Иван ЛЕСНЫ.
О недугах сильных мира сего. (Властелины мира глазами невролога). Пер.
с чеш. и вступит, статья Н. Я. Купцовой. Художник А. В. Тришев.
Издательство "Графит". 1990.
OCR - Alex Prodan
Полвека назад, нарушив семейную традицию, Иван Лесны стал врачом. В
семье в чести были филологи. Дед по материнской линии занимался историей
немецкой и скандинавских литератур, основал в Праге
скандинавско-нидерландский институт. Он принадлежал к узкому кругу
президента Масарика. Отец, по происхождению из крестьян, был филологом в
первом поколении, специализировался по древнеиндийским и современным
индийским языкам, участвовал в археологических раскопках в Индии, был личным
другом Рабиндраната Тагора; позднее преподавал в университете и возглавлял
институт востоковедения. На решение сына Винценц Лесны отреагировал
неожиданно: "Если хочешь изучать медицину -- обещай мне, что бедных будешь
лечить бесплатно...". Профессор и не подозревал, как легко будет сыну
выполнить его условие...
Однако филологические наклонности, по-видимому, все же дремали в
успешном враче-неврологе, потому что много лет спустя, уже будучи
профессором, доктором медицинских наук и известным в своей области
специалистом, он вдруг написал книгу. Называлась она "О недугах сильных мира
сего" и состояла из документальных очерков, посвященных таким историческим
лицам, как Цезарь, Калигула, Наполеон, Валленштейн, Карл IV... Аспект, в
котором Иван Лесны рассматривал своих героев, исходил из его профессии и был
отражен в названии -- каждый очерк был попыткой установить диагноз болезни
"пациента", поступки которого в свое время влияли на ход истории. Успех
книги был колоссальный. Известность профессора перешагнула рамки ученых
кругов и заставила его снова взяться за перо. Сегодня он является автором
трех популярных книг; четвертая ждет своего издателя. Некоторые из этих
очерков издательство "Графит" предлагает настоящей книгой советскому
читателю. А чтобы знакомство было полным, предваряем ее следующим интервью.
С чего началось Ваше увлечение, когда Вы занялись "своим" первым
сановником?
Исходный момент я могу назвать сегодня совершенно точно: в 1961 году,
на одной из комиссий ученого совета медицинского факультета профессор
Владимир Едличка -- очень известный наш терапевт -- вдруг спросил меня:
"Слушайте, а что, собственно, было у Карла IV? Кажется, что-то по вашей
части...". Этот вопрос не давал мне спать. Сначала я перерыл всю домашнюю
библиотеку, потом обратился к архивам. К счастью, восемь лет латыни
позволяют мне свободно пользоваться этим языком. И постепенно передо мной
вырисовывалась довольно полная картина загадочной -- как считалось веками --
болезни Карла IV. Обработав материал, я выступил с ним в академии, совсем не
ожидая, что он вызовет такой небывалый интерес.
Тем не менее книжка появилась не сразу...
И не могла появиться сразу -- на литературу такого рода у меня просто
не хватало времени. Только выйдя на пенсию десять лет спустя, я занялся
своими "раскопками".
Мне кажется, самое трудное в Ваших "раскопках" -- это отделить зерно от
плевел; ведь Ваши пациенты жили в большинстве своем много веков назад, и
описание их болезней попадало в хроники, искаженное уровнем медицинских
знаний того времени.
Да, исторические источники и в самом деле полны порой противоречий. Но
иногда мне и "везет" -- например, работая над очерком о Вацлаве IV -- сыне
Карла IV, я натолкнулся на свидетельства чешского врача Албика из Уничова,
лечившего короля, который очень точно описал его болезнь. Надо сказать, что
чешская медицина в то время находилась на довольно высоком уровне для своей
эпохи -- тому же Албику принадлежит, в частности, учебник медицины, в
котором многие способы лечения близки сегодняшним.
Как относятся к Вашим "открытиям" коллеги?
С большим интересом. Часто обсуждают со мной очередной очерк и
поставленный в нем "диагноз". С таким же интересом я встречаюсь часто и за
рубежом. Как-то довелось выступать с докладом о Карле VI -- французском
короле -- во Франции. Дело в том, что этот монарх вошел в историю под
прозвищем Безумный. Мне удалось раздобыть интересные материалы, изучить ход
его болезни и установить то. что он отнюдь не был "безумным" в полном смысле
этого слова, а страдал темпоральной (височной) эпилепсией, начавшейся
вследствие пережитого шока и углублявшейся с течением лет. Надо сказать, что
французские коллеги согласились с этим выводом.
Насколько мне известно, не всегда Ваши лекции встречаются с пониманием.
Вы имеете в виду историю с Бедржихом Сметаной? Да, тут сыграла роль
инерция возвеличивания. Этот композитор занимает исключительное положение в
истории нашей культуры, и занимает его по праву. И не принято писать о нем
что-то плохое. Причем его болезнь и смерть долгое время были предметом
научных споров: одни врачи считали ее венерической, другие опровергали это.
Надо сказать, что с точки зрения врача, в венерической болезни нет ничего
зазорного, но общественная мораль иногда до удивления ханжественна. Так вот,
Сметана был табу. И когда я занялся материалами его болезни, мне пытались
воспрепятствовать. Его потомки протестовали против моих занятий и даже
угрожали мне. В конце концов в дело вмешался даже недавний министр
здравоохранения, который звонил мне и отговаривал. К счастью, он считал себя
моим учеником и не решался запрещать... Парадокс в том, что в ходе
исследований мне удалось установить, что Сметана страдал отнюдь не
венерической болезнью, а атрофией коры головного мозга, которая в прошлом
веке не была еще известна. Когда я выступил с этим на публичной лекции,
семья Сметаны поблагодарила меня за очищение его имени.
Занимается ли кто-нибудь подобными диагнозами в других странах?
Насколько мне известно, время от времени появляются интересные работы
на историческом материале в Англии. Сейчас я работаю над поэтом Генрихом
Гейне, который, как известно, в изгнании в Париже страдал тяжелой болезнью.
Так вот, много интересного о нем я нашел именно в английских источниках.
Вы хорошо владеете английским?
Английский -- мой второй родной язык. В 1947 году, будучи ассистентом,
я выиграл конкурс британского медицинского совета и несколько лет был его
стипендиатом. Немного слабее владею французским. Куда хуже -- немецким. В
свое время я стал жертвой дедушки-германиста, который был строгим
экзаменатором и который учил всех моих последующих учителей. Они-то и
доказывали мне, как плохо иметь дедушку-экзекутора... Впрочем, сделать
доклад или написать статью по-немецки могу.
Какие исторические деятели привлекли Ваше внимание в последнее время?
Итальянский скульптор Донателло. К сожалению, материалов о нем
исключительно мало. О Гейне я уже упоминал. Недавно закончил очерк о
Сталине. Пока еще медлю с его публикацией, потому что некоторые из
источников (я пользовался исключительно "самиздатом"), не представляются мне
достоверными, слишком акцентируя. в ущерб научной объективности,
"злодейскую" сторону личности Сталина. Интересует меня и Ленин, однако тут я
испытываю острый недостаток солидных материалов. Многие из них
противоречивы.
Сегодня, за несколько часов до нашей встречи, Вы выступали в качестве
судебного эксперта. И. насколько мне известно, это не единственное Ваше
занятие на пенсии...
Отнюдь. Раз в неделю я бываю в своей клинике, на чем настаивает мой
преемник. В другой клинике расшифровываю электроэнцефалограммы. Кроме того,
состою консультантом в детской неврологической больнице в Железнице у
Йичина, которую мне довелось основывать вместе с коллегами в 1953 году.
Тогда это была одна из первых лечебниц такого типа в Европе, и хлопот с ней
было немало. Мне выделили гостиницу в живописной области Чески рай, а все
остальное пришлось делать самому. Сегодня эта больница очень престижна,
лечиться в нее приезжают из-за границы: Италии, арабских стран, Советского
Союза. А кроме того, преподаю неврологию будущим педагогам, которым
предстоит лечить больных детей.
Сегодня профессору Ивану Лесны 75 лет. Во время недавнего юбилея
коллега сказал о нем: "Я не знаю другого невролога, у которого был бы столь
широкий спектр пациентов -- от младенцев до давно умерших сановников".
"Догнав свою когорту, он остановился ненадолго у речки Рубикон, которая
была границей его провинции...
"Идемте туда, куда зовут нас знамения богов и несправедливость
недругов".
А еще сказал: "Жребий брошен".
Светоний. О ЖИЗНИ ДВЕНАДЦАТИ ЦЕЗАРЕЙ
ALEA IACTA EST -- ЖРЕБИЙ БРОШЕН... Кто из тех. кого морили некогда
латинскими конъюнктивами и римскими реалиями, мог бы забыть это крылатое
выражение и его связь с Рубиконом? Зато не каждый был настолько внимателен,
чтобы заметить, что речь идет о совсем маленькой речке. Учитывая пафос, с
которым вот уже две тысячи лет произносит эта фраза, большинство
представляло себе могучий поток -- по меньшей мере масштаба Дуная.
Когда несколько лет назад в Чехословакии демонстрировался блестящий
неореалистический фильм "Рим", невнимательное старшее поколение смогло
наконец избавиться от очередной из своих юношеских иллюзий: назвать Рубикон
даже речкой было бы несомненной лестью, это, скорее, большой ручей.
Итак, еще одна историческая гипербола?
Отнюдь.
Пересечение этой речки равнялось в то время гордому бунту. Перейти
Рубикон (согласно легенде, здесь даже лежал камень с высеченным на нем
предостережением: кто с военной силой пересечет эту реку в направлении Рима,
будет проклят) -- значило восстать против власти метрополии.
Метрополии?
Назвать угасающую тогда город-республику метрополией было бы почти
таким же комплиментом, как счесть Рубикон крупной рекой. Постоянные кризисы,
сопровождающие ее со времен братьев Гракхов, неуклонно углублялись. И по
другую сторону Рубикона стояла военная мощь не республики, а бывшего
соратника Цезаря по триумвирату Помпея, в руки которого ее вложили
испуганные сенаторы.
Цезарь без колебаний перешел Рубикон. Образно говоря, он переходил его
в своей жизни не раз, и не раз бросал жребий. Отчасти и потому -- а может
быть, именно потому -- он вошел в историю, как личность, величие которой не
могли отрицать даже его враги. Не случайно Плутарх в своих "Сравнительных
жизнеописаниях выдающихся греков и римлян" ставит Цезаря в один ряд с
Александром Великим.
Таков уж ход истории: творя ее, Цезарь сам был творим ею. И прежде
всего временем, в которое он выдвигается.
В сенате почти всю власть захватили консерваторы-оптиматы. Течение
популяров не желает мириться с этим. Вся Римская республика охвачена
волнениями. Она не успевает решать проблемы, которые приносит стремительный
рост империи. Хотя в 82 г. до н. э. население всей Италии до самой реки Пад
имело римское гражданство, единственно дававшее право на должность в
государстве, жители провинций были начисто лишены каких бы то ни было прав
и, с точки зрения Рима, считались просто "варварами". Угасающая республика
не располагала ни силами, ни способностями для того, чтобы справиться с
социально-экономическими проблемами зарождающейся мировой империи. Она
находилась в плену ослепленной собственным эгоизмом знати, которая упорно
держалась за свои привилегии, перенося весь свой негативный потенциал в
сенат, который из движущей силы превращался таким образом в тормоз всех и
всяческих перемен. К этому времени за плечами у Рима был уже немалый -- и
свежий -- драматический опыт: потерпевшие неудачу попытки братьев Гракхов
осуществить демократические реформы, консульства Мария и Цинны, печально
прославленная эра диктатуры Суллы и восстание Спартака.
Итак, время назрело и требовало радикальных перемен, что, как всегда в
подобных случаях, открывало широкую дорогу головокружительным карьерам и не
менее стремительным падениям.
Цезарь вступает в свое время, вооруженный многими достоинствами. Прежде
всего, он с успехом пользуется своим талантом дипломата и полководца. У него
достаточно энергии, честолюбия, жажды власти, -- качеств, как будто
созданных для продвижения наверх.
Возникает вопрос: что было бы, не появись он на сцене в это время?
Ответ, естественно, не прост, и все же не так уж невозможен. Судя по
"Запискам" Цезаря как о галльской, так и о гражданской войнах, их автор мог
войти -- причем как выдающаяся личность -в историю римской литературы: по
четкости изложения, доходчивости, стилистической чистоте он практически не
имеет равных себе современников. С таким же успехом Цезарь мог стать
юристом, оратором, организатором, реформатором. Однако, время, в которое ему
суждено было войти, позволило Цезарю стать всем сразу и кое-чем еще... одним
словом, Цезарем.
ГАЙ ЮЛИЙ ЦЕЗАРЬ родился в 100 г. до н. э. По семейной традиции, он
принадлежал к партии популяров, хотя и происходил из старинного
патрицианского рода. Большинство римских патрициев относилось к числу
оптиматов. Борьба между этими двумя группами, в значительной степени
напоминавшая борьбу политических партий, достигала своей кульминации.
Серьезную роль при этом начинала играть армия. В стане популяров прославился
как полководец Гай Марий, в стане оптиматов -- Сулла. В период, когда на
политическую арену вступает Цезарь, после кровавых боев одерживают верх
оптиматы. Сулла немедленно начинает репрессии, которые и две тысячи лет
спустя вселяют ужас: он создает списки всех противников оптиматов,
получившие название проскрипции, и объявляет этих людей вне закона. Их детям
и внукам запрещается занимать государственные должности. Тот же, кто выдаст,
убьет или поймает поставленного вне закона, получает вознаграждение за счет
его конфискованного имущества.
Вскоре после поражения популяров Сулла казнил 2600 римских всадников
(так называлось сословие финансовой аристократии) и 90 сенаторов, головы
которых долго потом "украшали" форум. На Марсовом поле было побито почти 6
тысяч пленных, большинство которых сдалось на милость победителя, поверив
его обещаниям сохранить им жизнь. Во время этого публичного массового
убийства заседал сенат, и Сулла ораторствовал на нем. Пронзительные вопли
тысяч убиенных доносились до самого храма богини Беллоны, где собрался
сенат. Когда же испуганные сенаторы стали проявлять беспокойство, Сулла
призвал их к тому, чтобы они слушали его речь и не обращали внимания на то,
что происходит снаружи, где, по его заявлению, наказывают некоторых
провинившихся...
Так называемые проскрипции постигли и семейство Юлиев, к счастью, без
наиболее трагических последствий, хотя судьба самого молодого Цезаря висела
на волоске. По некоторым сведениям, Сулла намеревался его убить, и Цезарю
приходилось долго скрываться вдали от Рима. Только после ходатайств
влиятельных родственников (а по Светонию, еще и весталок) стареющий Сулла
оставил его в покое. Согласно некоторым источникам, он якобы заявил при
этом: "Пусть будет по-вашему, но знайте, что тот, кого вы так стремитесь
сейчас спасти, в свое время погубит знатное сословие, интересы которого вы
отстаиваете вместо со мной. Ведь в Цезаре скрыто много Мариев!".
Здесь следует объяснить, почему семья Юлиев подверглась проскрипциям. В
этом были замешаны родственные связи. Заклятый враг Суллы, Гай Марий, трибун
народа и многократный консул от партии популяров, победитель Югурты, был
дядей Цезаря. И. кроме того, молодой Цезарь женился на Корнелии, дочери
другого выдающегося представителя популяров -- Цинны.
Этим можно, в частности, также объяснить, почему Цезарь склонялся
скорее к популярам. Кроме того, знатный род Юлиев к этому времени уже
обеднел.
Кажется, уже тогда проявился дипломатический талант Цезаря. Он понял,
что старинная римская знать (а с ней и коллаборанты из числа популяров --
преимущественно разбогатевшие их слои, вошедшие в нобилитет), выдающая себя
за верных республиканцев, уже давно превратилась в эгоистическую касту,
которая заботится не о благе республики, а о собственных привилегиях.
Больше всего Суллу возмущал брак Цезаря с Корнелией, и он хотел
заставить его развестись с ней. (По Светонию. это был бы уже второй развод
Цезаря, потому что перед тем как жениться на Корнелии, он расторгнул
помолвку с Коссутией, принадлежавшей к богатому, но плебейскому роду).
Цезарь не послушался, бежал из Рима, предпочтя жизнь изгнанника, хотя, как
утверждают Светоний и Плутарх, он был в то время не совсем здоров.
(Светоний: "Его мучил постоянный озноб"). Цезарю приходилось чуть не каждый
день менять свое убежище, причем однажды он попался в руки воинам Суллы,
которые прочесывали край, но ему удалось откупиться от их начальника за
большие деньги.
Где-то в это время постепенно, однако все убыстряясь, начинается
карьера Цезаря. Девятнадцатилетним юношей он вступает в восточные легии и
участвует в боях с Митридатом и пиратами. Отправляется в Вифинию к царю
Никомеду -- отсюда начинается упорная молва, что Цезарь состоял с ним в
гомосексуальной связи.
Интересное приключение подкарауливало его во время одного плавания. У
острова Фармакусса он попал в плен к пиратам. Когда от него потребовали
выкуп -- 20 талантов, он высмеял своих пленителей, заявив, что они не знают
ему цену, и сам предложил больший выкуп -- 50 талантов. Потом разослал своих
спутников по близлежащим городам, чтобы они разыскали деньги, а сам с
единственным другом (по некоторым источникам -- врачом) и двумя слугами
остался среди пиратов. Здесь он пробыл 38 дней, отнюдь не чувствуя себя
бесправным пленником. Когда ему хотелось отдохнуть, он посылал к пиратам
слугу с приказом, чтобы они не шумели. По утверждению Плутарха, Цезарь даже
сочинял в плену стихи и речи, причем пираты становились их невольными
слушателями. И если они не проявляли при этом своего восхищения, пленник
осыпал их бранью, обзывая невеждами и варварами, и часто со смехом грозил,
что прикажет распять их на кресте. Пираты в ответ тоже смеялись, однако,
когда после уплаты выкупа Цезаря отпустили, он собрал флот и, преследуя
пиратов, захватил их. Большинство их действительно постигла обещанная участь
-- они были казнены.
Узнав о смерти Суллы, Цезарь вернулся в Рим. Он уже чуял возможность
политической карьеры. Он обвинил и привлек к суду двух сторонников Суллы --
Долабеллу и Антония, однако ему не удалось добиться их осуждения. Тем не
менее он добился куда большего на что, несомненно, рассчитывал заранее, --
симпатий масс. К первым попыткам создать антисулловский или, точнее,
антиоптиматский, фронт, которые предпринимал, в частности, Лепид, Цезарь не
присоединился, не веря -- и как показало время, обоснованно -- в способности
Лепида.
На короткое время Цезарь отправился после этого на остров Родос, чтобы
усовершенствовать свое ораторское искусство, к которому у него тоже
проявился исключительный талант.
Будучи незаурядным политиком, Цезарь делает все, чтобы завоевать
симпатии широких слоев народа. Этому способствуют публичные судебные защиты,
дорогостоящие пиры, а также -- искренняя или наигранная -- человечность в
обращении с людьми. Во время похорон своей тетки Юлии, вдовы Гая Мария,
Цезарь произносит на форуме выдающуюся хвалебную речь и приказывает вывесить
портреты Мария. Это был смелый и вместе с тем хорошо продуманный шаг --
сторонники Мария были во время правления Суллы объявлены "врагами родины".
Торжественную речь он произнес и на похоронах своей жены Корнелии. И,
наконец, велел тайно изготовить несколько статуй Гая Мария и богини Победы,
доставил их ночью на Капитолий и воздвиг их там. Это вызвало гневное
негодование оптиматов и радость их противников. Во времена сулловского
террора казалось, что популяры как организованная партия уже исчезли. Но --
как обычно бывает -- время показало, что они просто перешли на нелегальное
положение. И теперь, благодаря Цезарю, снова появились на политической сцене
Рима.
ТРИУМВИР В ДЕЙСТВИИ. Карьера Цезаря начинает стремительно развиваться.
За каких-то восемь лет он продвигается в должностях от квестора (в Испании)
и эдила, претора и пропретора до вершин своего дипломатического искусства --
к первому триумвирату с Помпеем и Крассом. Оба принадлежали в то время к
виднейшим людям Рима; Красс -- благодаря своему весьма сомнительно
приобретенному богатству, Помпеи -- благодаря своей славе полководца во
время эры Суллы. Красе представлял римских всадников, в то время как
политическая позиция Помпея была изменчивой -- он некоторое время кокетничал
с популярами, потом склонялся к оптиматам, мечтая при этом об абсолютной
власти. Однако ему не хватало при этом дипломатического таланта и прежде
всего энергии Цезаря.
Взаимоотношения между Помпеем и Крассом были сложными. Тем более
следует оценить успех Цезаря, который сумел не только сблизить соперников,
но и встать между ними. Вначале он, без сомнения, был самым слабым звеном
этой цепи, однако это продолжалось недолго. Цезарь расположил к себе Помпея,
к которому, кстати, он проявлял свои симпатии уже раньше, во время войны с
Митридатом, тем, что отдал ему в жены свою четырнадцатилетнюю дочь (Помпею в
то время было 50). С Крассом его связывал недоказанный, но весьма
правдоподобный заговор против сената.
Пользуясь поддержкой соратников по триумвирату, Цезарь стал консулом.
Несмотря на протесты своего коллеги по консулату Бибула и сопротивление
сената, ему удалось провести несколько весьма прогрессивных для своего
времени законов. Прежде всего закон о земельной реформе в пользу бывших
легионеров Помпея (что, помимо прочего, было некой "взяткой" Помпею) и
малоимущего населения. Цезарь стал также создателем первой газеты: он ввел
издание ежедневных сообщений о работе сената. Это был дальновидный
тактический шаг -- с тех пор сенату приходилось принимать во внимание и
общественное мнение. А оно было на стороне Цезаря.
ПОЛКОВОДЕЦ В ГАЛЛИИ. Согласно римским традициям, консул, избирательный
период которого истекал, имел право на управление одной из провинций. По
договоренности с Помпеем и Крассом. Цезарь выбрал Галлию. Поначалу ему была
выделена Цизальпинская Галлия и Иллирия, однако вскоре сенат распространил
его управление и на Трансальпинскую Галлию, то есть часть сегодняшней Южной
Франции и другие территории. Свободная, еще непокоренная Римом, Галлия
представляла тогда оставшуюся часть Франции, Бельгии, Голландии, Швейцарии и
Германии на запад от Рейна.
"Галлия состоит из трех частей, одну из которых населяют белги, вторую
аквитаны, а третью -- кельты...". Так начинает Цезарь свои "Записки о
галльской войне". Прекрасно написанные, они стали неоценимым историческим
источником, свидетельствующим не только о завоеваниях римлян, но и о жизни и
обычаях галльских и германских племен. Чтобы избежать подозрения в
эгоцентризме и похвальбе, Цезарь написал "Записки" не в первом, а в третьем
лице, что. разумеется, отнюдь не исключает их субъективности, умения
подчеркнуть то, что автор считает выгодным для себя, и умолчать о том, что
свидетельствует не в его пользу. Но такова уж судьба почти всех мемуаров.
Относительно Цезаря следует признать, что негативы "Записок" не преобладают
над их достоинствами.
Однако давайте процитируем, что пишет о цезаревых "галльских войнах"
Плутарх:
"Период войн, которые он вел, и походов, которыми он покорил Галлию,
как будто начав все с другого конца и встав на путь другой жизни и других
действий, -- этот период показал, что среди полководцев, достигших
наибольшего поклонения и славы, нет ни одного, достоинствами которого он не
обладал бы как полководец и вождь. Кого ни поставить рядом с ним -- Фабия
или Сципиона, Метелла и его современников или полководцев, действовавших
незадолго до Цезаря, -- Суллу, Мария, обоих Лукуллов или самого Помпея,
слава которого расцветала тогда под широким небом всеми воинскими
доблестями, -- подвиги Цезаря превосходят подвиги одного из них --
трудностью мест, в которых он воевал, другого -- размерами земель, которые
он захватил, третьего -- численностью и силой врага, над которым он одержал
победу, четвертого -- особенностями и ненадежностью народов, которые он
поработил, пятого -- милосердием к пленным, шестого -- порядками и
доказательствами приязни к своим соратникам, и всех вместе -- тем, что он
выиграл больше всех битв и побил больше врагов. В Галлии он не воевал и
десяти лет и при этом покорил силой более 800 городов, 300 племен, воевал в
общей сложности с тремя миллионами врагов, один миллион из которых погиб в
боях, а второй миллион живьем попал в плен".
Разумеется, так легко "галльская война" Цезаря никогда не выглядела
"Милосердие к пленным" тоже не всегда было на высоте. Когда после поражения
общегалльского восстания против Рима его легендарный вождь Верцингеторикс
добровольно сдался в руки Цезаря, чтобы спасти от преследований и смерти
своих соотечественников, хваленое великодушие Цезаря никак не проявило себя:
Верцингеторикса взяли под стражу, отвезли в Рим и во время триумфа Цезаря
провели в качестве трофея, чтобы наконец казнить для вящей славы победителя.
Галльская война имела, однако, не только военную сторону, но и сторону
дипломатическую. С одной стороны, здесь была налицо галльская
раздробленность, с другой стороны -- германский экспансионизм, постоянно
угрожавший Галлии. Цезарь сумел ловко воспользоваться и тем, и другим.
Между тем триумвират Помпей--Красс--Цезарь быстро угасал. Красе тоже
возмечтал о славе полководца, качествами которого он отнюдь не располагал, и
организовал военный поход против парфян. После битвы у Карр, потеряв 4000
человек, в том числе и собственного сына, он сдался и был убит во время
мирных переговоров.
Что касается Помпея (его жена, дочь Цезаря, между тем умерла),
оказалось, что он стремится к абсолютной власти так же, как и Цезарь, что
его кокетничанье с популярами или, точнее, с демократизационным движением в
послесулловский период, было сиюминутной тактикой, внутренне же он остался
человеком Суллы. Однако в своих отношениях с сенатом он был тактичнее, чем
Цезарь, а потому сенат, для которого Цезарь представлял собой опасность
переворота, вручил в руки Помпею полную власть и назначил его (разумеется,
без ведома Цезаря) консулом без коллеги. Помпея, судя по всему, это вознесло
к некритическим вершинам. Он даже поддержал требование некоторых сенаторов,
чтобы Цезарь был отозван с поста военачальника в Галлии. То есть, что было
ясно как Цезарю, так и Помпею -- ведь оба были опытными полководцами, --
чтобы Цезарь был разоружен.
Цезарь поначалу вел себя довольно миролюбиво (или дипломатично). Он
обратился с просьбой к сенату, чтобы ему оставили хотя бы две легии на
защиту Цизальпинской Галлии и Иллирии. Получив отрицательный ответ сената,
предложил даже распустить все свои войска при условии, что то же сделает и
Помпеи. Однако и это предложение было отклонено. Наконец сенат по настоянию
Помпея лишил Цезаря всех правомочий и командования войском. Когда против
этого решения выступили с вето народные трибуны Антоний и Кассий, сенат не
принял их во внимание, что по республиканскому уставу, которым столь
гордился отмирающий сенат, было совершенно противозаконно. Оба трибуна
бежали после этого из опасений возможных репрессий к Цезарю в Галлию.
Жребий был брошен.
И Цезарь перешел Рубикон. Это произошло 10 января 49 года до н. э.
Началась гражданская война. Она длилась пять лет. и число жителей Рима
уменьшилось за это время наполовину.
ДИПЛОМАТ В РИМЕ. Цезарь не вступил на территорию метрополии с большой
воинской силой. Плутарх приводит, что в его распоряжении было 300 всадников
и 5 000 пехотинцев. Однако удача была на этот раз на его стороне. Но удача
ли? Или он просто был выше Помпея, который хвастливо заявлял, что в случае
войны ему достаточно топнуть ногой -- и Италия наполнится войсками? Италия
не наполнилась. Помпей почти со всем сенатом бежал в Грецию, притом в такой
спешке, что забыл в Риме государственную казну!
Мы уже не раз говорили, что Цезарь обладал удивительным дипломатическим
талантом. Проявил он его и на этот раз. "В то время как Помпей, -- пишет
Светоний, -- объявил врагами всех тех, кто не поможет государству (то есть
ему и сенату, бежавшему с ним. -- Авт.), Цезарь заявил, что всех сохраняющих
нейтралитет или еще не решившихся ни на что, он относит к своим сторонникам.
В то же время тем, кого он возвел в офицеры по рекомендации Помпея, Цезарь
предоставил возможность перейти на его сторону".
Кажется, это была не просто тактика. В частности, когда у Илерды в ходе
переговоров о капитуляции и условиях мира были схвачены и убиты все
цезаревцы, находившиеся в лагере Помпея, Цезарь не допустил, чтобы после
поражения Помпея ему было отплачено той же монетой.
Поскольку у Цезаря не было большого флота, он не спешил и не последовал
за Помпеем в Грецию. Сначала с помощью легий из Галлии он разбил войско
Помпея в Испании.
После первых вестей о его военных успехах народное собрание избрало его
диктатором. Вернувшись в Рим, он в первые же десять дней издал целый ряд, мы
сказали бы, демократических законов. Римской бедноте он обеспечил бесплатное
выделение хлеба, облегчил участь должников, отменил проскрипции Суллы,
вернул гражданские права тем. кто подвергся проскрипциям, и распространил
римское гражданство на жителей Цизальпинской Галлии.
Когда на одиннадцатый день он отказался от титула диктатора, народное
собрание присвоило ему титул консула. Таким образом он стал легальным
представителем государства, а Помпеи, напротив, мятежником. Однако, по
некоторым источникам (Плутарх), предполагалось провести мирные переговоры с
Помпеем еще после возвращения Цезаря из Испании. Вероятно, безуспешно.
Но предоставим слово Светонию.
"Во всех гражданских войнах Цезарь не потерпел ни единого поражения,
если не считать его легатов, из которых Гай Курио погиб в Африке, Гай
Антоний в Иллирике попал в плен к противнику. Публий Долабелла в том же
Иллирике потерял флот, а Гней Домиций Кальвин -- войско в Понте. Сам Цезарь
всегда сражался успешно и решительно, с двумя, пожалуй, исключениями.
Однажды -- у Диррахия, где, после своего поражения, заявил о Помпее, что тот
не умеет побеждать; во второй раз -- в последней битве в Испании, где, попав
в отчаянное положение, он даже подумывал о самоубийстве".
На деле это выглядело, разумеется, не так легко и просто, однако Цезарю
помогало -- во всяком случае, на первых этапах гражданской войны --
легкомыслие Помпея. Битва у Диррахия (на территории сегодняшней Албании)
укрепила самоуверенность Помпея настолько, что вместо преследования войск
Цезаря он стал наделять своих сторонников должностями и пребендами в Риме.
Цезарь восстановил силы и в битве при Фарсале разбил более сильную по
численности армию Помпея. Помпей Великий (как называли его поклонники), не
дождавшись конца битвы, бежал на море и отправился в Египет в надежде найти
помощи у царя Птолемея XII, однако тот -- точнее, правившие за малолетнего
царя советники -- еще в лодке убили Помпея, чтобы угодить победителю.
Цезаря, однако, судя по всем доступным источникам, это не порадовало.
Он устроил Помпею пышные похороны со всеми почестями, а позднее даже
позволил воздвигнуть ему статую в Риме.
На этом, впрочем, гражданские войны не закончились. После египетских
приключений, где Цезарь своим вмешательством в споры за трон спровоцировал
восстание, так называемую Александрийскую войну, во время которой сгорела
знаменитая Александрийская библиотека, и где он прожил любовную авантюру с
Клеопатрой (в результате их связи, длившейся несколько месяцев, родился
наследник египетского трона, получивший имя в честь Цезаря), Цезарь
продолжал борьбу с остатками помпеевцев. У понтийского города Зела он
одержал блестящую победу над боспорским королем Фарнаком, сыном Митридата.
После этого он вернулся в Рим и расправился с последними противниками. В 46
году до н. э., он победил в Северной Африке тестя Помпея Сципиона,
поддерживаемого нумидийским царем Юбой, а через год выиграл последнюю битву
в своей жизни, разбив в Испании сыновей Помпея Гнея и Секста. После победы
над Сципионом Цезарь получил титул диктатора на десять лет, а в 44 году стал
диктатором пожизненным.
РЕФОРМАТОР НА ТРОНЕ. За какие-то восемь месяцев, оставшиеся Цезарю до
конца жизни, он провел ряд реформ, как правило, успешных, и, можно сказать,
прогрессивных. Щедро позаботясь об армии, которая помогла ему добиться
власти, он обеспечил и постоянное распределение хлеба из государственных
средств римским низам, предоставлял им работу при строительстве новых
колоний, дорог и портов; не слишком зажиточным гражданам были установлены
скидки при уплате долгов и на квартплату. Он уравнял в правах с Римом
италийское население и предоставлял римское гражданство в колониях всем, кто
был готов сотрудничать с римским правлением. Цезарь провел также
многочисленные реформы в государственном аппарате и в судебном деле. В
историю вошла и его реформа календаря.
У него было много и других, и сегодня поражающих размахом, планов.
Например, по Светонию, он хотел кодифицировать римское право. Намеревался
открыть публичные библиотеки с римской и греческой литературой. Собирался
высушить Помптинские болота, спустить воду Фуцинского озера, вымостить
дорогу от Адриатического моря через Аппенины до Тибра, прокопать Истмийский
-- Коринфский -- перешеек.
Не слишком ли льстил Светоний Цезарю в изложении этих планов?
Кажется, нет. Реформаторство, направленное скорее на будущее, чем на
настоящее, было Цезарю свойственно. А потому кодификации римского права
пришлось ждать до императора Юстиниана, осушения болот -- еще две тысячи
лет, а перешеек был проложен только в конце прошлого века...
КАКИМ В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ БЫЛ ЦЕЗАРЬ? В любом случае это была непростая
личность, и ее оценка зависит от того, с какой точки зрения мы будем ее
рассматривать. Он был любим и ненавидим. Сенаторский нобилитет считал его
изменником своей касты, широкие слои народа любили его за щедрость,
интуитивно чувствуя, что хотя он никогда и не был до конца "их", все же его
расположение было на их стороне. Больше всего его любили солдаты.
Постепенно он снискал уважение и многих из тех, кто не любил его:
причем благодаря тому, что он никогда не развязывал террор против своих
политических противников. После победы в гражданской войне он простил всех
врагов -- позволил им вернуться в Италию и занимать гражданские и военные
посты. "Он стремился к тому, чтобы его слушались добровольно", -- утверждает
Плутарх. И. по иронии судьбы, Цезарь даже распространил свою благосклонность
на своих будущих убийц -- Брута и Кассия.
Вне всяких сомнений, Цезарь мечтал о славе. Трудно сказать, до какой
степени; человек, достигший таких высот, каких добился Цезарь, всегда
становится объектом зависти, критики и просто сплетен. Разумеется,
славолюбие -- не слишком хорошее качество, однако Цезарь заслуживал свою
славу. Сколько знает история таких людей, которые стремились к славе больше,
чем он, будучи по сравнению с ним обыкновенными нулями! Цезарь как будто
догадывался, как мало времени ему остается, и гнался не только за славой, но
и за подвигами.
"Поскольку, однако, многочисленные успехи не сводили его врожденную
жажду великих подвигов и его честолюбие к тому, чтобы он пользовался тем,
что с таким трудом добыл, а были только зажигательным веществом и импульсом
для подвигов будущего, будили в нем планы еще больших успехов и новой славы,
как будто настоящая уже померкла, -- его душевное состояние не было ничем
иным, как состязанием с самим собой как с неким третьим лицом, борьбой за
будущие подвиги с прошлыми подвигами... Что, однако, вызывало самую яркую
смертельную ненависть к нему -- это его стремление к абсолютной власти", --
утверждает Плутарх.
Да, именно здесь в поведении Цезаря как бы произошла роковая осечка.
Его испытанная дипломатичность подвела его на этот раз. Уже тем, что он
позволял награждать себя одним титулом за другим, Цезарь, наряду с завистью,
пробуждал как минимум недовольство собой.
Роковую роль сыграло и его пребывание в Египте. Кажется, здесь он был
очарован не только Клеопатрой, но и блеском восточного трона, призраком
славы Александра Великого, царя-бога. Он стремился походить на него, встать
вровень с ним.
Здесь-то и подвел его дипломатический талант.
В один прекрасный день в Риме распространился слух, что Цезарь
собирается перенести столицу римской империи в Александрию или основать
новую метрополию на развалинах Трои. (Вероятно, это был хитро продуманный
план противников Цезаря). Говорили, что на ближайшем заседании сената будет
выдвинуто предложение сделать Цезаря императором, так как, согласно
пророчеству Сивиллы, над парфянами (против которых собирался выступить
Цезарь), может одержать победу только император. Это уже не было слухом.
Так подошли и мартовские иды 44 года до н. э., то есть 15 марта. И
Цезарь был убит прямо в сенате.
Покушение на него было совершено под предлогом спасения республики.
Точнее, спасения привилегий оптиматов, хотя были, безусловно, в Риме и такие
люди, для которых слово "республика" было отнюдь не пустым словом, более
того -- идеалом. Ирония истории однако в том, что именно с падением Цезаря
окончательно пала республика. Тот факт, что сенат еще действовал, ничего не
означал на деле.
Заговор оптиматов не добился, наконец, даже того, чтобы Цезарь вошел в
историю как чудовищный диктатор, враг народа. Когда три дня спустя
состоялись его похороны, собравшиеся на форуме толпы потрясенно выслушали
траурную речь Антония и завещание Цезаря: крупные суммы он оставил Бруту и
другим своим убийцам, а также щедро одарил римский люд, завещав ему свой
чудесный парк на правом берегу Тибра и приказав каждому мужчине выплатить
300 сестерциев. Дипломат Цезарь ожил и после смерти.
Его имя живо в истории и сегодня -- или, во всяком случае, было живо до
недавних пор: в названии верховного правителя "цезарь", "царь", "кайзер"...
Но хотя "цезарей", "царей" и "кайзеров" было в истории более чем достаточно,
Цезарь был только один...
К ВОПРОСУ О БОЛЕЗНИ. С упоминаниями о здоровье Цезаря мы встречаемся
как у Светония, так и у Плутарха. Первое, как мы уже говорили, связано с
бегством Цезаря от Суллы: по Светонию, "Цезаря мучил озноб"; по Плутарху,
"однажды ночью будучи больным, он перебирался из одного дома в другой и
попал в руки воинов Суллы". В то время Цезарь, впрочем, был очень молод, ему
было восемнадцать -- девятнадцать лет, и речь могла идти о каком то обычном
заболевании, например, малярии -- в окрестностях Рима, где он в то время
прятался, было много болот.
Более интересно другое замечание Плутарха, относящееся к периоду
гражданской войны (в то время Цезарю было далеко за пятьдесят), точнее, к
битве у Тапса. Плутарх вначале перечисляет здесь все военные успехи,
достигнутые Цезарем, то есть что было разбито три лагеря и уничтожено 50 000
врагов при собственных потерях 50 солдат, а потом говорит:
"Такое сообщение дают некоторые писатели о той битве. Другие
рассказывают, что сам Цезарь не принимал участие в битве, потому что на него
напала обычная болезнь, когда он строил войско. Как только он почувствовал
приближение приступа, он велел отвести себя в ближайшую башню, прежде чем
его уже смятенное сознание совсем помутилось от этой напасти, и там в тиши
переждал битву".
Дальнейшее упоминание -- также у Плутарха -- касается последнего
периода жизни Цезаря. При вручении каких-то высоких наград (их было столько,
что в них не могли разобраться даже биографы Цезаря), он принял свиту
консулов, преторов и сенаторов сидя, что было истолковано как невыносимое,
богопротивное высокомерие и принесло Цезарю антипатии тех, кто еще недавно
был на его стороне. Цезарь мгновенно осознал опасность своего грубого
недипломатического проступка. "Позднее он ссылался на свою болезнь: люди,
которые страдают ею, не сохраняют сознание и покой; их охватывает дрожь и
резкое буйство, пока не наступает наконец беспамятство...".
Это замечание Плутарха интересно тем, что, по его утверждению, Цезарь
не таил своей болезни.
По Светонию, Цезарь "не чувствовал себя здоровым" и в роковой день 15
марта 44 года, а потому колебался, идти ли ему в сенат. Светоний вообще в
этом отношении представляется самым информированным источником. В частности,
он описывает вид Цезаря и его самочувствие, даже вынося "диагноз" его мнимой
болезни:
"По описаниям, он был высокого сложения, как будто выточенных членов,
его кожа отличалась белизной, а лицо было несколько полноватым
(сохранившиеся скульптурные портреты свидетельствуют скорее об обратном. --
Авт.), глаза черные и живые. Он отличался прекрасным здоровьем, разве что в
последнее время часто стал падать в обморок, а во сне страдал от кошмаров.
Также дважды на публичных собраниях на него нападал припадок падучей".
Обратите внимание: в то время как Светоний говорит о "последнем
времени", Плутарх пишет о недугах Цезаря еще в период его пребывания в
Испании:
"Он был слабого телосложения, кожа его была белая и нежная, мучился
головными болями, был подвержен эпилептическим припадкам -- впервые эта
болезнь постигла его в Кордубе. Однако он не превратил свою болезненность в
предлог праздной лени, а в бою искал лекарство от своей слабости, укрепляя
себя непрерывными походами, простым питанием, постоянным пребыванием под
открытым небом... чтобы не сделаться добычей своей болезни".
В то время как Плутарх -- во всяком случае, так представляется сегодня,
по прошествии времени -- стремится к деловому и по-своему объективному
описанию жизни Цезаря, Светоний, вероятно, слишком поддался своему подходу
"по рассказам". Он очень подробно живописует гомосексуальный эпизод с царем
Никомедом в Вифинии (у Плутарха нет и упоминания об этом), тщательно
описывает сексуальную несдержанность Цезаря, приводя в качестве
доказательства насмешливые выкрики его легионеров во время триумфа:
"Запирайте женщин, едет лысый развратник!", а также намеки на его --
впрочем, в то время довольно обычную -- бисексуальность. Трудно поверить,
чтобы солдаты, по свидетельствам всех современников, боготворившие Цезаря,
публично насмехались над своим кумиром. А если что-то такое и было сказано,
то, скорее всего, в духе грубой мужской шутки, с соответствующей долей
преувеличения. Подобные "подробности" Светония отдают сплетнями. Впрочем,
чем более высокое положение занимает обычно человек, тем в большей степени
он становится объектом слухов, часто не имеющих ничего общего с
действительностью.
Вероятно, именно из Светония исходил и писатель Лудвик Соучек в своей
книге "Вопросы над могилами", делая в статье "И ты, Брут?" фантастическое
заключение, что пятидесяти шестилетний Цезарь (столько ему было во времени
убийства) страдал комплексом "закрытых дверей" или "Фауновским комплексом" и
шел на смерть добровольно, зная о ней заранее! Этот несколько своеобразный
вывод писатель основывает на следующий информации Светония:
"На некоторых своих знакомых Цезарь производил впечатление человека,
которому не хочется больше жить, он не стремился лечить свое слабое
здоровье, а потому не обращал внимания и на религиозные предзнаменования, а
также на предостережения друзей. Многие считают, что он уповал на известное
решение сената (Прим.: даровать ему титул царя за пределами Рима) и на
присягу, а потому отказался от испанской стражи, которая прежде сопровождала
его с мечами наголо. Другие предполагают, что он предпочел встретить
опасность, со всех сторон его подстерегающую, лицом к лицу, а не прятаться
от нее в страхе. Согласно третьим, он говорил якобы, что сохранность его
жизни скорее в интересах государства, чем в его собственных интересах, и что
он уже давно достиг вершины и власти, и славы, зато, если с ним что-нибудь
случится, в государстве воцарится не покой, а гражданские войны и худшие
времена".
Итак, надежда на единственный источник может легко сбить с пути и
известного диагноста.
БЫЛ ЛИ ЦЕЗАРЬ ЭПИЛЕПТИКОМ? Но давайте всерьез: страдал ли Цезарь на
самом деле нервным заболеванием? И была ли это падучая, эпилепсия? Даже
солидный Плутарх утверждает, что Цезарь "был подвержен эпилептическим
припадкам". Что же это означает?
Эпилептический припадок -- это болезненный разряд в мозгу,
распространяющийся из очага, который находится либо в коре мозга, либо в его
подкорковых структурах. В зависимости от этого различаются эпилептические
проявления. Наиболее известное, однако не единственное из них, это обширный,
сопровождающийся судорогами припадок, с полным беспамятством. Только такой
приступ, который определяется медиками как генерализованный припадок,
считался в период, о котором мы говорим, "падучей".
Наряду с ним существуют и так называемые малые припадки,
сопровождающиеся краткой потерей сознания с проблесками. Такими бывают
приступы, исходящие из подкорковых областей, в то время как различные
бессознательные движения бывают, как правило, проявлением эпилептических
приступов, возникающих в коре головного мозга. К более широкому кругу
эпилепсии относятся также и различные детские состояния: кошмары, лунатизм,
приступы при высоких температурах и т. д.
Только часто повторяющийся приступ без внешней причины является
эпилептической болезнью. Некоторые эпилептические припадки являются
врожденными и даже унаследованными -- в частности, малые.
Зато приступы действий в беспамятстве и обширные судорожные припадки
бывают часто результатом повреждения мозга -- например, при травме головы
или воспалении мозга, а у детей иногда и вследствие родовой травмы. Однако
эпилептический приступ иногда имитируют и различные нарушения
кровообращения, так называемые "синкопы", нарушения при недостатке сахара
или кальция в крови.
В чем же состояла болезнь Цезаря?
Сегодня есть много лекарств против эпилепсии, поэтому эпилепсия лечится
с успехом. Однако такое положение создалось относительно недавно. До 1869
года не существовало практически ни одного антиэпилептика. Только с этой
даты начинает использоваться бром, который хотя и облегчал приступы, однако
отуплял пациента в целом. Настоящего лекарства пришлось ждать до 1912 года,
когда начал использоваться люминал (фенобарбитал, а в 1937 году и другие
эффективные лекарства). С люминалом связаны первые случаи успешного лечения,
и этот антиэпилептик используется до сих пор, хотя наряду с ним сегодня
применяются и другие средства. Таким образом, эпилепсия стала с успехом
лечимым хроническим заболеванием.
Однако до того, как был обнаружен надежный способ лечения, болезнь
протекала тяжело, со временем усугубляясь, приступы становились все чаще и
продолжительнее. К этому добавлялись психические изменения: "вязкое"
мышление, грубое поведение, излишне выспренная речь. Постепенно снижался и
интеллект. Это называлось "эпилептической деменцией", то есть слабоумием.
Так протекала болезнь во времена Цезаря.
В этом случае встает вопрос: могло ли быть у него нечто подобное? Вряд
ли. Вряд ли Цезарь страдал эпилепсией. Человек, проявивший столько военного,
политического и дипломатического таланта, административных и организационных
способностей, энергии, решительности, человек дела, не мог страдать
эпилептической болезнью. Достаточно вспомнить его переход через Рубикон,
победы на поле брани против превосходящих сил противника, реформу календаря
и напряженную организационную и законодательную деятельность в последний
период его жизни. А ведь именно в этот период, столь активный, согласно
Плутарху, когда Цезарь "соревновался сам с собой как с третьим лицом и
боролся за будущие подвиги с прошлыми подвигами", он, по Светонию, "часто
падал в обморок и страдал во сне кошмарами".
"Кошмары"? Они, как правило, бывают при эпилепсии у детей.
Что же на самом деле было у Цезаря?
Речь могла идти о спорадической эпилепсии с редкими приступами, которая
встречается очень нечасто. Это не совсем исключено, тем более что нам
известны неблагоприятные обстоятельства его рождения -- он появился на свет
кесаревым сечением.
Однако гораздо более правдоподобно, что дело было в нарушениях
кровообращения, похожих на эпилептические припадки. Так называемые
"обмороки", о которых говорят как Светоний, так и Плутарх, свидетельствуют в
пользу "синкоп", краткосрочных потерь сознания при недостаточности
кровообращения, напоминающих "падучую".
Более чем удивительно, что Цезарь сумел за относительно короткое время,
которое было ему отмерено, совершить столько добра и зла, борясь при этом с
недостаточностью кровообращения.
В своей жизни он не раз говорил, что лучше всего быстрая и неожиданная
смерть.
Такая смерть его наконец настигла.
"Случилось так, что Калигула стоял около высокой статуи Юпитера и
спросил актера Апеллеса: "Кто из нас больше? Я или этот бог?". Апеллес
задумался -- и этого было достаточно.
Он погиб от истязаний и пыток.
При этом Калигула осыпал его похвалами: "У тебя чудный голос, даже
когда ты кричишь от боли".
Тот мартовский день 37 года н. э., бесспорно, надолго остался в памяти
современников. В ту пору Рим уже давно был не скромным городом на семи
холмах, как до времен Цезаря, а мраморным центром гордой империи со свежими
следами строительства Августа (Пантеон, форум). Величественные сооружения
говорили о мощи и величии римской империи. Красоту города и римской весны
увеличивали в тот день ликующие толпы, тянувшиеся к сенату. Повод для
всеобщей радости был, на первый взгляд, странным: смерть императора Тиберия,
императора-полководца, пасынка Августа, который в пятьдесят шесть лет стал
его преемником. За двадцать три года своего правления Тиберий не только
утратил всю свою популярность, если только он вообще когда-либо ею
пользовался, но, наконец, навлек на себя всеобщую ненависть и стал жертвой
заговора. Только начав поправляться после тяжелой болезни, он был задушен.
Это и вызвало в Риме ту огромную радость и облегчение, о которой мы уже
сказали. Толпы, ворвавшиеся в сенат, даже требовали, чтобы Тиберию было
отказано в погребении, а его тело было бы брошено в Тибр.
И наоборот, прямо-таки с бурным восторгом приветствовался
предполагаемый преемник Тиберия -- в то время двадцатитрехлетний молодой
человек Гай Калигула, сын популярного полководца Германика, племянника
Тиберия, погибшего при загадочных обстоятельствах в Сирии. Калигула прибыл в
Рим с берегов Неапольского залива, куда незадолго до своей смерти удалился
Тиберий. Подозрительный ко всем и все более ожесточающийся император по
непонятным причинам проникся симпатиями к своему внучатому племяннику, и
Калигула годами жил с ним на острове Капри.
Толпы римского народа, ворвавшиеся в тот мартовский день в сенат,
настояли, чтобы Калигула был провозглашен принцепсом -- "первым из
сенаторов" -- и преемником Тиберия.
Не будем впадать в иллюзию, что в то время была столь велика власть
римского народа или что его голос был решающим. Калигула уже был до этого
провозглашен принцепсом преторианцами -- императорской стражей, то есть
военными. Именно военные распространили свои симпатии и любовь к своему
полководцу Германику на его сына Калигулу. Военным он был обязан и именем,
под которым вошел наконец в историю. Дело в том, что "Калигула" означает по
латыни "сапожок". Так стали называть будущего принцепса, когда он пятилетним
мальчиком появился рядом с отцом на триумфальной колеснице, одетый в
специально сшитую для него форму легионера и военные сапожки.
СОЛНЫШКО, -- так называл его римский народ, возлагая на своего
принцепса большие надежды.
О чем думал молодой Калигула, когда в сенате его приветствовал римский
люд, а сенат провозглашал принцепсом? Может быть, он вспоминал времена,
проведенные с его чудаковатым дядей на Капри? Воспоминания были не из
лучших. Тиберий уже тогда превратился в упрямого деспота, хотя в начале
принципата вел себя относительно миролюбиво (вернул сенату его былые
полномочия, отказался от почестей к нему как к богу, не хотел, чтобы ему
воздвигали статуи). На это у него были свои причины. Его стремление улучшить
отношения с сенатом окончилось неудачно, ему пришлось подавлять мятежи
германских и паннонских легий, а позднее и восстания в Нумидии, Фракии и
Галлии. Военные расходы опустошили государственную казну, и Тиберий был
вынужден увеличить налоги и -- что больше всего подорвало его популярность
-- ограничить публичные зрелища. Возникали антитибериевские заговоры, Тацит
утверждает, что многие представители нобилитета (римской знати) даже
симпатизировали самозванцу -- рабу Клементу, который выдавал себя за внука
Августа.
Трудно сказать, знал ли молодой Калигула причины перемены Тиберия и
задумывался ли вообще над ними. Однако при его интеллекте, который он
неоднократно продемонстрировал позднее как в положительном, так и
отрицательном смысле, можно предположить, что это не могло не занимать его.
Обстановка на Капри все время была напряженной. Падали все новые и новые
головы. Любимец Тиберия, командир преторианской гвардии Сеян, укрепляя свою
личную власть, посылает под предлогом "оскорбления Его величества" в тюрьмы,
на пытки и смерть сотни людей. Он убеждает императора (каковым на деле
являлся принцепс), что в Риме против него строят неустанные козни, тем самым
удерживая Тиберия на Капри, -- в действительности же избавляется от людей,
представляющих опасность для него самого, Сеяна. Жертвой его бесчинств
становится наконец и собственный сын Тиберия Друз Кастор. В конце концов и
Сеяна ждет та же участь: он теряет свою с таким трудом и коварством
завоеванную позицию, впадает в немилость и кончает казнью.
В такой среде Калигула не мог чувствовать себя хорошо, напротив, ему
все чаще приходилось задавать себе вопрос: не придет ли в голову императору,
этому подозрительному сумасброду, что следовало бы ликвидировать и его,
Калигулу? Он прекрасно знал, что Тиберий не любил его отца, Германика,
воинской славе которого и популярности среди солдат он завидовал. Калигуле,
несомненно, было известно и то, о чем говорилось среди людей в связи со
смертью его отца: что в ней мог быть замешан Тиберий.
Трудно сказать, какие мысли мелькали в голове "Сапожка" в ту минуту,
когда его провозгласили принцепсом-императором, вложив в руки
двадцатитрехлетнего юнца почти абсолютную власть. Впрочем, слово "почти"
можно свободно опустить.
КОНЕЦ РЕСПУБЛИКИ. Итак, в 37 году н. э. некогда городская республика
подошла к этому рубежу.
После смерти Цезаря был установлен второй триумвират, в который входили
Марк Антоний, Гай Юлий Цезарь Октавиан и Эмилий Лепид. Наконец победителем
вышел Октавиан, приемный сын Цезаря. Первым выпал из игры Лепид. История
борьбы Октавиана с Антонием достаточно известна -- во всяком случае,
литераторы, драматурги и кинематографисты не раз обращались к теме любви
Антония к последней египетской королеве, прекрасной Клеопатре и их конечному
самоубийству.
После Цезаря Октавиан стал вторым монархом. Однако по сравнению со
своим предшественником, он вел себя более дипломатично, во всяком случае, по
отношению к сенату. После своей победы над Антонием Октавиан вернул ему все
полномочия, полученные им как триумвиром. Польщенный сенат отреагировал на
это тем, что снова вручил ему все полномочия, к тому же расширив их. Антонию
была доверена должность главнокомандующего войсками, поручено управление
несколькими провинциями, кроме того, он получил пост великого понтифика, а
также самую важную должность -- должность народного трибуна, которая
гарантировала ему неприкосновенность и право накладывать вето на решения
сената. Наконец, он был удостоен титула Август, то есть Благородный,
Знатный.
Для республики это означало конец, хотя Август, как называл себя с тех
пор Октавиан, сохранил деятельность всех республиканских учреждений. Вскоре,
однако, они превратились в пустую формальность. Август, впрочем, извлек урок
из судьбы Цезаря и не назвал себя ни императором, ни правителем,
остановившись на скромном звании принцепс, то есть первый (среди граждан),
образовав, таким образом, принципат. В будущем, однако, синонимом
универсального правителя стало слово "цезарь", как титуловали Августа другие
(в то время Рим господствовал почти над всем известным тогда миром), причем
значение этого слова далеко превысило титул царя, которого хотел избежать
Рим.
НАЧАЛО ИМПЕРИИ, по сравнению с хаосом и упадком конца республики, было
периодом подъема. Италия (то есть уже не только Рим) приобрела
привилегированное положение и стала центром Римской империи, провинциями
начали управлять местные привилегированные слои. Временно улучшилось и
экономическое положение империй, зато укрепился рабовладельческий характер
Рима. Учитывая предыдущие мятежи, сенат принял, по распоряжению Августа,
решение наказывать смертью всех рабов в доме, если их хозяин был убит одним
из них...
Август -- по сути дела, консервативный тип, -- изо всех сил стремился
восстановить старые традиции и воспрепятствовать ширящемуся моральному
разложению. Так, например, был издан закон, строго преследующий супружескую
измену. Однако, как показало ближайшее будущее, никакого поворота к лучшему
это не принесло. Носителями морального разложения стали ближайшие преемники
самого законодателя, и в первую очередь Калигула...
"Ослабевшие нравственные силы римлянства, за которые боролся Август и
которые он стремился всеми средствами удержать, уже не в состоянии были
возродить общество. Так и классические творения эпохи Августа, которая была
связана с личностью монарха не только внешне и которая нашла свое высшее
воплощение в "Энеиде" Вергилия, озарены уже только осенним блеском солнца".
-- написал в двадцатые годы нынешнего века в книге "Вершители истории"
профессор из Ростока Эрнест Хол.
Остается подчеркнуть, что с этими началами Римской империи связаны
имена таких поэтов, как Овидий, Гораций, Вергилий, Тибулл и Катулл, и таких
историков, как Ливии или Салюстий.
Когда в 14 году н. э. Август умер, успев украсить Рим целым рядом
величественных сооружений, сенат провозгласил его богом, как прежде Цезаря.
МНОГООБЕЩАЮЩЕЕ НАЧАЛО. Когда Калигула после убийства Тиберия вступал в
права принцепса, или, иначе говоря, становился третьим римским императором,
у него было намного более благоприятное положение, чем у его
предшественника. Заменить Августа было непросто: при всех "за" и "против"
первый римский принцепс-император оставил после себя добрую память и был,
безусловно, выдающейся личностью. Тиберий не мог тягаться с ним, а потому
ушел из римской истории в окружении всеобщего презрения.
Возникает вопрос: почему после смерти Тиберия не последовали требования
восстановить республику? Потому что жажда по ней уже угасла. Люди свыклись с
принципатом правление Тиберия, хотя и превратившееся в тиранию, в
действительности укрепило его монархический характер.
Начало правления Калигулы было многообещающим. Прислушиваясь к своим
опытным советникам, прежде всего командиру преторианцев Макрину, Калигула на
удивление быстро укреплял свою популярность и авторитет. Сразу после своего
вступления в должность он получает титул императора, однако возвращает его
полномочия сенату. Освещает собор, построенный Тиберием в честь Августа.
Останавливает бессмысленные процессы "за оскорбление Величества", дает
амнистию всем преследовавшимся и объявляет, что "для доносчиков у него нет
ушей".
Однако это многообещающее начало длится очень недолго -- собственно
говоря, всего лишь несколько месяцев. После чего Калигула резко и непонятно
меняется. Своим кумиром он избирает не Августа, а Цезаря -- причем в самом
отрицательном понимании. Его политическим идеалом становится абсолютная
монархия эллинистического типа в своей наиболее яркой, то есть египетской
форме.
СОЛНЫШКО ОХЛАЖДАЕТСЯ. Неудивительно, что эту резкую и внезапную
перемену современники Калигулы старались каким-то образом объяснить.
Большинство римских историков склонялось к мысли, что правитель просто сошел
с ума, обосновывая этот взгляд не только поведением Калигулы, но и его
прошлым. В частности, они обращались к детству императора, когда после
смерти отца, а потом и матери он жил у своей бабки Антонии -- дочери коллеги
Августа по триумвирату Антония. Зная мальчика лучше, чем кто-либо другой,
она была о нем не лучшего мнения. Утверждают, что она отмечала признаки
извращенности в его характере. Придя к власти. Калигула осыпал свою бабку
наивысшими почестями: например, по его предложению, ей был присужден титул
Августа. Однако энергичная бабушка имела смелость критиковать поведение
внука и в ту пору, когда он уже был принцепсом. В мае 37 года Антония
скончалась, вызвав своей смертью много кривотолков. Утверждали, что в ней
виноват Калигула, который даже не принял участия в похоронах... Это,
безусловно, интересная, но все же слишком смелая версия. Когда Антония
умерла (по свидетельствам, при загадочных обстоятельствах), ей было 73 года.
То есть смерть, по всей вероятности, могла быть естественной. Кроме того, у
нее было не так уж много времени для претензий к внуку -- всего около двух
месяцев, причем, по общему согласию, Калигула был в эти два месяца добрым и
популярным правителем.
Другое дело -- вопрос об извращенности Калигулы. По некоторым
источникам, он якобы принимал участие в оргиях, которые устраивал на Капри
Тиберий. Много бесспорных свидетельств существует о его сексуальной жизни --
от любовной связи с женой префекта преторианцев Макрина (согласно некоторым
утверждениям, Калигула даже задушил вместе с Макрином своего двоюродного
деда и предшественника Тиберия) Эннией (где-то через год правления Калигулы
Макрин и Энния получили приказ кончить жизнь самоубийством) до
предосудительного сожительства с собственной сестрой Друзиллой. Кривотолки
вызывала и его женитьба на супруге наместника балканских провинций Лолии
Поулине, которая, как говорили, состоялась только потому, что кто-то
рассказал перед Калигулой, что бабушка Лолии считалась в свое время
красивейшей женщиной Рима. Калигула быстро пресытился Лолией и развелся с
ней, запретив ей, однако, изданием специального эдикта, новый брак. Что же
касается связи с Друзиллой, она, по всей видимости, была обусловлена
болезненным преклонением Калигулы перед Египтом.
ЕГИПТОМАНИЯ постепенно разрослась у Калигулы до невероятных размеров.
Он восстановил культ египетской богини Изиды, запрещенный Тиберием (Тиберий,
будучи тираном и совершив в ходе своего правления целый ряд ошибок, никогда,
тем не менее, не был подвержен этой мании). На огромном, специально
построенном для этой цели корабле из Египта был привезен обелиск, который и
сегодня стоит в Риме перед собором св. Петра. По образцу древних египетских
фараонов, Калигула хотел заключить брак с Друзиллой. Однако в период
принципата Калигулы эта его сестра уже была замужем. По некоторым
источникам, Калигула отнял ее у мужа, приказал своему другу Эмилию Лепиду
жениться на ней, а сам поддерживал с ней сексуальные отношения и относился к
ней как к жене. Когда Друзилла вскоре умерла (в 38 г. н. э.), был объявлен
государственный траур. По распоряжению сената, ей был посмертно присужден
титул Августа. Одна ее статуя была воздвигнута в зале заседаний, вторая -- в
храме Венеры, где был установлен также специальный алтарь и основана
коллегия служителей ее культа, где были и мужчины, и женщины. Наконец
Друзилла была объявлена богиней и ей было дано имя Пантея -- Всебогиня.
Как и каждый тиран, Калигула был окружен своими последователями и
подхалимами. Одним из них был сенатор Гемин, под присягой заявивший, что
собственными глазами видел, как Друзилла всходила на небеса, переговариваясь
с другими небожителями -- в то время Рим, наряду с собственными богами,
поклонялся и греческим богам, и даже некоторым божествам многочисленных
провинций. За это "свидетельство" Гемину перепала "мелочь" -- миллион
сестерциев...
Предосудительная связь Калигулы с собственной сестрой даже для
нестесненного моралью Рима была слишком вызывающей. Кроме того, у Калигулы
была привычка, по утверждению Сенеки, всякого оскорбить. "К числу его лучших
друзей, -- пишет Сенека, -- принадлежал некий Азиатик Валерий, человек
дикого нрава, который не умел сносить его оскорбления. Однажды во время
пира, прямо в обществе, Калигула громко высказал ему в лицо, как вела себя
его жена в постели..."
БОГ НА ТРОНЕ. Однако хуже всего было то, как вжился Калигула в свою
роль бога: на публике он выступал в обличье Юпитера, с позолоченной бородкой
и молниями в руках...
Такое "божественное" поведение, разумеется, требовало денег, причем
много денег, поэтому налогами обкладывалось все, что только было можно
обложить, и в качестве одного из источников средств были возобновлены
процессы "за оскорбление Его Величества" с конфискацией имущества.
Утверждали, что жест, сделанный Калигулой при вступлении в должность, --
всеобщая амнистия и публичное сожжение документов о тибериевских процессах
-- был на деле фикцией: Калигула якобы приказал сжечь ненужные бумаги,
тщательно спрятав до поры списки Тиберия... Теперь эта пора наступила.
Все это -- и главным образом, теомания и небывалое честолюбие Калигулы,
с которым он строго преследовал и тени сомнения в его божественном послании,
-- вызывало бесконечные конфликты с евреями, которые в то время жили не
только в Палестине, но и создавали весомые этнические группы как во всей
восточной части Средиземноморья, особенно в Александрии, так и Риме, и в
конце концов сломило шаткую популярность Калигулы. Усиливающаяся тирания
Калигулы далеко превосходила пресловутые времена Тиберия. Он изобрел нечто
такое, что не пришло в голову даже Тиберию: к людям, впавшим в немилость или
ставшим ему подозрительными, Калигула посылал офицеров-преторианцев с
приказом покончить жизнь самоубийством.
Наконец в нем горько разочаровалась и армия, которая в императорском
Риме стала решающей силой: Калигула не только не пошел в отца -- у него
попросту отсутствовал военный талант, а его походы в Британию и Германию
потерпели фиаско. Более того, его жертвой, как мы уже говорили, стал Макрин,
которому Калигула был обязан своим положением принцепса и своими начальными
успехами. Говорилось даже, что Калигула намеревался казнить всех воинов
германских легий, которые двадцать пять лет назад приняли участие в
восстании, подавленном отцом Калигулы Германиком.
Чаша терпения переполнилась. А между тем Калигула в "честь" своих
военных походов в Британию и Германию собирался устроить триумф -- причем не
в Риме, а в Александрии, куда он задумал перенести центр правления всей
римской империей.
И вот спустя всего лишь четыре года после начала своего правления он
был убит. В конце января 41 года н. э. на подворье Палатина как обычно,
проходили торжества в честь памяти императора Августа. В этот день -- 24
января -- Калигула с самого утра присутствовал на зрелищах. Около часа дня
он покинул театр, чтобы принять ванну и пообедать во дворце. В сопровождении
единственного сенатора он направился к крытому переходу, где стояла,
готовясь к выступлению, группа мальчиков из Азии. Калигула заговорил с ними
-- и в этот момент трибун преторианцев Хэрея (которого Калигула сам выбрал
после смерти Макрина и который был одним из легионеров его отца, давших
некогда пятилетнему мальчику ласковое прозвище "Сапожок") ударил его мечом.
Нанесенная рана не была смертельной, лезвие скользнуло по ключевой кости.
Калигула вскрикнул и пробежал несколько метров. Дорогу ему преградил трибун
Сабин, который вонзил ему меч прямо в грудь. Упавшего Калигулу обступили
другие, осыпая ударами бессильное тело. Ему было нанесено около тридцати
ран...
Ненависть к "богу" Калигуле была столь велика, что, расправившись с
тираном, заговорщики убили его жену и годовалую дочку.
А потом бросились преследовать его дядю Клавдия, который вышел из
театра непосредственно перед Калигулой и пошел прямо во дворец...
СЛОВО БЕРЕТ ВРАЧ. Мы уже сказали, что большинство римских историков
относит резкий перелом, наступивший в поведении Калигулы через несколько
месяцев после начала его правления, на счет его сумасшествия. Причем либо
латентного (в пользу которого свидетельствовали бы предполагаемые
высказывания его бабки Антонии), либо скорее неожиданного, вспыхнувшего
резко и внезапно. Эта загадка до сих пор привлекает не только историков, но
и поэтов. В частности, Альбер Камю посвятил Калигуле драму, премьера которой
состоялась в 1945 году, где главную роль сыграл молодой Жерар Филип. В живой
памяти наших зрителей -- и драматические сцены с Калигулой из многосерийного
фильма британского телевидения "Я, Клавдий", снятого по роману Роберта
Грэвса.
И, разумеется, история Калигулы не дает покоя врачам -- психиатрам и
неврологам.
Как могло случиться, задаем мы себе вопрос, чтобы человек, за
исключением мелких эксцессов в детстве, проявлявший себя совершенно
нормально, в том числе и в начале своего правления, вдруг так внезапно и без
видимых причин сошел с ума? Достаточно ли убедительно утверждение, что к
такому страшному концу его привело одно лишь упоение властью? Или молодость
и неопытность?
И здесь мы сталкиваемся с фактом, которому уделялось до сих пор слишком
мало внимания.
Вскоре после своего вступления на трон, в конце 37 года н. э. Калигула
внезапно заболел. Возникали сомнения в его выздоровлении. А поскольку до тех
пор он проявлял себя как мудрый и человечный монарх-принцепс, в Риме и по
всей империи совершаются жертвоприношения за его здоровье. Светоний пишет,
что "множество людей ожидало на Палатине перед резиденцией императора
сообщений врачей".
Какими были эти сообщения, мы не знаем. И очень жаль, потому что
АНТИЧНАЯ МЕДИЦИНА достигла в то время довольно высокого уровня.
В своих "Письмах" Сенека сетует в одном месте, что его часто мучает
насморк и высокая температура. "Дело зашло так далеко, -- пишет он своему
другу, -- что хронический насморк меня совершенно изнурил. Я страшно
ослаб... все, что поднимает дух, помогает и телу. Меня спасли мои интересы.
За то, что я поднялся с постели и снова обрел здоровье, я обязан
философии... Этими лекарствами пользуйся и ты. Врач посоветует тебе, какими
должны быть твои прогулки, как долго ты должен заниматься гимнастикой; это
помешает тебе впасть в апатию, в которой оказывается каждый ослабленный
болезнью человек; врач посоветует тебе читать вслух, чтобы тренировать
дыхание, путь которого и вместилище поставлены под угрозу; заниматься
греблей и легкими сотрясениями тела приводить в движение внутрен-1 ости. Он
рекомендует тебе, какую диету следует соблюдать, когда употреблять вино для
поддержания сил, а когда, наоборот, избежать этого напитка, чтобы он не
раздражал организм и не вызывал кашель...".
Таким образом, римский врач, согласно Сенеке, умел немало. Медицина
имела в то время уже долгую традицию: ведь врачевание -- одна из древнейших
профессий на свете. Еще со времен Древнего Египта известен так называемый
папирус Эберта, который содержит серьезные диагностические и терапевтические
сведения. О врачах упоминает и свод законов вавилонского царя Хаммурапи (ок.
2000 г. до н. э.). Кодекс перечисляет их обязанности и устанавливает
вознаграждение или наказание за их труд. Например, семья пациента, умершего
по вине врача, могла требовать его жизни за жизнь своего родственника. А
если пациент, в результате вмешательства врача, становился слепым на один
глаз, врача тоже лишали глаза... Из этого видно что в древней Месопотамии
медицина была далеко не мед, и вместе с тем, по-видимому, она находилась на
достаточно высоком уровне, если требования, предъявляемые к ней, были столь
высоки.
Впрочем, научная медицина начинается с медицины греческой. Современные
историки считают, что древнегреческий бог врачевания Асклепий (Эскулап),
обладавший умением лечить болезни, после смерти был возведен в ранг богов.
При храмах этого бога-врачевателя устраивались больницы, так называемые
асклепионы, где проводилось почти рациональное лечение, устанавливался
диагноз, использовались лекарства от многих болезней, применялось
климатическое лечение и лечение с помощью упражнений. Известна была даже
психотерапия. На развалинах Пергама -- древнего города в Малой Азии --
отчасти сохранился асклепион, в котором был длинный коридор с отверстиями в
потолке, откуда служители культа Асклепия (преимущественно врачи)
нашептывали проходящим пациентам подбадривающие слова. Впрочем, настоящие
душевнобольные считались в античные времена святыми, одаренными особыми
милостями богов.
Отцом научной медицины считается грек Гиппократ (родился ок. 460 года
до н. э.), которому принадлежат названия наиболее известных болезней и
первая классификация заболеваний. Он же впервые разделил людей на основные
типы: флегматик, сангвиник, холерик и меланхолик.
Другим известным античным врачом был тоже грек -- Гален (129--201 г. н.
э.). Он стал личным врачом императора Марка Аврелия, а после его смерти -- и
его сына и преемника Коммода. Гален серьезно расширил познания в анатомии
(он анатомировал свиней, собак, утопленников, лечил -- хирургически --
раненных гладиаторов). Гален знал, что мозг -- главный орган, управляющий
всей нервной системой, и источник движений. Ему были известны периферические
нервы, которые он делил на сенситивные и моторические. Гален оставил после
себя четыре крупных рукописи и около 400 трактатов...
Римская империя открыла греческой медицине, по сути дела, весь
известный тогда цивилизованный мир. Все знатные римские семьи имели своих
греческих врачей-рабов, вообще же по империи вело практику и много свободных
греческих врачевателей.
Очень правдоподобно, что среди врачей, пользовавших больного Калигулу,
были и греки...
БОЛЕЗНЬ, ПОВЛИЯВШАЯ НА ИСТОРИЮ. К сожалению, нам немногое известно о
характере этой болезни. Мы знаем только, что она сопровождалась горячкой и
что когда спустя несколько месяцев молодой император выздоровел, он
совершенно изменился. Он вел себя так, что окружающие терялись в Догадках.
Калигула как будто теряет всякие барьеры. Наконец, судите сами.
Тиберий Гемелл, член императорского семейства, устранен, поскольку он
якобы "желал императору смерти". Желание Гемелла, как и реакцию Калигулы,
еще можно было как-то понять: пока этот внук Тиберия и, согласно его
завещанию, соправитель Калигулы оставался в живых, молодой монарх не мог
быть уверен в своей власти, даже уничтожив завещание прежде, чем оно стало
известно. Однако чем объяснить то, что Публий Афраний Потий, высказавшийся
как-то в том духе, что он был бы "рад умереть за Цезаря", был убит по
приказанию Калигулы своими рабами -- "чтобы желание его исполнилось". Так же
и рыцарь Атаний Секунд был принужден к тому, чтобы выполнить свое обещание
"выступить в цирке гладиатором, если император выздоровеет". После этого уже
невменяемость Калигулы не знает границ... Так, например, однажды, когда
секретарь дает ему на подпись документы, чтобы Калигула скрепил их обычным,
"SPQR - Senatus populusque Romanus" между ним и императором состоится, по
Светонию, следующий разговор:
"Калигула: А не хватило бы только "populus Romanus" -- это было бы
короче.
Секретарь: Таков обычай, цезарь.
Калигула: Обычай можно подавить. -- И помолчав: -- Может быть, чем
подавлять сенат, будет проще подавить сенаторов".
И вскоре после этого 40 сенаторов отправляются на смерть, чтобы
"возместить" эту потерю, Калигула, как утверждают, собирается назначить
сенатором... своего коня. Итак, можно сказать: ясные симптомы сумасшествия.
Однако все известные нам обстоятельства позволяют сделать вывод, что его
главной причиной было именно горячечное заболевание, длившееся несколько
месяцев.
Итак, горячечное заболевание... довольно общий диагноз. Однако он
перестает быть общим, если принять во внимание, что после выздоровления
Калигулы в его поведении и характере происходит столь резкий и внезапный
перелом.
Из этого можно сделать вывод, что Калигула перенес тяжелую инфекцию
(возможно, вирусную), которая проявилась в виде энцефалита, то есть
воспаления мозга, На то, что болезнь локализовалась именно на мозге, могло
повлиять и прежнее небольшое нарушение нервной системы (не исключено, что
врожденное), если верить Светонию и Антонии.
Печальным фактом остается однако то, что энцефалит не прошел у Калигулы
бесследно.
Надо сказать, что нарушения психики в результате воспаления мозга --
явление нередкое. Они возникают преимущественно после эпидемического
энцефалита, однако могут проявиться практически после каждого воспаления
мозга.
В случае Калигулы речь шла о структурных нарушениях в лобных долях
мозга. Повреждение в этой области ведет к потере барьеров, разложению
общественных навыков и, наконец, к дезинтеграции личности и слабоумию. До
последней стадии болезнь Калигулы еще не могла дойти, однако в нем уже
проснулись все "дремлющие бесы".
Если его поведение в самом деле было обусловлено последствиями
энцефалита (с уверенностью установить диагноз две тысячи лет спустя вряд ли
возможно), то этот энцефалит оказал свое влияние на римскую историю.
Самодурство Калигулы, усиленное его болезненным представлением о себе как о
всемогущем боге, стало образцом для других жестоких, честолюбивых и
извращенных правителей, какими были, например, Нерон, Коммод или Каракалла.
И в значительной степени это предопределило конечное падение империи,
владевшей почти всем известным тогда миром.
"Всегда, когда слезы выступят украдкой у тебя на глазах, обрати их на
цезаря; и высохнут они при виде этого самого могущественного и самого ясного
божества.
Его блеск ослепит их, чтобы они не видели ничего другого..."
Римская пословица "Человеку свойственно ошибаться" как нельзя лучше
отражает настроения и чувства римлян в момент, когда убитого Калигулу сменил
Тит Клавдий Нерон Германик, брат популярного полководца Германика и дядя
Калигулы. В то время как приход Калигулы к власти вызвал в свое время
восторги толпы, провозглашение Клавдия принцепсом было встречено по меньшей
мере с растерянностью. К тому времени имя пятидесятилетнего Клавдия было
окружено многими легендами, которые изображали его чудаковатым,
непрактичным, смешным и даже отсталым и неполноценным. Римские историки той
поры не питали симпатий к Клавдию.
Свидетельствует об этом и их описание драмы, которая разыгралась 24
января 41 года н. э. на Палатине. Тогда, как мы знаем по предыдущему очерку,
Калигула возвращался из театра домой во дворец, чтобы отдохнуть и пообедать.
Впереди шел с двумя сенаторами Клавдий, который направился прямо к главному
зданию, что, по-видимому, спасло ему жизнь. Зато Калигула, шедший в
сопровождении еще одного сенатора, неожиданно повернул к крытому переходу,
где и стал жертвой антиимператорского заговора.
Некоторые римские историки, а вслед за ними и римская улица, утверждали
позднее, что Клавдий в это время, спрятавшись за портьеру, трясся от страха.
Что же на самом деле испытывал в эту минуту Клавдий, какие мысли
мелькали в его голове -- этого мы уже никогда не узнаем.
Итак, трясся от страха... Да если бы и так -- кто на его месте держался
бы по-другому? Его брат Германик скончался при загадочных обстоятельствах,
дядя Тиберий был убит (по стечению обстоятельств, также преторианцами), а
теперь еще и Калигула... Каким бы он ни был, в конце концов он приходился
Клавдию родным племянником.
Если бы в тот роковой день Клавдий избрал тот же путь, что и Калигула,
а не пошел прямо во дворец, скорее всего, это стоило бы ему жизни --
заговорщики, судя по всему, были намерены уничтожить всю императорскую
семью. Когда жена Калигулы бросилась на тело мужа с причитаниями, один из
преторианцев вонзил ей в шею меч, а маленькую дочку Калигулы просто
размозжили головой о стену.
А Клавдий, говорят, трясся от страха. Насмешки тут неуместны.
Более того, у Клавдия было более чем достаточно причин не слишком-то
доверять людям. В Риме тех времен, где в чести были воины, гладиаторы,
геркулесы, человек его склада вряд ли мог рассчитывать на признание. Клавдий
явно не предполагал, что он может стать принцепсом или императором, хотя и
принадлежал к главным членам правящей династии Юлиев-Клавдиев.
И все же ему уготован был славный удел. Во время убийства Калигулы и
его семьи, которое наверняка наделало много шума, Клавдий действительно
спрятался во дворце за ширмой. Там и нашел его вечером один из преторианцев.
Он воскликнул: "Да здравствует цезарь!" -- и чудак Клавдий стал четвертым
римским принцепсом.
НИ АДОНИС, НИ ГЕРКУЛЕС. Мы уже отметили, что современные Клавдию
источники не были к нему снисходительны и не нашли для него теплых слов.
Согласно Светонию, Клавдий "страдал от многообразных и продолжительных
болезней, поэтому был ослаблен и духом, и телом и даже в зрелом возрасте не
считался способным заниматься делами общественного или личного характера".
Поэтому долгое время, уже по достижении своего совершеннолетия, он не
признавался правоспособным и имел над собой опекуна. Этим "опекуном" был, по
утверждениям историков, бывший конюший, поэтому можно себе представить, как
обращался он с мальчиком.
Однако самым чувствительным местом для Клавдия было отношение к нему
собственной матери, Антонии (той самой Антонии, которая воспитывала внука
Калигулу мальчиком), которая заявляла о нем, что он "человеческий выродок",
и что он "от природы не был доделан -- а только зачат".
Некоторые источники утверждают, что Клавдий появился на свет "необычным
способом". Его голова тряслась, слабые ноги едва держали грузное тело, черты
лица несли следы дегенерации.
Ни Адонисом, ни Геркулесом он решительно не был.
Однако было ли все это достаточной причиной для того, чтобы считать
Клавдия чуть ли не слабоумным? Его мать Антония, желая подчеркнуть
чей-нибудь низкий интеллект, говорила: "Он еще глупее, чем мой Клавдий".
(Это суждение серьезно подрывает достоверность свидетельств Антонии об
извращенности юного Калигулы).
