---------------------------------------------------------------
     © Copyright Виктор Левашов
     E-mail: viktor(a)levashov.ru
     WWW: http://www.levashov.ru
     Date: 24 Jul 2007
---------------------------------------------------------------


     Историческая драма
     в 2-х действиях
     по мотивам русских летописей
     и произведений Н.М.Карамзина


     Москва
     1989 г.










     МАРФА БОРЕЦКАЯ - новгородская боярыня, вдова посадника Исаака
     Борецкого, 40 лет

     ДМИТРИЙ, ФЕДОР - ее сыновья

     ИОАНН III - великий князь московский, 35 лет

     БРАДАТЫЙ - думный дьяк Иоанна

     ХАЛМСКИЙ - московский воевода

     ЗАХАРИЙ ОВИН, НАЗАРИЙ - новгородские бояре

     УПАДЫШ - городская рвань, шильник

     СТАНИСЛАВ - польский дворянин

     ПАЛАЧ великого князя московского
     СЫН палача, подмастерье
     ЗВОНАРЬ
     ГРОБОВЩИК
     ТУРЧАНКА-ТАНЦОВЩИЦА
     ОТРОК

     Гусляры,  скоморохи,   воины,   истцы   и  ответчики  на  суде  Иоанна,
новгородские граждане, челядь

     Действие происходит в Великом Новгороде
     в 1471 - 1478 годах











     20  июля  1471  года  на  площади  города  Русы,  вчера  еще  славного,
четвертого  после  Новгорода,  Пскова  и  Москвы,  а  ныне разграбленного  и
сожженного  едва  ли не дотла  ратниками московского воеводы  князя  Даниила
Холмского, шли деятельные приготовления к большому дню.
     Плотники ладили помост. ЗВОНАРЬ обезьяной заморской летал по стропилам,
проверял,  надежны ли тяжи, не  оглохла  ли от жара  и  гари тяжелая  бронза
колоколов.  Черный люд под  присмотром мастера-ГРОБОВЩИКА  таскал  к помосту
домовины, мореного  дуба,  красно сработанные - не для всякого,  для высоких
гостей.  Два гусляра, старик-слепец  и молодой,  зрячий, согласовывали натяг
воловьих  жил  на своих,  очерком  лебединокрылых,  гуслях.  Возле  помоста,
дожидаясь,   пока   плотники   завершат   дело,  другой   мастер   наставлял
сына-подмастерья  в своем ремесле. То был дивно  искусный  в деле московский
ПАЛАЧ. Положив на  колоду  верхушку молодой  осины, а  за комель придерживая
рукой, он  давал знак: тяжелый страшный топор в дюжих руках сына,  сверкнув,
обрушивался на плаху, разом с утробным  "Хэк!" отлетало  в сторону  осиновое
полешко.
     А промеж всего этого, занятого своими делами  люда пугливой тенью жался
юных  лет ОТРОК в рогожном отрепье, в котором  едва угадывалась  послушничья
ряса.  Много таких, сдутых с мест палом  войны горемык бродило  в ту пору по
лесам и посадам, находя пропитание где Бог пошлет, ох, много! Так много, что
иссякло сострадание у самого сердобольного. Но в этом бродяжке  было  что-то
такое,  отчего  не гнали его пинком, как паршивого пса,  гордые  от важности
своего дела мастеровые. Он возник возле гусляров, послушал их тихие переборы
и  бедные, предраспевные голоса. Потом оказался рядом со Звонарем, последил,
как легким касанием била тот проверяет звук. Подле Гробовщика он даже дланью
провел по чудной резьбе проносимого мимо гроба, за что иной  был бы  бит, но
столь уважительно было это касание, что  мастер смолчал. Нет, не голодом был
томим этот юный  Отрок,  но иной жаждой.  И, похоже,  даже Палач  это понял,
когда Отрок оказался рядом.
     Палач был  сухощав,  легче своего топора, желчен. И строг. Ох, строг! И
когда сын, не рассчитав силы удара, увязил инструмент в сыром теле осины, он
даже плюнул в досаде и оглянулся на Отрока, как бы ища сочувствия.

     ПАЛАЧ. Эк, полорукий! (И -  сыну.)  А  коли бы ты час сей на этом месте
лежал - ты! ты! - люба б была тебе така работа? Ответствуй!

     СЫН. Не люба.

     ПАЛАЧ.  Отчего  ж не  люба? Выюшкой-то помотать, как кур недорезанный у
жонки-дуры - отчего ж не любо? А? Ответствуй!

     СЫН. Нерадив, батюшка.

     ПАЛАЧ. То-то! Нерадив! Радей!

     И вновь  в  руках  у  сына-подмастерья сверкнул  топор. Но от  великого
радения  удар  был  настолько силен, что  мало  того,  что осиновое  поленце
отлетело,  как пущенное  из пращи, но  и топор  увяз  в плахе  так,  что  не
поддался подмастерью  ни с разу, ни с  другого. Палач аж зашелся от желчного
хохотка.

     ПАЛАЧ (призывая Отрока в свидетели). Радив!.. Уморит!.. (Сыну, прерывая
его потуги.) Не трог!.. (И вновь - с хохотком.) Там - князь великий... там -
бояре  великие...  там  -  люд честной...  Муж достойный  ждет-пождет, главу
склонил. А мой...  (Оттолкнул  сына,  запрыгал у  плахи, показывая,  как сын
будет  безуспешно  пытаться  извлечь  инструмент  на  виду у  всего  народа,
шутовски  приговаривая.) Час сей,  отче, годи  Ггоспода  ради,  пока  я  тут
тружусь... медка  пока  стребуй,  а  я - кхе, кхе!.. (Поняв, что не в  силах
извлечь топор,  построжал.) Смеху  подобно! А коли над мастером  нашего дела
даже  раб  Божий,  обреченный тебе, смеется  - не мастер ты, скоморох! Всяко
дело, сын мой, должно так исполнять, как желал бы, чтобы для тебя исполняли!
Уготовляй. Пример  явлю.  А  пока удалюсь  кваску испить, взопрел с тобой!..
(Удаляется.)

     ОТРОК. Непросто ремесло!.. Иных-то много ль дел?

     СЫН.  Хватат!..  (Вытащил  из плахи топор,  укладывает осинку,  оселком
подправляет лезвие.) Непросто, да.  Язык, к примеру,  урезать - просто? А на
дыбу,  к примеру, вздымать? Чуть оплошал,  а из него дух вон -  каково ответ
держать? Что просто - врать не стану: ноздри рвать. Сие дело не хитрое, всяк
сможет.

     ОТРОК. Не всякому дано.

     СЫН. И то!..
     Возвращается Палач.

     ПАЛАЧ.  Пример  являю!..  (Принимает  услужливо  поданный  сыном топор,
поправляет осинку, изготавливается.) Дай княжий знак!

     СЫН. Какой, батюшка?

     ОТРОК. "Да свершится суд наш и Божий!"

     С  нутряным, страшным, исходящим из  самой  глубины звуком "Хэк!" Палач
опускает  топор  на  плаху.  Осинка  разлетается  надвое.  Сверкнуло  лезвие
вскинутого топора - играючи, как пушинка, Палач снова  готов к работе. Сын и
Отрок склоняются пред таким мастерством.

     ПАЛАЧ. Вот так! (Отроку.) Откуда ведом знак?

     ОТРОК. В Торжке. Господь привел. Там зрил.

     ПАЛАЧ. В Торжке? То был не я. Увидишь и меня.

     ОТРОК.  А верно ль говорят, что  на фряжской стороне мастера при людном
деле лицо закрывают, как монах клобуком, одни глаза наружу, чтоб видеть?

     СЫН (поражен). Неужто так?

     ПАЛАЧ  (важно). Там - да. Слыхал. Почто? Не ведаю. Обычай  воровской. У
нас же на Руси палач ни в какие времена лица своего от народа не прятал!

     ОТРОК. А когда нет войны - работы, видно, мало?

     ПАЛАЧ. А виделось  - неглуп.  Куда с добром! Есть война, нет войны, а у
нас о любую пору страда. И коли ищешь ремесла на весь род свой до последнего
колена - вернее не найдешь!

     К Палачу подходит один из плотников.

     ПЛОТНИК. Готово, господин. Вели, куда?

     ПАЛАЧ. Влеки!..

     Плотники водружают плаху на изготовленный для нее помост.

     ГРОБОВЩИК  (презрительно). "Вернее не найдешь!.." (Показывает Отроку на
гробы.) Вот - ремесло навек! До Страшного суда!

     ЗВОНАРЬ (сверху). Ты кончишь свой урок. А мне-то - отзвонить!

     СТАРЕЦ-гусляр. А нам отпеть, отликовать на тризне.

     ГРОБОВЩИК. Какая тризна? В последний Божий день?

     СТАРЕЦ. А  все одно.  Последний или нет  - в  живой  душе всегда струна
жива....

     Может,  кто и хотел ему  возразить, но тут молодой гусляр дерзко ударил
по струнам и высоко завел древнюю здравницу:

     А и шел дристун
     Вдоль по улице,
     Лели-Лель!
     А кому поем,
     А тому добро,
     Лели-Лель!..

     И так же вдруг умолк, властно остановленный рукой слепца.

     СТАРЕЦ. Грядут!..

     На площади появляются московский воевода князь Даниил Холмский и думный
дьяк Стефан Брадатый.

     ХОЛМСКИЙ. Готово все?

     БРАДАТЫЙ. Как велено.

     ПАЛАЧ. Хоть тотчас подавай.

     ГРОБОВЩИК (показывает на гробы). Довольно ли сего?

     ХОЛМСКИЙ. Довольно ль? О том лишь знает Бог. Откуда дым?

     ЗВОНАРЬ (сверху). Мню так: посады в Новгороде жгут.

     ХОЛМСКИЙ (бешено). Врешь, смерд!

     ЗВОНАРЬ. Вру, князь. Да весь Ильмень в дыму.

     ОТРОК. Горят болота. И пажити. Иссохли.

     ХОЛМСКИЙ. Откуда? Чей?

     ОТРОК. Послушником я был в монастыре.

     ХОЛМСКИЙ. Пошто ушел?

     ОТРОК. Наш монастырь сгорел.

     ПАЛАЧ. Вот ищет ремесла - надежного!

     ХОЛМСКИЙ. Эк изыски! Ори.

     ОТРОК. Орал с отцом. В огне погибли все.

     ХОЛМСКИЙ. Тогда воюй - надежней дело есть ли?

     ОТРОК. Не всякому дано.

     ХОЛМСКИЙ. Тогда молись! (Брадатому.) Где пленники?

     БРАДАТЫЙ. В притворе. Явить?

     ХОЛМСКИЙ. Явлюсь. Хочу с ним говорить. В последний раз. (Уходит.)

     БРАДАТЫЙ (Отроку). Учен чему?

     ОТРОК. Письму. И чтению.

     БРАДАТЫЙ. Изрядно?

     ОТРОК. Испытай.

     БРАДАТЫЙ. Стиль мне! И церу!

     Слуги поспешно подают принадлежности для письма.

     БРАДАТЫЙ (Отроку). Пиши!..  "Числа  14-го, месяца  июля,  года 1471-го,
рати  великого  князя московского  и всея  Руси Иоанна  сшиблися на Шелони с
новугородскими ратями и милостью Божией разбили наголову. Степенный посадник
Димитрий  Исааков Борецкий  пленен.  С ним  трое первостепенных новгородских
бояр..."

     ОТРОК. Исполнил, господин.

     БРАДАТЫЙ  (проверив).  А  ищет  ремесла!  Вот  - ремесло  навек!  В час
грозного  суда  свидетельства  какие  предстанут   Господу?  Гробы?  Реляции
победные? Трофеи? Свидетеля бесстрастного рассказ! На этих церах!

     ОТРОК. А он бесстрастен?

     БРАДАТЫЙ. Нет, он не бесстрастен. Но Бог на то и Бог, чтоб отделить все
нашу страсть от правды. И  эту правду  кинуть на весы добра  и зла. Но перед
тем как грянет Трубный  Глас, не  раз  потомки наши, разбирая  свидетельства
твои, нам судьи станут. И  проклянут. А может - возвеличат. Иль, возвеличив,
после проклянут?  Но  Бог  и  им  судья.  За сим -  аминь. Ты обречен  сему.
(Уходит.)

     ОТРОК  (как   бы   продолжая  записанный   на   церу  рассказ).   "Рать
великокняжеская и псковитяне, вступивши в землю новугородскую, истребили все
огнем  и  мечом. Кровавые реки, стоны и вопли от  востока и запада неслися к
берегам  Ильменя.   Не  было   пощады  ни   смерду,  ни   женщине.   Остатки
новугородского  ополчения,  рассеянные  на  Шелони,  отступили  в  городские
пределы и приуготовились к осаде. В  Русе  ждали великого князя  московского
Иоанна..."



     В  ту  же ночь,  страшную от  дымов и  зарева  пожарищ, в  монастырский
притвор, где среди прочих знатных новгородских мужей,  плененных на  Шелони,
томился  в  оковах  степенный  посадник  Дмитрий  Борецкий,  явился  воевода
Холмский. По его знаку стражники расковали Дмитрия и удалились. Они остались
одни.

     ДМИТРИЙ. Спаси Бог, князь. Хоть малая, да милость.

     ХОЛМСКИЙ. Ни по что, Дмитрий. Я твой еще должник.

     ДМИТРИЙ. Ни по что, князь. Нет, не должник ты мне. Не мнишь, что утеку?
А, стража у ворот, дороги перекрыты, во все пределы  мне заказан  путь. Един
открыт: на плаху. Дальше - к Богу.

     ХОЛМСКИЙ. Я  твой должник. Явился уплатить. По счету  чести,  как желал
бы,  чтоб мне платили так по этим же счетам. Ты спас  мне  жизнь. Молчи. Что
скажешь,  знаю. Напомню  дело.  Мыслю,  помнишь сам.  Но  в этот час пора не
просто помнить. Пора постигнуть промысел Господний,  а он открылся в будущих
делах, о чем  ни я, ни  ты тогда не  знали. Итак, весной, едва  сошли снега,
явился к вам я, выполняя волю Москвы, с посольством...

