километр, он остановился и обратился к матросам:
     -- Станьте на расстоянии десяти метров друг  от  друга, и пусть  каждый
пробуравит  во  льду  отверстие.  Пятьдесят  сантиметров,   не  больше.   Да
попроворней, время не ждет.
     Не прошло и пятнадцати минут, как приказ был выполнен.
     --  Теперь  ты  принимайся  за дело,  -  последовал  приказ  оружейному
мастеру.
     --   Позвольте  спросить,  капитан,   через  сколько   времени   должен
последовать взрыв после того, как я зажгу фитиль?
     -- Через полчаса.
     Исидор Кастельно  взял длинный  тонкий  шнурок и разрезал  на несколько
частей.
     -- Ты понял? -- спросил капитан Геника.
     -- Понял,-- кивнул боцман.-- Превосходная мысль.
     В  каждое  отверстие  оружейник вложил по патрону  и  связал их  черным
шнуром.
     Тем  временем матросы пробуравили  еще отверстия,  в результате  льдина
оказалась заминированной еще на сто метров. Когда все снаряды были заложены,
с  "Галлии"  раздался протяжный  свисток: Фриц  извещал,  что машина готова.
Тогда концы фитилей,-- один конец приходился на десять снарядов,-- зажгли, и
экипаж быстро вернулся на корабль.
     Теперь все  напряженно ждали взрыва. В наступившей  тишине  слышно было
лишь, как пыхтит машина. Прошло четверть часа.
     И  вот,  в километре от "Галлии",  взвилась кверху  струя  белого дыма,
образовав  на высоте десяти с  лишним  метров своеобразный купол.  Следом за
первой  взвилась вторая  струя,  затем  третья...  С оглушительным  грохотом
взорвались разом все снаряды.
     Скрытые  дымовой завесой,  пришли  в движение  льдины,  с треском роняя
обломки... И снова одержали люди победу над бездушной и упрямой стихией.
     Радостные крики огласили палубу,  корабль устремился в  свободные воды,
разбрасывая, словно щепки, встречавшиеся на пути обломки.
     Матросы   глазам   своим  не  верили.  Неужели   какие-то   шестнадцать
килограммов динамита могли разрушить эту ледяную громадину!
     Мало того,  в некоторых  местах канал  оказался шириной не в десять  --
двадцать метров, как рассчитывал капитан, а в целых шестьдесят. Да и ударная
волна была такой силы, что на поверхность  всплывали убитые тюлени, моржи  и
различная рыба.
     Тогда  капитан приказал бросить якорь и  наловить  трофеев, дабы экипаж
мог полакомиться.
     Десяти  минут хватило  с  избытком, чтобы  вытащить целую  кучу рыбы, и
судно снова устремилось вперед.
     Еще несколько часов, и залив Мелвилл останется позади.
     Капитан приказал  взять курс  несколько западнее, как  вдруг заметил на
носу палубы группу матросов. Они что-то кричали и размахивали руками.
     -- Говорят же тебе -- медведь!
     -- Да нет -- человек.
     -- Откуда взяться здесь человеку?
     --  Ну,  конечно,  медведь!  И  не  один,  целых  три!  Большой  и  два
медвежонка... Они белые...
     -- А человек темнокожий!
     -- И медведи и человек...
     -- Медведи его преследуют...
     - Догонят и съедят, непременно съедят...
     Де Амбрие  подошел к борту  и  стал смотреть, И  правда,  за  человеком
гонятся медведи. Большой вот-вот настигнет жертву. Бедняга в ужасе  бежал  к
кораблю.
     -- Надо его  спасти,-- решил капитан.-- Стоп машина!.. Шлюпку  на воду!
Пять человек добровольцев!
     Прибежали  доктор и лейтенант с двуствольными винтовками.  А  следом за
ними матросы. Все хотели участвовать в операции.
     Вдруг человек споткнулся и рухнул на лед. Медведь  уже был в нескольких
шагах. Крики ужаса вырвались у стоявших на палубе.
     Грянул  выстрел. Пуля ударилась о  лед в метре от медведя. Тот опасливо
остановился, повернувшись к кораблю. Этим воспользовался человек, вскочил на
ноги и побежал. Но почему-то не прямо, а зигзагами.
     Снова грянул выстрел. И опять мимо.
     --  Что  же это  я!  --  с  досадой  промолвил  доктор,  снова  заряжая
двустволку. Следующим выстрелил лейтенант и тоже промахнулся.
     -- Сто франков тому, кто убьет медведя,-- объявил капитан.
     Подошел Кастельно, держа в каждой руке по заряженной винтовке.
     Его остановил кок Дюма, подвернувший свой белый фартук.
     -- Дай мне одну винтовку. Уверен, что заслужу награду.
     С ловкостью бывалого стрелка он взял винтовку, прицелился и обратился к
врачу с чисто провансальской фамильярностью:
     --  Триста  метров...  хорошенькая дистанция,  не  правда  ли, господин
дохтур?
     -- Надеюсь, вам повезет больше, чем мне,-- отвечал тот.
     -- А вот!..
     Кок целился не долее трех секунд.
     Пуля вылетела со свистом,  медведь высоко подпрыгнул,  стал  на  задние
лапы и рухнул на лед, забившись в конвульсиях.
     -- Гром и молния! -- вскричал Геник.-- Ай да кок!
     -- Осталось еще два,-- произнес провансалец.-- Надо и их прикончить.
     Он снова зарядил ружье и выстрелил почти разом из двух стволов.
     Теперь упали оба медвежонка, стоявшие возле убитой матери.
     Все члены экипажа были поражены такой меткостью.
     -- Двойной выстрел! -- засмеялся Абель Дюма.-- Не так уж это и трудно.
     -- Да вы, милейший, великолепный стрелок,-- заметил доктор.
     -- О, господин дохтур,  у нас  в Бокере каждый сделал  бы это  не  хуже
меня,-- скромно возразил повар.-- Только вот медведей там нет.
     --  Молодец, Дюма,  прекрасно стреляешь! -- похвалил  капитан.-- Я и не
знал за тобой такого  таланта. Впредь, если  представится случай, непременно
дам тебе поохотиться.
     Чудом  спасенный человек между  тем  по  знаку  рулевого  приблизился к
каналу. Стуча зубами, весь дрожа, несчастный сел в лодку.
     Два матроса,  кок и  врач, прихватив с собой стальной трос, отправились
за тушами. Но, прибыв на место, сразу же  столкнулись  с довольно серьезными
трудностями. Медведица  оказалась  такой тяжелой,  что сдвинуть  ее с  места
оказалось просто невозможно -- требовались тали.
     -- Ну и ну, господин дохтур, вот это зверюшка!
     -- Черт бы  ее побрал  --  вашу зверюшку. Она же  весит по меньшей мере
полтонны.
     --  Вот это да!  А ведь раньше мне,  кроме  певчих  дроздов да  садовых
овсянок, ничего ловить не приходилось.
     -- Ну что ж, вы неплохо набили руку и достойны того, чтобы  соперничать
с героем из Тараскона -- знаменитым Тартареном, вашим тезкой.
     -- Я, конечно, извиняюсь, господин дохтур, но я-то родился в  Бокере  и
сроду не бывал в Тарасконе. Я понятия не имею, что это за господин Тартарен,
которым обзывает меня  Плюмован, так же, как  не могу взять  в  толк, отчего
мальчишка к первому прозвищу прибавил и второе -- "охотник за шляпами".
     --  Я познакомлю  вас с  этим героем, невероятные приключения которого,
происходившие,  кстати,  на самом  деле, описал  ваш  земляк  --  знаменитый
писатель Доде. Его книга есть в корабельной библиотеке. Надеюсь, прочтете ее
во  время  зимовки.  А теперь,  так  как такому меткому  стрелку  необходимо
достойное  оружие,  позвольте  предложить  вам  этот великолепный английский
карабин.
     -- Но, господин дохтур, я не хочу вас лишать...
     -- У меня есть  другой, точно такой  же. Ну же, не ломайтесь, берите. А
теперь, старина, можно пойти взглянуть на ваши трофеи,  которые уже  втащили
на борт. Вместе и освежуем туши.



     История   Ужиука.--  Как  разделывают   полярного  медведя.--  Свойства
эскимосского   желудка.--   Буря.--   Колебания   компасной   стрелки.--   В
Порт-Фульке.--   Миниатюрные   леса.--   На   земле.--   Неудачная   попытка
доморощенного кучера.-- Раненый медведь.

     В  медведице  и  в  самом  деле оказалось около  пятисот килограммов. В
медвежатах -- по триста. Это была целая гора мяса и три великолепные шкуры.
     Содрать    их   помог   спасенный   абориген[49],   применив
гренландский способ.
     Перенесенная опасность до сих пор повергала беднягу в трепет. Он не мог
без дрожи вспоминать случившееся и  рассказывал о своих злоключениях главным
образом с помощью жестов.
     Туземец  оказался  вождем  одного  из  эскимосских  племен, вымершем  в
прошлом году от  оспы. Он один уцелел и теперь был обречен на голод и нужду.
Бедняга как  раз  добирался до Упернавика[50],  когда  в пути его
стали преследовать медведи.
     Звали вождя Ужиук, что значит Большой Тюлень.
     Закончил он свой рассказ тем,  что попросил есть, пить и  спросил,  что
теперь с  ним  будет. Белые капитаны  всегда были отцами  эскимосов, значит,
капитан шхуны - отец его, Ужиука, и не может оставить несчастного страдальца
в беде.
     В самом деле, нельзя же было высадить вождя назад на лед,  но отправить
в Упернавик не представлялось возможным, поскольку пришлось бы  пожертвовать
продовольствием, санями и собаками, которых и так едва хватало,
     Таким  образом  Ужиук   остался  на  "Галлии"  в  качестве   пассажира.
Успокоившись  за  свою  судьбу,  он  теперь  считал  себя прямо-таки  членом
экипажа, а добрая кружка рома,  поднесенная  одним из  матросов, придала ему
уверенности в завтрашнем дне.
     Ром  сделал  свое  дело,  и  Большой Тюлень  стал  вдруг  на  удивление
многословным.  На  своем  ломаном языке  он  принялся говорить  с матросами,
знакомясь  со  всеми  подряд,  потом побежал  к собакам,  издавая  при  этом
какие-то гортанные звуки, услышав которые собаки залились неистовым лаем.
     Наконец  он  вернулся к медвежьим  тушам.  Эти  груды  свежего  мяса  с
гипнотической силой притягивали туземца, тем  более что голодал он давно,  а
провизия  на  камбузе,  судя  по всему,  ничуть  не  прельщала  дикаря.  Его
маленькие косые глазки сверкали,  как  черные бриллианты, а  торчащим во все
стороны  и похожим на щетку усам мог бы позавидовать любой морж. Вероятно, в
своем  воображении  Ужиук уже приступил  к  трапезе.  Челюсти  его  ритмично
двигались,  как  будто  он  что-то  тщательно  пережевывал, при  этом  щеки,
напоминавшие старую, покрытую жиром кастрюлю, надувались как бурдюки.
     Тем временем  Дюма,  вооружившись  огромным  поварским ножом,  принялся
свежевать гигантского зверя. Но представления  кока о том, как проводить эту
ответственную  операцию отнюдь не совпадали с  представлениями человека, всю
жизнь прожившего среди льдов.
     Ужиук начал  горячо  протестовать  и просто-таки выхватил  нож  из  рук
своего  спасителя. С удивительной  ловкостью  и  неслыханной быстротой  этот
маленький, ослабевший от голода человек, постоянно  двигаясь и не переставая
болтать,  надрезал  по  краям  медвежью  шкуру и  содрал  ее  так ловко, что
животное в одно мгновение лишилось своей великолепной шубы.
     Теперь  пришла  очередь  самой  добычи.  Тут произошли  вещи еще  более
удивительные. Ужиуку хватило одного  удара, чтобы вскрыть медвежье брюхо. Из
зияющей полости появилась  целая  груда еще дымящихся внутренностей. Недолго
думая, эскимос схватил печень и выбросил ее за борт,  к великому негодованию
повара.
     --  Оставьте его,--  вмешался  доктор.-- Он  совершенно  прав, так  как
медвежья печень имеет отвратительный запах. Если ее неправильно приготовить,
можно  даже отравиться. Я, кстати, хочу воспользоваться этим случаем,  чтобы
порекомендовать вам воздержаться также и от печени тюленя.
     Медвежьи   внутренности   были    совершенно   чистыми.   Это   служило
доказательством того, что животное долго постилось. Сей факт почему-то очень
обрадовал гренландца. Не  теряя  времени  он  вытащил  еще  теплый кишечник,
запихал  его в  рот  и  быстро  проглотил,  сопровождая  названную процедуру
непередаваемыми движениями головы и шеи. С полным ртом и набитыми  щеками он
напоминал  обезьяну,  только  что  обчистившую  фруктовый   сад.  Пыхтя   от
прилагаемых  усилий, Ужиук вторым  ударом  отсек  еще  один  кусок  кишки  и
принялся небольшими порциями пропихивать  его себе в глотку.  Наконец, после
сильного  глотательного  движения,  последняя  порция  исчезла  в  бездонной
глубине полярного желудка.
     Спустя несколько минут вождь опять принялся за еду, положив в рот такой
кусок требухи, который пришелся  бы не  по  зубам даже оголодавшему псу. Уже
посинев от огромного количества проглоченной  пищи,  эскимос продолжал в том
же духе. Да  так  лихо, что  вся требуха,  включая  желудок, исчезла  в  его
бездонном брюхе. Не меньше десяти килограммов!
     Со  счастливой  улыбкой на губах гренландец похлопывал себя по животу с
уморительным выражением бесконечного блаженства. Потом, вдруг спохватившись,
как бы сказал себе: "Но  ведь еще есть место,  куда вполне может  уместиться
десерт".
     На уровне почек позвоночник  медведя покрыт толстым слоем желтого жира,
который и привлек внимание проглота.
     -- Ну, приступим!
     Остались  последние, лучшие  куски, дарящие минуты дивного удовольствия
истинным гурманам.
     Итак, Большой Тюлень зачерпнул полную пригоршню еще не успевшего остыть
жира  и, усиленно помогая себе руками, затолкал  ее в рот, всю до  последней
капли.
     Матросы -- свидетели этого пиршества, которое заставило бы содрогнуться
самого   Гаргантюа[51]  --   великого  любителя  требухи,--  были
буквально  ошеломлены.  Лишь  китобои,  уже  давно знакомые  с удивительными
возможностями гренландских желудков, остались невозмутимы.
     Плюмован  и  Дюма  не  верили  своим глазам.  Повар,  наблюдая  за этим
лукулловым  пиром[52],  который  длился, правда,  не  более  пяти
минут, перешел от удивления к изумлению и наконец просто остолбенел.
     Слышно было, как он  бормотал: "Это не человек,  это колодец бездонный,
пропасть,  просто прорва какая-то. Я  знаю только одного  обжору, способного
проглотить  такое количество пищи,--  это  моя  печь". Потом,  обратившись к
эскимосу, вытиравшему руками лоснящееся от жира лицо, сказал:
     -- Послушайте-ка, господин Унтель, я хотел бы забрать вас с собой после
экспедиции. Мы пойдем в один из тех  ресторанчиков,  где  за тридцать два су
можно  вволю поесть. Держу пари, вы  будете иметь  успех, а хозяин  окажется
просто ошарашенным.
     Достойнейший  Ужиук, как будто поняв и оценив предложение провансальца,
улыбнулся и,  согласно кивнув головой,  протянул  ему свою измазанную  жиром
лапу. Затем, заприметив свободное местечко, улегся между скатанными тросами,
закрыл глаза и принялся храпеть.
     Тем  временем "Галлия",  держа  курс  на северо-запад, вышла из  залива
Мелвилла.
     Море еще не  освободилось ото льда, но дрейфующие ледяные глыбы уже  не
были спаяны между собой. Немного  выше  начался ледоход. Издалека показались
огромные айсберги. Их некогда острые вершины слегка притупились, подтаяв под
действием незаходящего  солнца. Айсберги уже не были такими угрюмыми, как  в
прежние  холодные дни, они  напоминали выпуклые,  совсем  неопасные  с  виду
холмы.  Чувствовалось,  что   они   размягчаются,   теряя  угловатые  резкие
очертания. Даже  сюда  проник свежий  аромат весны,  парящей над арктической
пустыней. О  подножия  дрейфующих льдов, напоминающих сверкающие драгоценные
камни,  с  шумом разбивались  бирюзовые  волны,  пенясь  и  курчавясь белыми
барашками. На  фоне ярко-лазурного неба странно, почти не подчиняясь законам
перспективы, выделялись  огромные голубоватые  глыбы. Настоящая бело-голубая
симфония,  которая,  правда, привела  бы  в  отчаяние  многих  художников  и
заставила бы возмущаться  нашу публику, привыкшую  к совсем другим пейзажам.
Ничего,  где бы  мог отдохнуть  или  рассеяться взгляд, везде  --  гнетущая,
утомляющая монотонность, не лишенная, однако, своеобразного  очарования. Эта
живая  картина  постоянно  двигалась,  меняясь каждую минуту,  как будто  ее
заново составляли из одних и  тех же элементов, и при этом всегда оставалась
похожей  на  себя  саму.  Время  от  времени  сей  странный  зыбкий  пейзаж,
переливающийся  перламутровым  блеском на  фоне сапфирового  неба, несколько
оживлялся. Вот, внезапно захваченная водоворотом, опрокинулась целая ледяная
гора, затем вновь всплыла  и стала продолжать  свое неизменное  медлительное
движение.  Иногда  от айсберга откалывался ледяной пласт и с едва различимым
легким плеском падал в воду.
     Любуясь  скользящими  по небесной  лазури пушистыми  белыми облаками --
детьми густых северных туманов, невольно переводишь взгляд на голубые волны,
усыпанные сверкающими как драгоценные камни льдинами, и  спрашиваешь себя --
реальна ли эта картина или все, что вокруг -- лишь игра воображения.
     Появились тюлени с  добродушными физиономиями.  Они  резвились  подобно
ныряльщикам,  впервые попавшим на морские просторы. Птицы, покинувшие зимние
квартиры на юге, отдыхали,  сидя на ледяных, вершинах, и внезапно  взлетали,
испуганные прерывистым  кашлем  корабельного  двигателя.  Утки,  гуси,  гаги
собирались  в огромные  стаи.  Откуда  ни возьмись появлялась шумная  стайка
дроздов  и  ткачиков. Ткачики  уже  поменяли свое зимнее серое  оперение  на
сверкающий летний наряд.
     Восьмого июня "Галлия" наконец достигла мыса Йорка[53].
     Семьдесят пятая  параллель  была  пройдена, и  начались  северные воды,
занимавшие пространство от мыса Йорка до пролива Смита.
     "Еще  три  дня  --  и  Александров  мыс",--  думал преисполненный самых
радужных надежд капитан.
     Но человек предполагает, а Бог располагает.
     Все чаще  стали встречаться  плавучие  льдины.  Похолодало. Южный ветер
сменился  северным,  атмосферное  давление неуклонно  росло. Тогда де Амбрие
приказал взять курс на  острова Карри,  рассчитывая найти  там свободное ото
льдов море. Он  намеревался  направиться  к Сабинскому мысу, пересечь пролив
Хейса[54]  возле  островов  Генри  и  Баша,  укрыться  за  горами
Виктории и Альберта и дождаться настоящей оттепели.
     Меж тем ветер крепчал. Небо заволокли тучи, повалил снег. Курс,  взятый
на острова Карри, надо было менять. Вдали показался мыс Парри: под семьдесят
седьмым  градусом. После  двадцатичасовой  борьбы с  бушующим морем  корабль
обогнул мыс и вышел  в Мурчисонов пролив,  свободный ото льда. Затем, пройдя
между островами  Герберт  и Норсемберленд, повернул  к фиорду Петергавику  и
поплыл вдоль берега до мыса Санмареца, покуда не утих шторм.
     Двенадцатого  июня,  миновав остров Сутерланд, судно  достигло  наконец
Александрова  мыса и, после самоотверженной борьбы со многими препятствиями,
вошло в фиорд Порт-Фульк, служивший вполне надежной стоянкой.
     Поставив судно на  якоря, капитан позволил матросам  сойти  на  берег и
высадить  собак.  Почуяв  свободу,  псы  залились веселым лаем  и  принялись
прыгать. Экипаж отправился осматривать берег.
     Сначала нашли  следы первой зимовки  "Поляриса" и обломки шхуны доктора
Хейса,  носившей  название  "Соединенные  Штаты".  Здесь  были  всевозможные
тряпки,  лохмотья,  ледорубы, консервные банки, бутылки,  рыболовные снасти,
страницы книг и тому подобное.
     Поднявшись немного дальше,  на левом берегу фиорда, все  еще  покрытого
льдом, обнаружили  три  иглу, то есть эскимосские хижины.  Это  были  жалкие
берлоги, сделанные из снежных блоков.
     Многие исследователи считали, что  в этих пустынных местах обитали лишь
представители  арктической  фауны, но оказалось,  что иногда сюда  забредали
кочевые племена.  Среди многовековых  льдов  встречались  остатки  последних
стоянок, развороченных  бурей,  возраст которых  невозможно  было определить
даже приблизительно. Факт, чрезвычайно интересный  для  антропологов.  Здесь
было  огромное количество  костей северных оленей, моржей, мускусных  быков,
тюленей, лис, медведей, полярных зайцев и буквально тысячи птичьих скелетов,
среди которых встречалось  особенно много  чаек. Это  говорило  о  богатстве
фауны той эпохи. Все  черепа  были разбиты,  кости сломаны  -- очевидно, для
того,  чтобы  извлекать  костный  мозг,  как это делали наши  доисторические
предки.
     Доктор  отложил  в  сторону  несколько экземпляров.  Затем,  подойдя  к
небольшой  долине, хорошо защищенной от южных ветров, радостно вскрикнул. На
крик прибежали несколько матросов.
     Представьте себе чудесный крошечный лес,  миниатюру  из ив и карликовых
берез,  которые могли бы уместиться  в коробке  ботаника.  Стволы толщиной с
карандаш,  ветки  напоминали прутья от веника,  а  веточки поменьше  были не
толще  волоса, и  все это  оказалось  покрыто крошечными почками,  согретыми
теплыми ласковыми  лучами  июньского  солнца  и уже  начавшими распускаться.
Несчастные  чахлые  деревца.  Как  только  они  умудрялись  выжить  на  этой
промерзшей, твердой как железо земле!
     Вокруг  этого  подобия леса  расстилались  изумрудно-зеленые  мхи  и  в
изобилии  росли  северные  цветы. Были  здесь  маки с  розовыми  лепестками,
лапчатка,  голубые,  красные и желтые  камнеломки -- настоящий  цветник,  из
которого доктор с великой осторожностью позаимствовал несколько образцов.
     Тем  временем капитан,  чтобы дать  разминку собакам  и  проверить, как
правят   ими  матросы-погонщики,  приказал  запрячь  четвероногих  в   сани.
Плюмован, или, как его  в  шутку  окрестили,  собачий капитан, был  уверен в
себе. Псы привыкли к нему, и слушались -- по крайней мере все это время.
     -- Ну-ка, приятель, покажи, на что ты способен,-- как всегда добродушно
обратился к нему капитан.-- Выбери самых лучших собак, и пусть пробегутся по
этому гладкому и ровному льду.
     Запрягая  животных,  Артур  прикармливал  их  кусочками  медвежатины  и
успешно справился с этим делом.
     Но когда новоявленный  погонщик сел в сани и  щелкнул хлыстом,  как это
делали эскимосы в Юлианехобе, собаки бросились в разные стороны.
     -- Стойте, окаянные! Стойте!  -- закричал  парижанин под  дружный  смех
зрителей.
     Но "окаянные" не слушались, не помог даже хлыст.
     Однако  Плюмован не  сдавался и пошел  на хитрость. Достал  из  кармана
кусок  медвежатины, размахнулся и бросил. Собаки  кинулись за мясом, но  оно
досталось только  одной. Тогда  вся свора  обернулась к погонщику  и села на
задние лапы, выпрашивая подачку. Смех перешел в  гомерический[55]
хохот.
     Неудачливого возницу выручил  кок. Он подбежал к упряжке с наколотым на
палку куском трески, вскочил в сани и выставил палку вперед. Собаки кинулись
бежать, надеясь схватить лакомый кусок, но он уходил от них.
     --  Ловко  придумано! --  радостно  вскричал Плюмован.-- Слушай,  Дюма,
давай  ездить  на  собаках  вместе...  А  потом  я  поучусь  у  Ужиука,  как
управляться с хлыстом.
     -- Что ж, со  всем удовольствием,-- ответил кок.-- Э, что  это?.. Что с
ними сделалось?..
     Псы  вдруг  навострили  уши,  повели  носами  и опрометью  помчались  к
кораблю.
     Плюмован изо всех сил вцепился в сани, чтобы не вылететь на ходу.
     Дюма обернулся и вскрикнул...
     Он увидел медведя. Тот тащился, припадая на одну лапу, то и дело падал,
с большим трудом поднимался, но продолжал двигаться.
     --  Медведь! -- вскричал  кок.-- Сколько же их здесь, черт возьми?.. Да
он хромает, бедняжка!..
     --  Хромает не хромает, а  я  не  желаю  с ним иметь дела,--  отозвался
Плюмован.-- Эй, собачки, вперед... Быстрее, быстрее!
     Но собаки и так  неслись во весь  дух, страх их  объединил, и через две
минуты  упряжка  достигла  стоянки.  Матросы  уже  приготовились  к  встрече
непрошеного гостя.



     Давнишняя  рана.--  Выстрел  из маузера.-- Немецкие буквы.--  Поспешный
отъезд.-- Канал Кеннеди.-- На Форт-Конгере флаг!

     Медведь  был тощий, оголодавший, видно, даже зубами щелкал, но  капитан
все же распорядился  увести людей  и  собак на корабль. Выпущенная  доктором
пуля размозжила  зверю голову. Это  произошло  за  каких-то  десять минут, и
тотчас все снова поспешили на берег поглазеть на убитого медведя.
     Поражала его необычайная худоба, буквально кожа да кости.
     -- Посмотрите, любезный, что это такое? - обратился доктор к капитану.
     На  правом бедре  у зверя виднелась  припухлость с  круглым  отверстием
посередине.
     -- Огнестрельная рана, что же еще! -- отвечал врач.
     -- Свежая?
     -- Примерно недельной давности.
     -- Пуля вышла?
     -- Думаю, нет.
     -- Вы можете ее извлечь?
     -- Ничего нет проще.
     Доктор  взял  у  матроса  кортик  и  ловко  вытащил из  раны  небольшую
продолговатую пулю.
     Капитан изменился в лице и сказал:
     -- Это я и хотел знать.
     Заинтригованный,  доктор тем не  менее  не  стал ни о чем расспрашивать
капитана и принялся препарировать медведя.
     Разрезая шкуру, мускулы и хрящи, он пустился в рассуждения:
     -- Да, глядя на феноменальную худобу этого арктического пирата, я почти
готов его пожалеть. Бедняга, видно, долго постился. Но, пожалуй, от излишней
жалости  лучше воздержаться.  Ведь  этот бандит  не уступит в  свирепости ни
льву, ни тигру.
     Можно  было бы  предположить,  что  постоянные холодные  ванны  и льды,
служащие  ему  подстилкой,  охладят  его  кровь.  Ничуть  не  бывало!  Этому
господину очень по душе кровавая охота, ведь он обладает поистине ненасытным
аппетитом. Он нападает на тюленей, морских коров и  диких оленей,  причем за
один раз  может  задрать нескольких животных. Убийца  прекрасно вооружен. Вы
только посмотрите на  эти длинные клыки и мощные  десятисантиметровые когти.
Наряду  с  этим он  плавает  как  акула,  ныряет  не  хуже  тюленя.  Обладая
поразительной  ловкостью,  гибкостью  и  коварством, лазает  так, что  может
утереть  нос  даже  пантере.  Нужно  видеть,  как  косолапый  карабкается на
верхушки покрытых льдом скал, чтобы добраться до птичьих гнезд, и  с великим
удовольствием  поглощает  яйца. Непромокаемый  мех, защитный слой жира, сила
бизона,  мощные  когти и  острые  зубы помогают  ему  выжить в  этих суровых
условиях. Без них этот вид наверняка давно бы исчез.
     -  Однако,  доктор,  этот  экземпляр,  должно быть,  испытывал  сильные
лишения. Вон он какой тощий, и ведь это не только из-за раны.
     -- Да, капитан, медвежья  жизнь далеко  не всегда  безоблачна  и легка.
После  дней  изобилия  часто наступает пост.  В конце  зимы,  когда  еще  не
прилетели птицы  и если нет дичи, он ест что придется:  кости прежних жертв,
водоросли, всякие останки, иногда весьма неаппетитные.  Я, кстати, вспомнил,
как в  Исландии  во  время  рыбалки  мы  нашли  медведя,  который  проглотил
матросский башмак. Что касается нашего изголодавшегося трофея, я сомневаюсь,
что его желудок не содержит в себе чего-нибудь подобного.
     -- Ага! Да он съел...
     Как раз  в  этот  момент  наш  препаратор разрубил  звериный желудок  и
прервал на  время  свою  живописную  лекцию из  жизни белого медведя.  Двумя
пальцами он вытащил какой-то  бесформенный  скрученный предмет, что-то вроде
тряпки из плотной ткани. Заинтригованный, врач подошел к  лужице растаявшего
снега, развернул тряпку, тщательно прополоскал ее и громко расхохотался.
     --  Когда я рассказывал  об  экзотических вещах, которыми бывает набито
медвежье  брюхо,  я  и не  предполагал,  что так  скоро буду держать в руках
доказательство моих слов.
     -- Что там такое?
     -- Взгляните-ка на эту рубашку, только что извлеченную мной,
     -- Рубашка?! -- воскликнул капитан.
     -- В очень плохом состоянии,  но  с пуговицами. Вероятно,  какой-нибудь
китобой оставил.
     --  Да,  действительно...--  в  раздумье  произнес  капитан.--  Похоже,
рубашка... даже метка видна...  Пожалуйста, господин Желен, вырежьте мне ее.
И вернемся на судно! Надо немедленно выходить в море.
     Доктор последовал  за де  Амбрие, который на ходу  рассматривал метку и
качал головой. Когда они дошли до корабля, капитан сказал:
     -- Сейчас все объясню. Вы хоть немного знаете по-немецки?
     -- Плохо.
     -- Но буквы разобрать можете?
     -- Разумеется.
     -- Взгляните на метку.
     --  Здесь  две  буквы  готического  шрифта: F и S...  Что  же из  этого
следует?
     -- А на пулю обратили внимание?
     -- Пуля как пуля.
     -- Из маузера. Тоже немецкая.
     -- Стало быть, где-то поблизости немцы...
     -- И знаете кто?.. Неужели не догадываетесь?
     -- О, все понятно...
     -- То-то  же...  Поэтому я и всполошился...  Подумать только:  он  меня
опередил!..

     Час спустя  корабль вышел из Порт-Фулька  и поплыл среди  нагромождения
потревоженных  бурей льдин. Тринадцатого  июня  остался позади  остров Пима,
известный  трагической  гибелью  экспедиции лейтенанта Грили[56],
четырнадцатого --  вошли в бухту Буханана,  обогнув остров Ваш, пятнадцатого
--  преодолели  очень  небольшое  расстояние,  с  трудом  пробираясь  сквозь
плавучие ледяные глыбы, шестнадцатого -- миновали пролив Хейса и направились
к земле Гриннеля. После целого дня поисков  удалось наконец найти проход, но
такой узкий, что судно едва двигалось.
     Семнадцатого  числа,  ценой  невероятных  усилий,  постоянно  борясь  с
ледяными  горами,  "Галлия"  обогнула  бухту  Альмана и  мыс Гокса  -- южную
оконечность  бухты  Доббина.   Против  ожиданий,  постоянное  напряжение  не
повергло  членов  экипажа  в уныние.  Им не  изменила  обычная  веселость  и
бодрость духа, никто  не заболел.  Восемнадцатого обогнули мыс Барроу на юге
бухты  Скореби  и пересекли  через  восьмидесятую  параллель. Девятнадцатого
корабль проплыл мимо мыса Коллинсона, бухты Ричардсона и смело вошел в канал
Кеннеди. Канал этот был продолжением пролива Смита и соединял его  на севере
с бассейном Галля,  на уровне бухты  Леди-Франклин. Был он довольно длинный,
но узкий, почти свободный ото льда, по крайней мере в середине. Его проплыли
без помех  двадцатого числа, а утром двадцать первого  показался мыс  Берд и
напротив --  бухта Дискавери, названная в честь второго корабля сэра Джорджа
Нерса,  совершившего известную полярную  экспедицию. Близ мыса Берда капитан
отдал  приказ  стать на якорь,  с четырьмя  матросами  сошел на берег искать
место, где лейтенант  Грили спрятал карту земель,  исследованных Локвудом  и
доктором Пави в 1883 году, и очень скоро  его нашел.  Там был знак --  груда
камней. Документов, по-видимому, так  никто и не трогал, и де Амбрие добавил
к  ним  свою карту, написав "французские моряки",  и поставил число: 21 июня
1887  года. Исследовав бухту, наш француз заметил,  что западный канал между
полуостровом  Солнца и островом Белло свободен ото  льда,  и решил  посетить
Форт-Конжер,  выстроенный  американцами во  время экспедиции Грили  из леса,
который они привезли с собой.
     Бухту Леди Франклин судно прошло за несколько часов, и  вдали появились
черные от  дегтя стены форта. И снова бесстрашный  капитан изменился в лице,
как и в тот раз, когда увидел немецкую пулю...
     На Форт-Конжере развевался флаг!



     Обмен  приветствиями.--  "Галлия"  и  "Германия".--  Капитан  Фогель.--
Почему  "Германия"   опередила   "Галлию".--   Практическая  наука.--  Следы
Прегеля.-- Могила капитана Галля.

     Знаменитая  экспедиция капитана Грили была  превосходно  задумана, но с
самого  начала  терпела  неудачи  из-за  недостатка  средств.  Правительство
Соединенных  Штатов,  обычно  отличавшееся  щедростью,  на  это  мероприятие
выделило  мизерную сумму, и  то  благодаря  настойчивости сенатора  Конжера.
Полярники нуждались  в самом необходимом, и  немудрено, что  почти  все  они
погибли, сделав, однако, для науки больше, чем их предшественники.
     Лейтенант Грили не имел даже своего корабля. Его доставило  в  полярные
страны китобойное судно. Поэтому  он взял с собой лес и выстроил для зимовки
форт, названный в честь сенатора Конжера.
     Над  фортом  развевался   теперь  германский   торговый  флаг  из  трех
горизонтальных  полос:  черной, белой  и  красной.  Сомнений больше  быть не
могло, "Галлию"  опередили.  Капитан  велел  вывесить на корабле французский
штандарт и выстрелить из орудия.
     Как только на судне взвился флаг, флаг на форте трижды опустился в знак
приветствия.
     -- Они нас дразнят,-- тихо произнес  де Амбрие.-- Ну ничего... Господин
Вассер, прикажите отсалютовать по всем правилам...
     Взяв с собой четырех матросов и доктора,  путешественник  сошел на лед,
образовавший импровизированную набережную, и направился к форту.
     Дверь  гостеприимно  распахнулась,  и навстречу  гостям  вышел  молодой
человек в очках, белокурый, с правильными чертами лица.
     --  Я  счастлив,--  сказал он  по-французски,  но с сильным  зарейнским
акцентом,--  что  по  праву  первого,  занявшего форт,  могу  предложить вам
гостеприимство.
     -- Очень рад,-- ответил  капитан,-- хотя не могу не видеть в вас своего
соперника. Вы, как я догадываюсь, из экспедиции господина Прегеля?
     -- Совершенно верно, я второй капитан на "Германии", Фридрих Фогель.
     --  А я  капитан  де  Амбрие,  командир  судна  "Галлия",  иду на север
исследовать  гиперборейские[57]  страны.  Вам, вероятно, известна
цель экспедиции, о которой еще год назад я и не помышлял...
     -- Да,  мы  с самого начала знали, что придется вести  мирную борьбу на
этом страшном поле.
     --  Первое сражение вы уже выиграли,-- сказал де Амбрие,-- с чем вас от
души поздравляю... и себя также, приятно иметь достойного противника.
     Французы проследовали  в форт,  заставленный внутри  бочками  с китовым
жиром.  Капитаны  продолжали  беседовать.  Фридрих  Фогель не  считал нужным
что-либо  скрывать.  Он  рассказал, что  Прегель,  приняв вызов,  немедленно
прибыл на родину и стал хлопотать о снаряжении экспедиции.
     Будучи  очень стесненным в средствах,  он отправился в Бремерхафен, где
надеялся  найти  китобойные  суда.  По  примеру  Грили он  зафрахтовал  один
корабль, капитан  которого  по  счастливой  случайности  оказался его старым
другом.  Шхуна,  водоизмещением  в триста  пятьдесят  тонн,  была  полностью
оснащена, экипаж -- набран.  Это исключительно благоприятное  обстоятельство
позволило  Прегелю  сэкономить  драгоценное   время.  Он  взял  только  двух
компаньонов, надежных людей, закаленных в нескольких экспедициях и известных
крупными  географическими   трудами.  Капитан,  чтобы   сократить   расходы,
договорился с судовладельцем и решил заняться ловлей  китов, которых обитало
еще много, в заливе Смита и Гальском[58] бассейне.
     Географ  и  патриот  герр  Прегель был  в  то же время очень практичным
человеком.  Он  изменил  название  судна  на  "Германию",  может,  в  память
экспедиции  Кольдвея, может, желая прославить родину, и последовал, сам того
не  зная, примеру  своего соперника,  который  назвал  свой корабль в  честь
древней Галлии.
     Немец  развернул  такую  деятельность,   что  все  приготовления   были
закончены в три недели. Десятого июня 1886 года под покровом ночи "Германия"
покинула пролив Везера и отправилась навстречу неизвестности.
     В это время де Амбрие лишь заканчивал разработку плана будущей "Галлии"
с  одним  нормандским  инженером,  "Германии"  пришлось   преодолеть  немало
трудностей, она потратила почти шесть недель, чтобы достигнуть Форт-Конжера.
     Надвигалась  зима. Корабль хорошенько подремонтировали и сделали запасы
на  предстоящую  зимовку.  Чтобы избежать тесноты на борту, было решено, что
часть  матросов  с  членами экспедиции  и  тремя  упряжками  собак  проведут
арктическую  ночь  в Форт-Конжере, а  корабль будет  находиться  на  стоянке
неподалеку.  В течение  августа  и сентября Прегель  с  товарищами  совершил
несколько  длительных экскурсий  на  санях  к  северу,  вернулся  он  весьма
довольный результатами.
     Суровая, тяжелая арктическая  зима 1887 года  прервала  исследования до
конца апреля, но зато зимовка прошла великолепно.
     В начале мая Прегель уплыл к северу на баркасе, взяв  продовольствия на
полгода,  а экипаж,  оставшийся на  корабле, уже  освободившемся  ото льдов,
начал охоту  на китов. Причем промысел шел так успешно, что  всего  за шесть
недель Форт-Конжер наполнили добычей наполовину.
     -- Дожидаемся возвращения  "Германии",-- пояснил  Фогель.--  Через  две
недели ловля китов кончается. Тогда я с двумя матросами отправлюсь на север.
На полпути перезимуем и двинемся дальше... А уж потом, что Бог даст.
     После  этого   разговора  капитан  успокоился  и  даже   повеселел.  Он
поблагодарил Фогеля  и  снабдил газетами,  которых  тот  не видел уже  год и
потому очень обрадовался. Они простились,  и довольный де Амбрие вернулся на
"Галлию".
     --  Ну  что, какие  новости?  -- спросил  доктор, оставшись с капитаном
наедине.
     --  Новости хорошие. Теперь  я вижу, что напрасно волновался. Дело наше
не проиграно.
     -- Ну, а как же немецкая пуля и метка?..
     --  Тут я оказался прав.  Помощник Прегеля,  с которым  мы  беседовали,
сейчас отправляется к Северному полюсу.
     -- И это вас не тревожит?
     --  Нисколько,  хотя  противник  перед нами  достойный.  Немцы  упрямы,
настойчивы,  но  в данном  случае  беспокоиться  не  о чем...  Они  идут  по
проторенной дороге, и  любая неожиданность собьет их с  толку. Немцы берегут
свой  корабль,  экономят  деньги,  занимаются  ловлей  китов,   а   я  готов
пожертвовать "Галлией" и даже пешком добраться туда, где еще не ступала нога
человека...
     Итак, "Галлия" снялась с якоря и пошла маршрутом  "Алерта", рассчитывая
найти  открытые  сэром  Джоном  Нерсом[59] в  1875  году огромные
залежи  каменного  угля.  Залив  Робсона,  как  и  канал  Кеннеди,  оказался
свободным ото льда. Двадцать второго июня матросы отыскали залежи угля и под
наблюдением капитана  весь день грузили  на судно драгоценное топливо. Здесь
же  де  Амбрие заметил обрывок  бумажки с  остатками  табака и следы толстых
подошв с каблуками. Очевидно, Прегель тоже запасался углем в этом месте.
     Шхуна, груженная как угольная баржа, вновь взяла курс дальше на  север.
Известно,  что,  следуя по  западному  берегу залива Робсона,  сэр Джон Нерс
поднялся к Крайнему Северу с небольшим опозданием и был зажат льдами первого
сентября  1875 года. Пользуясь опытом знаменитого английского мореплавателя,
де  Амбрие, догадываясь о существовании циркулирующего течения в чрезвычайно
узком  проливе  Робсона, повернул  прямо  к востоку,  к  точке,  где зимовал
"Полярис".
     Между севером и югом в проливах  Робсона, Кеннеди  и Смита существовало
постоянное  течение.  Перед  тем  как попасть в залив  Робсона, отнесенные к
западу  дрейфующие  льды скапливались  как раз  в  той  точке,  которую  так
неудачно выбрал сэр Нерс. Ведь именно здесь он предполагал найти  знаменитый
Палеокристаллический  океан.  Льды, которые  он считал вечными,  были скорее
всего осколками ледников,  увиденных Локвудом[60] на  восемьдесят
третьем градусе  двадцати  трех минутах северной широты,  их просто  отнесло
течением к северо-восточным  землям  Гранта. Вот еще один  достоверный факт.
Маркхам, двигаясь к северу,  на восемьдесят третьем градусе двадцати минутах
двадцати  трех  секундах  встретил  гигантские  ледяные   глыбы,  которые  и
преградили ему  путь. В то время как  Локвуд, двигаясь  на  северо-восток  и
выиграв  у  Маркхама  три  секунды к  полюсу,  наткнулся на свободное водное
пространство.
     Капитан "Галлии", по  всей вероятности, надеялся найти  восточный берег
залива Робсона, который по мере приближения к северу все больше освобождался
ото  льда.  В дальнейшем события  не замедлили подтвердить  правильность его
предположений.
     Двадцать третьего  числа судно причалило  в том месте, где в 1871--1872
годах зимовал капитан Галль  на корабле "Полярис". Здесь, как известно, он и
умер от  непосильного труда и лишений. Капитан де Амбрие и  несколько членов
экипажа  пошли на его могилу. Она оказалась в порядке. Толстая дубовая доска
с  надгробной   надписью,  вырезанной  лейтенантом  Тейсоном,  нисколько  не
пострадала от времени. Эта надпись гласит:
     Здесь погребен
     ЧАРЛЬЗ-ФРЕНСИС ГАЛЛЬ,
     командир  корабля  "Полярис",  флота   Соединенных   Штатов,  начальник
полярной экспедиции.
     Скончался 8 ноября 1871 года, 50 лет.
     "Азм есмь воскресение и жизнь, веруй в Мя, аще и умрет, оживет".
     Французы   благоговейно  обнажили   головы  перед   могилой   человека,
пожертвовавшего жизнью ради науки, Смерть, наступившая внезапно, по  крайней
мере,  избавила  его  от  ужаса видеть измену  экипажа, состоявшего, увы, из
немцев!
     После посещения  одинокой могилы де Амбрие вернулся  на судно и заметил
на льду свежие следы.
     Теперь  стало ясно, что Прегель  движется  по тому  же маршруту,  что и
капитан де Амбрие.



