---------------------------------------------------------------
Источник: Когда киты уходят: Повести и рассказы. -
Ленинград, Ленинградское отделение изд-ва "Советский писатель", 1977.
OCR: Михаил Смирнов
---------------------------------------------------------------
Вдали от городских кварталов Торонто, разделенные лучами широких
автомагистралей, стоят аккуратные кварталы частных домов, окруженные ровными
квадратиками подстриженной зелени.
От автобусной остановки, расположенной недалеко от гостиницы "Холидей
Инн", пустырем по обочине дороги шагал человек. Он стороной обходил лужи,
следил за тем, чтобы грязь не попала на тщательно вычищенные башмаки.
Да, разросся Клейнборг. Еще недавно дома здесь были редки и отстояли
далеко друг от друга.
Поворот здесь. Как не знать землю, которая знакома тебе до мельчайшей
складки.
Свернуло и ответвление шоссейной дороги, неся на себе бесшумно плывущие
автомашины. Здесь ездят только легковые.
Со стороны Онтарио неслись влажные, плотные, как мокрые одеяла, тучи.
Мелкая водяная пыль висела в воздухе и сгущала быстро надвигавшуюся мглу.
Показалась знакомая красная черепичная крыша и высокая каминная труба.
Над ней курился легкий дымок -- значит, в камине пылают дрова и Агнус Прайд,
завернув застуженные в дальних северных путешествиях ноги, сидит перед огнем
и предается вечерним размышлениям или смотрит телевизионную передачу.
Путник отчетливо представил его рыжую курчавую бороду, уже порядком
поредевшую и поседевшую, и теплое чувство неожиданно возникшей нежности
захлестнуло его сердце.
Человек медленно приближался к дому, и с каждым шагом его все теснее
обступали воспоминания. Они заполняли все вокруг, и каждая зеленая травинка
на подстриженном газоне перед домом была знаком навсегда ушедшего прошлого.
Вблизи от дома человек замедлил шаги. Он постоял перед крыльцом,
огляделся и медленно приблизился к парадной двери с медной позеленевшей
монограммой. Осторожно прикоснувшись к дверной ручке, он постоял с минуту и,
круто повернувшись, быстро зашагал прочь, в дождливые сумерки наступавшей
ночи.
Уходивший человек носил фамилию владельца дома, известного
ученого-этнолога Прайда.
В 1948 году археологическая экспедиция этнографического музея Торонто
производила раскопки на Баффиновой Земле. В тот год эскимосское племя
посетила страшная болезнь, унесшая в долину вечных льдов многих жителей
острова. Опустели целые селения. В одной из хижин среди мертвых тел молодой
ученый Агнус Прайд подобрал чуть живого малыша. Он привез мальчика в свой
дом.
Поступок молодого ученого вызвал одобрение соседей, и торонтская "Глоб
энд Мейл" поместила на своих страницах небольшую заметку о благородном
порыве видного жителя провинции Онтарио.
Маленький эскимос, нареченный Джеком, стал всеобщим любимцем. Молодая
жена Агнуса Прайда, миссис Хэлен, не чаяла в нем души.
Когда соседки выходили прогуливать своих породистых собак, Хэлен Прайд
одевала своего воспитанника в стилизованную под эскимосскую, специально
сшитую для него одежду, сажала в санки с полозьями из моржовых бивней,
привезенные Агнусом с Севера, и возила его перед своим домом, вызывая
зависть соседок и непритворное умиление усыхающих в безделье старушек.
-- Какая прелесть! -- всплескивали руками женщины.
-- Чудо! -- коротко заключали мужчины, вылезая из своих автомашин,
чтобы взглянуть на такую редкость.
Вечера перед камином проходили в спорах о том, как следует воспитать
маленького Джека, какое будущее ему дать.
-- Дорогая, -- обращался к жене Агнус, -- Джеку самой судьбой
предназначено стать мостом между нами и представителями его племени. С его
помощью мы сможем установить точки истинного соприкосновения с загадочной
душой эскимоса, которая для науки поныне остается белым пятном...
-- Милый, -- Хэлен нежно касалась рукой плеча мужа, -- я не позволю,
чтобы мой дорогой Джек снова вернулся в провонявшие тухлым тюленьим жиром,
грязные хижины, чтобы он снова облачился в звериные шкуры, ел сырое мясо и
страдал от холода. Пусть хоть он поживет по-человечески за все бедствия
своих братьев и сестер. Агнус, милый, позволь мне сделать из него настоящего
джентльмена...
