---------------------------------------------------------------
     © Copyright Автор: Сергей Михайлович Чилая
     © Москва, Олма-пресс, 2004

---------------------------------------------------------------






     Он знал, что труднее всего написать первую строчку и поэтому не спешил,
веря,  что она придет сама и  пальцы, вслепую  перемещавшиеся  по  клавишам,
неожиданно   наберут  ее  и  она  возникнет   на   мониторе,  совершенная  и
значительная, как  все,  что он делал когда-то... Остальное  сразу  потеряет
смысл  и  появится  мучительно  знакомое и  давно  забытое чувство,  которое
никогда  не  удавалось  сформулировать  в  общепринятых терминах, но которое
делало  его  почти  счастливым, неуязвимым и  не  похожим на  других...  Это
состояние заставит экран судорожно заполняться новыми строчками и постепенно
упорядочиваемая  мешанина букв и  слов,  для  которой хронология событий  не
являлась     определяющим    фактором,     выстроится     в     единственную
последовательность, подчинившую себе его  нынешнюю жизнь, нестерпимо горькую
и сладкую...
     Он  на  мгновенье  замер,  сложив  руки  на  коленях  и  вглядываясь  в
несуществующий дисплей, пока,  наконец, не увидел медленно, буква за буквой,
выпечатываемый готическим шрифтом  текст из "Нового Завета"..., почему-то на
английском,  так что сразу  и не понял его смысла... А когда понял, удивился
завораживающей глубине:
     "И теперь  я сказал вам прежде,  чем сбылось, чтобы, когда сбудется, вы
уверовали!".

     ***

     Он  медленно тащился к порту,  как  всегда  залезая  во  все  встречные
выбоины на дороге, однако  корпус машины  -  когда-то  давным-давно дорогого
"Мерседеса"  -  лишь плавно  покачивался, и ему казалось:  он плывет...Сзади
что-то противно скрипело,  и  выхлопные газы лезли в  кабину через  разбитое
стекло, заставляя трудно кашлять,  царапая трахею...  Его  не очень заботили
проблемы   с   двигателем   и  колесами.  Он  знал:   волшебная  колымага  с
удивительными   адаптивными   свойствами,   легко   преодолеет   технические
неполадки...  и неудачно сплевывал в  открытое окно, и густая мокрота каждый
раз то липла к грязному кузову снаружи, то влетала в салон...
     Серые стены  производственных корпусов вдоль дороги, в  которых  черные
провалы  окон  чередовались  с   ярко-белыми   пятнами  недавно  вставленных
пластиковых рам, напоминали  клавиши рояля, и хотелось поскорее  расположить
на них руки,  взяв  несколько аккордов,  а потом, медленно  наращивая звук и
ритм, взлабать левой буги вместо гаммы, поджидая,  пока дозреет правая, чтоб
солировать...
     "Я разведчик собственной души, - размышлял он, изредка глядя на дорогу,
- и разведал все, что мог, хотя брал не раз неверный след."
     Он  въехал  в  пригородный лес,  привычно  достраивая  поселившуюся  не
спросясь  в душе живую матку-матрицу Маню: почти безупречное с научной точки
зрения  биологическое  существо, клонированное и взращенное его задроченными
мозгами, давно лишенными  привычной  работы...  И тут же увидел  его  сквозь
лобовое  стекло,  и подивился  в  меру  прозрачно  висящему  над  дорогой  в
цинковом,  похожем  на корыто корпусе старого наркозного аппарата, в котором
оно  удобно  расположилось,  заполнив собой  пространство:  без конечностей,
головы, пола и  возраста, традиционных  родовых и видовых признаков,  однако
способное  производить органы-клоны...  Так  курица  несет  яйца...  Вопиюще
нездешняя красноватая мышечная масса  структурно напоминала матку гигантской
крольчихи или перекормленную свинью без кожи, покрытую  толстым слоем слизи,
и,    несмотря   на    уродство,   обладала   удивительной    стилистической
завершенностью...  Масса шевелилась  несильно  и  пульсировала, демонстрируя
совершенство и силу... и готовность к действиям, которых  пока от  нее никто
не ждал...
     "Значит получилось, -  буднично  подумал БД, будто разглядывал не почти
реальное  существо, способное производить  органы-клоны для  трансплантации,
созданное напряжением ума, а беременную институтскую козу. - Похоже,  теперь
Маня-матрица  наращивает  мышечную  массу,  самосовершенствуется, взрослеет,
матереет, и набирает адаптивные свойства сама по себе... без меня."
     Было ветрено и пыльно, и жара от ветра делалась еще невыносимее. Старая
выгоревшая рубаха  из плотной велюровой ткани со множеством карманов,  давно
нестиранная и  от того очень твердая и плохо пахнущая, which has seen better
days, царапала шею и  терла подмышки, под одной  из которых уже  третий день
зрел фурункул, такой болезненный, что ему казалось, там развели костер...
     _______________________________________
     ... которая знавала лучшие дни... (англ.)



     Такая же сумасшедшая ветреная жара стояла в один из давних августовских
дней, когда в задубевшем от  пота  зеленом хирургическом  белье,  измученный
недельным недосыпанием, простуженный и почти счастливый, я стоял в окружении
коллег  во дворе институтского вивариума на окраине Тбилиси и с наслаждением
наблюдал,  как любимец лаборатории -  осел по  кличке  Гиви - самоотверженно
занимается  любовью.  Партнерша  по-всякому  противилась  натиску  странного
кавалера, из которого в  разные стороны,  как  на елке, торчали  катетеры  и
электроды,  однако   пенис   Гиви,  похожий  на   колбасу-сервелат,   упорно
преследовал  ее.  Не  успев дотянутся до стратегического места  под  хвостом
подруги,  колбаса твердела,  становилась  синей и  извергала  струю  спермы,
пролетавшую  несколько  метров,  чтоб  шумно  прилипнуть к  оконным  стеклам
первого  этажа. Ослица непонимающе оглядывалась и отходила  к забору, а Гиви
смущался и снова карабкался ей на спину.
     Коротышка  Зяма  с  видеокамерой  и  несколькими фотоаппаратами на  шее
крутился возле Гиви,  стараясь не пропустить момент, когда хлынет  очередная
порция ослиного семени.
     Постарайтесь без порнухи! - Прикрикнул я строго.
     Я не помнил настоящего имени этого парня, который был моим заместителем
по хозяйству. Я дал ему кличку "Зам", которую позже переделал в "Зяму". Зяма
владел невероятным даром доставать за  гроши  дефицитное оборудование  и  не
было случая, чтобы  я не  получил ту аппаратуру с международных выставок или
складов "Медтехники", в которую тыкал пальцем...
     Две  старухи-грузинки,   служительницы  вивариума,   высокие  и  худые,
воспитанные   в   строгих  правилах   пуританства  грузинских   меньшевиков,
жалостливо глядели на  нескончаемые  Гивины попытки  и  несуетливым  шепотом
давали ему советы по-грузински:
     - Гиви, генацвале, не спеши, дорогой!
     - Господи, сколько спермы! -  Шепотом  сказала Этери, чтоб  напомнить о
себе.
     С  покрасневшим от  неловкости лицом,  она  теребила  завязки  зеленого
халата и, возбуждаясь, смотрела на меня зелеными глазами, медленно меняющими
цвет...
     - Не завидуй! - Нагло сказал Зяма. - Лопнешь!
     По  щекам  Этери сразу  потекли  зеленые слезы. Они текли  на  халат  и
терялись там  в  заскорузлых  пятнах  старой  крови и супа-харчо, которым мы
сегодня  утром  заедали   разбавленный  спирт   "Гравицапу"   после  ночного
дежурства. Я подставил ладонь: слезы были тяжелыми и прозрачными.
     -  Сегодня  не  тот  день, чтобы цыкать  на  грубияна,  - подумал я, но
реакция последовала помимо воли:
     - Сгоняйте  в л-лабаз, Зяма! - обратился я к обидчику. -  И  сейчас же.
Этери определит, что вам купить к ланчу, но прежде извинитесь. А  за хамство
выставите бутылку  белого вина... Кстати, где обещанные атравматические иглы
из Шотландии?  Я опять шил аорту советскими, а потом полчаса потратил, чтобы
остановить к-кровотечение...

     Гиви,  переведенный  в  лабораторию  из  вивариума  три  недели  назад,
несколько дней  загибался от обширного инфаркта, который так умело научились
вызывать  мои сотрудники. Мы перевели его на программу  интенсивной терапии,
подключив к мониторам,  но бедный  осел медленно умирал, безучастно  лежа на
соломенной  подстилке  в  одной  и  предоперационных.  У  него  дважды  была
остановка  сердца,  но  всякий  раз  alarm-датчик  успевал  вовремя  собрать
реанимационную публику.
     Когда  я решил, что  Гиви созрел для  операции, публика уже целые сутки
выражала   недовольство  моей  медлительностью,  прохаживаясь  перед  дверью
кабинета с надписью "Проф. Б.Д. Коневский".
     - Чего БД тянет? Мы не успеем дотащить осла до операционной...
     - Он же садист. Пусть Пол ему скажет, что Гиви врезает дуба...
     -  Ему плевать на  Гиви. Для него важней эти дерьмовые принципы чистоты
эксперимента,  выдуманные  им...  "Никогда не  забывайте,  джентельмены, что
х-хирург, особенно в кардиохирургии, должен  быть достаточно ленив, чтобы не
натворить  лишнего..." - копировал меня кто-то  из них очень  похоже... - "И
оперируя,  старайтесь  не  ц-царапать  скальпелем   д-дорогой   операционный
с-стол...".
     Вошел  Пол,  один  из  моих  замов.  Его  имя  было  английской версией
грузинского Павле. Глядя на него,  я всегда вспоминал,  что когда-то грузины
были светловолосыми, с  голубыми  глазами, а их  женщины славились нездешней
красотой.  Однако воинственное мусульманское  окружение постоянно  совершало
набеги в эти  благодатные края, насилуя женщин  и мужчин,  что попадались на
пути... Грузины-христиане  сопротивлялись, но  силы  всегда  были неравными:
арабская и турецкая кровь все сильнее смешивались с грузинской. Результат не
заставил себя  ждать:  начали рождаться дети  с  характерными  чертами,  про
которые  придурочное население,  газетчики  и  власти  самой  бывшей  страны
говорят: "Лица кавказской национальности".  Лишь  жители горной Грузии, куда
не  смогли  дотянуться  мусульманские  пенисы   и  ятаганы,  сохранили  свой
генофонд,  да  иногда встретишь в  Тбилиси  мужчину или женщину удивительной
красоты и благородства, как Пол и Этери.

     Пол был потомком царствующей семьи,  уходившей своими корнями к  царице
Тамаре, а  потом к  Багратионам,  и жил  в  большом, обставленном  старинной
французской мебелью, доме в  Старом  Тбилиси. Этот дом,  а потом  и квартиру
сначала  грузинские  меньшевики,  потом большевики  и,  наконец, коммунисты,
отнимали, отнимали  по частям  у его  семьи,  но так  и  не смогли отнять до
конца, видимо, понимая, что имеют дело с августейшими особами.
     -  Боринька,  давай  оперировать,  дорогой!   Все   готово  и   публика
нервничает, - неуверенно сказал Пол.
     - Д-давай, - согласился я. - Скажи, чтоб брали Гиви в операционную.
     Через  несколько  минут   из  мощных   звучалок  на   весь  пятиэтажный
лабораторный корпус  разнеслось армстронговское: "Nobody Knows The Trouble I
Have Seen". Подготовка к эксперименту началась.

     Гиви взмок  от  непосильных  любовных  забот. Только  два дня назад ему
отключили искусственный  желудочек сердца, с которым он  прожил две  недели.
Осел  должен  был  интересоваться  сексом  не  больше  чучела,  стоящего над
грядками с пышной столовой зеленью на южной окраине лужайки.
     И чучело, и грядки принадлежали старухам-меньшевичкам из вивариума. Они
экспериментировали  на грядках  с  овощами,  как  рассказывал  мне  Горелик,
посильнее, чем  мы в  операционных, и  каждую неделю присылали в лабораторию
корзинки с сулугуни и такой роскошной зеленью, что девки-лаборантки,  прежде
чем выложить на стол, показывали ее всему институту...
     Я вновь повернулся к Гиви и прошептал:
     -  Господи!  Только  не дай  ему  умереть  на  подружке.  Я  знаю,  это
прекрасная смерть, так умер Лярошфуко и стал бессмертным, но Гиви должен еще
пожить.
     Я  представлял,  как  соберу  пресс-конференцию, как  покажу кассеты  с
видеозаписью   жизни  Гиви  последних   недель  и   расскажу  о  потрясающем
результате,  что стоит  сейчас  перед  ними  на  задних  ногах позади старой
ослицы, неуклюже помахивая синеватым пенисом-сервелатом.
     Подошел Зяма:
     - Я поехал, БД! Этери меня простила. Привезу еду и три бутылки вина.
     - Я п-просил одну. Так бескорыстно можно предлагать  только испорченный
п-парашют.
     - Пять, - строго сказал Пол.
     - Зачем столько? - Удивился я, чувствуя неладное.
     - Он опять ночью делал укол Этери.
     - З-з-яма! Вернитесь!  F-f-fucking villinges bustard, - заикаясь больше
обычного, крикнул я, и все вокруг стало будничным и ненужным... Лабораторная
публика  демонстративно глазела  по  сторонам,  будто  впервые попала  сюда.
Кто-то начал подбирать разбросанные хирургические инструменты и перевязочный
материал. Возле изгороди копошился Гиви.
     - Этери! Это правда? Ты же обещала, сукина дочь!
     Я уже знал ответ. В мешковатом зеленом халате,  одетом на голое тело, с
карманами, набитыми деталями от датчиков и косметикой, со слипшимися от пота
темными волосами, большим лягушачьим ртом, она молча стояла,  глядя  куда-то
мимо зелеными глазами, с узкими от наркотиков зрачками.  Она была нестерпимо
хороша и знала об этом, и по привычке переступала длинными ногами, словно не
могла найти удобного  места.  На ней даже не  было трусиков под халатом. Они
остались  на  большом  столе  в  моем  кабинете, на котором  этой  ночью  мы
занимались любовью на протоколах операций, на глянцевых обложках иностранных
медицинских  журналов,  на  шероховатых   оттисках   отечественной  печатной
продукции,   многочисленных   письмах,   среди  куч   сосудистых   протезов,
разбросанных всюду  титановых  клапанов  сердца,  искусственных  желудочков,
которые я называл соковыжималками, каких-то трубок  и прочей ерунды, которой
всегда был завален этот стол.
     Она терпеть не могла удобный, старинной работы кожаный диван и такие же
кресла, стоявшие в кабинете: из-за скрипа или стойкого запаха кожи или из-за
того, что в  этих креслах перебывали многие из моих аспиранток, лаборанток и
операционных сестер, о чем ей сразу поведал лабораторный люд.
     Она  предпочитала  садиться  на  край  стола  или просто  задирала свою
совершенную ногу, ожидая, когда мои руки оторвут ее от пола и она  повиснет,
обвив мою  спину ногами, поглаживая грудки и судорожно тыкая в пах свободной
рукой,  пока  не  нащупает  затвердевший  пульсирующий  пенис   и,  привычно
ухватившись за него, не введет в себя.
     Этери никогда  не стонала и не кричала. Когда ее  настигал  оргазм, она
замирала на мгновенье, и руки снова появлялись на моей шее, а я возвращал их
вниз, чтоб  поскорей достичь блаженства. Она старательно помогала, но ей уже
было не интересно. Как  только  я  испускал вздох  облегчения,  она начинала
надевать зеленый  халат, позвякивающий  железками. Сперма текла по ногам, но
она считала ниже своего достоинства вытирать промежность салфетками при мне.
     - Пусть течет, - сказала она и этой ночью в ответ на мой немой вопрос и
перевела дыхание.
     В операционной негромко играла музыка: трио Оскара Питерсона выделывало
чудеса с мелодией "Easy Does It".

     Перед  тем  как  сделать ей ночью  укол  фентанила, этот сукин сын Зяма
должен  быть затащить ее  к  себе  на  склад, --  подумал  я. И там,  я  это
отчетливо видел, среди дорогой японской аппаратуры и только  что закупленных
диковинных  по  тем  временам персональных  компьютеров,  которые не  успели
подключить  к регистраторам, наклонил вперед, задрал на  спину зеленый халат
и, пристроившись  сзади, даже  не  сняв с  нее  трусики,  а лишь  сдвинув  в
сторону,  оттрахал. Затем  ввел  в  ягодицу фентанил и,  выглянув в коридор,
выставил за дверь.
     Спустя час после этого Этери пришла ко мне в  кабинет, привычно заперла
дверь и, сняв позванивающий халат, начала стягивать трусики, которые все еще
лежат на столе...
     -  Надеюсь,  она успела  принять душ  перед  этим,  -  вяло  подумал я,
чувствуя что плыву, подбежавший Пол ухватил меня за  руку,  и начал говорить
что-то прямо в ухо по-грузински, белея лицом.
     - Вам надо выпить, БД, - перевел Горелик.

     Этери  закончила университет  и стала физиком-атомщиком. Ни  она, ни ее
приемный отец  не знали, что  делать с этой специальностью в Тбилиси.  Отчим
Этери,  университетский  профессор,  на  одном из традиционных  лабораторных
банкетов-гулянок попросил взять ее в лабораторию.
     - А к-кем? -  спросил  я, неохотно убирая  руку с бедра своей соседки -
Инки Евсеенко,  красивой  сорокалетней  профессорши,  прилетевшей на защиту.
Обалдевшая  от настойчивых забот  моих  аспирантов,  она  потягивала красное
грузинское  вино и,  похрустывая  шкуркой  жареного  поросенка, периодически
нашептывала мне в ухо последние московские сплетни.
     -  А  что она будет делать в лаборатории?  С-строить атомную бомбу  или
брить ослов перед операцией? -  Я  был готов развивать эту  тему, лишь бы не
говорить ему сразу "нет".
     Сзади  привычно  запахло смесью эфира, антибиотиков, йода и лошадинного
пота. Пьяный Горелик в белой рубахе, залитой красным вином, темном пиджаке и
мягкими  тайгоновыми трубками от  системы  переливания крови на  шее  вместо
галстука, стоял покачиваясь за моей спиной, держа огромную рюмку, похожую на
перевернутый абажур.
     Он закончил медицинский где-то на Украине и долго работал там хирургом.
Животных, которых мы оперировали - ослов,  собак и прочую  живость,  Горелик
любил  как  родных детей, которых у него  было  двое и которых он всегда  не
успевал  куда-то  подвезти. Гореликова жена,  не  видя  его  неделями, робко
звонила в  лабораторию,  он  слушал ее  с мученическим  лицом,  оправдываясь
по-грузински с украинским акцентом и опять возвращался к себе в ослятник.
     - БД, допустите к телу! Поцеловать хочу! - Вещал он. - Скажите еще пару
слов. Публика начинает забывать, зачем пришла...
     Я  оглянулся: нарочито  задрипаный, но  дорогой ресторан, гордый  своей
мясной кухней и подлинником Пиросмани, висевшим  без рамы на противоположной
стене за пуленепробиваемым  стеклом; живописная мешанина на столах из сыров,
зелени,  жаренного  мяса, фруктов  и хаотично расставленных старинной работы
глинянных кувшинов с вином.
     Лаборатория   гуляла.   Гости   из   Москвы,   официальные   оппоненты,
институтская  администрация,  наслаждались вовсю,  буцкая  вино из  кружек и
рогов, размеры  которых  увеличивались  по  мере  продвижения вечеринки. Мои
сотрудники  знали,  что  сегодня,   как   и  на  любом  таком   банкете,  за
изнурительную и  плохо  оплачиваемую работу, над  которой  подсмеивались  их
коллеги-хирурги из клинического корпуса напротив.
     БД, - напомнил Горелик, - ну, пожалуйста!
     Я встал, сунув руку в карман. Мне не надо было думать,  что говорить. Я
знал: публика все равно будет тащиться.
     - Д-джентльмены!, -  начал я,  пытаясь отыскать на  столе  свой любимый
стакан  из  нержавеющей  стали с  надписью  по-английски:  "Don't  you  know
drinking is a slow death? -- So who's in a hurry?"
     -  П-по-моему у  Чехова  в  записных  книжках  есть удивительный сюжет:
горожанин, ежедневно проходит по  улице мимо лавки,  над которой висит криво
прибитая вывеска: "Большой выбор сигов". - Кому нужен большой выбор с-сигов?
- каждый раз ворчит он...  Однажды в  лавке  затеяли ремонт, сняли  вывеску,
поставив ее возле  стены, и  тогда  удивленный горожанин прочитал:  "Большой
выбор  сигар", и зашел  в  лавку... Так и хирургический эксперимент  снимает
вывески со  своих  мест, позволяя  по новому  взглянуть  на старые проблемы,
ставит и решает новые...
     В этот момент кто-то сунул  мне в руку пропавший стакан из  нержавейки.
Теплая сталь  под пальцами недвусмысленно  напомнила  о  температуре  спирта
внутри, и желудок тотчас отреагировал на это.  Я чувствовал, что  пьянею и с
трудом выговариваю слова, однако мужественно продолжал:
     -  Рад  напомнить,  что лаборатория справляется  с  этой работой, и что
диссертант не ударил в грязь лицом по части снятия вывесок...
     - За  что пъем,  БД? Здесь не ученый совет. Публика может не понять. Вы
не сформулировали задачу! - Наседал Горелик.
     - У Кэрола есть мудрые  с-слова, - сказал я без прежнего энтузиазма: --
"Что вы помните лучше  всего? - спросила Алиса, набравшись храбрости. -  То,
что  случится  через  две  недели, -  небрежно  ответила  Королева,  вынимая
пластырь и заклеивая им палец". Это качество - помнить, что произойдет через
две   недели  -  необходимо   экспериментатору   не   меньше,   чем  хорошая
хирургическая  школа  и  знание  патофизиологии  кровообращения, -- сказал я
после  паузы. -  Потому  что  иначе  экспериментатор уподобляется  человеку,
который выпустив стрелу в воздух, рисует мишень там, где она упала.
     Ресторан одобрительно загудел.
     - Д-давайте выпьем за диссертанта, -  произнес я, поднимая стакан. - За
его близких... Я имею в виду его семью, а не лабораторных животных. За всех,
кто помогал ему в работе, за  институт,  который не мешал и позволил сделать
лабораторию такой, какой она есть...

     Я выслушал нестройные крики одобрения, пригубил теплый спирт, до смерти
напугав желудок, и повернулся к соседке.  Я видел,  как ей нравится здесь, и
знал,  что  она нестерпимой любовью  любит Грузию и грузин,  и не  мешал  ей
наслаждаться.
     -  Мы посмотрели у  себя  в лаборатории  содержание  фосфорорганических
соединений и  структуру митохондрий в миокарде тех  сердец, что  ты присылал
после газовой консервации,  - сказала Инка,  с удовольствием наблюдая, как я
пялюсь на соски ее грудок,  торчащие сквозь ткань блузки. - Похоже, кислород
просто сжигает гликоген...
     -  Н-неужто все  ходишь без  лифчиков?  -  удивился  я,  -  Или  теперь
придумали лифы с дырками для сосков?
     Я представил, как кто-то из моих аспирантов занимается  с  ней любовью,
понимая, что сам отрядил их на это... и сказал вслух:
     - Чтоб  с-сохранить  миокардиальный  гликоген,  мы  понизили содержание
кислорода в  газовой с-смеси  до  уровня атмосферного воздуха... и  добавили
углексилый газ в избытке.
     Странные вещи творились в мире: Инка, прекрасный патофизиолог,  знающий
все,   что  происходит  с  консервируемыми  органами,  предназначенными  для
трансплантации,  гляделась  тридцатилетней  девкой  в  свои   сорок  пять...
Учитель,  положивший  много  лет  на проблемы  консервации,  тоже  смотрелся
странно  молодо,  несмотря  на  возраст и  неимоверный  вес...  А  я?  Пусть
какой-нибудь сукин сын точно скажет, сколько мне лет!
     Странная,  тревожащая мысль  о  влиянии  на возраст  хирурга  процессов
консервации изолированных органов, где все усилия сосредоточены на удлинении
сроков хранения, т.е. на преодолении фактора времени, периодически не давала
мне  покоя. Я  даже  написал  статью  об этом,  поместив  туда  удивительные
наблюдения  о запоминании  переживающим органом  управляющих  воздействий  и
восприятии мысленных команд, документально подтвердив возможность "обучения"
будущего трансплантата...
     В  тексте той статьи была одна  дурная фраза,  на которую я  не обратил
тогда внимания: "Политика  управления в живом, включая процессы консервации,
с  точки  зрения изложенных здесь событий, предполагает  использование..." и
т.д.  Редакционный рецензент  не преминул воспользоваться моей оплошностью и
выдал "перл", долго вызывавший улыбки: "Политика управления, в том числе и в
живом,  определяется  не  мистическими  способностями хирурга,  как полагает
автор,  но  решениями  партии  и  правительства...".  То   были   прекрасные
времена...
     - Я знаю чем будут заниматься падчерица в  вашей Лаборатории,  - громко
проговорил за спиной профессор-физик и положил мне руку на плечо.
     - Она будет помогать вам снимать вывески!
     - Х-хорошо, - вяло согласился я, понимая, что отказать уже не  смогу. -
Только ей придется начинать с мытья хирургических  инструментов, а там будет
видно. Как ее зовут?
     - Этери.
     - Что это значит п-по-грузински?
     - Эфир,- ответил отчим-папа.
     - Г-годится, - улыбнулся я.




     БД, высокий шестидесятилетний Водолей в дорогих металлических очках  от
"Trussardi", с  мягкими  тайгоновыми заушниками, удивительно прямой  спиной,
множеством  темных  мелких  веснушек  на  вызывающе  интеллигентном  лице  с
нееврейским коротким  носом,  с  давно немытыми  рыжими,  теперь опять почти
седыми,  волосами,  с  потухшими  зелеными  глазами,  изредка  загоравшимися
глубоким   кошачьим   светом,   и  неожиданной   пластикой  крупного   тела,
перемещавшегося с юношеской легкостью, если к тому понуждали обстоятельства,
проехал порт с  толпой товарных ваганов, похожих отсюда на стадо задремавших
рыжих  коров, и дремучей зарослью допотопных кранов, напоминавших выгоревший
лес, бесшумно раскачивающийся под ветром.
     Здесь  все  оставалось  таким,   как  десять  лет  назад:  обветшавшим,
неухоженным и,  на первый взгляд, никому ненужным, хотя  битва за запущенный
порт  с   остовами   ржавеющих   кораблей   на  берегу   и   полуразрушенной
инфраструктурой     развернулась     нешуточная:    нераскрытые    убийства,
душераздирающие  крики местных  властей про свои неустанные заботы о жителях
страны,  публикации местных газет,  выливающие  на  неугодных  безумную и от
этого похожую на правду ложь...
     Все решения,  как всегда идиотские с точки зрения  здравого  смысла, но
выгодные  этому   чертовому  узкому  кругу   high  society,   высокомерному,
беспомощному  и  безграмотному, в который он хотел  проникнуть, но так и  не
смог, принимались  за  неспешными переговорами в дорогих  загородных  домах,
выстроенных на гонорары от таких же ущербных проектов.

     Заныла  больная  простата.  Он  знал,  что  если не  остановится  и  не
помочится прямо сейчас, теплые струйки мочи потекут на сиденье автомобиля.
     - Ну и пусть! - Привычно подумал он. - Пусть текут.
     Ему  было   наплевать  на  прохожих.  Однако  стоять  посреди  улицы  с
раздернутой  молнией  на  штанах  и держать в руках,  с  трудом найденный  в
складках  одежды,  огрызок былого  величия, мучительно долго ожидая,  когда,
наконец, из  него закапает  моча, он стыдился.  Ему было  лень останавливать
машину, но еще больше не хотелось вылезать из нее, и он поехал дальше. Через
пару минут он  почувствовал  ягодицами, как потекла моча. Не отрывая взгляда
от дороги он сунул под себя руку: было не очень мокро.
     - Пока доеду, высохнет, - решил он, оглянувшись  на заднее сиденье, где
привычно лежала, завернутая в газеты, картина: натянутый на подрамник холст,
покрытый масляными красками такого глубокого  и  чистого цвета, что казалось
они  светят сквозь бумагу, и достал окурок сигары, который предусмотрительно
сунул в карман.
     -  Почему они стали  выращивать грибы? -  Подумал он  про бывших  своих
сотрудников,  которые  после   пожара  в  Лаборатории   принялись  бесцельно
разводить шампиньоны, странно упорствуя, несмотря на отсутствие результатов
     -  Сублимируют...  А та девка на сочинском базаре  с белыми  грибами...
Маринуй, соли - закуска страшной силы, как говорил Герман...

     За последнее время он  располнел,  потому  что забросил  спорт: в таком
босяцком виде никто не пустил  бы его в бассейн,  а с теннисной ракеткой  на
корте он гляделся бы, как человек с ружьем у дверей овощного ларька.
     Босс оставил за  ним право  бесплатно столоваться в  своих  ресторанах,
однако в залы  его уже  не  пускали,  а кормили  в  подсобных помещениях.  В
последнее время ему закрыли  доступ даже в подсобки и еду выносили  вместе с
бутылкой, заполненной алкоголем, слитым из недопитых стаканов.
     Эта  смесь виски, водки, коньяков и дорогих вин  действовала на него не
хуже наркотиков,  которыми  он  изредка  пробавлялся  теперь.  Его  нынешние
друзья,  такие  же,  как  он  сам,  полу-бродяги,  полу-нищие,  появлявшиеся
неизвестно  откуда,  вроде  как  из ничего, несмотря на весь свой  цинизм  и
бесшабашность, держали его за человека  с другой планеты и осторожно  пили с
ним  крепкое спиртное, не подозревая, кто он... А он, несмотря на страдания,
болезни  последних месяцев и нищету, вел  себя так,  будто  только вышел  из
операционной, где ассистенты заканчивают операцию по пересадке сердца.
     БД поначалу смущало качество  их выпивки,  в которую они добавляли все,
что было  под рукой:  от  таблеток  без названия до  сомнительных настоек из
ландыша и валерианы,  перца, чеснока,  лимонных  корок и  компаудных  клеев,
полностью выключавших  его  сознание спустя 15-20 минут после старта. Однако
вскоре он к этому привык и испытывал от их  выпивки больше удовольствия, чем
от коллекционного виски. Нынешние приятели, даже сильно подвыпив, никогда не
задирали его,  и он имел прекрасную возможность наблюдать их  жизнь изнутри,
пока, наконец,  не почувствовал,  что стал одним из них и больше не жалел об
этом.   Давно   немолодые,   немытые   и  больные   мужчины   были   странно
гиперсексуальны и, если на всех не  хватало таких  же старых и пьяных девок,
не брезговали заниматься  любовью друг с другом. Здесь  не было  запретов, и
ему это нравилось...
     - Только п-потеряв все, - объяснял он своим новым коллегам по выпивке и
сексу, - обретаешь истинную с-свободу д-делать, ч-что хочется.
     Единственное, что мешало - запахи, но он быстро  приноровился, перестав
мыться и  иногда делая в штаны. Теперь все  чаще он думал о том, что странно
непохожий  на привычных  бродяг бродяга и  есть он настоящий,  а тот забытый
профессор-кардиохирург, блестяще образованный,  остроумный и  хорошо одетый,
просто фантом его ночных кошмаров последнего времени.

     -  БД!  -  Атаковал его  настырный  бродяга  в светлом  костюме, бывший
слесарь  разорившегося  ВЭФа,  который любил  представляться  преподавателем
латвийского Университета. - Почему вы не хотите сойтись с коллективом?
     -  Ч-человек  всегда б-будет  н-нуждаться  в одиночестве. Т-только надо
н-научиться входить т-туда без стука...
     -  Вы  умный,  БД, а как  жить, знаете? -  настырничал слесарь, надолго
приложился к бутылке, а потом с надеждой посмотрел на него.
     - "Надо б-быть п-прохожими",  говорил Христос. Он был гений... А ж-жить
н-надо д-день за днем, уклоняясь от н-невзгод.
     - БД! - человек  протягивал ему бутылку. -  Наши мужики  уважают  вас и
хотят, чтобы и вы отвечали взаимностью, и были доступнее.
     - Они х-хотят, - перебил БД, - ч-чтобы я п-предоставлял с-свою п-прямую
кишку для их с-сексуальных забав, к-когда п-под рукой нет д-девок...
     - Я  хочу  п-понять, что  п-происходит с-сегодня не с  н-нашими  общими
друзьями  п-по  ч-чердакам,  и к-как нам  жить дальше, а что  п-происходит с
воспитанными людьми, к-которые есть т-теин в ч-чаю? - уже спокойно продолжал
БД,  поднося  горлышко  бутылки  к  губам.  -  Мне  не  важно,  как  б-будут
ранжированы те интеллигенты, кто скурвился и, забыв про свои предназначенье,
роль и х-хорошее воспитание,  как женщины, побежали за б-богатыми  русскими,
л-латышами, американцами,  сильно с-согнувшись  в п-попытке лизнуть  ч-чужое
колено, вместо того, ч-чтобы привычно идти на Соловки или уезжать из страны,
как было всегда, как ездил Тургенев...  Мне мучительно не х-хватает з-знания
того,  что с-случилось с горсткой не скурвленных, таких как  я,  в России  и
вокруг нее: в Латвии, Грузии...  Не г-говорю о тех, к-кто с-сумел удержаться
в  прежнем звании или  должности, хотя должности для  таких, как я, не очень
много значили. Этого я до сих пор не с-сумел объяснить Д-дарел и сыновьям...

     Мужик, который понял, как жить, сказал:
     - Давайте выпьем, БД, за  вас, человека слишком умного,  чтобы понимать
простые вещи!
     "Этот  хазер  из  университета меня доконает," -  подумал  БД и, сделав
глоток  из  протянутой бутылки,  оглянулся.  Они  сидели  на железнодорожной
насыпи,  где-то  между  Ригой  и  Юрмалой.  Жиденькая  рощища  молодых  осин
шелестела  красно-желтыми  осенними листьями  над  головой,  отгоняя  запахи
вокзалов, нагретых рельсов, шпал и удивительно стойкий запах вареной курицы,
густо реявший над полотном железной дороги.  The  Real Indian Summer во всей
красе: теплое, солнечное, немного печальное, с паутиной и тревожными гудками
электричек,  грустными  рядами  продавцов  грибов  на рынках,  предожиданием
несбыточного и увяданием в природе...
     "Есть в осени первоначальной короткая, но дивная пора - Весь день стоит
как бы хрустальный, и лучезарны вечера...".
     -  К-кто из команды  ваших  коллег-беспризорников определяет места  для
встреч  и в-выпивок?  Всех  этих vanity  fairs?  - спросил  БД  настойчивого
мужика.  -  К-каким образом  обеспечивается безопасность  и  почему  полиция
всегда  с-старается  обойти  нас  стороной  даже,  когда поведение некоторых
становится вызывающим?
     - Знаете! -  Снова  пустился он в  воспоминания.  - М-много лет назад я
задавался  п-подобным  вопросом, правда  по  другому  поводу.  М-меня так же
с-сильно интересовало, кто в нашем бывшем доблестном и могучем КГБ определял
места встреч своих офицеров с хорошо воспитанными людьми?
     - С такими, как вы?
     -  Они руководствовались т-теми же п-принципами, что  и  кто-то в вашей
к-команде:   комфорт,  разумеется,   с  точки   зрения   ГБ,   безопасность,
привлекательный  вид  из  окна  и что-то  еще непередаваемое, но удивительно
п-похожее... П-пожалуй, н-непредсказуемость выбранного м-места.
     - Места для встреч обычно выбирает Пал Палыч, - ответил бывший служащий
на ВЭФе. - Вон тот худой мужик с большим носом.
     БД  посмотрел  и увидел  пожилого  интеллигентного  человека с  большим
грузинским  или еврейским  носом,  густым  курчавым ежиком  седых  волос,  в
длинных шортах со  множеством карманов, кривыми волосатыми ногами  и плотной
светлой рубахе с темными пуговицами.
     "Господи! - подумал БД. - Это же тот из ЧК, что приезжал из-за "кумыса"
и морочил мне  голову в кабинете директора тбилисской  филармонии,  удивляя,
кроме  прочего,  умением  выбирать места  для встреч...  Где-то еще,  совсем
недавно, я встречался с ним..."
     - Н-нет! - Бормотал БД. - Не м-может б-быть! - Но  ноги уже несли его к
мужику в  толстых  шортах, лежащему  под  деревом  неподалеку  от остальных.
Что-то в этом старом еврее-грузине уже давно привлекало  его, но он старался
избегать знакомств. Ему был интересен только один человек - он сам.
     БД чуть не налетел на него и, остановившись, начал молча  разглядывать.
Тот сел и, улыбнувшись, спросил:
     -  Что-нибудь  случилось?  Вы похожи  на  человека,  который выиграл  в
лоторею велосипед.
     - Мы с вами  встречались в прежней жизни, не правда? Встречались? Может
быть, велосипедные гонки "Tour de France"?
     Мужчина с большим носом смотрел на БД, молчал и улыбался.
     Нет, простите. Я, к-кажется, ошибся.

     -  Так  вот,  старина! -  Сказал  БД  слесарю-преподавателю.  -  Хорошо
воспитанные люди...
     - Такие, как вы? - Спросил тот просыпаясь.
     -  В бедности трудно  с-сохранить х-хорошие  манеры, - начал нервничать
БД.
     - Но вы не ответили! - настаивал университетский придурок.
     - Я  терпеть не могу  отвечать  ответом на  в-вопрос. Я  начинаю с-себя
чувствовать, как на допросе в ЧК.
     Мужик обиделся и демонстративно отвернулся.
     - Х-хорошо воспитанные люди, такие как я, с х-хорошим вкусом, способные
оценить не пробуя, - произнес  БД и посмотрел  на университетского придурка,
лицо которого в этот  момент выражало удовлетворение  человека, исполнившего
свой долг, -  не скурвливаются  под  воздействием обстоятельств, даже  самых
с-страшных. Х-хотя, если честно... то,  что произошло с х-хорошими  людьми в
бывшей лучшей, самой худшей и  любимой стране, еще  не  есть самое страшное,
потому  что та малая  не скурвленная горстка хороших людей в  самой России и
вокруг  нее, не утратившая чести, достоинства и благородства, традиционно не
захотела п-принимать  участия в том, что происходило: ни мозгами, ни делами,
ни просто п-присутствием  своим, которое многое значит...  Всегда,  д-думали
хорошие люди,  найдутся полуинтеллигенты без с-среднего образования, которые
поучаствуют  в  этом  бизнесе, п-потому что  нет такого гнусного  и мерзкого
политического    т-течения,    к-которое     не     нашло     бы     с-своих
интеллигентов-холопов,   большая   часть  из   которых  сразу  п-принимается
прославлять власть и  ее действия, а другая, м-меньшая, н-начинает обличать,
но так бездарно и неумело, что лучше бы она этого не  делала никогда... А мы
будем наблюдать за событиями и, когда все  закончится,  решим,  как  оценить
случившееся, - вещал БД, периодически прикладывая горлышко бутылки к губам.
     -  Так или примерно так, - продолжал он, поглядывая на университетского
безработного, который спал, положив голову на его зимний башмак желтой  кожи
с  рваными  шнурками,  надетый  на  босу  ногу,  - рассуждали  хорошие люди,
п-привычно рассчитывающие, что власти будут заигрывать  с ними или с-сгонять
в лагеря, как это традиционно происходило на Руси...

     Он сделал паузу, чтобы поискать еду  и, не найдя, отхлебнул из бутылки.
Он  заметил,  что,  кроме  уснувшего на  башмаке университетского  придурка,
пьяное бормотание слушает  еще  несколько человек, окруживших его кольцом, в
том числе тот смутный носатый мужик из ЧК, не пожелавший колоться.
     -- И  здесь, д-джентельмены, - БД вдруг понял,  чего ему так сильно  не
хватало  все  это  время:  аудитории,  наслаждающейся его  выступлениями,  -
с-случилось   непредвиденное...   В-власть  Российская  п-просто   перестала
обращать внимание  на хороших людей. Ей,  власти,  б-было не до того  и  она
положила  на  них, - проснувшийся вэфовец  напрягся  в  ожидании знакомой  с
детства  фразы,  но БД не  был  традиционалистом и не стал  формулировать. -
П-положила на  них свои немытые,  взопревшие  г-гениталии, не  понимая,  что
именно эти х-хорошие люди больше  всего  нужны ей сегодня... С-сейчас... и в
России, а не в Л-латвии или Америке, Грузии или Франции... п-потому  что и в
них  тоже  ее  сила и спасение... Т-такого еще  не бывало, и  хорошие  люди,
которые всегда немного евреи, растерялись...
     Он уселся поудобнее и вытащил из-под спины острый камушек.
     --  Они   н-не  знали,  как  себя  вести,  поскольку   п-продаваться  и
скурвливаться  их не  понуждали, в тюрьмы  не  гнали, а  просто предоставили
самим  себе. Это  б-было настолько  непривычно,  и  страшно,  и унизительно,
потому  что ты  сразу  из  вечно  занятого и всем  нужного,  расписанного по
минутам, превращался в ничто,  в обузу, что интеллигенция всерьез испугалась
и стала делиться, как мухи-дрозофилы, из-за которых, к-кстати, хорошим людям
в  свое время тоже  с-сильно  досталось,  на  группы, о  которых  я  уже вам
говорил: на скурвленных, почти не скурвленных и  на все еще хороших людей...
Эта  последняя  категория  теперь  просто  вымирает  из-за   н-нищеты,  моет
междугородные  автобусы,   как   мой  п-приятель  профессор-нейрофизиолог  в
Ленинграде, или превращается в б-бродяг, как я, джентельмены, ваш коллега по
бездорожью,  вымощенному  редким  асфальтом  с  каплями  спермы от  оргазма,
приключившегося при чтении таких прекрасных слов, как  демократия,  свобода,
равные права... И все  это случилось  только потому,  что хорошие люди из-за
этого жуткого социального  землетрясения, сопровождавшегося  наводнениями  и
извержениями  вулканов,  забыли  п-прекрасные  слова  Тургенева,  о  которых
остальные  просто никогда не знали: "Х-хороший человек тот, о котором думать
нечего, а  которого надобно  слушаться  или ненавидеть"... Он  сказал  это и
уехал в Баден-Баден...

     Плотное  кольцо  коллег-бродяг, одетых  в модные заношенные одежды, уже
давно молча окружало БД, напряженно стараясь понять пьяный монолог.
     - А  то, что гонят  отовсюду, как  п-последнюю  с-собаку ненужную, лишь
достигнешь чего путного или наладишь что: в  хирургии,  бизнесе, собственной
жизни... Так столько раз уже... в Свердловске, Тбилиси, Москве... Мой бывший
хозяин  тутошний вместо  того,  чтобы  спасибо  говорить каждый  божий день,
выставил...  А  привыкнуть  все равно  нельзя...  Этери  с-сказала, что  это
к-крест  мой, который предстоит еще долго  таскать,  как таскает свой Вечный
Жид, шатаясь по миру в ожидании второго пришествия Христа... и что настоящий
интеллигент - всегда немного Вечный Жид, потому что всегда немного гонимый и
немного старый умный еврей...
     Он  оглянулся в  поисках бутылки, увидел заинтересованное лицо человека
из ЧК, не желавшего колоться, и сделал глоток, мутно глядя на окруживших его
бродяг, предпочитая себя самого лучшим и наиболее подготовленным слушателем.
     -  Вы  не  похожи   на  еврея,  БД,  -   сказал  выпускник  латвийского
университета и призывно посмотрел на коллег.
     - Во  мне еврейская  к-кровь  разбавлена, дорогой к-коллега, вполовину,
что по  нашим м-меркам  - не сильно,  потому как мама - еврейка...  А у отца
намешано немеряно: грузины, англичане,  итальянцы. Вроде  как  удобно: когда
надо  -  еврей,  когда не  надо... Мой приятель, закончивший  два института:
железнодорожного т-транспорта в Ленинграде и медицинский, где-то в Саратове,
медикам  говорил, что инженер, а  железнодорожникам  впаривал,  что  врач, и
всегда был в топе... Я стараюсь избегать подобной всеядности, но порой очень
хочется...
     -  Кто  это  Вечный  Жид? -  спросил,  засыпая,  вэфовский  слесарь  из
университета, прижал губы к  штанине БД, стер скопившуюся в углах рта  слюну
и, вновь обхватив башмак из желтой кожи, закрыл глаза.

     БД  был сильно пьян. Он сидел  на  земле, привалившись спиной к щебенке
железнодорожной насыпи, не  чувствуя острых  камней, царапающих кожу  сквозь
потную рубашку и, уперев ноги в кусок бревна,  услужливо поднесенный кем-то,
продолжал вещать, пока в его голове вереницей скакали обрывки выступлений на
конгрессах,  монологи  в  операционных,  ночь  с  Даррел  в  Поти,  драка  в
Тбилисской  хашной,   смерть  Пола,   неясные  сексуальные  сцены,   сердце,
сокращающееся на столе его кабинета, рождение первого сына.
     - Если это г-гнусное время  потребует жертв, что ж, пусть умрут те, кто
должен быть принесен в жертву, если без этого нельзя... Я сам понесу себя на
п-плаху, если это поможет... Но самые  достойные должны уцелеть, чтобы жизнь
не остановилась,  чтоб было кому направлять  ее... как направляет  незаметно
Вечный Жид...
     Кто-то тронул его за плечо:
     - Вставайте, БД, мы уезжаем...
     Он с трудом приходил  в себя,  недоуменно оглядываясь. Тот с носом, что
не стал колоться, держал его за  руку, поднося ко  рту бутылку с минеральной
водой. Он заметил  неподалеку старенький  микроавтобус  "Форд",  традиционно
развозивший  их и также  традиционно вызывавший  у  него удивление: откуда у
этих людей  свой  микроавтобус,  свои отлаженные  связи  с полицией,  еда  в
избытке, выпивка, пусть и дерьмовая...
     Когда  в центре  Риги публика выходила  из "Форда",  мужчина с  большим
носом подошел к БД и сказал негромко:
     -  У  меня  есть  ваш мобильный телефон, Борис Дмитрич. Если позволите,
позвоню как-нибудь...
     - Я так и знал, что это вы, - пробормотал БД, протягивая чекисту  руку.
- Все, что я сейчас говорил, - это про нас с вами...
     - Я знаю. Спасибо.
     - С-спасибо. Если вы пришли сюда, похерив  ГБ, то все не так уж и плохо
в этой прекрасной жизни...
     -  Да, если  не  знать,  что  еда  и  выпивка,  которые  вам  нравятся,
добываются иногда из контейнеров для мусора.

     Машина БД выехала  за город и катила теперь в дорогой пригород, где жил
Большой  Босс,  его нынешний  хозяин, которого он любил и ненавидел.  БД  по
привычке  нервничал  перед  встречей  и, чтобы  успокоиться,  вытаскивал  из
завалов  памяти  все  плохое,  что помнил  и  знал  о  своем  кумире-злодее,
джентльмене и босяке, в котором плохого было, хоть отбавляй.
     "Этот чертов сукин сын, с  единственным положительным  качеством  -  не
помнить зла  и  обид, которые он постоянно приносит другим,  так навострился
делать деньги из воздуха,  что теперь даже разориться нормально не может, не
залезая в  долги...  и до сих  пор не научился  понимать, что колодец копать
надо  до того, как почувствуешь жажду," - мстительно  думал БД, зная, что не
прав, подъезжая  к чугунным  воротам с узором решеток петербургского Летнего
сада. Ворота отворились, и  он въехал  в мир Хуго  Риттенбергса,  ухоженный,
безопасный и кричаще дорогой.
     "Как  эта  чертова  автоматика распознает мою  колымагу?  -  Каждый раз
задавал он себе один  и тот же вопрос, проезжая ворота.  -  Неужто считывает
номер машины, который я сам не могу разглядеть под слоем ржавчины и грязи?"

     Уже  от  ворот  последнее  жилище  Большого  Босса подавляло.  Это  был
трехэтажный  дом,  облицованный нетесаным  темно-серым гранитом,  невероятно
больших  размеров, выстроенный в виде буквы Ш на берегу залива, с холлом  во
всю высоту здания, похожий на дорогой пансионат для советских партийных бонз
или  Центр  подготовки  космонавтов  под  Москвой,   куда  вместо  барокамер
поместили  бассейн с  голубой водой и водопадами, огромный аквариум  с живой
акулой  вместе декоративных  рыбок,  набор бань  на любой вкус,  банкетный и
спортивный залы, бары и еще всякую всячину  и неимоверное количество спален.
и  кабинетов,  оснащенных компьютерами  и  прочей  оргтехникой.  Похожий  на
большой ухоженный  танкер, недавно спущенный на воду,  дом нравился БД, хотя
он тщательно скрывал это.
     Перед тем, как  выйти  из  колымаги,  которую  он  поставил перед носом
новенького  Босова  "Бентли",  БД склонился к  промежности,  принюхиваясь...
Привычно  мерзко  пахло немытым  старым телом,  мочей  и еще чем-то  гадким,
напоминавшим забытый сладковато-гнилостный запах институтского морга.
     - Выветрится,  пока дойду,"  -  подумал  он, забирая с  заднего сиденья
картину,   обмотанную  газетой.  Он  знал,  что  хозяин  не  будет  особенно
привередничать и морщить нос.

     Хуго  Риттенбергс, которому он намертво  приклеил кличку Большой  Босс,
сидел на краю бассейна перед домом  и  стягивал  со  спины баллон  со сжатым
воздухом. Он был неистовым любителем подводного плавания и разъезжал по миру
с  багажом  дыхательных  аппаратов и  ружей  для  подводной охоты, постоянно
пополняя  коллекцию  этих  штуковин.  Без живота, с  выгоревшими  на  солнце
светлыми волосами, голубыми глазами и коричневой кожей,  он недавно вернулся
из  Майами.  Босс  глядел  много  моложе  своих  шестидесяти  и  походил  на
послевоенное племя голливудских актеров.
     -   Здравствуйте,   Босс,  -   как  можно  равнодушнее  сказал   БД   и
демонстративно  почесал  в  паху, копируя кумира, гениталиям которого всегда
было тесно в штанах, и тот постоянно перебирал их, пренебрегая условностями.
БД подумал,  что во  многом подражает Риттенбергсу, как  когда-то ему самому
подражала Лабораторная публика, и он любил придумывать всякие штуки, которые
становились потом hi-standard of the Lab's life.
     - Здорово,  Боринька! Как дела? -  Безо всякого интереса сказал Хуго. -
Приехало много гостей. Я распорядился перенести твои вещи в подвал. Там есть
несколько свободных помещений. Выбери себе комнатку.
     "Bloody worthless man, -  подумал  БД. -  Наверху хватит по комнате для
музыкантов большого симфонического оркестра." - Однако вслух сказал:
     - Б-боюсь компьютер сразу отсыреет, а моя простата просто сгниет там.
     - Если надо, компьютер тебе поменяют. А на кой хрен тебе простата?
     - Вы это поймете, когда ваша собственная укусит вас за яйца.
     Босс на секунду задумался, примеряя сказанное.
     - Ладно, ступай! Зайди к Инте. Я оставил "Бурбон", - и медленно сполз в
бассейн уже без снаряжения, и поплыл, некрасиво размахивая руками.

     БД  поплелся в глубь  дома  на  поиски  своих вещей,  испытывая сильное
жжение от разъедающей кожу мочи.
     "Раньше, за  "Бурбоном". Иначе не дойду," - подумал он, входя на кухню,
и сказал:
     - Здравствуйте, Инта! Где виски, про к-который говорил ваш хозяин?
     - Здравствуйте! "Бурбон" в холодильнике, я сейчас принесу.
     - З-зарядите мне, пожалуйста, большой стакан со льдом,  - попросил БД и
почуствовал, как  сильно  начала  болеть  простата.  Он  согнулся  от  боли,
пережидая приступ. Вернулась Инта, держа в руках бутылку с  "Jack Daniels" и
стакан, доверху набитый большими кусками льда.
     - Вам плохо? - спросила девушка.
     -  Да...  Похоже, у  меня  под  ногами взорвалась  г-граната,  - мрачно
пошутил он.
     - Сейчас заряжу "Бурбон", - сказала Инта
     - Жаханете со мной?
     - Немного, - усмехнулась она.
     БД привык к тому,  что  его жаргон звучит теперь с латышским  акцентом,
как  у этой молодой красивой девки с удивительно прозрачным лицом.  Когда-то
его шутки произносили с грузинским акцентом.
     Инта стояла слишком близко, в широких синих джинсах до колен и такой же
свободной майке желтого цвета,  которые только подчеркивали прелесть фигуры,
и пахла прохладой, которая пахнуть не могла.
     -  П-пейте  из  моего стакана, Инта,  а  я  прямо  из  горла,  чтоб  не
разбавлять.  Мне с-сейчас как раз нужен неразбавленный теплый виски:  что-то
побаливает в низу живота, там, где граната взорвалась.
     Он  сделал  большой  глоток  и  замер,  ожидая,  когда  "Бурбон" начнет
всасываться в  кровь. Опьянение, всегда приятное и легкое  на первых  порах,
мягко отодвигало  куда-то  на  задворки  все несчастья, болезни  и  невзгоды
последнего времени, будто их  смывало, вместе с  коростой и  грязью, теплыми
сильными струями  воды из душа. Однако в  последнее время эта стадия длилась
недолго. После  первых  глотков  дряхлеющее тело  настойчиво требовало новых
порций  алкоголя,  которые быстро  вводили его  в хорошо  знакомое и удобное
состояние  полубеспамятства,  когда уже  не важно, кто  вокруг тебя  и что с
тобой  происходит. Чтобы подольше  постоять под очищающими струями воды,  БД
отложил стакан.
     -  Помните,  как мы  познакомились  на  бензоколонке  компании, где  вы
завтракали с норвегами, - сказала Инта, отхлебывая из стакана. - Я подошла с
подносом, а  вы  сунули  руку  под  юбку  и  обхватили  бедро.  Это было так
неожиданно, и странно, и приятно, что...
     -  Я  теперь  плохо пахну,  Инта...  С т-трудом  п-переношу собственный
запах. Для молодой девки это должно быть омерзительно.
     - Мне нравится.
     -  Не  д-дурите!  -  Он  шлепнул  ее  по попке  и,  захватив  "Бурбон",
засобирался вниз.
     - Трусите, БД! - с упреком сказала она. - Где вы ночуете? Я приду.
     -  Не  пугайте. Я всегда с п-пониманием относился  к  вашим сексуальным
причудам, к тем, что доходили до меня, однако заниматься любовью с вами вряд
ли с-стану. К тому же я не уверен, что с-совладаю... З-заверните мне получше
картину,   -   вспомнил  он   про   неудобный   пакет  подмышкой.  -  Совсем
р-разлохматились газеты.
     - Почему вы возите ее  с собой? Не  хотите отвечать. Я все равно приду.
Запакую картину и принесу  вместе с выпивкой. "Бурбона" нет.  Есть пшеничный
виски. Он вас сразу поставит... на ноги.
     -  Картину  заберу  сразу,  а  лечить  меня сегодня  -  все равно,  что
выращивать  перья на лошади, - вяло  отбивался  БД.  - Надо уметь радоваться
тому, что есть, - продолжал он назидательно вещать, поглаживая бутылку.
     - А как радоваться тому, чего нет?
     - In short, stick up for somebody else and they'll screw you as well, -
пробормотал  БД.  Ему  доставляла  удовольствие грязная американская ругань,
которая давала  выход чувствам и  которая,  как  дорогие гидрокостюмы Босса,
ограждала  от тревог внешнего мира, если, конечно, он этого  хотел.  Русский
мат не  доставлял удовольствия:  он  был хорош, когда  ты  сам  хорошо одет,
ухожен и сыт, и говоришь на рафинированном литературном языке.
     Инта  что-то  говорила в  след,  но  БД  вышел  из  кухни.  Ему  срочно
требовался очередной  глоток  "Бурбона".  Он присел  на подоконник, отвинтил
крышку и приложил горлышко к губам. Ему нравилось пить из бутылки. Он сделал
большой  глоток и  облокотился спиной об оконное стекло, ожидая... Слабеющая
память вытащила  из глубин недавнюю историю  Инты  и  необычно ярко и быстро
прокрутила, прежде чем он впал в привычное забытье.

     Два  года  назад,  как  всегда  в сентябре,  Большой  Босс  с  друзьями
отправился на яхте "Queen" на подводную охоту в Средиземном море. В качестве
юнги-кока взяли  Инту, которая  только  что закончила университет  и  начала
работать  барменом на одной  из  бензозаправок  компании.  На яхте  было две
каюты. Одну занимал Босс, и она поначалу с ужасом входила туда, ожидая когда
его непомерно большой член без  подготовки, болезненно ворвется в гениталии,
проникая с каждым разом все глубже и  глубже, пока, наконец, стоны Босса  не
прекратятся и она не почувствует на простыне под собой густую липкую лужу...
Спустя  пару  минут он  вновь  брался за  ее тело, и  она  со страхом, боясь
задохнуться  или  подавиться,  ловила  миг,  когда,  наконец, сперма мощными
толчками  хлынет в горло... Через  несколько дней она поймала себя на мысли,
что с нетерпением ждет, когда хозяин позовет к себе...
     Инта  была  прилежной ученицей,  и  вскоре ей  стали  нравиться занятия
любовью  с  друзьями  хозяина, которые даже  все  вместе  не обладали ни его
выносливостью, ни  темпераментом,  ни фантазией... Спустя  несколько дней ей
захотелось  капитана, и тот, страшась хозяина,  позволял  себе короткий, как
автоматная очередь, секс лишь тогда, когда четверка находилась под водой...

     БД  спустился  в  подвал,  где  располагался  спортивный  зал,  набитый
снарядами, и с  трудом разглядел в углу свой  большой чемодан  дорогой кожи,
купленный в Гендере, в одну из поездок в  Штаты. Здесь же лежали  спортивные
сумки,  несколько  теннисных  ракеток   в  чехлах,  одежда,  кучи  словарей,
несколько CD-плейеров и отставленный в сторону компьютер.
     - Damn it  all, -  проворчал БД,  прислонив  картину  к стене,  натужно
сгибаясь к компьютеру и вспоминая, зачем он притащился сюда...
     "Напишу хоть  бы  строчку,  кровь  из носу,"  -  подумал он,  с  трудом
выбираясь из густой голубой пелены "Бурбона".
     Он никогда не знал, что заставило  его  взяться  за книгу; помнил лишь,
что решение не пришло внезапно, как перелом  костей предплечья, и долго гнал
от себя мысли о ней, подозревая, что не его это  дело...  А когда понял, что
не писать не может, оказалось, что книга уже пишется, помимо воли и желания,
обременительно и странно  неадекватно  порой,  заставляя страдать  и любить,
будто  книга  -  заново  проживаемая  жизнь,  быть  мимолетно  счастливым  и
мучительно   тревожно   искать   ответы   на  невнятные  вопросы,   терпя  и
приноравливаясь к  поступкам героев, которые  никогда не были  подконтрольны
ему.
     Он  стал  чем-то вроде  аналога текстового файла в формате read only, и
неведомая  сила заставляла  его привычно  располагать  пальцы на клавиатуре,
словно это фортепиано, на котором он собрался играть jam-session after party
с прекрасными музыкантами,  и замирать, чуть дыша, в  предожидании очередной
музыкальной фразы или порции текста.
     Он  писал  эту книгу  своим  почти взрослым  сыновьям, попрекающим  его
постоянными  неудачами и совсем нечитающими, для которых уже не существовал.
Точно  так  же, не спросясь, с завидным постоянством, но  всегда неожиданно,
вышколенные мозги выстраивали опыты, неотличимые от  настоящих, в  которых с
упорством  фанатика-еретика он  старался  воплотить  идею  создания  "банков
органов".
     Желание писать завладело им  с такой силой, что  было уже неважно,  где
это  произойдет. Воспоминания  роились  огромной  многоликой  толпой,  набив
подвал до  отказу,  отталкивая  друг  друга  локтями  и  требуя  немедленных
действий.  Он  ждал,  когда  круговерть людей, животных,  событий и  чувств,
хаотично перемещавшихся  внутри и вокруг  него, начнет упорядочиваться.  Еще
несколько   таких  странных  минут   и   весь   окружающий   мир  перестанет
существовать, и  он останется один на один с самим собой, самым  интересным,
важным и дорогим для него человеком на свете... Потому  что писать -  значит
читать самого  себя... И еще он знал, что  в критические моменты этой заново
проживаемой  книжной жизни,  загадочные  тексты  Библии, прекрасные стихи  и
волшебная музыка, которые всегда жили в его душе, помогут понять и объяснить
происходящее с ним, прорываясь наружу, как прорываются на дисплей компьютера
странные  строчки  рукописи  и  почти безупречные  с  научной  точки  зрения
принципы выращивания органов-клонов.

     БД стоял на коленях  перед грудой вещей в углу  подвального помещения и
тупо смотрел в темный экран дисплея. Он вдруг вспомнил о бутылке с недопитым
"Бурбоном" и, с трудом поднявшись, сделал  несколько шагов. Взяв бутылку, он
помедлил, оглянулся  в  поисках картины и,  нетерпеливо  разорвав аккуратную
Интову  упаковку, вновь прислонил ее к стене.  Слабо натянутый  на подрамник
холст с ярко-желтым,  с  сильной  примесью  красного,  закатным небом  разом
осветил  сумеречный  подвал.  И сразу  желтый цвет подвального  пространства
прорезал  узкий  светлый  луч, посылаемый  стенами белой  церкви на переднем
плане,  похожей  на  разрушенный  временем  маяк,  сильно  накренившийся,  с
выбитыми  круглыми стеклами,  с остатками  красной черепицы на  крыше  нефа,
чудом  уцелевшим  на   верхушке  крестом,  красной   травой,  подсвечиваемой
предзакатным  солнцем, синими проплешинами и сгорбленным пнем в человеческий
рост.  Из  церкви зазвучал баховский  хорал, отчетливо  и чисто... Белый луч
маяка  метнулся  несколько раз  и  замер на  подоконнике,  высветив книгу  в
твердом коричневом  переплете,  рядом  с  чьей-то  мокрой  от пота  майкой и
теннисными туфлями в красной кирпичной крошке корта.
     "Хроники Водолея" - прочел он на обложке, раскрыл книгу, но передумал и
оглянулся в поисках розеток: ему позарез был нужен работающий компьютер.
     -  Господи!  -  бормотал  он. -  Сделай  так,  чтобы  в  розетках  было
электричество и помоги собрать компьютер.
     Он привычно  путался  в многочисленных кабелях, которые никогда не  мог
подсоединить  сам,  но сейчас  был  уверен,  что  компьютер  заработает.  Он
поставил дисплей  и клавиатуру на подоконник, стараясь не задеть лежащую там
книгу, встал на колени перед ними  и нажал  тумблер... На дне  еще плескался
виски, и после  короткого  раздумья  он  поднес бутылку  к  губам.  Когда он
оторвался от бутылки,  экран дисплея светился  привычным серо-голубым цветом
Microsoft Word.  БД  положил  пальцы  на  клавиатуру. Книга, что  лежала  на
подоконнике в  луче  света, излучаемом  церковью-маяком, исчезла куда-то, но
теперь это было неважно.
     Он увидел себя  за  рулем старого "Мерседеса", двигавшегося по рижскому
предместью, и пальцы, чуть касаясь клавиш, быстро набрали текст:
     "Он  знал,  что  труднее  всего написать  первую  строчку и  поэтому не
спешил, веря, что она придет сама..."




     -  Здравствуйте!  Можно  к  вам?  - Стройная,  не похожая на  грузинку,
высокая  девочка с прямыми черными волосами и непривычно зелеными глазами на
желтоватом от  загара лице,  стояла на пороге, переминаясь с ноги на ногу, и
выжидающе смотрела на меня.
     - З-здравствуй! Что тебе, д-девочка?, - сказал я и, не выслушав ответа,
продолжал, обращаясь  к  Горелику:  -  Мне не н-нужен анестезиолог  из нашей
к-клиники...  Его   т-трудно   п-переучить  и   он   не   знает   физиологии
к-кровообращения  в  том  объеме,  какой нам  нужен. П-поезжайте  в институт
физиологии, найдите молодую к-красивую девку, анестезиологии мы ее научим.
     Я заметил, как девочка  от дверей  перебралась к одному  из  кресел  и,
недолго помявшись, грациозно уселась,  заложив  ногу за  ногу так, что стали
видны трусики в горошек, и принялась глазеть по сторонам.

     Мой кабинет производил сильное впечатление на посетителей как старинной
работы необычайно громоздкой  резной мебелью черного дерева, так и сваленным
на огромном столе  дорогостоящим кардио-хирургическим хламом: полные протезы
сердца  и  его желудочков, сосудистые протезы, атравматические иглы, дорогие
кардиохирургические  инструменты, клапаны  сердца, яркие кардиохирургические
журналы на  английском,  письма,  сувениры  и  прочая  заграничная мура, для
которой  нет  определений.  На стенах  развешаны  несколько картин  в  масле
современных грузинских художников-модернистов с видами старого Тбилиси, пара
больших акварелей под стеклом на религиозные темы и два десятка  фотографий:
учителя, ученики,  защиты диссертаций,  конференции, оперированные больные и
животные...
     - Не упирайтесь, БД!  - возразил Горелик. - Давайте возьмем  еще одного
анестезиолога. Он выучит физиологию. Это проще. В клинике есть одна барышня,
которая хочет перейти к нам... Толстая очень, но с мозгами.
     -  Вы  з-знаете мое  отношение  к т-толстым,  Г-горелик...  П-почему вы
решили, что с-с мозгами?
     - Она подружка секретаря институтского партбюро.
     - Д-для меня это - не с-самая лучшая аттестация.
     - Вы допрыгаетесь с вашей антисоветчиной, БД!- сказал Горелик.
     Еще  на  Украине,  после окончания  института, Горелик вступил в  КПСС,
искренне надеясь, что  членство в партии  поможет  ему  сделать  карьеру.  В
партбюро института он отвечал за какую-то ерунду: то ли партийную учебу,  на
которую никто  никогда не  ходил,  то  ли  распределение  квартир, которых у
института никогда не было.
     Горелик  что-то говорил мне,  но я уже  не слышал и, видимо, не  видел,
потому что глядел на странное существо, покачивающее ногой в моем  кресле, в
дорогой  и, как я понимал, нарочито грубой одежде из  дерюги, болтавшейся на
ней как  на чучеле - лишь  много позже  она объяснила, что  это очень тонкая
замша дорогой выделки. Я вдруг понял, что передо мной сидит красивая молодая
женщина,  которая  от  смущения  как-то  странно перетекает из одной  позы в
другую,  не прилагая для  этого  усилий. Что-то необычное  было  в ее  лице,
прекрасные черты которого, размыто проступали сквозь  тонкую кожу.  Большой,
как у лягушки, рот и очень зеленые глаза  с  длинными грузинскими ресницами,
мерцающие  даже в полумраке кабинета, делали ее  нездешним существом, и было
видно, что она об этом знает.
     - Т-т-т-ты .... В-в-вы кто? - выдавил я из себя. - Что вам угодно?
     - Меня зовут Этери, - ответило существо, перетекая к столу.  - Вчера на
банкете вы обещали приемному отцу взять меня в Лабораторию.
     - Д-да, да. Вы тот  с-самый  физик-атомщик,  к-которого мы  все ждем  с
н-нетерпением... Г-где б-бомба?
     - Что?! Какая бомба?
     - Атомная. Н-неужели вы оставили ее д-дома?
     Она тревожно таращила глаза, перетекая  куда-то.  Подошел  Горелик и, с
любопытством глядя на существо, сказал:
     - Профессора  зовут  Борис Дмитрич, но мы  все  зовем  его  БД. Вы тоже
можете говорить "БД". Про бомбу он шутит... Меня зовут Нодар.
     -  Честно  г-говоря,  не  знаю,  что  с  вами д-делать  без  б-бомбы...
Попробуем  вот  что:  п-поживите  недельку  в  Лаборатории  п-просто  так  и
п-постарайтесь п-понять, чем мы тут занимаемся.
     - Я возьму над ней шефство, БД! - рвался в бой Горелик.
     "Черта с два! Я сам буду шефствовать над ней," - подумал я и сказал:
     - Х-хорошо,  неделю! П-покажите ей аппарату и п-познакомьте с публикой.
Мы начинаем в п-половине д-десятого, если ничего особенного не произойдет...
Не забудьте захватить с собой бомбу!
     Я  склонился к бумагам на столе, давая понять, что встреча окончена, но
существо,  я  видел это  краем  глаза,  продолжало  стоять. Я поднял голову,
собираясь еще  раз вернуться к теме бомбы, но тут вдруг очень близко от себя
увидел ее  глаза.  Два больших зеленых прожектора  мерцали чужим,  нездешним
светом, который проникая, вытеснял меня  самого, и казалось: еще мгновение и
кто-то чужой завладеет моим телом. Я захотел отвести глаза и не смог.
     - Пойдемте, Этери, - донесся голос Горелика. Существо  повернуло голову
и что-то сказало в ответ, дав  мне возможность вернуться в собственное тело.
Затем оно протянуло руку и, сказав:  "До свидания, БД", перетекло  вслед  за
Гореликом в коридор.




     БД прилетел в Ригу вместе с Даррел и двумя сыновьями  в начале 90-х. До
Москвы они  летели  транспортным  самолетом, который  никак  не мог взлететь
из-за того, что  демонстранты, прибывшие на нескольких автобусах из Тбилиси,
заблокировали взлетную полосу военного аэродрома.
     - Грузин  губит  отсутствие  нравственности  и ответственности  в чисто
литературном  значении  этих терминов,  -  размышлял  БД, сидя  с  семьей на
взлетной  полосе  возле самолета,  охраняемого  автоматчиками из аэродромной
прислуги, которые ожидали атак демонстрантов.
     Был конец августа, и ночью температура  упала  с  тридцати  градусов до
пяти.  БД маленькими глотками пил  лабораторный  спирт,  который  заботливый
Горелик  налил  в  пластмассовый  флакон из-под "Лактасола". К  БД подходили
солдаты,  и   он  угощал  их,  наливая  пахнувший   лекарством  алкоголь   в
подставляемые кружки.
     -  Их  губит  элементарное  невежество,  делающее   любые  политические
заявления или движения стилистически неверными, - продолжал привычно считать
варианты  БД. - Чтобы иметь право громко заявлять: "Русские вон из Грузии!",
надо отучиться ссать в лифте и телефонных будках.

     В Москве его встречал старинный приятель,  профессор  Кузя, в окружение
стада  аспирантов. Кузьма Крутов,  большой и толстый,  с незаметными губами,
маленьким  курносым  носом  и  светлыми  глазами,  постоянно  спрятанными  в
складках  веках,  был  доктором  биологических   наук  и  руководил  большим
медико-техническим   отделом,   занятым   производством   оборудования   для
искусственного   сердца,  при   сильно   засекреченном   военно-промышленном
институте на окраине Москвы. Это было классное учреждение, потому как по тем
временам проблемы искусственного  сердца являлись таким же престижным делом,
как полеты в космос.
     Кроме искусственного  сердца Кузин  отдел занимался  еще кое-чем: делая
аппараты  для ионофореза,  которые космонавты брали с  собой на  небо, чтобы
очищать  в  невесомости  урокиназу,  предотвращающую образование  тромбов  в
мозговых  и  коронарных сосудах Генерального Секретаря... Обычная  советская
жизнь... Благополучная и комфортная, если  входишь  в  узкий круг  и  знаешь
правила игры.

     Кузя  притащился на военный аэродром  в Чкаловске, что под  Москвой, на
"Волге" с прицепом, в ожидании большого багажа  книг и  картин из тбилисской
квартиры БД. Ему тоже пришлось  провести  всю ночь в  аэропорту:  справок  о
прибытии самолетов  в Чкаловске не  дают. Когда БД с сыновьями и женой вышли
из самолета, пьяный Кузя,  поддерживаемый аспирантами и с трудом выговаривая
слова, первым делом спросил его про багаж  и, узнав, что багаж не пропустила
тбилисская таможня, затребовав немыслимую взятку, принялся объяснять, громко
матерясь,  что он  думает  про  дружбу  народов,  погранцов  и  воинственные
грузинские племена,  которые вдруг переменили  взгляды и чуть не  убили  его
лучшего другана.
     - Я знаю, - кричал он, поплевывая на БД слюной, - что  ты, Рыжая  Сука,
интеллигентно  помалкивал, экспериментируя  с  очередной моделью консервации
сердца,  когда  черножопые   заваривали   всю  эту  кашу   в  Тбилиси  и   в
вашемебаноминституте. С  твоими благородством и  гордыней надо идти  служить
послом где-нибудь  в  Шри-Ланке... И ту предзакатную любимую картину свою, с
белой церковью и музыкой внутри, тоже оставил?
     -   Здравствуй,  Кузя!  Поцелуй  Даррел  и   мальчиков.  Спасибо,   что
встретил...  Я  привез  тебе немного  ч-чачи.  Картину  с ч-часовней тоже не
п-пропустили...
     Кузя  начал  тискать  Даррел, шепча ей в ухо  нежные слова вперемежку с
матершиной,  как  всегда  предлагая  заняться любовью  прямо сейчас,  на что
по-латышски обстоятельная и пунктуальная Даррел, без тени улыбки отвечала:
     -   Еслы   Вы,  Кузма  Константыыновыч,  кладет  вопроос  так  сылно  и
настааиваэт, я нэ стану  сопротывлять вам, но  нам  слээдует  решыт,  сколко
бэзнравствэнно будэт этот шаг  с ваашей стороной  и как  отнэсетса  Рыженкый
оказанью подобных услуги моэй стороноой?
     Но  Кузя давно не слушал ее  затянувшийся  монолог: он  должен был всем
показать,  кто  здесь главный,  чтобы  это  поняли  его сотрудники, привычно
подыгрывающие, и аэропортовская публика, удивленно глазеющая на них.
     - Ты, старик, - обратился Кузьма к старшему сыну БД, красивому высокому
мальчику,  - останешься жить у  меня, потому  что Даррел захочет  сделать из
тебя  очередного латышского стрелка, чтоб стоял с ружьем на часах у кабинета
очередного вашего или  нашего вождя... За младшего я спокоен: этот  пойдет в
хирургию  и,  если  я  к тому  времени  еще  не  умру, получит  позолоченные
хирургические инструменты с собственной монограммой, как у отца.

     Они подошли к Кузиной машине с вызывающе торчащим прицепом.
     - Ты, Рыжий, контрабандистхуев, собравшийся лишить Грузию ее культурных
раритетов,  сядешь в прицеп, вместо  своих картин и книг, а не-то вообще  не
повезу  никого! -  Кузя  нагло обратился к  БД,  который разглядывал  заднее
сиденье машины, доверху заваленное свертками с едой и бутылками.
     - Я подумал,  проголодавшись в  самолете, вы сразу  сможете перекусить,
пока доберемся до дома, - пробормотал поддатый Кузя, отталкивая аспирантов и
пробуя устоять на ногах. - Мы этой ночью усугубили больше  обычного,  Борян,
потому  что  волновались  за  вас,  - смущенно закончил он, - но еды  тут  и
выпивки дохуяеще...
     БД шлепнул приятеля по спине и проговорил ему  прямо в  ухо: "Препоясав
чресла ума вашего,  трезвясь, возложите  совершенную  надежду на  благодать,
подаваемую вам...".

     Их  знакомство  состоялось  двадцать  лет назад  в  одном  из коридоров
Московского  института  искусственных  органов.   Толстый  молодой  человек,
похожий на босяка  с  Рогожской  заставы,  что  по  пьяному  делу заглянул в
Третьяковскую  Галлерею,  с  коротким  шелковым  галстуком  в  желто-розовых
разводах, в туго натянутом на животе кургузом пиджаке и стоптанных сандалях,
стоял  в кругу  сотрудников  института  и,  громко матерясь,  рассказывал на
плохом  русском языке  старый анекдот  про  пациента,  у  которого  член  не
стоял... Воспитанная институтская публика вежливо смеялась. А тридцатилетний
БД,  похожий  на  худого  высокого подростка,  ошивался возле  директорского
кабинета, поджидая Учителя. Учитель опаздывал, и БД изнывал.
     -  А  кто  этот  рыжий пижонебенамать?!  -  Услышал  БД  громкий  голос
рогожского босяка.
     -   Его   зовут  Борис...  Он   приехал  из  Тбилиси  показать  технику
трансплантации  сердечно-легочного  комплекса... Директор  цацкается  с  ним
пока, - ловил БД обрывки разговора.
     - Ты чего это, рыжийхуйвыдрыгиваешься и не  подходишь?  -  Направился к
нему босяк. - Брезгуешь, что ли? Счас схлопочешь у меня поебальнику!
     БД ошалел от невиданного  хамства и понимая, что единственно правильной
была  бы  еще  большая ответная  грубость,  выдавил  из  себя,  стараясь  не
заикаться и говорить с американским акцентом:
     - Let me  say without  hesitation that I  accept this great  honour.  I
accept it with pride and gratitude and a full heart. Most of all I think for
the confidence you  express in me. Today, I think you in words. After today,
I hope translate my appreciation into deeds and conduct.
     Кузьма поначалу тоже опешил. Однако, в  отличие от БД,  быстро пришел в
себя и, обняв его за плечи, мирно заявил:
     - Поехали ко мне, Рыжий, выпьем! Отвезу потом в аэропорт.
     По реакции институтской публики  БД понял,  что  это  высшее проявление
Кузиного расположения и не стал кочевряжиться.
     - Ты чего пьешь? - спросил босяк, заранее зная ответ и, подходя к своей
довольно прилично выглядевшей "Победе", добавил:
     - Главное - отъехать от тротуара, чтобы влиться в  поток машин. Потом я
могу ехать  с закрытыми  глазами: Москва для  меня, что для тебя собственный
сральник, даже если ты поставил туда умывальник и бидэ.

     -  Ты,  Рыжий, будешь  пить и  есть в  прицепе, - напомнил  Кузьма.  Он
неуверенно уселся  на водительское  место  и принялся  искать  ключом  замок
зажигания, матерясь и отталкивая услужливые руки аспирантов.
     - Я с мальчыкам еду тааксы, - обращаясь в никуда сказала Даррел, заедая
водку куском Кузиного  пирога.  - Боюс, Кузма  Константыновыч  очэн усугубыл
ночью,  прэдвкушая встрэчу с  тобой, дорогуша,  -  продолжала она, ударяя по
первым слогам. Даррел прекрасно усвоила  терминологию БД и при случае любила
попользоваться ей, украшая монологи приятным латышским акцентом.
     - Не ссы в бредень, подруга! - Рубил правду-матку  обидчивый Кузьма.  -
Ты что? В первый раз  сваливаешь в мою пьяную тачку. Тут тебе не Латвия и не
Грузия.  Это  Москва.  Тут все  умеют  давать  наркоз не  хуже тебя...  Даже
лошадям, - вещал Кузьма, стараясь ущипнуть ее за попку.
     - Хочешь,  садись сама и рули, хоть до Риги. Мы с Рыжим поедем поездом,
через неделю. Ему надо  постоять под душем несколько дней, чтобы смыть позор
грузинской независимости... Этери умерла и унесла часть его с собой. То, чем
ты теперь владеешь,  лишь малая толика  БД, - бубнил пьяный Кузя, неизвестно
за что сводя счеты с Даррел.

     БД уселся на  переднее  сиденье  рядом с Кузей и сделал большой  глоток
прямо  из  бутылки.  Впервые  за  много месяцев  он,  наконец,  расслабился,
предоставив себя и семью заботам друга,  всегда пьяного  и доброго. БД знал,
что профессор Кузя будет делать все, что надо, и больше, чем надо, чтобы он,
Даррел и  мальчики  за несколько дней,  проведенных  в Москве, пришли в себя
после ужасов тбилисской жизни.
     Кузьма несколько раз за последнее время прилетал в  Тбилиси, уговаривая
БД плюнуть и пожить в  его московской квартире или на даче. Он был в то утро
в хашной, когда парни из охраны Гамсахурдии  стреляли в БД, а попали в Пола.
Он видел стрельбу  среди белого дня, танки на  улицах,  разрушенный проспект
Руставели, жуткий бандитизм, атаку на Телецентр с вертолетов возле  дома БД,
сгоревший институт хирургии с бесцельно бродящими  по пепелищу  сотрудниками
Лаборатории.

     Самым худшим для меня во всей этой истории с  трагически  нарождавшейся
независимостью   Грузии,   стало  демонстративно   оскорбительное  поведение
Лабораторной публики, которая еще недавно  с  восторгом глядела  мне в рот и
для которой  я сделал так много не только  в качестве научного руководителя,
но как один из них, может быть, самый лучший, в чем я никогда не сомневался,
как  образец для  подражания.  Я все  позволял  им:  отстаивать  собственные
взгляды, спорить, самостоятельно оперировать  даже  тогда,  когда  этого  не
следовало  делать,  отвергая чинопочитание и  не делая разницы  между собой,
лаборантом и  доктором наук.  Только так, считал я, можно получить творчески
мыслящие   личности,   свободные  и   независимые,  слегка  анархичные,  как
музыканты, играющие jam session. А  теперь они стремились  выдавить меня  из
Лаборатории, а если не получится  -  изгнать с  позором, придумав  для этого
подходящий повод.
     - Неужели все повторяется, - сокрушался я,  -  и  мне  опять  предстоит
скитаться, точно  Вечному  Жиду? То,  что  должно произойти здесь со  мной -
парафраз  свердловской истории,  когда  под  давлением двух пожилых доцентш,
правящих  кафедрой, я  оставил хирургическую  клинику,  потому что молодой и
очень   зеленый  врач  не  должен   оперировать  лучше  и  быстрее  "старших
товарищей",  принимать  решения,  которые  принимает  заведующий кафедрой, и
вести себя независимо...
     Как всякий интеллигент-космополит я не понимал мучительных и совершенно
бессмысленных   телодвижений,  совершаемых  властями,  моими   сотрудниками,
толпами   молодых  людей,   и  пожилыми   женщинами   в   черном,   намертво
блокировавшими проспект Руставели в Тбилиси.
     Неврастеник  Гамсахурдия, еще недавно публично  каявшийся в  "ящике"  в
своих  диссидентских  грехах, стал президентом, превратив  Грузию  в течение
нескольких  недель  в   лемовский   "Солярис".   Он  часами  выкрикивал   на
многотысячных  митингах  всякий  вздор  про  чистоту  грузинской  расы,  про
необходимость  блокады автомобильных  и железных  дорог,  про  революционную
нетерпимость,  про  новое светлое будущее  и про смертельного врага по имени
Старший Брат.
     Я пытался делать вид, что все это меня не касается.
     -  Л-лаборатория  должна продолжать заниматься искусственным сердцем  и
консервацией органов, а  лабораторная  публика исполнять свои обязанности, -
мрачно излагал  я,  давно перестав улыбаться.  Но  лаборатория не  слышала и
таскалась  на  митинги.  Работа  теряла  смысл.  Я пытался  шутить,  но  это
раздражало их  еще больше.  Они  страстно желали моего отъезда. Им нужен был
другой герой... Я знал автора этой идеи, но не хотел верить...

     Однажды  институт  заговорил   по-грузински.  Директор,  интеллигентный
человек, которого я называл  Царем, продолжатель старинного  рода хирургов и
священников - в его доме в  толстом стеклянном окладе хранилась национальная
святыня грузин: знамя времен  царицы Тамары, - стал никому  не нужен. Нового
директора выбирали шумно,  долго и,  как  всем казалось, очень демократично,
потому что  выбирали  в первый раз. Лозунгом предвыборной  компании главного
претендента  было сомнительное заявление:  "Не  буду  никому мешать". Однако
главным фактором будущей победы считались циркулировавшие по институту слухи
о его возможном родстве с Гамсахурдией.
     Я  несколько  раз  выступал  на  институтских  предвыборных  собраниях,
пытаясь  помешать  выборам,  прекрасно  понимая,  что  рою  себе  могилу,  и
разъяренно спрашивал:
     - А если н-не родственник?!
     -  Мы  не  должны делать из  этого  парня  директора только  из-за  его
сомнительного родства с президентом Грузии, - вещал я. - Он должен еще уметь
оперировать и управлять институтом,потому что само собой ничего не делается,
даже в Тбилиси.
     -  Иди учи  грузинский,  генацвале!  -  крикнул  кто-то,  и зал  дружно
поддержал кричавшего.
     -  Г-господи! - негромко сказал  я. - Вы заставляете меня верить, что у
человека и вправду 50% общих  генов с  бананами... Разве  все вы,  сидящие в
зале,  так невежественны?  Четверть  - кандидаты и  доктора  наук...  Многие
получили образование в России...
     Зал начал гудеть.
     - Он считает нас идиотами, этот умник БД! - Громко выкрикнул, апеллируя
к залу, претендент на директорское кресло.
     - Нет, коллеги. Н-нет! - Среагировал я. - Но я м-могу ошибаться...
     Зал засмеялся, перестав на мгновение топать ногами.
     -   Год  назад   мне  принесли   на   отзыв   докторскую   диссертацию,
представленную на Государственную премию, - продолжал я, пользуясь затишьем.
- Я  п-прочитал и  дал отрицательный отзыв. Царь попросил  закрыть  глаза  и
подписать положительное заключение,  потому что автор - хороший  человек.  Я
отказался. То, что  отказался, понятно,  - я  притормозил,  а  зал продолжал
демонстративно гудеть.
     -  Прежде чем вы  начнете свистеть мне в след и бросать яйца... Нет! Не
к-куринные!  Свои! - начал разъяряться я опять. - Я  никогда  не считал себя
провидцем, хотя те, кто служит под моим началом,  могут с этим поспорить. Но
тогда я заявил  Царю: - Есть п-предел терпимости. Ваша всеядность п-приведет
к  тому, что именно этот парень, получивший с вашей помощью звание лауреата,
придет в наш институт, займет ваше место и института не станет... Я ошибся в
одном:  я  не  предполагал,  что   это  произойдет  так  быстро...  Осталось
дождаться, когда не станет института...
     Зал  замолчал.  Он  молчал,  пока  я  спускался  с  трибуны,  проходя к
привычному  месту  в последнем ряду, пока  демонстративно шумно  усаживался,
чтобы не слышать этой  звенящей тишины.  Тем же вечером я  узнал, что выборы
состоялись, и победил лауреат, собравший максимальное число голосов.

     Сидя рядом с  пьяным Кузьмой и периодически прикладываясь к бутылке, БД
вновь  и вновь возвращался к  нестерпимо свербящей теме рушащихся  жизненных
устоев.
     - Кто эти сукины дети, которые в одночасье, никого не спросив, отняли у
меня и  таких как  я, как когда-то у  моих родителей,  а до этого  у деда  с
бабкой, все: любимую работу, умных  и преданных сотрудников,  друзей, жилье,
комфорт, любимые книги, картины...
     - Не бзди, Борюша!  - Услышал БД сквозь шум мотора  голос Кузи и понял,
что без еды и после бессонной ночи быстро пьянеет, и говорит вслух то, о чем
в последнее время старался вообще не думать.
     Жизнь его  родителей, его собственная  жизнь, жизнь бабки и  деда, как,
впрочем,  и  жизнь  большинства  людей в бывшей лучшей,  изнуренной  стране,
представляла   собой  неизбежную  череду   привычных  лишений  и  несчастий,
перемежающихся   короткими  почти  счастливыми  интервалами  затишья,  когда
власти, катаклизмы и войны отдыхали, давая возможность  снова встать на ноги
и  вернуться  на  короткий  срок к  относительно благополучной и  безопасной
жизни... до следующей атаки.

     Они  сидели  в новой  Кузиной квартире, в гостиной  за круглым  столом,
полным дорогой  и вкусной еды,  от  которой  давно  отвыкли.  Растерянный БД
стоял,  держа в руках  бутылку  виски  "Turkey",  и,  отпивая  из  горлышка,
негромко говорил, обращаясь к Кузьме.
     - Почему  это  чеховское ружье,  что висит  в первом  акте на стене,  в
п-последнем стреляет? И почему стреляет всегда не туда? Кто снимает ружье со
стены, заряжает, направляет на меня или  моих близких и  спускает курок? Кто
выдает лицензию и каковы квоты отстрела?
     - Рыжий! Не горячись! - Успокаивал его Кузьма. - Все уладится. Посмотри
на Даррел... Элегантная латышка  возвращается  домой. Мальчики выучат родной
язык...  Ты получишь лабораторию не хуже, чем в Тбилиси. Продолжишь  занятия
консервацией. Может, в Риге станешь еще удачливее.
     БД отпил виски и продолжал, но уже спокойнее:
     - Первый раз это чертово ружье выстрелило в семнадцатом, п-попав в деда
с  б-бабкой.  Революция  поотнимала  у  них  дом  в  центре  Киева,  деньги,
драгоценности, разделила семью на два враждующих лагеря. Им всем, к счастью,
хватило ума не в-воевать друг с другом, однако жить вместе они уже не могли.
Бабушка с  дедом не приняли  новую  власть, но диссиденствовать и якшаться с
белыми не стали. Однако перед Второй мировой войной, благодаря коммерческому
таланту   деда,  жили  опять  благополучно  в  большой  хорошо  обставленной
квартире,  с  дорогой  посудой,  столовым  серебром  и  всеми  вещественными
аттрибутами прошлой и так хорошо им знакомой жизни.
     - Бабушкина  сестра, красавица  Сара  с ярко-синими  глазами и  черными
еврейскими  волосами,  - продолжал  БД,  видя  как  внимательно  его слушает
московская публика,  Даррел и  даже сыновья, прекратившие  молчаливую  драку
ногами  под  столом,  - наоборот,  заделалась  яростной к-коммунисткой.  Она
осталась  старой  девой,  носила  сапоги,  маузер,  грубой  выделки  юбку  и
солдатскую гимнастерку. Ее старания были  замечены и перед  войной она стала
секретарем Подольского райкома партии в Киеве.
     - Даваайтэ выпэм, геенацвалэ! - Заявила Даррел и потянулась к бутылке.
     - Ну что за народ,  эти латыши! -  Вспылил  Кузя. - Мало что ли людей в
России погубили, теперь им еще свободу подавай.
     -  К-когда  началась  война,  отца  отправили в  Архангельск  принимать
военные  самолеты,  поступавшие по лендлизу из  Америки,  - продолжал БД. Он
отпил из бутылки, поглядел на Кузьму.  - Когда  после  войны мы  вернулись в
Киев, наша  квартира  была занята  беженцами и дед  с трудом  получил  в ней
маленькую комнатку, в которой  все мы  стали жить. Однако самое  ужасное  мы
узнали позже: бабушкину сестру, красавицу Сару,  которая осталась в киевском
подполье, немцы неприлюдно расстреляли в Б-бабьем Яру...
     - Рыыженкый,  может,  хватыт,  - вновь встряла  Даррел,  держа  за руку
младшего  сына, у  которого  под глазом наливался красным  будущий синяк.  -
Публычно сыплэш сол в раны.
     - Ты  хотела позвонить в Ригу, подружка.  Второй  телефон на  кухне,  -
напомнил Кузя.
     -    П-после    войны    отец    быстро    делал    карьеру    военного
инженера-к-конструктора и занимался модными тогда реактивными двигателями, -
сказал БД  и поискал глазами Даррел. - Однако  безработный дед тоже не сидел
без дела, и мы опять стали жить благополучно, в большой хорошо меблированной
квартире в Ленинграде. Но  т-тут кто-то опять снял ружье со  стены и спустил
курок. Отцу  вспомнили, что  во  время  войны он работал  с  американцами  и
посадили, обвинив  в  шпионаже. Мы  опыть  потеряли все...  К счастью,  отец
просидел недолго, но вышел из  т-тюрьмы больным человеком, с кучей неврозов,
которые с переменным успехом потом всю жизнь лечила моя мама.
     - Еслы чэловэк нечэм хвастать, он хвастаыт своим несчастыем, - заметила
Даррел.




     Поселившись  в  Риге,  БД  пробыл год безработным.  Сначала он пробовал
деликатно атаковать руководителя местного Центра грудной хирургии, с которым
давно  и хорошо был знаком, почти  уверенный, что тот не откажет, но завяз в
грамотно  расставленной  паутине  проволочек и невыполнимых  условий.  Потом
принялся готовить  бумаги  на получение гранта в медицинском институте,  что
позволяло создать новую лабораторию и продолжить работы.
     Его заявка на получение гранта прошла жесткую местную экспертизу и была
передана независимым международным экспертам.
     -  Позвольте на  этом закончить свое выступление, джентльмены! - сказал
он, обращаясь по-английски к экспертам и членам комиссии. - Если  я не очень
утомил вас, с удовольствием отвечу на вопросы...
     - Почему бы вам не поехать в Америку, - встал руководитель датчан.
     -  Есть сотни  причин, по которым я этого не  делаю.  Многие  из них вы
знаете не хуже меня.  Я  много раз бывал в  Штатах, и мои коллеги-американцы
всегда твердили, что лаборатории там мне век  не видать.  Только мальчик  на
побегушках:  "вставь  катетер",  "сделай  разрез",  "выведи  мочу",  "отнеси
анализы", "сгоняй за пиццей". В моем возрасте это слабое утешение - the cold
comfort. По крайней мере, в Латвии у меня есть крыша над головой, за которую
пока платит моя жена, не помышляющая об Америке.
     -  What  about  Russia?  -  Кардиохирург  из  датского  королевства был
настырным мужиком..
     - А Россию, которая не пустила к себе на порог, огородившись барьерами,
почище железного занавеса так... люблю и ненавижу, как  когда-то Грузию... -
И  сразу вспомнил,  как  Кузьма настойчиво  притащил  его  на  переговоры  с
Учителем, а сам остался в машине...

     - Похоже,  - сказал тогда  БД обреченно, сидя  в  неудобной позе, будто
родственник тяжелобольного, на краешке низкого кресла  в  кабинете  любимого
Учителя, - я не очень преуспел и влип в ситуацию, в которой нельзя выиграть.
Благоразумные и унылые  латыши видят  во мне то завоевателя, то м-мигранта и
охотно  сражаются,  стараясь  не  вспоминать, что  я  хирург, который  может
научить  их... - БД, похоже, забыл, что явился к Учителю  просителем. - They
fuck tell me:  "You will have before to  learn  Latvian!", и я чувствую себя
уличной девкой,  которая говорит  епископу: "Если  вы не хотите этого,  Ваше
преосвещенство, мне вас не научить...".
     Учитель улыбнулся, но по-прежнему не смотрел в его  сторону и увлеченно
перебирал бумаги на столе, брезгливо касаясь длинными пальцами с аккуратными
ногтями хаотично разбросанных листов.
     - Хочешь виски? - спросил он так, как спрашивают: "Посошок на дорожку?"
     -  З-заряжайте!  - сказал БД и  опять неудобно замер  с  прямой спиной.
Глядя  в Учителев затылок у  алкогольного  шкафа  в  дальнем углу  кабинета,
попросил неуверенно и жалко, презирая себя:
     - М-м-может, в-в-возьмите в институт...
     Учитель дернулся и пролил виски. Он нагнулся и стал разглядывать пятно,
негромко матерясь. Потом разогнулся и двинулся к БД:
     - Кудаблядья могу тебя взять, Рыжий! Уволена половина сотрудников...  В
Академии денег нетнихуя... И где ты станешь жить?
     -  П-пожил бы  у  Кузьмы, -  оживился  БД  и взял стакан.  -  Я  мог бы
продолжить занятия  к-консерваций... После визита  в  лабораторию бандитской
публики  из  Ростова,  что  корешила меня  впрячься в их убойный  бизнес  по
извлечению органов  из живых людей  и  организовать подпольную  лабораторию,
идея  поиска новых  решений в  создании  "банков  органов" странным  образом
завладела мной и я помимо воли  втянулся в  это,  постоянно перебирая теперь
уже в уме возможные варианты продления сроков хранения...
     Учитель напрягся, внимательно посмотрел на него, но промолчал.
     -  К-какого черта, Учитель?! Я  рассказывал  вам эту  историю несколько
раз... и п-про  мужика рассказывал, что привел их и сел на  корточки посреди
кабинета,  стрессанув  меня этим  сильнее  всего...  Т-теперича  вот  во мне
дозревает идея, которая может иметь хорошую перспективу... Я вернулся к теме
комбинированной консервации, чтоб использовать в качестве перфузатов газовые
смеси   и  фторуглеродные  эмульсии...   Подумайте!  Ваш  институт  вошел  в
объединение "Евротрансплант"  и межгосударственный обмен органами становится
почти  рутиной...   и  Америка   не  за  горами.  Если   удасться   удлинить
п-продолжительность  безопасной   консервации   будущих  трансплантантов  до
трех-четырех  суток,   станет  возможной   не  только   гарантированная   их
сохранность  при  длительной   транспортировке...  Можно  будет  п-проводить
предварительное  типирование тканей...  Эту идею стоило  бы запатентовать...
Ваш могучий п-патентный отдел л-легко спра...
     - What is  the use  of running when  you are not  on the right  road...
Нетблядьуже  патентного отдела давно  и  проблема эта твоя сегодня никому не
нужна... как  и ты  самблядь со своими мозгами,  хирургическим  мастерством,
иронией и проницательностью. Понял? - Учитель знал, что не прав, и злился, и
жалел БД  и себя,  но брать на службу  не  хотел... или  не мог... - У  меня
дохуяпроблем с институтом... До самой жопы! Я долженблядьсохранить его.
     - It  makes me sick to hear, Teacher! Не казните себя так, - сказал БД.
- Тот,  кто  п-первым бросил вместо камня  матерное слово - подлинный творец
цивилизации... Последователи могут только гордиться этим... Фрейд.
     -  Насколько  мне  известно,  ты  не умираешь  с  голода  в  Латвии,  -
пробубунил  Учитель и посмотрел  на телефоны на столе,  и БД понял, что пора
уходить, но не смог удержаться и сказал:
     - Не  умираю...  Однако  прогресс  основан  на  врожденной  потребности
всякого организма жить не по средствам.
     -  Ты  у  себя  в  лаборатории,  в  Тбилиси, не  удержался,  сидя  в...
комфортабельной   повозке,   запряженной   смирными   лошадьми,  -   Учитель
старательно  подбирал  слова,  избегая  привычной  матершины.  -  Здесь тебя
посадят на необъезженного жеребца... Попробуй удержатьсяблядь!
     -  Я ходил  там  всегда  по  канату,  который  старательно  раскачивала
темпераментная  грузинская публика. Это  отсюда  он  вам  казался  столбовой
дорогой  с частыми кабаками на  поворотах...  Если в Грузии я смог на  голом
месте  выстроить лабораторию,  здесь служить  мне  будет  легче в семь  раз.
Соглашайтесь,  Учитель, - БД встал  и привычно  подошел к  окну и  посмотрел
вниз, на скучную неприметную площадку перед входом в институт с неработающим
фонтаном, редкими "Жигулями" вокруг,  несколькими машинами "скорой помощи" и
пыльными кустами сирени с пожухлыми осенними листьями.
     - Возможно,  я  придурок, но  был почти уверен, что  вы сами предложите
работу, - сказал БД, продолжая глядеть в окно.
     -  Приезжай  через  пару  месяцев,  -  гнул  усердно  свое  Учитель.  -
Поговорим.
     - О чем?  Вы посоветуете п-приготовиться  к тому,  чтобы жить п-позднее
или предложите поучаствовать в фестивале народных танцев трансплантированных
больных?  - посетовал БД, отходя от окна.  Он поставил  на пол  возле кресла
нетронутый стакан виски и, не попрощавшись, вышел, забыв закрыть дверь.
     - Поезжай тогда в Америку, умник! - донесся до него Учителев призыв.
     -  В   Москве  дохуяинститутов,   -  сказал  Кузьма,  открывая   дверцу
подошедшему БД.
     И начались мучительные походы по  институтам  и  клиникам,  благо, Кузя
таскал его  с места на  место в  своей машине. С небольшими  вариациями,  то
смешными, то грустными, мизансцена в кабинете Учителя повторялась с пугающим
постоянством.

     -  Можете  быть уверены:  наше  заключение  даст вам  наибольший бал  в
конкурсе заявок, - сказал руководитель датских экспертов.
     Из  двенадцати  программ,   представленных  на  экспертизу,  заявка  БД
получила самую высокую оценку. Перед  отъездом наивные датчане поздравляли с
успехом,  обещали   финансовую   поддержку,  оборудование...   БД  сдержанно
благодарил и чувствовал, как  в душе зреет надежда. Однако его ироничный  ум
тут же в пух и прах разгромил розовую мечту, но он все-таки попытался надуть
щеки в разговоре с членами местной комиссии:
     - Раз Латвия стала демократическим государством, испытывающим оргазм от
сделанного выбора,  следует придерживаться  международных  норм и правил. Вы
сами п-приглашали экспертов и оплачивали их визит!
     -  Поймите,  коллега! -  раздраженно  объясняли  ему. -  Эксперты могут
только рекомендовать... Комиссия сама решает, кому раздавать гранты.
     - Больше  года  н-назад, когда  меня  изгоняли из  института хирургии в
Тбилиси, я вспомнил и сказал своим коллегам слова, услышанные  позже, в моей
будущей, далекой отсюда жизни: "Грузинская интеллигенция - самое худшее, что
можно п-пожелать нации".
     Комиссия напряженно заулыбалась и насторожилась...
     - Сегодня эти  слова можно  с полным  правом отнести и к вам,  товарищи
ученые...
     - А вы не любите нашу страну и не владеете латышским, - сказали ему.
     "Ибо  сказываю вам,  многие поищут войти и не  возмогут", - вспомнил он
Евангелие от Луки и успокоился.

     Наступала  зима.  БД  был  готов к  свершению  подвигов,  но заявок  не
поступало.  Той мелочи на  карманные  расходы, которую выдавала  через  день
Даррел,  едва хватало, чтоб добраться до центра города  и обратно, в типовой
дом  на  окраине  Риги,  где теперь они жили  с сыновьями. Он  понимал,  что
нищенской зарплаты Даррел, устроившейся анестезиологом в одну из больниц, не
хватает ни на еду, ни на квартиру, но поделать ничего не мог. Он мог  только
страдать  и делал  это истово, с удовольствием, сознавая, что  ничто  так не
разделяет, как общее жилье.
     За  обедом  они  ели  отвратительную  на вкус колбасу: зерна  риса, как
объясняла   обстоятельная  Даррел,  пропитанные  кровью.  Колбасу  следовало
жарить, и этот процесс был не менее омерзителен, чем последующая еда. Вторым
деликатесом  считалась салака,  которую  Даррел приносила  с  базара  и тоже
жарила  с  остервенением. Первую  неделю рыба  казалась вкусной.  Но  позже,
поднимаясь вечерами  по  лестнице после бесцельных шатаний по  городу,  БД с
трудом сдерживал тошноту.
     - Твои гастрономические приверженности, Даррел, делают тебе честь! - Не
выдержал он за одним из обедов.
     - Рыыжэнкый!  - привычно затянула Даррел. - Развэ ты нэ знааэш... скоро
эта еда нэ будэт, еслы ты нэ поискааеш сылнэе рабооту!
     А мальчики обожали ее и никогда не называли мамой, предпочитая вечную и
прекрасную кличку  "Даррел",  придуманную  БД  задолго  до их рождения. Они,
может  быть, понимали  ущербность  своего бытия, но  не  протестовали,  хотя
старший помнил  прежнюю  жизнь:  большую профессорскую квартиру,  картины на
стенах,  которые, как и книги,  БД фанатично коллекционировал всю жизнь.  Он
обожал словари и покупал их всегда без разбору, несмотря на протесты Даррел,
укорявшей его  в эгоизме, прекрасно помня, как  Мендельштам написал однажды,
что у интеллигента нет биографии, есть список прочитанных  книг... С младшим
было проще: он ничего не помнил. Ему казалось, что все жили и живут так, как
они сейчас: с кровяной колбасой и жареной салакой.

     Он  водил дружбу с Тбилисскими художниками, которые в те  идеологически
суровые  времена, писали как хотели, поплевывая на  местные власти,  гораздо
более либеральные, чем московские. Однажды  в большом доме  Ладо Гудиашвили,
стены   которого   были   увешаны   огромными   полотнами   с   язвительными
мифологическими  сюжетами  на  темы  социалистического  строительства,  БД с
группой американских хирургов в одном из коридорчиков наткнулись на лежащего
на  раскладушке   маленького,  старого,  небритого  человечка,  похожего  на
Пикассо. БД с трудом  узнал в нем хозяина квартиры и, ошалевший, склонившись
спросил:
     - Что с-случилось батоно Ладо? П-почему вы лежите здесь?
     - Болею, - тихо ответил художник и отвернулся к стене, не узнав его.
     -  Но  почему в  коридоре? - не унимался БД. - Здесь  сквозняки  гуляют
как...  как на свадьбе.  Вы  слишите, батоно Ладо? С-сквозняки у вас гуляют,
как гости на грузинской свадьбе.
     - Слышу, батоно Бориа, слышу. А где мне еще лежать?
     В тот день  БД получил в подарок акварельный набросок великого мастера:
небольшой лист  сероватого картона  с натюрмортом,  в  котором могучая  рука
передала настроение неряшливой игрой света на предметах...

     БД  вспоминал  худую,  красивую   до   умопомрачения  Даррел,  которая,
обложившись  поваренными книгами,  кучей тетрадей с записями блюд грузинской
кухни и  просто  листочками в клеточку с  уникальными  рецептами,  жарила  в
духовке  поросенка,  готовясь  к  очередному  приезду  Учителя   или   Кузи,
иностранцев  или родной  сестры с мужем - партийным  бонзой  в ЦК  Компартии
Латвии, или варила сациви, названивая по телефону приятельницам и покрикивая
на  девок-лаборанток,  приехавших  помочь  ей.  Девки  не сердились,  считая
большинство ее команд  идиотскими. Она была женой БД, совершенно  не похожей
ни  внешне, ни поведением на грузинских женщин. Независимая,  даже  дерзкая,
вызывающе нездешняя и  красивая необычной  красотой, она  толпами влюбляла в
себя тбилисскую публику независимо от пола..
     -  Чээтвэрть стакана тэкуучей  вооды из-под крана,  молотый  грээчэскый
орэх  и  что эщо, дорогууша? -  вопрошала она  по телефону, постигая процесс
лишь после того, как повторяла его сама.
     -  Я стаавлу бадриджаны  на  горясчую  сковоороду  и ждуу... Коррэгирую
тэмпратууру...  -  неуверенно  продолжала  она,  путая  понятия  поставить и
положить, как путала многое в русском языке.
     У БД щемило сердце от любви к ней, когда она говорила о стороже у ворот
детской больницы, в которой работала: "Этот  воротнык - жуткый  взятнык. Бэз
рубла в  болныцу ногой  пускаэт." Или о  том, что пора мыть их общую машину:
"Опьять ты,  Рыженкый,  забыл отвесты "Жыгул" на помойку!".  "Положии  кубык
фэнтаныла  в вэну,  Лаамара",  - говорила она  своей  анестезистке  во время
операции...
     Он  пригласил  Даррел  давать  наркозы  ослам  на  первых  операциях по
имплантации   искусственных  желудочков   сердца.   Незадолго   до  этого  в
Лаборатории побывала группа кардиохирургов из Франции. После обычных в таких
случаях знакомства  и фуршетной выпивки один из французов рассказал  БД, что
его  сын  работает в ветеринарной  клинике парижского  ипподрома, и что  нет
ничего более  сложного, чем наркоз у лошадей. Эта информация сильно бередила
душу БД и,  приглашая Даррел, он надеялся не столько на ее профессионализм -
она  никогда  в жизни не  давала  наркоз  лошадям  -  сколько  на  латышскую
осмотрительность.
     Благополучно загубив нескольких ослов,  вымотав нервы БД и Лабораторной
публике, Даррел, искренне  полагавшая,  что главное дело в  кардиохирургии -
это наркоз, смогла  в конце  концов  так наладить  всю  процедуру безопасной
анестезии,  что через пару  месяцев  он смог доверить наркоз  анестезиологам
Лаборатории.
     Даррел  знала,  что  красива и  нестандартна,  но  не  придавала  этому
большого  значения.  У  нее  было  прекрасное  лицо  аристократки,  нечаянно
попавшей в  обычную латышскую  семью, и удивительно серые глаза  с постоянно
сползающими  линзами. Однако годы делали  свое: Даррел толстела, становилась
сварливой, привередливой - к сожалению, не  в еде,  непреклонной и жесткой в
оценках и решениях.
     БД стал в  ее  глазах причиной всех бед семьи латышского периода, и она
стреляла в него из  всех стволов, произнося мучительные монологи, в которых,
как  когда-то в ее прекрасных салатах, было  намешано все: плохие  родители,
давшие ему неправильное воспитание; разбаловавшие его  сотрудники,  женщины,
незаслуженно сделавшие из него кумира, приятели, потакавшие ему ради  иронии
и дурацких шуток, наконец, его жидовское, как она  любила говорить, прошлое,
наложившее   отпечаток   на  сыновей,  которых   она  постарается  вырастить
непохожими на него.



     Порфироносный Пол, с которым  в пустом институте мы делали первые опыты
по консервации и пересадке сердца, а потом выстроили лабораторию, которого я
любил  и  ценил и который был непререкаемым авторитетом по части грузинского
этикета, благородства, образа жизни, норм и принципов, на одном из последних
диссертационных банкетов, что  еще  оставались  традиционными в лаборатории,
хотя  публика  сильно  обнищала, взял  и прилюдно ударил меня  ногой в лицо,
примеряя будущее изгнание.
     Как всегда, первое слово  было предоставлено научному  руководителю. Я,
взяв  любимый стакан  из нержавейки,  встал и собрался  привычно пошутить по
поводу  хорошей работы диссертанта,  которая и не могла быть плохой,  потому
что   вышла   из  стен   замечательной  лаборатории.  Однако  вместо   этого
назидательно изрек:
     - Ч-человек  не  является, к счастью,  ни венцом,  ни творцом,  ни даже
целью  природы. Он лишь  инструмент  познания  и  развития, и  к  этому надо
относится с пониманием  и делать все, чтобы эти процессы не прерывались... Я
рад,  что  лабораторная  публика понимает  это и  мы  продолжаем  работу,  и
сегодняшняя защита лучшее тому подтверждение...
     Потом поднялся Пол и, сильно волнуясь, сказал:
     - Мы сегодня,  генацвале,  будем говорить только по  грузински, за  что
приношу  извинения  иностранным  гостям.  Мы  живем  в  свободной  стране  и
предпочитаем  говорить на  родном  языке...  - И  без  паузы  продолжил  уже
по-грузински.  Привычный  шум  голосов  смолк. Замолчал, наконец,  и  Пол...
Неловкость нарастала.
     - Ты  что спятил, парень? - Растерянно спросил я, понимая, что все  это
серьезно, даже слишком, и выходит не только за рамки приличий.
     "Началось...  Вот так бездарно они выталкивают меня из  лаборатории,  -
подумал я,  вслушиваясь в привычно истеричный пафос гамсахурдиевской речи на
многодневном митинге, транслируемом по радио.  - Почему они так беспросветно
грубы и жестоки со мной?"
     Ситуация требовала немедленных действий и нельзя было  делать  вид, что
ничего не происходит.  Вспомнился Мерфи: "Smile... tomorrow will  be worse".
Но улыбаться я уже не мог и нервно продолжал по-английски:
     - Okay!  Let us separate  and meet again when we will be able to  speak
Russian, аnd I'll be  the first to leave this  meeting... -  Я встал и начал
пробираться к выходу, с  трудом протискиваясь  сквозь столы, стулья и чьи-то
ноги.
     - You, Paul! You will never set the  Themes on  fire.  You can  not get
your teeth into the Lab, - кричал я в запальчивости, испытавая ужас и стыд и
уверенность, что меня остановят, прежде чем доберусь до двери...

     Я садился  в машину, когда подбежал Горелик и, путано  объясняя что-то,
начал тащить за рукав.
     -  Идите,  вы, Горелик,  вместе с  дурной грузинской публикой  к чертям
собачьим...  и не  смейте дергать меня за рукав. Fuck  off yourself!  Можете
делать все, что хотите, и говорить на иврите или по-абхазски...
     Тут  я  увидел  Этери. Она  медленно шла  с  опущеннной  головой,  тихо
позвякивая железками в  карманах,  и я понял, что больше всего в этот жуткий
день меня беспокоило тревожное ожидание  утраты  и что сейчас эта утрата так
неохотно и медленно приближается ко мне.
     Я вышел из машины, обнял ее и погладил по волосам:
     -  You will  never run  out  of the  wrong things, - равнодушно сказала
Этери.
     - Do not be silly, Honey! If we have nothing to lose by change, relax.
     - Нет, БД! Я тоже собралась. Я уезжаю.
     - Ты  с-спятила! Где у тебя  свербит? Что ты выдумала, чертова девка, и
что скажет твой отчим?
     - Он не отчим... -  Она посмотрела на меня, и я почувствовал, что снова
начинаю видеть мир ее глазами.

     Этот мир возникал постепенно, будто оттаивали запотевшие с мороза очки.
Вакханалия красок,  звуков,  чего-то еще, манящего  и волнующего, что  я  не
научился излагать  человеческим языком, атаковали так, что я терял сознание.
Когда   сознание   возвращалось,  мир  представал   более  упорядоченным,  и
проносящиеся  во  всех  направлениях  световые  потоки  и  звуки  постепенно
выстраивались  в  символы  или  образы,  интерпретация   которых   требовала
значительных усилий...  Иногда моих усилий  хватало,  чтобы остановить любой
звуковой  или световой  образ в том мире и детально рассмотреть его, и, хотя
слово  "рассмотреть"  ничего не объясняет, я  уже  знал об этом предмете или
событии всю  предисторию,  новейшую историю и  будущие события. К сожалению,
сил не доставло,  чтобы из потоков  образов выдергивать те, что интересовали
меня. Этери,  стараясь помочь, брала  меня за руку, но я не мог или не хотел
ее помощи, и она не настаивала.
     -  Чего вы  боитесь, БД?  -  Спрашивала она.  - Разве вам не  интересно
узнать то, что вы хотите?
     придется платить.
     -  Вы циник. Эти знания бесплатны. Там вы могли бы  узнать много нового
про консервацию...
     - Б-бесплатных  знаний,  как  и  чудес  не бывает. Из одной мухи  можно
сделать только  одного слона. Ты  знаешь  это не хуже, но гонишь  меня  туда
опять  и  опять,  как  на  службу,  будто  исполняешь  чью-то волю... А  про
консервацию органов там известно еще меньше, чем здесь...
     - Рыжий! Рыжий, погоди! - В мой только что упорядоченный мир  образов и
звуков, каждый  раз заново  создаваемый девочкой-лаборантом,  ворвался Кузин
крик. Я с трудом  выбрался из  Этери  в  свою машину  и увидел,  как Кузьма,
поблескивая могучим  животом, отрывающим пуговицы на рубашке, приближается к
машине.
     - Ты совсемохуелРыжий! Зачем эти демарши, - горячился Кузьма, глядя как
отскакивают пуговицы.  -  Пойми,  дурень, твоя  публика сегодня празднует не
защиту очередной  диссертации, но свободу своей страны...  Не твоей, заметь,
но своей, и ты на этом празднике лишний!
     "Он научился  формулировать не хуже меня,  - машинально подумал  я. - А
как спорить с самим собой?"
     Вечеринка начала  перемещаться  к моей машине, вокруг которой собралась
лабораторная публика,  постепенно выбирающаяся  из  зала, гости  из Москвы и
Берлина, родственники  диссертанта,  которые все  время  лезли целоваться...
Появился Царь.
     - Надо вернуться в зал, Боринька. Вы всех обидите, - сказал он мягко.
     -  Обижу?!  -Вскипел  я. -  М-меня  выставили... Где  теперь  дерьмовое
грузинское б-благородство? Пол хочет заведовать  лабораторией? О'кей.  Пусть
заведует...  С таким  же успехом  он может  управлять Большой Медведицей или
писать  партитуры...  Лаборатория умирает. Вы  наблюдаете  агонию...  Видите
Этери? Подойдите, возьмите ее за руку и почувствуете и, может быть,  поймете
то, что вам еще только предстоит узнать...
     Вскоре капот моей "Волги" украсила накрахмаленная белая скатерть с едой
и выпивкой. Из мощных динамиков автомобиля неслось любимое  "Happy Go Lackey
Local" в исполнении трио Оскара Питерсона. Кто-то сунул в руку бутылку виски
"Johnеy Walker" и я сделал большой  глоток, и вскоре мне стало все равно, на
каком языке говорит вечеринка, гуляющая на капоте.

     Через час подошел Горелик с новой бутылкой виски.
     - Этот вам прислал Пол, - выжидающе сказал он.
     - У меня п-пока есть, - ответил я, понимая, что не надо  было  говорить
"пока", и отвернулся.
     - Напрасно вы так  болезненно реагируете, -  начал  Горелик. - Никто не
собирается занимать ваше место в лаборатории и тем более Пол. Помните, когда
вы  только начинали создавать лабораторию, он, как последняя  санитарка, мыл
инструменты и драил пол в операционной... Простите его!
     - Евангелие говорит, что п-прощать надо врагам. О друзьях там ничего не
сказано...
     - БД! Рушится  уклад тбилисской жизни,  а вы шутите, как  всегда,  и не
замечаете ничего,  кроме искусственного сердца и донорских органов! - Кричал
Горелик, трезвея и стараясь отобрать у меня почти пустую бутылку виски.
     - Умение  смеяться, когда хочется плакать, и делает человека человеком.
Зачем вам моя б-бутылка? - спросил я и продолжал:
     - Уклад не  расшатывается сам. Его расшатывают  придурки, что ездят  по
улицам с ф-флагами, и те, что торчат на митингах,  где ничего не происходит,
кроме раздачи еды и денег зачинщикам.
     Горелик пытался возражать, но я не слушал его:
     "Иди и рази беспощадно, ибо близится царство божие!" - не про грузин...
Про вас: "Хвалите Господа, ибо он благостен!"
     Я  сделал глоток:  виски  закончился неожиданно быстро, и  я машинально
потянулся к гореликовой бутылке. Я  так и не  вернулся  в ресторанный зал  и
пришел в себя на заднем сиденье автомобиля. Рядом неподвижно  сидела Этери с
прямой спиной и смотрела в никуда белыми глазами.
     Я попросил, чтоб развезли гостей  и присел вместе с Кузей на ступеньки.
Кузя перепил и устал, и сильно потел, и по красному лицу я понял, что у него
поднялось давление.
     - П-поехали домой. Даррел даст тебе гипотензивных.
     - Нет. Только чачу! - сказал Кузьма и полез в машину.
     - Надо ехать в хашную, Боринька. - вырос Пол у меня за спиной.
     -  П-почему  ты  не  на  том  дерьмовом митинге... и  почему русски?  -
медленно закипая спросил я.
     -  Рыжий! -  старался  разрядить обстановку  Кузя.  -  Бери Горелика, и
поехали. За Полом я присмотрю.
     Я знал, что перечить пьяному Кузе бессмысленно.




     БД  несколько лет проработал в  компании Хуго Риттенбергса. Вначале тот
определил его переводчиком, предварительно спросив, что он умеет делать.
     - П-пожалуй,  ничего интересного для вас. Знаю английский, компьютерные
программы, играю на саксофоне, фортепиано, плаваю прилично, теннис, оперирую
немного...
     - Что еще?  - спросил, позевывая Хуго. БД видел, что тому не  интересен
ни он сам, ни его интеллигентская болтовня, и не обижался. Хуго выложил ноги
в  дорогих  итальянских башмаках на  полированную крышку стола  и передвинул
сквозь ткань брюк удивительно большие гениталии.

