---------------------------------------------------------------
     OCR: Андрей из Архангельска ([email protected])
---------------------------------------------------------------

                         Повесть-путешествие

                     Сборник (МЫ ПОДИМАЕМ ЯКОРЯ)
                 СЕВЕРО-ЗАПАДНОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
                                1972 г

     Живут на  нашем  Севере  Сказки и Легенды,  смелые и героические,
затейливые и мечтательные,  светлые и улыбчивые. Великое множество их,
сестриц-волшебниц.   Весело   и   вольготно   живут   они   в  теремах
резных-узорчатых,  в простых крестьянских избах и на  сценах  сельских
клубов,   на   рыбацких   станах,   в   чумах  и  на  базах  оседлости
пастухов-оленеводов.  И владеют Сказки и Легенды на  Севере  огромными
землями. От древнего города Великого Устюга раскинулись их владения по
могучей и раздольной Северной Двине,  по медвежьим берегам  Беломорья,
по   неохватным   ягельным1   просторам   ненецкой  тундры  до  самого
Камня-Урала и по далеким заполярным островам  до  хмурого  и  сурового
батюшки Груманта-Шпицбергена.
     1 Ягель - тундровый мох, корм северных оленей.
     Много-много сказок и легенд, былин и сказаний на Севере, но никто
не знает их больше, чем старый Степан Егорович Поморцев.



     Большой океанский  теплоход  отправлялся  в  рейс  -  к  далекому
заполярному острову.
     Палуба теплохода  была  заполнена   пассажирами,   а   причал   -
провожающими.  Те  и  другие  перекликались,  о чем-то напоминали друг
другу.  Слышались напутствия и пожелания счастливого плавания.  Царило
то пестрое,  веселое, а иногда и чуточку в чем-то тревожное оживление,
какое обычно бывает при отплытии большого пассажирского корабля.
     Старший штурман  и  боцман  были  уже на своих местах,  на баке -
носовой части палубы. Оставались последние минуты прощания с городом.
     Одним из   последних   на  борт  теплохода  неторопливо  поднялся
маленький,  но плечистый,  бородатый и гривастый  старик,  похожий  на
колдуна-лесовика.  А еще он чем-то напоминал старого-престарого седого
моржа.  За плечи старика,  словно цирковая обезьянка,  цеплялся  тощий
парусиновый мешок с карманами,  обшитыми полосками коричневой кожи.  В
одной руке пассажир держал старый черный  плащ-дождевик,  в  другой  -
такую же старую черную шляпу.
     Хотя старик и походил на колдуна,  его никто не  испугался,  даже
маленькие дети,  которые были и на теплоходе,  и на причале. Наоборот,
многие пассажиры старику обрадовались. С теплохода его приветствовали.
А  молодой  капитан  судна  даже  сошел  с  мостика  встречать  нового
пассажира.  В  этом  большом  портовом  городе  Степан  Егорович   был
старожилом, и все жители хорошо его знали.
     Да, этого колдуна звали просто - Степан Егорович Поморцев.  И был
он  известен  всей  стране  своими  сказками - веселыми,  хитроватыми,
причудливыми  и  чуточку  растрепанными.  Необыкновенные  его   сказки
пронзительно  пахли хвоей сосен и елок,  растущих на высоких береговых
сопках Беломорья.  Они  искрились  кристалликами  торосистых  полярных
льдов.  И  наполнялись северным шумом - криками белой совы и разбойной
чайки-бургомистра,   посвистом   пуночки,   недовольным   ревом    его
заполярного  величества  белого  медведя  и  завыванием  бесноватой  и
мстительной пурги - хад.  А потом  в  сказке  вдруг  наступала  не  то
мирная, не то коварная и гибельная тишина штилевого холодного океана и
вековечной мерзлоты.
     Когда-то в  давние  времена  Степан  Егорович  плавал матросом на
больших пароходах,  повидал многие дальние чужеземные страны и еще  до
Октябрьской  революции  несколько  лет  жил среди ненцев на заполярном
острове Новом, куда сейчас уходил теплоход.
     Тогда Поморцев был не только моряком,  он был художником, полюбив
цветные карандаши,  краски и глину для лепки еще в детские годы.  А  в
юности   он   был   не  только  моряком  и  художником,  но  и  членом
революционного кружка в своей морской слободе.
     Впервые Степан  Егорович  приехал  на  остров  Новый  задолго  до
революции,  скрываясь от жандармов. Знакомый капитан парохода, шедшего
в Заполярье, спрятал молодого революционера в своей каюте еще накануне
отхода.  Сюда жандармы без особого прокурорского указания  входить  не
имели права.  Они могли осмотреть трюмы,  побывать в кубриках команды,
даже  заглянуть  в  пассажирские  каюты.  Но  капитанский   мостик   и
капитанская каюта были местами запретными.
     Поморцев в том рейсе появился на палубе, когда пароход уже полным
ходом  шел  по  Белому морю,  держа курс в Ледовитый океан,  к острову
Новому, и никаких жандармов на судне, конечно, уже не было.
     Да, это было очень давно, задолго до Октябрьской революции. Тогда
и были первые  встречи  молодого  революционера  и  художника  Степана
Поморцева с ненцами-островитянами.  Тогда он впервые услышал от старых
ненцев чудесную легенду об отважном вожде тундровиков Ваули Ненянге, о
волшебном цветке - полярной гвоздике и о стреле восстания,  до сих пор
разыскиваемой неуемными одиночками охотниками.
     Два года  прозимовал  тогда  Поморцев на острове.  Он охотился на
моржей,  тюленей, песцов и записывал от поморов зверобоев и от жителей
Заполярья - ненцев - затейливые сказки,  волшебные легенды и протяжные
северные песни.  Ненцы любили сказочника,  доброго  русского  человека
Поморцева  и  называли  его  Тохолкода.  Юре,  Нинека,  что  по-русски
означает: Учитель, Друг, Старший брат.
     Он был  желанным  гостем во всех чумах.  Старики ненцы считали за
честь посидеть и потолковать с ученым русским у  костра,  попить  чаю,
которого у Поморцева всегда было вдоволь.
     Еще трижды приезжал Поморцев на остров до революции  и  дважды  -
после  того,  как  на острове образовался Совет.  Все островитяне - от
древних стариков до  чумазых  малышей  -  были  знакомыми  и  друзьями
художника.  Он  путешествовал  по берегам и по тундре - на оленях,  на
собачьих упряжках и пешком.  Он рисовал карандашом и красками  тундру,
зимой  заснеженную,  а  летом  наряженную в неяркое разноцветье ягеля,
морошечника, мелкой незабудки, лютика, камнеломки и полярного мака. Он
рисовал море, бухты, узкие речушки и высотки, быстрые оленьи упряжки и
величественных лебедей на воде и в полете.
     Ненцы шли к нему за добрым словом и советом,  за восьминкой чаю и
зарядом пороха и дроби.  И никогда они не знали отказа,  не слышали от
своего друга-юре дурного слова.
     Таков он был,  этот русский  человек,  умный  сказочник-колдун  и
художник.
     Маленькая пассажирка  Наташа  Лазарева,  дочь  старшего  механика
теплохода,  стояла  на  палубе  у борта.  Начались летние каникулы,  и
проводить их Наташа будет не в городе,  не в пионерском лагере,  а  на
заполярном острове.  Раньше Наташа часто бывала на судне у отца, много
раз провожала его в далекие рейсы,  но в море,  в  Заполярье,  девочка
отправлялась впервые.
     Был конец июня.  В гости к Лазаревым с юга приезжала тетя, сестра
Наташиной   матери.   Уезжая  домой,  в  Крым,  она  настойчиво  звала
племянницу на время каникул к себе  в  гости.  Мать  тоже  уговаривала
Наташу  поехать  с  тетей  к  Черному  морю.  Но  Наташа,  к всеобщему
удивлению, наотрез отказалась. Она давно мечтала пойти с отцом в рейс.
Она давно хотела побывать в Заполярье, на острове Новый. А сманивал ее
туда своими рассказами старинный отцовский  друг,  метеоролог  Алексей
Кириллович Осипов. Он многие годы зимовал на острове.
     Приезжая на Большую землю в отпуск или в командировку, дядя Алеша
всегда останавливался у Лазаревых.
     Мать не хотела отпускать Наташу в Заполярье даже и с отцом: "Ведь
там же льды,  дикий холод!  Ведь там погибли Седов, Русанов, Брусилов,
Амундсен!.." Что поделаешь? Мама есть мама!
     Мама боялась,  мама не отпускала,  а Наташа настаивала:  "Поеду с
папой, и никуда больше!" Отец, Петр Иванович, посмеивался над мамой и,
обращаясь  к дочери,  шутливо напевал:  "У тебя такой характер,  что с
тобою не шути!  Поехали,  доченька!  Тебя там ждут! Дядя Алеша ждет, и
Илюшка Валей ждет.  Хороший мальчишка.  Он на острове и родился.  А на
будущий год мы Илюшку к нам в гости пригласим!"
     И поездка Наташи была решена.
     Сейчас Наташа с нетерпением ожидала отплытия теплохода. Матери на
причале  уже  не  было.  Она  ушла  раньше отхода,  чтобы проводить на
железнодорожный вокзал тетю, которая уезжала домой в этот же день.
     Девочка была в новеньком,  настоящем спортивном костюме. Голубой,
с белыми каемками на  высоком  воротнике  и  на  рукавах,  костюм  был
чуточку  великоват,  но ведь Наташа еще должна была расти.  А главное,
костюм настоящий,  спортивного  общества  "Водник".  И  не  было  этих
несносных  туфель,  а  были  отличные кеды.  В таких кедах можно будет
хорошо ходить и по песку и по тундровым болотам.
     У Наташи две толстенькие косы, заплетенные тоже голубыми лентами.
Наташа одно время подумывала:  а неплохо бы  освободиться  от  длинных
волос,  остричься  под  мальчишку,  но  мать  воспротивилась,  и  отец
поддержал маму.  Какая же это девочка,  какая это школьница без кос? А
глаза у Наташи тоже голубые,  глаза северянки.  Это хорошо. Вот только
нос чуть-чуть вздернут. Но Наташа мирится с этим хотя бы потому, что у
отца тоже такой нос,  широковатый,  и от этого лицо его всегда кажется
веселым и добрым.
     Словом, у  Наташи  все  такое же,  как у отца:  глаза,  и нос,  и
волосы.  И,  конечно,  такой же  характер,  о  котором  мама  говорит:
"Упрямый.  Настойчивый.  Беспокойный.  Вообще,  какой-то  такой..."  А
Наташа считает, что характер у нее обыкновенный и главное - отцовский.
Но  у  папы  боевые  заслуги.  Во  время  войны он служил на торпедном
катере,  отличился в боевых действиях против гитлеровцев  и  награжден
двумя  боевыми  орденами.  А  совсем  недавно  за  отличную  работу на
теплоходе, на котором плыла Наташа, папа получил орден Ленина.
     Что ж,  Наташа  тоже когда-нибудь отличится,  совершит что-нибудь
особенное.
     На теплоходе  Наташе уже давно все было знакомо.  Она бывала и на
капитанском мостике,  и в машинном отделении и  даже,  к  ужасу  мамы,
спускалась в трюмы.
     Появление сказочника обрадовало и Наташу.  Она знала его и  часто
встречала  на  улицах  своего  города.  А  однажды  старый сказочник и
художник даже приходил к  ним  в  школу  и  рассказывал  ребятам  свои
забавные и веселые сказки и чудесные легенды.
     Когда теплоход отошел от причала,  Наташа побежала в каюту, чтобы
сообщить  отцу о сказочнике.  Но Петра Ивановича в каюте не было.  При
отходе старший механик находился в машинном отделении.
     Наташа снова поднялась на палубу и увидела Поморцева, окруженного
пассажирами. Он что-то рассказывал. Наташа подошла и прислушалась.



     - Есть  у  ненецкого  народа,   -   негромко   и   чуть   певуче,
по-северному, говорил старик Поморцев, - небольшая легенда.
     ...Когда-то очень давно-предавно хорошо жилось  ненцам  на  своей
тундровой земле.  Много было оленей.  Несметно водились в тундре белый
песец и голубой песец,  рыжая  и  чернобурая  лисицы  и  горностай,  в
море-океане - тюлень,  нерпа и морж,  рыба всякая. И птицы разной было
вдоволь.
     Посмотрел однажды  всемогущий  бог Нум с неба на землю и затрясся
от гнева.
     "Негоже так,  - в ярости буйной раздумывал Нум.  - Негоже,  чтобы
равная жизнь и на небе и на земле была!"
     И послал  он  на  землю  своих злых духов,  приказал им испортить
жизнь ненцам.
     Через год снова посмотрел Нум на землю.  Хуже стали жить люди,  а
все-таки в каждом чуме есть мясо и сало,  есть шкуры и  одежда.  Ненцы
даже песни поют.
     Опять позвал всемогущий бог Нум злых духов, стал их ругать на чем
свет стоит: плохо выполнили духи приказ Нума.
     Попросили злые духи у Нума,  у своего повелителя,  в помощь  себе
земных  колдунов-шаманов.  Согласился  Нум,  дал  им  земных  шаманов.
Спустились злые духи на землю,  призвали к себе шаманов,  стали  совет
держать - сообща думать, как сделать ненцев несчастными.
     Самое страшное придумал самый старый и самый хитрый шаман.
     Он сказал:
     - Нужно отнять у людей солнце,  и тогда не будет на земле хорошей
жизни.
     Когда солнце  спустилось  низко-низко,  злые  духи  сняли  его  с
небосвода и отдали шаманам. А шаманы спрятали солнце под самым большим
ледником. И стало в тундре совсем темно и холодно.
     "Будем держать  солнце  взаперти семь лет,  - порешили шаманы.  -
Сделаем подряд семь полярных ночей.  И в темноте тайно будем уводить у
ненцев оленей".
     А одна только полярная ночь длится несколько месяцев.
     Все холоднее  и  холоднее  становилось  в  тундре.  Озера  и реки
промерзли до дна. Земля покрылась ледяной корой. Пропал ягель - олений
корм.  Стали  гибнуть  от  голода  олени  у ненцев и звери от холода в
тундре. Печальной и голодной землей стала тундра.
     Охотники возвращались из тундры без добычи. И если бы над тундрой
не сияла путеводная Нгер-нумгы - Полярная звезда,  без нее охотники не
нашли бы дорогу к своим чумам и погибли бы.
     Долго-долго тянулись семь полярных ночей подряд. Шаманы стали еще
жаднее  и надумали пока оставить солнце под ледником.  "Пусть еще семь
полярных ночей подряд пройдет,  - порешили они. - Мало еще мы отобрали
у людей оленей".
     Из тундры  улетели  все  птицы.  Ненцы   стали   болеть   разными
болезнями.  Многие замерзли,  потому что не было оленьих шкур и мехов.
Многие умерли с голоду, потому что не было мяса и сала, не было рыбы и
морского зверя.
     Прошло еще семь полярных ночей  подряд.  Созвал  Нум  своих  злых
духов, похвалил за то, что испортили жизнь на земле.
     Понеслись духи на землю,  созвали всех шаманов,  стали злую  думу
думать.  "Если освободим солнце,  - думали духи и шаманы, - всемогущий
Нум опять разгневается,  потому что ненцы  опять  будут  жить  хорошо.
Солнце, еще горячее и светлое, пусть лежит под ледником и остывает".
     Обрадовались такому решению шаманы:  "Последних оленей  у  ненцев
уведем,  пока они совсем не станут безоленными.  А без оленей в тундре
не житье. Олень ненца кормит, олень ненца одевает. Ненцы все перемрут.
Останемся мы одни. Тогда и солнце достанем из-под ледника..."
     Одна за другой проходили полярные ночи.  Даже шаманы потеряли  им
счет.
     Все так бы и продолжалось.  И погибли бы  ненцы  в  своем  родном
краю.  Но  однажды в тундре появился русский богатырь.  Он пронесся по
тундре с такой быстротой,  что за его упряжкой не могли угнаться  даже
самые быстрые ветры. Он собрал всех бедьяков-ненцев и так сказал:
     - Мы,  русские, отказались от своего бога. Мы прогнали всех своих
богатеев   и   попов-шаманов.  Если  хотите,  чтобы  не  вымер,  чтобы
продолжался ваш  род,  берите  луки  и  стрелы,  идите  в  бой  против
кулаков-многооленщиков и шаманов.  Отберите у них ваших оленей.  Я вам
помогу!
     Семь дней темных и семь ночей тьма-тьмущих длилась битва бедняков
ненцев во главе с русским  богатырем  против  шаманов  и  злых  духов.
Стрелы летели подобно пурге.  Не выдержали шаманы и духи, разбежались,
а многие попали в плен к беднякам.
     После битвы   посмотрел   русский  богатырь  на  мертвую  тундру,
огляделся и далеко-далеко увидел столб пара.
     - Что это? - спросил он у ненцев.
     - Мы не знаем, - отвечали ненцы. - Спросим у пленных шаманов. Они
все знают.
     Привели пленных шаманов.  Русский богатырь спросил у них,  почему
пар поднимается над тундрой.
     - Это под землей костер горит,  - отвечали хитрые шаманы.  -  Там
хозяин тундры живет.
     Не поверил русский богатырь шаманам,  пошел  туда,  где  виднелся
пар.  На  пути встретил он горячую реку,  что вытекала из-под ледника.
Догадался русский богатырь,  что обманули его шаманы.  Догадался,  что
здесь  спрятано  украденное  солнце.  Ударил  он  с силой своим острым
топором по леднику - ледник раскололся. И из трещины выскочил в тундру
яркий солнечный лучик.
     Высвободил богатырь солнце из-подо льда,  взошел на самую высокую
сопку  и  с  силой  метнул солнце в небо.  И на великую радость ненцев
засияло солнце над тундрой.  Засияло пуще,  чем прежде, чем при давних
предках, засияло ярче и горячее.
     Растаяли льды и снега.  Ожили озера и реки.  Вернулись  в  тундру
звери  и  птицы.  Хорошо,  свободно,  радостно  стали жить ненцы,  как
никогда, ни в какие времена не жили их предки.
     А русский  богатырь  взял  с собой молодых ненцев и ненок,  чтобы
учить их в больших городах, чтобы стали они учителями и докторами.
     Проведав о таких делах, рассердился бог Нум на своих злых духов и
в гневе превратил их в пыль и прах.  А  шаманов  разогнал  по  тундре.
Оставил на земле вредить людям одну только злющую старуху хад - пургу.
И перестал с тех пор бог Нум смотреть на землю,  а  сам  забрался  так
далеко  и  так  высоко,  что  его  больше  уже  никто не увидит.  Да и
раньше-то ненцы его никогда не видели.
     А богатыря того русского, как говорят старики ненцы, звали Ленин.
И еще говорят,  что ненцы в благодарность подарили  русскому  богатырю
волшебный хаерад - цветок.
     Такова легенда.
     ...Теперь ежегодно,  когда  после  долгой полярной ночи лучистое,
словно вновь рожденное,  солнце впервые показывается  над  горизонтом,
заливая  снежные  просторы радужным светом,  все живое оборачивается к
нему.  Останавливаются в тот момент оленьи и собачьи упряжки,  и люди,
затаив   дыхание,   смотрят  на  солнце,  приветствуя  его  радостными
улыбками.  Женщины,  дети и старики выходят из  домов  и  чумов.  Даже
собаки, насторожив уши, не спускают глаз с огненного диска.
     В этот праздничный для всей тундры день ненцы вспоминают сказания
и легенды о потерянном и возвращенном солнце. В этот день они особенно
ясно сознают,  что обновленное солнце пришло к ним вместе с  Советской
властью.
     А когда после  ослепительного  полярного  лета-дня  солнце  опять
надолго уходит за горизонт, в уютных домах на базах оседлости у ненцев
ярко загораются лампочки Ильича, могучего русского богатыря.
     ...Между тем  теплоход  прошел  всю реку и вышел в открытое море.
Просторное,  с одной стороны уже безбрежное,  море  было  спокойно,  и
солнечные отблески искрились,  словно тонули и вновь вспыхивали на его
лазурной глади.



