---------------------------------------------------------------
     © Copyright Павел Николаевич Лукницкий
     Email: SLuknitsky(a)freemail.ru
     Date: 25 Jan 2008
---------------------------------------------------------------


     Пьеса в 4-х действиях, 5-ти картинах



     Рахимов Садык -- архитектор, 40 лет.

     С а о д а т -- его жена, 30 лет.
     Сангин -- его сын, 22 лет.
     Якубов Ирмат -- архитектор 40 лет.

     Одинаев -- садовник, 72 лет.
     Л ю т ф и я -- его дочь, 21 года.
     Вера Петровна -- ботаник, 45 лет.
     Назаров Назар Назарович -- секретарь райкома.
     Хайдар -- "мираб" (ирригатор) и
     парторг колхоза.
     Мансура -- мать Якубова.
     Гарун Арипов -- председатель колхоза, 45 лет.

     Меркурин Ипполит Иванович -- академик архитектуры.
     Озода -- сестра Якубова, 27 лет.
     1-й студент
     2-й студент
     Врач-консультант

     Студенты строительного института,
     колхозники и колхозницы, врачи и др.
     Действие  первое   происходит  в  Ленинграде,  действие  второе  --   в
таджикском городе Гофилабаде,  действие третье  и четвертое -- в  таджикском
колхозе имени Фирдоуси.

     Время действия -- 1948-49 гг.







     Квартира Рахимова в Ленинграде. Два высоких окна (одно из них с выходом
на балкон). Оба завешены  шторами.  Ближе к центру -- чертежный стол, на нем
огромный лист ватманской  бумаги  с изображением архитектурного проекта. Над
столом  опущенная  с  потолка  на  блоке  яркая  электрическая  лампочка   с
абажуромотражателем.  Она  наспех  прикрыта  черной тряпкой  так, что только
узкий  яркий  луч  падает  на проект. За  дверью на лестницу  и  за  шторами
угадывается яркий  солнечный день, а вся  комната в подчеркнутом  полумраке.
Вторая дверь ведет за сцену, где предполагается спальня Рахимова.

     К открытию занавеса в углу дивана С а о д а т в модном платье.

     У нее изящные туфли, прическа, лак на ногтях. Ее поза выражает

     душевную подавленность.

     Меркурин (входит,  в комнату лег  столб дневного  света).  Что  это вы,
друзья  мои, затемнение  устроили,  как  во времена  блокады? Садык, где  вы
тут?.. И двери в квартире не заперты... Да откиньте шторы! (Останавливается,
меняет тон. ) Саодат, голубушка, не случилось ли что?

     Саодат. Случилось Ипполит Иванович! Мой Садык совсем заболел...

     Меркурин. Вот  тебе раз!  Я решил  вас  хорошей вестью  порадовать... А
вы... Что же это такое с Садыком? Опять переутомился?

     Саодат.  В три часа ночи  работал он, как всегда... (Жест  к проекту. )
Вдруг ему плохо стало.  Жалуется, будто мозг ему  наждаком чистят, в затылке
горит и давит. Резь в глазах.

     Меркурин. А где он сейчас?

     Саодат.  Там! (Жест к спальне. ) Врач у него... А весть,  должно  быть,
важная, если заставила вас прийти к нам?

     Меркурин.  Будто я без причин  к вам не  заходил! Не спросясь Садыка, я
показал  эскизы его проекта  Ученому Совету Академии  архитектуры. И знаете,
что постановил Совет?

     Саодат. Принять?

     Меркурин. Представить к академической премии...

     Саодат. Даже к академической?

     Меркурин.  Да, но нужны доделки. Там есть одно спорное место. Я  пришел
уговорить Садыка! Открытое




     обсуждение  кандидатур в Академии назначено через две  недели. И Садыку
необходимо   поработать   напряженно,  как  никогда.  (Подходит  к  проекту,
вглядывается. Подходит к окну, чуть раздвигает шторы, глядит вниз, на улицу.
)  Какая  великолепная перспектива  откроется с вашего  пятого этажа,  когда
прокт  Садыка  будет  претворен  в  жизнь...  Вот  тебе  и  рабочая  окраина
Ленинграда! Молодец, Садык, талант! Такая силища! (Опять подходит к проекту,
стучит по нему сгибом пальца. ) А вот  тут наглупил он... Зря, зря... Да еще
упрямится!

     Саодат. О чем это вы, Ипполит Иванович?

     Меркурин. Да пустяки, деталь!.. Однако, долго они там!

     Саодат.  Я  так  беспокоюсь!..  И   главное,   ах,   не   вовремя!..  К
академической премии... Как он обрадуется!

     Меркурин.  Да... (Опять глядит  на проект,  потом подходит к Саодат.  )
Никогда не  забуду,  как он проект свой задумал! Вместе  мы смотрели с этого
балкона.  Садыку  после  госпиталя  дали побыть  три дня  дома, и я навестил
его...

     Саодат. Ну, из этих трех дней -- два он все равно провел в госпитале!

     Меркурин. Знаю! И  что познакомились вы  там, и что  выходили его... он
ведь мне все рассказывал! Таджичка, говорит, художница, говорит! Да... Огонь
еще лизал рухнувшие дома... "Смотрите,  что они делают с  моим Ленинградом!"
--  воскликнул  Садык. "Моим"  -- таджик,  выросший в  глиняных  мазанках, в
кривых  переулочках  вашего  староазиатского   города,  он  так   чувствовал
Ленинград!

     Направляясь из  спальни к  выходной двери, через  сцену проходят врачи.
Врач-консультант, проводив их, возвращается.

     Саодат (кидается к врачу). Ну, что?

     Врач  (Меркурину). Ученика своего навестить пришли, Ипполит Иванович?..
(К  Саодат.  ) Не  считаю  возможным  скрывать  от вас. Тяжелое  последствие
контузии.

     Саодат. Но ведь три года...

     Врач. Три годика  не сказывалось, а теперь... (Развел руками. )  Бывает
так...  Глазные нервы  расстроены до  предела. Всякое  напряжение  -- прямая
угроза мозгу!

     Саодат (Напряженно слушая). Да... да... да...

     Врач. Не читать, не писать, никаких волнений, ни-




     какой умственной работы. Полный покой. Южное солнышко, воздух!

     Меркурин. Сколько же? Неделю? Месяц?

     Врач. Минимум -- полгода!

     Меркурин. Позвольте... Полгода?

     Саодат. Вы пугаете меня!

     Врач. К сожалению, заболевание серьезное.

     Меркурин. Крайне неприятно. Ему необходимо закончить проект.

     Врач. Извините -- но никаких проектов!  Все прервать.  Немедленно. И не
обманывайтесь внешностью. Он умеет владеть собою.

     Саодат. Это ужасно...

     Все молчат. Входит Рахимов, одетый в мягкий летний костюм,

     но в пиджаке, накинутом на плечи, и в рубашке без галстука.

     Он не выглядит больным, только моментами, украдкой, потирает

     затылок да прикрывает от света глаза.

     Меркурин (к Саодат, тихо). Молчите о премии! Не будем его волновать!

     Рахимов. А, Ипполит  Иванович, академик мой дорогой! Как хорошо, что вы
пришли! Мне очень важно посоветоваться с вами! Сао, проводи доктора!

     Врач.  Ипполит Иванович,  я вас очень прошу  заехать  в архфонд.  Нужно
организовать путевки, санаторий, все -- понимаете?

     Меркурин. Хорошо,  прямо  отсюда  заеду.  (Врач кланяется,  провожаемый
Саодат,  уходит.  Меркурин  обнимает Рахимова.  ) Забудьте  все...  Я просто
пришел навестить больного... Вам запрещено работать!

     Рахимов (подходит  к проекту). Э! Ипполит Иванович! Вы же не  похожи на
доктора, да я и не буду работать, я  только хочу вам сказать... Пока (жест к
двери) ее нет... Вы против сада здесь? (Тычет в проект. ) Вы же сами за сады
в Ленинграде боретесь!

     Меркурин. Но  не  в  данном случае.  На этой  заводской территории  нет
места.

     Рахимов. Сегодня ночью я нашел его.

     Меркурин. Где же?

     Входит Саодат, молча слушает.

     Рахимов.  Если  нет места  вокруг  цехов,  я предлагаю превратить крыши
цехов в террасы, чтоб на  них  сад устроить...  Зимний сад... Подобный тому,
что  в  Эрмитаже. Только  там  маленький, а  здесь  будет  площадью в тысячи
метров!

     Меркурин. Это невозможно!

     Рахимов. Почему?

     Меркурин. Прежде всего по  причинам  техническим.  Какой  слой земли на
крышу положить нужно?

     Рахимов. Сегодня утром я хотел произвести этот  простейший  расчет,  но
вот что-то случилось с памятью... А справочники...

     Саодат. Я их отобрала...

     Меркурин. Правильно поступили!

     Рахимов. И я  же не  сплошь по  всей крыше, а  в  виде  защитных полос,
контурами,   частично   озеленение!..  Аллеи,   например,  а   остальное  --
цветники... Да вот, я покажу вам в натуре!  (Кидается  к окну, хочет открыть
штору. )

     Саодат  (стремительно подбегая, отталкивает Рахимова). Мой аллах! Сады!
Нельзя  же  тебе,  что  ты  делаешь...  Дорогой  Ипполит  Иванович,  как  вы
допускаете?..

     Меркурин. Вы правы, Сао. Я лучше пойду. (Глядит на  часы. ) Успею еще в
архфонд!  (Обнимает  Рахимова.  )  А  вы  отдохните  пока. (Идет  к  дверям,
оглядывается, видит, что Рахимов опять глядит на проект, резко повернувшись,
возвращается. Мягко,  но энергично, отстранив руки Рахимова, сбросив кнопки,
снимает со стола проект, свертывает его  в  длинную  трубку,  закладывает за
шкаф. ) Чтоб не повадно было! Нельзя вам работать. Нельзя! (Уходит. )

     Рахимов (в отчаянии). Нельзя, в самом  деле нельзя!.. Что же это такое?
Из окон своей квартиры любоваться нельзя!

     Саодат. Если б ты просто любовался! А ты ведь не можешь без этого!..

     Рахимов.  Не могу, не могу... Без этого жизни  для меня нет! (Бессильно
опускается  на  диван, ложится. Саодат  снимает с  него туфли, отводит свет.
Прикрывает таджикским халатом, подсаживается рядом. Долгая пауза. )

     Рахимов.  Вот  за  этими  четырьмя  стенами  --  Ленинград.   Каменный,
величественный, громадный,  которому вдруг оказался нужен мой труд... Как  я
был счастлив!

     Саодат.  Милый!  Ты  не горюй. Ты поправишься. Мы поедем куда-нибудь  к
морю, в лес...




     Рахимов (берет  со стены маленькую двуструнку, тихо наигрывает). Хорошо
бывает  в степи!  Маки, запах полынных  трав, а ближе к горам -- тюльпаны...
Жаль, что тебе не пришлось побывать в моем Гофилабаде!

     Саодат. А я всегда слышала,  что Гофилабад был поставлен ханами у входа
в горы  как крепость  от набегов  кочевников...  Мертвое  место, сушь, жара,
вокруг голо...

     Рахимов. Сао,  мы во всем без слов  понимаем  друг  друга. Нам с  тобой
всегда  было трудно говорить  об этом. (Подвигает  к себе  рамку с портретом
сына, глядит  на него. )  Но теперь я  все  больше  мучаюсь желанием  видеть
Сангина, я хочу чувствовать, что я ему отец...

     Саодат. Я не знаю,  кто внушил Сангину мысль, что если его мать умерла,
то ты не должен был второй раз жениться. Мне тяжело, что он не признает меня
твоей женой, что отказывается приехать  к  нам на летнюю практику, что пишет
письма тебе, не упоминая обо мне ни словом!

     Рахимов. Но  Сангин ведь не видел тебя!  Ты не решалась  ехать  туда со
мной,  я  не  ездил  сам  к  сыну,  ни   разу  еще  не  брал  отпуска  после
демобилизации, чтобы не  омрачать  нашей  жизни,  и всегда  мы молчали. Сао,
милая, а что, если все-таки ты решишься, и мы съездим туда, в Гофилабад, а?

     Саодат. Не могу, Садык...

     Рахимов  (сбрасывает  халат).  Приготовь  мне   чаю  покрепче,   Сао...
Пожалуйста!

     Саодат уходит. Рахимов  опять пробует играть на двуструнке, откладывает
ее в раздумьи. Затем  торопливо  подходит к шкафу,  снимает  рулон  проекта,
разворачивает, погружается  в  размышление. Звонок.  Рахимов  быстро  прячет
проект. Саодат бежит через сцену из дверей, к двери.

     Рахимов. Никого не хочу видеть!

     Вера Петровна (входит с большой корзинкой). Я приехала из Таджикистана.
Можно мне видеть товарища Рахимова, архитектора?

     Саодат (в нерешительности). Я его жена.

     Вера Петровна. Ах, вот как... Я привезла ему письмо от его сына.

     Саодат. Мой муж... Он... (оглядываясь. )

     Рахимов (подходя). Очень рад... Вас зовут?

     Вера Петровна. Верой Петровной!

     Рахимов. Прошу. Проходите. Садитесь. Ну, как там у нас в Гофилабаде?

     Вера  Петровна.  Хорошо!  Чудесно! Эремурусы в горах уже выше  полутора
метров!

     Рахимов. Простите, не понял. Какие эремурусы?

     Вера  Петровна. Извините меня. Я ведь  ботаник, вы  не обязаны знать...
Это стройное декоративное растение из лилейных... Вот письмо.

     Рахимов  (разрывая конверт, бормочет, читает первые строчки,  хватается
за  глаза, не может читать, передает письмо Саодат). Читай дальше  вслух. (К
Вере Петровне. ) Разрешите?

     Саодат  (читает  письмо).  Сегодня  ровно десять лет,  как ты уехал  из
Гофилабада в Ленинград... Ты, наверное, совсем  и  не  узнал бы  меня. Мы  с
Якубовым  рассчитывали,  что,  окончив  аспирантуру академии, ты вернешься к
нам, но началась война  и ты пошел на фронт. А твой друг Якубов говорит, что
таджик мог быть полезен  и у себя на родине  и  что уж,  во  всяком  случае,
теперь пора бы тебе вернуться в Гофилабад.

     Рахимов. Что  это значит? А здесь -- не родина? Странно рассуждает  мой
сын!.. Продолжай!

     Саодат (продолжая).... Ты был ранен,  контужен... После  этого  можно и
отдохнуть...

     Рахимов (выхватывает  письмо  у Саодат). Ты  поди, Сао,  чай,  наверно,
готов... Угости нас...

     Саодат. Не волнуйся, Садык... Нельзя тебе! Просто мальчик беспокоится о
твоем здоровье...

     Рахимов. Он уже не мальчик, чтоб не  соображать, что пишет. Комсомолец.
Кончает вуз... (хочет читать дальше, не может. К Саодат. ) Иди же... (Саодат
уходит. Рахимов  к Вере Петровне.  ) У меня  устали  глаза. Вас не затруднит
дочитать?

     Вера Петровна (читает).  Я  живу хорошо.  Девушек  здесь  очень  много,
потому есть чем развлечься. Вот было бы  замечательно, если б ты  выслал мне
денег, надеюсь ты понимаешь меня...

     Рахимов берет из рук  Веры Петровны письмо, откладывает его  в сторону.
Саодат  слушает,  подавая чай  и угощения:  миндаль, изюм, грецкие орехи  на
плоском блюде.

     Рахимов. Когда до войны я уезжал  в Ленинград  учиться,  Якубов  обещал
мне,  как  друг  детства, воспитывать  моего  сына. А после  войны отговорил
Сангина от поступления в ленинградский  вуз. Написал  мне: вузы, мол, теперь
не хуже и в Таджикистане, и в Гофилабаде  есть строительный институт... Но я
вижу,  мальчишка  разболтан.  Думаю,  Якубову   его  нелегко  воспитывать...
Скажите, Вера Петровна, давно вы знакомы с Сангиной?

     Вера Петровна. Я не знакома с ним. Я  только видела его два раза, когда
он приезжал к Лютфие...

     Рахимов. К какой Лютфие?

     Вера  Петровна.  Возле  Гофилабада,  в  колхозе  имени  Фирдоуси,  есть
чудесная   девушка,   дочь   старого   садовника   Одинаева.  Она   окончила
школу-десятилетку,  и теперь третий  год подряд  ее звено  дает удивительные
урожаи хлопка. Это она передала мне письмо от Сангина к вам, зная, что я еду
в  Ленинград.  А  ее отец, садовник  Одинаев  --  замечательный труженик, но
только в ботанике мы с ним ужасно спорим. Он... Ах, я и забыла! Это посылает
вам Одинаев. Из своего сада.

     Рахимов. Мне? Мы же не знакомы даже.

     Вера  Петровна. Он  велел  мне  сказать,  что это  не  от  него,  а  от
таджикских колхозников --  таджику,  который  защищал  Ленинград,  а  теперь
восстанавливает его. (Выкладывает на стол яблоки, гранаты, айву, дыню. )

     Рахимов берет яблоко, разглядывает его, нюхает. Вдруг клонит голову.

     Саодат. Что с тобой, Садык, тебе нехорошо?

     Рахимов (перебарывая себя). Так, немножко...

     Вера Петровна. Вы нездоровы. Я пойду!

     Саодат. Нет...  Посидите,  пожалуйста... Я  только в аптеку сбегаю.  (К
Рахимову. ) Ты приляг! (Усаживает его на  диван. ) Где рецепт? (Берет рецепт
и  к Вере Петровне шепотом. )  Он ведь совсем  болен, у него только что были
врачи. Умоляю, не расстраивайте и не волнуйте его ничем. (Уходит. )

     Рахимов. А какое отношение эта Лютфия имеет к Сангину?

     Вера Петровна. Она, по-моему, любит его.

     Рахимов. А он?

     Вера Петровна. Она говорила мне, что и он ее... тоже...

     Рахимов. И  что ж?  В  письме,  передаваемом через  любимую  и  любящую
девушку, он  хвастается своими победами над другими?  М-да... Ну, расскажите
мне о самом Гофилабаде.

     Вера Петровна. О! Город вы и не узнали бы! У нас научная жизнь кипит. И
он  помогает  своими силами всему  району.  Геологи уходят в горы, археологи
производят   вокруг  интереснейшие  раскопки.   Мы,  ботаники,  работаем  по
колхозам.   И   в  любой  чайхане  всегда  встретишь  студентов  строителей,
склоненных  над какиминибудь  там  "Основами  производства  гидротехнических
работ". Бьемся над проблемой воды. Вы знаете, в городе ее не хватает...

     Рахимов. Позвольте, при мне ее хватало. А горная речка?

     Вера Петровна.  Так при вас, десять лет  назад,  вокруг  мертвая  степь
была.  А теперь  --  цветущие  колхозы...  Разбирают речку  еще  до  города.
Гофилабад и водою поступился для своего района.

     Рахимов  (задумчиво).  Я  это предвидел еще на  фронте,  когда  узнал о
первых, возникших  в  степи, колхозах. Задумывался -- как  бы  еще увеличить
водные ресурсы  Гофилабада... (Показывая на  фрукты. )  Скажите,  а где  это
растет?

     Вера Петровна. В  колхозе имени Фирдоуси, в  саду Одинаева.  А вот  эти
мичуринские опытные сорта я вывела на его участке, потому что вся  остальная
земля занята под хлопок.

     Рахимов. Вся?

     Вера  Петровна.  Колхозники  указывают  мне  на  сухие  горные  склоны:
используй, мол, горы,  хоть все... Если каплю воды  с них  выжать сумеешь. А
хлопок, говорят,  дело  нашей  чести! От хлопка орошаемой земли ни  метра не
отдадим!

     Рахимов. Неужели сами колхозники не хотят иметь сады?

     Вера  Петровна.  Очень  хотят,  в  том-то  и  дело!   Готовы  на  любое
новаторство, но выхода нет, участков нет!

     Рахимов. Скажите, а снег на вершинах зимой лежит?

     Вера Петровна. А что с него толку? К апрелю стаивает, и сухи вершины.

     Рахимов  (задумчиво). Да...  На  фронте  я так  мечтал:  останусь  жив,
вернусь в Гофилабад, видел его будто в сказке... Придумывал, как снеготаяние
к рукам прибрать... Вот еще о чем  хочу вас спросить. Какой нужен слой почвы
для фруктового сада, если  сад на бетонном основании делать? Ну, скажем,  на
плоской террасе?

     Вера Петровна. А зачем вам это?

     Рахимов.  Допустим,  если  в Ленинграде на крышах  заводских  корпусов,
используя радиантное отопление, зимний сад сделать?

     Вера  Петровна.  Сад  на  террасах?  Это нечто  новое.  Не  приходилось
слышать. Метра полтора надо...

     Рахимов (про себя). Кубометр весит полторыдве тонны. Значит нагрузка --
три тонны на метр крыши. Да еще вес деревьев... Он прав, я просто олух!

     Вера Петровна (увлеченно). Сад на террасах! Гм... Это интересно.

     Саодат (входя). Опять о делах у вас разговор? Прими лекарство!  (Ставит
склянку в ряд других склянок. )

     Вера Петровна. Теперь я пойду. Поправляйтесь, пожалуйста!

     Рахимов. Спасибо за внимание!

     Вера Петровна уходит. Саодат провожает ее. Рахимов подходит со склянкой
к столу,  чтобы налить воды,  но в задумчивости разламывает гранат, ест его.
Надкусывает  яблоко.  Вдруг отставляет склянку  и начинает  с жадностью есть
яблоко, затем режет маленькую дыню. В обертке находит траву, нюхает ее, весь
как-то преображается, вглядывается в траву,  в сухие ветки. Заметив вошедшую
и наблюдающую за ним Саодат, обращается к ней.

     Рахимов.  Сао!..  Понюхай!..  Наша полынь!..  А  это яблоко! Ты  только
попробуй его... Смотри, веточка!

     Саодат молча глядит на Рахимова.

     Рахимов. Пойми, ведь это же из  опытного колхозного сада. (Подчеркнуто.
) Из Гофилабада!

