---------------------------------------------------------------
© Copyright Юрий Дружников, 1963-1988
Источник: Ю.Дружников. Соб.соч. в 6 тт. VIA Press, Baltimore, 1998, т.1.
---------------------------------------------------------------
Микророман
Разбудил Машу напряженный разговор за дверью.
-- Я устала, устала! Тебе плевать: отвалил в парк и обо всем забыл. А у
меня дети...
Это мама.
-- Каждый раз одно и то же. Завтра зарплата, завтра! С луны ты что ль
свалилась?
Это отец.
-- Завтра? А дети? Им надо жрать сегодня!
-- Делала бы аборты, как все, не стонала бы теперь.
-- Сам же сказал: ладно, рожай.
-- Мало ли что! У тебя головы нету? С одним-то вертелись на сковородке.
Я что, из тумбочки бабки достаю? На кой всякое дерьмо покупаешь?
-- Тарелки -- не дерьмо, дефицит, все брали.
-- Ладно, тарелки... А юбка зеленая откуда?
-- Юбку мне Евдокия отдала, ношеную. От тебя такого подарка не
дождешься. Почему одна я должна биться как рыба об лед? Вон, у Фаины мужик
дак мужик...
Это опять мама. Евдокия -- одна соседка, проводница поезда "Москва --
Берлин", Фаина -- другая, у нее муж в "Утильсырье" талоны на "Графа
Монте-Кристо" за макулатуру выдает.
-- У Фаины мужик абсолютно ежедневно в дом чегой-то приносит.
Е-же-днев-но.
-- Он же ворюга!
-- А на деньгах, между прочим, этого не написано.
-- Скоро сядет!
-- Пока сядет, он знаешь сколько для семьи нагребет? А ты?
-- Фаина и сама будь здоров в колбасном отделе имеет, не тебе чета. Ты
шоколадки за справки получаешь. Брала бы деньгами, раз ты у нас такой
оперативный работник. Где то, что за прописку дают?
-- Так ведь это не каждый день. И потом, начальник паспортного стола
почти все себе забирает, знаешь ведь. Зато я талоны лишние на заказы
приношу. Есть-то ты каждый день просишь!
Маша хотела выбежать и сказать, что ей ничего не надо. Только не
ссорьтесь. Ведь это она, Маша, виновата, что родилась. Аборт -- такая штука:
Маша уже была, а потом раз -- и нету. Мама ее пожалела. Но лучше промолчать.
Ей ответят: "Не лезь! Не твое дело". Хотя почему не ее? Ведь это она да
Санька -- дети, из-за которых...
Каждый день, едва отец к ночи вернется, мать заводит разговор про
деньги. Маша от крика просыпается. Раньше она думала, что деньги -- это
монеты, которые ей давали на мороженое. Однажды, в разгар ссоры, вынула из
своей коробочки:
-- Сейчас я вам дам денег.
Отец спросил:
-- А бумажек у тебя нема?
Побежала в свой угол за диваном и принесла мелко нарезанные листочки из
тетради, которыми она играла в магазин. На листках было написано: "10
рублей", "100 рублей".
-- Во-во! -- обрадовался отец. -- И подари их матери. Пускай купит все,
что ей во сне приснится.
Теперь-то Маша прекрасно знает, что такое деньги. Деньги -- это то, что
нигде не продают, а за что-нибудь дают. Но не всем. Кому больше, кому
меньше. Некоторые умные люди знают, где они спрятаны, и сами берут, без
спроса. Отец твердит, что ему лично деньги ни к чему, он и без них может
упереться рогом и все достать из-под земли. Но не желает, устал. Устал и
хочет хоть немного пожить честно, не думая о деньгах с утра до ночи. Мама же
говорит, мол, честность и даром теперь никому не нужна. Поэтому папа все же
деньги приносит. Он отдает их матери. Мама берет -- улыбается и целует отца.
А не принесет -- не целует.
Сегодня воскресенье. Отец уходит в смену то днем, то вечером, то ночью
и даже в воскресенье. Дома он всегда спит или просто лежит на диване, не
шевелится и смотрит в потолок. Иногда говорит:
-- Вон там опять паутина. Чем же ты целый день занимаешься?
А мама паспортисткой в домоуправлении работает: то полдня утром, то
полдня вечером. Они и видятся-то редко, а то бы еще больше ругались.
-- Пап, давай телевизор посмотрим?
-- За день я такого телевизора насмотрелся, что сыт по горло.
Маша берет книжку, садится к нему на живот и смотрит картинки. Отец
дремлет, Маша движется: то вверх, то вниз. Сейчас он, значит, проснулся и,
собираясь уходить, примирительно говорит матери:
-- Да брось нервы себе трепать! Будто впервой... Выкрутишься!
-- Избаловался на всем готовеньком, -- ведет свою линию мать. --
Хватит! Бери себе половину детей и поступай как хочешь.
Одна половина детей -- Санька, другая -- Маша. Конечно, отец возьмет
Машу. Санька -- разгильдяй, папа с ним все время на взводе. Мама, хоть
Санька уже почти с нее ростом, стеганет его отцовским ремнем, если что. Он
поревет и бурчит:
-- Все равно не буду!
Но слушается, за милую душу.
-- Пошли, Машка! -- решительно говорит отец. -- Ты одета?
-- Бант завяжешь?
-- Может, тебе еще брильянты в уши? Из-за банта я к напарнику опоздаю.
До Савеловского вокзала они приехали в набитом до отказа автобусе, а к
парку долго перли пешком через сквер и через стройку. Маша еле поспевала, а
когда дошли, обрадовалась: будем кататься! Она сразу узнала папину "Волгу".
Серая, крыша красная и номер легкий: 23-43 ММТ. На крыле закрашенный след от
длинной вмятины. Это когда папа в самосвал врезался. Но абсолютно все
говорили, что самосвал сам виноват.
Напарник дядя Тихон стоял небритый и рукавом от старой рубашки ладони
вытирал. Тихон увидел отца с Машей, сдвинул назад фуражку, прищурился:
-- Ха! Опять разводишься?
