---------------------------------------------------------------
     Повесть
     Источник - Сергей Каледин, "Стройбат", Повести и рассказы, СП "Квадрат"
Москва, 1994
     OCR и вычитка: Александр Белоусенко ([email protected])
---------------------------------------------------------------

     ...Эмблема наша - кирка с лопатой:
     Дороги строим сами.
     Солдат не только человек с автоматом,
     Надо - рабочим станет!

     К. Карамычев (из "боевого листка" 4-й роты)



     - Бабай!.. Кил мында!..
     Бабай дернул башкой, оторвал ее, заспанную, от  тумбочки, вскочил, чуть
не сбив со стены огнетушитель, и ломанулся не в ту сторону.
     -  Баба-ай!.. -  Голос Женьки Богданова  догнал  его в  чужой  половине
казармы.
     Дневальный пробуксовал на месте, сменил направление и помчался обратно.
     -  Опаздываешь,  -  недовольно  пробурчал командир  второго  отделения,
забираясь к нему на спину. - Поехали!
     Бабай привычным маршрутом вез Женьку на оправку. Если бы  у  Женьки под
рукой  были  сапоги,  Бабай спал бы себе  и дальше.  Но дембельские  хромачи
Богданова  были намертво придавлены к  полу вставленными в  голенища ножками
койки, а на  койке спит  Коля Белошицкий,  и будить его Женька не  хотел.  А
чужими сапогами он брезгует.
     - Тпру-у! - Женька затормозил Бабая у тумбочки дневального, перегнулся,
как  басмач с коня, прихватил с табуретки бушлат, накинул на плечи  и выехал
на Бабае в холодную мартовскую восточносибирскую ночь.
     У освещенных ворот КПП стоял  "газик". Значит, подполковник Быков уже в
расположении части, значит, скоро шесть, подъем и ночному отдыху конец.
     Так  и есть,  Быков  топтался у штабного  барака,  сбивая следы  мочи с
прилегающего к штабу сугроба.
     Женька резво соскочил с Бабая.
     Бабай  побежал обратно  в  роту,  а  Женька, обжигаясь босыми ногами  о
шершавую  подмороженную бетонку, свернул  за казарму.  Возле  развороченного
туалета в ослепительном  свете пятисотваттной лампы  колупался  с лопатой  в
руках  его приятель Константин Карамычев. Костя  нагружал тачку отдолбленным
дерьмом.
     - Но пасаран! - Женька вскинул кулак к плечу. - Бог помощь!
     - Ножкам не холодно? - отозвался Костя.
     -  Самое  то.  -  Женька пританцовывал  на снегу  татуированными  возле
пальцев ступнями: на правой - "они устали", на  левой - "им надо отдохнуть".
- Когда Танюшку навестим? - поинтересовался  он, заканчивая оправку.  - Года
идут, а юность вянет.
     - Обстучишься. У тебя Люсенька есть.
     -  Люсенька?!  -  возмутился Женька.  - Люсенька  - боевая  подруга.  А
Танюшка - барышня... И завязывай  ты  наконец с  дерьмом! - Женька брезгливо
поморщился.
     - Где эти-то? Фиша-а! Нуцо.!! Ком цу мир!
     Женька завертел красивой головой,  похожей на  голову артиста Тихонова.
Только  у  Тихонова  шея  нормальная, а  у  Женьки кривая -  скривили, когда
щипцами тащили его из пятнадцатилетней матери. За шею и в стройбат попал.
     Из ямы за спиной Кости показались две взлохмаченные головы, обе черные.
Одна -  красивая,  но грустная  - принадлежала  закарпатскому  еврею  Фишелю
Ицковичу, глаза подслеповатые,  - оттого  и  стройбат,  а вторая, с золотыми
зубами, -  цыгану Нуцо  Впаду. Золотые зубы  изготовлены были  из  бронзовой
детали  водомера ротным умельцем Колей Белошицким. Сходство бронзы с золотом
спасло Нуцо от гнева родителей, приехавших по каким-то своим цыганским делам
в  Восточную Сибирь и заглянувших в армию к сыну: мамаша в настоящих золотых
зубах,  бусах  и  разноцветных юбках, отец -  толстый, коротенький, в черном
костюме и шляпе. Деньги, которые они прислали  сыну на  золотые  зубы, якобы
запросто  вставляемые  в  Городе,  сын  пропил  сразу,  и  если  б  не  Копя
Белошицкий...
     -  Чего? - весело дернул башкой Нуцо. У него на все случаи  было только
одно выражение лица - бесшабашное, ни к какому другому  выражению физиономия
его не была приспособлена. - Чего орешь?
     Фиша смотрел на Женьку строго и недовольно: зачем отрывает от работы?
     - Проверка  слуха! - Женька зевнул  во всю пасть, как лев, и побежал  к
роте, оборачиваясь  на ходу:  -  Готовь Ганюшку,  Констанц!  Я сегодня кровь
пойду сдавать, бабки будут! Фирма веников не вяжет, фирма делает гробы!..
     - Гроба, - пробурчал Костя, принимаясь  за прерванную работу. - В час к
общаге подъезжай!
     Он поправил ударение в "гробах"  на уральский лад, потому что с Женькой
Богдановым,  Богданом,  познакомился в  прошлом году в эшелоне - их, погань,
вывозили из стройбатов Уральского округа.
     Потом, уже по приезде в  Город, оказалось, что от скверны  освобождался
не только Урал, по многим стройбатам страны прокатилась очистительная волна.
     Везли их  исправляться в Забайкалье, куда-то на  границу с  Китаем  или
Монголией.  По  слухам,  житье там было будь здоров:  летом плюс  пятьдесят,
зимой  минус пятьдесят, питьевая вода по норме, песок в морду и радиация все
половое атрофирует. Это - слухи, а что шоферня стройбатовская там по пятьсот
- шестьсот рэ в месяц заколачивает - факт. А полтыщи казна за так платить не
будет.
     Короче, ехали  в ад, а попали в рай. В  Город, в  Четвертый поселок. От
центра Города  до ворот КПП  двадцать минут  ленивой  дребезжащей трамвайной
езды.  Вот  ворота,  а справа, метров двести, - танцверанда;  вот ворота,  а
слева,  метров  двадцать,  -  магазин. А в магазине - рассыпуха  молдавская,
семнадцать градусов, два двадцать питр. С десяти  утра.  Малинник!  Дай  Бог
здоровья отцам командирам,  тормознувшим  их по  какой-то  неведомой оплошке
здесь, а не за Читой.
     Воинская  служба   рядового   Константина   Карамычева   заканчивалась.
Последние  восемь месяцев  Костя  пахал на  хлебокомбинате грузчиком.  Ясное
дело, не  просыхал:  маслица сливочного заныкать, сахарной  пудры  - бабам в
поселке почему-то очень нужна,  - изюмчика  килограмм-другой,  и пожалуйста:
ханка в любом количестве, жри - не хочу.
     Но  месяц  назад  Костя, вконец  оборзев,  понес  куда  не  надо  лоток
кренделей  глазированных,  а  так  как у Кости со  зрением  напряженка да  и
загазованный уже был, прямо на стражу и нарвался. Стража сообщила в часть.
     Командир  роты капитан Дощинин  предложил Косте на выбор:  или он  дело
заводит,  или  Костя  срочно, до  активного потепления,  чистит  все  четыре
отрядных сортира.  Капитан Дощинин  объяснил  все  это прямо,  по-мужски, не
случайно он  был  похож на  артиста Жженова (у Кости с детства была привычка
искать у всех сходство с артистами кино). Только Георгий Жженов при Сталине,
по слухам,  сам сидел,  а  капитан Дощинин,  на  него  очень похожий,  сажал
других. Тем более  сейчас, когда их военно-строительный  отряд  в результате
вышестоящего недомыслия  стал официальной  перевалочной  базой в дисбат  или
лагерь. Костя впал в тоску: ладно был бы салабон, по первому году, не грех и
в дерьме поковыряться, но ведь дед, дембель на носу, да и товарищи по оружию
что скажут? "За падло" скажут, ничего другого не скажут.
     Костя поделился сомнением с Богданом.
     Женька пожал плечищами:
     -  Тебе-то что?  Чеши грудь и ковыряй дерьмо! А  вякнет кто... Никто не
вякнет.
     Костя перевел дух и сказал Дощинину: согласен.
     В помощники Косте Женька выделил Фишу и Нуцо Влада.
     Фиша - человек старательный и не брезгливый, потому что из деревни. Сам
он  до  армии  плотничал,  отец  его  был  чуть  не конюхом, и  вообще  Фиша
рассказывал, что там, в Карпатах, полно их, деревенских евреев.
     В армии Фиша как скаженный вцепился в  учебники,  в поселковой вечерней
школе за год окончил два последних класса, аттестат у него уже был на руках,
а он все долбит и долбит уроки, как ворона мерзлый хрен. Питая к Фише особую
симпатию за  прилежность, подполковник Быков выписал ему  маршрутный лист  в
местный филиал  областного  политехнического  института на  подготовительные
курсы, куда Фиша и выбывал два раза в неделю на зависть всему стройбату.
     Фиша трудился на комбинате, вязал  арматуру, в роте проку от  него было
мало,  чуть отвернись  - учебник из-за пазухи  тянет, вот Богдан  и сбыл его
Косте в помощники. И Нуцо Влада сбыл, тоже проку мало - цыган. Впрочем, Нуцо
уверял, что он не  совсем цыган, а частично  молдаванин. Вернее,  в основном
молдаванин, а частично цыган. Не поймешь, короче.
     А  начальник  штаба  майор Лысодор, чтоб подбодрить  золотарей, от себя
пообещал  Косте и Фише досрочный дембель, как  закончат, а первогодку Нуцо -
отпуск на десять дней.
     Таким образом, у Женьки в  отделении за  вычетом  троих - Кости, Фиши и
Нуцо - осталось пять пахарей. Миша Попов из Ферганы - грузчик на мясoзаводе.
Одессит  Коля Белошицкий,  Эдик  Штайц,  немец  из  Алма-Аты, доски режет на
пилораме. Как он еще  себя не распилил, непонятно. Про Эдика говорят, что он
в  конопле  и  родился,  в анаше то есть, вестибулярный аппарат не работает.
Команда  "направо", а  его налево несет;  "кругом" - на  пол-оборота  больше
заворачивает.  А  так парень  ничего, спокойный такой,  блондинистый.  Проще
говоря, никакой.  Ну, и пахарь  никакой,  сообразно. Какая там пилорама!  За
таблетками на край света готов пешком бежать. За эти побежки Дощинин на него
тоже дознание крутит. На малой скорости, больше для острастки, но крутит.
     И  двое  молодых у Женьки  в  отделении: Егорка  и Максимка.  Егорка  и
Максимка - это по местному времени, а  по паспорту: Рзаев Мамед Гасан-оглы и
Шота Иванович Шалошвили. На ЖБИ работают, раствор бетонный льют.
     Вот и все Женькино отделение. Второе отделение первого взвода четвертой
роты N-ского  военно-строительного  отряда.  А Женька  Богданов -  ефрейтор.
Сперва Женька решил Егорку с Максимкой Косте подарить,  да потом  одумался -
всего-то пахарей у него эти двое. Он их нарочно в свое  отделение взял, пока
другие не разобрали. Егорка  кроме основной работы  Женьку  с Мишей  Поповым
обслуживает:  койку  заправить, пайку  принести  из  столовой,  постирать по
мелочи; а Максимка - Колю, Эдика и Старого.
     Да,  еще Старый у Женьки в  отделении - шестеро  их,  значит.  О Старом
как-то все  забывают  - не видно, не слышно  всю  дорогу. Работает Старый на
автобазе  слесарем,  в канаве все время торчит, а в роту приедет  - в уголке
сидит, курит. Ни выпить, ни в самоволку. Боится, что Дощинин снова в  дисбат
упрячет. Старый действительно  очень старый.  Призвали его за неделю  до дня
рождения - двадцать  семь должно было стукнуть. Только-только из зоны вылез.
За  убийство. И главное, почти весь срок отсидел, а уж к концу  разобрались,
что не убивал он, а защищался.  То есть убил,  но при  необходимой  обороне.
Дали  десятку, выпустили  на  два года раньше. А тут хоп - и  в стройбат! Не
отдохнув  толком  от сиделовки,  Старый  завел было жизнь на вольный манер и
скоро  убыл  в  дисбат  на  максимальных  два  года.  Какой он  был  раньше,
неизвестно - сажали его не в этой части, - но сейчас ходил тихий, весь лысый
почти, морщинистый, руки в окостенелых  мозолях. Про дисбат - ни слова. Спит
даже с  открытыми  глазами. Влезет на койку,  подгребет  под себя подушку  и
лежит, вперед  смотрит, а на  самом  деле спит. А тут  еще как-то по обкурке
повело  Старого  на  подвиги, и срезал он  с  какой-то пьяной  руки "Победу"
вшивую. Женька отнял его у ребят  изметеленного почти до основания. Главное,
вором-то сроду не был. Сам на себя удивлял ся: чего это ему вдруг взбрело  -
часы срезать? Тем более свои есть. "Командирские", светящиеся.
     Егорку Женька обротал сразу, тот почти и не рыпался. Пару раз ему кровь
пустил слегка, чучмеки почему-то крови  своей боятся. А  с  Шотой,  тьфу,  с
Максимкой, повозился  подольше - грузин в соседнюю роту бегал  за земляками.
Те   сразу  явились,  а  как  увидали,  что  Шота  Иванович  их  на  Богдана
настропаляет, от  себя еще  Шоте бабаху  подвесили. Если бы  Шота больше был
похож на грузина, они  б  его в обиду не дали. А он ни то ни се: белобрысый,
шершавый, грязный. А так-то грузины  - не больно их обротаешь!  С усами все.
Им на  усы  специальное разрешение  от  министра  обороны. Чистюли: только и
знают мыться да  бриться. Бреются, правда, насухую: хруст стоит  и на глазах
слезы. Воды-то горячей где взять? Негде.
     Костя катил перед собой пустую тачку. Тачка скрипела на весь поселок. С
губы доносились песни.
     Сам Костя на здешней губе не бывал, Бог миловал. Зато остальные из роты
почти все побывали.  Не  дай Бог,  рассказывают.  Костя  даже зажмурился  от
мысли, что может оказаться на этой губе, не очень даже и заметной: если б не
вышка, не проволока - домик и домик.  Да, домик... почки отобьют для смеха -
и  будь здоров, жуй пилюли. Вон у  Нуцо  до сих пор моча розовая. И смеется,
дурак,  не  понимает,  что, может,  калека  на всю  жизнь.  Может,  еще  рак
разовьется. Фиша его чуть не насильно таблетками кормит. Жалеет, хоть сам на
губе и не был.
     Да  ладно только б лупили губари, а  то  совсем  оборзели  - "расстрел"
организовали. К стенке поставят и давай... Нуцо как раз под этот  знаменитый
"расстрел" и попал. Вырубился, конечно. С непривычки.
     Костя  как-то   намекнул  цыгану,  чтобы,  мол,  написал  в  Москву,  в
Министерство  обороны. Или в прокуратуру, А Нуцо  только  ржет, как  всегда.
Костя и сам бы написал, да боится, найдут  по почерку. Написал уже один раз,
вон Чупахин его сюда и сплавил. Нет управы на губарей, законной - нет.
     А без закона - можно найти.
     Их ведь,  губарей,  тайком  дембеляют,  ночью в основном и заранее,  до
приказа. Ну а в штабе дивизии тоже свои есть.  Писаря. Сейчас там, например,
Дима Мильман. Это он осенью предупредил, когда губарям по домам разбегаться.
И  пожалуйста:  одного с поезда  скинули,  другого отловили, и  поехал он не
домой,  а в  больницу  в  полуженском обличье: пол ему  размолотили.  Потом,
говорят, и отрезали. А ведь честно предупреждали:  что ж ты, козел, творишь!
Земляков  своих  и то... Одного  пацана метелил, соседа,  на  электрогитарах
вместе играли раньше, до армии, в клубе. Из одной деревни оба.
     ...Губарь  помахал Косте.  Костя  тоже помахал неопределенно, хоть и не
разобрал кому. Внутри, во дворе губы, маршировали с утра пораньше арестанты,
расхристанные, без  ремней. Конвойный с  автоматом погнал за  ворота двоих с
термосами на палке.
     - Привет, - кивнул Костя. - К нам? За рубоном?
     - Ну, - буркнул губарь.
     Костя поежился. Сколько  раз давал себе  зарок не контачить с суками, а
вот  не  получалось... Трамвай, с визгом  и скрежетом  разворачивавшийся  на
конечном круге,  заслонил  процессию  и  приглушил  позорный  скрип Костиной
тачки. И даже вонь от тачки вроде стала поменьше.
     По ту  сторону ворот  москвич Валерка Бурмистров -  хозяин КПП -  тягал
двухпудовую гирю. Валерка пожал руку конвоира и заметил Костю:
     - Здорово, земеля!
     Костя затормозил  тачку  метрах в десяти от КПП,  чтоб не  так  воняло,
пошел к воротам. Дерьмо, подтаявшее  от разгоряченных ходьбой сапог, пятнало
снег темными следами.  Костя  остановился в нескольких шагах от Бурмистрова,
переживая  свой  запах, несильный - с  глубины уже брали, перебродило, -  но
фекал  есть фекал, никуда  не  денешься. Потыкал сапогами в  грязный осевший
сугроб.
     - Привет.
     - Слышь, зема,  - с натугой сказал Валерка, выжимая гирю. - Вас  это...
лупить намеряются... Ха-ха... Лечить будут... под дембель.
     Костя кисло улыбнулся.
     -  Чего ты лыбишься? - засмеялся Валерка, не прекращая тягать гирю. - В
натуре. Чинить хотят.
     - Кто? - сорвавшимся голосом выдавил Костя, вспоминая почему-то губу.
     Валерка оставил гирю  в покое, вытер пот  с жирного бабьего подбородка,
пожал плечами:
     - Как кто? Блатные. Вторая рота.
     - Кого - вас?
     - Как кого?.. Всех. Всю вашу роту. Живете больно красиво. А может, и не
будут.  Меня  не щекотит... Слышь,  земеля,  у вас  в роте тоже  колотун? Не
топят, что ли? Кочегару пойти рожу настучать?..
     Валерка   молол    что-то   про   кочегара-салабона,   про   завтрашнее
партсобрание, на котором его должны были  переводить из кандидатов...  Костя
уже не слушал. На одеревеневших ногах дошел он до своей тачки и тупо покатил
ее сквозь ворота по бетонке.
     На плацу шел утренний развод. Приближалась зарплата, и  Быков орал, как
делал это каждый раз перед деньгами, чтоб не  нажирались, а если и нажрутся,
чтоб не  бросали друг друга.  А если  уж бросят  пьяного, то чтоб  на  живот
переворачивали, чтоб блевотиной не захлебнулся...
     Костя не стал слушать известные уже  слова, он катил тачку к последнему
недоработанному туалету. А может, ничего? Мало ли что Валерка треплет! Идиот
жирный!..
     Нуцо выкидывал  на поверхность  уже не  вонючую чернь,  а  обыкновенный
восточносибирский грунт второй категории, то есть песок, лишь кое-где  в нем
предательски  чернели  вкрапления прошлогоднего  перегноя.  Фиша  выбирал из
раскиданных вокруг обрезных досок какие поровнее - для пола.
     Костя подвез тачку ближе к яме и стал загружать.
     - Молодой! - хохотнул снизу Нуцо. - Скажи что-нибудь.
     - Молчи, салага, - пошутил Костя. - До обеда побуду, потом отвалю.
     - Куда? Уши резать?
     - Паши давай!..
     - Костя, - укоризненно сказал  Фиша, - надо больше  работать, а ты  все
куда-то  убегаешь. Надо уборную доделать. Мы же  в воскресенье домой уезжать
хотим. Давай хоть пол начнем, потом отвалишь.
     Насчет  ушей  Костя  действительно  ездил  в область,  в  косметическую
поликлинику.  Со школы не  давали ему покоя эти  уши,  торчали,  заразы, под
прямым углом в стороны. Кончил десятилетку, волосы отрастил -  вроде ничего,
в армии опять проблема.
     В  поликлинике сказали, что уши исправить можно, но надо  полежать  три
дня  в  больнице, а потом еще каждый  день  ездить на перевязку. Короче, уши
Костя решил оставить до Москвы.
     Из динамика грянул марш. Стройбат, отпущенный с развода,  разбредался с
плаца по рабочим точкам. Вторую роту - осенний  призыв, набранный целиком из
лагерей, - увозили в грузовиках на комбинат. Блатные работали пока на земле.
Приживутся,  оборзеют,  тоже  найдут   непыльную  работенку.  Стройбату  без
разницы, где  воин пашет, лишь бы доход  в часть  волок.  Вон двое из первой
роты на трамвай сели - инженерами на комбинате работают.
     Марш окончился, стало  тихо  и пусто. Теперь  Коля Белошицкий  запустит
битлов. Потом  пойдет  "Роллинг стоунз". Эту  кассету Костя знал наизусть  -
позавчера  взял  ее  с переписки у  парней в  городской студии  звукозаписи.
Сделали, как-никак коллеги: Костя в Москве на улице Горького звукооператором
работал.
     Мать мечтала,  чтоб  он стал  музыкантом.  Отчаявшись  отыскать  у сына
абсолютный слух, купила скрипку и часами заставляла его  пиликать на ней под
присмотром пожилой  музыкальной маразматички с первого этажа. Костя пиликал,
пиликал и  допиликался: от долгого  стояния стала  слетать коленная чашечка.
Тогда  мать  разнесла  по  дому, что  Костя  переиграл  ногу,  как  пианисты
переигрывают  руку.  Наконец  музыкальная маразматичка умерла, но  поскольку
мысль о Костиной  музыкальности по-прежнему  не  давала  матери  покоя,  она
определила  его после школы в студию звукозаписи. А чашечка  коленная  через
год определила Костю в стройбат.
     Повспоминал Костя родной дом и в который раз с тоской убедился, что  не
тянет его домой. А куда тянет, и сам не знал. Никуда. Если только на студию.
Веселая жизнь!
     Попивай потихоньку да клиентов пощипывай. А вечерами что делать?..
     Фиша положил первую доску и приживил ее гвоздями. - А ты иди покушай, -
прервал Костины раздумья Нуцо. - Селедки принеси. С черняшкой!
     Жрать  хотелось страшно: завтракали в пять утра,  а сейчас одиннадцать.
Но пошел Костя не в столовую,  а  в баню - в загаженном состоянии есть он бы
не  смог. А Фишке  и Нуцо хоть бы что. Сзади к  стоповой подойдут, пожрут  в
биндейке на скорую руку и опять вкалывать.
     Костя еще и  потому  шел  в  баню, что  твердо  решил  не пахать больше
сегодня. Сегодня  они с  Женькой поедут  в  третий  микрорайон, в  общежитие
четвертого НПЗ,  навещать  Таню-вонючую. Вообще-то никакая  она не  вонючая,
просто  моется  хозяйственным  мылом,  а Косте это  простое мыло...  Ну,  не
переносит. А так она баба красивая.
     -   Открой!  -  Костя  уверенно  постучал  пальцем  в   окошко  обувной
мастерской, помещавшейся в одном полубараке с баней.
     Сапожник, он же зав. баней, открыл дверь, впустил Костю и снова закрыл:
мало ли кто еще припрется.
     Костя мылся, как стал золотарем, каждый день. По  личному  распоряжению
Лысодора. Невелика радость. а все-таки. Фишка с Нуцо под это дело - под вонь
- в свинарник спать переместились. Свиньи-то свиньи, зато покоя больше.
     Костя   помылся,   установил   на   подоконнике  карманное   зеркальце,
внимательно поглядел на себя, приподнялся на цыпочках - посмотреть, каков он
в  нижней части. Ничего.  Поджарый, длинноногий, ни  тебе  шерсти особой, ни
прыщей... Нормальный ход. Еще бы уши...
     Он уже заканчивал бритье, когда вдруг  сообразил,  что  дембельское его
пэша с лавсаном и сапоги дембельские, яловые, в каптерке.
     Костя  с  треском  отодрал оконную  створку,  потом  вторую,  наружную,
замазанную белилами, и высунулся в холод: может, кто из своих рядом? Bезуха!
- возле клуба на перекладине корячился Бабай.
     - Бабай! Кил мында! - заорал Костя и свистнул, чтоб тот лучше услышал.
     Бабай услышал, свалился с  турника,  покрутил башкой, соображая, откуда
крик, и наддал к бане.
     Бабай чудом оказался в армии  -  скрыл, что  у него  ночное недержание.
Взяли в конвойные войска, куда весь Восток берут, но сразу же выкинули,  как
унюхали. В госпитале Бабай взмолился, чтоб не комиссовали - дома засмеют: не
мужик. Так Бабай и оказался в стройбате. Не здесь, в нормальном. А в прошлом
году, как очищали стройбаты, вытурили его. В Город, куда всю шваль скучили.
     Теперь  Бабай  целыми  ночами  сидел  возле  тумбочки  под  переходящим
знаменем и пустым огнетушителем. На тумбочке  под  треснувшим стеклом лежала
шпаргалка,  что он обязан  докладывать при  посещении роты  офицерами.  Днем
Бабай немного спал, а остальное время старался накачать силу.  На турнике он
докручивался до крови из носа  и тогда ложился  на спину в песок, а  сейчас,
весной, - на лавку рядом с турником.
     - Чего  тебе? - с  готовностью  затарахтел  Бабай,  грязными  ручонками
подтягиваясь к высокому подоконнику.
     - Принеси из каптерки пэша, сапоги, носки и плавки. В  чемодане моем. У
Толика спросишь. Повтори. Что такое пэша?
     Бабай задумался, но повторил правильно:
     - Полушерстяное.
     Не  успел  Бабай  умчаться,  мимо  бани процокала  полненькими  кривыми
ножками Люсенька. Люсенька не скрывала, что пошла работать в армию в поисках
жениха. У нее уже был один - из позапрошлого дембеля, и от него даже остался
у Люсеньки сынок.  Жених уехал в Дагестан, а Люсенька по-прежнему работала в
библиотеке. Быков  хотел былопогнать  ее за блуд с личным  составом, а потом
сжалился.  Быков вообще  мужик  клевый.  Всех  жалеет.  И  солдатье,  и  вот
Люсеньку. И Бабая. А здоровенный - штангу тягает! По воскресеньям его ребята
на реке  видят с этюдником,  рисует чего-то.  На войне был, потому  и  мужик
классный. Все офицера, кто воевал, нормальные мужики, незалупистые.
     С Люсенькой  в  настоящее время занимался Женька  Богданов,  собирался,
вернее, обещал жениться. Это было на руку Косте: Люсенька всегда держала для
него "Неделю", "За рубежом" и журнал "Радио". Более того, на дембель обещала
списать для  Кости  все  журналы  "Радио"  за последние  десять  лет.  Бабай
обернулся мигом.
     - Ничего не забыл? - спросил Костя, принимая амуницию.  Строго спросил,
но Бабай не только ничего не забыл, но и  притащил  Костину  шапку, меховую,
офицерскую - для увольнительных, - и дембельский ненадеванный бушлат.
     -  Костя, Костя!  - залопотал  Бабай. -  Деньги сегодня дадут,  сегодня
дадут!  Зарплату. Не ходи  к  бабам,  завтра иди к бабам!..  Ты уйдешь - мне
деньги отберут старики. Я тебе отдам, ладно? Тебе отдам, ты  мне  потом тоже
отдашь. Ладно, хорошо, ладно?
     - Ладно! - кивнул Костя и закрыл окно.
     Бабай,  как постоянный  дневальный,  получал  шестьдесят рублей.  После
вычета харчей, обмундировки  и так далее на руки ему  выдавалось пятнадцать,
еще пятнадцать  ложились  на  лицевой  счет. Год назад Бабай  упросил  Костю
отбирать у  него  получку  - тогда  другие  старики не будут зариться. Костя
согласился. Не за  так,  конечно, - троячок ему  Бабай отстегивал из  каждой
зарплаты.
     Костя довел  себя до кондиции.  Причесался, максимально напустив волосы
на уши, надушился любимыми своими духами "Быть может", польскими, с полынным
запахом. Спасибо, мать посылает. Надо, кстати, написать ей, с тоской подумал
Костя. Нудит: в институт, в институт... Какой  тут институт...  Костя достал
из  нагрудного  кармана крохотную щеточку  для  сапог,  завернутую  в лоскут
бархата  отрезанный  от  клубной  гардины, навел  глянец на  сапоги, изнутри
кулаком оправил меховую шапку с недовытравленным  на засаленном донце именем
бывшего владельца и легкой журавлиной походкой, благоухая, вышел из бани.
     Карманы его дембельской гимнастерки слегка оттопыривались.
     В  карманах у Кости находились  конверты,  шариковая ручка, бумага  для
писем и маленький, но толстенький дневничок в клеенчатой обложке, куда Костя
записывал события дней и  по обкурке - стихи. Были  там еще арабская  зубная
паста "Колинос", которую Костя  применял специально для свиданий, упомянутые
уже щетка  для сапог, духи, а также зубная  гэдээровская щетка. Упаси  Бог в
роте увидят - тот же Коля Белошицкий заныкает, и выявится его щеточка в виде
наборного браслета для  часов. Коля  может  даже и сознаться в  пьяном виде.
Понурит  голову,  отягощенную  большим переломанным  носом.  "Ну, прости,  -
скажет и разведет в стороны свои длинные жилистые руки. - Спер.  А браслетик
по люксу вышел.  Хочешь, возьми. Простишь?" Ну  кто  ж  после таких  слов не
потечет?  Потому-то  Колю  никто  в  жизни и  пальцем  не тронул  -  рука не
подымалась.  А  что  нос  перебит,  так  это  еще  до  армии,  на  зоне,  по
недоразумению и в темноте.