     Море для Наташи, впервые оказавшейся на его бескрайних просторах,
было уже сказкой. Полный и загадочный горизонт можно увидать только на
море.  Из-за горизонта приходят легенды и сказки.  Так думала  Наташа,
потому  что  вскоре  на  теплоходе,  при  легком  морском волнении она
встретилась с другой легендой,  словно пришедшей  из-за  горизонта.  И
опять ее рассказывал старый сказочник Поморцев.
     То была прекрасная,  трогательная и героическая легенда.  Легенда
об отважном Ваули Ненянге,  об умном и сильном Ваули - вожде ненецкого
народа,  о том славном герое тундры, что поднял своих соплеменников на
смелое восстание,  о Ваули,  который долгое время был грозой тундровых
богатеев-многаоленщиков и царских воевод.  Он стоял за правду, защищая
безоленных бедняков.
     ...В прошлом веке,  лет полтораста  назад,  на  Большой  земле  в
тундре  появился  возмутитель  спокойствия,  молодой  ненец Ваули,  по
прозвищу Ненянг, что по-ненецки означает комар.
     В те  времена,  как  и  теперь,  большие  стада  оленей паслись в
тундре, но владели этими стадами ненецкие богатеи-кулаки, а безоленные
бедняки были у них в батрачестве,  в пастухах. Жили безоленщики, вечно
забитые и голодные,  в беспросветной нужде и нищете.  Все ненцы должны
были платить в царскую казну ясак - налог мягкой рухлядью.  Назывались
мягкой рухлядью песцовые и лисьи меха.  Если мехов  хватало  на  ясак,
жалкие остатки их ненцы выменивали у русских торговцев на муку,  чай и
табак.
     С горечью,  гневом  и  негодованием  смотрел благородный Ваули на
нищенскую жизнь своих соплеменников.  Долго думал молодой охотник, как
помочь беднякам. И надумал. Кликнул Ваули клич по тундре, собрал своих
ближайших товарищей,  таких же, как он сам, метких стрелков-охотников,
и образовал из них летучий отряд.
     Как говорится о том в легенде,  молва о Ваули и о его  призыве  к
восстанию понеслась по тундре быстрее оленьих упряжек.  Несли молву на
стремительных крыльях чудесные сказочные птицы.  За молвой по ненецким
стойбищам помчались быстрые оленьи аргиши1 со смельчаками. Были у этих
смельчаков особые стрелы - сигналы к восстанию.  Этими  стрелами  звал
Ваули  Ненянг  своих соплеменников на борьбу против богатеев,  царских
воевод и чиновников.
                  1 Аргиш-несколько оченьих упряжек
     На легких  оленьих  упряжках  отряд  Ваули  всегда  неожиданно  и
молниеносно налетал на кулацкие стада и  угонял  оленей.  Свою  добычу
Ваули раздавал беднякам ненцам.
     Пожилые и старые ненцы и ненки и даже ребятишки знали  и  уважали
отважного  Ваули,  любили его за добрые дела.  Тайком все они помогали
своему вождю и покровителю.  Бесстрашный ненец  и  его  многочисленные
товарищи стали грозой для местных богачей, русских торговцев и царских
чиновников.  Отряд быстро рос,  а его  внезапные  налеты  на  стада  и
кулацкие чумы становились все более дерзкими.  И тогда царские воеводы
послали в тундру много-много солдат и казаков.
     Однажды Ваули  и  несколько  его товарищей попали в засаду и были
схвачены. Их привезли в Обдорск.
     - Тогда это было село,  - пояснил Поморцев своим слушателям,  - а
теперь Обдорск - большой город и называется по-другому - Салехард.
     Захваченных зачинщиков  восстания сослали еще дальше,  на восток.
Но вскоре они бежали из ссылки.
     Ваули снова собрал отряд,  и еще больше прежнего.  Помимо отряда,
сторонников у Ваули в тундре становилось  все  больше  и  больше.  Под
надежной  защитой и с помощью повстанцев легче стало жить,  и ликовала
бедняцкая тундра.  Зато все сильнее озлоблялось на Ваули  многооленное
кулачье.
     Перед очередной ярмаркой в Обдорске Ваули уговорил  многих  своих
соплеменников  не  платить  налог  и не менять меха у торговцев до его
распоряжения.  Он сказал, что потребует установить новые цены на меха,
более выгодные для тундровых охотников.
     До Обдорска,  до  купцов  и  царских  воевод  дошел   слух,   что
полуторатысячный   отряд   Ваули  приближается  к  селу.  Перепуганные
чиновники и воеводы послали гонцов за помощью, за казаками.
     Но Ваули,  предупрежденный  об опасности,  не пошел в Обдорск,  а
царские войска выйти в тундру побоялись.
     Тогда чиновники пошли на хитрость, на обман. Они приказали своему
ставленнику,  местному князьку и богачу Тайшину выехать в  тундру  для
переговоров с вождем восстания.
     В тундре Тайшин встретил огромный отряд  вооруженных  повстанцев.
От  имени  царских  властей  он клятвенно пообещал Ваули выполнить все
требования ненцев-бедняков - пастухов и охотников.  А вождя  сманил  в
Обдорск якобы в гости для дальнейших переговоров.
     Ваули отобрал  два  десятка  самых  сильных,  смелых  и  надежных
товарищей и поехал в село.
     Когда в Обдорске в сопровождении Тайшина он вошел в указанную ему
избу и едва успел скинуть совик,  тут же ворвались казаки и стражники.
Тайшин обманул  ненцев,  коварно  предал  Ваули.  После  жестокой,  но
неравной борьбы ненцев связали.
     Ваули плюнул в лицо подошедшему к нему Тайшину,  но плевок  попал
на  мундир  исправника.  Озлобленный исправник еще больше разгневался.
Ваули жестоко  избили  и  заковали  в  кандалы.  Потом  его  вместе  с
товарищами  под  стражей  отправили  в  далекий Тобольск.  Военный суд
приговорил вождя восстания к смертной казни,  а его верных друзей -  к
пожизненной каторге.
     Говорили в  тундре,  что  Ваули  Ненянгу  снова  удалось  бежать.
Некоторые,  в  те времена еще суеверные,  ненцы передавали слухи,  что
казненный Ваули бессмертен, что он воскрес и скоро вернется в тундру.
     - Этого  в  легенде ненецкой нет,  - сказал Поморцев,  - но среди
русских шли разговоры о том,  что отважного вождя ненецкого  народа  в
Тобольске видели декабристы.
     Возвращения своего героя и защитника ненцы так и не дождались...
     - Теперь,  - сказал Степан Егорович, - старые ненцы говорят: "Дух
нашего Ваули вернулся!" Для  них  народная  власть  и  новая  жизнь  в
Заполярье - это и есть дух их отважного вождя Ваули Ненянга, погибшего
за свой народ полтораста лет назад.



     Наташа спала на диване в отцовской каюте. Во сне она видела вождя
восстания  Ваули Ненянга и сказочника Поморцева.  Они ехали на оленьей
упряжке  и  разговаривали.  И  Наташа  ехала  вместе  с  ними  куда-то
далеко-далеко.
     Как хорошо покачивает на нартах!  Слышно какой-то  чуть  уловимый
шум.  Что это?..  Полозья скрипят или приближается злая пурга?..  Ведь
Наташа никогда в жизни не ездила на оленях.
     Наташа смотрит  на Ваули Ненянга - с ним и со Степаном Егоровичем
ей ничто не страшно.
     - Это очень хорошо,  что девочка побывает в Заполярье,  - говорит
Степан Егорович.  -  Она  увидит  много  необычайного,  услышит  много
интересного  и  никогда ею не слышанного,  она встретит много хороших,
добрых и смелых людей. Это очень хорошо, Петр Иванович.
     "Почему Петр Иванович?  - подумала Наташа. - С нами едет отважный
ненец Ваули, а сказочник говорит "Петр Иванович".
     Она приоткрыла глаза.  Но что это? Нет никакой тундры, нет нарт и
оленей.  И нет Ваули Ненянга. Но есть Степан Егорович, и Наташа слышит
его  голос.  И напротив сказочника сидит Наташин отец,  Петр Иванович,
старший механик теплохода.  И Наташа лежит на диване,  в его каюте.  И
шум слышится из машинного отделения.
     Теплоход размеренно покачивает.
     Как жаль,  что  нет  бесстрашного  Ваули!  Но  зато все-таки она,
Наташа Лазарева, едет в Заполярье, на остров Новый. И еще оказывается,
папа знаком со сказочником Поморцевым.
     - Девочка пойдет в тундру,  - продолжал  Степан  Егорович,  -  и,
может  быть,  она найдет хаерад-цветок,  солнечный цветок,  приносящий
земле тепло.  Очень давно один русский ученый  видел  этот  цветок  на
Большой  земле,  недалеко  от отрогов Пай-хоя,  у охотника Лаптандера.
Ученый назвал цветок полярной гвоздикой. Он просил Лаптандера подарить
или  продать хаерад-цветок,  но охотник побоялся,  что продажа теплого
солнечного цветка рассердит других ненцев и наведет на чум Лаптандеров
горе и несчастья.
     - Почему же солнечный цветок он назвал гвоздикой?  - спросил Петр
Иванович.
     - Хаерад - цветок ярко-красный.  А гвоздика,  вы  знаете,  цветок
революции,  символ  счастья.  Может  быть,  этот ученый слышал о Ваули
Ненянге и знал, что вождь ненцев всегда хранил у себя хаерад-цветок. И
хранил  он цветок солнца вместе со своей стрелой восстания.  А вот мой
друг,  нынешний председатель островного Совета, Филипп Ардеев составил
проект  отепления  заполярного  острова  Нового.  Проект изумительный,
смелый,  он  может  показаться   фантастическим,   а   кое-кому   даже
сумасбродным.  Но в Москве и в Ленинграде есть ученые,  которые проект
Филиппа считают реальным и поддерживают  его.  Так  вот,  свой  проект
Филипп Ардеев называет "Хаерад-цветок", или "Полярная гвоздика".
     - Что же это за проект? - спросил механик.
     - А где я найду солнечный цветок? - спросила Наташа.
     - О,  уже проснулась,  полярница  -  сказал  отец.  -  Вставай  и
знакомься.  А  потом  будем ужинать.  Наташа встала и поздоровалась со
сказочником.
     - Где я найду солнечный цветок? - повторила она. - Какой он?
     - Есть у нас в России такое растение - кипрей, а в народе его еще
называют  иван-чаем,  -  оказал  Степан  Егорович.  - Это удивительный
цветок.  Он выделяет  теплоту  и  тем  спасает  от  заморозков  другие
растения,  растущие рядом.  Писатель Константин Георгиевич Паустовский
назвал  кипрей  заботливым  и  самоотверженным   цветком,   защитником
растений. И еще Паустовский сказал, что жизнь, окружающая нас, хотя бы
жизнь  вот  этого  простенького  и  скромного  цветка  кипрея,  бывает
интереснее   самых  волшебных  сказок.  Так  вот,  хаерад-цветок,  или
полярная гвоздика,  обладает таким же чудесным свойством,  как кипрей,
еще даже в большей степени. Хаерад-цветок излучает теплоту, обогревает
вокруг себя воздух и почву,  спасает от  осеннего  холода  и  от  инея
соседние  растения,  пока  их не покроет первый снег.  Но кипрея всюду
много,  а хаерад-цветок находили лишь очень редкие счастливцы.  Листья
кипрея иногда заваривают вместо чая,  потому он и зовется иван-чаем. А
из хаерада чая не заваривают, да и вряд ли он годится для этого. Зато,
говорят,  расцветая  на  долгое  время,  он  может на несколько метров
вокруг себя даже снег растопить.  И сейчас во всем Ненецком округе, на
всех заполярных землях едва ли сыщешь два-три человека, которые видели
бы волшебный солнечный цветок.  И еще говорят,  что  имеющий  полярную
гвоздику  сможет  заглянуть  в далекое прошлое и может увидеть далекое
будущее.  Вот этот хаерад-цветок и  подарили  Ленину  старые  ненцы  в
благодарность за возвращенное солнце. Вероятно, потому Филипп Ардеев и
назвал свой проект  отепления  острова  именем  солнечного  цветка.  И
потому еще, что жители холодных стран всегда мечтали о тепле для своей
земли, а проект отепления заполярного острова - дело будущего.
     - А вы видели полярную гвоздику? - спросила Наташа.
     Степан Егорович отрицательно покачал головой.
     - Нет,  я  никогда  не  видел  хаерад-цветка.  Но я видел рисунок
цветка,  сделанный моей ученицей,  ненецкой девочкой  Любашей-Мэневой.
Она  нашла хаерад и нарисовала красками,  но сорвать побоялась.  Когда
Мэнева вернулась в становище и рассказала о цветке, ей не поверили. Ей
сказали,  что  цветок  нужно  было  вырыть  с  корнями  и  привезти  в
становище,  чтобы посадить поблизости.  Недели через две Любаша-Мэнева
снова поехала в глубь острова на охоту, но цветка солнца она найти уже
не могла.  Так и посчитали, что всю эту историю Мэнева сама придумала.
Но  я  верю Любаше-Мэневе,  она правдивый человек.  И она очень хорошо
нарисовала полярную  гвоздику.  Я  именно  таким  и  представлял  этот
волшебный красный цветок.  А тебя,  Наташа,  на острове я познакомлю с
Мэневой.  У этой женщины - матери Илюши Валея,  печальная история,  но
окончилась она для Мэневы-Любаши все-таки хорошо.
     В каюту принесли ужин - салат из помидоров,  шницель и  кофе.  По
приглашению  Петра  Ивановича  все  принялись  за еду.  Обычно механик
завтракал,  обедал и  ужинал  в  кают-компании  с  командным  составом
теплохода,  но сегодня у него был гость,  и ужинать он остался в своей
каюте.
     - Степан  Егорович,  а  я  найду  полярную  гвоздику?  - спросила
Наташа.
     - Может быть,  и найдешь.  Но на острове есть еще другая полярная
гвоздика, только это не хаерад. Ботаники ее называют Дианчис супербюс.
Такой гвоздики на острове можно найти много, но она не излучает тепла.
Мы будем искать хаерад-цветок вместе.  Мы позовем Илюшу  Валея  и  его
мать Любашу-Мэневу. А может быть, с нами поедет в тундру и отец Илюши.
Он хороший охотник, и лучше его никто не знает остров.
     - Пойду в машину, посмотрю, - сказал Петр Иванович, поднимаясь. -
Извините меня.
     - А мы - на палубу,  морем полюбуемся. - Поморцев тоже встал. - Я
расскажу Наташеньке о Мэневе.