Оценки матери, разумеется, быстро разнеслись по всему Риму. Знал о них
и Клавдий. Он прекрасно чувствовал на себе презрение семьи и насмешки
римлян, и потому стал робким и скрытным. Разумеется, эта скрытность тоже
стала предметом для дополнительных пересудов: ее считали чудачеством,
отсталостью и т. д. Ирония в том, что изо всей семьи к нему лучше всего
относился его приемный дед Август, что основа свидетельствует о мудрости
последнего. Но и Августу не слишком-то хотелось показывать Клавдия на
публике. Он сознавал, насколько мало соответствует его приемный внук по
внешности "античному идеалу". Если это все же случалось, Клавдия закутывали
в капюшон. Даже тогу "гирилис" -- символ взрослости, вручение которой было в
Риме, особенно в знатном семействе, настоящей церемонией, Клавдий получил
тихо, незаметно и чуть ли не тайно: вручение проходило в полночь!
В 24 году н. э., в 33 года, Клавдий был избран в только что созданную
Collegia Sodalium Augustalium.
По завещанию Августа он получил 800 000 сестерциев. При Тиберии он
держался в тени, проводя время в своих поместьях в Кампании, так как Тиберий
не доверил ему ни одной должности. Отношение преемника Августа к Клавдию,
судя по всему, было прохладным: в конце концов Клавдий был братом Германика,
а Тиберию было хорошо известно, что легии хотели некогда объявить преемником
Августа именно Германика.
Калигула тоже не предоставил Клавдию государственного поста. однако во
время его правления тот жил в Риме на Палатине в императорской резиденции,
вероятно, поначалу Клавдий любил своего племянника, перенося на него свою
любовь и восхищение, которые он некогда питал к своему старшему брату
Германику. Однако на Палатине ему приходилось несладко. Калигула унижал его,
как мог, насмехался над ним. Например, он пригласил его в коллегию
священнослужителей, заставив заплатить за эту "честь" в государственную
казну 80 миллионов сестерциев. Бедному Клавдию пришлось из-за этого влезть в
долги.
В период, когда на порядке дня стояли провокации, аресты, политические
процессы и приказы к самоубийству, Клавдия спасла именно его репутация
чудака и безвредного сумасшедшего. Для Калигулы он стал скорее объектом
развлечений, чем ненависти, и считался на Палатине этаким придворным шутом,
над которым посмеивались и рабы.
ВСЕ БЫЛО НАОБОРОТ. Вместе с тем, этот "шут" и "чудак" был историком --
и историком преотличным. Это как-то ушло от внимания его матери, племянника
и римской улицы -- или просто считалось чем-то лишним, ненужным. История
была страстным увлечением Клавдия. В то время историческая наука находилась
в Риме на довольно высоком уровне. Учителем и другом Клавдия был знаменитый
Тит Ливий -- крупнейший летописец эпохи Августа, прославившийся своей
историей Рима "С основания города". Клавдий как историк ставил перед собой
немалые задачи: он занимался историей этрусков (к сожалению, его труд не
сохранился, иначе мы знали бы сегодня о таинственном народе куда больше) и
историей Карфагена. Его третьим историческим трудом была история мира
Августа, и кроме того, он собирался написать новейшую, современную историю
со дня смерти Цезаря. Однако семья воспротивилась его намерению -- эта тема
уже казалась тогда политически неприемлемой и опасной.
Хотя до нас и не дошли -- увы -- исторические труды Клавдия, о них
сохранились подробные сведения в других источниках, причем все они сходятся
на том, что Клавдий был исключительно талантливым историком и его труды
стоят в одном ряду с работами таких классиков римской исторической науки,
как Тацит, Ливии, Саллюстий и др.
Разумеется, занятия историей требовали тщательного изучения источников.
А потому Клавдий, относившийся к ним с любовью и страстью, напоминал своим
современникам рассеянного профессора или просто чудака. А вот откуда взялись
россказни о его "неполноценности"? Вероятно, здесь была "заслуга" его матери
Антонии, а также племянника Калигулы. Способствовал этому, вероятно, и
внешний вид Клавдия, и бросающиеся в глаза дефекты (в частности, речи, из-за
чего его называли "заика Кла-Кла-Клавдий"). Ко всему прочему, он припадал на
левую ногу, страдал тиком лица, а голова его постоянно тряслась.
Предметом насмешек служила и его страсть к еде. Рассказывали, что
однажды, председательствуя в суде, он учуял откуда-то по соседству запах
пищи. Клавдий якобы покинул суд и отправился по запаху. Злые языки
утверждали даже, что император собирался якобы издать специальный указ, по
которому его гостям (Клавдий любил общество) разрешалось бы выпускать
кишечные газы, так как он узнал, что кто-то заболел, удерживаясь от этого.
Однако, несмотря на свою гротескную, увитую молвой репутацию, Клавдий
проявил себя на посту принцепса государственным мужем, которому не было
равных с кончины Августа (14 г. н. э.) до прихода к власти Траяна (98 г. н.
э.).
PATRES CONSCRIPTI -- обратился при вступлении в права принцепса к
сенаторам Клавдий (Patres conscripti было их официальное название), -- если
вы согласны с этими предложениями, скажите это сразу, просто и по своему
искреннему убеждению. Если вы не согласны с ними или знаете другие средства,
сообщите это на данном заседании. Или, если вам нужен более длительный срок
для размышления, -- вы его получите, но помните, что когда вы будете снова
созваны, вы должны будете проявить собственное мнение".
Это обращение, согласитесь, не говорит ни о "неполноценности", ни о
"чудачестве" Клавдия. Наоборот, оно свидетельствует о том, что Клавдий не
мечтал об автаркии, стремясь лояльно прислушиваться к сенату. Однако сенат
уже давно не был тем, чем он являлся во времена республики: он боялся
императора и старался ему угождать. Это обстоятельство, а также тот факт,
что на второй год правления Клавдия сенаторы приняли участие в заговоре
против него, заставило императора отказаться от мысли привлечь их к
управлению огромной Римской империей, и в дальнейшем он правил сам.
Здесь и проявилось, как глубоко ошибалось общественное мнение Рима,
встречая нового принцепса с недоверием и насмешкой. Клавдий, убедившись, что
взаимодействие с сенаторами в вопросах власти невозможно, сделал то, что на
семнадцать веков позднее габсбургский император Иосиф II: наряду с
традиционными государственными учреждениями, какими были в Риме квестуры,
претуры и консулаты, он учредил отличный бюрократический механизм, слаженный
и преданный императору. Центральное управление Римской империей в период
правления Клавдия сосредоточилось в руках своего рода министерств или
центральных учреждений.
Во главу этих учреждений Клавдий поставил людей, которые пользовались
его стопроцентным доверием -- вольноотпущенников, которые служили его семье
или семье его бабушки Антонии. (Когда в Риме давали рабу свободу, он уже
считался членом семьи своего бывшего господина и принимал его имя). Самым
верным (и самым способным) из таких вольноотпущенников Клавдия стал Нарцисс,
превратившийся в своего рода премьер-министра; финансами ведал Паллас. а
юстицией -- Каллист. Клавдий даже учредил институцию, которая выполняла
подобную функцию, как современные министерства образования и культуры.
Встреченное насмешками правительство было для своего времени достаточно
просвещенным. При Клавдии строились дороги, общественные здания; появились
своеобразные зародыши социальной деятельности. И хотя центром тяжести
по-прежнему оставалась Италия, заботы императора и его чиновников
распространялись и на провинцию. Их высшим представителям предоставлялось
римское гражданство чаще, чем прежде, их принимали даже в сенат. Эти шаги,
как и улучшение сообщения, благодаря строительству сети дорог, серьезно
способствовали латинизации всего Средиземноморья, а их последствия
сказывались еще много веков спустя. Терпимость Клавдия ярче всего проявилась
в его отношении к евреям, которым он разрешал вести богослужения на всей
территории Римской империи. Более того, на одиннадцатом году своего
правления Клавдий довольно неожиданным образом разрешил спор между евреями,
самаритянами и правителем Иудеи Куманом. Самаритяне напали на еврейских
путников на их пути в Иерусалим. Евреи обратились к Куману с просьбой
наказать виновников. Однако тот, подкупленный самаритянами, не предпринял
никаких шагов. Когда, как следствие этого, вспыхнули новые беспокойства,
Куман, подавляя их силой, много евреев перебил. Выслушав свидетелей, Клавдий
признал правоту евреев и строго наказал как самаритян, так и правителя
Иудеи.
Разумеется, римское общество, основанное на эксплуатации рабов, с
трудом переносило правление презренных вольноотпущенных (мало кто сознавал,
что Клавдий избирает их не только потому, что может положиться на их
лояльность, но и потому, что по своим способностям они больше
соответствовали занимаемым должностям). Возникла оппозиция. Ее существование
лучше объясняет и насмешки, которым подвергался Клавдий. Однако оппозиции не
удалось подорвать позиции императора. Централистский характер римской
империи, который придал ей Клавдий, сохранился почти до самого ее распада, а
бюрократическая система, которую он ввел, предвосхитила все последующие
абсолютизмы.
Успешно развивалась и внешняя политика Клавдия. Ни один император (за
исключением Траяна) не расширил настолько границы Римской империи, как это
сделал "чудак" Клавдий. Только после присоединения оставшейся части
североафриканского побережья Средиземное море стало внутренним морем Римской
империи -- "нашим морем". У него уже не было других берегов, за исключением
тех, что принадлежали Риму. При Клавдии к Римской империи была присоединена
и Фракия, однако вершиной военных успехов правительства Клавдия явилось
завоевание Британии вплоть до рек Трент и Северн, что позволило стереть
память о позорном поражении здесь Калигулы. Клавдий лично руководил в 43
году н. э. военным походом против британцев, объединенных под Кунобеллином.
Война закончилась падением центра сопротивления Камадолуна, где позднее был
сооружен центральный храм, символизирующий британское почитание Рима. Здесь
Клавдий превзошел и Цезаря, сумев добиться того, чего не удалось сделать
тому: Британия начала латинизироваться.
Одновременно с завоеванием Лидии стала чисто римской и Малая Азия,
вскоре после чего к Риму были присоединены остатки бывшего Иудейского
царства.
МЕССАЛИНА. С чем Клавдию не везло, так это с женами. В первый раз он
женился довольно поздно. С первой женой, Ургуланиллой, внучкой приятельницы
его бабушки, Клавдий развелся очень скоро. Недолгим был брак и со второй
женой, Элеей.
Уже в зрелом возрасте он женится в третий раз, теперь уже на красавице
Валерии Мессалине, правнучатой племяннице Августа, очаровавшей Клавдия
своими прелестями. Мессалина была на тридцать лет моложе мужа. Клавдий очень
любил ее, доверял ей все свои секреты, советовался с ней. Мессалина даже
разделила его триумф после победы в Британии. От нее у Клавдия было двое
детей: сын Британик и дочь Октавия.
К сожалению, супружеская верность не принадлежала к добродетелям
Мессалины. Кажется, источники не очень преувеличивают, утверждая, что
количество ее любовников исчислялось сотнями. Имя Мессалины стало в конце
концов синонимом испорченной, порочной женщины. Когда в 1794 году
французскому революционному трибуналу хотелось как можно сильнее оскорбить
бывшую королеву Марию Антуанетту, он назвал ее Мессалиной.
В некоторых исторических трудах Мессалину называют "публичной девкой в
пурпуре". Это, впрочем, не очень логичное заключение. Мессалина не была
продажной женщиной -- ей не было нужды продаваться. Скорее, она страдала
нимфоманией, болезненной эротичностью, чего, как правило, не хватает
продажным женщинам. Мессалина раздавала должности, требуя в уплату "любви".
Когда кто-либо отказывался по каким-либо причинам от этой "чести" (а таких,
надо сказать, было мало), он рисковал головой. Утверждают, что нескольким
верным мужьям такой отказ стоил жизни.
Кроме того, Мессалина устраивала "пиршества", которые сегодня получили
бы название "групповой секс".
Весь Рим знал о разгульном поведении Мессалины, кроме ее мужа Клавдия.
Когда оргии Мессалины перешли все границы, угрожая авторитету императора,
возникла необходимость открыть ему глаза на жену. Это и сделал, застав
императора в Остии, его верный вольноотпущенник Нарцисс. Клавдий немедленно
вернулся домой. В Риме он остановился в преторианских казармах, куда были
доставлены все установленные любовники его жены и тут же казнены.
Сама Мессалина, может быть, и могла бы еще спастись; кажется, Клавдий
собирался еще раз расследовать все дело. Все же Мессалина была матерью его
двоих детей, и он горячо любил ее. Однако Нарцисс помешал этому. Он послал к
Мессалине солдат и одного из своих вольноотпущенных. Жена императора
попыталась кончить жизнь самоубийством, тщетно стараясь ослабевшей рукой
вонзить в себя кинжал. Офицер преторианцев помог ей...
АГРИППИНА. "Из огня да в полымя", -- так можно было бы характеризовать
следующий и последний брак Клавдия. На этот раз он женился на
тридцатидвухлетней Агриппине, которая была сестрой Калигулы, то есть его
родной племянницей. Это была исключительно честолюбивая, на все способная
женщина. Она задумала заменить на римском троне законного наследника
Британика собственным сыном от первого брака, и это удалось ей. Клавдий
усыновил ее сына, женил его на своей дочери Октавии и назначил своим
преемником вместо собственного сына Британика. Этот сын Агриппины и приемный
сын Клавдия действительно стал наконец преемником императора и вошел в
историю под бесславным именем Нерон.
Между тем Агриппина укрепляла свои позиции. Что, если бы Клавдий
раздумал насчет преемника? И вот в должности командира преторианской гвардии
человек Агриппины Афраний Бурр сменяет Кассия Хэрея (убийцу Калигулы). А
потом в 54 г. н. э. (по стечению обстоятельств, как раз в то время, когда
вернейшего императорского вольноотпущенника Нарциса не было в Риме) Клавдий
внезапно скончался в возрасте 63 лет. Его смерть приписывали отравлению
грибами. Однако точно ничего установить не удалось...
О БОЛЕЗНИ КЛАВДИЯ. В том, что Клавдий страдал некоторыми дефектами, нет
никаких сомнений. Вне сомнений и то, что он не был ни слабоумный, ни
помешанный.
Попробуем суммировать все, что мы знаем в этом отношении о нем:
Был болен с рождения.
Его внешность была настолько ненормальной, что окружение Клавдия, а
вслед за ним и весь Рим считали этого талантливого историка, а позднее и
государственного деятеля дебильным существом.
Клавдий плохо ходил -- речь шла о нарушениях двигательного аппарата.
У него подергивались мускулы лица (непроизвольные движения),
подергивания могли быть и в конечностях (могли нарушать ходьбу).
Клавдий плохо говорил, хотя, вероятно, не был заикой, так как вполне
связано выступал в сенате.
По некоторым источникам, роды матери Клавдия были трудными.
Из всего сказанного можно сделать почти однозначный вывод (во внимание
следует принять и тот факт, что Клавдий дожил до пожилого возраста), что
речь шла о детском параличе мозга в его -- скорее всего -- так называемой
дискинетической форме.
При детском параличе мозга происходит врожденное или приобретенное в
раннем возрасте нарушение двигательного аппарата и его развития, причем
положение не ухудшается, хотя необязательно бывает неизменным. Причиной
этого заболевания могут быть болезни матери в беременности, трудные роды
(длительные, с использованием клещей, или при перевернутом выходе плода),
недоношенность или перекошенность. Иногда детский паралич мозга может
явиться следствием воспаления легких или катаров желудка у ребенка сразу
после рождения. Иногда эти причины бывают комбинированными.
Детский паралич мозга имеет несколько форм, отличающихся друг от друга
по степени поражения двигательного аппарата. Часто при них наблюдаются
нарушения речи. Характер нарушения, которым страдал, очевидно, Клавдий,
напоминает скорее дискинетическую форму, при которой появляются
непроизвольные движения, нарушающие свободные движения: например, на лице
появляются маски смеха, потрясения или гнева вне зависимости от испытываемых
эмоций. Речь также бывает поражена недостаточной регуляцией дыхания, что
отдаленно напоминает заикание. Однако на протяжении жизни в легких случаях
(а именно к таким следует отнести Клавдия) может происходить восстановление
речи, подавление непроизвольных движений. В то же время походка бывает
заметно нарушена, как и двигательная способность верхних конечностей.
Двадцать веков спустя, разумеется, невозможно установить этот диагноз
со всей определенностью, однако то, что мы знаем о Клавдии из доступных
источников, делает его более чем правдоподобным. Особенно если принять во
внимание факт, что пациенты, страдающие дискинетической формой детского
церебрального паралича, часто отличаются нормальным или даже высоким
интеллектом, хотя вид такого человека с дергающимися конечностями и лицом
оказывает на окружающих не лучшее впечатление. Поэтому так легко делаются
неверные заключения о душевном уровне человека, перенесшего паралич мозга,
который в действительности может превосходить в этом отношении свое
окружение. Это, очевидно, произошло и с императором Клавдием, болезнь
которого, кажется, является в истории первым известным случаем детского
церебрального паралича.
"В тот день, когда Домициан впервые выступил перед сенатом, он коротко
и сдержанно сказал об отсутствии отца и брата и о своей молодости; поведение
его было достойно. А поскольку тогда еще не был известен его нрав, частая
краска на его лице принималась за скромность".
"Его смерть наполнила сенат такой радостью, что сенаторы, обгоняя друг
друга, спустились в курию и не удержались от того, чтобы не проклинать
мертвеца самыми оскорбительными и самыми горькими словами, чтобы не отдать
приказ принести лестницы и сорвать на своих глазах его портреты и бюсты, тут
же разбив их оземь".
Прошло столетие со времени смерти Цезаря, и с исторической сцены ушла
-- без скорби и сожаления над ней -- первая императорская династия --
Юлиев-Клавдиев, которая вела свое происхождение от Цезаря. Ее последний
представитель, печально прославленный Нерон, покончил жизнь самоубийством в
68 году н. э.
Блаженная мечта о республике -- мечта, во имя которой был убит Цезарь,
-- безвозвратно и навсегда канула в прошлое. Сенат еще существовал, однако
степень его вмешательства в дела растущей империи определяли принцепсы, их
фавориты и их ставленники.
Особое место занимала армия -- щит и меч державного Рима, легии. Их
слово, особенно в смутные времена, становилось законом. И уже не только
избалованные преторианцы или легии Италии, но и провинциальные армии --
недавние "варвары" -- провозглашали часто новых императоров, невзирая на
существование старых. Вдруг оказалось, что стать императором может
практически кто угодно, если за ним стоит военная сила. Короче говоря,
ничего нового под солнцем.
Еще при Нероне начинаются беспокойства в провинциях. Их население
протестует против жестокой власти представителей метрополии, свою роль
играет религиозный вопрос (что касается евреев и христиан), а до
определенной степени (скорее подсознательно) и вопрос национальный. К числу
особенно беспокойных провинций относятся Британия, Галлия и, главное, Иудея,
где уже несколько лет ведется так называемая Иудейская война.
ПОСЛЕ СМЕРТИ НЕРОНА за один год меняется три императора. Первым
становится легат Испании Ближней Гальба. Ему в то время было 72 года, он был
известным полководцем и принадлежал к сенаторской аристократии. Потом
преторианцы провозглашают императором луизитанского легата Оттона, убивая
при этом Гальбу с его советниками. Однако правление Оттона было еще короче
-- всего три месяца. Рейнские легии, относившиеся к числу наиболее сильных и
опытных, с самого начала отказались ему повиноваться. Они объявили
императором легата Нижней Германии Вителлин, оставили доверенную им границу
и направились к Риму. Недалеко от Кремоны произошла встреча рейнских легий с
легиями, верными Оттону, и после кровавой битвы Оттон, потерпев поражение,
пронзил себя мечом.
Что касается Вителлия, то, по многим свидетельствам, он был фигурой
невыразительной и больше всего прославился разве что своим неутолимым
аппетитом к еде. Вителлий не был тираном, однако его рейнские легии быстро
стали грозой Рима и всей Италии. Они грабили и опустошали страну, как будто
это была захваченная ими вражеская территория, и вели разгульную жизнь. В
результате их дисциплина стала резко падать.
Но и Вителлий недолго был у власти. Восточные легии тоже не желали
отставать -- сирийские и египетские легионеры провозгласили императором Тита
Флавия Веспасиана, командира армии, сражавшейся в Иудее. Их поддержали
дунайские легии.
Осенью 69 года н. э. римские части из Мезии, Паннонии и Далмации
отправились в поход на Рим. В ночной битве -- опять-таки у Кремоны -- они
одержали победу над рейнскими легиями Вителлия и через два месяца, после
кровавых боев у Рима, вступили в город. Вителлиевцы при этом подожгли
знаменитый храм на Капитолии, где хранился древний архив римского
государства.
Вителлия вытащили из каморки привратника во дворце и на месте убили.
Все эти быстрые перемены на императорском троне, разумеется, проходили
не так легко и просто, как описаны они на страницах истории, и они стоили
жизни далеко не одним только кандидатам на престол. От них страдало все
государство. Армии, как волны огромного моря, перекатывались с места на
место, и их жертвой становился каждый, кто не был сторонником
новоиспеченного фаворита на императорский престол. Тысячи легионеров пали в
междоусобных боях, поселения пришли в упадок, а Кремона, у которой битвы
проходили дважды, была совершенно разрушена.
ДВОЕ ИЗ РОДА ФЛАВИЕВ. С Веспасианом приходит к власти вторая
императорская династия -- династия Флавиев.
В то время как Юлии-Клавдии могли гордиться аристократическим
происхождением, Флавии представляли типично средний слой римского общества.
А после их упадка римской империей начнут править одни провинциалы...
Веспасиан был, бесспорно, интересной и выразительной фигурой. Он не
только считался способным полководцем (хотя восстание иудеев окончательно
подавил, закончив Иудейскую войну, только сын Веспасиана Тит), но и обладал,
как мы сказали бы, талантами экономиста. Его десятилетнее правление
отличалось бережливостью и экономностью. Будучи опытным полководцем, он
быстро пресек армейскую вольницу и вывел все провинциальные легии из Италии
обратно в провинции. Потом были подавлены опасные сепаратистские движения в
провинциях, и прежде всего ликвидировано иудейское восстание. Под
руководством его сына Тита местные легии управились с ним за год. Тит
наказал евреев, разрушив иерусалимский храм. В Риме состоялся огромный
триумф. В первых его рядах шагал и древнееврейский историк Иосиф Флавий (с
нынешних этических позиций, ставший коллаборантом римлян), а в качестве
военных трофеев несли святые сосуды из разрушенного храма. И сегодня этот
триумф напоминают нам рельефы на арке Тита в Риме. Ни один правоверный еврей
до сих пор не пройдет под ней, так как она олицетворяет собой самое большое
унижение еврейства.
Веспасиан жестоко подавил и восстание в Галлии и на Рейне, вспыхнувшее
здесь после того, как рейнские легии, провозгласив императором Вителлия,
оставили границу и пошли на Рим.
Веспасиан умел энергично пользоваться своей властью: в частности, он
заставил сенат принять так называемый "закон об империи Веспасиана".
признававший его право "делать все, что он сочтет необходимым для блага
своего государства". Однако, по сравнению с многими своими
предшественниками, новый император правил мирно. при нем насколько нам
известно, не происходило никаких лишних казней.
Зато он был очень корыстен: повышал налоги, продавал государственные
должности, и даже приговоренные по суду к наказанию могли откупиться при нем
за деньги. Когда его упрекали в том, что он ввел налог за загрязнение улиц
ослами, Веспасиан, приблизив к носу монету, заявил: "Не пахнет". Его
внешность, по сохранившимся скульптурным бюстам, напоминает скорее толстого
мелкобуржуазного лавочника, чем владыку державного Рима. (Когда автору
довелось рассматривать в Риме его бюст, музейный смотритель надвинул
Веспасиану на уши фуражку и сказал: "Ну, чем не американский банкир?").
Тем не менее именно этот император, жадно копивший деньги (а в империи,
разоренной гражданскими войнами и беспорядками, они были нужны как никогда),
украсил Рим одной из самых его удивительных достопримечательностей. Он
построил новый амфитеатр (амфитеатр Флавиев, законченный Титом) --
сегодняшний Колизей, побывать в котором не преминет сегодня ни один турист.
Утверждают, что ему было присуще чувство юмора.
На смертном одре он якобы заявил:
"Горе мне, я, кажется, становлюсь богом!".
О его старшем сыне и преемнике Тите большинство историков отзывается
столь похвально, что это выглядит даже подозрительно.
Тит находился у власти всего два года (79--81). В возрасте сорока двух
лет он скончался от лихорадки.
Утверждают, что при его правлении не произошло ни одной казни,
отношение к сенату было прекрасным, не велось никаких политических
процессов. При этом нельзя сказать, чтобы не возникало заговоров против его
особы (к ним, как известно, римляне питали большую склонность), однако когда
такой заговор раскрывался, Тит якобы ограничивался тем, что приказывал
привести заговорщиков и делал им замечание. Кроме того -- что уж совсем
похоже на легенду -- Тит спрашивал о причинах их недовольства и, если
следовало признание, обещал исправить положение. После чего приглашал
заговорщиков на ужин...
По Светонию, Тит является автором крылатого выражения -- "Я потерял
день". Так он заявил якобы однажды во время ужина, обнаружив, что за весь
день не сделал ни одного доброго дела.
Правление Тита постигла крупнейшая трагедия античного Рима: 24 августа
79 года произошло страшное извержение Везувия, во время которого в
раскаленной лаве, граде камней и серных тучах исчезли с лица земли цветущие
города Помпея, Геркуланум и Ста-бия почти со всем своим населением. Памятью
об этой трагедии до сих пор является своеобразный музей этих мертвых
городов, свидетельствующий о высокой культуре жизни Рима той поры.
Но и это было еще не все: вскоре Рим охватил огромный пожар, длившийся
трое суток, а потом разразилась эпидемия чумы.
При всех этих бедствиях Тит, по свидетельствам современников, проявил
себя блестяще. Он лично руководил помощью пострадавшим, а когда ему
показалось, что помощи недостаточно, он добыл средства, продав произведения
искусства из своих увеселительных дворцов.
Итак: хвала, хвала, хвала.
Однако как соотносится эта человечность Тита с теми ужасами, которые
развязали под его руководством римские войска в захваченном Иерусалиме?
Госпожа история снова дает нам урок, что гуманность относительна. В
провинциях, не поспевавших за метрополией, вся человечность шла стороной...
Фактом остается то, что в тени излучающего сияние образа Тита в самых
черных красках предстает в истории его младший брат и преемник Домициан.
НЕРОН ПОБЛЕДНЕЛ БЫ ОТ ЗАВИСТИ. Если верить всему, что говорилось и
говорится о Домициане, то пословица о троице тут явно не выдерживает
критики. Династия Флавиев бесславно кончается на третьем своем
представителе. Зато у руля правления он находится дольше всех из троих -- с
81 до 96 года.
Его позиция была непростой: он вступает на трон после прославленного
отца и любимого римлянами брата. Их популярность и слава наверняка не
оставляет его равнодушным. Находившись до сих пор в тени, он вдруг
неожиданно оказывается на полном виду.
Надо сказать, что Домициану предшествовала не лучшая репутация. Когда
его отец был провозглашен императором и все еще находился вместе с Титом в
Иудее, Домициан в Риме уже начал выступать как -- выражаясь современным
языком -- представитель "золотой молодежи" или, иначе говоря, императорский
сынок. Из отдельных замечаний в "Истории" Тацита мы узнаем, что Домициану
"повезло" в том, что еще перед прибытием Веспасиана во главе с его легиями в
Рим был убит дядя Домициана, брат Веспасиана Сабин; что "после убийства
Вителлия скорее кончилась война, чем настал мир", а также что Домициан,
получив императорский титул и резиденцию, "еще не вник в заботы правителя, а
уже играл в императорского сына непринужденностью своих манер в отношениях с
девушками и замужними женщинами".
Однако самая важная информация этого источника -- это приведенный в нем
факт, что до Веспасиана еще в Иудее дошли слухи о поведении Домициана, "что
он перешагивает якобы границы своего возраста и того, что было позволено ему
как сыну".
Итак, Веспасиан оставил часть войска Титу, чтобы тот сам закончил
Иудейскую войну, и поспешил в Рим. И тут мы снова встречаемся с
доказательством добросердечия Тита.
Согласно Тациту, "Тит перед своим уходом в долгой беседе просил отца,
чтобы тот не позволил клеветникам без повода вводить себя в гнев, и чтобы к
сыну показал себя непредвзятым и примирительным. Ни легии, ни флот, --
сказал якобы Тит, -- не такие сильные защитники правителя, как хорошие дети.
Дружеские отношения в зависимости от времени и удачи, а часто и от просьб да
ошибок ослабевают, переносятся на других и обрываются; зато своя кровь для
каждого неразлучна, а особенно для императоров, удачей которых пользуются и
чужие, зато их несчастья постигают только ближайших родственников. Если отец
не покажет хороший пример, и меж братьями не будет ладу, Веспасиан не
столько смирился с Домицианом, сколько рад был братской любви Тита".
Может Сыть, определенную роль у Домициана сыграло и некоторое чувство
неполноценности, хотя он никогда не признал бы этого. Скорее наоборот: он
хотел не только сравняться с отцом и братом, но и превзойти их, что еще раз
доканывает наше подозрение. Кроме того, его преследовала часто болезненная
жажда власти. С самого начала он стремится осуществлять режим
неограниченного самодержавия, не обращая внимания даже на формальные
полномочия сената. Поэтому он, разумеется, быстро вступает в конфликт с
сенаторской аристократией, с которой его отец и брат поддерживали хорошие
отношения.
И тут уместно вспомнить остроумный вздох Веспасиана перед смертью
("Горе мне, я, кажется, становлюсь богом!)", который означает, что римских
императоров объявляли богами только после их смерти. Обожествление же
правящих еще монархов было обычаем исключительно восточным, ограниченным
крайними территориями римских провинций. Домициан, однако, требовал, чтобы
ему сразу присвоили титул Dominus et Deus -- Господин и Бог. Участие сената
в делах он совершенно отвергал, считая, что сумеет править сам, без всяких
советов и вмешательств. Сколько диктаторов и самодержцев впадало в тот же
грех!
Домициан значительно усилил бюрократический аппарат -- разумеется, за
счет преданных ему людей. Впрочем, число обычных государственных чиновников,
отнюдь не возросло -- большую часть аппарата составляли теперь так
называемые доносчики. Через них и осуществлялась вся связь Домициана с
общественностью, точнее, с рядовыми гражданами, его подданными.
Его самодержавие опиралось не на метрополию, а, наоборот, на широкую
внеиталийскую базу.
В частности, утверждают (хотя с уверенностью этого сказать нельзя), что
Домициан издал специальный закон в пользу италийского земледелия, точнее
виноградарства, который запрещал выращивать виноград всюду, кроме
метрополии. К счастью, предки сегодняшних винодельцев во Франции, Испании,
Греции, Алжире и на Балканах так никогда и не послушались императора, иначе
сегодня мы не знали бы ни волшебного вкуса "божоле", ни знаменитых
французских коньяков, ни греческого или испанского бренди...
Домициан заботился и о соответственном украшении Рима -- своими
статуями и дворцами. Но надо отдать ему должное -- в его правление были
вымощены камнем многие римские улицы.
Домициан считал себя замечательным философом (впрочем, какой диктатор
или самодержец не считал себя великим мыслителем?). В этом качестве,
впрочем, по Светонию, он проявлял себя так, что каждый день "на несколько
часов уединялся и не делал ничего другого, как только ловил мух". Взгляды
других философов Домициан опровергал их арестами и изгнанием из Рима. Вообще
же, по источникам, с момента вступления в должность император не читал
ничего, кроме самых необходимых государственных бумаг. Тем не менее считал
себя непревзойденным знатоком литературы, хотя, как говорит Светоний, "он
никогда не дал себе труда познакомиться с историей и поэзией или освоить
хотя бы минимальную беглость слога". Это не мешало ему запрещать писать
иначе, чем в соответствии с его представлениями. Утверждают, что Домициан
даже написал трактат "Об уходе за волосами". Когда же его собственные волосы
стали выпадать, и он сильно облысел, труд был им уничтожен. От него осталась
в веках одна фраза: "Разве ты не видишь, как красив и велик я собой?".
Домициан выбрасывал из библиотек и сжигал книги, руководствуясь не их
содержанием, а той информацией, которую он получал от своих доносчиков об их
авторах. Сами авторы преследовались, причем такая же участь постигала
зачастую и их друзей.
Терроризм самодержавия Домициана постоянно возрастал. По применению
закона об "оскорблении Величества" он превзошел всех своих предшественников,
не исключая Нерона.
Хотел он прославиться и в качестве полководца. И хотя битву с даками он
в конце концов проиграл, это не помешало ему отпраздновать над ними триумф.
Вместе с тем не соответствует действительности утверждение некоторых
историков, что Домициан проиграл якобы все военные сражения. Во время его
правления укрепилась, в частности, рейнская граница. В 83--85 годах были
разбиты германские племена хатов, и территория между Рейном и Дунаем
присоединена к империи. Около 90 года были созданы самостоятельные провинции
(на верхнем и нижнем Рейне). На римских границах сооружались крепости и
воздвигались защитные валы.
В боях с хатами Домициан участвовал лично, и по его приказу в глубоких
болотистых лесах на границе вырубались широкие просеки, чтобы восставшим
негде было скрываться. С побежденными император обращался хорошо.
И здесь источники снова подтверждают, что Домициан в большей степени
опирался на провинции, чем на метрополию, следствием чего было растущее
сопротивление римлян ему. Начиная с восьмидесятых годов, организуются
многочисленные антидомициановские заговоры. В 88 году легат Верхней Германии
Антоний Сатурний даже объявил себя императором, подняв мятеж в двух легиях в
Могонтиаке (Мангейме) и объединившись с германскими племенами, включая
побежденных хатов. Восставшие собирались пойти на Рим. Домициан послал на
Рейн войска из Испании и лично возглавил подавление мятежа. И снова удача
оказалась на его стороне: неожиданный ледоход на Рейне помешал Сатурнию
объединиться с германцами. После трудной кровопролитной битвы он потерпел
поражение и был убит.
Последовали кровавые репрессии как против истинных, так и против
воображаемых союзников Сатурния. С этого момента и до самого конца правления
Домициана не обрывается цепочка антидомициановских заговоров и террор
императора. Организуются массовые процессы, жертвами которых становятся
много невинных. Снова преследуются евреи и христиане. В преследовании
иноверцев Домициан превзошел даже Нерона: при нем христиан заживо сбрасывали
в кипящее масло.
Атмосферу этого террора и вытекающего из него всеобщего страха отражает
в одной из своих сатир Ювенал. Он рассказывает о рыбаке, поймавшем
необычайно крупную и красивую камбалу. Продать ее он не отваживался, потому
что боялся доносчиков: а вдруг да обвинят его, что рыба из императорских
прудов! И решил рыбак пойти к императору во дворец и подарить камбалу
Домициану. Тот принял дар и велел созвать сенаторов. Перепуганные, пришли
они во дворец: а ну как открыли новый "заговор", и всем им грозит смерть!
Однако император обращается к ним за советом: что делать с такой огромной
рыбой? Наконец принято решение, что императорские гончары сделают для
камбалы специальную посуду, в которой ее можно было бы сварить... Счастливые
сенаторы возвращаются домой...
В последние два года жизни Домициана террор приобретает огромные
размеры, как, впрочем, и страх императора. По его приказу во всех комнатах,
где они жил, вставляют зеркальные стены и потолки, чтобы ничто не ушло от
взора императора.
Однако и это оказывается наивным и бессмысленным. Террор -- плохое
оружие, палка о двух концах. Обращенный против врагов Домициана, он
становится причиной гибели его самого.
В конце концов он становится жертвой заговора, созревшего в его
ближайшем окружении -- в нем участвовала даже жена Домициана, императрица
Домиция Лонгина.
В сентябре 96 года Домициан был убит в своей спальне.
Возникает вопрос:
БЫЛ ДОМИЦИАН ФИЗИЧЕСКИ И ПСИХИЧЕСКИ ЗДОРОВЫМ ЧЕЛОВЕКОМ? Светоний
изображает его так: "Телосложения был высокого... В более поздние годы его
уродовали худые ноги и толстый живот, впрочем, ноги стали слабеть у него
после долгой болезни".
После какой болезни?
Вне сомнения, речь шла об атрофии, то есть уменьшении мышц на нижних
конечностях.
Светоний пишет далее: "Не перенося физического напряжения, Домициан
никогда почти не ходил по городу пешком; в походах и боях изредка ездил
верхом, обычно же его носили на носилках. Упражнениями в латах не занимался
вообще".
Таким образом, поражение нижних конечностей мешало Домициану свободно
передвигаться. Давайте исключим паралич, о котором историки, несомненно,
оставили бы нам свои свидетельства, и рассмотрим поближе атрофию.
Причиной атрофии мышц бывает, как правило, повреждение самой мышцы,
поражение периферического нерва или передних рогов спинного мозга, откуда
выходят периферические нервы. Поражение мышц, так называемую миопатию, или
мышечную дистрофию, мы может со всей вероятностью исключить. Мышечная
дистрофия (существует несколько ее разновидностей) является, в основном,
наследственным заболеванием, развивающимся в детстве или ранней юности и
быстро прогрессирующим. Есть, однако, и вторичные миопатии (очень редкие),
которые возникают во взрослом возрасте, в частности, при нарушении
внутренней секреции. В пользу подобного заболевания может свидетельствовать
необычайное потолстение Домициана.
Поражение периферических нервов тоже представляется маловероятным.
Любое воспаление нервов -- явление внезапное и часто временное;
дегенеративные заболевания нервов поражают почти всегда не только нижние, но
и верхние конечности, и начинаются относительно рано.
Остается, таким образом, поражение передних рогов спинного мозга,
которое представляется наиболее вероятным. Спинальная мышечная атрофия,
относящаяся к большой группе спинальных амиотоний -- амиотрофий, не является
редким заболеванием. Часто она локализируется только на верхних или только
на нижних конечностях. Причем поражает, как правило, взрослых в возрасте от
40 до 50 лет. В период, когда Домициан был убит, ему было 45 лет. В детстве
эта болезнь протекает совершенно иначе, причем приносит только нарушение
мышечного напряжения.
Таким образом, если предположить, что Домициан, на котором
заканчивается династия Флавиев, страдал спинальной мышечной атрофией, это
заболевание нервной системы (хотя и всего лишь периферической) могло быть
частично связано с его подозрительностью и жестокостью. Тем более что эта
жестокость все возрастала -- видимо, по мере того, как болезнь
прогрессировала. Прогрессирующая ограниченность подвижности и потолстение,
которые, по Светонию, уродовали внешность императора (которой он очень
гордился), оказывали аффектирующее влияние на Домициана, раня его гордость и
неизменно высокое самомнение.
Все это, разумеется, далеко не все объясняет в характере этой странной,
жестокой и все еще несколько загадочной фигуры римской истории.
Пятнадцать лет правления Домициана мало кто поминал добром. Недобрым
словом отозвался о нем и историк Тацит, который два года спустя после смерти
Домициана в похвальной речи Юлию Агриколе написал:
"Мы читали, что хвала, которой Арулен Рустик чествовал Паэта Фрасею, а
Геренний Сенецио Гельвидия, стала причиной смертного приговора для обоих,
причем гнев пал не только на головы авторов, но и на их сочинения.
Трехглавая судебная коллегия получила задание сжечь произведения высочайших
духом на комиции и на форуме; без сомнения, те, кто приказал сделать это,
полагали, что огнем можно заставить умолкнуть глас римского народа, подавить
свободу сената и совесть человечества. Кроме того, они изгнали учителей
философии, а с ними послали в изгнание и распространителей просвещения,
чтобы человек нигде не мог встретить ничего честного. Воистину, мы подали
большое доказательство своей терпеливости, и как старое время вкусило
крайней свободы, так мы отведали крайнего рабства, когда слежка отняла у нас
даже возможность обмена мыслями. Вместе с речью мы могли бы утратить и
память, если бы в нашей власти было забывать также, как и молчать".
"Пришел я в Чехию и не нашел ни отца и ни матери, и ни братьев, ни
сестер, и никаких знакомых. И по-чешски говорить я разучился, и только
позднее снова выучил я родной язык и стал говорить и понимать, как любой
чех. Королевство я нашел в таком жалком состоянии, что не было в нем ни
крепости, ни поместья незаложенного.
Большинство чешских панов занималось насилием из жадности и спеси, не
зная ни страха, ни поклона перед королем.
Славный некогда Отакаров град лежал в руинах, и мне пришлось пребывать
как мещанину".
Карл ЧЕТВЕРТЫЙ. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ.
Сей жалкий вид разрушенной резиденции последних Пржемысловичей и
состояния чешских земель вообще открылся взору старшего сына короля Яна
Люксембургского 30 октября 1333 года, когда после десятилетнего пребывания
во Франции он вернулся в родную Прагу, чтобы в должности маркграфа
моравского взять, в отсутствие отца, в свои руки правление Чехией и
Моравией. Маркграфу было в ту пору семнадцать лет.
В Прагу прибыла и его первая супруга -- ровесница Карла Бланш Валуа,
сестра французского короля Филиппа VI (брак между ними был заключен в
семилетнем возрасте, что не было в то время при дворе никакой редкостью). А
поскольку король Ян заложил в свое тремя Пражский Град вместе со всеми
сокровищами короны -- еще до того, как его разрушил пожар, а собственного
дома в городе у него не было, то молодой маркграф поселился в Старом Городе
-- по всей видимости, в доме "У Штупарту", о котором известно, что он служил
прибежищем и его отцу, когда тот возвращался с поля брани или с рыцарских
турниров в Прагу (впрочем, обычно он здесь долго не задерживался,
ограничиваясь взиманием денег за наем земель Чешской короны и
новоприобретенных территорий). Однако новый правитель чешских земель
намеревался осесть в Праге постоянно, чтобы лучше выполнять свои обязанности
монарха. Для этого у него имелись все предпосылки: врожденные добрые
качества, достаток смелости и юношеского энтузиазма, а также прекрасное для
того времени образование и культурный уровень, приобретенные во Франции.
Оттуда же он привез и свое новое имя: 16 мая 1316 года -- в День своего
рождения -- его нарекли при крещении Вацлавом -- в честь великого князя,
теперь он возвращался домой Карлом. Это новое имя он принял при конфирмации
и именно под ним вошел позднее в историю.
Другое, символическое имя "Отец своей страны", которое впервые пало над
его гробом, определило устоявшиеся представления о роли Карла IV в чешской
истории. Согласно этим представлениям, это неизменно величественный государь
в торжественной мантии с золотой короной на голове: то он подписывает
учредительную грамоту университета -- самого старинного в Центральной
Европе, чтобы жаждущим знаний обитателям милого его сердцу королевства
Чешского "не пришлось ходить к чужим престолам"; то он возглавляет на
высоком троне блестящее собрание имперских князей и курфюрстов; то,
преклонив колена, стоит в тихой задумчивости в часовне Карлштейна - в том
прекрасном замке, что он сам построил наряду с другими многочисленными
великолепными сооружениями.
Следы, которые оставил Карл IV в одной только нашей столице, поистине
нестираемы. Мы встречаемся с ними на каждом шагу, сами того не сознавая.
Достаточно пройти по Карловой площади, относящейся к числу самых крупных
площадей Европы; достаточно прогуляться по чудесному каменному мосту,
перекинутому через Влтаву, в котором и сегодня чувствуется дух Франции,
откуда Карл IV привез с собой знаменитого зодчего Матвея из Арраса;
достаточно полюбоваться панорамой Градчан со стройной башней собора св.
Вита...
Неотъемлемой частью готической Праги -- этой "поэмы из камня" --
является университетское здание Каролинум, монастыри Карлов и Эмаузы,
возвышающиеся своими башнями над окружающими их кварталами, и много других
строений, обязанных своей сегодняшней красой Карлу IV. Его печать стоит и на
учредительной грамоте Нового Пражского города. Карл собственноручно положил
первый камень в фундамент его крепостных стен, а также освободил его жителей
на некоторое время от всяких налогов -- в свою очередь каждый, кто покупал
участок в Новом Пражском городе, обязан был до полутора лет построить на нем
дом...
Впрочем, с именем Карла IV связан не только знаменитый мост,
университет, Карлштейн, Новый Пражский город, собор св. Вита, Карловы Вары и
прочее, и прочее. По приказу мудрого государя в Чехию из прославленной вином
и виноградом французской области Бургундия была привезена и привилась здесь
виноградная лоза. Карл IV поддерживал устройство прудов и заботился о
расцвете городов, которые он даровал многими правами и привилегиями; когда
интересы королевства и короны попадали под угрозу, не колебался выступить
против произвола помещиков не только с позиций закона, но в случае
необходимости и с позиций силы...
Если бы мы задались целью подменить собой учебник истории, что отнюдь
не входит в наши задачи, в перечислении заслуг Карла не обошлось бы без
упоминания Золотой буллы, без повышения пражского епископства в
архиепископство или без расширения территорий Чешской короны за счет новых
больших держав. Во всех этих и ДРУГИХ делах государственного,
дипломатического и законодательного характера Карл IV проявил себя монархом,
действующим во имя размаха и славы древнего королевства, унаследованного им
от своих предков Пржемысловичей.
НИЧТО ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ЕМУ НЕ БЫЛО ЧУЖДО. Давайте отложим в сторону
почтение и посмотрим на личность Карла немного иначе. Вспомним, например,
как, согласно романсу Неруды, уселся он с Бушеком из Велгартиц "к дубовому
столу", за которым - почему бы не поверить поэту? -- выпили они вдвоем
"много кубков и напелись во всю глотку". Или как в королевском одеянии
прогуливался государь среди каменщиков, возводивших стены Нового Города, и
вел с ними беседы -- с пониманием да со знанием дела. Да еще на чешском
языке!
К чешскому -- своему родному языку -- Карл IV вообще питал слабость.
Хотя все изданные им важные грамоты и его жизнеописание написаны
по-латински, он настаивал на том, чтобы в обычном общении и делопроизводстве
в учреждениях писали и говорили по-чешски. В Золотой Сулле, этом
основополагающем законе "Священной Римской империи", действовавшем на
протяжении всей ее истории, говорилось, что все чиновники в империи, и даже
сыновья германских князей и курфюрстов должны учиться чешскому языку. И хотя
все жены Карла были по происхождению иностранки, чешский язык преобладал и
при дворе. Особенно красноречивым свидетельством национального сознания
Карла является введение славянских литургий в построенном им Эмаузском
монастыре. Известно, что монастырю "На Славянах" Карл IV подарил, в
частности, уникальное евангелие, авторство которого приписывается опату
сазавского монастыря Прокопу, которое позднее попало в Реймс, где стало
традиционным реквизитом при коронационных обрядах французских королей.
Впрочем, это уже о другой слабости Карла, или скорее, о его страсти.
Известно, что он собирал реликвии, то есть мощи святых, которые хранил в
драгоценных шкатулках -- произведениях искусства работы лучших золотых дел
мастеров того времени. Менее известно, что Карл обладал многочисленным
собранием редких рукописей и вручную написанных книг религиозного и
светского характера (ими он снабдил позднее новую университетскую
библиотеку), а также, что свою страсть коллекционера он распространил и на
античные монеты, камеи и природные минералы. О размерах всех его коллекций,
содержавших, согласно инвентаризации 1379 года, более 3 900 единиц,
"свидетельствует сообщение, которое приводит итог грабежа Сигизмунда: когда
в 1422 году он увозил из страны коллекции своего отца и брата, ему
понадобилось 500 повозок. "Однако ему недолго довелось радоваться добыче, --
узнаем мы из книги издательства "Свобода", посвященной коллекционированию,
-- так как уже у Немецкого Брода (ныне Гавличкув Брод) повозки захватили
гуситы".
Карл IV был также человеком, наверняка унаследовавшим несколько капель
беспокойной крови своего отца -- рыцаря и искателя приключений. Что же
касается его матери -- Элишки Пржемысловны, то, по дошедшим до нас
историческим документам, она тоже отнюдь не была флегматичной. Таким
образом, государственная, дипломатическая и человеческая мудрость чешского
короля и римского императора Карла IV должна была постепенно созреть, как
зреет она с возрастом у каждого человека. В молодости он отнюдь не был
монахом, о чем свидетельствуют не только современники (в достоверности их
высказываний иногда можно сомневаться, потому что, как известно, немцы
недолюбливали Карла IV, говоря, что он был отцом чехам, зато отчимом
немцам), но и, в частности, сон, о котором упоминает в своем жизнеописании
сам монарх. Вот что привиделось ему 15 августа 1332 г. в селении Торенцо
неподалеку от Пармы в Италии:
"Когда мы вместе с нашим отцом ехали из Лукки в Парму, остановились мы
в селении, имя которому Тарент. Было это в воскресенье, в день Вознесения
богоматери. И в ночь ту, когда мы спали, привиделось нам, будто ангел божий
стоит от нас с левой стороны, где мы лежим, и в бок нас подтолкнувши,
говорит: Встань и иди с нами. А мы ему в духе отвечаем: Господин, мы не
знаем, как пойти с вами. И поднял он нас за волосы и вознес нас высоко над
великим войском, что стояло у крепости, готовое к бою. И держал нас ангел в
воздухе над этим войском и обратился к нам: Взгляни и смотри! И смотрим,
другой ангел сошел с неба, размахивая огненным мечом в руке, и ваял одного
посреди войска и отсек ему мечом мужской сосуд. И умер тот, смертельно
раненный, сидя на коне. Тогда ангел, державший нас за волосы, изрек: Знаете
ли вы того, что ранен ангелом до смерти? И ответили мы: Не знаем, господин,
и места тоже не знаем. И говорит он: Да будет тебе известно, что это есть
дельфин вьеннский, который за грех прелюбодеяния так Богом наказан. Поэтому
блюдите себя и отцу своему передайте, дабы избегал он таких грехов, иначе
худшие вещи постигнут вас".
Сей "дельфин вьеннский" был дофин из Вьенн, кузен Карла. Описывая свой
сон, Карл сообщает далее, что этот кузен был действительно в то же самое
время ранен и вскоре умер. Можно было бы сказать -- обыкновенный сон и вера
в сны. Но причем здесь "мужской сосуд", "грех прелюбодеяния" и серьезное
предупреждение Карла и его отца? По меньшей мере, это свидетельствует о не
слишком-то спокойной совести.
Фактом остается то, что Карлу 1332 года (да и более позднего периода,
когда его -- молодого еще императора римского -- римский папа Климент VII
порицает за слишком "вольную, недостойную и неподходящую для императора"
одежду) далеко до рассудительного короля пятидесятых -- семидесятых годов --
короля периода его наивысших политических и дипломатических успехов и
мудрого правителя Чехии и всей "Священной Римской империи". Он далеко не так
еще религиозен -- порой до ханжества: позднее его фанатическое отношение к
религиозным обязанностям удивляло даже его современников и приписывалось его
религиозной психопатии, унаследованной от деда Вацлава II. Впрочем, видимо,
это не единственное и не достаточное объяснение.
Религиозность Карла могла объясняться частично его положением
императора "Священной Римской империи", наделенного им "божьей милостью",
ощущением себя "рукой Бога на земле" и защитником церкви. А церковь в то
время, когда феодализм достиг в наших землях наивысшего расцвета,
присваивала себе право не только вмешиваться в европейскую политику, но и
без ограничений контролировать мышление и взгляды всех членов общества, не
исключая коронованных особ. Так и Карл IV, как бы ни превосходил он своих
современников по своей государственной мудрости, величию духа, образованию и
культурному уровню, все же оставался сыном своего времени, в котором религия
играла доминирующую роль во всей духовной сфере.
С одной стороны, Карл IV всячески поддерживал церковь, увеличивал ее
владения, основывал монастыри и костелы, доверял представителям церкви
высокие государственные посты ( в Чехии иерархи принадлежали к крупнейшим
вельможам - феодалам), включая пост чешского канцлера, которым был, в
частности, литомышльский епископ Ян из Стршеды. Однако, с другой стороны,
поражает его религиозная терпимость. (Так, например, проповедника Яна Милича
из Кромнержижа -- предшественника Гуса и критика всеобщего нравственного
упадка церкви и священнослужителей, продажи индульгенции -- не постигло
никакое наказание, хотя он и назвал своего короля антихристом).
Эти кажущиеся противоречия, дополняющие образ Карла IV, тем не менее
только подтверждают то, что уже было сказано, а именно: что даже он не мог,
в сущности, перешагнуть рамки эпохи, которая его сформировала и которую он
представлял на высшей ступени общественной лестницы. В то же время эти
противоречивые стороны служат предзнаменованием кризиса феодального общества
-- кризиса, который пока еще робко проявляется в проповедях Яна Милича,
Конрада Вальдхаузера и других критиков злоупотреблений церкви, подобный
подземному течению. Время, когда оно с полной силой выплеснется на
поверхность, уже недалеко: его первый взрыв постигнет правление сыновей
Карла Вацлава и, прежде всего, Сигизмунда.
СЫН ТОЖЕ НЕ БЕЖИТ ИЗ БОЯ. Карл IV вошел в историю как король мира и
спокойствия. Он умел государственным и дипломатическим искусств и добиваться
большего, чем оружием. И отнюдь не потому, чтобы боялся боя. Битв и схваток
-- больших или меньших -- он пережил рядом со своим отцом более чем
достаточно. В рядах французской рыцарской конницы Карл принял участие и в
последней битве отца у Креси, хотя вел себя там и не так отважно, как его
слепой отец. Однако то, что он умел противостоять врагам и с мечом в руке,
Карл доказал задолго до этой битвы. Например, в Италии, с которой король Ян
связывал фантастические планы, в конце концов рухнувшие. И, может быть,
именно потому, что он на собственном опыте убедился, как преходящи
завоевания, добытые мечом, его сын стал столь убежденным сторонником мира.
Благодаря умелым переговорам и продуманной брачной политике, ему удалось
присоединить к землям Чешской короны Бранденбург (к сожалению, его сын
Сигизмунд продал его на сейме в Констанце нюрнбергскому бургграфу Фридриху
Гогенцоллерну, предшественнику основателя династии прусских королей и
германских императоров), Свидник, обширные территории в Саксонии, Пфальце и
др. И все это без кровопролития, без страданий, которые несет с собой
населению каждая война.
Тем не менее Карл IV умел принять и бой. Об этом мы можем прочесть в
жизнеописании Карла, симпатичном своей скромностью. Вот что пишет он о битве
за крепость Сан-Феличе, в которой он участвовал шестнадцатилетним юношей и
где за отвагу был посвящен в рыцари:
"Тогда держали мы совет и вышли на поле и разбили там стан, а пришли
туда в день святой Екатерины из города Пармы, и в день тот крепость должна
была сдаться в руки неприятеля. И в полдень с двумя тысячами шлемов и шестью
тысячами пеших начали мы бой с врагами, и их было столько же, или даже
больше. И длилась битва с полудня до заката солнца. И с обеих сторон были
побиты почти все кони, и были мы почти поражены, и наша лошадь, на которой
мы сидели, тоже пала. И были мы оторваны от наших, и стоя, и оглядываясь
вокруг себя, увидели, что мы почти побеждены и в отчаянном положении. Но
глядь, в тот же час неприятель наш со своими знаменами начал убегать, и
прежде всего мантийцы, а за ними и другие последовали. И так по милости
божьей одержали мы победу над врагами своими и восемьсот шлемов, в бегство
обратившихся, взяли в плен, а пять тысяч пеших побили. И с этой победой
освобождена была крепость святого Феликса. И в этом бою посвятили нас,
вместе с двумястами геройских мужей, в рыцарское достоинство".
Хотя это воспоминание и написано спустя много лет и с сознанием
пройденного времени, все же в нем чувствуется гордость автора за то, что и в
ранней молодости он показал себя хорошим бойцом и был достоин рыцарской
репутации своего отца.
Свой боевой дух Карл доказал и в зрелом возрасте, когда его голову уже
украшала королевская и императорская корона, а шею начала гнуть книзу
болезнь, а может, последствия ранения позвоночника в юности. Вошло в
легенду, например, как в июне 1356 года сорокалетний тогда чешский король
сам отправился со своим войском в поход против крепости Жампах, чтобы
наказать рыцаря-разбойника Яна из Смойна по кличке Панцирь, который грабил
на дорогах проезжих купцов да мирных людей, и, несмотря на предупреждение
короля, не бросал своего разбойничьего дела. Карл крепость взял, а Панциря
присудил к смертной казни через повешение. Это решительное вмешательство
снискало королю такую репутацию, что после него, как гласит хроника,
установилось в Чехии и во всей империи такое спокойствие, как ни в одной
другой стране.
Хроники, однако, донесли до нас и другие примеры -- как говорится,
другую сторону медали, когда Карлу приходилось противостоять проискам и
заговорам скрытых врагов. Когда в 1355 году Карл IV возвращался с коронации
в Риме, он остановился в Пизе, чтобы принять почести от здешних горожан
(Пиза относилась к Ломбардии, которая признавала Карла своим верховным
правителем). Карл не догадывался, что в городе тайно готовится бунт против
него. Заговорщики подожгли ночью ратушу, в которой остановился император
вместе с императрицей (Анной Свидницкой). К счастью, обоим удалось бежать из
горящего здания. Утром с бунтовщиками расправился остаток коронационной
свиты императора (свита составляла вначале 4 000 чешских конников, однако
большинство ее к этому моменту уже было распущено). Вожди мятежников
лишились головы, а император -- ста пятидесяти своих рыцарей.
О попытке отравить Карла ядом пойдет речь позднее.
ПЕЧАЛИ КАРЛА IV. "Мы, Карл IV, император римский, король чешский,
германский, ломбардский, арелатский, герцог бранденбургский, маркграф
моравский...".
Приблизительно так начинались грамоты монарха в последний период его
жизни. Может быть, эта начальная клаузула звучала немного иначе, не в этом
дело: мы просто хотели подчеркнуть, как велика была власть Карла, какой
обширной империей он владел. Разумеется, правил он не один, а с помощью
советников, поверенных и высоких государственных чиновников. Зато выбирал их
счастливой рукой. Даже Франческо Петрарка, итальянский поэт и гуманист,
большой поклонник Карла, с признанием высказывался, что император окружает
себя людьми столь высокого духа, как если бы их родиной были античные Афины.
В отсутствии короля или во время его болезни они управляли доверенными им
землями практически сами.
Итак, в период болезни.
Ибо чешского короля и римского императора тоже мучили различные недуги
и болезни, семейные заботы, внутренние раздоры. И он был Человеком из мяса и
костей.
Первое большое разочарование Карл IV пережил в молодости, будучи
маркграфом моравским, через несколько месяцев после своего возвращения из
Франции в Прагу. Тогда он с энтузиазмом, свойственным каждой молодости,
взялся за нелегкую задачу: вернуть назад то, что легкомысленно растратил его
склонный к приключениям отец -- доверие к трону, отданное в заклад имущество
короны, порядок в чиновных делах и в управлении всей страной. Его усилия
приносили свои плоды и воспринимались благожелательно до того момента, пока
он не затронул интересы некоторых чешских феодалов, пользовавшихся частым
отсутствием короля и наживавшихся за счет народа. Они позаботились о том,
чтобы до короля дошли слухи, будто Карл хочет захватить его трон. Ян поверил
и лишил сына должности управителя страны. С чувством несправедливости Карл
уехал к своему брату в Тироль. В Чехию он вернулся только в 1338 году, на
собственные средства откупив у отца должность управителя чешских земель --
король Ян в то время где-то в Литве обращал язычников в христианскую веру.
За свою жизнь Карл IV трижды овдовел. О причинах смерти его жен --
Бланш Валуа (ум. 1348 г.), Анны Пфальцской (ум. 1353 г.) и Анны Свидницкой
(ум. 1362 г.) -- мы не располагаем достаточными материалами, позволяющими
хотя бы приблизительно установить диагноз их смерти. Она могла наступить в
результате самых обычных болезней, которые при том низком уровне, на котором
находилась тогда медицина, были практически неизлечимы. Зато своего супруга
пережила Элишка Поморжанска -- судя по источникам, женщина исключительно
крепкого здоровья и мужской силы. Овдовев, она прожила остаток жизни в своем
поместье в Градце Кралове.
Чешским королем и римским императором Карл IV стал в тридцатилетнем
возрасте. Будучи мудрым и благоразумным монархом, он оказал большое влияние
не только на чешскую, но и на германскую и итальянскую историю. Поэтому до
нас дошли сведения о его жизни как из отечественных, так и из зарубежных
источников. В наше время, преимущественно в XIX и XX веках, ему уделялось
много внимания в монографиях чешских историков (Йозеф Шуста, Йозеф Клик,
Йиржи Спевачек и др.), а также зарубежных (Константин Хефлер, Эмил Верунски,
Джеральд Велш и др.).
Многие из них сходятся на том, что в жизни чешского короля и римского
императора в определенный момент наступает видимый перелом, и констатируют
существенную разницу между поведением молодого принца и зрелого короля. Дело
здесь не в обычном противопоставлении юности и старости, существующем в
жизни каждого человека, меняющегося с возрастом. Речь идет о более глубокой
перемене -- перемене характера и всей личности короля, один полюс которой
представляет жизнерадостный, веселый нрав молодого принца, а другой полюс --
уже упоминавшееся религиозное ханжество и какая-то мрачная важность
стареющего императора.
Согласно одному из ведущих исследователей биографии Карла IV, Йозефу
Шусте, этот перелом относится к 1350 году. Все свидетельствует о том, что
перелом был связан с событием, которое взбудоражило в свое время не только
Прагу, но и всю Европу: серьезной и внезапной болезнью императора. К
сожалению, о характере этой болезни современные Карлу летописцы отзываются
по-разному. Немного говорится об этом и в литературе. И все же давайте
попытаемся сейчас зайти
С ВИЗИТОМ К ЛОЖУ БОЛЬНОГО ИМПЕРАТОРА И КОРОЛЯ и установить диагноз,
который не был до сих пор с точностью определен. Вместо анамнеза и
обследования в нашем распоряжении всего лишь скупые сведения хроник
современников пациента. Для простоты ориентации выберем из них все, что
касается нашей темы.
Карл IV внезапно заболел в октябре 1350 года. В то время ему было
тридцать четыре года. Болезнь была серьезной. Королю пришлось отказаться от
намеченных поездок и пробыть безвыездно в Праге почти полгода. В январе 1351
года он, правда, заезжает в крепость Бездез и в Циттау, однако от поездки в
Южную Германию вынужден воздержаться. В 1351 году король с трудом собирается
в Будейовице на дипломатическую встречу с австрийским герцогом Альбрехтом.
Болезнь императора вызвала беспокойство при дворе папы римского в Авиньоне,
а также в Германии, где в феврале 1351 года архиепископ Герлах из Майнца
даже советуется с рейнским пфальцграфом Рудольфом о мерах на случай смерти
Карла. Подобные меры обсуждали и швабские города -- причем гораздо раньше,
еще в ноябре 1350 года. Карл IV сам сознавал серьезность своего заболевания:
он пишет своему двоюродному деду, трирскому епископу Балдуину и поручает ему
управление некоторыми делами империи.
В чем же состояло угрожавшее его жизни заболевание? Это был паралич
всех четырех конечностей, как можно узнать из хроники Генриха Тауба из
Сельбаха. Другой летописец, вошедший в историю под условным обозначением
Последователь Матвея Нойенбургского, определяет болезнь как "особо тяжелое и
постоянное бессилие", причем авторы обоих источников выражают удивление по
поводу того, что позднее произошло наконец полное исцеление. Паралич прошел
окончательно где-то в августе 1351 года, то есть болезнь длилась в общей
сложности около десяти месяцев.
Речь шла, таким образом, о внезапно возникшем тетрапарезе, или
тетраплегии, что означает паралич всех четырех конечностей, течение которого
было поначалу устрашающе стремительным, однако спустя неполных полгода дело
пошло на поправку. Исходя из бытовавших тогда представлений о характере
болезни, ее этиологии, летописцы судят, что ее причиной было отравление.
Последователь Матвея Нойенбургского обвиняет в покушении на жизнь короля
чешскую знать, у которой Карл IV изымал поместья, отданные прежде в заклад
короной. Маттео Вилани выражает недоумение, что никто не понес наказания, а
потому приходит к выводу, что в дело была замешана королева (Анна
Пфальцская): чтобы удержать любовь короля, она дала ему якобы выпить
снадобье, после которого король тяжело заболел. Исследователь Верунски, с
другой стороны, утверждает, что в южной Германии в отравлении подозревали
брата короля Яна Генриха.
Такое этиологическое толкование -- совершенно в духе того времени,
когда отравительство было одним из самых популярных средств, как избавиться
от неудобного противника. Кроме того. Карл IV за девятнадцать лет до этого в
Павии действительно был отравлен. Вернувшись в первый день пасхи домой с
богослужения, король, по его собственным воспоминаниям, увидел, что "челядь
разнемоглась, особенно те, кто до обеда ел... Я же, -- пишет Карл, не
завтракавший в то утро, -- сидел за столом и есть не хотел, и все мы были
напуганы. И вот, глядя вокруг, увидел я человека красивого да крепкого,
который был мне незнаком. И прохаживался этот человек перед столом,
прикидываясь немым. И возымев на него подозрение, велел я его взять под
стражу. И он после долгих пыток признался на третий день, что сам в кухне
подмешал мне в пищу яд по наущению Ацца, наместника миланского графа".
Однако современные историки скептически относятся к идее отравления как
причине болезни Карла IV. От этой мысли приходится отказаться и нам. Причем
не только потому, что в Чехии не было причины для заговора против столь
популярного здесь монарха: а главным образом, потому, что сам характер
болезни свидетельствует против отравления. Невозможно представить яд,
известный в четырнадцатом веке, который вызвал бы тетраплегию, длящуюся
десять месяцев и заканчивающуюся наконец полным выздоровлением больного.
Поэтому Шуста предполагает подагрический полиартрит, для которого
характерно одновременное воспаление нескольких суставов.
Это предположение приемлемо в той степени, что Карл IV действительно
страдал подагрой. В Большой французской хронике, написанной приблизительно
около 1380 г., содержится известие об официальном визите Карла во Францию в
1378 году. Событие описывается глазами очевидца в репортажной форме и дается
в довольно полном изложении. В качестве автора описания указывается Пьер
д'Агреман, канцлер французского короля Карла V. Отсюда мы узнаем, что
император Карл IV, в то время шестидесяти двух лет (и всего за несколько
месяцев до своей смерти), время от времени не мог от боли ходить, и его
приходилось носить на специальных носилках. В парижском Лувре его носили в
кресле. Однако когда боли утихали, император мог свободно передвигаться. О
том, что причиной этих трудностей была подагра, свидетельствует ее
прерывистый характер -- интермитенция. Палацкий также упоминает о том, что
Карла IV "мучила подагра". Однако окончательным доказательством служит
свидетельство антрополога Йндржиха Матейки, в 1928 году исследовавшего
останки короля при вскрытии его гробницы. Антрополог обнаружил несомненные
следы подагры на позвоночнике и длинных костях.
ПОПЫТКА ДИАГНОЗА. Доказывает ли это, однако, что заболевание 1350 года
было подагрическим полиартритом? Единственное, что свидетельствует в пользу
этого предположения, это тот факт, что с тех пор у императора начинается
характерное сгибание шеи, описанное современниками и запечатленное
художником в часовне св. Екатерины в замке Карлштейн. Маттео Вилани,
видевший Карла IV через пять лет после болезни, утверждает, что король при
ходьбе сгибается вперед. Не исключено, впрочем, что такая осанка
выработалась у короля постепенно.
В то же время подагра -- будь это одноразовый приступ или хроническая
болезнь -- никогда не проявляется полной тетраплегией. параличом всех
четырех конечностей. Изо всех форм подагры, описанных профессором
Франтишеком Ленохом, ни одна не проявляется полным параличом. Кроме того, ни
одна болезнь костей или суставов не заканчивается полным параличом, который
целиком прошел бы впоследствии.
Внезапное возникновение и постепенное полное исцеление паралича
свидетельствуют, напротив, в пользу явственного неврогенного нарушения.
Паралич конечностей может быть вызван либо повреждением периферических
двигательных нейронов (исходящих из спинного мозга), либо повреждением
головного мозга, ствола мозга или верхних участков спинного мозга. При этом
в первом случае возникает вялый паралич, ослабляющий мышцы, а во втором --
спастический паралич, вызывающий затвердевание мышц. Однако спастический
паралич всех четырех конечностей в результате поражения мозга связан со
столь тяжелым заболеванием центральной нервной системы, что немыслимо, чтобы
без современного лечения он мог бесследно пройти, как это произошло в случае
Карла IV. Единственным исключением мог бы быть рассеянный склероз мозга.
Однако это возвратное заболевание. А Карл IV жил еще 28 лет без того, чтобы
у него проявились характерные признаки этого заболевания Летописцы наверняка
не преминули бы оставить нам об этом соответствующие свидетельства.
Точно так же и повреждение спинного мозга на различных его участках
приводит к различным видам паралича. В области шейных позвонков оно может
вести, в результате давления опухоли или межпозвоночного диска, к
спастическим параличам верхних и нижних конечностей, а повреждение в области
нижней части шейных позвонков -- к слабому параличу верхних и спастическому,
параличу нижних конечностей. Этот случай, однако, мог бы быть вероятным
только тогда, если бы не произошло впоследствии полного исцеления. При
повреждении сосудов спинного мозга (при размягчении спинного мозга) также
невозможно представить себе полного исчезновения всех признаков болезни.
Итак, если исключить дегенеративные поражения, которые влекут за собой
постоянные и усугубляющиеся со временем заболевания, остается воспаление
нервов и корешков спинномозговых нервов, которое и может стать причиной
полного временного Паралича. Речь идет о воспалении, причиненном различными
ядами, бактериальными и инфекционными, которое может иметь целый ряд причин.
Причем, это паралич слабый, симметричный, часто полный, и почти всегда
временный. Именно этому диагнозу полнее всего отвечают свидетельства
летописцев о болезни Карла IV.
Хотя полирадикулярный неврит -- болезнь, не влекущая за собой
летального исхода, она тем не менее может стать угрозой для жизни вследствие
поражения мышц дыхательных путей. В любом случае, это болезнь, которая может
длиться и месяцами. Именно это заболевание могло повлечь за собой паралич
всех четырех конечностей, с начальным агрессивным течением и полным конечным
выздоровлением, или почти полным, потому что нельзя исключить, что
искривление шеи могло быть неполным параличом (резидуальным парезом) шейных
мышц. И хотя у нас нет подтверждения, что в 1350 году Карл IV перенес именно
polyradikuloneuritis ни одна другая болезнь не объясняет с такой полнотой
все признаки, проявившиеся у Карла IV, и его полное исцеление.
ЧТО ПОКАЗАЛА ЭКСГУМАЦИЯ? В наше время, в 1978 году останки Карла IV
были вновь эксгумированы и снова изучены комиссией, возглавляемой научным
сотрудником Национального музея Эммануэлем Влчеком. Членом этой комиссии был
и автор этих строк. Оказалось, что на левой стороне шейных позвонков виден
явный след кровоизлияния, давившего снаружи на уровне третьего-пятого шейных
позвонков. Это наружное кровоизлияние могло вызвать, путем сосудистых
изменений или прямого давления, паралич -- и в то же время могло никак не
повлиять на здоровье короля.
В этой связи возникли догадки о похождениях Карла, не слишком-то
отмеченных официальной историей. Речь идет об участии в турнирах под чужим
именем, которые Карл IV предпринимал якобы, уже будучи чешским королем и
римским императором. Упоминавшееся здесь замечание папы римского по поводу
одежды молодого Карла также приводится иногда как аргумент легкомыслия и
авантюризма короля в юности. В те времена подобное ранение могло причинить
падение с лошади или -- что еще вероятнее -- удар древком копья.
Однако малоправдоподобно, чтобы в четырнадцатом веке кому-либо удалось
не только выжить после повреждения шейного спинного мозга, но даже
выздороветь. Само по себе повреждение позвоночника могло не повлечь за собой
последствий или вызвать временный паралич, однако при параличе,
продолжительность которого превышала бы полгода и который прошел бы
впоследствии сам по себе, немыслимо, чтобы он мог явиться последствием
травмы спинного мозга, особенно в области шейных позвонков. Не исключено,
однако, что травма позвоночника Карла IV могла стать причиной возникновения
места наименьшего сопротивления, на котором возникло потом воспаление
стволов спинного мозга. Эту возможность увеличивает тот факт, что в 1371
году Карл IV снова заболел тяжелым, длившимся четыре месяца заболеванием, о
котором нам известно только то, что "врачи, как и 21 год назад, сомневались
в его выздоровлении". Известно, что полирадикулоневрит, воспаление ствола
периферического нерва, дает иногда рецидивы. Не была ли это новая атака?
Давление же на спинной мозг опухоли или межпозвоночного диска не могло
бы так быстро прийти в норму, как произошло в случае первого заболевания,
либо непременно проявилось бы снова в течение дальнейших 27 лет жизни
короля. В четырнадцатом веке могли уже быть и инфекционные или токсические
причины воспаления, и если о них нет упоминаний в исторических источниках,
так это, вероятно, потому, что они были редкостью; и сегодня это не такая
уже частая болезнь. А при уровне средневековой медицины мы можем узнать о
ней только в тех редких случаях, когда она постигла коронованную особу.
Карл IV скончался в ноябре 1378 года от "прыгающей горячки" -- скорее
всего, от бронхопневмонии. Как установлено в 1978 году, ее причиной был
перелом шейки бедренной кости.
Как бы то ни было, насколько нам удалось установить, "дело Карла IV" --
один из первых -- если вообще не первый -- случай веского подозрения
полирадикулоневрита.
На этом можно поставить точку за нашим скромным вкладом в историю
болезни величайшего чешского короля. И хотя мы приоткрыли вам
"некоролевскую" сторону его жизни, надеемся, вы все же согласитесь, что это
нисколько не умалило той роли, которую Карл IV столь исключительным образом
сыграл в нашей истории.
"Ребенком он стал королем; по-детски, к сожалению, правил и во взрослом
возрасте: благодушно и справедливо, пока страсти необузданные не сбили его с
истинного пути, и стал он королевствовать не как муж, а по своему капризу и
своенравно, как каждый слабый человек, который выглядеть сильным хочет".
Франтишек ПАЛАЦКИЙ. ИСТОРИЯ НАРОДА ЧЕШСКОГО В ЧЕХИИ И МОРАВИИ
Вацлав IV наглядно опровергает пословицу о яблоке, падающем недалеко от
яблони. Он стал яблоком, которое закатилось от Карлова древа изрядно далеко.
Впрочем, будем справедливы: быть сыном великого отца всегда нелегко. От
такого сына обычно ждут, что он не только сравняется величием с отцом, но и
превзойдет его.
Прежде всего, Вацлав не унаследовал от своего отца упорства,
рассудительности и дипломатического таланта. Вместе с тем его образ,
донесенный до нас историей и традициями, во многом искажен. Дело в том, что
его обуславливают, а иногда и затмевают, драматические события той эпохи,
полной противоречий и поворотов, которые характерны прежде всего для второй
половины правления Вацлава IV, длившегося сорок один год. Возникает вопрос:
а сумел бы любой другой правитель, не исключая знаменитого отца Вацлава,
достойно справиться со своей миссией в такую эпоху?
На проблематичность справедливой характеристики этого чешского короля
объективно указывает тот же Палацкий, который пишет:
"О моральном облике и всей личности Вацлава IV, к сожалению, никто из
его современников не оставил достаточно верного и с натуры написанного
образа; до нас дошли отрывочные суждения и рассказы, по большей части
предвзятые и принадлежащие людям, которые, лично общаясь с королем,
отзывались о нем на основании собственного опыта и собственного взгляда. Те
же страсти, которые в ходе его 41-летнего правления стали причиной того
великого раздвоения, в котором до сих пор находится западное христианство,
породили и противоречащие друг другу заключения о характере и поведении
короля Вацлава как среди современников, так и среди потомков. Это привело к
тому, что если, с одной стороны, большинство писателей изображало его низким
пьяницей и бессмысленным буяном, то, с другой стороны, нашлись голоса,
отмечавшие в нем весьма разумно мыслящего мученика, поддавшегося на свою
беду ненависти злых людей..."
ДВА РИМСКИХ ПАПЫ И ТРИ ГОЛОСА. Период правления Вацлава IV (1378--1479)
был чем угодно, но только не идиллией. Когда восемнадцатилетним юношей он
вступил на чешский трон, положение чешского государства во многом было
прекрасным. Его территории, благодаря Карлу IV, почти удвоились; чешский
король считался одновременно королем римским (императором он становился
только после коронации в Риме); увеличился международный престиж чешского
королевства благодаря "брачной" политике отца Вацлава: младший сын Карла
Сигизмунд получил в приданое жены венгерскую корону, а дочь Анна вышла замуж
за английского короля Ричарда II. После вступления на престол правой рукой
молодого чешского короля Вацлава IV был коронный совет во главе с князем
Пршемыславом Тешинским, в который входил многие опытные земские и имперские
чиновники, в частности Ян из Стршеды.
С другой стороны, здесь с самого начала имелись и неблагоприятные
обстоятельства. Прежде всего, двойное папство, которое отравляло уже и
последние дни жизни отца Вацлава. Во главе католиков стояли в то время два
папы римских -- один в Риме, второй -- в Авиньоне, а почти вся церковь была
охвачена глубоким нравственным разложением. Ее кульминацией можно назвать
понтификат антипапы Урбана VI (1378--1389), на счет которого (или, скорее,
на счет болезни которого) приписываются десятки преступлений против
человечности, коварные убийства епископов и кардиналов, еще чаще --
обвинение их в ереси и присуждение к сожжению, не говоря уж о продаже
индульгенций, пребенд и других способов накопления церковных богатств. Об
Урбане VI известно, что он страдал манией величия, усугубленной к тому же
манией преследования, что гнало его от убийства к убийству. Он был болен
паранойей -- хроническим заболеванием, не так уж часто встречающимся среди
душевнобольных. Сегодня оно даже поддается лечению. Однако паранойя,
постигшая человека, обладающего большой властью, может обернуться для других
настоящей катастрофой, как это и произошло в случае Урбана VI.
Сначала Вацлав IV встал на сторону папы римского, что привело к разрыву
с Францией, стоящей, разумеется, на позициях папы авиньонского. Одна за
другой следовали войны и столкновения внутри "священной римско-германской
империи", в которые то и дело вовлекался Вацлав. Кроме того, папа римский,
которого признавал Вацлав, отказывался подтвердить его претензии на римский
престол. Поэтому Вацлав IV требовал (будучи в этом не одинок), чтобы
проблема двойного папства была решена отставкой обоих пап и избранием
нового, единственного папы. Против этого выступил пражский университет,
точнее, его немецкое большинство, которое продолжало оставаться на стороне
папы римского. Следствием этого стало издание в январе 1409 года Вацлавом IV
так называемого Декрета кутногорского, по которому у иностранцев отнимались,
а чешскому народу давались голоса. Тем самым Вацлав завершил дело своего
великого отца (при основании университета его академическое общество
делилось на национальности: баварцев, саксонцев, поляков и чехов, то есть
два славянских народа против двух германских. Однако в результате
постепенного онемечивания Силезии "польский" голос превратился по существу в
третий германский голос, и чешский народ оказался таким образом в своем
собственном университете в меньшинстве).
Хотя мотивом такого решения Вацлава не был ни ярко выраженный
патриотизм, ни национальное самосознание, как это истолковывалось иногда
романтической и возрожденческой литературой, издание Декрета кутногорского,
несомненно, явилось самым значимым актом его правления. Кто бы ни разработал
этот документ, главным остается то, что Вацлав его подписал. Многие места
этого "Декрета" не раз находили свое подтверждение в нашей истории.
Например:
"Поскольку народ немецкий не имеет никакого права для проживания в
королевстве Чешском, а притом в различных делах пражского обучения...
присвоил себе три голоса в решениях, в то время как народ чешский,
королевства истинный наследник, имеет единственный голос... приказываем вам
этим декретом строго и властно... чтобы народ чешский во всех советах,
судах, экзаменах, выборах и в любых других делах и разбирательствах... к
трем голосам всегда допущен был и отныне и навсегда пользовался привилегией
этих голосов..."
Издание декрета способствовало очехиванию Праги тех лет, так как вместе
с профессорами и студентами из Праги в Лейпциг и Краков переселились и
многие немецкие купцы, ремесленники и чиновники, так или иначе
пользовавшиеся прежде льготой "трех голосов".
В отличие от своего отца, который состоял в лучших отношениях с
католической церковью, в частности, с ее высшим клиром, и фактически
опирался на нее, Вацлав с самого начала своего правления вступал с высшим
клиром в споры. Причем было бы упрощением утверждать, что мотивы этих споров
носили чисто экономический характер. Их кульминацией стало острое
столкновение короля с пражским архиепископом и крупным феодалом Яном из
Йенштейна по вопросу кладрубского монастыря, на поместьях которого Вацлав IV
хотел основать новый епископат в Плзене. Когда архиепископ нарушил эти
планы, король так разгорячился, что Яну пришлось бежать от его гнева из
Праги.
