---------------------------------------------------------------
     © Copyright Сергей Павлович Лукницкий, 2001
     Email: SLuknitsky(a)freemail.ru
     Изд. "Русский Двор", Москва, 2005
---------------------------------------------------------------

     (роман)




     1.
     Будним  августовским днем  в электричке пригородного сообщения Москва -
Апрелевка  Киевской железной  дороги  ехали на  подмосковную дачу в поселок,
именуемый Переделкино, два пожилых человека.
     Первый,  высокий  худощавый мужчина,  со  стандартным,  как  говаривали
николаевские времена, "околоточным" лицом, - лет семидесяти с хвостиком, был
старым  помощником  по  хозяйству   семьи  Мамонтовых,  известной  в  Москве
благодаря высокому положению сперва  отца  -  Михаила Николаевича,  а  потом
любимого  и единственного сына - Лаврентия Михайловича,  работавшего теперь,
после шумного  снятия его  с поста гуманитарного  министра,  за границей, на
ниве дипломатии.
     Работника  сопровождала   хозяйка,   матушка  того   самого  дипломата,
маленькая полная  дама, с достоинством  державшая себя в прокуренном грязном
вагоне электрички.
     Ксения Петровна ехала на дачу,  чтобы подготовить комнаты  для  приезда
сына. До  конца  лета  он и его (не очень, прямо скажем, жалуемая  ею)  жена
Ирина Игоревна должны были возвратиться на родину, а ждали своего часа, сидя
на  чемоданах в далекой  Венеции, на  берегу  Великого канала, в  Российском
консульстве.
     День  выдался солнечный,  здоровье  сегодня  никак  себя не  проявляло,
поэтому и  дорога  от электрички показалась недолгой. Автобуса  номер  сорок
семь, соединяющего станции Переделкино и  Одинцово  (Белорусской ж.д.) ждать
не захотели, на автолайн не сели, попутку не поймали, - не стали ловить. Тем
не менее, не прошло и получаса,  как  неторопливым  шагом хозяйка и работник
подошли к высокому плотному дачному забору. Их встретила дружелюбная охрана.
     Молодой парень в маскировочной форме открыл им ворота  и  возвратился в
свою сторожку, где был оборудован наблюдательный пункт.
     Камеры  наружного  наблюдения  уже за  пятнадцать  минут  до  появления
стариков, показали их подходящими  к дачному поселку. Но предварительно  они
показали многомашинный  "проезд" какого-то начальника с "мигалками", сиреной
и джипами ДПС для сопровождения и охраны своей приближенной к Млечному пути,
а может быть ближе - Охотному ряду - личности.
     Сирена джипов охраны разбудила не только полпоселка,  но и собаку Альфу
(во  времена  предшествующие  -  Машку), живущую на  улице  Тренева.  Собака
проснулась, и, стала лаем руководить поселком.
     Ее не послушали,  никто не испугался,  поэтому, лениво для  порядка еще
гавкнув на все, она вдруг, вспомнила, что у нее зреет роман с кобелем поэта,
пьяницы  и  бывшего  диссидента с соседней  улицы  Серафимовича  - Валентина
Леснина-Каревского, и тут-то, на полугавке - замолчала.
     Потом задумчиво пописала  на лопухи, которые по литературному  преданию
высеивал здесь до войны Пильняк.
     Кабы  знала она, что диссиденты потому спиваются, что диссидентствовать
теперь стало не  про что  - водки вдоволь, а народ снова не с ними, - вообще
бы заткнулась, сука.
     Не обращая внимание на собачью брехню, Ксения Петровна открыла веранду.
Пахнуло затхлостью. Подул ветер, зашумела листва...
     ...Поселок был старый, поселок был, как уже отметил  читатель по обилию
литературных имен,  - писательский,  построенный еще до войны. Имя,  как уже
было сказано, ему было - Переделкино.
     Высокие сосны заслоняли солнечный свет и голубизну чистого неба. В окна
столпами протискивались солнечные лучи, в них дрожали частицы пыли.
     Такое странное название поселок получил в годы позднего  средневековья,
во  времена   безраздельного  бытствования  здесь  бояр  Колычевых,   давних
знакомцев  Государя  Иоанна  Четвертого,  веселого  компанейского,   немного
неуравновешенного   парня,  почему-то,   возможно   -   волею   исторической
несправедливости, получившего дополнение к фамилии  -  Грозный.  Может быть,
татарский князь Эдигэос ему наркотики поставлял, кто знает?
     Во  всяком  случае,  однажды,  жизнерадостный  царь  дошел до того, что
отправил гонца к дружкам своим, боярам  Колычевым с предписанием подготовить
их собственную фамильную церковь, что на холме произрастала, к венчанию.
     Венчаться  намерен был сам царь, и в  предписании  было даже обозначено
время. Время было сегодняшним.
     Колычевы призадумались.
     С  Лукиным, князем, что  на  той стороне  реки Сетунь  в поместье своем
проживал, посоветовались.
     И все бы может быть  было решено тогда в шестнадцатом веке полюбовно, и
называлось бы  Переделкино -  по-прежнему - Лукиницами, не  обратись князь и
бояре к народу за советом.
     А темный народ, - он всегда в оппозиции к любой власти. Не понял своего
счастья. Отказал в венчании Государю на седьмой жене при живой шестой. И лег
бы народ  на рельсы,  да  электрички в  то  время не ходили. Перерыв  был во
времени.
     Царь, понятное дело, на народ положил скипетр и приехал.
     В карете, на дровнях  (колеса снимали, переправлялись) через знаменитые
Суковские  болота (замечание свое государево сделал: почему они Суковские, а
не Солнечные - весь блеск царского естества отражался в  них),  но  приехал,
слово свое государево сдержал.
     В церкви  венчался,  на любимой жене женился, а народу  учинил передел,
отсюда  и название села пошло. А передел потом долго ощущался в этих местах:
всех  мужиков  -  от грудных младенцев, до столетних старцев  повелел  своим
опричникам оскопить царь. И с боярами Колычевыми поссорился.
     ...Позже  интересовались  историки:  почему  Сталин  в  конце тридцатых
повелел  поселить  писателей  здесь, в  Переделкино,  у  истоков  Сетуни. Но
доподлинно известно, что селил он  их тут вместе с  опричниками, чтобы легче
считать, что ли. А, может  быть, оскопление русской  литературы казалось ему
здесь более естественным,  чем где-то в другом месте, но как бы то ни было -
это  произошло; с  тридцать пятого по пятьдесят  третий двадцатого  столетия
создавался насильно-волшебный  Городок  писателей,  имеющий несколько  улиц,
поименованных нами для тех читателей, которые интересуются познанием всякого
рода вещей.
     Это  улицы  -  Гоголя,  Горького,  Лермонтова,  Серафимовича,  Тренева,
Вишневского, Погодина, Павленко, Довженко, Трудовой переулок и  Писательский
проезд, возможно, еще встретятся в нашем повествовании...
     Жили на них исключительно  активные  и руководящие  сотрудники  НКВД  и
писатели, героически совмещая в себе эти трудно совместимые ремесла.
     Не был исключением и отец нашего героя эскминистра и консула  Мамонтова
-  Михаил Николаевич. Секретарь Союза  писателей,  генерал  госбезопасности,
академик, друг самого Лаврентия  Павловича, он даже  сыну дал такое имя, что
об этом в свое время говорила вся Москва.
     Теперь, правда, это не актуально.
     Сегодня  - имя Лаврентий Михайлович не вызывает ассоциаций, разве что у
Василия -  работника  Мамонтовых, который скрипя  половицами,  поднимался на
второй этаж медленно, по-стариковски, переставляя босые ноги.
     Все  комнаты  второго этажа были  завалены одинаковой формы  коробками,
которые  и предстояло  им  разобрать,  по возможности рассортировать,  чтобы
расчистить помещение для жизни.
     Ксения  Петровна,  не  разуваясь  -  хозяйка,  -  поднялась  следом  за
Василием.
     - Не кряхти, не кряхти, - пристыдила она работника, - за  два дня нужно
управиться. И включи,  пожалуйста, монитор. (Дом,  также как и сторожка, был
оснащен  видеотехникой,  сигнализацией и прочими надежными средствами защиты
человека от человека).
     - Я телевизор включу, - сказал старик и, не дожидаясь согласия, включил
"НТВ", -  может  они там еще  два года  просидят,  что  ж бесполезную работу
делать?
     Ксения Петровна,  облачившаяся в спортивный костюм, - подарок сына, уже
начинала раздвигать коробки по периметру комнаты. Теперь, в костюме, коротко
стриженная,  порывистая,   она   походила   на  молоденькую  барышню  времен
индустриализации,  сошедшую   с   полотен,   ныне  убранного   в   запасники
отреставрированной Третьяковки, Дейнеки.
     -Ты что  приехал телевизор смотреть? Василий Федорович!  Очнись!  - она
взялась за следующую, очевидно, очень тяжелую коробку, никак не сдвигающуюся
с места. - Ты не видишь, что мне тяжело?
     Василий  скинул джемпер,  остался в одной выцветшей футболке, подошел к
коробке.
     -  Как  они все дотащили-то  сюда? -  удивился он,  -  а  ну,  помогай,
матушка.
     Они вместе подвинули коробку к окну.
     -  С нее  и начнем,  -  указала  Ксения Петровна,  - нельзя  же все так
оставлять. Может  там что-нибудь  испортится. Правда  же? И  потом Лаврентий
абсолютно уверен. Он уже три месяца сюда вещи пересылает, значит ему виднее.
     - Я помню у нас на заводе тоже случай был. Один завхоз  всю муку собрал
из  столовой  - несколько мешков -  а  на  "Туполевке"-то столовая огромная,
можно  представить.  Дак,  собрал  дядя  всю  муку  и   увез  в  неизвестном
направлении. Только его и видели. Похоже, заранее готовился. Потом споймали.
Хорошо - расстреляли, а не то бы его рабочие сами разодрали бы.
     - Где у нас ножницы?  Принеси нож  из кухни, пожалуйста. Тут веревки, и
лентой заклеено, - поинтересовалась хозяйка, мало заинтересованная  историей
с "Туполевкой".
     Василий  вернулся  с ножом и хотел  продолжить поучительный  рассказ  о
муке,  но,  открыв  коробку,  склонился  над ней  и  замолчал.  Потом  резко
выпрямился,  развернулся  и, схватив  в охапку Ксению  Петровну,  поволок ее
через всю гостиную, через прихожую  и кухню вниз, стал спихивать с лестницы,
с трудом выкрикивая:
     - Уйди, уйди, уйди отсюда.
     Ксения  Петровна  пыталась   стукнуть   его  маленькой  пухлой  ручкой,
вскрикивала, даже визжала.
     - Только уйди сейчас! - кричал Василий, расставляя руки, - зови пацана,
зови-беги!
     Ксения Петровна  подалась назад - отступила,  почувствовала, что что-то
жуткое происходит не в сознании Василия, а там, за ним, в комнате; скатилась
по ступенькам, как мячик, и выбежала во двор, размахивая руками.
     Вернувшись с охранником, она уже не пыталась подняться наверх  и только
смотрела на дверь второго  этажа,  как молящиеся  смотрят на  небо. Охранник
скачками   поднялся    в   комнату,   откуда   через   миг   донеслась   его
непрофессионально-громкая матерщина.
     Он долго и медленно матерился, задумчиво, недоуменно, словно столкнулся
с небывальщиной.  Потом  сорвался  с  места,  побежал во  двор, мимо  Ксении
Петровны,  стал  звонить  из сторожки своим,  в милицию,  зачем-то в скорую.
Василий  сел на ступеньках рядом  с хозяйкой  и,  содрогнувшись  всем телом,
произнес:
     - А ты говоришь - мука...

     2.
     Тремя месяцами  раньше началась  эта  история.  Началась она  в  городе
Венеции,  где  жил  и  работал  российский  консул  Лаврентий Мамонтов,  так
трагически   впоследствии  слившийся   в   полутемном  сознании   Василия  с
ненавистным ему завхозом.
     Ирина Игоревна - его супруга,  худенькая  дама, в брючках и  спортивной
курточке, выгуливала пуделька, постепенно удаляясь от русского консульства в
сторону моря. Желтый аляповатый особняк, утопающий в... с одной, буквальной,
стороны в безудержных  каналах, а с другой - сочных красках цветущего  сада,
принадлежал некогда как говорят теперь нувориши  - крутейшему русскому купцу
- однофамильцу ее мужа, консула Мамонтова.
     Ирина   Игоревна,  минуя  водные  артерии  гниющего  города,  поднялась
по-суху, по  улочке Отелло к  сухопутному бульвару,  что озорно  простирался
(как  незаконно тут находящийся)  вдоль  очередного  канала, и  неторопливым
шагом спустилась к Великому Каналу.
     Плоские   ее  сандалии,  облачая  ухоженные  милые  ножки,  шлепали  по
булыжнику, выдавая отрешенность  и рассеянность  их владельцы  своим  мерным
сухим  звуком. Иногда собачка дергала поводок или, наоборот,  притормаживала
хозяйку,  и та машинально  останавливалась или  подавалась  вперед. В голове
хозяйки  в  это  время роилось множество сумбурных вопросов  и  загадок,  но
бессонная ночь и  поведение мужа  за завтраком отразились на  ее  теперешней
способности  рассудочно  мыслить.  Вот  уже  три дня  муж Ирины Игоревны  не
разговаривая с ней о делах, рвал на голове то, чего там давно не было, снова
начал курить и ночевал в кабинете.
     Постоянные   его   разговоры  по   телефону,  виновато-безумный  взгляд
младенческих глаз мужа пугали  ее. Ирина Игоревна была  озадачена,  не могла
никак увязать следствие ни с одной из возможных причин, хотя  все ее  версии
сходились к одной: неделю назад приехавший  из Москвы  друг  ее  мужа, некто
Тупокин привез мужу тайное известие об отставке.
     В Ирине Игоревне  вскипало возмущение; она принимала холодность мужа на
свой   счет,  кляла  его   про  себя  за  скрытность  и   неблагодарность  и
подготавливала план решительной беседы с Лаврентием Михайловичем.
     С такими мыслями  она бродила уже третье  утро по мокрому городу,  пока
пудель сам не  приволок  ее в консульство, подгоняемый голодом и привычкой к
своему дипломатическому распорядку. В те часы, когда он не спал, он принимал
массаж, позволяя  делать  себе маникюр,  стрижку,  прическу, иногда  играл с
консульским мальчиком, сыном прислуги. В общем жил так же, как и сам консул,
разве  что  не  выпивал  с  московскими  гостями, не  делал  покупок,  и  не
разговаривал по мобильному телефону.
     Он  тащил свою хозяйку домой,  перебегая в тень  раскидистых тополей на
бульваре и набережной на прохладную сторону улицы Отелло. Потом, по привычке
останавливался  в  сквере,  перед  самой  консульской  оградой,  где  вечные
студенты  играют в вечные шары, и тащил Ирину  Игоревну  снова, в гору,  как
какой-нибудь дюжий сенбернар.
     Ирина  Игоревна  послушно  бежала  на  поводке, зацепившись взглядом за
плавно  передвигающиеся спины студентов, а при подходе к  родному особняку в
голове   ее   окончательно   вырабатывалась   и  утверждалась   только  одна
оскорбительная для нее фраза: "От рук отбился!".

     Лаврентий Михайлович Мамонтов ждал отставки с момента своего назначения
в  Венецию.  Этот  пунктик  не  давал  ему покоя  уже полтора  года службы в
консульстве,  как  не   дает   он  покоя  ни  одному   из  вкусивших  власть
государственных чиновников,  тем более  тех, кто  уже  некогда  был  снят  с
министерской должности.
     Слишком  уж болезненны  для номенклатурных  сотрудников  эти  отставки,
смещения,  перестановки,  перетасовки  карт  в  крестьянских  руках  батюшки
Президента.  Так и для психики Лаврентия  Михайловича смещение  его  с поста
министра в  середине  девяностых  не прошло  даром. Не было дня, чтобы он не
напрягал свой толоконный лоб в тяжелых думах о будущей карьере.
     Начиналось  все  со  сладостного  воспоминания  о  горячих родительских
объятиях Президента, с ощущения себя причастным, своим, "нашим", соратником.
     Лаврентий   Михайлович   смаковал   то   физическое   удовольствие   от
президентского рукопожатия, которое он до сих пор ощущал в своих пальцах. Он
оглядывал  себя,  оборачивался  вокруг,   ощущал  себя  двигателем  истории,
значимой личностью  и долго  мог так  сиживать в  глубоком кожаном  кресле в
своем кабинете.  Все  это  происходило,  пока вдруг  над  ухом  его,  словно
иерихонские  трубы,  ни  взрывались  телефоны,  и  в  этот  миг  сердце  его
опускалось  на четыре сантиметра, а в голове проносились грандиозные картины
переезда в Москву...
     Лаврентий Михайлович оказался дипломатом "в яблочко". Сначала Президент
был  доволен  таким точным подбором кадров, а потом и вовсе стал забывать  о
существовании   Мамонтова  и  его  консульства:   слишком  уж  безмятежно  и
благочинно  обстояли  русско-Венецианские  отношения.  Лаврентий  Михайлович
только-то и молил небеса, чтобы  никто из его команды, оставшейся в  Москве,
(а у каждого политически значимого человека в  Москве есть своя команда), не
напомнил бы Президенту о его,  Мамонтова, существовании, чтобы  чего доброго
Президенту  не  вздумалось  понизить  Мамонтова   с  его  не  запоминающейся
внешностью в должности.
     Мамонтов был коренаст, хребет держал прямо и  даже несколько  выпячивал
грудь, и вообще был похож на губастого викинга, бородатого и широколобого.
     Тишь да  гладь  в Венецианском крае,  вотчине, губернии, округе и т.д.,
удавалась консулу по одной простой причине. Главное было не делать того, что
не просят, жить себе шахом со  своей шахиней, держать  марку, то бишь бренд,
правильно организовать работу штата и прислуги и выписывать к себе из Москвы
правильных   друзей   в   гости.   Чтобы   верные  были  люди,   проверенные
президентскими  службами, информированные.  И... разного рода чиновникам, от
которых зависит, все что-то зависит - делать импортные подарки.
     Мамонтов,  конечно,  понимал:  служба  на  государственном  поприще  не
отшельничество, когда-нибудь  придется  вступать в новую  схватку  за  новое
государственное  место  под  солнцем.  Везде  сроки,  везде  свои  уставы  и
положения.
     Еще Алтухов, в прошлом месяце заехавший к  другу на огонек, по пути  на
Капри, тыча пальцем в круглую консульскую грудь, говорил:
     - Ты  тут  сидишь,  газеты читаешь? А мы там  в  коридорах власти,  как
вешалки стоим, дожидаемся, когда Лаврентия Михайловича к нам вернут и до нас
очередь дойдет. Всем же хочется ту-сов-ки!
     - Старик, - отвечал хмельной Лаврентий Михайлович, - подожди немного, я
же не могу из консулов уволиться... Тебе здесь хорошо?
     - Хорошо,  - кивая, отвечал Алтухов, - но Президент на твою пролежанную
консульскую кровать, кажется, уже готовит чемоданы.
     Это была первая ласточка. Неделю  спустя Лаврентий Михайлович отправлял
с  возвращавшимся  в Москву из  отпуска Алтуховым  пару  коробок  со  своими
зимними  вещами,  ящик  с  картинами  и  сына,  которому  осенью  предстояло
поступать в  московскую школу и все лето он должен был заниматься с бабушкой
и педагогами.
     А потом-то,  ровно пять  дней  спустя, в Венецию и  приехал Тупокин. Он
поселился у Мамонтова, как гость Италии, во флигеле для особо важных персон,
хотя еще недавно был у  Мамонтова в  глубоком подчинении, работая редактором
одной столичной газеты.
     За    полтора     года,    пока    Лаврентий    Михайлович,    укреплял
российско-Венецианские  дружественные отношения,  принимал солнечные  ванны,
массажи и друзей-приятелей, Ленька Тупокин там,  рядом с  Кремлем, взлетел в
замминистры  и  теперь  был в курсе всех событий. Он  оживленно трепался обо
всем, что происходит в  кадровой политике, намекая на неготовность Мамонтова
к возвращению  в  Москву,  как  будто вопрос  был  уже решенным.  Почему-то,
дышавший  в его затылок, еще неведомый ему,  сменщик  -  вызывал у Мамонтова
ревность.
     Тупокин  приехал   на  похороны  одного  русского  диссидента.   Теперь
причастность   к   антиправительственным  кругам  времен  застоя   позволяла
приблизиться к правительственным кругам времен "демократизации".
     Тупокин просил Лаврентия Михайловича  отвезти его в  Геную,  где должны
были  состояться похороны. После этой  поездки и  случилась с  Мамонтовым та
неприятная перемена, которая  приближала  семейный  скандал. Прошло три дня,
шел четвертый, Лаврентий Михайлович, прятал  глаза,  избегал Тупокина, жену,
запирался в кабинете, куда-то звонил.
     Из   кабинета  доносились  его  выкрики:  названия  итальянских  то  ли
населенных пунктов, то  ли марок  вина.  Ирине  Игоревне  все  это  казалось
похожим на заговор, и она хотела участвовать в этом заговоре.
     Вечером  четвертого  дня  Ирина  Игоревна,  оставшись  после   ужина  в
гостиной, решила во что бы то ни стало выяснить в чем дело.
     Лаврентий Михайлович появился в дверях гостиной  неожиданно и был похож
на приведение в домашнем халате. Гостиная была едва  освещена  огнем камина,
слабо поблескивала люстра, отражая всплески пламени.
     Он не сразу заметил жену. Остановился, не решаясь войти.
     -  Поговорим? -  настойчиво  спросила  Ирина Игоревна,  - и добавила, -
нужно же что-то делать, Котя.
     Он затрясся, губы его задрожали и он  тяжело опустился на диван рядом с
нею.
     - Я же все вижу, - продолжала она,  - что-то происходит. Меня поражает,
неужели нельзя поговорить с женой, посоветоваться. Я же тебе не враг. Вместе
найдем выход.
     Он перебил ее:
     - Собирай вещи, дорогая.
     - Что?!
     - Ты же это хотела услышать. Ты ждала, ты все понимаешь, ты умная.
     -  Это  Тупокин  тебе  сказал? Да?  -  Ирина  Игоревна,  действительно,
предчувствовала подобный ход событий.
     -   Тупокин,  Тупокин,  -  как-то  с  готовностью  подхватил  Лаврентий
Михайлович. -  Собственно,  отъезд только через  шесть  месяцев.  Кто  сюда:
неизвестно. Еще не решено. Но вещи, ну, ты, понимаешь, вещи - большую  часть
- нужно отправлять уже потихоньку.
     - Как отправлять? - не поняла Ирина Игоревна.
     -  С умом, -  отрезал  он,  вставая.  - Тебе  виднее, что брать, а пока
приготовь что-нибудь для Тупокина, я уже договорился, он прихватит побольше.
Все-таки дачи в одном поселке.
     Ирина Игоревна  не выдержала  и  расплакалась,  отвернувшись  от  мужа.
Какая-то недосказанность висела в воздухе.
     На следующий  день  Ирина Игоревна  велела  горничной Любочке  выгулять
пуделька, а  на  обратном пути,  купить в лавке  как можно  больше картонных
коробок и ленту для  упаковки  посылок. Тупокин был  загружен в самолет  без
досмотра вместе  с дипломатическим грузом консула  Мамонтова. Кто  тогда мог
знать, чем обернется эта история, с коробками, купленными горничной Любочкой
в количестве  тридцати  или  больше  штук  в бакалейной  лавке на прохладной
стороне улочки Отелло.

     Вскоре после визита Тупокина в Венецию,  консула Лаврентия  Михайловича
Мамонтова вызвали  в  Москву. Звонок  помощника Президента  перевернул  душу
Лаврентия Михайловича. Он ликовал.
     - Что ты  радуешься?  - говорила ему жена, - что  ты раскатал губы? Еще
ничего не известно.
     - Ты знаешь, Ирочка, я вдруг  почувствовал, как я соскучился по Москве.
Скорей  бы,  скорей бы вырваться  отсюда, убежать, забыть все,  как страшный
сон. В Москву, В Москву...
     Ирина Игоревна подозрительно смотрела на ошалевшего мужа.
     -  Что  забыть? Какой страшный  сон?  Вот  эту вот  усадьбу с двадцатью
крепостными, приемы,  осознание  себя не быдлом, не солью земли,  а сливками
общества? Это ты  называешь страшным сном? А  что тогда  по-твоему  нас ждет
там, в твоей Москве? Рай земной, в котором грабят и убивают.
     - Нет, я  не о  том,  не об этом я. Просто  тебе  не понять, что  тянет
коренного москвича  домой, - попытался выровнять  мысль Мамонтов.  - Собирай
коробочки,  да  побольше,   чтобы  ничего  здесь   не  оставлять,  чтобы  не
возвращаться.
     - Ты с ума  сошел, - возмутилась Ирина Игоревна - долго еще я буду  для
тебя чужеродной, а? Нет, мой дорогой, вот поскольку я не коренная москвичка,
и неизвестно еще зачем тебя вызывают,  я останусь здесь. Так будет разумней.
Жена  консула тоже должность,  статус, определенные обязательства. Я  тоже в
какой-то степени представляю страну и позориться не собираюсь. Я тут за тебя
подежурю,  а ты там пройдись пару раз под перекрестным огнем русских и новых
русских мафиози, прогуляйся  по грязным базарам и  возвращайся. А  коробки я
тебе приготовлю.
     Лаврентий  Михайлович  не возражал  жене. Ничто не  могло  сломить  его
радости. Он, в ожидании дня отлета, проводил  время в  сладостных мечтаниях,
как будто тяжелый  камень свалился с  его плеч. Ирина Игоревна  не  узнавала
его.
     В   самолете  Лаврентий   Михайлович   отчего-то  вспоминал,   как  они
познакомились. Такие вещи вообще-то  вспоминаются перед расставанием. Но так
как оно не планировалось  во всяком случае явно и фатально, он позволил себе
воспоминание  превратить  в улыбку. Это было  еще  в  юридическом институте,
много-много   лет  назад.  Ирина   Игоревна  была  молоденькой,  простоватой
студенточкой, его однокурсницей.  Он не обращал на нее внимания до тех  пор,
пока однажды, в трудную минуту, она, Ирочка, не подставила ему свое плечико.
     В  большой  зале  старинного  Московского  особняка в Лефортово,  густо
уставленной  рядом  обшарпанных  деревянных  кресел,  шел  итоговый  семинар
третьего курса по гражданскому праву. В зале было надышано  и шумно. Голубые
дерматиновые сиденья кресел  потрескались от старости,  а многие из них были
вдобавок изрезаны ретивыми студентами юридического института. Ирина сидела в
первом  ряду у окна  и смотрела на  улицу: под свисающими кронами высоченных
тополей из соседней Бауманки серыми струйками, вытекали "технари". Темнело.
     Марта   Анатольевна  Юртаева  -  предсмертная   улыбка  третьекурсника,
заканчивала  семинар.  Со всех  сторон  старосте  курса,  сидевшему рядом  с
преподавательницей,  передавали  зачетки.  Голова  Лаврентия  просунулась  в
дверной проем и отпрянула. Тогда Ирина сделала  ему знак,  чтобы тот передал
зачетку и вместе со своей протянула ее Марте Анатольевне... В общем,  подлог
открылся.
     Лаврентий Михайлович,  сидя в  самолете и пригубляя поднесенный первому
классу  виски,  улыбался,  вспоминая эту  кошмарную  историю;  она,  Ирочка,
пострадала  тогда  больше,  чем  он.  Его  преподавательница  простила,  как
мужчину,  как следователя, опоздавшего на занятие  из-за важного сложнейшего
дела. А Ирочку отчислили  из института и ей пришлось восстанавливаться через
год, да и то не без помощи родителей. Ее папа был  секретарем обкома, но это
выяснилось уже потом, гораздо позже...
     Шумный,  затемненный "Шереметьево-2". Около  входа в  зал VIP Мамонтова
ожидали  товарищи. Двое  из них,  тот самый  Алтухов  и  помощник  Мамонтова
Бикчентаев, взялись отвезти его багаж на дачу.
     - Проверьте, ребята; сколько там коробок уже, и закройте за собой двери
хорошенько. Костя, телефон охраны ты знаешь.
     -Лаврентий Михайлович,  - Алтухов при людях был с Мамонтовым на "вы", -
я-то еще  не успел ваши коробки  закинуть. Они у  меня дома стоят.  Хлопоты,
переезд.
     - Некогда, некогда. Костенька, прощаемся...
     Только сев в  машину,  Мамонтов понял, что он спасен,  что все мучения,
угрызения совести  позади, а впереди Москва,  полная своей, понятной  жизни,
огней,  перспектив и  свободы.  Все  страшное,  случившееся две с  небольшим
недели назад по дороге из Венеции в Геную, больше не будет преследовать его.

     3.
     Был  суровый  серый  день.  Не  по-летнему холодный ветер разметал плащ
выходившего из  дома  консула,  как шлейф булгаковского  персонажа: Василий,
спустившийся проводить Лаврентия Михайловича,  передал  ему его  папку и тот
быстро сел в  машину. Алтухов,  любезно согласившийся  подбросить консула  в
Кремль, молча завел свой  новенький  SAAB, перед  ним,  на  приборном  щитке
вспыхнули сотни маленьких лампочек, словно на пульте управления космического
корабля    и    машина   мягко   тронулась,    зашелестела    колесами    по
заасфальтированному чаяниями мэра переулку.
     Мамонтов первый нарушил молчание. Ему стало невмоготу от неизвестности,
непредсказуемости будущего  визита;  никто  так  и  не объяснял  ему причину
вызова в Москву. Постепенно надежда на  благополучный исход встречи в Кремле
растворилась. Теперь Мамонтов находился в невесомости. Черный  провал зиял в
том месте, где раньше сияло светлое будущее консула.
     - Что не заехал вчера? - спросил он угрюмо.
     - Да пока вещи отвезли на дачу, пока до Москвы добрались. Кстати,  я же
к себе заезжал за коробками. А то еще месяц не  собрался  бы отвезти.  Все в
порядке. Закинули барахлишко.
     - Сколько там коробок, не посчитал?
     - С теми, что я перевез из Венеции - восемнадцать, - сказал Алтухов. Он
залихватски вел послушный автомобиль, объезжая все кочки и колодцы.
     Алтухов был старым приятелем и сослуживцем Мамонтова. К тому же оба они
были заядлыми театралами, это сближало их, именно азартное увлечение театром
сделало их отношения доверительными и подчас трогательными.
     Во всем остальном  Костя Алтухов отличался от своего старшего товарища.
Он  не был  хроническим  семьянином.  Три раза женился,  разводился, жил  на
широкую ногу, любил слабый пол и был замечен в нескольких забавных историях.
Это был тот персонаж, о каком любят посудачить в известных кругах, передавая
друг другу  на тусовках и приемах очередные байки про завидные  похождения и
казусы.  Алтухов  служил некогда  заместителем  Мамонтова в министерстве,  а
теперь  дожидался  нового поворота  событий  в  чине  советника руководителя
одного   крупного  общественного   объединения,   дожидался  со   сладостным
предвкушением новых шансов  повеселиться. Кроме  того,  как водится, он  был
аттестован  и  носил, тщательно скрываемые  под гражданской одеждой,  погоны
полковника.
     - Восемнадцать коробок, значит, - неожиданно очнулся Мамонтов. - Должно
быть двадцать пять. Дай-ка трубку.
     Мамонтов набрал  номер,  клавиши  мобильного  телефона  приятно  горели
зеленоватым светом и издавали мелодичные звуки при нажатии.
     - Приветствую Вас, Рина  Ивановна, -  запел  он  в  трубку.  -  Как  Вы
поживаете? Узнали? Надо же! Как там наш труженик, не обижает Вас?
     В трубке долго трепетал звонкий голосок, неожиданно Мамонтов выпрямился
и сел на самый краешек сиденья.
     -  Как в Венецию,  я  ведь здесь?  Зачем?  Что?  На теплоходе? Забавно,
забавно. Как же вы его отпустили?.. Отдыхать, конечно, нужно, конечно. Но он
же только что был там у меня, неужели так понравилось?
     Трубка вопросительно прокрякала и Мамонтову пришлось ответить:
     - Нет, Ирочка  еще  там. Так что  не беспокойтесь  за сынулю, прием ему
обеспечен. - И это правильно, - задумчиво добавил он и распрощался с матерью
Тупокина.
     - Про коробки-то чего не спросили, Лаврентий Михайлович, - напомнил ему
Алтухов.
     - Да, ладно,  - отмахнулся  озадаченный  Мамонтов,  - приедет  - вернет
сразу все. Мерзавец, в Венецию укатил - второй раз на неделе...
     Наступила пауза, так часто объединявшая мысли двух друзей, говорившая о
едином ходе их раздумий и взаимопонимании.
     Мамонтов взвешивал полученную только  что  информацию.  Обладая немалой
профессиональной  интуицией,  он вдруг отчетливо представил  себе того,  кто
будет  следующим  консулом  в  венецианском  Эдеме.  И внезапно  приревновал
Тупокина к Ирине.

     Машина встала за  Храмом Василия  Блаженного  на  Васильевском  спуске.
Оставив  машину на стоянке,  друзья  направились к Спасским воротам  Кремля.
Собственно,  на полпути Алтухов распрощался  с  Мамонтовым,  пожелав  ему ни
пуха, ни пера. Лаврентий Михайлович шел, как-то слишком высоко поднимая ноги
и растопыривая колени. Складки его дорогого плаща отливали на свету.
     Перед   высокими   дверями  приемной   помощника   Президента  Мамонтов
остановился,  одернулся,  посмотрел  на  часы.  Помощнику   доложили  о  его
прибытии. Настало время ожидания.

     Когда  распахнулись двери в кабинет  Президента тот  уже шел, пружиня и
пошатываясь на длинных старческих ногах, с протянутой для рукопожатия рукой.
Первым  вошел  помощник,  следом  Мамонтов  с  красной  папкой  под  мышкой.
Президент пожал руку помощника  и к полному ужасу консула, приобняв первого,
повернулся  к Мамонтову спиной и повел помощника по  длинному  ковру  вглубь
кабинета.
     Он не узнал его! Он принял его за клерка! Он забыл Мамонтова! Тот стоял
в дверях и не знал,  что  ему делать. Он оторопел. Помощник учтиво развернул
Президента к Мамонтову, и они медленно возвратились к дверям.
     -  Лаврентий Михайлович  Мамонтов,  -  напомнил помощник.  - На  десять
тридцать.
     Президент  одобрительно  кивнул  и протянул руку,  все  еще не  узнавая
гостя.
     - Очень рад, - кряхтел Президент, - милости прошу.
     Мамонтов  быстро  соображал,  как  напомнить ему,  кто он,  какой  пост
занимает,  и  по  какому вопросу  вызван. Они  сидели  друг против друга  за
длинным  столом,  положив  перед  собой  руки,  почти  касаясь  друг  друга.
Казалось, еще  немного,  и Президент накроет  руки  Мамонтова своей  тяжелой
пухлой ладонью...
     Мамонтов  вернулся  в  Венецию.  В  поведении  его  вновь  обнаружилась
нервозность,  он  начал уже на трапе приземлившегося  самолета оглядываться,
всматриваться   в  окружающих,  как  будто  ожидал  слежки.  Ему  предстояло
выдержать еще  два месяца.  Президент обещал ему кресло министра, но  как-то
рассеянно,  неоднозначно, как  обещают что-то детям под условием их хорошего
поведения. Поразмыслив  во время перелета в Венецию, Мамонтов понял, что его
вызвали  скорее для  того, чтобы проинформировать о предстоящей передаче дел
Тупокину; чем для нового назначения.

     4.
     В  женщине, помимо потребностей  естественных, общеизвестных существует
одна такая, которую еще не  описывали литераторы и не изучали психологи. Это
здоровая  регулярно  проявляющаяся потребность  делать  покупки. Именно  она
зачастую  вмешивается  в  судьбу женщины, диктует  ей ее  поведение,  ставит
подножки.
     В  Ирине  Игоревне такая  потребность  накапливалась очень быстро,  она
возникала  так  же часто,  как чувство голода - три-четыре раза  в день. Она
усмиряла свою  любовь  к магазинам, к трате денег, покуда  обстоятельства не
сложились  известным  образом,  и  она  не  поняла, что  скоро  нужно  будет
распрощаться с приятным чувством потребительского вожделения.
     Магазины  манили  ее.  Во  время столь  краткого  отсутствия  мужа  она
истратила все свободные наличные  на  приобретение парфюмерии любимых  фирм,
выписала  из Парижа  два  наряда от Готье и один -  меховой от Рифайл, после
чего обнаружила, что денег не осталось даже на ужин в ресторане.
     Со счета  в  банке деньги  снимать  не хотелось.  Ее  выручил  Тупокин,
внезапно  ворвавшийся  в  умиротворенную  атмосферу  русского  особняка.  Он
выручил ее не  только небольшой дружеской ссудой, но еще и тем  благотворным
влиянием, которое он  оказал на Ирину Игоревну: мысли ее были переключены на
этого элегантного и импозантного  мужчину, так  стремительно промелькнувшего
во второй раз за последнее время в ее, уже, казалось, реализованной жизни.
     Они провели два замечательных дня, катаясь на  консульской  яхте, гуляя
по магазинам и до  поздна разговаривая  за ресторанным  столиком,  и Тупокин
уехал, оставив  Ирину  Игоревну  блаженно  мечтать об их новой встрече.  Она
страстно захотела в Москву.
     Два месяца тянулись  медленно.  Ничего  не  менялось,  не  происходило,
только опустели некоторые шкафы и серванты, в  том  числе  и книжные шкафы и
все росло количество упакованных к отправке вещей.
     Итальянская таможня уже стала отличать консульские стандартные коробки,
обклеенные коричневым  широким скотчем, которые  шли  зеленым  коридором.  К
Мамонтову приезжали последние  гости из Москвы, пяток коробок  он отправил с
помощником,  пять передал  с  Алтуховым.  Тот  был последним,  кто  гостил у
консула.
     Из Москвы пришли хорошие вести. Намечалось его, Мамонтова, назначение в
новый, еще не созданный комитет.
     Команда  Мамонтова три  дня подряд готовила проекты положений, программ
будущего  комитета,  и,  на  всякий случай, варианты президентского  указа о
мамонтовском назначении, Алтухов  увез  последнее  барахло  и  ручная  кладь
консула обещала выглядеть вполне скромно: зубная щетка и домашние тапочки.
     Мамонтовы стали планировать обустройство в Москве.

     5.
     О чем  думает  следователь  по  дороге  к  месту преступления?  Что  он
чувствует?  Испытывает ли  он  азарт,  интерес,  любопытство,  брезгливость?
Руководитель    одного   из   подразделений    ФСБ   генерал-майор   Николай
Константинович Нестеров, выруливая на Можайское шоссе в сторону Переделкино,
думал о своей даче. Он  был полностью погружен  в размышления о том, как  он
обустроит  свой  рыбацкий  домик  и  о  том,  как  убедит  жену  в  истинном
предназначении новой  покупки.  Жена  Нестерова  просила  дачу  десять  лет.
Предлагала разные выгодные варианты.
     - Я  все буду делать сама, копать, сажать,  - умоляющим тоном  говорила
она.
     - Ну, почему, если дача - так обязательно грядки? - удивлялся генерал.
     Весной соседи по дому принесли Анне Михайловне видеозапись собственного
участка  в  садовом   товариществе.  Оно  называлось   "Строитель"   и  было
самостроем, впоследствии узаконенным местной  властью. Соседи продавали свою
дачу.
     - Посмотри, как все растет пышно,  - удивлялась Анна Михайловна,  глядя
на экран, - наверное, земля плодородная.
     Нестеров косился одним глазом на экран, кряхтел и вздыхал.
     - Ты же знаешь, у меня работа. Как ты там будешь одна?
     - За это не беспокойся, - говорила жена, - это мои проблемы.
     И вдруг  видеокамера вывела зрителей за калитку и оператор повернулся к
даче спиной. В двух шагах от забора плескалась широкая мощная река.  Дальний
высокий ее берег темнел  черной еловой горой, а мимо  участков проплывали по
искристой воде лодки рыбаков. У Нестерова в горле пересохло.
     - Это что? - восторженно спросил он.
     -  Это Волга, -  затаив  дыхание, ответила Анна  Михайловна. Уж  она-то
знала,  чем подкупить  мужа, -  голубцы подогреть,  или сразу  к  соседям  с
деньгами поднимемся?
     Нестеров был  болен рыбалкой. И началось это лет двадцать назад, еще до
Анны  Михайловны.  О его  страсти к рыбалке  была даже  написана  повесть, и
называлась она: "Я любила следователя"...
     Даже  сейчас, проезжая  еле заметное  лесное  озерцо,  он сладострастно
вздохнул   и   вдруг   вспомнил   сегодняшний   звонок   генерал-лейтенанта,
замдиректора ФСБ.
     - Коля, - просипел  в трубку простуженный Шмаков, - ты что не  на даче?
Не приобрел?
     -  Приобрел, товарищ  генерал.  Только у  меня выходной  в понедельник,
завтра.
     - Тогда ты пропал, Коля. Поздравляю. Знаешь, где Переделкино находится?
     -  О  чем ты  говоришь, конечно, мы  же  там  Яблоньку брали. А  что? -
Нестеров быстро подумал, что его хотят  позвать в  Переделкино, на  открытие
музея Окуджавы.
     Он спросил:
     - Разве там есть речка?
     - Кто о  чем, Нестеров, а ты все не  о  том, - засмеялся Шмаков. - Клев
еще не  скоро.  А Сетунь там,  конечно,  есть.  Читал "Святой  колодец", так
вот... Садись-ка  ты в  машину  свою,  езжай-ка  ты  в  Переделкино,  в  дом
Мамонтова,  знаешь, бывший  министр.  Он  там  живет,  ну не проблема узнать
улицу. Там все друг друга знают.  Тебе покажут,  да ты и сам узнаешь его дом
по скоплению казенных машин. Поднимайся в дом, там - труп, и  берись за  это
грязное, но, кажется, весьма политическое дело. Бригада твоя уже поехала.
     - Спасибо, товарищ  Максим Леонидович.  Очень буду рад сослужить службу
родине. Торопиться на дачу-то, или министру уже все равно?
     - Ему все равно, - заключил  генерал. -  Он  в Италии, я уже передал по
инстанциям,  а на  даче  мертвая  дамочка  какая-то,  между  прочим,  похоже
итальянская. Твои криминалисты вокруг нее уже два часа там ходят. А Мамонтов
сейчас консулом  в  Венеции. Из Италии прилетела покойница-то, понимаешь?  -
повторил он.  -  В общем,  звони. Удачного  лова. Помнишь,  в какой  повести
покойница летала?
     Шмаков повесил трубку.
     Вот  отчего,  подъезжая  к  тесаному  забору  высокой  довоенной  дачи,
Нестеров думал о рыбалке и рыболовстве вообще.
     Народ стоял при входе на участок.
     Те, кто пришел поглазеть и узнать, что случилось, из соседних домов - в
основном прислуга - входить на территорию не решались. Главный представитель
местного народа - директор городка писателей "Переделкино" - Горкин суетился
тут же, всячески показывая свою допущенность к происходящему.
     Во дворе с другой стороны калитки, вокруг деревянного  столика на одной
ножке,   стояли  коллеги   Нестерова  -   фотограф,  эксперт,   помощник   -
очаровательная золотоволосая Женечка.
     Они курили и молчали. Нестеров подошел к ним и тоже с  минуту помолчал,
не глядя на лица товарищей.
     -  Я  такого  еще  не  видел,  -  сказал  ему  самый  старший  из  них,
судебно-медицинский эксперт Полторецкий. - Поди глянь.
     - А есть кто-нибудь из хозяев? Кто вообще... Нестеров показал на дом, и
всем было понятно, что пошли обычные следственные вопросы:  - кто обнаружил,
сняли  ли  отпечатки, не  взломан ли  замок, не пропало ли что в  доме,  где
находится труп и так далее.
     Нестерову захотелось увидеть место преступления. Он  прошел по песчаной
тропинке к  крыльцу и вошел в дом. Поднялся на второй этаж.  Из каминной  он
попал  в  светлую  квадратную  комнату,  установленную  большими  картонными
коробками.  Пройдя  к  окну,  около  которого  на полу  стояла  единственная
открытая, он увидел страшное содержимое. Нестеров даже не понял сначала, что
это человеческий труп:  в большом  толстом целлофане, словно  кусок копченой
курицы в вакуумной упаковке, находилось женское тело.
     Покойница словно сидела  на корточках в этой  упаковке, целлофан плотно
прилегал к телу, облепляя хрупкие плечики и бедра жертвы.
     Нестеров  вдруг  начал понимать, что места  преступления в этом, только
начавшемся деле нет вообще, и  главная цель  его расследования, - найти  это
место.
     Дом был пуст. В каминной зале тихо работал телевизор.
     Нестеров направился  вниз,  в  сторожку  охраны. Когда он проходил мимо
следственной группы,  Полторецкий  спросил,  что  делать  с трупом. Нестеров
запнулся  мысленно. Сначала он хотел ответить:  увозите; но потом понял, что
Полторецкий с его утонченным воспитанием спрашивает о другом. Нестеров сунул
руки в карманы ветровки. "Действительно, - подумал он, - это же человек, как
ее везти-то в таком унизительном замурованном виде".
     -  Сигареты забыл,  -  сказал  Нестеров. - Дайте  кто-нибудь. Ему  дали
"Парламент". Он заметил название.
     - А  "Президентских" что,  никто не курит?  - спросил  он  полусерьезно
полушутя,  чувствуя, что  Полторецкий ждет ответа. Помолчав, затягиваясь, он
выдавил из себя, - везите в коробке.
     Нестеров прекрасно понимал, что как ни бесчеловечно было продолжать это
глумление над мертвой женщиной, многие  улики - те микроскопические частицы,
которые  зачастую  и выдают  преступника,  потому  что  тот  не  знает  всех
тонкостей и  достижений криминалистики  -  эти-то  улики  и могут исчезнуть,
распакуй  он  целлофановую  упаковку,  чтобы  положить   жертву  на  носилки
"Скорой".  К  тому  же   трудно  будет  разогнуть  закостеневшие  конечности
неизвестной.
     За  эти  полчаса  Нестеров   не  предпринял   ни  одного  следственного
ритуального действия,  но он  уже точно  знал, что труп доставили в коробке,
вместе с другими, и убийство было совершено не здесь.
     Вдруг в  голову  его  пришла  идея - так  фантазия криминальная -  и он
кинулся к своим, выбрасывая щелчком окурок:
     - Ребята, я  сейчас чокнусь,  вы почему другие коробки не вскрыли, - он
переходил на крик. - Вы что, меня дожидаетесь?
     Все переглянулись, представляя,  что в каждой коробке лежит по трупу, и
заторопились в дом. Коробки вскрывали молча.
     Трупов  больше  не обнаружилось,  а  Нестеров уже вел  первую беседу  с
хозяйкой дачи Ксенией  Петровной.  Она  так  и  не  заходила  в  злополучную
комнату, не поднималась вообще на  второй  этаж,  а поддерживаемая Василием,
дошла до  сторожки, и теперь в подавленном состоянии, полулежа,  отвечала на
вопросы Нестерова.
     Первое, что  его интересовало  - что за  коробки,  откуда они  взялись?
Второе - когда планировалось  возвращение  Мамонтова? Ксения Петровна угрюмо
отвечала на  вопросы,  но она не знала кто и когда привозил коробки на дачу.
На помощь пришел паренек из охраны.
     -  У  нас  тут журнал.  Лаврентий  Михайлович  выдали.  Приезд, отъезд,
события  всякие, звонки.  У нас в  сторожке  телефон запараллеленый с домом.
Одна линия, есть еще другие.
     - Это неважно, - перебил Нестеров. - Где журнал, командир? Давай сюда.
     Паренек достал из тумбочки  реестровую книгу. Нестеров  изъял журнал из
рук  паренька и  велел  кудрявой  медноволосой  Женечке  начинать составлять
протоколы.
     Так началось расследование по делу об  убийстве  неизвестной гражданки,
чей труп был обнаружен на даче консула России в Венеции Лаврентия Мамонтова,
его  матерью  Ксенией  Петровной  и  работником  Василием  Швепсом  двадцать
девятого августа прошлого года.
     Если обнаруженный труп  был подброшен в дом с целью  испортить  жизнь и
карьеру консула, - а и такую версию следствие не отметало, - то это  удалось
отлично.

     Семья  Мамонтовых  летела  в  Москву  на   десять  дней  раньше  срока.
Разгневанные шефы Мамонтова, которых оказалось гораздо больше, чем ему ранее
представлялось,  не  сообщили  Мамонтову  причину  внезапного ускорения  его
возвращения в Москву. Но сердце Лаврентия Михайловича чувствовало недоброе.
     Ксения  Петровна,  встречавшая  сына   в  аэропорту,  не  выдержала   и
запричитала прямо в VIP`е:
     - Котенька, беда. Ты ничего не знаешь? - стонала женщина  - Какое горе!
Беда!
     - Пашка? - вскрикнула Ирина Игоревна, но сын был тут же.
     Приехали к Ксении Петровне, прошли в холл. Мамонтовы переобулись и тихо
ступая,  словно в доме покойник, пошли за хозяйкой в  большую комнату. Пашка
остался, было, участвовать в разговоре, но Ирина Игоревна быстро увела его в
детскую,   и,  вручив   гувернантке,  вернулась.   Ксения  Петровна   быстро
отстранилась от уха Лаврентия Михайловича.
     - Что все-таки случилось, - спросила Ирина Игоревна. - Я могу знать?
     Она посмотрела на мужа и не узнала  его. Перед ней сидел дряблый полный
старик, по вискам которого текли струйки пота, тупо рассматривающий пуговицу
на животе.
     - Ирочка,  - выговорила Ксения Петровна,  -  на даче  у нас,  у  вас, -
поправилась она - труп какой-то.
     Ирина Игоревна рассмеялась.
     - Да что вы? Какой труп? Что вы?
     -Смейся-смейся, - вдруг обиделась Ксения Петровна, словно ее приняли за
сумасшедшую, - а  труп-то  в  ваших коробках,  будь  они  прокляты.  Женщина
какая-то,  да  еще  в таком виде!  Ну,  и посылочку вы прислали!  Спасибо, у
матери  других  забот  нет,  как  только  ваши покойные  гостинцы  в  Москве
распаковывать.
     - Я  ничего  такого не  клала...  Что ты молчишь,  Котик? Ты что-нибудь
понимаешь.
     Мамонтов думал о крахе карьеры. Будучи юристом, он уже ясно представлял
себя уводимым под конвоем из зала суда. Да ладно - под конвоем, статью  ведь
напишут, по НТВ сообщат. Киселев точно расскажет об этом случае в "Итогах".
     - Ты что-нибудь понимаешь, Котя - недоуменно  повторила Ирина Игоревна,
-  Ну,  что  ты  сидишь?  Звони,   выясняй,  опередить  надо  все  возможные
недоразумения. Ведь это же недоразумение какое-то!
     Всех  троих  трясло,  словно  под  домом  заработал  вулкан:  мощный  и
беспощадный.  Все вздрогнули, когда в квартиру вошел Василий  с сумкой и, не
снимая ботинок, подошел к Лаврентию Михайловичу.
     -  Привет, старик, -  виновато  произнес Мамонтов и взял из рук Василия
протянутую бумажку. Он распаковал конверт и прочел:
     "Повестка  (вручается  под  расписку)  -  Следственный  отдел   ФСБ  на
основании  ч. I и II ст. 73 УПК РФ вызывает Вас в качестве свидетеля к 10-оо
1 сентября т.г. по  адресу: улица, Малая Лубянка, дом 2, 11 подъезд, 4 этаж,
кабинет 04-234.
     При явке необходимо предъявить настоящую повестку и  паспорт. Начальник
отдела 17-б Нестеров Н.К."

     В графе "кому" значилась фамилия "Мамонтов".
     Только  сейчас страх, немыслимый судорожный страх пронзил Мамонтова. Он
еще не  понимал,  не осознавал происходящего, но  этот маленький, с ладошку,
клочок бумаги вдруг сделал  его причастным  к уголовному делу,  о котором он
окончательно  перестал  думать, вылетев  сегодня  из аэропорта Венеции.  Эта
бумажка, как водой из ушата, обдала его холодом и жаром.
     В углу повестки он заметил номер телефона.
     - Это провокация, -  проговорил он себе  под  нос,  - кто-то  очень  не
хочет,  чтобы  я  сел  в  председательское кресло. Но очень  хочет, чтобы  я
побыстрее убрался из Венеции. Успокойся мама. Разберемся.
     Ирина  Игоревна  вдруг  почувствовала,  что  ее  считают провинившейся,
недоглядевшей, как-то способствовавшей нагрянувшей беде.
     - Что  вы, Ксения Петровна, так  на меня посмотрели?  Я-то тут  причем?
Нужно просто разобраться.
     Но Ксения Петровна уже бесповоротно  возложила всю  ответственность "за
недогляд" на Ирину, и смотрела на нее исподлобья.
     - Там уже разобрались, кажется. Коробка-то от  Вас. В дом  никто лишний
не входил.
     - Что за следователь, ты его видела? - спросил Лаврентий Михайлович.
     - Ничего, такой.  Твоего поколения, - успокоила мать.  - Тихий, мягкий.
Забрал журнал у охраны, коробку с этим, ну, с женщиной, и уехал. Сказал, что
вызовет.
     Мамонтов тяжело взглянул  на  мать,  потом встал и  вышел из  квартиры,
сказав, что ему нужно побыть одному...
     Он  пришел  домой только  под утро,  пьяный до  бессознательности,  все
что-то пытался сказать  жене, но из него  выскакивали лишь непонятные звуки,
похожие  на  те, что он  часто  произносил во сне после  шумных  консульских
приемов, какая-то тарабарщина.  Единственное отчетливо  сказанное  им  слово
было: "Генуя".
     Спустившись  в  подъезд,  после   вручения  ему  повестки  невозмутимым
Василием, Мамонтов  позвонил от консьержки Алтухову, назначил встречу. Потом
передумал и попросил Алтухова не лениться и подъехать к его дому.

     Было рано.
     Алтухов только  что  проснулся и, повесив трубку и  выругавшись,  вдруг
обнаружил  в  своей постели сонную девчушку, рыжую, как медь.  Он машинально
извинился,  нащупал  пульт  телевизора  и  включил  первый канал.  Если  кто
записывает  те странные  совпадения,  которые  иногда  так пугают нас  своей
невероятностью, тот  знает,  что такие совпадения  отнюдь  не редкость.  Они
случаются на  каждом  шагу  и обладают  способностью  исчезать из памяти, не
откладываясь в ней.
     Еще не  проявившееся изображение на  экране голосом дикторши "Новостей"
сообщило Алтухову последнее известие:
     "В  среду в  подмосковном  писательском  поселке  Переделкино  на  даче
консула  России  в   Венеции  Мамонтова   был  обнаружен   труп  неизвестной
итальянской   гражданки.   Личность  убитой   выясняется.   Доказательствами
причастности  консула  к  убийству  следствие не располагает.  Расследование
ведет следственная группа федеральной службы безопасности".
     Алтухов вопросительно посмотрел на девчушку, обнаруженную в постели. Та
хлопала глазами и, чуть было, не ответила: я ничего не знаю.
     - Дорогая,  кофейку сооруди, я убегаю, - Алтухов неосторожно подтолкнул
бедром незнакомку, и та соскользнула с кровати. - Извини, извини.
     - Оксана, - представилась высунувшаяся рыжая голова.
     Девушка  в  чем  мать  родила  пошла  в  коридор,  и  Алтухов  не   без
удовольствия  глядел ей вслед, отметив грациозность ее движений. Спальня его
была  переоборудована из бывшей кухни и  была столь мала и уютна, что обычно
Алтухов мог дрыхнуть до обеда, пока солнце не врывалось в маленькое  высокое
окошко  белой комнаты.  "Мамонт, с  ума сойти,  -  думал Костя  Алтухов, ищя
взглядом свои джинсы, - классная история закручивается. Как ты ее доволок-то
сюда из Венеции, итальянку-то?
     Перекусив,  Алтухов  вышел  в  залитый  солнцем  двор.  Девочка  Оксана
осталась  дома "за хозяйку". Алтухов вспомнил,  сколько  радости и  приятных
ощущений ему доставил вчерашний день.
     Костя  Алтухов  был  баловнем судьбы.  Родившись  на Сахалине  в  семье
начальника пограничной заставы, он объездил с отцом всю страну, проучился по
полгода  в  двух  дюжинах  школ,  каким-то  невероятным  образом  поступил в
Московский  военный институт  иностранных языков, а  когда  отца  перевели в
генштаб, был принят в органы госбезопасности.
     Никто  из знавших его людей не мог в точности сказать,  продолжается ли
его служба в нынешнее  время или  он ушел от дел.  Он постоянно был  начеку,
внутренне напряжен, умело,  скрывая это под маской ветреника и  волокиты. Он
постоянно ездил в командировки то в  Швейцарию, то в  Канаду, то во Францию,
при этом Фонд - та самая общественная организация, где он состоял советником
у  президента,  и  где он появлялся крайне  редко, в  поездки  его  точно не
направлял.
     Алтухов подъехал в Потаповский переулок, где в условленном месте к нему
в машину подсел Мамонтов.
     - Привет, старик, - с глубоким сочувствием  в  голосе сказал Алтухов. -
Что  же не предупредил, что  прилетаешь. Я бы  встретил... Хотя,  можешь, не
рассказывать, я все знаю.
     - Как?
     - Сейчас только по телевизору сказали.
     - Уже?
     Мамонтов не знал, что говорить. Мысли не приходили.
     - По-моему, мы сейчас поедем  ко  мне на  Толстого и спокойно  обо всем
поговорим, - констатировал Константин, разворачивая SAAB.

     6.
     Дверь  открыла  слегка  приодетая  рыжая  нимфа:  на  ней  была Костина
футболка, но это лишь подчеркивало ее нежные формы и отсутствие иного белья.
     - Вот, знакомься. Супруга -  Оксаночка, - заявил, входя, Алтухов, потом
обратился к девушке - Можно я буду называть тебя Санечкой?
     Мамонтов  всмотрелся в ее лицо. Как у многих рыжеволосых людей, кожа  у
нее  была белая,  молочная,  зеленые глаза  насмешливо смотрели из-под челки
прямо  в  душу Мамонтова.  Он начал расслабляться  и,  к  своему  удивлению,
почувствовал, что страх, преследовавший его последние дни, отступает.
     -  Мой лучший дружище -  Слонопотамов.  Веди  его  на  кухню, а потом -
попрошу тебя - в магазинчик.
     - Понимаю, - пролепетала та, оборачиваясь, изучая  гостя.  -  Лекарство
вам сейчас необходимо...
     - У, ты -  какая умница, - Алтухов  шлепнул "супругу" по попке и сел за
стол.
     Пока Санечка ходила в магазин, Алтухов, с его спасительной способностью
концентрироваться  в  кульминационные  моменты  жизни,  уже  составлял  план
действий.
     Перед ними лежал листок бумаги, где, образно  говоря, было разложено по
полочкам все то, что на юридическом языке называется версиями.
     - Что сказала матушка? - было первое, что он спросил у Мамонтова.
     - Что труп обнаружен в  коробке, что коробка  была самая тяжелая,  хотя
она  не  все поднимала. И еще,  что (она сама не видела)  но тело запаяно  в
целлофан, как кусок ветчины.
     Алтухов встал и  открыл  холодильник,  развернувшись, он положил  перед
Мамонтовым упаковку мяса, расфасованную подобным способом.
     - Тьфу, черт, - только-то и сказал Мамонтов.
     -  Это, старик, не для наглядности. Это для  исследования. Сам подумай,
кто  может так запаять  труп.  Не  вручную  же  ты  этот  воздух  из  пакета
отсасывал.
     Мамонтова резануло это "ты" и он крикнул:
     - Это вообще не я, ты что сомневаешься?
     - Стоп, сядь, не ори. Ты же юрист. Что ты ерзаешь. Ты же понимаешь, что
на тебя  даже легкое  подозрение пасть  не  может.  Труп здесь, в  России, в
целлофане; ты там,  в Венеции, в думах  о  безопасности  и  счастье  Родины.
Успокойся.
     Они  сидели  с   включенным  телевизором,  ожидая  следующего   выпуска
"Новостей". Только к вечеру,  когда уже были составлены три версии убийства,
а друзья  в  очередной  раз  отправили  "супругу"  в  магазин, в  "Новостях"
повторили информацию. Пропущенное утром Алтуховым  словцо, опрокинуло все их
версии, как волна опрокидывает человека.
     Как и следовало ожидать, версии Алтухова сводились к фигуре убийцы. Это
мог быть  кто-то тайком  проникший в дом; кто-то из перевозивших коробки  по
поручению консула; это вообще могло произойти во время перелета, на таможне,
в багажном отделении, в общем, в аэропорту.
     Когда же, снявшие с себя тяжесть, хмельные,  - они услышали,  что "труп
принадлежал  гражданке  Италии" -  именно  это дошло  до их  слуха,  Алтухов
повернулся к Мамонтову и спросил:
     - А честно, Мамонт, это не твоя баба?
     Потом он протянул руку и покружил перед ним ладонью:
     - Нет, подожди, не  говори.  Санечка! -  позвал  он. -  Вот перед  этой
русской женщиной поклянись, что ты чист перед Италией.
     Мамонтов что-то проворачивал в голове, словно хорошо прожевывая вопрос.
     -  Друг! - он  сделал  паузу, -  дорогие мои  россияне. Положа  руку на
грудь, как на духу, просто, - не знаю, не зна-аю. Может моя, а может не моя.
     Санечка  покосилась  на  Мамонтова   и  насторожилась.  Алтухов   задал
следующий, такой же точный вопрос:
     - У тебя что  там,  массовые расстрелы производились, что ты не знаешь,
твоя баба или нет. Пардон, Санечка, я хотел сказать, женщина. Ты, что нам, -
он показал на девушку, - что ты вот ей голову морочишь?
     Вечер  закончился тем,  что уже  с  трудом формулирующие мысль "частные
сыщики",  хотели звонить  Нестерову  по  указанному  в повестке  номеру,  но
Санечке  удалось  уложить  Алтухова,  а  Мамонтов,  еще сумевший  произнести
укоризненное "ну, человек ты или где?", был выставлен за дверь.
     На следующее утро Нестеров добавил к нескольким своим версиям еще одну:
невиновность Мамонтова бралась под сомнение.