     Место,  куда  не заходил  ни один корабль.-- Сплошной лед.-- В санях.--
Следы лейтенанта Локвуда.-- Опять Прегель.-- Кто там? -- "Германия".

     --  Капитан!  Восемьдесят три  градуса  восемь минут  шесть секунд!  --
весело отрапортовал помощник де Амбрие.
     -- Браво, любезный Бершу! Мы можем друг друга поздравить.
     -- Наша экспедиция  продвинулась дальше  сэра  Джорджа Нерса,-- заметил
доктор.
     -- Но не намного... Меньше чем на один градус.
     --  И все  же...  Как бы то ни было, ни один корабль еще не заходил так
далеко на север.
     --  Вы  забываете о Прегеле,  доктор. Быть  может, он  нас  значительно
опередил.
     -- Опять Прегель!.. Но ведь это только ваше предположение! Вы не можете
сказать наверняка, что он здесь уже прошел.
     --   Прегель  --  человек   бесстрашный,  никакое  препятствие  его  не
остановит.
     Разговор этот состоялся двадцать  шестого  июня.  Согласно вычислениям,
"Галлия"  дошла до  места, куда, по уверению сэра  Джорджа  Нерса,  ни  один
корабль не мог доплыть.
     Известный английский  путешественник  полагал, что дальше  лежат вечные
льды  или, как  он  говорил,  Палеокристаллическое море,  название  которого
является  производным от двух греческих слов, первое из которых  переводится
как "древний", а второе -- как "кристалл", "лед".
     -- Не знаю, как вечные льды,-- заметил Бершу,-- но огромная неподвижная
льдина шириной, по крайней мере, в три километра там есть, это точно.
     --  А пилы,  топоры и  динамит  зачем?  -- сказал  капитан.-- Попробуем
уничтожить эту преграду.
     "Галлию" ввели  в  небольшую бухту,  образовавшуюся во льдине, и экипаж
сошел на берег. Де Амбрие велел  приготовить сани, решив оценить обстановку.
К тому же такая  разминка была бы полезна и людям и собакам. Чтобы никого не
обидеть, постановили бросить  жребий, кому из матросов ехать  -- требовалось
всего семь человек, не считая самого капитана и Ужиука, погонщика.
     Жребий выпал Плюмовану, Маршатеру, Бигорно, Легерну, Гиньяру и Дюма.
     Парижанин даже запрыгал от радости.
     На  сани  погрузили  съестные  припасы на  две  недели:  сухари, мясные
консервы,  чай,  кофе,  рыбу  и спирт для  светильников и конфорок. Все было
тщательно завернуто в брезент и крепко увязано.
     Собаки, радуясь  предстоящей пробежке, весело повизгивали и  сразу дали
себя запрячь.
     Наконец сани  были  готовы. На  первых капитан  водрузил  флаг  и подал
сигнал трогаться. Это было первого июля.
     Вместе с  капитаном  ехали доктор и Ужиук, затем  Легерн, Ник, Дюма  и,
наконец,  Плюмован, Констан Гиньяр  и Курапье, по прозванию Маршатер. Собаки
было заартачились, но Ужиук  быстро  приструнил их кнутом. Легерн и Плюмован
последовали его примеру, и на всех трех санях воцарился порядок.
     Из-за неровностей льда ехать было трудно.
     Время от времени путники небрежно переговаривались.
     -- О-ля-ля, я бы лучше в ад отправился.
     --  Это еще  почему? -- наивно спросил Курапье, над которым  вечно  все
потешались.
     -- Да ведь говорят же, что дорога в ад вымощена благими намерениями.
     -- Не понимаю.
     --  Ну ты и дурень! Уж по той дорожке наши  сани  шли бы гораздо легче,
чем по этим растаявшим сугробам, лужам и острым льдинам.
     -- Э, да ты опять надо мной смеешься.
     Доктор,  услышав  эту  шутку,  развеселился  и  обратился  к  капитану,
хохотавшему от всей души;
     -- А парень бывает  довольно остроумным, и его  выходки с оригинальными
сравнениями презабавны.
     --  С  другой  стороны, это  очень ценное  качество, которое  прекрасно
помогает поддерживать здоровый моральный  дух  нашей экспедиции,-- сказал де
Амбрие.
     --  Да  уж  кому это  знать,  как  не мне. Задор и  веселье  --  лучшее
лекарство против  мрачной безнадежности полярных  ночей. Один остряк с таким
темпераментом стоит целой аптеки.
     Состояние дороги, по выражению  парижанина, стало совершенно плачевным.
На возвышенных  частях,  где  было  сухо,  снег  покрылся настом, что  очень
затрудняло путь.  В  низине,  заполненной водой  или  скорее густой  снежной
грязью,  люди проваливались в полурастаявшую жижу по  колено, а собаки -- по
самое брюхо. Если бы не  эскимосские сапоги, которые абсолютно не промокают,
путешественникам пришлось бы идти в ледяной воде. В первый  раз парижанин  и
его товарищи по достоинству  оценили сани. До  этого они думали, что собачьи
упряжки   предназначены   только  для   того,   чтобы   "с  ветерком"  мчать
путешественников сквозь снежные поля. Но в этот раз получилось совсем иначе.
Люди,  как  и положено простым смертным, шли пешком,  а собаки везли  только
снаряжение  и продовольствие.  Плюмован стал обозным солдатом, притом пешим.
Вещь, не виданная даже в пехоте, к которой он, как  настоящий  морской волк,
чувствовал некоторую жалость.
     Понадобилось совсем немного  времени,  чтобы  понять,  что движение  на
санях  дальше  невозможно.   Ледяные  глыбы  все  более  неправильной  формы
следовали  одна за другой. На  этом ледяном панцире встречались целые скалы,
холмы,  пригорки  и  миниатюрные ложбины. Человек,  даже  обладая  ловкостью
обезьяны или циркового клоуна, не смог бы удержать равновесие, сидя в санях.
Сани с трудом  преодолевали наклон в сорок пять градусов, на полной скорости
съезжали вниз, наклоняясь  вправо, затем попадали в какую-нибудь  рытвину  и
клонились влево.  Так и продвигались  вперед, с трудом сохраняя равновесие и
раскачиваясь  все  сильнее  и   сильнее.  Когда  собакам,  высунув  языки  и
напрягаясь из последних  сил,  не  удавалось  сдвинуть сани  с места,  людям
приходилось  толкать их  сзади.  Иногда  нужно было  удерживать  повозки  на
покатом спуске, чтобы помешать скользить слишком  быстро, или освобождать от
лишнего груза, когда встречались  слишком большие  неровности.  Бывало,  что
новичок-погонщик, зазевавшись,  растягивался во весь рост, к великой радости
своих товарищей,  буквально  через несколько мгновений становящихся жертвами
подобного же  несчастья. Эти падения были довольно безобидны,  но нужно было
остерегаться,  чтобы не оказаться в  воде. Лед далеко не везде был одинаково
тверд   и   однороден.  Замерзшая  морская  вода  тонкой   коркой  покрывала
предательские ямы,  через которые  дышали тюлени, и  если путешественник был
недостаточно осмотрителен, то в  любой момент  мог провалиться по  пояс. Эти
ледяные  рытвины были  очень коварны,  почти  ничто не  указывало неопытному
путешественнику на их присутствие. Нужно  было мало-помалу учиться различать
их подобно охотнику на уток, который безошибочно распознает коварную трясину
болот. Вот почему странствование на санях гораздо опаснее осенью, чем зимой,
тем более что в экспедиции было много новичков.
     К счастью,  очень помог большой опыт доктора, всегда готового ко всяким
неожиданностям.   Так  что   просчетов  и   ошибок,  таких  частых  вначале,
становилось  все  меньше.  Несмотря  на  все  трудности,  караван  продолжал
двигаться вперед, держась южной стороны.
     Все  шло  довольно  сносно,  лишь иногда  кто-нибудь  падал  или слегка
проваливался.   Но  вот  Констан  Гиньяр,   человек,  явно   родившийся  под
несчастливой  звездой  и  к тому  же нормандец, как  будто решил подтвердить
роковое влияние своего светила.
     С грехом пополам отряд  медленно шел  вперед. Время от времени капитан,
по указанию Ужиука, поворачивался и кричал морякам, чтобы  они избегали того
или иного подозрительного объекта. Гиньяр, отстав  на несколько шагов, чтобы
достать  табачку,  взобрался  на гребень, внезапно поскользнулся, упал  и --
бах! --  уселся как раз посреди лужи. Шум падения  и  проклятья, которые его
сопровождали, заставили Курапье и Плюмована обернуться.
     --  Господин  решил  принять  ванну?  --   закричал  парижанин,  увидев
барахтающегося в воде и отчаянно ругавшегося моряка.
     -- Это, наверное, твоя страсть  -- купаться при нуле  градусов,  а? Ну,
хватайся за трос и вылезай!
     Смущенный Констан Гиньяр, промокший до самых подмышек, трясясь и клацая
зубами, наконец вылез.
     -- Черт возьми,-- пробормотал он.-- Вот  так стирка! Я продрог до мозга
костей.
     -- Стоп,-- приказал капитан.-- Ты промок, парень, нужно переодеться.
     --  О, спасибо, капитан, не  стоит беспокоиться. На  ходу  высушусь. Не
обращайте внимания, я просто был невнимателен и не заметил эту дыру.
     Через минуту подбежал доктор.
     -- Разденьте  этого  храбреца,-- сказал  он  резко,--  и хорошенько  по
очереди разотрите.  Он вспотел перед тем, как провалиться, и может произойти
кровоизлияние. Быстрее! Спиртовку и кастрюлю со льдом!
     Моряки  принялись по очереди растирать Гиньяра, который уже освободился
от  одежды,  ставшей  твердой,  как  картон.  Капитан  вместе  с  Плюмованом
растирали  ему   кожу,   затем,   после  пяти  минут  усиленной  гимнастики,
несчастного малого засунули в меховой мешок.
     Подогретая на спиртовке вода  уже вскипела, доктор заварил чай, положив
в кипяток щепотку заварки и добавив внушительную порцию рома.
     -- На-ка, выпей это,-- сказал  он  моряку, у которого зубы  стучали как
кастаньеты.--  На  этот  раз ты легко отделался, но  на  будущее не  вздумай
нырять, когда вспотел, поберегись!
     Что касается  нас, друзья,  послушайте меня внимательно. Не  прилагайте
чрезмерных усилий  при ходьбе, чтобы не вспотеть. Сейчас  время года гораздо
худшее,  чем зима, особенно для новичков,  которые слишком тепло  одеваются.
Они  сильно перегреваются, потом быстро охлаждаются, рискуя схватить плеврит
или ревматизм.
     Если  же с вами  произойдет  нечто  подобное, отбросьте  ложный стыд  и
делайте то,  что я только что приказал  вашему несчастному товарищу, который
мог бы умереть здесь, прямо у вас на глазах, не приходя в сознание.
     -- Вот дьявольщина,--  пробормотал про себя Плюмован,-- я бы никогда не
подумал, что человек может так быстро отбросить копыта. Оказывается, это еще
хуже, чем солнечный удар на экваторе. Однако Гиньяр не такой уж хиляк!
     Это происшествие задержало путешественников на два часа, за которые все
успели  неплохо   позавтракать,  и   послужило  хорошим   уроком   матросам,
беззаботным и неосторожным, как большие дети.
     Когда наступил вечер,  точнее  вечернее время, так  как в эту пору года
солнце здесь светит круглые сутки, капитан приказал поставить палатку. После
сытного ужина матросы по  трое улеглись  в  меховые спальные мешки.  Капитан
разместился вместе с доктором, а Ужиук растянулся прямо на льду.
     В этот день они проделали десять миль и утром двинулись дальше. Все шло
как нельзя  лучше. Время  года благоприятствовало путешественникам.  Эскимос
время  от времени вылавливал  из трещины тюленя, ловко действуя гарпуном,  и
тогда собак, к их великой радости, кормили свежим мясом.
     На здоровье никто не жаловался. Только глаза болели от  снега и солнца.
Доктор распорядился выдать всем солнечные очки.
     Восхищенный Плюмован, тотчас нацепив их на  нос, пошел полюбоваться  на
себя в  ближайшей  луже,  которую  с успехом  использовал  вместо зеркала, и
удовлетворенно объявил, что очки придают ему вид философа.
     Затем новшество примерил  Дюма. Загорелая кожа, борода веером и широкий
нос делали повара просто великолепным. Парижанин  не преминул  заметить, что
кок похож на марабу. А ужасно курносому Констану Гиньяру никак не  удавалось
надеть очки на свой короткий нос, что страшно развеселило Плюмована.
     -- Бедняга, твои очки нужно отправить в манеж.
     -- Это еще зачем?
     -- Чтобы научить их верховой  езде. Они не  умеют сидеть в седле, но ты
их учи, не снимай даже ночью.
     -- Что-что?
     -- Нельзя их снимать, даже когда спишь, доктор так сказал.
     -- А!..  Эх,  забавно смотреть сквозь них.  Здорово! Как будто горы,  а
внизу зеленые луга.
     -- Я тут, кстати, вспомнил, как один нормандец -- твой земляк,  нацепил
зеленые очки на барана.
     -- Ну, рассказывай!
     --  Чтоб  мне  провалиться, если  я  вру! Нормандец,  хитрый  плут, дал
деревянных стружек несчастному животному, а тот их принял за траву!
     Очки  целый  день  подогревали  остроумие  неистощимого  шутника.  Все,
исключая,  естественно,  капитана и доктора, получили свою  порцию насмешек.
Досталось и Ужиуку. Эскимос со  своим пухлым, приплюснутым  лицом, казалось,
был  просто  создан  для  шуток. Очки уморительно смотрелись  на его круглой
физиономии.  Плюмован,  не долго думая, заявил, что гренландец напомнил  ему
парижскую консьержку, только дама, открывающая  двери, была более  бородата,
чем эскимос.
     В то время как матросы беззаботно шутили и смеялись,  капитан оставался
серьезным,
     Шесть  дней исследований ничего не дали.  В  ледяном поле  не  было  не
только канала, но даже сколько-нибудь значительной трещины. Еще день пути --
и придется возвращаться назад.
     У  де  Амбрие оставалась  единственная, но весьма зыбкая надежда. Между
льдиной  и  землями,  открытыми  Локвудом,  помощником  Грили,  должно  быть
свободное пространство. А до этих земель не больше двух --  двух с половиной
миль.  Окажись  там хоть узкая  полоска воды,  ее можно было  бы  без  труда
расширить до нужных размеров и провести судно.
     Увы!  Ничего  подобного  обнаружено  не  было!  Там,  где  Локвуд нашел
небольшой  канал, теперь сплошь  лежал лед. Напротив мыса  Вильда в  бинокль
можно было рассмотреть памятный знак, поставленный Локвудом и его спутниками
на  месте  последнего перехода к  полюсу.  Капитану  захотелось  увидеть его
поближе, и через час все были там.
     Но что  самое поразительное  -- шагах  в ста от знака  стоял  еще один,
видимо недавно сооруженный из положенных одна на другую глыб каменного угля.
     Де Амбрие нахмурился.
     Опять Прегель!
     Доктор и Ужиук  нашли  спрятанный  между  глыбами  бокал,  а  в  бокале
пергамент, где по-немецки, по-французски и по-английски было написано:
     "Я,  нижеподписавшийся,   начальник   германской   полярной  экспедиции
поставил сей знак по случаю посещения мною сего места. Продолжаю свой путь и
надеюсь поставить еще один знак в десяти милях на север.
     Юлиус Прегель.
     18 мая 1887 г.".
     -  Бедный  Локвуд!  --   вскричал   доктор.--   Тупоголовый  немец  его
перещеголял.  И вы только  подумайте,  что  пишет!  Начальник экспедиции  на
Северный полюс!.. Как будто  он уже  побывал там!  Издеваться над несчастным
Локвудом!.. Грабить мертвого!..
     -- Успокойтесь,  доктор. Мы пробьем дорогу сквозь  лед и пройдем дальше
немца! Не забудьте, Прегель вышел в море на год раньше нас, а опередил всего
на пять  недель, судя  по дате на документе. Вполне возможно,  что судно его
сейчас еще только в Форт-Конжере... Впрочем, не будем строить предположений.
Пора возвращаться.  И как можно быстрее. На судне, наверное, волнуются из-за
нашего долгого отсутствия.
     Де  Амбрие, чтобы быть уверенным, что лед на  обоих берегах  однороден,
решил вернуться на корабль другой дорогой. Он высадил свою маленькую команду
параллельно землям  Локвуда. Моряки держались скал, не покидая ледника. Путь
был гораздо тяжелее, чем раньше.
     Так,  французские  исследователи,  увидев  в  бинокль  мыс  Вашингтона,
замеченный  лейтенантом  Грили,  открыли  фьорд,  которому  Грили  дал   имя
несчастного командира "Жаннеты", и пошли вперед, огибая ледник с юга.
     Итак, через тридцать шесть часов  экспедиция будет  закончена. Несмотря
на туман  и препятствия, которые встречались на каждом шагу, путешественники
не  боялись  заблудиться,  настолько  капитан   был  уверен  в  правильности
выбранного  направления. Прошло двенадцать  часов, потом  еще двенадцать,  в
последний раз ставили палатку.
     -- Вперед, ребята, смелее! Цель близка.
     Де Амбрие, обычно такой хладнокровный, выказывал явное нетерпение.
     Доктор,  которому  была известна  причина  этой  спешки, тоже  подгонял
матросов, служа им примером. Он ускорил шаги и, казалось, совсем  забыл, что
покрылся испариной, об опасности которой сам недавно предупреждал.
     Это происходило  четырнадцатого июля[61]  --  в национальный
праздник французов.  Капитан хотел  сделать сюрприз  своим товарищам.  Бершу
получил соответствующий приказ, на борту было уже все  готово, дабы достойно
отметить  знаменательную дату: изысканные блюда, хорошее вино, ликеры, потом
различные  представления,  подготовленные матросами,  оставшимися на  борту.
Организация  веселого, задорного праздника среди вечной мерзлоты,  в  основе
которого лежал горячий патриотизм,-- явление поистине уникальное.
     Капитан все  время  ворчал  на  туман, скрывающий  корабль,  украшенный
разноцветными флагами,  к  которому подходили  все  ближе  и  ближе.  Собаки
повернули  свои острые морды на юго-восток и  шумно вдыхали почти неуловимые
запахи.  Одна из  них -- Помпон  -- любимец  парижанина, внезапно завыла,  и
словно  эхо  ей  ответил  отдаленный прерывистый  лай.  Внезапно  вся  свора
принялась  неистово лаять, к  великому  изумлению  людей, не  веривших своим
ушам.
     -- Ба,-- озадаченно  заметил  парижанин,-- видно,  это какой-то  шутник
веселится на корабле и передразнивает моих собачек.
     -- Ну, тише вы, окаянные! Вы бы должны знать, что это не ваши собратья.
Есть, однако, с чего ошибиться. Если  бы я хотел  изобразить собаку, у  меня
вряд ли бы лучше получилось.
     Как    справедливо   заметил   Плюмован,    имитация   была   настолько
правдоподобной,  что собаки  ощетинились  и глухо рычали. Можно  было  легко
догадаться, что  на  собачьем языке  это  рычание означало отнюдь  не "добро
пожаловать".
     И вдруг перед  изумленными  людьми  появилась  какая-то  темная  масса,
призрачно выделявшаяся  среди опаловой  белизны  осевшего  пара. Можно  было
различить корпус корабля. Из груди матросов вырвалось глухое восклицание.
     -- Wer da? Кто там? -- донеслось с корабля.
     Де Амбрие вздрогнул.
     -- А вы кто?
     -- Корабль "Германия", из Бремена, капитан Вальтер.
     -- А я -- капитан "Галлии", французского корабля.
     -- Милости просим, капитан.
     -- Я  не к вам, извините... Мой корабль тут где-то поблизости, в тумане
его не видно.
     -- "Галлия", капитан, стоит в трех кабельтовых южнее.
     -- Благодарю вас. Честь имею.
     Французские матросы угрюмо молчали.
     -- Ну, что вы на это скажете? -- спросил доктор.
     -- Скажу, что нисколько не удивлен.
     -- Я думаю, что у них навязчивая идея --  опередить соперников,  причем
весьма странными способами.
     -- О да, так их опознавательный знак стоит на двести метров дальше, чем
у Локвуда, а здесь их корабль расположен дальше к северу, чем наш.
     -- Ну,  едва ли на  двести  метров.  Это  сущие пустяки.  Мы наверстаем
упущенное и легко обгоним их, я в этом твердо уверен.
     -- Но если придется зимовать, вам не кажется, что будет очень неприятно
каждую  минуту  видеть  наших  победителей,  у нас  под  носом  зубоскалящих
победителей, кичащихся своими смехотворными результатами.
     --  Но  мы  имеем  своеобразную компенсацию.  У  нас  есть великолепная
якорная стоянка, чем они похвастаться не могут.
     Последние  слова  доктора  сопровождались  громким   радостным  "Ура!".
Показалась "Галлия". Как  бы  для  того,  чтобы увеличить всеобщую  радость,
появилось солнце, лучи которого  наконец  пробили  туманную завесу, и  перед
восхищенными взглядами французов появилось расцвеченное флагами судно. Затем
раздался новый крик: "Да здравствует капитан!"
     Чтобы быстрее  приступить  к  празднеству,  вновь  прибывшие,  забыв об
усталости,  пошли  переодеваться,  и  веселье   началось.  Сначала  устроили
настоящий пир, на котором присутствовало  все  начальство,  причем командиры
гуляли  не меньше  матросов.  Потом стали произносить  тосты  за Французскую
республику, за капитана, за покорение полюса.  После еды  на  площадке,  где
стояло пианино, начался  концерт.  Сцена  была  более  двух метров  длиной с
двойным занавесом. Начались выступления.
     Лейтенант, господин  Вассер,  играл на пианино. Однако  он был  из  тех
виртуозов, которые останавливаются, открыв рот, не осмеливаясь из уважения к
дисциплине возвысить голос, когда играет их начальник.
     Колоссальный успех имел  Плюмован. Он  спел  арию, которой  был  обязан
своим  прозвищем. Аплодировали изо всех сил, не  боясь  отбить огрубевшие от
работы  ладони,  и  ему  пришлось  три  раза   спеть  знаменитый  куплет  из
"Риголетто":
     Сердце красавиц склонно к измене
     И к перемене, как ветер в мае...
     -- Браво, парижанин, браво!
     -- Эй, Плюмован, да это  же ты, это  же  твоя песня. Ты не говорил нам,
что участвовал в знаменитой опере.
     Прерванный таким образом, парижанин перешел на прозаический язык:
     --  Знаете,  друзья,  тут  есть  чем  похвастаться.  Вы  мне  напомнили
прискорбный случай, который погубил мою драматическую карьеру.
     -- Расскажи!
     -- Как-то  мне  пришла  в голову странная идея --  пойти  петь  в Опере
славного города Орлеана, и  я  должен был исполнять  роль  герцога,  который
поет[62] "...плюм о ван...". И в тот момент,  когда  я беру самые
высокие ноты, сильный запах  уксуса бьет в нос публике, и вот... я  атакован
целой  бурей  свистков. Черт, какая неудача! Вы, конечно, представляете, что
на этом мой дебют закончился, к великой радости товарищей по театру, которые
сильно завидовали моему успеху. Вот после этого меня и прозвали "Плюмован" в
память о провале.
     Прошло  некоторое время. Из Орлеана я перебрался аж в Буэнос-Айрес, где
и  преуспел  в том... что  нашел  директора, который "забыл"  заплатить  мне
жалованье.
     Однако надо было как-то  жить. Я подвизался поваром, но, честно говоря,
даже не умел почистить  копченой  селедки. И... оказался на  улице. Пришлось
стать цирюльником, но я так здорово  брил моих клиентов, что  после  каждого
сеанса они уходили с изрезанными  ушами и носами. Ничего  не оставалось, как
сложить оружие.  Я  вернулся во  Францию  кочегаром  на борту  транспортного
судна,  чтобы оплатить свой проезд. Профессия мне понравилась,  я проработал
восемь лет  и не раскаиваюсь, потому что  сегодня  имею  честь работать  под
началом нашего славного капитана. Вот и вся моя история.
     Излишне  говорить, что рассказ удостоился не меньшей похвалы, чем ария.
Концерт продолжался.  Пели патриотические, сентиментальные и шутливые песни.
Потом  Дюма своим  почти  органным  басом  спел прованский романс, в котором
никто ничего не понял, но зато аплодировали от всего сердца.
     Затем  началась стрельба  по мишеням с  довольно  заманчивыми  призами,
среди  которых особо выделялась  пеньковая трубка.  Призы подогревали  пыл и
азарт соперников. Дюма, обычно не принимавший участия в конкурсах, промазал,
а парижанин,  который не мог задеть ни одной фигурки  в ярмарочном балагане,
попал в самую точку. Он выиграл трубку и любезно подарил се бравому эльзасцу
Фрицу  Герману,  который время от времени показывал кулак немецкому кораблю,
стоявшему у края прибрежных  льдов.  Этот подарок немного  успокоил храброго
малого  и заставил  на время  забыть о недавней  ране. Накануне,  видя,  как
пришла "Германия", он в гневе разбил свою фарфоровую трубку.
     Позже Фриц предложил пойти перевернуть вверх дном злополучный  корабль,
"чтобы достойно закончить праздник".
     -- Не переворачивай ничего,  мой дорогой,-- мягко вмешался де Амбрие,--
и наберись терпения в ожидании реванша.
     -- До этого еще далеко, капитан, а жизнь коротка...
     -- А мы начнем прямо завтра, и я уверен -- победа будет за нами.
     -- Прекрасно, за победу!
     Конец первой части





     Светит, но  не греет.-- Капитан хочет прорезать ледяное поле.-- Пила.--
Французское  изобретение.--   Электрический  аппарат.--   Первые  пятнадцать
метров.-- Опять динамит.-- Тяжелый труд.-- Незваные гости.-- Предложение  со
стороны офицеров "Германии".-- Решительный отказ.

     Полярный день продолжал тянуться.
     В полночь,  как  и в полдень,  ослепительно  ярко светило  солнце.  Все
вокруг  сверкало и  искрилось. Только не  было здесь  ни ласкового тепла, ни
душистых  цветов,  ни резвых  зверьков, ни  щебечущих  птиц, ни  букашек  --
ничего,  что  радует  летом  душу.  Сплошной  лед,   куда  ни  кинь  взгляд.
Окаменевший  и  неподвижный.  На всем печать  смерти. Само солнце, казалось,
оледенело.
     Арктическое лето  короткое.  Уже  не  за  горами зима, с  ее  жестокими
холодами и долгой полярной ночью...
     Через  месяц,  к пятнадцатому  -- двадцатому августа, подтаявшая слегка
льдина  вновь сделается нерушимой,  как скала. Неровности  ушли под  снежный
покров.  Зажглась  в небе первая звезда, наступила ночь, и исчезли последние
приметы жизни.
     Но ничего  не пугало наших путешественников. Ни бесконечные сумерки, ни
лютый мороз, ни вечные льды. В борьбе со стихией они выходили победителями.
     С   удивлением   смотрели  матросы   "Германии"  на  то,  как  трудятся
французские моряки.
     Однако капитан  де Амбрие считал это  делом обычным. Раз уж  встала  на
пути льдина,  надо,  пока  не  началось  лето,  пробить в  ней  канал в  три
километра длиной и метров двенадцать шириной. Вот и все.
     В ход были пущены пилы, топоры,  ножи, колуны, все, чем можно долбить и
рубить. Динамит пока не трогали, приберегали на крайний случай.
     Неужели  капитан думает, что можно обойтись лишь  усилиями людей? Разве
возьмет  пила  лед? Но пила на "Галлии"  особая,  с  громадными зубьями,  по
десяти  сантиметров каждый. И не  голыми  руками приводят ее в движение! Для
этого можно было бы использовать паровую  машину "Галлии", но пилой придется
работать на расстоянии пятнадцати,  двадцати, а то и сорока метров от судна.
А туда машину не потащишь.
     Еще можно воспользоваться электричеством.
     Этот  способ  основан на  открытии, сделанном в  1875  году французским
инженером Марселем Депре[63].
     Сообщите   динамо-машине[64]   движение,   и  она  даст  вам
электричество, сообщите ей электричество -- и она даст вам движение.
     Представьте  себе динамо-машину, приводимую  в  действие газом,  водой,
сжатым воздухом, паром.  Под влиянием  полученного движения  она  выработает
известное количество тока; отсюда и название этой машины -- генератор.
     Затем с  помощью  проволоки установите сообщение между  этой машиной  и
другой,  такой же. Вторая  машина, или  рецептор,  воспримет  переданное  ей
электричество и выполнит механическую работу.
     Правда,  при  такой   передаче  тридцать  --  сорок  процентов  энергии
теряется. Но разве не чудо -- передать силу, пусть  с некоторой  потерей, на
расстояние сотен, тысяч,  десятков тысяч  километров и  более,  как передают
телеграмму?
     Готовясь   к   полярной  экспедиции,  де   Амбрие  взял  с   собой  две
динамо-машины системы Депре, способные передавать на определенное расстояние
шесть  лошадиных  сил.  И  вот  пришло  время  эти машины  использовать.  Их
установили, соединив проволокой; приготовили механические пилы. Вооружившись
подзорными  трубами  и биноклями,  за  своими собратьями наблюдали  немецкие
моряки.
     Фриц, взявшись  рукой за  регулятор,  пустил по  свистку пары.  Пила  с
визгом, легко и свободно врезалась в лед.
     Только сейчас матросы поняли замысел де Амбрие и пришли в восторг.
     -- Ай да капитан! -- восклицали они.-- Надо же такое придумать!..
     -- Пила-то, пила! Лед режет, как масло!
     Через четверть часа в льдине  образовался  надрез в  пятнадцать  метров
длиной.
     -- Стоп! -- скомандовал капитан.
     Машину  остановили, чтобы изменить  направление,  и  вскоре надпиленный
кусок  льдины был вырезан  напрочь. Когда пила таким образом  вычертила дугу
окружности диаметром примерно в два метра, капитан опять скомандовал:
     -- Стоп!
     Снова  изменили направление машины, параллельно  прежнему, и от  льдины
отделилась первая глыба.
     Работа для моряков хоть и была непривычной, результаты для первого раза
оказались как нельзя  лучше.  Теперь встал  вопрос; куда  девать  отпиленную
глыбу?
     -- Капитан что-нибудь придумает,-- говорили матросы.
     И он придумал, решив прибегнуть к динамиту.
     Все инструменты  и приспособления перенесли на следующий участок и,  не
теряя  времени, стали дальше  пилить, а в отпиленной  глыбе просверлили пять
отверстий и заложили в каждое по десять зарядов.
     Взрыв оказался  не таким  мощным, как в  бухте  Мельвиля, но цель  была
достигнута.  Глыба разлетелась  на  куски, которые  судно  во время движения
могло без труда разбросать. Если хватит динамита, можно и дальше действовать
таким же способом. Де Амбрие высчитал, что если  в середине лед  не окажется
толще, то на весь канал  потребуется около тысячи  снарядов.  Иначе придется
израсходовать еще некоторое количество динамита.
     После шестнадцати  часов  усиленной работы образовался  канал длиной  в
шестьдесят метров.
     Это был прекрасный результат, принимая во внимание сложность дела.
     Учитывая,  что  ледяное поле было длиной около  трех километров, на всю
работу,  при  существующих  условиях, потребовалось бы не  менее  пятидесяти
дней.  А это уже  будет  седьмое  сентября, зима.  Распиленные  льдины снова
смерзнутся. И весь  труд пропадет даром. Необходимо  во что бы  то  ни стало
выиграть время.
     Капитан  пока не  знал,  как  это  сделать,  но, как  всегда,  надеялся
что-нибудь придумать, а пока велел продолжать работу.
     Приказано  было  выдавать  экипажу  двойной рацион. Матросы  работали с
неистовством.   Восемнадцатого  числа   канал   удлинился   на  сто  метров,
девятнадцатого -- еще на сто  десять. Но чего это стоило!  Люди трудились до
седьмого пота!
     Немцы, сидевшие у себя на корабле  и даже  носа не показывавшие,  стали
подавать признаки жизни:  то выезжали на лед на санях, то бегали на коньках,
не скрывая своего желания приблизиться к французам.
     -- Черт  меня  побери! -- проворчал Фриц,  достойный эльзасец,  который
всегда говорил все, что думал.-- Проклятые псы готовы уже на нашу территорию
перебраться. Ну, подождите же!
     -- Эй, друг, спокойствие, не впутывай нас в неприятную историю.
     -- Да какую там историю, всего-то одно  и нужно -- набить бы бока этого
кашалота динамитом и поджечь, пусть я бы даже взорвался вместе с ним!
     -- Вот черт, что ты мелешь?
     --  Что  вы  хотите,  у меня просто  кровь закипает, когда я  вижу этих
прусских ворон. И подумать только, надо  было добраться до Северного полюса,
чтобы встретить их здесь!
     -- Гляди-ка, двое с той стороны идут сюда.
     -- Да они совсем обнаглели!
     -- Гром и молния! Если бы  я  был  на  месте капитана, я бы их встретил
парочкой выстрелов.
     -- Старина Фриц, еще раз прошу тебя, успокойся!
     -- Жаль, что мы не на войне, иначе бы я...
     -- Ну вот, они уже здесь!
     Немцы  были  аккуратно одеты в  голубую  форму,  которую  обычно  носят
офицеры морского флота. Начались  переговоры  с капитаном. Де Амбрие человек
очень  сдержанный  и.  не  выносящий  фамильярности, холодно ответил  на  их
приветствие и спокойно ждал, что будет дальше.
     --  Господин  капитан,-- сказал  один из немцев,-- благодарю за то, что
посетили  Форт-Конжер, и хочу представить вам командира "Германии", капитана
Вальтера.
     --  Весьма  рад  познакомиться,--  поспешил  представиться Вальтер,  не
дожидаясь  ответа  де  Амбрие.-- Спасибо  господину  Фогелю  за  то, что  он
способствовал   сближению   соперников.   Согласитесь,   господин   капитан,
соперничество вовсе не вражда.
     Де Амбрие  был  слишком хорошо  воспитан, чтобы  выказать Вальтеру свою
неприязнь. Он произнес в ответ несколько банальных фраз и хотел откланяться,
сославшись на дела.
     -- О, мы  не хотели бы вам мешать,-- промолвил Вальтер,-- тем более что
вы затеяли поистине грандиозное дело.
     -- Стараюсь как могу проложить себе путь,-- ответил де Амбрие.
     -- Но ведь такое не всякому по плечу.
     -- Вы сомневаетесь в успехе дела?
     -- Напротив. Но я смущен.
     -- Почему?
     -- Ведь тогда мне придется воспользоваться плодами вашего титанического
труда, чтобы продвинуться следом за вами к северу.
     -- Ах, вот оно  что!.. Понимаю. Что же, на здоровье. Своих  следов я ни
от кого не прячу!
     --  Но,  господин капитан,  с моей стороны  было бы  в  высшей  степени
несправедливо не предложить вам вознаграждение.
     -- Убытка я не несу и, следовательно, не претендую на вознаграждение.
     --  Извините,  господин капитан, может быть,  я не так  выразился из-за
плохого знания французского.
     -- Чего же, собственно, вы хотите?
     -- Хочу предложить вам...
     -- Мне? Что же именно?
     -- Своих  матросов, в  помощь вашим. Я  не смею воспользоваться плодами
ваших трудов, не приняв в них участия.
     --  Вы хотите, чтобы  ваши люди  работали  вместе  с  моими?..  Но  это
невозможно!
     -- Почему же? Мы будем следить, чтобы они вам повиновались.
     -- Нет, нет. Здесь все должны делать только французы.
     -- Но послушайте. Ведь нам придется идти следом за вами.
     -- Пожалуйста.
     -- Еще одно  слово, капитан! Вообразите, что этот канал сделан немцами!
Стали бы вы им пользоваться?
     -- Ни за что!



     Французские  матросы  возмущены.-- Немецкая бесцеремонность.--  Военная
хитрость.-- Понижение температуры.-- Приметы  ранней зимы.--  Обморожение.--
Экскурсия.

     Капитан и офицеры "Галлии" не могли нахвалиться своим экипажем. Матросы
безропотно преодолевали все  трудности. А  между тем дело,  которым пришлось
заниматься, было для  них ново и непривычно. Они не совсем понимали конечную
цель  своего  труда, но, не щадя сил,  старались  продвинуться  еще  хоть на
несколько  метров  к северу, к  неведомой  географической точке где-то  там,
среди льдов.
     Зачем?  А кто его знает! Капитан приказал -- значит, надо.  Вся команда
обожала де Амбрие и готова была идти за ним в огонь и в воду.
     А тут еще немцы, пруссаки... Таращатся... Следят за каждым шагом... Как
же тут не показать себя?
     Но  однажды утром матросы увидели, что в канал, проложенный их  руками,
входит немецкий корабль!
     Только  дисциплина заставила французских моряков сдержать охватившую их
ярость.
     -- Гром и молния! -- вскричал Плюмован.-- Чужими руками жар загребают!
     -- Не жар, а лед,--  возразил  другой матрос, тоже  парижанин,--  но от
этого не легче.
     --  Pecaire!  -- буквально зарычал Дюма.-- Одно  слово, капитан,-- и  я
всех их перестреляю...
     -- Carai! -- крикнули баски.-- На абордаж!..
     -- На абордаж!.. Это дело! -- вторили им нормандцы.
     -- Maler d'oua! На абордаж! -- твердили бретонцы.
     --  Тихо вы, там! -- спокойно одернул их Геник.-- Не суйтесь,  когда не
просят!
     -- Как же такое терпеть, боцман? -- разом заговорили матросы.
     -- Тошно смотреть даже через солнечные очки!
     --  Сказано, не  шутите! Капитан так этого  не оставит!  Он знает,  что
делает!
     -- Ну, если так... Оно конечно... Капитан знает...
     Одного упоминания о капитане было достаточно, чтобы волнение улеглось,
     К двенадцатому августа, после множества удач и неудач, канал уже достиг
тысячи шестисот метров в длину. Чем ближе  клонилось к горизонту солнце, тем
становилось  холоднее, но путь,  проложенный  с таким трудом,  пока  еще  не
сковало льдом.  И "Германия"  не упустила случая приблизиться к французскому
кораблю на полторы тысячи метров,  нисколько не заботясь об этике.  Немцы не
зря торопились: тринадцатого августа мороз усилился, и южный выход из канала
замерз.
     Но в  середине льда не  было,  и капитан  Вальтер  решил  двигаться  за
французами следом, благословляя свою счастливую звезду и надеясь на успех.
     В  тот день, когда обратного пути у "Германии" уже не было, де  Амбрие,
видимо, не без умысла, неожиданно изменил способ производства работ.
     Из опасения истратить весь динамит или же по другой причине он запретил
дробить лед  динамитом, у  правого  берега канала велел  соорудить временный
док, ввести в него "Галлию", а отпиленные глыбы толкать назад, мимо корабля.
Таким образом, позади "Галлии" образовался ледяной затор.
     Немцы были удивлены,  но не решились  спросить, почему соперники больше
не используют динамит.
     Они  простояли  двенадцать часов,  а тем  временем  французские  моряки
успели  протолкнуть восемь глыб,  каждая метров по пятнадцати. За ночь глыбы
смерзлись,  встав  стеной  между  "Галлией"  и  "Германией".  Разрушить  эту
преграду  капитан  Вальтер не  мог,  не  имея таких  приспособлений,  как  у
конкурентов.
     Задумано было ловко,  не придерешься. В данном  случае  де Амбрие волен
был действовать по собственному усмотрению.
     Из-за своей бесцеремонности  немцы  оказались в ловушке. Нечего было  и
думать выбраться из канала до оттепели. С  "Германии" доносились проклятия и
отборная зарейнская ругань. Зато экипаж "Галлии" ликовал.
     -- Попались, головастые! -- кричал Плюмован.
     -- Сидите теперь тут до второго пришествия! - гремел эльзасец.
     -- Здорово придумано! Верно, парижанин? -- спросил Ник.
     -- Еще бы! Первый сорт!
     --  Malar  d'oue!  --  засмеялся  Легерн.--  Они до  будущей весны  тут
просидят!
     -- И поделом им! Пусть не лезут куда не надо!
     -- Теперь, по крайней мере, будем стараться для себя!
     -- Дни стали короче, время уходит...
     -- Солнце едва светит!
     -- Ночи длинные... А холодище какой!
     -- А вдруг не очистим канал до конца?
     -- Поглядим, что будет!
     -- Во всяком случае, немцы теперь с места не двинутся...
     Погода резко менялась.
     Ночи  становились  длиннее  и  темнее,  солнце  все  ниже склонялось  к
горизонту. Оно словно расплющилось,  стало  бледным  и  нехотя восходило над
этой обездоленной землей.
     Через  пять  недель,  двадцать  третьего  сентября,   наступит  осеннее
равноденствие, а после него начнется страшная арктическая зима.
     Переход  от  полярного  дня  к  полярной  ночи  бывает  резким.  Слегка
оттаявшая земля мгновенно замерзает, нависшую над ней густую мглу не в силах
рассеять даже солнце, то и дело валит снег, мороз по ночам крепчает.
     Французы ожидали,  что еще  недели три простоит хорошая  погода, но она
испортилась через десять дней. Все предвещало раннюю зиму.
     Минула еще неделя.
     Капитан поставил вторую  механическую пилу, и теперь работа велась даже
по ночам при  электрическом  освещении.  Силы матросов  были на  исходе.  Не
помогал даже энтузиазм. То один,  то  другой  отмораживал  себе  руки, ноги.
Доктор опасался гангрены и предписал некоторым полный покой.
     Выбыло из строя пять человек.
     Больше  всех  пострадал   бедняга  Констан  Гиньяр.  Отмороженная  нога
распухла  и посинела.  Доктор назначил ему  ледяные компрессы -- простое, но
очень хорошее средство, и сказал:
     -- Через неделю все пройдет.
     Неделя, конечно, не много. Но сейчас дорог каждый день.
     И все же нельзя рисковать здоровьем людей. Капитан это хорошо понимал и
смирился.
     А ведь еще какой-нибудь километр -- и "Галлия" выбралась бы в свободные
воды!..
     У де  Амбрие  оставалась  одна  крохотная надежда -- на  оттепель. Ведь
тогда  можно будет продолжить работу. Иначе судно останется  в ледяном плену
до весны.
     Что  будет,  то  будет,  а пока  надо хоть  как-то  развлечь  матросов.
Устроить,  к  примеру,  небольшую  охоту  на  санях.  Свежие  припасы  давно
кончились, да и собаки засиделись. Доктор одобрил это намерение.
     Сказано  --  сделано. Запрягли сани. Ехать  должны  были: доктор, Дюма,
парижанин,  два  баска,  оружейный  мастер,  помощник машиниста  и  эскимос.
Капитан со своим помощником, боцманом и машинистом оставались при больных.
     Погода была туманная, но в общем благоприятная для поездки. Все в  один
голос решили соблюдать осторожность, избегать безрассудных поступков, беречь
себя и других. И вот рукопожатия, пожелания успеха...



     Дикая  стая.--  Избиение.--  Мускусные  быки.--   Изобилие  припасов.--
Благополучное возвращение.

