---------------------------------------------------------------
© Copyright Юрий Дружников, 1963-1988
Источник: Ю.Дружников. Соб.соч. в 6 тт. VIA Press, Baltimore, 1998, т.1.
---------------------------------------------------------------
Микророман
Лифт в гостинице конечно же ремонтировали, и Полудин потащился вверх по
лестнице на своих двоих. Звук шагов отсутствовал: ступени покрывала мягкая
дорожка, а ее -- серое, в грязных следах полотнище, оберегающее от
постояльцев невидимую красоту дорожки.
Полудин устал и теперь был весь в предвкушении кайфа.
Ну потрепали друг другу нервы, как положено, и успокоились. Проект-то
давно принят, акт подписан, хотя главный конструктор вяло бурчал, что еще
неизвестно, потянет ли транспортер при высокой температуре. Мелкие претензии
заказчика обещано удовлетворить под честное слово. Там будет видно,
переделывать или нет. Обещание это на бумаге не зафиксировано. Как многие
российские люди, Полудин не мог не схитрить, но и хитрить было лень. По этой
же причине заказчики сделали вид, что поверили: им тоже все было до
лампочки. Завтра придется отметить командировку и -- домой.
Комбинировать Полудин умел не лучше и не хуже других. Секретарше, у
которой отмечал командировку, он дарил конфетку, а после просил поставить
печать без даты, так как он не может достать билет и уедет через пару дней.
Билет он достать всегда мог посредством личного обаяния и старался уехать
сразу. Если билетов не было, он приходил к поезду и давал в лапку
проводнице.
Потом дома эти два дня Полудин валялся в постели и глядел телевизор, а
вечером до прихода жены уходил с друзьями просадить червонец, заначенный у
государства не без приложения личной энергии. Друзья эти были не с работы.
Для тех он еще не вернулся и по телефону отвечал писклявым голосом: "Папы
нету дома".
После отдыха, правда, приходилось снова съездить на вокзал к приходу
того же поезда и для отчета купить у проводницы за рубль билет, забытый у
нее частным пассажиром. Дату в командировочном удостоверении Полудин
проставлял, как ему было надо. Впрочем, недавно замдиректора по кадрам и
режиму Хануров завел привычку проверять присутствие подчиненных на местах и
звонил на заводы. Кадровики сговорились, и командированных из Москвы стали
более строго отмечать здесь, на "Химмаше", так что свобода опять ужалась.
Сегодня у Полудина она сократилась вот до этого вечера.
Протолкавшись через проходную "Химмаша" в шесть вечера, командированный
проехал в набитом автобусе до городской кассы за билетом. Билет оказался, но
не купейный, а мягкий. На него денег не хватило, и пришлось взять
плацкартный, в общий вагон. Афиша областного драмтеатра обещала пьесу о
ковании чего-то железного. Весь город был в призывах отдать все силы, но от
этого только больше хотелось оставить хоть что-нибудь для себя.
И вот у него -- свобода, а ее мало или вообще нету, и завтра совсем не
будет, это уж точно. Завтра будет только слово "надо". А свобода -- это
когда не надо. Свобода бывает исключительно в конце командировки, потому что
ты не тут и не там. Уже почти не тут, но еще совсем не там. В командировку
посылают теперь нечасто: экономят деньги. Ездит начальство, которому тоже
хочется поставить штампик и глотнуть свободы. В общем, сегодня плевать на
"Химмаш", отрасль, Москву и весь социалистический лагерь -- Полудин будет
гулять!
По дороге он обдумывал вопрос с рестораном. На пятерку, оставшуюся в
кармане, туда не попрешь. Хорошо еще, за гостиницу берут вперед. Не доверяют
и правильно делают. Но просто бутылка -- это тоже в конце концов неплохо. У
других и на нее нету.
Полудин сравнительно быстро взял в продмаге водку, выброшенную к концу
рабочей смены, и полбуханки черного. Все остальное давали по талонам, и
стоять в очередях нужда отпала, что тоже было приятно. В киоске у гостиницы
он купил спортивный журнал и местную газету. Вообще-то он принципиально не
читал никакой прессы, чтобы не замусоривать голову, но тут сделал
исключение. Газетенку он купил не для чтения, разумеется, а для надобности,
не удовлетворяемой в отеле из-за дефицита рулончиков.
Запыхавшись, поднялся на пятый этаж. Окно выходило на набережную Суры.