     Они познакомились и подружились давно,  еще тем летом,  когда  на
остров Новый привезли по бревнам разобранный дом - школьное здание. Он
- знаменитый на Севере сказочник и художник Степан Егорович Поморцев и
маленькая девочка Любаша, которую по-ненецки звали Мэнева.
     После короткого  канонадного   шторма   бледная   июльская   ночь
присмирела над Медвежьей губой на острове Новом.  Незаходящее полярное
солнце укрылось  за  серыми  клочковатыми  облаками.  Сухие,  лохматые
снежные  перья  тихо  ложились  на  палубу и на тенты люков пришедшего
парохода.  Редкие и легкие,  в унылом застывшем воздухе снежинки  были
почти невидимы.
     Едва пароход отдал якорь на рейде губы,  как к его борту  подошли
пузатый  четырехвесельный  вельбот  и  полдесятка  стрельных  ненецких
лодок.
     На вельботе приехал председатель островного Совета Филипп Ардеев.
Старенький,  но еще крепкий вельбот  -  прошлогодний  подарок  моряков
гидрографического судна - был гордостью председателя.
     Капитан на мостике еще отдавал штурману последние распоряжения, а
председатель по штормтрапу уже ловко вскарабкался на борт парохода. За
ним так же быстро и ловко поднялась  девчушка-ненка  лет  восьми.  Она
была   одета   в   новенькую  паницу,  расшитую  затейливыми  цветными
узорами-лентами.
     - Ты  чего,  Филипп  Иванович,  торопишься?  -  крикнул с мостика
капитан. - Не мог подождать парадного трапа?!
     Председатель махнул рукой, хотел что-то ответить, но тут же попал
в объятия Степана Егоровича Поморцева, своего старого знакомого.
     Последовали обычные при подобных встречах, нарочито бодрые и в то
же время стеснительные "Ну,  как?",  "Что нового?",  "Как здоровье?" И
такие же ответы,  краткие,  улыбчивые "Да так",  "Все хорошо".  Они не
виделись два года и теперь с любопытством рассматривали друг друга.
     Девочка, смело  и  бойко  взобравшаяся по зыбкому штормтрапу,  на
палубе вдруг присмирела и прижалась к переборке.
     - А  это  кто?  -  спросил Поморцев.  - У тебя,  Филипп Иванович,
дочерей-то, кажется, не было.
     - Не было, - смущенно ответил председатель. - Теперь вот есть.
     - Ну  здравствуй,  -  Поморцев  протянул  девочке  руку.  -.Давай
знакомиться. Как тебя зовут?
     Девочка исподлобья взглянула на Поморцева и нахмурилась.
     - Люба ее зовут, - сказал председатель.
     - Люба, Любовь, - сказал Поморцев. Он высвободил из рукава паницы
руку девочки. - А меня зовут дед Степан Поморцев. Я тебе, Люба, сказки
буду рассказывать.  Много-много сказок!  Паница у тебя богатая,  Люба.
Прямо княжна самоедская!
     Девочка перестала хмуриться,  но молчала и удивленно смотрела  на
бородатого  и  гривастого,  невысокого  человека  в  поношенном черном
плаще.
     Минут десять  спустя  капитан,  сказочник  и  гости с острова уже
сидели в кают-компании.
     - Значит, школу привезли? - спросил председатель.
     - И школу,  и учителя,  - сказал Поморцев.  -  Теперь,  Люба,  ты
будешь учиться в школе. Будешь?
     Девочка дичлнво молчала.
     К чаю  Поморцев  принес  из  своей  каюты  банку варенья,  а Любе
подарил плитку шоколада с гривастым львом на этикетке.
     Девочка долго   рассматривала   этикетку,   потом  посмотрела  на
Поморцева и неожиданно сказала:
     - Ты такой. У тебя голова такая.
     Капитан и сказочник расхохотались. Люба смутилась и добавила:
     - Только у тебя глаза не такие, не злые...
     - Вот это хватка,  - продолжал смеяться капитан.  - Вот сравнила!
Мы  думали,  что  вы,  Степан  Егорович,  больше  похожи  на моржа,  а
оказывается,  вы - лев.  И в самом деле похож,  и правильно подметила:
глаза то у вас не львиные. Только шевелюра с бородой.
     Подступало утро.  Оно было таким  же  бледным  и  унылым,  как  и
полярная ночь.
     Председатель ушел в каюту к капитану.  Сказочник остался с  Любой
на  палубе.  На  первых  порах  Степан  Егорович рассказал коротенькую
сказку.  Люба внимательно слушала, но все время молчала, не сказала ни
одного слова. И все же она становилась все доверчивее и спокойнее.
     А еще больше они познакомились и потом подружились уже на острове
-  в  маленьком домике островного Совета,  где жил председатель Филипп
Иванович Ардеев.
     Всех знал  на  острове Новом Степан Егорович,  даже шамана,  ныне
безработного и  редко  появляющегося  в  становище  Медвежьем.  А  вот
маленькую  ненку  Любу,  которую по-ненецки звали Мэнева,  он увидел в
первый раз.
     Ее историю   Поморцев  узнал  позднее  от  Филиппа  Ивановича,  у
которого жила девочка.
     Отец Любы-Мэневы  погиб на глазах у товарищей вблизи от Медвежьей
губы в год рождения дочери. С двумя другими молодыми ненцами он выехал
охотиться  на  чистиков,  а  встретился  с моржом.  Оба ствола ружья у
охотника были заряжены дробью,  бессильной перед  огромным  зверем.  В
скорости хода крошечная стрельная лодка тоже уступала моржу.  Страшный
удар бивнем по корме решил исход борьбы.
     Русский поп  крестил девочку в часовне и назвал Любовью,  а бабка
Тасей противилась попу, ненавидела свою невестку Устинью, мать Любы, и
звала  девочку  Мэневой.  Тасей,  уже  взрослой,  сама  была  насильно
окрещена, но крест не носила.
     Она была  еще  не  старая,  но злая и упрямая женщина.  Через год
после гибели сына Тасей выгнала из чума невестку,  и  той  пришлось  с
маленькой дочерью пойти к старому отцу Хатанзею.
     Свои три десятка оленей Любина бабка  пасла  в  глубине  острова,
далеко  в  тундре.  Она  зналась  с  шаманом  и  в  своем чуме хранила
деревянных божков.  Выезжая на  охоту  и  на  рыбалку,  Тасей  прятала
древних дедовских божков под малицей в надежде на их помощь.
     Три года на острове об Октябрьской  революции  даже  не  слышали.
Пароходы из Архангельска не приходили.  Не приезжали на своих карбасах
с Большой земли и русские промышленники и торговцы.
     За это  время  вдовый ненец Филипп Ардеев посватался и женился на
вдове Устинье,  матери Любы.  Весть о новом замужестве невестки быстро
долетела до чума Тасей. Взбешенная бабка запрягла оленей и понеслась в
Медвежье.  Она надумала отобрать внучку,  но в  пути  сообразила,  что
девчонку ей легко не отдадут.
     Надоумил шаман, к которому Тасей заехала посоветоваться.
     Она выкрала  девочку,  когда  Филиппа  и  Устиньи не было в чуме.
Когда же Устинья,  догадываясь,  куда пропала Любаша,  вместе с  мужем
подъехала к чуму Тасей,  бабка встретила гостей с ружьем наготове. Так
и осталась пятилетняя Люба-Мэнева жить у злой,  нелюбимой, почти чужой
бабки.
     - Нету у Тасей сына,  - говорила бабка Любаше.  -  Нету  у  Тасей
внука. Тасей будет старая. Мэнева будет оленей пасти, на охоту ходить,
старою бабушку кормить.
     Так говорила  Тасей,  но  сама она не очень заботилась о внучке и
кормила ее дурно. Так говорила Тасей, но большая-большая старость была
от нее еще далеко. А вообще Тасей говорила мало. И еще меньше говорила
маленькая Люба.  Подолгу оставаясь в чуме одна, она росла молчаливой и
запуганной.
     Бабка выменивала у русских на песцовые шкурки водку  и  табак,  и
тогда  девочка  особенно  боялась  ее.  Пьяная  бабка плясала и пела и
заставляла Мэневу курить трубку.  Любаша кашляла,  плакала и  пыталась
убежать.  Но Тасей хватала ее,  больно трясла за плечи и потом бросала
на шкуры, а сама во весь голос пела, дико завывая, и плясала.
     Но вот  в  прошлом  году  Филиппа  Ардеева  избрали председателем
островного Совета.  Он переехал из чума в дом, а Устинья стала просить
его вернуть в семью дочь.
     Дважды выезжал Филипп в тундру и упрашивал Тасей отдать  девочку.
Но  бабка  и  слышать ничего не хотела и гнала председателя.  И только
перед майскими праздниками к Тасей за девочкой  вместе  с  Филиппом  и
старым Хатанзеем - отцом Устиньи - поехал русский метеоролог Осипов.
     Он не испугался ружья Тасей, подошел к ней и сказал:
     - Островной  Совет постановил вернуть Устинье ее родную дочь.  Ты
слышишь,  Тасей,  Совет  постановил,   народ,   все   жители   острова
постановили.
     Метеоролог отстранил бабку и вошел в чум.  Мэнева перепугалась  и
спряталась в шкуры. Оснпов силком вывел ее из чума и усадил на нарты.
     В бессильной злобе стояла Тасей у своего чума и молчала.  И когда
аргиш Филиппа тронулся в обратный путь, она завопила на всю тундру.
     - Мэнева моя! Мэнева будет моя!
     За несколько  лет впервые в тот день поела Люба вдоволь и вкусно.
Устинья была вне себя от радости и сразу принялась шить  дочери  новую
паницу из давно припасенной шкуры белого оленя.
     Трудно приживалась Любаша в необычном для нее жилье -  деревянном
доме.  Она охотно помогала матери по хозяйству,  но мало разговаривала
даже с ней.  Расположения нелюдимки не могли добиться  ни  Филипп,  ни
метеоролог Осипов, ни сверстницы из ближнего стойбища.
     Чудо сотворил  сказочник  и  художник  Поморцев.  С  дня  приезда
девочка  потянулась  к  нему.  Может  быть,  тому  причиной  была  его
необычная внешность. А может быть, ей понравилась веселая, а под конец
чуть грустная сказка,  рассказанная Степаном Егоровичем.  Но только на
другой день они вдвоем уже  отправились  в  маленькое  путешествие  по
берегу Медвежьей губы. Поморцев прихватил с собой этюдник. На глазах у
изумленной Любаши он нарисовал акварелью прибрежною сопку и около  нее
отдыхающую оленью упряжку.
     Конечно, Любаша никогда и ничего не слышала  о  Ленине.  Поморцев
рассказывал  ей о великом вожде.  Девочка многого не понимала,  но она
уже стала во  всем  верить  Егорычу,  как  по  примеру  других  ненцев
называла  сказочника.  Она  чувствовала в большом человеке,  о котором
говорил Егорыч и который жил далеко-далеко,  в Москве, своего большого
друга, друга ненцев. Она постоянно спрашивала:
     - Когда Ленин приедет к нам? - и просила: Привези к нам Ленина!
     Поморцев подарил   девочке  маленький  гипсовый  бюст  Пушкина  и
прочитал ей "Сказку о попе и работнике его Балде".  И опять многого не
поняла Любаша. Держа бюст поэта, она спросила:
     - Это сядэй?
     Сядэй был у бабки Тасей - деревянный божок.  Таких божков русские
торговцы и промышленники называли болванами.
     - Нет,  это  не  сядэй,  - объяснял Поморцев.  - Это тоже большой
русский человек. Он писал стихи. Он писал книги.
     Веселый Пушкин со своими сказками сопровождал старика и девочку в
их длительных походах по берегам бухты и  ягельным  просторам  тундры.
Впереди   вышагивал   Кот   ученый   под  охраной  семи  богатырей.  А
путешественников охраняли еще тридцать три богатыря во главе с дядькой
Черномором  и  князем  Гвидоном.  Тут  же  следовали отважный Руслан и
хитроумный Балда.  И даже золотая рыбка  приплыла  из  Синего  моря  в
Ледовитый океан и превращала Любашу то в прекрасную царевну Лебедь, то
в добрую фею.  И маленькой ненке очень хотелось самой творить  хорошие
дела для хороших людей.
     О приезде русских с Большой земли прослышала Тасей.  У нее  давно
окончились  запасы пороха и дроби,  давным-давно не было табаку и чаю,
заканчивалась мука.  Но велика была ее досада,  когда она узнала,  что
приехали  не  торговцы.  Кое-что  она выменяла на шкурки у команды.  У
советских моряков были табак и чай. Но не было пороха, муки и водки.
     Переждав, когда  Филипп  ушел  из  дому,  Тасей зашла к невестке.
Поморцева она видела и раньше,  в прошлые его приезды на остров. Войдя
в дом,  Тасей прикинулась больной и доброй.  Она даже подсунула Любаше
песцовую шкурку, которую девочка тут же отодвинула от себя.
     Незлопамятная Устинья  накормила  бабку,  наделила  ее  хлебом  и
сахаром.
     Старуха отказалась лечь на кровать.  Валяясь на полу,  на оленьей
шкуре, она охала и стонала от мнимой боли.



     Приподнявшись со шкуры, Тасей увидела на подоконнике бюст Пушкина
- подарок Степана Егоровича Любаше. Вообразив, что это божок-болван, и
забыв о своих болезнях,  она вскочила. Тасей уже хотела ухватить бюст,
но Любаша опередила ее и спрятала драгоценный подарок.
     Узнав, что "божком" девочку одарил русский Егорыч, бабка пристала
к сказочнику:
     - Дай мне такого каменного сядэя!
     - У меня больше нет бюста, - сказал Поморцев. - У меня был только
один.
     Но Тасей словно не понимала его.  Она  ходила  за  Поморцевым  по
комнате и настаивала:
     - Дай каменного сядэя!
     В это время Устинья замесила в квашне тесто для хлеба.
     - Хорошо,  - согласился Степан Егорович.  - Я вылеплю  тебе  бюст
человека из теста.
     Художник, он раньше частенько лепил бюсты  и  фигурки  зверей  из
глины и гипса.
     Взяв из квашни большой кусок теста,  Степан Егорович  за  полчаса
слепил  бородатого старика,  похожего,  может быть,  на бога,  а может
быть,  и на безбожника -  ученого  Дарвина.  Сказочник  подсушил  свою
хлебную скульптуру и отдал бабке Тасей. Изумленная искусством Егорыча,
Тасей бережно завернула хлебного болвана в пыжиковую шкурку и упрятала
в  мешок,  предварительно смазав его губы салом.  Этим она задабривала
идола, чтобы он помогал ей на охоте.
     Степан Егорович  собирался  уезжать на Большую землю.  Между тем,
плотники уже начали ставить здание школы. Нужно было разузнать, кто из
маленьких жителей острова захочет посещать школу.
     Учитель Алексей  Иванович,  приехавший   на   остров   вместе   с
Поморцевым,  должен был отправиться по стойбищам. Но он совсем не знал
острова.  И тогда Степан Егорович посоветовал ему взять  в  проводники
Любашу, дочь Устиньи.
     Любаша согласилась.  Да,  она знала если не весь остров, то почти
все ближайшие стойбища.
     Они распрощались со сказочником и отправились в путь  по  тундре.
Но уже в первом чуме первого стойбища их ожидала неудача.
     Алексей Иванович завел с хозяином,  пожилым  ненцем,  разговор  о
школе и о том,  что его ребятам нужно учиться.  А детей, которым можно
было стать школьниками,  в чуме оказалось двое. Хотя охотник сам видел
в  Медвежьем  строящуюся  школу,  он  не  принял  всерьез  предложение
учителя.
     - Ты  учи  ее,  -  сказал охотник Алексею Ивановичу,  указывая на
Любашу.  - У нее отец председатель.  У  меня  Мартынко  оленей  пасет,
охотник будет. Катька - девка, тоже оленей пасти будет. Не надо школы.
Учи Мэневу.
     Заупрямился ненец и наотрез отказался записать детей в школу.
     Так и уехали учитель и Любаша к другому стойбищу.  Там стояли три
чума.  Но  и там в двух чумах случилось то же самое.  Отцы и матери не
соглашались отпускать ребят.
     - Одевать,  кормить,  обучать детей будем, и все это бесплатно, -
увещевал Алексей Иванович.
     Но все его уговоры встречались упрямым "нет", "не надо".
     В третьем чуме они неожиданно встретили бабку Тасей.  Это был чум
ее брата Василия.
     Тасей обрадовалась приезду внучки, принялась ее угощать олениной,
гусятиной и гольцом.
     У брата Тасей  Василия  жили  внуки  -  двенадцатилетний  Иван  и
восьмилетний   Степан.   Они   хорошо  знали  Любашу  и  встретили  ее
дружелюбно, а учителя сторонились и на его вопросы не отвечали.
     Вечером, за ужином,  Алексей Иванович неуверенно начал разговор о
школе.  И велико было его удивление,  когда,  при молчании деда, бабка
Тасей учителя поддержала.
     - Пусть Иванко и Степ учатся,  - говорила хитрая Тасей.  - Будут,
как Филипп, как художник и сюдбала1 Егорьгч с Большой земли.
                        1 Сюдбала - сказочник.
     После ужина  Тасей  уехала  домой,  а  обрадованный и успокоенный
первым успехом Алексей Иванович вслед за ребятами  и  хозяином  улегся
спать.
     Проснувшись утром, учитель окликнул Любашу, но ответа не услышал.
Девочки в чуме не было. Не было и Василия.
     Он вышел из чума и увидел хозяина, ремонтирующего нарты.
     Учитель спросил о Любаше.
     - Мэнева?  - равнодушно  ответил  старик.  -  Э,  Мэнева  уехала,
должно, в Медвежье.
     Учитель недоумевал и даже растерялся.
     - Как  уехала?  Почему?  Любаша  никуда  не  собиралась  без меня
уезжать...
     - Она   больная,   -  сказал  Василий,  усмехаясь  и  прикладывая
указательный палец к виску. - Она - исямбада2.
                      2 Исямбада - сумасшедшая.
     - А олени? - спросил потрясенный учитель.
     - Оленей увела Мэнева...
     Конечно, брат Тасей лгал учителю.  По сговору с ним  Тасей  ночью
вернулась в стойбище.
     Девочка спала близ выхода.  Ей заткнули рот  тряпкой  и  бесшумно
вытащили из чума.  Связанную Любашу уложили на ее же нарту,  и Тасей с
бешеной скоростью погнала упряжки к своей стоянке.
     Не скоро  поняла Любаша,  что случилось.  И поняла только,  когда
бабка сказала ей уже в своем чуме:
     - Теперь всегда будешь жить с бабушкой.
     Часами сидела девочка неподвижно,  на слова Тасей отмалчивалась и
не притрагивалась к еде.  А Тасей много дней караулила ее и из чума не
выпускала.
     Наконец Тасей  собралась  в  отъезд.  У  чума  она не оставила ни
оленей,  ни нарт.  Она знала,  что без упряжки из этих мест по  гиблой
болотистой  тундре  далеко  не  уйдешь.  И  спокойная за свою пленницу
уехала разыскивать русских промышленников.
     Голодная бродила  Любаша  около чума в одиночестве.  Долгое время
пролежавшее в миске мясо начало портиться. Любаша его выбросила.
     Бежать девочке было некуда.  Вокруг в тундре подстерегали трясины
и чаруса3,  в которых,  как она знала,  гибли не  только  люди,  но  и
осторожные, далеко чующие опасные места, олени.
                       3 Ч а р у с а - болото.
     Прошло несколько дней, а бабка все не возвращалась. Голод измучил
Любашу, и она уже жалела, что выбросила гнилое мясо.
     Она думала, что к ней скоро приедут люди - учитель, мать Устинья,
дед Хатанзей. Но время шло, а люди не показывались.
     Подолгу лежала  она  в  чуме,  забываясь  от слабости в тревожном
полусне.  К ней приходили художник  Егорыч,  а  с  ним  -  богатыри  и
волшебница  Лебедь.  Веселый  Балда  подносил ей миски с горами жирной
оленины,  гусятины и рыбы.  И было много-много хлеба - огромные ломти,
мягкие и теплые, только-только отрезанные от только-только испеченного
каравая.
     Любаша хватала  хлеб,  хватала куски мяса.  Потом она приходила в
себя, и ей становилось страшно. Не было Егорыча, не было хлеба. Никого
и  ничего  не было,  кроме старых,  пересохших оленьих шкур да бледной
ночи, заглядывающей в чум через щели и входную дыру.
     Хоть бы   какой-нибудь  кусочек,  хотя  бы  чего-нибудь  кусочек,
который можно съесть!
     Под утро девочка хотела встать,  чтобы напиться.  Но обессиленная
она не смогла удержаться на ногах и  свалилась.  Уже  не  думая  ни  о
Егорыче, ни о матери, она впала в забытье.
     Очнувшись, она поползла к ящику с мисками,  хотя знала, что миски
пусты.  И  бочка,  где Тасей хранила муку,  была пуста.  Девочка почти
бессознательно протянула руку за бочку и нащупала мягкую шкуру. Она на
пальцы почувствовала, что это пыжик1.
                  1 Пыжик - шкурка маленького оленя.
     Любаша притянула  к  себе  шкурку  и принялась сосать.  Потом она
стала рвать шкурку зубами и вдруг под мехом  ощутила  что-то  твердое.
Если бы кусок сала! Если бы рыба!
     Но то было не сало и  не  сушеная  рыба.  То  был  бюст  старика,
слепленный художником Егорычем для бабки Тасей.
     В полумраке чума Люба долго рассматривала бородатого божка,  губы
которого были вгустую вымазаны застылым гусиным салом. Она стала жадно
слизывать сало и только тут вспомнила, что болван слеплен из теста.
     Хлебный болван, хлебный божок, которому молилась Тасей!
     Хлеб! Кусок  съедобного,  без  которого  девочка  вот-вот   могла
умереть.
     Любаша влилась крепкими зубами в  одеревенелою  фигурку  старика.
Раздался  сухой  треск,  посыпались  крошки.  Любаша  вздрогнула.  Она
вскинула голову,  и ей показалось,  что  в  чум  ворвалась  взбешенная
Тасей.  Ее лицо искажала злоба. Девочка уронила болвана и закрыла лицо
дрожащими ладонями.
     Но никакой Тасей не было.
     И голод победил страх.  Она схватила болвана и с силой  разломила
его  пополам.  Она  грызла яростно и жадно,  пока от одной половины не
осталось ни крошки.
     Покончив с  сухарем,  девочка  успокоилась.  Но  вскоре  ее опять
охватил страх перед возвращением Тасей.
     Так Любаша   неподвижно  просидела  несколько  минут.  Потом  она
спрятала  шкурку  на  прежнее  место  и  зачерпнула  в  кружку   воды.
Напившись,  вышла из чума и огляделась вокруг.  Тундра была пустынна и
безмолвна.
     Все еще хотелось есть.  Половина божка лежала под большой оленьей
шкурой.  Искушение было велико,  и преодолеть его девочка  была  не  в
силах.  Она вытащила оставшийся кусок и, отгоняя пугающие мысли, снова
принялась грызть.
     Она спала  без  снов  и без тревоги.  Она не слышала,  как к чуму
подъехали учитель Кожин и дед Хатанзей.
     На шкуре  около  девочки Алексей Иванович нашел крохотный кусочек
сухаря.  Но он  не  знал,  что  это  остатки  хлебного  болвана-сядэя,
которому еще несколько дней назад молилась бабка Тасей.