     7.
     Когда Пашка узнал, что  папа не  поведет его первый раз в первый класс,
он  разревелся,   устроил   маленькую  детскую  истерику,  сбросил  вазу   с
приготовленными гладиолусами на пол, а  потом и вовсе отказался учиться: раз
и навсегда. Ирина Игоревна металась из комнаты, где Ксения Петровна усмиряла
внука, в спальню,  где брыкался Лаврентий Михайлович, отказываясь вставать и
идти к следователю...

     Николай  Константинович   Нестеров  еще  не  мог  с  точностью  сказать
раскрываемо ли вообще новое дело.  С одной стороны  факт доставки уже убитой
женщины неизвестным лицом в дом Мамонтова стирал все следы: сам Мамонтов  на
дачу за последнее время не приезжал, даже тогда, в последний визит в Москву.
Это установлено из  беседы с  помощником  Мамонтова Бикчентаевым, позавчера,
сразу  после  обнаружения  трупа,  да  и  охрана  дачи  подтвердила. Коробки
перевозились случайными, можно сказать, людьми: за два-три месяца - двадцать
пять  коробок. Эксперт Полторецкий уже дал предварительное  заключение: труп
находился в доме Мамонтова,  около 15 дней, а  точнее  -  женщина была убита
максимум две недели назад. Значит, нужно искать того или тех, кто приезжал с
коробками в это время. Из  журнала  и показаний помощника следовало, что это
были: помощник, Бикчентаев, Тупокин и Алтухов.
     Последнего  Нестеров  знал. Когда-то Алтухов  участвовал  в  деле  того
самого Яблоньки, собирал сведения о его банковских счетах в Канаде и Европе.
     Жаркая  тогда   была   перестрелка   в  Переделкино.  Охрана   Яблоньки
неправильно   поняла   просьбу   хозяина:   огня.   Тот   просил   закурить,
разнервничался. Это он потом так объяснил в  суде. А  они  стали поливать из
Калашниковых.
     Алтухов   в   сущности,   доставил   тогда   Нестерову   все   основные
доказательства причастности  Яблоньки  к изготовлению фальшивых  векселей  и
облигаций   крупнейшего   американского  "Салли-банка".   Афера  тянула   на
миллиарды.  Мошенничество  Яблоньки  угрожало  тогда стабильности  некоторых
восточно-европейских и экс-советских республик.
     Алтухов умудрился привезти  даже записи телефонных разговоров Яблоньки,
жившего  тогда в Торонто.  Оказалось, что схема аферы была настолько проста,
что могла быть рождена только в русской башке. Ведь  это наша пословица: все
гениальное - просто.
     Облигации, которые должны были быть погашены после их возвращения, банк
придерживал.  Мощности  что   ли   не  хватало  для  переработки.   Этим   и
воспользовалась  международная мафия. Именно  компания Яблоньки  заключила с
"Салли-банком" контракт на уничтожение  погашенных облигаций: все гениальное
- просто!
     Трейлер с облигациями  на  111 миллиардов  долларов  законным  способом
удалился в сторону моря, а по всей Европе в представительствах "Салли-банка"
стали всплывать погашенные облигации, а так же те,  которые банк погасить не
успел,  но  отдал  компании  Яблоньки для  уничтожения. Алтухов установил не
только все банки, которые успел "обслужить" Яблонька, но и номер его родного
счета в родном панамском банке "Масвест".
     Нестеров  знал о дружбе, связывающей  Алтухова с Мамонтовым. Вот почему
первоначально  субъективное  отношение  его  к  Мамонтову  было  добрым.  Он
мысленно переносил  Алтуховский профессионализм и честность на его друга. Но
сегодня утром, точнее на  рассвете, ему  домой позвонила Женечка и доложила,
что во время встречи Алтухова и Мамонтова, свидетельницей которой она стала,
как это и было  рассчитано,  Мамонтов  проболтался, что, кажется, знает, кто
был обнаружен в его доме в Переделкино.
     Вот  почему Нестеров  наспех готовился к сегодняшнему визиту Мамонтова,
перестраивая  на ходу схему допроса. И хотя,  трудно будет установить вообще
чью-либо  причастность  к  убийству  с  максимальной точностью,  то, что уже
известно  следствию, дает  основание  считать  труп,  если  не  прибывшим из
Италии, то уж во всяком случае имеющим прямое отношение к итальянской земле.
Дело в том, что при первичном осмотре, после вскрытия целлофановой вакуумной
упаковки  (следов  на  целлофане ни  с  внешней,  ни с  внутренней  стороны,
конечно,  не обнаружили),  кулон на  цепочке  в виде  каравеллы  Колумба  из
металла  желтого  цвета  специалист по таким штучкам  Верушкин  опознал, как
каронный   сувенир   венецианцев,   продающийся   во   всех  ларьках   этого
города-порта, как брелки в виде Эйфелевой башни в Париже.
     Наконец-то, позвонил внутренний телефон.
     - Женечка! -  обрадовался Нестеров, - ничего, ничего. Я понимаю. Заходи
скорее.
     Чем-то она  притягивала его помимо молодости  и обаяния. Что-то мощное,
здоровое шло от  нее; может быть - сама жизнь; Нестеров  заметил, что у него
улучшалось настроение, когда  он видел  ее, перебрасывался с нею двумя-тремя
остротами.
     - Вы  где в этом  году отдыхали,  Женечка? -  спросил он, вспомнив  про
дачу.
     Они пили чай с баранками. До явки Мамонтова оставалось полчаса.
     - В Адлере, Николай Константинович. Там хороший детский пансионат.
     - Как дочь поживает? Подросла?
     - В  садике, в пятидневке. У меня сердце кровью обливается, когда я  ее
отвожу.
     - Женечка, я сегодня отрабатываю Мамонтова. Ждем результаты  вскрытия и
экспертизу  микрочастиц, дактилоскопию.  Полторецкий  взял  на  исследование
волосы, срез с ногтей, что там еще... тушь, косметика...
     - Все протоколы у меня. Вызывать Алтухова, Николай Константинович?
     Нестеров задумчиво посмотрел на нее:
     - Как он тебе?
     - Ничего, веселый...
     - Ну, это поправимо, - потянул Нестеров, - зато холостяк, присмотрись.
     Женечка смущенно улыбнулась.
     - Знаешь,  съезди-ка еще  раз на  дачу, пока мы  тут общаемся, посмотри
детали. Посмотри все коробки снова, и жди меня там. Позвони.
     Когда Женечка выходила из здания, она едва не столкнулась с Мамонтовым.
Тот выглядел помятым, сонным, не узнал ее.  Ей стало его  жалко, в  это утро
она была в благодушном настроении.
     Определенной  тактики  допросов у Нестерова  не  было. За четверть века
следственной работы  он понял только  одно:  для  допроса нужно  собрать как
можно  больше  материала о  допрашиваемом,  а во время допроса  не  излагать
существа  дела, не  говорить о выстроенных  версиях  и подозрениях. Оба  эти
приема  в  конце концов срабатывают,  потому что обескураженный  информацией
следователя  о мельчайших нюансах его жизни, человек, начинает оправдываться
и рассказывает все, что нужно и не нужно, только бы задобрить зоркую Фемиду.
     - Разрешите?
     Нестеров встал и протянул руку Мамонтову.
     - С приездом, Лаврентий Михайлович.
     - Да, - вздохнул Мамонтов.
     Нестеров  ему  понравился.  С  таким  хочется  быть  откровенным,  даже
болтливым. Но Мамонтова  колотило,  руки  его  вспотели.  Он  уже не думал о
карьере, он думал  только о  том, что ему удастся выяснить здесь,  в  ФСБ, о
личности  потерпевшей. Он никогда еще  не проходил по уголовному делу лично,
ему казалось, что позорно даже быть понятым при обыске.
     - Я ведь сам юрист, Николай Константинович,  - начал он. - Вы задавайте
вопросы  необходимые, а потом, что можно, расскажете мне  о деле. Так  будет
честно, а?
     - Договорились, Лаврентий Михайлович. Но,  по-моему, вы ведь никогда на
юридической должности не состояли. Все только около.
     - Нет, во время учебы в институте, состоял.
     -  Ну, помощник  следователя - все равно что  ученик мастера на заводе,
желторотик. Хотя, простите, может быть я преуменьшаю.
     - Вы изучили мою биографию?
     - Вроде того. Лаврентий Михайлович, расскажите, кто упаковывал коробки,
почему они отправлялись таким  способом, не легче ли было  купить контейнер,
откуда вообще эти коробки?
     Нестеров откинулся на спинку кресла и приготовился слушать.
     - Понимаете, - начал Мамонтов, - дело в том, что последние месяцы я был
совершенно измотан неизвестностью. Меня  то вызывали  в  Москву, то отсылали
обратно,  потом   предложили  создать  и  возглавить  федеральный   комитет,
естественно, вернувшись  в Москву.  Сначала мы отправляли  самые ненужные  в
быту вещи.  Потом,  когда  все  более-менее  уточнилось,  все  остальные,  в
последнюю очередь - документацию.
     - Вы кого-нибудь подозреваете? - спросил Нестеров.
     - Друзьям своим я доверял и доверяю.  А службам аэропортов - нет. Когда
моя  жена еще занималась концертной деятельностью,  австрийская авиакомпания
умудрилась разбить  ее  виолончель, а та была  уникальная, ценнейшая. У жены
исчез голос,  начался  жуткий  нервный  срыв. А сколько  раз у  меня  что-то
пропадало.
     - Много приходилось ездить?
     - Да приходилось.
     - А что это за люди: Алтухов, Тупокин, помощник ваш Бикчентаев? Начните
с последнего, - попросил Нестеров.
     -  Руслан Бикчентаев. Работал со  мной еще в Министерстве.  Я был самым
усидчивым министром в  то время. Четыре года в наши дни - это как показатель
благонадежности. Мы  с Русланом оба путча вместе, рука к локтю. Женат, имеет
двоих  детей, -  Мамонтов  призадумался и  дал единственную  психологическую
черту, - уравновешенный.
     Нестеров понял,  что бесполезно спрашивать  Мамонтова  о друзьях, таким
прямым способом, он помог консулу:
     -  А  с  Тупокиным вы,  кажется,  с детства  знакомы, расскажите как вы
подружились?
     - Если это  поможет  делу, - усомнился Мамонтов и дернул бровью, -  мы,
действительно, жили в Переделкино еще в четырехлетнем возрасте. Это уж потом
наш  поселок  правительство  прибрало.  А  раньше  там  давали  дачи  только
писателям...
     - Академикам, - добавил Нестеров.
     - Да мой отец был  академиком, и писателем и генералом, - между  прочим
вашей системы.
     - А Тупокинский?
     Мамонтов замялся:
     - А Тупокинский отец был водителем моего. Жили они в отдельном доме. То
есть в одном общем доме для прислуги.
     Белые куриные веки Мамонтова опустились  на  зрачки, он  устало почесал
бороду, коротко стриженую, очень идущую ему. Он задумался, вспоминая.
     -  Да, мы собственно и не дружили. Так, одна  компания, походы, костры,
девочки. Потом, его отец разбился, можно сказать, спас моего отца.  Повернул
машину своей стороной  к  грузовику, подставился. Этот грузовик на встречную
выехал и лоб в  лоб шел. Тупокины  перестали  тогда с нами общаться.  Леньку
мать к нам не пускала.
     - А Яблоньку вы случайно не знали? - с любопытством спросил Нестеров.
     -  Ну,  что вы!  Он  ведь только  в прошлом  году выдвинулся.  Какое-то
непонятное восхождение. Мелкий юнец вдруг так внезапно становится советником
правительства, вот дачу купил в Переделкино, звания. Удивительно это все.
     - Откуда же вы о его похождениях знаете? - спросил Нестеров.
     -  Откуда?..  Дайте  подумать.  Да. Тупокин  же  и рассказывал. Он  был
восхищен Яблонькой, знаете ли. Я вдруг подумал, -  сказал Мамонтов, - а ведь
можно попросить маму, показать какие коробки откуда и куда она переставляла,
а  потом  попросить  каждого, кто  приезжал, показать  куда  он  ставил. Ну,
следственный эксперимент, понимаете.
     - Понимаю, - усмехнулся Нестеров. -  И вы думаете преступник  сознается
куда он свою коробку поставил? Да и вряд ли кто вспомнит.
     - Ну, а все-таки.
     - Товарищ Мамонтов,  следственные  действия определяю я,  - прервал его
Нестеров.
     Тут зазвонил телефон. В трубке раздался звонкий голосок Женечки.
     - Николай Константинович, а коробки переставляли?
     - Да, -ответил Нестеров.
     - Я  так и думала.  Здесь старые квадраты:  пыль благое  дело.  Кстати,
Николай Константинович, а коробок не тридцать пять, а тридцать шесть. И одна
из них нестандартная.
     -Ну и что с того, Женечка?
     - Не знаю.  Но, кажется, стоит спросить охранника. Или Мамонтова. Скотч
на этой коробке тоже другой. Другого оттенка.
     - Хорошо. Посмотри, что внутри.
     Образовалась пауза, и Нестеров обратился к допрашиваемому:
     - У вас все коробки были одинаковые?
     - Что? - не понял Мамонтов, - А! Не знаю. Очевидно.
     Женечка взяла трубку:
     - Внутри  сервиз, Николай  Константинович, раньше такие  в  моде  были:
чайная роза. - Сообщила она.
     -  Скажите, сервиз  "Чайная роза" вы переправляли в коробке?  - спросил
Нестеров быстро и добавил в трубку, - секунду.
     Мамонтов кивнул.
     - Все в порядке, Женечка. Что еще?
     - К скотчу, которым заклеена эта коробка, приклеился зажим от шнурка.
     - Какой зажим?
     -  Ну знаете,  на  конце  шнурков такие  металлические насадочки, чтобы
удобно было продевать.
     - А! - Нестеров сник, - теперь мы точно близко к цели...
     - А что, если следственный эксперимент? А?
     - Хорошо. Уговорили. Позвони хозяйке сама. Мы скоро приедем.
     Нестеров  наспех составил протокол допроса,  дал подписать  Мамонтову и
они поехали на дачу.

     Мамонтов  казался  расположенным помогать следствию. По дороге Нестеров
упомянул о  том, что убитая  женщина скорее всего была из Италии, и  показал
ему фотографию жертвы.
     Это  было   сделано  как-то  невзначай,  словно  Нестеров  уже  доверял
Мамонтову,  хотел  приобщить его к расследованию,  посоветоваться.  Мамонтов
уперся в карточку. Нестерову  пришлось вытягивать ее из  толстых консульских
пальцев.
     - Что, неприятное зрелище? - спросил он, чувствуя, что консул отчего-то
убит, раздавлен, ошеломлен.
     Мамонтов плакал. Тихие слезы дрожали на  его веках, не перекатываясь из
глазниц на щеки.
     Вдруг он прыснул и разрыдался, поднеся к губам два кулака.
     - Сволочи! - шептал он, - Гады.
     -  Кто?   Про   кого   вы,  Лаврентий  Михайлович?  Я  вижу  вы  что-то
недоговариваете? Вам знакома эта женщина?
     Мамонтов взял себя в руки.
     - Нет-нет, что вы! Это я так, вообще.  У меня, знаете ли слезные железы
очень близко к глазам расположены. Ну,  и вообще. Я очень переживаю, страдаю
от человеческой несправедливости; ведь насилие делает нас животными.
     - Лаврентий Михайлович - перебил его Нестеров, - не лучше ли вам помочь
следствию!
     - Да-да, конечно. Чем могу - обязательно.
     Мамонтов отвернулся к окну и больше ни о чем не говорил.
     Не  вывело  его из заторможенного состояния  и появление  в дверях дачи
рыжеволосой Санечки - "супруги" Алтухова в форме лейтенанта ФСБ.

     Ксения Петровна  дала показания. Единственное, что удалось  установить,
это где раньше стояла коробка с трупом.
     Нестеров разрешил хозяевам въезжать  в дом, разбирать коробки и  вообще
перебираться на дачу.
     Только  к  вечеру Нестерову стало известно  заключение медэкспертизы  и
патологоанатома.  Наконец-то  стало  ясно  в  картотеках  какого государства
искать возможные сведения об убитой.
     Он подвез  Женечку на улицу  Льва Толстого, затем направился к  себе на
Малую  Бронную. Выросший  на  Патриарших  прудах, но  по неразумному решению
родителей,  переехавший  позже   на  окраину,  он   сделал  все   возможное,
пожертвовал частью жилой площади, чтобы возвратиться в родные пенаты.

     8.
     Работа  следователя похожа на работу писателя. Им обоим не нужно сидеть
за столом или стоять за станком: продукт их деятельности рождается в голове.
Это уж потом - бумажки, машинки, компьютеры, удача или провал.
     Первым позвонил Нестерову в конце рабочего дня Полторецкий. Сначала он,
по  старой  привычке,  изложил незначительные сведения.  Полторецкий  всегда
хотел  на  этом  этапе быть  не  просто  исполнителем экспертных  функций, а
творцом,  сыщиком;  показать,   что   он   понимает,  что  главное,  а   что
второстепенное.
     -  Частицы  чужой  кожи  под  ногтями  жертвы   оказались  ороговевшими
частицами  кожи  головы с грибковыми вкраплениями,  что  на  доступном языке
рекламных  роликов  звучит,  как  перхоть. Из этого  следует, что  правильно
рекламируют "Хед  энд  шолдерс":  от  перхоти  нужно  избавляться.  Глядишь,
вцепится  тебе твоя жертва  в волосенки да  и поскребет перхоть коготочками.
Кстати, о  коготочках.  Лак на  них  модного  нынче в Москве  тона  "Коралл"
соответствует  номеру   6032   фирмы   "Орифлайн",   имеющей   широкую  сеть
распространителей  в  Москве.   Установлено,   что  лак  на   ногтях  жертвы
соответствует именно той серии, которая поступила в Москву  в начале летнего
сезона.  Одежда,  заколка, кулон  действительно итальянского  происхождения,
более  того,  установлено, где именно  был куплен  гарнитур - бюстгальтер  и
трусики.
     - В Москве?
     -  Работа проведена  сложнейшая.  Но  ты  же  знаешь наши  возможности.
Вызвонили фирму,  прямо  штаб-квартиру. Там  на  этикетке и номер телефона и
номер  серии.  Установлено,  что  гарнитур  куплен  в  Венеции,  в  магазине
неподалеку от консульства, где жил и работал сам знаешь кто.
     - Знаю. Что же получается? Хотели сбить  с толку. - Нестеров улыбнулся,
- а твои  ребята случайно не научились устанавливать гражданство, скажем, по
форме ступни?
     -  Мои  ребята  умеют  с точностью  определять пол жертвы, -  отшутился
Полторецкий,  -  а  еще, что касается ступни и  вообще ножек, учти,  не одна
уважающая себя итальянка не отращивает на ногах такую щетину. С учетом того,
что волосы немного подросли за последние  две недели, она  не брила их  дней
десять до убийства. Это случается у наших замотанных женщин.
     - Почему две недели?
     - Убийство было совершено в первой декаде августа в начале второй. Труп
хорошо  сохранился, потому что был  запаян  заводским  способом,  на  уголке
упаковки  номер  московского  мясоперерабатывающего  комбината, то есть  его
структуры - упаковочной фабрики: тебе все карты в руки.
     - Сколько ей примерно лет?
     - Лет тридцать с небольшим. На лице, на ресницах осталась косметика, но
это  тоже  -  мало  что  дает.  Что  из  того, что  она  не  французская,  а
американская.  Жертва  перед  убийством  мылась.  Практически   нет  сальных
выделений, волосы чистые. А что говорит дактилоскопия?
     - По картотеке ничего  установить невозможно.  К нам  она  не залетала.
Пальчики  чистые, в  смысле в  компьютере не имеющиеся. Так что мы  имеем на
будущее?
     - Частицы перхоти,  - стал перечислять Полторецкий,  - пальчики жертвы,
магазин,  где куплено белье. Да! вот  еще что!  Это  очень интересно: загар.
Жертва качественно подкоптилась на морском солнце.
     - Откуда ты знаешь, что на морском?
     -  Видишь  ли,  мой друг. Морская  вода  - это своего  рода  химический
раствор, который оказывает характерное  влияние на  кожу, проникает в  поры,
особенно, в структуру волос. Описание будет у тебя на столе завтра к обеду.

     За ужином  Нестеров думал о неизвестной погибшей.  Ведь,  в сущности до
сегодняшнего  звонка патологоанатома, не было доказано, что вообще совершено
убийство.  Только  факт  глумления  над  трупом был  налицо.  Патологоанатом
сообщил, что женщина погибла от  паралича сердца, вызванного уколом в бедро,
точнее  в  паховую область; такие  штучки  применялись и  в его ведомстве...
Запаковали жертву уже бездыханную, труп, как и говорил Полторецкий, с учетом
сохранения в  стерильной  вакуумной упаковке,  пролежал  с момента  убийства
около  двух недель.  Перед  смертью  жертва употребляла  в  пищу  латвийские
шпроты,  икру,  и шампанское в его  советском варианте. Следов  неосторожных
ушибов как до смерти так и после на теле нет. Следов изнасилования нет.
     Все  факты  говорили о том, что женщина была убита в Москве. "Значит, -
заключил  Нестеров,  - Мамонтов  реабилитирован.  Слишком давно он  отправил
последнюю партию коробок. Искать нужно среди привозивших  их на дачу. Нельзя
исключить и охрану. Но главное - установить личность погибшей".
     Этот укол в паховую область не давал ему покоя всю ночь. Нетрадиционный
способ убийства подводил его к фигуре Алтухова. Ведь только он один из круга
подозреваемых был обучен подобным штукам.

     Лаврентий  Михайлович молча прошел  в  свой домашний кабинет  и прикрыл
дверь.
     Ирина Игоревна постучалась и вошла следом.
     - Да пошла ты, - не выдержал вдруг тот, -  что  ты лезешь,  не  видишь?
Оставьте вы меня все в покое.
     - Ну, смотри, негодяй! Я тебе сделаю! Ой, как ты пожалеешь обо всем! Ты
что думаешь, я ни о чем не догадываюсь? Ты вместо того, чтобы жену умаслить,
чтоб она тебя покрывала, меня посылаешь?! Ладно!
     Мамонтов схватил со стола дырокол и запустил в Ирину Игоревну, целясь в
живот и соразмеряя силу броска. Та отскочила и взвизгнула:
     -  Ты ополоумел, что ли? Не можешь со своими шлюхами разобраться, а  на
мне  срываешь?  Сына пожалел бы! Хоть спросил бы, как он в  школу пошел! Эх,
ты! -  теперь  она  говорила  тихо и  укоризненно,  уничижительно  говорила.
Мамонтов закусил губу, взял радиотелефон и ушел  в  ванную, по дороге бросив
жене: "прости".
     Он включил воду и набрал номер Алтухова.
     Ирина Игоревна напуганная  не столько поведением мужа, сколько будущими
последствиями скандала, притаилась за дверью.
     - Старик, она у тебя? - сходу спросил Мамонтов.
     - Санечка? - удивился Алтухов. - Да, здесь.
     - Тогда слушай. Я  бы  может и не стал встревать в  ваши  отношения, но
дело  серьезное. Может,  она  и  Санечка,  только  она  у  Нестерова, ну,  у
следователя этого работает.
     Мамонтов задумался, потом  продолжил, - скажи мне, пожалуйста, почему я
тебе доверяю, а? Вот вы с ней из одной конторы, напоили меня вчера, я болтал
не помню чего. А все-таки я тебе доверяю, а?
     - Да  потому, Лаврентий Михайлович, что я и  вправду ничего не знал. Мы
же...
     Алтухов запнулся, очевидно, вошла Женечка: "Давай в кабак сходим, прямо
сейчас. Ну, их к лешему этих лживых дамочек. Обидно, черт".
     - Ладно, мне тяжелее, - сказал Мамонтов, - в наш любимый? Договорились.
Я звоню, забиваю место, а  ты  меня  забираешь, мне  теперь  машину никто  к
подъезду не подает.
     - Кроме меня, - съязвил Алтухов.
     Мамонтов, словно спохватившись, спросил друга в последнюю секунду:
     - Слушай-ка, а я вчера ничего об итальянских убиенных не рассказывал?
     Ирина Игоревна быстро отошла от двери.
     Когда   Алтухов   положил   трубку,   девушка  спросила  его  прямо   и
непринужденно:
     - Он сказал, что видел меня?
     - О чем ты?
     - Слушай, Костик,  - она замялась перед серьезным признанием. -  Там  в
пресс-центре, в баре я случайно оказалась, с приятелями. Честно. Я и фамилию
твою не сразу услышала. Ну, а потом, конечно, любопытно стало.
     - Что же тебе стало любопытно? - спросил Алтухов.
     - Что ты за человек, и вообще. О тебе так много говорят.
     - Ну, и как, выяснила? - Алтухов все больше злился.
     - Да. Только не надо так. Сам посуди, ведь меня сегодня никто к тебе не
посылал, а я пришла.
     - Очень интересно. Значит, вчера все-таки, посылали?
     - Ну,  да,  да. Что  с  того? Бывает  не  такое!  Разве  тебе  со  мной
неинтересно?
     Алтухов поднял глаза на девушку и увидел  на  лице  ее страх -  это был
умоляющий, виноватый взгляд наполненных слезами  глаз. Он смягчился (терпеть
не мог  женские слезы), и подумал,  что  девчонке досталась не самая  чистая
работенка, и может быть она  не  виновата,  что попала в такую передрягу.  В
конце концов она же не из мафии, а всего лишь из его родной конторы.
     - Тебя как зовут-то, Санечка? - спросил он, притянув ее к себе.
     -  Женечкой,  -  по-детски  надувая  губы,  ответила  та,   и  оба  они
рассмеялись.
     - Что будем делать, Женечка? Что же мы с тобой будем делать?
     -  Ты езжай,  Костя.  Но  знаешь,  если Мамонтов  твой друг, постарайся
помочь ему.  Помоги ему не просто выпутаться, а доказать, что он не при чем.
Если это, действительно, так и есть, - добавила она.
     В  небольшом  частном ресторанчике  "Сирены", что  в  Садовом переулке,
известном  всей  элитной  верхушке  Москвы,  в этот час было  много  народа.
Алтухова  и Мамонтова  там хорошо  знали,  и им  не пришлось  столкнуться  с
восторженным возгласом администратора: "Мест нет".
     На стенках в гардеробе висели фотографии наиболее известных посетителей
ресторана,  в том числе и умильная толстогубая физиономия консула. Они вошли
в  малый  зал,  где  под  стеклянными квадратами  пола, в подсвеченной снизу
зеленой  воде  плавали  молодые  осетры.  По  периметру  стен были  встроены
светящиеся  в  темноте  огромные аквариумы, с каменными пещерами, дворцами и
играющими среди  искусственных пузырьков  разноцветными  рыбками. Рыбки были
рассортированы по видам: у одной стены мелькали оранжевые шифоновые хвостики
и  плавнички,  у другой грациозно плавали стайки синих, мерцающих рыбешек, у
третьей в зеленых зарослях водорослей  в ярком освещении фонариков пряталась
черная глотающая воздух амфибия.
     - Так, что Алтухов. Скажешь, чиста твоя девочка?
     Алтухов не дал ему договорить:
     - Стоп токинг. Я разобрался. Нужно, Лаврик, верить людям.
     -  Я чувствую, ты изменился, Костя, - сказал Мамонтов, - а я хотел тебе
как другу открыться.
     - Говорят,  рыбки успокаивают.  Ты  прости  меня, Лаврентий Михайлович,
прости, старик. Она же еще ничего  плохого  не сделала. А потом, сам знаешь,
работа такая. Сейчас почему-то до  того  договорились, что  комитет - просто
центр всемирного зла. Ты  посмотри, о  чем фильмы, книги - как чекисты своих
убивают,  организуют провокации,  контролируют  власть.  А мы в это время на
страну  пашем и  жизнью того... - он  остановился. - Посмотри, я от стула не
оторвался?
     - Я все понимаю, Костик. И это правильно. Ладно.
     Принесли  угощение  от  шеф-повара,  и  заказанный  Алтуховым аперитив.
Мальчик в матросской форме и белых перчатках разлил вино по бокалам.
     - Что  ты маешься, Лаврентий Михайлович? Колись. Уж  если  Женечка тебя
просекла, то я-то и подавно тебя насквозь вижу.
     Мамонтов долго думал. Он уже по дороге сюда решился поделиться с другом
своей  бедой,  терзающей  его вот  уже  второй, нет  третий месяц, а сейчас,
словно застрял в каком-то остром капкане. Наконец, он проговорил.
     - Это случилось после твоего отпуска, помнишь, когда ты на Капри ездил?
Через пару - тройку недель, стало быть, в конце июня, начале июля у меня был
Тупокин.  Тогда в Генуе  умер Башилов, писатель, диссидент,  да и мой личный
знакомый. Мне тоже нужно было  быть на похоронах. Тупокин это знал, попросил
подбросить его. Ну, мы и поехали.
     Мамонтов  рассказал  Алтухову   все,   что  произошло  затем.  Как  они
поругались в машине, как  он высадил Тупокина у "проката автомобилей", и что
было потом.
     Друзья  съели  принесенные блюда  и приступили к сладкому.  Мамонтов на
нервной почве  всегда  много  ел  и  хорошо,  крепко  спал  после  стычек  с
начальством или семейных ссор. Такова уж  была натура. К сожалению,  на  сей
раз разговор  не облегчил  душу  Мамонтова.  Он, по-прежнему,  не знал,  что
делать  и  с надеждой  смотрел  на  Алтухова.  Тот  обещал  помочь  выяснить
обстоятельства той страшной истории, в которую влип Мамонтов.

     Ранним  утром  второго сентября в  сквере на  улице Спиридоновке  возле
высокого спящего  дома, балконы которого  были  обиты  коричневой деревянной
рейкой, сидел  человек. Он был похож  на памятник  Блоку, стоявший  в центре
этого  скверика,  что,   в  свою  очередь,  походил   на  большую  клумбу  с
асфальтовыми дорожками в виде запятых, во всяком случае руки  его были также
засунуты  в  карманы, а воротничок  плаща приподнят от холодного рассветного
ветра. Человек отсвечивал своей загорелой ухоженной лысиной, глядя в никуда,
но лицо его говорило о тяжелых воспоминаниях, одолевавших его память.

     Тогда в машине, Тупокин неожиданно  вспомнил детство. Совсем не к месту
он  вдруг спросил, помнит ли Мамонтов его отца. Мамонтов ответил,  что почти
не   помнит,   и  это  было  правдой.   Он,   вообще-то,  навсегда  запомнил
отвратительный  скандал,  который  устроила  однажды  Ксении  Петровне  мать
Леньки. Она кричала,  что муж ее  не  был пьян,  что следователи подкуплены,
чтобы Мамонтовы не платили пенсию семье погибшего водителя.
     Малограмотная женщина, она потом еще полгода не приходила за пенсией по
случаю потери  кормильца в  собес,  думая, что деньги ей  должны выплачивать
Мамонтовы.  Отец  Мамонтова, вышедший  из  больницы, намерен был  пристроить
Леньку в академический детский сад, но Тупокина отказалась.
     Так и висело всю жизнь на Мамонтове-младшем необъявленное обязательство
перед Ленькой, а  тот не упускал  случая  воспользоваться услугами  "мнимого
должника".
     Тупокин в  машине повел себя странно. Начал говорить, что  если  бы  не
академик, вынувший его отца из кровати  в  тот  вечер, отец  его был бы жив.
Стал   скалиться  и  обзывать   отца  Лаврентия   Михайловича  лизоблюдом  и
рогоносцем. Мамонтов не выдержал. На выезде из Венеции  он увидел  фирму  по
прокату  автомобилей.  Он  остановил  машину. Тупокин  все  понял,  не  стал
дожидаться, пока его попросят, и вышел, громоподобно хлопнув дверцей.
     Мамонтов недоумевал, откуда в  его приятеле столько ненависти к нему, и
почему Тупокин никак не успокоится и не простит прошлое.
     Он  ехал  вдоль берега моря.  Лишь  изредка  дорога  уходила  вдаль  от
побережья,  цепляя  мелкие  прогнутые, как  огромные  зеленые тарелки, южные
деревушки и пустынные долины.
     Большей  частью  за  окнами  мелькали  виноградники,  зеленые  холмы  и
придорожные  овраги. Мамонтов выехал на дорогу поднимавшуюся в  гору, справа
от  него  вырастал  серый  амбар  или хлев,  слева  значился некрутой  склон
переходивший в  цветастый сочный  луг, в конце которого  начинался небольшой
каменный  городишко.  Он не сразу  понял, что  произошло. Она  выскочила  на
дорогу, как раз когда Мамонтов загляделся пейзажем.  Машина только поднялась
вровень с амбаром,  что-то белое  мелькнуло справа и Мамонтов  почувствовал,
что не  машина,  а он сам своим  железным  телом ударил  и отбросил что-то в
канаву. Он резко затормозил и выскочил из машины. На обочине лежала девушка,
ссадины кровоточили на ее лице, руке и коленке.
     - Ох! - простонала она, - не беспокойтесь, я жива.
     - Вы живы? - спросил консул, абсолютно не знавший итальянского.
     - Да, да, - закивала девушка, и добавила - О`кей. May name - Rossella.
     - Извините  меня, - сказал тогда Консул по-английски - Excuse me. It my
terrible inattention. Can I help you?
     Она попыталась подняться, но в тот же миг потеряла сознание. Он летел к
городку  через  луг  по  какой-то  едва  различимой  тропинке.  Росселла  не
приходила в сознание, постанывала на заднем сиденье.  К  счастью на окраине,
выдаваясь за  границу  города,  он  увидел  ферму.  Полная, вся  в  складках
широкого платья, повязанного фартуком, женщина, стояла с тазом посреди двора
и  смотрела на пылящий по  лугу автомобиль. Потом она  обернулась и крикнула
мужу:
     -  Серджио,  посмотри, там какой-то ненормальный  едет  прямо  к нашему
дому. Серджио, заканчивай с Достоевским, ты надорвешь свою психику!
     Когда Мамонтов  подъехал, фермеры  уже встречали  его  вдвоем. Обросший
щетиной Серджио выскочил из дома без майки и босиком.
     Мамонтов вынес Росселлу из машины и супруги, подхватив девушку, помогли
ему занести ее в дом. Мамонтов  кинулся к машине, они было  подумали, что он
сбегает и закричали что-то ему вслед. Но он обернулся уже со двора и жестами
показал им, чтобы они звонили в больницу, приговаривая:
     - Дзинь, дзинь to hospital.
     Потом он вернулся к ним с разговорником, кошельком и аптечкой. Он отдал
аптечку женщине и открыл разговорник на главе "медицинская помощь".
     - Фэт-муа транспортэ а лепиталь, - прочитал он и нервно поправился - то
есть: фэт- Rossella транспортэ.
     Ему даже не пришло в голову,  что  он  пользуется в Италии  французским
разговорником.
     Тут небритый безмускульный Серджио просиял и схватил его руку:
     -   О!   Достоевский!   Bonjour!   Je   suis  heureux  de  faire  votre
connaissance,- стал бормтотать он,  полагая,  что  этот  великоросс  говорит
по-французски. Но и французского Мамонтов не знал.
     - We,  We, -  бормотал  Мамонтов, посматривая  на  Росселлу, -  но я не
Достоевский, вы меня с кем-то спутали. Ну, как она? А?
     Женщина обернулась и улыбнулась ему:
     - Etes-vous croyant? (Вы верите в бога?)
     - Же не парль па франсэ - ответил Мамонтов.
     Тогда женщина сложила перед собой ладошки и подняла кверху глаза.
     Мамонтов распрямился и помертвел. "Она умерла, -  решил  он. - И мне во
что бы то ни  стало нужно заставить себя уехать". Он достал деньги.  Супруги
все поняли.
     -  Комбьен селя  куттиль?  (Сколько  я  вам  должен)  -  спросил он  по
разговорнику - ну похороны, все такое...
     Они  пожали  плечами, следя  взглядом  за его  руками. Он  достал  пять
миллионов  лир. Потом еще столько же. Третьей бумажки не было. Развернулся и
уехал в Геную.
     Тупокин первый подошел к нему:
     - Что же ты так отстал? Муки совести?
     У  Мамонтова подогнулись колени.  Он сел  боком в машину, обхватил себя
руками и стал, раскачиваться, тихо повторять:
     - Я подлец, Леня, какой же я подлец!
     Тупокин удовлетворенно улыбался.

     Сейчас в скверике на Спиридоновке  Мамонтов подумал, а что если все это
подстроено изначально.
     Может быть и Тупокин руку приложил.
     А что если он все видел. Ведь Мамонтов не мог точно  утверждать, что ни
одной машины не проезжало тогда по шоссе. Тупокин на каком-то отрезке должен
же  был  обогнать его. На  каком же? Но так  или иначе, он узнал Росселлу на
фото Нестерова, на том самом,  вчерашнем фото. Это  была она.  Или  Мамонтов
сошел с ума. Сейчас он пойдет домой  к Нестерову, пока тот не уехал на дачу,
и во всем ему сознается. Алтухов - лучший друг - посоветовал ему именно это.
И он прав. За такое нужно платить, нужно раскаиваться и страдать за невинную
жертву. И неважно зачем и кто прислал ее в таком виде Мамонтову на дачу. Это
не имеет значения. Вдруг над его головой раздался тихий голос:

     Тайно сердце просит гибели,
     Сердце легкое, скользи...
     Вот меня из жизни вывели
     Снежным серебром стези...

     Мамонтов  поднял  глаза.  Над ним  стоял  Нестеров,  держа  на  поводке
добродушного коккер-спаниеля. Нестеров продолжал:

     Как над тою дальней прорубью
     Тихий пар струит вода,
     Так своею тихой поступью
     Ты свела меня сюда.

     Он подсел к Мамонтову.

     Завела, сковала взорами
     И рукою обняла
     И холодными призорами
     Белой смерти предала...

     Мамонтов принял вызов:

     И в какой иной обители
     Мне влачиться суждено,
     Если сердце хочет гибели,
     тайно просится на дно?

     - Доброе утро Лаврентий Михайлович? Гуляете?
     Мамонтов многозначительно покивал головой.
     - И у меня вот - обязанность, семейный долг - выгул Кряка.
     - Смешная кличка, - заметил Мамонтов  и погладил пса. -  У меня тоже, у
жены, пудель. Морока. Я ведь,  собственно, к вам, Николай Константинович. Вы
уж извините, что в выходной. Вы, наверное, на дачу едете?
     - Хотелось бы. Хоть телефон отключай. - Нестеров выжидательно помолчал,
потом хитро улыбнулся, так, что сеточка морщинок образовалась у глаз, словно
паутинка, - А у меня для вас информация. Кое-кто просил передать. Вот только
что звонил, весь дом перебудил.
     Он  встал  и  предложил. Мамонтову  пройтись в  сторону пруда. Мамонтов
нетерпеливо ждал.
     -  У  вас хорошая команда, Лаврентий  Михайлович.  Поздравляю.  Алтухов
просил передать,  что вы переплатили. Больше ничего. Остальное  уж я от себя
лично добавлю. Вам, как  заинтересованному лицу,  нужно  знать. И учтите,  я
нарушаю  не  только  порядок следствия,  но и собственные принципы.  Словом,
жертве тридцать лет,  убита она в Москве и вряд ли является  итальянкой.  Ни
следов переломов,  ни следов ударов на ней не обнаружено. Так что я, в своем
роде,  исключение  из   правил:  следователь,  который   сам  растолковывает
подозреваемому, что у того есть алиби. Хотя, вы не являетесь подозреваемым.
     - А,  как, как вы установили,  что она была убита в  Москве?  - не веря
своим ушам, спрашивал Мамонтов, - и что значит переплатил?
     - В желудке у жертвы родные  советские, то  есть российские продукты, а
убита она две недели назад не позже,  но и не  раньше.  А вы,  дорогой, Фома
неверующий, последнюю коробку отправили когда? Двадцать дней  назад. К  вам,
конечно, будут вопросы, особенно  к вашей жене. Но, в основном, мы нуждаемся
в ваших с нею консультациях. Но это потом, в рабочем порядке.
     Нестеров обернулся и воскликнул:
     - Да что же это вы, голубчик, на грязный парапет уселись?!
     Размякшего Мамонтова Нестерову пришлось  отвести к себе домой. Мамонтов
всю  обратную дорогу твердил, что уже признался во всем  жене, и что она  от
него уходит, и что он ее искренне любит всю  жизнь,  а  она  из него веревки
вьет, и что все женщины лживы и никому верить нельзя...
     Нестеров посоветовал  ему  пососать эффералган  у  пса  его собственной
жены...

     9.
     Через несколько часов  в рыбацком домике Нестеровых,  на берегу  Волги,
плескавшейся  за  гаражами,  омывая  их  тыльную  часть,  точнее  в  круглой
деревянной  беседке, увитой  плющом, цветущим  в  эту  пору,  сидела  шумная
кампания. Анна Михайловна возилась на кухне,  Женечка помогала  накрывать на
стол в беседке, плавая  туда-сюда  в  коротенькой  джинсовочке и  еще  более
короткой черной маечке.
     Нестеров  и  Алтухов убеждали  Мамонтова в  его  невиновности.  Тот  не
соглашался, приводя все новые и новые доводы.
     - Костя, - обратился Нестеров  к Алтухову, - запомни, узнаешь для меня:
материал  по  Бикчентаеву   и  Тупокину.  Мне   нужно   знать   любое  самое
незначительное пересечение этих людей с нашей фирмой. Не забудь, любое.
     -  Нет, Николай Константинович, - встрял  Мамонтов, - ты говоришь,  что
фирма, ну,  эта не твоя, а по лифчикам  - где куплено белье, прямо на  улице
нашего Отелло, то есть, я хотел сказать, на нашей улице Отелло.
     - Да, - подтвердил вопрос и Алтухов.
     - Да. -  Ответил Нестеров. -  Это-то  и интересно. Твоя жена, Лаврентий
Михайлович, наверняка, там отоваривалась.
     Мамонтов кивнул.
     -  Там,  поди,  все наши  дамы отоваривались. Это единственное, что они
никак не признают в итальянках.
     - Что не признают, - спросили в голос собеседники.
     -Ну...  без  нижнего   белья  ходить.  У   нас   все   мадам   такие...
содержательные, тяжелые. В общем, без белья трудно.
     - Так. Выходит, что этот гарнитур с этикеткой прямо указывает на меня.
     - Ну, во-первых, не прямо, а косвенно, а во-вторых, это же не ты!
     - Не ты, - Алтухов ткнул Мамонтова пальцем  в  лоб. - Уймись. Жива твоя
девица. Отделалась легким испугом. Я звонил, проверял. А спасители твои себе
квартиру в городе купили. В городе Бринцио. Могу дать адрес.
     -  Ты не понимаешь, что тебе могли все, что угодно, ответить,  если это
подстроено, - возразил Мамонтов, начиная, впрочем, верить в свою чистоту.  -
А если я  никого  не убивал, то, значит, еще не  все в  жизни  потеряно.  Вы
только докопайтесь, Нестеров, кто мне эту свинью подложил в упаковке.
     - Это ты зря, Лаврентий. Во-первых, женщина была ничего.
     - Какая женщина - ничего? - подключилась Женечка.
     - Не  беспокойся, дорогая, - улыбнулся Алтухов, - она меня меньше всего
теперь интересует.
     И он обнял одной рукой, подсевшую к нему Женечку.
     - Николай Константинович, вы это  все санкционировали? - мягко  спросил
Мамонтов. - Он коварен и бороду бреет, потому что она у него синяя. Женечка,
у  меня  рыженькая, добрая  бородка  -  лопаткой.  И семейные  узы  лопнули.
Обратите внимание.
     В это время Алтухов всматривался в речную гладь.
     - Что-то мне это не нравится, ребята, - сказал он. - Приехали на Волгу,
а рыбачить не идем. Вон  - он многозначительно и серьезно указал взглядом на
далекого рыбака, - люди битый час с удочкой блаженствуют!
     Нестеров всмотрелся в точку на свинцовых сияющих водах.  Удочка рыбака,
направленная в их сторону, сверкнула металлическим стеблем.
     -  Может быть, - согласился он. - Да чего уж там. Бери лодку,  надувай,
вдвоем, а то и втроем уместимся.
     - Я пас, - спохватился Мамонтов. - Я воды боюсь.
     - А мы поплаваем.
     - Николай Константинович, а ведь советской едой ее могли накормить  и в
консульстве, - тихо прошептал, было консул.
     Они обернулись, и Мамонтов понял, что его сейчас растерзают.
     Когда они  стащили лодку в воду, далекая моторка  фыркнула и унеслась в
сторону железнодорожного моста.
     Вечером  варили уху. Костер стрелял древесными  искрами. Женечка сидела
на ступеньках крошечной дачки Нестерова и издали смотрела на огонь.
     Мамонтов  с  обеда  спал  в  доме.  Домик  маленький,  крохотный  даже,
симпатичный. В  одной комнатушке только диван и уместился.  Над ним  окно  в
другую полукомнату-полуверанду. В той стол кухонный, сервант, скамейка - все
впритык.  В доме пахнет  сыростью,  покрывало на диване, подушка  - влажные.
Обои отсырели. Словом, дом тоже часть  природы. Мамонтова  решено не будить.
Намаялся человек. После такой смены обстановки и  моральной и натуральной не
всякий выстоит. А что ему еще предстоит?
     Алтухов мастерски  справлялся  с  костром,  с  большим  чугунным чаном,
подвешенным на железную перекладину.
     -  В  условиях первобытного общества  вы  бы  отлично сдали экзамен  на
выживаемость, - похвалила его Анна Михайловна.
     Нестеров  обратился к Женечке очень  тихо, почти шепотом. В округе  уже
стемнело.
     -  Завтра повестку Мамонтовой, Бикчентаеву,  Тупокину. Всех на вторник,
на утро, на одно время. Посмотри по плану - на десять или одиннадцать.
     - Следственный приемчик или очная ставка?
     - Угу. - Нестеров повернулся к Алтухову, - Костя, раз уж ты подключился
на общественных началах, с учетом сегодняшней рыбалки, - он кивнул в сторону
Волги, - запусти руку в карман Бикчентаева и Тупокина. Пошуруй там.
     - А почему ты меня не проверяешь? Я не возражаю. У меня алиби нет.
     - Да, согласен, - невозмутимо подхватил Нестеров, как-будто речь шла не
о сидящем перед  ним товарище. - Журнал. В нем три записи. Ты привез коробки
первым, несмотря на то, что получил самую последнюю порцию.
     - Но и то с опозданием.  Привез на  дачу, говорю,  с  опозданием. Числа
пятнадцатого-семнадцатого, нужно посмотреть по  календарю, был четверг. А из
Венеции приехал девятого.
     - Пятнадцатого был четверг. Запись о тебе сделана пятнадцатого.
     - Черт  дернул меня эти коробки таскать. Понятно, что не  я  эту курицу
приволок, но от этого не легче.
     -  Легче. Зная,  что  женщину никто не привозил из  Италии,  нам  легче
отследить действия всех вас троих здесь в Москве в последние три недели.
     - Только-то и всего.
     Алтухов помешивал половником варево. Пробовал на вкус.
     -  Бикчентаев  приезжал  в Переделкино  в субботу  восемнадцатого, хотя
привез коробки в Москву пятого августа.
     - Тупокин еще раньше, - подсказал Костя.
     - Да этот вообще: привез коробки на дачу Мамонтова двадцать четвертого,
а пролежали они у него почти  все лето, с  июня. Хотя  его дача  на соседней
улице.
     -  А  ведь я только сейчас осознала,  -  вздохнула  Женечка, - началась
осень. Вы,  Николай  Константинович,  сказали  "почти все  лето", и  я вдруг
поняла: лето закончилось, скоро журавли закурлыкают.
     Женечка печально улыбнулась и посмотрела  на  Костю,  на его освещенное
пламенем костра обветренное мужественное лицо, посмотрела так, словно  и эту
наступившую пору, только что осознала  его реальным неизбежным фактом  своей
жизни.  Этот  чужой,  зрелый  человек,  с  первыми  морщинками  возле  глаз,
таинственный, непроницаемый,  как камень, бесконечно нежный в постели, будет
родным и единственным ее человеком на всю жизнь, и он уже вошел в эту жизнь,
как  этот вечер, как эта,  связавшая их, криминальная история. Она подошла и
прильнула к нему сзади, поцеловала в затылок.
     -  Если  времена  года  можно было  национализировать, осень  стала  бы
русским достоянием, - сказала она.
     - Когда же ваши мальки сварятся? - подцепила мужчин Анна Михайловна.
     - Как это мальки?  Костя, ты слышал, как она назвала наших превосходных
жирненьких  плотвичек?  Женщина,  будешь  умалять  достоинства  добытчика  -
придется тебя посадить на хлеб и воду.
     - Ты ее сначала сходи  принеси, - рассмеялась Анна Михайловна, - и хлеб
не  забудь, все  этим  заморышам скормил.  Они скоро будут  к тебе  сами  по
графику приходить:  в  завтрак, обед и  ужин, приучил все  рыбное царство  к
своим мякишам. Лучше, Костенька, ответьте жене генерала, а кто-нибудь вообще
знает, сколько было всего коробок отправлено с вами тремя?
     - Вот умница!  - Вскричал Нестеров,  - жена генерала, - мозговой центр,
ничего не попишешь. Учись, Женечка.
     Анна Михайловна, польщенная похвалой мужа, разошлась:
     - И нужно знать точно: кому и сколько коробок  давали,  и  сколько  кто
привез, и чего из вещей не  достает. Если ваш друг вспомнит, что именно кому
поручалось  отвезти,  то сразу  можно  установить, кто подменил  имущество в
своей коробке на эту несчастную.
     -  Твоими бы  устами  медовуху бы  пить.  Кстати, у  нас  там еще  есть
бутылочка сухого.
     - Это где же? Хотя, я догадываюсь.
     Анна Михайловна сходила в дом и принесла вино.
     - Анют,  ну ты меня просто обижаешь. Я же все-таки сыщик, как ты нашла?
Проследила?
     - Колюшка, если мягкий рыбацкий  резиновый ботфорт не валится на пол, а
стоит, как чей-то протез, похожий на настоящую ногу, значит в нем либо нога,
либо бутылка, заначеная рыбаком от жены.
     -  Надо  совершенствовать  методы, Николай Константинович,  - улыбнулся
Костя. -  Переходите  в  наше  управление, научим. А  вас, Анна  Михайловна,
должен  огорчить, весь ваш план расходится по швам: никто  не записывал  что
лежит в коробках, не нумеровал их, не  выписывал нам накладные и  так далее.
Сколько соберут к моменту отъезда человека, столько и дадут. А то и из общей
кучи. Мне так и выдали. У  них  там целая гора была коробок. Конечно, каждый
знает точное количество багажа: у меня в последний раз было пять коробок,  у
Тупокина - семь, у  Бикчентаева -  тоже пять. В июне мне  дали  тоже пять. В
июле  я их завез  вместе  с тринадцатью,  которые привез сам  консул в  свой
короткий визит. Никто сейчас не скажет, чья коробка была подменена, повторяю
никто не  выяснял,  у кого что  в коробках -  обычная родная безалаберность.
Правда,  Лаврентий  сказал, что  всего  коробок, которые я перечислил,  было
передано - тридцать пять. Это, скорее  всего верно. Пять, пять,  семь, пять,
тринадцать - да, так и получается.
     - Как  тридцать пять? Николай Константинович,  не тридцать пять, нет, -
зашептала Женечка из-за плеча Алтухова, - там на  даче, во время  последнего
осмотра было тридцать шесть коробок. Я же вам сразу об этом доложила.
     По   лицу  Нестерова   пробежала  тень   тревоги,   он   что-то  быстро
анализировал.
     - Вот что. Все коробки  я  просил Мамонтовых оставить до моего приезда.
Завтра с утра я разберусь. Как это я пропустил?..
     С этой минуты Нестеров думал только о возвращении в Москву.
     - Ну, давайте ложки и миски, вроде навар готов, - сказал Алтухов, взбил
волосы на макушке и потер руки.
     Мамонтов,  разбуженный звоном  ложек и  посуды,  ошалевший  от  чистого
воздуха,  похожий  на смешного домовенка  из мультфильма, выполз на крыльцо.
Борода  его  свалялась, словно в  ней  был репей,  глаза  сонно  шурились на
костер. Потом он задрал голову и обомлел.
     -Господа, звезды, господа, -  он потянулся, - Николай Константинович, а
у нас в Переделкино звезд не видно.
     - Что, спать мешают?  Я говорю, наши  звезды вам спать мешают?  Идите к
огню, у нас сегодня подают уху.
     Мамонтов поежился и поспешил к костру.
     - А  вы  махнитесь, - предложил Алтухов,  - Ты, Лаврентий,  в самострой
"Строитель", а вы с Анной Михайловной - в Переделкино.
     -  Тогда на  работу можно будет ходить в  соседнюю  комнату, - невесело
пошутил Нестеров. - А  вообще-то,  это  идея. Надо подумать.  Только  ведь я
много  запрошу за неравный обмен, хотя,  впрочем, стать сегодня писателем  и
интеллигентом  просто.  Надо только научиться к месту и не к месту  говорить
некоторые   слова:  "так  сказать",  "окончательно",  "по-хорошему",  "шутка
шуткой", "очень четко дифференцировать", "однозначно", "по крайней мере", "в
известной степени". Но королем  словосочетаний, дающим право на проживание в
Переделкино, и пестующим рафинированность, - остается: "как бы"...

     10.
     -  Здравствуйте,  Николай  Константинович,   к  Мамонтовым?  -  спросил
незнакомый  человек,  в  шелковой  куртке  и  джинсах,   положив  локоть  на
перекладину зеленой металлической калитки.
     Он издалека наблюдал за Нестеровым, идущим по  асфальтированной широкой
дачной тропинке. Тот не замечал его, поскольку  с  двух  сторон ограды росли
кусты. Теперь Нестеров  увидел  его  и  остановился. Мужчине  было  лет  под
пятьдесят.
     Он с первого  взгляда приятно поражал своей холеностью, загар шел  ему,
дополнял  его  облику  шарм,  синие глаза нагловато-насмешливо  смотрели  на
Нестерова.  За  его  спиной,  в глубине  зеленого  лесного  участка  высился
свежевыкрашенный домик, похожий на горный австрийский кемпинг.
     - Здравствуйте, -  учтиво ответил Нестеров, и, наконец, догадался, - Вы
Леонид Тупокин, наверное.
     - Угадали. А вы неправильно идете, Николай Константинович.
     - Это я специально. Решил составить план местности. Заодно поглядеть на
дачи живых классиков. Когда еще придется. А что там дальше?
     - Там  лес начинается... А вот  если бы  вы  по  главной дальше пошли -
дорога там поворачивает  в  прекрасную березовую рощу, за  ней  цепь прудов.
Раньше тут жили классики, теперь - много новых русских.
     -Писателей?
     -Да.  Их с литературой роднит полное отсутствие книг в доме. Пруды. Да,
знаете  ли,  небольшие  прудики,  но живописно. Правда,  дачи  весь ландшафт
попортили. Коверкают русскую землю.
     - Вы преувеличиваете, - сказал Нестеров, - любое строительство приносит
некоторые неудобства, некрасивость,  разбитые дороги  и так далее. Но ведь в
России, как говориться, из-за плохих дорог...
     - Как  вам у  нас?  Вы по делу? У  Мамонтовых  только  мать  на даче. -
предупредил Тупокин.
     -  Да-да,  спасибо.  Я  предполагал. Воздух у  вас  тут  замечательный,
хвойный.
     -  Когда  же ко  мне заглянете?  Ведь  у вас, наверняка,  есть вопросы?
Милости прошу.
     Нестерову  стало неудобно здесь стоять и трепаться с одним из возможных
подозреваемых.
     - Вы  уж не обессудьте, Леонид  (отчество он забыл  - но не лесть  же в
записную книжку), придется вам ко мне в гости приехать. Извините.
     - Вот оно как! - Тупокин деланно рассмеялся. - С сухарями прикажете?
     - Это как вам угодно, смотрите сами, можете с шампанским.
     Тупокин еще слабо усмехнулся, и веселость слетела с его лица.
     - Прошу, в таком случае, учесть,  что в  ближайшие два дня я жду звонка
оттуда, - он поднял глаза к небу.
     - А  у вас с Ним, - Нестеров тоже посмотрел на  небо, - прямая связь, -
не дадите ли номерочек, мне несколько теологических вопросов нужно обсудить.
     Тупокин косо улыбнулся, продолжил:
     - Назначение я получил уже, осталось только ждать стартового выстрела.
     - Поздравляю. Однако,  думаю, что вам  не стоит пренебрегать интересами
следствия. Убит человек. - Нестеров начинал сердиться.
     - Да я-то тут причем? Ну, Николай Константинович! Поставьте себя на мое
место.
     -  Хорошо.  Ваш  вызов  на завтра  я отменяю.  Если  случайно  принесут
повестку, не обращайте внимания. Но ответьте тогда на один вопрос.
     - Давайте.
     - Почему так долго не возвращали коробки владельцу.
     - Да какому ж владельцу, Мамонтов был в Венеции, я весь в делах.
     - А сколько вы перевозили коробок?
     - Всего семь коробок, - ответил Тупокин.
     -  Почему  же  тогда вернули именно  двадцать  четвертого.  Ведь приезд
Мамонтова планировался на конец сентября.
     Тупокин покачал головой.
     - Почему я все это  терплю? Вы всем такие  уродские вопросы задаете или
только дипломатическому корпусу?
     Нестеров настырно ждал объяснения.
     -  Да потому  что  назначение  получил.  Дорогой  мой.  Мне  уж  самому
собираться надо было. Вон, зайдите в дом, сижу на чемоданах. В любой  момент
могу стартовать. Понимаете?
     - Нет. Не понимаю.
     - Что же вы не понимаете, Николай Константинович?
     - Не  понимаю, как вы можете куда-либо  уехать, если  вы  проходите  по
уголовному делу и вам вручено  постановление следователя о выбранной для вас
мере пресечения - до окончания следствия по делу - подписке о невыезде.
     Тупокин удивился было, заявив, что никакой такой  подписки он не давал.
Нестеров вынул из кармана постановление и протянул его Тупокину:
     - В течение десяти дней прошу  вас  не выезжать из страны и  за пределы
Московской области, и о своих передвижениях сообщать мне.
     Тупокин побагровел и процедил сквозь зубы,  что это не ему,  Нестерову,
решать.
     Они сдержанно попрощались,  и Нестеров, кипя внутри, зашагал в обратном
направлении.
     "Может, он и  не причастен к преступлению, но уж больно наглый. А потом
его непричастность  еще не  доказана", -  думал он, пытаясь  оправдать  свою
излишнюю горячность.
     Трели радостных  птиц  разливались  вокруг.  Высокие  сосны  склонялись
своими верхушками  над улицей Серафимовича дачного поселка  Переделкино, где
прожили  и  живут свой век  Чуковский, и Вирта, Беляев, и Соболев, Лидин,  и
Рождественский, Катаев, и Искандер, Чаковский и Смирнов.
     За  поворотом  глазам  его  предстала прозрачная легкая  стайка  берез,
тонких,  но  высоких, плавно раскачивающих  своими  крепдешиновыми кронами в
одном порыве. Что-то величественное было в дыхании  рощи, ветерок доносил до
него грибной запах, потом пахнуло речной водой. Нестеров дошел до прудов, на
берегах которых  колосился  камыш,  и  повернул  обратно. Он думал  о  новом
неприятном ему лице в этом деле, о высокомерии Тупокина, о  том, что теперь,
наверняка, начнется давление  на следствие и  о том, что он должен в течение
десяти дней предъявить ему обвинение, чего, конечно, не случится, потому что
виновный человек не стал бы ссориться со следователем с первой встречи.