-- На день взял.
-- Тоже дело. Что разводись, что не разводись -- один компот. Щас
отбивала к тебе с ней прицепится...
-- Уговорю! Куда ж мне ее девать? В комиссионку пока детей не берут. Ну
как сцепление?
-- Ведет сцепление! Ваша милость с бабой цапались, а я тут его
подтягивал на яме полчаса. Надо новый диск, на складе говорят, будет после
первого. Ха! Какого месяца первое -- вот вопрос.
-- Диск давно бьет.
-- Бьет и все по карману!
-- Машка, садись! -- скомандовал отец.
Ловко открыв дверцу, она ухватилась за руль, поерзала по сиденью и
устроилась напротив счетчика, положив на коленки руки. Силясь прочитать
цифры, отбитые на счетчике, сморщила нос, на котором красовались три
огромные веснушки и целый хоровод мелких. Счетчик показывал одни бублики.
-- Ха! Между прочим, с утра у меня опять инструктаж был, -- вспомнил
Тихон. -- Тот же юный пионер в кожаном пинжачке, при красном галстуке с
искрой, колесики со скрипом. Парторгу велел меня разыскать, а потом
удалиться, чтобы мы, значит, наедине остались.
-- Взял бы да и схилял. На кой тебе время тратить?
-- Зачем же начальство нервировать? И потом, он думает, он меня
вербует, а может, эвон-то, я его... Пусть говорит, мы послушаем себе не во
вред. Ботиночки-то скрипели, а сам расспрашивал, какие слухи насчет высшего
руководства и лично насчет самого главного товарища в природе клиентов
фигурирувают. Ха! Кто их знает, какие слухи? Всякие, верно? Велел
внимательно слушать и запоминать. Ну, сообчать, конешное дело, лично ему.
Вот, телефончик продиктовал дополнительный, если чего важное, а он в
отсутствии. Обещал содействие в случае чего.
-- Чего именно?
-- Он намекнул, но не уточнил. При оказии в разговорах с пассажирами
велел разъяснять, что денежной реформы, дескать, в текущий момент
вышестоящие органы не планируют. Это враждебные слухи. Мол, правительство
целиком в заботе об трудящихся, понял? А то, говорит, неуместная паника
отражается на производительности труда. Надо народ успокоить, чтоб не
хмурился. Ха!
-- Пускай сами успокаивают.
-- Пущай-то пущай. Но он опять же намекал: дескать, выборочно ставят в
машины подслушки. Я, конечно, удивления не изображал, но для порядка
спрашиваю:
"А в моей-то тачке установлено?"
"Это, -- говорит, -- мне неизвестно, не я этим занимаюсь. Тебе лично
мы, конечно, доверяем, ты наш человек. Только, мол, на случай, если
иностранцев везешь. Расширение, мол, с иностранцами производится..."
-- Ну и хрен с ними! Наше дело -- баранка да счетчик.
-- Ха! Мое дело -- тебе передать.
Отец плюхнулся за руль, больно задев Машу локтем. Мотор долго не хотел
заводиться, чихал и наконец взревел. Отец высунулся по пояс из окошка.
-- Ведет, сволочь!
-- Ведет не ведет, план отдай. Нахлобучив фуражку, отец отъехал, вдруг
притормозил, дал задний ход, опять поравнялся с Тихоном.
-- У тебя в загашнике не завалялось? Начинаю без копья.
-- Ха! Я тебе что, Госбанк? Сам учись печатать.
-- Завтра посчитаемся.
-- Раздеваешь меня! -- Тихон порылся в карманах, достал две скомканные
двадцатипятирублевки. -- С тебя процент на портвейн! И за это по дороге
заедь к Клавке, пять банок мне на ночь возьми.
-- Какие пять банок, пап? -- спросила Маша, когда Тихон уплыл назад.
-- Не твое дело!
Вокруг кишел автомобильный муравейник. Со всех сторон ползли, пятились
машины. Вот-вот столкнутся, но под боком у отца в этой неразберихе не
страшно.
-- Что за клиент без счетчика? -- строго спросил из окошка отбивала,
механически пробив время выезда, но придержав путевку.
-- Дочка, Андреич, -- объяснил отец. -- Сейчас по дороге домой завезу.
-- Учти, что не положено.
-- Учту, учту, за мной, сам знаешь, не пропадет...
Отбивала подышал на штамп, прижал его к путевке и надавил кнопку.
Ворота загромыхали и раздвинулись. Отец вырулил на улицу.
-- Как же домой, пап? Мама ведь велела, чтоб мы целый день не
появлялись...
-- Помалкивай, сам знаю!
День стоял не солнечный, но и не пасмурный. Ветер вяло закручивал пыль
в воронки, медленно гнал вдоль тротуаров мусор вперемежку с листьями.
Грузовики застилали улицы сизым дымом. Дым растекался и таял, оставляя запах
горелой каши. Проехали потихоньку пустырь и несколько кварталов. Отец лениво
глазел по сторонам, изредка чертыхался. Сцепление, наверно, вело не туда.
Возле гостиницы на тротуаре стоял чемодан с привязанной к нему авоськой.
Рядом нервно бегал мужчина в сером плаще. В одной руке он держал коробку,
другой размахивал, пытаясь остановить какой-нибудь транспорт. Отец
притормозил, перегнулся, навалившись на Машу, к окошку.
-- Куда?
-- На Курский. Если можно, поскорей.
-- Всем надо скорей. Но если будет пойда, можно.
-- Пойда? Что-то я не слыхал...
-- Это по-восточному, как бы сказать, смазка.
-- Ах, смазка! Так бы и сразу. Смазка будет.
Пассажир открыл переднюю дверцу.
-- О, да тут занято...
И расположился на заднем сиденье, обхватив рукой вещи.
-- Дочка, -- объяснил отец. -- Мать нас с ней из дому выгнала. Но мы и
сами проживем, верно, Маш?
-- Не совсем ведь выгнала, пап!
-- Дурочка, я ж шучу.
Застеснявшись, Маша кивнула и стала разглядывать прохожих на тротуарах.