     Итак, наши путешественники кратчайшим путем направились к южной стороне
земель, открытых Локвудом. Езды туда было по хорошей санной дороге  не более
дня.
     Все  шло  отлично.  Собаки  мчались с  бешеной  скоростью,  сани  легко
скользили  по  льду, Локвудовы  земли  появились  задолго  до заката.  Таким
образом,  у  путников  было  достаточно  времени  выбрать на  берегу  хорошо
защищенное углубление для ночевки.
     На  следующий  день  по крутизне, к счастью  покрытой  довольно толстым
слоем  свежего снега,  они  добрались  до  высокого  плато,  защищенного  от
северного ветра  тянувшейся  на горизонте цепью гор.  Здесь  в  углублениях,
кроме  мха и  лишайника,  виднелись  головки маков, камнеломок,  лютиков, До
самых гор тянулись целые леса карликовых берез, тонких, как спички,  и ветел
величиной с мундштук.
     Радуясь  этой  находке,  доктор, истый  знаток  ботаники,  рассматривал
цветы, в  то  время как проводник-зскимос,  встав на четвереньки и разгребая
руками снег, принюхивался к земле, словно собака-ищейка, со свистом втягивая
воздух.
     Плюмован,   отличавшийся   любопытством,   посмотрел   и   вскричал   с
отвращением:
     -- Вот это сообразил...
     -- Что там? -- подходя, спросил Дюма.-- Ах,  грязное животное!.. Так  и
разит мускусом[65]!..
     Почтенный провансалец, как и все повара, терпеть не мог духов.
     -- Пахнет  мускусом? -- вмешался  в разговор доктор.--  Это  прекрасно.
Значит, неподалеку есть дичь.
     -- Какая еще дичь? -- удивился повар.-- Позвольте спросить...
     --  Та самая,  что  пахнет  мускусом,  приятель.  По всей  вероятности,
крупная, даже отборная.
     --  Вполне  возможно, особенно если  посмотреть,  как облизывается  наш
Ужиук.
     Собаки  тоже почуяли запах, подняли  головы,  навострили уши и залились
лаем. Издалека донесся ответный вой.
     -- Черт возьми! -- вскричал Дюма.-- Да тут еще кто-то охотится!..
     Вой  становился  все  отчетливее,  переходя   временами  в  рев.  Затем
послышался топот, будто скакал отряд всадников.
     -- Внимание! -- скомандовал доктор и взвел курок.
     --  Смотрите  в оба,  лейтенант.  И вы,  любезный  Дюма. Вам,  пожалуй,
придется сделать двойной выстрел.
     Собаки вдруг опустили  хвосты и уши,  задрожали  и стали жаться  друг к
другу.
     На  середине плато  появились животные с серой  шерстью. Они мчались во
весь  опор.  За ними неслись еще какие-то  четвероногие  с  отчаянным  воем,
размером  поменьше,  а числом  во много раз больше.  Они  были светло-серого
цвета и очень напоминали борзых.
     Припав на одно колено, охотники держали оружие наготове.
     -- Пли! -- скомандовал доктор, когда стая была метрах в двадцати.
     Грянул залп, еще залп. Животные заметались в смятении.
     --  Браво! --  вскричал лейтенант, увидев сквозь дым,  как с  полдюжины
зверей упало на снег.
     -- Есть и подраненные! -- крикнул кто-то. -- Два... три... четыре...
     Животные, бежавшие сзади, остановились в нерешительности, поглядывая то
на людей, то на собак, и бросились на подранков, пожирая их.
     --  Черт возьми! -- вскричал лейтенант.-- Да это волки!.. Они  охотятся
на...
     -- Мускусных быков, мой милый! -- досказал доктор.
     -- На мускусных  быков! -- повторил  лейтенант.--  Какие  же они  здесь
громадные!.. С европейскую корову, не меньше.
     Охотники подумали  было,  что  быки кажутся им  такими  большими  из-за
рефракции,  но,  когда подошли  ближе,  увидели, что туши  и  в  самом  деле
гигантских размеров. Такая добыча -- настоящий клад.
     Каждый бык весил килограммов пятьсот, а было их семь.
     --  Не  иначе, как  этих гигантов называют мускусными  за их  запах? --
спросил Дюма у доктора.
     -- Совершенно верно, любезный.
     -- Смотрите!.. Что там делает наш эскимос?
     Покуда охотники  обменивались мнениями, Ужиук всадил одному из  быков в
шею нож и пил еще теплую кровь.
     - Ну и ну! -- пробормотал лейтенант.
     -- Климат и привычка! -- заметил врач.
     -- Вы только взгляните,  какие  отчаянные эти волки!  Пожирают  быков в
сотне метров от нас... Не поохотиться ли на них?
     -- Зачем убивать без пользы живую тварь?
     -- Почему без пользы? На корм собакам пойдут!
     --  Хватит  собакам еды. У  нас вон какая добыча! Части  похуже скормим
псам. Надо только найти способ переправить эту груду мяса на корабль.
     -- Здесь нам повезло, что и говорить. Теперь закатим пир на весь мир.
     -- А сейчас божественный Дюма приготовит нам роскошный обед,
     -- Сделаю соус из почек,-- объявил провансалец.
     -- Соус так соус.
     Матросы,  как заправские мясники, принялись разделывать туши. Вскрыли и
выпотрошили, к великому удовольствию не только собак, но и эскимоса, который
тут же стал уплетать внутренности.
     Доктор и лейтенант между тем оживленно беседовали.
     -- Вот уж не думал,  что здесь могут водиться такие  гиганты,-- говорил
лейтенант.-- Ведь климат неподходящий.
     -- Не забывайте, мой друг, что здесь много растительности.
     -- Ну, а зимой быки чем питаются?
     -- Достают из-под снега карликовые березы, мох и лишайник.
     -- Поразительно все-таки, как они переносят полярные морозы.
     -- Так  же, как медведи, зайцы, лисицы, волки. Посмотрите, какая у быка
шерсть: длиннее и  гуще,  чем  у американского бизона.  В такой шубе никакой
мороз не страшен.
     -- Видимо так. Раз быки здесь живут.
     -- Они и севернее живут и прекрасно размножаются.
     -- А враги у них есть?
     -- Люди и волки, других не знаю.
     -- Откуда здесь люди?
     -- Летом заходят кочевники.
     --  Одно  непонятно, как  не  боятся  волки  нападать  на таких крупных
животных? Ведь бык может раздавить волка, как муху.
     -- Мускусный бык страшен лишь с виду, а так вполне безобиден. Недаром в
зоологии он называется ovibos moschatus. Ovibos значит овцебык.
     -  А  вот  moschatus, мускусный,  это не точно.  Мускусом  от него мало
пахнет.
     -- Вот отведайте,  тогда увидите, пахнет или не пахнет. Особенно острым
бывает  этот запах весной, а у  старых самцов он просто  невыносим. Выглядят
взрослые   особи  как-то  нелепо:  лохматые,  неуклюжие.   Только  величиной
напоминают быка, а в остальном больше похожи на овцу.
     Скоро  матросы  закончили  разделку туш.  Собаки с  раздутыми  животами
улеглись на  снегу. Ужиук тоже объелся и еле  дышал. Соус из  почек оказался
вкусным, но запах мускуса  повар  не смог  отбить даже  большим  количеством
чеснока. Впрочем, наши охотники не очень-то привередничали и  съели все  без
остатка,  после чего пустились в обратный путь  и благополучно вернулись  на
место.



     Пленники льда.--  Наступление  полярной  зимы.--  Мирная перестрелка.--
Ледяная   скала.--   Внутреннее  устройство.--  Программа  жизни.--  Питание
матросов.-- Объяснение доктора.

     Свершилось!
     Полярный день сменился  сумерками. Солнце больше не светило. Стало серо
и  тоскливо. Мороз сопровождался высокой влажностью воздуха. Тяжелые снежные
тучи  низко  нависли  над  равниной,  все  чаще  бушевали  метели.  Издалека
доносился  оглушительный  треск:  это мороз  сковывал льдины.  С  тридцатого
сентября ртутный столбик ни разу не поднялся выше семнадцати градусов.
     Началась зима.
     "Галлия" очутилась  в  ледяном  плену,  потерпев поражение  в  неравной
борьбе со стихией.
     Тщетно силился капитан выиграть сражение. Неразумная сила одержала верх
над разумной.
     Возможности человека не безграничны. Пришлось сложить оружие.
     Но люди не пали духом, готовые к суровым испытаниям полярной зимы.
     Все обледенело на "Галлии" -- мачты, реи[66],  веревки. Если
бы не дым из трубы калорифера, ее можно было бы принять за призрак  корабля,
долгие годы простоявшего намели.
     Из-за высокой плотности воздуха уже на сто метров ничего не было видно.
Даже "Германию". Ранняя зима поставила соперников в одинаковое положение.
     Не  было ни  победителя, ни  побежденного,  разве  что господин Прегель
проехал в санях дальше капитана де  Амбрие. Но вернулся он с пустыми руками.
Вид у Прегеля был изнуренный, не говоря уже о его людях и собаках.
     С тех пор, к радости де Амбрие, немцы не показывались. Всякие отношения
с ними претили капитану.
     Было девять часов утра. Подготовка к зиме продолжалась.  Снега навалило
много, и капитан распорядился сгрести его поближе к кораблю для защиты судна
от ветра.
     Плотно позавтракав, матросы в прекрасном расположении духа приступили к
работе.
     Льдина огласилась веселыми голосами.
     В минуты  отдыха морские волки развлекались -- играли в  снежки. Стоило
попасть товарищу в лоб или нос, как раздавался взрыв хохота.
     За  два  дня  гора  снега  достигла семи  метров.  Теперь можно было не
бояться ни ветра, ни снежных заносов.
     Затем капитан велел заняться устройством внутренних помещений.
     На палубу  положили  просмоленное  полотно,  чтобы,  покрыв  его,  снег
удерживал тепло внутри корабля. Для этой  цели  снег  утрамбовали, присыпали
золой  и  полили из  пожарной трубы.  Теперь  оставалось лишь  счищать вновь
выпавшие осадки.
     В  помещении  решено  было  поддерживать  температуру  плюс  двенадцать
градусов  по Цельсию, а мороз  порой  доходит до  сорока  пяти -- пятидесяти
градусов. Такая резкая смена температуры вредна для здоровья.
     Поэтому капитан предложил поставить над выходным  люком палатку,  чтобы
люди,  выходя  из кают, оставались в  ней некоторое  время, прежде чем выйти
наружу.
     Для собак выстроили специальное помещение из сосновых досок, и  держали
его на замке, чтобы туда не могли проникнуть медведи или волки.
     Теперь оставалось установить режим дня.
     В дневной распорядок входила работа, соблюдение правил гигиены и особый
рацион, чтобы не заболеть скорбутом. Морозы располагают к сонливости, и лишь
усилием воли с ней можно справиться. Койка -- враг зимовщиков.
     Поэтому первым делом были  строго установлены часы сна.  Разумеется,  с
одобрения доктора. С десяти вечера  до пяти утра. Это  не касалось больных и
тех, кто переутомился.
     Каждый матрос  обязан  был убрать постель  и вынести  ее  проветрить на
палубу, после  чего совершить туалет: вымыться  холодной водой  в каучуковой
ванне,  стоявшей на  кухне.  На завтрак полагалось  какао, хлеб  или сухари,
ветчина, масло, чай и по  желанию  сахар.  В девять  часов --  две  лимонные
лепешки.  В  полдень --  капуста  с  уксусом или  хрен, редька, рисовый суп,
ветчина, мясные консервы, вино, черный кофе с коньяком, водкой или ромом.
     Вечером -- говядина  или пеммикан  (сушеное  мясо  в  порошке), сушеные
овощи, стакан вина, чай.
     Со стороны  такое  питание могло показаться слишком  обильным, особенно
для людей непривычных. Матросы с удивлением говорили, что им ни за что всего
этого не переварить.
     --  Не  волнуйтесь,--  успокоил  их  доктор.--  Через  месяц  попросите
прибавки и получите ее.
     -- Не может быть! -- возразил Плюмован, слывший на  "Галлии"  присяжным
оратором.-- Неужели у нас кишки вытянутся, как у эскимосов?
     -- Кишки останутся прежними, но из-за холода  организму потребуется еды
вдвое больше.
     - Извините, доктор, я не понимаю... И товарищи тоже.
     - Сейчас объясню. Вы, Плюмован, кажется, кочегар?
     - Так точно.
     Скажите, чем вы питаете паровую машину, чтобы давала тепло и энергию?
     -- Углем.
     --  Прекрасно.  Углем...  А  где,  по-вашему,  угля  уходит больше:  на
экваторе или у полюса?
     -- Конечно, у полюса. Тут холодно, значит, топлива расходуется больше.
     -- Совершенно верно!  Человек --  тоже  машина, и  углем для нее служит
пища. Она поддерживает  жизнь  и  тепло организме.  Когда  холодно,  энергии
потребляется больше, значит...
     - Понял,  доктор, понял!..  Когда  холодно,  надо  больше есть... Иначе
машина перестанет работать.
     -  Замечательно!  Вот  почему,  мои  храбрые  матросы,  вас  заставляют
поглощать такое количество пищи, богатой углеродом. Как вы теперь понимаете,
это  нужно для того,  чтобы поддерживать  в  организме  постоянный  источник
тепла. Человеческий организм теряет  при такой  низкой  температуре огромное
количество энергии,  и, чтобы  ее сохранить,  в  ваш  рацион  включены такие
продукты, как какао, сахар, масло, сало, сухие овощи и вино. О необходимости
"заряжать" организм прекрасно знают  эскимосы. Вы, вероятно, не раз  видели,
как они до отвала наедаются салом или жиром.
     -- Да, господин доктор, но, честно  говоря,  я  предпочитаю ваши методы
методам Ужиука.
     -- Э,  мой мальчик,  никто не  знает, в  каких  условиях  нам предстоит
оказаться,  но я  надеюсь, что все  будет нормально. К тому  же маринованная
капуста,  хрен,  редька  и лимонный сок  должны  спасти вас от скорбута,  но
поговорим об  этом позже, если будет необходимость. И вот  еще что. Наблюдая
за вами, я заметил опасную привычку --  утолять  жажду снегом. Конечно, я не
отрицаю, что в  сильный холод жажда бывает  просто  непереносимой, но  пейте
только горячее, и  чем горячее, тем лучше. Чай -- отличный напиток, и  у вас
его  вдоволь. Что же касается снега, то это довольно  жалкое средство, им не
напьешься, притом  употребление снега  приводит к  изъязвлению языка, портит
зубы и  желудок,  так что, сами видите, лекарство  хуже некуда.  На тридцати
пяти или сорокаградусном морозе снег обжигает слизистую оболочку так же, как
раскаленный  металл. Он разогревает слизистую сверх  меры,  и немного спустя
мучительная  жажда  возобновляется  с  новой силой.  Вы ведь  знаете,  чтобы
согреть руки, их растирают снегом.
     Эскимосы,  прекрасно  приспособленные  к  жизни  за  Полярным   кругом,
предпочитают  воздерживаться  от  снега,  избегая  тем  самым  страданий  от
мучительной жажды.



     Первая  звезда.--  Какой будет  зима? --  Предвестники бури. -  Буря.--
Опасность.-- Пассивное ожидание.

     Морозы  стояли сильные, но  пока терпимые. Шла  усиленная подготовка  к
зиме. Матросам  приходилось  подолгу бывать на воздухе, и в прогулках особой
необходимости не было.
     Двадцать третьего сентября, в половине  первого  дня,  в небе появилась
первая звезда, а солнце между тем догорало над еще свободными водами.
     Однажды матросы заметили, что на северной оконечности льдины образуется
новый лед, и стали с любопытством следить за этим интересным явлением.
     Тонкие  кружевные льдинки  жались друг к другу, но  еще не  смерзались.
Постепенно  они  превращались  в  пластинку,  которая,  как  ни странно,  не
ломалась от волн, а двигалась вместе с ними.
     Пластинка  становилась все шире, а  волны стихали. Еще  немного, и море
будет сковано льдом.
     Дни становились все короче. Наступил сентябрь,  морозный, со  студеными
ветрами. На  небе стали появляться  огромные ложные  солнца --  предвестники
бурь.
     Атмосферное  давление падало.  В  это  время  года  ураганы в  полярных
странах -- явление обычное.
     Вот  бы освободили они  "Галлию" из  ледяного  плена,  чтобы она  могла
двигаться дальше! Быть может, воды Крайнего Севера не замерзли?
     Предположение на первый взгляд совершенно  нелепое, но кто знает, какие
сюрпризы ждут исследователя в этом зловещем краю?
     Бывает, что круглый год океан на Севере остается подо льдом и сохраняет
каменную неподвижность.  Доказательством тому  экспедиция сэра  Нерса.  Зато
лейтенант Грили обнаружил бурное таяние льдов.
     Какой же выдастся зима 1887 года? Спокойной? Ураганной?
     На всякий  случай де  Амбрие  велел  оставить на месте и  винт  и руль.
Машина тоже была приведена в полную готовность.
     Ветер  крепчал.  Мгла  рассеялась,  словно   по  волшебству.  На  синем
бархатном небе засверкали звезды.
     Послышался  глухой  треск.  Льдина  дрогнула  и закачалась,  будто  под
ударами волн. Пошла рытвинами и горбами. Затишье сменялось все усиливающимся
гулом.
     Отлетевшие  глыбы,  сталкиваясь,   вдребезги  разбивались.  В  огромных
трещинах клокотала серо-зеленая вода.
     Самые  невероятные звуки слились в один адский шум дьявольский оркестр.
В  нем слышались раскаты грома,  свистки паровой машины,  рев диких  зверей,
треск картечи, рокот водопада, стук машин, гул толпы, вой бури.
     Громадные   ледяные  глыбы  катились  с  неимоверной  быстротой,  почти
достигая  корабля,  грозя  раздавить  его,   уничтожить.  "Галлия"  трещала,
несмотря на всю свою прочность.
     Что  делать,  если  разразится  катастрофа? Ведь  на  судне  все  самое
необходимое, в том числе и съестные припасы!
     Де Амбрие задумался.
     Не  лучше  ли выгрузить  на  лед  провизию, оружие, лодки, инструменты,
лагерные  принадлежности?  Тогда  все  же  останется  какая-то  надежда   на
спасение.
     Но   где  найти  безопасное  место,  чтобы  сложить  все  эти  поистине
драгоценные вещи?  Ведь  лед  еще  недостаточно  крепкий. Мало ли  что может
случиться.
     Где только сейчас высился  холм, образуется  впадина. Рядом --  другая.
Потом появляется горб и тут же с оглушительным грохотом рушится. По склону с
бешеной скоростью скользит льдина и вдруг куда-то проваливается.

     Целые сутки  на  земле, так метко прозванной Гейсом  "Землей Отчаяния",
царил хаос.
     Все попытки что-то придумать были тщетны.
     Оставалось лишь  бесстрашно смотреть  в глаза разбушевавшейся  стихии и
ждать гибели либо спасения...



     После   бури.--   Тайна.--   Льдина   плывет.--   Тревога.--   Немножко
метеорологии.-- О радуге.-- Ученые собаки.

     Наконец  ураган  утих.  Однако льдина все еще  содрогалась  и  слышался
треск. В чем же дело?
     Понять  никто  не  мог. Но моряки -- народ беззаботный. Опасность  пока
миновала, а там видно будет.
     Одно удивляло: после бури солнце стало клониться  к востоку.  Но солнце
ведь не комета и не меняет своей орбиты.
     Никому в голову не пришла самая простая мысль, что льдина плывет.
     Неужели ее ураганом  оторвало  от берега? Как бы то ни  было, та  часть
льдины,  где стояли  корабли, двигалась с  северо-востока  на  юго-запад  со
скоростью пятнадцать миль[67] в сутки.
     Капитаны сообщили об этом матросам. И те стали оживленно обсуждать этот
факт.
     Последствия  могли оказаться  самыми печальными. Плыви льдина на север,
это приближало бы экспедицию к цели.
     Но увы! Она увлекала французов в противоположном направлении.
     За два дня льдина продвинулась к юго-западу  и повернула прямо  на  юг,
пройдя за последующие десять дней около трехсот километров.
     Матросы, поначалу  немного  расстроившись,  теперь  живо комментировали
сложившуюся   ситуацию.   Плюмован   же   старался   использовать   малейшую
возможность, чтобы отточить свое остроумие.
     --  Одно совершенно  ясно  --  мы  никак  не  можем  добраться  до  так
называемого  полюса.   А  я-то  мечтал  учредить  общество  по  эксплуатации
трамвайных линий, турецких бань и построить оперный театр.
     -- А, еще одна пропащая идея!
     -- Да что ты понимаешь, Гиньяр!
     -- Ну это уж точно.
     -- Если  бы господин Полюс  захлопнул свои  двери перед носом англичан,
немцев, американцев  или граждан  любой  другой  страны,  я бы  и глазом  не
моргнул,  но сыграть такую глупую шутку  с французскими моряками!.. О-ля-ля,
да он просто дурно воспитан!
     --  А  я  вот,--  продолжал  Гиньяр  задумчиво,--  размышляю  о  вычете
процентов.
     -- Да ты совсем извелся, думая о своем жалованье, о самый экономный  из
нормандцев!
     -- Слушай, парижанин, деньги -- всегда деньги.
     -- А я  лично боюсь, что  если мы здесь застрянем, то не видать мне  ни
моего трамвая, ни турецких бань, ни оперы. И самое печальное -- я буду лишен
удовольствия предложить тебе постоянное место в партере!
     -- Шути сколько хочешь, это у тебя в крови. Ты умудряешься шутить, даже
когда речь идет о деньгах.
     -- Ладно, не забивай себе голову, все обойдется.
     Время шло, а дрейф все не прекращался. Единственная перемена состояла в
том, что  льдина  довольно значительно изменила  свое направление.  Она  все
время двигалась  вперед, увлекая с  собой  оба  корабля,  которые находились
теперь гораздо ниже зимовки  Нерса, примерно в пятидесяти километрах от мыса
Колона,  открытого  Маркхамом  и Альдрихом.  Капитан даже смог разглядеть  в
бинокль мыс Коломбия. Льдина,  по всей видимости, двигалась  туда,  где  сэр
Нерс открыл Палеокристаллическое море.
     Де  Амбрие  очень  беспокоился,  но  тщательно  скрывал  свои  чувства,
оставаясь  внешне невозмутимым  и  уверенным в себе,  хотя,  честно  говоря,
твердой уверенности  в благополучном  исходе экспедиции у него  не было. Эх,
если  бы  Прегель  не  опередил  их, добравшись  до Севера, в  то время  как
"Галлия"   упорно   продвигалась  сквозь  паковый   лед!  Правда,  теперь  и
"Германия", зажатая  льдами  вместе с  французской  шхуной,  вынуждена  была
участвовать в этом  проклятом  дрейфе. Но  пока что Прегель был победителем.
Если  так  и  дальше  пойдет, французам вряд  ли  удастся торжествовать  над
соперником,  ведь для этого весной нужно будет подняться выше, чем  немецкий
географ. Но  как это сделать?  С  другой стороны, смогут  ли  вообще корабли
освободиться  из   ледяного  плена  или  им  суждено  долгие  годы  блуждать
закованными в ледяную броню?
     Но нужно сказать, что храбрый капитан был не из  тех, кто  теряет время
на бесполезные  сетования. С обычным  хладнокровием  он принял  свершившийся
факт и стал ожидать событий, какими бы они ни оказались.
     Де  Амбрие скрывал  от матросов  свое беспокойство. Между  тем на борту
"Галлии"  все обстояло благополучно. Ни один матрос  не пал духом. Напротив,
неожиданное путешествие внесло некоторое разнообразие в их монотонную жизнь.
     На борту, однако,  все  оставалось спокойным, жизнь экипажа  была четко
организована ввиду  предстоящей зимовки. Через несколько дней солнце надолго
исчезнет, ночи уже стали бесконечно длинными.
     Холод  и   отсутствие  продовольствия   --   жестокие   враги  полярных
путешественников, но не менее коварный  недруг -- мрачная, гнетущая темнота,
лишь изредка расцвеченная северным сиянием, этим отдаленным подобием солнца.
     Главная задача командиров, после того как они позаботились о пропитании
и крыше над  головой для своих подчиненных,-- это  борьба  с продолжительным
отсутствием  света.  Нужно не допустить, чтобы "ночь для глаз"  коснулась  и
души матросов.
     Общеизвестно, что растения  чахнут в постоянной темноте. Они становятся
слабыми,  хилыми,  теряют цвет, наконец, вянут и  быстро  погибают. Так же и
человек.  У   него  постоянное  отсутствие   света  вызывает   что-то  вроде
интеллектуального   паралича,  который  ухудшает   и  физическое   состояние
организма, и может даже серьезно подорвать здоровье.
     Итак, командир полярной экспедиции должен напрячь все свое воображение,
использовать  весь  имеющийся  опыт, чтобы  эффективно  бороться  с  мрачной
апатией,  которая  открывает  двери  разным болезням, подстерегающим  людей,
живущих в вынужденном заточении.  Но нельзя заставить  человека развлекаться
по  команде, будто на маневрах. Если  он  начал  слабеть  и  хандрить, нужно
срочно   найти   что-нибудь   такое,   что  поразило  бы   его  воображение,
заинтриговало,  взбодрило и  развеселило.  Нужна своеобразная гимнастика для
ума. Это  и есть  нравственная  гигиена,  которую нужно соблюдать  ничуть не
меньше,  чем  физическую,  так  как  она  жизненно  необходима для  здоровья
полярных зимовщиков.
     К счастью,  постоянное  движение льдины  приносило  огромное количество
развлечений  и  всяких  неожиданных  коллизий,  но  успевая  повеселиться  и
пошутить, матросы тем не менее всегда были начеку.
     Все было не так уж плохо. Если  бы  не  постоянно  усиливающийся мороз,
жизнь  на борту  "Галлии" казалась бы как  на земле обетованной, разумеется,
если таковая вообще могла существовать возле самого полюса.
     И будто нарочно, чтобы позабавить людей, начались обычные  для полярных
стран  световые  явления,  прежде  всего  солнечные  круги.   Они  того   же
происхождения,  что  и  радуга:  только  радуга --  это  отражение  солнца в
дождевых каплях, а  солнечные круги -- отражение солнечных лучей в застывших
парах с мельчайшими  частичками  льда.  Когда солнечный круг  приближается к
горизонту, в  нем иногда появляется светящееся  круглое пятно. Это -- ложное
солнце. Бывают и ложные луны.
     Все это доктор старался как можно доходчивей объяснить матросам. Хорошо
ли они поняли все термины этого мини-урока? Вряд ли. Но, несмотря на пробелы
в   знаниях,  являющиеся  следствием   отсутствия  начального   образования,
слушатели оказались очень сообразительны. Однако нашлись и  скептики, но они
не осмеливались открыто высказывать свои замечания, хотя доктор всегда готов
был их выслушать с добродушием и сердечностью. К счастью, среди матросов был
парижанин, выполняющий  роль хора в античной  трагедии,  который  выслушивал
жалобы и одновременно являлся доверенным лицом. Один из моряков заметил, что
хорошо, конечно, говорить, будто происходят такие-то и такие-то вещи, но вот
как проверить утверждения ученых? Плюмован, очень задетый подобным неверием,
принял высказывание на свой счет и заявил, что доктор прав, потому что можно
сделать искусственную радугу.
     -- Ты шутишь! -- воскликнул Ник, бывший рудокоп.
     -- Ну и глуп же ты, Бигорно!
     -- А как же ты ее сделаешь, скажи на милость?
     --Я и не говорю, что сам смогу сделать, но видеть ее -- видел.
     -- Поди ж ты! И где ж это, хотелось бы знать.
     --  В Париже  летом, в парке  Монсо, когда  поливали газоны. При помощи
специального  поливочного  устройства  на  траву льется настоящий  дождь, и,
когда солнечные лучи попадают на  водяной фонтан,  образуется радуга, правда
совсем маленькая, эдакий карманный вариант.
     -- Это  правда!  Верно,  я тоже  видел,-- откликнулись  сразу несколько
голосов.
     -- Ее иногда можно увидеть и просто в водяных брызгах.
     -- Ну хорошо, но я ставлю порцию табаку тому, кто сделает искусственное
ало.
     -- Вы проиграете, друг мой, лучше не рискуйте,-- вмешался доктор,-- так
как  я берусь показать вам  когда хотите искусственное ало, такое же, как вы
видели.  Для этого  мне  достаточно будет  поместить перед зажженной  лампой
стеклянную   пластинку,  покрытую  кристаллами  квасцов.  Ну   что,  желаете
посмотреть?
     --  Верю вам, доктор, и прошу простить  меня за то, что  позволил  себе
усомниться в вашей правоте.
     --  Ну  что  вы,  я,  напротив,  очень   доволен  вашей  реакцией.  Она
свидетельствует о  том, что перед тем, как утверждать что бы  то ни было, вы
хотите поглубже изучить предмет спора. И я поздравляю вас с этим.
     Было десять утра.  В этот час собак обычно выпускали на прогулку, и они
проявляли крайнее нетерпение.
     -- Ну,-- сказал Плюмован,-- чья нынче очередь заботиться о собаках?
     Все молчали. На корабле так тепло и уютно, что не хочется выходить.
     --   Языки  проглотили...  Придется  заглянуть   в  список...  До  чего
бессердечный народ!.. Неужели вам не жалко песиков, ведь они все время сидят
взаперти!.. Эй, Ник, твоя очередь! И твоя, Курапье... Живо! За мной!..
     Матросы,  как  положено, пробыли  несколько  минут  в палатке  и  вышли
наружу.
     -- Брр!.. Ну и холодище! -- вскричал Курапье.
     -- Как в Антиллах жара... Просто не верится, что где-то люди ходят чуть
ли не голые...
     -- И что растут апельсины, лимоны, бананы...
     -- Водятся райские птицы, попугаи и...
     Почуяв приближение людей, собаки громко залаяли.
     Парижанин открыл дверь, и вся стая с радостью бросилась наружу.
     -- Тише, вы!  Оглашенные!..--  Артур Фарен отскочил в сторону.-- Чуть с
ног не сшибли!
     Собаки окружили  Плюмована, стали  ласкаться. Они его очень  любили. Он
так трогательно заботился о своих четвероногих друзьях.
     -- Хватит вам! -- урезонивал собак Артур.-- Сейчас накормят.
     -- А вы, друзья, будьте любезны пока почистить клетки.
     "Иап, йап!"  При этих звуках, значение которых  четвероногие  прекрасно
поняли, они бросились  на  корабль, галопом  пробежали мостик и остановились
перед палаткой. Рука  кока слегка  приоткрыла вход, и  вся свора, толкаясь и
радостно тявкая, бросилась  внутрь. Дюма ласково позвал псов, поставив перед
ними три огромных миски.  Собаки,  подняв хвосты, с удивительным проворством
принялись  поглощать содержимое  мисок.  О, великолепный,  горячий, пахнущий
тюленьим жиром суп! Одно движение языка -- и вот все тарелки уже пусты! Пока
собаки ели, Ужиук стоял неподалеку, жадно посматривая на собачьи тарелки.
     "Иап,  йап!"  Сметливый  парижанин  сам  придумал  это звукоподражание,
сильно  напоминающее  собачий  лай.  С  его легкой  руки  выражение "сделать
"йап-йап" быстро вошло в лексикон экипажа, обозначая,  что пора идти обедать
или ужинать.
     Наконец псарня вычищена. Дверь остается некоторое время открытой, чтобы
проветрить   ее.   Но   вот   Плюмован   пронзительно  свистнул,  и   хорошо
подкрепившаяся  свора  тут же покинула палатку, сломя  голову  бросившись на
льдину, в самый  снег. Здесь  собаки исполнили какую-то безумную  сарабанду,
сопровождаемую  неистовым лаем, вилянием хвостов и прыжками, поднимая вокруг
себя целые  столбы снежной пыли. Когда первое буйство прошло, стая собралась
вокруг  капитана, готовая  по первому зову броситься за добычей --  полярным
зайцем или лисой. Но капитан, человек решительный в случае, когда речь шла о
медведе,  старался  успокоить  излишний  собачий  пыл.  Нужна  была  крайняя
осторожность,  так как  в случае малейшей  ошибки встреча  могла закончиться
трагически.
     Иногда случалось, что собаки выходили  из повиновения.  Артур мог долго
звать их, кричать, свистеть, но  хитрые псы делали вид, что не слышат. Тогда
раздавался громкий удар хлыста. Аргумент был лучше всяких слов и редко когда
не срабатывал.  Если все же находился правонарушитель, слишком тугой на ухо,
Плюмован приводил в действие свое оружие -- верное средство для  поддержания
дисциплины.
     -- Эй, Белизар, Кабо, Помпон, Рамона! Собачки мои, в дозор!
     Раздался  громкий радостный лай, псы  взяли след  и  бросились  вперед.
Вдалеке  послышался  шум борьбы, и  вот  четыре  "жандарма",  который  Фарен
называл  своим  четвероногим   конвоем,  ведут,   толкая,  кусая  и  дергая,
опоздавшего пса, который понуро бредет, съежившись и  опустив  хвост.  С тех
пор,  как  животные  были  предоставлены  его  заботам,  парижанин,  выказав
незаурядные способности дрессировщика, сумел сделать из них настоящих ученых
собак.
     И странное дело: в  Юлианехобе, где их плохо кормили и держали в черном
теле, они не были такими понятливыми.
     Забота и внимание сделали свое дело.
     А ведь собаки были  самые обыкновенные, не красивее  и не умнее других.
Одна,  по  кличке Белизар,  цвета перца с солью,  совсем неказистая, другая,
Помпон,  белая  и кудлатая; третья, Рамонда,-- гладкая,  черная. Вожаком был
огромный злой кобель Кабо, собаки его боялись и слушались.
     Ко  времени,  о котором  идет речь,  дрессировка  близилась  к концу, и
собачий капитан только ждал случая, чтобы  продемонстрировать  всему экипажу
искусство своих подопечных.
     И хоть подготовка песьего спектакля держалась в секрете, кое-что все же
просачивалось.  Все  шепотом  передавали  друг другу, что парижанин  покажет
настоящие чудеса.
     Прогулка на этот раз длилась около часа и прошла вполне благополучно.



     Льдина продолжает  плыть.-- Плюмован  объясняет историю.-- Неосторожный
поступок.--  Обморожение.--  Констан  Гиньяр   лишается  носа,  но  получает
премию.-- Берегите носы!

     С наступлением ноября морозы уже  доходили до  двадцати восьми,  а то и
тридцати градусов, и спасаться от холода можно было только в помещении.
     Непонятно почему, ртутный столбик термометра опускался, лишь когда  дул
юго-западный ветер. Стоило ветру перемениться -- и столбик поднимался.
     Неужели на Севере теплей и там есть свободное пространство?
     Неожиданно  льдина   сделала  поворот,  поплыла  на   север,  потом  на
северо-запад и  достигла  восемьдесят четвертой параллели,  куда  невозможно
добраться ни водой, ни сушей.
     Скорость  движения  определялась  направлением  ветра:  при   южном   и
юго-западном  -- около  десяти  миль в сутки; при  северном  -- три, от силы
четыре.
     Оно и понятно: с попутным ветром плыть всегда легче.
     Матросы  "Галлии",  сначала  проклинавшие   полярное   течение,  сейчас
радовались от всей души.
     В особенности Констан Гиньяр.  После  восемьдесят  четвертой  параллели
моряки  получили  прибавку  к  жалованью.  Не  об  этом ли всю дорогу мечтал
расчетливый нормандец!
     -- Эх, погубит тебя твоя алчность! -- частенько говорил ему парижанин.
     --  Не бойся,  не  погубит! -- ликовал Гиньяр.--  Шутка ли, пальцем  не
шевельнул, а  десять  франков, не считая жалованья, в кармане. Как бы то  ни
было, деньги никогда не лишние.
     --  Да  пойми  ты, за  все приходится в жизни платить,  за каждую каплю
счастья. А у тебя дела идут чересчур хорошо.
     -- Знаю, что за все надо платить... Даже за табак и за чай... Поэтому и
нужны денежки.
     -- Ты не понял меня. Я совсем в другом смысле.
     -- В каком же еще?
     --  Видишь ли, за счастьем приходит несчастье, и  наоборот... Есть одна
байка про это. Хочешь, расскажу?
     -- Ну, расскажи! Интересно послушать!
     -- Жил-был на свете  не то король, не то император, не то папа -- точно
не помню. Может, сам Наполеон или император американский... вообще кто-то из
великих. Был он богатый, счастливый  и до того везло ему в жизни, что самому
страшно  стало. И решил он принести судьбе жертву, чтобы дурной глаз от себя
отвести.  Взял  да  и бросил на  дно морское перстень  драгоценный, стоивший
миллионов пятьдесят.
     -- Уж лучше бы подарил его марсовому[68] своего флота.
     --  Не догадался,  а  это  и правда было бы лучше, не  спорю...  И  вот
Наполеон, а это был именно он, я наконец  вспомнил, живет себе и живет, горя
не знает. Но в одно прекрасное  утро  подали ему к  завтраку  рыбу. Стал  он
есть, вдруг что-то твердое на зуб попало... Оказалось, перстень драгоценный,
тот  самый,  что он  в море  бросил. Перстень  проглотила рыба, рыбу  поймал
рыбак, отнес на императорскую  кухню, ее зажарили и подали императору. Так и
вернулся перстень к своему хозяину. С того дня  стали Наполеона преследовать
неудачи. В следующем году, во время похода в Россию, его схватили англичане,
отвезли на  остров  Святой Елены  и подвесили  за ногу к  дереву.  Так он  и
провисел двадцать пять лет... Ну как, нравится тебе мой рассказ?
     -- Не знаю,  что и сказать. Ведь я не император, драгоценного перстня у
меня нет, а значит, ничего подобного со мной не случится.
     --  Ладно!  Поживем  -- увидим! -- произнес  Плюмован, задетый за живое
насмешливым тоном нормандца.
     Кто мог подумать, что его предсказание скоро сбудется.
     Два  дня не рассеивался легкий  белый  туман, мешавший  астрономическим
наблюдениям.  Снедаемый алчностью, Кон-стан Гиньяр  то и дело выскакивал  на
палубу посмотреть, не повернула ли льдина обратно.
     -- Куда это ты все бегаешь? -- спросил один из товарищей.
     --  Да вот  смотрю,  не  прояснилось ли. Доложу тогда капитану, что  он
может наблюдать за звездами.
     -- Смотри, отморозишь что-нибудь.
     -- Не отморожу! Я к холоду привычный.
     Выбежав в очередной  раз, Гиньяр заметил, что проясняется, и с четверть
часа простоял на морозе. Затем вернулся и крикнул:
     --  Господин капитан, на  небе  появились зве... зве...  Он зашатался и
упал на скамью.
     Подошел доктор, внимательно посмотрел и воскликнул:
     -- Да он нос  отморозил!.. Эй!.. Люди!  Несите его скорее  в палатку...
Так!.. И снег тащите, живо...
     Гиньяра раздели. Он совершенно закоченел, лицо распухло и посинело,  на
бороде,  бровях  и  усах сверкал иней,  нос был  до того белый,  что казался
сделанным из алебастра.
     Матросы принялись растирать Гиньяра снегом. Доктор распоряжался:
     -- Трите хорошенько! Сильнее, сильнее! Лицо не трогайте, я сам разотру!
     Через четверть часа Гиньяр пришел в себя и проговорил слабым голосом:
     -- Что со мной?.. Я, кажется, потерял сознание от холода...
     -- Ну что, лучше? -- поинтересовался врач.
     -- Вот только носа не чувствую... Неужели я его насовсем отморозил?
     --  Помолчи! Сейчас тебя уложат в постель, а завтра  встанешь как  ни в
чем не бывало. Только впредь будь осторожен, не делай глупостей.
     -- А как же нос, доктор?
     -- Насчет носа потом поговорим,-- последовал уклончивый ответ.
     Спустя сутки нормандец уже мог вставать с постели, однако нос распух  и
нестерпимо болел...
     После двух недель  усиленного лечения боль прошла,  но  кончик носа  --
увы! -- отвалился, а сам нос приобрел фиолетовый оттенок.
     Единственным   утешением  было  то,  что  льдина,  как  узнал  Констан,
неуклонно двигалась к северу и жалованье соответственно увеличивалось.
     Так    что    Гиньяр     оказался    счастливее    самосского    тирана
Поликрата[69], которого Плюмован почему-то окрестил Наполеоном, и
нормандец в конце концов успокоился, решив, что бывают беды и пострашнее.
     Теперь  матросы  больше  не  сетовали на  то, что  начальство принимает
излишние меры предосторожности,  ибо поняли, что это для их же блага, и сами
частенько говорили друг другу:
     -- Берегите носы!..
     Доктор же на всякий случай смазал всем носы коллодиумом[70],
так что лица сделались похожими на святочные маски.
     Коллодиум  защищал кожу, потрескавшуюся из-за обморожения. Забавно было
смотреть на  эти сияющие, покрытые  блестящей  коркой носы. Веки тоже  очень
страдали.  Они болезненно воспалялись из-за льдинок, прилипавших к ресницам,
что приводило к возникновению конъюктивита.
     Так как наступила  полярная ночь,  необходимость в очках отпала, но  их
все  же  сохранили,  чтобы  предохранять  глаза  от ветра. Правда, от  этого
пришлось быстро  отказаться,  так  как  на морозе  буквально через несколько
мгновений стекла покрывались  тонкой  ледяной коркой,  напоминавшей  иней на
замерзшем окне. Естественно, в таких очках ничего не было видно.



     Добывание воды.--  Водовозная  бочка.--  Кладовая на  свежем воздухе.--
Уединение.-- Переполох.-- Отделались испугом.-- Новые проделки льдины.

     Воду для мытья зимовщики качали помпой из-подо  льдины, но для питья  и
варки она не годилась. Для этой цели использовали талый лед.
     Однако  лед бывает пресный и  соленый,  в  зависимости от воды. Соленый
называется floebergs, а пресный -- iceberg.
     Льдина,  возле которой  стояла  "Галлия",  как  нарочно,  была соленой,
floebergs, а за пресной приходилось идти целую милю. Можно было, разумеется,
получить воду из снега, но капитан пользовался любым предлогом для разминки,
а потому велел ежедневно привозить лед.
     Для этого  специально  приспособили сани, прозвав  их  "водовозными". В
сани запрягали десять собак, сопровождавших было четверо, все с винтовками.
     Собаки,  томясь  взаперти,  радовались каждой  возможности пробежаться,
словно готовились к предстоящей нелегкой зимовке.
     Люди, со своей стороны,  постепенно  привыкали к четвероногим,  учились
управлять  ими.  Особенно  трудно было справляться  с санями на ненаезженной
дороге; но  мало-помалу шероховатости  сгладились, и препятствий становилось
все меньше.
     Пустые сани собаки легко  тащили  и  мчались  как  бешеные,  не то  что
груженные  льдом, когда приходилось пускать в ход  кнут,  да  еще и самим на
подъемах впрягаться.
     У медведей, как известно, чутье острое,  и они  вскоре  почуяли людей и
собак, но держались на расстоянии. Потом, осмелев, стали приближаться. Этого
только  и ждали французы: они тотчас вступали с хищниками в бой и всякий раз
побеждали. Тушу взваливали на сани и везли на корабль.
     Таким образом, запас свежего мяса, к  великой радости  собак, все время
пополнялся.  С хранением  трофеев  проблем не было: с медведя сдирали шкуру,
тушу  разрезали  на  части  и привешивали к  реям.  Получалась  своего  рода
кладовая прямо на воздухе. Ведь на морозе мясо не тухнет.
     Про Ужиука, казалось, забыли, и  он время от времени ходил охотиться на
тюленей.  Выследит,  стукнет своим гарпуном и возвращается с добычей.  А чем
тюлень хуже медведя?
     Шло  время.  Соблюдение  режима,  предписанного  доктором,  благотворно
сказалось на  здоровье  экипажа --  все  чувствовали себя отлично, не считая
нескольких случаев обморожения, да и то легкого.
     Немцы  не  подавали  никаких  признаков  жизни.  Лишь  при  свете  луны
проступали  порой очертания  их  корабля.  Он  находился на противоположной,
южной, стороне льдины. Соперники, словно по молчаливому соглашению, поделили
ледяное пространство,  и  это было  лучшим  способом избежать  конфликтов  и
столкновений. Казалось, между ними не тысяча метров, а тысяча миль.
     Иногда, правда, они смотрели друг на друга в подзорные трубы.
     Обособленность эту усугубляла  наступившая темнота.  Нелишне  заметить,
что французам в  общем жилось неплохо,  если учесть окружающие условия. Одно
их  тревожило:  непрекращающееся движение льдины. Плыла она к  северу, но  в
любую минуту могла изменить направление. Вдобавок корабль  постоянно  ощущал
толчки льдин, с  дьявольским скрежетом сталкивавшихся друг с другом. К этому
трудно было привыкнуть. И французов нет-нет да  и  охватывал страх за участь
"Галлии".
     Ночью десятого ноября они думали, что  наступил конец. После  множества
толчков  вдруг  послышался  такой  треск,  что,  казалось,  корабль  вот-вот
развалится.  Потом  заплескалась, зажурчала вода... Все бросились на палубу,
несмотря  на  крики  офицеров:  "Берегите носы". Сдавленное  тяжелой ледяной
оболочкой,  море все же нашло себе выход в том месте, где лед был  потоньше.
Откололась  огромная глыба,  и ее  тотчас  волной подбросило  кверху,  затем
швырнуло назад, и она рухнула метрах в двадцати от "Галлии".
     Едва  волнение улеглось,  как корпус  корабля  вновь  жалобно застонал.
Уснувшие  было  матросы, уже хорошо знавшие, что означают эти  стоны, быстро
вскочили. Вдалеке послышалось  глухое ворчание. Корпус заскрипел и  затрещал
сильнее.  Шум   приближался   и  усиливался,  раздавалось  какое-то  ледяное
крещендо.  Звуки напоминали глухие  стоны морского  прибоя, разбивающегося о
каменистый берег. Корабль сдавливало все сильнее, льдины лопались со звуком,
похожим на свист  вырывающегося из клапана пара. Целый шквал душераздирающих
звуков  обрушился на моряков.  Это был настоящий  ураган, в котором чудились
крики животных,  завывания ветра  в  ложбине и пронзительный  вой  сирены, а
иногда казалось, что это тысяча тяжело  нагруженных повозок катится по плохо
мощенной улице.  Надо  было обладать  железными  нервами, чтобы вынести этот
адский концерт.  В  какой-то момент  показалось, что давление льдов достигло
максимума. Лед хрипел вокруг шхуны, но храбрый корабль стойко сопротивлялся.
Еще  некоторое  время  слышались  какие-то  бормотания,  последние  протесты
взбунтовавшейся стихии, затем вновь все стихло.
     Надолго ли?