     Ксения    Петровна,   предупрежденная   ранним   звонком   следователя,
высматривала  его в окно второго этажа. Когда тот  показался из-за поворота,
она пошла  его  встречать вместе с пуделем, трясущимся, как цуцик, от  всего
нового, что досталось ему на его собачьем веку. Он шарахался  от собственной
тени, от листиков, начинавших  опадать  с деревьев, от  травинок, на которые
наскакивал. И никому не было дела до того, что после перемены образа жизни у
несчастной собаки была травмирована психика.
     Ксения Петровна  проводила следователя в дом.  Охрана  еще  дежурила на
территории дачи, очевидно, Мамонтовы теперь платили ей из своего кармана.
     Коробки стояли в той же комнате, казалось к ним никто не притрагивался.
Он сразу  увидел инородное тело.  Это, действительно, была  тридцать  шестая
коробка.  Как он  мог раньше  не заметить, что  одна  из коробок  совершенно
другого размера: эти все плоские,  широкие, а она почти квадратная,  и скотч
на ней другой. Для чего же здесь эта коробка, откуда?
     - Ксения  Петровна, давайте посмотрим, что в этой  коробке, - предложил
он, - вы ничего не перекладывали?
     - Что вы, что вы? Мы люди законопослушные.
     Нестеров заглянул в коробку. Там в опилках  и  стружке лежали сервизные
принадлежности: чашки, блюдца, чайничек и сахарница.
     - Ну, что? Как? - поинтересовалась Ксения Петровна.
     -  Наверное, я  зря  волновался.  Вы не  могли  бы позвонить  невестке,
спросить был ли куплен и отправлен этот сервиз, с кем.
     Ксения  Петровна, вернувшись  из  каминной,  сказала,  что  это  - вещи
Мамонтовых, а с кем они отправлены - неизвестно.
     -  Николай Константинович,  -  добавила она, - Ирина уверяет,  что  все
коробки были одинаковые.  Я ничего не понимаю, - она прикусила губу, и слезы
брызнули из  ее глаз,  - да, скажите же, наконец, кто  проделывает это все с
нами? За что?
     - Обязательно,  Ксения Петровна, - успокоил  Нестеров,  - Может  быть с
этой тридцать шестой просто недоразумение... Но, на всякий случай... Сколько
у вас охранников? - спросил Нестеров.
     - Трое, два сменных, один вроде бригадира.
     - Я зайду  к  ним, не провожайте меня. Да вот еще что,  скажите, Ксения
Петровна,   Лаврентий  Михайлович  сам  просил  вас  начинать  распаковывать
коробки?
     Женщина задумалась, как бы своим ответом не  навредить  сыну. Так и  не
решив, что лучше, она сказала правду:
     -  Сынуля мой  ни в  чем,  поверьте, и ничего он  не просил.  Просто  я
решила, что к  его приезду нужно навести порядок на даче. Сама-то  я человек
городской, не очень я, знаете ли, люблю комаров и отсутствие цивилизации.
     На том и распрощались.
     "Значит,  консул  не  ожидал,  что  мать  залезет в  коробки, - подумал
Нестеров. - Наверное, отвык от материнской опеки и любознательности".
     В сторожке  охраны  работал телевизор. Паренек, тот же  самый, знакомый
Нестерову  по  первому  выезду на  место,  жевал  бублик,  закинув  ноги  на
письменный  стол.  По  телевизору  шел  боевик.  Белобрысый  охранничек  был
полностью погружен в фильм.
     -  Привет, Санек, - сказал Нестеров  и увидел,  как парень скатился  со
стула, вытащил бублик изо рта, вскочил на ноги и отдал ему честь.
     -  Вольно,   Саня.  Ну  что,  спугнул  я   тебя.   То-то.  Не  спи   на
государственной границе.
     - Здравствуйте, товарищ генерал.  - Саня добродушно улыбнулся. - Вы  до
меня?
     - К тебе. -  Нестеров  присел  на кушетку. -  Вот  ты мне журнал  тогда
отдал, помнишь?
     - Ну.
     - Вы там посетителей записываете.
     - Ну.
     -  А могло такое случиться, чтобы кого-то  не записали. В каких случаях
вы не записываете?
     Парень  долго  осмысливал   вопрос.   Вспоминал  или  делал   вид,  что
вспоминает, как это часто случается на экзамене.
     -  Это нужно у старшего спросить, товарищ генерал. Может, и не записали
кого, врать не буду. Лично я только Бикчентаева  вот этого и Алтухова в  дом
провожал.
     - Может ты и количество  их багажа помнишь? - на всякий  случай спросил
Нестеров.
     -  А как же, - неожиданно ответил Саня, - и у того, и у другого по пять
коробок, чего  ж тут запоминать, если помогал таскать. Да потом они на  моей
памяти, единственные посетители за последний месяц, тут дурак запомнит.
     Нестеров довольно потер руки. Похвалил паренька.
     - А про третьего вам может Генка рассказать, он его принимал. Он  живет
рядом со мной, в Москве, дружбан с детства. Это он меня сюда устроил.
     Нестеров взял адрес и поехал к охраннику Геннадию.

     11.
     Гена  жил   на   окраине  Москвы,  в  Гольяново,   Нестерову   пришлось
путешествовать  через весь город. По дороге  он заехал в управление.  В  его
приемной сидела  Женечка  в  новом  черном  костюме  с  кружевной  вставкой,
открывающей  плечи и грудь.  Нестеров,  несколько запыхавшийся,  предупредил
Женечку, чтобы  Тупокина та не вызывала,  а  вызвала  вместо него  Мамонтова
Лаврентия Михайловича. Женечка подняла на начальника удивленные глаза.
     - Соскучились, Николай Константинович, или есть новости?
     - Угу,- ответил  Нестеров, -  Вы  сегодня очаровательно свежи, Женечка.
Загляденье. Не хотите отобедать в ведомственной столовой?
     Женечка  сослалась  на  диету, и  Нестерову  пришлось  идти  одному.  В
столовой уже толклись его голодные коллеги. Он встал в очередь.
     -   Это  ты,  Никола,  ведешь  дело  Мамонтова?  -  спросил  подошедший
подполковник Сазонов.
     Сазонов  был из  тех  балагуров,  которые  постоянно  рассказывают всем
известные с детства анекдоты и сами же над ними хохочат. Именно такие хлопцы
обычно разделяют коллектив на  "простых мужиков"  и "заумных интеллигентов",
примыкая к первым.
     - А  кто эта кошка  в мешке,  еще не  ясно?  - спросил Сазонов  и ткнул
пальцем под ребро Нестерова.
     - Больно, Василий Григорьевич.
     Сазонов, довольный собой, захрюкал.
     - Слухай, батько, сюда, шо я тебе гутарю. Поделикатней ты с этими б....
Это ж правительство, они могут и по миру пустить.
     - Кого ты имеешь в виду, заботливый ты наш, - прищурился Нестеров.
     - Так твой консул  - уже  ж не консул. А что ты будешь новому-то, забыл
фамилию, что  ты  ему  будешь жизнь осложнять. Ты ж понимаешь,  что  это наш
человек.
     - ?
     - Так  того  и  сняли, что от него как  от  козла  молока  проку. Он же
теоретик.  Нэ развэдчык. А  зачем там  такой нужен - налево  от жены бегать?
Пузо чесать?
     Сазонов постучал  пальцем  в свой  лоб, что  должно было  означать, что
Нестерву дана информация для размышления. Нестерову захотелось есть, подойдя
к  раздаче, его глаза разбежались,  он взял  три закуски, борщ по-украински,
три огромных сочных чебурека и два стакана компота.
     Подполковник Сазонов,  на  правах приятеля,  сел с ним за один столик и
отравил  Нестерову   весь  обед.  Не  разговорами  -  разговаривать  и  есть
одновременно Сазонов  не  умел. Но  балагур так  чавкал  открытым  ртом, что
Нестерову  стало неприятно это  зрелище,  и он, завернув чебуреки, и наскоро
запив салат компотом, ушел из столовой.
     - Алтухову своему скажи, - кинул он Женечке, влетая в кабинет,  - чтобы
вечером зашел ко мне.

     По  пути в Гольяново Нестеров  думал, что  через какие-нибудь  тридцать
минут  охранник  Гена  может благополучно завершить следствие,  показав, что
Тупокин  привез  не  семь, а восемь  коробок.  Но  надежды обманули  Николая
Константиновича.
     Это было бы слишком просто. Преступник  не дурак, чтобы рассчитывать на
всеобщую  ненаблюдательность. Тем  более,  если  он  разведчик.  А  Тупокин,
оказывается... Именно  этим  пытался  подполковник  Сазонов  аргументировать
просьбу не мешать Тупокину с  его  выездом  в  Венецию.  Как  это все быстро
делается.
     Не успел Нестеров проголодаться, а его уже по пустому желудку щелкнули.
А если и впрямь Тупокин причастен? Каким же лопухом тогда окажется Нестеров,
отпустив  преступника  на волю,  потом  ищи  его  свищи на европейском общем
рынке...
     Ему  открыла  дверь худенькая  девушка  в летнем  халатике,  бледная  и
усталая. Не любезно спросила, что нужно.
     - Мне нужно поговорить с Геннадием Ивановичем Тюриным. Он дома?
     - Вы, наверное, по поводу случившегося?
     - Наверное, - уклончиво ответил Нестеров.
     - Я его сейчас разбужу, проходите на кухню.
     С  кухонного  балкона, где  расположился  Нестеров  открывался  вид  на
зеленую  лесную  пригородную зону, уходившую далеко за  окружную автодорогу,
заметно оевропеевшуюся в последнее время.
     К нему вышел мужчина лет тридцати, усатый, заспанный, в майке и трусах.
     - Геннадий Иванович Тюрин?
     - Он самый. - Ответил мужчина, - а что нужно-то?
     - Увидим. -  Нестеров  попросил  у хозяйки чаю. -  Я  следователь ФСБ -
Нестеров Николай Константинович.
     - Я же все уже рассказал, слушайте.
     Нестеров растерялся. Ему протянули чашку. Он отхлебнул и обжог рот.
     - Настя,  что же ты? - скривился Геннадий, - не хватало еще следователя
покалечить, вообще не отстанут.
     - Да кто к вам пристает-то? - не выдержал Нестеров.
     - Ну, извините, неправильно выразился. Только я  вашим вчера  три  часа
показания давал.  Уже все  по  минутам  рассказал.  Всю ночь  не  спал.  Еще
неизвестно, что теперь с работой будет.
     - С какой работой?
     - Ну, возить-то теперь больше некого. У заместителей его свои водилы.
     Нестеров молча допил чай и предложил все начать сначала.
     - Вы Тюрин Геннадий Иванович?
     - Да, Тюрин я.
     -  Вы  работаете у Мамонтова Лаврентия Михайловича охранником на даче в
писательском поселке Переделкино?
     Нестеров старался как можно  тщательнее выговаривать  буквы,  чтобы  до
парня дошло все точно.
     - Тьфу, ты. Я ему про Фому, а он мне про Ерему. Работаю, конечно.
     - Кого же вам больше некого возить, - начал заговариваться Нестеров.
     Парень  очень  смешно хихикнул, спрятав голову в плечи и зорко и лукаво
глянув на Нестерова, потом на жену.
     - У меня ж начальника убили вчера.
     Нестеров подпер рукой щеку и предложил начать по третьему кругу.
     -  Мужик,  я  щас  те все  объясню, ты главное не волнуйся,  - успокоил
парень. - Я у Мамонтовых сутки через трое работаю.
     - Ну.
     -  А в те  два дня, что  я дома...  я  на самом деле  не  дома. Я возил
директора одного. Его вчера убило. Ну?
     -  А! - Нестеров,  конечно, все понял, но ему казалось, что он попал  в
замкнутый круг, вроде другого измерения.
     - И я говорю, все так просто! - радостно подхватил Гена.
     - А что случилось?
     -  Темная  история.  Не  знаю,  как  жив  остался.  После  работы завез
человека, директора своего, в один дом, у него там вторая квартира, вроде бы
для  деловых встреч. Стою жду. А  он выбегает весь в крови и орет мне, чтобы
звонил в милицию. А сам - все! Помер от пулевых ранений!
     - Ладно. Допустим. Скажите, вам всегда так не везет с начальниками?
     Парень улыбнулся и посмотрел вдаль. Посмаковал цигарку.
     -  Не-е,  это  только пятый  случай. Шучу. Второй.  Говорят,  Лаврентию
Михайловичу  тоже не повезло.  А  ведь мимо нас убийца проходил.  Коробку  с
трупом вносил. Или это он сам? Расскажите, интересно же.
     Он  нравился Нестерову.  Без  придури  парень, с  юморком  и,  судя  по
разговору, развитой, не то, чтоб  сильно образованный, но  смышленый.  Мозги
работают. Надо же в такую передрягу влипнуть.
     -  Я как  раз по этому  делу следователь. Скажите, Гена,  могли  вы или
другой кто-то из охраны пропустить еще кого-нибудь в дом, кроме указанных  в
журнале.
     -  Исключено.  Я  -  никогда.  Всех  могу по  пальцам  пересчитать, кто
приходил в мое дежурство. Вот тогда приезжал этот важный такой, Тупокин.
     - Сколько коробок привез? Вы видели?
     - Семь коробок. Точно. Это ж моя работа.
     Нестеров покачал головой, не получилось с быстрым исходом дела.
     - И потом еще другой сосед, собачник, через два дома  живет. Он коробку
передал.
     - Что? Еще раз повторите.
     Нестеров сглотнул слюну, и едва не высунул от удовольствия язык.
     - Да уж числа  двадцать  седьмого. Стучится. Я  открываю. Он  сует  мне
коробку.  Говорит,  просили  вам  передать.  А  я  смотрю  коробка  какая-то
непонятная.
     - Нестандартная.
     - Ага, другая. Я его спрашиваю, кто просил, что в коробке, почему через
вас. А он мне: ничего не знаю, вышел  утром во двор, а  на крыльце коробка и
бумага, прошу, дескать, передать моим, не откажите  в любезности. Ну, я вижу
стиль Мамонтова. Он любит такие записочки писать. Я и отнес.
     - Значит, старик в дом не заходил?
     - Не-а.  Все.  Отдал и зашагал со своей  отарой.  Вечно собаками  народ
шугает. Больше никого не было. Даже почтальона.
     - Что же вы в журнал не записали?
     Парень щелкнул языком:
     - Эх, надо было. Да ведь он в дом не заходил.
     - А Тупокин?
     -  Этот? Вообще-то и этот не  заходил. Задницу свою  не мог  от сиденья
оторвать. Я, как лох, его коробки таскал.
     - Тяжелые?
     - Три тяжеленные. Остальные - пух.
     Нестеров  взял адрес собачника и  уехал,  окончательно  озадаченный. По
дороге вспомнил про  чебуреки в кейсе.  Остановился у обочины. Открыл, съел,
не прожевывая, только тогда немножко полегчало.

     12.
     Вот еще  какой-то собачник  на его  шею!  Ну, почему  он  выбрал  такую
профессию? Вечные шарады  и  лабиринты. Наверняка,  какой-нибудь замасленный
злой старец,  в пастушеском  халате с  клюкой. Если  он  принес  ту тридцать
шестую коробку, и, между прочим, из рук в руки передал ее охраннику Гене,  а
последнему  не  верить  нельзя,  то старик, конечно,  не  причем. Что же это
получается? Так-с, так-с. Господин,  хозяин, барин, товарищ Мамонтов вздумал
шутки шутить с правосудием. Передает  коробку... с кем?  Неважно,  в  ней же
всего  лишь   чайный  сервиз.  Показания  Гены  не  противоречат   виденному
Нестеровым  собственными  глазами: в коробке позвякивала посуда.  Охранник и
смотреть не стал, что внутри, раз от  хозяина  записка. Найти бы записочку у
старика. Старые люди  все сохраняют подолгу, понимают, что ничего случайного
в  этом мире  нет.  Но,  судя  по событиям  сегодняшнего  дня,  надеяться на
благоприятные стечения обстоятельств не приходится.
     Нестеров вообще ненавидел понедельники. Он снял куртку,  закатал рукава
рубашки  и нацепил  темные очки. Стал похож на подхалтуривающего в рекламных
роликах актера,  сыгравшего  великого Холмса. Он снова  ехал  в Переделкино.
День был облачный,  но и солнечный одновременно. Нестеров больше всего любил
такую  погоду. Было тепло. Проехав мимо дачи Мамонтова, он повернул налево и
проехал несколько участков. Остановился возле единственного  в  округе дома,
построенного на  деревенский  лад:  одноэтажного с  чердаком,  но  высокого,
бревенчатого, со ставнями и высоким крыльцом.
     Мамонтов, Мамонтов.  Сам давал  подсказки, наводил на себя следователя.
Видно,  или совесть  велела,  или  хитер,  проверял  Нестерова,  зомбировал.
Получается, передал с  кем-то посылку, которую ранее придержал  в Венеции, а
какую-то  девицу здесь угрохали,  и  он  знал  об  этом. Для  чего тогда эта
дополнительная коробка?
     Но с другой стороны, он может быть и  непричастен. Убийца принес труп в
одной из тех  коробок,  которые ему  выдали,  а потом  дослал  сервиз  через
старика.  Как бы то ни было, но Мамонтов не  совсем чист. Все решит записка,
если  она  сохранилась.  Нестеров   наблюдал  за  домом.  На  всякий  случай
расстегнул  кобуру  пистолета,  приятно  согревавшего  правый  бок.  Накинул
куртку.
     Участок был странный, словно в иной мир попал Нестеров, в другую дачную
культуру.  Лишь  по кромке участка, обнесенного деревенским дощатым забором,
росли кусты  малины и  высокие  сосны. Вся остальная  территория  была густо
засажена яблонями.  Это были старые корявые яблони,  усыпанные плодами.  Где
красные, где светло -зеленые, а где штрихованные яблочки аппетитно горели на
солнце, но под их  кронами лежала абсолютно голая влажная  земля, солнце  не
проходило сюда, не  давало жизни  ни  единой  травинке. Фундамент  дома  был
покрыт мхом,  земля  кое-где  тоже. На  черной  невскопанной  ее поверхности
лежали  опавшие  яблоки, лопата, шланг, старые  ботики. Собак  не было видно
нигде. Единственное, что указывало на их наличие - большой алюминиевый таз с
едой возле крыльца: геркулес вперемежку с сосисками.
     Нестеров постучал в дверь. В доме никто не ответил. Ни единого признака
жизни.  Он  постучал  еще  раз.  Он  собрался  уже  уходить,  когда  в  доме
послышалось какое-то шевеление  и дверь  стали отпирать.  Каково же было его
удивление,  когда перед ним возник  хозяин  дачи. Перед ним  стоял кумир его
молодости,  поэт, шестидесятник,  бард, Валентин Леснин-Каревский.  Нестеров
смутился. Он  не мог ошибиться с домом, да и по  описанию Гены, это был  тот
самый собачник, которого боялась вся округа.
     Леснин-Каревский  много  постарел,  поседел.  Обросший  белой  щетиной,
бледный, немощный,  он доживал  свой  век один, в этом  заброшенном яблочном
царстве с собаками и  книгами. Даже сейчас, выйдя  к Нестерову,  он держал в
руках томик Фета. Бормотал он, впрочем не фетовское:
     Мне прозой воздается за грехи,
     И крест тяжелый я несу при этом.
     Я слишком хорошо пишу стихи,
     Чтобы всерьез считать себя поэтом.

     - Чем могу служить? - поинтересовался он наконец, когда оба они изучили
облик друг друга.
     - Простите за беспокойство, Валентин Дмитриевич, - произнес Нестеров  и
представился.
     - Милости прошу в дом, - пригласил Леснин-Каревский.
     Он  немного  шепелявил, это  придавало в  старые  времена  изюминку его
пению. В  большой сырой  комнате, разделенной ширмой на две части, все стены
были увешаны полками с книгами, а в красном углу, на коврике, висела гитара.
     - Валентин Дмитриевич, -  начал Нестеров, - а я очень люблю ваши песни.
Ваш поклонник. Вся моя юность...
     - Уважаемый Николай Константинович, - перебил его Леснин-Каревский, - у
самодеятельной песни не  может  быть  поклонников, у  нее могут  быть только
друзья.
     - Да, извините, я это и имел в виду.
     - Так все-таки, чем обязан? И... простите меня за этот бардак.
     -  А  где же  ваши  собаки? - не  вытерпел  и спросил  Нестеров.  - Мне
говорили, у вас целая стая.
     - Так вот вы о чем! Любезнейший,  по поводу  собак я вам вот что скажу.
Не  человеку определять  судьбу животных. Помните,  у Мильтона в "Потерянном
рае" - Адам и тот  пытался спастись от  одиночества в общении со зверями. Но
Бог одинок, а человек - его образ и  подобие.  Из чего следует, что животные
независимы  от   человека,   но  могут  облегчить  страх  последнего   перед
бесконечностью...
     - Да,  у  меня у самого  - собака. Никто на вас  не жаловался  по этому
поводу,  зря вы подозреваете соседей  в таком вероломстве. Лишь бы  вы им не
мешали.  Это я из любопытства спросил. Не могу же  я  двадцать четыре часа в
сутки говорить о насильственной смерти, согласитесь?
     -  Ах, простите. Я,  было, подумал, что пора защищать  своих  питомцев.
Ведь они имеют право жить у меня? Не так ли? Впрочем, извините за трепотню.
     - Господи, ну, конечно же.
     - Чаю с повидлом? - предложил на радостях Леснин-Каревский.
     Нестеров  отказался.   На  чужих   неухоженных  дачах  -  все   кажется
непромытым, пыльным.
     Леснин-Каревский  вовсе  не  казался  волевым,  знатным  человеком.  Он
заискивающе  смотрел  на  Нестерова,  чрезмерно  философствовал  и  лебезил.
Нестеров ненавидел, когда  лебезили. Противное, но точное словцо.  Ему стало
до отчаяния грустно.
     Первый  энергетический всплеск при виде  человека,  на  чьи концерты  в
Горбушку в Фили приезжал  он  из дальних районов России,  где проходил  свою
прокурорскую службу, от чьих  песен он плакал и вдохновлялся, чьими  стихами
влюблял  в себя  девушек, этот взрыв вспыхнувших как  звезда эмоций, растаял
без  следа: разве мог так опуститься, так растеряться перед преобразованиями
в  стране,  спрятаться  в  этой яблочной чащобе человек, олицетворяющий  его
молодость?.. Нестерову захотелось побыстрей закончить.
     - Скажите,  Валентин Дмитриевич,  что  вы приносили на дачу  Мамонтовых
совсем недавно, на прошлой неделе.
     - Скажу. Коробку приносил.
     - Что в ней было, Валентин Дмитриевич?
     - А  вот больше я  ничего  не знаю.  А  что  случилось?  Чего-нибудь не
достает? Так ведь с меня взятки гладки, мог бы вообще этого не делать.
     - Отчего же сделали? - Нестеров начинал чувствовать неприязнь  к барду.
То ли спертый воздух немытого тела поэта, то ли его небритость, беззубость и
нарочитая шепелявость особенно сильно раскачивали в нем раздражение.
     - Может, думаю, пригодится - воды напиться. Раз попросил человек...
     - А какой человек вас попросил об этом?
     - Как какой? Мы же о Мамонтове говорим. Я и отца его знал. Между прочим
- генерал  КГБ, и знал, что  тут Солженицина прятали, а не донес.  Такие вот
бывают генералы. И Лаврика знал маленьким. Теперь  он большой человек. А мне
вот телефон нужно провести. Может быть, не откажет в помощи, раз сам обо мне
вспомнил с этой посылкой.
     - Как он вас попросил об услуге?
     -  Привезли коробку, видно, не достучались  или не дождались, поставили
на крыльцо и уехали.
     -  Вспомните, Валентин  Дмитриевич, это  очень  важно, вы  не  заметили
машину... Ну, может быть, в окошко видели...
     Леснин-Каревский насторожился. Если бы Нестеров знал, что у барда можно
спросить и  про  посыльного,  все могло бы  повернуться иначе. Но и то,  что
ответил Леснин-Каревский, захватило его.
     -  Когда  я подошел к двери, она уже мелькала далеко, вон там...  Синее
крыло.  Синего  цвета  машинка.  Вроде не русская.  Я дверь  открыл,  а  там
коробка, сверху бумажка со словами, вот и все.
     - А бумажку вы выбросили?
     - Зачем же я буду документ выбрасывать? Сейчас я вам его покажу.
     Нестеров   облегченно   вздохнул.   Но    при    этом    подумал,   что
Леснин-Каревский,  судя  по  только  что  сказанным  словам,  действительно,
старик.
     Леснин-Каревский поднес к  глазам Нестерова  не просто лист бумаги: это
был  бланк письма! В углу тесненной бумаги  бланка значился  флаг Российской
Федерации, замысловатые виньетки  и  надпись на русском и итальянском языке:
Генеральное  консульство  России  в Венеции,  адрес, телефон, факс. Это  был
бланк  Венецианского консульства. На  электронной  пишущей машинке напечатан
текст:

     "Уважаемый Валентин Дмитриевич, не  будете ли вы столь  любезны отнести
эту посылку  ко мне  на дачу в любое время и  передать охране. С надеждой на
скорую встречу, ваш Л.Мамонтов"...

     ...и подпись черной чернильной ручкой.

     Это круто меняло дело.  Письмо с личной подписью Мамонтова и его плохая
память  насчет  этой коробки. "Да  что  у них там  целая  банда что  ли?"  -
взмолился про себя Нестеров.
     Уходил он  в подавленном состоянии. Письмо он, конечно, забрал с собой.
А провожавший его Леснин-Каревский, в шапочке, в дырявых спущенных трениках,
вытянутых в коленках и сзади, крикнул ему вслед:
     - А собаки, наверное, пошли в гости. Им один заезжий фраерок обещал про
венецианских сучек рассказать...

     13.
     Пошел счет  времени. Вчера  в понедельник,  третьего сентября он вручил
постановление о подписке Тупокину, личность убитой женщины нужно было во что
бы  то  ни  стало  установить,  про  коробку  осторожненько  осведомиться  у
Мамонтовой, и  обязательно раскрутить Бикчентаева и Алтухова: или  они дадут
ему ниточку, или их кандидатуры нужно отмести, чтобы не мешали.
     На утро  были  назначены  встречи  с Ириной  Игоревной,  Бикчентаевым и
Мамонтовым.

     Эту ночь  Ирина  Игоревна в  комнате сына,  а Женечка в комнате  дочери
провели  без сна. Первая, горестно вздыхая  о  неполадках в  семье, чувствуя
дискомфорт  и  непонятно  откуда  взявшуюся вину  перед мужем. Вторая  -  от
собственного чувства.
     Однако скоро  мечтания увели жену консула далеко  от семейных  проблем,
она  смотрела в невидимый  потолок  и,  улыбаясь,  фантазировала о случайной
встрече  с Тупокиным где-нибудь на приеме или у  общих знакомых.  Она льнула
щекой к подушке, предвкушая  эту встречу. Она  хотела,  наконец, открыться и
получить подтверждения его ответных чувств, ей казалось, что это не могло не
осуществиться.
     Женечка взяла в понедельник дочь домой  из детского сада. В четыре часа
позвонил Нестеров и сказал,  что она на сегодня может быть свободна, и что у
него  встреча  с Алтуховым.  Женечка воспользовалась  случаем и  поехала  за
дочерью.
     Ксюша  увидела маму и  разрыдалась.  Она была психологически  истерзана
постоянным  пребыванием   в   детском   саду,   атмосферой   принуждения   к
одинаковости.  За  санитарным  состоянием  детей никто  не  следил, натертые
ножки,  нестранное бельишко никто  и не думал  менять  детям,  кроме  иногда
наведывающихся вечером родителей.
     Женечка  не  приезжала к  дочери  уже  четвертый  день, и  ребенок  был
напуган, Ксюша решила, что ее бросили. Она каждый вечер сидела в раздевалке,
на  полке, открыв  дверцу  в своем шкафчике. Она  бросилась  в ноги  матери,
обняла их и разразилась  обвиняющим жалующимся  плачем. Только на  остановке
автобуса Женечке с трудом удалось успокоить малышку.
     Ей  шел пятый год, но она была  миниатюрна, как Дюймовочка, хрупка, как
только что  родившийся  жеребенок. Отца она никогда не видела.  Муж Женечки,
капитан Железнов,  погиб на границе в Таджикистане, возле Калай-Хумба четыре
года назад: всю заставу вырезали афганские душманы.
     Женя вернулась в Москву. Поступила  в юридический, на заочный, Нестеров
взял ее к себе:  замолвил словечко один дальний  родственник. А мог бы и без
этого замолвленного слова.
     Нестеров сам наполовину памирец. Маму его звали Ниссо, и о ней написана
книга.
     В эту ночь Женечка думала о Алтухове. Несерьезные отношения ей были  не
нужны,  а на серьезные она рассчитывать не могла: не тот человек Алтухов. Но
что же поделаешь, если сердце  такой непослушный инструмент,  и  очень редко
согласовывает свои движения с разумом...

     Нестеров  шел  вдоль  высоченных  рядов  холодильников. Это  был  склад
неприкосновенных   запасов   продуктов.   В  конце   этого  амбара-морозилки
находилось помещение начальника фасовочного цеха.
     Почему  на  складе неприкосновенных  запасов  расфасовывали  эти  самые
запасы и уже скребли по донышку, нужно  спросить у президента страны: у него
в  хозяйстве такая же ситуация. Очевидно, уже не было  никаких сомнений, что
общее  благоденствие  впредь  никогда  не  кончится, так  чего  зря  держать
продукты?
     Нестерову  удалось  узнать,  что номер  на  целлофане, в  который  была
запаяна убитая, был не очень  старым. Номер  этот ставился не производителем
самого  упаковочного  материала,  а  работником  фасовочного цеха  комбината
мясопереработки:  для  отслеживания  передвижения  продукции. Упаковка  была
предназначена  для хранения и  перевозки  мясной  тушки или ее части  и  уже
подготовлена для использования.
     Эта серия упаковки прошла в июле. Значит, готовился преступник заранее.
Планировал. И упаковку заранее добыл и белье жертвы.
     Нестерову  также  удалось  установить, что извлечь воздух  и запаковать
что-либо  в  такой пакет можно  и в домашних условиях, скажем, водопроводным
насосом,  которыми  некоторые  разбогатевшие  дачники  откачивают  воду   из
маленьких бассейнов.

     В  приемной  генерала  ФСБ  Нестерова  уже  сидели  Ирина   Игоревна  и
Бикчентаев.
     Позвонил заместитель директора  генерал-полковник (только  что получил)
Шмаков, поинтересовался ходом расследования, спросил, между прочим, не нужно
ли подбросить людей.
     Нестеров попросил Алтухова.
     - Чем аргументируешь просьбу? - спросил Шмаков.
     - Предстоит поездка за рубеж,  выход на банковские структуры, - ответил
Нестеров, - Алтухов - специалист по этой части.  Да я ему уже и задание дал.
Попросил.
     - Добро, только  проблем  на мою больную голову не  создавай. Слышишь?!
Поаккуратнее с Тупокиным! - Шмаков положил трубку.
     Телефон Нестерова тут же зазвонил вновь.
     Это был Алтухов.
     - Ты был прав, Николай Константинович, - сказал он,  - мне нужно ехать,
пока  особняк  без хозяина.  Сегодня звонил  в консульство. По номеру бланка
удалось установить, что  бланк  выдан канцелярией  консульства  Бикчентаеву.
Подпись -  поддельная,  я с утра торчу  у  почерковедов. Но в Венецию  ехать
надо, штат еще  не распущен.  Буду выяснять на месте:  откуда у этой дамочки
ноги растут.
     - Костя, Шмаков дал добро. Работать будешь без  прикрытия. Если бы тебя
там  не знали,  мы  бы тебя сделали  новым сотрудником консульства, а так  к
четвергу,  будь  добр,  сам  что-нибудь придумай, может  быть,  остановиться
следует  в гостинице. И поторопись,  Костя, -  попросил Нестеров, вспомнив о
Тупокине.
     - Мне нужны фотографии  всех, проходящих по делу, включая труп. Деньги.
Билеты. Виза. Это я так - для самоконтроля.
     - У меня Бикчентаев в приемной, - сказал Нестеров, - как бы не спугнуть
голубчика.
     - Да уж поосторожнее. Увидимся, пока.
     Нестеров наклонился к  микрофончику, стоящему на его  столе  и нажал на
кнопку:
     - Бикчентаева попросите ко мне.
     Неторопливой походкой высокий смуглый человек, с благородным серебряным
отливом  на висках,  вошел  в  кабинет.  Посмотрел  полуоткрытым взглядом на
Нестерова. Сел в кресло.
     Нестеров достал из стола список вопросов.
     - Что ж, давайте побеседуем, Руслан Ильич.
     -  Бикчентаев Руслан Ильич, сорок  девятого года  рождения, татарин, до
недавнего  времени  помощник  консула  России в  Венеции... -  произнес  он,
растягивая слова, словно во рту его была столовская манная каша.
     - Нестеров Николай Константинович,  генерал майор, начальник отдела ФСБ
России, руководитель следственной бригады. Руслан Ильич, мы же с вами  уже в
таком плане беседовали.
     -   Тогда,   зачем  вы  меня   сюда  вызвали?  -   тоном   беспредельно
раздраженного, едва сдерживающего себя человека, спросил Бикчентаев.
     Нестеров сцепил перед собой пальцы и уставился на них.
     -  Я  вызвал  вас, Руслан  Ильич,  как свидетеля по  делу  об  убийстве
неизвестной   гражданки,   труп   которой  был   обнаружен  в   доме  вашего
непосредственного  руководителя  двадцать девятого  августа,  причастность к
которому вашей персоны не вызывает у меня никаких сомнений.
     - Даже так.
     - Но ведь вам известно, что  круг  подозреваемых бесконечно мал. Это  -
три человека, которые привозили коробки в последние две недели.
     - Однако,  один из подозреваемых получил дипломатический ранг и на днях
уезжает  за  пределы  вашей досягаемости, и чихать хотел  на ваше следствие.
Другой, с позволения сказать, подозреваемый  - ваш приятель, помогающий  вам
огородить  несчастного Лаврика  от беспокойных  ночей, а стрелочник все-таки
нужен для отчетности? А? Так, Николай Константинович?
     - Нужен,  Руслан  Ильич.  Особенно, если  этот  стрелочник  подделывает
подпись  руководителя   и   направляет  на  его   дачу   вещички  с   ложной
сопроводиловкой.  А чуть  ранее он вынимает эти  вещички  из  врученной  ему
коробки, а на их место кладет труп никому неизвестной гражданки.
     -  Да  вы  в своем уме? -  тихо поинтересовался Бикчентаев, с  оттяжкой
посмотрев на Нестерова. - Я пятый день дом проветриваю: у меня дети, больная
мать. Муллу приглашал, потому что жена засыпать боится.
     - На всякий случай?
     -  А вдруг коробка с трупом  и впрямь  была  среди  моих. Я ведь  их не
открывал. Какие бланки, какие вещички? Что вы тут наплели?
     - Но-но, Руслан Ильич. Не заговаривайтесь.
     Бикчентаев неожиданно улыбнулся. Улыбка преобразила его лицо.
     - Значит, вы отрицаете, что посылали на дачу Мамонтова через его соседа
Леснина-Каревскиого коробку с чайным сервизом и вот этим поддельным письмом.
     - Категорически.
     - А какого цвета ваша машинка, Рено, если не  ошибаюсь? - спросил вдруг
Нестеров.
     - Синего.
     - Синего?
     - Синего.
     - И вы коробку не посылали?
     - Нет.
     - Скажите, Руслан Ильич, а у вас из кабинета  можно было украсть  бланк
консульства? Где они хранились? Как использовались?
     Бикчентаев  встал и подошел к окну. Не  всякий, приходивший на допрос в
ФСБ,  способен  эдак  встать,  потянуться и  подойти  к окну. Он  присел  на
подоконник. Нестеров подошел к нему  и поглядел на площадь. На  углу здания,
почти под нестеровскими окнами  стояла машина  Тупокина. Он знал  ее номера.
Так, на всякий случай. Хозяин сидел в машине.
     Подслушивание через эти стены исключено. Кабинеты  проверены на предмет
"жучков", а  стекла  и стены  отражают радиоволны. Значит, кого-то ждет.  Не
побоялся засветиться. Всегда можно сказать: родная контора.
     Нестеров  поблагодарил мысленно  Бикчентаева за  его необычный порыв  и
пошел к Женечке. Он отвел ее в коридор и попросил  передать Косте, чтобы тот
немедленно  установил наблюдение за Тупокиным. А  пока это поручение  должна
была выполнять  Женечка.  Глаза ее загорелись,  и  она  побежала звонить  от
оперативников.
     Бикчентаев стоял на том же месте, спиной к площади.
     - А с чем связана задержка в доставке посылок этих?
     -  Это  не задержка,  Николай Константинович.  Я  намеренно не  отвозил
коробки подольше, все-таки у меня надежнее, чем в пустом старом доме.
     - Скажите, а вы действительно не знали, что в ваших коробках?
     - Если бы знал, я бы дом  сейчас не проветривал. Мне теперь неприятно в
комнату входить, где они стояли.
     Нестеров понял, что Бикчентаев не знает, что  убийству  не  более  двух
недель. Что же тогда помощник мудрит с дополнительной коробкой.
     Ясно же, что именно его машину видел Леснин-Каревский. А если так...
     -  Как вы объясните, что  вашу  машину  - синий  Пежо номер 326 - видел
сосед Мамонтова  сразу после того, как  ему подбросили  коробку,  и  как  вы
объясните  тот  факт,  что  сопроводительное написано  на принадлежащем  вам
бланке.
     Бикчентаев  потупился.  Через  несколько   минут,  терпеливо  выносимых
Нестеровым, Бикчентаев сказал:
     - К трупу я не имею никакого отношения. А коробку, - как вы говорите, -
подбрасывал. Больше ничего не скажу.
     Бикчентаева  проводили  из  кабинета два  круглолицых  сержанта.  Ирина
Игоревна Мамонтова, сидевшая в приемной, изумленно проводила его взглядом.

     Мамонтов  сидел  на  кухне  и с  аппетитом  съедал  обычные  московские
пельмени.  Впервые  за последние  два года он сам купил  себе еду в  обычном
московском супермаркете, бывшей кулинарии:  красно-белую  пачку  пельменей и
сметану.
     Пашка был в школе, но Ксения Петровна,  еще не выучившая расписание его
уроков и распорядок дня, на всякий случай пошла встречать внука пораньше.
     Ирина Игоревна уехала к Нестерову. Мамонтов предвкушал то удовольствие,
с  которым  он посмотрит  ей в глаза  сегодня  вечером. Он  хохотал  в душе,
представляя,  как  несведущая  жена  будет  оговаривать  его,  Мамонтова,  в
кабинете  следователя, якобы,  во благо  мужа, рассказывая  о  преступлении,
которого тот не совершал.
     Как Нестеров умоет ее, пристыдит,  раскроет глаза на истинный долг жены
- верить мужу  и быть с  ним  до  конца, даже, если он  и  убийца... Молодец
Нестеров, даже повестку ложную ему прислал, розыгрыш, да и  только. Конечно,
можно было  не ставить ее  в  такое неловкое положение, но Ирина Игоревна не
разговаривает с ним, не подпускает к себе и не хочет мириться.

     В  это время Ирина Игоревна  отвечала на  вопросы следователя. Она была
весьма хитроумно одета, облегающий коричневый  свитерок и брюки подчеркивали
изящность ее фигурки, короткие волосы были тщательно  уложены  феном, челка,
разделенная прямым пробором,  отливала золотистым цветом. По  лицу  ее можно
было определить, что эта женщина никогда не  пользовалась  кремом  "Балет" и
помадой "Пани Валевска".
     От нее так и веяло шиком. По кабинету Нестерова разлился приятный запах
Armani Emporio.
     Нестерова интересовал  Тупокин. Но Ирина Игоревна,  которую следователь
видел впервые, перехватила инициативу с порога.
     - Я прошу вас, очень прошу, скажите мне, зачем он это сделал,  кто  она
на самом деле? Что, Руслан ему помогал? Он тоже сознался? А когда вы поедете
за  Лаврентием, и почему это сделали? - затараторила она, не успев протянуть
Николаю Константиновичу повестку.
     - Что "почему", Ирина Игоревна? - неторопливо спросил Нестеров.
     -  Почему  он  забрал ее в  Москву?  Ведь  можно было  бы похоронить ее
достойно   в  Италии  и   остаться  при  этом  человеком.  И  даже  избежать
международного скандала! Позор какой! У сына в колледже узнают!
     Она  всеми силами хотела показать,  что абсолютно  отстранена  от мужа,
старалась  представить вниманию  Нестерова  всю  холодность,  с которой  она
относиться к Мамонтову, и  что готова ответить на любые вопросы следователя.
Она не помнила его имени.
     - Ирина  Игоревна,  а  Тупокин  Леонид Александрович что  за человек? -
начал Нестеров.
     -  Обычный  человек,  веселый,  деликатный. А  почему  вы  меня  о  нем
спрашиваете?
     -  А вы знали,  что он  назначен консулом в  Венецию,  вместо Лаврентия
Михайловича.
     Она отмахнулась:
     -  Это уже  в  июле  было известно. Мамонтов поехал  в  Москву за новым
назначением.  Но знаете  он радостным был  не потому, что в  Москву ехал,  а
потому  что  из Венеции уезжал.  Теперь-то я понимаю почему.  Тут  приезжает
Тупокин, он отдыхал на корабле. А корабль  стоял в  Венеции три  дня.  Такая
удача.
     Нестеров не спешил  ни цепляться  за этот  визит Тупокина в Венецию, ни
обелять Мамонтова.
     -  А почему вы думаете  ваш муж так стремился из Венеции?  Боялся,  что
итальянская полиция узнает о дорожно-транспортном происшествии?
     Ирина Игоревна скептически взглянула на Нестерова.
     -   Это  вы  называете  "ДТП"?!  Да  я  домой  возвращаться  боюсь.  Мы
поругались.  Так  он в меня  вазой запустил,  а  если  бы в висок?  Когда же
наступит этому конец?
     - А какие отношения у вашего мужа с Тупокиным?
     - Дипломатические,  -  угрюмо  ответила  Мамонтова,  -  Как  попадается
приличный человек, с интересной судьбой, у  которого есть чему поучиться, со
связями  опять-таки,  Мамонтов  нос  воротит.  Как  алкоголик  какой-нибудь,
гуляка,  вроде Алтухова, тут у нас любовь-да-дружба.  А Леонид Александрович
мощней их  во сто крат, понимаете. Он в жизни  сам всего добился, а не через
папины заслуги.
     - Ирина  Игоревна, - спросил Нестеров неожиданно сам для себя, -  а мог
ваш  муж  взять  из вашего  шкафчика,  ну,  скажем, вот  такой  гарнитур. Не
припомните, не пропадало у вас?
     И  он показал  ей фотографию  белья с биркой фирмы  "Liabel - Ragno, Ле
Монти".
     Ирина  Игоревна долго  смотрела  на  снимок. Зрачки ее желтых  глаз  то
расширялись, то сужались, как у кошки. Она пожала плечами:
     - Не  помню.  Теоретически, конечно, мог.  Мне нужно  проверить у себя.
Хотя,  конечно, неудобно говорить о своем белье с посторонним, - усмехнулась
Мамонтова.
     - Ну, что вы! Ведь с докторами вы обо всем можете беседовать? Вот и мы,
тоже  лечим  общество,  -  сморозил  пошлость Нестеров, но подумал,  что его
собеседница этого все равно не поймет, и закончил: "Так что помогайте".
     Он предложил ей чаю. Достал из встроенного бара конфеты и печенье.
     - Курите пожалуйста, - он протянул пепельницу. Так вы говорите, Тупокин
был в Венеции, пока Лаврентий Михайлович ездил в Москву?
     -  Да. На этот  раз совершенно без  дела. Я  впервые  сама толком город
увидела, такие уголки побережья, - она обреченно охнула.
     - А что же Тупокин останавливался в консульстве?
     - Нет-нет, что вы.
     Как она  не похожа  на Анюту. Вроде просто одета, почти не накрашена, а
понятно,  что все на ней дорогое и  изысканное.  Она и  держится поэтому так
уверенно. Знает себе цену.
     - Посмотрите, а эти вещи вам незнакомы?
     Нестеров достал из стола коробочку и еще одно фото.
     - Нет, нет, говорю вам, - начала было Ирина Игоревна,  и подняла брови,
увидев кулон и заколку. До нее дошло, - это все с убитой? И белье?
     Нестеров выжидал. Она прямо посмотрела ему в глаза и произнесла:
     - Это ведь из Венеции. Кулон  у меня тоже  был такой. Но эти безделушки
вечно теряются. Свой я, кажется, подарила.
     - Кому, - заинтересовался Нестеров.
     -  Позвольте мне  не говорить,  -  она  засмеялась, - прямо  история  с
подвесками какая-то. Ришелье, лорд Бэкингэм.
     -  Я, похож на Ришелье? - коварно улыбнулся Нестеров и чуть не добавил,
что знает настоящее имя Бэкингема.
     "До чего же приятно иметь дело с женщинами"...
     - Последний  вопрос  и я  уже  заношу  руку  над  вашим пропуском: "Кто
собирал коробки, отдавал в руки перевозчиков, заклеивал?".
     - Я и Любочка, моя горничная. Коробки с документами, естественно, муж и
Бикчентаев. Ах! - воскликнула она, - что теперь ему будет!..

     14.
     Странно было  проехать  мимо собственной дачи  на  Тренева, свернуть на
Горького, потом на Гаражную, потом на Лермонтова, и, оставив слева - Гоголя,
повернуть направо на Довженко, на чужой участок.
     Но  в  ней  ничего  не  дрогнуло.  В темноте сентябрьского  вечера  дом
высился, как средневековый замок: мрачный, с  привидениями. Там когда-то жил
Кочетов.  В прошлые времена на этом участке  росли шампиньоны. Дача Тупокина
была подсвечена по всему периметру крыши. Возле калитки ярко белел фонарь.
     Они поднялись  по  ступенькам,  и  Тупокин занялся  ключами.  Он  долго
возился  с замками,  вошел в  дом первым,  зажег свет,  огляделся, пригласил
Ирину и потом только крикнул водителю, чтобы тот уезжал.
     На  стенах  прихожей висели декоративные тарелки  с изображением разных
городов  мира.  Прямо  напротив  входа  оказалась   дверь  на  кухню.  Ирина
осматривалась, пока  Тупокин, тяжело  ступая, обходил свои владения,  что-то
включал, заводил, доставал и переносил. Она прошла в комнату,  довольно-таки
небольшую,  но  уютную  с  камином  и  аппаратурой.  Она  включила  музыку и
телевизор.
     Отнесла продукты, купленные ими по дороге, на кухню. Идеальная чистота.
     Они  встретились  случайно,  возле   следственного   управления.  Ирина
Игоревна была так разбита этим напористым допросом, постоянными  намеками на
ее отношения с  Тупокиным, что, когда тот наткнулся на нее, она не выдержала
и,  осторожно прижавшись  лбом  к  плечу  Леонида Александровича,  зашмыгала
носом, затрясла плечиками. А он - о, сладостные минуты первого прикосновения
- обнял ее, притянул к себе,  вот  оно доказательство ее победы! Он утер  ее
слезы, нарочито неумело подобрал слова успокоения и  усадил в  машину. Ирина
Игоревна согласилась приготовить шашлык у него на  даче, и  лишь на  секунду
заскочила домой, взяла необходимое и оставила записку свекрови: "Я уехала на
дачу".
     Дома никого не оказалось. Она  не стала  переодеваться, чувствовала что
подготовленный и для этого для допроса - коричневый ей к лицу.
     Наконец, вернулся Тупокин. Он был уже в рубашке и джинсах.
     - Ну, что,  займемся  шашлыком?  Проголодалась? Можешь спуститься вниз,
посмотришь какой там бассейн и сауна?
     - А может быть помочь?
     - Ни  за  что! Я там включил горячую воду,  ты  не стесняйся, поплавай,
прими душ. Отдыхай, Ирочка.
     И  непривычно,  и  комфортно было  ей  в  этом  доме. Что  она знала  о
Тупокине? И все и ничего. Был какой-то  провал в их отношениях с Мамонтовым:
в восьмидесятых они не пересекались. Поэтому она толком не знала, где у него
квартира и есть ли в паспорте Тупокина сведения о браке и детях.
     Дом  не  выдавал  тайн  своего хозяина.  Только  некоторые  симпатичные
черточки его характера. Все  было опрятно и добротно. На кухне - итальянский
гарнитур, под рогожу, в бежевых тонах. На веранде  ковер, соломенная мебель,
огромные  растения  вскинули  свои  листья  к  потолку,  мило   шуршит  вода
фонтанчиков, спрятанных  в  разноцветные камушки,  которыми полны  мраморные
вазы. Глубокие бархатные кресла. На  стенах картины. На полу  веранды в углу
открыта дверца в подвал. Крутая длинная лестница  ведет  в царство здорового
духа. Страшновато спускаться. Слева в подполе отгорожена  мастерская. Пахнет
древесиной,  стружкой. Прямо  - светлая деревянная  дверь. Ирина Игоревна не
рассчитывала за нею увидеть такой райский  уголок: все из светлой струганной
доски: пол, стены, двери, потолок.
     В предбаннике  - два  кресла, столик с самоваром и  телевизор.  К двери
прикручен настоящий  морской иллюминатор, в  иллюминатор вставлена настоящая
картина, написанная  маслом: голубое  море,  голубое небо,  маленькая  яхта,
крошечная  чайка,  а под  иллюминатором деревянный морской штурвал. На стене
компас и подзорная труба.
     В  следующем отсеке:  небольшой  голубой  бассейн,  над  ним  маленькое
окошко, выходящее над самой землей во двор перед крыльцом. Сбоку от бассейна
душ. За  душем - вход в сауну. В сауну ей нельзя, слабое сердце. А поплавать
Ирина Игоревна всегда любила.
     - Не холодно? - спросил Тупокин, входя в душевую. - Можно к тебе?
     Он  быстро скинул  рубашку и  джинсы, кинул вещи на  деревянную широкую
лавку, медленно спустился в бассейн и приблизился к ней.
     - Как там наш шашлык?  - спрашивала она уже обнимая его стройное тело и
обвивая его ногами, - не сгорел бы...
     Через полчаса, уютно  устроившись на разложенном диване с бокалами вина
и  шампурами,  они  смотрели,  как  чернеют в камине угли, и разговаривали о
сегодняшней встрече Ирины Игоревны с Нестеровым.
     - Оставайся, поживи у меня, - предложил Леонид Александрович, - позже я
вызову тебя в Венецию. Хочешь, придумаем тебе должность?
     Это ее рассмешило.
     - Какую же должность мы мне придумаем?
     -  Ну, неважно  -  хоть  моей  переводчицы, ты же  превосходно говоришь
по-итальянски. Мне, кстати, действительно нужна переводчица,  у  тебя нет на
примете?
     - Так  тебе  я нужна или  переводчица?  - требовательно спросила  Ирина
Игоревна. - А жена?
     - Жены никакой нет.
     Потом она рассказала  Тупокину, который  почти  не задавал  вопросов, о
том, что ее муж сбил  в Италии  девушку, о  том, что скорее всего его  скоро
арестуют,  как арестовали Бикчентаева, а  его, Ленечку, отпустят, наконец, в
Венецию. Потом она попросила:
     - Покажи тот кулон, который я тебе подарила в Венеции, он у тебя здесь?
     - Зачем?
     - Я загадала.
     Он встал и взял с камина цепочку. Протянул ее потягивающейся в пушистом
пледе и преисполненной негой Ирине. На цепочке болталась каравелла Колумба.
     Этого ей  было  достаточно,  чтобы успокоиться насчет  других женщин: и
живых, и мертвых. Она умиротворенно вздохнула и уснула на его плече.

     15.
     Нестеров  проводил Алтухова в Венецию. Прямо из аэропорта он повез жену
в  модный бутик  (приметил,  пока  ехали в Шереметьево). Во  всяком  случае,
модный  салон на Тверской  должен же  быть достойной категории. Он остановил
машину и  попросил жену пройти с ним. Анна  Михайловна вопросов не задавала.
Надо, значит, надо. Они оказались в магазине из разряда тех, откуда сразу же
хочется  сбежать  из-за  навязчиво улыбающихся  продавщиц.  Еще недоставало,
чтобы кто-нибудь из них спросил: "Вам помочь?"
     - Вот тебе деньги, Анюта.  Давай подберем  тебе костюм.  Пожалуйста, не
отказывайся.  Мне  очень хочется тебя порадовать. Трать деньги  спокойно,  у
меня еще осталось двести рублей.
     - Откуда? - удивилась жена.
     - От взятки. Да ты не бойся, мне еще дадут...
     - Дурында,  - кивнула  Анна  Михайловна, -  посмотри на себя в зеркало,
взяточник.
     - Что, неужели не похож? Надо срочно менять выражение лица.
     Нестеров потер  небритую щеку. Было раннее утро, когда  они выехали  за
Алтуховым, чтобы отвезти  его  в аэропорт, и Нестеров не успел побриться.  -
Анют,  а может  я пойду  газетку  почитаю, ты уж тут  навыбирайся вдоволь  и
приходи. Что-нибудь коричневенькое купи, на выход.
     Анна  Михайловна  спрятала  деньги в  сумочку и отпустила  мужа  читать
газету.  Через двадцать минут  она вышла из магазина довольная,  сияющая,  и
подняла в воздух два больших фирменных пакета с вещами.
     Они приехали домой, Нестеров  велел жене примерить наряды,  а сам пошел
бриться. Не утерпев, так в пене и  пришел  в спальню и остолбенел: на дверце
шкафа красовался  мужской  костюм,  а  рядом  сидела  исполнившая свой долг,
любящая супруга.

     Константин  Константинович Алтухов поднялся  на  третий этаж  недорогой
маленькой  гостиницы, горничная проводила его по коридору, проверила номер и
предоставила  его  русскому  гостю.  Номер  Алтухову  не понравился, но  что
поделаешь,  если три звезды  на отеле в  Италии, как и три звезды на бутылке
молдавского коньяка - ничего не обозначают.
     Обои  в номере  были темноваты и  над кроватью  засалены, покрывало  на
кровати  было  хоть  и  чистым,  но  ветхим,  вроде   деревенского,  зато  к
противоположной   стене   на  кронштейне   был  прикреплен  новенький  Шарп.
Холодильник  и  телефон тоже  были в  наличии. Вода в  ванной  абсолютно  не
поддавалась  регулировке,  очевидно,  хозяин  экономил и включал  ее,  когда
считал нужным. Хотя, может быть, просто старый дом.
     Дом был втиснут, как книжка на полке, в строй  таких же узких,  блеклых
зданий: морской климат не жалеет ярких красок.
     Алтухов вышел  на  бульвар Местре, купил  какую-то  брошюрку  с  видами
города,  в  котором  находился,  и  принужден  был  прочесть,  что  Венеция,
оказывается  не больше, не  меньше,  как  -  город  в Италии, имеющий триста
восемьдесят тысяч  жителей.  Еще  он  узнал,  что  город  расположен  на ста
двадцати  островах  Венецианской  лагуны  Адриатического  моря.  Если  бы не
детектив,  которым  приходится  заниматься,  он  Алтухов, насчитал  бы здесь
четыреста  мостов  и сто пятьдесят протоков, более того  увидел бы не только
документы Венецианской жандармерии, а еще и собор Сан-Марко, дворцы Большого
канала, Оперный театр, дворец Дожей, гондольеро, наконец... увы он всего-то,
по-суху и поднялся к российскому консульству.
     В  кофешке, на  углу,  где он заказал  себе шоколод и  круасан, скучно,
тривиально и - как всегда, пасли консульских в этой кафешке два одни и те же
паренька из итальянской сервицио секретто.
     Алтухов кивнул им. Они заулыбались, отворачиваясь. Алтухову самому было
интересно,   какие   передвижения   происходят   в   особняке.   Был   яркий
средиземноморский полдень. Улицы начинали наполняться служащими, отпущенными
на трехчасовой  обед. У столиков  на улице нагло выхаживали  жирные  морские
птицы.
     Из  ворот  консульства вышла  сотрудница  шифровального  отдела  Галина
Михеева и направилась прямиком в кафешку.
     - Галчонок, приветик, - сказал Алтухов, - спасибо, что вышла.
     - Да, не за что, Костик, у нас сейчас тишина. Бикчентаева нет.
     -Он арестован, Галка. Точнее задержан до предъявления обвинения.
     Галка  дала понять, что  удивлена  аресту Бикчентаева  не  больше,  чем
наступившему обеденному перерыву.
     - Там что  теперь  всех сажают, кто из-за границы  возвращается?  -  на
всякий случай пошутила она.
     Алтухову  было не  до  шуток. Нестеров  дал ему два  дня для  выяснения
интересующих его деталей.
     - Ты давай пей кофе, и приходи через полчаса на набережную.
     - Какого моря?
     - Шутница,  - Алтухов ущипнул подружку, расплатился за  обоих и, назвав
место встречи, выскользнул из кафе.
     Один  из  пареньков,  чернявенький,  проходил   потом  мимо   Алтухова,
стоявшего за стеклом магазина "Симон Перель", ища его взглядом, но не мог же
он предположить, что русский комитетчик  пойдет смотреть итальянское дамское
белье.
     Поскольку до Венеции, города мускулистых  гондольеро и  соблазнительных
фемин, еще не докатилась волна нетрадиционной  сексуальной  ориентации, то и
для приказчиц магазина мужчина,  дерзнувший  вторгнуться в их чисто  дамское
заведение, да еще русский, стал предметом разговоров на ближайшие полгода.
     Такой же вот типчик,  да-да,  точно этот, что на фотографии,  покупал у
них  дамский  гарнитур  всего  полтора месяца назад. Они  еще  были  приятно
удивлены столь откровенной свободой нравов, принятой теперь у русских.
     С одним из интересующих Алтухова субъектов теперь было все ясно.
     Пошли дальше.
     Галочка сидела  в шезлонге  спиной  к городу и  ела мороженое. Она была
старейшей сотрудницей консульства, Алтухов, да и Мамонтов, когда приходилось
заниматься своими  прямыми  обязанностями,  только  ей, Галочке, и  доверяли
информацию. Во-первых,  без  ошибок  и быстро  она  составляла  шифрограммы,
во-вторых,  так  же быстро  расшифровывала поступившие, а  в-третьих,  - без
заскоков девчонка, легкий характер.
     Однажды  эти сервитосекретовые мальчики из кафе целый месяц ползали  за
ней, стоило только Галке выйти за ворота. А это приходилось делать - у Галки
сын.  В  школу консульских детей отвозили на специально выделенной машине, а
так, в магазин, в кафе - приходилось крепко держать ребенка за руку.
     Шантажа в наше время никто не стесняется.
     Но  Галка  выдержала,  не  сорвалась  ни  разу.  Алтухову  она   вообще
симпатизировала.  Часто помогала  по мелочам. Он преподнес ей цветы, причем,
не  сорванные  по обыкновению  на соседней  клумбе,  а  наоборот,  аккуратно
нащипанные им с растения, свисающего из какого-то окна.
     - Костик, это же лиана. Пойди привяжи обратно.
     -  Галка,  может, ты еще  мороженого хочешь?  -  спросил  он  доедавшую
мороженое девушку.
     - Ха, Алтухов, а если я скажу "да", неужели раскошелишься?
     -  Конечно,  Галочка,  обижаешь. Но  мой тебе совет: никогда не  говори
мужчине "да".
     - Давай, Костик, проси. Я слушаю тебя.
     - И это правильно, - он, наконец, поднял глаза на море.
     Море  сегодня было  светло-зеленое,  прозрачное, с голубыми бликами  на
донных камнях. Морской горизонт блестел и сливался с небом.
     -  Галочка,  твоя задача на  сегодня:  дать  мне  к  вечеру  ответы  на
следующие  вопросы. Кто видел, что именно паковал Бикчентаев в свои коробки?
Кто за ним стоит? Не исчезало  ли в последнее время что-нибудь из секретного
архива? Вторая группа вопросов:  были ли у  консула связи на стороне здесь в
Венеции? Не разыскивал ли его кто-нибудь  после отъезда? Не знает ли кто вот
эту женщину,  даю тебе  фото,  можешь его  показать  народу, потом уничтожь.
Третья  группа вопросов: все о Тупокине.  Меня не интересует, что говорят  о
его приезде, о  назначении  вообще.  Меня интересует, когда он  здесь  был в
последний  раз,  как долго,  как  часто и так  далее.  Ты  понимаешь,  Ирина
Игоревна женщина бурных страстей,  могла наглупить. Я  еду в аэропорт. Нужно
выяснить, сколько коробок вез Бикчентаев.
     - Я знаю, кто мне в  этом вопросе  поможет, -  спохватилась  Галочка, -
Руслан ведь со своей секретаршей жил, она еще здесь. Может, что-то вспомнит.
     - Ты умничка. И тебе причитается небольшая премия от фирмы.
     Они давно уже шли по темной прибрежной аллее, потихоньку спускавшейся к
морю.
     - У меня еще  есть дело - завтра целый день буду в разъездах. А сегодня
вечером приглашаю тебя с Лешкой на карусели, в парк.
     Галочка сморщила свою лисью мордочку в сладкую улыбку.