-- У меня тоже дочка в Муроме. Вот куклу ей везу. Посмотреть не хочешь?
На сиденье легла коробка. Маша вопросительно взглянула на отца.
-- Посмотри, чего ж, руки не отсохнут.
Маша вежливо сняла крышку. Кукла была ослепительная: синие глаза,
черные ресницы, желтые волосы. Платье -- модное. Даже бусы и часы на руке.
Закрыв коробку, девочка сказала равнодушно:
-- У меня полно кукол, да, пап? Целых двенадцать штук...
-- А такой у тебя, положим, нету, -- возразил пассажир. -- Я сам
торговый работник, весь поступающий товар знаю. Это новинка, импорт из
Венгрии. Нету ведь?
-- Такой нету, -- призналась Маша.
-- Скажи отцу, пускай приобретет. Сейчас как раз завоз.
-- Приобретешь, -- засмеялся отец, -- а мать ворчать будет...
-- Разве ж таксисты мало гребут?
-- А торговые работники мало?
-- Вроде и немало, -- неопределенно протянул клиент. -- И зарплата
текет, и навар. Но рублю-то цена копейка, сам знаешь.
-- Мама говорила, в рубле сто копеек.
-- Много она понимает, твоя мама, -- проворчал отец.
-- По-моему, бабы не виноваты, -- сказал пассажир.
-- Кто ж тогда виноват?
-- Деньги ненаглядные! Они ведь скользят да вертятся. Тут возьмешь, там
отдай. Круглые, что твой руль.
-- Пап, почему деньги круглые?
Маша смотрела, как выталкивают одна другую цифры на счетчике. Пассажир
глянул на счетчик, потом на девочку, сощурился:
-- Круглые? Потому как гуляют по кругу. Вон, вишь, вертятся? Ты даже
глаз оторвать не можешь -- гипноз! Отец отдает твоей матери, мать продавцу в
магазин, продавец в такси садится -- опять отцу, отец опять матери.
-- А мама мне на мороженое?
-- И на мороженое. Детям тоже радость положена.
Отец долго молчал.
-- Впрямь круглые, -- вдруг согласился он. -- Ты их крутишь, они тебя.
И все норовят вкруг горла, вкруг горла... Только, по-моему, все ж деньги не
полную цену имеют.
Пассажир заинтересованно наклонился к отцу.
-- Что же, по-твоему, имеет полную цену?
-- Не знаю. Люди-то должны быть людьми. Али теперь уж нет?
-- Ну, люди! -- клиент расхохотался. -- Чего они стоят? Практика
показывает: и копейки человеку за так нельзя дать. Дашь -- возьмет и тебя же
в дерьмо обмакнет. Жизни цену определяешь, только когда заболеешь, и в
карман врачу клади. На людей, брат, надейся, а сам простофилей не будь. Ищи,
где плохо лежит! Деньги на деревьях не растут.
-- А если б росли? -- скосил глаза отец.
-- Если б росли, я бы Мичуриным стал. Выводил бы гибриды -- полсотенные
с сотенными скрещивал. -- Пассажир засмеялся, удовлетворенный родившейся
мыслью. -- Вот какая агрономия, верно, дочка? Учат вас в школе разной
ерунде, а как деньги делать -- предмета такого нету. Еще называется аттестат
зрелости. Вот она, зрелость-то!
Он постучал по карману. Маша хотела защитить школу, но промолчала.
Скоро месяц, как она во второй класс ходит. И будет всегда в школу ходить,
потому что дома еще скучнее. Санька же в шестом классе. Он про деньги давно
все знает. В магазин сам ходит и к отцу в день получки едет, чтобы скорей
деньги матери привезти. А то отец еще когда дома появится. Они с Тихоном с
получки должны в шашлычную зайти. Они уважают шашлычную.
Отец, резко повернув, остановился у стеклянного подъезда Курского.
Пассажир стал шарить в карманах.
-- Сколько там, дочка, натарахтело?
Маша быстро прочитала:
-- Ноль два семь восемь.
Человек протянул бумажку -- пять рублей.
-- Не мало?
-- Ладно! -- сказал отец.
-- Пятьсот копеек, -- сказала Маша и стала загибать пальцы, беззвучно
шевеля губами. -- Сдачи я сейчас посчитаю.
-- Да не считай, -- заторопился пассажир. -- Вот только куколку у тебя
заберу. Ну, прощай, доченька!
Он вылез, вытащил чемодан с авоськой, коробку и смешался с толпой.
-- Хороший дядя...
-- Все хорошие, пока...
-- Пока что?
-- Да так... Поехали на стоянку, пока нас тут не прижучили.
На стоянке -- толкотня, чемоданы, детский плач, мешки, лица всех наций,
дым, ящики, базар, ругань. Наверное, только что пришел поезд. Отец хлопнул
дверцей, обошел машину.
-- Чья очередь?
Машин нос расплющился о стекло. Она изо всех сил колотила в окно.
-- Чего тебе?
-- Пап-пап! Посади вон того Гитлера с птичкой.
Отец подмигнул и, пока трое с большими чемоданами ссорились, кому
садиться первому, привел за рукав и посадил худого старика в синем выцветшем
костюме. У него были смешные квадратные усики, и этим он напоминал Гитлера.
Гитлер держал в руке клетку. В клетке сидела на жердочке голубая птица.
-- Так я, собственно говоря, молодой человек, вне, так сказать,
очереди.
-- Знаю! Дочке ты понравился... Куда?
-- Собственно говоря, на Птичий рынок.
-- На Птичий, так на Птичий...
-- Поставьте клетку сюда, -- Маше захотелось поиграть с птичкой. --
Пожалста! Я ее крепко буду держать.
Она обняла клетку и просунула внутрь палец. Палец был тоненький, и
голубая птица клюнула его, приняв, видно, за червяка. Но не больно.
-- Это какая птица?
-- Попугайчик, милок, волнистый.
-- Он поет?
-- Разговаривает, если не волнуется. Только о чем, неведомо...