     Далекий заполярный остров Новый,  куда на теплоходе ехала Наташа,
был хотя и не сказочный,  но его история,  его земля - тундра,  сопки,
скалы и коварные песчаные отмели, его бухты и быстринные речки хранили
множество тайн и загадок.
     Остров холодный,   зимой   с   многомесячной   полярной  ночью  и
крепчайшими морозами.  Но более всего страшны здесь ураганные ветры со
снегом.  Дикая пурга, или хад, как ее называют ненцы, сбивает человека
с ног, каждую секунду норовит погубить его.
     А летом  -  непроницаемые туманы.  В сумрачном безветрии комары и
мошкара слепят глаза,  назойливо рвутся в рот, в ноздри, в уши, доводя
новичков до отчаяния.
     Зато в летнее безоблачье солнце день и ночь незакатно  бродит  по
кругу над островом - все двадцать четыре часа.
     На острове - ни деревца,  ни  кустика.  Летом  тундра  зацветает.
Зацветает  не  ярко,  но  пестро  - морошечником,  лютиком,  маленькой
незабудкой.
     Весной долгое   время   прибрежные  льды  окружают  остров  и  не
подпускают к нему ни лодку,  ни пешего  человека.  Весенние  эти  льды
слабы,  чтобы  выдержать человека,  и слишком плотны,  чтобы через них
пробилась шлюпка.
     Таков остров,  исстари  русский,  на  который  еще в прошлом веке
зарились чужеземцы.  Они считали,  что на острове есть залежи  цветных
металлов. Они знали, что остров богат пушниной, морским зверем, птицей
и рыбой.  Без ведома царских властей они забирались на остров  и  вели
там  разведки.  Один  из  таких путешественников писал:  "Исследование
этого острова,  расположенного близ  границ  Европы  и  Азии,  обещает
богатую жатву для натуралиста".
     Жатва этого "натуралиста" была в самом деле  богатая.  Его  судно
возвратилось с острова, переполненное шкурами белых медведей, песцами,
пыжиками - шкурками молочных олененков,  бивнями  моржей  и  ненецкими
божками-идолами.   Чужеземцы   выкрали   с  острова  даже  молоденькую
девушку-туземку.
     По возвращении  из  своего  хищнического  похода  владелец  судна
рассказывал своим друзьям и приближенным:  "Оказалось, что это, прежде
всего,  не совсем пустыня. Там живут и даже чувствуют себя счастливыми
люди;  скупая там на дары природа набросала зато живописные ландшафты,
дикие, но величественные по своей красоте".
     Что ж,  во многом иностранец был прав. Хотя природа острова Новый
сурова, сам остров несметно богат и своеобразно красив.
     Местные жители острова  -  ненцы  раньше  жили  в  чумах.  Чум  -
высокая,   круглая   конусообразная   палатка  строится  из  жердей  и
обтягивается оленьими шкурами.  В чуме разжигается костер для тепла  и
приготовления пищи.
     Теперь чумы  остались  только  далеко  в  тундре  для   пастухов,
охраняющих и перегоняющих по острову стада оленей.
     Островитяне живут в домах.  На берегу Медвежьей  губы  стоят  два
поселка  -  русской  фактории и ненецкого колхоза - база оседлости.  В
поселках  -  клуб,  школа-интернат,  электростанция,  магазин,  склады
продовольствия и пушнины.
     Живет на острове Новый, в колхозном поселке, мальчик Илюша Валей,
сын  тундрового  охотника  и  морского зверобоя.  Зимой Илюша учится в
школе, а летом вольготно проводит время на берегу моря и в тундре.
     Хотя чужеземный   путешественник  и  говорил  в  прошлом  веке  о
счастливых островитянах, дед и прадед Илюши никакого счастья не знали.
Прадед  был  безоленным  ненцем и пас стада у богатея.  Дед не захотел
стать пастухом,  ловил в тундре капканами песцов,  потом  на  песцовые
шкурки  купил  у  русского  промышленника  старое ружье-кремневку.  Но
Илюшиного деда и охота не вывела из  бедноты.  А  сына  своего  Ефима,
Илюшиного отца, он приучил к охоте. Вдвоем они справили другое ружье -
берданку.  Она и досталась  Ефиму  Валею  в  наследство  после  смерти
старика.
     Пожалуй, на всем острове нет более опытного следопыта и зверобоя,
более меткого стрелка, чем Ефим Валей. Потому он и возглавляет бригаду
колхозных охотников.  И Илюша будет  охотником.  Отец  ему  уже  давал
стрелять из ружья,  хотя Илюше всего одиннадцать.  Другим ребятам отцы
стрелять не дают, а Илюше отец давал, строго приговаривая:
     - Без  баловства только!  Ружье - не палка.  С ружьем шутить - со
смертью шутить. Учись, хорошим охотником будешь!
     А когда Илюша убил первого чистика, отец сказал:
     - Саво!  Хорошо!  -  и  повторил  раньше  сказанное:  -   Хорошим
охотником будешь!
     Конечно, отец давал Илюше стрелять  только  при  себе,  передавая
сыну ружье на две-три минуты да и то очень редко.  А дома к ружью даже
прикасаться строго-настрого запрещал.
     Весенний перелет  птиц  уже  давно  прошел.  Множество их улетели
дальше на север и на другие острова, но много загнездилось и на Новом.
Вчера  отец  со  своими  охотниками ушел в глубь острова,  к западному
побережью.
     А сегодня  островитяне  ожидали  с Большой земли теплоход.  Илюша
никогда еще не бывал на Большой Земле.  Он проснулся рано и  вышел  на
берег,  хотя  хорошо знал,  что теплоход придет не раньше полудня.  Он
зайдет в бухту - Медвежью губу и отдаст якоря на рейде.  К деревянному
помосту-пристани теплоходу не подойти.  Тут мелко.  Даже колхозный бот
подходит к пристани только на самой большой воде.
     Когда теплоход войдет в губу и еще не успеет отдать якоря, к нему
скорехонько устремятся бот,  два катера,  доры и карбаса.  С  завидной
быстротой   и   ловкостью   по  штормтрапу  -  веревочной  лестнице  с
деревянными перекладинами-ступеныками взберутся  на  палубу  теплохода
ненцы  и  русские зимовщики.  Начнется перегрузка с теплохода на бот и
доры мешков,  ящиков,  бочек.  За несколько рейсов  доставит  теплоход
островитянам муки,  сахару,  чаю,  соли,  крупы,  картофеля,  табаку и
папирос на всю будущую зиму.  Привезет теплоход мануфактуру  и  обувь,
разные строительные материалы, машины, бензин, оружие, патроны, порох,
дробь,  рыболовные снасти.  Привезет теплоход еще  новые  кинокартины,
книги для школы и библиотеки,  ребятам - учебники и тетради,  школьную
форму и игрушки.  И  последним  рейсом  привезет  для  школы-интерната
большую елку. Елку нужно сохранить до Нового года, чтобы не осыпалась.
А еще ее нужно перевезти с теплохода на остров  так,  чтобы  никто  из
ребят не видел, чтобы в Новый год она стала для них подарком.
     Почти все школьники на острове жили в интернате. А Илюша жил дома
с  отцом и матерью.  Уроки в школе начинались в девять часов утра,  но
Илюша приходил сюда в половине восьмого,  за полтора часа - к  подъему
интернатских ребят. Вместе с ними он становился на утреннюю гимнастику
и потом вместе с ними завтракал.
     Он сам бы не прочь жить в интернате, но жалко было расставаться с
домом. Отец сказал:
     - Где хочешь, Илько, там и живи.
     В интернате Илюше особенно  нравились  ребячьи  спальни.  Кровати
стоят  ровно-равно  в  ряд,  и беленькие пододеяльники заправлены тоже
ровно-ровно,  у задних спинок -  прямая  линия.  У  каждой  кровати  -
шкафчик-тумбочка.  В  шкафчике  в  одном  отделении  хранятся  книги и
тетради,  в другом - мыльница,  зубная щетка,  порошок и  всевозможные
вещички, назначение которых иногда ведомо только одному их владельцу.
     У Илюши дома тоже отдельная кровать.  Есть и щетка и  порошок.  И
полка  для  книг  и  тетрадей - отец смастерил.  И все не может решить
Илюша,  правильно он поступил,  что остался жить дома,  или лучше было
перейти в интернат.
     Но вот  пройдет  еще  год,  и  Илюша  Валей  поедет   учиться   в
Нарьян-Мар,  так  по-ненецки  называется центр Ненецкого национального
округа. По-русски Нарьян-Мар означает Красный город.
     О Новом  годе  и  о елке Илюша вспомнил на берегу моря в ожидании
теплохода.
     Новый год.   Он   запомнился   Илюше   ярко-цветистым   и  шумным
праздником.
     Когда в  последний день года уроки в школе закончились,  директор
Павел Алексеевич сказал ребятам:
     - Завтра наступает Новый год и начнутся зимние каникулы.
     У Илюши была тайна.  Даже не одна тайна.  Во-первых, он знал, что
на  новогоднем вечере будет елка.  Никто об этом из интернатских ребят
не знал,  а Илюша елку видел еще осенью,  когда  ее  последним  рейсом
привезли с теплохода на боте. Никто из ребят не видел, только один он.
Но ему строго-настрого наказали молчать.  Во-вторых,  он знал,  что на
новогоднем вечере его,  Илюши Валея,  не будет. Ребята удивятся, будут
его искать. Не будет Илюши, зато на вечер придет белый медвежонок. Вот
потешатся  ребята  увидев  у  себя  в  школе  такого необыкновенного и
забавного гостя!
     Еще за  две  недели до Нового года учительница из первого класса,
Валентина Николаевна, позвала Илюшу в учительскую и тихонько сказала:
     - Скоро, Илюша, Новый год. У нас будет вечер...
     - И будет елка, - сказал Илюша.
     - А ты откуда знаешь?
     - Знаю.  Сам видел,  когда с теплохода ее  привезли.  Ее  украсят
лампочками, да?
     - Обязательно.  Только  молчок.  А  для  новогоднего  вечера   ты
придумай  себе  какой-нибудь  костюм.  Нарядись  зайцем  или  котом  в
сапогах. Помнишь, как в сказке. Придумаешь?
     - Ладно, придумаю, - согласился Илюша. - Я оденусь охотником.
     - Ну вот и хорошо. Оденься охотником.
     Но дома  он  увидел  шкуру молодого медвежонка,  убитою отцом еще
несколько лет назад. "Вот если бы стать медведем!" - подумал Илюша.
     А вечером его мать,  искусная мастерица по шитью совиков,  малиц,
пимов и меховых туфель,  взяла медвежью  шкуру  и  принялась  готовить
Илюше новогодний маскарадный костюм.
     Через несколько дней костюм белого медвежонка был готов. О, какой
это  был костюм!  Когда Илюша его надевал,  никто никогда не догадался
бы, что это мальчишка, залезший в медвежью шкуру. И еще несколько дней
отец обучал Илюшу рычать и урчать по-медвежьи.  Отец, опытный охотник,
отлично знал,  как это делается. Он умел не только рычать по-медвежьи,
но и кричать чайкой, посвистывать пуночкой, выть по-волчьи.
     Когда Илюша  после  уроков   шел   домой,   Игорь   Осипов,   сын
метеоролога, спросил у приятеля:
     - Ты на вечер когда пойдешь?
     Игорь тоже жил дома, в семье.
     - А я не пойду, - схитрил Илюша. - У нас дома будет свой вечер.
     Игорь был  озадачен.  Но  он  сказал Илюше,  что заболел и сейчас
ляжет спать.  А на самом деле дома у него уже был  приготовлен  костюм
клоуна. Не будет Игоря - а вечере будет цирковой клоун.
     Но Илюшу не проведешь.  Он,  конечно,  сразу  же  догадался,  чем
"заболел" Игорь. И тогда он напрямик спросил:
     - А ты кем оденешься?
     Игорь сделал вид, что ничего не понимает.
     - Я спать буду. Голова болит, наверное, температура.
     - Ври!
     Тогда Игорь не выдержал:
     - А ты кем оденешься?
     - Это секрет.
     - Знаю, ты оденешься зайцем, - сказал Игорь.
     - Сам ты заяц!
     Так мальчики и разошлись, не выведав друг у друга секретов.
     Вечером в школу пошли вместе - Илюша,  отец и мать.  Было  темно,
начиналась  пурга,  и они не боялись,  что Илюшу заметят в необычайной
медвежьей одежде.  У крыльца школы Илюша спрятался за угол,  а отец  и
мать вошли в помещение.
     - А где же Илюша?  - спросил директор,  хотя хорошо знал, что сын
Валеев должен прийти в костюме.
     - Не знаем, - усмехнулась мать Илюши. - Он давно убежал в школу.
     Их провели  в  зал,  где  уже  собралось  много  отцов  и матерей
школьников - оленеводы,  охотники, рыбаки, работники метеорологической
станции и фактории,  врач,  фельдшер,  киномеханик,  словом, почти все
население обоих поселков.  И не было только самих школьников, а вокруг
еще  не зажженной елки прыгали,  бегали и кричали,  плясали,  пищали и
пели на все голоса заяц, лисица, песец, Бармалей, тетка Федора, доктор
Айболит, Красная шапочка, Ваня Васильчиков, Чипполино, синьор Помидор,
и что-то наподобие крокодила и бегемота.
     - И  не  похож,  и не похож!  - прыгала около "нильского зверюги"
хитрая лисичка. - Такие крокодилы во все не бывают!
     - Р-р-р!  -  рычал  крокодил.  -  Уходи-ка ты домой!  А не то как
налечу, растопчу и проглочу! Р-р-р!
     Бегемот, как  и  крокодил,  ходил на задних лапах,  но он был так
легковесен, что при столкновении с зайцем свалился на пол.
     - Вот  видишь,  Филя,  -  огорченно шептала Валентина Николаевна,
поднимая бегемота,  - я говорила,  что тебе лучше  быть  белочкой.  Не
ушибся?
     - Да-а-а,  - сквозь слезы и забыв о присутствующих,  громко тянул
Филя. - Белка-девчонка, а бегемот - парень, как я.
     Ярко освещенный  и  расцвеченный  школьный  зал  блистал,  словно
дворец.  С потолка спускались красные и голубые ленты, нитки с ватными
шариками и бумажными всех цветов флажками и вымпелами.  Зеленая гостья
с   Большой  земли  рубиновой,  как  на  кремлевских  башнях,  звездой
упиралась в потолок.  Населял и украшал елку целый  мир  стеклянных  и
картонных зверят, птиц, рыб, цветов и фруктов.
     Дверь отворилась,  и в зал  вошел  высокий  бородатый  человек  в
полушубке и шапке-ушанке.  Все подумали,  что это явился на новогодний
праздник Дед Мороз.  Но  это  был  не  Дед  Мороз,  а  вожак  с  белым
медвежонком. Медвежонок был на цепи и ходил на задних лапах. Почти все
жители заполярного острова видели живых белых медвежат, и потому никто
не сомневался, что гость к ним пришел настоящий. Вероятно, медвежонка,
думали многие,  привели с метеорологической станции.  Он там  жил  уже
несколько месяцев.
     А через несколько минут на праздник,  наконец,  пожаловал  и  Дед
Мороз со Снегурочкой. Он громко поздоровался со всеми, кто был в зале,
поздравил всех с наступающим Новым годом  и  подошел  к  электрическим
выключателям.  Миг,  и  погас  свет.  Щелк,  и  лесная  красавица-елка
осветилась десятками разноцветных  лампочек.  Нет,  такого  праздника,
такого великолепия никто из обитателей острова еще никогда не видел.
     Ребята, не снимая костюмов и масок,  пели хором и  рекламировали,
водили вокруг елки хоровод, а под конец Дед Мороз и Снегурочка всем им
раздали праздничные подарки.
     В это время вожак увел медвежонка, а вскоре в зале появился Илюша
Валей.  В общем веселье и шуме немногие раньше замечали его отсутствие
и  теперь  совсем  немногие  догадались,  почему медвежонок и Илюша не
могли  быть  на  празднике  одновременно.  А  вожаком  у  медведя  был
метеоролог Алексей Кириллович Осипов.
     В школе было светло,  тепло,  весело,  празднично,  а по  острову
буйно  разгуливала  злая  пурга.  Но никому из ребят сегодня до нее не
было дела.
     Все это  было  давно,  более  полугода назад.  А теперь наступило
лето,  и Медвежья губа очистилась ото льда. Илюша на берегу бухты ждал
появления теплохода с Большой земли.



     Теплоход отдал   якоря   на  рейде  в  Медвежьей  губе  точно  по
расписанию - в полдень.
     "Кого и  что  привез теплоход первым рейсом?" - раздумывал Илюша,
вглядываясь в бледно-голубоватую даль моря.  У него был чуткий слух  и
острое зрение,  и мальчик хорошо слышал шум якорных цепей и видел, как
опустили с борта теплохода  шаткий  штормтрап.  Теплоход  был  окружен
подошедшими с острова дорами, катерами и карбасами.
     Первым отвалил   от   борта    теплохода    быстроходный    катер
метеорологической   станции.   А   через   пятнадцать   минут  он  уже
пришвартовался к пристани.  Этот катер был хорошо знаком Илюше. Иногда
работники  метеостанции брали Илюшу в небольшие походы на катере вдоль
берегов острова.
     Катером управлял метеоролог Алексей Кириллович Осипов,  тот,  что
иногда приезжал к Наташиному отцу. Это был опытный полярник, проведший
на зимовках десятки лет.
     Осипов бросил на причал конец канатика - чалку,  и  Илюша  быстро
закрепил конец за причальную тумбу. И тут он увидел, что с Осиповым на
катере приехал художник Егорыч, Юре - Большой друг ненцев. Конечно, он
опять будет рисовать красками и карандашом и рассказывать сказки.
     А это кто?..  На катере рядом с Поморцевым и еще с другим пожилым
мужчиной,  стояла девочка в спортивном костюме. Как подумал Илюша, она
была,  пожалуй, постарше его. Может быть, она приехала к родителям или
с родителями на зимовку?
     Поддерживаемая за руку незнакомым мужчиной,  девочка взбежала  по
крутому  трапу  на  высокую пристань.  Она остановилась перед Илюшей и
прямо смотрела ему в глаза.
     Вдруг она неожиданно и тихо спросила:
     - Тебя зовут Илюша?
     - Илюша, - подтвердил мальчик. - А ты как знаешь?
     - Мне Степан Егорович говорил.
     Илюша усмехнулся.
     - Так ведь на острове я не один такой.
     - А я вот почему-то сразу подумала, что это ты.
     Один за  другим  на  пристань  поднимались  сказочник   Поморцев,
Наташин отец,  другие пассажиры.  Последним, как и полагается капитану
любого судна, с катера сошел Алексей Кириллович Осипов. Впрочем, он не
был  капитаном  и  мотористом  на  катере.  Он работал метеорологом на
станции,  а катером обычно управлял штатный рулевой-моторист.  Но ведь
на остров приехали дорогие Осипову гости - Наташа и Поморцев. И потому
встречать их поехал он сам, без рулевого.
     - Здравствуй, Илько! - сказал Степан Егорович. - Вот к вам гостью
привез. Уже познакомились? Как нися поживает? Здоров?
     - На охоте.  Здоров,  - кратко отвечал Илюша.  - А она зимовать к
нам?
     - Нет,  в гости.  Наташенька,  это тот Илюша, о котором я тебе на
теплоходе рассказывал.
     - А я его сама сразу узнала, - ответила Наташа.
     - Пойдемте,  пойдемте,  - поторапливал  метеоролог  Осипов.  Дома
поговорим, а то нас там заждались.
     - Кто заждался, дядя Алеша? - спросила Наташа.
     Алексей Кириллович рассмеялся.
     - Ты что же,  думаешь наш остров необитаемый и  здесь  только  мы
вдвоем с Илюшкой живем?
     По утрамбованному приливами и  ветрами,  твердому,  как  асфальт,
серо-желтому  песку  они  прошли  от  пристани  к  узкой  гряде сопок,
тянущихся вдоль всего южного берега.  Наташа после  подъема  на  сопку
огляделась.  По  одну сторону сверкал и чуть слышно рокотал приливными
волнами океан,  по другую - простиралась  тундра,  тускло-цветистая  и
тоже безбрежная, как океан.
     Шли по  сопкам  узкой  тропкой  гуськом.  Впереди  -  метеоролог,
шествие заключал Илюша.
     - Куда же вы?  - закричал Илюша, заметив, что Осипов поворачивает
к метеорологической станции.
     - К нам,  - ответил Осипов.  - Ты не волнуйся, тетя Мэнева тоже у
нас.
     Алексей Кириллович Осипов с семьей  жил  в  уютной  двухкомнатной
квартире в двухэтажном деревянном томе.
     - А эти бревна для дома на пароходе привезли?  - спросила Наташа,
зная, что на острове нет не только деревьев, но даже и кустарника.
     - Не-е, это плавник, - пояснил Илюша.
     - Так сказать,  дары моря,  - усмехнулся Алексеи Кириллович. - Из
Северной Двины  через  Белое  море  бесхозяйственный  лес  к  нам  сам
приплыл. И строительный материал и топливо.
     Гостей встретили жена Осипова - Вера Андреевна,  сын Игорь и тетя
Мэнева,  мать Илюшки.  Они суетились,  бегали из комнаты в комнату, на
кухню, в кладовую и обратно.
     Стол был заполнен блюдами,  мисками,  кастрюлями, тарелками. Чего
тут только не было!  Куски жареной оленины, холодец из оленьих голов и
лыток,   пирамиды   пельменей,   которые  Алексей  Кириллович  называл
"полярными",  пироги с гольцом и просто  голец,  холодный  и  горячий,
картофель  жареный и отварной,  капуста.  И,  конечно,  оленьи языки -
заполярный деликатес.
     Вера Андреевна,  хлопотливая и радушная хозяйка, бегала на кухню,
приносила новые кушанья и угощала, угощала, угощала.
     - Степан Егорович,  еще гольца не отведали. Свежепросольный, сама
готовила.  Наташенька,  пирожка кусочек,  ты только не стесняйся, не у
чужих,  будь как дома.  Петр Иванович,  еще рюмочку и студня,  студня.
Алеша, что ты сидишь и не угощаешь?! Ребята, вы ешьте, ешьте...
     - Вот  это  тетя Мэнева,  о которой я тебе рассказывал,  - сказал
Поморцев,  обращаясь к Наташе и показывая на Илюшину мать.  -  Помнишь
хлебного  божка?..  Она  и видела в тундре полярную гвоздику,  хаерад,
цветок солнца.
     - Тетя Мэнева, расскажите, - попросила Наташа.
     Мэнева засмущалась.
     - Да не знаю,  сейчас и сама и верю, и не верю. Теперь все думаю,
уж не поблазнило ли мне в ту пору.
     - Ну все равно, тетя Мэнева, расскажите!
     Стесняясь, с длинными  паузами,  Мэнева  рассказала,  как  она  в
детстве  на охоте за куропатками в тундре наткнулась на необыкновенный
красный цветок.  Она  уже  хотела  сорвать  его,  но  вдруг  вспомнила
рассказы о хаерад - цветке с чудодейственной силой.
     - Он будто сам оттолкнул мою руку,  - говорила Мэнева.  -  В  тот
день  малый  снег  выпал,  бело  кругом,  а  вокруг красного цветка ни
снежинки,  голая талая тундра.  Приехала  я  в  стойбище,  сказываю  о
цветке,  а мне одни не верят, другие ругают, надо было цветок выкопать
и привезти.  Побоялась я тогда...  Сорвать побоялась,  а  выкопать  не
догадалась.
     Наташа с восхищением смотрела на тетю Мэневу.
     Эта женщина  видела  волшебный  цветок,  и  Наташа  нисколько  не
сомневалась в этом.
     - Мы  с Илюшей пойдем в тундру и поищем хаерад цветок,  - сказала
она. - Правда, Илюша, пойдем?
     - Пойдем, - согласился Илюша.
     - И я пойду, - сказал Игорь. - Все равно делать нечего. Каникулы.
     - А вы с нами, тетя Мэнева, пойдете?
     Мэнева улыбнулась.
     - Да  ведь  разве  его  найдешь!  Тут  люди  жизнь  прожили,  а о
хаерад-цветке только слыхали.  У нас на острове его  только  двое-трое
видели и то давно.
     - А мы попробуем,  - настаивала Наташа.  - Пойдемте с нами,  тетя
Мэнева.
     - Вот разве только в тундре давно не  бывала.  Хочу  походить  по
острову. А только Ефима нужно подождать. Тогда можно.
     Илюша вскочил, сверкнул глазами.
     - А мы и нися позовем. Он с нами обязательно пойдет.
     - Нися - отец,  Ефим - отец Илюшки,  - пояснил Степан Егорович. -
Он  охотник  и остров до последней кочки с юга на север и с востока на
запад вдоль и поперек исходил и изъездил. Все знает.
     - А вот хаерад-цветка не встречал, - вставила Мэнева.
     В эту минуту она,  должно быть,  даже гордилась,  что  вот,  мол,
такой охотник и знаток острова, как ее Ефим, хаерад-цветка не видел, а
она видела.
     Когда Мэнева  забывала  об  окружающих,  она  становилась смелее,
говорила громче,  и глаза ее поблескивали. Казалось, она освобождалась
от какой-то тяжести, видимо, тяжести прошлого.
     Сейчас она была такой,  и Наташа невольно залюбовалась  этой  уже
немолодой  ненкой.  Мэнева  в  такие  минуты  по-своему  была особенно
красива.  И уже вместо "Да ведь разве  его  найдешь!"  она  решительно
заявила:
     - Ефим вернется - все поедем в тундру.
     - Искать хаерад-цветок! - воскликнул Илюшка.
     - Волшебный солнечный цветок, - сказала Наташа.
     - Полярную гвоздику! - заключил сказочник.