     Угнетающее влияние  холода  на людей.-- Приготовления к встрече  Нового
года.-- Заманчивая программа.

     К  двадцать  третьему  декабря  солнце  опустилось  на  четырнадцать  с
половиной  градусов ниже горизонта, но раз  в  сутки  все  же озаряло землю.
Появится -- и тотчас исчезнет.
     Зимовщикам  этот отблеск служил как бы гранью  между  ночью и днем, был
своего  рода  признаком  жизни.  Природа  словно  пыталась  сбросить  саван,
приподнять уголок мрачной завесы.
     Но двадцать четвертого числа  не появился даже этот бледный, призрачный
свет.
     Царство  льда  будто  сомкнулось   с  царством  мрака.  Холод  сделался
нестерпимым.
     Хорошо еще, что не было ветра. Прозрачный воздух, казалось, застыл.
     Четыре дня кряду столбик не  поднимался выше отметки  минус сорок шесть
градусов и наконец замерз.
     А ведь морозы со дня на день могли еще усилиться.
     Что же тогда? Чем все это кончится?
     Великий Боже!
     Даже огонь как будто лишился своего тепла.
     Раскаленный  добела  калорифер  не  мог  в  достаточной  мере  обогреть
помещение. Не будь корабль основательно  проконопачен и обшит войлоком, люди
давно замерзли бы.
     Стоило отворить  дверь, как в нее врывалось облако  пара, рассыпавшееся
снежинками. Капелька воды на одежде тотчас превращалась в льдинку.
     Пар шел буквально ото всего -- от белья, от книг.
     Мясо  приходилось  пилить  и рубить как дерево. Дерево задубело.  Самые
острые  пилы  и  топоры  затупились. Стальные инструменты стали ломкими, как
стекло. Хлеб превратился в камень, и жевать его было почти невозможно.
     Даже курить стало  трудно. От сухости воздуха табак превращался в пыль.
Трубки то и дело гасли из-за слабой тяги.  О сигаретах  и говорить нечего --
усы и бороды у курильщиков заиндевели.
     Металлические  вещи   казались  раскаленными,  к  ним  невозможно  было
прикоснуться.  Сливочное масло  стало  как  булыжник, постное превратилось в
лед, ром загустел словно сироп.
     Утверждают,  будто зной действует  на человека  расслабляюще,  а  холод
закаляет и укрепляет. Смотря  какой холод! Полярные  морозы ведут  к атонии.
Дрожат и отвисают челюсти, заплетается язык, ослабевает слух, тяжелеет тело,
человек  погружается в состояние  душевного  и умственного оцепенения, ходит
будто пьяный.
     Зато  Ужиук,  этот  дикарь,  да  эскимосские  собаки  чувствовали  себя
превосходно. Туземец пил и ел и как  ни в чем не бывало разгуливал по морозу
словно белый медведь.
     Собаки, когда их выпускали, весело прыгали и валялись в снегу.
     Чтобы поднять у  матросов дух, капитан обязал их  выполнять  физические
упражнения  и  старался  как-то  развлечь подчиненных.  Увеличился рацион, а
режим велено было соблюдать еще строже.
     Стоило кому-нибудь из  моряков пожаловаться  на слабость  и  попросить,
чтобы его  освободили на время  от работы, как  де  Амбрие  ставил  в пример
повара Дюма. Тот не знал ни минуты отдыха и постоянно был на ногах: хлопотал
у плиты, не выпуская изо рта  трубки,  рубил мясо,  растапливал лед, готовил
чай, охотился на медведей. Ложился последним, а вставал первым и всех будил,
начиная с офицеров,
     -- Шесть  часов,  капитан!  -- громко кричал  он.--  Подъем! Эй,  люди!
Вставайте!
     Матросы шумно зевали, но кок не оставлял их в покое:
     -- Вставайте же! Не то начну убирать постели!..
     Все знали, что Тартарен может  осуществить свою угрозу, и нехотя, ворча
и ругаясь, вставали. Потом умывались и приступали к обычным занятиям.
     Так проходил день за днем...
     Наступило первое января  1888 года. День выдался  прекрасный: темный  и
звездный.
     Все поздравляли друг друга с Новым годом. Плюмован обратился к капитану
с короткой, но очень складной речью, поклялся от  себя и от всех товарищей в
преданности и безусловном повиновении.
     Тронутый его словами, де Амбрие пожал собравшимся руки, поблагодарил от
всего сердца и сказал:
     -- Теперь, друзья, можете веселиться.
     Праздник начался с двойной порции  старого рома, матросы проглотили его
как молоко -- этому способствовал мороз.
     Плюмован, что-то втайне давно затевавший, вытащил из сундука  два листа
бумаги, исписанных красивым, четким почерком, и торжественно наклеил в обоих
концах помещения.
     Матросы принялись с любопытством читать.
     Оказалось, это афиши с программой предполагаемого вечера. Чего только в
ней не было!
     НАЦИОНАЛЬНЫЙ ПОЛЯРНЫЙ ТЕАТР
     Улица Белого Медведя, ледяной зал.
     БОЛЬШОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ
     Начало ровно в полдень.
     ЧАСТЬ ПЕРВАЯ:
     1. Поединок на саблях господ Понтака и Бедаррида.
     2. Различные  имитации  в исполнении  господина Фарта,  известного  под
именем Плюмован.
     3. Силовые  упражнения.  Демонстрирует  господин Понтак,  имевший честь
работать в присутствии коронованных особ.
     4. Помпон, Кабо, Белизар и Рамон -- ученые собаки и их хозяин, господин
Плюмован.
     ЧАСТЬ ВТОРАЯ:
     1. "Вишни" -- романс в великолепном исполнении господина Дюма.
     2. "Два слепца" -- комическая опера в одном акте.
     Действующие лица и исполнители:
     Жирафье -- господин Фарен, он же Плюмован.
     Паташон -- господин Дюма, он же Тартарен.
     Прохожий -- один из членов команды.
     3.  "Старый  Эльзас" --  патриотическая  песня  в  исполнении господина
Фарена.
     Nota Bene. Так как спектакль дневной,  но дается  при полном отсутствии
солнца, не путать полночь с полднем!
     Итак, ждем вас ровно в полдень!
     Кто не видел, как четырнадцатого июля парижане выстраиваются  в очередь
перед Национальной Музыкальной  Академией, Французской Комедией или  Оперой,
тот  вряд  ли  поймет  энтузиазм  и нетерпение  моряков  "Галлии"  при  виде
великолепной,  полной   неожиданностей  программы,   составленной   всеобщим
любимцем Плюмованом. Артистам был обеспечен успех.



     Дневное  представление ночью.-- Ученые собаки.--  Подвиги  Дюма.-- "Два
слепца".-- Неслыханный успех.-- Надежда.

     Итак,  в  полдень  ожидалось  большое  представление  с  участием  всех
желающих.
     Раздались три  знаменитых удара. И внезапно на фоне разноцветных флагов
появились два чемпиона --  Понтак и Бедаррид. Каждый  опирался на деревянную
саблю. После положенного приветствия Бедаррид, ловкий как обезьяна, бросился
на Понтака, пытаясь задеть его  саблей.  Однако  тот, коренастый и солидный,
как глыба, с головокружительной быстротой сделал мулине[71].
     Удары руками, локтями, головой следовали друг за другом. Оба противника
были  достойны  друг друга и дрались,  не щадя  сил. С  громким скрежетом  и
щелканьем  сабли вихрем  кружились  в руках соперников,  к  великой  радости
публики, неплохо разбирающейся в фехтовании и не скупящейся на подбадривание
и  похвалы.  Бедаррид   всегда   в  поисках  нового,  а  Понтак  --  строгий
последователь   классических  приемов.  Первый  постоянно  нападал,  но  его
противник  был  неприступен,  как  скала.  То,  что один  выигрывал  за счет
скорости,  другой наверстывал  хладнокровием. Нелегкий  поединок длился  уже
пятнадцать минут, а победителя все не было. Ну что ж,  тем лучше. После этой
битвы  не  было раненых, не  пострадало  даже  самолюбие противников. В зале
раздались   громкие   крики:   "Браво,  ребята,   браво!"   После   довольно
продолжительного  антракта (ведь  надо было  продлить удовольствие)  занавес
вновь открылся, и на  сцене появился...  Констан Гиньяр!  Но в программе  не
было  выступления нормандца, он был среди зрителей. Вот так штука! Да это же
Плюмован,   который   начал   свои   перевоплощения  как   раз   с  Гиньяра.
Загримированный парижанин, такой  же курносый, как  оригинал, расхаживал  по
сцене  расхлябанной походкой.  Ну  вылитый Констан! Пытаясь нацепить на  нос
очки, он говорил с нормандским акцентом, рассказывая ужасные истории на тему
экономии.  Сходство было настолько поразительным, что  доктор, смеявшийся до
слез,  предложил пригласить на сцену подлинного Гиньяра. Появление нормандца
рядом с  двойником  вызвало  безумный  смех  в  публике. Пародия  так хорошо
удалась,   что  во  время  импровизированного  диалога   "близнецов"   почти
невозможно было отличить друг от друга.
     Можно  легко  догадаться,  что,  так блестяще  начавшись,  и  остальные
пародии  имели огромный успех.  После Гиньяра наступила очередь  следующего.
Неутомимый  парижанин,  переодевшись  и  загримировавшись  в  мгновение ока,
предстал перед  удивленными зрителями в  виде кока Дюма,  одетый в поварской
колпак  с  огромным поварским  ножом на  боку,  карабином на плече, "Эр"  он
произносил на  провансальский манер. Затем последовали Ник  Бигорно, Курапье
и,  наконец,  сам  Ужиук! Оторопевший  Большой  Тюлень  искренне  поверил  в
присутствие настоящего  эскимоса и  принялся  о  чем-то расспрашивать его на
своем  родном языке!  Да, нужно  признать,  что  Плюмован  действительно был
большим артистом.
     Затем Понтак сделал  несколько оригинальных гимнастических  упражнений,
после чего снова появился Плюмован, ведя за собой четырех самых умных собак:
Помпона, Кабо, Велизария и Рамона.
     От  собак валил пар --  они пришли с холода  и сразу  стали резвиться и
прыгать. Потом почуяли запах съестного -- здесь пахло остатками  завтрака --
и с жадностью стали принюхиваться.
     -- Не вздумайте артистов кормить!  -- закричал Плюмован.-- А то сладу с
ними не будет!
     Потеряв надежду  на угощение, псы переключили внимание на калорифер, от
которого приятно веяло теплом.
     -- Черт  возьми! -- пробормотал Артур.-- Совсем одурели.  С непривычки,
что ли? Того и гляди, осрамят меня... Милостивые дамы и господа! -- произнес
он  громко, хотя  дам здесь  не  было.--  Прежде чем  представить  вам  моих
учеников, прошу для них снисхождения. Им  здесь  все  непривычно -- и свет и
тепло. Учились недолго, а ведь  были дикими,  как  тюлени... Конечно, я буду
стараться.  Не судите же их строго! А вы, собачки, не ударьте лицом в  грязь
перед почтеннейшей публикой.
     Животных вывести  на  сцену удалось с трудом, теперь  же  все  внимание
четвероногих  было поглощено  калорифером,  и  они стояли, опустив  головы и
хвосты.
     -- Сидеть! -- скомандовал отрывистым голосом парижанин.
     Собаки уселись и протяжно зевнули.
     -- Есть хотите?
     Раздался дружный лай.
     -- Вот получайте! -- И парижанин дал каждой собаке по кусочку сахара.
     -- Скажите, господин Помпон, куда мы едем? Во Францию?
     Ответа не последовало.
     -- В Америку?.. В Китай?.. В Турцию?..
     Молчание.
     -- Может быть, к Северному полюсу?
     Собака залаяла.
     --  Отлично!  Вы  превосходный географ... А  теперь  вы, господин Кабо.
Скажите, что вы больше всего любите? Перец?.. Горчицу?.. Палку?..
     Молчание.
     -- Сахар?
     В ответ раздался лай.
     --  Вот как? Значит,  больше всего вы любите сахар?..  Что же, возьмите
кусочек.  Теперь вы,  господин Велизарий. Ответьте, пожалуйста,  кто  у  нас
начальник? Констан Гиньяр? Нет?  Может  быть, Дюма?.. Опять не то?.. Кто же?
Капитан?..
     Собака залаяла.
     --  Прекрасно.  Весьма похвально... вы  неплохо  разбираетесь в  чинах.
Ну-с, господин  Рамон, теперь ваша  очередь.  Вы, кажется,  истинный патриот
своего отечества. Посмотрим, так это или нет. Произнесите  здравицу  в честь
Англии...  А!  Вам  не  нравятся англичане... Тогда в честь  Австралии...  И
Австралию не жалуете? Ну, в честь Германии!
     Собака злобно ощерилась и зарычала.
     --  Ну, ну,  не буду... не буду...  Я,  кажется,  догадался.  Вы любите
Францию!
     Рамон громко залаял, ему вторили остальные собаки.
     Раздались оглушительные аплодисменты. "Публика"  приветствовала собачий
патриотизм.
     Плюмован,  окрыленный  успехом,  подождал,   пока   стихнут  овации,  и
обратился к зрителям:
     --   А  теперь  имею  честь  продемонстрировать  вам  самые   блестящие
способности  моих  воспитанников.  Они  не  только  точно  отвечают  на  все
поставленные  вопросы, но и  отлично знают алфавит. Сейчас вы это увидите...
Внимание!
     Услышав команду, собаки  вновь сели на задние лапы  и замерли. Плюмован
подошел к ним и положил  каждому псу  на  нос  по кусочку  сахара,  а  затем
скомандовал:
     -- Не двигаться! А, В, С...
     -- Помпон, твой нос шевелится -- Д! Табо -- Е, не спеши!
     Он,  глядя  на  собак,  назвал  еще  несколько  букв.  Все  четыре  пса
встряхнули мордами, когда была  названа буква,  с которой начиналось их имя,
кусочки сахара подпрыгнули в воздух и исчезли в открытых пастях.
     --  Итак,  дамы  и  господа,  благодарим  вас,--  сказал гордый  своими
успехами учитель, чей голос потонул в буре аплодисментов.
     Номер  с собаками удался  на славу и  очень поднял  настроение публики,
которая не скупилась  на  похвалы. Дальше в  программе стоял романс "Вишня",
как было  написано  в  афише,  "в  великолепном  исполнении" господина Дюма.
Провансалец  был  одарен мощным голосом, напоминающим орган,  но его попытка
взять  высокую  ноту  закончилась  довольно  неожиданно.   Томная  кантилена
комически затянулась. Звук получился довольно забавным, и прямодушный  Дюма,
закончив  наконец  петь, никак не мог понять бурной  реакции зала  и  своего
потрясающего  успеха.  Затем  следовала  комическая  одноактная  опера  "Два
слепца", исполнения которой все ждали с особым нетерпением.
     Появился Дюма -- Паташон, несчастный слепой, и начал петь:
     Ужасна жизнь моя,
     Нет счастья для слепца...
     И  вдруг  при  этих  словах публика  разразилась гомерическим  хохотом.
Оказывается,  собаки,  пригревшись  у  калорифера,  начали  хором  подвывать
незадачливому  исполнителю. В зале  поднялся такой  шум,  что  представление
пришлось  временно прекратить.  Да, это было  уж слишком! Столь  безудержный
смех становился болезненным.
     После того, как зал  немного утих, представление возобновилось. Но едва
появился  Плюмован,   последовал  новый  взрыв  хохота.  Парижанин  вышел  с
табличкой,  на  которой  было  написано:  "Ослеп  в  результате  несчастного
случая",-- и  после знаменитого диалога между двумя доносчиками провыл в нос
романс Велизарио.
     Поистине, этот импровизированный концерт принес измученным, уставшим от
постоянных  забот  морякам минуты  сладостного  забвения.  Он  был  отличным
лекарством против мрачной меланхолии, подстерегающей путешественников долгой
полярной  зимой.  И пусть миг  радости был  совсем короткий,  ну что ж,  это
лучше,  чем  ничего! Веселитесь  же, храбрые моряки,  побудьте хоть  недолго
детьми. Пусть вас окружает ледяной  ад  и непроглядная темнота,  забудьте на
время о  будущих  трудностях и невзгодах и постарайтесь  сделать вид, что не
замечаете  глубоких  морщин,  которые  иногда омрачают  лоб  вашего храброго
капитана.  А теперь,  когда  вы пьяны от переполняющего  веселья, попробуйте
немного сосредоточиться,  ведь  предстоит  послушать  песню,  полную боли  и
гнева. Она и должна закончить этот великолепный праздник.
     "Старый  Эльзас"  -   это  возмущенный  протест  против  незаслуженного
унижения,  это гордый,  вызов врагу,  укравшему  твою  родную  землю, но  не
сломившему твой дух.
     На   сцену   вновь  вышел  Плюмован.   Парижанин,   сняв  грим,   запел
приглушенным, чуть дрожавшим от волнения голосом:
     Скажи, где родина твоя
     Германия иль Франция?
     Голос певца окреп,  и казалось,  что сердца  матросов, сидящих в  зале,
бились в  унисон  с ритмичными звуками песни.  Все  были взволнованы. В зале
стояла  полная  тишина,  никто  не  осмеливался прервать  восклицаниями  или
аплодисментами   этот  героический  гимн  несломленного  народа.  В   голосе
парижанина, буквально несколько минут назад исполнявшего комические куплеты,
теперь слышался  неподдельный пафос,  волнение  и  трагизм.  Когда  Плюмован
закончил петь,  по залу пронесся  глухой гул, и вдруг раздались рыдания. Это
плакал  Фриц Герман,  храбрый эльзасец. Он встал и, не скрывая слез, текущих
по щекам, подошел к певцу, горячо пожал ему руку и взволнованно произнес:
     --   Спасибо,   матрос!  Очень   верно   ты   пел:   отторгнутое  вновь
присоединится...
     Так провели французы первый день Нового года.



     Бедствие.--  Ожоги  от  мороза.--  Лютый  холод.--  Страдания  собак.--
Эскимосская  болезнь.--  Первые  жертвы.--  Корабль возвращается на  прежнее
место.

     Против  ожидания  в январе морозы  усилились и  не ослабевали, хотя уже
наступил февраль.
     По  свидетельствам  капитана  Перса и  лейтенанта Грили у  них во время
зимовки спиртовой столбик опускался до минус пятидесяти восьми. Сейчас целую
неделю стоял мороз в пятьдесят девять градусов, и люди выходили лишь в самых
крайних случаях.
     За льдом  не ездили, довольствовались снегом, который  можно было взять
поблизости. В  помещении  стало  холоднее,  но  благодаря  толстому снежному
покрову, почти целиком скрывавшему корабль, а также  день и ночь топившемуся
калориферу, температура не опускалась ниже трех градусов мороза.
     Из-за неожиданных холодов матросы день ото дня становились мрачнее.
     --  Не унывайте, ребята!  -- подбадривал их доктор.--  Надо бороться  с
холодом! Потерпите, скоро выглянет солнышко.
     -- И так терпим,-- отвечал кто-то из-под целого вороха шуб,-- только от
этого не легче.
     -- А вы вспомните, что есть  на земле страны,  где  в  эту  минуту люди
умирают от жары!
     -- Жара не так мучает.
     -- В степях Азии и Африки зной нередко доходит  до шестидесяти, а  то и
шестидесяти пяти градусов. Как в раскаленной печи или паровой ванне. Недолго
и на тот свет отправиться.
     -- Но там, по крайней мере, светло.
     -- Подумаешь, светло! А разве у нас около полудня не бывает двухчасовых
сумерек?  Даже  звезды  исчезают,  и  в  двухстах  метрах  можно  разглядеть
человека. Мало вам этого?
     -- А без дела сидеть? Не двигаться? Легко матросу?
     -- Да  вы здесь как сыр в масле катаетесь,  слава Богу, здоровы. А  еще
жалуетесь! В прежних экспедициях  и глазами  матросы болели,  и от  скорбута
умирали. Ведь самое трудное -- позади. Скоро станет тепло, вернетесь к своим
прежним занятиям.
     Разговоры   разговорами,  а   положение  было  критическое.  Шутка  ли!
Пятьдесят девять градусов ниже нуля! Попробуйте выжить в такой мороз!
     Однажды Констан Гиньяр, отстояв свой срок на часах, взглянул на ртутный
термометр, висевший под фонарем. Там было  сорок три градуса, а на спиртовом
-- сорок семь.
     -- Да врет он! -- сказал нормандец товарищу.
     -- Может, замерз?
     -- Сейчас я на него подышу.
     Матрос принялся усердно дышать, термометр заиндевел,  но температура не
изменилась.
     -- А ведь правда замерз... Надо же! Ртуть  и то замерзла!.. Не обернуть
ли его перчаткой?
     Обернули -- результат  тот  же. Тогда Гиньяр рукой  в перчатке принялся
изо всех сил тереть градусник. Кончилось тем, что он упал и разбился.
     Наружу выскочил металлический шарик, твердый и блестящий, как серебро.
     Констан взял его двумя пальцами и громко вскрикнул.
     -- Что с тобой?
     -- Тысяча чертей!.. Как раскаленное железо!
     -- Дурак!
     -- Ой-вай-вай!.. Ой, Господи!.. До костей прожгло!
     Моряк бросил шарик, но поздно: пальцы были сильно обморожены.
     Вернувшись  в  помещение, Гиньяр спрятал  было  руку, которая  болела и
пухла, но от врача ничто не могло укрыться.
     - Что там у вас? - спросил он.
     - Ничего!
     - Врете! Ну-ка, покажите ладонь... Да здесь ожог! Надобно перевязать.
     -- Извините, доктор, не ожог, а обморожение!
     -- Что за вздор!..  Не  скажете правду, я  вам два  пальца отрежу... Не
иначе, как вы задались целью поочередно терять все части тела.
     Испуганный матрос признался во всем и получил необходимое лекарство.
     С того дня  он закаялся прикасаться голыми руками  к металлам.  Бедняга
выбыл из строя на две недели и не мог выполнять никакую работу.
     Первыми жертвами зимовки стали  собаки. Они  не выдерживали  морозов  и
умирали  от  гренландской  болезни.  За  три  дня  большинство  их  погибло.
Симптомами  эта болезнь напоминает  бешенство, но не передается  через укус.
Лечению не поддается. Двадцать собак, к  счастью, остались живы, в том числе
-- любимцы парижанина.
     Нечего  и  говорить,  что  гибель псов повергла матросов в еще  большее
уныние. Вызывало также тревогу, что льдина снова, уже в третий раз, изменила
направление.
     Двигаясь  с северо-востока  на юго-запад, а  потом к северу, она недели
три простояла на месте и снова поплыла. Куда же теперь? Результат вычислений
оказался  неутешительным:  дело  в  том,  что  льдина попала в  водоворот, и
"Германия" в итоге оказалась впереди...
     Никто  этого  не  заметил,  кроме  капитана.  Де  Амбрие  был  близок к
отчаянию, но ничего не сказал матросам. Да и как скажешь, что в титанической
борьбе со льдом и суровой природой они потерпели поражение? Ведь это значило
лишить команду всякой надежды, попросту убить.



     Северное   сияние.--   Полярные   сумерки.--    Возвращение   солнца.--
Преломление лучей.-- Первые бури.--Новые опасности.-- Критическое положение.

     В  монотонной  жизни  матросов  настоящим  развлечением  было  северное
сияние, нередкое в описываемое время  года.  Полярной зимой оно единственное
напоминает о жизни.
     Особенно  часто возникает  это явление в период с января до марта -- по
два, а то и по три раза за ночь.
     Теперь  у  капитана появилась  возможность  хоть чем-то  занять  людей.
Одному  он  поручал следить  за  появлением сияния, другому -- вычислять его
продолжительность,   третьему  --  наблюдать  колебания  магнитной  стрелки.
Наиболее   образованные   пытались   составить  подробное   описание   этого
интересного явления,  да  и остальные  усердствовали, воображая,  что делают
очень важное дело.
     Сияние  обычно появляется  в  северной части неба. Сперва  показывается
бледная   световая   дуга  удивительно   правильной  формы.   Она  постоянно
перемещается к  зениту. Концы ее упираются  в горизонт и по мере восхождения
вытягиваются  с  востока  на запад.  А  какого  удивительного  цвета сияние!
Бледно-зеленое, как нежный росток, свет луны  рядом с ним кажется  желтым  и
некрасивым. В ширину дуга порой равняется трем радугам, не затмевая при этом
блеска звезд.
     Явление это  поистине величественное. Ничто не нарушает его покоя. Лишь
изредка  пробегает световая  волна. Едва  первая дуга  достигнет зенита, как
появляется  вторая,  за  ней Третья и еще множество дуг, они  опоясывают все
небо, быстро бледнеют и исчезают.
     Матросы терялись в догадках:  откуда берется сияние?  Но на этот вопрос
им не  смог вразумительно  ответить  даже доктор,  их  неизменный учитель  и
наставник.
     Принято  считать,  что  в  основе этого явления лежит  электромагнитное
поле, и все же роль атмосферных паров здесь несомненна, так же, как действие
северного сияния на магнитную стрелку. Оно тем сильнее, чем ярче и подвижнее
дуги.
     В  результате  длительных  наблюдений  установлено,  что  после  яркого
северного сияния портится погода; слабое же сияние предвещает погоду ясную и
тихую.

     Заметно увеличились сумерки.
     В полдень бывало совсем светло,  что  особенно ощущалось  при выходе из
помещения на палубу. Второго марта впервые после зимы появилось солнце, и на
борту торжественно отпраздновали это радостное событие.
     Ртутный  столбик  по-прежнему  держался  на  отметке  минус  сорок один
градус.
     Но люди приободрились -- полярная ночь шла на убыль.
     Солнце,  собственно,  должно было  явиться  только  пятого  марта,  но,
вследствие  особого  преломления  лучей,   вызванного  низкой  температурой,
зимовщики увидели его тремя днями раньше.
     Нет худа без добра, на сей раз матросы от души благодарили мороз.
     Все, кто был на  корабле, взобрались  на мачты и ждали первых солнечных
лучей, как ждут появления земли потерпевшие крушение.
     И вот на розовом фоне неба появилась алая полоска, брызнула пурпуром на
гребни снежных  холмов, позолотила верхушки  мачт, после чего наконец выплыл
огромный багровый шар.
     Солнце медленно  взошло,  лениво поплыло  над унылой  равниной и  через
минуту стало опускаться. Его даже не успели хорошенько разглядеть.
     Снова  побежали по  еще  розовому снегу тени...  Золото и пурпур быстро
исчезали... Верхушки мачт потемнели.
     Матросы молчали.
     Быть может, они были  разочарованы? Так долго ждали. и  так  быстро все
кончилось? Или же за этот  короткий миг разглядели Друг друга? Увидели,  как
безжизненны и бледны их лица?
     Что ж, возможно...
     Но  это  тягостное  впечатление скоро  рассеялось. День  стал  длиннее,
температура повышалась, и к морякам вернулась надежда.
     Кончились лютые холода.
     По  ночам еще  бывало  до тридцати пяти градусов  мороза,  зато днем не
больше двадцати восьми.
     Оптимисты уверяли, что стало "совсем тепло".
     Разбуженные солнцем, проснулись после зимней  спячки медведи. Охотникам
-- добыча, собакам -- лакомство.
     Не  вернись  проклятая  льдина  на  прежнее  место --  сколько было  бы
радости!
     К восемнадцатому  марта ночь  сократилась  до трех часов.  К несчастью,
быстрое  повышение  температуры  сопровождалось  бурями  и ветром.  По  небу
неслись тучи, то и дело сыпавшие на землю снег.
     Первые  ясные дни сменились сумрачными,  серыми,  заставляя  полярников
сожалеть об осенних ночах, холодных, но ясных и звездных.
     Вдобавок  пришла  в движение льдина.  Под действием  ветров и подводных
течений она зловеще трещала и лопалась, грозя прежними бедами.



     Три  склада провизии  на льдине.-- Дурная погода.--  Раненый медведь.--
Французы  и немцы.-- Агония корабля.--  Падение мачты.--  Начало оттепели.--
Бедствие.-- Гибель "Германии".

     Итак,  льдина пришла  в движение,  а вместе с ней и корабль  --  он был
полностью во власти стихии.
     Капитан серьезно тревожился: как бы "Галлия" не разбилась, не потонула.
     Однажды,  когда  половина  команды  отправилась с  собаками  на  охоту,
ледяная  стена перед кораблем вдруг  исчезла,  провалилась в  образовавшуюся
трещину.  К этой стене,  как помнит читатель, была пристроена загородка  для
собак.   Случись  это  раньше,  уцелевшие  от  гренландской  болезни  собаки
неминуемо погибли бы.
     "Галлия" уткнулась носом вниз и осталась под  наклоном в двадцать  пять
градусов.
     Капитану  стало не по себе при мысли о той  ужасной опасности,  которой
подвергался теперь каждую минуту корабль.
     Матросы в ужасе и отчаянии толпились на палубе.
     А корабль накренялся все больше.
     --  Не робейте, ребятки! --  крикнул де  Амбрие.-- Я отвечаю за  все!..
Скорее спасайте провизию!
     Необходимо  было сохранить хоть что-нибудь на завтрашний  день,  а  там
видно будет. Но успеют ли?
     Капитан  первым бросился в трюм, где была складирована провизия. За ним
последовали матросы.
     К  несчастью, температура в этой  части корабля  была очень низкой.  За
зиму образовалась  плотная  корка  льда,  которая покрывала  стены,  тюки  с
провизией  оказались плотно  спаяны друг с другом. Нужны  были топоры, пилы,
ледоруб, чтобы  разъединить  их. Сколько  потерянного времени,  титанических
усилий, и все лишь для того, чтобы поднять и вытащить продукты, которых едва
хватит на двадцать дней. Но этим дело  не ограничивалось. Продовольствие  --
единственный  запас на  завтра -- нужно  было  перенести  на  лед.  Но каким
образом? Веревки,  покрытые льдом,  стали толщиной с ногу, шкивы затвердели,
как мельничные жернова. Следовательно, невозможно было закрепить таль.
     Наконец прибыли охотники и  принялись энергично  помогать.  Обязанности
тщательно  распределили  между всеми  членами  экипажа,  и  судно,  которому
грозила  гибель,  превратилось в гудящий  улей. Началась лихорадочная, почти
отчаянная работа,  требующая поистине  нечеловеческих усилий,  и вряд ли  бы
люди  выдержали  такую  нагрузку,  если   бы  не  чувство  долга  и  крайняя
необходимость, удесятерявшая их силы.
     Мостик был покрыт толстым слоем снега, что затрудняло ходьбу.
     Наконец веревки и шкивы освобождены от ледяной  корки, затем освободили
и  шлюпку,  похороненную под  двухметровым слоем  льда.  Фриц получил приказ
наладить  работу  машинного  отделения,  но перед сильными  холодами паровые
котлы полностью  освободили.  Не  было пресной воды,  чтобы  наполнить их  и
привести  в  рабочее состояние,  правда, механик  не  растерялся. Он  сделал
своеобразный рукав из плотной ткани, матросы наполнили его снегом. Снизу это
сооружение подогрели,  и  вот, вещь почти невероятная,  меньше чем через три
часа  паровой  котел  заработал!  Правда,  перед  этим  пришлось еще  немало
поработать,  разбивая кирками застывший  как гранит уголь.  После того,  как
машина  заработала,  можно было опускаться в трюм  за тысячей  разнообразных
вещей, скопившихся там.
     Первый склад был предусмотрительно расположен в ста метрах  от корабля,
там, где  лед  был  покрепче. На  сани  погрузили  бочонки и ящики  и быстро
перевезли в палатку. Так прошли почти сутки, люди работали не переставая,  а
ситуация,  если это  вообще  было возможно,  становилась  все  хуже.  Экипаж
разделился на две  части. Одна осталась в палатке, выставив часовых, которые
менялись  через  каждый час, чтобы поднять  тревогу в случае появления белых
медведей, привлеченных запахом  псины и продовольствия. Другая -- находилась
на корабле, готовая покинуть его в случае крайней опасности. Несмотря на вой
ветра и скрежет льда, матросы уснули, но сон их был тревожным и беспокойным.
Из предосторожности  капитан приказал погасить  калорифер.  В спальнях стоял
холод,  но люди, забравшись по трое в меховые спальные  мешки, казалось,  не
чувствовали этого.  Их  товарищам, спавшим в  палатках, приходилось  гораздо
хуже.  Предосторожность  де  Амбрие не  была излишней. В час  ночи  раздался
оглушительный   треск   и  матросы  почувствовали   сильный   толчок.  Шхуна
переваливалась  с борта  на борт, началась настоящая качка, которой никто не
ожидал. Из-за  тряски калорифер упал на пол. Если бы он был наполнен углем и
работал, без сомнения начался  бы пожар. Испуганные моряки вскочили на ноги,
схватили  карабины,  сумки  с  багажом  и,  шатаясь,  начали  спускаться  по
лестнице.
     Погода еще  больше ухудшилась, но  тревога  оказалась  напрасной,  пока
ничего страшного не произошло. В четыре  часа работа возобновилась с прежним
усердием.  Люди, хорошенько подкрепившись  и запив  завтрак  доброй  порцией
рома,  гораздо  спокойнее смотрели  на  возможность катастрофы. За зиму  они
прочли огромное количество рассказов арктических  путешественников  и знали,
что  очень  часто   полярники,  лишившись   корабля,  тем  не  менее  удачно
заканчивали  экспедицию.  Со  своей  стороны   де  Амбрие   после  серьезных
размышлений   остановился   на   плане,  который,  казалось,  отвечал   всем
необходимым требованиям. Капитан считал, что "Галлия"  почти  потеряна. Хотя
вода  не  проникла  внутрь  судна,  еще  было  неизвестно, сможет  ли  шхуна
освободиться из плена во время ледохода?
     Как мы помним,  на корабле  продовольствия  хватило бы  по меньшей мере
года на три, поэтому было  решено сделать следующее: три склада с провизией,
в  каждом -- продовольствия на  год,  расположить  на  льдине вокруг шхуны в
наиболее   безопасных  местах.  Каждый  склад  должен   содержать  продукты,
спиртное, чай и кофе, медикаменты, одежду, оружие, инструменты, а также сани
и лодку. То есть все, что необходимо для  жизни.  Таким образом, если судьбе
будет угодно  потопить  корабль и, что уж совсем маловероятно, погубить  два
склада,  то  останется третий,  в котором  исследователи  найдут  средства к
существованию.
     Каждый склад  охраняли четыре  человека во главе с  офицером,  а  также
шесть собак. Капитан остался на борту  с боцманом Геником, механиком  Фрицем
Германом и двумя собаками -- бдительными часовыми, обладающими тонким чутьем
и способными  вовремя предупредить о приближении непрошеных гостей. Время от
времени  часовые  перекликались,  так  что в  случае  тревоги  все  были  бы
предупреждены  вовремя.  В  случае  опасности всем приказывалось  немедленно
спешить на помощь пострадавшим.
     Работа  выполнялась  быстро  и  точно, дисциплина на корабле оставалась
железной. Матросы уже не  раз  доказывали,  что могли отлично  справиться  с
самым  трудным  заданием, в  каких бы сложных  условиях они  ни оказывались.
Погода стояла поистине ужасная. Буря все не унималась. Свирепые порывы ветра
сталкивали  льдины  друг с  другом.  Снег падал густыми  плотными  хлопьями,
буквально ослепляя людей, в двадцати метрах  ничего не было видно.  Время от
времени  ветер  разгонял  тяжелые  свинцовые  тучи. но  эти  кратковременные
просветы  как   будто  усиливали   ярость  бушующей  стихии,   и  она  вновь
обрушивалась  на  корабль с  еще  большим  неистовством.  Внезапно появилось
солнце.  С непривычки  у  матросов заболели  глаза, a  у некоторых  начались
сильные  мигрени.  Странная  вещь,  хотя  с  появлением  солнца  температура
окружающей  среды практически не повысилась, тем не менее  на кожу солнечные
лучи действовали  очень  сильно, почти болезненно. Получалось, что  человек,
стоя на солнце, с одной  стороны как  бы поджаривался и сильно  охлаждался с
другой. Ночью температура опускалась до минус тридцати, а днем повышалась до
минус двадцати, что было вполне терпимо.
     Люди страшно уставали  от тяжелой работы. Вечером  они быстро засыпали,
совсем измучившись  за день,  а  утром просыпались  с  неприятным  чувством,
хорошо  известным  тем, кому  приходилось  ночевать  в  снегу. Кажется,  что
замерзли даже глаза,  почти невозможно поднять тяжелые веки, покрытые льдом,
десны онемели так, что приходится энергично растирать их, чтобы восстановить
нормальное кровообращение. Впрочем, матросы спали не  совсем "в снегу". Они,
по  совету Ужиука, построили  снежную хижину  --  илгу на манер  эскимосских
жилищ и худо-бедно ютились под этим примитивным кровом.
     Разгрузка шхуны,  начавшаяся  восемь  дней назад, была почти закончена.
Осталось  спрятать   каждый   склад  так,   чтобы   до  него  не   добрались
грабители-медведи, совсем обнаглевшие  от голода. Когда погода  прояснялась,
моряки посматривали в сторону немцев, о которых  по  безмолвному  соглашению
почти  никогда  не  говорили.  Лишь  иногда, во  время  короткой  передышки,
кто-нибудь  из матросов перемигивался с товарищем и, указывая на "Германию",
перебрасывался парой фраз:
     -- Что плохо для одного, не лучше и для другого.
     -- Им, должно быть, не веселее, чем нам.
     Вот,  пожалуй, и  все.  Но на первый  взгляд  пустячное происшествие  в
скором времени заставило матросов "Галлии" столкнуться с немцами поближе.
     Однажды, заканчивая устройство третьего склада, парижанин и неразлучный
с ним Дюма вдруг увидели перед собой огромного белого медведя.
     -- У нас гость!..-- вскричал кок.-- Где мое ружье?
     Плюмован  на  сей  раз  оказался проворнее  товарища  и прицелился,  но
медведь обратился в бегство. Пуля настигла его, но  зверь, зарычав от  боли,
не остановился.
     Дюма тоже выстрелил -- косолапый, дважды раненный, продолжал бежать.
     -- Какая досада! -- вскричал  Тартарен.-- Слушай, Плюмован,  неужели мы
дадим ему уйти?
     Друзья погнались за  зверем, на  ходу продолжая  стрелять.  Одна лапа у
медведя была перебита, и он волочил ее.
     Увлекшись  погоней,  французы не  заметили, как добежали до "Германии",
где подранок наконец рухнул, громко рыча от боли и ярости.
     Полагая, что никому  и в  голову  не придет  оспаривать  у  них добычу,
приятели  весело  шагали  к своему  трофею, как вдруг  заметили,  что пятеро
матросов с "Германии" потащили его на свой корабль.
     -- Извините, господа,-- сказал парижанин,-- но медведь этот наш: мы его
убили.
     Немцы  не  обратили на  его слова никакого внимания, но Артур  не желал
уступать и, схватив медведя за лапу, потащил в свою сторону.
     Тогда здоровенный рыжий детина замахнулся на Плюмована ножом.
     Дюма мигом прицелился в противника и крикнул:
     -- Убери нож, негодяй, не то выстрелю!
     Столкновение было неминуемо. Вдруг  с "Галлии" донесся пушечный выстрел
и эхом прокатился далеко вокруг.
     -- Вот тебе раз!.. У нас тревога! -- вскричал Фарен.-- Бежим назад... А
вы, негодяи, подождите!.. Мы еще вернемся!..
     Досадуя в душе, но верные долгу, матросы помчались к своему кораблю под
улюлюканье немцев.
     Вот что произошло на "Галлии".
     Капитан,  услыхав стрельбу,  навел  бинокль и увидел Плюмована  и Дюма,
гнавшихся  за  медведем.  Матросы  бежали  в   сторону  "Германии",  капитан
досадовал,  но ничего не мог поделать. Когда же дело  дошло до столкновения,
он поспешил к сигнальной пушке и выстрелил.
     На  этот  раз  обошлось  без  нагоняя.  Де  Амбрие  только  предупредил
Плюмована и Дюма, чтобы впредь избегали любого общения с немцами.
     -- А если они нас зацепят?
     -- Случится что-нибудь  серьезное, я сумею защитить вашу  честь и  вашу
жизнь... Смотрите не нарушайте больше приказа!
     Шли дни за  днями, плохая  погода  сменялась хорошей, но,  к сожалению,
пасмурных дней было  гораздо  больше.  Иногда  казалось,  что  буря  наконец
утихла, но через несколько часов  она  возобновлялась  с новой силой. Экипаж
жил  в постоянном напряжении,  так  как  льдина, уже  не скованная  сильными
зимними холодами, потеряла свою устойчивость. Несмотря на постоянный треск и
всякие неожиданные  происшествия,  вроде  падений  в снеговые ямы  или атаки
тюленей, работа шла своим чередом. Здоровье  экипажа было хорошим, не считая
нескольких воспалений глаз в результате сильного солнечного отражения.
     Наступило  двадцать  первое  марта. Казалось бы,  благословенный  день.
Несмотря на  короткий дождь со снегом,  у всех на устах были добрые слова  о
вновь пришедшей весне, люди с радостью замечали первые признаки  пробуждения
природы.
     Но вот на холодном и мрачном леднике с новой силой разбушевался ураган.
Казалось, никогда еще шум взбесившейся стихии не достигал такой силы. Льдина
накренилась  и задрожала  так,  что, казалось, вот-вот разобьется  на мелкие
куски. Можно было  подумать,  что внутри ледяного  панциря грохотал огромный
вулкан, звук был  похож на раскаты  грома  на  экваторе. Льдина шаталась все
сильнее  и буквально за пять минут покрылась огромными трещинами,  зигзагами
протянувшимися по всем направлениям. С треском откалывались  громадные куски
льда, рушились  в  воду  и  тонули.  Кругом царил хаос. Волнение  нарастало.
Поднимаясь  на  невидимых  волнах, обломки качались  и  напоминали  каменный
океан.  Шхуна  чудом  удержала равновесие,  хотя  уже десять  раз  рисковала
опрокинуться или расколоться.
     Капитан, оставшийся на борту с двумя матросами, не терял из виду склады
с  продовольствием,  возле которых находились бесстрашные  моряки.  Пока что
трещины не  задели их, но сколько  времени это продлится? Каждую  минуту  де
Амбрие боялся,  что  лед  треснет под  ними и их поглотит  океан. Его сердце
бешено билось, когда  он видел, как появлялась новая  гигантская трещина, из
которой  поднималось  облако  белой  пены.  Так как все  время морозило, эти
ледяные раны быстро зарубцовывались. Но что, если трещина появится прямо под
складом?  Капитан колебался, не приказать ли матросам подняться  на борт? Но
казалось, что  часы  корабля уже сочтены  и  на борту  даже опаснее,  чем на
льдине.  Внезапно шхуна, накренившись  под углом  двадцать  восемь градусов,
вздрогнула  от сильного толчка. Ледяная  гора  подбросила ее вверх, а затем,
отвесно рухнув  вниз,  увлекла с  собой  судно.  Корабль  попал  в настоящий
водоворот.  Капитан и матросы  с трудом держались на ногах.  В  то же  время
раздался страшный треск, но затрещал не лед, а дерево, не выдержавшее удара.
Капитан увидел, как фок-мачта заколебалась, а потом переломилась как спичка,
увлекая  за  собой  ванты.  Вещь почти  невероятная,  но шхуна  не  потеряла
равновесия!  Она удержалась  на плаву  благодаря тому, что находилась как бы
меж двух ледяных стен, которые образовали что-то вроде  дока[72].
Если  корабль  не получил пробоину,  значит,  он спасен,  несмотря на потерю
мачты.  Во  всяком  случае,  в  ближайшее  время  ему  не  грозит  серьезная
опасность. Эта мысль внезапно пришла  в  голову де Амбрие, увидавшему  своих
людей, в  ужасе размахивающих руками. Извилистые  трещины  все ближе и ближе
подбирались  к  оставшимся на  льдине  матросам.  Вокруг корабля уже  бились
волны.  Несчастных  вот-вот поглотит стихия. Капитан бросился вперед,  делая
знаки морякам и  отчаянно крича: "Возвращайтесь на борт!  Возвращайтесь же!"
Его голос тонул в треске ломающегося льда, матросы не заметили его знаков и,
связанные  долгом,   не  думали  покидать  свой  пост.  Охваченный   ужасным
беспокойством,  де  Амбрие решил покинуть  судно,  чтобы  попытаться  спасти
товарищей или погибнуть вместе с ними. Но внезапно буквально в двух шагах от
него  взметнулся столб  пламени. Палубу окутало густое  облако дыма, и  звук
оглушительного взрыва ударил по барабанным перепонкам.
     -- Черт,-- раздался разъяренный крик,-- я запутался в канатах.
     Это был Геник, который  возился возле сигнальной пушки почти оглушенный
взрывом. Старый бретонец, буквально придавленный грудой канатов, лихорадочно
преодолевал препятствия и, пытаясь освободиться, бессознательно ухватился за
шнур, который по чистой случайности оказался у него под рукой,  -- малейшего
усилия было достаточно, чтобы привести в действие  запальный фитиль. Услышав
этот  нечаянный,   но  так  вовремя   подоспевший  сигнал,  моряки,  наконец
освободившись от инструкций,  со  всех  ног бросились на  корабль,  побросав
сумки  на сани,  спотыкаясь на  льду и шлепая по лужам.  Перепуганные собаки
бежали впереди. Пять минут спустя  все  уже были на  борту.  С собой  смогли
взять только карабины и самое необходимое.  Успели  как раз вовремя, так как
разрушительная сила достигла апогея. Вокруг чудом спасенного корабля начался
ледоход.  Льдины,  расколовшись  на  тысячи  острых  кусков, сталкивались  с
невиданной  силой. Все вертелось в водовороте, рушилось и гремело. На глазах
у матросов, в бессильной ярости сжимавших кулаки, один за другим исчезли все
три  склада.  А  ведь  это были  главные  ресурсы  экспедиции,  без  которых
дальнейшие исследования вряд ли будут возможны.
     Буря не утихала. На северной  оконечности  льдина вздулась и подскочила
под  действием какой-то неведомой силы.  Раздался грохот, похожий  на взрыв.
Образовался широкий провал, немецкий корабль накренился, потерял точку опоры
и,  получив, вероятно, пробоину, стал быстро погружаться в воду. Не прошло и
десяти минут, как все было кончено. "Германия" погибла.