     Оскар Берзиньш, деверь БД - его жена приходилась родной сестрой Даррел,
-  в прошлом  секретарь ЦК комсомола,  потом один из секретарей ЦК Компартии
Латвии,  а теперь  государственный  чиновник  высокого ранга  в  независимом
государстве,  взял  его  с собой  на  вечеринку  по  случаю  открытия  новой
бензоколонки Риттенбергса в Риге. Деверь, которого  БД звал еврейским именем
Ося,   напряженно  вслушивался  в  общественное   мнение,  определявшее  его
поведение.  Он  был  сдержан,  осторожен,  хорошо  одевался,  в  отличие  от
большинства местных чиновников, и любил  носить очки, не подозревая, что для
этого мало быть умным.
     Между БД и  Осей не было  большой дружбы. Они встречались из-за жен,  у
которых  было так много общего, что иногда становилось непонятно, кто на ком
женат. БД любил повторять по этому поводу: - Нас с Осей связывают не столько
родственные узы, сколько классовая солидарность.

     Лет десять  назад мы с Осей и  сестрами-женами отправились на  отдых  в
Сочи. Царь забронировал для нас двухместные номера в гостинице "Приморской',
а сам расположился по соседству в номере-люксе.  Он только что,  не без моей
помощи,  получил  звание  академика  и во  всю  наслаждался  еще необрыдшими
поздравлениями,  банкетами, банями,  пикниками, которые  следовали  друг  за
другом с пугающим постоянством. Интеллигентный  Царь стоически  сносил знаки
внимания к своей особе,  позволяя  блеску короны падать на мои лицо  и тело,
слегка подсвечивая Даррел и родственников отраженным светом.
     Кто-то   из   Царевых   друзей   переслал  ему   поездом   из   Тбилиси
двадцати-литровую  бутыль  редкостного  кахетинского  вина,  и  мы  с  Осей,
освободившись от вязкого прессинга сестричек, отправились за ней на вокзал.
     В  те добрые времена тотального дефицита  даже в  Сочи, предназначенном
для приятного времяпрепровождения всей  богатой,  но  бедной страны, попытка
завладеть бутылкой  пива, к  тому же  утром, приравнивалась к подвигу. Перед
тем  как двинуться  на вокзал, мы  решили  заглянуть  в "Распределитель  для
Узкого  Круга",  адрес  которого  на  вчерашнем банкете мне  сообщил местный
партийный бонза, припадавший весь вечер к ноге Царя.
     Мы приближались к заветной двери, и я все чаще поглядывал на салфетку с
паролем,  написанным  Дарреловой губной памадой,  в  потной,  после  ночного
пьянства, руке.
     Человек у входа критически посмотрел на  нас. Мои драные кожаные шорты,
старая  армейская  майка  "US Army"  и  сильно  обгоревшее  на солнце  лицо,
усыпанное  мелкими  веснушками,  на  фоне жидкой бороды Оси,  его английской
трубки и неприлично свежей белой рубахи, внушали охраннику  беспокойство. Он
придерживал дверь ногой, несмотря на дважды произнесенный пароль.  Мы с Осей
старались  соблюсти достоинство,  но  пауза  затягивалась.  Я  не выдержал и
небрежно-сурово посмотрел в глаза придурка:
     - Хотите  потерять  место, голубчик? Н-немедленно  вызовите старшего! -
Придурок сразу посветлел лицом и, поздоровавшись, проводил в "Буфетную", как
было написано на двери, которую он отворил, пропустив нас вперед.
     Если  бы  в   Кахетии  в  те   времена  замшелого   социализма  открыли
"McDonalds'", я удивился бы гораздо меньше. В  опрятном и пригожем помещении
стояло  несколько  столов,  вокруг которых вольготно сидели  начальственного
вида люди в темных  костюмах, сильно траченные вчерашним пьянством. Они  без
опаски   громко   матерились  и  с  наслаждением  поедали  мясные  и  рыбные
деликатесы, запивая дефицитным  чешским пивом. Мы взяли по полстакана водки,
пиво и двух холодных цыплят, пахнувших вокзалами.

     Часом позже навстречу  нам по перрону  шел серьезный грузин-проводник с
густыми усами и огромной бутылью вина в руках.
     - Эй! - окликнул я его. - К-куда п-путь держите, генацвале?
     Тот сразу остановился и поставил бутыль на асфальт, подозрительно глядя
на меня, как охранник у дверей распределителя.
     - П-похоже, этот груз предназначен  не  для вас,  товарищ! -  как можно
мягче сказал  я,  улыбаясь  и  видя, что проводнику  мучительно  не  хочется
расставаться  с бутылью.  Однако, в  отличие от утреннего придурка, он сразу
усек, кто мы.
     - Вино для академика Гвеселиани?
     - Да!  Для  батоно  Давида, - грустно сказал грузин  и  в последний раз
поглядел на бутыль.

     Пока Ося стоял на часах на перроне, я купил большую клеенчатую сумку, в
которую мы  с трудом затолкали бутылку, обмотав  ее свежевыглаженной  Осиной
рубахой,  и он, поеживаясь от непривычки,  остался в простой советской майке
странного цвета, без названия.
     Водка с чешским  пивом еще  сильно гуляли в  нас, и мы чувствовали себя
свободными от всех условностей, обязательств и забот в красивом городе Сочи.
     Нам вдруг сильно, до обморока, захотелось кушать, и я сказал:
     -  Лучше всего двигануть на сочинский  базар. Часть вина продадим, а на
вырученные деньги купим еду и... съедим.
     Сдержанный  партиец Ося  недоверчиво смотрел  на  меня,  считая  в  уме
варианты, и, выдержав паузу, утвердительно кивнул.
     Это  была  изнуряющая  поездка  с  пересадками в  раскаленных сочинских
автобусах, переполненных влажными от пота телами пассажиров.
     Когда мы добрались  до  рынка, то чувствовали  себя почти  счастливыми.
Найдя свободное место в овощном ряду, Ося поднял бутыль на прилавок, натянул
на себя измятую рубаху и посмотрел на меня.
     - Жахнем с-сначала... Б-барышни, кто поделится стаканами? - Спросил  я,
делая ударение на предпоследнем слоге, и вытаскивая пробку.

     Вокруг собралась небольшая  толпа  сочинских торговок, которые вместе с
нами начали  дегустировать вино. Вскоре возле бутыли высилась  гора фруктов,
сыры, овощи, хлеб-лаваш и огромный вяленый лещ. Вино убывало очень медленно,
и мы с Осей купались в любви рыночной публики.
     - Чтой-то вы не больно  похожи на  торговцев вином, мужики! - выступила
вдруг с  заявлением молодая девка в синих  джинсах и синем с красным платке,
плотно обвязанным вокруг головы. Она продавала белые грибы.
     -  Откуда у вас  г-грибы в июле? - Удивился  я, прикасаясь  к  странным
созданиям, похожим на гномов.
     - Место на горе знаю, - просто сказала девка  и,  повернувшись  к толпе
возле нас, сказала дурным  громким  голосом: - Гляди, бабы! Этот рыжий, прям
как наш учитель по физике. А второй -  райисполкомовский. Точно! Они все там
в белых рубахах ходют, когда даже на базар...
     Большего  оскорбления  для  Оси,  всегда  элегантного,  в  отличие   от
остальной высокой партийной латышской  мешпухи, нельзя  было  придумать.  Он
сразу посерьезнел и стал оглядываться по сторонам.
     - Н-напрасно вы засуетились, Ося, - заметил я. - Шпенглер  говорил, что
общечеловеческой этики  не существует... Он был философом... К  с-сожалению,
беспартийным, но... классиком.
     Мы выпили еще. Девка в джинсах, что  продавала грибы,  стала выказывать
мне расположение, подсовывая бутерброды. Она уже не была развязной и грустно
поглядывала в мою сторону.
     - Иди ко  мне жить, Рыжий! - Неожиданно  прошептала девка. - У нас свой
дом в Туапсе... Пять комнат. Четыре сдаем...
     - А что мне надо будет делать? -Не удержался я.
     - Ничего. Живи просто. Преподавай физику свою. От тебя светло станет, -
она мучительно подбирала слова и не находила...
     - К с-сожалению, я не преподаю физику. Я даже не учитель...
     - Я знаю. Поедешь? Никому не предлагала...
     Подошел Ося:
     - Нам пора, - и потянул за майку.
     - Вы слишком эмоциональны, барышня, - сказал я, вырывая майку из цепких
Осиных пальцев. - Т-так сразу, головой в омут, н-нельзя. А грибы ваши просто
потрясающе  совершенны.   Такими   простыми  и  надежными...   должны   быть
трансплантируемые  органы...  - Я вдруг  замолчал,  задумавшись,  и,  сказав
"прощайте",   удивленно  уставился  на   Осю:  -   Да,  да!  Органы-грибы...
выращиваемые  из  кардиоцитов, почечных или печеночных  клеток. Т-только кто
мне укажет место на горе, где они растут в июле?
     Вскоре мы опять потели в переполненном автобусе, чудом сберегая бутыль.
     Заметив свободное пространство возле водителя, Ося молча двинул вперед,
выставив локти в стороны.
     Шофер сразу проникся к нам симпатией, как барышни  на базаре, и широким
жестом предложил поставить бутыль возле ног.
     - Б-боюсь, она вам будет мешать, - робко заметил я.
     - Не бзди! - Успокоил шофер.
     - Д-давайте какую-нибудь емкость, отолью пару литров.
     -  Не-е!  -  ответил  водитель.  -  У  меня  свое вон, -  и показал  на
трехлитровую  банку с  пластмассовой крышкой, в  дырку  которой был погружен
тайгоновый  катетер от  одноразовой системы  для переливания крови.  Длинный
конец трубки, пережатый бельевой прищепкой, лежал на колене рационализатора.
     -  Хлебните, мужики,  - великодушно предложил он, и мы втроем, прямо на
ходу поочередно втянули в себе автобусное вино.

     Когда  уже  почти   ночью  мы  вышли  из  автобуса   и  медленно  стали
перемещаться к гостинице,  стараясь оттянуть встречу с сестричками - покидая
гостиницу  в  шесть  утра,  мы  обещали  вернуться  через  два  часа, -  Ося
возмущенно изрек:
     - Как вам нравится: шофер  городского автобуса  в центре Сочи  - города
коммунистического труда: мало,  что сам пьет прямо  на ходу,  но  предлагает
выпивку пассажирам!
     - Похоже, старина, вы обмануты ущербностью идеалов, за которые боролись
всю   жизнь   на  высокой  партийной   работе,  -   сказал   я.  -  Водитель
провинциального автобуса сумел разрушить их за несколько минут.
     - Одинадцатый час ночи, - нервно сказал Ося и посмотрел на меня.
     - Ну и что!  - Храбро ответил я. - Сейчас устроим  вечеринку и порадуем
девок-сестер. Я почитаю  им  Рильке.  Это он  написал  когда-то:  "Камни  не
виноваты". А Царь обойдется в этот раз без вина...

     Ося показал ему  Хуго Риттенбергса, и он,  еще чувствую  себя свадебным
генералом, ожидал  хотя  бы  пятиминутной  беседы.  Однако  Риттенбергс лишь
издали поглядывал на него, но подходить для знакомства не спешил.
     БД  постарался одеться  для выхода в  свет  и  долго перебирал в  шкафу
выходящие из моды пиджаки, пока не нашел темно-синего американца с красивыми
пуговицами  и серые  фланелевые штаны.  Повязал  дорогой  клубный  галстук и
остался  доволен  собой.   У  него  было  умное,  кричаще  интеллигентное  и
значительное лицо с мелкими  мальчишескими веснушками, хорошие очки,  густые
коричневые,  как у лошади,  волосы  и  туфли от  Ллойда.  К  ним  с  Оскаром
подходили,  знакомились,  но БД интересовал  только  Хуго Риттенбергс,  хотя
тогда он не знал ни имени, ни фамилии этого человека.
     В течение часа со стаканом в руке, в который миловидная и очень высокая
барменша  постоянно  подливала  "Ballantine's",  БД наблюдал за  ним. Хорошо
одетый Риттенбергс  носился  от  одной  группы людей к  другой,  не  обращая
внимания на БД, а потом внезапно подошел и сказал без акцента:
     -  Здравствуйте!  Оскар  рассказал   о  вас.  Сегодня  нам  не  удастся
поговорить. Приходите в офис завтра утром. Знаете, где это?
     -  З-здравствуйте!  -  ответил БД, пожимая  сухую руку.  - Спасибо, что
подошли. Н-не знаю, но утром буду обязательно.

     - Вы  спрашиваете:  "Ч-что еще  я могу?"  - обиделся БД, сидя следующим
утром в  кабинете  Риттенбергса,  забыв на минуту,  куда и зачем  пришел.  -
Т-того, что я могу, хватило бы на дюжину ваших сотрудников.
     БД понимал, что сидящий перед  ним человек,  демонстративно  положивший
ноги на стол  перед  его носом, не в состоянии оценить  ни его хирургическое
мастерство, ни мозги, ни что-то еще, без чего нет БД, который все знает, все
понимает и все может, как когда-то говорила Этери.
     - Могу выдоить  козу! - БД начал терять контроль, понимая, что проиграл
и Хуго сейчас выставит его. Но тот  вдруг  снял ноги со стола и, внимательно
посмотрев на него, искренне удивился:
     - Шутите!
     - Никогда не был так с-серьезен... Неважно, что я могу. Любимая женщина
с чужой планеты говорила,  что я могу многое... почти все... Ваш вседорожник
под окном? Хотите заведу?
     Хуго не ответил, но БД видел, что не хочет.
     -  Тогда включу дворники. - И тут же брызнула  на лобовое стекло вода и
дворники, несколько раз махнув по мокрому, привычно застыли.
     - С-сформулируйте задачу из сферы вашего бизнеса, - продолжал наступать
БД, - а я постараюсь ее решить, если, разумеется, задача будет корректной, а
вы, поверив в мои силы, не станете мешать.
     За  окном заурчал мотор  вседорожника.  Хуго  выпрыгнул из  кресла  и с
ужасом уставился на дым, кольцами вылетающий из выхлопной трубы.
     - Этот с-стакан с пивом, что справа на столе, вам очень дорог?
     Хуго  промолчал,  а  БД  почувствовал,  что  готов  переместить  самого
Риттенбергса вместе с  дорогим  и тяжелым кожанным креслом под его задом. Он
мельком  взглянул  на   стакан,   и  тот  чуть   приподнялся   над   столом,
желто-коричнево  всплеснул пивом и, образовав тысячу мелких пузырьков, после
недолгих раздумий, медленно двинулся в сторону Хуго и  замер неподалеку. Тот
изменился  в лице, но  не двинулся  с  места.  БД  подошел  к окну, чувствуя
спиной,  как наклоняется стакан, и пиво тоненькой струйкой льется на гладкую
и голую поверхность  стола, разлетаясь разноцветными брызгами. БД  шевельнул
плечом, и стакан наполнился новой  порцией пива,  которое, достигнув  краев,
замерло  и,  не  переливаясь  через край, стало  странно подниматься кверху,
трансформируясь в пивную бутылку темного стекла без этикетки...
     "Если  бы вы  имели веру  с  зерно  горчичное, то сказали  бы  вы  этой
шелковице: вырвись с корнем и пересадись в море, и она послушалась бы вас" -
процитировал БД Евангелие от Луки, зная уже, что принят.
     - Вы сказали, что говорите по-английски? - Раздался голос Хуго.
     - Н-немножко, - не поворачиваясь, ответил он.
     - Тогда начните переводчиком. Испытательный срок -  три месяца. Жду вас
завтра в девять.



     Уже под утро  - было около  четырех,  - после того идиотского заявления
Пола на банкете, на двух машинах мы подъехали  к хашной в Старом Тбилиси. На
дворе стоял  май. Вечные тбилисские дворники - пестро  одетые женщины-курды,
сметали  в  большие  сиренево-розовые  кучи  лепестки  цветущих  деревьев  с
непривычно тихих и безлюдных улиц. Даже из палаток демонстрантов, что стояли
на проспекте Руставели, не было слышно обычного гама.
     Мы  сдвинули  столы  и уселись в центре  почти пустой хашной, где  все:
стены, пол,  два  пожилых завсегдатая-алкаша, тихо  и  очень  чисто тянувших
нескончаемое грузинское многоголосье, на удивление  худой буфетчик, официант
и пожилая русская женщина, протиравшая грязным полотенцем граненые  стаканы,
- пропахло чесноком,  чачей, горячим хлебом и ни с чем не сравнимым  запахом
свежеприготовленного хаши.
     Подошел  официант  и  молча  расставил на  столах  тарелки  с  зеленью,
молодыми огурцами и помидорами, грузинским сыром, чищеными грецкими орехами,
холодной  форелью, щедро  посыпанной  барбарисом. Потом принес горячий хлеб,
несколько бутылок местного лимонада и десяток граненых стаканов сомнительной
чистоты,  на  три  четверти  заполненных чачей. Помедлив,  официант отлил из
стакана на блюдце немного чачи и поджег.
     Мы  сделали несколько глотков. Говорить не хотелось.  Даже Кузя притих.
Чача делала свое дело. Когда принесли хаши, публика тихо засыпала.

     Этери стояла у окна  и  глядела на улицу.  Проехала поливочная  машина.
Из-за черепичных крыш старого города всходило солнце. Громко перекрикивались
дворники. Два мужика в центре зала продолжали тихо и чисто петь. Я подошел к
Этери и встал за ее спиной, любуясь восходом.
     -  "I  can't  give you  anything but love...",  - прошептал я  название
шедевра Армстронга, беря ее за плечи.
     Она повернулась:
     -  Образованность  и  ирония,  БД,  которыми  вы  пропитаны  насквозь и
которыми так гордитесь, постоянно совершенствуя их, и которые демонстративно
надеваете  на  себя, как дорогое пальто,  отгораживаясь от  остального мира,
если что-то, не дай Бог, не так, как хотелось, сыграли с вами злую шутку. Вы
перестали быть интеллигентом, готовым ради принципов, как вы мне  объясняли,
хоть в Сибирь, как декабристы, хоть на мученическую смерть, как Галилей.  Вы
перестали быть бойцом и в  кардиохирургии,  и в  своей собственной  жизни, и
стали всеядным, ценя душевный комфорт  превыше  всего,  несмотря  на  редкие
демарши,  вроде  сегодняшнего,  когда  не реагировать -  себе  дороже.  Ваши
демонстративная честность и чистоплотность стали скафандром, внутри которого
вам хорошо одному и никто вам там больше не нужен, ни ваши сыновья, ни я, ни
Даррел, ни Кузьма с Полом, ни Филипп. Вам надо, чтобы вас, как короля играет
свита, играла ваша лаборатория,  ваши  родные  и друзья. Самое удивительное,
что все мы это делаем охотно, не ожидая от вас ничего  взамен. Но вы  должны
отдавать  что-то, чего мы неосознанно  ждем, понимая,  что  только вы можете
дать это...
     -  Н-не привередничай, Honey. Что  плохого в стремлении быть  не таким,
как все, если оно не противоречит здравому смыслу?
     Но Этери упрямилась и гнула свое:
     - Мне кажется, вы искренне верите,  что мир должен вставать на цыпочки,
когда вы  выходите из  подъезда собственного дома, и удивляетесь, если этого
не  происходит  или  происходит не слишком  демонстративно  или недостаточно
быстро... Чтобы стать мессией,  вам не хватает страданий и веры. Вы считаете
себя  незаменимым,  но опустите  палец в  чашку  с водой и посмотрите, какое
отверстие останется после того, как вы вынете его...
     - Если влюблен в самого себя, то  по крайней мере знаешь, что у тебя не
много соперников,  -  я улыбнулся и  коснулся пальцем соска, приподнимающего
ткань серой майки на ее  груди. - Я раздаю с-себя,  раздаю, дуреха! Не знаю,
сколько  раздал,  и  что осталось,  но  всегда  раздавал  и,  надеюсь,  буду
раздавать... П-просто, раздавая себя, я не надрываюсь  и не кричу об этом на
всех  углах, как принято. Это происходит незаметно. Даже ты этого не видишь.
Не перебивай. Ну, не всегда видишь. А вместо твоего "короля играет  свита  с
большой охотою" я получаю то,  что получаю... К п-примеру, сегодняшний Полов
демарш...
     Этери улыбнулась, отодвинула мою руку от грудки и сказала:
     -  С вами трудно спорить. Может, во мне  говорят обида и  злость, не на
вас,  на  себя, потому  что  мне  мало  вас. Мало!  А вы, - она  на  секунду
задумалась и вдруг улыбнулась облегченно: - Вы, БД - Вечный Жид!
     - Ну уж нет! - обиделся я.
     -  Не в том  смысле, что  Христу  оскорбительно  скамейку  не поднес на
страдальческом пути на Голгофу... Я знаю, вы бы тут же его на функциональную
кровать  уложили, распорядились,  чтобы  поставить внутривенно  капельницу и
стали  обрабатывать раны. Вечный  Жид - потому что интеллигент,  потому  что
еврей, к тому же рыжий, потому что гонимый, как сейчас пытается изгнать  вас
Пол, не ведая, что творит, как вас изгоняли из клиники в Свердловске.
     - Я с-сам ушел из клиники, - оборвал  я, - потому  что хотел заниматься
трансплантацией.
     - Это был повод, - она помолчала  и вдруг неожиданно спросила и странно
напряглась: -  Вы по-прежнему отказываетесь  от предложения тех двух русских
мужчин, что приводил грузин в большой фуражке, а потом сел на корточки у вас
в кабинете?
     - Ты про подпольную лабораторию, чтоб консервировать органы на продажу?
Я сообщил им свое решение.
     - Лаборатория ждет, что вы примите их предложение...
     - Втягиваться в этот  бандитский бизнес - все равно, что лезть из окопа
под  п-пули. Ты сегодня  удивительно  н-непоследовательна и п-противоречива,
Honey. Для того  к-количества виски, что я  сегодня в-выпил, с-слишком много
мифов... Хотя боги тоже н-начинали с мифов.
     -  Сейчас вы  скажете свое любимое: "Я  иду не в ногу, потому что слышу
другой барабан". Это только слова.  Я давала вам возможность услышать другой
барабан, но  вы  не захотели,  потому  что трусите,  думая, что плата  будет
слишком высокой.
     - Д-договорим позже. Нам пора к столу.
     -  Нет.  Хочу  кое-что  сказать...  Я ухожу  БД.  От вас, от  себя,  от
лаборатории... С вами долго нельзя...  Начинаешь чувствуешь себя надкушенным
яблоком на скамейке  в саду, понуро глядящим, как вы  привычно спешите мимо.
Может,  вы и  вправду  Вечный Жид... и отдаете себя лабораторному люду, и им
хватает. Мне -  нет. Там, на скамейке, долго  не протянешь:  пыльно,  ветер,
перепады температур...
     - Ты делаешь мне больно. Я не к-кричу только потому, что с-стыдно...
     Подошел Горелик:
     - Пойдемте к столу, БД.
     Публика начала оживать.  Кузя стоял возле Пола, обняв его  за плечи, и,
мутно глядя в потолок, излагал, стараясь не кричать:
     -  Ваши  черножопые, Пол,  допрыгаются.  Где  это  виданоебенамать:  БД
запрещают  говорить по-русски на  банкете  его  очередного  самого  любимого
диссертанта... Кто-нибудь из этихблядейпомнит, сколько денег получил от меня
институт  благодаря  лаборатории  БД.  Кто  купил  все  эти  сраные серийные
ангиографы, японскую волоконную оптику, регистраторы,  приводы? А прибавки к
вашей нищенской зарплате, командировки?
     "Может быть, Этери права,  - думал я, -  и самые дорогие  и близкие мне
люди  незаметно  скурвились,  живут  по правилам,  выработанным этим гнусным
строем,  и  стали  всеядными,  ценя  больше  всего  собственный  комфорт,  и
вчерашняя Полова истерика - расплата."

     Только  сейчас я  заметил  за  соседним столом группу  молодых  грузин,
одетых в черное. На столе перед  ними стояло несколько тарелок с  зеленью  и
пара бутылок вина. Парни пили, не обращая на нас внимания, но я почувствовал
опасность, и  увидел, как  Горелик что-то нервно  шепчет в ухо пьяному Полу,
который до сих пор  не проронил ни слова. Пол встал, взял стакан, мучительно
передернулся, оценивая объем налитой чачи, и, оглянувшись на тех, за столом,
подозвал официанта и попросил послать незнакомцам две бутылки вина. Он стоял
со стаканом чачи в руке и произносил свой любимый тост, который все мы знали
наизусть, даже Кузя.
     - Как хорошо, -  говорил Пол, -  что у нас есть лаборатория, которую мы
сделали сами, которую очень любим и которая делает нас лучше и благороднее и
обеспечивает  благополучие  и  продвижение по  научной  лестнице,  позволяет
выбирать друзей, ездить к ним в  гости и принимать здесь. Мы все нежно любим
Бориньку за это и всегда помним, что он сделал для каждого.
     К столу подошел официант  с бутылками вина. Публика повернулась к столу
небритых парней, чтобы  поблагодарить за ответный шаг и начала приветственно
махать руками, приглашая подойти,  а официант встал на цыпочки, дотянулся до
уха Пола и сказал несколько слов. Пол изменился в лице и медленно повернулся
в сторону парней.
     - Шени  дедац могит хнам перидам прочи!  - Грязно выругался  он.  - Они
отказались принять вино. Пойду узнаю, в чем дело.
     - Нет! - Крикнул я. - П-посмотри на их. Это убийцы. Я пойду сам, хотя у
меня темнеет в глазах от страха.  Меня они не тронут.  Через несколько минут
эти парни приползут сюда на животе с б-бутылкой "Бурбона" в зубах.
     Я  встал, отодвинув стул, и увидел, как двое в черных рубахах  неспешно
приближаются  к  нам. Один из них,  меньший  ростом, тянул за собой по  полу
автомат.  Я  заметил,  что   вместо  обычного  ремня  к  автомату  приделана
сплетенная в косичку бельевая веревка, за которую и тянул маленький, похожий
на подростка, человечек в черном.
     - С этими мы справимся, - подумал я успокаиваясь.
     Тот, что выше, без автомата, что-то негромко сказал  Полу. Тот ответил,
улыбнувшись,  и потянулся  к  бутылке, собираясь  угостить вином. Но высокий
начал говорить, не обращая внимания  на суету Пола. Ему не нравилось, что мы
пьем и веселимся и что грузины, сидящие за столом, а здесь их большинство, в
угоду  нескольким  русским  уже два  часа  болтают  на чужом  языке. Высокий
добавил что-то еще, на что Пол уже не мог не реагировать.
     "Как я на вчерашнем банкете," - подумал я без злорадства.
     Пол, наконец, оставил возню  с бутылкой  и стаканами  и, повернувшись к
высокому, сказал по-русски, очень медленно и четко артикулируя, что онебалих
обоих вместе с автоматом и того третьего, что остался  за столом, что  у нас
сегодня гости из  Москвы и  мы празднуют защиту  диссертации  этого  парня с
седыми волосами,  который сидит рядом с ним.  - Его зовут Георгий. Грэг, как
говорит наш заведующий лабораторией,  БД, -  добавил Пол, поглядел  на меня,
улыбнулся, извиняясь, и сел, повернувшись к высокому спиной.
     "У   него   есть  какая-то  своя  сверхзадача,  как  у  Станиславского,
недоступная нам, - подумал я и поискал  глазами Этери, и удивился, не найдя:
-  Куда  подевалась  эта  чертова   девка,  которая  одним   взглядом  может
утихомирить вооруженных и озлобленных парней?"

     Между тем,  маленький,  волоча за собой, как игрушку  по полу, автомат,
подошел ко  мне, протянул руку из-за  спины, взял со стола бутылку виски  и,
приложив горлышко к губам, сделал глоток. Виски  оказался непривычно крепким
для него,  потому  что он надолго закашлялся,  забыв про автомат, прижимая к
груди грязные, давно не мытые руки.
     "Он  бреется,  но рук  еще  не  моет,"  - вспомнил  я чью-то строчку  и
возмущенно вскочил и, размахивая руками, принялся излагать все, что думал об
этой дерьмовой публике с ружьями, которая разбирается в тбилисских традициях
хуже, чем наши лабораторные животные, которых принялся  перечислять. Мне уже
не было страшно. А маленький, покончив с кашлем, снова протянул руку и, взяв
виски, молча двинулся к  своему столу.  Ошарашенный наглой  бесцеремонностью
дохляка,  уходившего  с  бутылкой  и  даже  спиной  выражавшего презрение, я
вскочил,  опрокинув  стул,  шумно  загрохотавший  в  наступившей  тишине,  и
бросился за ним.
     Мне уже никогда не вспомнить, что я увидел раньше: направленное  в лицо
дуло  автомата  этого смешного и  страшного человечка,  реакция  которого на
грохот  опрокидываемого  стула  была  мгновенной,  или  пустые  глаза Этери,
оказавшейся вдруг за столом того  третьего. Он  небрежно  положил ей руку на
плечо и что-то нашептывал в ухо, касаясь его губами.
     Я  услышал  шум  за  спиной  и оглянулся: Пол, не  обращая внимания  на
висевшую  на  нем  лабораторную  публику,  бил  высокого  по щекам  наружной
стороной ладони. Высокий не уклонялся и, казалось, испытывал удовольствие. Я
не стал  возвращаться и  останавливать Пола. Я знал,  что  это  невозможно и
двинулся прямо на автомат,  понимая, что  тот не выстрелит в лицо.  Потом  я
почувствовал, как в меня  проникает Этери, и  путая языки  и образы, кричит,
раздирая внутренности и останавливая дыхание: "Прекратите это пижонство, БД,
и немедленно уходите! Эти парни пришли сюда пострелять! Они сейчас начнут!"
     "Господи! - подумал я. - Какое благородное лицо. Вылитый Христос."
     Парень  с  лицом Христа стоял передо мной, опираясь одной рукой о плечо
Этери, а другой медленно вынимал из-под рубахи  пистолет и, вынув, уперся им
в мой лоб.
     "Бытие  только тогда  и  есть, когда  ему грозит небытие," - вспомнил я
Достоевского. Между тем голос Этери кричал, раздирая черепную коробку:
     - Уходите, БД!
     "Куда идти  теперь, дуреха? Я не  могу  сделать  и  шагу,  - подумал я,
каменея.  - Сейчас, в соответствии  с физиологическими законами,  от  страха
начнут раскрываться сфинктеры и из меня потечет моча."
     Я не видел,  что  творится за спиной, но там  было тихо. В голову лезла
всякая ерунда и, не найдя ничего лучшего, я заявил, ни  к кому  конкретно не
обращаясь:
     По-моему Ленин  впервые  сказал,  что  всех  талантливых  людей следует
расстреливать,  потому  что  в  них  источник социального  н-неравенства.  Я
никогда  не  принимал  на  веру  заявлений  классика марксизма-ленинизма  и,
надеюсь, хотя бы в этом вопросе найти понимание с вами, коллеги...
     Никто и не подумал улыбнуться.
     Третий заговорил, все более возбуждаясь звуками собственного голоса. Он
не смотрел мне в лицо и не смотрел на людей за моей спиной.
     "Он  обращается  к  Господу, -  подумал  я, - или к  Гамсахурдии," -  и
внезапно понял, что все мы обречены на заклание, потому что оказались в этой
хашной, где  мысль о близкой смерти кажется  такой же нелепой, как охотничье
ружье на стене девичьей спальни.
     "Третий  акт, -  решил я. - Вряд  ли это будет стук  топора  за сценой.
Сейчас выстрелит ружье..."
     Сбоку  возник  Пол и медленно  направился  к нам, что-то  крича на ходу
по-грузински.
     - Что еще случилось? - подумал я и увидел, как Пол медленно протягивает
руку к пистолету, приставленному к  моему лбу, а высокий нажимает  на курок.
Раздался  выстрел,  сильно запахло  порохом. Я понял,  что  уцелел. Все  мое
существо  ликовало,  наслаждаясь  не  столько  дарованной  жизнью,   сколько
осознанием собственной физиологической целостности.
     - Я жив! Я не струсил перед  этими сукиными детьми с ружьями! -  Громко
кричал я, не понимая, что кричу.
     - БД, - прорвалось ко мне, - они, похоже, попали в Пола!
     Но  я не  мог  остановиться, и в крике моем смешались радость сознания,
что  уцелел, нестерпимая боль  предчувствия случившейся беды, чувство  вины,
горечь прощания  с устоявшимся  укладом, принципами, привычками и  всем тем,
чем я жил эти почти  счастливые  годы. Я замолчал и  повернулся: на  полу на
спине лежал Пол, неудобно подложив руку под голову. Я сразу успокоился:
     -  Он всегда  так с-спит,  когда пьян,  чтобы  не  растрепались волосы,
которыми прикрыта лысина. Горелик! Поднимайте его.
     - БД, - шепотом сказал Горелик, - он, похоже, мертв.
     Теряя от  страха  сознание,  я  встал на колени, и  расстегнул  рубаху,
пытаясь  найти  место на груди или животе,  куда вошла пуля.  Где-то в самых
кончиках пальцев я почувствовал надежду  на то, что все это ерунда и никакой
пули  нет. Это шок или обморок, или что-то еще, думал  я,  забыв, что врач и
что Пол просто так никогда не ляжет на пол, даже если очень пьян.
     - Я н-не нахожу входного отверстия, - сказал  я с надеждой, - и тут моя
ладонь  ощутила липкий ручеек на грязном полу.  Увидев  кровь, я  забыл  все
ужасы  этого  майского  утра  и  начал   действовать,  отдавая  распоряжения
сотрудникам, которые сразу втянулись в привычный ритм исполнения команд.
     -  Он жив! - Твердо произнес  я, стараясь убедить себя,  поднимая рукой
веки  Пола и  держа вторую на  сонной  артерии. - Грэг! Д-дышите ему  в рот.
П-позже  вас сменят.  Если  Горелик в течение получаса  обеспечит готовность
операционной, всех приводов,  всех  систем слежения,  кардиосинхронизаторов,
двух-трех  искуственных желудочков сердца с наборами магистралей, не  меньше
двух   литров   донорской   крови,   у    него,   как   у   меня,    вторая,
резус-положительная,  аппарат искусственного кровообращения, - я на  секунду
остановился, пораженный тем, что перестал заикаться, - мы его спасем!
     -  Несите в  машину!  -  Продолжал командовать  я.  - Повезет  Горелик,
включив фары и сигналя, как на свадьбе.
     -  Где  взять  систему  для  переливания?  -Спросил кто-то,  и я  сразу
вспомнил про багажник Зямы, всегда набитый хирургическим инвентарем.
     - Зяма!  -  заорал  я.  - Если  притащите систему, буду вечно вам  ноги
мыть... Ему надо ввести наркотики внутривенно. Пожалуйста.  Я закрою  глаза,
когда вы будете доставать их из машины.
     - А чем зарядить систему? - Спросил кто-то.
     - Неважно, чем... хоть боржоми.  Он не станет привередничать.  Его надо
довезти до лаборатории.
     - В соседнем доме аптека! - Встрял Грегори, такой же мертвенно-бледный,
как Пол. - Я сквозану?
     - Нечего спрашивать. Сквозите! Только имейте в виду: в пять утра аптека
может быть закрыта. Разбейте оконное стекло или выломайте дверь. Не трусьте!
Берите любые растворы, лучше  низкомолекулярные  и  пару  флаконов гепарина.
Если возникнут проблемы с милицией, присылайте ее сюда.
     - Стоп, стоп! - Внезапно остановил я все движение. - Здесь  должен быть
лед: на кухне  или на складе, или  где-то еще. Где буфетчик? У вас есть лед?
Хорошо. Девки! Разбитый лед - в мешки и обложите его хорошенько...
     Я повернулся к Горелику.
     - Кто-то должен найти телефон  и позвонить  в лабораторию  и в милицию.
Пусть готовят  операционную. Прежде, чем он попадет на стол и прежде, чем мы
убедимся, что ничем не можем ему помочь, все должно быть готово к операции.
     -  Мы  уже  опоздали,  БД.  -  Горелик говорил, поглядывая на  публику,
снующую  вокруг   Пола,  лежащего   на  грязном  полу.  Лаборантка  привычно
фиксировала   катетер  в  локтевой   вене   неизвестно  откуда   появившимся
лейкопластырем.
     - Сейчас эти дурни и вправду зальют в систему боржоми... Пусть льют. Он
любил запивать чачу боржоми.
     Появился   Грегори  с   пакетом,  набитым   бутылками  с   глюкозой   и
физиологическим раствором.

     - Рыжий! - сказал подошедший Кузьма,  стараясь не смотреть мне в глаза.
- Ты не должен ставить эксперименты на нем.
     "Почему мы все перестали называть Пола по имени," - подумал я и сказал:
     - Ты что, врач "скорой"? Сейчас не время давать советы.
     - БД, - подключился Горелик, - вам никто не простит, если  он останется
на  столе,  даже  если  все  будут  знать, что вы оперировали мертвого и  не
сотворили чуда. А что скажет  его мать, Саломея, его жена, дети? Они никогда
не позволят оперировать его... даже мертвого.
     - Я позвоню Саломее сам. Нет, меня на это не хватит. Мне нужны силы для
операции.  Пусть  позвонит Этери  и вызовет их  в институт,  - сказал  я.  -
Спешите! Может  быть,  мы  и  вправду  готовим  эксперимент, но  у  нас  нет
выбора...  Он выживет, если мы  все сделаем быстро и без ошибок...  Тогда мы
получим еще и веский аргумент  в пользу применения имплантируемых  устройств
для вспомогательного кровообращения.
     - Вы хотите имплантировать ему  соковыжималку? - закричал Горелик. - Вы
сошли с ума! Вам никто не позволит!
     -  А о чем я толкую все время... Поезжайте, Горелик!  - Отвернулся  я и
тут же вспомнил. -- Где Этери? Я хочу знать, где она?
     Лаборантка   в   углу  принялась  усердно   поднимать  упавшие  стулья,
повернувшись ко мне спиной.
     - Кэтино! Где Этери? Отвечай!
     - Этери ушла с теми парнями, БД, - сказал подошедший Грегори.
     - Как, ушла? Ее увели силой? Она кричала? - Сыпал я вопросами, понимая,
что произошло что-то ужасное еще.
     Грегори старался не смотреть на меня.
     -- Она пошла с ними сама, и  тот главный, что стрелял в вас, а попал  в
Пола, обнимал ее за плечи.



     - Борис Дмитрич, я не знаю, что делать! Я чувствую, что умираю вместе с
ним.
     Мать   Пола  сидела  на  краешке  кресла  в  моем  кабинете,  судорожно
затягиваясь сигаретой, кашляя и смахивая со щек ручьи слез. - Вы знаете, как
он вас любит и как соглашается с вами во всем.
     - Саломея! Я не могу его с-спросить... Он в наркозе, а до этого был без
сознания. Мы теряем  время. Есть шанс вернуть его с того света, и  вы должны
позволить мне сделать это:  вскрыть грудную клетку, зашить  раны, остановить
кровотечение  и  подключить искусственный желудочек,  потому что собственное
сердце вашего сына не с-справится с поддержанием адекватной циркуляции.
     - Тот,  который вы  пришиваете  ослам и козам?!  - Бросила Полова жена,
отойдя от окна.
     Саломея  сидела  на кончике  кресла, тихо плача и раскачиваясь, а  жена
Пола в странном трансе шепотом говорила сама с собой.
     - Саломея! Я не могу начать операцию без вашего с-согласия, - продолжил
я. - Закон запрещает оперировать без согласия родственников. Особенно делать
то, что мы собираемся сейчас сделать с вашим сыном.
     Тишина,  стоявшая в  кабинете,  давила,  пригибая к  полу. Я знал,  что
сейчас обе  женщина  мучительно примеряют мои  слова на весь свой  жизненный
опыт, на местные традиции и бог знает еще на что.
     -  Если  вы обе против, - я с трудом  выпрямлялся, - я все равно б-буду
оперировать,  потому что ваше молчание - это точно смертный приговор  ему. Я
бы никогда не отважился на операцию,  если бы наш с-собственный опыт...  да,
да, наши эксперименты  на животных, не свидетельствовали о возможном успехе.
Я знаю, что шанс спасти его минимален, поскольку по всем традиционным меркам
он   мертв.  По   крайней  мере,   минимален  шанс   его  полной  социальной
реабилитации, но он может и должен остаться в живых, хотя прежним Полом вряд
ли будет. Я знаю, он бы дал согласие на п-подобный эксперимент...
     Я  оглянулся и увидел, что  кабинет набит битком лабораторной публикой,
людьми  из  институтской  администрации,  хирургами из  клиники, несколькими
людьми  в  милицейской  форме,  группой  мужчин  в   штатском,  по-видимому,
следователями, и многочисленными родственниками.
     Все заговорили разом, громко крича и размахивая руками. Я  стоял  среди
толпы взволнованных людей и,  напрягаясь, мучительно старался понять, о  чем
они  говорят.  Кто-то потянул меня  за  халат. Я оглянулся.  Саломея  жестом
попросила нагнуться и негромко выдохнула мне в ухо по-грузински:
     - Я согласна, швило, сыночек!

     На экранах осциллоскопов, развешанных по  стенам  правой  операционной,
медленно перемещались  цифры и кривые, хотя кривыми их  можно было назвать с
большой  натяжкой.  Давление  практически  отсутствовало,  а  вольтаж зубцов
кардиограммы был настолько низким, что  иногда выстраивался  в прямую линию,
но фибрилляции, к счастью, не было
     Пулевое ранение располагалось слева, подмышкой, и, когда я увидел его в
первый раз, подумал: "Как этот сукин сын умудрился туда попасть?".
     - Где  Царь? -  спросил я. - Надо позвонить в  министерство, не то меня
засадят за самоуправство и не дадут з-закончить операцию.
     - Я говорил с  министром, Боринька, - произнес бывший директор, входя в
предоперационную,   где  я   мылся,  и  продолжал   шепотом,  прямо  в  ухо,
непроизвольно отталкивая животом от раковины: - Он считает, что Министерство
не может дать разрешения на такую  операцию,  поскольку желудочки  не прошли
клинической апробации.
     - К-клиническая апробация начнется прямо на ваших глазах, - сказал я.
     - Министр  и Министерство  считают, что им лучше ничего не знать о том,
что сейчас произойдет, - продолжал Царь. - Им это кажется решением...
     - Эти сукины  дети ни разу  не совершили ни одного серьезного поступка,
облегчающего нашу жизнь.  Их заботит  лишь одно -  благополучие собственного
зада  и стабильность  кресла под  ним, что  позволяет,  фактически ничего не
делая, собирать мзду с  пациентов и их родственников и еще подрабатывать при
распределении денежных  средств между институтами... Без их  поддержки  меня
через пару  дней  лишат диплома,  посадят  в  тюрьму или  просто  пришьют  в
подъезде темные Половы родственники, прибывшие из провинции.
     - Я рядом с тобой...  Пока я еще стою чего-то, и  этиблядитак просто не
расправятся со мной и с тобой. Если  будет совсем плохо, попрошу аудиенции у
Гамсахурдии.
     Царь наливался кровью.
     - Я не должен вас благодарить, но я говорю, спасибо, Царь! Представьте,
что б-будет, если он не только выживет, но останется полноценным парнем, - я
ткнулся лбом в его плечо  в  знак признательности и, задрав руки,  подставил
мокрый  фартук лаборантке,  которая  принялась вытирать его,  усердно двигая
полотенцем по груди и животу, не забыв  под конец по традиции провести рукой
по промежности, как бы проверяя: все ли там на месте. На счастье...

     Я был в  бифокальных очках  на держалках, с линзами, протертыми мыльной
палочкой, чтобы не потели под маской; на голове - мощный рефлектор; к халату
на груди  в  специальных стерильных "чулках" прикреплены  трубки коронарного
отсоса, провода коагулятора и датчиков...
     -  БД,  батоно,  не  надо оперировать его, - глухо сказала  лаборантка,
поправляя  бахил  под  моим  халатом. - Родственники приехали, чтоб хоронить
его.  Они  вас  убьют,  если  вы выйдите  из  операционной  и  скажите:  "Не
получилось!"
     - Слушай, Кэто! Есть, чем приободриться, дорогуша?
     Я вдруг подумал,  что специально тяну  время, потому что боюсь войти  в
операционную,  чувствуя, как  утрачивается  система привычных ценностей, как
становится   приблизительной   и    неопределенной   перспектива.    Подошла
операционная сестра с перчатками и, не глядя, быстро натянула их.
     -  Рюмка  спирта,  БД, - зашептала у меня за спиной  Кэто, оттягивая  в
сторону за тесемки халата на спине.
     Я замер: рюмка была бы сейчас просто в жилу.
     - Отойдем в сторонку, дуреха! Теперь давай! П-подними маску. - Я согнул
колени  и  теплая  обжигающая  жидкость  заполнила  рот.  Сделав  глоток,  я
выпрямился и спросил Кэто:
     - Где ты взяла эту г-гадость?
     - 40 градусов, БД, батоно! Как обычно. Я развела глюкозой, но не успела
охладить...

     Когда  я  вошел в  операционную, чувствуя  себя  миссионером,  которого
собираются сьесть аборигены, публика завершала вскрытие  грудной клетки. Они
работали  двумя коагуляторами,  рассекая грудину, и в воздухе  стоял  густой
запах горящих костей  и мышц. Я потеснил ассистентов и, отведя легкое, сразу
увидел обширную пулевую рану левого желудочка, заполненную тромбом, почти не
кровоточащую. Я потрогал сердце: оно вяло сокращалось под рукой.
     - К-какой,  к черту, может быть выброс у такого с-сердца. Он просто  не
реализуется, - размышлял  я вслух, а руки  привычно работали, ушивая дыру  в
сердечной  мышце,  предварительно  обрезав   ножницами  размозженные  ткани.
Ассистенты,  вышколенные  многолетним тренингом, знали без  слов,  что и как
надо делать, чтобы я чувствовал себя комфортно у стола.
     Вскоре  все  в  операционной  приняло хорошо знакомый мне  красный цвет
благополучного течения  операции.  Я  называл  его  the master red calour of
Experimental  Cardiosurgery. Красный,  как дорогое грузинское вино, как цвет
артериальной крови, циркулирующей в  системе искусственного  сердца и прочей
операционной "бытовой  технике", он  вытеснил когда-то привычный для меня  в
Свердловске школярский  зеленый,  и  сразу появилась  уверенность, и  слабая
надежда стала на глазах трансформироваться в будущий успех...
     -  Подключаем  аппарат  искусственного  кровообращения:  самые  большие
катетеры в обе полые вены  и такую же толстую канюлю в аорту... Зураб! Очень
п-плавно выходите на режим, чтобы  не п-перекачать его и держите давление не
ниже 60.
     - Нет  периферического сосудистого сопротивления. Если появится - мы на
коне! - заверил меня Зураб.
     -   П-периферическое  сосудистое  сопротивление   обычно  появляется  с
возобновлением адекватного кровортока, Зураб... даже у коней... И помните, -
сказал я,  чтобы  что-то  сказать,  потому что публика сильно  нервничала, -
лошадь - единственное  животное, в которое  можно  без последствий  забивать
гвозди...
     Услышав взрыв смеха, я приободрился и продолжал:
     - Н-надеюсь,  гормоны,  антиоксиданты, -б-блокаторы и прочий  драгз вы
ввели.
     - Работайте, БД и  не обижайте публику, -  привычно начал поучать  меня
Зураб, который вместе с Гореликом и двумя лаборантками расположились за моей
спиной,  прижимая  к  операционному   столу  то   аппаратом   искусственного
кровообращения, то приводом искусственного сердца  - бытовой техникой, как я
называл их. Справа меня теснил своим большим  животом  Грегори. Слева  стоял
маленький   столик  с   несколькими   моделями  искусственных  желудочков  и
соединительными магистралями. Напротив старались  два других ассистента; две
операционных сестры  стояли в  ногах. Два анестезиолога и девки-анестезистки
поддерживали вентиляцию легких и  весь его метаболизм, контролируемый  целой
кучей датчиков, имплантированных в ткани, введенных в магистрали аппаратов и
надетых на пальцы.
     Два врача, функциональных диагноста, возились с мощными многоканальными
самописцами, на которых регистрировались в непрерывном  режиме все параметры
жизнедеятельности оперируемого организма. Два инженера следили за состоянием
регистрирующей аппаратуры и датчиков, и работы им всегда хватало. Лаборантки
и  санитарки, каждая из которых  знала свое место  и дело,  молча копошились
возле  стола  и по  углам. Биохимическая,  биофизическая и  гематологическая
лаборатории  исследовали его  кровь,  мочу, выдыхаемый легкими  воздух...  Я
подумал, что все мы, не сговариваясь, перестали называть Пола по имени.
     -  Кто он сейчас для  нас? -  спрашивал я себя  и не находил  ответа. -
Хорошо   знакомый   пациент,   непривычная   экспериментальная   модель  или
традиционное для всех нас очередное экспериментальное животное, к которому я
и мои сотрудники всегда относились так, будто к столу привязан самый близкий
и дорогой человек?
     - Оставьте  лед т-только на  голове. Как  энцефалограмма,  Далинька?  -
спросил я толстуху-анестезиолога, и сердце остановилось в систоле в ожидании
ответа. Дали  начала нервно разбирать плотную стопку энцефалограмм, будто не
видела ее целый год.
     - Д-дали! Не тяните. Кривые на мониторе. Поглядите, пожалу...
     -  Там изолинии во всех  отведениях, БД, -  перебила  Дали и  даже  под
маской было видно, как сильно она покраснела. Это  могло означать, что  мозг
умер или близок к этому, или они опять перепутали электроды.
     -  Этери?  Проверьте  электроды!  -  заорал  я,  совершенно  забыв, что
случилось этим  утром. Публика не  стала комментировать  крик,  но кто-то из
мальчиков-инженеров  пощелкал  тумблерами  энцефалографа   и  принялся   под
простынями перекалывать электроды в его голове.
     - Горелик! Свое дело я сделал. В грудной клетке сухо.
     - Начинайте новое, БД!  -  Нагло заявил он. - Вы  всегда  твердили, что
организм  млекопитающих  чрезвычайно  пластичен.  Давайте поверим  в  это  и
сегодня.
     - Я не могу  продолжать, пока вы хоть на самую малость не сбалансируете
г-гомеостаз.
     - Гомеостаз за последние пять минут начал двигаться в хорошую сторону и
на  энцефалограмме  появилось что-то, похожее на  зубцы. Мочи только нет,  -
сказала Дали.
     - Не говорите красиво, Далинька. Называйте цифры. Мочи пока и не будет.
Разве вы не помните, сколько времени он прожил без давления?
     Но я уже и  сам видел,  как становится алой темная еще пару минут назад
кровь,  как начинают кровоточить ткани и в сердце, что лежит  в  моей  руке,
постепенно  возвращается  тонус.  Я взглянул на осциллоскопы: кривые  на них
принимали  более  привычный  вид,  хотя  до нормы  было еще  далеко.  Сердце
порозовело,  и из  швов, наложенных на стенку левого желудочка, тонкой тугой
струйкой вдруг брызнула хорошо оксигенированная кровь.
     -  Увеличивайте перфузию, Зураб! Готовьте  желудочки  и м-магистрали, и
что с  приводом? Мне надо, чтобы привод читал его ЭКГ и разгружал миокард, а
не просто буцкал в свое удовольствие!
     Я разогнул спину и перевел дыхание. Из мощных динамиков, укрепленных на
стенах операционной, чуть доносилась торжественно-печальная музыка.
     - К-кто поставил Дворжака? - обернулся я, отыскивая глазами Зяму.
     - Вы что, Боринька, - сказал тихо Царь, - забыли, что происходит?
     - Он больше всего любил Армстронга? Поставьте "When You Аre  Smiling" и
сделайте чуток громчее.

     Артериальное  давление  возросло,  и  кровотечение  в  ране  усилилось.
Кровило все: не только операционная рана, но даже интактные поверхности мышц
и все закоагулированные мелкие сосуды, стенки рассеченной грудины, смазанной
парафином,  чтоб не  кровила; подкожная  клетчатка,  словом,  все,  что было
доступно глазу,  кровоточило.  Мы  коагулировали  в  четыре руки.  Из  левой
операционной  перевезли  третий  коагулятор.  Два коронарных отсоса с трудом
успевали  эвакуировать кровь  из грудной клетки, переправляя ее  сразу  же в
аппарат  искусственного кровообращения.  Привычный  для  меня красный цвет в
операционной неумолимо менялся на бледно-розовый, но и он постепенно исчезал
и все поверхности приобретали сероватую окраску.
     - Господи! - Подумал я. - Нам только не хватает тромбо-геморрагического
синдрома перед имплантацией искусственного желудочка.
     -  Д-девочки!  -  Неожиданно  нежно  для  себя  самого, обратился  я  к
анестезиологам.  -  Готовьте   повторное  прямое  переливание  крови,  а  мы
постараемся остановить  кровотечение  в  ране...  За вами вся коагуляционная
терапия...  Не  жалейте  донорской крови  и  медикаментов. Вам  поднесут  из
клиники еще.
     - Они там в клинике даже не знают названий тех  препаратов, что есть  у
нас, - Горелик лягнул клинических хирургов, находившихся в операционной.

     -  Где Д-даррел?  -  Раздраженно  вспомнил  я.  -  Я  же говорил,  чтоб
с-срочно!
     - Она дает наркоз у себя в клинике! - Дали тоже начала нервничать.
     - Далинька! Мы сейчас не должны сердиться друг на друга. Я, надеюсь, вы
понимаете  это.  Мне  н-нужна  здесь  немедленно  моя  жена.  Мне  нужен  ее
клинический опыт, а не ваши мудрые мозги, задроченные мною. На столе врезает
дуба  Пол, как  бы  мы его не называли,  а  за  дверью  куча  родственников,
взвинченных и агрессивных. Хотите, чтобы я п-продолжал?
     - Машина давно ждет у дверей клиники Даррел.
     - Кто это сказал?
     - Я, Кэтино.
     - Кэтиноша!.  З-звони к ней в  операционную. Пусть  все бросает  и едет
сюда.  Немедля! Я  знаю, что  у  нее ребенок на столе.  А у нас  кто,  с-суй
хобачий?!  - я уже кричал, коагулируя и прошивая,  прошивая и коагулируя все
подряд,  забыв, а  потом  вдруг вспомнив,  что  надо попробовать  остановить
развитие  тромбо-геморрагического синдрома собственными  пальцами, ладонями,
головой своей, мозгами, что я умел делать, иногда, и не только останавливать
кровотечение, и что в ходе операции я уже готовил себя к этому.
     Я напрягся и сильно подумал про Пола и раскрыл хорошо знакомую страницу
со   схемой-картинкой    из    монографии   своей   коллеги   по   институту
"Тромбогеморрагический  синдром", изданной много лет назад  и увидел вживую,
как  стали  агрегироваться  эритроциты  в  капиллярах, а  потом  и в  мелких
сосудах.
     - Есть моча, - сказала Дали, проливая бальзам на душу. - С кровью.
     -  Ну  и  п-пусть  с кровью, главное, что пошла. Let us attend  to  the
business, gentlemen,  -  сказал я, немного  успокаиваясь и  уже зная, что  с
тромбо-геморрагическим синдромом мы справились. - Надеюсь, все понимают, что
операция не закончена, - и услышал в предоперационной громкий голос  Даррел,
отдающий команды направо и налево, голос, который  нельзя было спутать ни  с
каким  другим. Она вошла в операционную без халата, в  джинсах  и деревянных
сабо,  модных тогда, с фонендоскопом на  шее  и в серой в  рубчик солдатской
майке с  лейблом  "US Army",  надетой на голое тело. Эти  майки ей нравились
почему-то, и  она постоянно таскала  их  у  меня...  Твердые соски бесстыдно
торчали сквозь плотную ткань, демонстрируя  независимость  и нездешность  их
владелицы.
     -  Где  ты  валялась,  дорогуша, т-так долго? Опять  ловила колобуса? -
Спросил я и приготовился к отражению атаки.
     Она не обратила внимания на мои слова и  склонилась к  наркозной  карте
вместе с Дали. Я часто говорил  ей про колобуса. Она не понимала, но никогда
не спрашивала, что это такое.
     - Продолжайтэ, маальчыкы! -  заявила Даррел через минуту. - Все нээ так
очэнь плохо, каак мнэ сказаалы в тэлэфон.
     Дав  несколько коротких команд анестезиологам,  она не  смогла отказать
себе в удовольствии лягнуть меня при публике:
     - Ты, Рыжэнкый, до сых пор и нэ  поньял, что нэ анэстэзыолог и не можэш
командовать своым дэвкам, как и что положить в вэну. Опэрируй! Анэстэзыологы
здэсь нэ  за того, чтоб выслушывает твоы упрексы и  вытырает пот на лыцо илы
поправляет лаампы над  столом...  Ты всех втравыл в этот экспрымэнт с Полом!
Знаешь, что творыт за двээрь?
     Это  было уже слишком. Я набрал воздуха, чтобы заорать  и выставить ее,
как вдруг Дали, тонко чувствующая напряженность момента, заявила:
     - Гомеостаз нормализуется!
     Красный свет операционных ламп стал густеть на глазах...

     Мы  копошились  почти  час. В условиях  искусственного  кровообращения,
обеспечиваемого газонокосилкой, пустое, без крови, сердце работало  довольно
прилично, но как только я просил уменьшить производительность наса, давление
падало, и никакими медикаментами его не удавалось поддержать.
     - У нас есть еще полчаса,  чтобы имплантировать желудочек, окончательно
с-справиться  с  кровотечением  и  отключить г-газонокосилку... Неужто  Зяма
опять заставит  меня шить  аорту советскими  нитками,  - негромко  ворчал я,
пережимая сосуд.
     Операционная сестра вскрыла упаковку и протянула мне импортные иглы:
     - Японские. Зяма только что принес...
     Я  быстро наложил  анастомоз,  вшив в аорту  самый  большой  сосудистый
протез и негромко позвал:
     - Горелик! Взгляните, ч-чертов критик!
     - Блеск, БД! Доктор Шамвей не сделал бы лучше!
     - Т-теперь - входную м-магистраль, - сказал я.
     - Может быть, вы пришьете протез к ране сердца или вставите  магистраль
прямо в раневой канал? -  Осторожно начал Горелик. -  Все равно этот участок
миокарда сокращаться не будет.
     Мои  руки на  мгновение  остановились, но тут  же продолжили подшивание
протеза и, чтобы убедить себя в правильности действий я сказал:
     - Не помыкайте,  Горелик! Если вам  трудно грызть гранит  хирургической
науки, попробуйте хоть пососать его! -- По операционной прокатился смешок.
     Теперь  предстояло  пройти  круглым  ножом-кольцом  через  анастомоз  и
вырезать  кусок  ткани  сердца  на  верхушке,   чтобы  пустить  кровоток  по
магистрали.  Процедура прошла  гладко и  быстро, и  я не забыл поблагодарить
Господа за хорошую ассистенцию. Минута ушла на подключение желудочка.
     -  Запускаем  желудочек!  -  громко  сказал  я. - Пульсация  проходит в
асинхронном  режиме, без  кардиограммы. Управление  - по  первой производной
левого  желудочка.   Как   только   выйдем   на  режим,   производительность
газонокосилки  снижаем.  Все остальные  команды  по  управлению  стиральными
машинами дают Горелик и Зураб. С Богом!
     В   экспериментах  на   животных  с  такой  производительностью  и  так
эффективно  желудочек никогда прежде не работал.  Он  обеспечивал  не только
максимальную   разгрузку  ослабленного  сердца,  но  поддерживал  нормальное
артериальное давление.
     - Тромбо-геморрагический синдром  преодолен, кровотечение прекратилось,
- сказала Дали, сунув мне  под нос последний анализ  коагулограммы. - Мочи -
больше литра!
     -  Только не  перебдите, Далинька!  - взмолился  я.  - Если после ваших
с-стараний  полетят  тромбы  в  желудочек и  мозги, я п-предпочту  привычное
кровотечение... Пусть  п-поставят "When  You're Smiling", - попросил я и тут
же услышал занудливый голос Зураба:
     - Мембрана в желудочке стала  залипать. Нет  притока.  Затромбировалась
входная магистраль. - Голос вколачивал меня в пол операционной, потому что и
я, и  Зураб, и все  остальные понимали,  что Дали перебдела  и у Пола вместо
кровотечения  начал  превалировать  тромботический  компонент,   еще   более
страшный,  чем  геморрагия...  И  опять этот  страшный  бледно-розовый  цвет
операционных ламп.
     - Стоп! Нэ суэтыытэс, малчыкы! Гэматокрыт слышком высокый. Сдэлаэм Пола
болшэ жыдкым. Это снызыт тромбообразованье, - сказала Даррел  и поглядела на
анестезисток.
     - Только учти, подружка,.. - попытался встрять я.
     Я нэ коончыла! - Нервно продолжала она. - Строго дозыруйтэ мэдикамэнты,
Далы!
     Любимый голос сеял надежду.
     -  Выходная   магистраль  затромбирована.  Тромбы   в  кровяной  камере
желудочка. -  Противный  голос  Зураба возвращал  меня в жуткую  реальность:
необходимость замены затромбированного искусственного желудочка.
     Я   вдруг  увидел,  как  прилично  работавшее  сердце  остановилось  на
мгновенье  и  стало  фибриллировать.  Все  начиналось  сначала:  требовалась
кардиореанимация и смена искусственного желудочка...

     -  П-пожалуйста,  выключите   м-магнитофон!  -  попросил  я.  -  Зураб!
Прибавьте  п-производительность газонокосилки.  Лед  в перикард  и начинайте
качать кардиоплегический раствор.
     - На  столе лежат два стерильных желудочка,  но  их  производительность
ниже, чем у затромбированного, - сказал очередную гадость Зураб  и с мольбой
посмотрел  на  меня.  Он  обожал Пола, подражая ему во всем,  даже  в манере
носить усы и, как тот, никогда  не надевал галстук, даже если бы ему грозила
церемония вручение Нобелевской премии..
     Я отсоединил затромбировавшуюся соковыжималку  и,  не взглянув  на нее,
принялся отмывать магистрали от  тромбов. Это  всегда была мучительно долгая
процедура,  которая никогда не давала гарантий... Однако Господь в  тот день
не оставлял меня  ни на минуту.  Я поменял  желудочек  и уже готов  был дать
команду включить привод, как вновь заныл Зураб:
     -  Производительность этого желудочка ниже реальных потребностей Пола в
кровотоке. При нагрузке он не даст нужного объема циркуляции.
     -  Зураб!  З-заткнитесь!  Про  таких,  как  вы  Мерфи говорил:  "Всегда
н-найдется человек,  который знает, что ппроисходит  на самом деле. Его-то и
надо уволить!". Не  думайте, что  вы здесь единственный, к-кто  любит его, -
ворчал  я,   продолжая  работать.  -  П-постарайтесь   понять,  что  с  этим
м-маленьким желудочком он не станет играть в футбол... даже с вами. Он будет
лежать и после того, как его сердечный выброс придет в норму...
     -  Как с  гомеостазом, Дали? -  повернулся  я к анестезиологу. - О'кей.
Отключайте  кардиоплегию.  У  меня все  готово.  П-пускайте привод.  Частота
сокращений не больше 60 в минуту. С-согревайте!
     Желудочек работал вовсю.  Сердце начало  мощно  фибриллировать. Густой,
ярко-алый свет был разлит по операционной...
     - Дефибриллятор! Все от  с-стола!  Минимальный разряд  в  триста вольт!
Нет! Стойте! Я сам,  - сказал я и  прикоснулся пальцем к миокарду,  и понял,
что мы свое  дело  сделали: сердце сейчас  запустится без  дефибриллятора  и
будет  прилично   работать.   Остальное   сделает  искусственный  желудочек.
Включайте магнитофон! Сколько времени мы ковырялись, Дали?
     - Час, семнадцать с момента кожного разреза. В Хьюстоне  меньше, чем за
два не управились бы! - Дали цвела розовым цветом.
     Отключайте г-газонокосилку!
     Я понаблюдал пару минут, как работает сердце, и скомандовал:
     -   Баста!  Зашиваемся.   Всем  спасибо.  Д-дарелл!  Обнимемся  дома...
П-постараюсь поймать тебе колобуса вечером.

     Через двое  суток Пола перевели на вспомогательную легочную вентиляцию.
Он не  приходил в  сознание, хотя гемодинамика была просто  потрясающей  для
человека,  пробывшего  больше  часа  в  состоянии  клинической  смерти   вне
госпитальных  стен.  Самописцы  прилежно  продолжали  мониторинг  с  помощью
катетеров,   электродов  и  датчиков,  навешанных  на  него,  и   я  подумал
автоматически, что этого материала хватит на несколько диссертаций.
     Желудочек работал третьи сутки. Я  ни разу за это время не был дома, не
принимал  душ,  не  брился  и  от  меня  пахло,  как  от  Гиви.  Большинство
лабораторной  публики  делало то же  самое.  Они все забыли  про наступившую
свободу и новую власть, обещавшую каждому грузину по паре девок, по большому
бесплатному  пирогу  каждый  день  и  по такой  же большой  бутылке  вина, и
проводили все время в операционной, откуда не стали забирать Пола, переложив
его на функциональную кровать.
     Я  просиживал  возле  него часами,  пытаясь  по  энцефалограмме, кривым
давления и ЭКГ,  по зрачкам, по  кучам лабораторных анализов спрогнозировать
ход дальнейших событий. Пол молчал и не реагировал на звуки.
     Было  далеко  за полночь.  В  операционной привычно копошилась публика,
контролирующая  соковыжималку,  регистраторы,  катетеры,  перекладывающая  и
протирающая его, чтобы не было пролежней  и  пневмонии.  Сновали лаборантки,
санитарки. Чарли Паркер тихонько  выдувал на своем  саксофоне "My Melancholy
Baby".  Я  задремал возле  него,  сидя  на  стуле, и почувствовал,  что  Пол
приходит в себя: раздался посторонний звук или стон...
     -  Пол!  -  Склонился я  к  нему,  поднимая рукой  веко.-  Пол!  Хватит
валяться! Вставай!  Все х-хорошо!  Ты в  порядке,  парень!  Ты п-поправишься
скоро! Ты в Лаборатории. Слышишь? Я Борис!
     Я кричал,  а  публика побросала дела в операционной  и толпилась  возле
кровати.
     - Пол, с-сукин сын! Открой глаза! Мы все тебя любим! Давай! Открывай! -
Я тряс его за плечи.
     Пол  молчал.  Заросшее   седой  щетиной  лицо  делало  его  похожим  на
Хемингуэя. Я  всматривался в него, стараясь  отыскать гримасу боли, но  лицо
было  удивительно  спокойным.  Публика тихо разбрелась, вернувшись  к  своим
занятиям и вдруг он что-то сказал.
     Тихо! - заорал я. - Выключите  звучалки!  Пол! Повтори, парень, что  ты
с-сказал только что! Повтори, п-пожалуйста!
     Все замерли, ожидая чуда. Он опять шевельнул губами.
     - Б-о-о-о-о-и-и-и-а-а-а! - промычал и затих.
     - Говори,  Пол! Говори! -  Кричал  я,  с  трудом удерживаясь,  чтобы не
трясти его.
     - В-ы-ы-ы-и-и-т-и-и и-и-и-о-о-д-д-т-т...
     - Что?! Что ты с-сказал?!
     Я почти прижал  ухо к  его  губам. Пол молчал,  но я  уже знал, что  он
сказал, и  мне стало  страшно... и одиноко... Сначала  Этери. Теперь  Пол. Я
повернулся к публике:
     -  Он  с-с-с-сказал,  чтобы я выключил привод.  Он хочет,  ч-ч-чтобы мы
д-д-д-дали ему умереть...
     Утром  Полу  стало лучше.  Он открыл глаза с хорошими зрачки.  Я  начал
забывать про ужас прошлой  ночи и решил на пару часов съездить домой, потому
что чувствовал, как слипаются от грязи хромосомы.

     Я стоял под душем и наслаждался твердыми струями, смывающими пот, страх
и страдания последних дней.  Дверь ванной  отворилась и я увидел белое  лицо
Даррел.
     "Он умер," - сразу подумал я, ожидая, когда она, наконец, заговорит.
     - Горыыт ваш ынстытуут! -  Сказала Даррел.  - Толко что звоныл. Из окон
выден сыльный болшой пожаар с огнями.
     - К-какой корпус горит? - крикнул я, выбегая из ванной.
     - Нэ знаю... Куда бэжыт голый! Позвоны лабраторью!
     Я вышел на балкон, с которого в  хорошую погоду без бинокля  были видны
не только институтские корпуса,  но, покрытые снегом даже в августе, вершины
Эльбруса, где начинался мой роман с Даррел,  которую тогда звали Гердой. Над
лабораторным корпусом стоял густой черный дым...
     Я не  помнил,  как доехал до  института. Все  пять  этажей  лаборатории
горели  так,  что  пожарные не могли  приблизиться  к зданию, а  струи воды,
мгновенно испаряясь, лишь усиливали бушующее пламя.
     - П-почему такой сильный огонь? Где п-публика? Что с Полом? - спрашивал
я, проталкиваясь сквозь толпу, обступившую горящий корпус.
     Появился Горелик с глубокими ожогами на лице и руках.
     - Пол  остался там, БД, - сказал он, глядя на лабораторный корпус. - Мы
стали отключать привод и датчики, чтобы вынести его. Давление сразу упало, и
он вырубился. Мы хотели опять включить соковыжималку, но тут начали лопаться
стекла и пламя  с  нижнего  этажа  полезло  в операционную,  распространяясь
ненормально  быстро.  Гудело, как  в трубе.  Весь корпус  был в  огне.  Мы с
Зурабом взял его на руки, а потом  положили обратно на кровать.  Мы не могли
выйти втроем... даже  без  кровати  и привода.  Он,  наверное,  понял  это и
простил нас. Зураб не хотел уходить без Пола. Я ударил его...
     Горелик плакал, промокая лицо подолом зеленой хирургической рубахи.
     Вокруг стала  собираться лабораторная публика,  хирурги  из  клиники...
Появился бледный взволнованный Царь. Я не смог удержаться и сказал, понимая,
что не следовало этого сейчас говорить:
     - Похоже, мы дождались с вами, коллеги: института не стало...
     Вдруг  вся  толпа  разом  ахнула,  задрав головы. В  окне пятого  этажа
появилась   голова  человека,  пытавшегося  выбраться  на  широкий  наружный
подоконник.  Языки пламени  гнали человека наружу.  В клубах дыма невозможно
было  разобрать,  кто  этот несчастный.  Лестницы  пожарных  не доставали до
пятого  этажа:  бушующий  с неимоверной  силой  огонь  не  позволял  машинам
приблизиться к зданию. Толпа  громко кричала что-то. Внезапно до меня дошло,
что все вокруг повторяют: "Кэто". Так звали мою лаборантку.
     -  Г-г-господи!  К-к-кэтино!  -  Заорал  я,  пытаясь  отогнать от  себя
ощущения, которые испытывала лаборантка на подоконнике пятого этажа.
     Бедная   девочка,   казавшаяся  отсюда  кусочком   обгоревшего  тряпья,
несколько мгновений еще двигалась по подоконнику. Пожарные пытались поливать
ее  водой  из брандспойтов, но тугие струи  просто  смыли обгоревшее  тельце
обратно в помещение, из которого она только что пыталась выбраться.
     Трагические события последних  нескольких дней, исчезновение Этери, две
смерти  сразу, только  что, громкие крики экзальтированной толпы, жуткий гул
пожара,  неимоверно мощное  по силе  пламя,  словно  вырывающееся  из  сопла
реактивного самолета, ощущение полной собственной беспомощности и отсутствие
всякой  перспективы,  оказались  выше  моих сил.  Я почувствовал,  что теряю
сознание и,  прежде  чем  упасть  под  ноги толпе,  на  мокрый  институтский
асфальт, покрытый копотью, успел подумать, что обморок для меня сейчас самый
лучший выход, потому что иначе я просто сойду с ума или умру...
     Придя в себя, я  почувствовал,  как чьи-то руки поднимают меня с земли.
Горелик кричал что-то, но я не  понимал  или  не слышал из-за сильного гула.
Было  трудно  стоять и я опять сел на  асфальт. Толпа образовала кольцо. Все
что-то кричали. Принесли боржом. Кто-то совал металлическую фляжку в лицо. Я
сделал  глоток...   Коньяк.  Я   глотнул  еще  и  начал  приходить  в  себя.
Лабораторная  публика странно смотрела и пыталась оттащить меня к машинам. Я
встал, с трудом вырываясь из цепких рук, и медленно пошел за ними...
     -  К-к-к-кто  мне  с-с-с-с-скажет,  что п-происходит?  -  Прокричал  я,
усевшись  боком  за  руль  чужого  Жигуля.  - П-почему  г-горит  так,  будто
Лабораторию п-поливают к-керосином?!
     -   Кто-то  открыл   вентили   резервуаров   с   жидким  кислородом   в
газораспределительной камере!  - Стал орать мне  в ухо  Горелик  и, подумав,
добавил. -  Похоже,  Зяма  остался в лаборатории  и тоже... Он  сказал,  что
попытается вынести со склада японские регистраторы.
     Лабораторная  публика начала  опять кричать мне что-то, отталкивая друг
друга, плача, размахивая руками и оглядываясь  на подходивших и  подходивших
институтских  хирургов,  которые окружили машину кольцом,  глядели  на меня,
цокая языками и приговаривая что-то.
     - Нодар! - Заорал я, что  есть мочи, впервые называя Горелика настоящим
именем. - Что еще с-случилось?!
     - Ничего  страшного,  БД,  по  сравнению  с тем, что уже  произошло. Вы
теперь не рыжий. Вы седой... Совсем...
     Я машинально провел рукой по волосам и приблизил ладонь к
     лицу.






     Пожар, что спалил  лабораторию  и  унес  жизни  нескольких сотрудников,
выжег  в  душе  и теле БД большую  черную дыру, всосавшую  в  себя  вместе с
небольшими  радостями,  которые  еще выпадали  изредка,  часть его самого  и
теперь  эта обугленная  плоть  постоянно  жила  рядом, укоряя  и  сострадая,
разделяя его жизнь огненной чертой, за  которой  он  стал говорить  о себе в
третьем лице, будто все последующие после пожара события  приключались не  с
ним,  а  с  той обугленной  плотью,  или сама плоть  оценивала  и  описывала
происходящее. Он постоянно казнил себя за это несчастье, стараясь докопаться
до причины, и не мог, и успокаивал себя  тем,  что  размышления над загадкой
также важны, как ее решение.
     БД  жил  теперь день  за днем,  так  живут  желуди  или  жуки, медленно
втягиваясь в бизнес-жизнь компании Хуго Риттенбергса. Многочасовые сидения у
компьютера за переводами и отсутствие физических нагрузок делали его к концу
дня похожим  на  обмылок в  солдатской бане. Но  он  был рад  новой службе и
быстро  забыл  безысходный и  унизительный период  почти годового  безделья,
больше всего запомнившийся поисками работы и упреками Даррел, которая каждый
день демонстрировала другой характер.
     Пожар, спаливший лабораторию, точно закрутил, всосал в себя и часть БД.
     Он  сделал  классный  перевод  бизнес-плана   по  строительству  нового
нефтяного терминала компании и несколько переводов бензиновых контрактов. Он
прилежно гнул спину, хотя было скучно и стыдно за нехирургическую работу. Он
побаивался большого скопления латышей и чувствовал себя королевской печатью,
которой кто-то неумело колет грецкие орехи...
     БД  сидел  перед  компьютером,  набирая  по-английски  текст очередного
письма.  Пальцы метались по клавиатуре, слегка касаясь клавиш, на которые он
не глядел, на мониторе  непривычно быстро появлялся без ошибок текст. Вокруг
удивленно толпились сотрудники, зашедшие на именины соседа БД.
     Party of a name-day* продолжалась, и публика уже успела пропустить пару
рюмок крепкого спиртного, заедая бутербродами с  лососиной и ветчиной. Когда
все   изрядно  накачались  и   шумно  обсуждали  очередные  перестановки   в
правительстве, заглянул Хуго Риттенбергс.  Все  встали на цыпочки. Хуго взял
тарелку с тортом и подошел к БД:
     - Как тебе здесь? Не обижают?
     БД, набрав  в легкие воздуха, собрался  детально изложить свои ощущения
хозяину, но Хуго хлопнул его по спине, чтобы не мешал, и сказал:
     ---------------------
     * вечеринка по случаю именин (англ.)
     -  Этот человек наш новый работник.  Переводчик  с английского.  Обещал
работать за  двоих. Оскар Берзиньш говорил,  что... - Он не успел закончить.
Зазвонил телефон, и Хуго стал кричать в трубку.
     -  Вы вправду  такой  работливый? -  подошел  подвыпивший  сорокалетний
крепыш в  кожаных штанах и  женской  шерстяной кофте на  голом теле.  - Меня
зовут Андрей. Я русский, заведую компъютерным хозяйством. Вы по какой части?
.
     БД не хотелось исповедоваться, и он перевел разговор:
     -  Я  обратил   в-внимание,   какие  замечательные   компьютеры  здесь.
Привязываюсь к ним очень быстро.
     - У  нас  не  успеете привязаться.  Мы меняем их каждый год, поэтому не
тратьте силы на  близкое знакомство...  Все-таки кто вы по  специальности? -
Настойчиво атаковал крепыш.
     - Я служил  раньше...  в  т-театре оперы  и  балета...  на  с-секретной
работе, -  сказал  БД и, помолчав, добавил.- Там и выучил английский,  после
реконструкции...
     - В нашем, что ли? - Он чокнулся  с  БД.  - Вы слишком  высокомерны для
новичка, даже если чрезмерно трудолюбивы.
     БД улыбнулся:
     -  Вы поступили хорошо,  что подошли  ко  мне,  но  плохо  сделали, что
сказали об этом...
     - Поговаривают, что вы бывший профессор, - не унимался русский.
     -  I  am so  unique  that  it  is experienced  by  very  few people,  -
огрызнулся  БД.  -  Вы  так  н-настаиваете,  будто  собираетесь  стать  моим
биографом. - Однако тут  же взял себя в руки и миролюбиво закончил. - Бывших
профессоров  не  бывает,  как  и  бывших  преступников.  Я  п-переводчик,  а
"профессор" - кличка,  к-кликуха, которую  мне дали когда-то в тюрьме  из-за
очков.

     У БД был день рождения  сегодня: шестьдесят...  Ему делалось страшно от
того, что так много, и что никто не вспомнил.
     Добравшись вечером в центр,  он купил  бутылку водки  и зашел  в мясной
ресторан в Старой Риге, который  молодежь  превратила в  свой клуб. Он долго
бродил по залам, стилизованым  под  старинную  латышскую корчму с  тележными
колесами,  рыбачьими  сетями по  стенам,  с  бакенами, медной, с прозеленью,
посудой, высушенными растениями и большими рыбинами.
     Ему  удалось  завладеть  крошечным  столиком  на  двоих в  углу,  и  он
отправился  за едой.  Заставив  столик тарелками с мясом и рыбой,  с  трудом
втиснул туда две кружки пива  и уселся, любуясь  интерьером;  чтобы никто не
посягнул на свободный стул  напротив, бросил туда плащ. Он вытащил бутылку с
водкой,  отвинтил крышку, налил  в толстый  стакан  на  четверть  и  еще раз
взглянул на заставленный тарелками стол.
     - Зай  гезунд,  барин! -  Негромко сказал он, и  поднес рюмку к  губам.
Водка не успела согреться и приятно холодила слизистую. Он немного подождал,
не глотая.  Стараясь поскорее опьянеть, запил глотком пива, поковырял вилкой
розового лосося и снова потянулся к бутылке.
     Зал  был  набит  битком, однако  привычного  ресторанного  гама,  как в
Тбилиси, не было. Молодые  люди за столиками и пожилые иностранцы  вели себя
неприлично тихо. БД выпил еще. Две юные пары за столиком  напротив перестали
целоваться. Один из парней, расстегнув блузку, взял в руку грудь подружки и,
нежно  поглаживая  пальцами  сосок,  уставился невидящими  глазами в  стену,
поджидая  оргазм. Второй, пошарив рукой под юбкой, усадил девушку  на колени
и,  повозившись несколько мгновений, тоже затих, забыв про  кружку с пивом в
руке.
     - Ведут себя тихо, но непристойно, - подумал  БД и отвернулся, чтоб  не
забрызгаться спермой.
     Подошла девушка-подавальщица в национальной одежде и, кивнув  на водку,
сказала что-то по-латышски. БД догадался, про что она, но убирать бутылку не
стал.  Через  минуту  у столика  появился  бармен  - латыш  лет  сорока.  Он
внимательно посмотрел на БД, мельком взглянул на стол и застыл в мучительном
раздумье.
     БД улыбнулся, взглянул на бармена и понял, что инцидент исчерпан.
     Он  был нестерпимо одинок  в этом полном  тихом зале.  Видя, что бармен
уходит, мысленно схватил его за рукав, сказав вслух:
     -  Sorry, buddy. I have a good mind to drink tonight. I want it  badly.
What about to take a gulp?
     - Thank you for the invitation, sir. Unfortunately I am at work.

     БД  выпил  еще  и  стал  вспоминать, как в  день рождения  у  него дома
собиралась лаборатория, Царь, друзья, гости из Москвы и прочий люд. В центре
стола на  старинном блюде  лежал жареный поросенок, а вокруг  - традиционные
атрибуты  праздничного грузинского  застолья:  зелень,  овощи,  маринованный
чеснок,  лобио,  сациви,  кукурузная  каша "гоми", купаты,  щедро посыпанные
барбарисом, отварные телячьи  ножки, политые виноградным уксусом с чесноком,
отварная форель в  ореховом соусе, в  котором  даже  мороженый окунь кажется
божественным  деликатесом, сыр  "гудa" с  совершенно  невообразимым  запахом
солдатской  портянки.  Потрясающее  кахетинское  вино,  которое  никогда  не
продавалось в магазинах и которое  его аспиранты привозили  из Кахетии, было
расставлено в кувшинах, а на маленьком столике возле БД - крепкая выпивка  и
разбавленный  теплый  спирт  под  названием  "Гравицапа",   любимый  напиток
лабораторной публики, к которому были давно приучены все гости и друзья.
     - С-спирт  можно не любить,  джентльмены, - часто  повторял БД, - но не
пить его н-нельзя!

     Несколько  лет назад лабораторная публика, как  обычно,  притащилась  к
нему домой, чтобы попраздновать очередной день рождения. Горелик, погоняемый
Этери, принес завернутый в пергаментную бумагу большой плоский предмет.
     - Картина,  - догадался БД и вновь занялся  прибывающими гостями. Когда
он  заглянул  к  себе  в  кабинет,   где  самые  нетерпеливые  уже  попивали
"гравицапу"  и рылись в  книгах,  первое, что он  увидел,  был  натянутый на
подрамник холст у  стены. Это было то полотно, которое он  несколько месяцев
не решался купить. Автор картины не  был  знаменит в Грузии, но в чертах его
лица читалось  такое  вангоговское  неистовство  и всепоглощающая  страсть к
живописи,  что  БД   сразу  признал  его  гением,  уверовав,  что   тот,  не
задумываясь, отрежет себе ухо...
     На фоне ярко-желтого закатного неба возвышалась полуразрушенная, сильно
покосившаяся, похожая  на большую пароходную трубу, православная часовня без
маковки,  с черными  провалами-иллюминаторами выбитых  круглых окон  и чудом
уцелевшим крестом. Часовня -  такая белая, что на нее  было больно смотреть.
БД  иногда  казалось, что это  и не  церковь вовсе,  а  врезавшийся  в землю
космический  корабль, и  ему  мучительно  хотелось  заглянуть через разбитые
иллюминаторы внутрь...  Вокруг  часовни росла  красная  трава  с  синеватыми
проплешинами.  Слева чернел уродливый  силуэт  обгоревшего  дерева.  Картина
из-за  буйства  красок  и странного  корабля, торчащего  из  земли, вызывала
тревогу. Художник  не  желал уступать в цене. Когда  БД  приходил опять, ему
казалось, что внутри покосившейся церкви тревожно и чисто звучит хор.
     Этери, впервые увидев картину, ошалела и долго стояла, молча глядя мимо
часовни.
     - Купите, БД! - Настойчиво твердила она потом целый месяц.
     БД казалось, что краски картины с каждым его приходом становятся гуще и
ярче.  Он сказал об этом художнику. Тот посмотрел на БД, потом  на картину и
не к месту пробормотал, что холст собирается купить музей.
     Когда БД, собрав деньги, пришел в мастерскую вместе с Этери, растеряный
художник сообщил с порога:
     - Батоно  Бориа! Прастите, дарагой! Пару днэй назад  зашел чэловек,  нэ
таргуяс, заплатыл,свэрнул холст ы ушол...
     На лице БД было написано такое отчаяние, что художник сказал:
     - Батоно Бориа! Я вам сдэлаю копиу и падару!
     Н-н-нет, с-спасибо, с-старина! Вам т-такую уже не написать...

     За  столом  БД  несколько  раз  пытался выяснить,  где Этери  подобрала
картину, но та в ответ только улыбалась.
     -  С  Этери  у меня,  к-как  у Сальвадора Дали с Браком,  -  сказал БД.
Вечеринка замерла в ожидании очередной шутки и он закончил:
     -  Дали  говорил:  "С Браком у меня, как у Вольтера с  Господом  Богом:
кланяемся, но бесед не ведем..."
     БД прекратил атаки, поняв,  что Этери  сегодня ничего не скажет. Однако
она  ничего не сказала  ни на следующий день, ни через месяц. БД  приходил в
ярость, вспоминая об этом, но поделать ничего не мог. Через  несколько  дней
зашел художник и подтвердил подлинность картины.


     Зал с публикой  отодвинулся, и  БД  остался один.  Он почувствовал, как
надвигается голубой  туман, и потянулся  к бутылке, чтобы выпить, прежде чем
туман накроет столик  и его самого.  Он  не  стал заряжать рюмку,  а  поднес
бутылку к губам.
     - Здраствуытэ!  -  Раздалось  у него  над  головой с  сильным латышским
акцентом. - Вы позволыт здээсь?
     - З-здравствуйте! Вы уверены, что хотите сесть именно сюда?
     - Мэнья зовут Арта.
     - Пришли  проситься на  работу в лабораторию?  -  Пьяный БД  глядел  на
незнакомое  существо  перед  ним.  Молодая латышка  с загорелым, несмотря на
февраль, желтоватым лицом,  в одеждах из мешковины, про которые БД уже знал,
что это дорогая кожа, переминалась с  ноги на ногу, не решаясь опуститься на
стул.
     -  Л-лаборатории  больше нет, она  сгорела. Пол  погиб при  пожаре... и
Зяма,  и  Кэто. А Этери увезли с  собой  р-революционеры Гамсахурдии, и она,
похоже, ушла, забыв вильнуть хвостом на прощание... К сожалению, я теперь не
оперирую и  даже не могу предложить вам вымыть  инструменты, но мы  могли бы
п-поразмышлять над проблемами донорских органов.
     Решившись, она села напротив, вытянув спину, порылась в сумке, вытащила
распечатанную  пачку   сигарет   и,  положив  подбородок  на  сжатую  кисть,
уставилась на него.
     БД машинально взял пачку и стал вертеть в руках. На бело-желтой коробке
наискосок было написано знакомое "Chesterfield".
     - Ч-что будете пить?
     - Попросите, чтоб  принесли  стакан красного вина,  -  сказала она  без
акцента.
     - Г-грузинского здесь нет.
     - Я знаю. Пусть принесут аргентинское.
     Пачка сигарет на столе притягивала. Он опять взял ее в руки и увидел на
боковых стенках надписи по-грузински.
     - Я з-закажу м-мясо на ребрах. - Одиночество БД быстро улетучивалось.
     - Спасибо. Я не буду есть.
     - What  brings you here? Ten minutes before "I Have  Felt Myself Like A
Motherless Child". - БД произнес название известного армстронговского псалма
и тут же зазвучала знакомая мелодия. По тому,  как  незнакомка в такт музыке
начала помахивать ногой, он понял, что она тоже слышит великого музыканта.

     Они как-то сразу остались вдвоем то ли в зале, где уже не было ни души,
то ли в  большой, утопающей в голубом  тумане  комнате  с книжными  шкафами,
кожаной мебелью, серо-коричневыми картинами по стенам  и широкой лестницей с
толстыми перилами - на антресоли.
     БД осторожно  взял  девушку за руку и притянул к себе,  и  она привычно
уселась  к  нему  на колени,  стянула платок  с  шеи  и, расстегнув  рубаху,
погрузила  пальцы  в  густые  рыжие  волосы  на  груди.  Руки БД,  ласкающие
худенькое  вытянутое существо, узнавали  под одеждами знакомое тело Этери  с
хрупкими, выступающими, как у Христа, ключицами.
     Эта Арта знала,  что делала, в точности повторяя  вызывающе  дерзкие  и
стыдливые движения губ, рук и тела Этери.
     - Поцелуйте  меня,  - сказала незнакомка голосом  Этери, с  хрипотцой и
легким  грузинским  акцентом, и,  приподнявшись, стянула  темные  трусики  в
горошек. БД даже не обратил внимания на то, что девушка  пришла в ресторан в
летних одеждах, без чулок и пальто.  Его собственный  плащ  валялся  на полу
возле кресла.
     Она давно трепетала, как Этери, перетекала от головы к ногам и обратно,
и рот БД натыкался то на распухшие от поцелуев губы и напряженные соски,  то
на  узкую полоску  светлых  волос на лобке и  розовато-белую щель, сочащуюся
прозрачными   густыми   каплями,   напоминавшими  росу  клеверных  лугов   и
издававшими пьянящий аромат, в который он погружал и погружал свое лицо
     -  Поскакали! - Сказала Арта.  - Хватит  прелюдий! -  И, ухватившись за
пенис  БД, требовательно  и дерзко  села  на него.  Скачка была ненастоящей:
молчаливой, без потных тел и смятых простынь.  Они внимательно смотрели друг
на друга, и  это было самым сильным ощущением. Однако что-то  было не так...
БД почувствовал это и засуетился. Стало еще хуже. Чтоб  сгладить неловкость,
он попытался пошутить, чтобы остановить монотонность движений.
     - П-послушай, Honey! У тебя есть телефон?  - Не к месту спросил он. Она
не обратила внимания на его слова, сосредоточившись на своих гениталиях.
     - Honey! - Настаивал БД.- Хочу успеть попрощаться с тобой.
     Арта убрала руку с промежности и уставилась на его:
     - Что?
     -  Я  с-собираюсь провалиться сквозь  землю  от  стыда... П-пожалуйста,
сними с меня ноги, чтоб тебя не засосало.
     Она улыбнулась, а БД, получив передышку, продолжал:
     - Наибольшее сексуальное наслаждение человек  может доставить с-себе...
сам...
     Арта убрала вторую руку с промежности и замерла.
     - ... в п-присутствии другого человека, - закончил он.
     Она  вновь  занялась  своими   гениталиями,  стараясь  свободной  рукой
расшевелить БД.
     - The  best way  to hold a man is your hands, Honey, - пробормотал БД и
почувствовал, что давно на коне, и пришпорил, и поскакал уверенно.
     Девушка перестала двигаться  только тогда,  когда  вся сперма стекла из
нее  по  бедрам  на  кожаную  поверхность  дивана.  Она  не  стала  вытирать
промежность салфеткой  и  надевать  трусики.  Ступив  босыми ногами на  пол,
неуловимым движением опустила одежды, и выжидательно посмотрела на него.
     - Н-надеюсь, не разочаровал? - Спросил он, запыхавшись.
     - Вы молодэц! -  Заявила она, глядя на заляпанный спермой диван. - Еслы
вы так опэрыруэт, латышкая кырургыя  нэсьет утрааты. Но, похоже, консервацыа
нэ даетса руки пока...
     - Давай п-поговорим о чем-нибудь попроще, - сказал он, гордясь собою.
     - Простыте! - Буднично сказала девушка. - Я должна спэшит.
     БД почувствовал, что у него опять отнимают любимую игрушку:
     - П-подожди! Кто тебя прислал? Ты тоже чья-то реплика? Чья?
     - Вам  есть эта однаа прэкраасна пэрспэктыыва - лабраторья  консервацыы
Ростове. Сооглашайтэс, чтоб ызбежаать прооблем. Узнаваетэ состав пээрфузата.
-  Она  поднималась, постепенно исчезая, на  антресоли, невидимые  в голубом
тумане.
     К-кто тебе рассказал про лабораторию? - Удивился БД и добавил уже один:
- Перфузат мне теперь и даром не нужен...
     Подошел бармен и поставил на стол стакан виски, набитый льдом:
     - Drinking-bout is at the expense of our establishment, sir.
     -  This  bottle will suffice me,  thanks  a lot, buddy,  - пробормотал,
приходя в себя, БД. - Please,  take a seat! I am beginning to  feel affinity
of our souls.
     - Thanks a lot! - Бармен постоял еще немного и, кивнув головой, исчез.
     БД  залпом выпил дареный виски и засобирался. Натянув на себя плащ,  он
обнаружил, что потерял шейный  платок. Он заглянул под стол, передвинул стул
и  увидел на грязном дощатом  полу  темные трусики в горошек. Нагнувшись, он
поднял их, отряхнул и сунул в карман плаща.




     Когда Гиви  привели  в Лабораторию, это был обычный четырехлетний осел,
купленный в Кахетии, весом в 100 кг. Он прожил в институтском вивариуме пару
недель,  пока его  обследовали и готовили  к операции по подключению  левого
искусственного желудочка сердца. Гиви не отличался ни сообразительностью, ни
особой покладистостью и, когда его переводили из вивариума в Лабораторию, ни
за что не хотел входить в лифт.
     - Может быть, дать ему морковь, - не очень уверенно посоветовала Этери,
любившая наблюдать течение непредсказуемых событий.
     - Лучше чахохбили из кур! - Сказал кто-то из Лабораторной публики.
     Гиви съел морковку, но в лифт не пошел.
     -  Он боится, - самоуверенно заметил  Горелик, меланхолично наблюдавший
за усилиями лаборантов. - Его можно затащить только силой.
     Услышав наглые гореликовы заявление, я подошел к нему:
     - В-валяйте, генацвале! Ставлю флакон "гравицапы" в случае успеха.
     - Чистого спирта! - Стал настаивать Горелик.
     -  В-вы так  упорствуете,  точно собрались  закрывать  ослом  амбразуру
вражеского дзота.
     - Отойдите все! - Сказал  обиженно Горелик и встал позади  Гиви, прижав
живот вместе с промежностью к могучему заду осла.
     - Н-надеюсь, вы не станете делать это прилюдно? - Спросил я.
     Публика  заржала,  а Горелик с остервенением  стал заталкивать  Гиви  в
лифт, помогая  себе животом.  Осел  проявил  неожиданную сообразительность и
широко расставил ноги. Горелику удавалось проталкивать в лифт только голову,
и тогда автоматическая дверь, шумно закрываясь, больно била Гиви по морде.
     Горелик, окончательно рассвирепев, поднял Гиви на руки и шагнул в лифт.
Дверь  захлопнулась,  раздался громкий  перестук гивиных  копыт,  похожий на
пулеметную стрельбу, и лифт заходил ходуном.
     -  Он сейчас  разобъет его, - заорал  появившийся Зяма. - Кабину только
отремонтировали и заменили внутреннюю обшивку.
     -  З-заткнитесь, Зяма! -  Цыкнул  я  на него. - Горелик жизнью рискует.
Посмотрим, как вы с-справитесь с этой миссией, когда я возложу ее на вас.
     Лифт, наконец, двинулся  вверх  под  мощный перестук.  Толпа рванула на
третий  этаж. За дверью  стояла мертвая тишина. Публика, перестав улыбаться,
уставилась на меня.
     Г-горелик? - негромко позвал я. - Вы в порядке?
     Молчание.
     - Не мешайте ему в такой момент, БД! - сказал кто-то.
     В кабине было тихо. Выдержав минутную паузу и уже волнуясь, я крикнул:
     - Г-горелик! С-сейчас же откройте! - И затарабанил в дверь лифта.
     - БД! - Глухо прозвучало из кабины. - Дверь открывается автоматически.
     Я растерянно оглянулся:
     - Что вы хотите этим с-сказать?
     - Ничего! - Устало сказал Горелик. - Попробуйте открыть снаружи.
     Когда Горелик  вышел из лифта,  оказалось,  что тонкая  Гивина душа, не
выдержав  эмоционального  стресса,  дала   команду  сфинктерам  разжаться  и
содержимое мочевого пузыря и  прямой кишки, смешавшись в узком  пространстве
кабины, обрушились на Горелика.  Смущенный осел стоял  за  его  спиной и  не
собирался выходить.

     Горелик  быстро  добился расположения Гиви. Часами беседуя  с ослом, он
приучал его не бояться лаборанток, приходящих  брать  кровь  для анализов из
сосудов  прекрасных гивиных  ушей.  Вместе  с лаборантами  Горелик постриг и
побрил его и так сильно накачал витаминами  и  белковыми  препаратами, что в
несколько  дней  Гиви стал похож на мощного мустанга.  Он очень привязался к
людям в униформе, а Горелика просто обожал и  ходил за  ним по пятам. Каждое
утро они встречались у дверей лифта, где Гиви нетерпеливо поджидал кумира, и
шумно мочился на мраморный пол от избытка чувств.
     Считается,  что  только  человек  хочет  и  может   заниматься  любовью
постоянно:  остальные  млекопитающие,  тепло-  и  холоднокровные  занимаются
любовью только  в период течки подруг. У Гиви с  этим было, как у людей: ему
хотелось всегда,  и он принимался разгуливать  по бесконечному лабораторному
коридору,   помахивая   на   проходящих   аспиранток   огромным   фиолетовым
пенисом-сервилатом.
     -  Д-диссертации,  которыми  вы  намереваетесь  потрясти   мир,   будут
выстроены  в опытах на животных,  что безропотно сложат  свои  жизни к вашим
ногам, - тратил я силы, принимая на работу новых сотрудников. - Не забывайте
тщательно  контролировать  состояние  их  жизненных  функций.  Учтите,  даже
кролики с-способны делать выводы из ваших опытов.
     -  Не  знаю,  являю  ли  я собой  образец  руководителя-джентльмена,  -
продолжал  я воспитывать  новичков, - но м-можете быть  уверены:  здесь  все
равны и с-свободны, как  в хорошем джазовом ансамбле, что играет jam session
после концерта.  И вы раскованы,  и воодушевлены,  и у вас появляется вкус и
способность к творчеству...

     Подружка Гиви, здоровенная дворняга по имени Люси прожила в лаборатории
неделю   после   операции   по   пересадке   почки   -->  на   [Author:D]
консервированной   фторуглеродной   эмульсии.   Эту   эмульсию,   называемую
искусственной или "голубой" кровью, или "кумысом", в лабораторию  доставляли
обычными рейсами Аэрофлота из Москвы. Готовили искусственную кровь в Пущино,
в   Институте   биофизики  Академии  Наук   СССР,  с   которым  сотрудничала
лаборатория.
     Самые первые эксперименты по фторуглеродам были проделаны в лаборатории
по  просьбе Филиппа Белозерского, только  что  из Московского хирургического
института перебравшегося в институт биофизики в Пущино.
     Люси охотно демонстрировала чудеса чужой  почки, пересаженной на  шею -
ее  собственные почки были удалены. Кто-то научил ее поднимать заднюю ногу и
задирать голову  кверху,  чтобы  всем были видна струйка  мочи, стекающая по
катетеру, введенному в мочеточник на шее.
     Мы с Филиппом, трансформировавшимся в Филимона, полные радужных надежд,
цацкались с Люси, как с писаной  торбой. Я совал ей в рот грузинские сосиски
с перцем и  горчицей, которые  она  очень любила, и,  бегая по операционной,
выкрикивал:
     -    Глобаловка!    Глобаловка,    наконец-то!   Вот   он,   результат,
документированный видеокамерой, протоколами, анализами и прочей ерундой!
     Филимон,  не  менее возбужденный,  сам  таскал  кровь  и  мочу  Люси  в
биохимическую лабораторию на пятом  этаже и цыкал на меня, подчеркивая  свою
руководящую роль в проекте:
     - Не суйте ей  колбасу с перцем, БД! Вы же знаете: почечникам требуется
строгая бессолевая диета!
     - Не дурите, к-коллега! - Весело отвечал  я. - Это собака. С-сука, чтоб
вам было п-понятнее. Она ест все...
     Люcи  чувствовала  себя  удивительно   бодрой  на  третьи  сутки  после
операции, что лучше  всяких анализов свидетельствовало о приличном состоянии
пересаженной почки.  Я разрешил ей гулять по лаборатории, и она сопровождала
Филимона, продолжавшего с кучей пробирок бегать по этажам.
     - Как вы думаете,  БД, - искренне  радовался Филипп, -  почему эта дура
так привязалась ко мне?
     - Мне к-кажется, коллега,  вы проявляете излишний оптимизм, - надувал я
щеки.
     - Что  вы хотите этим сказать? - Недоумевал Филимон. - Смотрите: она не
отходит от меня ни на шаг, совершенно не обращая на вас внимания.
     - К-когда стрела не попадает в цель, стреляющий винит в этом себя, а не
другого. Так поступает  и мудрец... К-конфуций... Боюсь вас  обидеть, но мне
с-сдается, что  лично  вы  Люси по  барабану,  - улыбнулся я.  -  Ее заботят
результаты анализов, которые вы таскаете по этажам...
     Мы  дурачились, радуясь  успеху,  а Люси,  демонстрируя  выучку, удачно
подвывала армстронговским  синглам, постоянно  звучащим  в лабораториии,  но
больше  всего любила кататься в лифте, нажимая лапой кнопку  пуска,  а когда
лифт трогался, заходилась радостным лаем, перемещавшимся с этажа на этаж.
     Лабораторная публика, понимая,  что  удачный  эксперимент  выполнен  их
руками и умением,  и не желая отставать от меня с Филимона, притащила бутыль
с вином и закуску, и прямо  на ночном операционном столе покатились тосты за
Люси, ее почку, за то, чтобы не тромбировались анастомозы, не росли мочевина
и креатинин в крови.  К сожалению,  дура Люси  скоро загнулась, сорвав ночью
защитный  чехол на шее и  выдрав лапами почку из-под кожи, и эксперимент был
вычеркнут из списка успешных....

     Жил  в  лаборатории  баран-меломан  по  имени  Евстигней.  Когда  после
имплантации искусственного  желудочка Евстигней с работающей  соковыжималкой
встал на ноги в специальной  клетке,  публика  ахнула,  увидев под  коротким
хвостом  невообразимых  размеров  мошонку с  яичками, похожими на  теннисные
мячи. Жареные бараньи яйца у грузин считаются деликатесом, и Горелику стоило
больших  усилий  отгонять  от  Евстигнея  лабораторных  гурманов,  постоянно
норовивших кастрировать его.
     Я знал, что Евстигней обречен. Ночью кто-то из дежурных хирургов, введя
новокаин, вскрыл мошонку, удалил яички и аккуратно зашил рану.
     -  Баран даже не заметил этого, -  искренне уверял меня утром  Пол. - И
зачем, вообще, Евстигнею яйца?
     - Разве никто не п-помнит, как занимался любовью Гиви после операции? -
Я   долго   скандалил.  К   счастью,  Евстигней   выжил   после   отключения
искусственного желудочка и благополучно вернулся в виварий. Через  полгода я
распорядился,  чтоб его  пустили  на  прокорм  лабораторным собакам, которых
стало нечем кормить из-за тотальной грузинской свободы.
     Евстигней  так  развил  свой  музыкальный  слух,  слушая  магнитофонные
записи,  звучащие днем и  ночью во  всех помещениях  лаборатории, что  начал
требовать, чтобы  публика учитывала  и его музыкальные вкусы. Он заходился в
экстазе,  мечтательно  закрывал  глаза,  привередливо постукивая  копытом, и
почти  вдвое  увеличивал  кровоток  через  соковыжималку,  когда  лаборантки
включали его любимую "Summertime" в исполнении The Modern  Jazz Quartet. Пол
уверял  меня,  что музыкальные  успехи Евстигнея  -  результат своевременной
экстирпации  яичек и настаивал  на  поголовной  кастрации  экспериментальных
животных прямо на операционном столе, предлагая возложить  контроль за  этой
процедурой на Горелика.

     Мы купили несколько  свирепых  макак-лапундеров  в  сухумском обезъянем
питомнике, чтобы моделировать  кровопотерю и  возмещать объем  циркулирующей
крови "кумысом".
     Когда привезли обезъян, я попросил Кэтино позвонить Даррел.
     - А что ей сказать, батоно БД? - Спросила лаборантка.
     - Скажи, я поймал колобуса!
     Первый  эксперимент был  неудачным: обезъяна умерла  через сутки  после
операции.  Искусственная кровь отличалась  тогда низкой  стабильностью и при
циркуляции  в  сосудистом  русле   агрегировалась  в  крупные  конгломераты,
блокирующие кровоток.  Мы  старались "вытащить" обезъяну,  хотя по  условиям
эксперимента реанимация после введения "кумыса" не планировалась.
     Второй макаке повезло больше. Обезъяны стоили нам слишком дорого, чтобы
позволить  и  второй  умереть  так же бездарно.  Эту вторую звали Верико.  В
течение недели у нее шприцами брали из вены кровь небольшими порциями, чтобы
приучить к кровопотере.
     Чтобы взять кровь  у  дикой  обезъяны,  даже если  она сидит в  клетке,
требовалось не  менее  получаса: прижать к  стенке  клетки,  вытянуть наружу
лапу, ввести  в вену катетер. Сопротивляясь,  Вера потела,  кричала, портила
воздух и старалась вонзить большущие зубы в руки лаборантов.
     - Верико - просто сука! - Нервно  сказал  Грегори  на второй или третий
день мучительных общений с обезъяной.
     -  Не  фамильярничайте!  - заметил  я. - Не хочу  вас обидеть, но  этот
колобус - ваш п-прямой п-предок.
     - А что, называть ее по имени-отчеству? - Не унимался Грэг.
     - Это идея, - обрадовался я. - Будем звать ее Верой Павловной.
     - Кто это? Ваша знакомая?
     - Не грубите, Грэг! Так звали героиню одного  из романов Чернышевского,
еще до Фрейда научившуюся копаться в своих снах.
     -  Может  быть, чтобы  легче  брать  кровь, вы  позволите  ввести  Вере
Павловне промедол, поскольку наша общая родственница?
     - П-приматы, как люди, очень быстро привыкают к наркотикам, - сказал я.
- Попробуем фентанил. К нему нет привыкания
     - Ваша вера в печатное слово,  БД,  потрясает. А почему  воры  пытались
несколько раз  взламать  двери операционных  и  вашего кабинета? Думаете, их
интересовала   ваша   переписка   с  иностранными   фирмами,   производящими
хирургическое  оборудование?  Они  искали  фентанил, как  ищут его постоянно
некоторые наши собственные лабораторные кадры,  в  том  числе и самые горячо
любимые вами.
     - Don't  judge yourself by what you do, but by the meaning you bring to
it, - сказал я. - Вы кончили, Грэг? Спустите воду и введите фентанил.
     Через  пару  дней  Вера  Павловна  или  ВП,  как  называла   ее  теперь
лабораторная публика, стала законченной наркоманкой.

     Больше всего Вере Павловне нравился Пол. Она умирала от любви к нему и,
казалось, вот-вот запоет "Сулико". Как когда-то осел  Гиви поджидал  у лифта
Горелика, ВП по утрам сидела в  кресле за письменным столом Пола, глухо урча
от  нестерпимого  желания  поскорее  увидеть его.  Однако  венценосный  Пол,
болезненно трезвый по утрам, никогда не снисходил до банальных заигрываний с
макакой.  Он  просто  не  замечал  ее,  даже  когда  она  влезала  на  стол,
заглядывала ему в глаза и ворошила остатки волос за ушами.
     Ближе к вечеру, когда Пол набирал нужную форму, выпив 400-миллилитровый
флакон "гравицапы", он спускался из царственных чертогов на лабораторный пол
и  позволял  себе несколько фамильярных  похлопываний по  жилистому заду ВП,
которая от этой ласки впадала в неистовый восторг.
     - Рука Пола на ее заду, что поц Федора (так звали третью обезъяну) в ее
влагалище, - нагло заявлял Горелик.
     ВП  благополучно перенесла переливание  "кумыса",  хотя почти  сутки мы
думали,  что  потеряем ее. Через  несколько  месяцев  мы опять  взяли  ВП  в
лабораторию,   чтобы  имплантировать  искусственный  желудочек.  Перестройка
набирала   силу.  Институт  перестали  финансировать,  и  содержать  обезъян
становилось все труднее...

     ВП начали готовить к операции.  За день или  два до этого Пол зашел  ко
мне в кабинет и, усевшись в кресло, неуверенно предложил:
     - Давай жахнем, Боринька. Мне привезли из Еревана бастурму.
     - Я не могу сейчас, Пол. П-прости.
     - Чуток!
     Что-то  в  его  интонации  заставило  меня  согласиться. Бастурма  была
потрясающей.  Острая и твердая,  как камень,  она, тем не  менее, в  течение
нескольких секунд исчезала во рту, тая на языке.
     - Выкладывай! - Сказал я после второй рюмки "гравицапы".
     - Видишь ли, Боринька, - туманно начал  он. - Я думаю Верико не следует
оперировать. Она еще очень слаба.
     - Не  дури, Пол! - я  вяло отмахнулся. - Мы не можем просто так держать
ее. Очень  дорого. Ты  сам знаешь. Нужна  отдача. А  с  желудочком  она  еще
п-послужит... Давай по п-последней. Я с-спешу...
     - Я могу взять ее к себе, - упорствовал Пол.
     - Куда? -  Не понял я. - Домой?! ВП?! Ты спятил, парень. Она перекусает
всех  и в к-конце к-концов  убежит, и надо будет опять звонить в милицию и к
пожарным, и платить им, как уже было не раз...
     - Это мои проблемы, Боринька. Я заберу Верико домой. Дети  будут рады и
станут заботиться о ней. Я обещал им, - стал пылить Пол.
     -  Не  могу  этого  позволить.  Колобус   стоит  больших  денег,  и  мы
д-должны...
     - Ничего  никому  мы  не должны, -  оборвал он  меня  и отпил  прямо из
широкого горла "цапы".
     - Этот почти колобус заслужил спокойную жизнь, а  ты опять тащишь ее  в
операционную. Возьми овцу...
     - Нет, Пол! - Промямлил я, понимая, какую обиду наношу ему.
     А  как втолковать,  что любой мой  промах может стать очередным поводом
закрытия лаборатории, которая все больше раздражает новую администрацию.
     Пол молча встал, взял початый флакон с "гравицапой" и вышел. Через день
ВП смоделировали инфаркт, но она вдруг стала загибаться на  столе, и тогда я
решил сразу  подключить соковыжималку. Нам  удалось вытянуть обезъяну. Через
несколько  дней, когда  ВП  стабилизировалась,  Горелик отключил  желудочек,
оставив  соединительные магистрали,  подшитые  к аорте и  левому  желудочку,
торчать под кожей, обтурировав их специальными антитромбогенными заглушками.
Перебинтованная  ВП  вновь разгуливала  по  Лаборатории,  норовя  каждый раз
усесться к Полу на стол.
     Пол, наконец, решил забрать  ее  домой  вместе  с магистралями, и  я  с
трудом  уговорил  его  подождать  пару  дней.  Он  согласился и,  выходя  из
кабинета, бросил:
     - Будет жаль, если с ней что-нибудь случится за это время, Боринька..
     - Не д-дури, п-парень! Тьфу-тьфу-тьфу! Надеюсь, у т-тебя легкая рука...
     На  следующий  день,  когда публика копошилась  в операционной,  готовя
оборудование к  очередному  эксперименту,  ВП, спокойно  сидевшая  в клетке,
вдруг  подчинившись мощному  эндогенному импульсу,  стянула наклейку с раны,
разгрызла фиксирующие лигатуры и рванула зубами аортальную магистраль. Когда
публика подбежала к клетке, ВП лежала в луже ярко-алой артериальной крови...
     - "Nobody Knows  --> The  [Author:D] Trouble I  Have Seen",  - боясь
взглянуть на Пола, я процитировал название армстронговского псалма.
     - We  will have  to expiate of our sins,  - заметила  Этери, подходя ко
мне.

     "Никто и не узнает, что стряслось со мной". Псалом (англ.)

     Дерьмовый сукин сын.

     "Просто сделай это" (англ.).

     "-  Разве ты  не знаешь, что выпивка -  это  медленная  смерть. - А кто
торопится?"

     Высшее общество.

     Ярмарки тщеславия.

     Эталоном лабораторной жизни.
     Придурок хренов

     Ты трахаешь, тебя трахают.

     Черт побери!

     Позвольте  заверить, что без  колебаний принимаю  оказанную  мне честь.
Благодарю  вас и горжусь этим, а более  всего - оказанным доверием.  Сегодня
моя  признательность выражена в словах, но постараюсь перенести  ее в дела и
поступки (англ.).
     - А как с Россией?
     Эти трахнутые заявляют: "Вам сначала надо выучить латышский!".

     На фига стараться правильно рулить, если едешь не по той дороге.
     Мне больно слышать это, Учитель!
     Смейся! Завтра будет поздно (англ.)
     Хорошо! Разойдемся и соберемся вновь, когда  сможем говорить по-русски.
Я первым покину вас.
     Ты никогда не выдумаешь пороха, Пол, и не получишь лабораторию!
     Проваливайте, черт побери!
     Вам никуда не деться от неприятностей
     Не дури, дорогая. Расслабься! Похоже, нам больше нечего терять...
     "Счастливый попрошайка" (англ.).

     "Только любовь" (англ.).

     Красный цвет, как свидетельство мастерства в кардиохирургии.

     Когда ты смеешься" (англ.).

     Займемся делом, джентльмены!
     "Меланхоличный бэби" (англ.).

     Я настолько уникален, что не каждому дано понять это.

     - Простите, старина.  Не жахнете со мной? Страсть, как выпить хочу... -
Спасибо. Я на службе.

     Почему ты здесь? Только что "Я чувствовал себя сиротой".

     В твоих руках сокрыта удивительная сила, подвигающая мужчин. - (англ.)
     - Позвольте угостить вас.
     - Присядьте. Похоже, у нас родственные души.
     Судите себя не за поступки - за последствия. - (англ.)

     Нам еще придется отвечать за грехи наши.



     Босс несколько минут яростно  кричал  на БД из-за  какой-то ерунды. Его
мат  разносился  по  офису, и персонал  ежился,  уткнувшись  в  компьютеры и
бумаги. Босс был суров и в гневе предпочитал матерные монологи.
     -  Ты,  в  правду,  что ли,  был  профессором когда-то? -  Спросил  он,
успокаиваясь.
     -  Я  уже объяснял  вам: "профессор" - старая кликуха, которую мне дали
когда-то в тюрьме...
     - Шутишь! - Не сильно удивлялся он. -  Никогда не материл  настоящих...
профессоров.
     - Меня трудно  обидеть... Ваш мат, адресованный мне, к-кажется попыткой
укусить с-себя за яйца. Если вам это  д-доставляет удовольствие, - улыбнулся
БД,   -  п-пожалуйста.  Состояние  перманентного  унижения  стало  таким  же
привычным, как для вас новый вседорожник или королевская яхта.
     - Ты же знаешь, я теперь не пью... и придерживаюсь диеты.
     - Деньги, как навоз: если не разбрасывать, толку никакого, - сказал БД.
- Вам ведь х-хочется иногда съесть пельменей,  запить  их водкой  и заняться
любовью с грязной девкой, вместо привычных устриц, дорогого шампанского и...
     - Не знаю... Когда хочется - иду и делаю то,  что хочется.  Стандартная
мораль не для меня
     -  А  вот Лев Толстой, перетрахавший всех девок в окрестных  деревнях и
п-принявшийся  за  жен  местных  п-помещиков, усердно  морализаторствовал  в
поздних статьях и клялся в любви жене, перестав  писать романы. В отличие от
вас,  он до смерти боялся умереть.  Мысль  о собственной смерти казалась ему
настолько кощунственной, что занимала все время и силы.
     -  Не может  быть?!  - Удивился  Босс, словно  никогда  не кончал самый
престижный вуз бывшей лучшей страны, отложив телефон в сторону.
     -  А  Достоевский, хоть был  безбожником и заядлым игроком, выступал  с
проповедями  на  религиозные  темы   и  тоже  любил  поговорить  о   высокой
н-нравственности:  "Царство Божие  внутри нас!". А  Некрасов,  обличавший  в
прекрасных поэмах тяжелую долю  крестьян  в пореформенной Руси, мог запросто
проиграть пару-другую своих крепостных в к-карты...
     - Почему прощают писателю все,  но не  прощают бизнесмену даже малейшей
ошибки, норовя засудить, отобрать нажитое, убить? - Босс стоял у окна, глядя
на танкер, ставший под погрузку.
     - П-потому,  что страной и бизнесом,  -  вещал  БД, - должны  управлять
образованные люди. Чтобы сегодня разумно и гибко управлять Латвией, привычно
кусающей  себя за яйца, надо прочесть Чехова, и не потому, что талантлив и в
Латвии  нет  писателей подобного  класса, а  потому,  что гений и тоньше,  и
точнее  всех  чувствовал  страну  и ее жителей,  и очень верно  предугадывал
надвигавшиеся события, описывая их  не  чудовищно и  абсурдно, как  нынешние
литераторы, а доступными всем  аллегориями без секса,  крови и убийств: стук
топора за  сценой, как в "Вишневом  Саде", малозначащие реплики героев, звук
лопнувшей  струны  или  висящее  на  стене  ружье...  Надо  прочесть  романы
Достоевского, обоих Толстых,  Хармса, Уиллиса, Кафки, Хэмингуэя, Фолкнера...
Этот  п-перечень  кажется  мне  бесконечным.  Латвии,  как  и  России,  надо
взаимодействовать  по всему миру  с хорошо воспитанными  л-людьми... такими,
как я...
     -  Если  все  это  надо прочесть,  то когда  же  заниматься бизнесом? -
Спросил  Босс.-  Нет!  Ты  не  прав...  Бизнес  требует  жесткости  и умения
предвидеть  события,  которые  никак не  зависят от  количества  и  качества
прочитанных книг. Вся  эта ерунда  о прогнозировании на  основе исследований
фундаментальных  свойств  товара, политических и  экономических  событий,  о
которых ты твердишь последнее время, ничего не стоит.
     - Вы  пользуетесь своей библиотекой, как  евнух гаремом, - сказал БД. -
Однако, возможно, вы правы, потому что для того, чтобы продать контрабандный
состав с  дизельным  топливом  достаточно  прочесть  лишь  некоторые  статьи
Уголовного Кодекса.
     -  Заниматься  контрабандой горючего стало так  же тяжело,  как  мойкой
окон, - Босс улыбался, глядя на БД. - Я давно ушел из этого бизнеса.
     -  То,  чего добились вы,  Босс,  заработав  миллионы, лишь исключение,
п-подтверждающее правило. Тот, кто просто ищет миллионы, редко их находит.
     - А кто не ищет - не находит никогда! - парировал Босс
     - Все равно,  наличие  денег  не заменяет культуры, - сказал БД. - Вы и
ваши  друзья  -  придурки-богачи.  Они  уверены,  что  только  н-нувориши  и
малограмотные  чиновники,  продажные   и  бесстыдные,  должны   с-составлять
VIP-круг, в  котором нет места  т-таким, как  я, и в котором вы все бездарно
толчетесь, устав от еды, выпивок, девок и развлечений.
     - Ну, ты садист, - обиделся Босс.
     -  А  к-как  вы  хотели?  К  гвардейцам  с ружьями, что  охраняют забор
компании и Большой дом, я подхожу с другими мерками...
     -  Сегодня талантливыми людьми, такими, как ты,  не добившимися успеха,
вымощена вся Рига.  Сколько  их роется в  мусорных ящиках, болея и  умирая в
подворотнях и на чердаках? - Спросил Босс.
     -  В  отличие от  многих униженных  и придавленных обломками рухнувшего
Мирозданья, я выполз из-под руин. Да. Но совсем  в другой стране, не нужный,
старый,  без  профессии, без знания языка, без связей, и с орденом Трудового
Красного Знамени, который мне втюхали в Кремле за совершенно ненужные теперь
заслуги...
     - Пойми,  когда султан  посылает корабль в  Египет за благовониями, ему
плевать, хорошо или худо живется корабельным крысам?
     - Б-браво, Босс!