Светящаяся реклама "Hotel Penza" на крыше корпуса, примыкающего углом,
бросала через окно дрожащие оранжевые блики на цветастую штору. Отдельный
бокс три на четыре метра был забронирован заводом специально для старшего
инженера Полудина. Горничная прибралась в номере, даже грязные носки
спрятала в шкаф.
Сняв шапку, он стряхнул с нее капли растаявшего снега и поглядел на
часы. Без четверти восемь.
Кайф начинается.
Тщательно заперев изнутри дверь, Полудин пустил в ванную воду и снял
ботинки. Они протекали второй год. Он давно откладывал деньги, чтобы в
комиссионке купить поношенные импортные, но то не мог найти своего размера,
то деньги улетали. Когда становилось сухо, проблема решалась сама собой, а
сейчас ботинки пришлось поставить вертикально к батарее, чтобы вода стекла
из носков и они за ночь просохли.
Полудин торжественно разделся донага, побродил по комнате и постоял у
окна. Достал из портфеля бутылку и хлеб, разместил рядом на стуле пачку
сигарет и зажигалку, а возле них журнал. Стул придвинул к кровати, откинул
одеяло, включил радио. Передавали местные известия -- многословную болтовню
об участниках соцсоревнований доярок, которые горели желанием увеличить
число нулей возле каких-то цифр. Полудин горел не меньше других и, как все,
только публично. Наедине и добровольно -- ни-ни, и радио он выдернул.
Когда ванна наполнилась, он, проверив, достаточно ли теплая вода,
торжественно опустился в нее и стал лежать с закрытыми глазами, не думая ни
о чем и думая обо всем. Чтобы не забывать о контрасте с суровой
действительностью, он периодически вытаскивал из воды большой палец ноги и
ощущал холод.
Поднимался он из ванны медленно, к мылу не прикоснулся, мытье
потребовало бы физического напряжения, выполнения слова "надо". Слегка
обтерся полотенцем и, шастая мокрыми пятками по паркету, добрался до вешалки
и надел зеленую полосатую пижаму. Жене его нравилось, что во французских
фильмах мужчины появляются в пижамах, и ко Дню советской армии
(легализованный мужской день для пьянства в рабочее время) она купила ему
пижаму, за отсутствием французских -- китайскую. Он не надевал ее ни разу,
но спустя полгода жена не забыла, положила ему в чемодан.
В восемь двадцать он лег в постель, откупорил бутылку. Пробка укатилась
в неизвестном направлении. Он налил полстакана мутноватой жидкости,
подождал, предвкушая блаженство внутреннего согрева, и, выдохнув воздух,
вылил полстакана в рот. Водка прошла внутрь и распространилась по организму,
как всегда, неплохо. Переждав, Полудин закусил горбушкой черного хлеба.
Развернув на одеяле журнальчик, он стал читать страницы с конца, с
юмора. Юмор был несмешной: велосипедист остановился перед финишем погадать
на ромашке "любит -- не любит". Полудин лениво прикрыл веки. Тепло
растекалось, но не во все части тела, и можно было добавить еще полстакана,
что и было им сделано по той же методике. Вообще-то Полудин не испытывал
особого пристрастия к питью, но быть диссидентом в этой области не
намеревался.
Полстакана плюс еще полстакана потянули к философии. Ромашка вернула
память к прошедшему лету. Полудин идет по траве, валится и лежит, подмяв под
себя ромашки. Лежит, будто умер. Зжж-зжж-зжж -- звук проплыл над головой,
мимо уха пронесся жук. Заняли его место, и жук не мог сообразить, куда
сесть.
Лежа на животе, Полудин разглядывал этого жука неизвестной
национальности, пока тот карабкался по ромашечному стеблю. Жук
целеустремленно добрался доверху, пролез, раздвинув белые лепестки, на
желтый круг, пошевелил усами, расправил крылья и, оттолкнувшись задними
лапами, взмыл вверх.
И снова луг заполнила тишина, уже успевшая утомить. Отпуск кончался.
Захотелось вдруг гудков машин, колготни в трамвае, тайных выпивок в рабочее
время -- всего того бедлама, который надоедает, но без которого будто часть
твоя оторвана.
Полудин стал глядеть в небо. Там висело облачко замысловатой формы. А
глубина неба унижала человеческое достоинство. Почему всегда хочется того,
от чего после бежишь? Человек несовершенен -- вот в чем дело. Все это
понимают, но никто не хочет совершенствоваться. Все уговаривают пойти на это
других.
-- На! Смотри!