     Врач (входя, радостно). Уф! Спасибо Ипполиту Ивановичу! Вот вам путевки
в сочинский санаторий. Пока на два месяца.

     Рахимов. Спасибо вам, но я не хочу ехать ни в какие санатории!

     Врач. Как? Простите, но вам же лечиться надо?

     Рахимов. Благодарю вас.  Все это (обводит склянки) я  уже перепробовал.
(Пауза. ) А скажите, что такое травматическая энцефалопатия?




     Врач. Откуда известно вам это слово?

     Рахимов.  Откуда? (Достает  из-под дивана пачку книг,  швыряет одну  за
другой на диван. ) Вот отсюда.

     Врач. Что это?

     Рахимов.  Это?  Гематоэнцефалический барьер!  (Швыряет.  ) Возбудимость
нервного волокна! (Швыряет. )

     Врач. Ума не приложу, откуда вы могли взять эти книги?

     Рахимов. Пошел и купил... Мне совершенно понятна моя болезнь.

     Врач. Хуже  нет больных, которые сами по книжкам лазают. Вы знаете, что
вам нельзя напрягать зрение?

     Рахимов.  Скажите,  глаза  у  меня в  порядке? Сам по  себе  зрительный
аппарат?

     Врач. Ну, в порядке.

     Рахимов. Моя болезнь (прижимает ладонь к затылку) -- мозг?

     Врач. Да.

     Рахимов. На нервной почве? Результат перенапряжения?

     Врач. Если хотите -- да. Постконтузионный синдром...

     Саодат. Садык...

     Рахимов (хватает яблоко). Скажите, это -- лекарство?

     Врач. Если хотите. В нем витамины, железо...

     Рахимов. Нет, я не про то...  Вы  никакими  лекарствами не могли  унять
моей  головной боли... А сейчас -- даже от одного запаха этих фруктов у меня
перестала болеть голова...

     Врач. С медицинской точки зрения вы говорите... как бы выразиться...

     Рахимов. Глупости?  Согласен. Выразитесь  прямо... Но это так. Поймите,
ведь они выросли возле Гофилабада!

     Вера  Петровна  (вбегая). Извините,  вы  сказали  -- прибрать  к  рукам
снеготаяние? А как вы думаете сделать это?

     Paxимов. Вот вы о чем!.. Я думал акведук построить от вершин гор, прямо
в Гофилабад. Километров двадцать.

     Вера  Петровна. Мост  такой? Да вы что? А кто вам рабочих даст?  Тысячи
людей нужны! Их  же от хлопка оторвать надо. Нет... Совсем нереально. Это вы
не продумали, товарищ Рахимов!

     Рахимов.  Возможно. Знаете, на фронте  нам помогали разные,  порой даже
несбыточные  мечты,  нам  просто  было приятно думать о милых  сердцу родных
местах,  фантазировать, грезить. Даже просто сказки  рассказывать друг другу
где-нибудь на ржавом болоте, в туманную ночь перед боем...

     Вера  Петровна. Ну, это другое дело... Да... Вот, если сад  на террасах
-- это здорово!..  А акведуки (безнадежный жест. )... Нет, придется, видимо,
снова хлопотать об участках, идти  прямо к Назарову, секретарю райкома...  И
еще я забыла спросить вас -- вы напишете вашему сыну?

     Рахимов.  Сыну? Конечно!..  (Задумчиво. ) Да, да...  (Берет перо,  лист
бумаги, но сразу же хватается за глаза. ) Впрочем... Нет, не сейчас, вы ведь
еще зайдете к нам?

     Вера  Петровна. К сожалению, не удастся. Вчера я  защитила кандидатскую
диссертацию и уже купила билет на завтрашний самолет.

     Рахимов. Поздравляю вас!

     Вера Петровна. Спасибо... Может быть, на словах передать...

     Рахимов. Да... Я не знаю... Можно на словах...

     Саодат  (в  продолжении   всей  сцены  следит   за  Рахимовым  и  вдруг
неожиданно). Передайте Сангину...

     Телефонный звонок. Рахимов берет трубку.

     Рахимов.  Ипполит  Иванович?  Вы? Очень  хорошо,  что вы  позвонили!  Я
подсчитал все.  Вы  были  правы.  Надо  что-то другое придумывать. Только  я
теперь не могу. Я решил отдать  проект на коллективную доработку... Что?.. Я
отказываюсь от личного авторства. Почему?

     Саодат  (выхватывая трубку).  Ипполит  Иванович,  дорогой!  Спасибо  за
путевки, за внимание, но мы с Садыком уезжаем в Гофилабад!

     Рахимов (удивленно, радостно). Сао, родная моя! (Порывается к ней. )

     Саодат  (по телефону). Не знаю... Может быть, навсегда. Он еще позвонит
вам. До свидания!

     Рахимов. Сао,  а как же твоя художественная школа? А Ленинград? Неужели
ты...




     Саодат.  Не волнуйся,  родной. Учиться рисовать по шелку можно и там...
Ленинград? Тебе ведь тоже  нелегко  расставаться с  ним, ты же считаешь себя
ленинградцем!

     Рахимов. В трудные военные дни я принял на себя это звание, как честь и
награду.

     Вера Петровна. Простите, я, кажется, некстати!

     Рахимов. Очень кстати! (Во внезапном порыве -- двумя руками сует фрукты
присутствующим.  )  Ешьте  же эти фрукты! Саодат,  доктор,  кушайте их! Вера
Петровна, да объясните вы им, что они  никогда не ели  таких! (Меняет тон. )
Ленинград многому научил  нас. Именно поэтому я... (Взглянув на Саодат. ) Мы
едем  в  Гофилабад.  Я  найду  себе  дело  там.  Я  помогу Якубову.  Я  буду
консультировать местных молодых строителей-архитекторов. Им только идею дать
-- подхватят ее!

     Врач. Вы пренебрегаете медициной и хотите себя погубить!

     Рахимов. Напротив, дорогой доктор, я непременно вылечусь!

     Занавес



     Гофилабад.  Кабинет   секретаря   райкома.  В  раскрытые  окна  вид  на
среднеазиатский город  --  плоские  крыши  и  глиняные  стены.  Над  старыми
мазанками возвышаются двух-и трехэтажные дома  хорошей архитектуры с  белыми
колоннами,  портиками.  Среди них  -- мечеть  с  минаретами  и стены древней
ханской крепости. Зелени маловато. Город расположен на фоне синеватых гор. У
окна, в креслах, в стороне от письменного стола, дружески беседуют Назаров и
Рахимов. Время -- осеннее, жаркое.

     Назаров.  Я  понимаю  вас.  Конечно,  коммунисту,  да  еще  при   вашем
характере, трудно сидеть без дела. И нам очень хотелось бы, чтоб вы взяли на
себя  руководство архитектурной  жизнью  Гофилабада.  Но  здоровье,  товарищ
Рахимов, прежде всего.

     Рахимов. Верно  ли,  товарищ Назаров, что  ваш городской архитектор  не
вернется?

     Назаров. Думаю.  У  нас всегда  так:  чуть вырастет  человек,  ему дают
должность повыше. Так и  нашего городского архитектора, пригласили в столицу
республики,  там и  оставили. Говорят: растите новые кадры. Растим. Три года
уже  существует у  нас строительный институт.  Молодежи  хорошей  много,  но
первый выпуск слабоват будет.

     Рахимов. Почему слабоват?

     Назаров.  Сегодня  вечерком  студенты вас  ждут,  хотят  познакомиться.
Поговорите -- сами увидите.  У  нас хороших преподавателей  мало,  способные
строители  все  работают   на  объектах,   в  районе,   кто  где.  Стараемся
использовать их от случая к случаю, когда наезжают в город. Растим кадры, но
пока вырастим -- приходится туговато.

     Рахимов. А как Якубов?

     Назаров. Ну, пока никого нет, он исполняет обязанности... Временно.

     Рахимов. Разве он не утвержден в должности городского архитектора?

     Назаров. Кто вам сказал, что его утверждают?

     Рахимов. Он сам говорил.

     Назаров. Сам? (С легкой  иронией. ) Ну, видимо, он  больше моего знает.
(Пауза. ) Якубов... Якубов... Мы еще подождем с Якубовым.

     Рахимов. А что он делает в строительном институте?

     Назаров. Так... На административных ролях... Организаторская-то жилка у
него есть, но насчет  таланта, знаний,  энергии... Пока мириться приходится.
По моему мнению, он ни аза не понимает  в архитектуре... Почему он с вами не
приехал ко мне?

     Рахимов. Он обедал где-то у своих приятелей, когда ваша машина пришла.

     Назаров. А!..  Ну, так вот, товарищ  Рахимов,  мой вам совет:  поживите
пока  в колхозе, в  хорошем саду, в тишине и в спокойствии. Ни в коем случае
не работайте, думайте только о своем здоровье.

     Рахимов.  Я  не  против  жизни  в  колхозе.  Но  ведь  здесь  я нужнее?
Консультировать мог бы даже сейчас.

     Назаров.  Что   ж.  Если  здоровье  позволит  вам  консультировать   --
пожалуйста. Скажем спасибо... Мы студентов будем посылать к вам -- где бы вы
ни жили... Как с деньгами у вас?

     Рахимов.  Имею право  получать по  бюллетеню, но пока отказался.  Мне в
Ленинграде причитаются изрядные гонорары за некоторые проектные работы.

     Назаров. Будет нужно -- скажите. Поможем.

     Рахимов. Спасибо, если понадобится -- скажу.

     Якубов (в белом кителе и брюках из чесучи, входит, запыхавшись, немного
навеселе).  Прихожу домой, Назар Назарович, узнаю: ваша машина  приходила за
мной.

     Назаров. Да... Я пригласил к себе товарища Рахимова. Садитесь,  товарищ
Якубов.

     Якубов  (хлопая  Рахимова  по  плечу). Вот,  мой  дорогой  друг  Садык,
наконец, приехал к нам в Гофилабад. Самый близкий мой друг!

     Назаров. Вы, кажется, вместе учились?

     Якубов. Еще в школе-десятилетке.

     Назаров. Вместе и в вузе?

     Якубов.  Нет, среднюю школу  я  здесь не  кончил.  Мой отец  по  личным
обстоятельствам переехал в Ташкент, взял меня.

     Рахимов. А мой отец  в его опустевшем доме снял квартиру. А  в тридцать
девятом, когда мой отец умер...

     Якубов. Я вернулся домой, опять  мы  возобновили дружбу. Садык  решил в
Ленинград  учиться уехать, хотел увезти сынишку, а  я говорю: зачем отрывать
мальчика от родных мест, пусть живет, как жил в моем доме, я его воспитывать
буду.

     Рахимов.  Да. Я студентом был, знаете -- общежитие,  с  утра  до вечера
лекции, библиотеки, пришлось  разлучиться  с сыном. Думал, годика на два,  а
тут война, и получилось -- на десять... Война, война... На фронте часто даже
писать домой некогда было...

     Назаров. Сам был на фронте, знаю.

     Рахимов. Вы, значит, сюда по ранению?

     Назаров. Именно. Из-под Курска. В сорок третьем.

     Якубов.  И хорошо  получилось.  Тут, признаться, кое в чем  был застой,
обленились  некоторые  работники,  а  Назар   Назарович  внес  сюда  страсть
фронтовика, развернул строительство.

     Назаров (строго). А может быть, не я, а народ?

     Якубов.  Скромность  украшает большевика, Назар  Назарович.  Но вот мой
друг Садык интересуется переменами, всем, что здесь сделано за десять лет.

     Назаров.  А  вы  покажите  ему...  (Подчеркнуто.   )  --  как  временно
исполняющий обязанности городского  архитектора! (Глядит в окно. К Рахимову.
) Водил он вас на комбинат? На шелкомотальную фабрику?

     Рахимов. Нет, он меня считает инвалидом, держит, как в плену, дома.

     Якубов. Болезнь Садыка требует  полного покоя. Я хочу,  чтоб  он у меня
жил, как в  санатории.  Мы справляемся и без него. Пока,  слава  аллаху, я в
строю, архитектурно-строительный фронт обеспечиваю...

     Назаров. В городе...

     Якубов. Да, да, в городе...

     Назаров. А вот, товарищ Рахимов интересуется колхозом.

     Якубов. А что делать в колхозе?

     Назаров. А  разве уж в  колхозе архитектору и делать  нечего? Разве мы,
городские люди, не  можем помочь колхозу? Знаете, там  работы много -- вслед
за городом теперь  деревня обстраивается,  колхозники хотят  уже не просто в
мазанках жить, а превратить свои кишлаки  в  социалистические города-сады, с
домами  культуры,  прекрасными улицами, школами.  В  других местах  это  уже
осуществляется, а  в  нашем районе... Желание есть, материальная база  есть.
Иные  наши  колхозы  стали миллионерами, такой  например  колхоз, как  имени
Фирдоуси!.. А дома в  нем пока глинобитные,  их из  самана ляпают,  кто  как
умеет,  колхозникам в них  тесно, запросы  переросли  такие дома...  И кроме
нескольких маленьких,  личных, нет в  нем  и настоящих садов.  Нужен большой
общеколхозный плодовый сад, чтобы весь колхоз был сплошь зеленым! Да нельзя,
воды не  хватает.  Богатый  колхоз,  а  жить  в  нем скучно  --  пыль, жара,
неудобства  всякие!  Надо одновременно  решать  проблемы: воды,  озеленения,
коммунального хозяйства, проектировать, строить. А опытного руководства нет,
специалистов нет... Как скажете, товарищ Якубов?

     Якубов. Это, Назар Назарович, как понимать? Как указание партии?

     Назаров. Как большую государственную задачу!

     Якубов. Но таварищ Рахимов болен.

     Назаров.  Знаю.  А  потому советую  ему  пожить  в колхозе  пока не для
работы, а для здоровья.

     Якубов (подумав).  А я прошу, пускай живет пока у  меня.  Такой дорогой
гость. Как родной брат мне!

     Назаров. Не возражаю. Пусть  товарищ Рахимов живет, где хочет. Лишь  бы
поправился. Захочет в городе -- дадим квартиру.

     Якубов. Какая  квартира? Обижаете меня, Назар Назарович! У меня, только
у меня!

     Назаров. Пусть у вас... если ему понравится...

     Якубов. Как может не  понравиться?  Одной семьей будем жить. Конечно, у
меня  небогато.  Но  мы  все,  как  люди  военные,  жить  привыкли  в  любой
обстановке.

     Назаров. А вы разве были военным?

     Якубов. Конечно! Садык был капитаном, я -- майором!

     Назаров. И на фронте были?

     Якубов. Вся страна была фронтом. Тут тоже был фронт!

     Назаров. Трудовой был, не спорю.

     Якубов. Не только трудовой. Боевой тоже!

     Рахимов (иронически). Как же он назывался, Ирмат? Первый Гофилабадский?

     Якубов. Пусть Гофилабадский! (Рубит слова, словно швыряет пачки гранат.
)  Я  как  врид помрайвоенкома  мобилизацией руководил. Это я не участвовал?
Призывников кругом собирал, обучал, в  эшелон сажал, эшелон отсюда бросал...
Ура! Эшелон  на  немцев!  Еще  эшелон на немцев! Я его  бросал, один эшелон,
второй эшелон, третий эшелон, как из пушки, каждую неделю по одному эшелону!
(Бьет  себя  в грудь. ) Вся кровь  за  Родину  готова пролиться была. Сердце
кипело!  Правильно,  товарищ  капитан?  Вы  тоже  трудности знали!  Вы  меня
понимаете!

     Рахимов. Понимаю, Ирмат, даже слишком хорошо понимаю... Ты что, с обеда
сейчас?

     Якубов. Почему с обеда? Ну да, с обеда!

     Рахимов. Мусульманский закон нарушал, вино пил?

     Якубов. А!.. Немножко...  Знаете, немножко нашего таджикского вина, для
здоровья полезно, правда, Назар Назарович?

     Назаров. Только если  очень немножко... Ну, ну...  (Глядит на  часы.  )
Приятно было познакомиться, товарищ Рахимов... Мой шофер вас доставит домой.
Прошу ко мне всегда запросто. Поможем во всем.

     Прощается.  Рахимов  и Якубов выходят. В  дверях сталкиваются с Гаруном
Ариповым, который входит  в  распахнутом полосатом халате,  поверх  широких,
заправленных в высокие сапоги, шаровар и чесучовой рубахи, неся впереди свой
необъятный живот.

     Якубов.  А  вот  председатель  колхоза-миллионера товарищ Гарун Арипов.
Здравствуй, Гарун! Знакомьтесь, это мой большой ленинградский друг, вернулся
на родину.

     Назаров (из  кабинета). Гарун приехал? А ну-ка, иди сюда! На  расправу.
Колхозники у тебя хотят строиться, а ты им не помогаешь. Жалуются!

     Гарун (вваливаясь в кабинет). Какая может быть жалоба, Назар Назарович?
(Закрывает за собой дверь. )

     Якубов  (ревниво).  Почему ты  поехал  к  Назарову  без  меня?  Это  не
по-товарищески; я хотел тебя представить честь честью.

     Рахимов. А он меня и так по-партийному честь честью принял.

     Якубов (обидчиво). Ты что, на мою беспартийность намекнуть хочешь?

     Рахимов (серьезно). По-моему, у нас от  самого  беспартийного  зависит,
каким он уважением пользуется!

     Я к у б о в. О чем ты с ним говорил?

     Занавес



     Дом  Якубова  --  старый,  богатый.  Смесь  показного,  подчеркиваемого
хозяином   культурного   советского  быта,  с   царящим  в  действительности
староазиатским укладом.

     Налево  --  разрез  комнаты,  в  стенах  маленькие  ниши  с  посудой  и
безделушками. На полу  ковры, сидельные одеяла,  подушки, но  также и модные
стол, стулья,  сдвинутые,  впрочем,  в  сторону. Шкаф  с золотыми  корешками
переплетов  и  полкой  староазиатских  рукописных книг.  С  потолка  свисает
розовый абажур электрической лампы. В  глубине комнаты, за ковровым  пологом
--  проходная  ниша, в  которой широкая кровать  и на  полу  одеяла.  Правее
комнаты  --  крытая  глинобитная  веранда, отделенная  от комнаты  стеной  с
высоким окном и  дверью. За верандой слева направо,  через всю сцену, низкой
мазанкой  -- женская  половина и кухня дома. В правой стороне сцены  мазанка
под  прямым  углом идет  к авансцене и кончается  воротами в узкую улочку. В
ворота вмазано глинобитное сидение.

     Вся  средняя  часть сцены  перед  мазанкой -- пустой, пыльный,  грязный
внутренний  двор, ни деревца, ни  цветка.  Знойная  сушь.  Вдали, за плоской
крышей мазанки, видны горы, а перед  ними -- среднеазиатский  город, мечеть,
руины  крепости, новые здания.  Рахимов  ходит из  угла в  угол по  комнате.
Якубов  в  чесучовых  брюках  и  кителе  лежит после  плова на груде  одеял,
разостланных  на ковре. Озода прибирает с ковра скатерть,  угощения, круглое
блюдо с остатками плова.

     Якубов. Я сказал матери: "Мансура, убери плов". Почему вместо нее ты?

     Озода.  Брат  мой, я ей  помочь  хотела...  Якубов (напряженно).  Уйди,
милая!

     Озода уходит.

     Рахимов. В Ленинграде мне всегда не хватало времени. А здесь... Уже час
дня,  а что  мы сегодня сделали? Плов ели? И третий день вот так!... Якубов.
Завтракать по утрам надо? Рахимов. Но не чревоугодничать, не лентяйничать!

     Якубов. Ты гость дорогой, ты болен, ты отдыхать должен.

     Рахимов.  Да. Ты  заботишься обо  мне! Без себя никуда  не пускаешь. Не
хотел  вести меня  даже  в  строительный институт,  где учится сын мой!  А я
все-таки пошел, без тебя!

     Якубов. Напрасно пошел.  Тебе вредно. Рахимов. Нет, не напрасно. Каждый
шаг в Гофилабаде мне интересен и полезен. Как изменился город!

     Якубов.  Да. Помнишь, мальчишками мы  с тобой не могли себе представить
даже асфальта.

     Рахимов. А я сегодня, пока ты  спал, на рассвете, поднялся на  этот вот
минарет.  Плоские крыши мазанок были  еще в лессовой  дымке, а новые высокие
дома -- институт, текстильную фабрику, портики школ, -- уже освещало солнце.
И я как-то сразу понял, как трудно нам представить себе старый Гофилабад.

     Якубов. Да, твой сын и другие студенты уже плохо представляют себе нашу
старину. У них в глазах только новое!

     Рахимов. К сожалению, в нашем институте их еще плохо учат создавать это
новое. Мне кажется,  среди преподавателей есть еще равнодушные люди, которые
рассуждают так: "Э, у нас в Гофилабаде жарко, нельзя переутомляться".

     Якубов (хихикая). Есть... есть... Приходится сожалеть об этом.

     Рахимов. Но в этом институте увидел я и другое.

     Десять лет назад, разве мог быть  у  молодежи  наших таджикских  окраин
такой интерес ко всему  на свете? Такая  горячность? Такое  сердце? Студенты
жадно расспрашивали меня...

     Якубов (быстро). О чем?

     Рахимов (задумчиво). Например о хижинах Джокьякарты.

     Якубов. Какой Джокьякарты?

     Рахимов. Которая в Индонезии и на которую падают бомбы спитфайеров.

     Якубов. Да, да... Студентам-строителям необходимо об этом думать!

     Рахимов. Ведь они же строители мира!

     Якубов. Это ты хорошо сказал!

     За  сценой  --  возбужденные  женские  голоса,  звук  падения  тяжелого
предмета, женский крик.

     Рахимов. Что там такое?

     Якубов. Ничего. Наверно, Мансура и Озода немножко поссорились.

     Рахимов. А где ночевал Сангин? Опять пропадает с девушками?

     Якубов. Молодой человек, пускай веселится немного!

     Рахимов. Кончится тем, что его из института выгонят.

     Якубов. Не выгонят. Директор -- приятель мой.