Неудивительно потому, что взгляды церковных кругов на короля были
сплошь негативными; не следует забывать к тому же, что за время его
правления на сцену выходят две крупнейшие фигуры будущей гуситской революции
-- Ян Гус и Ян Жижка. Поэтому в глазах римской церкви Вацлав выступает чуть
ли не полуеретиком.
СНАЧАЛА -- ОДНА ХВАЛА... Мы уже говорили, что Вацлав IV не унаследовал
от своего великого отца целый ряд нужных качеств. Зато он обладал качеством,
которого Карлу IV явно не хватало. Еще юношей король окружил себя
советниками из низших дворянских слоев. Его выбор был удачен: это были, как
правило, способные, верные и преданные своему королю люди. Вацлав IV доверял
им высокие государственные должности (в конце жизни он приблизил ко двору и
Яна Жижку из Троцнова), что, разумеется, вызывало недовольство знатного
дворянства, во главе которого стоял знатный род Рожмберков. В заговорах
против Вацлава не отставал и архиепископ. Дело заходило так далеко, что
король дважды был взят в плен и содержался под стражей на Граде, а позднее в
Вене. Не раз его пытались отравить. Высшей знати всегда симпатизировал и
вступал с нею в союз брат Вацлава Сигизмунд, а с ним и большинство других
родственников короля.
Итак, давайте вернемся к оценке Франтишека Палацкого: исторические
источники из церковных кругов не простили Вацлаву архиепископа Яна из
Йенштейна и генерального викария Яна из Помука, а косвенно -- и Яна Гуса с
Яном Жижкой; немцы, в свою очередь, не забывали Декрет кутногорский,
ущемлявший их права, а высшая знать упрекала его в предпочтении низшего
дворянства и рыцарства. Противоречивость этих взглядов оказывала, к
сожалению, влияние и на чешскую историческую науку.
Нас, однако, личность короля Вацлава IV интересует прежде всего с точки
зрения врача -- болезнь Вацлава, точнее, постепенное ухудшение его здоровья
и в первую очередь его нервно-психического состояния и его поведение как
человека и как правителя, безусловно, тесно взаимосвязаны.
Начало правления Вацлава отмечено в истории одними хвалебными отзывами.
В "Хронике" брабантского дипломата Эдмунда де Динтера, лично знавшего
Вацлава IV ("Хроника" написана в 1445-- 1447 годах), можно прочесть, что
чешский король был "монархом, не только умеющим приятно говорить, но и
образованным". Наряду с чешским языком, Вацлав свободно владел немецким, а в
его библиотеке религиозные книги соседствовали с произведениями немецких
миннезингеров. В период правления Вацлава в Чехии происходит большой
культурный переворот. Чешские писатели уже не пишут исключительно по латыни,
растет число авторов, пишущих на сочном, красивом чешском языке. Ян Гус
изобретает так называемое диакритическое письмо, заменяющее неудобную при
чтении вязь (до сих пор существующую, в частности , в польском языке)
диакритическими знаками, употребляемыми над буквами.
Хорошо проявляет себя молодой король поначалу и в управлении страной,
отстаивая право и справедливость. Хроникер упоминает, что "если бы в дни его
правления кто-то золото на голове нес или шел своей дорогой, никто бы его не
обидел". Такое можно было сказать в ту пору о редкой из европейских стран.
Легендой стали прогулки Вацлава переодетым в простое платье по Праге, во
время которых он якобы следил, не обманывают ли народ мясники да пекари.
(Истинная причина королевского "маскарада" могла быть, конечно, намного
прозаичнее: он престо не хотел быть узнанным, когда утром возвращался с
ночных похождений в свою резиденцию в Старом Городе).
Вместе с тем он действительно защищал горожан от произвола знати, а
торговцев - евреев -- от преследований.
Вскоре, однако, все изменилось. "Позднее, -- пишет исследователь Ф. М.
Вартош, -- Вацлав ограничивался простыми набегами и Доброй волей. Этого было
мало там, где чем дальше, тем больше ощущалась потребность в государственном
муже такого масштаба и такой рабочей энергии, каким был скончавшийся
император". И снова о Вацлаве: "Утром он говорил "да", а вечером -- "нет".
Это о периоде, последовавшем после первого заточения Вацлава так называемым
дворянским сообществом, и его свержения с римского трона, на котором его
сменил Сигизмунд. О периоде, когда двоюродный брат Вацлава Йошт всюду
провозглашает, что в Чехии скоро будет новый король. Со временем
безучастность и апатия Вацлава возрастают; о" равнодушно относится к тому,
что в Польше, Германии и Италии о Чехии говорят как о стране еретиков; не
протестует энергично против тюремного заключения Гуса в Констанце (хотя это
и было в первую очередь заботой Сигизмунда, который, будучи императором
римским, выставил Гусу охранную грамоту), не делает никакой подготовки к
обороне на случай крестового похода против "еретической" Чехии. Словом,
последние годы правления Вацлава IV отмечены отсутствием всякого интереса к
делам, которые должны были интересовать его больше всего.
Выразительной чертой характера Вацлава была его исключительная
вспыльчивость. Впервые она проявилась в столкновении с архиепископом Яном из
Йенштейна и его сторонниками. Агрессивность Вацлава, по утверждениям
современных ему летописцев, в аффектах злости не знала границ, особенно
когда он узнавал, что все его усилия кончились неудачей. В качестве
"доказательства" его жестокости приводится факт возможно, вымышленный), что
когда кто-то (вероятно, из кругов высшего клира) написал на стене: "Вацлав,
второй Нерон", король приписал якобы: "Если не был до сих пор, то буду".
ЧТО СТАЛО ПРИЧИНОЙ ПЕРЕМЕНЫ? Итак, что, помимо обычных монарших забот и
неудач, стало причиной того, что характер короля столь явственно изменился в
худшую сторону, что Вацлав перестал владеть собой, часто поддавался гневу и
-- в конце концов -- апатии? Хотя и трудно считать объективными суждения о
том, что многообещающий правитель превратился вдруг в жестокого монарха,
"уничижителя доверия, советующегося с демонами" (безымянный
священнослужитель, близкий к собору св. Вита), или характеристику Вацлава
как "человека дикого" и "ужасного вида" (монах-августинец из Регенсбурга
Ондржей), все же существует и немало бесспорных доказательств. В частности,
в 1400 году курфюрсты сочли Вацлава в Оберленштайне человеком "бесполезным и
ленивым, совершенно не подходящим для римской империи" (Другой вопрос --
насколько те же курфюрсты поправили дело Сигизмундом).
Формирование личности происходит, как известно, в детстве. Когда у
Карла IV и его супруги Анны Свидницкой 26 февраля 1361 года родился в
Нюрнберге желанный наследник, отец был, разумеется, безгранично счастлив. Он
дал свободу заключенным и послал в Аахен - место своей коронации -- золото
весом с новорожденного. Уже в двухлетнем возрасте Вацлав был коронован
(против воли архиепископа Арношта из Пардубице) как чешский король, причем
отец неразумно баловал его и в дальнейшем -- например, в 15 лет он был
объявлен римским королем. С другой стороны, Вацлав был лишен материнской
заботы -- его мать умерла, когда ребенку не исполнилось и двух лет.
После смерти отца Вацлав остался в семье Люксембургов в одиночестве.
Его сводный брат Сигизмунд относился к нему неизменно недружелюбно. С
небольшими исключениями подобным образом вели себя по отношению к Вацлаву и
другие родственники.
Потом в жизнь Вацлава входит еще один недруг -- алкоголь. Поначалу, как
обычно, увлечение им не выходит за рамки светских обычаев. Позднее, по
свидетельству Энеа Сильвио Пикколомини (папы римского Пия II), чешский
король как-то заявил, что, воюй он в Италии, он "взял бы за добычу только
вино".
Взрывы гнева Вацлава тоже были связаны с алкоголем. В "Хронике" Эдмунда
де Динтера который, как мы уже говорили, был лично знаком с королем и в
начале его правления отмечал образованность Вацлава, можно прочесть
следующее: "Когда он пил сверх меры, то становился свирепым и в этом
состоянии был развращенным и опасным".
Трудно сказать, что представлял брабантский хроникер под понятием
"развращенный". Однако возникает вопрос: что это было -- проявления
неукротимого гнева или патологические аффекты злобы, присущие алкоголикам?
Как известно, падение запретов и "аффект момента" -- наиболее частые
симптомы алкоголизма.
Достоверен и факт, что алкоголизм Вацлава усиливался. Некоторые
современники утверждают, что это было связано с двумя попытками отравления,
после которых Вацлав жаловался на постоянное "жжение" в горле.
Следует, однако, отнести к области вымыслов рассказы о злых собаках,
которыми Вацлав якобы любил травить людей, или о коже, на которой палач
записывал якобы имена жертв королевского гнева. Все это утверждает уже
цитировавшийся здесь монах-августинец. Снова повторяем, что хроникеры,
большая часть которых была из священнослужителей, явно не отличались
симпатиями к Вацлаву, восстановившему против себя высший клир. Все это,
однако, ничего не меняет в том, что аффекты злости Вацлава носили
патологический характер и вполне могли бы отвечать картине хронического
алкоголизма, в пользу которого говорит много фактов.
Итак, были ли это простые аффекты злобы или таким образом проявлялось
органическое заболевание мозга?
Свидетельство современника Вацлава, опата-августинца Рудольфа из
Загани, не скупится на самые резкие слова в адрес Вацлава: согласно ему, тот
был "не столько король, сколько людоед в королевстве чехов". Опат Рудольф,
без сомнения, проявляет такой характеристикой ненависть к королю, который
жестко выступил против церковной иерархии во Вроцлаве. Интересно, что опат
Рудольф сравнивал Вацлава IV с его современником Карлом VI, французским
королем, вошедшим в историю под прозвищем Безумный.
Наряду с аффектами злости, необходимо учитывать и апатию Вацлава,
развившуюся в последние годы. "Он не мог решиться ни на какое действие и
топил свою горечь в вине", -- пишет о поведении Вацлава после его низложения
с римского трона немецкий историк Махилек. Эта неспособность к действиям со
временем прогрессировала.
Даже не подпадая под влияние отрицательно настроенных к Вацлаву
церковных, германских и великосветских источников, на основании бесспорных
исторических фактов можно утверждать, что этот чешский король страдал
алкогольной деменцией (слабоумием) -- обычным последствием хронического
алкоголизма. Более того, у нас есть основания считать, что у Вацлава IV была
нарушена нервная система.
БОЛЕЗНЬ И "БЕЛЫЕ МЫШКИ". Согласно данным, которыми мы располагаем,
Вацлав IV был дважды тяжело болен. Впервые он заболел в 1393 году в Вене.
Известно, что заболевание было опасным, однако его признаки нигде не
описаны. Источники приводят только неопределенное "смертельно болен" и факт
о выздоровлении. По всей вероятности, речь шла об отравлении. Одновременно с
королем такая же болезнь постигла баварского герцога Фридриха, который 4
декабря того же года скончался, Вацлав IV еще 7 декабря борется со смертью.
По общему мнению, оба правителя были отравлены. Об эпидемии не могло быть и
речи, так как никто, кроме них, в это время и этом месте не заболел.
Более подробные сведения дошли до нас о втором серьезном заболевании
Вацлава IV, происшедшем пятнадцать лет спустя, в 1408 году, в Праге. Тогда
короля разбил паралич всех четырех конечностей (тетраплегия). Куриал Детржих
так описывает болезнь короля: "Он не мог двигать ни руками, ни ногами, и его
должны были возить или носить на спине". Итак, король передвигался в коляске
или его переносили лакеи. Исцелил его наконец личный врач короля Албик из
Уничова, который оставил нам об этом следующее свидетельство: "Я, Албик,
предписал королю Вацлаву режим, и это ему очень помогло, так что он скоро
смог ходить и ездить верхом". Итак, некоторое время спустя (неизвестно, как
долго -- через недели или месяцы?), король мог ходить и ездить верхом.
Что же это был за "режим"? Албик сообщает, что именно король принимал.
С точки зрения современной медицины трудно представить себе исцеление с
помощью розовой воды и масляного бальзама, (скорее, произошло спонтанное
облегчение), однако к чести Албика надо сказать, что он сумел удержать
короля от обычных алхимических практик.
Примечательно, что Вацлав IV был поражен в 1408 году почти таким же
образом, как и его отец в 1350-м. Однако этиология (происхождение и причины)
болезни Вацлава совершенно иная. Заболевание Карла -- воспаление нервов и их
корешков -- длилось десять месяцев, после чего произошло полное исцеление. В
то же время при обследовании его скелета было установлено, что Карл IV
перенес травму (в бою? на турнире?), ставшую причиной паравертебрального
излияния, давившего снаружи на шейные позвонки. Это тоже могло привести у
Карла к тетраплегии (параличу всех четырех конечностей). У Вацлава о такой
этиологии не может быть и речи. В отличие от отца, он не получил военного
воспитания и практически никогда (за единственным исключением, когда король
возглавил войско, однако боя так и не произошло) не воевал. Таким образом,
причиной тетраплегии Вацлава, наконец отступившей, могло быть воспаление
нервов вследствие алкоголизма или так называемая болезнь Корсакова, при
которой появляются, как говорят в народе, "белые мышки". Слово "contractus"
в описании могло бы свидетельствовать в пользу спастической, центральной
квадроплегии, однако оно означает не только "перетянутый", но и "вялый"
(атрофия?), и кроме того, спастическая (судорожная) квадроплегия в столь
короткий срок не пришла бы в норму настолько, чтобы пациент мог ходить и
ездить верхом, в чем бы ни заключалась ее причина. Таким образом, почти
наверняка можно утверждать, что речь шла о вялой квадроплегии,
периферической, обусловленной, вероятнее всего, алкоголическим полиневритом.
Позднее
МЕНЯЕТСЯ И ЛИЦО КОРОЛЯ. Примечательно, что миловидный молодой человек,
каким мы знаем короля по бюсту в трифории храма св. Вита, холеный зрелый
муж, каким предстает перед нами Вацлав на староместской Мостецкой башне,
если верить современным хроникам, превращается, наконец, в человека
"ужасного вида", со страшным лицом. Надо сказать, что и на его портрете в
библии Мартина Ротлера (Вацлав IV с супругой) видна определенная перемена.
Вполне возможно, что такой переменой, которую зарегистрировали современники
короля, могла быть известная отечность и изменение цвета лица, характерные
для хронических алкоголиков.
Остается упомянуть еще о смерти короля Вацлава IV. Ее исторический
контекст достаточно известен: по настоянию папы римского, а также своего
брата Сигизмунда, Вацлав принял наконец некоторые меры против гуситов,
следствием чего были новые беспокойства, кульминировавшие так называемой
первой пражской дефенестрацией: 30 июля 1419 года толпы пражан, ворвавшиеся
в Новоместскую ратушу, сбросили из окон членов магистрата, посмеивавшихся с
галереи над гуситской дарохранительницей, которую несла процессия,
возглавляемая Яном Желивским.
Вацлав IV находился в то время в так называемом Новом градке в
Кунратице, куда он все чаще удалялся из охваченной волнениями Праги. Узнав о
дефенестрации, король разволновался и умер, -- считается, что от сердечного
приступа. До нас дошло много изображений, на которых Вацлав держится за
сердце. Того же мнения был и знаменитый чешский медик Томайер, который
однозначно считал, что Вацлав IV скончался в результате инфаркта миокарда.
Есть в этом, однако, одно обстоятельство, которое свидетельствует против
этой теории: названный инцидент произошел 30 июля, а король скончался только
18 августа. При тогдашних медицинских возможностях представляется
неправдоподобным, чтобы кто-нибудь прожил с инфарктом миокарда 3 недели. А
если бы уж перенес эту болезнь, то скорее всего, жил бы дольше (иначе
говоря, в случае легкого инфаркта попросту выздоровел бы).
БЫЛ ЛИ ЭТО ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ИНФАРКТ МИОКАРДА?
Древние чешские летописи описывают смерть короля так: "Умер в час
вечерней молитвы, от внезапного удара от горя и с криком большим, и с ревом
как будто львиным, в Новом граде, иначе Кундратице..." Почти тем же языком
говорит об этом событии и Вавржинец из Брезовой в своей "Хронике гуситских
войн": "От этого (от вести о членах магистрата, сброшенных с башни) король
Вацлав сильно разгневался... И в то же лето в среду после Вознесения девы
Марии, в день 16 (?) месяца августа король Вацлав в час вечерней молитвы
получил удар и с великим криком и ревом львиным умер внезапно в Новом граде
недалеко от Праги".
Ни "великий крик", ни "рев", как известно, не сопровождают инфаркт
миокарда, зато они являются начальными симптомами большого эпилептического
приступа, или так называемого эпилептического состояния -- угрожающего жизни
явления, при котором эпилептический припадок не проходит, как обычно, а
длится несколько часов. Известно, что эпилептическими приступами страдают,
как правило, хронические алкоголики, и некоторые из них умирают в
эпилептическом состоянии.
Мы уже упоминали о том, что воспитание Вацлава IV было неразумным, и на
его базе, а также под влиянием семейных обстоятельств у него развился
фрустрационный невроз, было нарушено психическое и эмоциональное равновесие.
К этому добавилось неумеренное потребление алкоголя, которое привело к
органическим изменениям мозга, обычных при хроническом алкоголизме, то есть
к аффектам злобы, алкогольному полиневриту, алкогольной деменции и
изменениям на лице. Привело это, по всей вероятности, и к эпилептическим
припадкам и -- в конечном итоге -- к смерти Вацлава в эпилептическом
состоянии...
Как видно, трудно дать объективную оценку не только жизни, но и смерти
чешского короля Вацлава IV.
Поэтому в заключение мы снова обратимся к Палацкому, в максимальном
стремлении к объективности которого не приходится сомневаться:
"История чешская до самого начала XV века развивалась под
преимущественным монархическим влиянием, как и у всех народов: от трона
короля и его приближенных зависело главное направление и успех всех дел
общественной жизни. Но познали мы, в каком убогом состоянии очутилось это
влияние во времена правления Вацлава IV, когда не только король, но и его
противники от низменных страстей впадали в ничтожность. Это становилось
причиной того, что потом история чешская брала свое начало и импульс не
сверху, от Двора монаршего и высокопоставленных слоев народа, а снизу, из
самого его лона, из стремлений и усилий, что, родившись в народе самом, чем
далее, тем более решительно овладевали его жизнью и, как новая стихия,
меняли ход истории не только чешской, но и в некотором отношении истории
всеобщей".
"Случилось в воскресенье после святой Алжбеты, что король Ладислав
крестил ребенка на граде св. Вацлава пану Зденеку из Конопиште. И в
воскресенье то к вечеру, когда ехал король в Прагу, разболелась у него вдруг
голова. А назавтра в понедельник образовалось у него два узла, и он скрывал
их из-за сраму места, а потом показал своим врачам. И один, осмотрев ему
руку, сказал: это, король, безвредно, а второй, подержав его за руку,
сказал: плохи твои дела, король. И дали ему лекарства, чтобы он пропотел, а
потом другое лекарство, чтобы его проняло, а потом пустили ему кровь. И так
лежа без чувств, этот прекрасный юноша выпустил душу в среду, в день святого
Климента, в час XXIII...".
Уже в семнадцать лет он был обладателем двух королевских корон --
чешской и венгерской, а также правил в австрийских землях (за исключением
Тироля) -- то есть на исторической сцене как будто появлялись очертания
будущей монархии Габсбургов. Впрочем, по отцу, королю Альбрехту, Ладислав и
был Габсбургом. Он родился 22 февраля 1440 года, через четыре месяца после
смерти отца, почему и получил прозвище Погробек, (потомок родившийся после
смерти отца. Прим. пер.). Зато по матери -- дочери императора Сигизмунда --
он был Люксембургом. Таким образом, Карл IV был прадедом Ладислава, а Ян
Люксембургский -- прапрадедом. Словом, люксембургских генов было у молодого
короля гораздо больше. Однако если Ян Люксембургский был прапрадедом,
значит, прапрабабушкой Ладислава была Элишка Пржемысловна... Итак, от
Пржемысловичей к Габсбургам... В Ладиславе как будто переплелись причудливые
пути и изломы чешской истории -- и стали предвестием его трагической судьбы.
Когда кто-нибудь умирает в полном расцвете молодости, это всегда
вызывает повышенное внимание, так как противоречит естественному ходу
событий. Тем большее волнение вызвала внезапная смерть юного короля, который
всего около двух месяцев назад прибыл в Прагу -- столицу своих владений -- и
в ближайшее время должен был заключить династический брак с французской
принцессой Мадлен Валуа. Во Францию уже отбыло свадебное посольство, в
котором, помимо чешских феодалов, были и представители венгерской и
австрийской знати и которое возглавил Зденек Конопиштский из Штернберка. А в
Праге заканчивались последние приготовления к предстоящей свадебной
церемонии. На Староместской площади воздвигался на столбах деревянный
настил, по которому могли бы ездить кареты и всадники... Столица жила
ожиданием редких и знатных гостей... И посреди всего этого подъема и
оживления Ладислав Погробек вдруг внезапно умирает. 25 ноября 1457 года.
ВОСПИТАНИЕ МОЛОДОГО ЛАДИСЛАВА велось, в основном, в Австрии, то есть
было по преимуществу германским и католическим. Сначала его опекуном был
император Фридрих III -- до двенадцатилетнего возраста будущего чешского
короля. После восстания австрийских сословий он был лишен опекунства, и год
спустя Ладислав сам вступил в права отцовского наследства как в австрийских
землях, так и в Чехии с Венгрией. Разумеется, во всех этих владениях
управление осуществляли так называемые земские наместники, места которых
занимали, как правило, сильные личности. В Австрии таким наместником был
дядя Ладислава со стороны матери Олдржих Целский, который имел на юного
племянникам самое большое (и не всегда благодатное) влияние. Будучи большим
бонвиваном, дядя по-своему заботился о развлечениях Ладислава, устраивая ему
королевские забавы, где не последнее место отводилось женщинам. Олдржих
Целский преследовал этим весьма прозрачную цель: взять в свои руки бразды
правления всеми землями Ладислава. Его стремление к власти натолкнулось,
однако, на сильное сопротивление во всех странах, и прежде всего в Венгрии.
ВЕНГРИЯ В ТО ВРЕМЯ НАХОДИЛАСЬ ПОД ПОСТОЯННОЙ УГРОЗОЙ турецких набегов.
В 1437 году венгерскому полководцу Яну Гуниади удалось отбить нападение
турков, однако через два года при возвращении из неудачного похода против
турков умер зять Сигизмунда и его преемник на венгерском троне Альбрехт II.
Учитывая турецкую угрозу, новым королем был избран польский монарх Владислав
III. Однако в 1444 году в битве у Варны он тоже погиб. После этого право на
венгерскую корону было признано сыну Альбрехта Ладиславу Погробеку. Это был
более или менее формальный акт. У Венгрии был свой национальный герой --
Гуниади (на самом деле это был по происхождению румынский дворянин). За
победу над турками у Белграда в 1456 году его чествовали по всей Европе как
"защитника веры" и "рыцаря-христианина". Гуниади стал земским венгерским
наместником, а после его смерти (он умер в год своей победы у Белграда) этот
пост занял сын Гуниади Ласло. Он-то, как и его младший брат Матиаш (Корвин),
и ненавидел больше всех Целского.
Вскоре после смерти Яна Гуниади в завоеванный Белград были приглашены
король Ладислав и его дядя. В белградском замке по приказу Ласло Гуниади
Олдржих Целский был коварно убит. Ладислав со своей дружиной стал пленником
Гуниади и был вынужден ездить с ним по венгерскому королевству. Ладислав
притворялся смирившимся со смертью любимого дяди и вел себя дружелюбно по
отношению к Гуниади. Трудно поверить, что, убедительно играя эту роль,
шестнадцатилетний юноша лелеял мысль о мести.
Возможность осуществить ее представилась в марте 1457 года, когда в
будапештской крепости собрались на пиру венгерские магнаты. Здесь
присутствовал и верный сторонник короля Ладислава Ян Йискра из Брандыса.
В разгаре пиршества Ладислав вдруг начал что-то быстро говорить
по-чешски. Настало замешательство -- большинство присутствующих не понимало
чешского языка. Между тем приказы адресовались Яну Йискре. который со своим
военным отрядом тут же занял крепость вместе со всеми собравшимися. Многие
знатные феодалы были заключены в тюрьму, в том числе и Матиаш Корвин,
который, впрочем, был вскоре отправлен в Прагу под присмотр Йиржи
Подебрадского. Ласло Гуниади был на второй день казнен, несмотря на горе
всего венгерского народа, чтившего в нем память о своем национальном герое.
ПОЛОЖЕНИЕ В ЧЕХИИ. Итак, королю Ладиславу приходилось нелегко. Если
положение в Венгрии было сложным, то ситуация в Чехии была еще сложнее.
Серьезную роль здесь играл религиозный момент. Утраквистскому (чашницкому)
большинству противостояло католическое меньшинство знатных феодалов, так
называемое Общество панское, во главе с Олдржихом из Рожмберка, Менгартом из
Градца, Зденеком из Штернберка и другими дворянами - католиками. В других
землях чешской короны (Моравии, Силезии, Нижней и Верхней Лужице)
католическими были прежде всего города, в Силезии преимущественно с немецким
населением (в частности, Бреславль -- сегодняшний Вроцлав).
Наступившее после смерти короля Альбрехта безвластие грозило вылиться
во всеобщий хаос. Порядок, хотя бы частичный, поддерживали краевые гетманы.
Один из них, Гинек Птачек из Пиркштейиа, объединил под своим управлением
несколько областей в восточной Чехии (административное деление было тогда
более раздробленным, чем сейчас), намереваясь в будущем объединить таким
образом всю страну. После его смерти в 1444 году эту задачу завершил
двадцатичетырехлетний Йиржи из Подебрад. Это был сын гуситского гетмана
Виктора из Кунштата и Подебрад. В четырнадцать лет он участвовал в
исторической битве у Липан; объединить королевство ему удалось после
четырехлетних боев и завоевания Праги в 1448 году. В качестве противовеса
Обществу панскому он создал утраквистское Общество подебрадское. Йиржи
Подебрадский стал земским наместником, в должности которого его утвердил и
Ладислав Погробек, признанный в 1452 году сословным собранием чешским
королем.
Однако вернемся к более поздней истории -- к 1457 гору. После своей
мести, которую с помощью Яна Йискры из Брандыса завершила в Будапеште казнь
Ласло Гуниади. Ладислав Погробек вернулся в Вену. Начались сложные и долгие
переговоры с чешским наместником Йиржи Подебрадским, который, по поручению
сословного собрания, настаивал на возвращении короля в Прагу. Исходя из
большого значения чешского королевства, он требовал, чтобы местом
постоянного пребывания Ладислава стала Прага. Свою роль тут, вероятно,
сыграли и опасения перед германо-католическим влиянием, которому подвергался
в Вене Погробек.
Переговоры были примечательны и в другом отношении. Чешский земский
наместник (который, несомненно, извлек урок из будапештских событий) прибыл
в сопровождении многочисленного конного отряда, однако, не въезжая в
укрепленную Вену, он остановился на другом берегу Дуная. Переговоры между
Веной и чешским военным лагерем велись в первую неделю августа 1457 года.
Заключительная встреча в Клостернойбурге прошла успешно: король пообещал
вскоре приехать в Прагу и выполнил свое слово.
29 СЕНТЯБРЯ ЛАДИСЛАВ ВЪЕХАЛ В ПРАГУ, под горячие приветствия толп ее
жителей, высшей знати, представителей городов и самого земского наместника.
Все (и прежде всего католики) усматривали в нем потомка славных чешских
королей Пржемысла Отакара II, Вацлава II, Карла IV...
Однако и здесь были свои сложности, причем проявились они с самого
начала. Ладислав не скрывал своего ультра католического воспитания: он
оказывал демонстративное внимание католическому дворянству и клиру и,
наоборот, холодно и даже оскорбительно относился к главе чашницкой церкви
Рокицану. Католическое меньшинство, разумеется, ожило, начали
распространяться слухи о предполагаемом якобы погроме утраквистов...
Чужеродно выглядел и двор Ладислава: в Прагу он прибыл с огромной
австрийской свитой. Зато быстро определялись отношения между королем и
наместником -- устанавливалось взаимное доверие и дружбе. Казалось даже, что
в сердце чуткого молодого человека Йиржи Подебрадский займет место,
принадлежавшее раньше Целскому.
Все это, однако, были догадки, которые перечеркнула внезапная и
неожиданная смерть Ладислава. По утверждению Франтишека Палацкого, умирающий
Ладислав призвал к своему ложу Йиржи Подебрадского и говорил с ним о его
будущем правлении в стране.
В духе лозунга: "Король умер, да здравствует король!" тут же возник
целый ряд претендентов на чешскую корону. Самым серьезным и самым заманчивым
было, бесспорно, предложение французского короля Карла VII, который выдвинул
на осиротевший трон своего одиннадцатилетнего сына Карла. Он обещал
"выкупить все имущество, отданное в заклад короной чешской, на собственные
средства, а через четыре года отправить сына в Чехию с такой богатой казной,
чтобы хватило ее на все нужды; между тем чтобы корона еще ближайшие четыре
года оставалась под управлением пана наместника, как и до сих пор. И
предложение это было не только заманчивым и блестящим, но и, не глядя уже на
казну обещанную, самым выгодным, какое только могло быть; и в собрании оно
было встречено такой поддержкой и радостью, что друзья пана Йиржи даже
опасаться стали...", -- пишет Палацкий, добавляя далее: "И сам он, если бы
только мог предвидеть судьбу свою и своей страны под собственным правлением,
непременно первый бы с ним (с предложением французского короля -- прим.
пер.) согласился".
Но это уже рассуждения, которые история так не любит: что было бы, если
бы...
На следующий год Йиржи из Подебрад стал чешским королем и вошел в
чешскую историю (и не только в нее) более чем достойно.
Нас интересует, однако, другое.
Вскоре, практически сразу после смерти Ладислава Погробека, стали
распространяться слухи, порочащие честь Йиржи из Подебрад. Дошли они и до
наших времен.
ИЗ "ДЕЛА" ЛАДИСЛАВА ПОГРОБЕКА -- "ДЕЛО" ЙИРЖИ ПОДЕБРАДСКОГО. По Праге
поползли слухи об отравлении. В отравлении подозревали Йиржи Подебрадского и
его жену Йогану из Рожмиталя. Авторами этого утверждения были, в основном,
немцы, однако к сторонникам этой теории принадлежал и Энео Сильвио
Пикколомини, позднее папа римский Пий II, написавший "Историю Чехии", полную
яда и ненависти. От него перенимают такую точку зрения некоторые современные
историки. Взгляд папы римского не удивляет: ненависть к Чехии чашников,
символом которой был Йиржи из Подебрад, в католической Европе была в те
времена великая. Чешский земский наместник, а позднее король, выдавался чуть
ли не за профессионального отравителя. Ему приписывали все смерти
феодалов-католиков, включая престарелого Менгарта из Градца и Йиндржиха из
Рожмберка, заразившегося чумой во время эпидемии в Венгрии и скончавшегося в
Вене.
Чешские историки и современники, напротив, с самого начала, утверждали,
что Ладислав заразился чумой. Эту версию, впрочем, опровергал факт, что в
Праге тогда не было ни одного случая чумы. Спор велся столетиями, и,
пожалуй, только Палацкий в 1856 году в своей работе "Допрос свидетелей о
смерти короля Ладислава" окончательно избавил гуситского короля от
подозрения в отравительстве.
Несмотря на это, голоса о вине Подебрада не стихают до сих пор. Так,
западногерманская энциклопедия истории чешских земель, изданная в 1967 году,
оставляет подозрение в убийстве Ладислава Погробека на Йиржи Подебрадском.
Брокгауз, двадцатитомная энциклопедия 1970 года издания, говорит о смерти
Ладислава в результате отравления. В исторической работе "Felix Austria"
утверждается, что речь шла о неуклюжем убийстве мышьяком. Даже польские
историки уже в 1984 году писали, что нет сомнений в том, что Йиржи
Подебрадский -- убийца Ладислава.
Впрочем, за примерами не приходится далеко ходить. В 1977 году в
издательстве "Млада фронта" вышла фиктивная биография гуситского короля (В.
Эрбен. Мемуары чешского короля Йиржи из Подебрад), в которой написано
буквально следующее:
"Если бы жил король Ладислав -- умирало бы королевство. Ладислав
Погробек был одной душой. Королевство -- души тысяч... Я оправдываюсь?
Конечно. Перед своей совестью? Нет, только не перед совестью. Она не имеет
ничего общего с короной и жезлом...".
Еще большее изумление вызывает у читателя дальнейшие "откровения"
литературного Подебрада: "Было это, если мне не изменяет память, в то время,
когда я договаривался в Бреславле о приезде короля Ладислава. Эти его
королевские да молодеческие пирушки по публичным домам. Тогда Ладиславу
повезло. Там, в Бреславле, у нас ничего не вышло... с какой-нибудь болезнью,
которую можно подхватить у женщин. Поэтому позднее мне пришлось решить
иначе...".
Что можно добавить к этому? Невероятно, до чего может дойти "литература
факта" в погоне за оригинальностью любой ценой...
ОТ ЧЕГО ЖЕ УМЕР ЛАДИСЛАВ? Попробуем восстановить его последние дни. В
воскресенье 20 ноября 1457 года король принял участие в крестинах ребенка
отсутствующего отца Зденека Конопиштского из Штернберка. Вечером, когда он
возвращался домой, ему нездоровилось. Однако на следующий день, 21 ноября,
это не помешало Ладиславу заседать в земском суде, где разбирались дела
лужицких и силезских городов. Король был одет в "легкую шубу", причем
позднее утверждалось, что уже тогда "тело его опухло". На суде, по
свидетельствам современников, король был грустен. К вечеру настроение его
улучшилось, он поел овощей и запил их пивом. После молитвы стал жаловаться
на боли в желудке, ночь провел, "маясь животом". Судя по всему, именно в эту
ночь "образовалось у него два узла в паху", которые он скрывал "из-за сраму
места".
Во вторник, 22 ноября, после временного облегчения, боли начались
снова. Были вызваны врачи. Можно предположить, что речь шла об австрийских
врачах из свиты Ладислава. Первый не нашел у него ничего серьезного, зато
второй был обеспокоен. После этого король получил потогонные и слабительные
лекарства, согласно медико-терапевтическим обычаям того времени. Состояние
короля не улучшилось. Назавтра, 23 ноября, здоровье его ухудшилось
настолько, что всякая надежда была потеряна. Ладислав слабел. Благодарил (в
присутствии австрийских и чешских дворян) Йиржи Подебрада за верную службу
ему, королю, и за то, что он установил в Чехии порядок и покой. Попросил его
не чинить препятствий австрийским придворным, чтобы они могли вернуться
домой. Потом занялся завещанием. Свои сокровища завещал собору святого Вита
и прислуге. После обеда причастился и со свечой в руках читал по латыни
"Отче наш". Произнеся "libera nos a malo", вдруг умолк. Минуту спустя врачи
констатировали смерть.
Вся болезнь Ладислава -- от первых признаков до последнего вздоха --
продолжалась не более семидесяти часов.
Тело покойного короля, небальзамирванное и -- из опасения заразы (узлы
в паху) -- не омытое, было 24 ноября выставлено на погребальных носилках на
королевском дворе (в местах, где сегодня находится универмаг "Котва"). Тело
было покрыто златотканой парчой -- "чтобы не было видно вздувшегося живота".
В пятницу, 25 ноября, состоялись торжественные похороны. Траурную речь, или.
скорее, проповедь, произнес Рокицана в Тынском соборе, который был тогда
кафедральным костелом чашников. Потом останки короля были уложены в
усыпальнице чешских королей в соборе святого Вита, где они находятся и
сегодня.
В похоронной процессии, в сопровождении чешского и австрийского
дворянства, шел Йиржи Подебрадский. Короля несли на носилках, с которых
падали его длинные золотые волосы, и люди оплакивали его молодость и громко
жалели его.
Йиржи Подебрадский немедленно созвал чешский сейм и представителей
ближайших стран короны, чтобы предотвратить беспорядки, которые обычно
происходили после смерти королей, а также уволил австрийских дворян
Ладислава. Несколько дней спустя от отпустил и молодого Гуниади -- Матиаша
Корвина, который прибыл в день смерти короля. Позднее Йиржи выдал за него
свою дочь. (Что, надо сказать, не было удачным ходом Подебрада).
В первые же дни после смерти короля началась полемика о ее причинах.
Как уже было сказано, за границей, прежде всего в германских землях, пошли
слухи о том, что Ладислав был отравлен Йиржи Подебрадским. Чешские историки
и часть иностранных авторов утверждала -- и утверждает до сих пор, -- что
смерть была естественной, от инфекции чумы.
ОТРАВЛЕНИЕ КАК ПРИЧИНА СМЕРТИ ЛАДИСЛАВА представляется совершенно
неправдоподобным. Клиническая картина краткой болезни Ладислава не отвечает
отравлению ни одним из известных в ту эпоху и использовавшихся в этих целях
ядов. Отравление мышьяком носило бы более длительный характер. Кроме того,
мышьяк, как правило, подавался в малых дозах, чтобы отравление не было столь
явным, и его жертвы умирали от хронического отравления.
Другим открытым вопросом в случае отравления был бы сам факт подачи
яда: король находился в постоянном окружении своих австро-немецких дворян,
среди которых могли вращаться только самые верные ему чешские феодалы. Во
время же штернберкских крестин собралось общество католического меньшинства,
которому была чужда сама идея убийства короля, столь многообещающе
державшего сторону этого меньшинства.
Ну, а версия чумы, в которую верило и верит большинство чешских
историков? Мы уже упомянули о ее слабом месте: что в то время в Праге не
было отмечено никаких вспышек чумы. Иногда утверждают, что чума появлялась
тогда и спорадически, а значит, могли происходить и единичные случаи
заражения ею. Что же касается Ладислава, возникло даже предположение, что он
мог заразиться в бане. Бани в то время были одновременно публичными домами,
а Ладислав, будучи учеником Олдржиха Целского, несмотря на свою молодость,
имел большой эротический опыт и потребности. Трудно, однако, поверить в эту
версию, особенно если учесть, что обслуживанию столь высокого гостя
наверняка уделялось и в таких заведениях исключительное внимание.
Таким образом, диагноз чумы у Ладислава Погробка подкрепляется только
сведением, что у него "образовалось два узла в паху". Их, однако, никто не
видел, так как -- снова цитируем -- Ладислав никому не хотел показать их
"из-за сраму места". Кроме того, в то время пациентов не принято было
осматривать -- врачи ограничивались щупаньем пульса и видом мочи. Когда
король скончался, его труп, из страха перед инфекцией, даже не был омыт.
Словом, узлы в паху никто, кроме самого короля, не видел.
Как известно, чума -- острое инфекционное заболевание, вызываемое
чумной бактерией с инкубационным периодом от шести до десяти дней. Чума
имеет две формы: во-первых, заболевание желез, при котором происходит
воспалительное опухание лимфатических узлов и повышается температура;
продолжительность болезни -- 10--14 дней. Во-вторых, легочную форму с
геморрагической пневмонией; пациент откашливает темную, венозную кровь
("черная смерть"); эта форма особенно острая.
Судя по бубонам, у Ладислава Погробека могла быть только первая форма
чумы, однако слишком быстрое течение болезни свидетельствует против нее.
Таким образом, от версии чумы приходится отказаться.
В последнее десятилетие возникла версия, что Ладислав Погробек мог
скончаться от ботулизма (так называемого "отравления колбасным ядом").
Ботулизм -- инфекционное заболевание, вызываемое анаэробным (живущим
без кислорода) микробом. Инфекция происходит в результате пищевого
отравления "бомбированными" консервами (вспученными) или другими продуктами,
которые долгое время находились в закрытом состоянии, без доступа воздуха.
Болезнь начинается с болей в животе, однако скоро проявляются
неврологические признаки, так как токсин этого микроба поднимается по
нервным волокнам к самому мозгу, или к стволу мозга, где поражает ядра
мозговых нервов, что приводит к двустороннему параличу лица, повреждению
зрения и т. д. Если пациенту не ввести вовремя противоботулиническую
сыворотку (которой, разумеется, не могло быть в пятнадцатом веке), он
погибает от остановки дыхания. Инкубационный период при ботулизме крайне
короток -- 24 часа. Что соответствует течению болезни у Ладислава. Король
мог получить инфекцию на штернберкских крестинах, где ему могли подать
специально для него приготовленное лакомое блюдо типа мозгов или других
внутренностей, которые являются особенно благоприятной средой для
инфекционных бактерий. Очень скоро после пиршества на крестинах проявляются
первые признаки заболевания.
К сожалению, это -- столь заманчивое -- предположение не подкреплено
никакими данными о поражении нервной системы у короля. В исторических
источниках говорится только о головных болях. Ни следа о параличе лицевых
или окологлазных мышц. А при этом такое явное поражение не могло пройти
незамеченным. И все же представляется, что
ШТЕРНБЕРКСКИЕ КРЕСТИНЫ сыграли свою роль в болезни короля -- с них и
начинается вся трагедия. Таким образом, вполне вероятно, что Ладислав мог
принять здесь какую-то недоброкачественную пищу -- те же мозги или другое
лакомство, берегшееся специально для редких гостей. При этом необязательно
мог возникнуть именно относительно редкий ботулизм: скорее всего, произошла
гораздо более частая алиментарная интоксикация (отравление пищей), вызванная
инфекцией -- микробом из группы сальмонелл. Скорее всего, у Ладислава
начался сальмонеллез -- клиническая картина достаточно точно отвечает
инфекции сальмонеллой.
Непреложным фактом является то, что в Праге веками эндемическим
заболеванием был брюшной тиф. Его случаи зарегистрированы здесь задолго до
первой мировой войны. Причем сами пражане заболевали им крайне редко: у них
были выработаны антивещества против этой болезни. Зато иностранцы были
подвержены угрозе этого заболевания, а потому наиболее сведущие из них перед
поездкой в Чехословакию делали себе прививки от брюшного тифа.
В пользу заболевания от сальмонеллы свидетельствует и короткий
инкубационный период. У брюшного тифа он составляет 12--36 часов, то есть
еще короче, чем при ботулизме. Таким образом, картина заболевания, которое
включает и головные боли, говорит за тифозный сальмонеллез. Головные боли
могли быть проявлением менинго-энцефалита, который не является редкостью при
таком заболевании. Воли желудка и живота, о которых говорится в связи с
болезнью Ладислава, -- наиболее банальные признаки брюшного тифа.
В апреле 1979 года районный врач из Хинова Войтех Стрнад высказал
мнение, что у короля Ладислава была острая лимфатическая лейкемия
(интересно, что подобную мысль еще в семнадцатом веке выразил поэт Микулаш
Дачицкий).
Палеоантропологические исследования скелета короля Ладислава Погробека,
проводившиеся профессором Эммануэлом Влчеком и его коллегами, однозначно
подтвердили этот диагноз.
По всему скелету было рассеяно огромное число инфильтратов, ясно
свидетельствующих о лейкемии. Остается, однако, спорным, была ли эта
лейкемия острой. Такое количество инфильтратов, постигшее практически все
кости, не могло развиться за три дня. Болезнь должна была длиться несколько
лет, даже не причиняя больному больших затруднений. Итак, мы снова
оказываемся у своего первоначального предположения.
Некоторые признаки (узлы в паху) явственно были связаны с заболеванием
крови (лимфатической лейкемией), зато стремительное течение болезни вызывает
подозрение в пищевом отравлении с менннго-энцефалитным, токсическим
осложнением, которые на фоне лейкемии и развивавшегося вследствие нее
иммунодефицита привели к столь быстрому смертельному исходу.
Нам кажется, что такая трактовка диагноза смерти чешского и венгерского
короля Ладислава Погробека, дополненная антропологическими исследованиями,
имеет свое обоснование и очень мало аргументов против. Может быть, ее примут
те историки и врачи, для которых внезапная смерть правнука Карла IV более
пятисот лет тому назад до сих пор остается загадкой.
И кроме того, точки над "и" в этой истории необходимы для того, чтобы
смерть Ладислава Погробека перестала быть в истории "делом" Йиржи
Подебрадского -- честнейшего, справедливейшего и гуманнейшего чешского
короля.
"История Филиппа Красивого -- это цепь загадок, к первая из этих
загадок называется Филипп Красивый..."
Если посмотреть внимательно на парадный портрет французского короля
Филиппа IV -- гравюру, изготовленную по печати, -- на первый взгляд станет
понятно, почему он получил в истории эпитет Le Bel, Красивый. Тонкие
правильные черты и нежное юношеское лицо (Филипп был коронован в Реймсе в
семнадцать лет) ярко выделяются из невыразительного ряда портретов
многочисленных монархов, оставленных нам эпохой высокого и позднего
средневековья. Это визуальное наблюдение, однако, отнюдь не подтверждает
мнение некоторых историков, что король Филипп был всего лишь "игрушкой в
руках ловких советников" (Й. Шуста) или что в нем было что-то "холодное,
неподвижное, как в статуе" (В. Кинаст). Скорее кажется, что это лицо
излучает некую особую меланхолию, пожалуй, и замкнутость, тайну. И все это,
вместе взятое, отвечает словам Фавье, что Филипп Красивый -- первая из
загадок, которыми опутана история его почти тридцатилетнего правления.
Противоречивые взгляды на личность этого короля обусловлены
политическим климатом эпохи, в которой он жил. Его стремление к
независимости французского королевства и объединению романизированной Галлии
расценивается иногда как французский империализм -- прежде всего историками,
исходящими из фикции универсальной римской империи. Эта фикция, однако, была
анахронизмом уже до Филиппа Красивого. В его же время она уже вызывала
только антипатию европейских народов, усматривавших в ней опеку римской
курии и довлеющее германское начало. Кроме того, сама корона этой фиктивной
империи все чаще становилась яблоком раздора во всем христианском мире.
Правление Филиппа IV Красивого (1285--1314), одного из последних
Капетов по прямой линии, приходится на период обострения столкновений между
светской и церковной властью. Причем происходят они уже не только на уровне
папский Рим -- римская империя, как это было во времена Штауфенов: попытки
возродить светскую власть папства наталкиваются на отпор и растущее
национальное и государственное самосознание всей Европы.
С притязаниями на верховенство над светскими властями выступает и папа
римский Бонифаций VIII. В его лице на одной стороне и в лице Филиппа
Красивого на стороне другой сталкиваются две крайне эгоцентрические
личности, занимающие по отношению друг к другу непримиримые позиции. Это
столкновение наложило свой отпечаток на всю эпоху. До сих пор противоречить
папскому престолу (да и то в очень вежливой и осторожной форме) позволялось
разве что римским императорам. И вдруг на это отважился какой-то французский
король!
PHILIPP LE BEL -- ФИЛИПП КРАСИВЫЙ было коронован в Реймсе в возрасте
семнадцати лет. Он пришел к власти после своего отца Филиппа III, который по
приказу римской курии возглавил военный поход в Арагонию, чтобы наказать
местного короля за то, что он осмелился отобрать у Карла Анжуйского
(неаполитанского короля, вассала и любимца папы римского) Сицилию. Поход
закончился тяжелым поражением французского войска, а сам король умер на
обратном пути. Молодой Филипп (будущий Филипп IV Красивый) также принимал
участие в походе, и уже тогда оказалось, что вместе с ним приходит новое
поколение, с новым образом политического мышления и собственной системой
ценностей. Молодой Филипп был против похода. Вероятно, он считал, что силы
государства не следует ставить на службу чужим интересам и что они должны
служить величию и мощи собственной страны.
Для средневекового традиционализма шокирующим было само начало его
правления. Он создал так называемый Королевский совет, совершенно выходящий
за рамки существовавших в то время представлений. Свои королевские советы
были и у его предшественников - однако они складывались, в основном, из
представителей дворянства и высшего клира, независимо от их способностей и
знаний. Филипп Красивый при выборе своих советников не руководствовался
благородством происхождения. Большинство их было родом из мелкого дворянства
и зарождающегося сословия горожан. Они получили название легисты, так как
были, как правило, хорошими знатоками права, зачастую обучавшимися в
нескольких университетах (в то время в Париже, например, преподавалось
только церковное право, зато в Орлеане и Монпелье -- общее право). Помимо
этого, Королевский совет Филиппа Красивого был постоянной институцией,
напоминающей современное правительство. Таким образом, был заложен фундамент
исполнительной государственной бюрократии и последующего монархического
абсолютизма.
Некоторые историки упрекают этот институт в том, что он состоял из
людей "неблагородных", "парвеню". Это было не совсем так: наряду с ними, в
совете было представлена и высшая знать. Членом совета был даже брат короля
Карл Валуа, а позднее и королевские сыновья.
Вместе с тем ни один историк не может отказать этим "парвеню" в
исключительных административных и организационных способностях и в успехе их
усилий сделать королевство Капетов сильным государством. Более того,
королевский совет, или попросту легисты, как чаще называли его членов,
предвосхищает и такие институции, как в частности, Генеральные штаты.
Например, в период обострения отношений между Филиппом Красивым и папой
римским Бонифацием VIII, в 1302 году, легисты собрали в парижском соборе
Нотр-Дам представителей светских и церковных феодалов вместе с
представителями королевских городов, добившись от них не только полной
поддержки действиям короля, но и пробудив в собравшихся "сословиях" должное
национальное самосознание.
Усиление центральной королевской власти и увеличение значения
королевского совета вызвало необходимость настоящей столицы -- главного
города, где работали бы центральные органы, хранились государственные бумаги
и проч. Хотя Капеты и раньше признавали Париж своей резиденцией, все же они
не задерживались в нем надолго, проживая преимущественно в замках -- своих и
своих вассалов. Только при Филиппе Красивом Париж становится столицей в
полном смысле этого слова.
Одновременно в центре Парижа, а западной части острова Ситэ на Сене
растет великолепный архитектурный комплекс, до сих пор вызывающий восхищение
туристов. В него входит королевский дворец, место заседаний его совета,
парижского парламента (так назывался тогда судебный двор), позднее --
органов сословного представительства. Строительство этого комплекса велось
многие годы и завершилось незадолго до смерти Филиппа Красивого.
В то время как до сих пор король был единственным -- да еще в
значительной мере символическим - связующим звеном французского государства,
раздробленного на самоуправляемые вассальные поместья, ныне формируется
продуманная система государственного управления. Возникает институт
королевских чиновников, возглавлявших судебно-административные округи: в
северной Франции -- бальи, в южной -- сенешалы.
При этом парижские -- уже по-настоящему центральные -- учреждения
руководят всей системой управления на территории Франции. В случае
несогласия с их действиями можно было апеллировать к королю. Судя по всему,
Филипп Красивый сознавал растущий вес своего могущества: его правление
достигло почти абсолютистской степени. "Он и король, и император, и папа
римский в своей стране", -- характеризовал Филиппа IV арагонский посол при
французском дворе. (Что опять-таки не согласуется с утверждением, что Филипп
был всего лишь "игрушкой в руках ловких советников").
Было, однако, необходимо решить целый ряд проблем, связанных как с
огромными расстояниями, препятствовавшими в то время единому управлению, так
и с различиями в традициях и способах местного управления. Например, в
северной части государственные чиновники -- бальи -- могли быть и
"неблагородного происхождения" и назначались на короткий срок, в то время
как их коллеги-южане выбирались прежде всего из рыцарства, причем сенешаль
мог занимать свой пост многие годы.
В южной Франции преобладало римское право (что было естественным, так
как эта часть бывшей Галлии была романизирована раньше всего), а в северной
действовало право обычное. В южной Франции, совсем недавно попавшей под
прямое королевское управление, говорили по-провансальски, который
значительно отличался от северофранцузского языка, ставшего позднее основой
литературного французского. Наряду с этими, существовал и ряд других
диалектов, с трудом понимаемых северными французами (в окрестностях Парижа,
Орлеана и т. д.). Например, в Нормандии, совсем недавно присоединенной к
Франции, местное население говорило на языке, так же отличавшемся от
среднефранцузского, как литературный чешский отличается сегодня от
литературного словацкого языка.
К тому времени относятся и некоторые законы, запрещавшие использование
провансальского наречия в официальных бумагах, в суде и проч.
Благодаря всем этим реформам -- трудно поверить, что они были делом рук
одних лишь легистов при полном бездействии короля -- Франция начинает
занимать
ВАЖНУЮ ПОЗИЦИЮ НА ШАХМАТНОЙ ДОСКЕ ЕВРОПЫ. Хотя в то время она и не
достигала еще своих сегодняшних границ (заканчиваясь на юге у реки Роны и
далеко не доходя на севере до Рейна), тем не менее владела практически самой
крупной территорией во всей Европе. Принадлежал ей европейский приоритет и
по численности населения -- во Франции проживало пятнадцать миллионов
человек. Причем франкоязычное население простиралось далеко на восток от
римской империи. Англия в то время имела едва четыре миллиона жителей,
Испания была раздробленной, римская империя являла собой конгломерат стран и
земель. (Россия находилась под монгольским игом). Единственным государством,
конкурировавшим в начале XIV века своей территорией Франции, был комплекс
чешского, польского и венгерского королевства под единым правлением
последних Пржемысловичей. Однако по численности населения, в виду его редкой
плотности в Польше и Венгрии, и он не мог равняться Франции.
Филипп Красивый рано проявил себя умелым дипломатом. Благодаря своему
браку он присоединил к Франции наваррское королевство и графство Шампань.
Все чаще его взгляд привлекала Фландрия. Это было богатое графство. Однако с
быстрым ростом промышленности (преимущественно текстильной) и развитием
городов в нем создались напряженные отношения между патрициатом и
ремесленными цехами. Будучи в меньшинстве, патрициат управлял городами с
позиций власти. Боясь утратить эту власть, он обратился за помощью к
французскому королю. Филипп Красивый готовно отозвался на эту просьбу.
Однако военное счастье было не на его стороне. Несмотря на начальные
успехи, ему так и не удалось добиться цели.
Неудачной была и параллельная война с английским королем Эдуардом I,
целью которой было завоевание остатков английских владений на материке.
К этому времени относится и первое столкновение Филиппа с папой
римским. Бонифаций VIII авторитарно обязывает обоих монархов безотлагательно
заключить перемирие. Ни Филипп IV, однако, ни Эдуард I не проявляют ни
малейшего желания последовать этому совету. С этого эпизода начинается
драматический поединок между Филиппом Красивым и Бонифацием VIII. Борьба в
нем ведется не из-за вопросов религии и церкви (кажется даже, что король был
куда более набожным католиком, чем папа римский), а из-за... власти и денег.
Но к этому мы еще вернемся.
ПАПА РИМСКИЙ БОНИФАЦИИ VIII вступает на папский престол в период,
который нельзя считать ни счастливым, ни славным для римской курии. Триумфа,
который обещали крестовые походы, длящиеся вот уже двести лет, так и не
произошло. Ислам наступал, и в руках христиан оставался только Кипр и
островная область, которой владела Венеция и Генуя. Этот неуспех в
значительной степени вел к ослаблению, и вместе с тем к обострению отношений
между папским престолом и римской империей. Споры возникали не только при
выборе императора, но и при выборе папы. В то время как западный клир мечтал
об успешном продолжении крестовых походов, кардиналы в Риме два года
ссорились, кто из них займет папский престол. Наконец в 1294 году было
найдено соломоново решение: папой был избран пустынник Петр -- "божий
человек", живший в уединении со своими учениками и отнюдь не мечтавший о
престоле. (Петр не знал даже латыни). Со стороны миноритов-спиритуалистов
(приверженцев движения, возникшего в ходе борьбы двух направлений в ордене
францисканцев, настаивавших на строгом идеале совершенной простоты и
нищеты), которые выдвинули на престол Петра, пустынник уже при жизни был
объявлен святым человеком. В конце концов он дал кардиналам уговорить себя и
вступил в сан папы римского под именем Целестина V. Однако ему не суждено
было долго занимать это место: через несколько месяцев амбициозный кардинал
Бенедетто Гаэтани, под влияние которого попал неопытный и не знающий света
Целестин, заставил его уйти в отставку, то есть совершить акт, неслыханный в
истории римской курии. В то же время он принудил кардиналов избрать
преемником Целестина его самого, Гаэтани. Так шестидесятилетний, жаждущий
власти и славы кардинал стал папой римским Бонифацием VIII. Своего
предшественника он на всякий случай упрятал в тюрьму, где бедный Петр,
вопреки своей воле лишенный покоя и уединения, вскоре умер.
Бонифаций VIII отличался необычайно ловкостью в делах, был знатоком
церковного права, зато теологией владел куда хуже. Впрочем, она его не очень
и занимала. Прежде всего Бонифация интересовала власть -- plenitudo
potestatis (теократическое требование полкой власти -- как духовной, так и
светской). Обуянный дьявольской гордыней, Бонифаций был более чем далек от
основной христианской заповеди: "возлюби ближнего своего". Что и доказывал
неоднократно, начиная с интриг вокруг своего предшественника. Когда,
например, в Палестре ему сдались мятежники Колонны (Бонифаций неустанно
враждовал с этим знатным римским родом), он приказал весь город сравнять с
землей. А посланника не признаваемого папой арагонского короля Бонифаций
попросту пнул ногой в лицо, когда тот склонился для традиционного поцелуя
его туфли, да так, что у того брызнула из носу кровь.
Бонифаций настойчиво и грубо требовал полного подчинения себе всего
христианского мира, вмешиваясь в дела каждого трона и каждого государства. В
частности, он метал громы и молнии в адрес чешского короля Вацлава III. или,
точнее, его отца Вацлава II, посадившего после смерти последнего Арпада на
венгерский трон своего младшего сына. Папа замышлял "выделить" этот престол
протежируемому им неапольскому роду Анжу. Чтобы сломить власть
Пржемысловичей, Бонифаций даже объединил свои усилия с Альбрехтом (сыном
Рудольфа Габсбургского), которого он не признавал до этого римским королем и
даже проклинал. Так на международной сцене уже во второй раз появились
всегда готовые сослужить службу Габсбурги, которые вскоре -- пока еще не
окончательно -- добьются своей заветной цели -- станут почти наследственными
императорами "Священной Римской империи германской нации".
Тогда еще папско-габсбургкому союзу не удалось сломить предпоследнего
Пржемысловича. В борьбе с Бонифацием VIII у последнего был союзник -- Филипп
Красивый. Но давайте вернемся к нему.
ДЕНЬГИ ИГРАЛИ ГЛАВНУЮ РОЛЬ в начальном споре между Филиппом Красивым и
Бонифацием VIII. Реформы, вводимые французским королем в государственном
аппарате (вполне вероятно, что при этом полнились и карманы легистов), как и
война практически на двух фронтах с Англией: в Гиени и во Фландрии, -- все
это стоило немалых денег. Поэтому Филипп Красивый (как, впрочем, и
английский король Эдуард I) обложил налогом церковное имущество.
Разумеется, папа резко выступил против этого, даже запретив специальной
буллой в 1296 году духовным лицам в Англии и Франции платить эти "светские"
налоги. Французский и английский короли отреагировали на это тем, что
попросту стали забирать поместья у всех, кто слушался папу, Филипп Красивый
пошел еще дальше. В ответ на буллу он издал запрет вообще выделять средства
из королевства на папский двор. А когда спустя два года французский и
английский короли заключили мир и даже скрепили свой союз родственными узами
-- дочь Филиппа Изабелла стала супругой сына и преемника Эдуарда -- Эдуарда
II (что, как оказалось впоследствии, было неудачным ходом со стороны Филиппа
Красивого и вскоре послужило предлогом для Столетней войны), папа римский,
формально приглашенный на французско-английские мирные переговоры, был
вынужден временно отступить. Как раз в это время у него хватало забот с
сильной оппозицией кардиналов, возглавляемых Колоннами. Эта оппозиция
упрекала его в недопустимой протекции своего рода Гаэтани. который
увеличивал благодаря папе свое имущество и власть. Вместе с францисканцами
Колонны даже выдвинули против Бонифация обвинение, что он является убийцей
своего святого предшественника, безбожным еретиком и не имеет ни малейшего
права на папский престол.
Бонифацию VIII удалось подавить оппозицию кардиналов. Этот успех, как и
прилив паломников в Рим по случаю юбилейного 1300 года, еще больше укрепил
его непоколебимую самоуверенность. Он предстал перед десятками тысяч
собравшихся во всеоружии всех своих регалий, и герольд (церемониймейстер)
прокричал возвеличивающее: Ecсе duo gladii! Вот два меча!
Бонифаций вмешивается в споры между патрицианскими фракциями во
Флоренции и через своего легата прилагает усилия к изгнанию крупнейшего
итальянского поэта Данте Алигьери. Это изгнание длилось двадцать лет, до
самой смерти поэта, и именно в нем он создал свою бессмертную "Божественную
комедию". Сам Бонифаций изображен в ней злодеем с болезненной жаждой власти.
Эта жажда с годами все росла (некритическое славолюбие, переоценка
собственного значения и мания величия, впрочем, довольно часто бывают
сопровождающими явлениями старости), пока совершенно не затуманила его
мысль. К концу жизни Бонифаций чувствовал себя чуть ли не всемогущим.
МЕЧ ИЛИ КРЕСТ? Между тем спор Бонифация с Филиппом Красивым перешел все
границы. Французский король (или легисты от его имени?) решил, что он не
позволит вмешиваться папе даже в церковные дела своей страны. На юге Франции
королевский двор решительно выступил против епископов, отказавшихся платить
дань с церковного имущества. Поэтому в 1301 году папа издает сразу несколько
булл, в которых он резко осуждает поведение французского королевского двора
и заявляет о созыве в Риме общего церковного собора, где он вместе с
французскими прелатами и епископами намерен осудить и наказать Филиппа
Красивого и обеспечить Франции лучшее правительство.
Но здесь, как говорится, нашла коса на камень. Королевские легисты
быстро и импровизированно организовали практически первый французский
сословный парламент, который не только отверг папские буллы, но и обвинил
Бонифация VIII (по примеру римской оппозиции кардиналов) в сомнительной
легитимности и в подозрении в ереси.
В то же время, однако, произошло событие, сыгравшее, как казалось, на
руку римской курии. Во Фландрии, которой Филиппу Красивому удалось овладеть
с помощью местной патрицианской олигархии, вспыхнуло восстание. Широкое
народное антифранцузское движение было вызвано тяжелым бременем налогов, то
и дело собиравшихся на военные расходы. Деньги играли при Филиппе Красивом
чрезмерно большую роль: растущие дани, налоги и десятины обеспечили королю
нелестное прозвище "король-фальшивомонетчик" (при чеканке монет он стал
снижать содержание в них металла).
В 1301 году ремесленники из Брюгге взялись за оружие, чтобы оградить
себя от непосильных налогов. И хотя французскому войску и местному
патрициату удалось на этот раз подавить восстание, на следующий год оно
вспыхнуло на том же месте с еще большей силой. Во время так называемой
"брюггской утренней молитвы" -- ночного побоища французского гарнизона и
местного патрициата -- лишились жизней тысячи французов. Это послужило
сигналом к восстанию всей Фландрии, которое положило конец французскому
господству.
Филипп Красивый немедленно организовал и послал во Фландрию сильное
войско. Но. как обычно, военная фортуна была не на его стороне. Хорошо
вооруженное рыцарское войско встретилось с пешими фландрскими ремесленниками
и крестьянами в битве у Кортрейка и... потерпело сокрушительное поражение...
(Эта славная битва предвосхитила гуситскую боевую тактику, которая спустя
столетие удивила мир...).
В битве погибло много рыцарей -- в плен их не брали. И хотя последнее
слово еще не было сказано -- Филиппу Красивому удалось позднее удержать за
собой территории вокруг Лилля, Дуэ, Бетюна, -- Бонифаций VIII ликовал после
битвы у Кортрейка.
Sicut garcionem -- Я накажу его как мальчишку, -- похвалялся перед
коллегией кардиналов папа римский. На торжественном синоде (на который,
впрочем, прибыло немного французских епископов и опатов, так как Филипп
Красивый запретил участие в нем французскому клиру) Бонифаций VIII объявил
высокопарную буллу Unam Sanctam, в которой он обосновывает право церкви
властвовать "обоими мечами" и приказывает своему легату во Франции наложить
проклятие на Филиппа Красивого. А всем французам адресует упрек: "Вы никого
не любите -- поэтому и вас никто не любит!" Король в ответ бросает легата в
тюрьму, а буллу сжигает.
С этого момента события принимают драматический оборот. Ловкие легисты,
пользуясь ситуацией, на новых "сословных собраниях" выступают против папы,
выдвигая против него правдивые и вымышленные обвинения, содеянные и
предполагаемые преступления против королевства. Эта агитация склоняет на их
сторону университеты, монастыри и города: раздаются голоса, требующие созыва
церковного собора и смещения недостойного папы. На этот раз сбор должен
происходить не в Риме, а во Франции.
Один из видных (и наиболее хитроумных) членов королевского совета,
легист Гийом Ногаре даже направлен к папе с вызовом на церковный собор.
Бонифаций в то время, однако, пребывает не в Риме, а в своем родном городе
Ананьи (куда, по некоторым источникам, он удалился, скрываясь от римской
знати во главе с Колоннами), где готовится объявить новую буллу, выносящую
окончательное проклятие Филиппу Красивому. Между тем Колонны и другие
влиятельные недруги папы из Рима (подкупленные, по некоторым утверждениям,
агентами Филиппа) посылают в Ананьи вооруженных послов с грамотой,
содержание которой в точности сегодня неизвестно. В городе и папском дворце
вспыхивают волнения, а потом и столкновения между вооруженными отрядом
римлян и жителями города -- защитниками папы.
И посреди всей этой суматохи (беспорядки продолжались два дня) вдруг
появляется Ногаре с вызовом. Случайность? Или умысел? Бонифаций VIII
принимает непрошеного гостя в своей спальне, до которой уже докатились
дворцовые схватки, возлежа на ложе с крестом в руках. Папа римский был
болен: во всеобщем гаме, по Фавье, кто-то угостил его оплеухой. Кто -- так и
не было установлено, хотя утверждают, что Ногаре.
Бонифаций VIII ненадолго пережил это унижение -- не исключено, что его
скорая смерть стала результатом психического потрясения от такого нападения.
Многие французские историки старались избавить Ногаре от нелестного
подозрения и свести вину за инцидент в папской спальне на римских
прислужников. Однако, несмотря на их старания, за Ногаре так и сохранилась
репутация человека, "давшего пощечину папе", оставшаяся за ним на всю жизнь.
Весть об этом инциденте была встречена в мире холодно, что тоже
свидетельствовало о революционных переменах в общественном мышлении той
эпохи.
Подводя итог сказанному, можно констатировать, что в многолетнем
соперничестве с римскими императорами папская курия наконец всегда
праздновала триумф. Зато она потерпела полное поражение в столкновении с
национальными силами капетовской Франции.
ВАВИЛОНСКИМ, ИЛИ АВИНЬОНСКИМ ПЛЕНЕНИЕМ ПАП называет большинство
историков последовавший период. После понтификата Бенедикта XI, длившегося
всего несколько месяцев, кардиналы снова почти целый год ссорились в
Перудже, никак не приходя к согласию в выборе кандидатуры на папский
престол. Только в июне 1305 года наконец был избран (причем не из числа
кардиналов) архиепископ из Бордо Бертран де Го, вошедший в историю как папа
римский Климент V.
Климент V был по происхождению французом. Французом он оставался и на
своем посту, хотя сфера его деятельности в большей степени приходилась на
английские владения. В присутствии французского королевского двора он был
посвящен в сан в 1305 году в Лионе, после чего, вызвав постепенно из Италии
папский двор, поселился в Авиньоне. Авиньон, будучи частью графства Прованс,
подчинялся тогда неапольской династии Анжу и был, таким образом, папским
ленным поместьем. В любом случае, это было куда ближе к Франции. И вот в
этом солнечном и прекрасном городе над Роной папский двор пребывал целых
семьдесят лет -- с 1308 до 1378 года. И хотя авиньонский папа (особенно
первый) находился в сильной зависимости от французской королевской короны,
термин "авиньонское пленение" не соответствует истинному положению
большинства авиньонских понтификов. Авиньонские папы "...жили в
южно-французской среде, которая для большинства из них была родным домом,
отнюдь не испытывая чувство, что это наносит какой-то вред папской власти и
достоинству пап, тем более что беспокойная атмосфера Италии была сама по
себе достаточным оправданием для них. Впрочем, глазу стороннего историка
авиньонский период тоже не представляется неким упадком", -- утверждает
историк Йозеф Шуста.
Не совсем справедлив и упрек, что папы были "похищены" из вечного
города Рима -- своей постоянной резиденции. Дело в том, что и прежде,
практически на протяжении всего тринадцатого века, папский двор постоянно
путешествовал по различным городам Италии, потому что Рим часто был не
только беспокойным, но и опасным местом. В Авиньоне папы и их двор нашли
относительный покой и безопасность. Впрочем, французское влияние умножало
факт, что большинство кардиналов было французами.
Климент V быстро превратился в настоящего пленника французского двора.
Впрочем, ему приходилось бы нелегко и в случае, если бы он не был французом
-- волей-неволей от стал наследником понтификата Бонифация VIII, а это было
весьма неблагодарное наследие.
Первый авиньонский папа не был к тому же ни борцом, ни героем. С самого
начала его устрашили угрозы Филиппа Красивого (или, скорее, его легистов),
что он устроит процесс, который посмертно обвинил бы его предшественника в
ереси. Такое ни один папа, разумеется, не мог допустить. Поэтому Климент V
отменил все буллы Бонифация, направленные против Филиппа, и окончательно
перевел свой двор в Авиньон.
Что, однако, бросило самое большое пятно на его понтификат, и прежде
всего на правление Филиппа Красивого -- был так называемый
ПРОЦЕСС ТАМПЛИЕРОВ. Орден тамплиеров возник в начале XII века в
Иерусалиме, и его члены называли себя церковными рыцарями. Они заботились о
храме Гроба божьего, а в период крестовых походов были организованы
по-военному. Наряду с этим, тамплиеры стерегли казну -- как собственную, так
и принадлежавшие правителям или просто частным лицам. С отступлением
крестоносцев из Святой земли и со всего Переднего Востока, центр тяжести
деятельности тамплиеров перемещался из области военной в область -- как
сказали бы мы сегодня -- банковскую. Многие богатые люди доверяли тамплиерам
свои сбережения, поэтому в конце тринадцатого века орден располагал
значительным имуществом. Сокровища тамплиеров -- в самом деле большие --
достигали невероятных размеров в ходивших о них легендах и слухах, становясь
предметом зависти и ненависти со стороны главных конкурентов тамплиеров --
итальянских банкиров. Во всех крупных городах были так называемые темплы, по
сути дела представлявшие собой некие банкирские дома.
По приказу Филиппа Красивого в 1307 году все тамплиеры по всей Франции
были в один день арестованы, и против них были выдвинуты фантастические
обвинения: якобы тайные обряды ордена требовали от них попирания Христа,
плевания на крест, магического союза с дьяволом и проч. До какой-то степени
эти обвинения исходили из суеверий того времени, однако в то же время на них
лежит ясная печать ни перед чем не останавливающихся интриг легистов. Их
наверняка привлекало богатство тамплиеров, и они набросились на него как на
желанную добычу.
При этом отнюдь не исключено, что Филипп Красивый верил многому из
того, что говорилось о тамплиерах в народе (их упрекали в светскости и
гордыне, в темных обрядах и многом другом). Однако главной причиной его
вмешательства наверняка было то, что, как и в спорах с Бонифацием, он считал
себя самым избранным защитником христианства, самым христианским королем,
правом и обязанностью которого является прямое вмешательство в дела церкви.
Сначала Филипп пытался натравить на тамплиеров папу Климента V, однако когда
тот не проявил желания действовать, взял судьбу ордена в свои руки.
Представляется, впрочем, что самую большую роль в решении короля
сыграли все-таки деньги. По некоторым данным, Филипп Красивый был должен
тамплиерам огромные суммы.
"Суд", которому было подвергнуто несколько сотен тамплиеров, заключался
в пытках, лживых обещаниях милости и выуживания признаний во всевозможных
преступлениях. Сам великий магистр ордена Жак Молэ в ходе такого "судебного
процесса" признался в отрицании Христа и плевании на крест. Когда Климент V
проявил несмелое желание устроить церковный инквизиторский процесс,
тамплиеры начали массово отказываться от своих признаний. Слабый папа не
сумел, однако, защитить их достаточно энергично, и по королевскому приказу
более пятидесяти членов ордена было сожжено на костре "за отказ от
признанных преступлений".
После этого Климент V, снова собравшись с силами, созвал в октябре 1311
года в некогда главном городе аллоброгов Вьенне общий церковный собор,
который должен был окончательно разобраться с делом тамплиеров. Под
давлением французского двора было принято наконец решение упразднить орден
тамплиеров, а его имущество конфисковать, что и произошло в апреле 1312
года. Первоначально конфискованные средства предусматривалось перевести
другому ордену и употребить для организации новых крестовых походов, однако
большая часть этого огромного имущества досталась наконец самому Филиппу и
другим монархам, которые, по совету Филиппа, тоже запретили на своих
территориях орден тамплиеров и поживились на их богатстве.
Был сожжен и великий магистр ордена Жак Молэ. Как передавалось потом из
уст в уста, на костре он призвал Климента V и Филиппа Красивого на божий суд
до года и дня. Папа действительно скончался через несколько недель после
этого. А спустя пару месяцев за ним последовал 47-летний французский
король... Варварство, с которым велся процесс против тамплиеров, превышало
даже меру средневекового невежества, и в этом контексте историческая фигура
Филиппа Красивого предстает перед нами в зловещем свете. Тем более, что, по
свидетельству Йозефа Шусты, этот король "умел и в кругу собственной семьи,
по отношению к женам своих сыновей, сделать фальшивое обвинение орудием
мрачной жестокости".
Неудивительно, впрочем, что многие французские историки стараются
очистить Филиппа Красивого. При этом утверждается, что тамплиеры были
наказаны справедливо, так как они изменили своим военным задачам
крестоносцев, заделавшись банкирами. Однако как увязать эту версию с тем,
что ни одному из тамплиеров не было предъявлено на процессе обвинение ни в
чем подобном?
ГДЕ КОНЧАЕТСЯ ЗАГАДКА... Дать объективную характеристику французскому
королю Филиппу IV Красивому очень нелегко. Кажется, он ставит порой в тупик
и историков. Тот же Шуста, приведя мнение современников короля о том, что он
был игрушкой в руках советников, добавляет: "Напротив, можно возразить, что
многолетняя цепь успехов Филиппова правления вряд ли была бы возможна без
существенного участия самого правителя, в котором некоторые историки
усматривают первое предвестие абсолютизма нового времени".
Кинаст утверждает: "...при всей смелости его планов, кажется, что
чрезвычайное усиление государственных средств власти как будто помутило его
мысль относительно достижимого. Его правление, при всей его трезвой
жесткости, окутано в то же время химерической дымкой. Он не умел
сосредотачивать свои усилия на большой цели".
В чем же заключается "загадка" Филиппа IV? Были обусловлены странные
дела, происходившие в период его правления, его собственной волей или они
творились по инициативе его советников? Слабым или сильным королем был
Филипп? Сам ли он решал дела или только слушался своих советников?
Кажется, и на этот раз, как часто бывает, правда лежит где-то
посредине. В каждом из высказанных предположений есть доля правды.
Из многих дошедших до нас источников и свидетельств современников,
которые приводит в своей обширной монографии о Филиппе Красивом французский
историк Жан Фавье, следует, что королевские настроения менялись, как
апрельская погода. Иногда он был решительным и властным, не терпел
возражений, иногда (еще чаще) был молчалив до апатии и целиком подчинялся
своим советникам. Или, точнее, придерживался их советов.
Современник короля Бернар Сэссэ, в частности, пишет:
"Наш король подобен филину -- птице красивейшей, но бесполезной. Не
знает ничего другого, как смотреть на людей пристально, ничего не говоря".
В 1300 году к Филиппу Красивому привели фландрского графа Ги де
Дампьера, который, по мнению французского королевского двора, нарушил свои
вассальные обязательства и вступил в конфликт с феодальным правом. Летописец
так рассказывает об этой аудиенции:
"Когда граф и его семейство въехали во двор и спешились, герцог
Савойский подвел их к королю. Король долго смотрел на них, но не сказал ни
слова. Потом отпустил, приказав заточить графа в темницу в Компьени".
Однако Филипп не всегда был таким. Иногда он даже проявлял чувство
юмора на свой лад.
Когда приор из Шезы Пьер де Паре направлялся с дипломатической миссией
в Рим, кто-то из членов королевского совета предложил поручить ему убить
Бонифация VIII. На что Филипп Красивый заявил: "Упаси бог! Ничего подобного
приор не сделает -- ведь ему грозило бы, что он сам станет тогда епископом
или даже папой. Идите, приор, и руководствуйтесь инструкциями, которые вы
получили".
Такие -- скорее анекдотические -- случаи не только дорисовывают
изменчивость настроений Филиппа IV, но и соответствуют его
"демонстративно-величественным манерам", которые отмечают у короля его
современники.
Эти манеры, впрочем, могли быть обусловлены и тем фактом, что Филипп
получил титул короля почти еще подростком, и неудивительно, что он изрядно
вскружил ему голову.
Нас, впрочем, больше интересует изменчивость его настроений, о которой
говорит почти каждое свидетельство современников Филиппа.
Эта изменчивость вполне определенно свидетельствует о том, что Филипп
Красивый был циклотимного склада и имел склонности к маниакальной депрессии.
Можно даже сказать, что речь шла о легкой форме маниакально - депрессивного
психоза, которая еще не требует специальной психотерапии. В маниакальном
состоянии он был говорлив, обладал чувством юмора и решал государственные
дела с уверенностью истинного правителя. Зато в состоянии депрессии (более
продолжительной, чем обычно) был молчалив до апатии, и за него решали
другие. Эта смена королевских настроений наверняка не прошла незамеченной, и
ею умело пользовались его советники.
Подобные случаи маниакально-депрессивных психозов достаточно часты, а
поскольку они, как правило, не попадают в поле зрения психиатров и не
лечатся, то доставляют немало проблем как самому пациенту, так и, прежде
всего, его окружению. И, разумеется, чем большей властью обладает такой
пациент, тем худшие последствия может иметь его болезнь для ближайшего
окружения и всего общества.
Более тяжелые формы маниакально-депрессивного психоза характеризуются в
маниакальной фазе и проявлениями агрессии, что время от времени наблюдалось
также и у Филиппа Красивого. Этим можно было бы объяснить как план короля
заставить Бонифация прибыть на церковный собор во Францию и его угрозу
устроить посмертный процесс по обвинению папы римского в ереси, так и прежде
всего кровавые преследования тамплиеров. И, наконец, ту "мрачную
жестокость", о которой упоминает историк Шуста.
Легкий тип маниакально-депрессивного психоза с изменчивостью
настроений, впрочем, лучше всего объясняет поведение короля. На этой --
скажем -- слабости Филиппа IV основывалась власть его советников, и от нее
зависели порой судьбы Франции.
"Я должен рассказать вам о коронации молодого короля Карла, которая
проходила в то время в Реймсе.
Можете себе, конечно, представить, что французская знать не жалела
ничего, что могло бы способствовать пущему блеску и роскоши при коронации ее
правителя. Церемония проходила в воскресенье, в год 1380-й, когда Карлу было
двенадцать лет; в ней приняла участие почти вся могущественная верхушка
королевства.
Молодой король в субботу накануне прибыл в город и присутствовал при
богослужении в соборе девы Марии, где провел большую часть ночи при вигилии
вместе с другими молодыми господами, которые хотели стать рыцарями. В
воскресенье, на день Всех Святых, храм был богато убран.
И как собрались все, архиепископ реймсский начал служить торжественную
мессу. А потом подал королю помазание, как и святой Реми помазал в свое
время Хлодвига, первого христианского короля Франции...".
Жан ФРУАССАР. ХРОНИКА СТОЛЕТНЕЙ ВОЙНЫ
Так описывает коронацию французского короля Карла VI старинная "Хроника
Столетней войны" хрониста и поэта Жана Фруассара. Впрочем, надо сказать, что
"блеском" и "роскошью" отличалась каждая коронация. Юный Карл VI вступал на
престол после своего отца Карла V, именовавшегося Мудрым, и никто еще не
предполагал, что его правление станет для Франции одним из печальнейших
периодов ее истории. (В конце его древнему и славному королевству даже
грозила опасность присоединения к Англии).
Вернемся, однако, на два года назад, к январю 1378 года, когда Карлу
было десять лет и он был дофином, то есть наследником французского трона.
Его отца Карла V посетил тогда римский император и чешский король Карл IV.
Оба правителя были более чем близки между собой: с родом Валуа, к которому
принадлежал Карл V и который был правящей французской династией, Карла IV
связывали двойные родственные узы -- во-первых, его первой женой была Бланш
Валуа, а во-вторых, его сестра Йитка была супругой Иоанна II Доброго, отца
Карла V. Оба рода, Валуа и Люксембурги, практически владели в то время --
или хотя бы оказывали влияние -- на всю Европу, за исключением Балканского
полуострова и России.
При этой встрече оба правителя, как будто в предчувствии близ кой
смерти, представили друг другу своих наследников: десятилетнего француза
Карла и четырнадцатилетнего чеха Вацлава. Судя по всему, монархи гордились
своими потомками.
Французский летописец задает условный вопрос: Каково бы было
могущественным правителям, если бы они могли догадываться, как промотают эти
потомки их наследство?