     Пересаживаясь поздним вечером на  троллейбус, идущий к дому, БД  увидел
группу людей, безжалостно избивавших ногами прохожего. Человек не реагировал
на удары и молча сидел, привалившись спиной к урне.
     Что вы д-делаете, мальчики? - Спросил БД, подходя.
     Те будто ждали и, прекратив избиение, уставились на него.
     - Че те, хмырь? - Спросил один, внимательно разглядывая БД.
     - Вы убьете его, если не остановитесь.
     -  Иды, генацвалэ, иды. - БД повернулся, отыскивая взглядом говорившего
грузина, но тот спрятался за спины.
     Было темно,  несколько  женщин  и  мужчин,  стоявших  на  остановке,  с
любопытством наблюдали за происходящим.
     -   Я  врач.  Позвольте  посмотрю  его,  -  миролюбиво   сказал  БД  и,
протиснувшись,  подошел к сидящему. Парень был пьян, но ничего  серьезного с
ним, похоже, не было.
     -  Если с-сейчас  не вызвать "скорую п-помощь", он умрет  и у вас будут
неприятности с полицией. - БД почувствовал, как парни напряглись.
     - Не надо было про полицию, - с запоздалым сожалением подумал он.
     -  Дай  этому  козлу,  Витюн! -  Сказал  один из них,  и БД  в отчаянии
повернулся  к  нему, демонстративно  подставляя  лицо под  удар.  Он  успел,
однако, заметить высокого пожилого  мужчину в приличном пальто, темных очках
и  темной  шерстяной   шапочке   на  голове,   неприятно  контрастирующей  с
интеллигентным лицом
     - Ладно! Поехали! - Решили вдруг они и пошли к машине.
     БД  вздохнул,  подошел  к избитому,  который  успел сползти на  землю и
теперь лежал на боку, подтянув колени к подбородку. Он  помог ему подняться,
и спросил, не очень рассчитывая на ответ:
     - Доберетесь домой?
     - Доберусь, - внятно ответил парень и растаял в темноте...
     БД отправился на троллейбус.
     Через несколько остановок в пустой салон заскочил один из тех парней:
     - Как твоя кликуха, доктор? Счас выйдем на остановке, поговорить надо.
     - Н-не собираюсь.  Выкладывайте прямо здесь. - БД трясло, будто в  руки
ему дали отбойный молоток.
     Троллейбус остановился.  Двери  шумно отворились, и парень  потянул  за
рукав:
     - Пошли!
     "Если остальные едут следом, мне конец",  - подумал  БД и внезапно, без
замаха  коротко  ударил парня твердым носком башмака  в нижнюю треть голени,
стараясь попасть  в кость. Он знал,  что сила удара  не играет большой роли,
главное  резкость и точность. Надкостница здесь очень болезненна, потому что
защищена лишь  тонким слоем  кожи, и  образующаяся  поднадкостничная  (так?)
гематома вызывает нестерпимую  боль.  Парень  дико  заорал  и  согнулся.  Не
ожидая, пока тот созреет для ответных действий, он ударил ногой в пах.
     - С гематомой мошонки он  будет  спокойнее, -  размышлял БД,  втаскивая
парня на сиденье. Пьяный пассажир услужливо помогал, заглядывая в глаза:
     - Ну ты даешь, мужик! Не забздел... Молоток.
     -  С-спасибо! Приглядите  за  ним.  Я  выхожу  сейчас.  -  БД вышел  из
троллейбуса и быстрыми шагами направился к дому.
     Когда он понял, что в большом  темном "Ford Taurus", который только что
миновал, сидят те самые парни, бежать было поздно.
     -  Где  Витюн, падла? -  Донеслось до  него через приспущенное окно. БД
приостановился,   будто   решил  принять   участие  в   дискуссии  о  судьбе
неизвестного Витюна, но, опомнившись, опять зашагал дальше. Он прошел метров
сто, все больше умирая от страха, когда его нагнал автомобиль.
     -  Садыс машина,  генацвалэ! Падвизем!  -  Голос с грузинским акцентом,
ударявший по всем гласным, был на удивление миролюбив.
     БД продолжал идти по  тротуару, не реагируя.  "Форд"  медленно двигался
следом. Так  вместе  они продвинулись  еще  метров на  сто,  а  потом, резко
заурчав двигателем,  машина перегородила дорогу. Он  обреченно  остановился,
готовясь наделать в штаны и понимая, что сейчас произойдет что-то ужасное.
     Ему показалось,  что  подобное  с  ним  уже  было.  Память  молниеносно
перелистывала страницы, пока не  остановилась  на нужной, и он  увидел  себя
семнадцатилетним  студентом-первокурсником,  покорно  стоящим  на  Лиговском
проспекте перед группой неизвестно откуда появившихся людей.

     Конец пятидесятых. Осень.  Четыре утра. Мелкий  противный ленинградский
дождь. Я возвращался  после ночного  концерта в  Смольнинском педагогическом
институте, где мы играли впятером: барабаны, фортепиано, контрабас,  тромбон
и  саксофон. Студенты-лабухи впервые взяли меня с собой на ночной концерт, и
я лез  из кожи, чтобы закрепиться в бэнде, дуя в  старенький циммермановский
тенор-саксофон,  сделанный  еще до революции и  попавший  неизвестно  какими
путями в институтский профком.
     Все музыканты, за исключением  тромбониста,  выгнанного за пьянство  из
профессионального  оркестра,  учились вместе со  мной  на старших  курсах  в
Первом  медицинском.  Меня  не  слишком интересовали деньги,  но возможность
играть  с  хорошими  музыкантами,  импровизируя  перед  восхищенной публикой
чужого, почти целиком женского института доставляла мне наслаждение. Я готов
был дуть в саксофон  часами. Наступали  мгновения,  когда все мы становились
одним  существом,  свободным, немного анархичным, прекрасным и  бесконечным,
как  сам  джаз...  В такие минуты наши поношенные  профкомовские инструменты
воспроизводили  что-то   большее,  чем  мелодия:  технически  немыслимое  по
сложности, необычное и невероятное по  тембру, что на студенческих концертах
в  "большой  аудитории"  Первого   Меда  извлечь  из  наших  дудок  было  бы
невозможно. Это называлось играть между нот...
     -  Здорово,  фраерок!  - Мирно сказал один из них.  -  Куда канаешь так
поздно?
     - Я с-с-с-студент,  -  с трудом  выговорил я.  -  Иг-г-грал  в бэнде  в
С-смольном ин-нституте. В п-п-ервый р-раз.
     Мне тогда почему-то казалось, что если в первый  раз, то  тогда  не так
страшно или не так больно.
     - Башли есть?
     - Есть! - Выдавил я из себя и полез в карман за деньгами.
     Мне вдруг до смерти захотелось рассказать этим совершенно чужим людям с
Лиговке о себе.  О  том, как прекрасно  я играл сегодня в Смольном, как буду
играть  в  следующую  пятницу,  какой  я   умный,   добрый  и  хороший,  как
замечательно умею шутить и что весь институт от этого фигеет и повторяет мои
хохмы.  Я твердо верил, что, выложив  им все  эти обстоятельства, непременно
спасу себя, потому что знал: если  они заберут у меня  деньги и саксофон, то
непременно убьют, чтобы скрыть следы.
     - А это че у тебя под мышкой, чувак?
     Я принялся судорожно развязывать неподдающиеся тесемки мешка.
     - Не дыбай шнифтами! Дай сюда!  - Парень  вырвал мешок и, покопавшись в
карманах брюк, достал финку. Я понял, что теряю сознание, и хотел заорать на
всю Лиговку, прежде чем в меня воткнут нож, но не смог издать и звука.
     Мужик  между тем  вспорол  мешок  и  вытащил саксофон, который в слабом
свете редких фонарей засветился тусклым свинцовым блеском.
     - Лабух что ли? - удивленно спросил он. - А трекал, что  студент... Или
мудло трясешь?!
     У меня  вдруг что-то произошло  с  голосовыми связками и, совершенно не
заикаясь,  быстро и  четко  я выпалил  этим людям  всю  историю сегодняшнего
вечера.
     - Тогда не лимонь понты, взлабай! - согласился кто-то из них.
     Я вставил трость в загубник и поднес инструмент к губам.
     -  Что  вам  сыграть? -  Спросил  я,  а пальцы  и губы  стали  привычно
нащупывать первые джазовые каденции.
     - Сыграй че хошь.
     "Джо  Сэмпл  им  понравится,  -  подумал  я.  -  Не  Мурку  же  дуть  в
тенор-саксофон на ночной Лиговке."
     Я начал импровизировать  на тему "Free Yourself", мучительно вспоминая,
кто сказал, что блюз - это когда хорошему человеку плохо.
     - Ладно! Хватит! -  Распорядился мужчина, который до сих  пор молчал. -
Где живешь?
     - У П-п-пяти Уг-г-глов, н-н-на З-з-загородном...
     -  Забашляй  ему, Егор! - распорядился  молчаливый.  -  Стопорни тачку.
Пусть канает... Без него головняк.
     Подошла машина. Кто-то сунул мне в руку деньги. Ошалевший  от  счастья,
я, вновь с трудом продираясь сквозь спазмы, сумел выговорить:
     - Х-хочу пригласить  вас всех к  себе  д-домой  на  ужин... на  завтрак
п-прямо с-сейчас. Б-бабушка б-будет р-рада... она ж-ждет...
     -  Не кроши батон, лабух! Вали! - Подвел кто-то итог  встречи и толкнул
меня  в машину,  и  я,  счастливый,  зажав  саксофон  между колен,  принялся
излагать шоферу историю своего спасения.

     - Говори,  куда  Витюна  дел, сука? -  раздраженный голос вернул его  в
сегодняшнюю действительность. Парень-гигант двинулся на БД.
     -  М-мальчики! Какой  Витюн? -  БД медленно возвращался  из  Ленинграда
пятидесятых в рижское предместье девяностых.
     Гигант не стал продолжать дискуссию и без предупреждения направил кулак
в  лицо,  норовя вколотить очки прямо в глазницы. БД с  трудом  увернулся  и
посмотрел на остальных. Те молча наблюдали.
     -  Боюсь,  вы ошиблись! -  затянул он, обращаясь к грузину,  невысокому
худому мужичку средних лет  в огромной фуражке. - Я долго жил в  Тбилиси. Мы
почти земляки с вами.
     Неожиданный  боковой удар парня-гиганта достиг цели.  Все засверкало  и
закружилось.  БД поднес руку к  лицу,  чтобы убедиться,  что  мелкие кусочки
стекол  от очков действительно  застряли в коже, и  заметил,  как  отошел  в
сторону  почти интеллигентный мужчина в темных очках и шерстяной  шапочке, и
тут же получил второй удар. Кулак  попал  в нос,  и вместе с резкой болью он
почувствовал, как мучительно зачесалась набухающая  слизистая носовых ходов.
Рот наполнился соленым и горячим.
     От жалости к себе сердце БД стучало уже где-то в горле, мешая дышать, а
настойчивый великан опять молча шел на него.  Он напрягся, поджидая парня и,
когда тот  приблизился, неожиданно резко повернулся на одной ноге и, набирая
скорость вращения, поднял другую, чтобы нанести удар в лицо. Он не рассчитал
роста парня, и нога попала тому куда-то в плечо.
     "Какого  черта  я  вмешался  в  их  драку  на  остановке?  -  Мелькнула
запоздалая мысль, пока он поднимался с асфальта. - Стилистически очень плохо
поставленный  спектакль абсурда. Интересно, кто  этот  сукин  сын  режиссер,
который должен умереть в  актере,  как  любил говорить Немирович-Данченко? А
если я не тот человек, кто занят в спектакле и  собирается достойно украсить
его собой?"
     Но  тут до него дошло, что спектакль выстроен не режиссером-самоучкой и
что  парни действуют строго  в соответствии со  сценарием и в пьесе  этой он
главное действующее лицо...
     - Батоно Бориа! - Услышал он вдруг спокойный голос  грузина  в фуражке,
похожей на поднос. - Знаиш, за что тэбиа бют, дарагой? Знаиш, знаиш!
     БД  удивленно   молчал,  а   голос  продолжал   вещать  с  раздражающим
спокойствием, будто никто вокруг и не помышлял избивать его:
     -  Па-харошему   нэ   хатэл,   па-плахому   палучылас...  Сколко   тибэ
званилы-званилы,  дэнги  предлагалы,  дэвушэк, хату...  Тэпер бэри  вэшички.
Растов  эхат нада.  Тэбиа ждут. Паработаиш там  нэмнога  с  органами,  патом
атпустиат...
     БД  никогда не  предполагал,  что  ярость  может быть такой  неистовой,
гасящей врожденные рефлексы  самозащиты. Забыв о страхе  и боле, он двинулся
на ненавистный  голос, стремясь поскорее добраться  до  фуражки-подноса,  не
обращаая  внимания  на сыплющиеся удары... Он  успел вцепиться  в  фуражкино
горло,  но чей-то  мощный  кулак  остановил  его и  опрокинул  на землю.  Он
перестал  видеть. Нос  отчаянно чесался. Он  прикоснулся к лицу: руки, сразу
став липкими от крови, не находили привычных очертаний.
     - Атверка пад сыдэным, Касой.  Толка астарожна, друг. Савсэм не убэй! -
Донеслось до него.
     "Пожалуй, Немирович был  неправ:  режиссер,  поставивший  этот  ужасный
спектакль  прямо  на  мокром асфальте, останется  жить,  а мне, как  актеру,
придется умереть в главном герое, - медленно размышлял БД. - Грязные свиньи!
Значит  они не  расстались с  идеей заставить меня потрошить людей. Теперь -
силой. Столько  лет  прошло. Зачем я им такой старый и бездарный, и  как они
нашли меня?" -  Он увидел, что лежит на земле, как тот парень возле  урны на
автобусной остановке, не реагируя на удары и не защищая лицо.
     "В каждого, в вас  тоже, джентльмены, - думал он,  вслушиваясь в глухой
стук чужих башмаков о собственное тело и почти  не чувствуя  боли, - Господь
заложил     задатки     художника,     музыканта,     писателя     и    даже
ученого-естествоиспытателя.  Чехов  писал: чем выше  в  своем  умственном  и
нравственном развитии человек, тем он  свободнее,  тем  глубже и  насыщеннее
событиями его жизнь и тем большее удовольствие она ему доставляет... Как мне
сейчас... - Он сумел улыбнуться.  Услышав хруст, определил  умело: - Похоже,
ломаются кости лицевого скелета,  - и тут же почувствовал, как тупой предмет
с  трудом  продирается  сквозь  брюшную   стенку,  обжигая  внутренности,  и
останавливается в подпеченочном пространстве тяжелым горячим булыжником.
     -  Хватит,  мальчики! - донесся до  него чей-то интеллигентный окрик и,
теряя сознание, услышал  он вечные строчки из "Послания к Коринфянам":  "Ибо
знаем, что, если земной  наш дом будет разрушен, мы  имеем строение от Бога,
дом нерукотворенный, вечный на небесах...".

     БД  все  больше  отдалялся  от  места  на  мокром  асфальте  в  Рижском
предместье, где осталось лежать его  тело. Теперь он  плыл кролем по быстрой
четвертой дорожке бассейна у "Трех Углов" в Ленинграде,  выступая за сборную
курса. Болеть за него пришел почти весь Первый Мед и все они орали сверху:
     - Бэрэлэ! Бэрэлэ! Рыжий! Рыжий!
     Он  старался,  хотя  вскоре  понял,  что  взял  слишком  быстрый  темп:
"Господи! Я забыл на какую дистанцию этот чертов заплыв. Если на сто метров,
я  выдержу,  а если  на  четыреста,  мне  конец".  -  Но  крики  сокурсников
подстегивали,  не позволяя снизить скорость. Он не успевал набирать в легкие
воздух,  и  дефицит  кислорода постоянно  нарастал,  увеличивая  тахикардию,
накапливая молочную кислоту в обезумевших от побоев и нагрузок мышцах.
     Дорожка, по  которой он плыл, стала бесконечной. Позже  он  понял,  что
плывет один: соседние дорожки  были непривычно пусты. Ему захотелось поднять
голову и посмотреть по сторонам, но выкрики с трибун гнали вперед. Теперь он
плыл в  открытом бассейне в Тбилиси. Была зима: он понял это по  клубам пара
над  поверхностью воды.  На  соседних  дорожках  игроки  в  водное  поло,  в
темно-синих  шапочках с  твердыми  дырчатыми  наушниками,  перекидывали друг
друга мячи. Несколько мячей попали ему в лицо, но он не почувствовал боли...
и обиды, и не очень удивился.
     Он миновал игроков и  опять плыл в бесконечном бассейне, подбадриваемый
криками. Усталость исчезла вместе с одышкой, сердцебиением, страхом и болью.
Он втянулся в  привычный ритм, позволявший когда-то  проплывать  по  два-три
километра ежедневно. Он понял, что гонит его вперед странная, неведомая сила
и что там его ждут.
     Он почувствовал, что  плывет в  открытом  море:  теплая  соленая  вода,
попадавшая в рот, пахла йодом  и солнцем. Он плыл без усилий: ему  казалось,
что тело, утратившее вес, просто движется вместе с прибоем.
     "Я  же  Водолей!"  -  вспомнил он,  чувствуя, что все реже всплывает на
поверхность. Глубокая вода неудержимо тянула в себя. Он вздохнул, готовясь к
очередному погружению, и вдруг увидел любимую  бабушку: она сидела  в старом
ленинградском кресле, обитом плотным  вельветом с  кожаными подлокотниками и
улыбалась,  держа  в  руке янтарный  мундштук  с плоской  вонючей  сигаретой
"Прима".
     - Женичка! - Заорал он. - Я сейчас! Только выйду из бассейна!
     - Нет, нет, Боринька! Плыви! Я подожду.
     -  Я  так рад, что с-снова вижу тебя,  -  сказал  БД,  продолжая  плыть
кролем. - Когда позвонили и сказали, что ты умерла, не смог найти в себе сил
приехать на похороны. Мама поехала одна... Прости...
     -  Ты  опять  чего-то  испугался.  Мне  тебя  не  хватало  тогда...  на
похоронах...
     - Женя! -  С укором сказал он. - Не с-сыпь соль. Я  и так  все эти годы
мучаюсь  и казню себя  за это.  Ты  прекрасно знала,  как я тебя  любил, как
ревновал ко всем и мучился от этого. Ты была лучше всех...

     - Гамарджоба,  Боринька!  -  Пол приветливо  махнул  рукой и привстал с
кровати, придерживая рукой дергающиеся магистрали соковыжималки.
     БД  увидел,  что  камера Полова  искусственного  желудочка  работает  с
максимальной  нагрузкой, полностью  замещая работу собственного  сердца. Это
было редкое  и  приятное зрелище, потому что в большинстве случаев экскурсии
мембраны осуществляются очень вяло.
     -  Хай,  Пол!  - Крикнул он в ответ.  - Погляди,  как гуляет мембрана в
твоей соковыжималке.  Продуктивность разгрузки не меньше 80%, а ты,  дурень,
говорил: "Отключи, отключи!"
     - А я и сейчас прошу тебя, Боринька, отключи!
     -  Пол! Помнишь,  сколько  раз ты ошибался? Но  ни разу не  пришел и не
сказал: "Извини".
     - Это тебе, Боринька, казалось, что ты был прав. Ни мне,  ни другим так
не казалось.
     - Почему  никто из вас  никогда не говорил  мне об этом?! - Заорал  БД,
пытаясь остановиться.
     - Ты не слышал...
     -  Не  дури, Пол!  Ты  хотел  пришествия Гамсахурдии  сильнее  всех. Ты
надеялся, что с его  приходом тебе легко и просто будет  занять  мое место в
лаборатории. Ты заразил остальных ожиданием социальных перемен.  А гвардейцы
Гамсахурдии выстрелили в тебя.
     - Но ты-то, ведь ты спас меня, Боринька
     - А ты хотел, чтоб  я дал тебе умереть? Смерть - не расплата... даже за
самые  большие  грехи... Глядя  в прошлое, я все больше  понимаю:  причинять
людям зло так же опасно, как делать слишком много  добра.  - БД улыбнулся. -
Лярошфуко, тот, что на девчонке умер... Он-то знал, что говорить...
     - Я тоже  умер, - сказал Пол, привычно поправил держалку искусственного
желудочка и добавил:
     Я не знаю, Боринька, кто поджег лабораторию... Детьми клянусь!

     -  Зай  гезунд,  Бэрэлэ!  -  Их  вечная  и   верная  домработница  Хава
Смирнитская,  по   прозвищу   Манька,   пятидесятилетняя   старая   дева  из
интеллигентной   еврейской   семьи   в   Полтаве,   похожая  на   профессора
консерватории, укоризненно смотрела на него через приоткрытые двери кухни.
     -  А что  я говорила,  ребенок! Ты опять забыл про котлеты, оставленные
вместе с гречкой в кастрюльке, завернутой в газеты и бабушкин плед.
     - Маня! Я не ем рыбные котлеты. Ты же знаешь.
     -  Эта девка-гойка, которую ты тайно  водишь в  дом уже который раз, не
нравится мне. Похоже, всем дает... Я собралась звонить бабушке на дачу, чтоб
порадовать ее твоей всеядностью.
     -  Ты  спятила, Манефа! Это Инна.  Ее папа -  тот  красивый  генерал  с
лампасами на штанах, что нравится тебе. Твой приятель, хромой майор с усами,
- его подчиненный. А теперь звони бабушке, старая сука!
     Между  ним  и  Манькой была разница в 25 лет. Ему  иногда казалось, что
меньше,  иногда  -  больше.  Она  была  его  первой  женщиной -  с  длинными
еврейскими ногами и коротким юным туловищем, не знавшим родов.
     "Я уже никогда не узнаю, чью команду она выполняла, совращая меня  в 16
лет: бабушкину или мамину, - подумал БД, - когда однажды среди ночи пришла в
мою  комнату и  старательно,  без  страха  быть  застигнутой врасплох, будто
готовила очередной обед, научила первым сексуальным премудростям."
     -  Форель  считал, что  в  любви  позволено все,  - объясняла  она.  -.
Сексуальные  контакты не терпят прямолинейности и  традиционализма.  Поэтому
вспомни, Бэрэлэ, чему я тебя только что  научила, разбуди фантазию, соберись
с силами еще раз  и... делай со мной,  что хочешь.  Опыт  и мастерство здесь
приходят только с годами...
     Занятия  в  сексуальном университете, в  котором  ректором,  деканом  и
преподавателем служила Манька, продолжались несколько  месяцев. После Маньки
ему перестали  нравиться девчонки-школьницы. Его стали интересовать взрослые
замужние  женщины.  Но только Манька иногда позволяла  ему  заняться с собой
любовью, всякий раз приговаривая:
     - Только не мастурбируй в одиночку, ребенок. Станешь плохим любовником.
     Однажды ночью, после очередного урока, она заявила:
     -  Мне  кажется,  ты  проявляешь  завидное  непостоянство  на   пути  к
достижению жизненных целей.
     - Маня! Зачем тебе этот чертов майор? Он хромает и плохо пахнет.
     - Дурачок. В мужчине это не главное.
     - А что главное? Постоянство в достижении жизненных целей?
     -  Майор сегодня может себе  позволить все.  Он  свободен.  Свободен от
обязательств,  ответственности. Даже  слепому  видно, что он не состоялся ни
как офицер, ни как глава  семьи, ни как любовник. Я  понимаю, что именно это
последнее интересует тебя больше всего.
     - Зачем ты тогда пускаешь его в свою постель?
     -  Мне  его  жалко.  Но  еще  больше мне  жаль  себя.  Я  ведь тоже  не
состоялась. Сначала  эта проклятущая война,  потом смерть  брата, которого я
любила совсем не сестринской любовью...
     Она замолчала.
     - Помнишь, Маня, давным-давно ты показывала  мне  куру,  приготовленную
для супа, живот  которой был набит яйцами: от мелких, как лягушачья икра, до
почти готовых, с мягкой скорлупой... Эта чертова курица с кучей яиц внутри в
последнее  время не  дает мне покоя...  Я  постоянно стараюсь  пристроить ее
куда-то...  Встроить  в еще  несуществующую модель  консервации  органов или
выстроить саму модель по примеру этой куры...
     - Ты сможешь, ребенок... Господь наградил тебя всем, -  сказала Манька,
думая  о чем-то своем. - Кроме здоровья, ума  и  привлекательности,  он  дал
множество  талантов,  которые  так  настойчиво  развивала  твоя  бабка.   Ты
прекрасно   играл,   и  все   думали,   что   ты   станешь   непревзойденным
пианистом-исполнителем, но ты, прямо как на грузовике, въехал в этот гнусный
джаз и перестал серьезно заниматься музыкой.
     -  Маня! Джаз на какой-то  момент стал  моей жизнью, хотя  я  прекрасно
знал,  что эта музыка в нашей  лучшей  дремучей стране будет еще десяток лет
под запретом. Я  бы  никогда  не  расстался  с ним, как  пианист, если бы не
услышал, как играет Мишка Брусиловский,  тот  самоучка из ресторана "Нарва".
Мне так было никогда не сыграть, несмотря на технику.
     - Дурень! Ты играл  в сто раз лучше Мишки!  Он был и остался тапером. И
он, и вся округа  знали это. Единственная вещь,  которую  он хорошо играл  -
"Take the "A" train". Что на тебя нашло тогда? Почему ты ни разу не завернул
в "Нарву", чтоб еще раз послушать его? Кто держал тебя за руки, не подпуская
к кабаку, где даже официанты доплачивали за твою игру?
     - Я был там... Несколько раз слушал Мишку... Не знаю...
     - А теннис, ребенок. Почему ты бросил теннис? Опять оказалось, что...
     - Попридержи рот,  старая кошелка.  Не забывайся...  Я давно профессор.
Написал кучу книг. Создал школу...
     - И клиническую хирургию, где тебе  прочили прекрасное будущее, ты тоже
бросил...
     -  Я не бросил. Меня вынудили обстоятельства.  Они, похоже, все хотели,
чтобы я ушел, потому что слишком хорошо... оперировал. Кто согласится  такое
терпеть? Я  ушел в  трансплантологию. Это было как любовь к джазу и теннису,
только более сильная и  мучительная.  Я надеялся,  что после  первых удачных
пересадок сердца  человеку, сделанных Барнардом в захолустной  Южной Африке,
смогу доказать возможность выполнения подобных операций в нашей блядской, но
чудесной стране.
     -  Ты  лучше  меня  знаешь, ребенок,  что  из  этого  вышло. Ты  всегда
опаздывал.  Нет.  Ты  слишком спешил.  И с джазом, и с пересадкой сердца. Ты
хотел быть  первым, как-будто не знал, что  страна, изнурявшая себя,  на все
новое всегда говорила "нет".
     - Неважно, Маня, спешишь ты или опаздываешь, когда тебя не ждут...

     Берега давно не было видно. Он посмотрел на  себя, энергично  плывущего
кролем в теплой голубоватой воде, и ничего не увидел: тела не стало,  кругом
было  море...  Он  перешел  в  новое агрегатное  состояние.  Ему  захотелось
оторваться от поверхности вод, и он тут же понял, что парит в воздухе, и что
он опять молод  и умен, и что  теперь он может все, и что его желания,  даже
самые   невообразимые,  выстроились  в  ряд   и  только  ждут   команды.  Он
почувствовал такое нестерпимое, всепоглощающее любопытство к этому странному
миру,  к  своему  состоянию,  своим   еще  не   изученным   возможностям   и
способностям, к неожиданным нездешним знаниям, которые уже открывались перед
ним, что не стал противиться и перестал грести...
     Лишившись телесной оболочки, бесплотный БД стал воспринимать окружающее
пространство,  как  информацию,  как  самого  себя... Он  теперь  знал,  что
информация - это не знаки на бумаге или слова,  пусть  даже произнесенные...
Это  события,  простирающиеся  из прошлого  в  будущее,  которые никогда  не
закончатся,  потому что не имеют начала. Он  сам  теперь был информацией, ее
носителем и  потребителем.  Он  стал  сообщением,  репликой,  морем,  сушей,
пространством,  вселенной  и чем-то  еще, большим, чем вселенная... Он  стал
Мирозданьем.
     - Значит, можно формировать  будущее! - подумало то, что осталось от БД
и очень удивилось,  и  тут  же вспомнило умницу Лемма: "Мир  нужно изменять,
иначе он неконтролируемо начнет изменять нас"...
     - Господи! - размышляла его проницательная душа. - Неужто надо откинуть
сандали, чтобы появилось  желание посмотреть на вещи с другой стороны, чтобы
воспринять Мировой разум и включиться в него? Разве  нет другого  пути? - Он
перемещался во  времени  и  пространстве,  ощущая, как  жалкое  и  мятущееся
существо по имени БД растворилось в Мирозданье и исчезло...

     -  БД! -  услышал он  и,  обернувшись,  не сразу рассмотрел  в  сумраке
придорожной корчмы  двух молодых  грузин, сидевших  в углу  за низким столом
толстого  дерева.  Забытый запах молодого вина и  горячего хачапури закружил
голову.  Он  ухватился рукой за косяк,  успев подумать, как нестабилен  этот
мир, и, сильно втягивая наздрями ресторанный воздух, двинулся к столу...
     -  Здравствуйте, БД! -  сказал Зураб. - Вот присоединился к Зяме...  Он
тут такие припасы сделал, поджидая вас, что впору открывать институт.
     -  Здравствуйте,  БД! -  Зяма,  толстый, как  всегда, только  с сильным
запахом недавнего пожара в одежде, радостно смотрел на него и улыбался...
     - Давно вы так сидите, мальчики? - не очень удивился БД.
     - Ну,  почти  все время,  - сказал Зураб и,  подумав,  добавил: - Здесь
время течет незаметно, как вода в реке на равнине.
     - Китайцы говорят,  если долго  сидеть  на берегу  реки, можно  увидеть
проплывающий труп врага... Вам никто не попадался? - Улыбнулся БД.
     - Пол здесь никогда не проплывет, - сказал Зураб, не глядя ему в лицо.
     - Хотите  посмотреть склад?  - Просил Зяма, поднимаясь.  - Там  у  меня
приготовлено лабораторное оборудование для вас.
     - Моица, Зяма! - сказал Зураб. - Подожди... Я знаю, что вас интересует,
БД, - и замолчал, давая ему возможность увидеть все собственными глазами...

     Маленькая  комнатушка  в  институтском   вивариуме.  Несколько  человек
лабораторной  публики,  сильно  траченных  временем  и  нищетой,  вошедшей в
привычку.  Они говорили о  чем-то,  негромко и устало. Зазвонил телефон.  Он
звонил частыми тревожными звонками  междугородной, но никто не хотел снимать
трубку. БД тоже не хотел, потому что чувствовал беду, как чувствовала ее вся
публика.
     - Горелик!  -  Сказал БД  ватными губами, зная, что тот не слышит  и не
видит его. - Ответьте, пожалуйста!
     - Лаборатория!  -  привычно  сказал Горелик  в трубку и  замолчал.  Они
смотрели на Горелика и ждали долго, пока он положит трубку на рычаг...
     - Зураб умер  вчера в Москве.  -  Горелик  уставился на  редкую публику
белыми глазами, будто  на  зрачках  вызрели катаракты.  Кто-то подставил ему
стул. Он сел и замолчал.
     БД не выдержал:
     - Давайте, Горелик! Говорите! Мочи нет... Хотите, чтоб я вас стукнул?!
     - Хочу, - сказал он и заплакал, смешно засопев носом.
     Зураб  шел  ночной  Москвой  с   очередной   подружкой.  Их   остановил
милицейский патруль,  привязавшись к зурабовой внешности.  Когда  они начали
бить его прямо на улице, он сорвал  фуражку с головы одного из  этих сукиных
детей...  Они отвезли его в отделении там продолжали с  упоением избивать, а
утром  перевезли в вытрезвитель. Он был очень плох. БД  это видел:  огромная
внутричерепная  гематома  давила  на  мозг,   вдалбливая   ствол  вместе   с
дыхательным центром в позвоночный канал... К вечеру "скорая" перевезла его в
больницу, где он пролежал двое суток в коридоре без операции, а потом умер.
     - Какого черта вас понесло в Москву, Зураб?
     -  Я  должен был кормить семью.  Вам  тоже  досталось, БД,  -  печально
заметил Зураб... Не надо было оставлять лабораторию...
     - Что?! - Взорвался БД. - Вы, грязные сукины дети, вытолкали меня!
     - Тогда вы говорили, что  вас вышвырнули... А мы ждали, что взорветесь,
наконец,  пошлете  всех  и,  как  прежде, станете  командовать...  Но вы  не
захотели... Пойдемте, Зяма покажет свои владения. Здесь есть,.. - он странно
помедлил, - система для  консервации органов, комбинирующая  перфузионный  и
бесперфузионный  методы, как  та,  что  придумали вы,  а физико-химики потом
собрали. А разница такая, как между бумажным змеем и истребителем...
     - Не такая уж и большая разница, - сказал БД. - Простите, мальчики. Это
не научный визит... Мне пора...
     - БД! - Тяжело заныл Зураб. - Пожалуйста, взгляните. Очень  вас  прошу.
Идея, может,  и ваша, но странно реализована,  будто  делали ее не на земле.
Только вы сможете ее раскачать...
     - Погоди,  Зураб! - Встрял Зяма,  ковыряя обгоревшую рубашку. -  У меня
... ничего не было с Этери... ни с  фентанилом, ни без... Она  была... вашей
подружкой... Это она  пристроила нас  сюда.  Заходит... С  Зурабом дружит...
Готовит для вас здесь что-то вроде института...
     - А лабораторная публика, БД, любила вас гораздо больше, чем вы ее... -
стал не к месту сокрушаться Зураб. - А Пол, может, сильнее всех...
     - Поэтому вы так легко и просто расправились со мной, - перебил БД.
     - А вы обижались и надували щеки, если, не дай Бог, кто-то не выказывал
сиюминутной преданности, - гнул свое Зураб.
     - Для погибшего от отека мозга, вы излагаете совсем неплохо.
     - Ваша школа... Вы говорили, что спешите...  До  свидания, БД! - сказал
Зураб печально и положил Зяме руку на плечо...

     -  БД!  Вы слышите меня? - спросил знакомый  голос.  - Откройте  глаза.
Поднимите голову. С вами все в порядке...
     Причудливо  расщепленная  на  фрагменты душа БД с  трудом собиралась  и
возвращалась.  Он вздрогнул  и  так же  мгновенно, как недавно постигал свое
новое бытие, понял,  что безграничные  возможности  Вселенского Разума ничто
без этого надтреснутого голоса с хрипотцой.
     - Отхлебните... это "Бурбон".
     - Этери? Мне плохо... Кажется, я умираю... Нет... я уже умер.
     - Вы не можете умереть, если вы В-вечный Жид.
     - Но не до такой же c-степени...
     - Сделайте еще глоток.
     - Н-не  могу... Т-тошнит... Этери?  Господи, хорошо, что  п-пришла. Все
эти годы  я  медленно умирал без т-тебя. П-пожалуйста,  возьми меня за руку.
Меня опять зовут куда-то...
     - Нет. Вы останетесь здесь. Выпейте виски, БД! Вам будет легче.
     -  If I am spared  several minutes... если  мне суждено  еще  пожить, я
хотел бы провести это время с тобой, Honey!
     Он почувствовал, что приходит в себя, потому что тело, которого не было
все  это время, появилось и стало болеть, и боль не позволяла ему идти туда,
куда так настойчиво кто-то продолжал его звать за собой...
     - Honey! - Он  еще с трудом ворочал языком. -- Н-никакая  самая могучая
реанимация не в состоянии сделать то, что можешь ты прикосновением, взглядом
одним или звуком голоса... П-послушай... Меня мучают вопросы...
     - Не  сейчас, БД. Лучше,  я  сама задам,  - голос  немного помедлил:  -
Почему  бы вам не  согласиться с  их предложением? Подождите,  подождите. Не
вскакивайте пока. -  Женщина положила ладонь на  лоб  БД.  - Сегодняшний мир
устроен  так,  что  ваше  сотрудничество   с  этими...  джентльменами  будет
расценено большинством, как чрезвычайно выгодная легальная сделка, в которой
вы  заработаете  большие  деньги,  удовлетворите  научное  любопытство,  что
сжигает вас,  и... сохраните лицо... Те  двое,  что приходили в лабораторию,
теперь уважаемые люди. Один из них - большой чиновник.
     Она  отвернулась  и,  сказав  что-то бойцам-бандитам,  смиренно стоящим
поодаль, вновь обратилась к БД:
     - Вы видели устройство для консервации органов?
     - Вы  полагаете, я смогу сохранить свое лицо, пусть даже изуродованным,
п-помогая бандитам  извлекать из живых людей органы  а  потом консервировать
их, чтобы  продавать?! М-мне к-кажется, что-то к-кровит  в животе...  Я н-не
стал  разглядывать ваше дерьмовое устройство... Не  интересно. Я видел т-там
грядки с грибами. Не  помню,  с какими, похоже, белыми и такими надежными, и
удобными...  для трансплантации...  Их даже не  надо  консервировать, так их
много...  Там  была  еще кура, которая несла  органы-грибы, почти готовые  к
пересадке.
     -  Поезжайте  в Ростов, БД, - мягко  сказала  женщина. - Там вы сможете
закончить начатые  работы, -  и убрала руку, а  он начал  дергаться опять  в
припадке безмолвной ярости.
     - Хорошо, хорошо! - Остановила его женщина. - Не буду... Вставайте... Я
провожу вас к подьезду.
     Он с трудом  раздвинул пальцами веки:  плохо  одетая  женщина с большой
красно-синей клеенчатой сумкой на  плече, незнакомое немолодое губастое лицо
с  мелкими темными веснушками на  коротком  носу, синее то ли от постоянного
пьянства, то  ли от побоев... Чем дольше  смотрел БД,  тем отчетливее сквозь
синеву  отечной кожи, ссадины,  синяки и  грязь  проступали знакомые  черты,
словно  два негатива в одном отпечатке или зубцы энцефалограммы,  в  которой
медленные ритмы промодулированны быстрыми.
     "Не заботься о  завтрашнем  дне, - нашептывал ему  кто-то в ухо,  - ибо
завтрашний день сам позаботится о себе: довольно для каждого дня беды его!".

     БД окончательно пришел в себя, когда нажимал кнопку дверного звонка.
     - Ты опьять  выыпыл,  Рыыжэнкый!  Запах дорогого выыски!  - запричитала
Даррел. -  Поглядыте,  маальчикы, лубыымого отца.  Я боюс, как  рыба на лед,
дать вам  ообразоваье,  а  он пускает в  выпивку  всэ жалкиэ  дэнги, которые
платит Босс за ныкчеемный пээрэводы.
     "Кто этот наблюдательный сукин сын, - размышлял БД, - что однажды мудро
заметил: "Гнев ослепляет, но не лишает дара речи"".
     -  Поезжай, Рыжэнкый, своя мамочка Москву сыдеть там  на шэе.  Пуст она
твэрдыт дозырованно целымы днями своим друзьям: "Мой сыын прэкрасны кыруург,
добры  ы  ынтэллыгентны, а  эты  прыдуркы-латышы  нэ дают  эму  опэрыыроват!
Латышкый нэ знаэт! Будто он опэрыруэт языком!".
     "Странно! - думал БД, не слушая. - Почему  она не  обращает внимания на
кровь и избитое лицо?"
     Он никогда  не оправдывался, как никогда  не  обвинял ее в  ответ  и не
пытался что-то обьяснить сыновьям.
     - Нельзя  объяснять детям,  что ты хороший и  любишь  их, - говорил  он
себе. - Это не терминологические категории и стилистически они будет звучать
невыразительно, даже если ты умираешь от любви к ним...
     БД  прошел в  ванную  и  уставился в зеркало, сгорая  от  нетерпения, и
отшатнулся: из зеркала на него смотрело усталое веснушчатое лицо, на котором
не было ни крови, ни следов побоев...



     -  Профессорский!  -  теребил  меня  Филипп  Белозерский,  по  прозвищу
Филимон,  отрывая  зубами  с  шампура  кусок  горячего шашлыка  из  молодого
барашка. -  Чтобы получить  глобальный результат с  искусственной кровью  вы
должны  прекратить все  остальные исследования в лаборатории, сберечь силы и
заняться только этой проблемой. - Он обнял меня за  плечи, тыча в ухо густой
шевелюрой  и не переставая жевать. - I am not going  to show-off  there. Как
только  вступит  в  силу государственная  программа  по фторуглеродам,  ваша
лаборатория  первой  получит  финансирование,  - продолжал  грозить Филимон,
выжидательно поглядывая на БД.
     - Сворачивать эксперименты, чтобы сберечь силы для  занятий  "кумысом",
все равно что останавливать часы, чтобы сберечь время, -  мягко отбивался я.
- Я не могу прекратить работы по  искусственному сердцу  и трансплантологии,
потому  что  они выполняются  в  рамках  уже с-существующих  государственных
п-программ,  за  которые  нам  п-платят  деньги.  Что  касается  консервации
органов, это не просто хобби, как вам кажется. Это...
     - Я знаю про вашу безответную  любовь к консервации, - перебил он меня,
совращая.  - Через год-полтора  мы будем лауреатами  Государственной премии,
обещаю, и тогда вы сможете заняться чем угодно.
     - Не горячитесь, Филюн.
     -  Хотите,  чтобы  я пустил в бой Даррел?  - грозил  он,  сознавая свое
влияние на мою жену и тот прессинг, которому она может меня подвергнуть.
     Филипп был научным руководителем диссертации Даррел, и  она была готова
к любым подвигам ради него.
     - Your proffer  if  too  problematical, - тянул я время,  чтоб  помягче
сформулировать отказ.
     - It won't do us harm if we  drink! - решительно сказал Филимон,  зная,
что под действием алкоголя я мягчаю душой и телом, и начал заряжать рюмки.
     Мы выпили. Я принялся за шашлык, а Филипп вновь пошел в атаку:
     - Осенью я собираюсь в Штаты и добьюсь, чтоб вас включили в группу.
     Это был  беспроигрышный ход.  Только идиот мог  отказаться от подобного
предложения,   имея   в   перспективе   Государственную   премию  и   прочие
фторуглеродные прелести.
     Независимо  от  моей воли  рот  открылся, чтоб произнести:  "Годится!".
Однако вместо этого я натужно выдавил:
     - If it seems too good to be true, it probably is.
     Филимон сделал вид, что оскорблен.
     - Сделам так, - примирительно сказал я, - : я создам рабочую  группу из
двух  человек,  которые  будут  заниматься  фторуглеродами. Подключу  к  ним
биохимиков  и гистологов. Посмотрим, что из  этого получится. Чтобы вам было
совсем комфортно, забудем вашу байку про Америку.

     Мы  сидели  с  Филимоном, двумя  его приятелями - темными  лошадками из
Кутаиси,  похожими  на  чикагских  ганстеров,  которых  он   представил  как
прокуроров,  с  Даррел  и   частью  лабораторной  публики,  за  великолепным
грузинским  столом  в  Кахетии,  под  тутовым деревом во  дворе  дома  моего
аспиранта  Ираклия, по  кличке  Склифасовский. Его  отец командовал  отделом
технического  контроля, определяющим качество  готовой продукции  на местном
винзаводе, и  потому  ни  в  чем  себе  не отказывал.  Образ  жизни  винного
командира  распространялся и  на  сына, и  я  периодически  пользовался этой
волшебной вседозволенностью...
     Через двор протекал, шурша  галькой, ручей  с ледяной голубой водой. По
пыльному двору - я никогда не  мог понять, почему во всех грузинских дворах,
самых богатых или,  наоборот,  самых образованных людей,  такая  невероятная
неухоженность  и грязь - разгуливали  крупные  белые куры и синие с  красным
индюки,  один из которых уже полеживал  в желтом ореховом  соусе в  глубокой
тарелке тонкого фарфора с вензелями. С дерева на  стол падали зрелые тутовые
ягоды, похожие на глаза гигантских стрекоз, а шашлыки жарили и подносили...
     Чтобы получить  легальный  доступ к бесплатной  кахетинской кормушке  с
прекрасным вином и ручьем посередине, Филя прямо на старте запросил к себе в
команду Склифосовского.
     -  Надеюсь,  вы  не  станете возражать, Профессорский,  чтобы Ираклюшка
подключился к этой теме? -  замурлыкал Филюн. - Его кандидатская диссертация
будет готова через год, - подлил он масла в огонь.
     Я  с  удивлением  заметил,  как  в сонных глазах  Склифосовского что-то
блеснуло, и не стал противиться.
     -  Окей!  С-склифосовский  -  ваш...  Позже  решим,  чем   он  займется
конкретно, -  сказал  я  печально. - Не стану возражать против  перфузионной
консервации органов.  Зураб  ему  поможет. Можете  считать,  что  пропуск  в
Кахетию с лейблом "Вход всюду" уже п-приколот к  вашему пиджаку... Пойдемте,
п-познакомлю с родителями Склифасовского.
     Когда стемнело, мы с Лабораторной публикой пересели к ручью, а  выше по
течению расположились  Склифасовский  с  отцом и  Филимоном.  Они ставили на
блюдца с  горящими  свечами рюмки чачи и бутерброды с икрой и пускали вплавь
по течению, а моя команда вылавливала,  наслаждаясь  прохладной  кахетинской
ночью,  сменившей  дневную жару,  и необычным ритуалом  выпивки. Общительный
Филимон  несколько  раз  принимался  брататься со  Склифосовским-старшим  и,
видно, не без пользы: периодически они отходили в сторонку и шептались.

     Высокий,  с густыми волнистыми волосами, всегда в расстегнутом  халате,
Филипп стремительно  шагал  по  длинному лабораторному коридору,  где  любил
прохаживаться Гиви.
     -  Похоже, ваше лицо искажено  радостью очередного  научного  открытия,
Филимон, - сказал я.
     Филипп стремительно приблизился и, обняв за плечи, потянул в кабинет.
     - Нам нужна глобаловка,  Профессорский! - Бросил он привычное, и я стал
опять жалеть, что ляпнул когда-то это, ставшее ненавистным мне слово.
     - До глобаловки  пока далеко... Надо постараться  избежать  технических
проблем... Наши  посадки в экспериментах с "кумысом"  в  значительном  числе
случаев  связаны  с   низким   качеством  фторуглеродной  эмульсии...   Есть
анестезиологические и хирургические ошибки, но их немного, не возражайте, не
много, не более семи процентов, хотя в эксперименте их могло бы быть больше,
- в который раз твердил я Филиппу. - Почему  бы  вам не ставить эти  опыты в
Москве?
     -  Вы  отлично  знаете,  почему,  -  раздражаясь  парировал Филимон.  -
Тамошние волки приберут все к рукам, как только будет получен Результат...
     - ...и выкинут вас из кресла руководителя Программы, включив в с-списки
на получение премии своих людей, - закончил я.

     Предупрежденный о  визите  ученым секретарем  института, я с удивлением
разглядывал странное трио в моем кабинете: маленький грузин средних лет весь
в наколках, даже на веках,  едва  видимый из-под большой  драповой  фуражки,
странно присел на корточках посреди кабинета,  словно  собрался снести яйцо;
два  других  - с  отчетливо  русскими  лицами,  про  которые  Даррел говорит
"мутные", уверенно расположились в глубоких кожаных креслах, высоко выставив
колени. Эти двое были в  черных  костюмах и  белых нейлоновых  рубашках  без
галстуков.
     - Секретный  базар, батоно Бориа, - сказал  почти без акцента грузин на
корточках и долгим взглядом уставился на дверь. - Эти пацаны, - он кивнул на
сидящих в креслах мужчин, - из Ростова... - и помолчав добавил: - на Дону, а
другой - из Москвы.
     - Выкладывайте, джентльмены, что привело вас сюда.
     -  Вы  занимаетесь  консервацией  сердца,  Борис  Дмитрич?  -  легко  и
непринужденно произнесла белая нейлоновая рубаха.
     Я не стал отвечать.
     - У вас хорошие результаты, как у американцев, - тянула  рубашка, ерзая
в кресле.
     - Не кроши батон, Егор! - сказала вторая рубаха. - Дело говори!
     И Егор  профессионально  и быстро  сформулировал  цель визита: создание
подпольной   лаборатории   по    консервации    жизненно   важных   органов,
предназначенной  удлинить сроки их экстракорпорального хранения до пределов,
позволяющих безопасные междугородные и межгосударственные авиаперевозки.
     - Похоже, вас устроил бы срок - я открыто  улыбнулся при слове "срок" -
в трое суток  с гарантированным восстановлением функции  трансплантата после
пересадки. Сегодня это невозможно, джентльмены... Ни за народные  гроши, как
в песне поется, ни на халяву, как говорят у вас.
     - Не спеши отказываться, доктор! - Вмешался Неегор. - Знал бы ты, какие
бабки тут гуляют... Ростов не хуже  Тбилиси... Через полгода решишь проблему
и свободен, а счас позволь лабораторию подыбать.
     - Мой отказ продиктован не  сложностью научной  проблемы, -  я не знал,
как их называть: "джентльмены" не годилось.  -  С-смущает уголовный характер
м-моих б-будущих действий...
     -  Не  по  кайфу шуршишь!  - Перебила  меня ближняя нейлоная  рубаха  и
встала. - Мы были в московских институтах. Ты нам нужен. Бабки подгоним - не
устоишь. Машину-забугрянку купишь, хату, девок любых поиметь сможешь. А счас
поехали обедать. В ресторане на Фуникулере стол накрыт.
     -  Н-недавно   меня  с-склоняло...  к-корешило,   на  вашем  языке,   к
сотрудничеству  КГБ. Организация, не в  пример вашей, могучая и серьезная, и
совсем  не  уголовная.  Вы  уже поняли, что  я отказался,  хотя прессинг был
посильнее...  Вы  можете  себе представить  Вечного  Жида  в  погонах? А  на
партийной работе или с пистолетом подмышкой? Это - не  для  меня, мужики,  -
понуро ответил я, с трудом подавляя отчаянное желание согласиться, махнув на
все рукой.
     "Стал  бы   заниматься  чистой  наукой  за   большие  деньги.   Похоже,
перфузионные и бесперфузионные методы консервации исчерпали себя. Усложнение
процедуры хранения органов не ведет к ее удлинению, - размышлял я, удивляясь
упорству драповой  кепки в попытке снести  яйцо  посреди моего  кабинета.  -
Решение проблемы где-то рядом... Оно  уже почти поселилось  во мне и свербит
изнутри  постоянно,  требуя   действий.  Понадобится  год-полтора  серьезной
работы... Взял бы с собой парочку персон из лабораторной публики..."
     Визитеры молчали и  удивленно глядели на меня, а потом  Неегор негромко
произнес:
     - Ладно, доктор,  собирайся, машина ждет. Стол  накрыт в  ресторане  на
горе, - и положил мне руку на плечо. - В кабаке договорим.
     - Вы зря т-тратите время, - грустно сказал я, снимая руку.
     - Посмотрим! - Незлобливо подвел итог встречи Неегор... Мы не ГБ... Нам
не отказывают из-за соображений морального порядка. Увидимся...

     Вскоре стал  ясно, что использование "кумыса", как искусственной крови,
в экспериментах на животных не дает ответа на вопрос: можно  ли применять ее
у  человека?  Филимон   нервничал,  наши   отношения  стали  портиться.   Он
сосредоточился  на  клинических  исследованиях в Московских  институтах.  На
конференциях по фторуглеродам Филипп  начал  публиковать програмные доклады,
иллюстрированные  результатами  исследований, выполненных в  Лаборатории. На
источники он не ссылался.. Лабораторная  публика заволновалась: некоторые из
аспирантов теряли права на  публикуемые  Филиппом материалы - и требовала от
меня ответных действий.
     На последней  конференции  в Пущино  доброжелатели  подсунули под дверь
моего   гостиничного   номера   предварительный   список   претендентов   на
Государственную  премию по  фторуглеродам.  Меня в  списке  не  было.  Утром
следующего дня я уехал в Москву и почти перестал встречаться с Филиппом...

     О "кумысе" и Филиппе в те времена писали много. Журнал "Огонек" почти в
каждом номере выделял  несколько страниц  для  очерков  о  "голубой  крови".
Однако вряд ли  кто-то,  кроме Филимона и  меня, знал все  в  этой  истории.
Поэтому публикации  носили характер science fictions с элементами тогдашнего
отечественного детектива.
     После  неудачных попыток  использования искусственной  крови у  раненых
солдат в Афганистане, этим вопросом стали больше интересоваться в  ГБ, чем в
научных  кругах. Прессинг  ЧК  был  сильным: меня несколько  раз вызывали  в
Москву для бесед со вполне интеллигентными людьми, способными понять если не
суть проблемы, то, по меньшей мере,  ее прикладное значение.  Несколько  раз
эти  люди приезжали в лабораторию и  задавали вопросы,  нередко ставившие  в
тупик.
     Меня попросили  написать  об отношениях с  Филиппом. Молодой  человек в
военной форме, с погонами  полковника, дал несколько листов  пронумерованной
бумаги,  ручку  и  терпеливо  стал  ждать.  В  голову  не  приходило  ничего
серьезного.  Парень-чекист,  я  тогда  еще  очень  удивился  его  молодости,
странным образом действовал на нервы.
     -  Мы  с ним  как-то  сидели  поздно  вечером  после  долгой грузинской
вечеринки  в  доме  одного  моего  аспиранта  и   говорили  о   перспективах
отечественной науки,  - начал я. - Наша прекрасная  страна, сказал  я  тогда
Филиппу,  не  дает  работать тем,  кто может создавать что-то  действительно
серьезное  и нужное людям.  Мне  кажется,  у нас  просто разучились отличать
хороших людей от плохих, поэтому государство постепенно умирает.
     Полковник  вытаращил  глаза, но ЧК  была  уже  не  страшной.  Я пытался
растолковать ему не  столько про Филиппа, сколько  про то, что происходит со
страной, в которой мы все живем, потому что полагал: от этих людей в будущем
миропорядке будет зависеть многое.
     -  В тот  раз  Филипп  с-слушал  меня  вполуха,  -  начал увлекаться  я
воспоминаниями, - и вдруг совершенно  не к месту заявил:  "Я начал совершать
ошибки, БД! Ошибку за  ошибкой. Вы  говорили, вам в таких  случаях  помогает
Этери.  Пусть  она  поможет мне...".  Ваши  ошибки,  Филюн,  сказал  я  ему,
результат ваших собственных  неуемных  желаний,  и  чем больше  вам  удается
заполучить, тем  больше  хочется.  Этери  не  поможет.  Она не реагирует  на
просьбы подобного рода. Это все равно, что просить что-то нужное и  важное у
дятла или утренней лужи, замерзающей под окном...
     - Кто такая Этери? - Оживившись, спросил полковник.
     - You  see  she's my girl-friend from an another  planet, - ответил  я,
чтобы не развивать эту тему.
     Полковник сурово посмотрел на меня:
     -  Постарайтесь  сосредоточиться и  напишите о  ваших  производственных
отношениях с Белозерцевым,  -  он встал, сделав несколько шагов по  комнате,
видимо, собираясь выйти.
     У  нас  с  ним  не  было производственных  отношений. Мы были друзьями,
занимались хирургической н-наукой, - продолжал выдрыгиваться я.
     Офицер резко повернулся, лицо его начало наливаться кровью.
     "Будь это год-два тому назад, мне не сдобровать, - подумал я. - Год-два
назад  я стоял бы перед ним на цыпочках и выкладывал все, что знаю. Дудки! -
напомнил я себе. - Четыре года назад  эта служба потратила на меня несколько
месяцев, чтобы получить  согласие  на сотрудничество,  после  моего  резкого
выступления на одной из конференций, но не смогла."
     - Я искренне страдаю, т-товарищи! -  сказал  я тогда, - потому что  мне
стоит больших  усилий,  отказывая вам,  постоянно твердить одно  и  то же на
различные версии ваших предложений, но мне бы было в сто раз хуже, если бы я
согласился и стал стучать на коллег.
     - Не на  коллег! -  Говорили мне каждый  раз в  разных кабинетах разные
люди. - Вам уже объясняли, чего от вас хотят!
     - Мои  личностные качества и уровень  патриотизма не сделали  бы  чести
самому  последнему сукиному сыну, -  отбивался я. - Меня  интересует  только
кардиохирургия,  весьма  умеренная в-выпивка  и женщины,  которых  у меня, к
счастью, немного и которых я сильно люблю.
     - Ваши моральные качества нас не интересуют, - заявил мне один из  них.
- Нас интересуют профессиональные...
     - Я  рассеян, как девяностолетний дед, - расхохотался я. - Тыщу  раз  я
намыливал щеки  перед бритьем зубной пастой, сотни раз приезжал не туда, где
меня ждали.  Каждый раз  я  оставляю в г-гостинице  что-то  из самых любимых
своих вещей...
     - Нас интересует  совершенно другая наблюдательность и другая память, о
которых  вы  прекрасно  знаете, но  почему-то не хотите  говорить...  У  вас
никогда  не  было  телефонной книжки, потому  что  все номера вы  держите  в
голове.  Вы запоминаете  дословно  не только отдельные  страницы  текста, но
целые статьи. У вас невероятная способность замечать мелочи и не отбрасывать
случайные следствия  эксперимента. Вы их просто обожаете и коллекционируете,
а потом выстраиваете из них очень интересные заключения.
     - Товарищ капитан! - я понизил в  должности назойливого  чекиста, чтобы
хоть как-то  досадить  ему,  и тот, поняв  это, не обиделся и ждал,  что еще
выкину я.  - Похоже, меня закладывает кто-то из  своих... Не считайте, что я
проявляю чрезмерный оптимизм в отношении собственной карьеры: ваши к-коллеги
несколько раз сообщали, какие неприятности меня ждут в случае отказа. Уверяю
вас, они кажутся мне  более предпочтительными, чем блага, которые сулит ваше
учреждение...
     -  Не  будем  ставить точку,  - сказал  он. - Мы еще пригласим вас  для
беседы. У нас обычно не бывает отказов.
     - Я всегда гордился своей н-непохожестью на других...
     -  Вам не  надо постоянно задираться, - дружелюбно сказал тот чекист. -
Подпишите, пожалуйста, этот документ о неразглашении...
     Я взял ручку,  повертел ее  в  руках, пересчитал листы бумаги на столе,
поглядел в окно и внезапно начал писать, даже не задумываясь над текстом:
     "Мой хороший приятель, Филлип Белозерский, руководитель Государственной
программы  "Искусственная  кровь",  вместе с  которым  мы  проводили  первые
пилотные эксперименты по этой  проблеме  сначала в лаборатории в  Тбилиси, а
потом в Институте биофизики в Пущино под Москвой,  вдруг странно  покончил с
собой, повесившись на  веранде только что купленного  дома в деревне.  Когда
мне позвонили из Москвы и сообщили об этом,  я подумал: "сейчас от жалости к
Филимону или просто от ужаса перед случившимся я умру сам..."

     Через месяц или два меня  опять  позвали для беседы настойчивые люди из
ЧК.
     -  Не кажется  ли вам, - спросил  меня человек  средних лет,  худой,  с
большим  еврейским  носом  и короткими  волосами  на  голове,  напоминавшими
бассейновую шапочку, - я тогда еще подумал, как им удается заполучить к себе
таких...
     -  Не  кажется  ли  вам,  -   повторил  мой   собеседник,  -  что  идея
использования фторуглеродов, как сырья для производства искусственной крови,
изначально была тупиковой  и что именно  из-за этой своей бесперспективности
она была подсунута покойному Белозерскому во время одной из его командировок
в США? Или,  может быть,  он знал об  этом,  но играл  с американцами в одни
ворота? - продолжал сидящий напротив меня мужик.
     "Х-хорошо излагает, с-собака!  -  подумал  я  и  впервые  посмотрел  по
сторонам. Мы сидели в довольно приличном кабинете на  втором этаже круглого,
похожего на большую пивную кружку, здания Тбилисской филармонии."
     -- У этой идеи была хорошая перспектива,  - осторожно начал я, понимая,
что  все  записывается.   -  Не  собираюсь   читать  вам  здесь  лекцию   по
фторуглеродам:   люди   из   вашего   учреждения   достаточно  подготовлены.
Прекращение  публикаций  по этой теме  в Америке, -  продолжал  я,  -  может
с-свидетельствовать  не только о  том, что  тамошние  исследователи утратили
интерес к проблеме. Они могли ее просто засекретить...
     Человек,  сидящий  напротив, задвигался в кресле  и  что-то  черкнул на
листе бумаги перед собой.
     -  По этой  проблеме сегодня много  публикуют японцы, которые  добились
-серьезных успехов, - добавил я без всякого энтузиазма.
     -  Что вам известно  про работы американцев  по созданию искусственного
гемоглобина? - спросил чекист-интеллигент, выжидательно глядя на меня.
     - Слишком дорогое удовольствие для нашей страны. К тому же  перспективы
этих работ сегодня весьма туманны...
     - Хорошо! - Констатировал он. - Вернемся к искусственной крови.
     -  Не могу п-представить, - начал  я  после  недолгих колебаний, - чтоб
американцы могли втюхать Филиппу заведомо тупиковую проблему. Во-первых, the
game is not worth the candle: подбирать литературу, возить по лабораториям и
демонстрировать  эксперименты,  когда тебя  об  этом  никто  не  просит,  не
принято.   Во-вторых,   если  ему  действительно  впарили   бесперспективное
направление,   через  неделю   собственных   исследований   это   становится
очевидным...  Филипп, несмотря  на  все бзики  был джентльменом:  честным  и
благородным... и хорошо образованным.
     Мужик напротив внимательно слушал, не делая заметок.
     - Неудачи с "к-кумысом" в Афганистане, - продолжал я.
     Чекист недоуменно уставился на меня.
     - П-простите, кумысом  в  лаборатории называют фторуглеродную эмульсию.
Так вот, неудачи с искусственной кровью в Афганистане - это неудачи, которые
не могли не произойти, потому что большинству, занятому этой  проблемой, как
и самому  Филиппу, нужен  был результат. Не просто результат,  но результат,
который  в соответствии с  правилами игры, позволил  бы этой проблеме громко
заявить  о  себе, обеспечив  исследователям  Государственные премии, высокие
должности, звания,  финансирование  начатых работ  и  прочие  блага, которые
сыпятся в таких случаях на головы...
     Мы помолчали.
     -  Стремясь   во  чтобы-то   ни   стало  поскорей  получить  результат,
большинство  не  стало терпеливо  ждать, покуда  эксперимент  подтвердит или
опровергнет целесообразность выбранных  н-направлений  и качество  "кумыса".
Все рвались в клинику...
     -  Как вы  думаете, что будет  с этой  проблемой? -спросил  он  уже без
всякого интереса.
     -  Ничего не  будет.  Не стало  лидера. Сам  ли  он это сделал или  его
вынуд-дили...
     Мой  собеседник  отвернулся  и  стал  долго  писать.  Я  ждал, пока  он
закончит. Пауза затягивалась, но мужик не обращал на меня внимания.
     - Спасибо! - услышал я, наконец, и сразу встал, собираясь прощаться.
     - А  вы  не хотите  взяться за эту проблему? -  вдруг  спросил он очень
буднично.
     - I can not to follow suit.
     -  Подумайте,  пожалуйста,  - сказал  чекист.  - С вами свяжутся... - И
протянул мне руку, и отвернулся...




     Моя мама, впервые увидев ее, сказала:
     -  Очень породиста и  хороша собой. Даже слишком... Мне только кажется,
что  не твоего круга, мальчик... Кто ее родители? Я так  и думала. К тому же
латышки после сорока становятся несносными.
     - Что ты хочешь этим сказать? - Сразу расстроился я, прекрасно понимая,
о чем она. Но чужие оценки ничего не значили в моих отношениях с Даррел.
     Я  научил ее  любить джаз и неплохо разбираться в  нем.  У меня  щемило
сердце,  когда  я наблюдал,  как постаревшая и  погрузневшая Даррел, услышав
вдруг джазовый мотив, оставляла все дела и с былой  страстью отдавалась, как
всегда  целиком, любимой музыке, безошибочно угадывая название пьесы, автора
и исполнителей. Еще  я  успел познакомить  ее с  живописью импрессионистов в
ленинградском  Эрмитаже и  прекрасными  копиями в альбомах  своей  коллекции
"Художественные музеи мира"...
     Я познакомился с ней на Эльбрусе, где проходила конференция по гипоксии
миокарда. Мы потащились на эту конференцию вместе с приятелем, руководителем
лаборатории  моделирования  физиологических  процессов. Вахтангу,  так звали
приятеля, за которым я пожизненно закрепил кличку Вахерик, позарез надо было
выступить в родной физиолого-математической среде. Он так  настойчиво  тянул
меня туда, что я согласился.
     Мы ехали в  машине Вахерика по военно-грузинской дороге, останавливаясь
в  придорожных  ресторанчиках.  Я отправился  в дорогу  с  большой  бутылкой
сомнительного  виски   "Green  Park"   между  колен,   которую  в   приступе
благодарности мне втюхал Вахер.
     - Где ты взял эту бутылку, парень?  -  любопытствовал  я,  понимая, что
Вахерику взяток  никто не дает, а в Тбилиси купить бутылку виски было так же
трудно, как новый "Жигуль". - Ты ведь знаешь, Вахерик, что водку могу п-пить
любую,  даже самую паршивую, но виски предпочитаю  хороший.  Зачем тебе  это
пижонство: швырять бутылки дешевого  виски в друзей?  Я бы  и так  поехал, -
занудливо твердил я, прикладываясь к бутылке.
     Я  не  помнил,  как  мы  пересекли  Главный  Кавказский  хребет и начал
осознавать себя, когда машина шла по Приэльбрусью. Перед въездом в Домбай мы
успели отведать местных шашлыков, которые я запил самогонной горной водкой.

     Придя  в себя  рано  утром  и  оглядевшись  по сторонам,  я понял,  что
нахожусь  в  гостиничном  номере.  Меня тошнило и  тянуло  под  душ.  Рядом,
укрывшись с головой, привычно мучился бессонницей Вахерик, жуткий трезвенник
и бабник. Я покрутил  краны  в ванной - не было даже холодной воды.  Постоял
минуту, раздумывая,  что одеть, выбрал  старые джинсы "Lee's" и тельняшку  и
спустился вниз.
     Я бесцельно стоял возле небольшого автобуса у входа в гостиницу, вдыхая
густой  горный  воздух, с  удивлением замечая,  как  улетучиваются  признаки
утреннего похмелья.
     - Вы шоофэр, пожаалуста? -  девка-иностранка с  интересом  смотрела  на
меня.
     - Д-да, - ответил я и провел рукой по небритому лицу.
     Перед этой  красивой молодой девкой,  которая  сейчас исчезнет из  моей
жизни,  мне  отчаянно захотелось предстать подающим большие надежды  молодым
профессором, хорошо одетым,  в английском  галстуке, с ракетками  в  дорогом
чехле и парой горных лыж "Atomic" на плече.
     -  Здэс сэйчас  идут  моы кооллэгы.  Вы  дооставлаэт  конфэрэнс?  - она
говорила с  удивительно  приятным  акцентом,  твердо выговаривая  согласные,
растягивая гласные и ставя ударение на первых слогах.
     - Доставляю! - дерзко  сказал я и полез в кабину. К счастью, ключ был в
замке зажигания. - Куда я вас доставляю, барышня?
     - Что значыт баарышна?
     Я  не  стал  отвечать.  Показалась  пожилая  пара,  и  они   все  разом
заговорили.
     - Шведы, - подумал я и повернул ключ.
     -  Хоутэл  Домбай! Конфэрэнс фыызыологс,  -  уверенно  заявила девушка,
коснувшись моего плеча.
     Я включил скорость, понимая, что делаю глупость и что отступать поздно,
отпустил сцепление и, когда автобус тронулся, увидел  небольшую толпу людей,
собравшуюся поодаль от  входа  в гостиницу, Вахерика с белыми  от  удивления
глазами и молодого парня, видимо шофера, бегущего вслед за нами.
     - Мы из Рыыги. Цэнтрална лаабраторыа центр сээрдэчной кирургыи Лаатвыы,
- вольно пропела  девка у меня  над  ухом.  Она заподозрила  что-то неладное
после того, как  я несколько раз останавливал автобус, чтобы спросить дорогу
у прохожих, но не подавала виду, болтая с супружеской четой.
     Когда через полчаса я вернулся  к  гостинице, у входа  никого  не было,
кроме разъяренного Вахерика и сумрачного шофера.
     -  Простите,  молодой  человек!  - миролюбиво  сказал  я,  обращаясь  к
водителю. - Неудачная шутка. Вот вам денежки на ужин с вином в  ресторане...
А ты,  п-прекрасный грузинский математик, не  делай волны. Подумаешь, машину
угнал! Надеюсь, ты объяснил п-публике, что это недоразумение. Думай о  своем
докладе,  чтобы  коллеги писали  кипятком  в  штаны,  когда ты  станешь  его
излагать.

     Конференция  кружила   вокруг   прекрасной   латышки.  Два   московских
физиолога, вальяжных  и  слишком  хорошо одетых  для Приэльбрусья, довольных
собой и своей физиологией:  директор института и  завлаб,  -  взяли девку  в
плотное  кольцо  кадрежки,  не  оставив  остальной публике надежд. Я не стал
протискиваться,  чтобы отметиться,  и  прошел  в  конец зала, таща за  собой
Вахера.
     - К сожалению, -  доносился до  меня голос председателя, - мы уже много
лет  говорим о гипоксии миокарда при замерзании, но  до  сих  пор у нас  нет
конкретных цифр... Мы оперируем косвенными данными... Может быть, в этот раз
кто-то сообщит результаты прямых измерений кислорода в мышце сердца?
     БД! - услышал я взволновый шепот Вахерика. -  Какого черта?!  Лезьте на
трибуну и задайте им жару! Где ваши слайды?
     От волнения Вахерик перестал называть меня Рыжим и перешел "на вы".
     - Слайды остались в г-гостинице, -  отбивался я. - Если бы т-ты к-купил
настоящий  виски,  я не  умирал бы утром от  ацидоза и не забыл  взять их  с
собой.
     А публика не спешила отвечать на вопрос председателя, худого  парня лет
пятидесяти, который забыв о своем вопросе, что-то напряженно искал в бумагах
на столе. Пауза затягивалась...
     - Не знаю, как в физиологии, коллега,  - обратился  я к председателю, -
но  отсюда,  из  последнего  ряда,  формулировка "гипоксия  при  замерзании"
кажется  сомнительной.  Замерзание,  как  клиническая  ситуация, встречается
крайне редко и уровень кислорода в тканях не является определяющим, как цвет
волос при диабете... Это ясно даже бедуинам, кочующим по Сахаре.
     -  Какая  же  модель  кажется   вам  предпочтительной?  -  ему  удалось
остановить меня, и теперь он шел в атаку.
     -   Есть  общепризнанные  модели  гипотермии...   Например,  охлаждение
миокарда  при  операциях  на  сердце.  При  этом,  заметьте,  разница  между
замерзанием и гипотермией такая же, как между пожаром и пожарной командой.
     Зал рассмеялся.
     - У  вас  есть  данные  по  содержанию  кислорода в  тканях? -  наседал
председатель, пересматривая Программу в надежде отыскать мой доклад.
     - Мой коллега-математик  сделает  доклад на  эту тему в последний  день
конференции.

     Вечером в гостиничном ресторане устроители организовали вечеринку. Дали
воду, холодную. Я  простоял под  душем  почти  час,  смывая остатки дешевого
виски. Потом долго размышлял, что надеть и выбрал светлый  английский костюм
и темный галстук. Когда я спустился в зал, публика  давно гуляла. Я  поискал
глазами латышку и увидел ее  неподалеку, сидящей между двух москвичей. За ее
спиной гужевался табун молодых физиологов.
     Еды в этом горном крае было  мало. Зато много местной  водки, пахнувшей
авиационным  керосином,  и  я  принялся  догонять  остальных  на  реактивном
самолете. Когда я почувствовал, что догнал,  в динамиках зазвучали буги, мой
любимый  танец,  которому  давным-давно  меня  научил  бабушкин  приятель  -
хореограф  из  "Мариинки". Я  протянул  руку  и  остановил  проходившую мимо
конференочную  даму.  Худая  врач-анестезиолог   из  Новосибирска  оказалась
хорошей партнершей.  Она  не  умела  танцевать  буги,  но  знала, что  такое
рок-н-ролл  и  твист,  и  этого  было  достаточно.  Я  танцевал  один, легко
перемещая  ее и  был  свободен, независим  в  суждениях,  поступках,  манере
танцевать и одеваться...  Когда музыка  прекратилась, я  улыбнулся  и  нежно
погладил мокрую спину анестезиолога. Публика зааплодировала...
     - Вы поозволытэ  здэсь радом, мыынутку, пожалуста? - Длинные  гласные в
устах  латышки звучали волшебной мелодией, которой ударения на первых слогах
придавали джазовый ритм, как синкопы.
     - К-к-к-конечно! - сказал я, отодвигая стул. - Меня зовут Б-борис. Я, к
сожалению, не шофер...
     - Менья было хоорошо утром. Гдэ  рааботаэт?  - Она сыпала вопросами, не
ожидая  ответов  и  не забывая положить в рот то  кусок  шашлыка, то местный
овечий  сыр с  запахом  шерсти и  свежего навоза, и  запить это  все местной
водкой  из  большого граненого стакана,  который  благоразумно  захватила  с
собой.
     "Господи! - подумал я. - Спасибо, что ты прислал ее мне..."
     - Вы  хороши,  чужеземка,  какой-то странной,  нездешней  к-красотой...
Г-глядя на вас я з-забываю, что надо д-дышать...

     -  Добрый  вечер! -  нестройным  хором  приветствовали меня  поклонники
чужестранки, внезапно возникая за спиной.
     - Опять хирурги из Грузии  заманивают в свои сети самых  красивых наших
женщин! - прокричал один из физиологов. - Где справедливость?
     - С-справедливость - это точка зрения... Не больше, - заметил я.
     - Я саама прышедшы суда, маалчыкы! - энергично вмешалась чужестранка.
     - Это нас и пугает! Грузинам везет! Даже на Эльбрусе.
     Я насупился и сделал глоток.
     -  Не  обижайтесь,  Борис! -  миролюбиво заметил физиолог-завлаб. -  Мы
забираем вашу собеседницу.
     -  Этот  грузин  делает  вид,  что не  слышит.  А  может,  и  не  хочет
разговаривать с нами! - наседал кто-то.
     - Мне гораздо  приятней  то, что я пью, чем то, что  я слышу,  коллеги,
хотя пью какую-то местную гадость, - сказал я.
     -  Он и  не грузин совсем, - сказал  завлаб. - Пойдемте к  нам за стол,
Герда! - И он взял латышку за руку.
     - Господи! - Удивленно проговорил я. - Какое волшебное имя!
     Когда я понял, что  выпил слишком  много, было  поздно, и  я  решил  не
останавливаться.
     -  Как ее зовут? Я опять  забыл.  Что-то очень красивое... в с-санях...
Так звали девушку в одной из групп пилигримов, прибывших в Америку.
     Я сидел, размышляя, когда на меня налетел Вахерик:
     - Это  самое, что  ты  бормочешь, Рыжий! Какие  пилигримы!  Пожалуйста,
погуляй часок свои умные мозги. Я приведу в номер твою партнерку по танцу.
     - Хорошо. Час... И не в моей постели, п-пилигрим!

     Я  долго бродил  по  удивительно  тихому  спящему  городку, разбивая  о
встречные  булыжники носки парадных туфель, и возвратился в гостиницу, когда
стали  видны за  домами контуры гор. Я уселся  на ступеньках  перед входом и
привычно принялся  перебирать  варианты  нового  проекта, с  которым носился
последнее время...
     Идея состояла в  замене  жидкостных  сред, таких как кровь и  растворы,
традиционно  используемые для перфузии  консервируемых донорских органов, на
газовые носители: воздух, кислород, инертные  газы или  их  комбинации. Идея
была  не нова: ее  предложили в разгар трансплантационного бума  американцы.
Позже ее подхватили московские  трансплантологи-почечники... Я  усложнил ее,
комбинируя  газовую  перфузию  с бесперфузионной  консервацией,  многократно
повторяя  процедуру... Краткосрочные газовые  перфузии "выдували" из  тканей
скопившиеся метаболиты... Возможности мониторинга  тканевых  газов, которыми
располагала  Лаборатория, служили  инструментом,  оценивающим  эффективность
комбинаций    газов,   температурных   режимов,   перфузионного    давления,
продолжительности хранения и т.д.
     -  Халло! -  услышал я знакомый  голос.  - Халло! Боорыс  Дмытрэвыч!  -
Донеслось до меня  откуда-то сверху. Я  поднял голову  и  увидел  Эльбрус  и
прекрасную  чужестранку,  стоящую  на балконе третьего этажа. Слабый ветерок
шевелил подол  короткой ночной  рубахи,  открывая стройные, как у мальчишки,
ноги и треугольник волос на лобке.
     - Поочэму вам нэ  спиит  здэсь,  проофэссор? - Ударяя по первым  слогам
спросила она и не стала поправлять рубаху, и не отступила в глубь балкона.
     Как объяснить в двух  словах этой  красивой девке, что отважно стоит на
балконе эльбрусской гостиницы в четыре утра, как внезапно, трепетно  и нежно
я влюбился в нее.  Я  понуро молчал перед балконом, задрав голову,  понимая,
что сейчас она уйдет...
     -  П-подождите  м-минуту!  -  взмолился  я, будто  собрался  остановить
восход.  - Я расстерял  с-свой  с-словарный  запас...  С-скажите,  у вас нет
з-знакомых с-среди п-пилигримов? А в Лапландии? Ах, нет... И Андерсен вам не
знаком.
     Девушка выпрямилась на уходящих в небо ногах, улыбнулась и повернулась.
Последнее,  что я  увидел  и запомнил на  всю жизнь, были ягодицы прекрасной
латышки  и  две снежные шапки на  вершине  сумрачного Эльбруса, засверкавшие
вдруг нежным бело-розовым светом в лучах встававшего солнца.

     На следующий  день  нас повезли  в  "Приют". Два  десятка конференочных
мужчин и женщин прошествовали у станции канатной дороги мимо длинной очереди
туристов, смирившихся с вторжением в их мучительный отдых в горах.
     Ноги без лыж казались непривычно  легкими, и я пошевелил стопами, чтобы
убедиться, что они  на месте. Подъемник, натужно скрипя, поднимал на Эльбрус
специалистов  по  гипоксии, предоставив уникальную  возможность испытать  на
себе дефицит кислорода.
     "Надо уменьшить содержание  кислорода  и  добавить  в  газовый перфузат
углексилый  газ, - думал я, разглядывая горный  склон с редкими деревцами, -
это предотвратит  коронарный спазм и сохранит клеточные энергоносители,  - и
радостно  поглядел по сторонам, в  надежде  рассказать  кому-нибудь о  своей
прекрасной идее, но скрип колес и канатов делали эту затею бессмысленной.  -
А  имплантированные  в миокард датчики  в режиме  feed-back  станут задавать
выбранные режимы перфузии," -  победоносно закончил я. Поглощенный анализом,
я  не  сразу заметил,  что подъемник  остановился,  а  Вахерик давно  кричит
что-то, размахивая руками...
     -  Погляди назад, Рыжий!  -  услышал  я и  оглянулся.  В кресле за моей
спиной сидела чужестранка .
     - Вы! Доброе утро! Неужто Господь дал мне еще одну возможность побыть с
вами? Как латыши переносят высоту?
     - Бог вам даст еще побыть... Моожет, нэ так романтыычно, как сэйчас....
     - Вы хотите сказать, что...
     - Да. Вы гооворыл вчээра: "Нааслаждайтэс". Давайтэ наслаждать Элбрус.
     Я встал и, развернувшись, уселся к латышке лицом.
     - Просто  поосыдым! - Сказала  она  и,  стянув с себя майку, подставила
солнцу голую грудь и лицо и совсем забыла про меня.
     Потрясенный, я плохо помнил, что происходило потом... Когда мы садились
в автобус, чтобы ехать в гостиницу, она шепнула мне в ухо:
     - Мэнья аалпынысты прыглашают ест шашлык вэчером. Можэм вмэсте...
     У меня под ногами зашевелился пол, хотя автобус стоял.
     Чужестранка  торопилась в  грузинский  Минздрав  за направлением, чтобы
ехать дальше в Батуми принимать вступительные экзамены в местном медучилище.
     "Как бездонно богато наше бедное государство, - думал  я, -  если может
отправить  врачей-латышей  через  всю  страну  контролировать  ход  приемных
экзаменов в батумском училище для сестер."
     Мы  въехали  в Тбилиси заполночь. Вахерик  остановил машину возле дома,
где я жил с родителями, и выжидательно посмотрел на меня.
     -  Приехали, коллега! -  Нервно заметил я, обращаясь к латышке. - Здесь
вам  предстоит  переночевать... Не  трусьте!  Постелю  в своем к-кабинете...
Однако квартира пуста:  родители отдыхают в военном санатории в Сочи, сестра
мотается по загранице с правительственной делегацией, а  домработница Манька
уехала погостить к родственникам в Полтаву, если вы знаете,  где это. Там ее
покойный братан заведовал госпиталем инвалидов отечественной войны.
     Я  старался  сгладить возникшую  неловкость. Глубоко  вздохнув, Вахерик
пожелал спокойной ночи и укатил.

     Уже под утро я услышал над головой взволнованный голос:
     - Моожно вам сьюда, вмэстэ, поожалуста. Боюс.. Там улыцэ дэрутся...
     Все  в  той  же  эльбрусской  ночной  рубахе  она  стояла  возле  меня,
выжидательно  глядя. Потерявший от счастья  и  нежности к  ней рассудок,  я,
вместо того, чтобы взять ее за  руку и затащить  в постель, встал и принялся
искать халат, чтобы посмотреть, что случилось под окном.
     - Там дворники-курды п-переговариваются  меж собой, подметая  улицу,  -
сказал я вернувшись. - У них... такие громкие г-голоса...
     Она стояла возле дивана, удивленно переминаясь.
     I'm halh-baked! I'm over head and ears in love... I lose my reason...
     Через несколько минут, лежа в постели, с  сердцем,  готовым выпрыгнуть,
задыхаясь,  я нашептывал ей, осторожно прикасаясь к  твердым розовым соскам,
торчащим в разные стороны:
     - Мне трудно п-привыкнуть к мысли, что вы - та прекрасная  девушка, всю
п-поверхность к-которой я только что целовал...
     Позже,  стоя  под  душем  и   поглаживая  шелковистую  кожу  чужеземной
подружки, мягкие светлые волосы на лобке и торчащие груди, я размышлял, тихо
умирая от любви, как поделикатнее узнать ее имя.
     - Я хоочу эще, - сказала она, дерзко проведя рукой по моему животу.
     Мои  пальцы,  скользящие  вдоль тела  чужестранки,  проникли  в  святая
святых: горячее и странно влажное в потоке воды,  пульсирующее и втягивающее
в   себя...   Я   почувствовал,  что  начинаю   пульсировать  в  такт  этому
завораживающему свинговому ритму.
     - Пооцэлуйтэ мэнья! - сказала девушка и выпрямилась.
     Я встал на колени под струи голубой тбилисской воды,  и мои  губы сразу
наткнулись на  то  горячо и густо  влажное меж  стройных мальчишеских бедер,
пахнувшее молодыми яблоками, где только что побывали пальцы...
     Когда через  час мы ехали в метро, весь вагон пялился на нее. Это  были
потрясающе  счастливые дни, когда  время  остановилось и все свободное место
вокруг занимала эта потрясающая девка.
     - П-послушайте! - сказал я на второй день нашей общей тбилисской жизни,
глядя, как она трудится  над макияжем. Точно так  же она  занималась любовью
или покупала фрукты на шумном и пряном грузинском базаре.
     - П-послушайте! - повторил я  и  нежно взял  ее за руку, чтобы прервать
увлеченное занятие косметикой. - Я з-задам вопрос.
     Видимо, в  моем голосе  прозвучало волнение,  потому что  она  оставила
макияж и внимательно посмотрела на меня.
     - Мне п-показалось, что вы ни разу н-не назвали меня п-по имени.
     - Нэ знаю, что луучше. Мэнье нраавытся "Рыыжий", но бооюс.
     - Зовите Рыжим! - обрадовался я. - А к-как вас н-называть? Может,  есть
с-стародавняя к-кликуха...
     - Я нэ все понымааю...
     Она не успела закончить, потому что я заорал:
     -  Вспомнил!  - И увидел засыпанный  снегом  игрушечный город,  и  сани
Снежной Королевы,  запряженные  тройкой быстроногих  коней, и мальчика Кая с
осколком зеркала в сердце, и бегущую следом красавицу-сестру Герду...



     Прошло  два  года.  БД  постиг  несложные  принципы  местного  бизнеса,
основанные на стратегии  простой и понятной, как вареная колбаса,  служившая
когда-то  символом  благополучия. Ему нравился крупный  бизнес. Выстраивание
стратегии очередного  проекта  компании  становилось  не менее интересной  и
увлекательной   задачей,  чем  прошлые   научные  исследования,  где  всегда
требовался стратегический ум, нетрадиционное мышление и решительность.
     Железная хватка Большого  Босса, его кипучая  энергия, знание  местного
рынка и обычаев, связи в  правительстве  и  парламенте,  деньги, открывавшие
любые  двери   и  исполнявшие  любые  желания,  в  сочетании   с  творческим
потенциалом БД, его контактами с  западными  банками, казалось, обеспечивали
беспроигрышную  реализацию  любого проекта  и  бизнес-стабильность компании.
Однако  творческого  союза  не  получалось.  Босс  не  верил  в  БД,  в  его
возможности, в данные его анализов, в разработанную им стратегию.
     -  Нищий  БД  не в  состоянии предложить  что-либого путного в бизнесе,
иначе  он сам  был бы давно богат... Пусть занимается переводами, -  говорил
Босс.
     С этим трудно было не согласиться, но БД был упрям.
     - Допустим, вы не верите в мои способности, - обиженно возражал он.
     -  Пойми ты!  - Перебивал Босс. -  Талантливыми людьми, не  добившимися
успеха, можно мостить мостовые в Риге.
     - Все равно,  рано или поздно вам придется признать и принять то, что я
делаю, потому что  без  этого  компания обречена:  вы  уже начинаете  делать
ошибки в бизнесе.
     - Какиеблядьошибки! - вскакивал Босс, наливаясь яростью.
     -  Вы  стали  делать  ошибки  не п-потому,  что  утратили с-способность
предугадывать события и знать  лучше других, что  случится через две недели.
Бизнес  в  Латвии становится другим,  более цивилизованным, и требует теперь
для успешной реализации не столько интуиции, сколько интеллекта...
     Однако  постепенно   БД  стал  наиболее   информированным  человеком  в
компании, обеспечивал контакты с зарубежными  партнерами,  занимался поиском
новых, и Босс с удовольствием выслушивал его монологи о философии бизнеса,.
     - Почему, - ворчал на Босса БД, - п-предлагая городу хорошо продвинутый
проект строительства нового  отеля, вы  бегаете в  Рижскую  Думу,  предлагая
себя, как последняя... - БД на  секунду задумался, подыскивая слово и, видя,
что Босс тоже заинтересованно ждет, не закончил сравнения: - П-почему бы вам
подчеркнуто  равнодушно  не  заявить городу  через  газеты  и ящик,  что  мы
выстроим г-гостиницу с теми, кто предложит лучшие условия, - продолжал БД. -
Уверяю вас, сразу появится очередь желающих, которым не надо объяснять в чем
состоит  привлекательность проекта: желающие  сами  начнут убеждать  себя  в
этом...  Этот п-пример  привел один удачливый американец, который п-построил
свое состояние на пустом месте!
     - Я тоже на пустом! - Перебил Босс
     - С-согласен.  Однако иногда  вы ведете  свой  бизнес так, что внезапно
увидеть вас - значит поймать с поличными...

     Босс  не стал  талантливым стратегом в  бизнесе.  Он был счастливчиком,
родившимся в рубашке, с галстуком, которому всегда везло и будет  везти, что
бы он ни делал...
     - Ангел в белом присматривает за вами и в трудную  минуту выходит из-за
спины... всегда, - говорил БД. - Там есть и  второй:  первый душу с-спасает,
другой т-тело бережет...
     Они   сидели  в  VIP-зале  рижского  ночного   клуба,  наблюдая  сквозь
стеклянную стену, как развлекается на дискотеке их гость  - одна из ключевых
фигур компании стратегического инвестора.
     - Нет никаких ангелов! - раздраженно сказал Босс.
     -  За  время м-моей с-службы  у  вас  емкости  береговых  нефтехранилищ
терминала выросли в семь раз...  Даже в самые кризисные времена все довольно
быстро  улаживается  и вступает в  привычные  берега прибыльного  бизнеса, а
нашими  партнерами  становятся  все  более  солидные  нефтяные  и финансовые
компании... А вы говорите нету... Вот он - перед вами...
     - Ты, что либлядь?! - Удивился Босс не сильно и отвернулся к прозрачной
стене, ловя вспышки лазерных лучей, прорезавших туман дискотеки.
     - Мне  кажется, не суетливые обсуждения  деталей  на совете  директоров
с-сохраняли и приумножали ваш бизнес, а мои ироничные выступления...
     - Почему ты тогда твердишьблядь,  что я чувствую  перспективу в бизнесе
спинным мозгом? - Напрягся Босс
     -  Ну, в-во-первых,  что-то  чувствуете... А, во-вторых,  короля играет
свита...  Вы  ведь вбили  себе  в  голову,  раз  беден, значит  не  способен
принимать   правильных  решений...   У  меня   совсем   другие   ценности...
Представьте... Приходит  мальчик и  начинает  удачно  оперировать то, что по
всем законам  оперировать  нельзя... Или  молодой ученый начинает придирчиво
пересматривать   устои  кардиохирургии  и  т-трансплантологии...  Не  каждый
руководитель  позволит  и вытерпит  это. Ваш совет директоров,  можете  быть
уверены,  сам  ли или вашими руками, но вскорости расправится со мной... Так
было  уже  не раз:  меня  изгоняли...  из  к-клинической хирургии, потом  из
экспериментальной, когда  им  казалось, что нужда во мне отпадала... А нужда
не  отпадала...   Просто  жизнь   становилась  другой  без   таких,  как  я:
поверхностнее, агрессивнее, сиюминутнее, нетерпимее...
     - Как хирург ты давно никому не нужен, даже даром, - стал надувать щеки
Босс. - Сколько ты уже не оперируешь?
     "Он прав, - подумал БД, не особенно удивляясь проницательности хозяина.
- Хирург из меня никакой сегодня... Но мозг-то, в отличие  от рук, оперирует
постоянно, помимо воли... даже вопреки,  выбирая  самые сложные и  атипичные
случаи, заставляя не только глядеть в  неотличимую от настоящей рану грудной
или  брюшной клетки, в которой  руки привычно  манипулируют...  Мозг  упрямо
исследует  проблему  донорских  органов,  ставит  мучительные  эксперименты,
отвергая идею за идеей в поиске единственного решения, которое может явиться
на cовете директоров, в лифте,  бассейне, на  переговорах, во время  занятий
любовью или утреннего бега в парке неподалеку от дома...
     - Ты хочешь сказать, что успехи, достигнутые компанией, - твоя заслуга?
- услышал он удивительно спокойный голос Босса.
     - Они - результат нашего с вами взаимодействия, - сказал БД и уставился
в прозрачную стену VIP-зала, рассекаемую лучами осветительного устройства...
И сразу, глубоко в подсознании, в  частых  вспышках-очередях,  высвечивающих
прерывистые контуры  человеческих  тел, дергающихся в  неслышном  танце,  он
увидел  безлюдную  операционную  и  модуль с перфузируемым сердцем,  которое
одиноко сокращалось на подставке...
     "Чем  изощреннее  модели консервации органов  предлагает мой мозг,  тем
отчетливей сознаю, что  эта привычная и хорошо наезженная  дорога не ведет к
успеху,  - подумал  БД. -  Я  не просто просмотрел:  я  проскочил  указатель
поворота... Это совсем не та дорога... и, похоже, транспортное средство тоже
не  то...  -  И вдруг  в  сумраке  низкорослого густого ельника  заприметил,
подивившись  сильно, семейство белых  грибов, толчками  выбирающихся  из-под
земли,   присыпанной   желтоватой   хвоей...  Грибы  делались   все  больше,
трансформируясь в плотные почти недифференцируемые образования, напоминавшие
четырехкамерные  мышечные  мешки-насосы, которые в  лучах  коротких  вспышек
яркого света  дискотеки, каким-то чудом добравшегося сюда,  в густой ельник,
стали густеть красным  и  медленно  пульсировать,  словно  в танце  под едва
слышимую только ими музыку постепенно усиливая частоту сокращений и силу...
     -  Вот оно, решение,  - обрадовался  он, удивляясь и  тут же забывая  о
своем открытии.

     Когда компания  приступила к реализации одной из очередных идей Босса -
строительству концертного  зала  на месте  развалин старого  замка, БД нашел
человека,   согласившегося   стать  менеджером   проекта.  Шестидесятилетний
американец  Уолтер  с  еврейской  фамилией  Громберг  слыл  одним  из  самых
известных специалистов в этой области, обеспечивая прибыльные гастроли звезд
любой  величины...   Он  представил   БД   полный  список  своих  наград  за
раскручивание подобных заведений, вплоть до ордена Почетного Легиона.
     БД  вместе с  американцем строил  планы  по привлечению  концертирующих
групп из США в будущий концертный зал.
     - I think we need a couple of  articles in the American magazines about
Latvia,  Riga, Concert Hall, your,  Walter, participation in this project as
well as a short description of the Big Boss autobiography...- сказал БД.
     -  Okay! - ответил  Уолтер. - Write a sketch about the Complex and give
me the short reference about the Big Boss.
     БД притащился к Боссу:
     - Можете коротенько рассказать о себе для американского журнала?
     Тот не стал удивляться:
     - Давай сейчас и начнем.
     - Поехали! Опустим детство, школьные г-годы,  про которые мне известно,
что вы были не самим лучшим учеником, службу в Советской Армии и  п-перейдем
к самому интересному.
     Босс с любопытством посмотрел на БД:
     - Что ты имеешь в виду?
     -  Что-то не  стандартное,  что  сразу бы выделило вас из  общей  серой
советской массы... Д-диссиденство, например, - ляпнул БД первое,  что пришло
на  ум,  -  стремительная  научная  или политическая  карьера,  лицензия  на
управление истребителем,  владение несколькими иностранными языками, русский
и латышский, не в счет, т-тяга с пеленок к предпринимательству...
     - Стоп! - схватил его за руку Босс. - Поговорим  о предпринимательстве.
Только скажи, почему ты школой пренебрег?
     - Американцам это до ф-фонаря.
     - Я не  только торгую нефтью. Я собрал  в компании десяток порядочных и
хорошо образованных людей, многие из которых - цвет нашей нации, и, если  уж
совсем честно, плачу им не за труды...
     - Здесь и м-моя з-заслуга... Л-любой из этих цветков нации, может одним
именем  своим сделать больше,  чем  дюжина  трудолюбивых скобарей.  Конфуций
прав: "Тяжелый труд к богатству не ведет".
     - Поэтому они здесь, а не  для того, чтобы  я мог гордиться собственным
зверинцем, - сказал Босс.
     - Вы гордитесь, рядясь  в тряпье и щеголяя дурными манерами в окружении
цвета н-нации, - продолжал БД. - В этом нет ничего плохого...
     - Мне просто не надо никому доказывать хорошей  одеждой и манерами, что
я богат, известен и у меня хороший вкус, - сказал Босс. - Главным виновником
хорошего вкуса был институт кинематографии, который мне удалось закончить...
Москва, как наркотик, возбуждала, требуя  действий, и  я постоянно  совершал
их:  пил,  трахал  всех  подряд,  пропускал  занятия,  занимался  подпольным
бизнесом, потому  что в Москве без денег  больших  все равно  что смотреть в
акваланге затертую порнушную кассету.
     - Я  всегда  платил, - излагал Босс, обильно  матерясь,  перекладывая с
места на место гениталии и тыча под нос БД английские туфли, - если понимал,
что другого выхода нет, и это помогло мне закончить  институт.  Я  платил за
несданные  экзамены, за  семинары,  курсовые  работы,  за  красивых  женщин.
Приходилось много работать, но канав, как Конфуций, я никогда не копал...
     БД  старался  понять  постоянно  рефлексирующую,  грубую,  скорее  даже
хамскую    и   деликатную   одновременно   натуру    Большого   Босса,   его
проницательность и слепоту,  распутство  и ханжескую сдержанность, блестящее
умение выстраивать стратегию бизнеса и  тут же,  противореча себе, совершать
идиотские   ошибки,  зачеркивающие  достигнутые  результаты;  непостоянство,
капризы,  благородство  и жлобство,  жадность  и  щедрость.  Понять, как он,
правдами и неправдами, заполучив  большие деньги, сумел не профукать их, как
большинство,   но   создать  огромный   холдинг,   постоянно  развивающийся,
наращивающий капитал и объемы производства.
     - Итак, вы закончили школу, отслужили  оловянным с-солдатиком в Красной
Армии, вернулись в Ригу,  осмотрелись и задумались о своем предназначении, -
резюмировал БД
     - Во мне бушевал неистребимый дух предков, - горячился Босс. - Я понял,
что  должен  начать собственное дело  вопреки  жестким  правилам  Уголовного
Кодекса СССР. Если бы не подоспела перестройка, мой  предпринимательский дух
наверняка привел бы меня в тюрьму...
     - Излагаете совсем неплохо.
     - Те, кто стремились к  собственной независимости накануне перестройки,
занимались  выращиванием и продажей цветов.  Это  был единственный легальный
способ зарабатывания денег вне государственных структур Латвии.
     - Итак, вы принялись за цветы, но, разумеется, не стали, как все ходить
по камням, а п-пошли своей дорогой...
     - Именно так и было. Мои  коллеги продавали товар,  где придется. Самые
разумные возили рассаду в Ленинград на "Жигулях".
     - Зная  вас,  могу  предположить, что  вы сразу набили цветами рейсовый
автобус, отправлявшийся в П-питер.
     Босс не повел глазом и равнодушно произнес:
     -  Каждый раз, когда мне  надо было  переправить  цветы в Ленинград,  я
обращался к военному командованию транспортной авиации, расквартированному в
Риге, и загружал цветами какой-нибудь ихний самолет...
     БД встал на  цыпочки,  выражая восторг  по  поводу  цветочных  подвигов
хозяина. В те времена достать транспортный самолет Военно-воздушных сил СССР
-  об аренде военных самолетов речи не было вообще, - было  не менее сложно,
чем получить квартиру в Кремле.
     -  Позже  я сумел договориться с  самолетным начальством и  стал возить
цветы  в Сибирь и  на Дальний Восток, стараясь попадать  на праздники. Я был
набит  деньгами и стал сорить ими...  Ты, ведь, говорил: "Деньги  что навоз.
Надо  разбрасывать...".  Однако  моих   мозгов  хватило,  чтобы   остановить
праздники с постоянной выпивкой и бабами и заплатить за учебу в институте. И
хотя выпивка и бабы так и оставались слабостями, доставлявшими наслаждение и
мешавшими всю жизнь,  я закончил  институт  и  был готов к  новым  подвигам.
Завершились съемки  фильма,  где я  был директором картины. Я водил дружбу с
известными  актерами и режиссерами.  Мир вокруг был  прекрасен.  Перестройка
открывала новые возможности, и я замер, приготовившись к прыжку...
     Большой  Босс был джентльменом  и  неординарной фигурой.  БД, как никто
другой, знал, что Босс был латышским Гэтсби, великим и странным, удачливым и
рассчетливым. Эта мысль раздражала, успокаивала  и умиротворяла.  В его душе
смешались  зависть  к  человеку,  сумевшему  только  собственными  талантами
пробиться на самый верх социальной и финансовой лестницы, заработав миллионы
там,  где интеллигентный умница БД  потерпел крах, и невольная гордость, что
хоть служит он не капризному ничтожеству, но яркой личности... Деградирующий
без хирургии, без друзей и коллег, БД не мог взять в толк, что соревнуется с
Боссом, на чужом поле, в чужой для себя игре,  играет с хозяином в теннис, а
тот валит его на корт приемами карате, и, несмотря на мощные подачи и выходы
к сетке, БД проигрывал.



     Через  несколько  дней,  из  Батуми,  где  заканчивались  вступительные
экзамены в медучилище, я отправился  с чужестранкой на  прогулку  в соседний
город Поти....
     Я долго плавал среди огромных  волн, шумно накатывающих на берег. Такие
большие волны бывают только в Поти. Я  демонстрировал  мастерство человека с
детских лет  посещавшего бассейн. Потом я лежал подле  нее,  целуя худенькие
плечи и читая Тютчева, забыв, что он ей недоступен...
     Мы  перекусили  в  местном  кафе и побрели  по  безлюдному пляжу. Через
полчаса мы  оказались на песчаном островке, заросшем  тростником,  разделись
догола  в одной из бухточек и принялись целоваться. Черная тучка,  в которой
бесшумно  сверкали  молнии,  быстро  приближалась   к   нам,  занимая  небо.
Усилившийся ветер тревожно и странно гудел в тростнике.
     - Так звучыт орган Рыыгас Доомэ, - сказала она прерывистым шепотом.
     - Мыслящий тростник...  под  ветром, - сказал я.  - Кажется, Плутарх...
или Паскаль... И Тютчев написал про это замечательные стихи...
     - Мээнье страшно! Едэм обратно. В кораблык.
     -  Не трусь!  - я впервые  называл ее  на ты.  -  Со мною  тебе  нечего
бояться. - Рука  скользнула к нежным  волоскам в  паху  и  вниз, в еще сухую
глубину...

     Мы стояли  в  окружении странно гудящего  тростника,  тесно  прижавшись
животами и  неистово раскачивались,  не замечая ни  сильного  дождя, который
барабанил уже несколько минут, ни рева  ветра,  несущего с  собой царапающие
кожу   шуршащие   тростниковые   листья,  ни   наступивших   сумерек.  Гроза
усиливалась, вовсю громыхая раскатами,  и мы, стараясь поскорей раствориться
друг в друге, увеличивали движения слипшихся тел.
     "Как ты это  делаешь? - удивлялся во  мне хирург-экспериментатор. - Там
гладкая мускулатура, которой нельзя управлять. Это все  равно, что  пытаться
взглядом двигать стакан с водой..."
     - Нэ ухоодыть! Постойтэ так... Хочу подвыыгать стаакан...
     Мы долго бегали под дождем, периодически падая на мокрый песок, а когда
собрались идти обратно, наступила ночь.
     - Н-надо с-спешить! - Занервничал я.
     Мы  принялись   искать  одежду   и,  обшарив  все  близлежащие  заросли
тростника, нашли мою большую серую майку с  надписью Adidas на  спине и один
ее туфель. Все  остальное исчезло вместе с  очками, без которых я ничего  не
видел.  Драматизм  и  комизм  ситуации были  настолько  очевидны,  насколько
нелепы, что я принялся хохотать, забыв о подружке.
     Разорвав  майку  на две  части, я протянул ей больший  кусок. Она легко
справилась  со своим  обрывком, умело завязав  его  на талии. Я посмотрел и,
оставшись довольным осмотром, сказал:
     - I'm afraid we're lost.
     - We'd better ask for directions? - ответила она.
     - I'll ask it at the next Police Station. Go ahead, Darell! - я впервые
назвал ее именем, которое останется с ней навсегда, на всю жизнь, и протянул
руку.
     - Груудкы, - виновато сказала она, потянув пальцами за твердые соски.
     - По  мне,  в таком виде ты можешь показаться  на  трибуне  мавзолея, -
улыбнулся я. - С-странно, но ты не к-кажешься голой. Идем.
     - Менье надо подмыть...
     -  Не дури, Д-даррел! П-похоже, ты и впрямь  собралась в Кремль. Боюсь,
гигиенические процедуры и макияж тебе понадобятся не с-скоро...
     - Гдээ забрать дэньги в обратную дорогу? - Не унималась она.
     Она начинала нервничать. Я подошел к ней и поцеловал.
     - В  этой  жуткой экстремаловке,  чужестранка,  т-ты вела себя п-просто
п-потрясающе... как настоящая леди... What do I do make you want me. Steady,
Honey. You're well done. Don't worry. Worse things happen. We will  find our
way...
     Когда мы, наконец, вышли к пляжу, было совсем темно.
     - It's pitch-dark! Moreover there is not a living soul! - подытожил я.
     - Выыжу свэт горыыт там! - сказала она и взяла меня за руку.
     Через несколько минут  мы  подошли  к домику  спасателей, сквозь тонкие
стенки  которого  доносилось негромкое  пение.  Взобравшись  по  лестнице  и
приоткрыв дверь,  я  увидел  в полумраке за  столом трех  молодых грузин, не
похожих  на сексуальных вегетарианцев...  Приблизившись, я разглядел большую
пятилитровую бутыль с вином.
     -  Гамарджоба!   -  сказал  я  близоруко  щурясь.   -  П-простите,  что
в-вторгаюсь.  -  Я мучительно  подбирал  слова,  стараясь  скрыть  волнение,
понимая,  что  чужестранка без  лифчика,  с  обрывком майки на бедрах  может
вызвать у них  такие сексуальные желания, с которыми  они не захотят  или не
смогут совладать.

     - Я в-врач  из  Тбилиси,  - начал я.  - Б-борис  Коневский, п-профессор
К-коневский из  института  х-хирургии. Может быть, к-кто-то  из вас с-слышал
или ч-читал в г-газетах...
     Грузины с укоризной разглядывали меня и молчали.
     "Трое  здоровых  мужиков.  Она,  конечно,  не  умрет,  если  они станут
насиловать  ее,   но  может  остаться  инвалидом...  и  еще  психологический
стресс.".  Я пересчитывал варианты, чтобы знать, что нас ждет и как далеко я
могу зайти в  переговорах.  Я  понимал: захоти они изнасиловать чужестранку,
мне не остановить их.
     - Я здесь отдыхаю  с женой  и  детьми. - Я прислушался к себе и, решив,
что  пока не  сделал ошибок, продолжал. - П-пока мы  п-плавали,  украли нашу
одежду, мои очки, сумки с документами и  деньгами.  Очень расчитываю на ваше
понимание и помощь, джентельмены, - я замолчал, ожидая реакции.
     - А где жена,  доктор?  -  Глухой  голос,  без  привычного  грузинского
акцента, навел на меня тоску.
     "Кто этот сукин сын,  что так хорошо  говорит  по-русски? -  подумал я,
близоруко  вглядываясь  в  лица  людей  за  столом.  -   Тусклый,  глухой  и
невыразительный голос человека, который не остановится ни перед чем..."
     -  Садитесь,  батоно  доктор,  - сказал  толстый, горбоносый  парень  с
длинными светлыми волосами, падающими на глаза, и уступил стул.
     - Спасибо! Моя жена там за дверью...
     - Я приведу ее, - сказал тот со светлыми волосами, что уступил место.
     - Н-н-нет! Я с-сам! - И бросился к двери, но тут же вернулся обратно: -
Она  н-н-не  может! Она голая! П-почти  с-совсем! -  я с  трудом  выкрикивал
слова, размахивая рукми и вглядываясь в их лица.
     - Омари! - глухой тусклый голос был совершенно спокоен. -Приведи ее!
     Из-за стола встал тот, кого звали Омаром: тощий, as lean as  a rake,  и
высокий,  не смотря  на сутулую спину, с рыжими, как  у  Сталина,  усами под
носом и темными волосами.
     - Я сам, - сказал я и вышел за дверь.
     - Я здээс,  Боорыс!  - раздирающий  душу акцент родил  во  мне отчаянно
щемящюю жалость к этой  прекрасной  молодой женщине, которая не подозревает,
что может с ней приключиться сейчас... и со мной.
     - Хоолодно. Мэнье скоро надо домой. Заамэрзаю совсэм.
     - Пойдем. Стой за спиной и молчи... А что делать с грудками?
     Она прикрыла груди ладонями, совершенно расплющив их.
     - Нет! Так еще хуже. Опусти  руки, Даррел. Выпрями спину, пусть торчат.
Покажи, что не трусишь... - Я перестал заикаться от страха.

     Молодые  мужики, видимо, таращились на чужеземку. Я не видел их лиц без
очков,  только слышал, как сделалось прерывистым и шумным их дыхание. Похоть
клубилась и густела  пропионатом тестостерона, заполнявшим на глазах дощатую
комнатку.  Чужестранка тоже почувствовала  опасность,  но  гораздо острее  и
сильнее, потому  что лицо  ее окаменело, побелело, присыпанное мукой, и она,
забыв  обо всем, вышла из-за спины и, странно  бледная,  с зажатым в пальцах
обрывком майки, вытянулась, замерев в странно вызывающей позе...
     - Тоже мне, Зоя Космодемьянская! - сквозь жуткий страх сумел улыбнуться
я, не понимая, что она в ступоре...
     Грузины заговорили разом, размахивая руками. Парень с бородой подошел к
ней, положил  руку  на голую грудку,  и  я  почувствовал, что воздух желаний
можно резать ножом...
     - Не хватало, чтобы и она начала возбуждаться,  - мелькнуло в голове, и
мне отчаянно захотел обнять ее и, идя напролом, защитить, но я понимал,  что
сейчас этого лучше не делать.
     -  Поцелуй  меня, девушка!  - тот же густой хриплый  голос без акцента.
Парень с бородой неотрывно смотрел ей в лицо.
     Чужестранка не двинулась с места, продолжая глядеть мимо парня.
     - Господи! - сказал вслух я. - Да она в ступоре!  В шоке! Она просто не
понимает и не видит, что здесь происходит...
     Я почувствовал, как  парни  с интересом  уставились  на  меня,  на  миг
позабыв о латышке...
     - Вы  не станете насиловать ее! -  сказал я. -  Вам тогда придется  нас
убить... Обоих... Вам этого не простят... Вас найдут...
     -  Заткнись  профессорхуев!   -  сказал  тот,  что  с  бородой,  хорошо
говоривший по-русски и ударил кулаком в лицо.
     Я отлетел к стене, чувствуя как распухает нос, занимая все лицо. Во рту
стало солено и горячо от крови, но боли и страха уже не было... Я сел на пол
и, вытянув руку,  попытался нащупать опору, чтобы встать.  В это время новый
удар, большой, тяжелый, черный и горячий, как редкие валуны в жаркий полдень
на потинском пляже, вновь опрокинул меня и погнал по вымощенной необтесанным
булыжником дороге...  Дорога  круто  уходила вниз,  под гору,  мне  с трудом
удавалось   удерживать   набиравшую   скорость   машину,   которая  неуклюже
подпрыгивала, раскачиваясь и странно дребезжа...
     Потом  я  увидел  глухую  стену,  сложенную  из  такого  же  булыжника,
перегородившую дорогу, но слишком поздно... и врезался в нее на всем ходу...
Вокруг гудело,  будто я сидел слишком близко к  настраиваемому  органу.  Гул
вытеснил дорогу, по которой  я только что ехал в чужой машине, море  и  даже
небо.  Он  обволакивал меня, качая, защищая  и вознося... Я понял,  что могу
положиться на него и мне уже не причинят вреда и боли.

     Было хорошо  и удобно,  лишь  немного тревожно, словно сидишь  глубокой
ночью за письменным  столом  над очередной  статьей, в  которой есть странно
волнующие, необычные данные, не согласующиеся с представлениями традиционной
хирургии, и их  надо поглубже запрятать в текст, чтоб статью опубликовали...
Гул затихал...
     Потом  я  увидел  устройство  для консервации органов. Тусклый  металл,
неожиданно превращающийся в участки жидкокристаллического дисплея с крупными
яркими  цифрами  в  самых  неожиданных   местах;  непривычно  острые  грани,
прорезающие  эллиптические  поверхности,  бесшумные  насосы, почти  знакомые
емкости  с  газами  и  масса  сенсорных клавиш с загадочной  символикой, а в
центре  - гелеобразная  полость-колыбель  с  платформой для  консервируемого
органа, окруженная манипуляторами...
     Я  не  помнил, как  выбирался из разбитой машины и  сколько пролежал на
мокром  песке.  Голова,   набитая  камнями,  больно  стучащими  изнутри  при
движении, казалась огромным маракасом, которым слишком долго трясли...
     Лицо,  когда я прикоснулся к нему рукой, было надуто сильным  отеком. Я
нащупал разбитые  губы с  болтавшимися  кусочками ткани... Позже мне удалось
открыть один глаз, растянув веки пальцами... Была ночь. Шел  дождь, холодный
и  сильный.  Я  несколько  раз  пытался  собраться  с мыслями, но  ничего не
получалось. Анализ  не  шел  дальше разбитого  лица,  жуткой головной  боли,
маракасов и  холодной ночи... Потом я  увидел поблизости небольшой  досчатый
дом с  лестницей и,  с  трудом вскарабкавшись по  ней,  постучал  - никто не
открывал...  Потянув  за  скобу  я  вполз  в  комнату,  освещенную маленькой
лампочкой без абажура на длинном шнуре, раскачивающейся от ветра.
     Единственным глазом я увидел длинный деревянный стол. На столе на спине
неподвижно  лежала  голая женщина, неудобно свесив ноги. У  противоположного
края стола виднелась голова человека, который, видимо, спал,  сидя верхом на
стуле. На топчане валетом лежали еще двое...
     Я встал с колен и  приблизился к столу... Прямо передо мной, притягивая
взгляд, вызывающе бесстыдно  располагалась женская промежность с  ярко белым
треугольником   незагорелой   кожи...   Я   близоруко  наклонился,  стараясь
рассмотреть тускло отсвечивающее мокрое  розовое пятно,  которое  растеклось
над лобком, покрывая гениталии  и  даже бедра... И увидел тоненькую  струйку
крови, вытекающую из влагалища и множество синяков ссадин на коже...
     Мозг  "под шубой"  из  синяков и опухолей зашевелился  и  совсем другая
женщина,  пьяная,   сильно   побитая   простушка,  лежала  передо   мной   в
гинекологическом  кресле   приемного  покоя  в  одном  из  родильных   домов
Свердловска  с разведенными ногами  и огромным животом,  готовым  к родам, и
большой, темно-зеленого стекла бутылкой из-под "Шампанского", торчащей из ее
влагалища...  Гениталии  плотно  обхватывали  бутылку и  извлечь  ее простым
потягом  не  удавалось,   но  тоненькая  струйка   крови   находила  дорогу,
просачиваясь наружу...

     Я прикоснулся пальцем к студенистому пятну на лобке женщины, что лежала
на  столе в домике спасателей в Поти, и поднес палец к глазу...  Характерный
запах спермы ударил в нос. Заторможенный мозг  рывками стал выстраивать одну
за другой  мучительно  знакомые и страшные  события,  пока  вдруг разом я не
вспомнил все, что приключилось с нами, и не узнал в этой женщине, бесстыдно,
грубо и страшно распятой на столе, Даррел... Я закричал. Мне показалось, что
крик раздерет легкие. Человек, за столом, с трудом поднял голову и удивленно
уставился на меня...
     Продолжая кричать,  я блуждал глазом по комнате,  пока не наткнулся  на
пустую пятилитровую бутыль из-под вина. Схватив ее  двумя руками, я двинулся
к сидящему за столом и  со  всей  силы опустил бутыль  на  голову... Мужчина
помолчал  удивленно и ткнулся  лицом  в  стол... Повернувшись к  тем  двоим,
спавшим валетом, я вновь  поднял двумя руками над головой еще  целую бутыль,
успев  удивиться ее прочности,  и вдруг  почувствовал,  что зверею  и  жажда
убийства завладела мной. Я обрушил бутыль на голову ближнего к себе человека
на  топчане. Тот протяжно  всхлипнул. Бутыль, наконец, со звоном разлетелась
на  куски,  которые еще долго позванивали, скользя по полу... Я повернулся к
третьему, который в ужасе глядя на страшное, с длинными острыми краями горло
бутыли в моей руке, пытался встать и защитить лицо...
     Он не успел.  Я вонзил в него края  бутылки, которые  удивительно легко
проникли в кости лицевого скелета.  Удовлетворенно оглянувшись, я нагнулся к
чужестранке и, взяв  ее за  руку, прошептал в ухо,  не  особенно  надеясь на
успех:
     - Даррел! Открой глаза. - Она открыла и уставилась в потолок.
     -  Сядь, пожалуйста,  -  также шопотом  попросил  я. Она  села, касаясь
ногами пола, и стала смотреть в открытую дверь за моей спиной.
     На гвозде возле двери висел длинный мужской плащ серого цвета. Я стянул
его со стены и подошел к девушке:
     - Попробуй встать. -  Она молча встала и  замерла,  вытянув  руки вдоль
туловища, продолжая сжимать остатки майки  в  побелевших пальцах. Я помог ей
натянуть на голое тело грязный плащ,  застегнув его  на  единственную нижнюю
пуговицу и сказал: - Пойдем!
     Она  сделала  несколько  шагов к  двери, некрасиво  расставляя  ноги  и
по-прежнему не замечая меня...
     -  Подожди   минутку,  -  попросил  я,  оглянувшись,  и,  увидев  синие
спортивные штаны с длинными полосками белой ткани по бокам, одной рукой стал
натягивать  их  на  себя,  прихватывая  другой  по  пути  лежавшую  на стуле
заскорузлую вонючую рубаху в красно-синюю клетку...
     Мы осторожно спустились по лестнице.