     ДМИТРИЙ. Продолжай - с каким?

     ХОЛМСКИЙ. С посольством смелым.

     ДМИТРИЙ. Смелым?

     ХОЛМСКИЙ. Дерзким.

     ДМИТРИЙ. Наглым!..

     И  грянул непомеркший в их  памяти вечевой  колокол  Господина Великого
Новгорода,  площадь  озарилась  смоляными  факелами,  загудела  возбужденной
толпой, и на Вадимово место поднялся московский посол князь Холмский.

     ХОЛМСКИЙ.  Граждане  новогородские! Великий князь  московский, государь
всея  Руси,  моими устами говорит  с вами!  Мы  долго  терпели чинимые  вами
досады.  Вздумав  быть  смелыми  в  надежде  показаться  нам  страшными,  вы
захватили многие наши доходы,  земли и воды великокняжеские. Не остерегал ли
вас  великий  князь  Иоанн,  не  передал  ли  с  посадником   вашим:  "Скажи
новгородцам, моей отчине, чтоб они, признав вину свою, исправились;  в земли
и воды мои  не  вступалися,  имя мое  держали  честно  и грозно по  старине,
исполняя обет крестный, если хотят от меня покровительства и милости; скажи:
всякому терпению бывает конец и мое не продлится". Вняли вы гласу сему? Нет.
И чаша терпения нашего скудельна!..

     УПАДЫШ (выскакивая перед Вадимовым местом). В шеломе он! На месте нашем
святом! Сними шелом, посол!

     ХОЛМСКИЙ. Кто мне, послу, указ?

     УПАДЫШ.  Посадники! Люд  вольный! Дмитрий!  Марфа!  Святой устав наш не
указ ему!

     ДМИТРИЙ. Смирись пред обычаем великого народа, московитянин!

     УПАДЫШ. Смирись! Не то тебя, москвич, мы...

     ДМИТРИЙ. Унять!

     Упадыша умиряют.

     МАРФА. Смирись же, князь. В том нет тебе бесчестья.

     ХОЛМСКИЙ.  Смирюсь,  чтоб  довести посольство  до  конца.  (Сняв  шлем,
продолжает.)  Граждане новгородские!  Не угрозу я вам  принес, но  пеню. Быв
всегда старшими сынами Руси, вы вдруг отдалилсь  от братьев своих. И в какие
времена! О стыд имени русского! Бог  в неисповедимом совете своем наслал  на
нас  татар, земля  русская обагряется кровью русской, города и села  пылают,
гремят  цепи  на девах и  старцах.  Что ж  новгородцы?  Спешат  ли на помощь
братьям своим? Пользуясь своим удалением, они  богатеют, презрев долг  свой.
Русские считают язвы свои,  новугородцы считают золотые  монеты.  Русские  в
узах, новугородцы славят вольность свою! Но  земля русская воскресает.  Небо
примирилось  с  нами,   и  мечи  татарские  иступились.  Берега   Камы  были
свидетелями побед  наших.  Еще  удар  последний  не  свершился, но  Иоанн не
опустит руки  своей, пока не настанет время славы и торжества христианского.
Сей  близок час! Но радость его не будет совершенна, доколе древний Новгород
не  возвратится под сень  отечества, под руку Иоанна. Вы оскорбляли  предков
его, он готов все забыть. Разум и смирение  - вот чего он взыскует от вас!..
Покуда все. Хочу услышать вече.

     Холмский сходят с Вадимова места.

     ЗАХАРИЙ ОВИН. Пусть Марфа говорит!

     УПАДЫШ (подсунувшись). Как? Марфа?

     НАЗАРИЙ. Да, Марфа. Пусть говорит.

     УПАДЫШ. Внял. Пусть Марфа! Марфа! Марфа!

     ДМИТРИЙ. Мать, вече ждет.

     Младший сын Марфы, совсем еще юный ФЕДОР, подает матери руку и возводит
ее на помост.

     МАРФА. Мужи вольные,  граждане Великого Новограда! И ты, посол! Жене не
должно  говорить на вече. Но предки мои  были как  братья Вадиму,  чья кровь
навек  освятила  для нас  сие место, отец и  муж  мой,  степенный  посадник,
погибли,  сражаясь за  вольность  нашу.  Вот  мое право быть пред  вами. Вас
называют  отступниками. За  то ли,  что вы подъяли  из гроба  славу  предков
своих? Князь московский укоряет Новгород благоденствием. Так: цветут вотчины
новгородские,  житницы  полнятся,  великая Ганза  гордится союзом с  нами, а
земля русская обагряется кровью. Но не мы, о россияне, несчастные, но всегда
любезные  нам братья, не мы,  но вы нас  оставили, когда пали на колени пред
ханом  и требовали цепей  для  поносной жизни,  когда  свирепый Батый,  видя
свободу  единого  Новограда,  устремился  растерзать  его  смелых   граждан.
Напрасно с высоты башен взор наш искал вдали легионы русских  в надежде, что
они захотят в последней ограде русской вольности сразиться с неверными! Одни
робкие толпы беглецов притекали к  стенам, они требовали не мечей, а хлеба и
крова, и  получали. Видя отважность  Новгорода, Батый предпочел безопасность
свою злобному  удовольствию  мести.  И удалился! И  вновь  напрасно граждане
новгородские молили  князей  воспользоваться  тем и  общими силами, с именем
Бога русского, ударить по врагу. Но нет, князья платили дань и бегали в стан
татарский порочить друг  друга!  Но если  слово  "победа" еще сохранилось  в
языке русском, то  не гром  ли новгородского  оружия не дал его  позабыть? А
ныне Иоанн  желает повелевать великим градом! Не диво, он  видел богатство и
славу  его.  Но  мы  богаты,  оттого что мы  свободны. С  утратой  вольности
иссякнет  и самый  источник  нашего  благоденствия,  лишь  одна она оживляет
трудолюбие, изощряет серпы и златит нивы. Нищета и убогость удел недостойных
граждан,  не умевших  хранить  вольность  - главное наследие предков  наших!
Скажите  "да" послу Иоанна, и еще при  жизни вашей увидите вы, как померкнет
слава града великого, опустеют  концы его,  захиреют промыслы и  ремесла,  и
само великолепие его станет баснею народов. Жаждете ли доли такой?

     Гулом негодования ответило вече.

     МАРФА. Теперь ты знаешь, князь, какой ответ принести своему господину.

     ХОЛМСКИЙ (вновь поднявшись на Вадимово место). Великий князь московский
повелел  передать  вам:  буде  не  внемлете  вы гласу  благоразумия,  будете
вразумлены  мечом. Все войско  Иоанново  ,  готовое  сокрушить татар, явится
прежде глазам вашим. Вот выбор ваш: смиренье или война.

     МАРФА. Так  говорят с рабами,  князь. Нет выбора  у нас. Мы всем готовы
оплатить свободу нашу -  и  жизнею своей,  и жизнью тех,  чья жизнь для  нас
превыше жизни  нашей. (Дмитрию.) В сей ладанке, мой сын,  земля твоей земли,
согретая святой Вадима кровью. Владели ею  твой отец и дед, и  прадед. И все
сложили головы в боях за нашу вольность. Приемлешь ли ее, мой Дмитрий, ныне,
когда хотят нас в рабство обратить?

     ДМИТРИЙ. Благослови.

     МАРФА (надевает на него ладанку). Благословенен будь!

     ХОЛМСКИЙ. Как бы тебе и новгородским женам не пришлось в скором времени
люто покаяться в таком благословении сынам своим!

     ДМИТРИЙ. Ты угрожаешь нам!

     ХОЛМСКИЙ. Да. Таково мое посольство. Я завершил его.

     УПАДЫШ. Смерть дерзкому! Умри, московский пес! С моста его! Мужи, ужели
стерпим?!

     Толпа  угрожающе  придвигается  к  Вадимову  месту.  Молодые  посадники
обнажают мечи. Дмитрий встает между Холмским и разъяренной толпой.

     ДМИТРИЙ. Сперва меня. С моста. Мечом. Каменьем.

     ФЕДОР. Кого ты защищаешь, брат? Он дерзнул угрожать Великому Новгороду!

     ДМИТРИЙ. Я защищаю честь свою и твою. И честь Великого Новгорода. Посол
- гость.  Бывает  ли  больше бесчестья,  чем  для  хозяина, в  доме которого
обидели гостя?

     ФЕДОР. Но, брат!..

     ДМИТРИЙ. Сейчас  не брат я тебе. Сейчас  я степенный посадник, свободно
выбранный гражданами  великого свободного  города.  И  властью  своей  велю:
убрать оружие! С дороги - прочь!

     Толпа расступается.

     ДМИТРИЙ. Свободен путь  твой, князь. Езжай с  добром.  Но приведись  на
поле бранном нам встретиться - посмотрим, с кем Бог...

     Холмский спускается  с Вадимова места. Истаивают огни факелов, исчезает
гул веча, и вновь Холмский и Дмитрий одни в ночном монастырском притворе.

     ХОЛМСКИЙ. Мы встретились...

     ДМИТРИЙ. Бог был с тобой.

     ХОЛМСКИЙ.  Оставим Бога,  Дмитрий. Бог с тем,  с кем сила. Сила ныне  с
нами.  Вы  слишком  долго жили  в мире  и  благоденствии. Мы  бедствовали  и
воевали. Трое новогородцев были против одного моего ратника на Шелони. И что
ж?  Мечи ваши  изъела  ржа,  рука  отвыкла.  Нет  вольности, когда  нет  сил
оборонять ее. Новгород обречен.

     ДМИТРИЙ.  Так мыслишь, что народ мирный и трудолюбивый беззащитен  пред
варваром, яки овца пред голодным волком?

     ХОЛМСКИЙ. Выходит, так. Ржа изъела не  токмо  мечи ваши, но и  единство
ваше.  Попомни вече.  Кроме мужей  достойных,  преданных  господину  своего,
вольному Новгороду, кто яро требовал к ответу мне мать твою Марфу, зная силу
слова ее? Кто разъярял чернь убить меня, московского посла, зная, что деяние
сие  возбудит  гнев  грозный  и праведный Иоанна и даст ему повод  к  войне?
Вернись в тот час, Димитрий!

     И вновь - вечевая  площадь,  дымные факелы  и грозный  ропот  толпа.  И
вновь:

     ЗАХАРИЙ ОВИН. Пусть Марфа говорит!

     УПАДЫШ. Как! Марфа?

     НАЗАРИЙ. Да, Марфа!

     УПАДЫШ. Внял. Пусть Марфа! Марфа! Марфа!..

     Молчание.

     ДМИТРИЙ. Захарий Овин, дьяк вечевой. Назар, подвойский. Партия не наша.
За ними есть еще. То знали мы всегда.

     ХОЛМСКИЙ. Так знай  еще: они уже стоят посольством в Яжелбицах. И молят
мира. На любых условьях.

     ДМИТРИЙ. Новугород не сдан!

     ХОЛМСКИЙ.  Падет.  И  в  нем измена.  Некто Упадыш с  шильниками  пушки
заклепит железом. Есть замыслы еще.

     ДМИТРИЙ. Зачем мне это знать!

     ХОЛМСКИЙ.  Скажу. Наутро суд. Иоанн строг. Но  милостив к друзьям. Тебя
всегда  хотел  он видеть в  верных своих. Честь  твоя  и  рода твоего порука
верности. За тем пожаловал он тебя боярином московским.

     ДМИТРИЙ. Я не просил того!

     ХОЛМСКИЙ. То знак был. Ты не внял.  Ныне открыт нам промысел Господний.
Прими  его.  Склонись  пред Иоанном.  Вернись  в  Новгород,  склони  вече  к
благоразумию. К чему нам еще кровь, ее и так реки. Тебе поверят.

     ДМИТРИЙ. И что скажу я, в Новгород  возвратясь? Как глядеть мне в глаза
матерей и жен, чьи  сыновья и  мужи вышли со мной на бой за свободу  и уж не
вернутся в родные околья? Как, князь?

     ХОЛМСКИЙ. Ты доблестен, Димитрий.  Но не мудр. (Помолчав.) Свободен ты.
Нет у  ворот охраны. И кони ждут  ночной  горячей скачки. А  свежих на любой
подставе получишь тотчас именем моим. Теки в любой предел!

     ДМИТРИЙ. В какой!

     ХОЛМСКИЙ. Того знать не желаю.

     ДМИТРИЙ. Измена, князь. Что скажет Иоанн, когда проведает?

     ХОЛМСКИЙ. Ему слуга я  верный. Но не холоп. Превыше службы  - честь.  А
выше только Бог!.. Спеши. Уж утро близится. Спеши!

     ДМИТРИЙ.  Уж утро близится...  туманные долины... О  сказочная  русская
земля!.. Спаси Бог, князь. Я не боюсь суда.

     ХОЛМСКИЙ. Судилища!

     ДМИТРИЙ. Тем паче!..



     Наутро великий князь московский Иоанн прибыл в Руссу из Яжелбиц и, едва
сойдя  с  коня,  презрев  торжественность  уготованной ему  встречи, призвал
плененных к ответу. Первым предстал перед ним Дмитрий Борецкий.

     ИОАНН. Аника-воин! Хорош!.. Добро ж тебе. (Брадатому.) Реки!

     БРАДАТЫЙ (развернув  свиток, читает). "Честной король польский  и князь
великий  литовский  Казимир  заключил  сей дружественный  союз с  нареченным
владыкою, с посадниками, тысячскими новогордскими, с боярами, людьми житыми,
купцами  и со всем  Великим Новым городом...  Ведать тебе, честному  королю,
Великий  Новгород по  сей  крестной  грамоте и держать  на  Городище  своего
наместника греческой  веры,  вместе с дворецким и  тиуном,  чиновным  мужем.
Наместнику  судить с посадником во дворе архиепископском бояр, житых  людей,
младших  граждан  согласно  с  правдою,  но  в  суд  тысячского,  владыки  и
монастырей ему  не вступаться...  Если государь Московский пойдет  войной на
Великий Новгород,  то  тебе,  честному королю,  или  в твое  отсутствие Ради
Литовской дать нам скорую помощь..."