Прибежал сын и показал жука. Сын оказался целеустремленнее жука и его
изловил. Ощущение отрешенности и свободы напрочь растаяло. Оно не может
продолжаться долго. Заботы заедают, а уж им-то конца не бывает.
И все же, решил теперь Полудин, между заботами удается выкроить нечто.
Состояние, когда временно тебя оставляют в покое и ишачить не надо, когда ты
никому ничего не должен, когда ты не обязан: хочешь -- делаешь, нет -- нет.
Неправильно называть это ленью. "Дольче фар ниенте", прекрасное
ничегонеделание -- по-итальянски, но это все же делание чего-то. Кайф -- вот
замечательное слово, которое, по мнению одних, турецкое, другие считают --
арабское, третьи -- древнееврейское и означает "пир".
Нерусское, стало быть, слово "кайф", а очень даже неплохо прижилось у
нас. Видимо, не случайно. Что-что, гулять мы умеем не хуже турецких
султанов.
Вот и теперь, в Пензе, вся неделя была смурная. И эта история с подачей
компонента: может, главный прав, что транспортер долго не выдержит. Сейчас
можно об этом вспомнить, а можно и не вспоминать. Ну их всех в тартарары!
Полудин кайфует или, как раньше говорили, кейфствует.
Как тогда на лугу, Полудин перевернулся в кровати на живот и потянулся.
Водка активизировала ум. Он взбил подушку кулаком, глотнул для оптимизма из
горлышка еще глоток, заев опять хлебом, перетянул журнал на подушку. Всю
страницу занимала серия фотографий: раскладка по элементам прыжков с шестом.
И статья тут же. Вот какая схема: фибергласовый шест фактически сам подает
тело весом килограммов под семьдесят пять к пятиметровой высоте. Там тело
находится долю секунды, но этого времени вполне достаточно для того, чтобы
сделать человека чемпионом мира.
Вдруг остро захотелось разбежаться, опереться шестом, чтобы тот упруго
подался, а после, распрямившись, поднял персонально его, Полудина, над
землей. Студентом он немного занимался легкой атлетикой, пока лень не
одолела. Сейчас и поговорить-то о спорте толком некогда, да и не с кем. А
подпрыгнуть охота! Есть профессии прыгучие, которые толкают на вершину. И
есть ползучие, в которых одни бугры и кочки. Идешь, спотыкаясь. Но можно
уравнять шанс -- поставить транспортер для подачи спортсменов к планке
одного за другим. Вот тут-то и зарыта собака.
Полудин замурлыкал и закурил, почувствовав, что выходит на большие
социальные обобщения. У спорта и техники противоположные задачи. Спорт
заставляет трудиться, техника старается избавить от труда. Хотя... есть, в
данном случае, есть у них нечто общее. Ведь транспортер-то, который мы
делали, вообще не нужен! Компонент можно доставлять раз в пять минут так,
чтобы подающее устройство быстро сматывало удочки из зоны высокой
температуры. К черту транспортер, который коллектив проектировал полтора
года. В трезвом виде проектировали, не поддали для вдохновения, вот и не
вышло соображения. Надо, как в прыжках с шестом: добрался до планки и катись
вниз.
Дотянуться до портфеля -- дело секунды. Полудин вытянул несколько
листов чистой бумаги, карандаш и стал быстро набрасывать схему. Собственно
говоря, все примитивно. Рядом с бункером, на той же высоте, туда-сюда ходит
механическая рука: ухватила компонент в бункере и отошла, ухватила и отошла.
Все гениально просто. Можно приехать в Москву, согласовать это в отделе,
провести совещание у главного инженера, одобрить в главке, и на полгода
всему здоровому коллективу работы хватит. А так одному среднему инженеру
вроде меня -- два часа делов.
Он вскочил, вытащил из портфеля логарифмическую линейку, придвинул к
кровати второй стул, отглотнул еще водки из горла, закашлялся (плохо прошла:
сивухой, мерзавцы, народ травят) и убрал с глаз бутылку. Блестящая идея,
чистая, без балды! Ай да Полудин, ай да сукин кот! Завтра покажу на заводе
главному конструктору -- тот опупеет.
Никто не отвлекал от дела, и сопутствовало состояние полной
необязательности. Когда Полудин взглянул на часы, было пять минут первого.
Тут раздался пронзительный звонок. Телефон звонил и умолкнуть не собирался.
