-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Написано карандашом". Киев, "Днипро", 1990.
OCR & spellcheck by HarryFan, 3 July 2001
-----------------------------------------------------------------------
Василий Конаков, или просто Вася, как звали мы его в полку, был
командиром пятой роты. Участок его обороны находился у самого подножья
Мамаева кургана, господствующей над городом высоты, за овладение которой в
течение всех пяти месяцев шли наиболее ожесточенные бои.
Участок был трудный, абсолютно ровный, ничем не защищенный, а главное с
отвратительными подходами, насквозь простреливавшимися противником. Днем
пятая рота была фактически отрезана от остального полка. Снабжение и связь
с тылом происходили только ночью. Все это очень осложняло оборону участка.
Надо было что-то предпринимать. И Конаков решил сделать ход сообщения
между своими окопами и железнодорожной насыпью. Расстояние между ними было
небольшое, метров двадцать, не больше, но кусочек этот был так пристрелян
немецкими снайперами, что перебегать его днем было просто немыслимо. В
довершение всего был декабрь, грунт промерз, и лопатами и кирками с ним
ничего нельзя было поделать. Надо было взрывать.
И вот тогда-то - я был в то время полковым инженером - мы и
познакомились с Конаковым, а позднее даже и сдружились. До этого мы только
изредка встречались на совещаниях командира полка да во время ночных
проверок обороны. Обычно он больше молчал, в лучшем случае вставлял
какую-нибудь односложную фразу, и впечатления о нем у меня как-то не
складывалось никакого.
Однажды ночью он явился ко мне в землянку. С трудом втиснул свою
массивную фигуру в мою клетушку и сел у входа на корточки. Смуглый
кудрявый парень, с густыми черными бровями и неожиданно голубыми, при
общей его черноте, глазами. Просидел он у меня недолго - выкурил цигарку,
погрелся у печки и под конец попросил немного толу - "а то, будь оно
неладно, все лопаты об этот чертов грунт сломал".
- Ладно, - сказал я. - Присылай солдат, я дам сколько надо.
- Солдат? - Он чуть-чуть улыбнулся краешком губ. - Не так-то у меня их
много, чтоб гонять взад-вперед. Давай мне, сам понесу. - И он вытащил
из-за пазухи телогрейки здоровенный мешок.
На следующую ночь он опять пришел, потом его старшина, потом опять он.
- Ну, как дела? - спрашивал я.
- Да ничего. Работаем понемножку. С рабочей-то силой не очень, сам
знаешь.
С рабочей и вообще с какой-либо силой у нас тогда действительно было
"не очень-то". В батальонах было по двадцать - тридцать активных штыков, а
в других полках, говорят, и того меньше. Но что подразумевал Конаков,
когда говорил о своей роте, я понял только несколько дней спустя, когда
попал к нему в роту вместе с проверяющим из штаба дивизии капитаном. До
сих пор я не мог никак к нему попасть, подвалило работы с минными полями
на других участках, и до пятой роты как-то руки не дотягивались.
Последний раз, когда я там был, - это было недели полторы тому назад, -
я с довольно-таки неприятным ощущением на душе перебегал эти проклятые
двадцать метров, отделявшие окопы от насыпи, хотя была ночь и между
ракетами было все-таки по две-три минуты темноты.
Сейчас прямо от насыпи, где стояли пулеметы и полковая сорокапятка, шел
не очень, правда, глубокий, сантиметров на пятьдесят не больше, но по всем
правилам сделанный ход сообщения до самой передовой.
Конакова в его блиндаже мы не застали. На ржавой, неизвестно откуда
добытой кровати, укрывшись с головой шинелью, храпел старшина, в углу
сидел скрючившись с подвешенной к уху трубкой молоденький связист.
- А где командир роты?
- Там... - куда-то в пространство, неопределенно махнул головой
связист. - Позвать?
- Позвать.
- Подержите тогда трубку.
Вскоре он вернулся вместе с Конаковым.
- Здорово, инженер. В гости к нам пожаловали? - Он снял через голову
автомат и стал расталкивать храпевшего старшину: - Подымайся, друг.
Прогуляйся малость.
Старшина растерянно заморгал глазами, вытер рукой рот.
- Что, пора уже?