     Рахимов. У  тебя все приятели. Слишком много приятелей  и слишком  мало
дела.  А  мне  надоело  бездельничать.  Думаю  сходить еще  и к председателю
исполкома.

     Якубов. Курбанов еще в столице. Не вернулся с пленума.

     Саодат (входя, взволнованно). Домулло Якубов, вы мне нужны!

     Якубов. Без мужа, или при муже?

     Саодат (заметив Рахимова, смутилась). По хозяйству...

     Якубов.  По  хозяйству   там  без  меня  справятся.  Посидите  с  нами,
великолепная!

     Рахимов. Чем ты взволнована, Сао?

     Саодат. Ничем! (Уходит. )

     Рахимов. Первый мой разговор с тобою был о том, что я хочу быть полезен
местным  строителям,  архитекторам.   И   ты  обещал   узнать  о   должности
консультанта.

     Якубов. Тебе нельзя работать, мой дорогой!

     Рахимов. Я и не собираюсь.  Консультация меня нисколько не утомляла бы.
Вчера я сказал об этом и Назарову.

     Якубов. Что он ответил тебе?

     Рахимов. Не возражает, и даже приветствует такое мое желание.

     Якубов. Хорошо. Я сегодня опять иду  обедать к друзьям. Там,  возможно,
будет один приятель. Решим вопрос.

     Рахимов. Кто этот приятель?

     Якубов. Ответственный товарищ из горсовета.

     Рахимов. А точнее?

     Якубов. Арипов.  Я вчера познакомил тебя  с председателем колхоза имени
Фирдоуси, Гаруном Ариповым. Это его брат.

     Перейдя двор, в комнату торопливо входит Сангин.

     Сангин  (подходя  к нише, заменяющей шкаф и роясь в  нем).  Не понимаю,
куда делись мои галстуки?

     Рахимов (подчеркнуто).  Здравствуй,  сын!  Сангин.  А...  здравствуй! Я
очень спешу. Машина ждет.

     Рахимов. Чья машина? Куда собрался?

     Сангин. В  колхоз имени Фирдоуси. Дело есть.  А машина... (Небрежно.  )
Одного товарища из горсовета... Он сказал, что пока никуда не поедет, на час
отпустил шофера.

     Якубов. Не тебе сказал, шоферу сказал, а ты дружишь с шофером.

     Сангин. Какая разница? Я сам  сижу  за рулем. Управляю. Спорт. Отец, да
мне же некогда... Я через полчаса приеду...

     Убегает из комнаты, проходя через двор, принимает важный вид.

     Рахимов. Не нравится мне все это. Чем он интересуется?

     Якубов. Э, Садык! Ты очень к нему придираешься. Пусть  дружит с людьми,
ему большую жизнь жить.

     Рахимов.  Боюсь, как  бы при такой жизни он не стал приживальщиком.  Он
ведь и в колхозе, наверное,  величается: у  меня,  мол, в  горсовете друзья,
машину  дают. Ему надо институт  кончить, а он  без  дела шатается, в любовь
играет. Не понимаю, как все это в комсомоле терпят?

     Якубов. Что твой сын  плохого делает? Ну, молод, ну, любит... А так все
у него в порядке!

     Рахимов. Если б это серьезная любовь была! Но такой порядок не нравится
мне.

     Якубов. Ты,  как у  моей старухи шурпа  в  котле.  Отвык  ты  от своего
родного Таджикистана. У нас даже небо никогда не сердится, всегда голубое...
Вспомни стихи Джами!..

     Мансура (входя). Там человек пришел, хочет видеть домулло Рахимова.

     Якубов. Кто такой?

     Мансура. Гарун Арипов.

     Якубов. Садык болен. Я сам выйду.

     Рахимов. Я все же хотел бы...

     Якубов. Кто здесь, наконец, хозяин? Ты дорогой мой гость, у тебя режим.
(Глядит  на часы.  ) Тебе сейчас лежать нужно.  Никому не позволю беспокоить
гостя. Иди,  ляг! (Ласково подталкивает Рахимова и выводит его к  нише,  где
стоит  кровать, задергивает за ним полог, затем  выпроваживает Мансуру,  сам
выходит  за нею  через  веранду во двор, и резко. )  Сядь здесь! (Подходит к
воротам. ) Э! Гарун! Ты к кому, к нему (жест к веранде) или ко мне?

     Гарун. Мне Назар Назарович вчера велел приехать к Рахимову.

     Якубов.  Что же  ты,  мой старый  друг, меня стороной  обходишь? О  чем
разговор у вас?

     Гарун. У меня большие строительные задачи. Назаров сказал: "С Рахимовым
посоветуйся".

     Якубов. А я тебе уже не советчик, что ли?

     Гарун. Мне все равно. Ты -- свой человек, его не знаю.

     Якубов.  Хорошо... Вот  что, Гарун.  Рахимов  -- больной. (Вертит рукой
вокруг  головы. ) Понимаешь,  контузия, сегодня  совсем плохо  соображает. К
нему тебе не стоит  ходить. Ты пойди  вон в тот  дом (показывает за ворота),
знаешь?

     Гарун. Знаю. Замзав горторга живет.

     Якубов. Там будет и твой родной брат, и еще другие наши друзья. Барашка
зарезали. Хороший плов будет!

     Гарун. Не возражаю.

     Якубов.  Там мы  с тобою  свободно, отдельно поговорим.  У меня большая
идея есть. Ты огорчен не будешь.  А здесь разговаривать, беспокоить больного
нам неудобно. Пойдем, я провожу тебя.

     Уходят в ворота. Пауза. В воротах появляются два скромных студента.

     Мансура. Что надо?

     1-й студент. К товарищу Рахимову мы.

     Мансура. Спит. Болен. К нему нельзя.

     1-й студент. Мы подождем.

     Мансура. Явления Магомета ждите! (Глянув за ворота, манит pукой. )  Вон
хозяин идет. С ним говорите.

     Якубов  (входя, с  подчеркнутой вежливостью).  А!  Наша  смена!  Ко мне
пришли?

     1-й студент. Собственно говоря, к домулло  Рахимову. Мы маленький эскиз
делаем. Домулло Рахимов обещал рассмотреть.

     Якубов. Когда обещал?

     2-й  студент.  Вчера, после  того, как  выступал на  собрании  у  нас в
институте.

     Якубов: Э! (Пауза. ) Принесли эскиз?

     1-й студент. Нет. Сначала еще посоветоваться хотим.

     Якубов.  К  сожалению,  я  не  могу  домулло  Рахимова  беспокоить.  Он
нездоров. А эскиз принесите. Сегодня же. Я рассмотрю сам.

     1-й студент (уклончиво). Так домулло, сегодня... А Сангин дома?

     Якубов. Нет  его. Идите! (Они  уходят, Якубов Мансуре.  )  Я  что  тебе
говорил?

     Мансура. Сын мой, я не пустила...

     Якубов (яростно).  Не пустила!.. Не пустила!  Когда  они опять  явятся,
дальше ворот чтоб ни шагу!.. Что это за ишачий визг был у вас опять?

     Мансура. Я эту дрянь, Озоду, учила. Рада показаться любому мужчине!

     Входит Саодат, скрытая паранджой, с корзиной в руке.

     Якубов (едва увидев ее, грубо схватил за плечо). Опять своевольничаешь?

     Саодат (уронив корзину, в которой сосуд с медом  и яблоки,  отшвыривает
паранджу). Вы с ума сошли?

     Мансура, всплеснув руками и подхватив корзину, уходит.

     Якубов  (обомлев).  Да  покарает меня  аллах! Дорогая Саодат,  вы?  И в
парандже? Простите, я вас принял за сестру мою Озода!

     Саодат  (потирая плечо, гневно).  А  с  сестрой  грубить можно? Домулло
Якубов! Я не хочу  так  жить! Ваша мать заставляет меня  смотреть  на то, от
чего я давно отвыкла. Разве можно бить свою дочь? И поймите, бить за то, что
та вышла к Садыку без паранджи.

     Якубов.  Это  безобразие!  Я  не  узнаю мою мать! Саодат.  Озода упала,
ударилась виском об угол, а Мансура потребовала, чтоб Озода шла на базар...

     Якубов. Что с Мансурой  такое?  Как старая  ведьма... Успокойтесь,  моя
дорогая!

     Саодат.  Я  вынуждена была  укрыть  Озоду  в  свою  постель  и, обманув
Мансуру, надеть эту гадость, чтоб сбегать в аптеку за  лекарством для Озоды.
Если б Мансура узнала, что  ушла  я, а не Озода, она продолжала бы  драться.
Это дикарство...  Я звала  вас, вы  не пошли. Я  не  могу жаловаться Садыку,
нельзя волновать его. Вы  советский человек,  вы должны потребовать от своей
матери...

     Якубов. Правильно... Безобразие! Саодат. Но вы  и сами, приняв  меня за
Озода, были так грубы!

     Якубов. Извините еще  раз, дорогая. Просто я...  (пауза) не могу видеть
паранджу, у меня такая ненависть к старому...

     Саодат. Почему ж вы не выбросите вон эту паранджу?

     Якубов. У нас нельзя резко. Мы не в столице, район отсталый!

     Саодат.  Что  ж,  в  Гофилабаде  большевики  не  такие, как  везде? Или
социализма нет?

     Якубов.  Зачем у  ягненка  верблюжий горб  ищите?  Народ у нас хороший,
партийная организация замечательная. Борьба за коммунизм,  как везде,  идет.
Но есть  у нас свои национальные особенности,  есть маленькие обычаи,  пусть
даже пережитки... Умный человек должен быть  немножко дипломатом... Я сестру
мою агитирую постепенно. Но у женщин, знаете, своя  воля... Саодат. Кажется,
мне придется  самой  поговорить  об этом  с Курбановым.  Или  прямо пойти  к
Назарову, в райком...

     Якубов.  Зачем, дорогая, беспокойство такое? Хотя  мы с вами  не  члены
партии, но вас не знают, поэтому  неправильно понять могут... А меня знают и
уважают. Я обещаю вам, сам поговорю с ними... И я еще хочу вам сказать...

     Саодат.  Извините, но вот  лекарство,  мне надо  вашу  сестру лечить...
(Уходит. )

     Якубов  (вошедшей  Мансуре).  Тебе при  чужих руки не надо  распускать.
Разговоры пойдут по городу! Мансура.  А тебе нечего чужих у себя держать! На
что тебе этот Рахимов?..  И все теперь к нему норовят прийти, как в свой дом
идут!

     Якубов. Да, вижу. Он в доме моем скоро станет хозяином!

     Мансура. Уже  стал!  Приехал  сюда на  готовенькое.  Над  тобою  власть
забрать хочет. Тебя обходит!  Якубов. Ты, мать, что-нибудь слышала? Мансура.
Слышала. Говорят, ты же сам его дела взялся устраивать. Должность нашел ему?
Мне помощник муллы рассказывал.

     Якубов  (усмехнувшись). Что  ж! У меня  душа добрая! (Меняя тон. ) Сюда
никого  не пускай! Нечего ему  с людьми  видеться, я уже  всем сказал, что у
него тут (показывает  на  голову)  не в порядке...  Но  ведь я  ему  друг...
(Усмехается.  ) Мы можем прокормить  даже дервиша.  Мы  люди  гостеприимные.
(Увидев входящую Саодат, к ней. ) Ну, как моя бедная сестра?

     Саодат.  Спит  она.  Я  решила  ее не  трогать.  Якубов.  Правильно! (К
Мансуре. ) Э!  Иди, мать! Стыдно мне было тебя ругать.  Чтоб больше этого не
было.  Мы  люди советские и  культурные,  запомни это... (Мансура уходит.  )
Посидите со мной,  Сао. Мне хочется с вами о Садыке  поговорить. Знаете,  мы
должны позаботиться, чтобы до него никакие мелкие ссоры не доходили. Ведь он
так болен!..

     Саодат. Если дать ему  полный покой, он поправится! Просто  последствие
контузии на почве крайнего переутомления...

     Якубов. Если  б он  не работал так  над  своим  проектом...  Кстати, вы
прошлый раз рассказали мне,  будто  этот проект уже почти был  представлен к
академической премии? А что в нем такого, особенного?

     Саодат. Почему вас это так интересует?

     Якубов. Садык мой лучший, можно сказать,  единственный  друг.  Когда он
начнет поправляться, я, может быть, помогу ему закончить проект.

     Саодат. Может быть, а может и не быть?

     Якубов.  Я не так выразился. Конечно, я помогу... Скажите  же,  что там
было оригинального?

     Саодат  (после  паузы). Вот,  например,  Садык говорил, что хочет в том
ансамбле, помните, вы  уже меня спрашивали... сделать центральную часть так:
на крышах заводских цехов зимний сад устроить.

     Якубов. Как это -- на крышах сад?

     Саодат. Не  знаю  точно,  но вокруг для сада места нет, все занято, так
вот, использовать крыши.

     Якубов. Это действительно  что-то новое! За это, наверное, ему и премию
дать хотели?.. За это, да?

     Саодат. Ах, не знаю, домулло Ирмат! Вы лучше спросите его самого!

     Якубов. Конечно, конечно.  (Пауза. ) Я с ним не хочу говорить о работе,
потому  что его беречь нужно...  (Пауза. )  Какие  у вас, Саодат, прекрасные
губы!..  Когда вы говорите:  "Ах, не знаю, не знаю" --  они как  шеи лебедей
изгибаются...

     Саодат. Сравнение не из удачных!

     Якубов. Это просто поэтический образ. Вы же знаете,  я немножко поэт. Я
про вас стихи написал. Начинаются так: "К резной колонне моего дома приникла
пери... Как роза -- пери"...

     Саодат.  Вы  меня  извините, но  я не хочу  слушать ваши стихи, домулло
Якубов!

     Якубов.  Не  обижайтесь,  Сао, это  от  сердца... Хорошо,  поговорим  о
другом. Вы  умная  женщина.  Мне давно с вами хочется  поделиться мыслями. О
себе  скажу. Я, конечно,  человек скромный,  но по  секрету признаюсь: скоро
буду  утвержден  городским  архитектором,  такой  есть   разговор.  Немножко
поработаю  здесь,  потом  перееду в  столицу,  знаете,  буду  жить хорошо...
Саодат. Что же... Рада за вас.  Якубов. Я  хочу вам сказать -- у меня друзей
много.  А  вы... У  вас  было  такое высокое  положение,  неужели вы  хотите
потерять его здесь? Вам пора немножко о себе подумать, вам  надо расти, ведь
вы талантливая  художница,  вы  должны стать знаменитой, стать первой  среди
таджикских женщин!

     Саодат (иронически). Мне, видимо,  остается поблагодарить вас за мудрый
совет?

     Якубов. Не обижайтесь. Но разве вы этого не хотите?

     Саодат. Я хочу... (Задумчиво. ) Очень многого я хочу!

     Якубов. Значит, вам надо переехать в столицу.

     Саодат. Я там родилась, но Садыку здесь лучше.

     Якубов. Вы,  Сао,  благороднейшая  из  женщин. Я знаю,  вы  мужественно
исполняете  свой долг перед больным  мужем. Я тоже  хочу Садыку помочь -- мы
переведем  Сангина в  столичный вуз, там он будет хорошо учиться.  Разве это
Садыку не нужно? Мы сделаем для него все... Но мой друг не должен быть таким
эгоистом, чтоб мешать счастью своей жены... А вы...

     Саодат (резко вставая). А я вижу счастье мое в любви к мужу!

     Якубов. Нет, нет...  Не говорите мне ничего. Ведь и я ничего больше  не
сказал вам!.. Не торопитесь. Подумайте, я буду ждать...

     Саодат (гневно). Чего?

     Якубов.  Солнечного  восхода  в омраченной  гневом душе вашей!  (Быстро
отходит к воротам, замечает в воротах вошедшего и стоящего Сангина. )

     Саодат (не замечая Сангина, вслед). Наглец!

     Якубов (Сангину, грубо). Что тебе надо здесь?

     Сангин  (решительно). Подождите!  (Подходит к Саодат, успокаивает ее. )
Вот вы  какая,  Сао! (Провожает  ее к дверям в  женскую половину дома. ) Вы,
конечно,  молодая, но я вас теперь, как ваш сын,  любить буду... Отца нельзя
волновать, ну за него я вас защищу всегда!

     Саодат (целует Сангина в лоб). Спасибо, мальчик мой! (Уходит. )

     Сангин (возвращается к Якубову). Эх, дядя Ирмат! Я всегда думал, что вы
большой человек и друг моему отцу...

     Якубов. Дурак! Твой отец и есть мой самый близкий друг.

     Сангин. Вы сейчас хорошо показали это. И теперь я не сомневаюсь, что вы
действительно могли рассказывать про него небылицы.

     Якубов. О чем это ты?

     Сангин. К  чему  вы говорите про  отца,  что он  ненормальный,  что  он
приехал  сюда   бездельничать,  проедать  народные   денежки,  что   у  него
иждивенческие настроения, что вы ради жалости только, мол, повоевал все-таки
человек, держите его у себя?

     Якубов. Кому это я говорил?

     Сангин. Вашему приятелю из горсовета.

     Якубов. Откуда тебе знать мои разговоры с ним?

     Сангин. Мне его  шофер  рассказывал. В  машине этот  разговор  был. А у
шоферов слух -- как у горных коз!

     Якубов.  Сволочи!  Подслушивают,  перевирают,  клевещут,  а ты хорош --
сплетни  собирать. Ты же комсомолец! Позорно это!..  (Нежно обняв Сангина. )
Ну, успокойся,  мой дорогой...  Я  ведь  тебя люблю, как  моего сына...  Вот
слушай, я тебе свои новые стихи прочту.

     Сангин. Пишите-то вы очень красиво!

     Якубов.   Потому   что   познал   совершенства  древнеиранского  стиля.
Начинается так:  "К резной колонне моего дома приникла  пери... Как роза  --
пери"... (Жест к веранде". )

     Рахимов  (появляясь в дверях веранды). Я,  брат, бывалый  солдат,  а не
пери... Где ты пропадаешь, Сангин?

     Сангин. Три километра туда, -- три сюда. Быстро съездил я? Вот, к обеду
приехал.

     Якубов. Правильно! (Кричит. ) Мать, давай обед! (Отзывает Сангина. ) Ты
не слыхал, мой приятель из горсовета дома обедает или куда собирается?

     Сангин. Я же вам сказал: он на час отпустил шофера, давно сидит у ваших
друзей!

     Якубов  (громко).  И ты,  пожалуйста, своим поведением  отца не волнуй.
Понял?

     Сангин (подчеркнуто). Да, я понимаю вас!

     Якубов (Рахимову).  Ты меня,  Садык, извини,  пожалуйста. Обедайте  без
меня. Мне тут надо сходить  неподалеку  --  за три дома --  я  тебе говорил.
Одного  товарища  повидаю.  Мы  с ним  окончательно  твое  дело  обсудим. (К
Мансуре. ) Ты, мать, позаботься,  чтоб все было, как и при мне. А ты, Садык,
распоряжайся без стеснения, как хозяин!

     Уходит.  Через  веранду  проходят Мансура, Саодат,  стелят  на ковре  в
комнате скатерть, поправляют подушки.

     Рахимов. Ну, если как хозяин, то  я  попрошу накрыть  на столе. Отвык я
уже давить свои пятки!

     Мансура. Вы,  домулло,  хозяин, хозяин, хозязяин... Вы господин  мой, я
ваша   рабыня,   как   скажете,   так  и  будет.   Все   по-новому   теперь,
по-культурному...  Хвала  вам!  Учите нас,  отсталых!  Саодат,  помоги  стол
поставить!

     Рахимов (подходя, поднимая стол). Вам тяжело!

     Мансура. Не марайте рук своих, господин! (Уходит в кухню. )

     Рахимов (подсаживаясь к столу). Ох, ведьма старая! "Го-спо-дин"! Как ты
с нею уживаешься, Сао?

     Саодат. А мне и не ужиться с нею, Садык... Да и не только с нею.

     Рахимов  (задумчиво). Назаров мне  советует  в  колхозе пожить.  Да мне
что-то не  хочется у  чужих людей. Пожалуй, надо будет  все же свою заводить
квартиру.

     Сангин.  Но  если ты  переедешь отсюда, весь город станет говорить, что
дядя Ирмат плохо тебя принял.  Обида  будет... И Саодат труднее будет  вести
хозяйство.

     Саодат. Ау нас было бы две хозяйки.

     Сангин. Почему?

     Саодат. Озода говорит -- ты хочешь жениться?

     Сангин. На ком?

     Саодат. На Лютфие, кажется?

     Сангин. Неужели мне не найти лучшей пары?

     Рахимов. А чем Лютфия не пара тебе?

     Сангин. Дядя Ирмат говорит -- "простая колхозница".

     Рахимов. Неужели он так сказал?

     Сангин. Да, так.

     Рахимов. Ну, ну, воспитатель! А ты кто? Принц королевской крови?

     Сангин. Все-таки... У меня высшее образование.

     Рахимов. Пока и низшего не замечаю.

     Сангин. Отец!

     Рахимов. Сангин, почему, если  ты о Лютфие как  хан отзываешься, то сам
каждый день в колхозе?

     Саодат. Он еще очень молод. В  сердце одно, а на языке... Мальчишеского
гонору много. В молодости все легкомысленны и по уши полны самомнения!

     Рахимов. У меня  о молодости другие  воспоминания.  Я вспоминаю  бои  с
басмачами в ущелье Пангаз и в Аште. Я  вспоминаю первый  таджикский колхоз в
кишлаке  Гозион. Как  трудно  было его строить!  Я помню мерцающие  масляные
светильники  над  учебниками.  И еще тот рассвет, когда мы хором,  с  листа,
переводили  на  таджикский  язык "Как закалялась сталь". А  где  твои книги,
Сангин?

     Входит Мансура, несет плов, ставит на стол, слушает разговоры.

     Сангин (указывая на полку с золотыми корешками). Вот!

     Рахимов. Поэты? А ты их когда-нибудь раскрывал?

     Сангин.  Конечно.  Бедиль,  Саади,  Абдуррахман  Джами,  Фирдоуси...  я
человек культурный...  Еще Камоль Ходжанди... Еще Зебуннисо...  Ее  наизусть
знаю.