Лишь брат Агнуса, художник Дэви, который изредка появлялся в доме
Прайдов, не разделял всеобщего восторга и умиления. Мрачно взглянув на
Джека, он требовал стакан рома и гитару. Дэви садился перед огнем и часами
наигрывал нечто ему одному ведомое и приятное.
Агнус сочувственно посматривал на брата и тяжело вздыхал. Жене и
знакомым он объяснял:
-- Таким его сделала Испания.
Когда Дэви впервые показали Джека, он равнодушно поглядел на мальчика и
заметил брату:
-- Привез бы лучше белого медвежонка. Вырос -- в зоопарк отдали бы. А с
ним... -- И он, махнув рукой, принялся щипать свою старую гитару.
Джек рос крепким и здоровым. Болезни, обычные для белого ребенка,
обошли его стороной, и восьми лет он вместе со сверстниками пошел в школу.
Школьные успехи Джека не отличались ничем особенным. Во всех отношениях
это был нормальный человек, и мистер Агнус был слегка разочарован тем, что
Джек оказался таким заурядным.
К тому же Хэлен наконец родила крепкого, здорового мальчика, сделав
Агнуса подлинным отцом и воцарив в семействе долгожданное равновесие.
Появление маленького брата обрадовало Джека. Он часами наблюдал за
крохотным маленьким существом, которое скоро стало центром жизни дома Агнуса
Прайда. Вокруг этого существа теперь сосредоточилось все, что было раньше
вокруг Джека. Но он не чувствовал себя обделенным ласками, ибо считал, что
так и должно быть: ведь родилось слабое существо, которому надо отдать все.
Джека перевели в другую комнату, в дальнем углу дома. Миссис Хэлен с
серьезным и озабоченным выражением на лице разъяснила ему, что между
положением в доме настоящего сына и его -- воспитанника -- существует
большая разница... А потом Джек стал замечать, что на улице его порой
окликают не по имени, а просто -- эскимос!
Трудно было ему смириться с новым положением, трудно было переучиваться
по-иному называть людей, которых он считал своими родителями.
Все чаще он думал о своей далекой родине, которую никогда не видел и
никогда не знал. Баффинова Земля. Где она? Познакомившись с географической
картой, он отыскал на далеком Севере остров, отделенный полоской голубой
воды от материка.
К четырнадцати годам он хорошо знал свою историю и твердо усвоил, что
его в этом доме терпят из великой милости и человеколюбия: куда же деваться
эскимосу?
Из веселого, общительного мальчика Джек превратился в замкнутого,
молчаливого юношу.
Миссис Хэлен с гордостью заявляла своим соседям, что Джек ведет себя
так тихо и почтительно, что она даже не чувствует его присутствия.
По-прежнему по вечерам уютно трещали дрова в большом камине. Стареющий
на глазах Дэви щипал струны гитары и играл что-то далекое и трогающее
глубины сердца. Однажды Джек почтительно осведомился у дяди, как называется
эта музыка.
-- "Воспоминание об Альгамбре", -- ответил Дэви. -- Она прекрасна, как
молодость.
С удивлением Джек обнаружил у себя тоску по невиданной родине, особенно
когда слушал игру Дэви.
Агнус Прайд несколько раз заводил разговор о том, что было бы неплохо
подготовить Джека в Торонтский университет, но каждый раз его жена задавала
трудноразрешимый вопрос: а кто будет платить за обучение Джека?
Постепенно все становилось чужим. И улица, на которой Джек начал
сознавать себя, и соседи, и сверстники, с которыми он рос и играл, и даже
этот дом, который он считал родным...
Джек долго готовился к этому разговору. И однажды, когда снова горел в
камине огонь и музыка Дэви Прайда будила неясные мысли, Джек обратился к
поседевшему и пополневшему Агнусу со словами, которые он давно вынашивал и
повторял про себя:
-- Па, я хочу уехать на свою родину...
-- Что ты сказал, мой мальчик? -- не понял Агнус.
-- Я хочу вернуться на свою родину, -- повторил Джек.
-- Но, мой мальчик, там у тебя никого нет, -- растерянно пробормотал
Агнус, -- вряд ли кто помнит даже твоих родителей. И что ты будешь там
делать?