     -  Эй,  доктор!  -  услышал я  вдруг  над  головой.  -  Забирай бабу  и
проваливай!  Бабе  лучше  все  забыть!  -  тусклый  и  монотонный,  как  шум
недалекого прибоя,  голос вколачивал гвозди в  сильно болевшую голову енивой
уверенностью   и  спокойствием...   -   Подумаешь,  делов-то:   два   мужика
бабувыебали!
     Я недоуменно повернул к говорившему голову...
     - Омар не стал... - сказал бородач. - А она пусть не шляется голой...
     -  Ваш  Омар  просто   нравственный  идеал  социалистической  эпохи!  -
среагировал я и  тут до меня дошло, что эти сукины дети  живы... Вот они все
на  веранде   -  толпа  счастливчиков,   провожающаяся   нас,   только   что
насладившихся телом чужестранки... Значит бойня, учиненная  мной в домике на
сваях с пятилитровой бутылью в руках, вся моя ярость и отвага. реализовались
лишь в воспаленном мозгу...
     Мы  молча  добрели  до  моря.  Стало  светать.  Дождь прекратился.  Она
ступала, переваливаясь, как утка... Я снял с нее плащ и за руку ввел в воду.
Она равнодушно  выполняла команды, не  замечая меня... Я  медленно  протянул
руку к ее промежности и, нащупав скользящую под пальцами  сперму, смыл ее...
Потом ввел пальцы в растянутое  влагалище и  стал осторожно извлекать оттуда
густую липкую массу, сразу исчезавшую с ладони в теплой соленой воде... Было
по-прежнему ветренно и пасмурно,  и далекий тростник шептал что-то, тревожно
посвистывая, и я сразу вспомнил Паскаля, и его мыслящий тростник, и Тютчева:
     Рассвело.  Сильный  шок  избавил  нас  обоих  от  ненужных  мучительных
обсуждений: мы  молча двигались в сторону Поти, до  которого было километров
пять...  Сильно  болела  голова и  так  тошнило,  что каждый  деяток  метров
приходилось останавливаться, но рвота не приносила облегчения....
     В мозгу медленно и болезненно шевелились обрывки мыслей, которые кто-то
сразу затаптывал, но постепенно они оформились в привычные словесные образы,
вселившие в меня ужас  и  отчаяние и ни с чем не сравнимое унижение, сильнее
всего требовавшее реванша.
     "Утренним поездом из Сочи в Батуми прибывает  мама, - ярко промелькнуло
в мозгу. - Мы должны добраться до Батуми и она  возьмет на себя заботу о нас
с  чужестранкой... Она гинеколог", -  это была еще одна  конкретная  и очень
глубокая мысль...
     Нас  кто-то подвез до порта. Незнакомые  люди,  их  было  несколько  на
причале, дали деньги на билеты... Их хватило и на бутылку коньяка. Я написал
на  клочке бумаги телефоны, которые вспоминал  мучительно долго.  Мы  сели в
"Ракету"  на верхнюю палубу, где  от сильного шума  нельзя было говорить,  и
принялись за коньяк.
     Она  начала выходить  из  шока,  когда в  бутылке  осталось чуть меньше
половины.  Она по-прежнему молчала и не смотрела мне в  лицо,  но ее  голова
прислонилась  к  плечу, а ближняя рука крепко  обхватила мое  бедро. Позже я
почувствовал, что плечу стало горячо. Это она заплакала, наконец...
     С гинекологией чужеземки все обошлось. Моя мама очень хороший врач... О
событиях той  страшной  ночи мы не  вспоминали  никогда. Мне  казалось,  что
Даррел  и  не  помнила  почти  ничего из  случившегося  или  гнала  от  себя
воспоминания... Через  неделю мы  вернулись  в  Тбилиси. Я  познакомил ее  с
Полом. Тот  пришел  в восторг и  несколько  дней таскал  нас  по  тбилисским
кабаком и пригородным харчевням...
     - Пол! - сказал я, когда отправил Даррел в  Ригу. - С нами приключилась
беда в Поти...
     Пол внимательно посмотрел на меня:
     - Говори, Боринька!
     Не  м-могу,  Пол!  - сказал я  и заплакал  беззвучно, и  крупные  слезы
застучали по тарелке дождем. - Может, было бы лучше, если б они нас убили.
     - Говори, что случилось! На тебя смотрят...
     Я выложил ему все. Даже то, как затащил ее в море, чтоб отмыть от чужой
спермы.
     Утром  следующего  дня  на  машине  Пола  мы поехали в  Поти.  За  нами
увязалась Кэтино.
     - Зачем она нам, Пол? - спросил я.
     - Не знаю... Посмотрим.
     В  моей  теннисной  сумке лежало  Полово  ружье  с  десятком  патронов.
Пистолет Пол заткнул за пояс... По дороге мы заехали  в Полову  деревню. Нас
накормили и  приставили  двух молодых грузин,  которые  забросили в багажник
своей "Нивы" охотничьи ружья и отправились следом за нами.
     "Будто на охоту собрались,"- подумал я

     Мы  добрались в Поти к вечеру. Стояла жара  и пляж был полон. Я  увидел
домик на сваях и сердце заколотилось, болея. Я почувствовал, что плыву:
     - Что-то плохо мне, Пол...
     - Возьми бинокль, Боринька,  и смотри! - Сказал Пол  строго и  протянул
старый морской бинокль.
     Я поднес бинокль к глазам, стараясь потными трясущимися руками удержать
и настроить его, и не смог.
     - Хорошо! - резюмировал Пол. - Подождем, пока стемнеет,  и пошлем к ним
Кэтино... Опиши их, чтоб она могла узнать...
     Когда Кэтино вернулась, стало совсем темно.
     - Их  там двое. Светлого парня с  длинными волосами нет,  -  отчиталась
она. - Я спросила, нет ли у них аспирина?
     -  Ты  просто  Мата  Хари,  д-дорогуша! - заметил  я.  -  П-пойдешь  на
п-повышение в КГБ?
     Она добавила что-то по-грузински, и Пол перевел:
     - Кэто говорит, что в стене  дома  выжжена большая дыра. Свежая,  очень
странная. - Он помолчал: - Будем ждать.
     Около  десяти  вечера  Пол сказал:  -  Пошли! Оставьте  ружья.  Никакой
стрельбы... Возьмите из моего багажника канистру с бензином, бичебо!

     Мы  приблизились к  дому.  Пол  расположил  под ним канистру  и  открыл
крышку.
     -  Хорошо, - сказал  я. - Уходите!  Я  справлюсь... Если не  взорвется,
вернусь и выстрелю в канистру из ружья...
     Они  пошли  к  машинам, а  я, подождав  немного,  густо смочил бензином
широкий  бинт  и, погрузив  свободный конец  в канистру,  медленно побрел  к
ближайшей дюне, удивленно разматывая непривычно мокрую марлю.
     Пройдя метров десять я присел, вынул  из кармана коробку спичек и сразу
обрел спокойствие, недостававшее весь вечер.  Я взглянул в  последний раз на
дом и увидел в стене  странную дыру с  ровными обожженными краями, о которой
говорила Кэто, будто кто-то гигантской лупой выжег ее.
     - Господи,  прости меня! - сказал я, все еще держа в памяти дыру, вынул
спичку из  коробки, еще раз взглянул на  дом, едва различимый  в темноте,  и
внезапно  понял,  что  никогда  не  смогу  зажечь  спичку и  поднести  ее  к
скрученной полоске бинта, пропитанного бензином, какой бы сладостной ни была
месть в этот миг для меня...
     Я медленно вернулся к машинам. Взволнованный Пол сунул мне в руки ружье
и что-то сказал по-грузински.
     -  Н-не  помыкай,  Пол.  Я не  могу  убить  человека,  даже  если очень
хочется...  М-мне  не  под  силу...  Я  просто  не смогу жить потом  с  этой
н-ношей... Что бы ни  сделали они  с Даррел,  кто дал мне  право  лишать  их
жизни? Кто, П-пол, говори?!
     - Тогда я сам! - сказал он, поднимая ружье.
     - Нет!  Т-те, кто готовы  постоять за  других, пользуются  общественным
т-транспортом...
     -  Ты  просто  интеллигентский  придурок  и  кусок  дерьма  на  дороге,
Боринька! - Пол поглядел, на месте ли патроны, и попытался отодвинуть меня в
сторону.
     - Нет! Не смей! - сказал я, не обидевшись и опуская ему ствол...
     - Ты куда засобирался? - нервно спросил Пол,  когда я повернулся к нему
спиной. - К ним что ли идешь прощаться... или извиниться решил?!
     - Н-нет! Заберу канистру...
     -  Не  суетись!  Резо  принесет...  -  Он  помолчал,  а  потом  добавил
жалостливо: "Прости, Боринька!" - и, размахнувшись, сильно ударил  кулаком в
лицо, стараясь не попасть  в  очки. Я отлетел в сторону, но сумел удержаться
на ногах. Потом вдруг  пляж поплыл куда-то  вместе  с Полом, кричащей что-то
по-грузински  Кэтино,  машинами...  Я  упал,  ткнувшись  носом   в  песок...
Подниматься не хотелось...

     Всю  осень, каждые две недели, я летал к Даррел в Ригу.  Много  раз  мы
встречались в Москве,  в гостинце "Спутник".  Ночью она забирала  подушку и,
наплевав на гостиничные строгости, шла ко мне по длинному коридору...
     Однажды Кузьма пригласил нас поужинать в "Националь".
     - Пы-пы  хочу силно, -  сказала она, наклонившись  ко мне,  когда  ужин
подходил к концу. - Проводыть мэнья, пожалуста, туалэт, Рыыжэнкый.
     Я все  эти  несколько  месяцев умиравший  от  любви и почти переставший
спать и работать, готов был идти с ней куда угодно.
     - Даррел! - любил  повторять я. -  В нашем  сумасшедшем  романе  мне не
хватает  страданий!  Мне  нужна  безответная  любовь.  Мне  надо   мучиться,
ревновать и каждый раз снова завоевывать тебя...
     - Коому? - она, по-прежнему, говорила, ставя ударение на первом слоге.
     - Н-неважно! Хоть  к машинисту тепловоза, что привез тебя в Москву. Мне
страстно хочется притерпеть от тебя, если ты понимаешь о чем я...
     Поджидая ее выхода  из  туалета, я слонялся от  окна к окну  в  большом
холле "Националя", автоматически прислушиваясь к разговорам иностранцев.
     Вдруг  все вокруг посветлело, притихли иностранцы,  зазвучала негромкая
музыка, мотив которой я никогда не мог разобрать, сильно подозревая, что это
Бах: адажио из Первого концерта в до миноре...
     - Простыытэ, что заставывшы ждат. Оочерэд. Как всэгда, нэ дозыыруют. .
     - Д-даррел! Я тоже сквозану на минутку. Подожди чуток...
     Меня не удивило отсутствие писсуаров. Я  вошел в кабинку,  сделал пи-пи
и, махнув по привычке пенисом, стал возиться с молнией на брюках.
     Дверь вдруг  отворилась и,  повернувшись, я увидел  пожилую англичанку,
переминавшуюся  с  поднятой  юбкой.  Мы  молча  уставились  друг  на  друга,
мучительно соображая, кто из нас ошибся...
     - What are you doing in there, Sir? - Спросила она, явно чувствуя  свою
правоту.
     - I'm waiting for my girlfriend in there, - неуверенно начал я.
     - Do you usually get very nervous before a meeting with your lady?
     Я еще не понимал ее напора и спросил идиотски улыбаясь:
     - Nervous? No, I never get nervous...
     - In that case what are you  doing in the  ladies room?!  - Победоносно
закончила дама, и я, поняв свою ошибку, бросился к выходу, продираясь сквозь
толпу хохочущих иностранок.
     - Что вы дэлали  здэсь,  Боорыс? - Спокойно  спросила Даррел,  даже  не
подумав улыбнуться.
     "Я  сейчас умру под  дверью  женского туалета гостиницы "Националь"  от
любви к ней", - подумал я, садясь на пол.

     Когда, вернувшись, я рассказал Кузьме, как сильно влюблен в  Даррел, он
посерьезнел и молвил строго:
     - Давно пора жениться на ней, не то совсемохуеешьРыжий!
     Через месяц,  в конце декабря, я прилетел в Ригу, чтоб жениться.  После
свадьбы мы несколько дней пожили в  Таллине, обедая в гостиничном гриле, где
каждый раз заказывали жареную куру и миндаль. Виски мы приносили с собой.
     Внешне  в моей  жизни  ничего  не  изменилось. Она по-прежнему  жила  и
работала  в  Риге, а  я  дважды  в  месяц  прилетал к ней на  выходные.  Она
перебралась в Тбилиси только через год, когда родился первый сын...
     Тогда я еще не знал, что брак - кара за любовь...




     Через несколько  лет,  когда я понял, что опять  влюбился, было  поздно
предпринимать  что-либо.  Поздно  не  потому, что  я  пытался  кричать вслед
уходящему поезду... Новое чувство так сильно завладело мной, потеснив любовь
к Даррел, сыновьям, хирургии, подавив привычные обязанности,  привязанности,
привычки и инстинкты,  что, казалось, я и не собирался бежать за поездом,  а
просто лежу на рельсах и жду его с наслаждением...
     Теперь я понимаю, что с таким же успехом мог влюбиться  в  вид из  окна
дорогой гостиницы или двухэтажный автобус, застрявший на перекрестке. Пылкая
влюбленность   пятидесятилетнего  профессора,  потерявшего  голову...  и  не
только, как  перешептывалась по  углам  лабораторная публика, не вызывала  у
Этери  адекватной реакции, которой так  не хватало  мне. Загадочно улыбаясь,
она выслушивала мои любовные признания и старательно отвечала на сексуальные
притязания, но ни разу не сказала, что влюблена...
     Она  часами  просиживала  в  моем  кабинете,  облокотившись  на  спинку
старинного  стула, глядя на меня и покачивая  ногой такой совершенной формы,
что  не  терпелось  поскорее залезть  под эти  немыслимые юбки из  мешковины
всегда пастельных тонов, чтобы посмотреть, так ли  совершенна  эта нога там,
где она крепится к тазу. И даже добравшись до этого места, и убедившись, что
нога  по-прежнему прекрасна,  и  погрузавшись  в плоть, отдававшую  всю себя
целиком, и затем корчась вместе в судорогах сладостного оргазма, я постоянно
анализировал  действия  молодой  женщины,  почти  девочки, ни на  минуту  не
забывая, что не могу не  только сформулировать, но  даже понять характер  ее
чувств и отношений к себе...

     В присутствии Этери лабораторные датчики могли воспроизводить изменения
в  напряжении  газов  сердца  без  калибровки.  Мне  казалось,   что  вместо
кислородных   датчиков,  на  которые  пожилые  и  талантливые  физико-химики
лаборатории   потратили   несколько  лет  беспрерывного  труда,   она  могла
использовать обычные пуговицы,  которые работали бы не хуже... Эта мысль так
крепко  засела  во мне, что в одной  из  книг, посвященных мониторингу Ро2 в
кардиохирургии,  я попросил художника нарисовать  на  обложке  изолированное
сердце  с пришитыми  к  его  поверхности  пуговицами от нижнего  солдатского
белья.
     Уже после  того,  как книга с пуговицами вышла  в свет, мы проводили  в
Лаборатории один из экспериментов  по  одновременной  регистрации напряжения
кислорода и углекислого газа в ткани консервируемого сердца.
     Видимо, день  был  выбран неудачно,  потому  что все  не ладилось:  шли
наводки,  датчики капризничали, публика  нервничала  и, как  принято в таких
случаях, искала виноватого.
     -  Где Этери?  -  спросил я,  ощутив  за спиной непривычную  пустоту. -
Почему ее нет ? Или она опять отправилась на чертов ядерный реактор?
     - Она звонила и сказала, что опоздает, - сказала Кэтино, копаясь вместе
с  физико-химиками  во  внутренностях  двух  открытых  настеж  регистраторов
неподалеку от операционного стола.
     Я не успел ответить: в операционную вошла Этери, и я напустился на нее,
вымещая все неудачи сегодняшнего дня:
     - Надеюсь, ты понимаешь, Honey, что мы все пока живем при  социализме и
с-система, которая многим здесь  не по  нраву, налагает на нас  определенные
обязательства  не только  друг перед другом,  но  также  перед лабораторией,
приютившей тебя и регулярно выплачивающей жалованье.
     - Не  надо про  жалованье, БД!  -  сказал Грегори. - Вы даже не знаете,
сколько платите ей.
     -  Что  з-значит "не  надо"?  -  раздраженно  спросил  я.  - Кто  здесь
командует п-парадом? П-поглядите в рану. У вас кровит миокард  под датчиком,
а я удивляюсь, что вместо г-газа он мерит т-температуру.
     Грэг взялся за коагулятор, но прежде успел  громко пробубнить  в маску,
закрывавшую лицо:
     - Вы ей платите 75 рэ.
     У  меня пропала охота  продолжать  бессмысленную дискуссию с  Грегори и
атаковать лучезарную, уверенную в себе и своей красоте, невозмутимую  Этери,
которая, никак не  реагируя  на мои слова, подошла к физико-химикам  и молча
встала рядом, уставившись на меня, будто и впрямь ожидала прибавки.
     Через  минуту все заработало,  и датчики с завидным постоянством  стали
демонстрировать   потрясающую   воспроизводимость   в   ответ  на   действия
анестезиолога, менявшего режимы вентиляции легких.
     - Поздравляю физико-химиков, будущих Нобелевских лауреатов! - сказал я,
когда  хирурги  зашили грудную  клетку.  -  Так  хорошо  датчики не работали
никогда! Вам п-премия в 50 рублей и две цапы с гравицапой.
     Публика  начала  шумно   аплодировать   физикам   и   химикам.   Мощные
операционные  звучалки  надрывались фортепианным дуэтом  Оскара Питерсона  и
Каунта  Бейси,  перекрывая   шум  работающей  аппаратуры.   Вдруг   раздался
удивленный голос Зураба, всегда находившего что-то плохое или очень плохое:
     - Что мы мерили, БД? Силовой кабель не подключен к щиту.
     Будущие Нобелевские лауреаты, сильно покраснев, стали судорожно  рыться
в проводах.
     -  Этого  не может быть!  Вы же  сами видели,  БД,  как  все работало и
реагировало, когда Дали  меняла режимы дыхалки. Поглядите: датчики и  сейчас
прекрасно  калибруются!  -  химико-физики  кричали,  понимая,  что  лишаются
премии.
     Я посмотрел на Этери, которая, расположившись на  вращающемся  железном
стуле  без  спинки,  невозмутимо  болтала  о  чем-то  с Гореликом,  привычно
стряхивая пепел на мраморный пол операционной. Я был  готов  поклясться, что
это  ее штучки  и что самописцы  регистрировали бы реальные  цифры,  если бы
вместо датчиков к миокарду были пришиты обычные лоскутки.
     - Премии отменяются, скобари! - Сказал я, покидая операционную.
     - Оставьте хоть гравицапу! - Заныли химико-физики.
     - Фигу вам, л-лажакам! Пейте на свои! - И ногой открыл дверь.

     - Скажи, Honey, как ты это делаешь?
     Мы  сидели  в  популярном загородном закусарии неподалеку  от  Тбилиси,
славившимся хачапури и  замечательными  лимонадами.  Было  поздно и пусто  в
ресторанном зале. Грубо сколоченные деревянные скамейки, уложенные на  такие
же низкие  массивные  столы, напоминали  метательные  орудия Архимеда. Пахло
молодым вином, зеленью и горячим тестом.
     Ресторан при дороге без названия был выстроен в стародавние времена. По
преданию, по этому  маршруту двигался  Пушкин. У источника, в небольшой роще
ореховых  деревьев поздним вечером  он попросил  возницу  остановить экипаж,
чтобы сделать пи-пи. Ему так понравилось здесь, что он зашел в  крестьянскую
избу попроситься на ночлег. Хозяева спали, но тут же накрыли для гостя стол,
выставив  еду, что  была в  доме: хачапури, фасоль, сыр, зелень,  кукурузные
лепешки и вино -  все, что  подают и сегодня, что подавали вчера и много лет
назад, не спрашивая.
     - К-колись,  Honey, и смотри мне в глаза! - Вспомнил я реплику киношных
чекистов: дурных и совсем не  страшных в советских фильмах. - Почему датчики
мерят.  Хорошо! Не надо! - Я  взял ее за  руку  и притянул  к себе. Вместе с
неудобной тяжелой деревянной табуреткой она неожиданно  легко придвинулась и
обняла за шею, сунув вторую  руку куда-то  между бедер. Пока в этом движении
не  было  ничего сексуального:  ей нравилось ощущать  телесную  связь, и она
пристально глядела на меня  широко  раскрытыми  зелеными  глазами, меняющими
цвет на серый.
     Я   приготовился  к  путешествию,  еще  не   зная,   каким  оно  будет:
познавательной  прогулкой  в   странный  мир,  где   можно  останавливать  и
поворачивать вспять события, проникая в суть явлений и вещей, чего  я всегда
боялся, или очередной внеземной сексуальной забавой, настолько неожиданной и
яркой,  реальной  и нестерпимо  приятной, что  возращение  в  мир  привычных
брачных  обязанностей казалось надоедливой процедурой: чем-то вроде утренней
зарядки или чистки зубов.
     - Смогу ли я сегодня пойти за Этери так  далеко, как она этого хочет? -
В панике размышлял я, испытывая привычный  страх перед  неведомым и странным
знанием,  за которое надо  расплачиваться.  Я  был  уверен,  что  полученные
сведения могут  сделать  меня  другим:  проницательным и мудрым,  разительно
непохожим на других,  если эти последние слова способны передать невероятное
смятение человека, только что вернувшегося с чужой планеты.
     Вокруг уже густо клубился голубой туман. Глаза  Этери стали прозрачными
и  были теперь совсем близко. Я  почувствовал, как она исчезает, перетекая в
меня.

     То, что я увидел, потрясло меня гораздо сильнее, чем  ожидавшийся визит
в  другой мир. Я был на чердаке старого многоэтажного  дома  с остроконечной
черепичной крышей, с  мощными деревянными  балочными перекрытиями в глубоких
трещинах, с витражами в слуховых окнах, сквозь которые  смутно виднелись два
зеленоватых остроконечных церковных шпиля, и натянутыми бельевыми веревками,
на которых сушилась странная одежда.
     Прямо передо мной,  согнувшись пополам, в бесстыдно задранной на  спину
темной  суконной юбке,  обнажавшей стройные  бедра  и  странно белый,  почти
светящийся в полумраке чердака голый зад  с пучком коротких подбритых волос,
оставляющих  открытыми  набухшие  и  сочащиеся   влагой  гениталии,   стояла
незнакомая молодая женщина  с заплывшим от удара глазом  и множеством ссадин
на  лице.  Она  опиралась  руками  о  поручни  кресла, покрытого  солдатской
шинелью.  Приспущенные  ниже колен грубые чулки в рубчик свисали на голенища
сильно ношенных кожаных сапог с раздернутыми до лодыжек молниями.
     Позади   женщины   возвышался   грузный  высокий  старик   в   красивых
металлических  очках,  с интеллигентным,  давно  не  бритым  лицом,  патлами
свалявшихся  седых  волос, похожих на  воронье гнездо, в замызганой  дорогой
охотничей куртке светло-желтой  замши,  с пуговицами в виде кабаньих клыков,
надетой на серую майку,  и в толстых, когда-то голубых джинсах, спущенных на
разношенные  зимние  башмаки  с  рваными шнурками. Пах  старика периодически
прижимался к  заду молодой  женщины. Оба двигались вразброд,  невпопад  и до
смешного  обыденно,  как   будто   занимались  утренней  гимнастикой.  Рядом
переминался с  ноги на ногу пьяный замухрышка  в  солдатской зимней шапке со
звездой и  в старой телогрейке, дожидаясь своей очереди к белеющему заду. Он
с любопытством разглядывал гениталии спаривающейся пары, роясь в собственных
штанах в поисках затерявшегося пениса
     Было холодно, пахло  застоялой мочой, старыми рвотными массами, немытым
человеческим   телом  и  чем-то  еще,  совершенно  гнусным,  не  поддающимся
определению.  В  дальнем  углу  чердака располагался  стол,  сколоченный  из
необструганных, покрытых корой,  вокруг которого  на пластмассовых  коробках
из-под  кока-колы сидела дюжина мужчин  и женщин, укутанных в пледы и старые
одеяла. Стол был  заставлен початыми бутылками  с выпивкой и  странной едой,
похожей  на  салат.  Я  увидел большую прямоугольную бутылку  с  "Бурбоном",
стоящую против пустующего стула  темного дерева с  высокой резной спинкой  и
подлокотниками. Все говорили одновременно.  Некоторые обнимались... Их ласки
были так же откровенны, как коитус странной пары неподалеку.
     -  Похоже, я попал на вечеринку бродяг, - подумал я, не зная, куда себя
деть, и  увидел Этери, которая  внимательно  разглядывала  могучего старика,
принародно трахавшего свою подружку.
     Но вот  он закончил и стал натягивать толстые,  громко шуршащие джинсы,
пока его подружка поодаль приводила себя в порядок. Она делала это настолько
элегантно и непринужденно, что заморыш в солдатской шапке  застыл с открытым
ртом,  любуясь, как и я,  необычной и так хорошо знакомой пластикой тела под
ворохом грязных одежд.

     - Они все одинаковы, парень,  поэтому так легко узнаваемы, -  услышал я
собственный голос. - Разница только в цвете волос, г-глаз, может,  некоторых
деталях лица и тела.
     Я смотрел по сторонам, пытаясь найти источник звука. Старик улыбнулся и
посмотрел  на  меня,  я  вдруг   узнал  его,  и  волосы  у  меня  на  голове
зашевелились. Я даже провел рукой по волосам, чтобы убедиться в этом
     Открытие было настолько невероятным, что я  почти физически ощутил, как
меня  заваливает мощный  камнепад  из рушащихся жизненных  устоев, привычных
правил, обычаев и порядков, из-под которого мне уже не выбраться.
     Я пришел в себя сидя  за столом.  Старик, заботливо  склонившись, совал
мне в  руки  бутылку с "Бурбоном". Публика,  перестав  болтать,  внимательно
разглядывала меня. Я  посмотрел на  старика и тут же почувствовал, что опять
попадаю под камнепад. Однако на этот  раз старик не стал отпускать меня  так
далеко. Он сунул горлышко бутылки мне в рот, я сделал глоток.
     - People are always in the market for entertainment, - смог пошутить я.
     - They  think they have the game in the bag, - улыбаясь ответил старик,
и я, наконец, без ужаса и содроганья взглянул на него...
     - Не может быть! - кричало все во  мне, и  я замер, напрягшись,  ожидая
услышать успокаивающий голос Этери: - "Просыпайтесь, БД!"
     - Это  п-правда,  п-парень! - старик улыбался, обнимая меня за плечи. -
Эта  ж-ж-жизнь не так уж и плоха, поверь, -  продолжал  он.  - Мне все  чаще
кажется, что я счастлив здесь. Понимаешь, счастлив...
     Я  почувствовал,  как  мощный  поток  любви  и  нежности к старику,  не
утратившему самонадеянности  и самодостаточности,  которая  выделяет тебя из
любой толпы, захватил меня  и понес вместе  с  ним,  и,  чем дальше  нес нас
поток, тем  сильнее и  острее  чувствовали  мы  связь друг с  другом,  пока,
наконец,  не поняли, что мы - двое, такие разные и похожие, со  всеми своими
успехами, неуспехами, счастьями и несчастьями...
     - Are you going to take her? - спросил старик, кивнув на свою подружку,
и та перестала задергивать молнии на сапогах, выжидательно глядя на меня.
     - Нет, нет! Спасибо! - Заторопился я. - Принародно у меня не получится.
     - Ты сам говорил, что хорошее воспитание - это умение переносить плохое
воспитание других!
     - Это не я... Вольтер .
     - Я  знаю,  - улыбнулся старик. -  Нас не  видят.  Для них мы  сидим за
столом и п-пьем виски. Возьми ее. Это  мой подарок,  который я делаю тебе...
себе...  Впрочем,  это   одно  и  тоже.  Выпивка,  еда,  которую  собрали  с
ресторанных тарелок, избитая молодая  женщина  - вот все, что я могу дать...
Больше у меня ничего нет. Но я все равно почти счастлив. There  may be  some
things better than sex, and some things worse than sex. But there is nothing
exactly like it.
     - Don't do it if you can't keep it up,  - сопротивлялся я, понимая, что
он прав.
     -  Это царский  подарок,  - настаивал  он.  -  Что  еще я  мог бы  тебе
предложить? Д-деньги,  к-которых у  меня нет и  которые там  тебе  не нужны,
подержанный "Mercedes", который  не положишь  в карман,  поход в  театр  или
местный  Музей  Революции или  нестандартное  решение  проблемы  консервации
органов?
     Старик отпил из бутылки с "Бурбоном" и продолжал:
     -  В-возможно, тебе  сегодняшнему  все это  покажется  дурным сном,  но
завтра ты будешь смотреть иначе. Вспомни, как ты сам морочил головы: "Вечных
истин нет.  У каждой,  как у лекарств,  свой срок  годности". Вечные  истины
есть. Но не  те, привычные и хорошо знакомые каждому прилежному школьнику, о
которых ты подумал сейчас... Ты узнаешь их позже, когда станешь мной...
     - Н-никогда! - Заортачился я, а старик не унимался:
     - Узнаешь... А моим подарком  мы будем наслаждаться вместе  и  порознь,
одновременно и с перерывом в десяток лет. Прошлое  не  мертво.  Оно  даже не
прошлое.  Наши  девки  дали  нам  возможность встретиться.  Помни,  мальчик:
человек  получает  от  Бога  свое  тело  в наем  и,  если  пользуется плохо,
выселяется.
     - К-как ее зовут? - спросил я.
     - Арта...  М-можешь называть ее  Этери. Все равно... Как я и ты. Просто
между ними нет хронологической разницы.
     - А пожилой, сильно пьяный красноармеец со звездой на шапке? Он тоже не
видит нас? - спросил я, все еще колеблясь.
     -  Видит, - сказал  Старик, -  и думает,  что это  сон, и утром  он все
забудет.
     - Арта? Здравствуйте! - сказал я, подходя к молодой женщине с синеватым
от  пьянства, порочным  и  прекрасным  лицом  аристократки и  ярким  зеленым
глазом, второй был плотно прикрыт обширной гематомой. - Я БД!
     - Знаю, - ответила она. - Мы будем теперь видится чаще...
     Она нагнулась,  разом  освободившись от одежд,  и прекрасное тело вновь
засияло  странной  белизной  в полумраке чердака. Железы внутренней секреции
молнеиносно отреагировали, выбросив в  кровь тестостерон,  и  я, по  макушку
набитый  гормонами,  почувствовал, как желание неудержимо тащит меня к  этой
немытой, избитой и только что оттраханной кем-то женщине.
     Я  взглянул на  Этери,  продолжавшую  пялиться  на  старика, и  спросил
смущенно, стыдясь собственной щепетильности:
     - Зачем это,  Honey?  Где сверхзадача вечеринки  без  табу  этих жутких
персонажей? Неужели ты режиссер, или мы оба актеры: бездарные и всеядные?
     -  Вы  не  в лаборатории,  БД.  С вас не потребуют отчета  или статьи в
журнал "Грудная хирургия"... Вас  всегда интересовал эксперимент больше, чем
его результаты. Вы - в эксперименте. Набирайтесь опыта.
     -  Куда  подевались запахи?  - Успел  подумать я,  осторожно коснувшись
рукой  влажной промежности. - Выпрямись, Арта  и пусти меня в кресло. Теперь
садись... верхом. У  нас  мало времени. Пусть подойдут Старик и Этери,  и мы
все,  вчетвером  займемся  д-делом.  Нужно  уметь  делать глупости,  которые
требует от нас природа.
     -  Пригласим красноармейца, -  сказал Старик, приближаясь и держа Этери
за руку. - This won't hurt, I promise!





     ## 1Бог предоставил мне досуги эти... (лат.).



     --  В-ваш черед, Учитель!  -- Сказал  я  и  подтолкнул  его  в  сторону
огромного негра, похожего на шкаф, такого же могучего, как он сам, занявшего
все пространство перед одной из стеклянных будок, выстроившихся в ряд в зале
таможенного контроля. -- Не заходите за к-красную черту!
     --  Придержи  рот,  Рыжий! Какого хера!  Я здесь уже в  сотый  раз!  --
Учитель  вальяжно  двинулся   в  сторону  гиганта-таможенника,  с  интересом
глядевшего на него.
     -- Have you  got anything to declare,  sir?2 -- донеслось до
меня. Таможенник был предельно вежлив с Учителем.

     ## 2-- Собираететсь декларировать что-нибудь? (англ.)

     --   No,  I   haven't.  There  are  only  personal   belongings  in  my
suitcase.3

     3-- Нет. В сумке мои личные вещи
     -- I see, sir. Will you open your bag, please?1

     ## 1-- Хорошо. Откройте ее

     --  Why?  O-okay!  -- ответ Учителя утонул  в  гуле  голосов. Он  бегло
говорил по-английски и никаких проблем с таможней у него быть не могло.
     Я направился в  другой конец  зала, где,  заполняя  декларацию, услышал
громкий  Учителев  мат, адресованный негру-таможеннику, изредка перемежаемый
обращениями в мой адрес. Из чудовищной смеси английского и русского я понял,
приближаясь  к ним, что  эта  черножопаяблядьтаможенник  потребовал  открыть
дорожную  сумку  и,  увидев  там несколько больших  бутылок "Пшеничной", две
попытался  отобрать, что-то  бормоча себе под нос  одними гласными,  а Рыжий
мудила валяется где-то, вместо того, чтобы выручать из беды любимого Учителя
и друга.
     -- Сэр!  --  вежливо вещал негр,  невозмутимо  глядя  на распалившегося
Учителя, --  закон штата Нью-Йорк запрещает ввоз более двух бутылок крепкого
алкоголя. В вашем багаже -- четыре! Я вынужден две бутылки изъять.
     Большего надругательства  над Учителем  нельзя  было придумать.  Он был
Великим и прекрасно  знал это, и вел себя предельно независимо  со всеми, от
министра  до  аспиранта -- должности и звания  для  него  не играли роли, --
громко матерясь почти на  каждом слове, в Москве ли, Нью-Йорке, в  маленьком
городке  Телави в Кахетии,  где я  часто бывал  с ним,  пользуясь грузинским
гостеприимством, или в Хьюстоне, куда мы направлялись сейчас.
     -- Well, sir,  you should know that  when you smuggle  things, you lose
them. And you pay a fine as well,1 -- упрямо твердил таможенник.


     ## 1 --  Надеюсь,  знаете, сэр, что на  таможне  контрабанда
отбирается, даже если она очень дорога вам и взимается штраф?

     -- Я не собираюсь  тратить здесь на  выпивку ихебаныедоллары!  Переведи
этомупиздюку, Рыжий! И без купюр! -- Учитель пританцовывал от злости.
     -- Compose yourself, Teacher! You don't have to over do it!1
--  Я пытался  успокоить  его,  но и негр был  неумолим.  Я  не понимал  его
упорства, так  как  хорошо  знал, с каким уважением  американцы  относятся к
кардиохирургам, даже к  чужим,  и  собрался кратко  пересказать  таможеннику
биографию Учителя, а потом  затеять дискуссию об ущемлении  прав, но в  этот
момент Великий со злостью вырвал бутылку "Пшеничной" из рук негра и, скрутив
пробку, поднес ко рту. За несколько секунд он опростал ее прямо "из горла" и
умиротворенно оглянулся.


     ## 1-- Успокойтесь, Учитель. Вы перебарщиваете.


     Я  никогда  в жизни не видел  большего изумления на человеческом  лице.
Посеревший таможенник-негр протянул Учителю вторую бутылку,  издав невнятный
клич, сзывающий коллег.
     Учитель свинтил крышку, приговаривая:
     -- Вотхуйим  всем на рыло! Мне только не  хватало  швыряться  бутылками
"Пшеничной" в их сраном аэропорту!
     Пока я занимался  переводом перлов  Великого, он  поднес  ко рту вторую
бутылку. Это было  уже  слишком. Я  успел нежно отобрать ее из  рук любимого
Учителя  и  оглянулся  по  сторонам.  Вокруг  собрались  люди в униформе,  с
восторгом  глазеющие  на  Учителя.  Я  объяснил  им,  что мы  с  Великим  --
кардиохирурги  из Москвы  и  летим в  Хьюстон  к доктору  Майклу  Де  Борну,
всемирно     известному     хирургическому     светилу,     на     очередной
советско-американский симпозиум по  искусственному сердцу и что этот большой
джентльмен,  который  пьет  водку,  как  Кин-Конг,  --  директор московского
института искусственных органов, такой  же  Великий,  как  их  Майкл, только
русский. Но потрясенной публике было уже неважно, кто Учитель.  Он  стал для
них Великим сразу в двух ипостасях: как хирург  и как  дрызгающий Кинг-Конг,
недосягаемый даже больше, чем Де Борн -- непьющий вегетарианец.
     Кто-то тащил  фирменный  бумажный пакет  с  тремя бутылками ирландского
виски, негр-таможенник, готовый провалиться от  стыда  сквозь землю, вынимал
из-под  стойки  большую  бутылку   "Jameson",   конфискованную  у  какого-то
бедолаги, а их начальник -- хилый этнический украинец -- принес американский
флаг на толстом древке, за который крепко  ухватился Великий, теряющий почву
под ногами.
     Всей могучей  кучкой мы  медленно двинулись к выходу, обрастая по  пути
новыми служащими аэропорта Кенеди и зеваками, пока не уперлись в здоровенный
представительский полицейский "Lincoln" c мигалками и услужливо распахнутыми
дверцами. Ко мне  подскочила немолодая дама, встречающая научные  делегации,
прибывающие из СССР, с плакатиком, на  котором были написаны наши фамилиями,
быстро сунула  два конверта с деньгами на карманные  расходы и,  пробормотав
что-то, исчезла оттесненная восторженными Учителевыми почитателями
     -- Where to, Boss?1- спросил шофер в полицейской форме.


     ## 1-- Куда едем?


     -- "Sheraton" Hotel, the Forth Avenue, please!1-- ответил я,
и мы покатили в Нью-Йорк в сопровождении  копов  на мотоциклах с мигалками и
включенными  на всю катушку  сиренами. Учитель,  преспокойно спал  на заднем
сиденье, навалившись на меня 200-килограммовой тушей.

     ## 1-- Гостиница "Шератон" на Пятой Авеню.

     В  холле  "Sheraton"  нас  ждали три  сильно подвыпивших профессора  из
Учителева  института,  невероятно   пьяный   Кузьма  --  участник  программы
Искусственного  сердца  --   и   вызывающе  не  пьющий   директор  института
экспериментальной  хирургии  из  Томска  или  Омска,  Семен  Ильич,  пожилой
провинциальный интеллигент с хорошими манерами.
     Выглянув  в окно  на завывания  сирен, они  с  ужасом  наблюдали, как с
помощью копов я выгружаю из тачки задремавшего Учителя.
     -- Please do try to discharge the gentleman with dignity, -- командовал
я полицейскими, которые и так старались изо всех сил.
     --  What  about to wake the gentleman up,  sir? -- задал  один из копов
дурацкий вопрос.
     -- No, no, officers! --  поспешил ответить я, отлично зная, что Учитель
предпочитает просыпаться сам.
     Москвичи, наконец, осмелели и ринулись помогать нам, выкрикивая советы.
Но првыкшие к субординации копы глядели в рот только мне.
     -- Please  load the personage  just into the lift! --  распоряжался  я,
продолжая удерживать инициативу. -- Without any delay!
     Но тут чертова память подсунула мне до боли знакомый сюжет  с погрузкой
Гиви в институтский лифт, и я притормозил:
     -- Stop! Stop! Will we have to take a rest at the lobby?
     Но останавливаться на отдых  было  уже поздно. Двери лифта закрылись, и
он бесшумно двинулся вверх...

     Мы благополучно  уложили Учителя  на  большой кожаный диван  в одной из
комнат его королевских аппартаментов, и я стал прощаться с копами.
     --  I'd  like to take a picture!  With your permission of  course! -- с
мольбой в голосе обратился ко мне один из них.
     -- No way, man! If it's unbearable, please come again tomorrow when the
person will be in a good condition.
     Через полчаса Учитель проснулся и, увидев вокруг  себя привычные  лица,
принялся, как ни в чем ни бывало, раздавать команды:
     -- Фима! Где твоя водяра? Не жадничайебенамать! Ты не дома в Чертанове.
Это Нью-Йорк! Тащи бутылку и про колбасу не забудь!
     -- Владимир Иванович! -- стареющий профессор  Фима, руководивший  одной
из лабораторий, растерянно оглядывался на коллег . -- Мою водку выкушали еще
вчера. Остатки допили утром...
     --  Ну,  вы  совсемохуелимужики!  Вы  что,  притащились  в Штаты  водку
дрызгать?  И  это,  говорят  мне,  цвет  отечественной трансплантологической
наукиебенамать!...

     Когда  я,   наконец,  выбрался  из  гостиницы,  было  темно.  Близилось
Рождество.  Пахло  звездами  с   небес,  новыми  автомобилями,   удивительно
спокойными небоскребами, дорогой одеждой, косметикой  и еще чем-то --  очень
большим и странным. Позже я понял, что это пахнет океан.
     Днем  Учитель улетел  в  Питсбург со  своей командой читать  лекцию  по
вспомогательному  кровообращению.  Мой самолет  летел в Хьюстон только через
сутки. Кузя хотел остаться со мной и несколько раз порывался поменять билет,
но  Учитель был  неумолим.  Я подозревал, что  ему  не очень нравилась  наша
дружба.  Я остался  в  Нью-Йорке один,  купил две  автобусные  экскурсии  по
городу, с туристическими группами, прибывшими из провинциальной Америки.
     Это были  потрясающие поездки. В  одной  из  них шумная и гордая  своей
страной дюжина американцев из штата Джорджия была непосредственна, как толпа
первоклассников.  Они дружно  выкрикивали что-то  и апплодировали,  проезжая
мимо местных редкостей, и записывали в блокноты исторические и архитектурные
детали.  Мы  пообедали  в  китайском ресторане  и двинулись  дальше,  и пара
бутылок  с  виски  пошла по рядам.  Я  не стал,  как  все,  цедить  виски  в
пластиковый  стакан,  а приложил горлышко к  губам и сделал  большой глоток.
Задние ряды зааплодировали. Когда до меня  добралась следующая бутылка, весь
автобус с нетерпением поджидал  второго глотка.  Я  постарался  не ударить в
грязь лицом... Публика с восторгом глядела на меня, но я, не желая принимать
незаслуженные  почести,  коротко  рассказал  о вчерашнем  подвиге Учителя  в
аэропорту Кеннеди.
     -- All the  Irishmen are the same, -- сказал кто-то, похлопывая меня по
плечу.
     -- No, no,  people! I'm from  Georgia. Tbillisi... To cut a long  story
short I am the Soviet!
     --   Автобус  притормозил.   Мне  даже  показалось,  что  он  замер  на
мгновенье... Парень из  СССР в одном автобусе с  американскими провинциалами
осматривает достопримечательности Нью-Йорка! К  тому же Грузия  по-английски
--  название  их  родного штата.  Я  становился  главным  героем.  Они долго
спорили, где находится Грузия и сколько примерно миль от Тбилиси до Атланты.

     Я, видимо, перестарался с виски, а вскоре и весь автобус, накренившись,
начал пьяно блуждать по Нью-Йорку. Публика сняла обувь: сильно запахло сыром
и чем-то совершенно незнакомым. Меня затошнило.
     Девушка  в  соседнем  ряду  бесцеремонно  растегнула  ремень  на брюках
соседа,  раздернула  молнию, сунула туда руку,  порывшись,  вытащила  пенис,
похожий на залежалую морковь, и стала мастурбировать.
     Автобус подъехал к зданию ООН. Девушка, поглядывая на меня, взяла пенис
в рот. Ее партнер мирно спал. Я прислушался к себе: мой собственный пенис --
тоже.
     Побродив  по зданию ООН  и выслушав экскурсовода, Джорджия засобиралась
обратно.  Я  стоял  в  нерешительности:  садиться  в  автобус  не  хотелось.
Поколебавшись, я помахал им рукой и  направился в сторону центра. Пару минут
автобус  двигался рядом  со мной, энергично  размахивая  руками  пассажиров,
выкрикивая комплименты вперемежку с упреками, но вскоре обогнал меня и исчез
в струях дождя, лившего не переставая весь день.

     В  аэропорту  Хьюстона  меня  поджидал такой же длинный черный кар, как
тот, что вез нас с Учителем по Нью-Йорку.
     Машина нырнула  в ярко  освещенный  тоннель  и  остановилась у  входа в
"Marriott". Негр-шофер  выскочил из машины, открыл  дверцу  с моей  стороны,
вытащил из багажника сумку и уехал. Подбежал швейцар:
     -- Is it yours, sir? -- кивая на сумку.
     Я не успел ответить, потому что увидел в холе огромную фигуру Учителя и
ринулся к дверям.
     Во всей его  могучей фигуре, в его очень  русском лице -- с  правильной
формы носом и  небольшими  светлыми глазами,  волевым  подбородком, крупными
хорошо очерченными губами и волосатыми  бородавками на лице -- чувствовалась
порода,  неизвестно  каким образом доставшаяся  ему в  наследство  вместе  с
фамилией "Шереметьев".  Его удивительные длинные, тонкие,  всегда  ухоженные
пальцы, казалось,  удивляли и интересовали их совершенством  его  самого: он
мог часами разглядывать их, удаляя несуществующие заусеницы.

     -- Здорово,  Рыжий! -- сказал Учитель,  будто  встретил в  институтском
коридоре. -- Через полчаса американцы устраивают прием в нашу честь. Похоже,
кроме  нас, тут  нет  никогонихуя:  самолет  с  пиздюками опаздывает. Банкет
начнется через полчаса.
     -- Мне н-надо на минуточку встать п-под душ и п-переодеться, Учитель...
     -- Не пизди! Знаю твое "на минуточку". Меньше чем за час не управишься.
     -- Но, Учитель... В т-т-таком виде я м-могу с-скомпрометировать вас.
     -- Ну ихуйсним, компрометируй! Номер свой возьмешь после...

     Это был  небольшой  красивый зал,  оббитый красным  шелком,  с  горящим
камином, со свечами, притушенными  бра, дорогими кожаными  креслами, столами
под  толстыми узорчатыми красными скатертями. Бармен и  несколько официантов
замерли у двух массивных резных буфетных стоек, заваленных едой и выпивкой.
     В зале было  несколько  американских  кардиохирургов и  специалистов по
искусственному   сердцу,   представлявших  цвет  хирургической  мысли   США.
Большинство из них я хорошо знал по встречам в Москве и Тбилиси. В смокингах
никто не пришел,  и я почувствовал себя увереннее  в несвежей рубахе и мятом
костюме.
     -- I've got a drinking fit, --  заявил  Учитель,  и мы  сразу  занялись
делом,  зарядив  себе по  стакану  виски  со  льдом.  Это  был коллекционный
"Turkey", такой  мягкий,  несмотря на 40-градусную крепость,  что его  лучше
всего было пить из горла.

     На  таких  приемах  не  принято  говорить  о  работе,  и мы  вспоминали
"культурную   программу"   Первого   советско-американском   Симпозиума   по
Искусственному сердцу, прошедшего несколько лет назад в Тбилиси. Как я понял
потом, мы не облажались и не ударили в грязь лицом. В американских  журналах
прошел   ряд   публикаций,   посвященных   проблемам   трансплтантологии   и
искусственного сердца, озаглавленных: "Год  спустя после Тбилиси", "Три года
спустя после Тбилиси"... Последняя публикация, которая попалась мне на глаза
уже  в Риге,  была  озаглавлена "15 лет  после  Тбилиси". И все  знали,  что
имелось в виду...
     Я  перебирался  от группы  к  группе с большим  стаканом виски в  руке,
предаваясь воспоминаниям  о  грузинском гостеприимстве,  поездках в Кахетию,
церковных  хорах,  о  Гиви  и  других  ослах,   живущих   в  Лаборатории   с
соковыжималками...
     Учителю, который сиротливо сидел за центральным столом, потягивая виски
в ожидании Майкла Де Борна, надоело одиночество, и он громко позвал меня:
     -- Давай  сыграем в короля, Рыжий,  пока нет  моихпиздюков! У  тебя это
получается лучше других.
     Спустя несколько минут вокруг Великого кипела жизнь.
     --  Если бы наши мудрые Партия и Правительство не тратили так энергично
народные гроши на  пушки и строительство машин, которые добывают руду, чтобы
сделать  из  нее  железо, которое пойдет  на  пушки  и  строительство машин,
которые добывают руду, чтобы сделать из нее железо, которое..., а пустили бы
часть денежек на создание  медицинской техники, тохуйбы вы нас когда догнали
с искусственными  органами...  -- Американцы расхохотались: он уже много лет
упорно учил их  русскому мату и сильно в  этом преуспел. Он подождал, пока я
расправлюсь с переводом, и продолжал:
     -- Возможно, вас удивит, но русская хирургическая  школа, я имею в виду
хирургическое  мастерство, а не технику, русское,  идущее от земских врачей,
--  здесь американцы  воодушевленно  закивали, потому что в их, как  говорил
Великий, "сраных университетах" читали  курс земской медицины, -- стремление
лечить  не  болезнь,  а  больного,  давали и  дают  сто очков  вперед  школе
американских  хирургов! Это, мужики, как система Станиславского, которого вы
теперь горяче любите, только  в хирургии, где тоже  есть своя сверхзадача! К
сожалению,  есть  еще   одна  причина,  позволившая  американцам   вырваться
вперед... --  Тут он долго держал паузу,  как  во МХАТе. Мне показалось, что
передержал, потому что я услышал позвякивание рюмок в руках официантов.
     --  Только  у  нас  появляются  хирурги  от  Бога,  --   Учитель  сидел
набычившись,  неподвижно  глядя  в  стол,  -- как  тут  же  находятся  толпы
доброхотов  и почитателей, которые  видят свое  предназначение  в том, чтобы
дрызгать  с  ними  водку  или   дарить  спиртное,  как   высшую  меру  нашей
отечественной благодарности. И удержаться от подобного натиска у нас пока не
удавалось никому...  Рыжий вот удержался  и  то  только  потому,  что ушел в
эксперимент...
     Повисла пауза. Учитель зарядил новый стакан виски, рукой насыпал лед и,
вдруг встав легко, произнес, ни к кому не обращаясь:
     -- Michael is coming, gentlemen!
     Все повернулись за  Учителем. Двери растворились, пропустив  в гостиную
высокого худого старика со смуглым лицом, большим лбом, в твидовым пиджаке и
с галстуком-бабочкой. Произнеся традиционное "Hi, everybody!", он двинулся к
Учителю  и трижды расцеловался с ним по-русски. Визит  доктора  Де Борна был
недолгим, но поговорить он успел почти с каждым...
     -- Hello,  Boris! -- сказал он  мне -- Pleased to see you. I  hope your
beauty young wife is still  OK... I  want you  to say thanks a lot once more
for the excellent Tbillisi Symposium. My colleagues  and me have enjoyed the
meeting, the Georgian  meal  and wine, the songs,  your Lab, your staff  and
Institute ...
     Он пожал мне руку и двинулся к следующей группе...
     --  Thanks  a  lot, Michael! I hope  your splendid wife is  also OK! --
успел проговорить я вдогонку.
     Доктор Де Борн,  несмотря  на  возраст, оставался хирургом номер один в
мире. Сказать, что он  был знаменит, богат, хорошо воспитан, умен, прекрасно
оперировал, был  добр  и  отзывчив,  значит  ничего не сказать.  Он стоял  у
истоков сосудистой  хирургии,  микрохирургии,  кардиохирургии, искусственных
органов... Кто-то рассказывал, что он сам или его родители были выходцами из
Арабских эмиратов. Сегодня  его национальность  не  имела  значения: он  был
американцем и не был им, поскольку принадлежал миру.

     Я познакомился с  доктором Де  Борном  в Тбилиси,  куда тот приехал  на
Первый советско-американский Симпозиум  по  Искусственному сердцу. Он был  с
молодой  женой. They are  just married. С  ним все носились,  как с  писаной
торбой.  Его  водили  к  знаменитым  тбилисским художникам,  которые  дарили
картины, к поэтам... На вечеринки приглашали известных певцов, музыкантов...
Раскрутка шла  по первому разряду и  у  него, тем более у меня, тащившего на
себе воз под  названием Симпозиум, не оставалось времени,  чтобы поговорить.
Он тогда сказал мне:
     -- We'll have a chat in Houston.
     Я был у него потом в гостях вместе с Кузей, которого Майкл нежно любил.
Он  жил  в большом  доме скромно  и одиноко.  На  завтрак -- маленькая чашка
морковного кофе, несколько листиков салата с сыром. В  6 часов утра он уже в
клинике, оперирует целый день все подряд: от аппендицита до сердца.

     Вечеринка близилась к завершению. Публика  сильно поддала. Мы с Великим
принялись, наконец, за еду, когда вдруг в гостиную шумно ввалились Учителевы
пиздюки  с  сумками,  непривычно  трезвые.  Мы  успели  выпить  по  рюмке  и
договорились собраться в моем номере, чтобы заняться делом по настоящему.
     -- Попроси оффициантов, Рыжий, чтобы остатки  выпивки и еду перевезли в
твой номер, --  распорядился Учитель, ревниво  наблюдавший, как  старательно
надрывались,  танцуя вокруг  меня, официанты. -- Собираемся через 40 минут у
Рыжего, -- закончил он инструктаж.
     Я взял  за блестящую  желтую пуговицу официанта, который едва  стоял на
ногах и глядел  на меня белыми белками без зрачков. Я долго втолковывал ему,
сунув в руки визитку, чтобы  он справился у  Reception Clerk в  какой  номер
доставить груженую выпивкой и едой тележку.

     Marriott  был прекрасной четырехзвездочной гостиницей,  предназначенной
для богатых  пациентов и их родственников,  прибывающих в клинику доктора Де
Борна на операции. Получив  магнитную  карточку-ключ  от  номера, я  вежливо
поинтересовался у клерка судьбой своей сумке и с  ужасом вспомнил, что сразу
из машины  направился с Учителем в лифт и не подходил  к стойке. Клерк, видя
отчаяние на моем лице,  начал живо  интересоваться содержимым багажа, и  мне
пришлось объяснять, что у меня начинает болеть сердце, потому  что без сумки
я не выживу больше суток.
     Все  свободные  и занятые служащие в течение часа  перерыли гостиницу в
поисках сумки. Старший  менеджер  догадался позвонить шоферу длинной  тачки,
привезшей меня сюда. Все было напрасно.
     -- There а  luggage is not stolen, sir! -- успокаивал меня менеджер. --
This isn't New-York City. You are in Houston!
     "Я  не ранен.  Я убит!" --  подумал я и понуро поднялся к себе в номер,
сунул карточку  в замок и  открыл  дверь: посреди комнаты молодой белобрысый
парень  занимался  любовью  с негритянкой.  Он  был очень  высок: расположив
партнершу на столе на четвереньках, сам пристроился сзади.
     -- Господи, как он умудряется доставать? -- думал я, извиняясь и пятясь
к двери. Я был бы меньше удивлен, увидев на столе потерянную сумку.
     Между  тем  парень  встал,  взмахнул  крупным  членом и,  обмотав бедра
толстым ярко-синим полотенцем, пошатываясь, двинулся на меня, целясь кулаком
в лицо.
     Выскочив  за  дверь,  я разыскал ничего  не  подозревавшую горничную  и
послал  ее  в  злополучный номер.  За  происходящим  я  наблюдал  из  кресла
неподалеку.  Горничная не  стала стучать и открыла  дверь  своей  карточкой.
Через  минуту она вылетела, громко  выкрикивая извинения и укоризненно глядя
на меня.
     --  You need to  come downstairs to speak to  the  Reception Clark once
more, sir, -- сказала она.
     Через пару минут  я получил карточку-ключ от нового номера и  извинения
смущенного Reception Clerk:
     -- To compensate your nervous cells, sir, I will send to your room some
American whisky on behalf of the Hotel Management.
     Но мне  был  нужен  реванш  у того  белобрысого  придурка, бесцеремонно
выставившего меня. Прямо из  холла, не поднимаясь к себе, я позвонил Учителю
и  пиздюкам   и,  указав  номер  белобрысого,  устроился  в  том  же  кресле
неподалеку, поджидая гостей.

     Первым  заявился  Кузьма,  сильнее  всех  страдавший  без  выпивки.  Он
вызывающе громко постучал в дверь и затих, почесывая выпирающий живот. Через
минуту он ударил в  дверь ногой. Моя душа возликовала: я постепенно приходил
в себя, забывая о сумке. Дверь резко отворилась и перед удивленным и трезвым
Кузей предстал совершенно голый разъяренный парень, который несколько сбавил
тон, увидев могучего мужика, и  стыдливо прикрыл сморщившийся пенис ладонью.
Когда дверь, наконец, закрылась, я тихо подозвал приятеля и, усадив в кресло
возле себя, объяснил происходящее.
     Но  Кузевану  было  наплевать  на  мою  вендетту.  Его  душа  требовала
спиртного:
     -- Нехуятут валяться, Рыжий. Пошли! -- и двинулся к лифту. Мне с трудом
удалось уговорить его подождать еще.
     Следующим прибыл профессор Фима. За него я был спокоен.
     На этот  раз из номера  вышел почти  джентльмен,  в  больших  трусах  в
цветочек, и  мучительно  долго  орал на  Фиму,  который удивленно пятился от
него, бормоча по-русски:
     -- Простите, но ... это номер БД...
     Мы с  Кузеваном перебрались из кресел на пол  и катались,  зажав руками
рты.
     Фима сразу согласился поглядеть, что будет дальше, когда мы позвали его
и объяснили, в чем дело.
     -- Твой сибиряк, Рыжий! Гляди!  -- первым интеллигентного профессора из
Омска или Томска увидел Кузьма.
     Тщедушный Семен деликатно постучал.
     -- М-мальчики!  Если  вдруг тот п-придурок начнет  атаковать Семку, все
как один на его защиту, -- успел прошептать я.
     На  робкий  стук  сибиряка  дверь  резко  отворилась:  оттуда  вылетела
полуодетая девка.  За  ней вышел парень. В  костюме и  галстуке он  выглядел
довольно  прилично  и  подпирал  головой потолок. Он схватил Семена плечи  и
поднял в воздух.
     -- Hey, lad! -- заорал я, и мы гурьбой окружили его.
     Он  сразу  узнал меня, и я приготовился к худшему, но парень улыбнулся,
видимо, догадавшись обо всем,  или  ему успел позвонить  Reception Clerk, и,
извинившись, направился к лестнице, не дожидаясь лифта.
     -- А девка?! -- мстительно спросил я.
     -- Пошли, пошли, мужики! Не хера ошиваться здесь! -- московский говорок
подошедшего Учителя был очень кстати.
     -- Господи! Пожалуйста,  сделай  так,  чтобы  официант  из VIP-гостиной
докатил  тележку  в  целости  до моего  номера,  --  попросил я,  и  Господь
услышал...

     Утром я спустился в гостиничный холл, предварительно простояв почти час
под душем. Учитель  и пиздюки  спали, не обремененные заботами о собственном
багаже. Reception Clerk  виновато глядел на  меня.  Я не стал  справляться о
судьбе  чертовой  сумки  и вышел  из отеля  взглянуть  на  город.  Мне сразу
показалось, что я спятил и галлюцинирую: прямо  напротив гостиничных дверей,
вальяжно разбросав  длинный  плечевой  ремень и  короткие держалки для  рук,
стояла  любимая темно-зеленая сумка  "Schneider", со множеством  карманов  и
замков на молниях, лейблами  и прочими аксессуарами. Прибывающие  автомобили
уже привычно объезжали ее, и казалось, что она стояла тут всегда.
     Я,  видимо,  сильно заорал,  потому что  швейцар в генеральской  форме,
знавший про мой цурес, сразу подбежал и потянул за рукав, приглашая вместе с
сумкой зайти в бар.
     -- Listen, рaul! -- кричал я, бегая вокруг сумки и боясь прикоснуться к
ней. -- It's mine! You  see!  I cannot believe in this  magic! Have you been
seeing something before? This goddamned bag has been staying in there for 24
hours almost!
     Негр  осторожно  приподнял  сумку двумя  пальцами,  как будто там  была
бомба, и, не удержав, уронил на мостовую перед дверью. Я напрягся в ожидании
звона разбиваемых  бутылок.  Негр  замер,  поджидая  взрыв.  Но  было  тихо,
солнечно  и  тепло,  несмотря  на  конец  декабря.  Подождав  немного,  негр
подмигнул и  улегся прямо  в генеральской  одежде на отполированные камни  с
надписью готическими буквами Marriott, в ожидании моих команд...
     Я подошел к сумке и, взяв за длинный плечевой ремень, прижал к груди. Я
был счастлив в тот  миг, и проблемы искусственного сердца волновали мою душу
не больше,  чем уклонение от правил в брачных играх дождевых червей. Я  даже
не заметил, как вокруг столпилась московская публика, покрикивая  от радости
и похлопывая меня по  плечам. Кузеван вытащил  из внутренного кармана тугого
пиджака  плоскую  стеклянную  бутылку,  и  все-все  прямо  перед   входом  в
пятизвездочный отель сделали по глотку в ожидании начала Симпозиума.

     Бэйлорский   Центр,  созданный  доктором  Де  Борном,  где  должен  был
проходить  Симпозиум,  представлял   вереницу   хирургических   корпусов   с
зеркальными  окнами  по  фасаду  и   операционными  из   нержавеющей  стали,
напичканными  дорогим  оборудованием, куда  со всего  мира  тащилась больная
публика.
     На симпозиумах, подобных  этому, не звучат сенсационные завления. Все и
так все про всех знают.
     --  You  should  play the game. Otherwise you  will  be in trouble,  --
пошутил  доктор  Де  Борн,  открывая  Симпозиум.  Он  имел  в  виду  правила
Программы.
     Научная программа  Симпозиума должна  идти  своим  чередом, но  на  ней
никто,  разумеется,  не зацикливается,  потому что  она  -- не  главное.  Не
главное, но важное -- возможность  обсуждения с  рюмкой в руках вопросов, на
которые у тебя нет ответов... А главное -- сама  Америка: The State which is
from an another  planate. Я подозревал, что СССР был  для них такой же чужой
планетой, только менее привлекательной и более опасной.
     Было  около  десятка докладов:  американцы  читали по-английски, мы  --
по-русски.  Все было  академически чинно  и красиво.  Потом был ланч с горой
еды, которую нельзя  одолеть за неделю, но мы  управились за час. Потом была
экскурсия   по  клинике.  Я   приставал  с   расспросами,  хватая  за   руки
коллег-американцев, пока Учитель не цыкнул:
     -- И всегда ты, Рыжий, лезешьблядь! Мы опоздаем на прием, а вечером еще
ужин в японском ресторане.
     В  перерыве  Симпозиума Учитель  собирался  втюхать  доктору  Де  Борну
большой тульский самовар. Мне было доверено держать  его  и переводить, пока
Учитель излагал приветствие.

     Вечером того же дня, готовясь к походу в японский ресторан, я, наконец,
натянул  на  себя  чистую  рубаху,  размышляя, каким  бы  галстуком  удивить
публику.
     Ресторан как ресторан: дорогой, с  небольшим бассейном  -- если забыть,
что   ты  в   Америке..  Уже  сильно  подвыпив,  я  обратил   внимание,  что
японки-официантки,  разнося  еду, все  откровенней  ложатся  грудью  тебе на
спину. Я стал  наблюдать за Учителем, но здесь меня  постигло разочарование:
девки-оффициантки могли положить свои груди ему разве что на поясницу.
     -- Is it true, David? I have already paid  my attention to this  sexual
games, -- обратился я к хирургу-американцу, сидевшему возле меня,  кивая  на
малюсенькую япошку с  серебряным подносом в руках, старающуюся  на  цыпочках
прижаться к  могучей пояснице Учителя, увлеченного очередной порцией червей,
извивающихся перед ним на металлическом блюде со спиртовой горелкой внизу.
     -- Oh, yes! -- обрадовался  Дэвид. -- It's  coming with a mea and  will
continue at a swimming pool.
     Через некоторое  время  все  засобирались  в  бассейн. Я начал привычно
раздеваться, собираясь немного поплавать,  а Учитель, став вдруг задумчивым,
сказал:
     -- Нетблядь! Не полезу...
     -- Не  т-трусьте, Великий!  -- начал  настаивать я,  не  ведая, что нам
предстоит.
     -- Я сказал нет! -- отрезал Учитель и занялся стаканом с виски.
     Через  несколько минут в маленьком бассейне с  непривычно теплой  водой
нас толпилось душ восемь-десять.
     -- Как мы тут будем плавать? -- мелькнуло в голове, прежде чем я увидел
вереницу  девок-официанток  в одних  трусиках,  проворно  расставивших вдоль
бортов бассейна блюда с  едой  и  маленькие фарфоровые рюмки с теплым  саке.
Закончив  работу,  они погрузились в воду  и разбрелись, предлагая выпивку и
бесцеремонно  прикасаясь   под   водой.  Трусики  япошек,  намокая  в  воде,
становились прозрачными...

     Мы  сидели  в большом, похожем  на  амбар  для  хранения зерна,  сарае,
уставленном столиками с едой.  Это  был самый известный  в  Хьюстоне  мясной
ресторан,  построенный еще пилигримами. Под потолком  на качелях, как двести
лет назад, раскачивалась молодая девка в строгой одежде, лица которой отсюда
было не разглядеть.  Внизу,  под ней, пианист наигрывал рэгтаймы. Американцы
давали прощальный ужин в нашу честь.
     На  сдвинутых  столах  -- нас было человек  десять-двенадцать -- стояли
большие  головки сыра  с  дырками, закрепленные  в специальных устройствах с
острыми  проволочными резаками. Другой еды не было. Все пили пиво, закусывая
прозрачными, величиной в машинописный лист, сырами.
     Официанты   не  спешили  подходить.   Кто-то  из   хирургов-американцев
рассказал историю  этого  ресторана.  И  тогда,  в  XVIII веке,  под  крышей
раскачивалась  девушка,  а  у входа,  рядом с  гардеробом,  была специальная
стойка с надписью: For  Rifles/Guns,  на  которую  никто  из нас не  обратил
внимания.  В  неприкосновенности осталась и еда:  traditional  steak:  rare,
medium and well done with a mushroom sauce as a dressing. Размеры подаваемых
кусков  мяса  мало  что  говорили  непосвященному:  малый  стейк, средний  и
большой. Однако если посетитель съедал большой стейк, он не платил за еду  и
получал право бесплатно посещать кабак в течение  года, а барышня спускалась
с  качелей,  чтобы  поцеловать  победителя.  За  всю  историю  существования
заведения лишь десяток посетителей удостоились этой чести: их имена висели в
раме на дальней стене.
     -- What kind of steak and garnish are you going to  have, gentlemen? --
к нам приблизилась группа официантов.
     Мы заказали по маленькому стейку с кровью и грибы. Когда их принесли, я
поразился размерам:  невиданно толстый кусок мяса  занимал  все пространство
огромной плоской тарелки.
     -- Where dо you find such a cows? -- обратился я к официанту.
     -- I  would recommend you to  have a  look at  the big  steak. It would
occupy  a  half  of  your  table,  sir.  You  probably  know  there in Texas
everything is а big including cows, cars, penises, steaks, etc.

     Официальная  часть   вечеринки  стартовала.  Доктор  Де  Борн  произнес
короткую речь о том, что  Симпозиум удался и что, по его мнению, обе стороны
остались довольны результатами.
     -- Конечно, -- сожалел Майкл, -- мы не смогли продемонстрировать вам ту
в  заботу  и  гостеприимство,  которыми  нас  несколько лет назад  удивлял в
Тбилиси доктор Коневский и персонал его Лэба, но мы всегда помним об этом...
     --  Вы  успели  понять,  дорогие  друзья,   --  продолжал  он,  --  что
американская  сторона  настроена  очень дружелюбно. Мы  намерены  продолжать
сотрудничество, хотя понимаем, что по многим позициям ушли вперед...
     -- Quite enough to change a direction to cutch up  with the  arrears! -
обидчиво заметил я. Все заулыбались...
     --  Тем  не  менее,  --  продолжал  Майкл, --  мы  надеемся,  что  наша
открытость и  желание помочь вам  стать равными скоро  принесут плоды. -- Он
пригубил вино.
     -- I'm convinced  that the agreements drawn up  at the  Symposium  will
produce good results. And now let me on behalf of the American group to hand
our gift to doctor Sheremetiev, -- закончил Майкл под аплодисменты, и кто-то
из американцев вытащил из-под стола огромную картонную коробку, перевязанную
красной  лентой.  Майкл  вскрыл коробку, вытащил на  свет черную широкополую
ковбойскую шляпу, умело надел ее  на голову  Учителя, ловко примяв  сверху и
подогнув поля. Учитель был в восторге от подарка и шляпу больше не снимал.
     -- Позвольте мне, -- начал спустя несколько минут Учитель  по-английски
ответную речь,  --  поблагодарить  принимающую  сторону  за  гостеприимство,
открытость и искренее желание  помочь в решении некоторых  проблем. -Учитель
вскоре  понял,  что его беглый английский не позволит  продолжать  в том  же
патетическом    духе   и    перешел    на    русский,   кивнув   одному   из
переводчиков-синхронистов, сидевших с нами за столом.
     -- Однако не могу не  заметить,  Майкл,  что по целому ряду направлений
наши результаты не хуже ваших, и вашей команде есть чему поучиться...
     --  Не  зарывайтесь,  В-великий!  --  прошептал  я  по-русски.  --  Это
вечеринка, а н-не встреча в Д-департаменте здравоохранения.
     Учитель отмахнулся, но тему сменил:
     -- Мы тоже приготовили подарок, и сейчас доктор Коневский вручит его.
     Все головы  повернулись в  мою сторону, ожидая, когда я полезу под стол
за коробкой. Я взял со стула  маленький сверток,  вызвавший у присутствующий
вздох разочарования.
     -- Мы  все помним,  как понравилась госпоже Де Борн  Грузия, -- говорил
Учитель.  --  В память  об  этом  мы хотим  подарить  ей... -- на секунду он
замялся,  подыскивая  слово  --  ...   набор   грузинских  сувениров,  --  и
победоносно взглянул на меня.
     -- Уважаемая госпожа Де Борн! -- начал я.  --  Моя жена Даррел,  -- тут
все  американцы   заулыбались,  --  анестезиолог  из  Латвии  --   советской
республики, о существовании  которой никто из  вас не подозревает, подыскала
подарок. Надеюсь, он понравится, и  вы  будете пользоваться им так же часто,
как доктор Шереметьев -- своей шляпой.
     Учитель притронулся к ее  полям, а я подошел к даме и осторожно положил
на   стол  перед  ней   колье,  браслет  и  кольцо  с   финифтью,  мастерски
изготовленные из серебра удалыми грузинскими мастерами-чеканщиками.

     Чета Де Борнов вскоре покинула ресторан, и американцы зашевелились.  Не
пил лишь Джим Мун, руководитель отдела  сердечной трансплантологии в клинике
Де Борна.  Этой  ночью  ожидалась пересадка сердца,  которая откладывалась в
течение нескольких дней: не было подходящего донора.  Утром донор  появился.
Сорокалетний  белый   полицейский  был  смертельно   ранен   в   перестрелке
несколькими выстрелами в  голову. Мозг был мертв, и полицейский попал в руки
бригады по забору  органов.  Парни в госпитале  по соседству  с  клиникой Де
Борна честно боролись за его  жизнь, но безрезультатно, и теперь с минуты на
минуту пикалка Джима, закрепленная на брючном ремне  -- тогда еще не было ни
мобильных телефонов, ни пейджеров -- должна была позвать его в операционную.
Я упросил Джима взять меня с собой.
     Но  Джимова звучалка  молчала. И я, потеряв  надежду -- шел  третий час
ночи, --  принялся за  виски.  Все  обменивались  тостами, шутили, примеряли
Учителеву  шляпу и ковырялись в остывших стейках. Джим несколько раз выходил
звонить по телефону и каждый раз знаками показывал, что пока -- без перемен.
     -- Really, Jim, those guys from the hospital that's opposite yours will
be able to get the cop out? -- удивлялся я.
     -- Right now  the delay is due to presence of the numerous clerical and
legal documents which should be to fill in, -- ответил он.
     Я был сильно навеселе,  когда Джимова звучалка,  наконец, сработала. Не
помню, как мы ехали по ночному Хьюстону в  машине Джима с мигалкой на крыше.
Я  пришел  в  себя,  когда  мы  уже  пешком   поднимались  по  этажам:  Джим
демонстрировал  свое хозяйство.  В полутемных холлах и ночных коридорах  без
присмотра стояли столы, заваленные рождественскими подарками для персонала и
больных: от дорогих шуб и видеокамер до спортивных маек и зубных щеток.
     Мы  переоделись в кабинете  Джима. Он  проводил  меня  в  операционную,
наскоро познакомил с хирургами, вежливо поинтересовавшись,  не возражают  ли
они, и отправился мыться. Разумеется, никто не возражал.
     Операционная  была  со стенами из  нержавеющей  стали, мощной  системой
кондиционирования, двойными  автоматическими дверями, с  большим количеством
мониторов на стенах и множеством микронасосов, управляемых компьютерами, что
позволяло точно дозировать объем вводимых жидкостей и медикаментов. На столе
лежал  мужчина,  которого  только начали вводить  в наркоз.  Он  был  в  том
возрасте, про  который  американцы говорят,  что свечи  в  именнинном пироге
обходятся дороже самого  пирога. Операционные  звучалки  негромко наигрывали
Берлиоза. Я тогда подумал,  что Берлиоз в четыре утра меньше  всего подходит
для операционной.
     Появился Джим  и  тщательно намылил,  помыл, а затем  осторожно  побрил
грудную клетку и живот пациента, сильно удивив меня.
     -- Why are you doing these things by yourself, Jim? -- спросил я.
     -- This gentleman is a good friend of mine.
     -- Well, and what...
     Джим не ответил, добрил друга до  конца  и повернулся  к сестрам, чтобы
одеть  стерильный халат.  Затем  сам, не поручая,  как принято,  эту  миссию
ассистентам,  вскрыл  грудную клетку. Ввел  в  артерию  и  вену  канюли  для
подключения аппарата искусственного  кровообращения, и тут  наступила пауза:
донорское сердце еще не подвезли.
     Прошло тридцать минут, сорок... Алкоголь расставался с организмом: меня
подташнивало и знобило в кондиционированном климате операционной. Задержка с
доставкой   донорского   сердца  выходила   за  допустимые  нормы.   Публика
нервничала.
     -- What's up, Jim?  --  не выдержал я,  обращаясь  к хирургу, вошедшему
после очередных переговоров с бригадой забора.
     --  The  donor  heart  is   coming!  --  улыбаясь  ответил  он,  и  все
зашевелилась.
     Двери операционной вдруг растворились и на пороге появился громила-негр
в  горно-лыжных очках и ярком оранжевом комбинезоне,  я  искренне  удивился:
почему   без   лыж...   и   сразу   увидел   такого   же   цвета   небольшой
контейнер-холодильник  в  его  руке. Он  стремительно  опустил контейнер  на
мраморный  пол   и,  демонстративно  сильно  замахнувшись,   пнул  ногой  по
направлению к операционному столу.  Контейнер, позвякивая на  стыках, плавно
проскользил несколько метров и застыл. Публика зааплодировала. Все остальное
происходило  быстро,  очень   профессионально   и   не  суетливо,  как-будто
трансплантацию сердца они выполняли через день...

     Днем мы были уже в Нью-Йорк. Учителевы пиздюки в тот же день вылетели в
Москву;  мой  рейс  отправлялся через  два  дня.  Я  нервничал,  потому  что
кончились  деньги. Однако  чиновники в  Департаменте здравоохранения в самый
последний момент решили, что им выгоднее оплатить мой гостиничный номер, чем
менять билет, и я опять остался в Нью-Йорке один, на этот раз без денег.
     Оставив сумку,  я  отправился  бродить  по  рождественскому  Нью-Йорку,
глазея,  словно  фельдшер из Барнаула,  по  сторонам: на  фасады  невиданных
домов,  интерьеры холлов, прекрасно-бешеные  световые рекламы,  витрины... Я
старался   обходить  дорогие  рестораны  и   кафе,  но   дешевые   китайские
забегаловки,  в которых надо было платить только за первую порцию  выпивки и
еды, -- неудержимо тянули  меня. Я  подолгу  простаивал  у входа, как  герой
ранних рассказов Хемингуэя, и втягивал в себя запахи кухни.
     Когда под вечер я добрался  до гостиницы, Reception Clerk вручил листок
с номером телефона, по  которому меня просили перезвонить. Я долго выпытывал
у него, кто звонил и говорил  ли звонивший с  акцентом, как будто это что-то
могло  изменить:  все  равно  у меня  не  было денег на  звонок.  В  поисках
завалявшегося  доллара я  перерыл  все карманы, несколько  раз  заглянул под
кровать, приподнял матрац и открыл дверцы всех тумб.
     -- What the accursed day today! -- с горечью думал я.
     В этот момент зазвонил телефон. Я снял трубку и сказал по-русски:
     -- Д-да!
     -- Boris ? -- услышал я. -- That's Carol. Hi! How are you!
     -- Carol. It's just incredibly! I'm fine. What about you? -- я понимал,
что случилось чудо  и мне звонит Кэрол, и что  свобода -- это когда не  надо
выбирать.



     Я познакомился с Кэрол несколько лет  назад в аэоропорту Тбилиси, когда
встречал американскую делегацию, прибывавшую на Первый Советско-Американский
cимпозиум по искусственному сердцу.
     В  зал для депутатов Верховного Совета СССР вошла дюжина шумных, сильно
помятых  американцев  с дорожными сумками наперевес  .  Единственная женщина
среди  них, высокая, рыжеволосая, в очень светлом плаще, тут же улеглась  на
заплеванный  депутатами  мраморный  пол  и,  заложив   руки  за   голову,  с
наслаждением вытянула длинные ноги.
     -- I  am  sick  and  tired  of it all,  --  сказала она,  очень  сильно
перекатывая во  рту букву  "р".  Мне показалось, что это  "р"  звучит  у нее
вместо всех остальных согласных.

     Утром, открывая Симпозиум, Учитель был краток:
     -- Это наш  Первый Симпозиум, коллеги! От  того, как  он пройдет, будет
зависеть многое в сотрудничестве наших стран... Я надеюсь -- Учитель насупил
брови и сурово поглядел на меня, -- что принимающая сторона в лице директора
института  академика  Квеселиани  и  руководителя Лаборатории кардиохирургии
профессора Коневского сделают все, чтобы Симпозиум состоялся.
     -- You can be sure,  Teacher, -- не удержался я. -- We will try to make
a creditable showing.
     Потом элегантный доктор Де Борн поблагодарил Учителя и сказал несколько
напутственных слов. Потом  говорил министр здравоохранения Грузии,  вслед за
ним  --  представитель  Правительства,  который  сказал, что для них --  это
большая честь... Все, как обычно, и даже лучше.
     Началась научная  программа Симпозиума: советские  говорили  по-русски,
американцы  --  по-английски;  переводчики-синхронисты привычно  путались  в
незнакомых терминах,  и мне приходилось вмешиваться.  Доклады  чередовались:
американские --  советские, американские  -- советские... Это была моя идея,
чтобы  сгладить  слабость  некоторых  наших сообщений.  Тогда  мы  были  еще
беспомощны,  потому  что, как всегда,  на  несколько  лет позже включились в
проблемы трансплантологии и искусственных  органов. Но  почти каждый из нас,
истово верил в будущий успех и твердил про себя:
     -- Поглядим,  кто станет мудрее и удачливее через  несколько лет, когда
наши собственные исследования и технические решения наберут силу...
     Барышня из  американской  делегации утром  гляделась привлекательнее  и
представила  прекрасный  доклад:  "Культивирование эндотелиальных клеток для
выстилки  контактирующих  с кровью  поверхностей искусственных органов". Это
были первые в мире шаги по прикладному выращиванию клеточных культур.
     В перерыве я подошел к американке.
     -- How do you do, colleague? I'm  not going to  ask  you the  banality:
"Have you  ever been in Georgia before". I just know that your visit is  the
first.  Unfortunately for the time  being we are still the closed country...
Let me introduce myself. My  name is  Boris, Boris Konevsky. I'm the Head of
the cardio-surgery Lab at the  domestic  Institute of surgery. You and  your
colleagues are faced with a journey to my Lab this evening.
     -- Hello, Boris! I'm Carol McLaren. Nice to meet you.
     -- I'm very interested  in your  report  about the cellular endothelial
cultures. Could you spare couple minutes to speak to me..., -- надрывался я,
словно мы были  не парой молодых людей, а  стареющими  партийными бонзами из
Кремля...
     -- Please, don't speak so officially, Boris! I'll certainly  do all the
same whatever  you  need  including the future co-operation with your Lab as
well, -- сказала она улыбаясь.

     Ночью мы плавали  с  Кэрол  в  пустом тбилисском  бассейне с вызывающим
названием: "Имени  Ленинского  Комсомола". Это  был  новенький  бассейн  под
открытым  небом  с  прекрасными  интерьерами,  на  которые  грузины  большие
мастера.  Я  с  трудом  уговорил  сторожа  пропустить  нас,  тыча  вместе  с
пятирублевой купюрой  пропуск в бассейн  и  свои  фотографии  с Первым лицом
Грузии.
     Перед завершением  банкета  я  пригласил  желающих поплавать  в  ночном
бассейне.
     -- You won't be sorry for it! -- добавил я.
     Подвыпившая публика  на секунду задумалась и снова принялась за беседы,
перемежаемые  выпивкой,  едой  и коллективными братаниями. Когда я собирался
покинуть  банкет,  мучительно  вспоминая,  лежит  ли  в  багажнике  сумка  с
доспехами для плавания, ко мне подошла Кэрол и сказала:
     -- Shell I accompany you, Boris?
     Мы раздевались у кромки бассейна, и многоярусные  ряды трибун  с яркими
пластмассовыми креслами  выжидающе глядели на нас со всех сторон. Я привычно
натянул плавки, предварительно  обмотав бедра большим голубым полотенцем с с
надписью "Adidas", а когда повернул голову  к Кэрол, то увидел ее совершенно
голой, с небассейновыми трусиками в руках.
     -- Unfortunately, I haven't got a swimming costume, Boris,  with me, --
сказала она спокойно.
     Я  тоже не испытывал неловкости, разглядывая прекрасную  фигуру Кэрол и
понимая,  что впервые  вижу  голую американку. Это знание было так необычно,
что вытеснило из головы все возможные мысли о сексе.
     -- Она, пожалуй,  чуть повыше, --  промелькнуло в голове. Однако  в тот
момент меня заботило лишь одно:  следует ли снять плавки, потому что в них я
почувствовал себя чеховским человеком в футляре. После недолгих колебаний  я
стянул плавки и прыгнул первым, стараясь не сгибать колени.

     Яркие южные звезды  глядели в голубую воду. Дорожек  не было: незадолго
до  нас  здесь тренировалась  сборная  по  водному поло  --  а  из  звучалок
доносилась грузинская церковная музыка в  исполнении мужского хора,  которую
сторож включил по собственной инициативе.
     Мы проплавали  около  часа. Под конец я  взобрался на среднюю  площадку
вышки  для прыжков, победоносно поглядывая на американку,  и прыгнул оттуда,
чувствуя,  как  мешает  непривычно болтающийся в  полете  пенис.  Американка
зааплодировала и  двинулась к вышке. Поднявшись на самый верх, она встала на
край площадки и замерла. Снизу ее фигурка казалась небольшим светлым пятном,
которое вдруг  отделилось от вышки  и неожиданно медленно поплыло над водой,
удлиняясь. Прошло не менее минуты, прежде чем тело без брызг вошло в воду...
     Я подвез Кэрол к гостинице и собрался прощаться.
     -- Thanks  a lot, Boris! If I am spared several minutes I  never forget
it, -- сказала она, поднесла палец к губам и коснулась моих губ.

     Следующим утром большой  интуристовский  автобус  вез нас в Кахетию  --
самую известную грузинскую  провинцию с виноградниками, старинными замками и
церквями, сохранившими кое-где фрески на стенах.
     Нас было  человек  пятнадцать  и каждый занимал  по два  кресла.  Около
десятка американцев --  доктора  Де  Борна с молодой женой,  Учителя и Царя,
который  к  тому   времени  стал   академиком,   развлекали   по  программе,
предусмотренной  для гостей ЦК Компартии  Грузии --  шумно  расположились  в
автобусе, преувеличенно  громко  и  взволнованно спрашивая  друг  друга, где
пропадала  ночью  Кэрол.  Два профессора из  Учителева  института  и Кузьма,
просидевшие с  американцами всю  ночь в московском аэропорту "Домодедово"  и
поившие их водкой, чувствовали себя старинными друзьями чужеземцев и ревниво
относились к моим контактам с ними. Даже Кузьма, взявший шефство над Кэрол и
усевшийся  в кресло  рядом, пресекал  мои попытки переброситься с ней  парой
слов, тихо матерясь и грозя кулаком.
     Чекист   из  местного  ГБ,   представившийся  сотрудником  министерства
здравоохранения, и интуристовский гид-переводчик дополняли состав ковчега.
     Мы отправились натощак: через два часа езды нас поджидал завтрак в доме
одного из моих аспирантов по прозвищу Склифосовский.

     Через двор Склифасовского в  маленьком городишке  неподалеку  от Телави
протекал  горный ручей  с  голубоватой ледяной  водой, громко шурша галькой.
Тутовое  дерево роняло спелые  ягоды  на длинный  стол, накрытый  скатертью.
Склифасовский-отец,  наплевав  на  мои  строгие  команды  и  страстно  желая
потрясти  чужеземных гостей кахетинским гостеприимством, а соседей -- живыми
американцами, уставил стол кушаньями  и випивкой, вовсе не  предназначенными
для  завтрака  и  в  таких  количествах, что  мысль  о  быстротечной закуске
казалась кощунственной.
     Я сразу понял, что нас поджидает долгое кахетинское застолье, в котором
следовало поочередно пить за  гостей, за страны, за дружбу,  за медицину, за
успех проблемы в целом и  отдельных ее направлений; потом  наступала  череда
традиционных тостов: за родственников,  за детей,  за друзей, за мертвых, за
живых, за этот дом, за  дом в Тбилиси, за хозяев, за тамаду; далее следовала
череда ответных тостов... Вся процедура должна была занять 5-6 часов. Однако
свернуть завтрак и расправиться с ним в течение 30 минут означало  не просто
смертельно  обидеть Склифосовского-старшего, но пошатнуть  его  авторитет  в
глазах соседей, напряженно поджидавших американцев.
     Я  мучительно  размышлял,  а  голодная  публика,  следуя  моей  жесткой
инструкции без команды не покидать автобуса, сквозь окна тревожно глядела на
заваленный едой и выпивкой стол.
     -- Батоно  С-склифосовский..., -- начал я, не  замечая от волнения, что
обращаюсь к отцу с кликухой сына.
     -- Гурам! Батоно Бориа! Гурам!- перебил он меня, обидевшись.
     -- Да, к-конечно! П-простите, Гурам! Но если мы с-сейчас  сядем за этот
стол, то п-порушится вся поездка. Ваш с-сын вместе со мной входит в с-состав
международного   оргкомитета  С-симпозиума,   и   нам   всем   с-сильно   не
поздоровится.
     -- За Ираклыа нэ валнуйса, дарагой. Он видэржит, -- успокоил меня отец,
и я вспомнил, что  Склифасовский-младший за  драку  в ресторане отсидел, еще
будучи студентом, почти год в тюрьме...
     -- Давайте с-сделаем так, Гурам! -- начал я, уводя отца от автобуса. --
Ваши домочадцы б-быстренько накроют п-подальше от этого  большого  отдельный
с-стол  для  фуршета,  без  с-стульев,  на 5-7  человек:  т-только  холодные
закуски,  зелень, вино и по рюмке чачи, а я  пока п-побеседую  с  публикой в
автобусе про успехи п-пересадки с-сердца в Грузии.
     -- Вай мэ, батоно Бориа! Ых там болше дэсиаты! -- заныл Гурам.
     --  Гурам,  г-голубчик! Вы  хотите н-неприятностей с ЧК? З-зарядите еду
для пяти человек. Этого хватит всем. Мы с-спешим! -- закончил я и двинулся к
автобусу.
     -- Шени дэдац  могит  хнам!  Я  этой  КГБ  мамуибал! -- сказал  Гурам и
поспешил в дом. С завтраком мы управились за час.

     Помягчев   после  обильной  еды  и  чачи,   мы  глядели  на   холмистые
виноградники вдоль  дороги  через  окна  интуристовского  автобуса,  вполуха
слушая гидшу. Мне удалось переправить Кузьму поближе к красавице грузинке, и
он использовал паузы в ее монологах для ухаживаний, а я сидел рядом с Кэрол,
слушая ее рассказ  о лаборатории  в  Цинцинати, о  нестойких  эндотелиальных
клетках, о возможных  способах выращивания клеточных культур, о педике-муже,
таскающем  в  дом музыкантов  поп-групп,  о  безуспешных  попытках  из мести
заняться  лесбийской  любовью или  стать синим чулком...  Ее  откровенность,
казалось, требовала ответных шагов...
     Мы  заехали в дом-музей Ильи Чавчавадзе, грузинского Чернышевского. Его
дочь Нина была  замужем  за  Грибоедовым, который  после свадьбы  отправился
послом в Турцию и сразу погиб, оставив печалиться в одиночку девочку-жену.
     Потом  было несколько  церквей, построенных еще в  третьем веке первыми
грузинами-христианами.  Современные грузины  бережно  и  нежно  относятся  к
церквям, стараясь не  делать в  них складов  горючего или сельских клубов, и
берегут  фрески. Атмосфера сохраняемой  старины,  очень древней не только по
сравнению  с  юной  Америкой,  но  даже  старушкой   Европой,  замечательная
архитектура церквей-крепостей, своеобразные, почти лунные, холмистые пейзажи
и постоянно улыбающиеся  гостеприимные  кахетинцы,  создавали у нас ощущение
нереальности,   странно   неземной    обособленности   этого   необыкновенно
прекрасного упорядоченного мира, окружающего нас. Мы перемещались  из церкви
в церковь с просветленными лицами
     -- Жизнь -- это поддержание порядка в окружающем хаосе, -- вспомнил я и
сказал это по-английски.
     На  винодельческом заводе,  где  нас  поджидала дегустация  и  вручение
подарочных наборов коллекционных  вин, мы чувствовали себя  сентиментальными
романтиками,  путешествующими по  прекрасной  планете. А  когда в  одной  из
церквей выступил детский хор, самозабвенно исполнивший старинные  грузинские
псалмы, слезы  потекли  из восторженных  глаз  американцев,  буравя  светлые
тропинки в толстом слое дорожной пыли...

     Утром в Лаборатории  я обсудил открывающиеся перспективы сотрудничества
с институтом Учителя и американскими центрами.
     --  Пожалуйста, п-планируйте на завтра, как  договорились,  п-пересадку
полного искусственного сердца Дато... тому ослу с ампутированным хвостом, --
сказал я вставая.  -- Вечером с-собираюсь  на п-прощальный б-банкет  в  доме
Царя. Рано утром гости улетают п-первым м-московским рейсом.
     --  Этот осел слишком  старый,  БД, --  возразил  Горелик,  чтоб что-то
сказать.
     --  Вы  п-полагаете, что в  реальной  жизни мы  б-будем  имплантировать
искусственное  с-сердце  только  юной  спортивной   смене   в   п-пионерских
галстуках? -- набросился я на него.  -- Завтра  в девять осел должен быть на
с-столе со вскрытой грудной клеткой.
     --  Разве вы не поедете  в аэропорт провожать гостей?  --  не  унимался
Горелик, коварно улыбаясь.
     - А когда доктор МакЛарен пришлет для испытаний обещанные материалы? --
включился в обсуждение Грегори.
     --  Джентльмены!  Если  уж  г-глупости  так   глубоко  засели   в  вас,
п-постарайтесь оставить  лишь  с-самое  неизбежное.  Мне  к-кажется  вы  оба
с-слишком озабочены м-моей р-репутацией.
     -- Вы целовались с ней вчера! -- наседал Грэг!
     --  Ну  и  что!  Вы  так взволнованы,  словно в автобусе мы  п-публично
занимались оральным с-сексом. До свидания, к-- коллеги!
     -- Не пейте сильно на банкете, БД! -- Горелик нарывался на грубость, но
сегодня я любил весь мир и больше всего Лабораторию, которая  сильно удивила
московскую  и  чужеземную  публику  оборудованными  интерьерами  и  успешной
операцией по пересадке искусственного сердца козе.
     -- Всех нежно  л-люблю!  --  закончил  я. --  Даже  Горелика  с Грэгом!
П-пусть  не особенно надрываются  и сами решат, кто введет утром к-катетер в
уретру Дато...
     Кэрол я больше не видел. Через месяц она прислала в Лабораторию образцы
мембран искусственного сердца, выстланных эндотелием...



     --  I'll be  at your place in an hour. Please wait for at the lobby, --
сказала Кэрол и повесила трубку.
     Через час у гостиницы Sheraton, что на Пятой авеню, остановился красный
"Ягуар", и Кэрол, подождав, пока швейцар откроет дверцу, энергично выбралась
из потрясающей тачки, в чем-то тоже  очень красном, и высокая, красивая,  не
глядя по сторонам, двинулась ко входу.
     Я робко встал ей навстречу,  потрясенный, и  мы принялись рассматривать
друг друга. Я не знаю, о чем думала в тот момент Кэрол, но я остался доволен
осмотром.
     -- It is not my purpose  at this hour to weary  you with what I prefer.
I'm going to take a  revenge  for the warm  and touching  expression of your
friendship, -- сказала Кэрол,  когда  мы  уселись в "Ягуар". -- Have you got
any preferences for tonight, Boris?
     -- Yes. One and the only. I'll be eating something, -- сказал я робко.
     -- What  about some meat restaurant? -- Кэрол с пониманием смотрела  на
меня
     -- It's a great idea! I would even say: the very deep thought.
     Через  полчаса  мы сидели  в  Нью-Йоркском  мясном  ресторане и  запахи
жареной ветчины с сыром кружили голову до обморока.
     -- Have you decided  yet, Boris? -- нетерпеливо спросила Кэрол, потянув
меня за рукав.
     -- Yes! I  have, -- неуверенно ответил я, положив меню на  стол: -- ...
perhaps you can help me, if it isn't too much trouble you.
     -- Oh! If I were you, I'd have a very big medium steak in wine sauce.
     -- OK! I'll have а steak, a rare steak... And what about starters? -- я
вопросительно посмотрел на Кэрол...
     После обильной  еды и хорошего "Бурбона" я с большим трудом справился с
дессертом и, умиротворенный, уставился на Кэрол.
     -- I'm not sure you are going to visit a swimming pool,  --  улыбнулась
Кэрол.
     Я смотрел в прекрасное лицо американки и чувствовал, как нежность к ней
вновь появляются во мне.
     -- If  we are able to find something  likes  the Georgian swimming pool
I'm ready to walk... -- храбро заявил я.

     Мы долго ехали, пока не остановились  перед большим многоэтажным старым
домом.  Высокая металлическая решетка огораживала небольшой парк  с  мокрыми
голыми  деревьями,  увитыми гирляндами маленьких мерцающих лампочек, как  на
Пятой авеню. Из подземного гаража мы поднялись  в лифте на 15  этаж. Большая
хай-тековская квартира с высокими потолками, множеством внутренних лестниц и
площадок,  была меблирована  очень скупо:  холодные акварели под  стеклом  и
такие же  серо-черные,  писанные  маслом  бессюжетные  картины  без  рам  на
однотонных  светлых  стенах, серые  ковры с  редкими темными геометрическими
фигурами,   в  беспорядке  расставленные  кресла  серой  кожи  на  массивных
основаниях из нержавеющей стали, низкие столы из металла и  толстого стекла,
телевизоры  и мощные  звучалки, торшеры и бра, спальни,  больше  похожие  на
палаты  интенсивной  терапии,  и,  наконец,  кухня  из  металла   и  стекла,
напоминавшая биофизическую лабораторию, с хромированными ящиками по  стенам,
микроволновыми печами,  центрифугами, роликовыми насосами, холодильниками, а
в  центре  --  стол  с  бестеневой  лампой и целой  кучей  всякого добра  --
странного, металлического и керамического,  очень  тяжелого на вид, похожего
одновременно на  биохимические анализаторы и грили.... Кабинет с камином был
плотно  заставлен  металлическими полками до  потолка,  огромным  письменным
столом  с  голой  столешницей  без   бумаг  и  книг,  креслами,  журнальными
столиками, диванами и изогнутым железом по углам непонятного назначения.
     Мы устроились в кабинете. Кэрол прикатила столик с выпивкой:
     -- How would you like your whisky, Boris?
     -- Bourbon, please.
     Я всыпал в  бурбон  пригоршню льда и, отхлебнув, уставился на нее. Ярко
красное  платье, такие же  туфли;  завитые, как у  куклы  Barby, темно-рыжие
волосы, румянец  на щеках и зеленые глаза, мерцающие в полумраке, делали  ее
ненастоящей. Мне стало не по себе,  и я сделал еще  глоток. Кэрол  подошла к
звучалкам и вопросительно посмотрела на меня.
     -- "Play Bach" if it's  possible, -- сказал я, чтобы выиграть время. --
Trio  by Jacques Loussier.  Chorale number one:  "Sleepers  Awake"  or  some
preludes...
     Кэрол присела возле звучалки, а я сделал еще глоток и подошел к книжным
полкам. Две стены были  заняты специальной литературой: генетика,  биология,
биофизика,  трансплантология,  криобиология,  физиология,  патофизиология...
Третья была заставлена  толстыми,  в  дорогих  переплетах, книгами из  серии
"Музеи  мира".  Художественной  литературы не  было вовсе: ни  классики,  ни
современных  авторов,  ни  даже  детективов.  Я  взял  в  руки  толстый  том
"Metropolitan Museum"  и тут же услышал, как весь кабинет наполнился чистыми
густыми звуками баховского Прелюда No2 в до мажоре, бережно  аранжированного
французом.
     Я  подошел  к  Кэрол,  коснулся волос возле  маленького  уха с  серьгой
зеленого камня и заглянул в зеленые глаза, глубокие, немного серые по краям.
Они выжидательно смотрели на меня, и в них не было ни любви, ни желания... Я
вернулся в кресло и сделал еще глоток...
     --  What  about  to  swim?  -- спросила  Кэрол,  улыбнулась и вышла  из
кабинета. Она вернулась через несколько минут в  толстом  красном  купальном
халате, держа в руках второй, для меня.

     Мы  поднялись  на лифте на последний  этаж, и я охнул, увидев  на крыше
большой  бассейн с  такой  же  голубой, как  в Тбилиси, водой  и  прозрачным
куполом, сквозь который виднелась луна, когда всплывала в разрывах облаков.
     Кэрол сбросила халат и стала медленно по лесенке спукаться в бассейн. Я
глядел на прекрасное женское  тело и не испытывал желаний... Поколебавшись и
чувствуя  себя  законченым идиотом,  я поставил графин с бурбоном на бортик,
снял халат и прыгнул следом. Неожиданный визит в  странный  американский дом
тому виной или холодные зеленые глаза,  с любопытством разглядывавшие меня в
кабинете, но я не хотел Кэрол и ничего не мог с этим поделать.
     --  Вряд  ли  надо объяснять,  что  со  мной  происходит,  -- думал  я,
приближаясь к девушке. -- Сделай что-нибудь, Господи! Пусть  вытечет вода из
этого  чертового бассейна или  треснет крыша... Нет! Пусть лучше  кто-нибудь
войдет...
     Я почти вплотную подплыл к Кэрол, но Господь в этот раз не стал слушать
меня. А она ласково улыбнулась и приготовилась отвечать на ласки.
     --  Will  you  take a gulp,  Carol? -- более идиотского  вопроса трудно
былопридумать.
     Она удивленно посмотрела на меня.
     -- Sorry. I'm at loss. My strategic spot is out of order, I'm afraid...
There is nothing to be done...
     Не обращая внимания  на жалкое бормотанье,  Кэрол положила  руки мне на
плечи, слегка  прижалась животом, несильно  втянула в  рот верхнюю губу... и
сразу все  исчезло: Нью-Йорк, странный дом с  бассейном на крыше,  перипетии
сегодняшнего дня, холодность американки, исполняющей свой долг...
     -- Господи! Спасибо тебе! -- успел подумать я. -- Ты услышал...
     Наши ласки  становились все дерзостней,  и мне  казалось, что любовному
бесстыдству  Кэрол нет пределов. Я почувствовал, как  приближается оргазм, и
посмотрел в зеленые глаза.
     -- Don't hurry, Bob, -- донесся прерывистый голос.  -- You will take me
later...

     Дверь отворилась и в помещение вошла молодая женщина,  тоже ярко-рыжая,
закутанная в рыжую  лисью шубу.  Она подошла к бортику  бассейна и, глядя на
нас, сбросила шубу, сразу оставшись только в красных, как у Кэрол, туфлях.
     -- Hi! -- она  помахала рукой. --  I'm  Alice, --  и,  не сняв  красную
туфлю,  сунула ногу в воду, узнать  температуру. Потом она села на ягодицы и
неловко, как человек не умеющий плавать, прямо в туфлях сползла в бассейн. Я
понял, что Кэрол успела рассказать обо мне, потому что  Элис таращилась, как
на пришельца,  но вскоре я убедился,  что  интересует  ее, как и  меня, лишь
Кэрол.
     С этим  поначалу было трудно смириться, но потом я привык, и каждый  из
нас стал  заниматься  своим  делом.  Кэрол  предоставила  всю  себя  в  наше
распоряжение и не только отдавалась ласкам, подрагивая всем телом, но всякий
раз неожиданно и странно продолжала их. Ноги Кэрол обвили мою спину, а  тело
лежало на поверхности воды и им занималась Элис,  с которой я  несколько раз
менялся местами. В ушах звучало Адажио из Первого концерта Баха в до миноре,
будоража и взвинчивая еще больше...
     Я  пришел в  себя,  когда увидел  Элис  у бортика  бассейна  с бутылкой
Бурбона, и сразу  почувствовал жажду. Подплыв, я подождал, пока  она сделает
глоток, и поднес горлышко к губам. Элис снова начала пялиться...
     --   Какой   толщины  может  быть   слой  выращенных  клеток,  которыми
выстилаются мембраны  искусственного сердца? -- сказал я, подплывая к Кэрол,
не  замечая  абсурдности  вопроса.  --  Ты  можешь  вырастить  слой  клеток,
сопоставимый по толщине с миокардом левого желудочка?
     Она не удивилась:
     --  Не  больше одного  миллиметра...  --  И, на мгновение  задумавшись,
добавила улыбаясь и предвосхищая  следующий вопрос: -- ... без пейсмейкерной
активности и способности к сокращению...
     -- А  если сильно  постараться? --  вяло  поинтересовался я, хотя и без
того знал, что  из  клеточных культур Кэрол  нельзя создать  четырехкамерный
мышечный насос, обладающий  характеристиками человеческого  сердца. Вытесняя
из   головы  идею  "банка  органов",  я   принялся   бесцельно  разглядывать
совершенные по форме груди, испускавшие свет, хорошо заметный в голубой воде
бассейна.
     -- You can take Alice, Bob! -- прервала мое занятие Кэрол, и я вспомнил
Сомерсета Моэма,  который сказал однажды про  американок, что они требуют от
мужей  таких исключительных достоинств, какие англичанки  находят  только  у
своих лакеев.
     --  I'm  afraid,  I  cannot   do  it  for  a  variety  reasons,   --  в
замешательстве  ответил я  и  посмотрел на Элис, успевшую захватить  в кулак
сразу ставшим упругим пенис.
     -- Нет. На сегодня мой сексуальный лимит исчерпан, -- твердо решил я и,
благодарно потрепав Элис по резиновой попке, полез из бассейна.
     Кэрол выбралась на бортик за мной,  вынула из халата ключи,  сунула  их
мне в руку и, нежно укусив в губу, сказала:
     -- Take  elevator!  15th  floor.  Go  ahead,  Bob.  We  will
downstairs in 30 minutes.

     Днем мы позавтракали в теннисном клубе где-то в пригороде...
     -- В теннисе Кэрол явно  слабее, чем... Где или в чем? -- думал я, пока
мы около часа  перекидывали  мячи через  сетку, а  потом отыграли  несколько
геймов  на  счет,  и  не находил  ответа. -- И разве это слабость?  Она была
совершенна,  требовательна и искренна во всем: от клеточных культур, которые
первой в мире смогла  зафиксировать и  сохранить на  поверхности мембран, до
занятий любовью -- двух самых важных занятий в жизни человека.
     Вечером в аэропорту Кенеди, прощаясь и глядя мне в глаза, она сказала:
     -- I wanna fly to Tbillisi!
     --  You  are going  to  fly with Alice, aren't  you? -- я  знал, что не
должен был говорить этого.
     -- I will arrive by air alone,  -- невозмутимо  продолжала Кэрол.  -- I
don't know exactly will I be able to dispense with you.
     -- Right you are. Welcome, Carol! -- неуверенно сказал я.
     Мы больше никогда не встречались...



     -- Почему бы  тебе не  вернуться в хирургию,  Боб?  Какие  ухоженные  и
красивые руки. Даже у мужчин-гигантов я не встречала таких длинных и сильных
пальцев.
     -- Откуда такие глубокие  познания в антропометрии, Лиз? -- спросил БД,
ласково глядя  на шотландскую подружку. Они ехали в его  машине,  семилетнем
трехсотом  "Мерседесe"  в   загородную  гостиницу,  чтоб  заняться  любовью.
Середина весны: снег давно растаял, но ни травы,  ни листьев  на деревьях не
было, только песок с  блестящими лужицами, покрытыми  тонкой коркой льда,  и
сосны с бледно-зелеными хвоей, уставшие от бесснежной зимы.
     -- В  меня был  влюблен студент  из  университетской футбольной команды
ростом в два метра, одиннадцать сантиметров! -- гордо сказала Лиз.
     -- Как у него обстояли дела со стратегическим местом? -- спросил БД.
     Когда Лиз поняла,  что он имел в виду, она  улыбнулась и погрузилась  в
вспоминания. По гамме чувств, промелькнувших на ее  лице, БД догадался,  что
размерами пениса тот парень похвастать не мог.
     -- Я плохо  помню  его.  Бесконечные тренировки изматывают... Несколько
наших встреч ничем серьезным не кончились, -- дипломатично заметила Лиз.
     Машина  катила теперь  вдоль берега моря.  Они  помолчали,  разглядывая
пустые гнезда  аистов,  похожие на  мотки колючей  проволоки,  и  постоянные
шумные ссоры ворон и чаек вдоль шоссе.
     БД  снял  перчатки, внимательно посмотрел на красивое  нелатышское лицо
Лиз с почти невидимыми морщинками у глаз, на стройное худое тело, упрятанное
в  толстое шероховатое  пальто,  и  представил,  как  они  будут  заниматься
любовью,  а потом  спустятся в ресторан.  Он  почувствовал, как  просыпается
желание и,  откинув  подол  пальто,  похожего  на коврик у  входных  дверей,
положил ей руку на бедро.
     -- Где-то я  слышала: если одной рукой ведешь машину, а другой ласкаешь
женщину, то и то, и другое делаешь плохо...
     БД покраснел и убрал руку.
     -- Ты краснеешь, как мальчик, Боб! Это замечательно!
     -- Краснею от удовольствия, -- попробовал отбиться БД и добавил:
     -- Длинные  пальцы в  хирургии не  имеют решающего  значения. С помощью
инструментов хороший хирург доберется куда угодно.
     Магнитофон негромко надрывался кассетой с записями шотландских народных
песен, которую Лиз взяла с собой.
     --  Надеюсь, ты не  потащишь  ее в гостиницу? -- спросил  БД, кивая  на
автомобильную звучалку.
     -- Не потащу.  Надеюсь,  что и ты обратил внимание, как терпеливо сношу
постоянное звучание Баха вокруг тебя. Ты не ответил, что будет с хирургией?
     --  Вопрос  --  ответ,  вопрос  --  ответ,  как  в  пинг-понге.  Сильно
напоминает КГБ.

     -- Мне часто снится, что я оперирую, -- сказал он негромко после долгой
паузы. -- Один и тот же сон. Большая операционная. Полно операционного люда.
Наркозный   аппарат,   регистраторы,  дисплеи  по  стенам,   все   работает:
пощелкивает,  постукивает, пыхтит, жужжит, негромкий говор, чуть слышный Бах
--  "Jesus,  Joy of  Man's Desiring", прохладно,  как  бывает  всегда, перед
началом операции, пока аппаратура  не успела нагреться,  от коагуляторов  --
сладкий запах горелого мяса.
     На столе, под застираными голубыми простынями лежит человек. Я не знаю,
кто он. Грудная клетка вскрыта,  перикард взят на держалки  и перерастянутое
от  постоянных  непомерных  нагрузок  сердце  вяло сокращается в ране. -- БД
говорил,  глядя на дорогу, не поворачивая  голову  в сторону  Лиз,  будто ее
здесь нет.
     -- Это  была  наша  первая  попытка лечить  тяжелый  инфаркт  миокарда,
неминуемо  ведущий   к  гибели,  имплантацией  искусственного  желудочка   с
одновременным  аорто-коронарным шунтированием. Ни сам по  себе искусственный
желудочек,  ни  операция  шунтирования  не  могли  по отдельности обеспечить
выживание  таких больных,  а  их  тысячи... Только комбинация  двух  методов
позволяла рассчитывать на успех -- в этом был смысл стратегии, разработанной
в Лаборатории.
     Мы  потратили почти год, чтобы  получить все необходимые разрешения  на
клинический   эксперимент.  Много   месяцев  в  режиме  stand-by   поджидали
подходящего пациента.  Их умерло несколько десятков, но  родственники всякий
раз не соглашались на операцию.
     -- А больные? Что они говорили?
     -- А больные к этому времени, как правило, находились в бессознательном
состоянии, в коме... Их не спросишь...

     --  В институте  терапии умирал хороший  грузинский писатель.  Это  был
третий  или четвертый его инфаркт. Лечащий врач,  моя  давняя  приятельница,
зная, что желудочек -- единственный шанс для него, решила познакомить нас...
Несколько  дней подряд  я  приезжал к нему, беседуя недолго каждый  раз:  он
быстро  утомлялся.  Я  ничего  не  предлагал,  только  рассказывал,  чем  мы
занимаемся в корпусе напротив, а  он вспоминал военное детство -- свою самую
счастливую пору -- и грозил прийти в Лабораторию, когда поправится.
     Однажды  утром мне позвонила  лечащий  врач и сказала, что ночью он дал
согласие на операцию. Когда я приехал, он был уже без сознания.
     -- Он подтвердил свое согласие письменно?- спросил я.
     -- Нет.  Я думаю, он не стал бы  ничего писать. Он просто хотел  видеть
вас, а потом сказал: --  Я согласен... Пусть БД попробует... -- Лечащий врач
выжидательно смотрела на меня.
     -- А что родственники?
     --  У  него нет  родственников.  Есть подружка,  но  она  не  принимает
решений.
     --  Хорошо. Оформляйте. Я пришлю, чтоб забрали  его. Кто-нибудь слышал,
как он делал свое заявление?
     -- Я, его подружка и врач-реаниматолог, -- сказала лечащий врач.
     --  Внесите,  пожалуйста, его заявление в текст истории болезни.  --  Я
поблагодарил врача и уехал.
     -- И ты видишь сон, как оперировал его? -- нервно спросила Лиз.
     -- Нет!  Он  умер в лифте,  по дороге  в  Лабораторию... Нам не хватило
десяти минут, чтоб ввести его в наркоз  и начать операцию... -- Он замолчал,
разглядывая стволы сосен вдоль дороги, забрызганные зимней грязью проходящих
машин...
     -- А сон, сон, Боб! -- тормошила его Лиз.
     --  Этот чертов сон,  который не дает мне покоя,  -- продолжал БД, -- с
небольшими вариациями  повторяется  много  лет...  Я  заглядываю  в рану. На
передней   поверхности  левого   желудочка  располагается  обширный  участок
инфаркта почти синего цвета. Мы с ассистентами -- я ни  разу не видел их лиц
под масками  и  даже не разговаривал с ними  -- быстро  подшиваем  датчики к
миокарду,  чтобы  оценить эффект  будущей разгрузки.  Одна  из  операционных
сестер  --  их лиц  я  тоже  никогда  не  видел  --  подает иглодержатель  с
атравматической иглой, чтобы наложить кисетный шов на  аорту, куда  позже  я
введу аортальную магистраль искусственного желудочка.
     БД взглянул на Лиз.  Она  сидела боком к нему,  привалившись  спиной  к
дверце, и курила.
     -- Пора вводить  магистраль, -- думаю я и, выбрав самую толстую трубку,
подношу ее к разрезу в центре кисетного шва  на отжатой аорте. --  Внимание!
Снимаю зажим... ввожу магистраль в аорту... Затягивайте кисетный шов..... --
Я поворачиваюсь к  ассистентам и с ужасом вижу,  что вокруг меня никого нет.
Вместе  с ассистентами исчезли операционные сестры, анестезиологи... Я кручу
головой и вижу, что  операционная  пуста: только больной на столе с обширным
свежим  инфарктом  и толстой  канюлей,  только  что  введенной  в  аорту,  и
незатянутый  кисетный шов, и ненужная теперь аппаратура, которая по-прежнему
щелкает, пыхтит и  постукивает,  и  баховский хорал... Это так  страшно, так
непривычно и мучительно, что я кричу. Этот сон в последнее время снится  все
чаще, и каждый раз я просыпаюсь совершенно разбитым и больным...
     -- The mysterious Russian sole  ... You have to come back to a  surgery
again, -- подвела итоги Лиз.
     --  Дуреха! -- хотел  сказать  БД  по-русски,  но с губ  привычно текла
английская речь:
     --  Don't be silly, Liz! Equally well  I can return  to jazz or tennis.
The train has long ago gone  away, as the  Russians say. The surgical skill,
as your knack to play tennis, disappears very soon if you stop to operate or
to play... Only cycling allows you to  ride after an  interruption of twenty
years as good as before...
     Они  ехали обратно  той же дорогой  вдоль  желто-серых  песчаных  дюн с
редкими черными соснами, высвечиваемыми фарами вдоль шоссе. Машину вела Лиз,
а БД,  с  бутылкой  виски в  руках сидел на заднем сиденьи и пьяно  бормотал
что-то, и мысленно возвращался в недавнюю гостиницу, вспоминая как час назад
то  погружался, то выбирался из  вечно  юной,  жадной и дерзкой  плоти своей
шотландской подружки, забывая, казалось, обо всем, но вдруг вновь, в который
раз,  отчетливо увидел  себя, одиноко стоящим в безлюдной операционной среди
работающей   аппаратуры  над  чьим-то  телом,  укрытым  простынями...  Ткань
простыней, прикрывающих края раны грудной клетки, была пропитана кровью и он
погрузил  правую руку  в  рану,  придерживая  что-то, а  левая,  с зажатым в
пальцах иглодержателем, застыла высоко над столом,  медленно раскачиваясь не
в такт звучащей Пасторали из Концерта Баха в фа миноре. Он почувствовал, что
немеют пальцы  в  ране,  что потолок вместе  с  операционной лампой  слишком
близко навис над ним,  пригибая к столу и сковывая движения, что ему одиноко
и страшно, и непривычно, и что он не знает, что делать... и закричал ...
     "И бездна  нам  обнажена С своими страхами и мглами, И нет преград  меж
ней и нами -- Вот отчего нам ночь страшна!".

     -- Хирурги, Лизонька,  -- сказал он по-русски,  -- б-бывают трех видов:
г-гениальные, хорошие и б-большинство. Не п-помню  уж к  к-какой к-категории
когда-то  п-принадлежал,  п-помню, ч-что было н-немноголюдно... С-сейчас мне
к-кажется,   что  х--   хирургия,  которую   отняли,  запретив   входить   в
операционную,  и  была  моей самой  б-большой любовью и, н-наверное, есть  и
б-будет всегда... Взамен Господь оставил мне т-только выпивку и секс, но эта
работа перестает нравиться.
     Он отвинтил  крышку, сделал  глоток и  размахивая бутылкой, и  проливая
виски, принялся ждать ответа и недождавшись, сказал:
     -- Я  не ищу удовольствия самого по себе, не ловлю удачу или счастливый
миг... Я  ищу себя...  или создаю... заново, мучительно и  терпеливо, потому
что еще не сделал того, для чего был рожден...
     Он нашел крышку и завинтил  горлышко бутылки, и опять пьянея,  принялся
беседовать с самим собой:
     -- Мне бы справиться с выращиванием матки-матрицы по имени Маня..., что
неспросясь  поселилась  недавно в душе...  и зреет  там, созданная  порывами
мысли...   или   напряженим   ума,   лишенного  привычной   работы...   Даже
терминологически  я  понимаю  далеко  не  все,  что  происходит внутри  этой
мышечной массы..., похожей то на  матку с  поперечным  разрывом, что  был  у
беременной женщины  Марии, которую оперировал  когда-то в  далеком Уральском
леспромхозе...,   то   на    сильно   надутую   хирургическую   перчатку   с
пальцами-отростками... Я могу  лишь догадываться, что  вводя в нее стволовые
клетки беременных крольчих, включаю неведомые механизмы стремительного роста
мышечных волокон и отростков, в  которых станут  вызревать органы-клоны  для
трансплантации...,  что стволовые клетки из  пуповин свиньи, козы и человека
обеспечивают  невероятные   полиморфизм,   резистентность,  ощущение  скорой
физиологической  завершенности  и зрелости,  странной  мощи и  готовности  к
будущим действиям...
     Он поднес  бутылку к  губам и,  забыв отвинтить крышку, погрузился  без
усердия  в  дебри  патофизиологии переживающих  органов,  тревожась тем, что
опять не вовремя ступил на  традиционную тропу  поисков, привычно приводящую
теперь к  быстро зреющей теплице-матрице Мане..., и  сказал, повернувшись  к
подружке:
     -- А б-большая х-хирургия, Лизавета, это тебе не с-суй хабачий, если ты
п-понимаешь, что это  з-значит..., и... н-не г-гениталии лизать у незнакомой
официантки из  п-провинциального кабака  на  границе,  чтобы этой в-выходкой
п-потом  эпатировать д-дурной  п-посольский  народец..., к-который  д-держит
латышей за  п-придурков  ...  Б-большая х-хирургия,  Лиз,  как  г-гениальная
музыка,  к-которую  ты  сам  п-пишешь,  к-как п-писал  свою  Бах,  и...  сам
исполняешь, разумеется,  если  ты Бах в х-хирургии... И в  этой музыке  все:
весь т-твой с-собственный и остальной мир со с-своими  с-страстями, любовью,
отчаянием, бедами, властью,  успехами, с-смертью и н-н-надеждой..., п-потому
что  ты  --  "храм Божий, и  Дух Божий живет в  тебе и  если  кто храм Божий
разоряет, разорит того Бог; ибо храм Божий свят, ... и это -- ты", -- пьяный
БД   с   трудом   отыскивал  в  памяти  забытые  слова  Первого  Послания  к
Коринфянам...







     Только я  успел  закончить институт, отца перевели в  Свердловск и  вся
семья потащилась за ним из Ленинграда. Мне  в  ту пору было до лампочки, где
работать и как, и я поджидал, чтоб родители пристроили, где получше... Так и
случилось.  Один  из  отцовых  офицеров-инженеров  оказался сыном известного
хирурга -:двухметрового старого еврея-матершинника, имевшего по тем временам
все  возможные  звания  и  награды,   необычайно  свирепого,  но   прекрасно
оперирующего все: от панарициев и параректальных свищей до опухолей пищевода
и митральных стенозов. Он ничего не боялся и тащил к себе на кафедру хороших
хирургов, предпочитая евреев.
     У него, как  у  моего  деда, были традиционно еврейские имя, отчество и
фамилия:  Михель-Меер  Тельевич  Зускинд.  Последнему  придурку  в СССР было
понятно, что с  такой кликухой получить  даже самые дешевые награды и звания
невозможно. Поэтому еще до войны он стал Михаилом Тимофеевичем Заславским.
     Я не долго размышлял, прежде чем дать суровому семидесятилетнему старцу
прозвище, которое намертво закрепилось за ним: Мотэлэ -- так звали одного из
героя Иосифа Уткина, которого я любил и знал наизусть и которому после войны
по приказу вождя сбросили кирпич на голову...
     Мотэлэ очень скептически отнесся ко мне -- лабуху, пижону и насмешнику,
который  интересовался  хирургией  не  больше,  чем  успехами  в  разведении
шелкопряда на Северном  Урала. Мотэлэва жена,  гордая и величественная  Либа
Гершевна, -- я сразу окрестил ее Ривой из того же  Уткина: "Вот Мотэлэ любит
Риву, а  у Ривы отец раввин" -- заведовала кафедрой фортепиано  в  Уральской
консерватории и  успела  привить  Мотэлэ музыкальные предпочтения,  согласно
которым  джаз   считался   "музыкой   толстых",   по   гнусному  определению
пролетарского писателя  Максима  Горького,  которого  я  терпеть не  мог, но
перечитывал всегда с удовольствием.