     Рахимов.   Зебуннисо  --  эту  старотаджикскую   проповедницу  любовных
воздыханий ты знаешь!.. А скажи, о чем Пушкин писал?

     Сангин. Пушкин?.. Э! Пушкин тоже про любовь писал!

     Рахимов. Только? Хорошо. А Бориса Годунова ты знаешь?

     Сангин.  Мне  не  обязательно всех русских  поэтов  знать.  Не  по моей
специальности!

     Рахимов. Хорош! Человек культурный! Твоя  специальность  -- провалиться
на первом же экзамене!

     Саодат.  Мой аллах! Как  надоели  мне ваши  споры! Каждый  день, каждый
день!.. Сангин, твоему отцу вредно спорить!

     Сангин. Прости, отец!

     Саодат  (кладет  руки обоим  на  плечи, целует  мужа).  Правда, хороший
мой!.. Как я радуюсь, когда между вами мир!

     Мансура. Хорошая  жена у  вас, господин. Всех  любит. Поди,  милая,  со
мной, помоги мне, старухе, на кухне! (Уводит Саодат, выйдя на веранду меняет
тон. ) Мужской разговор. Зачем женщине при нем быть?  Ты со мной  и с Озодой
есть должна. Не нарушай обычаев.

     Саодат.  Знаете,  я  не для  того  училась, чтобы вновь  запираться  на
женской половине дома!

     Мансура  (указывая на Озоду в  глубине двора).  Моя дочь  тоже училась,
сначала была строптивая. Ничего, теперь тихая. И ты тихой станешь.

     Рахимов жестом ладони предлагает Сангину сесть. Сангин берет

     плов рукой.

     Рахимов. Ты все еще есть вилкой и ложкой не научился?

     Сангин. Так вкуснее...  В других местах  ложкой ем, а тут... Мы,  отец,
свои люди, -- можно!

     Рахимов. Можно меж своими и без высшего образования?

     Сангин. Отец, почему ты всегда ругаешь меня... Как на собрании?

     Рахимов. А есть разница: дома или на собрании?

     Сангин. Дома зачем кровь  портить?  Ты и одинок потому, что кровь  себе
портишь!

     Рахимов. Кто тебе сказал, что я одинок?

     Сангин. А где же твои друзья?

     Рахимов. Фронтовые  -- по  всей  советской  стране. Послевоенные  --  в
Ленинграде.

     Сангин. А почему здесь у тебя нет друзей?

     Рахимов. Есть.

     Сангин. Кто же?

     Рахимов. Ты, мой сын, Саодат.

     Сангин.  Это правда. Саодат -- твой настоящий друг. (Пауза. )  А почему
ты не назвал своим другом дядю Ирмата?

     Рахимов. Ждал, что ты его назовешь.

     Сангин  (после паузы). Он такой талантливый! Так хорошо старинные стихи
пишет!

     Рахимов  (иронически).  Именно, старинные!..  А что тебя в  современном
искусстве интересует?

     Сангин.  Вот,  вчера в колхозе имени Фирдоуси новый фильм шел... Скажи,
отец, разве тебе не нравятся классические поэты? Фирдоуси?

     Рахимов. Люблю  его.  Хоть и  не подменяю  им наше сегодня. Ты, кстати,
читал во вчерашней газете выступление Курбанова на пленуме, -- те примеры из
Фирдоуси, на которых он показал, что воспринято нашей советской культурой из
классического наследия, а что отошло в историю?

     Сангин. Курбанов об этом авторитетно судить не может.

     Рахимов.  Почему?  Разве он плохо разбирается в  вопросах исторического
наследия?

     Сангин.  Поэзия  Фирдоуси  --  дело  таджикско-персидской  культуры.  А
Курбанов наполовину узбек.

     Рахимов, (гневно). Что ты хочешь сказать?

     Входит Мансура.

     Сангин. Подожди... Потом...

     Мансура.  Все  тайны от меня... Тайны!.. И  плова  не ели! Наша еда  не
нравится!

     Рахимов. Очень вкусно. Спасибо. Аппетита нет.

     Мансура, сердито ворча, уносит плов.

     Сангин. Ты...  Ты  только  не  пойми  меня  неправильно. Курбанов,  как
председатель   исполкома,   вполне   на   месте,   но   в   вопросах   нашей
таджикско-персидской культуры...

     Рахимов (вслушиваясь, с негодованием). Так, так, так... Договаривай!

     Сангин. Говорю: если б Курбанов нам делал доклад о тюрко-монголах...

     Рахимов  (в бешенстве).  Остановись!..  Мой сын!..  Советский  студент!
Комсомолец! Да ведь тебя из комсомола гнать надо!

     Сангин (испугавшись). Отец, что с тобой?

     Рахимов. Сангин, да понимаешь  ли ты, что  по неграмотности  своей,  по
глупости  своей  ты готов  проповедывать?  Свое, родное, народное  --  гения
мировой культуры, Фирдоуси, ты хочешь отнять у советской культуры!

     Сангин. Как это так?

     Рахимов. А  так!.. Есть культура советская, в  которой  равны узбеки  и
таджики, русские и литовцы, грузины и украинцы... Ответственного  работника,
коммуниста, которому доверено руководить районом, ты хочешь дискредитировать
по  национальному признаку,  хочешь  лишить его права  судить  о  творчестве
Фирдоуси... Ты готов чураться узбеков, твоих братьев, не соображая, что  это
равно предательству перед нашей советской  родиной.  Так могли мыслить ханы,
бухарский эмир. Это теории Гитлера, а ныне это  теории господ с Уолл-стрита.
Кто мог тебя этому научить? Кто? Молчишь?

     Сангин (отчаянно). Отец, да я же ни о чем таком даже не думал!

     Рахимов.  А таких,  которые ни о чем не думают, в чью пустую  голову...
(Хватает  его за плечи. ) Послушай... Когда меня по болотным  кочкам волоком
до траншеи тащили...  а  я истекал  кровью... там, на Невской Дубровке...  я
думал, что у меня в Таджикистане есть сын, который...

     Сангин (плача). Отец, перестань, ведь я же тебя люблю...

     Рахимов.... Который  сумеет...  после  победы...  А ты...  Вот  к  чему
приводит слепое, бездумное увлечение "стихами в старинном духе".

     Сангин. Отец! Ты  мне такого наговорил!.. А я  патриот!.. Если б пришел
мой черед защищать родину, я бы...

     Рахимов (с горечью). Повоевал за Таджикистан, а за Узбекистан как?

     Сангин. Отец, ты  ко  мне придираешься. Я просто не вдумался в это сам,
неудачно выразился... Прости меня! (Обнимает отца. )

     Рахимов    (смягчаясь).   А   неудачными   выражениями    кое-кто   рад
воспользоваться...  Но может  быть  и так,  что здесь в  Таджикистане  нужно
сейчас  защищать...  ну,  скажем,  честь  и  свободу  женщины  от  циничного
отношения  мракобесов... Или  научное знание от косности  невежд...  Или наш
подвижнический труд от лентяев, от лежебоков...

     Сангин. Отец, я могу стать героем и в этом! Мне просто все это как-то в
голову не приходило... Ты научи меня.

     Рахимов. Но неужели в комсомоле не говорят об этом?

     Сангин. Говорят!.. Но там говорят одно...

     Якубов  (входя, подвыпивший). И  дома тебе  говорят одно,  и везде тебе
говорят одно.  А  ты  черт  его  знает как понимаешь  все!  Потому,  что  ты
действительно лентяй.  (К Рахимову.  ) Я  купил,  принес домой историю нашей
партии.  Вот, стоят на  полке труды великих классиков марксизма-ленинизма. Я
все смотрю, когда он раскроет их. У него рука тянется только к стихам.

     Слышен стук в ворота.  Мансура идет через двор, приоткрывает их,  снова
запирает, идет к веранде.

     Рахимов (Якубову). А ты  сам, как  воспитатель. моего сына, помогал ему
изучать эти книги?

     Якубов. Покупаю, приношу, в руки даю ему. Разве не помогаю?

     Сангин. Никогда ничего не читали мне!

     Якубов.  Я  очень занятой человек, может быть, моя ошибка, что вслух не
читаю с ним. Но Сангин не маленький. Спрашиваю: как  у тебя в институте дела
с  учебой?  Отвечает: я изучаю  все  по очереди, систематически,  в  порядке
подготовки к экзаменам.

     Мансура, входя, что-то шепчет на ухо Якубову.

     Якубов  (Мансуре).  Опять?  (Рахимову.  )  Я  сейчас  приду.  (Выходит,
подходит  к  воротам,  впускает  двух  студентов.  )  О! Будущие  строители!
Принесли вашу работку?

     1-ый  студент.  Да,  домулло.  Эскиз  водонапорной башни  для  колхоза.
Товарища Рахимова нет?

     Якубов. Нет!.. Показывайте!

     2-й студент (разворачивая свиток). Вот посмотрите!

     Якубов (смотрит). Никому не показывали?

     1-й студент. Никому, домулло, пока.

     Якубов. Эскиз переделайте! Надо в хозяйственные  постройки  вводить наш
национальный, таджикский стиль. Пусть эта башня в виде минарета будет!

     1-й студент (переглянувшись со вторым). Хорошо ли, домулло? Религиозный
мотив зачем нам?

     Якубов. При чем здесь проклятая религия? Хорошие минареты мы храним как
памятники  нашего  древнего  зодчества!..  И  вот  вам  еще  новое  задание:
разработайте мне эскиз -- сад на террасах...

     1-й студент. На каких, домулло, террасах?

     Якубов. На крышах домов.

     1-й студент. Разъясните вашу идею, домулло!

     Якубов. В колхозе нужен  сад,  а места для него нет -- все поля  заняты
хлопком. Моя цель -- сделать сад на крышах кишлачных домов. Больше ничего не
скажу. Думайте  сами. И  пока молчите.  Может быть, когда-нибудь на закрытый
конкурс  придется  давать...  Идите!.. Работайте!..  (Резко  поворачивается,
направляется к дому. )

     1-й  студент.  Неверно  это  -- о  минаретах!..  Пойдем в  горсовет,  к
Арипову. 2-й студент. Пойдем!

     Уходят.  Якубов, пройдя веранду, входит в комнату, где Рахимов беседует
с Сангиной.

     Рахимов.  Поди, Сангин! Подумай, о чем мы  с тобой говорили  тут.  Тебе
надо много думать теперь!

     Сангин уходит.

     Якубов. Сына воспитываешь?

     Рахимов. Перевоспитать стараюсь.  И  хочу  разобраться в степени  твоей
взыскательности   к   самому   себе.  Ведь  ты  называешь  себя  непартийным
большевиком!  В  твоих  руках,  под  твоим   влиянием  юноша,  вступающий  в
самостоятельную жизнь. Ты взялся сделать из него человека,  строителя нашего
общества. А куда ты его ведешь?

     Якубов. Ты мне нравоучения читать хочешь? Я такой же советский человек,
как ты. А кроме того, надо уметь благодарным быть!

     Рахимов.  Спасибо, Ирмат, что по своему облику постарался сделать моего
сына!

     Якубов (меняя тон, хлопая Рахимова по плечу). Э,  мой друг! Брось! Если
кое в чем у мальчишки в мозгах затмение,  мы вместе поправим это. Знаешь,  я
мог не доглядеть! Перестань хмуриться!.. Конечно, твое дело плохо -- вина не
пьешь, табак не куришь, прямо святой, хаджи!.. А я и  вино пью и дело делаю.
И о тебе, мой  дорогой, забочусь. Мой приятель на обеде  присутствовал. Я  с
ним говорил. Все твое дело замечательно сделал!

     Рахимов. Консультантом зачислили?

     Якубов.  У нас должности  консультанта  по  штату  не предусмотрено.  И
городской  архитектор  один  -- я. Но тебе  дело  придумали. Вот эта мечеть,
видишь?  На другие  мечети не хватает верующих, в одной  музей, в  другой --
текстильщицы  устроили  себе  клуб, в третьей  -- студенческое  общежитие, в
четвертой --  городская  библиотека. Из  всех  мечетей в городе  -- одна эта
действующая. Ее надо реставрировать. Зарплата будет не от государства,  а от
мечети -- пять тысяч в месяц...

     Рахимов. Так ты хочешь, чтоб я...

     Якубов. Чтоб ты образец старинного таджикского зодчества реставрировал.
Там на головы молящихся известка сыплется.

     Рахимов. Так... так... Ты мне только скажи, кто это  придумал? Ты? Или,
может быть, твой ответственный приятель из горсовета?

     Якубов.  Не  я, и не  он...  Это  старые мудрые  люди мне посоветовали.
Сказали:  "Рахимов  кровь проливал, Рахимов  больной. Ему помочь надо. Пусть
теперь  мирно,  пусть хорошо живет".  Я  приятелю сказал: "Рахимов  памятник
старины реставрировать будет". Он  не спросил какой,  он сказал: "А средства
на  это  есть?"  Я  говорю:  "Найдем  средства!"  Он  говорит:  "Хорошо,  не
возражаю".

     Рахимов.  А  понял  он,  что ты  хочешь,  чтоб  я, коммунист,  пошел  в
услужение к муллам?

     Якубов.  Я  ему не  объяснял  подробностей.  И  зачем  так говорить:  в
"услужение"? Ты  инвалид, герой,  никто  ничего не скажет.  Это  большая моя
услуга тебе, понимаешь? Попутно ты мне по архитектурному управлению помогать
будешь.  Чертить, писать,  рисовать,  глаза  утомлять  не  нужно.  Ходить  в
горсовет не  нужно.  Мне  на  словах  скажешь, я  передам,  исполнители  там
найдутся...  А  зарплата  тебе, повторяю,  от  мечети пойдет. А  если  муллы
немножко поизрасходуются, это только полезно будет.

     Рахимов. И чтоб я польстился  на проклятые  деньги, выжатые  обманом из
последних, оставшихся  в  Таджикистане  неграмотных  стариков?  Из  дряхлых,
доживающих свой век правоверных?

     Якубов. Мой дорогой! Зачем волноваться? Пять тысяч  каждый месяц! Живи,
пожалуйста, лечись, один раз в неделю  в мечеть придешь, тебя, что ли,  суфи
молиться  заставит?  Руководящие  указания   дашь,   вежливо   со  стариками
поговоришь, уйдешь... Спасибо скажи мне! Обижаешься!..

     Рахимов. Ну, вот что, Ирмат...  Спасибо тебе  за  кров, за  дружбу,  за
пловы, за заботу обо мне и за воспитание сына. За все спасибо. Но больше я у
тебя не гость!

     Якубов. Что ты говоришь? Ничего не понимаю! Куда хочешь пойти?

     Рахимов. Куда... Куда?.. На чистый воздух!

     Якубов. Что  за тон?  Ты думаешь, что  со мной можно так разговаривать?
Тебе от сердца все делают, а ты ссориться хочешь? Уважения к хозяину дома не
имеешь? Ты дурак, у тебя в голове своей практической линии нет... Ты человек
неуживчивый, неудобный!  (Уходит. Задергивает полог, кричит. ) Мать, подушки
давай, спать лягу!

     Рахимов (ударяет кулаком по столу, встает, ходит по комнате, из глубины
доносится храп Якубова). Да, именно... Здесь я человек не-удоб-ный! (Кричит.
) Саодат!

     Саодат (входя). Что с тобой? Тебе нехорошо?

     Рахимов. Да,  мне нехорошо...  Ты знаешь формулу исмаилитов: "Я взял  у
него весь мозг, а кожу выбросил для собак"? Так вот, Якубов хочет сделать из
меня служку... А кроме того, он губит моего сына... Я ошибся в Якубове...

     Саодат.  Вот, и я хотела тебе  сказать. Он не  друг  тебе. Мы не должны
жить у него в доме... Я поступлю на работу. И Сангина возьмем к себе, да?

     Рахимов. Обязательно! (Пауза. ) А тебе с ним не трудно будет?

     Саодат. Нет. По существу он хороший. Я полажу с ним. И ты  будь мягче с
Сангиной, нежнее. Ему это очень нужно!

     Рахимов (целует ее). Ты чудесная, Сао!

     Саодат. И потом, милый... Я знаю тебя... Но послушай меня, ведь ты ехал
сюда не драться, а лечиться... Понял, милый? (Целует его, срывается с места,
уходит. )

     Рахимов (один, ходит  по комнате молча). Моя любимая птица!  И все-таки
еще буду с тобой летать!

     Шум во дворе. Рахимов прислушивается.

     Мансура (у выходных ворот). Он болен, нельзя к нему!

     Одинаев (в полосатом халате). Убери руки,  козлиха старая! (Отталкивает
ее, проходит к Рахимову, выходящему навстречу. ) Вы товарищ Рахимов?

     Рахимов. Я... Ко мне?

     Одинаев. К вам. Сюда попасть, как в ханскую крепость! Я -- Одинаев.

     Рахимов. Садовник  из колхоза имени  Фирдоуси? Одинаев. Да,  правильно.
Поговорить  хочу.  И  чтоб  эта колючка из  хвоста  Магометова ишака  в  наш
разговор не путалась!

     Мансура (кричит). А  еще старик! Богохульник  проклятый! Невежа! Якубов
проснется -- тебя взашей выгонит!

     Одинаев (показывает кулак). Уйди лучше!

     Мансура уходит. Рахимов и Одинаев располагаются на веранде.

     Одинаев (вынув из под тюбетейки живую розу, протягивает ее Рахимову). И
двор у них! Хоть бы кустик один посадили! Разве люди живут так?

     Рахимов. Есть  еще темные  углы. Цветы  не  растут  у них...  Садитесь,
пожалуйста. (Нюхает розу. ) Спасибо!

     Одинаев (садится). Человеком быть нужно, чтоб душа цвела. Тьма из углов
уйдет!.. В колхозах наших вы не были?

     Рахимов.  Десять  лет назад,  когда из города выезжал,  вокруг  мертвая
степь была.

     Одинаев. А  теперь  (показывает  на розу) жизнь у  нас! Вы  ведь совсем
недавно вернулись? Мне Лютфия сказала.

     Рахимов. Дочь ваша?

     Одинаев. Да, мой цветок... Откуда знаете?

     Рахимов. О вашей дочери в газетах пишут!

     Одинаев. Да, работает! В этом году сто сорок центнеров с га  собрала. В
районе -- первая. И хлопок  -- вот! (Показывает  размер коробочки.  ) А как,
товарищ Рахимов, ваш сын Сангин учится?

     Рахимов (печально). Плохо учится.

     Одинаев. Так...  Какой  человек вы,  товарищ  Рахимов,  не  знаю,  хотя
известно мне, что весьма ученый, и что на фронте под Ленинградом были...

     Рахимов. Спасибо за фрукты вам!

     Одинаев. Пожалуйста.  Таких, как вы, товарищ Рахимов, я уважаю.  Но ваш
сын Сангин, прямо скажу, мне не нравится.

     Рахимов. Мой сын много лет без меня жил в этом доме.

     Одинаев. Плохой дом. Якубову в глаза скажу это... Ваш сын к моей дочери
ездит, известно вам?

     Рахимов. Известно. Сегодня ездил...

     Одинаев.  Сегодня она  его  выгнала. Он  бездельничает, а  у нас уборка
хлопка идет, Лютфия одной минуты терять не хочет.

     Рахимов. А вообще-то он часто ездит?

     Одинаев.  Почти каждый день. Девушка, как лепесток, света хочет, к нему
поворачивается.  Конечно, красивый, образованный человек, студент... Но чего
ищет он? Сам ничего не говорит. Вы, отец Сангина, скажите мне!

     Рахимов. Он об  этом  со  мной  тоже  не  говорил...  А вы  считали  бы
возможным выдать за него свою Лютфию?

     Одинаев. В  прежнее время  другие разговоры бывали. Теперь  так  скажу:
если  любят друг  друга -- зачем  мешать?  Пусть объявят.  Помолвку сделаем,
праздник... А  если не  любит он --  пусть  не ездит, позора  моей дочери не
стерплю.

     Рахимов.  Честь  и  хвала  вам,  что,  несмотря  на  ваш  возраст,  так
рассуждаете!

     Одинаев. Мой  возраст  небольшой --  семьдесят два  года. На десять лет
договор с правлением колхоза заключить хочу. Сад опытный у меня. А рассуждаю
я так: людей, как  самый нежный цвет, выращивать надо.  И подальше от старых
стен!

     Рахимов. Почему подальше от старых стен?

     Одинаев (прислушиваясь). Это кто -- не Якубов храпит?

     Рахимов. Он.

     Одинаев. Возле старых стен сорняки растут,  выпалывать их трудней (Жест
к стене. )

     Рахимов.  А вы  действительно садовник опытный! Но  ведь и  весь  город
Гофилабад -- старый!

     Одинаев.  Здоровый  человек  глубоко  дышит.  Если  даже  он  стар   --
расправляется  грудь его...  Про город  я так  скажу: нам  социализм  -- как
глубокое дыхание  его.  Плечи  города расправляются  широко, в горах  теперь
рудники,  комбинат целый; в степи  вокруг, там где недавно  мертвая глина  с
камнем была, где кочевник злую  добычу искал, там теперь  на сто  километров
белый хлопок девушкам по плечи... Шахтеры на рудниках, хлопкоробы в колхозах
--  откуда  пошли  все  мы?  Гофилабадские   люди   мы,  сыновья  и   дочери
мастеров-жестянщиков, мастеров-лудильщиков, гончаров, штукатуров, плотников,
караванщиков, --  все, кто гнездилище  скорпионье  каблуком  давил,  ханскую
власть свергал, у кого прежде дети от  семисот болезней и от голода умирали,
а теперь в советских яслях, как красные тюльпаны  в  весенней  степи растут.
Отошли мы от  старых стен. Теперь город каждый день помогает нам, у нас есть
ботаник, Вера  Петровна, ленинградская женщина.  Ленинград  -- какой далекий
город, и  то  помогает нам. О Гофилабаде  и  говорить нечего  -- как старший
единоутробный  брат.  Единственной  речкой  и  той  жертвует  для  нас,  для
колхозов... Конечно,  и в городе на триста домов  можно  еще один  такой дом
найти: пять висячих  замков, изнутри только ишачий  храп  доносится... Какой
человек там живет? Атакой (жест в сторону Якубова) -- барана купит,  пока не
съест,  брюхо  от  плова оторвать не может. Если его  из  дома  на  собрание
вытащить  -- кричать  станет:  паранджа  -- байски-феодальный  пережиток,  а
женщину свою взаперти, под паранджой держит, говорит:  "Моя, как исключение,
еще  не созрела".  Подбородок  к  небу, штаны коверкотовые.  А  поглядеть на
коленки -- блестят. Почему блестят? От молитвы в мечети протерты! Э! Товарищ
Рахимов! Как живой человек в таком мертвом доме жить может?