-- Волчонок, возмужав, возвращается в лес, -- глубокомысленно изрек
Дэви. -- Правильно делаешь, Джек.
-- Милый Джек, -- мэм давно не была так ласкова. -- Нам будет так
недоставать тебя. Ведь ты нам как родной...
-- Постойте, -- пытался разобраться Агнус. -- Что ты говоришь, дорогая?
Еще ничего не решено. Быть может, мне удастся получить для Джека
стипендию...
-- Нет, я решил твердо, -- еще раз повторил Джек и вдруг ощутил, что он
уже совсем взрослый и что-то в этом мире действительно принадлежит ему --
хотя бы то, что он принял свое, собственное решение.
-- Ты даже представить не можешь, что тебя там ждет, -- мрачно произнес
Агнус.
-- Но зачем противиться естественному желанию человека возвратиться на
свою родину? -- подняла брови мэм. -- О чем ты говоришь, Агнус? Где твоя
гуманность?
Через несколько недель Джек улетел на север.
Он прощался с зеленой землей и думал о том, что никогда ему не увидеть
большие деревья, огромную автостраду, по которой с ревом проносятся машины,
весь этот привычный, обжитой и знакомый с детства, уютный мир.
Джека провожала вся семья Прайдов. Даже дядя Дэви приехал. Без гитары,
с огромными обвисшими усами, в толстом вельветовом пиджаке, с опущенными
плечами, он походил на большую грустную птицу.
Джек едва сдерживал слезы. Они комом стояли у него в горле, и он не мог
произнести ни слова, боясь разрыдаться. Мэм то и дело прикладывала платок к
глазам, а па Агнус был какой-то растерянный и все бормотал:
-- Бедный мальчик, бедный мальчик...
-- Пиши нам, не забывай нас, -- всхлипнув еще раз, повторила мэм.
А когда Джек уже поднимался по самолетному трапу и оглянулся, чтобы
бросить последний взгляд на землю, которую он покидал навсегда, он увидел,
как мэм, припав к плечу своего мужа, содрогается от рыданий. Он едва не
сбежал обратно на землю.
Впечатления от первого в жизни полета немного отвлекли Джека, и он даже
стал мечтать о том, что непременно постарается разыскать кого-нибудь из
родственников. Не может быть, чтобы не отыскалось никаких следов. Кто-то,
пусть даже самый дальний родственник, должен быть жив. Любой эскимос ближе,
чем Агнус Прайд, мэм и добряк Дэви. Свой народ, своя земля, своя кровь...
Он постарается передать своим соплеменникам знания, которые он получил
у белых людей. Они нужны его народу, чтобы стать наравне с белыми, которые
неизвестно по какому праву считают себя хозяевами земли. Он разбудит у них
гордость, и эскимосы возвысят голос так, что их смогут услышать другие
народы. Люди есть люди, независимо от места рождения и цвета их кожи...
Джек не замечал, что рассуждает словами, которые он не раз слышал в
гостиной Агнуса Прайда, когда тот встречался со своими университетскими
коллегами, такими же учеными, как и он сам, такими же знатоками культур и
языков экзотических народов мира.
Дорога заняла больше недели. Из Черчилля пришлось плыть на грузовом
судне "Гудзон бей компани", развозившем перед зимним ледоставом товары по
торговым точкам, лежащим на побережье Гудзонова залива.
На судне Джек Прайд впервые встретился со своими сородичами,
возвращавшимися на родину, -- эскимосской семьей. Обрадованный этой
встречей, Джек кинулся к главе семьи, седому эскимосу с печальными глазами.
Джек стоял перед стариком, неловко переминаясь с ноги на ногу, пока тот не
спросил его на ломаном английском:
-- Что вам угодно, сэр?
-- Ничего, ничего, -- поспешно ответил Джек. -- Просто мне хотелось
поближе познакомиться с вами... поговорить...
Старик внимательно оглядел Джека. Сначала он изучал его лицо, потом
перевел взгляд на одежду, на руки...
-- Я плохо говорю по-английски, -- сказал старик.
-- Вы с острова Баффина? -- спросил Джек.
-- Да.
-- Я тоже родился там, -- сказал Джек.
Старик еще раз внимательно оглядел собеседника, в его глазах сверкнул
огонек недоверия.