     Мрачные  приметы.--  Первые  птицы.--  Письмо,  насаженное  на  штык.--
Свидание.--  Два соперника.-- Неожиданное предложение.--  Немец и француз.--
На  разных  языках.-- Психологический момент...-- У моряков свои традиции.--
Гордая реплика.

     Итак,  судьба спутала  все расчеты  французского капитана. Принятые  им
меры предосторожности вместо пользы принесли вред.
     Кто мог подумать, что  дело примет такой  оборот.  Корабль  оказался на
краю гибели. Это  было  тем  более страшно, что только  что затонул немецкий
корабль. Зато у немцев уцелела провизия.
     Припасов на французском корабле оставалось ровно на два месяца. Попадет
ли к тому  времени "Галлия" в  свободные  воды?  О  том, чтобы добираться  к
полюсу, сейчас не могло быть и речи.
     Мрачный и  молчаливый, но внешне  спокойный,  де Амбрие битых  два часа
ломал голову  над множеством возникших проблем. Своими соображениями он ни с
кем не делился, на корабле все шло обычным порядком, будто ничего особенного
не  случилось. После  ураганов и  бурь наступило затишье. Льдина  больше  не
двигалась,  словно  застыла.  На  солнце ослепительно  сверкал  белый  снег.
Термометр показывал минус двадцать шесть градусов.
     Природа мало-помалу выходила из  оцепенения.  Оглашая  воздух  резкими,
неприятными криками, над кораблем появились чайки.
     Им обрадовались, словно первым ласточкам. Но птицы скоро улетели на юг,
чтобы через какое-то время снова вернуться.
     Двадцать  четвертого  марта,  около  полудня,  Констан  Гиньяр  и баск,
стоявшие  на  часах,  вдруг   заметили,  что  к  "Галлии",  тяжело   ступая,
приближается какой-то человек в меховой шубе,  явно не  свой -- все французы
находились в это время на судне.
     Констан Гиньяр, как  положено по уставу, взял ружье  на прицел и громко
окликнул незнакомца:
     -- Стой! Кто идет?
     -- Друг! -- отвечал тот.
     -- Пароль?
     Пароля  у  французов  никакого  не  было,  но  Гиньяр  решил   испытать
непрошеного гостя.
     -- У меня письмо к вашему капитану,-- произнес незнакомец.
     -- А!.. Так ты за почтальона!.. Нацепи тогда свое послание мне на штык,
а сам  отойди на  пятнадцать шагов и жди ответа. Мишель,-- обратился Констан
Гиньяр к баску,-- присмотри-ка за этим кашалотом, пока я сбегаю к капитану.
     Незнакомец, очень удивленный, выполнил приказ.
     -- Господин капитан! Вам письмо!
     -- Письмо?.. Давай сюда.
     Де Амбрие пробежал глазами листок и нисколько не удивился.
     "Я,  нижеподписавшийся,  начальник  германской экспедиции  к  Северному
полюсу, имею честь просить капитана "Галлии" уделить мне несколько минут для
беседы, весьма  важной для обоих экипажей. С совершенным почтением --  Юлиус
Прегель".
     --  Бершу,--  обратился  де  Амбрие  к  своему  помощнику,--  прочтите,
пожалуйста,  это письмо... Потом вы, Вассер, и вы, доктор, тоже... Ты здесь,
Гиньяр?
     -- Здесь!
     -- Подожди минутку.
     Де Амбрие взял лист бумаги и написал следующее: "Капитан "Галлии" будет
ждать господина Прегеля в два часа. Де Амбрие".
     -- Вот, Гиньяр, передай.
     Гиньяр с письмом  вернулся на  палубу,  нацепил его на  штык  и крикнул
немецкому матросу:
     -- Эй!.. Почтальон!.. Отцепляй!..
     Сначала капитан намеревался устроить  свидание с Прегелем в присутствии
всего  экипажа или  хотя бы офицеров,  но потом  раздумал: одно неосторожное
слово немца  -- и неминуем конфликт. Поэтому он приказал отгородить в  общем
помещении небольшой уголок и там принять гостя.
     -- Друзья  мои,-- сказал  де  Амбрие матросам,-- у  начальника немецкой
экспедиции  разговор,  видимо,  важный, поэтому  я решил встретиться с ним с
глазу на глаз. Через полчаса он  будет здесь. Надеюсь, вы  не позволите себе
ничего лишнего.
     Без пяти два часовые  доложили, что к кораблю приближаются сани с тремя
седоками.
     Закутанный  в меха Прегель с важным видом сошел на лед и строгим тоном,
каким   немцы  обычно  разговаривают  с  подчиненными,  обратился  к   своим
спутникам:
     -- Оставайтесь здесь и ждите.
     Де Амбрие встретил гостя на палубе и галантно, но не без превосходства,
ответил на его поклон.
     Немец заговорил первым.
     --  Прежде  всего,--  промолвил  он,--  позвольте   поблагодарить  вас,
господин  капитан, за  то, что  вы так  любезно  согласились  меня  принять.
Признаться, я был готов к отказу.
     -- Отчего же, милостивый государь?  Соперники -- не враги. К тому же вы
писали о пользе встречи для нас обоих, одного этого вполне достаточно, чтобы
отбросить все остальное.
     -- Ваши слова меня радуют и дают возможность приступить прямо к делу.
     -- Я готов выслушать вас.
     Капитаны сели друг против друга, и немец сказал:
     --  Как вам известно, до сих пор обстоятельства мне благоприятствовали,
никто еще  не продвигался так далеко на север, как я.  Ни одна экспедиция...
Чего только мы не натерпелись во время зимовки! Но больше всего страдали  от
холода,  многие матросы  заболели  скорбутом...  Затем  произошла  настоящая
катастрофа. Тут  досталось не только мне, но и вам: я лишился корабля, вы --
провианта.
     -- Откуда вы знаете?
     -- Видел, как провалились сквозь лед ваши склады.
     -- Но часть запасов могла остаться на корабле! Верно ведь?
     -- Уверен, что ничего не осталось.
     -- Ну, это уже мое дело.
     -- Извините, оно касается и меня.
     -- Каким образом?
     -- После всего случившегося,  надеюсь, вы не намерены идти к  Северному
полюсу? Самое лучшее -- как можно скорее вернуться в Европу.
     -- Продолжайте,-- холодно заметил француз.
     -- Полагаю, вы не откажетесь отвезти нас на вашем судне домой?
     -- Это -- мой долг.
     --  Рад   это  слышать,   господин  капитан.  Примите   мою   искреннюю
признательность.  Как  только  установится благоприятная  погода,  я прикажу
погрузить на  ваш  корабль  всю провизию. Ее хватит  обоим экипажам до конца
пути.
     -- Что же, справедливо... Теперь остается назначить время отплытия.
     -- Я уже сказал, как только начнется оттепель.
     --  Принимаю ваши  предложения, но  с  одной оговоркой.  Полагаю, вы не
станете возражать. Близится время, благоприятное для полярных экспедиций. Не
допустите же вы, чтобы я вернулся ни с чем.
     -- Я вас не понимаю.
     -- Все очень просто. Без провизии мне не добраться до полюса, а вам без
корабля -- в Европу. Я  отвезу вас домой, а вы дадите мне провизию, чтобы  я
мог  отправиться  на  Север.  За  провизию,  разумеется,  я заплачу  сколько
потребуется.
     -- Вы предлагаете мне еще одну зимовку?
     -- Мы вместе перезимуем на моем корабле. Я с половиной матросов уеду на
север, половина останется здесь  во главе с  лейтенантом, а  с ними -- и ваш
экипаж.
     -- Капитан, мои  люди в полном изнеможении. Есть больные...  а лекарств
никаких.
     --  Велите перенести их сюда; поверьте, доктор  у  нас прекрасный! Всех
вылечит.
     --  Они  в  тяжелом  состоянии, почти  при смерти.  Будьте  милосердны,
согласитесь плыть прямо в Европу.
     -- Не понимаю, почему вы так на этом настаиваете? Ваши матросы не бабы,
не могли они ослабеть от одной  экспедиции!..  Быть может,  это ваше  личное
побуждение...
     -- Но, господин капитан...
     --  Уж  не боитесь ли  вы лишиться  своего преимущества передо  мной  в
каких-то три градуса?
     --  Прежде  всего мне  жалко людей,  но...  есть  тут и  мой  личный...
интерес... Вы должны меня понять,-- смущенно произнес Прегель.
     -- За чем же дело стало?  -- вскричал  де  Амбрие, воодушевляясь.-- Мое
положение тяжело, но и ваше не легче. Не нужны вам ваши припасы без корабля!
Забудем о  соперничестве, объединим усилия, будем работать на благо  науки и
подарим миру результаты наших трудов...
     Немец   спокойно   выслушал  де  Амбрие  и,  вперив  в   него   острый,
пронзительный взгляд, ответил:
     --  Вашим  предложением, капитан,  вы  оказали мне  честь,  оно  весьма
лестно, но условий своих я не изменю.
     -- Повторите их, пожалуйста, капитан!
     --  Немедленное  возвращение  в Европу, как только  наступит  оттепель.
Корабль ваш, провизия моя.
     -- Милостивый государь, после того, что я предложил вам, это похоже  на
оскорбление.
     -- Оскорбление?!  Просто  я  стараюсь  извлечь максимальную  выгоду  из
создавшегося положения.
     -- Довольно. Вам не удастся воспользоваться моими трудностями..
     -- Это ваше последнее слово?
     - Да!
     -- Хорошо, я подожду.
     -- Чего?
     -- Начнется у вас голод, по-другому заговорите...
     -- Думаете, голод  заставит  нас принять позорные условия?  Ошибаетесь!
Корабль -- не осажденный город. Здесь нет ни женщин, ни детей. Одни мужчины.
А мужчины  умеют смотреть  смерти  в глаза.  Моряки  не сдаются... Прощайте,
господин Прегель! Вы еще раскаетесь в своем упорстве!



     Немецкая  логика.--  Дипломатическая  ложь.--  Негодование   боцмана.--
Геройская  решимость.--  Последние  приготовления.--  Флотилия   на  льду.--
Свободные воды.-- Грабители.-- Последний привет.-- Взрыв.

     Прегель  ушел раздосадованный,  но полный  надежд.  Он,  собственно, не
рассчитывал, что французский  капитан  сразу  примет  его условия. Но не  за
горами день, когда  де Амбрие прибежит просить провиант. Иного выхода у него
нет.  "Красивых  слов  можно наговорить  сколько угодно,-- думал  по  дороге
Прегель.--   Ничего,   я  подожду...  Злоупотреблять   своим   преимуществом
неблагородно, а воспользоваться можно".
     Немец вернулся в свой лагерь в прекрасном расположении духа.
     Тяжелобольных  у  него  не  было.  Напрасно  он  так  бессовестно  врал
французскому капитану. Лишь  кое-кто отморозил  носы и пальцы.  А о скорбуте
или вообще о чем-нибудь серьезном и говорить не приходилось.
     Прегель  не  жалел  красок,  чтобы  как-то оправдать  свое  эгоистичное
желание возвратиться в Европу.
     Де Амбрие тем  временем собрал экипаж, чтобы поговорить о положении дел
на корабле, но тут Геник Трегастер снял шляпу и откашлялся.
     --  Простите,  господин  капитан,  что  я встреваю  без  спросу, но мне
хочется  сказать  от  лица  всех  матросов,  что  этот  проклятый  немец  не
заслуживает звания моряка...
     -- Да он, Геник,  и не  моряк,-- с улыбкой заметил де Амбрие,-- а самый
обыкновенный географ.
     -- Тем  лучше для  моряков, потому  что он  -- скотина... дело  в  том,
господин  капитан, что  мы  слышали  ваш  разговор с  ним... Здорово  вы ему
сказали,  что моряки не сдаются. У нас  даже  сердце запрыгало!.. Нет, мы не
сдадимся.
     -- Никогда... Ни за что!..-- раздались возбужденные голоса.
     --  Матросы  уполномочили  меня  как  старшего,--  продолжал  боцман,--
заявить,  что  вы можете на нас рассчитывать. Мы готовы на  все! Но не  ради
дисциплины. Нами движет  беззаветная преданность. Клянемся, капитан, быть  с
вами и в жизни и в смерти!..
     -- И в жизни  и  в смерти! -- эхом  откликнулись матросы, вскинув вверх
руки, как для присяги.
     .  Тронутый  до глубины  души,  капитан  крепко  пожал  боцману руку  и
произнес:
     --   Спасибо,   Геник!..  Спасибо,   друзья!..  Я  как   раз  собирался
посоветоваться с вами, как быть дальше,  но вы сами предложили мне помощь...
Принимаю ее с благодарностью. Вперед, матросы!.. За Францию, за родину!..
     Было  три  часа  пополудни.  Не   теряя  времени  капитан  дал  каждому
поручение.
     Первым  делом  перенесли на лед  шлюпку.  Винт  и руль  сняли; в шлюпку
впряглись восемь человек, и она легко и свободно заскользила по снегу.
     - Браво!..-- вскричал помощник капитана.-- Так я и  думал. Шлюпку можно
снабдить провизией и двигателем, впрячь в нее собак и ездить по льду.
     Под  двигателем  он подразумевал аккумуляторные батареи,  хранившиеся в
трюме и служившие для передачи энергии и электроосвещения.
     Батареи  перенесли на шлюпку  и установили.  Туда же погрузили  оружие,
лекарства, мореплавательные  инструменты, просто инструменты, карты, книги о
полярных  землях, палатку,  шубы, табак,  две  лампы, запас спирта и немного
провизии.
     Де Амбрие в это время с верхушки мачты обозревал местность.
     Очень довольный результатами  своих наблюдений, он взял двух матросов и
обошел льдину, а вернувшись, тихим голосом обратился к доктору:
     -- Обстоятельства благоприятствуют нам. Появилась свободная вода.
     -- Не может быть!
     -- Совершенно точно. Правда, течение очень сильное, но именно благодаря
этому вода не замерзает.
     -- Прекрасно!
     --  Кроме  того,  на  канале,  проложенном  нами, образовалась  гладкая
ледяная поверхность, будто специально для саней.
     -- Нам повезло! Шлюпка вон какая тяжелая!
     -- Что делают матросы?
     -- Работают, притом весьма усердно.
     -- Вот и хорошо. Через сутки все должно быть готово.
     -- Что вы! Раньше управимся!
     Лодок на "Галлии" было много, в том числе  три больших вельбота и  одна
плоскодонка,  легкая,  но  устойчивая.  На два вельбота  погрузили провизию,
уцелевшую после урагана. Всего  около четырех тысяч пайков. Этого едва могло
хватить на семьдесят дней, учитывая, что на корабле двадцать человек.
     На  третий вельбот погрузили сани и провизию для собак -- сушеную рыбу,
взятую в Юлианехобе. Животных предполагалось  поместить  на время плавания в
плоскодонку, наиболее устойчивую из всех лодок.
     Через шесть часов все было готово. Никто  не догадывался, что  затевает
капитан.  Он был серьезен, даже  печален.  Задумчиво расхаживал по  кораблю,
прежде такому благоустроенному, со множеством необходимых и очень ценных для
экспедиции вещей,  а теперь разоренному. Матросы стояли на льду,  охваченные
мрачными предчувствиями. Де Амбрие обошел корабль и появился на палубе.
     -- Надо еще подождать,-- прошептал он и спустился на лед.
     -- Все в порядке, Бершу?
     -- Так точно, капитан.
     -- Пусть матросы готовятся тянуть шлюпку.
     Пятнадцать человек  взялись  за  бечеву. Помощник  капитана,  лейтенант
Вассер и доктор, с ломами в руках, пошли вперед, расчищая дорогу.
     Шлюпка двинулась с места. Прилаженные к ней полозья мягко  зашуршали по
снегу.  Несмотря  на  довольно   значительные  размеры  и  массивность,  она
благодаря гладкости льда двигалась довольно быстро.
     За пять минут прошли сто метров.
     -- Стой!..-- скомандовал капитан.-- Отдохните, ребята!
     Теперь никто больше не сомневался в успехе.
     Матросы снова взялись за бечеву.
     Прошел  час с  четвертью.  Шлюпка переместилась на  полтора  километра.
Впереди,  в  десяти  кабельтовых[73], сверкала свободная  вода  с
плавающими льдинами.
     О,   если   бы   корабль   не   был   скован    льдом,    как   некогда
"Тегетгоф"[74]!
     Но стоит ли предаваться бесплодным сожалениям. За работу!
     Четверых оставили  стеречь шлюпку, на  случай  если  бы  лед  тронулся,
остальные вернулись к кораблю.
     После шлюпки оказалось совсем легко перетащить на край  льдины вельботы
и плоскодонку. Это заняло минут сорок, не больше.
     Когда,  перетаскав вельботы, матросы  возвращались  к  кораблю, они  не
могли сдержать крик ярости при виде бродивших по палубе темных фигур.
     -- Негодяи!.. Воры!.. Мерзавцы!.. Хищные прусские коршуны!
     Матросы бросились было вперед, сжимая револьверы.
     -- Стоять! -- громко приказал де Амбрие.
     Матросы остановились. Дисциплина на флоте -- дело святое.
     Впрочем,  немцы,  заметив  французов,  поспешили убраться  с  корабля и
обратились в бегство, осыпаемые руганью и проклятиями.
     -- Все на борт! -- скомандовал капитан, побледнев.
     Моряки выстроились у грот-мачты.
     -- Ступай за мной, Геник!
     Вместе  с  боцманом  де  Амбрие  сошел  вниз, а  через пять  минут  оба
вернулись.
     --  Спусти  флаг,-- приказал капитан  боцману,  после чего  отрезал  от
древка материю, обернул вокруг мачты и приколотил гвоздями.
     Полярники стояли без шапок с глазами, полными слез.
     Капитан  от  волнения  не мог произнести  ни  слова,  лишь  сделал знак
покинуть  корабль.  Вслед  за матросами  сошел  Геник,  после  него  доктор,
лейтенант, помощник  и,  наконец, сам  де Амбрие.  Согласно  морскому обычаю
командир покидает судно последним.
     -- А теперь  милости  просим на корабль!..-- с гневом  произнес  Геник,
погрозив кулаком в сторону неприятельского лагеря.
     Надо было  не  мешкая уходить.  Некоторые  моряки даже  побежали. Через
четверть  часа  они  уже  были  возле  своей  флотилии.  Обернулись,  бросив
последний взгляд на очертания "Галлии".
     В этот момент лед затрещал,  задвигался. Густое облако окутало корабль,
вверх взметнулось пламя. Раздался оглушительный взрыв.
     Когда облако  развеялось, на  том  месте, где стоял  парусник, осталось
зеленоватое пятно. Обломки "Галлии" поглотил образовавшийся провал.
     Конец второй части

     Часть третья
     ЛЕДЯНАЯ ГЕЕННА



     Превращения капельки росы.-- Как образуются  "айсберги".-- На Север! --
Все хорошо, слишком хорошо.-- Полюсы холода.

     У экватора капелька росы дрожит и сверкает на лепестке икзоры.
     На  цветок  летит стрекоза  и  своим  прозрачным  крылышком  сбрасывает
капельку  в  ручей. Из  ручейка капля  попадает  в маленькую  речку, потом в
большую и, наконец, в океан.
     Спустя некоторое время горячий солнечный луч превращает капельку в атом
пара, частичку облака, гонимого южным ветром к областям дальнего Севера.
     Там капельку подхватывает мороз, и она превращается снежинку. Снежинки,
соединяясь, укрывают околополярные страны на долгие месяцы, пока не пригреет
солнце  и  не  превратит  их  в  капельки  воды. Налетевший  студеный  ветер
превращает капельки в ледяные кристаллики. Кристаллики сливаются  с ледником
и вместе с ним возвращаются в океан.
     Но  процесс  этот длительный.  Капелька  может пробыть  в ледяном плену
сотни, а то и тысячи лет.
     По сути дела, ледник -- это не  что  иное, как громадная, промерзшая до
дна река. Постепенно  ледник спускается к глубинным водам, но так  медленно,
что движение его совсем незаметно.
     В конце  концов  он  достигает  моря и начинает давить  на  его ледяную
поверхность.  Лед  долго  не  поддается,  но потом с треском  ломается. Море
вскипает,  бурлит,  затем успокаивается,  и ледяные глыбы свободно плывут по
течению. Размеров  они гигантских,  нередко достигают двух  тысяч  метров  в
длину. Это и есть айсберги -- плавучие горы пресного льда...
     Прошли  сутки  после того, как  де  Амбрие скрепя  сердце взорвал  свой
прекрасный корабль.
     Флотилия лодок, которые  тащила буксирная шлюпка, шла вдоль южного края
льдины.
     Вдали,  на  юге,  волновалось  свободное  море  с  плавучими  льдинами,
направлявшимися к заливу Робсона.
     Ничто не мешало нашим путешественникам плыть в более  теплые места, но,
верные себе все, до последнего матроса, французы двигались в противоположном
направлении.
     Какая  нелепость  --  идти на Север, не  имея ни  провианта,  ни вообще
самого необходимого! Настоящее самоубийство!
     Допустим  даже,  путешественники  доберутся  до  полюса.  Но  смогут ли
вернуться назад?
     Очевидно,  у капитана  были  на  сей  счет свои соображения,  иначе  он
согласился бы на предложение Прегеля и не взорвал любимую "Галлию".
     Шлюпка  шла вперед, таща за собой "шлейф"... Как не  походила эта новая
"Галлия"  на  прежнюю,  ту,  что  погибла!  Она  имела  всего  десять   тонн
водоизмещения и не  могла смело смотреть  в лицо опасности.  Судьба ее  была
неопределенна, надежды на успех сомнительны...
     Издалека доносился  гул, похожий на гром. Но небо было ясно, молнии  не
сверкали.  Лодки качались на  волнах,  прыгали как пробки,  к  ужасу  собак,
которые  зловеще  выли.  Оглушительный  грохот  ломавшегося  льда приводил в
отчаяние даже самых спокойных.
     Вдруг огромная льдина рухнула и образовала  проток шириной чуть  больше
километра.
     -- Я знал, что пройдем!  -- вскричал де  Амбрие.-- Вперед! Вперед!.. На
Север!.. Скажи, Фриц, как работает машина?
     -- Превосходно, господин  капитан!  -- ответил  машинист.-- Ручаюсь, не
подведет.
     -- Ладно. Рулевой! Смотри в оба!
     Шлюпка вошла в проток, искусно лавируя между айсбергами.
     Это было двадцать восьмого марта на широте восемьдесят четыре градуса и
долготе -- сорок градусов по парижскому меридиану.
     До  полюса  оставалось шесть градусов, то есть немногим больше шестисот
километров.
     Ведь это сущие пустяки.
     Но при нормальных условиях. Когда нет ни провалов, ни снега, ни льда.
     Как бы то  ни было, французы решили идти вперед.  Тем  более что  перед
ними появились  свободные воды.  В общем, как  сказал Дюма, все  шло хорошо,
даже слишком хорошо.
     Больше часу шлюпка  плыла по тихим водам протока, огибавшего желтоватые
скалы, тянувшиеся нескончаемой цепью к северу.
     Эти земли соединялись с теми, которые открыл Локвуд.
     --  Похоже  на  материк,--  заметил  вполголоса  капитан,  обращаясь  к
доктору, и передал ему подзорную трубу.
     -- Вполне возможно,-- ответил тот.-- Не исключено, что это  продолжение
Гренландии. Разве не может эта датская колония тянуться до самого полюса?
     -- Было бы неплохо!
     -- Что вы имеете в виду, капитан?
     --  Попадись  нам  опять ледяное поле, мы могли бы  продолжить путь  на
полозьях.
     -- Вы  рассчитываете  снова  попасть  на  ледяное  поле? -- невозмутимо
спросил Бершу.
     --  Надо  быть готовыми ко всему, даже  к  самому худшему. Впрочем, это
лишь мое предположение, притом весьма сомнительное.
     -- Тем лучше, ведь припасов у нас всего на два месяца.
     --  Если  воды  будут  и дальше оставаться свободными, через неделю  мы
окажемся на полюсе.
     -- Это конечно, прекрасно, но до конца зимы пока далеко...  А на полюсе
еще холоднее.
     -- Ах, Бершу! Плавал ты  много, а до  сих пор не знаешь различия  между
геометрическим  полюсом  земного  шара  и  полюсом  холода...  или,  вернее,
полюсами холода. Вспомни-ка: согласно новейшим исследованиям,  полюс сам  по
себе не является самым холодным местом на нашем полушарии.
     -- Разумеется,  капитан.  Я совершенно забыл,  что и магнитный полюс  в
значительной мере удален от него.
     -- Физики,  проведя  довольно сложные подсчеты, определили,  что первый
полюс  холода находится  в  Сибири на  семьдесят  девятом  градусе  тридцати
минутах северной широты и сто двадцатом градусе восточной долготы.
     --  А  тот, что интересует нас,  должен находиться на семьдесят восьмом
градусе северной широты и девяносто седьмом градусе западной долготы.
     --  Вот  дьявол!  Выходит,  он уже пройден, мы ведь находимся сейчас на
восемьдесят четвертом градусе северной широты.
     -- Кстати, здесь температура немного выше.
     --  Но  между  географическим  и  магнитным   полюсами  разница   целых
двенадцать градусов, а это очень много.
     --  И  все-таки  почему  же  море не  освободилось  ото  льда,  как  на
шестьдесят  восьмой  параллели?   Ведь   здесь  температура   выше,  чем   в
Архангельске или Рейкьявике.
     -- По-моему, Бершу увлекся,-- иронически заметил доктор.
     -- Позволь  объяснить тебе,  любезный,  что  цифры семьдесят  девять  и
семьдесят  восемь   градусов  немного   произвольны,--  вмешался  капитан.--
Американский полюс холода, например, находится почти посередине воображаемой
линии,    связывающей    географический    полюс    с    магнитным.    Нерс,
Кэн[75], Мак-Клюр[76] и  Грейли  зимовали  на  широте,
очень приближенной к этой точке. Они думали,  что так  можно найти свободное
ото  льда морское  пространство  или,  по крайней  мере,  рассчитывали,  что
температура там будет несколько выше.
     -- И вы, капитан, очень надеетесь найти эти свободные воды?
     -- Да,  иначе мы не были бы  здесь. Но нужно учесть, что во время нашей
зимовки  льдина описала огромный круг и отбросила нас к  восемьдесят шестому
градусу.  Но  совершить  такой  маневр она могла, только  плывя в  свободных
водах, и  это при температуре минус сорок  пять градусов! А сегодня -- всего
минус  девять.  Значит, в окрестностях полюса  температура будет выше, чем в
местах нашей зимовки.
     И, как будто подтверждая слова де Амбрие, температура перестала падать,
оставаясь стабильной. Фарватер был свободен, и,  если бы  не  многочисленные
айсберги,  вельбот  мог  бы  продвигаться на полной скорости.  Но  следовало
проявлять чрезвычайную осторожность, чтобы не столкнуться с подводной частью
ледяных гор, так  что скорость пришлось ограничить. Однако, хоть и медленно,
суденышко все  же  неуклонно  двигалось  вперед и  через  три  дня  достигло
восемьдесят шестого градуса северной широты.
     Наступило первое апреля. Итак, французская экспедиция опередила на один
градус сорок минут англичанина Маркхама и на один градус тридцать семь минут
лейтенанта Грейли и Локвуда,  которые достигли восемьдесят  третьего градуса
двадцати трех минут. Несмотря  на  потерю корабля, тяжелые  лишения и острую
нехватку продовольствия все -- от офицеров  до матросов -- не унывали и были
полны бодрости и надежды.
     Все были веселы и довольны, за исключением боцмана Геника, его озадачил
разговор капитана с Бершу, который он слышал.
     Старый бретонец не раздумывая  отправился завоевывать  полюс. Переносил
безропотно  лишения и невзгоды. Он  готов  был  на любую  жертву,  только бы
экспедиция  увенчалась успехом.  И  вдруг  оказывается,  что  по соседству с
Северным полюсом есть еще три. Какой же из них настоящий?
     Капитан,  конечно,  знает,  куда  идти. И все-таки  есть  тут  над  чем
задуматься честному моряку, пусть даже бретонцу и боцману.



     По  каналам.--  Ни в  плену, ни  на свободе.-- Умеренная температура.--
Подводный камень из мяса и костей.-- Битва с моржами.-- Опасность.-- Плен.--
Два вождя.

     Вопрос   о   Северном  полюсе  --  сложный   и  трудный,  пожалуй  даже
неразрешимый.
     Сколько споров возникло вокруг него! Они то разгорались, то утихали, на
время  выйдя  из моды, то  вспыхивали с  новой силой.  Разрешить их, видимо,
может только счастливый случай, никакие экспедиции тут не помогут.
     За примерами  ходить недалеко:  в  1608  году  Гудзон[77] на
"Гонвеле",  маленьком  суденышке  в  восемьдесят  тонн   водоизмещением,   с
двенадцатью  матросами и  одним юнгой  достиг  восемьдесят  первого  градуса
тридцати минут северной широты.
     Двести  шестьдесят восемь лет спустя, в  1876 году, английский  капитан
сэр  Джордж   Нерс,  располагая  двумя  мощными  кораблями  с  шестьюдесятью
матросами на  каждом,  остановился  на  восемьдесят втором градусе  двадцати
минутах, не превзойдя старика Гудзона даже  на один градус.  За пять  лет до
этого американец Галль довел свой "Полярис"  до  восемьдесят второго градуса
шестнадцати минут, то есть на четыре минуты ближе того пункта,  куда заходил
"Алерм"  сэра   Джорджа  Нерса.  А  между  тем  экспедиция  последнего  была
великолепно оснащена.
     В 1860 году американец Хейс  на небольшом  судне совершил очень удачную
экспедицию,  включавшую  в   себя  успешную  поездку  на  санях.  С  помощью
оригинальных  выводов,  подкрепленных опытами,  Хейс  подтвердил гипотезу  о
свободном море около полюса.
     Капитан    Нерс,    потерпев     неудачу    на    льдах    пресловутого
Палеокристаллического моря,  сделал  поспешный вывод о невозможности достичь
полюса  через   пролив  Смита.  Скромность  не  входит  в  число  английских
добродетелей,   поэтому  Нерс   утверждал,  что   Палеокристаллическое  море
достаточно древнее и просуществует еще много веков. Кто-то из двоих ошибался
-- либо  он, либо Хейс; по  мнению англичан конечно,  Хейс; по  мнению Джона
Булля -- американец.
     А вот лейтенант Грили, тоже американец, в 1882--1884 годах взял реванш.
Он  не  встретил   вековых  преград,   описанных   сэром  Джорджем   Нерсом.
Палеокристаллическое море  как  таковое не существовало. И если  сэр  Джордж
Нерс был в свое время прав, то пятнадцатью годами ранее Хейс тоже был прав.
     Оказалось,  полярное   море  в  какие-то  периоды  замерзает,  а  потом
освобождается от льда. Вопрос так и остался открытым.
     У наших путешественников были все  основания считать, что море окажется
свободным и удастся добраться  до полюса, хотя впереди  много  препятствий и
всевозможных опасностей. Каналы,  по которым плыла флотилия, были извилисты,
и приходилось лавировать между  острыми ледяными выступами, порой  сглаживая
их  топорами. С  наступлением темноты флотилия останавливалась. Все выходили
на берег, ставили большую палатку и, поужинав половиной порции, забирались в
спальные мешки.
     - Это еще цветочки,-- говорили бывалые китобои. - Ягодки впереди.
     Погода стояла вполне  сносная: днем -- минус восемь  градусов, по ночам
-- они теперь были очень короткими, -- двенадцать -- тринадцать.
     Единственное, что досаждало,-- это недостаток провизии.
     Пятого  апреля путешественники достигли восемьдесят пятого градуса трех
минут северной широты.
     В полдень проводили наблюдения за солнцем, затем обедали, потом снова в
путь.  Уже три  дня самые меткие стрелки  были  начеку,  выслеживая  добычу,
которая пополнила бы запасы продовольствия и  обеспечила ужин. Но поблизости
не встречалось никакого зверья  -- все  мускусные быки, лисы и белые медведи
словно  вымерли.  Правда, один раз  заметили  лису, охотившуюся  за полярным
зайцем, но промахнулись.
     -- Раскройте-ка глаза  пошире! --  сказал доктор,  никогда  не теряющий
надежды.--  Вы внимательно смотрите влево и  вправо  по борту,  но забываете
смотреть вперед, что является непростительной ошибкой.
     -- Чертовщина! -- вдруг громко закричал боцман Геник.-- Впереди риф!
     -- Назад! -- тотчас скомандовал капитан,  ничего, правда, не увидевший,
хотя он и стоял у штурвала, следя за фарватером.
     Механик не успел завести мотор, и  киль шлюпки на что-то наткнулся. Так
как судно шло  на  средней скорости,  удар получился не слишком сильным,  но
вполне  достаточным для того, чтобы  сбить  с ног тех, кто стоял  на палубе.
Посыпался целый град ругательств  на разных диалектах. Через несколько минут
все вновь обрели равновесие.  Де  Амбрие очень беспокоился, что  шлюпка дала
течь, но,  к  счастью,  будучи  очень прочной,  она выдержала  столкновение.
Объект,  на который  налетела  лодка,  был  очень странным  --  полудряблым,
полутвердым, природу его определить было очень трудно. Надо сказать,  что он
больше  заинтриговал,  чем  встревожил  полярников,  быстро   успокоившихся,
убедившись, что шлюпке не грозит опасность.
     -- Что бы это могло быть? -- спрашивали моряки друг у друга.
     Вдруг из глубины донесся протяжный рев и вода стала красной.
     -- Черт возьми!..-- вскричал Дюма.-- Да тут зверь подвернулся!
     -- Морж!..-- подтвердил Геник.-- Мы задавили его.
     -- Мясо!
     -- Да, по крайней мере, тонн десять жира, сала и мяса.
     -- Надо бы посмотреть,-- сказал Плюмован,  любопытный как все парижане,
которые  готовы  стоять открыв рот  при  виде  раздавленной собаки,  побитой
лошади или пролетающего мимо чижа.
     Ужиук  с  лихорадочно  блестевшими глазами,  оскалив зубы, пронзительно
закричал.  Этот вопль  был  похож  на протяжный  низкий вой, заканчивающийся
чем-то вроде лая:
     -- Ау-у-у-ак!
     --  Дьявол  его  побери, да это  же крик моржа,-- сказал  китолов  баск
Элимбери.
     -- Точно,--  подтвердил Геник, уже справившийся с волнением, обнаружив,
что риф оказался из плоти и крови.
     Сиеста моржа, спокойно спавшего  на воде, была внезапно прервана ударом
обшитого сталью "волнореза".
     -- А может, зверь не один,-- заметил Дюма, вскидывая карабин.
     И, как  будто  в подтверждение его слов, со всех сторон раздались звуки
какой-то варварской музыки, исполняемой невидимыми виртуозами.
     -- Это прямо органная труба,-- сказал Плюмован, всегда готовый ввернуть
какую-нибудь шутку.
     -- Возьми-ка лучше ружье, раскрой глаза и  закрой рот  на два  замка, и
хватит  корчить из себя попугая,-- недовольно  пробурчал  боцман, размахивая
топором.
     -- А вы,-- закричал  Геник остальным матросам,--  прекратите стрелять в
эти туши! У них же слой жира шесть дюймов толщиной. Стреляйте прямо в пасть.
Ну-ка, прорежем ряды противника!
     -- Отлично, Мишель, мой мальчик,-- сказал он баску, который только  что
одним ударом отхватил плечо самому наглому зверю.-- И ты, Гиньяр, не зевай!
     -- Дюма! На помощь, старина! Бедняга Гиньяр...
     Это был голос Плюмована, сражавшегося  с  моржом,  который  только  что
ударом клыка  от бедра до колена распорол  меховые штаны  нормандца.  Гиньяр
упал,  потеряв  равновесие,  а  Плюмован  безуспешно  разряжал в зверя  свой
карабин. Ситуация была  критической, к тому же монстр принялся сильно трясти
лодку. Кок,  не теряя ни минуты,  вставил  оба  ствола  своего великолепного
карабина в пасть нападавшему и сделал подряд два выстрела.
     -- Вот тебе, попробуй-ка этого, приятель.
     Средство  мгновенно   подействовало.  Как  справедливо  заметил  Геник,
животные, покрытые двадцатисантиметровым  слоем  жира, были почти неуязвимы.
Пули не проникали глубоко в плоть и не приносили врагу видимого вреда. Нужно
стрелять в глаза или, как это делал  повар Дюма, в раскрытую пасть.  Морж, с
которым только  что  расправился  кок,  проглотил целый огненный  столб.  Он
конвульсивно  дернулся, ослабил хватку  и громко  зафыркал, отпрыгнув назад.
Изо рта показалась кровавая пена, и зверь камнем пошел ко дну.
     -- Эй, Гиньяр, нога в порядке? -- спросил Дюма, вновь заряжая карабин.
     -- Гиньяр не  ранен,-- ответил  за  нормандца  позеленевший  от  страха
Плюмован.
     -- Счастливо отделался на первый раз.
     -- Спасибо, Абель, зверюга была уж больно злая.
     -- Вот дьявольщина, они опять появились!
     Моржи, которые  до этого нападали разрозненно, казалось, договаривались
о массовой атаке.  К  счастью, они не обращали никакого внимания  на лодки с
собаками  и продовольствием.  Возбужденные  присутствием  людей,  взбешенные
выстрелами,  они всю свою ненависть обрушили на шлюпку с  экипажем,  который
приготовился  серьезно защищаться. Животные внезапно  отступили,  как  будто
беря  разбег,  образовали  правильный  круг, так  что лодка оказалась  в его
центре,  и  бросились  вперед в удивительном  порядке. Они издавали  громкие
угрожающие звуки, били по воде ластами и приближались все ближе и ближе.
     Капитан, серьезно обеспокоенный  атакой неустрашимых тактиков, взглянул
на  сохранявший хладнокровие экипаж, готовый отразить нападение.  Де  Амбрие
приказал  стрелять только в  упор, а  если карабины разряжены, пустить в ход
топоры.
     Громкие крики, дикий вой и свирепое фырканье заглушили его голос.  Круг
превратился в овал, полностью охватывающий шлюпку. Моржи,  плотно прижавшись
друг  к другу и высунув из воды усатые морды с огромными клыками, образовали
две живые баррикады. На борту все  молчали, ожидая атаки разъяренных зверей.
И  вдруг нападавшие наполовину выскочили из воды. Некоторые из них буквально
врубились  в  металлическую обшивку, которая срезонировала  и застонала.  Не
растерявшись при виде  горящих от ярости круглых глаз и раскрытых пастей, из
которых вырывался горячий пар, моряки стреляли вовсю. Было что-то странное и
ужасное в этих  закрывающихся ртах, глотающих пули вместе с густым дымом. На
мордах  животных  застыло  выражение растерянности от  полученного шока. Эти
удивительно живучие звери погибали не сразу.  Бывало, что наполовину мертвый
морж с разбитой головой, не ослабляя хватки, висел  на лодке, зацепившись за
борт клыками, рискуя опрокинуть ее. Чтобы освободиться  от него, приходилось
обрубать клыки  топорами,  и  из стальной  обшивки  выбивались  снопы  искр.
Схватка была короткой, но страшной. Матросы, понимавшие, что  они борются за
свою  жизнь, показывали чудеса смелости. Какое-то время казалось, что шлюпка
вот-вот перевернется, но последним решительным усилием, хорошенько поработав
топорами,   матросы   освободили   все-таки  мини-"Галлию"  от   побежденных
противников.
     Оставшиеся в  живых звери, охваченные  паникой,  быстро  покидали  поле
брани, ныряя в красную от крови воду. Они отплыли метров на пятьдесят, вновь
показались из  воды, разевая пасти и протяжно воя, и затем совсем исчезли из
виду, выразив свое бесполезное возмущение.
     К  счастью, среди команды серьезно пострадавших не было. Лишь несколько
ссадин  и  несильных  контузий. Как шутливо заметил  парижанин, больше  всех
пострадали  штаны  Гиньяра.  К  сожалению, в результате этой  славной  битвы
запасы продовольствия пополнить не удалось. Убили, вероятно, штук пятнадцать
моржей, которые весили не менее пяти тонн, но все  они пошли ко дну. Матросы
опять  остались  без  пищи.  Оставалось  надеяться,  что   произойдет  нечто
непредвиденное и удастся что-нибудь раздобыть.
     Вдруг раздался крик Ужиука,  вместе с собаками сидевшего в плоскодонке.
Он изо  всех сил тащил  из  воды огромную уду,  которая  то  появлялась  над
поверхностью, то исчезала.
     Видимо, эскимос звал на помощь.
     Какое-то  время Геник  за ним  наблюдал,  а  потом  разразился  громким
хохотом.
     -- Ты что, старина? -- удивился капитан.
     --  А  наш  эскимос не дурак! Покуда мы тут сражались, он позаботился о
своем брюхе.
     -- Думаешь, он...
     -- Он поймал гарпуном  моржа, а вытащить не в состоянии. Дюма может ему
помочь.
     -- Каким образом?
     -- Очень просто. Как только морж высунется из воды, надо выстрелить ему
в глаз. А Тартарен -- стрелок меткий.
     -- Я так и сделаю, Геник,-- сказал кок, подходя с заряженным ружьем.
     Он прицелился в глаз моржу, когда тот  высунулся из воды, и  выстрелил.
Морж  скрылся, и  в  тот же  миг эскимос  издал радостный вопль. Ему удалось
удержать  мертвого зверя. На глубине  примерно восьми-девяти метров.  Гарпун
крепко  впился в тело,  и теперь  уже не  составляло никакого труда вытащить
добычу на лед, к счастью, достаточно крепкий, чтобы выдержать тушу.
     Ужиук, торжествуя, принялся потрошить животное, приговаривая:
     -- Ужиук -- великий вождь, он хочет есть.
     --  Черт  возьми! -- вскричал Дюма.-- Я тоже великий вождь,  ведь это я
убил моржа.