Ехали долго, у светофоров были пробки, а где светофоров не было, пробки
были еще длиннее. Никто не хотел пропускать других, и движение совсем
стопорилось. Отец вывернул влево, обошел несколько машин и тут же услыхал
посвист гаишника. Тот не обращал внимания на пробку, но выискивал, кого бы
остановить.
-- Нарушаем? Попрошу документики.
Гаишнику, Маша знала, всегда оставляют, если ни за что, то десятку. Но
не просто дают, а так, чтобы он не обиделся. Иначе придется ждать, пока он
сочинит бумагу в парк, а за ее ликвидацию надо будет давать уже не десять, а
двадцать пять. Папа умеет с ними разговаривать: всегда хватает десятки. Но
тут разговор пошел долгий. Из-за того, что такси остановлено посреди дороги,
машин скопилось еще больше.
Старик все время бормотал что-то, кивал и гладил рукой щеточку усов.
Девочка пыталась поговорить с попугайчиком. Тот поворачивал набок голову,
прислушивался. А то начинал метаться, испугавшись визга тормозов. Иногда
Маша оборачивалась, и тогда старик подмигивал ей или тихонько свистел:
-- Чифырть-чифырть-чику! Чику-чифырть!..
Наконец все уладилось.
-- Десять? -- спросила Маша со знанием дела.
-- А как же! -- отозвался отец. -- Чтоб он ими подавился!
-- Извини, сынок, -- проговорил старик. -- Это я такой невезучий. При
мне всегда что-нибудь да не так.
-- Ладно уж, сочтемся...
Когда подъехали к Птичьему рынку, Маша погладила клетку и попыталась
посвистеть, как старик. Но не получилось. Она обняла отца за шею и зашептала
ему в ухо.
-- Ты что -- дурочка? Мать же нас убьет...
Но тут же, отстранив дочку, спросил старика:
-- Продавать, что ли?
-- Собственно говоря, однако, да.
-- Почем?
-- Тут главное, -- старик засмущался, -- в какие руки, так сказать,
отдавать. Если в чистые, тогда совсем задешево и с клеткой. У старухи астма,
птицу в дому держать нельзя.
-- Тоже правильно! Пятерки хватит?
-- Хватит, конечно, хватит! -- растерялся старик, вертя в руках деньги.
-- Только... Вот ведь какая мелодия: мне теперь рынок-то ни к чему. Меня
старуха дома ожидает.
-- Зачем дело стало? Обратно на вокзал свезем, Маш?
Она кивнула.
-- Накладно мне выйдет.
-- Да так отвезу! Я уже эту сумму из попугая вычел.
-- Счастливый ты человек, -- сказал старик. -- Знаешь практику жизни.
-- Уж счастливый, дальше некуда!
-- Сам-то из каких?
-- Я-то? Гегемошка, кто ж еще?
-- Как-как?
-- Ну гегемон. Пролетарий то есть.
-- Рабочий класс? Это хорошо. А я вот из кулаков. Так сказать,
классовый враг. За это просидел молодость, пришлось...
-- Не повезло!
До самого вокзала старик держал пятерку в руках. А как приехали --
заморгал, засуетился, вытащил кошелек, спрятал туда деньги и все что-то
причитал. Потом полез в карман и вытащил пакетик проса.
-- Вот, милок! Чуть корм отдать не позабыл...
-- А попугай теперь насовсем мой? -- спросила Маша.
-- Твой, твой! -- успокоил ее отец. -- И Санькин, конечно, тоже...
-- Замечательный Гитлер, добрый.
-- Откуда ты Гитлера взяла?
-- Из телевизора. Только этот лучше. У него, наверно, денег мало...
Отец ее недослушал, вылез таскать мешки. В такси расселся восточный
человек в кепке с огромным козырьком, загорелый и в себе уверенный. Багажник
и заднее сиденье они с отцом набили мешками грецких орехов и теперь ехали на
Черемушкинский рынок.
-- Между прочим, как у вас тут теперь с культурным обслуживанием? --
первым делом осведомился пассажир.
-- В каком смысле? -- оценивающе посмотрел на него отец.
-- Блондинки, между прочим, на вечер в наличии не имеется?
-- Блондинки по червончику штука, -- не отрываясь от дороги, сразу
сказал отец.
-- А брюнетки? -- встряла Маша.
-- Брюнетки не надо, -- отрезал пассажир. -- Мы сами брюнеты.
Когда выгрузились на рынке, он напомнил:
-- Давай блондинку, только без обмана.
-- Вот, -- отец достал записную книжку, дал ему карандаш и продиктовал
номер. -- Скажешь, от Семен Семеныча. По телефону лишнего не болтай, ясно? С
ней отдельно рассчитаешься.
-- Она Азербайджан уважает?
-- Она всех уважает, кто платит.
Восточный человек расплатился за такси и за номер блондинки. Отец с
Машей уехали.
-- Зачем ему блондинка, пап?
-- В кино сходить.
-- А аборт?
-- Что -- аборт?
-- Аборт она будет делать?
Девочка сидела в обнимку с клеткой. Попугай забился в угол, дремал. Они
все ездили и ездили. Везли туристов с рюкзаками, инвалида на костылях, за
ним семью: мать, отца и двух близнецов. Оба близнеца одинаковыми голосами
выли на всю улицу. Высадив их, отец закурил, проехал немного и остановился
возле винного магазина. У входа стояла толпа, ожидая конца обеденного
перерыва. Такси зарулило во двор.
-- Ты к Клавке?
-- С чего ты взяла?
-- Дядя Тихон сказал.
-- Чем болтать, погуляй-ка вокруг машины, погляди, чтоб во двор никого
не занесло. Я быстро. Отец исчез в двери, загроможденной по бокам пустыми
коробками. Потом показался снова.
-- Никто здесь не шастал?
-- Никто!
Он вытащил из-за двери и, прижимая к животу, принес коробку. На ней
было написано: "Брутто. Нетто".
-- Брутто и Нетто -- братья, пап?
-- Да помолчи ты!
Он поставил коробку возле багажника и ударом кулака открыл замок.