     16.
     Алтухов пожалел, что пообещал ей поход в парк.  К вечеру настроение его
испортилось, он окончательно перестал понимать какую щуку нашаривает рукой в
проруби.
     В  аэропорте  ничего  не   прояснилось.   Таможня,  конечно,  вспомнила
консульские  коробки, всю  эту  суету и чехарду. Молодцеватые зубастые парни
немало поживились  на  мамонтовских  посылках:  сопровождающие  их  Тупокин,
Алтухов не  обладали  дипломатическим  иммунитетом, каждый  раз  приходилось
уламывать таможню пропустить груз без досмотра.
     В конце концов Мамонтову это удавалось. Были бы лиры. А их всегда можно
посвятить народу, даже и  не своему... Таможне оставалось только пересчитать
коробочки  и возвратиться на завалинку. Но ни одной  физиономии, даже самого
Мамонтова они  по фотографиям не  опознали.  А количество  коробок в журнале
регистрации соответствовало первичным  данным - нашим родным арабским цифрам
- 5, 13, 5, 7, 5.
     Вот почему Алтухову страсть как не хотелось вести Галкиного  сморчка на
карусели. Наступала депрессия.
     Галка была юркой,  остроглазой, с высоким хвостиком на макушке, в белых
брючках и  рубашке мужского фасона:  чистая  белочка. Подруги-сослуживицы не
понимали, почему в Галку никто  не влюбляется. И отпугивающего ничего  в ней
нет, и  внешность приятная,  европейская.  Единственное, что могло быть тому
причиной  -  один  маленький  недостаток  -  она  совершенно  не умела  быть
соблазнительной, кокетливой.
     Шкет, для  его-то одиннадцати  лет,  казался  уменьшенным  в  размерах.
Прямые  длинные  волосы  пострижены  по окружности, такой  мини-итальянчик в
облегающих  шортиках,  в  которые  заправлена  рубашка  с  коротким рукавом.
Галстучек, скажите пожалуйста.
     -Галина Владимировна,  - заявил Алтухов, пожав предварительно худенькую
детскую ручонку,  - если  ты мне  сейчас не  дашь хоть какую-нибудь  стоящую
информацию, я  уйду в  запой, а  выйду обратно  только где-нибудь  в  районе
Баренцева моря.
     - Не бойсь, старик, - заверила Галка, - все будет хорошо. Давай  курнем
вон в той шандецвере.
     Они  отправили  Лешку на американскую горку, а сами пристроились  возле
выхода с аттракциона, в беседке. Народ дружно неистово орал, летая то вверх,
то  вниз, испытывая  собственный  организм на  выживаемость.  Лешка  стоял в
очереди.
     - Ну, что удалось выяснить?
     -  А  что мне  за  это будет? -  задала свой  коронный вопрос довольная
Галка.
     - Чего  только ни будет,  -  заверил  Алтухов. - Не  тяни, мне еще  вас
отвозить и в гостиницу возвращаться.
     Галка  не  обиделась.  Она вообще  никогда не  обижалась,  и  это в  ее
сущности иногда казалось недалекостью натуры.
     - Ты девку-то  эту помнишь,  ну,  Светку,  Руслановскую  секретаршу?  -
спросила она заговорщицки.
     - С такой шевелюрой, как у Джо Дессена?
     -  Ага. Маленькая,  зеленая.  Рыдает сидит:  любимый  уехал. Не хочется
великую  любовь омрачать,  сказала бы я ей,  что  у  Руслана все  секретарши
всегда были наложницами. Сколько здесь работаю, не видела, чтобы  у человека
каждые  три  месяца секретарши менялись. Да и эту дуреху  перед  оформлением
предупреждали, что начальник похотливый. А она - влюбилась.
     - Ну, радость моя, ты посочувствовала девчурке?
     Алтухов пускал кольца дыма в вечерний морской воздух.
     - Зайчик, я инопланетянина  разговорю,  лишь  бы  он человеческий  язык
понимал. Или  мертвого,  не к ночи  будет сказано...  Короче, этот  наш  хан
каждую среду и воскресенье ездил к ней на квартиру. Это здесь недалеко. Жене
говорил  то  же,  что  и  все начальники  говорят  - деловые встречи в бане.
Привозил  продукты,  расслаблялся,  ехал  домой.  Чем  уж  он  этих глупышек
очаровывает, он же совершенно неинтересный собеседник...
     Алтухов  состроил   умоляющую  мину,  а  Галка  обернулась  и  помахала
всходящему на аттракцион сынишке.
     -  Весь в отца...- она  повернулась к Алтухову, приблизилась  к  нему и
сказала,  - у  Светки до  двадцать шестого  августа  простояла  Руслановская
коробка с посудой. Это ты хотел услышать?
     - Как ты ее к этому подвела?
     - А что сервиз что ль какой ценный стащил, поганец?..
     "Если  Бикчентаев  вывез  семь  коробок,  столько,  сколько ему  вручил
Мамонтов, но  мамонтовский сервиз  в  это  время  был,  здесь  в Венеции,  у
секретарши дома до двадцать шестого (двадцать седьмого он был уже на крыльце
у  Леснин-Каревского),  значит  в седьмой  коробке Бикчентаев ввез в  страну
нечто очень важное, одному ему ведомое," - записал в памяти Алтухов.
     В  глазах  его  уже  стало рябить от  иллюминации,  мелькания  световых
гирлянд на каруселях и ярких вывесок аттракционов на фоне ночного неба.
     - Продолжай,  горе луковое, - вздохнул Алтухов, -  ты  ведь явно не все
выложила.
     -  Ага.  Фото твоей  героини  никто не опознал. Но  ты меня поставил  в
неловкое  положение.  На  меня  все  теперь  косятся.  Как  дура  ходила  по
консульству,  спрашивала:  никто  фотографию не  терял?  Никто не признался,
никто не  упал  в обморок. Это  все,  что  я могла  для тебя сделать. Ты  уж
извини.
     - Как все? А  связи Мамонтова? Неужели  лучшая половина консульства  не
судачит про начальничка.
     -  Я-то  ухом  поводила,  Костик.  Но  знаешь, у  нас  его любили  все.
Нормальный был мужик. Не разведчик, но ведь с кем не бывает. Чего его сняли?
Сам жил и другим давал. Видели мы этого Тупокина летом. Как раз в отсутствие
Лаврика. Загорелый, сочный,  а такое  впечатление, что  оскал у него волчий.
Этот нам устроит...
     - Он в консульстве останавливался? - спросил Алтухов.
     Начался  тот непринужденный  диалог,  в  котором  зачастую и выясняются
самые тончайшие нюансы.
     - Нет.  Но с Ириной  его всюду встречали.  Охрана замучилась  бегать по
всему  побережью.  Романчик  у них  все-таки  был, хотя  она каждый вечер  в
консульство возвращалась.
     - Ну, не совсем же она дура.
     -Не знаю. Но Тупокин, между прочим, если б хотел, в консульскую постель
уже тогда бы залез.
     - А что ж не залез? Не сильно хотел?
     Алтухов намеренно развязно вел тему.
     - Да нет, он же на корабле приплыл. Корабль в порту стоял. Там какое-то
ЧП произошло. Дама какая-то утонула.  Гражданка России.  Наверное, по пьяни.
Иногда случается. Прямо в  порту. Точно  не знаю в  бассейне или в  море. Но
наших  много из консульства  ездило  разбираться  с полицией. Кажется,  дело
прекратили.
     - Все-то тебе кажется, а у самой  не ушки  на  макушке, а целые радары.
Молодец. А теперь беги - неси сюда этого мученика.
     Лешка,  бледный, трясущийся  от  холодного ночного бриза и  только  что
испытанного "удовольствия",  поддерживаемый Галкой, подошел  на синих, как у
сыроежек,  ножках  к Алтухову  и,  закатив  глаза,  точно  пьяный, с  трудом
проговорил:
     - Здо-о-рово!
     Галка укутала его в свою кофту, и они пошли к выходу.
     Для  приличия  Алтухов  предложил  еще покататься на электромобиле,  но
Лешка не смог на это даже возразить.
     Алтухов взял такси.
     Они  подъезжали  к  дому, и  Алтухов  обдумывал,  что  ему  сказать  на
непременное Галкино: "Может зайдешь, чайку выпьешь?"
     Но видимо,  что-то произошло в ее жизни или в ней самой, потому что она
за весь  вечер  ни  разу  не взглянула на  Алтухова по  обыкновению  зазывно
ласково, ни разу не спросила, как у него дела на личном фронте, и ни разу не
отпустила ни  одной плоской  шуточки. Она растолкала сонного  сына, чмокнула
Алтухова в щеку и на прощание сказала:
     - Что ж ты разведчик о самом главном не спросил?
     Алтухов подумал, погадал, что  она хочет  услышать, но  напрашиваться в
гости не стал, а спросил:
     - Ты что, замуж выходишь?
     -  Ага, за архивиста. Чудо ты в перьях.  Он передает тебе  привет и вот
эту  записочку.  Держи,  а  то  неудобно  о  нашем,  о  шпионском,  в  такси
разговаривать. Не пропадай. Может, еще увидимся в Москве.
     Она вышла,  а через несколько минут Алтухов велел таксисту остановиться
возле  гостиницы.  Расплачиваясь,  он подумал,  что никто  ему  в  жизни  не
поверит, что в Венеции можно запросто ездить на такси, а не плыть в гондоле,
что здесь  множество  улиц, и не так много  каналов, как  это представляется
неискушенным,   а  чтобы   увидеть   экзотического   гондольеро,  надо  идти
далеко-далеко, что - лень.
     Хотелось спать.

     Поднимаясь  в лифте он  развернул большой  консульский бланк (видно  не
очень-то у них  с отчетностью), на котором было напечатано послание Виктора,
архивариуса консульства, и прочитал следующее.
     "Привет,  Костик. Чего не заскочишь? Галка сказала,  что ты здесь, если
что, можешь рассчитывать на меня. Перед своим отъездом в Москву Руслан Ильич
Бикчентаев забрал у  меня  целую полку  документов по  банковским  операциям
российских граждан в Венеции  строго  секретного  характера.  Ты  же знаешь,
Костик, что за фигура Бикчентаев,  и почему его сам Мамонт слушался. Так что
пришлось отдать, мне до пенсии один  год и восемнадцать дней,  - не  хочется
досрочно в запас. Если нужны подробности, назначай стрелку. Жду. Твой В."
     Алтухов  вошел в  номер,  держа в руках письмецо архивариуса. В  номере
его,  на  его  постели, как у себя  дома, сидели и  смотрели  телевизор двое
улыбчивых парней из кафешки на углу улицы Отелло.

     17.
     Нестеров  сладко спал, обняв  жену,  когда  на  комоде,  стоящем  возле
кровати,  зазвонил телефон. Анна  Михайловна подняла  голову  и  проснулась.
Звонок раздался вновь.
     Она стала будить мужа,  тот очнулся не сразу, точно был где-то глубоко,
в забытьи. Она поднесла к его уху трубку.
     Тут  уж  он не  мог не проснуться: из трубки  красиво  лился изысканный
Шмаковский мат.
     -  Да  что стряслось-то,  скажи  толком, - спросонья  улыбнулся Николай
Константинович заместителю директора ФСБ.
     -  Я тебе, блин, в другом месте  скажу. Я  тебя, Нестеров за одно место
подвешу и буду повторять, пока ты наизусть не выучишь, что этих  гавнюков из
разведки трогать нельзя, черт тебя подери-то. Чтоб ты перевернулся.
     Нестеров  перевернулся на другой  бок, чтобы жена ненароком не услышала
брань.
     - Ну, перевернулся. Успокойся ты, Максим Леонидович. Не трогал я твоего
Тупокина, в понедельник сниму с него подписку.
     - Засунь ты  себе эту подписку...  Ты  почему  Бикчентаева в  застенках
держишь, тебе жить надоело?!
     Нестеров уже сидел на кровати, одев тапочки и очки.
     -  Максим, ты так  орешь, что у меня дети сейчас  проснуться.  Половина
второго. Ты же прекрасно понимаешь,  что без оснований я бы этого не сделал.
Он  провез через границу непонятно  что под  видом  дипломатического  груза,
говорить отказался...
     -  А  то  ты не догадываешься, что  он провез и почему? -  перебил  его
Шмаков.
     - Но товарищ генерал, не  любовницу, конечно. Пусть посидит, может  сам
вспомнит.
     - Коля, ты хочешь, чтобы тебе Директор мозги вправил?
     -  А,  ты в этом смысле?  - начал  догадываться  Нестеров.  - Что ж  он
молчал-то.
     - Совсем идиот. Мне только что звонили из Администрации самого, наорали
как на сосунка коровьего, все из-за тебя. Ну, какой  резидент тебе, следаку,
будет докладывать, что он  агентурные данные для налоговых структур приволок
из города-героя Венеции, а?
     - А что ж он это задание так выполнил-то хуе...
     - Коля, - предупредила Анна Михайловна...
     -Что ж он  свое задание  так неважно  выполнял, что я, простой генерал,
как ты  говоришь, "следак", его за  яйца  схватил, прости  Анечка, - добавил
Нестеров, закрыв на секунду трубку рукой.
     -В  общем  так,  ты  срочно  едешь в  Лефортово, забираешь Бикчентаева,
целуешь  его  взасос  и относишь домой  на руках.  И  отзываешь Алтухова  из
Венеции. Не хватало, чтобы он его там засветил.
     - У меня с ним никакой связи нет. Как я тебе его отзову-то?
     -  Это ты  меня  спрашиваешь?  Ладно. Делай,  как  знаешь,  но  я  тебя
предупредил.
     - А!?  Это ты меня, оказывается  так предупреждал,  Максим  Леонидович!
Спасибочко.  А  почему же  тогда твой  Бикчентаев  привез  на  дачу  столько
коробок, сколько  ему консул выдал  - семь, а потом еще одну дослал с вещами
Мамонтова. Что или кто тогда было в тех коробках, которые он сам пронес мимо
охранника.
     - Да этот сервиз ему жена только двадцать шестого из Италии привезла. И
не  суй  ты свой  нос,  куда  тебя  не  просят.  Обрезание  сделают.  Прежде
посоветуйся, Коля!
     - С кем, милый ты мой, зам. директора ФСБ, с убийцей?
     Шмаков повесил трубку.
     Пришлось Нестерову одеться и поехать в заданном направлении.

     Бикчентаев отказался ехать на  машине Нестерова.  Помятый  и сонный, он
потихоньку зашагал вдоль  дороги,  не  оглядываясь. Нестеров  перегнал  его,
остановил машину и вышел на тротуар.
     - Руслан Ильич, вы что обиделись?
     - Знаешь, что я тебе скажу,  Нестеров, мне не до тебя. Мне не нужны  ни
твое раскаяние, ни твоя поза. Ты сейчас скажешь, что я сам виноват, и что ты
выполнял  свою  работу,  а  мне  на  это наплевать.  Потому  что  мне вообще
наплевать на тебя и на твоих жмуриков. Мне о  других вещах думать положено в
этой жизни: и в камере, и на бабе. Не доходит до тебя?
     -  В  Штирлица играете,  Руслан  Ильич?  Это  ничего, это  мой  любимый
литературный герой, после "Идиота".
     Бикчентаев совсем по-другому вел себя сегодня. Он и вправду был хорошим
актером, и,  если  первые  две  встречи  это  был  вальяжный  дымчатый  кот,
презирающий  весь мир,  то теперь  перед  ним  стоял истерзанный  сын  своей
отчизны, возвышающийся над всеми нравственностью своей тайной миссии.
     - Слушай, гений русской разведки, ты можешь  быть человеком? Скажи, что
было  в седьмой  коробке,  и  я  от  тебя  отстану. Мне  же  нужно  раскрыть
преступление.
     -  Ничего там  не  было: документы я, естественно,  вынул, а в  коробке
остался венецианский воздух. Я дома что-то переложил в нее из других коробок
и  принес  все семь,  как и  полагалось. А потом жена  этот дурацкий  сервиз
привезла. Нужно было его как-то передать, не засвечиваясь. А вышло наоборот.
На что мне этого чудака подставлять, если  я его прямые обязанности  за него
полтора года отрабатывал, а он волны на море считал. Ну, все?
     - Может быть,  вы  все-таки поможете  следствию, Руслан  Ильич...  Если
возникнут вопросы...
     Тот  пожал  плечами,  и  черная  машина  с темными  стеклами  откуда ни
возьмись, поднырнула  к  нему и  слизнула  его с  тротуара. Нестеров  поехал
досыпать.
     Ночная Москва была  пуста и светла от оранжевых фонарей на набережных и
площадях.

     Дома Нестерова ожидал странный сюрприз. Точнее в подъезде, на первой же
лестничной клетке. Пока Нестеров  поджидал  скрипящий и скрежещущий лифт, за
прозрачной  сеткой  лифтовой  шахты  обнаружилось  какое-то движение. Кто-то
хихикнул, а ломающийся почти что мужской голос тихо произнес:
     - Да ничего, жилец какой-то, тоже полуночник. О, анекдот вспомнил...
     Не успел  Нестеров перенестись в свою  молодость, как лифт грохнулся на
свои пружины. Нестеров  вошел в кабину и нажал  кнопку. Ему вдруг нестерпимо
захотелось хоть одним глазком увидеть эту парочку,  хоть в  щелочку,  хоть в
маленькое  окошко  кабинки  посмотреть  на  свое  прошлое,  на  свою   былую
беспечность, влюбленность.
     В окне мелькнула мордашка Верочки - родной дочери!
     Нестерова  обожгло, он машинально нажал  на кнопку "Стоп"  и ударил  по
кнопке  второго  этажа, с  треском  распахнул  дверцы, соскочил  вниз, через
пролет, и разъединил обнимающихся. Дочь испуганно смотрела на  него, а  этот
не  бреющийся  еще  верзила,  этот переросток в галстуке,  пытался отпихнуть
Нестерова от девушки.
     - Папа, ты почему не ночевал дома? - негодующе спросила дочь.
     Как она была похожа на молодую Анюту.
     - А ты? А кто это?
     -Мой бой-френд, знакомься, - дочь представила своего возлюбленного.
     - Пол-четвертого на часах. Ты что здесь делаешь?
     Нестеров начинал понимать, что дочери не  требуется его защита,  что ее
никто здесь не обижает, а он ставит всех троих в неловкое положение.
     - Я уже иду, пап, не беспокойся.
     Нестеров  по-дурацки,  но галантно  попрощался и  пошел  пешком наверх,
буркнув для ясности:
     - Я с работы.
     "Ну, надо же, дочери  еще нет  пятнадцати, а она  уже дома не ночует, -
возмущался он про себя, - и куда только Анюта смотрит?"

     18.
     "Труп   Леснина-Каревского   Валентина   Дмитриевича,   жителя  поселка
Переделкино, пенсионера,  разведенного,  был обнаружен в березовой  роще  на
краю поселка гражданкой Мамонтовой  Ксенией Петровной,  направлявшейся утром
пятнадцатого сентября с внуком на свою дачу в поселке от станции Переделкино
Киевского  направления  Московской  железной дороги",  -  гласила  запись  в
журнале дежурной части УВД "Переделкино".
     На место прибыл дежурный наряд,  но близко к  потерпевшему  подойти  не
смог, так как труп был плотно окружен стаей собак. Они сидели возле мертвого
хозяина, угрюмо озираясь  на кучку серых людей, и злобно скалились при любом
их передвижении.
     После   приезда  ветеринарной  службы,  которую   вызвала  все  та   же
сердобольная  гражданка Мамонтова,  успевшая отвести  внука  на  дачу, собак
удалось обезвредить путем инъекций снотворного, которые были им сделаны, как
белым   медведям   на   дальнем   Севере,   из   специальных  пистолетов   с
соответствующими зарядами. Часть собак разбежалась, но недалеко. Они сели на
пригорке, за деревьями и стали протяжно подвывать, отворачиваясь от людей.
     В это утро разразился  ураганный ветер, ветки берез почти горизонтально
поднимаясь,  оголяли  пространство березняка, людям казалось,  что над  ними
поднимался потолок.
     Милиция получила распоряжение ничего на  месте происшествия не трогать,
хотя такая возможность открылась после того, как бежевый фургон забрал тушки
сонных собак. Дело в  том, что  Ксения Петровна,  бегавшая вызванивать в Дом
творчества  писателей ветеринаров, позвонила и сыну. Тот, в свою очередь, не
долго  думая,   сообщил  о  происшествии  генералу  ФСБ  Нестерову   Николаю
Константиновичу, которого это действо непосредственно касалось.
     Милиции  передали  по  рации, чтобы  они  как  можно  меньше топтались,
правда,  какие уж тут могли остаться  следы преступления - ветер сметал все,
что  не  умело зацепиться  за деревья и траву.  Листья  образовали небольшой
сугроб с левого бока трупа Леснина-Каревского, так что почти не заметно было
пятно крови на черной спортивной кофте в области сердца.
     -  Пулевое  ранение в  области сердца, -  констатировал  Полторецкий, -
пролежал не больше десяти часов. Значит, убит ночью, часа в два.  Интересно,
что он здесь ночью делал?
     -  Иногда  меня  раздражает  эта   твоя  точность,   десять   часов...-
передразнил Нестеров, - сам не знаю почему.
     - Слышал, с каким громом ты помощника Мамонтова отпускал недавно из-под
стражи... еще до убийства этого "бывшего человека". Вот тебе и вся точность,
- растолковал Полторецкий.
     Если  бы Нестеров  был драматургом, в  этом месте он написал бы в пьесе
ремарку: "Герой с ужасом хватается за голову".
     А  он  не  был драматургом. У  него была  жена.  И  он  с  утра  с  ней
поссорился.  Произошла  небольшая  стычка  из-за  дочери.  Начиналась  пора,
тяжелая для всей Нестеровской семьи: дочь выросла и влюбилась.
     Бдительные родители третий день не могли определить границу допустимого
дочернего поведения. Нестеров стоял на более  лояльном  отношении  к первому
робкому  чувству ребенка. Анна  Михайловна повела  себя  неожиданно ревниво,
словно речь шла о сыне, а не о  дочери. Из-за допущенной Нестеровым грубости
и  рассорились супруги  в  это  утро.  Ну,  надо же  такое ляпнуть  девочке:
"сначала предохраняться научись!"
     Когда  Нестерову позвонил Мамонтов, голос генерала был настолько резок,
что  Лаврентию  Михайловичу показалось,  что у того появились какие-то новые
основания подозревать Мамонтова. Поэтому он удивленно спросил:
     - Николай Константинович, что с вами? Какие-то известия от Алтухова?
     -  Да,  нет,  - ответил Нестеров,  еще больше огорчаясь  от собственной
несдержанности,  -  в том-то и дело. Я  уже два дня как должен был  снять  с
Тупокина вашего подписку о невыезде. Тишина. Тоже, на мою голову!
     - Может быть, я не вовремя, но, простите, в Переделкино что-то неладное
опять.  Мама повезла сегодня Пашку на выходные к жене, а  сейчас позвонила -
там, еще раз простите, убийство.
     - Кто!? - вырвалось у Нестерова.
     -  Не знаю,  сами понимаете,  в каком она состоянии. Я беру машину, еду
срочно к ней.
     - Да, кто: мужчина или женщина хотя бы!?
     - Нет-нет, это не Ирина. Мама бы сказала. Видимо, мужчина.

     Нестеров стоял теперь над  трупом  Леснина-Каревского, смотрел на него,
щурясь, как смотрят вдаль, на горизонт. Он никак не мог овладеть собой, пока
Полторецкий не сказал ему на ухо:
     -  Стреляли издалека.  Представляешь, каким надо  быть снайпером, чтобы
ночью в темноте  среди деревьев с далекого расстояния попасть поэту прямо  в
сердце!
     Нестеров  очнулся,  в  голове  его  отчетливо  вырисовывалась   картина
произошедшего здесь накануне убийства:  Леснин-Каревский,  устав  от вечного
недовольства соседей, выгуливал стаю ночью. Конечно, выгуливать  этих бродяг
было  смешно,  но,  очевидно,  быть  предводителем  стаи  бездомных  собачар
доставляло забытому песеннику особое удовольствие. Кто же мог подступиться к
нему с оружием. Эта дворня, наверняка, злодея почувствовала бы за  версту. А
вот за "полторы версты" вряд ли.
     Не смогли защитить кормильца.
     Впрочем,  даже   профессиональные   телохранители   -   не   всесильны.
Обернувшись, Нестеров  остолбенел: роща  кишела людьми, все  лица  были  ему
хорошо знакомы, их было даже больше, чем деревьев.
     Как в авторском  кино,  они  приближались  к  нему, Нестерову, со  всех
сторон, сходились, стекались к нему. Впереди справа Мамонтов подводил Ксению
Петровну, гладя ее голову своей надутой  лапой, та  прижималась к его груди,
плакала. Сзади кралась Ирина Игоревна, двое милиционеров шли по роще, словно
собирая грибы, Тупокин переходил от дерева к  дереву. По тропинке со станции
бежала Женечка. Невдалеке кружил Полторецкий.
     Из "скорой" высыпали санитары.
     Странное  было зрелище  -  белые  санитары  с  носилками на  фоне белых
стволов берез.
     Нестеров кивнул Мамонтову. Ирина Игоревна встала поодаль, прислонившись
к дереву, засунув руки в карманы куртки, рассеянно смотрела перед собой, как
будто для  нее  важно  было  не  убийство  Леснина-Каревского,  а  ее  здесь
присутствие.
     Нестеров подозвал оперативника и Женечку. Затяжным взглядом поглядел на
них, словно не знал, с чего начать. Потом все-таки решился:
     - Он, - Нестеров  взглядом  указал на Леснинка-Каревского, - видел, как
подозреваемый Бикчентаев подбрасывал недостающие вещи, словом, улики...
     Женечка, воспользовавшись  паузой, хотела  пояснить майору-оперативнику
суть дела, но Нестеров перебил ее.
     -  Подозреваемый  гуляет  по  Москве... А  ну-ка, майор,  отойдем-ка  в
сторонку.
     Он повел милиционера под локоток на соседнюю лужайку.
     - Его,  подозреваемого  вот  в этом  самом убийстве,  я собственноручно
выписал двенадцатого из гостиницы в Лефортово: мне велели, понимаешь, майор?
     Майор, эдакий Джеймс Бонд российского  разлива, симпатичный современный
парень, внимательно всматривался в лицо Нестерова. Но тут опустил глаза:
     - Понимаю.
     - Он...  в  общем,  наш,  но темная лошадка, они  его  выгораживают, а,
может, сами не ведают, кого... Поезжай за ним, а ? Можешь?
     - Задержать? - спросил майор, - до выяснения?
     -  Под любым предлогом. Я  приеду, заберу его, под  свою,  значит, мою,
ответственность. Мне только нужно с ним с глазу на глаз поговорить только, -
разволновался Нестеров, - И  чтобы нас никто не нашел. Ты не бойся, никто не
узнает, а?
     Майор  оказался  человеком.  Вошел  в  положение Нестрова. Тот  остался
составлять  бумаги,  опрашивать  народ, а Женечку отправил  с  милиционером,
показывать дорогу к Бикчентаеву.

     19.
     Вечером того же дня, когда семья Мамонтовых сидела за круглым обеденным
столом на своей даче, слушая телевизор, на лестнице послышались шаги.
     - Там  же звонок  есть, -  заранее обижаясь  незваному  гостю,  сказала
Ксения  Петровна, а увидев  вошедшего  Нестерова,  сладкоголосо  добавила, -
чайку, Николай Константинович?
     Все, как по команде, встали и засуетились.
     Пашка, наконец-то, вырвался из бабушкиных объятий и стремглав унесся на
веранду.  Ксения Петровна  пошла  ставить  чайник, Мамонтов,  протянув руку,
пошел приветствовать Нестерова, а Ирина Игоревна, наоборот, отошла в глубину
гостиной, в темный угол.
     Мамонтов   несказанно   обрадовался.   Долго   тряс   руку   Нестерова,
приговаривая:
     - Вот и замечательно, вот и прекрасно...
     Ирина Игоревна, замерев, ждала, когда  же Нестеров  наденет на запястья
мужа  наручники.  Ей  сердце  подсказывало,  что  этот  Нестеров способен на
непредсказуемые, непрогнозируемые действия. Наверняка, у него на каждого  из
членов семьи Мамонтовых, имеется досье.
     Вот ведь  какой  коллективчик образовался: "проходящие по  делу". Ирина
Игоревна уже давно не волновалась за  себя, и уж тем  более за мужа. Услышав
от него печальный рассказ о  его  бесчеловечном низком бегстве от  убитой им
девушки, она стала его презирать.
     От такого презрения уже не возвращаются к теплоте  супружеских  уз.  Не
могла же она теперь волноваться  за совершенно чужого человека, с которым ее
ничего, кроме сына,  не связывало. Рассудив, что ей не в чем себя упрекнуть,
она вышла из своей засады. Села за стол, прямо под абажур.
     Мамонтов продолжал свободно размахивать руками.
     Нестеров медлил со словами.
     -  Николай  Константинович!  - позвала Ирина  Игоревна,  - что  вы  там
стоите? Проходите, садитесь. Скажите, а я могу  у вас поинтересоваться ходом
расследования? Это позволительно?
     -  На  усмотрение  следователя,  Ирина Игоревна, -  Нестеров  подсел  к
столу... - Кстати, Ирина Игоревна, итальянка-то  ожила, - вздохнул Нестеров,
а Мамонтов прыснул в кулак.
     Ирина Игоревна недоверчиво посмотрела на генерала.
     Нестеров повторил:
     -  Та, настоящая,  которую ваш муж  малость погладил бампером, ожила. А
эта, которую вот здесь в двух метрах от вас обнаружили - не итальянка.
     Ирина  Игоревна  поняла,  что  ее  только  что растерли  по  полу,  как
мотылька.
     Ксения Петровна вошла с  подносом, попросила невестку помочь, но та как
раз  -  в  этот самый  момент,  когда важно  помочь  свекрови,  - выбежала в
соседнюю комнату, хлопнув дверью так, что та немедленно снова приоткрылась.
     Ксения  Петровна смуглой в пятнышках и вздутых  венах рукою протягивала
чашки на блюдечках Нестерову и сыну.
     -Вы успокоились уже Ксения Петровна, - спросил Нестеров, принимая чай.
     Та ответила пространно:
     - В какое время мы живем! Это же хуже, чем при культе личности,  как же
теперь на  улицу выходить,  как детей спасать,  даже в собственном  доме нет
защиты, Лаврик.
     - Ну, что ты ерунду говоришь, мам! - скривился Лаврентий  Михайлович, -
все  это  когда-нибудь  пройдет.  Николай  Константинович разберется. Что-то
удалось выяснить? Вы видели его?
     Нестеров понял вопрос.
     Кивнул.
     Ирина Игоревна, видимо прислушиваясь, зашуршала в своей комнате вещами.
     - Он сознался? Ведь у него одного был мотив. Это точно он. Жестоко. Как
жестоко. Его ведь никто у нас в консульстве не любил, верите?
     - К сожалению, это не он.
     - Как не он, - удивился Мамонтов.  - Как не  он? Что, улик  не достает?
Мотивы не веские?  Что там еще... причинно-следственные связи ... У меня  по
уголовному процессу была пятерка. Правда, давно.
     Мамонтов злился. Если преступник вновь дал о себе знать, следовательно,
он  где-то   здесь,   рядом,   его  даже  можно  поймать,  как   лягушку,  и
препарировать.
     - Я говорю, может, все-таки вам  потрудиться раскинуть  мозгами  - кому
нужно было  убивать Леснина-Каревского; не обществу же защиты кошек... Вы же
сами сказали, что  Леснин-Каревский вам этого субчика  сдал. Вот  он и убрал
свидетеля. Осталось только  попросить господина  Бикчентаева  смотреть вам в
глаза и отвечать, где он был этой ночью. Вот и все!
     - Оп-па! - Крикнул Нестеров,  - что  же вы, юрист, а главного не  учли.
Или  меня  не считаете профессионалом.  Алиби, голубчик,  алиби  - такой вот
гадкий термин, вроде "амебы".
     Мамонтов еще  злее поглядел на собеседника. Ксения  Петровна,  подперев
лоб рукою, слегка покачиваясь, сидела и глядела на сына.
     - Алиби эти  ребята могут,  как католические индульгенции  штамповать и
продавать.  Вам  какое  алиби?  Бармен  в  казино?  Проститутка? Ваша родная
собака? Хотя - родственники не подходят.
     -  Это  точно не  он,  Лаврентий  Михайлович.  Руслан Ильич  Бикчентаев
позавчера был ранен при невыясненных обстоятельствах и находится в больнице,
в какой не скажу, а то еще проверять ринетесь. Он без сознания, но я клянусь
вам,  что это  он  и есть,  и я его сегодня  сам видел. Если бы не вчерашний
майор и Женечка, так никто бы и не опознал Штирлица:  его выбросили  посреди
улицы  из  машины, с простреленным  животом.  Между  прочим,  из  такого  же
револьвера был  убит ваш сосед. Кстати, проезжал сейчас мимо его  дома,  там
факельное   шествие   -  поклонники  собрались,  поют  что-то  знакомое.  Из
Леснина-Каревского. Как вам это нравится?
     - А это покушение не спланировано случайно? Он на все способен.
     - Выстрел в живот, следы пыток... не думаю.
     Ксения  Петровна  закрыла  ладонями глаза.  Ирина  Игоревна,  складывая
какой-то халат, вышла из своей комнаты и остановилась в дверях.
     -  Что же делать думаете, Николай Константинович? - спросил Мамонтов, -
вы ведь понимаете, что это звенья одной цепи. А где же ваш Алтухов? И почему
вы не проверяете Тупокина?
     Ирина Игоревна насторожилась.
     -Никаких  известий от Алтухова нет, я  ждал его еще к  понедельнику. Он
как раз и проверяет там некоторые данные о Тупокине и Бикчентаеве.
     - А почему вы тогда приехали? - неожиданно спросила Ирина Игоревна.
     - Не понял.
     - Зачем вы к нам сюда сейчас приехали, - четко повторила она вопрос.
     В этот вечер она казалась прозрачной, кожа ее была белее обыкновенного,
глаза   провалились,  стали  заметнее  морщинки  возле  глаз  и  рта.  После
длительного молчания Нестеров неуклюже отшутился:
     -  В  гости. У меня  завтра  выходной, а вот  Лаврентий Михайлович меня
приглашал.
     Мамонтов чувствовал,  что сегодня утром  Нестеров был огорчен какими-то
семейными  проблемами.   Ему  захотелось   приобщиться   к  этим  проблемам,
поделиться с Нестеровым своими, посоветоваться.
     Не к маме же бежать жаловаться на жену.
     Он пригласил  Нестерова прогуляться по участку. На улице  уже стемнело,
но двор и  поляна за домом были  освещены  ярким  светом мамонтовских  окон.
Ирина Игоревна хотела уйти к себе, но потом передумала  и преградила  дорогу
Нестерову.
     - А вы не спросили, есть ли алиби  у Лаврентия Михайловича. Забыли? Так
спросите сейчас. Спрашивайте здесь, при мне.
     Она говорила таким тоном, какого еще не позволял себе ни  один человек,
знакомый Нестерову. Это  был тон глубоко уверенной в своей правоте обиженной
женщины, знающей, что она переступает опасную черту, и... идущей на это.
     Нестеров оглянулся на Мамонтова.
     Тот кусал ус и раздувал ноздри.  Нестеров понимал, что слова "я ночевал
дома"   никогда   еще   не   принимались   как   бесспорное   доказательство
непричастности.
     - Что  вы делали сегодня ночью, Лаврентий Михайлович,  не припомните? -
спросил Нестеров.
     - Я был дома с матерью и сыном.
     Вдруг  Нестерова что-то  осенило,  и он  решительно  прошел в  детскую.
Пашка, возивший машинку по полу, обернулся.
     - Не входить! - приказал Нестеров подпирающим сзади родителям, и закрыл
дверь.
     - Паш, можно тебя отвлечь?
     - Да.
     - А папа вчера домой во сколько приехал?
     Ребенок пожал плечами и сказал, что папа был весь день дома.
     - А вечером?
     - А вечером папа ушел, а потом я заснул, - тихо сказал мальчик.
     Нестеров вошел в  гостиную, поставил стул на середину комнаты и сел  на
него верхом.
     -  Ксения  Петровна, а где ночевал  ваш сын? -  ехидно  спросил Николай
Константинович.
     - Дома, - ответила она.
     -  У меня  похожая ситуация, знаете  ли, с дочерью. Моя  дочь тоже дома
ночует, знаете  ли,  а  оказывается, что мы с  матерью принимаем желаемое за
действительное.
     Ксения Петровна потупилась.
     Ирина  Игоревна, довольная своей  местью, сложила  руки на груди. Все в
ней кипело ненавистью к нежеланному мужчине.
     Нестеров    не   верил    в    причастность   Мамонтова    к   убийству
Леснина-Каревского, а к покушению на Бикчентаева и подавно.  Психологически,
это  было  установлено  пять  минут   назад,  когда  Мамонтов  настаивал  на
виновности помощника, и узнал, что тот ранен.
     Женечка  дежурила в  госпитале,  на  случай,  если  помощник очнется  и
скажет, кто его подстрелил.
     - У меня в детстве был друг, - сказал Нестеров, - так он отвечал, когда
кто-нибудь стучал в его дверь: "Входите-жалуйтесь". Так вот я вам, Лаврентий
Михайлович, говорю "входите-жалуйтесь", что там у  вас произошло, только все
честно.
     - Это глубоко семейное. Я не желаю вас в это посвящать.
     Ирине   Игоревне  трудно  было   представить   мужа   в   роли   убийцы
поэта-собачника.  Она  только недавно  видела Леснина-Каревского  у  калитки
Тупокинской  дачи.  Леонид Александрович  о чем-то  беседовал  с собачником,
потом  последний  пошел своей дорогой. При чем тут  муж,  и  какую опасность
вообще мог представлять для истинного убийцы этот опустившийся шансонье, она
не понимала.
     Она   намеренно   подводила   Мамонтова   под  монастырь,  жалила   его
пронзительным  презрительным  взглядом,  а  если  бы  была  змеей,  еще бы и
зашипела, высовывая язык. Но она не  думала,  что ее провокации  дадут такой
реальный опасный для мужа поворот. Теперь  Нестерову самому стало интересно,
где был Мамонтов в ночь убийства.
     Первой не выдержала Ксения Петровна. Плача, она попросила сына обо всем
поведать следователю,  "ведь  не  чужой человек". Мамонтов,  испугав  Ирину,
схватил  ее повыше запястья и вывел на середину комнаты, прямо  пред светлые
очи Нестерова.
     - Ты не  догадываешься, где я был?! - обратился он к жене. - Ты хочешь,
чтобы я при постороннем  человеке рассказал, где я был и  что я  видел? Мы с
тобой двадцать лет вместе. Всякое бывало, но такой грязи  моя  семья испокон
веку  не  видывала.  Я тебя  так  любил, так  боялся  потерять. Что тебя  не
устраивало?  Я  сойду с ума,  наверное. Но у  нас больше нет  будущего. Весь
вечер вчерашний я просидел здесь в Переделкино, да. Под Тупокинскими окнами.
Вы верите мне, Николай Константинович?
     Ирина вспыхнула, Нестеров заметил, какой страх прокатился по ее лицу.
     - Зачем же вы за ним следили?
     - Да не за ним. Я жену свою оплакивал, - Мамонтов глядел в пол, из носа
его текла  жижица, глаза покраснели. - И  мог  бы убить  кого-нибудь. Да-да,
очень даже. Но не  убивал. Весь  вечер ждал, может она случайно выглянет  на
улицу, увидит меня, поймет, какую  боль  она мне причиняет.  - Он,  наконец,
выдохнул рыдания, - А она, на моих глазах  с  этим...  Предательство. Как же
это низко! Куда ты скатилась?
     - Сыночек, успокойся - взревела Ксения Петровна, -  она не стоит этого.
Мне страшно за тебя. Николай, остановите его, ему будет плохо...
     Ирина Игоревна была холодна и, по-прежнему,  надменна.  Ни один  мускул
больше не дрогнул на ее лице. Она парировала:
     - Не надо мне устраивать судилище. Это моя жизнь, я разберусь в ней без
вас. Особенно, без вас, Ксения Петровна.
     После чего развернулась и ушла в спальню.
     Мамонтов закричал ей вслед что-то очень неприятное и интимное.
     - О,  Господи! - простонала  Ксения Петровна, ребенок  же  все  слышит,
интеллигенция.
     Ирина  Игоревна выскочила из  спальни  разъяренная, в зеленой мохеровой
кофте, с сумкой в руках.
     -  Мне  здесь  делать  больше  нечего!  Сына  я  заберу  позже.  А  вы,
следователь, черт вас дери, не моргайте глазами,  а зовите наряд милиции. До
вас что еще не дошло, что он этой ночью был в поселке?!
     - Это ты, потаскуха, была  в поселке ночью с твоим  Тупокиным, а Лаврик
приехал домой в двенадцатом часу, - закричала Ксения Петровна. - Убирайся из
моего дома -  к  этому  выродку. Ты еще не все  о  нем знаешь.  Это страшный
человек, страшная семья, то-то вы нашли друг друга.
     Ирина Игоревна подбоченилась и ответила:
     -  У  Леонида есть  алиби, и это алиби -  я. Уж поверьте, мы все десять
дней не вставали с  постели. Может быть, и не поверят любящей женщине. Но  и
ваше свидетельство, как матери, никуда не годится.
     У  Нестерова   в  конце-концов   разболелась   шея,  как  у  теннисного
болельщика. Он уже устал вертеть  головой то влево, то вправо в  зависимости
от того, чья подача. Когда Ирина Игоревна вылетела из дома, бабахнув на этот
раз  входной  дверью  на  весь   поселок,  он  чуть  было  не  зааплодировал
любопытному спектаклю, но оказалось, что финальная сцена еще впереди.
     В литературе это называется эпилогом.
     К  Нестерову подошел  Мамонтов и,  судорожно тряся руками,  стал пихать
какие-то бумажки, которые перед этим нашарил в карманах брюк.
     Нестеров   взял  их  и  увидел   бесспорно   реабилитирующие  Мамонтова
документы, необходимые  скорее  для следствия,  чем для следователя. Это был
билет  на  электричку  до  Переделкино  и  обратно,  датированный  вчерашним
вечером, а  также проездной на метро, только позавчера  открытый. На обороте
проездного метрополитеновский пропускной механизм турникета отбил время двух
предпоследних и единственных вчера поездок: 20.45, 23.45.

     Леснин-Каревский  был  убит в час ночи. Даже ближе к двум, если  верить
Полторецкому. Мамонтов  без четверти двенадцатого ночи  был на станции метро
"Киевская", направлялся в центр,  домой. Наверняка, консъерж подтвердит, что
он прибыл домой около часа ночи.
     Как раз в это время стреляли в Леснина-Каревского.
     -Ну, что, повеселились? - спросил Нестерова Мамонтов, - Счастливы?
     - Лаврентий Михайлович, этот нарыв рано  или поздно все равно прорвался
бы.
     - Да я люблю ее!
     Нестеров виновато помолчал и спросил:
     - А что вас заставило ехать к Тупокину на дачу?
     - Да  я все чувствую. Все: что с ней происходит, чем она взволнована, в
каком настроении. Все  чувствую. Вы не представляете, каково сидеть в Москве
и представлять себе, как она  там тебе изменяет, и одновременно, сомневаться
в этом. Уж лучше удостовериться.
     - А почему уехали тогда так рано: удостоверились?
     Мамонтов не ожидал подобного вопроса и простодушно ответил:
     - Так свет же погасили!
     - Ничего особенного не заметили? Леснина-Каревского не видели?
     Мамонтов развел руками.
     -  Нет,  только  какое-то  шевеление  все-таки в поселке  было.  Что-то
необычное, освещение что ли... Нет, нет... не помню...

     Ирина Игоревна шла к даче  Тупокина с тяжелой  сумкой и набитой камнями
душой. Слезы отчаяния душили ее. Она ничуть не сомневалась в своей страсти к
Леониду  Александровичу,  но и жалость к мужу  раздирала ее.  Она  плакала в
голос на пустынной дачной улице. И эта улица была улицей Лермонтова.
     По левую ее  руку темнели дачи классиков, имена которых мало что теперь
говорят  школьникам: Пархоменко, Кожевникова, Авдеенко, Лавренева, Лавровых,
Софронова, Кешокова, Серебряковой, Штейна...
     По правую - переливались огнями особняки новых,  неведомых еще  граждан
великой страны, коим чуждо и неуютно было самое понятие: книга.
     Где уж ей Ирине Игоревне  в ее расстроенности было заметить, что в доме
Яблоньки (по  правую  руку), уже  больше  полугода опечатанном,  на  чердаке
подрагивает оранжевый свет, очевидно, какого-то огарка свечки.
     Повернув  на  улицу, именуемую Довженко,  где  некогда,  уверовавшие  и
сомневающиеся в непогрешимости социалистического реализма, уживались в одном
пространстве  Захарченко  и  Перцов, Алигер  и Крон,  Лесючевский и  Ошанин,
Васильев и Олеша, Еремин и Зелинский, Владыкин и Луконин, Казакевич и Львов,
Яшин и Татьяничева, другой  Смирнов  и Никулин,  Ахмадулина и Лукницкий,  и,
подходя  к  даче  Тупокина,  выкупленной  им недавно у заместителя  главного
редактора "Литературной газеты",  того самого, что жил напротив и чуть левее
наискосок дачи Щекочихина, -  она вдруг  остановилась  у  странного крыльца,
немного не дойдя до дачи Рыбакова.
     В  окошечке  возле  ее  коленей  горел свет,  она отступила  на  шаг  и
нагнулась к  окну. Тупокин был в душевой. Он  был одет, стоял к ней спиной и
что-то ремонтировал в углу помещения.
     Ей  показалось,  что  он  зачем-то  отдирает  доски,  и  за  его  рукой
открывается полый проем величиной с обувную коробку. Она не обратила на  это
внимания.
     Ирина Игоревна вошла в дом и спустилась в подпол.
     За  козлами,  там,  где  вдоль  стен  были  сложены  березовые бруски и
инструменты, лежала груда папок и несколько больших целлофановых пакетов.
     Она уставилась на все эти предметы и, слегка всхлипывая  от пронзившего
ее сердце испуга, стала пятиться к лестнице.  Внезапно над ее ухом прозвучал
резкий баритон:
     - Стучаться надо, голубушка.

     20.
     Нестерову  нужно было что-то  говорить, он понимал это. Влип в неловкое
положение, теперь Мамонтов ждал  от  него  слов  соболезнования.  На  глазах
следователя только что распалась семья. Это неприятней любой перестрелки.
     И  тут  Нестеров  вдруг  вспомнил,  зачем  на  самом деле на ночь глядя
приехал  к Мамонтовым.  Ему  самому  нужно было отомстить  жене  за утренний
скандал. Ну, пусть не отомстить; пусть попугать.
     Они сидели  на ступеньках крыльца.  Ночь была сыра и  холодна. Мамонтов
покуривал длинную тонкую сигаретку. Живот его опал, рубашка казалась грязной
и  помятой.  Нестеров,  уже сполоснувшийся из бочки с  дождевой водой, сидел
рядом,  с  полотенцем  на шее,  в  одной  футболке,  не  замечая выступивших
мурашек.
     - Не думал, что вы такой щупленький, - заметил Мамонтов. - Под пиджаком
не видно. Да и за счет роста, наверное, кажетесь крупнее.
     - За счет должности скорее, - отозвался Нестеров.
     - А я вот брюшко себе наел, - Мамонтов похлопал себя по животу.
     Лицо  его  было печально, он  задумчиво всматривался в  ночную  темень.
Ничего не было видно за пределами светового  шара, образуемого лампочкой над
их головами.
     - Руслан выживет? - спросил Мамонтов, - как вы думаете?
     -  Наверное. Врачи  толковые,  да  и  доставили  его вовремя.  Какой-то
дальнобойщик подобрал.
     - А где же это случилось?
     -  Я с ним  успел побеседовать, с шофером.  Подобрал  он Бикчентаева на
трассе,  на обочине, недалеко от Голицына. Уже за  Голициным, на  повороте в
Покровское. Деревня такая и пансионат неплохой, известный. Бикчентаева прямо
перед  его  рефрижератором выбросили,  чуть было не под  колеса. Он запомнил
номера.
     Машина в  угоне:  черный БМВ, московские  номера. В машине сидели двое:
водитель  и пассажир на  заднем  сиденье. Такие вот дела.  Задета селезенка,
отбиты почки, несколько швов на лице  и  голове. Почему он без  сознания-то,
головой при падении из машины о столб ударился. Проломил малость кость.
     - Кошмар,  - вздохнул Лаврентий  Михайлович,  -  ...А она ведь  к  нему
пошла.
     Нестеров  посмотрел в сторону Тупокинской дачи. Завтра с утра он  решил
идти к Тупокину, решать, что  с ним делать. Никаких улик против него нет, но
упускать его никак  нельзя. Если в Леснина-Каревского стрелял не Бикчентаев,
а без причины старика  убивать не стали бы - даже издалека и в темноте можно
различить человека, окруженного собаками, ошибки здесь не было, хотели убить
именно его - то  кому же еще из причастных к делу  понадобилось убирать его.
Не Мамонтову же.
     А  кто  остается? Был  бы Алтухов, было бы  кому  ходить  за  Тупокиным
хвостиком. Но "семерку" официально вызывать для этого товарища  -у Нестерова
нет оснований. К каждому жителю поселка слежку не приставишь.
     - Вы Леснина-Каревского хорошо знали, Лаврентий Михайлович?
     - Никогда с  ним  не общался. Хотя он и живет  здесь с оттепели, я имею
ввиду  с хрущевской  оттепели.  Тогда он был  в моде. Сейчас  не публикуется
почти.  Последний сборник стихов издал на деньги  местной братвы.  Шекспиру,
или там Пастернаку, или Тихонову такое и не снилось.
     - Да,  - сказал  Нестеров.  - У него  были  неплохие  песенки... Может,
помиритесь  еще, -  ни  с того  ни с  сего произнес Нестеров:  это  он вновь
вспомнил  о  жене. - Моя  вот  тоже  не знает, что я к  вам  поехал. Надо бы
выдержать, не звонить, как вы думаете?
     - Зачем? Зачем мучить друг друга, если любите.
     Мамонтов казался теперь Николаю Константиновичу головастым карапузом.
     - Вот вы много стран повидали, Лаврентий Михайлович, сладка она, другая
жизнь?
     Мамонтов не ответил на отвлекающий  вопрос Нестерова, он всматривался в
одну  точку  за  стволами деревьев, потом встал и погасил лампочку. Нестеров
решил,  что  он  пытается  разглядеть  Тупокинские  окна,  но,  оказывается,
Мамонтов смотрел не туда.
     - Посмотрите,  Николай Константинович, кажется,  в доме  Яблоньки  свет
мелькает. Вон там.
     Нестеров вгляделся.  Решил, что просто окна закрытой дачи отражают свет
со стороны, откуда-нибудь с соседнего  дома. Не станет же  блатная  компания
так  себя  раскрывать.  Хотя,  кто  их  знает.  Да  и  кого  здесь  бояться,
Нестеров-то в Переделкино инкогнито.
     - Надо бы проверить, прогуляемся? - спросил он Лаврентия Михайловича.
     - Я принесу куртки.
     - Мой пиджак, пожалуйста, и сумку.
     Нестеров взял из принесенной Мамонтовым сумки табельный пистолет, сунул
его сзади за пояс, дулом в  копчик, и надел пиджак. Мамонтова потряхивало от
предстоящего приключения,  в правой руке  он сжимал небольшой фонарик  - для
обороны. Они тихонько вышли за калитку и направились вглубь улицы.
     - Мои уже заснули,  - сообщил шепотом Мамонтов. -  Как  вы думаете, кто
там может быть?
     -  По- моему, вы ошиблись, -  так же шепотом  ответил  Нестеров,  - это
обычное привидение.
     Мамонтов неожиданно резко остановился и шлепнул себя ладонью по лбу.
     - Ну, конечно же, как я забыл!
     - Что, Лаврентий Михайлович?
     -  Ну, точно.  Здесь  же  куча призраков. Останетесь  ночевать, увидите
сами,  - абсолютно  серьезно  сообщил  Мамонтов.  - Здесь  в  тридцатые годы
расстреливали прямо во дворах. Да и своей  смертью немало жильцов поумирало.
Вот и колобродят, то дверь  не закроют  за собой, то у собаки воду разольют,
то шаги...
     Нестерову стало жутковато.  Он вспомнил, что где-то прочел будто Бабеля
расстреляли прямо во дворе дачи на углу  Тренева  и  Горького, напротив дома
Павленко, а  потом  НКВД  долго играло гуманистическую  роль,  что  писателя
вот-вот  отпустят. Понятие - "без  права переписки" было  очень актуально по
подобным причинам. Ну, если - это привидение Сервантеса, Лорки, Лопе де Вега
или Петрарки, можно не бояться... Ну и Данта, конечно...
     Мамонтов  увлекся,  рассказал  о  дачах  Маркова,  Карпова,  Сартакова,
Леонова,  Каверина, ткнул в пустоту, наметив  дачу Артема Веселого, вспомнил
Межирова, Голованова...
     Нестеров  косился на  Мамонтова, но принимал информацию, как само собой
разумеющееся.  Не  то,  чтоб  он  был  очень суеверным  человеком, но всякое
сообщение он готов был  принять за истину, пока не доказано обратное. Уж  во
всяком случае, допустимость привидений он еще не опроверг личным примером.
     Они подошли к пустой даче. Как раз напротив бывшего участка Яблоньки от
улицы шла  перпендикулярно  другая  дачная линия, именуемая улицей "Третьего
тома "Мертвых  душ",  в начале  которой имеют  место быть  покои Шкловского,
Либединской и Поповского, а в конце - Жарова, Вершигоры, Ажаева, Гринберга и
Евтушенко. А если повернуть с нее направо или налево, то и там можно увидеть
апартаменты  и других писателей  земли русской: Артема Веселого,  Смелякова,
Державина, Стаднюка, Фадеева...
     Но наши герои не столько интересовались литературой, сколько раскрытием
преступления. Однако если бы поинтересовались, то обнаружили бы в двух шагах
от  дачи  Мамонтова  улицу  Серафимовича,  со  знаменитым  Домом  творчества
писателей, в котором тоже иногда появляются  люди, сделавшие фантазию  своим
ремеслом.

     -Я же говорил вам, - зашептал Нестеров, - что это всего лишь отражение.
     - Что же оно тогда мигало?
     - Ну, давайте проверим пойдем, - предложил неустрашимый генерал. -  Где
там ваши привидения?
     В  этот момент порыв ветра всколыхнул плафон  фонаря, и  пятачок  света
задрожал под  ногами следопытов. Лаврентий Михайлович, который не  был готов
лезть ночью  в бандитское логово,  где,  говорят,  в начале зимы  при облаве
уложили семерых человек,  радостно  виновато  улыбнулся и ринулся в обратную
сторону, таща за собой Нестерова.
     Они вернулись на дачу Мамонтова, где  хозяин постелил  Нестерову чистую
простыню на кушетку, все улеглись и заснули без задних ног.
     Белая Луна светила  на небе,  и слышно  было, как большие жирные комары
влетали  в  приоткрытую  раму и  перелетали от  Нестерова  к  более  сочному
Мамонтову.  Нестеров  глубоко  и сипло  вдыхал приоткрытым ртом  равномерные
порции свежего воздуха, точно  всю жизнь курил по две пачки в день, и  слабо
выдыхал,  иногда  вздыхая, иногда  задерживая  дыхание.  Мамонтов, наоборот,
казалось, вообще не  дышит,  а лишь  раз в  пять минут всасывает, как насос,
воздух  в  легкие и через  пять минут выжимает его  из себя, смешно тренькая
губами.
     Поселок  спал,  лишь изредка  ночные  машины  прошмыгивали  под  окнами
Мамонтовской  дачи. Один раз  просвиристел рейсовый автобус. Через некоторое
время  установилась  полнейшая  тишина, как  будто одновременно заснула  вся
планета, и застыло  все,  что могло шевелиться, даже ветер не играл в ветках
сосен.
     Все  спало. И  любой современный сочинитель написал бы: "Стояла мертвая
тишина".