     Рахимов. Трудно.

     Одинаев.  Я  слыхал,  вы немножко больны, почему  к  нам  в  колхоз  не
приедете?

     Рахимов. Вы что, с Назаровым видались?

     Одинаев. (уклончиво). Назаров  -- хороший  человек, очень часто у нас в
колхозе бывает...

     Рахимов. А что я буду делать у вас в колхозе?

     Одинаев.  Когда  поправитесь  и  захотите  работать  --  всегда  работа
найдется. Агрономы, учителя, артисты, инженеры -- любая профессия, в колхозе
нам  все нужны,  всем почет и  вам почет  будет.  А  пока поживите так,  для
здоровья. Я к себе вас от души приглашаю, у  меня дом, у меня маленький сад,
весело  жить будете... (Меняя тон.  ) К Лютфие присмотритесь, а я  к Сангину
вашему. Может быть, им надо помочь, тогда станут достойными друг друга.

     Рахимов. Что же. Пожалуй... На недельку приеду к вам.

     Одинаев. Хорошо! Если недельку пробудете -- год не уедете. Я не пущу  и
сами не захотите!

     Входит Саодат, Несет на блюде угощения: мед, миндаль, виноград, орехи.

     Одинаев.  Здравствуйте!..  А! Как хорошо,  что мы встретились! Вы  же у
меня сдачу не взяли!

     Саодат. Какую сдачу?

     Одинаев. Вы на базаре сегодня у меня мед брали... Против аптеки... Дали
сто  рублей.  Я  отсчитал вам  сдачу,  а  вы  чачван паранджи опять на  лицо
накинули, побежали. Кричу, а вас уж нет! Возьмите, пожалуйста, деньги!

     Рахимов. Как паранджи? Какой паранджи?

     Саодат отдергивает протянутую было за деньгами руку.

     Одинаев.  Какой?  Старой,  рваной... По  совести скажу -- позор молодой
женщине паранджа...

     Рахимов. Вы ошибаетесь. Вы кого-то другого видели. Это -- моя жена.

     Одинаев (смущенно). Ваша  жена?  Это правда? (Нюхает мед, кладет деньги
на стол. ) Мой мед... У меня купила... Э!  Товарищ  Рахимов! Я вижу, вы тоже
человек немного отсталый.  Когда у меня в колхозе жить  будете,  пусть  ваша
жена  паранджи  не  носит.  Неудобно.  Моя   дочь  Лютфия   к  званию  Героя
Социалистического  Труда   представлена.  Товарищ  Назаров  представил.   По
указу... Я хотел сказать: Лютфия паранджи не терпит... Или, может быть, ваша
жена пошутить хотела?

     Рахимов. Конечно... Пошутить... Нет, вы действительно ее видели?

     Одинаев.  Глаза мои  никогда не ошибались... Вы, я  вижу, расстроены...
Может быть...  может  быть...  Первый раз в жизни ошибся я. Старые теперь  у
меня глаза... Семьдесят два года... Извините, мне домой пора! (Уходит. )

     Рахимов глядит на Саодат. Саодат, смущенная, берет со стола

     деньги.

     Рахимов. Но как  же  ты могла говорить мне, что тебе хочется вступить в
партию?

     Саодат. Успокойся, милый! Впопыхах получилось это... Я все тебе объясню
сейчас...

     Сангин (входит, взволнованный). Отец,  ты должен  все это знать, сейчас
же!

     Рахимов. Что случилось, Сангин?

     Сангин.  Нет,  он  расскажет  сам.  Пусть в глаза тебе скажет  все, что
говорил мне.

     Голос Якубова (из-за занавеси). Не делай глупостей, Сангин, слышишь?

     Сангин. Это не глупость. Я не хочу лжи. Я проходил через его спальню на
цыпочках. Я думал  -- он  спит. Он открыл глаза  и  позвал  меня. Он сказал:
"Сангин, настал момент, когда ты должен решить, с кем ты".

     Якубов  (приоткрыв  занавес  и  показываясь).  Ты  пожалеешь  о   своей
болтовне, Сангин, я запрещаю тебе!

     Сангин. Ничего вы не можете запрещать мне. Здесь мой отец,  и я не хочу
лгать отцу!

     Якубов. Я тебе ближе отца. Я тебя воспитывал десять лет, тратил на тебя
деньги.

     Рахимов (Якубову).  Это  неправда. Я всегда высылал  тебе  денег  вдвое
больше, чем стоило содержание сына!

     Сангин (Рахимову).  Я так и сказал ему. Он говорит: "Неважно, не в этом
дело". Он сказал, что растил меня  для себя, а не для тебя, отец. Он сказал:
"Что ты будешь делать с таким отцом-инвалидом? Какая тебе от него польза?"

     Саодат. Это низость!

     Сангин. Он сказал, что хотел тебя обеспечить, предложил тебе прекрасную
работу, а у тебя  свихнуты мозги и ты отказался, потому что  ты беспочвенный
идеалист и хочешь бездельничать...

     Якубов (в ярости, вступая в комнату). Мальчишка болтает  бред, его надо
пороть, нечего его слушать!

     Рахимов (Якубову). Замолчи!

     Сангин. Я  сказал и  сейчас  повторяю, это  клевета  на  моего отца. (К
Якубову. ) Бездельник вы, а не он!

     Якубов. Ты скоро увидишь, щенок,  какой  я  бездельник. Я  руководитель
большого дела.

     Сангин. А я знаю, что вы  неспособны. Про вас в  институте все говорят,
что вы ничего не понимаете в архитектуре!

     Якубов. Ты не смеешь так со мной разговаривать!

     Сангин.  Смею, потому  что  говорю  правду!..  Вы  сказали,  что будете
создавать свою семью, что в нее должны войти вы, я и  (к Саодат) --  слышите
Саодат? -- Вы.

     Саодат. Я?

     Сангин. Да. Я  говорю: "Саодат --  жена моего  отца".  А он отвечает...
(Якубову. ) Молчите?  Вы  ответили: "Мы живем  в  век реализма. Семья должна
состоять  из  сильных  и  здоровых людей.  Сентиментальности надо отбросить.
Саодат все равно уйдет от твоего отца". Говорили?

     Якубов. Ложь!

     Сангин. Нет, не ложь! (К Рахимову. ) Он  сказал: "У меня к Сао здоровое
чувство. Она будет любить меня.  (К  Якубову. )  Вы сказали:  "Когда  джигит
ломает ногу, на что ему дорогой  бадахшанский конь?"  (К Саодат. ) А я знаю,
Сао, вы любите моего отца! (К Якубову. ) Я не хочу больше жить у вас!

     Саодат. Мерзавец! Садык, родной, вон из этого проклятого дома!

     Рахимов (к  Якубову).  Ты  просто  мелкий подлец  и  жалкий  обыватель,
Якубов! И кроме всего --  ты дурак! Мы ни  на минуту больше не  задержимся в
твоем доме! (Жест к Саодат и Сангину. )

     Все вместе выходят на веранду.

     Якубов (один). Убирайтесь!... А ее... Как всякая женщина, она тщеславна
и любит деньги. Я заставлю ее вернуться сюда!

     Занавес



     Перед  занавесом  Xайдар,  в  высоких  сапогах и  халате,  с  нагайкой,
встречается с Рахимовым, идущим домой, у глухой глиняной стены.

     Хайдар.  Сегодня  такой день,  в колхозе большие дела будут,  и  в доме
вашем праздник -- вам силы поберечь нужно. А вы работали. Опять оттуда?

     Рахимов (с кетменем в руке). Не сердитесь, парторг! Помолвка сына будет
вечером, а сейчас середина дня... Вы взгляните. (Показывает на склон горы. )
Душе приятно!

     Хайдар  (смотрит).  Да,  две  первые  террасы  есть... Теперь,  домулло
Рахимов,  мне  надо признаться: я виноват  перед вами. Четыре месяца  назад,
когда вы поселились у нас в  колхозе,  я даже в Гофилабад к  Назарову ездил,
сказал  ему: "Ну, если болен человек, пускай лечится. Зачем ему ходить,  все
расспрашивать, каждое слово каждого колхозника себе под тюбетейку класть?" А
Назаров меня выругал,  сказал: "Подожди, колхозу от Рахимова  польза будет".
Это  все Гарун подозрения против  вас вызывал. Я ему  верил.  Когда три года
назад мы выбирали  его председателем  колхоза, хорошим активистом был,  даже
вступить  в партию собирался. Не так давно мы уже готовы были принять его. А
потом... Кто мог думать, что так человек испортится?

     Рахимов. Ничего, зато хвала Одинаеву  и Лютфие. Они сразу, как в родную
семью, меня приняли.

     Xайдар. Кстати,  домулло,  прошу  извинить, но  только  что,  в городе,
Назаров велел мне узнать,  не нужна ли вам материальная помощь... Вы ведь не
только на  террасах работаете!  (Лукаво. ) Назаров кое-что рассказал мне.  Я
знаю!

     Рахимов  (в  тон, улыбаясь).  Если знаете --  пока про себя  держите. А
помощи мне не надо, спасибо.  Одинаев очень тактично не  навязывал мне  свое
гостеприимство, и по моей просьбе сразу же сдал коммату, как жильцу.  Деньги
же я недавно получил из Ленинграда, за тамошнюю работу!

     Xайдар. Еще раз извините... Это  -- между прочим...  (Продолжает. ) А с
Лютфией  я сначала  спорил -- но теперь  скажу -- молодец она, сразу поняла,
что  вы  за  человек, домулло  Рахимов.  Помогать  стала  вам как  настоящий
комсомольский  организатор, -- помните,  колхозный  лекторий  в  две  недели
открылся,  и она  по  домам ходила, созывала народ на ваши  лекции. Помогала
Саодат кружки всякие открывать: рисования, художественного шитья... Когда мы
с садами большое дело затеяли, она про террасы все объясняла мне, комсомолок
своих сагитировала террасы рыть...

     Рахимов. Да.  Она прекрасно понимает нужды колхозников. А вы ничуть  не
виноваты, что сразу мне не поверили. Людей надо проверять делом.

     Xайдар. Конечно, вы правы... (Глядит на склон горы.  ) И вот еще одному
вашему делу начало  положено! (Переводит  взгляд  на  Рахимова.  ) Просто ли
такому больному  человеку, как вы, столько ночей подряд кетменем работать? У
вас все руки в мозолях!

     Рахимов. Зато голове легко.

     Xайдар. Нет, домулло, вид усталый... Поспать вам надо!

     Рахимов.  Я  бодр и  не  хочу  спать.  (Останавливается  у  калитки.  )
Проходите, Хайдар, вас  ждут. Обсудить надо, как праздник устраивать  будем.
Одинаев  даже  обиделся, узнав, что  вы сегодня в город уехали.  (Предлагает
Хайдару пройти. )

     Хайдар. Спасибо, домулло,  я  попозже приду. Сейчас в  правление  зайти
хочу,  распоряжения сделаю... Назаров в город вызывал меня неожиданно. Гарун
с Якубовым договор заключили.

     Рахимов. Какой договор?

     Хайдар. Без ведома и согласия колхозников... Приду, расскажу... Большие
перемены в нашем колхозе будут!

     Рахимов входит в калитку, Хайдар идет дальше. За занавесом слышна песня
Лютфии, которая аккомпанирует себе, ритмически ударяя  в бубен ладонями, как
это делают таджички. Занавес поднимается. Весна, Справа на сцене утопающий в
цветах  и зелени плодового сада  плоскокрыший дом Одинаева. Видимый  зрителю
фасад  его  представляет собою поддерживаемую несколькими  резными  столбами
веранду,   скрытую  от   зрителя   раздвижными   деревянными  жалюзи,   тоже
орнаментированными резьбой. Слева дом обведен такою же,  уходящей вглубь, но
не закрытой верандой.

     Позади  жалюзи --  стол,  за  которым  сидят люди.  В  момент  открытия
занавеса, сидящие за столом не видны,  кроме Сангина, который сидит на стуле
в торце стола. От левой части здания вперед в сад -- несколько ступеней. Они
арочкой  пропускают  под собою быстрый,  журчащий  ручей,  бегущий  к  левой
стороне сцены.

     Здесь,  под прямым углом  к авансцене -- глиняный дувал, отгораживающий
сухой каменистый  дворик... Ручей проходит под дувалом, и там, где  выбегает
во дворик -- устроен под отдельным  карагачем очаг. В нем маленький  котел с
мясом и большой котел с варящимся пловом, вьется дымок. Чуть глубже в дувале
дверь, сообщающая дворик  и сад.  Дувал под прямым  углом поворачивает вдоль
сцены налево, отграничивая  дворик. От дворика  вглубь уходит узкий глиняный
коридор   улочки,  замкнутый  в  глубине  воротами.   Коридор  поверху  крыт
виноградом. Задний план сцены -- крутосклонные горы, на них редкие  деревья,
а в одном искусственные террасы. Ближе -- бороздчатые карты хлопковых полей.
Когда  занавес  поднимается,  звук  бубна усиливается,  кто-то  невидимый на
веранде подыгрывает  на дудочке,  таджикская песня Лютфии  льется свободно и
громко.  Лютфия сидит  на  камне в  саду,  она  счастлива.  На  ней  лиловый
бархатный  камзол, поверх национального платья ходжентского  шелка.  Десятки
тонких  косичек, спадающих  на  пол  из под  тюбетейки, доской  лежат позади
головы. Туфли на высоких каблуках. На груди Лютфии -- Золотая

     Звезда Героя Социалистического Труда. Одинаев (в национальном жилете) и
Вера Петровна (в городском платье) в гуще сада прохаживаются,  срезая цветы,
собирая букет.

     Когда Лютфия кончает петь -- дружные рукоплескания и крики:

     "Офферин, Лютфия!" Стройная, легкая Лютфия свободно вбегает

     на веранду и шумно встреченная, исчезает за жалюзи.

     Вера  Петровна  (Одинаеву.  Срежем  ей и этот... Нет, этот оставим. Вон
тот... Нет, и его оставим... Вон этот!

     Одинаев.  Нет, апа, этот я сам сажал. Вы уж свои режьте!  (Указывает на
стебелек. ) Пожалуйста.

     Вера  Петровна.  Вы  с ума сошли! Ведь это  же  мой сухумский  лимон на
дикорастущем  подвое!..  (Загораясь.  )  Нет, вы  подумайте! У  нас будет не
просто фруктовый сад, а воплощенная в плодах научная идея. Перенести лимон с
Кавказа  в  Таджикистан,  вырастить здесь невиданные  сорта яблок.  Учитесь,
Одинаев! Надо, чтоб всегда польза была науке!

     Одинаев.  Надо, чтоб не  польза науке, а польза от науки была! (Смотрит
на растение. ) Что же  резать  тогда?.. Да,  хватит ей, не важно, лимон  или
абрикос... Дочь моя в саду живет, зачем рвать сад?

     Вера  Петровна. Нет,  вы,  Одинаев, не  понимаете... Нужен  жест!  Ведь
помолвка!

     Одинаев. Жесты сделаем, когда  триста террас выроем и  везде кругом сад
будет!

     Вера Петровна. Когда же он, наконец, будет?

     Одинаев.  Подождите!  Всем  колхозом обсудим  наше  дело,  тогда  народ
поможет нам! А вы скорее  открывайте ваши  сельскохозяйственные курсы! Народ
уже из соседних колхозов спрашивает!

     Сангин (в модном костюме,  поднимаясь  со стула, обращается к невидимым
гостям за столом, читает нараспев стихотворение).

     На груди у моей невесты Золотая Звезда сияет,

     Упав с небес, где учитываются заслуги людей, сияет,

     Как плата за высокий урожай хлопка, сияет,

     Ибо звеньевая Лютфи лучшим сбором хлопка в районе сияет.

     Это значит, сама Лютфи, как замок золотой цепочки, сияет,

     Той цепочки, что поднимает процент урожая к золотым звездам.

     И мне, за любовь мою, которая светлее хлопка сияет,

     Прекрасной платой девушка Лютфия сияет.

     Слава о моей невесте над горами, как солнце, сияет,

     Освещая дорогу всем нам...

     Рахимов (показываясь на веранде). Опять загнул!

     Такие стихи хороши в царедворской  персидской поэзии. А нам  нельзя  ли
попроще!

     Лютфия (гневно). И, главное, чтоб без лести! Не по-комсомольски пишешь,
Сангин!

     Сангин. Много  ты понимаешь в  поэзии!  В праздничных стихах полагается
сладкие слова говорить!

     Лютфия. Возьми у нас в колхозной библиотеке Маяковского, поучись.

     Смех.

     Вера Петровна. Ах,  как пела она! Дайте букет! (Поднимается на веранду,
дарит букет  Лютфие.  )  Пока мы  в своем  семейном  кругу,  я вас расцелую.
(Целуются. ) А  когда вечером соберутся все гости и вы будете петь для всех,
я хочу, чтоб эти цветы были у вас в руках!

     Рахимов (глядя на букет). Вот,  мой сын, если б ты мог только такие  же
простые и прекрасные стихи писать!

     Сангин (хмуро). Не у всех получается просто.

     Вера  Петровна.  Это  только вы, Садык, умеете простыми словами тронуть
самое сердце!

     Рахимов. О чем вы, Вера Петровна!

     Вера  Петровна.  А  вот, хотя бы с террасами!  Разве были б они нарыты,
если б не вы?

     Рахимов. По-моему, мы  вместе работали -- и вы, и Одиргаев, и Лютфия, и
Хайдар, и Сангин, и девушкикомсомолки.

     Одинаев. Молодец, Сангин! Я не ожидал, что ты пример всем покажешь....

     Сангин (улыбаясь,  обращается ко всем). Еще бы, мне Одинаев сказал: "Не
дам согласия на брак с дочерью, если не зароешь на этой горе безделье свое!"
(К Лютфие. ) Пойдем, Лютфи, пройдемся! (Уходят. )

     Вера Петровна.  Работали-то  мы все,  но подать идею, убедить  в  своей
правоте людей, повести их за собою ночью... Какая в вас притягательная сила,
Садык?

     Рахимов. А знаете, как зародилась во мне эта идея?

     Вера Петровна. Как?

     Рахимов.  Когда  я  соблазнился  здесь  заняться  садами,   мне  как-то
вспомнился мой разговор с вами в Ленинграде о саде на крышах. Я сам тогда же
признал, что  ерунда это. Но когда здесь я часами вглядывался  в  эти горы и
думал о  том, как же добыть для садов воду, этот разговор, однажды, связался
у меня в памяти с другим -- помните -- о снеготаянии?

     Вера Петровна. О вашей фронтовой мечте? Я помню...

     Рахимов. Да. И стал я искать непроторенные пути. Размышлял:  тает снег,
идет  дождь  -- воду дают, которой хватило б для сада.  Но как ее взять? Под
почву, по  склону вниз  убегает!  И надумал: нарыть террасы поперек  склона!
Влага в  них  будет  задерживаться, тогда и деревья  на  них сажать можно...
Ходил к Назарову, к Курбанову, советовался с ними. Они одобрили  эту  мысль,
но  не рассчитывали на такое  быстрое претворение  ее в жизнь, зная, что все
колхозники заняты сейчас на хлопке. Ну, вот, а вы, друзья мои, помогли.

     Одинаев. И теперь все колхозники просятся: "Пойдем, поможем".

     Вера  Петровна. Теперь просятся... А между тем, до того, как вы, Садык,
сами  кетмень  в руки взяли,  все  боялись без разрешения Гаруна пойти, даже
Хайдар был против.

     Рахимов.  Хайдар  опасался,  что   если  мы  эту  воду  возьмем,  то  в
оросительных каналах, здесь, воды убавится, на хлопок не хватит.

     Одинаев. Это совсем другая вода...

     Вера  Петровна. Вы  и сами хороши, Одинаев, вам  только красота  нужна,
своему саду радуетесь, а для общеколхозного не хотели идти работать!

     Одинаев. Неправда!  Мой сад питомником будет  для  общеколхозного. А не
хотел  идти потому, что  думал:  помощь одной вашей  голой науке нужна, а не
колхозу, а когда товарищ Рахимов все объяснил, я с ним пошел.

     Вера Петровна. Небось, когда я вас упрашивала, не пошли со мной?

     Одинаев. (шутливо). Неудобно. Я мужчина, вы женщина. Скажут -- зачем на
гору пошли?

     Вера Петровна. Ну вас, бесстыдник!

     Одинаев.  А вот мне нужно с вами  сейчас в кладовую пойти. (Рахимову. )
Товарищ Рахимов,  новые  семена каучуконоса  Вера Петровна вчера получила --
видели?

     Рахимов. Не видал. Пойдемте?

     Уходят. Входят Саодат и Озода (она в национальном платье, помолодевшая)
и в продолжении следующего  диалога  проходят веранду, сад,  подсаживаются к
очагу, высыпают в котел  принесенные с собою мелко  нарезанную морковь, рис,
варят плов.

     Озода. Я работаю, вся душа моя в борозде  идет! Конечно, за Лютфией кто
может поспеть? Ее комсомольское звено всегда  впереди, а я на хлопке  первые
месяцы... Мне самой обидно, что отстаю.  Я понимаю, Гарун придирается ко мне
потому, что я убежала от братца.

     Саодат. Никто,  Озода, самодурствовать Гаруну здесь  не  позволит. Ведь
вот не хотел он тебя в колхоз принимать, а пришлось!