     Мой  отец  энергично  продвигал  Мотэлэва  сына  по служебной  лестнице
военной авиации, и Мотэлэ следовало быть благодарным. Вскоре  он вызвал меня
к себе и, оглядев, с неудовольствием сказал:
     --   Мне  повезло:  в  свое  время   я  окончил  медицинский  факультет
Гамбургского  университета.  Твой  Первый  Мед  в  Ленинграде,  которым   ты
гордишься, сущее говно перед моим. Хочешь, чтоб я дальше развивал эту мысль?
     Я не  поверил своим ушам, залился краской, но  сразу и навсегда полюбил
старика-разбойника.
     -- Не  знаю, что из  тебя  получится,  парень,  однако  попробовать  мы
должны. Я  обещал  твоему  отцу, --  сказал он  и  начал рыться в бумагах на
старинной   работы  письменном  столе,   украшенном   резьбой  и   латунными
инкрустациями,  со множеством ящиков и  красивой деревянной оградой,  как на
корабельной палубе.
     Я был здесь впервые и с  любопытством раглядывал антикварный кабинетный
гарнитур: высокие, похожие на тронные, стулья с подлокотниками в виде львов,
кожаными спинками и сиденьями, большой, кованный по  краям сундук с  могучим
висячим замком, где, как  позже  прознал  я,  хранился  кафедеральный спирт;
такой  же  могучий  кожаный диван с высокой спинкой  и  полкой  с  фигурками
китайских божков, несколько книжных  шкафов с книгами на немецком в  толстых
кожаных переплетах...
     --  Ну  что  ты  стоишь,  как  поц!  --  сказал  Мотэлэ  с   Манькиными
интонациями. -- Иди сюда. Я, кажется, нашел. Смотри! -- и он протянул оттиск
журнальной статьи на английском.
     -- А что ты делал в институте, кроме того, что  играл в джазе, мальчик?
-- продолжал он напористо.
     Сильно удивившись, я собрался перечислить предметы, но Мотэлэ, видя мое
замешательство, остановил:
     -- Немецкий, английский, идиш?...
     -- Н-немецкий, -- признался я.
     -- Сможешь перевести с английского?
     -- П-попробую.
     --  Меня  интересует  выделение кальция  с  мочой  у  больных  сахарным
диабетом, которых  нам часто приходится оперировать....  Не  читай, когда  я
говорюблядь! -- заорал вдруг Мотэлэ,  вырвал оттиск и швырнул на пол. -- Это
английский! Все равно ведь нихуянепонимаешь!
     Старик-босяк в звании  академика, с кучей орденов Ленина,  все больше и
больше нравился мне. Потрясенный, я глядел на Мотэлэ влюбленными глазами.
     --  Обследуешь  тридцать  больных с  диабетом  в отделениях  терапии  и
тридцать в  хирургических  отделениях:  до  и  после операций.  У каждого  в
течение  двух  недель  будешь собирать  ежедневно суточную  мочу, из которой
станешь  отбирать  пробы для  определения  концентрации кальция...  Подумай,
какие еще анализы  могут понадобиться. Через три месяца жду от тебя статью с
результатами  твоей  деятельности  на  этом поприще,  -- ехидно добавил он и
встал из-за стола.
     Уже у дверей меня вновь догнал сердитый голос:
     --  Переведи  статью,  поц! Там  всего семь страниц. Она  тебе  поможет
разобраться в проблеме. Управишься за две недели с переводом?!
     -- П-постараюсь, -- без всякого энтузиазма ответил я, подсчитывая в уме
лошадиные объемы мочи, с которыми предстояло иметь дело.

     В растерянности стоял я за дверями Мотэлева кабинета  и шевелил губами.
По  самым грубым подсчетам выходило, что в течение месяца надо было перелить
более полутора тонн чужой мочи.
     -- Зачем  эти огромные объемы? Я же  собирался стать хирургом... Чертов
старый  еврей!  --  нервно бормотал  я,  не обращая вниманию на  толпившуюся
вокруг  хирургическую  публику, сочувственно  смотревшую  на  меня,  как они
всегда смотрели на каждого, кто хоть недолго побывал в кабинете Мотэлэ.
     На  следующий день  я купил три  десятка трехлитровых  банок,  не забыв
послать чек  в бухгалтерию клиники,  и, договорившись  со старшими  сестрами
отделений,   разнес   банки   по   туалетам.  В   тот   же   день  я  жестко
проинструктировал  больных,  сестер и санитарок,  что  и  как надо  делать с
банками,  выплатив  небольшие  гонорары  из  собственного  кармана  ключевым
фигурам своего  первого научного исследования.  Затем отнес  Мотэлэ  перевод
статьи. Он забрал  и сразу уткнулся  в бумаги, не  поинтересовавшись, почему
так быстро...
     Несколько  дней  я наслаждался,  наблюдая, как больные  собирают  мочу,
отбирают пробы  и  несут  в биохмическую лабораторию.  Санитарки  занимались
мочой послеоперационных пациентов.

     Через  несколько дней  санитарка,  ежедневно  таскавшая  Мотэлэ  стакан
крепкого чая  с коньяком, заплетавшимся от страха языком сообщила, что тот в
сильном гневе и требует к себе. Не чувствуя вины, я спокойно вошел в кабинет
и уставился на любимого профессора.
     С  трудом продираясь сквозь громовой Мотэлев  мат,  пословицы на идиш и
немецком и брызги слюны, долетавшие до дверей, я понял, что это моя личная и
прямая  обязанность самому заниматься мочой,  а не перепоручать  по-жидовски
гешефт  санитаркам  и уж  тем  более больным.  Я  должен  доказать персоналу
хиругической клиники, что не брезгую черновой работы.
     -- Да, да! -- громыхал Мотэлэ. -- И в жопу больному пальцем лазить... и
нюхать вынутое говно или гной из  раны... и, если  надо,  лизать  их,  и  во
влагалище грязной  бабы  совать  пальцы,  и в  разлагающиеся органы трупа  в
морге, потому что иначе хорошим хирургом не стать! Потому что хороший хирург
не только хорошо оперирует, но хорошо лечит и лучше всех ставит диагноз!
     С  этим трудно  было  спорить,  но  согласиться  было  еще  труднее.  Я
повернулся и вышел  из  кабинета. Почти  месяца  после  этого  скандала  вся
клиника  хихикала, наблюдая,  как каждое  утро я перемещаюсь по отделениям и
этажам с  банками мутной урины. Я так пропах мочой, что пассажиры в трамваях
удивленно оборачивались, а  Манька каждый вечер  загоняла меня под  душ и  с
остервенением терла спину, будто там крылся источник мерзкого запаха.
     --  Чего он хочет  от  тебя,  Бэрэлэ, этот старый  поц  с  орденами? --
спрашивала она.  -- У  моего покойного  братушки Левушки, когда он заведовал
военным  госпиталем в  Полтаве, было орденов не меньше, но он никогда так не
выебывался!
     --  Манька!  Я  верю:  твой б-братан  был  с-святым.  Это  п-про  него:
"Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны чистые сердцем, ибо они
увидят Бога!" Но орденов  и з-званий у него  было в с-семь раз меньше, чем у
Мотэлэ, и нечего обижаться, старая к-карга!
     Когда я пришел к Мотэлэ с готовой статьей, тот даже не взглянул на нее,
зато  на  следующий  день  потребовал  полностью  переделать.  Я   исправлял
осточертевшую статью семь раз, пока не догадался принести первый вариант.
     -- Годится! -- сказал Мотэлэ, едва взглянув. -- Можешь публиковать.
     Я  был  рад,  что  выдержал  испытание  и  не  послал  все к  черту,  и
влюбленными глазами смотрел на старика, и улыбался в ожидании похвалы.
     -- Ступай! -- сказал чертов жид и выставил из кабинета.

     Скоро он опять зазвал к себе:
     -- Я пишу книгу о болезнях венозной  системы. Мне срочно нужны данные о
гистологической  структуре  вен  новорожденных.  Тебе  придется  пару недель
поработать в морге. Будешь иссекать подкожные  вены  конечностей у трупов...
Потом проанализируешь и опишешь результаты работы гистологов. Можешь идти.
     Я  готов  был  набросится на  старика с кулаками и,  взявшись  за ручку
двери,  размышлял,  что, пожалуй,  пора  похерить этот гнусный хирургический
мир, где мне не позволяют ассистировать даже на операциях аппендицита...
     -- А когда ты успел научиться английскому? -- раздался голос за спиной.
     Я  повернулся, чтобы сказать  гадость,  и  уже  открыл рот, но он вдруг
легко встал со стула-трона и, подойдя ко мне, произнес:
     -- Стоп, стоп, Бэрэлэ! Не горячись. Приходи сегодня на ужин. Либа будет
рада. Помузицируете в  четыре  руки... Только  без джаза...  --  И  я  сразу
простил ему все,  и любовь к  проклятому  старикану вспыхнула  во  мне с еще
большей силой.

     Через  несколько месяцев  из гонимого всеми  жалкого щенка,  способного
лишь  на  транспортировку  мочи  по  этажам  клиники  и  отстойную  работу в
зловонном  морге, я превратился  в Мотэлева  фаворита,  которого тот повсюду
таскал за собой: на обходы, консилиумы,  ассистенции практически всех  своих
операций... Он по-прежнему  нещадно ругал меня грязным уральским матом,  бил
инструментами по рукам, долго выдерживал в гнойном  отделении,  полагая, что
только  там наиболее  часто возникают  нестандартные  ситуации, заставляющие
хирурга  творчески  мыслить, что только  из гноя,  грязи и жуткой вони может
родиться   настоящий   хирург:  не  брезгливый,  смело  мыслящий   и  хорошо
ориентированный   анатомически,  потому  что   не  по   картинкам  исследует
рациональные  хи   хххрургические  доступы  к   органам,  сосудам  и  другим
структурам человеческого тела...
     Я незаметно подружился  с Ривой, Мотэлевой женой, и теперь, часто бывая
у  них в  доме,  научил  ее играть буги-вуги, и  мы с  наслаждением лабали в
четыре  руки, импровизируя  на  все лады. Чопорный консерваторский профессор
Рива, которая даже по дому разгуливала в туфлях на каблуках и строгом, почти
концертном  костюме, заводилась, как последняя  джазушница,  и,  притоптывая
отечными, с варикозно  расширенными венами, ногами,  бацала бит или выдавала
правой рукой такие виртуозные каденции, что у меня отваливалась челюсть...
     -- Рива! -- взволнованно говорил я, пританцовывая. -- Вы р-родились для
д-джаза!  Вы уральский  К-каунт  Бейси. Н-настоящий  джаз так  же г-глубок и
с-серьезен,   как  к-камерная  музыка.   К  с-сожалению,   вам  никогда   не
п-приходилось слышать настоящих мастеров...
     -- Либочка! -- лез Мотэлэ,  серьезно поддав. --  Может быть, этот Рыжый
поцушник прав?  Если честно,  мне  тоже  нравится  джаз.  Тот дрэк,  что  ты
заставляешь меня слушать по пятницам в филармонии, утомляет...
     Суровый  и злой матершинник, никому не дававший спуска в клинике,  дома
Мотэлэ  разгуливал  в  полосатой  пижаме и шлепанцах, похожих  размерами  на
детские санки, и был при этом не менее элегантен, чем нарядная Рива.

     Через год счастливой хирургической жизни у меня погиб больной. Я не был
виноват: больной  был  очень  тяжелым  и  его не  следовало  оперировать.. В
клинике ответственность за послеоперационную смерть брал на себя  Мотэлэ, но
хирург  всегда приносился в символическую  жертву, и Мотэлэ отправил меня на
два месяца в ссылку в глухую уральскую тайгу. Маленький городок с населением
в несколько тысяч и прекрасной библиотекой  с еще дореволюционной классикой,
отлично  сохранившимися  энциклопедиями  и   словарями,   редкими  изданиями
двадцатых-тридцатых  годов и  толпой подписных изданий,  от  вида  которых я
возбуждался  и гнал прочь преступные мысли о  кражах, предназначался рабочим
леспромхозов и персоналу окрестных тюрем.
     Больничка,  располагавшаяся  в  небольшом   каменном  строении,   имела
стационар  на  десяток  кроватей,  где  лежали  старухи  с неизвестными  мне
терапевтическими  болезнями.  Я был здесь  единственным врачом,  под началом
которого  состояли  три  медсестры,  одна с  усами, несмотря  на жару всегда
одетые в телогрейки и сапоги. Больных  было немного, и я проводил первые дни
в библиотеке.
     На  третий  день  приятной, как  у  революционеров,  царской  ссылки, в
библиотеку  прибежала  сестра  с  усами  и,  превозмогая  одышку,  уральской
скороговоркой выпалила, что из тюремной больницы привезли умирающего зэка.

     В коридоре, на голом полу  --  носилки,  на которых его принесли,  были
приставлены к стене  -- лежал, свернувшись калачиком,  маленький, похожий на
подростка,  заключенный   с  землистым  лицом.  Он  тихо  стонал  и  шепотом
матерился, монотонно повторяя:
     -- Блядьбуду... блядьбуду...
     Три  молодых мужика  в форме солдат внутренних войск МВД,  с автоматами
наперевес и  закатанными  рукавами гимнастерок, стояли возле носилок с видом
полной непричастности к происходящему.
     -- Что с-случилось, д-джентльмены? -- спросил я, глядя на них.
     Солдаты молчали и удивленно  разглядывали меня... Я увидел себя глазами
людей с  ружьями: всклокоченные рыжие волосы, напоминающие  соломенную крышу
сарая,  шорты,  сандалии  на  толстой  подошве  на  босых  ногах  и  плотная
студенческая  майка  с  символикой  какого-то   американского  университета,
которую мама, заведовавшая родильным домом, привезла прошлым летом из Сочи.

     -- Я с-спрашиваю, что с-случилось, офицеры? -- наседал я, люто ненавидя
этот мир тюрем, лагерей и КГБ.
     -- Эта падла замастырила себе что-то, -- произнес один  из них  и после
секундного  раздумья, видимо, убедившись,  что я  не представляю  опасности,
грязно выругался.
     -- Я не п-понял. Вам п-придется повторить, -- как можно мягче сказал я,
ненавидя и боясь их еще больше.
     -- Этот чмырь, заделал себе мастырку! -- проорал мне в ухо охранник.
     -- Что такое м-мастырка?
     --  Ну вы даете,  доктор! -- вмешалась медсестра  с одышкой и усами. --
Где вы росли?
     Но я уже догадался, что это значит.
     "Господи! -- подумал я. -- Эти бедные ээки намеренно калечат и истязают
себя, лишь бы вырваться на волю или попасть в тюремную больницу."
     Я  сразу вспомнил чьи-то рассказы,  как  зэки заражаются  туберкулезом,
поедая мокроту больных, которую те продают за деньги или пачки чая...
     -- Что он н-натворил? -- спросил я.
     Кто-то из солдат назвал номер статьи Уголовного Кодекса.
     -- Убил кого-то... -- перевела сестра, нервно проведя рукой по усам.
     -- Я с-- спрашиваю, что этот п-парень сделал с собой?
     - Мы не знаем и тюремный врач не знает, -- сказал охранник, не глядя на
меня. -- Поэтому его привезли сюда.
     -- П-пожалуйста несите его в п-перевязочную. Я сейчас п-приду...

     Сестры раздели зэка, и теперь он лежал на операционном столе под слабой
операционной лампой, едва освещавшей худое и немытое, почти детское  тельце,
с  непомерно большой  и  напряженной  правой  ногой,  будто какой-то  шутник
накачал ее воздухом.
     -- Эй! -- начал я осторожно, приступив к осмотру. -- Вы в б-больнице. Я
хочу п-помочь вам. П-пожалуйста, расскажите, что п-произошло.
     Зэк молчал, хотя я знал, что он в сознании. Пальпируя напряженную ногу,
я   терялся  в   догадках...  Высокая   температура  и  явная   интоксикация
свидетельствовали о гнойной инфекции, однако зэкова клешня была целехонькой:
без ран и мелких ссадин.
     Я  понимал,  что  передо  мной  артефакт.  Без  наличия  входных  ворот
появление  инфекции в ноге зэка  просто  невозможно. Может быть, это  острый
венозный  тромбоз...  или  гематогенный  остеомиелит?  Нет,  вряд  ли!  Мозг
лихорадочно искал похожие случаи и не находил.
     --  П-послушай, парень! -- сказал я. -- П-посмотри  на меня.  Я молодой
врач с  минимальным с-стажем и здесь  -- в с-ссылке, как  ты -- в т-тюрьме..
Если мы н-не п-поможем друг другу, умрешь, не п-побывав на  воле... С-сечешь
п-поляну?
     -- Дай закурить, доктор, -- тихо сказал он, выдержав долгую паузу.
     -- Выкладывай, г-голубчик! -- уверенно заговорил я, подражая Мотэле.
     Зэк докурил, повернулся на бок на операционном столе и прикрыл глаза.
     "Достали его там сильно," -- подумал я и сказал:
     -- Будем оперировать, д-девки! Кто из вас умеет д-давать наркоз?
     Сестры внимательно глядели в окно и молчали.

     С  помощью солдат мы повернули  зэка  на спину  и привязали  к столу. Я
смазал  поверхность  бедра  йодом  и  пропунктировал  кожу  толстой   иглой,
насаженной  на шприц. Цилиндр шприца сразу  заполнился  жидкостью  странного
темно-коричневого цвета с  зеленоватым оттенком. Я мучительно думал, что это
могло  бы быть, но уже знал, что флегмона  и бедро надо вскрывать, и не стал
нюхать содержимое шприца, наплевав на Мотэлэву муштру.
     Поставив капельницу, мы с  сестрой быстро  ввели зэка  в наркоз: он был
так истощен и отравлен, что сразу заснул. Я взял скальпель и  сделал длинный
продольный  разрез, из  которого мощной  струей хлынула коричневая жидкость,
обдав мое лицо, очки и весь живот: я  забыл одеть клеенчатый фартук. Запах у
этой жидкости  был не  просто мерзким  --  он  бы  омерзителен:  как если бы
трупный запах смешали с запахом ванильного пирожного...
     Охрана  и   сестры,  зажав  носы,   выбежали   из  перевязочной,  а  я,
выдрессированный Мотэлэ, мужественно стоял  возле стола, борясь с тошнотой и
головокружением,  но не  справился,  упал --  и  копошился  на мокром  полу,
залитом гнусной жидкостью, пытаясь подняться.
     -- Откройте окна и д-двери. Тащите нашатырный с-спирт... П-полейте пол!
     --  Вам  надо  помыться,  доктор! -- сказала  сестра,  но я  уже  делал
лампасные разрезы по длине  всего бедра и  голени, из которых  вытекло ведро
жидкости.  Подкожная клетчатка  и мышцы  почти расплавились от этой странной
инфекции. Остались лишь кости, прикрытые лоскутами кожи. И тут меня осенило:
     -- Найдите шланг, к-который можно надеть на к-кран, чтобы п-подать воду
под напором прямо в раны!
     Сестры ошалело  смотрели на меня и не двигались: они твердо  знали, что
вода в кране нестерильна, ею нельзя мыть даже шприцы...
     --  Где  чертов  шланг?!  --  заорал  я  и через  минуту  уже  промывал
водопроводной  водой  остатки  обнаженных  мышц,  вымывая  вонючий  гной  со
странным привкусом сигарет,  остатки тканей и еще что-то недифференцируемое,
с ужасом думая, что совершаю святотатство,  но  понимая,  что другого выхода
нет: антисептикам с такой инфекцией не справиться...
     Я   тщательно  отмыл  всю   зекову  клешню,  будто  это   была   пустая
автомобильная покрышка, просушил салфетками, засыпал сухие антибиотики, ввел
несколько резиновых трубок и распорядился уложить ногу на подставку.
     -- Д-девки!  Антибиотики в к-капельницу, как я вас учил, и лейте в него
п-побольше жидкостей. Если не хватит, пусть п-привезут из роддома. Я не буду
ждать, пока он п-проснется: если не выкупаюсь сейчас -- п-просто умру! С ним
все должно б-быть в порядке. Не з-забывайте только обезболивать.
     --  А вы,  д-джентелмены,  можете  идти, --  сказал  я охране. -- Он не
убежит п-пока. -- Они остались...
     -- Сивцовы топят  баню сегодня, -- сказала одна из сестер, и я запомнил
эту фамилию на всю жизнь.

     Вместе  с двумя сестричками я мылся  в русской бане, которую прекрасные
люди Сивцовы  топили с утра. Когда девки разделись и  их  тела,  удивительно
белые для середины лета,  засветились в темном и дымном банном пространстве,
куда  я заглянул, приоткрыв дверь,  во мне  начало просыпаться желание, хотя
толком я не успел разглядеть их. Видимо, раньше меня это проделал мой пенис,
потому  что  необычайно бурно отреагировал  на мокрых  барышень, которые,  с
удовольствием уставились на него...
     Наконец, я смог спокойно разглядеть их: плотные тела с короткими ногами
и массивными  икрами спортсменок-бегуний,  неразличимыми талиями,  твердыми,
как  теннисные  мячи,  грудями,  деформированными  пальцами  рук   и  ног  и
шероховатой  гусиной  кожей.  Но  в  них  была  какая-то  недоступная  моему
пониманию прелесть уродливых фигур и плоских лиц с блеклыми глазами, тонкими
губами и бесформенными носами. Их  сексуальность не была связана с красотой.
Они  не  возбуждали  своим видом. Скорее,  наоборот, подавляли. Но  их тела,
лишенные постоянных сексуальных удовольствий, настойчиво звали меня к себе и
в  себя, и  этот их молчаливый призыв --  они обе  неподвижно сидели, свесив
вниз руки и  чуть расставив  колени, так что были видны густые темные волосы
на  лобках  -- был услышан,  как глубокий  басовый  гул,  заполнивший душное
пространство баньки, от которого  завибрировало  мое тело и стал  наливаться
силой пеннис, вскоре звеневший от напряжения.
     Это был странный  терапевтический  секс, в котором позволено все. Когда
мы закончили, я чувствовал себя, словно переплыл Ла-Манш.

     А оперированный зэк выздоравливал  на  глазах, но по-прежнему не  хотел
разговаривать.  Через  три дня  его увезли. Уже лежа на  носилках,  он рукой
попросил охрану остановиться и сказал:
     -- Не хочу жить, доктор. А мастырка -- просто: жеваный табак и слюни...
через иглу. -- Но я уже сам догадался об этом.
     Мой авторитет в городке резко вырос, и в больничку потянулся люд. Стали
поступать хирургические больные: постоянные травмы  из леспромхозов,  иногда
очень  серьезные, результаты пьяных потасовок,  семейных ссор, аппендициты и
ущемленные  грыжи,  которые  раньше везли в районный центр.  Я  не спал  уже
несколько ночей подряд  и с трудом справлялся... Ни визитов в библиотеку, ни
выпивки, ни сестер я не мог себе теперь позволить...

     -- К вам приехали, Борис Дмитрич! -- позвала сестра.
     На пороге стоял вальяжный мужик в дорогом костюме и резиновых сапогах.
     --  Я директор леспромхоза, -- представился он, не здороваясь. -- Там у
нас баба... уже неделю рожает... Никак не родит.
     -- Если рожает, г-голубчик, это  не ко м-мне! -- радостно объявил я. --
Тут неподалеку родильный дом. Вам сейчас п-покажут.
     --  Я  знаю, я был  там!  --  начал  нервничать гость.  --  У  них  нет
акушерки... Ушла в отпуск. Придется вам ехать...
     -- Я  хирург. Это  не п-по моей части.  П-представьте,  вы  п-приходите
лечить г-геморрой к окулисту...
     -- Она умрет, -- сказал он равнодушно и отвернулся.
     -- Хорошо! П-поехали!.
     -- Я пришлю за вами самоходку, -- оживился он.
     Мы  с сестрой  прождали  машину  до  глубокой ночи.  Когда  под  окнами
раздался рев  двигателя, я вышел  во  двор и  остолбенел:  перед больничными
воротами стояло  устройство,  напоминавшее  не то  трактор,  не  то танк,  с
колесами и гусеницами.  Когда из  кабины  вылез  очень  пьяный  водитель,  я
перестал удивляться.
     Мы ехали несколько  часов,  и  в  этом  грохоте, жуткой  тряске и пыли,
цепляясь  за поручни, чтобы не удариться, я с трудом, в жидком свете кабины,
судорожно перелистывал страницы учебника по оперативному акушерству.
     --  Не гони  так! -- попросила водителя сестра. -- Ты  убъешь и нас,  и
себя!
     -- Это моя баба рожает!

     Мы приехали на  место под утро. В середине длинного деревянного барака,
заставленного  рядами  кроватей,  как  у  солдат, лежала женщина с  огромным
животом, перетянутым под кожей поперечной складкой.
     -- Разрыв матки, -- догадался я, хотя ничего подобного раньше не видел.
     -- Вас надо  оперировать,  --  сказал  я. -- Без операции  п-погибнете.
Оперировать будем  здесь, п-потому  что эту  чертову  дорогу  до  роддома  в
к-колымаге мужа вам н-не выдержать... К-как вас зовут?
     Женщина безучастно смотрела на меня и молчала.
     -- Мария ее зовут, -- сказал кто-то рядом.  -- Манефа она... Маня... из
старообрядских...
     -- Мне надо п-получить ваше согласие на операцию, Маня...  Ребенок  уже
мертв. Его с-сердечные тоны не выслушиваются.  Я  только  не знаю, когда это
п-произошло. Если  давно,  он н-начал разлагаться  и т-теперь отравляет  ваш
организм..
     -- Где этот с-сукин сын, ее муж, который чуть н-не убил нас?! -- заорал
я. -- Где, в конце к-концов, ее родственники?!
     Барак  уже  давно быт набит  леспромхозовским  людом, шумно обсуждавшим
происшествие.
     --  Она согласна! -- сказал  кто-то и, сразу  воспрянув  духом,  я стал
отдавать команды:
     -- П-перенесите ее в угол сарая и  отгородите чем  нибудь. В-вскипятите
ведро воды и н-несите сюда. Хорошо бы п-пару чистых п-простынь, на к-которых
никто не с-спал.
     --  Теперь  все вон из операционной! Будем оперировать  вашу к-коллегу.
Может п-понадобиться кровь п-после операции. Г-готовьтесь к д-донорству. Это
п-почетный долг к-каждого с-советского ч-человека...
     Публика начала расходиться, а сестричка вдруг стала атаковать меня:
     -- Вы не акушер! Оперировать в нестерильных условиях нельзя! А кто даст
наркоз, если я буду ассистировать?  Запаса инструментов на такую операцию не
хватит! -- она говорила и говорила, впадая в истерику.
     --  З-заткнись!   Все  будет   х-хорошо...  У  меня  с   собой  учебник
оперативного  акушерства   с  к-картинками.   Если   п-понадобится,   кто-то
п-подержит  его  п-перед носом, а  стерильность...  Рана,  конечно,  м-может
нагноиться, но  здесь в лесу это вряд ли случится,  а без операции она умрет
через  день..  -- Я  погладил ее по спине и,  шлепнув  по заду, подтолкнул к
сумке с инструментами.

     Мария никак не хотела  засыпать, и я лил  и лил эфир в  маску -- жидкий
металлический каркас,  обтянутый тканью, --  свободной рукой  прижимая ее  к
лицу молодой женщины. От избытка эфира у  меня самого кружилась голова,  и я
чувствовал,  что  засыпаю...  Запах  эфира вдруг  стал  казаться  необычайно
приятным, и мне все  больше хотелось вдыхать  его. Сестричка вывела меня  из
сарая.   Я  стоял,  стараясь   поглубже  вдохнуть  запахи  Северного  Урала,
вымывающие эфир из легких.
     Вернувшись в операционную  --  так я теперь называл многокоечный барак,
-- я оглядел местных девок и, выбрав серьезную бабу средних лет, сказал, что
она  будет ассистировать.  Она сразу согласилась.  Я объяснил ей  ее миссию.
Сестра надела на бабу стерильный халат, перчатки и подтолкнула к столу.
     Боясь вогнать роженицу в шок, я дополнительно обезболил ее  новокаином.
Вскрыв  брюшную стенку,  я  сразу  понял,  что  у  нее  цветущий  перитонит.
Здоровенная матка, туго охватывающая  тельце ребенка --  околоплодные  воды,
видимо,  давно отошли, -- была  перепоясана поперечным  разрывом, который, к
счастью, не кровоточил из-за сильного сокращения маточной мускулатуры.
     Я иссек края разрыва и сунул руку в горячую, червеобразно сокращающуюся
мокрую матку, плотно охватившую кисть. Мне пришлось сильно расширить разрез,
чтобы ввести  в полость  обе руки  и извлечь темно-синий трупик с признаками
разложения  Из  матки в  живот вылилась кровянистая, отвратительно  пахнущая
жидкость.
     -- На запахи мне везет! -- мелькнуло в голове, и я стал думать, отделяя
плаценту, что  делать с маткой: ампутировать -- значит рожать она не сможет,
оставить  -- риск эндометрита очень высок и, если выживет, рожать все  равно
не станет. Значит, матку надо убирать, решил я, но руки, помимо воли, начали
накладывать  первый ряд узловых швов на  края  разрыва...  Потом  я  наложил
второй  и заперитонизировал рану  матки  висцеральной брюшиной  и ввел в нее
питуитрин. Подумав, влил в живот несколько литров  подогретой воды из ведра,
чтоб отмыть ткани от гноя, как отмывают машину от грязи, как недавно отмывал
страшную зекову клешню... Хорошо высушил и засыпал сухие антибиотики.
     -- Кетгута осталось на несколько швов, -- нервно сказала сестра.
     -- Ладно! П-постараюсь п-поэкономнее.
     -- Все равно не хватит.
     -- Давай шелк!
     --  Тогда не хватит  на кожу,  --  заволновалась  сестра,  краснея  под
маской.
     -- Что ж, п-прикажешь рану оставлять открытой? -- растерянно спросил я.
-- П-почему ты т-так м-мало взяла ш-шовного м-материала?
     -- Б-больше н-н-е б-было. -- Она тоже начала заикаться от волнения.
     --  Может  быть, есть н-нестерильный шелк или к-кетгут?  -- без  всякой
надежды спросил я
     -- Есть. Но стерилизовать его по инструкции.надо не меньше недели...
     -- Давай какой есть. Мы т-теряем время. Она п-просыпается...
     Я задержал  руки в брюшной полости, подумав об инфекции, а  потом зашил
нестерильным  шелком  апоневроз  и кожу  и  гордо  оглянулся, зная, что  все
закончится благополучно, но барак был пуст: триумф проходил незамеченным.
     Женщина вскоре проснулась и жалобно попросила:
     -- Покажите ребеночка!
     Я не стал отвечать и вышел из сарая.
     Я прожил здесь с сестричкой еще два дня. Больная поправлялась. Ее живот
не  очень  беспокоил  меня,  но  по  привычке  мы  продолжали  вводить  туда
антибиотики, чередуя с внутривенными инъекциями...

     Мы отправились  в лес, полный  спелой, удивительно  сладкой для  севера
малины, и ели большие  и теплые  фасеточные  ягоды  с таким сильным  запахом
солнца  и леса, что, казалось,  он  не  выветрится никогда, даже в желудках.
Чувствовалось приближение осени: повсюду  росли  грибы,  всегда загадочные и
странные для меня...  Лицо цепляло  паутину  вместе с  запутавшимися  в  ней
божьими  коровками,   а   редкие  деревья  с   листвой   гляделись  тусклыми
красно-желтыми фонарями  на ярком зеленом фоне кедров, которые раскачивались
и скрипели не по-лесному...
     Я  внезапно  понял,  что закончилось  затянувшееся  и  слишком  розовое
детство  с джазом  и  теннисом  и  наступила  новая  пора --  хирургическая,
выкрашенная в зеленые цвета,  как операционное белье, как  длинные  пушистые
иголки  этих  огромных деревьев, мерно  гудящих над моей головой... Fresh --
зеленый... новичек в хирургии.
     По дороге я выяснил, что сестричку зовут Соня, что из  Костромы  и  что
здесь отсиживает срок ее муж.
     -- А что, у остальных м-мужья тоже с-сидят? -- спросил я.
     --  У Клавы, -- улыбнулась она, и сразу все вокруг загудело  негромко и
начало исчезать. Я притянул ее к себе. Она подставила губы и стала деловито,
словно собиралась ассистировать, раздергивать молнию на моих штанах... Сунув
руку под подол клетчатой юбки, я,  вместо  привычных трусиков, прикоснулся к
жестким  пружинистым  волоскам  на  лобке и  влажной,  набухающей  под рукой
полуоткрытой щели,  куда с  наслаждением  погрузил пальцы,  успев  удивленно
взглянуть на нее.
     -- Я постирала... У меня только пара... с  собой... Я совсем забыла, --
бормотала она  мне  в  ухо,  задыхаясь  и переставая возиться с молнией.  Мы
занимались любовью стоя, а потом я повернул ее лицом к огромному кедру.  Она
нагнулась и  обхватила руками ствол, и ни хищники-комары, ни сводящие  с ума
запахи, ни несколько бессонных ночей не мешали нам делать это...

     Роженица выздоравливала. Я решил отвезти ее в городок.  Мы благополучно
добрались до роддома, а в больнице меня поджидала толпа больных,  и я целыми
днями оперировал,  выхаживал, перевязывал, все  больше  входя  во вкус жизни
земского хирурга...
     Перед отъездом меня пригласили в местный отдел здравоохранения -- будут
вручать  грамоту, подумал я, --  где  начальник, бритый наголо,  с  большими
буденовскими усами  мужик,  соообщил,  глядя  на  сидящую  рядом  миловидную
женщину лет  тридцати, что  больная,  которую  я оперировал  в  леспромхозе,
подала на меня в суд.
     -- Вы ш-ш-шутите, ребята! -- удивился я.
     --  Заявляю вам совершенно серьезно! -- надул  щеки начальник, и на его
черепе появились капельки росы.
     -- Вы  убили ее ребенка! --  строго сказала женщина.  -- Я главный врач
роддома. Эта больная после вашей операции лежала у меня.
     Я был потрясен несправедливостью и пошел в атаку:
     -- Вы, к-коллега, п-проморгали эту больную. Она не должна б-была рожать
в глухом лесу. У этой женщины была п-патология в родах,  которая п-привела к
разрыву матки  и  смерти п-плода.  Это  ваша вторая  ошибка:  вы  не  смогли
п-поставить п-правильный диагноз и  б-бросили  ее в  лесу. Она  должна  была
умереть от  п-перитонита,  или  эндометрита,  или  кровотечения еще до моего
п-приезда, поскольку п-плод п-просто разлагался в м-матке. Я сделал все, что
мог,  и  даже больше... Увидите,  она еще родит,  хотя  п-правила  требовали
ампутировать  матку. Чтобы вам  обоим  был  п-понятен  весь  идиотизм  вашей
п-позиции,  д-добавлю,  что оперировал  ее  в  нестерильных условиях  и  шил
нестерильным  ш-шелком. Рана зажила  п-первичным натяжением...  П-понимаете,
что это з-значит?! А вы з-заставили ее н-написать паскудное п-письмо!
     Я кричал,  зная,  что  теперь репутация местных врачей резко пойдет  на
убыль; чтобы избежать этого, они и наносили упреждающий удар.
     На прощание Соня и вторая сестричка пригласили  меня в баню к Сивцовым,
которых так я никогда и не видел. Был разбавленный спирт, пироги с картошкой
и капустой и вареная колбаса. Мы тихо  пили и ели, вспоминая маленького зэка
и злую гинекологиню из роддома.
     -- С-сколько вам здесь еще к-коротать, девки? -- спросил я, прощаясь.
     Они сразу поскучнели...
     Спустя  полгода  я получил повестку в  суд из того маленького  городка.
Симпатичная врач-гинеколог не хотела оставлять меня в покое. Мотэлэ, который
знал  почти  все  о  моих подвигах в  Североуральской  ссылке,  рассвирепел,
прочитав повестку, и забрал ее.
     Через неделю он позвал меня к себе и сказал:
     -- Забудь про эту историю с судом. Та баба-гинеколог -- сука! Тебе надо
было  простовыебатьее, а ты полез по Кронштадском  льду в сабельную атаку...
Однако молодец: делал все lege artis. Становишься хирургом, мальчик...




     Через несколько лет Мотэлэ сделал  из  меня классного  хирурга, который
любил и умел оперировать нестандартную хирургическую патологию.
     --  Яблядьза неделю научу шофера такси  оперировать гнойный аппендицит!
--  орал  Мотеле  на  очередной  кафедеральной  конференции.  --  Но,  чтобы
вырастить настоящего хирурга,  надобно десять лет. Кроме  страстного желания
выучиться этому мастерству, должно быть что-то еще в ваших пальцах, мозгах и
душах, где  должна поселиться  вера в  собственное хирургическое могущество.
Если вы достигли этого, окружающие сразу почувствуют и поймут...

     В  одно из очередных  дежурств, где я был  старшим бригады из семи  или
восьми  хирургов,  принимавших  неотложных больных  со  всего  города,  меня
пригласили посмотреть беременную в окраинном родильном доме.
     В   комнате-смотровой,   в   гинекологическом   кресле,   полусидела  с
разведенными  ногами  очень  пьяная  сильно  побитая  женщина  лет  сорока с
огромным животом. Отечные и  напряженные срамные  губы  в синяках и ссадинах
туго  обхватывали бутылку  зеленого стекла из-под  "Шампанского".  Тоненькая
струйка  крови  находила себе  дорогу  и  сочилась  откуда-то  снизу  из-под
бутылки.
     --  Беременность  35-37   недель,  --  сказала  дежурная  акушерка.  --
Сегодня-завтра должна рожать. Эти бабы потеряли всякий стыд... Скорая помощь
не смогла удалить бутылку... Я тоже пыталась...
     Я осторожно потянул, женщина застонала, но бутылка не поддалась...
     -- Д-дайте  шприц  с  новокаином,  -- сказал  я, и  через минуту извлек
бутылку. Вслед за бутылкой вытекло почти пол-литра спермы.
     --  Значит  она  переспала  с  десятком мужиков!  Представляете,  каким
родится ребенок и кем вырастет?! -- Акушерку душила ярость и праведный гнев.
     --  А ч-что ребенок? -- спросил я.  -- Жив? -- и склонился над огромным
животом, вдыхая свежий перегар и пытаясь определить, что она пила.
     -- П-похоже, ребеночек умер, -- сказал я, разгибаясь. -- Тоны сердца не
выслушиваются... и живот с-странный...
     -- Дежурный врач говорила, что с ребенком все в порядке, -- засуетилась
акушерка. -- Я сейчас сама выслушаю тоны сердца...
     --  Н-не  н-надо, --  начал  злиться я. --  Не м-может баба,  к-которой
завтра рожать, д-дрызгать напропалую с мужиками, да еще п-потом заниматься с
ними любовью... Даже с-самая никудышняя.  П-помните, С-станиславский в таких
случаях говорил: "Н-не верю!".
     Акушерка  в ужасе  таращила на  меня  глаза, а  студенты, с  которыми я
приехал, хихикали, прикрывая рты.
     -- П-попробуем вывести мочу.
     Сестра принесла стерильный резиновый катетер и лоток.
     --  Несите  м-металлический  катетер.  Самый  большой  и  ведро  вместо
л-лотка!
     --  Вводите! -- обратился я к акушерке. --  Н-не осторожничайте  так...
Это н-не ребенок внутри... Это п-перерастянутый мочевой п-пузырь.
     -- Не может быть. Я проработала почти двадцать лет! -- сказала акушерка
и ввела катетер.
     Моча заполнила  ведро  в  течение нескольких минут. Живот опал  и  баба
начала оживать. Она села в кресле, спустив вниз ноги, и огляделась...
     -- Где я, мужик? -- она сразу обратилась ко мне.
     -- Это доктор! -- вмешалась акушерка, переходя на мою сторону.
     --  Оформляйте  историю  б-болезни и  п-переводите  ее  к  нам.  Мне не
н-нравится живот.

     На следующий день я спросил заведующую гнойной хирургией:
     -- Как моя  б-больная с зеленой бутылкой во влагалище,  к-которую вчера
п-перевели из роддома?
     -- Наблюдаем! --  строго ответила она,  и я  больше  не  стал  задавать
вопросов.
     Через  сутки я  опять  дежурил,  а на следующий день улетал в отпуск  в
Коктебель, где меня поджидали ленинградские приятели-джазмэны.
     Поздно вечером, придя на обход в гнойное отделение, я спросил дежурного
врача:
     -- Где моя б-больная?
     С ней все в порядке, Боб! -- ответила она.
     --  Мне  уже г-говорили, что с ней все в  п-порядке. Мне даже говорили,
что выслушивали с-сердцебиения п-плода! Д-давайте взглянем... вместе.
     Я  долго  пальпировал  ее живот. Он  не нравился мне, но еще больше  не
нравились сухой язык и частый пульс. Она была заторможена, не реагировала на
пальпацию и не узнавала меня.
     -- Пусть срочно сделают анализ к-крови и принесут старые, -- попросил я
дежурного врача, -- и пусть з-захватят п-перчатки. К-как ее зовут?
     -- Не знаю.
     -- Эй, г-голубушка! Как тебя зовут?
     -- Манька! -- глухо донеслось до меня, и я сразу сильно обеспокоился ее
судьбой и здоровьем.
     -- Маня! П-повернись  на  спину, согни  и  раздвинь  ноги.  Я  еще  раз
п-посмотрю, что там у тебя т-творится во влагалище...
     -- Надо оперироваться, Маня! --  сказал  я,  снимая перчатку.  -- Иначе
м-можешь помереть. С-согласна? Я спрашиваю, с-согласна, Маня?!
     -- Да.
     --  В  гнойную  операционную  ее  и  пусть п-приподнимут головной конец
с-стола! -- начал я командовать парадом.

     Когда я  вскрыл Манин живот,  оттуда потек жидкий желто-коричневый гной
со сладковатым запахом и примесью кишечного содержимого.
     --  П-подсоедините чистую  резиновую т-трубку  к  к-крану.  С-свободный
к-конец обмотайте с-стерильной салфеткой и дайте мне.
     -- Если Мотэлэ узнает, он выгонит вас  из  клиники, -- сказал кто-то из
асситентов,  но  я не стал отвечать и отмывал, и отмывал струей теплой  воды
Манькины внутренности от гноя и кала, пока, наконец,  в  тазах не  появилась
чистая, прозрачная жидкость, эвакуируемая из живота мощным насосом.
     Приступив  к  осмотру,  я  понял,  что  Маня  была  не  только  жестоко
изнасилована,  но  зверски избита: множественные разрывы тонкого  кишечника,
отрыв   12-перстной   кишки,   разрывы  печени,  разрыв  селезенки,  надрывы
поджелудочной железы,  разрывы  толстого  кишечника,  кровопотеря -- травмы,
несовместимые с жизнью.
     -- Как она  с-смогла п-прожить с  ними три дня!  -- сказал я в  никуда,
понимая, что чужая Маня обречена.
     -- Вызовите заведующую отделением, -- попросил я. -- П-пусть  п-приедет
и п-поглядит, что случается, когда п-просто наблюдают.
     -- Ее не надо оперировать, -- сказал один из асситентов, пожилой  врач,
всю жизнь проработавший в гнойной хирургии.
     Я  знал, что врач прав  и что мне не следует лезть туда в бессмысленной
попытке  навести порядок в Маниных внутренностях, но какая-то неведомая сила
уже погрузила мои руки в живот, и они  привычно начали перебирать кишечник и
внутренние  органы.  Все  начало  медленно  зеленеть, как  пушистые иголки в
шапках огромных кедров  на Севере Урала: свет операционных ламп над головой,
стены,  простыни... даже  перчатки,  и в  этом зеленом свечении,  с  запахом
свежей хвои, руки стали действовать...

     Я начал с разрывов печени, но воспаленная ткань прорезалась под вколами
иглы, кровотечение усиливалось, и мне никак не удавалось справиться с ним.
     -- У нас есть какой-то к-клей, п-присланный  на апробацию, --  вспомнил
я.  --  Д-давайте  п-попробуем.  Он  правда  п-предназначен  для  склеивания
к-костей, но нам  сейчас  не  до с-соблюдений хирургического этикета.  Пусть
принесут.  Не  знаю,  где  его искать,  но к-клей должен  быть  здесь  через
д-десять минут.
     Я продолжал возиться с разрывами  печени и, используя мотки скрученного
кетгута  в  качестве  пломбы,  смог ушить  несколько поврежденных  участков.
Принесли клей.  Я  залил  им  сверху  торчащие  концы  кетгута  и,  просушив
остальные  небольшие  разрывы,  заполнил их клеем, который  сразу затвердел,
превратившись в каменистую пену, но кровотечение остановил.
     -- Теперь к-кишечник! -- бодро заявил я.
     --  Вас  к  телефону  Борис   Дмитрич!  Мотэлэ  звонит!  --  вбежала  в
операционную дежурная сестра с совершенно белым от страха лицом. Она впервые
в жизни говорила с Мотэлэ.
     Я вышел в предоперационную. Сестра приложила трубку к уху:
     -- Что ты там задумал, Бэрэлэ! -- начал орать Мотэлэ. -- Ты что, теперь
заведуешь  кафедройебенамать?! Немедленно зашивай  рану, поц! Нам  только не
хватало еще одной смерти на столе!
     --  Д-добрый вечер, Михал  Т-т-тимофеич!  --  сказал  я.  --  Если  она
выдержала  т-трое  суток  с такими  т-травмами и  перитонитом, она выдюжит и
операцию. Без операции завтра ей к-конец. С п-печенью я уже справился...
     --  Немедленно зашивай рану и  убирайся из операционной,  засранец!  --
орал Мотэлэ.
     -- Не могу. Вы учили верить в с-свои руки и души, и не т-трусить...
     Трубка возле моего уха помолчала, а потом выдавила:
     -- Хорошо! Я сейчас приеду.
     -- Не надо вам ехать. Четыре утра. Я с-справлюсь. А кто м-меня заложил?
-- поинтересовался я.
     -- Так я тебе и сказал, -- буркнул старик и бросил трубку.
     Когда я вернулся в  операционную, там  ошивалась пожилая завотделением,
Роза  Львовна, любимица Мотэлэ, прекрасно знавшая гнойную хирургию, особенно
хирургию  костей.  Поговаривали, что  она  бывшая  подружка  Мотэлэ,  еще  с
войны...
     -- Вы н-настучали Мотэлэ? -- спросил я с порога.
     -- Прежде чем оперировать больную в  чужом отделении, следует поставить
в известность заведующего! -- нервно сказала она.
     -- Н-надеюсь, вы заглядывали в рану?
     -- Ее не  надо было оперировать. Вы  ведете  себя  в операционной,  как
мушкетер! -- подвела она итог и ушла, осторожно прикрыв дверь.
     Я резецировал  часть  тонкой  кишки  с  отрывами  брыжейки в нескольких
местах и участками  некроза. Ушил разрывы толстой кишки, удалил селезенку  и
принялся  за  12-перстную кишку. Она была  полностью оторвана  от брыжейки и
разорвана почти пополам, и я понял, что мне не справиться.
     "Господь наказывает меня! -- промелькнуло в голове. -- Но за что?!"
     Лицо под маской стало красным, и я почувствовал, как запотевают очки.
     -- П-протрите очки, -- растерянно попросил я, отвернувшись от стола.
     -- Я говорил, что не надо оперировать, -- заныл ассистент.
     -- Заткнитесь! -- грубо оборвал я его, а руки сами продолжали работать,
заканчивая резекцию проксимального  участка 12-перстной кишки, и  готовились
накладывать  анастомоз между  желудком  и  культей  кишки.  Теперь уже  и  я
включился в работу, и через десять минут все было кончено.
     -- Сухие  антибиотики  в  живот, д-дренажные т-трубки  в  подреберья  и
п-подвздошные  области, --  почти  весело  обратился  я  к  ассистентам.  --
П-пожалуйста, зашейте так, чтобы не было эвентерации...

     Утром следующего дня я улетел в Крым и,  конечно, забыл о Маньке. Через
неделю я вспомнил о ней и пошел  звонить на переговорный пункт в  Коктебеле,
но, уже набрав номер клиники, передумал и повесил трубку.
     Через  месяц, вернувшись  из отпуска,  я  побежал в  гнойное отделение.
Незнакомая дежурная сестра  на вопрос: -- Что с Маней? -- недоуменно  пожала
плечами и вновь принялась болтать по телефону.
     Я нажал на рычаг и еще раз спросил ее:
     -- Что с б-больной, к-которую я оперировал месяц назад?
     Она, видимо,  не  знала  ни  меня,  ни  Маньку,  потому  что  удивленно
таращилась, отступая к двери.
     В  ординаторской не было ни души. Я вспомнил, что  в это время проходят
утренние клинические конференции, и стал  заглядывать во все  палаты подряд,
даже в мужские, судорожно водя глазами по лицам. Мани не было. Согнувшись, я
брел  к себе в ординаторскую, перебирая в уме варианты предстоящей  взбучки,
которую не приминет устроить Мотэлэ. Однако хирургическая  публика встретила
меня дружелюбно,  и  каждый  норовил  поскорее  заглянуть  в  сумку, где  по
традиции полагалось лежать дорогой выпивке.
     Я быстро разлил  содержимое бутылки в несколько чайных стаканов,  вынул
пакет с конфетами и сказал, ни к кому не обращаясь:
     -- За любовь к человечеству ... в нашем лице...
     -- Слушай,  Боб!  -- сказала любимая  подружка Клара, элегантная дама и
прекрасный  хирург-неотложник, которая относилась ко  мне то как к  сыну, то
как   к  любовнику,  забывая   собственных  дочерей  и   мужа  --  директора
медеплавильного комбината под  Свердловском. -- Ты  бы оставил  глоток своей
бабе из гнойного, той, что с бутылкой шампанского в пи... между ног...
     Я не ответил на дурную Кларину шутку и допил стакан.
     -- Ты хоть видел ее? -- наседала Клара.
     --  Что значит  в-видел?! -- рассердился я. -- Я не  могу с-смотреть на
это, если знаю, что операция м-может п-помочь.
     -- Мишугинер! Твою бабку выписали два дня назад... вместе  с  бутылкой,
-- улыбнулась  Клара, и все начали смеяться. -- Сидит нянечкой  в  гардеробе
для врачей. Лето. Работы почти нет. Роза обещала взять ее к себе в отделение
санитаркой...
     Но я уже не слушал. Я бежал на первый этаж, во врачебную раздевалку.
     --  Маня!  --  заорал я подбегая. --  Здравствуй!  Весь месяц  б-боялся
звонить, чтоб не с-сглазить! Видишь, как все обошлось. С-слава Богу!
     --  Здравствуй-от,  милок! Ты  чегой-то  так расшумелси  здесь?  Это те
больниса-то, а не бардак.
     Аккуратная девка лет тридцати  с порочным,  со следами сильного  былого
пьянства,   лицом,  в  белой  косынке  на  стриженной  под  машинку  голове,
равнодушно смотрела на меня.
     -- Маааня! --  заорал  я.  -- Ты  что,  не узнаешь?!  Это  я,  я т-тебя
оперировал! А п-потом улетел в К-коктебель, -- уже тихо добавил я.
     --  Меня  оперировала-то   Роза  Львовна!  Она  у  нас  тут  гнойным-то
заведывает, -- заявила эта сука и равнодушно посмотрела на меня ...
     На следующий день Манька  прибежала ко  мне -- я тогда заведовал только
что открывшимся отделением хирургии сосудов -- и,  громко плача и  причитая,
набросилась  с поцелуями, дыша в лицо свежим  запахом дешевой  водки, норовя
поцеловать руки.
     -- Борис  Дмитрич-то!  --  рыдала  Манька  в голос. --  Не  признала  я
спасателя маво! Прости  меня,  гниду-от! Век тя помнить буду! А  Розка-то не
казала, сука!
     -- Ты, н-наверное, и не с-- спрашивала,  -- сказал я,  выдираясь  из ее
объятий. --  Она тебя  в-выходила.  Выходила! П-понимаешь?  Без  нее  ты  бы
т-точно п-померла...
     --  А то! Жива ведь,  гляди-от, Борис Дмитрич-то! Все, что хошь, сделаю
для  тебя. Вспомнила  я, как ты ссаки-то  мои через трубочку железну в ведро
слявал!
     Она ходила за мной по пятам и ныла с сильным уральским акцентом:
     -- Борис Дмитрич! Дай руки-от отцелую-то, спасатель!
     Я  иногда  подставлял  ладонь, и она  успокаивалась.  Через  месяц  она
исчезла..

     Мотэлэ за  несколько  лет умудрился протащить  меня по всем  отделениям
огромной  клиники: неотложная хирургия,  плановая,  гнойная,  травматология,
сосудистая хирургия, легочная и  сердечная.  Я  оперировал все. У меня  была
хорошая техника. Хирурги из соседних клиник и больниц приходили и  смотрели.
Я рассекал и сшивал ткани с обеих рук.  Вымуштрованные  многолетней игрой на
фортепиано пальцы могли творить в ране, как мне казалось, почти все.
     Я начал постепенно понимать, что в моих руках, помимо хорошей  техники,
сокрыто что-то еще, что не определяется терминологически, но что я отчетливо
ощущал ... У меня была самая низкая в клинике послеоперационная летальность,
хотя я больше других оперировал нестандартные хирургические случаи, грозящие
осложнениями:  тяжелые панкреатиты, нагноившиеся кисты поджелудочной железы,
автомобильные  травмы,  огнестрельные и  ножевые ранения  грудной  клетки...
Однажды на очередной конференции Мотэлэ сказал, что после моих операций раны
не  нагнаиваются... Я и сам часто вспоминал оперированную  когда-то  Маньку,
которая по всем хирургическим правилам должна была умереть.

     Я   оперировал   запущенный  рак  пищевода.  Когда  я  удалил  опухоль,
оказалось, что сшить  между  собой  оставшиеся короткие  концы  пищевода без
сильного    натяжения   невозможно.   Это    означало,   что   в   ближайшем
послеоперационном периоде  швы  разойдутся  --  и  пища  станет  поступать в
грудную клетку.  Я максимально высвободил оба конца, но натяжение между ними
в области швов осталось.
     --  Не  стоит  накладывать   анастомоз,   Боря!  --  сказала   одна  из
ассистентов, доцент  кафедры,  тучная  пожилая  женщина,  всегда  потевшая в
операционной,  и отвела мою  руку с иглодержателем.  -- Не старайся. Швы все
равно прорежутся. Зашей наглухо оба конца и наложи гастростому.
     -- Всю жизнь п-питаться через трубку, вставленную в желудок?! Ему нет и
п-пятидесяти! -- обиделся  я, хотя  знал,  что она  была  права:  при  таком
натяжении концов они непременно разойдутся, и никакими швами их не удержать.
-- Нет! --  не согласился  я. -- Накладываем анастомоз п-пищевода! Дай самую
т-тонкую иглу и такие же нитки, -- обратился я к сестре.
     Свет в операционной стал меняться на зеленый, запахло хвоей...
     --  Я  не буду ассистировать тебе!  -- заявила вдруг  доцентка и начала
демонстративно стаскивать перчатки. --  На третий  день швы прорежутся, и он
станет умирать мучительной смертью от медиастенита...
     Я заканчивал операцию с одним ассистентом, иногда обращаясь за  помощью
к операционной сестре.

     Мужик температурил с первого  послеоперационного дня. На третьи сутки я
остался  дежурить  возле него,  понимая,  что  это ночное  бдение -- ерунда:
развитие  недостаточности анастомоза -- процесс длительный. Это не внезапный
разрыв трубы с кровотечением в живот, как при внематочной беременности...
     За состоянием больного следила вся клиника. С еще большим интересом они
следили за  домокловым мечем у меня над головой... Публика не одобряла моего
якобинства в операционной, но еще больше осуждала демарш доцентки...
     Сидя той ночью у кровати больного, я обратил  внимание,  как все вокруг
вдруг  стало  зеленеть  и  запахло свежей  хвоей,  и  отчетливо  понял,  что
анастомоз в порядке, как будто только  что видел его и трогал  руками, и что
недостаточность  швов  мужику  не  грозит,   а  температура  через  день-два
спадет... Я переоделся и на попутной машине скорой помощи отправился домой.
     Когда через  две  недели мужика выписывали из  клиники, Мотэлэ зашел  в
ординаторскую и, усевшись на мой стол, заявил, глядя в потолок:
     -- Чудеса бывают, ребята!  Я сам видел чудеса почище Борькиной операции
на пищеводе. Он, конечно, ждет  ордена или денег и правильно ждет. Я бы дал,
будь моя  воля.  Однако в Талмуде  написано,  что чудеса нельзя приводить  в
доказательство. Поэтому просто скажем ему: "Спасибо, мальчик. Ты молодец!".
     Все зааплодировали, а Мотэлэ, который слез с моего стола и направился к
двери, вдруг приостановился и добавил:
     -- Если мне понадобится операция, лягу на стол к Борьке, -- и  вышел из
ординаторской...

     Я  много  и широко оперировал в  свои 25. Ездил  в  другие  клиники  на
консультации,  вылетал  в районы на  самолетах Санитарной авиации,  чувствуя
постоянно   недоброжелательство  и   раздражение   за   спиной...   Мотэлэвы
доцентки-фаворитки не  прощали  мне  не  только  ошибок,  но более всего  --
удачных операций...  и  традиционная хирургия переставала нравиться мне. Так
уже  было  с  джазом  и  теннисом.  Так  было с  факультетом  журналистики в
Ленинграде, откуда, проучившись год, я пошел сдавать экзамены в медицинский.
     В  это время  появилась  серия  публикаций  о первых пересадках  сердца
человеку. Кристиан Барнард сразу стал моим кумиром, сильно потеснив Мотэлэ.
     --  Мотэлэ! -- сказал я однажды, зайдя к нему в кабинет без разрешения.
-- Я с-собрался уходить из к-клиники.
     -- Аидыше  коп! -- буркнул он,  не поднимая головы. -- Кто  тебя  опять
обидел? Доцентки? Или ты уже метишь на мое место?
     --  Мне  стало  не  интересно в  общей  хирургии... Я  хочу  заниматься
п-пересадкой с-сердца.  Эта  п-проблема т-тянет к с-себе, как м-магнит. Само
с-слово т-трансплантация действует, как н-наркотик...
     -- Ты  не сделаешь этого, дерьмо собачье! -- начал возбуждаться Мотэлэ,
сразу  переходя  на крик и поднимаясь  из-за стола  во весь свой  гигантский
рост. -- Я  потратил слишком много  сил,  чтобы  вымуштровать тебя,  научить
хирургии  и заставить полюбить ее.  Сейчас ты  --  Хирург, и все, даже  твои
многочисленные враги, которых ты успел нажить, знают  это.  Жалкий мудак! Ты
просто кусок говна, которое не понимает, что наша блядская власть никогда не
позволит  чуждой   буржуазной   идеологии  пересадки  сердца   проникнуть  в
отечественную систему  здравоохранения! А клинику мою ты получишь и сядешь в
это кресло. Оно уже заждалось твоей жопы!
     -- Я никогда не смогу д-доминировать в клинике, как вы... д-- даже сидя
в вашем к-кресле...  Для них я  всегда буду  м-мальчиком по имени Бэрэлэ.. I
can't get away from myself...





     Приятель БД,  известный хирург-пульмонолог, которому БД много лет назад
дал  прозвище Дыхалочник, выходил на  пенсию  и перебирался на  жительство в
США. Это событие он праздновал в дорогом московском ресторане. БД приехал из
Риги прощаться.
     Выбрав минуту затишья, Дыхалочник сказал:
     -  Боринька! Я знаю, как тебе  плохо в Латвии без  Лаборатории, поэтому
приготовил  маленький  подарок, -  и  порывшись в  портфеле  извлек  толстый
картонный  конверт. - Здесь первое издание  Ветхого  Завета  на  английском,
выпущенное в Израиле сразу после образования еврейского государства...
     - Талейран говорил: "Б-бойтесь п-первого  движения  души  - оно п-почти
всегда  благородно", - улыбнулся БД. - C-спасибо, Дыхалочник, но почему мне?
Разве нет достойных с-среди ваших учеников и д-друзей?
     - - Тебе сегодня хуже всех. К тому же я верю, что мы еще добрые друзья.
     - Дыхалочник! Не д-дурите!  Можно лезть из к-кожи, с-стараясь доставить
удовольствие с-с-старому  другу,  но лишь  тогда, когда тебе самому это не в
т-тягость...
     - Ты все шутишь, а я со страхом жду встречи с Америкой...
     - Из всех живых с-существ только человек умеет с-смеяться, когда у него
м-меньше всего для этого оснований...
     - Жизнь теряет смысл! Там, в Штатах, мои  ордена и  хирургический опыт,
как  дрек мед  фефер  в операционной.  Я не  диссидент  и  никто  не  станет
раскручивать меня, чтобы досадить России...
     Дыхалочника позвали к столу, и БД с любопытством развернул Библию.
     - Рыжий! Ты и  на том свете будешь рыться  в  книгах  в поисках  нужной
страницы.  Что  тебе  втюхал  Дыхалочник?   -  это  был  Кузьма.  Он  стоял,
пошатываясь, держа за руку красивую дорогую девку лет тридцати. - Знакомься,
Рыжий. Это Регина.  Она помогает нам делать  фильм про коронарное сверло.  А
это - Рыжий... Очень рыжий, очень умный, оперирует, как колдун. Я прав?
     БД не отвечал, и Кузьма продолжал не смущаясь:
     - Раньше он жил в Тбилиси, но гордые черножопые грузинцы выгнали его из
страны.  Они  отобрали  картины,  книги, пишущие  машинки,  разный  странный
антикварный хлам и даже любимую женщину...
     -  Простите! - вмешался подошедший Дыхалочник  и потянул БД за рукав. -
Нам надо закончить важный разговор...
     -  Можно подумать, что  мы здесь  толкуем про...  -  Кузьма взглянул на
спутницу, - ... про гениталии.
     -  Полагаю,  в  мире  нет  ничего  важнее  этой  темы...  -  Дыхалочник
настойчиво тянул БД. - Здесь в Москве в семь раз хуже, чем в твоей Латвии, -
говорил он, беспокойно оглядываясь и ведя БД за собой. - Слушай! А сколько у
вас стоит хлеб?  А молоко? Кстати, заедем ко мне, заберешь пишущую  машинку.
Она может украсить твою коллекцию. Ей лет сто...
     - К-коллекции  давно нет. - БД загрустил, вспомнив сколько  сил и денег
вбухал  в собирание  старых  пишущих  машинок  и  как  бездарно потерял все:
картины, дорогиие книги и старинные подсвечники...
     - Да,  да!  Я знаю,  -  сказал Дыхалочник. - Мне рассказывали про  твою
беду.  Очень жаль... Почему ты не  едешь в Штаты?  Руки, мозги,  английский,
связи... И ты еще не старый.
     Он  нервничал  и  не понимал причины, и  оглядывался, словно  поджидал:
вот-вот причина эта появится из-за угла.
     -  Ты  встречался в  этот приезд с Учителем? Я видел его в Академии. Он
говорит:  "Латыши сильно  обидели  Рыжего,  который наше  почти национальное
достояние... Не позволяют оперировать, хотя делает он это лучше их всех...".
Это правда? А чем  закончилась газовая перфузия  сердца? Говорят, ты  сильно
преуспел в этом?...
     Он не  знал, что делать и как  жить, если не  оперировать, и уезжал  из
страны, которая унижала и возвышала его, с чувством горечи и радости, страха
и злорадства, и тоски по советским временам...

     Кузина фирма терпела крах. Ее  продукция  стала не нужна ни ракетчикам,
ни  космонавтам,  ни кардиохирургам. Вслед  за  увольнениями  рабочих настал
черед конструкторов. На  режимном военном объекте производственные помещения
со  специальными  условиями кондиционирования  стали  сдавать в  аренду  под
офисы.
     -  Х-хуже,  чем  делаете  вы со с-своим  институтом,  Кузя, может  быть
т-только костер  на площади  из горящих книг и  ваших ракетных  наводилок  -
г-гироскопов, - сказал БД после прощального ужина с Дыхалочником.
     - А ты  когда-нибудь задумывался, ослиный  докторхуев, что институтской
администрации  надо  жить  на  что-то!  -  кричал Кузьма.  - Что  всем  этим
лауреатам  и героям  социалистического  труда, четверти  которых  при  жизни
установлены бронзовые бюсты, нужны кроме хлеба и выпивки, еще  и  лекарства,
потому  что самому молодому из этой  секретной публики,  давно за семьдесят.
Что есть, наконец, высшая целесообразность, которая...
     -  Ну что ты машешь  ш-шашкой, будто  в Первой  конной. П-памятники при
жизни  -  привычное идиотство  Советской  власти,  такое  же  безумное,  как
п-перестройка... как  все  эти  лозунги,  к-которое  д-десятилетие  грозящие
всеобщим счастьем...
     - А твой сраный институт хирургии  в Тбилисии? Что там осталось,  кроме
пепелища?  Кто развел костер? Кто  наказан за  это? Тыблядьпервым струсил  и
удрал, бросив Лабораторию...,  - он, видимо, сильно рассердился, раз дразнил
БД институтом хирургии.
     - Неужто н-надо уничтожить или  сжечь ч-что-то очень д-дорогое, п-почти
бесценное,  чтобы  потом п-просто  задуматься над событиями и  п-поступками,
своими и  чужими,  Кузеван?  - БД  не собирался уступать. -  Когда  начинают
г-говорить  о  целесообразности,  значит, кого-то  уже  убили  или  н-начнут
убивать,  или с-сажать,  или  высылать,  или делать что-то еще  с-совершенно
н-непотребное  и необъяснимое. Но где г-гарантии, что вам не станет  х-хуже,
когда стране б-будет х-хорошо...
     - Не сердись, Рыжий!  Я  знаю: этибляди в Тбилиси сделали все, чтобы ты
уехал и не мешал...
     -  Да!  Не  мешал  наслаждаться...  руинами..  У грузин  мессианство  в
к-крови, но в мессианстве им не х-хватает г-глубины и страданий, и это губит
их...

     Никто точно не помнил, кто рекомендовал Кузе Компаса. Когда  он впервые
появился в институте Учителя с идеей строить коронарное сверло, у Компаса не
было  денег, но он уже  был гражданином Соединенных Штатов и держал где-то в
провинции,  в  Огайо,  фирму,  занимавшуюся  медицинским  оборудованием. Его
появление в институте, где он когда-то проходил клиническую ординатуру, было
обставлено с помпой не меньшей, чем визит доктора Де Борна
     Однако Учитель не захотел  принимать его  всерьез: он  вообще  не очень
любил людей маленького роста. Прощаясь, Учитель сказал:
     -   Сделаешь   сверло,  приезжай.   Мой  институт  всегда   был   вроде
хирургического полигона.  Мы  его испытаем... на животных, потом на людях...
Подписывать  с  тобой договор о  сотрудничестве я не буду, потому как пока у
тебянихуянет.  А  таких  как  ты  тут  бродят  стаи:   местных  придурков  и
чужеземных... Почувствовалиблядьчто можно откусить от  дарового  российского
пирога!
     И тогда появился Кузеван.
     В ту пору он нищенствовал, как  и вся московская профессура в окружении
БД.  От ощущения  собственного  бессилия и безденежья Кузьма  согласился  на
изготовление  крупной   партии  держателей  полового  члена  для  страдающих
импотенцией.  Идею  и чертежи  этой  штуки  принесли  владельцы  только  что
зарегистрированной   фирмочки  -  два  пожилых  еврея.  Кузины  конструкторы
поработали над этой штуковиной, и  она стала похожа на космический скафандр,
надеваемый на пенис. Сделали опытную партию  - все работы велись бесплатно в
надежде на  будущую прибыль, обещанную пожилыми изобретателями - и отправили
в  аптеки,  контролируемые  фирмочкой.  Конечно,  покупать  эти  космические
секс-чехлы  для  нестреляющих  ракет  никто   не   стал.  Фирмочка  лопнула,
изобретатели-сепксопатологи  благополучно сгинули, повесив  на Кузяшину  шею
долги. Он сильно запил и стал  дарить пенис-скафандры друзьям... Тогда-то  и
состоялась  первая  встреча  Кузьмы  и  Компаса,  результатом  которой  стал
двухэтажный рубленый терем, поражающий БД своим великолепием.

     Дом разместился на колхозном лугу в редком  окружении таких же  дорогих
теремов  с  хозяйственными  постройками. Кругом  высился  густой и  суровый,
несмотря  на яркие  красные и желтые пятна листвы, приготовившийся  к осени,
подмосковный лес.  Два мужика, трезвых, одетых в старые Кузевановы  доспехи,
стучали топорами в бане.  Участок земли  в полтора гектара Кузя выпросил год
назад у местных  властей из  близкой  деревни "Потемки", которую БД  называл
"Светлые Потемки".
     Для  проведения  завершающих  переговоров  с  сельским  советом  Кузьма
уговорил  приехать  из  Риги БД.  Был конец августа. Они  загрузили багажник
ящиком дорогой водки, несколькими бутылками шампанского и коробками с едой.
     - Не с-слишком ли ты размахался с-саблей, голубчик? - спросил БД.
     - Не бери за горло! - огрызнулся Кузьма, захлопывая багажник.
     - Мне к-кажется, ты с-слишком близко принимаешь все к сердцу, д-дурень.
Т-так  ты  им  еще  и машину  отдаришь...  П-положи,  п-пожалуйста,  бутылку
г-гравицапы и  кусок ветчины в салон,  - распорядился  БД.  - Мне т-трезвому
б-больно смотреть на ваше нищее П-подмосковье.
     - Рыжий! Когда приедем в деревню, ты должен быть в форме.
     -  А ты  к-когда-нибудь  видел  меня  не в ф-форме?  I'm  always in the
catbird seat. Я в-всегда на высоте, - обиделся БД. - Ты т-так н-нервничаешь,
будто  мы едем на  п-прием  в  Кремль или  на передовую...  - Они  катили  в
Кузеваной   "Волге"   в  Светлые  Потемки  по   Шоссе  Энтузиастов.   Вместо
производственных корпусов и добротных  домов сталинской постройки потянулись
хилые домики  с одинаковыми голубыми ставнями на  маленьких  окнах. - Говори
толком, ч-что меня ждет?
     -  Там совсем другая публика,  как говорит твоя мама... - входя в вкус,
объяснял  Кузеван. -  Представь, что  ты  спикер на  банкете  хирургического
конгресса. Я сказал, что привезу им приятеля-профессора из Риги, интересного
и веселого, чтобы они убедились, что имеют дело с интеллигентной публикой, а
не  с  придурками новыми русскими. А денег у этих  баб поболе мово  будет...
непомерно даже... но им не хватает... не знамо чего...
     - Ч-что  я должен  д-делать и п-почему ты т-только сейчас заговорил  об
этом, Кузяша? Втягиваешь  в  очередной к-криминал? Этот  твой  экономический
роман с К-компасом ничем х-хорошим не к-кончится...
     - Дался тебе Компас. Думай о деле. Предстоит выпивка с тремя  бабами, -
виновато сказал Кузьма. - Может, правда, жахнешь чуток прямо сейчас?
     - Ага, там д-девки. Тогда все не так уже и п-плохо.
     - Бабы не в  твоем вкусе. Толстые и старые, - занудливо твердил Кузя. -
Лет по сорок. А пить тебе придется одному. У меня опять ночью болело сердце.
     - Я тебе т-тысячу раз говорил: н-надо д-делать к-коронарографию.
     - Сам-то ты при виде шприца на стенку лезешь.
     -  П-поезжай в  Берлин, Компас оплатит,  а  я договорюсь:  они  сделают
к-коронарографию и ангиопластику, если надо будет...
     - Нет! - Кузьма полез в дорогой портфель и, порывшись, извлек несколько
таблеток, закинул в рот и проглотил легко без воды...
     - Х-хорошо!  Оставим  это...  З-значит,  ты  в-везешь  меня  заниматься
л-любовью с  м-менеджерами С-светлых П-потемок...  В деревне б-бабы в  сорок
лет глубокие с-старухи, и им этот секс, что тебе - к-кефир натощак...
     - Рыжий! Ты сам говорил, что не можешь отказать...
     -  У  Б-бунина  в  "Т-темных  Аллеях"  одну такую  с-старуху т-траханул
однажды фельдшер-постоялец, -  вспомнил БД,  - и  она так  втянулась  в  эту
работу, что уже с н-нетерпением п-поджидала его вечерами.

     Колхозные  барышни были не фонтан, но БД старался,  и через час те были
готовы подарить  им половину потемкинских земель. Трезвый Кузьма восторженно
наблюдал  за  происходящим,  огонь  еще не зарегистрированного  собственника
разгорался в его глазах.
     -  Your  fate  is  sealed!  -  произнес  сильно  пьяный  БД,  с  трудом
выговаривая слова. - You have got everything what you need, guy!
     Когда ехали обратно, БД сделал глоток из бутылки, заботливо припасенной
Кузьмой, взглянул сквозь темное окно на нищее Подмосковье и уныло сказал:
     -   Меня   п-продолжают   и   в    Риге   настойчиво    атаковать    те
п-придурки-бандиты,   стараясь  затащить  в  Ростов,  чтобы   я  им  наладил
т-торговлю  донорскими  органами, которые  они будут д-доставать из здоровых
молодых людей. Они  чуть не убили  меня однажды и п-продолжают старательно и
истово охотиться за мной...
     -  Соглашайся, Рыжий! - отвечал трезвый Кузьма раздумчиво. -  На  твоем
месте  любой давно согласился и жил бы, удовлетворяя  научное любопытство  и
бытовые  потребности, а  ты  хочешь  быть... ты сам не  знаешь, чего хочешь,
мудила, и казнишь себя за это, и страдаешь в бедности...
     -  Не могу! М-может, п-потому, что т-трушу... -  продолжал раздражаться
БД. - Сколько  вокруг  валяется  молодых,  образованных  т-трансплантологов,
готовых на все... В Учителевом институте их п-пруд п-пруди...
     - Эти уголовникиблядскиевсе едино не отстанут от тебя.
     - Т-ты бы  с-смог в утреннем вагоне метро,  в час  п-пик, п-помочиться,
п-помахивая  п-пенисом  на пассажиров? П-почему ты задумался,  Кузеван? Н-не
знаешь...  М-меня хотят заставить  с-сделать нечто п-подобное...  доводя  до
состояния  к-клинической  с-смерти, п-потому  что  кто-то из  чертовых девок
внушил им, что там,  в Мирозданье, я могу узнать все, что п-пожелаю, и п-про
консервацию тоже, и  еще в-возвратиться впридачу... Интерес этой п-публики к
научным аспектам т-трансплантологии п-переходит все г-границы!

     Леня  Компас,  пятидесятилетний  американец,  прибыл  в  Россию,  чтобы
разбогатеть.Он  предложил Кузе принять участие в  реализации своего проекта,
обещая финансирование, международное признание и благополучие.
     Суть идеи  заключалась  в  создании сверла:  прочного  микропропеллера,
работающего   от  внешнего  привода.  Пропеллер,  размещаемый  в  сосудистом
катетере,  должен  вводиться  в  систему   коронарных   артерий  больного  и
высверливать  канал в склерозированном  сосуде, восстанавливая кровоток. При
реализации этой  идеи  могла  бы  отпасть  надобность  в  выполнении  30-50%
операций аорто-коронарного шунтирования.
     Денег  у Компаса не было, но он  легко убедил Кузьму подписать контракт
на  проведение научных  исследований  и  создание макетного образца  сверла.
После истории с подпругой для пениса,  Кузьма был очень осторожен, но Компас
умел  убеждать,  и  работы  начали  без денег. Голодная  Кузеванова публика,
изредка получавшая  нищенскую  институтскую заплату, стала мастерить  сверло
сутки напролет.
     Через  пару месяцев  Компас привез первые деньги вместе с компьюторами,
телефонами  и парой образцов приводов и сверл,  изготовленных  конкурирующей
фирмой в Штатах, первой застолбившей эту идею и уже получившей патент.
     - Вы не одиноки, мальчики! - заметил тогда БД. - Даже если сделаете эту
коронарную жужжалку, авторы  идеи подадут в суд  и приберут ваши разработки.
Надо  получить,   если   не  патент,  то   хотя   бы  российское   авторское
свидетельство.
     Через полгода Компас взял в рент несколько помещений Кузиного института
и создал  в них лабораторию. Денег становилось все больше. Появилась дорогая
мебель, автомобили-вседорожники...
     Кузьма  стал  получать  лошадинную  заработную плату,  которая  в нищей
Москве   казалось   фантастической.   Он   ликовал  и   покупал   все,   что
подворачивалось  под  руку:  одежду,  телевизоры,  видеокамеры,  музыкальные
центры, электрические пианино, картины, дорогую еду и  выпивку. У БД темнело
в глазах, когда в свои короткие визитов в Москву он садился вечерами за стол
с Кузьмой и Компасом.
     Вскоре  малогабаритное  жилье  Кузьмы   за  Рогожской   заставой  стало
маленьким  для   Компаса.   Кузьма  купил  дорогую  квартиру  на  Солянке  и
предоставил в ней работодателю кабинет и спальню. Компас матерел, богатея на
глазах,  и, отщипывая Кузьме от  своего пирога,  незаметно превратил  того в
прислугу.
     Однажды  после очередной вечеринки,  когда вернулся  Кузьма, отвозивший
Компаса в "Балчуг" - тот теперь предпочитал дорогие гостиничные номера, - БД
впервые увидел тоску в  глазах друга. Кузьма, жадно отпив водку из горлышка,
попросил:
     - Something to talk about!
     - I don't know  what is  the reason,  but you  are run down  from  your
overwork. - БД догадывался, что происходит с приятелем, но помочь ему ни чем
не мог.
     -  Больше всего  мне хочется послатьнахуйего!  -  сказал  Кузя, поднося
опять бутылку ко рту. - Он совсемзаебалменя! Что делать, Рыжий?!
     - Я п-понимаю  далеко не все  в ваших отношениях... Но, м-может, Библия
не п-права и т-тезис "если хочешь п-покончить с собой -  живи для  д-других"
для тебя  сегодня особенно  актуален. А м-может, ты дал обет не материться в
его п-присутствии?
     - Ты сам говорил, если в предложении есть слово "жопа", публика услышит
только это...
     - Тогда п-прогони тоску из глаз и живи...
     - А недостроенный загородный дом? А новый автомобиль?
     - Тогда х-ходи по к-камням... как все!
     - Немогуууублядь! - Кузя почти стонал.
     Прибежала Барби с воплем:
     - Ему нельзя пить!
     - Б-барби! Не дурите!
     - Леничка  очень любит  Кузяшу, - сторого сказала Барби успокаиваясь. -
Но Кузя в последнее время  очень раздражен. Работы со  сверлом движутся  кое
как. Он каждый вечер пьет. Иногда пьет и утром, и садится за руль, и едет на
службу... Говорит, когда  выпьет, перестает болеть сердце. Поговорите с ним,
БД. - Она  покосилась на задремавшего Кузьму. - Он уже  целый год в ссоре  с
Учителем.  Несколько раз пытался  наорать  на  Леничку.  Сегодня вы для него
единственный, кого он готов выслушать и последовать совету.
     "Господи! - подумал  БД.  - Барби просто святая.  Кузя  всю жизнь ездил
пьяным." - А вслух сказал:
     -  Он г-готов меня  слушать только п-потому, что знает:  я  никогда  не
д-даю  советов.  Он  сам д-должен  решить:  п-прислуживать  ли  Компасу  или
отказаться. С-сегодня я выбрал бы первое..
     -  Ты  можешь, Рыжий,  парить  Барби  мозги  сколько угодно! Я  посылаю
Компасанахуйи никто мне  здесь не советчик! - Не открывая глаз, Кузя нашарил
на столе бутылку с острым грузинским соусом ткемали,  поднес  ко рту, выпил,
не поморщившись, вытер губы подолом  рубахи  и стал  вслепую искать закуску.
Его рука переползала из одной тарелки в другую в поисках сыра или ветчины и,
наконец, утомленная поисками, замерла в салатнице.

     Вечером  следующего дня Кузя  подвез БД к Рижскому  вокзалу. Уже в купе
поезда сунул ему в руки мешок с провизией и выпивкой, приготовленными Барби,
и сказал, глядя в зеркало в двери:
     - С Ленчиком я помирился. Он добрый и хороший, хоть и еврей. А ты - жид
пархатый, и  несправедлив к  нему, и  ведешь себя  высокомерно и  нагло, как
антисемит. Понялблядь?
     - Если н-надо, я могу лизнуть его... языком. С-скажи, к-куда?
     -  Да,  скажу и  лизнешь!  -  Кузьма  помолчал...  -  Зураб твой  исчез
куда-то... Не могут найти.  Последнее время он работал здесь... в грузинской
пекарне...
     -  Что?!  П-почему ты молчал до  сих пор, черт  возьми?! Отвечай, сукин
сын! - завопил БД. - Найди его... П-пожалуйста, К-кузя... Найди...
     - Не расстраивайся  сильно  из-за  Зураба... Когда  тебя  выставляли из
института, он с Полом кричали громче всех...
     -  Н-нет!  - взьярился БД. - Ты н-ничего не п-понял! Мне  кажется,  они
просто п-проверяли меня тогда... на п-прочность, д-даже  не  п-подозревая об
этом...  Я  сам не захотел с-стать грузинским бойцом, п-потому  что не видел
целей, за которые с-стоило бы с-сражаться, не щадя живота...
     БД замолчал и стал рыться в мешке Барби в поисках виски.
     - Компас... собирается в  Тбилиси,  - сказал Кузьма, немного подумав. -
Хочет посмотреть Лабораторию.
     - В Лаборатории остатки п-публики п-пытаются выращивать  шампиньоны, но
бизнес этот  у них не  идет,  - заметил БД.  - Полгода  назад  я  п-позвонил
Горелику в Тбилиси и выложил новую идею создания банков органов, п-предложив
п-поработать над ней  в эксперименте... "Если, вы п-после п-первых трех-пяти
опытов п-почувствуете, что п-получается, -  сказал я ему тогда, - значит вам
всем г-грозят п-приличные деньги... Бизнес-переговоры с институтом Учителя и
м-международными  центрами  т-трансплантации  возьму  на  себя...".  Горелик
обрадовался  так  с-сильно, будто во второй раз затащил Гиви  в Лабораторный
лифт... "П-погодите радоваться, - охладил я его. - Это не совсем то, что  вы
думаете. Это  не к-консервация... - А что это, БД?  - спросил  он нервно.  Я
рассказал:  -  Вы  с-станете...  выращивать  органы...  как  г-грибы...   Не
буквально,  к-конечно... но  п-примерно  так,  как  к-курица  несет  яйца...
которые  не  надо  к-консервировать.  Н-начнете с сердца...  Днями  п-пришлю
листок-другой с инструкциями. Там будет т-телефон Инны Евсеенко из Учителева
института,  что   была  оппонентом  на   вашей  защите,  с-свяжитесь  с  ней
п-позже..."
     - И ты послал им, мудила?! В тебе ведь сидит инстинкт истины, придурок!
- Кузьма  кричал,  закупорив собою узкое пространство купе.  -  А  если  там
сформулирована гениальная идея?!
     -   Там    были   лишь   наброски,   которые   я   все   еще   стараюсь
усовершенствовать...  Cудьба  новой  идеи,  как судьба человека,  зависит от
происхождения  и  лишь  потом  от   собственной  ценности...  Они  не  стали
воспроизводить  эксперименты,  -  печально  рассказывал БД.  -  Через  месяц
перезвонил  Горелик и  заявил,  что  их нынешние  возможности  и условия  не
позволяют заниматься этой работой, но что Грэг начал суетиться на стороне, -
и добавил, хихикнув,  понимая, что сильно расстроит меня: "Мы  не  могли  не
среагировать на ваши инструкции  и стали выращивать... шампиньоны... Без вас
эта  сумасшедшая  идея  с органами не  срастется...  Никогда! Возвращайтесь,
БД!".
     Они помолчали, и Кузя сказал, заедая виски порцией таблеток:
     -  Странно,  но Компаса сильно  интересует то,  что осталось  от  твоей
Лаборатории. Что-то тянет его туда. Ты знаешь его скрытность... Я до сих пор
не понимаю откуда он берет сумасшедшие деньги на свой быт и жужжалки...
     -  Чтобы  стать  б-богатым   надо  совсем  н-немного   мозгов,  немного
с-с-способностей  и много денег... в  Тбилиси п-пусть едет. Если женится  на
грузинке - п-приеду на свадьбу тамадой. Все. Кузя!  Торопись! П-поезд сейчас
отойдет... Не суй  мне  д-деньги,  дурень!  Знаешь,  ведь,  в-все  равно  не
в-возьму... Обнимемся... Ступай...

     - Послушайте, БД! Почему  вы  зовете меня  по фамилии? - Компас  нервно
скрутил  твердую хрустящую салфетку и бросил на стол. - Не может быть, чтобы
до сих пор вы не придумали какой-то лихой клички.
     -  П-прошлой ночью в поезде я ехал в купе с д-дамой,  которая спешила в
Москву на п-похороны отца. Все к-купе было заставлено венками и цветами, и я
чувствовал   себя   участником   п-погребальной   церемонии.  Вдобавок   она
п-периодически начинала  п-плакать и сморкаться, и  я,  чтобы  не мешать ей.
с-страдать,  всякий раз  выходил. Так п-продолжалось почти до утра.  И  тут,
стоя  в  к-коридоре фирменного  поезда  "Latvian  Express",  я  ясно  увидел
н-нужную  структуру  п-проксимальной  части  жужжалки,   которая   обеспечит
эвакуацию из к-коронарных артерий  к-кальциевых  и  холестериновых осколков,
образующихся при работе сверла.
     Компас  с  Кузьмой  застыли в  ожидании решения,  которое  им  никак не
давалось. Был полдень.  Они сидели втроем  за завтраком  в  ресторане  башни
гостиницы "Россия", которую Компас превратил в свое постоянное лежбище.
     - Не томи, Рыжий! - попросил Кузьма. - Выкладывай!
     -  П-пожалуйста,  не  думайте,  что   я  с-собираюсь  делать  из  этого
т-тайну...
     -  Сейчас  начнет  цитировать какого-нибудь  старого  еврея,  -  сказал
Кузьма.
     БД потер рукой лоб, задумавшись на мгновение, и произнес:
     -  Все  идеи  в  н-науке родились  в  драматическом  к-конфликте  между
реальностью и нашими п-попытками ее п-понять. Кузя п-прав: Энштейн.
     - И что из этого следует? - спросил Компас.
     - Не было бы никакой п-перспективной идеи с эвакуацией отходов из вашей
жужжалки, не в-возникни недоразумения с моей с-соседкой по к-купе.
     -  Он сейчас  станет  рассказывать,  как  удачно  сублимировал  половую
энергию  в  творческую.  Это его  любимая  тема,  Ленчик! Скажешь,  наконец,
Рыжий?! - Кузя все больше выходил из себя.
     - Д-да. - БД поглядел на пустую рюмку. - П-по  поводу вашей  к-кликухи,
Компас. Мне так н-нравится фамилия, что  нет смысла выдумывать что-то новое,
-  и,  развернув  свернутую Компасом в трубу крахмальную салфетку,  принялся
шарить по карманам в поисках ручки, которую никогда в карманах не держал...
     - Все очень п-просто, джентелмены,  -  продолжал  БД, не найдя ручки. -
Дистальнее    п-пропеллера    вы    устанавливаете    б-баллончик-обтуратор,
б-блокирующий   при   раздувании   п-полость  к-коронарного   сосуда   между
пропеллером  и п-проксимальной  частью баллона, а далее  реализуется  эффект
ф-форсунки, выметающей из замкнутого п-пространства все лишнее...
     - Не продолжай! Понятно.
     - Ч-что значит: "Не п-продолжай!" Я и так все сказал.
     -  Похоже латышский народ  вместе  с Даррел  не  смогли  добить тебя до
конца.  Я говорил Ленчику,  что твои  мозги,  даже придавленные национальным
гнетом, стоят целого института...
     -  Надеюсь,  д-джентелмены,  когда  п-побежите  оформлять  п-патент  на
жужжалку,  не станете г-говорить, как  умел это делать покойный Филимон: "Не
с-стоит огорчаться из-за такой ерунды, БД!  Мои  сотрудники п-просто  забыли
включить  вас  в заявку.  Главное, что Г-государственную п-премию мы б-будем
получать вместе...". Вы, п-полагаю, б-будете грозить Нобелевской...
     Кузьма посмотрел на Компаса и сказал:
     - Учитель ему в таких случаях говорил: - "Не ссы в бредень, Рыжий!"
     Подошел официант.
     -  Этому  рыжему джентльмену - бутылку самого лучшего вашего  виски!  -
сказал Кузьма. - Завернешь в пакет вместе с бутербродами...
     -  Я начал з-зарабатывать себе на жизнь в Москве, -  улыбнулся БД. - Мы
к-квиты... В п-патент можете не включать...
     -  Не согласились  бы  вы, БД,  поработать некоторое  время  с нами?  -
спросил Компас и посмотрел на Кузьму.
     БД молчал, лениво ловя вилкой ускользающий гриб.
     - Почему не отвечаешь? - занервничал Кузьма.
     - Н-нет... С-спасибо, Компас.  Я  уже д-давно  не хирург...  Вы б-брали
когда-нибудь  в  руки  ракетку  п-после  годичного п-перерыва?  В-вообще  не
играете? Я т-так и думал... Я вышел на к-корт через семь лет... и не смог...
П-помните, с-слониха  говорила с-слону: "Х-хобот  есть хобот!"... Т-теперь я
вместе с латышским народом на вечные времена. Мы  играем в г-городки... - Он
помолчал,  то  погружаясь,  то  всплывая  из водоворота виски,  сожалений  и
потерь...
     -  Латыши  меня  п-приютили  и накормили, Компас,  -  продолжил  БД.  -
П-правда, навсегда лишив возможности оперировать, но за все  надо п-платить,
и я заплатил... Хирургия т-теперь  с-стала для меня  п-потребностью, которую
можно не  удовлетворять... Я  п-привык к матерным упрекам Большого Босса и к
мысли, что третий  п-период  моей жизни с-стартовал - я п-правда еще не  дал
ему  названия.  Вегетативный  образ  жизни   -  то,  ч-что   с-сегодня   мне
п-подходит...  К  тому  же, бизнес, особенно  п-полулегальный, -  интересная
штука. Я стал вести с-себя в бизнесе,  как в  операционной, где вместо жизни
п-пациента рискуешь д-деньгами, и, к счастью, не своими.  Б-босс, этот сукин
сын,  которого я люблю  и ненавижу, с-стал доверять мне рисковые  п-проекты,
п-понимая, что т-теперь  зачастую  я  д-делаю  это  не  хуже  его...  Только
т-теннис вот забросил, однако п-продолжаю возиться с донорскими органами...
     Кузьма и Компас одновременно повернули головы к нему:
     - Каким образом? - удивился Компас.
     - Н-не знаю... К-как говорит Учитель, мой  задроченный мозг с-сам  п-по
себе п-перебирает модели, к-комбинируя  существующие  или  создавая новые, и
тут   же   с-ставит  очередной  эксперимент,  к-который  вижу  в  мельчайших
п-подробностях... Это  уже  давно не к-консервация. Это нечто другое, сродни
кролиководству...   Сложная  биотехническая  система,   функционирующая  вне
организма,  способная  пока  производить  лишь  рудименты  органов...  -  Он
посмотрел в  окно, будто там располагалось его новое виртуальное детище, еще
уродливое и пугающее своей необычностью, но уже убеждающее целесообразностью
и  способностью   творить   неведомое...  -   Я   трансплантирую  рудименты,
порожденные  устройством  без  названия,  и  начинаю  мучительно  выхаживать
реципиента.... П-правда,  п-приходится  обходиться без  анестезиолога,  зато
дома  меня почти всегда  поджидает глубокий наркоз: Д-даррел не дает слабеть
ни д-духом, ни  т-телом,  считая  себя  х-хранительницей домашнего  очага, а
м-меня п-поленьями, которые следует п-подбрасывать в огонь... Если бы иногда
Этери...
     -  Какая  Этери?  - перебил Компас, странно заволновавшись. -  Она была
вашей подружкой, БД? А ты, Кузенька, хорошо знаешь ее?
     -  Она  работала  в  Лаборатории  БД,  хотя была  физиком-атомщиков  по
специальности, - сказал Кузьма и, почувствовав интерес Компаса, продолжал: -
Ее  отчим  упросил БД взять ее к себе. Там, в Лабораториии,  они  научили ее
своим премудростям,  хотя  мне кажется она никогда  особенно  и  не  слушала
объяснений. По крайней мере, так говорит БД.

     БД опять глядел в окно,  не  принимая участия  в беседе.  Кремль всегда
необычайно  красив, но  отсюда,  сквозь  сумрак и мелкий московский  осенний
дождь, он был просто прекрасен, как холст  импрессиониста:  размытые,  из-за
дождя и перемещений воздуха, контуры, необычность красок и какое-то странное
волнение,  витающее  над Кремлем,  усиливаемое  тучами  ворон,  предожидание
событий,  несущих  с  собой  печали,  зыбкие  радости,  привычные  утраты  и
мучительную неизвестность... Тревога и отсутствие мажорных тонов...
     Компас сделался вдруг необычайно беспокойным. Он подозвал официанта:
     - Принесите еще виски!
     "Сейчас спросит: "Сколько?"" - подумал БД
     - Сколько? - спросил оффициант
     Американец Компас давно отвык от утомительных диалогов с официантами.
     -  Неси  бутылку, придурок! - пришел на помощь Кузьма и продолжал: - БД
поручил Этери  заниматься физиологическими  датчиками, я тебе рассказывал  о
них.
     Он подождал,  пока  официант  нальет  виски  и, прикоснувшись  своим  к
стакану Компаса, который почти не пил, опрокинул содержимое в рот.
     - Так вот, в руках Этери  эти  датчики заработали также безотказно, как
обычные медицинские термометры. - Кузьма посмотрел на БД, но тот молчал:
     - Этери  научила эти датчики работать без предварительных калибровок, и
они  показывали  результаты даже без  подключения  питания.  -  Кузьма опять
посмотрел на  БД, словно спрашивал: "Можно  ли продолжать?"  - и,  отхлебнув
виски, заел его пригоршней  лекарств: -  Лабораторные химико-физики, прознав
про это, повели себя странно.  С  молчаливого одобрения БД, они стали делать
вид, что ничего необычного не происходит.
     - Погоди, Кузенька!  - прервал бывший  клинический ординатор.  - Так не
бывает.  Датчики  могли   вообще   ничего  не  регистрировать,  реагируя  на
температуру,   или   освещенность,   или   какие-то  блуждающие   токи...  А
лабораторная публика выдавала желаемое за действительность...
     - З-за действительное... - сказал БД, и оба повернули к нему головы.
     - Что вы сказали, БД? - удивился Компас.
     - It's  like  to  cry for the  moon,  - ответил БД и опять  отвернулся,
разглядывая Кремль.
     - Ленчик! Не будь  придурком! - начал  заводиться Кузьма. - Это же была
Лаборатория   Рыжего.   Они  сто  раз   перепроверяли  показания   датчиков,
имплантируя по нескольку штук в одно место...
     - Но штучки с лабораторными датчиками были сущей ерундой по сравнению с
тем, что могла Этери, которая такая же грузинка,  Ленчик, как  ты, киргиз...
Не  пьешь,  Рыжий?!  -  Кузьма   опять   повернулся  к  БД.  -  Страдаешь...
сублимируешь... Поработай пару  месяцев с  нами. Ленчик арендует помещения в
любом институте, ткни пальцем  -  в  каком  и напиши на салфетке сумму своей
будущей зарплаты.
     - М-мальчики,  -  сказал  БД, не слыша радости  в  душе. -  Это ч-чисто
нженерная  задача...  Х-хирургии  здесь  нет...   никакой...   Если   бы   я
ч-чувствовал,  что  могу решить  ее или  умираю  от желания  з-заняться  ей,
согласился бы...
     -  Не  дури,  Рыжий!  -  наседал между тем  Кузьма. - Соглашайся! -  и,
повернувшись  к  Компасу,  добавил: -  Мозги  Рыжего работают  независимо от
полученного им образования...
     А БД продолжал, не обращая внимания на атаки приятеля:
     - П-после внезапной к-кончины Рузвельта в Америке стартовала  очередная
п-президентская гонка  и вместе  с  Гэрри Труменом  в  ней,  п-помимо других
п-претенднтов, п-принимал  участие б-богатый человек из п-провинции, имевший
хорошие  шансы  на  успех. Уверенный  в  своей  п-победе, он сказал жене:  -
"Бетси!  Скоро ты будешь спать с  П-президентом  Соединенных Штатов".  Когда
выборы выиграл Трумен, Бетси  спросила мужа: - Мне  п-перебираться  в  Белый
Дом,  дорогой,  или Гэрри  с раскладушкой  п-приедет сюда?". В  Америке  это
называют to eat a crow.
     Компас и Кузьмой так громко смеялись, что прибежал официант и уставился
на БД.
     -  Б-боюсь, с  вашей жужжалкой стану  чувствовать  себя  мужем Бетси...
С-сегодня  Рига  мне ближе. Может, д-домашний  анестезиолог  з-заставит меня
выучить латышский... Хотя с грузинским я так и н-не справился...
     - Ихуйстобой,  латыш сраный! - мирно подвел  итог пьяный Кузьма и опять
повернулся к Компасу:
     - Этери научила этого Рыжего придурка почти всему, что знала и умела...
Но он трусит, Ленчик... Он вбил в свою рыжую башку, что плата за пользование
знаниями будет слишком дорогой. Не знаю, откуда он это взял и пользовался ли
всерьез своими способностями? Со мной об этом он говорит неохотно...
     Они помолчали, поглядывая на  БД, прогулялись  по пустому  ресторанному
залу,  уселись  за  столик, поджидая сладкое, и Кузьма снова вернулся к теме
Этери:
     -  Я  никогда не был  особенно  дружен  с  ней, Ленчик.  Она не  любила
алкоголь  и никого,  и  ничего  не видела, кроме БД  и своих датчиков. У нее
что-то всегда звенело в карманах. У БД, заслышавшего этот перезвон, на  лице
появлялась совершенно идиотская счастливая улыбка.
     БД  напряженно  смотрел  на  Кремль,  словно желтовато-розовая картинка
Спасской башни и Кремлевской стены с черными провалами теней в свете ртутных
ламп, с трудом  пробивающих  снегопад, гипнотизировала и обещала  ответы  на
мучившие его вопросы.
     - Этери была очень красивой  и странно подвижной... Рыжий  говорит, что
она  очень  пластична...  Может  быть...  Движения ее тела бывали  настолько
молниеносны, что ты фиксировал лишь конечный результат - изменение позы: сам
момент  движения не запоминался... Я  понятно  излагаю,  Леничка? Рыжий  это
делает в сто раз лучше... Теперь он не желает говорить о ней...
     Официанта не было минут сорок, и все вдруг почувствовали это.
     -  Если  этотраспиздяйподойдет,  я  убью  его,  -  сказал  Кузьма после
очередного стакана виски, - ...и тогда, Рыжий, тебе придется вспоминать свой
прошлый арсенал реанимации подручными средствами...
     Появился официант и подошел к БД.
     - Этот джентелмен с  большим животом,  -  кивая  на Кузьму и  улыбаясь,
сказал  БД, - давно ожидает встречи с вами... Похоже, вам сейчас достанется.
Попробуйте успокоить его.
     Задремавший Кузьма поднял голову и неожиданно миролюбиво произнес:
     - Принеси кофе с ликером, парень. Понял?
     - Только не с-спрашивайте, с каким! - добавил БД.
     БД не понимал странного любопытства американца к Лаборатории... Он знал
однако: стоит захотеть и мир Компаса станет для него открытой  книгой...  Но
знал  также,  что  никогда  не сделает  этого, потому  что  лучше  этого  не
делать...
     - Для нее не существовало общепринятых  табу...  Она их не  понимала, -
между  тем  говорил  Кузеван,  пробуя  крепкий  кофе  с  миндальным  ликером
"Amaretto" и поглаживая область сердца. - Однако этому  сраному интеллигенту
в голову не приходило, что он должен инструктировать ее.. А она трахалась со
всеми, как  только  начинало свербеть  в гениталиях... Но чаще - когда  надо
было  получить наркотики у  этого сукиного сына Зямы... Я доходчиво излагаю,
Рыжий?.
     -  П-пора  з-заканчивать, джентльмены!  -  прервал его  БД  -  Этери  -
п-прекрасное и неповторимое с-существо,  как неповторим, п-прекрасен и вечен
каждый весенний или  осенний  день  с  м-мягким  солнцем, нежно-зеленой  или
желто-красной л-листвой,  т-томлением по  будущей  жизни  или п-прощанием  с
нынешней...  М-можешь ли  ты, Кузеван, б-будучи б-биологом по  образованию и
начальником п-по призванию, растолковать журавлю, который с-собирается свить
гнездо на  с-столбе возле  твоего т-терема в  Светлых  П-потемках, некоторые
детали дипломатического п-протокола  в п-посольстве  Мозамбика? С Этери было
еще т-труднее:  в  отличие  от  журавля, она не  знала,  что  з-значит "вить
гнездо"...
     -  ...  Но  знала,  не  хуже  Черной Королевы,  что  случится через две
недели... - закончил Кузьма.

     Через полгода Кузьма позвонил в Ригу и, нервничая, сказал БД.
     - Этот пидарас  Компас  на  днях вернулся из Тбилиси. Он  говорит,  что
встречался  с  Лабораторной  публикой  и  договорился  кое о чем...  Публика
оборудует   операционную   в  вивариуме   и  начнет   испытывать  коронарные
жужжалки... - Кузьма держал паузу, ожидая реакции БД.
     - К-как ты с-себя чувствуешь, Кузяша? - спросил БД.
     -  Почему  твоя   публика  в  Тбилиси,   Рыжий,   не  стала  заниматься
выращиванием органов, а дружно ухватилась за предложение Компаса?
     -  Я  говорил  т-тебе,  Кузя:  ...это  не  к-консервация...  Это  нечто
д-другое,  обеспечивающее   п-постоянно  п-пополняемый   запас  органов  для
т-трансплантации... П-публика решила, что эта работа им не п-под-силу...
     -  Компас привез с собой из Тбилиси девку.  Я встретил их в театре,  на
премьере спектакля,  поставленного режисером-грузином, - сказал Кузя и опять
замолчал.
     - Г-говори, что с-случилось? - заволновался БД.
     - Он привез... Этери... Она изменилась... Стала другой... Еще лучше или
хуже...  не  знаю.  Узнала  меня,  но  была  сдержанна,  будто  я  в  чем-то
провинился...  Через  месяц  позвонила  и  попросила   о  встрече.  Когда  в
условленное время  я  появился  в  холле  сраного  "Балчуга", меня  поджидал
Компас.  Он сказал, что  Этери на  пару  недель уехала  в  Тбилиси и  просит
извинить  ее.  Она  согласилась...  выйти  за  Компаса замуж. Свадьба  через
неделю... Здесь, в сраном "Балчуге".
     - Что ты имеешь в виду, к-когда говоришь: с-стала лучше?
     -  Она  очень  красива, Рыжий!  Как  Даррел когда-то... Как-то  странно
красива... тревожно и непонятно. Будто не настоящая...
     - К-как у тебя с К-компасом? - спросил после паузы БД.
     - Я упустил время, когда надо было  послать егонахуй! Теперь, боюсь, он
пошлет меня...
     - Что еще?
     - Говорю тебе: она молчит...
     - Х-хорошо... Обнимемся...



     Через  месяц утром  рано  в  офис  БД  позвонила  одна  из  Кузевановых
секретарей и прокричала в трубку сквозь слезы:
     -  Борис Дмитрич!..  Только что  Кузьма  Константиныч  умер  у  себя  в
кабинете! ... Почему вы молчите, БД?!
     - Я н-н-не м-м-молчу... Я п-п-плачу...
     - Когда Люба, услышав  шум, вбежала в кабинет, - продолжала всхлипывать
секретарь, - он лежал на полу... и говорил: "Позвони Рыжему, Любаша... Пусть
попробует реанимировать меня соковыжималкой... Если успеет  добраться,  я не
умру...". Когда приехала Скорая, он был уже холодный...

     Хоронили Кузю на  кладбище близь деревни Потемки, где когда-то жила его
мать.
     -  Давайте  п-похороним  его  в  саду возле  Т-терема, -  сказал БД  по
телефону Барби. - Он очень л-любил это место.
     Барби,   ставшая   в  последние  годы  необычайно  религиозной,  жестко
ответила:
     - Нет, БД! Пожалуйста. Пусть лежит на кладбище, как все...
     В маленькую церковь, где его отпевали, набилась почти вся медицинская и
биологическая Москва.
     Учитель, взобравшись на бетонную плиту соседней  могилы, сказал хмуро и
немногословно, стараясь избегать матерщины:
     -  Кузьма   Константиныч   был   хорошим   человеком  и   замечательным
специалистом...
     "Господи! - подумал БД. - Он не должен говорить банальности сейчас..."
     - Так  вышло с ним, что несмотря на...  -Учитель сделал паузу, стараясь
отыскать глазами  БД, будто  услышал его, - общепринятую мораль,  жил  он...
почти по Библии  - для других... Он стоял у истоков той части  отечественной
науки, которая называется "Искусственные органы", и, если бы не было Кузьмы,
неизвестно,  как  решалась  бы  эта проблема  в  нашей стране...  Многих  из
присутствующих давно не было бы на свете, если бы он не таскал их по врачам,
не укладывал на  операционные столы  или в диагностические кресла... Себя, к
сожалению, он не успел уложить никуда... Прощай Кузя...
     На  плиту  соседней  могилы,   скользкой  от  моросящего  дождя,  начал
взбираться Компас...
     Учитель,  хмуро  наблюдавший за  попытками  своего бывшего  ординатора,
вдруг негромко произнес, глядя под ноги:
     - Пусть Рыжий ска... Пусть несколько слов скажет профессор Коневский.
     -  Н-наверное,  К-кузя  п-просто   устал  от  своей  головокружительной
к-карьеры,  к-которую  в  нашем бывшем  бедном и прекрасном  государстве мог
сделать л-любой здравомыслящий ч-человек, - начал БД,  помолчав  и не выходя
из  толпы.  -  В  отличие  от м-многих начальников,  он  н-не  п-походил  на
п-петуха, к-который  воображает, что с-солнце встает, чтоб  п-послушать  его
п-пение... Забравшись высоко по служебной л-лестнице и получив к-кучу званий
и н-наград, он также  вольно,  к-как в молодые годы, дышал  и  с  одинаковым
удовольствием п-помогал п-пьянице-токарю и лауреату с бронзовым б-бюстом при
жизни, и так  же  охотно  и естественно п-посылал их обоих... подальше... Он
был одним из самых талантливых учеников  Учителя, х-хотя не был х-хирургом и
даже не  был врачем...  Если быть честным до к-конца, то Кузя сделал из него
Учителя... Мы все, б-будучи врачами, так п-привыкли к  с-смертям... особенно
в  последнее годы...  Смерть  Кузевана...  она  п-пролетела  над  нами,  как
с-снаряд,  вырвав  из  душ  многих,  стоящих  здесь,   частицу  или  большой
к-кусок... и унесла с собой...
     - Хемингуей в интерпретации БД, - сказал кто-то шопотом рядом с ним.
     - Он  б-был  добрым...  он  б-был пьяницей,  как многие  из  нас...  он
искренне верил  в б-бога... он был умным тем стратегическим умом,  к-который
почти всегда тащит с-силой за  собой  остальных  ...  Единственное, о чем он
всегда с-сожалел, что  не б-был  б-бабником... Может быть, на том  свете ему
п-повезет... и Б-барби его п-простит...
     БД  размазал перчаткой  слезы  по  лицу  и,  привычно  прислушиваясь  к
позваниванию мобильных телефонов в карманах собравшихся, огляделся, стараясь
поймать  взгляд Учителя.  Но тот хмуро  смотрел в сторону  темнеющего  леса.
Редкие  снежинки, падавшие на массивный  голый  череп,  почему-то не таяли и
копились там, как на копоте его "Мерседеса" неподалеку.

     Поминки устроили  в  институтской столовой для начальников, которую  БД
видел впервые - они пили обычно в кабинете директора института или у Кузьмы,
- и  в  которой  уцелел сталинский интерьер: высокие потолки  с лепниной  из
звезд   и  лавровых  венков,  обвивавших   серпы   с  молотками,   массивные
двустворчатые  двери с  рельефными гербами,  высокие  понели  из  дерева  на
стенах, прямоугольные медвежьи столы и стулья со звездами на спинках...
     Компас что-то невнятно  говорил в микрофон, почти засовывая его в  рот.
Было  холодно и  многие не снимали пальто. Еда, скудная,  давно  остыла,  но
выпивки,  дажи чачи, неизвестно каким  образом  попавшей на столы секретного
института, было  завались. Скоро все опьянели  и, забывая  о Кузьме, одиноко
лежащем на опушке леса  в свежевырытой могиле, в дорогом двухдверном дубовом
гробу с медными ручками по  сторонам, стали говорить о  текущих институтских
бедах. Кучка  лауреатов,  старых, траченных  временем, с  Золотыми  звездами
Героев Социалистического Труда на  лоснящихся пиджаках, жадно ели, не слушая
и запивая водку боржомом.
     Компас издалека  в  микрофон  несколько раз попытался привлечь внимание
публики  и  напомнить  ей  причину вечеринки, но  никто  на него не  обращал
внимания. Барби остервенело дрызгала чачу рядом с БД.
     -  Б-б-б-барбинька!  Не  надо  так с-с-сильно  б-б-буцкать. Вам п-потом
будет п-плохо, - говорил ей БД. - И н-неизвестно, откуда эта чача.
     -  Хуже, чем  сейчас мне  не будет  никогда! -  Барби поднесла к  губам
стакан с мутной жидкостью, пахнувшей виноградными косточками.
     - Простите, Барби... БД!  Я хочу познакомить  вас со своей женой. -  За
его спиной стоял Компас,  совершенно трезвый, богатый и не очень уверенный в
себе...
     У  БД все оборвалось  внутри  и  стало падать. Он замер, поджидая, пока
падение прекратится или  замедлится. Пора было вставать  и поворачиваться...
На  него  глядели большие,  доходящие  до висков,  зеленые  глаза,  медленно
меняющие  цвет  радужки  на серый.  Он  услышал  нарастающий  гул  и  вокруг
заклубился   голубоватый   туман,   поднимавшийся   с   натертого   мастикой
институтского паркета.  Он приготовился  погрузиться  в серо-зеленые блюдца,
которые  становились  все  больше,  пока  не  слились  в  глубокое  озеро  с
прозрачной водой,  непреодолимо влекущей  к себе... И,  прежде  чем войти  в
теплые  воды и зыбкий голубой туман, БД  успел заметить, что высокая молодая
женщина в летних, несмотря на холод, одеждах,  стоящая перед ним под руку  с
маленьким Компасом, вовсе не Этери...
     -  Почти  Этери,  - подумал  он, успокаиваясь, и остался  в  сталинской
столовой для начальников.
     Его глаза  блуждали  по  лицу  и  фигуре  незнакомки. Он  с  удивлением
обнаруживал в  ней  черты  своей  латышской  подружки Арты, появляющейся  из
ниоткуда  и  не  желающей  никаких иных, кроме  ничего  не  значащих,  слов,
произносимых  с придыханием во время  занятий любовью где придется...  Потом
признал в ней  стареющую женщину с красно-синей клеенчатой спортивной сумкой
с надписью USSR, склонившуюся над ним, когда он  собрался  умирать на мокром
асфальте  в  пригороде  Риги,  избитый  бандитами с  неуемным  академическим
интересом к пробеме донорских органов....
     БД  всматривался в прекрасные  черты и  увидел  вдруг  молодую женщину,
стоявшую  когда-то  на  чердаке  странного  старинного здания  с  крышей  из
красноватой  черепицы, склонившись, с  задранной  на  спину темной  суконной
юбкой,  бесстыдно обнажившей светящийся в  темноте белый зад, с пучком волос
на влажно мерцающих  гениталиях, и с  удивительно стройными прямыми ногами в
сапогах с  растегнутыми и лежащими на  полу.  голенищами  Женщина  держалась
тонкими руками за резные  поручни потертого кресла с торчащими пружинами,  а
БД и чем-то  похожий на  него  грузный, потрепанный старик  в странно модных
очках, насиловали ее,  и  она негромко стонала, улыбаясь  разбитым  в  кровь
лицом, покачивая  головой и задыхаясь  от удовольствия, а рядом,  переступая
ногами, чтобы лучше видеть, мастурбировал маленький пожилой бродяга в рваном
ватнике и зимней солдатской шапке с красной звездой...
     Сумасшеднее желание, требующее  немедленного  удовлетворения, завладело
БД, и красивая Неэтери, стоя рядом с Компасом, тревожно наблюдавшим за ними,
мгновенно   почувствовала   это   и    внимательно    посмотрела   на   него
глазами-блюдцами,...
     -  Рыжий!  - сказал отчетливо  Кузьма над ухом. - Куда ты потащился? Ты
должен  позаботиться, чтобы  у  Барби не отняли Терем.  Иначе  ейпиздеци,  а
финансово ты никакой не помощник... Понял?  -  БД молча кивнул.  Кузе  этого
было  достаточно, и,  махнув  на  прощанье рукой,  он  вышел  из  сталинской
столовой для начальников...
     - Может быть, заедете к нам в "Балчуг" на днях,и мы пообедаем вместе, -
сказала Компасова жена, протягивая руку. - Ленчик пришлет за вами машину...
     -  С-с-спасибо.   Н-н-непременно...  К-компас!  Б-большое  спасибо   за
п-похороны и в-вечеринку. Не обижайтесь на местную п-публику. Сегодня  -  их
день, не ваш. Они п-прожили вместе  с К-кузеваном п-почти тридцать лет... Им
л-лучше знать, к-как себя вести, к-когда кто-то из них уходит...

     Он ждал звонка несколько дней, томясь желанием, сгорая от любопытства и
все чаще  задумываясь, что пора использовать дар Этери -  тот опыт,  который
открывал  другой  мир  и  возможности,  несопоставимые  с  нынешним  тусклым
существованием. Когда  на дисплее мобильного  телефона  БД высветился  номер
Компаса, он  прощался с Барби и ее юристом,  своим  старым приятелем-врачем,
перешедшим из хирургической клиники в  солидный московский банк  и взявшимся
за умеренные три процента продать Кузин Терем.
     - Приезжайте, БД! - раздался в  трубке знакомый,  без акцента,  голос с
хрипотцой. - Я жду вас в "Балчуге"... В холле...
     -   З-здравствуйте!  -   не  к  месту   сказал  БД,  почувствовав,  как
заколотилось сердце, и замолчал. Потом,  подумав,  добавил: - Ч-через  час у
меня п-поезд в Ригу...
     - Хорошо... Какой вагон?
     - Не п-п-помню, - он полез в карман, но передумал.
     - СВ? Четырехместное купе? Не молчите БД!
     - СВ, - выдавил он и нажал кнопку отбоя...




     Его  соседка  по  купе  -  немолодая  латышка,  сухопарая  и строгая, с
поблескивающим во рту золотым зубом и сложной прической из сильно отбеленных
и  густо  покрытых лаком  волос,  недружелюбно  взглянула  на  явившегося  в
последнюю минуту БД. Кивком ответив на приветствие, она заталкивала  в  ящик
под полкой большой матерчатый чемодан на колесах.
     - П-позвольте п-помогу, - сказал он, пытаясь забрать у нее чемодан. Она
молча вырвала его и уселась на свою постель.
     "Старая сука!" - мстительно подумал БД и вышел в коридор.
     Поезд  тронулся,  грохнув сцепкой.  БД стал глядеть  в  темное вагонное
стекло, отражавшее  печальное лицо в  мелких веснушках, с шапкой  рыже-седых
волос, растущих как попало,  выпуклый еврейский лоб, модные очки под старину
на коротком прямом носу, слегка оттопыренные уши, большолй все еще улыбчивый
рот с толстыми губами и глубокой продольной складкой на подбородке...
     "Или  окно сглаживает  морщины, или у меня  стало  отекать  лицо  после
продолжительной выпивки", - подумал БД, довольный своим отражением.
     Его беспокоила надвигавшаяся старость. Он по-прежнему три раза в неделю
ездил в бассейн, проплывая по два километра, бегал, играл в теннис. Его тело
оставалось, как и в тридцать лет,  поджарым  и упругим.  Выдавали  глаза. Он
знал, что старость, когда начинают говорить: "никогда еще не чувствовал себя
таким молодым" - и молчал в ответ на комплименты о своей физической форме...
     - Господи!  - вспомнил  вдруг он. - Если  Компасова Неэтери появится  в
купе,  старая мегера просто  вышвырнет  ее  в окно  или затолкает в багажный
отсек под своей постелью.
     Он робко постучал  и приоткрыл  дверь  купе:  перед  ним мелькнула пола
дешевого  фланелевого халата  в горошек,  обнажившая на  мгновенье  отвисший
голый  зад без  мышц, прикрытый великоватыми  колготками. Его обладательница
разъяренно оглянулась и резко задвинула дверь.
     Он  стоял  в  коридоре,  потирая  в   раздумье  лоб:   отправляться   в
вагон-ресторан или попытаться еще раз проникнуть в купе за продовольствием и
выпивкой, лежащими на его постели в бумажном мешке, собранном Барби.
     Посмотрев на свое отражение в темном окне, он  постучал: за дверью была
тишина. Поколебавшись, он  отодвинул дверь: в нос ударил забытый запах давно
не  мытого  старого тела и дешевого дезодоранта.  Так  пахли  старики  перед
неотложной  операций,  когда  их  забывали  помыть, прежде  чем привязать  к
операционному столу.

     В  вагоне-ресторане  он  заказал  яичницу  с  ветчиной  - свое  любимое
утреннее   блюдо,   в   котором   ему  теперь   отказывала   Даррел,   пугая
холестерином...  Он  выпил  почти  полбутылки  виски. Подошел  официант.  Не
позволяя ему двоиться, БД спросил, с трудом выговаривая слова:
     - Если б-бы  меня не  учили п-понимать с-страсти Христовы,  д-догадался
б-бы я, кто б-больше любит Его - ревнивый Иуда или трусливый П-петр?
     Официант с уважением усмехнулся и предложил проводить в купе.
     - Н-нет, нет! С-спасибо! - забеспокоился БД. - Там в п-постели напротив
лежит с-старая  с-сука,  к-которая тут  же затолкает нас обоих в  б-багажный
отсек под своей к-кроватью и выдаст на границе, как к-контрабанду...

     БД стоял перед дверью купе, не решаясь потянуть ручку.
     - Представляю,  как загустел воздух от запаха ее мощей, - грустно думал
он. - Я не выдержу ночь напролет рядом со старой сукой...
     Он робко постучал,  приоткрыл дверь и  осторожно  втянул  носом воздух:
пахло  морем и утренним лесом,  когда солнце еще не успела раскалить  стволы
сосен. Ему показалось, что он слышит волны, нежно перемещавшие песок - вдоль
берега  и пчел - над  редкими кустиками молодой  земляники в  траве.  Еще он
почувствовал забытый  запах юного женского тела, собравшегося в театр или на
вечеринку и проводящего время после душа за макияжем...
     БД вошел и плотно прикрыл за собой дверь, чтобы не растерять  запахи  и
звуки, сопровождавшие его, такие странные и непривычные для душного купе. Не
гляда на старую суку,  он быстро разделся и  лег  на удивительно  прохладные
крахмальные простыни.
     -  Боженька!  -  сказал  БД  тихим  шопотом.  -  Спасибо тебе. Не  буду
продолжать, ты и так  знаешь, как  нежно и трепетно люблю  тебя... Пресвятая
Богородица,  приснодева  Мария,  всепрощающая  заступница  наша...  -  успел
подумать он, прежде чем погрузиться в сон.