     1.
     Рассохшаяся  облупленная  нижняя  входная  дверь  легко  поддалась,  но
пискнула и тут же задев какой-то ботинок, открываясь.
     Мерное,  едва различимое шарканье  подошв раздалось на ступеньках,  они
стали прогибаться и скрипеть, под тяжестью вошедшего. Дверь второго этажа не
издала никаких шумов, потому что Василий когда-то смазал ее машинным маслом.
     Налево от прихожей располагались комнаты, направо - туалет. В доме было
так  темно,  что по сравнению с этой густой темнотой - на улице стояла белая
балтийская ночь.
     Неизвестный остановился перед входом в гостиную, в арке  двери,  ожидая
пока глаза  привыкнут к этой темени и он различит вход в комнату Мамонтовых.
В  это время  что-то мягкое уткнулось в его голень,  у  незнакомца  пробежал
мороз по коже, а голову обжег страх, он почувствовал сильное головокружение,
на мгновение потерял ориентиры и,  взмахнув рукой, сбил  какую-то плошку  со
стены. Резко  отпрянув, ударился о стоящую при  входе деревянную вешалку,  и
она с грохотом повалилась в дверной проем.
     Дверь Мамонтова  резко распахнулась, и нарушитель спокойствия увидел на
фоне освещенных луной окон силуэт мужчины, в руке которого сверкнуло оружие.
Лазутчик ринулся вперед, скорее не  на мужчину, а на источник  света, бросил
вперед  что-то тяжелое, за спиной Нестерова зазвенело  стекло, он машинально
пригнулся, а налетчик сгруппировался и рыбкой выпрыгнул в оконный проем.
     Все  это  заняло  долю  секунды.  Когда  Нестеров,  наконец,  обнаружил
включатель, во дворе никого уже не было.  Кто-то стремглав убегал по улице в
сторону леса. Мамонтов сидел на кровати, изумленно глядя на разбитое окно.
     - Ну, мудак,  ну рядом же  рама открыта!  На-на-на  хрена  же стекла-то
бить?!  - возмущенно  бормотал  он,  подняв ладони, как  будто  готовился  к
намазу.
     Ксения Петровна, запахивая халат, уже входила в комнату с возгласом:
     - Что тут такое?! Вы что подрались?
     Нестеров преградил ей дорогу и, положив руку на сердце, заявил:
     - Простите, Ксения Петровна. Это случайность, у  меня  с  этой  стороны
дома телефон стоит,  видно,  что-то приснилось, вот я и махнул рукой прямо в
стекло.
     - Но голубчик, вы же могли без руки остаться, как же так можно?
     - Взял бы трубку другой  рукой, - вздохнул Нестеров, - а  вы ложитесь и
простите меня. Я завтра поставлю новый телефон, ой, то есть, стекло.
     А  что это за гранатомет у вас в руке? Вы, что же  так и спите с ним? -
удивленно спросила  Ксения Петровна.  - Неудивительно, что  вы  этою  пушкой
стекло раскрошили. Боюсь, вам не телефон приснился. Не могли  бы вы спрятать
это куда-нибудь... вот хотя бы в эту вазочку?
     Нестеров  безропотно  отдал пистолет Ксении  Петровне  на  сохранение и
показал глазами Мамонтову знак не встревать.  Уходя, Ксения  Петровна ругала
пуделя за то, что тот опять сбил с ног вешалку...
     Когда  за  Нестеровым закрылась  дверь,  Мамонтов  застегивал  рубашку,
решительно продевая в петли на манжетах хрустальные запонки.
     -  Вы  куда это,  Лаврентий Михайлович?  Привидение  ловить? Или может,
узнали кого? Ведь по вашу душу приходили. А ну-ка,  пошли  во двор, покурим,
поищем кое-что.
     Они вновь вышли во двор перед крыльцом, напряженно вслушиваясь в тишину
и разглядывая окрестности.
     Сон как рукой сняло  с обоих. Под окнами в высокой траве, освещенной из
комнаты Мамонтова,  лежал металлический обрывок трубы, вроде тех, что торчат
в стене ванных комнат.
     - Быстренько брюки одевайте и идем за ним.
     Тут  только Лаврентий Михайлович заметил,  что вышел в  одной  рубашке,
запонках и носках.
     - Ой, мать честная, скузи.
     Они  снова  направились в сторону дома Яблоньки, но теперь свернули  на
Довженко и, возле дома  Церетели, спустясь в  придорожную канавку, мимо дома
Сельвинского,   пробирались   по  улице  мальчишками  пятидесятых  названных
"змеиным болотом" - вдоль заборов к дому Тупокина.
     Они  настолько были уверены, что с минуту на минуту увидят, как  Леонид
Александрович сидит сейчас у себя на веранде  и вытаскивает с  помощью Ирины
осколки  из  боков и  спины,  что даже прошли  мимо  его дачи,  не узнав ее.
Вернувшись  к  Тупокинскому участку,  они увидели прямо  противоположное: на
месте  дома зияла черная дыра. Дом  едва  можно  было  различить за высокими
кустами: ни одного огонечка не было на участке.
     - Похоже, никого нет, - шепнул Нестеров.
     Мамонтов непонимающе прохрустел плечами.
     - Может, уснули... - пошутил Мамонтов.
     - Может, к вам привидение приходило...- ответил ему Нестеров.
     - Не смейтесь над этим, - попросил Мамонтов.
     - Это нервное,  - задрожал Нестеров. - Холодно. Похоже, правда, никого.
Идемте осторожненько посмотрим гараж. У него есть там окошко?
     - Нет. Но вон, видите, замок висит.
     - А вы свою машину без замка в гараже оставляете?
     - У меня нет машины, - грустно шепнул Мамонтов, - и Алтухов еще пропал.
Что делать будем? В дом пойдем?
     Они, не сговариваясь, присели на корточки и прокрались через калитку на
территорию дачи.  К  дому вели  светлые бетонные плитки, вдоль дорожки росли
небольшие кусты. Прячась за ними, они перебежками добрались до дома.
     Нестеров  взбежал  на   крыльцо,  выставив  на  всякий  случай   вперед
указательный  палец,  дернул  дверь. Она была закрыта. Он быстро спустился и
повел Мамонтова вокруг дома.
     На мгновение  Мамонтов отстал, зацепившись  за сук, и  тьма скрыла его.
Нестеров увидел  открытое окно, подскочил и  схватился руками за подоконник.
Подтянувшись, он  пролез в дом. Мамонтов в это время, как говорится, блуждал
в трех соснах, точнее в трех кустах, потому что сосны  на участке у Тупокина
были  почти все вырублены. Мамонтов  совершенно  потерял  ориентацию  и, как
корабль, попавший в водоворот, шарахался  от  одного куста  к другому, пока,
наконец, уже решив, что он попал в окружение и придется погибнуть, не уперся
в какую-то стену.
     Держась за нее, он маленькими шажочками пошел по часовой стрелке вокруг
дома,  но серый пиджак  Нестерова нигде впереди не мелькал. Он прислушался -
шагов  Нестерова тоже не раздавалось. На мгновение он  подумал, не забрел ли
он  на чужой, в  смысле, совсем уж чужой, не  Тупокинский участок. Тогда он,
стараясь не отрывать руки от стены, повернулся на сто восемьдесят градусов и
сделал  шаг  в  обратном  направлении,  но  тут с неба  что-то  свалилось  и
приземлилось рядом с ним на ноги.
     -А-а-а! - заорал Мамонтов  и  пришел  в еще больший  ужас, когда чья-то
холодная лягушечья  липкая лапа  присосалась  к  его  рту, и голос Нестерова
сказал:
     - Ты можешь помолчать?! Привидение.
     - У-э? - спросил Мамонтов.
     - Да  нигде. Ты - привидение!  Вот  такие же чудаки, вроде нас, орут по
округе,  а  потом  под  это  дело  экстрасенсы  трактаты  сочиняют:   голоса
потустороннего мира в Московской губернии. Открывают ТОО  "Возмездие"... Ну,
успокоился? Я это, я! Мамонтов, вы что, подслеповаты?
     - Я же линзы на ночь снимаю. - Мамонтов икнул, - а где Ирина?
     Нестеров  хмыкнул и  сказал,  что  в  доме - пусто. Камин  и  плита,  и
отопительные приборы -  холодные.  Похоже, в доме никого  не было по крайней
мере часа два.
     - Куда же она ушла?
     - Нереститься! - схамил Нестеров.

     2.
     - Вы  как  хотите,  Лаврентий Михайлович, а  я на  сегодня следственные
действия прекращаю, - оповестил Нестеров, садясь в кресло в гостиной. Просто
установим  дежурство. Вы поспите часок, а потом смените меня. И  дверь внизу
закрывать не будем. Устроим засаду. Ложитесь.
     - А вы?
     - А  я тут закомуфлируюсь. Кстати,  вы  и  впрямь  не видели лица,  ну,
этого, призрака с железякой?
     Мамонтов  не видел. А  Нестеров  постеснялся ему  сказать, что  лица  у
налетчика  не  было. Он,  услышав  грохот,  быстро  соскочил  с  кровати  и,
прихватив оружие, встал у  двери в удобную позицию и  толкнул  ее  ногой. Он
хотел было наставить пистолет на преступника,  но, увидев  то, что высветила
Луна, опешил. Голова-то у привидения была, но лица не было. То ли маска,  то
ли чулок, то ли трупная опухлость. Бр-р.
     Железку  Нестеров  упаковал  в целлофан, может  быть, будут  отпечатки.
Осколочки тоже - на всякий случай.
     Мамонтов  в своей комнате  еще  поворочался немного  и уснул.  Нестеров
погасил  свет,  притаился. Сначала сознание  его одолевали всякие  нехорошие
фантазии,  мистика.  Он даже  представил,  как к его шее  в темноте  тянется
фиолетовая  рука с  синими  ногтями, как раз в эту секунду где-то на природе
заунывно  крикнула  два  раза  ночная  птица.  Но  скоро  мозг  не  выдержал
перенапряжения. Темнота победила, и Нестеров заснул.

     На этот раз преступников  было двое, и они в наглую грохотали каблуками
по полым ступенькам, все ближе поднимаясь к притаившемуся за дверью прихожей
Нестерову. Сначала он подумал, что в дом пришли бандиты, из тех, что подбили
Бикчентаева, потом  предположил,  что  привидения  всего Переделкино  решили
устроить шабаш  в  доме  Мамонтова,  но быстро отмел  эту  версию: сказались
глубокие  знания  Нестерова в области  сверхъестественного -  привидения  не
ходят на каблуках и не пахнут духами "Armani Emporio".
     Тут он увидел в щелку  две головы,  одна из которых принадлежала  Ирине
Игоревне.
     Значит,  первым  шел  Тупокин.  Нестеров  быстро оценил ситуацию,  свои
возможности  и,  не  обдумывая,  приложил  рукояткой  пистолета входящего  в
прихожую мужчину.
     Тот уперся рукой  в противоположную стену, наклонился  и, скукожившись,
рухнул  в  проход.  Склонясь  над  бездыханным  телом,  Нестеров   попытался
разглядеть лицо упавшего. Приблизившись к нему, он чуть было не заплакал, но
не  успел, потому  что в  этот момент кто-то огрел и  его по голове  тяжелым
томиком  "Бесов". Разумеется,  Нестеров не знал, что  за книжка попалась под
руку нападавшей; Ирина Игоревна тоже не намеренно выбрала на полке, висевшей
над  входом,  именно  этот  роман. Он скорее испугался от неожиданности, чем
почувствовал  удар, но тут же чья-то нежная  когтистая  рука схватила его за
волосы и долбанула о стенку, благо Нестеров все еще стоял, нагнувшись.
     Ирина  Игоревна  хотела было бежать  спасать  сына,  но как  от  батута
отскочила от живота возникшего на пути Мамонтова.
     -  Ты  что же это  порядочных людей  мочишь, Ирка?  - спросил Мамонтов,
освещая фонариком по очереди Ирину Игоревну, Нестерова, Алтухова и себя.
     Причем в свете фонаря его лицо вызвало у Ирины Игоревны запоздалый шок.
Она вдруг стала икать, а пока она икала,  Мамонтов  стянул со  своей кровати
простынь  и запеленал Ирину Игоревну прямо в стоячем положении,  обвязал  ее
какими-то  поясами и даже галстуками. Откуда  уж  взялась сноровка, но он  и
носок ей в рот догадался засунуть, и очень вовремя, потому что за его спиной
медленно поднимались слегка  опрокинутые Нестеров  и  Алтухов,  а на голове,
пытавшейся  изо  всех сил  завопить  Ирины  Игоревны,  теперь  уже  медленно
поднимались дыбом волосы. Носок мужа помешал ей. Она только замычала, словно
корова, объевшаяся клеверу.
     Ксения Петровна, несколько минут наблюдавшая  за происходящим из дверей
своей спальни, прошла мимо мычащей, запеленутой невестки, случайно задела ее
бедром, не заметила: что это и протянула Нестерову вазочку.  Тот потирал лоб
и косился на Алтухова.
     -  Может  быть,  включит кто-нибудь, наконец, свет в  этом  сумасшедшем
доме! - потребовал полковник. - Спасибо, - свет - Ксения Петровна.
     Ирина  Игоревна не  устояла-таки в своем  скафандре и ухнулась на ковер
посредине гостиной.
     Ксения  Петровна с умным  видом  переступила через  нее, чтобы взять со
стола чайник, при этом Ирина Игоревна  сделала кусательное движение, но лишь
получила пяткой по щеке.
     -  Если я вам еще понадоблюсь, Николай Константинович, я  -  на  кухне,
подслушиваю.
     Мужчины сидели  на  диване и молча курили,  разглядывая  куколку  Ирины
Игоревны. Та жалобно смотрела на Алтухова, прося взглядом развязать ее.
     - Мамонт, может развяжешь, - попросил  Алтухов, - Она мне все по дороге
рассказала, ей уже сегодня досталось. Да, что у вас здесь происходит-то?
     Алтухов вряд ли спал  сегодня. Одет  он был с иголочки,  взгляд его был
ясен и открыт.
     - Костя, - произнес  Нестеров, глядя, как катается по полу Ирина, - это
ты?!
     Алтухов  развернулся   к  Николаю  Константиновичу  и  заглянул  в  его
отрешенное лицо:
     - Э-э, Николай, вот я. Вот, - уточнил Алтухов.
     - Ваньку не валяй. Я вижу. Я спрашиваю, это ты час назад вот  в то окно
сигал, как придурошный?
     - Хе, то-то я смотрю  под ногами стекло трещит на дворе. Слышишь, Ирина
Игоревна?
     У Ирины округлились глаза. Она многое могла бы произнести в эту минуту,
может быть даже, весь, имеющийся в ее распоряжении словарный запас, но ей не
давали.
     - Судить тебя будут, - сказал Мамонтов, подсев на корточках к супруге и
погрозив ей пальцем, а потом вынул носок за кончик, торчавший из ее зубов, и
быстро отвел руку.
     Ирина какое-то  время молчала, а потом разревелась.  Из спальни выбежал
Пашка и тоже зарыдал во все горло. Мамонтов  передал его Алтухову, чтобы тот
придержал парня, пока сам развязывал Ирину, приговаривая:
     -  За  что ты  Алтухова-то? Понятно, что  Николая за  меня  приняла, но
Алтухов-то тебе что сделал?
     -Ты  ничего  не  знаешь, - закричала Ирина  сквозь  слезы, когда Ксения
Петровна  увела  Пашку   в  спальню,  -   Николай  Константинович  его  надо
арестовать!
     Нестеров ничего не понимал, но тоже на всякий случай спросил:
     - А чего это, правда, вы на меня в прихожей набросились?
     - Я же думала, что вы Тупокин. Он меня... это...  пытал. Я сбежала... А
когда вы Костю  ударили, я решила, что вы - это он. Хотела бежать, но  потом
вспомнила про Пашку, и тут в меня такая звериная остервенелость вселилась...
     - Она из тебя и не выселялась никогда, - заметил Мамонтов...
     - Вот я вас и... А зачем вы Костю пришибли?
     -  Это понятно... - объяснил  Алтухов, - как вы - его, так и  он принял
меня за Тупокина, тайно проникающего в вашем сопровождении в ваш дом, как  и
час  назад,  чтобы   расквитаться   с   Мамонтовым.  Вы   что   же,  Николай
Константинович,  решили, что Тупокин всю ночь к вам сюда  ходить будет, пока
кого-нибудь не  прибьет?  Что-то, господа, нам кругом Тупокин мерещится,  не
погнаться ли за ним по горячим следам?
     - Мы уже пробовали, на даче его нет. Уехал, - пролепетал Мамонтов.
     - А это был не ты? Точно? - недоверчиво переспросил Нестеров.

     3.
     Ирина  Игоревна села,  наконец, за  стол,  перед этим закатив добротную
оплеуху супругу. Помолчали.
     -  Где  же  вы встретились?  -  Спросил,  начавший  первым  соображать,
Нестеров у Алтухова.  -  Это не  ты  случайно в доме Яблоньки наблюдательный
пункт устроил?
     Алтухов искренне удивился.
     Конечно,  нет. Он только что с самолета, то есть с электрички, и как ни
в чем ни бывало с полным дипломатом информации направлялся к даче Мамонтова,
когда из кустов на него вылетела эта несчастная женщина с мольбой о помощи.
     Она бы так и просидела там до полного окоченения, если бы не Алтухов.
     Но Нестерова не удовлетворило это объяснение.
     С чего бы это Алтухову в полночь топать к Мамонтову на дачу с отчетом о
благополучно  завершившейся  командировке.  Взвесив все "за" и "против",  он
попросил Мамонтова подбросить ему сумку, достал оттуда наручники и  прицепил
руку смеющегося ему в лицо Алтухова к книжной полке висевшей над диваном.
     В  этом старом доме на каждой стене висели полки с книгами. Задравшийся
манжет  Алтуховской  рубашки  открыл  взору Нестерова свежий глубокий порез,
едва затянувшийся запекшейся лимфой.
     -  Вот  теперь, Костенька,  расскажи  мне  сказку  о  том, как  ты меня
вычислил? - предложил Нестеров.
     - Ну, брат, это  полное безобразие и  непрофессионализм, вот что я тебе
скажу, - возразил Алтухов.
     - Ничего, так спокойнее.
     Ирина Игоревна пожалела,  что они  оба - она и Алтухов - пришли снова в
этот проклятый дом.
     - Я все вам  сейчас  расскажу,  -  нервно  выкрикнула она, - вы  же  не
слушаете меня!
     - Не беспокойтесь, Ирина Игоревна. Сейчас во всем разберемся.
     - Коля,  меня  твоя  Анна  Михайловна тебя  рассекретила,  -  улыбнулся
Алтухов, - просила тебе передать, что дочь выходит замуж.
     Нестеров распрямил мускулы  лица и сказал, чтобы  Алтухов не врал: Анна
Михайловна понятия не имела о том, где он ночует.
     - У меня очень серьезные раскопки были в Венеции. Я тебе даже имя твоей
убитой хотел поведать. Теперь не буду. Обиделся, - заявил Алтухов, шутя.
     Нестерову пришлось набрать домашний номер. К телефону никто не подошел.
     У  Алтухова  начала затекать  рука,  Нестеров  расстегнул  наручники  и
выпустил Алтухова на свободу.
     - Всегда  так, -  пробормотал Нестеров, снова кладя трубку на рычаги. -
Как обидит меня или дочь, так начинает нам нервы портить. Да как она узнала?
     - Она сказала, что у тебя в Переделкино убили  Леснина-Каревского, и ты
теперь  выслеживаешь  Тупокина. Наверное,  так и нужно  было  делать,  а  не
семейные ссоры режиссировать.
     - Вот-вот, - вставила Ирина Игоревна.
     Нестеров  подвел черту и предложил ей все рассказать по порядку.  Ирине
Игоревне  не терпелось  оглоушить  Нестерова  своим рассказом. Мамонтова она
абсолютно не замечала. Тот сидел в сторонке, на краю длинного дивана, и тихо
подремывал с полуоткрытыми глазами.

     -  Я, действительно,  пошла отсюда к Леониду  Александровичу,  - начала
Ирина  Игоревна. - Он был внизу, в душевой. Это в подполе. Там по планировке
должен был быть гараж  подземный, а он гараж  отдельно выстроил, а в подполе
бассейн и сауну.
     Я увидела еще с улицы, что Тупокин внизу, что-то ремонтирует в стене.
     Вошла в дом, бросила  сумку  и спустилась в подпол. Мне так нужно было,
чтобы он меня пожалел после всей этой грязи, что здесь на меня вылили.
     Там  у  него  за лестницей  еще мастерская, я забыла  сказать. Свет  из
банной  части в приоткрытую дверь  падал на пол мастерской. Я  смотрю, а  за
козлами  в  углу, чуть  ли не  до  потолка  мастерской  пакеты  целлофановые
набросаны, а на столе рабочем папки. Много красных папок, я их сразу узнала.
Такие у Мамонтова в кабинете в консульстве стояли.
     Только до  меня стало  доходить,  откуда эти  папки, за  спиной  голос:
стоять, не двигаться, а то прибью.
     - Ага-ага, так-так, - оживился Нестеров.
     Услышав про папки, Алтухов насторожился и  помрачнел, задумался, и  еще
больше помрачнев, спросил, перебивая Ирину Игоревну:
     - Это - какие папки?
     Нестерову  пришлось  вкратце  рассказать  Алтухову, что на  Бикчентаева
совершено  нападение,  что  у  него,   очевидно,  украдены   папки  с   теми
документами, которые  он в свою  очередь  украл  из  консульства и  вывез  в
коробке без досмотра. Что Леснин-Каревский убит, как раз в той роще, где  на
Алтухова только что  набросилась гражданка  Мамонтова,  с  перепугу забыв  о
пагубности  этого  места.  Потом  Нестеров  снова  предоставил  слово  Ирине
Игоревне, которая взволновала всех бодрствующих следующим сообщением:
     - Он привязал меня к лестнице и...  - Ирина подбирала слова, но в итоге
нашла какие-то протокольные,  - взял  силой.  Потом запер в душевой. На моих
глазах  вынул из  сейфа - это он в сейфе в углу копался, когда я  его в окно
увидела - такую кучу денег, какой я никогда в жизни не видела.
     - Сколько, какой купюрой? - поинтересовался Алтухов.
     -  Деньги  были в пачках,  кажется,  стодолларовые  купюры. С приличный
чемодан. Вот как  одна диванная подушка. Выгреб все, сложил в большой пакет,
выволок из душевой. Я испугалась, как бы он меня не  поджег вместе с  домом,
больно уж быстро сматывал удочки. Я сижу  в бассейне, пристегнутая такими же
железяками к перилам.
     Она посмотрела на наручники, которые Нестеров все еще крутил в руках..
     - В воде? - уточнил Нестеров.
     - Да  нет  же, пустой бассейн. Я исхожу слезами,  прошу меня отпустить,
говорю,  что  никому про деньги не  скажу. Он и ухом не повел,  долго  потом
втаскивал в  машину барахло: деньги эти,  папки.  Потом хлопнула дверца.  Но
слышу двигатель не работает, а Тупокин обратно в дом зашел. Через три минуты
еще кто-то на крыльцо поднялся. Хотела я закричать, но с пластырем  на губах
сильно не крикнешь.
     - А сколько ног к нему пришло? - спросил Нестеров.
     Ирина Игоревна стала представлять картину.
     -  Четыре.  Четыре  ноги  -  двое  человек народу. Мне показалось,  что
Тупокин их испугался. Наверное, он издалека их увидел и не захотел, чтобы те
поняли, что он  уезжает. Наверху, прямо  надо мной  послышались  его  шаги и
чьи-то голоса.  Я прислушалась.  С  него  требовали  деньги. За Бикчентаева,
понимаете? Я только тогда  окончательно  поняла, что за папки  видела только
что.  Это  же  они у Руслана  стащили.  Что  же  теперь  будет?  Я  пыталась
освободиться,  дергала  обручи, пробовала  вырвать  из  бетона металлические
перила - бесполезно. Потом смотрю,  а перила-то до  дна бассейна не  доходят
плотно. Вот я и спустила вниз наручник, удалось кое-как подсунуть  под конец
перилины и вырваться. А  куда  же бежать, думаю. Ведь можно  натолкнуться на
бандитов.
     -  Так  ты  говоришь, - тихо  обратился Алтухов к Нестерову, - блики  в
окнах Яблоньки? Н-да.
     Нестеров виновато потер нос.
     -  Вы слушаете? - продолжала Ирина Игоревна. - Я уже сказала,  что  там
над бассейном окошечко. Бежать-то можно было, но только после того, как ушли
бандиты. Они, вероятно,  не поняли,  что Тупокин смывается.  Машина-то его в
сторонке  стояла, возле  гаража. Когда Леонид вошел обратно  в  дом, стала я
карабкаться к  окну. Удалось  найти  приступку,  потом  перелезть  повыше  и
открыть раму. Еле-еле протиснулась в проем, хоть я и миниатюрная.  Не успела
я  вылезти на  землю,  он  уже  дверь  в душевой  открывал ключом. Ужасно! Я
рванула со страху  не к  калитке, а за дом, перепрыгнула через  забор  и так
сиганула через все задние  дворы и  заборы, пока не прибежала к пруду. Прямо
через   детский  санаторий.   Пряталась  в  тени  памятника  на   территории
самаринской усадьбы.
     Ирина выругалась: "Тараканище...".
     - Это  вы правильно сделали. Запутали его. Но теперь понятно, почему он
сюда приходил. Хотел всех перебить и умотать, - заключил Нестеров.
     - Это - чудовище. Я клянусь вам.
     - Мы вам  верим. Вы - бесстрашная женщина, Ирина Игоревна.  А показания
ваши - бесценны, - похвалил  Николай Константинович. - Вы говорите, папки он
в машину втаскивал? Что в них, узнать бы. Костя, нужно толком проверить  дом
Яблоньки. Прямо сейчас. Вызывай опергруппу. И машину Тупокина  - в розыск! И
обыск - на даче Тупокина! И пограничникам - в аэропорты. Ирина  Игоревна, вы
бы перенесли "тело" Лаврентия Михайловича в спальню...
     Ирина Игоревна безропотно  послушалась Нестерова и предложила Мамонтову
свои  услуги.  Тот  спросонок  приобнял жену  и  позволил  дотащить  себя на
кроватку. Алтухов вызвал бригаду оперативников из своего ведомства, и  они с
Нестеровым ушли проверять дом Яблоньки еще раз.
     Ксения Петровна  вышла в пустующую гостиную и  прилегла на диван, когда
Ирина Игоревна вяло выплыла из комнаты и устало сказала:
     - Они зачем-то подожгли дом Яблоньки.

     4.
     Широко  распахнув  дверь   комнаты  Ксения  Петровна  остановилась  как
вкопанная. Окна  комнаты были  озарены пернатым  пожарищем. Казалось,  огонь
полыхал совсем близко, а не через несколько участков. По кровати, на которой
безмятежно спал  ее  сын, прыгали  рыжие  блики.  Она всмотрелась: по кронам
деревьев  огонь  мог легко перекинуться на  соседние дома. Следом  за Ириной
Игоревной она выскочила из  дома и поторопилась на пожарище. Со  всех сторон
поселка уже стекались люди. Никто из них не удосужился прихватить с собой ни
пипетки воды, не говоря уже про лопаты: такого здесь не помнили и старожилы.
Уже за два дома до участка Яблоньки  Ксению  Петровну и  Ирину  обдало жаром
огня. В воздухе трещали ветки,  и сухая хвоя взрывалась  маленькими искрами.
Дом стоял в глубине участка, перед ним было пустое пространство, поляна.
     Это было бывшее жилье профессора Педагогического института и литератора
Винодельного, который  в свое время разрабатывал проект полной отмены знаков
препинания в русском синтаксисе. Это потом уже Яблонька подсуетился.
     Пламя охватило  весь дом, ухало и стонало,  как огромный атласный отрез
развевающийся на ветру.
     -    Самовозгорание    исключено,   -   сказал    старик-академик    из
сельхозакадемии, подойдя к зевакам.
     - Какое там! - ответили ему, - Поди, хулиганы забрались.
     - Солнцевские бритоголовые.
     -  Я всегда  знала, что  этот дом плохо кончит! - участливо запричитала
какая-то толстуха. - И куда правление во главе с Горкиным смотрело!
     Началась летучая дискуссия про Горкина.
     -Да продали они нас, - кричали одни.
     -Хуже того,  нарочно  поджигают дома,  потому что в договоре  аренды не
указана  причина  прекращения  срока  аренды.  Подожгло  само  правление,  а
арендатор страдает...
     Вдалеке послышались пожарные фанфары.
     - Где же наши  ребятки-то? - сказала Ксения Петровна, пользуясь случаем
заговорить с невесткой.
     Ирина  Игоревна  кусала  ногти,  боясь  даже подумать,  что  Нестеров и
Алтухов зашли как раз  на этот  участок. В тот самый момент,  когда пожарные
пронеслись  мимо  них  и, сбив забор, подрулили  к самому  дому, двое  людей
вытащили из-за дома на поляну тело раненного.
     Ирина  Игоревна рванулась к ним, горячее дыхание пылающей  лавы обожгло
корни  ее волос.  Нестеров  и Алтухов  волокли к машине  какого-то  мужчину.
Увидев, что пожарные ссыпаются на землю, Нестеров замахал им рукой, и во все
горло заорал:
     - Сейчас рванет, ложись...
     Он не  ошибся. За домом  что-то  мощно  вздрогнуло, и  рассыпной  взрыв
оглушил всю окрестность.
     Дом скрипнул и медленно поплыл на людей. К счастью все успели отбежать.
Ирина Игоревна подхватила ноги раненного, и все втроем, они побежали с телом
под мышками к лежащему на траве забору.
     Пожарная машина подала задом,  попятилась,  дом решительно распластался
перед ней, заняв  своим старым драконьим телом  всю поляну. Немедленно струя
пены оплевала близлежащий огонь.
     Зрители были довольны.
     Возглас облегчения пронесся по рядам.
     Николай  Константинович,  поддерживая  голову  парня,  расстегивал  его
обгоревшую  кожаную  куртку.  Изнемогающий  от  удушья,  тот  открыл  глаза,
посмотрел на Ирину Игоревну, сидевшую на траве с другого  бока, и, сказав ей
два слова: "толстого - желтый", умер.
     Наши герои  отошли подальше от трупа и от огня, предоставив возможность
пожарным и оперативникам, приехавшим следом, заниматься своим делом.
     - А вас граждане, попрошу далеко не уходить. Будем разбираться, - велел
им начальник  опергруппы, потом узнал  Нестерова  и сконфузился,  -  здравия
желаю,  товарищ генерал. Эко  вас  подкоптило, прямо  эфиопы.  Я  думал,  вы
жильцы. Что здесь такое?
     Алтухов  и Нестеров наперебой стали рассказывать коллеге, что когда они
подходили к бывшей даче  бандита и  мошенника Яблоньки,  собственноручно ими
посаженного  девять месяцев назад за  решетку, дом уже  был объят пламенем с
ног до  головы, то есть до крыши, и им оставалось только обежать его кругом,
чтобы  заглянуть  в  окна первого  этажа.  Обогнув  дом, они увидели, что  с
тыльной  его стороны,  прямо  у подъезда,  стоит черный  БМВ, номер которого
замечательным образом совпадал с тем, за которым охотился Нестеров. При этом
Нестеров, конечно, самоуничижительно стукнул себя кулаком в  грудь и заявил,
что   назад  тому  два  часа  с  небольшим,  обследуя  этот   же  дом  из-за
подозрительного  свечения в окнах, не обошел  его кругом исключительно из-за
притупления бдительности.
     Потом они увидели, что на передних сиденьях лежит этот бедолага. Тут на
капот машины  начали  валиться горящие чурки.  Алтухов героически  оттолкнул
Нестерова  от автомобиля и  вытащил парня на воздух. Они быстро оттащили его
подальше, и машина взорвалась. Больше никого они не видели.
     После  бурного   изложения  событий,  в  сопровождении  семерых  бравых
молодцев в касках и бронежилетах, Нестеров и  Алтухов в его шикарном дорогом
костюме,  с пятью  обугленными брешами  на спине  и  брючинах,  шли  к  дому
Тупокина. Ирина Игоревна шла следом, стараясь не привлекать к себе внимания.
Но нужно же было ей забрать свои вещи из логова обольстителя и душегубца.

     5
     Бронированная  дверь  исключала  любые  варианты механического  взлома,
кроме  гранаты. Граната разнесла  Тупокину  все крыльцо,  но  зато и замок в
двери  слегка  покорежился. Остальное  здоровенный детина  из  оперативников
доделал с помощью ломика обычным архимедовским методом: "Закон рычага".
     Оперуполномоченный  вежливо  пропустил  Нестерова  и  Алтухова  вперед.
Нестеров  осторожно  вошел  в  дом,  вспомнив,   как  отказался  недавно  от
гостеприимства Тупокина: сейчас бы знал планировку. Этой ночью, забравшись в
Тупокинский  дом,  Нестеров  не запомнил ничего, кроме  огромного кактуса на
веранде, на который налетел в темноте.
     Зажгли свет.
     Пригласили Ирину Игоревну, как свидетельницу,  и  еще двоих увязавшихся
граждан, в качестве понятых. Пришлось спускать стариков в подземелье.
     В тускло освещенной мастерской, как  и сообщила Ирина  Игоревна, лежали
большие распакованные  целлофановые  пакеты.  Алтухов взял  один  из  них  и
приложил к Ирине Игоревне, как бы примеривая.
     -  Вам, Ирочка, никто не говорил, что  вы в рубашке родились? - спросил
он.
     - Почему? - не поняла та.
     - Потому  что у вас был великолепный шанс умереть  в таком  вот пакете,
тепло и красиво,  -  объяснил  Алтухов, выдвигая  мыском  полурасплавленного
ботинка небольшой насос  из-под стеллажа с инструментами. - Бьюсь об заклад,
он ее в этом бассейне и заморозил, эту мадам из коробки.
     - Прислал бы вас мужу  по почте в посылочке, - добавил Нестеров прямо в
ухо  обезумившей  Ирины  Игоревны, потом обратился к  Алтухову.  -  Забирай,
Костя, это добро с собой, может еще пригодится. Ты фотографа там не видел?
     - Был где-то, - сообщил оперуполномоченный и догадался, - труп заснять?
     -  У   нас   есть  свидетель  покушения   на   Бикчентаева  -  водитель
рефрижератора.  Он  может  опознать  парня.  Я надеюсь.  Как  же  вы,  Ирина
Игоревна,  десять дней здесь в кровати жили и ничего  не  замечали,  неужели
даже не спускались сюда поплавать?
     Трудно  далось  уязвленной женщине  это  признание,  но  деваться  было
некуда. Она собралась и выдала:
     - Я здесь  только  два раза  и  была, не  считая сегодняшнего, то  есть
вчерашнего. Остальное  время  жила на своей даче. Он уезжал куда-то в другой
город, не знаю куда. На машине.
     - Ну, пошли посмотрим, - сказал Нестеров, - ух ты, апартаменты какие! А
вот и тайник.
     Вся восточная стена дома, одновременно являвшаяся стеной сауны, начиная
от душевой - была двойная.
     Тайник открывался просто: одна из досок перегородки, отделяющей душевую
от  сауны,  самая крайняя  доска,  легко  поворачивалась на  петельках,  как
дверца. В тайнике было пусто. Нестерову посветили фонариком.
     Зоркий Алтухов неожиданно полез куда-то под потолок  и поцарапал ногтем
небольшой глазок в доске.
     -  Кино  любил  дяденька,  -  сказал он слезая.  Нестеров  поежился  от
неприятного  ощущения,  что и теперь кто-то за  ним  подсматривает через эту
маленькую, с петербургского таракана, видеокамеру.
     Больше ничего  интересного в подполе не  было. Зато в каминной  комнате
внимание  Нестерова   привлек   кулон  на  цепочке,  лежащий  на   мраморной
поверхности камина, и оригинальная пробирка с толстенькими зубочистками.
     Зубочистки  оказались  своеобразными  футлярами,  в каждом  из  которых
хранилось по иголочке.  Нестеров показал кулон Ирине Игоревне, но ничего  не
сказал.
     Зубочистки и кулон изъял.
     Алтухов позвал его из кухни.  Там он стоял возле стирального автомата и
вынимал на пол какие-то дамские вещи. Позвали Ирину Игоревну:
     - Вы тут свои вещи в стирку не складывали?
     - Подожди, Коля, - остановил Алтухов шутника. - Тут тебе подарок.
     Он нащупал и вытащил на свет Божий небольшую дамскую сумочку из змеиной
кожи,  взяв ее аккуратно двумя  пальцами,  приоткрыл. Это  действительно был
подарок судьбы.
     Или  Тупокин забыл  впопыхах  о своей "заначке"  или ему уже  было  все
равно:  в  сумочке  лежал паспорт на имя Самохваловой Наталии  Борисовны,  с
третьей  страницы  которого  на  Нестерова  смотрело  юное  лицо  убитой   и
подброшенной Мамонтову женщины.
     - Этого не может быть, - заявил  Алтухов, - эта женщина - умерла в июле
и давно похоронена или паспорт поддельный.
     Нестеров не стал вдаваться в подробности, а лишь сказал, что тоже устал
и с кем не бывает...
     Уже светало, когда они вышли из Тупокинского дома.
     Кости Нестерова ломило, глаза  его  горели  от бессонной ночи. Чумазые,
перепачканные сажей,  они  пришли  к Мамонтовым, уговорив  Ирину Игоревну не
валять дурака и идти с ними.
     Когда Лаврентий  Михайлович  проснулся  -  увидел  -  Нестеров  спал на
соседней  кушетке, сняв  с  нее все белье  и  одеяла,  обсыпанные  осколками
оконного стекла. Мамонтов не сразу  вспомнил события прошедшей ночи, начиная
с появления Нестерова  в его доме,  да и вспомнив, он еще  надеялся, что все
это ему приснилось.
     В комнате было светло, серое утро вползло в окна.
     Откуда-то тянуло гарью.
     Мамонтов  шел  в уборную, заметив по пути в  гостиной на  диване спящих
рядышком  Алтухова  и собственную супругу.  Это  неприятно укололо Лаврентия
Михайловича, но он мужественно зашагал к своей цели.
     Ксения Петровна отпаивала народ крепким кофе  с корицей. Нестеров корил
себя за размолвку с женой, представляя, как  она волнуется,  плачет  втихую,
представляет  себе  ужасные сцены  мафиозных  разборок и  издевательств  над
захваченным  в  плен  Нестеровым. У Алтухова  разболелась  голова, совершено
внезапно, когда он вспомнил, что в  Переделкино он  шел  с кейсом,  которого
давно нигде в доме  не видел. Кейс Ксения Петровна  ему тут  же принесла, но
голова  у Алтухова сразу  не  прошла.  Ирина  Игоревна молча грызла какой-то
сухарик, силясь представить себе свою дальнейшую судьбу. Пашка стучал ложкой
по  тарелке, с  аппетитом поедая  манную кашу, которую  не пробовал уже года
два.
     Решено было ехать в Москву, садиться за телефоны в кабинете Нестерова и
ждать  сообщений  от оперативников  насчет  результатов ночных  проверок  на
дорогах и в аэропортах.
     Быстренько собрались,  Ксения Петровна  согласилась ехать  с ребенком и
собакой на такси или электричке: что первое поймает.
     Выспавшийся Мамонтов вызывал зависть окружающих. Нестеров завел машину.
Проезжая мимо дотлевающей дачи Яблоньки, он спросил зазевавшегося Мамонтова,
не припомнит ли  тот, не бросал ли он окурок, проходя ночью мимо Яблонькиной
дачи.
     Мамонтов обернулся и коротко ойкнул, а потом перекрестился. Наблюдавшие
за  ним  с  заднего   сиденья  Алтухов  и  Ирина  Игоревна  не  выдержали  и
расхохотались.
     Мамонтов непонимающе озирался, щипал себя, оборачивался на пепелище, но
на месте бывшей  бандитской малины действительно чернел обугленный  огромный
котел: лишь по краям участка торчали в небо высокие обгоревшие пики сосновых
стволов.

     6.

     естеров отвез сначала Алтухова на улицу Льва Толстого, потом Мамонтовых
на Потаповский.
     Алтухов издалека увидел в  окне  кухни своей  квартиры Женечку  и решил
прогуляться к метро "Парк  культуры". Прохожие внимательно рассматривали его
превратившиеся  в   лохмотья,  плешивый  импортный  костюм   и  сочувственно
провожали  его  взглядом.  Перед  дверями своей квартиры  он  появился уже с
огромной охапкой цветов. Дверь  открылась, и на  пороге он увидел прелестную
крошечную девочку лет четырех. Растерявшись немного,  он протянул ей букет и
спросил:
     - Ты кто?
     - Ксюша Железнова, - последовал ответ.
     Из-за  угла  коридора выглянула Женечка.  Окинув  взглядом  Алтуховское
одеяние, она  охнула, всплеснула руками  и  кинулась на шею Алтухова, осыпая
его поцелуями, словно солдата, вернувшегося с войны. Совершенно  опрокинутый
таким приемом Алтухов, не знал, что делать, стоял в прихожей, как вкопанный,
слегка приобнимая одной рукой Женечку,  а  другую положив на голову ребенка,
прижавшегося к его ноге. Потом Женечка, вся в слезах, потянула его на кухню,
усадила за стол и  налила огромную тарелку борща со сметаной и стопку водки.
Алтухов почувствовал звериный голод и выхлебал борщ  в два  счета. Умиленная
Женечка, подперев щеку кулачком, наблюдала за ним.  Ее дочь сидела с другого
края стола,  точно так же подложив  под щечку  кулачок. Алтухов почувствовал
себя счастливым.
     Когда Нестеров,  в  своей черной от сажи рубашке и не менее закопченном
пиджаке вошел  в квартиру, обнаружилось, что все  еще спокойно спят  в своих
комнатах.  Один пес,  радостно  поскуливая  и прижимая ухо  к  полу, завилял
хвостом, приветствуя хозяина  в прихожей. Нестеров проверил наличие домашних
и обнаружил, что в комнате дочери, рядом  с ее кроватью, в раскладном кресле
спит долговязый субъект, очевидно, будущий зять Нестерова.
     Анна  Михайловна, разбуженная  стуком вешалок в шкафу, приоткрыла  один
глаз и  увидела,  что  муж,  успевший к этому  времени  раздеться, тщательно
стараясь не шуметь, вынимает из шкафа недавно купленный  костюм, а  какой-то
жутко пахнущий паленым комок старой одежды всовывает в нижний ящик.
     Она снисходительно вздохнула.
     Нестеров  обернулся  и, как  застигнутый  на  месте преступления мелкий
воришка, улыбнулся:
     - А я с работы.
     - Угу, - угукнула Анна Михайловна, - ты что, совместитель?
     -  Не понял,  Анечка, - тоном  человека, готового объяснить  даже тайну
Бермудского треугольника, сказал Нестеров.
     - Ты теперь по ночам пожары тушишь, что за запах?
     -  От   тебя   ничего   не  скроешь,   -   ласково  подлизался  Николай
Константинович.   -  Понимаешь,  детский  дом   загорелся,  пришлось  срочно
эвакуировать сирот.
     Анна Михайловна кивнула и спросила:
     - И много в Переделкино сирот?
     - Тьма! - с готовностью воскликнул Нестеров.

     Ирина Игоревна и Мамонтов должны были прибыть к одиннадцати на Лубянку,
чтобы   их  показания   о   происшествиях   последней   ночи   Нестеров  мог
запротоколировать  и подшить  в  дело.  Первое  время  по возвращении  их  в
московскую  квартиру  они молчали, плавая по разным орбитам: кто  в ванную -
кто в спальню,  кто  на кухню  - кто  в  детскую и наоборот.  Приведя себя в
порядок, они вышли в  залу и, наконец, намертво сцепились взглядами.  Первым
зарыдал Мамонтов.

     7.
     Отмытые  и  нарядные,  они  собрались  в  кабинете  Нестерова  ровно  к
одиннадцати часам. Женечку, забравшую дочь на выходные из детского сада и не
знавшую, куда  теперь  ее  пристроить, выручила  Ксения  Петровна.  Алтухов,
позвонивший Мамонтовым  узнать, не пора ли подъезжать за ними, чтобы ехать к
Нестерову,  и услышавший, что Ксения Петровна  уже добралась с внуком домой,
попросил разрешения забросить к ним девочку Ксюшу на пару часиков,  пока  ее
мама решает взрослые проблемы.
     Кабинет  Нестерова  был  светел и  вместим. Алтухов сидел на телефонах,
справляясь  у дежурной  части об оперативной сводке:  машина Тупокина, как в
воду канула. Не  пытался  беглец и вылететь за  пределы города. В воскресный
день вряд  ли Тупокин мог перевести деньги на счет, тем  более такой  объем.
Даже  свои  люди в  банковских  структурах не  смогли  бы  оформить  все  за
несколько часов в выходной день. Куда же он мог податься? Сменил машину?
     Женечка  вызвонила водителя  рефрижератора  и  попросила его  прибыть в
морг, куда был послан Полторецкий  провести  опознание  трупа водителя  БМВ,
вытащенного Алтуховым из огня.
     Наконец, очередь дошла до документов Самохваловой, найденных при обыске
дачи   Тупокина.   Нестеров   протянул  паспорт  с  фотографией  любопытному
Мамонтову. Тот не поверил своим глазам. Он снова почувствовал сосущую боль в
сердце: на фото была сбитая им по дороге из Венеции в Геную девушка.
     -  Послушайте,  вы что-то путаете, Лаврентий Михайлович.  Это же убитая
гражданка, обнаруженная в коробке.
     - Да нет же, уверяю вас, вы оба ошибаетесь, - заметил  Алтухов, все еще
разговаривающий с оперативниками по телефону.
     Нестеров достал  из  дела фото  московской  убитой  и положил  рядом  с
паспортом   Самохваловой.  Сомнений  не  было.  На  обоих  фотографиях  была
изображена одна и та же дама.
     Алтухов бросил сразу три трубки на рычаги и запротестовал.
     -  Нет,  так  вы  далеко  не  продвинетесь. Нужно вам  поведать  о моих
злоключениях, тем более, что  судьба  гражданки Самохваловой зафиксирована в
протоколе итальянской портовой жандармерии и копия этого  протокола  у  меня
вот здесь.
     Он  с грохотом  положил  перед собой драгоценный  бронированный  кейс с
кодовыми замками и сигнализацией, скрытой под ручкой кейса.
     Все, естественно, уставились на него.
     -  Я  прилетел в  Венецию  рано утром седьмого  сентября.  Устроился  в
гостинице и вызвонил Галку Михееву.
     - Из шифровального, - обрадовался знакомой фамилии Мамонтов.
     Ирина Игоревна бросила на него ревнивый взгляд.
     - Да,  майора ФСБ, Галину  Владимировну Михееву, - продолжал Алтухов. -
Позже мы  встретились в кафе рядом с консульством. Там, как всегда, дежурили
эти субчики из  итальянской разведки.  Мы с Галкой договорились побеседовать
на открытом  воздухе. Не  в кафе же обсуждать подобные  вещи. Там, наверное,
каждая  солонка  - целая радиостанция.  По пути зашел в  салон белья, позору
натерпелся. Белье, конечно, красивое. Женечка, это тебе.
     Он вынул из кейса маленький сверточек с бумажным бантиком.
     - Девицы  опознали Тупокина. Я  был  всего лишь вторым русским мужиком,
сподобившимся  отовариться  в  дамском салоне  белья за всю  историю Италии.
Шучу. Попросил найти мне такой  же  комплект, какой покупал  Тупокин. Можете
проверить,  гарнитурчик  как  две капли  похож на тот, что  лежит  у  вас  в
вещдоках. Мне стало ясно, кто  наш таинственный  доставщик  трупов.  Тупокин
заранее планировал убийство, а также смещение Мамонтова с поста консула.  Но
позже  Галка  немного  запутала  мои  выводы.  Я  улетал  из  Москвы,  когда
Бикчентаев уже сидел в Лефортово на госхарчах, не соглашаясь рассказать, что
провез под  видом  дипломатического  груза. Мне  уже  тогда показалось,  что
Бикчентаев  и  наша  убитая  с  разных  полей  ягодки. Тут  выясняется,  что
Бикчентаев  спер  из  секретного архива консульства папки  с  материалами по
банковским операциям российских чинуш в Италии, списки их счетов с указанием
банков,  а  также, заметьте,  разработки итальянских коллег  по махинациям с
валютными кредитами итальянских господ в  российских банках. Эти подробности
я уже потом узнал, когда меня выпустили из тюрьмы.
     - Из какой тюрьмы? - одновременно спросили Нестеров и Женечка.
     - Прихожу я вечером  в свой номер, а там все знакомые лица: коллеги  из
итальянской  наружки.  Я  уж  их,  как  родных  кузенов  знаю  до  последней
бородавки. Ну, об этом  потом. Вот эту вот убитую из  коробки, покажите хоть
фото  при  жизни,  в  консульстве  никто не  опознал.  Галочка, конечно,  не
настаивала,  не  приставала ни к  кому  с  ножом к  горлу,  подсовывая  фото
следствия, но, кажется,  ее и не мог  никто знать из консульских служб,  так
как в  Венецию на  берег она не  выходила?  Если только та Самохвалова,  что
утонула - потом воскресла и была убита Тупокиным.
     - Да о чем ты? Она что, была в Венеции?
     -  Была,  Николай  Константинович, в  том-то и  дело.  Стремилась всеми
силами. На кораблике вместе с Тупокиным. Не удивлюсь, если они в одной каюте
туда приплыли.
     - Он мне ничего про  этот случай не рассказывал,  - вырвалось  у  Ирины
Игоревны.
     -  Как же  она  могла приплыть, если я ее задавил? - настойчиво спросил
Мамонтов, но ему также настойчиво никто не ответил.
     У Нестерова никак не выстраивался в голове ход событий.
     -  В порту я, естественно, теплохода не застал. Нужно будет вылавливать
его в рейсе или здесь в Москве.  Но в документах портовой жандармерии потом,
после тюрьмы, я покопался.
     - Да, какой тюрьмы?
     - Откуда взялась тюрьма?
     -  О,  Женечка, в Венеции их  даже несколько... Словом, отдых Тупокина,
приплывшего в июле на круизном теплоходе "Раиса Горбачева", как  и остальных
туристов, был неприятно омрачен  следующим происшествием. По прибытии в порт
Венецию, перед самым всходом на трап  пограничных и таможенных служб Италии,
мичман Славянецкий обнаружил в затянутом сеткой  бассейне (при  входе в порт
бассейны всегда закрывают сеткой) одиноко покачивающуюся на воде утопленницу
Самохвалову Наталию  Борисовну, личность которой опознали общавшиеся с ней в
плавании  туристы, в  том  числе  и  Тупокин  Леонид  Александрович,  о  чем
свидетельствует его подпись в протоколе допроса.
     На место несчастного случая прибыл помощник  консула  Бикчентаев.  Дело
быстренько прекратили, а тело утонувшей отправили самолетом в Петербург,  по
адресу регистрации. Товарищи,  я  видел  копию  загранпаспорта в  деле  - на
фотографии ваша гражданка Самохвалова. Нужно срочно устанавливать личность и
связи. Чесать в  Петербург и  на Речной вокзал,  узнавать  где сейчас "Раиса
Горбачева".  А  для особо  придирчивых  -  проверять  загранпаспорт  и этот,
общегражданский. Долго я провозился с этой утопленницей  и,  заметьте,  лишь
потому, что она очень похожа на ту, что была в коробке.
     - И на мою задавленную, - вставил Мамонтов.
     Ирина Игоревна дернула его за рукав.
     - Для кого же  тогда Тупокин покупал белье, если Самохвалова  или какая
бы то ни было друга его спутница уже была мертва? - спросила Женечка.
     - В том-то и дело, для той, на которой это белье нашли. Очень старался,
поганец,  сделать  из  нашей  Самохваловой  итальянку,  специально  для вас,
Лаврентий Михайлович, старался, - пояснил Нестеров.
     - А  как  тщательно  устанавливался  факт  несчастного случая? -  вновь
спросила Женечка.
     - Как положено в таких случаях - три дня на  все про все. Круизный рейс
не мог задерживаться в Венеции больше, чем ему положено.
     Нестеров что-то быстро записывал за  Алтуховым своим мелким, как черная
икра, подчерком. Это он разносил по графам дальнейшие действия своих штатных
и нештатных помощников.
     - Так  за что  тебя в тюрьму-то забирали? Пошутил?  - спросил Лаврентий
Михайлович. - Я тебя знаю.
     -  Меня  теперь,  дорогой  мамонтенок, все средиземноморское  побережье
Италии знает, что с того.
     - Не хочешь говорить, не надо, - обиделся Мамонтов.
     - Как это не надо, - возмутился Нестеров, - а может, он заодно там банк
ограбил? Пусть рассказывает.
     Алтухов сел поудобнее и начал новую историю.
     - На следующий день в моих планах стояла  поездка  в пригород  Бринцио,
где  супруги  Кальдерони, очевидно,  каждое утро молящиеся Святой Мадонне за
многоуважаемого  Лаврентия  Михайловича, купили себе небольшую  квартирку со
всеми удобствами. Однако, войдя после встречи с Галиной вечером в свой номер
с посланием  архивариуса  консульства о  похищенных  Бикчентаевым  папках, я
обнаруживаю, что  двое  чернявеньких  ребятишек  смотрят  по  моему  "Шарпу"
платный канал - какую-то невинную порнуху.
     Пока до  них доходило,  что я  застукал их на  месте  прелюбодеяния, я,
конечно, письмецо сожрал. Шучу, сунул за зеркало в прихожей. Но это неважно.
Они встают. Я-то знаю, что мне стесняться нечего,  спокойно их спрашиваю  на
чистом венецианском диалекте, какого черта им понадобилось в  моем номере. А
они  меня скрутили,  одели  наручники,  и  сами стали  задавать  вопросы.  Я
обиделся, честное слово.
     - А что они хотели?
     - Они? Они вежливо стукнули меня поддых и осведомились,  не соизволю ли
я проехать с ними на экскурсию в  одиночку. Ну, я, конечно,  заинтересовался
предложением. Экскурсия, между  прочим, длилась неделю. Мне  предъявили даже
обвинение:  дружище, Мамонт,  отгадай  какое? Наезд  на  человека на  трассе
Венеция - Генуя в июне этого года. Якобы добропорядочные граждане Кальдерони
заявили еще тогда, что какой-то русский на машине с  консульскими номерами в
июне наехал на дамочку, привез ее к ним и бросил, а сам  сбежал.  Как только
он, то есть я, скрылся за виноградником, дамочка  вскочила и, очевидно,  все
еще пребывая  в  шоке, выбралась  через окно  в ванной и  исчезла.  Об  этом
странном   событии  супруги   поведали  полиции.  Самое  смешное,  что  сами
Кальдерони  появились только через семь дней после моего ареста. И, как им и
полагалось по сценарию, заверили власти, что это был не я, то есть,  что тот
водитель - это не я, то  есть... Думаю, что  мой  звонок в их  квартиру  две
недели  назад  слушали  спецслужбы  Италии. Дело, конечно,  абсолютно  не  в
Кальдерони, я потом с ними встретился...
     Каждый  день  ко  мне   приходил   следователь  из  контрразведки.  Тут
начинается   самое  интересное.   Напрягитесь.   Их  интересуют   документы,
вывезенные Бикчентаевым. Очень интересуют. Такое впечатление, что банковские
махинации  в  российских  банках  или  с   участием   российских  граждан  в
итальянских  банках,  касаются  больше итальянской полиции, чем нас с  вами.
Спрашивали,  предполагается  ли возвращение  Мамонтова и Бикчентаева, но это
уже из разряда программных вопросов. Следователь опытный, смурной. Высокий и
неинтересный,  как  положено.  Лет  пятьдесят  на  вид.  Все время  ходил по
комнате, заложив руки за спину. Предлагал сотрудничать. В это понятие входил
розыск   и  передача  итальянскому  посольству   в  Москве  всех  документов
Бикчентаева,  вывезенных из Венеции. Думается, ниточки из этих папочек могут
опутать копыта  многих итальянских богачей, может быть, и политиков. Я этому
следователю Данте цитировал на его родном языке.
     Алтухов заключил рассказ как бы невзначай брошенной фразой:
     - Кстати, Лаврик, старики Кальдерони опознали  твою курочку: это и есть
Самохвалова, та,  что  на загранпаспорте и  на  фото  товарища  следователя.
Передают тебе привет. Спрашивают, не надо ли еще чем помочь?
     - Тупокин  уже  тогда  начал  мою подставу, - проскрежетал сквозь  зубы
Мамонтов.
     8.
     Сводки   дежурной  части  МВД  и  доклады  оперативников  следственного
управления  ФСБ, а  также  бдительные посты  пограничников на  международных
рейсах никаких сведений о Тупокине не давали.
     К  трем  часам   по  московскому  времени  в  кабинет  Нестерова  вошел
запыхавшийся   Полторецкий,  со   старым   портфелем   подмышкой.   Водитель
рефрижератора, здоровенный, почти круглых очертаний  субъект,  с добродушной
картофелиной на конце перебитого носа,  безоговорочно признал  на фотографии
водителя БМВ, из которого выбросили на шоссе раненного Бикчентаева.
     Руслан  Ильич  пришел  в   сознание.  Женечка   стремглав  понеслась  в
кремлевку, прихватив готовые уже фотографии того же мертвого водителя БМВ.
     Нестеров  и  Алтухов  все  еще  сидели  в  кабинете,  ждали  очередного
посетителя. За ним поехал спецнаряд оперативников.
     За последние три часа события начали сдвигаться с мертвой точки.
     Мамонтовых  отправили  домой.  Перед  уходом  Ирина  Игоревна  виновато
посмотрела на Нестерова и  напомнила ему, что  парень перед смертью произнес
загадочные слова: "Толстого - Желтый".
     Теперь Нестеров и Алтухов отрешенно гадали, что бы это могло значить.
     - Может, быть он говорил про напарника какого-нибудь. Ведь в  БМВ тогда
сидели двое.
     - А "Желтый"? - спросил Алтухов.
     - Наверняка,  кличка. Стало быть: Толстого замочил  Желтый или Толстого
убил Желтый.
     - А  ты  проверил  его по  картотеке?  Наверняка, в  МВД  есть  на него
информация.
     - Когда? - возмутился Нестеров. - Мы с этим погорельцем в одно время из
Переделкино приехали. Сейчас  Полторецкий им занимается.  Но я  и  без  него
знаю, что это потомок Яблоньки.
     - Как это " потомок "?
     - Какая-нибудь бывшая шестерка.
     Алтухова неожиданно осенило:
     - А что если "Толстого" это - фамилия?
     - Не хочешь ли ты сказать, - осведомился Нестеров,  которому в принципе
мысль понравилась, -  что  этот  стриженный перед смертью любимого  писателя
вспоминал? Может, он просто  неправильно ударение поставил?  Что-то мне  имя
это знакомо. Не он про черепаху Тартиллу писал.
     Вдруг  Нестерова,  после  произнесенной  остроты  осенило. Он  напомнил
Алтухову, что  живет именно  на улице Толстого.  Алтухов подпрыгнул, перелез
через стол и вырвал из-под локтя Нестерова паспорт Самохваловой.
     - Ну, прямо "Ирония с легким  паром..." - крикнул он,  судорожно листая
документ, - Детей нет,  разведена, кровь первой  группы резус положительный,
вот, нашел: регистрация - город Санкт-Петербург, улица Алексея Толстого, дом
3, квартира 543.
     - Ну, ты  даешь, старик!  А  еще хотят регистрацию вообще  отменить!  А
"желтый"? - спросил Нестеров.
     - Желтый дом. В смысле желтого цвета.
     Нестеров нетерпеливо набирал номер дежурной бригады оперативников:
     - Коля, ты? Привет, тезка. Миленький срочно  связывайся с Медведевым, с
кем хочешь из следственного отдела ФСБ в Ленинграде, пусть срочно направляет
на Алексея Толстого, 3, квартира 543 свою бригаду. Мы тут опознали мою... Из
пакета, да. Ее адрес. Пусть срочно мне звонят.
     Нестеров повесил трубку  и лишь силой воли заставил себя не сорваться с
места и не побежать на Ленинградский вокзал.
     -  Выходит,  Николай  Константинович,  банкирша   Самохвалова  известна
голицинским ребяткам. Если дом -  желтый, стало быть пацан хотел нам наводку
на этот дом дать. Может, Тупокин туда рванул?
     - Я срочно выезжаю в Петербург, Костя.
     -  Подожди, не  торопись. Я тебя сейчас  с  Атташевым знакомить буду. А
потом рви когти в свой Петербург.
     В  этот  момент  в  кабинет  снова  вошел  старик  Полторецкий.  Согнув
ревматическую шею, доложил:
     - Умерший от удушья горячим дымом сегодня ночью в поселке Переделкино -
Зайцев Александр Федорович, шестьдесят восьмого года рождения, житель города
Голицино, дважды судимый: за грабеж  и вымогательство, год назад привлекался
по делу Яблоньки, пока тот  скрывался  за границей, даже помог  следствию  в
уточнении  его  местонахождения.  В  доме  обнаружен  и  второй  труп,  пока
неопознанный.  Но,  скорее всего,  из той  же шайки-лейки:  на оставшейся не
обгорелой руке погибшего  - татуировка: "Поцелуй меня  в  зад". Извините  за
цитату.
     - Все? - спросил Нестеров.
     - Пули, извлеченные из тела Бикчентаева и из трупа Леснина-Каревского -
выпущены из одного и того же револьвера калибра ....
     - Значит, не  сам  Тупокин в Леснина-Каревского стрелял. Тоже  заказная
работа.
     -  Револьвер  найден  во  взорвавшемся  БМВ, -  досказал  Полторецкий и
удалился.
     - Видно, хреновое настроение у старикана, - показал на дверь Алтухов. -
Коля, а дело не передадут в МВД, уж больно все примитивно: рекетня, заказные
убийства.
     - Это пусть, - ответил Нестеров, - К нам уже плывет наша золотая рыбка,
гарантирую.