     Приметы   весны.--   Появление  арктических   птиц.--  Молочный  суп.--
Восемьдесят  седьмой  градус северной широты.-- Облака.--  Ложное  солнце.--
Буря.-- В осаде.-- Холод.-- На горизонте замерзшее море.

     Вопреки  ожиданиям,  столбик термометра  все время держался  на отметке
десяти  --  двенадцати  градусов  ниже  нуля.  Бывавшие в Баффиновом  заливе
китобои не переставали удивляться такой умеренной температуре.
     По  мере  перемещения лодок  на  север морской  горизонт становился все
шире.  Протоки  среди льда превратились в  настоящие  реки,  устремленные  к
северо-востоку, где по-прежнему вырисовывались  очертания  высоких, покрытых
голубоватым льдом скал. То и  дело в вышине появлялись гагары, утки и другие
морские птицы, летевшие  с юга на полюс.  Вестники весны. Не служило  ли это
доказательством того, что на юге теплее?
     --  Такая жалость, что  нет  у меня ни  охотничьего ружья, ни  дроби,--
заметил Дюма.
     -- До чего же вы кровожадны!  -- воскликнул парижанин.-- Неужели вам не
жаль этих бедных птичек? Ведь мы и  так сыты:  ваш  молочный  суп  был вчера
просто восхитителен.
     Фарен не  шутил.  Кок ухитрился  накануне раздобыть молока, и  это  под
восемьдесят  шестым градусом  северной  широты. Дело  в том,  что  пойманный
Ужиуком морж оказался самкой. Повар вырезал у нее вымя, вылил в ведро молоко
и  приготовил очень вкусный  суп  с сухарями.  Тушу  разделали,  и  съестные
припасы, ко всеобщей радости, значительно увеличились.
     Седьмого апреля путешественники достигли восемьдесят седьмой параллели.
     До полюса оставалось  всего триста километров.  Итак, оказалось, доктор
Хейс  прав: у полюса море свободно ото  льда.  Все радовались и  веселились,
только капитан был задумчив и внимательно вглядывался  в горизонт с северной
стороны, где  собирались кучевые облака, такие  же,  как на  юге. По крайней
мере, раз десять поглядел он на быстро падавший барометр.
     Облака на юге сгущались. С севера дул умеренно теплый ветер, а с юга --
резкий, холодный.
     "Какой же  восторжествует?" --  с тревогой спрашивал себя де Амбрие. Во
всяком случае, лодки лучше убрать. Пришлось искать убежище.
     Капитан велел взять курс на скалы, отыскал там  небольшую  бухточку для
флотилии и приказал вытащить лодки на лед.
     И тотчас  же все небо заволокло тучами, ветер крепчал,  пенились волны,
неизвестно откуда приплыли льдины.
     В довершение ко всему появилось ложное солнце. Теперь и матросы поняли,
что близится  буря,  разбили  палатку и принялись быстро устраивать  лагерь.
Лодки  перевернули  вверх  килем,  а  шлюпку  положили  на  бок  и  прикрыли
брезентом.
     Стемнело.
     За неимением топлива  зажгли спиртовые лампы, очень искусно устроенные,
способные  почти постоянно  снабжать людей теплом. Лампа представляла  собой
металлическую  коробку цилиндрической формы примерно тридцати  сантиметров в
диаметре. В основании был  расположен резервуар со спиртом и фитилями. Когда
аппарат не  работал, все это плотно  закрывалось, чтобы  помешать  испарению
жидкости. Сбоку просверлены круглые  отверстия  для создания тяги, была  еще
своеобразная  подставка, заменяющая крючки,  на которые  обычно  подвешивали
лампы. Благодаря этой подставке лампу можно было поднимать почти на метровую
высоту,  и  получалось что-то вроде обогревателя, который одновременно давал
тепло и служил печкой -- вещь для полярников просто незаменимая, шла ли речь
о  том, чтобы растопить снег  для  приготовления  чая  или кофе  или  просто
создать уютную атмосферу в мрачном жилище зимовщиков.
     С тех  пор, как задул южный ветер, показания  термометра и барометра не
менялись. Но вот однажды  температура буквально за  два часа упала до  минус
двадцати градусов.
     --  Завтра  жди  мороза,  от  которого  могут  схватить  простуду  даже
тюлени,-- заметил боцман.
     -- Несчастные животные,-- жалобно вздохнул Плюмован.
     -- Кто, тюлени?
     -- Да не только,  Геник. Твои слова  заставили меня подумать о пташках,
которые вчера устроили нам настоящий  праздник. Помните,  как  они  радостно
кружились вокруг, так что я совсем было подумал, что мы  находимся в Тюильри
или Люксембургском саду. Боюсь, что этот проклятый мороз убьет их.
     -- Что поделаешь, значит, так тому и быть,-- вмешался повар Дюма.
     -- Эх ты, каннибал!
     -- Ты не понял меня, я люблю животных...
     --  И   я,--  закричал  провансалец,  обнажая  в  широкой  улыбке  зубы
настоящего людоеда.-- Я их люблю, может, даже больше, чем ты, только я люблю
их желудком, это ведь дело вкуса.
     --  В  самом деле, парижанин, не слишком убивайся о бедных  воробышках,
ведь  это  инстинкт их  подталкивает,-- вновь  заговорил  Геник.--  Инстинкт
загнал  их так  далеко.  Они, видно, подумали, что  зиме конец.  У  нас тоже
иногда бывает ложный прилет ласточек.
     Снаружи  бушевала  буря и  валил снег. Скоро палатку засыпало, и  стало
нечем  дышать,  так  что  приходилось  время  от  времени  ее  проветривать,
раздвигая края.
     Матросы  аккуратно  раскладывали  вещи,  ведь  пребывание  здесь  могло
продлиться   гораздо   дольше,   чем   предполагалось   вначале.   Жизненное
пространство  оказалось настолько небольшим,  что,  когда сложили все мешки,
оружие и тюки с провизией, для людей места  просто не осталось. Разместились
кое-как, сидя на баулах, поджав ноги по-турецки.
     Устроившись между двумя рядами тюков,  которые служили  одновременно  и
диванами, и кроватями,  и  коврами,  перед  лампой, на  которой  подрагивало
блюдо,  пахнущее "ароматно"  моржовым жиром, восседал повар Дюма, готовивший
ужин.
     Освещение  оставляло желать  лучшего  --  в  спешке не хватило времени,
чтобы  установить  электрический аппарат.  Кок,  нуждаясь  в  дополнительном
источнике  тепла, зажег  вторую  лампу.  Стало ненамного светлее, но заметно
потеплело.
     Только что вернулись  двое  часовых, охранявших лодки. Бедняги побелели
от инея, а их одежда  стала твердой, как  камень. Термометр показывал  минус
двадцать шесть.  Время от времени  слышался леденящий кровь  волчий  вой или
рычание медведя, вышедшего  на  охоту.  Животные,  испытывая  сильный голод,
почуяли стоянку человека и теперь бродили вокруг перевернутых шлюпок. Только
выстрелив или, как говорили матросы, "подпалив им усы", можно было заставить
их отступить.
     Да,  сейчас приходилось  лишь  сожалеть  о просторных и удобных  каютах
погибшей  "Галлии", об  электрических фонарях, калорифере,  теплых гамаках и
еще стольких необходимых вещах.
     После ужина пришлось  сымпровизировать  освещение  не  только для того,
чтобы  часовые  легко  могли найти  обратный  путь,  но  и  для того,  чтобы
отпугнуть  диких  животных.  Консервная  банка,  пол-литра  моржового  жира,
хорошенько растопленного на спиртовке, фитиль из канатных волокон, и вот уже
готов  ночник, при свете которого можно кое-что разглядеть.  Это примитивное
сооружение и подвесили с помощью медной проволоки к потолку палатки.
     Из-за  испарений воздух  в помещении  был настолько спертым, что люди с
трудом различали друг друга, двигаясь как тени в густом тумане,
     Светильник постоянно  мигал  и походил на  луну,  окруженную светящимся
ореолом.  На  внутренних  стенках  палатки,  влажных,  словно  после  дождя,
капельки сконденсированной воды образовали тонкую ледяную корку.
     Моряки устраивались  на ночлег. Меняли промокшее белье  и забирались по
трое в  спальные мешки. Не очень-то  удобно, но что поделаешь... Мало-помалу
все засыпали тревожным, полным кошмаров и неприятных видений сном.
     Мороз  все усиливался,  и  ветер продолжал дуть с неимоверной  силой, В
полночь с  поста  возвратился Плюмован вместе  с  полузамороженным Гиньяром,
который говорил, клацая зубами:
     -- Собачий холод! Я своего носа вообще не чувствую.
     -- Ладно уж, иди давай,  не задерживайся. Не беспокойся  -- твой нос на
месте.
     Побелевший кончик носа Гиньяра был похож на тыквенное семечко.
     -- Потри-ка мне его снежком,-- попросил Констан Гиньяр парижанина.
     Кровообращение вскоре восстановилось.  Нормандец, перед тем как залезть
в мешок, где уже спал, безмятежно похрапывая, Дюма, пошел разбудить Геника и
Германа, которые  должны были  сменить их  на посту. Но вместо  того,  чтобы
исполнить свое намерение, окоченевший, стучавший  зубами Констан, ошалев  от
стремительного перехода от сильного холода к теплу, полез в спальный мешок и
плюхнулся животом прямо на физиономии боцмана  и машиниста. Старый бретонец,
отличающийся  довольно  вспыльчивым характером,  в ужасе проснулся  от столь
неожиданного вторжения.
     -- Чтоб разорвало того негодяя, который...
     -- Это я, господин боцман, пора становиться на вахту.
     -- А, черт тебя возьми, паршивец, да кто же так будит?
     -- Извините, господин Геник, я нос отморозил.
     -- Идиот проклятый, и это мешает тебе нормально видеть! Ладно, закрывай
свой рот и полезай спать.
     Назавтра ураган  все еще бушевал, но снег перестал идти  и  температура
опустилась до минус тридцати.
     Вдали, насколько хватал глаз, все было укрыто снежным ковром, слившимся
с горизонтом. Льдины, тоже в белом уборе, гонимые ураганом, с шумом налетали
одна на другую.
     Всю ночь матросы крепко спали.  К утру снег перестал валить,  но ураган
все еще бушевал, температура понизилась до тридцати градусов.
     Протоки,  еще  недавно  широкие  и  просторные,  становились  все  уже.
Казалось, льдины штурмуют скалистый берег.
     После короткой оттепели снова наступила зима.
     Исчезли  перелетные птицы, не резвились на  солнце  тюлени,  лишь  выли
голодные волки да рычали медведи, бродившие с пустыми желудками после зимней
спячки.
     Так прошли  восьмое, девятое, десятое и одиннадцатое  апреля.  Буря  не
унималась  ни  на  минуту.  Ветер сшибал  с  ног, и из палатки  вылезали  на
четвереньках.
     Не  загораживал палатку покрытый толстым  слоем снега откос,  ее снесло
бы, как щепку, вместе со съестными припасами.
     Среди  приборов,  взятых  с  собой  капитаном,  был  анемометр  --  для
измерения силы  ветра. Его поставили перед  палаткой, рядом с термометром, и
вели наблюдения.
     Восьмого и  девятого апреля скорость ветра  достигла  ста  километров в
час;  десятого она  значительно увеличилась.  Правда,  снег перестал  идти и
прояснилось. К  вечеру  появилось северное  сияние,  ослепительно яркое. Оно
предвещало  прекращение  урагана   и   сопровождалось   заметным  повышением
давления,  зато температура  еще  больше понизилась.  Одиннадцатого  числа в
шесть  часов   утра  было  двадцать  девять   градусов,  море  на  обозримом
пространстве замерзло.
     Два дня подряд моряки вытаскивали из-под снега лодки и  приводили все в
порядок.
     На  сей  раз вельботы и  плоскодонку поставили на сани,  а  под  шлюпку
подвели полозья. Людям предстояло все это тащить.
     И по каким дорогам! Ценой каких усилий и трудов!
     Вместо  того  чтобы  покорять  неведомые моря,  им предстояло вместе  с
собаками тянуть бечеву.
     Но никто не роптал, не жаловался.
     Всеми любимый капитан приказал:
     -- Вперед... за родину!..
     И матросы дружно ответили:
     -- Вперед!.. Да здравствует Франция!..



     По поводу саней.-- Рабочий костюм.-- Парижанин сравнивает себя с жуком,
попавшим в  деготь.-- Люди  и  собаки  везут сани.--  Тише едешь  --  дальше
будешь.

     Во  время  зимовки  капитан  и   офицеры  занялись   изучением  методов
исследования полярных стран.
     Перечитав  все труды Кэна,  Хейса, Мак-Клинтока[78],  Нерса,
Галлема, Пейера[79], Грили  и других предшественников, де Амбрие,
как и они, пришел к выводу,  что  без саней полярной экспедиции не обойтись.
Даже лодки по снегу приходится везти на санях. Вопрос только, кто  их должен
тащить: люди или собаки.  Одни исследователи считают, что люди,  мало ли что
могут выкинуть  собаки.  Нельзя, однако, не учитывать инстинкта гренландских
собак, их мускульной силы и удивительной выносливости. Де Амбрие поразмыслил
и решил объединить людей и собак.
     Вопрос о  съестных припасах, после того как убили моржа, пока никого не
тревожил.
     Прежде  чем  скомандовать  отправление  в  путь,  капитан  распорядился
переодеться всем в  дорожные костюмы,  облегченные по сравнению  с обычными.
Чтобы во время ходьбы люди  меньше потели и  не простужались. Так называемый
"облегченный" костюм состоял из толстого фланелевого жилета, двух  шерстяных
рубах, длинной вязаной фуфайки на фланелевой  подкладке, шерстяного свитера,
толстых  шерстяных штанов, двух пар чулок до колен и норвежских теплых сапог
из  парусины, на фланелевой  подкладке,  с войлочными подошвами  и  широкими
голенищами, чтобы заправить в них штаны.  На голове -- шапка с  наушниками и
башлык  с передвижным забралом, его можно было надвинуть на рот и  нос.  Две
пары толстых перчаток защищали от  холода руки. На остановках  поверх  всего
матросы надевали длинные шубы.
     Можно было  легко  предположить,  что  человек,  так смешно и  неуклюже
одетый, почти  неспособен  двигаться  и  свалится буквально через  несколько
шагов. Именно так думали моряки, с шутками облачаясь в громоздкие доспехи, в
которых  они больше всего напоминали  жирных тюленей. Подобный  внешний вид,
естественно,  сильно развеселил их. Доктор, одетый как и все, впрягся было в
работу, но, услышав смешки матросов, остановился и возразил:
     -- Эй, шутники,  подумайте-ка  о морозце  ниже тридцати, который теперь
будет  кусать  нас  еще  сильнее,  ведь  мы больше  не защищены  скалой.  Вы
прекрасно  знаете,  что  малейшего  ветерка достаточно,  чтобы  сделать даже
небольшой  холод  почти  непереносимым.  Я  думаю,  что дальше нам будет еще
труднее.
     --  Извините, доктор,--  сказал парижанин,  который, смешно  растопырив
руки  и  расставив ноги колесом, стал похож  на кувшин и принялся еще больше
преувеличивать свою и без того нелепую походку.
     --  Я чувствую себя таким неповоротливым, ну прямо вылитый майский жук,
угодивший в деготь.
     -- Иди, иди, болтун, и береги нос!
     --  Спасибо  за  совет,  господин  доктор, но я, несмотря  на все  свое
уважение к вам, думаю, что нос,  так же как и его счастливый обладатель, уже
акклиматизировались  и  бояться  нечего. Больше  того, я,  кажется, способен
работать засучив рукава и тянуть сани в одиночку.
     -- Побереги-ка силы, они тебе еще очень пригодятся.
     -- Еще раз спасибо, доктор, но, кажется, у меня энергии прибавилось и я
стал переносить мороз как настоящий эскимос.
     --  Ну  что  ж,  тем  лучше, но все же  расходуй  свои  силы и  энергию
рационально.
     Громкая команда, отданная Геником, прервала разговор.
     -- Свистать всех наверх! -- прямо как на борту закричал боцман.
     Услышав бодрый голос командира,  доктор подумал, что сморозил глупость,
сказав Плюмовану, что приспосабливаемость к окружающей среде  уменьшается  с
течением времени. Вот и боцман Геник доказывает совсем обратное.
     Де Амбрие подозвал боцмана и велел передать матросам:
     -- Первые сани  повезут  один  офицер и  шесть матросов: Бершу, Пантак,
Геник, Легерн, Итурриа,  Элимбери. А также  восемь  собак. Вторые -- Вассер,
лейтенант, Гиньяр, Курапье, Монбартье, Бедаррид, Кастельно и  Бигорно. Собак
-- восемь. Третьи, самые легкие,-- доктор, Плюмован, Дюма и четыре собаки.
     Боцман приказал  всем  занять свои места. Офицеры наравне с матросами и
собаками взялись за бечеву.
     Все было готово, и ждали только сигнала.
     Шлюпка, или  "адмиральский корабль", как ее в шутку окрестили  матросы,
стояла позади саней. При ней были трое: капитан и два машиниста --  Герман и
Анрио.
     Поставленная на деревянные полозья, лодка была готова к отправлению.  И
тут как раз прозвучал громкий голос капитана:
     -- В путь!
     --  Эй,  ребята, навались!  -- крикнул  в свою очередь Бершу, натягивая
накинутую на плечо бечеву.
     Ужиук   взмахнул  кнутом,  щелкнул  языком,  почмокал  губами,  и  сани
двинулись с места, легко заскользив по снегу под ликующие  возгласы матросов
и лай собак.
     Бретонец, баски и нормандцы находили все это весьма забавным и шли  так
быстро, что Бершу приходилось их сдерживать.
     Так  же  легко  следом  за  первыми  покатились  и  вторые сани,  затем
плоскодонка, которую тащили доктор, Дюма и парижанин.
     Все то  и дело оборачивались, надеясь,  что шлюпка вот-вот  двинется  с
места... Ведь плавает же она по воде без угля и парового котла.
     Но  шлюпка пока стояла  на месте, словно  примерзла. И лишь  за третьей
лодкой, которую  тащили доктор  с двумя машинистами,  тянулся  канат,  одним
концом привязанный к носу "адмирала".
     -- Просто невероятно!
     -- Что именно?
     -- Что трое людей и четыре собаки потащат шлюпку!
     -- Хотелось бы посмотреть, как это будет!
     -- Они все могут! Хитрецы, да и только... в особенности доктор.
     -- Молодец, что и говорить.
     -- И Дюма тоже...
     -- И парижанин!
     Канат, тащившийся за лодкой, длиной был около кабельтова, то есть около
двухсот метров. Настолько же отстояла от лодки и носовая часть "адмирала".
     Дюма  и  Плюмован,  получившие  от  де  Амбрие  надлежащие  инструкции,
приподняли крепкий железный крюк, привязанный  к концу каната, и вогнали его
в лед.
     -- Готово,-- обратились они к доктору.
     Доктор  засвистел в свисток,  и  канат,  лежавший на снегу,  похожий на
гигантского червяка, от сильного  напряжения мгновенно вытянулся. Вытянулся,
но не лопнул. И крюк выдержал, не сломался.
     И  вот  шлюпка,  плавно  скользя,  стала  приближаться,  вбирая  канат,
навертывавшийся на вал.
     До чего просто!
     Воздух огласило "ура".
     Пяти  минут  хватило малой "Галлии", чтобы  пройти  расстояние,  равное
длине каната.
     Успех был обеспечен.
     Это  суденышко, несмотря  на  вес и объем, будет  следовать  за другими
санями.      Бросать     ее      не     придется,      как      какое-нибудь
impedimeptum[80].
     Перекинувшись несколькими словами с доктором и капитаном, Дюма и  Фарен
снова перенесли  крюк  на свою  лодку.  И  все  повторилось  сначала.  Лодка
продвинулась немного, разматывая канат, и остановилась. Крюк  вогнали в лед,
где Желен заранее проделал ножом большое отверстие.
     Шлюпка  покатилась  по  льду,  втягивая  канат.  И   так  кабельтов  за
кабельтовом.
     Разумеется, первые  и вторые сани ушли вперед, но  не  так  далеко, как
можно было предполагать.
     Через  двадцать минут,  когда  было пройдено около километра,  капитан,
заметив, что люди устали, скомандовал отдых.
     Шлюпка между  тем прошла всего четыреста метров, наравне с тащившей  ее
плоскодонкой.   Доктору.   Дюма  и   парижанину   приходилось  то   и   дело
останавливаться. Поэтому они устали меньше остальных.
     Капитан  посоветовал всем следовать пословице:  "Тише  едешь --  дальше
будешь".



     Ртуть снова замерзла! --  Безрассудство.-- Жажда.-- Ярость помощника.--
Полярный повар.--  Под палаткой.-- Болезни горла.-- Глазные болезни.-- Опять
зеленые очки.-- Восемьдесят семь градусов тридцать минут.

     Двенадцатого апреля,  достигнув восемьдесят  седьмого градуса  северной
широты  и  двадцать  второго градуса западной долготы, наши  путешественники
снова тронулись в путь.
     Первый  день промелькнул без особых приключений.  К вечеру  все устали,
хотя  прошли всего двенадцать  километров,  но  при данных условиях  это был
неплохой результат.
     Шлюпка двигалась прекрасно, электромотор действовал безукоризненно.
     Между  тем  температура  понизилась, и  ночью  ртуть в градуснике снова
замерзла. Полярная зима изобилует подобными неожиданностями.
     На следующий  день  путь  стал  труднее.  То  и  дело попадались ухабы,
рытвины.  Мучила жажда,  и люди украдкой от начальства нет-нет, да и глотали
снег.
     Бершу  заметил  это  и  впервые  за всю  экспедицию  пригрозил  принять
"строгие меры". Но какими мерами можно было запугать смельчаков! Исполненные
чувства  долга, готовые на  любую  жертву,  они  были наивны,  как дети.  Не
кричать на них следовало, а объяснить, как опасно глотать снег.
     В  тот  же  вечер у  матросов началось воспаление горла,  десен  и всей
полости рта,
     --  Черт  побери! -- вскричал  бретонец.--  Я словно  толченого  стекла
наелся!
     -- А я -- горячих углей,-- отозвался один из басков.
     -- А у меня будто кожу во рту содрали,-- жалобно стонал Гиньяр.
     -- И поделом  тебе, болван  этакий! -- в сердцах произнес боцман.-- Вот
ослы! Собаки и то умнее!.. Хоть бы с них пример брали. Снег запрещено есть!
     Доктор  осмотрел больных, обругал "животными",  припугнул  скорбутом  и
назначил лечение.
     Доктор увидел Дюма, шедшего с двумя ведрами, полными снега.
     -- Эй, приятель!
     --  Я  здесь,  господин  дохтур,--  ответил  провансалец  своим  зычным
голосом. Он был на удивление весел и бодр.
     -- Все в порядке?
     -- Великолепно, дохтур, да и вы неплохо выглядите.
     -- Однако видно, что ты устал.
     -- Работа есть работа, кто же ее вместо меня сделает.
     То,  что  храбрый  малый  называл  "работой",  было поистине  каторжным
трудом.
     Кок  принялся колдовать возле  печки, которой,  как мы  знаем,  служила
большая  спиртовая  лампа. Утром  он встал на час  раньше, чем  остальные, а
ляжет на час позже и будет без устали работать  весь  день. Увидев, что снег
растаял  и вода скоро закипит, он начал готовить обед.  Часть воды пойдет на
приготовление мясного концентрата с жиром, а из остального будет приготовлен
чай.
     Дюма  все еще  был в  своей  рабочей одежде,  в то  время  как  все его
товарищи  давно  переоделись и  доктор  внимательно осмотрел их руки и ноги,
освобожденные наконец от кучи шерсти и  фетра, которые делали их похожими на
ноги  слона.  То  у  одного,  то  у другого  встречались довольно  серьезные
обморожения и ссадины. Доктор смазал раны  глицерином,  после  чего  матросы
надели сухие носки и эскимосские сапоги.
     Обычно старая одежда, за день буквально каменевшая, худо-бедно сушилась
в палатке, спать же ложились в чулках.
     Надо  сказать,  что вылезти  из верхней  одежды,  сшитой  из парусины и
становившейся  на морозе твердой, как  дерево, было целым делом. Требовалось
не меньше трех человек, чтобы после смехотворной пантомимы вытащить человека
из этих ледяных  доспехов.  То и  дело кто-нибудь из матросов,  совершая эту
нелегкую процедуру, недовольно бурчал:
     --  Клянусь  печенкой,  это  будет  потяжелее,  чем   сдирать  шкуру  с
замороженного тюленя.
     Тем временем повар  продолжал свою бурную деятельность.  Он внимательно
следил за  печью, разрубая  в  то же время топором мясо или  отпиливая куски
заледеневшего жира.
     -- Вода закипела? -- спросил бретонец.
     -- Питье готово? -- добавил нормандец.
     Все взволнованно и влюбленно смотрели на  котелок, который начал громко
дребезжать, как бы сообщая, что варево вот-вот нужно будет снять.
     -- Эй, вы,-- сердито закричал  Дюма,-- нечего  пялиться на котелок, это
мешает воде закипеть.
     Моряки, ежась от  холода,  вновь возвратились  в палатку,  забрались  в
меховые мешки, с нетерпением ожидая  обеда. В воздухе  причудливо  смешались
запахи готовящейся пищи, испарения человеческих тел и аромат от  раскуренных
трубок.
     Наконец мясо  сварилось. Дымящееся блюдо  настолько  быстро остывало на
сильном  морозе,  что  для   того,  чтобы   оно  через  несколько  минут  не
превратилось в кусок льда, матросам приходилось поливать чаем кусочки жира и
мяса. Можете  представить себе  запах  и вкус этой  варварской  смеси. Люди,
покинув теплые "кровати", сели на корточки и, достав из сумок роговые ложки,
начали  зачерпывать  содержимое своих  тарелок и отправлять в рот, кривясь и
гримасничая,  так как  у  многих  было воспалено  горло  и глотание вызывало
нестерпимую  боль. После  обеда  все  получили порцию  водки,  которую  пили
маленькими глотками, неторопливо покуривая трубки.
     Эта  странная  стряпня была  чрезвычайно полезна для здоровья,  так как
подкрепляла  силы  и  возвращала бодрость. Наконец  неутомимый Абель,  убрав
посуду и всякий кухонный хлам, позвал  одного из товарищей, чтобы  тот помог
ему освободиться от рабочей одежды. Плюмован вылез из уютного гнездышка, где
устроился возле Гиньяра; и тщетно старался  освободить кока от его балахона,
который примерз к шее бедняги как колодка.
     -- Эй, Гриньяр, высунь наружу остаток своего носа и помоги мне!
     Нормандец принялся  помогать  обеими руками и после титанических усилий
не  перестававший  смеяться повар был  наконец освобожден и улегся  рядом  с
друзьями.
     Опять зажгли трубки и  стали тихо  переговариваться,  переваривая пищу,
сдобренную порцией водки.  Это были,  пожалуй,  самые веселые минуты за весь
день. Несмотря на  усталость,  боль в ногах и в  горле, путешественники  еще
находили  силы  шутить.  Из-за  дыма  ничего  не  было видно, и  собеседники
узнавали друг друга по голосам. Говорили  обо всем понемногу: об экспедиции,
о Севере,  о старушке Франции,  где совсем скоро  зацветут  вишни,  о теплом
апрельском солнце. Плюмован сказал, что в Париже уже появились первые овощи,
а Дюма напомнил, что все это  выращивается в  их краю -- прекрасном и теплом
Провансе.  Потом,  по  ассоциации   и,   вероятно,  из-за  контраста,  стали
вспоминать тропики. Эти несчастные замерзшие матросы, страдающие от болезней
и обморожения, зарывшись в меховые мешки, грезили о радужных цветах, зелени,
жарком солнце, освещающем  пальмы и  манговые деревья.  Воображение рисовало
прекрасную картину: в знойном воздухе жужжат  насекомые; птицы, перепархивая
с ветки на ветку, весело  передразнивают  друг  друга; сквозь  густую листву
вечнозеленых  деревьев   пробиваются  солнечные  лучи;   полураздетые  люди,
небрежно развалившись в  тени,  едят  апельсины,  чистят бананы  или  грызут
манго;  легкий  бриз  приносит  свежесть,  и  короли этого  цветущего  Эдема
засыпают, опьянев от сильных дурманящих ароматов.
     Завораживающая, но,  увы, такая эфемерная  мечта!  Послышались  тяжелые
шаги. Под сапогами часовых захрустел  снег. Феерические видения вечной весны
исчезли,  уступив место  суровой  реальности.  Моряки вновь  оказались среди
ледяного ада. В палатке  водяной пар, застывая мелкой  снежной пудрой покрыл
лица засыпающих людей. Наконец, сон сомкнул уставшие  воспаленные веки, люди
постепенно успокоились и затихли. Маленький  отряд уснул. В ночи выли волки,
снег валил не переставая, ветер свирепо рвал полы  палатки. Обычно, если  не
случалось ничего непредвиденного, сон длился семь часов.
     Рано утром вставали часовые, стараясь не шуметь и не будить спящих. Те,
чье  пребывание  на   посту  заканчивалось   в   шесть  часов,  расталкивали
несчастного повара. В  этот час  всегда было страшно холодно. Человек долга,
Тартарен,  ворча  и  ругаясь, вылезал  из мехового  мешка, в котором он  еще
недавно так  сладко спал.  Требовалась  больше  чем самоотверженность, чтобы
оставаться совершенно спокойным в подобных обстоятельствах.
     Повар зажег свою неизменную печку, тепло проникло в палатку, у  входа в
которую   был  сделан  вал  из   снега,   предназначенный   для   сохранения
благословенного тепла. Спящие, ежась и  вздрагивая, прижались поближе друг к
другу, чтобы продлить последние минуты сладостного сна. Ожидая, пока растает
снег, Дюма деревянной лопатой сбивал с палатки лед, образовавшийся за ночь.
     Капитан,  вставший  еще  на  заре,   возвращался,  проверив   показания
термометра и  барометра. Он  застал кока, который семенил  между лежащими на
полу матросами. Один за другим моряки проснулись.
     -- Вода закипела?
     -- Питье готово?
     Те же  вопросы, что и накануне, те же голодные взгляды.  Повар трудился
вовсю.  Двое  матросов  только что вернулись  с вахты, и  Тартарен, дружески
посмеиваясь, протянул им кружки с горячим кофе.
     Капитан  решил,  что больные  могут позавтракать  в  постели.  Те,  кто
покрепче, охотно поухаживают за своими  товарищами -- пусть  понежатся, пока
отряд не отправится в путь. Времени еще достаточно.  Но неожиданно вмешалось
самолюбие, никто  не  хотел признавать  себя  больным.  Ну  что  тут такого?
Валяться из-за какой-то боли в горле,  подумаешь, что-то там царапает, мы же
матросы, а не тряпки, черт побери!
     Доктор в  последнее время стал  замечать, что некоторым больно смотреть
на  свет,   даже  от  спиртовой   лампы.  Опытный  врач  и  полярник,  Желен
встревожился,
     Однажды  утром  он  вывел   нескольких  матросов  из  палатки  и  велел
посмотреть на снег.
     Один матрос сразу вскрикнул и закрыл глаза руками в меховых перчатках.
     -- Что с тобой?
     --  Больно,  будто  на  солнце поглядел.  И  круги перед глазами пошли,
зеленые, красные, синие.
     -- Ничего страшного, только теперь ты должен постоянно носить очки.
     Глаза болели у пятерых, и всем им прописали очки.  А мороз все крепчал.
Особенно страдали от него находившиеся в шлюпке, потому что почти  все время
были  без  движения.  Де  Амбрие  дважды  грозило обморожение,  равно как  и
машинистам. Надо было принимать какие-то меры.
     И  тогда решили, что машинисты будут  нести  дежурство по  очереди: три
часа  на шлюпке, три -- на санях. Таким же образом договорились между  собой
капитан, его помощник и лейтенант.
     Самое   страшное   на  морозе   --  неподвижность.  Поэтому   надо   не
задерживаться на остановках. Особенно при сильном ветре.
     Стоило кому-нибудь постоять пять минут, и мороз  забирался  под одежду,
пронизывал до мозга костей. Тут уж не до отдыха.
     -- Мы  лучше  пойдем  потише и  так отдохнем,-- говорили  матросы,-- ни
стоять, ни сидеть невозможно.
     Шестнадцатого апреля лед был  на  редкость гладким, а  мороз необычайно
сильным, но все же прошли семнадцать километров,
     Семнадцатого  числа  Дюма застрелил зайца.  Полярный  заяц  значительно
больше нашего, зимой он белый, от снега  не  отличишь. Но поймать его  легко
из-за  слабого  слуха  и  зрения.  Заяц сидел в  двадцати  шагах  от кока  и
преспокойно  сучил лапками.  Но Тартарена не тронула доверчивость зверька, и
он  безжалостно его пристрелил,  снял шкурку, а тушку  присоединил к запасам
провизии.
     В этот день прошли  двенадцать  километров,  в  предыдущие  -- суммарно
тридцать восемь, всего -- пятьдесят.
     Почти полградуса! Еще немного -- и будет  достигнут восемьдесят седьмой
градус тридцатая минута, до полюса останется два с половиной градуса.
     Смогут ли путешественники преодолеть это расстояние?



     Роковая  неосторожность. - Тревожные  последствия.--  Болезнь машиниста
Фрица. -- Предрасположение.-- Скорбут.-- Грозное предсказание.

     -- Фриц, друг мой, не ешь снега, ради Христа!
     -- Ничего не могу с собой сделать, Геник.
     -- Разве ты не слышал, что говорит доктор? Еще скорбутом заболеешь.
     -- Я как помешанный. Во рту жарко, словно в раскаленной печи.
     -- Ты же знаешь, как болеют матросы от того, что снег ели.  Десны у них
кровоточат.
     --  Ах,  Геник, как глотнешь  снега, легче становится... Нет  сил жажду
терпеть! А  доктор наверняка преувеличивает опасность. Ведь снег -- это тоже
вода, только похолоднее.
     -- Глупости ты говоришь, Фриц!  А еще мужчина! И звание  имеешь. Другим
должен пример подавать.
     -- Ты, видно, не знаешь, что такое жажда, Геник...
     -- Я жажды не знаю? -- вскричал боцман, оскорбленный до глубины души.--
Я? Старый морской волк?!  Да на  всем флоте  вряд ли сыщется матрос, столько
раз умиравший от жажды!
     -- Я не про такую жажду говорю! Про  болезненную, как при лихорадке. Ее
невозможно  терпеть,  хочется прокусить кожу и пить собственную кровь... Или
убить кого-нибудь, только бы глотнуть каплю...
     -- Возьми мою  кровь, если хочешь... Мне не жалко... А еще лучше -- мою
порцию водки, только не делай глупостей.
     -- Нет, на это я ни за что  не соглашусь,-- возразил эльзасец, тронутый
до глубины души.
     --  Пожалуйста, не отказывайся. Я на все готов для тебя...  Опять ты за
свое!  -- вскричал  боцман, увидев, что  Фриц с жадностью  проглотил одну за
другой две полные горсти снега.
     -- До чего здорово! -- с восторгом заявил Фриц.
     -- Заболеешь! Это уж точно!
     -- Как может повредить снег! Такой вкусный!
     -- Делай как знаешь. Ты не ребенок. Отдашь концы -- будешь сам виноват.
     На полюсе жажда мучительнее, чем в Сахаре. Там совсем нет воды. А здесь
везде  снег! Как не  поддаться  искушению,  не  утолить  жажду?  Но  за  это
приходится платить дорогой ценой. Во рту и горле появляется отек. Он нередко
приводит  к  удушению.  Дрожь  бьет,  как при  лихорадке.  Так случилось и с
Фрицем. Он едва  волочил  непослушные ноги,  лицо покраснело, глаза налились
кровью, из запекшихся губ вырывались хрипы.
     Сделав над собой  усилие, он прошел еще  с сотню шагов и едва не  упал.
Тянувший бечеву рядом с ним Геник обернулся к Бершу:
     -- Прикажите остановиться!
     -- А что случилось, Геник?
     -- Мой друг едва стоит на ногах.
     -- Стой! -- скомандовал офицер.
     Как  раз  в  этот  момент  Фриц  что-то  пробормотал  и  упал  на  руки
подхватившего его боцмана.
     -- Беги к доктору, Курапье! Живо! Одна нога здесь, другая там...
     -- Есть!
     -- Скажи, что машинист заболел и нуждается в помощи!
     Матрос со всех ног помчался к  лодке, которую тянул доктор, парижанин и
Дюма, и сообщил о случившемся.
     -- Иду! -- сказал Желен,  схватил ящичек с медикаментами и обратился  к
коку: -- Доложите капитану, что у нас появился первый больной.
     Всегда спокойный врач не мог унять дрожь, когда увидел Фрица.
     Губы  у несчастного потрескались и почернели, на них  запеклась  кровь.
Язык распух, как у тифозного, искаженное  гримасой  лицо приобрело землистый
оттенок, глаза остекленели,  по  телу пробегали судороги, изо рта вырывались
какие-то бессвязные звуки.
     Капитан оставил  шлюпку и  поспешил к Герману, к которому  питал особую
симпатию. Взглянув на  него, де Амбрие побледнел и  с  тревогой посмотрел на
доктора.  У  того  между  бровями  пролегла  складка  --  признак   сильного
беспокойства. Он едва заметно пожал плечами и сказал:
     -- Прикажите, капитан, остановиться и поставить палатку.
     -- Сейчас распоряжусь.
     За считанные минуты была поставлена палатка.  Больного раздели, уложили
в меховой мешок, по обеим сторонам от  него поставили лампы. Он никак не мог
согреться, и доктор велел  растирать его не снегом, а шерстяным  поясом. Это
делали Дюма и Плюмован.
     Вдруг больной вскрикнул.
     Врач наклонился и увидел, что нога, которую растирали, слегка  распухла
в ступне и в колене.
     -- Может, хватит? -- спросил Дюма.
     --  Продолжайте, только  не сильно,--  отвечал Желен и  обратился к  де
Амбрие: -- Выйдемте на минутку, капитан.
     -- С удовольствием,-- ответил де Амбрие, догадываясь, что доктор  хочет
сообщить что-то важное.
     -- Что скажете? -- спросил капитан, когда оба покинули палатку.
     -- Знаете, что означает эта опухоль?
     -- Суставной ревматизм?
     -- Хорошо, если бы только это!
     -- Не пугайте меня!
     -- Вы должны знать всю правду, какой бы она ни была. У Фрица скорбут.
     -- Скорбут!.. Значит, принятые меры не помогли?!
     -- Увы!
     --  Это ужасно!.. Что  будет  с остальными  матросами!.. Ведь они могут
заразиться!..
     -- Дело плохо, но поправимо.
     -- Фриц выздоровеет?
     --  Пока человек  жив, жива и  надежда,-- уклончиво  ответил  доктор.--
Скорбут не заразен в том смысле, что он не передается контактным путем, как,
например,  холера  или тиф.  Все зависит от  организма:  кто предрасположен,
заболеет.   Еще   влияют  холод,   сырость,   недоедание...   Фриц  чересчур
эмоционален, неудивительно, что он стал первой жертвой.
     -- Но вылечить его можно?
     -- Сделаю все, что  в  моих силах... Во всяком случае.  больной надолго
вышел из строя. Его придется везти на санях. Пойдемте посмотрим, как он себя
чувствует.



     Волнение.--   Глазная   болезнь.--   Еще   одна    жертва   скорбута.--
Предрасположенный  Ник.--  Снежная  буря.-- Важные  изменения.--  Новая цепь
холмов.-- Угрожающий горизонт.

     Согретый  теплом близко  поставленных ламп и интенсивным массированием,
машинист  наконец  пришел  в  себя.  Кровообращение  стало  нормальным.  Дав
больному   крепкого   кофе   с   ромом,   доктор   принялся  восстанавливать
чувствительность его мускульной и нервной системы, для чего впрыснул кофеин.
     Молча,  с  виноватым  видом  слушали  матросы  Геника.  Он  убеждал  их
соблюдать осторожность и не есть  снега. В  этот  день все почему-то  устали
больше  обычного. За едой горячо обсуждали постигшую  машиниста беду. Вскоре
больному  стало  полегче,  сказались результаты  лечения, однако он  был еще
очень  слаб. Фрица укутали в  шубы, поместили  в меховой мешок  и уложили на
шлюпку.
     В  пути машиниста заменил Жюстен Анрио, его  помощник. Когда же Жюстен,
чтобы  согреться,  становился   тянуть  бечеву,  его  заменял  капитан,  уже
освоивший электрический двигатель.
     Несмотря на болезнь  Фрица,  время упущено не было, в  день,  когда ему
стало  плохо,  то  есть  восемнадцатого  апреля,  прошли  больше  двенадцати
километров.
     Но тут снова случилось несчастье:  у двух самых сильных членов экипажа,
Понтака  и Легерна, заболели глаза.  Матросы почти  не различали дорогу,  но
бечевы не бросали.
     Девятнадцатого  числа,  несмотря  на   лютый   мороз,   прошли   десять
километров. Капитан уже стал опасаться, что около полюса нет свободных вод.
     Фрицу  не  становилось  ни  лучше,  ни хуже. Только на  теле  выступили
красные  пятна  чечевицеобразной  формы.  Десны  кровоточили.  Изо  рта  шел
смрадный  дух. Диагноз  доктора подтвердился. Матросам тотчас же сообщили об
этом, чтобы неповадно было есть снег и вообще нарушать правила гигиены.
     Заболевшие   глазами  почти   совсем   ослепли,  но  продолжали   идти,
превозмогая боль и головокружение.
     Двадцатого  числа  одолели километров пятнадцать,  а  ночью разыгралась
буря.
     Снег валил и валил. Резкие порывы ледяного ветра не  давали возможности
поставить палатку.
     Целых  тридцать  часов  матросы  пролежали  в  мешках,  что,   впрочем,
благотворно сказалось на состоянии больных.
     Только  Фрицу  становилось все  хуже, стали выпадать  зубы, увеличилась
слабость.
     Скоро заболел и кочегар Бигорно, самый хилый из всех. Из-за резкой боли
в суставах он с трудом встал, чтобы помочь при расчистке снега,  завалившего
палатку. Но работать доктор ему  запретил, прописав  лимонный  сок в больших
дозах  и сырой картофель,  еще остававшийся в запасе.  Правда, картофель так
перемерз,  что стал  словно  железный,  и пришлось немало потрудиться, чтобы
сделать его съедобным в сыром виде.
     Шлюпка, постепенно превращаясь  в амбулаторию, приняла на борт и  Ника.
Его положили рядом с Фрицем и снова двинулись в путь.
     Метель  наконец  утихла. Но по дороге  то и дело приходилось  расчищать
снежные завалы. К тому же два человека вышли из строя.
     Поэтому приходилось идти без остановок по двенадцать часов.
     Двадцать второго апреля одолели двенадцать миль. Если на следующий день
отмахать столько же, восемьдесят восьмая параллель будет пройдена, до полюса
останется всего два градуса, то есть двести четыре мили.
     Успех, неожиданный даже для самого большого оптимиста. Подумать только!
Достичь восемьдесят восьмой параллели, да еще при двух больных!
     Капитан вспомнил, что его предшественники ценой больших жертв  достигли
значительно  меньших  результатов,  и возблагодарил судьбу.  Однако  по мере
приближения  к   полюсу  все   чаще  возникали  всякого   рода  препятствия,
заставлявшие де Амбрие всерьез задумываться о будущем экспедиции. Нет! Он не
заколебался,  не усомнился  в своем  экипаже, но поразмышлять было над  чем.
Решение оказалось таким: пока не наступил критический момент, идти вперед.
     До двадцать  третьего апреля все  шло  относительно благополучно. Сила,
ловкость и терпение помогали морякам одолевать трудности пути.
     Но когда до полюса оставалось  уже совсем  немного,  на  льду  все чаще
стали   появляться  бугры,   рытвины,  холмы,  перемежавшиеся   с  глубокими
впадинами.  Прямую  ровную дорогу сменили  заваленные снегом  тропинки, цепи
гор, пропасти, крутые подъемы, ущелья.  Одолев в этот день ценой неимоверных
усилий  четырнадцать миль, путешественники  приблизились  к полюсу всего  на
семь миль.
     Люди были в полном изнеможении, у собак вспухли и кровоточили лапы.
     Возникла проблема с буксированием шлюпки. Верные своему долгу, матросы,
разумеется, не отступят, сделают все, на что способны. И здоровые и больные.
Но ведь препятствия могут оказаться неодолимыми. Не все человеку подвластно.
     Вдруг  вдали, в беловатом  сумраке,  показались  зигзаги гор.  Гористый
профиль, судя по всему, имел тяжелую, массивную основу.
     Быть может,  эта таинственная гряда  и была  последней,  самой  грозной
преградой, воздвигнутой завистливой полярной Изидой для защиты земной оси.