     -- Слышь, земеля! - Валерка Бурмистров орал прямо с крыльца КПП. -  Ну,
ты, в натуре, вчера хорош был, я те дам!..
     Костя остановился  перевести дух, вытер рукавом липкий  похмельный пот,
скривил улыбку:
     -- Да-а?..
     --  Будь здоров!  -  Валерка заржал.  Тебя  мой молодой на себе до роты
пер... Дрозд!
     На крыльцо выскочил здоровенный, стриженный налысо молодой.
     - Вот этот, - сказал Валерка.
     -  Ага. -  Костя кивнул,  благодаря  не молодого,  а Валерку, поскольку
молодыми распоряжался он. - Ничего такого, Валер?.. А?
     - Нормальный ход. Тебя Рехт, дружок твой,  заловил, хотел  на губу. Еле
отбил... Москвичей не любит, только так!
     - Спасибо Валер... - пробормотал Костя, берясь за тачку.
     -  Земель! Погоди...
     Молодой с интересом наблюдал за ними.
     - Кыш! - прошипел Валерка, и молодой  исчез. - Вчера обстриг их налысо,
обросли, как деды. Тебя как зовут, забываю?
     - Константин, - как можно спокойнее ответил Костя.
     -  Слышь, земеля, трояк не займешь? Молодым осетрины прислали с Оби.  Я
считаю, им вредно. А?
     - Вредно, - небрежно, по-дедовски кивнул Костя.
     - Короче,  трояк  займи,  рассыпухи  берем,  и вечерком  приходи. Телек
позырим. "Братья Карамазовы".
     Костя с трудом понимал Валерку. Деньги нужны. Денег нет.
     - Денег-то, Валер...
     - Ну, здрасте, приехали! - Валерка хлопнул себя руками по ляжкам. - Как
бухать - есть, как земелю выручить - от винта! Хреновый ты земеля! Я таких в
гробу видал!..
     Надо бы объяснить, что денег у него с тех пор, как залетел с кренделями
глазированными,  вообще  нет,  только Бабаев трояк,  который  он вчера  тоже
упустил, потому  что  деньги у Бабая  отобрали другие, пока  они  с Богданом
киряли у Тани-вонючей.
     Но  как  сказать, если язык чуть шевелится, обожженный  вчерашним слабо
разведенным  спиртом? Найдет.  Найдет  он  Валерке  трояк.  Не  ясно где, но
найдет.  И  больше  достанет:  сколько  скажет  Валерка,  столько он  ему  и
достанет. Потому что даже  подумать  страшно, как  бы  он  мог  служить  без
земляка на  КПП. Вон вчера  Валеркин молодой на  себе его волок, а ведь всех
бухих Валерка сперва сам отоваривает на КПП, а потом сдает на губу.
     - Подожди-ка... - Костя потер рукавицей лоб. - Ты здесь будешь?
     - А куда я, на хрен, денусь? - обиженно пожал плечами Валерка.
     Костя,  с  трудом  соображая,  где  взять  денег, покатил  тачку прочь.
Другие-то старики  с  Валеркой  вообще не здороваются, за  падло считают. Им
что, Валерка их сам побаивается. У Миши Попова в Городе серьезные друзья  по
наркоте, с ним все учтивы. У Женьки  через комендатуру все зашоколадено. А у
него,  у  Кости?.. Нету  у него  отмазки!  Конечно, когда он с  Мишей  или с
Богданом, никто не залупнется. А когда один?..
     "О чем, козел,  думаю? - усмехнулся про  себя Костя.  - Какая  отмазка,
зачем отмазка?! Послезавтра в Москве гудеть буду!"
     - Слышь, земеля! Тогда уж пятерик  бери для ровного счета, - по инерции
обиженно крикнул Валерка. - Слышь?
     - Слышу, - отозвался Костя.
     Фиша выпиливал очко. Вернее, пол-очка в одной доске, пол - в другой.
     -  Фиш, дай трояк до  получки, в  смысле пятерку, -  на храписто заявил
Костя.
     Фиша не спешил давать деньги, и  Костя понял: атака  с ходу не удалась.
Сейчас Фиша начнет нудить. Костя сел на доски и полез за сигаретами.
     Фиша  не  нудил. Фиша аккуратно выпиливал  полукруг в  доске по красной
карандашной  линии.  Перед  шмыгающими  вверх-вниз  зубьями  пилы  на  линии
нарастал холмик опилок.
     "Сейчас с чиры съедет!.."
     Костя,  не поднимаясь  с досок, изо  всей силы  дунул на Фишину работу.
Фиша  дернул головой вверх  и стал остервенело  тереть запорошенные опилками
глаза.
     - Извини, - виновато сказал Костя.
     Пилил Фиша точно по линии. Он молча взглянул на Костю,  как на убогого,
ерзнул пилой  еще пару  раз и, аккуратно придерживая снизу,  принял выпавшее
полукружье.
     -  Дай трояк, - сбавил Костя.
     -  Получка, Костя, была вчера, - сказал Фиша. - У тебя получки вчера не
было. И тебя не было. Ты вино пил. С Богданом.
     - Ну и что теперь? - устало сказал Костя. - Застрелиться?
     - Не пей вина...
     - Гертруда, - усмехнулся Костя, - дай денег, чего ты жмешься?
     - А  ты помнишь, сколько  мне  должен?  - склонив голову на  плечо,  со
справедливой укоризной спросил Фиша. Точно так вот Костю допекала дома мать.
     - Много, Фиша, много, - закивал Костя. - Все отдам. Все.  Бабки огребем
в субботу...
     - Я  тебе дам еще раз денег, если ты  мне  пообещаешь,  что ты берешь у
меня деньги не на вино. Разве ты не понимаешь! - Фиша возвысил свой  обычный
монотонный голос и соответственно воздел руки к небесам.  - Ты  можешь стать
горчайшим пьяницей! Как все! Как Нуцо!
     -   Чего? - Из ямы  показалась  улыбающаяся  небритая  морда цыгана.  -
Оставь курнуть!
     Костя протянул ему бычок.
     - Фишка денег не дает.
     Нуцо, обжигая пальцы, досасывал окурок.
     - Дай Косте денег. И мне дай.
     - Тебе - таблетку! -  отрезал Фиша,  и Костя понял, что ему Фиша  денег
даст.
     -  А  чего  вы, собственно,  не  пашете? -  нахмурился Костя. Надо было
добавить  что-нибудь поосновательнее. И  Костя выпалил не  совсем свое, но в
настоящий момент подходящее: - Приборзели?!
     - Лопатой больше не берет, - сказал Нуцо. - Клин нужен. И кувалдометр.
     - Что ж вы,  гады,  сразу  не  сказали? - Костя даже застонал. Переться
теперь  в   кузницу,  клянчить  клин,   кувалду...  От  одной   мысли  мозги
скручивались. Костя  страдальчески  поморщился,  поднял  глаза  на  Фишу.  -
Пятерку дашь?
     - Дам, - торжественно объявил Фиша. - Иди за клином.
     Костя тяжело поднялся с досок.
     - Пойдем, - сказал он Нуцо. - Сам все попрешь. Я - дед. Понял?