     ИОАНН. Вот я. А где ж ваш Казимир?.. Молчишь. (Брадатому.) Реки.

     БРАДАТЫЙ.  "Ржев,  Великие Луки и  Холмовский погост  остаются  землями
новогородскими, но платят дать тебе, честному королю. Новогородец  судится в
Литве по  вашим законам, литвин  в Новогороде по нашим законам  без  всякого
притеснения..."

     ИОАНН. Подлог?

     ДМИТРИЙ. Нет, не подлог.

     ИОАНН. Не ведал?

     ДМИТРИЙ. Ведал. Там и печать моя, и имя средь других.

     ИОАНН. Не соблазнился отпереться.  Верно. Печати нет, но имя есть твое.
Не средь других - средь первых. Хочешь знать, откуда грамота у нас?

     ДМИТРИЙ. Скажи - узнаю.

     ИОАНН (Холмскому). Скажи.

     ХОЛМСКИЙ. Сей список найден средь иных берест и пергаминов в схваченном
обозе.

     ИОАНН. И явлен мне - как доказательство измены вашей подлой!

     ДМИТРИЙ. Измена - в чем?

     ИОАНН. Так! В чем! (Брадатому.) Реки!

     БРАДАТЫЙ.  "В Луках  будет твой  и  наш тиун,  торопецкому не судить  в
новогородских владениях. В Торжке и Волоке имей тиуна, с нашей стороны будет
там посадник..."

     ДМИТРИЙ. И что?

     ИОАНН. Все мало? (Брадатому.) Еще реки, чтоб вдосталь!

     БРАДАТЫЙ. "В утверждение сего договора целуй крест к Великому Новуграду
за все твое княжество и за всю  Раду Литовскую вправду, без извета;  а послы
наши  целовали  крест  новогородскую  душою к  честному  королю  за  Великий
Новгород".

     ИОАНН. Крест целовать на верность Казимиру! И это не измена?

     ДМИТРИЙ. Великий Новгород издревле волен сам выбирать князей.

     ИОАНН. А земли наши раздавать полякам - тож волен?

     ДМИТРИЙ.  То земли не твои, то земли наши. И пяди  их не видеть никому.
(Брадатому.)  Коль  полон  список  твой,  реки  сполна.  Реки изъян:  "Тебе,
честному королю..."

     БРАДАТЫЙ.  "Тебе, честному королю,  не купить  ни  сел,  ни рабов и  не
принимать их в дар, ни королеве, ни панам литовским..."

     ИОАНН. А в латинянство мезкое  отпад  от русского святого христианства?
Здесь тоже чисто пред Богом и людьми?

     ДМИТРИЙ (Брадатому). Реки изъян о вере, он последний.

     БРАДАТЫЙ.  "Ты, честной  король,  не должен касаться нашей православной
веры: где захотим, там  и посвятим нашего владыку, захотим в Москве, захотим
в Киеве; а римских церквей не ставить нигде в земле новогородской..."

     ДМИТРИЙ. На том целован крест. В том наше право.

     ИОАНН.  Свое  час  сей  вам право  укажу!  (Холмскому.)  Иссечь  кнутом
позорным! И на плаху!

     ДМИРИЙ. Не смеешь сечь плененного в бою!

     ХОЛМСКИЙ. Не смеешь, государь.

     ИОАНН.  Не пленник  он - холоп неверный  мой! (Дмитрию.) Не  я ль  тебе
пожаловал боярство московское? И принял он!

     ДМИТРИЙ.  Премудр ты, Иоанн!  А я гадал - почто?.. Ликуй,  палач!  И да
простит нас Бог!..

     Стража увлекает Дмитрия и передает в руки Палача и его сына.

     ИОАНН.  Троих тех -  тож. На плаху! Вот вам право! Других  -  в железа,
отослать  в  Москву.  А прочих... Отпустить. Пусть  в  Новгород несут благую
весть о нашем милосердье!

     ХОЛМСКИЙ. Притек гонец. Доносят из полков: горят монастыри и все посады
вкруг города. Подожжены. Осадой негде встать. Готовить штурм?

     ИОАНН. И что?

     ХОЛМСКИЙ. Возьмем. Хоть и не споро.

     ИОАНН. И что?  Всех истребить?  Ты  сам же зрил,  сколь глубоко пустила
корни ересь! Степного скакуна не объезжают в  день. Мы не спешим. Ни штурма,
ни осады.  Послов  принять.  Не тотчас, продержать  в  неведенье,  что  хуже
быстрой кары. Потом принять. Мы продиктуем им условья мира.

     БРАДАТЫЙ. Премудр ты, государь!

     ХОЛМСКИЙ. Знак, государь, подай к началу казни.

     ИОАНН. Да свершится суд наш и Божий!

     Четырежды слышится страшное палаческое "Хэк!", четырежды сверкает топор
в  дымных  лучах  огромного  багрового  солнца, четырежды  с  глухим  стуком
скатываются  на помост смиренные головы  вольных новгородских мужей.  Стучат
молотки - заколачивают гробы.
     На опустевшей площади появляются Палач и сын.

     ПАЛАЧ.  Не дивна ль жизнь? Не  дивно  ль  Божье утро? Как любо с толком
сделанное дело! Ответствуй, так?

     СЫН (любуясь снятым с руки казненного перстнем). Так, отче. Лепота!

     ПАЛАЧ. Теперь медку испить ли? А можно, что ж, исполнена работа.

     СЫН. Вели.

     ПАЛАЧ. Влеки!

     Сын уходит, возвращается с братиной. Палач тем временем заметил Отрока,
сошедшего откуда-то сверху, со стропил звонницы.

     ПАЛАЧ. А, отрок! Как? Тот мастер, что в Торжке, ловчее был?

     ОТРОК. Судить о том не мне.

     ПАЛАЧ. И то, что не тебе. Тут мастер судит мастера, и только.  Заказчик
не  оценит  мастерства!  (Принимает  из рук сына  братину,  пьет.  Возвращая
братину.) Добро! Радей.  Радей, сын  мой, в  ученье!  Воздастся все,  работа
велика. Сколько сделано, а сколь еще грядет! (Бросает Отроку ладанку, снятую
с Дмитрия.) Владей!

     Палач и сын уходят. Отрок прячет ладанку на груди.

     ОТРОК. "Тем днем плененных посадников приведоша к князю великому, он же
разъярися за  измену их и повеле казнити  их: кнутьем бити и главы отсечи...
Се был числа 21-го, месяца июля, в год
     1471-й... Боярыня Марфа  за ся и за сына Феодора учинила данную грамоту
святому  Соловецкому  монастырю, дала земли и варницы на  Бела-море и повеле
плакати о  рабе Божьем Димитрии.  И сама плаче..." И  плаче Марфа  о сыне, и
рвет власа и истязает лик свой...

     МАРФА. О окаянная я! Будь проклята жена, рукою своею подвигнувшая сына,
кровинушку  свою,  к смерти  позорной! О Боже! Накажи меня  своим проклятьем
вечным, коль снова долг свой бабий  преступлю и шаг ступлю я за пороги дома,
где велено мне быть указом высшим, тепло его и душу сберегая от лютых зим!..



     И   едва  успели  отзвучать  последние   стоны  плача,  как  зазвенели,
затренькали гусельки, загудели  гудки,  засвистали  сопелки,  и  горохом  из
прорванной  рогожи высыпали  скоморохи, замелькали  колесом, завихрились под
веселую плясовую  в  угождение  высокому московскому гостю  -  думному дьяку
Иоанна  Стефану Брадатому, которого  со всей возможной  щедростью принимал в
своем  доме  новгородский боярин  Захарий Овин  со  своим  первым  другом  и
ласкателем подвойским Назарием.
     Гость уже был распоясан  и благодушествовал. Но временами тень набегала
на его чело, выдавая тайную досаду, и тогда  по знаку хозяина поддавали жару
музыканты и скоморохи.

     ЗАХАРИЙ  (поднося  гостю  драгоценный  софийский  кратир  с  фалернским
вином). Высокий гость, дозволь мне молвить слово.

     БРАДАТЫЙ. Молви, молви.

     ЗАХАРИЙ. Сколь бесконечны дни, влекущие ненастья! Сколь скоротечны годы
благоденствий!  Четвертый  год минует с той  поры, как Иоанн,  великий князь
московский, мир даровал нам и свой поруку - а как вчера!..

     БРАДАТЫЙ. Не  дорогонько  обошелся мир вам? Восемьдесят пудов серебра -
не  медна  пула. За таки деньги можно всю великую  Ганзу  скупить.  Ужель не
возроптали?

     ЗАХАРИЙ. Помилуй Бог!

     БРАДАТЫЙ. Никто-никто?

     НАЗАРИЙ. Как можно!

     БРАДАТЫЙ. А это хорошо. Ну, молви, молви.

     ЗАХАРИЙ. За все года дарованного миры мы в Новограде не устали  славить
явленную  нам  милость  Иоанна,  и  всякий  день  с  молитвой на  устах  его
благославлять! И всякий час...

     БРАДАТЫЙ.  И  на черну  дань  не возроптали? Народишко,  он  же,  самим
ведомо, каков. За  полушку вопит. А тут все ж таки три гривны с обжи. Неужто
не шумят: разор, разор!

     ЗАХАРИЙ. Ни един!

     НАЗАРИЙ. Как рыбы в Волхове!

     БРАДАТЫЙ. А бояре, житые  люди?  Земельки-то много отошло к милостивому
государю нашему. Чти: Пинега, Мезень, Немьюга, Выя...

     НАЗАРИЙ. Поганая Сура, Пильи горы. В низах еще...

     БРАДАТЫЙ. О! И в низах! Уже ль благословляли и за токо оскудение?

     ЗАХАРИЙ. Все как один!

     НАЗАРИЙ. Без малого изъяна!

     БРАДАТЫЙ. И это хорошо. Реки, реки!

     ЗАХАРИЙ. Сколь радостно душе смиренной ведать, что каждый день  и час о
ней печется,  не  зная устали,  себя не пощажая, во  имя блага русских  всех
земель  и нас средь них, земли новогородской, достойный и  премудрый  Иоанн,
звездой вошедший средь себе подобных...

     БРАДАТЫЙ. А  вот касаемо веча... Ну, утеснение учинено, вечевые грамоты
отменили... то ж вам, новугородцам, как дитю цацка. Се как?

     ЗАХАРИЙ. Что знать благоволишь?

     БРАДАТЫЙ. Волнений не зрится? Тож как рыбы в Волхове?

     НАЗАРИЙ. Тишей!

     БРАДАТЫЙ. А что Иоанн суд свой утвердил превыше вашего?

     ЗАХАРИЙ. То благо, милость! Ведомы всем премудрость Иоанна!

     НАЗАРИЙ. И милосердье кроткое его!

     БРАДАТЫЙ. И тут не возроптали? Никаких там укоризн, сговоров - Казимира
бы не худо изведать,  снестись  с ним? Не  супротив Москвы - так,  на  худой
конец?

     ЗАХАРИЙ. Господь нас сохрани!

     БРАДАТЫЙ. Ни-ни?

     ЗАХАРИЙ. Ни-ни!

     НАЗАРИЙ. Ни-ни!

     БРАДАТЫЙ (подумав).  И это  хорошо. Реки, боярин, внемлю. В одном челом
бью -  окоротись. Сколь  же вы, новгородцы, поговорить охочи! Бог жизни, что
ль, вам отпустил без меры?

     ЗАХАРИЙ (поспешно). Я сей кратир  фалернского вина, бесценного, как сам
кратир бесценный, вздымаю в честь благого Иоанна! Пусть будет здрав и славен
он в веках, наш покровитель и благодеятель, великий государь всея Руси!

     БРАДАТЫЙ. Всея Руси. Вот это ладно, ладно.

     ЗАХАРИЙ. Виват!

     БРАДАТЫЙ. Виват?

     НАЗАРИЙ. Так фряжски  да  германски князья  друг  друга и особ  высоких
славят.

     БРАДАТЫЙ. Тогда виват.

     Пьют.  Музыканты ударяют  подчарную. Гость  являет знак неудовольствия.
Певцы и музыканты смолкают.

     БРАДАТЫЙ.  А  отчего не вижу  я за  сим столом  достойную Марфу? Коль в
Новограде  у вас  така  дружба и  тако единение,  грешно  отдалять  от  себя
недругов ваших бывших. Не по христианскому сие обычаю.

     ЗАХАРИЙ. Жене не место средь мужей в пиру.

     БРАДАТЫЙ. Кака жена! Ину и на вече послушать любо. А коли так, отчего ж
не  место ей в дружеском пиру? Посидеть,  взаимно усладиться  беседой. В чем
тут зазор?

     ЗАХАРИЙ. Велишь призвать?

     БРАДАТЫЙ. Так  и призвать! Вы, ведомо мне, люди в Новограде сильные, из
первейших, властью великой наделены...

     ЗАХАРИЙ. Не наша власть - то Иоанна власть.

     НАЗАРИЙ. Не наша сила - Иоанна сила.

     БРАДАТЫЙ. Так, так. Однако  ж Марфа не из холопьев ваших. Вот кабы  она
сама дала милостивое согласие свое разделить душевную нашу трапезу...

     ЗАХАРИЙ. Исполним. (Выходит отдать распоряжение и возвращается.)

     НАЗАРИЙ. Что новое в Москве?