Что касается Вацлава IV, тут Фруассар явно имел в виду гуситские войны.
Однако они разразились после смерти Вацлава и не только не означали для
чешского народа упадок, но и стали одним из славных этапов его истории. У
французского же короля Карла VI отцовское наследство действительно распалось
под руками, и -- не будь поворота в войне с англичанами, совершенного Жанной
д'Арк при осаде Орлеана, -- последовала бы неминуемая катастрофа.
В период, когда Карл VI вступал, после смерти своего отца, на
французский трон, до конца войны между Англией и Францией оставалось еще
более сорока лет. Историки назвали позднее эту войну Столетней, хотя она и
не была войной в буквальном смысле этого слова, -- скорее, это была длинная
серия боев и столкновений, нарушаемых недолгими перемириями. Их причиной
была борьба за французский престол.
ИЗ ИСТОРИИ СТОЛЕТНЕЙ ВОИНЫ. Она началась в 1337 году, однако повод к
ней задолго до этого дал косвенно король Филипп Красивый. В 1298 году,
заключив мир с английским королем Эдуардом I, он. желая показать добрую
волю, выдал свою дочь Изабеллу за английского наследника. В то время ему,
несомненно, казалось, что он сделал блестящий дипломатический ход, который
сблизит оба западноевропейских королевства и установит между ними
добрососедские отношения и прочный мир. До сих пор эти отношения оставляли
желать лучшего. Французские короли тщетно стремились вытеснить
соседей-островитян из южнофранцузской области Гиень, а со стороны англичан
яблоком раздора была Фландрия, где они хотели сохранить свое влияние.
Вскоре, однако, оказалось, что "дипломатический ход" Филиппа был
фатальной ошибкой. Когда три десятилетия спустя вымерла от меча вся
капетовская династия и ее сменили Валуа, английский король Эдуард III, сын
дочери Филиппа Изабеллы, выступил с претензиями на французский престол.
Французы отвергли его притязания, сославшись на Салическую правду -- древний
сборник обычного права, исключавший из наследственного права женщин.
Англичане, однако, не признавали этот закон -- у них право женщин на
наследование трона признавалось -- и началась Столетняя война. Началась
довольно неудачным образом для французов, нанося к тому же Франции куда
больший ущерб, чем противнику, потому что велась на ее территории.
В 1340 году французы проиграли морскую битву при Слейсе, а после
поражения в битве у Креси, где английские лучники наголову разбили
французских рыцарей (на стороне французов сражался и 26 августа 1346 года
погиб чешский король Ян Люксембургский), в 1349 году французы как слабое
утешение отвоевали южно-французское графство Дофине (которое получали
позднее французские наследники престола -- отсюда их титул "дофины"), однако
уже в 1356 потерпели следующее тяжелое поражение -- у Пуатье. В этой битве
попал в плен к англичанам французский король Иоанн II Добрый, так и
скончавшийся в плену в 1364 году.
Военные неудачи, следовавшие одна за другой и во многом происходившие
по вине тяжелой конницы (феодальных рыцарей), разумеется, оказывали
отрицательное влияние на общественное мнение самых широких кругов населения,
которое обернулось против знатных феодалов, -- дворянства и прелатов. Когда
дофин, позднее король Карл V, управлявший королевством от имени своего отца
Иоанна II Доброго, находившегося в плену, отверг требование генерального
штаба поставить ведение дел правительством под контроль специальной
комиссии, восстал Париж. Восстание продержалось почти два года (1357--1358).
Под давлением сословий дофин вынужден был ненадолго даже объявить
специальный акт, включавший в себя все требования по реформам
государственного управления и даже требование покончить с междоусобными
войнами отдельных феодалов (которые, надо сказать, были одной из главных
причин военных неудач французов в Столетней войне) и вооружить жителей для
защиты от мародерства и насилия, процветавшего как на французской, так и на
английской стороне.
Почти одновременно с парижским восстанием под предводительством Э.
Марселя в деревне тоже вспыхивает восстание -- жакерия (его название
образовалось от пренебрежительной клички, которую присвоили феодалы
крестьянам: Jacques simple -- Жак-простак). Жакерия охватила постепенно всю
северную Францию; она была направлена против непомерного бремени налогов и
гнета феодалов, разорявших и без того доведенную до крайней нищеты деревню.
Оба восстания были наконец подавлены, причем жакерия куда кровавее.
Крестьяне так и не сумели найти общий язык с восставшим Парижем.
Первый этап Столетней войны закончился миром в Бретиньи в 1360 году.
Англичане получили по мирному договору гавань Калэ и юго-западную часть
Франции, а Эдуард III отказался от своих притязаний на французский престол.
Второй этап начался девять лет спустя. На этот раз французам -- во
всяком случае, вначале -- везло больше. За пять лет им удалось отвоевать
почти все территории, захваченные англичанами. После заключения следующего
мира в 1377 году в руках англичан остались только города Калэ, Бордо и
Байонна. Однако это был странный мир: битвы с англичанами утихли, зато с
новой силой вспыхнули сражения внутри страны.
В этот период и вступает на престол двенадцатилетний Карл VI. За
несовершеннолетнего короля страной управляли его дядья -- герцоги
Бургундский, Анжуйский и Берри, братья покойного Карла V. Правили они плохо,
заботясь больше о своем благе, чем о делах королевства. Пользуясь перемирием
с Англией, регенты организовали военный поход во Фландрию, которая была в то
время вассальным графством Франции. Местные графы, однако, все чаще
оказывались в конфликте с возникающей городской буржуазией в Генте,
Антверпене и других городах, богатство которых зависело от производства
сукна -- а значит, от ввоза шерсти из Англии. Свою роль сыграл и
национальный, а также языковой вопрос. Графы и дворянство были французами,
горожане и простой народ -- фламандцами. Поэтому когда фландрский граф
обратился к герцогу Бургундскому (Филиппу Смелому) с просьбой о помощи
против восставших горожан, во Фландрию ворвалась вся французская рыцарская
конница во главе с юным королем. Поход закончился победой французов, после
которой последовали репрессии и казнь вождя фламандцев-горожан Филиппа ван
Артевельде.
Итак, дядья правили во Франции ретиво: за шесть лет им удалось
разворовать и растратить государственную казну, собранную благодаря
терпеливым стараниям Карла V, поэтому когда Карл VI взял наконец в 1388 году
правление в свои руки (довольно поздно -- в двадцать лет -- вероятно,
родственникам не хотелось расставаться с властью), Франция была нищей.
Молодой король начал неплохо. Он прислушивался к советам ученых мужей
из парижского университета (среди которых был, в частности, и Оноре Бонэ --
автор одного из первых учебников государственного искусства) и даже заключил
"постоянный" мир со своим -- тоже молодым -- английским партнером Ричардом
II, добившись этого с минимальными уступками. Оба молодых короля даже
договорились о совместном крестовом походе против турков и татар.
В 1392 году Карл VI женится, избрав по портрету себе в жены германскую
принцессу Изабеллу Баварскую. От этого брака рождается сын Карл (позднее
король Карл VII) и дочь Маргарита. В то же время, через несколько месяцев
после свадьбы, Карл VI, как говорят источники, сходит с ума.
Тут следует задаться вопросом: на достаточном ли уровне была
средневековая медицина, чтобы поставить столь определенный диагноз?
КАК ЛЕЧИЛИ В СРЕДНИЕ ВЕКА? Общий упадок всех областей культуры и
цивилизации после падения римской империи (разве что за исключением
Византии) постиг в Европе, разумеется, и медицину. Профессиональных врачей
почти не было, медицинских школ не существовало. Лечением занимались
преимущественно монахи в монастырях, некоторыми медицинскими познаниями --
чисто эмпирическими -- обладали священники. Это, конечно, не обошлось без
религиозных влияний: часто вместо лечения пациенту предписывалась молитва.
Когда заболевал король, молился весь народ. В медицине господствовали
суеверия; хватало и таких взглядов, что все болезни -- наказание божье за
грехи. Прежде всего такой болезнью считали "падучую", то есть эпилепсию.
К счастью, в деревнях удерживалось простое народное знахарство,
основанное на знании лекарственных растений и опыте в заживлении ран, и эти
знания передавались из поколения в поколение. Нередко знахарок приглашали и
ко двору феодалов.
В начале второго тысячелетия, когда возникали самые первые европейские
университеты, при них организовывались и медицинские факультеты. Самыми
старинными такими факультетами были три: Два в Италии (в Салерно и в Падуе)
и одна во Франции (Монпелье). Салернский факультет быстро прекратил свое
существование. В этих учебных заведениях, однако, не велось никакой научной
работы. Изучались только сохранившиеся учебники Галена и Гиппократа, которые
студенты должны были заучивать наизусть. Высшей степенью "научного мышления"
были комментарии к этим текстам.
Главными лечебными методами было кровопускание, а также прописывание
слабительного и рвотного. Неудивительно поэтому, что смертность в средние
века была очень высокой, несмотря на то, что в высоком и позднем
средневековье существовали и врачи-профессионалы. Но и они были беспомощны
перед частыми эпидемиями -- например, чумы.
В конце четырнадцатого -- начале пятнадцатого века, в период начала
Возрождения, врачи проявляют уже признаки самостоятельного мышления. Нам
известны замечательные чешские врачи Кржиштян из Прахатице и Альбик из
Уничова. Оба были магистрами Карлова университета, профессорами медицинского
факультета и оба лечили короля Вацлава IV. А Фруассар в "Хронике Столетней
войны" пишет о некоем Йиржике Пражском, который был замечательным врачом и
которого чешский король Карл VI послал французскому монарху Карлу V, когда
тот тяжело заболел. "Йиржик Пражский", которого, по Фруассару, "за
необычайную ученость называли вторым Аристотелем", действительно помог
своему высокому пациенту.
Кржиштян из Прахатице переводил медицинские трактаты с латинского на
чешский язык, став, таким образом, автором первых учебников по медицине на
чешском языке. Кроме того, он издал позднее и руководство для военфельдшеров
гуситских войск -- а значит, один из первых учебников по военной хирургии
написан по-чешски.
Альбик из Уничова, наоборот, писал только по латыни, зато пытался
прийти к собственным научным медицинским заключениям.
В средневековой медицине между врачами-терапевтами и военфельдшерами
(практически, хирургами) лежала огромная светская пропасть. В то время как
первые обладали, как мы сказали бы сегодня, высшим образованием и на
общественной лестнице находились почти на уровне священников (многие из них
и были священниками), вторые пользовались куда меньшим почетом: хирургия
считалась, скорее, ремеслом, и один фельдшер учился этому ремеслу у другого.
Врач-терапевт имел полное право призвать к себе хирурга и приказать ему, что
именно оперировать. Зато духовенству римская церковь запрещала проводить
хирургические операции и вообще любые вмешательства, при которых появлялась
бы кровь. Они могли лечить, но не имели право делать кровопускания и т. п.
-- и по тем же самым причинам, по которым сжигали на кострах еретиков и
"ведьм". (Как видно, средневековая медицина далеко ушла от того времени,
когда знаменитый Гален лично ухаживал за ранеными гладиаторами!).
Таким образом, средневековые хирурги часто оказывались на уровне
цирюльников, а цирюльники в то же время часто были и хирургами. И
продолжалось это практически до семнадцатого века.
К счастью, обширные познания врачей античных времен не были утрачены
безвозвратно. Вероятно, через Византию они попали в арабский мир. Арабы
переводили работы Галена, Гиппократа и других ученых врачей, творчески
перерабатывали их опыт и распространяли. В период, когда походы крестоносцев
приблизили Европе арабский мир, арабские врачи пользовались большим почетом.
В частности, при дворе римского императора и сицилийского короля Фридриха II
(1212--1250) было несколько арабских врачей. Впрочем, следовало бы называть
их не арабскими, а мусульманскими врачами: самый знаменитый из них, Авиценна
(Ибн Сина) был таджиком, а Аверроэс (Ибн Рушд) -- испанским мавром.
Европейская медицина начала избавляться от суеверий только с
наступлением Возрождения. И, пожалуй, дольше всего эти суеверия продержались
у врачей по отношению к душевнобольным. Собственно, их даже не считали
больными и обычно попросту бросали в темницу, где и держали в оковах до
самой смерти. В более легких случаях, в том числа и у больных эпилепсией,
считалось, что они одержимы дьяволом. В зависимости от этого их и "лечили"
-- преимущественно священники, изгоняя из тела пациента "нечистую силу".
Приблизительно так выглядела средневековая медицина.
НУ, А "БЕЗУМНЫЙ" ФРАНЦУЗСКИЙ КОРОЛЬ? Давайте вернемся к нему. После его
"сошествия с ума", на беду французского королевства, бразды правления снова
попадают в руки Филиппа Смелого, герцога Бургундского. Это был крупный
феодал, который, наряду с герцогством Бургундским, правил также во Фландрии
и Брабанте, полученных им благодаря брачной политике. Тем самым он в
определенной степени был независимым от французской короны, так как Брабант,
который в 1354 году чешский король и римский император объявил герцогством
(для своего брата Вацлава Люксембургского), был ленным владением римской
империи. Филипп Смелый снова опустошает государственную казну, которую Карлу
VI удалось с таким трудом немного дополнить. Однако здесь он сталкивается с
серьезным противником в лице своего племянника, младшего брата короля,
герцога Орлеанского. На рубеже XIV--XV веков этот герцог считался
законодателем мод по всей Европе. Он задавал тон в одежде при всех
королевских дворах. Его цветок (чертополох) дамы носили на платье, а рыцари
-- на доспехах. Естественно, он тоже чувствовал себя призванным править от
имени своего больного брата.
Конфликты между герцогом Орлеанским и бургундской стороной еще более
обострились, когда в 1404 году Филипп Смелый скончался и в его права вступил
сын Иоанн Бесстрашный. Через три года после смерти отца он подстроил заговор
против герцога Орлеанского, который и был убит 29 ноября 1407 года. Наемные
убийцы совершили это преступление в Париже, и оно было тем гнуснее, что
убийству предшествовали инсценированные торжества по случаю примирения
враждующих сторон, с мессой и совместным причащением.
Отомстить за смерть взялся тесть убитого, южно-французский граф Бернард
из Арманьяка. Развязалась гражданская война между "бургиньонами" и
"арманьяками", мотивированная не столько местью, сколько борьбой за власть.
Феодальный юг, относительно недавно присоединенный к землям французской
короны, восстал против политической власти старых северных провинций. Обе
стороны преследовали собственную выгоду. И, как обычно бывает в подобных
ситуациях, больше всего пострадали от этого бедные слои. Частная война между
"бургиньонами" и "арманьяками" требовала денег, и налоги опережали друг
друга. Такая политика вызвала целую серию местных восстаний, завершившихся в
1412 году так называемым восстанием кабошьенов (по прозвищу вождя Кабоша) в
Париже, которым удалось добиться от правительства некоторых временных
реформ.
Такой разлад во внутренних отношениях не мог ускользнуть от внимания
англичан, которые видели к тому же, что Карл VI, пришедший в себя после
душевного расстройства, склоняется в отечественных конфликтах то на одну, то
на вторую сторону...
Между тем в Англии происходят перемены на троне. Ричард II, заключивший
с Карлом VI "постоянный мир", был подвергнут заточению своим двоюродным
братом, графом Ланкастером. (По стечению обстоятельств, почти в тот же день,
когда высшая знать в Чехии бросила в заточение своего короля Вацлава IV,
который был родственником Ричарда II (Ричард был женат на сестре Вацлава
Анне). Однако в то время, как Вацлаву удалось вскоре избавиться от
заточения, Ричард II был убит, а граф Ланкастер взошел на трон под именем
Генриха IV. После его смерти в 1413 году его преемником становится Генрих V,
который, будучи правнуком Эдуарда III, снова выдвигает претензии на
французский престол, снаряжает флот и высаживается в Нормандии.
События этой короткой войны история запечатлела довольно искаженно.
Например, Генрих V -- по Шекспиру, честнейший принц Холл -- был все, что
угодно, только не положительный герой. Достаточно припомнить бойню
заложников после взятия Руана.
Единственная битва -- у Азенкура -- решила исход войны 1415 года. За
Францию здесь сражались только арманьяки. Бургиньоны держались в стороне.
Кроме того, эта битва навсегда похоронила славу тяжелой конницы: французские
рыцари были наголову разбиты английской артиллерией и лучниками. У Азенкура
погибло 10 000 французов -- огромное для того времени число воюющих.
Вся Франция оказалась во власти англичан.
Во главе арманьяков встает дофин Карл. 10 сентября 1419 года он
встречается с предводителем Бургиньоном Бесстрашным. В ходе этой встречи,
однако, происходит ссора, а потом и стычка, во время которой Иоанн
Бесстрашный был убит. И это ускоряет катастрофу Франции.
Сын Иоанна, герцог Филипп Добрый, открыто переходит на сторону Англии,
а вместе с ним и королева Изабелла, супруга Карла VI. В 1420 году в Труа
дофин Карл (позднее французский король Карл VII) объявляется лишенным права
на трон, а наследником признается английский король Генрих V, который
женится на сестре дофина.
На картинах, запечатлевших эту позорную сцену, изображается, как
правило, и Карл VI, однако в то время его разум был уже настолько помутнен,
что он не принимал участия в переговорах. Карл VI умирает в 1422 году -- как
и его нелюбимый зять Генрих V.
Во Франции, разоренной и разоряемой англичанами и бургундцами, начинает
править английский наместник герцог Бедфорд. Под властью дофина Карла VII
остается всего лишь несколько городов и замков на Луаре.
Судьба Франции кажется предрешенной, никто уже не верит в ее поворот. И
все же он наступает -- наступает в тот момент, когда на сцене появляется
Орлеанская дева, своей жертвой пробудившая во французах патриотизм и отвагу.
Но это уже другая история...
О ПРОИСХОЖДЕНИИ БОЛЕЗНИ КАРЛА. В разложении и глубоком упадке
французского королевства определенную долю вины несла, безусловно, болезнь
короля. И дело было не столько в его собственных поступках, сколько в
действиях тех, кто правил за него и кто развязал гражданскую войну, которой
воспользовалась наконец Англия.
Итак, совершенно здоровый, по всем свидетельствам, 24-летний король,
который вел себя до сих пор абсолютно нормально, недавно женился, соблюдал
все обычаи своего времени и придворные привычки, который хорошо справлялся с
обязанностями монарха (недаром среди людей он получил поначалу прозвище Карл
Любимый), вдруг внезапно превращается в психически больного человека.
"В том 1392 году, -- пишет французский хронист, -- Карл VI решил
предпринять военный поход в Бретань, потому что у бретонского герцога нашел
защиту убийца любимого полководца Карла, коннетабля де Клиссо. В городе Мане
собралось войско. Когда оно вышло из Манса и шло через лес, из чащи выскочил
человек в лохмотьях, схватил за узду королевскую лошадь и закричал:
"Вернись, благородный господин, ты предан!". Оборванца тут же схватили,
однако по королю было видно, что он возбужден. Немного погодя один
королевский паж стукнул невзначай копьем по шлему. Услышав звук металла,
король страшно закричал; выхватил меч и стал махать им над своими
спутниками. Короля обезоружили, посадили в карету и отвезли обратно в Манс.
Король Франции сошел с ума".
В действительности после этого инцидента Карл VI вел себя нормально,
однако время от времени он все же впадал в подобное состояние.
В 1393 году состоялась свадьба одной из придворных дам королевы
Изабеллы Баварской. По случаю торжества в королевском дворце состоялся
бал-маскарад. Во время бала в зал ворвалась буйная компания молодежи Из
знатных французских семей. Они называли себя les Ardents (страстные) и
выкидывали самые дикие номера. (Сегодня мы означили бы их за хулиганов,
"золотую молодежь" и т. д.). Молодые люди были переодеты в дикарей, прикрыты
соломенными нарядами и пугали присутствующих дам. Вдруг от лучины вспыхнула
солома на костюме у одного "дикаря", пламя перекинулось на других, возник
пожар, и несколько "страстных" даже угорело. В наступившей панике Карл VI
настолько перепугался, что даже спрятался под широкие кринолины одной
придворной дамы. Когда же все улеглось, у короля начался приступ ярости. И
хотя он вскоре прошел, как и в первый раз, все же с тех пор подобные
приступы стали повторяться все чаще. ("С тех пор болезнь значительно
ухудшилась", -- можно прочесть в Большой Французской хронике).
Итак, был ли король в самом деле совершенно нормальным до инцидента в
лесу у Манса?
По историческим источникам, да. И все же, несмотря на это, в летописях
можно найти и некоторые странные моменты в поведении Карла VI.
Так, например, однажды, по случаю торжественного ужина, король раздавал
своим дядьям и советникам кусочки мощей своего предка, французского короля
Людовика, который был канонизирован после смерти. Причем делалось это так,
что в конце концов присутствовавшие ломали на части одну бедренную кость...
Несколько неожиданно для средних веков, когда почитание святых не знало
границ!
Еще более удивительно, и к тому же несколько комично, упоминание
хрониста Ювенала Урсинского в связи со свадьбой Карла. (Как известно, она
состоялась в тот год, когда король "сошел с ума"). Карл VI наблюдал якобы за
приездом своей невесты Изабеллы Баварской, сидя переодетым на одном коне со
своим приятелем. В происшедшей давке началась ссора, и королю здорово
досталось от скандалистов...
Как бы там ни было, периоды ярости начали чередоваться у короля с
периодами, когда он казался совершенно нормальным. По утверждению того же
хрониста, во время одного из приступов Карл вел себя столь буйно, что
укрощать его пришлось с помощью хитрости: двенадцать одетых в черное ("под
дьяволов") человек с трудом отвели короля в баню... С другой стороны, в 1412
году Карл IV чувствовал себя настолько хорошо, что, вооружившись
национальным флагом капетовской Франции, даже возглавил военный поход против
изменников-бургиньонов, перешедших на сторону англичан. Это была, однако,
его
ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЯ. Разум короля все более угасает. В 1420 году он даже не
способен подписать договор в Труа.
По небогатым сведениям, встречающимся в хрониках, можно заключить, что
французский король страдал приступами агрессии (более или менее
продолжительными), которые сменялись на долгое время совершенно нормальным
состоянием. По мере того, однако, как болезнь прогрессировала, наступило
слабоумие. Сначала приступы провоцировались сильными эмоциональными
переживаниями, позднее наступали независимо от них, как бы сами по себе.
Причем уже до происшествия в Мансе, считавшегося толчком к "безумию" короля,
в его поведении наблюдались симптомы некоторой аномалии.
Эта картина не отвечает, по сути дела, ни одному психическому
заболеванию, зато достаточно четко укладывается в рамки так называемой
очаговой, или парциальной эпилепсии. Если очаг эпилепсии находится в
височной доле головного мозга (височная, или темпоральная эпилепсия),
начинается так называемая психомоторная эпилепсия, когда больной не всегда
впадает в беспамятство, и его создание только замутнено. Зато он делает
странные, бросающиеся в глаза вещи: раздевается, лазит на четвереньках, или
стремглав убегает. Вариантов болезненного поведения много, и один из них --
насилие. В состоянии припадка больной нападает на окружающих и может даже
убить. Агрессивное поведение Карла VI во время происшествия у Манса очень
напоминает припадок так называемой психомоторной эпилепсии, с которой знаком
на практике почти каждый невролог. Известно, что височная эпилепсия является
довольно частым заболеванием; что же касается парциальной эпилепсии вообще,
нередко встречается и ее агрессивный тип. И уж тем более широко известно,
что нелеченная эпилепсия приводит к слабоумию.
Установить точный неврологический диагноз с временным интервалом в
несколько столетий чрезвычайно сложно; в лучшем случае, он будет весьма
правдоподобным предположением. Кроме того, мы не имеем понятия об этиологии
этой формы эпилепсии, которая, как известна, бывает вторичной. Чаще всего
причиной этого заболевания бывает воспалительный процесс или травма.
Экспансивный процесс можно исключить, так как король жил с припадками
тридцать лет. Свидетельства же о болезни типа энцефалита мы наверняка нашли
бы в хрониках. Зато травмы (падения с лошади, ранения в бою) были в средние
века столь обычным делом, что упоминания о них могло и не сохраниться.
Поэтому не исключено, что Карл VI перенес в свое время травму.
Как бы там ни было, так называемое "безумие" французского короля больше
всего напоминает височную, или темпоральную эпилепсию. Это один из первых
случаев такого заболевания, зарегистрированный в истории.
"Bella gerant alii, tu felix Austria nubet"
(Войны пусть ведут другие, ты, счастлива" Австрия, иди под венец!)
ИЗ СЛАВОСЛОВИЯ ГАБСБУРГАМ
Хотя мы и далеки от того, чтобы бросаться фразами типа: "Триста лет мы
страдали", все же следует сказать, что наши воспоминания о династии
Габсбургов -- далеко не из лучших. Потому что невозможно стереть из них
битву на Моравском поле и на Белой горе, невозможно забыть об
австро-венгерском соглашении, превратившем старинное чешское королевство в
австрийскую провинцию, и долгую безуспешную борьбу за равноправие -- хотя бы
языковое -- в собственной стране.
Впрочем, за небольшими исключениями, Габсбурги нас тоже не любили. Их
неприязнь вначале была обусловлена религиозными причинами, потом --
национальными.
Все это, однако, ничего не меняет в той исторической роли, которую
играли они в Европе. Она значительна уже хотя бы потому, что правление
Габсбургов исчислялось веками. В Чехословакии они властвовали триста лет, а
влияние на европейскую и -- в значительной степени -- на мировую историю
оказывали
БОЛЕЕ ШЕСТИ ВЕКОВ. При этом появление Габсбургов на европейской
исторической арене отнюдь не было ослепительным. Основоположник этой
династии Рудольф I был избран (в конкуренции с нашим Пржемыслом Отакаром II)
в 1273 году так называемым римским королем. Преимущество при выборе он
получил прежде всего потому, что показался курфюрстам и папе римскому менее
могущественным правителем (что соответствовало действительности) и менее
целеустремленным (что оказалось роковой ошибкой), чем "железно-золотой
король" из рода Пржемысловичей.
Гордый Пржемысл не пожелал с этим смириться, вследствие чего и
произошла печально известная для нас битва на Моравском поле, где Пржемысл
Отакар II потерпел поражение и был жестоко убит (по всей вероятности,
венгерскими союзниками Рудольфа I). Битва на Моравском поле стала для
чешского народа национальной травмой.
Оставим, однако, в стороне обстоятельства битвы, в которой
"железно-золотого короля" предали, вероятно, даже свои (Милота из Дедиц и
Ромжберки), и обратим внимание на ее, можно сказать, роковой характер. Это
была одна из немногих окончившихся победой битв под прямым командованием
Габсбургов. И при этом она сразу открыла их роду путь в Придунайскую область
и центральную Европу. Победой, свалившейся на него чуть ли не с неба,
Рудольф сумел как следует воспользоваться. Он немедленно свел Чешское
королевство к границам одной только Чехии и занял на время Моравию. Австрию
и Штирию он превратил в ленные владения своего рода. При Рудольфе I
зародилась и пресловутая габсбургская "брачная политика": он устроил брак
своей дочери Гуты с сыном Пржемысла Вацлавом.
Тем самым он основал -- в дипломатическом таланте у Рудольфа не было
недостатка -- род, который вскоре превратился в настоящий клан. Он
разрастался почти в геометрической прогрессии: семь, десять и более детей
было в семьях Габсбургов не редкостью. Кроме того, Габсбурги отличались
показательной сплоченностью, и именно она больше всего способствовала тому,
что этот род стал одной из самых долго правящих династий Европы. В отличие
от остальных королевских родов, не исключая Пржемысловичей, в истории
Габсбургов почти нельзя встретить кровавой борьбы за трон. Иерархия и
наследное право строго соблюдается ими, а если и происходят какие-то
эксцессы, они каждый раз с большей или меньшей ловкостью затушевываются.
Не последнюю роль в последующем восхождении Габсбургов сыграла их
прочная связь с Ватиканом. Рудольф I завоевал симпатии папы римского, скорее
всего, не потому, что пообещал ему крестовый поход в Святую землю, а
благодаря своему заверению, что он не будет вмешиваться в борьбу за власть в
Италии, чем со всем рвением занимались его предшественники.
Среди Габсбургов даже жила легенда (одна из многих), что когда Рудольф
I после своего избрания королем принимал поздравления курфюрстов и князей, у
него не оказалось скипетра. Тогда он якобы снял со стены крест и заявил:
Этот символ выкупил мир и да будет он нашим скипетром...
Однако несмотря на все усилия Рудольфа, путь Габсбургов наверх не был
ни легким, ни быстрым. Его сыну Альбрехту пришлось ждать после смерти отца
целых семь лет, пока он занял, наконец, римско-германский трон. Правда,
после того, как вымерли все Пржемысловичи, ему удалось посадить на чешский
трон своего сына Рудольфа, однако это был всего лишь короткий, меньше года
длившийся эпизод, сопровождавшийся к тому же постоянными столкновениями с
оппозицией знати. Альбрехт, впрочем, пытался во что бы то ни стало спасти
чешский трон для своего рода, однако прежде чем ему удалось набрать
необходимое войско, он был убит собственным племянником. Это единственное
убийство внутри "габсбургского дома" было, вероятно, организовано извне; по
мнению многих историков, за его кулисами стояли некоторые германские князья
и, в частности, Мангеймский епископ. Судя по всему, Габсбургов недолюбливали
не только в Чехии, но и в "Священной римской империи германской нации"...
В течение последующих ста лет Габсбургам пришлось приостановить свой
стремительный путь наверх. Место под солнцем занимают Люксембурга, и
Габсбургам остается только смириться со своей ролью "рядовых" европейских
монархов и благодарить предков за австрийские ленные владения (из Швейцарии
их все энергичнее вытесняют).
Эти обстоятельства, впрочем, никак не отразились на пресловутой гордыне
Габсбургов. Они никак не могли смириться с тем, что Карл VI не включил их
даже в курфюрсты... И вот, по инициативе австрийского герцога Рудольфа IV,
по европейским правящим дворам начинает распространяться сенсационная весть,
что в габсбургском архиве были обнаружены якобы древние документы,
свидетельствующие об исключительной знатности и древности этого рода,
который восходит якобы не только к римским императорам Цезарю и Нерону, но и
к основоположникам Рима, а также героям Трои.
Однако, хотя "украшение" родословных среди знатных родов было тогда не
редкостью, оказалось, что Габсбурги слегка переборщили. Среди голосов,
немедленно заявивших, что "сенсация" Габсбургов -- простое мошенничество,
был и голос прославленного Петрарки.
Впрочем, этот позор, как и многие другие, не помешал Габсбургам и в
дальнейшем, вплоть до девятнадцатого века, улучшать свою родословную. Надо
сказать, что эти опыты оборачивались порой против самих Габсбургов. В
частности, по одной версии, их линия восходила к древнеримскому роду
Колоннов и Пирлеонов; позднее, однако, выяснилось, что Пирлеоны происходили
из римского гетто, поэтому в период действия нюрнбергских законов Габсбурги
были объявлены чуть ли не евреями...
Все эти попытки, впрочем, никак не отрицают факта, что род Габсбургов
ведет свое документально подтвержденное происхождение из Швейцарии X--XI
веков...
Среди качеств, которыми, несомненно, обладали Габсбурги, можно назвать
НАСТОЙЧИВОСТЬ, УСЕРДИЕ И ТЕРПЕЛИВОСТЬ. Габсбурги, разумеется, не
преминули воспользоваться чешскими гуситскими войнами, во время которых
австрийский герцог Альбрехт тут же стал верным союзником Сигизмунда. И даже
Tu felix Austria nubet - женился на его дочери. В боях с гуситами он
оказался плохим помощником последнего Люксембурга, терпел поражения одно за
другим, причем гуситы мстили ему за усердие не одним нападением на его
"наследные земли". Однако еще при жизни Сигизмунда Альбрехт заполучил
Моравию, а после смерти своего тестя-императора он сумел пустить в ход свои
наследные права, став не только чешским и венгерским королем, но и римским
императором. Честолюбивая мечта основателя династии исполнилась, хотя и
ненадолго. Альбрехт пережил Сигизмунда всего на два года. Он скончался при
подготовке похода против турков. Судя по всему, он заразился чумой и по пути
в Вену умер в Комарно.
Не счастливее была и судьба его сына, который родился после смерти отца
и потому вошел в историю под именем Ладислав Погробек; он, как мы знаем,
скончался в Праге в юношеском возрасте.
И снова -- более чем на семьдесят лет -- остановился путь Габсбургов к
чешской королевской короне. В Чехии правит Йиржи Подебрад, а после него --
Ягеллоны.
Из европейской истории, впрочем, упорные Габсбурги не уходят. Они
прочно укрепляются на императорском троне римско-германской империи, который
и занимают до 1806 года. (Надо сказать, однако, что это был титул без
должной власти. Тем не менее Габсбурги очень гордились им, а после его
утраты возвели себя в ранг австрийских императоров).
После Фридриха III, которому достались главные австрийские земли и
титул императора римской империи, на римско-германский трон всходит его сын
Максимилиан, проявивший себя гениальным сводником -- организатором выгодных
династических браков.
Сам Максимилиан женился на Марии Бургундской, наследнице бургундского
герцога Карла Смелого. И хотя к тому времени наследству Марии было далеко до
былого величия и славы, все же оно было значительным, и, наряду с
Бургундией, включало все Нидерланды.
Еще более выгодным был брак сына Максимилиана и Марии Филиппа с
наследницей испанского трона Хуаной Арагонской и Кастильской, получившей
впоследствии прозвище Безумной. Свои брачные планы Максимилиан завершил
третьим династическим браком, точнее, двойным браком с Ягеллонами: его внук
Фердинанд женился на дочери короля Владислава II Анне, а внучка Мария вышла
замуж за брата Анны Людовика. В каждом поколении новый удачный брак! Только
последний из них нес в себе элемент риска: обе супружеские пары были
наследниками друг друга. С одной стороны, здесь были австрийские земли, с
другой стороны -- два мощных королевства: чешское и венгерское.
Наследственными, однако, были только австрийские владения -- в Чехии и
Венгрии короля избирали. Впрочем, и в случае не избрания Габсбургам
оставалась огромная испанская империя, над которой, как гласило пышное
изречение, солнце не заходило.
Чем кончилось дело в Чехии, знает сегодня каждый школьник. Людовик
Ягеллонский погиб в 1526 году в бою с турками, а Фердинанд стал сначала
чешским, а потом и венгерским королем. Ирония истории при этом в том, что
Фердинанду вряд ли помогла бы его супруга родом из Ягеллонов, если бы не
эгоизм и недальновидность чешской знати, по всем правилам избравшей его
королем...
О супруге Фердинанда до сих пор напоминает в Праге прекрасный
увеселительный дворец королевы Анны -- Бельведер. Впрочем, это единственное
доброе воспоминание об этом короле, относившемся к самым ханжественным,
честолюбивым и хитрым Габсбургам. Он умел ловко пользоваться эгоизмом и
наивностью чешских сословий, и весь период его правления был заполнен то
глухой, то более открытой борьбой с ними. В первую очередь, однако,
Фердинанд до смерти ненавидел протестантов.
Максимилиан II, сменивший его на чешском троне, был прямой
противоположностью своего предшественника. Будучи разумным и терпимым
политиком, он правил в полном согласии с сословиями как в Чехии, так и в
Венгрии.
После него чешским королем стал Рудольф II. Эта была сложная,
психически неуравновешенная личность, воспитанная к тому же высокомерными,
фанатически набожными испанскими Габсбургами. Несмотря на это, Рудольф
оставил после себя неплохую память, и мы многое прощаем ему за его любовь к
искусству, которым он обогатил Прагу.
Однако вернемся к внуку Максимилиана и брату Фердинанда I -- Карлу V.
Он родился в Генте и в шесть лет унаследовал от отца Нидерланды, в
пятнадцать лет -- испанскую империю от деда, а в двадцать -- корону
"Священной римской империи" (по некоторым сведениям, за огромные деньги).
Этот фанатически настроенный Габсбург "прославился", в частности,
бесчеловечной инквизицией, прежде всего, в Нидерландах. Об этой его страсти
говорит и Шарль де Костер в "Легенде об Уленшпигеле".
Когда же Карл V, доживая свою жизнь в монастыре Сан-Жюст, узнал, что
реформация дошла до Валладолида, он написал своей невестке Хуане, правившей
в Испании вместо Филиппа, занятого войной с Францией: "Передайте от меня
Великому Инквизитору и его совету, чтобы они находились на своем месте и в
корне вырубали зло, пока оно не разрослось". Карл рекомендовал им далее свои
прежние методы "искоренения зла" в Нидерландах, где все нераскаявшиеся
еретики сжигались заживо, а раскаявшиеся обезглавливались. Иначе, -- угрожая
Карл, -- ему пришлось бы выйти из монастыря и "взять все в свои руки". В
приложении к своему завещанию неугомонный король-инквизитор требует от
Филиппа без всякого милосердия наказывать еретиков и поддерживать
инквизицию. Надо сказать, что сын не только послушался, но и превзошел в
суровости своего отца.
Таким было начало правления Габсбургов в Испании и Нидерландах и их
"ЦИВИЛИЗАЦИОННАЯ" МИССИЯ. В соответствии с этим росла их гордость.
На австрийских Габсбургов испанские Габсбурги посматривали как на
бедных родственников. Но, как это часто бывает, гордость предшествует
падению. В 1579 году возникает так называемая Утрехтская уния, закрепившая
союз семи провинций Нидерландов. Габсбургов изгоняют из страны, возникает
так называемая республика Соединенных провинций. Постепенно начинает угасать
и слава испанских Габсбургов, сгущаться тучи над империей, где "не
закатывалось солнце". Золото и серебро из огромных колоний в Новом свете
быстро растворяется благодаря расточительной "экономике". К тому же роду
грозит вымирание. В 1700 году испанские Габсбурги заканчивают свою
родословную -- а последний Габсбург на испанском троне устанавливает в своем
завещании преемником Филиппа Анжуйского, Бурбона, внука французского короля
Людовика XIV. Через год в Мадриде его коронуют как Филиппа V.
Солнце над испанской империей Габсбургов заходит, и в этом уже ничего
не меняет последующая война за испанское наследство...
Между тем австрийская ветвь живет и крепнет. После вынужденного отказа
Рудольфа II от престола на чешский трон вступает Маттыас. Высочайшая
королевская грамота, гарантирующая в чешском королевстве свободу
вероисповедания, нехотя, но все же подтвержденная Рудольфом, ревнивого
католика Маттыаса отнюдь не устраивает. Вскоре, когда король склоняет на
свою сторону не один чешский дворянский род, до недавних пор исповедовавший
христианство, увеличивается давление на всех не католиков. Поэтому, когда
становится известно, что преемником Маттыаса на троне будет фанатично
настроенный католик испанско-габсбургского толка Фердинанд, протестантские
сословия бурно протестуют против этого. Тем не менее Фердинанд все же
избирается чешским королем, вскоре после чего происходит дефенестрация (акт
протеста: выбрасывание из окна Прим. пер.) королевских католиков-чиновников.
Начинается чешское сословное восстание 1618--1620 годов.
В ОКНАХ МАЯЧИТ, МАЯЧИТ ПРИЗРАК БЕЛОЙ ГОРЫ, - написал в прологе к своей
драме "Посол" Виктор Дык. Эта фраза, пожалуй, точнее всего отражает общие
чувства всех чехов при упоминании о трагической битве на Белой горе, в
которой войска Католической лиги разбили наголову чешское дворянство. Об
этой битве написано столько, что мы не будем разбирать здесь ее историю и
причины. Отметим только, что это поражение не было неизбежным, что чешские
сословия сами способствовали усугублению положения, избрав королем
Фердинанда II, не противостояли вовремя агрессивному напору католиков и,
наконец, борьбу за существование чешского народа как нации свели к делу
дворянской чести.
Большой "театр" казни на Староместской площади сильно напоминал методы
испанских Габсбургов. (Кстати, после битвы на Белой горе в Чехию поспешило
много испанских авантюристов, желающих поживиться победой габсбургского
католического Величества). Под секирой палача и на виселице погибли не
только представители дворянства и горожан, но и замечательные чешские
ученые, такие, как Гарант из Полжице и Бездружице (музыкант, писатель и
путешественник) и ректор Карлова университета Йесениус, словак по
национальности. Последующая массовая эмиграция чешских протестантов,
добровольная и вынужденная, лишила народ Коменского, Холлара, Странского и
многих других. Удар был нанесен, таким образом, и чешской культуре, уровень
которой был в то время довольно высок.
К этому еще следует добавить ущерб, возникший в результате конфискации
имущества чешского протестантского дворянства и в ходе Тридцатилетней войны:
в то время бесследно исчезли многие произведения искусства, которыми
обогатил Прагу Рудольф II. Печальная судьба постигла и литературу: почти
все, что было написано на чешском языке, объявлялось ересью...
Тридцатилетняя война, последовавшая после Белой горы, принесла чешским
землям -- даже для того неизбалованного времени -- много страданий и горя.
Историки до сих пор не могут прийти к общему выводу: насколько уменьшилась
после войны численность населения Чешского королевства -- на тридцать или
шестьдесят процентов? Кроме того, она закончилась печально известным
Вестфальским миром, по которому, как и триста лет спустя в Мюнхене, чешский
народ был принесен в жертву "европейскому миру". Ныне уже ничто не стояло на
пути у Габсбургов, и они начали жесткий курс на рекатолизацию.
Народный гений, однако, продолжал жить. Просто он перебрался из дворцов
(их тоже заняли, в основном, чужаки) в бедные жилища. Здесь процветал и
отовсюду гонимый чешский язык.
На этот раз Габсбурги прочно укрепились на чешском троне. Однако мир,
за который мы заплатили столь дорогой ценой, длился недолго. Европу начали
сотрясать войны с турками. В 1683 году огромная османская армия вошла в
Австрию. Правивший тогда король Леопольд I, которому принадлежали не только
чешский и венгерский троны, но и титул римского императора, бежал вместе со
своим двором в Линц, опасаясь приближающихся к Вене турков. На помощь Вене
поспешил польский король Ян Собеский, разгромивший турецкую армию,
осаждавшую Вену. За это Речь Посполита получила невиданную награду: на сто
лет она была стерта с карты Европы при так называемом первом разделе, из
которого Габсбурги, разумеется, выжали все, что могли...
При Леопольде I вымирает испанская ветвь Габсбургов. Что последовало
бы, займи он тогда еще и испанский трон? Но история, как известно, не
признает подобных вопросов.
Впрочем, через каких-то четырнадцать лет перед австрийскими Габсбургами
встает та же проблема. При Карле VI (годы правления 1711 -- 1740)
заканчиваются наследники по мужской линии. Король решает вопрос быстро и
чисто по-габсбургски: издает в 1713 году новый статут наследования трона,
подчеркивая в нем интересы единства империи и отмечая, что трон всегда
должен переходить к перворожденному сыну. Однако здесь он уже допускал и
наследование трона дочерьми. Под названием "прагматическая санкция" новый
статут был принят и одобрен сословным собранием, а после нелегких
дипломатических переговоров признан и главными европейскими державами.
Признание обошлось Габсбургу не даром. Например, прежде чем он выдал
свою дочь Марию Терезию -- самую вероятную кандидатуру в наследницы трона --
замуж за лотарингского герцога Франца, ему пришлось за это заплатить.
Впрочем, не столько ему, сколько Францу Лотарингскому: чтобы Франция
признала "прагматичную санкцию", он вынужден был отказаться от Лотарингии в
ее пользу... Когда в 1739 году освободился тосканский трон, супруг Марии
Терезии взошел на него в качестве герцога Франца III. Это было не бог весть
какое положение, однако, надо сказать, что брак Марии Терезии с Францем
Лотарингским был, безусловно, счастливым. Она была несчастна от сознания,
что он не может быть ее равноценным партнером при венгерской коронации, и
наоборот, счастлива, когда ей удалось продвинуть его хотя бы на
римско-германский императорский трон. Мария Терезия родила от Франца
шестнадцать детей!
После смерти отца она в двадцать три года заняла габсбургский трон. На
удивление, это был удачный шаг: в любом случае Мария Терезия правила куда
лучше своего отца, который питал слабость к военным действиям, неустанно их
проигрывая и пуская по миру государственную казну. К тому же ему и в голову
не приходило заранее готовить свою дочь к монаршей роли, так как он все
время надеялся, хотя и безуспешно, на рождение мужского потомка.
Начало правления Марии Терезии не было легким. Каждый предполагал в ней
слабость и хотел ею воспользоваться: ей пришлось воевать с Пруссией и
Баварией (и это с никудышными австрийскими генералами) и отстаивать свое
наследие. Конечный результат долгих сражений был весьма чувствительным --
Мария Терезия потеряла Силезию.
Австрийская эрцгерцогиня вошла в историю благодаря многим проведенным
ею, так называемым терезианским реформам. Они касались прежде всего
экономических и административных перемен и были достаточно смелыми в
габсбургскую эпоху. Первая из реформ означала существенное ограничение
власти феодалов (за исключением Венгрии), обложение налогами их владений и
учреждение института государственных сборщиков налогов. Вторая носила
унификационный и, по своим последствиям, централистский характер. Она
ограничивала права австрийских и чешских земель и их сословных собраний
(Венгрии это опять не коснулось), централизовала государственное управление
и создавала многочисленную австрийскую бюрократию. Марию Терезия занялась
даже реорганизацией армии по прусскому образцу.
Ее традиционная габсбургская гордыня не знала границ. Об истинном
отношении правительницы к ее подданным, "матерью" которых провозглашали
Марию Терезию, говорит лучше всего тот факт, что она приказала сжечь чешские
деревни, симпатизировавшие баварскому герцогу, ненадолго занявшему чешский
трон. Об отмене барщины эрцгерцогиня не хотела и слышать. Честолюбие и
гордость сыграли с ней наконец злую шутку: выдавая свою дочь Марию
Антуанетту замуж за французского короля, она была убеждена, что открывает ей
путь к славе и могуществу, -- а между тем это был путь на гильотину...
Тем не менее реформы и образ правления Марии Терезии, резко нарушавшие
косность прежних порядков, характерных для австрийской ветви Габсбургов (ее
дети относились уже к габсбургско-лотарингскому роду), бесспорно, были
подвержены влиянию идей просвещения, которые охватывали тогда Европу. Однако
в том, чтобы она могла безоговорочно принять эти идеи, ей мешали традиции
габсбургского католицизма, которые после смерти Франца Лотарингского сделали
ее почти ханжой. Это проявлялось не только в пуританстве, но и, в частности,
в требовании эрцгерцогини, чтобы ее двор время от времени облачался в
черное, а дамы отказывались от румян и белил...
Ее последние реформы, касающиеся, в частности, религии и образования,
несут на себе печать ее сына и преемника. Первая из них, по настоянию
советников, говорит об упразднении ордена иезуитов (в конце концов,
рекатолизация уже была доведена до конца), вторая вводит обязательное
начальное образование и ставит под государственный контроль гимназии.
Когда Мария Терезия, провластвовав сорок лет, наконец умирает в 1780
году, ее сменяет на троне Иосиф II, ставший римско-германским королем еще
при жизни своего отца, Иосиф II принадлежит, безусловно, к числу наиболее
интересных Габсбургов. Но образу мышления он был совершенно предан идеям
просвещения, хотя эта его преданность и была ограничена энергичными
централистско-абсолютистскими усилиями. Как будто предчувствуя, что ему не
уготовано долгое правление (он умирает в 1790 году), он стремительно
углубляется в реформы, которые далеко превосходят по смелости реформы его
матери. В отличие от нее, он не скован ханжеством, его католичество, скорее,
носит формальный характер. В этом, как и в прохладном отношении к
разрастающемуся габсбургско-лотарингскому дому, ему словно не хватает
каких-то присущих всем Габсбургам генов...
Из многочисленных реформ Иосифа наиболее существенной была отмена
крепостного права. Некатолические религии при нем снова обрели легальный
статус, хотя церковь чашников так и не была им разрешена. Серьезным шагом
Иосифа -- прямо революционным для Габсбурга -- было его наступление на
монастыри. В Австрии их было более чем достаточно. По распоряжению Иосифа,
из числа 2 100 монастырей с 65 000 монахов и монахинь было упразднено более
700 монастырей, а число монахов сокращено почти втрое. Наряду с
положительными результатами, это несло и отрицательные последствия, так как
при упразднении монастырей было уничтожено и разграблено много ценных книг и
предметов.
Реформы были страстью Иосифа. За свое относительно короткое правление
он успел издать более шести тысяч так называемых патентов, то есть
реформационных указов в самых разных областях жизни.
Иосиф усилил абсолютизм государства, причем вошел в историю и благодаря
тому, что создал обширную сеть тайной полиции и доносчиков. Современники
говорили, что эрцгерцог работает 18 часов в день.
В области международной политики и военных предприятий он не
пользовался успехом. В самом конце правления он потерял Бельгию, а также был
вынужден уступить требованиям венгерского дворянства вернуть им пожалованные
Марией Терезией привилегии.
Его смерть оплакивала не семья и не род (детей у Иосифа не было), не
дворянство и знать, а широкие народные массы, не слишком хорошо
информированные о его деятельности. Вскоре стали слагаться легенды о
человеколюбии и доброте эрцгерцога, которые заходили так далеко, что ему
приписывалась даже демократичность. В чем-чем, а уж в демократичности Иосифа
нельзя было заподозрить, хотя ему и не было чуждо понимание народных нужд.
Как бы то ни было, но Иосиф II и -- в определенной степени -- его мать
Мария Терезия -- выгодно отличаются от усредненной серости Габсбургов, и
полвека их общего правления отмечено некоторыми моментами, которые можно
назвать даже современными. Короче говоря, они пытались держать шаг с
остальной Европой. Их преемники и не пытались этого сделать. И хотя после
Марии Терезии и Иосифа II Габсбурги правили еще почти сто тридцать лет, все
же
СУДЬБА ГАБСБУРГСКОГО ТРОНА начинает казаться предрешенной. После
двухлетнего правления брата Иосифа Леопольда II на австрийский трон вступает
его старший сын Франц, побивший все рекорды этого трона: в бурлящей Европе
ему удалось удержаться на нем Сорок три года. Когда Наполеон окончательно
похоронил фикцию "Священной римской империи германской нации", Франц I
удовлетворил свое честолюбие титулом австрийского императора. Большая часть
его правления проходит под знаком меттерниховского абсолютизма. Это уже не
тот просвещенный абсолютизм, который проводил Иосиф II. Франц I возрождает
консервативную монархию. Как по мановению волшебной палочки, оживает знать и
усиливается ее влияние. Идеи просвещения выжигаются каленым железом.
Инсценируется процесс против австро-венгерских "якобинцев".
А Франц I -- один из самых серых габсбургских правителей -- все правит
и правит... Он торжественно извлекает из исторического небытия идею
божественного происхождения монаршей власти -- идею, которую Габсбурги будут
проводить до самого конца.
Удивительно, как ему удалось проплыть по бурным волнам Европы в конце
XVIII -- начале XIX века. Дважды он организовывал коалицию против
революционной Франции, опасаясь, как говорили тогда в Вене, "гидры
революции".
После поражения "трех императоров" в битве у Аустерлица (г. Славков в
Моравии) Братиславский мир 1805 года превращает Австрию во второстепенное
государство. Франц I лишается итальянских владений и Далмации, падает его
влияние в Германии, оскопляются собственно австрийские земли.
Начинается новая борьба и новые поражения. В 1809 году Наполеон
разбивает австрийские войска и занимает Вену. В 1811 году, после так
называемой финансовой реформы, Австрия фактически становится государством -
банкротом. С другой стороны, благодаря Меттерниху, устраивается брак
Наполеона с дочерью Франца Марией Луизой. Что, впрочем, не мешает Францу два
года спустя участвовать в битве у Лейпцига на стороне антинаполеоновской
коалиции...
По мере того, как Франц I старел, усиливалось и его фамильное
религиозное ханжество, консерватизм и реакционность. В завещании старшему
сыну и наследнику Фердинанду он писал: "Ничего не меняй в основах
государственного здания! Властвуй и ничего не меняй! Прочно стой на
незыблемых принципах, которые я соблюдал и благодаря которым не только вывел
монархию из бурь самых трудных времен, но и добился для нее места, которое
по праву ей принадлежит".
Трудно найти более гордые и менее правдивые слова: сколько раз за
правление этого Габсбурга "незыблемые" принципы менялись!
Фердинанд, старший сын Франца, вступивший после смерти отца на чешский
и австрийский трон под именем Фердинанда V, был, мягко говоря, психически
неуравновешенным человеком. В нашей памяти он остался как последний
коронованный чешский король, который получил эпитет Добросердечный (зато
венцы окрестили его Trottel -- идиот, глупец). В действительности, он
никогда не правил сам, да, кажется, и не стремился к этому. В драматическом
1948 году в Оломоуце (Вена еще бурлила) он отказался от трона в пользу
своего племянника Франца Иосифа. После чего уехал в Прагу и провел здесь и в
своих имениях 27 лет. В памяти пражан он остался добрым государем -- словом,
Фердинандом Добросердечным.
Франц Иосиф, которому Фердинанд уступил трон, перещеголял даже Франца
I, пробыв у власти почти семьдесят лет (точнее, 68).
Это уже недавняя история Габсбургов, и она достаточно хорошо известна,
поэтому мы не будем вдаваться в подробности правления этого императора.
Упомянем только, что Франц Иосиф был невыразительным монархом,
человеком бюрократического склада (недаром при переписи населения в Вене он
записал себя в анкете как "самостоятельного чиновника"), питающим почему-то
слабость ко всему военному. Франц Иосиф до самой смерти носил военный мундир
и, будучи верховным военачальником, ревностно следил за тем, чтобы солдаты
тщательно застегивались на все пуговицы и до блеска начищали сапоги...
Несмотря на свою военную манию, император ни разу не выиграл ни одну войну.
Хуже всего, впрочем, был удручающий консерватизм Франца Иосифа,
усиливающийся с возрастом. Все революционно-демократические течения,
растущие национальные и социальные проблемы проходили как бы мимо него --
для него же время остановилось. Остановилось оно -- увы! -- и для всей Вены,
которая упивалась балами, вальсами и собственной веселостью и восхваляла
"милого старого монарха".
И вот нагрянул 1914-й год. Не приходится и говорить, что сам Франц
Иосиф вовсе не добивался войны, памятуя свой неудачный военный опыт. Что,
конечно, отнюдь не служит ему оправданием.
Надо сказать, что мир и спокойствие конца прошлого -- начала нынешнего
века, о котором часто вспоминали позднее с умилением, не были ничем иным,
как отраженным теплом пламени, вспыхнувшего языками перед тем, как
погаснуть. Многое предвещало и падение габсбургского дома: судьба брата
императора Максимилиана, который дал согласие на коронацию в качестве
мексиканского императора и закончил свою жизнь под пулями военного
трибунала, и прежде всего судьбы двух наследников -- Рудольфа, покончившего
с собой, и Фердинанда д'Эсте, смерть которого в Сараево послужила поводом к
войне.
Чехам Фердинанд знаком особенно хорошо. Единственным местом, где он
чувствовал себя счастливым, был замок Конопиште у города Венешов, который он
купил у графа Кинского после того, как неожиданно разбогател (он стал
универсальным наследником последнего моденского герцога Франца V д'Эсте).
Фердинанд перестроил замок и окружил его прекрасным парком. Кроме того, он
женился на чешской дворянке, графине Хотковой, несмотря на протесты всего
габсбургского дома и на то, что вследствие этого "неравного" брака его дети
автоматически теряли право на трон.
Как и большинство Габсбургов, Фердинанд тоже питал слабость к военной
форме и кичился званием генерал-майора. Он готовился к своей будущей миссии
и с нетерпением ждал, когда, наконец, он сможет реформировать косное
самодержавие и устранить тот "кабинет мумий", которым был Франц Иосиф и его
двор.
Итак, Фердинанд ждал и ждал. Вот уже ему исполнилось 51, а мечты все
оставались мечтами. Их трагический конец всем известен.
Кроме солдафонства (Фердинанд даже учредил специальную "военную
канцелярию наследника трона"), д'Эсте увлекался охотой и коллекционировал
невероятное множество своих трофеев -- от рогов оленей до слоновьих клыков.
Его отношение к людям зависело от моментального настроения. В настроениях же
преобладал гнев. Что, естественно, вызывало ответные чувства к нему со
стороны других.
Иногда его невыносимый характер объясняют тем, что он был, в сущности,
глубоко несчастным человеком. В этом есть доля истины. Во всяком случае, не
приходится сомневаться в том, что он был агрессивный психопат. Он мог
отругать кого угодно и вместе с тем мог провести ночь у постели больного
лесника.
Стоит упомянуть, что Фердинанд перенес тяжелую форму туберкулеза
легких, которая тоже могла повлиять на его центральную нервную систему.
Двухлетний эпизод правления последнего Габсбурга на австро-венгерском
троне -- Карла I, уже ничего не мог изменить в судьбах габсбургского трона.
Мир был уже не тот, что при Франце I, и невозможно было безнаказанно
лавировать между враждующими сторонами. Поэтому все попытки Карла сохранить
монархию (впрочем, довольно половинчатые) заканчивались крахом. Его
трагикомические усилия захватить после войны хотя бы венгерский трон
(спровоцированные, вероятно, его болезненным честолюбием и фанатичной
супругой из рода Бурбонов) напоминали опереточную сценку. И уж совсем
нелепыми были подобные претензии его сына Отто.
Судьба габсбургского трона была завершена.
В связи с родом Габсбургов нередко говорят о их
НАСЛЕДСТВЕННОЙ ДЕГЕНЕРАЦИИ. Итак, какие же наследственные болезни
имеются в виду?
Стоит обратить внимание на то, что за весь период существования
габсбургского рода в нем ни разу не появилась не только выдающаяся личность,
но даже личность с повышенным интеллектом. Зато в нем было достаточно
чудаков, а также серых, ничем не примечательных людей. А несколько
представителей Габсбургов -- в частности, в шестнадцатом веке, -- явно
страдало патологией психики.
Среди них -- испанский король Карл V и чешский король Фердинанд I. У
обоих эта патология усиливалась с возрастом. Карл V, наконец, в состоянии
депрессии отказался от трона и провел остаток жизни в монастыре, где во
время приступов алкоголизма превращал "святое жилище" в трактир. У
Фердинанда I тяжелая депрессия возникла после смерти его жены, королевы
Анны, которую он искренне и горячо любил. Сын Фердинанда Максимилиан женился
на своей сестре Марии, дочери Карла V. От этого брака родился Рудольф II --
исключительно психопатичная личность. Пониженным интеллектом отличались и
оба его брата, в том числе и его агрессивный преемник Маттыас.
Не был психически нормальным и их дядя (брат их матери и двоюродный
брат их отца) Филипп II Испанский. Он страдал легкой формой маниакальной
депрессии и впадал в состояние меланхолии. Его католический фанатизм, не
останавливавшийся ни перед жестокостью, ни перед неразумными
военно-политическими шагами, выходил за рамки существовавших тогда порядков
и обычаев.
Однако ярче всего врожденное психическое расстройство Габсбургов
сказалось на сыне Филиппа II и на побочном сыне чешского короля Рудольфа II.
Сын Филиппа, инфант Дон Карлос, трактуется историками как фигура
противоречивая. Обладая слабым телосложением, он и развивался ребенком
медленно (до пяти лет не говорил). В семнадцать лет, в 1562 году, упав с
лестницы, он получил травму, после которой о нем стали говорить как о
психически больном человеке. У него начинают наблюдаться вспышки гнева,
злости и произвола. Происходят столкновения с отцом. Филипп II подозревает
его в связях с иностранцами и нидерландскими мятежниками. В январе 1568 году
его подвергают заточению и отбирают всю корреспонденцию. Трибунал расследует
степень его вины, однако прежде чем он приходит к какому-нибудь заключение,
23-летний Дон Карлос умирает в своей "домашней тюрьме". Самоубийство? Или
убийство по приказу отца? До сих пор историки ломают головы над этим
вопросом.
Определенно нам известно одно: Дон Карлос страдал неврологическим
заболеванием. У него была достаточно редкая комбинация симптомов:
эпилептические припадки и непроизвольные движения. С течением болезни
эпилепсия прогрессировала, наступало слабоумие. Вероятнее всего, инфант
страдал врожденным дефектом, повлекшим за собой отставание в развитии и
нарушение моторики. Легкая травма -- падение с лестницы -- вызвала, по всей
видимости, эпилептические припадки, комбинированные с агрессивным
поведением.
Побочный (внебрачный) сын Рудольфа II и Екатерины Страдовой был
шизофреником агрессивного толка со склонностями к садизму. Болезнь Юлио
д'Аустриа долго держалась в тайне ото всех, однако после того, как в
Крумлове нашли на улице истерзанную им и умирающую девушку, скрытый недуг
королевского потомка стал явным. Поэтому заточение Юлио в тюрьму принесло
наконец облегчение как жителям Крумлова, где он жил, так и его знатному
отцу...
В последующие столетия психические расстройства в габсбургском роду
тоже не исчезают, разве что проявляются в более легкой форме. Последний
Габсбург по прямой линии, император Карл VI (1711--1740), отец Марии
Терезии, был агрессивным психопатом. Как-то на охоте он без всякой видимой
причины застрелил одного из своих придворных. Фердинанд V (Добросердечный)
был явный олигофреник, то есть обладал сильно пониженным врожденным
интеллектом.
Олигофреником, физически и психически отсталым человеком был и
последний Габсбург на испанском троне Карл II. Самостоятельно он никогда не
правил: во-первых, потому что был несовершеннолетний, во-вторых, потому что
был болен.
Эти примеры можно было бы продолжать до недавнего прошлого. Наследник
трона Рудольф при загадочных обстоятельствах покончил жизнь самоубийством.
Не было никаких внешних причин для такого поступка. Фердинанд д'Эсте тоже
отличался многими странностями.
Откуда же взялись эти
БОЛЕЗНЕННЫЕ ГЕНЫ в некогда здоровом крестьянском
швейцарско-австрийскому роду?
Следы ведут в Испанию. Достаточно вспомнить об устроенной Максимилианом
свадьбе между его сыном Филиппом и Хуанитой Арагонской и Кастильской, по
прозвищу Хуана Безумная. Она страдала тяжелой меланхолией. После смерти ее
супруга ее собственный отец объявил ее неспособной править и сам стал
регентом внука Карла.
Стоит обратить внимание и на бургундского герцога Карла Смелого,
который был тестем императора Максимилиана. Это был исключительно
честолюбивый правитель, сравнивавший себя -- ни больше, ни меньше! -- с
Александром Великим, который хотел владеть огромной империей и воевал со
всеми, с кем только было можно, в том числе и со своим сюзереном, королем
французским. В конце концов над ним одержали победу швейцарцы, и Карл Смелый
пал в бою.
По всем свидетельствам современников, Карл страдал
маниакально-депрессивным психозом с ярко выраженными маниакальными фазами,
которые и заставляли его предпринимать самые дикие поступки (в частности, он
взял в плен своего сюзерена -- французского короля и хотел его судить).
Так называемый бургундский род, из которого происходил Карл Смелый, был
побочной линией французского рода Валуа. Причем в последнем роду наблюдался
целый ряд неврологических и психиатрических отклонений. (Ян Добрый, Карл VI,
Карл VIII).
Таким образом, представляется, что так называемая дегенерация
Габсбургов началась с его смешения с родом бургундским, поколение спустя к
этому добавились болезненные гены испанских королей. Внутренние браки еще
углубили эти негативные факторы. Достаточно взглянуть на портрет Карла
Смелого, чтобы понять, откуда взялась у Габсбургов их выпяченная нижняя губа
и тяжелая челюсть.
Брачная политика, благодаря которой габсбургский род добился такого
могущества, таила в себе зародыш упадка.
Эгоизм императора приводит его к тому, он смотрит на все
государственное как на свое личное имущество. Все здесь -- его.
"Моя армия", "мой флот", "мои крепости", "мои деньги" (применительно к
государственной казне), "мой военный министр", "мой канцлер", -- все это
выражения, которые можно слышать из его уст столь же часто, как и "моя
лошадь", "мои ребята" или "моя речь".
Он вел много помпезных и хвастливых речей. Но после них никогда не
следовало действий.
Имя Вильгельма II немногое говорит молодым поколениям. Во всяком
случае, столь же мало, как и Первая мировая война, с которой связано это
имя. Страдания, которые она принесла, совершенно затмила Вторая мировая
война -- страшное продолжение первой. По масштабам истории, вторая
последовала за первой очень скоро. Впрочем, даже по масштабам человеческой
жизни. Когда восьмидесятилетний Вильгельм II умирает в своем изгнании в
Нидерландах, в местечке Дорн близ Утрехта, приютившая его страна
оккупирована армией, которую выражением "моя армия" называл человек, не
носивший императорский титул, но также имевший пристрастие к словам типа
"мои эссе", "мои сподвижники по партии", "моя Германия"... И "его" армии шли
по дорогам Европы к той же безумной и бессмысленной мечте, как и армии
Вильгельма, и -- не допуская даже мысли об этом -- к такому же печальному --
и даже более печальному -- концу.
Начало этого бесславного пути, впрочем, уходит своими корнями глубоко в
историю -- по меньшей мере, в прошлый век.
Хотя уже в раннем средневековье появляется громкое название "Священная
Римская империя германской нации". Фактическое объединение Германии,
раздробленной на протяжении многих веков на малые или большие государства,
королевства, княжества, герцогства и т. д., происходит только во второй
половине девятнадцатого века. Во главе объединенной Германии встает
консервативно-юнкерская и прежде всего милитаристская Пруссия.
У колыбели этого события стоит одна из наиболее интересных личностей
того времени, прусский рейхсканцлер Бисмарк, создатель германской
империалистической политики и очень талантливый и хитрый дипломат. Чехам
хорошо памятно его выражение о том, что кто является правителем Чехии -- тот
является правителем Европы. Начала германского объединения блестящи. Пруссия
оккупирует Ганновер и Шлезвиг-Гольштейн, одерживает победу над Австрией в
битве у города Градец-Кралове (1866), а через четыре года побеждает Францию
в битве у Седана; унизительный мир диктует Франции заплатить пять миллиардов
контрибуции и, кроме того, уступить Германии Эльзас и Лотарингию. Потом в
Версале Бисмарк торжественно провозглашает создание германской империи во
главе с прусским королем Вильгельмом I из династии Гогенцоллернов. Ядром
объединенной Германии по-прежнему оставалась Пруссия, однако, в принципе это
была некая форма федерации: в Баварии, Вюртенберге, Мекленбурге или Бадене
продолжали править местные династии, которые, впрочем, подчинялись
центральной власти.
Первый германский император Вильгельм I правил до 1888 года -- до своей
смерти восьмидесятилетним стариком. Тем, что этот потомок некогда
бюргерского рода Гогенцоллернов стал германским императором, он был обязан
своей блестящей интуиции, с которой, будучи прусским королем, он избрал
своим первым министром Бисмарка. После Вильгельма I на престол вступает его
сын Фридрих, известный (в отличие от своего отца и, прежде всего, канцлера)
своими либеральными тенденциями и англофильством (его супруга была дочерью
английской королевы Виктории). Фридрих, однако, умирает от рака горла через
три месяца после начала правления.
ЕГО ГЕРМАНИЯ И ЕГО АРМИЯ. На германский императорский и одновременно на
прусский королевский трон вступает 15 июля 1888 года сын Фридриха Вильгельм
II. С самого начала он чувствует себя призванным единолично определять курс
германской политики, что закономерно вело к столкновениям с "железным
канцлером" Бисмарком. Молодой император выходит из этого столкновения через
два года победителем. Странным это представляется только на первый взгляд. В
то время Бисмарк, безусловно, был признанным и уважаемым дипломатом как в
Пруссии, так и во всей зарождающейся империи. Тем не менее он забыл об одном
существенном факторе: об армии. В Германии тех лет, где молодые люди, по
выражению мадам де Сталь, больше ценили звание лейтенантов-резервистов, чем
академические титулы, армия чувствовала себя всецело подчиненной императору.
А потому реальной властью обладал не Бисмарк, а Вильгельм II.
В столкновении Бисмарк--Вильгельм II большую роль играли различия во
взглядах на внутреннюю и, прежде всего, на внешнюю политику. Во внутренней
политике речь шла, главным образом, о страхе перед растущим влиянием
социал-демократии: страх, правда, был общим, однако Вильгельм не одобрял
планы Бисмарка о ее подавлении, противопоставляя им собственные и уповая на
"лучшую" социальную политику. В международной области оба соперника резко
расходились во взглядах на отношения к другим европейским странам. В то
время как Бисмарк хотел и в дальнейшем поддерживать добрые отношения с
Россией и Францией, Вильгельм требовал -- во всяком случае, в начале своего
правления, -- тесного союзничества с Австрией и даже с Англией, а также
подготовки "оборонной войны" с Россией и Францией. (О том, что может
произойти международный конфликт, было очевидно со времени столкновения
между Англией и Францией в Судане. Однако долго не было ясна расстановка
сил. Коалиция Англии с Германией против Франции и России была реальной
опасностью еще после русско-японской войны в 1904--1905 годах).
За свое несогласие с этими планами Бисмарк наконец получил отставку. А
Вильгельм II начал интенсивно заниматься вопросами германской внешней
политики. Согласно германским историкам, он делал это старательно, однако
ему не хватало специальных знаний, и, кроме того, в его действиях совершенно
отсутствовала какая-либо систематичность. Поэтому за короткий период ему
удалось создать в делах полный политический хаос.
После отставки Бисмарка пост рейхсканцлера занял генерал Каприви, потом
граф Бюллов и Бетман-Гольвег. Ни один из них не сравнился с дипломатическим
величием Бисмарка. Однако Германия в то время переживает период резкого
подъема промышленного производства и роста крупного капитала.
И -- Германия вооружается. На деньги, которые Франция платит за
поражение у Седана.
Промышленность растет, зато деревня остается консервативной, сельское
хозяйство держат в своих руках помещики, особенно в Пруссии. Обеим ведущим
партиям в государстве -- консерваторам и народным либералам -- противостоят
социалисты, которые единственные не боятся императора и даже открыто
критикуют его. Несмотря на все меры, предпринимаемые против них (Вильгельм
называет их "предателями, недостойными называться немцами"), число их
избирателей растет, в то время, как другие партии теряют голоса. Во время
выборов 1881 года за социалистических депутатов в рейхстаг голосует всего 6%
избирателей, а в 1912 году уже 35%!
Однако Германия Вильгельма II отличается не только классовым гнетом, но
и национальным. Все сильнее дает себя знать германский национализм, а еще
неостывшая гордость за победу над Францией ведет к энергичному подавлению
ненемецких национальностей. Особенно остро это чувствуют поляки в Познани и
французы в Эльзасе и Лотарингии. По отношению к ним проводится жесткая
политика германизации. Император и его министры делают пангерманизм основой
своей идеологии. В чести Niebelungenstreue -- верность нибелунгам;
начинаются притязания на немецкоязычную Швейцарию, Нидерланды, фламандскую
часть Бельгии и даже на новые территории Франции, из которых притязатели
собираются "выселить некоторое местное население".
Во внешней политике Германия в это время идет от одного успеха к
другому. Фактически она становится первой державой континентальной Европы.
Франция, если она и питала когда-нибудь надежды на реванш за 1870 год,
теперь запугана новой милитаризацией Германии и хвастливыми речами
Вильгельма. Германский император способен, например, спокойно высадиться в
Танжере, находящимся под контролем Франции, и произнести там антифранцузскую
речь.
ИМПЕРАТОР ЛЮБИТ ОРАТОРСТВОВАТЬ. Любит он разглагольствовать и о
"славянской опасности", под которой подразумевается Россия.
Императорская Германия добывает новые колонии, и, наконец, создает
Тройственный союз с Австро-Венгрией и Италией, однозначной задачей которого
является подготовка новой войны. И вот в 1914 году война вспыхивает, что
"его", то есть, вильгельмова армия приветствует. Поначалу германская до
зубов вооруженная военная машина добивается успехов, но потом из
Тройственного союза выпадает Италия, а к Антанте, то есть, к Франции,
России, Великобритании примыкают Соединенные Штаты Америки, Италия и т. д.,
пока противостоящий Тройственному союзу блок не достигает более двадцати
государств -- и победное начало Германии превращается в печальный конец. 11
ноября 1918 года во французском городе Компьень заключается перемирие, и
Вильгельм II удаляется в нидерландское изгнание, где живет еще 24 года.
Окончательному поражению Германии не помешал даже тот факт, что с 1916
года здесь практически правили военные -- генералы Людендорф и Гинденбург,
осуществлявшие военную диктатуру.
Обвинять в Первой мировой войне одного только Вильгельма было бы
абсурдным, ее причины были намного глубже и шире. Однако подстрекательские
речи Вильгельма, его воинствующий милитаризм, поддерживаемый им германский
национальный шовинизм и гонка вооружений существенно способствовали
развязыванию этой войны, не говоря уж о безоговорочной германской поддержке
последней военной афере Габсбургов после сараевского покушения.
Оценку личности Вильгельма II давали многие его современники, и она
редко представляла последнего Гогенцоллерна в положительном свете.
Вильгельма оценивали негативно не только из-за его несомненной доли участия
в развязывании Первой мировой войны, но и из-за его крайне несимпатичной,
аномальной и полу опереточной фигуры вообще.
Так, например, по рассказам анонимной графини, которая была придворной
дамой супруги Вильгельма II (приведено в книге Генри Фишера, вышедшей в
Англии в 1907 году), Вильгельм II выглядит как эгоманьяк, то есть человек,
никогда не думавший ни о ком, кроме себя самого. Он жил в представлениях,
которые и для его времени давно казались устаревшими: признавал только
дворянство и военных. Его страсть к войскам и мундирам была преувеличенной,
патологической и смешной даже в милитаристской Пруссии. Его придирчивое
отношение к деталям воинского обмундирования и соблюдению воинской
дисциплины было достойно литературных фельдфебелей Гашека. Вильгельм
исключительно презирал простых людей и свою прислугу. Горничные или слуги,
случайно вошедшие в дворцовый покой, где присутствовал император, немедленно
и без всякого выходного пособия выставлялись за дверь. (Прислуга могла
передвигаться по дворцу только в определенных его частях, а в императорские
покои могла входить только тогда, когда "Его Величество" отсутствовало.
Графиня приводит пример одной служанки, которая после тридцати лет верной
службы во дворце как-то призналась, что видела однажды кайзера в халате, и
тут же была немилосердно уволена).
КУДА ЗАВОДИТ ТЩЕСЛАВИЕ. Странным был император -странна была и жизнь
при императорском дворе. Несмотря на чувство собственного превосходства,
Вильгельм II приглашал на обеды и ужины различных гостей, членов
правительства, генералов. Императрице это было не по душе, так как семья
собиралась вместе только за столом, и она почти не бывала с мужем и детьми
наедине... Пока... пока одна фрейлина не посоветовала ей сослаться на пример
Людовика XIV, который, по свидетельству орлеанской герцогини Елизаветы
Шарлотты, дочери рейнского фалькграфа, ел только в кругу своей семьи.
Император боготворил Людовика XIV -- и совет помог: некоторое время
Вильгельм, в подражание своему образцу, обедал и ужинал с семьей.
Германский императорский двор кочевал между императорской резиденцией в
Берлине и Потсдамом, где у Гогенцоллернов было несколько дворцов -- в
частности, Цецилиенгоф и знаменитый Сан-Суси. Вильгельм питал слабость к
пышным придворным развлечениям и балам, для которых были обязательны маски и
костюмы, поэтому каждый бал обходился гостям недешево.
Тщеславие Вильгельма было беспримерным. Самое невинное критическое
слово или случайная улыбка могли стать причиной обвинения в оскорблении Его
Величества, за которое провинившийся мог получить и несколько лет тюрьмы. А
поскольку Вильгельм считал себя крупнейшим оратором, военачальником, поэтом,
художником, музыкантом, скульптором, искусствоведом, политиком,
проповедником, адмиралом, охотником и спортсменом, его было трудно не
оскорбить, если о нем говорилось или писалось. Вильгельм вел войну с
современным искусствам, натуралистической драмой и модернизмом. (Гитлер,
кстати, тоже считал себя человеком искусства, хотя был в этом отношении
скромнее Вильгельма, удовлетворяясь ролью художника; и он тоже вел борьбу с
"извращенным искусством").
К комплиментам Вильгельм питал большую слабость.
Вообще, он вел себя скорее как абсолютный монарх семнадцатого века, чем
как конституционный правитель (впрочем, в Германии, и прежде всего в
Пруссии, конституция была чисто формальным понятием) девятнадцатого и
двадцатого веков.
В качестве генерала и адмирала император ни разу в жизни ничем не
отличился, как охотник был не дисциплинированным, а как художник был
попросту никудышным. Вильгельм высоко ценил свое поэтическое произведение
"Песнь Аэгира", имевшее четкую пангерманистскую националистическую
тенденцию. С литературной точки зрения оно не представляло никакой ценности.
Зато Вильгельм был действительно выдающимся оратором -- он говорил много и с
удовольствием. И -- обо всем. Неустанно разъезжая по Германии в своем
специальном поезде, он всюду произносил речи. Впрочем, эти речи часто
ставили министров в неловкое положение, так как были непродуманными и часто
неразумными.
Вильгельм любил появляться на сцене в самых различных и самых
фантастических мундирах - - говорят, в его гардеробе их насчитывалось около
трехсот!
В целом и в частностях поведение Вильгельма было настолько странным,
что его сравнивали иногда с поведением его двоюродного брата, баварского
короля Людовика II, который страдал шизофренией и умер, утонув (по-видимому,
самоубийство) и потопив с собой при этом своего психиатра. Людовик
Баварский, как и Вильгельм, презирал своих слуг, причем заходил в этом
презрении куда дальше кузена: чтобы не говорить с ними, он отдавал
приказания, написав их предварительно на бумажке и плюнув на эту бумажку...
В связи с поведением Вильгельма у многих всплывало в памяти безумие его
прадяди -- короля Фридриха Вильгельма IV (1840-- 1861), который также
страдал, видимо, шизофренией.
ИСТОРИЯ ДЛЯ ПСИХИАТРА? Действительная, реальная картина, которую мы
можем составить для себя на основании свидетельств современников о
Вильгельме II, не отвечает настоящему психическому заболеванию. В поведении
германского кайзера явственно прослеживается тенденция к так называемому
гистрионству (позерству, актерству), граничащая порой с эксгибиционизмом.
Вильгельм II постоянно и с удовольствием играл, "показывал себя". Это
касается прежде всего его ораторских выступлений и придворных торжеств, то и
дело устраиваемых императором. Словом, Вильгельм вел себя как актер.
Его позерство усугубляло болезненное тщеславие и чрезвычайная
сугестибильность, внушаемость. Он легко поддавался ловко поданному ему
мнению, не особо вдумываясь в него.
Страдал Вильгельм и самовнушаемостью. Он убедил себя в том, что он
великий правитель -- нечто наподобие его предка Фридриха II (который в ходе
Семилетней войны заставил Марию Терезию отказаться от Силезии и Клодзка) или
французского короля Людовика XIV. Он стремился внушить другим свое
самомнение о его высочайшем происхождении и предназначении, хотя во времена
Вильгельма это давно вышло из моды и звучало анахронизмам. Все это черты,
называемые нами истерическими. Обычно истерия наблюдается у женщин, однако
каждый опытный невролог имеет свой опыт общения и с мужчинами, страдающими
болезненной внушаемостью и театральностью поведения и настолько входящими в
свою роль, что они и сами начинают этому верить.
Вне сомнения, Вильгельм II имел именно истерический склад личности.
Однако в случае настоящей истерии наблюдаются и тяжелые припадки, преходящие
параличи или потеря чувствительности и даже слепота. Ничего подобного у
Вильгельма не было. Поэтому возникает скорее подозрение на невротические
признаки, связанные с органическими заболеваниями нервной системы.
Таким образом, встает вопрос: могло ли у Вильгельма быть нечто вроде
органического поражения мозга?
Он родился 27 января 1959 года. Вскоре после рождения у него был
установлен паралич левой верхней конечности, который так и не был
окончательно излечен. Вильгельм мог держать поводья в левой руке, однако
конем мог управлять только правой, -- об этом мы можем прочесть у Фишера.
Поэтому обычно считается, что речь шла о периферийном параличе плечевого
нервного сплетения, который чаще всего возникает в результате обматывания
пуповины вокруг плеча плода.
Однако при рождении Вильгельма ничего подобного не произошло. Из
свидетельств акушерки фрау Шталь явствует, что супруга Фридриха (отца
Вильгельма) тяжело переносила беременность. Ей было в то время восемнадцать
лет, и она страдала "нервной болезнью" (источники не упоминают, какой
именно). Роды были трудными и продолжительными. Их принимала фрау Шталь,
присутствующий врач только наблюдал (!). Были опасения, что мать не
перенесет родов; а ребенок, появившись на свет, не дышал. Тогда акушерка
решилась на отважный шаг: "Я взяла в правую руку мокрое полотенце. --
вспоминает она, -- и начала шлепать ребенка -- по-домашнему, так что доктор
заворчал, а все, кто присутствовал в комнате, были шокированы... И вот,
прежде чем прозвучал сто первый выстрел из орудий (в честь рождения принца
-- Прим. авт.), слабый крик вышел из бледных уст ребенка".