Никому из заводских он телефона не давал, да и сам его не знал. Жена не
стала бы его разыскивать. Дежурная по этажу, вот это кто. Хочет, небось,
выяснить, когда я освобожу номер. Полудин сбросил листки со схемами на пол,
придавил логарифмической линейкой и, матюгнувшись, вскочил. Снял трубку и
держал равновесие на пятках на холодном паркете.
-- Добрый вечер!-- сказал таинственный глухой женский голос.-- Еще не
спите?
-- Кого вам?
-- А вы разве не один?
На всякий случай Полудин оглядел комнату. Почесал одной волосатой ногой
другую.
-- Допустим, один, и что?
-- А чего вы делаете?-- продолжала выяснять она.
-- В общем, это... ничего. Кайф ловлю.
-- Кого?
-- Не кого, а чего.
-- И поймали?
-- Допустим...
-- Тогда поговорите со мной. Мне скучно.
Сонливость исчезла, уступив место мальчишескому любопытству, которого
Полудин не испытывал много лет. Попросту забыл, что такое ощущение может
быть. Его разыгрывали. Он понимал это и потому мог поддержать игру в том же
духе.
Зацепив ногой, Полудин приволочил один мокрый ботинок, потом другой,
сунул в них ноги, пожалев, что не захватил из дому тапочки. Это жена
виновата, не могла напомнить. Он вытащил сигарету, закурил.
-- Что вы курите?
-- "Мальборо",-- сказал он, скосив глаза на пачку "Примы".
-- Не очень-то вы разговорчивый!-- в трубке послышалась нота
удивления.-- Не хотите со мной поговорить?
-- А вы откуда?
-- Из Кишинева. Я вино привезла.
-- Вино?!
-- Что ж тут особенного? Ви-но. А вы кто?
-- Так сказать, инженер.
-- Откуда?
-- Из Москвы.
-- А у тебя жена есть?
-- Жена?-- он поколебался, заполнять ли по телефону эту графу анкеты,
но охотно перешел на ты.-- Допустим, есть. А у тебя?
-- У меня ушел. Месяц прожили и месяц, как ушел. Не мужчина, тряпка.
Подонок!
-- Сколько тебе?
-- Девятнадцать уже. Меня Ингой звать. А тебя?
-- Виталий.
Надо было на всякий случай сказать любое другое имя, но уже слетело с
языка.
-- Виталий? Я думала...
-- Что?
-- Думала, что не Виталий. Виталий тебе не подходит.
-- Как это -- не подходит?
-- Я видела.
Полудин посмотрел на часы: четверть первого. Ресторан внизу наверняка
уже закрыт. Да и денег все равно нет. Как в объявлении на вокзале:
"Граждане, едущие в командировку! Ресторан направо. Граждане,
возвращающиеся! Кипяток налево". Бородатый анекдот, но живучий. А ведь
выпить необходимо. Всегда в таких случаях с бабой надо выпить. Сперва
напоить, это всем известно. К счастью, есть почти полбутылки водки, хватит.
Она прервала паузу.
-- Ты почему молчишь?
-- Думаю.
-- Не думай, приходи в шестьсот восьмой.
-- И у тебя есть вино?
-- Раздала.
-- Кому?
-- Подонкам, которые разгружали.
-- У тебя все подонки?
-- Ты -- нет. Не придешь, если нет вина?
-- Приду!
Трубка упала на аппарат.
Виталий стал стремительно одеваться, словно мог опоздать.
За тридцать пять лет жизни Полудину пришлось послушать немало историй о
случайных романах и прочесть кое-чего, особенно в переводах иностранной
литературы. Он и сам, когда начинался авторитетный мужской треп на эту тему,
мог высказать мнение о женщинах и вспомнить несколько историй. Правда,
чужих, которые он выдавал за свои.
Сам он для мгновенных любовных ситуаций приспособлен, видимо, не был и
-- стыдно признаться -- не испытал их ни разу. Ходоком по бабам Полудин не
родился, это уж точно.
Броских достоинств, которые сразу привлекают женщин, как мотыльков,
Полудин не обнаруживал. В студенческие годы, когда мгновенно возникали и
распадались пары, он в них не попадал. И не потому, что не хотел. Просто,
чтобы заинтересовать своей кого-нибудь персоной, ему надо было долго ходить,
доказывать, какой он хороший. Он начал нравиться, когда у него самого первое
чувство прошло и возникли совсем другие отношения, почти родственные, и надо
было жениться, что он сразу же и сделал.
Тихоне свет Виталию
Мы отдаем Наталию.
Держи ее за талию,
А после и так далее.