     Когда вернулись с инструментами, Фиша читал книгу.
     -  На, - строго сказал Костя. Нуцо  синхронно его словам скинул с плеча
на землю  клин на приваренной арматурине и  кувалду.  - Пашите, гады... Фиш,
ну?.. - Костя протянул руку.
     - Ты  мне подиктуешь  сегодня? - с ударением на последнем слове спросил
Фиша, не спеша расстегивая пуговицу на коленном кармане.
     Костя молча следил за второй пуговицей, которая оставалась нетронутой.
     -  Часочек,  -  уточнил  Фиша  и  протянул  Нуцо завернутую  в  бумажку
таблетку.
     - Нуцо! - чуть не плача простонал Костя. - Он смерти моей жаждет.  Меня
блевать волокет, а он - "подиктуй"!..
     - Дай Косте денег, - вступился Нуцо. - Дай!
     - Хорошо, - сказал Фиша. - Вот мы позанимаемся, потом я тебе дам денег.
     -  Слушай меня, Фишель, - сказал Костя, дыша в лицо Ицковичу перегаром,
который Богдан называл перегноем.
     - Учти,  Ицкович, вас,  всю вашу масть, вот  именно за это  в народе не
любят.  Вот таким своим... некорректным поведением  ты возбуждаешь  в  нашем
народе антисемитизм. Я правильно говорю, Нуцо?
     -  Точняк, сто процентов, - не поняв ни черта,  кивнул Нуцо и на всякий
случай хмыкнул.
     Фишель Ицкович, огромный, очень красивый, медлительный,  еще  некоторое
время  собирался c мыслями. На конец он тяжело вздохнул и расстегнул  вторую
пуговицу на  кармане. Костя перевел дух,  стараясь  дышать потише  чтобы  не
спугнуть Фишино решение.
     Фиша достал потертый бабий кошелек и долго выуживал из него пять рублей
жеваными бумажками.
     - А теперь, Фиша, могу тебе сказать: подиктую. Иди в техкласс, я сейчас
приду.
     Улыбка  расплылась  по  Фишиному  лицу.  Он завалил инструмент досками,
накинул телогрейку  и  потопал  через плац  к  стоявшему на  отшибе голубому
бараку - техклассу.
     - Дуй на КПП, - скомандовал Костя Нуцо. - Деньги - Валерке.
     Веселый, жизнерадостный  Нуцо  помчался по бетонке  к  воротам, унося с
собой легкую неотступную вонь.
     Костя пошел учить Фишу.
     -   "...Лев   Силыч  Чебукевич,   нося  девственный   чин   коллежского
регистратора...  -  медленно   диктовал  Костя  прохаживаясь  перед   Фишей,
втиснутым  в  переднюю  парту,  -  вовсе  не  думал  сделаться  когда-нибудь
порядочным человеком..."
     Фиша писал, низко опустив голову  к тетради. Над курчавыми его волосами
шевелился,  не уплывая,  легкий дымок,  потому  что в  зубах  у Фиши торчала
папироса.  С куревом у  него были  странные  отношения. Вообще  Фиша  считал
курение недопустимым, хотя и  не в  такой степени, как вино и женщин,  но во
время особо  сильных  переживаний разрешал  себе  закурить.  Занятия русским
языком  требовали  от  него  большого  напряжения,  и смолил  он сейчас  без
перерыва - папироска так  и ерзала  из одного угла рта в другой.  Курил Фиша
самые   дешевые  папиросы  "Север".  На  стене  техкласса   висел  двигатель
внутреннего сгорания с обнаженными разноцветными внутренностями. За окном на
плацу, пригретом  весенним полуденным солнышком, в подтаявшей лужице дрались
воробьи. "А ведь дембель-то вот  он", - подумал Костя и, сладко потянувшись,
открыл рот зевнуть.
     - Евре-ей? - вдруг спросил Фиша.
     - Чего? - недозевнув, щелкнул зубами Костя. Фиша строго смотрел на него
своими подслеповатыми припухлыми глазами в пушистых ресницах.
     - Он - евре-е-ей?
     - Кто?  - Костя наморщился и заглянул в учебник, отыскивая сомнительное
место. - Лев Силыч?.. Ты что, Ицкович,  спятил?  - Костя взглянул на обложку
сборника. - И где ты ахинею такую выискиваешь?.. Это ж для филфаков!
     Фиша пожал плечами, вытащил окурок изо рта,  напустив  в него  слюны, и
кинул  в  закрытую  форточку.  Окурок  отскочил  от  стекла  и  шлепнулся на
раскрытую тетрадь, цыкнув на текст желтоватой слюной.
     - Очки надо носить. Глаза посадишь.
     - Разбил.
     - А новые заказать - трешку жалко? Ладно, поехали. "...Во дни получения
он  хаживал  в  кухмистерскую,  где  за  полтину  медью  обедал   не  только
гастрономически, но даже с бешеным восторгом".
     - Ты не забыл, что ты должен мне пятьдесят восемь рублей? - не поднимая
головы от писанины, тихо напомнил Фиша.
     Костя шваркнул сборник диктантов об стол, как разгневанная учительница.
     - Еще раз о деньгах - и все!
     - Почему ты так  волнуешься? Ты не волнуйся. Ты диктуй мне помедленнее.
"...Не только гастрономически, но даже с бешеным восторгом".
     - "...После такого обеда, - хмуро продолжил Костя, - ему снились суп со
свининой..."
     - Не так быстро! - взмолился Фиша.
     - Ладно, - буркнул Костя. - Проверяй ошибки.
     Он захлопнул сборник и подошел к окну. Стройбат был пустой. Почерневшие
сугробы вокруг плаца даже на вид были шершавыми.
     Солнце  заваливалось  за штабной  барак, дело  к обеду. А после обеда и
покемарить можно, ни одна  собака не пристанет. Это тебе не  у подполковника
Чупахина на Урале. Тот уже с семи утра мучил. Ночь еще, можно сказать, минус
сорок, - а он их на разводе по часу  держал. Наставлял, как нужно трудиться.
И уши у шапок  опускать не разрешал. Правда, и сам, гад, стоял  мерз.  Потом
оркестр вылазил, и под  музыку - на  работу. "С места с песней". А до работы
три километра.
     А ту-ут?..  За полтора года - одна тревога. И ту Лысодор сдуру  учудил.
Прикатил  на  своем  "Запорожце"  ночью: "Тревога!"  Ну,  побежали.  До губы
добежали  и  обратно,  а  Лысодор  уже  укатил  досыпать.  Такая  вот армия.
Спесифическая, как Райкин  скажет. А политзанятия?.. Тут  у руководства одна
политика: не перепились бы в зарплату, не передрались бы, не подохли...
     Раз, проходя мимо, Костя услышал, как старшина их роты Мороз да Лысодор
- дружки закадычные  - горевали, закрывшись в каптерке, выпивали потихоньку.
"Какая  ж  это умная голова придумала,  -  сокрушался  Лысодор,  - создать в
Городе  неуправляемую часть. Больше тыщи головорезов! В Городе! Посреди баб,
детишек... При Сталине бы..."
     А  кто  их  слушать будет? Один  майор, другой  старшина. Не сообразили
после войны, куда  податься,  вот  и застряли  в  стройбате.  Сиди  теперь в
каптерке да начальство втихаря поругивай...
     После обеда Костя  сразу заснул  и очнулся  только к вечеру  совершенно
трезвым.  Помотал головой: не  кружится.  Не  подташнивает,  пакость во  рту
исчезла. Ожил.
     Костя  засел   в  бытовку  и  начал  сосредоточенно  загонять  в  погон
гимнастерки фторопластовую пластину, чтоб плечи не обвисали. Чего другого, а
фторопласта в Городе навалом - нефтекомбинат под боком. Крупнейший в Европе.
Все  в этом  Городе через наоборот. И нефтекомбинат - чистый  яд - чуть не в
центр Города воткнули. Ветерок подует, да  и  ветерка не надо, и при хорошей
погоде до Четвертого поселка достает. И дети рахитами рождаются, гражданские
сами говорят. Как  эта  пьеса-то  называлась? Про комсомольцев... "Иркутская
история"?  "Город на  заре"?..  Чего-то  в  этом  роде.  Город,  кстати,  не
комсомолисты строили, а зэки - обыкновенные, нормальные зеки.
     Костя  тыкал  белую  маслянистую  ленту в  погон,  лента не  лезла.  До
половины  дошла и  уперлась. Костя  легонько  резанул  по  напрягшимся  швам
перочинным ножичком.  Ножичек у Кости  особый, выпрыгивающий, в брюшину кому
засадить - ништяк, наверное. Коля Белошицкий подарил на рождение.
     Коля  Белошицкий до посадки шофером работал в городском  парке.  Раз  в
день  приехал,  листья  нагрузил - и на свалку. А машина без дела не стояла,
работала. Вот  и заработал Коля  на ней  пять лет. Но Коля  себе цeну знал и
приговора не испугался: уверен был,  что выйдет "по половинке". Рассказывал,
у  него и в лагере полная свобода была. Ни  подъема, ни отбоя.  И  приехал в
зону  пересуд.  И надо  же,  узнала  Колю баба-судья,  та, что его  в Одессе
судила.   Припомнила   ему,  как  он,  под  следствием,  в  тюрьме  брагу  в
огнетушителях изготовлял. Так и отсидел Коля пять лет.  От звонка до звонка.
Правда,  после этого на государство уже ни дня не работал. И здесь, в армии,
-  тьфу,  в  стройбате,  -  не работает. Числится  киномехаником, а так и не
найдешь: то в роте ночует, то  в кинобудке,  то в поселке у бабы... Кино  за
него молодой крутит. На вечерних поверках Колю уже и выкликать перестали.
     ...Со  стен  бытовки  круглоглазые, стриженные  под  довоенный полубокс
солдатики  учили  Костю  шить,  штопать, латать  и  гладить  обмундирование,
показывали,  как надо  оборачивать  на  ночь  сапог портянкой  для  просушки
последней.  Раньше  Костя  недоумевал:  зачем  белую  портянку  на  голенище
наматывать,  оно  же  в  гуталине?  Ан  нет,  прав был  довоенный  солдатик:
начищенный сапог  не марался. А вот мазь в жестяной посудине перед их  ротой
маралась. Поначалу жаловались на нее Буряту (он мазью заведовал):  мол, и не
мажется,  к  сапогу  шмотками  цепляется, и щетка  в  колтун.  А  Бурят свое
талдычил: "Мазя утвержден в моськовский институт". И все дела.
     А как сам Бурят, младший лейтенант  Шамшиев, оказался в армии  - одному
Богу известно. Приперся он сюда  с женой,  перекошенной какой-то, с четырьмя
детьми мал мала меньше. За неимением  другой жилплощади Быков поселил  его в
санчасти. Перед санчастью теперь на веревках все семейство  сушится: лифчики
голубые, трусы Бурята, детское...  Хорошо  хоть  старших двоих на пятидневку
взяли, при нем  только  грудной  да еще рахит лет  двух. В дни получки Бурят
старался носу из санчасти не высовывать: пришибут ненароком по бухоте. Быков
и  Лысодор его ни в  копейку не ставят -  уж  больно  не любят недоделанных.
Такой этот Шамшиев поганенький, гимнастерка не ушита, на  морде прыщи, штаны
на заднице провисают, каблуки скособочены, не офицер - недоразумение.
     Короче,  у всех стариков в роте свой гуталин. А молодым,  как Нуцо, или
таким дедам, как Фиша, им красота  без надобности. Фише бы только учиться, а
Нуцо  -  песни  петь.  Он  их  и  пел  всю  дорогу,  пока  его  на  губе  не
"расстреляли". Теперь  редко  поет.  А вот кто его персонально  стрелял,  не
рассказывает.  Заклинило  цыгана.  Только  Фише сказал.  А мог  бы  и  Косте
сказать, Костя не из трепливых,  даже по  обкурке. Контролирует себя. За это
мужики и уважают.
     За дверью  загалдели.  Значит,  народ  с  работы  возвращается.  Сейчас
погалдят -  и в клуб, на суд... Костя  закончил второй погон и надел готовую
гимнастерку. Выходить на народ  не хотелось. Его и на гражданке не  особо на
люди  тянуло  -  лучше книжечку  почитать, музыку  послушать. Кстати, насчет
музыки  - не  потерял  ли схему  высокочастотного  генератора для  подогрева
резца? Коллеги из местной студии презентовали.
     Костя пошарил в карманах. Где ж она? Вот. Он достал из кармана конверт.
Нет, не то. Письмо какое-то. От Тань ки?..
     Костя с отвращением  взглянул  на  конверт  и вспомнил: когда  он спал,
молодой  с  КПП  принес  письмо  -  Танька  привезла.  Посомневался:  может,
выкинуть?.. Вскрыл конверт.
     "Здравствуйте,  Константин! Костя, ну куда ты меня вчера послал? Пришел
уже поддатый, Евгения с собой  зачем-то притащил. Я вас приняла по-хорошему.
Я ж не виновата, что Женя  ко мне на кухню пришел, когда я котлеты жарила. А
в прошлый раз ты  меня  к нерусскому  приревновал,  к болгарину,  который  в
общежитие пельмени принес для реализации..."
     -  К цыгану,  дура,  -  проворчал  Костя,  кинув разорванное  письмо  в
корзину. Нуцо раньше в холодильнике работал - грузчиком.
     - Строиться! - раздался за дверью голос командира первого взвода Артура
Брестеля.  Когда начальства в роте не было,  он был за старшего. - Командиры
взводов - в канцелярию! - орал Брестель, подражая капитану Дощинину.
     Только когда Дощинин  вызывал взводных в канцелярию,  он им чего-нибудь
да говорил там, а Артур Брестель орал так, для  порядка. Брестель  не только
говорить не умел, он и понимал-то по-русски плохо. Не потому, что эстонец, а
потому, что тупой. Год назад вместе с Костей копал землю на комбинате. Норму
никто не выполнял, и гонял  их Дощинин вечерами с песнями по плацу до отбоя.
А  после отбоя  без песен гонял. Брестель  был как все:  норму  не выполнял,
водку  пил,  вместо  работы  купался.  И вдруг  Дощинина  осенило:  поставил
Брестеля командиром отделения. И  на  следующий  же день картина изменилась.
Артур  пахал, как пчелка, и  других  шугал.  Попервости на него  не обратили
внимания. Тогда он заложил наиболее злостных паразитов.
     Вечером  злостные, в  том  числе и Костя, до  ночи стучали  сапогами по
плацу, а потом  до утра чистили картошку. Такая же  картина повторилась и на
следующий день. Через неделю, когда Брестель  стал младшим сержантом, Женька
Богданов и Миша Попов начали думать,  как  быть.  Миша Попов  пошел в первую
роту и  привел своего друга по наркоте Нифантьева, комсорга отряда. Вот он и
возник - в плавках, слегка  торченый, обкайфованный, с вафельным полотенцем,
намотанным на кулак.  Брестеля вызвали  из роты, и прямо под окнами санчасти
Нифантьев его отоварил. Брестель улетел за  штакетник  - жена  Бурята спешно
задернула занавеску.
     На  следующий  день   Брестель,  заклеенный  пластырем,  снова  заложил
неработающих, а  вечером  снова  улетел  за  штакетник.  А  на  третий  день
Нифантьев развел руками. Слава Богу, Дощинин возвысил Брестеля  в  командиры
взвода.  Не  ихнего,  а  первого, в  другой  даже  половине  казармы. И  что
интересно,  отношения с Брестелем  и у Женьки, и у  Мишки  Попова, и у Кости
снова наладились.
     На  двери  клуба  с   утра  висело  объявление:  "Спецсуд-40.  Слушание
уголовного  дела  о  самовольном  оставлении  части  военными   строителями,
рядовыми Георгадзе и Соболевым. Явка всех обязательна".
     Из их  роты ребята. Пошли в увольнение, а  поймали  их  через неделю  в
Иркутске. Машину угнали, пьяные, баб каких-то раздели...