     БРАДАТЫЙ.  Все  суета.  В  приказах.  Ино  в  Думе. Как  сядут  сиднем:
глаголят, глаголят,  глаголят! Да всяк  умнейшим  показать  себя  тщится.  А
дел-то? Не узришь! Ну их. Только у вас тут да  и иных оказиях и отдыхаешь...
Так  Марфа,  говорите, утишела? На вече ни ногой, все в хозяйствах  своих, в
докуках?

     ЗАХАРИЙ. Того не говорили мы, но так.
     НАЗАРИЙ. Сын Феодор ей ревностный помощник.

     БРАДАТЫЙ. Добро, добро.

     НАЗАРИЙ. А верно  ль  говорят, что, третью дочь родивши, благословенная
супруга Иоанна пешком явилась в Троицку обитель молить о  сыне? И  будто там
предстал  ей Сергий святый с младенцем  благовидным на руках.  И будто вверг
его  в ее  он лоно. И в сем знаменье добрый знак того, что Бог дарует Иоанну
сына, наследника московского престола?

     БРАДАТЫЙ. Всяк говорят.

     НАЗАРИЙ. Вот было б благо! То был бы, по обряду, вновь Василий. Василий
Иоаннович. Второй.

     ЗАХАРИЙ.  Нет,  третий. Великий  князь  московский  Василий Темный  был
второй. А ныне будет третий.

     НАЗАРИЙ. Верно, третий. А коль Господь  сподобит  в свой  черед послать
ему наследника, вновь будет Иоанн.

     ЗАХАРИЙ. Четвертый.

     НАЗАРИЙ.  Из рода в род накапливая мудрость и  милосердье  достославных
предков, великий будет, верно, государь!

     ЗАХАРИЙ. Так. Иоанн Четвертый!

     Благоговейно помолчали.

     БРАДАТЫЙ.  Как  же  вам, новугородцам,  любо  лясы  точить о московский
делах! Кто, да что, да с кем. Иных докук мало?

     СЛУГА. Боярыня Марфа.

     БРАДАТЫЙ. Просить! Просить!

     Входит Марфа в сопровождении Федора.

     БРАДАТЫЙ. Спаси Бог, Марфа, что на зов смиренный откликнулась!

     МАРФА. Спаси Бог и тебя.

     БРАДАТЫЙ. А это, вижу,  Федор,  сын твой  меньший?  На  Дмитрия  похож.
Случалось мне с ним  видеться. И говорить. Хоть кратко. (Захарию.)  К столу,
хозяин, отчего не просишь и величальной не встречаешь гостью?

     Под звуки величальной Марфу и Федора проводят к столу.  Но потому что в
этом  доме,  издавна неприятельском для  Марфы,  ее  всегда поносили,  а  не
возвеличивали,  так и  теперь  по  оплошке  скоморохов  (а  скорее  по знаку
Захария,  чутко  прозревшего  тайный  умысел  высокого  московского   гостя)
величальная вдруг сменяется издевательским куплетом:

     А и шел дристун
     Вдоль по улице,
     Лели-Лель!
     А кому поем,
     А тому добро,
     Лели-Лель!..

     ФЕДОР (вскакивает и хватается за оружие). Молчать, шуты!

     Скоморохи испуганно разбегаются.

     МАРФА. Сядь, сын.

     ФЕДОР. Мы здесь затем, чтобы поношенья слушать?

     БРАДАТЫЙ. Поношенья? Каки таки поношенья? Я, истинно  сказать, слова не
слушал.  Никогда их не слушаю. В нынешних  погудках таки слова, что лучше не
слушать. (Захарию.) Вели-ка вторить. И коли поношенье верно было, я дерзость
не спущу. Вели-вели!

     По знаку Захария перепуганные скоморохи повторяют куплет:

     А и шел дристун
     Вдоль по улице,
     Лели-Лель!..

     БРАДАТЫЙ (подумав). И верно, есть. Не так  чтоб очень.  Но что есть, то
есть. Посечь их всех кнутьем. Эк дерзость!

     МАРФА. Оставь, боярин, их.  Поведай лучше дело, за коим ты призвал меня
сюда.

     БРАДАТЫЙ. Какое дело, Марфа? Что за счеты! Хотел  узнать, не терпишь ли
нужды какой иль  утеснений от новой власти? Мир в доме  ли твоем? Здоров  ли
внук?

     МАРФА. Здоров.

     БРАДАТЫЙ.  И  слава  Богу.  Но отчего  ж  горячий  вьюнош  наш чурается
новугородских дел? (Федору.) Уже в твои года твой брат Димитрий участник был
во всем, и сединой украшенные мужи склонялись перед разумом его.

     МАРФА. Сын мне в делах опора и подмога.

     БРАДАТЫЙ.  Похвально тож.  А  вот  скажи-ка,  Марфа... О  том давно мне
чаялось спросить,  да все не приводилось. Правда ль то, что в  летошни года,
перед Шелонью, когда вы тут  сносились  с Казимиром...  не в пеню то, а чтоб
сказать когда... был средь ближайших короля честного какой-то рыцарь, статью
благородный, которого желала ты в  мужья, чтоб вместе  с  ним  в  Новугороде
править?

     ФЕДОР. Извет!

     БРОДАТЫЙ. Горяч, горяч! Совсем как Дмитрий. Так правда?

     МАРФА. Коли любо - правда.

     БРАДАТЫЙ. А коли все одно?

     МАРФА.  А  коли так,  к чему тебе, боярин,  вести, как  баба,  пересуды
бабьи?

     БРАДАТЫЙ. Однако!

     ЗАХАРИЙ  (поспешно). Коль он  и был,  тот рыцарь благородный,  так  при
одном  известье о  походе,  предпринятом  войсками Иоанна, так  надристал  в
портки свои от страха, что целый год потом сушил на солнце!

     НАЗАРИЙ. И потому не смог притечь на помощь!

     ЗАХАРИЙ. Виденье дивно: рыцарь без порток!

     Хохочут.  Федор  порывается  вскочить,  Марфа   его  удерживает.  Потом
подходит к Захарию и Назарию и поочередно целует их в лоб.

     МАРФА.  Теперь,  боярин,  когда  ты   вызнал  что  хотел,  дозволь  нам
удалиться.

     БРАДАТЫЙ. Изволь. Но раньше поясни, что значит поступок странный твой.

     МАРФА.  В  тот  давний  год,  еще  перед  Шелонью,  был  на  моем  пиру
Зосима-старец. Из Соловцов. Не ел,  не пил, все  плакал.  А что узрил он  на
пиру  моем, у  них  спроси,  весь  Новоград  то знает.  То  ж,  что час  сей
привидилось и мне. Мир дому вашему.

     ФЕДОР. Мир дому.

     Марфа и Федор уходят.

     БРАДАТЫЙ. Так что же он узрел?

     ЗАХАРИЙ. То сказки бабьи.

     БРАДАТЫЙ. А все ж?

     НАЗАРИЙ.  Гостей безглавых.  Всех четверых,  кого после Шелони велел на
плаху кинуть Иоанн.

     БРАДАТЫЙ. Остра.  Огонь. Еще крепка, смела. Вот, видится, когда  б  она
решилась вновь  противустоять государю,  еще б смогла  волненье  возбудить в
народе новгородском. Ох, могла бы!

     ЗАХАРИЙ. Не возбудит.

     БРАДАТЫЙ. Неужто? А подумать?

     НАЗАРИЙ. Ей Федор свет весь застил.

     БРАДАТЫЙ. Значит, Федор? Так, так...

     ЗАХАРИЙ (переглянувшись  с  Назарием). Ты хмур, наш гость. Дозволь тебя
рассеять диковиной заморскою.

     БРАДАТЫЙ. Рассей.

     ЗАХАРИЙ. Тут, разумеешь ли, такое  дело. Один купец, из аравийских, быв
тут, имел в делах своих горазд убыток...

     БРАДАТЫЙ. Облапошили, что ль, заморского гостя?

     ЗАХАРИЙ.  И  в  залог убытку  оставил  он товар  свой. И  средь него  -
турчанку,  весьма искусную  в  неведомом  досель у  нас искусстве. Так  вот,
велишь ли...

     НАЗАРИЙ. Не сочтя за дерзость...

     БРАДАТЫЙ. Что ныне за обычай! Растолковывают,  растолковывают! Чаешь  -
такое явят! А явят - тьфу! Взялся рессеять - рассеивай. А сочту иль не сочту
за дерзость, то сам решу.

     По  знаку  Захария  появляется юная восточная ТАНЦОВЩИЦА. И все  время,
пока  она под  аккомпанемент сопелей  и бубнов  исполняет  причудливый  свой
танец, Захарий и Назарий с тревогой следят, какое впечатление производит сие
экзотическое  действо  на  московского  гостя. Музыка  смолкает.  Танцовщица
склоняется перед гостем в грациозном поклоне.

     БРАДАТЫЙ  (обходя танцовщицу и со вниманием рассматривая ее  призрачные
одежды). Турчанка, значит?

     ЗАХАРИЙ. Турчанка.

     БРАДАТЫЙ. А купчик - из аравийских?

     ЗАХАРИЙ. Из них.

     НАЗАРИЙ. У нас тут много их - из самых дальних стран.

     БРАДАТЫЙ. Что  ж,  весьма  полезны...  и  для  глаз  приятны... широкие
международные контакты. (Берет из рук Захария  услужливо раскрытую перед ним
калиту с мелкой монетой и вручает турчанке.)

     Танцовщица, просияв, убегает.

     БРАДАТЫЙ. Добро. Пора и мне. Заутро в путь, дорога  далека.  Хозяину за
хлеб-соль поклон.

     ЗАХАРИЙ. Дозволь сопроводить.

     БРАДАТЫЙ. Сам довлекусь. Вам же, разумею, потолковать надобно. Обдумать
все  реченное  пристрастно,  со  тщанием  великим.  А  то  как бы  и  впрямь
провиденье Марфино не сбылось! Засим - адью.

     ЗАХАРИЙ. Адью?

     БРАДАТЫЙ. Не ведаешь? Вот как? В такой-то просвещенной стороне!  А даже
мы  в  своей  московской глухомани знаем,  что так-то во фригийских  странах
прощаются хозяева и гости.

     ЗАХАРИЙ. Адью.

     НАЗАРИЙ. Адью.

     Под величальную Брадатого облачают в богатый опашешь. Гость  удаляется.
Захарий жестом изгоняет скоромохов и слуг.

     ЗАХАРИЙ. Московский лис! А эта ведьма?

     НАЗАРИЙ. Сука!

     ЗАХАРИЙ. Все разнюхал! Обо всем донесли! А прикидывается! Обучились под
татарами хитроумию!

     НАЗАРИЙ. Обучишься.

     ЗАХАРИЙ. Нет бы прямо: в  граде брожение, народишко  от  трех  гривен с
обжи  волком воет, за рогатины того и гляди хвататься почнет, а вы молчок? В
боярах смута, с Казимиром сношенья учиняются, а вы -  тишей  рыб  в Волхове?
Отчего в младом корне не пресечено?!

     НАЗАРИЙ. Так мыслишь, оттого пеня нам, что не пресекли?

     ЗАХАРИЙ. Казимир злейший враг Москве! Неужто поощрять тайные сговоры?

     НАЗАРИЙ. Враг-то враг,  да он по уши в своих ливонских делах. И  коли в
Шелони  подмоги не дал, ныне  и подавно не  рыпнется. И Москве то  ведомо не
хуже, чем нам.

     ЗАХАРИЙ. Так, так. И что ж?

     НАЗАРИЙ. Почто он про Марфу  выведывал? Коль так наслышан, то  и знает,
что она ото всех дел отринулась, и Федору не велит.

     ЗАХАРИЙ. Лис! Лис! О Боже, вразуми! Что хочет он?

     НАЗАРИЙ. Не он - сам Иоанн.

     ЗАХАРИЙ. В том вся и страсть!..

     Вновь появляется Брадатый.

     БРАДАТЫЙ. С твоим фалернским, хозяин, совсем запамятовал. В Москве ныне
деяния великие.  Заморский зодчий Аристотель  возводит святой храм  Успения,
опять же  Кремль камнем  одеть  приспело.  Казне убытки. Не подвигнет  ли то
верных наших новугородцев черну дань поставить не три гривны с обжи, а пять?

     ЗАХАРИЙ. Пять?!

     БРАДАТЫЙ. Ты верно внял. Засим уже - адью!

     ЗАХАРИЙ. Адью.

     НАЗАРИЙ. Адью.

     Брадатый уходит.

     ЗАХАРИЙ. Пять гривен с обжи! Се - бунт!

     НАЗАРИЙ. А коли бунт и нужен?

     Тяжелое молчание. Дважды хлопнув в ладони, Захарий вызывает слугу.

     ЗАХАРИЙ. Упадыша ко мне.

     Является Упадыш.

     ЗАХАРИЙ.  Возьми людей. Понужно.  С сего часа  смотреть за домом Марфы.
Особо за Феодором. За упущенье - не спиной ответишь. Внял?

     УПАДЫШ. Сполна. Башкой.

     ЗАХАРИЙ. Башкой?

     УПАДЫШ. Так ныне говорят.

     ЗАХАРИЙ.  Набрались  от  москвичей!  Уж вовсе русскую  речь  татарщиной
поганой изговняли. Главой!

     УПАДЫШ. И это внял. Слуга покорный твой! (Уходит.)

     ЗАХАРИЙ. Добро?

     НАЗАРИЙ. Не худо. Убыток не велик, а прибыль может быть.

     ЗАХАРИЙ. Когда б то знать что прибыль, что убыток!..



     Известие  о намерении великого  князя московского повысить дань вызвало
возмущение умов  во  всех новгородских пределах.  Доплеснулось оно и до дома
Марфы,  некогда  славного  пирами  и  многолюдьем,  а  со  времен  Шелони  и
Коростыньского мира притихшего, как погост. Возмутительную  весть эту  Федор
узнал,  быв на торговой  стороне  по  делам. Возвратясь  к себе на Неревский
конец, он как был, сошед с коня, так и ворвался к матери.