- Пора, пора. Протирай глаза и топай.
Старшина торопливо засунул руки в рукава шинели, снял со стены
трофейный автомат и ползком выбрался из блиндажа. Мы с капитаном уселись у
печки.
- Ну как? - спросил он, чтобы с чего-нибудь начать.
- Да ничего. - Конаков улыбнулся, как обычно, одними уголками губ. -
Воюем помаленьку.
- И успешно?
- Да как сказать... Сейчас вот фриц утих, а днем, поганец, два раза
совался.
- И отбили?
- Как видите, - он слегка замялся. - С людьми вот только беда...
- Ну с людьми везде туго, - привычной для того времени фразой ответил
капитан и засмеялся. - За счет количества нужно качеством брать.
Конаков ничего не ответил. Потянулся за автоматом.
- Пойдем, что ли, по передовой пройдемся?
Мы вышли.
И тут-то выяснилось то, что ни одному из нас даже в голову не могло
прийти. Мы прошли всю передовую от левого фланга до правого, увидели
окопы, одиночные ячейки для бойцов с маленькими нишами для патронов,
разложенные на бруствере винтовки и автоматы, два ручных пулемета на
флангах - одним словом, все то, что и положено быть на передовой. Не было
только одного - не было солдат. На всем протяжении обороны мы не встретили
ни одного солдата. Только старшину. Спокойно и неторопливо, в надвинутой
на глаза ушанке, переходил он от винтовки к винтовке, от автомата к
автомату и давал очередь или одиночный выстрел по немцам.
Потом уже, много месяцев спустя, когда война в Сталинграде кончилась и
мы, в ожидании нового наступления, отдыхали и накапливали силы на Украине,
под Купянском, Конаков рассказывал мне об этих днях, когда они вместе со
старшиной держали оборону всей роты.
- Трудновато было, что и говорить. Сам удивляюсь, откуда нервы
взялись... Тогда еще, когда ход сообщения рыли, в роте было человек шесть
бойцов. Потом один за другим все вышли из строя. Немец каждый день по
три-четыре раза в атаку ходит, а пополнения нет. Что хочешь, то и делай.
Звоню комбату, а он что? - сам солдат не родит. Жди, говорит, обещают со
дня на день подкинуть. Вот мы и ждали - я, старшина и пацан, связист
Сысоев. Сысоев на телефоне, а мы со старшиной по очереди на передовой.
Постреливаем понемножку, немцев дурачим, пусть думают, что нас много. А
как атака... Ну тут нас пулеметчики и артиллеристы вывозили. На насыпи,
под вагонами, два станковых стояло и одна сорокапятка. Вот они и
работали... Но вообще, что и говорить, приятного было мало. Особенно когда
старшина на берег, на кухню ходил. Бродишь один-одинешенек по передовой,
даешь редкие очереди - много нельзя, патроны для дела беречь надо - а сам
как подумаешь, что вот ты здесь один, как палец, да в блиндаже Сысоев с
трубкой, а впереди перед тобой, метров за пятьдесят каких-нибудь, немцев
черт его знает сколько. Сейчас вот вспоминаешь, улыбаешься только, а
тогда... Ей-богу, когда старшина с берега приходил с обедом, расцеловать
его готов был. А когда через три дня пять человек пополнения дали, ну,
тогда уж ничего не страшно стало.
Дальнейшая судьба Конакова мне неизвестна - война разбросала нас в
разные стороны. На Донце я был ранен. Когда вернулся в полк, Конакова в
нем уже не было - тоже был ранен и эвакуирован в тыл. Где он сейчас, я не
знаю. Но когда вспоминаю его - большого, неуклюжего, с тихой,
стеснительной улыбкой; когда вспоминаю, как он молча потянулся за
автоматом в ответ на слова капитана, что за счет количества надо нажимать
на качество; когда думаю о том, что этот человек вдвоем со старшиной
отбивал по нескольку атак в день и называл это только "трудновато было", -
мне становится ясно, что таким людям, как Конаков, и с такими людьми, как
Конаков, не страшен никакой враг. А ведь Конаковых у нас миллионы, десятки
миллионов.
1956
Популярность: 1, Last-modified: Tue, 03 Jul 2001 12:25:42 GmT