     9.
     Перед Нестеровым лежал лист, собственноручно им исписанный под диктовку
Алтухова.
     Атташев  Леонид  Аркадьевич, председатель  правления  Межлегионбанка  с
тысяча девятьсот  девяносто пятого  года.  До этого,  заместитель начальника
управления капитального строительства Совета министров Российской Федерации,
до этого заместитель Председателя Госснаба СССР. Шестьдесят два года, женат,
имеет  двоих дочерей.  Межлегионбанк - коммерческий московский  банк  второй
категории надежности, входил  во вторую десятку  российских  банков: место в
рейтинге   весьма   почетное.   Банк  учрежден   крупнейшими   строительными
корпорациями,  еще недавно государственными,  а  ныне  приватизированными  и
акционировавшимися,  несколькими частными компаниями,  в  основном, детищами
правительственных  отпрысков;   изрядно  финансировался  Госбанком,  получал
государственные  займы   и  участвовал   в  финансировании   государственных
программ, в частности  "Жилье-2000", обслуживал  Министерство  строительства
России, Министерство  энергетики,  физических лиц. Резервный  Фонд составлял
500  миллиардов рублей,  из  которых,  увы  и ах, к  моменту  банкротства не
осталось и одной сотой части. Как это допустил Госбанк? Неизвестно.
     Зато известно,  что некоторые  банки в Восточной Европе и в России были
основаны  на  займах, в  которых  использовались под  видом заемных  средств
"грязные"   облигации.  "Грязные"   облигации   трудно  опознать,  если   не
связываться с эмитентом, то есть с учреждением,  выпустившим  эту облигацию,
гарантирующим ее реальную стоимость, а также со специальными центрами, вроде
швейцарской информационной системой  "Телекурс" или "Евроклитор" в Брюсселе,
куда  стекается  информация  по  всем   выпущенным  на  рынок  ценных  бумаг
облигациям. Ведь  внешне  погашенный  сертификат может  не обладать никакими
признаками того, что по нему уже однажды выплачены деньги,  а сама облигация
имеет нулевую стоимость.
     Нестеров знал об облигациях только то, что они когда-то хранились у его
матери в серванте в потрепанном  тканевом мешочке, и  дождались-таки  своего
часа, когда  в восьмидесятые  годы  людям  стали возвращать  деньги, которые
государство заняло у них в трудный послевоенный период.
     Теперь операции  с ценными бумагами  стали столь сложны и многообразны,
что Нестеров с трудом вникал в суть Алтуховской лекции.
     Одни из банкиров и  понятия не имеют,  что в  уставные  капиталы банков
внесены фальшивые западные облигации, другие -  чистые мошенники - знают, но
их  спасает то,  что  срок  погашения  таких облигаций в выдавших  их банках
Европы  и  Америки наступает еще нескоро. В любом  случае  до этого  времени
мошенники не доживут.
     А пока  все эти ценные  бумаги изображают из себя  платежные средства и
финансовый  капитал.  Но  в любом случае, это как приманка  для  привлечения
других   средств  -  настоящих.  Привет  Яблоньке.  Немудрено  посреднику  в
привлечении  даровых  государственных  средств затесаться  в  высший  эшелон
власти: кто получает реальные денежки, тот и управляет ими. Вот откуда столь
непонятное выдвижение хлопчика... Его долю так тогда и не нашли. Его опекуна
в правительственных структурах тоже: успел перескочить несколько раз с одной
должности  на другую  и везде  погрел руки. Следственное управление  ФСБ  по
экономическим   преступлениям  до  сих  пор  ведет  расследование  махинаций
некоторых финансовых структур, в том числе и Межлегионбанка. Выясняется, что
те  средства,  которые  крутились  на счетах  самого  Межлегионбанка  и  его
филиалов и были привлечены от  той части клиентов, которая без задней  мысли
доверила Атташеву  свои денежки, исчезли первыми. Кредиты  из  этих реальных
фондов  выданы  другой   части  клиентов,  по  липовым  договорам,  заведомо
ничтожным.
     То  есть подарены от имени народа и особенно  правительства  -  липовым
фирмам, а также детям и внукам членов этого правительства.
     Товарищ Атташев  находится под  следствием, но  тысячам обанкротившихся
клиентов, в том числе  и пенсионеров, в  основном,  пенсионеров,  уже помочь
нечем.  Процесс  банкротства  длится  уже  пятый месяц. Конкурсная  комиссия
быстренько переехала из помещения Межлегионбанка, что напротив Храма  Христа
Спасителя на улицу Казакова. Но и там отбоя от граждан нет. Атташев сидит на
даче с подпиской  о невыезде в зубах.  Изредка выезжает в сопровождении двух
бронированных "Мерседесов" в свой опустевший офис.
     Сейчас Леонид Аркадьевич Атташев - желанный гость генерала Нестерова.

     -  Как правильно фамилия произноситься? - Спросил  Нестеров Алтухова, -
Атташев или Атташев.
     - Точно не знаю, но все говорят Атташев, от "атташе".
     - С милым рай и в шалаше, если милый атташе?
     - Во-во, из этой оперы, но я бы предпочел, - Бомарше, слыхали7
     - Очень к месту. То консулы, то атташе, может еще: "ля фарм шерше?".
     В приемной зашевелилось нечто большое, словно динозавр-сороконожка.
     В открывшуюся дверь кабинета Нестеров увидел троих шкафоподобных ребят,
стоявших сцепив руки в замок под животами, как футболисты, защищающие ворота
и себя от штрафного.
     В кабинет  вошел  грузный пожилой  человек, чем-то  напоминавший  своих
телохранителей.  Лицо  его  было  изъедено  оспинами,  даже  крылья  носа  и
подбородок. Первое впечатление неприятное. Нестеров пригласил Атташева сесть
по правую  руку. Поздоровались, обменялись рукопожатиями.  С Алтуховым тоже.
Атташев  выглядел  побитым,  костюм  на нем  был  хоть  и  стильный, синий с
золотыми пуговицами, но давно  нечищеный и неглаженый. Нестерову показалось,
что внутри Атташев,  как  консервная  банка,  наполнен чувством  собственной
безмерной вины. Он не казался наглым и уверенным в себе и  своей  силе. И не
потому,  что его  влиятельные  друзья  отвернулись  от него,  а потому,  что
Атташев с самого начала знал, что ему уготована роль агнца. Нестеров уж чуть
было не посочувствовал несчастному банкиру, но взглянув на  его  трехэтажное
брюшко и  такой же подбородок,  улыбнулся:  здорово же откормили этого агнца
перед закланием.
     Узнав о том, что  он вызван не  по делу о банкротстве Межлегионбанка, а
по  делу заведующей  Петербургским  филиалом  Межлегионбанка  под  названием
"Фора",  Атташев расслабился.  Ведь в этом деле он - всего лишь свидетель, и
далеко не основной.
     Нестерову ничего  не  стоило  получить данные  о  Самохваловой, имея на
руках паспорт. Петербургские контрразведчики выдали информацию через  десять
минут после поступившего запроса.  И  их  информация совпала  с Алтуховской:
женщина  утонула  в  туристическом  круизе  во  время остановки  в  Венеции,
привезена в Петербург и похоронена на Волковом кладбище.
     Личность, между прочим,  весьма известная, даже удивительно, что за две
недели фото, разосланное Нестеровым, не опознали оперативники в  Петербурге.
Очевидно, из-за того, что в оперативных  данных она проходила почему-то, как
убитая в августе этого года введением в пах средства, вызывающего мгновенную
остановку  сердца.  А вообще-то,  гражданка  Самохвалова  Наталия  Борисовна
руководитель филиала  Межлегионбанка, внезапно закрывшегося в июне этого  же
года и  объявившего  о  своей  несостоятельности, особого  сочувствия  своих
разъяренных клиентов даже в цинковом гробу не вызвала.
     - Да, моя дама. Ужас.  Поехать в круиз и утонуть. Ладно бы в море, а то
в бассейне, - затряс Атташев  широким тяжелым  вторым подбородком, глянув на
фото убитой  и  в паспорт. -  Хоронить сам не ездил, тамошний  филиал раньше
центрального отделения закрылся, еще в  июне,  да нет  -  в мае.  Но  отчиму
выделил небольшую сумму  из личных средств. Мои  ребята  отвозили.  Все  там
помогли устроить.
     - Утонула? - невзначай уточнил Нестеров, - вы не ошиблись?
     Атташев пожал плечами.
     - Да. Ко мне ведь уже приходили тогда по этому делу. Несчастный случай.
В июле это, кажется, произошло.
     -  Что  можете  сказать  о  работе филиала,  проверки  там  были  перед
ликвидацией? - спросил со своего фланга Алтухов.
     - Аудит был, - вздохнул Атташев и насупился.
     - Почему  же  филиал  закрылся  раньше  центрального отделения,  обычно
бывает наоборот.
     - Я мало уделял  внимания "Форе". Если честно, мне вообще не давали его
контролировать. У Самохваловой были все полномочия.
     Нестерова  подмывало спросить о Тупокине. Не давали покоя вывезенные им
в неизвестном направлении деньги. Но Алтухов задал свой вопрос первым.
     - Кто же дал ей такие полномочия?
     Атташев явно не желал отвечать на этот вопрос. Алтухов нажал:
     - Да ладно  вам, Леонид Аркадьевич.  Самохваловой так или иначе  нет на
этом  свете.  Тот, кто  ее  ликвидировал, понимает,  что  вы  слишком  много
знаете...
     Нестеров бросил короткий взгляд на Алтухова.
     Атташев перехватил его и насторожился.
     -  Что  значит "так  или  иначе", кто ее  ликвидировал?  Разве  это  не
несчастный случай?
     -  Мы  еще  не  разобрались,  Леонид Аркадьевич,  -  уклончиво  ответил
Нестеров.
     - Вот  когда разберетесь,  тогда  и мне  ясно  будет, сколько  мне жить
осталось.  Могу  сказать  только  одно: Самохвалова  имела  одну,  но  очень
мохнатую лапу  в  госструктуре. Может быть,  это вам поможет. Мне достаточно
того, что  на меня и ее долги повесили. Аудит еще в мае показал, что кредиты
розданные Самохваловой,  возвращать некому.  Не удивлюсь, если окажется, что
она выдала их сама себе.
     -  Последний  вопрос,  Леонид  Аркадьевич, - сказал Алтухов,  -  вы  не
знаете, не уезжала ли Самохвалова заграницу в июне?  Она как-то  с вами свои
командировки согласовывала?
     -  Она  уезжала  заграницу  по  первому  своему  капризу.  Уточните  ее
биографию, - посоветовал Атташев.
     Нестеров передал Алтухову записочку. В ней было написано:
     "О  поездке  Самохваловой  в  июне в  Венецию  и  устроенной на  дороге
провокации, вы, сыщик, должны были узнать из загранпаспорта утопленницы".
     Алтухов шепнул Нестерову ответ:
     - Он же, наверное, поддельный, Коль.
     Атташев заметно устал и начал тяжело дышать, как астматик.
     -  Уточним,  Леонид  Аркадьевич.  А  вы  сами  не  знакомы  с  Леонидом
Александровичем Тупокиным? - под завязку спросил Нестеров.
     -  Отчего же. Он был клиентом нашего  банка.  Может,  один из немногих,
кому не за что на нас обижаться. Наталья Борисовна меня с ним и познакомила.
На приеме в каком-то посольстве. Здесь в Москве.
     Алтухов  и Нестеров переглянулись.  Атташев был  временно  отпущен  под
неусыпный надзор собственных телохранителей.
     Нестеров позвонил в кассы Ленинградского вокзала и попросил оформить из
брони ФСБ один билет  на  вечерний  рейс  в Петербург. Было  уже  пять часов
вечера.   Нестерову  нужно  было   ехать  домой  собираться.  Впрочем,  Анна
Михайловна была докой в вопросе сборов мужа  в срочные командировки, Николай
Константинович,  набрав  домашний номер,  сверхъестественно  ласковым  тоном
попросил  жену собрать  сумку и ждать  дальнейших  указаний,  не  отходя  от
телефона ни на минуту.
     Позвонил  Медведев  из Петербургского  управления, укорил  Нестерова за
длительные  разговоры  по  телефону  с  женой. То-то Николай  Константинович
слышал щелкание в трубке во время звонка домой.
     Медведев  сообщил,  что только  что  на квартире  Самохваловой  Натальи
Борисовны его бригада нарвалась на засаду. Одного бандита  уложили на месте,
один  выпрыгнул  в  окно, третий  сидит  в  следственной части  и дожидается
Нестерова. Парень из Москвы. Пока молчит, как рыба.
     - А по рыбе ты у нас специалист, - подтрунил Медведев.
     - Встречай. Буду завтра: поезд четырнадцатый, девятый вагон, приходит в
пять с чем-то утра, - сказал Нестеров. - Что там в квартире? Ты сам был?
     Медведев  отрапортовал,  что на квартиру  он не  ездил. Капитан  Букин,
производивший задержание, сейчас на допросе. В  квартире был  старик, совсем
немощный. Отчим Самохваловой.  Его привязали к  стулу и  кого-то дожидались.
Отчим очень плох,  как  бы  не помер. В квартире  оставлены  оперативники  и
медсестра. Обещал встретить.

     Женечка  сидела  у  постели  перебинтованного  Бикчентаева.  За  дверью
находились его жена и мать.
     Бикчентаев был неимоверно  слаб, вокруг  его  рта образовалась какая-то
соляная белая полоса, небритый, он был похож на БОМЖа.
     Еле двигая языком он  выкладывал Женечке все, что мог сообщить по факту
покушения. Причем сам, она вопросов не задавала.
     - Это хорошо, что тебя прислали. Ты запоминаешь, что я говорю? Ты лучше
запиши, запротоколируй. А потом я тебе диктофончик  подарю. Нужно переходить
на современные методы ведения следствия. Ты давно у Нестерова, что-то я тебя
не видел?
     Женечка снисходительно  улыбалась. Палата  была опрятна и обставлена не
по-больничному.   Окно  освещало   громоздкую   передвижную  кровать,  а   у
противоположной стены, в темноватой нише стояли  два мягких кресла и столик.
Холодильник  и вход в ванную комнату  находились  в предбаннике.  Бикчентаев
лежал в полосатой пижаме из тонкого хлопка, наполовину прикрытый одеялом. Он
то  и дело пытался  дотронуться до руки Женечки и повторял через каждые пять
минут,  что ему не хватает женского внимания.  Видел бы он  себя при  этом в
зеркало! Запекшиеся  раны, от которых расходились желтые синяки, чернели  на
выбритом черепе в трех местах. На скуле -  ссадина, а  кожа на щеках покрыта
белой коркой, как будто ее чем-то пересушили.
     -  Они взяли меня  очень  легко, возле ресторана. Мы как-нибудь с тобой
сходим  туда, это райская кухня. Я, знаешь, не дурак  поесть. И против  дула
лезть на рожон тоже не дурак. Говорят, садитесь в машину, я и сел.
     БМВ,  черного цвета,  номер... Естественно  профессиональный  разведчик
запомнил номер.  Но читателю-то он зачем?  Два бритых под баклажан паренька.
Крепкие, накачанные. Это читателю ближе.
     -  Узнаете?  -  Женечка показала фотографию  уже  опознанного водителем
рефрижератора парня.
     - Собаке собачья смерть. А второй?
     -Очевидно, сгорел в доме. Так вас вечером, накануне похитили?
     - Конечно, вечером. Всю ночь  держали  в  номере пансионата  какого-то,
недалеко  от Мамонтовской  дачи. Я эти  места плохо знаю, но помню,  что  от
Переделкино  минут  тридцать ехали по трассе, думаю  перпендикулярно  Минке,
потом свернули. Они не могли меня убить, им не мой труп нужен был.
     - Папки?
     -  Догадливая ты  у меня. Папки были спрятаны  дома: начальство еще  не
затребовало. Эти  сказали, что  если я им  папки не сдам, то они сами пойдут
искать и адрес мой назвали. А у нас теперь новая  метода: жизнями людей ради
бумажек  не рисковать.  Да  и потом там  мать, дети. Пришлось утром ехать  с
бандюками к дому.  Подъехали. Что  делать, спрашиваю. Они дают мне телефон и
говорят:  звони дочери, пусть спускается.  Я вызвал  Милюшу, младшую. Больше
никого  дома не было, только  младшая дочь и  мать. У  меня  дети  красивые,
можешь посмотреть, вот тут альбом. Хочешь, и у тебя такие будут.
     - Спасибо, у меня уже есть, - улыбнулась Женечка.
     Бикчентаев  вздохнул  и  с большим трудом  снова разомкнул  слипающиеся
губы.
     - Сразу по  телефону попросил дочь  захватить и принести из спальни мой
дипломат.  Она  сама  меньше  этого  дипломата.  У  меня  там  все  основные
документы, которые они просили, были подобраны.
     - А что они просили? - поинтересовалась Женечка.
     -  Документы  на  члена коллегии МИДа Василия  Ксенофонтовича Трещетко.
Будь уверена, что в этот кейс вместилась малая толика его итальянского досье
- только  сведения о его  зарубежных счетах и поступлениях,  плюс  контакты,
копии писем и расписок.
     - Странно. А документов на Тупокина там не было?
     - Так это же одно и тоже, - сказал Бикчентаев и внезапно уснул.
     Женечка  испугалась  и позвала  дежурную  сестру.  Бикчентаеву  вкололи
лекарство и  быстренько  поменяли капельницу. Врач в бирюзовой хирургической
униформе  укоризненно  покачала  головой  и  выпровадила  Женечку  восвояси,
передав из рук в руки дежурившему  в конце коридора охраннику. Она  побежала
забирать дочь от Мамонтовых.

     10.
     Нестеров   поехал   на  вокзал  своим  ходом.   Площадь  трех  вокзалов
производила впечатление ухоженностью и относительным порядком. Возле каждого
выхода из подземного перехода и еще кое-где стояли старенькие автобусы, куда
милиция сносила перебравших  бомжей и зарвавшихся проституток. Проститутки и
бомжующие   приезжали  к  вокзалам  на  такси,  словно  участники   дорогого
кинофестиваля.  Правда, вонь  от некоторых била в нос  проходящего Нестерова
посильней, чем запах "Маджи нуар" от некоторых известных особ.
     На  остановке  автобуса  стояли  пожилые люди  с  сумками и  тележками,
опасливо озираясь на неформальную тусовку.  В сторонке  какой-то низкорослый
мужичишка договаривался с подержанной девицей. Нестеров прошел через улицу к
центральному входу на Ленинградский вокзал  и взял в кассе свой билет. Гулко
отзывались его одинокие  шаги  по серому мрамору высоченного здания. По  его
периметру горели своими аппетитными витринами ларьки и яркие книжные киоски.
Он прошел  здание  насквозь  и  вышел на свою  платформу. Вокзалы  с детства
вызывали в нем трепет. Еще  не  подойдя к поезду,  он уже мелко взволнованно
дрожал,  словно предчувствовал предстоящую  брошенность и трагические минуты
расставания с кем-то. Перрон был выкрашен  какой-то мягкой  красной краской,
слева  тянулся  состав  четырнадцатого,  дешевенького  плацкартного  поезда,
справа покачивался "Лев Толстой", этот фирмач отправлялся в Хельсинки.
     Нестеров не взял с собой жену,  потому что та поставила себе задачу, не
выпускать дочь  из поля  зрения  ни на  секунду.  Вскоре после того,  как он
подошел к своему девятому вагончику, единственному купейному в этом составе,
его догнали Алтухов и Женечка, ведя за руки маленькую Ксюшу.
     - Святое семейство... - констатировал Нестеров. - Хорошо, что пришли, у
меня на вокзалах ахматовский комплекс.
     - Который? - сострил Алтухов.
     - Ненавижу уезжать, ненавижу поезда, ненавижу вокзалы. Костя, сигаретку
покури, я подышу.
     - Еще надышитесь,  Николай  Константинович,  -  сказала  Женечка.  -  Я
кое-что выяснила у Бикчентаева, правда, еле живой (вернее, неоприходованной)
ушла. Приставуч до чертиков. Хотя, может и пожалею, когда...
     - Говори, что тебе Штирлиц поведал.
     -   В  папках,  которые  сейчас  у  Тупокина  -   материал  на  Василия
Ксенофонтовича Трещетко, известно вам это имя?
     - Ай, да женщина, - затанцевал Нестеров, потрепал за щеку девочку, - не
мать у тебя,  а просто клад! Как  же  неизвестно, когда Яблонька у него одно
время советником работал! Солнце мое!
     - Посадку объявляют, Коля. За Трещетко надо понаблюдать, как думаешь?
     -   Обязательно,  Костя.  Командование   оставляю  на  тебе.   Женщины,
слушайтесь Алтухова.
     Нестеров  был  в  хорошем  расположении  духа.  Теперь и  Женечке стало
понятно, что означала последняя Бикчентаевская фраза. Если  Яблонька работал
у  Трещетко, значит,  наверняка,  Самохвалову использовали для его авантюр с
облигациями.
     - А Тупокин? - наспех спросила она.
     - Все покажет Петербург,  - кинул Нестеров, переступая на пол вагона. -
Держите ухо востро. Я позвоню, ждите дальнейших указаний.
     Он махнул им рукой и пошел искать свое купе.
     Разобравшись  с   билетом  и   постельным  бельем,  Нестеров   попросил
проводницу  не  беспокоить  его  до  утра.  Поскольку  купе  было  полностью
выкуплено  на его имя, он  задвинул дверь, отколупнул блокирующую защелку  и
стал разбирать сумку.
     Анна  Михайловна положила  сверху  ужин,  так как  Нестеров своеобразно
подражая англичанам, любил дважды поесть не  в  завтрак, а в ужин: часиков в
семь и поздней ночью.
     Он  уже немного  успокоился и, сев возле  окна  на  незастланную койку,
набросился на  пирожки  с  капустой  и  бутылку  кваса.  Колеса  флегматично
постукивали на стыках рельсов.
     Нестеров перенес уже заправленную постель  на эту  койку, прилег и стал
смаковать последние события и полученную информацию.
     Ночью ему приснился Лев  Толстой, стегающий розгами какого-то брюхатого
увальня. Сначала, Нестерову  показалось, что это Атташев, но вглядевшись, он
узнал женственные черты Алексея Толстого, противно вскрикивавшего при каждом
приложении прутьев к своей голой спине.
     Было еще темно, когда он проснулся. Поезд въезжал в Петербург.
     На перроне на Нестерова набросился Медведев, а два  его  помощника чуть
было  не подхватили дорогого московского  гостя под  белы рученьки, но он не
дался. Сумку тоже не отдавал, там еще оставалась пара пирожков на завтрак.
     -  В гостиницу или  к  нам, Николай Константинович, - спросил Медведев,
старый приятель Нестерова по прокуратуре. - Пацан все равно еще спит.
     - Разбудим. Я с вами тут долго чикаться не буду.
     -  Ишь  как  заматерел,  Коля.  Ну,   хорошо,  поехали  в   управление.
Рассказывай, что нового в Москве. Наших никого не видел?
     - Кого-то видел... Наташку Мартыканову, она  -  заведующая  собесом,  я
соседку к ней водил, матушкину старую приятельницу.
     - Как сама?
     -  Матушка в  Италии. На  Памир никак не соберусь,  вспомнить юность...
Володька  растет. Дочь замуж  хочет.  Костю Железнова  -  старосту  помнишь.
Погиб. Он был  начальником Калай-Хумбского пограничного отряда, полковником.
Вдову его,  взял к себе помощницей? - Нестеров чувствовал недосып.  Говорить
больше не хотелось.
     За  окном  "Волги"  проносился  его любимый  величественный  Петербург:
Невский, львы, кони, каналы, мосты, острова...

     Нестеров прошел в обшарпанную комнату для допросов.  Она была похожа на
утлые комнатенки судебных  заседаний, в которых Нестеров и Медведев когда-то
обучались административному  праву: кафедра  института  арендовала помещения
нарсудов для занятий студентов. Двое оперов распрямились над лежащим на полу
телом. Николай Константинович грозно рявкнул на них  и сел за стол. Приказал
посадить  парня  на  стул  напротив.  Оперативники,   несколько  озадаченные
начальственным  тоном вошедшего, одернули пиджаки, подняли  скрюченное,  как
креветка, тело, и бросили его на стул.
     - Вон отсюда, - брезгливо процедил Нестеров.
     Парень поднял  глаза. В Нестерова впились два глубоко посаженных черных
зрачка с каким-то печальным огоньком на  дне хрусталиков. Парень был явно из
кавказцев.  На вид лет двадцати  пяти.  Кудрявый, небольного  роста. За ночь
полностью заросший черной  шерстью, он  затаенно  косился на  Нестерова.  От
таких   следаков  можно  ожидать  не  только  ударов,   тем   более,   когда
подследственный  в  наручниках.  Такие белокожие фраера  могут и  иголки под
ногти засовывать.
     -  Невеселое же впечатление у вас от органов безопасности  останется, -
словно читая мысли парня, произнес Нестеров. - Вам привет.
     - От кого? - спросил парень.
     - От Москвы, - улыбнулся Нестеров. - Я из следственного управления ФСБ,
только что с поезда, по вашу душу. Зовут меня Николай Константинович. А вас?
     - Гоча, - отозвался парень.
     Лицо его, к удивлению Нестерова, сохраняло некоторые черты интеллекта и
выразительности.
     - А фамилия Губеладзе, так? - доспросил Нестеров.
     Парень кивнул.
     - Вы,  Гоча,  не  сердитесь  на  меня  за  моих  коллег.  Всякий  народ
попадается.  Не могу принести  вам свои извинения за  эту разбитую губу, так
как я из другой школы.
     Парень ждал,  когда  закончатся  расшаркиванья  и  пойдут  вопросы  про
засаду. Нестеров не заставил себя ждать.
     - Гоча, вас  кто  попросил на квартире Самохваловой с оружием дежурить?
Сколько дней вы там обитали?
     - Нисколько.
     - В смысле: не хотите отвечать?
     - Хочу. Нисколько, - повторил парень. - Только вчера утром поставили.
     - А кто?
     Парень  отвернулся.  Повернулся обратно, закусив раненную губу так, что
из  нее снова полилась  кровь. Глаза его были полны  слез. Он сглотнул ком и
проговорил:
     - Знаю - кого ждали, знаю - кто велел. Знаю - почему. Но здесь говорить
не буду. Я ненавижу такие маленькие комнаты. Мне простор нужен. Прошу.
     Нестеров  растерялся.  Везти парня  на свежий воздух?  Что  он задумал?
Нестеров вспомнил свою вокзальную трясучку и подумал,  что и сам не смог  бы
дать никаких показаний в таком состоянии.
     Он взял  помощника Медведева, из тех,  кто встречал  его на  вокзале, и
вывел Губеладзе  на улицу. Они поехали по спящему городу,  в  сторону  улицы
Алексея   Толстого.  По  дороге,  подпертый  с   правой  стороны  помощником
следователя,  Губеладзе  стал  рассказывать  все,  что  анонсировал в душном
смрадном кабинете управления. Нестеров перегнулся к нему и слушал в оба уха.
Живописное лицо кавказца приковало его взгляд.
     - Мы ждали самохваловского мужика, сожителя по фамилии Тупокинский. Нам
велели  его просто кончит,  когда  появится, а все, что принесет с собой,  -
доставит в Москву, в пансионат.
     - Как же ты, Гоча, среди голицинских  оказался, - перебил его Нестеров,
догадавшись, что речь идет о голицинском пансионате "Покровское".
     - Я  к брату приехал год назад. Меня отец послал. Отец умер. Брат попал
в  тюрму за наркотик. ГАИшники  остановили машину, отобрали паспорт и права.
Пошел ОВИР.  Стал денги просит у  меня. Хочу  уехат - нелзя.  Машину продал.
Пошел  к Собаке. Собака взял к себе в  памят  о  брате, брат  умерл в турме.
Замкнутый круг, а Кутаиси я институт кончил, хотел работать. Жена там. Тепер
сяду - убьют.
     -  Почему   убьют?  -   удивился   Нестеров,   замечая,   как   парень,
разволновавшись, переходит на традиционный грузинский акцент.
     - Что выдаю все. Собака найдет меня из-под земли.
     - Кто такой этот Собака? Голицинский?
     - Собака - голицинский? - переспросил Гоча, - Собака -  не голицинский,
Собака - смоленский...
     До Нестерова медленно доходила неожиданная аллегория.
     - Со Смоленской площади, что ли?
     Парень кивнул.
     - Фамилию не знаю.  Я его мельком  видел: в окно, в пансионате. Он этот
пансионат полностью  выкупил.  Там у него свой  коттедж, своя бордель,  своя
притон,  наркота.  Это он  брата погубил. Брат  его не завалил, получил срок
маленький, но умерл.
     -  Почему  ты  так говоришь?  Что  было бы, если бы он выдал  следствию
продавца?
     - Ты  что  -  вообще? -  парень поднял пальцы кверху,  - у  ментов  все
продавцы давно в  паханах.  А для  отчетности они вот таких, как Мурман, это
мой брат, берут. Понял?
     Они  притормозили  у  какого-то  дома  и  повернули во  двор.  Это  был
небольшой немецкий  домик,  жилой, темно желтого, почти розового цвета. Было
еще только семь часов утра.  Нестеров решил,  что еще  рано  будить  старого
отчима  Самохваловой, и  предложил  Губеладзе пройти  на  детскую  площадку.
Накинув свой пиджак на наручники Губеладзе, он повел  его к  железным низким
каруселям.  Сзади  шли  водитель  "Волги"  и  помощник  Медведева.  Нестеров
почему-то  был  уверен, что  Губеладзе сейчас  не  до побега.  Но  помощник,
подведя  того  к  каруселям,  технично  перестегнул  руку   парня  к  ржавой
перекладине.
     Нестерову ничего  не  оставлось, как  забрать  пиджак и накинуть его на
себя:  утро  было холодное.  В  такие  утренники  особенно не хочется, чтобы
уходило  лето. Он поставил охранника рядом с  Губеладзе, чтобы загородить от
прохожих наручники, надетые на него.
     - Не боишься, что  твои сейчас  за тобой  наблюдают?  - поинтересовался
Нестеров и напрасно. Губеладзе чуть  было не взорвался уязвленным кавказским
самолюбием.  Тогда  Нестеров  переключился на Самохваловский дом,  - ты знал
парня по имени Зайцев Александр Федорович?
     - Александр Фйодорович? Знал Зайца Сашу.
     - А человека с татуировкой: "Поцелуй меня в зад".
     Губеладзе улыбнулся:
     - Жорик. Голубой. Любимчик Собаки.
     - Эти сгорели в Переделкино. Откуда Заяц мог знать, что Тупокин приедет
в этот дом? Из чего сделали такой вывод?
     Это  был пожалуй основной вопрос,  за ответ на который  Нестеров мог бы
катать Губеладзе по городу весь день. Тем более, что Николаю Константиновичу
это тоже доставляло удовольствие.
     - Можно, я воды выпью? - спросил Губеладзе, - там в машине я видел.
     Нестеров попросил  водителя  и  помощника  сходить по  воду,  минут  на
десять. Те, видимо, решив, что с каруселью Губеладзе далеко не убежит, даже,
если вырвет ее из бетонного основания,  послушались Нестерова. Тот уже встал
на место медведевского помощника, загораживая Губеладзе непонятно от чего.
     - Заяц и Жорик сгорели? - коротко уточнил Гоча.
     - Заяц ваш сказал:  "Толстого - Желтый"... и вот  я  здесь, -  объяснил
Нестеров.
     - Тупокин  жадный,  не захотел  ни одной  копейкой делиться.  То  через
Собаку нас пахать заставлял, то сам. Самохвалова его бывшая жена.
     - Тупокина? - удивился Нестеров.
     - Собаки.
     "Значит, вот  что имел  ввиду  Атташев, советуя покопаться  в биографии
Самохваловой.  Василий Ксенофонтович  Трещетко, Собака,  бывший  муж  убитой
Самохваловой.  Тут уж, действительно,  по каждому капризу за  кордон  гулять
можно."
     - Погоди, но ты же сказал, что Тупокин - Самохваловский сожитель.
     - Одно  другому не  мешал. У  Собаки теперь  другиие  привязанности,  а
проституток целый  штат. Самохвалова ему для другого нужна была. Она  у него
баба  образованная,  с экономическим  институтом.  Тупокин  с ней  жил, а  с
Собакой они не  жили -  "Фору" раскручивали. Мы  общаком туда и  свои  денги
отдали, и Яблонка Самохваловой  доверял.  Утонул, а денги  все исчезли. Все.
Братва на похоронах была, Тупокина увезли. Он сказал, что несчастный случай,
а денги во Италии. Обещал найти. Сам собрался там сесть.
     - В тюрьму, что ли? - не понял Нестеров.
     - Сам  ты  турму.  Собака его должен бил посадит на место консула. А уж
убрат передыдущего мужика - Тупокинский сам достался.
     - Ага,  - кивнул Нестеров.  - А кто в  Переделкино собачника застрелил,
это ж профессионал делал?
     Парень снова  улыбнулся  белыми мелкими  зубами  с особенно  крошечными
остренькими верхними клыками.
     - Жорик и  завалил, он  у Собаки телохранителем  был. Пидорас. Собачник
бил свазным Тупокина  и Собаки. Пешком со  своей сворой  до пансионата ходил
километров тридцать напрямую через леса. Чем-то он Тупокина озадачил. Может,
решил потянут  денги... там  еще одно  было, что может к делцу не относится.
Они писателей  поджигали,  ну не самих писателей,  арендные  дачи,  а  потом
предлагали  ихнему  началству восстанавливать,  но  за  процент  от  площади
земелных участков. Переделькино стало уже не  културным центром,  а  центром
братвы. Нашему  там  музей открыли. Поэт. Стихи писал, песни. Слыхали может?
Недалеко от дачи Тупокина. Солнцевские его любят.
     Парень приумолк, понимая, что заехал в ненужную следствию тему.
     Нестеров все больше удивлялся откровенности кавказца. Может  быть,  еще
что-то  попросит  за это,  но сведения дает первоклассные.  Нужно  будет его
забрать с собой, в Москву.
     Вскоре  подошли  помошник  и  водитель,  без  воды,  встали  за  спиной
Нестерова.
     - Николай Константинович, есть поручения?
     Нестеров  решил,  что  остальное  парень  доскажет ему  потом, а теперь
главное - увидеть самохваловский дом и отчима. Он отпустил машину,  приказал
отвезти парня в ИВС, охранять и не трогать.
     Губеладзе с надеждой посмотрел на Нестерова.

     11.
     Нестеров поднялся на этаж и, не удивившись трехзначному номеру квартиры
в четырехэтажном доме, позвонил в квартиру "пятьсот сорок три".
     Странный  номер квартиры!  Но в питерских домах  и  не такое бывает:  в
подъезде, где  жил с матерью  после  войны  Нестеров  было  восемь  квартир:
шестьсот пятьдесят третья, восьмая, пятнадцатая, и первые пять по порядку...
     Дверь  распахнулась  бесшумно,  и какой-то  парень в камуфляжной  форме
втащил  Нестерова  за руку в  квартиру и захлопнул дверь. Нестеров, чья  шея
была  уже   зажата  сильно  согнутой  рукой  десантника,   почувствовал   за
собственным ухом холодный ствол пистолета.
     - Здрассьте,  - просипел он, -  у меня во внутреннем кармане документы,
ребятки. Я генерал ФСБ.
     - Мы тебя и  поджидаем, генерал, - пробасил высоченный качок с детскими
голубыми глазами, - Тупокин?
     - Да нет же. Нестеров. Веду это дело.
     -Что  ж  вы, товарищ генерал,  вводите молодежь в  заблуждение, - снова
пробасил  лейтенант и захлопнул  Нестеровское  удостоверение, -  какие будут
указания?
     - Старик проснулся? - спросил Нестеров, не обидевшись.
     - Кто его знает. Его не поймешь, он в каком-то анабиозе: лежит, смотрит
в одну точку.
     Нестеров вошел в указанную ему комнату. Квартира  была большая, старая.
Высокие потолки, полукруглые арки, лепнина. Обои серые, создающие  полумрак.
На  окнах  высокие  белые гардины.  Старая,  но  отреставрированная  мебель:
сервизный шкаф - посуда, если не Екатерининского фарфорового  завода, то  ее
родственница,  обеденный  стол,  в  углу столик для  преферанса, гобеленовый
диванчик. На комоде старинные канделябры.
     Нестеров попал в другой мир.  Все здесь было  - литература и история. В
левой стене столовой рядом с преферансным столиком была дверь с стариковскую
спальню. В узкой длинной комнате головой  к окну возлежал на высокой постели
старый князь  Балконский. Это  был  желтокожий мертвенно неподвижный старик.
Глубокие  складки  возле рта и между  бровей  делали  его  лицо  отпугивающе
грозным.  Он  поднял одно  веко,  потом  второе  и прошелся  взглядом сквозь
Нестерова.
     - Вы ко мне? - высокомерно спросил старик  и зашевелил нижней челюстью,
словно разминая ее после  долгого молчания. - Слышал, некоторые пожилые люди
в  одиночестве разучаются говорить. Очевидно, это правда. Что вас привело  в
эту гробницу?  -  старик произносил "что" по-петербужски,  напирая  на букву
"ч".
     - Как вы себя чувствуете, Павел Иванович,  -  спросил Нестеров, за пять
минут до этого узнав, как зовут старика.
     Его звали Павел  Иванович  Осипов. Больше голубоглазый страж  ничего не
знал.
     - Вы врач? - спросил Павел Иванович.
     - Я следователь из Москвы, - Нестеров отрекомендовался.
     - МВД?
     - ФСБ.
     - Я  так  и  думал, - кивнул старик, - Зачем же  вам знать,  каково мое
здоровье, это важно для безопасности государства?
     - Это, - ответил Нестеров, - важно, да.
     - Не  мелите ерунды, молодой человек. Помогите мне, пожалуйста, встать.
Скоро  должна прийти  сестричка. А  пока  вам  придется  немного  прислужить
больному человеку.
     Павел Иванович принял сидячую позу, но с кровати не встал.
     - Меня, знаете ли, эти ваши потомки почти сутки  продержали привязанным
к стулу.
     - Почему же наши потомки? - вступил  в полемику Нестеров, чувствуя, что
для него это принципиальный вопрос.
     -  Да потому  что  я,  молодой человек, численность  этого государства,
слава Богу, не приумножал. Принципиально, заметьте.
     - Тем не менее,  разве вы что-нибудь предпринимали для  воспитания этих
потомков иными, чем они есть.
     - Да.  - Ответствовал Павел Иванович, - это я делал. Сорок пять лет  им
отдал  в  Ленинградском университете.  Но  система  победила.  Духовность  и
нравственность и любовь к отечественной истории были этой системой извращены
- вашей системой, господин следователь. Вот почему вчерашние молодчики - это
продукт ваших секреций, а не моих.
     Нестерова  до  слез  обидела  правота  старика.  Он  выложил  последний
решающих довод:
     - Но, выходит, вы даже собственную падчерицу не смогли отвоевать у этой
системы, не  потому ли, что сила ваша иссякла за мелкими соглашательствами и
уступками этой системе. Ведь борцы - погибли.
     Старик сдвинул брови, и зажмурил глаза.
     -  Да, да. Конечно, этого упрека нужно  было ожидать.  Извините, что не
погиб  в  блокаду, в концлагере,  на Колыме. Извините,  что,  рассказывая  о
победе на  Куликовом  поле, приплетал марксизм-ленинизм. Еще  извините,  что
Патриарх Всея  Руси ездит не на мулле, а с  джипом сопровождения  НКВД... Но
разве это я погубил Наташу?
     Нестеров  проиграл. Старик,  чувствовалось,  очень горевал после смерти
падчерицы.
     - Подайте, пожалуйста, тот стакан. Почему вы замолчали?
     Нестеров протянул стакан, пахнущий валокордином Павлу Ивановичу.
     - Скажите, - спросил он, - когда вы последний раз ее видели, падчерицу?
     -  Наташу? - удивленно вскинулся старик, - перед отъездом в путешествие
на пароходе. Она так много вещей с собой забрала, я уж было решил, что хочет
навсегда остаться у  матери. Может быть,  она  бы  и осталась,  если  бы  не
утонула.
     - У ка-акой м-матери, - запинаясь, спросил Нестеров, - где остаться?
     - Ее  мать живет  в  Венеции.  Моя бывшая  супруга.  Я вам  сейчас  все
объясню.  Дело  в  том,  что  я женился  на  матери Наташи,  Розе  Исааковне
Самохваловой-Койфман в семидесятом  году. Наташе было уже семь лет. Она дочь
Розы Исааковны  от второго брака. А  ее первый муж, он был еврей  по фамилии
Койфман,  так   вот  этот  ее  муж  пропал   без  вести   во  время  Великой
Отечественной. И не  было никакой возможности  даже установить в каком месте
это произошло. Она  его  любила всю  жизнь.  Своя  кровь,  молодость, первое
чувство. Она  очень рано за него вышла, чуть  ли  не в пятнадцать  лет. Я ее
понимал. И не стал препятствовать отъезду в Венецию. Дело в том, что Койфман
в  девяносто пятом  году отыскался. Им обоим уже было за семьдесят, а сейчас
уже ближе к восьмидесяти, но это им не помешало.  Роза звала Наташу с собой,
но она меня не покинула. Конечно, я  ее воспитал. Отца она никогда не знала,
а Роза  никогда не рассказывала.  Наташа у нее была - поздний ребенок. Может
быть, я это допускаю, она родила ее без мужа, для себя. А потом судьба свела
ее со мной. Мы жили  счастливо, я ни в чем ее не упрекаю и думаю,  что такой
эпилог и следовало ожидать.
     -  Скажите,  Павел Иванович, а  кто-нибудь знал о  том, что  ваша  жена
уехала на постоянное жительство в Венецию. Кто-нибудь из Наташиных мужчин.
     -  Вы имеете  в виду Леонида Александровича? Видите ли, он очень  редко
приезжал  к  ней в Петербург, то есть сюда к  нам.  Она его, кажется,  ждала
каждую секундочку. Мне было больно смотреть, как она увядает без  нормальной
жизни,  все  время  на  работе,  какие-то разъезды,  банкеты,  всегда  нужно
выглядеть, быть хорошо экипированной. Городские власти ей прохода не давали,
то одно, то другое.
     - Налоговые органы? - подсказал Нестеров.
     -  Что вы! Наоборот,  это они  все пользовались ее  услугами.  Вы ведь,
наверное, знаете,  кто был ее первый  муж.  Вернее, кто  он  сейчас. Большая
шишка в  Министерстве иностранных дел. А пятнадцать лет назад он первый  раз
пришел в этот дом  таким заморышем. Как блокадный  мальчик. Он был  постарше
Наташи, а она всегда  была миниатюрной. Так что визуально разница в возрасте
была заметна  еще больше. Но он выглядел моложе ее, вы знаете. Учился у меня
на филологическом  факультете.  Хотел  писать  исследовательскую  работу  об
авторстве "Слова о полку Игореве". Так я и стал виновником их знакомства. Он
потом  очень продвинулся по  партийной  линии, Василий.  Жалко, что  она  не
родила ему детей.  Да. Так вот я думаю,  они оба, конечно, знали о Наташиной
маме,  о  Розочке.  Наташа  общалась  и  с Васенькой и  с  Леонидом.  Леонид
Александрович  приезжал  на  ее  похороны.  Плакал.  Да.  Вася не  приезжал,
занятость, государственные дела.
     - Как же вы пережили смерть Натальи Борисовны?
     - Молодой  человек,  вы  когда-нибудь наблюдали за  стариками,  которые
приходят на кладбище? Понаблюдайте, мой  вам совет. Сразу поймете, что такое
старость  и смерть. А если вы человек проницательный, вы  также поймете, что
страшна  не  смерть, не  потеря,  человек  привыкает  к  старости,  а  потом
привыкает к смерти.
     - А что страшно? - спросил Нестеров.
     - Страшно, что с собой нельзя унести свою память.

     12.
     Нестеров уходил от  старика в философском  настроении, размышляя о  его
словах. Он  не стал говорить старику об  основаниях  подозревать, что гибель
Самохваловой произошла  иначе, нежели он представлял себе. Он  лишь успокоил
старика,  что  оперативники  находятся  здесь  из-за  того,  что Самохвалова
погибла за  границей, и предупреждал,  что во  второй  половине  дня приедет
следователь Медведев с "осмотром" квартиры. Старик безразлично махнул рукой.
На квартире остался наряд оперативников.
     В управлении Нестерова ждала неприятная новость.  Машину,  доставлявшую
Губеладзе  в  изолятор временного  содержания,  обстреляли.  Гоча  Губеладзе
смертельно  раненный в  голову,  скончался  в  операционной,  не  приходя  в
сознание. Мотоцикл задержать не смогли. Нестеров только  сейчас осознал, что
Губеладзе все утро ждал предназначенной ему пули.
     Нестеров  связался  с  Женечкой из  медведевского кабинета  и велел  ей
собираться  в  Венецию.  Но  добираться   туда  ей  предстояло  на  круизном
теплоходе. Та сообщила, что теплоход "Раиса Горбачева" отправлялся в рейс из
Петербурга.
     На   завтра   Нестеров    назначил   эксгумацию   трупа   Самохваловой,
похороненного на Волковом кладбище в семейной могиле Осиповых.
     Он попросил Медведева обеспечить понятых, судмедэксперта, криминалистов
и биологов. Сам отправился в ведомственную гостиницу устраиваться.
     Потом  отправился  на  проспект  Обуховской Обороны  на  Речной вокзал.
Начальник  вокзала  навел  справки.  Теплоход,   как   и  сказала   Женечка,
принадлежал Ленинградскому морскому пароходству и сейчас находился на пути в
Венецию, где-то  в районе Гибралтарского  пролива.  Значит,  в течение  трех
суток прибудет в Венецию.
     Нестеров решил во что бы то ни стало  командировать Женечку на борт,  а
потом к матери Самохваловой.
     За  два  дня ему  предстояло  выяснить, кто  похоронен на  Волковом,  и
действительно ли Самохвалова была в Венеции в июне, когда  Мамонтов совершил
наезд.   Это  открывало   возможность  установить,  вывезла  ли  Самохвалова
банковские деньги, среди которых была и доля Яблоньки. Конечно, она везла не
валюту,  а быть может  пластиковые карточки или просто чековую  книжку. Но в
доме  Розы Исааковны Самохваловой-Койфман могли быть какие-то ее вещи. Те же
кредитки.  Хотя, с другой  стороны,  если Самохвалова возвратилась в июне  в
Россию,   значит,  июньская  поездка   была  только  разведывательной,  плюс
инсценировка  дорожно-транспортного происшествия  по просьбе Тупокина.  Если
она  решилась  помочь ему в этом  деле,  значит, Тупокин  обещал  ей  взамен
что-нибудь  вроде финансового  и дипломатического прикрытия после  того, как
станет консулом.  Конечно.  Так и было. Должна же она была  как-то перевезти
припрятанные деньги за границу.
     Нестеров почти был уверен, что Тупокин пока отсиживается где-то и через
границу  перейти не  успел.  Значит,  сидит  себе  где-нибудь  с  папками по
Атташевскому  банку,  с  деньгами Яблоньки  -  салют  голицинской  братве, с
деньгами Самохваловой -  салют Трещетко. И  те  и другие мечтают  сделать из
него котлеты  и подкинуть в "Общепит". Если и выдастся  Тупокину возможность
пересечь границу,  то только с  помощью  Трещетко.  Но тот скорее не паспорт
новый ему сделает, а "дырочку в правом боку". Из номера он позвонил Алтухову
домой.
     Трубку взяла Женечка.
     -Алтухов  поселился в "Покровском", -  сказала она. Я очень беспокоюсь,
ведь  Трещетко может его узнать. Одна  надежда, что тот  приезжает  с работы
поздно и по номерам основного корпуса не ходит. Полез Костя в самое пекло.
     - Все правильно, Женюра.  Мы пока ничего Трещетко предъявить  не можем,
нужны  основания,  чтобы  не позориться  и не брать  его  на десять суток за
незаконную парковку.
     -  Он  там  с   нашими  ребятами.  Они-то  его   и   засветят,  Николай
Константинович, - причитала Женечка. - Их  ведь за километр можно узнать  по
голубым рубашкам и выправке.
     -  Что  ты ворчишь, как  старуха!  А  кто будет  врага  народа Тупокина
караулить и на Трещетко оперативный материал собирать? Кто-то ведь должен.
     - Я все понимаю, Николай Константинович.
     - Ничего, я тебе скоро устрою отдых на Средиземном море. У Самохваловой
мать в Венеции. Думаю, что  сразу  после закрытия филиала "Фора" Самохвалова
была  у   нее.  В  июне.  Поедешь   одна,  будешь  работать  под  прикрытием
консульских. К  бабуле  надо  подъехать с  правдоподобной легендой. Вот тебе
задание до моего  возвращения: пофантазируй. В четверг, двадцатого полетишь.
Ты за границей-то была, старушка?
     - Нет, -  проскулила Женечка,  растроганная высочайшим званием, которым
Нестеров награждал только своих друзей: "старик и старушка".

     Нестеров решил не брать старика на кладбище. Тот  еще плохо ходил, да и
объяснение причин  этого  следственного  действия  он  отложил на  потом. По
фотографии,   по  отпечаткам   пальцев,  в   крайнем  случае,  по  зубам   и
анатомическим особенностям тоже можно опознать двухмесячный труп.
     Старик упомянул во вчерашнем разговоре, что  падчерицу привезли в гробу
уже из Венеции, гроб был забит, и он опознавал Наташу через небольшое стекло
в крышке.
     Ранним  утром за Нестеровым  заехал  Медведев. Следом на "РАФике" ехала
вся криминалистическая лаборатория.  Понятыми согласились стать  двое ночных
портье в Нестеровской гостинице. Их тоже посадили в "Волгу".
     - Зайдешь к своим? - спросил Медведев, выходя из машины.
     -  После,  - сказал Нестеров,  но тут  же  передумал,  представив,  что
нелегко будет стоять у могилы отца, наглядевшись перед этим на разложившуюся
утопленницу.  - Хотя  нет,  подождите  меня,  я недолго. Можете  отрывать  и
доставать  гроб  на  поверхность.  Да   ты  еще  с  администрацией  кладбища
провозишься невесть сколько.

     Он отделился от группы  "черных  плащей" и пошел на свою аллею.  Вскоре
криминалисты во  главе с  Медведевым исчезли  за высокими склепами, толстыми
черными  стволами  деревьев,  и резными  оградами могил.  Монотонная  тишина
давила на  барабанные перепонки.  С  аллеи  он  свернул направо  и потом еще
немного прошел вперед.
     -  Здравствуй,  папочка,  - сказал  он,  подойдя  к  могильной раме,  и
дотронулся до черного прямоугольного монумента.
     В ветвях деревьев еще  стоял  туман, вскоре  они  по-особому  зашумели:
пошел дождь. Но густые еще кроны долго не пропускали капли на землю,  только
желтая,  рано увядающая кладбищенская листва посыпалась на  плечи Нестерова.
Ему захотелось прижаться щекой к полированной гранитной плите, но он подавил
нарастающую боль  и вспомнил старика Осипова. Он всегда  знал,  что родители
наблюдают за ним с неба, и не мог  поверить, что они не знают: кто пришел их
проведать. Память - это все, что остается у человека, когда он умирает...
     Нестеров долго простоял за оградой, то  держась за калитку, то опершись
на металлическую  решетку, то оглядывая соседние могилы, давно знакомые ему:
все  чисто и  пустынно. Только  листья начинают  утеплять  постели  мертвых,
готовя их к зиме.

     13.
     Вечером следующего дня он, прихватив  в вокзальном киоске мясной салат,
колбасу, стограммовую бутылочку водки и газировку, сел на свое место, достал
провиант и стал трапезничать.
     Вчера, открыв  Самохваловский гроб, криминалисты ничего непредвиденного
не увидели. Женский труп. Нестеров  с первого взгляда даже  решил, что это и
есть Самохвалова,  та,  что  до  сих пор лежит  в холодильнике  морга первой
градской. То же лицо, как вторая капля воды. Труп был  обследован на  месте,
затем  увезен в лабораторию. И все таки это была не Самохвалова! Он, никогда
не видевший  ее живой, не зря был  хорошим физиономистом.  К пятидесяти двум
годам Нестеров  мог не сомневаться в своей способности запоминать и отличать
лица  друг от  друга.  Он, может, и следователем  стал  отчасти из-за  этого
своего  таланта:  всех  актеров  и  актрис  на улице узнавал,  любого  друга
издалека, любого соседа.
     Даже   по   походке,   по   каким-то   никому  неведомым   человеческим
особенностям: пластике,  мимике,  ушной  раковине,  наконец. Только Нестеров
видел  это все  сразу, скопом.  Никогда  он не  ошибался,  если  приходилось
спорить относительно индивидуализации преступника, моментально вытаскивал из
памяти образ человека, если видел похожего и так далее.
     Экспертное  отождествление  трупа  в  захоронении  8/УЕ-7-3456  Волкова
кладбища показало,  что труп не  идентичен  гражданке  Самохваловой  Наталье
Борисовне,  1963  года  рождения. С  целью  выяснения  обстоятельств  смерти
произведено повторное  вскрытие трупа неизвестной, похороненной  под  именем
Самохваловой  Натальи  Борисовны.  Установлено,  что  смерть  произошла   от
внезапного  сокращения сердечной мышцы и наступившего затем паралича сердца.
В  паховой  области  трупа  обнаружен след от укола иглы, которой в организм
было введено  быстродействующее сокращающее  средство.  Началась  работа  по
установлению   личности  убитой  по  данным   дактилоскопии,  опрос  бывшего
персонала отделения Межлегионбанка "Фора" в Петербурге, знакомых и ближайших
подруг   Самохваловой  Натальи  Борисовны,   повторный  обыск  на   квартире
Самохваловой и  допрос отчима  Осипова  Павла Ивановича проводил следователь
петербургского управления  ФСБ  полковник Медведев.  Результаты  оперативных
действий дали положительный  результат.  Через  соседей Самохваловой Натальи
Борисовны  удалось  разыскать  школьную  подругу  Самохваловой  Титову  Инну
Густавовну, которая сообщила,  что Самохвалова в июне-июле  месяце сего года
возобновила  свое  общение   с  их  общей  старой  приятельницей,   так   же
одноклассницей,   Халифовой  Эльмирой   Фатыховной.   По  данным   районного
управления Внутренних дел Петроградского округа Петербурга установлено,  что
Халифова  Эльмира  Фатыховна,   1963  года  рождения,  уроженка  Ленинграда,
проживала на улице Профессора  Попова, в доме, где  секс-шоп. Любой покажет.
Род занятий не определен,  имелся единичный привод в милицию во время облавы
в гостинице Дворца молодежи  в 1993  году.  С 1 августа этого года считается
без вести  пропавшей  при невыясненных обстоятельствах.  По заявлению  семьи
Халифовой объявлен розыск.
     Весь вчерашний день Нестеров  посвятил идентификации трупа. А для этого
необходимо было ехать к родителям Халифовой. Нестеров настраивался два часа.
Слушал байки Медведева,  рад был его трепотне  про нелады с  женой, упреки в
адрес  сына-оболтуса  и  начальства-разгильдяйства,  когда  пошли  тирады  о
политическом неустройстве  и  постоянном  обмане  военных, Нестеров встал  и
поехал. Никого с  собой не взял. Только  водитель Стенин, лейтенант,  бывший
афганец, и  папка с фотографиями сегодняшнего  эксгумированного трупа. Велел
без него никаких действий по захоронению не предпринимать.
     Серенькая  "Волга" снова направилась  на бывшую петербургскую окраину -
Аптекарский  остров,  Карповка,   Кировский   проспект,   Ботанический  сад.
Повернули на улицу Профессора Попова.  Сначала заехали в Префектуру, рядом с
которой  находилось УВД. Старший  опреуполномоченый встретил Нестерова возле
обнесенной  стеклянным  куполом  дежурки, в фойе. Препроводил в отдел  виз и
регистраций.  Нестровым занялась  важная  пигалица с  расходящейся на  груди
блузкой.  Она  ее то и  дело  поправляла, но грудь все таки выпирала, взгляд
Нестерова,  как примагниченый, соскальзывал в щелку:  обычная  "Анжелика"  и
часть  розовой кожи.  Хоть одно радующее взгляд зрелище. Нестеров представил
некачественную  зачерненную ксерокопию  загранпаспорта на имя  Самохваловой,
обнаруженного Алтуховым в портовой жандармерии Венеции.
     - На имя можете не  обращать внимание. Паспорт поддельный.  Нужно найти
данные по номеру. Видите, печать вашего ОВИРа.
     Через  несколько  минут,  девушка,  озабоченная собственной  кофточкой,
подняла анкету.
     - Паспорт оформлен в июле. Вот  анкета. Я  помню эту фамилию.  Кажется,
Михаил Иванович лично занимался гражданкой.
     Нестеров пошел к начальнику отдела. Тот пожал плечами:
     - Оформил  в  три  дня по  личному звонку члена  коллегии МИДа Трещетко
Василия Ксенофонтовича. Какие ко мне претензии?
     - Вы  думаете,  если выполнили незаконную  просьбу  высокопоставленного
должного  лица,  даже начальника, то вы  невиновны  в  преступном деянии?  -
искренне поинтересовался Нестеров.
     - Не просьбу, -  самоуверенно ответил клерк. - Не просьбу. Приказ. Меня
никто  не  спрашивал.  Просто приказали  сделать. И  не  надо  на  меня  так
смотреть. Этот мир не переделаешь.
     - Кто оформлял паспорт?
     -Оформляла    туристическая   фирма   "В   добрый    путь".    Принесли
общегражданский паспорт Самохваловой Натальи  Борисовны, заведующей филиалом
вашего московского банка, фотографии для загранпаспорта, анкету, лицензию. И
телефон мне  к  уху. Там говорят:  "Секретарь Трещетко, одну  секундочку". Я
человек новый,  понятия не имею, кто такой Трещетко. Не  думал  же  я что  в
первый месяц работы буду личные МИДовские просьбы выполнять.
     Он берет трубку,  заставил  меня представиться  и рассказать о  себе. Я
спрашиваю, с кем разговариваю,  он меня покрыл  красиво.  Дал  три  секунды,
чтобы я в МИДовский телефонник слазал. Я  беру трубку. Он: "Оформить паспорт
на Самохвалову. Общегражданский сейчас же отдать на руки. Все".
     - Все с тобой ясно,  Миша. Живи пока. Но больше так не  делай. Анкету с
фотографией я забираю.
     Возвратившись в машину Нестеров впервые увидел лицо живой Халифовой при
дневном свете в качественном исполнении. Если бы эксперты не сказали ему час
назад,  что  отпечатки  пальцев  эксгумированного  трупа   не   совпадают  с
отпечатками  московского трупа,  Нестеров бы  подумал,  что  Халифова -  это
клонированная Самохвалова.
     Из машины  он  набрал  номер  Медведева  и  потребовал заняться  ОВИРом
Петроградского округа.