     ФЕДОР. Доколе, мать?! Московский злобный волк впился нам глотку волчьей
хваткой  и  удушает,  как овцу! Мы овцы? Куда  ни  ткнись,  везде  их  тиуны
мздоимствуют, глумятся над народом! Уж скоро, чтоб Волхов перейти, чтоб лишь
ступить ногой на мост Великий, дань требовать почнут!

     МАРФА.  А  наши  не таки? Таки же  воры.  Возьми  счета  сии. Сверь.  И
разочтись с купцами.

     ФЕДОР. Мы нашим окорот вольны своим судом дать. А этих - тронь!

     МАРФА. И не трогай. Тебя, что ль, обидели?

     ФЕДОР.  Посмел бы  кто меня! Нет,  не меня. Но наш народ  вольнолюбивый
стонет, растоптанный московским сапогом!

     МАРФА. Не такой  он, может, вольнолюбивый? Коль позволяет себя топтать.
Ты  не застыл ли? Носишься в  летнике.  А уж  подсиверок, Волхов того и  жди
встанет.

     ФЕДОР.  Не узнаю  тебя! Ты  -  Марфа, которая одним  лишь словом  могла
поднять  на  вольность  град великий?  Ты поношенья сносишь, как холопка! Ты
равнодушна к бедствиям народным! Себе не верю! Или позабыла, за  что погибли
дед мой и отец, и брат мой Дмитрий?!

     МАРФА. Не позабыла.

     ФЕДОР. Пошто, скажи,  ты ладанку мне эту,  с  святой землей,  в которой
кровь  Вадима  перемешалась  с  кровь  брата, дала?  Чтобы  пустой  игрушкой
болтаться ей на шее у меня?

     МАРФА. Ты прав. Пожалуй, приберу.

     ФЕДОР. Не дам! Она мне греет  сердце, питая ненависть к врагам отчизны!
Не мне тебя судить. Твоя  остыла кровь. Моя покуда нет! К тебе спешил я ныне
за поддержкой. Но хоть бы дай совет.

     МАРФА. Какой совет?

     ФЕДОР. Решили мы, что ныне пробил час. Народный  гнев готов взметнуться
валом и сместь с земли новугородской...

     МАРФА. Мы - кто?

     ФЕДОР. Мои  друзья, иных ты  знаешь.  Лощинские  Богдан с  Иваном.  Сын
Афанасьева Ивана Елевферий. Василь Ананьин, нынешний посадник...

     МАРФА. И он!

     ФЕДОР. Поднять народ на бой  нетрудно будет. Но чтоб верней победа наша
стала, нужна поддержка нам Литвы. Я буду возглавлять посольство. Я Борецкий.
Борецких  знают там,  да я не  знаю  их.  Дай  мне совет, с кем мне снестись
верней?

     Марфа подходит к сыну и бьет его по лицу.

     ФЕДОР. Пошто?! Я лишь просил совета!

     МАРФА. Совет... час сей...  я дам...  Господи, да  за что же мне это?!.
Вот  мой  совет. Поди к своим, приласкай  жену,  поиграй  с  сыном. Чтоб  не
пришлось  потом  до смертной муки пенять себе,  что мало  видел их!..  Таков
совет.  А  вот  каков  указ.  Поутру  отправишься  в  наши  Двинские  земли,
проследишь обозы, с ними вернешься по первопутку.

     ФЕДОР. Как бросить я  могу друзей, с кем связан делом чести  и  свободы
новугородской...

     МАРФА. Не мыслю ослушания сыновья!

     Молчание.

     ФЕДОР. Я... повинуюсь.

     МАРФА. Целуй на этом крест!

     Федор целует крест и в бешенстве выскакивает из горницы. По знаку Марфы
молодой слуга возжигает свечу. Марфа опускается на колени.

     МАРФА. Господи милосердный. Господи  милосердный.  Господи милосердный.
Сохрани мне сына моего.  Обереги его от напастей лютых. Обереги от злой доли
последнего моего. Сына моего. Кровинушку мою.  Господи милосердный.  Господи
милосердный. Господи милосердный!..

     Негромко, словно издалека, начинают  звучать  колокола. Слуга со свечой
оборачивается. Это Отрок.

     ОТРОК. "Вещи и дела,  аще не написании бывают, тмою покрываются и гробу
беспамятства предаются, написании же  яко одушевлении... Числа 21-го, месяца
ноября, в год 1475-й  великий князь московский Иоанн Третий прибыл в Великий
Новгород вершить свой высокий суд..."

     Звук колоколов нарастает, и вот уже вовсю мотаются на звонницах кованые
била,  раскачиваются  колокола   Святой  Софии,  величая  державного  своего
господина. Но еще не государя.





     С  небывалой торжественностью встречал Новгород Иоанна,  пустившегося к
берегам  Волхова без войска, "с одною лишь избранною, благородной дружиной".
За 90 верст от города ожидали его виднейшие новгородские граждане с богатыми
дарами, призванными снискать расположения великого князя. Бесчисленные толпы
народа встретили Иоанна на Городище, где он слушал  литургию и  ночевал.  На
другой день угостил обедом владыку, посадников и бояр и вступил  в Новгород.
В храме Святой Софии  поклонился  гробам древних  князей, обедал у епископа,
говорил только слова милостивые.
     За  днями  пиршеств  последовали  дни  суда. С утра  до  вечера  дворец
великокняжеский не  закрывался для народа. Одни желали только видеть Иоанна,
утесняемые искали правосудия.

     БРАДАТЫЙ.  Бьет   тебе   челом,   государь,   новугородский   купец  на
новугородского тож тиуна за мздоимство.

     ИОАНН. В чем мздоимство?

     ИСТЕЦ.  Пропуска  не  давал моим товарам  в  Нижние  земли.  А за  дачу
истребовал две гривны серебра, и взял.

     ИОАНН. Зачем же дал?

     ИСТЕЦ. Товар стоял, промедленье в горазд убыток вставало. И он то знал.

     ИОАНН. Свидетелей яви.

     ИСТЕЦ. Без свидетелей брато. На что ему свидетели.

     ИОАНН. Ответчик здесь? Ответствуй.

     ОТВЕТЧИК. Извет! Он пропуск получил без малой мзды.

     ИОАНН (Истцу). Докажешь чем?

     ИСТЕЦ. Великий князь! Чем купец честной может доказать  честность свою?
Спроси любого! Отступил я когда хоть малую толику от слова своего? Уязвил ли
кого бесчестно?  Коль кто  укажет вину,  вини и ты. Имением  своим и  честью
клянусь!

     ОТВЕТЧИК. Тем же клянусь и я.

     ИСТЕЦ. Здоровьем всех чад и домочадцев!

     ОТВЕТЧИК. Клянусь и я.

     ИСТЕЦ. Целую крест святой!

     ОТВЕТЧИК. И я целую.

     ИСТЕЦ.  Что   выше  клятва  есть?  Вот,  знаю.  Клянусь  Святой  Софией
новгородской!

     ИОАНН (Ответчику). Готов ли тем же клясться?

     ОТВЕТЧИК. Готов ли я? Да, государь, готов.

     ИСТЕЦ.  Ужель посмеешь?  Пред Богом клятву  преступив, отмолишь. Но чем
искупишь  грех великий свой пред матерью своей, Святой Софией? Чем  отдалишь
ты  суд  новугородцев?  Неужто  чаешь, что  хоть час отсрочки  откупишь  или
вымолишь у них?

     ИОАНН. Мы ждем.

     ОТВЕТЧИК.  Пощады, государь! Виновен, каюсь! Злой  бес попутал! Милости
молю!

     ИОАНН (Холмскому и Брадатому). Когда б столь верный способ сей дознанья
нам  перенесть в Москву, возможно  б было весь тайных дел приказ  уволить от
трудов. Но  вот  вопрос: найдется  ли во всей  Москве хоть бы один подъячий,
чтоб пред любой святыней открылся в воровстве? Как мыслите?

     ХОЛМСКИЙ. Один иль два. Не боле.

     БРАДАТЫЙ. Ни одного.

     ИОАНН. Ты прав. Увы!.. Именье, чем клялся он, изъять в  казну.  А член,
чем лгал передо мной и Богом, пресечь.

     ОТВЕТЧИК. Государь!  Милостивец!  Пощади!  Невиновен!  Клянусь  Софией,
Богом, всем! Клянусь! Пощады! Боже правый!..

     По знаку Холмского стража уволакивает Ответчика к Палачу.

     ПАЛАЧ (сыну). Тверди урок, вот случай.

     СЫН (деловито). Урезать или рвать?

     ПАЛАЧ. Пресечь - то суть урезать. А рвать и было б рвать!..

     Вслед за стражей уходят.

     ИСТЕЦ.  Милостивый государь! Дашь ли соизволенья сложить к ногам  твоим
ничтожный дар купцов новугородских в знал верности тебе?

     ИОАНН. Даю соизволенье.

     ИСТЕЦ.  Прими ж  от нас...  Корабельников  золотых  полновесных, счетом
тридцать...

     Вносят золотые монеты на серебряном блюде.

     Зуб рыбий!

     Вносят моржовый клык.

     Поставов рудожелтого  сукна,  счетом десять... Сороков  соболей, счетом
пять... Ковш с жемчугом речным... Рог, чтобы пить, окован серебром...

     В то время как оглашаются и  вносятся дары, появляется Упадыш  и знаком
отзывает в сторону Захария и Назария.

     УПАДЫШ. Борецкий Феодор вернулся  в ночь. С  обозами. Из Двинских мест.
Час сей  будет.  Откуда  знаю -  от вечевого пристава,  он нес ему указ сюда
явиться. Ему и Марфе.

     ЗАХАРИЙ. То нам и без тебя ведомо. Успешен был надзор?

     УПАДЫШ. Вельми.

     ЗАХАРИЙ. И что?

     УПАДЫШ. Ничто.

     ЗАХАРИЙ. Сношения с Литвой? Хотя б попытки?

     УПАДЫШ. Ни единой.

     ЗАХАРИЙ. Посланье грамот в Литву с оказией иль с нарочным?

     УПАДЫШ. Тож не было.

     НАЗАРИЙ. Да верно ль все?

     УПАДЫШ. Мой человек  был  средь  его людей. Не упускал из  глаз  на час
единый. Изволь расчет за службу.

     НАЗАРИЙ. Сполна  получишь. (Заметил, что к ним  приближается Брадатый.)
Пока годи.

     Упадыш отходит.

     ЗАХАРИЙ (Брадатому). Борецкого  вели изъять из списка изменников. Он не
замечен в сношениях с Литвой.

     БРАДАТЫЙ.  Вот так!  Взять  и  изъять?  Добро!  Так не замешан  иль  не
замечен?

     НАЗАРИЙ.  Не  уличен.  Но коль нужда  -  свидетель  уличит.  (Подзывает
Упадыша.) Вот свидетель.

     УПАДЫШ. Да, я свидетель.

     БРАДАТЫЙ. Чему?

     УПАДЫШ. Всему!

     БРАДАТЫЙ. Свидетельства сии!  Чуть повелят  Софией  новгородской  в них
присягнуть, так тотчас на попятный!.. Радения не зрю, бояре!.. (Возвращается
в приближение к Иоанну.)

     ИСТЕЦ (завершая перечень даров).  А тако же двух ловчих соколов прими и
меру ягод винных!

     ИОАНН. Являю вам, купцам новугородским, свою приязнь за верность!

     Истец и дарители с поклонами отдаляются. Появляется Марфа. С ней Федор.
Явление  Марфы производит впечатление на всех присутствующих, не  укрывшееся
от Иоанна.

     ХОЛМСКИЙ. Се Марфа, посадница. Посадника Борецкого вдова.

     ИОАНН. А! Вот, значит, какова!.. Продолжим дело.

     БРАДАТЫЙ.  Бьют  тебе челом, государь,  жители улицы  Славской и  улицы
Никитиной на разбой, учиненный посадником  Васильем  Ананьиным  со товарищи.
Наехав на те улицы,  они  многих  перебили и  переграбили, а иных  до смерти
убили.  Вина доказаны многими  свидетелями неложными. На пеню речено, что то
дело  их,  новугородское,  свои счеты  меж  ними, и к  тому  тебе, государь,
касательства иметь не должно.

     ИОАНН. Вот как! Разбой, а мне не должно?

     Неожиданный   шум.  Появляется   Гробовщик.   Одной  рукой  он  волочет
подростка-оборвыша, а другой вздымает плотницкий инструмент.

     ГРОБОВЩИК. Великий  государь! Терпеть нет  больше  сил! Доколь  у нас в
Великом  Новуграде  разбою  всякому  и  озорству  цвести?! Вот, лишь  на миг
присмотр ослабил, как сей  поганец инструмент исхитил и еле пойман быв!  Сей
случай мал, но я к тому привел, что таково у нас! Добро бы тать в нощи разор
творил! Ан ино, вот такие озоруют! И коли так пойдет, к чему придем?

     ИОАНН. Не диво. Коль  посадники в разбое греха не видят, что ж иным? На
что ему строгало?

     ГРОБОВЩИК. Продать за деньгу. Или сменять на хлеб.

     ИОАНН. О чем гласит закон?

     БРАДАТЫЙ. Закон  гласит: "А  буде  кто уличен в  воровстве, отсече тому
длань, коей деяние учинено".

     ИОАНН. Какою дланье строгало схвачено?

     ГРОБОВЩИК. Правшей. Одначе, государь, я за затем...

     ИОАНН. Ту и отсечь. Исполнить.

     ХОЛМСКИЙ. Стража!

     Стражники берут ничего не понимающего Оборвыша и ведут к Палачу.

     МАРФА. Остановитесь! (Иоанну.) От глада ж то! И он же несмышлен!

     ИОАНН. В законе есть изъятья?

     БРАДАТЫЙ. Нет, государь. Для малых и  больших, для гладных  и иных, для
нищих и бояр - закон един.

     ИОАНН. И он превыше нас!