     Настороже.--  Смерть  тюленя.--  Средство  от  скорбута.  --  Еще  двое
больных.-- Гипотеза о полярном льде.-- Препятствие.-- Почти нет прохода.

     Двадцать четвертое апреля.  Погода ненастная, пасмурная. Правда,  мороз
несколько ослаб. Температура  не ниже тридцати градусов. Зато снег валит  не
переставая.
     Дорога становится  все труднее.  Шлюпку  протащить  невозможно.  Сани с
вельботами застряли.
     Капитан с двумя матросами и Ужиуком ушли на разведку. Они взяли с собой
длинные железные крюки для измерения глубины снега.
     Прошли  с  милю  и  убедились,  что  саням нигде  не  пройти.  Придется
добираться пешком, и то с величайшим риском.
     Один  из  матросов  едва  не  угодил  в трещину,  наполненную  водой  и
прикрытую толстым слоем снега.
     Это  была  "тюленья нора". Из таких трещин время от  времени появлялись
тюлени, чтобы подышать свежим воздухом.
     -- Это  очень  хорошо,--  сказал Ужиук  на ломаном  французском.--Ужиук
будет здесь и убьет тюленя.
     Эскимос сел  возле трещины,  а  вымокший  до  нитки  матрос  помчался в
лагерь.
     Капитан со вторым матросом остались  помогать туземцу, но через полчаса
буквально окоченели.
     Гренландец же чувствовал себя превосходно, казалось,  вообще не замечая
этого  дьявольского  холода.  Он  пристально  следил  за   прорубью,  в  его
маленьких,  косых глазках светилось вожделение. Настоящий взгляд охотника  и
гурмана. Тюлень все не показывался. Тогда Ужиук принялся медленно и протяжно
напевать какую-то жалобу со странными словами, как будто  надеялся очаровать
тюленя и выманить его, опьяневшего от звуков этой "чудесной мелодии".
     Как утверждали некоторые полярные путешественники, например, такие, как
лейтенант  Тизон  с "Поляриса",  тюлени  действительно  способны чувствовать
музыку.  Вот  что  писал  этот  исследователь  в  своих  воспоминаниях:   "Я
утверждаю,  что  тюлени  любят  музыку  и  могут довольно  долго  оставаться
неподвижными, слушая голос или звук, которые им понравились".
     Не  прошло  и  пяти  минут, как чуткое ухо эскимоса уловило еле слышный
всплеск.  Резким жестом он сделал капитану знак оставаться на месте. Туземец
держал крюк наготове в правой руке, застыв в позе гладиатора, готовящегося к
атаке,  в  то же время продолжая петь,  все  убыстряя  темп. Внезапно  певец
замолчал,  как раз  в  ту  минуту, когда  вместо  плеска  раздалось  громкое
сопение. Резко выбросив  вперед руку, Ужиук  на три четверти погрузил крюк в
прорубь.
     -- Ко мне!.. На подмогу!..-- крикнул он в следующее мгновенье.
     Капитан и  матрос схватились за крюк,  на котором  бился тюлень, тщетно
стараясь освободиться.
     С  четверть часа продолжалась  борьба,  после  чего огромный щетинистый
тюлень был вытащен из норы.
     Жалобно мыча, он еще  сопротивлялся, но слабо --  крюк глубоко  засел в
его горле.
     Зверя на веревке потащили к палатке.
     Больше всех радовались  доктор и Ужиук. Один врач, другой дикарь -- оба
знали, что поимка тюленя очень важна для больных скорбутом.
     У  эскимоса  был  здоровый  желудок  и доброе  сердце. Обычно он  сразу
принимался  сосать  теплую  кровь  подранков,  но  на  сей  раз  великодушно
отказался  от такого  удовольствия и  как  мог, частично  словами,  частично
знаками, объяснил Фрицу и Нику, что им надо напиться животворящей крови.
     На том же настаивал и доктор.
     Фриц попробовал и жалобно простонал:
     -- Не могу пить кровь. Не могу!..
     -- Пей!
     -- Не могу!.. Лучше смерть!.. Попробуй, Ник, ты...
     У фламандца не было предрассудков.
     -- Мне все равно,-- сказал он,-- выпью, пожалуй. Только бы выздороветь!
     И он принялся пить живительную горячую влагу.
     -- Дорого бы я дал,  чтобы последовать его примеру! -- простонал Фриц и
потерял сознание.
     Слабость и  отчаяние всегда крепкого, бодрого эльзасца  вызвали у  всех
недобрые предчувствия.
     Трудно поверить, но к вечеру Нику стало легче, чего нельзя было сказать
о Фрице.
     Заболели  скорбутом  еще двое:  Констан Гиньяр и  лейтенант Вассер. Оба
долго не поддавались болезни, но  в результате неимоверного напряжения сил в
последние дни в конце концов свалились.
     Теперь в экспедиции было трое больных  и один  умирающий. Все понимали,
что Фриц обречен...
     Сделали   продолжительную  остановку,  чтобы  дать   людям   отдохнуть.
Положение становилось критическим.
     Никто  точно не  знал, освобождается ли когда-нибудь полярное море  ото
льда, хотя были основания думать, что это случается и даже зимой.
     Скорее всего возле  полюса лед не везде сплошной. Но в настоящий момент
впереди не  было  видно никакого  водного пространства. Так  что приходилось
идти на риск: исследовать, сколько льда,  а сколько свободного  пространства
на  оставшихся до  полюса  пятидесяти милях.  В среднем это не больше десяти
дней пути, туда и обратно.
     Но идти придется по сплошному нагромождению льдин. Не безумие ли это?
     Некогда капитан  Маркхам  при  таких  же обстоятельствах потратил целый
месяц  на путь в семьдесят  миль а когда вернулся, все члены экипажа умирали
от истощения и скорбута. Даже самые крепкие.
     А  ведь у него были  на "Алерте" и съестные припасы,  и медикаменты,  в
общем, полный комфорт.  Де Амбрие же  вообще  не  имел пристанища.  Провизии
оставалось  на шесть недель. Брезент для  палаток и несколько  лодок  -- вот
все,  чем он располагал. Матросы были в полном изнеможении,  а  некоторые --
тяжело больны.
     Что оставалось делать?
     Ждать? Надеяться на оттепель?
     Но громады льда здесь не те, что подтаивают от лучей северного светила.
     Стало быть, ждать нечего.
     Не лучше ли взять с собой  самых сильных  матросов, немного провианта и
попытаться преодолеть это препятствие?
     Но льдина перемещается, хоть и медленно. Что будет, если по возвращении
они не найдут своих?
     Де Амбрие не знал, что предпринять, и решил подождать еще сутки.
     Близилась  катастрофа, и это приводило в  отчаяние  матросов, прежде не
думавших о смерти.



     Агония   и   смерть.--   Похороны.--   Вынужденное    решение.--   Надо
разлучиться.-- Последняя экспедиция.-- Выбор участников.-- В путь!

     Несчастный Фриц  умирал. Красные пятна на  коже  расплылись и приобрели
фиолетовый оттенок. Спина  вся пошла твердыми,  как камень, буграми.  Многие
части  тела  словно  закоченели  и  потеряли  чувствительность.   Измученный
нестерпимыми болями, эльзасец громко стонал.
     Он потерял  все  зубы, изо  рта  текла слюна. Не  помогли  ни опыт,  ни
самоотверженность доктора Желена.
     Умирал машинист  в полном сознании, только не мог говорить -- распухший
язык не повиновался.
     Убитые горем, с заплаканными глазами, возле кровати  больного собрались
верные друзья. Не  хотелось верить,  что  смерть  уже  коснулась  его  своим
холодным  дыханием. Неужели Фриц Герман, такой сильный и такой добрый, уйдет
от них навсегда? Неужели это конец? Матросам стало страшно.
     Одно дело умереть в борьбе со стихией, совсем другое -- заживо сгнить.
     Но Фриц был спокоен -- он честно прожил жизнь и выполнил свой долг.
     Умирающий  силился что-то  сказать,  глядя на  капитана, но можно  было
разобрать лишь отдельные слова: Франция,  Эльзас и еще Васелонн --  название
деревни,  где  жили  старые  родители.  Вдруг речь его  стала более внятной,
видимо от коньяка, который доктор влил ему в рот.
     --  Капитан,-- произнес  Фриц  -- прощайте... и вы, друзья... Я  сделал
все, что мог...
     -- Да, друг мой,-- дрогнувшим  голосом сказал  де Амбрие,-- ты выполнил
свой долг до конца. Большое тебе спасибо!
     -- И вам спасибо на добром  слове... Простите, друзья, если кого-нибудь
из  вас  я невольно обидел. Не поминайте лихом...  Я умираю,  верный  своему
флагу... Покажите его мне, капитан, в последний раз, а ты,  парижанин,  спой
"Песню об Эльзасе".
     Совершенно  обессиленный,  Фриц  уронил  голову на подушку, но при виде
французского  штандарта,  который  в  эту минуту  водрузили  в дверях, ценой
невероятных  усилий  одной рукой взял за руку капитана, другой -- Плюмована,
едва сдерживающего слезы. Матросов била дрожь. В отворенную  дверь врывались
слабые солнечные лучи.
     -- Пой, друг! -- снова попросил умирающий.-- Пой об Эльзасе!..
     С трудом овладев собой, Артур запел глухим прерывающимся голосом:
     Скажи, где Родина твоя?
     Германия иль Франция?
     Фриц  слушал,  не сводя  глаз с  трехцветного флага. Зазвучал последний
куплет:
     ...Воскликну, гнева не тая:
     Вот, немцы, Родина моя!
     Пускай в тисках вы сжали нас,
     Но верен Франции Эльзас.
     Тут Герман привстал, воскликнул "есть!" и мертвый упал на постель.
     -- Конец! -- произнес капитан, даже не пытаясь скрыть слез.
     -- Бедный Фриц! -- воскликнул парижанин и зарыдал.
     Моряки сняли шапки, а де Абрие отделил  флаг от древка  и  обернул  им,
словно саваном, покойника... Времени  было мало, еще  меньше припасов. Но де
Амбрие  решил  дождаться  следующего дня и уже  тогда принять  окончательное
решение.
     Его долг  --  быть на  похоронах матроса, бросить на его  могилу горсть
земли.
     После  того,  как доктор удостоверил факт смерти,  покойного обрядили в
матросскую форму с военной медалью на груди,  зажгли все лампы.  Шесть часов
длилось прощание.  Затем умершего завернули в парусину.  В нескольких сотнях
метров от палатки, среди огромных ледяных глыб, вырыли могилу.
     Покойника положили  на  маленькие санки, те самые,  на  которых  тащили
плоскодонку,  прикрыли национальным  флагом  и повезли. За санями в глубоком
молчании шли матросы с де Амбрие во главе.
     Капитан прочел погребальную  молитву, тело  опустили в могилу, засыпали
мелкими  льдинками,  а  сверху  с  огромным  трудом поставили  плиту,  чтобы
защитить от волков.
     На глыбе водрузили скромный деревянный крест с надписью:
     ФРИЦ ГЕРМАН.
     Француз из Эльзаса
     26 апреля 1888 г.
     -- Прощай,  Фриц  Герман! --  глухим голосом  проговорил  де  Амбрие.--
Покойся в мире!.. Ты честно жил,  безропотно страдал и умер,  как  настоящий
моряк. Да упокоит Господь твою душу!
     Печальные,  вернулись французы в палатку, и каждый  поклялся  в душе не
допускать больше неосторожности, от  которой погиб их товарищ. Тем более что
среди членов экипажа было еще трое больных.
     Ник,  правда,  уже  пошел на поправку  после того, как  напился  свежей
тюленьей крови. Но где взять ее снова, чтобы окончательно выздороветь?
     Капитан  долго  беседовал с  Бершу, доктором и Геником,  занявшим место
заболевшего Вассера.
     Состояние  команды, ненадежность  льдины,  бесконечные  препятствия  на
оставшемся отрезке пути -- все это поставило де Амбрие перед  необходимостью
разбить экспедицию на группы. Быть может, хоть кому-нибудь удастся пробиться
к полюсу.
     Итак, решено было взять четырех матросов,  шесть собак, плоскодонку, на
двадцать  пять  дней провизии,  два  спальных  мешка,  кое-что  из лекарств,
секстант, искусственный горизонт, хронометр, подзорную трубу, запас оружия и
снарядов, лопаты,  топоры, в общем, все  самое необходимое. Все это под силу
тащить  собакам,  и люди, таким  образом, смогут сберечь силы, насколько  им
позволят условия.
     Чтобы никого  не обидеть,  де Амбрие поначалу хотел бросить  жребий  --
кому идти. Но потом передумал: надо было отобрать только здоровых.
     Выбор  пал, как ни странно, на  южан: Жана  Итурриа, Мишеля  Элимбери и
Дюма. Из северян оказался здоровым один лишь парижанин Фарен.
     Все  было добровольно, не в  приказном порядке, кто не  хотел,  мог  не
идти.
     Однако матросы,  выбранные капитаном,  были  счастливы,  ни  у  кого не
заронилось даже мысли уклониться.
     -- Да здравствует капитан! -- крикнули они, полные энтузиазма.
     В первый раз  снял  Дюма с себя поварской фартук  и передал его матросу
Курапье, славившемуся своими кулинарными способностями.
     Никто  не возражал. Маршатера назначили исполняющим  должность главного
повара,  и  в тот же день  он  приготовил завтрак.  Назвать его вкусным было
нельзя, но не по вине нормандца.
     На другой день маленький  отряд  во главе с капитаном смело  двинулся в
путь, взяв курс на север.



     Последние наставления.-- Трудный путь.-- Бесполезная  роскошь.-- Кривая
линия.-- Парфорсное упражнение.-- Под снегом.-- Чужой след.

     Перед уходом  де  Амбрие  передал  полномочия своему помощнику Бершу, а
также  вручил  пакет,  приказав  вскрыть  его  через месяц,  если  отряд  не
вернется.
     Болезнь  не  заглушила  в  Гиньяре  алчности,  он  проклинал   скорбут,
помешавший ему достичь полюса и получить вознаграждение.
     Капитан утешил его, сказав, что вознаграждение  выдано будет  всем  без
исключения.
     Ужиук  пообещал  де  Амбрие  охотиться  на  зверей,  пополняя  съестные
припасы.
     Но вот  последние рукопожатия,  крики: "Да здравствует Франция!..", "Да
здравствует капитан!.." -- и сани исчезли в ущелье Ледяной геенны.
     День выдался ясный, солнечный, но очень  холодный.  С первых  же  шагов
отряд  очутился среди  ледяных гор,  холмов, пропастей.  Пришлось взяться за
лопаты и заступы,  расчищая дорогу,  впрягаться вместе  с собаками  в  сани,
втаскивая их на почти отвесные скалы.
     Но  вот  пять  человек  и  шесть собак  в упряжке,  вырубая  ступеньки,
добрались  до  гребня  ледяной  горы.  Теперь  нужно  было  спускаться,  что
оказалось еще труднее: сани напирали на собак, грозя их задавить.
     Пришлось нести поклажу на себе.
     Между  тем  облегченные  сани  помчались  вниз   с   головокружительной
быстротой и остановились у еще более крутого подъема.
     -- Русские горки! -- пошутил парижанин.
     Не успели  пройти одну цепь холмов, как появилась другая  -- еще  выше,
еще круче, еще неприступнее.
     За утро сани разгружали и снова  нагружали пять раз. В какой-то  момент
их пришлось нести на руках -- из опасения, что они разобьются.
     Наконец путники утомились, почувствовали голод и жажду.
     -- Стой!
     За неимением  палатки привал устроили в ледяной  пещере. Под прикрытием
брезента Дюма установил свою спиртовую конфорку и прибор для таяния снега.
     Неустрашимые  исследователи находились  теперь  на склоне  холма метров
пятидесяти высотой  и  невольно  залюбовались  волшебным  зрелищем,  забыв о
холоде, голоде и усталости.
     Вдали снег искрился  и переливался всеми цветами радуги. Лед рассыпался
перед глазами бриллиантами, изумрудами,  рубинами и сапфирами.  Море света и
блеска. До чего же жалкими казались  среди этого великолепия люди в звериных
шкурах и темных очках, с больными глазами и запекшимися губами!
     Они с виду ничем не отличались от эскимосов.  Но восторг перед красотой
сразу выдавал в них представителей цивилизации.
     Быстро справившись  со  скудным  завтраком, состоящим из чая, в котором
плавал кусок  вяленого мяса, пили грогу, покормили собак, погасили  лампу  и
снова двинулись в путь.
     Как  бы то ни  было, наши  исследователи, хотя  и с величайшим  трудом,
мало-помалу  двигались вперед. Де Амбрие  пометил на карте  тринадцать миль,
пройденных к северу.
     Это был успех неслыханный, удивительный, неожиданный.  Он стал возможен
лишь благодаря неисчерпаемой энергии человека, его выносливости.
     Баски,   уроженцы   гор,  творили  чудеса.   Для  парижанина  не   было
препятствий.  У Дюма недостаток  опытности  восполняла  физическая  сила.  О
капитане и говорить не приходится -- он был членом альпийского клуба.
     Для ночлега путники,  по совету Ужиука, устроили "снеговой дом" -- или,
попросту, нору, где и улеглись спать. Собак привязали к саням.
     На следующее утро все проснулись по сигналу Тартарена, спавшего в одном
мешке  с капитаном.  Накануне бросили  жребий, кому с кем спать.  Кок  долго
отказывался от  такой чести,  уверяя,  что  не  уснет,  из боязни  сопеть  и
храпеть. Но де Амбрие приказал, а приказ нарушать нельзя.
     Двадцать восьмого апреля возникли новые препятствия.
     Погода  стояла погожая, сухая, мороз ослабел до двадцати пяти градусов.
На льду  стали появляться трещины, прикрытые снегом. В них  проваливались то
люди, то собаки, то сани, а то и все разом.
     В этот  день прошли двадцать пять  километров, на следующий -- двадцать
девять, а считая с предыдущими -- восемьдесят.
     Состояние дороги, вероятно, привело бы в ужас человека постороннего, он
бы  не  поверил, что  движение  по  ней  вообще  возможно.  Однако  отважные
путешественники двигались  вперед, стремясь во  что бы то  ни стало  достичь
цели.  Но  несмотря  на  успехи,  капитан,  казалось,   был   чем-то  сильно
обеспокоен.  Причиной  такого  беспокойства  были странные,  почти невидимые
следы, которые  уже несколько раз попадались ему на глаза. Это были глубокие
борозды, явно оставленные человеком. Вполне возможно,  что до  них здесь уже
побывала какая-то экспедиция. При этой мысли де Амбрие  невольно  вздрогнул.
Неужели  титаническая  работа, лишения и  людские страдания  были  напрасны?
Неужели  напрасно умер несчастный Фриц, а его  товарищей, мучимых голодом  и
болезнями,  ждут одни разочарования? Просто не верится, что судьба может так
зло  подшутить  над  людьми,  которые  так  близки  к   цели,  ради  которой
мужественно  переносились  огромные  трудности.  А  каково  было  командиру,
задумавшему  и осуществившему  этот  грандиозный  план, который  теперь  мог
сорваться буквально за несколько дней до конца экспедиции!
     Да, сомнений не было, здесь кто-то был. Теперь  стало ясно, что моряков
"Галлии" опередили.  Правда, казалось странным,  почему  же  люди  раньше не
заметили  следов,  становящихся  все  более  заметными  по мере  продвижения
вперед. Внезапно перед изнуренным отрядом возник крутой снежный склон.
     -- Ну что ж, придется лезть,-- вздохнул Плюмован.
     -- Вот черт, опять надо ступени вырубать.
     --  Ага, и пройдет не меньше  двух часов, прежде  чем мы сможем  спеть:
"Мадам, вы можете подняться..." -- пошутил Фарен.
     -- Эй! Вот так штука!
     -- Что там еще!
     --  Да  здесь  есть  лестница,  весьма  неплохо  сработанная.  Видно, у
ловкачей, которые ее соорудили, руки были на месте.
     Отряд   остановился,   и  обеспокоенный  капитан  принялся  внимательно
рассматривать  лестницу.  Она была  невысокой  и  довольно  покатой, с грубо
высеченными широкими ступенями, по которым легко можно было втащить сани.
     -- Невероятно! -- воскликнул Мишель Элимбери.-- Да уж не во сне  ли это
нам мерещится?
     -- Или  это добрые  феи поработали для нас,-- заметил парижанин, всегда
готовый поверить в сверхъестественное.
     -- А может, среди нас есть сомнамбулы,-- в свою  очередь  заметил повар
Дюма.-- Служа на "Кольбери", я знавал одного повара, который вставал ночью и
варил фасоль с салом,  а утром просто  доходил до белого каления, видя,  что
кто-то уже постарался  и приготовил еду. Он  никак не мог догадаться, кто бы
это мог быть.
     Жан Итурриа в свою очередь высказал  предположение, услышав  которое де
Амбрие изменился в лице.
     --  Карамба! А что, если проклятый немец пробрался в  эти  края? Может,
это его люди высекли ступени... Извините,  капитан, что я предположил, будто
Прегель мог добраться сюда.
     --  Все  возможно,--  сумрачно  заметил  де Амбрие.--  Вперед,  друзья!
Подойдем ближе -- узнаем.



     Памятник под восемьдесят девятым градусом северной широты.-- Тревога.--
Немецкий документ.--  След  экспедиции капитана  Нерса.-- Письмо  лейтенанта
Маркхама.--   Оттепель  Палеокристаллического  моря.--  Внезапное  повышение
температуры.

     Итак, таинственные ступеньки помогли путникам перебраться через холм за
какие-нибудь  четверть часа.  Не будь  их, пришлось бы  потратить на это  не
меньше двух часов.
     Следы вели  все дальше и дальше, прямо к Северному полюсу, до  которого
оставалось уже совсем  немного... Де Амбрие не переставал хмуриться. Неужели
Прегель его опередил?
     Двадцать девятого апреля прошли двадцать шесть километров.
     Тридцатого  апреля   достигли  восемьдесят  девятого  градуса  северной
широты. До полюса оставалось четыре километра.
     Не будь этих злополучных следов, все ощущали бы особый прилив  бодрости
и энергии, даже веселья.
     Но пока причин для радости не было.
     Вот валяются кости  медведя...  Кто его съел? Рядом -- два отстрелянных
патрона с английским клеймом: "Максвелл. Бирмингем". Что это значит?
     Трудно  сказать.  Не исключено,  что  у  кого-нибудь  из  немцев  могла
оказаться и английская винтовка.
     В  два  часа  капитан  хотел  скомандовать  привал,  как  вдруг   Дюма,
отличавшийся великолепным зрением, указал на небольшое возвышение впереди, в
него было воткнуто что-то длинное и тонкое.
     -- Как будто ручка метлы,-- заметил повар.
     Де  Амбрие  побежал  к  странному  сооружению  и  действительно  увидел
деревянную рукоять, не то от лопаты, не то еще от чего-то. Обильно смазанная
льняным маслом, рукоять прекрасно сохранилась. Она  была  воткнута в холмик,
высотой с бочку, сложенный из льдинок и консервных банок.
     Этот керн, или своеобразный  памятный знак, оказался сооружен из всего,
что  попалось  под руку. Под ним, вероятно,  хранилось  послание к  тем, кто
когда-нибудь сюда придет.
     В спешке  капитан  не захватил с  собой ни  топора, ни  лопаты и голыми
руками стал  раскачивать сооружение, пинал  его  ногами...  Тщетно. Памятник
крепко врос в лед.
     Пришлось вернуться и взять с собой матроса с двумя заступами.
     Лед раскололи, раскопали холмик и нашли большой холщовый мешок, который
с огромным трудом развязали. В мешке оказалась бутылка.
     Сгорая от нетерпения, де Амбрие  чуть было ее не разбил, но сдержался и
дрожащими руками  стал  откупоривать,  вытряхивая  содержимое  --  несколько
бумажных листков. Он схватил первый попавшийся и жадно пробежал глазами.
     Написано было по-немецки.
     -- Так  я и  знал! -- с горечью вскричал капитан,  но, прочитав  снова,
развел  руками,  обратив  внимание  на  дату  и  градусы широты  и  долготы:
"Маркхам...  12 мая  1876 г... 83 градуса 20  минут 26 секунд сев. шир.,  65
градусов 24 минуты 28 секунд зап. долготы".
     Де Амбрие облегченно вздохнул и рассмеялся.
     Матрос  поглядел на него с  удивлением. Это был  Мишель Элимбери, баск,
лоцман-китобой, очень способный и смекалистый.
     --  Ты,  конечно,  уверен,  что  твой капитан  спятил?  --  спросил  де
Амбрие.-- Сознайся, Мишель.
     -- Но, господин капитан... вы  -- командир  и можете поступать как  вам
угодно,-- ответил сконфуженно баск.
     -- Видишь ли, друг мой. Я испугался.
     -- Не может быть, господин капитан. Кто угодно, только не вы!
     --  Испугался, поверь  мне.  Что не я  первый  приду туда, куда еще  не
ступала нога человека. Мы будем там через пять дней.
     Мишель недоуменно пожал плечами.
     -- Сейчас  переведу  тебе, что  здесь написано, и ты поймешь... Погоди,
погоди, то же самое здесь написано и  по-английски, и по-французски. Так что
переводить не придется. Можешь прочесть.
     "Сегодня,  12  мая 1876 года, здесь, у 83  градуса  20 минут 26  секунд
северной широты и 65 градусов  24  минуты 12 секунд  западной  долготы, была
полярная экспедиция  во главе с Дм. Нерсом, капитаном британского флота. Она
состояла из двух кораблей -- "Аллерт" и "Дискавери".
     С места зимовки "Аллерта" к 82 градусу северной широты отправились двое
саней  под командованием лейтенанта Маркхама. По льду  Палеокристаллического
моря он достиг вышеозначенного пункта, где еще не бывал ни один человек.
     Альберт Маркхам, лейтенант судна "Аллерт".
     -- Как же  так, господин  капитан?  -- опешил баск, прочитав  бумагу.--
Лейтенант Маркхам  говорит  о широте восемьдесят  три градуса двадцать минут
двадцать  шесть  секунд,  а  мы  находимся  на   широте  восемьдесят  девять
градусов...  стало  быть.  на  шесть  градусов  севернее... может быть, наши
вычисления не верны?
     -- Нет, наши вычисления сделаны точно и у Маркхама -- тоже,-- с улыбкой
возразил де Амбрие.
     -- Черт возьми! Ничего не понимаю.
     --  Все  очень  просто,-- сказал капитан, засовывая листки в бутылку.--
Помнишь, что говорил капитан Нерс о Палеокристаллическом море?
     -- Помню. Он  говорил, что море это, покрытое вечным льдом, преграждает
дорогу к полюсу.
     -- Совершенно верно. А шесть  лет  спустя  доктор  Пави,  из экспедиции
Грили, едва не утонул на том месте, где Нерс видел ледяное море.
     На обратном пути де Амбрие продолжал объяснять:
     -- Капитан Нерс прав, считая это море  древним, но  ошибается, полагая,
что  оно неизменно.  Все  в  природе подвергнуто  влиянию  ветров и течений.
Поэтому в  один прекрасный  день  палеокристаллическая льдина  сдвинулась  с
места и стала перемещаться.
     -- Но ведь с тех пор прошло одиннадцать лет!
     --  Ну  и что! Разве  не  могла  льдина несколько раз обернуться вокруг
земной оси? Или же переместиться между полюсами холода?
     -- Вы, как всегда, правы, господин капитан.
     Дюма,  Итурриа  и  парижанин,  с нетерпением ожидавшие  капитана,  были
поражены сделанным открытием и не сдержали возгласов восхищения.
     К найденным документам капитан приложил свои, следующего содержания:
     "Найдено  30  апреля  1888  года  капитаном  де   Амбрие,   начальником
французской  экспедиции,  отправившейся  в  1887  году  к Северному  полюсу.
Долгота по парижскому меридиану 9 градусов 12 минут, широта 89 градусов. Жан
Итурриа,  Дюма,  Мишель  Элимбери,  матросы;  Фарен,  машинист;  де  Амбрие,
капитан",
     Бутылку снова запечатали,  положили на прежнее место, а холм привели  в
порядок.



     Мороз ослабевает.-- Еще одно  препятствие  преодолено.-- Воспоминания о
солнечной стране.-- Море! Море! -- Сани несут на руках.-- В лодке.

     Тридцатое апреля оказалось богато событиями.
     Итак, после сделанного  открытия, полярники снова  отправились в  путь.
Приходилось  вместе  с собаками тащить  сани,  потому  что  на  каждом  шагу
встречались препятствия.  Напряжение дошло до предела, а трудностям конца не
предвиделось.
     Преодолев  множество  подъемов  и спусков, отряд очутился  на  довольно
просторной ледяной площадке, куда не проникало солнце.
     Странное дело -- чем выше поднимались путники, тем  становилось теплее.
Не было теперь по утрам лютого мороза, заставлявшего всех страдать,
     Вопреки ожиданиям  де Амбрие холода не вернулись -- термометр показывал
минус семнадцать.
     Потепление особенно чувствовалось к  вечеру на  не  защищенном от ветра
ледяном холме.
     Больше всех радовался теплу Плюмован.
     -- Теперь хоть ноги под собой чуешь,-- говорил он.
     На  ночлег  устроились без  палатки,  в спальных мешках,  под  открытым
небом, перед сном с аппетитом поужинали.
     Лед оказался соленым, и пришлось спускаться вниз за снегом для питьевой
воды.
     Наверху его совсем не было -- сдувало ветром.
     На горизонте снова появилась цепь гор еще выше и круче прежних, зато до
полюса оставалось совсем немного, да и мороз ослабел.
     Маленький отряд во главе с капитаном начал мужественное восхождение. На
него ушло не менее четырех часов. Приходилось делать частые остановки. Капли
пота на лицах людей уже не превращались в ледышки. Температура повысилась до
четырнадцати градусов.
     Французы радовались, как дети.
     -- А что за этой горой? -- то и дело вопрошал Плюмован.
     --  Может  быть, прекрасные сосновые рощи,--  говорили баски, вспоминая
свою родину.
     -- Сосновые! -- вскричал однажды, услыхав их  разговор,  почтенный  кок
Дюма.-- Скажите лучше -- оливковые и апельсиновые. Вот тогда мы полакомимся.
Увидите, какое вкусное я приготовлю тюленье филе на прованском масле!
     --  Может,  помечтаем еще  о  бананах  и  хлебном дереве? -- насмешливо
спросил Плюмован.
     -- Лучше о свободном море,-- откликнулся капитан.-- Это реальнее.
     -- О свободном море. Чтобы можно было плыть в нашей лодке...
     Как раз в этот момент путники достигли  ледяной  вершины,  и парижанин,
шедший впереди, громко крикнул:
     -- Море!.. Море!..
     Десять тысяч греков во главе с Ксенофонтом,  увидев  волны  Эвксинского
Понта, радовались, видимо, не больше, чем наши путники.
     -- Море! -- вторили Артуру капитан и трое матросов.
     И в самом деле, вдали расстилалось необозримое  водное пространство,  с
плавающими  на нем небольшими айсбергами, вероятно отколовшимися от  большой
палеокристаллической льдины.
     То здесь, то там виднелись голубоватые холмики, присыпанные снегом.
     Ни островка, ни утеса -- ничего не было среди моря.
     Не  плескались  тюлени,  не  летали  птицы. Все вокруг  словно замерло,
застыло в неподвижности.
     Ничто не нарушало воцарившейся тишины.
     Водную гладь не тревожили волны,  лишь легкая рябь пробегала у подножия
ледяных глыб, походивших на призраков.
     На ярко-синем куполе неба ослепительно сверкало холодное солнце,
     Этот  полярный  пейзаж, спокойный и бесстрастный,  не  трогал  душу, не
заставлял чаще биться сердце.
     Матросы  ожидали  увидеть  совсем  другую  картину  и  теперь  смущенно
молчали. Но, как бы то ни было, перед ними было море, и Дюма сказал:
     --  Наконец-то мы у воды... настоящей воды, такой же, как в Средиземном
море. Льдом мы сыты по горло! Да здравствует море!.. Ура!..
     --  Браво!  -- отозвались  матросы.--  Теперь  хоть  поплаваем  в  свое
удовольствие... разумеется, если будет приказ капитана.
     -- Я не  против,  ребята,--  сказал де  Амбрие.--  Но  сначала  давайте
закусим. Получите нынче двойную порцию водки!
     --  Прекрасно,  капитан!  Выпьем за ваше здоровье  и  за  успех  нашего
дела,-- ответили матросы.
     Спуск  к воде  оказался нелегким,  но  воля и  мужество  и на  этот раз
помогли преодолеть препятствия.
     Лодку отделили от саней и несли на руках.
     -- Развод,-- пошутил парижанин.
     Но это был скорее не развод, а смена ролей!
     Теперь уже не сани должны были везти лодку, а лодка сани. Их примостили
в носовой части.
     Покончив с  погрузкой, матросы подкрепились  и в последний раз устроили
ночлег на льду. Так закончилось тридцатое апреля.
     Усталые  и измученные,  люди  всю  ночь  не  могли  уснуть. Нервы  были
возбуждены до предела грядущим и таким долгожданным событием.
     На следующий день лодку спустили на воду.
     Собаки повизгивали, видимо радуясь, что  не придется  больше бежать  по
льду -- у них были отморожены лапы. Каждый матрос, взяв по веслу, занял свое
место. Капитан сел за руль, сверился с компасом и скомандовал:
     -- Отчаливай!



     Брошенный  лот[81].--  Удивление.--   Дно  в  двадцать  пять
метров.-- Неожиданное углубление  дна до двухсот  метров.--  Мысли Мишеля.--
Лодка, лед, море -- все плывет по течению.

     Было четыре часа утра. Лодка двигалась  со скоростью четыре километра в
час. "Если и  дальше так  пойдет,--  думал  довольный капитан,-- часов через
пятнадцать достигнем полюса".
     Матросы ушам своим не верили.
     Неужели  цель  так  близка,  они  скоро  получат  обещанную  награду  и
прославятся   на  весь  мир?  Совершат   подвиг,  не  знающий  себе  равных?
Освободятся наконец от навязчивой  идеи, которая вот уже  целый год занимала
их головы;  смогут покинуть это  царство вечных  льдов  и вернуться в родные
края,  на землю  прекрасной  Франции, где  сейчас  цветут деревья. Полярники
вновь увидят великолепные  порты, где моряки чувствуют себя королями  и куда
неизменно возвращаются после долгого плавания уставшие, но разбогатевшие.
     Как говорят  морские волки, "осталось хорошенько затянуть швартовы",  в
последний раз поднатужиться, чтобы наконец  узнать, что  же  такое  Северный
полюс, ради  которого  положили  столько сил,  взорвали  такой  великолепный
корабль,  как "Галлия", и работали так, как не снилось ни одному китобою. Но
капитан,  которому  самому страшно  хотелось  быстрее закончить  экспедицию,
постарался умерить пыл подчиненных и сказал,  что невозможно сохранять такую
скорость все пятнадцать часов. Необходимо почти вдвое  удлинить  срок, чтобы
люди  могли отдыхать. Это было  совершенно  справедливо.  Итак,  решено было
отдохнуть  два-три часа, но сначала найти  подходящую глубину, чтобы бросить
якорь.
     А пока  что продолжали  грести с  таким усердием,  что  сдирали  кожу с
ладоней. Наконец лот, который де Амбрие соорудил с  помощью простого кусочка
свинца, привязанного к концу каната для  измерения глубины, показал двадцать
пять  метров.  Прошли  еще двести  кабельтовых  и  снова  повторили  замеры.
Оказалось тридцать пять метров.
     Пройдя  около   пятидесяти  километров,  в  одиннадцать  часов  сделали
остановку, позавтракали.  Здесь не  было  ни ветра, ни подводных течений,  и
путешественники, подняв весла, легли в дрейф.
     Вода  была очень соленой. Хорошо,  что Дюма  запасся свежим  снегом. Из
него получилось около тридцати литров пресной воды  -- запас достаточный  на
два дня.
     Попробовали  на  вкус льдину, плывущую мимо, она оказалась  пресной. Но
ведь  пресный лед  бывает на ледниках,  а  ледники -- на  земле. Стало быть,
неподалеку суша.
     Дюма выловил несколько  льдин  и  погрузил в  лодку  на случай, если не
хватит воды.
     Глубина с небольшой разницей оказалась везде одинаковая.
     В полдень наши путешественники поплыли  дальше.  Неожиданно  де  Амбрие
бросил лот, скомандовал остановку и воскликнул:
     -- Ничего не понимаю!
     Лот опускался все ниже и ниже -- а дна не было.
     Матросы тоже  недоумевали. Так и не  удалось  точно измерить глубину --
больше чем на двести метров лот опуститься не мог.
     -- Вперед! -- скомандовал капитан.
     И метров через двадцать снова бросили лот. Теперь глубина была тридцать
метров,
     Баски встревоженно переглянулись. Но Дюма и Плюмован их успокоили.
     -- Здесь, должно  быть, дыра,  через которую проходит  земная  ось!  --
вскричал парижанин.
     -- Что ты мелешь! -- возразил Дюма.-- Ведь это еще не полюс.
     --  Значит,  артезианский  колодец[82],  вырытый  в  далекой
древности.
     -- Думаю, ни то и ни другое,--  вмешался в  разговор Мишель Элимбери.--
Есть у меня на этот счет кое-какие соображения. Но я их открою вечером.
     -- Лучше сейчас,-- сказал капитан.-- Ты китобой, моряк опытный. Говори!
Не робей! Ручаюсь, никто над тобой смеяться не станет.
     --  Вы  очень  добры,  господин  капитан...  В  таком  случае  я скажу.
Непонятно, почему здесь нет ни рыб, ни птиц, ни животных...
     -- Ты прав, Мишель. Мне самому это кажется странным.
     --  Так вот, я пришел  к мысли, что это  море вовсе  не море,  а просто
соленое озеро с двойным дном.
     -- Браво, Мишель! Ты открыл первую часть тайны!
     -- Образовалось оно в большой льдине во время таяния. А место, где  лот
упал  в глубину на двести метров, не что иное, как яма, через  которую озеро
сообщается с морем... Это я и хотел сказать, господин капитан.
     -- Молодец, Мишель! Уверен, что ты  прав. Теперь  остается  узнать, как
далеко простирается это озеро. Мы находимся на невысокой точке, и кругозор у
нас самый ограниченный.
     Двойная порция водки взбодрила матросов, и они налегли на весла.
     Но  к шести часам, пройдя  сорок километров, выбились из сил и пришлось
остановиться. Всего было пройдено девяносто километров, до полюса оставалось
двадцать.
     С  разрешения  капитана все вышли  поразмяться  после долгого  сидения;
выпустили собак.
     А когда вернулись, привязали лодку, поужинали и легли спать. Каждый час
сменялись часовые, следившие, чтобы суденышко не сбило плавающими льдинами.
     За ночь ничего особенного не случилось. Проснулись в четыре часа утра.
     Один лишь капитан был встревожен.
     Во время дежурства он с помощью приборов  вычислил широту  и долготу  и
установил, что за время между двумя наблюдениями ледяные горы на юге  и само
море переместились на три минуты к востоку.



     Первого  мая  1888  года.--  Мертвый  кит.--  Напрасные  поиски.--  Как
сохранить документы об открытии.-- Какие привезти доказательства? -- Полгода
ночь, полгода день.-- Обратный путь.