     На суд Косте не хотелось  идти.  А не идти нельзя:  подошла его очередь
выступать общественным обвинителем.
     У входа в клуб стоял "воронок". Привезли. Костя почувствовал неприятное
дрожание в ногах. Медленно потянул на себя дверь. Клуб был набит до отказа.
     Володька Соболев  стоял  в оркестровой  яме,  опираясь на  декоративный
плюшевый  парапетик, и  глядел  в  зал.  Бритая серая голова  его  лениво  и
незаинтересованно  поворачивалась, озирая клуб.  Время от  времени  Володька
слегка наклонялся вниз и что-то говорил, наверное, Амирану. Кому ж еще...
     Володька  сплюнул,  плевок  лег  возле  ноги  конвойного,  тот рявкнул.
Володька  харкнул еще раз, в сторону. Костя  удивился: не Вовкино поведение.
Волнуется, вот и расплевался для понта.
     На сцену солдаты таскали столы: один -  для  членов  суда, другой - для
прокурора, третий - для адвоката.
     Костя присел сбоку на конец лавки, не со своими. Брестель вертел башкой
- высматривал его по рядам; Костя пригибался от его взгляда.
     Из  правых кулис вышла шумная  группа  улыбающихся  людей  в  форменных
черных мундирах.
     -  Встать! Суд идет! -  проорал Бурят. На рукаве  у Бурята была красная
повязка дежурного по части.
     Толстый,  брюхатый  прокурор засел за  левый  стол, пару раз привстал и
наконец утвердился обстоятельно.  Маленькая,  легонькая адвокатесса порхнула
за правый стол. И за центральным столом уселись.  Все свои - спецсуд-40, вот
они,  голубчики! А еще  говорят: стройбат -  армия.  Какая же это,  на хрен,
армия, если даже судят по-граждански.
     Конвойный, стриженый губарь из молодых, ткнул Володьку, чтобы полностью
развернулся к суду, а не полубоком стоял.
     -  Маму  твою,  пэтух  комнатный!  -  громко  сказал Амиран  Георгадзе,
заступаясь за неблатного своего подельника.
     Конвойный лениво огрызнулся.
     Костя  пошарил  глазами по рядам: Женьки, слава Богу, нет.  У Люсеньки,
наверное, после Таньки отсыпается, не увидит, как он выступать будет.
     Пока  главный  судья  говорил  свое,  адвокатесса  достала  из  сумочки
косметичку, зеркальце оперла о сумочку, стала подводить губы.
     Костя теребил в руках листок с текстом обвинения,  которым пользовались
все  общественные обвинители  для  ориентации.  Текст Дощинин  напечатал  на
машинке.
     Володьку Соболева пригнали сюда после Кости. И тоже сунули землю копать
на комбинате. У  Володьки  тогда деньги водились  - товарищи по фарцовке  из
Мурманска слали, - и он ни с того ни с сего  стал выручать Костю, ни разу не
отказал. Нравилось ему,  что  Костя из  Москвы,  звукооператором  работал  -
центровой, короче.  Или просто от  широты души. Потом  Костя  и  с  Амираном
познакомился. Амиран -  другой коленкор. Первый кавалер  Города.  Костя  его
специально в бане разглядывал: с виду обыкновенный, усатый, как все грузины,
тело  обычное,  не  волосатое.  Но  как  только  Амиран  снял плавки,  стало
очевидно: репутация  эта Георгадзе заслужена, что дополнительно подтверждало
и слово "нахал", выколотое на самой секретной части тела.
     Брюхатый прокурор  попросил у  суда пять лет  для Амирана,  судившегося
повторно, и три - для Володьки.
     - Карамычев! - крикнул Брестель. - Где Карамычев?!
     - Не ори. - Костя встал, оправил гимнастерку.
     -  На сцену! - Брестель сегодня за старшего, боится, как  бы оплошки не
вышло.
     Костя, опустив глаза, поплелся на сцену. Проходя  мимо оркестровой ямы,
услышал:
     - Привет, Констанц! - Володькин голос.
     Костя кивнул  и, запнувшись на ступеньках, влез на сцену. И встал возле
кулис, чтоб особо не отсвечивать.
     Глядя  в  бумажку,  он  пробубнил положенное. Последнюю  фразу:  "Прошу
строго  наказать  подсудимых   порочащих  честь   Советской  Армии",   -  он
пробормотал так тихо, что председатель суда заставил повторить:
     - Громче!
     Когда Костя спустился со сцены в зал, Амиран подморгнул ему:
     - Здарово, Масква! Я думал, тэбя нэт.
     Хрупенькая адвокатесса проверещала, что подсудимые молодые, а матери их
ждут, она просит суд о снисхождении и считает три и два достаточными сроками
наказания. Личико адвокатессы было маленькое и морщинистое. Садясь на место,
она взглянула на часы и нетерпеливо забарабанила пальчиком по столу.
     В последнем слове  Амиран попросил себе лагерь, а Володька  в последний
момент решил не портить биографию, и  если можно, то лучше дисбат. Дисбат не
судимость. Просто продлили человеку службу. Задерживается как бы.
     Амиран знал,  что делал, когда лагерь просил. Хотя сидеть теперь  ему в
Сибири, а не  у себя в Кутаиси, как в  прошлый раз, где  он весь срок машины
швейные налаживал в женской зоне.
     В перерыве подсудимым  разрешили  покурить прямо  здесь,  в оркестровой
яме.  Подошли Сашка Куник,  Миша Попов. Поболтали. Отошли.  Володька Соболев
высмотрел Костю и поманил:
     - Констанц, выручи денежкой.
     Костя набух краснотой, вывернул карманы.
     - Нету денег. Понимаешь? Нет.
     Володька усмехнулся, сплюнул не по-своему.
     Амиран удивленно покачал головой:
     - Эх, Масква, Масква... Нэ успел я тэбэ галаву разбить.
     После  перерыва  Амирану дали три года лагеря, а Володьке,  как просил,
два года дисбата.
     У КПП Валерка Бурмистров обнюхивал припозднившихся.
     - Зажрать успел! - с радостным удивлением отметил Валерка, внюхиваясь в
кружку, после того как туда дыхнул подозреваемый. Не вынимая носа из кружки,
протянул Косте руку. - Кто же так зажирает, чучело? Ванилин? Это фуфло, а не
зажорка. Скажи, земель? Ты сам-то чем заедаешь?
     - Ну, салол... - поежился Костя.
     - Понял? - Валерка поднял указательный палец  вверх.  - Салол. В КПЗ! -
кивнул он караульному. Тот с готовностью потянул "ванильного" за рукав.
     - Валер, отпусти, - пробасил "ванильный".
     -  Не  Валер, а  товарищ старший  сержант. Нажрались,  суки,  а зажрать
толком не научились. В КПЗ.
     - За "суку" отвечаешь.
     -  Чего? - Валерка  приставил  ладонь  к уху, подался к "ванильному". -
Повтори.
     Тот молчал.
     Валерка дружески потрепал его по плечу.
     -  Ссышь, когда страшно,  значит,  уважаешь.  В КПЗ. Фамилию пометь,  -
кивнул он подручному. - Его губа полечит.
     К воротам подкатил "воронок".  Валерка забежал на КПП - натужно заурчал
мотор, ворота разъехались.
     -  Повезли  ребят  на отдых, -  сказал Валерка и спрыгнул  с крыльца. -
Грузин-то, хрен с ним, а нашего жалко. Скажи, земель?
     - Жалко, - кивнул Костя. - Им дембель в мае.
     -  Ишь  ты.  - Валерка  сочувственно  поцокал. - Под  самый  занавес...
Следующий! Чья очередь, бухари? Валерка занялся следующим пьяным.
     - Вторая - все наколотые, я  те дам! -  базлал Валерка,  не  переставая
обнюхивать  солдата.  - Я ж  в Красноярск за ними ездил. В "Решеты". Привез.
Быков пасть открыл, когда их  увидел. Сто рыл  - и  все разрисованы. Струной
колют, рисунок чистый. Я себе на дембель тоже наколочку сбацаю, маленькую.
     К  воротам  подошел  Бурят.  Фуражка у него, как  обычно, была натянута
глубоко - уши оттопыривались.
     - Здравия желаю, товарищ лейтенант! - козырнул Валерка, повысив  Бурята
на одну звездочку. - Записочки подпишите об арестовании.
     - Сколько? - спросил Бурят, вытаскивая из кармана ручку, не ручку даже,
а стержень шариковый. Все не как у людей.
     - Пока трое,  -  пожал плечами  Валерка. - Четыре  подпишите  на всякий
случай.
     - Давай, - важно сказал Бурят. - По скольку суток?
     - По десять, как обычно. Нормалек.
     - Завтра воскресенье, комиссия из дивизии будет, - строго сказал Бурят.
- Утром КПП мыть, пола, матраса вытрухать... Я проверю.
     - Вас понял, - козырнул Валерка. - Вытрухнем, как нечего делать.
     Бурят потоптался еще немного для порядка и ушел домой, в санчасть.
     Валерка положил тяжелую руку Косте на плечо.
     - Пойдем, земеля, осетринки  покушаем. Погоди, забыл, тебя ж  Лысодор в
штабу ждет. Еврея тоже. Документы получать. Потом не чухайся, прямо сюда.
     -  А  не надо воровать, -  стоя  у дверей штаба, по-домашнему  увещевал
майор  Лысодор  старшину  срочной службы  Рехта. - Чего  ж теперь рыпаешься?
Сколько ты задолжал стране и государству?
     -  Триста  восемьдесят,  -  ковыряя землю хромовым офицерским  сапогом,
промямлил Рехт.
     -  Ну вот. А туда же -  домой собрался,  - развел  руками Лысодор. - Ты
сперва с  казной рассчитайся... На земле поработай, покопай. На земле рублей
шестьдесят в месяц заработаешь. Глядишь, к Новому году и рассчитаешься. А ты
как думал?.. Не надо воровать. Сними-ка ремешочек!
     Красавец Рехт расстегнул ремень и протянул Лысодоpу.
     -  Ишь как  ты  пряжечку изогнул, по моде. - Лысодор почти  без  усилия
разогнул пряжку в положенное уставное состояние и вернул ремень Рехту. - Еще
раз увижу - на губу... Понятно говорю?
     - Так точно! - отчеканил Рехт.
     - Ну,  золотая рота, - Лысодор обернулся к притихшим  на  всякий случай
дембелям, - заходи в штаб по одному. Прощеваться будем. Ицкович первый.
     И Лысодор вступил в темное нутро штаба. Фиша пошел за ним.
     Костя оправил гимнастерку, проверил  указательным пальцем  звезду -  на
месте ли пилотка.
     - Костя,  я тебя очень прошу! - Рехт ухватил Костю за рукав. - Выручай!
- Он запоздало сунул руку, здороваясь.
     Костя  принял в сторону, хотел  было  удержать руку в кармане,  но рука
сама собой вытянулась  наружу и вяло пожала руку бывшего Костиного мучителя.
Когда  старшина  Егор Остапыч Мороз был в отпуске,  их четвертой ротой месяц
командовал  старшина  срочной  службы Рехт.  Костю он  тиранил  за  то,  что
москвич.  Месяц  не  вылезал  Костя  с  полов и  через ночь  чистил на кухне
картошку.
     Рехт - отдать ему должное - сейчас покраснел.
     К штабу подошел Валерка.
     - Записок не хватило, бухих полно.
     -  Запиши на себя  пяток простыней, а?.. - канючил Рехт. - Будь другом!
Ведь на полгода тормознут... Запиши, а!..
     Валерка ковырялся  в зубах, ожидая,  что скажет  Костя.  Костя медленно
достал пачку "Опала", вытянул сигaрету, протянул  пачку Валерке, тот, хоть и
не курил, взял  сигарету. Затем Костя аккуратненько оправил пачку и не спеша
уложил ее в карман. Рехту не предложил, хотя Рехт курил.
     - Ну, три простынки...
     -      Ты      человеческий      язык      понимаешь,       да?       -
полувопросительно-полуутвердительно    ласково    спросил    Костя,     снял
несуществующую табачинку с языка и долго ее рассматривал.
     Рехт уважительно ждал, пока Костя разберется с табачинкой.
     -  Ты сам-то откуда? - спросил Костя, вытирая пальцы. - Из немцев?
     Рехт закивал расчесанной на пробор головой.
     -  А великий русский язык понимаешь?..
     Рехт заволновался, побледнел...
     - Я  же тебе, Рехт, говорил  неоднократно,  чтобы  ты  шел.  Ты  ходить
умеешь?.. Куда?
     Костя сложил ладонь трубочкой и,  приставив  ее к  уху старшины, шепнул
ему что-то.
     - Падла, - сквозь зубы процедил Рехт.
     -  А ты  чем недоволен, в натуре? - Валерка Бурмистров шагнул к ним, не
переставая ковыряться в зубах.
     Рехт зашагал прочь по бетонке.
     - Кусок  паскудный!  - вдогонку ему крикнул Валерка.  - Чеши репу  -  и
скачками! Слышь, земеля, - Валерка уже перескочил  на другую тему,  - ты мне
значок техникумовский на дембель не достанешь? Поплавок? Организуй,  земель!
Бутылка. Ну, две. Спиртяги.
     - Спрошу, - с достоинством кивнул Костя.  Как равный равному. - Куда ты
их вешать-то будешь?
     Валерка  с  трудом  нагнул  голову -  мешал жирный  подбородок - и стал
осматривать  свою необъятную  грудь. Места для  будущего значка и  правда не
было,  все  занято:  "Воин-спортсмен",  "Первый   класс",  "Мастер  спорта",
"Отличник Советской Армии", комсомольский значок на Пластмассовой подкладке,
"Ударник коммунистического Труда".
     - Спрошу, - еще раз пообещал Костя. - Как у тебя с собранием, приняли?
     - Приняли!  - Жирная Валеркина морда  расплылась в улыбке.  - По уставу
гоняли - я те дам! Потом  по  политике. А я газет год не читал,  сам знаешь,
некогда.  Короче,  приняли.  -  Валерка   подержал  на  лице  улыбку,  потом
посерьезнел. -  Ну,  вообще в  партию вступить  сложно.  Кроме меня,  одного
только приняли.
     - Карамычев! - крикнул Фиша, выходя из дверей штаба. - Костя! Заходи!
     Костя вошел в штаб. Фиша догнал его в коридоре и сунул четвертной.
     -  Ты мне будешь должен восемьдесят три рубля!
     Костя ошалело уставился на него.
     - Иди, чего встал?
     Лысодор сидел за  столом без фуражки. Костя вошел и почтительно встал у
двери.
     - Ну, все закончили?
     Костя кивнул. Лысодор хитро прищурился.
     - А бабий?... Бабий-то гальюн забыли.
     - Вы не говорили, - оторопел Костя.
     -  Сейчас  говорю,  -  посерьезнел  Лысодор. - Еврея  предупредил, тебе
говорю  и  цыгану  скажу.  Надо  доделать.  Там  дел-то  на  копейку.  Когда
отбываешь?
     - Послезавтра хотим.
     - Ну вот, ночью и сделаете. Подойди поближе.
     Лысодор открыл  сейф, вытянул из нутра толстый пакет. У Кости пересохло
во рту. Лысодор про себя прочел фамилию на конверте.
     - Не твой. Вот этот твой. Ка-ра-мы-чев. Константин Михайлович.
     Лысодор встал, надел фуражку.
     - Ну так, Константин Михайлович. Держи!  - Он протянул Косте пакет. - С
окончанием действительной службы тебя, Карамычев! Родителям передавай привет
от командования. Службой твоей довольны.
     - Служу Советскому Союзу! - отчеканил Костя, тыкаясь пальцами в висок.
     Он развернулся, шагнул к двери и замер: "А четвертак?"
     Лысодор сидел раскрасневшийся, теребил бумажки. Левый ящик  письменного
стола был слегка выдвинут.
     - Чего забыл? - не поднимая головы, спросил Лысодор.
     - Тут вот... - Костя подался к столу, пихнул деньги в ящик.
     Лысодор на весу расправил четвертак.
     - Разменять, что ль?
     - Да-а-а, - проблеял Костя.