Итак, Вильгельм родился асфиксичным (без дыхания) и ему проводили
реанимацию.
Другую важную информацию нам дает сообщение камердинера Нолте: не
только левая верхняя конечность Вильгельма была поражена параличом, но и
"вся левая сторона". Устав, император припадал на левую ногу и не мог
удержаться на ней. Таким, образом, он страдал гемипарезом (частичным
врожденным параличом левой стороны). Это, однако, говорило бы уже не о
периферийном происхождении болезни, а о центральном параличе вследствие
поражения мозга. Принимая во внимание анамнез (то, что нам известно о
родах), можно предположить гемипарезную форму детского паралича мозга,
поражение одного (противоположного параличу, то есть в случае Вильгельма
правого) полушария переднего мозга. Известно, что у гемипарезной формы
детского паралича всегда бывает в большей степени поражена верхняя, чем
нижняя конечность, и что, в отличие от других форм этого заболевания, эта
форма паралича является, как правило, следствием родовой травмы или асфиксии
новорожденного, что отвечает обстоятельствам рождения Вильгельма.
Таким образом, наиболее правдоподобный диагноз болезни Вильгельма --
гемипарезная форма детского паралича мозга в результате поражения правого
полушария мозга из-за недостатка кислорода при длительных родах.
И если исходить из предпосылки, что военная пропаганда Вильгельма,
поджигательские провокации, почти мистический культ армии и провозглашение
пангерманских идей, в сочетании с эскалацией вооружений в Германии, стали
виной Первой мировой войны, следует допустить, что свою долю в этом несло и
его поражение мозга.
В то же время, конечно, следует сознавать, что одна патологическая
личность не может кардинально повлиять на ход истории, и Первая мировая
война, безусловно, все равно вспыхнула бы, даже если бы на германском троне
был любой другой монарх. Главной причиной ее возникновения, наряду с
германским милитаризмом и национализмом, существовавшими задолго до
Вильгельма II (и проявившимися в крайних формах во время Гитлера), и
общенародным культом армии (Вильгельм, впрочем, был верховным жрецом этого
культа), были прежде всего империалистические цели германской крупной
буржуазии, промышленников и помещиков, выраженные известным "Дранг нах
Остен". Вильгельм II полностью отождествился с этой экспансионистской
политикой, был ее выразителем и исполнителем.
Большая часть XVIII века называлась в Великобритании "георгианской
эрой" по той причине, что три первых короля, происходивших из Ганноверской
династии, носили имя Георг.
Гораздо более значительными, чем их деятельность, были структурные
преобразования, которые в период, ограниченный примерно 1714 и 1763 годами,
подготавливали условия для полного развития промышленной революции.
Полишенски "ИСТОРИЯ БРИТАНИИ"
Я англичанин и родился в Лондоне.
Георг III во время своей коронации.
Английское происхождение Георга III не было таким уж бесспорным, хотя
от своих ганноверских предшественников он отличался хотя бы тем, что говорил
по-английски. И если Георг I и Георг II, которые говорили только по-немецки,
почти не принимали участия в заседаниях правительства и занимались
преимущественно делами своего Ганноверского княжества, Георг III посещал их
весьма прилежно. Более того, он хотел принимать максимальное участие в
управлении. А это в Англии в конце XVIII века было совсем не по-английски...
Дело в том, что там уже существовала система, которую можно назвать
парламентской. В двухпалатном парламенте (в Верхней и Нижней палате) были
представлены две партии -- виги и тори. Позиции первой были скорее
либеральными. Ее депутаты выступали за ограниченную королевскую власть и
являлись представителями поднимающейся богатой буржуазии. Представители
тори, которых называли также "друзьями короля", происходили большей частью
из аристократов и, наоборот, выступали за усиление королевской власти.
Но это, конечно, далеко еще не был настоящий парламентаризм, ибо не шло
и речи о всеобщих выборах. И хотя количество населения достигало десяти
миллионов, правом голоса обладало всего около четверти миллиона человек. Еще
более проблематичным было распределение мандатов, которое исходило из
средневековых, давно исчезнувших предпосылок. Так, например, многие новые и
быстро растущие благодаря развитию промышленности города (Манчестер, Лидс)
вообще не были представлены в парламенте, тогда как умирающие средневековые
поселения посылали туда в некоторых случаях даже двух депутатов. Известен
случай "избирательного округа", где был один единственный избиратель,
который сам себя избрал, объявил выборы единогласными и поблагодарил
избирателей...
Чаще всего избирался местный влиятельный помещик. Естественно, при этом
имели место и махинации, не исключалась покупка голосов, необходимых для
избрания и начала политической карьеры.
К тому же возможность избрания в Нижнюю палату была связана с владением
определенным имуществом, прежде всего земельным.
Поэтому не удивительно, что кресла в Нижней палате были разделены
весьма неравномерно. Например, небольшое графство Корнуолл в юго-западной
Англии, территория которого равнялась примерно двум нашим районам, имел
столько же депутатов, сколько целая Шотландия.
Другая, Верхняя, палата парламента, называемая также Палатой лордов,
состояла из представителей наследственной крупно поместной аристократии и
обладала правом отвергнуть любой закон, предложенный Нижней палатой.
Но, несмотря на эти изъяны, для тогдашней, в большинстве своем
феодально-абсолютистской. Европы английский парламент представлял собой
недосягаемый образец. Уже Великая хартия вольностей 1215 (!) года, не говоря
об акте Хабеас корпус 1679 года и Билле о правах 1689 года, из которых
первая в определенной степени ограничивала королевскую власть, а два других
документа гарантировали основные гражданские права, вызывали восхищение и
зависть. Не удивительно поэтому, что Монтескье в своем труде "О духе
законов" столь красноречиво описывает английский парламент, ибо этим он
одновременно боролся с тогдашним абсолютизмом во Франции.
Когда в 1760 году Георг III вступил на престол, в парламенте с 1714
года постоянно были в большинстве виги. Их девиз, в соответствии с которым
король должен
ВЛАСТВОВАТЬ, НО НЕ УПРАВЛЯТЬ, не открывал перед молодым королем больших
перспектив. Но тут начал действовать политический советник короля лорд Бьют,
который с помощью подкупов и протекции создал в парламенте партию "друзей
короля", и к власти пришли тори. Влияние короля на формирование
правительства, бесспорно, увеличилось, однако осуществить на деле абсолютизм
-- эту столь безрассудно неанглийскую идею -- ему никогда не удалось.
Впрочем, остается спорным вопрос, стремился ли действительно Георг III к
абсолютной власти. Скорее кажется, что вовсе не стремился, однако его
некоторые бестактные и недипломатичные вмешательства во внутриполитические
дела как бы свидетельствуют об обратном. Еще более серьезным был тот факт,
что его политика, или скорее политика его правительства, расходилась с
интересами растущей и все более влиятельной торговой буржуазии.
Понятно, что такое направление развития было не по вкусу представителям
партии вигов. В 1763 году, то есть через три года после прихода к власти
Георга III, представитель вигов радикал Джон Уилкес опубликовал в журнале
"Норс Брайтон" критические заметки в адрес короля, за что был арестован
(куда девался акт Хабеас корпус?), лишен кресла в Нижней палате и фактически
поставлен вне закона. Пострадали также все его сотрудники и даже работники
типографии. Однако Джон Уилкес был не из тех. кого можно было запугать. Он
снова столкнулся с правительством тори во главе с герцогом Графтоном в
период с 1768 по 1774 год, когда был избран в Нижнюю палату от Миддлсекса.
Три раза он был избран, и трижды большинство тори лишало его мандата. В
конце концов, депутатом был провозглашен его соперник, получивший меньше
голосов. Были слухи, что в этой борьбе против Уилкеса принимал участие и
Георг III. что, естественно, не способствовало его популярности. Кроме того,
он снова продемонстрировал спорность своей "английскости" ибо свободные
выборы в парламент в Англии традиционно считались одной из основных
гражданских свобод.
Но Уилкес опять не сдался. В качестве члена Лондонского городского
совета он опубликовал имена печатников, которые были арестованы за
публикацию парламентских дебатов в связи с анонимной критикой правительства
тори. Под лозунгом "Уилкес и свобода" было выдвинуто требование реформы
парламента. Удалось добиться лишь того, что сообщения о заседании парламента
было решено публиковать. Однако понадобилось еще тридцать лет для полного
проведения этого принципа в жизнь. Уилкес был избран мэром Лондона и в
шестой раз депутатом -- и в шестой же раз в 1782 году был выведен из
парламента.
Встает вопрос, были ли некоторые неподходящие действия, приписываемые
Георгу III, действительно делом его рук и не принимали ли в них участие
также премьер - министры из партии тори.
ПРЕМЬЕР-МИНИСТРОВ за весьма длительное правление Георга III (он был на
троне почти столь же долго, как австрийский император Франц Иосиф I) было
двадцать четыре, и именно они определяли английскую внешнюю и внутреннюю
политику. Это был период великой экспансии. Создавалась первая колониальная
империя, бурно развивалась промышленность и торговля, возникала
Великобритания. Среди премьер-министров, которые оставили наиболее заметный
след в истории, на первом месте стоят Питт Уильям Старший и Младший.
Уже само начало правления Георга III было успешным. Закончилась так
называемая Семилетняя война, и в результате мира, подписанного в Париже,
вечный соперник Англии -- Франция уступила ей Канаду и другие обширные
территории, лежащие на запад вплоть до реки Миссисипи. Испания отдала ей
Флориду. Скромное в XVII веке начало привело к образованию великой
колониальной державы, территории которой находились на всех континентах,
включая недавно открытую Австралию. Все это, разумеется, вело к радикальным
изменениям британской экономики и состава общества, отразилось в отношении к
литературе, искусству, науке, публицистике. В создаваемых в этих областях
произведениях стали отражаться социально-политические проблемы.
В публицистике появляется новый жанр -- эссе, который вскоре завоевал
широкую популярность. Английские журналы становятся образцом для всей
Европы. Первая английская ежедневная газета "Юниверсэл Дэйли Реджистер",
основанная еще в 1685 году, с 1785 года называется "Тайме".
В первой половине XVIII века большой популярностью пользуется роман.
Заслуга в этом принадлежит в первую очередь Даниэлю Дефо, написавшему роман
о жизни и приключениях Робинзона Крузо, перекликавшийся с тогдашними
стремлениями к первооткрывательству и неизвестным странам. Другим известным
автором был Джонатан Свифт, который в своих "Путешествиях Гулливера"
замечательно отразил политические и общественные проблемы времени.
Встречался и сентиментализм, распространенный в то время в Европе,
предвестник романтизма или хотя бы некоторых его черт. Это относится к
Оливеру Голдсмиту, написавшему сентиментальную историю под названием
"Вексфильдский священник".
Самым известным художником того периода был Уильям Хогарт, творчество
которого отмечено сильными критическими чертами.
Вскоре над недавно созданной британской колониальной империей начали
собираться тучи. Из первой вскоре ударила молния
АМЕРИКАНСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ. Успешная семилетняя война обошлась Британии
весьма недешево, поэтому Георг III вместе со своим правительством попытался
поправить финансовые дела за счет американских колоний. Но тут нашла коса на
камень.
В ходе войны с Францией произошли значительные изменения в обществе.
Прекратило свое существование большинство феодальных институтов, которые
были в XVII веке перенесены на американский континент, что принесло
наибольшую выгоду так называемым средним слоям, то есть буржуазии. И она
начала борьбу со своей метрополией, подняв на щит идеи английской революции
XVII века и толкуя их буквально. Было выдвинуто требование представительства
в парламенте всех, кто платит налоги, и полного отказа от так называемого
божественного права королей, включая и британскую ограниченную монархию.
Наиболее точно, хотя и несколько патетически сформулировал эти
революционные для своего времени мысли, опираясь на философа Локка, Джеймс
Оутис:
"Нет ничего более очевидного, -- по словам Локка, -- чем то. что
существа одного и того же вида и положения, в разных местах рожденные для
пользования всеми одинаковыми выгодами природы и для применения одинаковых
способностей, должны быть равными между собой, без подчинения и подданства,
без того, чтобы их общий властитель мог каким-либо проявлением своей воли
возвысить одного над другим и дать ему очевидным и ясным установлением
бесспорное право на господство и суверенитет. Естественная свобода человека
должна быть независимой от какой бы то ни было высшей земной власти и не
должна подчиняться воле или законодательной власти человека, ибо ее основой
должен быть только закон природы.
Только это есть свобода независимых государств, только это есть свобода
каждого человека вне общества и того, кто решил так жить. Эта свобода
ограничена лишь в определенных случаях, и ее не теряет тот, кто родился в
обществе или кто добровольно вступил в него. Этот божий дар не может быть
уничтожен. Колонисты являются людьми и поэтому имеют право считаться
одаренными всеми правами природы, какими располагают европейцы... Тем, что
они являются или стали членами общества, они не отказались от своей
естественной свободы... Они, несомненно, имеют право ожидать, что их высшие
и подчиненные властители будут с ними советоваться о их лучшем уделе,
безотносительно к парциальным интересам того или иного острова...
В конце концов тот, кто прибегает к деспотическим мерам, получит такой
ответ, какого заслуживает. Естественный закон не был создан человеком, и не
в силах человека исправить его или изменить его ход. Его можно только
применять и соблюдать или не соблюдать, или нарушать, что, однако, никогда
не остается без наказания, которое наступает обычно уже при жизни, если для
человека является наказанием сознание того, что он испорчен, что сам себя
низвел своим безумием и подлостью с положения почтенного и доброго человека
до положения тирана или превратился из друга, а может быть, и отца своей
страны в жестокого льва или тигра...".
Разумеется, американские колонии начали бунтовать не только по этим
возвышенным причинам. Когда после 1763 года лондонский парламент, в качестве
парламента всей империи, начал предписывать американским колониям новые
налоги, например, гербовый сбор, а позже препятствовать выгодной торговле
ямайским ромом, мелассой и африканскими рабами, поднялась волна
сопротивления метрополии. Свои симпатии американцам, как начали называть
колонистов, проявляла и часть общественности Англии. Это объясняется в
первую очередь тем, что эти действия были вызваны непопулярным
правительством. Партия вигов полностью встала на сторону "американцев",
поэтому Георг III большую часть требований удовлетворил.
Но не прошло и четыре года, как лондонский парламент стал взимать с
колонистов новые, так называемые косвенные, налоги, которыми стали
облагаться предметы повседневного пользования. Сопротивление американских
колонистов привело через три года к столкновению у Бостона, после чего
английский король отступил.
Лондонское правительство попыталось ввести в колониях монополию на
продажу чая. Ящики с чаем, привезенные в Бостон, были сброшены в море, после
чего началось восстание, в ходе которого 13 колоний провозгласили себя
Соединенными штатами Америки (1176 год), или Соединенными колониями. Война,
в которой Франция была на стороне восставших (в Америку были посланы отряды
французских добровольцев), велась с переменным успехом английских и
американских войск, которыми руководил Джордж Вашингтон. Наконец, Англия
была вынуждена капитулировать и в 1783 году отказалась от всех американских
колоний, за исключением Канады. Так Георг III перестал быть "последним
американским королем", как его иногда называли.
Но не прошло и шести лет, как разразилась следующая революция. На этот
раз
ФРАНЦУЗСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ, идеалы которой с восторгом приняли либералы .
Молодой поэт Уильям Вордсворт выразил эти ощущения в прекрасных стихах,
говорящих, что в то время рассвета уже жить было благом, а быть молодым --
просто счастьем. С исторической точки зрения, удивительным является тот
факт, что французскую революцию принимали с удовлетворением и консервативные
тори. Им было приятно, что их вековой соперник борется с разрухой.
Но радовались они слишком рано. Их охладило наступление французских
революционных войск и особенно начавшийся подъем Наполеона. Поэтому Англия
принимала участие в большинстве коалиционных войн против Франции. Наполеон
на это ответил объявлением так называемой континентальной блокады (ни один
европейский порт не смел принимать товар, доставленный английскими судами),
которая нанесла ущерб не только Англии, но и всей Европе, привыкшей к
заморским поставкам.
Англичане боролись с Наполеоном прежде всего на море, где проявилось их
морское преимущество, которое впоследствии воспринималось как само собой
разумеющееся. Флот непобедимого на суше Наполеона потерпел от британского
флота два тяжелых поражения: в 1798 году у Абукира и в 1805 году у
Трафальгара, где англичанами командовал легендарный адмирал Нельсон. С
упрямством бульдога Англия боролась с Наполеоном даже тогда, когда все
остальные отступили. Окончательной победы, на этот раз уже на суше, она
добилась в 1815 году у Ватерлоо.
Георг III, вероятно, уже с трудом понимал значение и славу этой победы,
поскольку состояние его здоровья давно уже было неудовлетворительным: за три
года до этого он отрекся от престола по причине душевного заболевания.
Однако период его правления отмечен еще одной, весьма знаменательной
революцией, какой была
ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ. В период между 1760 и 1830 годами в Англии
появился промышленный капитализм, чему способствовали аграрная и
промышленная революции, а также быстрый рост народонаселения. Станки и
машины, работавшие с помощью пара, позволили начать массовое производство
потребительских товаров, а это повлекло за собой увеличение добычи угля и
появление новых, крупных металлургических заводов. Быстро внедрялся новый
революционный элемент в технике -- паровая машина, изобретенная в 1769 году
Джеймсом Уаттом. Вскоре ведущее место заняла текстильная промышленность, в
частности производство хлопчатобумажных тканей.
Бурно развивающаяся промышленность требовала капитала и много рабочей
силы, приток которой обеспечивали круги мелких предпринимателей и
ремесленников, разоренных конкуренцией крупного промышленного производства,
а также сельское хозяйство, которое тоже стало терять свой мелкотоварный
характер. Так стал образовываться промышленный пролетариат, подвергавшийся
жестокой эксплуатации. В ужасных условиях на заводах и фабриках работали
много часов не только мужчины, но и женщины и дети.
После окончания войн с наполеоновской Францией британские фабриканты
обнаружили, что в годы континентальной блокады в Европе сформировалась
сильная конкурентная промышленность, в частности в нынешней Бельгии,
Германии и Франции. Следствием этого была безработица и обострение уже
существовавших социальных конфликтов. Безработицу увеличивало и включение в
производственный процесс возвращавшихся к гражданской жизни солдат.
Начались столкновения. Серия их имела место в 1811 -- 1812 годах в
окрестностях Ноттингема, где местные чулочники выступали против
индустриализации своей отрасли и вытекающей из этого безработицы, разбивая
машины, считая их главной причиной своего несчастья. Этих чулочников
называли "луддисты" по имени их организатора -- "генерала" или "короля"
Лудда. Когда в парламенте готовили против луддистов жестокие законы, в их
защиту выступил двадцатичетырехлетний член Верхней палаты лорд Джордж
Байрон, знаменитый английский поэт. Он говорил о страданиях рабочих, "людей,
чьим смертельным грехом является бедность", и вопрошал лордов: "Какое же
лекарство вы предлагаете?... Нужно ли лечить судороги смертью? Да и
испугается ли голодный бедняк, который не побоялся ваших штыков, вашей
виселицы?".
Однако правительство тори ожесточенно продолжало проводить свою
реакционную антинародную политику. Был издан закон, по которому пойманные
браконьеры ссылались в далекие колонии, были ограничены гражданские права,
включая право на свободу собраний.
Когда в 1819 году в Манчестере состоялась почти восьмидесятитысячная
демонстрация, требовавшая реформы парламента, против нее была послана конная
полиция. В итоге было одиннадцать убитых и четыреста раненых, в том числе
около сотни женщин. Эта неслыханная бойня, насмешливо называемая "Питерлоо"
(по месту проведения манчестерской демонстрации -- Питерсфилда и, конечно,
по аналогии с Ватерлоо) привела к тому, что виги стали открыто выступать
против тори.
Таким образом, Британия стала не только первой европейской страной, где
началось развитие промышленной революции, но и колыбелью рабочего класса и
его борьбы с нищетой и эксплуатацией.
Поэтому почти закономерен тот факт, что в 1848 году в Лондоне был
впервые издан "Коммунистический манифест". Но это уже другая история.
Однако вернемся к Георгу III, который, как уже было сказано, в 1812
году отрекся от престола в связи с душевным заболеванием. Поэтому более чем
правдоподобно, что развивающаяся промышленная революция и связанные с ней
проблемы доходили до него очень смутно, если он вообще был способен их
воспринимать.
Однако, прежде чем подробнее рассмотреть его заболевание, посмотрим, в
каком состоянии находилась в то время медицина.
МЕДИЦИНА НОВОГО ВРЕМЕНИ. Ее корни уходят в период Возрождения, когда
стали освобождаться чувства в искусстве я мышление в науке. Постепенно
освобождалась от средневековых оков и медицина. Первым факел возжег немецкий
врач и естествоиспытатель Теофаст Бомбаст фон Гогенгейм (1493--1541).
который, в соответствии с тогдашней модой, принял латинское имя Парацельс
("как Цельс" -- известный древнеримский врач). Он был первым, кто стал
использовать в медицине и фармакологии химию. И как естественные науки
постепенно отходили от постоянных ссылок на Аристотеля, так и медицина
освобождалась от груза вечного цитирования Гиппократа и Галена. Повсюду
начинают проводиться собственные исследования и эксперименты.
С расширением возможностей вскрытия увеличиваются познания в анатомии.
(Известно, что в начале XVII века провел первое вскрытие в Праге Ян
Есениус). К тому же времени относится великое открытие англичанина Уильяма
Гарвея -- большой и малый круг кровообращения. Перестает быть ремеслом и
хирургия: в 1615 году Королевская коллегия брадобреев и хирургов
(фельдшеров) была разделена на две, и хирургия отделилась в качестве
самостоятельной медицинской дисциплины. Но еще за два поколения до этого во
Франции Амбруаз Паре стал отцом подлинно научной хирургии, формировавшейся
на основе многих успешных операций раненых на полях сражений.
В XVII веке появились медицинские исследования, которые уже начинают
иметь почти клинический характер. Это, например, работы Томаса Синденгэма в
Англии, который первым стал заниматься детскими болезнями; у нас научную
медицину представлял профессор Карлова университета Марк фон Кронланд,
описавший разные формы эпилепсии; при этом страдающий ею уже воспринимается
как человек больной, а не как одержимый дьяволом. Основой новой
патологической анатомии стал труд "О местонахождении и причинах болезней,
выявленных анатомом", опубликованный в 1761 году Джованни Баттистой
Морганьи, преподававшим в университете в Падуе.
В XVII веке происходит небывалое развитие естественных наук, в
особенности химии и ботаники. Наблюдения начинают сопровождаться опытами.
Медицина получает от этих новых исследований необычайную пользу.
Благоприятное влияние на ее развитие оказали в первую очередь химики
Лавуазье. Бэйли, Ломоносов, а также ботаники Линней, Бюффон. Не отставала и
физика. Открытия Гальвани, Вольта и Фарадея в области электричества имеют
прямую связь с тем, что позже будет называться электродиагностикой и
электротерапией. Результаты их познаний проявятся в полной мере уже в наше
время -- в XX веке.
Начали появляться новые медицинские дисциплины. В конце XVIII века
французский врач Пинель снял с душевнобольных цепи, в которых их держали со
времен Средневековья, став таким образом основателем психиатрии. Люди с
психическими заболеваниями перестали быть узниками и стали пациентами.
Большое развитие имело место в медицине в XIX веке. В это время
произошло отделение терапевтической и детской медицины, где ведущее
положение занимали французские и немецкие врачи. Новые познания
обуславливаются открытиями в патологической анатомии. Основываются и
строятся гражданские больницы, и пациентов уже не направляют в одни только
монастырские приюты. Но главное -- вскрытия становились обычным явлением,
ибо именно они обуславливали познание причин заболеваний. В то же время
возникло и большинство названий, обычно используемых не только в медицинских
кругах, но и среди широкой публики (склероз, фиброз, цирроз и др.)
Постепенно расширяется и лечебный арсенал по мере изучения действия
строфантина, наперстянки и других лекарственных веществ.
Такими же темпами развивается и хирургия, что парадоксально связано с
наполеоновскими войнами в начале XIX века. Врачи на обеих воюющих сторонах
получали богатый опыт при обработке раненых, что к сожалению, продолжалось и
во время первой и второй мировой войны. Крупными вехами в развитии хирургии
стали два больших открытия в прошлом веке: около 1850 года была открыта
анестезия с помощью эфира, а несколько позже -- антисептика. Из анестезии
возник наркоз, а за ним и все анестезиологическое и
анестезиологическо-ресситутационное обслуживание, обуславливающее работу в
сегодняшних операционных залах. Антисептика в значительной мере ограничила
нагноения, которые невероятно осложняли операционное вмешательство.
То, что в первой половине XIX века означала для распознания причин
болезней морфология (патологическая анатомия), то в его второй половине
означало появление новой дисциплины -- физиологии -- науки о функциях
органов человеческого тела. Это вело к более глубокому пониманию
функционирования здорового и больного организма. Тут уже недостаточно было
наблюдений, нужны были эксперименты. Стали появляться опытные
физиологические лаборатории. К известнейшим ученым того времени относятся
француз Клод Бернар и чех Ян Эвангелиста Пуркинье, считающиеся
основоположниками физиологии.
Голландский естествоиспытатель Антони ван Левенгук, который в 1650 году
усовершенствовал микроскоп так, что открыл кровеносные капилляры и наблюдал
бактерии, не предполагал, что его работа будет способствовать развитию
медицины, обусловит углубление исследований в анатомии, патологии и
гистологии, проложит дорогу великим открытиям Луи Пастера во Франции и
Роберта Коха в Германии, которые, как известно, обнаружили микроорганизмы,
вызывающие инфекционные заболевания. Так были объяснены причины тифа,
холеры, чумы, дизентерии и других "бичей" человечества. Отсюда уже вел
прямой путь к изучению вирусов, к антибиотикам и к преодолению большинства
инфекций.
Что касается неврологии, которая нас больше всего интересует, то она
появилась в качестве отдельной дисциплины в XIX веке, когда от хирургии
начали отделяться глазные болезни, заболевания уха, горла и носа, а от
внутренних болезней -- кожные, детские и нервные. Так, в некоторых больницах
Парижа и Лондона среди терапевтов стали появляться врачи, которые
специализировались только на заболеваниях нервной системы. Очень скоро
обнаружилось, что для одного человека это более чем достаточно. От
внутренних болезней неврология отделилась в качестве самостоятельной
дисциплины во Франции, в России, в Скандинавии, Англии и Соединенных Штатах
Америки.
Иным было развитие в немецкоязычных странах и в странах, находившихся
под немецким влиянием (например, Италия). Когда в конце 1850 года немецкий
психиатр Гризингер заявил, что душевные заболевания являются болезнью мозга,
психиатрия должна была стать составной частью неврологии. В действительности
же все получилось наоборот: неврология оказалась частью психиатрии. Так или
иначе, возникла нейропсихиатрия, которая в течение долгого времени тормозила
развитие немецкой неврологии. Интересно, что в нашей стране неврология
возникла обоими путями: в Праге -- из терапии, в Брно и Братиславе -- вместе
с психиатрией.
К настоящему времени произошло колоссальное развитие этих дисциплин,
говорится уже о "нейрологических науках". Одна из них -- детская неврология
-- выделилась в Чехословакии в отдельную дисциплину.
Медицина XX столетия переживает головокружительное развитие в
технической области. Невероятного уровня достигла трансплантация органов
человеческого тела. Однако никакие технические совершенства медицины не
помогут человечеству, если они не будут связываться со вдумчивым, глубоким и
правильным отношением врача к пациенту.
ОДНОЗНАЧНЫЙ ДИАГНОЗ? О болезни Георга III писалось немало. Некоторые
врачи, которые изучали ее, пришли в последние десятилетия к выводу, что речь
шла о порфириновой болезни.
Порфириновая болезнь -- это редко встречающееся нарушение обмена
веществ с образованием необычных порфиринов. какими являются уропорфирин и
копропорфирин. Люди, страдающие этим нарушением, чувствительны к свету, на
коже, даже темной, находящейся на свету, образуются пузырьки. У больных
увеличена печень и замутнена роговица. Типичной является темная моча --
цвета "бургундского вина". В острой фазе заболевания к этому добавляются
спазматические брюшные боли, рвота, запор, а также нервные и психические
признаки: паралич периферийных нервов и конечностей, эпилептические
припадки, галлюцинации. Прогноз такого заболевания обычно плохой: больной
острой формой порфириновой болезни быстро умирает. При хронической форме
чувствительность к свету меньше, не бывают брюшные и нервные симптомы.
Существует еще одна форма -- смешанная, при которой появляются нервные,
психические и брюшные признаки.
Диагноз порфириновой болезни был поставлен у Георга III на основе того
факта, что его кожа была смуглой, иногда появлялись психические симптомы,
моча временами бывала темной.
Говорить об острой порфирии в данном случае трудно, ибо она начинается
в детстве, протекает тяжело и имеет ряд симптомов, которые не были
обнаружены у Георга III. Не могла идти речь и о хронической порфирии, при
которой отсутствуют психические симптомы. Остается смешанная форма, которая
проявляется уже у взрослых людей, иными словами, редкая форма редкого
заболевания.
А может быть, это было что-то другое? Нет, мы не исключаем заранее
смешанную форму порфириновой болезни, но, возможно, имело место другое,
более обычное заболевание?
Воспроизведем вкратце развитие болезни короля Георга III. Его поведение
с самого начала было необычным. Это и ненужная твердость по отношению к
американским колониям (или подчинение правительствам тори?), его
неанглийское или, по крайней мере, неподходящее в тогдашней Англии
стремление к личной власти и другие странности, которые, конечно, можно
считать причудами не особенно одаренного короля. Позже у него стали
появляться приступы галлюцинаций с агрессией, при которых он, например,
рубил кусты и Виндзорском парке, принимая их за прусского короля,
голландского короля, русскую царицу (Екатерина II была его современницей).
Постепенно Георг III стал впадать в отупение, которое углублялось. и в 1812
году короля заменил регент -- его сын, принц Уэльский, который после смерти
отца в 1820 году вступил на британский престол под именем Георга III.
Это краткое описание приводит к мысли о том, что Георг III страдал
одним из самых сложных и тяжелых душевных заболеваний -- шизофренией,
представляющей собой раздвоение личности с галлюцинациями, бредом,
агрессивными состояниями, отупением эмоций и, наконец, ослаблением
интеллекта. Темная кожа могла быть результатом совсем другого заболевания,
темная моча могла свидетельствовать об отдельном печеночном заболевании
(содержание билирубина), которое появлялось и появляется до сих пор по одной
простой причине -- алкоголизма.
И длительная ремиссия в заболевании, то есть перерыв в появлении
признаков, длившийся более двадцати лет (первые признаки появились у короля
в довольно молодом возрасте), говорит скорее о шизофрении, чем о порфирии,
ибо даже при хронической форме порфирии ремиссии не бывают столь
продолжительными.
Шизофрения является тем более правдоподобной, что в английском
королевском роде существовала определенная родовая наследственность. Предки
Георга III из династии Стюартов (Карл 1, Якоб II) отличались странностями в
поведении, так же. как и оба сына Георга III -- Георг IV и Вильгельм IV.
(Позже английские монархи избавились от этой родовой наследственности,
заключая брачные союзы по возможности вне круга прямых родственников).
Можно, конечно, вести споры о том. насколько действительно повлиял или
не повлиял на историю Англии конца XVIII и начала XIX столетия третий король
из Ганноверской династии Георг III. Возможно, именно его болезнь открыла
путь многим способным премьер-министрам. Ведь в тот период Великобритания
достигла довольно значительных успехов, особенно но внешней политике...
А что бы было, если бы король был здоров? И в этом случае история
Англии и мира развивалась бы в принципе также, поскольку болезнь Георга III
влияла на нее совершенно незначительно.
МИРАБО, МАРАТ, РОБЕСПЬЕР, КУТОН
Повелитель людей, которые его слушают.
Повелитель людей услужливых. Ни больше, ни меньше.
Он может вывести их на поле, может решать их дела правовые.
Он повелевает, приказывает, мчится, как поток в русле.
ВЛАДИСЛАВ ВАНЧУРА "КАРТИНЫ ИЗ ИСТОРИИ ЧЕШСКОГО НАРОДА"
Болеслав II, чешский князь из династии Пржемысловичей, правил во второй
половине X века, точнее в 972--999 гг. В это время в чешской котловине
развертывались чрезвычайно важные события, которые оказали значительное
влияние на развитие раннефеодального государства Пржемысловичей и
формирование чешского народа вообще. Многие из них, как мы вам покажем,
происходили с легкой руки самого князя, что тогда и не могло быть иначе. В
те времена -- более чем когда-либо -- признавалось право сильного, а им, как
правило, был князь, вождь племени, правитель, располагавший вооруженной
дружиной, с помощью которой он правил. В руках князя практически
сосредоточивалась вся политическая, военная, экономическая и судебная
власть. От него зависела жизнь и смерть его подданных, он мог, как ему
заблагорассудится или скорее как позволяли обстоятельства и великодержавные
интересы, на подчиненной территории распоряжаться землей, лесами,
поместьями, селениями и поселенцами.
В нашем сегодняшнем восприятии X век представляется временем темным,
варварским, жестоким и суровым. Жестокими и суровыми были и люди, которые
своей жизнью, своими делами наложили на него отпечаток исключительности,
создали его отличительную примету. Болеслав II был также человеком своей
эпохи. И он оставил за собой следы своих деяний, но, невзирая на крупные
успехи, не вышел за рамки своего времени. Он лишь сумел в подходящий момент
воспользоваться напрашивавшимися возможностями и разумно приумножить то, что
досталось ему в наследство от Болеслава I, по пути которого он шел
целеустремленно и неукоснительно до самой смерти. Если мы хотим правильно
понять сына, нужно сначала вернуться к отцу.
По следам предшественников. В начале X века, когда под ударами венгров
- кочевников пала первая западнославянская держава Великая Моравия, центр
чешского государства перемещается дальше на запад, на территорию, где
правили князья племен Средней Чехии. Они происходили -- как нам известно из
"Чешской хроники" Козьмы -- из рода легендарного Пржемысла Пахаря,
существование которого исторически не доказано. Точно так же не существует
хотя бы в какой-либо мере достоверных письменных сведений о его семи мнимых
наследниках. Козьма приводит их имена (Незамысл, Мната, Войен, Внислав,
Кршесомысл, Неклан и Гостивит), не скрывая того, что они были язычниками.
Автор не отрицает и факта, что для составления родословной этого княжеского
рода послужило ему всего лишь "повествование старцев", т. е. предания и
легенды, не имеющие фактографической ценности.
Первым представителем Пржемысловичей, о котором есть упоминание в
письменных источниках, был князь Борживой, правивший около 870 года.
Приблизительно в то же время в соседней Моравии насильственно захватывает
власть Сватоплук, который к державе Моймиров, т. е. к Великоморавской
державе, составлявшей рубеж между Восточно - Франкской империей и Византией,
присоединяет новые и новые славянские племена, населявшие Центральную
Европу, и превращается в одного из могущественных правителей своего времени.
Вскоре Борживой, подчинившийся Сватоплуку и ставший его вассалом, оказывает
ему военную помощь и устанавливает с ним дружеские отношения. Поскольку
Великоморавская держава к этому времени уже была христианским государством,
Борживой и его жена Людмила, прибывшие в Велеград около 880--885 гг.,
принимают христианство. Их крестил моравский архиепископ Мефодий. Борживой и
Людмила становятся ревностными последователями и распространителями новой
веры (Людмила позднее была провозглашена святой). Борживой вызывает из
Моравии и священника, для которого строят в городище Левы-Градец костел
(по-видимому, первый в Чехии). Второй, посвященный Деве Марии, возводят на
обширном городище в Праге, куда переводят резиденцию князя.
Крещение и христианизация чешских племен были первыми значительными
шагами Борживоя в деле постепенного претворения в жизнь идеи создания вокруг
столицы Праги более крупного государственного образования под властью
Пржемысловичей. В это время на территории, населенной чешскими племенами,
происходил распад родового строя и начинали формироваться раннефеодальные
отношения собственности, т. е. процесс узурпации общего родового имущества
сильными личностями, вождями, вельможами, захватившими с помощью вооруженной
дружины в свои руки целые селения, этнически родственные роды и, наконец,
племена, которых они заставляли работать на себя и содержание двора и
дружины. Эти новые феодалы между собой соперничали и боролись за власть.
Причем борьба была жестокой и беспощадной, часто завершающейся смертью
противника и присоединением его владений к владениям победителя. Именно этот
процесс объединения меньших этнических и территориальных единиц в более
крупные, в более прочные формы государственной власти способствовал
ускорению распространения христианства.
Борживой -- точно так же, как и остальные предшествовавшие или
последовавшие за ним князья, -- понял, что новая религия таит в себе
невиданную силу. Она может освящать все деяния, совершающиеся по воле
правителя -- христианина, если только они служат интересам церкви и прежде
всего делу распространения христианства. Ведь он призван господствовать "по
воле божьей" как посланник самого могущественного бога на Земле -- Христа --
на конкретном земельном пространстве, которым он владеет с дружиной или
которым он овладеет в будущем. (Точно так, например, судили франкские князья
и вельможи, обращавшие в христианство славян - язычников Полабья и Поморья).
Борживой понял, что новая религия превращает еще недавно свободных
земледельцев-язычников в людей покорных, послушных господину, людей,
завороженных таинственными обрядами и уповающих на блага посмертной жизни.
Эту конструктивную роль христианства, как и его значение в деле
развития образования в период феодализма осознавали и наследники Борживоя.
Однако по мере того, как росло число крещенных, священников и костелов,
перед первыми представителями Пржемысловичей вставал чрезвычайно важный
вопрос, которым они вынуждены были заниматься длительное время. Речь идет об
отношении христианской организации в Чехии к церковным верхам, и прежде
всего к епископу, резиденция которого находилась в Регенсбурге в Баварии, в
чужой стране, далеко за пределами чешского княжества.
С этим в определенной мере был связан и более широкий аспект отношения
Пржемысловичей к соседям, в частности, к Восточно-Франкской империи, которую
вскоре будут называть Священной Римской империей. Если Борживой искал опору
на востоке, у Сватоплука в Моравии, то его сын Спитигнев в период 895-- 905
гг. обратился в Регенсбург, куда он год спустя после смерти отца и
Сватоплука (894) приехал в сопровождении свиты и чешских вельмож воздать
почести королю Арнульфу из династии Франкских Каролингов. Неизвестно,
возникла ли тем самым некая ленная зависимость Пржемысловичей. Источники
говорят о том, что тогда чешские племена отторглись от Великой Моравии. Ни
больше, ни меньше. Определенно лишь одно: на протяжении последовавших 40 лет
никаких более или менее серьезных конфликтов между соседями не произошло.
(Видимо, этому способствовали сложные отношения в Восточно-Франкской империи
после смерти Арнульфа, завершившиеся ее распадом на отдельные
самостоятельные герцогства, которые позднее при Саксонской династии вновь
объединились).
Необходимость поддержания добрососедских отношений с могущественным
германским королевством особенно чувствовал внук Борживоя князь Вацлав --
один из наиболее противоречивых представителей в нашей истории вообще. Когда
он вскоре после насильственной смерти был канонизирован, о нем возникли
бесчисленные легенды в стихах, а позднее -- десятки и сотни книг, хотя мы до
сих пор не знаем даже точных дат его жизни. Очень долго считалось, что он
правил в 921--929 г., как об этом упоминал в своей "Чешской хронике" на
латинском языке декан собора св. Вита в Праге Козьма почти двести лет
спустя. Однако исторические исследования показали, что он ошибался: историки
передвинули дату убийства князя Вацлава на конец сентября 935 года. Точно
так же следует внести поправки и во многие распространенные взгляды о его
правлении. Понятно, что он ни в коем случае не был монахом, предающимся
бесконечным молениям, а был средневековым феодалом, христианином, ничем не
отличавшимся от князей своей эпохи. Он насаждал христианство с жестокостью,
соответствовавшей тому времени, с такой же неукоснительностью взыскивал с
подданных разные сборы, натуральные налоги и десятины. Как пишет А. Резек в
"Иллюстрированной истории", он не останавливался даже перед вооруженным
подавлением сопротивления князя зличан Радслава (предшественника
Славниковичей?). Однако его союзнику, германскому королю Генриху Птицелову,
вторгшемуся с войском в Чехию, князь Вацлав не только не оказал
сопротивления, но даже подписал мир. Договор, заключенный в 929 г., означал
для Вацлава своего рода вассальство с обязанностью уплаты годовых налогов и
участия в военных действиях.
В результате этого против Вацлава возникает оппозиция. Важную роль в
ней играют его мать Драгомира (вдова сына Борживоя -- Братислава) и младший
брат Болеслав, в то время феодальный князь Пшовского удела, которым он
управлял в каменном замке в Старом Болеславе. Болеслав был решительным
человеком с крутым нравом, воинственным феодалом, жаждущим большей доли
власти. Он не мог смириться с унизительным договором, подписанным Вацлавом.
Его взгляды разделяли и другие вельможи, а главное -- члены его дружины, для
которых война была подходящим случаем для военной добычи и щедрых
вознаграждений от хозяина.
Так сформировался заговор и было совершено первое убийство правителя из
династии Пржемысловичей. Это произошло в сентябре 935 года, по некоторым
сведениям, у ворот костела Козьмы и Дамиана в Старом Болеславе, куда Вацлава
пригласил брат Болеслав на крестины сына. Как пишет Козьма, вероломное дело
совершили наемные убийцы.
На освободившийся престол взошел братоубийца.
Что Козьма утаил?
Печать братоубийства Болеслав нес всю жизнь, она перешагнула за ним в
историю. Из-за него (опять же у хрониста Козьмы) он получил прозвище
Грозный, хотя как государь он был, по тем временам, относительно умеренный.
Он продолжал сопротивляться немцам, мужественно и довольно успешно отражал
на протяжении долгих 14 лет натиск преемника Генриха -- короля, позднее
императора образовавшейся "Священной Римской империи" Оттона I Великого. И
лишь в 950 г., когда Оттон подступил к Праге с большим перевесом войск,
произошло примирение. С той поры Болеслав живет с Оттоном в мире и согласии,
а в 955 г. помогает ему разбить в битве на реке Лехе под Аугсбургом
венгров-кочевников, опустошавших своими набегами Центральную и даже Западную
Европу. После этого поражения они прекратили свои налеты и прочно осели на
венгерской низменности. Существует мнение, будто Болеслав I у разгромленных
венгров отнял Моравию и часть Словакии, присоединив их к своему государству.
Достоверно лишь то, что он получил Силезию и княжество вислян с Краковом, т.
е. территорию, граничащую с возникавшей тогда Польшей. С польским князем
Мешко I из династии Пястов он поддерживает дружеские отношения, закрепляя их
в 995 году браком дочери Доубравки с этим основателем первой польской
королевской династии. (Как известно, позднее Доубравка внесла большой вклад
в обращение Польши в христианство).
В соответствии с территориальным расширением рос и авторитет Чешского
княжества и его князя Болеслава 1 у соседних правителей и на родине. Ни
племенные вожди (если только они еще оставались), ни другие чешские вельможи
не осмеливались ему прекословить, поэтому он был свободен в проведении
политики внутри страны. Он осуществляет ее решительно, энергично, но
продуманно, со знанием дела. А это значит -- успешно. Так, он вводит новую
монету, серебряный денарий, который чеканит сразу в двенадцати местах. Эта
монета с некоторыми видоизменениями остается в силе в качестве платежного
средства вплоть до 1300 г., когда ей на смену приходят знаменитые пражские
гроши. В результате Прага становится значительным торговым центром, куда
приезжают купцы со всех концов мира. Они бывают здесь охотно, отмечая при
этом, что дороги в этих краях безопасные, содержатся в хорошем состоянии, а
пошлины и дорожные сборы сносные (как и годовые налоги и десятины). Поэтому
в этот период растет число крепостей, замков, поселений, всюду процветает
торговля товарами (вплоть до товаров с Востока), мехами, медом, полотном,
серебряными украшениями, но и рабами, за которых щедро платят в Багдаде.
Казалось бы, чем не идиллия хозяйственного расцвета и благосостояния.
Вопрос только: для кого?
Покупать и продавать могли, прежде всего, князь и его свита, члены
дружины, придворные, служащие и другие вельможи с их семьями, т. е.
небольшая горстка людей, две или три тысячи, живущая на плоды труда других.
Тех, кто их должен был кормить, в сотни раз больше. Но после сдачи княжеским
сборщикам полагающихся налогов, годовых общих мирских сборов и десятин
церкви, им едва оставалось на то, чтобы сводить концы с концами. Их жизнь
складывалась из постоянной борьбы с природой при добыче средств к
существованию, из страха перед молнией и наводнением, из боязни остаться в
опустошенном жилище, которое могли разорить дружинники князя или поджечь
враги, что тоже бывало нередко. Этим действительно нечего было продавать,
разве самих себя в рабство, и то в случае согласия князя. Тот был хозяином,
ему принадлежало все. Даже уже не верилось; что когда-то их деды говорили:
"Это наше, это принадлежит нашему роду". Не в лучшем положении были и
ремесленники из окрестностей замка, хотя они еще могли менять свои изделия
на сельскохозяйственные продукты. Но серебряных денариев не было и у них.
Уже при Болеславе I, но еще больше в годы правления его сына, после
полного объединения страны, происходят значительные изменения во всей
системе управления. Прежнее разделение государства по племенам и родам
изжило себя. Племенные вожди и старейшины отдельных родов, если только они
не подчинились князю, были давно истреблены. Больше того, не существовали
даже некоторые роды и целые племена. Так, в Чехии Пржемысловичей постепенно
внедряется административное управление, т. е. разделение государства по
жупам (позднее областям), с центром управления в одном из княжеских замков,
где, помимо служилых во главе со старейшиной (позднее бургграфом),
находились гарнизон и дворовые. В это время и в столичном городе Праге
возникают соответствующие учреждения с действием на всей территории
(управляющий жупой, позднее главный бургграф, верховный канцлер, верховный
судья, главный камергер, главный писарь и т. п.).
Князь на все эти должности назначал людей, главным образом, из своей
дружины в благодарность за верную службу. Они получали не деньги, а так
называемую награду из собственности князя -- селения, крепости и хозяйства с
подданными, которыми сначала они пользовались как ленными владениями до
своей смерти и которые позднее стали переходить к их наследникам. Так из
вассалов, сначала полностью зависимых от князя и преданных ему, стала
формироваться и на протяжении дальнейших десятилетий укрепляться чешская
аристократия...
О политических и государственных способностях Болеслава I говорят и
другие шаги, сделанные в интересах освобождения чешского государства от
зависимости немецких епископов и господ. Шаги, которые от государя,
отмеченного печатью Каина, менее всего можно было ожидать. Речь идет об
основании пражского епископства, т. е. самостоятельной чешской церковной
организации.
Для этого, конечно, необходимо было согласие церковных и мирских
верхов. Поэтому Болеслав I в 965 г. поручает своей дочери Младе, находящейся
в Риме, связаться с папой римским. По-видимому, ее миссия была успешной.
Папа римский Иоанн XIII передал ей учредительную грамоту не только пражской
епархии, но и женского бенедиктинского монастыря св. Георгия в княжеском
замке (Млада стало его первой аббатисой).
Однако сам Болеслав I этого не дождался, как не дождался он и
инвеституры первого епископа в Праге. Он умер 15 июля 972 г. (в хронике
Козьмы приводится ошибочная дата 967 г.: либо первый чешский хронист
допустил неточность, либо -- согласно версии Д. Тршештика -- сделал это
сознательно, передвинув дату смерти Болеслава, дабы не приписывать
братоубийце заслугу за основание епископства). Тридцатисемилетнее успешное
правление Болеслава на весах истории значительно перевешивает чашу, на
которой лежит обвинение в братоубийстве. Он многое сделал, но ушел из жизни,
не докончив своих дел. К счастью, его сменил способный наследник.
Яблоко от яблони недалеко падает. Новый князь Болеслав II был достоин
отца во всем, а кое в чем его и превосходил. Если применительно к отцу
многие хронисты и историки употребляют прозвище Грозный, то сына называют
Благочестивый. В этом заслуга хрониста Козьмы Пражского, ибо для него князь
Болеслав II "человек самых христианских качеств, человек, верящий в церковь,
отец сирот, защитник вдов, утешитель угнетенных, радушный хозяин,
принимающий священников и странников, основатель церквей божьих".
Действительно, этих церквей Болеслав II построил ровно двадцать, что
церковному служителю Козьме казалось особенно значительным и привлекательным
в князе. Все остальное в этой цитате -- лишь атрибуты литературного штампа,
часто встречающегося у средневековых авторов. Далее Болеслав основал три
монастыря монашеского ордена бенедиктинцев (св. Георгия, в Бржевнове и
Острове) и щедро наделил им богатств, земли, скота и всего необходимого для
жизни монахов и монахинь, что, вместе взятое, создавало условия для развития
культурной деятельности монастырей, возникновения церковных школ и роста
образования.
Однако прежде всего он довел до победного конца дело, начатое отцом, и
основал епископство. Вскоре после своего вступления на трон он получил
согласие епископа Вольфганга из Регенсбурга и императора Оттона I (лишь
император имел право инвеституры, т. е. введения в должность епископа), но
поскольку Оттон I внезапно скончался, Болеславу пришлось ждать согласия его
преемника Оттона II. Наконец, в 973 г. он получает официальные регалии для
епископа пражской епархии Детмара, родом саксонца, но знающего славянский
язык, т. к. он до этого жил многие годы в Чехии.
Новая епархия организационно была подчинена Мангеймскому архиепископу,
что, в общем, было невыгодно, но основание епископства в Праге в целом можно
считать успехом в политике Болеславов I и II в деле укрепления мощи
Пржемысловичей. Тогда церковь была полностью подчинена государям. Князь
назначал и отстранял от должности священников в отдельных костелах и даже
собирал десятинные налоги, которые платили верующие церкви. А пражский
епископ был, собственно, княжеским капелланом, который выполнял целый ряд
светских задач, например, вел дела с зарубежными монархами и т. д. Таким
образом, из средневекового крылатого выражения "крест и меч" преимущество
извлекала светская власть. (Так называемое клюнийское движение за
преобразования, направленные на завоевание независимости церкви от светской
власти и повышение нравственности христиан, и прежде всего среди священников
и монахов, во Франции и Италии было еще в зародыше; в Чехии оно получило
распространение в годы деятельности второго пражского епископа Войтеха из
княжеского рода Славниковичей).
Примером отца руководствовался Болеслав II и в вопросе освобождения от
политической зависимости чешского княжества от Священной Римской империи.
Как только в 974 г. разразилась борьба князей за трон, он вмешался в нее и
поддержал Генриха Баварского. Как выяснилось, князь поставил не на ту карту:
победил Оттон II, который в отместку Болеславу за его "вероломство" трижды
безуспешно вторгался в Чехию. И лишь четыре года спустя, в 978 г., наконец,
заставил чешского князя признать его главенство. Мир, заключенный Болеславом
II, развязал ему руки в деле территориальных захватов на Востоке. Он
расширил свою державу за счет части Верхней Лужицы и на некоторое время --
части территории галицкой земли, граничащей с Киевской Русью. Вплоть до этих
мест, к реке Бугу, простиралась власть чешского князя, как об этом сообщают
хроники и летописи тех времен. Однако о характере этих захватов в них ничего
не сказано. На сей раз, видимо, речь шла о военных захватнических действиях,
о внезапных нападениях на поселения и крепости вооруженных отрядов князя. И
только страх и перевес оружия могли удержать правителей на далеких берегах
Вислы или в других краях в зависимости от чешского государя. А если они
хотели отторгнуться и пытались найти помощь и защиту в другом месте,
Болеслав без колебаний бросал туда все силы (как, например, в Силезии его
войска подавили мятеж под руководством его зятя, польского князя Мешко I).
Территориальное расширение чешского княжества, которое вело к усилению
власти правителей, было оплачено кровью, насилием и страданиями тысяч людей
-- как воинов, так и пахарей -- которые часто и не знали, что те дикие
всадники, что вторгались в их селения, забирая урожай и скот, а в случае
сопротивления поджигали их дома, были из дружины Болеслава.
Думаю, это надо было отметить, чтобы понять смысл (и значение)
жестокого даже по тем временам события, происшедшего в конце жизни Болеслава
не где-то в пограничных лесах, а прямо в центре чешской котловины, в замке
Либице. Он был построен на пологом холме недалеко от слияния рек Цидлина и
Лаба и обнесен двойным крепостным валом, за которым высились великолепный
замок, костел и дома для дворовых и вооруженной дружины. Но этот замок --
что важно подчеркнуть -- не принадлежал Пржемысловичам.
Его построил где-то в середине IX века неизвестный вельможа из зличан
или хорватов -- племен, осевших на востоке от реки Влтава и в восточной
части Полабской низменности. Здесь постепенно стал формироваться своего рода
политический центр, вокруг которого насильственным путем (как и в Чехии
Пржемысловичей) объединялись роды и племена из окрестности, пока не возникло
княжество, известное в истории под названием владение Славниковичей. Свое
название оно получило по имени князя Славника, который владел Либице в годы
правления Болеславов. Славник был человек необычайно способный, а что
касается политических амбиций, в этом он не уступал обоим Пржемысловичам. В
Либице у него был собственный капеллан, большой княжеский двор. Он чеканил
собственную монету, а с соседними правителями поддерживал внешние связи,
которые скреплял династическими браками своих сыновей и дочерей с
влиятельными немецкими родами.
За всем этим Болеславы (их жены были также немецкими принцессами)
следили с беспокойством. Особенно Болеслав И видел в Славниковичах угрозу
для Пржемысловичей и их государства. Он тяжело переживал то, что после
смерти Славника (981) его сыновья пытались полностью освободиться из-под
власти пражского князя. Напряженность между этими династиями не ослабла даже
после того, как сын Славника Войтех стал вторым пражским епископом (982).
Наоборот, со временем она еще более усиливалась. Все чаще и острее
происходили столкновения пражского князя с епископом, что переносилось на
отношения между обоими родами. Совершенно закономерно дело шло к решительной
развязке.
Она произошла 28 сентября 995 года -- утверждают, в момент, когда
четверо сыновей Славника -- Спитимир, Побраслав, Порей и Часлав находились с
семьями и дворовыми в молельне. Был день св. Вацлава, которого чтили и
здесь, считая своим покровителем. Вооруженная дружина Болеслава подошла к
Либице, захватила замок и немилосердно перебила всех жителей, не исключая
женщин и детей. Из членов рода Славниковичей остались в живых лишь те, кто
был за границей: глава рода Собебор, который как раз с войском помогал
императору Оттону III завоевывать полабских славян, и его братья -- Войтех и
Радим, которые за пределами Чехии выполняли церковные обязанности. (Собебор
вернулся в Чехию лишь в 1003 году с войском Болеслава Храброго и погиб при
осаде Праги; Войтех и Радим вообще не вернулись в Чехию -- оба отправились к
Балтийскому морю обращать пруссов-язычников в христианство, где Войтех нашел
мученическую смерть). Замок Либице был разрушен дотла. Такая же судьба была
уготована и остальным замкам и крепостям Славниковичей. Пржемысловичи стали
единственной правящей династией во всей Чехии.
Вопросы вокруг либицкой экзекуции. Еще сегодня, почти тысячу лет спустя
со дня варварского уничтожения владения Славниковичей, встает вопрос, нужно
ли было доводить борьбу за власть между Пржемысловичами и Славниковичами до
такой меры, до полного истребления членов княжеского рода? Нельзя ли было их
наказать менее жестоко, скажем, казнив главных противников из рода
Славниковичей, а остальных членов -- главным образом детей и женщин --
послать в монастыри, дворовых и дружинников рассредоточить по крепостям или
-- в худшем случае -- продать в рабство, что в те времена было обычным
явлением? И наконец: кто дал приказ к резне -- Болеслав II или кто-то за его
спиной?
На эти вопросы мы могли бы найти довольно точные ответы в книге Ванчуры
"Картины из истории чешского народа", где он пишет: "Некоторые летописцы,
говорящие о либицкой резне, находят, что такие истории происходили и в
других краях, они точь-в-точь похожи на нее, что жестокость в ту эпоху не
останавливалась даже перед колыбелями. Точно таким образом были истреблены
многие премногие семьи вельмож в Германии и Италии. Но чем бы ни была
либицкая история -- заурядным ли делом или страшной аномалией -- явно одно:
что она означает завершение дела единства..." Владислав Ванчура имел в виду
завершение политического объединения чешских племен в единую государственную
форму под властью единого государя. Но этого хотел уже Болеслав I. И уж тем
более стремился к этой роковой цели Пржемысловичей его сын, шаг за шагом
близившийся к претворению в жизнь заветов отца. Эта идея, заключающаяся в
том, чтобы покончить с раздробленностью чешской земли, родилась у него не
сразу. По-видимому, она созревала постепенно, но преследовала его
неотступно. Неясным остается, что явилось непосредственной причиной,
импульсом для осуществления либицкой экзекуции? Почему Болеслав II решился
на этот шаг именно в памятный день сентября 995 г.?
Прежде чем мы попытаемся ответить на эти вопросы, мы не можем оставить
без внимания одну проблему, высказанную впервые хронистом Козьмой и,
благодаря Палацкому и другим историкам, сохранявшую актуальность до
недавнего времени. Дело в том, что Козьма не мог смириться с тем, что
Болеслав II, государь, по его мнению, столь благочестивый и благородный, мог
иметь что-то общее с убийством Славниковичей. По мнению Козьмы, виноваты
были в этом "дурные старейшины" (т. е. дружинники), которые это дело
совершили своевольно, без ведома князя. Другие историки находили обычно
расхожее объяснение: "Плохие советчики", а историк Антонин Резек добавил:
"Вршовичи". Бесспорно, род Вршовичей, "состояние которого было тощим, а имя
не очень старинным" (Ванчура), враждовал со Славниковичами, и не исключено,
что Вршовичи с удовольствием помогли в их истреблении. Палацкий же считает,
что Болеслав в это время хворал (к его болезни мы еще вернемся), а потому
"управление земскими делами он был вынужден передать сыну Болеславу Рыжему и
нескольким чешским вельможам". То, что рыжий наследник мог совершить любую
жестокость, он не раз доказывал позднее, в годы своего относительно
короткого правления. Однако во время либицкой экзекуции его не было в Чехии
-- он находился где-то на Лабе с чешскими войсками, где помогал Оттону III
(как известно, вместе с ним помогал истреблять оборитов и Собебор во главе
войск Славниковичей). А советники и дружинники тогда, в период
раннефеодальных отношений, когда "чешский князь еще правил как самодержец,
воля и произвол которого решали все" (К. Стлоукал), вряд ли решились бы на
такой шаг. Болеслав должен был быть действительно очень хворым, чтобы
полностью выпустить из рук бразды правления. Ничего подобного не было, ибо
он еще жил несколько лет после либицкой трагедии. Напрашивается вывод, что
приказ к резне Славниковичей, несомненно, дал сам пражский князь.
Почему же это случилось именно в начале осени 995 года?
Как мы уже сказали, борьба "кто кого" между Пржемысловичами и
Славниковичами, видимо, велась уже продолжительное время. Очевидно, она
приобрела остроту после того, как Войтех Славникович встал во главе
пражского епископства. Между ним и пражским князем разразился затяжной спор,
в основе которого лежал вопрос завоевания больших правомочий и светских благ
для церковных верхов. Свои требования Войтех повысил особенно после
возвращения из Рима (993), где он не только присоединился к клюнийскому
движению, но и сблизился с тогдашним императором "Священной Римской империи"
Оттоном III, который, помимо прочего, был ярым исполнителем германской
политики "Дранг нах Остен", направленной прежде всего против славянских
племен, осевших в Нижнем Полабье, Поморье и Прибалтике. По-видимому,
Болеслав воспринимал усилия Войтеха как опасность для суверенитета
Пржемысловичей и не желал безучастно взирать на это. Дело в том, что Войтех
выступал в споре церковным представителем политической оппозиции
Славниковичей против Болеслава II. Но это было не все.
В 994 г. Войтех уезжает из Праги и совершает длительное заграничное
путешествие с миссией, которая заключалась не только в "проповедовании слова
божьего, крещении язычников и организации церковной жизни в Польше и
Венгрии", как пытаются нас убедить летописцы, пропагандировавшие легенды о
св. Войтехе. Войтех во время пребывания в Германии с Фанатичным усердием
помогал Оттону III в крещении язычников, что вылилось в геноцид славян
Полабья. Предпринимал он и другие шаги в поддержку политических амбиций
Славниковичей. В лагере Оттона III, как и у Болеслава Храброго и венгерского
князя, он пытается найти влиятельных союзников против Болеслава II. Чешский
князь не мог не понять, что деятельность епископа Войтеха представляет
смертельную опасность для политики Пржемысловичей, особенно если учесть, что
его брат Собебор помогал императору вместе со своим войском и жаловался на
него Оттону III и Болеславу Храброму, который в конце лета появился в лагере
императора. (Болеславу II об этом, видимо, сообщил его сын Болеслав Рыжий).
Чаша терпения переполнилась. Это было предательством, за которое следовало
немедленно наказать. Наказать так, чтобы никогда ни один из Славниковичей в
будущем не мог угрожать интересам династии Пржемысловичей!
Болезнь как искра зажигания! Итак, на все вопросы даны ответы. Теперь
очередь за неврологом. Источники говорят о том, что Болеслав II страдал
болезнью, которую хронист той эпохи, мерзебургский епископ Дитмар называет
"параличом". (В те времена так называли все виды потери двигательной
функции). Палацкий определил болезнь более точно: "Его хватил удар". При
"ударе", как у нас с давних времен называли апоплексию мозга, речь идет либо
о кровоизлиянии в мозг, либо об инфаркте, когда один из сосудов мозга
закупоривает тромб и пораженная область оказывается без кровоснабжения. В
большинстве случаев (если это происходит в переднем мозге, то закономерно)
наблюдается потеря двигательной функции противоположных верхних и нижних
конечностей (гемиплегия).
Болеславу II в то время, когда его разбил паралич, было более
шестидесяти лет. В этом возрасте редко происходит кровоизлияние в мозг (в X
веке это вело бы к скоропостижной смерти), но может образоваться бескровная
область (ишемизация) определенных отделов мозга. Это чаще всего наблюдается
у молодых людей при эмболии у сердечников, тогда как у людей постарше речь,
идет о тромбозе мозговых сосудов, т. е. закупорке сгустком крови, обычном
явлении при артериосклерозе головного мозга. Этот диагноз, кажется, более
всего отвечал болезни Болеслава II.
Интересно, как значительно распространился в X веке артериосклероз
мозга в царствующих и аристократических семьях Европы (у Каролингов король
Арнульф, в Саксонской династии Генрих Птицелов, у Пржемысловичей -- Болеслав
I и II). Раньше малоизвестные кровоизлияния в мозг появляются все чаще.
Наверное, это было связано с изменением образа жизни (особенно в Центральной
Европе, где жизнь на лоне природы или полуприроды сменилась более
цивилизованными условиями, более чреватыми опасностями для здоровья).
При артериосклерозе головного мозга, наряду с тромбозом, происходят и
психические нарушения, которые знают все неврологи, психиатры и терапевты.
Они проявляются в смене настроений, агрессивных состояниях, снижении
мыслительных способностей, что на научном языке называется
артериосклеротической деменцией (она характеризуется тем, что образуются так
называемые люцидные интервалы, или периоды, когда пациент с умственной точки
зрения абсолютно нормален). Свои умственные затруднения пациент может долго
скрывать, сохраняя как можно дольше общественные функции.
Следовательно, видимо, Болеслав II страдал болезнью своего времени --
артериосклерозом мозга, но он перенес и не менее одного паралича, когда
потеря сознания длится всего несколько секунд, зато потом следует, как
правило, потеря двигательной функции половины тела, которая постепенно
восстанавливается.
Именно на это время, согласно источникам, приходится приказ Болеслава
II об уничтожении Либице. Могла ли болезнь повлиять на его решение? Мы
пытались показать, как Болеслав на протяжении всего периода своего правления
стремился сделать все для того, чтобы укрепить чешское государство и власть
Пржемысловичей. Как государь, отличавшийся благоразумием и осторожностью,
храбростью и решительностью, он не мог поступить иначе, чем поступил, ибо
видел в Славниковичах и их землях угрозу для дальнейшего развития чешского
государства и использовал при этом методы жестокие, но не исключительные для
той суровой эпохи. В исторических источниках того времени нет каких-либо
упоминаний о вмешательствах или проявлениях недовольства в знак протеста со
стороны правителей других государств, симпатизировавших или поддерживавших
дружеские связи со Славниковичами. Весьма возможно, мозговой инсульт и
последовавший паралич половины тела ускорили у пациента (опасавшегося из-за
ухудшения состояния упустить случай) принятие решения уничтожить Либице.
Впрочем, ручаться головой за это утверждение не может ни один невролог.
Тем не менее хронист Козьма в определенной степени подтверждает наш
диагноз смерти Болеслава II (7 февраля 999 года):
"В последний час уста застыли". Это может свидетельствовать о
последовавшем тромбозе в левом полушарии переднего мозга (нарушение речи?)
или в стволе мозга (парализованное лицо?).
Прежде чем закончить историю Болеслава, вернемся к его сопернику
Войтеху Славнику. Как мы знаем, он принял мученическую смерть в 997 г. от
рук пруссов в Прибалтике. Войтех желал отдать всю жизнь за христианскую
веру, но этого, видимо, не понимали пруссы-язычники, которые видели в нем,
как и в его брате Радиме, посланнике Оттона III, посла смерти, а не
провозвестника новой религии. Поэтому Войтеха ждала смерть, а Радима --
пленение. Его дальнейшую судьбу предоставим историкам.
Печальной иронией истории стал тот факт, что немного лет спустя после
либицкой экзекуции (которая означает не только завершение дела единства, но
и, по мнению Ванчуры, "семя раздора и бедствий"), после смерти Болеслава II,
мощь Пржемысловичей и чешского государства падает настолько, что ей не
удается оправиться и в будущих поколениях.
Люди не любят воинственных вояк, топот лошадей и военные пожары.
Король -- монах! Точно так же его могли бы называть королем бедных. Или
королем мира. Собственно, это одно и то же.
Даже самый доблестный рыцарь никогда не проникал в глубину души тех,
чья жизнь заполнена мирным трудом.
Людмила ВАНЬКОВА. "Королевский пурпур тебя не спасет".
Люди, "чьим жизненным уделом был спокойный труд", любили Вацлава II,
хотя и не всегда это высказывали. Тем не менее, в достопамятный день 24 мая
1283 года они проявили свои чувства с таким энтузиазмом, спонтанностью и
искренностью, каких не доставалось еще ни одному чешскому государю. В тот
день Вацлав возвращался в Пражский Град после более чем четырехлетнего
интернирования в Бранденбурге, и народ уже с раннего утра шпалерами стоял
вдоль улиц, по которым должен был проследовать торжественный кортеж.
Государя пришла приветствовать вся Прага, мещанство и беднота, монахи в
рясах и рыцари с мечом на поясе, опытные турнирные бойцы и дворовая челядь;
вельможные чешские паны, придворные и церковные сановники входили
непосредственно в королевскую свиту. Всем хотелось собственными глазами
увидеть представителя династии, которая свыше четырех столетий правила в
чешских землях, наследника престола и сына великого отца, который пятью
годами ранее геройски пал в неравной битве на Моравском поле, -- а перед
ними предстало дитя, мальчик неполных двенадцати лет, махавший ручонкой
ликующей толпе.
Все связывали большие надежды с его возвращением в Чехию. Наконец-то
должны были прекратиться печальное опекунство Оттона Бранденбургского и
бесчинства его мародеров в чешских городах и весях, пашалык Рудольфа
Габсбурга, голод и эпидемии, бесправие и злоупотребления, что долгие годы
отравляли жизнь населению королевства. Работный люд, т. е. крестьяне,
горняки, ремесленники, хотели получить возможность спокойно трудиться и
добиваться справедливости, порядка в стране и безопасности передвижения по
дорогам. Мещане ожидали, что молодой король подтвердит их старые и
предоставит им новые привилегии, купечество желало точных мер и надежных
денег, священники и монахи рассчитывали на новые церкви и монастыри с
обширными угодьями, дворянство, особенно знатные чешские паны, намеревались
потребовать, чтобы Вацлав оставил за ними все владения, крепости и замки,
включая и те, что им удалось за пять лет безвластия отнять у церкви и
короны. Епископ Тобиаш из Бехине, в отсутствие Оттона Бранденбургского глава
земского управления, желал того, чтобы Вацлав оставил его на этом посту,
пока сам не вырастет и не сможет держать скипетр. Если это вообще
когда-нибудь произойдет...
Достаточно было одного взгляда, чтобы засомневаться в будущем молодого
короля. Ребенок по возрасту и виду, хилого телосложения и со слабым
здоровьем, с внутренними следами долгого одиночества и отлучения от матери и
родного дома, он не мог внушить вельможам из свиты прочной уверенности в
том, что все их пожелания сбудутся. Как мы увидим, их опасения не были
лишены оснований. Зато народные чаяния Вацлав выполнил до последнего и к
тому же сумел сделать такое, о чем многие из его предшественников на троне
не смели даже и мечтать. В тот майский день 1283 года он возвращался в свою
оголодавшую, разграбленную, изнуренную и обнищавшую страну. За двадцать два
года, что ему предстояло прожить, он стал одним из самых могущественных и
богатейших владык тогдашней Европы.
Однако, листая летописи и хроники, читая современников или более
поздних авторов и биографов Вацлава, мы зачастую встречаем у них разные
суждения и даже противоречивые характеристики, как если бы речь шла не об
одном и том же человеке, а о нескольких.
Тогда как одни видят в этом выдающемся представителе Пржемысловичей
только чудака, человека слабовольного и без капли мужества, "потакающего
самому себе в буйствах и праздности" (Данте), не унаследовавшего "хотя бы
немного силы духа, предприимчивости, храбрости и честолюбия, которыми
отличался его отец" (Ф. Палацкий), или, например, "нервно трепещущего
интеллектуала на троне" (Й. Шуста), другие видят в нем выдающегося деятеля,
который расширил королевство; правителя с прозорливым политическим и
государственным мышлением, энергичного монарха, без колебаний выступавшего
против самых сильных чешских вельмож. Так, в историческом романе Л.
Ваньковой он характеризуется как король, "который, хоть и не стал богатырем,
зато обладал сильным духом, не покинувшим его даже в удушающих объятиях
смерти".
Кто прав? Каким Вацлав II был на самом деле?
Король для другого века! Сын Пржемысла Отакара II и Кунгуты Галичской,
Вацлав родился 27 сентября 1271 года. В ту пору отец его находится на
вершине своей власти. Он -- король чешский, маркграф моравский, австрийский
герцог и владыка Каринтии и Крайны, победитель во многих сражениях, участник
двух крестовых походов на Литву, Пржемысл достиг успехов и внутри страны
(ослабления княжества Витковичей благодаря основанию города Ческе-Будеевице,
монастыря "Золотая корона" и Противина; замены деления на замки с угодьями
времен Болеслава новой структурой земского управления и судопроизводства;
поддержки развития горного дела, торговли и ремесел; завершения колонизации
пограничных областей и их населения и их заселения немцами; расцвета науки и
искусства). Поэтому придворные пииты именовали Пржемысла королем "железным и
золотым", сравнивая его с Александром Македонским и никогда не забывая
упомянуть, что он наидоблестнейший из рыцарей.
В XIII веке, в котором Пржемысл Отакар II прожил всю, а его сын Вацлав
-- большую часть своей жизни, рыцарство в чешских землях воспевалось как
вершина мужественности, а его носители воспринимались как некие идолы
(подобно кино- и спортивным звездам и популярным певцам нашего времени). А
если таким рыцарем был государь, то слава венчала его уже при жизни и имя
его повторялось во всех концах Европы. Так было и с королем Пржемыслом
Отакаром II. Известность его не ослабла ни в последнее пятилетие, когда его
преследовали неудача за неудачей, в том числе и на поле брани, ни когда его
кандидатура не прошла на трон императора Священной Римской империи (1273),
ни когда вследствие предательства собственной знати он был вынужден
заключить с победившим соперником Рудольфом Габсбургом постыдный Венский мир
(1276), потеряв альпийские земли и Хеб, ни когда в роковой битве у Дюрнкрута
он был совершенно не по-рыцарски пронзен копьем и мечом и влеком в пыли до
смерти. Но и потом никто не мог поверить, что король-рыцарь, мастерски
владевший мечом, мог пасть в бою. Рудольфу Габсбургу пришлось в течение 30
дней демонстрировать его останки в Вене. Слава "железного и золотого" короля
пережила века.
Совсем иначе складывалась судьба его сына, наследника престола Вацлава.
По части храбрости, мужественности, ловкости в обращении с оружием Вацлав не
пошел в отца, хотя нет сомнения в том, что при дворе его побуждали к этим
проявлениям рыцарства. Правда, только до семи лет, т. е. до трагической
гибели Пржемысла (26 августа 1278 года), хотя, очевидно, и раньше меч его не
занимал. У него были другие задатки. А главное, природа не наградила его
необходимыми для рыцарского образа жизни ростом, крепкими руками и
выносливостью, -- короче, физическими данными.
После поражения на Моравском поле и гибели отца происходит трагический
перелом не только в физическом, но и душевном развитии королевского
отпрыска, и без того нервно лабильного. Репрессии победителя обрушились на
все королевство, на всех его жителей, не исключая и сына Пржемысла. Как
известно, Рудольф Габсбург занял Моравию и оставил ее себе на пять лет в
залог, якобы для возмещения расходов на борьбу с Пржемыслом. В свою очередь,
Чехия "пользуется охраной" наемников бранденбурского маркграфа Оттона V
Длинного, племянника павшего короля (сына Божены Пржемысловны). После
политических интриг и вооруженных стычек, в ситуации полного хаоса ему
поручается опекунское управление Чехией и воспитание юного короля, кстати
уже помолвленного в январе 1279 года с дочерью Рудольфа -- Гутой.
Через месяц Оттон отправляет Вацлава и его мать, вдовствующую королеву
Кунгуту, в замок Бездез, который строго охраняют. С этого момента жизнь
наследника чешской короны превращается в страдание. За заточением в Бездезе
последовало интернирование в чужой среде в Цвиккау, Берлине и, наконец, в
бранденбургском Шпандау. Его опекун и воспитатель Оттон V не очень нянчился
с младшим двоюродным братом, о чем мы узнаем из источников той эпохи
(согласно "Збраславской хронике", в Бездезе его морили постами и голодом) и
по данным антропологических исследований его останков (на челюсти и костях
Вацлава II были обнаружены следы рахита, вызванного недостаточным питанием и
нехваткой витамина "Д" в детстве).
Гораздо сильнее телесных испытаний, на хрупкий организм короля-пленника
действовали переживания душевные, "разлука со счастьем", как пишет В.
Ванчура, пребывание в непривычной среде, без нежной материнской заботы и
беззаботных детских игр со сверстниками, -- словом, отсутствие семейного
очага и воспитания чувств. Надо ли после этого удивляться, что в зрелом
возрасте он иногда испытывал ощущения подавленности и страха, что мысль его
нередко путалась, а поведение не имело ничего общего с идеалами
средневекового рыцаря и государя. На психику Вацлава повлиял и скорый отъезд
его матери из Бездеза в Моравию (в литературе, хоть и несправедливо,
осуждаемый, как поступок эгоистичный и жестокий). Можно предполагать, что он
всем своим детским существом был к ней привязан, ибо, вернувшись в Прагу из
бранденбургского плена, с распростертыми объятиями принял не только мать, но
и ее нового мужа, Завиша из Фалькенштейна, с которым Кунгута познакомилась
во время четырехлетнего пребывания в опавском Градеце. О нем молодой король
должен был знать, что Фалькенштейн был одним из активнейших противников отца
как глава соперничавшего с ним могущественного рода Витковичей, паном Южной
Чехии и владельцем поместий в Австрии в областях Зальцбурга и Пассау.
Очевидно, по подсказке матери Вацлав поручил отчиму управление всем
королевством, и при первом же своем государственном решении поступил
правильно.
Завиш энергично принялся за восстановление опустошенной, обнищавшей
страны, изнуренной бранденбургским и габсбургским гнетом. Вскоре ему удалось
установить порядок, притеснить шайки местных грабителей, подстрекаемых
смещенным епископом Тобиашем и его последователями. В интересах укрепления
королевской власти он, не колеблясь, принимал суровые меры против тех
чешских панов (среди них были и члены рода Витковичей), которые после смерти
Пржемысла подливали масла в огонь и грабили как могли, королевское и
церковное имущество. Рожмберки даже разрушили монастырь "Золотая корона" и
захватили Ческе-Будеевице. Теперь их заставили вернуть добычу и возместить
причиненный ущерб. При этом имущественном пере разделе Завиш из
Фалькенштейна не забывал и о себе, о своих сторонниках из других богатых
родов. Однако чем больше он купался в ореоле славы и расположении короля,
тем сильнее росли ненависть и интриги его противников, объединившихся вокруг
Тобиаша из Бехине и Микулаша Опавского (внебрачного сына Пржемысла Отакара
II от одной придворной дамы его первой жены, Маргариты Австрийской). Они
чернили Фалькенштейна перед императором Священной Римской империи и папой
римским, расстраивали его государственные планы, -- впрочем, долгое время
безрезультатно. Вацлав не давал отчима в обиду, обращался с ним подчеркнуто
благосклонно, но прежде всего прислушивался к советам и просьбам своей
матери, которые были для него превыше всего: он еще пребывал в возрасте,
когда сыновья обычно не восстают против матерей.
Но время шло, и происходили события, которые сами по себе -- в том, что
касалось подрывания позиций Завиша -- ничего особого не представляли, но во
взаимосвязи действовали как ручейки, сливающиеся в единый поток, перед
которым не устоит никакая плотина. Сначала в мае 1285 г. скончалась супруга
Завиша, мать - королева Кунгута. Несколько месяцев спустя в Хебе был
узаконен брак тогда уже 14-летнего Вацлава с дочерью Рудольфа Габсбурга
Гутой. В 1 287 г. Гута переезжает в Прагу и готовится подарить мужу
наследника престола. Но новая королева не выносит Фалькенштейна и делает
все, чтобы подорвать его власть и влияние на короля. В начале 1288 г. Завиш
едет в Буду и женится там на сестре венгерского короля Ладислава IV
Елизавете, что, образно говоря, стало последним гвоздем, им самим забитым в
крышку своего гроба.
По мере того, как Вацлав подрастал, рос и его интерес к делам
государственным. Еще недавно он полностью был удовлетворен регентским
правлением отчима. Но сейчас, избавленный от материнской опеки, он начал все
чаще прислушиваться к голосам, говорящим, что Завиш хочет поссорить его с
римским императором, советуя ему предъявить претензии на часть утерянных
альпийских земель, перешедших во владение тестя Вацлава -- Рудольфа
Габсбурга. Повздорить с ним мог бы разве что самоубийца или авантюрист вроде
Завиша, этого узурпатора и пособника дьявола. Когда бы чешский король
захотел в будущем расширить границы своего царства, прилагать усилия надо
будет там, где нет опасности столкновения с великодержавными интересами
Рудольфа Габсбурга и его рода. А если кто-то дает королю иные советы, то он
враг королевства и пржемысловского престола. Пусть Вацлав постарается
избавиться от Фалькенштейна, пока не поздно...
Эти и подобные речи, произносившиеся, в основном, супругой Вацлава
Гутой в качестве глашатая габсбургской стороны в Чехии, способны были
подействовать и на людей с намного более сильным характером, чем был
психически лабильный Вацлав. В итоге он сдался и поверил, что Завиш и в
самом деле готовит ему погибель. Прежнее восхищение отчимом постепенно
уступало место ревности к его успехам и рыцарской внешности, а потом
опасениям и страху. Когда же в конце 1277 г. умирает первенец Вацлава, а
Фалькенштейну, словно в насмешку, жена рожает очередного здорового потомка
мужского рода, к тому же королевской крови, боязнь Вацлава за судьбу
пржемысловской династии возрастает настолько, что он решает действовать. В
январе следующего года Завиша арестовывают и сажают в Белую башню Пражского
Града, а вскоре после этого осуждают на смертную казнь с конфискацией всего
имущества. Могущественные Рожмберки и связанные с ними роды, не собираясь
мириться с этим, объявляют Вацлаву войну. Король, однако, подавил бунт
способом, не имеющим, пожалуй, аналога в истории. Завиша водили в кандалах
от одного неприятельского замка к другому, и достаточно было Микулашу
Опавскому, стоявшему во главе карательного отряда, пригрозить, что знатному
заложнику отрубят голову, если ворота не отворятся, как все мятежники
сдавались (кроме братьев Завиша в замке Глубока, где приговор и был приведен
в исполнение 24 августа 1290 года).
В день казни Завиша закончилась в Чехии эпоха опекунского и регентского
правления. Бразды правления взял в свои руки король, 19-летний юноша с
немощным телом и хилым здоровьем, но тем не менее твердо решивший ни с кем
не делить власть, править самому, к тому же иначе, нежели его
предшественники, осененные рыцарской славой.