     Озода. Грозит  мне: "Все равно выгоню!"  Знаю  я,  неспроста подружился
Якубов  с Гаруном, затевают чтото. Я  боюсь Якубова,  Сао!  Чувствую,  опять
заставит он меня паранджу надеть.

     Саодат. Озода, милая, ну кто тебя, свободную женщину, смеет тронуть?

     Озода  (обнимает  Саодат).  Спасибо  тебе,  Сао,  что  ты  к  Курбанову
хлопотать за меня ходила! Если бы не Курбанов, плохо бы мне пришлось.

     В продолжении следующей  сцены,  обе сидят  молча, потом тихо беседуют.
Входят Лютфия и Сангин, идут по саду.

     Сангин (резко). Ты должна не спорить, а слушаться меня с первого слова!

     Лютфия. Ты раньше таких мыслей не высказывал...

     Сангин. Ты невестой еще не была.

     Лютфия  (насмешливо).   Так   ты   уже  все   сразу   выскажи:  на  что
рассчитываешь, когда станешь мужем?

     Сангин. Скажу. Ты переедешь отсюда в город.

     Лютфия. Зачем?

     Сангин. Жена должна  жить вместе с  мужем. Пока квартиры нет -- Гарун в
доме своего брата комнату нам предоставит. Зачем тебе колхозницей быть? Тебе
надо высшее образование, учиться будешь.

     Лютфия (дотрагиваясь до Золотой Звезды). А это за что получила я?

Сангин. Хорошо, получила. А теперь поступай учиться.

     Лютфия (гневно). Ох, испортил же тебя  Якубов! Опомнись, Сангин! Как ты
рассуждаешь! А еще требуешь, чтобы повиновалась  тебе  во всем.  Лучше-ка ты
послушай меня:  из колхоза я никуда не уеду. Я комсомолка, люблю мой колхоз,
и  ему нужна. Учиться?.. Да. Я слишком  мало знаю,  это боль  моя. Учиться я
буду,  но так,  как сама  найду  нужным. Если хочешь  со  мной  быть  -- сам
переедешь сюда в колхоз. Ты же  вот-вот инженер-строитель... А строить у нас
в колхозе  много придется. И  отец твой  здесь, и комсомольская  организация
здесь хорошая. Сангин (ворчливо). Это  еще подумать надо... Лютфия. Подумай,
подумай... (Меняет тон, с нежностью. ) И знаешь, Сангин, давай условимся, ты
никогда не будешь  повышать  на меня голос. Я же знаю, ты хороший, и душа  у
тебя нежная, и ты сам мне говоришь, что больше  эту душу свою в чужом халате
держать не будешь. Сангин (задушевно). Говори, говори, Лютфи, я тебя слушать
буду.  Я  понимаю теперь все.  Я мир  по-другому увидел с тех пор, как  отец
приехал... Мне стыдно перед тобой, перед своими товарищами...

     Лютфия. Ты плохо  знаешь меня и своих товарищей! Ты напрасно раньше был
гордым, зазнавался, не делился  ничем ни со  мной, ни с ними. Сам признаешь,
что худо тебе было! Я вижу теперь ты с утра до вечера сидишь над учебниками,
догоняешь товарищей. С тех  пор, как  ты спрятал свое глупое  самолюбие, они
стали  ближе тебе,  помогают тебе подготовиться к экзаменам,  шефствуют  над
тобой, чтоб ты скорее очистил от пыли твое сознание... Ведь правда же?

     Сангин. Да... Это правда...

     Входят два студента.

     Сангин. Вот хорошо! Пришли! Плов есть будем!

     1-й студент. Здравствуй, Лютфи! Не до плова. Якубов здесь?

     Сангин. Нет его!

     2-й студент. А где же он?

     Сангин. Почему меня спрашиваете?

     1-й  студент.  Твой воспитатель. Думали, может быть, ты его на помолвку
позвал.

     Сангин. Я же с вами в общежитии живу! Не дождаться теперь Якубову моего
приглашения.

     2-й студент. А эту неделю где ночевал?

     Лютфия. Здесь он все ночи на террасах работал... Почему не садитесь?

     Все рассаживаются на камнях и на траве.

     Лютфия. Зачем вам Якубов? 1-й  студент. О  договоре с  Гаруном слышали?
Лютфия.  Хайдар  сказал, но в чем дело не знаю. 2-й студент. Никто не знает.
Гаруна вчера не могли найти.

     Лютфия.  Его никто  не  мог  найти. Назаров  звонил,  Курбанов  звонил,
председатель  горсовета звонил,  --  а он  где-то в городе пропадал. Вечером
пьян вернулся, и сейчас пьян. Сегодня вместо него Хайдар ездил к Назарову на
совещание в райком партии.

     1-й студент. А сегодня в городе не могут найти Якубова. Мы  и подумали,
что здесь он. У нас в райкоме комсомола тоже  сегодня бюро было. Нам  сюда к
тебе поручение дали.

     Лютфия. Какое?

     Сангин. Я не мешаю вам?

     Лютфия (заботливо). Конечно, нет, Сангин...

     2-й  студент.  Ты  комсомолец, слушай, принимай  участие, может,  и  ты
когда-нибудь в бюро будешь..,

     1-й студент  (одернув второго,  к  Лютфие). Твои  комсомолки  заявление
писали  (вынимает записную  книжку),  что  Гарун запрещает  им  на  террасах
работать... Та-ак... Добровольно работают?

     Сангин. Добровольно. Хотят Рахимову и Вере Петровне помочь.

     Лютфия. Кто может запретить по ночам работать?

     1-й студент. Правильно. Наш секретарь  при нас звонил Назарову, Назаров
сказал  так: "Пусть Лютфия дальше  помогает Рахимову. Ей будет предоставлена
полная возможность работать... " Раз!.. Еще писали: тебя обижает Гарун.

     Лютфия. Меня? Меня не обидишь!..

     1-й студент. А  они  пишут: выжать  тебя Гарун из  колхоза хочет,  всем
доказывает,  что у тебя теперь на уме совсем не  хлопок,  уверяет, что ты  в
город к Сангину переезжаешь.

     Лютфия  (Сангину). Понял  теперь, зачем комнату в городе он  предлагает
тебе? (К студентам. ) Не выжмет! Не перееду!

     Сангин. Теперь понимаю...

     1-й  студент. Пишут еще:  Гарун мешает  Саодат  колхоз  рисовать. А что
рисует она?

     Лютфия.  Дома  рисует,   деревья  рисует,  улицы...  Кому  какое  дело?
Художница она! Может!.. Я за это Гаруна ругала знаете как!

     1-й студент. Еще  ряд  вопросов тут. Одинаев хочет  заключить договор с
колхозом на десять лет, --  из своего питомника делать в  общеколхозном саду
посадки... Гарун отказывается подписать это.

     Лютфия. Да..  Отец хочет, чтоб всюду был сад... Только, по-моему, это к
комсомольским делам отношения не имеет. Тут надо через Хайдара, к Назарову.

     2-й  студент.  Все,  что коммунизма  касается,  к  комсомольским  делам
отношение имеет! Вместе  пойдем  по этим вопросам с  девушками разговаривать
или без тебя?

     Лютфия. Я провожу вас.

     Сангин.  Не  ходи, Лютфия! Сейчас гости собираться начнут! И вам нечего
уходить!

     2-й студент. Мы на полчаса, И нам надо найти Хайдара.

     1-й студент. Пойдем! И ты с нами, Сангин, полезно будет!

     Лютфия (вставая). Не пойму, что с Гаруном стало? Мы раньше уважали его.
Председатель он был  хороший, работали дружно. А последние три-четыре месяца
с  ним, ну, невозможно.  На  Рахимова  клевещет, на Саодат, Вере Петровне на
дорогу колючки  кидает,  на меня,  как  собака, лает...  Хайдару тоже мешать
стал... Против партии, против комсомола во всем идет. Никто не может понять,
что с ним такое!.. (Жест к веранде. ) Через дом пойдем, там ближе.

     Уходят через веранду. Стук в ворота. Озода отпирает. Увидев

     Якубова, вскрикнув, в испуге убегает, в саду сталкивается

     с Одинасвым.

     Озода (Одинаеву). Мой брат пришел. Я боюсь.

     Одинаев. Теперь он куда хочет незваным придет, будет корчить в  колхозе
начальство.  Не спроста пришел.  Придется стерпеть. Посмотрим, что  ему надо
здесь? А только тебе нечего бояться его.  Еще, может быть, ему придется тебя
бояться!

     Озода уходит. В продолжении сцены Одинаев то появляется в

     саду, осматривает посадки, то уходит. К концу сцены на веранде

     появляется Лютфия, накрывает стол.

     Якубов  (к  Саодат). Здравствуйте, дорогая  Сао.  жемчужина в море моей
любви.

     Саодат (сухо). Вы по-прежнему выражаетесь высокопарно?

     Якубов.  А  вы по-прежнему  избегаете меня? Я шлю вам  письма,  а вы их
отсылаете  не  прочитав, я приезжаю в  колхоз, вы  всегда с  людьми...  Вот,
наконец, вы одна... Выслушайте меня.  Без  вас я не хочу  ехать в столицу. И
ради вас я вступил в отношения с этим колхозом. Вы думали уйти сюда от меня?
Не выйдет, Сао. Скоро я буду здесь хозяином.

     Саодат. Что вы затеяли?

     Якубов.  Пока  вы  мучаете  меня  неопределенностью, --  не  скажу.  Но
увидите, скоро все узнают творческий гений Якубова, все колхозы Таджикистана
начнут приглашать меня, как учителя  жизни, обо мне будут писать центральные
газеты  "Правда"  и  "Известия", я  стану  знаменитым человеком в  Советском
Союзе!

     Саодат. Какое место о  величии царей и из какой древнеиранской поэмы вы
мне читаете?

     Якубов (сразу осекаясь, злобно). Вы  смеяться  хотите? Смотрите! Придет
время, вы захотите стать моей женой -- я посмеюсь над вами!

     Саодат (с насмешкой). А я не захочу стать вашей женой никогда!

     Якубов. Не  верю! Я вижу вас! Вы  честолюбивы. Вам  казалось, вы любили
мужа, когда он  был талантлив, энергичен, знаменит. Но ведь теперь он ничто.
Он доживает свой век в колхозе!

     Саодат. Неправда!  Я  любила  его, когда в госпитале,  беспомощный,  он
лежал в повязках... когда такой же неизвестный, как все, воин Ленинградского
фронта, он бредил,  и я  не  знала,  останется ли он жив... Я любила  его  и
тогда,  когда на пороге славы, тяжело заболев, он был вынужден бросить все в
Ленинграде...  Я люблю его  и  теперь,  когда он  опять вдохновенно трудится
здесь, в колхозе...

     Якубов. А что  делает он? Лекции читает? Саодат.  Вас это не  касается!
Скажу только одно -- очень большое дело.

     Якубов. Ерунда! Не верю. И что бы ни  делал он,  я помешаю ему,  потому
что теперь он мне враг. Из-за него у  меня были неприятности, чуть со службы
не выгнали...

     Саодат. Жаль. Я к у б о в. Что жаль? Саодат. Что не выгнали.

     Якубов. Издеваетесь? Если б не моя любовь, я не стал бы разговаривать с
вами... Саодат. И хорошо сделали бы! Якубов.  Нет! Так просто  я разговор не
кончу. Вы... Вы думаете я могу  принять ваш  отказ? Такая мелочь: женщина не
хочет меня любить? Но вы для меня не просто женщина, их я  могу найти везде.
Я получу здесь славу и деньги. Я уеду в столицу. Там я хочу обратить на себя
внимание,  стать  большим  человеком. Мне нужна жена  -- умная,  культурная,
образованная,  которая   книжки  читает,  умеет  красиво  одеваться,   умеет
говорить, с которой куда хочешь, хоть на генеральную ассамблею в Париж!

     Саодат. И на  которую в Париже вы  надели бы  паранджу!  Довольно!  Так
знайте ж! Вам надо было б иметь хоть немножко своего ума, чтобы понять и без
моих слов то, что  я вам скажу. Вы хотели украсть у Садыка сына -- не вышло,
он ушел от вас, потому что комсомол и отец помогли ему понять вас. Вы хотели
украсть  у Садыка его мозг? Не вышло, потому что Садык имеет еще и партию, в
которую  вас не пустят, потому что вы ее недостойны; он имеет честь, которой
у вас не было никогда. Вы хотите у Садыка  украсть меня -- не выйлет, потому
что вы  ничтожество, и я  презираю вас.  От вас ушла даже ваша сестра Озода,
потому  что  нет  такой  силы  в  нашей  стране,  которая   могла  бы  вновь
закрепостить  женщину... Вы -- вор,  но в нашей стране вам не удастся ничего
украсть безнаказанно. Зачем вы пришли сюда? Здесь все презирают вас!

     Якубов (в  бешенстве). Вы пожалеете о своих словах. Я буду бороться. За
все,  что мне нужно.  Ваш муж... один раз  на охоте я переломил  вот  так --
хребет  даже  волку!.. Я создам вокруг  вас невыносимую обстановку, но я вас
добьюсь, Саодат.

     Саодат. Вы хотите быть страшным, но вы -- гадкая тля, я вас не боюсь! И
я не хочу больше слушать вас! (Кричит. ) Лютфи, сюда!

     Одинаев  (в  саду).  Лютфи, скорее во  двор!  Кажется, еще  один  гость
пришел.

     Лютфия, сбежав с веранды, сталкивается  в  саду с отошедшей от  Якубова
Саодат. Якубов в своем  коверкотовом костюме склоняется над пловом,  который
чуть было не сгорел, помешивает его большой таджикской деревянной ложкой.

     Лютфия. Какая я плохая!  Гостью  оставила  одну плов варить!.. Кто там,
Сао?

     Саодат. К вам Якубов пришел. (Садится на камень. )

     Якубов  (к  подошедшей  Лютфие,  с  восхищением). Как  пери!  И  Звезда
Героя!.. Это мы хлопотали о ней!

     Лютфия. Кто -- мы?

     Якубов. Общественность! Перед исполкомом!

     Лютфия. А я слыхала, что Курбанову  Гарун неправильные сведения дал. По
ним  выходило, что  за мое  звено надо самого  Гаруна представить. А товарищ
Курбанов вместе с товарищем  Назаровым  сюда приезжали,  сами  проверили все
показатели, разобрались. Отвели представление Гаруна.

     Якубов. Гаруну тоже дать можно было. В его колхозе звено!.. Мне приятно
за  вас,  Сангин  хорошим  мужем будет...  Только  странно,  что  он надумал
жениться только тогда, когда вы Героем Труда стали!..  Как  красиво блестит!
(Быстро оглядывается. ) Дайте потрогать  ее! (Трогает  Золотую Звезду. ) Вот
мне бы  такую жену!..  С  любовью  поздравляю вас! (Обнимает  Лютфию,  хочет
поцеловать. )

     Лютфия (дает Якубову хлесткую пощечину). Вам не стыдно?

     Отряхивает ладонь о ладонь.

     Одинаев  (вступая  в  дверь).  Товарищ  Якубов!  (Иронически.  )  Такое
почетное лицо!

     Якубов. Меня... меня председатель колхоза пригласил, говорит: "Поздравь
своего дорогого воспитанника"... Гарун здесь?

     Одинаев. Нет его.

     Якубов. Придет?

     Одинаев  (переглянувшись с Лютфией). Мой дом всем открыт. Такой обычай.
Иногда может войти даже человек неприятный. С невестой Сангина, вижу, вы уже
познакомились?.. Идемте в дом!

     Саодат подходит к очагу, присаживается.

     Лютфия. Шайтан  его на  хвосте принес! Только думаю, не рад будет,  что
пришел сюда!.. Что ты на меня так смотришь?

     Саодат.  Ты  такая,  Лютфи,  сегодня  счастливая!  Только  я  не  знаю,
радоваться мне или опасаться за твое счастье.

     Лютфия. Почему, Сао?

     Саодат. Ты убеждена,  что Сангин  достоин твоей любви, что он  тебе  не
изменит?

     Лютфия. Моя любовь сделает его достойным. И он никогда не изменит.

     Саодат. Откуда у тебя такая уверенность?

     Лютфия. Сангин мне сказал:  "Люблю", а  слово "люблю"  священно.  Когда
комсомолец дает слово... Разве солнце изменить своему свету может?

     Саодат. Да. В Сангина я верю. Но есть и  такие, что лгут, когда говорят
"люблю"!

     Лютфия. Только  подлец  в  этом  слове лгать может! Тогда пощечину дать
надо!

     Саодат. А ты давала когда-нибудь пощечину?

     Лютфия (улыбнувшись). Приходилось!..

     Саодат. А я,  жаль,  не  умею... Расскажи, Лютфи,  как  ты  стала такою
смелой?

     Лютфия.  Спасибо  отцу  моему... Когда  в  школу  отдал  меня,  сказал:
"Мальчишек не бойся,  дружи с  ними, нужно -- и дерись  с ними. Умей свободу
свою защищать сама!.. " А когда я выросла, звал гостей, сажал меня  с  ними:
"Слушай  умные мужские  беседы, умно  и  себя  держи,  может  быть,  большим
человеком станешь!"

     Саодат. Так и сказал?

     Лютфия. Так!..  Как я,  Сао,  благодарна  своему  отцу!  Мне  теперь  и
трудиться,  и жить легко!  Меня  все  так любят  в колхозе!.. (Задумчиво.  )
Конечно, ты раньше меня росла, тогда женщине трудно было... Вот, Озода росла
еще раньше -- оттого такая...

     Саодат (обеспокоенно). Слушай, а где она, куда убежала? Ты ее видела?

     Лютфия. В кухне, наверное...

     Одинаев (кричит с веранды). Лютфи! Плов несите сюда!

     Лютфия (кричит). Сейчас!

     С шумом раздвигаются жалюзи. На веранде, за столом оказываются Одинаев,
Рахимов, Вера Петровна, Якубов, Сангин, Хайдар, колхозницы. Веселый гомон.

     Одинаев  (с веранды). Что же вы там? Остатки противоречий между городом
и деревней обсуждаете?

     Якубов (хмуро подыгрываясь к  тону гостей). Сами  себе женскую половину
устраивают!

     Xайдар.  Подождите,  сестры,  я  вам  помогу!  (Спустившись с  террасы,
подходит  к  Лютфие  и  Саодат,  говорит Лютфие. ) Там  Якубов, великий, как
Темур-ланг,  своим  планом  хвалится.  Он,  слушай, я сейчас  выяснил --  по
договору с Гаруном большие деньги от нашего колхоза уже успел получить. Наши
деньги!.. Об этом сегодня тоже спросим Гаруна.

     Лютфия. Хорошо, мираб, спросим!

     Xайдар. А где Озода?

     Саодат. Она Якубова испугалась, в дом убежала. Я пойду приведу ее.

     Хайдар. Правильно! Мы ее перед Якубовым на почетном месте посадим!

     Вместе с  Хайдаром, наложив на  огромные  блюда горы  плова, несут их к
веранде, ставят на стол. Саодат уходит.

     Вера Петровна (за столом). Нет, вы поясните! Послушай-ка его, Лютфия!

     Якубов. Пожалуйста!  Образно  выражаясь  --  возьмите все дома колхоза,
поднимите  их  на воздух, соедините  вместе,  совсем  вплотную,  спустите на
землю,  одной  крышей  покройте!  Вокруг  такого  поселка  огромная  площадь
освобождается для новых посевов хлопка.

     Одинаев. Муравейник получается... А улицы?

     Якубов. Улицы будут. Над ними  та же  крыша. Используем традицию старых
базаров.

     Входят студенты и в продолжении сцены, стоят  незамеченные  Якубовым, с
трудом сдерживаются.

     Одинаев. А куда окна?

     Якубов. Окна?.. Э!.. Окна... Сквозь крышу окна. Сверху солнечный свет!

     Вера Петровна. А сады? Где же сады?

     Якубов. Один гигантский сад на единой крыше!

     Вера Петровна  (тихо).  Садык,  голубчик,  это  же  нелепое  извращение
вашей...

     Рахимов (сдерживая смех). Дайте ему до конца высказаться!

     Лютфия. На крышу окна, и там же сад?

     Якубов. Именно! Окна в сад!

     Лютфия. Снизу?

     Саодат (входит, шепчет Хайдару). Нигде нет Озоды!

     Хайдар (кивает на молодых колхозниц). Пусть разыщут!

     Саодат направляет двух девушек, те уходят.

     Xайдар. Как воду в  этот  сад  проводить  будете?  И знайте, я воду  от
хлопка не дам!

     Якубов.  В  центре  очень  высокая  водонапорная башня.  Как  старинный
минарет,  но  стальная. Стены  --  роспись.  (Кивает  на Саодат. ) Для  вас,
Саодат, работа! Портреты знатных людей. Внутри лифт, наверху чайхана. За сто
километров   видно!   По   оформлению  мой   город-сад   символизирует  наши
национальные особенности, а по  конструкции  включает  в себя все достижения
новейшей американской техники!

     Якубов  в растерянности умолкает,  потому  что  Рахимов  уже неудержимо
смеется. Это смех здорового, веселого  человека. Через ворота, двор,  сад --
проходит, тяжело поднимается на веранду, в чесучовой  рубахе под распахнутым
халатом,  толстый, с  необъятным  животом Гарун  Арипов.  Захваченные смехом
Рахимова смеются другие.

     Одинаев. Гарун идет!

     Все умолкают, сдержанно здороваются с Гаруном. Он садится на стул, стул
угрожающе трещит. Гарун пододвигает себе другой.

     Гарун (важно). Хороший смех слышу... Какой анекдот рассказывают?

     Одинаев. Товарищ Якубов свой план объясняет нам.

     Гарун. Прекрасное будущее!  Наш колхоз-миллионер становится  образцовым
очагом культуры. Такое строительство прославит  его  в веках, как прославили
Самарканд мечети!

     Рахимов опять начинает смеяться.

     Якубов (злобно). Что, наконец, хохочешь, товарищ Рахимов? Ты болен?

     Рахимов. Нет, я уже здоров!

     Якубов. А что же тогда тебя схватывает? Что мой проект -- формализм?

     Рахимов. Нет.