     БД проснулся,  потому что старая сука включила свет.  Он остался лежать
лицом к стене, а потом опять задремал, побежденый алкоголем и ночью
     -  БД!  -  услышал он  над собой  знакомый  голос  с  хрипотцой и почти
незаметным  грузинским акцентом,  и легкая женская  рука привычно скользнула
широко расставлеными пальцами  в густую шерсть  на  груди.  - Скоро граница.
Придут  таможенники  с погранцами... Сначала  русские, потом  ваши латышские
стрелки... Начнут мучительно долго рассматривать фотографию в паспорте, а вы
начнете нервничать.
     БД повернулся.
     - Honey! -  сказал  он, разглядывая юную Этери,  почти девочку, ту, что
когда-то очень давно  стояла в его кабинете и, переступая ногами,  говорила:
"Я Этери... Вы обещали отчиму взять меня в Лабораторию...".
     - Honey! Т-так  давно  т-тебя не было,  настоящей. К-кто-то п-постоянно
п-подсовывает твои с-суррогатные копии: Атра,  Неэтери, п-пожилая женщина  с
с-сумкой,  кем-то   с-сильно  п-побитая   красивая   девка,   с  которой  мы
з-занимались любовью вдвоем или  втроем, а ты с-с-смотрела и улыбалась...  Я
вступил в  третий п-период своей  жизни... По цвету он т-темно-к-коричневый,
как с-спелый  б-баклажан,  в отличие от двух первых: зеленого, я называл его
Fresh - новичек в хирургии, и  красного - Experimental Cardiosurgery.  Этому
третьему  я  не   п-придумал   названия...  Видно,  не  с-слишком  г-глубоко
втянулся... Может, Vegetative  period.  Я  - п-переспелый  овощ  на  грядке,
который забыли с-сорвать...
     -  П-п-подожди,  п-подожди..  Не  т-так сразу...  Я  уже очень  старый,
инициатива д-должна  исходить от  меня... Есть несколько  вопросов...  очень
важных... к-которые я п-постоянно задаю с-себе и не нахожу ответа. Я наделал
к-кучу  ошибок.  Может быть,  с-самая  главная  из них...  - не  с-следовало
оставлять Лабораторию и б-бросать  п-публику на  п-произвол...  Но и  в моей
сегодняшней растительной бизнес-жизни я п-продолжаю с-совершать  ошибки... Я
забываю или уже з-забыл все то, что умел и з-знал... чему ты м-меня учила...
Я даже  б-боюсь попробовать... Чужой  и м-мудрый мир... Он не  д-достижим...
Любовь ушла...  или я  п-просто разучился любить...  или исчерпал к-квоту на
любовь.  Очень  сильно  что-то  б-болит,  когда  н-начинаешь  вспоминать   и
анализировать...
     - БД!  Что значит "что-то болит"? Вы же  врач... - Ее ласки становились
настойчивей  и  откровенней.  -  Поймите...  Любовь  -  это  не  возвышенное
состояние души, которым вы тешили  себя... Рано или  поздно,  все равно: это
только скрип кроватных пружин... и ничего больше.
     - Honey! Мне т-теперь не до любви... даже  твоей... т-тем более - до ее
определений...  С-сегодня,  или  уже  вчера,   на   Кузяшиной  п-поминальной
вечеринке, услышав твой голос за  с-спиной, чуть не умер от с-счастья... или
т-тоски... Не знаю... Однако через н-несколько минут я был почти уверен, что
с-скорый п-поезд "Этери" ушел... и испытал облегчение.
     БД взял ее за руку и поднес к глазам, рассматривая как будто впервые  и
не понимая, как всегда, кто мог создать такое совершенство. Нежная кожа была
гладкой даже в локтевых сгибах.
     - Я т-теперь очень  п-прагматичен... -  сказал БД и отпустил руку...  -
Мне, п-по-прежнему, интересен только один человек - я  сам... но  я не  могу
п-понять его... К-как  мне отыскать  с-самого себя в  этой п-пустыне  бытия,
если все время иду по с-собственному следу? Я  знаю, что был  п-предназначен
для   чего-то  значительного...   Предназначенье   это  с-сидит  во  мне   и
с-с-свербит... и н-неистово  жжет душу...  И я  хочу, если еще  не п-поздно,
выполнить  его... Потому  что  я  с-слышу,  как меня  зовет  т-труба...  Она
з-звучит  п-почти н-не п-переставая, лишая п-покоя... П-почему ни музыка, ни
т-теннис,  ни к-клиническая хирургия, ни консервация и искусственные органы,
ни  филимонова "голубая кровь", ни боссов б-бизнес не с-стали  главным делом
моей жизни... Для чего я был рожден?
     - Как бы не пожалеть, когда прознаете все про себя...
     - Н-нет! Я не т-трушу, Honey.  Я п-примерно догадываюсь, что там у меня
внутри...  К-кажется,  у П-паскаля, да:  "Во мне, а не  в п-писаниях Монтеня
с-содержится все, что я в них вычитываю...".
     -  "Любознательность - та же  суетность".  Это  тоже  Паскаль, - быстро
ответила Этери, и БД удивленно посмотрел на нее. Она улыбнулась:
     -  Сейчас  не  время  для  вопросов.  Скоро  граница.  Обнимите меня  и
поцелуйте...  Нет...  не  сюда...  Сюда!  -  Она  часто  задышала,  привычно
неуловимым  движением избавившись  от  легких одежд, склонилась над  ним,  и
розовые соски замерли у его губ...
     БД закрыл глаза и, осторожно обхватив  сосок губами, втянул его  в рот.
Потом прислушался к себе и с ужасом понял, что в нем ничего не происходит. С
таким же успехом он мог сосать леденец.
     - П-похоже,  к-кто-то  запер эндокринную  к-кладовую,  что  расположена
т-теперь  в д-дальнем  углу моего организма,  и унес к-ключи... Мне даже  не
очень  с-стыдно... К-кладовка  в последнее  время  периодически  приходит  в
негодность... Один  ученый придурок  написал  в  специальном  журнале:  "Это
означает транзиторную  невозможность достижения  ригидности полового  члена,
достаточной      для       удовлетворения      сексуальных      потребностей
партнерши...".Помнишь? К-каждый человек п-получает от Господа свое  т-тело в
рент и, если п-плохо или н-неправильно п-пользуется им, выселяется...
     - Вы когда-то  говорили, БД, что любовь к мудрости не всегда взаимна, -
тихо ответила она.
     БД  заглянул  в  глаза-блюдца с  зеленой неспокойной  водой  и клочьями
голубого тумана на  поверхности и опять  подумал об  удивительном мастерстве
Создателя,   который    легко   и   просто    сотворил   прекрасный   скелет
девочки-пришелицы,  обтянул  его  нежной кожей,  подложив немного  подкожной
клетчатки, чтобы скрыть ненужные анатомические детали, и убрал жир там,  где
эти детали следовало выставить напоказ...
     - Помните, что сказал Кузьма Константиныч, -  Этери поглаживала твердый
живот  БД,  легко  касаясь жестких волос на лобке  - barbed wire, - когда мы
ужинали в пригородном ресторане, где останавливался Пушкин?
     - Да,  да,  чтобы  с-сделать  пи-пи... В честь  этого с-события грузины
возвели огромный б-бетонный с-сортир  на два д-десятка персон, без удобств и
п-перегородок, настолько удушающе  вонючий,  что с-смешанный  запах  к-кала,
мочи и слабого раствора хлорной извести б-беспрепятственно п-проникал во все
п-помещения ресторана...
     - Почему вы  вдруг заговорили об этом? В вас поселился антигрузин?... -
спросила Этери.
     -  ...  к-который  уживается  с  антилатышом,  -  сказал  БД.  -  М-мне
действительно  п-перестали  нравиться  грузины, но еще  не  стали  нравиться
латыши... Удивительная сопричастность...
     - Но  тогда  вам нравилось там... Я говорю о ресторанчике... А грузины,
БД, они - дети... Добрые, щедрые, всегда веселые и великодушные...
     -  Они  инфантильны,  Этери....  Даже  эта  г-грузинская  п-песня   про
Т-тбилиси...  Песня, ставшая п-почти  национальным  грузинским гимном...  Ее
написал Бах...
     - Не может быть! Вы никогда этого раньше не говорили...
     - П-потому что любил... и п-почти все п-прощал... Вернешься к Компасу в
Москву п-поставь Баха... К-концерт фа минор... восьмая часть - "П-пастораль"
в  с-соль миноре... и услышишь: Тбиии-ли-сооо... бда-да бда-да бдум  бда-бда
бдум-да бдум-да-даа...
     - П-почти  в каждом грузинском интеллигенте отсутствует г-глубина, как,
впрочем, и в н-нынешних латышах,  - продолжал БД. - Глубина  в к-культуре  -
т-та, что остается  в человеке, к-когда все выученное  забыто... И поэтому в
изменившихся обстоятельствах рафинированные  г-грузинские интеллигенты ведут
себя,  к-как  к-крестьяне  из к-кахетинской  деревни.  А Б-б-бах...  Он  так
г-глубок, что даже с-сегодня неизвестно, где у него дно.
     - А Кузьма Константиныч  сказал  тогда... в  пригородном ресторанчике с
большим многоместным сортиром: "Ты, Рыжий, как всякий настоящий интеллигент,
по своему... - Этери улыбнулась... - мудак!"
     - Н-не может быть, чтобы я с-стерпел такую хамскую выходку!
     - Он  умер.  Давайте послушаем его...  "Но ты  к  тому же еще  и гад! -
сказал тогда Кузьма  Константиныч. - Ты  здоров. Тебя любят красивые бабы...
Ты хорошо оперируешь... и мог  бы своими руками вылечить  тысячи больных, но
ты  предпочел копаться в экспериментальном говне  обезьян и ослов, поскольку
здесь  тебе  легче взобраться  на самую  высокую вершину  и  воссиять... над
всеми..."
     - Н-нет! Это н-несправедливо... Honey! Кузяша... - сам м-мудак..  Ох...
П-прости, К-кузеван... Я  оставил  к-клинику не из-за альпинистской т-тяги к
вершинам с-славы... Я знал, что исчерпал  с-себя там... А  если честно,  мне
п-просто  не   п-позволяли  реализовать  с-себя....  Н-несмотря  на  чувство
к-комфорта,  какой-то п-победной  и радостной, как  н-наркотик, уверенности,
ощущения  с-собственного м-могущества  в операционной  ... что-то гнало меня
дальше... в  б-большую  хирургию, в  сердечную т-трансплангтологию,  и  этот
п-призыв был  настолько  с-силен,  что  я не стал  п-противиться...  Защитив
д-докторскую д-диссертацию, я с ужасом п-понял, что все мои усилия оказались
н-напрасны: к-клинические п-пересадки сердца все еще были под  з-запретом...
Это был  очень с-сильный и к-коварный удар, п-потому что был ударом изнутри,
к-как всегда н-нанесенным любимой с-страной...  Удар, принесший п-постоянную
изнуряющую б-боль, о к-которой никому не расскажешь, п-потому что к-крови не
видно... М-может, я слишком п-привередлив?
     -  Тогда Кузьма  Константиныч  вам  сказал:  "ЗаткниебалоРыжий! У  тебя
прекрасная Лаборатория. Тебя  знают  и охотно публикуют...  Ты вхож  в узкий
круг... Это и есть твоя  жизнь... Чего тебе еще? Какие  нахуйпредназначенья?
Твои постоянныевыебыванияпро смысл жизни до добра не доведут!"
     - Что я ответил?
     - Вы сказали: "Разве  ты,  Кузя, сам никогда  не задумывался  над этими
вопросами?"
     - Конечно, задумывался...
     - Ты получил ответы?
     -  А кто мне их должен давать, как, кстати,  и  тебе?  Кто? А задавал я
нормальные человеческие вопросы, определяющие мою жизнь и влияющие на нее...
     -  М-может  быть,  мое п-предназначение в  том,  чтобы  з-задавать  эти
вопросы о смысле жизни? Н-нет... Это б-бы б-было слишком  п-просто, - сказал
БД, глядя, как тело Этери вдруг начало перемещаться от его ног к голове...
     -  Или,  может  быть,  проделав  сложный  и  долгий  путь  от  джаза  к
эксперименту,  вы еще не  нашли своего предназначенья и  оно  поджидает  вас
где-то, постукивая от нетерпения ногой об пол? - закончила за него Этери. Он
увидел у своего лица подвздошные впадины ее живота с чуть трепещущей кожей и
узкой полоской волос на лобке...
     -   Honey!   М-мое   с-стратегическое   м-место  не   может   н-надежно
функционировать,  если  заперта  дверь  г-гормональной к-кладовой...  Я  уже
говорил: кто-то унес к-ключи...
     Этери  перетекла  на край  постели  и  прижала  подбородок  к  согнутым
коленям.
     - Эти слова недостойны джентльмена... Прежде вы могли функционировать и
с  неработающей   кладовой...  Вам  надо,  чтобы  вместо  нескольких  минут,
отведенных для любви, я стала выкладывать  то, чего сама не  знаю... Чего не
знает никто.
     - Д-даже  Г-господь? Зачем мы тогда п-путешествовали в  т-те миры, где,
мне казалось, есть телефон, чтоб д-дозвониться к Богу?
     Там не отвечают на вопросы, там показывают...
     Что?! Что?
     То,  что  вы  хотите  увидеть  или  узнать,  даже если  сами  этого  не
осознаете... Может  быть, вы правы и эти вопросы следует задавать Господу...
или самому себе...

     Поезд мягко стучал. БД прислушался: колеса тихонько выстукивали "Air on
the G string" Баха в аранжировке Жака Лусье...
     - Вы теперь не Казанова, БД, - сказала она.
     - Я  никогда и не б-был им, Honey. Я могу х-хорошо з-заниматься любовью
только с любимой женщиной или если меня разбирает л-любопытство...
     - Любопытство?
     -  Если мне  вдруг до с-смерти надо  знать,  как  эта женщина п-поведет
себя...
     - И часто вас разбирало любопытство?
     - Раза т-три... или четыре?
     - Но вы до сих пор помните об этом...
     Он глубоко втянул  ноздрями запах  юной кожи и,  чтобы сильнее и острее
почувствовать  его,  приподнял  стройные  бедра,  и  погрузил  лицо  прямо в
благоухающий  сад, влажный после  дождя...  Он  пребывал в овраге яблоневого
сада,  склоны которого  были  выстланы  светлой нездешней травой,  влажной и
душистой, с преобладающим запахом неспелых яблок...
     Он  пил эти запахи и  вкус,  и  не  мог  напиться, все больше увязая  в
светлых травах оврага... И  почувствовал,  как не  выдержав  напора, рухнула
дверь эндокринной кладовой, сорванная  с  петель, и гормоны  хлынули мощно в
кровеносные   сосуды,  вызывая  нарастающий  гул  окрест,  заставляя  сердце
выскакивать  из груди, наливая пенис забытой  силой и напрягая его до звона,
такого  сильного, что  в ответ  загудело,  завибрировало  тело девушки.  Она
привычно  опустила  веки и  уткнула  лицо  в  плечо,  чтобы спрятать гримасу
сексуального наслаждения...

     - Еще!  -  сказала  она через  несколько минут после  того, как  сперма
стекла на живот БД, сразу став холодной... -  Еще, БД! Еще! Ближе к старости
вы стали делать это лучше..
     -  Мне к-казалось... т-тебе  не по д-душе эти  монотонные с-сексуальные
движения... Что до меня... - они п-просто утомляют...
     - А я думала всегда, что вы чрезмерно дорожите собственной спермой и не
любите расставаться с ней, считая, что она такая же ценность, как вы сами...
     БД внимательно посмотрел на девушку:
     - П-по части ф-формулировок, Honey, ты стала с-совсем взрослой.
     - Я  ушла из Лаборатории и как-то незаметно стала взрослеть... Менялись
мужчины-грузины   вокруг   меня,  любвеобильные  и   щедрые,  менялась   моя
физиология, психология поведения. Но словарный запас остался вашим... Нельзя
оставаться независимой от  человека, если  думаешь, действуешь и  живешь его
словарем...
     Два  серых  озера-глаза  внимательно  вглядывались  в  БД,  все  глубже
проникая  в  него...  Тонкие  позванивающие руки-ручьи  ласкали его тело все
настойчией   и  требовательней,   а   бесконечно  длинные  ноги-реки   вдруг
переплелись вокруг  его шеи, и он опять очутился  в омытом дождями яблоневом
саду с глубоким оврагом, и терпким запахом молодых яблок...
     Желание  было таким  сильным,  что,  казалось, гормоны стекают прямо на
пол... Еще  мгновение и  сперма брызнет из  уретры, как  у  Гиви, и пролетев
несколько  метров  шумно шлепнется  в вагонное  окно...  Он с трудом подавил
эякуляцию... и остался с Этери в саду.
     Они бродили среди деревьев, взявшись за руки, как много лет назад -- по
склонам гор летнего Бакуриани,  забыв о друзьях, прождавших их  целый день в
ресторанчике  на горной дороге... Они  так  сильно обгорели под высокогорным
солнцем, что лица и  тела  покрылись ожогами, а на распуших  губах выступил,
похожий на цветную капусту болезненный герпес, мешавший целоваться...
     И тогда Этери, повернулась спиной,  наклонилась, обхватив руками тонкий
ствол молодой сосны  и требовательно посмотрела  на  него,  дерзко  выставив
попку... Вокруг сразу  мощно  загудело,  будто  поблизости  стали  звонить в
большой  колокол,  и,  не  поглядев  по  сторонам,  он  приблизился  к  ней,
раздергивая на ходу молнию на  джинсах... Подрагивающий от  напряжения пенис
тупо  тыкался в  хорошо знакомые стринги-трусики в  горошек, узкой  полоской
застрявшие в промежности под короткой юбкой странной ткани...
     Повозившись  с  полоской  штанишек,  Этери  нетерпеливо  сдвинула ее  в
сторону  и, нащупав фаллос БД, замерла на мгновение,  словно убеждаясь в его
прочности,  и, поводив окрест, стала медленно вводить в  себя.  Он рванулся,
чтобы  поскорее достичь пределов,  но  рука-ручей властно придержала  его...
Казалось, что путь в десяток сантиметров он преодолевал необыкновенно долго,
словно шел пешком по Военно-грузинской дороге, мучительно сдерживая себя,  а
когда достиг цели,  почувствовал, как  погружается в водоворот,  неотвратимо
засасывающий его...

     -  Кто сказал,  что Моцарт  стал Моцартом  потому,  что работал  больше
Сальери? -  думал БД, выбираясь из глубин  Этери...  -  Он не знал,  что  он
Моцарт и многоходовые фортепианные сонаты, похожие на блюзы, выстроенные им,
симфонии  и концерты,  охотно растаскиваемые современными  композиторами  на
свежие  музыкальные  идеи,  и  божественные  оперы,  легко  и  непринужденно
стекавшие с пальцев,  едва касавшихся клавиш, лишь воспроизводили звучащую в
нем музыку...  Гений не может часами  потеть  над  каждым тактом или фразой,
изнурительно выстраивая очередной музыкальный  отрывок, как почти  постоянно
выстраивает он сам, мучительно перебирая в мозгу модели консервации сердца в
надежде  набрести  на  единственную,  обещающую  неограниченное  по  времени
хранение... -  И тут же увидел  незнакомую  операционную  и странный  модуль
неизвестного металла  с вращающимися насосами и мерцающими цифрами дисплеев,
басовито вздыхавший подле старенького клавесина.
     -  Клавесин-то  точно  Амадеев,  - подумал БД и,  с уважением косясь на
старинный  инструмент, приблизился к модулю, уже  зная,  что незнакомый ящик
реализовал в себе одну из его идей...
     Он  не стал разбираться в  путанице  кабелей,  тайгоновых  магистралей,
заполненных голубоватой жидкостью,  и  датчиков,  дистальные  концы  которых
напоминали разъяренного ежа, а попытался отыскать оксигенатор и сразу увидел
большой   прозрачный  стакан  трансформированного   искусственного  легкого,
заполненый   фторуглеродом,   который    медленно   и   трудно   вспенивался
кислородом...   В  стакане,   полупогруженное   в   тяжелый   опалесцирующий
фторуглерод,  лежало  странное  мышечное образование,  розово-красное,  чуть
шероховатое  и   влажное,  с  пятью  или  семью   отростками,   напоминавшее
хирургическую  перчатку.  Отростки  заметно  пульсировали  и вся  эта  штука
червеобразно сокращалась вместе с датчиками, укрепленными на поверхности...
     Удерживая  боковым  зрением Моцартов  клавесин,  БД  жадно рассматривал
модуль, понимая, что мышечное образование  перед ним и есть та матрица-клон,
что станет выращивать органы... Только когда осуществится ее предназначение?
     "Слишком  много   вспомогательного   оборудования,  -  подумал   он.  -
Аппаратная  перфузия здесь  не нужна...  Матка-грядка, похожая  на перчатку,
должна  самоперфузироваться,  как  это  происходит  в  целостном  организме.
Значит, лишнее убирается, а циркуляция крови станет осуществляться..."
     - БД! - услышал он. Этери стояла под яблоней и улыбалась...
     "Сейчас  она  повернется  спиной, нагнется  и,  обхватив  ствол руками,
требовательно поглядит на меня..."
     Он шел к ней, ступая по зеленым похрустывающим яблокам, а когда подошел
близко остановился и опустился на колени...  Этери выпрямилась и прижалась к
яблоне  спиной...  и на  них просыпался  мягкий  дождь из  неспелых  зеленых
плодов, глухо простучавший по  головам...  Он  приспустил знакомые трусики и
прижал  лицо... Желание еще не пришло, но он готов был ждать вечность,  стоя
на коленях с вдавленным в чужую плоть лицом...
     Она начала проявлять нетерпение, требуя действий, но  он не сразу понял
это.   А  когда   понял,  то  увидел  толстую   металлическую   дверь  своей
биохимической кладовки, запертую на прочный засов...
     - Вряд ли  мне удасться отворить ее сейчас, - промелькнуло  в голове, и
он спросил:
     - К-как там наши п-пограничниками, славные ребята? Где обещанные л-люди
в ф-форме, Honey?
     Она сразу раскусила его:
     - Может быт, поменяемся местами?..  -  Но,  видя  его  нерешительность,
повела  плечами  и  выскользнула  из объятий,  распрямляя  складки  короткой
юбки...  -  Погранцы  и  таможенники  уже  были...  Сначала  русские,  потом
придурки-латыши...  Загадочно  долго   вертели  в  руках  ваш  паспорт,  как
солдатики в Шереметьево...  А со старой сукой были любезны... Кто-то  шутил,
что латыши покрываются сыпью, беря в руки русский паспорт...
     - Т-ты не должна т-так говорить о л-латышах, Honey...
     - Вы-то сами говорите о них в сто крат хуже...
     -  В-возможно,   у  меня  есть   основания.   Я   п-попал  туда   волею
обстоятельств...  Я п-претерпел  от них  д-довольно с-сильно... и, в-видимо,
мне  еще п-предстоит.  Однако  они  дали мне к-кров,  хлеб, работу,  Даррел,
наконец, и мне н-неприятно, к-когда другие г-говорят гадости о них... Пушкин
написал в одном из писем: "Терпеть не могу свою родину, но обидно, когда это
чувство разделяют иностранцы со мной...". Н-не  хочу, чтобы ты с-становилась
п-похожей, на тех придурков из к-команды Гамсахурдии, с к-которыми п-провела
слишком много времени...
     - Не горячитесь, БД. Каждый имеет право быть придураком...
     - Даже этим п-правом надо п-пользоваться осторожно... - перебил он  ее.
- Я н-надрываю себе душу и  опустошаю гормональную к-кладовку, чтобы угодить
т-тебе,  а  любовь,  п-похоже,  уходит...  уже ушла. М-может быть, м-мне  не
с-следовало это говорить, но н-не говорить еще х-хуже...
     - Простите, БД!
     Худенькая  девочка-школьница с просветленным  лицом исчезла, и рядом  с
ним в вагонном  купе  сидела  пожилая,  плохо одетая  женщина  со спортивной
сумкой с надписью USSR.
     - Вы? - удивился он. - Тогда з-задам вопрос о будущих перспективах...
     - Знать прошлое - неприятно; знать еще и будущее - просто невыносимо, -
сказала она.
     - Н-надеюсь, вы не для т-того здесь, чтоб цитировать к-классиков...
     - Не для того, - улыбнулась женщина. - Но лучше формулировать никто  не
умел...  Только  Библия....  Вот,  например:  "Не  бойся  ничего,  что  тебе
предстоит  претерпеть.  Будь верен до смерти, и дам тебе белый камешек, и на
камешке имя новое написанное, которого никто не знает, кроме получающего".
     - Н-не п-п-понимаю... - признался БД.
     -  Ты ж, поди, не в школе, милок,  на уроке  природоведения, где училка
может растолковать про заданное даже самому непонятливому, - проговорила она
простонародной   скороговоркой  и  продолжила   с  завораживающей  актерской
выразительностью: -  Вы  сами найдете ответы... Многие вы  уже нашли, но  не
сумели сформулировать...  Если бы каждый знал свое  предназначенье, все жили
бы  в раю... или аду... К счастью, большинство не обременяет себя  подобными
задачами...  Может, уже  знают,  как знаете вы,  но считают  это не  слишком
серьезным или настолько свыклись,  что  не понимают,  что  уже  действуют  в
соответствии с предназначеньем своим...
     - П-подождите! - попытался остановить ее БД.
     -  У меня мало  времени. Вам, как и прежде,  придется  постоянно делать
выбор. Постарайтесь не  ошибаться, потому как выбор велик. А с органами  для
трансплантации управляться научитесь... и  скоро  уже... Осуществится  затея
ваша...  и не  потому, что  происхождением  хороша,  - она улыбнулась,  - но
благодаря   собственной  ценности...  И  не  очень  сожалейте,  что   бы  ни
стряслось... Этери ведь говорила вам про Вечного  Жида... А чтоб  защитить и
чтоб помнил, камушек дам спасительный с именем получающего, как в Библии.
     -... И услышишь ты голос с неба,  говорящий: напиши! - сказала женщина,
легко  поднимаясь  с тяжелой  красно-синей сумкой в руках. - И  другой ангел
выйдет  из  храма, взывая  голосом великим и скажет:  Пиши! Пиши...,  что ты
видел, и что есть, и чему должно произойти после этого...
     - П-про к-какой к-камушек  вы говорите... и  что на нем написано, и что
п-писать?
     - Про  камушек счас  прознаешь.  Вот  он на койке твоей лежит,  к стене
прислонутый, в бумагу завернутый... - Она опять перешла на скороговорку. - А
чиво писать,  милок,  ты сам  знать должон... Тому не учат... - И, помедлив,
добавила: -  Начни с  Нового Завета:  "И теперь я  сказал  вам  прежде,  чем
сбылось, чтобы когда сбудется, вы уверовали!"
     Он взял прислоненный к стене купе  плоский  предмет,  снял бумагу,  уже
зная, что увидит  под ней... Желтое небо на холсте без рамы, красная с синим
трава и кипенно-белый силуэт покосившейся  часовни с красной черепицей нефа,
выбитыми  стеклами-иллюминаторами  и крестом, и негромкая  музыка  внутри, и
пучок  белого  света   от  часовни,  осветивший  ночное  купе...  Но  что-то
изменилось на холсте... Свет, излучаемый часовней стал пронзительней и ярче,
красная  черепица нефа осыпалась, а предзакатный желтый  фон потемнел, в нем
прибавилось  красного  тона,  обещая   ветреную  погоду  назавтра..  Часовня
накренилась так сильно,  что,  казалось,  неминуемо  упадет, и  орган звучал
тоскливо  и  громче обычного...  Было что-то  еще,  что  не  давалось  БД  в
ощущениях.  Потом  он  понял:  пейзаж  стал тревожнее,  как  и музыка внутри
часовни,  в  которой звучали  тяжелые  аккорды  Largo  "Зимы" из  "The  Four
Seasons" Вивалди, заглушавшие сипение износившихся мехов...



     БД покупал смокинг. Вместе с Лиз они долго выбирали, но что-то все было
не так...
     - What about to invite His Excellence for this matter? - спросил БД.
     - You're crazy! -  взвилась Лиз. - To invite  the Ambassador into a bed
as a third side will be more decently!
     - I'm not going to object...
     Смокинг все-таки  купили, и  БД с Лиз понесли его в люди. Несколько раз
они  были  на  вечеринках.  Лиз,  как  когда-то  БД,  брала уроки  танцев  в
молодости...  Когда  они  показывали буги,  рок-н-ролл  или  джейв,  публика
прекращала танцы и с удовольствием наблюдала за движениями необычной пожилой
пары,    передвигавшейся     с     энергией    и     мастерством     молодых
танцоров-профессионалов.
     Потом   смокинг  отнесли  в  Национальную  Оперу.  Ансамбль-generic  из
Ирландии, славившийся  нетрадиционными  постановками  народных  танцев давал
VIP-концерт.  Билеты  были дорогими.  Ансамбль  не  стоил  таких  денег,  но
старательно отрабатывал их, шумно потея в  чечетке под фонограмму. Мобильные
телефоны позванивали в  разных  концах  зала,  и зрители  подолгу  обсуждали
что-то с далекими абонентами...
     Он  никогда не потащился  бы сюда, но  твердость Лиз, решившей показать
его посольской публике  в  смокинге, преодолела  его  отвращение  к местному
бомонду  и фольклерным танцам. БД сидел в ложе, стараясь не опрокинуть ногой
бутылку  с  ирландским виски, которую купил в антракте, когда понял,  что их
надули и вместо оркестра надрываются мощные звучалки CD-плейера.

     Смокинг пролежал в  шкафу несколько месяцев, прежде чем БД одел его еще
раз на прием в одно из посольств стран юго-восточной Азии.
     - I am indeed happy  for this opportunity to add my voice to the chorus
of congratulations, -  сказал БД, пожимая сухую и цепкую, как куриная лапка,
руку  посла.  -  I  congratulate  you warmly  on this  happy  and  memorable
occasion.
     БД  успел  сильно  подвыпить и  переговорить  с  кучей знакомых,  когда
наконец, услышал  подле себя глубокий голос Лиз,  такой  странный в худой  и
хрупкой женщине:
     - Hi, Boris!
     - Hi, Lisa!
     - How do you do,  Mr. Konevsky! - сказал Лизов муж, протягивая руку. БД
всегда  смущался,  встречаясь  с  ним. Ему  казалось,  тот знает who's  this
back-door  man и только хорошее воспитание не позволяет устроить  скандал. А
Лиз была красивее всех. Ей нравилось на виду у  всех держать подле себя двух
любимых своих мужчин, досаждая посольской публике.
     "Вот она:  ярая  сторонница  гаремной  системы,"  -  думал  БД, любуясь
подружкой,  которая  не могла  решить  с кем  из них провести  ночь  и долго
колебалась, прощаясь с БД:
     - I want you the both to take me....

     Вместе с Даррел  и мальчиками БД  жил  теперь в центре  Риги, в большом
желто-коричневом доме в шесть этажей, с кариатидами над входом  и балконами,
с мансардой,  которую занимали  нестарые  художницы  лесбиянки,  с  широкими
лестничными маршами, выложенными рельефными изразцами, не потерявшими блеска
за  сто  лет,  и  прекрасными  массивными  дубовыми  перилами  и  дверями...
Четырехкомнатная  квартира с высокими потолками и большой ванной комнатой  с
венецианским окном чем-то тревожно напомнила их тбилисскую квартиру.
     Неподалеку  -  старинное  кладбище,  превращенное  в  обширный  парк со
столетними  кленами,  фантастически быстро растущими  здесь, с  асфальтовыми
дорожками, редкими склепами  и  памятниками:  черными  гранитными  глыбами с
торчащими вверх  толстыми  католическими  крестами и надписями  на немецком.
Каждое утро  БД бегал по  дорожкам  парка, вспоминая Ремарка, шурша большими
желто-красными кленовыми листьями,  которые  позже засыпал неглубокий мокрый
снег, и отбиваясь от незлобных кладбищенских собак. Вскоре они приняли его в
свою стаю. Он раскланивался на ходу со священником местной церкви  и  всякий
раз  ощущал себя  чем-то  сродни этому странно  красивому  парку с  могучими
надгробиями и редкими прохожими...

     БД вернулся к  большим  нагрузкам в  спорте  и, кроме ежедневного бега,
теперь регулярно играл в теннис, подолгу плавал или проводил время в залах с
тренажерами.  Он сбросил  лишний вес, а резко поправившийся семейный  бюджет
вносил мощную мажорную струю в его  жизнь. Даррел тоже вдруг  начала худеть,
он  даже струсил поначалу  - нет ли опухоли в ней, но успокоился, узнав, что
она  посещает  дорогие компании,  занимающиеся  похуданием  своих  клиентов.
Постарев  и  похудев,  она   вновь  стала  удивительно  красива  той  редкой
аристократичной  красотой,  доступной лишь  немногим талантливым  актрисам и
очень богатым женщинам.
     -  Она теперь похожа  на старинный серебрянный подсвечник, -  думал БД,
глядя на нее, - дорогой и удивительно изящный.
     Между  ними  по-прежнему  не  было  любви  и   понимания,  и  БД  давно
приостановил  выполнение  супружеских обязанностей.  А  Даррел,  хоть  и  не
лидировала  теперь в пополнении  семейного бюджета, почти  ежедневно, как  и
прежде,  атаковала  его  - агрессивно и  шумно.  Он  понимал, что  это  надо
прекратить, как понимал и необходимость  объяснений с сыновьями, которые под
влиянием матери все больше склонялись к горькой и нестерпимой мысли, что  их
отец неудачник, не сумевший вернуться в хирургию... Он хотел им сказать, что
Даррел сводит с ним счеты из-за исчезнувшей  любви, как будто силой ее можно
вернуть, но все  откладывал  и откладывал беседу  с  сыновьями, пока однажды
вдруг не  решил,  что лучше напишет им, и  сразу  испытал облегчение,  будто
написал уже...
     -  Это будет  книга...  про меня, -  подумал  он,  возбуженный  отвагой
неумелого пловца, пробующего ногой воду..

     -  Этот   участок  земли,  п-принадлежащий  Большому  Боссу,   занимает
т-территорию  в двадцать  гектаров,  -  сказал  БД,  чувствуя себя  Котом  в
сапогах.  Он прохаживался вдоль берега Юрмалы с группой английских экспертов
из нефтяного монстра PB, приехавших с инспекцией на Терминал. От результатов
инспекции зависели объемы поставок нефтепродуктов, закупаемых в России.
     До этого англичане почти час знакомились с Большим Домом, в котором жил
Босс, следуя за ним по всем трем этажам похожего на корабль здания.
     Гигантский  дом  Гаргантюа  с  многочисленными   крыльями-пристройками,
пятидесятиметровым  бассейном  в холле,  водопадами,  банями  на любой вкус,
залами, несчетным количеством спален, ванных комнат, кабинетов и терасс, был
облицован  гранитом  и  вытянут  пологой  дугой  вдоль   лужайки,  каскадами
спускавшейся  к  воде, где  у  причала  паслось несколько  яхт.  Огороженный
металлической узорной  оградой  с  мотивами решеток  петербургского  Летнего
сада,  Дом странно и  удивительно естественно вписывался в загородный пейзаж
своими высокими стенами,  мостками,  павлинами, оленями, тенисными  кортами,
площадкой для гольфа, бронзовым лесным  зверьем, расставленным повсюду и как
попало, а  также несколькими катеджами,  в  одном  из которых  была  собрана
коллекция охотничьих трофеев  Большого Босса, каждый год отправлявшегося  на
охоту в Африку или Канаду...

     -Even the British  Queen does not have got such  a huge plot in private
property, I  think,  - задумчиво  сказал  Малколм,  один  из  экспертов  PB,
раскуривая трубку, когда они остановились возле бронзового кабана размером с
"Фольсваген". - How much is this plot there, BD?
     - Two  hundred greens per square meter, -  спокойно  обронил БД и вновь
двинулся вдоль  озера,  приглашая  за собой остальных. Когда через несколько
шагов  он оглянулся,  люди PB стояли неподвижно  и,  слегка  шевеля  губами,
подсчитывали стоимость Боссовых земель.
     -  Don't  fall  behind, gentlemen!  -  прикрикнул  на  них  БД.  И, уже
повернувшись спиной, добавил: - Forty million dollars...
     Босс лично жарил шашлыки  и  осетрину  для персонала РВ, не подпуская к
барбекю  прислугу.  БД с гостями  несколько раз  объездили озеро  на  водных
мотоциклах,  побывали  в   банях,  чередую  финскую,  русскую,  турецкую   и
римскую...  Усаживаясь в очередной раз к  столу, БД предложил почетное место
Малколму, шестидесятилетнему джентелмену,  который только что,  единственный
из них, совершил круг  над заливом на  дельтаплане. Публика  с удовольствием
аплодировала, а Малколм привычно принимал поздравления...
     -Боринька!  -  позвал  Босс,  подойдя  к  краю  бассейна,  в  котором в
одиночестве плавал  БД. - Ты должен больше времени проводить с гостями, а не
заниматься собой... Мне нужен их позитивный отчет по терминалу... Ты обещал!
Твои деловые качества...
     БД вылез  на  край  бассейна  и,  часто  дыша  после  выпивки и  кроля,
близоруко пялясь на Босса, ядовито заметил:
     - Н-надеюсь, под деловыми к-качествами вы п-понимаете мои с-способности
идентифицировать п-потребности к-компании и умело воплощать их в жизнь...
     Босс махнул рукой и засобирался к шашлыкам.
     - П-погодите! - остановил его БД. - Н-неужто п-полагаете, что, едва они
п-покончат с  к-кормом  и  выпивкой,  я тут же должен  с-собрать их вместе и
проинструктировать  относительно ваших высоких устремлений? Г-гостеприимство
не при чем... Мы должны п-понравиться им... вы... я... Точно так же, как им,
надеюсь, п-понравился Терминал!
     - Ты же говорил...
     - П-помните, - остановил его БД, - оценку т-терминала, которую пару лет
назад  делала  п-по  моей  просьбе  другая  английская  компания?  Мы  тогда
п-получили больше, чем хотели. Вы тогда еще забыли сказать мне с-спасибо...
     Босс  вытащил из кармана плавок непромокаемый  мобильный телефон и стал
рассеянно нажимать на кнопки.
     -   Н-надеюсь,   звоните  в   б-бухгалтерию,   чтоб  распорядится  о...
п-прибавке.
     - Я звоню в бюро погоды, - сказал Босс и двинулся к шашлыкам.

     Все  давно и сильно подвыпили и недоуменно наблюдали, как трезвый Босс,
так  и не  присевший к  столу,  возится возле барбекю.  БД  опять  плавал  в
бассейне, готовясь самостоятельно вести  машину в город, когда вдруг у стола
появился олень и, несильно ткнув  Малколма рогами  в спину, стал  тянуться к
блюду  с  фруктами. Это было  так неожиданно, что все  в испуге повскакали с
кресел.
     БД выскочил из бассейна и стал успокаивать публику, объясняя, что олень
домашний и больше всего на  свете любит Большого Босса и ирландское баночное
пиво  "Guinness". Между тем олень, по кличке  Придурок,  размером  с хорошую
деревенскую лошадь,  оказавшись в центре  внимания и,  видимо,  понимая, что
стал причиной  всеобщей  паники,  из вредности начал  выделывать на  террасе
такое, что даже БД растерялся и принялся нервно искать глазами хозяина.
     Опрокинув массивный бамбуковый  стол с едой Придурок  подбросил  рогами
несколько бамбуковых  кресел со шриланковскими подушками и,  задумавшись  на
мгновение, направился к столику с выпивкой. Все замерли...
     - Не  дури, парень! - сказал по-русски БД, с трудом преодолевая страх и
приближаясь к оленю-латышу, который  ехидно косил на него печальным коровьим
глазом.  -  Здесь  VIP-гости.  Постарайся  поделикатнее,  не  то  разразится
скандал...
     Но Придурок сильно  возбудился и, боднув рогами воздух, на прямых ногах
энергично  двинулся  к  БД,  наклонив голову  в атаке. В  холле стало  тихо,
показалось, что даже водопад замер в ожидании, бесшумно роняя редкие, как из
крана, капли в голубую воду бассейна.
     "Похоже, он собрался устроить корриду,  а на мне только  мокрые плавки:
ни мулеты,  ни шпаги,"  - успел  подумал БД, чувствуя,  как тело покрывается
липким потом страха. И сразу неведомая сила заставила его бесстрашно сделать
шаг вперед. Уже не боясь Придурка и покровительствуя ему в душе, БД протянул
руку, коснулся  нежной кожи на оленьем носу с редкими колючими  волосками  и
сказал неожиданно для себя:
     - Пойдем поплаваем, парень!  - и,  повернувшись, двинулся  к  бассейну.
Олень, с  сожалением  взглянув  на  выпивку,  послушно  последовал  за  ним,
стараясь толстым языком  лизнуть плечо... Пока  на террасе наводили порядок,
БД  с  Придурком  мирно  плавали  в  окружении  взволнованного персонала PB,
разместившегося вдоль бортов бассейна с камерами наперевес...

     -  Вчера за  ланчем,  джентльмены, я  рассказывал вам  историю Большого
Босса -  основателя  и президента компании. Если помните, я старался быть не
навязчивым,   насколько  позволяли  обстоятельства...  -   БД   излагал   на
английском. Со  стаканом кукурузного виски он сидел на твердых шриланковских
подушках. PB-персонал медитировал,  распаренный  банями, алкоголем, обильной
едой  и необычной  для Латвии жарой. Даже Кевин, руководитель персонала  РВ,
расслабил узел галстука. Босс, как всегда наплевав на условности, забрался в
кресло и, привычно поправляя гениталии,  словно проверяя все ли на  месте, с
удовольствием вслушивался в знакомый и всегда неожиданный монолог БД.
     -  Широко распространено мнение, что изучение экономических дисциплин и
делового  управления  позволяет повысить уровень  компетентности в  бизнесе.
Однако волюнтаризм, свойственный руководителю, не получившему экономического
образования, может приносить прекрасные плоды независимо от обстоятельств...
Успехи компаний Большого Босса - лучший тому пример...
     - Почему  ты не говоришь им,  что  я  закончил  экономический факультет
ВГИКа? - обиделся Босс.
     -  Они з-знают вашу  б-биографию не х-хуже  меня, - сказал  БД,  - Ваша
учеба  не в  с-счет.  С-сколько  раз  вы были  в институте  на занятиях п-по
с-с-оциалистической экономике? - БД втянул в себя запах кукурузного виски из
стакана  и продолжал: -  Позвольте предложить тост за здоровье хозяина этого
прекрасного Дома, за его гостеприимство... -  БД сделал паузу. - И, конечно,
за одно из самых замечательных качеств Большого Босса... -  БД держал  паузу
как во МХАТе.  - За потрясающую способность  переходить от мысли, пусть даже
чужой, к  практическим действиям,  проявляя решимость и дерзкую энергию... А
результаты его деятельности - п-перед  вами: этот великолепный Дом на берегу
залива с прекрасной решеткой, деревьями и зверьем, медным и живым...
     На  террасе  царила  библейская  идилия: рядом  с  Придурком,  небрежно
ковыряющим ветвистым рогом в фарфоровом блюде с миногой, стояла его подруга,
такая  же крупная  олениха, сунув морду в Придурочный пах; две пугливые ламы
подбирали разбросанные  по земле помидоры, а пара павлинов, бесстрашных, как
куры, деловито склевывали маслины, взабравшись на стол.
     -   Деловые  качествa   -   это   способность   формулировать  цели   и
организовывать  людей  на  достижение  этих  целей...  Похоже, вы  прекрасно
справляетесь с этим, сэр... Ваше здоровье! - сказал Малколм и поднял стакан,
с интересом разглядывая Босса.
     - Я где-то читал, - подал голос  Кевин, так  и не снявший пиджак, - что
понятие  деловых качеств применимо  к ситуациям, не имеющим ничего  общего с
бизнесом.  Был  ли  Гитлер  хорошим  руководителем?  В  краткосрочном  плане
стратегия Гитлера была чрезвычайно успешной... По меньшей мере до 1943 года.
В среднесрочном плане  она привела страну к  катастрофе. Анализ долгосрочной
перспективы свидетельствует, что Германия сегодня самая  процветающая страна
на Европейском континенте...
     - Что из этого следует? - спросил БД.
     - Ничего...

     Завершая визит РВ-персонал собрался представить  администрации компании
предварительное  мнение.  Все нервничали.  Когда Кэвин закончил выступление,
менеджмент, не дослушав переводчика, стал аплодировать.
     БД сразу перезвонил Боссу.
     -  Все  в  п-порядке!  С-слышите,  как  аплодирует  п-публика?  М-можно
рассчитывать на с-скачок т-трансфера нефтепродуктов через т-терминал...
     -   Достижение   высокой   эффективности   в  бизнесе   невозможно  без
стратегического  мышления.  Неэффективные идеи  можно  сравнить  с  романом,
который  написан,  но никем не  прочитан. Запомни,  если  вдруг решишь стать
писателем. - Не  сказав "спасибо",  Босс положил трубку,  выводя БД из  себя
проницательностью.



     Через неделю после возвращения БД из Москвы неожиданно позвонил Компас:
     - Где Этери?!  - стал кричал он.  - Я знаю, она у вас! Вы увезли ее! Вы
подлец и... - он долго искал подходящее слово.
     БД  медленно положил трубку на  рычаг,  уселся на  стол, положив ноги в
кресло, и привычно потер лоб рукой... Через минуту телефон зазвонил опять.
     - Х-халло! - сказал  БД. Трубка  молчала. - Х-халло! -  повторил  он, -
.Компас? -  БД  слез  со  стола и уселся в  кресло. Трубка молчала. - Я н-не
знаю, где она... В Риге ее н-нет...
     - ...Знаю, - тихо ответила трубка.  - Простите, БД.  Она  исчезла после
вашего отъезда. Ее нет ни в Москве, ни в Тбилиси... Где ее искать?
     - П-послушайте, Компас! Она существо другой п-природы. Вы д-должны были
знать это...  П-помните детские сказки,  в к-которых  добры-молодцы  уходили
н-налегке за т-тридевять земель... Я  не  был готов к такому п-походу в свое
время...  Если вы  созрели -  с-ступайте, но  тогда  не с-спрашивайте  куда,
потому что если с-спрашиваете, значит не г-готовы...
     Он  понимал,  что  Этери  опять прибилась к новому  берегу,  не найдя в
Компасе того, что так упорно искала, - как раньше в  БД, в  гамсахурдиевских
гвардейцах, в своем отчиме.  БД готов был биться  об заклад,  что в этот раз
Этери прибило к бандитам. К настоящим, стриженным под ноль бандитам в черных
галстуках,  с  автоматами. Они не рефлексировали и были готовы к подвигам...
Он  представлял себе, как  она независимо прогуливается между  ними и отдает
распоряжения ровным гортанным голосом с хрипотцой,  ставя ударения на каждом
слоге, по  старой  тбилисской привычке,  и негромко  позванивая  железками в
карманах дорогого пиджака..
     - Там у нее патроны теперь, - думал БД, глядя на телефонную трубку.
     Утром Компас позвонил опять:
     - Этери у вас! Вы дерьмо, БД! - и бросил трубку.
     "Он  спятил," - подумал  БД и  тут  же забыл о  звонке. Начинался Совет
директоров, который должен был принять решении о строительстве новой очереди
нефтяного терминала.

     Говорили по-латышски, долго и перебивая друг друга. Босс стоял у окна и
равнодушно глядел на разгружающийся танкер. Больше  всех суетился  старинный
Боссов   приятель  -  генеральный  советник,   как  он   сам  называл  себя:
семидесятилетний еврей-матершинник, шумный и нахальный, со  странно  яркими,
выпученными  голубыми глазами на смуглом  лице, как  при Адисоновой болезни,
судивший  все подряд: от  коррупции  в правительстве Никарагуа  до неудачной
премьеры в Национальной опере...
     Не выдержав напора многочисленных советов Старого еврея, БД заметил ему
однажды:
     -  Ваша м-миссия,  как  с-самого главного  генерального  к-консультанта
компании, сводится к тому, чтобы на вопрос Босса: "К-который час?" - взять у
него   ч-часы   и   с-сообщить  т-точное  время...   -   Публика  за  столом
рассмеялась... - Но вы потом еще  и уходите с Боссовыми часами! -  добил его
БД.
     - Будем  строить  пять  новых резервуаров для нефтепродуктов  по десять
тысяч кубических метров каждый, - сказал Босс, разглядывая мобильник.
     - Наши действующие емкости объемом в сто тысяч кубов не всегда работают
с  полной нагрузкой, - заметил новый  главный  менеджер терминала  - Андрис,
молодой  человек  с  большой  лысиной  и  густыми  черными  усами,  печально
свисающими  по  углам  рта,  отчего  его  лицо  постоянно  выражало ожидание
грядущих бед и готовность претерпеть их.  Он был  связан какими-то  прочными
неведомыми  узами  с  Боссом,  и  это  постоянно  удерживало  последнего  от
окончательной расправы над ним.
     -  Эти  два-три миллиона долларов будут выброшены на  ветер. - Менеджер
ловил взгляд хозяина, стараясь понять его реакцию.
     - Цены на нефть держатся на  очень высоком уровнеебенамать, - поддержал
менеджера Старый еврей. -  Они должны, наконец, упастьблядь, и тогда продажа
нефти заграницу  станет невыгодной  для  российских производителей,  как это
случилось несколько лет назад и ты тогда из-за  отсутствия грузов поувольнял
больше половины  своих людейблядь, -  закончил  он, глядя на  Босса голубыми
детскими глазами.
     Они вместе начинали нефтяной бизнес в перестраиваемой Латвии,  когда на
каждой  тонне  российского  горючего,  бесконтрольно продаваемого в  Европу,
можно было  заработать сотню  долларов, потому как  не  было "ни границ,  ни
таможни, ни налогов, нихуя", как любил повторять Старый еврей.
     -   С-строить   эти  п-пять  резервуара  или   н-не  строить,  с-сродни
шекспировским вопросам о философии б-бытия, поскольку меняются ц-ценности, -
вмешался БД.  - Раньше с-стратегические  решения  основывались на  прогнозах
вероятностных  т-тенденций,  и  все  было  п-просто.  Современная  стратегия
строится на  предприимчивости большинства.  Однако з-заметьте,  джентльмены,
п-при  отсутствии  Ангела  в  белом  за с-спиной  м-механизмы  и инструменты
с-стратегического    управления    т-теряют   всякий   смысл   и    начинает
п-превалировать   непредсказуемый   ф-фактор    обстоятельств...   С-сегодня
стратегический п-план  следует  рассматривать, скорее, как п-препятствие  на
пути  с-стратегического  мышления, п-потому  что мы  делаемся  з-заложниками
п-принимаемых решений, т-теряя интеллектуальную свободу... Вы, Босс, недавно
говорили похоже.
     -  Все  это  ни кому ненужнаяхуйня,  - не  очень  уверенно сказал  тот,
внимательно выслушав БД. - Я спиной чувствую, надо ввязываться  в конкретный
бизнес или нет...
     -  Это  и  есть  с-стратегический менеджмент:  с-сублимация  личного  и
к-коллективного  опыта к-компании, - продолжал  БД. - Важно, что п-последует
за принятием  решения  о с-строительстве  п-пяти  бочек?  Если  мы  на  этом
остановимся -  с-сделаем ошибку.  Д-должны п-последовать шаги, основанные на
к-коллективном опыте  компании  и  с-сублимированные...  в  вашем  с-спинном
мозгу...
     -  И эти шаги,  - сказал Босс, -  просчитаны, и  вы их знаете. Выстроим
бочки,  потом  танкерный причал  и  соединим  его  с существующим терминалом
трубопроводом...     Глубина     канала    позволит    загружать    танкеры,
грузоподъемностью  в  два-три раза  выше тех, что  мы  загружаем  сегодня...
Дешевый фрахт  за счет большей вместимости танкеров привлечет новые грузы...
Хватит об этом... Последний вопрос. Кто будет строить новый терминал? - Босс
посмотрел на БД.
     - Есть несколько с-способов  разбивать с-сады. Лучший из них - поручить
это дело садовникам,  хотя,  можно п-попробовать и пианистов,  - сказал  БД,
выбираясь  из-за стола.  -  И п-похоже,  выстроилась очередь  из  нескольких
с-садовников. Цыганистые п-поляки, к-которые недорого возьмут... Неулыбчивые
ш-шведы...  Эти возьмут п-подороже, но выстроят  лучше всех,. Н-наконец, наш
родной латышский с-строительный холдинг, к-который п-построит  дешевше всех,
но попроще и похуже. К  тому же именно они строили наш  с-старый т-терминал.
Есть еще  одна с-строительная к-компания из России,  к-которую нашел Андрис,
но  об  этом  п-попросим  рассказать  его  с-самого,  -  закончил БД и  стал
помешивать ложкой густой кофе в толстой фаянсовой кружке, который захватил с
собой,  выбираясь из-за стола, и который никогда не пил, приученный Даррел к
чаю с лимоном.
     Босс уставился на главного менеджера, заранее наливаясь раздражением..
     - Почему  он не становится умнее со временем? - нервно  спросил однажды
Босс.
     - На этот в-вопрос л-лучше  всех ответил  Марк Твен: "К-кошка, - сказал
он, - п-присевшая однажды на горячую п-плиту, уже никогда  б-больше не сядет
на нее. И это хорошо! Но она уже никогда не с-сядет и на холодную...".
     - И это плохо, - тоскливо закончил Босс.
     - Плохо, - продолжил БД. - С каждой с-своей новой ошибкой он д-делается
осторожнее, вместо т-того чтобы мудреть...
     Он  задумался, поставил кружку с остывшим кофе на пол и привычно увидел
наркозное корыто с вызревающей маткой-Маней, неохотно двигающей мускулатурой
и  отростками   и  демонстрирующей   удивительную  самоуверенность,   словно
породистый щенок.
     "А я мудрею? - подумал БД, глядя в корыто. - А это существо, не имеющее
аналогов в живой  природе, взрослеет ли и умнеет благодаря порывам моего ума
и  комбинациям  вводимых стволовых  клеток,  или  теперь  оно развивается  и
совершенствуется, набираясь  резистентности и новых адаптивных свойств, само
по себе?"

     Следующий час Совет директоров курил, кричал, пил кофе чашку за чашкой,
звонил, посылал запросы  телефонами, факсами  и  электронной почтой,  когда,
наконец, Боссу наскучило разглядывать клавиши мобильной трубки и он прямо от
окна негромко заявил:
     - Строить будут латыши... Поэтому здесь  Кронбергс.  Он  выстроит новые
бочки, как выстроил старый терминал... И цена меня устраивает...
     - А где ты возьмешь деньгиебенамать? -  подал голос Старый еврей, чтобы
отметиться.
     - Начнем без денег, а потом подойдут  деньги  за перевалку авиационного
горючего.
     -  А  если  не  хватит?  -  Старый  еврей  не  унимался.   -  Сумма  не
маленькаяблядь. Два-три миллиона...
     - За два не выстроить никогда! - влез главный менеджер. - Если  считать
по сто долларов за кубический метр, выходит пять...
     -  Мы  строим дополнительные емкости... Два миллиона или немного больше
только за резервуары - хорошая цена, - пояснил кто-то из специалистов.
     - Решено! - твердо заявил Босс от окна и посмотрел на БД, словно ожидая
обещанной реплики.
     -  В  великих  делах  д-достаточно   того,  чтобы  п-просто  желать  их
сделать...  П-проперций,  римский  философ.  Но  д-давайте вернемся  к  теме
п-поляков, - медленно начал БД. - Их п-предложение...
     - Три твоих поляка, Борис, неделю живут в моей гостинице... Едят и пьют
за пятерых... И все на мой счет. И уж, наверное, почти проели и пропили одну
их пяти наших бочек. Говорят, ты и сам не вылезаешь с ними из ресторанов.
     -  К-когда вокруг  много  умников,  -  говорят  к-китайцы,  -  тогда  и
п-появляется великое заблуждение, - перебил Босса БД.
     - Ну чего ты опять хочешьблядь?
     -  Не  д-думайте, что  все живут  так, что внезапно увидеть их - значит
п-поймать  с п-поличным... П-поляков  двое: финансовый директор и м-менеджер
по маркетингу. Они п-представляют крупную м-мостостроительную фирму...
     - У меня нет времени выслушивать  твои речи,  БД.  - Все еще проявляешь
чрезмерный оптимизм  в  отношении собственной карьеры и  не боишься остаться
без работы?
     -   Н-недавно   они   выстроили   н-неподалеку   от  Варшавы   ф-филиал
автомобильного завода OPEL, - невозмутимо продолжал БД. - Н-несколько мостов
в Европе. С-строили нефтяные т-терминалы в Гданьске, Новороссийске  и где-то
в  Арабских Эмиратах... С-стоимость их  работ  с-сопоставима  с  расценками,
которые п-предлагает нам Кронбергс...
     - Тогданахуяони нам?  - Босс  начал  нервничать и остановить его вскоре
станет не под силу даже БД. Тот быстро закончил:
     - В  отличие от  Кронбергса п-польская фирма с-согласна  п-предоставить
льготный  к-кредит   всего...   под   п-пять   п-процентов   годовых...  Без
б-банковских  гарантий, з-залогов и  прочих обязательств. Это  означает, что
они с-сами д-дают  деньги,  с-сами с-строят...  -  БД поглядел по  сторонам,
отсоединил от держалки пепельницу полную окурков Боссовых сигар и выбросил в
корзину для мусора. Совет негромко переговаривался. Босс смотрел в окно...
     -  А за  н-номера в нашей...  в  вашей г-гостинице,  за еду и  выпивку,
п-поляки п-платят с-сами. И за мою т-тоже, - закончил БД негромко..
     Босс обернулся и пристально поглядел на Андриса. БД понял, кто настучал
про поляков, но,  решив,  что тот и так  получил  сегодня сполна, миролюбиво
заметил:
     -  К-каждый  имеет п-право  на  ошибку,  х-хотя не  каждому п-позволено
вовремя заметить ее.

     - Хочу  продать Терминал, - сказал Босс  однажды,  после  того как пять
дополнительных резервуаров  для нефтепродуктов  были  построены.  -  Русские
заканчивают строительство двух новых  терминалов под Петербургом. Их дешевые
железнодорожные  тарифы  отвлекут все грузы.  Мы не сможем  конкурировать, и
наши емкости будут стоять пустымиблядь!
     Все знали, что русские строят терминалы в  Финском заливе; но ничего не
предпринимали, потому что терминалы были беспроигрышной затеей и даже Боссов
Ангел в белом был бессилен...
     - Я  стал старым... и чувствую себя больным... И  не  могу быть Большим
Боссом, - продолжал он. - Надо искать нового...
     - Стоп, стоп! Искать нового  босса, все равно что искать баритон в хоре
мальчиков, - невесело пошутил БД.
     - В одном ты был прав: бизнес поменялся. Он  стал почти цивилизованным,
но более изощренным и жестоким. Наши полубандитские игры начала 90-х кажутся
шалостями подростковебенамать! Через неделю директорский  Совет. У меня есть
покупатель...
     - П-погодите. Не так с-сразу...
     - Груз собственных миллионов, которые я заработал, не дает передышки ни
днем,  ни ночью...  Мне кажется, я тащу их  на себе, на  собственных плечах:
терминал, Дом в  заливе,  десяток мелких компаний от гостиницы до ... - Босс
замолчал,  раскуривая сигару. - Попробовал бы ты заняться такой гимнастикой.
Ты ведьпиздел: "За все надо платить!". Вот и плачу... здоровьем, бессоницей,
болезнями... Что тебе еще? Я устал...
     - П-помните, я г-говорил, когда вы помирали от с-сильного ж-желудочного
кровотечения: "Вы, Босс - из  железа. На вашем месте л-любой  другой умер бы
уже д-двадцать раз,  а вы с г-гемоглобином,  с  к-которым  нормальные л-люди
живут не больше часа, по м-мобильной  трубе давали детальную к-команду,  как
лучше п-продать дешевый к-кусок  недвижимости  где-то в п-провинции...". Без
работы,  з-забот, без чувства реальной власти  над л-людьми вы сразу начнете
с-стареть... Нельзя п-продавать терминал..
     - Ты не врач, Боринька... Что ты понимаешь в гемоглобине, - сказал Босс
и вышел из кабинета не попрощавшись...
     А  жизнь  БД входила в упорядоченную желто-коричневую колею, как зрелые
осенние  овощи, как национальные  одежды приютивших его латышей,  и  в  этой
жизни  нового  цвета  он чувствовал  себя  достаточно  уверенно... Он не мог
играть  ее  "с  листа",  как когда-то  -  трудные  фортепианные  пьесы,  как
оперировал нестандартные случаи,  не  раздумывая и  не  останавливая  ни  на
мгновение  руки  в грудной клетке или  животе  пациента,  но  уверенность  и
мастерство постепенно снова поселялись в нем...

     Когда  раздался  звонок  невидимого гонца,  очередной  раз  посулами  и
угрозами добивавшегося от БД согласия ехать в  Ростов, он не  стал  привычно
возбуждаться и заикаться больше обычного.
     - Я  с-старый и  б-больной, - спокойно заявил он,  подражая  Боссу. - И
моложе  не  становлюсь...  Я все  забыл  и давным  давно  п-перестал  читать
специальную  литературу.  Ожидать  от меня  результатов  в  вашем  б-бизнесе
б-бандитском так же т-трудно,  как  надеяться,  что забеременеет  г-гипсовая
девушка с веслом... П-передайте  топ-менеджерам  в  законе,  что  никуда  не
п-поеду... Н-никогда! С-слышите! - стал закипать БД.

     Босс начал переговоры по продаже Терминала российской компании - темной
офшорной  лошадке. БД долго не мог понять, почему Темная лошадка согласилась
с завышенной продажной ценой, а когда понял, спросил Босса:
     -  П-почему  вы  т-тянете?  Если  решили  п-продавать,  д-делайте  это.
Н-неужто ждете, что к-кто-то выложит б-больше?
     - Больше мне не надо. Но они хотят растянуть выплату на несколько лет.
     -  Лошадка оттягивает расплату, потому  что  хочет зарабатать, управляя
т-терминалом,   и  отдавать  вам  постепенно  те  деньги,  что  сегодня   мы
зарабатываем сами... или т-только часть, - объяснил БД.
     -  Во-первых, деньги,  возможно,  грязные, и  они  станут  использовать
терминал как прачечную. Во-вторых,  заплатив 20%, Лошадка может заявить, что
бизнес перестал давать прибыль, - сомневался Босс.
     -  Вы с-становитесь  излишне  щепетильным.  Если их  б-бизнес зачахнет,
б-банк, в котором з-заложен  терминал, отнимет его  у Лошадки...  А с-стирка
денег на т-терминале - их д-дело...
     - А моя репутация? Чего ты лыбишьсяблядь? - рассердился Босс. - Отобрав
терминал, банк объявит тендер  на продажу и, поскольку других покупателей не
будет, Лошадка  приберет  терминал к рукам, теперь уже  у банка,  за  сумму,
которую посчитает нужной.
     -  П-перекупив  терминал,  они  все  равно  б-будут  в-выплачивать  вам
деньги...  Оставьте себе 30%  д-долей. Вы с-сразу п-получите больше тридцати
м-миллионов долларов с-свободных д-денег и  освободитесь от  обременительных
выплат по п-прошлому к-кредиту.
     - Ты сам говорил: "Нельзя продавать терминал!"
     -  Я  бы   не  п-продавал...   Терминал  не   т-только  инструмент  для
з-зарабатывания денег, но с-самая л-любимая ваша игрушка. Спросите Ангела  в
б-белом, - настаивал БД. -  Он объяснит вам, что с-суть  предпринимательства
не сводится к управлению б-бизнесом или владению к-капиталом...
     - Чего мне тогда не хватает? Творчества, что ли?
     -   Ваша   п-проницательность  делает  вам  честь.  Вы  п-просто  редко
п-пользуетесь  своим т-творческим  началом. Успешное п-предпринимательство -
не п-просто данные Господом способности, но умение п-пользоваться ими. Это и
есть т-творчество...
     - Хорошо  излагаешь! Не  забывай  только,  что  бизнес требует  гораздо
большего интеллектуального напряжения...
     - Еврейский п-писатель Исаак Бабель, который не х-хотел ходить с-строем
и  п-поплатился  за  это, сказал  однажды:  "Фразы  рождаются  на  с-свет ни
хорошими,  ни дурными.  Т-тайна заключается в п-повороте, едва ощутимом...".
Эту его  м-мысль  можно  распространить  на м-многие  вещи, в том  числе  на
б-бизнес.
     - Тебе надо идти преподавать в университет  с  этими  премудростями,  -
подытожил Босс. - Где ты их набрался?
     Ну, с этим п-просто. Кликуху "П-профессор" мне дали в т-тюрьме...



     Он  совершал  ежедневый  тридцатиминутный  бег по припорошенным  снегом
дорожкам  кладбища-парка, когда услышал  негромкий хлопок. Он не  обратил бы
внимания,  если б не короткий резкий свист над головой. На бегу он огляделся
-  в утреннем  парке не было ни  души - и тут же,  забыв  о нем, углубился в
аллеи.  Когда  через  несколько  минут  раздался  второй  хлопок  и  что-то,
свистнув, с тупым стуком вошло в  ствол клена рядом, БД  остановился. Мощные
частые удары сердца  сотрясали его  тело, которое  мгновенно  покрыл странно
плотный,  густой  и горячий  пот.  Проступивший,  как  ему  казалось, сквозь
спортивные  доспехи,  он  теперь отличал БД  от остальных людей, словно  кто
пометил...
     Он стоял, затравленно озираясь  на ставший  фиолетовым снег и  такие же
фиолетовые  пожухлые   литья,  привыкая  к   дикой  мысли,   что   в  сонном
кладбищенском парке в центре Риги кто-то стреляет в него  боевыми патронами.
Это было настолько невероятно, что, покажись  из могилы, придавленной куском
гранита, размером с рыбачий баркас, парочка  скелетов в туфлях  для бега, он
бы не удивился.
     БД понуро  топтался, стараясь угадать причины пальбы. В памяти  всплыло
раннее утро в тбилисской хашной, когда прямо в лицо ему целил из автомата, с
бельевой веревкой вместо ремня, придурок из Гамсахурдиевской гвардии... Мимо
прошли  две   девочки  с  сумками-рюкзаками  за   спиной,  оживленно  болтая
по-латышски, и  он понял, что сегодня в него больше стрелять не будут. Чтобы
стрелявший,  не  подумал,  что  он  трусит, БД  медленно  двинулся  обратно,
останавливаясь возле надгробий с эпитафиями, давно выученными наизусть.

     Утром  следующего  дня БД снова  бежал  по парку, обмирая.  Он  не  мог
решить, что  гонит его, зная, что вряд ли бежит навстречу гибели,  поскольку
тонко чувствовал  такие  вещи  и  получил  бы сигнал  о  грозящей опасности.
Сигнала не  было, и  он  бежал, чтобы удовлетворить  любопытство,  сжигавшее
его...
     - А если не в меня? - тускло мелькало в голове. - Или это вовсе были не
выстрелы...  А  что  тогда? Ветер мог  ударить  ветку о  ствол...  Это легко
проверить: подойду к стволу и прикоснусь...
     Страх получить  пулю в спину неизвестно от  кого  странным образом гнал
его по  парку. Когда он  понял, что бежать  в таком темпе  больше не  может,
рядом грохнул выстрел, вызвав вороний крик и хлопанье крыльев. Мощный толчок
в спину свалил его, перевернув  несколько раз на припорошенной снегом аллее,
усыпанной   желтыми   и   красными   кленовыми   листьями,   которые  всегда
ассоциировались с хоккеем: шорох коньков по льду,  удары шайбы  о борта, гул
трибун и простенькие мелодии клавишника перед вбрасыванием...
     - Сейчас будет контрольный выстрел, - подумал он, потому что так всегда
происходило в фильмах и телевизионных передачах, и принялся ждать.
     Когда он понял, что второго выстрела не дождется, послышались шаркающие
шаги. Вместо того чтобы втянуть голову в плечи и стыдливо  прикрыть  руками,
он невероятным  усилием приподнял над  асфальтом поцарапаную  щеку и  увидел
желтые  мужские башмаки  со  сбитыми  носками  и  рваными  шнурками.  Взгляд
медленно  поднялся  выше  -  на  грязные,  когда-то  дорогие  кожаные штаны,
протертые до дыр. Потом - подол длинного темно-серого засаленного пальто...
     "Я  не ранен... я убит!" - подумал  он  знакомой строчкой и услышал над
собой  женский  голос,  усталый  и  простуженный,  со множеством  обертонов,
придающих  ему   актерскую  звучность  и  выразительность  и  аристократизм,
сохранившийся у стариков, проживших жизнь заграницей:
     - Вставайте,  БД! Вы  улеглись, словно  под  вами  не грязный  асфальт,
припорошенный  снегом,  а персидский ковер  с  толстым  ворсом, что  лежит в
каминном зале Большого Дома. Вы живы, вы... даже не ранены.
     Он легко  вскочил,  тараща  глаза  на плохо  одетую  пожилую  женщину с
большой красно-синей сумкой на  плече: невыразительное лицо простолюдинки  с
глубокими, как голос, зелеными глазами,  спокойно  и устало смотрело  на БД.
Так смотрят на хорошо знакомый вид из окна: привычно и отрешенно.
     "Неужели, это она  только что произносила надо мной монолог, поражающий
тембрами и  интонацией, -  думал  БД, разглядывая женщину.  -  Несколько лет
назад, в пригороде  Риги, когда  я тоже умирал, лежа  на  мокром  и  грязном
асфальте, эта  женщина  так же  мимоходом, как сейчас, спасла меня, заставив
вернуться из переполненного нездешними знаниями  небытия, такого прекрасного
и манящего, что расставание с ним было мучительно, болезненно и страшно, как
недавнее погружение в него."..
     -  С-спасибо!  -  сказал  БД.  - Похоже,  вы  превратили  эту  работу в
привычку...
     Она улыбнулась и сразу напомнила Этери, странно молодея на глазах.
     -  Я...  вас...  просто...  -  она  медленно  подбирала  слова,  словно
старалась  припрятать что-то значительное, что  ему  не следовало знать.  БД
почувствовал,  как  вся она напряглась вдруг,  отвернувшись...  Его лица,  а
потом  и тела под слоем одежд коснулась пружинисто мощная, осязаемая энергия
со  странно знакомыми запахами  йода,  озона и  перегретого речного песка со
стрекозами,  неподвижно висящими над  белыми  кувшинками  на длинных увядших
стеблях. Энергия свернулась в пульсирующую спираль и исчезла в  переплетении
густых  ветвей  высоких кленов, удерживающих, несмотря  на декабрь,  большую
часть разноцветной листвы...
     БД  повернул голову,  с трудом  преодолевая  сопротивление  чужой воли.
Вдалеке  по  аллее двигался, пошатываясь, грузный  высокий мужчина с дорогой
плоской сумкой  на  плече,  в  окружении  бездомных  парковых собак. Человек
потоптался у выхода, оглянулся через плечо, приблизив на миг  почти вплотную
к близоруким глазам  БД - его очки с треснувшими стеклами лежали на асфальте
-  свое   лицо,   незнакомое,   отечное,   преувеличенно-беспризорное,   как
маска-страшилка, заросшее  седой  щетиной,  и пораженному  БД  представились
толстые потрескавшиеся губы, тускло-зеленые глаза за очками в  металлической
оправе, глубокая  ямка  на подбородке и мерзкий запах  старого  алкоголя изо
рта...
     "Уж запах-то причудился," -  успокаиваясь,  подумал  БД и повернулся  к
женщине, успев заметить, как старик свернул в аллею, ведущую к церкви и стая
собак дружно последовала за ним.
     - З-здесь есть п-поблизости б-бар, - неуверенно сказал БД, удерживая ее
за руку. - М-мы м-могли бы зайти...
     Женщина молчала и старалась высвободить руку.
     -  Хорошо, -  смирился  БД,  отпуская  ее.  -  П-присядем, хотя  бы  на
несколько минут.
     -  У  меня  нету   времени  сидеть  здеся,  на  кладбище...  -  тусклым
провинциальным   голосом  сказала  женщина.  -  Хочете,  проводите  меня  до
выходу... По дороге спрашивайте  свои вопросы. -  И не оглядываясь двинулась
по  аллее,  взвалив на  плечо  красно-синюю  пластмассовую  сумку с надписью
USSR..
     БД, приноравливаясь, шагал рядом с семенящей женщиной. Десятки подобных
ей, с сумками и чемоданами за спиной или в  руках, встречались ему на улицах
и вокзалах, но ни одна из них не задержала на себе его взгляда...
     "Может быть, я давно мертв  и  преспокойно  лежу  на асфальте  парковой
аллеи, а бабу  с  кошелкой сопровождает  моя  реплика-фантом?" - Эта  мысль,
изнуряя,  билась  в мозгу,  и  он попытался  на ходу повернуть  голову, чтоб
взглянуть,  нет  ли  тела на асфальте... и не смог.  Пришлось  остановиться.
Женщина совсем не удивилась и тоже оглянулась... Тела на асфальте не было...
     "Надеюсь,  его...  меня не  успели  так  быстро  увезти,"  -  мелькнула
утешительная мысль.
     У  ворот парка он  собрался  прощаться, но вдруг спросил неожиданно для
себя:
     - Раз вы так обо м-мне п-печетесь, значит я что-то должен с-сделать для
вас?
     БД подумал, что давно согласился и принял правила и условия неизвестной
игры,  навязанной  или,  наоборот,  подаренной  ему  этой  странной  леди, в
провинциальных  одеждах,  немногословной и чужой. Она выпрямилась с  тяжелой
сумкой за плечом, сразу став  выше ростом, и, устремив  на него внимательный
взгляд,  замерцавший  изнутри  зеленым  светом,  произнесла  глубоким, почти
бархатным контральто:
     - Для вас избыток информации вреден. - БД показалось, что она сейчас же
пожалела этих своих слов.
     - В-вреден или опасен?
     -  Существуют люди, прекрасные рисовальщики, самобытные  и талантливые,
которые никогда не учились этому. Для таких  занятия в земных академиях вряд
ли принесут пользу.
     - М-мне казалось,  ч-что образованность лишь увеличивает к-креативность
личности, - заметил БД. - Нельзя научиться играть в теннис, сидя на трибуне,
даже если это Уимбилдон...

     В  БД,  с упрямством молодого идиота продолжавшего  утренние  пробежки,
больше не стреляли. Однако отсутствие пальбы, как и ее мучительное ожидание,
вносило еще большее смятение в его стареющую душу. Он пытался убедить  себя,
что в неопределенности неизбежной смерти от пули, есть нечто  от вечности...
но это плохо помогало. Он  стал бояться  вечерами возвращаться  домой, зная,
что  чаще и охотнее убивают теперь в подъездах  и  лифтах, и жил,  окутанный
страхом, готовый  и  не  готовый  к  встрече  со стрелком,  перебирая в  уме
причины, из-за которых кто-то мог желать его смерти...
     Новый  главный  менеджер  компании Андрис,  наверное, ощущал постоянный
скепсис  БД,  но  из-за этого не нанимают "бывших лучших  стрелков". А может
быть он  сам целит... Это было настолько  невероятно, что БД вскоре  забыл о
своем подозрении.
     Однажды его осенило во время бега:
     -  Компас! Конечно, Компас.  Больше  некому... Его имя не  приходило  в
голову, потому что он в Москве. - БД остановился, пораженный открытием.
     Позавтракав  после  душа,  он остановил машину, не  доехав  до  работы,
набрал Компасов номер и с гулко бъющим в ребра сердцем принялся ждать.
     - Ко-о-омпас! - заорал он в трубку, но тут же взял себя в руки и сказал
ровным голосом: - Здравствуйте, К-компас. Это БД. А  что, Этери в-вернулась?
Компас?!
     - Не знаю, - выдавил тот из себя и стал дышать в трубку. БД не торопил.
- По-прежнему морочите мне голову? - сказала трубка голосом Компаса. - Зачем
вы  звонитеблядь?!  -  Он  начал   заметно  возбуждаться.  -  Прикидываетесь
джентльменом?!
     - Н-нет, не п-прикидываюсь... П-просто п-порядочный человек, в  отличие
от п-подлеца, не испытывает удовольствия, делая иногда г-гадости...
     -  Ваши идиотские шутки  мне  давно осточертели!  Чем вы ее привязали к
себе?! Думаете, не знаю?! - БД отодвинул трубку от уха, но крик разъяренного
Компаса беспрепятственно бушевал в пространстве автомобиля. - Вы приучили ее
к   наркотикам,  развратили,  использовали  и  выбросили  за  ненадобностью!
Заткнитесь! Не перебивайте, потому что  вы мне звоните. Вы, а не я вам. - Он
вдруг замолчал, будто удивился этому открытию.
     - Компас! Вы з-здесь? - переспросил обеспокоенный БД
     - Пусть она вернется пожалуйста  без нее мне больше не жить я должен ее
видеть  постоянно  иначе  умру  или  убью вас.  -  Компас говорил  негромкой
скороговоркой, без точек, а потом тихо заплакал в трубку.
     БД подождал, пока он успокоится:
     -  Откуда  у  вас  эти  с-сведения, Компас? Про наркотики. Лабораторная
п-публика? Не м-может  быть... Слышите?  Вы з-знаете это... - БД  понял, что
тоже кричит.
     - Мне рассказала Этери...
     БД показалось, что кто-то несильно ткнул его ножом в спину...
     "Сука! -  подумал БД, глядя, как стеклоочистители вяло  сдвигают снег с
лобового  стекла,  и  тут  же  увидел  на  заднем сиденье  юное  существо  в
застиранном бледно-зеленом  хирургическом  халате, одетом  на голое тело,  с
пронзительно зелеными глазами, позвякивающее железками в карманах и преданно
глядящее  на  него. -  Сука!"  - БД  крутанул  головой, чтоб  избавиться  от
существа, и заговорил опять:
     - З-зачем она вам,  Компас? Она вас с-сломает... Сломает! У нее  с-сила
духа Железного Дровосека. К т-тому же ее  нет в  Риге. П-поймите, н-наконец.
Н-нет! А если бы б-была, я бы... - но в трубке уже звучали короткие гудки: -
Соль  диез, - механически отметил  он тональность  сигналов  и нажал  кнопку
отбоя.
     - Ступай обратно к  Компасу,  Этери. Нечего тебе ошиваться здесь. Из-за
тебя на меня устроили охоту все, кому не лень...
     - Охотятся из-за вас, не из-за меня. Слишком многое знаете и умеете.
     -  Стоп, стоп!  Пересядь на  переднее сиденье.  Что это значит, чертова
девка?
     Хлопнула задняя дверца. БД нагнулся и открыл  переднюю... Возле  машины
не было ни души, лишь дворник, в застиранной оранжевой безрукавке, натянутой
на толстую куртку, сметал снег с тротуара.

     Сердце  продолжало  несильно  болеть.  Потирая левую  половину  грудной
клетки, БД двинул машину в сторону офиса, неспешно перебирая варианты:
     -  Вряд  ли это Компас. Страх быть  узнанным  пересилит  жажду реванша,
какой  бы сильной  она  ни  была,  и  бывший  лучший, самый  целкий  стрелок
арендован кем-то другим... или другими...
     - Похоже, от скромности я точно не умру, если  всерьез полагаю,  что за
мной  охотятся  целые  коллективы,  -  продолжал размышлять  БД, подъезжая к
Рижскому порту,  где располагались офисы Компании. - Значит не  Компас... Но
кто?   Даррел,  Этери?   Почему   нет...   Глубокая  мысль...  Эти  девки  в
запальчивости  могут многое...  Или  пугают?  Хороши  шутки,  джентльмены...
Значит,   это   ростовские   топ-менеджеры,   что  интересуются   проблемами
трансплантологии посильнее, чем  российская  Академия медицинских наук... Но
зачем им меня убивать? Пальба из пистолета - не их бизнес...
     Оставалась   нелабораторная   грузинская  публика,  и  ее   список  был
достаточно велик: новый директор института хирургии,  люто ненавидевший  БД,
гамсахурдиевские  придурки,  дремучие родственники заживо сгоревшего Пола, а
может, кто-то из тех смутных полуреальных персонажей, не простивших ему Баха
в качестве автора популярной песенки о Тбилиси...
     - Я  хочу знать,  кому  нужна моя смерть, черт возьми, даже  если убить
человека так  же просто и безопасно, как спустить воду в туалете собственной
квартиры. Кто платит гонорар стрелку за неумелую работу  и кто присвоил себе
право  решать:  жить мне  и  наслаждаться  бегом  по утреннему  парку,  или,
ткнувшись носом в усеянный красно-желтыми листьями асфальт, лежать, коченея,
в загустевшей на холоде луже крови.

     Однажды  вечером  в  подъезде  собственного дома  он столкнулся с тремя
бродяжками, пьяными и  плохо  пахнувшими.  Они  поджидали  его на лестничной
клетке, стоя перед  дверью  лифта.  БД  успел заметить  сквозь металлическую
сетку  пустые  бутылки  водки  на  подоконнике,  пластмассовые   коробки  от
плавленных сырков "Dzintars" и несколько бутылок местного пива "Aldaris".
     - Что вам угодно, мальчики? -  спросил он,  приготовившись  к отражению
атаки. Ему было не страшно, хотя в руке одного тускло и мягко, как посуда из
свинца,  которой  он  с  гостями  Компании  недавно  восхищался  в  подвалах
Рундальского  замка  -  скромного  творения раннего Растрелли, - поблескивал
большой кухонный нож с волнистыми зазубринами вдоль лезвия.
     "Если  нож  хорош,  ручка  должна  крепится  к  лезвию  с  помощью трех
заклепок," - вспомнил он, но ручка была зажата в потной чужой ладони...
     -  П-покажите  ручку  ножа, мальчики,- бесстрашно  обратился к  ним БД,
выходя из лифта, и заметил, что поверг их в уныние, которое сменилось ужасом
и смятением... Они в страхе пялились на него, пятясь и невнятно матерясь. Их
остановила  стена,  по которой  они  начали медленно  сползать,  вытирая  ее
спинами и прикрывая ладонями глаза, пока не присели на корточки
     - Что  с-случилось, джентльмены? - удивленно  спросил  он. -  Что-то не
т-так? П-похоже, я вас с-сильно напугал...
     Джентльмены застенчиво  встали, распрямляя затекшие колени, и, не глядя
на БД, гуськом стали спускаться по лестнице...
     - Эй! - крикнул он вслед.-  Захотите  побеседовать, приходите... но без
поножовщины! - и услышал в ответ затихающий топот ног.



     На  Учителя  обрушился  звездопад  наград  и  почестей.  Его  пригласил
стареющий  президент  самой   свободной   страны  и,  неловко  потыркавшись,
прикрепил  к необъятной груди, где уже было тесно от  наград, самый почетный
орден.  Через некоторое  время  новый  президент,  молодой,  и спортивный, и
строгий, быстро и ловко  пристегнул на Учителев  кафтан от дорогого портного
еще более почетный орден. И к Учителю  пришла слава,  и стала состоянием его
души, и его имя стало цениться дороже его работы...
     Ящик  надрывался,  показывая  в  новостных  программах  и  в  перерывах
Учителя:  в  Кремле,  в  операционной,  на  юбилейном  торжестве,  во  время
многочисленных  интервью, где он по привычке  бубнил  банальности,  стараясь
избегать  матершины.  БД  понял, глядя в бесцветные Учителевы глаза, которые
тот старательно  прятал  от  камер,  что дорога  в светлое будущее оказалась
кольцевой, и, уверенный в том, что навсегда похоронил хирургическое прошлое,
послал  Великому короткую  записку  с поздравлениями и приглашением посетить
Ригу  вместе  с орденом - только что врученным  Пресвятым  Апостолом Андреем
Первозванным. Так БД приступил  к реализации очередного  проекта, в  котором
главная роль отводилась Учителю, давно и нежно любившему Ригу. Последний раз
он  отдыхал  здесь  вместе с  женой,  строгим  анестезиологом,  с неожиданно
короткой стрижкой,  энергичной,  громкоголосой, всегда  хорошо  одетой.  Она
продолжала  относиться  к Великому  покровительственно-нежно,  покрикивая  и
называя по  фамилии,  как в  молодости, когда  оба  были  нищими студентами.
Надежда  так  привыкла  к Учителеву  незлобливому  мату,  что,  перестань он
однажды, она бы сильно забеспокоилась и стала бы таскать его по врачам.
     Они  остановились  в  известном   всей  стране,  подбившей  в  то  лето
южно-корейский  пассажирский  самолет,   Юрмальском  санатории  для  больших
начальников, а я с Даррел и мальчиками  жили поблизости, на Осиной даче. Той
весной меня  наградили  орденом  Трудового Красного  Знамени. "...За вклад в
развитие  советской   хирургической  науки..."  -  было  написано  на  листе
веленевой бумаги  с водяными знаками, приглашавшей пожаловать в  Кремль. Мне
этот орден был по барабану, а Ося задумчиво разглядывал синюю муаровую ленту
и тяжелый темно-серебряный круг с вишневым знаменем.
     - Не может быть! - удивленно бормотал  он, взвешивая орден  в руке. Его
Знак Почета по сравнению с моим орденом гляделся спортивным значком...

     В  то августовской утро  я сидел в  номере Великого, любуясь с  балкона
юрмальским  пляжем:  ярко-желтыми  песчаными  дюнами  с  редкими  соснами  и
неподвижной синей водой, отороченной кромкой зеленых водорослей, и краем уха
слушал привычное Учителево матерное бормотанье.
     - Творог и сметана здесь  простозаебись! - излагал  он, натягивая штаны
пугающей ширины.
     - Ты,  Шереметьев,  и  ел-то  этот  творог всего раз, с похмелья...  Не
думаю, что помнишь его вкус, - заметила Надежда.
     Но Учитель гнул свое:
     - На завтрак лососина и икра... Правда все красноеебенамать, но вкусно,
а  водкахуеваяздесь,  - и задернул молнию на штанах -  такую  длинную,  что,
казалось, рука с держалкой никогда не остановится.
     Осина "Волга", поджидавшая нас у санаторного подъезда, жалобно пискнув,
глубоко присела, подмятая Учителем и уже не смогла распрямиться. Вышколенный
шофер испуганно посмотрел на меня и ничего не сказал, но его беспокойство не
укрылось от Учителя:
     - Слышь, милок! Ты не бзди. Я в Москве на такой же езжу... Держит...
     Мы  ехали  завтракать в только  что  выстроенную  гостиницу  "Ridsene",
успевшую   прославиться   хорошей    кухней,   интерьерами   и   постоянными
ланч-визитами партийных бонз.

     Пожилой  официант-латыш  в черном костюме, несмотря  на  утреннюю жару,
нетерпеливо  переступая  ногами,  выслушал  наш  мучительно  длинный  заказ,
посвященный  закуске. Мы  долго решали  с  чего  начинать:  холодной  мясной
закуской или рыбным  ассорти на огромном блюде, украшенном ломтиками лимона,
маслинами,  белыми  шариками  сливочного  масла, контрастирующего  с  яркими
кучками  красной  и  черной  икры. В центре были  сложены  аккуратной  горой
местные рыбные ресурсы: лососина, копченый угрь, форель, миноги.
     - С-стартуем р-рыбой, Учитель! За мясо  примемся п-позже, - резюмировал
я  и посмотрел  на  вконец  задроченного  официанта.  -  Т-теперь  спиртное,
г-голубчик.  П-принесите  для  начала   б-бутылку  "Столичной"  ноль-семь  и
п-побольше льда, и не забудьте "Боржом".
     - Спыыртное подаваеэм  тоолко  послэ  двуух,  даа! -  мстительно сказал
официант и, наслаждаясь произведенным эффектом, уставился в окно.
     - Ну и сука же  ты,  мужикблядь! -  удивился Великий. -  Какого хера ты
молчал? Мы час паримся с тобой, придурком, выбирая жратву...
     -  П-послушайте,  -  осторожно  вмешался я.  -  Вы  в-видели,  кто  нас
п-привез? В-видели... Джентльмен напротив, к-который так нервничает с-сейчас
- к-кардиохирург с м-мировым именем... У него орденов Ленина б-больше, чем у
вас п-пуговиц на пиджаке... - официант провел рукой по двум рядам пуговиц на
сюртуке,  -  включая  м-манжеты   и  нижнее  белье...  Мы  гости  т-товарища
П-пельше... - Эта фамилия в Латвии, словно "сим-сим", открывала любые двери.
     - Мнэ уволнаэт! - гораздо мягче сказал официант, глядя по сторонам.
     -  Не  т-трусьте. Т-тащите алкоголь. Через  два  ч-часа  за нами заедет
п-помошник т-товарища Пельше...
     Официант мучительно переминался и не уходил.
     -  Мыблядьтеряем время с этим придурком! - начал распаляться Учитель. -
Куда ты притащил меня, Рыжий! Дай ему трешку!
     - Вот вам п-пять рублей, с-старина, и не з-заставляйте ждать.
     - Товарысчы не ообыжают, еслы я нэсу водка.в "Бооржом-бутыылках"?
     - Неси хоть  в жопе своей латышской! -  миролюбиво  подытожил  Учитель,
успокаиваясь.  Через  несколько  минут  наш  стол  у  окна  в  дальнем  углу
ресторанного зала украшало несколько невзрачных бутылок  "Боржома" с кое-как
приклеенными этикетками.
     - Воодка - бутыыылка  бэз крыышка, -  заговорщицки бормотнул официант и
заспешил. Когда через  несколько минут  он подошел к столу, пустая боржомная
бутылка без крышки стояла на отшибе.
     - Принеси еще одну, милок, - заметил Учитель, увлеченный воспоминаниями
о  прошлогоднем  симпозиуме  по консервации  органов, организованном  мною в
тихом курортном местечке на берегу моря близь Батуми. Симпозиум собрал тогда
лучшие советские мозги, занимавшиеся трансплантологией. Я специально  выбрал
отдаленный  санаторий,   чтобы  оградить   прибывшую  публику  от  соблазнов
грузинского  гостеприимства, и  просчитался.  Мои  коллеги  - два тбилисских
профессора,  проталкивающие своих аспирантов в мясорубку Учителева института
снарядили  пару  машин с  фруктами,  сырами, вином  и  чачей  и  нагрянули в
местечко под Батуми.
     Во время  шумного  вечернего  застолья  я,  к  своему ужасу,  узнал  от
приезжих, что завтра с самого утра запланирована экскурсия на  дружественный
им коньячный завод.
     -  Х-хорошо, п-поедем,  но только  во второй п-половине дня,  -  твердо
заявил я, покачиваясь у стола со стаканом "Напареули". - Или вообще н-никуда
не  поедем... С девяти до часу -  "к-круглый стол" по п-прижизненной  оценке
метаболизма консервируемых органов. Баста!
     - До двенадцати! - настаивала публика.
     - О'кей! - легко согласился я и допил чачу.

     В дегустационном зале коньячного завода нас  поджидали несколько низких
деревянных столов  с такими  низкими табуретками, что усидеть  на  них  даже
трезвому было не  под  силу... А  на столах:  бутылки с  коньяком, "Боржом",
ситро,  горячий  грузинский хлеб, ткемали,  сыры, бастурма, зелень,  фрукты,
холодное сациви, холодная отварная рыба в ореховом соусе, цыплята-табака...
     Через несколько часов энергичной дегустации мы переместились  на другую
площадку, где  поджидали  похожие столы. Отличие состояло  в  потрескивающем
неподалеку костре для шашлыка...
     Непередаваемо пьянящий, с горчинкой, аромат горящих  виноградных  веток
стелился окрест, заставляя горожан  почувствовать свою малость  в  большом и
чистом  мире  природы,  на  каждом шагу подчеркивающей  свое  субтропическое
происхождение: пальмами, растущими, как бурьян, эвкалиптами со слущивающейся
длинной  белой  кожурой  вдоль  стволов и  специфическим  запахом камфорного
масла,  мандариновыми деревьями  с толстыми маслянистыми листьями, бамбуком,
странным, как страусы  и жирафы, растущим небольшими рощицами, и удивительно
густым и очень зеленым самшитовым кустарником...

     На обратном пути, глубокой ночью, те, кто не спал, вернулись к утренней
теме  миокардиального  метаболизма. Пьяный шофер  забыл  обратную  дорогу, и
автобус  медленно  блуждал  по невысокому горному серпантину, перемещаясь от
одной деревни к другой...
     - Если  вы,  д-джентелмены,  з-завели в неуправляемом автобусе речь  об
обменных п-процессах в м-миокарде...  эй  ...  п-пусть н-не вырывают руль  у
ш-шофера...  он  все  равно д-делает это  л-лучше...  да...  м-метаболизм...
п-попросим   п-профессора  Евсеенко  начать,   п-потому   как  она  наиболее
п-плодотворно  и  целесообразно с-совмещает в  себе...  в отличие  от нас...
наибольшое отсутстсвие алкоголя в крови,  а также  п-профессии б-биохимика и
п-партийного  с-секре...  и  п-патофизиолога   в  институте  Учителя...   не
п-пони... не  помню до с-сих  пор, где он... но п-прежде несколько с-слов...
л-лично меня...  надеюсь, и вас  д-джентльмены, интересует  с-сиюминутное...
с-состояние м-миокарда...  а не те общепринятые академические т-тесты... что
характеризуют  его   жизнедеятельность...  и  что   с-становятся  известными
с-спустя много  часов... а иногда и дней... и орган уже п-пересажен... а  мы
узнаем... что он был...н-н-нетрансплантабелен... - вещал я.
     Автобус  швыряло  на  поворотах,  но публика,  удерживаясь  в неудобных
креслах, принялась с  пьяным энтузиазмом  обсуждать предложенную тему,  а на
заднем  сиденье крепко  поддатая  группа трансплантологов  из  Вильнюса пела
литовские песни.
     Утром  автобусная  дискуссия  разгорелась с  новой  силой и  пораженный
Учитель, который  успел  прознать  про  научный ночной  базар,  был  приятно
удивлен.
     - Ну выдаетеблядьмужики! - сказал он. - То,  что  Рыжий  с-свихнулся на
своих  электродах,  я могу  понять,  но как  он  сумел  возбудить всех  вас?
Конечно,  получать  в  режиме  мониторинга  данные  о метаболизме  во  время
операции важно,  но совать в мышцу  человеческого  сердца датчики профессора
Коневского   -   опасная  затея,   требующая   специального   разрешения   и
подготовки...  -  Он  помолчал,  перемещая  по  столу  президиума бутылки  с
минеральной водой, а потом неожиданно закончил:
     -  Сделай доклад на  Проблемной комиссии  в Академии по этим  датчикам,
Рыжий... Лады?

     -   ...Принеси  еще  одну,  милок!  -  повторил  Великий,  обращаясь  к
официанту, пялившему глаза на пустую боржомную бутылку.
     -  Вмээсте рыба-ассорты, - безнадежно сопротивлялся  официант, сдаваясь
перед неудержимым напором ненавистных русских.
     -  Неси,  мудила! - Учитель  повысил голос,  вспоминая все, что делал и
делает  Старший   Брат  для  благополучия  Латвии,   маленькой   республики,
сопоставимой  по  населению  с  Теплым  Станом   на  юго-западе  Москвы  или
Тропаревым - на севере...
     Вместе с  большим блюдом, заставленным  рыбой, официант принес еще  две
бутылки Столичной, и мы мирно наслаждались холявной выпивкой и едой... Когда
очередь  дошла до жареного мяса, мы были сильно навеселе, но разгорячившийся
официант  принес  еще две бутылки  "Столичной".  На этот  раз  водка  была в
оригинальной упаковке. Я удивленно посмотрел на официанта, покрутив  пальцем
у виска;
     - You must be mad, old-timer!
     -  Дареному  коню уши  не чистят, Рыжий! - мимоходом заметил Учитель. А
официант на приличном английском среагировал на мою реплику:
     - You succeed in overcoming the alcohol prohibitive dead-line!.
     Я посмотрел по сторонам, с трудом различая за столами строгие партийные
фигуры в черном, не глядящие в нашу сторону  и игнорирующие громкий Учителев
мат.
     - The local bigwigs  are  fattening near  at hand, Teacher,  - невнятно
пробормотал я, с трудом удерживая в поле зрения могучую фигуру напротив.
     Я не помнил  ни  вкуса жареного мяса, ни мороженого,  ни  чашки густого
черного кофе с  "Рижским  бальзамом". Моя слабеющая память сохранила строгую
Надежду, буцкающую нашу водку.
     - Чтобы тебе с Шереметьевым меньше досталось, - пояснила она, пьянея на
глазах. - Вам еще надо встать и хорошо пройти через весь кабак к выходу...
     -  Мадам!  -  пытался  сопротивляться Учитель, водя  длинным пальцем  с
ухоженным  ногтем.   -  Работа  облагораживает,   безделье  делает  человека
счастливым. Отнимаешь у  народа с таким трудом завоеванное право ... - он не
договорил.
     Глядя на Учителевы пальцы я увидел каким-то странным, возобновляющимся,
всепроникающим зрением, какую мощную нездешнюю силу приобрели его руки.
     "Он  должен теперь оперировать, как Бог, - подумал я. - Без осложнений,
нагноений,  кровотечений,  без недостаточности  анастомозов... Учитель  стал
Хирургом."
     Учитель догадался, почему я смотрю на него.
     -  Ты  правильно  подумал,  Боринька!  - трезво и  тихо  сказал  он,  с
удивлением разглядывая собственные пальцы. - Руки стали... не хуже... как  у
тебя....  раньше. Оперирую  в  клинике... без  осложнений...  Проходят  даже
неоперабельные случаи...Тьфу, тьфу..  А  ты, мудила,  свой талант... загубил
сам...  неизвестно  почемублядь...  - Он снова опьянел  и  с трудом закончил
утомивший его монолог...
     Я помню, как пугливо приблизился к нам  Осин шофер, приглашая к выходу,
как  официант сказал, что  счет оплачен и отказался от чаевых, как я  упал у
выхода из кабака и Учитель, матерясь на весь зал, безуспешно поднимал меня и
как поблизости на хорошем русском кто-то сказал:
     -  Это академик  Шереметьев  с  женой....  А тот,  кого  он  так  нежно
поднимает, роняя... - окончания фразы я не расслышал, в  мучительном желании
поскорее подняться с пола цепляясь за Учителя...

     - Нахуяты меня тащишь в Латвию, Рыжий?!  - сопротивлялся Учитель спустя
много  лет.  -  Каждый  мой   день  расписан  по  минутам,  плюс  ежедневные
операции...
     - ... Не так уж вы з-заняты, раз н-находите время заехать в К-кремль за
очередной н-наградой. П-приезжайте на  Рождество, -  настаивал БД. - Будущая
смерть под Кремлевским забором - не такое большое благо, как вам кажется.
     - Какое Рождество?
     - К-католическое. Мы  тут все уже д-давно  к-католики, к-как  Даррел...
Хотя латыши по жизни - л-лютеране.
     - Я теперь бываю на таких приемах, что тебе и не снилисьебенамать!
     -  "Few of us can stand prosperity. Another man's, I  mean". Марк Твен.
П-приезжайте. Не п-пожалеете. Увидите б-бывшего любимого ученика...
     -  Ну ради  этого ты меня  не затащишь. З-захочешь  - сам приедешь... Я
слишком с-старблядь!
     - Н-ни  один человек не  настолько  с-стар, чтобы  не  п-протянуть  еще
годик-другой... Жду вас...
     - Колись, зачем я тебе понадобилсяблядь?
     - Н-ничего особенного... Н-несколько  взаимно  п-приятных  и п-полезных
дел...Вы легко с-справитесь... Как всегда,  г-гонюсь за  т-тремя зайцами,  -
подвел итог БД и положил трубку.

     Учителева  туша, поблескивающая голой головой, вольготно разместилась в
массивном бамбуковом кресле на краю  бассейна с  голубой водой,  занимающего
большую часть высоченного водяного холла в Доме Босса.
     Словно  надутый волшебным  газом,  неимоверно  толстый семидесятилетний
Великий  смотрелся  удивительно юно:  без морщин на теле  и  лице, розовый и
упругий, как младенец в яслях в  Рождественскую ночь. Он  легко  вписался  в
интерьер  водяного  холла  и  казался  одной  из  его постоянных  и  дорогих
достопримечательностей. Наброшенный  на плечи  самый большой и  плотный, как
солдатская  шинель,  японский  халат  Босса, смотрелся на  нем  распашонкой.
Учитель  коротал  время со  стаканом виски,  туго набитым льдом, в  перерыве
между заходом в бани, выпивкой, бассейном и едой.
     Босс не в шутку задумал  поразить  видавшего  виды  Учителя. С  потолка
мощной  широкой  струей  шумно тащился водопад, закрывая вход в сложенную из
каменных  глыб  пещеру,  в  центре  которой  располагался  стол с закусками,
спиртным  и  несколькими  креслами. Вода в  бассейне, подсвечиваемая со всех
сторон, казалось, в вышине сливалась с голубым  подвесным потолком, усеянным
мерцающими лампочками-звездами.  Там же в сумраке тонула  возносящаяся вверх
каменная громада, образующая свод пещеры.  Ванна-джакузи, способная вместить
команду баскетболистов,  бесшумно бурлила водой,  постоянно меняла  цвета  и
норовила  перелиться  через край.  Бильярд  под зеленым  сукном,  похожий на
новенький теннисный корт, ждал игроков. Несколько последних  моделей дорогих
тренажеров с электронной  начинкой, пара столиков из  нержавейки и стекла  с
пивом и рыбными деликатесами,  плазменный, почти  во всю  стену,  телевизор,
парочка барбекю в дальнем  углу с докрасна раскаленными углями  и прекрасная
музыка Глена Миллера, звучащая отовсюду, завершали интерьер.

     Босс  почти постоянно  отсутствовал, предпочитая  изредка наведываться,
чтобы спросить:  "Все  ли в порядке?". С гостями он  останется  позже, когда
приезжий  подвыпьет, проникнется духом Большого Дома  и  больше  прознает  о
Хозяине и Компании.
     - А этот твой... хозяин..., - сказал Учитель, проводив в очередной  раз
глазами Босса. - Он и впрямь как Гэтсби, только побогаче...
     -   Он  хороший...  и  п-плохой...  Но  б-больше  хороший...  Он  может
п-простоять три часа, увлеченно н-наблюдая, как рабочие  укладывают п-паркет
или роют к-канаву, и тут же, через п-пару минут, родить п-потрясающую идею о
с-стратегии Терминала, настолько  же остроумную,  насколько сулящую  высокие
п-прибыли...  Тут  н-недавно были  англичане... Один  из  них с-сказал,  что
такого б-большого участка земли и дома  нет  даже у английской к-королевы...
Но все это - для к-красного словца... Есть старинные  п-поместья, и замки, и
современные з-загородные дома п-поболе и п-подороже...
     - Хорошо-то как! - протянул Учитель, допивая виски и блуждая глазами по
столу в поисках непробованной закуски.
     -  Наслаждайтесь!  -  БД  протянул  Учителю  блюдо  с  сыром-рокфором и
миндалем.
     - Говори, Рыжий, зачем звалблядь?
     - Не  так  с-сурово, Великий! Г-гонюсь за  т-т-тремя зайцами и  надеюсь
поймать всех...
     - Так не бывает, - перебил Учитель. - Ты знаешь, чем кончаются подобные
затеи... Хотя раньше ты только этим и занимался...
     - И п-после п-плохого  урожая надо с-сеять.  А  что до зайцев, то,  как
минимум, двух  из трех я л-ловил  всегда,  п-почти всегда... П-первый  заяц,
с-считайте,  я  его  уже  з-завалил...  Мне  вдруг  отчаянно захотелось  вас
п-повидать...  П-погодите.  Не  перебивайте.  Я  в-выпил  не  меньше  вас...
З-значит, на  к-килограмм веса мне  д-досталось п-почти в  два с п-половиной
раза  больше... П-повидать  можно было бы и в Москве, но здесь п-приятнее...
во всех отношениях, как любил говорить Гоголь. Р-расслабьтесь и забудьте обо
всем...
     - Ты и твои атаки, конечно, не в счет? Спасибо...
     - В-второй заяц еще б-бежит, но его уже ждут с-с-ссети... Босс считает,
что  он не с-совсем здоров... Его к-консультируют здесь  все,  кому не лень,
г-гоняя  от с-специалиста к с-специалисту... Заметьте, не г-говорю: от врача
к врачу.  Х-хороших врачей  давно в-выставили, некоторые  уехали с-сами... И
к-каждый  с-специалист,  норовя  с-содрать   с  него  п-побольше,  назначает
неимоверное  к-количество в-всевозможных  анализов,  п-порой  болезненных. Я
н-недавно  устроил  скандал,  к-когда  узнал,  что  ему  с-сделали  д-дюжину
бессмысленных б-биопсий... В-водят  по шарлатанам,  м-местным и  п-приезжим,
п-посылают  заграницу в  очень  дорогие к-клинки с-с-сомнительной репутации.
Всем этим л-лечебным... п-перформансом занимаются его родственники и друзья,
и мне  н-неловко встревать  в  этот  их б-бизнес,  и  н-называть вещи своими
именами...
     - Ты хочешь, чтобы яблядь? - уныло уточнил Учитель
     - Да, Великий. Я  считаю, ч-что сегодня он здоров... Но он н-не в-верит
мне... Говорит, что я н-не врач...
     - Что ж, в проницательности ему не откажешь.
     - Я хочу, чтобы вы п-положили его к себе в институт на н-несколько дней
и  хорошенько на  него п-посмотрели... Но так п-просто он не п-поедет  и  не
ляжет...  Хорошо  бы вам  п-подружиться и  стать интересными друг другу... Я
говорил... он очень б-богат... и жаден... иначе не был  бы так  б-богат, но,
несмотря   на   это,   м-может   выступить  инвестором   н-некоторых   ваших
исследовательских п-программ... Он чувствует, г-где зарыт успех.
     - Считай... он лежит в лучшей институтской палате...
     - Значит, в-второй  заяц  тоже  п-путается в с-силках... Однако  это не
все.
     - Не наседай, Рыжий... Для первого вечера - слишком много...
     -  Хорошо,  к-кончаю. П-последний,  т-третий заяц, что мечется по  лесу
н-неприкаянным, м-может стать х-хорошей добычей...
     - Ну, давай... Не тяниебенамать.
     - П-после шашлыков, Учитель.
     -  Ладно...  А парни из  Ростова с  уголовно-академическими  интересами
по-прежнему достают  тебя?  -  спросил Учитель  мимоходом,  и  БД  подивился
всегдашней его проницательности, но отвечать не стал.

     - Где вы научились так классно готовить шашлыки? - Великий отблагодарил
мужским комплиментом за великолепный вечер. - Небось, Рыжий в Грузию возил?
     -  У  меня кроме  нефтяного  бизнеса  несколько гостиниц и ресторанов с
хорошими поварами... Есть испанцы, французы,  был  грузин, который прекрасно
готовил, но  воровал, -  сказал Босс. - Я несколько раз приезжал в Грузию...
давно. Сегодня, наверное, там не зажарить и воробья...
     - Не знаю, насколько вы удачливы в бизнесе, хотя,  похоже, преуспеваете
... - Учитель  шел в атаку, выполняя просьбу БД. - Но в прекрасном вкусе вам
не откажешь... Я имею в виду Дом, его интерьеры, даже эту курточку  из...  -
он пощупал натянутый на плечи японский халат Босса - из драпа...
     -  Летом  здесь  хорошо,  - отбил  Босс мяч. - Приезжайте...  Все  виды
водного  спорта  к вашим услугам, -  он  бросил  короткий  взгляд  на фигуру
Учителя   и   продолжил  без  прежнего   энтузиазма:   -  Водные  мотоциклы,
дельтапланы, парашюты... - и сделал паузу, понимая, что послал  мяч в аут...
-  У  меня  три неплохие яхты  с  комфортабельными каютами... Можно пойти  в
Таллинн. - По выражению Учителевого лица БД понял, что драйв прошел...
     - А я  с радостью приму вас в Москве.  - Кросс Учителя оказался слабым.
Он  почувствовал это и усилил напор: - Вам должен  понравится  институт.  Мы
постоянно строим, расширяя хирургический бизнес. Недавно закончили  еще один
высотный корпус.  Думаю, поглядев на  операционные, вы  захотите  переделать
свою кухню, хотя лично мне онаблядьпоказалась... просто оху... шедевром... -
Учитель расслабился, забыв наказы БД, но тот жестко контролировал события и,
чтобы вернуть Учителя на верную дорогу, попытался ущипнуть его за спину... С
таким же  успехом,  он мог пощекотать железнодорожную цистерну с бензином на
терминале Компании.
     - Давайте выпьем... За вас... -  Учитель поглядел  на Босса. -  Впервые
вижу  нормального  латыша.  Ваше  здоровье!  -  Учитель  замер  со стаканом:
упомянув  про здоровье Босса, он  вспомнил инструкции БД и виновато поглядел
на него, положил  руку  ему на плечо и шепнул  в  ухо: - Помнюблядьпомню! Не
бзди...

     Подошело  Придурок  и,  задумчиво  глядя  на  Великого,  начал шевелить
ноздрями, что всегда  свидетельствовало о напряженной  работе мысли в голове
оленя. Учитель не испугался и  не удивился  вниманию зверя, будто о его ногу
терся кокер-спаниель. Придурок постоял,  негромко испортил  воздух,  подошел
ближе и положил морду  на Учителево плечо, кося коровьим глазом на БД, будто
испрашивал разрешения или похвалялся.
     Принесли новую порцию шашлыков  странно  красного цвета,  с удивительно
глубоким ароматом леса.
     - Не старайтесь разжевать, -  сказал Босс  Учителю.  - Просто подержите
мясо во рту. Через мгновение  оно  исчезнет...  растает.... Это косуля. - Он
шлепнул Придурка по спине и тот, взбрыкнув, прыгнул в бассейн.
     - Мне  Рыжий говорил, что  ему не  совсем нравится,  как  вас  лечат...
местные  ветеринары... - Учитель  уверенно набирал очки в новом сете. - Это,
собственно, и послужило причиной моего приезда...
     -  Мне кажется я  здоров, -  уныло возразил Босс. -  К тому же Борис не
врач  или  скрывает,  что врач...  Как  скрывал до  сих пор, что ваш  бывший
ученик...
     -  Бывших  учеников  не  бывает,  -  перебил  Учитель. -  Даже если  он
превзойдет  меня в хирургии,  что  сегодня маловероятно,  он  останется моим
учеником...
     -  Ладно,  -  сказал  Босс.  - Теперь  ваш ученик  бизнесмен.  Может, и
хороший, но у него нет главного: он не хозяин и не хочет становиться им.
     -  Этот  Рыжий,  что  служит  у  вас  прислугой,  был  почти гениальным
хирургом. Слышите? Почти гениальным.  Его мозги  навсегда запоминали каждого
больного,  оперированного им,  со всей  присущей  тому  симптоматикой... Все
руководства и учебники, все журнальные статьи и рефераты, профессиональные и
полупрофессиональные беседы  намертво  фиксировались в его  голове.  Все это
постоянно анализировалось. Результаты предыдущего опыта  каким-то совершенно
невероятным  образом  сопоставлялись  с  новыми данными....  Однако  главное
состояло в  том, что  Природа наградил его прекрасными руками... Это  трудно
выразить  словами...  Если  хирург  тратит на  операцию  час-полтора,  Рыжий
управлялся за полчаса... Но дело не во времени...
     -  Учитель! -  не  выдержал БД.  -  Я еще н-н-н-не умер.  В-вернемся  к
вопросу о здоровье Босса, к-которое меня...
     - Подожди, Борис! Продолжайте, господин Шереметьев.
     - Ваш интерес, Босс, м-мне с-соврешенно не п-понятен...
     - Да... Дело не только в скорости, - рассказывал Учитель, поглядывая на
Придурка... -  Его руки обладали странной  силой... Не знаю... Они не только
уничтожали  микробов  в  ране,  не  только  приводили  к  быстрой  репарации
тканей... Он вызволял с того света неоперабельных пациентов, которым по всем
правилам  следовало  умереть... Обычно  хирургическое  мастерство приходит с
годами...  Рыжий  умел  все  это уже  в  двадцать  три,  когда  его  впервые
подпустили к операционному столу в Свердловске... Здесь нет какой-то  особой
его  заслуги. Этим  даром, которому  нет  названья,  Господь  наградил его с
рожденья ... А что не желает быть хозяином... Он больше, чем хозяин...
     - Don't exert yourself to the utmost, Teacher, - безмятежно заметил БД.
- Н-не надрывайтесь так.
     - Да! Шашлык - выше всяческих похвал, - сменил тему Великий, протягивая
руку к стакану  с виски. - Очень хотел бы угостить вас в Москве не хуже... У
меня дача в Переделкино... Неподалеку от дачи Пастернака...  Заодно  положил
бы вас  на  пару  дней  в  институт, чтоб пообследовать,  как хочет Рыжий. -
Учитель победно глядел на БД и молча требовал похвалы.
     -  Этот  подарочный "Jameson" -  признание ваших  заслуг, - БД протянул
бутылку,  провожая  глазами  Босса.  -  Т-теперь  два  слова про  т-третьего
зайца... Нам н-нужна встреча с российским н-нефтяным олигархом: главой одной
из п-пяти  п-первых компаний...  Цель  встречи -  затащить его на  Терминал,
п-предложив часть  долей,  с-сколько захочет.  Став с-совладельцем,  олигарх
станет  участвовать в п-прибылях,  в том числе и от трансфера на Запад своих
собственных  грузов...  А  с-совместное  управление  Терминалом   п-позволит
выстроить с-стратегию его дальнейшей экспансии...
     - Я должен организовать эту встречу? - сообразил Учитель.
     - Это  самое п-простое.  Вам п-придется выбрать олигарха, п-подготовить
его к  встрече  и п-присутствовать на ней, и тогда, п-помятуя обо всех ваших
н-наградах  и  заслугах  п-перед  отечеством,  олигарх  не  кинет  нас,  как
п-принято.
     - Кинуть им вас, как два пальца обоссать... - возразил Учитель.
     -  Н-не  с-скажите,  Великий.  П-публика   постепенно   цивилизуется...
Топ-менеджерами   теперь  у   них  работают  иностранцы.  А  чтоб  вам  было
к-комфортнее, сформулирую все  на  бумаге, заверну в нее  ирландский виски и
п-пришлю...
     -  За третьим твоим  зайцем придется побегать... Как бы не намаяться, -
резюмировал  Учитель,  задумчиво   оглядывая  гигантский  холл,   и  спросил
неожиданно: - Продолжаешь заниматься консерваций?
     - Г-где мне ей з-заниматься? - почти искренне удивился БД. - П-помните,
небось, как п-просился к вам, чтоб...
     -  Сам  знаешь,  где,  -  хмуро  перебил  Учитель.  -  Не  хочешь -  не
отвечайблядь.
     - К-как вы д-догадались?
     - Сам ведь говоришь, что Великий...
     - Значит вы т-тоже м-можете... т-так? - неуверенно спросил БД.
     - Мог бы, нахуямне тогда институтские лаборатории? Колись!
     - Все п-происходит почти без меня... П-почти. Сумасшедшее желание найти
решение п-проблемы живет  давно, изматывая тело  и душу, и п-послушный мозг,
п-подчиняясь   чужой   воле,  п-постоянно   п-предлагает  альтернативы,   от
рассмотрения к-которых отказаться нельзя, и п-подсовывает не готовые ответы,
но  т-течение  очередного   опыта   в  незнакомой  операционной,   заставляя
анализировать  п-показания п-приборов  и  оценивать  эффективность очередной
модели  самым с-сложным  способом:  т-трансплантацией... Я  могу не т-только
наблюдать с-события, но вмешиваться в ход каждого эксперимента, как когда-то
у с-себя в Лаборатории...
     Учитель поискал глазами Придурка и, не найдя, повернулся к БД:
     - Не  помнишь,  кто  сказал:  "Психоанализ  - болезнь  эмансипированных
евреев"?
     - Это  не  п-психоанализ, Учитель, - подчеркнуто серьезно ответил БД. -
Это д-диатез, - и  улыбнулся. Оба увидели, как из дальнего  угла холла к ним
направляется Босс с Придурком за спиной.
     - Я втягиваюсь  в очередной эксперимент с-совершенно внезапно, - сказал
БД. -  Во время  заседания  с-совета  директоров  к-компании,  за  выпивкой,
занимаясь  любовью  или  с-составляя  отчет  о  п-продвижении  б-бензинового
контракта...
     - А результат?  Теперь ты знаешь, как консервировать? - спросил Учитель
не глядя и по-прежнему хмуро, понимая, что не надо было спрашивать.
     - З-знаю,  - сказал БД  без усердия и тоскливо посмотрел на Учителя.  -
П-почти знаю...  Только  это не  к-консервация...Нужна живая  лаборатория на
два-т-три месяца, м-молекулярный биолог и генетик с хорошими мозгами... чтоб
завершить все... Б-беру в долю... Хотите?
     - Может тыблядьинститут  попросишь? -  начал  раздражаться Учитель. - Я
недавно.открыл  лабораторию  генетики..  Знал  бы  ты,  чего  это  стоило...
Надеюсь, мои пиздюки там нехуемгруши околачивают... Я не верю  в возможность
клонирования человеческих органов... а человека и подавно. Пиздюки научились
выращивать  из  стволовых клеток  клетки поджелудочной железы, продуцирующие
инсулин...  А чтоб вырастить  человека-клона... Нет... Невозможно... Даже  с
твоими  задроченными  мозгами, способными  на  всякуюхуйню...  Ты  пытаешься
повернуть груженный  нефтью состав на рельсы, что  сам нарисовал на бумаге и
дергаешь бумажную стрелку...
     - Выращивать  н-надо  не целостные  организмы, чтоб п-потом убивать их,
извлекая органы... Вы п-правы, и Г-господь, видно, т-табу  наложил  на  этот
бизнес, к-когда создавал людей,  чтоб не  п-портили п-породу человеческую...
Обезьян  т-тоже  не   удается   к-клонировать,  с-сколько   ни  с-стараются.
К-клонировать  надо  яйцеклетки...  из  с-стволовых  эмбриональных   клеток,
заставляя  их  д-делиться  п-партеногенезом, без  оплодотворения,  однополым
размножением, к-как  у растений,  д-добавляя в  яйцеклетки д-донорские  ядра
нужных органов... П-помните, как растут г-грибы? Грибница, и в ней вызревают
органы-грибы: шляпка на н-ножке, н-ножка и шляпка... Я з-знаю  д-дорогу... Я
ходил п-по ней много раз и увидел, а п-потом с-соорудил, не знаю только где,
модуль  со фторуглеродной средой и п-поместил туда грибницу-матку, я называю
ее  грядкой-Маней, в  которой, когда вырастет, с-станут  зреть органы-клоны:
сердце,  почки... И с-совсем неважно, чьи они: человека или козы, потому что
вызрели в  грибнице  и  лишены антигенной активности,  и не отторгаются  при
пересадке...
     -  В  реальном  эксперименте  все  эти  сумасшедшие  идеи  с  грибами и
клонами-матками-грядками,  в   которых  вызревают  органы,  развалятся,  как
карточный домик... - Учитель был задумчив
     -  М-могут  и н-не развалиться... З-знаете  не х-хуже меня...  К-кузьма
п-покойный говорил: "В тебе, Рыжий,  инстинкт истины"... П-правда,  п-пока в
матках-грядках в-вырастают рудименты-уродцы...
     - Ты хирург и нехуялезть в проблемы генетики...
     -  Разве с-стали  бы вы  отказываться от обеда из-за т-того, что не  до
конца п-понимаете механизмы п-пищеварения? - БД улыбнулся, глядя на шампур с
куском жареной косули в руке Великого, и потянулся к стакану: - А уродцы мои
функционируют: одни с-сокращаются, другие фильтруют мочу.  П-понимаете,  что
это  значит,  Владимир?!  - победно  закончил  БД,  впервые  в жизни называя
Учителя по имени...
     - Почему тебе Инка Евсеенко моя звонит постоянно? - не обиделся тот.
     - П-помогает разбираться с генетикой...
     Подошел Босс.
     - Если ваш Рыжий был таким хорошим хирургом, почему его не приглашали в
московские институты?
     - Где вы видели,  чтобы  мышеловка гналась за  мышью? -  Учитель охотно
возвратился  в  комфортный  мир  Большого  Босса  и  лишь  иногда  удивленно
поглядывал на БД. -  В  двадцать  пять, а потом и  в  тридцать, ему не могли
позволить оперировать лучше руководителя клиники или директора института. Он
понял  и ушел в  эксперимент, где  был себе  хозяином...  А  вы  говорите  -
"нехозяин"... В  этом, возможно, была его  ошибка.  Надо было  сразу ехать в
Москву, а не тащиться в Тбилиси... Из провинциальной коррумпированной Грузии
пробиться  в московские клиники было  невозможно  и  многое из  того, что он
делал в Лаборатории, просто не замечалось... Я сам приложил к этому руку...
     - Вы тоже не взяли его к себе? Я правильно понял? - уточнил Босс.
     - Плесни  чуток, Рыжий, -  попросил Великий. - Новый  сорт?  Годится...
Во-первых, я тоже не сразу понял  его... На лбу у него тогда ничего написано
не было... У  нас  он  не оперировал... Существовал ряд  объективных причин:
необходимость   в    московской    прописке,    его    постоянныевыебывания,
независимость... Не  каждый согласиться терпеть,  именно терпеть, подле себя
хирурга с такими способностями... Зависть еще непримеримее, чем ненависть...
     Учитель, помолчал, подождал,  пока  наполнят  стакан ирландским  виски,
отхлебнул, закусил куском толстого жирного угря и продолжил:
     -   Я  почувствовал  нечто  подобное  в  своих  руках,  когда  стукнуло
пятьдесят. Это  стоило  неимоверных усилий... Я  должен  был  доказать себе,
своим сотрудникам и тем старым пердунам-академикам,  правившим бал, что могу
оперировать  не  хуже... Я давно  превзошел их... Теперь это все понимают  и
признают: в России, в мире,  научные общества, правительства,  даже этот ваш
пиздюк-олень...   Могу,   как   Рыжий   когда-то,   восстановить  сокращения
фибриллирующего   сердца  прикосновением  пальцев...  Заряжай,   Рыжий...  И
помниебенамать:  уйдя в  эксперимент или навсегда похоронив медицину,  из-за
обстоятельств или по  собственной  воле, все равно ты остался Хирургом, даже
если забыл про это...