     Петр Иванович,  отец  Наташи,  распрощавшись с дочерью и со всеми
остальными, поспешил на судно - приближалось время отхода.
     Подступала полночь,  а  солнце так и не закатывалось.  Оно висело
над Медвежьей губой,  на северо-западе,  прохладное и неяркое,  словно
посмеивалось над людьми: свечу, а не грею.
     Уходя с матерью домой, Илюша пригласил:
     - А завтра к нам. И ты, Наташа, и ты, Юре. Приходите в гости.
     - Мне бы хотелось на оленях покататься!  - тихо сказала Наташа. -
Я еще никогда не ездила на оленях. Только во сне.
     - На оленях? - Илюшка рассмеялся. - Э, да это раз плюнуть. Завтра
погостишь у нас, а потом и поедем на оленях.
     - А как без снега?  - спросила  на  всякий  случаи  Наташа,  хотя
слышала, что на оленях ездят по тундре и летом.
     - А зачем нам снег?  Вот на собаках, тогда по снегу. У нас теперь
все  собаки  безработные  до  первого  большого  снега.  А олени есть,
сегодня из тундры две упряжки пришли. Покатаешься.
     - Почему же я ни оленей, ни собак не видела? Где они?
     Тетя Мэнева уже давно тянула Илюшу за руку,  чтобы идти домой,  а
мальчик упирался, не глядя на мать, и продолжал разговор с Наташей.
     - Когда вы приехали,  как раз из  тундры  и  пришли  две  оленьих
упряжки.  С  ними  привели  одного оленя с подбитой ногой.  На нем уже
ездить нельзя. Его тут забили, вот все собаки и сбежали туда с берега,
пожрать.  Они  завсегда издали запах битого оленя чуют.  Мяса-то им не
дают, а вот потроха - это для них.
     - Это как же забили? - в ужасе спросила Наташа. - Убили?..
     - Ну да, забили, на мясо, - спокойно отвечал Илюша.
     - Страшно.
     Илюша передернул плечами.
     - Чего страшного! Обыкновенно. Ведь оленина-то все равно нужна. А
вот осенью в тундре,  в стадах массовый забой бывает,  я видел, и даже
мне было страшновато.
     - Пойдем,  пойдем,  не пугай  девочку  на  ночь,  -  еще  сильнее
потянула сына Мэнева.
     - До свидания, - крикнул из-за двери Илюша.
     На другой день,  проснувшись,  Наташа услышала в соседней комнате
разговор.  Она сразу же узнала голоса Степана Егоровича и  Илюши.  "На
острове, в Заполярье!" - вспомнила она и стала поспешно одеваться.
     - Пойдем скорее к нам,  - вскочив,  закричал Илюша,  когда Наташа
вышла и поздоровалась.
     - Да подожди ты,  - возмутилась Вера  Андреевна.  -  Дай  девочке
умыться да позавтракать.
     - И нет,  и нет, и нет, - запротестовал мальчик. - Ничего есть не
смей,  мама заругается. Уже все готово, и мама ждет. И умоешься у нас.
- Он ухватил Наташу за рукав и потащил к двери.
     Вера Андреевна схватила Наташу за другую руку.
     - Не смей,  не смей ничего есть,  -  кричал  Илюшка.  -  Мама  не
велела.
     Вера Андреевна тащила Наташу к умывальнику,  и гостья  не  знала,
что ей делать. Тогда Илюша отпустил руку Наташи и угрожающе прошептал:
     - Если хоть кусочек,  хоть кусочек съешь,  я уйду и на оленях  не
покатаешься.
     - Тетя Вера, - умоляюще проговорила Наташа. - Я не хочу есть, вот
правда не хочу.
     - А умываться? - не отступалась Вера Андреевна.
     - Ну ладно, - смилостивился Илюшка. - Умывайся скорее и бегом.
     - Компромисс, - рассмеялся Степан Егорович. - Давно бы так.
     - Пойдемте,  - потянул Илюшка и сказочника,  когда Наташа наскоро
сполоснула руки и лицо.
     - Обедать обязательно домой, - крикнула вслед Вера Андреевна.
     - Фьють! - свистнул в ответ Илюшка. - В обед мы будем в тундре.
     Тетя Мэнева  была не менее гостеприимна и щедра на угощения,  чем
Вера Андреевна.  На столе у нее тоже были и  оленина,  и  пельмени,  и
голец,  и камбала,  и холодец,  и пироги.  И опять,  конечно,  искусно
приготовленные оленьи языки.
     - Что же ты,  Наташенька,  плохо кушаешь?  - улыбалась Мэнева.  -
Мало кушаешь,  плохо кушаешь.  Надо много, надо хорошо кушать, как мой
Ефим.  Он  сырое  мясо,  мороженую  оленину любит.  Строгает и кушает,
строгает и кушает. Наверно, пол-оленя может скушать.
     От спирта,  предложенного  Мэневой,  Степан  Егорович  решительно
отказался, а сама хозяйка выпила одну за другой три рюмки.
     - Ты ведь знаешь,  Мэнева, я не употребляю, - отводя руку хозяйки
с рюмкой,  сказал Степан Егорович.  - В молодости  немного  баловался,
когда плавал.  И покуривал. А потом отказал всей этой гадости. Вот ты,
Мэнева, о мороженой оленине вспомнила. Этого я бы не против. Давненько
не пробовал.
     - Ах ты,  - всполошилась тетя Мэнева.  -  Что  же  это  я,  и  не
предложила.  А ведь раньше видела,  ты,  Егорыч, помню, тоже строгал и
кушал. Сейчас до ямы дойду.
     Вскоре Мэнева  принесла  огромный кусок розовой мороженой оленьей
мякоти.  Она вытащила из деревянных ножен,  висящих у нее  на  широком
матросском ремне, большой охотничий нож и подала Поморцеву.
     - Скушаешь все - сыт будешь, - сказала Мэнева. улыбаясь.
     Сказочник взял  нож и попробовал его на ноготь.  Потом он легко и
ловко отстрогнул от куска длинную,  вмиг изогнувшуюся в маленькую дугу
ровную полоску мяса. Было видно, что нож остер, как бритва.
     С чувством затаенного любопытства и страха  наблюдала  Наташа  за
Степаном  Егоровичем,  а  он  один  конец мясной полоски взял в зубы и
быстрым взмахом ножа снизу вверх отсек его у самых  губ.  Наташа  даже
вскрикнула от испуга. А губы? А нос? Нет, ничего, крови нету, и Степан
Егорович улыбается и жует.
     Наташа стояла перепуганная, а тетя Мэнева и Илюшка, глядя на нее,
хохотали.
     Пока сказочник  пережевывал кусок,  тетя Мзнева взяла у него нож,
так же быстро и сноровисто отстрогнула от куска длинную  полоску,  так
же  ухватила один конец ее зубами,  а потом тоже снизу вверх,  к носу,
отсекла его резким ударом ножа.
     От Алексея  Кирилловича  Осипова  Наташа слышала,  что ненцы едят
сырое мороженое и горячее,  от только что зарезанного оленя мясо. Но о
таком употреблении ножа она не знала и потому перепугалась.
     - И ты так умеешь? - спросила она у Илюши.
     - А чего тут уметь. Просто. О, уже восемь часов. Сейчас поедем.
     - На оленях?
     - Понятно, на оленях. Я скоро приду. Собирайтесь.
     Наташа моментально забыла  о  своем  испуге  и,  тормоша  Степана
Егоровича, закричала:
     - На оленях! На оленях! Степан Егорович, поедем на оленях!
     Спустя полчаса в комнату вбежал Илюша.
     - Упряжка здесь. Поехали.
     Тетя Мэнева принесла для Наташи свою малицу.
     - Надень,  - сказала она.  - В  тундре  мокро,  болото,  на  ходу
брызгать будет. Надень!
     Илюша тоже надел малицу,  подпоясался ремнем.  На его ремне висел
нож  в  деревянных  ножнах,  как  у  тети  Мэневы,  но только размером
поменьше.
     Невдалеке от  дома  стояли  две  нарты.  Запряженные  в них олени
прилегли  на  землю.  Нарты  были  покрыты  шкурами.   Пожилой   ненец
приветствовал Поморцева:
     - Здорово, Юре! Когда приехал? Садись!
     - Здорово,  Василий!  -  весело  ответствовал  сказочник.  -  Как
поживаешь?
     По окрику Василия олени вскочили. Илюша взял с нарт длинный шест,
который,  как знала Наташа,  назывался хореем и служил для  управления
оленьей упряжкой.
     - Садись!
     Едва веря  своему счастью,  Наташа осторожно села на нарту позади
Илюши. Степан Егорович поместился на нарте у Василия.
     - О-гхэй! - крикнул Василий и приподнял хорей.
     Олени стронули нарты,  побежали сначала тихонько, потом быстрее и
быстрее.
     - О-гхэй! - покрикивал Василий.
     - О-гхэй!  -  вторил  ему Илюшка.  Он лихо управлял упряжкой,  на
спусках  энергично  притормаживал  нарты  хореем,  а   когда   упряжка
отставала  от  упряжки Василия,  залихватски кричал:  "О-гхэй!  Пошел!
Пошел!"
     Бескрайняя тундра пестрела мелкотравьем, тусклыми мелкими цветами
и мхом-ягелем.  Нарты то скользили по  ровной  травянистой  глади,  то
вдруг проваливались в болото,  и тогда стремительные струи воды высоко
вырывались из-под полозьев.  Хорошо,  что тетя Мэнева заставила Наташу
надеть малицу.
     На пути  изредка  встречались  высотки,  густо  поросшие   мелкой
ромашкой  и  лютиком,  совсем  крошечной  незабудкой  и  морошечником.
Небольшие высотки объезжали,  на растянувшиеся - оленей гнали, сойдя с
нарт.  На высотках было сухо,  а главное - интересно с них осматривать
тундру.  От берега отъехали так далеко,  что  уже  не  было  видно  ни
колхозного  поселка,  ни метеорологической станции.  Казалось,  что на
дальних подступах тундра,  как и океан,  дышит  и,  как  океан,  несет
запахи  соленых полярных ветров.  А вот цветы в Заполярье почти совсем
не пахнут.  Наташа набрала небольшой букетик,  поднесла к  лицу  -  по
запаху  цветы  удивительно  безжизненны,  а для глаза живут,  как и на
Большой земле.
     Но вот  на  пути  встретилась  речка,  не очень широкая,  но и не
ручеек.  Она тянулась далеко-далеко,  и Василии направил упряжку вдоль
ее берега.
     - Дальше не проехать? - спросила Наташа
     - Почему  не проехать?  Проедем,  где будет помельче,  - спокойно
ответил Илюшка.
     - А олени умеют плавать?
     - Еще  как!  Они  могут  губу  переплыть  и  переплывают.  Только
сейчас-то зачем? Мы-то на нартах не поплывем.
     Наташа плавала мастерски и даже имела третий  спортивный  разряд,
чем гордилась. Она спросила.
     - А ты?
     - Что я?
     - Ты плавать умеешь?
     - Я немного умею.  Дядя Осипов научил. А у нас на острове плавать
умеют  только  русские.  Они  на  Большой  земле  купались,  научились
плавать.  У нас купаться плохо,  холодно.  Потому все ненцы плавать не
умеют.  А дядя Осипов купается и в  Медвежьей  губе.  И  я  купался  и
научился плавать.
     Наташа удивилась. Жить на острове, среди воды, океана, и не уметь
плавать!
     - Мы с тобой тоже будем здесь купаться  и  плавать.  Я  не  боюсь
холодной воды.
     Илюша недоверчиво посмотрел на девочку, но промолчал.
     В это время Василии резко повернул упряжку на реку.
     - Э-гхэй!  Илюха,  держись!  - крикнул он и что есть духу  погнал
упряжку через реку.
     - Э-гхэй! - крикнул Илюшка и взмахнул хореем. - Наташа, держись.
     Олени смело  ворвались в воду и в несколько минут вброд пересекли
реку. Василий и Илюшка тоже бежали вброд. Сказочник и девочка плыли на
нартах, защищаясь от воды шкурами.
     - Водный рубеж преодолен победно, - торжественно сказал Поморцев,
отряхиваясь от воды.
     Островная тундра была полна птиц. Куропатки взлетели из-под копыт
оленей  передней упряжки.  Птичий гомон царил над маленькими озерками,
мимо которых мчались олени.  Маленькие пичуги стригли воздух,  кружили
над упряжками,  взмывали в небо и там,  в высоте,  исчезали.  Кажется,
Наташа еще никогда не видела столько птиц,  не слышала такого птичьего
разноголосья.  Как  все  это  было  далеко от того,  что описывалось в
книгах,  от "белого безмолвия",  от айсбергов и  ледяных  пустынь,  от
снежной пурги и морозных штормов.
     - Илюша, ты читал Джека Лондона?
     - Читал.
     - Здесь тоже Заполярье, Арктика, а все не так, как у него.
     Илюша усмехнулся.
     - Ты останься здесь на зиму,  - сказал  он.  -  Тогда  увидишь  и
побольше,  чем у Джека Лондона. Другой раз из дому не выйдешь. Ветер с
ног сшибает.  Темень. Люди ходят - за канаты держатся, а то и ползком.
Снегу  до  крыш  наметает.  В  такую пору одному в тундре или в море -
верная гибель.
     - И погибали?
     - У-У,  еще сколько!  Теперь меньше,  все-таки радио,  вертолеты,
самолеты,  спасательные  отряды.  А раньше много погибало - терялись в
тундре,  замерзали,  разбивались, тонули. А моего дедушку так на охоте
морж погубил - бивнем лодку раздробил.
     Передняя упряжка повернула на запад, потом на юг.
     - Теперь домой, - сказал Илюшка. - Накаталась? Хорошо?
     - Саво!  - с  улыбкой  ответила  Наташа.  Она  вчера  узнала  это
ненецкое слово "саво" - хорошо.
     Не доезжая поселка, Василий остановил оленей.
     - В этом месте наши всегда останавливаются,  - тихо сказал Илюша.
- Здесь молила Ивана Хатанзея, первого председателя островного Совета.
Его убили враги.
     Он соскочил с нарт и пошел к передней упряжке.  Наташа  поспешила
за ним.
     На прибрежной  сопке  стоял  невысокий  памятник,  вытесанный  из
камня.
     Степан Егорович снял шляпу.  Откинули  савы-капюшоны.  Василий  и
Илюша. На памятнике Наташа прочитала:
     "Иван Хатанзей. Погиб от рук врагов Советской власти".
     А вечером дома Степан Егорович рассказал историю Хатанзея.