Это пели у них на свадьбе.
Наталья оказалась размеренным существом. Она ему соответствовала, жила
с ним спокойно, без ссор, сотрясавших семьи знакомых. Он любил вваливаться
вечером домой, жевать кофе, чтобы не пахло водкой, вместе ужинать, возиться
с сыном, раз в месяц выбираться вместе в кино и раз в год -- в отпуск.
Инженер Полудин на вопрос, давно ли он женат, серьезно отвечал: "Всю
жизнь".
Телефонный звонок на это и не посягал. Он манил мгновенной
доступностью. Он приглашал узнать наконец всем известное, но для Полудина
почему-то запретное. Как съездить за границу: ничего особенного, если
испытал.
Из зеркала в дверце шкафа на него поглядело лицо, слишком деловое для
такого случая, и он попытался улыбнуться. Но получилось нечто нагловатое,
ему не свойственное. Обеими ладонями он пригладил волосы и провел пальцем по
щеке, поскольку настоящий мужчина должен быть не только слегка пьян, но и
чисто выбрит.
Надо спешить. Бутылку он взял с собой.
Дверь номера, как на зло, заскрипела. Дежурная спала, положив голову на
локоть. Она пошевелилась, глянула, куда он пошел, но ничего не сказала.
Он поднялся на этаж выше -- слегка напряженный небольшой тигрик,
готовый к прыжку. Нужно было взять с собой пижаму, чтобы переодеться.
Все-таки пижама, как во французских фильмах,-- это производит впечатление.
Кстати, какие говорить слова? Нет в запасе ничего подходящего. Полудин
вообще плохо умел говорить, когда необходимо, а без нужных слов может ничего
не получиться.
У шестьсот восьмого он перевел дыхание. Потом решительно поднял палец,
постучал и прижал ухо к двери. Послышались шаги, и он отодвинулся, спрятав
бутылку за спину. Кто-то остановился за дверью совсем близко. Слышно было
дыхание. Потом замок щелкнул, дверь приоткрылась.
На Полудина изумленно смотрела смуглая девчушка с большими черными
глазами и черноволосая. У нее был длинный нос с толстой переносицей, это он
запомнил твердо. Она показалась ему слишком маленькой и толстой, явно
некрасивой. Но после, вспоминая, он видел ее хотя и маленькой, но стройной,
и некрасивость списал на застенчивость, которая вроде бы даже привлекала.
-- Привет!-- бодро сказал он, помня о том, что слова приближают цель.--
Вот и мы...
-- Вам кого?-- глаза ее в полутьме расширились.
-- Ты что, Инга?..
-- Вы ошиблись. Здесь такой нету.
-- Как нету?-- такого поворота он не ожидал.-- А это... ну, какой?..
Шестьсот восьмой?
-- Шестьсот восьмой, а Инги нет.
Девушка глядела на него насмешливо, или, может, это ему лишь
показалось.
-- А вас как зовут?
-- Не Инга.
-- Извините...-- только и произнес Полудин, с трудом ворочая языком.
Находчивостью он не отличался, это уж точно.
Дверь закрылась, хрустнул замок. Виталий постоял, повернулся и,
машинально отхлебнув на ходу из бутылки глоток водки, растерянно побрел к
себе, все еще не желая признать себя попавшимся на элементарный розыгрыш.
Хорошо еще, что пижаму не взял с собой. Ничего не поделаешь. Злиться не на
кого. Следующий раз не будь таким ослом. А сейчас забыть, забыть все.
Кайф продолжается!
Полудин разделся, лег и, укрывшись с головой одеялом, начал было
дремать, когда снова раздался звонок. Пришлось подняться и взять трубку.
-- Ну чего?-- обиженно спросил он.
-- Ты на меня сердишься?-- спросила она.-- Очень? Я понимаю, что
получилось глупо. Страшно стало, просто дух захватило.
-- Чего же ты звонишь?
-- Приходи...
-- А ты опять?
-- Нет, теперь приходи. Я уже почти не боюсь. Знаешь, как плохо одной?
-- Если так, теперь уж ты иди!
Она помолчала немного. В трубке было слышно ее прерывистое дыхание.
-- Я не могу долго быть смелой. Меня не хватает.
-- Ну ладно! Хочешь, выйду тебя встречать?
-- Выйди.
Короткие гудки.
Полудин, то ли сопя, то ли ворча, снова оделся и оглядел комнату.