     Вера Петровна. Декадентский урбанизм! Низкопоклонство перед Западом.

     Рахимов.  Да и  этого нет. Пустота, бред! (К Якубову. ) Бред, гражданин
Якубов.

     Саодат. Мой аллах! Даже украсть чужую идею с умом не мог! (К Якубову. )
Сердце мое чуяло, что  вы меня неспроста расспрашиваете. (Саркастически. ) Я
вас подвела, Якубов?

     Появляется молодая колхозница, издали манит Саодат.

     Саодат уходит.

     Якубов. Это клевета! Мой проект утвержден в соответствующих инстанциях.

     Лютфия. В каких именно?

     Якубов. Любопытствуешь? Пожалуйста. В Горсовете!

     Лютфия. А в райкоме, в Совете Министров Таджикистана?

     Якубов. Это не ваше дело! Работа уже начата.

     Рахимов (строго). Какая работа?

     Xайдар. Сто тысяч рублей уже провалились в карман Якубова.

     Гарун.  Не  провалились,  а под отчет  даны! (Вынимает из-под тюбетейки
телеграмму, читает. ) "Шлите  смету. Заявку  дюралюминий,  сталь  согласуйте
министерством. Деррики,  экскаваторы Москва может выделить втором  квартале.
Вышлите представителя... "

     Рахимов. Кто пишет?

     Гарун. Столица нашей республики пишет! Посылаем товарища Якубова.

     Xайдар. Кто именно посылает?

     Гарун. Горсовет командировку дает.

     Якубов (отходит в сторону  и, подозвав к  себе Гаруна,  скороговоркой).
Зачем ты здесь все это рассказываешь?

     Гарун. А ты сам нашел кому свой проект объяснять!

     Якубов. Это  надо теперь. Я искал тебя. Назаров, Курбанов дело подняли.
Ищут  меня для объяснений. Я  утром  первым рейсом вылетаю. Нужно формальное
утверждение проекта колхозниками. Теперь надо везде "по предложению народа".
Тогда любой Главк примет, и никакие Назаровы опротестовать не смогут. Понял?
Надо общее собрание колхоза:  выступим, сагитируем. Надо  сегодня...  сейчас
же... Этих я задержу, ты беги скорее, организуй!

     Лютфия. Довольно шептаться вам!  Объясните, почему вы все  это на общем
собрании колхозников не обсуждали?

     Якубов. Культурные  потребности  колхозников нам ясны. Но мы,  конечно,
общее собрание  колхозников созовем...  Только напрасно волнуетесь,  дорогая
Лютфи. Другого проекта все равно нет. Надеюсь, вы его не изобрели!

     Рахимов. Другой проект есть!

     Гарун, собравшийся было  уходить, останавливается.  В продолжении сцены
снова подходит к столу, становится рядом с Якубовым.

     Якубов (быстро). Кто придумал его?

     Рахимов  (указывая  поочередно  на  Одинаева,  Хайдара,  Веру Петровну,
Лютфию). Он!.. Он!.. Она!.. И она!.. Народ!

     Якубов. Глупости! Кто их мысли технически грамотно объединит?

     Рахимов. А может быть, кто-нибудь найдется?

     Якубов  (в  бешенстве). Что  нам  с тобой  препираться?  Ты  молчи!  Ты
инвалид, ты отсохший сук, тебе нечего вмешиваться!

     Сангин (вскакивает). Вы не смеете оскорблять моего отца!

     1-й  студент  (вскакивая  вместе   со  2-м  студентом).  Хорошо,  тогда
вмешаемся мы... Как отдельные эскизы в нашей учебной работе нам заказывал он
и  минареты эти, и  сад на крышах  домов,  и старый базар, и всякую  ерунду.
Вместе  все это в одну кучу свалил.  Мы чертили ему, придумывали.  Когда  он
сказал, что для колхоза это, мы видим: нельзя делать, спорим. Но он,  хоть и
временно,   а  исполняет  обязанности  городского  архитектора,  хоть  и  не
преподает нам,  но  администрирует в  институте.  Что ему  скажешь? Тогда мы
пошли в горсовет, протестовали.

     Рахимов. С кем говорили?

     1-й студент.  Председателя  не  было,  секретарь нас  в какой-то  отдел
послал. Там  говорят:  "Ничего  вы  не  понимаете,  делайте  так,  как велел
Якубов!"

     Лютфия. Кто говорил?

     1-й студент. Арипов там есть такой!

     Рахимов. А кем он там?

     Хайдар. Плановик, что ли? Родной брат его! (Указывает на Гаруна. )

     Рахимов. А, понимаю! "Ответственный приятель" Якубова?

     Гарун. Что  плохого скажете о моем  брате?  Мне  все  равно,  кто делал
проект,  вы (жест  к студентам) или Якубов...  Проект  правильный, брат  мой
правильно говорил. Он сам мне телеграмму показывал: "утвердить проект".

     Лютфия. Какая еще телеграмма?

     Гарун.  Из   Министерства  республиканского!..   Заместителем  министра
подписана!.. Тогда я договор заключил!

     Общее недоумение. Призывный звук трубы и удары в гонг. Гарун. Что это?

     На  сцену  выходит колхозник, трубя  в длинную трубу  -- карнай. Хайдар
подбегает к нему, становится рядом, шепчутся.

     Хайдар.  Общее собрание колхоза имени  Фирдоуси.  Товарищ  председатель
колхоза, Гарун Арипов, вас народ требует, приглашаем всех!

     Гарун переглядывается с Якубовым.

     Якубов (Гаруну). Мы опоздали!

     Гарун (швыряя стул). Кто без меня посмел разрешить?

     Хайдар.  Партийно-комсомольский  актив совещался.  И  пока  ты  сегодня
ночью, как всегда пьянствовал, правление решило созвать.

     Гарун. Что обсуждать хотите?

     Хайдар.  Придешь, узнаешь!..  Товарищи Назаров и Курбанов  приехали.  В
правлении дожидаются!

     Якубов. Хорошо. Пусть приехали...  Еще неизвестно, за кого народ будет.
Неужели вы думаете, что народ пользы своей не поймет?

     Озода  (появившись вместе с  Саодат,  Якубову).  Вот  теперь  я тебя не
боюсь! Уж я-то  знаю, какая  от тебя польза народу!  Я тоже выступать  буду,
берегись, Ирмат!

     Гарун. Кабаны, под меня землю роете? Хорошо, я вам покажу сейчас!

     Все уходят. Гарун и Якубов, пропустив всех мимо себя, идут сзади.

     Занавес






     Сад  позади  правления колхоза  и  той  площади перед  правлением,  где
происходит (за сценой) общее собрание колхозников. Край глинобитного гаража,
видны радиатор и передние колеса "Москвича", сельскохозяйственные машины.  В
углу сада -- огромный самовар чайханщика,  кат (большая деревянная кровать),
покрытый ковром, на  нем  неубранные пиалы, в саду обломки скатившихся с гор
скал. Некоторые из них включены в глинобитный дувал. Задний план тот же, что
и в третьем действии: горы.

     Якубов (входя под шум собрания за  сценой). Немножко поговорим, дорогой
Сангин, пока там (кивок за сцену) другие вопросы... Я хочу тебе сказать, как
я рад твоей помолвке! Лютфия красивая, умная!

     Сангин. Вы раньше иначе отзывались о ней!

     Якубов.  Теперь  пригляделся.  Неловко было  с девушкой заговаривать, я
человек скромный. Приезжай с нею ко  мне в гости. Объясни, какие мы друзья и
с тобой, и с твоим отцом.

     Сангин. Вы можете говорить это после всего, что было?

     Якубов. Была небольшая размолвка. Я приехал мириться с твоим отцом.

     Сангин. И только что при всех оскорбили отца?

     Якубов. Ты знаешь,  у меня всегда огонь в груди. Обидно было, Садык так
неожиданно наскочил на меня!..  (Вкрадчиво.  ) Скажи, пожалуйста, а  о каком
плане он говорил? Сам составил план, что ли?

     Сангин.  Ни  о каком  плане не знаю. Все  помнят,  что  отцу  запрещено
работать, следят за ним, чтоб он отдыхал.

     Якубов. А как отдыхает он?

     Сангин. Четыре  месяца  он  только  гулял,  по  горам лазил,  ходил  по
колхозным   станам.   Немножко  физическим   трудом   занимался.  На  работу
колхозников смотрел. Любит поговорить с ними.

     Якубов. Что-нибудь записывал?

     Сангин. Откуда я знаю? В городе живу, сюда приеду -- уеду...

     Якубов. Может быть, Лютфия знает?

     Сангин.  Что  ей  знать?  Она только  о  хлопке  думает. Взяла на  себя
обязательство  в два раза больше,  чем другие... (Умолкает,  увидев  Лютфию,
проходящую вместе с Озодой. )


     Лютфия  (к Озоде, увлеченно).  Потому  что я послушалась Веру Петровну,
применила научные методы опытной станции института хлопководства...  И  сама
тоже думала. Например, поле у нас наклонное, да? Я решила, если буду борозды
для полива не вдоль склона вести (делает рукой зигзаг, как бы обводя пальцем
секции  батареи  центрального  отопления),  а  поперек,  вот  так  (жест  --
горизонтальный зигзаг), то  вода медленнее потечет, глубже  пропитает землю.
Вот почему у меня всходы получились выше, чем у всех... Я хочу, чтобы теперь
все делали так!

     Сангин (кричит). Лютфи, что там сейчас?

     Озода, увидев Якубова, сперва шарахается  в сторону, затем  идет гордо,
презрительно на него смотрит.

     Лютфия. Гарун отчетный доклад о посевной никак кончить не может.

     Сангин. А ты куда?

     Лютфия.  Товарищ Назаров просит в прениях опытом поделиться. Записи мои
возьму. Твоего отца разбужу...

     Якубов. Восхищаюсь вашей  инициативностью! Предложу на собрании вас  из
звеньевых  в  бригадиры  выдвинуть!  Скажите, дорогая Лютфи... Новый план, о
котором разговор был... Товарищ Рахимов с вами, конечно, советовался?

     Лютфия (резко). Никто ни о чем со мной не советовался!..

     Якубов.  А  ты,  сестра, почему  как на чужого  смотришь? Ну,  хотела в
колхоз уйти  -- ушла, ты свободная женщина. Но почему ко мне не приходишь? Я
ведь твой брат, скучаю без тебя, люблю тебя! Приходи,  я тебе  хороший отрез
на платье приготовил...

     Лютфия (презрительно). Купить сестру захотели? (Вместе с Озодой уходит.
)

     Якубов  (вслед).  Сто сорок  центнеров с  га!.. Молодец, золотые  руки!
Скоро я  получу  новую большую  должность  --  помогу ей выдвинуться!  И ты,
Сангин, высоко взлетишь! Ведь я уже столько для тебя сделал!

     Сангин (подчеркнуто). Всю жизнь не забуду ваших благодеяний!

     Якубов. Фундамент карьеры  твоей  заложил.  Своим человеком в  обществе
сделал. Л вот ты мои интересы всегда ли готов соблюсти?


     Сангин. Я маленький человек, студент.

     Якубов. Иногда маленький человек большому помощь оказать может!

     Сангин. В чем?

     Якубов. Ты  знаешь,  это  строительство  я  начинаю  для  блага  нашего
таджикского народа.  Твой отец и другие меня не дослушали, кое-кто  даже  из
зависти хочет сознательно дискредитировать...

     Сангин. Кто же?

     Якубов.  Например этот, как его? Однокурсник  твой! Садык, конечно, был
бы  за  меня, но он горячий  человек, под  настроение  я  попал.  Сейчас  на
собрании будет  обсуждаться  мой  вопрос. Ты,  как  представитель  передовой
интеллигенции, должен поддержать мой план,  предупредить нападки. Скажи так:
комсомольская   общественность    города,    вузовская    молодежь    весьма
заинтересованы. Бывает важно сразу тон задать!

     Сангин. Это неправда. Вы утаили своей проект от общественности.

     Якубов.  Не утаил,  скромным был. А ты правду, одну правду  скажи:  как
товарищ Якубов любит свой народ, как он трудился!

     Сангин. А по-моему, мои товарищи объяснили всем, как трудились вы!

     Якубов. Это клевета. Какие плохие бывают люди! Что им за смысл лгать?

     Сангин. Не они лгут, вы лжете!

     Якубов (меняя тон). Так. Значит, и ты среди врагов моих?

     Сангин.  Мне теперь помогают товарищи, помогает отец, но как трудно мне
мусор из головы выбрасывать!.. Вы отравляли мое  сознание  ядом, вы облекали
его  в  мед "старинной  поэзии", изречений восточной мудрости  и  красивости
"стародавних обычаев". Я помню все, что вы  говорили мне. Я все это  глубоко
продумал. Я знаю, кто вы. Вы -- буржуазный националист!

     Якубов (в  бешенстве). Ах  ты змея, что ты говоришь! Я тебя столько лет
воспитывал, кобру  на груди растил... Хорошо!..  Ты узнаешь еще,  как против
меня  идти...  Ты провалишься  на  экзаменах. Я  обещаю  это!  У  меня  есть
знакомства!

     Сангин. А убирайтесь вы от меня со знакомствами вашими! Они далеко  вас
заведут!


     Лютфия (показываясь на сцене вместе с Озодой). Пойдем, Сангин! А то еще
ударишь товарища Якубова, и он на нас с тобой, наконец, обидится.

     Озода проходит дальше, на собрание, и уходит за сцену.  Сангин (приходя
в себя). Почему "наконец"?

     За сценой шум возмущения, голоса: "жулик", "в бая превратиться

     решил".

     Сангин. А где мой отец, Лютфи?

     Лютфия. Разбудила его. Сейчас догонит. (Ласково. ) Пойдем, тебе полезно
побыть на нашем собрании. (Уводит Сангина, положив руку ему на плечо. )

     Сангин (приостановившись возле "Москвича"). Кто на этой машине приехал?

     Лютфия. Назаров сам за рулем сидел. (За сценой голоса: "Лютфи, Лютфи!..
Выступать иди!" Лютфи кричит: -- Иду!)

     Сангин (осматривая). Новенькая, прямо с завода! (Уходит. )

     Якубов  (в  бешенстве). Э!.. Э!..  (Ходит  один  по  сцене,  постепенно
успокаиваясь.  Прислушивается  к  аплодисментам, встречающим Лютфию.  Входит
направляющийся на собрание Рахимов. Якубов останавливает его. ) Садык!

     Рахимов. Что скажешь?

     Якубов.  Дорогой! Почему мы  с тобой ссоримся? Друзья детства, земляки,
советские интеллигенты,  архитекторы оба, боролись за родину оба... нехорошо
получается...

     Рахимов (иронически). Да... Ты советский интеллигент! Ты фронтовик!.. А
насчет  архитектора... Скажи, ты  какой  вуз  окончил? Что-то  никогда ты не
говорил об этом?

     Якубов. А зачем это тебе знать надо?

     Рахимов. Думаю, если у человека есть диплом архитектора...

     Якубов (сдерживаясь). Э! Дорогой,  почему  ты ко мне относишься с таким
недоверием?.. Зачем портить печенку друг другу? Ты таджик, я таджик, живем в
одном районе.  Я от души предлагаю тебе:  давай будем жить дружно! Очень  не
люблю склок!

     Рахимов. Хочешь, чтоб я не мешал тебе дурачить колхозников?


     Якубов. Садык, мы с тобой большие люди. Все личное между нами ты должен
забыть ради дела...  Допустим, у меня какие-либо мелочи не совсем технически
правильны.  Ты   после  собрания  должен   мне  благородно  помочь.  Человек
столичный, больше моего знаешь. Если ты сейчас  против меня выступишь -- это
будет во вред колхозу. Все  его будущее от  этого собрания зависит! Рахимов.
Об этом  будущем  колхоза  я  и забочусь. Якубов.  Слушай, я для тебя  много
сделал, сына твоего воспитал. Денег не жалел...

     Рахимов. Я тебе все десять  лет  подряд высылал деньги.  Но если все же
что-либо должен, скажи -- сколько? Сейчас же рассчитаюсь с тобой!

     Якубов. Как ты хочешь меня оскорбить! Но я на друга не обижаюсь. Обещай
--  не  будешь против меня  выступать.  И  давай клятву  во взаимной деловой
поддержке дадим. Ты не пожалеешь! Забудем о  мелких ссорах, мы  же  все-таки
друзья. Старый таджикский обычай:  друзья один другому руку целуют! (Хватает
руку Рахимова, хочет ее поцеловать. )

     Рахимов (вырвав руку,  брезгливо). Как может человек  не иметь никакого
чувства  собственного  достоинства! (Прислушивается  к  голосам  за  сценой:
"Правильно, Лютфия! Офферин, Лютфия!"  и рукоплескания. ) И откуда вы взяли,
Якубов, что я собираюсь выступать  против вас? При разборе вашего дела -- не
намерен да; же присутствовать. Верю в  здравый смысл колхозников. Разберутся
без меня. А наши с вами личные отношения -- запомните --  прерваны навсегда!
Якубов.  Ты сволочь!  Я  отомщу  тебе! Одинаев  (входя). Товарищ Якубов! Вас
товарищ Назаров на собрание просит.

     Якубов. Иду!.. (В сторону. ) Провалит он меня в ад! (Уходит. )

     Одинаев (вслед).  Наверно, у  него есть  скорпионий  хвост!  (Пауза.  )
Домулло Садык!  Прошу  вас, взгляните,  правильно я написал  или  нет? Может
быть, мой договор собрание утвердит?

     Рахимов.  А  вы  думаете,  Гаруна будут  снимать?  Одинаев. Если  Гарун
останется,  разве позволит  нам взять  в свои руки  будущее?  (Разворачивает
свернутый в трубку большой лист бумаги, передает Рахимову. ) Рахимов (читает
написанные посреди чистого листа слова).  Я обязуюсь за десять лет вырастить
для колхоза большой красивый сад -- двести гектар. Одинаев... " И все?

     Одинаев. А  что  еще  писать?  Я не  знаю.  Если  надо  -- посоветуйте,
домулло!

     Рахимов. По-моему, надо. Конкретнее. Что, да где, да как.

     Одинаев. Пожалуйста, помогите.

     Рахимов. Какую площадь охватит сад? Покажите.

     Одинаев   (обводит   рукой   склоны   гор).   На   трехстах   террасах.
(Поворачивается. ) И сюда. Вот так. И туда, до обрыва, где из ущелья ветерок
дует.

     Рахимов. Там  от колхозного дома отдыха  вниз (делает зигзаг) по дороге
аллея тополей будет?

     Одинаев. Тополя? Да, я думал об этом. А какой дом отдыха?

     Рахимов.  Который к следующей весне построим. Такой примерно, как возле
Ленинабада в колхозе есть.

     Одинаев. Это хорошо!

     Рахимов. А левее, смотрите, где мы террасы наметили...

     Одинаев. Вера Петровна хочет, чтобы я там апельсиновую рощу сделал.

     Рахимов. Вплоть до ветроэлектростанции?

     Одинаев. Какой станции?

     Рахимов. Вы говорите, там из ущелья всегда ветер дует?

     Одинаев. Да... Семьдесят два года живу здесь. Семьдесят два года дует.

     Рахимов.  Так вот. Для  усиления нашей маленькой  гидростанции там надо
ветровую построить. Хозяйственным способом.  А перед нею  какие цветы думали
посадить вы?

     Одинаев.  Не  думал.  Цветы?  Нет,  пускай  лучше  джида  цветет. Запах
сладкий.

     Рахимов. Согласен. А  борт ущелья надо  защитить от  оползней  крепкими
деревьями. Так?

     Одинаев. Конечно. Туграк.

     Рахимов (записывая).  Хорошо.  Туграк.  Аллея спустится сюда,  прямо ко
дворцу культуры.

     Одинаев. Где будет дворец культуры?

     Рахимов. Здесь, где сейчас правление. Помните, мы  сидели на той скале,
и вы в лунную ночь мечтали?

     Хайдар (входя). Товарищ Одинаев, почему вы не выступаете?

     Одинаев  (отмахиваясь). Подожди!  (К  Рахимову. ) Помню. Тысяча человек
может в большой зал войти! Театр! Народные артистки будут к нам приезжать!

     Хайдар. Правильно! И свои народными станут!

     Рахимов.  И  сюда  от общего  гаража  под  аркой  сочных  гранат  будут
подъезжать личные машины колхозников, говорили?

     Одинаев.  Про машины говорил, а  фрукты  здесь нельзя. От бензина вонь.
Сирень пустим!

     Вера Петровна (входя). Вот, я про сирень все время толкую. Почему у нас
в Таджикистане сирени мало? А вспомните,  как прекрасен куст в Аште у могилы
восьми шейхов!

     Рахимов.  Хорошо.  Пишу.  А  при  въезде  на  главную  улицу  -- группа
фонтанов.

     Одинаев. Откуда фонтаны возьмем?

     Хайдар.  Это я говорил. Если под нижней террасой  коллектор вырыть,  то
воды жалеть не придется нам!

     Одинаев. Это меня не касается! Это ты сам подписывай!

     Хайдар (смеясь, Рахимову).  Вот  как  вы, домулло,  все дело  повернуть
хотите!.. Вы человек веселый! (К Одинаеву. ) Подпишу!

     Рахимов (Одинаеву). Оставлю в вашем договоре место для подписи. Ладно?

     Одинаев. Ну,  ладно.  Пускай  Вера Петровна  про  апельсины  тоже  сама
подпишет. И пусть она будет начальником этого дела.

     Вера Петровна. Какого именно?

     Одинаев. А вот, новые фрукты  и густой лес, и все  новое, что прежде на
нашей земле не росло.

     Вера Петровна. Вы предлагаете создать мичуринскую бригаду?

     Одинаев. Правильно, так и назвать. И тут ей надо место для подписи.

     Рахимов. Прекрасная мысль!

     Хайдар.  А  как, домулло,  вы решили  вопрос о  включении личных  садов
колхозников в общий план лесонасаждений?

     Рахимов. Вера Петровна обещала  добиться,  чтоб каждый колхозник  перед
своим домом посадил по двенадцать деревьев.

     Вера Петровна. Ага! Перед окнами домов, на улице!