     ПАЛАЧ (сыну). Трудись, нехитро дело.

     СЫН. Но, отче...

     ПАЛАЧ. Да ты в своем  уме? Коли  палач  государя  указы почтет сомненью
подвергать, что с Русью станет!.. (С Оборвышем и сыном уходит.)

     ИОАНН.  По челобитью таково решенье: виновных  в узы  взять! А также за
измену,  за связь с  Литвой железом  оковать  и так  в Москву отправить  (по
списку). Лощинского Богдана и Ивана. Тож Афанасьева Елевферья. Тож Борецкого
Феодора.

     МАРТФА. Нет! Непричастен он!  (Загораживает сына  от  стражи.)  Великий
князь, клянусь Софией, невинен он! На что тебе мой  сын? Молю о  милосердье!
Неповинен!

     Стук  топора  и тотчас  рвущий  душу,  исполненный  ужаса и  муки  крик
Оборвыша.

     ФЕДОР  (освобождается   из  рук  матери  и  предстает  перед  Иоанном).
Причастен  ко всему!  Во все виновен!  Клянусь Святой  Софией  новгородской,
душою  был всегда со всеми, кто чаял пасть тебе  забить  железом, московский
лютый волк! Виновен в том, что много говорил, да мало делал, и подлую таил в
душе  надежду, что сам  собой  народ  наш  пробудится  и  близкую беду  свою
прозрит. Очнись же, Новоград! Тщетны  потуги задобрить злого хищника дарами,
лишь  алчь его тем распалится пуще!  Не  утешеет волк, покуда  все  стадо не
вырежет! Помните о том!

     ИОАНН. Взять дерзкого!

     Стража схватывает Федора.

     ИОАНН. Тем суд наш завершен! (В сопровождении Брадатого удаляется.)

     ФЕДОР. Прости мне, мати. И благослови!

     МАРФА. Прости и ты. Благословенен будь!

     По знаку Холмского Федора уводят.

     МАРФА (бросаясь вслед). Мой Федор! Мальчик мой! Сынок!

     Ее удерживают. Народ начинает расходиться.

     ИСТЕЦ (Гробовщику). Добро ж тебе строгать твоим строгалом!

     ГРОБОВЩИК (валясь  на колени). Прости меня, народ новогородский! Убивец
я! Не ведал, что творю! Убивец окаянный я! Убивец!..

     Судное место пустеет. Остаются лишь Захарий Овин и Назарий.

     ЗАХАРИЙ. Как мыслишь обо всем?

     НАЗАРИЙ. Да как и ты.  В одном лишь нет сомненья. Коль Иоанн решился  в
Москву отправить бояр новогородских из первейших...

     ЗАХАРИЙ. То нарушенье крестного обета:  новогородец судится в Новгороде
новгородским судам.

     НАЗАРИЙ. Так, нарушенье. Отчего? Оплошка?

     ЗАХАРИЙ. Кака оплошка! Тут наперед расчислен каждый шаг!


     Появляются Палач с сыном.

     ПАЛАЧ. Покойно  почивать,  честны  бояре!  А завтра новый день  и новые
труды. Кормилец не  оставит без  прибытка,  наш Иоанн, благословенный Богом,
великий Государь всея Руси! (Уходят.)

     ЗАХАРИЙ. Всея Руси. Вот то, чего он жаждет.

     НАЗАРИЙ. Всея Руси...

     ЗАХАРИЙ. Да, так. Всея Руси!..

     ОТРОК. "То быв числа 25-го, месяца ноября, а уже на другой день владыка
и посадники  явились в великокняжеский дворец, с  видом великой  скорби моля
Иоанна  отдать  заключенных  бояр  на  поруки.  Нет, ответствовал Иоанн.  Он
отправил бояр в Москву, там судимы они были его судом и сосланы в заточение.
Весть сия, дошед до Новограда, усилила в народе великую смуту, и недоставало
лишь   искры,   чтоб  вспыхнуть  пожару   бунта.  Искра  та   не  промедлила
появленьем..."

     Картина седьмая

     По-прежнему безвиден и тих стоял дом  Марфы  на берегу Волхова,  но уже
иная,  не похожая на бывшую жизнь билась  в  стенах  его. По ночам за плотно
закрытыми ставнями слышались многие голоса, скакали гонцы, прячась в покрове
ночи, в  Волхов соскальзывали быстрые елы и причаливали другие. Дом  окружен
был скрытой,  но сильной  охраной,  и всякий, кто приближался к  нему, бывал
задержан и подвержен пристрастному допросу.
     В  один из зимних вечеров,  год спустя после того, как  Иоанн,  свершив
свой  суд,  возвратился  в  Москву  с  обозом  золота,  серебра  и  обильных
новгородских даров,  внимание Марфы, сидевшей  за составлением грамоты, было
отвлечено бряцаньем оружия и громкими голосами. Вошел слуга.

     СЛУГА. Боярыня, незваный гость. Сказал, тебе откроется.

     МАРФА. Впустить.

     Гость сбрасывает прикрывавший лицо капюшон.

     МАРФА. О Боже!.. Нет!.. Станислав?!
     СТАНИСЛАВ. Вельможна пани!

     МАРФА (слуге). Оставь нас.

     Слуга выходит.

     Станислав!

     СТАНИСЛАВ. Марфа!

     МАРФА. Возможно ль? Ужель и верно ты? Седой. И этот  шрам. Шесть долгих
лет! Я думала, тебя давно убили. И ставила свечу за упокой.

     СТАНИСЛАВ. Я ранен был. Потом отправлен в ссылку.

     МАРФА. Как, в ссылку? Ты, верный рыцарь Казимира, ему ближайший друг?

     СТАНИСЛАВ. То в  прошлом  все. Когда из  забытья смертельного восстал и
мне сказали, что за беда пришла к  вам на Шелони... про казнь Димитрия тогда
же я узнал... прилюдно Казимиру я бросил обвинение в бесчестье. Он занят был
войной, но хоть бы полк он должен был послать. Хотя бы отряд - во исполненье
с вами договора! Он не стерпел...

     МАРФА. Станислав... Боже! Ты ли?

     СТАНИСЛАВ. Я, пани Марфа. Я, моя кролева!..

     Молчат. И, может  быть,  слышат старинный клавесин - издалека, из самой
глубины минувших лет.

     СТАНИСЛАВ. И  вот, опала снята стараньями моих друзей... Вновь  зван на
службу, но отверг служенье.

     МАРФА. Но как ты здесь? Откуда? Для чего?

     СТАНИСЛАВ. Как  - долог  разговор, на  то нам  будет время,  коль  даст
Господь. Я прибыл за тобой.

     МАРФА. За мной?

     СТАНИСЛАВ.  Да,  за  тобой.  Готово  все  для верного  проезда.  Возьми
Василья, внука. И невестку. И  домочадцев  из тебе  ближайших. Через три дня
пересечем мы Вислу. Мой замок ждет тебя. В дубравах пышных стоит  он вдалеке
от злых ветров, что над моей и над твоей землею свищут.

     МАРФА. И что нам делать в нем?

     СТАНИСЛАВ.  Век доживать. Не молоды мы, Марфа. Так  не грешно ли каждый
Божий день, дарованный Господним провиденьем, нам  тратить на тщету? Раденье
наше не нужно никому. И кроме  злой хулы  при пораженье иль зависти и  злобы
при успехе, не принесет нам боле ничего.

     МАРФА. Как любы сердцу все твои слова! В душе моей зима и озлобленье. И
несть весны.

     СТАНИСЛАВ. Нас ждет весна. И лето. И осень златая.  А коль придет зима,
душою обогреем мы друг друга. Скажи же "да", моя вельможна пани!

     Вновь клавесин.

     МАРФА. Ты слышишь ли? "Да, да!" - кричит душа. И "нет" ей отвечают ум и
сердце. Не знаешь ты всего. Мой Федор сослан в оковах...

     СТАНИСЛАВ. В Муром.

     МАРФА. Да, он в Муроме.

     СТАНИСЛАВ. Был. Теперь - у Бога.

     МАРФА. Стой! Что ты говоришь?!

     СТАНИСЛАВ. У Бога, Марфа.

     МАРФА. Нет! Врешь! Продажный польский пес! Подослан ты! Эй, стража!

     Врываются вооруженные стражники.

     МАРФА. Схватить его! Подослан он! Пытать! Пока не скажет: кем и зачем!
     СТАНИСЛАВ. Я не подослан, Марфа. И это знаешь ты.

     МАРФА. Ступайте все.

     Стража удаляется.

     МАРФА. Когда?.. Нет, я скажу сама: недели с три назад?

     СТАНИСЛАВ. Да, так.

     МАРФА. Недели с три...  Как тосковало сердце!  Как томилась смертельной
мукой вещая  душа!..  Мой  Федор! Мальчик мой! Кровинушка  моя! Мой Федор!..
Убит?

     СТАНИСЛАВ. Зачах.

     МАРФА.  Убит,  убит!  Задушен  воздухом  неволи!  Убийцы  подлые,  будь
прокляты навек!.. Все говори. В подробностях пристрастных. Хочу знать все!

     СТАНИСЛАВ. Когда проведал я о заточенье Федора и ссылке в Муром...

     МАРФА. Проведал как?

     СТАНИСЛАВ. При  дворе Казимира следят с великим тщаньем за каждым шагом
явным  Иоанна и послами тайными его.  Давно уж внятно: ищет повод он,  чтобы
покончить с  Новоградом вольным. Хоть ваши вольности утеснены,  все мало. Не
упокоит Иоанн себя,  пока свободных новгородских граждан не обратит  в своих
холопов верных.

     МАРФА. В холопов верных. Верен ли холоп?

     СТАНИСЛАВ.  Изрек  не  то. В  холопов  подлых  -  так.  К  тому  сейчас
благоприятно  время.  Орда  усмирена  и  крымский хан  утишен.  Казимеж  наш
преславный Ягеллончик Ливонию воюет, не до вас. На Псков  у вас надежды тоже
мало.

     МАРФА. То верно?

     СТАНИСЛАВ.  Верно.  Иоанна  ненавидя,  они себя  обезопасить тщатся  не
ратью, но сребром. И как шесть лет назад вас предали, так ныне предадут.
     МАРФА. Я думала о том... (Берет грамоту  и сжигает  ее на свече.) Итак,
прознав о ссылке Феодора...

     СТАНИСЛАВ. Готовить начал тотчас я побег.

     МАРФА.  Безумец ты! Из Мурома глухого побег?  Возможно ли о том хотя  б
помыслить!

     СТЕНИСЛАВ. Чем Русь плоха? В ней ничего нельзя. Чем хороша? В ней можно
все. За  деньги. Я злата не жалел. И близок был успех. Лишь ждали, чтобы лед
сковал покрепче реки. Господь открыл ему дорогу раньше в рай, чем к Висле...
Вот все, что привезли мне... (Подает ладанку.)

     МАРФА. Его! Его!..

     СТАНИСЛАВ. Часы идут. Пора в дорогу,  Марфа.  Неблизок путь и неспокоен
край. Еще у нас с тобою будет время его отплакать и отпеть.

     МАРФА. Обрядом вашим?

     СТАНИСЛАВ. Обряды разные, но Бог  для всех един. Не о себе задумайся, о
внуке.  Последний он в роду Борецких славном. Уволь его от участи  позорной,
что Иоанн всем вам приуготовил!

     МАРФА. Сядь. Помолчим перед дорогой.

     Молчат.  И вновь -  далекий клавесин. К нему примешиваются  сперва едва
различимые, а затем все более слышные удары вечевого колокола.

     МАРФА. Теперь прощай, мой рыцарь благородный. Спаси Бог, что не пожалел
трудов, чтоб  свидеться  нам  в этот  раз последний. А будущая встречу  -  у
престола Господнего, и та  уже навек. Прощай, мой милый друг! Помолим  Бога,
чтоб хоть когда-нибудь поляк и русский душою открывались друг для друга, как
мы с тобой!..

     Набат все слышнее.

     МАРФА. А внук... Что ж, выше доля есть ли, чем разделить и в ведро  и в
ненастье судьбу отчизны!..

     СЛУГА  (входит).  Боярыня,  на вече  призывают.  Посадники  прислали за
тобой. Посольство из Москвы!

     МАРФА. Час сей приду.

     Слуга выходит.

     МАРФА. Господь тебя благослови, Станислав!

     СТАНИСЛАВ. Господь тебя благослови, Марфа!

     Склоняется к руке Марфы.  Набат  вечевого колокола грозно, во всю мощь,
гремит над их головами.



     Гудел и гудел вечевой колокол, толпы народа со всех новгородских концов
стекались  на  площадь.  Смоляные  факелы  освещали тревожные  лица горожан,
возбужденных  неясными слухами.  Кого-то  из  слишком  рьяных  прихлебателей
Москвы  уже били, не дожидаясь, чем кончатся  переговоры  московских  послов
воеводы Холмского и  думного дьяка Брадатого  с  новгородскими посадниками и
боярами.
     При  появлении  Марфы  толпа  с  почтением  расступается,  посадники  с
поклонами освобождают для нее заглавное место.

     МАРФА (ответно поклонившись). Итак, мужи почтенные, с чем ныне к нам?

     БРАДАТЫЙ.  Почтенна  будь  и  ты, честна  вдова.  Однако ж  говорить мы
присланы с советом новгородским, с вече, а не с тобой.

     МАРФА. Остерегись дерзить боярин. При нынешнем брожении умов...

     С замедлением дойдя до толпы на площади, слова Брадатого вызывают взрыв
возмущения.

     ...не привелось бы самому тебе искать в честной вдове себе защиты.

     ХОЛМСКИЙ. Честь Новограда уж послов не защищает?

     МАРФА.  Вы   не   послы  -  чиновники  Москвы,  притекшие  с  хозяйским
порученьем.  И  коль  народ, холопства не приемля, вам  учинит досаду, честь
Новограда будет не задета. (Брадатому.) Реки же суть.
     ЗАХАРИЙ (Холмскому). Дозволь нам удалиться.