-- Да, да, -- заторопился Джек. -- Я там родился, но не знаю своих
родителей...
И он, волнуясь и запинаясь, рассказал свою историю.
Взгляд старика стал теплее, и он сочувственно спросил:
-- В гости решили поехать?
-- Нет, я решил возвратиться навсегда, -- ответил Джек.
Старик помедлил с ответом.
-- Трудно вам будет, -- многозначительно сказал он.
Пароход пришел в небольшое эскимосское селение на берегу Гудзонова
залива и стал на рейде.
Джек жадно вглядывался в незнакомую землю, представшую перед ним сквозь
медленно расходящийся утренний туман. Первой показалась остроконечная,
увенчанная крестом крыша церкви, еще одно здание, крытое гофрированным
железом, на котором огромными буквами было выведено: "Гудзон бей компани",
два-три приличных домика, а чуть поодаль скопище жилищ, сооруженных из
обрезков жести, досок. Домики были врыты в землю, плотно обложены дерном,
крошечные окошки подслеповато смотрели в сторону моря. Напротив домиков
стояли вытащенные на берег вельботы, а на высоких стойках покоились каяки,
эти знаменитые эскимосские суда, знакомые Джеку по экспозициям Национального
музея Онтарио. Под стойками для сушки шкур бродили стаи собак, а люди
плотной кучкой стояли на берегу, и на тихом рейде слышен был их возбужденный
разговор.
-- Загалдели, как голодные гагары, -- беззлобно произнес один из
матросов. -- Почуяли виски. Ну и дело будет сегодня вечером здесь!
На деревянном вельботе Джек Прайд переправился на берег, оставил
чемодан у бармена в лавке "Гудзон бей" и отправился помочь разгружать
привезенные для жителей селения товары.
В вечерний час, когда весь поселок шумел в пьяном веселье, Джек Прайд
вспомнил слова моряка. Толпы шатающихся людей переходили из одной хижины в
другую. В здании "Гудзон бей компани", в сторонке от прилавков, оборудовали
импровизированный бар, за которым стоял молодой белокурый паренек и проворно
наливал виски в подставляемые посетителями кружки, стаканы, чашки.
В толпе шныряли моряки судна, на котором приплыл Джек Прайд, выменивали
виски на тюленьи шкуры, моржовые бивни, обувь, расшитую бисером, сувенирные
перчатки, украшенные богатым орнаментом.
Казалось, в этом селении были пьяны все, даже дети и собаки. Лишь в
домах белых людей было тихо и из-за плотных занавесей не пробивалось ни
звука, ни полоски света.
Джек ходил по хижинам. Единственный знакомый эскимос -- старик, который
плыл с ним на теплоходе, -- разнес по селению новость о том, что приезжий
ищет родственников.
Старик затерялся в этом небольшом селении, в котором всего-то жило не
более полутораста эскимосов. Но алкоголь сделал все лица странно похожими, и
Джек с трудом мог отличить нового человека от того, с которым уже
разговаривал.
Никому не было дела до его поисков, -- пароход приходит один раз в год,
виски бывает немного и ненадолго: надо успеть насладиться весельем и
опьянением.
Джек едва волочил ноги от голода и усталости, когда в одной хижине
хозяин предложил ему войти и выпить кофе.
Низко нагнув голову, Прайд вошел в хижину, миновав холодную часть, где
возились и глухо рычали собаки. В небольшой комнате господствовал огромный
пружинный матрац, положенный прямо на пол. На матраце были навалены подушки
и одеяла, а с краю сидела немолодая женщина и кормила дряблой, обвисшей
грудью мальчика лет семи-восьми.
-- Я слышал, что вы ищете своих родственников, -- сказал хозяин,
внимательно следя за тем, как гость бережно наливает из термоса кофе.
В отличие от других жителей селения, хозяин не был пьян, хотя на столе
стояла початая бутылка виски, заткнутая мятым куском бумаги.
-- Да, -- ответил Джек, с наслаждением чувствуя, как в его желудке
плещется горячая живительная жидкость.
-- Может быть, это я -- ваш родственник? -- просто, словно о чем-то
незначительном, спросил хозяин. -- Меня зовут Татмирак. В тот год страшной
болезни умер мой брат, умерла его жена... Мы узнали об этом лишь тогда,
когда болезнь ушла дальше на север, покинув нас, оставив после себя хижины,
заполненные мертвецами. Несколько дней мы хоронили умерших. Когда дошла
очередь до жилища моего брата, мы нашли в нем только тела его и жены.