-- Ой, сколько огнетушителей! -- воскликнула Маша. -- Пять штук!
-- Держи-ка! -- он дал ей в руки один и стал отвинчивать другой.
Сняв крышку, он опустил внутрь бутылку водки и снова завинтил.
-- Секрет, -- он первый раз за весь день рассмеялся.
-- Какой же секрет? -- рассудительно сказала Маша. -- Пять банок дядя
Тихон ночью реализует. Только зачем ему деньги? Ведь у него жены нет, ты сам
говорил.
-- Зато бабы есть, -- сурово сказал отец. -- Это еще дороже.
-- Почему дороже?
-- Потому что их много, а он один, поняла?
-- Поняла.
Потом они стояли на стоянке, и отец выкурил полпачки сигарет. Маша
стала кашлять от дыма, и ей захотелось есть. Но отец ведь работает,
попросишь -- рассердится. Лучше потерпеть. И она стала кормить попугая. В
машину никто не садился.
-- Загораешь? -- к папе подошел шофер из соседнего такси. -- Дай-ка
курнуть... Все норовят пешком пройти или в крайнем случае на трамвае, а
деньги в чулок.
-- Зачем в чулок? -- спросила Маша.
-- Из чулка они не вываливаются, если не дырявый...
Шофер прикурил и отошел.
-- Ну-ка подвинь свою клетку, -- пробурчал отец. -- К лешему их всех,
поехали!
У шашлычной на Ленинградском проспекте теснилась очередь. Отец
пробрался сквозь толпу, волоча за собой дочь, и пнул дверь. Гардеробщик,
фуражка золотом, как папу увидел, сразу засов скинул.
-- Лида в смене?
-- Тама, куды она деется!
Маша цепко держала отца за карман куртки. В зале пахло дымом, шум
стоял, как в бане. Если по ушам хлопать, получается музыка.
-- Стой тут, с места ни-ни!
Отец исчез. Когда он вернулся, им сразу показали на столик в углу,
возле раздачи. Ничего не спрашивая, официантка Лида принесла два шашлыка и
бросила на стол пачку сигарет. У нее, как у Снегурочки, на черных волосах
трепетал кружевной кокошник. Лида устало присела на край стула.
-- Чо не заходишь?
-- Работы по завязки.
-- У, ее вечно по завязки, работы-то. И вся черная. Так и жизнь
пролетит, как ворона. А радости не видать...
-- Дак к тебе же Тихон зачастил!
-- Ну и чо? Я ему полста в месяц плачу за то, что он меня сюда возит.
-- А я, значит, дармовой?
-- Венгерский офицер с женщин денег не берет. Может, мне с тобой
интересней.
Вынув из кармана зеркальце и помаду, Лида взглянула на себя, обвела
помадой губы. Приведя себя в порядок, придирчиво, но без ревности, оглядела
Машу.
-- Разрежь мне, -- попросила девочка отца.
Он разрезал ей мясо мелкими кусками, отломил край булки.
-- Чо, дома уже и не кормят? Нынче-то воскресенье...
-- Полаялись.
-- Заехал бы вечером. Я сегодня в восемь освобожуся, Тихон занят...
-- Девать, вишь, некуда, -- он глазами показал на Машу.
-- Ну и дурак!..
-- А мальчонка-то как?
-- Ишь, вспомнил! Все папку ждет, а папка -- троеженец чертов!
-- Почему "трое..."?
-- А потому! Чего скрывал, мне все Римка рассказала...
-- Насчет чего такого она тебе могла насплетничать? -- отец опустил
голову.
-- А насчет того, на кого ее дочь похожа и где у тебя ночные смены. Да
ладно, я не прокурор, гуляй себе дальше...
Лиду звали клиенты, и она, вздохнув, поднялась.
-- Деньги-то возьми, -- бросил ей вслед отец.
-- Ты же в деньги не веруешь, -- усмехнулась она. -- Все не
заработаешь, а мало мне не надо.
-- Тут без денег кормят? -- спросила Маша.
-- Без денег нигде не кормят. Недотепа ты у меня. Вот Сашка, тот все
разумеет. Как-нибудь враз рассчитаюсь, соображаешь?
-- Конечно, соображаю.
-- Вот-вот...
Он вынул четвертак.
-- На-ка, спрячь в карман для матери, чтобы она не ныла. А то еще
растратим!
Дочь спрятала бумажку в карман, дожевала соленый огурец и отодвинула
железную тарелку. Отец взял с ее тарелки оставшийся холодный кусок, жир да
жилы, прожевал, закурил, надел фуражку и пошел. Маша собачкой побежала за
ним.
На этот раз они везли двух болтливых рыбаков с амуницией. Те тоже
спросили про Машу. И опять пришлось объяснять. Предложили отцу заплатить
свежей рыбой.
-- Протухнет она у меня до конца смены. Не то бы взял.
Маша и не заметила, как уселся бритый парень в пиджачке, явно купленном
только что. Даже ярлык не оторван.
-- Чего стоишь, ля? Езжай, ля, быстрей!
-- Скажи куда -- поедем...
-- Крути баранку, ля, отсед-а-а-а! -- заорал парень, как зарезанный. --
Потом, ля, скажу!
Он елозил по сиденью, то и дело озирался, а когда проехали с
полквартала, запел, верней, загнусавил что-то, но тут же и оборвал. Вдруг
перегнулся к отцу и показал пистолет.
-- Сгоняем на дельце, ля? -- он поиграл пистолетиком на ладони. --
Подождешь полчасочка в одном месте, ля, за углом. Тебе пятьсот тугриков, и
вали. Дело чистое, не мокрое, верное. И пять кусков за голенищем, ля.
Бритый убрал пистолетик в карман, открутил окно и харкнул. Попав в
соседнюю машину, захохотал.
-- Я бы с удовольствием, -- осторожно сказал отец, -- да вот, вишь,
дочку надо срочно везти к врачу, заболела.
Маша хотела возразить, но решила на всякий случай промолчать.