Кровать расхристана, но неизвестно, как лучше: застелить ее или оставить
готовой? Он погасил свет. Нет, так совсем темно. Зажег торшер. Свет погасить
успею, пусть лучше горит, чтобы эта трусиха опять не испугалась. Усевшись в
кресло, он поглядел на часы: десять минут второго. Дома они с женой ложатся
не позже пол-одиннадцатого, потому что без пяти семь щелкает будильник и
надо вставать. А тут -- кайф!
Для храбрости он отглотнул еще водки и пожевал корочку. Глядя через
щель в полутемный коридор, он ждал.
Она вплыла вихляющей походкой, как сказал поэт, и, ожидая приглашения,
оперлась плечом о дверной проем.
-- Я пришла,-- она сделала шаг вперед к кровати и расстегнула пуговицу
на кофточке -- то ли оттого, что жарко, то ли хотела снять ее.-- Что это ты
рисуешь?
Листки с его расчетами так и лежали на полу, придавленные линейкой. Он
качнулся, чуть не упал, поднял бумажки, разложил на одеяле и кратко описал
ей идею нового транспортера.
-- Ты гений!-- она расстегнула еще одну пуговицу.
Полудин не был уверен, что она что-либо поняла, но жена ему так никогда
не говорила. Насколько мог, стремительно поднялся с кресла, взял Ингу за
руку и потянул к себе. Она приблизилась послушно, будто загипнотизированная.
Он обхватил ее за плечи и прижал так, что захрустели кости. Защищаясь, она
впилась ногтями ему в спину.
-- Сумасшедший! Гангстер! Супермен чертов!-- задыхаясь, стонала она.--
Ты дверь запер?
Как же он про дверь-то забыл? Полудин разжал руки и побежал к двери, по
дороге больно ударившись локтем о шкаф. А вернулся -- она прошмыгнула к
кровати и погасила торшер. Прошелестела молния, упало на пол платье,
стукнулись туфли. Он видел ее силуэт на фоне окна, слышал ее дыхание,
чувствовал тепло и шел на это тепло осторожно, будто слепой.
Инга положила холодные ладони ему на уши. Оранжевые отсветы рекламы
"Hotel Penza" дрожали у нее на волосах, придавая ей неземной вид. Казалось,
она сама дрожит -- от любви к Полудину или оттого, что в номере прохладно.
Он рванулся вперед, но она юркнула под одеяло. Остались одни глаза и черные
волосы, разметавшиеся на подушке. Он стал стаскивать собственную одежду,
впопыхах отрывая пуговицы и думая о том, что забыл Ингу сперва напоить. Ведь
это принципиальная ошибка, так все говорят.
-- Иди ко мне, глупыш! Иди же...
Впрочем, "глупыш" она не скажет. Позовет просто: "Иди ко мне".
Сняв часы, Полудин взглянул на них. Часы стояли: вчера утром он забыл
их завести. Сколько прошло времени, пока, ожидая ее, он проиграл всю
ситуацию в голове, установить невозможно. Она наверняка уже спустилась. Если
спустилась...
Дверь в коридор все время была открыта. Если б Инга прошла мимо, он бы
не мог не заметить. Швырнув в раковину окурок, он подошел к двери в
нерешительности. Нелепое, взвешенное состояние. Планер оторвался от земли,
но не попал в воздушный поток, который должен поднять его. Надо сесть на
землю, пока не швырнуло.
Полудин захлопнул дверь, пнул ногой отвалившийся кусочек штукатурки и
стремительно вернулся. Он еще отглотнул из бутылки и сморщился от дряни,
которую называют водкой. Наверно, уже третий час. Хотелось лечь в коридоре и
заснуть. Собрав остатки сил, он, качаясь, добрел до кровати.
Но стащить с себя брюки не успел: телефон зазвонил на всю гостиницу.
Он снял трубку и ждал. Она набрала его номер и хотела, чтобы он спросил
первый. Они молчали, дыша друг на друга по проводу. Он скрипел зубами, стоя
в одной брючине.
-- Ты сердишься?-- наконец спросила она.-- Понимаешь, духу не хватило.
Скажи мне что-нибудь. Все, что хочешь, только скажи!
Надо было обматерить ее, но раздражение уже прошло.
-- Спать пора,-- устало и равнодушно промямлил он.
-- Пора,-- послушно согласилась она.-- Но не хочется.
-- А чего же тебе хо...-- он не договорил.-- Откуда ты вообще меня
знаешь?
-- Я? Видела тебя в "Каса маре".