     Костя чихнул.  Еще раз, еще... И проснулся. Прочищенный чихом нос сразу
учуял знакомый  запах. План  шабят! Анашку! Костя сел на койке,  его  слегка
качнуло. Посмотрел время - часов не было. След белый был, а часы - ек.
     - Сняли, - пробормотал Костя, озираясь вокруг. Вора  видно не было. Был
запах, запах хорошего ломового плана. Дурь чистой воды.
     Костя  встал, поплевал  на ладони, -  провел по гимнастерке и  бриджам:
липнет к  хэбэ всякая парша, матрац  драный, надо  у молодых поменять. Потом
опомнился: какой матрац? Завтра домой!
     Что-то уж очень  скоро  напился он  у Валерки на КПП. Программу "Время"
хорошо помнит, "Братья Карамазовы" уже пошли  затуманенные, а  конец и вовсе
смазался. Где цыгане  начали петь,  плясать. Только вот почему там цыгане? У
Достоевского евреи  Мите  Карамазову играли перед арестом. Это  Костя помнил
точно. Еще удивлялся, когда читал...
     Казарма храпела.
     Запах плана шел  из Богданова угла, пробиваясь сквозь казарменную вонь.
А  перешибить  ее  нелегко:  две  с лишним  сотни сапог  и,  соответственно,
портянок.
     Костя достал сигарету и долго прикуривал в надежде, что Женька заметит.
     И тот заметил, свистнул тихонько: - Ко-отик!..
     Плановые были в  сборе. Женька, Миша Попов, Коля Белошицкий, Эдик Штайц
и незнакомый  парень в  накинутом бушлате. Надвинутая фуражка  закрывала его
лицо.  Парень  сидел возле Женьки. На  тумбочке в  консервной  банкe  горела
свечка.
     - Сколько  времени, Котик? - улыбнулся Женька и  протянул Косте часы. -
Снимать надо на ночь. Не дома. Когда отвальную?
     - Перед поездом. - Костя застегнул часы.
     - Ты  фосфор-то стери  с циферблата, - посоветовал  Коля Белошицкий.  -
Вредно для здоровья.
     - Богдан, - простонал Миша Попов, - ну мурыжь, кайф проходит.
     - Садись, Москва. - Эдик Штайц подвинулся.
     Женька нацепил на хрупкий кончик стеклянного челима новый косяк, подлил
в челим вина из кружки, стал раскуривать.
     - Ты от Танюшки как добрался? - с подсвистом спросил он Костю.
     - Марик Мильготин подвез.
     - От  какой Танюшки? - проворковал  парень  в фуражке. Знакомым женским
голосом.
     - Люся? - Костя смешался. - Вы?
     -  На, дембель!  -  Женька  протянул ему  раскочегаренный челим.  -  На
посошок. Все сделали?
     Костя   осторожно  потянул  в  себя  замечательный  дым.   Челим  уютно
забулькал.
     - Почти. К утру кончим - и отвал.
     - А нас до  майских, наверное, не  выпустят.  Ты  адрес мой  не потерял
питерский?
     Костя проверил в записной книжке: на месте.
     - Колесико не желаешь? - Коля Белошицкий достал из кармана таблетку.
     Костя помотал головой.
     - По люксу пойдет.
     - Дай! - рыпнулся за таблеткой Эдик Штайц.
     -  Тебе  звездюлей надо,  а  не  колесико! - мрачно изрек Миша. Он  уже
неделю дулся на Эдика: послал  его к  знакомой аптекарше за каликами, а Эдик
не тех таблеток накупил, нажрался  и полдня стройбату покоя не давал - бегал
ото всех в одном сапоге и орал, змея.
     - Тсс! -  прошипел вдруг Коля  Белошицкий, настороженно поднимая кверху
вислый нос. - Показалось?..
     - Менты на зоне, - вяло пошутил Миша Попов.
     - Вя-язы, - гнусаво подыграл ему Эдик, приставив к шее два пальца.
     На всякий случай Женька  вырвал челим у  Кости и  спрятал  в  тумбочку,
аккуратно спрятал, так,  чтобы с носика не свалился недокуренный баш. Женька
замер, жестом приказав не шевелиться.  Стало слышно, как бьется  в  банке со
свечой не вовремя ожившая тяжелая муха.
     - Проехали, - буркнул Миша Попов.
     Женька полез  в тумбочку. Протянул Мише челим. Миша затянулся  и закрыл
глаза. Курнул еще раз и с полуоткрытым ртом отвел руку с челимом в сторону -
следующему.
     - Ништяк, - сказал сидевший напротив Миши Эдик Штайц. - Заторчал.
     Женька  тем  временем высвободил челим  из  вялой Мишиной  руки,  обтер
сосочек и протянул Люсеньке.
     - Богдан, - из  сонного омрачения возник голос Миши  Попова, - ты новье
будешь брать на дембель?
     Он так вяло и незаинтересованно это спросил, что Женька не ответил.
     - Покажи, как надо! - переживал Эдик Штайц, видя, что Люсенька неумело,
с опаской берется за  челим. - Людмила  Анатольевна,  вы  не взатяжку,  вы с
подсосом, не сильно... Богдан, покажи толком!..
     Люсенька запыхтела чрезмерно, челим заклокотал.
     - Дам в лоб  - козла родишь, - с закрытыми глазами пригрозил неведомому
противнику Миша Полоз.
     -  Та-ащится!  -  радостно  отметил  Эдик  Штайц.   -   Готов   Мишель.
Конопелька-то наша, тутошняя. А то фуфло, фуфло...
     В данном  редком случае Эдик  Штайц был прав. В настоящий момент курили
его анашу, его изготовления, а главное - его замысла.
     Минувшим летом  весь отряд по воскресеньям вместо  выходных стали вдруг
вывозить на поля собирать  картошку. Как пионеров. Только возили почему-то в
зэковозах - длинных машинах  с высокими бортами, внутри лавки поперек, а над
головой решетки, даже не встать, Хорошо хоть без охраны. Картошечку собирали
соответственно. И себе, и Городу, и кому там  еще...  Коля Белошицкий  сразу
надумал,  как мимо дела проплыть. Шел по гряде, ботву обрывал,  возле грядки
складывал,  а  напарник  следом  бежал  и  черенком  лопаты  грядки ворошил.
Картошечку не трогали,  упаси Бог. Картошечку на зиму оставляли зимовать.  А
офицерье в машинах сидит,  не смотрит.  Тем более холодно -  снежок уж начал
капать. Неуютно. План считали по грядкам, не  по картошке, и получилось, что
в отделении  Богдана  перевыполнение. А собирали только Фиша с Нуцо. Всерьез
ковырялись. Ну им простительно - народ деревенский.
     Тогда-то Эдик Штайц и обнаружил, что здесь конопли завались. Правда, по
колено только, но сойдет в  армейских  условиях. Начался лихорадочный  сбор.
Потом Эдик пробил коноплю, пыльцу замацовал - анашка получилась первый сорт.
Только вкуриться нужно - с первых разов не пробирает.  А потом  благодать: с
табачком растер, косячок набил - и торчи!..
     -  Богдан,  -  уплывающим  голосом  пробормотал  Миша  Попов,  -  пихни
колючего...
     Женька не реагировал.  Он пристроился в самом углу, приняв Люсеньку под
крыло, тихонечко ее полапывал. Костя сидел напротив, ему стало совсем хорошо
и хотелось, как  всегда под  кайфом,  посмеяться  и еще - стихи, посочинять.
Свечка разгорелaсь вовсю, коптящий язычок пламени  вырос из консервной банки
и метался перед оконным стеклом...
     "Шарашится по роте свет голубой и таинственный..,
     -  сочинял Костя,  спрятав  лицо  в  ладони. - Шарашится  по роте  свет
голубой  и   таинственный...  И   я   не  совсем  уверен,   что  я   у  тебя
единственный..."
     -  Богда-ан! - угрожающе прорычал Миша Попов.
     Женька отлип от Люсеньки.
     - Чего тебе?
     - Пихни колючего...
     - Завязывай,  Мишель, понял? Сказал  - нет,  значит -  нет.  - И  снова
приобнял библиотекаршу.
     Миша Попов последнее время ходил не в себе. Он вообще курил мало, он на
игле сидел. А в последнее время сломалась колючка - деньги у Миши кончились.
На  бесптичье он  даже  выпаривал какие-то капли, разводил водой  и ширялся.
Доширялся  -  вены ушли. И  на  руках и  на  ногах, все напрочь зарубцовано.
Женька  сам не ширялся, но ширятель  был  знаменитый,  к  нему из полка даже
приезжали. Он Мишу и колол. А недавно сказал: "Все, некуда".
     Мишаня  в  слезы:  как некуда, давай в  шею!  Женька орать:  "Ты на всю
оставшуюся жизнь кайф ломовой словишь, а мне за тебя вязы!"
     От скрипа коек проснулся Старый. То лежал, смотрел на них,  но спал,  а
сейчас зашевелился - разбудили.
     Костя протянул ему челим,  Старый принял его в мозолистую корявую руку.
Ни  у кого  в роте таких  граблей  не было, как  у Старого. Отпустил  бы его
капитан Дощинин на волю, чего он к нему пристал?..
     - Хочешь, я с Лысодором поговорю за тебя? - спросил Костя.
     - При  чем  Лысодор, он без кэпа  не  решает, - ответил Старый и вернул
Косте челим. - Не хочу. А Дощинин не отпустит.
     Он достал  обычную папиросу и, видимо с  отчаяния,  так сильно  дунул в
нее, что выдул весь табак на Эдика Штайца.
     - Констанц, оставь мне бушлат, - попросил Старый.
     - Тебе зачем?..
     -  О чем говорить! - кивнул Костя. - Заметано.
     Костя вдруг осознал, что дембель завтра, вот он,  рядом И даже покрылся
испариной. И встал.
     - Чего ты? - спросил Женька.
     - Пойду помогу, ребята возятся, Фишка с Нуцо...
     -  Сиди!  - Женька за ремень потянул его  вниз. - Только кайф сломаешь.
Сиди.
     Люсенька  закемарила. Женька  подсунул  ей  под  голову свою подушку  и
надвинул фуражку, чтоб скачущий язычок пламени не мешал глазам.
     Потом  Женька встал  посреди прохода  и обеими руками  шлепнул по  двум
верхним койкам. Койки заскрипели, отозвались не по-русски.
     -  Не надо, Жень... - вяло запротестовал Костя. Но Богдан уже сдернул с
верхних коек одеяла.
     - Егорка, Максимка!..
     Сверху  свесились  ноги  в  подштанниках, и  на  пол  спрыгнул  сначала
крепенький Егорка, а затем нескладный, многоступенчатый полугрузин Максимка.
Оба чего-то бормотали, каждый по-своему.
     - Подъем, подъем! - повторял Женька, похлопывая их по плечам. - Задача:
одеться по-быстрому  - и в сортир.  Там  Ицкович и Нуцо, скажут, что делать.
Вопросы? Нет вопросов. Одеться - двадцать секунд.
     Егорка и Максимка стали невесело одеваться.
     - Не здесь, не здесь, - Женька вытолкал их на проход.
     -  Торчит!  - Коля Белошицкий тронул Женьку, показывая  на  Люсеньку. -
Людмила Анатольевна!
     - А-а... -донеслось из Люсеньки.
     - Насосалась, кеша кожаная... - проскрипел Миша Попов. - Слышь, Богдан,
гадом буду, куруха под окнами шарится, ктой-то ползает.
     - Ты давай, давай!  -  отмахнулся от Миши Женька, но на  всякий  случай
прислушался. Было тихо.
     - Же-еня-я... - прошептала Люсенька.
     - Что с тобой? Плохо?
     - Тошнит...
     - Сукой быть, ктой-то ползает под окнами, - бухтел свое Миша Попов.
     - Мам-ма... - простонала Люсенька. - Тошнит...
     - Вкось пошло, - улыбнулся Эдик Штайц. - Точняк блевать будет!
     -  Давай  ее  на  улицу,  -  предложил  не  заснувший еще  Старый. - На
свежачок...
     -  Не надо... - стонала Люсенька. - Ма-ма...
     Костя протянул руку к окну - из щели бил холодный воздух.
     - Сюда ее, к  стеклу,  похолодней, -  сказал он. Люсеньку передвинули к
окну, она уперлась лицом в холодное стекло.
     - Ага-а... - простонала она. - Лучше-е...
     - Блевать будет, - уверенно повторил Эдик. - Сейчас бу...
     Эдик не успел договорить - Люсеньку вырвало прямо на стекло. Консервная
банка  упала на  пол,  свечка потухла. Люсенька привалилась  щекой  к  окну,
тихонько постанывая.
     -  Тряпку! - рявкнул  Женька, оборачиваясь к проходу,  где  мялись  уже
почти одетые Егорка с Максимкой.
     - Богдан! - прорычал из  дальнего угла разбуженный Сашка Куник,  кузнец
из второго взвода. - Кончай базар!
     -  Отдыхай лежи! - заорал Женька, ощерившись.
     В ответ в углу звякнули пружины - Куник встал.
     -  Я кому сказал: тряпку! - Женька хлопнул в ладоши.
     За  окном мелькнула тень, зазвенело разбитое  стекло,  голова  Люсеньки
дернулась.
     - А-а! - закричала Люсенька, хватаясь за лицо руками.
     - Свет! - взвыл Женька на всю роту. - Бабай! Свет!
     - Рота, подъем! - спросонья заорал Бабай и врубил в казарме общий свет.