-- Ну и дурила, ля! -- сказал бритый без особой обиды. -- Встань, ля,
вон там. Другого, ля, возьму. Дай цыгару и вали отседа, покеда, ля, не
пришил!
Бритый закурил, пустил клуб дыма Маше в лицо -- так, что она
закашлялась, вылез и хлопнул дверцей с такой силой, будто выстрелил.
Отец закусил губу и отъехал бледный и хмурый.
-- Анекдот, да, пап?..
Маша все еще кашляла. Ей хотелось сказать отцу что-нибудь приятное. Он
грустный все время. Сцепление у него куда-то ведет, вот в чем беда.
-- Мне в шашлычной понравилось, -- прошептала она ему на ухо.
Он немного отошел, кивнул, подмигнул:
-- Ну и хорошо.
-- И тетя там красивая, да?.. А к маме скоро?
Отец зыркнул на Машу и стать смотреть по сторонам.
-- Ладно! -- решительно сказал он. -- Поехали за рублем, а то день
пустой.
Подкатили они к стоянке возле универмага "Москва". Пассажиров было
полно, и ни одного такси.
-- В Домодедово, в аэропорт! Только в аэропорт везу, -- стал кричать
отец, приоткрыв дверцу.
-- Вот и ладненько, что только. Как раз подходит!
Человек в мятом черном костюме и черном галстуке сразу согласился. За
всю дорогу не произнес ни единого слова, а возле аэровокзала расплатился по
счетчику. Мелочь вынуть не поленился, копейки отсчитал.
-- И это все? -- тихо спросил отец.
-- Чего ж еще?
-- Добавить надо за вредность производства... А то, смотри, обратно
отвезу.
Пассажир испытующе посмотрел на него и вынул из кармана удостоверение
ОБХСС. По виду было ясно, что птица невысокого полета, на побегушках, но
отец скис.
-- Так что? -- пассажир продолжал смотреть внимательно, любуясь
произведенным эффектом. -- Давай к нам прокатимся, актик составим:
вымогательство да еще с угрозами. И родственников возишь на служебном
транспорте. Тут, в Домодедове, недалеко.
-- Да какие же угрозы? -- хмуро произнес отец. -- Я пошутил.
-- За такие шутки, знаешь...
-- Мы что, не свои люди?
-- Видно, не свои, раз глаз не наметан, у кого брать.
-- Ну ошибся, сосчитаемся! У тебя когда день рождения?
-- Не все ли равно?
-- Может, скоро? У меня для тебя подарок есть.
-- Другой разговор. Только это будет взятка. Да еще при свидетелях, --
обэхаэсник покосился на Машу, захлопнул удостоверение и спрятал в карман. --
Что за подарок? Я тороплюсь.
Пришлось подняться с сиденья, пойти к багажнику и вытащить пару бутылок
водки.
-- Держи, не разбей! "Столичная". Себе купил.
-- На ночь что ль запасся? -- спросил клиент, ввертывая бутылки во
внутренние карманы пиджака. Ладно уж, на этот раз езжай. Я сегодня добрый.
Отец проводил его глазами и уселся за руль.
-- Скучаешь? -- он завел мотор, и рукой, пахнущей маслом, похлопал дочь
по щеке. -- Заплатил по счетчику, и на том спасибо, верно, Маш?
Она кивнула.
Возле аэровокзала он съехал на стоянку, пробрался поглубже между машин,
опустил щиток с надписью "Обед". Маша тихо сидела, держась за клетку, и
следила глазами за отцом. Он толкался у выхода из аэровокзала, наметанным
глазом отбирая подходящих клиентов. Привел одного и, усадив в машину, велел
ожидать. Потом привел второго. Оба ждали молча, озираясь по сторонам. И Маша
молчала. Вдруг она увидела в окошко, что отца бьют.
Били его прямо возле выхода, у стеклянных дверей. Их трое, а он один.
Маша закричала и бросилась на помощь. Клубок крутится -- не поймешь, кто
где. Бежать далеко, машины сплошным потоком поперек. Плача, она ухитрилась
схватить отца за рукав. Но тут же ее сбили с ног, даже не заметив, как она
откатилась к стене. Хорошо, что откатилась, а то бы убили и тоже не
заметили.
-- Прекратите, кому говорят!
-- А ну разойдитесь!
Клубок стали растаскивать двое милиционеров, по лени вмешиваться не
собиравшихся, но построжавших, когда ребенка сбили на виду у публики. Драка
иссякла. Отругиваясь и грозясь посчитаться, отец пробрался между чужими
руками и ногами, получил еще удар в спину, но уже увидел дочку, стал на
колени и поднял ее на руки.
-- Ты цела?
-- Цела, цела, -- повторяла рыдая Маша. -- А ты? Ты?
Он принес ее в машину, усадил, и сам сел. Глянул на себя в зеркало,
оторвал кусок газеты и молча стал стирать кровь с подбитой губы. Под глазом
назревал подтек.
На заднем сиденье, плотно прижатые двумя большими чемоданами, покорно
ждали клиенты.
-- Что там? -- спросил пассажир с "дипломатом" в руке.
-- Суки! -- цедил отец. -- Хотят, чтобы делился. С вас, значит, с
каждого, по двадцать пять, а им отдай двадцать пять с рейса ни за что. Не
то, говорят, шины будем резать. И легавые с ними заодно. Пусть застрелятся,
не дам! Как жить, а?
-- Надо платить, -- рассудительно высказался пассажир с "дипломатом".
-- Платить, а то порежут. И зубы протезные дороже своих. Такое дело: плати
или убьют. Хотя для конкретного случая все одно: дал бы им двадцать пять, а
за это спокойно взял бы третьего пассажира. А так не дали. Правильно я
рассуждаю?
Другой клиент, средних лет деревенский мужик, тихо сопел, забившись в
угол, и на всякий случай в дебаты не вступал.
-- Машка, ты в порядке? -- отец немного успокоился и повернул ключ
зажигания.
-- В порядке, -- неуверенно прошептала она, все еще всхлипывая и
разглядывая содранные коленки.
-- Тогда поехали. Матери не говори, что драка была.