     НАЗАРИЙ. Чтоб не стать помехой невольною переговорам сим.

     ХОЛМСКИЙ. В чем может быть помеха? Или дело ваше требует утайки?

     ЗАХАРИЙ. Не требует, однако...

     ХОЛМСКИЙ. Так и пребудьте въяви!

     БРАДАТЫЙ. Посадники! Весь люд  новугородский! Великий князь  московский
Иоанн, преславный государь всея Руси, поклон вам  шлет и просит разъясненья.
Вот  в чем.  Быв в  прошлом  месяце у нас в Москве, посланные от вас, бояр и
веча,  с посланьем  к  Иоанну  обратившись,  торжественно  его  именовали не
господином, как всегда дотоле, но так - государем...

     МАРФА. Нам государь  лишь  Новгород Великий.  А  князь  московский  нам
господин, и более никто. На том целован крест!

     БРАДАТЫЙ.  Об  этом  помнит  он.  Тем  боле  был  приятно  изумлен  сим
обращеньем, увидя в нем чего  давно желал. А он того желал, чтоб новгородцы,
все русские по крови и по вере, разумием смирив свою гордыню, к Москве одном
доверием  проникшись, как равные влились  в его державы, которой имя Русь. И
та держава, всеобщим единением сильна, несокрушима станет для врагов, откуда
б ни явились в земли наши!

     УПАДЫШ (в  толпе). Да славится премудрый  Иоанн, великий государь  всея
Руси!

     Толпа безмолвствует.

     УПАДЫШ. Да славится... (Осекшись.) Всея Руси, я только то изрек. А боле
ничего!.. (Затеривается в толпе.)

     МАРФА (Холмскому). А ты что скажешь, князь?

     ХОЛМСКИЙ. Все  так. Враги утихли, но еще сильны. И  до тех  пор, пока в
одной руке Русь не сплотит все силы воедино, нам мира не добыть.

     МАРФА. И как же мыслит Иоанн то единенье?

     БРАДАТЫЙ.  Господь  един  и государь  един.  Для всей  Руси  едины  все
порядки.  Что в Шуе, что в Москве, что в Новограде вашем.  Закон един, и все
пред ним равны.

     МАРФА. А как же вече?

     БРАДАТЫЙ. Вечу не бывать.

     МАРФА. Как! Вечу не бывать?

     БРАДАТЫЙ. Отселе и навек.

     Докатившись  до  толпы,  слова  Брадатого  вызывают  взрыв  возмущенных
голосов.

     МАРФА (жестом призывая толпу к спокойствию). Что ж Иоанн нам предлагает
взамен на нашу доверенность ему?

     БРАДАТЫЙ.  Свою  защиту  и  благоволенье.  И славу общую Руси,  добытую
бестрепетным мечом.

     На  площади  появляется Юродивый.  Он в  рубище,  босой,  левая  культя
замотана  тряпицей,  правой  рукой держит  подростка-оборвыша  с  замотанной
культей правой руки. И если бы не плотницкое строгало, вясящее на веревке на
шее  юродивого,  в  нем  вряд  ли  можно было бы  узнать  некогда степенного
мастера-гробовщика.

     ЮРОДИВЫЙ  (Марфе). Боярыня,  беда! Гроба иссякли,  некому  строгать!  И
мертвецы бытуют среди живых!

     НАЗАРИЙ  (Брадатому  и   Холмскому).  Был  мастер-гробовщик.  Молчун  и
книгочей. Вдруг умопомрачился, имение раздал и длань себе отсек. И вот...

     ЮРОДИВЫЙ (Захарию). Возьми строгало, сделай гроб себе!

     ЗАХАРИЙ. Убрать юрода, тут ему не место!

     МАРФА (слуге). Отвесть ко мне.

     Юродивого и Оборвыша уводят.

     МАРФА (Брадатому). Ушам своим  не верю. Защиту, славу и благоволенье! И
это  все,  что  Иоанн сулит  за наше обращение в рабов? Сколько изобилен дар
сей! Да верно ли вы поняли его?

     ХОЛМСКИЙ.  Он ничего б вам не сулил, когда  б посольство ваше первым не
призвало его в государи.

     МАРФА.  Что за посольство? Снаряжено когда и кем?  Бояре! Посадники! Вы
знаете о  том?.. Не ведают. Уж не пригрезилось ли дивное посольство государю
московскому во снах?

     ХОЛМСКИЙ.  Посольство  вот.  Дьяк  вечевой   Захарий.  Назарий  с  ним,
подвойский новгородский.

     МАРФА. Вы? Кто ж вас снаряжал?

     ЗАХАРИЙ. Нам  чаянья  честных новугородцев  служили  отправленьем!  Люд
честной! Ужель мы не устали от разброда? От злоупотреблений силою и властью?
Мздоимства  пышен  цвет!  Торгую  всем: влиянием, чинами, а коли так и далее
пойдет, так самый крест Святой Софии за гривну пропадут! Иль уворуют!

     НАЗАРИЙ. Дожили!

     ЗАХАРИЙ. И пуще доживем, коль не внедрит  порядок государя  московского
рука!

     НАЗАРИЙ. Не правы ль мы? Ты, ты скажи нам, Марфа!

     МАРФА.  Торгуют  властью  в Новограде  лихо.  Да  власть-то  чья? Твоя,
Захарий, и твоя,  Назарий. И верных вам. Не именем народным она дана вам - с
мечей и копий Иоанна получена!

     ЗАХАРИЙ.  Не  слушайте ее, она издревле противница Москвы! Пусть скажет
человек простой! (Указывая на Упадыша.) Хоть ты! Скажи, мы правы или нет?

     УПАДЫШ. Вы правы! (Почувствовав угрожающее движение толпы.) Или нет. Не
ведаю. Я  человек простой.  По прозвищу Упадыш. За то там прозван: посидев в
брашной и выйдя из нее, все упадаю, дружину веселя... (Пытается затереться в
толпу.)

     ХОЛМСКИЙ. Постой-постой! Не тот ли ты Упадыш...
     УПАДЫШ. Другого в нашем Новограде нет.

     ХОЛМСКИЙ. ...что пушке заклепил шесть лет назад,  когда осаду мой отряд
готовил? То верно знаю я.

     Ахнув, толпа схватывает Упадыша.

     УПАДЫШ. Не виноват!  Не волею своею! (Показывает на Захария и Назария.)
Они, они заставили! Они!

     ЗАХАРИЙ. Врешь, рвань!

     УПАДЫШ. Клянусь Святой Софией! По их  веленью доносил на всех!  Они ж в
Москву давали знать немедля!

     Толпа увлекает Упадыша к Волхову.

     УПАДЫШ. Почто слугу государя сгубили?!

     Толпа спускает Упадыша в прорубь.

     ХОЛМСКИЙ. Слуга государя  - высокий чин. Такие слуги честь  верных слуг
порочат и честь государя.

     Расправившись с Упадышем, толпа рвется к Захарию  и Назарию: "И этих!..
Смерть  предателям!..   Туда  же!..   Хватай,  не  мешкай!  Смерть  собакам!
Смерть!.."

     ЗАХАРИЙ (Холмскому). Князь, защити!

     ХОЛМСКИЙ. Моей здесь власти нет.

     НАЗАРИЙ (Брадатому). Оборони, боярин! Тебе ж мы  верой-правдою служили!
По твоему намеку с посольством сим отправились! Спаси!

     БРАДАТЫЙ. Что есть намек? Указ, приказ - то знаю.

     ЗАХАРИЙ.  Помилуй,  Марфа!  Прости  злодейства  наши, что неволей  тебе
учинены!

     НАЗАРИЙ. Радетельница милая, прости!

     МАРФА.  Прощаю вас. И да простит вас  Бог! Но не сужу я вас  - вас вече
судит. И суд его да будет совершен!

     Отступает  в  сторону. Толпа  вздымает  бояр  и,  с  криками спустив  в
прорубь, добивает дубовым дрекольем. Вновь крики: "И этим смерть! Московским
псам" Туда ж их!.." Толпа подступается к Холмскому и Брадатому.

     МАРФА (Брадатому). Ты дал намек посольство снарядить?

     БРАДАТЫЙ. Что есть намек?

     МАРФА. Не думаю, боярин, что время словеса тебе плести. Дал иль не дал?

     БРАДАТЫЙ. Я верный слуга государю...

     МАРФА. Дал иль не дал?

     БРАДАТЫЙ (отступая от  толпы). Дал.  Но не  волею своею, но волю Иоанна
угадав.

     МАРФА. Зачем ему? Предлог?

     БРАДАТЫЙ. Суди сама.

     МАРФА. Нашел предлог!  Но не поможем мы в том ему. Народ новугородский!
Страсть уймите, не кончены еще переговоры!

     Толпа неохотно отступает.

     МАРФА. Рискнешь ли, князь, здесь огласить условья рабства, которыми, не
ведаю сомненья, снабдил вас Иоанн?

     ХОЛМСКИЙ. Указ государя превыше риска. (Брадатому.) Реки!

     Брадатый достает свиток и разворачивает, готовясь читать.

     МАРФА. Дай грамоту  сюда! Ее изучим. И грамотою тож дадим ответ. (Берет
свиток.) Теперь же удалитесь на постой!

     Толпа криками выражает недовольство.

     МАРФА. Опомнитесь! Убив  послов сих,  тем самым вы дадите  Иоанну повод
начать войну! И  этот повод всем  миром будет  признан  справедливым! Другой
найдет он, но пущай поищет! (Послам.) Ступайте с миром!

     Хомский  и  Брадатый  в сопровождении  малочисленной  московской стражи
уходят сквозь расступившуюся толпу.

     МАРФА. Посадники! Бояре!  Вече! Пробил  час  грозного для нас  решенья:
рабами стать смиренно...

     Толпа взрывается возмущенным гулом.

     МАРФА. ...иль дать последний  бой. У нас немного надежды  на успех.  Но
если Бог сподобит распалить в сердцах у нас затухший огнь свободы, свершится
чудо, как не  раз  бывало у  наших предков, и  своей  отвагой,  немногою, но
яростную силой мы  сокрушим  врага и  отобьем надолго охоту  лезть в пределы
наши! А коли суждено погибнуть нам, то никогда на свете, на этом ли, на том,
не углядим в глазах детей и внуков, и  правнуков  укора, что поддались,  как
овцы,  и что безвольно, без  попытки боя,  просрали мы  свою  и их  свободу!
Клянемся ж кровно  в верности свободе!  И крестным целованием скрепим святую
нашу клятву!..

     ОТРОК. "И целоваше  крест святый на верность другу от друга и господину
своему Великому Новуграду, и восклицаше: "Умре, да не в рабах!.."



     Едва посланники Иоанновы князь Холмский и боярин Брадатый воротились  в
Москву, великий  князь,  нетерпеливо  ждавший вестей  из  Новгорода,  тотчас
принял их в своих непарадных покоях.

     ИОАНН. Вы живы? Так. С чем притекли?

     БРАДАТЫЙ. Великий государь!..

     ИОАНН. Ответ?

     ХОЛМСКИЙ. В сей грамоте.

     ИОАНН. Реки!

     БРАДАТЫЙ (берет у Холмского свиток, читает). "Кланяемся тебе, господину
нашему,  великому князю, а государем не  зовем. С тем  есмя послов к тебе не
посылывали, то ложь. Земель наших, кои желаешь у нас, тебе не будет. Дворища
Ярославова  не даем. Хотим  житии по договору,  клятвенно  утвержденному  на
Коростыне тобою  и  нами.  Кто  ж  предлагал тебе  и  буде  предложит  бытии
государем новугородским, тех сам знаешь и  казни за  обман; мы здесь казнили
сих и впредь тако, ибо лжецы..."

     ИОАНН. Казнили?

     БРАДАТЫЙ. До смерти. Иных поутапливали, иных в топоры иссече.

     ИОАНН. Бессудно! Верных мне!

     ХОЛМСКИЙ. Судило вече.

     ИОАНН. А вас что ж не казнили?

     БРАДАТЫЙ. Виновны, государь.

     ХОЛМСКИЙ. Чтоб повода не дать тебе идти войной.

     ИОАНН  (выхватывая грамоту).  А  се - не  повод?.. Сколь  дерзостно! Да
слыхано ли дело?.. Сперва прислать послов с благоволеньм просить  в государи
меня, потом в том отпереться! И тем лжецом меня явить пред  всею Русью! Пред
миром  всем!  Да как  стерпеть такое  поношенье? Стерпел бы  князь литовский
Казимеж?

     БРАДАТЫЙ. Нет, не стерпел бы.

     ИОАНН. Правитель свейский Стен Стур?

     БРАДАТЫЙ. Нет, государь.

     ИОАНН. Да сам Ахмет татарский!

     БРАДАТЫЙ. Немыслимо и то.

     ИОАНН. А нам стерпеть? Бесчестием покрыться? Тому не быть! К походу все
готово?

     ХОЛМСКИЙ. Все, государь.

     ИОАНН.  Не  медля  выступать!  (Холмскому.)  Тебе, князь,  с передовыми
захватить все посады  и монастыри  вкруг Новограда, не дать пожечь. Остатним
силам, прибыв, стать  осадой. Путь в  град  и из  него прервать.  Обстрел из
огневых  снарядов весть неустанно. Попыток приступом  взять врата не делать,
от глада  и мора обессиля,  отворят сами. До той  поры опасных грамот послам
новугородским не  давать,  буде  без  опаски  придут,  ответствовать: "Иоанн
желает властвовать в Новограде, как властвует в Москве".

     ХОЛМСКИЙ. Исполним, государь.

     ИОАНН. Во всех храмах московских вознести молебствия о даровании победы
и славы русскому оружию. С тем с Богом!..