Конечно, в зале "Каса маре" она видела его, раз привезла молдавское
вино! Он же там был и сам мог сообразить.
-- Помнишь? Ты еще сказал: "Вот это вино!"
-- И что? Все говорят: "Вот это вино!"
-- Конечно, все. Но тогда сказал ты. Думаешь, я дура, да?
-- Почем я знаю.
-- Я не дура, честное слово... Просто я пошла за тобой в гостиницу. То
есть не за тобой, а к себе.
-- Утро скоро. Зачем звонишь?
-- Не знаю. Мне не с кем поговорить. Может, придешь?
-- Ну уж нет! Хватит, поговорили! Положи трубку.
-- Не желаешь говорить? Может, ты тоже подонок? Клади сам.
-- Я? Да я...
Он в сердцах бросил трубку. Хмель не прошел, но принял форму
озлобления. Он мужик, в конце концов. Будто он сам не может решить, как
поступить, идет на поводу у сопливой девчонки, которую и видел-то пять
секунд через дверную щель. И вообще у него свой взгляд на вещи. Да если бы
он всерьез захотел, он бы своего добился. Просто лень было. Ишь ты,
поговорить!..
Наверно, уже три. Спать. Немедленно.
Забыться, тихо и блаженно, на удобной кровати, одному -- такой кайф еще
лучше.
Раздевшись и стоя босиком, он поднимал уже одеяло, чтобы забраться под
него, как опять зазвонил телефон.
Полудин твердо решил не снимать трубку, но телефон звонил, звонил,
звонил, звонил. Виталий прыгнул к нему и, с размаху наступив на укатившуюся
водочную пробку, застонал от боли. Стоя на одной ноге и держа другую в позе,
которую йоги называют "Пальмой", он сорвал трубку с рычага и набрал первую
попавшуюся цифру. Теперь он недосягаем.
Остаток водки он допил, и его сразу вырвало. Красивый половик посреди
комнаты выглядел теперь менее пристойно.
Кайф успешно подходил к концу.
Полудин погасил торшер, вытянулся под одеялом, согрелся. Глаза
побродили по теням на потолке. Ему захотелось вдруг позвонить жене. Поднять
ее с постели заспанную, с двумя трубками бигудей сзади, закрученными так,
чтобы было удобней спать. Он скажет, что соскучился, и больше ничего. Она
ответит раздраженно, что он сошел с ума, что она давно спит, но после,
подумав, прибавит, чтобы он скорее приезжал.
Звонить на последние деньги он не стал: надо было оставить на еду. Сон
окутывал сознание. Полудин похвалил себя за то, как правильно и решительно
он поступил только что. Довольство собой и водка сделали тело невесомым, и
старший инженер заснул сном праведника.
Утром, слушая Полудина, главный конструктор поморщился. Старая
разработка уже была включена в план и утверждена, администрации завода
обещана премия от министерства. Да и самому Полудину, пока он излагал, идея
с механической рукой уже не рисовалась такой великолепной находкой, как
вчера.
-- У нас не спорт,-- буркнул главный, отодвигая наброски, едва заглянув
в них.-- Мы -- химическое машиностроение.
-- Все равно надо уметь прыгать!-- запальчиво возразил Полудин.-- А то
всю жизнь не оторвешься от земли.
-- Прыгать?-- переспросил тот, с подозрением взглянув на
командированного.-- На Луне надо прыгать, там притяжение слабее. А тут бы на
животе до кладбища доползти. Кстати, моя секретарша сказала, что из
гостиницы звонили. Что ты им там с ковром натворил?
-- С ковром?
-- Ну, не с ковром, с половиком. Секретарша сказала, что ты уже отбыл.
Они тебе на работу написали, не удивляйся...
И главный конструктор встал, давая понять, что время аудиенции
исчерпано.
Половик в гостинице, из-за которого подняли шум, напомнил о нелепости
всего остального. Командировка заканчивалась. Зачем они вызвали Полудина?
Завод хотел застраховаться согласованиями и подписями, чтобы в случае
просчета всю вину свалить в главке на проектировщиков. Проектировал не
Полудин, а инженер Башьян, которая ушла в декрет. "Если она конструктор, так
я тоже могу рожать",-- сказал про нее Гурштейн из соседней группы.
Расхлебывал Полудин, который видел их всех в гробу. Хорошо хоть вечер
вчерашний удался на славу. В общем, если еще можно так культурно гульнуть,
жизнь не так плоха, как клевещут наши враги.