     Разбили  еще одно окно  с  другой  стороны.  Костя судорожно рванулся к
выходу.
     -  Куда?! На  место! - Куник  затолкал Костю в проем  между койками.  -
Подъе-ем!  -  орал  он  тонким  голосом  не  соответствующим  его  огромному
волосатому туловищу - Подъем!..
     Женька сидел на  корточках  возле Люсеньки, пытаясь отодрать ее руки от
лица. Сквозь пальцы высачивалась кровь и текла в рукава голубой кофточки.
     -  Люся, Люся,  - задыхаясь, бормотал Женька. - Ну, чего  ты?.. Покажи,
Люсенька... Давай посмотрим...
     Стекла  лупили  с  разных  сторон. Пряжки  ремней,  проламывая  стекло,
заныривали  в  казарму и исчезали, вытянутые наружу. Сразу стало холодно.  В
разбитые окна летели камни и мат.
     Бабай метался по роте.
     - Чего такое?! - Он подскочил к сидящему на корточках Богдану, вцепился
ему в плечи. - Чего?!
     -  Воды! - отшвырнул его Женька. - Воды дай!
     Куник  вырвал у  Бабая из рук  графин,  выскочил из  казармы.  И тут же
ворвался назад,  держась  рукой за окровавленное плечо. В  другой руке  было
зажато отбитое горлышко графина.
     - Вторая рота. Блатные, падла!- рычал он.
     Подъе-ем!.. Без гимнастерок!..
     Холодная казарма гудела. Молодые соскакивали с верхних коек и испуганно
одевались, не попадая в штанины. Двоих залежавшихся Куник сдернул сверху.
     - Кому не  касается?! - орал он. - Без гимнастерок! Строиться! Ремни на
руку, вот так!
     -  Рота,  отставить!  -  всунулся было Брестель,  вспомнив, что  он  за
начальника.
     - Кыш, шушера! - Куник дал ему по башке.
     - Дай ему, чтоб  на  гудок сел! -  посоветовал прояснившийся  уже  Миша
Попов,  стаскивая  узкую  перешитую  гимнастерку. -  Раскомандовалась, сучка
квелая...
     - Холодно без хэбэ! - вякнул кто-то.
     - Кому холодно?!  -  обернулся  Куник.  -  Строиться!  Рота, слушай мою
команду!..
     За окнами с одной  стороны казармы стало светло - врубили прожектора на
плацу.
     - Уходят!  -  радостно  заорал  молодой у  окна.  Костя рыпнулся  в  ту
сторону: действительно, солдаты бежали через плац к казарме второй роты.
     -  Суки!  -  ощерился  Куник,  подстегнутый  неожиданным   отступлением
нападавших. - Четвертая рота! За мной!.. На плац!.. Без гимнастерок!..
     Выход  из казармы был  узкий, в одну половину  двери, и четвертая  рота
вытекала наружу в холодную ночь тонким ручьем. Оба  пожарных  щита у  выхода
уже разобрали и сейчас со щитов срывали красные конусные ведра.
     Раздетая, в  белых  нижних  рубахах, четвертая рота  скучилась  у торца
казармы.  Впереди был  пустой,  ярко  освещенный  бетонный  плац, подернутый
ночным ледком.
     - Одесса! - заорал Куник. - Музыку вруби!
     Коля Белошицкий вылущился из гудящей толпы и послушно полез по железной
лестнице в кинорубку.
     Над плацем женскими голосами громко заныли битлы.
     Белошицкий вниз не спустился.
     Костя лихорадочно перебирал  глазами  роту: "Фиши нет,  Нуцо  нет, а я,
я-то почему  здесь? Зачем я-то? Мне ж  домой!.." От  зависти к отсутствующим
Фишелю и Нуцо у  Кости схватило живот. Он чувствовал: будет что-то страшное,
о чем пока не  знает этот  волосатый идиот Куник, и Богдан  не знает, и Миша
Попов. Только он, Костя, знает...
     "Господи,  -  стонал  про  себя Костя, -  ведь  убьют!.." Анашовый кайф
вылетел из его головы, как и не было. Просто так убьют, ни за что! Пусть они
все передохнут: Куник,  Богдан, Миша... Он же к ним не относится. Он же не с
ними. Он другой! Другой!
     А Нуцо был  здесь.  Выпорхнул из-под  руки Куника и стал с ним рядом. С
лопатой,  к которой  прилипла  уже знакомая  вонь.  Он  преданно  смотрел на
Куника, ожидая команды, и улыбался.
     - Фиша где?! - крикнул ему Костя. - Где Фишка?
     - За губарями побег! Валерка велел! - блеснул зубами цыган.
     Поджарый Нуцо нетерпеливо прыгал вокруг огромного Куника.
     - Пошли! Чего стоим? Холодно!
     "Тебя кто звал?! - стонал про себя Костя. - У тебя ж отмазка!.."
     Темная казарма второй роты молчала вдалеке, казалась спящей.
     Над  трибуной  полоскался распяленный  кумачовый транспарант:  "Военный
строитель! В совершенстве овладей своей специальностью!"
     - За мно-ой! - Куник крутанул в воздухе ремнем, как шашкой, и двинул по
диагонали плаца ко второй роте.
     Четвертая с лопатами, ломами наперевес, галдя,  повалила за ним, пряжки
мотались у колен.
     - Не бзди, мужики! - орал Куник. - Главное, всей хеврой навалиться!..
     - "О-о ге-ол!.." - стонали битлы.
     Куник был  уже на середине плаца, как вдруг перед ним оказался Бурят. В
расстегнутом  кителе, в  тапочках, Бурят судорожно цеплял  на  рукав красную
повязку дежурного.
     -   Четвертая  рота!  Стой  на  место!..  Приставить  ногу  к  ноге!  -
Запутавшись в командах, он обеими руками уперся в волосатую Сашкину грудь.
     - Мочи Бурята!
     Куник, не останавливаясь, отгреб  Бурята в сторону. Тот отлетел,  упал,
заверещал  что-то,  фуражка  покатилась  по  плацу. Рота валила  дальше,  за
Куником.
     До  казармы  оставалось шагов  тридцать.  Вторая  по-прежнему  молчала.
Становилось жутко. Видимо, это почувствовал и Куник.
     - Не бзди, мужики! -  снова заорал он и  орал так через  каждые два-три
шага. Шел и орал, уже даже не оборачиваясь.
     Женька  со Старым рванулись вперед, чтобы  не  отстать oт Куника. Костя
тоже пошел быстрее. Женька держал  в руке арматурину. Старый просто шел, шел
без  всего,  ссутулившись  по-пожилому,  похожий  на мастерового  из  фильма
"Мать".
     - Сука старая!.. - всхлипнул Костя, со злобой взглянув на свой кулак, в
котором был зажат ремень. Опять Старый умнее всех, ремня нет - вины меньше.
     Женька хлопнул его по плечу:
     - Чего ты?
     - Ничего! - огрызнулся Костя, стряхивая его руку.
     - Не бзди, мужики! - взвился под небеса истошный визг Куника.
     И  вдруг  черная   молчавшая  казарма  ожила.  Вспыхнул   свет.   Кроме
центральных  дверей, распахнулись  боковые. И из трех прорех  казармы живыми
потоками наружу ломанулись блатные.
     - Глуши козлов!
     - Сучье позорное!..
     - Петушня помойная!..
     - Мочи лидеров!..
     Костя  увидел,  как  Куник, метнувшись навстречу толпе,  сливающейся из
трех  потоков, увернулся от вспорхнувшего  над  его головой лома, и пряжкой,
под  свист  ремня, уложил одного  и,  обернувшись, ловко достал первого -  с
ломом, уже  вырвавшегося  в  чужую  толпу. Оба  подмялись,  звякнул  о бетон
покатившийся лом.
     - Минус два! - провопил Куник. - Мочи блатных!
     Драка расползлась по всему плацу.
     Костя сразу подался в  тень трибуны, в  темноту. Но и там было страшно:
вдруг увидят, что прячется.
     На мягких ногах вбежал он в тусующуюся толпу  одетых и своих. Он крутил
вокруг себя ремнем, надеясь, что никто к нему не сунется. Его и не  трогали.
И  он  снова отбежал в  тень  - передохнуть.  Нуцо  уделал одетого - лопатой
плашмя.
     - Луди вторую роту! - кричал Женька, молотя арматуриной по одетым.
     Костя  готов  уже был в  очередной  раз ворваться  в  драку,  уже  ногу
приготовил для толчка, но от удара в спину у него перехватило дух.
     - А-а!.. Ма-а-ма!..
     Пока он несколько мгновений ждал смерти, стриженый блатной, отоваривший
его пряжкой, побежал дальше. Костя понял, что  не умрет. За блатным рыпнулся
Нуцо,  оторванный  от  своей  драки Костиным  воплем,  и  успел  приголубить
блатного  лопатой.  Из прорвавшейся  на спине  гимнастерки потекла  чернота.
Блатной сунул руку за спину, глянул на нее и помчался к своей казарме.
     - Назад! - прокричал кто-то.
     Неожиданно,  как  по  команде,  вторая  рота  стала  отступать  к своей
казарме. Четвертая навалилась на отступающих.
     - Козлы! - орал Куник. Ремень он потерял и дрался просто так.
     - Еще! - взвыл рядом с Костей Миша Попов, тыча рукой в сторону.
     Костя  повернул голову, и  у него онемели ноги: от техкласса отвалилась
толпа одетых и молча неслась на них.
     И отступившая было вторая рота мощно подалась вперед. Блатные схитрили.
     Полуодетые, придавленные сбоку свежими  силами,  заметались по плацу и,
сбивая друг друга с ног, бросились домой, к казарме.
     - Куда?! - заорал Куник. - Сто-ой! Стой, падлы!..
     Костя бежал с зажмуренными глазами. Когда он открыл  их, увидел,  что в
метре  от  него  впереди несутся трое  одетых  с палками. Он обхватил голову
руками  и,  споткнувшись,  кубарем  покатился  по  шершавому  плацу.  Одетый
рыпнулся к нему с палкой над головой.
     - Не бе-ей!.. - Голос Кости сорвался на писк.
     - Удав гнутый! - Одетый с размаху ударил его сапогом.  Хотел по голове,
но Костя увернулся - попал по ребрам. И побежал дальше.
     Костя потерял  дыхание и  на  четвереньках  уполз с плаца в темноту.  И
заткнувшись  за  голый  куст  акации, скрючился.  Потом с  трудом  вытолкнул
накопившийся воздух и понял, что опять жив.
     Вдалеке из толпы одетых  с  криками  вырывались полуодетые и неслись  к
казарме.
     Блатные лупили оставшихся.
     Вдруг Костя услышал возле своей головы цокот  подков, не стройбатовский
цокот...  Задевая  за куст, на плац выносились губари, на бегу  сдергивая  с
плеч автоматы. Paздались короткие очереди.
     Костя впервые в жизни слышал настоящие выстрелы.
     Драка замерла.
     - Губа-а!..
     Зсе бросились врассыпную.  Одетые бежали  рядом  с  раздетыми. Куник  с
Мишей  Поповым ломанулись во вторую. А одетые мчались  к  ним - в четвертую.
Костя  отжался от земли,  встал в несколько приемов,  не сразу, и, наращивая
ход, заковылял в роту. На плацу, помыкивая, корячились подбитые.
     Трещали выстрелы. Костя споткнулся, налетев на сугроб и, падая, увидел,
как  здоровенный  длинный губарь с  откляченной задницей  гнал  перед  собой
раздетого с лопатой и палил вверх из автомата.
     И вдруг раздетый споткнулся, выронил лопату, свет прожектора мазнул его
по лицу,  блеснули зубы. Нуцо! Губарь с  разбегу налетел на  него  и стволом
автомата ударил в спину.
     Нуцо обернулся и  застыл, уставившись на губаря. - Ты-ы? - прошипел он.
-  Ты-ы?.. И пошел на  губаря.  Тот молча  пятился, по-дурацки загораживаясь
автоматом. - Ты! - выкрикнул Нуцо. - Ты!
     Не подходи!  - Губарь перехватил автомат. -  Убью!  Сзади  над  губарем
взметнулась лопата. Костя  видел ее блестящий штык. Губарь выронил автомат и
схватился за голову. Вскрик был совсем слабый, заглушенный остатками драки и
редкими выстрелами.
     Нуцо шагнул в темноту, куда упал губарь, и медленно выпятился обратно.
     -  Беги!  -  громко прошипел он, выдергивая  у солдата из рук лопату. -
Беги, Фиша!
     ...Деревянные подпорки-столбики у крыльца четвертой роты были выломаны.
Женька Богданов  метелил одетых,  но те, не обращая внимания на  удары, тупо
перлись в чужую роту.
     Костя  долго  втискивался в  узкий дверной проем, заклиненный  ошалелой
толпой. Кто-то оттолкнул его, он снова втиснулся, его ударили по лицу, он не
ощутил  боли.  Добравшись  наконец  до своей койки, Костя  упал на  нее  и с
головой накрылся одеялом. Сколько времени прошло, он не знал. Кто-то сдернул
с него одеяло. Костя открыл глаза. Быков.
     За  разбитыми  окнами тормозил "Запорожец" Лысодора. Лысодор,  в  шапке
пирожком, в коричневом драповом пальто, быстро вошел в казарму.
     - Здравствуй,  Петр Мироныч! - протянул ему руку  Быков. - Кто дежурным
сегодня?
     -  Буря... Младший лейтенант Шамшиев.
     В роту влетел старшина Мороз. Дернул руку к козырьку.
     -   Твои,  Остапыч,  -  с  удовлетворением   сказал  Быков.  -  Молодцы
ребятки... Ты им сухари суши, Остапыч.
     Рота молча стояла посреди казармы.
     - Зачем сухари? - тупо спросил Миша Попов, пробуя зубы на шаткость.
     - Кто спрашивает? - обернулся к нему Быков. -Ты, плановой?  Ты зубки-то
не  трогай, опусти  ручки... Вот так.  Сухари зачем?.. Гры-ызть... Сидеть  и
грызть.  Вот  так  вот,  ребятки-козлятки.   А  вы  как  думали?  Не  хочете
по-человечески служить,  -  голос  Быкова набрал  полную  силу,  - башкой  к
параше!.. Всю роту! На строгач! Роба в полоску!
     - Вторая начала! - выкрикнул кто-то из строя.
     -  Кто сказал - шаг вперед!
     Никто не вышел.
     - Чего творят, падлы! - покачал головой Мороз
     - Два  года и  тех не  могут... А я, мы все вот...  -  Мороз поочередно
ткнул пальцем в Быкова, в Лысодора и  в себя. - И до войны,  и  войну всю, и
после...
     -  Ты им, Остапыч,  больше  не  объясняй, -  переходя на  обычный  свой
красивый спокойный голос, сказал Быков.
     - Объяснять  своим  можно.  А  это...  Р-рота-а!  Слушай  мою  команду!
Становись!  Равняйсь!  Смирно! Старшина! Поверку  полным  списком.  Из  роты
никому. Где Дощинин?
     - Поехали за ним.
     - А кто "подъем" крикнул?
     Строй  молчал,  но  все как один невольно  посмотрели  на  Бабая. Бабай
вобрал башку в плечи и замер, вздрагивая, как от холода.
     Брестель с журналом в руках начал поверку.
     - Кто дневалил? - спросил Быков.
     - Это не я... - заплакал Бабай.
     - Что такое? - брезгливо поморщился Быков. - Старшина!
     Мороз подался вперед.
     - Да он сейчас... Пройдет у него... Керимов! -  рявкнул он на  Бабая. -
Чего раньше времени?! Тебя никто ничего, а ты в сопли?!
     - Кричал... - залопотал Бабай. - Я не знал... Мне кричали - я кричал.
     - На КПП, - бросил Быков. - Потом будем разбираться. Начинайте поверку.
     В роту вбежал  Валерка Бурмистров  со  своими. Бабай стоял  последним в
строю. Слезы текли по его небритым щекам.
     Мороз хлопнул по спине Валерку.
     -  Это... Сведи его, что ль. Чего он здесь? Тулуп дай. А то  замерзнет.
Тулуп, говорю, дай!
     Валерка вытянулся:
     - Есть!
     - Понабрали армию... - бормотал Мороз. - Уводи, кому сказал!
     Валерка потянул Бабая за рукав.
     - Пошли...
     Мороз заглянул в Ленинскую комнату, покачал головой.
     - А здесь-то стекла кому мешали?.. Графин где?
     - Разбили при наступлении, - усмехнулся Куник.
     - Ты,  верзила, молчал бы! С тебя первый  спрос!  - Мороз погрозил  ему
татуированным кулаком.
     Брестель закончил  поверку и с журналом  подошел к Морозу.  Мороз надел
очки, взял журнал в руки.
     - Все по списку? - спросил Быков Мороза.
     - Никак  нет, двое  в больнице,  один  в  бегах,  трое насчет  туалета,
чистят. Их сюда без бани нельзя - в калу все...
     - Карамычев здесь, - заложил Костю Брестель.
     -   Отбой,  - скомандовал Быков и вышел  из  казармы.  Минута.  Всем по
койкам!
     Строй распался, загудел.
     - Слышь, Карамычев, твои не  воевали, ясно? -  сказал  Мороз, подойдя к
Костиной койке. - Ты-то сам на кой хрен в казарме?
     - Не знаю... - промямлил Костя.
     - Узнаешь... Следствие вот  начнут  -  все  узнаешь... Над тобой  койка
пустая? Я лягу. -  Мороз расстегнул мундир,  под мундиром была красная бабья
кофта, застегнутая на левую сторону.
     -  Зачем  вам  наверх, товарищ старшина? - засуетился Костя. - Ложитесь
внизу, я наверх...
     - Ладно, -  скривился Мороз и полез на  верхнюю койку.  - Это у  вас, у
сопляков, счеты: кому где спать... Петух жареный не долбил еще... Живые все?
     - Губаря кто-то сделал, - сказал Женька.
     - Их долбить - стране полегче, - сказал Старый.
     - Молчал бы... Башка как колено, а домой возвернуться не можешь!
     Мороз заворочался, укладываясь поудобнее.
     - Кто губаря - разберутся, - покряхтел он, - а  вот библиотекарке  глаз
хоть фанэрой зашивай...
     - Откуда вы знаете?! - вздернулся Женька.
     - Ишь ты! - ухмыльнулся  Мороз. - Задергался, хахаль кособрюхий. Будешь
ей  теперь  из  тюряги за  увечье  платить.  Побахвалиться захотелось  перед
сикухой:  нет, мол, на меня управы!.. Хочу - дурь  сосу, хочу -  бабу в роте
черепешу... Дурак! Спать. Отбой.
     Казарма затихла.
     Костя  лежал  с  открытыми  глазами.  Наверху  под  Морозом  заскрипели
пружины.
     - А билеты-то взяли? - шепотом спросил Мороз свесившись с полки.
     - Взяли.
     -  Ты  вот  что,  ты  одеись  и  к  своим  иди,  может, ничего,  может,
получится...