Отец опять закурил и вышвырнул в окно пустую пачку. Маша проводила ее
глазами. Пачка взмыла вверх, затрепетала в воздухе и шлепнулась на асфальт.
В этот момент встречный грузовик поднял ее в воздух. Взлетев, пачка опять
упала, заковыляла и тут же распласталась, придавленная другим колесом.
По обеим сторонам шоссе замелькали желтые, облезлые деревья. Пошел
дождь, зашлепал по стеклу один дворник. Другой оказался поломанным. Отец
матюгнулся, а потом, поглядев на Машу, в более вежливой форме стал клеймить
позором напарника Тихона, который выжимает из машины бабки, ни о чем не
заботясь.
-- Небось, и сцепления не сделал, потому что на слесарях сэкономил, --
ворчал он. -- Или ждет, чтобы я его у барыг купил.
Пока они развозили двух пассажиров по Москве, на Таганку да на Зорге,
совсем стемнело. Зато дождь прошел, только воздух остался сырым и зябким.
Маша стала кашлять, мерзнуть, съежилась и положила ладошки между коленок.
Отец включил печку. Снизу подул теплый воздух, стало уютно, почти как дома.
Девочка заморгала часто-часто и стала смотреть на счетчик, чтобы не заснуть.
Цифры прыгали, прыгали, прыгали. Люди выбирались из машины, влезали новые,
мокрые. От них летели брызги, и Маша морщилась. Она сидела, вцепившись
руками в сиденье, и смотрела вперед, на грязный асфальт, который убегал под
машину.
-- Все! -- крикнул вдруг отец, да так громко, что Маша вздрогнула.
-- Эй, довези, дяденька, чего тебе стоит!..
-- И за сотню не поеду. В парк, девочки, еду, в парк! Время вышло.
Видите, ребенок совсем спит?..
Одна из девочек наклонилась, просунулась в окошко и сипловато спросила:
-- А порошочка нету?
-- Нету, нету, -- бросил он, отцепляя ее руку от дверцы и трогаясь. --
Этим не балуюсь. Других спроси!
-- Зубного порошочка, пап?
-- Конечно, зубного! Видала их рожи? То-то!
Маша опять задремала, а открыла глаза на въезде в парк.
Тут было темно, и стоял длинный хвост машин. Отбивала Андреич,
протягивая из окошечка руку, брал у каждого путевку, опускал под стол, а
затем вытаскивал и грохал штемпелем. Отец тоже достал свою путевку и, как
все, сунул в нее деньги, чтобы ему не отметили опоздания, подумав, добавил
за вопрос о Маше и сложил путевку вчетверо.
Въехали на мойку, и отец опять вынул рубль и сунул в халат
старухе-мойщице, которая включала щетки и тряпкой протирала заднее сиденье.
-- У тебе здеся чисто, блевоты нема! -- сказала мойщица, но рубль
взяла.
Они опять протискивались в лабиринте машин с зелеными огнями. Возле
забора отец остановился и стал раскладывать деньги из разных карманов на
сиденье, бурча себе под нос:
-- Это в кассу, это слесарям, это бригадиру, это начальнику колонны...
-- А бабушке? -- спросила Маша.
Не отвечая, он прикидывал, сколько в той трети, которая пойдет от
начальника колонны пополам директору таксопарка и секретарю партбюро.
Директор треть своей шестой части отдаст начальнику районного ГАИ, а
секретарь партбюро -- секретарю райкома. А уж кому далее и какие доли, нас
не касается. Там свое не прозевают.
-- Погоди-ка! -- он пересчитал кассу. -- Не сходится же...
Вздохнул, закрыл глаза и, положив голову на руль, полежал.
-- Маш! -- крикнул он. -- Денег-то в выручке не хватает. Старика
бесплатно везли, а еще?.. Видно, в драке у меня из куртки выдернули.
Четвертачок дай-ка обратно!
Она порылась в кармане платья, извлекла бумажку.
-- Так... А червончик на, Маш, спрячь...
Вылезал он из машины медленно, долго растирал затекшую спину.
-- Пап, а дяденька, который велел Тихону звонить, хороший?
-- Чего?!
-- Тот дяденька, который со скрипом...
Посмотрел он на нее, устало вздохнул и не стал отвечать. Только зло
хлопнул дверцей и исчез между машин. Когда отец вернулся, Тихон уже сидел на
сиденье, на его месте, рядом с Машей.
-- Ну и дочка у тебя, юмористка. Сколько, спрашиваю, взяли за день? Дак
она мне червонец показывает. Ха!
-- День плохой, правда.
-- Хитришь, поди. У Клавки приобрел что надо? Я за твое здоровье
нагребу.
-- До свидания! -- вежливо сказала Маша, вылезая на холод.
-- Ха! Прощай, цыпленочек!
Взяв дочь на руки, он понес ее, как маленькую. Хорошо, что дождь
перестал. Она обняла отца и уткнулась ему в шею носом. Шея пахла шашлыком,
бензином и еще чем-то сладким. Автобуса они ждали долго. К себе в
Бескудниково, которое отец называл Паскудниковом, дотащились не меньше чем
за час. А вышли из автобуса -- у Маши застыли ноги и спать расхотелось.
-- Пробегись немного, согрейся, -- во дворе отец спустил ее на землю и
побренчал в кармане мелочью. -- Я за углом сигарет куплю, если открыто.
Во дворе еще повизгивали железные качели. Две девочки в темноте
раскачивались, кто выше. Маша подошла к ним.
-- Я на такси целый день каталась. Думаете, нет? -- она порылась в
кармане.
-- У меня десять рублей есть. Настоящие. Давайте в шашлычную играть...
Когда отец вернулся во двор, Маши уже не было. Он поднялся по лестнице,
открыл своим ключом дверь и громко сказал:
-- Вот мы и дома!
-- Это еще что? -- жена обнаружила в его руках клетку.
-- Попугайчик волнистый.
-- Волнистый? А говоришь, я барахольщица.
-- Это не барахло. Машка просила...
-- Ты и рад стараться! Да где она-то?
-- Разве ее нету?