     -  Я д-давно  вытравил в себя  с-сильное Водолейское прошлое, Марфа,  и
теперь  затащить  меня п-под  душ  так  же т-трудно, как когда-то в  детстве
заставить  п-пить  кипяченое  молоко с п-плавающей поверху п-пенкой. Сколько
слез я п-пролил, сколько  ссор  п-происходило в доме  из-за этого... Маньке,
нашей  домработнице  покойной, любившей  командовать  семейными  п-парадами,
кто-то  внушил,  что  мужская  п-потенция определяется количеством  п-пенки,
выпитой в детстве с молоком, и с-старая сука с большевистской н-неистовостью
заставляла  м-меня делать  это,  б-будто  можно п-посадить в землю  ячменное
зерно и ждать, что вызреет б-банка охлажденного п-пива "Tuborg".
     Они сидели в  маленькой  подсобке, примыкавшей к монастырской пекарне -
небольшому одноэтажному дому, сложенному из древних коричневых кирпичей, - с
высокой  остроугольной  крышей,  крытой  ярко-красной  финской черепицей,  и
большими  зарешеченными окнами с сохранившимися  кое-где мутными от  времени
витражами. Раньше в этом доме, стоявшем в окружении больших дубов, трухлявых
от старости, жила настоятельница монастыря... Но сразу после войны ее  покои
были  перенесены в  монастырь, и  теперь  настоятельница  занимала небольшую
пристройку  в одном  из крыльев двухэтажного удивительно  длинного здания  с
потеками   на   стенах   -   следами  неудачных  реставраций,  торжественным
обветшавшим порталом и новенькими белыми пластиковыми двухслойными окнами на
втором этаже.
     Старый грузный БД, сильно похожий на качаловского Барона из мхатовского
"На  дне",  сидел  в  низком  кресле,  покрытом  тряпьем,  вытянув   ноги  в
темно-серых  кожаных  штанах,  обтягивающих  бедра,  в  донельзя  заношенной
замшевой охотничьей куртке грязно-желтого цвета с застежками в виде кабаньих
клыков, в плотной коричневой фланелевой рубахе, заскорузлой, с пятнами жира;
в  зимних желтых армейских  башмаках с толстыми  круглыми носами  и  рваными
шнурками, и грязном, небрежно повязанном шейном платке.
     Его лицо неравномерно заросло густой щетиной светло-рыжего цвета, почти
скрывавшей  черты: были видны  лишь тусклые  зеленые с  коричневым по  краям
глаза, загоравшиеся иногда желтым, большой губастый рот,  про который Даррел
говорила "еврейский", глубокая складка на подбородке и короткий прямой нос с
веснушками... Очень интеллигентное лицо  космополита средних лет, если бы не
заношенная одежда и омерзительный запах...
     Его подружка - молодая девка лет двадцати, с телом манекенши, вызывающе
русским  вздернутым носом на скуластом,  девственном лице с пухлыми  мокрыми
губами,  которые она  постоянно  облизывала,  широко расставленными,  как  в
мультфильмах,  глазами  и  толстой косой, с трудом  умещавшейся  под строгим
низко  повязанным  черным  платком,  -  вытянувшись,  сидела  на  деревянной
табуретке,  плотно сжав колени, и  пахла  свежей  выпивкой. Штанишки она  не
носила, как некоторые  даже в мороз не носят шапку. На ней было что-то серое
и короткое  и в чем позже он признал свою старую спортивную майку  "Adidas",
едва достовавшую колен такой потрясающей формы, что смотреть на них хотелось
бесконечно.
     - Как прекрасно и легко удалось сложить Господу эту молодую монашку,  -
подумал  БД  и пошевелил  затекшими  пальцами  в  потных скользких носках и,
задрав  ноги  на стол, стал внимательно глядеть,  как капли грязи  стекают с
башмаков на столешницу в сигаретных ожогах и винных пятнах.
     - З-запах мое оружие  и с-спасение... Я чувствую себя в нем б-безопасно
и комфортно, к-как в  скафандре, хотя мне  уже н-никто не угрожает. Я  долго
выхаживал и  лелеял этот з-запах.  Н-не думай,  что  его легко с-сохранить и
п-приумножить. Давно  не  снимаю  одежды, но  этого мало. Надо делать что-то
еще.
     - Знаю, - сказала Марфа. - Вы теперь писаете прямо в штаны иногда...  -
Она  помолчала,  собираясь  с мыслями,  и  печально  резюмировала:  -  Вы  и
живете-то  со  мной  по-собачьи, не раздеваясь... И  имя  ваше -  как кличка
собачья:  "БД!".  Пригнете мне голову  к полу, вынете из штанов... пенис или
как там  вы  его называете... - стратегическое оружие, что  ли, и,  проденув
через заготовленную дыру в колготках, сразу начинаете насиловать...
     - Я  не насилую, я л-люблю так... Разве ты не испытываешь  наслаждения,
к-корчась на четвереньках, п-пронизанная твердым п-пенисом,  н-наровя каждый
раз п-посильнее п-прижать меня п-попкой к стене?
     Она  по-прежнему сидела  со строгой спиной, прикрыв  глаза, чтобы лучше
видеть нарисованное БД...
     -  ...Хорошо мне,  - выдавила она с трудом. - Даже очень...  Словами не
передашь...  Потому  кричу...  Однако грех  большой,  БД. Молюсь по ночам...
Бестолку только... Прощенья прошу перед иконой...  Как вы  учили...  Blessed
Virgin Mary... а вижу себя в кресле на четвереньках с задранной юбкой или на
столе  лежащей,  с  ногами  до  полу...   И  вас...  с  этим...  как  его...
стратегичесим оружием наперевес...
     - Для простой девки из монастырской пекарни она излагает слишком гладко
порой, - в который раз удивлялся БД:
     -  А когда с монашками  з-занимаешься любовью, это что, не грех? - Он с
трудом встал  с  кресла и, подойдя сзади, положил ладони  на плечи, привычно
нащупав  тонкие клюцицы... - А  когда з-зовет  тебя  настоятельница  не  для
сверки  финансовой  отчетности  по  п-пекарне  и  не для совместной  молитвы
всенощной, а для забав п-плотских... Что чувствуешь, Марфа, выкладывай?!
     БД  поднес ко  рту  тяжелую  прямоугольную бутылку из-под  французского
коньяка, заполненную почти непрозрачной темно-коричневой жидкостью, и сделал
глоток...
     - Когда я с монашками или настоятельницей, то не  очень большой грех, -
безмятежно заявила Марфа и вслед за БД отпила из бутылки.
     - Ну,  да. Будто к-крутишь т-тайком ручку бабушкиной швейной машины или
в-варенье ешь из б-банки...
     - ...Его  всегда можно замолить,  - продолжала она, не обращая внимания
на слова БД. - Без  того в монастыре не выжить,  сколько ни молись, ни трави
плоть, ни истязай  себя постами  и тяжелой  работой...  Это бабская  природа
паскудистая такая, прости меня, Боженька, за слова греховные...  - Она мелко
и  часто закрестилась. - Тут нет удовольствия...  неземного.  Ношу вроде как
тяжелую  сбрасываешь  с  плеч  и  можешь   дальше  служить  Господу  честно,
безгреховно несколько месяцев, пока опять не  начнешь сходить с ума и ночами
держать руки в щели между ног и верить, что там твоя Вселенная...
     - Ты Дидро, Марфинька, - рассмеялся БД.
     - Кто это?
     - Француз... П-писатель, п-притворщик и  философ-мазохист.  В  одной из
книг  живописал  быт  женского   монастыря...  Г-гораздо  с-слабее,  чем  ты
сейчас...
     - Апостол Павел  говорил: "Для чистых все  чисто", - неожиданно сказала
Марфа.
     -  Да.   Ты  чиста  перед   Богом  и  п-перед   людьми,  и  даже  перед
настоятельницей...  и вся  грязь, что  началась,  когда  христиане  объявили
любовь  грехом,  с-скатывается  с  тебя,  как  дождевые к-капли  с  дорогого
п-плаща.
     Она  нервно  улыбнулась, пытаясь  натянуть  короткую  майку на  колени,
заметно возбуждаясь и краснея лицом.
     -  А  пятно  это  страшное,  уродливое,  как сырой  котлетный  фарш  на
поллица... За что его послал Господь? За что, скажите?! Думаете  не замечаю,
как норовите сесть, чтоб не  видать его...  Может от того и любим друг друга
по-собачьи?  - Она тревожно  вглядывалась  в  лицо  БД, ища  в  нем  опору и
спасение  от  беды своей,  зная  заранее, что найдет  и  успокоится сразу, и
забудет обо всем  кроме нежности и непреодолимого влечения к этому странному
человеку, не похожему ни на кого другого, всякий раз нового, возносившего ее
на  небеса пенисом своим, но пуще  руками и речами чудодейственными,  как  у
Господа...
     "Сейчас она поднимется, эта странно продвинутая  Марфа, - подумал БД, -
повернется  ко  мне спиной  и,  упершись  руками  в  подлокотники,  призывно
выставит  выбритую промежность, как  по-волшебству появляющуюся из-под серой
майки Adidas. Правда, что краткость - душа женского белья."
     Марфа  встала,  положив  ладони  на  поручни  кресла,  движением  бедер
высвободила  зад,  стыдливо  обернулась, чтобы  убедиться  в его  готовности
заняться любовью, и задышала часто, краснея еще больше лицом...

     ...Когда все кончилось и он успел сделать несколько глотков из  любимой
бутылки  толстого  стекла, запивая едкий дым прогорклого сигарного окурка, в
подсобку воротилась запыхавшаяся Марфа, приводившая себя в порядок где-то  у
кранов... Она  осторожно  присела  рядом, чтоб он  не видел страшную  правую
половину лица и помедлив сказала:
     - Похоже, вас в детстве кормили только пенкой от кипяченого молока...
     - Не льсти, Марфа, и не с-сравнивай. Твой  м-монастырский с-сексуальный
опыт в счет не идет...
     Она хотела возразить, потому что встала, чтобы лучше видеть его.
     -  П-погоди!  Не  перебивай...  Хуже всего  грехи,  не д-доведенные  до
конца... Особенно в  сексе. Занимаясь любовью, рано или п-поздно  достигаешь
оргазма,  раздражая  гениталии  партнерши  с-стратегическим оружием. Однако,
если  делать это с-слишком  долго, коитус  п-превращается  в утомительное  и
нудное занятие... Но если  ты сумел п-превратить п-процесс достижения цели в
не  меньшее  удовольствие, чем  сам оргазм,  длящийся  мгновения,  з-занятия
любовью с-становятся неземным  блаженством:  таинством  с-священным,  всегда
волнующим  и неизведанным до  конца, несмотря на п-повторяемость...  И тогда
женщина уверена, что п-пенис у тебя, как... Гималаи.
     - Когда вы говорите так, БД, я будто...  проповедь слушаю. - Она  опять
уселась к нему на колени, стараясь, не поворачиваться правой половиной лица,
и коснулась пальцами толстых губ.
     - Господь отрядил нам замечательную с-способность быть творцами в сексе
и снарядил всем необходимым, чтобы извлекать максимум н-наслаждения из  этой
работы... Скажи настоятельнице: завтра п-приеду смотреть больных...
     - Я собрала вам  в пакет  горячие булочки. Забудете опять. -  Она легко
встала и исчезла в пекарне...

     Это был странный  любовный роман. Странный  социально,  этнически, даже
хронологически, потому что разница в возрасте приближалась к сорока годам...
Потом это пятно -  банальная гемангиома, которую, к сожалению, так просто не
убрать -  на прекрасном  лице  монашки, смотрелось настолько же  неожиданно,
насколько уродливо и страшно...
     Они познакомились  случайно:  кто-то  из  нынешних его  приятелей-нищих
попросил  посмотреть   больную  сестру  -  пожилую   монашку   в   недалеком
православном  женском  монастыре. БД поехал, посмотрел...  и  вылечил.  Слух
разнесся.  Настоятельница  поручила монашке через брата пригласить  БД... Их
встреча была  недолгой: он обещал два раза  в месяц  осматривать заболевших.
Гонораром стали горячий хлеб и булочки, выпекаемые местной пекарней...

     БД был погружен в  мир нищих и  бродяг,  не видя  особой разницы в этих
двух  сословиях.  Меж  тем  нынешние  его  приятели  действовали  в  строгом
соответствии статусу. Бродяги были демократичнее,  толерантнее и свободнее и
располагали большим набором свойств, позволявших комфортно приспосабливаться
к меняющимся условиям существования. Но им был присущ  фанатизм, пугавший БД
- и не из-за того,  что фанатики интенсивнее умирают, чем живут... Он твердо
знал,  что сам он домосед, и тяга  к перемене мест,  постоянно  гнавшая этих
людей куда-то, страшила его.
     Нищие больше соответствовали нынешнему состоянию БД.  Ему нравилось  их
приверженность  к  насиженным  местам. Они не были  кочевниками,  а  если  и
кочевали, то в  пределах квартала. Единственное,  чего  он  пока  не  мог, -
попрошайничать.  Однако,  как уверяли  коллеги, занятие  это  было не только
прибыльным... Оно  было захватывающе  интересным, и  он  знал,  что рано или
поздно сядет, как они, на тротуар с подходящей табличкой на груди и протянет
руку прохожим...
     Все ближе  сходясь со  своими новыми  друзьями,  -  "the  poor", "нищей
братией", как называл их БД,  - он  поражался не  только четкой  иерархии  в
беспризорном Зазеркалье, живущем по своим законам, но более всего - наличием
удивительного,  неуместного  здесь  творческого начала.  Их  умение  слушать
собеседника,  понимать  и помогать,  нетрадиционно  продолжать  традиционные
начинания,  способность  формулировать  и  нестандартно  решать  бытовые   и
социальные задачи, поражали его.
     - Хотя как  иначе, чем нетрадиционно,  могут эти  люди  справляться  со
своими  проблемами? - размышлял БД, всеми силами  стараясь  сохранить в себе
способность к анализу. - They are the poor, but not poor in spirit.
     Исчезла   Арта.  Поудивлявшись,  он  быстро  забыл  о  ней.   Перестала
появляться  Этери.  Давно   сгинула  Лиз  куда-то,  заявив,  что  его  запах
невыносим... Поначалу она мужественно  делала вид, что ей все равно,  как он
пахнет. Потом предприняла безуспешные попытки отмыть его в ванне и, наконец,
не выдержав, сказала:
     -... Вы  же Водолей, БД!  Чистота - ваш образ жизни...  А этот  мерзкий
запах... Он не просто окружает  вас...  Он ваш предтеча! Your smell is  your
forerunner,  that  notifies  all   around   your  appearance...  It's   just
disgustingly, BD!  I couldn't believe that you will start to degrade...  and
so quickly. You're Aquarius...
     "Сука эта Лиз! - подумал БД. -  Она не  должна говорить мне  гадости...
Если бы  не этот запах,  как бы  я выжил  в грязном  мире нищих и  бездомных
людей,  лишенных  горячей  ванны  и даже  такой ерунды, как  зубная щетка  и
дезодорант..." - И рассерженно поглядев на Лиз, сказал:
     - ... So as to live the rest of the time in the flesh no longer for the
lusts of man, but for the will of God...

     БД  ловил себя на мысли,  что  желание заняться любовью почти перестало
посещать  его. По крайней мере, в  отсутствие Марфы стратегическое оружие не
напоминало о себе. Но стоило ему увидеть стройную фигуру монашки, облаченную
в уродливые сатиновые платья советской  поры, в  черном, низко повязанном на
голове  платке,  прикрывавшем  правую  половину  лица,  раскрасневшуюся,   с
капельками пота на лбу от постоянного жара большой печи, топившейся дровами,
в  которой  она  пекла  хлеб  и  булочки,  дверь  его  эндокринной  кладовой
отворялась,  и  он,  как   мальчишка,  начинал  жаждать  этого  тела,  чтобы
любоваться  его молодостью  и совершенством, и насиловать, вколачивая любовь
силой  своего  члена,  или  нежно  ласкать, доводя  до  исступления...  Даже
назойливо  дребезжащий звон монастырского  колокола,  созывающий  монашек  к
молитве или обеду, казался ему в присутствии Марфы мелодичным и глубоким...
     Ни в собственном опыте, ни в прецедентах литературы  не мог он отыскать
объяснений своей обреченной, мучительной любви, иссушающей душу  и тело. Так
жажда  сушит  страдающего  диабетом...  Он  находил   нечто  близкое  своему
нынешнему  состоянию  в  Бунинских  "Темных  аллеях",  в  которых  стареющий
писатель   пронзительно   тонко,   точно   и   светло   живописал  юношескую
влюбленность, и перечитывал их постоянно...
     - Что так сильно влечет меня к  ней,  заставляя трепетно подниматься на
цыпочки  в душе при упоминании лишь имени ее? -  спрашивал себя БД. - Неужто
наступившая старость, способная  кого угодно сделать излишне чувствительным,
плаксивым,  неадекватно реагирующим на события  или, наборот,  закалить душу
черствостью  и  равнодушием,  когда,  кажется,  нет  ничего важнее на  свете
возможности самостоятельно опорожнить мочевой пузырь?
     - А может, меня привлекает волнующее сочетание уродливого и прекрасного
в ее лице? Кто сказал, что, надкусив  яблоко, приятнее увидеть в нем  целого
червяка, чем половину?

     Он  возвращался из монастыря в  своем "Мерседесе",  который надевал  на
себя, как надевают пальто или плащ, выходя из дому. Эта удивительная машина,
"пальто на колесах", несмотря на преклонный возраст и проблемы с двигателем,
подвесками и кузовом, продолжала верно служить, хотя механики из автосервиса
компании, говорили, что ездить с такими дефектами она не может.
     - Может, джентлмены! -  возражал БД.  - И не  только это...  Она ездит,
если н-надо, с пустым  т-топливным баком, з-забитыми форсунками, выгоревшими
с-свечами, знает дорогу лучше меня и заводится б-без к-ключа...
     Он почти не глядел на  знакомую  дорогу, стараясь  подольше  удерживать
взглядом частые сосны  по  сторонам, сливающиеся в сплошную желто-коричневую
стену огромного дома с ярко-зеленой весенней крышей, и вдруг привычно увидел
сквозь грязное  лобовое  стекло  чужую  операционную  с  незнакомыми  синими
стенами,  редким  персоналом в синем хирургическом  белье и масках  и  синие
телевизионные экраны с плавающими кривыми.
     - Я сейчас, - сказал БД, переодеваясь и подходя к синим раковинам, чтоб
вымыть руки,  и  уже  в  операционной, одетый  в  синее  белье, обращаясь  к
публике, закончил, уперев несуществующий живот в край стола:
     -  Сегодня  мы  выделим   из  грудной   клетки  козы  сердечно-легочный
препарат... - И сразу увидел последнюю из  своих книг тоже в синей обложке с
тремя большими буквами  "СЛП", а за ними - чуть помельче: "Сердечно-Легочный
Препарат"...  И  в   самом  низу:  "Тбилиси,  1989  г.".  -  В   сегодняшнем
эксперименте  используем   сердечно-легочный  препарат  как   биотехническую
систему для перфузии грядки-матки...  - Он заметил, что операционный народец
стал топтаться и переглядываться, и продолжал:
     - Не думайте,  что спятил...Мы сейчас извлечем  из грудной клетки  козы
СЛП, как  извлекали  его  сотни раз  сотрудники  моей Лаборатории  из собак,
свиней или  обезьян. Он  поможет  нам увидеть и понять, как  лучше выстроить
теплицу,  в  которой станут  зреть  органы-клоны для  трансплантации... - БД
прервал  монолог,  подключив  с  помощью   тайгоновой  магистрали  к   аорте
фторуглеродное    искусственное    легкое,    имитирующее    большой    круг
кровообращения...
     - А теперь, коллеги, выделим матку  из козы... Кто из вас знает, как ее
зовут?  Никто... Я  так  и думал... А  кто  давал  объявление: "Выдою  козу.
Седьмой этаж. Звонить три раза"? - Пальцы БД, будто наигрывая буги, проворно
двигались в малом тазу, выделяя матку с трубами и подвздошными артериями...
     Он  испытывал  душевный подъем, которым заразил народец в синем,.потому
что выбрал дорогу, по которой шел в поход за органами для трансплантации...
     -  Как тут  у  вас со звучалками, джентлмены?  - по-барски спросил  БД,
почувствовав себя предводителем в чужой  операционной. - Нельзя ли поставить
Вивальди... "Stabat  Mater"... Нет... Лучше "The Four Seasons".  - Он быстро
перевязал  аорту, и кровь из козы  переместилась в оксигенатор. - Козу зовут
Маня, - сказал он, улыбнулся и добавил:
     - Соедините аорту недлинной магистралью с подвздошной  артерией, идущей
к матке...  -  Он  перевязал и рассек  пищевод  и  полые вены и извлек СЛП с
работающим  сердцем  и  ритмично  раздуваемыми легкими, трахея которых  было
соединена  с  дыхательным  аппаратом... Народец в  синем, помешкав,  перенес
функционирующий СЛП в термостатируемый модуль с системами жизнеобеспечения и
контроля, и  стал пялиться на матку, странно  глядящуюся  рядом  с сердцем и
легкими.
     - Пусть  работает  пока и  растет,  -  сказал БД. -  Ей  еще  не  скоро
рожать... А чтоб ускорить процессы роста, будете регулярно имплантировать  в
нее миоциты  из  матки  беременных кроликов, которые размножаются и  растут,
быстрее  коз. Конечно, мухи-дрозофилы делают это  еще  быстрее,  но  вводить
клетки дрозофил в матку козы мы не станем... Наверное, многие из вас помнят,
сколько  шума  в свое  время  наделали,  делясь,  мухи-дрозофилы,  и сколько
хороших генетиков угодили из-за  этого в  тюрьму или были расстреляны...  Не
забывайте   вводить   эмбриональные   стволовые   клетки   любых   животных,
миокардиоциты, почечные  и печеночные клетки.,  и  матка  станет  наращивать
мышечную  массу,  увеличиваясь  в  размерах...  В ней  появятся отростки,  в
которых  со  временем  будут  вырастать органы-клоны., но раньше в  одном из
отростков  должен  вырасти  сердечно-легочный  препарат,  как  тот,  что  мы
извлекли только что, чтобы  обеспечить самоперфузию матки-теплицы... Где тут
у вас доска и фломастеры...

     Машина  уверенно  катила,  тарахтя  дизельным   двигателем,  постукивая
кузовом  в  глубоких дорожных  ямах,  засасывая  выхлопные  газы  в  кабину.
Приемник был  настроен  на  волну  ВВС:  дикторы  каждые  полчаса  повторяли
новости, и БД знал их уже наизусть. Он едва глядел на дорогу, привычно думая
о Марфе, удерживая взглядом яркую хвою весеннего леса...
     - Я  давно знаю,  в чем ее колдовство, которое заставляет бежать за ней
будто  за  стайкой стодолларовых  купюр на асфальте, подгоняемых ветром... В
этой девке-дворняге,  не  успевшей  прочесть и  пары хороших  книг,  сокрыта
глубина   бездонная,  завораживающая   и   отталкиваяющая...  Ни  физическое
совершенство Даррел,  ни  загадочность  Этери,  ни  холодный  рационализм  и
странности  американки Кэрол не могут соперничать с волнующей бездной Марфы,
о которой она не подозревает...
     - Не  лги  себе,  барин!  - сказал  БД и оглянулся, будто в машине  был
кто-то еще, кроме него и картины на заднем сиденье с белой часовней и нефом,
крытым красной  черепицей. - Ее  глубина, что так будоражит  и околдовывает,
есть  непривычное  и странное сочетание красоты  и  уродства, искренности  и
фальши, детской чистоты и распутства, душевного здоровья и пьянства, никогда
не  виданных  тобой доселе в  таких комбинациях и  масштабах... Известная на
рижском рынке, как Марфа-монашка, она естественна в этих своих разнополюсных
ипостасях:  привычных  состояниях  тела  и  души,  которые  для тебя сегодня
представляют самую большую ценность... A devil-may-care girl,  - подумал БД,
вспоминая нью-йоркский жаргон. - Я ведь тоже существую  в двух  гетерогенных
состояниях: как бездомный трансплантолог, выращивающий  органы для пересадки
на  чердаках,  и как  писатель-самоучка, выпечатывающий странные  тексты  на
краденом компьютере.
     А  Марфа  прогуливалась  меж   рыночных   рядов  с  грацией  манекенши,
приехавшей  погостить  в родную деревню, и  благосклонно принимала  дармовую
выпивку, подносимую охочим базарным людом,  который  знал, что к  ней,  даже
сильно  пьяной,  под  юбку лучше  не лезть... Два дня -  на рынке,  два  - в
монастыре.  Этот жесткий график выполнялся неукоснительно, и как бы  пьяна и
избита ни была Марфа,  она возвращалась в  монастырь, чтоб испечь  очередную
порцию хлеба  и булочек для сестер. И  как бы нежно и  влюбленно  не глядела
она, лаская БД, завороженная  его речами, руками и чреслами, неведомая  сила
вдруг поднимала ее с четверенек или колен и гнала на рижский рынок.

     -  Fine cattle  of  fish! Ну  и  дела!  Похоже,  я  сильно  деградирую,
джентльмены, посещая ваши сборища...  и, чем старше становлюсь,  тем сильнее
сомневаюсь, что мудрость приходит  с годами... -  заявил однажды БД, сидя  с
приятелями  на  чердаке старинного дома в центре Риги,  неподалеку от своего
бывшего жилища. - Скажи мне кто твой друг? Все правильно...
     Чердак принадлежал  художнику-латышу  Нилсу,  который  пару  лет  назад
выкупил  его   у  муниципалитета,  рассчитывая  отреставрировать  и  открыть
мастерскую, но денег  на  ремонт не хватило, художник запил  и  этот запой с
небольшими перерывами длится уже третий год.
     - Не обманывайте себя, сударь!  -  Нилс закончил  после войны  Академию
художеств в Ленинграде, прожил там много лет, и хорошо  говорил по-русски. -
Здесь не судят о человеке по его друзьям.... У Иуды они были безупречны. Ваш
деградаж  - вот  он, подле вас: барышня  с красивым именем Марфа, которой вы
восхищаетесь  и дорожите, будто завладели  подлинником  Леонардо и  возите с
собой на заднем сиденье машины вместо привычного пейзажа с  часовней.. А она
грязная, пьяная  девка с изломанной  психикой, про которую весь  Центральный
рынок знает, что трусы  она не  носит из "соображений  высшего порядка", как
излагает теперь эта сука, наобщавшись с  вами... Назвать ее застенчивой  или
стыдливой - все равно, что прозвать тигра-людоеда киской...
     Нилс  сделал  паузу,   чтоб  отпить  из  литровой   банки,  заполненной
темно-коричневой жидкостью - алкогольным сливом,  настоенным для крепости на
охотничьем порохе, микстуре от кашля и  креме для обуви. Последний компонент
чердачного  коктейля  приводил БД  в замешательство,  однако  никто  не  мог
вразумительно объяснить ему предназначение гуталина в пойле.
     -  Вам надо, чтобы я  добавил что-нибудь  еще, милостивый  государь?  -
Нилс,  as  lean  as  a rake, возвышался  над  сидящими  за столом высоченной
костлявой  фигурой,  увенчаной  широкополой  ковбойской  шляпой,  подаренной
кем-то из многочисленной родни в Штатах, и его тень на покатой стене-крыше с
широко расставленными руками-палками, напоминала огородное чучело...
     - Не г-горячитесь,  Нилс. В  вас  с-столько  желчи, что можно выкрасить
к-крышу. Хотите, чтобы я еще с-страдал от постоянно п-подавляемой п-похоти?
     -  Что  касается  "постоянно",  то  здесь  мы  могли  бы  поспорить,  -
рассмеялся Нилс. - Вы уже не мальчик...
     -  Марфа  -  сильно  п-продвинутое,  почти волшебное  с-существо, и  ее
дуализм не ф-философской природы,  а единственный  способ  жизнедеятельности
организма, набитого достоинствами и п-пороками, - возразил БД, нежно обнимая
за плечи подружку, и печально добавил: - Может быть как д-диагноз...
     - ...Как диагноз вашей болезни,  БД! - перебил его Нилс. -  Поскольку в
ней нет ни  двойственности, ни глубины, о которых вы твердите. Ее душа такая
же плоская, примитивная и грязная, как стельки ваших башмаков, которые вы не
снимаете  неделями...  С  вами  она ничуть не  хуже и не лучше, чем с  любым
рыночным торговцем... В отличие от остальных вы, похоже, удивительно успешно
научились находить в ней глубоко запрятанные эрогенные зоны...
     "Если бы он еще знал, что она бегает к настоятельнице,  которую безумно
любит, чтоб полизать стареющие чресла..." - БД улыбнулся в душе.
     - Вы приняли ее  такой, какая она есть, - надрывался  Нилс  в праведном
гневе,  - потому  что она то, что вам нужно сегодня...  Но чтоб  подсластить
пилюлю  самому  себе, вы,  довымыслили  все,  чего  в  ней  недоставало  для
комфортного сосуществования с вами, полагая ее потомственной девственницей и
дворянкой... А потом оказалось, что вымысел настолько убудителен и  хорош, и
так точно соответствует  вашим нынешним  потребностям, что дешевая  базарная
девка и иллюзии слились в литературном персонаже, в  который вы влюбились...
Но, в отличие от  Пигмалиона,  слились  так  сильно,  что начали  завидовать
самому себе...
     - Жизнь - игра,  и  если ты  мудрый  режиссер,  твоя  жизнь интересна и
п-прекрасна, как хорошо п-поставленная пъеса, - отбивася БД... - Хотя сам я,
п-похоже, не очень п-преуспел.
     - Зря вы задираетесь, Нилс,  -  подал  голос Пал  Палыч, the former KGB
person with the good manners... - Не  гоните!  Ему хорошо с  ней.  Может, он
даже счастлив... Все остальное тогда не имеет значения. Я завидую.  Он нашел
единственно правильное решение в сложившихся обстоятельствах...
     - Любопытно, какое? - спросил художник. - Может мы  все последуем ему и
встанем  очередью  у  ворот  женского  монастыря? БД  нравится монашка?  Она
заводит его?  Цепляет?  Окей! Пусть  трахает  на здоровье,  если  не  боится
заразы... Но нечего  делать вид,  что лазит под юбку к Софье Ковалевской или
познает Мирозданье, ставя  Марфу раком под иконами  в подсобке... То, что БД
считает оргазмом,  больше  похоже на аллергический зуд, которым  он страдает
много лет от перехлорированной воды бассейнов...
     - I fed up  with these talks, gentlemen! -  резко  встал БД.  "Если  же
кто-то сказал слова добрые и  правдивые и его  не услышали  -  значит, он не
сказал их... "
     - Погодите, БД! - Пал Палыч стащил с рук перчатки и, не вынимая огрызка
сигары изо рта, облокотился о кирпичную кладку дымовой  трубы,  сунув руки в
карманы брюк, от чего полы куртки некрасиво оттопырились.
     "Пал  Палыч подражает мне  в  манерах,  как Нилс  в  формулировках",  -
подумал БД,  разглядывая приятеля-чекиста, с которым успел сблизиться за год
бездомной жизни.
     А  Пал  Палыч, как  БД,  стойко  держал  паузу, давая  улечься  шумному
бормотанью теряющей контроль вечеринки, когда диалоги с  самим собой кажутся
наиболее предпочтительным занятием.
     - Ты, Нилс,  старый и завидуешь ему, - сказал он, привлекая внимание. -
Про это  Мольер говорил: "Нравственность крепнет, когда дряхлеет плоть"... В
отличие  от нас, БД мыслит слишком широко, чтоб отстаивать собственную точку
зрения... Он стал не просто бездомным, обреченным  на сосуществование с себе
подобными,  лишенными  социальных  и  бытовых  удобств...   Чтобы  выжить  в
добровольно выбранном аду,  он  опустился ниже нас.  На то дно, где никого и
ничего нет, куда он входит  без  стука  и обретается в одиночестве, если  не
считать портативного компьютера, и чувствует себя почти Богом...
     "Как  излагает, собака, - подумал БД. -  Хорошо  их  учили  когда-то  в
КГБ..." - И сказал:
     - Можно жить без самого н-необходимого, но без лишнего жить н-нельзя...
Этому вас там н-не учили никогда...
     Но Пал Палыч гнул свое, не вдаваясь в подробности чекистской школы:
     - Что  касаемо  ваших страхов, БД, все они надуманны. Не похоже, что вы
деградируете.  Вы  стали глубже, мудрее и  значительнее... Надеюсь,  и мы...
После вашего  появления здесь  многое изменилось... Какие темы  обсуждаем...
Иногда я спрашиваю себя: "Что это: лаборатория БД или родимый чердак?"
     - ... Или  один  из интеллектуальных  департаментов ФСБ, если там  есть
такие?   -  заметил   Нилс.   -  Ваша  правда  в  одном:  он   действительно
возвышается... над стадом.  Хотя,  лидер в стаде - не очень  привлекательная
штука,  особенно для БД с его  харизмой. А вашего  постоянного славословия в
его адрес не  разделяю и  не  понимаю... Вы,  Пал Палыч, похожи на человека,
который  с кукушкой  обсуждает  проблемы геронтологии, о которой нам недавно
рассказывал БД.
     - Почему с кукушкой? - удивился бывший лучший чекист.
     - Потому что кукушка определяет, сколько жить осталось...
     - У них много общего, у  БД с Нилсом, - заметил  постоянно пьяный Вова,
преподаватель университета или слесарь-механик.
     -  They have  nothing in  common... Совсем  ничего,  - зло возразил Пал
Палыч. -  Просто  желчи  у  Нилса больше, чем думает  БД,  которому  сегодня
лидерство до лампочки. Там, в самом низу, ему никто не досаждает.  От дурных
гигиенических  привычек   он  избавился.  Потребности,   которые  называются
культурными, он давно не удовлетворяет  и поднимается к  нам лишь  для того,
чтобы выпить, хотя, как я понимаю, он научился пить в одиночку...
     - Нет!  Он буцкает  с  дорогим портативным компьютером  COMPAQ, который
всюду  таскает  за собой в кожаном портфеле с широким  ремнем...  А  еще  он
знает,  что его  ждет  комната с едой  и  выпивкой в подвалах  аппартаментов
Большого Босса,  где он может переждать непогоду.- Нилс,  наконец, уселся на
стул и чердачное пространство сразу стало заметно больше.
     - Чем м-меньше человеку нужно, т-тем ближе он к Богу. - БД улыбнулся. -
У меня нет  л-лидерских  амбиций и желания с-сплотиться с коллективом... Пал
Палыч п-прав: я хочу  стать  изгоем. Я, п-пожалуй, с-стал им... I'm dwelling
under the canopy... И лишь две вещи д-движут мной, заставляя жить и выносить
весь  этот ужас, возвышаясь или,  наоборот, д-деградируя и опускаясь глубже,
хотя п-подошвы башмаков  давно уперлись в дно и сгибаются лишь к-колени: это
COMPAQ  - устройство... нет,  живое существо, с к-которым мы на пару п-пишем
книгу...  и  необоримое желание найти решение п-проблемы  донорских органов,
к-которое  живет  во   мне  не  с-спросясь...  И  чертов  п-плоский  ящик  с
серо-голубым дисплеем, выкрасивший мою н-нынешнюю жизнь в серо-голубые тона,
и п-переминающиеся в  мозгу  в ожидании своей  очереди  м-модули,  в которых
зреют будущие  т-трансплантанты,  надежные, всегда жизнеспособные и лишенные
антигенных свойств,  с-составляют смысл моей н-нынешней жизни... И я п-почти
счастлив этим... С-спасибо...
     Все   зашевелились,   загудели.  Зазвякали  стаканы.  Привычно  приятно
забулькал алкоголь. Кто-то сунул в руки БД банку.
     - Ладно, мужики, - сказал Нилс. - Может БД и впрямь  святой.  Выпьем за
него.  Пусть пишет,  если не может иначе...  Пусть совершает открытия...  Не
понимаю одного:  почему  он  не делает  этого  дома, с  привычными  ванной и
сортиром,   или   в  реальной   лаборатории   с   персоналом,  животными   и
оборудованием? Почему? Неужели, из-за дерьмового убеждения, что художник или
ученый должен выстрадать то, о чем собирается поведать?
     - К-какой ценой можно  купить  п-право  на  творчество, если п-писать -
значит читать самого  себя... - БД вышел из-за  стола и повернулся к публике
лицом. -  А если Г-господь не  водит  т-твоей рукой, как с-сказать людям то,
что  ты  п-полагаешь  истинным,  без  чего  их  жизнь  не  с-станет  глубже,
интереснее и значительнее? Этого нельзя  сделать не п-преодолев  с-соблазнов
собственной п-плоти и  обыденного счастья,  не п-престрадав,  не  расположив
с-свой внутренний мир с-снаружи... Кто-то из д-девок-реплик г-говорил, чтобы
с-стать Мессией, мне н-недостает страданий и веры...  Все равно, расплата за
т-творчество неизбежна, как только п-пересекаешь границу п-повседневности...
     -  Нэ  очэн-то  вы   справлаэтса  с  собствэнная  плоть,  тоуварисч!  -
обрадованно сказал Нилс.
     -  А  ты,  конечно,  был  уверен, что  жизнь  может  дать  только  одно
облегчение - кишечника или мочевого  пузыря, - язвительно заметил Пал Палыч,
постоянный Нилсов оппонет.
     - Повторяешься, приятель... Я вот не подхожу к мольберту который год...
Студию  купил, а картин не пишу.  Не могу и  не хочу... Ночью снится,  будто
беру  кисти в руки... или  с  похмелья  иногда...  подержу... Завидую  БД...
по-белому пока. - Он отпил из банки,  отвернулся к чердачному окну и добавил
оттуда: -  Но зависть  сжигает... как вас, БД,  ваш проклятущий  "COMPAQ"  и
органы-клоны... Может, не следовало, мужики, дарить ему компьютер?!
     Публика  враз  забыла  о  БД  и  привычно принялась  обсуждать  историю
нашумевшего подарка...




     Первый  портативный компьютер фирмы "Hewlett  Packard"  БД  выпросил  у
Босса уже будучи изгнанным из компании и сразу переписал в него первые главы
книги  из  стационарного  компьютера,  с  которым  жил  иногда  в  одной  из
подвальных комнат рядом с гаражом в Большом Доме.
     Компьютер был почти новый, и БД онемел, когда Босс сказал однажды:
     - Ладнохуйстобой, забирай! Надеюсь, не станешь  делать из  меня злодея,
чтоб отплатить за выдуманные унижения...
     -  Т-там  нет вас... н-нет  меня...  Мы  все  только  нотные знаки  или
слова...
     - Что же там тогда? Мне  говорили, ты  пишешь книгу... роман будто  про
компанию... - Босс задумчиво почесывал в паху.
     "Как объяснить то, чего я не знаю сам",  - раздумывал БД,  понимая, что
мудрый хозяин вправе  рассчитывать  на честный ответ, и после недолгой паузы
сказал: -  Н-не берусь с-судить, как ф-формируется рукопись... Больше всего,
п-похоже, пишется с-сама, и  я п-просто должен  созреть, дорасти  до нее, но
даже т-тогда  не  узнать, кто  водит  м-моей рукой... А если узнаю,  значит,
с-стряпаю телефонный  с-справочник или с-статью в  медицинский журнал... Для
м-меня  это  так  же  с-сложно, как  для  п-пещерного человека п-переход  от
п-понятия окружность к п-понятию колесо... Знаю одно: п-пока п-пишется она -
я н-невменяем и счастлив и делаю только то, что она велит...
     - Про что книгаблядь?!
     - Н-не знаю... С-спрячьте саблю, Босс. Мне давно не с-страшно...
     "...И  сказал  Иисус: многие  желали  видеть  то, что  вы видите,  и не
увидели, и слышать то, что вы слышите, и не услышали...".
     - Название-то есть?
     -   Х-х-хроники   В-водолея,  -   сказал  БД.  -  Хроники,  выстроенные
н-наперекор хронологической п-последовательности. -  И уставился на  бывшего
хозяина, а  тот стоял  и  молчал, а  потом  повернулся  и  медленно побрел к
себе...

     Notebook   оказался    дохлым.    Постоянно   заливаемый    кока-колой,
безалкогольным  пивом, посыпаемый  пеплом дорогих  сигар  при расскладывании
пасьянсов,  ставших  в  последнее  время  постоянной  усладой  Босса,  новый
компьютер  быстро и сильно захирел:  давал сбои, забывал тексты  и  старался
максимально обременить жизнь БД, отказываясь исполнять команды.
     Приходилось  по  нескольку  раз  перепечатывать  страницы,  прежде  чем
маленький уродец соглашался  запомнить  их. Он  ненавидел компьютер и не дал
ему  клички... Свирепея, БД  несколько раз поднимал  его  над головой,  чтоб
швырнуть о стену...
     Беспризорная чердачная публика - БД называл их на нью-йоркском  жаргоне
"alley-apples",  лошадинным  навозом,  -  трепетно   почитавшая  открывшийся
писательский  дар БД и заметившая постоянные проблемы с  компьютером, решила
подарить ему новый.
     Когда они притащили на чердак "Compaq" в заводской упаковке, БД потерял
дар  речи  и,  поглаживая в  растерянности  дорогой кожи чехол,  впервые  не
находил приличествующих случаю формулировок.
     "It's smashing! Тогда на предутреннем  Эльбрусе с  Даррел,  стоящей  на
гостиничном  балконе  в  короткой  ночной  рубахе,  я  тоже  не  смог  найти
подходящих слов", - некстати промелькнуло в голове,  и тут же он  вспомнил и
процитировал застывшей в ожидании благодарностей, сильно пьяной толпе бродяг
одну из баек про юность Билла Гейта:
     -  Ты  кто? - спросил Билл. -  Я - к-компьютор,  - ответило видение.  -
Тогда с-сходи п-пососи вольтметр!
     БД подождал, пока стихнет смех, и сказал:
     -  Спасибо,  м-мальчики!  Возьмите  п-порченого   маленького  уродца  и
отнесите в к-комиссионный. За  него дадут, - он замешкался, прикидывая в уме
приблизительную стоимость Боссова компьютера, - долларов семьсот...
     - А что,  к-омпьютер краденный?  - спросил он  позже Пал  Палыча, когда
публика стала расходиться.
     - Нет! Это подарок Латвийской Академии Наук..., - Пал Палыч помолчал. -
А если краденый? Вы, что: выбросите его или побежите стучать в  криминальную
полицию?
     - Никогда не п-предполагал, что  с-смогу достичь такого взаимопонимания
с офицером КГБ..., - улыбнулся БД.
     - Надеюсь, не считаете, что  я здесь по заданию нашего ведомства? - Пал
Палыч  внимательно посмотрел  на БД и раскурил наконец влажную сигару, едкий
дым которой приглушил тошнотный запах чердака.
     - Why  on  earth?  It's  not  worth  taking the trouble..., - задумчиво
ответил БД, глядя на разбредавшуюся публику.

     Сразу после  Рождества  знаковый чердак гудел.  Вечеринка  продолжалась
несколько часов  и  alley-apples  - авторы идеи  подарка  и ее исполнители -
давно спали, уткнувшись носами в стол, сломленные "Бурбоном". Однако коллеги
с окрестных  чердаков подходили и  подходили, и  большинство -  не с пустыми
руками. Кроме девок,  они несли курево, легкие  наркотики, дешевую выпивку и
такую же еду в целофановых пакетах.
     Командовал the vanity fair Пал  Палыч.  Сидя в кресле  БД, он  принимал
подношения,  сортировал   прибывающую  публику   и  исхитрялся  поддерживать
порядок,  если можно говорить  о порядке  в  чердачных помещениях старинного
дома,  год  назад  выставленного  на продажу и замотанного с фасада  зеленой
сеткой, чтобы уберечь прохожих от падающих плиток облицовки.

     Утолив  алкогольный  голод и  наскоро  перекусив привычным  микстом  из
целофановых мешков, прибывающая публика,  игнорируя деликатесы,  в  изобилии
расставленные на командирском столе, по  команде Пал Палыча, подходила к БД,
чтобы  поздравить с подарком, о котором знала вся Рига, и затем растворялась
с подружками в  закраинах чердачного пространства,  спеша поскорее  заняться
свальным грехом, поскольку  девок, как  всегда, не хватало. Возраст партнерш
не  играл существенной роли... БД давно  догадался, что коллективный секс не
только повышает либидо участников, но резко увеличивает потенцию, потому как
подобная  группа - не просто  объединение  людей,  занятых  общим  делом, но
эротический монстр с  огромным сексуальным  потенциалом, который циркулирует
между партнерами, поддерживая эрекцию.

     Марфа сидела с прямой  спиной подле БД, в одном  из его шейных платков,
прикрывающим щеку с  темно-красной  сырой  котлетой, и  молча  наблюдала. По
тому, как  раскраснелось ее  лицо, как  широко  и  часто  раздувались ноздри
вздернутого носа, БД понял, что она сильно возбуждена и что ее гормоны давно
бушуют  в крови и скоро погонят ее в один из темных чердачных закутов,  куда
она потянет  за  собой  БД,  крепко  вцепившись  пальцами  в  край  замшевой
куртки...
     - Давайте  выпьем,  господа! - невнятно произнес  Нилс.  - И пусть  эта
эпатажная гулянка запомнится нам своим шиком и блеском!
     - И с-следующая тоже, - добавил БД, косясь на пьяного художника.
     Take  her, BD!  Let us  be candid: it will be  late  in ten minutes,  -
сказал Пал Палыч, глядя на Марфу.
     - Love is like the mercury: you may hold it in the open palm  but never
in the clenched  fist... Moreover, where, pal?  What a load of  rubbish. Put
that stupid idea out of your head. It's ridiculous. I doubt if I can in such
concourse...
     "Сейчас за  меня примется праведник Нилс, склоняя к публичному  сексу с
монашкой",  -  успел  подумать БД  и увидел  двух  грузин  с  усами, носами,
дорогими  дублеными  шубами  желтой  кожи  и  огромными,  всегда вызывающими
улыбку, фуражками, на пошиве которых  специализировались десятки  тбилисских
ателье. Грузины стояли особняком, перешептывались и поглядывали на Марфу.
     - Do you happen to know who  are those Georgian guys? -  БД склонился к
уху Пал Палыча, кивнув на грузин, и почувствовал надвигающуюся опасность.
     - It  feels like they are  the fruit-sellers at the Central  market,  -
сказал Пал  Палыч. -  Don't waste  time to  maintain friendly  relation with
them... They won't stay too long there I think, - и отвернулся к подошедшему
бродяге с гитарой.
     Между тем тревога вперемежку со страхом придавливала БД, как каток, что
раскатывает  горячий  асфальт...  В  привычные  серо-голубые цвета  нынешней
бездомной  жизни стал настойчиво  пробиваться фиолетовый  цвет опасности. Он
оглянулся по сторонам,  словно  угроза успела реализоваться зримо, но ничего
не  увидел.  Чердачная публика привычно гуляла, как гуляет любая  вечеринка,
независимо от статуса и финансового положения приглашенных.
     - To tell the truth I  believe that the Houston cardio-surgeon parties,
the diplomatic or business parties as well as the today's carousal of tramps
are the same thing that sound good. - Пьяный БД погладил, лежащий на коленях
COMPAQ, поборол страх, встал и направился  к грузинам, улыбаясь и протягивая
руки:
     -  Гамарджоба,  б-бичебо!  Картвели  хар?  Ме  т-тбилисели  вар...  был
когда-то, - добавил  он, не находя нужных грузинских  слов.  - Здравствуйте,
джентльмены. Я т-тоже когда-то жил в Тбилиси...
     - Ми из Сагареджо... Кахетиа, - гортанно произнес один из них.
     -  Господи!  - воскликнул БД.  - Я бывал там  т-тыщу раз. Мой  аспирант
Ираклий Склифасовский оттуда.  Ч-черт! Забыл его настоящую  фамилию... Но вы
д-должны  знать их с-семью, мальчики, -  суетился  БД,  чувствуя,  как страх
начал выжимать  пот из грязного  тела, ставшего холодным и липким...  -  Его
отец один из н-начальников на в-винодельческом заводе...
     Грузины, невозмутимо наблюдавшие за мельтешением БД, заулыбались.
     - Ме вицы  Иракли да Иракли мама, батоно - сказал по-грузински один  из
парней. - Ми знаим Иракли и иво атца...
     - Сычас  иво атэц  -  дыректар на винзавод!  -  гордо  добавил второй и
продолжил, стараясь обнять БД за плечи:
     - Ми тожэ знаком вас, батоно Бориа! Рогора хар, генацвале?
     - Ме к-каргата вар. Что привело вас в Ригу, джентльмены?
     - Ми хочым начат бизнес  здэс Рига, батоно Бориа. -  Тот,  что повыше и
постарше, помолчал, разглядывая БД. Другой отошел к главному столу.
     - Если я м-могу быть ем-нибудь п-полезен...  - сказал  БД. -  С-сегодня
мои возможности  ограничены,  но кое-что еще могу...  если сообщите о  своих
п-планах... Честно говоря, не п-предполагал, что с-стану испытывать душевное
с-смятение  и  т-такую  радость  при  виде  грузин...  Здесь  н-номер  моего
т-телефона... А как течет грузинская  жизнь? По тем с-сведениям, что доходят
до  меня, вы п-пока не катаесь, как с-сыр в  масле.  Это п-правда?  Скажите,
алеет восток?
     Парень непонимающе уставился на БД.
     - Я хотел с-спросить, п-появилась ли надежда на лучшую жизнь?
     - Грузыны сычас живут кхарашо! - заученно ответила желтая шуба.
     - Да, -  поддержал шубу  БД.  - Денег  вам хватит до к-онца жизни, если
т-только не захотите к-купить что-нибудь на ужин...
     Он посмотрел по сторонам: публика сдержанно продолжала вечеринку, а Пал
Палыч заряжал бурбоном граненый стакан в руке второго грузина...
     -  Не  жалеет  снарядов Пал Палыч  для  бывших  моих... -  БД  не успел
додумать эту мысль до  конца,  потому что увидел,  как прямая  Марфина спина
неуверенно движется к выходу. - Куда это она?...
     -  Ми пастроил  трубаправод пэрэкачиват нэфт из  Азэрбаджан  в Батум  и
Поты, батоно Бориа! Нэфтэдолляри патыкут скоро рэкой! - разговорилась желтая
шуба, взрываясь на согласных и ударяя каждую гласную букву...
     При слове Поти по  коже БД пробежал  мороз, и  он  подумал,  что угроза
может исходить  от этих заносчивых  парней,  странным ветром  занесенных  на
любимый чердак... Фиолетовый цвет густел, оседая на лицах грузин...
     -  Ваш  с-сосед  Азербайджан не  т-только  т-транспортирует  нефть,  он
д-добывает ее... Это более п-прибыльный бизнес. Он должен быть б-огатым, как
Кувейт или Катар.  Надеюсь,  вы п-понимаете  это. Однако нищета ваших  южных
братьев-азербайджанцев   кажется   п-просто  ужасающей...   как,  кстати,  и
п-поразительная б-бедность бывшей солнечной Грузии.
     - Обыжаэш, батоно Бориа! - сказал грузин, белея лицом.
     -  Нет,  г-генацвале, к-констатирую. П-правительства  двух ваших  стран
ведут себя, как...с-саранча, - стал  заводиться БД и увидел второго грузина,
который пропускал Марфу в открытую  дверь, чуть придерживая за тонкую талию,
легко угадываемую под старым мужским драповым пальто...
     - М-м-марфа! - не обращая внимания на шум, тихо произнес БД.
     Девка дернулась, замерла и стала  медленно поворачиваться. Мужская рука
напряглась  на ее  талии, стараясь  подтолкнуть монашку  к  выходу. БД мощно
просигналил владельцу шубы. Тот резко опустил руку, будто кто ударил по ней,
и  замер. Марфа  удивленно оглянулась  и  вернулась к  столу, села подле Пал
Палыча.

     Вскоре БД забыл о грузинцах,  неведомыми путями попавшими на гулянку, и
погрузился в мутную пучину вседозволенного тяжелого и  надрывного чердачного
веселья:
     - Поехали! - сказал БД, придвигая банку с выпивкой бывшему офицеру КГБ.
- П-первый станет п-последним, а п-последний - первым...
     - Да! -  поддержал Пал Палыч. - Почти в каждом  из присутствующих здесь
спит гений...
     -  ...И с каждым  днем все  крепче,  - подытожил БД, понял, что давно и
сильно пьян, и  перестал  интересоваться  окружающим  миром. Сейчас ему были
дороги  две вещи:  зачехленный  Compaq,  висящий  на плече широким ремнем, и
Марфа, за бедро которой он цеплялся изо всех сил.
     Он проспал минут тридцать. Кто-то тряс его за плечо:
     - Слышь, БД! Просыпайтеся, значит...
     Он  поднял голову и почувствовал, как нестерпимо болит шея, натруженная
висящим на груди компьютером.
     - Там... это... вашу бабу грузиныебутну! - маленький мужичонка в драном
ватнике   и  зимней   солдатской  шапке-ушанке  с   красной  звездой  нервно
переминался перед ним.
     - Не г-гони... Что?.... Что ты сказал, п-придурок?! - сознание медленно
возвращалось к БД...
     Чердак  представлял  собой  жалкое зрелище: неподвижные, всхрапывающие,
темные  фигуры  на  полу,   неотчетливое  копошение  по  углам,  бормотание,
перебранки  и отвратительный запах рвотных масс, человеческих  испражений  и
немытых тел.
     За  командирским  столом рядом с  БД, уткнув  головы  в сложенные руки,
спали Пал Палыч и Нилс. Натыканные в еду окурки и пролитая выпивка усиливали
густой дух отгулявшего праздника.
     - БД! Вашу бабублядьэти черножопые...! - надрывался красноармеец.
     - Идем! - БД резко встал, отшвырнув Compaq. - Куда?!
     - Погоди  шуметьблядь! - придержал  мужик. - Пал Палыча будить надо,  в
натуре... Вам одному не сладить. Здоровые мужики оне... эти с Кавказа...
     - Идем! - настаивал БД.
     -  Нуихуйстобой! Пожалеешь. - Красноармеец,  не оглядываясь,  зашагал в
дальний угол чердака.

     Чердачная публика, сидевшая  тесным кругом  на корточках, расступилась,
завидя БД.  Две  горящие  свечи,  вставленные  в граненые стаканы  на  полу,
странно подсвечивали средневековую по своей иезуитской изощренности картину:
Марфа,  белея  стройным телом, стояла с закинутым  высоко на  плечи  пальто,
согнутая  пополам  меж  двух   грузинцев  в   смешных   фуражках  и   желтых
шубах-дубленках.  Мужчины тяжело дышали. Раскрасневшиеся, почти  фиолетовые,
лица   блестели  от   пота...   С  какой-то   исступленной   жестокостью   и
остервенением,  не  приспустив штанов,  лишь  раздернув молнии, они хаотично
всаживали с двух сторон свои члены в рот и влагалище женщины..
     Он  увидел,  как  Марфа  от  стыда  или  наслаждения  вжимает такое  же
красно-фиолетовое потное лицо  в джинсовый  пах того, что повыше и постарше,
обхватив его  бедра  руками,  и пригибает каждый  раз попку  к  полу,  чтобы
избавиться от второго или лучше  почувствовать  его в себе,  стоящего сзади,
по-хозяйски  расположив  смуглые  волосатые  руки  на  тонкой   белой  талии
послушницы...  Он   вспомнил   слова,   которые  любил  повторять   когда-то
Лабораторной  публике,  не особенно  вдумываясь  в смысл:  "То,  что  другие
называют грехом, у себя мы считаем экспериментом".
     БД  смотрел не отрываясь, вбирая  в себя  шумное частое дыхание и стоны
спаривающейся группы, в каком-то мазохистком желании поистязать  собственные
душу  и плоть, но с  удивлением  обнаружил, что не чувствует ни ревности, ни
жалости к Марфе, корчившейся перед ним  в судорогах оргазма, такого яркого и
яростного, что хотелось участвовать самому...
     "Все можно  познать,  кроме  себя," - вспомнил он  Стендаля,  продолжая
удивляться и не испытывая злобы  к двум грузинцам прямо в фуражках трахавших
Марфу на потеху чердачной  публике,  чтоб унизить его или вынудить совершить
что-то   непотребное...   Мужичек-красноармеец,   что   привел   его   сюда,
мастурбировал неподалеку тонкий, похожий на огрызок карандаша, пенис.
     "Цена  свободы - вечная грязь," - подумал БД и  увидел на Марфе сапог с
расстегнутым  голенищем  на  полу,  почему-то один, и  улыбнулся...  Постоял
немного, сосредоточено глядя перед собой, повернулся и зашагал прочь...
     -  Падажды, дарагой! Куда  спэшиш?! -  ударил вслед оглоблей  гортанный
голос того, что повыше. - Мы эсчо нэ кончыл! Скоро забэреш свой баба...
     Похахатывая  и  часто дыша, грузин продолжал выкрикивать  злые, горькие
слова, но БД не слышал ничего, кроме ненавистной мелодики гортанного голоса,
взрывавшегося  на  согласных. Он повернулся и  пошел  обратно,  наливаясь  с
каждым  шагом всепоглощающей ненавистью к самому себе, старому, беспомощному
и жалкому; к вечно несправедливым к нему грузинам,  к страстотерпице Марфе -
уличной девке; к вольному рижскому чердачному народцу,  оторопевшему  от его
непривычного  вида, пока  наконец не подошел вплотную  к  трахавшемуся трио,
похожему на кентавра, занятого любовью с самим собой...
     Близко  завидя БД,  грузинцы остановились. Тот, что  повыше,  попытался
высвободиться из плотного кольца Марфиных рук, но она  продолжала удерживать
его, дергаясь телом и глухо постанывая в затянувшемся оргазме или пароксизме
стыда, уткнув лицо в неподвижный мужской пах...
     БД   несильно   толкнул  Марфу  руками  в  голый   бок,  и  она  упала,
перекатившись на  спину,  некрасиво  растопырив от  неожиданности  ноги.  БД
повернулся  к  тому,  что  повыше:  мужчина  равнодушно заталкивал  в  штаны
скользкий   фиолетовый   член,   не  желавший   возвращаться   на   место...
Тренированным, без замаха, коротким ударом ноги БД ткнул его в нижнюю  треть
голени:  мужик  согнулся  и побелел лицом  от боли,  смешная фуражка  упала,
обнажив большую лысину в  капельках пота, пересеченную несколькими полосками
длинных  волос. БД отступил на шаг, отвел ногу и со всей силой направил ее в
ненавистный  пах,   туда,  где   слизисто   поблескивал  пенис,  только  что
извлеченный из  Марфиного рта... Грузин коротко взвыл и рухнул подле  девки,
придерживая руками мошонку, раздувающуюся гематомой прямо на глазах.
     "Если бы месть не была такой сладкой, прощать было бы гораздо легче..."
- успел подумать БД и почувствовал, как что-то  холодное и острое, скользнув
сзади   по   ребру,   легко   прошло    сквозь   плевру   и,   проникнув   в
легкое,остановилось, сделавшись горячим...
     "Средняя доля, - промелькнуло в мозгу. - Совсем не больно... Я  ошибся,
Господи!  Самая  сладкая месть - прощение... Сейчас станет  трудно дышать...
Нет...   Сначала  я   просто   не   смогу   сделать  глубокий   вдох   из-за
пневмоторакса...  Почему  так   холодно?...  Легочная  ткань  не  кровоточит
сильно...   Я  плыву  куда-то...   значит  нож...   длинный...  и  проник  в
магистральный сосуд...  или камеру  сердца... и изливается кровь в плевру...
сейчас разовьется  гемоторакс...  развился  уже...  надо  ставить  дренаж...
нет... никакой анестезии... маленький разрез...  вставляйте трубку скорее...
нечем  дышать... сам не могу... тогда пункцию... на войне... как на войне...
надо успеть повернуться... поглядеть на этого сукиного сына из... Кахетии...
с  таким холодным... горячим ножом... война закончена... когда  похоронен...
последний солдат...  Суворов... генералиссимус... здравствуй Кузяша... как я
рад... похоже получилось Учитель...  живой рудимент  организма  грядка-матка
Маня    с    самоперфузией...   высокими   адаптивными    свойствами...    и
полиморфизмом...    смесь   генетики...    экспериментальной    хирургии   и
биотехнологий...  вызрела  чтоб  выращивать  органы-клоны... записей  нет...
Марфа... прости... виноват я... закрывал глаза... не помыкал... думал каждая
личность... вселенная.... надо сохранять... целостность ... только не говори
мальчикам... как я умер...  Даррел... для  них  я... на другой... планете...
чудовищная  закономерность...  нет...  не  набор  хромосом...  просто  набор
случайностей...  никем не  стал  до  конца...  так  жаль...  дайте  дописать
только... только  дайте дописать... то  что начал... до конца... написать...
написать  только... на  Господа... уповаю... пусть избавит...пусть спасет...
спасет... если угоден Ему... Be not far from me... for trouble is near...



     Он  плыл  быстро и сильно, не чувствуя усталости, изредка больно цепляя
стопой красно-белые жесткие  поплавки.  Он не знал ни названия бассейна,  ни
города...  и помнил  лишь  эту  бесконечную  водную  дорожку  с  царапающими
поплавками, начало и конец которой тонули в сумерках...
     Его  не  особенно  беспокоили  временные   несоответствия  бесконечного
плавания в  бассейне без границ. Он знал:  для Мирозданья хронология событий
не имеет значения... Что-то подсказывало, что однажды он уже проделывал этот
путь,  мучительно  прекрасный и бесконечно странный,  наделивший  его чем-то
важным, напрочь стертым из  памяти, как стирали из  нее  все или почти  все,
добытое   в   прежних  путешествиях  с   Этери,  будто  что-то   или  кто-то
препятствовал всякий раз  реализации очередной  ипостаси БД, в  которой  тот
чувствовал  бы  себя  счастливым,  умелым  и  способным  делать  дело  лучше
других.....
     - Кто сказал, что сила человеческой абстракции бесконечна? Что в каждый
конкретный момент, что угодно может означать что угодно еще? - БД уже  давно
покинул пределы бассейна и плыл теперь, по-прежнему не чувствуя усталости, в
большой соленой воде без красно-белых пластмассовых дорожек.
     - Значит это море, - подумал он. - До океана так быстро не добраться...
     Его  память стала подсовывать события того путешествия  по  Мирозданью,
когда забитый насмерть прохожими-бандитами во главе с грузином, он умирал  в
предместье  Риги на грязном  и мокром  от  тающего  снега асфальте.  Любимая
бабка, очень красивая и интеллигентная; домоправительница  Манька,  мудрая и
распутная, как большинство старых дев; бедный Пол с искусственным желудочком
сердца,  работающим от волшебного привода с  вечным двигателем; лабораторная
публика,  оталкивающая  друг  друга  локтями,  чтобы  поскорее выложить  ему
последние тбилисские новости, такие печальные  и страшные одновременно,  что
казалось вся  Грузия  - перессорившийся Ноев  ковчег,  бесцельно плывущий  в
мутных водах очередного потопа...

     Вскоре  он  понял,  что  перестал  существовать  как  физическое  тело,
ограниченное  привычными  правилами социального  поведения и  биологическими
законами.  Он  стал  нематериален,  перестав  видеть  себя в  воде,  и  смог
проникнуть в  Мирозданье. Остался  лишь Дух,  который в  совершенстве владел
технологиями  беспрепятственных пространственных  и  временных  перемещений,
поскольку  сам был информацией: сообщением или  репликой... Дух,  наделенный
неземной  силой,  способной  не  только  воздействовать   на   события,   но
моделировать, вызывая их...
     И   не  надо  прилагать  усилий  для  постижения  знаний,  сокрытых   в
Мирозданье... Не потому, что их там нет. Он сам стал фрагментом Мирозданья и
его  целым... Он  стал  знанием...  И  чем сильнее и  глубже проникался этой
мыслью, тем больше  миров открывалось перед ним,  и сам  он становился этими
мирами,  каждым  по  отдельности  и  всеми  вместе...  Дивясь  и  восхищаясь
информационным   могуществом,   ставшим   его   сутью,   позволяющим   легко
реализовывать  любые  идеи  и  желания,   выходящие  за  рамки  человеческих
представлений. БД, как всякий землянин, мог только собой поверять их.
     - Это  значит, джентльмены, - переводил бестелесный  БД самому  себе, -
что  надев, к примеру, горнолыжные  доспехи, я  смогу с мастерством  земного
профессионала одолеть  трассу  гигантского слалома...  Или, взяв скрипку,  с
блеском сыграть самый сложный каприс Паганини...  Или, - он привычно свернул
на хорошо знакомую теперь дорогу, ведущую к придуманному модулю, в котором в
отростках матки-грядки, зрели органы-клоны, похожие на белые грибы, - встать
наконец к нормальному операционному столу в хорошей лаборатории и, пригласив
Учителя и  медицинскую публику, продемонстрировать удивительную надежность и
жизнестойкость трансплантатов, что извлекаются не из агонирующих пациентов и
не подвергаются изнуряющей консервации, а легко  и просто рождаются  умницей
Маней...  -  БД  вспомнил, как  эта мысль впервые пришла  к  нему  на жарком
сочинском базаре  много  лет  назад, где вместе  с  Осей  он  пил  настоящее
кахетинское вино, поглядывая  на  ранние белые грибы молодой, сильно похожей
на Марфу, торговки, знавшей место на горе, где они растут...

     -  Ну,  Рыжая  курва!  Долго  же   ты  собирался   в  гости  к  лучшему
друганублядь... По-прежнему, больше всего увлекаешься  собственной персоной,
забывая обо всем... Сколько раз заезжал к Барби, мудила? Сколько раз побывал
на кладбище, где я валяюсь? Молчишьблядь? Подойди! Не трусь. Обнимемся...
     Кузьма  сидел  в  удобном  кресле  с широкими  подлокотниками, радостно
улыбаясь,  привычно  положив  на низкую  табуретку  босые  ноги  с  толстыми
крошащимися ногтями и знакомой татуировкой на стопах.
     -  Кузяша!  Здравствуй! Хорошо, что  мы  встретились... - БД неуверенно
смотрел на друга,  толстого,  с выпирающим, как  всегда, из  одежд животом и
початой бутылкой виски в руке. - Где ты... обитаешься здесь?
     -  Где,  где?!  Впизденагвозде!  И не  рад ты  вовсе,  Рыжий пес. Вижу.
Компаса простить не можешь, что  ли? Это  только  у  тебя  - ответственность
перед самим собой. Нормальные люди ответственны еще за многое другое, чуждое
и непонятное тебе... Знаю, что ты знаешь, но, все равно, перечислю. Не мешай
самоутверждаться. Есть жена, дети, родители, друзья и враги, о которых  надо
заботи...
     - Ты ко мне несправедлив.
     - А ты хотел беспристрастности?!
     - Хотел... Но  не той, с  которой шофер-дальтоник глядит на светофор...
Ты совсем зачах, Кузян... Для банальностей, мне кажется, здесь не место...
     - Это вечные  ценности, Рыжий, которых ты так и  не постиг, погрязнув в
фарисействе и себялюбии...
     - А беспризорная  публика  с которой я теперь...  дружу, говорит, что я
святой. Ну, почти святой...
     - Какой ты  нахуйсвятой, если развратничаешь с девкой порочной  Марфой,
что пьет горькую посильней меня...
     - Святость, Кузяша,  тоже соблазн. Когда  занимаешься любовью, верность
партнеров не имеет значения... Что до Марфы, раньше ты был терпимее...
     - Здесь нет  понятия "раньше"... У него совсем другой смысл...  Обычный
интервал между двумя поездами метро - целая жизнь, потому как  в  этом  мире
нет ничего темпорального.  Век -  это миг,  и  оба  они  едины. Понял, Рыжая
курва?
     - Кузя!  Не  будем говорить  о вечном...  Пожалуйста. Не перебивай,  не
укоряй и не старайся укусить меня за яйца. Задам тебе несколько вопросов.
     - Несколько - очень много. Один...
     -  Хорошо.  Два. Начну  со  второго,  чтоб ты  не  мог  открутиться  от
первого... - БД  оглянулся  по  сторонам:  что-то  похожее на бывший кабинет
Кузьмы в институте, где  делали "наводилки" для баллистических ракет, только
без стен, и дальше - ряды станков, которые уходят за горизонт, мерно  шуршат
двигателями и пахнут озоном и смолой...
     - Меня постоянно преследуют напасти, иногда просто идиотские, но тем не
менее  всякий раз  кем-то  спланированные  и  исполненные...- БД  задумался,
разглядывая давно покойного приятеля.
     -  Давай  вопрос,  Рыжий. Хватитпиздеть! - Кузьма задвигался  в кресле,
устраиваясь удобнее, и протянул бутылку БД. - Хлебнешь?
     - Нет, спасибо. Не думаю, что мне показан  алкоголь... Меня хотят убить
или подтолкнуть к каким-то действиям, пугая  убийствами... Теперь-то я знаю,
чего   хотят   эти    люди,   то   ли    исследователи-маргиналы,    то   ли
менеджеры-уголовники... Помнишь наши беседы на эту тему, пока ты... был жив?
- неуверенно  сказал  БД. - Раньше я умирал от страха в ожидании  очередного
покушения...  Теперь  попривык будто... Вот сегодня опять  атаковали... - Он
потянулся к бутылке и, поколебавшись, сделал глоток.
     - Чего хотят от меня  барышни-реплики, что ошиваются окрест и  помыкают
мной:  Этери,  Компасова  жена, Арта, эта удивительная женщина-реаниматор  в
плохих одеждах и  со спортивной сумкой, придурочный старик, который никак не
может  попасть  в  меня  из ружья, два  смешных  и  страшных  грузинца,  что
насиловали Марфу сегодня... Может, их гораздо больше?
     - Так  не бывает, Рыжий, чтобы вынь  да положь... С бандитами  ты  ведь
разобрался...
     - Они сами выложили все, - перебил БД. - Я подозреваю,  что  визит двух
грузинцев, отправивших меня  к тебе, тоже связан  с  уголовно-академическими
интересами ростовской публики.
     - Ты, наверное, давно понял, что отличаешься от других...
     - Чем?!
     - Это твой второй вопрос?
     - Нет. Продолжай.
     - Если ты отличаешься  от  большинства,  с тобой и  поступают  иначе...
"Подталкивают" - хорошее  слово.  Пусть  это  будет  подталкивание,  чтоб не
сбился с дороги... Предполагается, ты сам все поймешь и сделаешь то, чего от
тебя ждут...
     - Что ждут?
     - Чтоб ты  сделал то, что требуется...  Только так ты сможешь выполнить
свою  миссию...  или  предназначение,  не  помню, как  ты  это  называешь...
Перестань  суетиться  и расспрашивать  всех...  Никто  лучше  тебя не  знает
ответа,  раз так неукротимо живешь...  Если  тебе терминологически  нравится
сочетание Вечный Жид,  О'кеу...  Эти два слова  могут  уместить в себе,  что
угодно... Погоди,  еще скажу...  Ты,  Рыжий,  - сложная аддитивная система с
хорошей наследственностью и прекрасными адаптивными свойствами, позволяющими
приспосабливаться к любым обстоятельствам... Нет, нет... Не обижайся, это не
коллаборационизм... Я толкую про биологию... Они объединились, девки-реплики
и  уголовники, для  успешного  выполнения  своих  миссий: часть  гоняется за
текстами книги,  запрятанной в твоем COMPAQ, другие -  за  решением проблемы
органов-клонов...  Странный   союз,   на   первый  взгляд...   Поскольку  ты
многофункционален в их понимании, ты не отделаешься одним заданием... К тому
же у тебя есть и свои приоритеты на этот счет, как я понимаю...
     - Пока  я  понял одно:  меня подталкивают  к тому, чтоб я стал курицей,
которой все равно - свадьба или поминки.
     -   События  не  происходят,   если   нет  воздействия,  если   их   не
подталкивают...  Как  ты  узнаешь,  дурень,  будучи  курицей,  хотят ли тебя
зажарить, как цыпленка-табака, или сварить, чтоб приготовить сациви? Хватит,
Рыжий. Я устал... Задавай первый вопрос.
     - Я  согласен  быть курицей... Я почти стал ей  и несу яйца, и стараюсь
научить  этому остальных...  -  БД поглядел на  вереницу  станков, пахнувших
озоном,  и вспомнил, что хотел  попросить Кузьму сделать еще один модуль для
второй грядки-Мани и сказал:
     - Не будет первого вопроса. Ты по второму ничего не сказал...
     -  Но  как блестяще не сказал!  - Кузьма рассмеялся и покатил  вместе с
креслом, скамеечкой под  ногами  и шеренгами шуршащих станков за спиной, тая
вместе с запахами... -  Тебе  не нужны ответы и новые модули, Рыжий, - слова
Кузьмы едва долетали. - Ты сам и правильные ответы, и новые модули...

     БД почувствовал себя беспризорным щенком,  попавшим в  большую  дорогую
квартиру, полную незнакомых предметов. От обилия  запахов и вещей  кружилась
голова, и мучительно хотелось встретить хоть что-то отдаленно знакомое... Он
напрягся, стараясь сосредоточиться  на  окружающем, и тут же был выдернут из
ставшей почти привычной квартиры и вновь вброшен в Мирозданье...
     - Пожалуй, в этот  раз я  перемещаюсь слишком быстро, -  подумал  он. -
Вряд  ли  это пойдет на  пользу... Кто у  них ответственен  за темперации...
Любопытно,  много  ли  успевает  понять  об окружающем  мире теннисный  мяч,
посланный сильным драйвом на половину соперника?
     Он начал нервничать, догадываясь, что путешествие зашло  слишком далеко
и слишком затянулось...

     -  Здравствуйте,  Борис!  -  Элегантный  Оскар, во фраке,  лакированных
туфлях, с цилиндром в руке и теннисной сумкой в другой, стоял перед входом в
Латвийское посольство в Вашингтоне, а рядом негр-шофер в ливрее и спортивных
туфлях протирал чистые стекла здоровенного черного "Крайслера".
     - Ося?! Что вы тут делаете? Этот мир не для живых...
     - Я умер  неделю назад... Знаете, что сказал  Дайнис,  когда я встретил
его?
     БД теперь знал, но говорить не стал.
     -  Он  сказал, - продолжал Ося,  безуспешно  стараясь  поменять местами
сумку и  цилиндр, - что я постарел... Прошло десять  лет. Мы иногда играем в
теннис.  Он всегда  выигрывает. Постоянно ходит с  синей  птицей  на  плече,
которую вы первым приметили на дереве возле его могилы...
     - Мне очень жаль, Ося, - сказал БД, разглядывая родственника, который в
последние  годы делал головокружительную  карьеру, все больше возвышаясь над
опускавшимся  БД, пока не  возвысился так, что встречаться  стало неудобно и
неловко. А когда Босс выставил БД, встречи совсем прекратились...
     - Вы так  внезапно исчезли, что мы подумали, вы перебрались к родителям
в Москву или вернулись  в Тбилиси. Я  рад нашей встрече, -  невнятно говорил
Ося. - Здесь все по-другому. Разгул свободы. Нет правил, все можно, а ничего
не хочется... Было трудно. Теперь привык.. Иногда  наведывается Этери. Очень
красива. Я с ней  встречался однажды на вечеринке в  Тбилиси. Это  она взяла
меня  сюда.  Правда,  что   вы  здесь...  -  он  помедлил,  -  что-то  вроде
топ-менеджера. Я слышал  слово "навигатор", в связи  с вашим  именем... - Он
говорил, взвешивая каждое слово, что было так похоже на сдержанного и всегда
немногословного Оскара.
     -  Я  знаю, -  продолжал  он, -  что  виноват  перед  вами... Я избегал
встреч...  В  том мире  были  совсем  другие  ценности:  ясные  и  понятные,
впитанные еще со времен комсомола и членства в партии...
     - Не  дурите, Ося!  Меня это  не  трогало.  В  нашей  латышской  стране
начальники привычно  надрываются,  воруя напропалую, надувают  щеки и пылят.
Незадолго до того, как стать бродягой, я ужинал с министром транспорта одной
из стран Бенилюкса... Знаете,  что потрясло меня? Не то, что красива, хорошо
одета,  молода  и сексуальна,  что прекрасно  знает  литературу, живопись и,
наверное, свою  работу...  Она ни разу ни  разу  не дала  понять, что она  -
министр благополучной европейской страны и все присутствующие за столом ниже
рангом... Прощайте...
     То, что оставалось от БД, взмахнуло рукой и, на мгновенье задержавшись,
взглянуло сверху  на  Старую  Ригу:  от  Католической  церкви,  что рядом  с
Парламентом, медленно двигалась траурная процессия. Дорогой дубовый  гроб на
лафете,  запряженный шестеркой  рыжих лошадей,  по  две в  ряд... Солдаты  в
смешных,  скошенных  назад,  зеленых  фуражках с  козырьками и винтовками на
плече...  А дальше, сколько хватало глаз, несметные толпы  людей в черном, с
белыми цветами в руках...
     -  Ося!   -  сказал  БД,  вернувшись  к  родственнику  перед  входом  в
Посольство.  - Это  правда? Когда вы успели втянуться  в... этот губительный
бизнес?
     - Правда... - он понурился и, посинев губами, теребил цилиндр...
     -  Если  бы  вам  своевременно  показали  статую  Венеры   Милосской  и
напомнили,  что  она   лишилась  рук   из-за  того,   что  грызла   ногти  и
мастурбировала, вы вели бы себя не столь опрометчиво, - улыбнулся БД, но Ося
не слушал.
     - Давайте сыграем пару сетов, Борис... Здесь прекрасный теннисный  клуб
поблизости... Моей экипировки хватит обоим...
     - Маккиавели говорил, что чужие  доспехи либо широки, либо  тесны, либо
слишком громоздки...
     - Значит отказываетесь? - расстроился Ося
     -  Хорошо!  -  неожиданно  согласился БД,  и  они  начали  разминаться,
перекидывая  с  задней линии  новенькие ярко-желтые мячи  без  маркировки...
Потом поочередно выходили к сетке, несколько минут подержали мяч  в воздухе,
затем перешли к смэшам и подачам...
     При счете 5:3 в первом сете в пользу  Оси, он вдруг присел на скамью и,
посерев лицом, сказал:
     - Даже здесь  сердце колет, - и, отпив  из металлической бутылки, вытер
потное лицо краем майки и продолжал монолог, начатый у дверей посольства:
     - Вначале это была просто попытка забыть Дайниса. Но разве можно забыть
сына, что утром  ушел в  школу и не  вернулся до сих  пор? Несколько затяжек
сигаретой...  Потом  drugs  в  таблетках... До  смешного  банально... В моем
возрасте и положении... Хотя на общем гомосексуальном правительственном фоне
это не выглядело бы слишком экстравагантным. Личность исчезла, растворилась.
Осталась боль, необузданное  желание заполучить drugs, чтоб увидеть Дайниса,
приходящего по  ночам. Я думал,  таблетки  безопасней...  Боялся  упасть  на
приемах... Все решили бы: пьяный...
     Ося выиграл первый сет и, довольный, стал рыться в теннисной сумке:
     - Может,  остановимся на  этом?  - Он вынул  пригоршню таблеток. -  Или
реванш?
     БД знал, что выиграет следующий сет и все остальные:
     - Побережем  ваше  сердце, Ося. Лучше  скажите,  почему  вы не  вызвали
Скорую?... - Он не закончил, увидев Филимона, и сразу забыл обо всем...

     - Профессорский?! - улыбающийся  Филипп, молодой и красивый, быстро шел
по коридору в расстегнутом белом халате, протягивая в приветствии руки.
     - Здесь совсем не  хуже! Хорошо, что мы встретились. Я ждал вас и очень
рад, - уверенно сказал Филимон, поглядывая на БД. - Ни о чем не жалею.
     - Здравствуйте, Филимон! - осторожно сказал БД.
     - Вам понравится, если  захотите остаться... Будем  вместе  работать...
Этери  все подготовила к вашему  приезду: лаборатория  с титановыми стенами,
оборудование, вышколенный персонал, вивариум... Это надо видеть...  Знаю, вы
помешались на органах-клонах... А хотите институт?
     - Зачем вы это сделали, Филюн? Где у вас свербило, что вынудило довести
дело до всемогущего КГБ? Не думаю,  что вы  оставили их с носом.  Самовольно
уйдя из жизни, вы  унесли не  только себя, но часть души тех, кто любил вас,
разом похерив своей  смертью  всю проблему  "кумыса", который уже  тогда  не
стоил этого... В Одессе говорят: "Только шлемазл верит в мазл"...
     - У меня не было выбора, - перебил Филимон.
     - Что значит  "не  было"?  Вы сами,  как последний  хазер, выбрали этот
бездарный и безрассудный путь.
     - Я не выбирал.
     - Вы хотите сказать, что в науке  бутерброд падает вниз лицом...  самых
одаренных?  Почему  тогда  я  живу  до  сих  пор?  -  БД  улыбался, стараясь
расшевелить покойного приятеля.
     - Разве вы живы? -  удивился Филимон и, подумав, добавил: - Я не кончал
самоубийством...
     - Хотите сказать, что  это были слухи? Не дурите! Вас вытащили из петли
на глазах толпы... Все газеты взахлеб писали о самоубийстве...
     - Петлю мне на  шею надели друзья-чекисты,  накачав чем-то,  - спокойно
заметил  Филипп.  -   К   этой   кощунственной  мысли  трудно  привыкнуть...
Оставайтесь, БД. В одиночество не  надо стучаться...  - Ваши слова. Откройте
дверь!
     - Это  правда? - с ужасом спросил БД.  - Бедный Филюн...  Нет! Не может
быть. Тогда ведь жизнь сильно набирала  новый ход, перемалывая все подряд, и
эти сукины  чекистские дети  принародно каялись в прошлых грехах... Каялись,
совершая новые?!
     - Иногда появляется ваш любимый Кузьма,  ненадолго,  - сказал Филипп. -
Бывает  Этери... Я знаю, что  проблема "кумыса" ничтожна. Мы  станем  решать
другие задачи. Вам будет интересно.
     - Я стар и немощен и вдобавок тяжело ранен.... Без операции мне конец.
     - Раз вы попали  сюда, значит все в порядке,  значит, вы нужны здесь...
или  в другом  месте, которое не  хуже. Вы можете преодолевать  время так же
просто  и  легко,  как  пространство  между Тбилиси и  Сагареджо,  поскольку
прошлое и будущее здесь строго детерминированы...
     -  Возможно, они детерминированы, но  я, но мои творческие  возможности
исчерпаны: мозг и тело отравлены алкоголем, наркотиками, несъедобной пищей и
удручающим бытом...  Я  мыкаюсь.  Мыкаюсь!  Понимаете?! Родить  плодотворную
научную  идею мне так  же трудно, как сделать гоголь-моголь  из крутых  яиц.
Жаль, что этого не понимают ростовские подпольщики.
     -  Оставим  это. Вернемся  к  вещам  понятным  и  простым.  У  вас есть
прекрасная возможность  выбрать собственный возраст. Расцвет вашей  личности
пришелся на  тридцать-пятьдесят. Вот и выберем...  сорок. Вспомните,  как вы
задирали тогда юбки науке, девкам, хирургии?
     - Мой сегодняшний научный багаж свободно размещается в тюбике от зубной
пасты...
     - Не стройте из себя придурка, БД! Работа для вас, как,  впрочем, и для
меня, всегда была  игрой... Латыши отлучили вас от  занятий хирургией, и это
теперь ваше самое больное  место. Для  игрока  страшнее всего не проигрыш, а
невозможность продолжать игру...
     - Грузины... - сказал БД
     - ...Что, грузины? - не понял Филипп.
     - Грузины отлучили... А потом уж - латыши... Но я давно смирился...
     -  Здесь  надеются,  что вы  сохранили и  приумножили свою  способность
думать и находить  нестандартные решения... А что  до багажа,  то вы сами  и
есть научный багаж. Вы переполнены знаниями. Вас просто научат извлекать  их
и разумно пользоваться... Решайтесь!
     - Что значит "разумно пользоваться", Филимон?
     - Делать свои решения доступными остальным.
     -  Если один человек  в мире  умеет  делать что-то, значит, этому можно
научить остальных? Это вы имели в виду?
     - Глубокая мысль, - улыбаясь, заметил Филимон.
     - Значит, во  мне еще горит Божественный огонь. Только  где  он сокрыт,
если меня нет? Если все, что от меня осталось, - молекула ДНК, блуждающая по
Мирозданью.  В  какой  ее  структуре  спрятана Божественная  искра  и как ее
извлечь?
     - Молекула - не так мало, - заметил Филипп. - В ней генетическая память
организма. Она определяет вашу склонность к творчеству или грабежам, наличие
навязчивых  идей   или  пристрастие  к   алкоголю,   выраженность  инстинкта
самосохранения, сексуальную активность и половую ориентацию...
     -  Не продолжайте.  Значит  я существую,  как... как реплика  на чей-то
вопрос.  Жизнь молекулой или сообщением, даже с  учето обещанного комфорта в
неземной науке, не слишком притягательная альтернатива...
     - Я тоже держу в себе одну молекулу ДНК... Надеюсь,  обратили внимание,
как хорошо гляжусь? Вам грозит подобная метаморфоза и тогда вдвоем мы сможем
сделать многое, почище кумыса  и органов-клонов, если станем вместе задирать
юбки природе...
     - Всеядность в науке хуже, чем твердолобость, - сказал БД. - Немедицина
- не для меня. Я останусь на несколько дней, если здесь есть генетики...
     - У вас нет  альтернативы, БД: либо вы остаетесь, получаете лабораторию
или институт и  начинаете работать... Вас  не  заставят лечить геморрой  или
вскрывать  панариции.  Здесь  нужны  идеи-проблемы,  влияющие  не только  на
характер событий и их последовательность, но способные изменить... -  Филипп
почему-то   замешкался,  словно  и  вправду  размышлял   вслух,  -  изменить
архитектонику будущего, изменить... мир...
     - Вы хотите сказать, что мышеловка захлопнулась  и мне надо съесть хотя
бы сыр... А если откажусь?
     -  Тогда  вы вернетесь  на свой  вонючий чердак в  Риге  и...  -  Филюн
оглянулся, - и благополучно умрете от кровотечения в  плевральную полость, и
вам будет уготована судьба Кузи, или Оскара, или моя...
     - Значит, несколько минут у меня есть? - переспросил БД.
     Филимон молчал и глядел  по сторонам, словно ждал кого-то, но  красивый
институтский коридор без конца и начала, был пуст.
     "С сотрудниками у них  не густо," - подумал БД  и  неожиданно  для себя
заявил: - Я возвращаюсь.
     - Чтобы  сдохнуть бездомной собакой среди таких же, как  вы,  постоянно
пьяных и грязных бомжей?! - заорал Филипп. - Вы простоохуелиБД! Не пущу!
     - Я должен вернуться. У меня там COMPAQ остался. Очень жаль... Может, в
следующий раз... Прощайте...  Правда, что петля на вашей шее дело чекистских
рук?
     -  Какая разница,  чьих рук  дело петля?  Можете не сомневаться:  когда
придет ваше время, найдутся чекист и петля.... Они уже ждут.
     "Надеюсь, он не настолько проницателен," - подумал БД.
     - Здесь  у вас  будут  сотни  компьютеров,  в  тыщу  раз совершеннее  и
компактнее,  чем этот  сраный  COMPAQ,  и  генетиков вам нагонят табун...  -
продолжал надрываться покойный приятель и старался схватить БД за рукав.
     - Филимон! - БД  мягко  отвел руку. - Мне кажется в  вашем вечном  мире
неограниченных возможностей, пытаться  удержать  силой бессмысленно.  Больше
всего мне хочется остаться.
     - Оставайтесь, - отпуская руку БД, неуверенно сказал  Филимон. - Хотите
покажу новые модули?
     - Модули? - удивился БД и, задумавшись на мгновение, решительно заявил:
- Нет! Возвращаюсь. В ваших модулях только корпус настоящий... Раньше должно
книгу  закончить... Еще несколько месяцев... А что  вы  имели в виду,  когда
говорили, что это будет немедицина?
     - Ваша книга, БД, никому не нужна! Она как наркотик  для вас...  Только
для вас... Дерьмовое графоманство...
     - Прощайте, Филюн. Кузьма говорил другое...




     БД  лежал, неудобно  подвернув руку, и не  видел  подле  себя крови  на
чердачном  полу, заблеванном,  политом  мочой десятков пьяных  аlley-apples.
Плотное кольцо людей, окружавших  его, поглощало воздух, и приходилось часто
дышать, чтоб насытить гемоглобин крови кислородом.
     "Неужели никто не догадается открыть окно?" - подумал БД, нащупывая под
собой небольшую лужицу  холодной липкой жидкости,  и  тут  же  вспомнил, что
хотел свести счеты с молодым грузином, смертельно ранившим его.
     Он  попробовал пошевелиться и понял, что умирает,  потому  что перестал
дышать. Последней мыслью был COMPAQ, оставленный на загаженном столе...
     Он  опять  плыл  по одной из дорожек  бассейна,  изредка задевая  ногой
красно-белые пластмассовые  поплавки  ограждения...  Все  было  привычным  и
знакомым...   Ему   казалось,   он   знает   бассейн   и   знает   в   какой
последовательности станут разворачиваться события...
     - Я  теперь хожу  сюда, как  на тренировки, -  подумал  он и улыбнулся,
продолжая привычно работать руками и ногами...
     - БД! - услышал он и сразу понял, что все это время только и делал, что
ждал, когда волшебный голос произнесет над ним: "БД"
     - Вставайте.  Здесь  грязно.  Я с  трудом  открыла окно. С вами  все  в
порядке.  Вам нужен  глоток спиртного. Ваши друзья  позаботятся  о вас...  В
прошлый раз вы были любезнее и проводили меня до ворот. -  В  глубоком, чуть
надтреснутом  голосе,  модулирующем  на конечных  гласных  и упакованном  во
множество   обертонов,    будто   кто-то    умелый    взял   на   фортепиано
доминант-септ-аккорд в хорошей джазовой пьесе, звучала ирония.
     Чьи-то руки осторожно подняли его с  земли и,  аккуратно поставив перед
женщиной  с красно-синей  спортивной сумкой, принялись  стряхивать  грязь  с
куртки.  БД  уставился на женщину,  стараясь  разглядеть в стареющем  лице с
обветренной кожей любимые когда-то  черты... и не  находил их. Он отмахнулся
от услужливых рук, все еще пытавшихся привести в порядок его одежду и, забыв
о женщине, сосредоточился на своих ощущениях.
     Он понял,  не  особенно  удивляясь,  что  проникающего ранения  грудной
клетки больше нет и, сделав пробный глубокий  вдох, не почувствовал боли. Он
даже не ощутил последствий перенесенной кровопотери: не кружилась голова, не
было  одышки.  Он  машинально  глянул  под  ноги:  небольшая  темная  лужица
застывшей  крови  поблескивала  в пыли,  переливаясь  в  колеблющемся  свете
нескольких свечей  вокруг.  Рядом  на  корточках  постанывал грузин,  баюкая
наливающуюся гематомой мошонку.
     "Я  потерял, как минимум,  два литра  крови.  Любопытно,  какой  у меня
сейчас гематокрит?" - подумал он и повернулся к женщине:
     - Мне везет  пока. Всякий раз  вы п-приходите на п-помощь, когда грозит
п-погибель, и вызволяете... Спасибо. Я п-провожу вас...
     - Везение не может быть вечным, -улыбнулась женщина.
     - Н-невезение тоже.
     - Ну, с этим можно поспорить.
     Однако БД было не до шуток:
     - Я многое т-теперь знаю, - сказал он. -  Я знаю,  что должен закончить
к-книгу.  Наверное,   это  не  единственное,  ради  чего  живу...  Есть  еще
органы-клоны,   и  я,  п-похоже,  нашел  решение.  Чтоб  убедиться   в   его
п-правильности  нужна н-настоящая  лаборатория. Хоть на  п-пару  недель.  Вы
можете  п-превратить  в реальность  одну  из  н-незнакомых  операционных,  в
которых  я  выращиваю  грядку-матку?  -  Женщина  молчала, и  БД,  помешкав,
вернулся к прежней теме:
     - Мне м-мешают...  ваши коллеги-реплики, как м-мешали всегда, всю жизнь
реальные  люди и  обстоятельства.  Но ваши  мешают как-то неумело, н-нелепо,
любя и н-ненавидя... М-может,  это  с-специальные к-курсы такие, где готовят
Вечных Жидов? П-позвольте с-сумку.
     Она удивленно посмотрела на него:
     - Вы стали джентльменом.
     БД собрался благодарить ее и увидел грузина в кепке-картофельном поле и
желтой шубе-дубленке. Он  поискал Пал  Палыча, стоящего за спинами притихших
бродяг, и, встретившись глазами, кивнул:
     - П-поговорите с грузинцами-эякулянтами... Пожестче...
     - Что-такое "эякулянт"? - спросил бывший чекист.
     -  Эякулянт? - переспросил  БД. - П-продуцент эякулята.  -  И без паузы
добавил: - С-спросите, кто, к черту, п-послал в такую даль двух п-придурков,
устроивших на рижском чердаке с-спектакль, как в  самодеятельном т-театре их
родного Сагареджо? - БД склонился к чекисту в штатском и добавил негромко: -
Мне кажется, я знаю кто их прислал... П-приглядите за Марфой...

     Они  молча спускались по лестнице пустого  дома с заколоченными окнами:
впереди женщина с удивительно прямой  спиной и  обветренным  лицом с мелкими
веснушками на коротком носу, за ней - БД  с тяжелой спортивной сумкой, будто
набитой мокрым юрмальским  песком. Сердце назойливо колотилось о  ребра, пот
стекал  в раскрытый  рот,  дыхание  было частым,  но  воздуха все  равно  не
хватало...
     "Только бы дойти до вестибюля, - мечтал он, как о чем-то несбыточном. -
Я еще слишком слаб, как лист, что выпал из венка..."
     Когда они вышли из подъезда, он едва держался на ногах. Женщина забрала
сумку и привычно легко подняла ее на плечо:
     - Куда вы собираетесь меня пригласить?
     Он растерянно  улыбался в  ответ, чувствуя, как мгновенная  метаморфоза
возвращает в него силы.
     "Мы подходящая пара,  -  подумал  он.  -  Бездомный  хирург-профессор и
пожилая женщина из вечно спешащей вокзальной толпы."
     Он понимал:  несмотря  на затрапезные одежды и неприметное лицо,  перед
ним стояла аристократка: сильная, уверенная в  себе, прекрасно воспитанная и
образованная... В ней  были сокрыты такие  власть и сила, что  после  каждой
встречи хотелось  поскорее забыть  о ней.  И  она,  некрасивая и неказистая,
помогала ему в этом, не напоминая о себе...
     "Значит,   это  она  командует  парадом,  распоряжается   мной,   моими
поступками, подсовывая одну за другой барышень-реплик: Этери, Неэтери, Арту,
ту другую - Компасову жену, может  быть, даже  Даррел  и Марфу, контролирует
события,  происходящие  вокруг  меня  и выходящие за общепринятые  рамки,  и
корригирует их," - уверенно подумал он, внезапно прозревая, и сказал вслух:
     - Здесь п-поблизости, в кладбищенском  парке, где  я  раньше б-бегал по
утрам, есть п-приличный бар...
     - Нет. Туда  мы не пойдем, - мягко возразила женщина, не  желая обидеть
его. - Поедем  на  вокзал... Где ваша машина? -  и не оборачиваясь, уверенно
свернула за угол,  к припаркованному у тротуара сильно траченному временем и
плохими дорогами "Мерседесу".

     Рижский вокзал,  перестраиваемый норвежской строительной компанией, был
вызывающе  аккуратен и чист. Женщина  уверенно шла  вперед, лавируя в потоке
пассажиров,  пока  не  остановилась  у  маленького,  на  два  столика  кафе,
отгороженного от зала пригородных поездов тонкими красно-белыми пластиковыми
лентами.
     От вина женщина, улыбнувшись, отказалась,  но  согласилась на  жареного
лосося  с  картошкой и  салатом и  стакан холодной воды. Себе  БД  взял себе
кружку местного пива "Aldaris" и  рюмку водки. Он  отпил, привычно подождал,
пока  холодная  жидкость  согреется  в желудке,  и  выжидающе  посмотрел  на
женщину.  Она сидела,  выпрямив спину. Когда  она ела,  ему показалось,  что
пластмассовые вилка и нож в ее руках сменились большими старинными столовыми
приборами  из   серебра.  Поерзав  немного  на  жестком  стуле  и  испытывая
непонятную неловкость, он осторожно спросил:
     - П-почему вы всякий раз приходите на п-помощь?
     -  Когда горит ваш дом, что  вы  станете  спасать?  - спросила женщина,
покончив с едой.
     - То, что б-ближе к выходу, - не задумываясь, ответил БД.
     -  Хороший ответ, хотя большинство  полагает,  что  спасать  надо самое
ценное...
     - Никогда не был о себе с-слишком высокого мнения, - сказал БД.
     Женщина  молчала в ожидании нового вопроса, изредка поглядывая на сумку
возле  ноги. Молчал,  раздумывая, БД.  Он  чувствовал  странную скованность,
будто боялся узнать что-то неведомое и  страшное, если выложит мучительный и
обременительный багаж,  который, как неиствующий монах -  вериги, таскает  в
своей душе...
     - Значит где-то г-горит? - спросил БД.
     - Нет! - быстро ответила женщина. -  Просто вы - подходящая кандидатура
с  ярко выраженной генеративной  функцией...  Вечный Жид... Лучший лист... -
Она замолчала.
     "Кандидатура в вашем доме?"  - вертелся вопрос, но он не стал  задавать
его: все равно она говорила только то, что хотела.
     Она коснулась сумки ногой и засобиралась.
     - Кто любил говорить: вопрос-ответ - диалог идиотов?
     - Опоздай вы  на  п-пару  м-минут  и Пал Палычу с Нилсом п-пришлось  бы
ломать голову над эпитафией, - БД допил рюмку.
     - Вы обратили внимание, что я опаздываю всегда вовремя?
     -  Значит ли это, что мне т-теперь нечего бояться? - с надеждой спросил
БД.
     Женщина улыбнулась:
     - Не путайте выздоровление с бессмертием...
     "Хороший разговор  получился,  - грустно подумал БД. - Она опять ничего
не сказала... Или я ничего не спросил..."
     Женщина  стала  завязывать  многочисленные  платки на  голове,  изредка
поглядывая на сумку.
     "Что  она таскает  в этой  чертовой  сумке?"  -  он  почувствовал,  как
начинает раздражаться. Она взглянула на него, будто услышала:
     - Бывают услуги настолько бесценные, что  отплатить за них можно только
черной неблагодарностью... Дюма-сын...
     - Отец... -  поправил БД. - Надеюсь, когда-нибудь смогу с-совершить то,
чего вы все так ждете от м-меня...
     - Хорошо. Спешите... Времени у вас мало и будьте осторожнее и сдержанее
с людьми... - Она тяжело встала, взвалила сумку на плечо, сразу став старой,
и произнесла, как приговор: "...ибо когда ты немощен, тогда ты силен...".
     - З-знаете, чего мне хочется  б-больше всего?  - спросил БД,  глядя  на
нее, и понял, что она знает... - Встать п-под д-душ... Одному... Навсегда...



     Месяц никто не стрелял и не пытался зарезать БД.  Он перестал бояться и
настолько увлекся текстами в Compaq, что перестал отличить себя от героя. Он
чувствовал, что раздваивается и сходит с ума, но диагноз не слишком волновал
его. Он  пребывал в состоянии странно тревожного приятного аффекта групповой
шизофрении,  постоянно общаясь со своим героем, забыв о  физиологии,  и  сам
организм, похоже, забыл, про это... Без еды и выпивки,  на одной минеральной
воде, проводил  он дни и ночи, сидя c плоской  коробкой Compaq на коленях, с
удивлением и интересом вглядываясь в серо-голубой экран, будто кто-то другой
касался пальцами клавиш...

     Он стал в компании  неформальным топ-менеджером, находившим оптимальные
решения для череды возникающих проблем, поскольку научился каждый раз заново
постигать механизмы достижения максимальной эффективности в бизнесе. Решение
Босса распродать компанию вступило в  силу, и БД принялся за дело, прекрасно
сознавая, что прилагает накопленные знания и  опыт, чтоб лишить себя работы.
Однако  распродажа  происходила  трудно и  не столько из-за завышенной  цены
компании и  ее  "дочек"... У  большинства местных покупателей просто не было
достаточного финансового ресурса, чтобы серьезно посягать на  недвижимость и
бизнес  Большого  Босса,  а зарубежные стратегические  инвесторы, занятые  в
нефтебизнесе,  не спешили  принимать решения из-за набиравшего силу мирового
экономического    спада,   из-за   неустойчивой   цены   на   нефть,   из-за
непредсказуемости  экономических шагов президента-каратиста, предпочитавшего
политические решения экономическим, из-за идиотского противостоянии России и
Латвии,  похожего  на  возню,  затеянную  носорогом  и  хомячком... В  общем
компания и бизнес не продавались...
     В это экономически смутное  время БД удалось провести успешную операцию
с   самой  любимой  Боссовой  "дочкой",  специализирующейся  в  шоу-бизнесе,
рестораторстве, гэмблинге,  владеющей огромным  концертным залом  и  несущей
убытки из-за непрофесионального менеджмента.
     С "дочкой", заложенной в банке, надо было срочно делать что-то, но Босс
не желал расставаться с любимой игрушкой и покрывал все расходы.
     - Если  не  х-хотите  потерять  "д-дочку", надо  с-сдать  ее в рент,  -
говорил однажды БД, следя, как лицо Босса наливается кровью. - И к-как можно
скорее.
     Получив в  ответ  с  кучей  ругательств категорическое  "нет!",  БД  не
послушал и  принялся  искать  компанию-оператора.  Почти  месяц просидел  за
компьютером  и телефоном,  рассылая предложения, анализируя ответы. Почтовый
ящик  компьютера дымился,  но  нужного  оператора  не было... Представителей
нескольких иностранных компаний он все-таки пригласил для знакомства.
     - Джентльмены! - говорил БД, прохаживаясь по кабинету. - Нам не н-нужен
топ-менеджер,  даже  самый  гениальный...  Нам   нужна  к-компания-оператор,
компания-менеджер,  к-которая взяв в  рент  комплекс, станет  управлять  им,
избавив нас от неумелых забот о его п-процветании...
     Джентльмены  наперебой предлагали  услуги,  но БД, научившись подражать
Боссу, не очень вежливо останавливал их, не забывая шутить:
     -  В рент п-предлагается комплекс  стоимостью  в  два десятка миллионов
долларов,   п-поэтому   наличие  у   компании-оператора  некоторых  основных
п-принципов   оптимального  управления   не  может   возместить   отсутствия
д-достаточной  финансовой  мощи...  Желательно также  д-достаточно  глубокое
знание   местного  законодательства,   налоговой   п-политики,   менталитета
бандитов-чиновников всех  уровней и жителей  страны... Вы должны изучить эти
вещи так, как с-студенты-медики изучают в-венерические болезни.
     -  You are trying  to kill two  birds with  one  stone, - разачарованно
сказал кто-то из них.
     - As well be hanged for a sheep as for a lamb, - ответил БД, улыбаясь и
зная, что место оператора пока свободно...
     Когда  вдруг   объявилась  смешанная   российско-английская   компания,
зарегистрированная на одном  из океанских островов, он сразу понял:  it will
fill the bill... Ипригласил их в Ригу. Приехали два джентльмена, покрытые до
самых  глаз бородой и плесенью, больше похожие  на биндюжников, что работали
на причалах сухих грузов компании, чем на сдержанных англичан,  занимающихся
шоу-бизнесом  и  гэмблингом. Однако ближе к ночи  БД  не узнал их, увидев  в
холле   гостиницы   двух  элегантных  джентльменов,  поджидавших  его,  чтоб
отправиться в поход по самым  злачным  местам  Риги. Им сразу понравился БД,
потом комплекс, потом Рига, и через два дня они  приняли условия. Оставалась
ерунда: познакомить Босса с  почти реализованной  идеей ренты и с прибывшими
англичанами... БД оттягивал знакомство, пока это  не  стало неприличным.  Он
знал, что трусит,  что  не его это дело принимать  столь серьезное решение в
одиночку,  но что-то толкало его  на переговоры с англичанами,  как когда-то
заставляло укладывать на стол неоперабильных больных...

     Утро. Суббота. Середина августа. БД усадил англичан  в машину,  задраил
окна, включил кондиционер и вставил в CD-плейер  диск с импровизациями Чарли
Паркера. Уже из машины он позвонил Боссу, предупредив о визите...
     По  тому,  как  по  приезде  Босс  ринулся  в атаку, громко  выкрикивая
привычные ругательства, БД понял,  что кто-то успел сильно  наябедничать.  А
разъяренный  Босс  с  наслаждением  унижал  его,  не  обращая   внимания  на
оторопевших  иностранцев,  втоптывая  обеими  ногами  в  мраморный   настил,
огораживающий лужайку перед Домом.
     Он  страдал  от  отднообразных  криков  Босса. Ему  было  стыдно  перед
англичанами.  Он  чуть  не  плакал, переминаясь  с ноги на  ногу,  но  вдруг
почувствовал,   что  страх  исчез,  и   в  одну  из  пауз  переводящего  дух
работодателя, спокойно заметил:
     - There is the worst thing  when the  question "Who is the scabby sheep
in  a  flock?" Тhe  flock determines. - И добавил  по-русски:  -  К-кто  вам
н-наябедничал? К-кто  из с-стада?!... We're  going away,  Boss!  And  you're
losing the сomplex by your own greediness and foolishness.
     Он повернулся к англичанам:
     - Let's drive back, gentlemen  and please  accept my  apologies for the
inconveniences you have been caused. I'm sure in a week you will get the Big
Boss letter  with his pardons and his invitation to visit him once more. - И
уже садясь в машину, злорадно подумал:
     "Сейчас нас остановит охрана у ворот и попросит вернуться, или я ничего
не понимаю ни в бизнесе, ни в Боссе..."
     Толстый  охранник  в  шортах и майке, с пистолетом  в  кожаной сумке на
животе, в которой торговцы держат деньги, склонился к БД и прошептал в ухо:
     - Хозяин просит вернуться.
     "Пусть катится ко всем чертям!" - весело подумал БД и  принялся  ждать,
когда можно будет протиснуть машину в медленно  открывающиеся ворота. Ворота
раскрылись  и, постояв  недолго, стали медленно сходиться. Раглядывая хорошо
знакомые  автоматические   створки,  напоминающие  ограду  Летнего   сада  в
Ленинграде,  БД торопливо перебирал  в  уме варианты, уже зная,  что  сейчас
повернет обратно и как ни в чем не бывало приступит к переговорам, становясь
поочередно то на сторону Босса, то  англичан,  чтобы  сладилась  наконец эта
сделка - единственная альтернатива сохранения комплекса и репутации Босса.

     Через два часа Боссова яхта "Quееn" вышла  в залив. Босс рулил сам, дав
капитану возможность сервировать стол на верхней палубе.
     Англичане  продолжали  изредка  подрагивать телами,  вспоминая матерное
загородное утро, но были очень довольны переговорами. Стратегические вопросы
будущего  сотрудничества  были успешно  решены  в  течение получаса, хотя БД
знал, что хорошее начало  ничего не значит.  Остальные полтора часа  ушли на
экскурсию по Большому Дому. Довольный хозяин, не подумавший извиниться перед
БД,  лично  таскал  англичан   по  многочисленным  апартаментам,   путая  их
предназначение,  показывая уникальный охотничий инвентарь, старинную мебель,
картины, аквариум  с  зубастой  акулой,  содержание  которой  обходилось  на
порядок выше, чем оплата услуг БД, коллекцию водных мотоциклов, дельтапланы,
снаряжение  для  подводной  охоты,   свою   любимую   кухню-операционную   с
металлическими стенами и электронной начинкой... пока наконец БД  не  заявил
по-русски:
     - Вы  с-совершенно  задрочили их  экскурсией, Босс. Еще немного, и  они
испытают оргазм.
     Услышав знакомое слово, джентльмены  неуверенно заулыбались, мучительно
стараясь  понять  суть  реплики  БД,  а  он  не  стал  ничего  объяснять  и,
повернувшись к хозяину, добавил:
     - Добрый т-тиран от злого н-ничем не отличается...
     Когда  под-вечер  яхта  возвращалась обратно,  БД  братался  в каюте  с
подвыпившими английскими джентльменами, а  трезвый довольный  Босс сидел  на
носу яхты в тяжелом бамбуковом кресле, привезенном БД из Малазии, и привычно
дымил сигарой, запивая мерзкий дым "Кока-Колой".

     Через полгода, усилиями юристов обеих сторон был подготовлен  контракт,
передающий управление  Комплексом компании  оператору.  В Риге несколько раз
побывало   удивительно    приятное    их    Первое   лицо:    интеллигентный
пятидесятилетний  американский еврей. Проницательное  и  умное  Первое  лицо
сразу  усекло,  какие выгоды сулит  игорному  бизнесу  маленькая  стабильная
Латвия, стремившаяся попасть в Европейский Союз.
     Как   всегда,   нормальному   развитию   бизнес-событий  стали   мешать
обстоятельства,  которые  придумывали  люди.  Вначале  банк-кредитор  отверг
аренду  комплекса,  рассчитывая заполучить  его  в собственность  в обмен на
невыплаченный долг... Первое лицо привезло из  Москвы неприметного человека,
который убедил несговорчивый банк... Потом закапризничал Босс.
     Проект  зашатался,  не  успев  начаться.  Все   погрязло  в  недоверии,
нарастающем    раздражении,   крючкотворстве,    противоречий   в    местном
законодательстве... Первое Лицо перестало наезжать в Ригу. Затихли переписка
и звонки.

     Старый еврей, видя нерешительность Босса, заявил на очередном Совете:
     - Я сам позвоню Первому лицу и обо всем договорюсь!
     - Позвони, дорогой! Позвони! - оживился Босс.
     - Я п-против звонков,  - попытался возразить БД. - Ваш  Майкл действует
на н-нервы Первому лицу и н-ничего хорошего из этой затеи не выйдет. Главное
даже не в этом. Нам нечего с-сказать. Что  вы  собираетесь п-предложить  им,
Майкл? Ничего? Я так и д-думал.
     Вечером позвонил Старый еврей и сказал:
     -  Я  обо всем  договорился  с  Первым  лицом! Он был  очень  вежлив  и
дружелюбен.
     -  А  вы  х-хотели,  чтобы  он,  к-как  Босс,  сразу  п-послал  вас  за
т-тридевять земель? Любопытно, о чем вы д-договорились? Выкладывайте.
     - Ну...  -  начал тянуть тот, - ничего особенного не было... Он сказал,
что по-прежнему готов сотрудничать с нами и что надо искать новые решения.
     Утром  следующего дня  позвонило Первое лицо.  БД  ждал этого  звонка и
слонялся по кабинету, не находя места.
     - Зачем вы дали этому придурку мой приватный телефон, Борис?
     БД молчал, понимая, что Первое лицо и не ждет ответа.
     - Я  потратил много денег на полеты к вам, на гостиницу для себя и моих
сотрудников. Но больше  всего мне жаль упущенного времени... Найдите сначала
взаимопонимание  между собой... Я готов обсуждать  предложения...  Вы знаете
это... Нужна свежая идея. - Он положил трубку.
     БД  растерянно  вертел в руках  замолчавший  телефон,  как вдруг  опять
раздался звонок.
     - Простите, Борис! - сказало Первое  лицо. - В этой истории вы виноваты
меньше всего. У нас еще не принято благодарить и платить за светлую голову и
хорошие идеи... С удовольствием увижусь с вами, если позовете...

     Позже БД сказал Боссу:
     - К с-сожалению, из затеи с рентом комплекса ничего не вышло... М-можем
себя  утешать, что  не  п-по  нашей  вине...  Из-за б-банка,  который  хочет
получить к-комплекс, а потом... п-продать...
     Босс положил ноги на стол и принялся пальпировать гениталии:
     - Мои переговоры  с владельцем банка ни к  чему  не  приведут. Он опять
пообещает инихуянесделает! - начал возбуждаться Босс.
     - Давайте отдадим комплекс оператору, - сказал БД, ожидая взрыва.
     - Как это "отдадим"? - удивился Босс. - Во-первых, он нам вроде как уже
почти не принадлежит, если  продолжатся сбои в выплатах по кредиту...  Когда
сможем почувствовать первые сдвиги, если отдадим, как ты думаешь?
     - Ну, обычно  первые сдвиги лучше всех видят психиатры, - улыбнулся БД.
Босс энергично снял ноги со стола  и задумался, привычно уставясь в окно. БД
продолжил:
     - По  д-документам  девяносто п-процентов долей комплекса п-принадлежат
головной  компании, то  есть  вам.  Остальные  десять  - вашему к-капризному
п-приятелю-музыканту.  Надо воспользоваться  этим. Компания  п-передает свои
п-права     на     владение,     п-подчеркиваю,     владение      комплексом
компании-оператору...  П-подождите,   не  перебивайте...  Отдаем   им  часть
долей...  Обычно  -  оптимальное соотношение:  тридцать и  семьдесят...  Мне
кажется с-сегодня им надо п-предложить семьдесят...
     -  Ну ты совсемохуелголубчик! Мишенька прав: врачблядьдаже  самый умный
не  в  состоянии  понять сущности  бизнеса! -  Босс  вскочил  и  забегал  по
кабинету,  выкрикивая  ругательства. Однако  по  тому,  как быстро стих  его
матерный энтузиазм, БД понял, что он согласится.
     -  За  эти с-семьдесят  п-процентов  они  не  только  станут  управлять
комплексом, но возьмут на себя в-выплату всех долгов по кредиту...
     -  Плюс мой постоянный  месячный гонорар,  -  энергично  добавил  Босс,
сильно пронизанный наконец этой идеей.
     - П-плюс проценты  от п-прибыли... И если их х-хорошенько  п-попросить,
станут щ-щекотать ваши эрогенные зоны д-дополнительными гонорарами.
     - Звони Первому лицу!  - подытожил Босс. - Остальным займутся юристы...
-  Он походил по кабинету, почесал  промежность, видимо, проверяя готовность
эрогенных зон к предстоящей  щекотке, остановился у окна и, не поворачиваясь
к БД, сказал:
     - Молодец! Мудреешьблядьпрямо на глазах. Спасибо за верность.
     - Верность, Босс, это отсутствие с-случая.
     Босс помолчал, пережевывая, а потом бросил:
     - С огнем играешь... Ладно, проси чего хочешь.
     - Тогда, отойдите от окна. Загораживаете свет...
     Босс резко повернулся и, улыбаясь, сказал:
     - Задрочил ты меня...
     - Это н-не я. Это Диоген вас т-так...