     Голая - старики в плавках, молодые в одних  подштанниках, -  посиневшая
четвертая рота стояла выстроенная вдоль казармы.
     Комиссия - коротенький  полковник и два майора в сопровождении  Быкова,
Лысодора,  капитана  Дощинина, Мороза  и  забинтованного Бурята  -  неспешно
бродила вдоль строя.
     Уже  начались  хитрости:  поврежденные  в  побоище  старались  по  мере
приближения комиссии встать в начало строя, где комиссия уже прошла. Поэтому
комиссия про шла вдоль строя один раз, потом еще раз - со спины.
     -  Руки вверх! - скомандовал коротенький полковник.
     Двести  с   лишним  багровых  стройбатовских  кулаков  на  белых  руках
вскинулись к потолку.
     - Туда, -  негромко скомандовал полковник Сашке Кунику.  Под  мышкой  у
него синел квадратный отпечаток пряжки.
     Куник понуро поплелся в Ленинскую комнату, куда комиссия загоняла явных
участников.
     Через некоторое время восемнадцать человек  без  ремней в сопровождении
губарей потопали  по бетонке к воротам. И Куник,  и Женька, и Миша Попов. На
губу. На КПП места мало.
     В казарме вставили стекла,  стало теплее.  Максимка оттирал присохшую к
тумбочке кровь и рвоту.
     -  ...Вина хорошего попьем... - Нуцо  ломом натягивал  половые доски, а
Костя шил  гвоздем. - У  меня  вся  Молдавия родня. У меня  дед есть. Он еще
против вашего  царя воевал.  Его побили, он глупой  сделался. И слабый весь.
Румынский  царь  ему пенсию  платил,  А  потом  ваши  пришли  перед  войной.
Перестали платить, враг стал...
     -  В Москву пусть напишет, - посоветовал Фиша.
     Нуцо засмеялся.
     -  Да он помрет скоро. Старый... Мороз идет!
     Мороз подошел к яме, заглянул в нее.
     -  Кончаете уж?.. Ну-ка хэбэ скидайте!
     Фиша стянул робу.
     - Ты-то чего раздеешься? - жестом остановил его  Мороз. - Ты ж на плацу
не  был.  Одеись  назад.  -  Мороз  покачал  головой.  -  Ишь,  какая  нация
шерстистая, хуже грузинов. - Обошел голого по  пояс Нуцо. - Чисто. Одеись. -
Посмотрел на Костю спереди, остался  доволен. - Повернись! (Костя повернулся
спиной.) Божечки  ж ты мой!.. Ты погляди,  у него  ж спина!.. И пряха. След.
Куда ж ты лез-то, паразит! - Он пыхнул дымом в сторону.
     Костя стал вяло одеваться.
     - Да, кто ж губаря-то, а?..
     Костя пожал плечами. И посмотрел на Нуцо. И Нуцо, улыбаясь,  тоже пожал
плечами.
     - Работайте,  - сказал Мороз. - Бог даст... С губы донеслась песня: "Не
плачь, девчонка, пройдут дожди".
     - Ты зубы-то сыми,  - проворчал напоследок Мороз в сторону Нуцо. - Медь
во рту  - один вред... И людям в  глаза бросается...  А то  слухи:  с зубами
ктой-то по плацу прыгал...
     Мороз ушел.
     Нуцо ногтями стал торопливо сковыривать  бронзовые коронки,  от усердия
даже на землю сел.
     -  Ты чего? - обеспокоился Фиша. - Земля холодная,  а тебе почки болят.
Встань.
     Перед самым  ужином прибежал Валерка  Бурмистров.  Валерку бил колотун,
тряслось все: и сиськи и брюхо...
     -  Земеля-я! Мать  твою...  - зашипел он,  наступив кедом  на гвоздь  в
доске. С  перекошенной от боли мордой Валерка другой  ногой придержал доску,
снялся с гвоздя. - Чурка ваш повешался, на хрен!
     - Бабай? - выдохнул Костя.
     - Он... Сволочь, - шипел Валерка, тряся ногой. - За ражения не будет?
     - Когда?
     - Да он не до смерти, - скривился Валерка.
     -  Слышь, еврей! - крикнул он  Фише,  столбом  замершему  в  яме. - Йод
принеси! По-быстрому! Кому сказал?!
     Фиша не трогался с места.
     - Принеси, - попросил Костя. - В канцелярии аптечка.
     - Сплю,  земеля,  и  чего-то прям,  знаешь, ну не  знаю, как сказать, -
бормотал Валерка. - Встал, в  глазок  глянул. А  он висит, ногами дрыгает. Я
раз - и за сапоги! Чуть ему калган не оторвал.
     - Живой он?
     - Дышит... Я его малость... - Валерка  потусовал  кулаками воздух.  - А
чего  он?  Я с  него ремень  брючный забыл, он  на нем и  повешался.  Пойдем
глянем, а то я один не это... Пойдем, земеля...
     Бабай лежал на бетонном полу в камере. И плакал. Лицо его было разбито.
     - Бабай! - Костя потеребил его за рукав. - Ты чего?.. Зачем ты?..
     - В турму не хочу...
     - Да кому ты, на хрен... - замахнулся по инерции Валерка.
     - Позови Морозу! - плакал Бабай. - Позови старшину Морозу!..
     - Позвать  бы...  -  поднимаясь с  корточек,  полувопросительно  сказал
Костя. - Мороз в роте?
     - За дочками в детсад пошел. Да вон он!
     Мороз стоял на трамвайной остановке, держа за руки двух девочек.
     Когда жена Мороза,  работавшая  поварихой  в полку,  в  Шестом поселке,
опаздывала на автобус, Мороз сам забирал  дочек  из  сада, и  они до темноты
oшивались в роте. Богдан приволок для них со свалки  трехколесный велосипед,
подвинтил, подкрасил.
     - Товарищ старшина! - заорал Валерка.
     - Чего орешь? - Мороз потянул девочек к воротам КПП, приподнял фуражку,
пятерней прочесал седые волосы.
     - Чурка чуть не повешался! - выпалил Валерка.
     - Я сдернул!
     -  Чего-чего? Идите-ка  погуляйте, - сказал  Мороз дочкам. -  Велисапед
свой в каптерке возьмите, покатайтесь.
     Девочки вприпрыжку убежали.
     - Живой? - спросил Мороз.
     - Нормальный ход. Не до смерти.
     - Та-ак... - пробормотал Мороз. - Начинается...