Серебро дороже золота. Сразу же следует сказать, что монарх Вацлав
начал неплохо. Наоборот. Словно одержим стремлением выйти из тени своего
отца, великого "железного и золотого" короля, к решению внутренних и внешних
дел он приложил столько энергии и почти лихорадочных усилий, проявил столько
проницательности, осмотрительности, а также и хитрости и холодной
расчетливости, что это до наших дней вызывает восхищение (или по меньшей
мере изумление) у его биографов.
Достойны внимания прежде всего сама форма, способ правления Вацлава.
Подобно своему отцу, он утверждал идею феодальной монархии с центральным
управлением и ограниченным участием в нем дворянства. При этом он отставил
наиболее видных панов и преданных королю дворян на высших земских
должностях, но без влияния на направленность и проведение политики двора.
Здесь, наоборот, он предпочитал образованных советников - профессионалов,
знатоков права, экономики, финансов, специалистов по делам церкви, культуры
и внешней политики. Из них он позднее создал (как и французский король,
современник Вацлава Филипп IV Красивый) королевский совет, в немалой мере
прообраз нынешних министерских кабинетов. В совет входили прелаты и учебные
- богословы (епископ Тобиаш из Бехине, Бернард из Каменице, Петр из
Аспельта, вышеградский пробст Ян, збраславский аббат Конрад, седлецкий аббат
Хайденрайх, магистр Алексиус, Арнольд Бамберский), итальянские эксперты,
как, например, выдающийся правовед Гоццо из Орвието или финансисты Риньеры,
Аппард и Чино. Король оплачивал их профессиональные услуги, а после
выполнения их задачи давал им отставку.
Уже при Завише страна быстро залечила раны, нанесенные грабительскими
интересами Бранденбургов, неурожаями и голодом. При Вацлаве II королевство
расцветало, главным образом, благодаря разработке богатых серебряных жил,
только что открытых на территории цистерианского монастыря в Седлеце. Добыча
ценного металла стремительно росла, как и посад вокруг месторождения. Скоро
он превратился в знаменитую Кутна-Гору, второй после Праги город в
королевстве. Король учредил государственную монополию на добытое серебро,
что неизмеримо увеличило доходы его казны. Серебро шло и из других мест.
Общий объем его добычи к концу XIII века достигал примерно 100 тыс. гривен
(1 гривна = 253 г). В 1300 г. Вацлав II с помощью Гоццо из Орвието издал
комплекс правовых норм (lus regale montanorum), регулировавших во всем
королевстве отношения между добывателями, владельцами и королевской палатой.
Кутногорское право впоследствии стало образцом и для других стран (особенно
Венгрии) и привлекало внимание своим стремлением социально обеспечить
горняков, чей исключительно изнурительный и опасный труд глубоко под землей
множил богатство чешского государства и его правителя.
В том же году Вацлав провел денежную реформу, отменив прежнюю практику
"обновления" монеты и замены ее другой, с меньшим содержанием серебра
(большинство предшественников Вацлава позволяли себе подобное беззаконие), и
учредив новое платежное средство, так называемый пражский грош с весьма
высоким содержанием серебра (1 грош = 3,975 г серебра), ставший популярной
монетой во всей средневековой Европе. Так что и иностранные купцы научились
считать в чешских копах (копа серебра = 60 шт. грошей).
Успешно действовал Вацлав II и на ниве создания населенных пунктов.
Помимо Кутна-Горы, он основывает города Новы-Быджов, Трутное и Пльзень,
предоставляя им немалые привилегии, часть доходов от которых поступает в
казну короля. Он щедро одарил угодьями и другими материальными благами новые
монастыри и храмы, особенно наиболее известный среди них -- монастырь
цистерианцев в Збраславе. Здесь находился и королевский охотничий замок, где
Вацлав бывал еще в детские годы. Потому, говорят, когда он захотел --
предположительно из благодарности богу за то, что тот расстроил козни Завиша
или, скорее, чтобы искупить вину за расправу над отчимом -- основать
монастырь, то выбрал для него место именно здесь. ("Дарую Деве Марии край
столь прекрасный, что самому Господу Богу не отдал бы его", приводит его
слова при закладке монастыря "Збраславская хроника", которая наряду с
"Хроникой Далимила" считается важнейшим историческим источником по истории
эпохи на рубеже XII--XlV вв.). На территории монастыря Вацлав приказал
возвести и новую королевскую усыпальницу, где и был погребен, как и его сын
Вацлав III и дочь Элишка, бывшая замужем за Яном Люксембургом.
Несмотря на то, что Вацлаву удавалось оберегать верховенство
королевской власти и сопротивляться давлению феодальных вельмож, в двух
случаях он вынужден был капитулировать перед дворянами, которые не позволили
ему открыть в Праге университет и издать земские законы. Но сами эти планы
подтверждают исключительность Вацлава как государственного деятеля.
Еще более крутым и покрытым лаврами был его путь к внешнему укреплению
чешского государства, к его территориальному расширению и усилению
авторитета и могущества чешского короля далеко за пределами страны.
Основательным успехам на этой почве способствовали отчасти искусная
политика императора Священной Римской империи и Польского государства,
проводившаяся при участии способных советников, отчасти богатство Вацлава,
тот самый серебряный ключ, открывавший и внешне неприступные врата легче,
чем меч, и наконец, отчасти поразительное стечение обстоятельств, которое
молодой король сумел отлично использовать в своих государственных амбициях.
Прежде всего Вацлав окончательно отказался от мысли вернуть земли,
утерянные к югу от Шумавы и Дие. Уже в январе 1289 года, вскоре после ареста
Завиша, он дает указание приступить к переговорам о территориальных
завоеваниях на Севере, в Майсене и Верхней Лужице. Когда это не получилось,
политика пржемысловской экспансии получила новое направление: Силезия,
Польша и Венгрия. Особое внимание Вацлава и его советников привлекала
раздробленная на массу удельных княжеств с полным отсутствием
централизованной королевской власти Польша. После смерти родственника
Вацлава -- Генриха IV Вроцлавского, польского великого князя из рода Пястов
(1290), Вацлав постепенно присоединил Краков и Сандомир, а после убийства
Пшемысла И Великопольского (1296) он стал претендовать и на его наследство.
Сопротивление остальных претендентов было сломлено с помощью оружия (два
похода против брестско-куявского князя Владислава Локотка), но, главным
образом, с помощью кутногорского серебра, которое обеспечило Вацлаву
поддержку со стороны польской шляхты и духовенства, а потом и согласие папы
римского. Коронация Вацлава на чешский престол была также использована в
игре.
Эти торжества проходили в начале июня 1297 г. и длились почти неделю.
Народ ел и пил за счет короля (а Гавельском рынке текло вино из фонтана), а
гостей со всей Европы съехалось в Прагу столько, что, по словам
збраславского хрониста, нужно было ежедневно поставлять корм для 190 тысяч
коней. Причем речь шла не только об акте помазания Вацлава и его жены Гуты
(она корону проносила недолго, т. к. двумя неделями позже скончалась)
Мангеймским архиепископом. По данному случаю состоялся и целый ряд
переговоров политического характера, произошла перегруппировка сил в вопросе
избрания императора Священной Римской империи (Вацлав перешел из лагеря
Адольфа Нассау на сторону Альбрехта Габсбурга) и, разумеется, в польском
вопросе. Богатство чешского короля настолько всех ослепило, что, когда он
женился на юной польской княжне Элишке Рейчке, дочери Пшемысла
Великопольского, ничто уже не мешало тому, чтобы Вацлава короновали и
польским королем. Это случилось летом 1300 года.
С образованием чешско-польской унии под началом Пржемысловичей Вацлав
II достигает вершины своей власти. Но и тут он не удовлетворен. Когда в 1301
году прекратила свое существование династия Арпадов, ему представился шанс
получить третью корону, на сей раз венгерскую. Не для себя, а для 12-летнего
Вацлава (будущего последнего чешского короля из рода Пржемысловичей, убитого
в 1306 г. в Оломоуце). Преобладающая часть венгерского дворянства, включая и
вельможу Матиаса Чака Тренчанского, выступила в поддержку его кандидатуры
(Вацлав-младший правил в Буде под именем Ладислав V), остальные поддерживали
Карла Роберта Анжуйского, которому венгерское королевство завещал в
апостольский лен папа Бонифаций VII. Но положение вскоре изменилось. Молодой
Пржемыслович потерял расположение знати, и в итоге Вацлаву II пришлось
отвезти в 1304 г. сына под охраной обратно в Прагу, на всякий случай с
королевской короной св. Штефана.
Но и на этом не кончились затруднения, с которыми столкнулся Вацлав II
на закате своей жизни. Еще в том же году ему пришлось отражать нападение
римского императора Альбрехта Габсбурга, сына Рудольфа, охочего до чешского
серебра. Его армия вторглась в Чехию и двигалась прямо на Кутна-Гору.
Вооруженные отряды Вацлава под командованием Йиндржиха из Липы отстояли
город и даже нанесли непрошеным гостям поражение. Альбрехт отступил, но не
отказался от намерения завладеть Чехией и ее богатством. Эту цель принимали
от него, как эстафету, все австрийские Габсбурги.
Вацлав II, сознавая эту опасность для своего королевства, собрал войско
для карательной экспедиции в Австрию. Но не успел ее осуществить, тяжело
заболев и скончавшись 21 июня 1305 года. Говорят, что в 34 года он выглядел
стариком...
Легкое заболевание великого короля. Согласно Ярославу Едличке,
непосредственной причиной смерти Вацлава II был туберкулез легких, болезнь в
ту пору смертельная. Но для врача личность этого короля интересна с иной
точки зрения, Палацкий считает, что он не завершил начатое дело по другой
причине: "...не обладая от природы достаточно крепким здоровьем, Вацлав II
начал жить слишком бурной жизнью и растрачивать телесную силу еще до того,
как она созрела. Уже в 25 лет у него было 9 законных и несколько внебрачных
детей, из которых его пережили лишь сын Вацлав (родившийся в 1289 г.) и
дочери Анна (родившаяся в 1290г.), Элишка (1292) и Маркета (1296) от первого
и Анежка (1304) от второго брака. Он был постоянно так нервозен и боязлив,
что, например, прятался в шкаф с реликвиями, когда надвигалась гроза, и
падал в обморок при виде кошки".
Итак, Вацлав вел себя странно. В "Збраславской хронике" читаем, что на
одном пиру в Пражском Граде к королю обратился некий рыцарь с какой-то
просьбой. Разгневанный тем, что его беспокоят во время еды, король прогнал
рыцаря. Но потом его начала мучить совесть. Он вышел из зала, где пировали,
сел в своей комнате и в искупление жег себе свечкой ногу.
Похоже, что Вацлав II страдал тяжелой формой невроза.
Нет другой болезни, названием которой злоупотребляли бы так, как в
случае с неврозом. Люди нередко считают себя и других "нервозными". Неврозом
иногда объясняется раздражительность у одних и оправдывается дурное
воспитание у других. Но неврозы являются не плохими качествами людей, а
группой самых настоящих заболеваний на стыке невропатологии и психиатрии.
Это так называемые "функциональные заболевания", при которых в мозгу не
бывает структурных изменений, но это не означает, что у страдающих ими с
нервной системой все в порядке. Когда-то диагноз "невроз" ставился по
отрицательному неврологическому показанию; сегодня известно, что при
неврозах возможны и отдельные положительные показания. Кроме того, в
настоящее время считается, что причина неврозов заключается в небольших
биохимических отклонениях в нейротрансмитерах, химических медиаторах
(передатчиках) нервного возбуждения от одной нервной клетки к другой.
Кажется, что основа неврозов в генетике. В некоторых семьях наблюдается
склонность к неврозам. Но почти всегда у отдельно взятого пациента невроз
вызван внешними стрессами, конфликтными ситуациями, с которыми невротик не в
состоянии справиться (а полностью уравновешенный индивид нашел бы из них
выход). Временами так выражается протест против изменения или изменений
среды, создавшейся неожиданно или постепенно, а также сохраняющейся чересчур
долго.
Неврозы имеют различные формы. В первую очередь, это неврастения,
проявляющаяся в мрачности, недовольстве, неприветливости и одновременно в
вегетативных реакциях, таких, как покраснение, бледность, учащение пульса.
Дальше идут неврозы органов: кишечные, сердечные и т. п. Затем различаем
неврозы тревожные (анксиозные), страх, боязнь чего-то неопределенного,
особенно болезни; фобические неврозы (фобии), т. е. страх перед открытым
пространством (агорафобия), или, напротив, перед пространством закрытым
(клаустрофобия). Наконец, существуют обседантные состояния (идеи Фикс), при
которых пациент испытывает настоятельную потребность что-то делать, скажем,
считать лампы (сюда относятся и те, кто по несколько раз возвращается домой
проверить, выключено ли радио, погашен ли свет, закрыта ли дверь и т. п.), а
также истерии, при которых пациент подсознательно что-то "проигрывает",
например какую-нибудь болезнь.
Судя по сведениям о его поведении, которые дошли до нас, король Вацлав
I! был, несомненно, невротиком. Цитата из "Истории" Палацкого показывает,
что речь шла о неврозе анксиозном (тревожном), который отец чешской
историографии описывает как заправский клиницист. Исходя из постоянности и
направленности на определенные, конкретные предметы (кошка), у него были и
некоторые фобические и обседантные черты. Приводимый из "Збраславской
летописи" случай с настоятельной потребностью Вацлава рассчитаться со своей
совестью таким необычным способом, бесспорно, свидетельствует о наличии
обседантных черт. Иначе говоря, мы имеем основания думать, что чешский
король Вацлав II страдал ярко выраженным анксиозно-обседантным неврозом.
Причины его не приходится долго искать. Прежде всего, тут есть
генетические истоки. Правда, последние Пржемысловичи женились на иностранных
принцессах самого различного происхождения: матерью Вацлава была полька
Кунгута Галичская, бабушкой (матерью Пржемысла Отакара II) -- немка Кунгута
Штауфен, прабабушкой (матерью Вацлава I) -- венгерка Констанция Венгерская
(в связи с чем Вацлав II претендовал на наследие Арпадов). Благодаря этому
не происходило внутреннего скрещивания, и царствующие семьи средневековья не
были столь подвержены дегенерации, как в более поздние века (см. Габсбурги).
Но при этом в генетическом коде Пржемысловичей были зафиксированы
невротические склонности. Дед нашего пациента Вацлав I страдал безусловной
монофобией, не перенося колокольного звона. Всюду, где он появлялся, снимали
колокола с церквей. Имеются также точные доказательства того, что отец
Вацлава II Пржемысл Отакар II при всем своем величии вел себя иногда так
жестоко, что в сегодняшней терминологии это получило бы определение
"агрессивная психопатия". Но об этом у нас нет достоверных сведений, как и о
неврозах его отца и сына (нашего пациента).
Внешние причины невроза у Вацлава II тоже нетрудно обнаружить. Мало кто
из средневековых государей пережил в детстве столько стрессов, сколько
семилетний королевич, выросший при дворе своего отца как желанный
престолонаследник. Его увозят в заточение в замок Бездез, где ему приходится
явно несладко и где он лишь изредка бывает с матерью. Та довольно быстро
покидает сына, и он остается один. Наконец, ужасный кузен Оттон
Бранденбургский (можно представить себе, как боялся его мальчик) увозит его
на чужбину, в Бранденбург, и только через четыре года ребенок снова
возвращается в родную Прагу. А что же ждет его дома? Одиннадцатилетний
мальчик встречается с матерью, королевской вдовой, однако вынужден делить ее
любовь с ее новым мужем, своим отчимом, Завишем из Фалькенштейна.
Исторические документы изображают взаимоотношения между пасынком и отчимом в
лучшем виде, однако и они не могут заглянуть в душу подрастающего юноши. В
любом случае, известно, что некоторое время спустя между ними происходят
столкновения, которые выливаются в откровенную вражду и казнь у замка
Глубока. Не следует забывать и о том, что Вацлаву должно было быть известно
то, что знал каждый, а именно: что Завиш был одним из чешских панов, чье
предательство стало причиной утери австрийских владений, а в конечном итоге
-- и поражения на Моравском поле.
Весьма сходно расценивает нарушения в поведении Вацлава II психиатр Е.
Венцловский, хотя он и избегает термина "невроз". Поведение короля видится
ему как проявление "трех синдромов: анксиозно-фобического,
обседантно-ананкастического и депрессивного".
Итак, мы располагаем вполне точным диагнозом болезни чешского короля
Вацлава II. Это был обседантный фобическо-анксиозный невроз, возникший
наследственным путем и вызванный серией стрессов от крайней психической и
физической перегрузки в детстве, особенно во время интернирования в
Бранденбурге.
Остается задуматься еще над одним вопросом...
Повлияла ли болезнь Вацлава на историю! В известной мере, мы можем
согласиться с Палацким в том, что нервное заболевание оказало существенное
влияние на действия этого короля, а значит, и на ход нашей истории. Но вовсе
не в том смысле, как полагает автор "Истории чешского народа в Чехии и
Моравии", когда он утверждает: "Право, если бы Вацлав унаследовал хотя бы
немного силы духа, предприимчивости, храбрости и честолюбия, которыми
отличался его отец, он бы смог, в условиях его эпохи, чрезвычайно
благоприятных и редко повторяющихся на протяжении тысячелетий, создать на
востоке Европы самое могущественное царство и возвысить свой род до
положения самых славных в мировой истории". Маловероятно, однако, что какой
бы то ни было энергии и предприимчивости хватило бы, чтобы удержать в одном
государстве чехов и поляков. Тогда это было невозможно в силу целого ряда
причин экономического и политического характера, из-за различного развития
обеих наций в канун позднего феодализма как внутри общества, так и вне его.
К тому же Палацкий несправедлив к Вацлаву, обвиняя его в нехватке силы духа
и предприимчивости. Мы как раз старались доказать, что в этом плане своему
энергичному и храброму отцу он нисколько не уступал. Чешско-польскую унию
ему удалось сохранить до самой своей смерти: она распалась только после
убийства его сына, последнего из Пржемысловичей. Сравним: Пржемысл II
потерял альпийские владения еще до битвы на Моравском поле, несмотря на то,
что, по словам Данте Алигьери, "Отакар уже ребенком был намного отважнее,
чем его сын Вацлав, бородатый мужчина, потакавший себе в буйствах и
праздности"... Нет, от храбрости и энергичности прочность унии явно не
зависела.
Дело в том, что рост королевской власти никак не устраивал в первую
очередь чешскую знать: всех этих Рожмберков, Лихтенберков и прочих господ.
Наряду с королем и церковью высшее дворянство тоже извлекало выгоды из
развития сельского хозяйства, из расцвета ремесел и изобилия серебра. Когда
оно начнет претендовать на соответствующую долю политической власти в
королевстве -- было лишь вопросом времени. И дворяне ясно показали себя,
оставив Отакара Пржемысла II наедине в борьбе с недооцененным ими Рудольфом
Габсбургом (тогда речь шла только о части чешской знати, хотя и наиболее
могущественной, представленной Витковичами во главе с Завишем из
Фалькенштейна, но и этого было достаточно).
После решительной реакции Вацлава на сопротивление панов из Ружи в
1289--1290 гг. чешские феодалы как бы отошли на задний план; более четко они
дали о себе знать при упоминавшихся попытках кодифицировать земское право и
открыть высшее учебное заведение в Праге, когда они помешали ему в его
начинаниях, опасаясь еще большего усиления власти церкви и прелатов. Король
мудро уступил, чем избежал стычки с этим мощным внутренним противником. И
тем подтвердил свою известную осмотрительность.... Он словно предчувствовал,
что принесут 1306--1310 годы, когда в королевстве разгорятся споры о
престоле и когда оно станет игрушкой в руках дворянской олигархии,
возглавляемой Йиндржихом из Липы. Но на события тех лет нервное заболевание
Вацлава II уже никоим образом не могло повлиять.
"Когда я показал вам портрет, -- спросил Грей, показалось ли вам,
прежде чем вы узнали, о ком идет речь, что это злой человек!" "Нет, --
признался врач, -- мне показалось, что это больной".
Джозефина ТЭЙ "Дочь своего времени".
Английский король Ричард III, последний представитель династии
Плантагенетов, известен, особенно за пределами Англии, как один из крайне
отрицательных исторических персонажей -- в основном, благодаря Шекспиру. В
его исторической хронике это Злодей с большой буквы, безжалостный,
бессовестный человек, жаждавший только власти. Убийца и подстрекатель к
убийствам, у которого на совести не только смерть своих несовершеннолетних
племянников (один из них -- Эдуард -- был законным наследником трона), но и
своего собственного брата Георга Кларанса, лорда Гастингса и ряда других. Он
злой, коварный, жестокий, только и делает, что планирует преступления. Как и
каждый настоящий злой гений, он уродлив и отвратителен, "так безобразен, что
даже собаки лают на него". Просто фантастически убедительный отрицательный
персонаж, который был оселком мастерства многих поколений актеров. Этого
выродка крупнейший английский драматург прославил изречением "Королевство за
коня!", которое Ричард III якобы воскликнул во время битвы при Босворте, где
он и погиб в неполные тридцать лет отроду. Отрицательный тип до самого
своего конца: коня он якобы хотел лишь для того, чтобы трусливо бежать с
поля боя...
И все же... если придерживаться исторической правды (а не
художественного образа, созданного действительно мастерски), если принять во
внимание истинные дела Ричарда, то крупнейший драматург всех времен в этой
пьесе так же ошибался, как и в своей "Зимней сказке", в которой он поместил
чехов на морском берегу.
Ошибка не была сознательной -- Шекспира отделяло от времени Ричарда
целое столетие, и поэтому он должен был полагаться на летописцев и
историков. Основным источником, очевидно, была "Истерия Ричарда III" Томаса
Мора, написанная во времена Тюдоров, которых очень устраивал как можно более
черный образ последнего Плантагенета...
К Томасу Мору и его хронике мы еще вернемся.
Для нас же Ричард III важен прежде всего, как историческая личность.
Нам интересно, каким он был в действительности, какую роль играл на самом
деле на сцене средневековой Англии. И, понятно, нас интересуют физические
отклонения у Ричарда, оказали ли они какое-то влияние на его поведение, или,
скажем, привели ли они к некоторым отрицательным сторонам его характера.
К сожалению, в исторической литературе о жизни и правлении этого
государя мы постоянно сталкиваемся с неким мифологическим взглядом на этого
человека, возникшим под влиянием сильного образа отрицательного героя
шекспировской трагедии. Особенно долго оставалась нераскрытой загадка гибели
или убийства двух юных претендентов на трон в лондонском Тауэре,
приписываемого именно Ричарду III, на пути которого к престолу они стояли.
Интересно, что, пожалуй, больше всего света пролила на эту запутанную и,
можно сказать, запретную историю автор детективных романов на исторические
темы Джозефина Тэй. Ее книга "Дочь своего времени" сразу же после ее выхода
в свет (Лондон, 1951 г.) вызвала большое смятение среди историков и
подтолкнула некоторых из них на новые исследования, заставила заняться
переоценкой...
Война алой и белой розы. Ричард III родился 2 октября 1452 года, за год
до окончания Столетней войны и за три года до начала войны двух роз.
О Столетней войне мы уже говорили в предыдущей книге. Она была вызвана
спором о французском престоле, проходила исключительно на территории Франции
и закончилась постепенным освобождением всей страны, за исключением Кале,
который оставался в руках англичан еще почти целое столетие.
Война роз была также борьбой за власть, на этот раз речь шла об
английской короне. Соперниками были Ланкастеры и Йорки, две линии
королевской династии Плантагенетов (первые имели в своем гербе алую розу,
другие -- белую). Война роз продолжалась три десятка лет и окончилась
смертью Ричарда III в 1485 году. В ней погибла почти вся родовитая
феодальная знать в королевстве: из 70 лордов, заседавших еще в 1460 году в
Верхней палате, к концу XV века осталось восемнадцать. Остальных слоев она
особенно не коснулась (иными словами, это не была гражданская война в
истинном смысле. Одна из выдающихся фигур, Эдуард Йорк, вел своих
сторонников на жестокую сечу под лозунгом "Щадите народ, бейте господ!". Оба
соперничавших лагеря имели достаточно бойцов, потому что в то время в Англию
возвращались солдаты с проигранной войны с Францией. Им не хватало дома той
жизни, к которой они привыкли во Франции, так что они с удовольствием шли на
войну двух роз за жалование и в надежде на трофеи.
И хотя непосредственной причиной войны были выдвинутые Ричардом,
герцогом Йоркским, притязания своего рода на престол (у него было двенадцать
детей, двое из них -- Эдуард и Ричард -- действительно взошли на трон), она
была не единственной, хотя и безмерно важной для того времени. (Кстати,
споры о наследстве и династической преемственности были обычным делом в
средневековье, и не только в Англии. Вспомним хотя бы братоубийственные
стычки между Пржемысловичами!) Ричард Йорк объявил правивших Ланкестеров
узурпаторами трона, а себя -- его законным наследником.
По меркам того времени, он был прав. Генрих Герфорд, герцог
Ланкастерский, задолго до того, в 1399 году, действительно, насильственно
низложил, а позднее приказал убить последнего короля, представлявшего прямую
линию Плантагенетов, Ричарда II, и сам взошел на трон под именем Генриха IV.
Ричард II был его кузеном и, между прочим, также мужем Анны Чешской, дочери
нашего Карла IV. В истории он известен тем, что подавил крестьянское
восстание Уота Тайлера и пытался ограничить власть крупных феодалов. Но
сейчас не об этом речь... Добавим, что основатель династии Ланкастеров был
третьим сыном Эдуарда III Плантагенета, в то время как основатель рода
Йорков Эдмунд был даже четвертым сыном этого государя. И тем не менее его
внук Ричард, герцог Йоркский, претендует на трон не только по праву крови,
но и по закону. Дело в том, что он ссылался на права по своей матери Анне
Мортимер, правнучке герцога Лайонела Кларанса, который был вторым сыном
Эдуарда III. А в Англии, как мы знаем, и женщины имели право
престолонаследия.
Тем не менее существенной причиной этой внутренней феодальной войны
были условия жизни в стране, анархия в управлении королевством, но главное,
изменения, происходившие в производственных и социальных отношениях, которые
постепенно нарастали и подрывали самые основы феодального строя. Проявлялось
это в введения более прогрессивных форм использования сельскохозяйственных
земель (разведение овец, производство шерсти и сукна), что особенно широко
стали применять владельцы феодальных вотчин в южных и восточных графствах, а
также зажиточные крестьяне и горожане, которые скупали землю и превращали ее
в пастбища для овец, основывали ткацкие фабрики и суконные мануфактуры. Все
это содействовало развитию торговли и укреплению городского сословия.
Окончание Столетней войны, в результате которой померкла слава Англии,
так же как и начало войны роз были обусловлены также тем, что после смерти
Генриха V Ланкастера на престол взошел в 1422 г. его несовершеннолетний сын
Генрих VI. В то время ему не было и года, и королевство оказалась в руках
феодальной знати во главе с графом Суффолком. Главным девизом этой
опекунской клики было "Хватай, что можешь!", и они следовали ему,
действительно, неизменно. В нее входила группа феодальных вельмож,
владельцев обширных вотчин, в основном, на экономически отсталом севере,
куда новые перемены в производственных отношениях еще не дошли. Так что
источником их доходов стало разворовывание королевских поместий и казны,
непомерно высокие налоги и другие поборы, которыми они облагали население,
прибегая к насилию. Жадность этой правящей клики не знала пределов -- не
редки были и случаи, когда эти феодалы, располагавшие значительными
вооруженными силами, нападали на вотчины своих соседей и захватывали их
земли и собственность. Эти беспорядки и грабеж вызывали повсюду возмущение;
особенно тяжело страдали от них неимущие слои, мелкие крестьяне и городская
беднота. Тщетно они требовали соблюдения своих прав и искали У короля защиты
от своеволия феодалов; и потому они решали сами защитить себя с оружием в
руках. В стране вспыхивали бунты и восстания, которые, однако, власть всегда
подавляла, а с восставшими кроваво расправлялась (например, "жатва голов"
после восстания Кэди в 1450 году). Все громче стали слышаться голоса,
требовавшие нового правительства, сильной королевской власти, которая навела
бы порядок в стране, укротила надменных феодалов и больше благоприятствовала
бы предпринимательству и торговле.
Однако регентство феодальных магнатов продолжалось и в годы
совершеннолетия короля, потому что Генрих VI был неспособен править
самостоятельно. Дело в том, что у него наблюдались нарушения психики, о чем,
к сожалению, у нас нет достаточной информации. Мы только знаем, что многие
недели он неподвижно сидел, тупо глядя перед собой, не говорил, не отвечал
на вопросы, и что после такого состояния следовали периоды, когда он внешне
был совершенно здоров, иногда и полон энергии и жажды деятельности.
Создается впечатление, что Генрих VI страдал маниакально-депрессивным
циркулярным психозом, при котором периоды глубокой депрессии и
интеллектуальной заторможенности чередуются с маниакальными периодами,
отличающимися чрезмерной активностью и эйфорией.
Понятно, что человек с такими неважными интеллектуальными способностями
не был подходящим правителем в бурные времена позднего средневековья. Его
низложение было лишь вопросом времени.
Недовольные правлением слабоумного Генриха и разгулом Суффолкской
клики, поддерживаемой прежде всего крупными феодалами, рекрутировались в
основном из рядов южно-английского дворянства и богатых горожан. Была еще
одна группа недовольных могущественных вельмож -- Йорки, которые лишь ждали
удобного случая. Таковы были главные персонажи драмы, носящей название войны
Алой и Белой розы, драмы в трех действиях, с прологом и эпилогом, как и
полагается каждой приличной трагедии.
Ее пролог начался в 1453 году. Тогда вождь недовольных Ричард, герцог
Йоркский, наместник английского короля в Ирландии, вторгся в Англию с
войском, отстранил от кормила власти Суффолка и его клан и сам опять взял на
себя за больного короля управление страной в качестве лорда-протектора
(1454--1460 гг.). Сначала этот владелец самых обширных вотчин в Англии даже
не собирался низложить Генриха VI. Он хотел вернуть стране порядок и твердое
управление государственными делами. Герцог энергично взялся за дело, но, к
сожалению, обстоятельства были сильнее его. Как только королю немного стало
лучше, Ланкастеры и их союзники отказались добровольно освободить место и
отдать власть Йоркской группе. Новый протектор решил добиться этого
вооруженным путем.
Война между Ланкастерами и Йорками началась в 1455 г., и ее первое
действие охватывает период до 1460 года, когда проходили кровавые
столкновения и схватки между двумя сторонами. Счастье вначале улыбалось
Йоркам, но потом покинуло их, так что они должны были на время отступить. В
1460 г., однако, они находят могущественного союзника в лице Ричарда
Невилла, графа Уорвика, и бои вновь разгораются. Уорвик был связан
родственными узами как с Йорками, так и с Ланкастерами, что он и использовал
в своих политических целях во время войны роз. Теперь уж герцог Йоркский не
скрывает, что он добивается низложения Генриха VI. Но прежде чем он смог
осуществить свой замысел, он потерпел поражение в битве при Уэйкфилде, попал
в плен и был убит. Вместе с ним отрубили голову и его старшему сыну Эдмунду.
Казалось бы, Йорки проиграли. Но тотчас же поднимает с помощью Уорвика знамя
белой розы следующий сын герцога, девятнадцатилетний Эдуард. После серии
острых столкновений и битв в 1461 г. он захватывает Лондон и коронуется как
Эдуард IV. С приходом Йоркской ветви к власти начинается второе действие
войны двух роз. И начинается в полном соответствии с духом времени...
Второе действие с тайным браком. Генрих VI еще раз попытал военное
счастье, но потерпел поражение и был заключен в тюрьму. Последовала волна
конфискаций и казней, охватившая весь ланкастерский лагерь. Молодой король
отвернулся и от баронов -- сторонников белой розы и стал опираться, в
основном, на рыцарей с юга и на горожан. Он знал, что многие бароны,
независимо от того, были ли они на стороне Ланкастеров или Йорков,
использовали войны для укрепления собственной власти и независимости от
короны, для грабежа и разбоя и для сведения личных счетов. Ему удается
довольно быстро навести порядок в стране, что содействовало, в основном,
развитию промышленности и торговли. Популярность Эдуарда в народных массах
быстро росла. К сожалению, у него была одна черта, которая чуть не стоила
ему головы и благодаря которой его десятью годами младший брат Ричард,
герцог Глусестерский, наконец, получил законное право на трон...
Дело в том, что Эдуард был большой ловелас, любитель красивых женщин. И
когда он в 1465 г. объявил, что пять месяцев назад он заключил тайный (!)
брак с красивой, на пять лет старше его вдовой Елизаветой Вудвилл из
обедневшей уэльской дворянской семьи, да к тому же матерью двух сыновей
(ставших позже лордами Дорсет и Грей), -- двор охватил ужас. В те времена
браки играли важную государственную роль, так что удивляться этому не
приходится. Это не мог снести, в частности, граф Уорвик -- между прочим,
отец двух дочерей, хотя бы одну из которых он хотел увидеть английской
королевой. (Младшая Анна действительно ею стала, но только после его
смерти). Когда же Эдуард начал одаривать родственников своей жены постами и
поместьями, отнятыми у Ланкастеров, Уорвик этого уже не смог перенести,
навсегда расстался с ним и призвал из заточения слабоумного Генриха VI. Он
договорился с его властолюбивой женой Маргаритой Анжуйской и привлек на свою
сторону младшего брата короля Георга Кларанса, своего зятя, горького пьяницу
и скандалиста, считавшегося в семье Йорков черной овцой. Стали вспыхивать
мятежи, и дело доходит до более крупных вооруженных столкновений. Наконец,
Эдуард IV вынужден бежать через Голландию в Бургундию, где собирает войско
для возмездия.
Вместе с ним разделяет судьбу беженца и Ричард Глусестер, его самый
младший брат, который с 1470 г. становится главным действующим лицом
следующего периода войны двух роз. Хотя в то время ему всего семнадцать лет,
он помогает брату собрать армию и сам потом обеспечивает ее высадку в
Англии. Весной 1471 г. состоялись две решающие битвы с Уорвиком и королевой
Маргаритой. В первой битве при Барнете пал "создатель королей" Уорвик; в
другой -- при Тьюксбери -- потерпела поражение Маргарита, а ее сын был убит.
В обеих битвах особенно отважно действовал молодой Ричард Глусестер. По
описанию летописца того времени, при Барнете "он появлялся в самых жарких
схватках боя, размахивая боевым топором". Был убит также Генрих VI, а его
сторонники закончили жизнь на плахе или отделались конфискацией. Эдуард IV,
наконец, может без опасений посвятить себя управлению королевством.
Следующие годы его правления (1471--1483 гг.) можно коротко назвать
правлением твердой руки, ограничением власти баронов и прав лордов в Верхней
палате. Многие феодалы предпочли бежать во Францию. Среди них был и Генрих
Тюдор, герцог Ричмондский, новая надежда оставшихся вельмож с алой розой в
гербе, который позже станет главным персонажем эпилога затяжной войны за
английскую корону. Эдуард IV окружает себя людьми из нового дворянства,
рыцарями и богатыми горожанами. С одной стороны, он поддерживает их
предпринимательство и выгодную торговлю сукном, но в ответ требует
"добровольные дары" и займы (вместо налогов). Они их с охотой ему дают,
потому что сильная королевская власть охраняет их от своеволия
могущественных феодалов и народных бунтов. В стране наступило сравнительно
спокойное время...
Однако Эдуард IV довольно скоро умер (9 апреля 1483 г.). От него
осталось два сына и пять дочерей, все от Елизаветы Вудвилл. Старший принц,
Эдуард Уэльский, должен был вступить на престол после отца как Эдуард V. По
завещанию короля в годы его несовершеннолетия (принцу было всего тринадцать
лет) государственными делами должен был управлять протектор-регент
королевства, опекун детей Ричард, герцог Глусестерский.
Известие о смерти Эдуарда застигло Ричарда далеко на севере, у
шотландской границы, где он управлял обширными поместьями семьи Йорков и
охранял их от вражеских набегов. Проделав драматический путь, он добирается
до Лондона в начале мая 1483 г. и в духе последней воли покойного брата
подготавливает коронацию юного Эдуарда V. Ее дата устанавливается на 22 июня
1483 года. Но она никогда не состоялась...
Еще 8 июня на заседании королевского совета происходит событие, которое
все переворачивает, вынося Ричарда Глусестера на королевский престол.
Начинается третье, заключительное действие войны Алой и и Белой розы.
Убийца или жертва! Читая литературу, посвященную этим событиям, мы
встречаемся, за редким исключением, с сравнительно однозначной оценкой
правления Ричарда (с 25 июня 1483г. по 22 августа 1485 г.). В ней историки и
современники не скупятся на слова признания и похвалы: Ричард правил
справедливо, ограничивал власть крупных феодалов, хорошо ладил с
парламентом, отменил "добровольные дары", был популярен во всем королевстве,
а простые люди его любили; он был мудр, отважен и обаятелен; был энергичным
и искусным правителем, храбрым в бою и великодушным к потерпевшим поражение
противникам. Это признают даже противники Ричарда и находившиеся под их
влиянием летописцы и историки того времени. И те и другие, объективные и
пристрастные, однако, обычно не забывают добавить свое злополучное "но".
Но... не останавливался перед жестокостью или злодейством, был неразборчив в
средствах, виновен в смерти своего брата Георга Кларанса, приказал задушить
двух невинных детей... и т, д. и т. п. Обычно при этом удивляются, как мог
такой хороший государь совершить такое черное злодейство, имея в виду смерть
невинных принцев. А при этом достаточно, как это сделала уже упоминавшаяся
Джозефина Тэй в своем детективном романе, исходить из предпосылки, которая
сама собой напрашивается: если Ричард действительно обладал всеми этими
добродетелями и хорошими качествами, он не мог бы совершить такого убийства.
И Тэй неопровержимо доказала справедливость своего предположения.
Однако, пусть за нас говорят факты.
8 июня 1483 года на заседании королевского совета выступил Роберт
Стиллингтон, епископ Батский. Он сделал сообщение, которое буквально
ошеломило достопочтенных лордов. Он признался, что еще до того, как Эдуард
IV женился на Елизавете Вудвилл, он совершил его бракосочетание
(естественно, тайное) с леди Элеонорой Батлер, дочерью графа Шрьюсбери.
Стиллингтон представил доказательства и свидетелей (Батлер уже давно была
мертва -- она умерла в монастыре). Почему он до тех пор никому об этом не
сказал, было понятно: при Эдуарде IV он был Лордом-хранителем печати и
канцлером королевства, что было более чем достаточной платой за молчание.
Остается вопросом, был ли он под влиянием Ричарда или нет. Нет никаких
доказательств за или против этого. Дело было настолько важным, что его
должен был 25 июня обсудить парламент, которому предстояло решить, считать
ли второй брак незаконным. А это означало бы, что все дети Эдуарда
незаконнорожденные и, следовательно, не имеют права престолонаследования.
В этом случае законным наследником престола стал бы Ричард Глусестер,
чего опасались как противники Йоркской династии, лишенные Эдуардом IV
политического влияния, привилегий и собственности, так и те, кто получил эти
поместья и привилегии лишь за то, что принадлежал к многочисленным
родственникам второй жены Эдуарда (вудвилловский клан). Начинает создаваться
оппозиция аристократов, и сразу единая. Но и Ричард не сидит, сложа руки.
20 августа он с вооруженной дружиной захватывает заговорщиков из Тауэра
врасплох и трех их предводителей арестовывает. Лорд Гастингс потом был
казнен, лорд Стэнли и епископ Джон Мортон были помилованы. Этим великодушным
поступком Ричард сам подписал себе смертный приговор: в решающей битве при
Босворте Стэнли перебежал к неприятелю и способствовал поражению Ричарда; а
епископ Мортон лишил его доброго имени, став первым источником молвы о
задушенных мальчиках Эдуарда и других злодействах. Но к этому мы еще
вернемся.
25 июня парламент объявил второй брак Эдуарда незаконным, его детей --
незаконнорожденными (оба мальчика затем были интернированы в Тауэре), а
герцога Глусестерского -- королем Англии Ричардом III.
Но феодальная оппозиция не собирается с этим мириться. Уже в ноябре
Ричард должен был выступить против восстания баронов под руководством лорда
Бакингема, бывшего своего сторонника. Оно было инспирировано епископом
Мортоном и поддержано наемниками, которых завербовал Генрих Тюдор, герцог
Ричмондский, во Франции. Ричард разгромил повстанцев, а Бакингем кончил свою
жизнь на плахе.
В январе 1484 г. парламент вновь подтверждает право Ричарда на престол
и объявляет сыновей Эдуарда незаконнорожденными, что также узаконивается
буллой под названием "Титулус Региус". (Однако нигде нет и слова о том, что
мальчики не живы, даже враги ничего подобного не говорят, а ведь согласно
более поздней легенде, мальчики должны были быть уже давно мертвы).
Наоборот, весной умирает сын Ричарда Эдуард, а через год и его жена Анна
Невилл. Чтобы сохранить право на престол за Йоркской линией, Ричард
объявляет своим преемником другого своего племянника, Эдуарда Уорвика, т. е.
не кого иного, как сына старшего брата Ричарда, Георга Кларанса, в смерти
которого за много лет до этого якобы был виновен Ричард. (Эдуард IV приказал
заключить Георга в Тауэр за участие в заговоре в 1478 году, там он вскоре
после этого и умер). Сам же Ричард III вообще старался, чтобы все члены его
семьи (он был предпоследним из двенадцати детей герцога Йоркского и графини
Сесил Невилл), включая пять дочерей брата Эдуарда, жили обеспеченно при
дворе, как и полагается членам королевского рода. Среди них были и три
возможных наследника трона, которые скорее могли представлять для него
опасность, чем два незаконнорожденных из Тауэра, лишенных парламентом права
преемственности. Их убийством Ричард ничего не выиграл бы. Это противоречило
бы здравому смыслу. А Ричард, хотя в отношении здоровья и не был в лучшей
форме, имел вполне здравый разум.
Главная опасность грозила Ричарду с другой стороны. Враждующая с ним
оппозиция внутри страны объединилась с Ланкастерами, жившими за границей и
жаждавшими вернуть себе утраченные позиции и обогатиться за счет рода
Йорков. Они решили свергнуть Ричарда силой оружия. Претендентом на трон они
дружно избрали до тех пор неизвестного, хотя и чрезвычайно богатого Генриха
Тюдора, герцога Ричмондского, который в то время, когда Эдуард сводил счеты
с Ланкастерами, нашел себе убежище при дворе французского короля. Сам же он
был лишь дальним родственником ланкастерской ветви, и то по своей матери,
внучке Джона Бофорта, незаконнорожденного сына первого Ланкастера Джона
Гаунта. Правда, и этих нескольких капель "королевской" крови ему было
достаточно, чтобы притязать на английский престол.
Во Франции он собрал сильное войско и высадился с ним на побережье
Уэльса. 22 августа 1485 г. на Босвортском поле близ Лейкастера он сразился с
Ричардом. Там Ричард потерял коня, корону и жизнь. Когда весть о его смерти
дошла до Йорка, члены магистрата записали в городскую книгу: "В этот день
король наш добрый Ричард был подло убит к великому горю и печали города
сего". И, очевидно, на горе всей неаристократической Англии. Согласно
балладе того времени, Ричард перед битвой якобы надел на шлем золотую
корону, чтобы, если он падет в бою, погибнуть как король. Корону якобы потом
нашли солдаты в терновых кустах.
Корону, за которую тридцать лет два могущественных рода вели упорную
войну не на жизнь, а на смерть, в которой нередко решающее слово оставалось
за топором палача или кинжалом наемного убийцы, теперь, спустя несколько
часов после битвы, присвоил себе дальний родственник -- Генрих Тюдор из
Ричмонда.
За последним действием войны Алой и Белой розы опустился занавес. Но
еще должен быть сыгран эпилог, потому что и после смерти Ричарда остаются
живы несколько принцев Йоркского рода, прежде всего юный Эдуард Уорвик,
английский король де-юре.
Эпилог в постановке Генриха Тюдора. Бразды правления в Англии крепко
взял в свои руки Генрих VII, основатель династии Тюдоров. Могильщик
сословной монархии и первый реализатор новой формы организации феодального
государства -- тюдоровского абсолютизма.
С первой же минуты он начал осуществлять ее последовательно, зачастую
не гнушаясь любых средств и злодейства, с мелочной точностью, но зато
эффективно.
Первым его государственным актом была отмена "Титулус Региус", буллы,
которой парламент подтвердил внебрачное происхождение принцев Эдуарда и
право Ричарда на престол. Перед парламентом, составленном уже из его
приверженцев, он обвинил в государственной измене самых богатых дворян,
которые остались верными Ричарду в битве при Босворте, а их вотчины
конфисковал в свою пользу. И сделал это на основании того, что началом
своего правления установил задним числом день перед босвортской битвой!
Ричарда он лишил всех гражданских прав, привилегий и собственности, но перед
парламентом он обвинил его только в тирании и жестокости, даже не вспомнив о
сыновьях Эдуарда. Это означает, что в то время они еще были живы где-то за
стенами королевской крепости Тауэр. Но тем самым он выдал Ричарду лучшее
свидетельство о том, что "невинные дети" были задушены не по его приказу, а
приказу кого-то другого, если только вообще их постигла такая участь.
Последний их след исчезает где-то летом 1486 года, через год после смерти
Ричарда. Оба мальчика могли вполне умереть от какой-нибудь инфекции,
например, от дифтерита, о чем свидетельствуют результаты осмотра двух
Детских скелетов, найденных недавно при раскопках в Тауэре и
идентифицированных с помощью современных средств как останки сыновей
Эдуарда. Теория об их убийстве как будто оказалась несостоятельной.
Кому тогда надо было, чтобы молва об их насильственной смерти
разнеслась по миру?
Скорее всего, Генриху VII.
Отменив буллу "Титулус Региус" (он приказал уничтожить ее копию и под
угрозой смерти запретил о ней говорить), он совершил серьезную ошибку. С
одной стороны, он восстановил честь дочери Эдуарда, Елизаветы, с которой он
заключил брак в январе 1486 года, чтобы сохранить за Тюдорами династическую
преемственность по женской линии. Но с другой стороны, одновременно
восстановил право преемственности у ее братьев-узников, которые таким
образом стали законными наследниками престола. В тот момент, когда он это
осознал, они уже представляли для него реальную опасность.
Умерли ли они насильственной или естественной смертью, но начала ходить
молва о "черном злодействе", а его организатором был назван Ричард III. Надо
было опорочить память о нем, очернить добрую славу, которой он все еще
пользовался в королевстве, превратить его в циничного узурпатора престола.
Особая заслуга в этом принадлежит Джону Мортону, епископу Элийскому,
заклятому врагу Ричарда. Генрих VII отблагодарил его за это архиепископством
Кентерберийским и кардинальской митрой.
Официальная версия об участии Ричарда в ликвидации мальчиков стала
известна общественности лишь в 1502 году, через семнадцать лет после
Босворта. Тогда якобы сделал признание некий сэр Джеймс Тиррел, бывший при
Ричарде кем-то вроде мажордома Тауэра. Он сказал, что в то время, когда
король путешествовал, он якобы по его подсказке задушил обоих заключенных
сыновей Эдуарда...
И следующий этап кампании опорочивания имени Ричарда, который проходил
во время правления второго Тюдора -- Генриха VIII, также связан с епископом
Джоном Мортоном. Тогда-то возникла уже упоминавшаяся вначале "История
Ричарда III", которая была фактически пасквилем на последнего Плантагенета.
Его авторство приписывается Томасу Мору, философу и гуманисту, известному
как автор "Утопии" и основоположник утопического социализма. При Генрихе
VIII он был канцлером королевства (позже за разногласия с королем был
казнен). Во времена правления Ричарда Мору было пять-восемь лет, так что в
любом случае эта хроника -- свидетельство из вторых рук. Информатором Мора
был не кто иной, как епископ Джон Мортон. Эти порочащие данные переписывали
другие историки, а так как и во время правления Елизаветы I иных источников
не существовало, то ими пользовался также Вильям Шекспир, когда писал свою
хронику "Ричард III". Он изобразил короля как отрицательного героя,
великолепно увенчав таким образом, хотя и невольно, упорные усилия Тюдоров
по преданию анафеме последнего Плантагенета... Правда, Генрих VII не был
таким пристрастным только в отношении Ричарда III. Свои планы он
реализовывал последовательно, не оставляя ничего на волю случая. Шаг за
шагом он избавлялся от всех возможных претендентов на трон, особенно от
наследников Йоркской ветви, оставшихся в живых после Босворта, включая
незаконного сына Ричарда, Джона Глусестера. А то, что ему не удалось сделать
до 1509 года, доделал его сын и преемник Генрих VIII, по прозвищу "Синяя
Борода".
Ричард III как больной человек. Уже в самом начале мы дали понять, что
нас интересует этот государь как человек, страдавший физическим уродством.
Так, в хронике Мора (или Мортона?) это физическое уродство связывается с
тем, что он был недоношенным, т. е. родился раньше нормального срока. В этой
связи мы уже говорили о нем в 1972 г. в предисловии к книге "Детский
церебральный паралич с точки зрения невролога". Мы исходили тогда из
старейших отечественных работ об этом заболевании, написанных неврологом
Ладиславом Гашковецем и психиатром Антонином Геверохом в конце прошлого
века. К сожалению, оба они, очевидно, опирались на Шекспира (горбатое
чудовище, на которое даже "собаки лают"!).
И так как в обеих работах говорилось о непропорциональности фигуры, мы
предполагали спастическую гемиплегию с расстройством движения одной половины
тела.
Только британский ортопед П. Роудз, который в 1977 г. очень подробно
рассмотрел "физическую деформацию" Ричарда III, вообще не допускал детский
паралич. Он считал, что небольшие ортопедические дефекты лопатки и плеча
могли быть результатом плечевого паралича верхнего типа с парализованным
плечевым сплетением и предплечьем. Это довольно часто бывает в результате
тяжелых родов.
Нам точно неизвестно, были ли в случае Ричарда тяжелые роды, или нет,
но у нас есть несомненные свидетельства его няни, которая подавала сведения
матери о детях, доверенных ее заботам. Каждый раз она говорит: Ричард пока
жив. Таким образом, в раннем детстве он был очень слабым. На его портрете,
написанным, очевидно, вскоре после его смерти неизвестным художником,
который определенно очень хорошо знал Ричарда III, без сомнений, левое плечо
ниже правого; видно также, что правый уголок рта оттянут книзу. Более того,
имеется много сведений о том, что он хромал и что стопы у него свисали
("конская" стопа?). Этих свидетельств столько, что их нельзя не принимать во
внимание.
Несколько противоречивы сведения о его родах. Был он недоношен, или
плод выходил тазом вперед? Роудз указывает, что при одиннадцатом ребенке, к
тому же не полностью доношенном, роды бывают при тазовом предлежании плода,
что может вызвать осложнения. А такие тяжелые роды могли привести к
некоторой форме детского церебрального паралича и даже к парезу, т. е. к
параличу плечевого сплетения. Мы проверили у наших акушеров, и они считают
этот взгляд правильным.
И все же я думаю, что от первоначального диагноза, в соответствии с
которым Ричард III перенес детский паралич, мы должны будем отказаться. Его
нельзя полностью исключить, но он неправдоподобен. Человек, который в битве
при Барнете размахивал в тяжелейшей сече боевым топором, вряд ли мог иметь
большое расстройство двигательного аппарата центрального происхождения,
особенно если принять во внимание, что боевой топор пятнадцатого века был
изрядно большим и тяжелым.
Однако он вполне мог страдать параличом периферийных нервов (вялый
паралич), вызванным травмой корешков двигательных нервов, исходящих из
шейного пояса, -- довольно частая травма при тяжелых родах. В таком случае,
были парализованы лишь мускулы плеча и предплечья, рука была в порядке. А
если к тому же еще это была левая рука -- на портрете у Ричарда левое плечо
ниже, -- то он мог бы размахивать топором или мечом, держа их в правой руке,
а левой только вести коня.
Почти определенно речь шла о раннем (послеродовом) заболевании, ведь в
раннем детстве он был настолько слаб, что няня постоянно сомневалась, что он
вообще выживет.
Почему он хромал? Доказано, что при параличе шейного сплетения в
меньшей мере бывает затронута и центральная нервная система по тем же
причинам, т. е. в результате трудных или вообще ненормальных родов. Такое
небольшое церебральное нарушение, сопутствующее верхнему типу послеродового
плечевого паралича, могло быть причиной не только хромоты (легкого
расстройства движения нижних конечностей), но и возможных более темных
сторон характера Ричарда.
Вообще-то, кто знает, не было ли первоосновой отчаянного крика о
помощи, ставшего крылатыми словами "Королевство за коня!" то, что левой
слабой рукой Ричард не мог держать поводья так крепко, как правой рукой. Так
под ним пал конь в тот момент, когда на карту были поставлены королевство и
жизнь.
Это, вполне понятно, никто уже не сможет доказать. Так же, как никто
уже не сможет полностью объяснить таинственную смерть племянников Ричарда в
Тауэре. И то и другое закрыто от нас пеленой времени, непроницаемым
занавесом шести столетий.
Но все же одно нам удалось -- показать Ричарда III в несколько ином,
нетрадиционном свете. Ведь он был нисколько не хуже (если не был лучше), чем
его современники и наследники в борьбе за престол. И уж, в любом случае, он
не был таким извергом, каким его изобразил Шекспир.
Однако, чтобы не произошло недоразумение: этой нашей констатацией мы ни
в коей мере не хотим умалить художественную силу шекспировской трагедии.
Целью великого английского драматурга, определенно, не было ни в "Ричарде
III", ни в других трагедиях, где главный герой -- узурпатор королевского
трона, давать точный исторический образ, и уж, тем более, подменять историю.
Как каждый настоящий художник, он хотел прежде всего постигнуть общие
проблемы изображаемой действительности -- конкретную взаимосвязь между
властью и жаждой власти. Не в последнюю очередь он также предупреждал о
возможном повторении кровавых боев за престолонаследие, имевших место в
прошлом, Историческую хронику о Ричарде III он писал к концу правления
Елизаветы I, вскоре после казни Марии Стюарт, когда было ясно, что династия
Тюдоров вымрет по мужской и по женской линии.
А это было время, когда Англия, также благодаря Тюдорам, постепенно
становится морской, торговой и колониальной державой первой величины. Но это
было также время, когда господствовавший до тех пор феодализм близился к
своей агонии, охваченный болезнью, признаки которой Шекспир, бесспорно,
распознал. Ее лечение начнут пятью-десятью годами позже Оливер Кромвель и
сила, которую он будет представлять -- английская буржуазия. Но этот вид
заболевания уже находится за пределами исследований невролога.
Выйдя из народа, выражая мнение трудовых и творческих слоев, она
сделала для спасения монархии -- символа национального единства, залога силы
и общественного авторитета -- больше, чем правящие слои, руководимые
эгоистическими классовыми интересами.
Как уже упоминалось, в 1422 году почти одновременно умирают два главных
действующих лица Столетней войны: несчастный эпилептик Карл VI и его
английский соперник Генрих V. С их смертью спор вокруг французского престола
получил новый импульс. Ведь для англичан -- иначе и быть не могло -- вопрос
был совершенно ясен: наследником английского и французского трона является
английский принц, которому к тому времени исполнилось несколько месяцев --
он же позднее Генрих VI. Разумеется, с этим согласна и бургундская сторона
-- французские союзники или, точнее, коллаборационисты англичан. Англичанами
захвачена почти вся Франция, и правит ею чужеземец -- герцог Бедфордский,
регентствующий от имени короля-младенца.
Большего унижения Франции трудно себе представить.
В стране усиливаются нищета и болезни, взимается все больше налогов и
пошлин -- герцог Бедфордский явно не деликатничает с подданными. Возрастает
всеобщая неприязнь к английским оккупантам и французским коллаборационистам.
Англичан насмешливо называют "годдемами" по тому, как они чертыхаются: "God
damn!". Национальное самосознание и патриотизм, до сих пор
распространявшиеся преимущественно в так называемых высших кругах, растут,
как лавина в самых широких массах, становясь почти революционной силой,
особенно в провинции: во многих деревнях крестьяне набрасываются на
ненавистных "годдемов" с косами и вилами.
Однако число французских "друзей" англичан тоже растет Пятую колонну
представляют уже не только бургундцы, к ней относится также герцог
Бретонский, город Париж и парламент (высший суд). Так что многочисленные
народные бунты по всей Франции удается легко подавить.
В руках англичан и их так называемых союзников находится, таким
образом, не только вся северная, но и большая часть южной Франции, в
частности Гиень, Истинные приверженцы дофина, в сущности, законного
французского короля, оказываются в явном меньшинстве. Но это лишь оптический
обман. В массах постепенно зреет чувство принадлежности к своему народу и
своему королю.
На стороне Карла VI стоит мало дворян, но большинство народа.
Однако действительность была такова, что Франция имела двух королей:
одного -- грудного младенца и второго -- одинокого и напуганного юношу.
Фактически не правил ни тот, ни другой -- правил ненавистный английский
регент.
При этом военные силы англичан в оккупированной Франции были
немногочисленными -- для успеха дофину Карлу было бы достаточно одного
победного сражения. Но для этого нужен был меньший раскол в его собственных
рядах и, очевидно, больше мужества, а также дипломатического и военного
таланта дофина, позднее -- Карла VII... В сражении под Верней (1424) он
потерпел поражение, после чего укрылся со своим двором и приверженцами на
юге от Луары в городке Бурж, который еще остался верен ему.
Однако среди запруженной англичанами и бургундцами Франции оставался
еще один крупный город, который не предал Карла: Орлеан. Англичане решили во
что бы то ни стало захватить его и тем самым окончательно поставить дофина
на колени. В начале весны 1429 года (в то время дофин как раз находился со
своими придворными в Шиноне -- одном из немногих замков, еще оставшихся у
него) англичане уже захватили предместья Орлеана; казалось, что его
окончательное падение -- это вопрос нескольких дней, если не часов.
В этот момент в Шинон приезжает семнадцатилетняя девушка сопровождении
вокулерского кастеляна де Бодрикура и шести солдат-наемников. Приезжает для
того, чтобы, как она сама заявляет изумленному дофину, спасти Францию. И для
того, чтобы, хотя она еще сама этого не подозревает, войти в историю как
Орлеанская дева.
ЖАННА Д'АРК родилась в восточной Франции в деревне Домреми, по всей
вероятности, в 1412 году. Сложившаяся позднее легенда (одна из многих) о
несчастной бедной пастушке не совсем точна. По происхождению она была из
семьи зажиточных крестьян, по всей видимости, вольных, хотя и изнуренных
налогами и барщиной. Деревня Домреми находилась в герцогстве Вокулерском, в
королевском анклаве между Лотарингией и Бургундией; вероятно, это также
способствовало формированию у нее гипертрофированного патриотизма.
Дело в том, что в вокулерском поместье была особенно видна тогдашняя
нищета и унижение Франции. Кое-что Жанна, наверное, усвоила из рассказов
дома и в деревне. Анатоль Франс считает, что наибольшее влияние на нее
оказал, очевидно, ее дядя -- священник. Он не только возвысил ее набожность
(в этой связи грустной иронией кажется акт, что она якобы написала чешским
гуситам послание, в котором упрекала их во мнимых прегрешениях против веры
-- и сама вскоре взошла на костер, как за шестнадцать лет до нее Ян Гус,
будучи такой же невиновной, как и он), но главным образом, укреплял в ней
чувство патриотизма рассказами о былой славе Франции и непоколебимой верой в
ее возрождение. Однозначно (и по праву) виновниками несчастья Франции
считались англичане. И вот Жанна как будто бы услышала "голоса". Это были
голоса святых -- Михаила, Маргариты и Екатерины, и они приказывали ей:
"Нужно изгнать англичан из Франции!".
Было, наверное, непросто убедить вокулерского бургграфа (управляющего
королевским замком и владениями), чтобы он предоставил ей сопровождающих для
того, чтобы она могла проехать по дорогам Франции, почти целиком занятой
англичанами. Кроме того, неизвестно было, где именно находится дофин; это
предстояло выяснить в пути.
Можно себе представить, как выглядел дофин, когда Жанна попросила его
доверить его незначительные военные силы ей -- девушке, которая не могла
иметь никакого представления, о военном искусстве, и уж тем более о
дипломатии. Кроме того, она не была дворянского происхождения -- а в те
времена это было серьезным недостатком. Но Жанна д'Арк, наконец, уверенно
провозгласила, что с ее помощью дофин станет фактическим королем Франции.
По-видимому, именно это заявление -- как ни казалось оно невероятным --
наконец все решило.
Не менее сложным, а может быть, еще более сложным, оказалось
договориться с военачальниками дофина в Орлеане. Это были талантливые
полководцы, такие, как Динуа, побочный сын герцога Орлеанского, и Жиль де
Ре, которым казалось невыносимым подчиниться простой деревенской девушке. Но
ее личное обаяние и фанатическая уверенность, что именно она предопределена
для того, чтобы изгнать из страны англичан, сделали невозможное. Ее
воодушевление покорило, в конце концов, даже непоколебимых военачальников.
Простые солдаты разделяли его -- и, пожалуй, еще больше ее веру в то, что
кажущееся невозможным удастся -- и именно с ней. Перед всеобщим подъемом
патриотизма не устоял и простой орлеанский народ. И успех не заставил себя
ждать: в результате контрнаступления англичане были отброшены, и Орлеан
освобожден.
Жанна д'Арк торжественно въезжает в освобожденный город, и начинается
ее триумфальное и, к сожалению, короткое шествие по Франции. Ее первой целью
был город Реймс, место коронации французских королей. Символ, напоминающий
-- разумеется, в другом случае и в другой связи, -- наши земли чешской
короны. Впрочем, с Реймсом у чехов связано и другое воспоминание: здесь
французские короли давали присягу на священной книге, которая не была ничем
иным, как старославянским литургическим текстом, так называемыми
"Фрагментами реймсскими", авторство которых (вероятно, не по праву)
приписывалось сазавскому аббату Прокопу...
Реймс находится сравнительно далеко от Орлеана. Однако влияние Жанны на
рыцарей, солдат и простой народ было огромным. Возглавленная ею небольшая
армия дофина покоряла один город за другим, или, точнее говоря, один город
за другим покорялся своему законному правителю. Сопротивление оказывал
только город Труа, где в 1420 году Карл VI Безумный подписал тот самый
недостойный и злополучный договор, который стал причиной последовавшей затем
катастрофы Франции. Город был взят штурмом.
18 июня 1429 года англичане потерпели поражение при Патай, а 17 июня
дофин был коронован в Реймсе королем Франции Карлом VII.
И все это было -- сказать "делом" было бы преувеличением -- благодаря
усилиям Жанны д'Арк...
Итак, какой же она была в действительности! Большим заблуждением было
бы представлять ее себе бледной и витающей в облаках, презирающей земные
дела святой (спустя почти пятьсот лет после сожжения она была
канонизирована) или, с другой стороны, обворожительной женщиной-вамп, или
созданием, наделенным некой колдовской силой, благодаря которой ей удавалось
вести французское войско так, что оно побеждало, сбивая англичан, как кегли.
Это была довольно обычная девушка, в наше время мы могли бы с улыбкой
сказать, что девушка очень современная: уже тогда она носила брюки вместо
юбки. (Это ей также вменялось в вину во время инквизиционного процесса).
"Характер ее миссии может быть истолкован по-разному, -- считает
французский историк Тапье, -- в зависимости от различия религиозного или
философского понимания. Однако бесспорно то, что в душе Жанна была глубоко
убеждена в том, что она слышит голоса святых Михаила, Маргариты и Екатерины,
которые возвещали о том, что она должна выполнить задачу, сложность которой
вначале ошеломила ее, но за выполнение которой она бесстрашно принялась,
когда почувствовала рядом с собой помощь небесных сил. К тому же следует
добавить еще уравновешенность этой деревенской жительницы, хорошо сложенной,
сильной, умной, обладающей ясным разумом и веселым характером, -- девушки,
похожей на многих француженок той эпохи. Она любила блестящее оружие,
красивую одежду и божию природу; была высоконравственна..."
Жанну д'Арк нельзя назвать и метеором, который вдруг появляется на
небе. Она представляла собой квинтэссенцию французского национального духа
-- того самого разросшегося и готового на самопожертвование патриотизма
самых широких масс, которые закономерно появляются всегда, когда в тупик
заходят те, в чьих руках именно в этот момент находится судьба народа.
Несмотря "а жестокие преследования английских оккупантов, повсюду, особенно
в Нормандии, формировались отряды народного ополчения, что-то вроде
партизан, и они держали в постоянном страхе как англичан, так и их
французских пособников. Впрочем, хроники того времени сообщают и о других
французских женщинах - воительницах, которые также принимали участие в
антианглийском движении.
Жанна, Орлеанская дева, стала символом и победоносной вершиной этого
движения, а со временем и легендой. Личностью, которая привлекла внимание
многих поэтов и писателей, например, Вольтера, Фридриха Шиллера, Анатоля
Франса, Оскара Уайльда, Дж. Б. Шоу, Марка Твена. Они не всегда трактуют ее
образ положительно -- в конце концов, это и не представляется возможным.
Образ этот чересчур сложен и, кроме того, под наслоением времени в
значительной степени расплывчат.
Однако вернемся к ее блистательному пути, точнее говоря, к его
кульминации -- в Реймс. К коронации дофина Карла и наречению его французским
королем Карлом VII. Сегодня, спустя определенное время, такая церемония
может казаться нам хотя и торжественным, но все же формальным актом. В те
времена все было совершенно иначе. Каждая подобная церемония имела свое,
почти мистическое значение: коронованный в Реймсе французский король
становился вторым по величине правителем западного мира -- первым был
император "Священной Римской империи" (между прочим, во времена Карла VII
это был чешский король Сигизмунд) -- и по традиции, которая берет начало еще
со времен Людовика Святого, ему приписывался дар исцелять больных. При
каждой реймсской коронации перед собором ожидали толпы больных, в основном,
парализованных. В тот день, 17 июля 1429 года, Карл VII так же вышел из
собора, он обходил немощных, дотрагивался до них рукой и каждый раз повторял
традиционную фразу: "Король коснулся тебя, Господь тебя исцелит". О том,
насколько успешным было такое "лечение", мы, к сожалению, не располагаем
никакой информацией...
Во время коронации Жанна д'Арк держала в руках флаг королевской
Франции.
Но на этом ее миссия не закончилась -- ее мечтой было изгнать англичан
изо всей Франции. Она намерена двинуться на Париж, центр английского и
бургундского сопротивления; но против нее уже начали плестись неясные, но
несомненные интриги королевского двора. Высшее дворянство не может смириться
с тем, что "неблагородная", простая девушка сумела сделать и оказалась
способна на большее, чем до этого они с дофином, вместе взятые. Нельзя
полностью исключить возможность того, что нити вели даже к англичанам или
бургундцам, ведь они должны были четко осознавать, что после реймсской
коронации их собственное положение заметно ухудшилось... Это вполне
подтверждается дальнейшим ходом событий, если иметь в виду стремление
англичан любой ценой доказать, что Жанна д'Арк была еретичкой и колдуньей,
-- тем самым коронация Карла VII считалась бы недействительной.
Поход на Париж осуществился лишь в сентябре -- и не имел Успеха. При
этом Жанна была ранена в плечо. Но она не пала духом и не перестала верить,
что ей, в конце концов, удастся выполнить свое обещание, данное ею в Орлеане
перед наступлением, когда она написала англичанам: "Я пришла, посланная
Господом, Царем небесным, чтобы изгнать вас из Франции".
Ее непоколебимая вера в окончательную победу не могла не воздействовать
на других. И французы, несмотря на неудачу под Парижем, одержали несколько
важных побед на севере Франции и пробились к городу Компьень, осажденному
врагами. И здесь увы, блистательный путь Орлеанской девы завершился... 23
мая 1430 года во время одной смелой вылазки из города ее небольшой отряд был
окружен, и, несмотря на отчаянное сопротивление Жанна д'Арк была взята в
плен бургундцами. Позднее все поверили в то, что она попала в устроенную
ловушку и что к этому имело отношение окружение Карла VII. Говорили о том,
что комендант города Компьень Гийом Флави умышленно опустил решетки
крепостных ворот так быстро, чтобы перекрыть Жанне и ее отряду дорогу в
безопасное укрытие.
Карл VII мог выкупить Жанну у бургундцев, но он не сделал этого. Тем
самым он подтвердил иронию истории, что он действительно "самый
христианский" король, второй могущественный правитель западного мира. В
нравственном плане он приблизился к западному "властителю номер один" --
Сигизмунду, который сначала выдал Яну Гусу охранную грамоту, а потом, после
формального протеста, отказал ему в защите и сделал возможным его сожжение.
Трудно сказать, осознавал ли Карл VII, этот ничем особенным не выдающийся
правитель, значение и последствия своего поступка -- скорее создается
впечатление, что он поддался давлению своего окружения.
Итак, некто Жан (Ян) Люксембургский продал Жанну д'Арк англичанам за
десять тысяч золотых франков. (И снова парадокс: малоизвестный офицер и
мелкий дворянин носит имя чешского короля, который погиб под Креси в бою
против англичан бок о бок с французами.)
Англичане, разумеется, были в восторге. И не только потому, что в их
руки попал опасный противник, из-за которого фортуна войны начала
отворачиваться от них. Здесь было нечто гораздо более важное. Дело в том,
что английский регент герцог Бедфордский решил короновать в Париже
английским и французским королем Генриха VI, восемнадцатилетнего сына
Генриха V и Екатерины, сестры Карла VII. Бердфорд, несомненно, хорошо
осознавал значение реймсской коронации и ее влияния на позиции "своего"
короля из династии Ланкастеров. Поэтому он решил, что Жанна д'Арк должна
быть любой ценой
Обличена в ереси, что будет означать незаконность реймсской коронации
Карла VII. Необходимо было поставить Жанну перед супом инквизиции. Но в
Англии инквизиции не было. Однако обнаружилось, что там, где оказывается в
растерянности оккупант, ему приходит на помощь коллаборационист. Им стал
епископ Пьер Кото из Бове, которому англичане в виде вознаграждения
пообещали богатую руанскую епархию и, кроме того, парижский университет,
который в то время еще полностью находился в распоряжении англичан.
Под предлогом, что Жанна д'Арк была захвачена в плен на территории его
епархии, он официально потребовал ее выдачи. Когда его просьба была охотно
выполнена, епископ заточил Жанну в мрачное подземелье одного из руанских
замков и с усердием занялся подготовкой "процесса". Целый год томилась Жанна
в тюрьме, месяцы тянулся суд инквизиции. Для Кошо, который прекрасно
разбирался в инквизиционной практике, было сущим пустяком направить судебный
процесс по тому руслу, которое ему требовалось. При этом он старался
создавать видимость, что речь идет об обычном акте справедливости. Незадолго
до начала процесса Жанна д'Арк была подвергнута (в присутствие герцогини
Бедфордской) медицинскому осмотру, целью которого было установить, является
ли обвиняемая действительно Virgo intacta -- дело в том, что от этого
зависело, как именно будет сформулировано обвинение в "союзе с дьяволом" и в
"безнравственном образе жизни". Из этого ничего не получилось; от второго
обвинения комиссия была вынуждена отказаться.
Жанна была заточена в крепости, которая находилась в ведении англичан,
что являлось еще одним нарушением юридических норм -- если обвиняемая должна
была предстать перед судом инквизиции, ее обязаны были содержать в женском
отделении церковной тюрьмы.
Официально судебное заседание началось 9 января 1431 года Кошо
тщательно подготовился к нему; учитывая то, что в ходе инквизиционных
процессов обвиняемый не имел право на адвоката и полагая, что простая
деревенская девушка не способна будет оказывать сопротивление, он считал,
что осуждение Жанны д'Арк будет пустяковым делом. В сложном и, кроме того,
написанном по латыни обвинительным акте Орлеанской деве, например, вменялось
в вину то, что ее посещают голоса святых и ангелов, ей было предъявлено
обвинение в лжепророчестве и ереси, поскольку она утверждает, что нужно
подчиняться Богу, а не церкви (которой Кошо, разумеется, в первую очередь
считал самого себя); не преминули ее обвинить и в том, что она носила
мужскую одежду. Суд продолжался долгие месяцы. Сначала предварительные
допросы, затем главное разбирательство. На протяжении всего этого времени
Жанну д'Арк в тюрьме и на суде осыпали градом вопросов. Многие из них не
имели никакого отношения к процессу, однако их цель была ясна: подготовить
западню, в которую бы попала обвиняемая.
Однако, к удивлению Кошо и его пособников, нужного эффекта достигнуть
не удавалось. Их предположения, что Жанна была наивным созданием, не
оправдались.
В ходе судебного процесса Жанна захворала. Если бы она вдруг умерла в
заточении, это серьезным образом перечеркнуло бы планы англичан. Поэтому ей
был оказан всевозможный медицинский уход, ее даже лечил личный врач
герцогини Бедфордской. И она выздоровела.
В начале мая Жанну официально ознакомили с обвинениями, выдвинутыми
против нее, и потребовали, чтобы она отреклась от своих "заблуждений", т. е.
"голосов", и беспрекословно подчинилась церкви, т. е. Кошо и его сообщникам.
Она отказалась.
Тогда ее привели в камеру пыток и показали орудия палача,
приготовленные для того, чтобы вынудить "признание" у самых упрямых. Жанну
д'Арк не устрашило даже это.
Наконец, ей объявили о том, что если она не откажется от своих
"заблуждений", ее сожгут на костре. В ответ на это Орлеанская дева в первый
и последний раз дрогнула. Она признала свою вину и была осуждена на
пожизненное заключение.
В тюрьме ее при помощи коварных уловок вновь заставили надеть мужскую
одежду. Опомнившись после своей минутной слабости, она отказалась от
признания. Именно этого и ждал Кошо.
В конце мая состоялось новое судебное разбирательство, на этот раз
очень короткое. Как "заклятую" грешницу Жанну д'Арк передают в руки светской
юстиции, т. е. англичанам, -- иными словами, для сожжения на костре.
Итак, уже 30 мая 1431 года Орлеанская дева была сожжена на рыночной
площади в Руане, оцепленной усиленными отрядами английских солдат. На костер
она взошла так же мужественно, как чешский магистр Ян Гус в Констанце.
Однако надежды англичан, особенно Бедфорда, не сбылись. Они лишь
оказались во власти постоянно повторяющегося заблуждения, что можно убить
идею, убеждение, идеал, правду, мечту.
Великая мечта Орлеанской девы, вернее, уверенность в том, что
необходимо изгнать англичан изо всей Франции, продолжала жить в самых
широких слоях французского народа. Процесс освобождения страны не
остановился, напротив, он ускорился. В 1436 году сдалась твердыня англичан и
бургундцев -- Париж, за ним последовали другие города. В 1453 году от
английских оккупантов была освобождена уже вся Франция, за исключением порта
Кале в Нормандии, который англичане удерживали почти сто лет.
Помазанник, ничем особым в истории своей страны не отличившийся, Карл
VII должен был очень хорошо знать о том, какого размаха достигла в народе
легенда об Орлеанской деве, однако он Долго не решался рассориться с
церковью, бургундцами и парижским университетом. Так он выжидал без малого
четверть века, пока не решился принять участие в очищении памяти той,
которая, собственно, спасла Францию и содействовала его возведению на
престол в Реймсе. Официально пересмотра дела потребовала мать Жанны д'Арк,
однако она вряд ли чего добилась бы без королевского благословения.
Утверждают, что Карла VII, очевидно, приводила в ужас мысль о том, что он
фактически принял корону из рук колдуньи. Но, возможно, это была не
единственная причина, свою роль совершенно определенно сыграло и французское
общественное мнение.
Дело в том, что вскоре после сожжения Орлеанской девы начали
распространяться слухи о том, что ее казнь de facto нe состоялась, что все
это было лишь хорошо отрепетированным театром тайной дипломатии. Поводом для
этого послужило одно с трудом объяснимое событие.
В книге расходов города Орлеан от 1436 года, т. е. пять лет спустя
после сожжения Орлеанской девы, имеется запись о том, что 9 августа Жану де
Лису было выплачено два золотых франка за доставку писем от его сестры --
девы Жанны. По некоторым сведениям, он был с ней в Арлоне (в Люксембурге).
Жан де Лис был не кто иной, как брат Жанны д'Арк, и кичился теперь
дворянским титулом, которым его удостоил король Карл VII. После этого Жан
должен был отправиться к королевскому двору, а затем оттуда вернулся к
"сестре". Существуют и другие аналогичные записи, имеющие отношение к
поездке Жана де Лиса к "сестре" и королю. Все они датированы июлем, августом
и сентябрем 1436 года, и в их подлинности нет сомнений. В них говорится о
"деве Франции", и без каких либо сомнений высказываются предположения, что
якобы сожженная Жанна д'Арк была спасена и жива.
Согласно другим записям, сделанным через три года, т. е. спустя восемь
лет после официальной смерти Орлеанской девы, Жанна д'Арк якобы лично
посетила Орлеан. Теперь ее звали Жанна д'Армуаз, потому что между тем она
вышла замуж; как утверждали, в Орлеане ее приветствовала толпа восторженных
людей...
На этих фактах была построена легенда о спасении Жанны д'Арк.
В Орлеане в городской книге расчетов есть запись о торжественном обеде,
устроенном в ее честь; такой же восторженный и сердечный прием, как в
Орлеане, ей был оказан также в городе Турси.
Другие данные приводятся в хронике декана Сен-Тибо и Мети. В них
сообщается о том, что 20 мая 1436 года в деревне неподалеку от Мети
появилась "дева Жанна", которую мгновенно уз-кали местные дворяне и
"братья". Наряду с другими подробностями, например, о ее участии в
дипломатических интригах тогдашних феодалов, здесь сообщается, что осенью
она вышла замуж за некоего Робера д'Армуаза. Однако нашлась и другая
рукопись хроники, в которой декан признает свою ошибку и, в частности,
пишет: "В нынешнем году появилась молодая девушка, выдававшая себя за деву
Франции и игравшая ее роль так хорошо, что ей удалось обмануть многих,
особенно в кругу высшего дворянства".
Легенды, легенды... В конце концов выяснилось, что это была не кто
иная, как авантюристка. Более того, она якобы заменила Орлеанскую деву в
области военного искусства (подробности неизвестны). В 1440 году мнимая
Жанна прибывает в Париж, где ожидает дальнейшего воздания почестей. Однако
этого не происходит, ее задерживают (очевидно, с согласия короля) и
объявляют самозванкой, в чем она, наконец, признается и сама. По некоторым
сведениям, самозванка овдовела -- от первого брака у нее было двое детей --
и снова вышла замуж, но о дальнейшей ее судьбе ничего неизвестно...
Кстати, в то же самое время появились другие Орлеанские девы, одна -- в
Англии, вторая -- в предместьях города Манс, однако обе были быстро уличены
во лжи.
Тем не менее еще в начале прошлого века во Франции издавались
сочинения, авторы которых старались поставить под сомнение факт сожжения
Жанны д'Арк.
Литература на эту тему издается еще в сороковые и пятидесятые годы
двадцатого века. Некоторые из этих произведений открыто пропитаны
реакционной тенденцией, другие, наоборот, протестуют против стремлений
изображать Жанну д'Арк как неземную католическую святую. Наконец, в 1970
году в Париже выходит в свет книга Пьера де Сермуаза (любопытная деталь:
дальнего потомка Жанны д'Армуаз) "Тайное послание Жанны д'Арк", в котором
даже приводится невероятная версия о ее королевском происхождении, она де
доводилась сестрой Карлу VII... Но такие рассуждения относятся, несомненно,
к области фантастики, тем более в двадцатом веке. То, что авантюристка Жанна
д'Армуаз могла с успехом играть роль Жанны д'Арк в пятнадцатом веке, можно
объяснить только средневековой суеверностью, или же массовой
галлюцинацией... И, наконец, встает вопрос, не призвана ли была версия о
"спасении" Жанны д'Арк дополнительно снять позор с коллаборациониста
епископа Кошо, тем более что от людей не укрылся тот факт, что и он, и
соучастники устроенного им суда не намного пережили Жанну д'Арк.
Легенде о Жанне д'Арк не поверил, очевидно, и Карл VII. Поэтому он
поддержал просьбу о пересмотре дела. В 1455--1456 годах в Руане и Париже, по
распоряжению папы Каликста III, состоялся новый суд, отменивший приговор
Кошо, который был объявлен результатом коррупции, мошенничества, клеветы,
коварства и нелояльности. Так называемое признание Орлеанской девы было
аннулировано как сделанное по принуждению, в результате запугивания, а
именно под угрозой сожжения.
Наконец, в 1920 году Жанна д'Арк была канонизирована Кстати, совершив
этот акт, Рим сделал большое исключение, поскольку Жанна д'Арк была сожжена,
и нигде нет и не может быть ее останков; а для канонизации это является
обязательным условием.
Даже по прошествии стольких веков Жанна д'Арк продолжает оставаться
символом несокрушимой воли не отступать перед сильными мира сего. В конце
концов, они недолюбливали ее, потому что она подставляла для них опасную
народную стихию, которой они всегда боялись, и будут бояться. В полной мере
к ней относятся слова, написанные Бернардом Шоу:
"Жертва лицемерия сильных мира сего, которые, хотя и объявляют ее
святой, снова позволили бы ее сжечь".