Поставив ему в командировочное удостоверение отметку "Выбыл" и печать,
секретарша сказала, что из Москвы звонил лично замдиректора Хануров и она
ответила, что у Полудина все в порядке. Надо было подарить ей конфетку, но
карман не звенел.
Откушав дешевого пойла в заводской столовке для ИТР, он, чтобы убить
время, оставшееся до поезда, отправился безцельно бродить по городу.
Тусклое солнце просушило мостовые, а ноги были мокрые. Ночью отопление
отключили из-за режима экономии, и ботинки не высохли. Он глядел на местных
женщин, и сегодня они ему нравились меньше, чем вчера. Вчера ему казалось,
что все они готовы принадлежать ему одному, а сегодня выглядели загнанными,
блеклыми и чужими.
Полудин обнаружил, что стоит перед "Каса маре". Так молдаване называют
комнату, в которой принимают гостей. Дегустационный зал молдавских вин
открылся в Пензе недавно (смелая акция обкома по пропаганде дружбы народов с
учетом алкоголической их любознательности). Заводские завсегдатаи третьего
дня приводили Полудина в подвал на опохмелку. Сделали они это за свой счет в
надежде на ответное гостеприимство в Москве.
Смуглые девочки в национальных костюмах подавали на подносах каждому по
нескольку рюмок сразу. В них светились марочные вина. Из репродукторов
доносилась лекция о советских винах, которые лучшие в мире. Потом давали
попробовать. Букет, аромат, вкус... Но это были уже вина для внутреннего
потребления за рубли и с лучшими в мире они имели лишь территориальную
близость. Впрочем, командированный не огорчился: сам он отличал лишь белые
от красных и сухие от крепленых, а предпочитал всем прочим сортам тот,
которого на ту же сумму наливают больше.
Очереди в подвальчик в это время еще не было, так как вином торговать
до двух запрещено, и трудящиеся дегустировали только сильно разбавленные
водой соки. Но если бы и продавали -- денег на вино у Полудина все равно не
имелось, так что запрет в данный момент его лично не огорчил. Постояв перед
"Каса маре", он побрел по улице дальше. Голова болела, желудок ныл,
поташнивало, но в целом все было хорошо.
Ночной эпизод, когда он припоминал теперь детали, казался ему
состоявшимся в его пользу. Будет о чем со смаком рассказать узкому кругу
курильщиков в конце коридора. Основную сцену Полудин тут же решил перенести
на балкон своего номера, где они с хулиганкой Ингой делали это посреди ночи
на виду у всего города. По пьяной даже холода не чувствовали. Он ей рот
рукой закрывал, чтобы она от кайфа не кричала. Остальные подробности, решил
он, придут по ходу дела. Говорят, правда, что зам по кадрам и режиму уже
велел установить в курилке микрофончик. Но, во-первых, за разговоры о бабах
вроде пока не сажают, а во-вторых, небось, слух насчет микрофончика
специально распустили, чтобы меньше курили и больше работали.
Полудин замедлил шаги. Он решил вернуться, спуститься в подвальчик
"Каса маре" и гордо попрощаться. Инга ведь там, где ж ей еще быть? Пускай
пожалеет, как много кайфа она потеряла. Решив это сделать, Полудин, как
всегда, поступил обратным образом. Он бросил окурок на тротуар, растер его
мокрым ботинком, плюнул и зашагал к вокзалу.
Вместо "Каса маре" ему вдруг захотелось домой, на кухню. Жена,
соскучившись, отпросится с работы, все быстро подаст, чтобы ему не пришлось
тянуться ни за вилкой, ни за чашкой. Она свой парень. Сядет напротив,
коротко сообщит, с кем вчера подрался сын в детском саду, и замолчит -- вся
внимание.
Он, не торопясь, поест, закурит и будет ей подробно втолковывать про
успешное согласование проекта, которое он героически вынес на своих плечах,
расхлебывая грехи всего отдела. Про свою колоссальную идею с механической
рукой, до которой нынешнему уровню технического прогресса еще подниматься и
расти. Не забудет он про гниду Ханурова, который буквально берет за горло.
Про то, как его чествовали в дурацком "Каса маре" за их счет, как уложился в
командировочные, не заняв ни рубля, и про то, что в Пензе со жратвой еще
хуже, чем у нас, и куда это катится, непонятно.
Он расскажет ей все.
Все?
Почти все.
1972.
Популярность: 1, Last-modified: Sun, 11 Jun 2000 16:34:14 GmT