Ребенка не было. Да, я знал, что во время болезни сюда приезжали белые люди,
но никому из нас не пришло в голову, что они могут взять ребенка. Мы решили,
что его съели изголодавшиеся собаки. И такое бывало...
Татмирак вгляделся в лицо гостя, вынул бумажную затычку из бутылки,
отхлебнул и продолжал:
-- Может быть, ты и есть тот, которого взяли белые. Но я не могу с
уверенностью сказать. Очень ты похож на белого человека. И даже пьешь кофе
не так, как мы, сидишь по-иному. Вот только лицо... Нет, я должен быть
трезвым. Но ты чем-то похож на моего брата...
-- Расскажите мне о нем, -- робко попросил Джек.
-- О ком? -- переспросил Татмирак.
-- О своем брате.
-- Что о нем говорить! -- махнул рукой Татмирак. -- Просто был человек.
Сейчас он видится прекрасным. Люди, как горы: чем дальше от нас, тем кажутся
прекраснее. Вот и он. Отсюда он выглядит великолепным, а может быть, был
простой человек... Ты, друг мой, ложись спать здесь.
Джек сходил за чемоданом. Жена Татмирака постелила ему на полу, в
противоположном от матраца углу.
Утром он проснулся от неловкого ощущения и, открыв глаза, увидел над
собой склонившегося Татмирака.
-- В тебе что-то есть, -- тихо произнес Татмирак. -- Смотрел я на тебя
трезвыми глазами и находил знакомые черты. Может быть, ты и есть сын моего
брата и тебя не сожрали голодные собаки.
Джек Прайд остался в селении, в сложенной из плотного дерна хижине
Татмирака. Ему отгородили небольшой уголок, где он из досок сколотил себе
ложе. С первыми заморозками, когда битый лед заполнил Гудзонов залив, Джек
снарядился на охоту вместе с Татмираком. Жители селения настороженно следили
за ними, и в их взглядах было больше отчуждения, нежели сочувствия.
Охота кончилась неудачно. Джек дважды проваливался под лед, пока
выведенный из терпения Татмирак не повернул обратно.
-- Тебе надо учиться вещам, которые человек должен знать с самого
рождения, -- недовольно заметил он смущенному Джеку. -- Ты не умеешь
охотиться, добывать еду, ты не знаешь самого главного дела настоящего
мужчины. Ты выглядишь как белый человек.
Конец фразы стегнул Джека по сердцу, и он вздрогнул. Слова "ты
выглядишь как белый человек", "ты стал словно белый" у этого народа означают
высшую степень презрения. В их глазах стать подобным белому -- это значит
пасть так низко, как только может пасть человек. Ниже -- невозможно.
Действительно, как еще можно назвать человека, который по всем внешним
признакам является эскимосом, а на самом деле даже не может добыть себе еды?
Татмирак стал остерегаться брать с собой на охоту Джека, хотя тот
старался изо всех сил не быть ему обузой. На остатки своих денег Джек купил
ружье в лавке "Гудзон бей", но приобретение ружья не прибавило ему уважения
в глазах жителей селения.
Он пытался сойтись поближе со своими сверстниками, но те сторонились
его, а один из парней откровенно высказал ему:
-- Когда я с тобой разговариваю на инглиш и не могу перейти на свой
родной язык, мне все кажется, что ты притворяешься. Будто ты все понимаешь
по-нашему, но не хочешь говорить.
Джек старался научиться языку своих отцов. Он уже мог произносить
простейшие фразы, но, должно быть, коверкал их, потому что его собеседники
не могли сдержать улыбку, слушая его эскимосскую речь.
Девушки тоже сторонились его, предпочитая проводить время со своими
парнями или с холостяком-торговцем, или носили воду настоятелю Объединенной
церкви. Настоятель был человек здоровый и жизнерадостный, и по селению
бегало около десятка ребятишек, удивительно похожих и светлыми волосами, и
чертами лица на святого отца.
Горизонт одиночества раздвигался для Джека все дальше и дальше. Вместо
уважения и сочувствия, которые он ожидал найти у соплеменников, к нему росло
презрение и безразличие.