Итак, нам остается заняться только так называемыми
Голосами Жанны д'Арк. Из того, что нам известно и что было сказано об
Орлеанской деве, мы можем исключить, что это было ее вымыслом. Жанна была
искренней деревенской девушкой, кроме того, преисполненной набожности, даже
мистицизма. Следовательно, не может быть сомнений в том, что у нее были
галлюцинации. Попытаемся найти им объяснения.
Если оставить в стороне эпоху, в которой она выросла, и католическую
литературу, которая усматривала в поведении Жанны д'Арк чудо и оценивала ее
галлюцинации как настоящие голоса святых, историческая и медицинская наука
находила феномену Орлеанской девы единственное объяснение: у нее проявлялась
определенная форма шизофрении.
Шизофрения, одно из наиболее распространенных (а также тяжелых)
психических заболеваний, характеризуется галлюцинациями как одним из главных
признаков.
В этом, однако, есть некоторые неувязки: при шизофрении наблюдается
также раздвоение личности. А при шизофрении в молодом возрасте, так
называемой гебефрении (Жанне д'Арк в тот период, когда она начинала слушать
"голоса", было 15--17 лет), этот процесс протекает очень бурно. Люди,
которые страдают таким психическим расстройством, не способны к интеграции в
обществе. Ничего подобного не наблюдалось у Орлеанской девы. Наоборот, она
очаровывала свое окружение, пользовалась любовью среди солдат. Не существует
доказательств, действительно подтверждающих ее шизофреническое поведение.
Кроме того, у шизофреников лишь в редких случаях галлюцинации ограничиваются
только слуховыми, как это было у Жанны, чаще всего они сопровождаются
зрительными. По всей вероятности, такого у Жанны д'Арк не было.
Кажется классическую шизофрению можно исключить. Существует, правда,
самостоятельное, имеющее существенно более легкую форму, психическое
заболевание -- психогенная акустическая галлюцинация, но при ней больной
слышит в основном неприятные звуки, угрожающие голоса, причиной которых
бывают стрессы и изоляция, иногда полное душевное и физическое истощение.
Таким образом, нетрудно сделать вывод, что у Жанны д'Арк не было и
психогенной акустической галлюцинации.
Что же в таком случае послужило причиной слуховых галлюцинаций
Орлеанской девы?
Существуют также парциальные эпилептические припадки проистекающие из
слуховой области височных долей. Эти припадки начинаются -- подобно тому,
как часто происходит и при других парциальных эпилептических приступах -- с
ауры. Однако аура может сопровождаться ощущениями обонятельными, зрительными
и другими, но во время припадков с очагом в слуховой области височной доли
аура бывает только слуховой. А звук, который, как полагает больной, он
слышит при этой ауре (или из которого складывается аура) является
стереотипным, всегда одинаково повторяющимся или может иметь два-три
варианта. То же самое было у Жанны д'Арк.
Аура -- это часть припадка. При ней сознание сохраняется, иногда оно
немного затуманено. После нее приступ продолжается, как правило, потерей
сознания (в случае парциальных эпилепсии -- лишь его притуплением), затем
следуют дальнейшие проявления: судороги, беспокойное поведение, иногда и
агрессивные действия. Однако известно, что при более легких формах (часто
это наблюдается в случае улучшения состояния больного эпилепсией) приступ
очаговой эпилепсии может ограничиться одной лишь аурой. То же самое могло
происходить с Жанной д'Арк. Ее специфические выражения, которые вошли в
историю, например, "для этого я рождена" перед сражением или "я не переношу
вида французской крови" при виде раненого солдата, напоминают типичную для
эпилептиков выспренность выражений...
Представляется, таким образом, что основой галлюцинаций Жанны д'Арк
была парциальная эпилепсия, возникшая, вероятно, в результате травмы головы
(может быть, и легкой) или воспаления мозга (которым могло сопровождаться
одно из инфекционных заболеваний, столь распространенных в эпоху
средневековья). Следовательно, скорее всего это была легкая темпоральная
(височная) очаговая эпилепсия, проявляющаяся только в аурах, которые, в
итоге, были ничем иным, как "голосами" и галлюцинациями Орлеанской девы.
Если это так и есть (а это представляется наиболее правдоподобным), то
здесь мы встречаемся с еще одной из множества непредсказуемых причуд
истории: один эпилептик -- Карл VI, Безумный -- привел Францию на край
гибели, другой -- Жанна д'Арк -- спас ее от этой гибели.
(Генрих II из династии Валуа)
Ласковый, как щенок, необычайно преданный Диане и Монморанси, своим
детям и жене, Генрих II в свои тридцать восемь лет был большим ребенком, с
бородкой и выдающимся вперед подбородком, который взирал на мир своими
пустыми полу прикрытыми глазами.
Робер МЕРЛЬ "Наследие отцов"
Французский король Генрих II из третьей (и последней) ветви династии
Валуа, по свидетельствам того времени (главным образом, гугенотского
происхождения), был существом настолько странным и в то же время никаким,
что если бы короткий период его правления (1547--1559) не был обрамлен
возрастающей напряженностью между французскими католиками и протестантами,
захватом Кале и, наконец, его собственной смертью, он вошел бы в историю,
скорее всего, как марионетка, а не как личность.
Несомненно, с юмором воспринималась его любовная связь с Дианой де
Пуатье, фавориткой, которая была на двадцать лет старше него и которая,
якобы, "мудро делилась им с его законной супругой. Обе женщины, хотя и
опасались одна другой, однако решили договориться и поделить короля
по-доброму. Когда Генрих на дианиных коленях чересчур забывал о Екатерине
(Медичи-прим. И. Л.), плененный, как в первый день, ее шестидесятилетней
грудью, Диана строго напоминала ему о его обязанностях и прогоняла в спальню
законной супруги", -- читаем мы в книге Мерля "Наследие отцов"..
Возможно, что улыбку вызвала бы и его дружба с коннетаблем Монморанси.
Их отношения были настолько доверительными, что как-то раз Генрих,
поглаживая в его присутствии грудь Дианы, с гордостью спросил, обращаясь к
нему: "Взгляните, Монморанси, разве у нее не прекрасный страж?"
Но улыбка быстро исчезает, когда, наряду с этим, мы узнаем, что в
период правления того же короля была учреждена так называемая chambre
ardente, "огненная судебная камера", которая полностью соответствовала
своему названию. Всех настоящих и мнимых еретиков она без разбора
приговаривала к сожжению. Дело в том, что Генрих II считал (хотя, скорее
всего, повторял, как попугай, мнение своего окружения, которому он был
полностью подчинен) реформатское движение "моровой язвой" и заявлял о том,
что хочет видеть свой народ здоровым и очищенным от этой опасной чумы и
отвратительной нечисти, пропитанной ересью. Само собой разумеется, что этим
его "мнением" пользовались фанатичные католики, и языки костров, которые
пылали в годы его правления, заслонили, в конце концов, и то доброе, что о
нем можно было сказать.
Короче говоря, недолгие двенадцать лет его правления стремительно
ускорили путь к катастрофам, которые затем последовали. Всего через год
после его смерти начинаются Религиозные войны, которые нанесли Франции почти
такой же ущерб, как Столетняя война. В сознании французов и всего мира
особенно запечатлелась печально известная Варфоломеевская ночь, когда
произошла массовая резня гугенотов католиками. Если мы будем воспринимать
Французское реформатское движение во всей широте этого понятия (т. е.
как сопротивление злоупотреблениям католической церкви, перерастающее в
подсознательное и сознательное сопротивление всему феодальному строю),
истоки его следует искать во второй половине двенадцатого века. Уже тогда
ширилось, главным образом в Провансе, движение вальденсов и почти
одновременно с ним катарское вероучение. В целом представителей обеих сект
называли альбигойцами по названию города Альба, являвшегося одним из центров
этого движения.
Первоначально секта вальденсов выражала "протест патриархальных
пастухов против проникающего к ним феодализма" (по Энгельсу); название
"вальденсы" она получила лишь в следующем веке, когда к ней примкнула
лионская беднота, возглавляемая бывшим купцом Петром Вальдо, после чего ее
программа обрела в некоторой степени социальный аспект: Вальдо проповедовал
культ бедности и аскетизма. Катары (от греческого katharos -- чистый), в
свою очередь, объявляли материальный мир с его институтами, насилием,
неравенством, богатством, с одной стороны, и нищетой, голодом и страданиями
с другой стороны, порождением дьявола. Таким порождением дьявола они
совершенно определенно считали и католическую церковь.
Движение альбигойцев начало распространяться с такой стремительной и
угрожающей силой, что против них, по инициативе римского папы Иннокентия
III, был предпринят крестовый поход (1209). Его результатом было опустошение
юга Франции и жестокие массовые убийства альбигойцев. Рассказывают случай,
происшедший в те времена, когда при штурме катарского города Безье начальник
войска крестоносцев спросил папского легата Амальриха: "Как мне отличить
правоверных от еретиков?" На что легат ответил: "Убивайте всех. Господь Бог
уж разберется". В тот раз было убито двадцать тысяч человек. Несмотря на
это, движение альбигойцев сохранилось до второй фазы французского
реформатского движения, когда на сцену вышли гугеноты.
В то время как учения Лютера и Цвингли не проникли глубоко во
французское протестантство, влияние на него оказывал Кальвин, формируя его
идеологически. Это был француз, который после своего выступления против
католической церкви на родине бежал в Швейцарию, где он основал свою секту и
где в 1464 году скончался в Женеве.
Сторонники кальвинизма во Франции стали называть себя гугенотами.
Этимология этого названия истолковывается по-разному. Согласно одной версии,
оно было образовано в результате искажения слова Eidgenosse-Eidgenot , т. е.
швейцарец; другие считают, что название было дано по имени одного из
гугенотских лидеров Гугуеса.
Гугенотство, или точнее французский кальвинизм, получило
распространение прежде всего среди дворянства и горожан, в более широкие
массы (за исключением Прованса, где гугенотство Утвердилось в форме
вальденства или альбигойства) оно не проникло.
Со временем гугеноты сформировались как религиозно-политическая группа
и в 1555 году основали в Париже религиозную общину. Четыре года спустя там
состоялся синод кальвинистов.
Острые стычки между протестантами и королевской властью происходили еще
во время правления отца Генриха Франциска I,
Захват колыбели возрождения. По сравнению со своим сыном, Франциск I
оставил в истории Франции более добрую память -- он относился к числу
правителей, пользовавшихся популярностью. За годы его правления (1515--1547)
произошло организационное объединение Франции, сохранившееся с
незначительными изменениями (например, разделение на 12 провинций) вплоть до
Французской революции; кроме того, он представлял собой тип государя,
который создал репрезентативный королевский двор с пышными церемониями,
ставший образцом для многих европейских дворов.
Он так же, как и его предшественники, продолжал вести агрессивную
политику в отношении Италии. Эта экспансия, длившаяся всю первую половину
шестнадцатого века, вылилась, наконец, в военное соперничество между "самыми
христианскими" королями Франции и "апостольскими" Габсбургами. Первый
военный поход предпринял в 1494 году Карл VIII, которому после смелого
перехода через Альпы удалось захватить Неаполитанское королевство. Однако
когда против французов была создана коалиция римского папы, Венеции и
герцога Миланского, они были вытеснены с остальной территории Италии.
Попытку, предпринятую Карлом VIII, с еще большей неудачей повторил Людовик
XIII. Кроме того, уже тогда он столкнулся с габсбургской Испанией, потерпел
несколько поражений и вынужден был в конце концов отказаться не только от
Неаполитанского королевства, захваченного его предшественниками, но и от
Миланского герцогства, на которое он претендовал как на наследство после
своей бабушки Валентины Висконти. Кажется, что этим неудачам способствовало
и безразличие французов к местному населению.
Итак, после этого Франциск I предпринял третью попытку. Его положение с
самого начала было отнюдь не радужным. Между тем Франция была опоясана
железным обручем габсбургских держав от Испании и Италии до Нидерландов. И
везде правил слишком воинственно настроенный Габсбург Карл V, который стал
императором "Священной Римской империи германской нации", унаследовав
престол после своего деда Максимилиана. Он правил также многими, недавно
открытыми заморскими державами. Ему принадлежат с гордостью произнесенные
слова о том, что "над его империей солнце не заходит", -- девиз, которым
гордились его потомки вплоть до горького конца.
Франциск I провел с Карлом V четыре войны. Во время этих войн стало
совершенно очевидным, что в его борьбе за власть вопрос вероисповедания
играл ничтожную роль. Французский король выбирал себе в союзники кого
угодно: римского папу, венецианцев, немецких князей-протестантов (!) и даже
"заклятого врага христианства" -- турецкого султана. Точно так
"по-христиански" действовал Карл V. Для того, чтобы наказать папу римского
за то, что тот перешел на сторону французского короля, он направил свои
испанские войска вместе с немецкими наемниками на Рим, и они неслыханно
опустошили и разграбили город...
Однако фортуна войны не благоволила к Франциску I. За исключением
единственной победы (в 1515 году при Мариньяно, его боевые начинания терпели
неудачу, В 1525 году в бою при Павии он был разбит наголову и взят в плен.
Год провел он в мадридском плену и был вынужден подписать мирный договор,
согласно которому уступал Карлу V Бургундию. Тем самым габсбургское кольцо
вокруг Франции сомкнулось. "У меня не осталось ничего, кроме чести", --
писал он после этого катастрофического поражения своей матери Луизе
Савойской.
Правда, что касается "чести", это можно считать некоторым
преувеличением. Так, например, хотя в борьбе с Габсбургом его союз с
немецкими князьями-протестантами действительно способствовал распространению
реформации, в то же время на родине в годы его правления применялись
жестокие меры против нее. Некоторые французские историки считают, что
выпады, которые при нем были направлены против французских протестантов были
скорее делом фанатичных католиков его двора, в то время как сам он был
"толерантным"; однако это никоим образом не меняет сути дела.
После так называемой плакатной аферы, во время которой протестанты
(представлявшие тогда еще довольно неоднородную массу -- как известно,
гугенотская община сформировалась позднее) распространяли плакаты,
пропагандирующие реформацию, и один такой плакат попал даже в королевские
покои, был мгновенно издан так называемый Фонтенблонский эдикт, направленный
против протестантства (1534). В январе следующего года 35 протестантов было
сожжено и около 300 посажено в тюрьму. А спустя еще десять лет последовала
крупномасштабная карательная акция против реформатов, в ходе которой было
уничтожено около 30 деревень и убито свыше 3 000 человек.
Популярность Франциска I была связана, главным образом,
с расцветом французской культуры. Дело в том, что так называемые
итальянские походы привели французов к непосредственному контакту с
итальянским Возрождением. Сам Франциск I особенно восхищался итальянскими
художниками эпохи Возрождения (Леонардо Да Винчи, окруженный его
благосклонностью, умер в сравнительном благополучии во Франции), и заслуга
его состояла в появлении и развитии собственного французского ренессанса,
который поразительным образом развивался не только в период его правления,
но и после него (то есть и при Генрихе III), и был связан прежде всего с
именами таких выдающихся архитекторов, как Жан Гужон, Пьер Леско, Филибер
Делорм и др. Благодаря им во Франции появляются прекрасные замки, прежде
всего на Луаре, которые и в наши дни являются гордостью Франции.
На европейскую культурную сцену с достоинством вступает также
французская литература. Ее появление действительно внушает уважение, и
пройдет совсем немного времени, как она станет европейским гегемоном.
Ренессанс, как известно, постепенно переходил от подражания античным
образцам к созданию и последовательной кодификации национальных литературных
языков и национальных литератур. Во Франции в это время Жоашен Дю Белле
(1525--1560) и прежде всего Пьер де Ронсар (1524--1585) создают поэтическую
группу "Плеяда" (первоначально "Бригада", которая в 1549 году издает
манифест (следует отдать должное Генриху II -- уже в годы его правления!)
под названием "Защита и прославление французского языка", в котором
опровергается первоначальный тезис Ренессанса о том, что возвышенные
поэтические идеалы можно выразить только посредством античных языков --
греческого и латыни. В манифесте утверждается (и справедливо) мысль о том,
что и эти языки были сначала грубыми и неразвитыми, и то, чем они стали
сегодня, произошло именно благодаря развитию литературы, и главным образом,
поэзии.
Выдающейся личностью того периода является Франсуа Рабле (1494--1533),
автор бессмертного романа "Гаргантюа и Пантагрюэль", гениальной сатиры на
французское общество того времени.
Великим мыслителем того периода был Монтень (1533-- 1592), автор
знаменитых "Опытов", до сих пор поражающих широтой своего размаха. В них
поставлены вопросы и даны ответы на темы политики, педагогики, литературы,
философии. В этой книге Монтень рассматривает мораль, характер, здоровье
человека.
В то время в области драматургии Франция еще не достигла такого уровня,
как Испания или Англия.
Приумножающий наследие отца! Итак, наследником пышного двора и славы
французского Возрождения (Ронсар был его придворным поэтом) после смерти
отца становится двадцативосьмилетний Генрих II.
Его двор так же великолепен, как отцовский, и культурный расцвет
Франции эпохи Возрождения продолжается и в годы его правления. Так и
напрашивается вопрос, почему история приписывает все это только его отцу
Франциску I.
Франциск I никогда не отказывался от своих итальянских пристрастий.
Поэтому он женил Генриха на Екатерине Медичи принцессе из рода герцогов
Тосканских. Это был, как мы уже говорили, странный брак: Генрих II, несмотря
на свою комически непристойную связь с Дианой де Пуатье, всегда вел себя по
отношению к Екатерине как к своей законной супруге. Поистине удивительно, и
с точки зрения психологической очевидно, в этом отдавали себе отчет, по
крайней мере подсознательно, и летописцы, если описывали его как
"задумчивого принца посредственной души".
Он также предпринял попытки высвободить Францию из габсбургских тисков
и, как ни странно, при этом ему сопутствовало большее счастье, чем его
славным предшественникам. Он мудро отказался от нереальных итальянских грез
и полностью сосредоточился на проникновении во франкоязычные области
западной части "Священной Римской империи". При этом сначала он воевал с
Карлом V, а после его отречения от престола -- с его сыном Филиппом II,
который стал королем испанским, в то время, как императорскую корону принял
брат Карла Фердинанд I, не пользовавшийся популярностью чешский (и
венгерский) король.
У Генриха II были талантливые военачальники, прежде всего герцог де Гиз
и адмирал де Колиньи, по стечению обстоятельств, будущие лидеры повздоривших
сторон: де Гиз стал главой католиков, де Колиньи возглавил гугенотов.
Оба принадлежали к одним из наиболее выдающихся деятелей королевства.
Герцоги де Гиз происходили из лотарингского рода: их графство, возведенное
затем в герцогство, называлось Гиз. Де Колиньи доводились родственниками
любимцу Генриха Монморанси.
Крупным успехом увенчался и предпринятый Генрихом дипломатический ход,
когда он воспользовался общим недовольством имперских князей Карлом V после
шмалкальденской войны, заключил с ними союз и пришел им на помощь в самый
критический момент. После поражения Карла V он получил в награду три
епископства Мети, Тул и Верден. Когда Карл V безуспешно пытался снова взять
Мети, он якобы с горечью произнес: "Фортуна -- девка, старому императору она
предпочитает молодого короля". Сначала передача Мети, Тула и Вердена была
условной: эти три епископства должны были и в дальнейшем оставаться в рамках
"Священной Римской империи германской нации". Но согласно мирному договору,
заключенному Генрихом II в последний год его жизни с преемником Карла
Филиппом II, эти территории были присоединены к Франции окончательно.
Благодаря приобретению этих земель, Франция в значительной мере
приблизилась к своей нынешней естественной границе по Рейну.
Однако самым крупным военно-политическим успехом в годы правления
Генриха II был захват Кале, города и порта на канале Ла-Манш,
оккупированного англичанами еще во время Столетней войны. Англичане,
разумеется, придавали огромное значение такой крупной добыче. Порт Кале
давал им возможность в любое время проникнуть внутрь Франции. Они обнесли
город мощными крепостными стенами и укреплениями и на одних из ворот
поместили хвастливую надпись:
"Французы завладеют Кале, когда свинец поплывет по воде, как пробка".
Французы завоевали Кале за неделю. Самая большая заслуга в этом успехе
принадлежит, бесспорно, главнокомандующему Франциску де Гизу. Здесь бок о
бок сражались будущие враги, католики и гугеноты, и при этом сражались
отлично и доблестно.
Но тень растущего религиозного фанатизма и предвестие гражданских войн
уже стояли у колыбели этой удивительной победы. Когда один из героев
сражения при Кале был обвинен испанской стороной (то есть врагом!) в
приверженности Кальвину, Генрих II приказал немедленно арестовать его... Это
был Адело, брат адмирала Колиньи, который в то время находился в испанском
плену.
Яростная враждебность Генриха по отношению к Реформации была, особенно
если ссылаться на гугенотские источники, прямо-таки ненормальной. Он издавал
эдикты, направленные против гугенотов, устраивал над ними специальные суды,
сажал их в тюрьмы, применял пытки, сжигал их на кострах. Он наложил строгую
цензуру на все книги, поступающие во Францию из-за границы (в первую очередь
протестантские). Осужденным "еретикам" отрезали язык, чтобы, даже взойдя на
костер, они не заразили людей своим вероисповеданием. И в этом плане
недалекий Генрих, конечно, никак не мог понять, почему "моровая язва"
распространяется все шире, проникает даже в ряды придворных, дворянства и
часто, как ни удивительно, членов трибуналов, которые должны были бороться с
ересью.
Встает вопрос, была ли эта ненависть и жестокость проявлением
собственной воли (по имеющимся сведениям, этим король, однако, особенно
похвастаться не мог), или к этому его вынуждало его окружение. Второе
кажется более правдоподобным. Генрих II находился под сильным влиянием де
Гиза, восторгаясь его военным искусством, а де Гиз в скором времени показал
себя чрезвычайно фанатичным католиком. В то же время он был подвержен, хотя
и в рамках своей странной бигамии, влиянию законной супруги. Екатерина
Медичи, особенно после смерти Генриха, проявила себя как непримиримая
противница гугенотов, в некоторых исторических источниках указывается на ее
причастность к печально известной Варфоломеевской ночи.
Таким образом, наши общие представления о Генрихе II довольно
расплывчаты. Сравнительно короткий период его правления затеняет прежде
всего его отношение к Диане де Пуатье, и как-то в стороне остается тот факт,
что его отец, пользовавшийся всеобщей любовью Франциск I, также не отличался
особой сдержанностью. Хотя, по свидетельствам, он был рыцарем и галантным
кавалером (что, по всей видимости, недоставало Генриху), но в то же время и
сибаритом -- он нравился женщинам, а еще больше они нравились ему. Умер он в
52 года, и ходило немало слухов о том, что его смерть была тесно связана
именно с этим его пристрастием.
Совершенно в стороне остаются и военно-политические успехи в годы
правления Генриха, они приписываются только его полководцам. Но какой король
может одержать победу без них?
В хрониках сообщается также, что Генрих особо отличался в играх в мяч,
охоте и турнирах.
Именно на этих турнирах мы, наконец, и остановимся. Его страстная
любовь и восторженное отношение к турнирам классического типа, то есть в
тяжелых доспехах, с древком и копьем, в те времена являлись чем-то
анахроническим. Можно даже сказать, донкихотским, разве что без
романтически-героического пафоса. На это у Генриха просто не хватало
фантазии; впрочем, создается впечатление, что ее у него не было вовсе.
Эта страсть, очевидно, вторая по своей силе после его любви к Диане де
Пуатье, стоила ему, наконец, жизни.
Когда в 1559 году он заключил в Като Камбрези мирный договор с Филиппом
II -- кстати, особенно удачным он не был: хотя Генрих и получил окончательно
упомянутые три епископства (Мети, Тул, Верден), но за это отдал Филиппу II
французские восточные области Бижи, Брез и Савойю, -- то он решил скрепить
это соглашение двумя браками -- своей дочери Елизаветы с Филиппом И и своей
сестры Маргариты с герцогом Савойским.
Однако до этого он еще в последний раз дал волю своему
антиреформационному фанатизму, усилившемуся, несомненно, в связи с
предстоящим родством с испанским королем. Он лично прибыл на заседание
парижского парламента, на котором в это время обсуждалась позиция по
отношению к реформатам. И когда два оратора выступили с требованием
прекратить преследование сторонников реформации, Генрих приказал посадить их
в тюрьму.
Разумеется, он не мог предполагать, что это была его лебединая песня.
Роковой турнир. В честь бракосочетания своей дочери и сестры этот
мрачный и чудаковатый романтик приказал, помимо ряда придворных торжеств,
устроить также классический турнир. На нем он собирался продемонстрировать
прежде всего свое собственное искусство. Он должен был провести три
поединка. В первом, с герцогом Савойским, ему была присуждена победа. Второй
поединок, с герцогом Де Гизом, закончился вничью. В последнем он выступил
против капитана своих гвардейцев Монтгомери. Когда и этот поединок
завершился с ничейным результатом, Генрих не по. желал смириться с этим и,
вопреки правилам проведения подобных турниров, потребовал еще четвертого
поединка. Он длился недолго. У обоих противников сломались копья (или, как
было принято говорить, древка), но Монтгомери вместо того, чтобы бросить
обломок на землю, придержал его в руке. "После стычки его рысак продолжал
скакать бешеным галопом, -- читаем мы в книге Мерля "Наследие отцов", -- и
сломанное древко вонзилось королю в голову, приподняло забрало его шлема и
выкололо ему глаз. Король уронил щит и перевесился вперед, сил у него
хватило ровно настолько, чтобы обнять за шею своего коня, который все еще
быстрым галопом донес его до конца турнирного поля, где его остановили
офицеры короля. "Я мертв", -- произнес король слабым голосом и упал на руки
старшего конюшего.
Он прожил еще десять дней в ужаснейших страданиях. Филипп II прислал из
Брюсселя знаменитого хирурга Весала, который с помощью Амбруа Паре осмотрел
рану и попытался вытащить из нее щепки деревянного копья. Желая узнать
глубину раны, оба великих врача затребовали из тюрьмы головы четырех
преступников, которые как раз были отрублены, и с силой вонзали в них копье
Монтгомери. Но и эти ужасные опыты мало помогли им.
На четвертый день король пришел в себя и приказал ускорить
бракосочетания своей сестры и дочери. Что и было сделано, однако, при общем
подавленном состоянии и в ожидании рокового конца, эти свадьбы, без гобоев и
скрипок, напоминали похороны. В молчаливом шествии многие повторяли про себя
дурное предсказание Нострадамуса:
Младой лев старого победит
На поле брани в странном поединке;
В златой клети выбьет зеницу ему,
Из двух ударов один; потом жестока смерть.
Люди перешептывались о том, что под "молодым львом", очевидно,
подразумевается Монтгомери, а "златая клеть" означает королевский
позолоченный шлем.
Король умер 10 июня 1559 года, через два дня после бракосочетания
принцесс".
Капитану Монтгомери -- кстати, он был гугенотом -- после турнира
удалось бежать в Англию, где он поселился со своей семьей. Маршал Бернард
Монтгомери, один из прославленных главнокомандующих второй мировой войны,
был, якобы, его потомком.
Смертельное ранение французского короля Генриха II было определено
довольно однозначно: травма головы. Однако от простого ушиба головы или даже
сотрясения мозга не умирают. Таким образом, речь шла об эпидуральной
гематоме, т. е. кровоизлиянии между черепной костью и твердой мозговой
оболочкой.
Что именно может вызвать смертельный исход при травме головы?
Это может произойти, например, при повреждении головного мозга,
особенно если повреждены структуры мозгового ствола, затем это могут быть
осложнения в виде кровоизлияния или абсцесс мозга (отек или гнойное
воспаление).
Наиболее частым осложнением при травме головы является кровоизлияние.
Оно может проявляться следующим образом:
1. эпидуральное кровоизлияние, т. е. артериальное кровоизлияние между
черепной костью и твердой мозговой оболочкой;
2. субдуральное кровоизлияние, т. е. венозное кровоизлияние под твердой
мозговой оболочкой, между ней и тонкой мозговой оболочкой;
3. субарахоидальное кровоизлияние, т. е. диффузное кровотечение под
тонкой мозговой оболочкой (также венозное);
4. интрацеребральное кровотечение или, чаще, локализированное
кровоизлияние, т. е. в большинстве случаев артериальное кровоизлияние в
мозг, чаще всего в области переднего мозга.
Что из этого послужило причиной смерти Генриха?
Мы знаем, что в финале своего поединка с Монтгомери он получил
проникающее ранение в глаз сломанным древком.
Каким образом, в таком случае, можно сопоставить его одиннадцатидневную
агонию и смерть с отдельными диагнозами, перечисленными нами?
Единственное, что мы можем сразу исключить, это именно эпидуральный
синдром. Это артериальное кровоизлияние заканчивается смертельным исходом до
двадцати четырех, самое большее -- сорока восьми часов, если не будет
произведена трепанация, устранено скопление крови и остановлено
кровотечение.
Неправдоподобным представляется также кровоизлияние субарахоидальное.
Во-первых, оно редко возникает в результате проникающего ранения глазницы,
во-вторых, сильный, сравнительно молодой (едва достигший сорока лет) король
наверняка пережил бы его. Для этого ему было бы достаточно находиться
длительное время в состоянии покоя.
В отличие от этого, кровоизлияние интрацеребральное (внутримозговое) в
области лобной доли мгновенно вызвало бы смертельный исход, если бы оно было
сильным: меньшее кровоизлияние король пережил бы с остаточным
неврологическим диагнозом. Кроме того, проникающее ранение, которое вызвало
бы интрацеребральное кровоизлияние, должно было быть очень глубоким.
Следовательно, остается субдуральная гематома. Она может быть либо
хронической, развивающейся месяцами, или острой, развивающейся в течение
нескольких дней. В обоих случаях речь идет о кровотечении из смещенных под
твердой оболочкой вен. Значит, в этом случае у Генриха II должно было быть
острое субдуральное кровоизлияние. Проникновение острием древка могло легко
поранить вены под твердой оболочкой и вызвать там субдуральное
кровоизлияние, которое бы постепенно усиливалось, пока не вызвало бы
повышение внутричерепного давления, сдвиг мозговой ткани, сдавление ствола
(так называемые конические признаки) и последующую смерть.
Однако здесь существует еще одна, хотя и мало правдоподобная,
возможность. Несмотря на то, что рану немедленно обработал известнейший
хирург того времени Амбруаз Паре (а консультировал при этом не менее
известный брюссельский врач Весал), могло произойти заражение, что привело
бы к загноению и абсцессу мозга. В таком случае Генрих II мог умереть от
сепсиса. Но мы, к сожалению, не знаем, была ли у него высокая температура
перед смертью и терял ли он сознание. Таким образом, субдуральная гематома
представляется наиболее правдоподобным диагнозом. С абсцессом мозга молодой,
физически сильный король прожил бы, наверное, на одну или две недели дольше.
Смерть этого странного, задумчивого, меланхоличного и инфантильного
короля -- стольких эпитетов он был удостоен -- стремительно ускоряет закат
королевской династии Валуа. Во франции, к тому же еще раздираемой
гражданскими войнами, им суждено править всего тридцать лет...
Произведений искусства и всяких ценностей в Праге Рудольфа было
превеликое множество.
Когда баварский курфюрст Максимилиан возвращался домой после битвы на
Белой горе, его войско везло с собой 1500 повозок с трофеями из Праги и со
всей Чехии. Причем не одна повозка была нагружена уникальными предметами из
коллекции Рудольфа.
ФРАНТИШЕК ГЕЛ. "СЫН ВЕДЬМЫ".
Сегодня при упоминании имени Рудольфа II, вероятно, каждый вспомнит
именно наиболее яркую черту, характерную для этого императора римского и
короля чешского и венгерского: любовь к искусству и его глубокие познания в
этой области, благодаря чему Прага добелогорского периода (т. е. до битвы на
Белой горе в 1620 г. -- Прим. переводчика) стала культурным центром, не
имевшим себе равных. К сожалению, из его богатейших коллекций сохранились
лишь жалкие, хотя далеко и не бесценные, остатки.
О Рудольфе II и поныне напоминает нам второй двор Пражского Града: его
южное крыло, где находится резиденция президента республики, первоначально
являлось Рудольфовским дворцом; на противоположном, северном крыле,
находятся два представительных зала -- Испанский и Галерея. Они также были
построены при Рудольфе. Естественно, со временем все эти постройки
подвергались реставрации и переделкам. Однако первоначальная красота,
заложенная в них еще при жизни этого короля, сохраняется до сих пор.
Ну, а кроме того, в Праге сохранилось о той эпохе множество былин и
небылиц. О принадлежавших Рудольфу львах и прекрасных конюшнях, полных
породистых лошадей, которых император и король лично кормил и чистил и на
которых никогда не ездил, опасаясь якобы какого-то гороскопа; а уж к
гороскопам Рудольф вообще питал большую слабость. Зато, по слухам, он прямо
в конюшне часто давал аудиенции и, тоже по слухам, здесь же любил
повеселиться с молодыми красотками.
Перешли в легенды и его причуды, нелюдимость и состояния меланхолии. И
не в последнюю очередь стоит упомянуть о том что рудольфовская Прага была
желанной Меккой астрономов астрологов и алхимиков, среди которых хотя и
нашлось немало мошенников, но были и выдающиеся ученые, прежде всего Иоганн
Кеплер и Тихо де Браге.
Если все это и приходит нам на память, то обычно мы даже забываем
вспомнить о том, что Рудольф II принадлежал к Габсбургам, т. е. являлся
членом рода, который принес чешскому народу столько бед. Однако Рудольф II
был Габсбургом добелогорского периода, а, кроме того, он был одним из
немногих правителей, сделавших Прагу своей резиденцией, благоустраивавший ее
(прежде всего Град) и, несомненно, очень ее любивший. Здесь он прожил вплоть
до своего печального конца.
Воспитанник иезуитов в стране гуситов
Когда после смерти своего отца Максимилиана в 1576 году Рудольф
вступает на чешский (и одновременно на римский и венгерский) престол, он
представляет собой некоего полу испанца, каковым, собственно, более или
менее он остается и в дальнейшем. Позади -- жесткое семилетнее воспитание
при испанском дворе, где тогда тоже правили Габсбурги - фанатичные,
нетерпимые католики. Рудольфа обучали, главным образом, иезуиты. Он говорит
по-кастильски, одевается по-испански (впрочем, в тогдашней Европе это была
мода), усваивает возвышенные манеры двора и твердое убеждение в божественном
происхождении своей власти. Его пребывание в Испании с целью "воспитания"
состоялось по настоянию его матери Марии, испанской принцессы, сестры
испанского короля Карла V и -- что особенно интересно -- собственно кузины
(двоюродной сестры) своего супруга, Максимилиана -- отца Рудольфа.
Максимилиан, если судить по строгим испанским канонам, был несколько
равнодушным католиком. Ему якобы даже нравилось реформатство, и он с
удовольствием слушал протестантских проповедников. (Тогда в Чехии
протестантов было большинство, но они, к сожалению, были раздробленны:
наряду с гуситами - чашниками, существование которых допускалось согласно
базилейским компактам, здесь уже были лютеране и протестанты кальвинистского
толка, и, кроме того, заявляла о себе "Община чешских братьев", не
признаваемая и преследуемая, главным образом, государственной властью --
всеми правителями, начиная с Йиржи Подебрада). Поэтому мать Рудольфа,
испанка по происхождению, опасалась, чтобы ее сын не перенял религиозной
мягкости своего отца Максимилиана.
Мир, в котором молодой Рудольф вдруг оказался, был полной
противоположностью его предшествующего окружения. Как уже было сказано,
здесь преобладали некатолики. Впрочем, только в количественном отношении.
Католиков же хотя и было меньше, зато они были хорошо организованны. В Вене
находилась королева, вдова Мария, строгий католицизм которой ни в чем не
уступал ее испанскому происхождению. И это служило опорой для католиков в
Праге, представлявших собой весьма монолитную группировку. Их центром стал
Пернштейнский дворец на Градчанской площади. Его владелец, известный чешский
дворянин Вильям из Пернштейна, во время своей дипломатической миссии в
Испании женился на Марии, урожденной Манрике де Лара. Вокруг этой фанатичной
католички объединялось дворянское католическое общество, и при участии
испанского посла и папского нунция строились козни портив некатоликов.
Поликсена, молоденькая дочь Пернштейна, далеко не из религиозных побуждений
вышла замуж за старого и больного Вильяма из Рожмберка, богатейшего чешского
магната и чуть ли не патентованного католика. (Интересно, однако, что его
брат, Петр Вок из Рожмберка, в отличие от него был вначале чашником, а
позднее даже членом "Общины чешских братьев!") Когда Вильям из Рожмберка
умер, на молодой красивой вдове женился другой член "испанской" католической
партии в Чехии -- Зденек Войтех Попел из Лобковиц. И снова далеко не из
религиозных побуждений. В качестве приданого Поликсены он получил имение
Роуднице-на-Лабе, и, кроме того, этот брак помог ему после поражения
сословного восстания попасть на вершину политической власти и войти в
доверие к Габсбургам.
Целью Габсбургов, опиравшихся на католическую церковь всецело, от
начала до конца, была в тот период рекатолизация всех подвластных им земель.
Как и повсюду, в Чехии надежными помощниками контрреформации стали иезуиты.
Эти члены ордена, основанного отставным испанским офицером Игнатием Лойолой,
начинали очень незаметно. Они учредил в Праге колледж -- Клементинум (ныне
здесь находится университетская библиотека), и их школа получила хорошую
репутацию. Подтверждается это и тем, что сюда стали посылать детей и
некатолики. Однако со временем иезуиты печально прославились тем, что они
насильно заставляли некатоликов принять "истинную веру".
Вот в такое время и в такой атмосфере двадцатичетырехлетний Рудольф
вступает на чешский престол. В Праге во время торжественных похорон его отца
Максимилиана происходит довольно комический эпизод: удар древка одного из
знамен о Староместскую мостовую вызывает такую панику, что вся похоронная
процессия, императорские и чешские сановники, духовенство и дворянство
разбегаются и прячутся по соседним дворам. Молодой Рудольф, всеми покинутый,
остается в одиночестве и страхе у гроба своего отца. Не правда ли, странное
знамение в самом начале правления?
Вначале Рудольф нерешительно кочует между Прагой и Веной (традиционной
резиденцией Габсбургов). В 1583 году он окончательно останавливает свой
выбор на Праге, где и проводит почти тридцать лет, которые мы называем
сегодня рудольфовским периодом. Чешский сейм охотно выделяет средства для
ремонта Града, который вскоре начинает сиять первозданной красотой. И
Рудольф правит отсюда чешским и венгерским королевством и римской империей.
По свидетельствам современников, Рудольф произвел в Праге хорошее
впечатление. Его описывают как симпатичного мужчину среднего роста, с
ухоженным лицом, приятного в обращении. Особенно подчеркивают его
приветливость.
Англичанин Эванс, написавший современную монографию о Рудольфе II,
утверждает, что мир знает трех Рудольфов. Первого слабого правителя, который
начал править по старой славной традиции, но после неудач в своей внутренней
и внешней политике оказался пленником в собственном Граде. Второго --
щедрого мецената, покровителя наук и искусств, художников Арцимбалда и
Спренжера, ученых Кеплера и Тихо де Браге. Художественные сокровища,
собранные в Пражском Граде, не имели себе равных в тот период, когда
коллекционирование было модой и страстью всех, кто мог себе это позволить.
(Здесь необходимо сделать замечание о том, каким на самом деле было "щедрое
меценатство" Рудольфа -- в частности, в отношении де Браге и Кеплера.
Первому он пообещал 3000 дукатов в год, второму -- 1 500 дукатов, что в то
время означало действительно большую щедрость. Но пообещав, Рудольф уже не
взял на себя труда проследить, получают ли оба астронома положенное
жалованье. А они его не получали). И, наконец, третий Рудольф, как
утверждает Эванс, был иным, менее приятным. Таинственный, весь во власти
оккультных наук, одурачиваемый мошенниками, проходимцами, такими, как
например, Келлей, занимавшийся каббалистикой, герметизмом и многими другими
суевериями. Его навязчивые идеи граничили с помешательством.
Каким был Рудольф II в действительности!
Скорее всего, он представлял собой комбинацию всех трех приведенных
Рудольфов.
Период его правления далеко не был безмятежно-счастливым. Он
характеризуется прежде всего углубляющимися разногласиями между католиками и
некатоликами. Появляется новое поколение католиков, воспитанных уже в
иезуитских школах, как, например, Зденек Войтех Попел из Лобковиц, Вильям
Славата, Ярослав Боржита из Мартиниц. Но здесь же существует и новое
поколение некатоликов, возглавляемое в Чехии Вацлавом Будовцем из Будова, а
в Моравии Карелом - старшим из Жеротина Равновесие между ними нарушается в
1599 году, когда, по наущению испанского посла и папского нунция, Рудольф II
выдворил протестантских чешских земских сановников и заменил их католиками.
Зденек Войтех Попел из Лобковиц стал верховным канцлером и начал проводить
последовательную рекатолизацию и централистскую политику. Его мечтой была
великая центрально-европейская абсолютная монархия, в сердце которой было бы
чешское королевство.
Впрочем, был тут еще один из Лобковцев: Иржи Попел, двоюродный брат
Зденека Войтеха, который в девяностые годы шестнадцатого века стоял во главе
католической "новой волны". Выступая бескомпромиссно против протестантов, он
одновременно занимал все новые и новые должности, получая титул за титулом.
По Праге начали распространяться слухи, что он намеревается стать чешским
королем и свергнуть слабого Рудольфа. Тот, решив предотвратить возможное,
приказал арестовать Иржи Попела из Лобковиц, бросить его в тюрьму и
конфисковать имущество. Его дочь, молодая красавица Эва Эйсебие Мария, по
прошествии пяти лет после заключения отца пошла было ходатайствовать перед
королем, подкупив одного из трех камердинеров Рудольфа (именно от них, как
правило, зависело, кого примет император и король), но так и не решилась на
это. Дело в том, что влечение Рудольфа к молодым красоткам ни для кого не
было тайной... Так Иржи из Лобковиц и отсидел в тюрьме еще пять лет вплоть
до самой своей смерти.
В начале семнадцатого века вспыхнула новая война с Турцией. Граница
Османской империи проходила посередине Венгрии, и здесь всегда было
неспокойно. (Как известно, в боях против турков погиб вблизи Мохача чешский
и венгерский король Людовик Ягеллонский. Это произошло в 1562 году. После
его смерти оба престола занял австрийский эрцгерцог Фердинанд Габсбург, дед
Рудольфа II.) Благодаря прежде всего генералу Руссворму императорская армия
вначале добивалась значительных успехов. Взятие крепости Рабу предвещало
серию побед, благодаря которым была снова возвращена значительная часть
Венгрии.
Казалось бы, начало исполняться одно из желаний Рудольфа II -- мечта
стать великим христианским завоевателем. Именно к этому периоду относится
гравюра Рудольфа работы Саделера, изображающая его как триумфатора, и его
бюст в панцире работы Адриана де Вреиса. Когда же Рудольф покорил и
Трансильванию, было принято решение провести насильственную католизацию,
чего он до сих пор не делал, вызывая тем самым недовольство Испании и курии.
В возвращенных снова провинциях и в старой части Венгрии и Трансильвании,
где теперь было немало протестантов - лютеран, он запретил любое
некатолическое вероисповедание. Претворить приказ в жизнь было поручено
генералу Бельхиосу, военачальнику перед лицом неприятельских армий весьма
неудачливому, зато большому специалисту по части подавления и принуждения
гражданского населения. Результат не заставил себя долго ждать. Им стало
восстание под руководством венгерского дворянина Иштвана Бочкаи. Восстание
охватило всю Венгрию, а вслед за этим началось новое наступление турков.
Когда, наконец, Бочкаи ворвался в Моравию, Рудольф II был поставлен перед
необходимостью подписать мирный договор.
Император не хочет никого слышать.
В этот период у Рудольфа уже преобладали мизантропические настроения.
Избегая принятия каких-либо решений, он редко встречался даже с
императорскими и земскими сановниками, не доверяя им. Посредниками между
Рудольфом и правительством стали его... камердинеры. Знаком их достоинства
(и власти) была золотая цепочка, на которой висел символический ключ от
императорских комнат. Наиболее известным из камердинеров был Филипп Ланг,
взяточничество которого и нечистоплотность в делах в значительной мере
способствовали непопулярности правительства Рудольфа II. (Такой пример:
Будучи воспитанником мадридского двора, Рудольф настаивал на испанском
дворцовом церемониале, согласно которому никому нельзя спрашивать о чем-либо
государя; тему разговора избирает только сам правитель, а гость (посетитель)
не должен просить ни о чем ином, кроме того, что изложено в его прошении.
Значит, если бы де Браге или Кеплер захотели напомнить императору, что они
не получают обещанного жалованья, то были бы должны указать это в своем
прошении об аудиенции. И в этом случае она просто бы не состоялась поскольку
задержка жалованья было делом рук именно камердинеров Рудольфа.)
Вести переговоры о мире с венгерскими повстанцами и турками Рудольфу не
хотелось. И он поручил это дело своему брату Матвею (Маттиасу).
Большей ошибки король не мог сделать. Если недоверие к людям у Рудольфа
уже тогда носило характер мании преследования, то, что касается эрцгерцога
Маттиаса, оно было полностью оправданным. Этот Габсбург отличался большим
честолюбием, ни в коей мере не соответствующим его способностям. Однако ему
удалось найти в лице венского епископа Мельхиора Клесла умного советника,
который, в ущерб Рудольфу, помог Маттиасу подняться очень высоко.
Венский мир с венгерскими повстанцами и Турцией (1606 год) означал
потерю всех прежних завоеваний и признание религиозной свободы в венгерской
части монархии. Кроме того, к венгерским восставшим присоединились
австрийские и даже моравские сословия. Эта австро-венгеро-моравская
сословная конфедерация, возглавляемая Маттиасом, представляла собой уступку
основным принципам габсбургской политики: использовать абсолютную власть
монарха для борьбы против антикатолической оппозиции. Маттиас становится
венгерским королем и, за исключением центральной части монархии, т. е.
чешского королевства, поднимает всю империю против Рудольфа. Маттиас
движется с войсками на Прагу.
Но тут (в 1608) происходит нечто почти невероятное. Чешские, силезские
и лужицкие сословия встали на сторону Рудольфа.
Похоже, что чешские сословия приняли за оскорбление, что с ними никто
предварительно не посоветовался: они считали себя важнейшим политическим
звеном в габсбургской монархии. Сыграл здесь свою роль и тот факт, что к
конфедерации присоединились также моравские сословия... Поэтому и не нашла
отклика пламенная речь моравского земского гетмана Карела из Жеротина,
приехавшего на заседание чешского сейма с целью призвать чешские сословия
присоединиться к оппозиции против Рудольфа. Когда же Маттиас подошел с
войсками к Праге, чехи сумели с оружием в руках постоять за своего короля...
Последующий либеньский мир стал, однако, для Рудольфа катастрофой. От
его империи ему остались только земли королевства чешского без Моравии и
императорский титул. Остальная часть габсбургской монархии перешла во власть
Маттиаса как венгерского короля и признанного наследника императорского
престола. Помимо того, Рудольф вынужден был подписать в 1609 году указ о
свободе вероисповедания в Чешском королевстве, ставший вознаграждением
чешским протестантским сословиям за их верность Рудольфу в его борьбе и
раздоре с Маттиасом. Этот указ вошел в историю под названием "Грамота Его
Величества Рудольфа".
Начиная с этой минуты, Рудольф думает только об отмщении -- отмщении
брату - предателю и "неблагодарным" чешским протестантским сословиям,
принудившим его издать грамоту. Он ищет и находит поддержку у своего
двоюродного брата Леопольда, епископа из Пассау. Этот безответственный и
авантюрный служитель церкви, мечтающий стать наследником императора,
набирает войско из десяти тысяч человек самых различных национальностей под
предлогом военной операции на территории монархии, где тогда разгорелся спор
о наследстве после юлишско-клевского герцога. Однако, на самом деле войско
вторгается в начале 1611 года в Чехию и с грабежами и насилиями движется к
Праге, несмотря на протесты чешского сейма.
История вторжения наемников из Пассау общеизвестна. Напомним только,
что пражане вначале не могли и предположить, что Леопольда с его
разбойничающими наемниками пригласил страну сам Рудольф. Пассаусцам удалось
занять только район Мала Страна, где начались многочисленные грабежи и
убийства. Но вскоре им пришлось в спешке бежать, так как к Праге
приближается со своим войском Маттиас, Происходит то, чего и можно было
ожидать: Рудольф лишается чешской короны, и земский сейм провозглашает
Маттиаса чешским королем.
После торжественной коронации в соборе св. Вита новый чешский король
устраивает богатый прием, тогда как в южном крыле этого же града бродит,
мучимый завистью, низложенный чешский король. Его владения ограничиваются
теперь только Пражским Градом (Маттиас живет в Вене) и никому не нужным
императорским титулом. Но мысли о мести не покидают Рудольфа... Правда,
недолго. Не прошло и года, как в начале 1612 г., в возрасте неполных
шестидесяти лет, он умирает от инфекционного легочного заболевания. Период
Рудольфа II заканчивается.
Только ли сумасброд и меланхолик?
У Рудольфа были некоторые весьма примечательные свойства, о которых
известно очень мало. Так, например, его образование было всесторонним. Он
хорошо разбирался в изобразительном искусстве, и его коллекции отличались не
только большим количеством экспонатов, но и качеством, В них проявлялся
квалифицированный отбор, чем они значительно отличались от обычных в то
время собраний предметов искусства. Несмотря на то, что Рудольф,
естественно, не сумел да и не мог разорвать связывающие его путы тогдашних
астрологических и алхимических предрассудков, тем не менее он глубоко
интересовался наукой и научными открытиями. Под его покровительством в Праге
в 1600 году возникает международный научный коллектив (чех Тадеуш Гайек из
Гайека, датчанин Тихо де Браге, немец Ян Кеплер), который, несомненно, был
первым в мире обществом такого рода. Кроме испанского и немецкого, Рудольф
говорил на французском, итальянском, латинском и довольно неплохо -- на
чешском языках.
По свидетельствам современников, он общался на "славянском языке" с
московской миссией царя Федора Иоанновича, который послал ему в дар меха.
(Рудольф распродал их в различных городах Европы, получив около миллиона
талеров.) Начиная с 1571 года, у Рудольфа был учитель чешского языка --
Севастьян Паховский из Платина.
Современники утверждают, что император и король Рудольф II был
человеком мягким, но в то же время замкнутым, часто впадал в депрессию и
избегал встреч с людьми. Говоря о его характере, обычно употребляют слово
"меланхолия", которое тогда входило в моду в связи с возобновившимся
интересом к Гиппократу. Он был малодоступным, с преувеличенной гордостью
воспринимал свою миссию властелина по милости божьей, что было очевидным
последствием его воспитания в Испании. Часто он преувеличивал и свои
способности в качестве монарха; мнил себя великим военачальником, хотя
никогда не был даже в военном лагере, не говоря уже о военных операциях.
Чередование депрессивного и агрессивного состояний было у Рудольфа
постоянным, но в промежутках между ними были периоды, когда он вел себя
совершенно нормально, хотя и предпочитал одиночество. Официальных лиц и
делегации он оставлял в ожидании аудиенции целые дни и недели.
"Боязнь потерять власть и щепетильность во всем, что могло бы уязвить
его императорское величие, стали также одной из причин психического
заболевания Рудольфа. Сегодня (1935-й год -- Прим. автора] трудно
установить, к какой категории психических расстройств относилось его
заболевание: врачебные заключения о нем недостаточны для точного диагноза.
Анатомические данные заболевания останутся, наверное, навсегда тайной, но
психические симптомы, поскольку о них у нас имеются сведения, при анализе их
причинных связей в некоторой степени объясняют болезненные состояния
Рудольфа.
По своему темпераменту Рудольф был меланхоликом... Его слабая нервная
система подрывалась им самим, неустанно ищущим Увеселений в объятиях
красивых женщин... Неожиданно на него нападала какая-то особая мания
преследования, которая переплеталась с манией величия, и вслед затем
начинались приступы гнева и мстительности по отношению ко всем
действительным и воображаемым недругам. При этом он совершал опасные и
безрассудные поступки, а иногда начинал делать все возможное для уничтожения
мнимого противника, чтобы показать, насколько он еще всесилен... При таком
напряжении нервы Рудольфа сдавали, он обессиливал и его охватывала апатия,
во время которой король никого не подпускал к себе, не заботясь уже о
начатых ранее делах. Только боязнь новых нападок заставляла его опять
собраться с духом, но снова очень скоро приходила усталость. И все же
болезнь никогда не выводила его полностью из строя. Это были только короткие
или длинные волны, перекатывающиеся в его несчастной душе".
Так описывает нервно - психический недуг Рудольфа II -- после
тщательного изучения первоисточников -- историк Бедржих Новак. Наряду с
точным описанием маниакально - депрессивных настроений, здесь же
анализируются состояния агрессии, параноидный комплекс и -- не в последнюю
очередь -- подчеркивается сексуальная распущенность Рудольфа.
Психические расстройства у императора имели свои причины. Первые недуги
проявляются в конце 1580 и в начале 1581 года. До тех пор у Рудольфа, как ни
странно, не наблюдалось никаких признаков заболевания. Потом, на протяжении
нескольких месяцев, он страдает длительной и серьезной болезнью, о которой в
первоисточниках отсутствуют, к сожалению, более подробные сведения. Однако,
похоже, что речь шла об инфекционной, лихорадочной болезни. Говорилось о
люэсе (morbus gallikus). но никаких более надежных сведений об этой болезни
(в то время уже хорошо известной) не приводится. По всей вероятности, речь
шла о субхронической или даже хронической инфекции. После этой болезни
Рудольф изменился, но приступы депрессии еще были редкими, а об агрессии
пока не было и речи.
Второе и третье ухудшение произошло после психических стрессов. Здесь
необходимо подчеркнуть, что к Рудольфу, который так никогда и не женился, на
протяжении многих лет проявляло интерес сразу несколько европейских
принцесс. С годами у них находились другие партнеры, что Рудольф воспринимал
как смертельную обиду. Когда в 1598 году стало известно, что на стареющей
невесте Рудольфа Изабелле Кастильской женится его брат, эрцгерцог Альбрехт,
болезнь Рудольфа усугубилась. Но куда более острый приступ депрессии
произошел в тот момент, когда в 1600 году, прибыв в Прагу, французский посол
сообщил о женитьбе своего короля на Марии Медицейской, еще одной из
рудольфовых "запасных" невест. Тогда у Рудольфа ярко проявились агрессивные
состояния параноидного характера. И он сорвал злость на монашеском ордене
капуцинов, обвинив его в предательстве, и на людях из ближайшего окружения,
гофмейстерах Румпфе и Траутсоне. Обоих Рудольф выгнал, а Румпфу даже угрожал
кинжалом.
Новые ухудшения психического состояния Рудольфа происходили после
различных обид (в данном случае, в большинстве своем действительных),
наносимых ему его братом Маттиасом после подписания венского, а затем
либеньського мира. В конце концов, после грамоты о свободе вероисповедания,
которую короля заставили издать чешские сословия в 1609 году, Рудольф почти
полностью забрасывает личные и государственные обязанности: он лишь время от
времени пробуждается от апатии, и только мания преследования изредка
заставляет его заняться хотя бы на время делами. Это как раз и приводит
Рудольфа к безумной авантюре с Леопольдом из Пассау, за которую ему
приходится поплатиться чешским престолом.
От одной тяжелой атаки меланхолии Рудольфа на время вылечил врач --
иезуит д-р Писториус, удерживавший монарха скорее у его художественных
коллекций, чем у государственных дел.
Итак, можно ли поставить диагноз заболевания Рудольфа II, можно ли
определить этиологию, или же просто присоединиться к мнению историка Новака,
согласно которому -- что касается болезни Рудольфа -- "ее первоисточник
навсегда останется тайной"?
Конец тайны.
Картина чередования депрессивных и агрессивных состояний дополняемая
длительными интервалами совершенно нормального поведения, почти не оставляет
сомнений в своем действительном характере. Любому врачу - психиатру сразу
ясно, что речь идет о циклическом маниакально - депрессивном психическом
расстройстве, одном из наиболее распространенных заболеваний цивилизованного
человечества. Этого же мнения придерживается и психиатр Эуген Венцловский,
который посвятил Рудольфу научную работу. Здоровье Рудольфа постоянно
ухудшалось, так как в то время не был известен ни один эффективный метод
лечения, а кроме того, в жизни Рудольфа внешних раздражителей было более чем
достаточно.
Этиологический аспект также не может представлять особых затруднений.
Налицо наследственный характер болезни и причинный фактор, которым являлось
тяжелое (инфекционное?) заболевание в 1580--1581 гг. Но само по себе
психологическое заболевание носило наследственный характер.
О тяжелой наследственности Габсбургов было написано много, а кое-где --
и с преувеличением. Но что касается непосредственно Рудольфа II, в нашем
распоряжении имеется несколько совершенно безошибочных данных.
Его прабабушкой была Хуанита Безумная, о которой достоверно известно,
что она болела шизофренией. Один из ее двух сыновей, Карл V, прадядя
Рудольфа, страдал, несомненно, эндогенной депрессией низшей степени, а у
Фердинанда I, короля чешского и венгерского, депрессии появились после
смерти его жены Анны Ягеллонской (для которой он построил в Праге летний
дворец -- Бельведер). Двоюродный брат Рудольфа, испанский принц Дон Карлос,
страдал тяжелой психической болезнью, характер которой неясен: это могла
быть как шизофрения, так и эпилепсия. Необходимо еще раз подчеркнуть, что
родители Рудольфа находились между собою в родстве: двоюродный брат и
двоюродная сестра, в результате чего вероятность наследования отрицательных
задатков многократно возрастает.
Здесь же имеется еще одно доказательство: сын Рудольфа II и Катержины
Страдовой, дочери распорядителя рудольфовских коллекций (с которой, кстати,
у него было еще два сына и три дочери), дон Цезарь де Аустрия, был
сексуальным маньяком-убийцей, Рудольф о нем якобы говаривал, что это "зеница
его ока". Этот внебрачный сын монарха, натворив немало зла, умер, наконец, в
крумловском замке, куда был выслан из Праги, где его выходки стали
совершенно невыносимыми. По одним данным, он покончил жизнь самоубийством,
по другим -- умер от алкоголизма (от белой горячки)... По всей вероятности,
он был шизофреником.
Следовательно, есть основания полагать, что Рудольф II страдал
наследственным психическим расстройством типа эндогенной циклической
маниакальной депрессии. Болезнь была вызвана тяжелой инфекцией и постепенно
осложнялась внешними стрессовыми факторами.
Ну а что же мания преследования и мания величия? Они никак не
вписываются в картину маниакальной депрессии. Мы уже говорили о том, что во
время тяжелого заболевания Рудольфа было подозрение в сифилисе, но
доказательства здесь отсутствовали. Сейчас мы их уже имеем. Новое
обследование хорошо сохранившегося скелета Рудольфа II подтвердило
несомненные признаки сифилисного воспаления костей, в особенности на нижних
конечностях, что вызывало у Рудольфа в пожилом возрасте трудности при
ходьбе. Впрочем, при его распущенной жизни было бы скорее удивительным, если
бы он не заразился сифилисом. В конце шестнадцатого века сифилис встречался
еще очень часто -- ведь в начале этого столетия это была пандемия в Европе.
А при нехватке защитных мер и лечебных средств инфекции были частым
явлением. Зная характер Рудольфа, его "французская болезнь", несомненно,
скрывалась, поэтому не сохранилось сведений и об обычном в то время лечении
ртутными втираниями. Но достаточно ли этого для объяснения его мании
преследования и мании величия? Заболевание сифилисом в то время обычно
быстрее, чем в последующие века, переходило в прогрессивный паралич
четвертой стадии, который поражает, в основном, кору передней части мозга.
Отсюда сложные проявления характера Рудольфа II можно рассматривать в
двух аспектах:
Воспитание в Испании сформировало его манеры в взгляды совершенно
неприемлемые для той среды, в которой ему было суждено прожить жизнь.
К этому прибавляется комбинация двух тяжелых, постоянно осложняющихся
психических заболеваний: циклической маниакальной депрессии, возникшей на
наследственной базе и вызванной тяжелой инфекцией, и далее -- ощущениями
стресса; и прогрессивного паралича после сифилисной инфекции (возможно, еще
из Испании), проявляющейся параноидными состояниями (мания преследования),
ведущими к агрессивной мании величия.
Подводя итоги, следует сказать, что чешский король и римский император
Рудольф II был, по существу, глубоко несчастным человеком. Самое ценное и
неизменное, что осталось после него -- редкостные художественные коллекции
-- были разворованы и разграблены. Сохранившиеся и с большими усилиями
найденные картины находятся ныне в Национальной галерее. В наиболее полном
виде до нас дошли только его нумизматические коллекции. Габсбурги вывезли
большинство из них в Вену, где они стали основой знаменитой экспозиции монет
в музее.
После смерти Рудольфа Пражский Град надолго осиротел. Завершилась одна
эпоха, а на смену пришел новый, трагический для нашего народа период. В
дверь уже стучалась Белая гора, издалека слышались раскаты Тридцатилетней
войны...
"...Да, кажется, я уже решил, сказал, немного помедлив, Галлас. -- ...
Говорил я с герцогом. Он сулил золотые годы, только не верю я ему на ладан
дышит, а собирается вести армию против императора...
Вальдштейн -- король Чехии! Тьфу!
Его царствование было бы еще короче, чем правление осужденного
курфюрста: это был бы не Зимний король, а всего лишь Масленичный, умерший до
коронации!"
РАДОВАН ШИМАЧЕК "ВАЛЬДШТЕЙНСКАЯ РАПСОДИЯ"
Слова, с таким пренебрежением, если не с презрением, высказанные о
человеке, перед которым несколько лет дрожала от страха почти вся Европа и
которого сам император Священной Римской империи Фердинанд Второй называл
дорогим дядюшкой, в действительности никогда не были произнесены -- это плод
поэтического вымысла. Тем не менее они исторически верно отражают ситуацию
где-то в первой декаде февраля 1643 года, когда жизненный путь одной из
сильнейших и одновременно противоречивейших личностей Тридцатилетней войны
-- Альбрехта из Валленштейна (Вальдштейна) -- приближался к неизбежной
трагической развязке.
Тот, о ком идет речь, герцог Фридландский и Заганский, все еще
генералиссимус многотысячной императорской армии, лежит в это время с тяжким
недугом в городе Пльзень, где его полки встали на зимние квартиры.
Валленштейн знает, что жить ему остается немного, поэтому лихорадочно,
преодолевая физические муки, стремится осуществить план, наметившийся года
два назад, а прошлым летом выкристаллизовавшийся полностью, план, который
привел бы его к желанной конечной цели и вознаградил достойнейшим (для того
времени) способом -- королевской короной. При осуществлении плана он
полагается в первую очередь на свою армию, на ее генералов, полковников и
гетманов. В их преданности он не сомневается: ведь всего лишь месяц назад
она была подтверждена письменным обязательством. Армию, ее основное ядро, он
собирается в ближайшие дни перебросить из города Пльзень в Прагу, где она
будет ждать его приказа начать операцию. Валленштейн не сомневается в
успехе, в чем его утверждает и благоприятное расположение звезд, в
способность которых определять человеческие судьбы он слепо верит. Однако
полагается он и на поддержку шведских и саксонских войск и посылает гонцов в
их лагерь, чтобы те немедленно двинулись к чешской границе и по сигналу
ворвались в Австрию... Теперь герцог может отбросить маску, может во
всеуслышанье заявить о своем непослушании императору...
Но и венский двор уже не сидит сложа руки.
По иронии судьбы, Валленштейн, мастер военной стратегии и
дипломатических закулисных игр, хладнокровный комбинатор и ловкий интриган,
который до последнего времени получал самую подробную информацию о каждом
шаге своих неприятелей в решающий момент и не подозревает о том, что о его
предательских намерениях император уже давно знает от его же собственных
генералов и полковников. Не подозревает Валленштейн и о том, что Фердинанд
II на тайном совете в Вене 24 января 1634 года решил от него окончательно
избавиться, лишить его военной власти, а новым генералиссимусом назначить
генерала графа Матиаса Галласа. В связи с этим император отдает приказ
арестовать Валленштейна и его главных сообщников или же убить их как
предателей. Но пока все держится под строжайшим секретом. Гал-лас,
Пикколомини и другие офицеры должны притворяться верными Валленштейну, тайно
перетягивать отдельные полки на сторону императора и искать людей, которые
за щедрое вознаграждение выполнили бы приказ ликвидировать герцога
Фридландского. И свершится сие в субботу 25 февраля 1634 года под покровом
ночи в городе Хеб...
Здесь, в этом пограничном чешском городе, за его крепостными стенами,
нашел укрытие могущественнейший до недавнего времени человек в империи,
сопровождаемый маршалом Кристианом Илове, генералом Адамом Эрдманом Трчкой
из Липы, графом Вильгельмом Кинским и доктором Йиндржихом Ниманном,
секретарем Трчки. Над всеми уже вынесен вердикт смерти, а среди тысяч
солдат, оставшихся верными герцогу, вышагивают рядом с носилками
Валленштейна и наемные убийцы. Остальные полки отреклись от своего
военачальника и перешли на сторону императора, посулившего им богатую
добычу... Итак, Валленштейну остается надеяться лишь на помощь со стороны.
Но Бернард Веймарский, шведский полководец, оперирующий на имперских
территориях, передает герцогу Фридландскому, что для него "даже собаки не
оседлает", а саксонский генерал Георг фон Арним, на своевременную помощь
которого больше всего рассчитывает Валленштейн, сохраняет молчание и
предпочитает просто удалиться из Дрездена в Берлин под предлогом посещения
бранденбургского курфюрста...
Итак, полное крушение давно задуманного, далеко идущего плана,
осуществление которого должно был изменить политическую карту Европы, на
который возлагала огромные надежды чешская эмиграция после разгрома на Белой
Горе, изгнанная Фердинандом из страны по религиозным причинам и мечтающая о
возрождении бывших политических отношений и возвращении конфискованного
имущества. В чем же кроется причина краха? Только ли в том, что Валленштейн
так долго колебался, топтался на месте, оттягивал проведение
подготавливаемой операции, вел двойную игру, лавировал, вел переговоры с той
и другой стороной, давал обещания императору и его протестантским
противникам, пока не лишился наконец доверия и тех, и других? В том ли, что,
когда боевые трубы позвали в бой, шведы оказались в стороне, хотя всего
полгода назад предлагали ему чешскую корону, если он выступит против
императора? Или же главная ответственность за бесславный конец герцога
ложится на плечи изменников в собственных рядах? А может, найдутся и другие
причины?
Ответ не будет ни простым, ни однозначным.
В конце концов, и до нас ответа доискивалось множество авторов,
произведения которых -- исторические, художественные, научные --
представляют ныне несколько тысяч названий. Одни видят причину падения
Валленштейна, его безрассудного, прямо-таки наивного поведения в момент,
когда идет игра ва-банк, в особенностях его характера, в его невероятном
пристрастии к гороскопам и астрологии -- то есть в причинах субъективного
характера. Другие ищут ее в политической обстановке того времени, в
объективных общественных и классовых условиях, в силе армии, в экономических
возможностях отдельных актеров драмы, в их способности обмануть другого,
придумать более удачный ход, взять реванш, реально оценить положение.
Наконец, на чашу весов бросают и болезненность герцога, тяжелый хронический
недуг, который, особенно на склоне лет, мешает ему не только двигаться, но и
настолько парализует его мысль, что он не способен трезво оценивать
обстановку и принимать решения...
Мы не собираемся полемизировать, подвергать сомнению различные взгляды,
предлагать новые теории. Вероятно, правда будет где-то посередине. Впрочем,
даже такая констатация не мешает нам сделать попытку дополнить историю
болезни Валленштейна некоторыми малоизвестными подробностями.
Любой ценой наверх. Чешская история особенно богата личностями,
отличающимися сложностью характера и такими странными действиями, что это
казалось необъяснимым как их современникам, так и последующим поколениям
историков, писателей и драматургов. Достаточно назвать хотя бы Завиша из
Фалкенштейна, Йиндржиха из Липы, Вацлава IV или Рудольфа II, чтобы
представить, что мы имеем в виду. Но самой неясной фигурой всей нашей
истории является все-таки Альбрехт из Валленштейна; кстати, в этом отношении
совпадают мнения всех его биографов.
Каким же он, собственно, был? Какие черты были доминирующими в его
характере?
И здесь нет однозначного ответа. Вероятнее всего, в первый период жизни
это было чрезмерное честолюбие, неудержимое стремление к богатству и
карьере. После достижения этого у Валленштейна все чаще проявляются
самодовольство, самовлюбленность, тщеславие и, прежде всего, мстительность.
Его современники говорят о нем, что он относится к самым хитрым, самым
лукавым, самым коварным людям своего времени. Иные считают, что он склонен к
опрометчивым поступкам, гневлив, жесток, беспощаден, идет к своей цели через
трупы. Некоторые же, напротив, твердят, что он умеет быть великодушным,
тактичным, снисходительным и невероятно щедрым. С одной стороны, Валленштейн
ведет себя грубо, зло, агрессивно, с другой -- бывает веселым,
нерешительным, слабовольным, доверчивым, способным прощать. Одни считают его
авантюристом, беспардонным накопителем земных богатств, другие ценят его
любовь к лошадям, к искусству, к природе...
Бесспорно, все это было Валленштейну присуще. Его жизнь несколько
напоминала греческую трагедию со своей экспозицией, кризисом, катарсисом и
катастрофой. Если бы он родился на сто лет раньше, то, возможно, стал бы
героем одной из трагедий Шекспира...
Альбрехт Вацлав Эусебиус из Валленштейна (в советской историографии
Альбрехт Венцель Евсевий) родился 14 сентября 1583 года как семимесячный
ребенок Вильгельма из Валленштейна и Маркеты Смиржицкой. Хотя у отца
Альбрехта было всего лишь небольшое поместье в Гержманицах близ Яромержи, он
мог похвалиться гербом древнего и разветвленного, хотя и обедневшего
дворянского, рода, и, кроме того, состоял в родстве с многими влиятельными
вельможами, а в результате брака -- даже с родом Смиржицких, самым богатым,
после Рожмберков, в Чехии.
Детство Альбрехта не было радужным. В десять лет он теряет мать, в
двенадцать лишается отца, после чего живет у своего опекуна Йиндржиха
Славаты в Кошумберке и учится в известной школе чешских братьев.
Валленштейны были евангелистами. В четырнадцать лет юноша начинает обучаться
латыни и немецкому языку в лютеранской гимназии силезского города
Гольдберга. Через два года поступает в академию в Альтдорфе близ Нюрнберга.
Когда его исключают оттуда за драку, отправляется "в люди" в Италию, а в
1602 году, девятнадцатилетним, возвращается домой.
Тогда земли Короны чешской (Чехия, Моравия, Силезия, Верхняя и Нижняя
Лужица), в унии с королевством венгерским и землями австро-альпийскими,
играют ведущую роль в области политики, экономики и культуры. Прага
становится резиденцией Габсбурга, императора Рудольфа II. Чешское дворянство
богатеет сооружает пруды, строит величественные дворцы и все больше угнетает
крепостных крестьян. Разбогатевшие горожане во всем стремятся подражать
дворянам. Но развитие внутриполитической ситуации определяет борьба между
некатолическим большинством, то есть утраквистами (чашниками), лютеранами,
чешскими братьями, и католическим меньшинством, которое использует
антиреформационные стремления Габсбургов и занимает все влиятельные земские
посты. Однако с таким положением некатолические силы не хотят смириться.
Пока что они концентрируются, а позже, после волнений 1618 года, перейдут к
вооруженному сопротивлению...
Но пока что идет 1604 год, в Венгрии снова разгорелась война с турками,
и молодой Альбрехт из Валленштейна отправляется туда за воинскими
доблестями, В чине кадета он отличается при осаде Кошице. Эта кампания
становится для него фатальной. Во-первых, он знакомится здесь с чешским
дворянином Яном из Бубна, который обучает его военному искусству, потом они
неоднократно встречаются, порой при драматических обстоятельствах, и в
последний раз в 1633 году, когда по поручению шведского канцлера Оксенстьера
Альбрехту предлагают чешскую корону). Во-вторых, здесь он заболевает так
называемой "венгерской" болезнью (что в то время могла быть малярия или
другое инфекционное заболевание -- лептоспироз, дизентерия и т. п.), которую
потом вместе со своим лекарем выдает за подагру, но окончательный диагноз
будет установлен только через 350 лет, в 1975 году.
Когда в 1605 году он возвращается домой курьером, в его кадетской сумке
уже лежит "маршальский жезл". Еще десять лет остается ему до того времени,
когда он сможет этот жезл твердо держать в руке, но он уже идет к цели, идет
непреклонно, используя благосклонность фортуны и врожденные способности. Для
начала в лице зятя Карла - старшего из Жеротина, мужа сестры Валленштейна
Катержины - Анны, влиятельной фигуры моравских сословий, он находит сильного
покровителя. Потом в 1606 году у оломоуцких иезуитов переходит в католицизм,
что открывает ему путь ко двору эрцгерцога Маттиаса (Маттыаша) и Вене
(правильно угадав, что дни правления Рудольфа сочтены). И, наконец, женится
на богатой вдове Лукреции Некшовне из Ландека, религиозной католичке,
владелице обширных имений в восточной Моравии. Пять лет спустя (1617) он уже
вдовец, и хотя в это время Маттиас находится на чешском троне, Валленштейн
отдает предпочтение службе у наследника трона (и будущего императора)
Фердинанда Штирского, для которого создает полк и ведет его на войну против
Венеции. Теперь ему остается только выгодно пожинать плоды своей
политической предусмотрительности.
Случай не заставляет себя долго ждать. В Праге вспыхивает восстание
чешских сословий против Габсбургов. К этому времени Валленштейн -- полковник
моравских сословий. Когда моравцы присоединяются к чешскому сопротивлению,
он перебегает к противнику, прихватив с собой полковую кассу. Один из
офицеров пытается ему воспрепятствовать, тогда, не раздумывая ни секунды,
Валленштейн вонзает в него шпагу. Фердинанд II принимает его с
распростертыми объятиями, дает ему полк, с которым Валленштейн как
императорский полковник принимает участие в походе против сословий армии
Буко. Во время битвы на Белой горе он занимает города на севере Чехии и в
крепости Пецце лично арестовывает одного из активнейших противников
Фердинанда -- Криштофа Гаранта из Полжице и Бездружице, известного
путешественника, писателя и музыканта, который позже вместе с другими 26
участниками сословного восстания был казнен на Староместской площади.
(Фердинанд не мог ему простить пережитый страх во время обстрела Вены в 1619
году, которым Гарант тогда командовал.)
Вопреки зависти. Invita invidia! -- Вопреки зависти! -- это лозунг,
который Валленштейн, комендант покоренной Праги, записывает на своем
знамени. Число тех, кто будет ему завидовать, возрастет пропорционально его
восхождению по ступеням славы и власти. Временное затишье в военном котле
(поражением чешских сословий война не кончилась, вскоре она снова вспыхнет и
продлится с перерывами тридцать лет -- что отразится и в ее названии).
Валленштейн использует, главным образом, для экономического укрепления своих
позиций. В мутных водах послебелогорских лет, когда проходили конфискации
имущества евангелистов, эмиграция их владельцев, обостренная рекатолизация
чешских земель и ограничение их прав (Обновленное земское устройство),
Валленштейн ловит с яростью, для которой в истории трудно найти прецедент.
Он вступает во второй брак, на сей раз с дочерью графа Карла из
Гаррахоза Изабеллой. Первый брак обеспечил ему богатство, второй --
политическое влияние (его тесть относился к самому узкому кругу Фердинанда
Второго). И то, и другое он сумел соответственно умножить.
Вместе с чешским земским управляющим Карлом Лихтенштейном и графом
Павлом Михной из Вацинова он создает некий консорциум, который торгует
военными трофеями, конфискатами, а также чеканит монеты. Валленштейн ловко
использует императорское расположение, скупает имения, отобранные у
дворян-протестантов, некоторые перепродает, другие обменивает на поместья,
полученные по наследству от Лукреции в Моравии. Достается ему и огромное
наследство после рода Смиржицких, последний мужской представитель которого
Альбрехт умирает как один из лидеров сословного директория. При помощи
различных торговых махинаций имущество Валленштейна растет, и постепенно в
восточной Чехии возникает замкнутая территория -- будущее фридландское
герцогство -- которое будут называть "терра феликс", счастливая земля. В
этом государстве в государстве -- с самостоятельным управлением, собственной
валютой и столицей Йичином -- Валленштейн правит своими подданными так же
жестоко и беспощадно, как и остальные феодалы, но избавляет их от будущих
ужасов войны, которые окружающие земли испытывают в полной мере. Он
перестраивает йичинский замок, уничтоженный пожаром от взрыва пороховой
башни в 1619 году, лоджии и парк с прекрасной липовой аллеей. В Праге, на
Мале-Стране он скупает сорок домов, на месте которых вырастает дворец в
типичном для того времени стиле -- раннем барокко, с внутренними садами,
манежем, роскошными залами и покоями. Несмотря на то, что все это дело рук
итальянских зодчих и других художников, все эти постройки несут на себе
выразительный отпечаток личности Валленштейна, ее единственной светлой
стороны.
Новоприобретенное богатство необходимо было увенчать соответствующими
титулами и званиями. А поскольку на них Фердинанд не скупится, то
Валленштейн вскоре становится имперским графом, потом князем и, наконец,
герцогом фридландским. Чего бы, кажется, и желать еще сыну обедневшего
чешского дворянина?
Но ведь Валленштейн уже не беден, а его алчность и жажда власти
неудержимо гонит его все дальше и дальше. Прежде всего, ему необходима
власть, опирающаяся на военную силу. А так как война между протестантами и
католиками вступает в следующую, так называемую датскую фазу, он предлагает
императору на собственный счет создать двадцатитысячную армию, которая
сможет противостоять датскому королю Кристиану IV и войскам протестантской
унии немецких князей, во главе которых стоял тогда Арнольд фон Мансфельд,
генерал, первоначально нанятый чешскими сословиями. Фердинанд с радостью
принимает предложение и назначает Валленштейна генералиссимусом, командующим
всеми императорскими войсками в империи и Нидерландах. Это произошло 7
апреля 1625 года, когда Валленштейну был сорок один год. Только теперь его
звезда начинает быстро подниматься на головокружительную высоту...
Как только по всей Европе зазвучали барабаны вербовщиков, со всех
сторон ринулись к нему опытные офицеры и кнехты, соблазненные богатой
добычей и высоким жалованием, а также небогатые и безземельные крестьяне,
изгнанники и обездоленные, мечтающие о приключениях и лучшей жизни. Новый
военачальник оправдывает их надежды. Платит больше, чем кто-либо другой,
умеет прекрасно организовать доставку амуниции, продовольствия, Фуража для
тысяч коней, предоставляет экипировку и вооружение, хорошие зимние квартиры,
достаточное количество маркитанток для развлечения солдат. Но, с другой
стороны, требует беспрекословного повиновения, а за малейшую провинность
сурово наказывает.
История военных операций Валленштейна достаточно известна; их
перечисление нам ничего нового не даст. Упомянем только, что за шесть лет
своего первого этапа на посту военачальника (1625-- 1630 гг.) он в
действительности выиграл всего одну битву -- у Дессауского моста через
Эльбу, где наголову разбил генерала Мансфельда. Кроме того, он возглавил
целый ряд тактических операций, небольших сражений, ловких маневров и захват
позиций, покинутых неприятелем. Так же, как и свое герцогство, Валленштейн
берег и свою армию. А армия, благодаря своей многочисленности (постепенно
она увеличилась до сорока тысяч человек), дисциплине и организованности сама
по себе нагоняла неприятелю страх, заставляла его просить мира без боя
(трансильванский герцог Бетлен Габор) или в силу обстоятельств заключать
его, как это было с королем Дании Кристианом IV. Таким образом, в конце
двадцатых годов Валленштейн держит в руках Силезию и Лужицу, Бранденбург и
Померанию и ганзейские города на Балтике -- то есть, практически владеет
целой Германией. Он собирается построить флот, который конкурировал бы с
нидерландским. Император присваивает ему звание "адмирала двух морей",
назначает герцогом Мекленбургским, Заганским и Глоговским. С получением
таких владений Валленштейн становится богатейшим вельможей империи, его двор
в Йичине и на Мале-Стране ни в чем не уступает императорскому. У него
преданная армия, талантливые офицеры и хорошие солдаты, что, по всей
вероятности, дороже всякого имущества: сила оружия позволяет диктовать свою
волю не только неприятелю, но постепенно подчинять себе и собственного
государя. И вот, когда он находится почти на самой верхушке, происходит
перелом, падение в пропасть, на дне которой поджидает ирландский капитан
Деверо со смертоносной алебардой.
Гнев -- плохой советчик. Известно, что успех пробуждает зависть,
которая легко переходит в ненависть. А если этот успех такой
головокружительный, как у Валленштейна, то и сила зависти соответствующая. И
рука об руку с ней идет ненависть. Она проявляется не только у враждующих с
Валленштейном евангелистских курфюрстов в Саксонии и Бранденбурге, но и у
германских князей, объединенных в Католической лиге, во главе с
Максимилианом Баварским. Всем им крепнущее могущество Валленштейна -- как
кость в горле, они не переносят его самоуверенность и жестокость, а особенно
его беспощадность при вымогании контрибуций и при добывании провианта для
огромной армии, расположенной на их территориях, опустошающей их закрома,
грабящей их подданных, насилующей их женщин и девушек.