     14.
     Было  часа три,  когда  в квартире  Халифовых раздался  звонок в дверь.
Немолодая  большелицая женщина с короткой стрижкой и, едва заметно раскосыми
глазами, вытерла руки о кухонное полотенце и крикнула в комнату сына:
     - Марат, это, наверно, к тебе.
     - То-ат-открой, я сплю.
     Фолия Омаровна, все  еще  машинально вытирая  руки  о полотенце,  стала
поворачивать  многочисленные дверные замки.  Перед  ней  стоял худой высокий
мужчина  лет  пятидесяти,  темноволосый,  белокожий,  со странным утомленным
выражением лица и, как ей показалось, затаенной печалью в глазах.
     Она  почувствовала  что-то недоброе,  какую-то  надвигающуюся  в ее дом
беду, давно, впрочем, предчувствовавшуюся ею.
     - Вы позволите?  -  спросил Нестеров, - я по  поводу Вашего заявления о
розыске Халифовой Омары Фатыховны. Вы ведь Фолия Омаровна?
     - Ма-ам, кто там? - крикнули из комнаты.
     - Ничего, это не к тебе.
     -  Простите,  но сына Вашего  я попрошу  тоже  присутствовать, если это
возможно.
     Она ушла в боковую комнату и через секунду вернулась.
     Нестеров показал ей удостоверение.  Женщина обмякла  и села  на угловой
кухонный  диванчик. Из комнаты  вышел  худой долговязый парень  в джинсах  и
расстегнутой рубашке  на голое  тело. Водитель Стенин  присел в прихожей  на
маленькую  табуреточку.  Кухня была тесной, но обжитой,  приспособленной для
постоянного  в  ней  обитания. Нестеров  попросил  стакан  холодной  воды  и
разрешения сесть.
     - Я расследую одно дело...- начал было он, но сразу решил, что начал не
с того, попробовал еще раз, - вы знаете Самохвалову Наталью Борисовну?
     Женщина выжидательно посмотрела, как будто и не собиралась отвечать.
     - Мам, т-тэ- тебя спрашивают, - разбудил ее Марат, сын.
     - Это школьная  подруга.  Она утонула,  говорили.  Мы с  ней  давно  не
общаемся. Пошла в гору.
     Нестерову  ничего  не  оставалось делать,  как положить  перед  матерью
ОВИРовскую анкету. Фолия Омаровна повела бровью, долго осматривая листы.
     - Ничего не  понимаю. Что они напутали  тут  все? Марат? Почему на этой
анкете фото нашей Омары?
     -  Потому  что она  под  этим  именем  отправилась  в круиз,  -  сказал
Нестеров.
     -  В какой круиз?  -  она посмотрела на сына,  который уже  закрыл лицо
руками  и  сильно вдавил  пальцы в  глазницы.  На глаза  Фолии Омаровны  уже
выползали слезы, но она еще ничего толком не понимала.
     -  Фолия,  простите  меня,  у нас  есть  все  основания  полагать,  что
утонувшая  на  теплоходе  в  порту   Венеция  и   похороненная   под  именем
Самохваловой Наталии Борисовны женщина на  самом деле - ваша дочь,  Халифова
Эльмира Фатыховна.
     - Полагать?..
     Женщина широко открыла рот и закрыла его ладонями. Нестеров протянул ей
стакан воды, к которому  сам и не  притрагивался. Он  молча ждал, пока Марат
уводил  мать в  комнату,  потом  встал, прошел по  коридору мимо  Стенина  и
заглянул за угол. Женщина не плакала. Может быть, она не поверила Нестерову.
     - Нас уже, наас  уже несколько раз,  это, вызы...  вызывали  в  морг, -
обернувшись, сказал Марат.
     -  Дело  в том, что  сегодня  я  проводил,  я  открывал захоронение,  -
объяснил Нестеров,  - труп можно опознать. Мама  может не  ездить. Это нужно
сделать сегодня. Я обязан вам сказать,  несколько  часов назад  установлено,
что твою сестру убили. Так же как и Самохвалову. Ее труп, идентифицированный
по всем правилам, обнаружен месяцем позже, совсем в другом  месте. Для того,
чтобы найти и обезвредить убийцу, ты должен мне помочь.
     - Марат, не надо, - попросила Фолия Омаровна, - я не хочу ничего знать.
Пожалуйста, останься дома.
     Марат  скорее  озадаченный, посерьезневший, чем  убитый горем, попросил
Нестерова подождать, пока он переоденется. Через  какое-то время он вышел из
своей комнаты в  других, очевидно,  более дорогих  джинсах, а из-под рубашки
выглядывала белая  футболка. Он строго  сказал матери,  чтобы она  сидела  и
ждала его дома, взял радиотелефон и  набрал какой-то номер. Еще  минут через
пять  в  квартиру  вошла  такая  же  хрупкая   стройная  особа   и  осталась
присматривать за матерью своего жениха.
     По  дороге  Марат сообщал Нестерову уже заученное наизусть расположение
родинок,  родимого пятна, швов и порезов. Сказал  так же, что сестра сделала
чуть ли не двадцать абортов, только мать об этом не знает. Нестерову удалось
выяснить, что при исчезновении  сестры пропали все ее лучшие наряды и сумка.
Они с  матерью решили, что Эльмира уехала в отпуск и позвонит им позже. Но в
середине августа уже заволновались, заявили в милицию.
     Даже сейчас в поезде Нестерову было неприятно  вспоминать  о том, с чем
ему пришлось столкнуться вчера при общении с Халифовыми. Он уже не занимался
ни  Маратом,  потерявшим  сознание в лаборатории, ни его  матерью, к которой
поехал Медведев отвозить  сына, ни ночными похоронами.  Но ему  до  сих  пор
словно воздуха не  хватало ожидаемого и не увиденного им  материнского горя:
ни  мать, ни сын не показали своей боли,  как будто  даже страшное известие,
которое  принес  Нестеров,  не  смогло  отвлечь  их   от  насущного  земного
прозябанья. Он объяснял  это  определенным складом характеров, но  легче  от
этого не становилось.
     Когда  Медведев поехал  отвозить труп  Халифовой на кладбище,  Нестеров
направился к подруге обеих убитых Титовой Инге Густавовне.
     И тут кое-что еще прояснилось. Узнав о смерти сразу двоих одноклассниц,
Инга разревелась  на плече  мужа. Тот по-мужски утешал  ее словами: "Чего ты
разревелась, дуреха, ты же с ними раз в год встречалась".
     Однако, оказалось, что  хоть  и прервалась  уже давно девичья дружба  и
совместные увеселения школьных подружек, Инга через общих знакомых и соседей
- живут-то в одном квартале - следила за судьбами и той, и другой.
     -  Элька, только я ее  могла так  звать - Элька, меня  многому в  жизни
научила. Она  очень опытная в жизни,  в мужчинах,  если  хотите. Я бы так  и
осталась дурочкой неотесанной, если бы не она,  - говорила  Инга, не обращая
внимания на мужа.  - Мы с ней даже в одной фирме вместе три года после школы
проработали. Хотя  не  сразу после  школы, лет  по двадцать нам  тогда было.
Молоденькие, неопытные.  Но она раскрутилась быстро.  То  одному  начальнику
даст,  то  другому.  Они  ее и не обижали, а  меня не трогали.  Она за двоих
отдувалась:  сауны, дачи,  гостиницы.  Знаете,  и ей это нравилось.  Все  ей
платили. Она даже не просила: раз звонит мужик, значит, готова приехать. При
этом приговаривает, что ей предлагают  шубку енотовую или там серьги. Мужчин
себе,  конечно, только денежных подбирала.  Много их у нее было.  И все, как
пчелы  на  сладкое,  на  нее западали.  Она  - вертлявая, всегда  смешливая,
озорная. Я даже завидовала, что у меня в жизни все как-то основательней, что
не  могу  я так  просто  ко всему относиться.  Она  и  влюбляться  при  этом
успевала. И тут же  от любимых  гуляла, чтобы  денег заработать. Вроде  и по
вызовам ездила, в основном к иностранцам. И на работе:  позовет кто-нибудь в
ванную,  бежит, позовут в кабинет -  бежит.  Сама  очень  любила  это  дело.
Однажды,  привела ко мне домой  какого-то поляка.  Я  их в комнате у батареи
положила. Она прямо  при  мне ночью там ему дала. Так при этом  кричала, как
будто он и впрямь секс-ковбой. А Наташка очень редко до нас снисходила, рано
замуж вышла, уезжала жить  в  Москву,  потом в  длительную загранку,  потом,
когда мать уехала,  как раз  вернулась  сюда. И надо же,  мы  все удивились,
заведующей банком.  Кстати, Элька на нее  обижалась  немного, ну, фыркала  в
общем: ведь та могла Эльку к себе в банк взять, все-таки у нее бухгалтерские
курсы. А Наташа наша только через три года после возвращения нам  позвонила.
Сначала мне, потом Эльмирке. Когда Наташу хоронили, я все ждала, что вот-вот
Элька  появится.  Прямо чувствовала ее присутствие. Мы ведь  все десять  лет
неразлучны были. Теперь я одна осталась?
     Словом, Нестеров, наконец, начал понимать зачем Самохвалова разыскивала
старую подругу, очень на нее похожую, хотя и с несколько  раскосыми разрезом
глаз.  И,  на что могла купиться Халифова  тоже  было  ясно. Вероятно, этому
способствовал восхищенный рассказ Инги Титовой, но Нестерову стало тогда еще
больше  жаль  невинно  погубленную  шальную  девчонку  убитую  Тупокиным  на
корабле.

     Ночью позвонил Алтухов. Шепотом поздоровался. Нестеров шепотом ответил,
что  ничего  не  слышно  и в голос  добавил,  что если  уж  Алтухов  решился
отзвонить  из "Покровского", то пусть прибавит громкость на  разумное  число
децибелов.
     Алтухов громкость  включил. Оказалось, что он  звонит из дома, с кухни,
просто боится разбудить ребенка.
     -  Это  с  непривычки,  -  успокоил  Нестеров. - Почему  не  на  посту,
что-нибудь стряслось?
     -  Во-первых...  да.   Стряслось.  Во-вторых,  там  оставил  ребят   из
"мышки-наружки", -  и Алтухов убил Нестерова наповал,  - на Атташева сегодня
вечером совершено покушение: по всем приметам - Тупокин.
     - По каким приметам? - уточнил Нестеров.
     -  Огня  много  было,  - пошутил  Алтухов.  -  Бомба  была  заложена  в
Тупокинский  "Опель".  На  х..  он  ему,  когда кругом  посты  этот  "Опель"
стерегут.
     - Что с Атташевым? Жив? Что ж ты так пугаешь-то, черт.
     -Погиб водитель-телохранитель. Кажется, Николай Константинович, Тупокин
в Москве. Конечно, не у  себя на квартире, там дежурят наши. Но это его  рук
дело.  Я  всех трещетковских  ребят уже  по головам сосчитал.  Нужно брать и
того, и  другого.  Я  имею ввиду  Атташева и Трещетко.  На  такую приманку и
Лохнесское чудовище клюнет.
     -  Или  клюнет, или  плюнет, - скаламбурил  Нестеров, - но самолетом не
полечу, лучше сразу пристрелите. Утренним каким-нибудь поездом или  "Красной
стрелой" приеду. А ты не теряй времени - нажми на Атташева.
     Нестеров мирно спал, покачиваясь в своем  узеньком  кресле: развезло от
коктейля, как младенца в колыбели после искусственного питания...

     15.
     Пансионат  "Покровское"  принадлежал  ранее  Министерству  радиоотрасли
СССР.  СССР и  министерство  развалились, в связи  с  чем пансионат  сначала
перешел  в   руки  одного  акционерного   общества  (теперь  все  управления
минрадиоотра  акционировались),  а   потом  был   продан   за   долги  некой
коммерческой   фирме,   занимавшейся   распространением   вполне   легальной
вино-водочной  продукции,   деревообработкой,   банковской,   адвокатской  и
туристической деятельностью, в общем -  всем, куда господин Трещетко Василий
Ксенофонтович   успел   пристроить  свои  капиталы.   Однако,   фирма   была
зарегистрирована на подставное имя.
     На самом деле, Толик  Чужаковский был  элементарным Управляющим. Фирма,
или скорее консорциум,  жила  своей  жизнью. Василий  Ксенофонтович вряд  ли
сходу мог  ответить, где ее юридический адрес.  Чистую  прибыль - или черным
налом или  безналичными  переводами -  Чужаковский переправлял  Трещетко, не
беспокоя его лишними вопросами типа: "Вам все деньги перечислять или  что-то
можно  поприжать?" Знал,  что  с Трещетко шутки  плохи. Он понимал,  что для
хозяина это не  основной  источник заработка.  Трещетко  мог  себе позволить
открывать   такие   фирмы   пачками   для   собственного    удовольствия   и
трудоустройства  дальних  родственников.  Их у него  было  - целый Ливонский
орден.
     Трещетко был двойственен  и не скрывал этого. С того момента,  когда он
выезжал за ворота пансионата утром  и до того, когда его экскорт подъезжал к
коттеджу  на  территории "Покровского",  где он  большую часть времени  года
обитал,  он  был  высоким  государственным чиновником, одновременно,  чем-то
потусторонним  для обычного госаппарата, как и весь  контингент Министерства
иностранных дел.
     У  него  было  множество  приятелей во всех структурах  государственной
власти, как-никак  до своего положения  ему  пришлось добираться по  длинной
лестнице:  от  райкомовского  секретаря  по туризму  и  отдыху  молодежи, до
второго секретаря посольства в одной недоразвитой стране. Пришлось закончить
когда-то  и  Институт  повышения квалификации  руководителей  высшего  звена
государственного управления Академию народного хозяйства при  Совмине СССР и
Дипломатическую академию. Так вот,  в  рабочие  часы, иногда по  пол  суток,
Василий Ксенофонтович  руководил своим хлопотным  ведомством, решал проблемы
Начальников  ГАИ, таможни, ХОЗУ  Кремля, дипломатических жен  и любовниц,  а
потом,  как  примагниченный  ехал  на   скорости  сто   восемьдесят  в  свое
"Покровское",  где  была другая  жизнь, почти  помещичья,  такое гнездо  или
скорее логово.
     В  Москве у него  была  семья: всем довольная  молчаливая  Нелечка, дни
проводящая  в  салонах   красоты,  а  ночи  в  тусовочных   скопищах,  среди
ровесников. Трещетко прощали девятнадцатилетнюю  супругу, - настали времена,
когда  пикантность личной  жизни  известных  особ порождала не  нарекания  и
зависть, а лишь удовольствие  от бесплатного зрелища. Нужно же было когда-то
заменить слухи и сплетни о романах звезд советской эстрады и пьянках лидеров
страны чем-то еще, занимающим умы.
     Он  женился по  страсти,  произошедшей через  две  недели  после первой
встречи.  Женился-то он  сразу,  на  пятый  день после  знакомства.  Василий
Ксенофонтович вовсе не переживал ни по поводу  флегматичности  юной жены, ни
по поводу  их несовместимости в пространственно-временном  и духовном плане.
Он  и не надеялся  еще  когда-нибудь  встретить  женщину, способную быть ему
необходимой до гробовой доски.
     Каждое утро  он вспоминал Наташу и  после этого не мог уже  подумать  о
какой-то  другой  женщине, как  о  жене.  Хотя,  нельзя  сказать, чтобы  они
расстались  по-хорошему. К  началу девяностых они  уже  объездили  весь мир,
начали  появляться наметки с иностранными инвесторами и вкладчиками, проекты
создания своего банка, он дал жене второе - экономическое - образование. Они
жили  в  Москве,  в  той  же  самой  квартире  на  Кутузовском,  где  сейчас
подпиливает  свои наклеенные  ноготочки  и жует  жевачку  худенькая  смешная
Нелечка.
     Она - это месть.
     Больше   Василий   Ксенофонтович,   солидный,   от   природы   дородный
сорокачетырехлетний  член  коллегии  МИДа,  не мог  никак  отомстить Наталье
Борисовне Самохваловой, своей  бывшей супруге, за  измену. Он сам познакомил
ее  с  Тупокиным,  привел  его  в  дом,  а  потом,  на  каком-то  банкете  в
"Палас-отеле", сам посадил  ее к  нему в  машину.  Тупокин  ехал  на  дачу и
вызвался забросить Наташу домой, у той поехал чулок, испортилось настроение,
она готова была закатить истерику.
     Василий Ксенофонтович отпустил их  и до сих  пор  не знает, было ли это
запланировано  или  вышло  спонтанно:  домой Наталья  приехала  позже  мужа.
Метрдотель сказал ему потом,  что  пока  Трещетко фуршетил севрюжку  с сухим
вином,  они вернулись в ту же гостиницу, сняли номер на  четвертом этаже, не
хухры-мухры, заказали  ужин, а поздно ночью расплатились и уехали. Показания
с официантов, возивших в номер заказ, брать не понадобилось: и  так все было
ясно.
     Но Трещетко не  был тем человеком, который зажигается с полуоборота. Он
даже ребятам  своим, тем, что быстро скучковались возле него в "Покровском",
отдавал порой не самые гуманные распоряжения абсолютно без эмоций, как будто
ему было на все наплевать.
     Он принял ее уход, ее отношения с Тупокиным, ее отъезд в Петербург, как
данность.  Иногда  ему казалось,  возьмись он  бороться за  свою  семью,  за
Наташу, и она сама была бы благодарна  ему, вернулась, как к сильнейшему. Но
он отдал ее без  боя и превратился  в немой укор:  присылал охапки цветов на
дни рождения, устраивал ее  и Тупокина в  нужные  ему  структуры,  постоянно
названивал.
     Конечно, когда она захотела вернуться в Петербург  к старику, он понял,
что  с  Тупокиным  у  нее  нелады.  С  радостью организовал для  нее  филиал
московского банка, обеспечил клиентурой и межбанковскими кредитами. Но опять
сработало  его попустительство: решил, если  сама не  предлагает  начать все
сначала, значит, не желает, зачем спрашивать  и навязываться.  Женщин теперь
ему хватало. А возвратить юность вряд ли возможно даже с любимой женщиной.
     Здесь, в "Покровском", окруженном тишиной  вымерших деревень и  хвойных
лесов,  он  тоже мстил ей. Теперь уже нелепо погибшей на  теплоходе во время
круиза.  Тупокин погубил  ее.  Понадобился же  им этот заплыв. Она сроду  не
любила ни большой  глубины, ни большой высоты. Даже метро ненавидела. Всегда
ездила или на автобусах-троллейбусах, или, позже, на автомобилях. Плавать не
умела, летать тоже - вот и боялась такой смерти, при которой  даже борьба за
спасение была бы наивной.
     Тупокин  сам приезжал в "Покровское", благо рядом, двадцать минут езды,
на коленях ползал, клялся, что денег у нее не брал, что он и в Петербурге-то
у нее  бывал крайне  редко. Что в поездку  она  сама  его вытащила, сказала:
прощальное путешествие. Трещетко тогда ему  вмазал  собственноручно,  сорвал
всю боль. Теперь  он  жил "напролом", девизом его стало  "все позволено", но
когда можешь  купить  сладкую  жизнь,  во рту начинают гнить  зубы.  Тупокин
взялся отыскать деньги. Трещетко даже  представить  себе не мог, что  Наташа
так  приручит  нужных  людей  в  Петербурге, что  те  позволят  ей  свернуть
банковскую деятельность в один день, не сообщив ему, Трещетко.
     Тупокин после похорон  уверял, что Атташев и  Наташа вели двойную игру,
что взятки за оформление кредитов в Межлегионбанке несли не только Трещетко,
но и Атташеву, и само собой, Самохваловой, двойной тариф и формы изощренные.
Должникам  приходилось молчать и  платить,  потому  что  предоставляемые  из
банковских привлеченных средств  кредиты  в сравнение не шли  с какой-нибудь
сотней  тысяч  долларов,  брошенных  на  стол  Самохваловой.  Что  упало, то
пропало.
     Да и потом, нужно было  какое-то время, чтобы фирму-должника быстренько
закрыть  и замести следы. Сам  Толик Чужаковский  получил  кредитов на фирму
Трещетко  целых  пять. Но  чтобы  так  лихо  уйти на  тот свет  с остаточным
капиталом  на  счетах "Форы", со  всем уставным капиталом в ценных бумагах и
валюте... Тупокина прижали пару раз  к стенке, но он  лишь обещал найти, все
найти. Ездил к старику, подставлял этого пингвина Мамонтова, чтобы, выехав в
Венецию , заняться матерью Наташи, Розой Исааковной.

     16.
     Компания из трех человек подчалила к пропускному пункту "Покровского" в
понедельник после обеда. Отдыхающих в это время года было не много, но были.
Из тех, что любят начальную осень, когда нет жары, а солнце и теплые  краски
пейзажа  создают  особенное  лирическое  настроение.  Машину  пропустили  на
территорию,  и  молодые люди  высыпали  перед  одноэтажной  административной
частью. Оформив путевки на  неделю  и оплатив  за проживание  в двух номерах
"Люкс",  они  пошли устраиваться в главный корпус. Директор пансионата лично
оформляющий  приезжих, посетовал на  то, что теперь ему  и  вовсе  спать  не
придется: судя по внешнему виду  новых гостей, те  приехали сюда не воздухом
дышать  -  в  сумках  полязгивали  бутылки,  а  сами они  так  и  пылали  от
неукротимого кобелизма. Впрочем, с  некоторых пор, вопросы пола в пансионате
решались  под  каждой  елкой.   Трещетко  выделил  целых  пять  номеров  для
постоянных "приписанных" к пансионату путан.
     Алтухов попросил комнату с окнами на ворота, то  есть на парадный въезд
на территорию, объяснив это беспокойством  за машину. Она как раз  стояла  с
этой стороны, возле административного здания. На самом же деле, ему уже было
известно,  в  каком  особняке  живет Трещетко,  особняк  тоже  был виден  из
Алтуховского "люкса". Пришлось для  этой  информации выйти  на некую  Ольгу,
одну из местных трещетковских проституток.
     Она  была  внедрена  месяцем  раньше  оперативниками из  управления  по
экономическим преступлениям. Ольга приехала ночью в воскресенье на встречу с
Алтуховым.
     Тот как раз проводил Нестерова в Петербург и ехал с  Женечкой домой. Он
особенно  не надеялся, что Ольга  будет  ждать его в  "Сиренах", но все-таки
заехал в ресторан  и, выходя из машины, попросил Женечку подождать несколько
минут.  Та,  недовольно  вскинув  бровь,  отпустила  его. Через  сорок минут
Алтухов с  грохотом  вывалился на  крыльцо ресторана,  сжимая  в  своей руке
ягодицу  какой-то длинноногой телки. Он дотащил ее до своей  машины, потерся
своей щекой  о ее  щеку и  погрозив пальцем оттолкнул от  себя. Потом  сел и
включил зажигание, произнеся готовой выскочить на тротуар Женечке совершенно
трезвым голосом:
     - Извини, показалось,  что один тип наблюдает. Пришлось Ваньку свалять.
Завтра уезжаю в "Покровское".
     Женечка  выходила  из себя. Всю оставшуюся дорогу ее бурное воображение
рисовало  сцены Алтуховских  развлечений,  предстоявших ему в  доме  отдыха.
Отчасти, предчувствия ее не обманули.

     Алтухов вошел в свой номер,  кинув  ребятам, чтобы подтягивались к нему
через час. Он  осмотрелся. "Люкс" в советском исполнении был  чистеньким, но
бедненьким прямо по-сиротски. Один обШАРПанный телевизор "Рубин" чего стоил.
Коврик  посредине  комнаты, диван напротив кровати, неизменный  в  советских
гостиничных  номерах торшер - наводили  тоску. Алтухов задернул шторы, успев
заметить  глубокий  балкон,  стал  разбирать  сумку.  Нужно было перекусить.
Женечка что-то ему накрутила.
     Комната майора  опергруппы Подворьева и  лейтенанта Михайлова были  еще
скромнее,  потому  что  назывались  "полулюкс" и стоили дешевле.  Окна  этой
комнаты выходили на  аллею, ведущую куда-то вниз, к пруду. На соседнем холме
за  оврагом  виднелись  еще  два  корпуса.  Остальные  коттеджи,   очевидно,
находились  вне  обозрения, в  другой стороне  от  главного  корпуса. Номера
Алтухова  и его группы были в самом  конце  левого  крыла на  первом  этаже,
дверями  друг  напротив  друга.  Через  час  все  трое собрались  в  комнате
Алтухова.
     - Ну, что, архангелы? - спросил Алтухов, - Как устроились?
     - У нас чисто, - сказал Подворьев, косо оскалившись.
     Без лишних слов офицеры достали  из пакетов  необходимое  оборудование:
наушники,  локаторы  и  так далее и проверили комнату  Алтухова  на  предмет
наличия прослушивающих устройств.  В  трубке местного  телефонного  аппарата
оказался маленький черненький приборчик, который Алтухов  приказал  оставить
на  месте. Телефон он на время  прикрыл полотенцем,  пропитанным специальной
жидкостью, не пропускающей радиоволны.
     -  Господа, -  начал он,  раскинувшись  в своем кресле,  -  наша задача
проста. Первое: обследовать  территорию,  второе: визуальное  наблюдение  за
Трещетко,  для этого больших усилий не  требуется. Главная задача, поджидать
Тупокина, установить  контакты  Трещетко, а также, по возможности, влепить в
его  стены  наши  уши,  разрешение на прослушивание  имеется.  Теперь  мы  -
отдыхающие от назойливых жен коммерсанты с большой буквы. Я, как условленно,
Управляющий валютного отделения Сбербанка России, ты Слава - мой советник по
правовым вопросам, Игорек - начальник цеха по изготовлению фальшивой валюты.
Шутка. Кто ты у нас, Игорек?
     - Я у вас  водитель,  - ответил Игорек Михайлов и  добавил,  - но очень
высокого класса.
     Когда сумерки только-только начали сгущаться, Алтухов и Подворьев вышли
на  разведку.  Они  не  спеша  прогулялись  под  окнами  Трещетко.  Это  был
деревянный одноэтажный деревенский дом,  обнесенный  низенькой,  сантиметров
пятьдесят, оградкой, чтобы куры,  гулявшие по всему участку,  не разбежались
за  его пределы.  С  другой  стороны к  участку  вплотную подходили  высокие
железобетонные плиты пансионатского забора. Там же стоял сарай,  мастерская,
и домик для гостей. Чуть  в стороне два гаража. Участок  был засажен низкими
деревьями и кустами. Машин нигде видно не было. Пара физиономий промелькнула
в окнах, какой-то потасканный субьект вывалил на крыльцо, потягиваясь.
     Алтухов и Подворьев обошли все корпуса и возвратились к своему с другой
стороны.  Остальные коттеджи были  действительно  сконцентрированы в правого
фланга, прямо деревня  целая. Им  встречались  такие  же,  как  они, праздно
шатающиеся отдыхающие. Некоторые  средних лет  женщины провожали их  зовущим
взглядом,  некоторые  средних лет мужчины - взглядом непонимания: что делать
здесь в эту  пору двум загорелым жеребцам, магазин  вроде бы за  территорией
пансионата, а увеселения  начинаются  поздно вечером. А в это время подобные
этим двоим ребята еще спят мертвым сном по своим номерам.
     Алтухов, войдя в корпус, увидел расписание работы массажного кабинета и
сауны. Записался на завтра на массаж и снял сауну на сегодняшний вечер.
     Ольга сказала, что Трещетко приезжает  к себе обычно часов в девять. До
этого времени  Алтухов решил попариться.  Подворьев  отказался, но на всякий
случай, Алтухов  заплатил  по  полной за весь  сеанс, попросив  -  никого со
стороны к нему не пропускать.
     Сауна, как оказалось, находилась прямо под номером  Алтухова,  да и под
номером  Подворьева с Михайловым  тоже,  в полуподвальном  помещении. Только
вход в нее был с торца здания, с улицы. Алтухов одел спортивный костюм, взял
полотенце и шлепанцы и, последний раз пригласив напарников и получив  отказ,
направился получать удовольствие.
     Служащая  рецепшена сказала, что  все необходимое  для  сауны продается
внутри.  Алтухов спустился, дверь ему открыла приветливая немолодая женщина,
захлопотала,  предложила  простыни,  пиво,  чай,  веники,  настойки  трав  и
очищающие лосьоны.
     Алтухов получил ключ  от своего  шкафчика, закрыл  дверь отгораживающую
комнату отдыха от  раздевалки, разделся  и, натерев  себя  лосьоном, пошел в
душ, а потом, чуть обсохнув, в парилку.
     Он уже несколько потов согнал с себя, то забираясь на  верхнюю  полку в
светленькой  сухой сауне, то выходя  в  простыне  в комнату отдыха,  когда в
помещение постучали. Банщица пошла открывать. Он, решив,  что  кто-то из его
ребят не  усидел в номере, направился, было вновь в парилку, когда услышал в
предбаннике чужой голос.
     Он зашел  в  парилку вновь, решив, что ему  на  самом  деле все  равно,
потому что  становилось скучно,  глотнул  сухой, липнущий  к  небу  и  языку
приятно горчащий воздух, когда сквозь слабую дымку парной увидел перед собой
совершенно раздетого Трещетко.
     - Приветствую вас, разрешите составить вам компанию.
     - Пожалуй, - ответил Алтухов.
     - Я не очень вас побеспокоил?
     - Нет, я уже собирался уходить, - ответил растерявшийся Алтухов.
     - Ах, как  жаль! -  огорчился Трещетко, - а я очень люблю  попарится  в
хорошей компании. А знаете что, у меня есть идея, думаю, вы не откажетесь.
     - Посмотрим, - улыбнулся Алтухов.
     - Не хотите ли поплавать? Здесь есть бассейн...
     - У вас на него эксклюзивное право? - фальшиво удивился Алтухов.
     -  Здесь  -  вообще  на  все.  Трещетко  Василий  Ксенофонтович,  Кащей
Бессмертный. Как вам в моем царстве?
     - Вы что же, банщик?
     Трещетко  с  секунду  подумал  обижаться ему  или  нет,  потом натянуто
рассмеялся.
     - После работы иногда здесь расслабляюсь, помогает. Потом массажик. Ну,
довольно, пойдемте в бассейн.
     Им открыли небольшую  голубую  темноватую комнату с чистеньким глубоким
бассейном, куда они с рычаньем бросились один за одним.

     17.
     Подворьев и Михайлов  сидели  на скамеечке  возле корпуса,  наблюдая за
домом Трещетко.  Они  пропустили  его  приезд,  не ожидая его  так  рано,  а
Алтухов, как назло не оставил ключи от своей комнаты.
     Каково же было их удивление, когда в выхваченном отрезке темной  аллеи,
идущей   от   трещетковского  дома,  они   увидели   Алтухова  и   Трещетко,
направлявшихся чуть  ли не  в  обнимку  к Трещетко в  гости.  Алтухов в этот
момент зацепил свой корпус  краешком глаза, увидел ребят и  не  без гордости
мысленно произнес:  "Вот  как  работать надо!" Только тут же  пожалел, что у
него с собой нет ни одного "жучка": все-таки идет в гости к противнику.
     Дом  был битком  набит народом. Из небольшой  узкой верандочки,  где на
кушетке  тискалась парочка,  они  попали в темный  коридор.  Справа  Алтухов
увидел дверь, за которой гоготали мужские голоса. В большой светлой  комнате
сидели  двое.  Они  сразу  же поднялись,  увидев  хозяина.  Трещетко  усадил
Алтухова  за   центральный   стол,   охрана  стала   доставать  из  серванта
вилки-ложки.
     - Что, еще не готово? - строго спросил Трещетко.
     - Готово, сейчас подадут, - ответил один из них.
     - Надо же было  накрыть к  моему  приходу, извините, Петр  Иванович,  -
обратился он к Алтухову, - сейчас поедим. Вечно их жизни  нужно учить. Но вы
не думайте, что я  монстр. Эти ребятки  без меня сейчас бы в метро  порошком
торговали под надзором милиции.
     - Я и  не думаю, Василий  Ксенофонтович, - отвечал Алтухов, - Вы что же
так и живете с этой братией, с вашим-то положением?
     - Да, батенька, люблю блатных, как баба. Мне с ними спокойно. У них все
четко, шаг влево, шаг вправо... законы свои, все предсказуемо, все объяснимо
простыми звериными инстинктами, да  и  своих не продают,  что-то вроде чести
имеется. Они меня любят.
     - Как манкруты?
     - Не все ли равно? Мне сюсюканья не нужны. Мне подчинение нужно. И чтоб
не  совсем уж тупые были. И  знаете, могу вас заверить,  мои люди башковитые
все до единого. Даже старче-директор, вы его видели. К моему приезду уже вся
ваша  подноготная у меня  на столе, вон там  в  кабинете лежала.  Интересно,
слово "подноготная" происходит от "под ногтями"?
     У Алтухова сжалось сердце. Трещетко наблюдал за  ним.  Потом неожиданно
обернулся и рявкнул на хлопца, который возился с фруктами:
     - Ну, что ты их полотенцем протираешь, поди помой, чмошник!
     Хорошо, что  Алтухов сообразил, что  он и его группа записались  не под
вымышленными именами, а под именами вполне  реальных граждан,  внештатников,
пролистав перед выездом в "Покровское" не одно досье. Значит,  если Трещетко
начал их проверку,  завтра  он  доведет ее до конца. А  еще значит, директор
неспроста стал проверять их  персоны.  Неспроста  именно Алтухова  поселил в
контролируемый "люкс".
     - Что же вы узнали о скромном труженике валютной нивы?
     - Все нормально, Петр Иванович. Обычная проверка.
     - Вы чего-то опасаетесь, Василий Ксенофонтович?
     Тут позвонил  телефон. Трещетко схватил трубку. Коротко приказал, чтобы
звонивший был  в "Покровском" через час. "Какой-то  ночной посетитель на мою
голову",  - подумал Алтухов. Он  чувствовал, что легенда здорово сработала в
его пользу. Трещетко явно  заинтересовался  Управляющим валютного  отделения
Сбербанка, только  что  прибывшим  из  Лондона,  где  он  был  в  длительной
служебной командировке. Трещетко сочетал в себе взбалмошность и грубоватость
с   поразительным   остроумием   и   интеллектом.    Сказывался   врожденный
филологический  талант.   Он   даже  матерился   конструкциями  собственного
построения, очень смешно. Но Алтухов был настороже.
     В это время Подворьев и Михайлов придумали  собственный  план слежения,
нужно же было как-то подстраховывать засланного казачка.
     Они сели в  машину и выехали за  территорию пансионата,  предварительно
уточнив пустят ли их ночью обратно. Им ответили,  что дежурка на  пропускном
пункте  работает  круглосуточно,  нужно  только  показать ключи  или  жетоны
проживающих в отеле. Ключи были  у них на руках, как и аппаратура  наружного
наблюдения и  прослушивания,  номера  были  готовы  для  проверки  вечерними
"уборщицами".
     Они выехали за ворота, повернули направо. Теперь с левой стороны от них
чернел  лес, с другой тянулся  забор. Проехав двести  метров, они свернули в
лес, в  первую  же  лесную  просеку, Михайлов  зарулил  за разросшийся  стог
ольшанника, и  они вернулись  к забору.  Установив, где  находиться  особняк
Трещетко, они перешли дорогу, зашли в реденький подлесок и сели напротив его
дачи.  В наушниках  Подворьева стоял грохот и шум целой толпы орущих  людей,
даже Михайлову было слышно. Повернув антенну принимающего устройства немного
правее, он услышал, как  Алтухов отвечает кому-то, очевидно,  Трещетко,  что
валютными  кредитами распоряжается центральное правление его  банка,  но  он
входит в это Правление и имеет там свою коалицию...
     Разведывательная беседа Трещетко  с Алтуховым шла  полным ходом. Вскоре
послышалось звяканье бокалов и лязг вилок и тарелок.
     - Ужинают, - вздохнул Подворьев.
     -  А  мы  даже не оформились в столовой, Слав, - вздохнул Михайлов, и у
него заурчало в желудке.

     Казалось,  Трещетко  совершенно  не   стесняется  своей  роли   эдакого
шиллеровского предводителя разбойников. Может  быть, он  уверился, что любой
власть  вкусивший, вроде  Петра Ивановича, терпим ко всему, что не  касается
его собственного кошелька, может быть, ему самому было  наплевать  на мнение
кого  бы  то ни  было. Так  или  иначе,  Алтухова он дипломатично прощупывал
насчет  его  возможностей,  при  этом  обильно  потчуя  тем,  что  приносила
повариха. В начале ужина он предложил Алтухову девочек. Тот  скривил ленивую
гримасу, но Трещетко набрал номер и сказал в трубку:
     -  Козочка, бери  свою мартышку, подмывайтесь  и топайте сюда. Снежанка
пусть никуда не уходит.
     В трубке что-то ответили, и Трещетко тихо проговорил:
     -  Я вас для  чего здесь  держу?..  У них свои  обязанности. Но вы трое
приписаны к моему дому, вам неясно?
     Он положил трубку и сказал Алтухову:
     - Еще  один  мой друг  приедет,  они его страшно не любят. Говорят, что
мало платит.
     - Кто? - поинтересовался Алтухов.
     - Есть один... А мы и без него управимся, там видно будет. Моя половина
за этим ковром: в вашем распоряжении целая комната, я в соседней.
     Девочки  прилетели через пятнадцать минут. Алтухов с  облегчением узнал
Ольгу - нештатную сотрудницу его главка.
     - Какую хочешь? - спросил Трещетко.
     - Вот эту. Только у меня деньги в номере остались.
     - Обижаешь, батенька. Угощаю.
     Он уже вытирал салфеткой губы.
     -  Девчонки, вы есть хотите? - совсем  не по хозяйски спросил Трещетко.
Те отказались, но за стол присели.  Немного поболтали, познакомились.  Ольга
под столом гладила пяткой ногу Алтухова и заливалась сволочным смехом.
     Алтухов  должен  был  держать  марку.  Трещетко  встал, поднял за  руки
девочек  и подтолкнул Алтухова за Ольгой,  которую он  называл мартышкой. За
богатым  красным ковром действительно  обнаружилась арка, за ней распашонка:
две двери в  параллельные комнаты. Сам, уже перед дверью лапая свою козочку,
которая  и впрямь была похожа на козу  с торчащими грудями, прямой  талией и
тощей попкой, он крикнул охране, чтобы позвали, когда приедет "этот".
     Алтухов зашел в комнату, зажег  настольную лампу. В комнате стояла лишь
одна железная  кровать и  тумба  с  этой  вот  лампой.  Ольга, издевательски
улыбаясь,  глядела  на  него, взглядом спрашивая, что делать дальше. В  доме
оказались  на редкость тонкие  стенки,  из комнаты  Трещетко уже раздавались
монотонные  женские  оханья  и  скрип  кровати. Алтухов  показал глазами  на
стенку:  Ольге  полагалось испытывать  подобное "звуковое"  удовольствие  от
обслуживания полковника Алтухова .
     - А может?.. - она вплотную подошла к начальнику и заскользила рукой по
его бедру, прижимаясь.
     Алтухов одернул ее руки,  замычал,  что было  очень кстати,  и постучал
костяшками себе  по лбу.  Тогда Ольга глубоко вздохнула,  легла на кровать и
стала имитировать сексуальные вздохи и кудахтанье. Алтухов отходя от попытки
его  изнасилования  при  выполнении боевого  задания,  сел  на  стул,  боясь
взглянуть на  разошедшуюся  проститутку. Та вошла  в раж и,  как  показалось
Алтухову, получала все большее и  большее  удовольствие от себя самой. Шурша
по  песочной дорожке, к дому  подъехала  машина. Алтухов  посмотрел  в окно,
машина уже проехала и остановилась с другой стороны дома. "Ну, не Тупокин же
приехал", - пронеслось в его голове. Тут же охранник крикнул Трещетко, что к
нему приехали. Трещетко в последний раз крякнул, отдышался и через несколько
минут вышел из своей комнаты. Козочка быстро  шмыгнула  вперед и выбежала из
дома.
     -  Петя, не  торопись, паши,  - сказал он,  прислушавшись к  тому,  что
происходит в Алтуховской комнате, - у меня тут деловой разговор.
     - Спасибо, Василий...- сдавленным голосом произнес благодарный Алтухов.
     Он  готов  был все  отдать  за то,  чтобы хоть  одним  глазком  увидеть
приехавшего.  Сделав жест  Ольге,  чтобы  та работала интенсивнее, приоткрыл
свою  дверь  и  взглянул в  щелочку. В  темном закутке,  завешенном  тяжелым
ковром,  было  пусто  и  темно.  Он  вышел  из  комнаты  и  встал за ковром,
благословляя  всю  существующую  на  свете  моль.  В некоторых местах  ковра
светились почти насквозь  проеденные плеши. В  комнате сидел Атташев. Сердце
Алтухова ушло в пятки, потому что он понимал, что  бежать через окно было бы
глупо. Ну, глупо и все тут!
     Трещетко  был  в  парусиновых  брюках, с  голым  торсом,  поджарый,  но
крупный, с большой  головой, шея в  золоте, он сейчас походил  на  турецкого
султана, тем более так высоко задрав ногу на ногу и скрестив на груди руки.
     - По какому вопросу был на Лубянке, мудила.
     - На Лубянке? По поводу твоей бывшей супруги, Вася.
     - Так. Ну, что замолчал, яйца отдавил? Слова из тебя вытягивать?
     - Похоже, Вася, Наташа не своею смертью умерла.
     - Что ты дуру гонишь, Леонид Аркадьевич?
     -  В смысле  не  утонула,  или утонула  не  самостоятельно...  Мне даже
фотографии показывали для опознания.
     Лицо Трещетко налилось кровью.
     -  Что  тебе сказали? Почему тебя-то вызывали? -  электронным  каким-то
тоном спросил он.
     - Я уж всего не помню.  Во-первых, ты на  меня-то что злишься? Злись на
Тупокина. Если  он с ней был  на теплоходе, значит,  он и убил. И деньги - у
него. А следователи спрашивали о "Форе", о Тупокине тоже.
     - Что ты?
     -  Я  сказал,  что  Тупокин  -  наш  клиент,  что  Наташа  меня  с  ним
познакомила. Ты пойми, это же легко проверить. У них ее паспорт.
     - Ее паспорт, - передразнил Трещетко, он сам на себя не был похож, - Ты
хоть  понимаешь, что мы у  этого стрелка  все сейчас  на мушке? Если у  него
деньги, если у него  наши материалы или материалы на нас, а этого от Натальи
осталось предостаточно,  то нам  сейчас  нужно  бегом бежать на вышку самим,
потому что он из нас все кишки к свиньям собачьим вытряхнет.
     - Вася, как же  из тебя с такой охраной кишки можно вытрясти? Организуй
дежурства, усиль посты.
     Трещетко явно был в ярости.
     - Коля, пойди сюда, - крикнул он.
     Алтухов чуть было не вышел из своей засады. Но спохватился.
     В комнату вошли двое, те, что накрывали на стол.
     - Я тебя звал,  мурло?! Что  ты приперся? - заорал Трещетко на  второго
парня.
     Тот  напрягся,   но  вышел.  Трещетко   неожиданно   спокойно   спросил
оставшегося:
     -   Коля,  я  вам  мало  плачу?   Что  вам   не  хватает,  чтобы  найти
одного-единственного человека, может, вам помочь нужно? Ты скажи.
     - Как мы его найдем? Везде менты дежурят. Ни в МИД, ни на Лубянку он не
пойдет, в Петрограде облажались. Может, у него родители живы  или любовница?
Или дети есть? Или...
     - Вот так, - объясняюще произнес Трещетко, повернувшись к Атташеву.
     Тот неудобно сидел на хрупком деревянном  стульчике,  то  и дело  меняя
точку опоры.
     - Но не может же он один сюда прийти, - сказал он Трещетко.
     - Почему же? Если он мне принесет мою часть денег в разумных пределах и
сдаст  все, что у него имеется  на  меня мне же, я  от него  отстану, он это
знает. Мало того, я его еще и заграницу на хрен отсюда отправлю.
     - А я? - обмяк наивный Атташев, - а Наташа?
     Трещетко промолчал.
     - А Нелли? У нее же только жизнь начинается!
     -  Ты  тут в  папашу не играйся! Забыл, как сам ее под меня подсунул, -
понизив голос, сказал Трещетко. - Я не могу тебе помочь. Как?
     - Ты же меня втянул во все это, я был  простым исполнителем, - замямлил
Атташев.
     -  Слушай, мне некогда.  Тут есть один человек,  может быть,  получится
тебя запихнуть в Сбербанк, надо его раскрутить. А то устроил,  понимаешь ли,
нюрнбергский процесс, "я лишь выполнял приказы", едрена мать. Петр Иванович,
как дела? Пожалей свое хозяйство, выходи!
     На этот раз до Алтухова медленно дошло,  что зовут его. Он сглотнул, не
зная, в какую сторону ему  бежать. Сзади появилась Ольга. Почти одновременно
откинулась половина ковра и Алтухова ослепил яркий  свет хрустальной люстры.
Перед ним сидел Атташев. Точнее перед Атташевым стоял Алтухов.
     - Знакомьтесь, -  Трещетко представил их друг другу. - Костя, налей нам
чего-нибудь тяжкого, чтобы не думать о бренном.
     Алтухов  ждал,  когда  Атташев  опомнится.  Тот  больше  не взглянул на
следователя ни разу.
     - Я, пожалуй,  поеду, Василь Ксенофобыч, - оговорился он, и поторопился
к  дверям, решив, что  лучше  и не пытаться  разобраться  во всем, что здесь
происходит.
     - А выпить, вот и Снежанка твоя тебя дожидается.
     -  Давление...,  - еще  больше  засуетился  Атташев, словно  в  комнате
присутствовала его классная руководительница.
     - Ну, чеши. Я говорю, чеши, а не драчи! - заржал  Трещетко. - Петя,  ты
закончил? Отпускаем девицу?
     Трещетко сунул девушке хрустящую валютку, и повелел проводить старика в
машину и удовлетворить на три рубля.

     Подворьев и Михайлов, злые, голодные и  замерзшие, испорченные навсегда
и  бесповоротно  Трещетковским  матом  и  Алтуховским  сексом,  который  они
фиксировали на протяжении сорока минут, не  успели отключить аппаратуру, как
сзади  раздалось  всего лишь  одно потрескивание ломающейся ветки и  Алтухов
накрыл  их  своими   лапищами,  как  мама-орлица  крыльями  накрывает  своих
троглодитиков. Они не только  не успели нащупать на поясе оружие, но  даже и
не стали двигаться, просто замерли и боялись повернуть голову.
     Поняв  же, что Алтухов каким-то  образом катапультировался через  забор
прямо  из Трещетковского  двора,  с любопытством  изучали, что изменилось  в
полковнике после такого длительного постельного раута.
     Они с перепугу и не задумались, как он вычислил, что они сидят именно в
этих кустах, приехали в  пансионат, пришли в  номер  и упали в свои кровати.
Алтухов,  зайдя к ним через долю секунды,  нашел их бездыханные,  в  смысле,
спящие  тела  и  не  стал  беспокоить.  По  большому  счету,  нужно было  бы
немедленно всем  троим организовать  ночное дежурство вокруг  Трещетковского
дома, но прикинув, что Тупокин вряд ли придет  без  звонка к своей последней
надежде, Алтухов, включив в  комнате телевизор для шумового оформления ночи,
поставил на балконе кресло и  один  наблюдал за домом еще часа два,  пока не
заснул под  мягким  клетчатым пледом.  Ночь на  свежем  воздухе, после столь
тяжкого испытания соблазном, пролетела.
     Его разбудил шелест колес отъезжающего на работу Трещетко.

     18.
     Днем Алтухов уехал в Москву. Женечки еще не было в конторе.
     Он набрал домашний.
     Женечка,  поздновато собираясь на  работу, сообщила ему о первом звонке
Нестерова, о том, что она собирается в Венецию и голову сломала, куда  же ей
деть ребенка. По будним дням,  конечно, можно не забирать  с пятидневки,  но
если она задержится...
     Алтухов успокоил, категорически запретив водить Ксюшу в эту пятидневную
тюрьму,  сказал,  что  справится  сам.  Неожиданно  Женечка  узнала,  что  в
Сокольниках у Алтухова живет мать и сестра со своей семьей.
     Потом  Алтухов занимался  установлением  контактов Трещетко на  службе,
биографией  Самохваловской  матери  и  прочими  рядовыми  вопросами.  Звонил
Мамонтову,  тот  сообщил,  что  Ирина  Игоревна  его простила  и  больше  не
сердится. Кажется,  у них  начинался второй медовый месяц. А второй  медовый
месяц - это все равно что дважды родиться.
     Уже  собираясь  уезжать  в  "Покровское",  Алтухов забежал к  Женечке в
кабинет, одновременно  являвшийся  приемной Нестерова. Та шикнула  на него и
продолжала  принимать  информацию  по  телефону.  Алтухов  хотел  потихоньку
удалиться, но Женечка позвала его.
     - В Саймоновском проезде пятнадцать минут назад совершено покушение  на
Атташева. Один человек убит.
     Алтухов выматерился. Женечка  как-то по-особому  восторженно посмотрела
на него:
     - Где это ты так настрополился, Алтухов?
     -  Это еще  что!  - угрюмо  ответил тот,  - меня вчера  вообще чуть  не
изнасиловали.
     -   До  какой   степени   тебя   вчера   "чуть   не  изнасиловали"?   -
поинтересовалась задетая за живое Женечка.
     -  До  степени  нервного  срыва.  Если  мы  не увидимся этим вечером  в
нормальных условиях,  я,  как мартовский  кот, сам попрошусь на кастрацию от
такой дурацкой жизни. Все. Я уехал на Саймоновский, если архангелы позвонят,
пусть ищут меня дома вечером. В конце концов, они же оперативники, пусть они
и напрягаются.
     Когда  Алтухов  вырулил  на   Кропоткинскую  площадь,  объехал  зеленый
разделительный   газон  и,  показав  удостоверение,  приблизился   к   месту
происшествия, там  уже работали дежурные  бригады  МУРа и комитетчики,  а на
первом плане стоял сияющий, как купол Храма,  дешевой улыбкой тележурналист,
спецкор "Горячих новостей".
     -  Во вторник  вечером, - тараторил  он в огромную  грушу  микрофона, -
крупный  банкир, Председатель  обанкротившегося  Межлегионбанка Атташев, при
выезде из офиса  банка,  который находится  за моей  спиной, был  подорван в
собственной машине.
     Алтухов встал за оператором, решив послушать интерпретацию телевидения.
За журналистом, кстати, был расположен не офис Межлегионбанка, а Храм Христа
Спасителя, что произрастал напротив, через проезд.
     - Около  пяти  часов, очевидно, закончив свои дела  в пустующем  банке,
коммерсант спустился  в сопровождении  охраны во двор и  сел в  свою  машину
"Мерседес-600".  В  офис банка  нас не пустила  ведомственная охрана, вполне
убежденная в том, что им есть еще что охранять в  помещении. Атташев  сел на
заднее  сиденье. Спереди, рядом с  водителем, и сзади, рядом с банкиром сели
два  охранника. Помимо  этого  впереди  и позади автомобиля  Атташева  ехали
бронированные "Джипы" сопровождения, которые от взрыва не пострадали.
     "Да давай же ты  ближе к делу", - взмолился про себя Алтухов, он видел,
как  "Скорая"  забирала  чей-то  труп, но  не смог определить,  кого  убили.
Подходить  к  месту  взрыва  пока  еще  было  небезопасно,  чего  зря мешать
оперативникам. Только перед  последним сообщением журналиста Алтухов заметил
сидящего на бордюре Атташева, к которому  уже бежала сестричка. "Что же  они
его полчаса не замечали?" - недоуменно подумал он.
     - Взрыв раздался примерно  в  пять  часов семь  минут, когда "Мерседес"
притормозил,  чтобы  повернуть в сторону  Кропоткинской  площади.  Одному из
телохранителей  снесло  половину  головы,  другой  отправлен  в  больницу  с
множественными осколочными  ранениями, еще  девять  человек, в  том  числе и
прохожие,  госпитализированы  с  ранениями   средней  тяжести.  Сам  Атташев
отделался шоком и царапинами. Ведется расследование. Привет, Костик, ты  как
тут, - почти без остановки спросил Алтухова  комментатор, незаметно отключив
микрофон.
     Алтухов, не  ответив  даже на  приветствие, направился  к Атташеву. Его
вновь  попытались  остановить,  но он поднял  вверх  удостоверение и уже  не
убирал его, так и шел с поднятой рукой.
     Атташев  увидел его  и,  как  это обычно бывает, когда,  столкнувшись с
бедой,  наконец  видишь знакомого и близкого человека, закрыв  лицо  круглой
горстью,  словно кислородной  маской, закатился  криком.  Прорвало.  Алтухов
вдумчиво посмотрел на Атташева, как будто размышляя о чем-то  очень сложном,
потом повернулся и пошел к руководителю опербригады.
     Передняя  часть машины была разворочена не просто в клочья, а в щебень.
Багажник  почти не пострадал,  колеса были спущены, стекла  осыпались, крыша
слегка покорежена. На углу банка был спуск в полуподвальное  помещение,  где
оборудовали  стриптиз-бар.  "Хорошее соседство", - подумал  Алтухов,  бросив
взгляд  на странный,  величественный  и  в  то же  время  ненамоленный  еще,
непривычный  взгляду  айсберг  собора.  Стекла в  помещении  бара  и  офиса,
расположенного прямо над баром, лопнули и кое-где обломились. Угол дома тоже
пострадал. В двух метрах от "Мерседеса" валялась еще одна почти неузнаваемая
машина. Но Алтухов не мог ее не узнать. Это была машина Тупокина.
     -  Похоже,  осколочно-фугасное   взрывное   устройство,   -  докладывал
следователь МУРа Алтухову через пять минут, не обращая внимания на делегацию
городских  властей, срочно  прибывшую  на  место. - Начинено  металлическими
шариками,  приблизительно  один килограмм  тротилового  эквивалента. Похоже,
заложено было вот в эту скелетину. Как у него багажник разворотило. Может на
водителя этой "Вольво" охотились?..
     Алтухов  передал по рации информацию для  Полторецкого. Необходимо было
срочно установить,  что  за машина. Но задание пришлось немедленно отменить.
МУРовцы уже обладали  информацией. Машина  принадлежала заместителю министра
Тупокину Леониду Александровичу.
     - У вас устаревшая информация, - поправил Алтухов,- не  зам министра, и
уже даже не кандидат на дипломатическую службу, а преступник в бегах.
     - Виноват, но это данные ГАИ. Так зарегистрировано.
     - Ерунда. Откуда могла управляться бомба? - спросил Алтухов, хотя и сам
имел на этот счет вполне научные предположения.
     - Смотря какой  силы передатчик, какие помехи. Из-за Храма, конечно же,
исключено,  а с  площадки  перед ним, хоть и кощунственно, но очень  удобно:
площадь, как на  ладони,  и отходных  путей сколько хочешь, хоть в подземный
гараж. Со стороны офиса вряд ли. Со стороны дороги то же. Со стороны площади
- далековато.
     Алтухову  вдруг  показалось, что Тупокин  сейчас  где-то рядом.  Он его
затылком почувствовал, запеленговал своим шестым чувством. Но обернувшись  к
Храму,  он   никого  подозрительного  не  увидел.  А  ощущение  Тупокинского
присутствия не отпускало.
     Он пошел к Атташеву. Тот уже пришел в себя. К нему начали подтягиваться
его   телохранители   и   все   оперативники,   как   центральному   объекту
расследования. Пока они шли, Алтухов успел произнести:
     - Спасибо, что  вчера меня не узнали.  Это  мне  еще пригодится. Думаю,
это, - он повертел в воздухе руками, - не ваш зять организовал.
     - Нет, но он и не защитил, - потупившись, ответил Атташев.

     19.
     На следующее  утро Атташев  сам позвонил  Алтухову домой.  Номер своего
телефона Алтухов  дал  ему  вчера,  уходя, понимая,  что ему  в Саймоновском
делать нечего. Он даже не поехал в "Покровское". Подворьеву удалось сообщить
Женечке, что в  дом заброшен "жук": просто дали прикурить одному пареньку, а
зажигалку забрать забыли.
     Потом удалось  подключиться  к линии. Оказалось узел  связи находился в
совершенно обособленном кирпичном строеньице  напротив  Трещетковского дома.
Это уже кое-что. Теперь  главное ждать Тупокинского  звонка.  Но Тупокин мог
наплевать  на  все  и  позвонить  к Трещетко  в Неопалимовский  переулок, на
работу. К счастью, рабочий день Трещетко подходил к концу.
     На  Алтухова напала страшная лень.  Он  поехал домой  и стал дожидаться
Женечку.  Он вызвонил  Михайлова,  попросил  встретить Трещетко у  работы  и
проводить, не обнаруживая себя, до "Покровского".

     -  Мы  можем  с  вами встретиться у меня в  офисе?  - спросил  Атташев,
вероятно, с секундомером в руках дожидавшийся у телефона, когда часы покажут
девять ноль-ноль.
     - Во сколько? - спросил Алтухов, оценивая свои полномочия.
     - Как прикажете.
     - Тогда через сорок минут. Вы будете с охраной?
     - Нет.

     Зашевелился  старик,  радостно  заключил  Алтухов.  Здорово его Тупокин
напугал. Вчера,  подойдя к  Атташеву, сидящему на бордюре, он увидел  в  его
глазах чрезмерный отталкивающий страх за  свою  драгоценную жизнь. Как будто
он воспринимал  свою жизнь, как не  принадлежащую  ему, а доверенную строгим
начальником - подержать. Алтухову стало противно, он подумал, что в сущности
этому человеку надо  бы меньше дорожить своей персоной. Так и подумал. И как
в воду глядел.
     Он приехал  первым,  подошел к  высоким  стеклянным дверям, которые, по
идее, должны были бы перед ним автоматически раздвинуться. Помахал рукой под
датчиком  -  безрезультатно.   Посмотрел  по  сторонам  -  камеры  наружного
наблюдения не увидел. Вернее, увидел, но только на углу дома. Значит, о том,
что  он  тут прыгает, охране банка невдомек. Он  увидел непонятную клавишу в
стене  рядом  с  дверью, нажал  -  минуту  все  молчало. Потом  из  какой-то
расщелины раздался голос:
     - Что надо? Читать не умеешь?
     - Мне к Атташеву. Он приехал?
     - Сказал же, отваливай.
     - У нас  назначена встреча, - Алтухов  поклялся  дать грубияну в морду,
когда в сопровождении Атташева войдет в здание.
     Охранник отключился.
     Вскоре подъехал Атташев. Очевидно, на сей раз  охрана видела его машину
на повороте к зданию и включила автоматику дверей.
     Алтухов прошел за Атташевым и его водителем в помещение. Слева от входа
за стойкой сидел уволенный в запас пять лет назад майор Гешефтников.
     - Костя! Ты? Здорово!
     -А пошел ты! - царапнул Алтухов, почувствовав то же омерзение, как если
бы он действительно дал Гешефтникову по физиономии.
     Они  прошли по длинному застеленному серым  ковровым покрытием  холлу в
коридор с множеством кабинетов, дошли до конца.
     Водитель  Атташева,  сменщик  погибшего  вчера,   остался  в  приемной,
преданно  и  внимательно,  как  мудрая  мать,  посмотрев на банкира. Атташев
пригласил Алтухова в  свой кабинет. Совсем небольшой, запыленный кабинет был
пуст.  В нем было всего три вещи, если исключить кресла:  длинный коричневый
стол, хрустальная на пол потолка  люстра без ножки, и китайская ваза высотой
с   человеческий   рост  Атташевского  телохранителя,   расписанная   нежным
розово-голубым орнаментом.
     -  Это  моя  личная. Никак  не  вывезу,  -  сказал  Атташев, перехватив
восторженный взгляд Алтухова. - Китайцы подарили.
     - Ну, как вы, Леонид Аркадьевич, отошли после вчерашнего?
     Атташев выглядел  не спавшим  всю  ночь.  Лицо  его  было  серым,  кожа
обвисла, как у слона в паху. Алтухов уселся в кожаное кресло на колесиках.
     - Я хочу просить вас меня арестовать. Вы имеете на это право?
     - А  какие  у  меня  для  этого  будут основания?  - спросил пораженный
Алтухов.
     Вот что надумал банкир: спасаться от Тупокина в застенках!
     - Я желаю дать  показания  о  получении  взяток на сумму более  пятисот
тысяч долларов, а также обо всем, о чем вы меня спросите.
     - И о посредниках и об организаторах? - заинтересовался Алтухов.
     - Да.
     - А  какие у вас есть доказательства участия  в  махинациях других лиц,
скажем, Трещетко и Тупокина?
     - Молодой человек, не думаете  ли вы, что я не догадался организовать в
банке  службу  безопасности из  ваших  же  коллег-отставников.  У  меня  все
телефоны  были  на прослушке, все туалеты. Естественно, все это вывезено.  И
заметьте, на квартиру Самохваловой.
     - На какую квартиру?
     - У нее здесь была квартира, в старом районе, на  Осипенко. Только я об
этом знаю и Трещетко. Ну, еще Тупокин.
     - Что же вы молчали? Адрес.
     -  Осипенко,  63, одноэтажный  особняк,  выкупленный  мною самолично  у
Минречфлота.  Вот видите, уже  ценная  информация. Теперь вы  понимаете, что
Тупокину нужен не только Трещетко.
     - Какой толк ему заставлять вас замолчать, если главное для него теперь
- просто смотаться, - спросил Алтухов. - У вас  есть  что-то, что заставит и
Интерпол поднять задницу?
     - Есть,  - протяжно  мурлыкнул Атташев. - Ну, так как  насчет  камеры с
охраной.
     - Посмотрим. У вас тут телефоны есть?
     - Все отключено за неуплату. Мобильный у Вовы, в приемной.
     - Так кто же организовывал кредитные махинации и подбирал вам клиентов?
     - Ведь вы спрашиваете это для протокола? Не так ли? Конечно же, Василий
Трещетко, мой зять.
     - Вы не боитесь за свою дочь. Тупокин может на нее выйти?
     - Я вчера ночью  забрал ее к нам.  Мать за  ней присмотрит.  Докатилась
девчонка за десять месяцев  до иглы. У меня вчера волосы дыбом встали, когда
я все это увидел. Какой там Тупокин! Она и без него чуть не загнулась.
     -  Так что же  такое  у вас  есть  на Тупокина?  - вернулся  Алтухов  к
основной теме.
     - Я должен иметь гарантии моей безопасности. А я не уверен, не сидит ли
сейчас Тупокин под нами, в баре...
     Алтухову поплохело. Этого он не предусмотрел.
     -  Скажите,  а  ваши  дежурные  делают  запись  всего,  что  показывает
видеокамера, что на углу банка.
     - Раньше делали, сейчас не знаю.
     - Надо бы проверить.
     Они  вышли  из кабинета,  пошли к  Гешефтникову. Еще  полчаса  ушло  на
ускоренный  просмотр   пленки  наружного  наблюдения  за  последние   сутки.
Видеокамера  была  расположена  так,  что поле  обозрения,  входившее  в  ее
объектив, охватывало поворот с  Саймоновского во двор банка и  сам проезд до
площадки перед Храмом. Когда в  кадре появился "Опель"  самолично пригнанный
Тупокиным под окна банка, Атташев повернулся к Гешефтникову:
     - Ты уволен.
     Гешефтников  бросил  на банкира и Алтухова  ненавидящий взгляд и,  взяв
сумку, ушел  из банка.  Алтухов  смотрел в  телевизор, не  отрываясь. Пленка
показала,  как  Тупокин вышел  с  небольшим чемоданчиком из машины,  перешел
дорогу и направился к Храму. На  время он исчез из кадра, потом  промелькнул
за  ажурными  фонарями  и остановился  на площадке, положив  перед  собой на
гранитное ограждение чемоданчик  . Потом долго ничего не  происходило, потом
раздался взрыв. Тупокин  долго  еще стоял на месте, убрав чемоданчик в ноги.
Потом отошел в сторону, почти на угол Кропоткинской площади, перешел  дорогу
и   остановился.  Алтухов  увидел   свою  машину.  Увидел  себя,  слушающего
тележурналиста, потом тот момент, когда он обернулся, ища глазами Тупокина.
     Он  изъял  пленку  и уехал,  попросив Атташева  сидеть дома и никуда не
уезжать.
     - А когда за мной приедут? - спросил обреченно Атташев.
     -  Когда приедет  ваш следователь, Нестеров.  Он будет в Москве  только
поздно ночью.