     Слово "революция"  на далеком заполярном острове впервые произнес
не  кто-нибудь  другой,   а   царский   чиновник,   грозный   посланец
архангельского  губернатора.  Впрочем,  новое  для  ненцев слово он не
произнес, а почти прорычал:
     - Бунт! Р-р-революция!.. Я тебе покажу, смутьяну! Сошлю!
     Ссылать человека с этого острова, пожалуй, было уже некуда, разве
только на Северный полюс или на тот свет.
     Угроза относилась к молодому ненцу-охотнику  Ивану  Хатанзею.  Но
Иван  Хатанзей  Северного полюса не боялся,  хотя там в те времена еще
никто не бывал.  А на тот свет ему,  двадцатилетнему,  было рановато и
совсем не хотелось. Вообще ни о ссылке, ни о смерти он не думал, когда
по наивности спокойно и прямо в глаза заявил чиновнику:
     - Твоей церкви нам не нужно!
     С Большой земли на остров привезли часовню, вот почему так сказал
молодой Хатанзей.  Со своими старыми деревянными идолами-божками ненцы
обращались очень вольно. В добром настроении они угощали божков салом,
а   рассердившись,  могли  их  и  побить,  особенно,  если  перепадала
сярка-другая -  стаканчик  водки,  которую  привозили  русские  купцы.
Потому  и  к  христианскому  богу  многие  ненцы  особого  уважения не
испытывали.
     А Иван  Хатанзей знал,  что никакого бога нет.  Об этом ему еще в
прошлые годы часто говорил Степан Егорович Поморцев.  Да  и  сам  Иван
Хатанзей  не  раз  убеждался,  что в молитвах толку ни на грош.  После
молитв никаких особых удач ни на охоте, ни на рыбном промысле не было.
Зато  бывало  и так:  и не помолится Иван,  а в чум вернется с богатой
добычей.
     С губернским  чиновником тогда на пароходе приехал священник.  Он
должен был крестить последних некрещеных ненцев и малышей.
     - Не гневай бога, Иван, - увещевал молодого охотника православный
батюшка. - Грех большой на душу принимаешь!
     Но бог  почему-то не гневался на Ивана Хатанзея.  Вот и на другой
день после неприятного разговора о часовне  охотник  привез  на  своих
нартах из тундры кучу песцов.
     Зато продолжал гневаться чиновник.  Вечером в салоне за ужином, в
компании попа и капитана парохода, он все еще грозился:
     - Сошлю сукина сына!
     - Накажи, накажи еретика! - подстрекал батюшка.
     - Да куда вы его сошлете? - посмеивался капитан парохода. - Тут и
так ссылка не лучше Сибири.
     - Вот в Сибирь и сошлю!  На каторгу, на рудники, в кандалы! Увезу
к губернатору, на суд его превосходительства...
     После нескольких  рюмок  коньяку  чиновник   пришел   в   хорошее
расположение  духа  и стал вспоминать анекдоты.  Неумело подстраиваясь
под разговор ненцев, он рассказывал:
     - Собрался  самоедин на охоту на морского зверя,  а он,  надо вам
сказать,   уже   крещеный   был.   Собрался,   значит,    и    молится
Николаю-угоднику: "Николуск-а-угод-ницек, помоги больсого зверя убить!
Свецку с мацту поставлю".  Высотой,  значит,  с  мачту  свечку  обещал
поставить.  Помолился и поехал к морю.  А там видит - большущий тюлень
плывет.  Прицелился самоедин и бах-бах!  Тюлень перевернулся  на  воде
кверху брюхом.  Обрадовался наш самоедин и смеется над угодником: "Вот
как вашего брата надувают!"  Не  будет,  мол,  тебе,  Никола,  никакой
свечки. И только он эти слова выговорил, тюлень обратно перевернулся и
нырнул в глубину.  Поник головой  наш  горе-охотник  и  говорит:  "Ох,
Николуска-угодницек, с тобой и посутить-то нельзя".
     Чиновник хохотал. Батюшка осуждающе качал головой:
     - Вот так богохульников и наказывают.  Господь бог все видит, все
слышит.
     - Да ведь это же анекдот, господа, - улыбнулся капитан.
     - А вот и не анекдот,  а притча  правдивая,  -  упорствовал  поп,
подливая в рюмки вино. - Наказать, и сие суть наказание божие!
     - Увезу самоедина на  суд  губернаторский!  -  опять  загорячился
чиновник,  вспомнив Хатанзея. - В трюм посадим и увезем в город, а там
- на каторгу!
     Утром капитан  парохода,  бывалый мореход,  сам в прошлом простой
помор-зверобой, тихонько предупредил Ивана Хатанзея о коварном замысле
чиновника. А когда чиновник строго-настрого запретил Ивану до отплытия
парохода покидать чум,  охотник поверил словам капитана,  почувствовал
недоброе. Запрет русского начальника насторожил его.
     Вечером Иван посоветовался с отцом,  старым  Хатанзеем,  а  ночью
запряг оленей,  погрузил на нарты кое-какую поклажу, прихватил собак и
тайком покинул стойбище.
     Он уехал на северо-восток,  на Карскую сторону, зная, что там его
никто не разыщет.
     И снова   гневался   чиновник,   взбешенный  исчезновением  Ивана
Хатанзея.  Снова он угрожал,  теперь уже другим ненцам, требуя найти и
вернуть беглеца. И снова упрашивал и увещевал поп, грозя судом божьим.
Но под разными предлогами островитяне отговаривались: где его найдешь,
остров велик, напрасно время терять.
     Вскоре пароход ушел и увез чиновника.  На этот раз,  опять-таки в
салоне,  вспомнил капитан парохода Ивана Хатанзея и слова из анекдота.
Сказал чиновнику:  "Вот как вашего брата надувают!" Чиновник и батюшка
молчали, хмурились, но от коньяка не отказывались.
     С другим пароходом  на  остров  привезли  приказ  губернатора  "О
поимке  самоедина  Ивана  Хатанзея".  Но  никто из ненцев и не подумал
выполнить волю начальства.
     Пять лет  был  в  действии  строгий приказ губернатора.  Пять раз
поднималось над заполярным островом  солнце.  И  пять  лет  прожил  на
северо-восточной   оконечности   острова  в  полном  одиночестве,  как
Робинзон,  охотник Иван Хатанзей.  Изредка он виделся лишь с отцом, но
старый Хатанзей никому и никогда не говорил об этих встречах.
     В летнее время к острову дважды подходил пароход, и появляться на
глазах у русских было опасно. Опасно было встречаться и в зимнее время
с богачом-многооленщиком Теняко,  которому было приказано о  появлении
Хатанзея  сообщить  при первой возможности.  Хотя многие считали,  что
охотник давно погиб,  Теняко не терял  надежды  на  вознаграждение  за
донос.
     На шестой год,  как всегда,  когда солнце полные сутки без захода
кружило  над  островом,  а  Медвежья губа очистилась ото льда,  пришел
пароход.  Приехал на пароходе сказочник Степан Егорович  Поморцев.  Он
давно не бывал у своих друзей-островитян.
     Приехал на остров еще один русский,  не молодой,  но и не старый,
гладко бритый, тепло одетый. Он купил у одного из ненцев совик, пимы и
нож в деревянных ножнах и неожиданно исчез.  О нем  в  стойбище  скоро
забыли.
     А Степан Егорович,  узнав  о  печальной  судьбе  своего  друга  и
ученика Ивана Хатанзея, сказал ненцам:
     - Его надо разыскать! Теперь губернатора нет, и приказ его больше
не имеет никакой силы. И чиновников больше нет, и богачей нет.
     - А куда же они пропали? - спрашивали удивленные островитяне. Они
привыкли верить Степану Егоровичу.
     - Прогнали, - коротко ответил Поморцев. - В России революция!
     Так во  второй  раз  прозвучало  на  острове  Новый  пока все еще
непонятное для ненцев слово.  В большом чуме старого Хатанзея Поморцев
рассказывал  им о событиях,  которые происходили на Большой Земле.  Он
говорил о Ленине, о большевиках, о Советской власти.
     - Теперь и к вам новая жизнь придет!
     - Это что  же,  наш  Ваули  Ненянг  вернется?  -  спросил  старый
Хатанзей,  от  которого  еще  в давние годы Поморцев слышал легенды об
отважном вожде ненцев,  поднявшем в тундре  восстание  против  царских
воевод.
     - Нет, - ответил Степан Егорович, - Ваули уже не вернется. Он жил
давно,  больше ста лет назад.  Но то, что хотел сделать для вас Ваули,
теперь сделают большевикн,  сделает Ленин.  Не  вернется  Ваули,  зато
вернется в стойбище твои Иван. Теперь ему некого бояться.
     - Если ты говоришь правду,  Степан,  - сказал Хатанзей,  - то это
дух Ваули вьется над тундрой.
     - Пусть пока будет по-твоему,  - согласился Поморцев.  - А сейчас
нужно ехать за Иваном.
     Отец Ивана старый Хатанзей молчал.  Хотя он втихомолку  и  сказал
Степану  Егоровичу о стоянке молодого охотника,  но все еще побаивался
за сына.  Однако ненцы скоро убедили его поехать за молодым Хатанзеем,
потому  что  они  верили  Степану  Егоровичу.  И  олений аргиш из трех
упряжек двинулся на северо-восток. С ненцами поехал и Поморцев
     На четвертый день они разыскали чум Ивана Хатанзея. И велико было
удивление Поморцева и ненцев,  когда в чуме у Ивана они встретили того
русского,  который несколько дней назад приехал на остров, купил совик
и пимы и неожиданно исчез.
     - Решил   поохотиться,  страсть  такая,  -  объяснил  неизвестный
Поморцеву и назвал себя: - Отчаров
     - Но ведь сегодня Иван уедет,  - сказал Степан Егорович. - Как вы
останетесь? Наверное, непривычно?
     - Ничего,  немного поживу. Мне, охотнику, привычно. Попрошу Ивана
чум и собак оставить.
     Иван Хатанзей  несказанно  обрадовался приезду сказочника и отца.
Выслушав Поморцева,  он быстро собрался. Отчарову он оставил свой чум,
всю провизию и двух собак и обещал к нему наведываться.
     Вернулся Иван  Хатанзей  в  родное  стойбище,  в  родную   семью.
Отпраздновали  радостную  встречу.  И  снова  стал  Иван  охотиться на
морского и тундрового зверя и кормить семью.  Со  следующим  пароходом
уехал на Большую землю Поморцев.



     Проходили годы. На Новом давно хозяйствовал и правил всеми делами
островной Совет,  а председателем Совета оленеводы и зверобои  избрали
Ивана Хатанзея.
     У кулака Теняко большую  часть  оленей  отобрали  и  распределили
среди тех,  кто у него раньше батрачил.  Бедняки получили свое, ими за
многие годы заработанное и ранее неоплаченное.  Сам  Теняко  уехал  из
стойбища, пригрозив председателю Ивану Хатанзею за отобранных оленей.
     Но Хатанзей не боялся угроз кулака.  Дважды  приезжал  на  остров
Степан Егорович Поморцев и многому еще научил молодого председателя.
     - Ты теперь - президент острова!  - говорил Поморцев.  - Во  всем
советуйся с народом, учись, побольше читай и никого не бойся!
     - Председатель!  Президент! - улыбались ненцы, повторяя новые для
них слова.  А значение слова "революция" они уже давно знали. Они сами
совершали на своем острове революцию.
     Два раза побывал Иван Хатанзей на Большой земле, в большом городе
он встречался с большевиками и сам вступил в партию. Многое уже познал
Иван, но не знал он, кто такой Отчаров, который все еще жил на острове
и которого в первые дни его приезда молодой охотник  приютил  в  своем
чуме.  Не  знал  председатель  и  о  том,  как часто стали встречаться
бежавший из стойбища кулак  Теняко  с  Отчаровым.  Не  знал  президент
острова,  как не знали и другие ненцы,  что Отчаров совсем не Отчаров,
а...



     В феврале двадцатого года из  Архангельска  на  ледоколе  "Минин"
бежал  за  границу  белогвардейский генерал Миллер.  Он бежал со своим
штабом,  спасаясь от возмездия  народа.  За  ним  увязались  и  многие
архангельские   заводчики,   лесопромышленники  и  судовладельцы.  Еще
раньше,  почувствовав  недоброе,  убрались  интервенты  -   англичане,
американцы и французы.
     Поручик белогвардейской контрразведки Лебяжий на ледокол опоздал.
Некоторое время он метался по берегу Северной Двины,  не зная,  на что
решиться.  А ледокол уходил все дальше и дальше,  и  с  Соломбальского
берега его обстреливали из винтовок.
     Услышав выстрелы,  Лебяжий вспомнил о своей английской офицерской
шубе.  Каждую  минуту  его  могли  арестовать.  Теперь  в Архангельске
белогвардейскому контрразведчику хорошего ждать было нечего.  И он  до
поры до времени спрятался.
     Скрывался Лебяжий в одной из пригородных деревень.  Прятался, как
вор, боясь даже ночью показаться на деревенской улице. Раньше он носил
щеголеватые усики и прямой английский пробор.  Теперь он  побрился,  а
волосы  стал отращивать по-мужицки.  Английский многокарманный френч и
краги сменились домотканой холщовой  рубахой  и  поморскими  бахилами.
Неведомыми  путями  ему  выправили и доставили в деревню удостоверение
личности на имя Отчарова.
     Пять месяцев  воровски прятался Лебяжий - Отчаров в деревне,  а в
июле с первым  пароходом  бежал  на  остров  Новый.  Из  Заполярья  он
надеялся  скрыться  за границу,  но осуществить этот план ему так и не
удалось.  Лебяжий все больше озлоблялся - на друзей,  покинувших его в
Архангельске,  на  Советскую  власть,  которая  не  сулила  ему ничего
доброго,  на ненцев, которых он презирал и называл дикарями. И в диком
бессилии озлоблялся на самого себя.
     Спустя несколько лет он,  наконец,  нашел единомышленника, хотя в
душе его презирал. Это был Теняко.
     Однажды на стоянку к Отчарову и Теняко приехал  с  двумя  другими
ненцами председатель островного Совета Иван Хатанзей.
     - У нас скоро новые выборы,  - сказал Хатанзей Отчарову. - А ты и
на прошлых выборах не был.  Приезжай обязательно в Медвежье,  в Совет,
записаться в списки!
     Записываться не  входило  в планы Лебяжьего.  Каждое упоминание в
официальных документах и списках его имени,  даже и ложного,  угрожало
его безопасности.  В этом году или,  в крайнем случае,  на будущий год
Лебяжий решил во что бы то ни стало выбраться на Большую землю. Только
не    в    Архангельск,    где    белогвардейского    контрразведчика,
арестовывавшего коммунистов и сочувствующих Советской власти,  все еще
могли  помнить.  Лучше в Мурманск,  а оттуда через границу в Финляндию
или морем на каком-нибудь иностранном лесовозе.
     "Пока зима и нет пароходов,  нужно избавиться от Хатанзея,  чтобы
он и не помышлял о списках,  - решил Лебяжий. - Для такого дела Теняко
подходящий человек, лишенный и оленей, и права голоса, и обозленный на
председателя".
     В предвыборные  дни  президент  острова  часто  выезжал  в другие
становища.  На  этот  раз  он   поехал   на   восточную   сторону,   к
метеорологической  станции,  где  поблизости  расположились  стойбищем
несколько ненецких семей.
     Хатанзей провел  собрание ненцев вместе с русскими метеорологами,
собрал наказы островному Совету и  возвращался  на  упряжке  домой,  в
Медвежье.
     Едва он отъехал километров пять-шесть,  как услышал  позади  чуть
уловимый шум нартовых полозьев, потом призывные крики.
     "Должно, из  стойбища  или  со  станции   догоняют,   -   подумал
председатель и попридержал оленей. - Видно, забыли что-то сказать".
     Легкий ветер дул с северо-востока,  в спину Хатанзею, и потому он
скоро хорошо расслышал голос с настигающей его упряжки:
     - Эй, председатель! Погоди-ко!
     Хатанзей хореем    затормозил   нарты.   Шедшая   сзади   упряжка
поравнялась с ним.
     В темноте полярной ночи Иван различил на нартах двух человек,  но
не узнал их.
     - На  моих  олешках  катаешься?!  Вот и пришло время взять их мне
обратно.
     Теперь Хатанзей узнал: кричал Теняко. У председателя было с собой
ружье, но он даже не подумал о нем.
     Зато свое  ружье навел Теняко.  Над заснеженной пустыней в тишине
выстрел хлопнул, как удар бича, коротко и резко.
     Раненый Хатанзей  упал  на  нарты  и  крикнул на оленей.  Он ждал
второго выстрела,  но его не было.  Упряжка Хатанзея  понеслась.  Иван
чувствовал острую боль, терял силы и слышал погоню.
     Вероятно, он на какое-то  мгновение  потерял  сознание,  выпустил
хорей, свалился с нарт.
     Напуганные выстрелом олени умчались.  За ними  на  своей  упряжке
погнался Теняко.
     А над раненым Хатанзеем склонился так и не узнанный им человек.
     Удар ножом был таким же резким и коротким, как выстрел.
     Теняко нагнал упряжку Хатанзея и вскоре вернулся. Лебяжий вскочил
на вторые нарты, и упряжки рванулись на северо-восток.
     В полярной ночи на снегу остался лежать  мертвый  Иваи  Хатанзей,
первый председатель островного Совета.
     По рассказу Поморцева,  Теняко арестовали и судили за убийство, в
котором он скоро сознался.  Лебяжий долго скрывался на острове.  Потом
нашли его растерзанный труп.  Белый палач нашел  смерть  от  когтей  и
зубов белого медведя.
     Свой колхоз ненцы назвали именем погибшего президента острова.