     Последним из  трамвая вылез старик в азиатском халате и на костылях. На
голове у него была огромная лохматая папаха из  рассыпающихся завитков, а на
единственной  ноге -  нерусский  коричневый сапог  в  остроносой  калоше. За
спиной старика был вещмешок.
     Он  вылез  из  автобуса,  подпрыгнул  пару  раз на ноге,  установился и
поправил вещмешок. Потом стал озираться.
     -  Стирайбат? - сказал он Косте. - Сын тут.
     Костя показал на железные ворота с двумя красными звездами.
     - В гости, - сказал Костя Валерке, подводя старика к крыльцу КПП.
     - Фамилия?
     Старик достал из-за пазухи паспорт, сунул Валерке.
     - "Керимов", - прочел Валерка. - Какой роты?
     - Стирайбат, - кивнул старик.
     - Керимов, Керимов?.. - повторял Валерка, наморщив лоб. - Погоди.
     Валерка занырнул в КПП и пальцем поманил за собой Костю.
     -  Слышь, земеля! Гадом быть, Бабаев пахан!
     Валерка вышел на крыльцо, отдал старику паспорт.
     - Вы это...  - Валерка  почесал за ухом. - Вы  чайку попейте с  дороги.
Командир скоро придет, тогда... Эй! Из караулки выскочил молодой.
     -  Отведешь  товарища в столовую.  Чтобы ему  там... Из столовой  Мороз
привел старика в роту.
     -  В  ногах  правды  нет,  -  сказал  он,  пододвигая  старому туркмену
табуретку.
     Старик сложил  костыли и,  придерживаясь за тумбочку,  сел на  половину
табуретки,  на свободную  половину табуретки показал  Морозу, приглашая  его
тоже сесть.
     Мороз похлопал его по ватному плечу.
     - Сиди, сиди. Дневальный где?! Рзаев!
     Дневального он нашел в каптерке. Егорка дописывал хлоркой  свою фамилию
на  подкладке нового бушлата. Под свежей фамилией "Рзаев" - фамилия прежнего
владельца.
     - Чем занят?! - заорал на него Мороз. - Где твое место?
     Егорка вскочил, сунул бушлат в хлам, наваленный в углу каптерки.
     - Эти не  разъехались, а  уже  застариковал,  -  проворчал Мороз.  -  И
побрейся хоть. От людей стыдно. - Он кивнул на старого Бабая, привалившегося
лохматой папахой к стене.
     Старик открыл узкие глаза.
     - Оглум, мусульманмысан?
     -  Бяли,  мусульманым, -  ответил  Егорка  совсем  иным,  почтительным,
голосом.
     - Понимает,  - удивился Мороз. - Так у вас что ж, нации одинакие?.. Или
как?
     - Понимаю просто, и все!
     -  Тогда  таким  порядком. -  Мороз  снял  фуражку, провел  по  волосам
пятерней. - Рзаев, слушай сюда. В углу у Карамычева коечку застлать товарищу
чистым,  полотенец...  Пусть   отдыхает.  Расход  ему  вечером  принесешь  -
покушает.
     Мороз  протянул  старику  руку. Старик  засуетился с  костылями,  хотел
встать.
     - Сиди, сиди, - остановил  его старшина.  - Может, обойдется... Как суд
решит...
     - Булды, - кивнул старик и приставил костыли к стене.
     Старик  расположился  на  Богдановой  койке. Сейчас  он рылся  в  своем
вещмешке.
     - Не мешаю? - буркнул Костя.
     Старик  не  понял  вопроса,  достал  из  мешка  большой  белый  платок,
расстелил его на  полу. Костя подобрал ноги. Старик снял халат,  под халатом
был пиджак с медалями.
     Встав коленями на  платок, старик  стоймя поставил на тумбочку  папаху,
сложил перед собой на груди руки, за крыл глаза и сказал, как в кино:
     - Аллаху акбар...
     И начал тихо стонать по-своему - молился.
     В  промежутках между бормотаниями он проводил руками  по  лицу и груди.
Медали на пиджаке позвякивали, когда он нагибался.
     - Аллаху акбар, - сказал старик и со скрипом стал подниматься.
     Потом стащил на пол матрац и лег на него, укрывши голову платком. И тут
же захрапел.
     Костя принес из каптерки свою шинель и набросил на старика.

     Заложив руки за спину, Мороз медленно брел по бетонке, Костя  плелся за
ним.
     - Чего ты все ноешь?! - обернулся к нему старшина, хотя Костя молчал. -
Русский язык не понимаешь! Сказано: ступай в роту.
     - Билеты у нас... Мне домой...
     - Домой!.. - прошипел Мороз. - Ты ж на поверке торчал, дурень!.. Сводку
в штаб дивизии послали, кто участвовал... пофамильно... Губарь-то помер!
     - Не я же! - простонал Костя.
     -  А кто? Дед пихто?
     Мороз остановился  у входа в казарму, поднял  с земли вырванную  дверь.
Костя дернулся помочь.
     - Не  лезь!  - Мороз прислонил дверь к  стене  казармы.  - Все равно не
поедешь! Пока то-се...  Кто  губаря,  кто  закоперщик...  Ицкович-то поумней
тебя, не  светился. Так что билет свой Бурмистрову  отдай,  он  пошлет кого,
хоть деньги получишь.
     - А Ицкович?
     - А Ицкович пусть едет.
     - Фишель?!  - ахнул Костя. -  Так ведь  это же он... - Что он?  - Мороз
обернулся. - Он... губаря...


     "Характеристика  на военного строителя  Карамычева К.М., год призыва  -
1968 (июнь), русский, б/п, 1949 года рождения.
     За время службы в N-ском ВСО военный строитель рядовой  Карамычев К. М.
проявил  себя  как  инициативный,  исполнительный, выполняющий  все уставные
требования воин.
     За  отличный  труд,  высокую  воинскую  и  производственную  дисциплину
рядовому Карамычеву К.  М. было присвоено звание  "Ударник коммунистического
труда". Был назначен командиром отделения.
     Карамычев принимал активное участие  в общественной жизни роты, являлся
редактором "боевого листка" и членом совета библиотеки N-ского ВСО.
     Военный строитель рядовой Карамычев К. М. пользовался авторитетом среди
товарищей, морально устойчив, политически грамотен.

     Характеристика дана для представления в Московский университет.

     Командир подразделения:
     Дощинин
     1 апреля 1970 года.

     "Согласен". ВРИО командира ВСО:
     Лысодор
     2 апреля 1970 года".

Популярность: 1, Last-modified: Tue, 05 Feb 2002 11:28:17 GmT