В морозные темные дни еды в хижине Татмирака было немного, а тут еще
приходилось кормить Джека. Каждый раз за трапезой у Джека кусок комом
становился в горле. Он в одиночку уходил на крепкий лед Гудзонова залива и
даже, случалось, приносил в хижину тюленя. Но и это не изменило к нему
отношения эскимосов, а лишь вызывало удивление: почти белый человек, а
поступил как эскимос.
Иногда в метельные темные ночи, когда сон уносился вдаль вместе с
ураганным ветром, Джек думал, что лучше было бы уйти из этой жизни, из этого
мира, в котором для него нет места: пустота кругом от горизонта до
горизонта. Но он еще так молод. Он только начинает жить. Может быть, есть
все-таки место и для него?
Возвращение в прошлое не состоялось. Он был чужим среди этих людей, у
которых своя жизнь, свои привычки, свои обычаи. И они его не принимали не
потому, что он ничего не умел и не знал, а потому, что, будучи таким же
эскимосом, как и они, он не имел достоинств, которые делали бы его
полноценным человеком в их глазах.
Джек с нетерпением ждал наступления теплых дней. Он написал несколько
писем в Клейнборг, и каждый раз, когда он садился за лист бумаги, Татмирак
следил за ним: никто из эскимосов в этом селении не умел ни читать, ни
писать.
Ранней весной, когда Гудзонов залив очистился ото льда и пришел первый
корабль, Джек Прайд продал ружье и несколько добытых шкур нерпы и отправился
в обратный путь, на берега великого озера Онтарио, где он вырос.
Эскимосы молча провожали его, и только Татмирак виноватым голосом
сказал:
-- Так уж получилось... Ты стал другим, неспособным жить среди нас. Иди
к тем, кто вырастил тебя и воспитал. Тебе будет лучше среди них.
Джек испытал чувство облегчения, когда за горизонтом скрылись
пустынные, отвергнувшие его берега Баффиновой Земли.
Сердце колотилось от волнения, когда Джек подходил к знакомому дому.
Зеленый ковер газона ласкал уставшие от блеска льдин глаза.
По знакомым четырем ступенькам Джек поднялся к парадной двери с узорным
матовым стеклом и позвонил. Было мгновение, когда он хотел уйти, но тут
распахнулась дверь, и он увидел знакомое лицо дяди Дзви.
-- Бог мой! -- воскликнул он. -- Кого я вижу! Вернулся?
Джек прошел в знакомую гостиную, и его глазам предстала привычная
картина у камина, которую он так часто представлял на далеком, холодном и
чужом Севере.
Па Агнус и ма Хэлен со смешанным выражением удивления и замешательства
уставились на него. И тут сами собой на язык Джеку пришли слова, которые
вывели из оцепенения хозяев дома.
-- Я ненадолго приехал к вам, -- тихо произнес Джек. -- Очень хотелось
вас видеть, и вот решил навестить.
-- Как хорошо ты сделал, что навестил нас! -- с облегчением воскликнула
ма Хэлен. -- Мы так соскучились по тебе.
-- И правильно сделал! -- громко заявил доктор Агнус. -- Здесь ты
всегда дома.
Джек Прайд прожил в доме, в котором провел большую и лучшую часть своей
жизни, несколько дней. Тайком он искал работу и вскоре нашел место грузчика
в грузовом отделе Торонтского международного аэропорта. Сняв комнату, Джек
объявил Агнусу и Хэлен, что уезжает, но просил не провожать его. Снова были
слезы, напутствия, но на этот раз Джек был совершенно спокоен, и в уголках
его губ застыла едва заметная горькая улыбка.
Теперь на свой родной дом Джек Прайд смотрит только издали. И лишь в
дождливые осенние вечера он крадучись пробирается к крыльцу, чтобы
дотронуться до бронзовой ручки входной двери. Он живет этой единственной
радостью, но, прежде чем решиться подойти к дому, он заворачивает в бар
отеля "Холидей Инн" и торопливо опрокидывает в рот подряд несколько
стаканчиков виски.
Иногда он слышит, как наигрывает на гитаре дядя Дэви. Музыка знакомая,
щемящая. Джек забыл ее название, только помнит, что это название чего-то
далекого, несбывшегося, и мысленно он называет эту мелодию "Воспоминание о
Баффиновой Земле".
Популярность: 1, Last-modified: Sun, 12 Feb 2006 19:09:48 GmT