     - Илюша, покажи мне чум.
     - Какой чум?
     - Чум, в котором ненцы живут.
     - А где же я тебе возьму?! Чумов здесь давно нету. Все мы, ненцы,
в домах живем. Здесь поселок, называется база оседлости.
     - Ох, а я хотела посмотреть настоящий чум.
     - Чумы теперь только там,  в стадах,  далеко. Там пастухи в чумах
живут, бригадами. Бригады меняются.
     - А можно туда поехать, в стадо? Ведь там много оленей.
     Илюша задумался, потом сказал:
     - Знаешь, Ната, скоро у нас будет праздник - День оленя.
     - Не День оленя, а День оленевода, - поправил Алексей Кириллович.
     - Да, День оленевода, - повторил Илюшка. - Ух, как это интересно!
Гонки  оленей.  А  потом  будут  трубку-топор  и  ножи метать,  тынзей
бросать...
     - Тынзей?..
     - Ну да, тынзей. Это такая веревка с петлей, чтобы оленей ловить,
-  Илюшка  покрутил  над  головой воображаемым тынзеем и выбросил руку
вперед, словно что-то метнул.
     Наташа с восхищением смотрела на Илюшку
     - И мы поедем на этот олений праздник?
     - На  праздник  оленеводов,  -  теперь  уже  поправил  Илюшка.  -
Обязательно поедем.  Все поедут. Это большой праздник. С Большой земли
к нам приедут.
     - Я тоже поеду,  - послышалось из другой комнаты. Это подал голос
Игорь.  Он опять проспал и завтракал с запозданием в одиночестве.  - А
то вы тогда на оленях катались, а меня не взяли.
     - А  ты  спи  больше,  - подразнил приятеля Илюшка,  - тогда и на
праздник не попадешь.
     - Не  просплю,  - отозвался Игорь.  - Я в ту ночь совсем спать не
буду.
     - Знаем, как ты не будешь спать, - засмеялся Илюшка. - Ешь и пей,
а то мы опять без тебя уедем.
     - Куда  уедете?  -  неуверенно сказал Игорь.  - Оленей-то сегодня
нету.
     - А мы на доре или на лодке по заливу.
     - Правда, поедем по заливу? - обрадовалась Наташа.
     - Не уедете, не уедете, - торжествующе кричал из-за стенки Игорь.
- Все доры в море, на промысле.
     - У нас своя лодка есть, - сказал Илюшка.
     - Ну поехали,  - появляясь в дверях,  закричал Игорь.  - Чур я на
руле!
     - Ничего,  и на веслах  тоже  посидишь,  -  наставительно  сказал
Илюшка. - У нас и руля нет, веслом управляем.
     Алексей Кириллович уже ушел на станцию, на работу. Сказочник дома
не ночевал,  гостил у соседей,  записывал от старого Хатанзея ненецкие
легенды.
     - Куда  собрались?  -  обеспокоенно  спросила  Вера Андреевна.  -
Далеко не ходите, слышишь, Игорь!
     - Не  беспокойтесь,  тетя  Вера,  мы  только  по  берегу погуляем
немножко.  - Илюшка,  конечно,  знал:  заикнись он о поездке на лодке,
тетя Вера ни Игоря, ни Наташу на шаг из дому не отпустит.
     Втроем они вышли из дому и  отправились  на  берег.  Недалеко  от
дома,  где жили Осиповы,  стояла метеостанция - домик с четырехскатной
крышей,  башенкой и бесчисленными всех видов антеннами.  Над  башенкой
неторопливо  кружились  робинзоновы полушария - четыре полуопрокинутые
чашечки на стержнях и так же медленно поворачивался флюгер.
     Наташа залюбовалась робинзоновыми полушариями, остановилась.
     Вдруг из-за метеостанции взлетел вверх большой желтоватый шар.
     - Смотрите, смотрите, - закричала Наташа. - Воздушный шарик!
     - Никакой не шарик,  а обыкновенный зонд,  - авторитетно и  важно
опроверг Игорь.
     - Какой зонт?  - удивилась Наташа. - Воздушный шарик. У нас такие
на   праздники   продают,  разноцветные  -  красные,  синие,  зеленые.
Игрушечные.
     - Никакие не игрушечные,  - настаивал Игорь.  -И не зонт, а зонд.
Для наблюдений.
     - Не спорь,  Наташа,  - примирительно сказал Илюша. - Он знает. У
него отец, Алексей Кириллович, начальником на станции.
     Воздушный шар-зонд   поднимался   все   выше   и  выше,  медленно
отклоняясь на северо-восток, и наконец совсем скрылся.
     - Ветер  юго-западный,  -  так  же  солидно  и авторитетно заявил
Игорь. - Хорошая погода будет.
     - А  ты  откуда  знаешь?  -  чуть  уязвленная  разговором о шаре,
спросила Наташа. - Ты тоже наблюдатель?
     - Не наблюдатель,  а знаю.  - Игорь надолго замолчал, раздумывая,
стоило ли объяснять девчонке:  все равно ничего не  поймет.  Потом  он
пробормотал будто для себя: - Юго-запад всегда несет хорошую погоду, а
юго-восток - всегда дождь или снег. А северо-восток, раньше норд-остом
назывался,  по-иностранному,  ветер  холодный,  не сильный,  а резкий,
противный.
     После этих солидно и веско сказанных слов Наташа даже с уважением
взглянула на Игоря.  А он шагал,  как  будто  погруженный  в  какие-то
большие,  лишь ему доступные раздумья,  и не обращал никакого внимания
на своих спутников.
     - А это что стучит? - спросила Наташа, прислушиваясь.
     - Это на электростанции, - пояснил Илюша.
     - Тоже мне электростанция,  - кому-то подражая, усмехнулся Игорь.
- Просто движок с динамкой для освещения. Электростанцию настоящую еще
только строят.
     В поселке от дома к дому тянулись электрические  провода.  Наташа
вспомнила:  хотя  в  комнате было совсем светло,  тетя Мэнева включила
электричество, потом - приемнмк. Не знаю, как, мол, у вас, а у нас все
есть!
     - Вот тут клуб,  - показал Илюша на  новое  деревянное  здание  с
широким  в  три  ступеньки крыльцом.  - Сегодня кино будет.  Все ненцы
любят кино.  Вот увидишь,  старухи по восемьдесят лет приходят. Раньше
боялись,  чуть  что - из зала убегали,  а теперь за уши не оторвешь...
Афиша уже висит. Вечером пойдем.
     Рядом с клубом стояла школа-интернат.
     - Вот здесь мы учимся,  - сказал Илюшка. - Можно бы зайти, только
сейчас  рано да и учителя все в отпусках,  а пионервожатая только днем
приходит.
     - А вот и не все,  не все в отпусках,  - поспешил сообщить Игорь.
Вся серьезность и важность у него внезапно пропали.  Он прыгал впереди
на одной ноге и кричал:  - Алексей Иванович не в отпуске.  Когда вы на
оленях катались,  мы с ним  ездили  рыбу  ловить.  Вот  такую  камбалу
выловили и много камбал поменьше!
     - Правда,  я и забыл, - вспомнил Илюша, - Алексеи Иванович еще не
уехал.  Он  уже  давно на острове,  когда еще нас с Игорем на свете не
было. Алексей Иванович русский, а на нашем языке лучше нас говорит. Он
и книжки-учебники на нашем языке пишет. Только его в школе сейчас тоже
нету. Рано еще.
     От школы  они  прошли на берег,  постояли на сопке,  полюбовались
притихшим морем,  далеким затуманенным горизонтом. Только Игоря море с
берега  не  интересовало.  Уже насмотрелся.  Захлебываясь,  он все еще
рассказывал,  какую огромнейшую  камбалу  они  с  Алексеем  Ивановичем
поймали.
     - Хватит, - оборвал Илюшка болтовню Игоря. - Вперед!
     Он рванулся с сопки,  как только не свалился,  и вмиг оказался на
песчаной отмели.
     Наташа не  заметила разлегшихся на отмели собак.  Их было десятка
три.  Вспугнутые стремительным появлением  мальчика,  они  вскочили  и
огласили берег заливистым угрожающим лаем.
     Больше всею тут было лаек  и  крупных  дворняг.  Вскоре,  видимо,
узнав  Илюшку  и  поняв,  что  тревога напрасная,  собаки успокоились.
Только самая малая из них дворняжка продолжала метаться  по  берегу  и
лаять.  Конечно,  она  тоже  узнала  Илюшу,  но ей надоело валяться на
песке,  и она была рада случаю поноситься,  подразнить других собак  и
вообще подурачиться.
     - Сайка, ложись! - строго прикрикнул на собачонка Илюша.
     Дворняжка чуть  поджала  хвост,  подбежала  к  мальчику,  льстиво
заглянула ему в глаза.  Илюша с руки дал ей какой-то кусочек, наверно,
мясо или сахар. Почуяв еду, несколько собак тоже подбежали к Илюшке.
     - Ах вы,  безработные голодяги,  - ласково поругивал и  оглаживал
собак Илюша. - Ах вы, бездельники! Жрать хотите. А что я вам дам?..
     В это время с сопки  спустились  Наташа  и  Игорь.  Хотя  девочка
любила и не боялась собак, все-таки на всякий случай она спросила:
     - А они не кусаются?
     - Смотря кого.  Но ты с нами,  не бойся!  А ну,  Сайка,  брысь! -
отогнал  Илюша  ластившуюся  дворняжку.  -  Самая  маленькая  и  самая
нахальная. Из-под носу у большой собаки кусок стащит.
     Наташа заметила, что одна из собак скачет на трех лапах. Передней
лапы наполовину не было.
     - Что это с ней? У вас ведь и трамваев-то нету...
     - В  песцовый  капкан  дурная попала.  Вон и второй такой инвалид
есть. Диксон, ко мне!
     Диксон, густошерстный пес,  помесь овчарки с лайкой,  подскочил к
Илюшке. У него тоже не хватало передней лапы.
     - И  этот позарился на мясо в капкане.  Но в упряжке ходит.  Я на
собаках даже больше люблю ездить.
     - А чьи они?
     - А ничьи,  бесхозяйные.  Живут где попало. И едят что попадется:
рыбу,  потроха от забитого оленя.  Зимой-то их хорошо кормят, когда на
них ездят.  Вот как только снег осенью выпадет,  нарты вытащим, собаки
сами прибегут,  заскулят,  в упряжки будут проситься...  Ну пойдемте в
лодку!
     На берегу  крепко  пахло  рыбой  и  ворванью  -  тюленьим  жиром.
Казалось, этот густой запах можно было потрогать. Приливные волны моря
навыбрасывали  на  отмели  рыжеватые  водоросли,  топляки,  консервные
банки, промытые до белизны, большие и маленькие чьи-то кости.
     Илюша закатал штаны, скинул ботинки и побрел под помост пристани,
к столбу, где была привязана небольшая вертлявая лодка.
     Отвязав лодку, мальчик подвел ее к берегу и сказал:
     - Садись!
     В городе  Наташа  каталась и на лодках,  и на шлюпках,  карбасах,
байдарках,  моторных катерах и яхтах.  Вот только по морю на лодке она
еще  никогда  не плавала.  Медвежья называлась заливом,  бухтой,  пли,
по-северному - губой.  Но ни на залив,  ни на бухту она  не  походила.
Открытых  берегов  у бухты не было.  Были обширные мели,  сомкнувшиеся
почти в кольцо.  Чаще всего они были покрыты  водой.  Чтобы  пройти  в
бухту  через  неширокий  пролив-фарватер,  капитану  нужно было хорошо
знать этот путь и расположение  отмелей.  Немало  самых  разнообразных
судов нарывалось на зловредные отмели Медвежьей губы, подолгу сидело в
ожидании большой воды или  помощи  от  других  кораблей,  а  иногда  в
осенних  свирепых  штормах  суда  так  и погибали на банках - песчаных
мелях.
     Но сейчас  на  море  и  в бухте было тихо.  Едва заметная гладкая
мертвая зыбь мирно накатывалась на берег. На отмелях вода чуть рябила.
     Друзья всласть накатались по заливу, поочередно сменяя друг друга
на веслах.  Потом поставили лодку на  прикол  и,  довольные,  усталые,
голодные, отправились обедать.
     - На лодке катались! - встретила Наташу и Игоря Вера Андреевна. -
Видела, видела, не отпирайтесь. Ох, Игорь, узнает отец!
     Но было видно, что тетя Вера не очень сердилась.



     Приехал с охоты Ефим Валей,  отец  Илюшки.  Приехал  усталый,  но
веселый  и  довольный.  Охотник  он  был удачливый,  со счастьем.  Это
признавали все, даже другие опытные охотники.
     Но счастье-то счастьем,  а откуда оно придет,  это счастье,  если
едущий на охоту не знает местности,  где и какая обитает  птица,  куда
она перелетает,  покидая гнездовье? Какая будет удача, если расставить
капканы там,  где нет лемминга - тундровой мыши?  На лемминга охотится
песец,  белый  и  голубой  - красивый и ценный и ценный зверек.  Уйдет
лемминг с одного места на другое,  за ним перекочует и песец.  Хороший
охотник знает повадки зверя и птицы,  знает их крики и воркования,  их
ухищрения в борьбе с другими зверями и птицами,  знает их  хитрости  и
увертки в бегстве от преследователей. Без этого знания нет охотника. В
этом знании прежде всего и заключалось счастье Ефима.
     На этот  раз  Ефим  не  привез ни белого,  ни голубого песца.  Не
привез он и гусей - ни белых,  ни белолобых, ни гуменников, ни гаг. Не
было у него и чаячьих и гагачьих яиц.  Летом на песца и на птицу охота
запрещена.
     Еще зимой  нивесть откуда пришедшие волки стали беспокоить оленьи
стада.  Пропадали  олень  за  оленем,  а  огромные  тундровые  хищники
оставались  безнаказанными.  Дважды  островные  охотники  и  оленеводы
устраивали облавы,  устанавливали по тундре большие капканы  с  тугими
стальными   клешнями.   Одного  полярного  волка  все-таки  затравили.
Остальные ушли и надолго притихли.  Но  был  редкий  случай,  когда  в
тундре  добычи  хватало,  а  волки появились около оленьих стад летом.
Каждый раз, приезжая в становище, пастухи жаловались: обижают волки.
     Не привез  Ефим Валей песцов и птицу,  привез убитою им огромного
бело-палевого полярного волка,  вожака стаи - грозу  оленьих  стад.  И
будет   охотнику   за  тундрового  хищника  большая  благодарность  от
оленеводов и хорошая премия.
     В малице,   тобоках,  подпоясанный  широким  ремнем,  с  ножом  в
деревянных  ножнах,  Ефим  Валей  казался   неуклюжим,   медлительным,
медведистым.  Как  он мог ловко управлять оленьей упряжкой или тяжелой
моторной дорой в штормовую погоду?  Как мог он, такой увалень, мчаться
на широких,  подбитых нерпичьим мехом,  охотничьих лыжах,  преследуя в
тундре зверя? И как без промаха влет стрелял быстрокрылых птиц?
     Но неуклюжесть   охотника   только  кажущаяся.  Он  был  силен  и
вынослив, ловок, быстр и легок на ногу.
     Ефим охотился и в море на тюленя,  морского зайца, лысуна, нерпу.
Был он и умелым рыбаком - ловил  гольца,  селедку,  камбалу  и  мелкую
полярную треску - сайку. И на этом промысле его редко покидала удача.
     Как большинство пожилых  ненцев,  Ефим  Валей  не  умел  плавать.
Учиться было негде - в Ледовитом океане много не накупаешься.  Но и не
умея плавать,  Ефим в любую погоду безбоязненно  выходил  в  океан  на
доре, карбасе и даже на крошечной стрельной лодке.
     В молодости,  еще холостой,  уехал Ефим Валей в город, на Большую
землю.  Поступил на курсы шоферов,  закончил их,  поработал немного на
машине.  Но соскучился по родному острову,  по Заполярью.  И  вернулся
домой.
     - Эх ты,  беспокойная голова! - посмеялся председатель колхоза. -
Не  хотел  жить в городе,  тогда иди на наш бот мотористом.  Или опять
пасти оленей хочешь или охотничать?
     Плавал Ефим  мотористом  на  боте,  перевозил  грузы  с  рейда от
парохода на остров,  буксировал плоты плавника,  вывозил зверобоев  на
промысел. А когда началась Отечественная война, призвали его в Красную
Армию и, как специалиста то двигателям внутреннего сгорания, направили
на  краткосрочные  курсы  водителей  бронемашин.  Воевал,  отступал  и
наступал,  горел в машине,  лежал в госпиталях,  с  победой  дошел  до
Берлина. Ненец пришел к немцам.
     Житель тундры,  бывший пастух и погонщик оленей, на машине с боем
ворвался в столицу Германии, освобождая народы Европы.
     Потом он с боевыми орденами вернулся на свой заполярный остров  и
занялся в колхозе зверобойным промыслом.
     Войдя в дом, Ефим смущенно и грубовато обнял жену, чмокнул в щеку
сына, спросил:
     - Ну, как жили?
     Снял малицу и тобоки и остался в пестрой холщовой рубахе.  У него
были веселые и лукавые,  чуть припухшие от ветров глаза и забавная, на
удивление реденькая маленькая бородка, такая редкая, что, пожалуй, все
волосинки в ней можно было пересчитать.
     Ефим сел  на  стул,  закурил трубку,  дружелюбно и с любопытством
взглянул на Наташу.
     - Гостья? Ну здравствуй, гостья!
     - Это Наташа. С Большой земли, - сказал Илюша.
     - Саво,  Наташа,  саво, Илья! Умоемся и есть будем. Проголодался,
оленя съем.
     Тетя Люба-Мэнева уже хлопотала у плиты.
     - По-нашему так,  - сказал Ефим, - сначала гостя накормить, потом
говорить. Так, Илья?
     - Так, - кивнул Илюшка. - Только она здесь уже несколько дней. Мы
ее угощали, и мы уже говорили.
     - Ну,  а теперь угощать буду я.  И  говорить  буду  я  и  гостья.
Садись, гостья дорогая!
     - Мы уже завтракали, - смущенно сказала Наташа.
     - Со мной не завтракала.
     - Нельзя, нельзя отказываться, - зашептал Илюша. - Садись.
     Наташа присела к столу.  Тетя Мэнева опять заполнила стол мисками
и большими тарелками  с  самыми  вкусными  кушаньями.  Ах,  как  любят
островные   ненцы  еще  недавно  незнаемые  ими  пельмени,  как  любят
лакомиться оленьими языками и мороженой строганиной!  А как любят чай!
Пока  Ефим  не  допил четвертую кружку чаю,  он сказал всего несколько
слов,  хотя все время улыбался,  словно подбадривал,  молчаливо угощал
Наташу.
     - Теперь трубку,  и можно потолковать,  - проговорил он,  вставая
из-за стола. - Рассказывай, что же ты тут поделываешь?
     - А мы на оленях  катались  и  на  лодке  по  Медвежьей  губе,  -
опередил  Наташу  Илюшка.  -  И  потом  мы хотим пойти в тундру искать
хаерад-цветок.
     Ефим не сердито, но укоризненно взглянул на сына.
     - Илько! - только и сказал он.
     И Илюшка   понял:  отец  спрашивает  не  его,  а  Наташу.  Нечего
соваться, пока к тебе не обращаются. Отец не любит болтливых и лезущих
вперед, чтобы показать себя. Но Илюшка не болтлив. Просто слова у него
вы рвались как-то нечаянно.
     - Ты почему молчишь? - спросил Ефим у Наташи.
     - Да,  - сказала Наташа,  -  мы  хотим  пойти  в  тундру,  искать
хаерад-цветок.
     Ефим хитро улыбнулся
     - Это хорошо, искать хаерад. Только, где вы его найдете?.. Я весь
остров исходил и изъездил,  а хаерада еще не встречал. Но раз задумали
- идите.  Не найдете хаерад - остров посмотрите, много узнаете. Польза
будет.
     - А вы?.. Разве вы с нами не пойдете?
     - Я?.. Не до тундры сейчас. Дома давно не был, дома дела много, а
потом - по рыбу. Да и неудачливый я по хаерадам. Я удачливый на песца,
на лисицу, на нерпу.
     Наташа и Илюшка приуныли.  Они так надеялись.  Конечно, интересно
путешествовать по тундре,  но во сто раз интереснее,  когда рядом идет
настоящий, бывалый охотник, такой, как Ефим Валей.
     Ефим прилег  отдохнуть  с  дороги,  а  Наташа  и   Илюшка   пошли
побродить, чтобы обдумать и обсудить свое горестное положение.
     - А может быть,  он передумает,  - без  особой  надежды  спросила
Наташа.
     - Не знаю, может быть, и согласится. Хорошо бы!
     - А мы-то обязательно пойдем?
     - Обязательно.



     К радости Наташи и Илюшки,  Ефим  Валей,  окончив  свои  домашние
дела,  все-таки согласился пойти с ними в тундру. Собрались рано утром
и отправились. И даже Игорь Осипов в этот день не проспал.
     Ребят было  четверо:  Наташа,  Илюша,  Игорь и десятилетний ненец
Ваня Тайбарей. Весь день накануне прошел у них в подготовке к походу -
в  хлопотах  и  трудах.  Набивали  всякой  всячиной  рюкзаки - хлебом,
крупой, мясом, рыбой, запасными носками, кружками, ложками. Прихватили
компас,  две  тетради для походного дневника,  веревку,  иглы,  нитки.
Словом,  снаряжение  экспедиции   было   полным,   как   у   настоящих
путешественников.
     Проще готовились охотник Ефим и сказочник Поморцев.  Валей всегда
был  готов к любой дороге.  Собраться он мог за несколько минут.  Да и
Степану Егоровичу не приходилось много заботиться о сборах.  Он  попил
чаю,  надел свой черный плащ и шляпу, забросил за плечи мешок и сказал
нетерпеливо дожидавшимся Игорю и Наташе:
     - Готов.
     Впереди шел Ефим Валей.  Нужно было выбирать сухой путь,  а лучше
охотника  делать  это никто не мог.  Болота стали попадаться сразу же,
как только спустились с прибрежных сопок.
     Погода стояла добрая,  погожая, солнечная. Конечно, жары не было.
Заполярное солнце,  почти совсем без лучей,  лишь желтело  на  небе  и
ничуть не грело. И это было даже лучше. Кто не знает, что такое жара в
пути.
     Идти было легко и весело.  Шествие замыкал Илюшка.  Он покрикивал
на беспечного Игоря.  Тот,  не признавая  прямой  дороги,  выбегал  то
вправо,  то  влево,  заметив  какой-нибудь  новый цветок или вспугивая
заливающуюся песенной трелью пичугу.
     Наташа думала  о  том,  что,  должно  быть,  зимой по этим местам
бродят огромные белые медведи  и  оглашают  заснеженную  тундру  своим
оглушительным свирепым ревом.  Хорошо бы сейчас увидеть такое мохнатое
чудище.  С охотником Ефимом это не страшно.  У него ружье, и он меткий
стрелок.  Наташа  совсем  забыла  о  том,  что  белых  медведей теперь
стрелять запрещено.  Их становится все меньше,  и жизнь  таких  редких
зверей охраняется законом. А ведь именно об этом ей еще совсем недавно
говорил Илюша.
     Прошли километров десять.  Путники уже утомились,  и Ефим, подняв
руку,  сделал знак на первый  привал.  К  удивлению  Наташи,  развязав
мешок,  он вытащил оттуда в первую очередь не провизию, а десять мелко
наколотых поленцев.
     Заботливый и предусмотрительный этот дядя Ефим!  Иначе как бы они
обошлись без костра?.. На чем бы подогрели мясо и вскипятили чай?!
     Оказывается, такое топливо имелось и в рюкзаке у Илюши.
     Все было вкусно у тети Веры и у тети Мэневы, но здесь, на вольном
воздухе,  у  маленького костра,  и мясо,  и рыба,  и даже простой хлеб
показались девочке еще вкуснее.
     Потом опять  шли,  и  путь  уже стал казаться однообразным и даже
скучным. Медведей не было, и хаерад-цветок не встречался.
     Второй привал  уже  сделали  через  час,  пройдя километров пять.
Наташа слышала,  как Ефим сказал Степану Егоровичу, что выбирает новые
для  него  дороги.  Может быть,  кто знает,  они и нападут на желанный
цветок. Но цветка все не было и не было.
     Гвоздика встречалась,  но  это  была  не  та гвоздика,  о которой
мечтали друзья, не хаерад-цветок.
     Так в   бесплодных   поисках   прошел   весь  день.  Было  решено
переночевать в тундре.
     К ночи,  потеряв  надежды  на  волшебный цветок,  ребята грустные
улеглись спать на выбранной  Ефимом  высотке.  Только  он,  не  ищущий
ничего в тундре охотник,  не унывал.  Поужинав, он еще долго беседовал
со старым сказочником, а утром поднялся раньше всех.
     Когда Наташа  проснулась,  а остальные ребята еще спали,  у Ефима
уже был готов завтрак.  Он сжег последние поленья, и это означало, что
на обратный путь остается лишь сухой паек.
     Нет, оказывается,  после  Ефима  не  она  первая  проснулась.   В
маленьком лагере не было Илюшки. Куда он пропал?..
     И вдруг произошло неожиданное. Прибежал Плюша с криком торжества:
     - Нашел! Нашел!
     Он даже перепугал Наташу.
     - Что ты нашел? Хаерад?
     - Да нет, не хаерад. Вот!
     И он  протянул  Наташе  какую-то  трубочку  и  маленький листочек
бумаги.  На листке было написано:  "Петров  Андрей  Иванович.  Деревня
Разуваевская, Смоленской области..."
     Ни Илюша,  ни Наташа не понимали,  что бы все это могло  значить.
Все объяснил Илюшин отец Ефим.
     - Это гильза-медальон.  Такие медальоны во время  войны  выдавали
всем  советским бойцам и командирам.  Чтобы в случае гибели можно было
узнать имя и родину человека.
     И он рассказал, как пришла на остров война.
     ...Далеко-далеко в Заполярье остров,  но и сюда  война  пришла  в
свои первые дни.
     По Северному Ледовитому океану с запада на восток шли караваны  -
большие  морские  транспорты  с  оружием  и  продовольствием для нашей
армии. Гитлеровцы с самолетов разыскивали эти караваны и направляли на
них свои подводные лодки и эскадрильи бомбардировщиков.
     Один молодой охотник вернулся из тундры и  сообщил:  видел  следы
белого  медведя.  Ефим  Валей тогда еще не уехал на фронт.  Он пошел в
тундру и сразу определил - следы не  медведя,  а  человека,  следы  от
меховых сапог.
     Ефим не стал смеяться над неопытным охотником, а сказал:
     - На наш остров фашисты сбросили парашютиста.
     Конечно, немецкий разведчик будет  следить  за  караванами  и  по
радио сообщать о них своему командованию.
     Дважды пролетел  над   островом   фашистский   самолет.   И   все
догадывались: самолет сбрасывал своему разведчику продовольствие.
     Радист с метеорологической станции сообщил о немецком  шпионе  на
Большую   землю.  Вскоре  с  советского  военного  корабля  на  остров
высадились бойцы и командиры.  Они  привезли  с  собой  артиллерийские
орудия и заняли на берегу оборону.  Ведь враг мог попытаться захватить
советский остров.
     Вероятно, немецкий   шпион   передал   фашистскому   командованию
сведения о наших войсках на острове, потому что через два дня далеко в
море  показался  немецкий  крейсер  и  начал орудийный обстрел берега.
Потом прилетели фашистские самолеты и тоже принялись бомбить побережье
острова.
     Комендант советского  гарнизона  получил  приказ  захватить   или
уничтожить  гитлеровского шпиона.  Он пришел к председателю островного
Совета и доверительно сообщил:
     - Вы  знаете,  на  острове  немецкие шпионы.  Один или несколько.
Необходимо ликвидировать.  Выделяю команду бойцов.  Старший - старшина
Голубков.   Вот  он.  -  Комендант  представил  председателю  старшину
Голубкова. - Но нам нужны проводники, знающие остров.
     - Найдем, - с готовностью ответил председатель. - Сколько?
     - Три.
     - Пиши,  -  сказал  председатель  секретарю.  - Ефим Валей,  Митя
Вылко, Семен Хатанзей. Вызывай в распоряжение начальника.
     Председатель островного Совета, коммунист, побывавший в Кремле на
приеме у Михаила Ивановича  Калинина,  узнав  о  войне,  с  первым  же
пароходом  отправил  на  Большую  землю всю оленину и всю рыбу,  какая
имелась  на  острове.  Ненцы-колхозники  согласились  с  ним:  фронту,
советским воинам нужно продовольствие.
     Команда стрелков в сопровождении Ефима Валея и двух его товарищей
вышла на розыски гитлеровского шпиона.
     - Старшина,  - сказал Ефим Голубкову,  - найдем, без моего голоса
не стрелять. Возьмем живого! Если что, первым стрелять буду я.
     Едва команда отошла на три километра в  глубь  острова,  как  над
побережьем   появились   фашистские   самолеты.  Наперехват  им  летел
единственный советский.  Неравный воздушный бой начался над океаном  и
завершился  над островом.  Первым врезался в тундровое болото немецкий
"мессершмитт".  Советский самолет загорелся.  И  наш  отважный  летчик
пошел на таран.
     При таране он успел выброситься с парашютом, но еще в воздухе был
убит пулеметной очередью с фашистского самолета.
     Команда советских стрелков выполнила боевое  задание.  Замеченный
немецкий  шпион пытался скрыться,  но Ефим Валей ранил его в ногу.  Он
оказался ценным "языком" для нашего командования.
     Вскоре после  захвата шпиона Ефим уехал на фронт.  Награда за эту
операцию,  орден Красной Звезды,  нашла его лишь через пять лет  после
войны.
     Обломки самолетов  -  нашего  и  двух  немецких   -   островитяне
разыскали в тундре и вывезли на берег.
     А сегодня,  через тридцать лет после воздушного боя над островом,
красный следопыт Илюша Валей,  разыскивая хаерад-цветок, нашел останки
героя-летчика Андрея Петрова.
     - Да,  -  Степан  Егорович  обнял  Илюшу,  - хотя и не хаерад,  а
находка ценная!
     Наташа, Игорь   и  Ваня  Тайбарей  тормошили  Илюшу  и  требовали
подробнее рассказать, где и как он нашел медальон.
     - Ладно,  потом,  -  отвечал  смущенный  младший Валей.  - Придем
домой, тогда и расскажу.