     Отклонение на три минуты, замеченное капитаном, не имело первостепенной
важности. Компас не дает сбиться с правильного курса.
     Было  достаточно трех  часов, чтобы  преодолеть расстояние,  отделяющее
лодку от  точки, где  проходит  земная  ось, при условии, конечно, что  льды
внезапно  не   придут  в  движение.   Казалось,  что  препятствий,  по  мере
приближения к цели, становилось все меньше, но сколько трудностей ждет отряд
на обратном пути! Нужно будет отыскать  прежние следы и добраться до лагеря,
в  котором  осталось  четырнадцать  больных матросов  со  скудными  запасами
продовольствия, которых  едва  хватит, чтобы  не умереть  с голоду.  Правда,
думать о возвращении  было  еще  рано. Прямо не верилось, что здесь,  совсем
рядом,   как  говорится,  "стоит  лишь   руку   протянуть",  находилась  эта
таинственная точка, на поиски которой отправлялось столько экспедиций и ради
достижения которой было отдано столько жизней. Неужели через несколько часов
на полюсе, который не удалось покорить ни немцам, ни англичанам, ни русским,
ни американцам,  будет водружен  трехцветный французский флаг  в знак взятия
этой твердыни, мирно завоеванной горсткой французов.
     Эта мысль удесятеряла силы моряков,  и они мечтали о том, как прославят
свое отечество.
     Стояла  ясная  погода,  ярко светило солнце, даже  рябь не пробегала по
воде, было двенадцать градусов,
     Наступило первое мая 1888 года.
     Обычно спокойный, де Амбрие был чем-то озабочен,  и по мере приближения
к заветной цели все больше и больше мрачнел.
     Между  тем  никаких  препятствий  впереди заметно  не  было.  Все  реже
попадались льдины. Лодка легко скользила по гладкой, словно зеркало, воде.
     Матросы, видя, что капитан чем-то взволнован, хранили молчание и больше
не перебрасывались  солеными  шуточками.  скрашивающими однообразие  долгого
путешествия. Лишь иногда слышались тихие вздохи и плеск весел.
     Собаки, сбившись в кружок, отдыхали  в блаженной лени, "пригревшись" на
солнышке  при  минус   двенадцати  градусах.  Это  была  настоящая  весенняя
температура,  которая  заставляла  псов  высовывать  языки,  настолько   эти
северные животные привыкли к жутким полярным морозам.
     Прошло часа два.
     Торжественный  момент   приближался.   Капитан  то  и   дело   вставал,
всматриваясь в горизонт.
     Через четверть часа он вздохнул с облегчением.
     Над зеленоватой водой возвышалась темная масса.
     --  Наконец-то!  --  прошептал он едва слышно.-- Фортуна повернулась ко
мне. Быть может, дело всей моей жизни увенчается успехом.
     Нетерпение де Амбрие росло. Глаза лихорадочно  блестели, движения стали
резкими. Он не спускал глаз с черной точки, которая быстро увеличивалась.
     -- Стоп! -- скомандовал он.
     Лодка остановилась. Матросы удивленно взглянули на капитана.
     --  Мои  отважные  друзья!  --  произнес  он  дрогнувшим   от  волнения
голосом.-- Если я не ошибся в расчетах, мы  у заветной цели. Все препятствия
позади.  Там,  где  мы сейчас находимся, нет  ни  широты, ни  долготы... Это
мертвая  точка, ось, вокруг нее вращается Земля. Мы на Северном полюсе!.. Да
здравствует Франция!..
     -- Да здравствует Франция! -- что было силы закричали матросы и подняли
весла, капитан трижды взмахнул национальным флагом.
     --  Мне казалось,  тут должен быть хоть маленький островок  земли, но я
ошибся. Видите впереди скалу? Там  мы и оставим письменное доказательство об
успешном завершении нашей экспедиции. Вперед, друзья! К скале! Это последнее
наше испытание. После него подумаем о возвращении.
     Справедливости  ради   следует  сказать,  что  матросы  были  близки  к
разочарованию. Ведь ничего особенного они на  полюсе  не увидели.  А сколько
потрачено сил, сколько жертв  принесено!  Зато  де  Амбрие  был счастлив. И,
глядя на него, матросы не могли не радоваться. Скала все приближалась, и уже
можно было ее рассмотреть.  Вытянутая вверх, без выступов  и шероховатостей,
она имела в длину не более двадцати пяти метров.
     Когда до скалы осталось метров сто, Мишель Элимбери вскричал:
     -- Черт побери!..
     -- В чем дело? -- спросил капитан.
     -- Мы ошиблись! Это не скала...
     -- Что же тогда?
     -- Кит, самый настоящий, только мертвый. Баск оказался прав.
     Подойдя  ближе,  все увидели полуоткрытые неподвижные глаза,  громадную
пасть, необъятное туловище.
     Как  очутился  этот исполин в  краю,  где  не осталось  ничего  живого?
Сколько он вытерпел мук, прежде чем погибнуть?
     Китолов по  привычке ткнул тушу в бок крюком и тотчас же  его выдернул.
Из  пробитого  отверстия  со  свистом  вырвалась  зловонная струя,  к  горлу
матросов подступила тошнота,  и они поспешили  отвести  лодку подальше. Кит,
видимо, погиб  еще летом,  стал разлагаться,  а  зимой замерз. Он еще  долго
оставался бы в таком состоянии, не наткнись на него  моряки. Прямо у них  на
глазах "скала"  стала уменьшаться,  постепенно погружаясь в  воду  и вздымая
волны, а вскоре совсем исчезла.
     Матросы ждали приказа, но капитан молчал, не зная, на что решиться.
     Поблизости  не  было  места,  где  он мог  бы  оставить  хоть  какое-то
доказательство  своего пребывания на  Северном полюсе. Правда, де Амбрие вел
корабельный журнал, для серьезных  ученых это веское доказательство.  Но  не
для его соперника, большого  любителя памятных знаков. И все же  французу не
могут не поверить, слишком хорошо его знают...

     После завтрака,  состоявшего  из двойного  рациона по  случаю успешного
завершения экспедиции, капитан приказал возвращаться к оставленным на льдине
товарищам. Лодка развернулась и взяла курс на юг.
     Вечером,  несмотря  на  усталость,  спать никому  не хотелось  --  даже
собакам. Впрочем,  вечера в  нашем понимании  на  полюсе не  бывает. Полгода
темно,  полгода  светло. Солнце  восходит  в  день  весеннего равноденствия,
десятого  марта,  и до  десятого  сентября не  заходит.  А  потом  наступает
полярная ночь.  Долго бодрствовали путешественники, но усталость взяла свое.
Сразу  после  ужина  все  легли  спать.  Кроме  капитана.  Он  размышлял  об
оставленных   на  льдине  товарищах,  о  победе,  о  бесконечных  трудностях
обратного пути...



     Возвращение.--  Радость Констана Гиньяра.--  Хлеб  есть, а зубов нет.--
Опасения.--  Буря.--  Похищение  провизии.--  Примерное  наказание  воров.--
Массовое избиение.-- Бегство Помпона.-- Голод.

     Отряд  во  главе  с  капитаном  благополучно  возвратился  на  стоянку.
Съестных припасов почти не осталось и тащить лодку было нетрудно.
     До полюса шли пять суток, обратно -- шесть.
     Итак, седьмого мая моряки  из  лагеря  радостно встретили капитана.  Де
Амбрие был тронут до глубины души и  сказал, что победа эта общая, поскольку
от стоянки до полюса всего пятьдесят километров.
     Радовались  не  только  успеху,  но и  вознаграждению. Слава  славой, а
деньги деньгами.
     Вначале  были  обещаны две  награды:  за Северный полярный  круг  и  за
Северный полюс.  Теперь капитан пообещал объединить их в одну и раздать всем
без исключения. Это вызвало новый всплеск радости.
     Едва  оправившись  от  скорбута,  Констан  Гиньяр  хитро  подмигивал  и
потирал, свои распухшие руки.
     -- Вот и кусок хлеба на старость! -- говорил он парижанину.
     -- Чем ты его есть будешь? Ведь зубы все выпали!
     -- Тебе бы только скалиться, Плюмован! Если хлеб будет слишком твердым,
я его размочу в пиве.
     -- И будешь пить за здоровье Северного полюса, старый пьяница?
     -- Да, Полюс стал моим приятелем.
     -- А ты его точно видел?
     -- Да вот как тебя.
     -- И какая же у него физиономия?
     -- Представь себе кита, наполовину  высунувшегося  из  воды, который не
шевелит, так сказать, "ни рукой, ни ногой".
     -- Ух ты, ну и дальше что?
     -- Ну Мишель как  воткнет ему  гарпун в бок  и пш-ш-ш... Вдруг разнесся
такой запах, что можно было отравить все живое на семь саженей вокруг.
     -- А потом?
     --  Кит или Полюс, называй  как хочешь, наполнился водой  и потонул. На
том все и кончилось.
     -- Что ты плетешь? Мишель убил Полюс?
     -- Да, и ты получишь часть наследства.
     -- От Полюса?
     -- Черт, ну конечно! Это твоя  пенсия, жалованье, твой хлеб и пиво. Все
это,  старина,  наследство  бедняги  Полюса, которого  мы  так  бесцеремонно
вытащили из его владений и потопили как старый баркас.
     Тем  временем Бершу сдал  полномочия  капитану  и  доложил  о  том, как
обстоят дела.
     Ничего  утешительного.  Провизии оставалось совсем  мало,  несмотря  на
уменьшение рациона. Перед путешественниками встал грозный призрак голода.
     -- Но разве охота... рыбная ловля...-- начал было де Амбрие.
     --  Здесь мертвая пустыня! Ледяной  ад...  Ужиук  и то ничего  не  смог
раздобыть, как ни  старался. Страшно мне,  капитан, очень страшно! Погибнуть
после такой победы!..
     --  Надеюсь,  этого не  случится. Нам  надо  продержаться до  оттепели,
завтра уже восьмое мая.
     -- Дай Бог, дай Бог...
     Надежды капитана не сбылись.
     На следующий день  барометр начал падать. Подул южный ветер, пригнавший
тучи, и  началась снежная буря.  В  нескольких шагах  ничего не  было видно.
Палатку  ветром  снесло,  и французы  остались  без  крова.  Особенно тяжело
приходилось больным,  они  дрожали в своих  спальных  мешках. Сани вместе  с
лодкой, на которой команда плыла к полюсу, разбились о ледяную скалу.
     Следовало  как  можно  скорее  соорудить  укрытие  из  снега, наподобие
хижины.  Здесь  очень  помог  Ужиук,  знавший,  как  это  делается.  Входное
отверстие  являлось  до  того узким, что  в  жилище  приходилось вползать на
четвереньках. Там и  укрылись измученные люди вместе  с собаками, страдая от
жажды  и голода. Дюма  снова вступил  в  должность  повара,  сменив Курапье,
заподозренного в  поедании  чужих порций. В хижине было душно и тесно --  от
людей и собак, от зажженной лампы, но никто не жаловался, радуясь, что  хоть
есть крыша над головой.
     Стали собирать припасы,  засыпанные снегом. Но, к несчастью, оказалось,
что больше половины поглотили оголодавшие псы.
     Ураган по-прежнему бушевал, и казалось, не будет ему конца.
     Эта  снежная  буря,  самая  страшная  из  всех   случившихся  за  время
путешествия,  неистовствовала, ни  на  минуту не утихая,  целую  неделю,  до
десятого мая.
     Годовщину  отплытия из  Франции  предполагалось  ознаменовать маленьким
пиром,  но  этот  день -- тринадцатое мая --  принес горькое  разочарование.
Собаки вошли во вкус и пускали в ход всю свою хитрость, чтобы находить  еду.
И преуспели в  этом: растерзали тюки, разгрызли ящики, причем так ловко, что
невольно возник вопрос: не помог ли им кто-нибудь? Но кто?
     Матросы все  честные,  и  каждый из них  скорее  умрет, чем  решится на
подобный поступок.
     А вот  Ужиук... Он  вряд  ли способен  на самопожертвование.  На глазах
жиреет, отличается завидным здоровьем.
     Однажды даже на предложение поесть ответил, что совершенно не голоден.
     Сомнений больше  не  оставалось:  это  он вместе с собаками рыскал  под
снегом и поедал припасы.
     При этом старательно заметал следы, прикрывая брезентом распоротые тюки
и взломанные ящики...
     И вот  грянула  беда.  Надвинулась угроза  голода.  Собак кормить  было
нечем,  и  их  осудили  на смерть.  Дюма собственноручно порешил  несчастных
животных.
     Однако  не  всех -- одной псине чудом удалось избежать резни, вызванной
суровой необходимостью.
     Все  спрашивали  себя,  почему  тезка  знаменитого  Тартарена  орудовал
поварским  ножом,  а  не взял  карабин? Почему он  перерезал собакам -- этим
верным помощникам человека,-- горло,  как  баранам или свиньям,  вместо того
чтобы просто пристрелить. Оказывается, таков был строгий приказ доктора.
     Так  как  отсутствовала  свежая   тюленья  кровь,  необходимая  больным
скорбутом,  только таким способом можно было получить достаточное количество
целебной жидкости, более действенной, чем все лекарства.
     Нужно сказать, что все больные без  исключения,  независимо от  тяжести
заболевания, согласились выпить теплой крови. Впрочем, в этом не было ничего
удивительного,  настолько  страшный  конец  несчастного Фрица  поразил всех.
Тяжелое  воспоминание, постоянно преследовавшее  матросов, помогало побороть
отвращение. Плюмован, "собачий капитан",  не  мог присутствовать на  бойне и
смотреть, как убивают его  подопечных и  друзей,  ставших,  как  мы  помним,
настоящими учеными псами и развлекавших людей в более счастливые времена.
     Артур  убежал  подальше  от  лагеря,  чтобы  не  слышать  ужасного  воя
несчастных  животных  и  не видеть  агонии своих любимцев:  Белизара,  Кабо,
Помпона и Рамона.  Вернувшись, парижанин  увидел Дюма, красного,  как  палач
после  казни. Тот только что схватил  бедного  Помпона, который, вместо того
чтобы сопротивляться, жалобно плакал как ребенок.
     При виде этой сцены Фарен  не смог сдержать слез и закричал срывающимся
голосом:
     --  Господи, я думал, резня  уже  закончена. Дюма, отпусти  его,  прошу
тебя!
     -- Э, да я и сам хотел того же. Если бы ты только знал, как мне  больно
убивать невинных бедняг.
     Помпон,  ускользнув  от  палача, бросился на  руки  парижанину, который
поспешил  уйти  подальше от лагеря,  унося обезумевшее  от  страха животное,
преследуемое запахом крови товарищей.
     Отойдя метров на сто,  Плюмован  остановился  среди  снежного вихря  и,
опустив собаку на толстый снежный ковер, заговорил с нею, как будто та могла
что-то понять:
     -- Знаешь, старина, твоих друзей больше нет. Они поплатились за то, что
съели лагерные запасы, а это -- преступление, которое карается смертью. Если
хочешь избежать их страшной участи, мотай отсюда, и побыстрее! Ты ловкий как
обезьяна, шустрый как белка, а льды -- твоя родина, беги же... И даже близко
не подходи к нам, если не хочешь, чтобы тебя слопали.
     Артур  поцеловал  четвероногого друга  в  черный, блестящий, похожий на
трюфель нос, взмахнул рукой,  указывая на безбрежные  снежные поля, и громко
крикнул:
     -- Беги, Помпон, беги!
     Пес убежал, и больше его никто не видел. Убитые собаки пошли в пищу.
     Вот каков был рацион матросов, скорчившихся в душной, тесной иглу.
     Утром -- чай или кофе без сахара. Ужиук  и  собаки съели  его, и больше
ничего не  осталось. Двести  граммов собачьего мяса  на  человека, несколько
капель водки или  рома, разбавленных  горячей  водой. Ни сухарей, ни мясного
концентрата.  Все было проглочено голодными псами.  В  полдень --  некоторое
подобие супа из собачьего мяса и кусочка тюленьего жира, со щепоткой соли.
     Все  это  съедалось  горячим, чтобы  получить  побольше  "топлива", как
шутили в прежние дни.
     На  ужин -- опять  крохотный кусочек мяса, для  разнообразия --  кофе и
несколько капель спиртного.
     После столь скудной трапезы засыпали голодными.
     Пищи оставалось в обрез. Собаки,  ужасно исхудавшие за последнее время,
весили  едва ли килограмм двадцать, то есть мяса от каждой получили не более
десяти килограммов.  Несмотря  на строжайшую экономию, оно было очень быстро
съедено. Самым  изголодавшимся давали дополнительную порцию -- варево, запах
которого  вызывал тошноту у наиболее  щепетильных. Добавьте к  этому ужасную
тесноту,  скученность,  затхлый  воздух,  и  вы  хотя  бы отдаленно  сможете
представить себе судьбу людей, которые корчились от  голода, прислушиваясь к
завываниям ветра.
     Восемнадцатого мая буря  наконец  утихла,  но  легче от этого не стало.
Всюду, куда  ни кинь  взгляд, высились  огромные сугробы. Положение казалось
безвыходным.
     Но капитан не терял надежды. С  наступлением оттепели на  север  должны
были прилететь птицы. Тогда голод отступит...
     Двадцать третьего  мая  на термометре все еще было десять градусов. Шел
мелкий снег.
     Двадцать  четвертого мая у  троих  заболел  желудок  -- с  непривычки к
собачьему мясу. Совсем ослабели больные скорбутом.
     Двадцать  пятого  съели последнюю собаку.  Двадцать  шестого  принялись
жевать тряпки, кости, все, что попадалось под руку.
     Двадцать восьмого  температура  резко  повысилась  до нуля градусов. Ни
чая, ни кофе не было, и доктор давал каждому по ложке глицерина.
     Двадцать  девятого  появилась  чайка.  Уже  съедены  шкуры  собак.  Еще
оставалась сбруя из тюленьей кожи.
     Ослабевшие, бледные, с блуждающими глазами, люди двигались словно тени.
     Де Амбрие с напряжением вглядывался в горизонт -- не  появится  ли стая
уток или медведь.
     Оттепель набирала силу. Лед трещал, текли потоки воды... Дюма, Плюмован
и Итурриа  пошли на  разведку, но  вернулись  ни с чем.  В  этот день  съели
половину сбруи и запили глицерином.
     -- Ба! -- сказал парижанин, который едва держался на ногах.-- Завтра мы
придем в себя.
     Но тридцатого мая, вместо того чтобы "прийти в себя", бедный малый слег
от лихорадки, так же как повар Дюма и его товарищи. В отряде  не осталось ни
одного  здорового человека!  Доктор, повинуясь профессиональному долгу,  все
время оставался возле больных. Капитан не щадил  себя, стараясь помочь всем.
Он распределял  последние кусочки  пищи, которые  и  пищей-то  назвать  было
нельзя, их глотали машинально, не думая и ничего не чувствуя. Врач заботился
об экипаже, рискуя здоровьем, а может быть и жизнью.
     Тридцать первого мая  даже  самые  стойкие поняли,  что  все кончено, и
покорились судьбе, ожидая смерти.



     Странный  шум.--  Промахнулся!  -- Помпон.--  Сытая  собака и  голодные
матросы.-- Прекрасное открытие.-- Парижанин рассказывает о мясных залежах.--
Что Помпон делал в отлучке.

     Тридцать первого мая термометр показал плюс два градуса.
     В ясном лазурном небе ярко сверкало солнце.
     Изголодавшиеся  матросы  --  кожа да  кости  -- стали  есть  свои шубы.
Больные ловили ртом капельки воды, бежавшие по стенам снегового жилища.
     Они, казалось, страдали меньше здоровых.
     Со всех сторон слышались стоны и вздохи. Некоторые агонизировали.
     Но что это? Воспаленное воображение? Следствие лихорадки?
     Капитан услышал вдали не то вой, не то лай.
     Неужели зверь?..
     Сомнений  не  было.  Какое-то четвероногое  бежало по льду. Де Амбрие с
трудом поднялся и крикнул:
     -- К оружию!
     Дюма схватил  винтовку.  За ним  лейтенант  Вассер,  парижанин и  баск.
Появление зверя придало им силы. Ведь он мог стать добычей.
     Удивительно,  до  чего живуч  человек. Близкие  к смерти  матросы бодро
выбежали из хижины с винтовками на изготовку.
     Но увидели не медведя, а какое-то небольшое животное темного цвета.
     Дюма выстрелил  с расстояния в двести метров. Но промахнулся. Впервые в
жизни. Сказались болезнь и голод.
     Пуля упала недалеко от зверя.
     Промахнулся  и лейтенант. Животное  взвыло,  но  продолжало бежать,  не
обращая внимания на сыпавшиеся со всех сторон пули.
     Дюма крепко выругался и опять зарядил ружье.
     Парижанин тоже прицелился, но вдруг опустил винтовку и воскликнул:
     -- Помпон!.. Мой Помпон!..
     Собака в несколько прыжков очутилась возле  хозяина с радостным  лаем и
визгом.
     -- Помпон!.. Собачка моя хорошая!..
     Помпон  между  тем бегал  от  одного матроса к другому и  наконец снова
вернулся к Плюмовану.
     -- Черт возьми!..-- проворчал Дюма.-- Надо было этому псу возвратиться.
Я  предпочел бы медведя... У него мяса раз  в пятнадцать больше...  И потом,
как-то нехорошо убивать свою же собаку.
     -- Не смейте трогать Помпона! -- с гневом вскричал парижанин.
     -- У нас люди умирают...-- тихо заметил Дюма.
     -- Неужели не видишь, что Помпон умудрился каким-то образом разжиреть?
     --  Вижу,-- скрепя сердце отозвался  повар.--  Бедненький!  Значит,  он
что-то ел все эти три недели,
     -- Совершенно верно. Либо он сам нашел еду, либо кто-то его кормил.
     -- Ты, прав, любезный,-- сказал капитан, подходя  к Плюмовану.-- Собаку
привел  к  нам  инстинкт, чувство дружбы.  Как знать? Быть может, в ней наше
спасение?
     Помпон тем временем залез  в  хижину, обнюхал всех,  огляделся  и снова
вернулся.
     -- Проверил, все ли на месте,-- заметил Плюмован.
     Собака постояла возле хозяина, словно дожидаясь лакомого куска, села на
задние лапы, тявкнула раз, другой и побежала вперед, то и дело оглядываясь.
     -- Лейтенант Вассер! -- распорядился де Амбрие.-- Возьмите с собой Жана
Итурриа, Дюма и Фарена и следуйте за собакой.
     -- Есть, капитан! И дай нам Бог  вернуться не с пустыми руками. Вперед,
друзья!
     --  Подождите  минутку,-- остановил де Амбрие матросов.-- Возможно, вам
пригодятся уцелевшие сани,  меховые  шкуры, спальный  мешок, оружие,  топор,
пила и нож для резки  льда.  Наденьте эскимосские сапоги без них не обойтись
во  время оттепели --  и  разделите между  собой  остатки  табака.  А теперь
пожмите друг другу руки. В путь, друзья! Помните, наша жизнь зависит от вас.
     Собака,  очень   довольная;   вприпрыжку  бежала  на  северо-запад,  не
отклоняясь от своих следов, местами отчетливо отпечатавшихся на талом снегу.
     Тут моряки убедились,  что  капитан, приказав  им взять  сани, был, как
всегда,  прав.  Не  приходилось, по крайней мере,  тащить  нехитрые пожитки,
казавшиеся ослабевшим людям неимоверно тяжелыми.  Полозья легко скользили, и
матросы без труда шли за Помпоном, сменяя друг друга в упряжке.
     Пес  вдруг  резко повернул  к  северу  и  заметно  повеселел,  уверенно
направляясь к холмам на краю палеокристаллической льдины.
     Матросы шли уже  часов шесть,  силы были на  исходе. Собака ласкалась к
ним, словно хотела сказать: "Мужайтесь".
     -- Куда она нас ведет? -- то и дело спрашивали баск и провансалец.
     --  Наверняка  туда,   где  есть  что   пожевать,--  неизменно  отвечал
парижанин,-- Помпон у меня умный, понимает.
     Наконец собака взбежала на крутую тропинку, где сани не могли проехать,
и скрылась  за громоздившимися в беспорядке утесами. Спустя  немного  Помпон
вернулся, неся в зубах что-то черное и твердое.
     Плюмован  с  трудом  отломил  кусок,  попробовал  на вкус  и  удивленно
воскликнул:
     -- Черт побери!.. Да ведь это -- мясо! Мороженое мясо!
     -- Не может быть!
     --  Отведайте сами,  если не верите, лейтенант... и  ты, повар... Тогда
убедитесь!
     -- А ведь правда! -- радостно вскричал Вассер.-- Мясо! Настоящее мясо!
     -- Для варки вполне годится! -- со знанием дела заметил Тартарен.
     -- Сойдет и сырое! -- отозвался баск, набив полный рот.
     --  Ай  да  Помпон!..  Привел  нас  на  склад  провизии!   --  вскричал
растроганный Плюмован.
     Все  кинулись  за  собакой  и вскоре достигли огромной ледяной  горы  с
глубоким ущельем.
     Помпон разгреб снег, под которым  оказалось отверстие, шириной с бочку,
влез внутрь и вскоре вернулся с увесистым куском мяса. Он еле его тащил.
     --  Черт  возьми! -- весело  вскричал парижанин.--  Да тут,  я  смотрю,
мясные залежи!..
     Вооружившись  один  ножом для льда, другой  топором, лейтенант  и  Дюма
разрубили  край трещины длиной более ста метров, и увидели, что на  довольно
большую глубину она наполнена мясом.
     Работали они усердно и жадно уплетали найденную провизию, таявшую прямо
во рту.
     -- Не развести ли огонь, чтобы сварить суп? -- предложил Артур, работая
челюстями.
     -- Нет спирта! -- отозвался Дюма, уминая за обе щеки отличную вырезку.
     --  Зато полно  жира! Можно  налить  его  в лампу,  выдернуть несколько
волосков из шубы и смастерить фитиль.
     -- Варите, если хотите,-- сказал лейтенант,-- но прежде  погрузите мясо
на сани, чтобы скорее отвезти нашим умирающим товарищам,
     -- Вот что  я хочу предложить,--  сказал парижанин.-- Зажжем  конфорку,
поставим на сани, а мясо пусть варится. Пока доедем, суп будет готов, и  все
поедят.
     -- Прекрасная мысль! -- произнес Вассер, продолжая грузить на сани горы
мяса и сала.
     Подкрепившись, матросы  почувствовали прилив сил  и без труда  потащили
тяжело груженные сани.



     Замурованные   во   льду.--   Вымерший   вид.--   По   течению.--   Мыс
Челюскин[83].-- Овации.-- Gallia victrix[84]!

     На обратном пути матросы отламывали куски мяса и с наслаждением сосали,
теряясь в догадках, откуда оно взялось.
     Усталые, но радостные и счастливые, вернулись  они  в лагерь.  И  очень
вовремя, многие  уже  впали в беспамятство.  Но голод  лечится быстро, стоит
только  поесть.  Идея  парижанина  --  сварить по дороге мясо  --  оказалась
блестящей. Доктор заявил,  что  никогда  в  жизни  не  пил  такого  вкусного
бульона, хотя он был без соли и приправ.
     Люди  никак  не могли  насытиться, и плохо им  пришлось бы,  не займись
Желен  раздачей пиши.  Он следил, чтобы никто не  съел на  голодный  желудок
больше положенного.
     После еды уснули крепким здоровым сном,  но через несколько  часов всех
разбудил  лай  Помпона, видимо  требовавшего  к себе  внимания  за оказанную
услугу.
     Только сейчас тем, кто оставался на привале,  пришел  в  голову вопрос:
"Откуда взяли  их  товарищи  столько  мяса?" Они поглощали еду с неимоверной
жадностью,  почти не слушая  Плюмована,  неисправимого болтуна и  выдумщика,
который своим рассказом о сказочных мясных залежах сбил всех с толку.
     Лейтенант  Вассер,  отличный  моряк,  совершенно  не знал  естественной
истории и потому передал все, как было, ничего не объясняя. Капитан и доктор
были еще  слишком  слабы, чтобы  заняться  исследованием  трофеев, и  только
улыбались, слушая матросов.
     Мяса и сала теперь было хоть отбавляй.
     Через  тридцать  шесть  часов  все,  даже   больные  скорбутом,  смогли
подняться. Термометр показывал плюс два градуса, для полярников, привыкших к
пятидесятиградусным  морозам,  это  была  настоящая  весна.  Путешественники
пешком отправились по гладкому льду к тому месту, где Помпон нашел мясо.
     Снеговую хижину пришлось покинуть, она почти совсем растаяла.
     Лодку поставили на сани, посадили в нее самых слабых и повезли по лужам
и талому снегу.
     Матросы повеселели.  На измученных голодом  и  болезнью лицах появились
улыбки.
     Пройдя половину пути, сделали стоянку, подкрепились  и  снова снялись с
места.
     Поход к обнаруженному  псом "складу" с провиантом занял  десять  часов.
Там и в  самом  деле  было несметное  количество  мяса, "залежи", по  словам
Плюмована.    Две    трещины,   каждая   метров   в   сто   тянулись   вдоль
палеокристаллических холмов, уходя глубоко вниз, подобно жилам какого-нибудь
минерала.  Этого  мяса  хватило бы  на  целое  войско,  столько  было  здесь
закоченевших туш разных животных.
     Неизвестно, сколько они пролежали. Никто не смог бы их забальзамировать
лучше,  чем мороз. Мясо оказалось до того свежим, будто его положили  только
накануне. А о вкусе и говорить нечего,
     Палатку еще  раньше  унесло бурей, и  капитан велел выдолбить  во  льду
пещеру, буквально в двух  шагах от  залежей мяса  -- нагнись и бери  сколько
хочешь.
     Любопытство доктора день  ото дня росло: откуда здесь этот склад? Желен
исследовал состав  и  сделал вывод, что все животные  принадлежали к  одному
виду, и --  что  особенно интересно -- вид этот исчез  более семидесяти  лет
назад.  Устройство зубов было таким же, как у  зверя, исследованного в  1751
году  знаменитым немецким  натуралистом  Стеллером[85]. Это  было
весьма ценное открытие. Доктор пришел к выводу,  что у животных всего четыре
зуба -- два  сверху,  два внизу, и принадлежат они к виду Stellerus borealis
или Mamatus Stelleri (травоядное млекопитающее из семейства китовых).
     Этих животных Стеллер открыл  близ Камчатки и утверждал, что они вполне
безобидны, мясо  у них вкусное и сами они идут в руки. Вот почему доверчивых
созданий поголовно истребили.
     Как же  они  попали сюда? И  не сотни, не тысячи, а десятки  тысяч? Как
погибли в этой гигантской трещине, а потом замерзли? Сколько лет, или, может
быть, столетий пролежали здесь, во льду?
     На  все эти вопросы так же  трудно ответить,  как определить, например,
когда умер мамонт, найденный в  1804 году на реке Лене, чьим мясом целых два
года кормились якуты и их собаки.
     Путешественники жили  в ледяной пещере, сытно  ели, и самочувствие их с
каждым днем улучшалось.
     Близилось  лето, а  вместе  с ним  и  оттепель. Но сейчас  французов не
испугала бы даже зимовка. Однако Изида, заставив  их дорогой ценой заплатить
за вторжение в ее пределы, на сей раз распорядилась иначе.
     Льдина,  на  которой  находились  полярники,  оказалась  оторванной  от
остальной массы льда и поплыла быстрее, прямо к русскому берегу со скоростью
пятнадцать километров в сутки. Капитана это обрадовало.
     Льдина плыла, не останавливаясь, весь июнь, июль,  август и сентябрь. И
вот  наконец  французы  увидели  землю. Это был  мыс  Челюскин,  лежавший на
семьдесят седьмом  градусе  тридцати минутах  северной широты  и сто  втором
градусе тридцати минутах западной долготы.
     Но  одно дело увидеть русскую землю,  а совсем другое -- высадиться. От
Петербурга мыс Челюскин находится  в  девяноста градусах. От  Иркутска --  в
двадцати  четырех.  Зима  здесь наступает уже  в  октябре. Неужели  придется
зимовать в тундре?
     Но французы, видимо, родились  под  счастливой звездой. Неожиданно  они
увидели в маленькой бухте  охотников на тюленей, покинули льдину и на лодке,
которую  удалось сберечь, поплыли к изумленным тунгусам,  делавшим запасы на
зиму. Те радушно приняли путников, а потом проводили в Тагайск на полуостров
Таймыр.   Здесь  капитан  раздобыл   сани  и   собак.   Проводники   помогли
путешественникам добраться до Туруханска.
     Туруханск  уже  можно  было  считать  цивилизованным  краем.  Там  жили
чиновники, управлявшие  округом,  в  котором  без труда  уместились  бы  три
Франции.  Население  же  состояло  всего из двух с половиной  тысяч, включая
тунгусов,  самоедов,  якутов   и  остяков.  Из  Туруханска   шла  дорога  на
Красноярск, куда и  прибыли наши герои  в конце  ноября  в  страшный  мороз.
Красноярск  лежал на большой сибирской  дороге и был соединен с  Петербургом
телеграфной линией.
     Местное  начальство   предоставило   экспедиции  все  необходимое   для
продолжения  пути, и пятого января 1889  года  экипаж "Галлии"  во  главе  с
капитаном был уже в Петербурге.
     Там храбрецам оказали теплый прием  -- в  то время как раз завязывалась
франко-русская дружба.
     Читатель, вероятно, забыл, что невольным виновником полярной экспедиции
был  русский  путешественник Серяков. Узнав из  газет  о приезде французских
моряков, он помчался к капитану, бросился ему на шею и от души поздравил.
     -- Победа, голубчик де Амбрие!  -- восклицал он--  Блестящая  победа! Я
сейчас  из  Лондона.  Там  все  только  и  говорят  о  вашем  подвиге.  Даже
завистливый  Джон Булль признал вашу победу...  Вы -- настоящий  герой!  Вас
ждут лавры и медаль. Дай Бог, чтобы надпись на ней оказалась пророческой.
     -- Что же там написано?
     -- Gallia victrix.
     Конец





     1 В старом переводе (издание  П. Сойкина)  роман выходил под  названием
"На Северном полюсе".

     2 Негоциант - купец, ведущий крупные торговые дела с другими странами.

     3  Арматор,  капер  -  лицо,  занимающееся  захватом  с  ведома  своего
правительства, торговых неприятельских  судов или судов нейтральных стран, с
грузами, предназначенными для воюющей страны.

     4 Тройственный союз-- военно-политический блок Германии, Австро-Венгрии
и Италии, созданный в 1882 г.

     5 Бугенвиль Луи Антуан де  (1720 -- 181l)  - французский мореплаватель,
руководитель первой французской кругосветной экспедиции (1766--1769 гг.).

     6 Лаплас Кирилл Пьер Теодор (1793 -1875) -- французский путешественник,
совершил два кругосветных плавания.

     Далее  в   беседе  героев  романа  упоминаются  многие  организаторы  и
участники   французских,  английских   и   американских  морских  экспедиций
XVII--XIX вв.--  от полярника Уильяма Баффина (1584--1622)  до  Юлия  Никола
Крево (1847--1882) и его последователей.

     7 Франк-- денежная единица  Франции, Бельгии,  Швейцарии  и ряда других
стран.

     8  Полярный  круг-- здесь:  параллель  в Северном полушарии  с  широтой
66°33'.  В день зимнего солнцестояния (21--22 декабря) к северу от Полярного
круга солнце не восходит,  а в  день  летнего солнцестояния (21--22 июня) не
заходит.

     9 Су -- разменная монета Франции.

     10 Грот-мачта -- вторая от носа, самая высокая мачта на парусном судне.

     11  Баронет -  наследственный дворянский титул в Англии, средний  между
титулами высшей знати и низшего дворянства.

     12  Галлы - римское  название кельтов - древних индоевропейских племен,
обитавших во  второй  половине первого  тысячелетия до  н. э.  на территории
современной Франции, Бельгии, Швейцарии и ряда других стран.

     13 Франко-германская война - здесь и далее идет  речь о  событиях войны
1870-1871 гг., участником которой был Л. А. Буссенар.

     14 Мичман-- воинское звание или чин на флоте.

     15 Шкипер -- устарелое название капитана морскою судна.

     16  Такелаж -  все снасти на морском корабле, служащие  для  укрепления
рангоута и управления парусами, а также совокупность приспособлений (тросов,
цепей  и т. п.)  для подъема и  перемещения  грузов. Рангоут -  совокупность
круглых  деревянных  или стальных частей  оснащения судна  (мачты,  стеньги,
бушприт и т. д.).

     17 Форштевень - массивная часть корпуса, являющаяся продолжением киля и
образующая носовую оконечность  судна.  Киль -- основная  продольная  балка,
идущая от носовой до кормовой оконечностей судна.

     18 Ростры - решетчатый (а иногда и сплошной) настил, расположенный выше
верхней  палубы судна,  предназначенный для  размещения  шлюпок  и  хранения
запасного рангоута (см. выше).

     19 Вельбот--  длинная быстроходная гребная или парусная шлюпка с острым
носом и острой кормой.

     20 Калорифер -- устройство  для нагревания воздуха в системах отопления
и вентиляции.

     21 Скорбут, цинга-- заболевание, вызванное недостаточным поступлением в
организм витамина С.

     22 Бретонцы-- народ на северо-западе Франции (полуостров Бретань).

     23  Эльзасец--  житель  Эльзаса -- исторической  провинции  на  востоке
Франции, в бассейне Рейна. В 1871  г.  большая часть Эльзаса была отторгнута
Германией; возвращена Франции в 1919 г.

     24   Баски  (самоназвание  --   эускалдунак)   --   народ,  проживающий
преимущественно на  севере  Испании (страна басков, Баскония).  Баски  живут
также во Франции и Латинской Америке.

     25 Гасконец--  житель  Гаскони--  исторической  области  на  юго-западе
Франции.

     26  Нормандец--  житель  Нормандии--  исторической  области  на  севере
Франции.

     27 Провансалец - житель Прованса -- исторической области на юго-востоке
Франции, в Альпах, у Средиземного моря.

     28 Фламандцы-- народ на севере Бельгии.

     29 Тартарен из Тараскона-- герой романов французского писателя Альфонса
Доде "Необычайные приключения  Тартарена из  Тараскона" (1872),  "Тартарен в
Альпах" (1885) и "Порт Тараскон" (1890).

     30 Ньюфаунленд-- провинция на востоке  Канады,  на острове Ньюфаундленд
(у восточных берегов Северной Америки;  и северо-восточной части полуострова
Лабрадор.

     31 Гренландия--  остров в Северном Ледовитом океане, крупнейший в мире.
Территория Дании.

     32 Фок-мачта-- передняя мачта на морском судне.

     33 Штандарт-- здесь: флаг, поднятый на корабле.

     34 Бугшприт, бушприт -- горизонтальный или наклонный брус, выставленный
вперед с носа парусного  судна; служит главным образом для  вынесения вперед
носовых парусов, для улучшения маневренных качеств судна.

     35 Фарвель -- мыс на юге Гренландии.

     36 Камбуз-- кухня на судне.

     37 Юлианехоб-- город на юге Гренландии (в конце XIX в. поселок).

     Юлианехоб  означает  "Юлия  --  надежда".  Это богом забытое  местечко,
основанное примерно 125 лет назад, получило  свое название в честь  королевы
Дании, очень благоволящей к колонистам. (Примеч. авт.)

     38 Узел-- здесь: единица скорости, применяемая для определения скорости
судов. Один узел соответствует одной морской миле в час, или 1,852 км/час.

     39  Колонибастирере--   это  название  обозначает  примерно  следующее:
начальник  колонии,  губернатор  округа.  На  территории  от  Юлианехоба  до
Упернавика  --  последней  точки,  где  еще  была цивилизация, насчитывалось
десять округов,  во главе каждого из  которых стоял губернатор,  назначенный
правительством метрополии. (Примеч. авт.)

     40 Фальстарт-- в спорте--  неправильно взятый  старт, когда кто-либо из
участников состязания начал движение раньше поданной команды.

     41 Лье--  единица  длины  во  Франции;  морское  лье  равно  5,556  км;
сухопутное лье -- 4,444 км.

     42  Фредерикехоб  и   Готхоб--  ныне  --  наиболее  крупные  города  на
юго-западе Гренландии, у Девисова пролива.

     43 Инспекторат-- провинция в датской Гренландии, разделенной на южный и
северный инспектораты.

     44     Пакетбот--     устарелое     название     небольшого    морского
почтово-пассажирского судна.

     45  Карабин-- винтовка,  укороченная  для уменьшения  веса  и  удобства
обращения; нарезное охотничье ружье для стрельбы пулями или дробью.

     46 Рефракция-- здесь: оптическая иллюзия.

     47 Залив Мелвилл--- у северо-западных берегов Гренландии, море Баффина.

     48 Крюйт-камера -  помещение на корабле, в котором  хранятся взрывчатые
вещества.

     49 Абориген-- коренной житель страны, острова, какой-либо местности.

     50  Упернавик  -  поселок  на  небольшом  острове  у  западных  берегов
Гренландии.

     51  Гаргантюа--   герой  романа  французского  писателя  Франсуа  Рабле
"Гаргантюа и Пантагрюэль"  (кн.  1--4, 1533--1552; кн. 5 опубликована в 1564
г.).

     52 Лукуллов  пир-- роскошный пир  (по  имени древнеримского  полководца
Лукулла, прославившегося необычайным богатством и роскошными пирами).

     53 Мыс Йорк-- на северо-западе Гренландии. "Галлия" идет вдоль северных
берегов острова.

     54 Доктор Хейс--  участник американской полярной экспедиции Э. К. Кана;
самостоятельно организовал экспедицию в 1860--1861 гг.

     55  Гомерический--  необычайный  по  силе, размерам, количеству и  т.п.
Выражение происходит от описания смеха богов  в поэме древнегреческого поэта
Гомера "Илиада".

     56   Грили   Адольф  Вашингтон   (1844--1935)--  американский  полярный
путешественник,  исследователь  Арктики.  Был  одним  из  шести  полярников,
оставшихся в живых. Остальные тринадцать членов экспедиции погибли.

     57 Гиперборейские страны-- страны гипербореев -- сказочного народа,  по
преданиям древних греков, жившего на Крайнем Севере.

     58    Галль   Чарльз   Франц   (1821--1871)--   американский   полярный
путешественник, исследователь Арктики.

     59 Нерс Джордж Стронг (1831-- ?) -- английский полярный путешественник,
исследователь Арктики.

     60  Лейтенант  Локвуд--  помощник  А.  В.   Грили,   участник  полярных
экспедиций.

     61 14  июля-- национальный праздник Франции-- День взятия  Бастилии (14
июля 1789 г.).

     62 ...роль герцога,  который  поет "...плюм о ван..." -- во французском
варианте  куплет начинается словами:  "Come le plume  an  vent...",  которые
произносятся  как "плюм  о ван",  отсюда  и произошло  прозвище  "Плюмован".
(Примеч. перев.)

     63 Депре Марсель  (1843--1918)  --  французский физик  и электротехник.
Обосновал (в  1881  г.) возможность передачи  электроэнергии по проводам  на
большие расстояния.

     64 Динамо-машина-- устаревшее название генератора постоянного тока.

     65  Мускус--  сильно  пахучее  вещество,  выделяемое  особыми  железами
некоторых животных, а также рядом растений. Используется в парфюмерии.

     66   Рея,  рей  --  деревянный   или   металлический  поперечный  брус,
прикрепленный к мачте  судна;  предназначена для крепления  прямых парусов и
поднятия сигналов.

     67   Миля--  единица  длины,  имевшая  распространение  в  национальных
неметрических системах единиц. Миля морская международная = 1,852 км.

     68 Марсовой-- матрос-дежурный на  марсе (площадка в верхней части мачты
для наблюдения,  установки прожекторов, навигационных  и других приборов; на
парусных судах -- для управления парусами.

     69 Поликрат (?-- ок.  522 до  н. э.)  -- тира (правитель) на  о. Самос.
Проводил  политику в  интересах торгово-ремесленных слоев. Ему  были присущи
страсть  к завоеваниям, пристрастие к роскоши, а  также любовь к искусству и
науке. История  правления  Поликрата,  а  также  легенда  о его перстне -- в
"Изложении  событий" древнегреческого  историка Геродота. См.  также балладу
Шиллера "Перстень "Поликрата". (Перев. В. А. Жуковского.)

     70  Коллодиум,  коллодий--  спиртово-эфирный  раствор,   применяемый  в
медицине для закрепления хирургических повязок, покрытия небольших ран и др.

     71 Мулине-- здесь: прием в фехтовании.

     72  Док-- портовое  сооружение для  осмотра  и  ремонта,  а иногда  для
постройки судов.

     73  Кабельтов  --  здесь:  единица  длины,  применяемая   в  мореходной
практике, равна 0,1 морской мили (см. выше), или 185,2 м.

     74  "Тегетгоф"-- судно австрийской полярной  экспедиции  1872--1874 гг.
Вайпрехта и Ю. Пайера открывшей Землю Франца-Иосифа (1873 г.).

     75  Кэн  (Кейн)  Элиша  Кент  (1820--1857)   --  американский  полярный
путешественник, исследователь Арктики.

     76 Мак-Клюр Роберт Джон (?--1873)-- английский полярный исследователь.

     77  Гудзон (Хадсон) Генри (ок. 1550--1611) -- английский мореплаватель,
совершил 4 плавания в арктических морях. Пропал без вести.

     78  Мак-Клинток  Френсис Леопольд  (1819--1907)  -- английский полярный
исследователь, адмирал.

     79 Пайер Юлиус (1842--1915) -- австрийский полярный исследователь.

     80 Лишнее (лат.).

     81 Лот-- прибор для определения глубины моря.

     82  Артезианский  колодец--  буровой  трубчатый  колодец,  использующий
подземные  воды,  находящиеся  под  давлением,  иногда  бьющие  из   колодца
фонтаном.

     83  Мыс  Челюскин--  северная  оконечность полуострова  Таймыр и  самая
северная точка  материка Евразии и материковой суши (77°43' с.ш. и 104°  18'
в. д.). Достигнут русским полярным исследователем С. И. Челюскиным.

     84 Галлия -- победительница (лат.).

     85  Стеллер Георг  Вильгельм  (1709--1746) --  русский путешественник и
натуралист  немецкого  происхождения, адъюнкт Петербургской  Академии  наук;
описал морское млекопитающее, названное его именем (Стеллерова корова).

Популярность: 1, Last-modified: Thu, 03 Jan 2002 17:01:10 GmT