     20.
     Алтухов приехал  на Осипенко один. Что-то ему подсказывало, что сегодня
один   из  решающих   дней   в  расследовании.  Он   остановил   машину   на
противоположной  стороне узкой фабричной улочки. За нежилыми  домами на этой
стороне шел обводной канал. Через квартал за Самохваловским домом  протекала
Москва-река.   Алтухов   наблюдал   за   окнами.   Запылившиеся,  они   были
незанавешены, но  темны, через такие стекла даже дискотеку не разглядишь, не
только хитроумного соперника.
     Особняк был покосившимся. Фундамент с  одной стороны мягко осел, словно
провалился  в ямку.  Он  обошел  дом,  с  тыльной  стороны  увидел небольшой
подъезд. Дверь была заперта.  Алтухов достал проволоку и нож,  замок, к  его
удивлению,  поддался  легко, не то что на  Тупокинской даче. Двери оказались
двойные.  Со вторым замком пришлось повозиться подольше.  Он вошел в темноту
коридора. В слегка  приоткрытую  дверь, ведущую,  наверное, в комнату, падал
скучный  свет  с  улицы.  Алтухов  достал оружие  и  медленно  приблизился к
комнатной двери. Неожиданный удар в затылок и фонтан крови из носа он ощутил
одновременно. В глазах завертелись  яркие разноцветные  круги и  он  потерял
сознание.

     Нестеров  доехал на "Красной стреле" медленнее,  чем  ожидал. Выйдя  из
вагона, огляделся. Немного подождал, может Алтухов встретит.
     Уходил   он  с  перрона   последним.   Предчувствие  чего-то  недоброго
ворочалось в сердце. В  девять часов  он добрался до дома. Усталый, разбитый
многочасовым  сидением  (не  спалось)  в  стремительно  несущемся  свистящем
составе,  он  попросил  супругу  его  накормить,  а сам  пошел мыться.  Анна
Михайловна,  поставив  сковородку  на  плиту,  зашла  в  ванную,  предложила
потереть спину. Нестеров обожал массаж, и вообще любое прикосновение к спине
могло снять с него усталость, раздражение и плохое самочувствие в один счет.
Массируя спину Николая Константиновича,  Анна Михайловна  сообщила, что дочь
поссорилась со своим долговязым  и рыдает вторые сутки, как  только приходит
из школы. Анна Михайловна очень беспокоится за психику девочки и подумывает,
не  отвести ли ее к врачу. Потом она сообщила, что незадолго  до его приезда
звонила Женя, очень расстроенная, сообщила, что Костю никто  не может найти,
и  что  ей звонил Атташев, вернее не ей, а Косте, тоже его ищет. Потом  Анна
Михайловна  вспомнила,  что поставила  на  плиту  сковородку,  но  Нестеров,
приобняв мокрой рукой плечи супруги, не хотел ее отпускать.
     - Когда звонила Женя?
     - Давно, около семи часов.

     Нестеров попросил принести ему мобильный и набрал номер Алтухова.
     Через час  он и Женечка  ехали  на улицу Осипенко, потому что  Нестеров
дозвонился до Атташева и выяснил, что тот  сообщил Алтухову адрес московской
квартиры Самохваловой.  При  этом  Нестеров спустил на  Атташева  телефонную
собаку. Женечка очень волновалась, но старалась держаться.
     Нестеров  вырулил с  Большого Краснохолмского  моста на Осипенко. Около
дома  Самохваловой стояла машина Алтухова. Они вошли  в подъезд. В доме было
тихо. Нестеров осторожно нащупывал ногой, куда бы ступить, прижимал  к бедру
пистолет.  Внезапно зажегся свет, это Женечка  нашла включатель. На  широкой
неприбранной постели лежал и спал Алтухов,  с завязанными руками и ногами, с
кляпом по рту и  кровоподтеками  на лице. Подушка также была залита  кровью.
Женечка решила,  что  Алтухов мертв, присела  рядом с  кроватью и захныкала,
уткнувшись в его ногу.
     Нестеров   развязывал   веревки   и   вытаскивал  кляп.  Когда  Алтухов
пошевелился, Женечка отскочила от него, как от зомби.
     Алтухов размял рот и руки.
     - Урод! - крикнула отскочившая Женечка, - крокодилина!
     Она хотела  еще  добавить, что испугалась, что и  его она потеряла, как
того, пограничника - первого мужчину в  своей  жизни, но слезы негодования и
обиды хлынули снова.
     - Ничего себе! - возмутился Алтухов, - а что, собственно...
     - Спугнул Тупокина, правильно я перевожу,  Женечка? - уточнил Нестеров.
- Где прикажешь его теперь искать?
     - В "Покровском", где же еще!
     - Почему в "Покровском"? - удивился Нестеров.
     -  Да потому что только  Трещетко может  теперь ему помочь вылететь  за
границу. Но перед  этим  ему  нужно  достать  Атташева. У  банкира  какой-то
сверхмощный компромат на Тупокина, и он просится в тюрьму.
     - До такой степени мощный?!
     - У Атташева дежурят наши. Но нам нужно опередить Тупокина на два шага.
Понимаешь? Ну, иди сюда, мой хороший.
     Нестеров сделал было шаг к Алтухову, но тот, протягивал руку не к нему,
а к Женечке, стоявшей за его спиной.
     - Зайчик, что ты плачешь?..
     Дождавшись,  когда Алтухов  окончательно придет в  себя,  они осмотрели
квартиру.  Она состояла  из четырех комнат и ванной. Кухней служила одна  из
жилых комнат. Алтухов рассказал, что когда Тупокин уходил, он очнулся, успел
увидеть, как тот спешно переснимает на микрокамеру многочисленные документы.
Потом он снес  папки  во  двор.  Нестеров, и  правда,  заметил  недалеко  от
подъезда дотлевающий  костер,  бумаги,  присыпанные сухой  листвой.  Как они
могли прошляпить эту квартиру?

     В  машине  Алтухов  предложил заехать  за Атташевым.  Они  свернули  на
Котельническую. Атташев вышел к ним в сопровождении телохранителя.
     - Они что же, живут у вас? - поинтересовался Нестеров.
     - Верные ребята. После покушения ни на шаг от меня не отходят.
     "Если  сейчас Тупокин  наблюдает за нами, - подумал Алтухов, - то самое
время посадить  Атташева к в  машину и отвезти в  "Покровское". Пусть видит,
что оба нужных  ему человека собрались в одном, кстати, удобном для контакта
месте".
     По дороге в  "Покровское" Атташев вновь  попросил Нестерова  обеспечить
ему  безопасное жилище.  Но  уже не  настаивал  на тюремной камере.  У  него
невзначай проскользнуло словосочетание "защита свидетеля".
     -   Так,  где  же  ваша   компра   на   Тупокина,  Леонид   Аркадьевич?
поинтересовался Алтухов, - я имею в  виду те бумаги, из-за которых вы готовы
пожертвовать свободой?
     Атташев постучал себя по голове:
     - Вот где.
     - Что это значит? У вас ничего нет документального?
     - На остальных есть. А что касается Тупокина, он судорожно боится того,
что  я вам сейчас поведаю.  Может и не стоит,  -  добавил  он, вспомнив  про
Трещетко,  -  но  своя  шкура  ближе  к  телу.  В  июне месяце  Самохвалова,
действительно, летала в Венецию.
     А в конце  мая, незадолго до закрытия  филиала банка  в  Петербурге, на
меня вышел один голландец, торговец алмазами. Попросил прощупать, не  желает
ли кто закупить у  него партию алмазов. При этом деньги ему нужны были здесь
в России, а товар он мог передать в любой другой стране Западной Европы.
     - Так, приехали. - вырвалось у Алтухова.
     А у Женечки при слове "алмазы" засверкали глаза.
     - И вы свели его с Самохваловой,- спросил Нестеров.
     - Самохвалову я не трогал, она для меня - бывшая жена моего зятя. А вот
Тупокина заинтересовал.
     - А почему не Трещетко?
     - Потому  что  голландцу  нужен  был всего лишь  один клиент.  А первым
подвернулся Тупокин.
     - Ой ли?
     -Понимаете,  я хотел,  чтобы Самохвалова,  а Тупокин мог расплачиваться
только  ее  деньгами,  это  ясно,  сам  он  нищий...  был,  так  вот,  чтобы
Самохвалова со своим Тупокиным навсегда исчезли из поля зрения Трещетко. Еще
надеялся, что у дочери с ним что-нибудь сладится.
     - Ой ли? - повторил Алтухов.
     -  Ну,  да,  да.  Верно.  С   Тупокина,  то  есть  с  Самохваловой   за
посредничество можно  было  получить  хороший процент. Я еще надеялся спасти
банк. А с Трещетко что возьмешь,  это же прямо  мафиози какой-то. Прямо Петр
1, пинком под зад, и все одеяло на себя.
     -  Значит,  свели голландца  с  Тупокиным?  Его как звали-то, голландца
вашего?
     - Адольф Орайслинг, у  него  представительство  здесь, в  Москве.  Меня
самого  свел  с  ним  один  советник  парламентского  комитета  Госдумы   по
геополитике.
     -  Адольф  Орайслинг,  арестован в Швейцарии, в  Давосе,  на  Всемирном
экономическом форуме месяц назад при  попытке передать крупную партию золота
высокопоставленному российскому чиновнику. Как его имя?
     - А черт его знает, - крякнул Атташев.
     -Костя, посмотри в зеркало, это не наш хвост по асфальту громыхает?
     Алтухов  посмотрел  в зеркало  заднего  вида,  за  ними  мчался  "Джип"
Аташевской охраны. За  ним, не отставая мчался белый  обшарпанный  "Жигуль".
Атташев машинально обернулся, подтвердил про "Джип":
     - Мои ребята.
     - Очень они нам нужны. Сейчас всю братву переполошат.
     - Ничего, они уже знакомы, - заверил Атташев.
     -  Вы понимаете,  Леонид Аркадьевич, что если бы вы нам все  это  сразу
сказали, может быть,  не был бы убит человек из вашего  сопровождения и  еще
девять не были бы ранены? - спросил Нестеров.
     - И Константин  Константинович  остался  бы цел и невредим,  - добавила
Женечка, молчавшая всю дорогу.
     - Между прочим, старушка, - сказал Нестеров, - как там твоя виза?
     - Получила. Теперь это просто, если есть деньги, любая турфирма в вашем
распоряжении.
     - Отлично. Нужно порхать в сторону Лазурного берега.
     - А я? - недоуменно спросил Алтухов.
     -  А ты, мой дорогой, посидишь с  ребенком,  потрясешься за мою жизнь и
неприкосновенность, - гордо сказала Женечка.
     - Тебя же там пасут, Костик, - объяснил еще раз Нестеров, -  А товарищу
Железновой  будет  легче  втереться  в  доверие к  восьмидесятилетней  мадам
Койфман.
     Они  уже  подъезжали  к повороту  на  деревню и пансионат "Покровское",
когда  Нестерову  опять  померещился  белый  "Жигуль" далеко  за атташевским
"Джипом". Но тот промчался мимо дальше по трассе.

     21.
     Решено было, что  Нестеров  и  Женечка  выйдут  из  машины  задолго  до
пансионатского   забора,   проберутся  на  территорию   и  окольными  путями
заваляться к ребятам  в  номер. А  Алтухов  и Атташев  нагрянут к  Трещетко,
который к  этому времени  уже  должен  быть  у себя.  Прощупают  обстановку.
Нестеров и архангелы  будут все слушать и ждать пароля, потом, услышав слова
Алтухова: "Где же моя  Оленька?",  спокойно  войдут  в коттедж  все  втроем.
Женечку лучше не  светить. Ей  еще предстоит серьезное выездное задание. Так
они и сделали, хотя Женечка очень протестовала против пароля.
     Алтухов мастерски  провел обработку Трещетко. Когда  они вошли Трещетко
был в  своем кабинете. Алтухов заметил некоторые изменения: ребята за дверью
не гоготали, а  сидели на  улице, кто за домом, кто  со стороны подъезда. На
веранде их попросили подождать.  Пошли докладывать. Трещетко  велел  позвать
обоих, и их провели к  нему. Он был  в деловом костюме, как  будто собирался
еще уезжать куда-то. Окинул их недобрым взглядом:
     - Что ты приперся? Тебе  вчерашнего мало? Очень  хочешь и меня за собой
на тот свет оттащить?
     - Ты, Вася,  не  суетись так  сильно,  - начал Атташев, -  вот послушай
голос разума: Константин Константинович, прошу.
     До Трещетко медленно доходило, что этот выпендрежный "голос разума" был
назван незнакомым именем.
     - Сдал, падла.  Я  же тебя  в стиральный порошок  сотру вместе с твоими
глистами.
     - Неллечку я забрал. Она  была  очень  несчастлива с тобой. Когда  тебя
посадят, мы с тобой разведемся. Товарищ из комитета  госбезопасности.  Ты не
дергайся резко.
     -  Василий  Ксенофонтович, -  начал  Алтухов,  -  Вчера  на  гражданина
Атташева  было  совершено  покушение.  Дело  рук  Тупокина,  это  фактически
установлено. Тупокин где-то рядом, рыщет с  хорошими деньгами и  материалами
на  половину  парламентов  всей  Европы.  Гражданин Атташев  согласился дать
показания  о  получении  незаконных кредитов  через  его  банк,  о  взятках,
полученных им, и уже подписал первые протоколы. В  случае,  если вы поможете
следствию,  следователь,  который сейчас  нас слушает  из соседнего  здания,
будет ходатайствовать в  суде о смягчении  меры наказания  для  вас, Василий
Ксенофонтович,  и  для  вас,  Леонид  Аркадьевич.  Даю  вам  пять  минут  на
размышление. Но только умоляю вас, не надо тут вмешивать братву и устраивать
море крови, вы же интеллигентный человек, вам же неприятно будет ударяться в
бега, как гражданину Тупокину.
     - Спасибо за " интеллигентного человека", как вас там...
     Трещетко  был  похож  на  черно-белого попугая,  с  выдающимся  на  лоб
хохолком и небольшими бакенбардами, подтянутый, в белой рубашке и  галстуке,
он сидел, опершись локтями о колени. Думал.
     - Ну,  давайте попробуем,  -  сказал он через несколько минут, - Только
уберите эту рожу отсюда.
     - А как  мы  поступим с вашими  ребятками. Там уже, наверное, подъехала
группа захвата к воротам, так вам бы поостеречься. Они ждут моего сигнала.
     -  Коля, поди  сюда! - немедленно крикнул Трещетко.  - Передай ребятам,
что нужно посидеть сутки  в голицинской  ментовке, сейчас приедет  Журавлев,
всех  заберет. Так  нужно. Сам  с  Толяном переночуешь в  малом  корпусе,  у
девочек. А там видно будет.
     - А где же моя  Женечка? - громко спросил Алтухов, - то есть Олечка, но
да хрен с ней.
     Через  минуту  к дому подкатили два милицейских фургона с  мигалками  и
пятеро бандитов мирно забрались  в них, словно их  везли  на  прогулку.  Под
шумок в дом вошли Нестеров и Подворьев с Михайловым.
     - Что дальше? - устало спросил Трещетко.
     -А  вы  как будто куда  уезжать собирались, Василий Ксенофонтович, я не
ошибся?
     - Он звонил мне сегодня  в три часа дня, - заявил Трещетко, - я  должен
ему  передать  паспорт на чужое  имя, а  он мне  деньги за паспорт и папки с
документами.
     - Прямо так и сказал "папки"? - переспросил Нестеров, - извините, я  не
представился: Нестеров Николай Константинович, следователь ФСБ.
     - Да, о-очень приятно, - съязвил Трещетко.
     Атташев сидел в  темном углу комнаты,  за шкафом,  в глубоком неудобном
кресле.
     - Папки, конечно, мне теперь очень кстати.
     - Никаких папок уже нет, Василий Трещеткович, извините Ксенофонтович, -
уточнил Нестеров, - да и деньги, очевидно, переведены за границу. Неужели вы
надеялись, что Тупокин совершит с вами честный чендж?
     - Неужели вы думаете, что я на это надеялся? Вы моих ребят видели?
     - Угу, - кивнул Алтухов, - вон  они  уезжают в  воронке, помашите  им в
окошко. Только свет не включайте, мы теперь все - живые мишени.
     -  Алтухов, что  же твои архангелы тут косяки подпирают, на  улицу  их,
власть переменилась, а обязательства по охране гражданина Трещетко остались.
     Подворьев  и Михайлов вышли во  двор,  выбрали  позицию, один на заднем
дворе, другой спереди дома.
     -  Вы  ведь,  надеюсь,  понимаете,  что  я  собрал вас,  господа, чтобы
сообщить  пренеприятное  известие,  -  сообщил  Нестеров,   -   К  нам  едет
Хлестаков...
     -  К  нам кто-то  едет, - проговорил Алтухов, нагнувшись к окну, -  что
будем делать?..

     22.
     - Срочно убрать архангелов, - вырвалось у Нестерова, - черт!
     Алтухов выскочил на крыльцо и,  закрыв рот Михайлова, втащил его в дом.
Как  раз в  это  время,  лишь секунду спустя, напротив  трещетковского  дома
остановился  белый  "Жигуль". Подворьев медленно высунулся  из-за  угла,  не
понимая, куда делся напарник. Дверца машины открылась, и какой-то незнакомый
мужчина в кожаной куртке и очках ступил одной ногой на землю и крикнул:
     - Слышь, мужик, где здесь пятый корпус?
     Подворьев вышел из-за угла и ответил, что не знает.
     - Ай, боги, боги мои, не в ту сторону меня послали, - пропел водитель и
захлопнул за собой дверцу.
     Когда Трещетко выслушал короткий доклад Подворьева,  он только  покачал
головой:
     -  Оказывается  остолопов везде хватает.  Да  нет здесь никакого пятого
корпуса.

     Алтухов  и Нестеров сорвались  с места и побежали к машине. Атташевский
"Джип" остался в пансионате. Нестеров  уже из машины  вызвал  дополнительный
наряд  оперативников для доставки  Трещетко и  Атташева в следственный отдел
ФСБ.
     Скоро  они  нагнали  белый  "Жигуль", который  был  виден  издалека  на
освещенной рыжими плафонами трассе.
     - Если войдет в Москву, затеряется.
     - Сейчас машин мало. Не уйдет, - подбадривал скорее себя, чем Нестерова
Алтухов. - Черт, почему я на своей не поехал.
     - Сиди уж, герой. Как голова-то?
     -  Тошнит  и  круги,  а так  ничего  -  приятные  ощущения - бесплатный
аттракцион. Поднажми, что ты плетешься!
     - Жму, не  чувствуешь,  - обиделся Нестеров как раз в тот момент, когда
мимо открытого окна его пятерки просвистела пуля, - уй, блин!
     - Стрельнуть, Коль?
     - Валяй, по колесам только.
     Алтухов встал и  просунул голову в верхний люк Нестеровского  лунохода.
"Пятерка" и вправду казалась ему луноходом, уж больно медленно ползли они по
Можайскому  шоссе, хотя  и держали одинаковую  дистанцию все  это время.  На
самом  деле машина выжимала все сто  восемьдесят, что было бы  невозможно  в
городе.  Алтухов  прицелился и  выстрелил.  Белая  юла  скатилась  в кювет и
кувыркаясь,  подвалила к лесу. Алтухов не успел  опомниться, все произошло в
одно мгновение.  Еще  через  миг  Нестеров со  скрежетом тормозил  рядом, на
обочине.
     -  Куда ты? Рванет!  - крикнул  он, но не успел  прихватить Алтухова за
шиворот, тот рванул с  откоса вниз,  упал, покатился  кубарем,  снова встал,
опять побежал, на ходу взводя курок.
     В это  время  водитель  открыл  замок  и попытался  распахнуть  дверцу.
Обессилевший, он не смог этого сделать, но подскочивший Алтухов раскрыл ее и
выволок  водителя  на землю, закрутив ему руку и  приставив пистолет  к  его
разбитому уху. Нестеров подбежал следом:
     - Давай оттащим к дороге.
     Они потащили его за руки за ноги, но Нестеров, которому достались ноги,
вдруг бросил их и замер.
     - Кость, подергай его за нос. Это не Тупокин, Кость.
     Алтухов,  в  свою очередь бросив голову потерпевшего  на травку, обошел
его и пригляделся. Даже присел на корточки.
     - Не-а. Ты, хрен вонючий, а где Тупокин?
     Мужик виновато улыбнулся и промолвил:
     - Про-е-ха-ли!
     Нестеров сплюнул.
     - Да что ты будешь делать! Сейчас скорая приедет, разберутся.
     Вдалеке, действительно, послышалась сирена. Синяя мигалка приблизилась,
высыпавшие на дорогу гаишники медленно подошли к  ним. Нестеров представился
первым. Сказал, чтобы  потерпевшего обследовали и, в  случае если  ухудшение
самочувствия  окажется  незначительным, доставили  бы  на  Лубянку.  Записал
фамилию майора.
     -  Костя, за мной,  скомандовал  Нестеров, и  сев в  машину и  хлестнув
кнутом по всем лошадиным силам, какие  еще  имелись  в преданной  "пятерке",
рванул в обратном направлении. -  Он же  просто выманил  нас,  как сосунков,
Костя.

     23.
     Трасса  была почти пуста, в такое время только длинные рефрижераторы да
КАМАЗы иногда проносятся небольшими вереницами, да поздние дачники торопятся
по  своим  "фазендам".  Нестеров долго  присматривался к  машине, едущей  по
встречной полосе, за оградительным бордюром, потом сказал Алтухову:
     - Бери  рацию, передай постам ГАИ, чтобы задержали атташевский  "Джип".
Что-то  уже  произошло  в  "Покровском".  Кажется,  мы  сегодня   весь  день
опаздываем.
     Алтухов   посмотрел  на   Нестерова,   потом   туда,  куда  он   нервно
всматривался. Через секунду мимо них просвистел атташевский "Джип".
     - Во, несется, - заметил Алтухов и передал по рации номер "Джипа".

     Возле  Трещетковского   коттеджа  стояла  машина  оперов,  "скорая",  и
металась бледная Женечка.  Из дома выбежали санитары с носилками, на которых
лежал раненный Михайлов.
     - Где Подворьев? - крикнул, подбегая, Нестеров, - Живой?
     Женечка закивала и показала на дом:
     - Он там, а вы откуда?
     - Рацию надо с собой брать, рацию, понятно!
     Женечка не терпела,  когда Нестеров орал  на  нее. Это  было наследство
сурового  воспитания.  Родители  ее  были людьми несдержанными,  теперь  она
взрывалась бурей негодования, когда кто-то повышал на нее голос.
     Нестеров и Алтухов залетели в дом. Трещетко и Подворьев  сидели на полу
друг напротив друга.
     Трещетко смотрел в потолок остекленевшим взглядом.
     - Мы стали дежурить, я в  доме, Игорек на  улице. Атташев попросился  в
туалет. Я пустил. Он смотался, - лепетал Подворьев.
     - Ладно, про Атташева все понятно. Дальше.
     - Он, Тупокин, снял Игорька и вошел в дом. Я не мог  оставить Трещетко,
поэтому не погнался за Атташевым.
     -  Я сказал, с Атташевым закончили, - раздраженно оборвал его Нестеров,
- что он взял?
     - Мой пистолет, и паспорт.
     -  Откуда,  какой паспорт?!  -  уже  понимая,  что  и сам  он  облажал,
прокричал  Нестеров.  -  Костя,  ты слышишь, у  этого твоего  сукиного кота,
действительно, был  в портфеле паспорт. Да он  его с собой носил! Специально
для встречи с Тупокиным! Куда он поехал, на чем?
     - Пешком, он же, наверное, через забор перелез...Что теперь меня ждет?
     - Трибунал, - поникшим голосом сказал Нестеров и похлопал парня плоской
стороной пистолета по щеке.

     Задержанный посланец  Тупокина  сказал, что познакомился с  Тупокиным в
шашлычной на переезде.  Тот попросил сделать  для него доброе дело, пообещал
сто зеленых.  Мужик спросил, что за дело. Тупокин,  который вообще-то ему не
представился, но  по описанию это был он, потом задержанный  опознал  его по
фотографии,  сказал, что жена уехала  в  дом отдыха, а  он  ее  подозревает.
Сказал, куда  подъехать и что спросить. И сразу сматываться,  потому что это
опасно. За опасность порученец потребовал еще сто баксов.
     Тогда  Тупокин  дал  ему  триста  и  на  всякий  случай  оружие.  Мужик
отказывался,  но  потом  согласился:  с  детства  мечтал обладать  настоящим
пистолетом. На  вопрос,  не  мечтал  ли  он с детства убить  кого-нибудь  из
правоохранительных органов и  сесть  за это навсегда, ответил  категорически
отрицательно.
     Для Нестерова это был еще один удар.  Сегодня он четыре раза ездил мимо
этой шашлычной. В отвратительном состоянии  он  поехал  домой, велев Женечке
собирать сумки, а Алтухову съездить  к администратору международных  касс  и
купить ей назавтра билет в Венецию.
     Он готов  был лететь сам, но такой возможности у него не было. Он готов
был стоять на всех стойках "Шереметьево-2" работающих  на  вылет  граждан за
пределы страны, но это  было бы глупо и непрофессионально. Поэтому он поехал
отсыпаться.
     Женечка и  Алтухов  съездили за машиной на Осипенко, она заехала в свою
коммуналку на Таганке,  это  было рядом, и  осталась  собирать вещи, Алтухов
поехал в аэропорт. Лишь глубокой ночью они попали к себе на Льва Толстого, а
в   пять  часов   Женечка   должна  была  сидеть  в  комфортабельном  салоне
"Аль-Италии" и взлетать в сторону Средиземного моря. Три часа  им хватило на
прощание...

     24.
     В "Шереметьево-2" не существовало  понятия:  "время  суток". Там всегда
был  приглушенный  свет, всегда  работали электронные  панно  и  телевизоры,
горели витрины  киосков,  завораживающе звенели с двух  сторон объявления  о
посадках и  взлетах,  о задержках вылетов и прилетов  и другие сведения  для
встречающих и провожающих.
     Нестеров нес Женечкину сумку, Женечку и Алтухова на своем плече, причем
двое последних пытались заснуть на ходу. В машине Женечка получила последние
указания начальника, но что-то он начинал сомневаться в ее вменяемости в тот
момент.
     -   Железнова,   ты   поняла,   что   ты    не   должна   раскрываться:
получится-получится, не получится и, не важно.
     - У, - отвечала  Женечка, как  и  прежде, определяя сонным полуоткрытым
взглядом траекторию движения к своему пропускному пункту.
     -  Приедешь,  тебя   встретят  Галя  Михеева  и   Проскурин,   тоже  из
консульства. Они твой портрет по факсу уже получили.  Ты их фото видела. Оно
у  тебя с собой? Если за ними будет  какой-нибудь  хвостик, они будут стоять
порознь, если слежки не будет - они встретят тебя вместе и отвезут сразу  на
квартиру Розы Исааковны Койфман. Сказку про себя ты знаешь.
     Потом прыгаешь на корапь и плывешь в Питер, ты плавать-то умеешь?
     - А куда вплавь добираться, до корабля или до Питера?
     - Э, да ты ожила? Алтухов, просыпайся.
     Алтухов  сморщился  и  сказал  сквозь  сон,  что  у  него  жутко  болит
производственная травма и трудовое  увечье  одновременно.  Нестеров  все это
время стоял  лицом к  проходу  на рейс и вглядывался в пассажиров. Несколько
мужчин ехали по одиночке, но они близко не подходили к внешности Тупокина.
     - А там сколько градусов? - спросила Женечка, я не замерзну?
     - Там - лето, дуся! - растроганно проговорил Нестеров, - топай.
     Женечка,  слегка  пошатываясь,  кивая на  ходу,  как  маленький  ослик,
поплелась на таможенный досмотр.

     Она проспала три часа - почти всю  дорогу, не вставая, да и проснувшись
расхотела вставать вообще когда-либо в жизни.
     Прямо на нее по проходу салона шел в хвостовые туалеты старик, седой, с
белыми кучерявыми  бакенами и залысинами, в  очках и явно с плохим  зрением,
очки очень увеличивали его глаза, в старомодном, но дорогом костюме в мелкую
клеточку,  с  орденской планкой  на кармашке  пиджака,  и  все-таки это  был
Тупокин.
     Женечка почувствовала резкое желание самой рвануть в  туалет, но только
под дулом пистолета можно  было  ее заставить приблизиться  или пройти  мимо
этого игольчатого  маньяка. Никто потом и  не  разберется,  почему у молодой
пассажирки вдруг случится обморок,  плавно  переходящий  в летальный  исход.
Летальный - звучит актуально.
     Женечка  спокойно отвернулась,  когда  Тупокин проходил мимо,  и  стала
анализировать, специально ли Тупокин обнаружил себя, может он узнал Женечку,
когда она спала, и теперь  пытается показать  ей ее немощность, но подумала,
что вряд ли  он бы  стал глупить,  зная,  что она спит и не видела его  еще,
можно  было  просто улизнуть в  Венеции:  салоны большие, по девять кресел в
ряду, он  спокойно  мог раствориться  в  толпе.  Женечка  понимала,  что  на
итальянском  рейсе она вряд ли  сможет прибегнуть  к помощи  экипажа,  да  и
паники на самолете  ей только не хватало. Тогда она стала размышлять, что же
ей делать в Венеции: следить за Тупокиным или чесать к бабульке, пока та еще
занимает квартиру в доме на улице Риголетто, а не на кладбище. И решила, что
хоть  и  посоветуется с  консульскими, сама  будет придерживаться последнего
варианта. Только там  и можно подстеречь Тупокина,  если  это кому-то  очень
надо. Но только что с ним делать дальше? Пристрелить? Но ее задание - привет
Алтухову - победить противника экономически, а не физически! Только бы он не
ее прибил где-нибудь в толпе на выходе.
     После первого  объявления  бортпроводницы  о скором прибытии в аэропорт
Венеции  из вентиляторных отсеков  в потолке  повалил  густой дым  или  пар.
Женечка жутко испугалась и ухватилась за рукав сидящего рядом итальянца.
     Тот мило улыбнулся  и  произнес "bоn, segniora," его  невозмутимый  вид
несколько успокоил Женечку, она достала из под ног  свою сумку и положила ее
на колени. В ней было выходное платье, белье, и пара килограммов косметики и
бижутерии. Вскоре пар развеялся, самолет уже катился по посадочной полосе, а
пассажиры аплодировали. Тупокина  видно не  было. Женечка осторожно встала в
очередь на выход, следя, чтобы не оказаться нос к носу с убийцей.
     Его не оказалось и в автобусе.
     Галка встретила девушку Алтухова ласковой улыбкой и тут же отвернулась,
направившись  к  выходу.  Женечка  последовала  за ней,  но внезапно Женечку
кто-то схватил за локоть и потащил в боковую дверь. Она  зажмурила глаза, но
хриплый голос Виктора Проскурина зазвучал весьма приятно над самым ее ухом:
     - Переждать надо, чего ты так испугалась?
     Немного  переведя дух,  Женечка  внимательно посмотрела на  Проскурина:
худющий, со впалой грудью,  краснокожий то ли от загара,  то ли  от природы,
лысый то ли от  природы, то ли  парикмахер увлекся, с  рыжими ощетинившимися
усами под  длинными  носом, словно приплюснутым  книзу, и  маленькими умными
глазками,  он  был похож  на  гладкошерстную таксу  мужского пола,  то  есть
кобеля.  Голос  у  него  был  хриплый,  прокуренный,  скрипучий.  Женечка  к
удивлению своему заметила, что с испуга припала к  его этой самой, костлявой
груди и, смутившись, отпрянула.
     -  Со  мной  летел  Тупокин.  Надо  передать  Николаю   Константиновичу
Нестерову. Загримирован. Да вот же он.
     Она  прилепилась  взглядом  к  старику  в  светлом  клетчатом  пиджаке,
проплывавшему мимо стеклянных окошек в дверях, за которыми они стояли.
     - Я туда не пойду! - твердо сказала Женечка.
     - Куда - туда? В Италию?
     Женечка показала носом, что она не пойдет обратно в вестибюль.
     - Багажа нет? Только это? - спросил Виктор.
     - Ага.
     - Бегать умеешь?
     - Кто же не умеет...- удивилась Женечка.
     - Вот и беги со всех сил за мной.
     И  он ринулся по служебной лестнице вверх, потом по длинному  коридору,
потом  по открытому пространству, потом снова вниз, выбежал на улицу.  Перед
входом стояло несколько  такси. Они сели в одно из низ, на заднее сиденье, и
Проскурин немедленно  сполз вниз и сложился между сиденьями в три  погибели,
просипев:
     - Виа Риголетто.
     Если бы кто-нибудь  в  это мгновение заглянул в  боковое  стекло такси,
подумал  бы, что Женечка  приехала в  Венецию торговать дынями: рядом  с ней
торчал  на уровне  сиденья  большой  блестящий  оранжевый шар.  Что  подумал
таксист, осталось  загадкой  истории, потому что венецианские таксисты  и не
такое видывали.
     Женечка и  Проскурин вывалились  из такси  на улице  Риголетто и  пошли
вверх, осматривая дома, словно надеясь увидеть в окнах знакомую физиономию.
     - Вот меблировки госпожи Шарж. Тебе на пятый этаж. Я буду  ждать на той
стороне улицы, в бакалее, за  столиком. Посматривай  в  окно, если возникнет
опасность, я выйду  на  улицу и свисну три  раза. Консьержке скажешь, что ты
посыльная, идешь к  господам Койфман с письмом от общества  русских евреев в
Италии. Ты текст выучила?
     - Да, но  она сразу поймет, что в аттестате средней школы у  меня стоит
"три". Безнадежно.
     -Ничего в этом доме у многих акцент и неправильное произношение.
     Консьержки на  посту не оказалось. Она пошла  отовариваться  на  рынок,
который по четвергам открывался в начале улицы.
     Женечка  спокойно  поднялась  на  пятый  этаж, как была  -  с  сумкой и
растрепанными  рыжими  завитушками, слегка схваченными  на  затылке.  Только
джинсовую куртку отдала Виктору.
     Высокую деревянную  дверь  открыл  молодой  человек  небольшого  роста,
учтиво спросил что-то по-итальянски.
     -  Я к мадам Койфман из  Санкт-Петербурга, - сказала Женечка, тщательно
выговаривая слова.
     -  Рози, это тебя, -  крикнул молодой  человек  и, развернувшись, ушел,
даже не пригласив Женечку войти. Та решила, что может это сделать, раз уж ее
оставили одну  у открытой двери. Вошла. Осмотрелась. Так она  и представляла
себе эту квартиру:  светлая  и ажурная, кругом  зеркала,  гардины  и светлая
мебель - дуб.
     Прямо к  ней из  дальних комнат  шла  по коридору милая дама  в  черных
брюках  и черной длинной блузе,  полупрозрачной, развевающейся от  движения.
Дама была светловолоса, кареглаза и высока ростом.
     - Проходите, деточка. Я слушаю.
     Она расцепив руки указала на дверь в комнату.
     - Кидай, кидай здесь сумку.
     Женечка  послушно бросила сумку на пол и отодвинула  ее ногой.  Женщина
излучала мощные  потоки  превосходства;  Женечка почувствовала  что-то вроде
ритуального  поклонения: так властно та держала голову, так изящна она была.
Женечка вдруг подумала, что перед ней не Роза Исааковна Самохвалова-Койфман,
а какая-нибудь  ее  родственница. Фотоснимок  она изучала долго, взгляд  той
Койфман был действительно взглядом старой, и вдобавок испуганной собственной
судьбой женщины. Но Женечка все же спросила:
     - Вы Роза Исааковна? Мама Наташи?
     Женщина повернула к ней свое лицо:
     - Вы знали мою дочь?
     - Я соседка. Вас  я, конечно, уже не  застала. Но с Наташей мы дружили.
Меня зовут Маша Несовсемова.  Я  пишу пьесы для школьных подмостков. Вот мои
документы...
     Она  достала  из  заднего  кармана заграничный и российский  паспорт  с
пропиской на улице  Алексея Толстого в  Петербурге. Но Роза Исааковна отвела
ее паспорт рукой:
     - Зачем мне это. Я вам верю и  так. Это  даже  как-то не совсем удобно.
Какими судьбами в Венеции? Специально ко мне.
     Женечка перебирала пальчиком билеты торчащие из паспорта:
     - Я здесь в круизе. На том же теплоходе.
     - Зачем? Зачем вы мне об этом говорите? Сендер, ты слышишь, она с этого
ужасного  теплохода-убийцы,  -  она обернулась к Женечке, -  так  вы  решили
навестить одинокую пожилую женщину?
     Женечка скромно замолчала, наблюдая  как  едва  заметно  подрагивает ее
голова.
     - Хотите чай? Сендер, - снова крикнула она, - вскипяти воду в том новом
чайнике, что  привезли в  подарок  Маркевичи.  Сендер, сын моего теперешнего
мужа. Живет с нами. Талантливый мальчик.
     - Наташа у вас только в июне была? спросила осторожно Женечка.
     - И в июне, да. Поехала  в Геную, вернулась поцарапанная. И еще в июле.
Как только паром приплыл, то есть, что я говорю Боже, теплоход, она приехала
сюда,  кинула  вещи,  пообещала  вернуться.  И  не вернулась.  Утонула,  моя
девочка.  Мне  даже  не  сообщили.  Тайком  от  матери  увезли,  отослали  в
Петербург. Изверги.
     - Леонид Аркадьевич может быть пожалел вас?
     - Чтобы его так жалели на том свете.
     Женечке чрезвычайно не понравился новый номер программы. К счастью, она
поняла, что этот номер ей на руку.
     - Вот, кстати,  Роза Исааковна. Наверное, это она мою сумку и кинула  у
вас.  Я давала ей в поездку. Сине-белая такая. Как это все ужасно! Простите,
что я вас потревожила. Если бы я могла утешить вас хоть немного!
     Женечка  сделала  вид,  что  хочет  уходить.  Как она и  ожидала,  Роза
Исааковна удержала ее:
     - Дитя мое, сумку  нужно забрать, раз она ваша. Я, честно  говоря, ее и
не трогала. Пойдемте в мою комнату.
     Они прошли в небольшую кружевную и гипюровую спальню, и  Роза Исааковна
вынула из шкафа небольшой сине-белый баул.
     - Она! - обрадовалась Женечка, - Куда же переложить вещи?
     - Сейчас я  принесу пакет, - обронила  дама  и ушла.  У  Женечки екнуло
сердце: о, счастливый миг удачи! Она судорожно вытаскивала на пол содержимое
сумки:  кофту, плеер,  ботинки (она  засунула  в них  руку), жестяная  банка
конфет, кажется,  леденцов, меховой игрушечный тигренок...  Конфеты... Она с
трудом, поломав в спешке пару ногтей стащила крышку с круглой плоской банки,
похожей на банку селедки диаметром с большую пластинку. Быстро  захлопнула и
посадила крышку обратно. Очень, конечно, похоже на леденцы, но леденцы такой
чистоты и белизны Женечка раньше никогда не пробовала.
     Роза Исааковна уже шла обратно, а  Женечка все  еще соображала, куда бы
ей спрятать коробку, не в окно же  кидать, тем более, что за окном  какие-то
перекладины. Она  сунула коробку  под розовый пуф,  лежащий  рядом и улыбкой
приветствовала хозяйку, по-прежнему сидя на полу.
     Совершенно  идиотский вид.  Не успела  Роза  Исааковна  заметить  груду
вещей,  вываленных  из  сумки,  как  в  дверь позвонили.  Ей  пришлось  идти
открывать.  Женечка схватила коробку,  сунула  ее в  пакет и  побежала в  ту
комнату,  где ее принимали  первоначально и окна  которой выходили на улицу.
Роза Исааковна обернулась и кивнула:
     - Сендер, когда же чай?
     Женечка распахнула  дверь  на балкон,  который  оказался  при ближайшем
рассмотрении фальшивым: вплотную подходящие к стене  перила едва удержали ее
от неосторожного шага в вечность.
     Внизу стоял Витя, но  не свистел, а  пожимал  плечами.  Женечка приняла
решение - живой в руки не даваться, то  есть,  наоборот, сделать так,  чтобы
убивать ее было бессмысленным поступком.  Она  завязала пакет узлом и кинула
его вниз, стараясь целиться в голову Вити,  пакет Витя  виртуозно подхватил.
Женечка пожалела, что алмазы так не похожи на  кирпичи. Проскурин должен был
предупредить  ее,  что  сюда идут! Что  ей  делать,  если  это Тупокин?  Она
осторожно высунулась в коридор. Какая-то выдра  в кашне стояла  на пороге  и
говорила Розе Исааковне, что она соседка Наташи из Петербурга!
     - А я тогда кто?! - подумала Женечка и перебежала обратно в спальню.
     "Какая наглость,  пользоваться чужой легендой! Неужели все оперативники
и разработчики легенд прикрытия в ФСБ мыслят одинаково?!"
     Роза Исааковна уже впускала выдру с мужскими ногами в дом.
     - Ну, неужели она его не узнает?!
     Женечка закрыла  за  собой  дверь,  к сожалению,  защелки не было.  Она
ринулась к окну, распахнула ставни и -  о! чудо! - обнаружила, что -  перила
за  стеклом, это  никакие не перила, а  пожарная лестница!  "Отчего  люди не
летают!.." - думала она, занося ногу над старинным неведомым городом и цепко
хватаясь за ржавые "ступеньки". Скоро оказалось,  что держаться за них очень
трудно: в некоторые секунды руки должны были выносить вес  всего Женечкиного
тела, особенно, когда перекладины отсутствовали по дви-три и ноги повисали в
воздухе или когда ступеньки вовсе отлетали под ногами  в  бездну, потому что
дом был старый.
     В  это  время  сильно  вымазанная  крем-пудрой  вторая соседка  Натальи
Самохваловой на ходу  выдумывала байку о том, что, скорее всего так внезапно
исчезнувшая из  гостиной девушка  была ее дочь, они  вместе  путешествуют по
северу  Италии на автобусе,  но сегодня поссорились, и вот она пришла теперь
за  ней,  а заодно проведать матушку  покойной  Наташеньки, которую все  так
любили.
     -  На теплоходе, она сказала, что вы путешествуете на теплоходе, и даже
показывала  мне ваши билеты, - поправила гостью Роза Исааковна и принесла из
спальни сумку, забытую-таки взбалмошной девчонкой.

     25.
     Весело тараторя себе под нос морскую песенку теплоход "Раиса Горбачева"
скользил  по  лучезарной  воде,  лишь  слегка разбрызгивая  волну  в  разные
стороны. Женечка разбирала вещи в своей каюте. Это были: паспорт, российский
паспорт,  немного денег и  зубная щетка, выданные ей  в консульстве. Сумка с
настоящими вещами  осталась в квартире  Розы Исааковны Койфман,  прямо возле
тощих волосатых ног  Тупокина.  Хорошо  еще, смогли вызвать  в квартиру Розы
Исааковны полицию из автомата на углу дома, представившись анонимами.
     Женечка спрыгнула с пожарной  лестницы раньше  времени, поцарапалась  и
напугала возвращавшуюся с рынка консьержку. Консьержка, пожалев продукты, за
Женечкой не побежала, но нечто обидное кричала ей вслед, пока та не скрылась
из виду.
     Завернув за угол, Женечка схватила на  бегу Проскурина, они добежали до
автомата,  позвонили  и рванули  от греха  подальше. Но  все-таки о старушке
позаботились, полицейская сирена послышалась уже через два квартала.
     Вечером  того  же  дня  новая  очаровательная  пассажирка  с  искристым
взглядом  появилась  на   борту  "Раисы   Горбачевой".  Ее  встречал  мичман
Славянецкий, тот самый, который обнаружил утопленницу в бассейне теплохода в
июле. Ему были даны соответствующими органами указания опекать девушку,  как
драгоценный экспонат, обеспечить ее безопасность и в нужном случае защиту, и
в целости и сохранности довезти в  порт назначения.  Теплоход не намерен был
больше совершать экскурсионные  остановки на пути следования, лишь несколько
раз для заправки, да и то ночью.
     Мичман  Славянецкий,  остроглазый,  с  короткой  шагреневой  бородкой и
коротко стрижеными  усами, вальяжно  приветствовал  Женечку, желая очаровать
сотрудницу  ФСБ с первого взгляда, предложил  Женечке в целях  безопасности,
запереть ее  в каюте, кстати, весьма комфортабельной,  организовав дежурство
матросов  возле  дверей  и  четырехразовое  питание  с  доставкой  в  каюту.
Предложил   также  и  свою  компанию.  Женечка  подумала  и  согласилась  на
предпоследние  два пункта.  Охрану и питание она примет  с удовольствием, но
замуровывать  ее  в этом закутке,  в этом  отсеке  для  загнанных  зайцев  -
никогда. И потом, должна  же она выяснить, есть ли сам источник опасности на
корабле.
     Дело в  том, что  по сведениям все того же Проскурина, полиция, приехав
на  улицу Риголетто, застала всего  лишь  озадаченную эмигрантку из  России,
которая  заявила,  что в  ее квартире  побывали  две  особы  женского  пола,
выкравшие  у  нее  единственную   застрахованную  шубку   из  чернобурки,  и
потребовала зафиксировать свидетельские показания Сендера и консьержки.
     Тупокина полиция не застала.
     Почти целый день был у преступника, чтобы приобрести билет  на теплоход
или тайно  проникнуть на  корабль. Он ведь имел право надеяться, что одолеет
маленькую Алтуховскую подружку.

     Женечка вышла на палубу,  когда уже  похолодало, и, слегка сгустились и
поблекли краски,  солнце  быстро село  за  теплоход,  и  Женечка  побрела на
разведку, держа в руке жестяную коробку с леденцами.
     Мичман стоял на верхней палубе, наблюдая за ярко освещенным рестораном,
куда начали подтягиваться отдыхающие.
     Женечка увидела его, заглянув в ресторан, и вынырнула на палубу.
     - В Петербурге уже совсем холодно? -  спросила она красавца, ласкающего
ее  соблазняющим  взглядом.  Некоторые  люди  обладают  такой  способностью:
завораживать. Но, к большому сожалению мичмана, Женечка не смотрела на него.
Она  смотрела прямо за  второй столик от сцены,  где  сидел старик с  седыми
бакенбардами,  только теперь уже в дорогом российском  костюме,  но с той же
орденской планкой на  груди. Конечно, это  у всех стран  и  таможен вызывает
уважение и расположение.
     - Кто этот старик? - спросила она.
     - Этот реликт, как  и вы  на партийном  задании,  - наклоняясь произнес
Славянецкий. - Вы должны его знать.
     - Похоже  без  усиления моей  охраны мне не  обойтись, - упавшим  тоном
сказала Женечка. - Это и есть Тупокин. А вы не могли бы его арестовать.
     - На каком основании? - спросил самодовольный моряк.
     - Как? На том основании, что он укокошил кучу российского народа, украл
деньги   пенсионеров   и,   в  конце   концов,  покушался  на   меня  и   на
итальянско-российские отношения!
     - Какие у вас доказательства, кроме слов, сейчас, здесь?
     - Да вы что? От кого  же вы меня тогда  здесь охраняете? Вы должны меня
изолировать, то есть его! Его изолировать от меня.
     В  эту самую  секунду  за  спиной  Женечки  раздался  холодное  рычание
Тупокина:
     - Руки за голову. Коробку мне.
     - Это взаимоисключающие  приказы, - не поворачиваясь, заметила Женечка,
глядя, как Славянецкий поднимает руки.
     - У него пистолет, - шепнул он.
     - Догадываюсь.
     Женечка стала медленно поднимать руки,  повернулась и выпростала  левую
руку с коробкой над темнеющим внизу морем.
     Тупокин стоял, как  оказалось,  не совсем  рядом, а шагах в  четырех от
нее.  Тупокин   впился  глазами  в   жестянку,  которую  Женечка   элегантно
потряхивала над бездной.
     - Пистолет на пол, - предложила Женечка.
     Тупокин  сделал  движение вперед,  и коробка  полетела  в  шипящую, как
приоткрытый   напиток   "Тархун",   волну.   Тупокин   растерялся,   Женечка
воспользовалась моментом и одним прыжком подлетела к бандиту, легкая, словно
на пружинах, вспрыгнула на его ступни каблуками, одновременно  отводя дуло в
сторону Луны.
     Она  успела подумать,  что Луна  очень похожа по размеру на  утраченную
банку  леденцов,  и пожалела,  что  даже  подарок Проскурина с  изображением
памятника   Колумбу   верхом   на   своей   каравелле,  очень  похожего   на
церетеллиевский памятник  Петру Первому  в  Москве, она не  уберегла в  этой
поездке, не говоря уже о сумке и так и не осуществленных новых покупках.
     Настоящие алмазные леденцы полетят  в Москву дипломатической почтой, но
эти настоящие сливочные леденцы она везла дочери...
     Вспрыгивая  на Тупокина, Женечка другой рукой схватилась за его пиждак,
они  оба  потеряли  равновесие  и упали на  железный голубой  пол теплохода.
Женечка  оказалась  не  такой  уж  слабенькой, но  Тупокин  никак  не  хотел
отпускать пистолет, и ей пришлось укусить его за нос.
     Пока  Тупокин обалдевал от  такой наглости, она по девичьи выкрутила из
его пальцев пистолет и прокатила его по палубе в сторону Славянецкого.
     Тот,  наконец,  очухался  и,  схватив  оружие, приставил его  к  голове
Тупокина, все еще лежавшего на тоненькой Женечке и державшегося за  нос. Это
было  не  так  уже  и смешно,  потому  что Женечку  стало тошнить  от  звука
прокусывания, пусть даже и Тупокинской, но все же человеческой кожи.

     26.
     Нестеров Николай Константинович долго сидел  молча, в позе "Мыслителя",
и смотрел на Тупокина.  Во взгляде Нестерова не было ни печали, ни  радости,
ни презрения. Это  был взгляд,  наполненный  мирозданием, в  центре которого
расположился  преступник.  И   Нестеров  внимательно  сопоставлял   величину
личности преступника с масштабами Вселенной.
     Да, то, что сотворил этот человек, сопоставимо с катаклизмами в далеких
галактиках. Потому что он уничтожил несколько человеческих жизней - а каждая
человеческая жизнь это целый мир.  Он участвовал  в перевороте общественного
бытия, играя на стороне тех, кто гонит табун к пропасти.
     Осознавая это, Нестеров чувствовал тяжесть. Откуда взялась эта тяжесть,
непонятно, но  она была сродни той,  которую чувствуют космонавты, выходя на
Землю после длительного пребывания в невесомости. Может быть, именно до того
момента,  пока  следователь не сядет  вот  так  напротив преступника,  он  и
находится в невесомости.
     Теперь, значит, есть под ногами почва...
     -  Вы  мне  сразу  скажите  Тупокин,  - произнес  вполне  мирным  тоном
Нестеров, - вы на вопросы отвечать будете?
     - Нет, - низким тоном сказал задержанный.
     - Даже где, как и за что убили  свою сожительницу, управляющую филиалом
Межлегионбанка в Петербурге "Фора" гражданку Самохвалову Наталью Борисовну?
     - Я не принимаю этого обвинения, - ответил Тупокин, и это оказалось для
Нестерова неожиданностью.
     -  А  все остальные принимаете?  Убийство Халифовой Эльмиры  Фатыховны,
поджог  дачи Яблоньки, повлекшей  две смерти,  убийство  Леснина-Каревского,
покушение на  жизнь Бикчентаева, проникновение на дачу Мамонтова, первый раз
с целью подбросить труп, второй раз с целью убийства, кого там...
     - Ирины...
     -Правильно,  Ирины  Игоревны  Мамонтовой,  заставшей  вас  с  поличным:
деньгами,   бикчентаевскими   папками,   пакетами,   украденными   вами   из
упаковочного цеха мясоперерабатывающего завода. Так,  что дальше: незаконное
присвоение украденных Самохваловой денег и соучастие в незаконных банковских
операциях, кстати, мы  нашли ваш счет в одном небольшом Московском банке, вы
же  понимаете - у  нас не  Швейцария, тайна вклада не гарантируется. Ах, еще
покушение на старика Атташева,  унесшее одну  жизнь, при котором были девять
человек  ранены.  Убийство  Трещетко,  ранение  сотрудника  ФСБ  Подворьева,
покушение  на  лейтенанта Железнову.  Итого: семь трупов, четыре покушения и
одиннадцать раненных, - не много ли для вышки?..
     - У нас мораторий. - ухмыльнулся Тупокин. - А что вы предлагаете?
     -  У нас, действительно, мораторий на приведение  в исполнение смертной
казни, Леонид Александрович.  Может быть, вас отпустить на волю где-нибудь в
районе Голицына, а? Так вот, и в камере смертника и  на воле вас ждет одно и
то же: вы - покойник. А раз уж вам все равно, ведь доказательства вашей вины
в  смерти Трещетко,  Леснина-Каревского,  Халифовой, Самохваловой, охранника
Атташева, да и  тех  двоих бритоголовых, у  следствия есть, может, поведаете
мне  не  для протокола,  вы  бы  и  сейчас  приняли  должность  консула  или
какую-нибудь другую высокую должность, если бы вдруг оказались на свободе?
     - Конечно,  -  не задумываясь,  ответил  Тупокин. - Я  и в выборах буду
участвовать,  вот  где-нибудь   место   освободится   -  попробую   получить
депутатскую неприкосновенность.
     - Шутите...
     - Я любил ее, - внезапно вырвалось у Тупокина.
     Нестеров недоверчиво посмотрел на него.
     - Я не убивал ее. Она приехала ко мне в Переделкино, в августе, когда я
получил назначение в Венецию. Привезла  деньги. До этого я только  знал, что
они  случайно  оказались у нее и братва  голицинская включила  счетчик.  Она
поэтому исчезнуть хотела, подстроила со школьной подругой свою смерть.
     - Не со школьной подругой, а с убийством школьной подруги, в котором вы
были исполнителем, - поправил Нестеров. - Продолжайте пожалуйста.
     - Она  привезла ко мне  на  дачу две сумки.  Стала  требовать,  чтобы я
перевез их в таком виде через границу. Я отказался. Она пошла в бассейн, а я
включил монитор. Маленькая шалость, спасшая мне жизнь. Вижу, а  она для меня
сюрприз приготовила: мою же ...
     - Зубочистку, - подсказал Нестеров.
     -  Вот-вот, прикрепила  ее  к  бикини.  Понимаете?  Что мне  оставалось
делать?
     - Самооборона?
     - Конечно, она поднялась, легла в постель, стала меня ласкать,  а я эту
иголку возьми да и поверни в ее сторону.
     - Надо же, - сочувственно кивнул Нестеров, - это даже и не самооборона,
а просто несчастный  случай.  А зачем же  она вас, единственного  возможного
курьера, убить захотела, обиделась?
     - Она же мне Элечку  подсунула, паспорт на свое  имя ей оформила, чтобы
начать  новую  жизнь.  Она ее и  начала, новую-то жизнь: почти месяц жила на
Осипенко, в Москве, собираясь делать пластическую операцию. Никто и не знал,
кроме меня... Вы теперь понимаете?
     - А что же вы ее похоронили-то таким странным образом - тоже от большой
любви?..
     Тупокин затрясся от злобы, заскрипел зубами.
     - Вы приобретали  в Венеции на улице Отелло в салоне "Топетти" комплект
дамского белья,  найденный впоследствии  на убитой Самохваловой, - серьезным
тоном полу-спросил, полу-констатировал Нестеров.
     Это для подарка, просто на случай...- процедил Тупокин.
     - А пакеты на заводе - для  хранения мясных продуктов - тоже на случай?
- Нестеров понимал,  что  Тупокин не считает  его  идиотом.  "Может  быть, -
подумал следователь,  - он  подсовывает мне вариации на тему его обвинения с
тем, чтобы сторговаться?"
     -  Я любил Наташу.  Но Мамонтовых я  ненавижу.  Они искалечили  всю мою
жизнь. Вы  не  знаете,  что  значит,  расти  без  отца,  все  время  слышать
издевательские  насмешки  приятелей,  потом  долго  добиваться  того,  что с
легкостью дается другим, потому что у них есть буксиры-отцы, затрачивая  при
этом в пять раз больше усилий: все  кровью и потом. Они лишили меня все, что
я заслуживал. Я, а не  сын академика  Мамонтова, лентяй и  флегматик, этакий
телок стал хозяином жизни. Пусть не на долго.
     - А Леснин-Каревский вас чем обделил? Что он вам не додал?
     - Я его не трогал. Не знаю, о чем вы говорите.
     -Бросьте,  Леонид  Александрович,  задержанные  члены  банды  Трещетко,
которых  тот пригрел после ареста их бывшего главаря Яблоньки, показали, что
вы заказывали убийства Леснина-Каревского и Бикчентаева. Впрочем, думаю, мне
удастся  и  без  ваших объяснений  доказать, что Леснин-Каревский  был вашим
связным с "голицинскими" и стал вас шантажировать,  когда вы в чем-то ему не
додали. Более того, я вполне допускаю, что он даже помогал  вам с  упаковкой
трупа  Самохваловой. Один человек здесь бы  не справился.  Тем более, что на
пакетах,  изъятых   в   подвале  вашей   дачи,  имеются   отпечатки  пальцев
Леснина-Каревского. Песеннику нравилось быть посланцем смерти?..
     - Когда я получу свидание с матерью?
     -А  почему  вы  не  спрашиваете, про  адвоката,  Леонид  Александрович?
Неужели  все еще  думаете, что ваша статья не расстрельная?.. У меня на  вас
полное досье, а вы ходите, улыбаетесь...
     -Слишком многих потяну за собой.  Они этого не допустят. Микропленка-то
у моего адвоката,  он, прошу любить и жаловать, - он (вернее она) из Гильдии
Российских адвокатов - мсье Лангрен рекомендовал,  - некто Ирен ..., не буду
пока называть ее  имя, адвокатесса, "баронесса",  -  потрясающего очарования
дама,  видимо,  еще   не  вернулась  из  Швейцарии,   где   была   по  моему
распоряжению...

     Нестеров еще  не  вполне был уверен,  что  перед  ним  сидит физический
Тупокин. Он, конечно, не пытался  до него дотронуться - не до такой степени.
Но все-таки Тупокин ему сейчас напоминал только  что принесенную в дом елку,
когда не знаешь с какого боку к ней подойти.
     За стенами Матросской Тишины шел снег...

     27.
     Дворец    бракосочетания   Центрального    округа    столицы    недавно
реставрировали.  Все  стены зала  ожиданий  оборудовали зеркалами и зеленью,
хоть  и  искусственной,  да кому  в  этой  суматохе  есть  дело  до  свойств
окружающих предметов вообще, будь даже вода в фонтане - сухой как песок.
     В  круглом зале  вокруг фонтана  бегала  радостная  Ксюша, наряженная в
розовое турецкое платье и лакированные башмачки. Вокруг брачующихся увивался
фотограф и еще какой-то тип с кинокамерой.  Нестеров  волновался больше, чем
его обреченный  на семейное счастье Алтухов. А Женечка  вообще держала возле
носа кружевной платочек и  вот-вот  готова  была прослезиться в умилении  от
самой себя.  Анна  Михайловна внимательно  следила за благопристойным  видом
членов заговора.
     - Кольца отдали? - напомнила она,  хотя только что Женечка отнесла их в
комнату торжеств.
     -Сядьте, пожалуйста, на диван, - командовал фотограф, - жених поверните
голову, как будто вы рассматриваете невесту: "лучше тоже, чем никогда"...
     -Да поздно  уж поди,  - вздохнул  Алтухов,  мне  это  - как мертвому  -
парковка. Знаете - Чилийский МИД, это не пчелиный мед...
     Фотограф не понял.
     - Невеста, поправьте  цветы, родители держите ребенка, - обратился он к
Нестеровым.
     Вошли  в зал.  На  сцене в отдалении  оплаченный  женихом симфонический
квартет играл нетрадиционное "Естедэй":
     К эшафоту вела красная пушистая дорожка. Заранее обученные, свидетели и
ребенок  встали  возле дверей. Потом  "товарищи брачующиеся"  прошли дальше,
расписались в книге записи актов гражданского состояния, а заведующая ЗАГСом
повела  рукой,  указывая  на  открытую коробочку,  под  наклоном  лежащую на
специальной стойке. Алтухов задержал  взгляд на кольцах, что-то его смутило,
но он еще не понял что именно.
     Служительница, а, может быть, и сожительница Гименея обошла стол, взяла
коробочку  в руки,  и поднесла к  глазам  Алтухова.  В коробочке  лежали два
широченных  кольца  с  огромными  бриллиантами  на  каждом...  Теперь  еще в
налоговую..., - понеслось...
     На обратном пути Ксюша, которую спросили: понравилось ли ей в  ЗАГСе, -
ответила:
     - Очень! Мама, а мы еще туда поедем?
     - Нет! - завопила Женечка, и, резко прижав к себе голову дочери, бешено
замотала золотой гривой.

     Переделкино, Венеция, Комарово, Коктебель














Популярность: 1, Last-modified: Sun, 05 Feb 2006 20:52:40 GmT