     Северный олень!
     Сколько песен спето о нем благодарными ненцами!  Сколько сказок и
легенд  сложено  и  рассказано   об   олене,   гордом,   трудолюбивом,
благородном животном!
     Чудесен неудержимый,  кажущийся   крылатым,   бег-полет   оленьей
упряжки  то  заснеженной  тундре.  Быстрого  карандаша  и смелой кисти
художника просят запрокинутые  ветвистые  рога.  В  тундре  тишина,  а
кажется,  что бесшумный рысистый аллюр оленей и легкий шелест нартовых
полозьев сопровождают скрипки, валторны и флейты.
     Так любил  говорить  об  оленях старый сказочник Поморцев.  Такие
песни пел о своих четвероногих друзьях заполярный революционер, первый
президент острова Иван Хатанзей.  На таких быстрых оленьих аргишах вез
тундровой бедноте в  трудные  и  боевые  давние  времена  свою  стрелу
восстания отважный вождь ненецкого народа Ваули Ненянг.
     Для ненцев олень самое дорогое, самое красивое животное. Северный
олень - это жизнь тундры, и ненец говорит: "Нет оленя - нет жизни".
     Многими часами многие километры по тундре едет ненец и поет  свою
бесконечную песню.  Он поет обо всем, что видит перед собой, обо всем,
что думает, о чем мечтает, что было вчера и чего он ожидает завтра. Он
складывает  песню  на  ходу  на один мотив.  И чаще всего ненец поет о
своих быстроногих оленях:
     "Меня везут быстрые олени, добрые олени, хорошие олени. Они могут
довезти меня до конца  тундры  -  на  восток  до  Константинова  Камня
Уральского  хребта,  и  на  север до штормового я морозного Ледовитого
океана,  и на юг до зеленых высоких  лесов.  И  на  большом  тундровом
празднике вихрями понесутся мои олени, померяются силой и в скорости с
другими оленьими упряжками.  Они будут первыми, и хозяин их получит на
празднике  Большой  приз  веселого  Дня  оленя и обильно угостит своих
вихровых красавцев.  Много-много сильных,  быстрых,  красивых оленей в
тысячных стадах нашего колхоза.  Теплую, очень теплую одежду дарит мне
мой олень. Я сошью новую малицу и новый совик. Я сошью оленьими жилами
новую  обувь - тобоки и пимы.  Тобоки не боятся ни воды,  ни снега,  и
моим ногам тепло в самый сильный мороз.  Я подарю моей  невесте  шкуры
самых лучших,  самых красивых,  белых оленей,  и она сошьет себе новую
паницу и разукрасит паницу разноцветными  узорами.  Олень  меня  сытно
кормит,  и мясо у оленя жирное,  вкусное,  нежное. Мать хорошо готовит
оленье мясо - отваривает,  поджаривает  на  сковороде  и  на  железном
пруте.  Я  приеду  в  становище и буду есть сырое,  горячее,  с кровью
оленье  мясо.  А  потом  буду   строгать   мороженую   оленину,   буду
есть-бурдать вкусную холодную, ломкую строганину.
     Хорошо-саво, весело-маймба  мчаться-мирнась   на   оленях-ты   по
заснеженной-сыра  тундре-вын.  - Так по-русски-ненецки поет ненец свою
бесконечную песню об оленях.  - А вот уже показалось родное  стойбище!
Э-э-хгей!  Мань  маниесь  хари  мял  -  я  вижу  свой чум!  Нгура-ура!
Здравствуй,  мать-небя!  Здравствуй,  отец-нисев!  Окончен  мой  путь,
окончена моя песня!"
     На оленьей упряжке в пути импровизирует-складывает песню  и  поет
ее  ненец,  и  песня  его  всегда  по длине равна пути - от стоянки до
стоянки. Он - автор, он - композитор, он - певец-исполнитель.
     ...Свой большой  ежегодный праздник День оленевода ненцы называют
Днем оленя.
     Как всегда, и теперь праздник проходил в тундре. Только там можно
устроить гонки оленьих упряжек, соревнования в метании топора и броске
тынзея - аркана для ловли оленей.
     Гостей было много.  Пришел теплоход,  и приехали гости с  Большой
земли. И был среди них старший механик Петр Иванович, отец Наташи.
     - Как  отдыхала?  -  спросил  стармех.   -   Домой   пора.   Мама
беспокоится.
     - Сегодня праздник!  Папа,  сегодня День оленя!  Сейчас поедем  в
стадо.
     - В стадо,  - улыбнулся Петр Иванович.  - Да,  я смотрю, ты стала
совсем тундровичка. Говоришь, как оленеводы: в стадо.
     - Идут! Идут! - закричал Илюша.
     Люди стояли   на  сопке.  Вдали  показались  оленьи  аргиши.  Они
приехали за гостями.
     Вскоре все  - и хозяева и гости - расселись по нартам и двинулись
в тундру, в глубь острова.
     - Хорошо, да? - то и дело спрашивала у отца Наташа.
     Конечно, поездки на оленях для Петра Ивановича не были  новостью,
и об этом Наташа знала.  Но все-таки она спрашивала, а отец улыбался и
отвечал:
     - Хорошо! Хорошо!
     - А анаешь, как по-ненецки "хорошо"?
     И это  тоже не было для моряка-полярника новостью,  и это одно из
часто повторяемых в Заполярье слов он  знал.  Но,  чтобы  не  огорчать
дочку, он спросил заинтересованно:
     - Как?
     - Саво! Это значит "хорошо".
     Наташа рассказывала о своих новых друзьях,  об Илюше и его  отце,
лучшем  охотнике острова,  о походах в поисках волшебного цветка,  обо
всем,  что она за это время увидела  и  узнала.  Петр  Иванович  всему
изумлялся, а девочка продолжала рассказывать.
     Когда олени замедляли бег, то впереди, то сзади слышалось громкое
и нетерпеливое "э-хгей!" И Наташа взглядывала на отца: "Вот как у нас!
Хорошо, да? Саво, да?.."
     В разговорах  они  вместе  со всеми другими участниками праздника
подъехали к чумам,  где жили дежурные пастухи и  помещался  "Штаб  Дня
оленевода"
     - А это чумы, - поспешила сообщить Наташа. - Раньше в таких чумах
жили все ненцы, а теперь только те, которые пасут в тундре стада.
     Как только упряжки остановились,  председатель островного Совета,
Ефим  Валей  и  еще  несколько других ненцев окружили гостей с Большой
земли и повели в чумы.
     - Нет,  нет, сначала поесть, сначала угоститься с дороги, а потом
уже говорить, потом - праздник. У нас так! Так, Ефим?
     - Так, - подтвердил отец Илюши.
     После обильного угощения олениной,  рыбой и  чаем  все  вышли  из
чума. В тундре начинался праздник. Стояли столы для судейской комиссии
и для гостей с Большой земли.  Островитяне  расположились  на  нартах.
Легкий  ветер  с  океана шелестел флагами и большим полотняным красным
плакатом, растянутом на двух шестах.
     Тундра чуть  гудела  говором  и  скрипом  нартовых  полозьев  все
прибывающих упряжек.  Вокруг  праздничного  стойбища  бродили,  стояли
словно в раздумьи и мирно лежали сотни оленей.
     Наташа смотрела на все это праздничное зрелище  и  не  только  не
слушала речей,  но даже как будто забыла,  что рядом с ней сидит отец.
Она думала о своем.
     Оленьи гонки   должны   были   начинать  самые  юные.  И  в  этих
состязаниях участвовал Илюша Валей. Конечно, она думала об Илюше, всей
душой желала ему успеха.  И на его победу можно было надеяться, потому
что Илюша умел ловко управляться с упряжкой и  с  хореем.  И  все-таки
тревога   была.   Ведь   в   любых   спортивных  соревнованиях  бывают
неожиданности.
     Состязания проходили по кругу. Со старта были пущены одновременно
восемь упряжек.  Гонки действительно казались бешеными.  Но на  первых
пяти минутах три упряжки безнадежно отстали.  А на последнем километре
перед самым финишем рога в рога, нарты в нарты неслись уже только две.
Одна из этих упряжек была Илюши Валея.
     Наташа ликовала. Но все-таки конец гонок еще не наступил.
     Через минуту-две черту финиша эти упряжки так и пересекли вместе.
И судья объявил.
     - Два  первых  места  в  оленьих  гонках  среди подростков заняли
упряжки Ильи Валея и Степана Ардеева.  Они оба достойны призов  нашего
большого праздника!
     А потом начались еще  более  быстрые,  многочисленные  и  горячие
оленьи  гонки  у взрослых.  Состязались оленеводы и охотники в метании
топора и тынзея. Спокойно, но в то же время с удивительной ловкостью и
силой   бросал  ненец  тынзей  на  рога  бегущего  оленя.  Конечно,  в
состязаниях  с  тынзеем  участвовали   лишь   самые   опытные,   самые
сноровистые оленеводы, и потому неудач в бросках было немного.
     Бросали тынзей стоя на месте,  бросали на бегу и бросали с быстро
несущихся нарт.
     Обо всем этом Наташа слышала еще в  Архангельске  от  дяди  Алеши
Осипова.  Рассказывал  о  соревнованиях  на праздниках Дня оленевода и
Илюша.  И все же девочка не думала,  что все это  так  интересно,  так
стремительно,  так  ярко  даже  в  этой обычно пустынной и малоцветной
тундре.
     Но всему   приходит  конец.  Окончился  и  праздник.  Нужно  было
возвращаться на базу оседлости - в поселок.  А завтра - на теплоход, в
обратный путь,  в город,  домой. И хотя Наташа немножко соскучилась по
дому,  по маме,  расставаться с островом,  со всеми новыми друзьями  и
особенно с Илюшей было очень жалко.



     По рейсовому расписанию теплоход, на котором плавал Наташин отец,
из Медвежьей губы шел еще к  одному  становищу,  а  потом  возвращался
снова  в  Медвежье,  грузился,  забирал пассажиров и уходил на Большую
землю, в порт своей приписки.
     На этот раз теплоход ушел из Медвежьей без старшего механика.  Мы
знаем,  что Петр Иванович на два  дня  оставался  в  Медвежьем,  чтобы
побывать на празднике и встретиться с дочерью.
     Но вот праздник на острове кончился,  теплоход  вернулся.  Наташа
прощалась    с    островом,   с   островитянами-ненцами   и   русскими
зимовщиками-полярниками.
     - Так мы и не нашли хаерад-цветок, - сказал Илюша, помогая Наташе
укладывать рюкзак.
     - Нет, я его нашла, - к изумлению мальчика ответила Наташа.
     - Как нашла? Где?.. И ничего не сказала. Да ты врешь...
     - Илюшка,  Илюшка,  -  улыбнулась Наташа.  - Конечно,  я нашла не
хаерад, не солнечный цветок, не полярную гвоздику. Я нашла... я многое
увидела,  пока жила здесь,  в Заполярье,  на острове,  у вас.  Знаешь,
Илюша,  это для меня и есть хаерад.  И я его везу  на  Большую  землю,
чтобы показать нашим ребятам.
     Илюша слушал и не совсем понимал, о чем говорила Наташа.
     - Да  как ты не понимаешь!  - почти закричала Наташа и вскочила с
пола,  на котором сидела,  завязывая рюкзак.  -  Теперь  мне  не  надо
волшебного  цветка.  Я  будто  его уже нашла,  потому что жила у вас и
многое узнала. Это и есть моя полярная гвоздика!
     Тогда улыбнулся и Илюша, но все еще молчал.
     - Мы искали и нашли,  - заключила Наташа. - Пойдем! Папа давно на
теплоходе.
     Они вышли из дома,  и Наташа огляделась.  Она видела вдали  между
домами  поселка  кусочки  тундры  и  представляла  ягельные  просторы,
неяркие ее цветы, оленей и множество гомонящих птиц.
     - А тетя Мэнава, - вдруг спохватилась она. - Надо же проститься с
тетей Мэневой.
     - Пойдем,  -  сказал  Илюша.  -  Когда  приходит теплоход,  все с
острова собираются на пристани.  День прибытия теплохода у нас  так  и
называется: теплоходов день. И мать тоже будет там.
     - А Игорь сегодня не проспал?
     - Он с отцом,  наверное, на пристани. Дядя Алексей повезет тебя и
Егорыча на катере. Игорь тоже хочет на катере.
     - А ты?
     - Меня не возьмут.
     - Возьмут, Илюшка, обязательно возьмут. Пойдем скорее!
     На сопке Наташа снова остановилась и  оглянулась.  Отсюда  тундра
была видна уже полностью, ничем не заслоненная. И опять перед девочкой
возникла величавая картина тундры,  богатой, ягельной, многоцветной, с
огромными   стадами  оленей,  с  пением,  пересвистом,  пощелкиванием,
криками огромных птиц и крошечных пичужек.
     Ветер дул  на  сопку с океана,  а Наташа ощущала аромат тундровых
цветов, хотя уже знала, что здешние цветы почти не имеют запаха.
     Легкая без   всплесков   накатная  волна  раскачивала  стоящий  у
пристани катер.  В катере сидели метеоролог Осипов и Игорь.  Сказочник
Поморцев стоял на берегу.
     - Наташа,  скорее!  - крикнул  Осипов.  -  Илюшка,  поторопитесь!
Теплоход уже дважды гудел. Зовут.
     Теплоход стоял в губе,  далеко на рейде. Около него сновали доры,
карбаса,  маленькие  стрельные  лодки.  У борта теплохода ошвартовался
пузатый колхозный бот.
     Осипов завел  двигатель,  и катер,  набирая скорость,  понесся по
заливу к теплоходу.
     Мальчики торжествовали, а Наташа сидела тихая и грустная.
     - Ты чего такая скучная? - опросил Поморцев.
     Наташа посмотрела на сказочника и промолчала.
     - Ничего,  не печалься.  Поднимем  якоря,  выйдем  в  море,  и  я
расскажу тебе еще одну чудесную легенду.
     Девочка улыбнулась.  Она вспомнила путь на  остров  и  легенды  о
русском богатыре и об отважном вожде восстания ненцев Ваули Ненянге.
     С борта был спущен не  простой  зыбкий  штормтрап,  а  широкий  и
удобный трап - парадный.
     Погрузку уже закончили, и бот и две доры отошли от теплохода.
     Капитан опять  вышел  встречать  Степана  Егоровича.  Он  так  же
радушно приветствовал дочку старшего механика,  а сам  Петр  Иванович,
как всегда перед отходом, находился в машинном отделении.
     В сутолоке отхода Наташа  заметила  тетю  Мэневу.  Она  стояла  в
отдалении у борта, тихая, опечаленная, и смотрела на Наташу и на сына.
Расталкивая пассажиров и провожающих, девочка бросилась к ней.
     Над бухтой разнесся отходной гудок. Второй гудокж...
     - Мальчики, на катер! - скомандовал начальник метеостанции.
     Мэнева вздрогнула,  засуетилась,  поторопила сына.  Наташа обняла
ее,  попрощалась  с  дядей  Алешей,  чмокнула  в  щеку   Илюшку.   Она
сдерживалась, хотела улыбнуться, а в глазах стояла слезы.
     - Теперь приезжай к нам,  на Большую землю,  - сказала она. - Там
будем искать другой хаерад-цветок, другую гвоздику... Приедешь?..
     Илюша только наклонил голову.  Ему тоже было не по себе. Уж очень
он привык к этой девчонке из большого города.
     - Приедешь?
     - Приеду.
     Островитяне спустились в катер,  и трап моментально  был  поднят.
Загремели якорные цепи. Раздался последний, продолжительный прощальный
гудок.  Судно чуть  развернулось  и  неторопливо  пошло  к  выходу  из
Медвежьей губы.
     Наташа уже  стояла  на  крыле  капитанского  мостика,  рядом   со
Степаном Егоровичем, и махала удаляющемуся катеру.
     До свидания, милый остров! До свидания, друзья!

                                Конец

Популярность: 1, Last-modified: Wed, 07 Nov 2001 15:09:38 GmT