     Одинаев. Окна у нас во двор, не на улицу!

     Xайдар. Нет! Был разговор: в  новых домах окна делать  наружу. Довольно
уж глухих стен.

     Одинаев. А новые дома где?

     Рахимов (вынув из-за пазухи наклеенный на материал план и развернув его
на кате). Вот здесь.

     Одинаев (как и  все, вглядываясь в план). Так, правильно! Пишите, здесь
тутовник, дальше миндаль.

     За сценой волнами набегает шум собрания. Его не слышат.

     Рахимов   (водя   пальцем).    Больница.    Конезавод.    Кино.   Баня.
Школа-десятилетка...

     Одинаев. Мимозы. Розовые кусты... А тут, я думаю, виноград!

     Вера Петровна. Не забудьте, крымский, сортовой!

     Одинаев.  Хорошо, сортовой!  Но это  целый  город  получается,  домулло
Рахимов?

     Рахимов. Именно. Колхоз Фирдоуси вы сами превращаете в город-сад.

     Одинаев (внезапно  опомнившись, отступает на шаг).  Э, домулло Садык! А
что это за план мы разглядываем? Откуда это?

     Рахимов. Это... это... Ну, это ваш договор, только подробнее!

     Хайдар (смеется). Ай, домулло!.. Ай, домулло!..

     Одинаев (Рахимову). Э!.. Ты хитрый!.. Это твой план. Я за здоровье твое
перед Ленинградом отвечаю, а ты,  значит,  обманул  нас, не  отдыхал  четыре
месяца, а тайно от всех трудился? Теперь сам себя разоблачаешь?

     Рахимов. А разве это мой почерк?

     Одинаев. Чей же? Вера Петровна, ваш?

     Вера Петровна (вглядываясь). Нет, это почерк Саодат!

     Рахимов.  Ну, видишь?  И ты  же не отрицаешь, что это твои мечты  здесь
записаны, Лютфии мечты! (К Хайдару. ) Хайдар, и твои?  (Хайдар кивает: "мои,
мои". Рахимов --  Вере  Петровне. ) И  ваши?.. А  сколько еще  тут  мечтаний
других  колхозников! Они только все  воедино  собраны. И притом, не мною,  а
Саодат.  Она  колхоз  рисовала  --  деревья,  дома,  улицы... Значит,  я  не
трудился!

     Одинаев смущенно улыбаясь, задумывается. Шум собрания усиливается.

     Хайдар (Рахимову серьезно). Может быть, домулло, в самом деле  Одинаева
в рабочую группу включим? Я с Назаровым  сегодня говорил, он не возражает...
Сейчас на собрании предложим?

     Рахимов.  Конечно,  предложим!..   И  трех-четырех   студентов  хочу  я
предложить тоже. Техническая разработка деталей потребует много труда!

     Одинаев. Какой сегодня день у  меня!.. Э!.. Я нищим был,  пастухом был,
думал: если б я  ханом стал, дворец  построил  бы...  Теперь сильней хана я.
Договор  на целый  город  подписываем!  Э!..  Хороший  ты  человек,  домуллб
Садык!.. Дай обниму тебя! (Прослезившись, обнимает Рахимова. )

     За  сценой  шум,  свист, голоса:  "долой",  "гнать его из колхоза надо,
товарищ Назаров".

     Лютфия (вбегает). Ищем  вас, ищем,  а  вы целуетесь! Да у  вас тут свое
собрание!.. Отец!.. Домулло Садык!.. Идите  же все скорей! Как брошенную под
ноги солому, в мелкую труху  истерли Якубова. Как вы взялись  за  него, Вера
Петровна, так после вас -- Озода, за нею все!.. А Горуна сняли!

     Одинаев. Сняли! Ио, аллах!

     Рахимов (радостно). Идем, идем...

     Все уходят радостные.  Навстречу под свист, улюлюкание, голоса: "пускай
убирается" входит злобный, как волк, Гарун.

     Гарун  (обтирая  потный лоб  тюбетейкой, разодрав, швыряет ее  на пол).
Сволочи!

     Якубов (входя, разъяренный). Так это оставить нельзя.

     Глядят один на другого. Пауза.

     Гарун. Что я -- антисоветский элемент, что ли? Второе место в районе по
урожайности и по валовому сбору хлопка колхоз занял. А меня снимают?

     Якубов.  А  ты  думал  высокими   показателями  от   Советской   власти
откупиться? Вот, мол,  бери, Советская власть,  хлопок сверх плана,  а в мои
дела не мешайся? Я растратчиком буду, пьяницей, самодуром?

     Гарун. Да если бы ты же не спаивал, разве растратился бы я? А если б не
растрата, разве я заключил бы с тобой этот проклятый договор?

     Якубов. Так или иначе, а должностей своих мы лишились!

     Гарун. Ну,  Назаров да Курбанов не  одни на свете! Против нас с тобой в
Горсовете, слава аллаху, не все пойдут!

     Якубов. Ты о ком, о брате своем говоришь? Ха! Думаю, он сам меньше, чем
строгим выговором за слепую доверчивость не обойдется...

     Гарун. Почему? У него телеграмма от зам. министра была.

     Якубов.  Э! Эта телеграмма!.. Она была бы хорошей, если б у нас с тобой
все гладко вышло. А теперь начнут разбираться. Такой скандал будет! Э!.. Раз
уж все  узнают, так я тебе признаюсь: эту телеграмму,  понимаешь,  я, ну как
тебе сказать?..  Через одну девочку с чужой подписью, оттуда, с почтамта сам
послал... И печати  не  было!  Просто частная телеграмма, а  он  ей,  дурак,
поверил!

     Гарун (изумленно). Хорош! Значит, ты и брата моего, своего же приятеля,
закопал?

     Якубов. А что  мне твой брат? Если б наша  взяла,  ты, наверное, его  в
обиде не оставил бы?

     Гарун. Зря говоришь!.. Кто теперь поверит, что я колхоз люблю, хоть сам
знаешь, я много  для него сделал... Я -- пьяница, и ты меня с высокой дороги
сбил, вниз покатился  я... Страхом, что  откроешь  мою растрату, руки ты мне
связал. Я из-за тебя волком стал, ты меня на людей натравливал... А брат мой
--  человек честный. Только дурак  он! В  кабинете сидит, никогда  никуда не
ездит, сквозь третью пару ушей слушает, вот такому негодяю, как ты, дал себя
обмануть!

     Якубов.  Перестань ругаться! Надо меры принимать, а не визжать, как под
ножом  свинья!  В  совет  по  делам  колхозов  заявление  пошлем,  что здесь
безобразие  творится, чужие  люди  без  всякой  должности  в  дела колхозные
суются.

     Гарун.  Не выйдет. Колхозники за  Рахимова заступятся. Ты хотел, чтоб я
ноги  ему  сломал, но  он  все-таки  правильный  человек, большой  авторитет
получил...

     Якубов.  Пес его  съест! Хорошо!  Напишем,  что  за  счет  хлопка  свои
трудодни колхоз на какие-то дурацкие террасы разбазаривает!

     Гарун.  И это не выйдет, пожалуй... Не за счет хлопка, а поверх хлопка,
добровольно работают... Нет!  Клеветой теперь дела  не сделаешь! Раз есть  у
нас Герой Труда -- внимание на нее колхоза обращено. Эту девчонку

     Лютфи теперь всюду выслушивают, хоть в Кремль пойти может!

     Якубов.  Везде  Герои  Труда!  Время  пришло!  Такой  глуши, где бы все
говорили  нам  "хоп", "хоп" --  не найдешь! Нет  воздуха нам с тобой.  Щенок
Сангин, столько лет  натаскиваю, а и тот  от меня нос воротит.  Потому,  что
комсомол  действует на него... А ну, пускай шайтан берет все!.. Теперь нас с
тобой не это волновать должно!

     Гарун. А что?

     Якубов. Деньги, сто тысяч, колхозники назад требуют.

     Гарун. Придется тебе отдавать!

     Якубов. Мне? А ты что ж?

     Гарун. При чем я?

     Якубов. Что ты хочешь сказать? Тебе дела нет?

     Гарун. Конечно!

     Якубов. Ну, знаешь!..

     Гарун.  Ничего  не знаю... Твоя  расписка  на сто тысяч у меня  есть? А
какие у тебя доказательства, что ты мне половину отдал?

     Якубов. Так ты просто вор!

     Гарун. А ты кто? Пусть так. Теперь уже все  равно. Или  думал, я  такой
осел, не знал с кем дело  имею? Я все сначала узнал о тебе! Ты врешь, у тебя
нет никакого диплома. И  твой проект --  правильно студенты сказали  --  для
ишаков он. Я все понимаю. Но я  ошибся в одном. Я думал у тебя действительно
голова  умная,  обманешь  все равно  как,  но  городским  архитектором  тебя
утвердят. Забыл  спьяна, что у нас шакалам дороги нет!.. И думал, что тогда,
может быть, выкручусь,  все  долги покрою,  награду через тебя получу, грехи
мои забудутся, опять человеком стану. Душа у  меня еще не  совсем собачья!..
Но ты, оказалось, дурак!  Сам безграмотен, не мог купить в помощь настоящего
архитектора!

     Якубов. Пытался я.  Настоящие не  продаются...  О деньгах  ты, конечно,
шутишь?

     Гарун. Дорогая шутка была бы! Все сто ты отдашь!

     Якубов. Так ты же басмач! Откуда я их возьму?

     Гарун. В тюрьму сядешь!

     Якубов. И ты со мной!

     Гарун. Поперек горла мне кость не суй!

     Якубов. Что сделаешь?

     Гарун.  Ты, наверно,  свою  подпись  под панисламистским  обращением  к
Ибрагим-беку помнишь? Я думал, ты другим человеком стал, простилось тебе,  а
так -- самое время вспомнить!

     Якубов. Сожрем мы с тобой друг друга!.. Тише, сюда идут!

     Входят Хайдар и Сангин.

     Сангин. Зачем ты меня с собрания увел? Хайдар. По  приказанию Назарова.
Сангин. Не понимаю.

     Хайдар. Вот! (Подводит  к "Москвичу". )  Ты  хорошо управляешь машиной?
Сядь за руль!

     Сангин садится.

     Якубов. Э! Сангин, отвези меня  в город. Гарун (с другой стороны). Меня
тоже! Хайдар. Эй, вы! К прокурору на допрос, что ли?

     Якубов быстро садится в машину, хлопает дверцей. Гарун заходит с другой
стороны.

     Хайдар. В дверцу не протиснешься? Ха! Как  свинья разъелся председатель
бывший. Не старайся, не пролезешь. Эти машины для честных людей. Эй, ты!.. А
ведь  когда-то хорошим  пастухом был! Сколько мы с тобой возились, настоящим
человеком хотели  сделать!.. Жаль мне тебя, Гарун!.. (Меняет тон, резко. ) А
ну, уходи отсюда!

     Гарун, как побитый, уходит.

     Сангин (выскакивая из машины, Якубову). А вы вылезайте, не повезу!

     Якубов (выходит, хлопнув дверцей). Это тебе на счет тоже я запишу.

     Хайдар (Якубову). Ты дурак! Ты дурак потому, что похож на жабу, которая
уселась на рельс, машет лапками, пыжится, хочет остановить поезд!

     Якубов, в бешенстве, молча уходит.

     Хайдар (вслед). Две половины гнилой фисташки!

     Сангин. Хайдар, зачем ты меня к этой машине привел?

     Хайдар. Эту машину товарищ Назаров от имени правительства  Таджикистана
привез в личный подарок нашему Герою Социалистического Труда, Лютфие. Сейчас
на собрании всем  объявит. Пожалуйста,  проведи машину вокруг этих домов, на
площадь, к трибуне. Самому  товарищу Назарову неудобно  с собрания  уходить.
Понял?

     Сангин. Лютфие?.. Э-эх! (В восторге садится за  руль, нажимает стартер,
и машина, дав задний ход, исчезает. )

     Хайдар  (оглядывая сцену). Оэ! Чайханчи! Где ты? (Заглядывает за камни.
Находит спящего чайханщика, расталкивает его. ) Столько событий на свете, ты
все проспал. Вставай!

     Чайханщик (зевая). Что случилось? Земля перевернулась, что ли?

     Хайдар. Самовар ставь, чай пить будем!

     Одинаев  (вбежав).  Хайдар, Хайдар!  Ты  знаешь? Они выбрали  мою  дочь
председателем колхоза! Правительство машину прислало ей! Ио, аллах!  Хайдар,
обними меня! (Обнимает Хайдара. ) Когда  это  могло быть?  Ей двадцать  один
год, она девушка, мне семьдесят два года!

     Хайдар. Где же она?

     Одинаев. Разговаривает с Назаровым и Курбановым. Зови их скорее сюда! Я
думал, сегодня  только  праздник помолвки будет, а получается... Весь колхоз
сам  угощать буду!  (Кидается к входящему  Рахимову.  ) Глаза радости  моей,
дорогой Садык! Она выбрана раисом колхоза-миллионера!

     Рахимов. От души поздравляю, отец!

     Одинаев (меняя тон, тихо). Боюсь! Почему ее выбрали? Только потому, что
она героиня, что больше всех хлопка  собрала? Но ведь  одно дело потрудиться
руками, другое -- колхозом руководить! У нее образования мало, как ей понять
интересы колхозников?

     Рахимов.  Вы  не правы, отец.  Именно  потому  она героиня,  что мыслит
по-государственному, что лучше других понимает интересы колхоза. Ее мечта --
видеть свой колхоз первым в стране. На хлопке ли, в садоводстве ли, за какую
бы работу ни взялась, -- она будет  пример показывать!.. А образование!.. Не
беспокойтесь!.. Гордость поможет опередить всех нас!

     Вбегает Сангин. Увидев отца и  Одинаева,  незамеченный ими, кидается  в
сторону,  чем-то расстроенный, распластывается  на  камне  ничком...  Пауза.
Входит  Лютфия.  Она приближается торжественная, строгая и спокойная, как бы
вся пронизанная  светом. За нею,  на  большой  дистанции, идут  Саодат, Вера
Петровна, Хайдар, Озода, студенты, колхозники и колхозницы.

     Лютфия (остановившись одна посреди сцены). Отец!

     Одинаев. Что, дочь моя?

     Лютфия.  Я счастлива! (Одинаев обнимает  ее,  она выпрямляется,  меняет
тон. ) Покажи наш договор, отец, покажи!

     Одинаев,  развернув  план  Рахимова, передает  его  Лютфие.  Она  молча
разглядывает план.  Все смотрят на нее. Рахимов открыто любуется ею. Сангин,
лежащий в отдалении ничком на камне, подняв голову, тоже смотрит на Лютфию.

     Лютфия  (вглядываясь  в  план, восхищенно среди  общего  молчания). Мой
колхоз!.. Наш колхоз!..

     Рахимов  (к  Саодат).  Десять  лет  назад  таких  девушек  не   было  в
Таджикистане!

     Саодат (лукаво). А я?

     Рахимов. Ты лучше... Ты была лучшей из всех, какие были тогда!

     Саодат (задумчиво). А какие еще через десять лет девушки в Таджикистане
будут!

     Лютфия (нарушая общее молчание). А где товарищ Назаров?

     Колхозник.  Его  и  Курбанова только что по  срочному  делу  вызвал  по
телефону Гофилабад.

     Лютфия.    Ах,   жаль...    Я    хотела   сказать...   Тут   обозначена
школа-десятилетка?  Только  десятилетка! Это неправильно.  Вот все мое звено
хочет  иметь специальное образование, не уходя из колхоза... (Осматривается,
замечает  в  отдалении Рахимова. ) Домулло  Садык, ну  зачем  вы  хотите нас
обмануть? Разве кто-нибудь  на собрании  поверил, что  это не ваш  план. Все
радуются: такой человек, как вы, для нашего  колхоза поработал!.. А тут даже
вашей подписи нет!

     Рахимов. Я же не член колхоза! И  вообще,  я  только графически записал
ваши мысли.

     Лютфия. Мы,  правда, все  об этом мечтаем.  Так  и  будет, как записано
здесь. Но  если  это  наши мысли,  то  покажите еще  тут, рядом  со  школой,
сельскохозяйственные курсы.

     Рахимов. Не слишком ли смело, Лютфи?

     Лютфия. Мы -- колхоз-миллионер. Все может!

     Рахимов (улыбаясь, кладет  руку на плечо  Лютфии).  Да, друзья мои,  мы
можем многое... Прежде было так: город и кругом степь, а в ней -- кочевники.

     Теперь город стал советским,  а в степи возник колхоз  и городские люди
несут в него большевистские идеи и знания. И коллективный труд ныне разумен,
плодотворен.  Сады, выращенные  в  колхозах,  вступают  на  улицы  города, а
городские улицы  протягиваются  до  колхозных  садов.  Колхозники  и  ученые
вступают в тесную дружбу, обмениваются опытом, окрыляют друг друга успехами.
Колхозники стали  интеллигентными  людьми,  они  берут  с  боя  знания,  они
становятся  носителями культуры. Исчезают  когда-то непроходимые грани между
городом и деревней. Между трудом умственным и трудом физическим... (Пауза. )
Конечно,  Лютфи,  есть смысл  в  том, чтоб сельскохозяйственные  курсы  были
теперь  перенесены в колхоз. Правда, на это нужно разрешение министерства...
Мы еще поговорим об этом, Хайдар?

     Хайдар.  Поговорим!  Курсы  очень нужны! (Указывает на Веру Петровну. )
Научная база есть.

     Рахимов (к Вере Петровне). А за помощниками вам дело не станет! И здесь
найдутся, и, если нужно, город снова, как и всегда, поможет кадрами! (Пауза.
) Но первым на очереди -- сад у нас?

     Вера  Петровна.  Плодовый!.. Такие  фрукты будут, каких  никто здесь не
видывал!

     Одинаев. Такие цветы!..

     Лютфия.  Цветы. Да!.. (К Рахимову.  )  Домулло! Еще  записать сюда надо
фабрику духов. Мы можем посылать в Москву наши духи "имени Фирдоуси". Можем,
Вера Петровна?

     Вера Петровна. Эфиро-масличные и ароматические при упорной работе здесь
непременно привьются.

     Рахимов. Друзья  мои!  Сколько  еще  новых  предложений  я  слышу!  Это
прекрасно!  Мы  их запишем все. Но  это лишь  начало.  Наша  рабочая группа,
которую  вы  только  что  утвердили  и   в  которую  мы  привлечем   хороших
специалистов, будет работать  над планом  так,  чтоб никаких ошибок, никаких
просчетов в  нем  не  могло  оказаться. Этот план  на  общих  собраниях и  в
городских организациях  мы  обсудим еще не  раз.  И  тогда действительно  он
станет народным и ЦК партии утвердит его!

     Лютфия.  Вот  хорошо!  А  все-таки,  домулло,  лучше   записать  сразу:
сельскохозяйственные  курсы!  Я хочу,  чтоб  студенты перед всем  колхозом в
своих знаниях отвечали. Например... (Оглядывается. ) А где Сангин?

     Ищут Сангина, он поднимается из-за камня, подходит к Лютфие.

     Сангин. Лютфия...  Я  при всех хочу сказать тебе...  Ты  пользу  будешь
приносить людям. Скоро тебя,  наверное, депутатом в Верховный Совет выберут,
в Москву поедешь, в Кремль пойдешь! Хвала тебе! А я... Сейчас, когда ты сюда
шла... Озода при людях правду сказала...

     Хайдар. Что сказала ты, Озода?

     Озода. Я сказала: слушай, Сангин, а не  рано ли ты задумал жениться  на
Лютфие? Если ты честный комсомолец, подумай. Она -- большой человек, а ты...
у Якубова жил... Что сделал людям большого?

     Xайдар. Подожди, еще сделает.

     Сангин  (продолжает).  Я  лучше  уеду  отсюда. Сдам  экзамены  и  поеду
работать в столицу  нашу.  (К  Рахимову. ) Правильно  я говорю? Отец, я хочу
сказать...

     Лютфия (перебивает). Молчи! Я знаю,  что  ты хочешь сказать...  Но я не
отпускаю тебя,  Сангин! Ты  муж  мне, стань рядом со мною. Ты тоже  сделаешь
себя  большим  человеком,  таким же,  как все мы. Я  обещаю  это, твой  отец
обещает это!  (Под  гул одобрительных голосов подводит Сангина к Рахимову. )
Так, домулло Рахимов?

     Сангин. Отец! Я... я... клятву даю!...

     Рахимов  (мягко  поворачивая его  к толпе).  Не  мне...  Ты  дай клятву
народу, Сангин!

     Сангин, порывисто, хочет обратиться к толпе.

     Назаров (входя). Товарищи... Товарищ Рахимов! Могу вас порадовать!  Вот
телеграмма от  секретаря ЦК  партии Таджикистана  (читает):  "Посланный вами
проект   товарища   Рахимова  полностью  одобрен   Союзом   архитекторов   и
консультативной  шефской группой  ленинградских архитекторов,  возглавляемой
архитектором  Меркуриным. Точка. Случае принятия проекта к исполнению  общим
собранием колхозников,  просим поддержать  инициативу колхоза имени Фирдоуси
техникой  и  всеми доступными  средствами.  Академик  Меркурин своей стороны
предлагает личную шефскую помощь общественном порядке и согласен выехать для
консультации Гофилабад... "

     Радостный шум толпы.

     Рахимов. А когда... Когда же вы посылали этот проект?

     Назаров   (смеясь).   Спасибо  Саодат!   Это   она  по  просьбе   нашей
парторганизации  копию  сделала!..  Целуйте  ее!..  И  под  проектом  теперь
требуется только ваша личная подпись!

     Рахимов (смущенный). Да я же... не... не...

     Назаров (смеясь).  "Не имею  вечного пера?"  Вот вам мое! Подписывайте!
(Разворачивает проект, подталкивает руку Рахимова. )

     Взрыв хохота. Все поворачиваются к Рахимову, устраивают ему овацию.

     Занавес

     1949--1969

     Душанбе -- Ленинград -- Москва



Популярность: 1, Last-modified: Fri, 25 Jan 2008 17:50:27 GmT