     ОТРОК.  "То  быв в  месяце ноябре,  года 1477-го.  О  ту ж пору обсташа
Новоград  осадою  лютою,  ко  гладу,  хладу и  мору Иоанн  его  приведоша. И
усмиренны быв отважные, и возроптавше усмиренные..."



     Благовест в  Москве,  погребальный звон в  Новгороде.  В  один  из  тех
страшных дней  в январе,  на  второй  месяц осады,  когда  над  вымороченным
Новгородом стлался унылый звук вечевого колокола, не на вече сзывая, но лишь
чтоб напомнить, что не вся еще  жизнь источилась из города, молилась Марфа у
Святой Софии,  а из  храма  выйдя,  задержана была толпой новгородских  жен,
обезумевших от бедствий.

     ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Боярыня Марфа, смилуйся! Мужи наши на стенах Новугорода
не от стрел вражеских, от глада и хлада упадают и мечи из рук упускают! Дети
наши криком  кричат, хлеба  моля! Домы наши  запустевают! Смилуйся, освободи
мужей наших от крестного обета, пока есть кому воротиться к женам своим!

     МАРФА. Не мне целован крест - Святой Софии!

     ВТОРАЯ ЖЕНЩИНА. Но ты всех возбудила, Марфа! Ты!

     МАРФА. Я? Нет. К оружию призвала их вольность новгородская!

     ЮРОДИВЫЙ  (появляясь  на паперти  с Оборвышем  и вздымая строгало).  Да
придет волхвы  и  да  взрежут  утробу ли,  груди  ли у  жен нарочитых, и  да
вынимаху жито, и рыбу, и мед, и скору, и всякое пропитание!

     МАРФА. Безжертвенно возможна ль свобода?

     ТРЕТЬЯ ЖЕНЩИНА.  Чьи жертвы? Наши! А  сама? Пузо  яствами набиваешь  из
закромов своих! Скажи про вольность не нам, но чадам нашим, чтоб затихли!

     МАРФА. Мой  хлеб, как и у вас, пустой  горох. И  житницы  мои для  всех
открыты!

     ВТОРАЯ  ЖЕНЩИНА. Из житниц крохи  даешь, а други закрома туго  набиты и
под стражей! Сама откупишься, а нам всем на погост?

     ТРЕТЬЯ  ЖЕНЩИНА.  Львица  древняя  Езавель!  Ироида  бесовна,  Новоград
сгубившая, яко святого Иоанна Предтечу! Будь проклята Господом, как Евдокса,
зло учинившая святителю Златоусту!

     МАРФА.  Жены новугородские,  сестры мои!  Сами  мужей своих  на  подвиг
подвигнув,  сами  руки повяжем им  стоном  своим? Закрома мои  берегутся  на
черный  день,  коим,  Бога  молю,  решиться может  судьба  вольности  нашей.
Убоявшись ярости новугородской в открытом  бою, да убоится Иоанн и твердости
нашей! Рати его  в разбое и праздности развращаются, ропот в стане его, хлад
вселенский, смертно нам досаждая, и ему досаду чинит!  Дня единого недостать
нам может, про то запасы храню!

     ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Тот день пришел уже, Марфа. Завтра некому будет черпать
из житниц тех.

     ЮРОДИВЫЙ  (терзаясь неуслышанием). Да придут волхвы и да взрежут утробу
у  жен  богатых, и  да изымаху  жито,  и рыбу,  и мед! И  да  отворотит жена
нарочитая  лик свой  от  берущего из утробы ея, дабы не  знаша берущего и не
востребовавшего после отдачи, ибо  не  в долг брато и не в долг дато,  а  по
материнскому благожеланию! И да буде обнажена она о пояс, како мате обнажаша
се, кормя чадо свое!

     МАРФА. Да будет так!..

     И  под  странный, мрачный напев  сопелей  и варганов свершается  в доме
Марфы обряд  наделения страждущих имением имущих, рожденный  в годы народных
бедствий.  К  обряду  сему  явилась  Марфа  в  белоснежном,   золотом  шитом
облачении, словно провидя, что  то в последний раз, а дале по  гроб обречена
будет черной острожной  каче. Скоморохи  в  кожаных  масках, исполняя обряд,
выводят  ее о  руки к собравшимся женам новгородским, накладывают  на  глаза
кожаную  повязку,  вопрошают: "Вем  ли?"  Услышав ответ  Марфы:  "Не вем"  -
разоблачают ее, спустив с плеч одежду по пояс,  оставив лишь ладанку на шее,
поворачивают  спиной к собравшимся. Один из скоромохов водружает на спину ее
мешок с серебром,  другой подает нож,  третий "взрезает утробу" -  рассекает
кожу мешка. И, черпая из него,  наделяет чередою подходящих женщин. И еще не
был  завершен  обряд,  как  в  доме появился  князь Холмский  с  московскими
ратниками. Те ринулись вперед, но были остановлены рукой князя. Последняя из
страждущих получили долю  свою, мешок упал  к ногах  Марфы. Те  же скоморохи
подняли на плечи одеяние ее и обернули лицом.

     МАРФА. Ныне равна с вами я, сестры мои. И это все, что могу для вас. Но
не  могу  снять крестный обет с  мужей ваших. Отверзить врата  новогородские
ратям иоанновым лишь сами они вольны, и за то пред Господом, Святой Софией и
вече в ответе!

     Стражники срывают с глаз Марфы кожаную повязку.

     ХОЛМСКИЙ. Врата  отверсты друзьями нашими.  Вечу пробил  последний час.
Указ мне: тебя под стражу взять и в узы. Есть ли желанье у тебя, которое я в
силах бы исполнить, не преступая долга?

     МАРФА. Есть, князь. (Снимает ладанку.) Василью, внуку,  передай. Теперь
она его.

     ХАЛМСКИЙ (принимая ладанку). Исполню.

     Стража уводит Марфу.

     ХОЛМСКИЙ. Звони, звонарь! Сзывай народ на вече - в последний раз!..



     В  последний  раз  собирается  новгородское  вече  на   древнем   своем
Ярославовом дворище. И  пока готовится к  выходу  Иоанн со свитой, в понуром
молчании  пребывает народ.  Лишь  Юродивый, с  Оборвышем за  руку, бродит по
дворищу.

     ЮРОДИВЫЙ (предлагая строгало то одному,  то другому).  Возьми строгало,
брат! Изладь домовину, как без нее, холодно!.. А ты!.. Возьми!.. А ты?..

     Появляются Холмский и Брадатый, следом Палач с сыном.

     ЮРОДИВЫЙ (Брадатому).  Боярин, тебе  строгало надобно, тебе! Не мешкая,
за дело!.. (Палачу.) Скажи ему!

     БРАДАТЫЙ. Убрать!

     Страдники уволакивают Юродивого с Оборвышем.

     БРАДАТЫЙ. Великий государь Новограда и всея Руси Иоанн!

     Все склоняются.  Появляется Иоанн  в  торжественном облачении, занимает
приготовленный  для  него  трон.  Дает  знак Брадатому  к  началу  церемонии
оглашения государевой воли.

     БРАДАТЫЙ.  "Мы,  великий  князь  московский  Иоанн  Третий  Васильевич,
государь всея Руси, объявляем вам, граждане новугородские, волю свою..."

     Не увиденнае никем, присутствующая на этом последнем вече не плотью, но
воображением  граждан  и страстным стремлением  своим  быть  с ними  в  этой
роковой час, появляется Марфа. Она в черном, с оковами на руках.

     БРАДАТЫЙ.  "Милость нашу возращаем мы Великому Новограду, отчине нашей,
за то, что вы, граждане  новогородские, вняли гласу  благоразумия, по доброй
воле отверзли врата ваши и умолили нас стать государем вашим..."

     МАРФА. Несчастный град!

     БРАДАТЫЙ. "В утверждении власти своей, являя милость свою, берем  мы не
все земли ваши, но токмо половину. Половину вотчин боярских и иных, половину
волостей архиепископских и монастырских, а хлебопашец буде отдавать в  казну
семь гривен  с обжи, тако ж купец  и ремесленник  всяк со своего  промысла и
ремесла..."
     КУПЕЦ (бывший истцом на суде Иоанна).  Помилуй, государь! Вели уж сразу
в петлю!

     ИОАНН. Се отчего?

     БРАДАТЫЙ. Ученые мужи со тщанием ту дань исчислили.

     ИОАНН. Учены с лишком! Пусть будет с обжи... шесть.

     МАРФА. Сколь щедр! Вопите ж: "Да славен будь, кормилец и радетель!"

     БРАДАТЫЙ. Не внемлю ничего.

     КУПЕЦ. Будь славен, Иоанн, наш благодетель!

     БРАДАТЫЙ. Вот так!

     МАРФА. Несчастные рабы!

     БРАДАТЫЙ (продолжает читать). "С сего  дня посаднику новугородскому  не
быти, вечу не быти. А колокол вечевой, возбудитель мятежа, да будет низринут
и отослан  в Москву. Власть же государеву  нашу отправлять станут наместники
наши,  наши тиуны  и иные  чиновники, кои  ставлены  будут  в  Москве  нашим
согласием..." И вновь не внемлю!

     КУПЕЦ. Будь славен государь наш Иоанн!

     МАРФА. И все?

     БРАДАТЫЙ. И это все?

     КУПЕЦ (истошно). Да  славится премудрый Иоанн, рачителен и благ в своих
деяньях, наш государь отныне и навек!

     БРАДАТЫЙ. "В  награду  за  верность  вашу  жалуем  вас гражданами  Руси
великой и обещаем  суд наш  по чести. Тако  же милостиво  намерены мы объять
покровительством  нашим  и  ставленников  наших  все  хлебопашества,  ловли,
торговлю  нашу   и   заморскую  и   всяческие  ремесла.  И   расцветут  нивы
новогородские небывало..."

     МАРФА. Овсюгом.

     БРАДАТЫЙ. "Преумножится стократ против прежнего торговля..."

     МАРФА. И станет купец новогородский  прятать товар под прилавком, и под
страхом кары не являть его напоказ.

     БРАДАТЫЙ.  "Гости  заморские, мир  приветствуя,  приидут к  нам многими
толпами..."

     МАРФА.  И будут,  дико  озираясь,  с изумлением взирать на  мерзость  и
запустение.

     БРАДАТЫЙ. "С  тем мы, государь всея Руси, повелеваем вам крест целовать
на верность нам, а государь креста не целует".

     ИОАНН (торжественно поднимаясь). Аминь!

     МАРФА. Господи, прости и помилуй отчизну мою и люди ея!.. (Исчезает.)

     Словно во внезапном безумии, Звонарь вдруг  истошно заколотил в вечевой
колокол. По знаку Холмского взбежавший на звонницу  стражник рубанул секирой
по  тяжам, с грохотом  низвергнулся  на площадь  колокол.  А следом  за ним,
осенив себя крестом, кинулся с высоты наземь и сам Звонарь.

     БРАДАТЫЙ. Славьте же Иоанна, государя своего!

     Молчание.

     ХОЛМСКИЙ. Славьте Иоанна, государя вашего и всея Руси!

     ОТРОК. "Но  молче  люд  новогородский, в ужасе  прозря  беды грядеши. И
скорбие, яко гроб, в сердцах воцаряшеся..."

     БРАДАТЫЙ. Палач!

     ПАЛАЧ. Внемлю. (Обходя Отрока и оценивающе его разглядывая. Сыну).  Как
мыслишь приступить?

     СЫН. На дыбу, отче?

     ПАЛАЦ. На дыбу! Учу-учу!..  Которые пишут, те народ тонкий. Иной с виду
- тьфу! Но виду доверять не моги. На дыбу сразу  вздев, надежду его отринув,
иного лишь  распалишь  - на костер своими ногами  взойдет!  Писателя  надежи
нельзя  лишать. И  к  дыбе лишь  подвесть, указать, како и он  вздет  будет.
Инструментом поиграть... Яви!

     Сын демонстрирует орудия палаческого ремесла.

     ПАЛАЧ. Это вот - чтоб ноздри рвать... А это - длани крушить... А это...
(Всмотревшись в помертвевшее лицо Отрока, Брадатому). Готов, боярин!

     БРАДАТЫЙ. Да славится в веках Иоанн, государь всея земля русской!

     Народ безмолвствует.

     ОТРОК. "И возликоваше народы, и вознесе  здравницы во славу милостивого
государя своего..."

     ПАЛАЧ (сыну). Вот. А ты сразу - на дыбу!..

     ИОАНН. Целуйте ж крест!

     Палач с сыном выносят вперед крест для народного целования.

     ОТРОК. На том заканчивается особенная история Новгорода. Боярыня Марфа,
посадница новугородская,  отдала  Богу  несмиренную дшу  свою  по  дороге  в
Москву. Имя внука его, последнего из Борецких,  рассеялось в миру, как  пыль
по ветру...

     Выходит вперед, к кресту, и опускается на колени.

     ОТРОК. Господи Иисусе  Христе, сыне Божий! Прими  в сердце свое  мольбу
нашу, снизойди взором к земле русской, к народу моему, познавшему, как и Ты,
все горе и муки земные, не отвергшему, как и Ты, чашу неминучую, исполненную
злой желчью,  пронесшему, как и Ты, крест  свой на Голгофу свою! Снизойди не
по  делам нашим,  а по  милосердию своему  к  несчастному  народу  русскому,
отвергшему Тебя  и  все  заповеди Твои,  распявшему  Тебя  на стогнах своих.
Господи, помоги нам! Ниспошли в сердца  наши, окаменевшие от злобы и лжи, от
морей крови во все века истории нашей, милосердие и надежду. Спаси и помилуй
забывший Тебя народ русский. И да возвратится к нам свет мудрости и доброты,
как  возвращаются в пропитую память нашу слова  молитвы к Тебе: "Отче наш...
хлеб наш насущный... дажь  нам днесь... Да  святится имя Твое... Да пребудет
Царствие Твое... ныне и присно, и во веки веков..." Аминь!


     1989 г.



Популярность: 1, Last-modified: Mon, 23 Jul 2007 20:20:43 GmT