Он бросил клетку на пол и, оставив дверь открытой, побежал вниз.
-- Где шляешься?
Радостная, она поднималась ему навстречу, облизывая языком бумажку от
мороженого.
-- Наследили-то в квартире! -- всплеснула руками мать и побежала в
уборную за тряпкой.
Отец швырнул фуражку в угол, под зеркало, и пятерней пригладил
слежавшиеся волосы.
-- Матери деньги -- забыла?
Маша тут же вытащила мелочь.
-- И больше ничего? Ну, куда дела?..
-- Девочкам я мороженое тоже купила. Им очень хотелось.
-- А сдачи?
-- Сдачи дядя взял.
-- Какой еще дядя?
-- Большой такой, небритый.
-- Та-аак! Мужик-то уже, конечно, далеко. Но она-то! Крашеная такая, с
фиолетовыми волосами? И молчала, крыса! Пошли, я ей хвост оторву.
-- Она уже заперла, пап. Нам и то не хотела продать.
-- Ладно, завтра я ей выдам! Матери только не говори!
Вошла мать и начала вытирать пол у них под ногами.
-- О чем шепчетесь?
-- Да вот, деньжат тебе привезли, чтобы утром перебиться. Завтра в
парке аванс...
-- Наконец-то сообразил, -- удовлетворенно сказала мать. -- Можешь ведь
заработать, когда хочешь. Все люди как люди, а ты?
Пошарив в кармане и подмигнув Машке, отец, как фокусник, вынул пару
мятых червонцев. Потом, подумав, добавил к ним из другого кармана пятерку.
Мать обтерла ладонь о халат, разгладила банкноты и подняла на отца глаза.
-- И за это ты пахал целый день? -- она хотела прибавить еще что-то,
обидное, но сдержалась. -- Что это у тебя под глазом?
-- Подрался.
-- Уж не в Домодедове ли опять? Не езди ты туда! Глаз чуть не выбили.
Он промолчал. Мать спрятала деньги в карман, смахнула с отцовского лба
капли дождя.
-- Зарплату сам завтра принесешь. Саньку посылать не буду.
В дверь позвонили. Вошла соседка Евдокия, проводница поезда "Москва --
Берлин". Евдокия привозила острый дефицит, а мать ей помогала сбывать:
ездила по городу, сдавая вещи в комиссионки.
-- Урожай собрала? -- спросила Евдокия. -- Давай!
-- Сегодня ж воскресенье! -- удивился отец.
-- Конец месяца, -- пояснила она. -- Комки для плана открыты.
Мать принесла сумочку и вслух отсчитала двести двадцать пять рублей.
Полста Евдокия шикарным жестом вернула матери обратно, за труды.
-- Зайди потом, -- довольная Евдокия упрятала деньги в лифчик. -- У
меня кой-что еще есть в наличии. Только не сегодня: хахаль у меня нежданно
сыскался. Сегодня причалит.
Нагловато подмигнув Маше, она исчезла.
-- Сколько ты у нее заначила? -- спросил отец, когда дверь за Евдокией
закрылась.
-- Она ж квитанции проверить может. Но я одно ее платье узбекам на
рынке спустила. Шестьдесят себе.
-- Вот! И все жалуешься...
-- А что ж -- на тебя рассчитывать?
-- У Евдокии хахаль новый, -- сказала Маша. -- Участковый, младший
лейтенант. У него жена была да сплыла.
-- Все-то знаешь! -- проворчала мать.
-- Евдокия же сама во дворе хвалилась. А мы с папкой, знаешь, где были?
В шашлычной! Там соленый огурец дают, шикарный. Санька дома?
-- Дома, дома. Где ж ему еще быть...
-- Он попугая видел?
Клетку Санька вынес на кухню и поставил на стол. Попугай спал, поджав
под себя одну ногу и зажмурившись. Санька опустился на колени перед
табуреткой и наклеивал в альбом марки, ловко смазывая их языком.
-- Видала? -- он показал на только что вынутые из конверта. -- Сегодня
приобрел. Бабушка мне за четверку по физике деньжат дала. И у меня свои еще
были...
Маша тоже опустилась на колени. Вот так марки! Большие, яркие, и на них
звери. Таких даже в зоопарке не увидишь. Санька собирал марки со зверями, и
Маша со зверями.
-- Иностранные?
-- А как же! Вот эти одинаковые, -- ткнул пальцем Санька. -- Хотел в
классе продать, но никто не раскошелился. Если хошь, бери.
Она сразу сгребла три марки.
-- Ты мне за шесть штук была должна, -- оставшиеся марки Санька засунул
в конверт. -- Теперь, значит, за девять.
-- А где ж я возьму?
-- Где? Накопи денег и отдашь. У матери возьмешь на мороженое, так ты
сливочное не покупай. Купи молочное, и останется. Поняла?
-- Ясно! Берешь на сливочное, покупаешь молочное, и останется. А
попугай у нас будет на кухне жить, да?
Все-таки глаза слипаются. Отец уже лежит на диване, тоже вот-вот
заснет. Маша молча подходит к матери и просовывает ладошку в ее ладонь. Мать
все понимает. Она ведет дочь сначала в ванную, подмывает ее, потом волочит в
комнату. Раздевает, набрасывает на худенькое тельце ночную рубашку с
розовыми цветами. Ставит рядом с буфетом раскладушку, укладывает Машу,
укрывает одеялом, многозначительно взглянув на отца.
-- Измучил ты ее вконец, -- шепчет мать, на этот раз совсем не сердито.
До Маши сквозь сон едва долетают эти слова. Папа все-таки очень
хороший: целый день катал ее на машине. Только на животе вечером не
покатались. И официантка Лида хорошая: такой замечательный соленый огурец
ели. Мама тоже хорошая. И попугай в клетке отличный. И Санька просто
замечательный. Марки купил себе и три штуки мне продал. А деньги такие
круглые-круглые. Берешь на сливочное, покупаешь молочное, и оста...
1969.
Популярность: 1, Last-modified: Sun, 11 Jun 2000 16:34:04 GmT