     Его увольнение из  компании произошло  внезапно  и  нелепо. Он  даже не
успел обидеться  или  огорчиться, и не сделал ничего,  чтоб остаться,  будто
заранее  знал, что исход предрешен, и лишь суетно  засобирался,  нетерпеливо
готовясь  к встрече с последним своим прибежищем,  выкрашенным серо-голубым,
как экран дисплея.
     Идея передачи прав на владение комплексом реализовалась быстро и легко,
потому  что  устраивала   всех,  включая  банк,  на  который  опять  надавил
неприметный  человек из  Москвы. БД  был в приподнятом  настроении, поджидая
официальной  похвалы Босса  и прибавки, и,  когда тот позвонил и пригласил к
себе, БД бросил все и помчался в пригород...
     Он сел в машину, включил кондиционер, вставил  в крутилку  диск с пятью
Большими  концертами  Генделя в  исполнении Венского  камерного оркестра  и,
погрузившись  в  необычайно  мелодичное  и глубокое A  tempo giusto  Первого
Концерта, вдавил педаль газа в  пол... Он был почти счастлив... Он знал, что
сделал свое дело, что  стал хорошим кризис-менеджером, находящим выход почти
из любого тупика...
     "Я научился  выигрывать в ситуациях, лишенных стратегии выигрывания," -
подумал он и эта мысль ему понравилась. Поглядывая в окно на вращающийся лес
портовых  башенных кранов, он  увидел  за ними большой белый контейнеровоз с
ярко-желтыми  спасательными шлюпками,  медленно  швартующийся  у  одного  из
причалов компании. Вереница сорокафутовых фур выстроилась у ворот, пропуская
состав цистерн с бензином.  Он  терпеливо  ждал, автоматически  пересчитывая
вагоны и прикидывая, что теперь  они с  Даррел смогут  позволить себе дачу в
Юрмале.
     Он  гнал  машину,  прислушиваясь  к  пискам  антирадарного  устройства,
удивляясь складским  новостройкам и  старым  военным  заводским  корпусам  с
новенькими   окнами-пакетами  и  модной  пластиковой  обшивкой   из  Канады,
закрепленной на крошащихся кирпичных фасадах. Дорогу к Большому Дому недавно
отремонтировали, и машина бесшумно  плыла по еще свежему черному  асфальту с
ярко-зелеными каштанами вдоль дороги...
     -  Есть  мнение,  -  забыв поздороваться  сухо  сказал  Босс,  подражая
киношным партсекретарям,  -  что ты намеренно втравил меня в  эту  сделку по
передаче комплекса... И получил от них хорошие дениги.
     Босс замолчал, раскуривая очередную сигару. БД не расстроила эта первая
фраза: он знал, что легко опровергнет ее, но тут  до него дошло, что Босс ни
разу не выругался.
     -  По  твоей милости,  я фактически  потерял права на комплекс... Скоро
надо мной начнет смеяться вся Рига, - патетика раздирала Босса на фрагменты.
     "Слишком  долго  все  было хорошо,"  -  подумал  БД,  догадываясь,  что
менеджмент  компании  не стерпел его бурного спурта и взял успешный  реванш,
вылив на БД цистерну  мазута. Ему стало  страшно...  Груз бездарной и потому
непобедимой  лжи  расплющил  БД  по  поверхности  вишневого  паркета. Но как
оправдаться в  том, чего не делал? Он не знал и, наверное, уже не  узнает  и
сказал первое, что пришло в голову:
     -  Вы,  к-как  Д-даррел: задаете вопрос,  с-сами на  него отвечаете,  а
п-потом объясняете мне, п-почему я ответил неправильно.., - он улыбнулся и с
надеждой поглядел на Босса, но тот яростно  сосал сигару,  делая вид, что не
слышит...
     - Что я должен с-сделать? - спросил БД, когда пауза стала невыносимой.
     - Ты должен был думать, когда затевал это... Нет  ничего тайного... - и
он принялся излагать школьную цитату  из  Библии, а  потом посмотрел на БД и
заорал: - Сколько ты получил от Первого лица?! Молчишьблядь?! Ты уволен!
     -  In the beginning was the word...  Вначале б-было с-слово... Молчание
б-было п-потом...  П-поймите: подписанный контракт  с  оператором  -  лучший
выход. З-знаете не  хуже м-меня... Просто  м-мудрая н-несправедливость... Вы
с-сохраняете  лицо,  с-сохраняете  п-позиции   в  комплексе  при  п-принятии
решений,   получаете   стабильный   п-помесячный  гонорар  и  участвуете   в
п-прибылях. Среди учредителей ваше п-положение самое п-предпочтительное...
     -  Ты  меня  обманул!  -  перебил Босс. - И подставил! - Он по-прежнему
почти не матерился.
     - Н-ну что вы з-заладили: обманул, обманул!  - крикнул в  сердцах БД. -
Вы ведь н-не в-верите в это! К-то вас п-понудил к такому шагу? Кто?!
     Босс  не  собирался  отвечать  на крики  БД. Он ковырялся с  сигарой  и
старался не глядеть в его сторону.
     -  Х-хорошо... -  вяло согласился БД. - Увольняйте... Вы обрекаете меня
на н-нищету...  Мне п-просто некуда  идти... Даррел, узнав,  что я п-потерял
работу, не п-пустит д-домой...
     - Живи  здесь,  у меня! - оживился Босс и  стал спускаться в бассейн. -
Ночлег и еда у тебя будут дармовые.
     - Босс! - голос БД дрожал. - Вы т-только  что всего двумя словами, стоя
ко мне спиной, п-приговорили к... к  ... самому с-страшному,  п-поверив этим
сукиным детям из совета компании... Унизили, оставили без работы, без жилья,
без  д-денег, старым таким...  Всем этим  я  с-стал в  одну минуту  из-за...
п-примитивной   лжи   бездарных   менеджеров...  Лжи,   которую   невозможно
п-проверить,  если  не  хотеть.  П-помните  про  злые  языки,  что  страшнее
п-пистолетов? Один из этих п-пистолетов выстрелил  в меня, в  лицо... Я н-не
ранен... Я  убит! -  Он не вытирал слез,  которые легко и свободно  текли по
щекам. Только голос дрожал и густел еще больше...
     - Вы сами т-теперь с-сукин с-сын, Босс! - подумав, негромко сказал БД в
заложенный нос,  почти не видя  ничего  сквозь  мокрые  очки.  -  Да,  да...
Б-беспринципный с-сукин сын, который  выставил меня за  дверь,  з-забыв все,
что я с-сделал для компании! Все равно вы -  п-продавец цветов, в к-каком бы
золоченом дворце не жили... и разбогатели по недоразумению....
     БД  знал, что  это  неправда,  что  он  несправедлив  к Боссу, что  тот
талантлив в бизнесе,  честен, наколько это  возможно,  порядочен  и умен, но
остановиться не мог:
     - Без меня этот чертов к-комплекс стал бы собственностью б-банка. Много
лет я был для  вас Ангелом  в белом и уберег и укрепил компанию,  хотя вы не
очень-то верили в это...  Д-думаете, изгнав меня, вы удержите его за спиной?
- Он пошмыгал носом, размазал ладонью  слезы, еще больше запачкав очки... Он
не помнил,  сколько простоял так посреди холла, поглядывая на  плавающего  в
бассейне  Босса, в  надежде, что  тот изменит  решение... И, не  дождавшись,
медленно побрел к машине, спиной надеясь услышать запоздалый призыв...

     Все остальное  произошло быстро  и  просто: звонок  к Даррел,  звонок в
компанию  с просьбой  привезти  личные  вещи  из кабинета...  Он  отправился
ночевать на вокзал и удивился непривычной чистоте  и парадности залов. Через
полчаса двое полицейских подошли и попросили  документы. Потом они попросили
его покинуть здание  вокзала. БД  направился к ближайшей гостинице, таща  на
плече теннисную сумку, набитую одеждой.
     Подходя к  гостинице, он  заметил,  что  за  ним следует высокий  худой
мужчина,  удивительно  заметный  на  ярко  освещенной пустынной  площади. БД
обернулся  и  уставился на  него.  Мужчина нерешительно остановился,  словно
раздумывая:  подойти  ближе  или  повернуть  назад.  БД  подождал  и вошел в
вестибюль. Когда через минуту  хлопнула входная дверь,  БД знал,  что следом
вошел незнакомец.
     -  Не  спешите  с  аккредитацией,  -  сказал высокий  старик  с  легким
латышским акцентом, дружелюбно глядя  на БД. - Мне кажется сегодня вам нужен
собеседник...
     -  Сегодня  мне нужна  т-только  выпивка... Та,  что лежит  в  сумке...
П-проваливайте! - БД повернулся к пожилой женщине за стойкой.
     - Я бы не горячился так,  - голос за спиной принадлежал интеллигентному
человеку. - Не бойтесь меня... Я будущий друг... Пойдемте...
     "Пед!" - подумал БД и, протягивая женщине лицензию  водителя, сказал: -
Одноместный номер, пожалуйста. Самый дешевый... Можно без туалета...
     Мужчина  за  спиной  тихо  рассмеялся.  Не  злобно  и  не  страшно.  БД
обернулся. Очень худой, старый и очень высокий, он добродушно глядел  на БД.
Поношенная одежда, которой  на нем  было слишком много, несмотря  на  теплую
ночь, давно  небритое и  немытое лицо в глубоких морщинах и... очень дорогие
бифокальные  полихромные   очки  в  круглой   золоченой  оправе,  копирующей
послевоенную моду.
     "Четыреста-шестьсот  долларов  за оправу. Дает беспризорник," - подумал
БД, улыбаясь в душе.
     - Чтоу ваам угоодно,  тоуваарисч? -  имитируя латышский акцент, спросил
БД. - В одну кроуват с ваамы все равно нэ льягу, даже еслы вы бывши латышски
стреелниек... и ордэноносец... Нэ надэйса...
     - Я художник...
     - Может, и художник, но г-гомик, точно.
     - Нет. Просто художник... Год назад со мной произошло то же, что сейчас
происходит с вами. Не возражайте... Хочу помочь...
     События сегодняшнего дня медленно раскручивались перед БД, и он, еще не
приняв  решения, протянул  руку  и забрал у женщины за  стойкой, завороженно
слушавшей их диалог, лицензию.
     - Хорошо. С-спасибо. П-пойдемте, если вы знаете, что п-произошло...
     - Давайте сумку, - протянул руку Высокий.
     - Ну уж нет! С-сумку я понесу сам...

     Лифт поднял их на пятый этаж приличного дома  в центре города. Выше они
поднялись  пешком.  Высокий открыл чердачную  дверь  и пропустил  БД вперед.
Большая мастерская, с  кипами холстов на подрамниках, аккуратно сложенных на
полках,  сколоченных  на  скорую руку из тоненьких  неструганых  досок, едва
выдерживающих   непомерную   тяжесть  картин,  в  свете   слабой   лампочки,
закрепленной очень высокой под остроугольной готической крышей, больше всего
походила на парусник, груженный контрабандным хлопком...
     Продавленный диван,  крытый  пледом в красно-синюю  клетку,  засаленное
кресло, настольная лампа на полу... Больше  на чердаке не было ничего,  лишь
по всей длине мастерской наклонная крыша сходилась с полом.
     БД ошеломленно оглядывался, порываясь уйти.
     - У  меня  тут  редко  бывают  гости, - сказал  Высокий.  - Предпочитаю
одиночество... Даже в выпивке... Есть один хороший приятель. Заходит иногда.
Познакомлю... Опустите сумку.  Не бойтесь... Если вам некуда идти,  не стоит
начинать  с гостиницы, даже с  самой дешевой...  Располагайтесь.  Никого  не
жду... Я старый холостяк.
     О-о! - оживился БД. - Значит вдовство вам не грозит...

     Высокий  исчез, и БД  остался  один,  нервно  переминаясь.  Он все-таки
опустил сумку на пол и сразу почувствовал облегчение. Погруженный в себя, он
не помнил, сколько простоял неподвижно.
     Высокий  возник  внезапно,  заставив  вздрогнуть.  Он  держал  в  руках
металлический поднос с бутылкой  латышской водки "LB",  дымящимся стеклянным
кофейником и  парой стаканов. Он прошагал к  дивану, не  обращая внимания на
БД, поставил поднос на пол.
     - Меня зовут Нилс, - сказал  он, протягивая стакан  с водкой.  - Я  уже
говорил, что  я  -  художник.  Эта  мастерская -  моя  собственность... Хочу
закончить ремонт, - тоскливо добавил он и выжидательно посмотрел на БД.
     Меньше всего БД хотелось исповедоваться,  и он, придвинув свой стакан к
стакану Нилса, молча влил в себя теплую дешевую водку, застрявшую обжигающим
сгустком  на  пути  к  желудку.  Содрогнувшись телом,  он  привычно  пошарил
взглядом  в  поисках  съестного  на  столе  и, не  найдя  ничего,  затаился,
поджидая,  пока  обжигающая  все на  своем  пути  порция спиртного достигнет
желудка, чтобы, согревшись там, проникнуть в кровь, преодолевая по дороге от
желудка к капиллярам множество клеточных мембран...
     - Сигару? - с пониманием предложил Высокий.
     - Д-давайте еще по рюмке, - вяло сказал БД и, порывшись в сумке вытащил
бутылку "Бурбона", сделанного в Польше.
     После нескольких рюмок он поймал себя на том, что под  бормотанье Нилса
продолжает горестный и бессмысленный разговор с Большим Боссом и  не находит
веских аргументов в свое оправдание... Когда через полчаса он понял, что все
беды  сегодняшнего дня надежно вытеснены бушующей в  крови  смесью польского
виски и местной водки,  его стала переполнять благодарность к Высокому.  Как
смог этот этот старый  пень  - он  успел  забыть  его имя - разглядеть БД  в
приглушенной  ночью  вокзальной  жизни,  почувствовать и  понять  весь  ужас
приключившегося с ним  и  почти силой заставить пойти за  собой? БД с трудом
продрал глаза и посмотрел окрест: Высокий, похожий на полураскрытый складной
нож, спал, сидя на полу подле него, уткнув голову в возвыщающиеся колени.
     "Похоже,  все идет к тому, чтоб мне было  сподручней стать Мессией... и
взяться за перо, - подумал БД, вспоминая Этери. - Страданий, надеюсь, теперь
будет в избытке, а веры мне хватало и без того." - И, счастливо улыбнувшись,
сполз с кресла, поближе к Высокому...




     "Как оставаться объективным, анализируя  собственный субъективный опыт,
если  анализ  действует,  как  мощный  наркотик,  окрашивая события  в цвета
сиюминутной  реальности,  придавая  им  такую  эмоциональную насыщенность  и
напряженность, что организм  реагирует на них, как на всамделишные: выделяет
желудочный сок  или  извергает сперму,  втягивает голову в  плечи, от страха
прикрывая  ее   руками,   или   вызывает  спазм  коронарных  артерий   такой
интенсивности,  что боли в сердце достигают силы ишемической атаки; отчаянно
любит, сопереживая, или так же страстно ненавидит, испытывает то жалость, то
ярость, то  голод, то вдруг мучительный стыд  или эндогенную  тоску... И чем
выше  способность и  умение вызывать прошлые события  из памяти и находить в
словаре своем нетрадиционные и  точные вербальные формулировки,  описывающие
происходящее, тем острее и ярче ощущения..." - БД мельком взглянул на  экран
COMPAQ,  поставил  многоточие и  закрыл глаза, поджидая,  когда пальцы вновь
каснутся клавиш...
     Он  сидел  в  неудобном  кресле,  покрытом  тряпьем,  с компьютером  на
коленях,  в  дорогих  беспроводных  радио-наушниках   "Sennheiser",  недавно
украденных  где-то  и  подаренных  ему вездесущими  "alley-apple".  Наушники
ловили  с компьютерной  крутилки  CD-Rom  чистое объемное звучание "The Four
Seasons"  Вивалди, и  ему казалось,  что мощные звуки  скрипок  в  Четвертом
концерте  L'inverno -  "Зима"  -  в фа-миноре  заставляют вибрировать  стены
Марфиных апартаментов.
     "А я и  не должен быть объективным," - подумал БД, вслушиваясь в мощное
Allegro non molto Первой  части  и привычно погружаясь в знакомую скрипичную
глубину,  в  которой  тренированное ухо вдруг  уловило  никогда не слышанный
доселе новый, еще более глубокий музыкальный слой...
     В подсобке пахло свежеиспеченным хлебом. Конус света  старой настольной
лампы  с  эбонитовым  абажуром,  с  трудом  рассеивающий полумрак, царящий в
комнате, казался странно белым от поднятой в воздух мучной пыли: БД привычно
держал открытыми окна, и вольный апрельский ветер ворошил все окрест...  Его
нынешнему агрегатному состоянию, которое он называл комфортным равновесием в
некомфортной  среде, "Четыре Времени Года" подходили  как нельзя лучше, если
бы  не  эта   более   глубокая,  не  укладывающаяся  в  привычные  "Времена"
музыкальная тема с ее тревожной, незнакомой, пугающе прекрасной мелодией.
     Марфа в пекарне негромко постукивала чем-то, укладывая горячие хлебы на
многоярусные деревянные решетки вдоль стен, но он ничего не слышал, напрягая
в ожидании сигнала застывшие над клавиатурой пальцы...
     И пальцы дрогнули и  заметались по клавишам в рваном  блюзовом ритме, и
побежали слова на мониторе:
     "Как  понять  и объяснить пользу  общения  с вольным  народцем  рижских
подвалов и чердаков и их непреложную значимость  для выполнения задуманного?
Достанет  ли  сил,  умения  и  способностей?  Сможет  ли  он,  не  становясь
банальным,  или смешным,  или  просто  скучным,  рассказать, как  занимается
любовью прилюдно, как,  изощренно выстраивая в мозгу одну модель консервации
за другой, приходит  к идее выращивания органов-клонов и реализует  ее, как,
смирившись, ест отбросы, старательно избегает смерти, грозящей ниоткуда, как
постоянно таскает на плече COMPAQ, боясь, что забудет  распечатать очередную
порцию  строчек, периодически  сваливающихся с  небес,  как  почти  искренне
верит,  что компьютер  способен  сам набирать тексты на цветном  дисплее  из
жидких кристаллов, а уж редактировать - и подавно...".
     Он выключил COMPAQ, потушил настольную лампу, взглянул на светлеющее за
окном пространство,  заполненное  толстыми кряжистыми стволами  монастырских
дубов  с  едва заметной весенней  листвой,  и положил ноги в тяжелых  зимних
ботинках желтой кожи на  стол, мучительно  вспоминая, куда мог сунуть окурок
дорогой сигары.

     -  Доброе утро, БД!  Я принесла  горячий  хлеб...  Попробуйте. -  Марфа
стояла боком к  нему в  короткой спортивной майке  "Adidas", под  которой не
было  ничего и протягивала кусок  дымящегося хлеба, переступая от нетерпения
босыми  ногами. В горячем воздухе пекарни  ее лицо раскраснелось и покрылось
капельками пота, которые  теперь высыхали  на глазах.  От нее пахло  жареным
тестом, молоком и веяло такой  неистребимой  чистотой, душевной  и телесной,
что  он,  в  который раз,  удивленно  таращил глаза, пораженный  невероятной
комбинацией пороков и благочестия...
     Она склонилась, чтобы  положить хлеб на  кусок газеты  возле его ног на
столе и задравшаяся майка обнажила круглые ягодицы, стройные  бедра и  части
небрежно выбритых гениталий, влекущих к себе с дъявольской силой.
     Надпочечники выстрелили адреналином, все загудело вокруг.  Заколоченная
дверь эндокринной кладовой натужно  заскрипела, в попытке приоткрыться... Он
почувствовал, как  рвется наружу  пенис,  наливаясь силой  и твердея,  чтобы
поскорее прикоснуться  к вожделенному куску  выбритой плоти.  Дверь кладовки
чуть  приоткрылась,  и ручеек  тестостерона  несильно  потек  по капиллярам,
перебираясь в крупные сосуды, растворяясь в них и призывая к действиям...

     Он любовался  подружкой с  наклонностями нимфоманки, которая, приподняв
майку,  ласкала матово  светящееся тело, наслаждаясь  его  совершенством.  В
такие моменты ей не нужен был никто, и БД понимал это, и старался не мешать,
терпеливо поджидая, когда наступит его черед. А Марфа, увлекаясь собственным
телом, негромко постанывала, заметно страдая от отсутствия зеркал.
     Чувствуя почти полную непричастность к  происходящему,  БД загрустил и,
помедлив, поднял  крышку  компьютера,  рассеянно гляда  в черный еще  экран.
Когда дисплей,  наконец, ожил,  инсталлировав  привычную картинку  Microsoft
Word, он уже знал, что сейчас высветится на нем:
     "Господь  не  несет ответственности за наличие  зла  на  земле... И  не
только  потому, что не планировал сделать человечество счастливым, и мыслит,
и действует масштабнее...  Просто понятия добра и  зла не являются  для него
детерминироваными  и  носят  качественный,  а  не  количественный  характер,
постоянно  перетекая друг в друга, не аддитируясь при этом... Контролировать
ход истории Ему гораздо интереснее и  приятнее..." - БД посмотрел на пальцы,
не коснувшиеся клавиш, и, вспомнив про Марфу, оглянулся...
     Она стояла сзади,  напряженно всматриваясь в экран: он слышал ее частое
дыхание и чувствовал спиною, как она возбуждена.
     - Как вы это делаете, БД? - спросила она с коротким нервным смешком.
     - Что, Марфинька? - удивился он и, не оборачиваясь, протиснул руку  меж
голых монашеских бедер, и сразу обжигающий жар чужих гениталей проник в него
и выжег в ненавистной двери эндокринной кладовой большую  дыру...  Он  вновь
был молод, полон сил и желаний и попытался притянуть ее к себе... И не смог.
     - Каким образом  появляется текст на дисплее, если вы не набираете его?
- упорствовала Марфа, не двигаясь с  места, и что-то в ее фразе и интонациях
показалось  странным, но мозг  БД, как  и пенис, переполненный  кровотоком и
сокрушительным желанием, отбросил мысль об этом. Ему не хотелось втягиваться
в дискуссию, но он знал, что,  не получив ответ, монашка не сделает  и шагу,
и, обернувшись, сказал, пораженный ее сосредоточенностью:
     - Не з-знаю...  П-почему это  тебя интересует? -  И понял,  что  она не
собирается  отвечать,  и,  раздражаясь,  заорал,  не  замечая,  что  кричит:
наушники продолжали вколачивать в него скрипичные концерты The Four Seasons,
один за другим, и он пытался перекричать оркестр:
     - Что ты т-толчешься  за с-спиной,  чертова девка!  П-повернись!  -  Он
вскочил, дернув ее за  руку, и  подумал: -  "Похоже,  общение  с бесприютным
народцем делает свое дело..."
     Она послушно повернулась и  склонилась, уперев руки  в поручни  кресла,
изредка  поглядывая  на БД  через плечо. А  он  замер,  привычно  пораженный
совершеннством тела, белеющего перед ним, которое мог всегда  заполучить без
всяких усилий и делать с ним все, что захочет...
     Он увидел вдруг, как густая прозрачная капелька, просочившись откуда-то
из  Марфиных  глубин,  замерла  на выступах безволосой  плоти, переливаясь в
лучах встававшего солнца. Он коснулся  ее и пальцы сразу проникли во влажную
вязкую глубину и водоворот, втягивающий в себя все живое... .

     Он  не  помнил,  как  расстегивал тугие  металлические пуговицы кожаных
штанов... Потому  что увидел себя в  нарастающем  во времени приближении уже
стоящим  голым  на  безлюдном  утреннем  пляже  далеко за  Юрмалой:  любимая
тельняшка  -  давний  подарок  покойного  Манькиного братана,  заведовавшего
военным госпиталем в Полтаве, - едва доходила до паха и была не в счет.
     Он и Марфа переступали ногами в теплой, по колено, морской воде залива,
стараясь посильнее насадить себя  друг  на друга.  Марфа  опиралась руками о
большой  мокрый  валун,  периодически накрываемый  пенными  волнами, которые
бесшумно лопались и исчезали в пористых углублениях камня, а БД, стоя позади
девки, ритмично  вышагивал,  как  оловянный  солдатик  на  плацу,  с  ружьем
наперевес и ранцем на спине.
     Что-то  не  ладилось  сегодня.  Он  уже  давно испытывал  усталость  от
утомительными движений взад-вперед... Болела спина, солнце жгло немилосердно
и было  жарко  монотонно двигаться в почти ирреальном беге  на месте  позади
Марфы.
     Высыхающая морская вода  оставляла  на  теле полоски  соли, стягивающие
кожу.  Он  несколько раз собирался  остановиться,  понимая,  что  не  сможет
приблизить оргазм,  но  трепещущее впереди  стройное тело распутной монашки,
содрагаясь в конвульсиях,  так яростно наслаждалось, что у  него не  хватало
духа.  К тому  же длинные  пальцы  Марфы,  с обгрызанными до  крови ногтями,
крепко  держали  основание   пениса  БД  и,  судя  по  всему  не  собирались
расставаться с ним...
     Он  вдруг  понял,  что  виной  всему  стерео-наушники "Sennheiser"  без
проводов, продолжавшие надрываться в его  голове скрипичными  концертами The
Four Seasons c  отчетливо звучавшей незнакомой раньше темой. Пораженный этим
открытием,  он  сорвал  наушники  и  замер,  погрузившись  в тишину  летнего
пляжного  утра,  подумал  и  надел  их  на  голову  монашки.  Она  не  сразу
отреагировала, увлеченная гормональной бурей, а когда услышала  тревожный  и
мощный призыв  скрипок  Largo из  Первого Концерта,  удивленно остановилась,
прислушиваясь, и, благодарно  улыбнувшись, распрямилась, наконец повернулась
к нему  лицом  и, глядя  на распухший  от бесцельных усилий пенис, грациозно
уселась на камень-валун, бесстыдно широко расставив согнутые в коленях ноги.

     Он  будто  прозрел  и  приобрел   широкоформатное  зрение:  бесконечный
пустынный  пляж  с  мелким  желтым  песком, частые  кабины для переодевания,
стройные густые сосны за дюнами и два белых танкера почти на горизонте; один
- глубоко  осевший под тяжестью  нефти, второй - почти паривший над водой...
Песок легонько  шуршал, перекатываемый волнами. Пахло иодом, нефтью и только
что испеченным хлебом.
     Его взгляд скользнул по  Марфе, застывшей  на  мокром камне, похожем на
гигантскую  картофелину, размокшую,  а потом  задубевшую  в соленой  морской
воде.  У него защемило сердце,  так  прекрасно  было ее тело - словно теплый
белый мрамор застыл,  распластавшись, на валуне... Солнце вставало  у нее за
головой, она знала об этом и не старалась спрятать котлету на щеке...
     - БД, - негромко  позвала Марфа  и, приподнявшись,  придвинула  себя  к
нему. Мрамор исчез, растворившись в камне...

     Ему не хотелось выбираться из Марфиных глубин, и он ласкал мокрую кожу,
обтягивающую идеальный скелет с кое-где гипертрофированными мышцами.
     Она вдруг нервно задвигалась, высвобождаясь:
     - Стучат. Я открою?
     - Открывай.  - БД  приходил  в себя, с удивлением разглядывая  знакомое
кресло,  нехитрую утварь и мебель,  покрытые  густым  налетом  муки.  - Твои
аппартаменты, - и стал натягивать поскрипывающие штаны.
     Она опустила майку и вышла.  Он ловил приглушенные голоса  в коридоре и
вдруг увидел под креслом свою сигару: большая, едва надкуренная, выступавшая
из  алюминиевого  пенальчика  с  наклейками,  она лежала на  полу  странной,
нездешней вещью... Он встал на  колени,  чтобы достать ее  из-под кресла, и,
подняв футляр, оглянулся в поисках зажигалки.
     - Доброе утро, БД! -  Пал  Палыч непривычно равнодушно смотрел на него,
успевая вторым зрением оглядеть подсобку.  - Не часто вижу вас на коленях, -
добавил он и поднес зажигалку  к  сигаре БД,  склонившись над  ним,  удивляя
запахом свежевымытого тела и дорогого мыла.
     -  Что-нибудь с-случилось? - спросил БД,  оставаясь на коленях. Он  был
поглощен залежалой сигарой, которую никак  не удавалось  раскурить:  влажный
горький дым раздражал бронхи, вызывая натужный кашель и слезы.
     - Будет лучше, Борис Дмитрич, если мы сразу, без интродукций, приступим
к делу! -  Голос  Пал Палыча был  строг и  звучал по-командирски  отрывисто.
Однако  не  это  удивило  БД,  заставив  пристально  снизу-вверх  посмотреть
приятелю  в лицо. Его поразила отрешенность  бывшего чекиста, и предчувствие
опасности завладело и погнало прочь с колен, окрашивая  припорошенные  белым
поверхности  подсобки  в  фиолетовые  цвета...  Мучительно  собирая  в кулак
расстраченные  на  Марфу  силы,  он принялся  судорожно  перебирать  события
последних дней, которые могли стать причиной визита Пал Палыча; мозг работал
со скоростью большей гораздо, чем COMPAQ,  листая  зрительные  и  вербальные
образы...
     Ему удалось раскурить сигару. Забытым движением он отряхнул белую  пыль
с грязных штанов и вольготно уселся в неудобное кресло, продолжая дрожать от
страха... Посмотрел на Пал Палыча и сказал спокойно:
     - Не знаю н-ничего более важного  и  п-перспективного  на свете, чем то
дело,  к-которым  мы только что занимались  с  Марфой...  Кстати,  где  она?
П-похоже, вы с-сильно раскомандовались, п-поручик.
     Он продолжал говорить, цепенея от страха, не понимая, что происходит  и
не узнавая Пал Палыча. Разглядывая знакомую фигуру, он прикидывал, сможет ли
одолеть чекиста в случае нужды, и сомневался.
     "Этого сумасшедшего, что так странно и страшно прохаживается перед моим
носом, наверное, учили в их могучем заведении всяким премудростям рукопашной
борьбы... Нет! - прервал он себя. - Это я сам схожу с ума," - и сказал:
     - Что-то не т-так, Пал Палыч... П-простите, мне вдруг п-показалось, что
вы явились сюда с какой-то г-гнусной целью... Мне теперь м-мерещатся п-порой
всякие  чудеса: от  алкоголя,  с-старости, м-может,  COMPAQ  виноват...  или
к-книга, что пишу, дурно влияет...
     - Все так... Вы сейчас все выложите... Все, что знаете... Слышите? - не
очень охотно сказал бывший лучший чекист. - Вы постигли многие премудрости в
неземных путешествиях, куда  отправлялись  по  своей  либо  чужой  воле... -
Похоже, Пал Палыч стыдился себя или необычности интересовавших его  событий,
но что-то заставляло его действовать именно так.
     - Н-не п-понимаю...
     - Марфа рассказывала,  что вы... смогли... - чекист помедлил,  подбирая
формулировки,  -  как  вы вернули  с  того  света  своего  бывшего  хозяина,
попавшего  в  автомобильную  катастрофу неподалеку  от  монастыря...  Газеты
писали тогда, что Босса спасло чудо... А вы никому не сказали, даже ему...
     "Не сказал,"  -  подумал  БД  и сразу  выпукло  и  ярко увидел морозное
декабрьское  утро  с  сильным  туманом, заледенелую  дорогу,  неповоротливый
Боссов "Lincoln" цвета  слоновой кости,  уткнувшийся  искореженным капотом в
ствол могучего каштана возле  автобусной остановки, от которой осталась лишь
груда  стекляшек, скрученный в  жгут  металлический  каркас и клочья цветной
бумаги  с портретом девушки-худышки, рекламирующей молотый кофе "Merrild", и
услышал звук  мотора  завернувшего за  поворот  автобуса или грузовика. Этот
натужный  рев, когда-то мощного, а  теперь старого  дизельного двигателя, он
слышал,  когда  сильный  удар,  похожий  на   взрыв,  заставивший  задрожать
кирпичные стены, сдернул его с кресла в Марфиной подсобке...
     Он   опасливо  приблизился  к  машине:   восемь  мощных   аудио-колонок
надрывались  дурным  шлягером  про  вишни  в  саду  у  дяди  Вани,  сотрясая
деформированный кузов.  Он  заглянул в салон: два  раздутых  воздушных мешка
безопасности прижимали  окровавленные головы Босса,  на  месте  водителя,  и
охранника,  сидящего  рядом,  к  подголовникам кресел.  Шея  охранника  была
наполовину перерезана  чем-то  тупым - он сразу догадался, что металлическим
прутом арматуры  с автобусной остановки,  - и уже не кровоточила. Он перешел
на сторону  Босса и увидел, как рулевое колесо вместе с одеждами погрузилось
в  сплющенную  грудную клетку.  Потом он увидел кровь в ухе - верный признак
перелома основания черепа - и тонкую струйку крови изо рта. Мучительно долго
открывал заклинившую дверцу. Потом так же долго разбивал боковое стекло.
     Тело Босса  не поддавалось, прижатое  рулем. Сервомеханизмы  кресла  не
работали, и ему  пришлось  ударом ноги сломать спинку  сиденья.  Он  вытащил
Босса из  машины и  уложил  на снег, привычно нащупал место на запястье и не
нашел  пульса... Поднял  веки,  поглядел на зрачки, потом задрал рубаху, еще
раз ужаснувшись деформации грудной клетки, приложил ухо к груди и не услышал
сердечных тонов...
     "Ветеринарная  лечебница  в ста метрах отсюда, - равнодушно подумал он,
аккуратно заправляя Боссову рубаху в штаны и застегивая пуговицы куртки... -
Там, наверное,  есть операционный стол  и лампа, и инструменты... По-крайней
мере, умрет он не  на обочине..." -  Мысли  перемещались в голове с  большой
неохотой,  и  он  не  подстегивал  их,  будто  уже  понимал,  что  привычный
хирургический опыт давно ушел из него и что теперь это не самое главное.
     Он  присел  перед Боссом  на корточки, чтоб взвалить его на себя, потом
спохватился и  стал искать мобильный телефон, не нашел., и  уже хотел идти в
подсобку, но,  вспомнив,  нагнулся  и легко  высвободил  новенькую  Nokia из
сжатых пальцев хозяина... Диспетчер Скорой  помощи сильно удивился, когда он
сообщил   фамилию  пострадавшего  и  попросил   прислать  травматологическую
бригаду...  БД еще раз взглянул  на  охранника, стащил с  него окровавленную
куртку и прикрыл Босса...
     -  Теперь его  надо  дотащить до ветеринарной  лечебницы... На плече не
понесу:   сломанные  ребра  вконец  раздерут  легкие  и  сердце,   и  усилят
кровотечение...   Тогда  на  вытянутых  руках...  Сколько  смогу...   Может,
встречная  машина попадется  по дороге... -  Он опять присел, протиснул  под
Босса руки  и тяжело  встал, сразу  почувствовав, как  закружилась голова  и
стало  сильно  резать в  низу  живота, и медленно пошел с вытянутыми руками,
стараясь не трясти чужое тело... Машин не было...

     БД вошел в предоперационную и стал тщательно мыть руки....
     - Кэтино! - попросил он лаборантку. - Погляди, побрит ли он?
     - Побрит, помыт и помазан... Вы собирались начать с торокотомии?
     - Да...  Скажи,  чтоб без  меня не вскрывали... и пусть все  показатели
выведут на дисплеи... Вытри фартук.
     - Нечего выводить, БД батоно! Изолинии везде, как у Пола когда-то...
     Он быстро вскрыл грудную  клетку и, потрясенный, отшатнулся,  и  закрыл
глаза... Мешанина  из обрывков легочной ткани, бронхов и осколков ребер была
обильно сдобрена сгустками крови и бронхиальным секретом.
     -   Похоже,  по  нему  слишком  долго  ездил  трактор,  -  сказал   он,
поворачиваясь к Лабораторной публике...
     -  ...или  танк,  - закончил  печально Дыхалочник,  взявшийся  неведомо
откуда.   -  Размываемся,  БД...   Нам   тут  нечего   делать:   случай   не
операбельный... Ваши  ассистенты сами зашьют рану. Покойный Пол по сравнению
с этим парнем был просто невредим...
     - ... Целехонек! - поправил Зураб.
     БД открыл глаза: с месивом в ране лучше не стало.
     - Дыхалочник!  Спасибо, что  пришли на помощь. Лучше вас с проблемами в
грудной клетке Боссса никто не справился бы. Вы... тоже умерли?
     - Очень трудно превратиться из уважаемого всеми хирурга-пульмонолога  с
кучей званий  и орденов в ненужного старика, даже  если старик этот безбедно
живет в Америке... Я ввел себе фентанил внутривенно, Борис...
     - Попробуем другую хирургию... - БД  повернулся к анестезиологу и нежно
сказал:  -  Сильно  не  старайтесь скоррегировать гомеостаз,  Далинька.  Он,
похоже,  умер...  Просто  слегка   повентилируйте  легкие,  чтоб  совсем  не
спались...
     - БД! - Дыхалочник старался отжать его от стола. - Спасибо, что позвали
нас... Ваш хозяин не просто труп: тело побывало в мясорубке...
     -  Знаю, что в мясорубке и что хирургическое мастерство  давно оставило
меня, - сказал БД. - Взамен пришло  другое умение... Не спрашивайте, какое и
откуда  оно... Увидите...  Вообразите: мы оперируем  Пола...  Мы  не  просто
команда,   мы   одно   существо:   умелое   и   умное,   с   неограниченными
возможностями... Ассистируйте! Больше от вас ничего не требуется... Нателла!
Длинные  пинцеты  и  иглодержатели, и  грудные  ножницы,  изогнутые... Пусть
поставят  The Four  Seasons...  Нет, не в джазовой аранжировке... Бостонский
симфонический  оркестр...  Я недавно  услышал  там  новую  музыкальную тему:
странно  тревожную,  пугающую, но такую  прекрасную, будто  Вивалди, даже не
подозревая,  зарезервировал  ею возможность  пришествия нового времени года,
прекрасного и счастливого  для  всех, в котором каждый  определяет погоду на
земле.
     - Вы хотите сказать Пятого времени года? - удивился Зураб.
     - Да! Как третья сторона  пластинки, на  которой написана  самая лучшая
музыка,  которую надо научиться  слышать, как услышал ее знаменитый реппер 2
PAC Shakur. Шакур  ...  Теперь  я  понимаю,  почему вы,  Зураб, не  родились
кардиохирургом,  -  сказал  БД, продолжая  безостановочно работать  руками в
ране, и улыбнулся. - Вы - прирожденный метеоролог...
     Подошла Кэтино и сказала шопотом:
     - Прибыл Пол... Спрашивает, может - ли ассистировать?
     - Нечего задавать дурацкие вопросы. Пусть поторопится с мытьем...
     Пол  вошел  в   операционную,  лучезарно  улыбаясь,  и  привычно  встал
напротив,  положив большой живот, почти пятьдесят лет раздуваемый грузинским
вином и спиртом, на край операционного стола, и спросил, нежно:
     - Этот парень стоит того, Боринька, чтоб ты так надрывался?
     - Он джентльмен, Пол... Насколько можно  быть джентлменом в Латвии.....
Займемся делом, мальчики...
     - Может, послать за Даррел? - сказал Зяма, ни к кому не обращаясь...
     - Здесь не бывает живых, - среагировал кто-то из публики, и БД подумал:
- "Значит, Дали с Нателлой тоже умерли," - и сказал вслух:
     - А что Горелик с Грэгом? Надеюсь, с ними все порядке?
     - Грэг кооперируется с ростовской публикой, что достает  тебя, - сказал
Пол и, помолчав,  добавил: - А  Горелик возится с шампиньонами в  вивариуме,
никого туда не пускает и ждет твоего возвращения, чтоб выращивать органы...
     - "Значит, это  Грэг навел на меня бандитов,"  -  подумал БД  и еще раз
окинул  взглядом реконструированные бронхи и ставшие внешне почти приличными
легкие:
     - Похоже, в грудной клетке мы навели порядок. Зашиваем...
     - Дренажи ставить? - спросил Зураб, зная ответ, и  добавил: -  Теперь в
живот, БД?
     -  После  грудной  клетки проблемы в  животе  кажутся банальной бытовой
травмой, и  Боринька справится с ними,  если просто положит руку на  кожу, -
сказал Пол, привычно гордясь и смазывая брюшную стенку йодинолом...
     Картина  в животе была  ничуть  не  лучше: разрывы  кишечника,  печени,
кровь, желчь, кишечное содержимое, обширные гематомы в брыжжейке...
     "Как  у  той  пьяной   девки  Мани  в  Свердловске  с  бутылкой  из-под
"Шампанского" во влагалище..." - подумал БД.
     Когда они закончили,  наведя  порядок  и в  животе Большого Босса и тот
стал быстро  приходить в себя,  БД еще  несколько  мгновений прислушивался к
финальному  tutti оркестра, потом улыбнулся потрясенной Лабораторной публике
и сказал:
     -  Похоже, джентльмены,  я  опять становлюсь предводителем... Только не
спешите  с выводами...  Всем спасибо!  Дыхалочник,  вам больше  всех...  Это
другая  хирургия...  Пол!  Подойди... Постарайся  понять,  когда  вернешься:
нельзя  использовать  один  и  тот  же  сосуд, как ковш для  вина  и  ночной
горшок...
     Он прислонил  Босса  к  переднему колесу машины, прикрыв  окровавленной
курткой охранника, наклонился к самому уху и сказал негромко:
     - Откройте г-глаза,  Босс... Вы в п-порядке... Если  б не б-боялся, что
зарок нарушите, д-дал бы глотнуть из горла... С-сейчас п-приедет С-скорая...
А охранник п-погиб... Не н-надо  с-самому  вести машину и г-говорить по двум
т-телефонам... - Он услышал сирену Скорой помощи и заспешил в подсобку...

     БД   успокоился   и,   перестав   бояться,   с  вызовом   поглядел   на
приятеля-чекиста:
     - С-спрашивайте,  старина.  Не х-хуже меня знаете: "Nothing  is secret,
that shall not be made manifested", - вспомнил  он  недавние слова Босса про
тайное,  сделавшееся  явным.  -  Т-только  объясните раньше, какого черта вы
заявились  в  такую  рань,  п-прервав  наш с  Марфой  утренний  к-коитус,  и
угрожаете расправой? Если п-помните, и в добрые советские времена я не шибко
п-пугался вашего з-заведения...
     -  Не пугался,  потому  что  не  пугали... Сгоревшая  Лаборатория  не в
счет...
     -  З-значит  вы...  вы  п-подожгли...  Вы все-таки  оттуда.  Не м-может
быть...
     - Что не может быть? - переспросил чекист.
     -  Что пожар  в Лаборатории - дело ваших рук, что п-при нынешнем  своем
п-положении я п-продолжаю интересовать ваше д-дерьмовое ведомство...
     -  Больше, чем раньше. - Пал  Палыч поискал  глазами стул  и, не найдя,
уселся  на низкий  столик  напротив.  - Вот  мое  удостоверение действующего
офицера ФСБ, ока государева.
     БД придвинулся, стараясь разобрать фамилию,  но  все плыло,  кружась  в
бесшумном танце вместе с куском блестящего пластика в руках чекиста.
     -  "Почти год он терпит лишения ради сомнительной возможности постоянно
наблюдать за мной," - подумал БД и опять не поверил.
     - С-сдается, у меня к вам б-больше вопросов. П-первый я сейчас задам...
     - Не поясничайте! Шутовство не поможет. Выкладывайте, что знаете...
     - Мы  уже  ц-целый час т-толчем воду в с-ступе, препираясь... Ни одного
вопроса   по   с-существу,   а   вы   г-говорите   "шутовство"...   Странная
н-нерешительность  для офицера  ФСБ... А если  откажусь  отвечать  и п-пошлю
вас... А  м-может, вы с-совсем  не око, а так, катаракта, б-бельмо. Здесь вы
н-нелегал...  В  чужой с-стране...  Латвия  -  н-независимое  государство...
М-международный   скандал...   Или  вы   со   м-мной  расправитесь,  как   с
п-профессором Белозерским? - Он испугался вопроса и замолчал...
     -  Белозерский  стал  непредсказуем... А  вы....  вы  нужны,  потому  я
здесь... - И вдруг, словно кто стеганул кнутом, вздрогнул и спросил резко:
     - Что вы и меете в виду, говоря о Белозерском?!
     - КГБ... в-ваши люди... п-повесило его... Это п-правда?
     - Что?! Кто вам сказал? - вопрос впервые прозвучал так растерянно.
     -  Он  с-сам...  Ф-филимон...  П-профессор  Белозерский...  П-после той
встречи на ч-чердаке с грузинцами... Они тоже из ФСБ?
     - Где?! Где вы встречались с Белозерцевым?
     - Это он в-встречался с-со мной...
     - Как это было? Пожалуйста,  соберитесь,  БД,  и  расскажите  все,  что
кажется... - он  замялся  на мгновение, -  странным и необычным из того, что
происходит с вами.
     - М-меня н-никто не уполномочивал, и я не х-хочу  делать это для вашего
з-заведения... Я сам  многого не п-понимаю и страшусь,  но что-то гонит меня
вперед и...
     Он  не успел закончить,  скрипнула дверь  и в  комнату вошла Марфа, без
платка: в современных непривычно чистых и тщательно подобранных одеждх...
     Он вскочил, удивленный и обрадованный, собираясь выложить ей всю правду
о сукином сыне чекисте, пристающем с дурными распросами, надеясь в душе, что
все  это - неудачный  розыгрыш, как  вдруг, вглядываясь  в  любимые черты, с
ужасом  обнаружил   отсутствие   гемангиомы  -   розового   мясного   фарша,
размазанного по правой  щеке.  Он  растерялся  и, пораженный, забыв  дышать,
молча стоял перед нею, и фраза  из Рильке  стучала в голове громче и громче:
"Терпеть дар женщины... Терпеть дар женщины..."

     -  М-может, скажешь,  б-барышня, чего хочет  от меня ФСБ российская?  -
спросил  БД,  медленно   постигая  происходящее.  -  Или  ты  из   д-другого
ведомства... и  с-служишь по  п-п-призванию,  а не за  н-народные гроши? Иди
тогда во МХАТ...  Я  старый, больной п-придурок, влюбился с  головой...  Так
с-старшеклассник влюбляется в ф-фигуристку на к-катке...  Я кожей чувствовал
в тебе д-двойное дно, которое п-принимал за глубину, за дар Божий.
     Пал Палыч нетерпеливо пережидал, пока БД постигнет новую реальность,  и
нервно постукивал ногой о пол.
     -  Хватить придуриваться, БД! - сказал он, решив, что пора действовать.
- Что вы видели там, в своих путешествиях?
     - Если не знать к-куда направляешься, любой п-путь приведет  т-туда,  -
улыбнулся БД.
     - Не советую шутить...
     - Жизнь с-стала отнимать у  меня с-слишком много  времени и с-сил, чтоб
относиться к ней с-серьезно, - от страха он продолжал дразнить Пал Палыча.
     - Послушайте, БД.  Давайте спокойно поговорим, - сказал чекист.- Я тоже
успокоюсь. Попробуйте  кратко сформулировать результат своих  путешествий...
Не так изощренно, как в книге, из которой ничего не понять, кроме одного...
     - З-значит, вы з-забрались  в COMPAQ? Н-несанкционированный д-доступ...
З-знаете, чем это г-грозит? - неуверенно спросил БД.
     - Вы законченный придурок, если не понимаете, что происходит!
     - Л-любопытно, ч-что же? - с интересом спросил БД.
     - Вернемся к рукописи, - устало сказал Пал Палыч. - Вы намеренно ничего
не соообщаете в ней... Там нет конкретных сведений...  Вы так  много  видели
всего,  а ваши  "Хроники" -  ни  про что... Мы детально проанализировали их,
надеясь найти хоть какие-то сообщения, и не нашли...
     - П-привередничаете. П-писал я  н-не руководство для сотрудников ФСБ, -
с-сказал БД  задумчиво и, прозрев, вдруг заговорил,  все более удивляясь:  -
Эта к-книга п-предназначена  для таких, как я  интеллигентских Вечных Жидов,
п-постоянно  изгоняемых и вновь п-призываемых, всегда с-способных делать то,
что другим не  п-под с-силу; высоко адаптивных, готовых  п-прощать  и каждый
раз  начинать с-сначала,  и нести  свой  крест,  п-потому  как больше некому
нести... Эти л-люди, когда п-прочтут, п-поймут... -
     БД замолчал и погрузился в раздумье, пытаясь понять происходящее.
     -  Почему  за вами охотятся и хотят  убить?... Или не хотят? - старался
Пал  Палыч вернуть  БД  в Марфину  подсобку. -  Может  быть,  это  входит  в
программу: увидеть ваши реакции  и  экстраполировать нужные решения? Или они
действуют по  Талейрану,  распиная, чтобы потом воскресить и  основать новую
религию?  Или таким образом они обучают вас чему-то? Кто они, эти... люди? -
БД   не   собирался   отвечать.  Он  слушал,  открыв  рот,  понимая,  что  в
проницательности и умении формулировать бывшему лучшему чекисту не откажешь.
     "Все равно,  как бы он  ни старался, я вижу: он ходит вокруг  да около,
боясь задать главные  вопросы,  ради которых ошивался подле меня, -  подумал
БД, забыв страх, и склонился  в  поисках  тяжелой  бутылки с  алкоголем  под
креслом,  и  сразу  почувствовал  на  шее  тонкий  шнурок,  сдавивший сонные
артерии. Он мог дышать, но мозговой кровоток  был  блокирован и  все  вокруг
поплыло ускоряясь..
     "I have fallen on my  face... - успел подумать он,  теряя сознание... -
So he is hunting for me too...

     Он  пришел  в себя, стараясь  прогнать красную пелену  перед  глазами и
вспомнил пушкинского Годунова, почему-то  на английском: "...and bloody boys
revolve  before the  eyes"  - а потом  увидел  склоненное  лицо Пал  Палыча,
спокойное и  терпеливое,  и  поодаль,  в  углу подсобки,  Марфу  в  красивых
одеждах, без котлеты  на прекрасном  лице, сидящую на полу спиной к стене, с
разведенными   коленями,  обнажившими  светлые  штанишки   -  string-undies,
скрутившиеся в полоску, застрявшую в так хорошо знакомой плоти...
     "Сука! - подумал БД. - Трусы надела, будто на службу заявилась..."
     - Я  сейчас потяну за  шнурок  на  вашей  шее посильнее  и вам конец, -
уверенно помыкал бывший коллега по бродяжьей жизни, и БД не  сомневался, что
он выполнит  обещанное,  как  кто-то  из  их шайки  выполнил  свое,  задушив
Филимона .
     -  Что  говорил   Белозерский?  -  непоследовательный  Пал   Палыч  был
дружелюбен и мил и, видимо не все  понимая и  опасаясь  сказать или спросить
лишнее, менял темы.. - Проблема настолько серьезна, что вам одному она не по
зубам...  Поймите, наконец,  вы  -  модель  с  высоким потенциалом, как  ваш
любимый осел Гиви  с искусственным желудочком  сердца... А Марфа, она  вроде
ослицы из  институтского  вивариума.  Мы в одной команде... и хотим избавить
вас от ненужных проблем, и помочь принять правильное решение.
     Тут БД искренне расхохотался.
     - Вы  меня удивляете, Пал Палыч, как тот чужеземный бык... Я никогда не
п-помыслил о с-сотрудничестве с  вашим д-доблестным ведомством даже в  самые
б-благостные для  меня  временя...  Н-неужто,  думаете, с-сегодня, когда мне
п-просто нечего т-терять, буду это  д-делать? - БД замолчал, в  задумчивости
разглядывая Марфину промежность, страдая и наслаждаясь потерей.
     - Будете! Еще как! А  не  будете, никто  не узнает  про  ваши успехи  с
органами-клонами, и книга останется  незаконченной, и никто ее не издаст: ни
ваш сын,  ни  Большой Босс, ни Учитель. Я забираю  COMPAQ  с собой. Погодите
делать волны: все копии текста, что были на дискетах, я давно изъял.
     - Я введу ему "правду-матку", - сказала Марфа, ни  к кому не обращаясь,
и свела колени.
     - Введи, - Пал Палыч продолжал командовать парадом.
     - Что это, М-марфа? - испуганно спросил БД..
     -  Через  пару   часов  вас  найдут  повешенным  и  расценят  это,  как
самоубийство, - Пал Палыч все больше раздражался.
     БД  старался  преодолеть  мучительный  страх  перед  уколами и подавить
инстинкт самосохранения.
     -  Ф-филимон-то живет, дорогие т-товарищи-чекисты! П-пусть не здесь, но
живет! -  вдруг нагло скалясь, сказал он. -  Р-работает и, как  я п-понимаю,
успешно, и никогда не  п-простит того, что вы с-сделали с ним... А вдвоем  -
мы  с-страшная  разрушительная  с-сила для  вас... К  счастью, общество наше
п-постепенно м-меня...
     Он  не успел закончить:  Пал  Палыч потянул  за  шнурок,  и БД  высунул
красно-синий язык...  Потом он  почувствовал, что по  ноге  потекла  горячая
моча...
     Когда он стал приходить в себя,  то с ужасом увидел, как бывшая монашка
профессионально  тычет  шприц с иглой  в  локтевую  вену... Ему  не хотелось
говорить с Марфой и просить о сострадании: это было  бы так же бессмысленно,
как  ожидать подаяния  от статуи, -  и  медленно  погрузился  в мир  больших
разноцветных шаров, легких, почти невесомых, которые подхватили его, лопаясь
от  нагрузки  и  тут  же  возникая  вновь,  становясь больше  и красивее, и,
опутанный шарами, он поплыл, наслаждаясь парением...
     - Когда вам пришло  в голову взяться за "Хроники"?  -  послышался голос
Пал Палыча.
     -  С-своими  с-стараниями  и вопросами  вы п-попросту возводите меня на
п-пъедестал... Я становлюсь п-полководцем на бронзовом к-коне...
     Чекист раздраженно потянул за веревочку на шее.
     - ...Мне к-кажется, это н-началось еще в Л-лаборатории,  в Тбилиси... -
покорно сказал БД. - Я не знал т-тогда, что это будет к-книга... Я  п-просто
искал  себя  и  что-то  во мне  т-твердило, что  главное  не  с-сделано,  не
н-найдено   и   даже   не   идентифицировано...   Возможно,   п-первой   это
п-почувствовала  Этери  и  не  удивилась и сказала  тогда:  "Н-найти  с-себя
невозможно, БД... С-себя можно т-только создать" - но помогать не с-стала...
или с-стала, но делала это очень...
     -  Постарайтесь покороче,  БД!  -  услышал  он.  - Кассета в  "Walkman"
рассчитана на тридцать минут...
     БД замолчал и стал погружатья в сон...
     - Не спите! - Марфа трясла его за рукав.
     Он медленно просыпался, вспоминая и  переваривая  вопросы,  и, странное
дело, ему все больше хотелось находить ответы, и отвечать... себе, другим.
     Он  попытался  открыть глаза и не  смог и  произнес путано и  невнятно,
будто про себя читал текст с экрана COMPAQ:
     "Главные  цели Мирозданья сокрыты в  нем  самом и, может быть, по  воле
Творца, и если это так, то нам никогда не узнать, кто владеет нами и чего от
нас хотят, не побывав там... И если этот Мир  закрыт  для нас, это вовсе  не
значит,  что он  останется  таким  и в  будущем... Я  столько  раз..  раз...
стоял...  стоял... перед лицом...  смерти...  смерти...  пусть  не  по своей
воле... воле... чтобы только... проникнуть туда и... кажется проник... и....
прикоснулся...."
     БД говорил все медленней, и Пал Палыч с Марфой  исчезли, словно поняли,
что завершили миссию свою и больше не нужны... Он привычно расположил COPMAQ
на коленях и поднял  крышку,  ожидая,  пока закончится инсталляция...  Потом
быстро  отыскал  последние строчки текста: "Контролировать ход  истории  Ему
гораздо интереснее... и приятнее" - положил пальцы на клавиши и замер.
     "Если Евангелие  есть действительно  слово Божие,  то  сущность его - в
наиболее непонятных и загадочных словах,  с которыми никак  не может сладить
разум... - выпечатал он и согласился.... - Нагорная Проповедь воспринималась
историческими  христианами,  как противоположное тому,  что  сказано там  на
самом деле... Поэтому "что угодно" может  означать, "что угодно еще"... "Сын
Божий  умер  -  это  дает  мне  мужество,  в  этом   истинная  вера!".  Один
воспринимает  этот текст, как явную  нелепость, другому он кажется  истиной.
Credo  quia  absurdum! Верую, ибо невероятно!  Для одного рушится  мир,  для
другого этой фразой он создается  заново.  И Мирозданье, не желая говорить с
нами   на   доступном   языке,  нетерпеливо   постукивает  ногой,  поджидает
предназначенных... для  переговоров: тех, кто недостоин, но  на кого указует
перст Божий, кто не просто  ждет,  но  готовится  к встрече... с  собой, кто
подготовлен к пониманию..."
     Он самозабвенно всматривался в дисплей, позабыв обо всем, понимая лишь,
что, пока  глядит в  COMPAQ, тот  будет  выпечатывать строчку за строчкой, в
которых заключен смысл его нынешней  жизни, то есть тех нескольких часов или
минут, что ему отведено прожить в Марфиной подсобке при женском православном
монастыре под Ригой...
     Тексты, которые он научился вызывать, не подозревая, как это  делается,
продолжали появляться  на дисплее, ритмично, без перерывов, и в этом, как он
теперь  понимал, состояло  его умение и  предназначенье,  или то, что  зовут
даром  Божьим... Оставалось  немногое:  дописать до  конца,  которого  он не
знает, и прочесть написанное, чтоб растиражировать и рассказать другим...

     Кто-то тормошил его,  вырывая COMPAQ  из рук. Он сумел открыть глаза  и
увидел Марфу, склонившуюся красным потным лицом без гемангиомы. Она била его
по щекам,  чтобы  привести в чувство, но он не  испытывал боли: лишь странно
моталась  голова из  стороны в сторону, пока  глаза не углядели Пал  Палыча,
сидящего на низком столике напротив.
     Он  разлепил  разбитые  губы,   его  голова  по-прежнему  болталась  по
сторонам, и невнятно произнес:
     - В этот мир мы п-приходим в муках и п-покидаем не без труда... За  что
вы м-меня так? - и сильно сосредоточился, насколько это было возможно, чтобы
расслышать ответ...
     Чекист  прошелся  по комнате, словно  собираясь  с  мыслями,  и  сказал
негромко, в самое ухо БД, полумертвого от наркотиков и побоев:
     -  Пожалуйста,  перескажите   текст   последних,  ненаписанных  страниц
"Хроник". Там разгадка... Для вас, для нас, для всех...
     - М-мне с-сейчас не вспомнить даже н-начало "Евгения Онегина"...
     БД заметил,  как  чекист  сел  на стол напротив, отвел назад огнутую  в
колене ногу и со всей силы направил  башмак в лицо...  Ему не было больно...
Он только почувствовал, как рот наполнился горячей кровью, соленой и густой.
Подождав немного, он сглотнул ее и сказал:
     -   Вы  п-перебарщиваете,   товарищ...   Когда   вспоминаю,   что   Бог
с-справедлив,  с  с-содраганием думаю,  что он сделает с вами... Вот COMPAQ,
з-забирайте... Н-не  мучайте  т-только...  Там все...  в-весь текст...  Вы и
так... знаете б-больше м-меня... в семь раз... Т-такая т-тревога в душе...
     - "Смысл  жизни в беспокойстве и тревоге", любили повторять вы  нам,  -
сказал чекист без  сострадания и снова въехал башмаком ему в лицо. БД  успел
разглядеть на подошве ненавистной обутки  прилипшее птичье перо  и улыбнулся
удивленный, успев прошептать:
     - Это Блок...

     - Все, что держит ваш сраный COMPAQ, мы с Марфой знаем наизусть! -  Пал
Палыч кричал,  понимая,  что  упускает инициативу,  как  во время их  первой
встречи  в  Тбилиси.  -  Даже  в  сегодняшнем  тексте  нет  того,   что  нас
интересует...  Оно у вас в голове, и я  должен вытрясти  его оттуда... Любой
ценой!
     - Я... я  разделяю ваше л-любопытство  и с-согласен  п-претерпеть  еще,
если это п-поможет... Т-только не  делайте очень  б-больно... С-спрашивайте,
гражданин н-начальник... - БД замолчал, с удовольствием втянул  в себя запах
дорогого  мыла,  исходящий от  Пал  Палыча,  и стал искать глазами Марфу,  в
надежде еще раз заглянуть под юбку с трусиками-стрингами. Марфа, почуяв это,
подошла и уселась на полу напротив, разведя согнутые в коленях ноги.
     - Два вопроса, БД. Только два! - засуетился отмытый от грязи  чекист. -
Первый, я только что задавал, - самый важный. Он больше всего интересует наш
департамент:  содержание  двух-трех  последних страниц  "Хроник", в  которых
сформулированы представления об оптимальном будущем...
     - Вы просто гад, Пал Палыч! - миролюбиво заметил БД. - Кто говорил, что
каждый подонок  - чей-то хороший  знакомый? Л-лучше  меня ведь  знаете,  что
рукопись  не  закончена, и п-последние с-страницы - такая же тайна для меня,
к-как для вас... С-сечете п-поляну? Их нет в голове, п-поэтому вам не выбить
их оттуда,  к-как ни  с-старайся, и  ваш  департамент  остается  с  носом...
Единственное, ч-что м-могу: "Мой дядя, с-самых честных п-правил...".
     Башмак Пал  Палыча,  покачавшись перед носом,  въехал в лицо,  заставив
замолчать. Чекист подождал, пока он придет в себя, и сказал строго:
     - Отложим  первый  вопрос... - Он помедлил, слез со стола  и, подойдя к
Марфе,  носком  башмака свел  монашеские  колени...  - Сядь  прилично! Ты на
службе... - Повернулся к БД и продолжал: - От второго вам  не отвертеться...
- Он тянул время, будто опасался чего-то или стеснялся.
     Наконец, решившись, он заговорил:
     - Проблема  создания частной лаборатории консервации  органов  все  еще
актуальна,   -   вышагивающий  чекист   взвешивал  каждое  слово.  -  И  вы,
по-прежнему, - самая подходящая кандидатура...
     "Господи! - подумал БД. - Значит он тоже втянут в этот уголовный бизнес
торговли донорскими органами... Не может быть... Эфэсбэшный сотрудник... Или
теперь,  назвав  извлечение   органов  из  здоровых  молодых  людей  частным
бизнесом, можно не испытывать угрызений и не  бояться угодить в  тюрьму... -
Обрывки мыслей, что еще путались в голове БД, вдруг сформировались в вопрос:
- Кто  недавно  говорил,  что я  самая подходящая кандидатура?...  -  И, уже
вспоминая, спросил чекиста:
     - Если горит ваш д-дом, ч-что с-станете выносить в п-первую очередь?
     Пал Палыч удивленно уставился на него и с неохотой сказал:
     - Все самое ценное, разумеется... Почему вы спрашиваете?
     -  Значит  у вас, т-товарищ  майор, в б-бизнесе этом  и  своя к-корысть
есть,  а  не  т-только  долг  эфэсбэшный...  Вот  и  с-спросили  п-про  свое
главное...  А что  вас  интересует б-больше:  т-тексты  рукописи, хранимые в
COMPAQ  или  с-способы выращивания органов для т-трансплантации? Что  из них
п-побудило вас п-пойти в бродяги? Что?!
     Пал Палыч смотрел тревожно и молчал.
     -  Можете  не  отвечать... Мне  не интересно...  А зачем п-подключили к
своему  уголовному  интересу бандитскому  пожилую  женщину  с-с красно-синей
с-сумкой и.остальных д-девок-реплик, что ошиваются вокруг?
     - Для бродяги вы излишне проницательны, - удивился не сильно чекист.
     - Значит,  вы п-полагаете, - перебил БД, - что с-сотрудничество с КГБ и
с-создание  частной лаборатории,  п-потрошащей  здоровых  м-молодых людей  и
детей, являются с-событиями п-примерно одного п-порядка?
     -  Ваш приятель Кузьма говорил правду: "С  твоим благородством,  Рыжий,
привокзальный сральник прибирать..." - огрызнулся чекист.
     -  Если с-станет надо - п-приберу... Не х-хуже меня знаете, - сказал БД
и вытащил изо рта зуб. - П-похоже, этот второй вопрос вас интересует гораздо
с-сильнее... Значит,  п-подпольная  лаборатория  стала  вашим  с-собственным
делом, и вы с-совмещаете с-с-служение государственным интересам с интересами
с-собственного   н-нелегального    бизнеса...   В   нем   п-причина   вашего
энтузиазма...
     -  Не собираюсь отчитываться, - сказал чекист. - Забудьте  о подпольной
лаборатории...  В  России  давно  другие  времена...  Это  вполне  легальный
респектабельный исследовательский центр, финансируемый частным  капиталом, в
котором  доля   государства  не   превысит   десяти-пятнадцати  процентов...
Пожелаете,  центр  будет  при  Академии  медицинских  наук,  захотите -  при
Минздраве...  Ростов  удобней,  потому  как  меньше   выплат  начальствующей
публике... Доля  здоровых людей, попадающих  туда  не превысит  трети... Мы,
пожалуй,  сможем обойтись и  без  вас,  если  сообщите  принципы консервации
органов  и  состав  перфузионных сред,  с которыми вас  знакомили  во  время
путешествий... по Мирозданью...
     БД заворочался в кресле, с трудом усваивая сказанное...
     - Выкладывайте, что знаете,  БД, и  вы свободны!  - наседал  коллега по
бездомной  жизни. -  Схема  устройства  и  состав  перфузата,  и  тогда  ваш
"Мерседес" за оградой ждет вас... Езжайте на все четыре стороны... Жизнь так
коротка!
     -  П-по с-сравнению  с чем? - удалось улыбнуться БД, прежде чем на него
обрушился град ударов...

     Он почувствовал, как в  рот ему заливают знакомый  алкоголь  из тяжелой
бутылки толстого стекла, и  увидел Марфу,  прижимавшую горло  бутылки  к его
губам. Он поискал глазами Пал Палыча.
     - Я сейчас п-постараюсь рассказать все, что з-знаю,  - заторопился  БД,
вздрагивая  от  перенесенных  побоев и  удерживая глазами  неясные очертания
чекиста-бродяги напротив, и неожиданно сказал:
     - Значит, это вы к-командовали п-парадами,  отдавая распоряжения о моих
т-транспортировках в Мирозданье за  секретами  длительной  к-консервации? Вы
п-периодически п-приказывали убивать меня... не до конца, и еще спрашиваете,
как в паршивом фильме: "П-почему на вас все время охотятся?".  Вы в т-темной
шерстяной шапке с-стояли за с-спинами бандитов в рижском п-предместьи, когда
они отправляли меня на тот с-свет...
     Чекист щелкал тумблерами "Walkman". Подошла Марфа  со шприцом в руке, а
БД продолжал, крепчая духом и удивляясь своему бесстрашию:
     - Б-боюсь разочаровать вас, с-старина,  но  в неземных  лабораториях за
т-титановыми  стенами ничего  нет...  Одни  м-муляжи...  К-классно сделанные
образцы-копии  несуществующего и  нефункционирующего  оборудования,  которые
т-трепетно собирали для меня бывшие к-коллеги  и друзья, п-понимая это  и не
п-понимая...   Только    оболочки    м-механизмов,   п-приборов,    имитация
п-перфузионных растворов и сред...
     - Вы хотите сказать... - растерянно начал Пал Палыч, тяжело  поднимаясь
со стола и отбрасывая ненужный "Walkman".
     - Хочу! -  все  больше смелея, перебил его БД. -  Вашему департаменту и
вам  лично,  дорогой  т-товарищ   майор  бесприютный,   изменила  чекистская
п-проницательность... Продолжать?
     -  Говорите, БД!  Говорите... Не  паясничайте только. - Пал  Палыч  еще
сопротивлялся.
     - Т-там, куда вы меня отправляли, как  в к-командировки, п-периодически
убивая,  нет  конкретных  знаний, ни к-количественных,  ни к-качественных...
Т-только контуры, корпуса... Не из  папье-маше или пластмасы, но из дорогого
неизвестного  металла,  м-муляжи  того,  что  вы  хотите  увидеть  и узнать:
устройства для неограниченнной во времени к-консервации органов без начинки,
новое    оружие    м-массового   п-поражения,   лекарственные   п-препараты,
п-побеждающие  неизлечимые  болезни,  новые  средства  связи...  Бесконечная
ярмарка   будущих   открытий,   словно  безумная   м-мадам  Тюффо  выстроила
футурологический музей в Мирозданье...
     БД покосился на шприц в руке Марфы.
     Бывший  коллега по  бездорожью  растерянно опустился на низкий  столик,
понимая, что БД говорит правду:
     - Значит, все напрасно?
     - Н-напрасно  для  вас,  для  тех  двух,  что  п-приезжали в  Тбилиси и
уговаривали  организовать  лабораторию-бойню,  а  вы  подключили  эфэсбэшный
департамент, грузинов, чиновников...
     - А для вас? - угрюмо спросил Пал Палыч.
     - Я  только что с-старался  объяснить:  открытия  п-приходят к тем, кто
подготовлен к их п-пониманию...
     БД  уселся удобнее, взглянул на гематому в локтевом  сгибе, куда  Марфа
вводила психотропное средство, и заявил, нахально улыбаясь:
     - А  чтобы решить к-ключевую п-проблему т-трансплантологии и обеспечить
клиники неограниченным запасом п-пригодных к п-пересадке органов, их не надо
к-консервировать... Это т-тупиковое направление...
     - Значит, там, где вы бываете, трансплантацию считают бесперспективной?
- удивился полковник-майор от ФСБ.
     - Органы надо выращивать, т-товарищ, - вещал БД, высокомерно поглядывая
на Пал  Палыча,  -  как выращивала  когда-то Кэрол к-клеточные  культуры для
выстилки  мембран  искусственного сердца,  как выращивают на грядках огурцы,
как растут  грибы, и н-начинать  надо с т-теплиц...  Да,  да...  С  создания
теплиц... Это  направление в  овощеводстве  с-сулит такие п-перспективы, над
которыми,  объединившись, станут работать  исследовательские  центры  многих
стран, и вы уже не сможете никого убить...
     - Почему? - искренне удивился Пал Палыч.
     - П-потому что  органы с-станут  расти сами  по себе, не в людях, а  на
грядках, в  м-матках-модулях.  Одну такую матку-грядку мне удалось вырастить
...  почти.  -  БД  помолчал, копя силы  для следующего заявление, и наконец
сказал:
     - Л-любое  открытие, п-появляясь на  свет, уничтожает тех, кто топчется
п-поблизости...
     - Тогда я убью вас, заранее...
     - М-меня н-нельзя убить, - улыбнулся БД.
     - Почему?
     - П-потому что я - В-вечный, Вечный Ж-ж-жи...
     Он  не успел закончить: нервы  чекиста  не  выдержали,  и  он  принялся
избивать БД: руками, ногами, а потом оторванной от стены деревянной доской с
толстыми гвоздями, служившей Марфе вешалкой...

     Он опять держал на коленях COMPAQ с быстро бегущими строчками:
     "Я действовал с хорошими...  намерениями, которые,  подобно лучу света,
способны пронизать и обогреть  мир, и тогда вера состоит в том, что мы верим
всему, чего не видим, и награда за эту слепую веру - возможность увидеть все
то, во что верим... как видит Вечный Жид... как увижу скоро я сам... и научу
других... "
     Он не чувствовал, как Марфа обмыла окровавленное лицо, надела на голову
беспроводные стерео-наушники, неcлышно звучавшие "Весной" из "Четырех Времен
Года", и отвернулась,  чтоб не видеть, как Пал Палыч обвязывает шею  толстой
веревкой, зафиксированной в крюке под потолком. Вместе они перенесли  его на
стол и замерли в нерешительности...
     - Просто наклоните стол, - сказала Марфа, подумав... - Он скатится... -
И вышла из подсобки...



     Страшная своей непреложностью череда недоводимых  до  конца убийств БД,
если  можно  соотнести множественное  число  этого  слова  с  бытием  одного
человека, ставшая  для него привычной, как грипп, как редкое бритье, видимо,
сделали свое дело, убыстрив процесс перехода в  новое агрегатное  состояние:
не  было  ни  бассейнов с дорожками,  ни многоярусных  трибун, переполненных
гудящей толпой, не было и моря с теплой соленой водой... Вообще не было воды
и ее отсутствие ощущалось, мешая...
     Когда  он  понял, что  вновь  способен думать, он  был  уже  фрагментом
Мирозданья, знакомого  и привычного, и совсем не удивился, увидев Кэрол. Она
сидела  у кромки  бассейна на крыше дома в Нью-Йорке, опустив ноги в голубую
воду. Он обрадовался: встрече, воде ли, и, расставив руки, и глупо улыбаясь,
шагнул к ней, но в самый  последний  момент  передумал  и  прыгнул в зовущую
голубизну, и поплыл мощно, погрузив лицо  в воду, равномерно  вынося руки на
поверхность, взбивая пену прямыми ногами.
     Наплававшись, он взобрался на бортик и стал искать глазами полотенце, и
тогда Кэрол носком стопы пододвинула к нему черный купальный халат с голубой
полоской "NIKE" на спине и, улыбаясь, сказала:
     -  It looks like as if  there is no water at all  in your  place,  poor
fellow. It is insufferably dull for Aquarius.
     - Hi, Carol! Least of all I have been waiting for... to see you in this
swimming-pool... Only corpses dwell in this space  I  thought... How did you
get there?
     - Здесь не так пусто... Однако доступ сильно ограничен и селекция очень
жесткая... - Кэрол вытянула ноги  из  воды и перебралась в шезлонг.  На  ней
были только трусики для  плавания.  Загорелые груди, чуть полноватые,  мирно
дремали под солнцем.
     - Я  бы сказал - жестокая,  но даже это слово кажется слишком мягким, -
БД смотрел  на нее,  поражаясь совершенству  тела и удивительной, вызывающей
свежести кожи, эластичной и упругой даже на глаз...
     - Почему вы тогда так настойчиво стремитесь сюда? - спросила она.
     БД оторопел, пораженный,  и,  уже  готовясь парировать,  понял, что она
права,  и все это время, даже  не  подозревая, он только и делал, что лез на
рожон, лишь бы  пробраться в этот  странный, неизъяснимо привлекательный мир
неограниченных возможностей.
     - Значит, тебе тоже... пришлось претерпеть немало, если поселили здесь,
- подвел он итог, рассматривая молодую женщину. - Только как  тебе удалось в
таком юном  возрасте попасть  сюда? ...  Неужто?!  - он растерянно замер  от
мысли, что с Кэрол могли расправиться, как расправились с Филимоном.
     - Нет, вы  неправы,  - спокойно заметила Кэрол.  -  В Америке  нет  Пал
Палычей и Марф... Не перебивайте!  Может быть, и есть... не знаю... Желаемый
эффект был достигнут другим способом... Эту работу сделал мой муж...
     - Не слишком  ли сильно они управляют? - спросил БД, уже  зная ответ, и
Кэрол,  поняв  это,  промолчала  и  плавно, без  брызг, сползла  в  бассейн,
приглашая следовать за собой.

     Он  замешкался,  развязывая  пояс  на  халате,  и вспомнил, что  Кэрол,
призывно глядевшая  на него из воды, тоже  Водолей, как Филимон, как Этери с
Полом, как Даррел и Лиз, как он сам...
     Он   прыгнул   и,   приблизившись  к  ней,  заглянул   в  глаза,  чтобы
почувствовать трепет желаний, и ничего не увидел. Она спокойно и внимательно
смотрела на него, изучая, словно наблюдала  в микроскоп клеточные митозы или
конформацию   белков,  а  рука  между  тем,  нащупав  плоть   БД,  принялась
требовательно и строго теребить ее, и он, удивленный этим, почувствовал себя
на приеме уролога.
     - Кэрол!  Судя  по твоим неумелым действиям, эту  работу тут  не любят.
Лучше выложи, что знаешь.
     Он почувствовал, как она обрадовалась.
     - Вы здесь самый информированный из нас, с очень высоким потенциалом...
Навигатор...  Может, поэтому  вам  достается сильнее...  Но  всему  приходит
конец,  -  она  смущенно   улыбнулась   и  выпустила  пенис  из  рук.  -  Вы
единственный,  кто может позволить  проникать сюда и возвращаться обратно по
собственной   воле...  Ступайте   на  свой   чердак,   чтоб   сохранить  эту
способность...
     - Ваша жизнь здесь  похожа на сон, что снится Богу, - заметил БД, глядя
на нее  и,  помедлив,  добавил: - Чертов  чекист,  что следует за  мной, как
Жувер, придуманный Гюго, сильно интересовался  вопросами экстракорпорального
хранения органов, перед тем, как отправить меня сюда...
     Кэрол, которая оттолкнулась от стенки бассейна обеими ногами, но еще не
погрузила в воду лицо, повернулась и спросила заинтересованно:
     - Почему  вы  не  сказали  ему  всю  правду?  У  нас  сотрудничество  с
секретными службами считается почетным долгом...
     - Я еще не знаю всего, чтобы делать публичные заявления...
     Кэрол перестала кружить в бассейне, ухватилась за бортик:
     - Много лет назад на сочинском  базаре, распивая с  Оскаром кахетинское
вино,   вы    прекрасно   сформулировали    идею   получения   органов   для
трансплантации...  Я ведь тоже пыталась  когда-то делать подобное, выращивая
клетки для мембран искусственного сердца.
     - Я вернулся, Кэрол. И не просто  вернулся... - заговорил БД. - Похоже,
я  решил  проблему... Я  выложил  ее  Пал  Палычу  и  теперь  чувствую  себя
мичуринцем-предателем...  Я   знаю,   как  создать  клон-матрицу:   бесполое
биологическое  существо, без мозгов, конечностей, органов пищеварения... Эта
матка-Маня,  как  я  ее  называю,  уже  живет,  наращивая  мышцы  и  систему
жизнеобеспечения.  Незнакомые  помошники  мои  погружают  в   нее  вместе  с
нативными  стволовыми  клетками,  сердечные,  почечные,  печеночные и просто
мышечные  клетки  эмбрионов, которые  делают  ее  полиморфной  и  необычайно
резистентной,  помогают   самообучению   и  умению  обеспечивать  дозревание
рудиментов до функционально полноценных  органов, готовых к  трансплантации,
лишенных антигенной  активности...  И тогда  мы  сможем, наконец,  создавать
вечных людей-химер, о которых  несбыточно и  странно мечтали  древние греки,
тщательно описывая мифологические существа с головами  львов, туловищами коз
и  хвостами  драконов,  как на фронтоне доме,  в котором  я  живу...  Хотите
взглянуть на матку-Маню?
     Кэрол  улыбнулась  и,   уже  собираясь  погрузиться   в  голубую  воду,
приветственно взмахнула рукой:
     - Спасибо!  Помните, вы  единственный,  кто может  периодически  бывать
здесь... Слышите? Короля играет свита... Ваши слова...
     -  Не мои, - растерянно  произнес  он вслед... - Играет... но только на
сцене... В  жизни - по другому... Короля  играет король и, если  делает  это
плохо,  свита прогоняет его,  лишает трона, королевства и  насилует  любимую
женщину...
     И сразу  вспомнил тех  грузинских  парней, что  в домике  спасателей на
ночном пляже в Поти остервенело насиловали юную Даррел, бросив для  удобства
прекрасное  тело на край  стола, и  забытая ненависть, изгнанная навсегда из
памяти, вернулась, требуя мщения...
     БД оглянулся по сторонам: бассейн был пуст...
     -  Труба  зовет!  -  подсказывало  ему  что-то  и  сразу  все  исчезло:
нью-йоркский  дом  Кэрол  с голубой водой  в бассейне  на крыше,  небоскребы
окрест,  отражающие  фасады  друг  друга,  величавые и чистые,  будто умытые
дорогим пахучим  детергентом,  яркий  солнечный день  с самолетиком  в синем
небе,  рисующим дымным  следом  "Coca-Cola", всегда волнующий  запах океана,
мерный,  успокаивающий гул огромного города - так, должно быть, дышит  очень
большое животное  -  и  что-то еще, совершенно непередаваемое, что  и делало
этот город Нью-Йорком...

     Он  не  предпринимал  усилий, даже мысленных, чтобы оказаться здесь, на
безлюдном песчаном пляже, освещенном тревожно  проглядывающей сквозь быстрые
облака луной, прислушиваясь к шорохам камыша под ветром и недалекому мерному
шуму волн...
     Когда по белому флагу с красным крестом на длинном шесте он узнал домик
спасателей, его затрясло от ненависти, прошлой беспомощности и стыда. Он еще
успел удивиться:
     -  Что во  мне  может трястись, если  я  фрагмент?  -  Но  времени  для
размышлений не оставалось: он уже заглядывал в окно...
     Грузины сидели за столом, в центре которого возвышалась большая  бутыль
с вином.  Еда  на  газетах, беспорядок  в комнате, душная вонь, перебивающая
запахи моря - все было знакомо. Они мирно беседовали с благостными лицами.
     Он  проник в  комнату и  остановился в растеряности,  не зная  еще, что
сделает с ними.
     -  Они  сейчас так же беззащитны,  как мы тогда, -  подумал он,  мазнув
взглядом  по  их  лицам,  но успел отвести глаза к стене  -  в ней  выжглась
большая  дыра.  Грузины  замерли,  уставившись  в  отверстие  с  обгоревшими
краями...
     - Ну давай же! Сделай  что-нибудь,  - настегивал  себя БД. - Они должны
заплатить за это, запомнить на всю жизнь.
     Он постоял в нерешительности и понуро выбрался через дыру наружу...

     - Вы опьяать за свое,  БД!  - услышал  он  знакомый  голос  без дна,  с
завораживающими  модуляциями  на гласных, в  котором укоризна была отчетливо
слышна.  -  Открываайтэ глазаа... Похоже, в этот раз  за  вас прыынялыс ваши
луучшие друзя... Не ожидаала подобного нэпрофессионалызма от Павел Палыча...
Тэпер эты люды из ФСБ даже повьесыт  нэ  умэет.  -  Она впервые  рассмеялась
нездешне и  заразительно, будто смеялся  большой, всегда счастливый ребенок,
выросший в благополучной семье, и БД тоже улыбнулся. Улыбаться, лежа на полу
с обрывком веревки  на шее, было неудобно, и он сел,  легко и свободно, и не
удивился, и начал громко смеяться вместе с женщиной, все больше привязываясь
к ней...
     "Странно,   -  подумал   он,   разглядывая  женские   колени  и  бедра,
расположенные  на  уровне его  глаз,  обтянутые  толстыми дешевыми чулками в
рубчик.  - Она совсем не старая...  Временами очень красивая и  доступная...
Почему она так несексуальна в отличие от остальных?
     - Постараайтэс вспомныть, что случилось с  вами сегодня, - сказала она,
перестав  смеяться, и,  сняв сумку с  плеча, присела на  низкий столик возле
него.
     -  Я... встретил... К-кэрол,  - неожиданно для себя сообщил он, впервые
вспомнив  событие,  приключившееся с ним  там, но  она не отреагировала.  Он
нащупал руками веревочную  петлю на шее и попытался ее развязать, забыв  про
ее просьбу, и вдруг добавил, делая паузы между словами:
     - Эти чертовы... г-грузинцы... не те, что на ч-чердаке... д-другие... в
Поти, что над Даррел тогда н-надругались... - Он  опять замолчал, принявшись
за веревку, но тут же продолжил, оживляясь:
     -  Я оскопил  их,  сделав евнухами. Может, когда они  узнают п-про это,
с-станут п-пользоваться библиотекой, если гарем т-теперь им не по силам...
     Женщина улыбнулась его старой шутке,  но он понял, что она ждет от него
совсем другого и, уже зная и еще не веря самому себе, буднично произнес:
     - Мне н-нужен COMPAQ. Б-боюсь, забыть. - И стал оглядывать комнату.
     - COMPAQ увез Пал Палыч, - сказала она без акцента. - Он забрал машину,
ваш бумажник,  телефон... и Марфу... Вам  предстоит  все  это  вернуть... Но
прежде поговорим, чтоб вы не забыли, что писать  станете...  - Она встала со
стола и принялась расхаживать по подсобке, изредка поглядывая на БД.
     -  Пал Палыча  интересовали  два вопроса:  с-содержание  н-ненаписанных
страниц "Хроник" и  с-способы  длительной к-консервации донорских органов, -
сказал БД, будто беседовал с аспирантом-новичком.
     -  С-стараясь  удовлетворить  любопытство,   вел  он  себя  не   всегда
по-джентльменски,  -  продолжал  БД, - и  с-старался  убить меня...  И  если
к-корыстный интерес к пробемам к-консервации я могу п-понять, то  нездоровое
любопытство  к  финалу   н-незаконченной   книги   выходит  за  рамки   моей
к-компетентности...
     - "Everything was in confusion, as in the Oblonskys'  house...", только
сильнее, потому что поменялось социальное  устройство России и ее  окраин...
Наступило Пятое Время Года... Вы почувствовали и поняли это раньше других...
     -  П-послушайте! - перебил ее БД. - COMPAQ никогда не станет п-печатать
эти п-правильные слова, которые  больше  п-подходят  молодежной газете... Он
говорит другим  языком, непонятным Пал  Палычу  и таким,  как  он,  и  я  не
собираюсь делать его п-понятным...
     -  Вас  выбрали,  я говорила  - почему, сформулировали миссию  и  стали
готовить к ней, отправляя в путешествия, где вы набирались опыта и знаний...
     - Ради чего?
     - Вы заявили, что  не станете  пользоваться  языком,  которыми  говорят
газеты... Ищите другие слова, БД.
     Он бросился  к двери, уже  не  удивляясь  странной легкости в суставах,
хорошо  поставленному дыханию, отсутствию привычных болей в груди, в животе,
в спине,  даже в простате... Он подумал вдруг, что из этого хорошо знакомого
списка застарелых болезней чья-то могучая рука просто вычеркивает строчку за
строчкой. Ударом ноги он вышиб дверь.
     - Куда вы так заспешили,  БД? - ирония в голосе женщины остановила его.
- Все можно сделать отсюда.
     Он послушно  вернулся в  подсобку и  растерянно  остановился,  преданно
глядя ей в глаза... Как  вдруг увидел свой "Мерседес", быстро перемещавшийся
в  сторону Риги  с  Марфой  за  рулем. Она уверенно вела  машину,  глядя  на
сидящего  рядом Пал Палыча. На заднем сиденье подрагивал плоский ящик COMPAQ
и, завернутый в газеты, холст с покосившейся часовней на переднем плане...
     БД  не  стал  прислушиваться к разговору и, резко повернув руль вправо,
успел нажать на тормоз, чтобы удар был  не слишком сильным... Он видел,  как
вылетел, пробив  лобовое  стекло, чекист,  как  безжизненно повисла  залитая
кровью голова Марфы.
     Он направился  к  перевернутой машине,  взглянул на  окровавленное лицо
девушки и, убедившись, что она жива, вытащил из кабины и аккуратно уложил на
молодую апрельскую траву.  Потом  вернулся  к машине.  Через разбитое стекло
достал с заднего  сиденья холст и COMPAQ. Подойдя к чекисту, скользнул вдоль
позвоночника пальцами, перевернул на спину и, пробормотав: "Смерть -  еще не
доказательство, что ты жил" - вернулся в подсобку.

     -  Вам  сейчас позвонят,  -  сказала женщина, улыбаясь. -  Вы забыли  в
машине телефон и документы.
     - Т-там люди: С-скорая помощь... п-полиция... жители окрестных хуторов,
-  он  перечислял и перечислял, оглядывая  "Мерседес" и надеясь, что длинный
список избавит от повторного визита к машине...
     -  Ученик из вас  неважный,  -  сказала  она,  прервав его  бесконечный
перечень. - Время теперь такая же реальность, как шейный платок, что у вас в
руках... Зачем вы забрали его у Марфы? - Стоя на безлюдной дороге у разбитой
машины,  БД удивленно разглядывал  черный с коричневым  шейный платок,  свой
недавний подарок Марфе,. Он сунул платок в карман, потоптался немного, вынул
его обратно, повязал вокруг шеи и двинулся к Пал Палычу
     "Значит время для меня теперь - что-то вроде хорошо  знакомого маршрута
городского автобуса," - подумал он, вынимая из кармана чекиста телефон.
     - Время - это  океан, а вы капитан и штурман на корабле, на подлодке...
или самолете,  что  движется  во всех  направлениях,  и скорость  непривычно
высока, - услышал он голос женщины с сумкой.
     - Куда мы теперь? - молча спросил он, давая понять, что теперь их двое.
     - По мне, вам  лучше вернуться к Нилсу, на  чердак,  - ответила она, не
принимая его предложения. - Вы еще не сделали главного...
     - Г-главного,  говорите?! -  взорвался  БД.  - Каждый раз..., -  он  на
мгновение задумался,  - даже  т-теперь, вы п-помыкаете  мной...  Г-гоните на
чердак,  к ч-чертовому ноутбуку,  к-как  на  службу... П-поймите,  я  живой.
Живой! Когда  я возвращаюсь, я не просто улицу  перехожу... Я опять реагирую
на с-события, как человек, а не как...
     Она внимательно слушала его, а потом сказала:
     - Вам звонят.
     Он взглянул на экран трубки и удивленно произнес:
     - Тбилиси...
     - Ответьте! - БД показалось, что женщина засобиралась...
     - Не  уходите! -  попросил он, нажимая  клавишу и прикладывая  трубку к
уху.
     -  З-здравствуйте, - и замолчал надолго, замерев  лицом и вслушиваясь в
далекий голос с сильным грузинским акцентом...
     - Из п-правительства Грузии звонят, - повернулся он к женщине, волнуясь
и  удерживая трубку возле головы... М-можно вернуться... Н-новые п-помещения
для Лаборатории... Финансирование... - Он слушал трубку, внимательно глядя в
лицо  женщины, словно  она принимала  решения.  А она  отвернулась к окну  и
принялась разглядывать дубы с молодой листвой...
     -  Боитесь п-пропустить  момент, когда  п-появятся  желуди?  - обиженно
спросил БД, продолжая слушать трубку.
     - Скажите  грузинам, что подумаете, -  сказала женщина.  - Грузия, даже
нищая, все равно рай...
     - ...зато в аду  более п-приятное общество... - Он привычно опустился в
кресло и вновь  прижал трубку к  голове.  -  С  кем я говорю?  Х-хорошо... Я
согласен... Трех-п-пяти дней мне х-хватит... Д-досвидания...
     Он нажал кнопку отбоя и сказал спине у окна:
     -   Я  согласился  вернуться...  С-стану  садовником,  чтоб  выращивать
волшебные органы-овощи. - Он задумался: - Мне т-теперь кажется все чаще, что
п-покойный  Кузя был п-прав: Грузия и впрямь больной Солярис, к-который  я и
такие, как я, создали сами, с-став беженцами.
     - Вы стали беженцем из своего времени, -  перебила женщина,  отходя  от
окна.
     - Стал! - легко согласился БД. - П-потому и искал П-пятое время года...
     Опять зазвонил телефон.
     Не глядя на экран, БД нервно нажал клавишу ответа:
     -  Да! Что  вам  угодно? ... Я не к-кричу... Здравствуйте, Босс. Нет...
Х-хорошо... П-пожалуйста... - Он вертел  в  руках трубку,  нажимая  клавиши,
чтобы  удостовериться  по  регистру  входящих звонков, что  последним звонил
Большой Босс. - Сейчас  здесь п-появится Большой Босс, - нервно сказал  БД и
посмотрел  на  женщину. Она  подернула плечем  и не ответила. - Л-любопытно,
какого  ч-черта  ему  надо?  - БД вышагивал  по комнате, тыкаясь в стены.  -
С-слишком много событий... - Он остановился. - Даже ч-чересчур...

     - Здорово,  Борис!  - Босс стоял  в дверях подсобки  с сигарой в руке и
неуверенно улыбался. Сзади возвышался жилистый охранник из кожи и костей.
     -  З-з-з-здравствуйте,  Босс! -  выжидательно  сказал  БД  и  замолчал,
наблюдая, как тот разглядывает убогую  мебель, переводя взгляд с предмета на
предмет, пока  не уткнулся в двадцатиграммовый  стеклянный шприц  со следами
крови на стенках, валявшийся посреди комнаты...
     -  Мне позвонили, сказали,  ты вляпался в нехорошую историю и попросили
подъехать. -  Босс взглянул на БД, помолчал, задвинул ногой шприц под кресло
и опять уставился в спину женщины у окна.
     - Давным-давно я арендовал здесь теплицы, выращивая розы на  продажу...
Местные монашки были прекрасными  работниками: недорогими и исполнительными,
и замечательно трахались,  особенно... пожилые. - Босс стоял, ожидая реплики
БД и, не дождавшись, продолжал:
     -  Между  прочим, на  дороге,  неподалеку  отсюда, стоит твоя  тачка...
Вокруг полно полиции  и Скорых...  Странная парочка угнала  ее и  разбила...
Баба  приличного вида,  только лицо  изуродовано осколками... А  мужик -  из
ваших, еврей... Очень плох.
     БД нагнулся и поднял  шприц,  ожидая главного  заявления Босса.  Но тот
молчал, делая вид, что больше всего заинтересован женской спиной у окна. БД,
не  желая  помогать ему, придвинул к креслу  стол на  низких ножках, и сразу
комната стала опрятной...
     - Я бы и сам приехал, - сказал Босс. - Давно  собирался... Ты во многом
был  прав, только  формулировал,  как всегда  мудрено,  через жопу. Компания
строит  новый  терминал...   От  стратегических   инвесторов   отбоя  нет...
Приходится  выбирать,  доверившись  собственному  позвоночнику.   Взял  двух
молодых менеджеров с  английским языком. Хорошие ребята... Все равно чего-то
не  хватает. Может, вольности твоей и наглости интеллигентской. Не знаю... -
Он говорил все медленней и медленней, пока не остановился совсем.
     -  Вам  п-пора идти в большую п-политику, Босс, -  сказал БД. -  Больше
некому... Эта идея давно д-должна была вызреть в вас...
     - Чего ж она в тебе не созрела, умник?
     -  С-созрела.  Я  п-просто  не успел  рассказать...  Вы  п-поторопились
выставить м-меня...
     Во мне тоже созрела... и я засобирался. Закончу строительство нового
     терминала,  продам бизнес американцам или  русским и  стану  заниматься
политикой...  Не  верю  в  коллективное  прозрение,   мудрость  и  честность
невежественных придурков и  ворюг. Латвия слишком  лакомый кусок для местных
воротил  и  дельцов  с  чиновниками  из  Евросоюза,  чтоб  оставлять  им  на
съедение... У меня внуки растут. Хочу, чтоб жили в нормальной стране...
     - К-кем же вы засобирались с-служить Латвии, если не секрет?
     - Секрет... Соберу умных людей. Партию, может, свою создам...
     - Это  не п-поможет  сделать страну  счастливой: с-слишком слабым будет
ресурс.  Если п-по-серьезному  засобирались, надо  идти  в  п-президенты или
п-премьеры.  Хорошие  мозги,  опыт,  образование,  два  ангела  в  белом  за
с-спиной, и красть не станете, и не потому, что все есть...
     - Избегать опасности так же опасно, как идти ей навстречу.
     - Только в длительной п-перспективе... З-значит, в п-президенты!
     Порывшись  в  карманах,  Босс  достал  зажигалку  с  мощным  плазменным
пламенем, раскурил потухшую сигару и, глядя в спину женщине у окна и забывая
напрочь про большую латышскую политику, сказал:
     -  Досталось тебе... с бомжами жить... Нехуйсобачий, знаю! Молодец, что
выдержал, не запросился обратно.  Так бывает... Иногда все должно идти своим
чередом и мешать этому нельзя, даже если знаешь, что ошибся.
     -  Г-гоняете, Босс!  Б-бросили  со всего  маху под  к-каток,  а  теперь
с-собираетесь наградить медалью "За отвагу на п-пожаре"... Я уцелел чудом. Я
теперь д-другой. Совсем... Вы мне  д-даром не нужны, даже в роли премьера. -
БД  сделал  паузу, собираясь подойти к женщине, до сих пор не проронившей ни
слова.
     - Ну, ты крут! - удивленно заметил Босс, не обижаясь.
     - Да... К-как яйцо, п-пролежавшее целый день в к-кипятке.
     - Помнишь  стакан  с пивом на столе у  меня в  кабинете, когда пришел в
первый  раз? А потом из него... сделал, трансформировал его в пивную бутылку
без наклейки... - Босс был удивительно миролюбив.
     БД молчал, перебирая прошлые обиды в душе...
     - Вожу  с  собой...  в  багажнике, -  продолжал  он,. -  как  талисман.
Помогает... Хочу, чтоб ты вернулся. В Доме приготовили  две комнаты наверху.
Живи... Компьютер последней  модели, машина...  Какогохуятебе  еще?! - начал
заводиться он.
     БД  поднял голову и  внимательно посмотрел на  него, с трудом удерживая
себя от неодолимого желания броситься поскорее к "Линколну", чтобы счастливо
усесться на переднем сиденье.
     -  Жду в машине, -  добил его Босс и, в последний раз взглянув на спину
женщины у окна, вышел из комнаты...

     БД  забыл  о  женщине  с  сумкой и  обещании вернуться  в  Грузию, чтоб
выращивать органы-клоны. Он заметался по подсобке, опрокинул кресло и низкий
стол, наткнулся на Марфины полки с инвентарем для выпечки хлеба, на  высокую
подставку  с  цветком  папоротника в  жестянке из-под  болгарского  зеленого
горошка  и на  толстую доску с большими  гвоздями-вешалками,  которой  утром
колотил его Пал Палыч...
     - Господи!  Так щедро  вознаграждаешь.  Я  был уверен, ты отвернулся, -
шепотом  бормотал  БД. - Несколько  лет комфортной  жизни. Необременительная
работа, встречи, переговоры, поездки... - Его фантазия бушевала,  подсовывая
картины блестящие и скорые.
     -  Компьютеры  последней  модели,  - уговаривал  он  себя,  не  обращая
внимания на  женщину, -  автомобили,  дом  в  пригороде подле  Босса,  яхта,
отдельные комнаты для мальчиков, на разных  этажах, чтоб не дрались, вкусная
еда,  большой  кабинет  с  библиотекой,  как  в  Тбилиси,  красивая  одежда,
путешествия... - Он вдруг вспомнил про Даррел: - Спальня для Даррел и ванная
комната... Я  напишу совсем другую книгу  и уже знаю какую: про лабораторных
животных, что говорят меж собой и знают про жизнь в клинике.
     Он  все больше возбуждался, продолжая мерить шагами подсобку, натыкаясь
на опрокинутые предметы и не замечая их.
     - Я д-должен, н-наконец, узнать ваше имя! - заорал он вдруг,  обращаясь
к женщине у окна.  - Это  не  н-нормально! Ненормально... Н-ненормально все,
что  вы  д-делали со  мной...  -  Он бегал  по  комнате, размахивал  руками,
спотыкался и кричал, будто боялся, что она сейчас заговорит сама...
     -  Тараканьи бега тем плохи, что, даже выиграв, вы остаетесь тараканом,
- сказала женщина тихим голосом и улыбнулась. И опять отвернулась к окну...
     Он поднял  с  полу  бутылку толстого бугорчатого стекла,  в которой еще
плескалось  немного  выпивки,  сделал  глоток, и  произнес  в  пространство,
внимательно разглядывая мутное содержимое почти пустой бутылки:
     - Зачем вы п-позвонили Боссу? Т-теперь мне п-придется уехать с ним... -
Он  глядел в  неподвижную спину женщины, понимая,  что  говорит  ерунду,  но
молчать было еще хуже. - "У всякого языка свое молчание", - вспомнил он.
     Он продавался  и, видимо,  дешево, и  ничего  не мог поделать  с собой,
потому что отдал все силы, чтобы выжить в условиях, в которые  поместили его
люди-копии: могущественные и беспомощные навигационные инструменты, нежные и
жестокие, преданные и продажные, требовательные и мудрые....
     Он  аккуратно  поставил прямоугольную бутылку  на  пол  подле кресла  и
шагнул  к  двери,  чтобы поскорее  убраться  из  дома, где  его  держали  за
придурка, а может, наоборот, за слишком сообразительного, и постоянно лгали,
и бездарно задушили под конец..  Он вспомнил недавние слова  умницы Филиппа:
"когда  придет   ваше   время,   найдутся  чекист   и  петля".  Остановился,
прислушиваясь,  будто  надеялся  услышать  глас Божий или  другой сигнал или
знак, но в комнате было тихо.
     Он  почувствовал, как кто-то взял и стер  из его  помяти  - так грязной
тряпкой стирают пролитый  суп с пластиковой поверхности стола в дешевом кафе
- все, что было связано  с мучительными поисками самого себя, бессмысленными
и  обременительными,  как  регулы  старой  девы,  с   убийствами,  кошмарами
бродяжьей жизни,  с новыми неземными возможностями  и  нездешними  знаниями,
которые теперь отличали его  от остальных и которыми  он был переполнен, как
только  что купленный тюбик  зубной пастой.  Все  это  теперь уже  не  имело
значения: он собрался примерять одежды интеллигента-богача...

     Женщина  у  окна  медленно  повернулась, легко подняла  сумку с  пола и
сказала:
     - Заставляете Босса ждать...
     -  Н-не думайте,  -  огрызнулся БД, -  что  единственное, чего  мне  не
х-хватает сейчас, это  вашей н-напутственной речи. Я  п-принял  решение... и
ухожу.  Меня  ждет   мир   н-нормальных  людей:   умных,  богатых  и  хорошо
воспитанных... Х-хотя... так, наверное, н-не бывает.
     Он  снова подошел  к  открытой двери.  Постоял  в раздумье, разглядывая
Боссов автомобиль, и двинулся назад, к окну, где молчала женщина, и услышал,
как густым аккордом нетерпеливо прогудел "Линколн".
     БД переминался  посреди  подсобки,  чувствуя  себя  овощем  на  грядке,
который сейчас сорвут, отнесут на кухню с титановыми стенами в красивом Доме
на берегу залива,  и  положат  в титановую кастрюлю. Он увидел свой COMPAQ в
пообтершемся  чехле  дорогой  кожи  на столе, и сразу  мощный  поток  чужого
сознания захлестнул его и повлек за собой, не  разбирая дороги, по городам и
странам, лабораториям и чердакам, сквозь пространство и время... Он медленно
подошел, взял  COMPAQ,  сел на  стол  подле  кресла,  установил компьютер на
коленях,  поднял  крышку и, положив пальцы  на  клавиатуру,  стал ждать пока
инсталлируется программа...
     "Чтобы человек познал природу Мирозданья, его архитектонику и законы, и
не перестал оставаться человеком,  даже если наделен чудодейственной силой и
ему не странно и не страшно, и ждут от него поступков предвестных, он должен
пройти  школу страдания,  в  котором самосовершенствуется, потому что только
напряжение души в беде  дает ей  силы, смелость  и  находчивость,  искусство
претерпевать, истолковывать и утилизировать несчастья...  Говоря современным
языком:  ненависть  ненависти порождает  любовь, а  сомнение  сомнения  есть
инструмент  познания...  Так  человек  учится  нелинейному   стратегическому
мышлению,  понимая,  что  правильных ответов  в  конечном итоге  и  быть  не
может... И  теперь я знаю, как Лютер,  если Бог и  взял в руки страшный свой
молот, молот этот - в руках Бога..."
     Женщина  у  окна не мешала и  стояла молча, странно  продолжая  держать
сумку  в руке. Он отвел глаза  от дисплея и  увидел  Босса на заднем сиденье
машины у  дверей подсобки. Забыв  про давно потухшую сигару и  гениталии, не
умещавшиеся в штанах, тот бездумно разглядывал  неказистый  фасад монастыря.
Рядом с ним сидела женщина,  худая и красивая, в незнакомых дорогих одеждах.
БД с  трудом  узнал в ней  Даррел,  не  удивился и негромко  спросил бывшего
хозяина:
     - Как вы себя чувствуете п-после той автомобильной к-катастрофы?
     - Значит, это был ты тогда...  здесь... рядом с монастырем... "Откройте
глаза, Босс. С вами все в порядке"... Я так и думал.
     БД не стал отвечать.

     - Пора,  БД! Ступайте!  - настойчива сказала  женщина. - Мне  тоже надо
торопиться. - Строго посмотрев  на него,  она двинулась  к  выходу, привычно
взвалив сумку на плечо.
     "... Миры существуют не пересекаясь и не проникая друг в друга,  как не
реализуется  в  нормальных условиях диффузия в твердом  веществе...  как  не
может пучок света проникнуть сквозь непрозрачный материал... Хорошо это  или
плохо?  Скорее, хорошо,  потому  что отсутствие  подобного взаимодействия  -
мощный фактор стабильности и предсказуемости бытия... Но и плохо, потому что
взаимодействие миров  -  не  менее сильное  средство  успешного развития...,
пусть   непрогнозируемого,    но   волшебно-захватывающего   и    неимоверно
интересного... Однако незыблемость сепаратного  сосуществования миров,  с их
собственным  пространством   и  временем,  постоянно  нарушаемая  на  уровне
элементарных частиц, обладающих  удивительной проницаемостью, может  так  же
просто преодолеваться теми, на кого  указует перст Божий  и  которые, пройдя
мучительные школы  селекции и муштры, смогут действовать не хуже  вездесущих
частиц микромира... И если допустить, что способность некоторых частиц легко
пронизывать земной  шар не есть единственное предназначение и что  другая их
возможная функция - накопление информации при движении, то умение навигатора
собирать и упаковывать  знания при посещении  Мирозданья и  реализует эффект
взаимопроникновения миров...".
     Экран собрался  погаснуть и непривычно задрожал плазменным  маревом. БД
подождал немного и захлопнул крышку COMPAQ.
     -  Значит,  я  просто   эстафетная   палочка,  которую  без  жалости  и
сострадания передают из рук в руки на бегу, - подумал БД, - лишь  бы донести
до цели. Тогда зачем вся эта суматоха, с лишениями и убийствами?
     Он  поискал женщину и увидел ее в чистом поле, одиноко стоящую с сумкой
в руке на автобусной остановке неподалеку от монастыря.
     - Не придуривайтесь, БД! - строго сказала она. - Ни я, ни люди-копии не
являемся  источником высшей  власти  в  Мирозданье.  Мы  лишь  навигационные
инструменты, однако столь совершенные и самодостаточные, что существуем сами
по  себе, втягивая в свою  орбиту  тех, кто  способен  пользоваться нами или
следовать проложенным курсом... Вы не  правило, вы  исключение, без которого
правила просто невыносимы... Забудьте ваше: "Я не  очень  преуспел...". Ваша
библиотека, которую носите с собой, переполнена умными книгами... Открывайте
любую  и  начинайте  читать.  Они ждут вас,  как "Линколне"  ожидает Большой
Босс.и  Даррел, как поджидают вашего возвращения Нилс с Марфой,  как  ждет в
Тбилиси Лабораторная публика, готовя операционные...
     Он открыл первую попавшуюся:
     "С горы скатился камень, лег в долине. Как он упал? никто не знает ныне
- Сорвался ль он с вершины сам собой, Иль был низринут волею чужой? Столетье
за столетьем пронеслося: никто еще не разрешил вопроса".
     - П-похоже, вы п-предусмотрели все, кроме одного, - произнес он, - я не
знаю,  каким должно быть  б-будущее, и  наверное, уже не  узнаю, хотя  мысль
"п-после нас - хоть п-потоп", сегодня кажется наиболее п-продуктивной...
     Женщина засобиралась, будто подошел к остановке автобус.
     -  Вы  сами  и  есть  знание.  Осталось  сформулировать  его в понятных
терминах и растиражировать, чтобы научить остальных... Включите COMPAQ!
     БД послушно открыл крышку:
     "...так  же, как бессмысленно  стремление  приблизить будущее,  которое
следует  рассматривать  не как попытку оптимизации  однократного фьючерсного
контракта-события,  но как оптимизацию  предожидания  желаемого  результата,
разумеется,  при  наличии  регулярных  усилий,  и  тогда  оно  придет  своим
чередом...  в  виде  структурированного сообщения,  вокруг  которого  станут
происходить процессы самоорганизции, реализующие  идею-реплику в становление
продуктивного  будущего...  Будущее  слишком  серьезная  штука,  чтобы из-за
привычной     необходимости     строгого      соблюдения     хронологической
последовательности  событий  отказаться  от  попыток  манипулирования  им...
Идеи-структуры, сформулированные людьми-навигаторами есть тот превосходный и
единственный  инструмент, способный  влиять  на  ход  мировых  событий и  их
последовательность...  Так придумывали свои  миры  Бах  и Моцарт: необычайно
глубокие  и  прекрасные,  структурированные,  к  сожалению,  в  виде  нотных
знаков...  Если  бы  они  были структурированы иначе,  мир  стал  бы  совсем
другим..."

     - К-как  вас зовут? -  спросил он, приблизившись глазами  к  женщине на
автобусной остановке, не надеясь на ответ.
     - БД, - спокойно сказала она, улыбнулась и поставила сумку на скамью.
     - Ч-что?!
     -  БД. Борис  Дмитрич Коневский.  -  Она  посчитала вопрос исчерпанным,
потому что стала всматриваться в невидимый автобус.
     - Но как,  как  мы т-тогда с-существуем?! - горестно спрашивал БД.  - В
виде  реплик-с-сообщений реконструированных ДНК, как фрагменты или сегменты,
или как н-набор магических символов и заклинаний?! Н-не молчите!
     Она напряженно переступала ногами,  словно собиралась войти в автобус и
не обращала внимания на его крики... Что-то  заурчало, похожее на двигатель,
и  он почувствовал тугое  движение воздуха, медленное, но мощное  и упругое,
как водяная стена...
     - У вас есть выбор, - сказала она.  Возвращайтесь  в Тбилиси, БД,  чтоб
выращивать органы-клоны, заглаживая выдуманную вину  свою перед грузинами...
Или вы предпочитаете сытое существование под крылом Большого Босса в бизнесе
или большой политике? А, может, лучше прежнее вольное  нищее  жилье-былье со
штаб-квартирой на Нилсовом  чердаке,  с  Марфой,  с преданным  вам  бродячим
народцем, с COMPAQ, чтоб закончить  книгу? Наступает  Эра Водолея и  Водолеи
станут  править миром  и  создавать  будущее соответствующее  их  структуре,
миропониманию, любопытству и любови... Выбирайте, БД...
     "Это еще не выбор, - подумал он, - приближаясь к институтской проходной
в  Тбилиси  и  отвечая  на   безумный   взгляд  осетина-охранника,  которого
давным-давно  оперировал, когда  тот  попал  в  автомобильную  катастрофу  и
прямиком был доставлен в морг...
     Корпус   сгоревшей   Лаборатории   наплминал   скелет  кита-самоубийцы,
выбросившегося на берег, расплавленными бетонными ребрами.
     -   Вай   мэ,   батоно   Бориа!   -   запричитала    худая,    высохшая
старуха-меньшевичка,  удерживая  у дверей  вивариума за короткую гриву осла,
изо  всех  сил  старавшегося  помочиться на штаны  БД.  -  Вэрнулсиа, швило,
сынок... Ныкто нэ вэрил... Адин Горэлык твэрдыт, что ждиот... Он туда никаво
не  пускаит, в падвал... Адмыныстрациа сколко раз  пытался  взломат двэр,  -
старуха  помедлила,  стараясь  поточнее  сформулировать  ощущения на  сильно
забытом русском и закончила: - Прахады, Бориа батоно, чтоб толко не удывылся
очин, когда увыдышь, чтоб Горелык нэ хватыл Кондратый из нэожиданност...
     Грязный, вонючий виварий походил на чердак, где только  что закончилась
пьяная вечеринка бродяг... БД толкнул железную дверь: резко пахнуло собачьей
мочей вперемежку с гнусным запахом еды для животных - овсянки и гнилого мяся
- и  чем-то  еще, непривычным  для  этих мест,  но  странно  приятным, будто
тяжелому больному  дали подышать кислородной подушкой, куда вместо аптечного
кислорода с запахом резины закачали лесной воздух после грозы...
     - Здрасьте, БД! - сказал Горелик, выказывая спиной занятость и обиду...
- Десять лет прошло...
     - Н-не в хронологии дело... В-вернулся, ведь...
     - Нет! - сказал Горелик. - Не вернулся. Краткий визит вежливости...
     -  П-показывайте, - сказал БД, не тая обиды, и  подошел к металлической
клетке,  положенной  на  бок,  в   которой  когда-то   жила  Вера  Павловна,
макака-лапундер, которую он называл для Даррел колобусом...
     В  большом цинковом корыте он  узнал  кожух  наркозного  аппарата РО-5,
выпускаемого   объединением   "Союзмедтехника",   дешевого   и   бездарного,
заполненного мощной мышечной массой со множеством крупных отростков, похожей
на   гигантскую   хирургическую   перчатку   или   перекормленного   борова,
погруженного во  фторуглеродную среду,  будто  в сено...  Перчатка, покрытая
слоем слизи, шевелилась несильно, пульсируя отростками и телом, демонстрируя
странную силу, жизнеспособность и готовность к  действиям,  которых, похоже,
пока никто от нее не ждал...
     - Это  Маня,  - сказал Горелик  угрюмо и горделиво,  и  поглядел ему  в
глаза, чтоб увидеть готовность к будущим совместным действиям...  - Выстроил
в  соответствии с инструкциями вашего давнего письма, БД: расшатывал имунную
систему,  обучал...  Раз  в  неделю Инна  Евсеенко,  ваша  бывшая  подружка,
присылает со знакомым летчиком стволовые клетки...
     Горелик подошел к двери, плотно прикрыл ее, щелкнув задвижкой.
     -  Для всех, а пуще для Грэга,  выращиваю  шампиньоны... - продолжал он
рассказывать. - Маню никто не видал  пока... Ей пора рожать  и нас,  похоже,
поджидают  органы-клоны...  Но без вас  она не родит  никогда...  просто  не
станет... Вы для нее акушер.
     Он привычно положил руку на мышечную массу, будто гладил:
     -  Видите рубец на передней  поверхности...  Разве не похож  на  разрыв
матки той молодухи из уральского леспромхоза, о которой вы рассказывали?  Ее
ведь тоже звали Маней?
     Существо   под  рукой  Горелика  стало  поерзывать  от  удовольствия  и
преданности... Так, наверное,  вели бы себя эритроциты человека, дорасти они
вне организма до таких размеров...
     Потрясенный БД разглядывал  существо, стараясь  понять и поверить в то,
что произошло в подвале  институтского вивариума, и не верил. Стилистически,
несмотря  на вонь  и грязь,  все было сделано  безупречно, и с научной точки
зрения тоже. Горелик продолжал вещать над головой:
     -  ...около  сорока   килограммов...  СЛП   поддерживает  циркуляцию  и
оксигенации крови в Мане..  А пищеварительной системы нет.... Ввожу все, что
попадает  под руку внутримышечно и внутривенно... Хватает пока. Кашу  и мясо
она не жрет... Нечем...  Есть клоака...  и оттуда, видимо, станут появляться
на свет органы... Отростков в этой Мане двадцать два... Большая часть занята
препаратами  сердец,  несколько  -  почками,  один  -   печенью...  Вы  этот
полиморфизм имели в виду, БД? - Горелик помолчал, пошлепал  несколько раз по
поверхности Мани: раздался влажный вязкий звук. - Когда одалживал в  клинике
портативный сканнер, чтоб поглядеть, что  в отростках, они решили - я спятил
и не стали  давать... Пришлось взять без спросу, ночью... А в двух отростках
вызревают маленькие Мани...
     "Значит,  получилось...  И  мучительное  перебирание в стареющем  мозгу
вариантов  конструирования биологической теплицы матерелизовались  в подвале
вивариума  нищего института хирургии...  Вот она, глобаловка,  о которой  мы
мечтали,"  -  буднично  думал  БД,  словно  разглядывал  обычную  беременную
крольчиху. Он повернулся к Горелику:
     - Как грузинская жизнь: алеет восток?
     - Похоже,  все собрались  вместе с великим кормчим на другой берег... В
Штаты... Только  большинство  не умеет  плавать... - сказал  Горелик и убрал
руку со спины скользкой Мани. Спина заметно потянулась за его рукой.
     - А что дома,  Горелик? - опять спросил БД, понимая,  что почти готовая
Маня - это не только донорские органы...
     - Не знаю, БД. Я привык к одиночеству и почти не  бываю дома, и Маню не
оставить одну.
     - Греки говорили: "Одиночество -  изнанка свободы"...  Я вам  больше не
нужен... Вы  сами стали  предводителем...  Маня скоро начнет  нести  золотые
яйца...  Постарайтесь,  чтоб эта кура  не попала в  плохие  руки.  Прощайте,
Нодар...
     - Нет!  -  заорал  он,  удерживая  БД  за куртку  могучей рукой.  -  Вы
останетесь!  Слышите?!  Хватит бегать!  Я делал  все,  как  вы велели,  чтоб
вернуть вас...  чтоб  заработала Лаборатория... Уйдете, разрушу эту  чертову
грядку, как будто ничего и не было!
     -  The power to  know,  - БД  старался открыть тугую  защелку  железной
двери. - Вначале было слово, молчание было потом...

     - Раз вы  с-существуете, з-значит выбор с-сделан, - сказал БД женщине с
сумкой,  возвращаясь  из подвала  тбилисского вивариума в  подсобку женского
монастыря в окрестностях Риги.
     -  Сделан...  -  сказала  она   неуверенно,  не   обращая  внимания  на
попыхивающее двигателем транспортное средство.
     "Сейчас она скажет, каким был  мой выбор, - успокаиваясь, подумал БД, -
и я, вымуштрованный  ими человек-навигатор, лучший лист, проследую указанным
курсом, чтобы свершить предназначенное". - Он напрягся в ожидании сообщения.
     - ...А, может, и не  сделан... - по-прежнему неуверенно продолжала она,
-  тогда  выбор  вам  придется  делать  самому...  Я  -  всего  лишь  копия,
инструмент...
     - Хорош  инструмент!  - восхитился БД. - Под немодной  одеждой  сокрыты
такие возможности и  с-способности, к-которым  даже названий нет на земле, и
запрятаны они все в вашу красно-синюю сумку...
     - Хотите заглянуть?
     - К-как вы меня с-спасаете... каждый раз? - не слушая, спросил он.
     -  Не знаю...  Ты  меня  научил, - сказала  она, улыбнулась,  встала со
скамейки  и,  помедлив,  добавила:  -  Не  забудь:  функцию  органов-клонов,
выращенных в подвале тбилисского  вивариума, можешь проверить только ты... и
только трансплантацией...
     Он  тоже поднялся следом  за ней, сделал  несколько шагов  по подсобке,
рассеянно  натыкаясь на стены, и почувствовал, что с ним происходит  что-то,
будто  наделяют  его  возможностями неземными, надевают доспехи специальные,
вооружают,  снабжают  инструкциями,  говорят:  "Действуй!" -  и  замирают  в
ожидании.
     Он засобирался привычно и увидел опять неблизкую автобусную остановку в
поле  и  женщину,  терпеливо  сидевшую  с  прямой  спиной,   с  красно-синей
спортивной  сумкой  на  коленях.  Он  приблизил глаза и узнал Марфу с чистым
лицом,  радостно привставшую навстречу, а сквозь дешевую  пластиковую  ткань
рассмотрел   содержимое   сумки:    старые   Лабораторные   датчики,   набор
кардио-хирургических   инструментов   с   монограммой   "BD",  искусственный
желудочек сердца Пола, рукопись своей неизданной книги "Консервания органов:
мифы  и реальность",  сгоревшей при пожаре, старые теннисные доспехи, Ветхий
Завет на  иврите  и  английском,  изданный в Израиле  вскоре после окончания
Второй  Мировой Войны, и  новенькая,  пахнущая  типографией, книга в твердом
коричневом   переплете:    "Хроники   Водолея"...   Сверху   мелко:   "Борис
Коневский"...
     Он  вспомнил  про  картину  и,  поискав, освободил глазами  от газет  и
прислонил  к  стене.  Сразу Марфину подсобку осветило  неяркое  предзакатное
желтое  солнце,  а  пространство  прорезал   тонкий  белый  луч,  посылаемый
часовней. Он глядел на холст, плотно натянутый на подрамник, и не узнавал...
Отреставрированная и умытая часовня  не клонилась  земле.  Она выпрямилась и
стала  выше, будто собралась куда-то, нацелив  в  зенит остроконечный купол,
увенчаный крестом, похожим на навигационное устройство... Зазвучали скрипки,
отчетливо и чисто в Allegro non  molto Четвертого концерта Вивалди "The Four
Seasons" и музыка, доносившаяся из нефа,  крытого  новой красной  черепицей,
торопила старт...
     Он  машинально поднял крышку  COMPAQ  и  сразу побежали  строчки...  Он
прочел верхнюю:
     "...И теперь я сказал вам прежде, чем сбылось, чтобы,  когда  сбудется,
вы уверовали...".
     Он осторожно, словно боясь стереть написанное, закрыл  компьютер, сунул
его в чехол, щелкнул замками, положил подле себя  и  замер,  прислушиваясь к
редким  гудкам  Босового  "Линколна" за  стеной,  почти  неслышной  Марфиной
молитве   на   неближней   автобусной   остановке  и   негромким  разговорам
Лабораторной  публики,  приводящей в  порядок убогую  операционную  в  нищем
институтском вивариуме...

     Рига.
     2000-2002 гг.




Популярность: 1, Last-modified: Sat, 20 Mar 2004 07:52:42 GmT