Всеобщий отпор герцогу, поддерживаемый придворными интригами и
настроениями в Чехии, особенно со стороны Зденека Попела из Лобковиц,
Вильгельма Славаты и других католических дворян достиг своего апогея в 1630
году на имперском сейме в Регенсбурге. Здесь император потребовал от
имперских курфюрстов избрать его сына Фердинанда (Третьего) королем римским.
(Право наследования в землях Короны чешской и в Венгрии было уже
подстраховано Обновленным земским уставом от 1627 года, ограничивающим права
сословий в выборах государя.) Курфюрсты согласны, но в унисон предъявляют
собственное требование -- смещение Валленштейна. Фердинанд принимает его,
поскольку как для монарха, так и для подданного пословица о том, что "своя
рубашка ближе к телу" звучит одинаково.
Последние годы (1630--1634), бесспорно, относятся к самым странным и
самым противоречивым в жизни Альбрехта из Валленштейна. Именно они больше
всего привлекают внимание его биографов и толкователей. По мнению всех, это
годы предательства, упадка и растления личности герцога. В начале этого
периода Мемминген, в конце -- Хеб. А между ними -- пропасть...
В Меммингене, где генералиссимус императорской армии ждет Результатов
конвента, так как курфюрсты, опасаясь, как бы он не повлиял на императора,
добились запрещения его участия в сейме, романист, рассказывающий о
пребывании Валленштейна в этом швабском городе, видит опального вельможу
сидящим в карете запряженной шестеркой белых испанских жеребцов и в
сопровождении шестисот человек личной охраны, видит его как одного из
могущественнейших людей Европы, как победителя Мансфельда и Кристиана, --
человека, хотя и с подорванным здоровьем, но гордого и уверенного в себе,
властителя над войной и миром, возбуждающего безграничное уважение и
преклонение. Наоборот, в Хебе, собственно, еще раньше -- во время пребывания
герцога в городе Пльзень -- историк говорит о нем, как об убогой развалине,
"безвольном человеке, обессиленном телесными недугами сбитом с толку
суевериями, преследуемом титаническими планами мести и манией величия, о
трусливом предателе и сумасбродном интригане", который удирает в Хеб на
носилках в сопровождении нескольких сотен удрученных поражением солдат.
И еще в одном аспекте интересно сопоставление Мемминген -- Хеб. В
первом случае впереди величественной свиты герцога едет полковник Оттавио
Пикколомини, как один из самых верных сторонников Валленштейна. Во втором
этот честолюбивый итальянец -- генерал кавалерии Валленштейна -- выступает
автором обширного доноса на своего командира, где обвиняет его в измене и
заговоре против императора, за что получает высочайшую милость и поручение
тайно подготовить (вместе с Галласом и Альдригеном -- тоже генералом
Валленштейна) пленение или убийство герцога. Предпочтение он отдает
последнему.
После своего смещения с высокого воинского поста Валленштейн на
некоторое время сходит со сцены, занимается хозяйством (он должен был
отказаться от своих мекленбургских владений, но остальное имущество
император ему оставил), развивает земледелие и мануфактурное дело, завершает
перестройку Йичина и, наконец, находит время для укрепления своего
подорванного здоровья. Уже осенью 1630 года он едет в Карловы Вары, чтобы
здесь горячими ваннами и, главное, целебными водами выгнать из тела все боли
и недуги. Его обслуживают три лекаря, а прислуге и цирюльникам несть числа.
Но и здесь, и в покоях пражского дворца он не может избавиться от чувства
унижения, которое он претерпевает от неблагодарного императора и
ненавистного герцога баварского. Приступы боли чередуются со взрывами гнева,
его приводит в бешенство даже незначительный шум; то и дело им овладевает
депрессия (еще в Меммингене он не переносил шума, поэтому здесь запрещено
было звонить в колокола; раздражал его также лай собак и крик петухов), но
больше всего Валленштейна гложет чувство несправедливости и оскорбленного
самолюбия.
Ждать долго не пришлось. Планам Валленштейна помогает развитие военной
ситуации. В Померанию вторгается шведский король Густав Адольф с сильным
войском, берет города один за другим и в 1631 году в битве у Брейтенфельда
близ Лейпцига разбивает основные силы имперской армии, которой командовал
бывший генерал Католической лиги Иоганн Церклас Тилли. Кроме того, западную
Чехию и Прагу оккупирует саксонское войско во главе с генералом Арнимом. Не
остаются в стороне ни Нидерланды, ни кардинал Ришелье, фактический правитель
католической Франции, который продуманно и с радостью раздувает
антигабсбургскую кампанию. В Прагу и Йичин прибывают эмиссары шведского
короля, чешские эмигранты Ярослав Сезима Рашин из Райзенбурка и Ян Варлейх
из Бубна и Литиц с предложением союзничества и, вероятно, чешской короны (на
такую возможность Рашин намекал уже раньше в Опочно, где Валленштейн был на
крестинах своей племянницы, дочери графа Адама Трчки из Липы, одного из
богатейших чешских дворян и мужа Максимилианы из Гарраха, младшей сестры
жены герцога Изабеллы). Тогда Валленштейн отклонил это предложение. Он
прекрасно понимал, что без армии он беспомощен.
После Брейтенфельда и других поражений имперских и католических войск
Фердинанду не оставалось ничего иного, как явиться с повинной. Уже в конце
1631 года он приглашает Валленштейна снова в армию и принимает все его
условия, включая требование полномочий заключать перемирия по своему
усмотрению. Казалось бы, что жажда мести утолена -- император вынужден был
просить герцога спасти империю.
Валленштейн принимает командование, солдаты охотно идут к нему, вскоре
он уже стоит во главе двадцатитысячной армии, и неприятель, саксонцы и
шведы, отступает, лишь заслышав его имя Даже сам король -- победитель Густав
Адольф -- теряет уверенность. Но происходит что-то странное. Валленштейн
избегает крупных столкновений с неприятелем, более того -- посредством Бубны
и Йиндржиха Маттиаса из Турна (это еще один чешский эмигрант, который стал
шведским генералом) устанавливает с ним все более тесные контакты. Граф
Вильгельм Кинский, живущий в эмиграции при дворе саксонского курфюрста в
Дрездене, по поручению Валленштейна зондирует возможности коалиции с
Францией на тайных переговорах с французским послом. Валленштейн не трогает
ни саксонскую армию, ни саксонскую землю (в благодарность за то, что Арним
не разорил его фридландское владение и дворец в Праге), зато от него
достается баварскому курфюрсту; обеспокоенному же императору Валленштейн
сообщает, что ведет переговоры о перемирии. И вдруг все переговоры
прерываются, и у саксонского Лютцена происходит кровавая битва (16 ноября
1632 г.), в которой шведский король погибает, но и Валленштейн несет большие
потери. Его бешенство не знает границ, особенно жестоко расправляется он с
шестнадцатью своими офицерами, которые в битве струсили и обратились в
бегство. В феврале 1633 года их казнят на Староместской площади. Совершает
казнь тот самый палач Ян Мыдларж, который здесь же срубил головы двадцати
семи чешским дворянам в ноябре 1621 года.
После битвы у Лютцена имперская армия надолго прекращает действия,
перемещается в Силезию, что освобождает руки Бернарду Веймарскому, новому
командующему шведских и немецких протестантских войск, и позволяет ему без
усилий занять большую часть Германии. Безрезультатно просит помощи у
Валленштейна баварский курфюрст Максимилиан, напрасно уговаривает его сам
император. Генералиссимус оставляет их на произвол судьбы. Снова начинает
переговоры со шведами, с канцлером Оксеншерной, который летом 1633 года
посредством Бубны снова предлагает герцогу чешскую корону, если он открыто
выступит против Габсбургов. На сей раз Валленштейн соглашается, хотя всего
лишь в туманных намеках. Он заключает с неприятелем перемирие, а императора
заверяет в своей преданности, сообщая, что ведет переговоры о мире в Европе.
Однако в Вене возникает недоверие и подозрения. Огромный авторитет
Валленштейна начинает идти на убыль. Поэтому Валленштейн в октябре 1633 года
с большой помпой атакует около силезской Стинавы несколько шведских и
чешских эмигрантских полков под командованием генерала Турна. Месяц спустя
он докладывает императору, что идет освобождать Регенсбург и вытеснять
шведов из империи. Но дальше обещаний дело не идет: Валленштейн остается с
войском у города Пльзень и начинает вести переговоры в духе задуманного
плана -- свержение с престола Габсбургов, изгнание иезуитов из страны и
уничтожение Максимилиана Баварского, А доверчивых чешских изгнанников он
заверяет, что потом охотно примет святовацлавскую корону. Им остается только
верить; для них это последняя надежда, как получить обратно потерянное
имущество и власть...
Но время уже упущено. С декабря 1633 года инициатива оказывается в
руках императора и его тайного военного совета. Им помогают генералы
Валленштейна, иезуиты, баварский курфюрст, чешские вельможи Йиндржих Шлик,
Лобковиц и Славата и десятки других соперников Валленштейна. Все они жаждут
стереть Валленштейна с лица земли. Но над ним должен свершиться суд или же
произойти убийство, прежде чем его вгонит в гроб болезнь -- ведь у
нормальных смертных имущество не конфискуется. А герцогство Фридландское,
огромные имения рода Трчка и графов Кинских, все это колоссальное богатство,
которое император, несомненно, разделит между своими верными слугами, стоит
определенных усилий, чтобы раскинуть сети лжи, неправедных обвинений и полу
правд, в которых наконец запутается и такая большая золотая рыба, как
Валленштейн. А вместе с ним и его богатые приверженцы. Именно поэтому должна
была наступить кровавая хебская суббота.
Последний диагноз. Ни один из хебских экзекуторов и их покровителей не
мог сравняться с герцогом Фридландским ни земным имуществом (в том числе
даже император, которому Валленштейн якобы даровал 600 тысяч талеров на
торжественный приезд в Регенсбург), ни умом, ни хитростью, ни
организационным талантом, но несмотря на все это, они торжествовали победу.
В отличие от него, им не надо было бояться за свои имения -- его убийство
открывало путь к конфискации фридландских владений -- а самое главное, у них
было крепкое здоровье.
А именно последнего то у Валленштейна не было. "Почти четыре недели, --
пишет Радован Шимачек в своем романе, верховный командующий имперскими
войсками был прикован к постели тяжким приступом подагры, которая
парализовала его и затрудняла выполнение плана. Однако князь фридландский не
мог отказаться от своих обязанностей, так как его повсюду подстерегали
завистники, готовые лишить его расположения императора и всех постов,
которых он достиг, принося огромные жертвы. А этого допустить было нельзя.
Как только избавиться от этой проклятой хвори..."
Это описание дает картину состояния здоровья Альбрехта из Валленштейна
в период до Регенсбургского сейма. Позже здоровье его все ухудшается; острые
боли, особенно в конечностях, осложняют движения. Во время битвы у Лютцена
он еще сидит верхом на коне; но потом не может даже ходить, его носят на
носилках. И в начале января 1634 года, за неполных два месяца до смерти,
Валленштейн признается испанскому иезуиту Кирохе, что, если бы он не боялся
ада и дьявола, то принял бы самый страшный яд, чтобы избавиться от этой
ужасной болезни! И без хебс-кого убийства ему оставалось всего несколько
недель жизни.
Что же это была за болезнь?
Современные источники приводят диагноз -- подагра. Это повторяют все
биографы. Немецкий историк Голо Манн приводит сведения о лекарствах, которые
принимал Валленштейн (опираясь на материалы из архива Вайер). Преобладают
слабительные и диуретики с мочегонными свойствами. Но в семнадцатом веке
ими, собственно, лечили все болезни. Разумеется, он принимал и другие
медикаменты, в также лечебные процедуры, о которых в архивах нет сведений --
Валленштейн мог себе позволить лечиться у лучших врачей своего времени.
Свет на определение окончательного диагноза пролило антропологическое
исследование, проведенное доктором Эмануэлем Влчеком в 1975 году. Отчет был
опубликован годом позже в "Журнале чешских врачей". "Альбрехт из
Валленштейна всю жизнь, -- поясняет Влчек, -- точнее с 1604 года, когда
заразился т. наз. венгерской болезнью, страдал не долеченным сифилисом, что
в последнее десятилетие его жизни привело к развитию tabes dorsalis --
сухотке спинного мозга.
Доказательством служит наличие моноостичного периостита сифилитического
происхождения с типичным сильным уплотнением обеих тибий с признаком так
наз. саблевидного искривления с выразительным сужением костного канала.
Сжатое уплотнение на crista anterior обеих тибий несет продольную серо-синюю
полосу шириной до 6 мм, отделяющую первоначальное уплотнение от
приобретенного.
Типичны и сплюснутые поверхности обоих коленных суставов, Эти
деформации скелета подтверждают исторически общеизвестные затруднения при
ходьбе вплоть до неподвижности в последние годы жизни Альбрехта
Валленштейна. Аналогично можно объяснить и не раз упоминаемое нарушение
функций рук за год до смерти, когда он не мог даже подписаться, тем более
вести корреспонденцию. Отсюда и изменения графологической картины почерка
Валленштейна.
Необычную продуктивность и активность герцога в первые годы третичной
стадии болезни можно объяснить воздействием повышенной раздражимости --
симптомом, типичным для этой фазы. В свою очередь, длительное воздействие
вредных веществ на организм привело к расстройству сопротивляемости
организма, которая в то время не могла стимулироваться с помощью
эффективного лечения. За физическим недугом Альбрехта из Валленштейна
последовало вскоре и психическое расстройство, а следовательно, полное
разложение личности герцога.
Обнаруженные деформации на поверхности суставов служат объяснением
появления трофических язв на ногах в последний год жизни, о чем
свидетельствуют и историки.
Многие писали и о подозрительной бледности, землистости и даже
потемнении кожи, что говорит о лечении ртутью, а следовательно, и вытекающей
из этого хронической анемии.
Из дополнительных анализов необходимо упомянуть положение суставов в
состоянии частичного вывиха.
На остатках скелета и особенно на сохранившихся костях стопы не
наблюдается следов мелких отложений, типичных для подагры".
Так звучит сообщение доктора Эмануэла Влчека.
Приводимые в нем факты, несколько зашифрованные медицинской
терминологией, однозначно говорят о том, что ни о какой подагре, ни о каком
ревматизме не может быть и речи, а все дело заключалось в не долеченной
венерической болезни. Люэс, или же сифилис, был в то время весьма
распространенной болезнью, особенно среди солдат. Непривычным было лишь
название "венгерская", обычно ее называли "французской". Это название
возникло в конце XV века (1498), когда при осаде Неаполя сошлись армии
испанская, французская и итальянская. Проститутки, возвышенно называемые
маркитантками, тогдашнее обязательное сопровождение всех армейских
дислокаций, переходили из одного лагеря в другой и переносили люэс от
испанцев (только что инфицированных сифилисом, привезенным из Америки людьми
Колумба) на французов. А отступающая армия французского короля Карла VIII
распространяла его на всем своем пути от Неаполя до Франции. Отсюда название
"французская болезнь". В то время это была новинка, но в семнадцатом веке о
ней уже знали немало. Вероятно, Валленштейн после заражения, в первой
стадии, не лечился, а когда началось лечение, время было уже упущено. (Это
характерно не только для того времени, к сожалению, подобное можно наблюдать
и теперь.)
Тем не менее необходимо дать пояснения к некоторым утверждениям доктора
Влчека.
Быстрый экономический и военный взлет Альбрехта Валленштейна вряд ли
стимулировался "ирритационной стадией" какой бы то ни было болезни. Это был
результат организационного гения Валленштейна, комбинированного с его
агрессивностью, результат его личных качеств и бесспорно высокого
интеллекта, которого их роду было не занимать. О лечении ртутью в списке
медикаментов Валленштейна не находим подтверждения, хотя и это нельзя
полностью исключить. Зато табес дорсалис (сухотка спинного мозга) почти не
оставляет сомнений, а также язвы на ногах (употреблял успокоительные мази) и
трофические изменения костей (лечение в Карловых Варах). Описываемые боли,
несомненно, были связаны с болезнью костей, иные имели гастритный характер,
что для людей с поражением спинного мозга люэсного происхождения является
весьма типичным.
Но даже все это не может полностью объяснить психическое разложение на
втором этапе военной карьеры Валленштейна, проявляющееся в нерешительности и
слабоволии, -- свойствах, для него ранее нетипичных. Не объясняет это и
странную неприязнь к Фердинанду Второму и Максимилиану Баварскому, которым
он не мог простить "регенсбургский афронт", несмотря на то, что ему удалось
добиться полного реванша.
И то и другое можно, однако, хорошо объяснить другим заболеванием,
причем не спинного, а головного мозга -- прогрессирующим параличом. Для этой
-- в прошлом распространенной -- болезни характерны паранойя и мегаломания.
В этом смысле Валленштейн мог бы послужить учебным пособием. Типичным
проявлением паранойи было его отношение к габсбургскому императору и
баварскому курфюрсту. (Наоборот, противоположным полюсом является слепое и
постоянное доверие к генералу Арниму, невзирая на то, что этот двуличный
командующий саксонскими войсками, ловко размешивающий карты имперской
политики, не раз разбивал планы и был косвенной причиной краха
подготавливаемого вступления против монарха.) Абсолютно некритичной была
мегаломания Валленштейна, ведущая к патологической самовлюбленности, к
возвышению самого себя на уровень всемогущего титана, некоего "arbitra
mundi", который может, когда ему заблагорассудится, изменять границы
государства, завоевывать для Габсбургов Цареград, или же выгонять их из
Австрии куда-нибудь за Пиренеи. Нерешительность и слабоволие были
результатом смены настроений, что не было редкостью для таких больных. О нем
известно, что после диких, бешеных приступов злобы, когда все окружающие
умирали от страха, наступало состояние апатии и беспомощности. Типичным
признаком прогрессирующего паралича у Валленштейна была и эмоциональная
бедность по отношению к друзьям, семье, т. е. к жене и дочери (сын Карл
умер, не дожив до трех месяцев, скорее всего, от врожденного сифилиса или же
"белой пневмонии", был больным от самого рождения).
До сих пор мы придерживались фактов, как это отвечает характеру книги,
но в данном случае иногда очень хочется сказать "если бы", "едва ли", "может
быть" и так далее.
Итак, если бы не было этой душевной болезни, едва ли Валленштейн в
конце своей жизни вел бы себя так странно, нерешительно и неразумно, что и
привело его к гибели. Человек, выдающейся чертой которого были прозорливость
и трезвость при оценке ситуации, столько раз оправдавший себя во многих
боевых операциях и в экономике, по всей вероятности, не гнался бы за
ирреальными возможностями мести императору или за сомнительной химерой
чешской королевской короны. Скорее всего, служа императору, он расширял бы и
экономически укреплял свои несметные богатства.
А если бы не было той бледной спирохеты, вызывающей люэс, то в Чехии не
было бы второй конфискации, последствия которой для нашего народа были еще
хуже первой -- побелогордской. Конфискованные владения Альбрехта из
Валленштейна и его убиенных друзей Адама Эрдмана Трчки и Вильгельма Кинского
из Вхиниц император жалует чужакам, разным Галласам, Пикколомини,
Альдригенам, Тифенбахам, Колоредам, Гордонам, Деверо или как их там звали. А
вслед за ними иезуиты проводят насильно католизацию целых деревень;
обостряется социальная несправедливость, особенно в деревне -- короче
говоря, наступают отношения, которые позже будут названы смутным временем.
МИРАБО, МАРАТ РОБЕСПЬЕР, КУТОН
Период феодализма закончился.
В двери стучалась новая эпоха, новый социальный строй. Каким будет его
истинное содержание -- по законам социального развития им могла быть
единственно власть буржуазии, хотя и она явно не была самой дальновидной
среди современников.
Новая эпоха представлялась им как время торжества разума и свободы, как
лучшее, более справедливое и гармоничное социальное устройство, основанное
на "естественных правах человека".
Этого никто пока не знал, но многие чувствовали, что близятся великие
перемены, распад всей социально-политической системы, а все, что должно было
наступить потом, представлялось прекрасным.
Либертэ, эгалитэ, фратэрнитэ -- свобода, равенство, братство... Кого
этот славный лозунг Великой французской буржуазной революции не волнует и
сегодня, хотя с той поры минуло уже двести лет? Конечно, он не был
осуществлен вполне, что понятно -- ведь это был идеал...
Как бы то ни было, стремление к идеалу принадлежит к вершинам
человеческих усилий, и, в конце концов, только оно ведет действительно
вверх, вперед, к лучшему будущему, к прогрессу.
Первые шаги на этом пути не были легкими. Об их объективном толковании
историки ведут споры по сей день. Одни ставят ему в вину реки крови -- но
ничто не дается даром, и куда больше крови в прошлом часто проливалось за
псевдоидеалы. Другие упрекают революцию в том, чего она достигла, третьи --
в том, что она не достигла того или иного. Постоянно ведутся споры о ее
подлинном содержании: была ли она лишь либерально-демократической или в ней
уже имели место и элементы революционно-социальные?
Ясно одно. Великая французская буржуазная революция продвинулась в
некоторых отношениях дальше, чем предполагали ее организаторы и участники.
Первоначально максимальной целью им представлялась конституционная монархия,
наподобие английской. Однако ситуация резко изменилась, как только на сцену
вышли народные массы, придавшие делу революционный пафос и коллективизм, а в
последующих фазах, с крушением Бастилии, походом на Версаль и взятием
Тюильри, принудившие так называемое "третье сословие" к совместному выходу
на подлинно революционный путь, хотя и вопреки воле некоторых
представителей.
Вместе с тем, основной тон этой революции был резко антифеодальным, что
и делало ее типично французской. Это имело свои причины: Франция в период
правления последних Бурбонов стала самой классической абсолютной монархией.
Французское королевство, по меркам абсолютизма восемнадцатого столетия, было
наиболее абсолютным, а французская аристократия наиболее аристократической:
она обладала наибольшими богатствами, наиболее абсолютным, а французская
аристократия наиболее к не аристократам.
Отношения феодальной собственности, особенно в землевладении, были
главным препятствием, мешавшим переходу на более прогрессивный,
капиталистический способ производства в земледелии, а также в развитии
мануфактуры и промышленном производстве в целом. Следует признать, что
торговая и промышленная верхушка "третьего сословия" во второй половине
восемнадцатого века начинает подниматься в финансовом отношении, но масштабы
этого процесса сдерживала зависимость большинства крестьян от
арендаторов-феодалов, что, в свою очередь, делало невозможным создание
широкого рынка свободной рабочей силы.
О каких-либо гражданских правах не могло быть и речи. Вся власть была
сосредоточена в руках короля и его двора, а в тюрьмах не было недостатка.
Особенностью тогдашней "юстиции", а по сути проявлением неслыханного
произвола, служили так называемые lettres de cachet (приказы в запечатанных
конвертах). Это были своеобразные ордера на арест, заранее подписанные
королем и с его печатью. Министру, королеве или даже фаворитке короля
достаточно было вписать в "документ" чье-либо имя, и человека без суда
отправляли на любой срок в тюрьму или в изгнание.
Феодальная аристократия не имела прямой политической власти и в
большинстве своем была преобразована в придворную знать, однако лишь она
располагала доступом к высшим постам (дворянство мантии) и воинским званиям
(дворянство шпаги). То же можно сказать и о духовенстве: высшие ступени
занимали исключительно аристократы, тогда как на низших находились
представители непривилегированного "третьего сословия", включающего в себя
буржуазию, крестьянство и городские плебейские слои.
Но, с другой стороны, то же восемнадцатое столетие представляет собой
Золотой век французской литературы. Этот период, называемый в
литературоведении классицизмом, заменил в итоге до того времени (гуманизм и
Ренессанс) универсальную латынь почти столь же универсальным французским.
Французский становится европейским литературным языком, по меньшей мере,
вторым родным языком просвещенных людей особенно в западной Европе.
Гегемония французской литературы в тогдашнем контексте мировой литературы
бесспорна.
Назовем хотя бы вкратце имена, которыми французская литература могла
тогда гордиться. В жанре драмы это был, например, Бомарше, автор
"Севильского цирюльника" и "Свадьбы Фигаро". Крупным лирическим поэтом этой
эпохи является Шенье, автор прекрасных элегий, которого многие историки
литературы считают прямым предшественником романтизма.
Однако наибольшую славу литературной Франции восемнадцатого столетия
приносит славная плеяда ее мыслителей и философов, настроенных резко
антиабсолютистски. К их числу принадлежит Монтескье, в своем сочинении "О
духе законов" не скрывавший восхищения английским парламентаризмом, как и
Вольтер в "Философских письмах", восхваляющий английские свободы вообще и
резко высказывающийся против угнетения в любой форме. Понятно, что власти
реагировали на это с раздражением. Нельзя не упомянуть и об энциклопедистах
во главе с Дидро (Д'Аламбер, Кондорсе), создавших семнадцати томную
"Энциклопедию, или Толковый словарь наук, искусств и ремесел", первое
издание такого рода в мире. Они же провозглашали современные, вольнодумные,
нонконформистские идеи.
По праву принадлежит к ним и Руссо. Литературная история обычно
представляет его нам как идеологического предтечу романтизма. Но этот
свободомыслящий женевец был выдающимся политическим мыслителем, имевшим
взгляды, более, чем радикальные. Они изложены, прежде всего, в его
сочинениях "Об общественном договоре" и "Рассуждении о начале и основаниях
неравенства...". Частная собственность есть воровство, богатые эксплуататоры
народа, народ имеет право избавиться от тирана, современный социальный строй
следует разрушить -- эти еретические идеи предзнаменовали собой наиболее
революционную фазу Великой французской революции. Сам Руссо до нее не дожил.
Приверженцем идей Руссо был один из вождей революции Робеспьер,
который, будто бы, даже специально посетил Эрменонвилль, чтобы увидеть
кумира собственными глазами. Наиболее "еретические" идеи Руссо Робеспьер
понимал более чем буквально. Под их влиянием он даже ввел в якобинской
Франции культ Etre Supreme , Высшего существа. (Что было ловко использовано
его противниками в самый критический момент).
Не только Руссо, но и Монтескье, Вольтер и энциклопедисты предзнаменуют
революцию, становясь и первыми лучами ее зари. Их влиянию, естественно,
подвержены прежде всего люди высокообразованные, однако опосредованно, так
же, как ранее идеи Просвещения, оно сказывалось и на широких слоях народа.
И все же куда больше они революционизировали невероятно отсталые
Экономические отношения во Франции Людовика XVI.
Финансовое положение в стране было нищенским. Причиной тому было не
только плохое управление хозяйством, но, прежде всего, расточительство
королевского двора в Версале. В соответствии с аморальным высказыванием
"После нас хоть потоп!", приписываемым фаворитке Людовика XV маркизе де
Помпадур, правящая феодальная элита второй половины восемнадцатого века
утопала в неслыханной роскоши. Что стоило дорого. А если учесть и расходы на
весьма разветвленный бюрократический аппарат, армию и церковь, то трудно не
согласиться с тем, что говорили тогда простые французы: "Что слишком, то
слишком". Вся эта роскошь, все эти расходы оплачивались единственно путем
растущей эксплуатации крестьян и увеличения налогов, которые вынуждена была
платить молодая буржуазия. Крестьяне-арендаторы, наряду с денежной рентой,
должны были выплачивать многочисленные натуральные налоги, в частности,
зерном, за пользование дорогами и мостами и, разумеется, за
дворянско-помещичье право. Неудивительно, что то и дело вспыхивают
крестьянские восстания, достигающие апогея в так называемой "мучной" войне
1774-- 1775 гг.
В это время на трон вступает последний из дореволюционных Бурбонов,
Людовик XVI. Ему не было еще и тридцати лет, и в самом начале он вызвал
большие, но напрасные надежды. Став королем, он отказался от принадлежавшей
ему по традиции двадцати четырехмиллионной дани; так же поступила королева
Мария Антуанетта. Однако на фоне общих расходов двора эта "экономия" была
смешной. В распоряжении самого короля, например, было более двух тысяч
лошадей и свыше двухсот карет, а, кроме того, почти полторы тысячи служащих
-- 75 капелланов, исповедников и церковных сторожей, множество врачей,
хирургов и аптекарей... И, наконец, двое дворян с доходом в 20 тысяч ливров,
облаченные в бархатные одежды, со шпагами на боку каждое утро торжественно
выносили ночной горшок короля...
Обнадеживающим казался другой королевский шаг, назначение нового
министра финансов. Им стал А. Р. Ж. Тюрго. Он принадлежал к французским
физиократам, выдвинувшим теорию общественного прогресса на основе буржуазной
собственности и считавшим единственным источником богатства исключительно
землю и земледелие, а единственным оправданным налогообложением -- ренту
землевладельцев. На посту королевского министра Тюрго пытался осуществить
свою экономическую программу с помощью реформ, не затрагивая сути
феодализма. Он предлагал распространить налогообложение на дворянство и
духовенство, владеющих землей, ввел свободную торговлю зерном и отменил
повинность крепостных работать на строительстве и ремонте дорог,
реформировал изжившую себя цеховую систему. Но вскоре ему пришлось уйти.
Разъяренное дворянство и клерикалы вместе с этой отставкой добились и отмены
большинства реформ.
Тюрго на некоторое время заменил Клюни, при котором долги росли с
астрономической скоростью. Он беззаботно наполнял бездонные карманы -- как
свои, так и придворной камарильи ставленником которой был, и, как
утверждают, намеревался разрешить все проблемы государственным банкротством.
Клюни, однако, вскоре умер, и его преемником стал женевский банкир Неккер.
Он избрал единственно возможное средство спасения положения -- экономию.
Прежде всего он попытался ограничить расходы королевы и королевских братьев,
а также разного рода ренты, получаемые дворянами. Но и ему не удалось
устоять против сплоченных действий придворной знати. Заменил его на
министерском посту другой ставленник версальской клики де Флери, и ситуация
вновь изменилась к худшему.
Роскошества королевского двора все сильнее контрастировали с растущей
нищетой французов в целом. Тон тут задавала непопулярная Австриячка, как
называли ее французы, Мария Антуанетта. Слабохарактерный Людовик XVI во всех
отношениях оказался у нее под каблуком. Дочь габсбургской эрцгерцогини (а
формально и чешской королевы) Марии Терезии отличалась особым презрением ко
всем "неблагородным". Весьма примитивными и одновременно опасными были
оценки, которые она давала людям. По сути, тут для нее существовали лишь две
категории. Одни, по ее мнению, заслуживали любезного обхождения, другие
становились ненавистными антиподами, К этой, второй категории был отнесен и
граф Мирабо, с которым она пыталась расправиться с помощью вышеупомянутых
"lettres de cachet". К счастью, королевская власть в этот период была уже не
так сильна. Марии Антуанетте приписывается, в частности, высказывание по
поводу известий о растущем обнищании людей, не способных купить себе даже
хлеба: "Раз у них нет хлеба, пусть едят пироги". За все это, а также за свое
нефранцузское происхождение, она снискала большую ненависть, чем сам король.
Кроме того, и, видимо, не без оснований, ее подозревали в антифранцузских
заговорах и интригах... В конце концов, благодаря ей же Людовик XVI оказался
под гильотиной...
Но вернемся к времени, когда бразды правления французской финансовой
политикой держал в своих руках де Флери. В Версале жилось весело, что с
того, что все ближе надвигалась буря? О ней попросту не думали. "Монархия,
-- говорили во дворце, -- пережила почти тысячелетие, а уж завтрашний день
она как-нибудь переживет".
Как и следовало ожидать, королевская казна вскоре опустела. Были
истрачены деньги, предназначенные для инвалидов и больных, налоги были
собраны на несколько лет вперед. Государственная казна стала
неплатежеспособной. В поисках выхода из создавшегося положения король по
совету приближенных созвал в Версаль представителей дворянства и высшего
духовенства, рассчитывая на их помощь. Но вполне в духе старинного
изречения, по которому на кого боги гневаются, тех делают слепыми,
феодальная элита отказалась жертвовать чем-либо для спасения монархии. Она
не согласилась даже с минимумом -- введением налога на собственные земли.
И тогда нерешительный Людовик XVI решил назначить выборы в так
называемые Генеральные штаты, которые не проводились с 1614 года, то есть
175 лет.
На заседании Генеральных штатов 5 мая 1789 года со вступительной речью
выступил король. Ошибкой было бы думать, что Генеральные штаты во Франции
имели то же значение, что и, например, чешское Сословное собрание до 1620
года, которое могло избирать короля. Во Франции Генеральные штаты созывались
лишь время от времени -- впервые при Филиппе Красивом -- как правило, тогда,
когда надвигалась какая-либо угроза, противостоять которой можно было лишь
сообща.
Генеральные штаты, созванные Людовиком XVI, состояли из представителей
дворянства, духовенства и так называемого "третьего сословия". При этом
первые два, по своему характеру еще полностью феодальные, привилегированные
сословия во многом напоминали древнеримского бога Януса: у них были два
лика, но общая голова. Различия были чисто внешние; в духовном сословии
преобладали представители клерикальной элиты, происходившие опять же из
дворян.
И дворяне, и духовенство поначалу считали "третье сословие" скорее
формальным участником заседания, которому сказать нечего и которое на нем
будет лишь присутствовать.
Это было серьезной ошибкой.
Дело в том, что в "третье сословие" входили уже не только представители
королевских городов, как это было прежде. К нему принадлежали влиятельная
финансовая и торговая буржуазия, гражданская (недворянская) бюрократия,
мелкие предприниматели, зажиточные арендаторы земли. Их поддерживали и
некоторые члены первого и второго сословий: часть низшего дворянства,
интересы которого также были затронуты тогдашним кризисом французской
экономики, и низшее духовенство, социальное положение которого по сравнению
с клерикальной элитой было плачевным. И, наконец, сюда же входили крестьяне,
ремесленники и весь социальный спектр, который мы называем народом. Тогда он
состоял из ремесленных товариществ, поденщиков, рабочих мануфактур, портовых
грузчиков и городской бедноты.
В отличие от двух первых, "третье сословие" не было единым, интересы
отдельных его групп во многом расходились, что проявилось особенно на
последних этапах революции. Но с самого начала было ясно, что вследствие
лишений периода правления двух последних Бурбонов оно значительно окрепло.
Выход его на политическую сцену был уверенным, а вскоре оказалось, что оно
располагает также способными ораторами и вождями. Один из них, депутат
Сьейес, например, прославился высказыванием: "Великие кажутся нам великими
лишь потому, что мы стоим на коленях. Давайте поднимемся!" Коса нашла на
камень почти мгновенно: стало ясно, что противоречия между "третьим
сословием", с одной стороны, и королем и остальными сословиями, с другой,
неразрешимы. Разрешить их могла только ломка феодального строя.
Драма Великой Французской революции началась. Уже в ходе следующего
месяца представители "третьего сословия" объявили себя Национальным
(конституционным) собранием, в когда по королевскому приказу для них была
закрыта Палата, они собрались в версальском игровом зале и поклялись, что не
разойдутся, пока Франции не будет дана конституция. Клятва эта позднее была
ими исполнена.
Накануне 14 июля 1789 года по Парижу пронеслась весть о том, что к
городу стягиваются войска, намеревающиеся подавить революцию в зародыше.
Парижане ответили на это штурмом Бастилии, знаменитой тюрьмы, своего рода
символа угнетения и произвола со стороны королевского режима. Крепость была
взята, ее начальник убит, а заключенные освобождены. 14 июля по сей день
отмечается как французский национальный праздник. События развиваются
стремительно.
Новые слухи о кознях короля против революции привели 5 октября к тому,
что парижские женщины ворвались в Версаль, захватили семью короля и
интернировали ее в королевском дворце в Тюильри.
Многие аристократы отправляются в эмиграцию. В июне 1791 года это
пытается сделать и королевская семья, но невдалеке от границы Людовик XVI
опознан и задержан. Условия содержания королевской семьи в Тюильри
ужесточены.
Национальное собрание выработало конституцию и разошлось. Осенью 1791
года вместо него было избрано Законодательное собрание. Роялистов в нем уже
нет. Справа -- минималисты, сторонники конституционной монархии, центр
составляют либеральные республиканцы, так называемые "жирондисты", а левую
радикальную демократию возглавляют Марат и Робеспьер из клуба якобинцев.
(Революционный демократический клуб якобинцев, распущенный в 1794 году,
собирался в монастыре св. Якоба). Пока бал правят жирондисты.
В начале 1792 года начинается война между революционной Францией и
вторгшимися на ее территорию европейскими монархическими государствами --
Габсбургским, Пруссией и Швецией.
Позднее к этой коалиции присоединяется и Англия. Одновременно
вспыхивает восстание роялистски настроенных католиков в Бретани и Вандее.
Как ни удивительно, спешно созданная народная армия Франции не только
выстояла, но даже перешла в наступление на Германию.
В августе того же года толпы парижан ворвались в Тюильри. На сей раз
королевская семья была уже фактически посажена под арест, король в Темпл,
остальные в Консержери. Законодательное собрание было распущено и заменено
Национальным конвентом, который должен был стать постоянным законодательным
корпусом. Впервые он собрался 21 сентября 1792 года. На этом заседании было
ликвидировано королевство и провозглашена Французская Республика.
Ситуация драматически революционизируется.
К власти приходит радикальная мелкая буржуазия; она ослабляет позиции
жирондистов, пытавшихся этот процесс остановить, и устанавливает якобинскую
диктатуру. Огромный авторитет в Конвенте обретает Дантон. Влиятельной силой
становятся санкюлоты (называвшиеся так потому, что они не носили обычные для
периода рококо короткие штаны), на которых более всего опираются главные
представители революционно-демократической диктатуры.
Наряду с Национальным конвентом в апреле 1792 года возникает Комитет
общественного спасения, возглавляемый Робеспьером. Начинаются казни. С
помощью только что изобретенной гильотины в январе казнен последний
дореволюционный Бурбон на французском троне; та же участь постигла королеву
и почти всех аристократов, которым не удалось бежать за границу. Затем
приходит черед жирондистов, представителей торговой и промышленной
буржуазии. При этом падают головы не только врагов революции. Революционный
трибунал выносит смертные приговоры и представителям крайне левых. 10 июня
1794 года Национальный конвент принимает предложение Кутона (близкого
соратника Робеспьера) об упрощении процесса в соответствии с законом "о
подозрительных" -- чтобы враги революции могли быть быстрее наказаны. Террор
достигает неслыханных масштабов.
Был, однако, не только террор, была и лихорадочная реформаторская
деятельность. Революционно-демократическая диктатура приняла новую
конституцию, провозглашавшую и право на труд. Было довершено решение главной
революционной задачи -- аграрного вопроса. Было отменено и старое деление
страны на провинции и введена действующая по сей день система департаментов,
усовершенствованная затем еще Наполеоном Бонапартом. Был даже принят новый
календарь. И, по нему, 9 термидора (27 июля) 1974 года вспыхнуло
антиякобинское восстание (якобинцы во главе с Робеспьером были на этом этапе
Великой французской революции практически ее гегемонами, а потому на них
ложилась ответственность за революционную диктатуру террора). В тот же день
Робеспьер и его ближайшие сподвижники были арестованы. Сутки спустя вождь
якобинцев без суда и следствия был казнен.
Революционно-демократическая диктатура сменилась правлением правых, то
есть верхушки крупной буржуазии. Их называли термидорианцами. На сей раз на
гильотину посылали радикальных демократов, якобинцев. Как сторонник
Робеспьера в это время арестован и молодой бригадный генерал Наполеон
Бонапарт...
Национальный конвент заменили Совет пятисот и Совет старейшин во главе
с Директорией (из пяти директоров), которая спустя год взяла в свои руки
власть в стране.
9 ноября 1799 года с Директорией покончила диктатура Наполеона
Бонапарта, который возглавил Францию сначала как ее консул, а через пять лет
стал императором...
Революция закончилась, но остались живы ее идеи. Сознательно или
подсознательно их распространяли по Европе и солдаты наполеоновской "великой
армии". Эти идеи в полную силу вспыхнули а революционном 1848 году, и
погасить их не удалось уже никому.
Идеалы Великой французской революции пережили неоднократные попытки
реставрации Бурбонов и интервенцию альянса консервативных держав. Постепенно
они стали идеалами общеевропейскими; росло стремление акцентировать их
социальный аспект. Особенно ярко это проявилось в великие дни Парижской
Коммуны.
У них есть свои приливы и отливы, но они живут, они бессмертны.
Но вернемся к ходу революции. Она развертывалась на огромном полотне,
где сияли и гасли фигуры ее ораторов и вождей. Что касается основных
исторических фактов, то тут в основном особых проблем нет. Проблемы
возникают в зависимости от того, под каким углом на них смотрят.
Их имена всегда притягивали к себе историков. А некоторые их
неординарные поступки и трагические развязки побуждали задуматься также о
поведении и характерах этих революционеров, поскольку зачастую они казались
странными.
Итак, зададим себе вопрос: можно ли обнаружить у лидеров Великой
французской революции особенности, которые неврологам могли бы показаться
недугами? О тяжелых заболеваниях такого рода не может быть и речи -- иначе о
них было бы упомянуто в доступной литературе, ведь с той поры, по
историческим меркам, времени прошло не так уж много.
Могли, однако, иметь место мелкие неврологические нарушения, незаметные
для непосвященного, но угадываемые врачом. И такие нарушения могли создать
впечатление "странности".
Первым нашим пациентом в ряду великих деятелей Великой французской
революции является
Оноре Габриэль Рикети, граф де Мирабо, наиболее значительная фигура
первого этапа революции (1789--1791). Он родился в замке Ле Биньон (1749),
но в полном смысле родовым следует считать принадлежавший его предкам с
шестнадцатого столетия провансальский замок Мирабо.
"Трудные роды едва не стоили матери жизни. Новорожденный имел
искривленную ножку и непомерно большую голову. В раннем детстве мальчик
часто болел; когда ему было три года, он заболел оспой, оставившей следы на
его лице. Но благодаря сильному организму ему удалось преодолеть все
болезни. Он быстро зрел физически и духовно, и учителя вскоре открыли в нем
бесспорные интеллектуальные способности", -- утверждает А. 3. Манфред. К
тому же Мирабо унаследовал от своих предков стремление к свободе и
независимости, а также гордыню, часто граничащую с необузданностью.
Его отец, уверенный в себе и гордый аристократ, маркиз Мирабо, с самого
начала относился к сыну пренебрежительно, твердя, что от старинного рода
Мирабо в том нет ровным счетом ничего и что свои дурные свойства и внешность
он унаследовал от матери, баронессы де Васан, которую маркиз ненавидел и с
которой позднее фактически разошелся, поскольку женился на ней исключительно
ради денег.
Оноре -- как было привычным у "дворянства шпаги" -- готовили к карьере
военного. Но когда он пожелал иметь собственный полк (что тогда не было
редкостью), отец отказался ему его купить. Тем не менее, Оноре не намерен
жить иначе, чем в то время соответствовало его происхождению. Он избирает
несложный путь -- делает долги. Маркиз их оплачивать не желает и действует в
отношении сына все более жестко. Так Оноре постепенно познает наихудшие
тюрьмы бурбонской Франции -- остров Ре, замок Иф, Винценне. В Винценне он
попал за один из самых шумных скандалов, шокировав им не только отца, но и
всю аристократию: им была похищена и увезена в Швейцарию Софи де Монье,
супруга главы безансонского парламента.
На основе своего недоброго опыта с правившей тогда элитой, для которой
по существу не было никаких запретов, Оноре пишет свое первое политическое
произведение, "Рассуждения о деспотизме". Через несколько лет появляются
"Рассуждения о lettres de cachet и о государственных тюрьмах". Однако в
Винценне он пишет и то, что остается бессмертным спустя два столетия --
письма Софи. Эти письма по праву занимают свое место в литературе.
Потрясений в жизни Мирабо было достаточно. Одно из них он пережил в
1770 году. Отец вдруг пригласил его к себе -- не из любви или симпатии, а
чтобы попросить о помощи. Решалась судьба огромного наследства, оставленного
бабкой Оноре по матери. Сын был послан к матери, которую следовало в чем-то
переубедить. Та вместо ответа прицелилась и выстрелила -- пуля пролетела в
нескольких сантиметрах от головы потомка...
Для аристократии он всегда оставался enfant terrible . Неудивительно,
что провансальское дворянство отвергло его, когда в 1789 году он хотел стать
его кандидатом в Генеральные штаты.
Так Мирабо оказался в списке кандидатов "третьего сословия" -- и был
избран, чтобы вскоре стать одной из ярчайших личностей Национального
собрания. Он был одарен большим ораторским талантом, который
продемонстрировал за шесть лет до этого при пересмотре процесса, на котором
был осужден за похищение Софи де Монье.
В Национальном собрании он возглавляет тех членов "третьего сословия"
(тогда они составляли большинство), которые выступают за конституционную
монархию, подобную английской. Он отстаивает ряд прогрессивных идей,
например, принцип свободы вероисповедания. Мирабо обретает широкую
популярность среди простых парижан. Те называют его "маман" Мирабо.
Но он честолюбив и хотел бы войти в новое правительство. Однако
Национальное собрание принимает решение, по которому ни один из его членов
не может быть министром, В итоге он становится неким "советником"
королевского двора. Мирабо был революционером, но монархию ему хотелось
реформировать и демократизировать, а не уничтожить. В этом смысле его можно
считать типичным представителем первого периода революции, счастью для своей
популярности -- и для себя -- Мирабо умирает уже в апреле 1791 года. По
неподтвержденным сведениям, его постигла сначала какая-то глазная болезнь, а
потом к ней прибавились постоянные резкие боли в области живота. После
некоторого улучшения состояние вновь осложнилось. На этот раз речь шла,
видимо, о воспалении подбрюшья, с которым уже ничего нельзя было поделать.
Мирабо устроили пышные похороны. Но когда через два года на основании
секретных королевских документов стало известно о его связях с королевским
двором, разочарованные поклонники принялись разрушать его скульптуры, а
останки были убраны из Пантеона. Их место заняли останки Жана Поля Марата.
Но и те оставались там недолго...
И все-таки -- можно ли обнаружить у Мирабо признаки неврологических
нарушений?
Конечно. И один из них бесспорен. Это некий "эксгибиционизм". Он прямо
купается в своих ораторских успехах -- возможно, компенсируя таким путем
лишения безрадостной молодости и неудавшуюся семейную жизнь, -- и в период
своей парламентской деятельности часто изображается в гротескных театральных
позах. Известны его высказывания, рассчитанные скорее на анналы истории, чем
на какую-либо действенность. Так характеризуют, например, его отповедь
маркизу де Брезу, главному придворному церемониймейстеру, когда тот зачитал
в Палате волю короля, предписывающего депутатам разделиться по сословиям и
заседать отдельно. Мирабо, якобы, ответил так: "Вы, не имеющий среди нас ни
места, ни слова, идите к тем, кто вас сюда послал, и скажите им, что мы
находимся здесь по воле народа, и что изгнать нас отсюда они смогут лишь с
помощью вооруженного насилия". Почти наверняка "для истории" были
предназначены его последние слова: "Саван монархии уношу с собой в гроб".
Тем не менее он был оратором божьей милостью и умел зажечь слушателей.
"Свои речи он сначала пишет, но потом умеет, благодаря своему темпераменту,
настолько их оживлять, что однажды актер Моле отвесил ему поклон: Граф, Вы
ошиблись в выборе профессии!" -- указывает П. Сагнац.
Эти черты позерства дают основание полагать, что Мирабо было
свойственно гистрионство, один из элементов истеричного характера. Другой
его элемент, повышенная сугестибильность, у него, хотя и не был доказан,
однако, не исключается. И все же мы не встречаемся в этой связи с обычными
истерическими проявлениями (истерические приступы, истерическая
нечувствительность и т. п.).
Истерические приступы являются наиболее серьезными формами неврозов и
чаще встречаются у женщин; отсюда их наименование (гистерос -- матка),
идущие от Гиппократа.
Таким образом, признаки частично истеричного характера у Мирабо,
несомненно, были.
Некоторые крайности в его поведении (например, установление связей с
королевским двором в конце жизни, наряду с искренним неприятием деспотии)
можно объяснить как форму протеста, бурлившего в его истерическом характере.
Невротические состояния стали продолжением врожденного расстройства
центральной нервной системы. Следствие тяжелых родов -- крупная голова.
Это никак не уменьшает его бесспорного величия как одного из вождей на
первом этапе Великой Французской революции.
Русская царица Екатерина II, заигрывавшая с Вольтером и Дидро и
претендовавшая на репутацию завзятой демократки, в замечании на полях
радищевского "Путешествия из Петербурга в Москву" у строки, дающей высокую
оценку Мирабо, написала: "Здесь он хвалит Мирабо, который заслуживает не
одной, а нескольких виселиц".
И напротив -- спустя примерно три четверти столетия после смерти Мирабо
Карл Маркс назвал его в первом томе "Капитала" "львом революции".
Другой наш пациент
Жан Поль Марат пережил Мирабо всего на два года, но его деятельность
распространяется уже на последующие, более драматичные этапы революции. Он
стоял в авангарде политической жизни Франции также с самого начала, но
наибольшее влияние оказал на нее в период Законодательного собрания и
первого года деятельности Национального конвента (1791 --1793). Он
принадлежал к самым радикальным демократам, сыгравшим главную роль в падении
феодальной монархии и возникновении республики.
Марат родился в Бодри (Швейцария) в 1745 году. Он изучал медицину и
стал очень хорошим врачом. Им были написаны и научные труды -- их автор
занимался электротерапией. Как практический врач Марат пользовался высоким
авторитетом, предпочитая при этом лечить "бедных", то есть людей, не имевших
дворянского звания.
Вскоре его заинтересовали радикальные прогрессивные идеи, и в 1789 году
он вступает на политическую сцену как журналист.
Еще раньше, одновременно с "Размышлением о деспотизме" Мирабо, Марат
публикует (под псевдонимом) "Цепи рабства". Обе книги во многом были схожи.
И хотя в этой работе Марата "его политические воззрения были еще не вполне
зрелыми, каждый, кто прочтет анонимно изданное сочинение, сможет с
уверенностью заявить, что автор -- революционер, демократ. Книга была как
будто озарена светом далеких пожаров народного восстания. Прошлых или
будущих? Трудно сказать, но при чтении "Цепей рабства" каждый чувствует
дыхание вихрей, веющих над миром" (А. 3. Манфред).
Журнал Марата под названием "Друг народа" уже был полон радикально -
демократических идей. Он, требовал, в частности, уничтожения королевства и
казни аристократов и предателей.
Примечательны его "Проект провозглашения прав человека и гражданина", а
также проект справедливой, мудрой и свободной конституции. Она направил их
конституционному комитету, работа которого продвигалась очень медленно. Вот
лишь один для того времени неслыханно прогрессивный абзац:
"Общество обязано своим членам, не имеющим никакого имущества и
достаточной работы, покрывать их потребности, обеспечивать их существование,
чтобы у них была еда, одежда и нормальная жизнь, оно должно заботиться о
них, если они больны или стары, и давать им средства на воспитание детей".
На первом этапе революции, вплоть до возникновения Национального
конвента, в который он был в 1792 году избран, Марат борется со всем, что
кажется ему тормозом на пути революции. В Конвенте он принадлежит к крайне
левым, является ярым сторонником революционного террора и добивается падения
и массовых казней жирондистов. Что и оказалось роковым для него самого.
В июне 1792 года двадцатипятилетняя жирондистка Шарлотта Корде,
принятая им в ванной, нанесла ему смертельный удар кинжалом.
Его роковая схватка с жирондистами была закономерной и, поначалу,
победной. Когда жирондисты выдали ордер на его арест (он требовал изгнания
их из Конвента), парижские санкюлоты ворвались в зал Конвента и чуть ли не с
почестями проводили его до самой квартиры. Защищаясь перед революционным
трибуналом, он сделал это блистательно, предварив тем самым наступление
якобинской диктатуры.
Французский историк Ипполит Тэн охарактеризовал его как ненормального
индивидуума. Но Тэн не был врачом (не говоря уже о том, что о Великой
французской революции он судит с правых позиций), и приписываемого им Марату
диагноза просто не существует.
Призывы Марата к казни врагов и предателей революции нельзя считать
проявлением страха перед другими лицами, как полагал Тэн. Возможно, историка
склоняло к этому то обстоятельство, что в период, когда над Францией нависла
угроза интервенции, а в Вандее и Бретани вспыхнули восстания, он искал
врагов республики и в "собственных" рядах, среди жирондистов, и даже среди
крайне левых.
Но не станем уподобляться Тэн, который, по мнению С. К. Нойманна,
написал о Марате "больше всего бессмыслиц" -- маратовский "Друг народа"
призывал не только к крови. Это был прогрессивный журнал, широко
информировавший общественность о ходе и смысле революции и очень популярный
среди простых людей -- как и его редактор. Да, в нем выдвигались обвинения
против аристократов и предателей из "третьего сословия", и трудно
сомневаться в обоснованности многих таких обвинений. А если нет? Могла ли в
таком случае повлиять на однозначность его позиции болезнь или психическое
расстройство?
Для подобного диагноза нет никаких оснований. Вместе с тем не
исключено, что Жан Поль Марат страдал легким фобическим неврозом,
способствовавшим преувеличению его опасений за будущее революции и
придававшим особую остроту его журналистским выступлениям. Наряду с тем он
страдал кожным заболеванием, скорее всего, экземой, которая трудно лечится и
сегодня, не говоря уже о конце восемнадцатого столетия. Марат лечился
частыми ваннами -- потому и Шарлотту Корде принял, находясь в ванне.
Известно, что на основе как раз таких хронических заболеваний возникают
неврозы.
Судя по всему, у Марата возник легкий фобический невроз на основе не
проходящей кожной болезни. Будучи врачом, он, очевидно, избрал для лечения
регулярные ванны, но о том, насколько они были действенны, нет достаточной
информации. Таким образом, не болезнь, а сам драматизм революционных дней,
все возрастающее нервное напряжение могло вести его к тому, что он публично
требовал казни тех, кто казался ему врагом и предателем. Когда ему удалось
реализовать эти свои радикальные требования, результат оказался иным, чем
тот, на который он рассчитывал -- Марат спровоцировал собственную смерть.
Бесспорно, крупнейшей, а также наиболее сложной и трагической фигурой
среди лидеров Великой французской буржуазной революции является
Максимилиан Робеспьер, наш третий пациент. Родился он в 1758 году в
Аррасе. Был адвокатом. В Генеральных штатах представлял "третье сословие"
провинции Артуш; в Национальном собрании принадлежал к крайне левым,
выступал за прогрессивную конституцию и был одним из главных авторов
Декларации прав человека. Позднее стал ведущим деятелем Клуба якобинцев и
парижского городского совета (коммуны). В Конвенте он также возглавлял
левых, а с созданием Комитета общественного спасения стал почти
неограниченным правителем Франции, который, опираясь на "закон о
подозрительных", мог устранять одну группу своих противников за другой. Он
отправляет на гильотину прежде всего дворянство, а также жирондистов, тесно
связанных с интересами зажиточных слоев "третьего сословия".
Довольно загадочной главой якобинской диктатуры Робеспьерa был процесс
против другого выдающегося деятеля Великой французской революции, недавнего
друга Робеспьера, Дантона, в итоге приговоренного к смерти.
Правление Робеспьера завершилось термидорианским переворотом 27 июля
1794 года. На сей раз под нож гильотины попал он сам.
Смерть Робеспьера вызвала во Франции широкие отклики. Радовались,
понятно, все, у кого были основания для опасений за собственное благополучие
и даже жизнь. И с того момента по сей день оценки Робеспьеру даются разные.
Одни возлагают на него всю ответственность за террор последнего периода его
революционной диктатуры. Другие утверждают, что террор намеренно нагнетали
враги Робеспьера с целью его дискредитации.
"Все дальновидные патриоты во всей Франции сразу поняли, что вместе с
этим великим государственным деятелем пала демократическая республика, --
пишет А. Матье в "Творцах истории", -- Многие сами предпочли смерть. Память
о Робеспьере оставалась дорогой французскому народу до 1871 года..."
Робеспьер был методически точным, вел дневник, все у него было
рассчитано по часам. "Педант", -- сказал о нем Тэн. Вместе с тем он всегда
был скромным в своих потребностях, даже достигнув вершины. Например, до
самого конца он жил у плотника Дюплэ...
А. С. Пушкин в историческом смысле очень точно назвал Робеспьера
"сентиментальным тигром". При этом он, очевидно, имел в виду мечту
Робеспьера о "царстве честности", к которому тот намеревался прийти с
помощью революционного террора.
Любопытна и характеристика Робеспьера, которую в самом начале революции
дал ему Мирабо: "Этот зайдет далеко, ибо верит во все, что говорит".
Похоже, что и у Робеспьера имели место невротические проявления --
конкретно, невроз обседантный. Этот тип невроза, называемый также ананкасты,
проявляется в регулярных ежедневных ритуалах; например, утреннее умывание,
чистка зубов, бритье и т. п. должны иметь строгие правила и
последовательность. Обседантный невротик, выйдя из дома, несколько раз
возвращается, чтобы убедиться, что он закрыл дверь, выключил радио, погасил
свет в ванной и т. д. Зачастую таким людям бывает присуща и нерешительность.
Трудно, однако, предполагать, что подобные свойства характера
Робеспьера как-то повлияли на его решения периода взлета революции --
скорее, это могло иметь место в дни антиякобинского восстания.
Бежав от термидорианцев вместе со своими приверженцами из Конвента в
ратушу, он, будто бы, собирался написать воззвание к народу. Из-за слишком
долгих колебаний Робеспьер сделать этого не успел -- да и вряд ли бы это ему
помогло, -- между тем повстанцы захватили ратушу, одна из пуль попала ему в
челюсть, а на следующий день все пленники были казнены.
Контрреволюция наступала.
Последним пациентом в ряду вождей Великой Французской революции будет
Жорж Огюст Кутон. Он родился в 1755 году и относился к числу главных
членов Комитета общественного спасения. Некоторые историки считают его
членом правящего триумвирата Французской республики, в который входили
Робеспьер, Сен-Жюст и Кутон. Он прославился необычайной жестокостью при
подавлении контрреволюции в Лионе и, несомненно, был одной из влиятельнейших
политических фигур, хотя и не достиг популярности Робеспьера, Марата или
Дантона, оставаясь неким "серым кардиналом".
Кутон страдал параличом нижних конечностей и передвигался с помощью
механической коляски, которые умели конструировать уже тогда.
Именно он 12 июня 1794 года от имени Комитета общественного спасения
выступил с проектом закона, упрощавшего судебное преследование "врагов
революции". По этому закону отменялся предварительный допрос, ликвидировался
институт представителей закона, а само понятие "враг народа" можно было
толковать весьма широко. Тогда проект не был принят единогласно. Но на нем
энергично настаивал Робеспьер, которому, наконец, удалось до биться своего.
Неизвестно, кто был его автором, и какую именно роль сыграл в его
выработке сам Кутон, но роль эта едва ли была незначительной.
О причинах паралича, постигшего Кутона, можно только догадываться. Это
могла быть классическая дипаретическая форма детского полиомиелита,
встречавшаяся тогда реже, чем сейчас, когда медицина позволяет спасать и
слабые организмы.
Руки у Кутона были не только здоровыми, но отличались большой силой и
ловкостью -- известно, что со своей инвалидной коляской он управлялся весьма
искусно.
Умственное развитие его было высоким.
Таким обрезом, инвалидность Кутона была, скорее, приобретенной, чем
врожденной, и обусловленной повреждением спинного, а не головного мозга.
Паралич нижних конечностей, если он наступает не в ходе родов или
вскоре после них, чаще всего вызывается повреждениями в грудной или
бедренной области спинного мозга. Речь может идти о воспалении спинного
мозга, давящей на него опухоли или о травме позвоночника.
Воспаление в данном случае наименее правдоподобно -- в восемнадцатом
веке человек вряд ли мог его пережить. Воспаление передних углов спинного
мозга (полиомиелит) тогда еще не существовало, тем более, что в таком
случае, видимо, пострадали бы и некоторые мышцы верхних конечностей. Опухоль
также маловероятна -- она наверняка привела бы и к иным признакам.
Скорее всего, причиной инвалидности Кутона послужила травма
позвоночника в юности.
Довольно загадочная фигура наиболее драматического этапа Великой
французской революции, Жорж Огюст Кутон остался верным Робеспьеру до конца и
вместе с ним погиб на гильотине.
...умираю преждевременно, убит английской олигархией и ее наемными
убийцами...
...желаю, чтобы мой прах остался на брегах Сены посреди французского
народа, столь любимого мною...
История бросает иногда на одно и то же событие, на один и тот же период
времени, на одну и ту же личность как бы двойной взгляд: предубежденный
(иногда лишь внешне) и объективный (обычно лишь внешне). Действительность
чаще всего бывает близка к точке их пересечения.
"Правда и поэзия" -- такой подзаголовок нашел Гете для своей
автобиографии.
С правдой и поэзией, действительностью и легендой мы встречаемся на
каждом шагу, желая глубже познать личность Наполеона Бонапарта: все зависит
от источника информации. С разных позиций судят о нем французы и англичане,
немцы и русские. Разные образы дают история, рассматривающая Наполеона
сквозь призму времени, Европы и мира, вместе его "создавших", и история,
укладывающая его в рамки взглядов сугубо современных.
Вместе с тем, ни один из этих взглядов не может лишить эту фигуру ее
исторического величия. Можно было бы, конечно, возразить, что Наполеону
просто очень везло: не будь Великой французской революции, он остался бы
малоизвестным офицером; не будь застоя в этой революции и неспособности
Директории, он не смог бы захватить абсолютную власть; не будь он столь
популярным среди солдат... и так далее, и так далее.
Как бы то ни было, и противники, и поклонники Наполеона считают его
военным гением. Он был человеком весьма образованным, и не только в своей
области. Он обладал фантастической памятью. Попав молодым офицером за
какой-то проступок на гауптвахту, он обнаружил в камере потрепанный том
юстинианского кодекса римского права. И не только прочел его от строчки до
строчки, но позднее, почти через пятнадцать лет, восхищал знаменитых
французских юристов, когда при выработке Наполеоновского кодекса по памяти
цитировал римские правовые уложения. Он отличался также удивительным
глазомером и комбинационными способностями.
Под Знаком счастливой звезды. Корсиканская семья Бонапартов (точнее,
Буонапартов) хотя и входила в круг уважаемых, старинных родов, но была
бедна. Отец Наполеона Карло Буонапарте служил адвокатом в городе Аяччо. Он и
его супруга Летиция, урожденная Романьоли, имели пятерых сыновей и три
дочери.
Наполеон родился в Аяччо 15 августа 1769 года. В одиннадцать лет он
стал учеником военной школы в Бриенне, а в семнадцать был произведен в
поручики артиллерии. Особенно легко давалась ему математика.
И хотя с самого начала его военный талант был бесспорным, при Бурбонах
его наверняка обошли бы в карьере сыновья аристократов из метрополии. Но
пришла Великая французская буржуазная революция, встревожившая тогдашние
европейские державы. Пруссия и Англия объявили Франции войну. Англичане
блокировали приморскую крепость Тулон, превратив ее в бастион роялистов.
Осада Тулона республиканскими войсками долгое время не приносила успеха.
На помощь осаждавшим был направлен Бонапарт. Ему удалось Тулон взять и
стать, в прямой связи с этим, бригадным генералом. Путь к славе, однако, не
был легким. Пал Робеспьер, поклонником которого был Наполеон (самого его
иногда называли "Робеспьером на коне"), и дальнейшая карьера военного стала
неясной. Некоторое время ему даже пришлось провести в заключении.
Вскоре пришла новая неприятность: Комитет общественного спасения
приказал ему подавить восстание в Вандее. Когда двадцатипятилетний генерал
узнал, что ему, артиллеристу, дана в распоряжение бригада пехотинцев, между
ним и членом комитета Обри произошла резка стычка -- и Наполеон подал в
отставку.
Последующие почти два года были трудными: пенсии отставного генерала
едва хватало на еду.
И вдруг все круто меняется. В октябре 1795 года при восстании роялистов
ему поручается верховное командование в Париже, с чем Наполеон справляется
успешно. В это же время он женится на прекрасной креолке Жозефине, которая
была намного старшего него, но которую он любил всю жизнь, хотя позднее с
ней и разошелся. А еще через некоторое время Наполеон назначается
главнокомандующим при походе на Италию против Габсбургов.
Войска под его началом идут от победы к победе. Причина не в одном
таланте -- его подкрепляют неукротимая энергия и огромная работоспособность
(спал не более пяти часов в сутки). Немалую роль сыграло и его врожденное,
неуклонно растущее самосознание.
Молодая французская республика находилась тогда в опасности -- ей
угрожали как внешние, так и внутренние враги. Внутренними врагами были,
прежде всего, помещики Бретани и Вандеи. Но их контрреволюционное восстание
было довольно быстро подавлено. К числу внешних врагов относилась, в первую
очередь, Австрия. Против нее были направлены три армии -- две в Германию и
одна в Италию. Хуже других вооруженной "итальянской" армией командовал
Наполеон. Ее поход завершился большой и неожиданной победой. По примеру
Ганнибала, Наполеон перешел Альпы и на марше разгромил войска союзных армий
близ Монтенотте, Дега и Миллесима. Правивший в Пьемонте король Сардинии
Виктор Амадей был вынужден заключить мир, а самый способный из австрийских
генералов Вюрмсер занял оборону в Мантуе, ожидая поддержки. Но войска,
направленные ему на помощь, Наполеон разбил близ Арколе. Легендарной стала
его личная смелость, с которой он перенес через аркольский мост трехцветный
флаг революционной Франции, чем воодушевил заколебавшиеся поначалу
собственные войска. Мантуя сдалась. Капитулировали все враги французской
республики -- австрийский Франц, папа Пий VI, король Сицилии и другие.
Солдаты, на вас смотрят сорок столетий
Приходит славный поход на Египет, целью которого было ослабление
заклятого врага французской революции, Англии. В ходе египетской экспедиции
Наполеон занимает Мальту. В Египте он тоже побеждал и дошел до Сирии
(легендарными стали его слова, произнесенные у египетских пирамид: "Солдаты,
на вас смотрят сорок столетий!"), но эпидемия чумы заставила его вернуться.
Несмотря на внешний успех, египетская экспедиция Наполеона не имела
серьезного военно-политического значения, как ни парадоксально, оказавшись
более полезной в культурном отношении. Вслед за армией в Египет отправились
ведущие французские ученые, изучавшие египетские памятники и собравшие
богатый материал, который позволил затем расшифровать египетскую
иероглифическую письменность (Шампольон). Был заложен фундамент новой
научной области -- египтологии.
Но только военной славы Наполеону мало. К тому же, по возвращении из
Египта он видит, что плоды его итальянских побед не реализованы. Кроме того,
ему совершенно не хочется одерживать победы для Директории -- "для этих
адвокатов", как он говорил. Любопытные, не только военные, но и
дипломатические ходы позволили ему 8 ноября 1799 года совершить
государственный переворот. Директория заменена Консульством. Наполеон
становится первым среди трех консулов (с наибольшей и практически
неограниченной властью), с 1802 года он -- консул уже пожизненный, и,
наконец, в 1804 году состоится коронация, Наполеон Бонапарт превращается в
императора.
Как автократ он успешно действует не только на военном поприще. Ему
удается привести в порядок разрушенную экономику, он осуществляет ряд
полезных реформ. Он дает Франции гражданское законодательство
(Наполеоновский кодекс), создает отличную бюрократию, демократизирует органы
власти, отменяет родовые привилегии, подчиняет образование государству.
Разумеется, все эти реформы наибольшую прибыль дают наступающей буржуазии,
тогда как положение так называемого "четвертого сословия" остается прежним.
Но, если сравнивать с феодальной в целом Европой, это был бесспорный
прогресс. "Наполеон нанес феодализму столь тяжелые удары, -- пишет в своей
книге "Наполеон" Евгений Тарле, -- что тот уже не мог от них оправиться, и в
этом заключается прогрессивное значение исторической эпопеи, связанной с его
именем".
Европейские державы, естественно, недовольны. Одна антифранцузская
коалиция сменяет другую. Вновь идут сражения в Италии, и Наполеон одерживает
победу у Маренго (1800). Вскоре после этого на него устраивают покушение.
Следуют репрессии, направленные скорее против республиканцев, чем против
роялистов, хотя очевидно, что организаторами заговора были правые. Новый, на
сей раз откровенно роялистский заговор используется Наполеоном для шага,
посредством которого он окончательно порывает с идеалами Великой французской
революции: 18 мая 1804 года он становится Императором французов (так
официально звучал его титул -- дореволюционный монарх носил титул короля
Франции и Наварры, и Наполеон хотел подчеркнуть, что он монарх по воле
народа).
Войны продолжаются, Наполеон мечтает покорить Англию. Но ему объявляют
войну Пруссия, Россия и Австрия. Французский флот терпит поражение у
Трафальгара, но близ моравского Славкова армия Наполеона побеждает
русско-австрийские войска (2 декабря 1805 года). В сражении близ Йены
разбита прусская, а близ Фридланда (1807) русская армия.
После битвы и Славкова (Аустерлица) Австрия попросила мира.
В этот момент Наполеон владеет чуть ли не всей Европой; лишь Россия и
Англия остаются вне сферы его непосредственного влияния. Русский царь
Александр I становится его временным союзником, но в Англии против
новоиспеченного французского императора упорно выступает консервативный
премьер Питт. Поэтому Наполеон объявляет континентальную блокаду, в связи с
чем ни один европейский порт не мог принять ни английского судна, ни
английских товаров.
Политическая карта Европы резко изменилась. Франция расширила свои
владения до Падуи, прибрав к рукам Швейцарию, Бельгию, Голландию и часть
северной Германии. Пруссия была уменьшена наполовину, а остаток Германии был
преобразован в так называемый Рейнский союз под протекторатом Наполеона. На
незанятой Францией территории северной Италии было воссоздано Итальянское
королевство, королем в котором был, понятно, сам Наполеон. От Австрии были
отторгнуты и присоединены к Франции ее приморские области. Королем
Неапольского королевства (южная Италия) объявляется муж сестры Наполеона
Каролины маршал Мюрат. И, наконец, из русской и прусской частей Польши было
образовано герцогство Варшавское, где правил князь Понятовский.
Дания была союзником Франции, в Швеции правил бывший маршал Наполеона
Бернадотт (Карл XIV). А испанским королем был старший брат Наполеона Жозеф.
Затяжные войны в конце концов истощили и столь экономически сильное
государство, каким была Франция. Многие французы начинали сомневаться в том,
удержится ли Наполеон. Первым среди скептиков был министр иностранных дел
Талейран, умевший пережить любой режим и фактически снабжавший информацией
русского царя Александра...
В это время Наполеон развелся с Жозефиной. Та была на шесть лет старше
него и не могла дать ему наследника. (Внебрачный сын с польской графиней
Валевской у него уже был). Он претендовал даже на сестру русского царя и был
чрезвычайно оскорблен отказом.
Звезда Наполеона мало - помалу начинала тускнеть.
Еще раз он блеснул военным искусством в новой битве с Австрией у
Ваграма (1809). На сей раз он продиктовал Вене мир, по условиям которого
Австрия становилась его союзником, а точнее, вассалом. Спустя год он женился
на габсбургской принцессе Марии Луизе, родившей ему впоследствии сына.
Возникли проблемы с Испанией, народ которой вел против французской
оккупационной армии партизанскую войну; из союза с Наполеоном вышла Россия.
И Наполеон опрометчиво объявил ей войну. В 1812 году его армии удалось войти
в Москву, но это оказалось пирровой победой. Во время бегства из горящей
Москвы гигантская армия Наполеона понесла чувствительные потери, а в ноябре
того же года русские войска под командованием Кутузова нанесли ей
сокрушительное поражение на реке Березине...
В 1813 году вспыхнуло восстание в Рейнском союзе. Истощенная войнами
Франция поделать с этим уже ничего не могла. Последовало поражение под
Лейпцигом, и 30 марта 1814 года союзные войска вошли в Париж.
Звезда Наполеона погасла. Наполеон не смог осознать, что историю
обмануть нельзя -- его армады несли на своих знаменах идеи свободы, но в
итоге не приносили народам свободу, а отнимали ее.
Наполеон вынужден был отречься от престола, осев на Эльбе, где должен
был властвовать с титулом императора.
В Париж вернулись Бурбоны. Но и они не извлекли урока из происшедшего.
"Они были готовы из милости забыть и простить Франции ее грехи, но при
условии, что страна покается и вернется к былой набожности и к былому строю,
-- отмечает Тарле. При всей своей одержимости они вскоре убедились в полной
невозможности разрушить строй, созданный Наполеоном. Так остались префекты,
организации министерств, полиция, система налогообложения, кодекс Наполеона
и суд, остался орден Почетного легиона, бюрократический аппарат, организация
армии, организация университетов, высших и средних школ, конкордат с
папой..."
Франция была сыта Бурбонами по горло... и для Наполеона это не осталось
секретом. 1 марта 1815 года он вернулся с Эльбы. Париж и Европа пришли в
ужас.
Путь его из южной Франции в столицу был триумфальным. Посылаемые против
него войска к нему примыкали, примыкали к нему и французские города. Бурбоны
бежали, и Наполеон прибыл в Париж победителем.
Но противники вскоре опомнились.
Последняя битва произошла близ бельгийского Ватерлоо. Французам здесь
противостояли бельгийские и прусские войска под командованием Веллингтона.
Наполеон мог и не проиграть этого сражения, если бы на поле боя вовремя
прибыло подкрепление генерала Гроши. Это была страшная битва, в которой
французы потеряли убитыми и ранеными двадцать пять, а Англия и Пруссия
двадцать две тысячи человек.
Открывается последняя и наиболее загадочная глава жизни Наполеона.
Он вновь отрекается от престола и уезжает из Парижа, но в Рошфоре его
захватывают англичане и на судне "Беллерофон" отправляют на остров Св.
Елены, небольшую английскую колонию в южной части Атлантики.
Здесь со своим небольшим сопровождением он прожил шесть лет. В его
свиту входили маршал Бертран, граф и графиня де Монтолон, генерал Гурго,
секретарь Лас Касас, камердинер Маршан и двое слуг.
4 мая 1821 года Наполеон умер, как утверждалось, от рака желудка. В
этом он был уверен и сам, поскольку от рака желудка умер его отец. "Рак --
это Ватерлоо, попавшее внутрь", -- так, будто бы, отзывался о своей болезни
Наполеон.
В 1840 году король Людовик Филипп Орлеанский приказал перенести останки
Наполеона в парижский Дом инвалидов, где они хранятся в роскошном саркофаге
по сей день.
Был ли Наполеон отравлен! Время от времени появлялись слухи о том, что
Наполеон не умер естественной смертью. Тому способствовала и фраза из его
завещания, которую мы здесь приводили.
Фактом остается то, что вскрытие, проведенное корсиканским врачом
Антомарши, лечившим Наполеона, при участии британских врачей, дало
противоречивые результаты. Ясной была лишь опухоль печени. Говорилось и о
разных формах рака желудка, от которых, правда, сразу не умирают. А темный
кал был у Наполеона лишь в последние дни, когда он в больших дозах принимал
ртутное средство каломель.
В пятидесятые годы нашего века восторженный почитатель Наполеона
шведский дантист Форшуфвуд высказал подозрение, что император французов был
отравлен мышьяком. Достав волосы Наполеона (который завещал их членам своей
семьи и слугам), он дал их на анализ нескольким химикам-токсикологам.
Оказалось, что они содержат 10,38 микрограммов мышьяка, тогда как нормой
считается 0,8 микрограмма.
Можно ли считать это доказательством? Мышьяк накапливается в трупах. Но
обнаруженная Доза все-таки слишком высока.
Окись мышьяка в восемнадцатом-девятнадцатом веках часто использовалась
в качестве действенного яда. К тому же его легко можно было достать.
Отравление проявляется как острое гастроинтестинальное заболевание с рвотой
и поносами. Более редкое хроническое отравление этим ядом вызывает
неврологические расстройства, паралич рук и ног. Гастроинтестинальные
признаки при этом могут иметь место тоже, но тут они слабее... Любопытно,
что Наполеон страдал тошнотой, головными болями, обморочными состояниями,
слабостью рук и особенно ног, что могло бы отвечать картине хронического
отравления мышьяком. Наиболее примечательно, однако, что когда в 1840 году
(то есть через 19 лет после смерти) гроб был вскрыт перед перевозкой
останков во Францию, выяснилось, что труп превосходно сохранился, открылись
лишь носки кавалерийских сапог, из которых торчали пальцы ног. Заметное
пополнение Наполеона в последние годы жизни также свидетельствует за
использование мышьяка.
Если император был отравлен, то как и кем? Форшуфвуд пришел к мнению,
что не обошлось без вина, поскольку в ссылке императору подавалось "лучшее"
вино, тогда как остальные пили вино "обычное". Если бы мышьяк был подмешан в
еду, то отравились бы и члены свиты Наполеона. Между тем, сохранились
сведения, что Наполеон предлагал попробовать свое вино генералу Гурго и тот
нашел его вкус "странным", хотя никаких последствий и не ощутил.
Следует отметить, что смерть Наполеона не отвечала интересам Англии:
это нанесло бы ущерб ее репутации. Стало быть, если император был отравлен,
то это должен был сделать кто-то из его окружения. Но в нем были лишь
преданные ему люди. Кроме одного.
Граф де Монтолон происходил из старинного дворянского рода. Он
единственный оказался на службе у императора накануне битвы у Ватерлоо.
Кроме того, есть подозрение, что его жена была на острове Св. Елены
любовницей Наполеона. На насмешки остальных членов свиты, в особенности
генерала Гурго, граф совершенно не реагировал. По возвращении на родину он
внезапно сильно разбогател. В конце своей жизни Монтолон вновь стал
бонапартистом. В период правления Людовика Филиппа он участвовал в
неудавшемся заговоре принца Людовика Наполеона (позднее Наполеона III) и был
брошен за это в тюрьму.
Людовика XVIII и его брата Карла X (два последних бурбонских короля
Франции) пугал призрак Наполеона. Они знали о своей непопулярности.
Проводившаяся ими консервативная политика привела к июльской революции 1830
года, которая их смела.
Бурбоны постоянно боялись, что Наполеон вернется со Св. Елены, как он
вернулся с Эльбы, и будет поддержан народом. Не исключено поэтому, что
именно ими был дан приказ постепенно и без шума отравить опасного соперника,
а исполнением был поверен Монтолон.
В последнее время, однако, возникли возражения против каких бы то ни
было версий об убийстве. Оказалось, что обои в доме, где Наполеон провел
свои последние годы, содержали Шилову зелень, В то время это был
распространенный краситель, от которого отказались, поскольку при его
производстве часты были случаи отравления мышьяком. Обои в доме Наполеона
содержали 0,12 г мышьяка на 1 м2, тогда как нижняя граница
токсичности составляет 0,015 г на 1 м2.
Другой довод в 1982 году опубликовал журнал "Nature", поместивший на
своих страницах сообщение трех канадских ученых, исследовавших волосы
Наполеона -- они не обнаружили в них такого количества мышьяка, как
сотрудники Форшуфвуда. Более совершенный химический метод показал, что в
ходе предшествующих тестов за мышьяк принимался и антимон, который император
получал в лекарствах.
Выходит, что Наполеон умер, скорее всего, просто от плохого лечения.
Его врачи -- О'Мири и Антомарши -- способностями явно не блистали и
предлагали своему пациенту несоразмерные дозы антимона, ртути, а может быть,
и мышьяка. К тому же император, видимо, не сумел акклиматизироваться в новом
климате, испытывал стрессы от постоянного надзора за собственной персоной и
от мелочных споров при своем "малом дворе".
Он был невыносим потому, что был несчастен.
Франц Фердинанд д'Эсте, наследник австро-венгерского престола, так
никогда и не ставший императором, -- фигура противоречивая и, может быть,
именно поэтому привлекающая к себе особый интерес вот уже нескольких
поколений историков и писателей.
Не снискав ни славы, ни могущества, престолонаследник стал знаменит в
истории не своей жизнью (в ней не было ничего сколько-нибудь значительного),
а своей смертью, положившей начало страшной войне, последствия которой до
сих пор ощущает на себе Европа. Для чехов эрцгерцог Франц Фердинанд
представляет особый, специфический интерес. Единственным местом, где
чувствовал себя счастливым этот несчастный по характеру человек, был замок
Конопиште у города Бенешов, приобретенный и перестроенный наследником.
Здесь, в уединении разбитых им чудесных парков, Франц Фердинанд больше всего
любил бывать, и до сих пор сюда съезжаются тысячи туристов, чтобы
полюбоваться роскошным замком и его интерьерами, посидеть в розовом саду и
познакомиться с историей их загадочного владельца.
Франц Фердинанд Габсбург родился 18 декабря 1863 года в Штейре
(Австрия) в семье эрцгерцога Карла Людовика, младшего брата австрийского
императора Франца Иосифа, и Марии Аннунциаты из неапольской ветви Бурбонов.
Карл Людовик был заурядным австрийским эрцгерцогом своего времени, со
склонностью к охотничьим забавам, пирушкам и дружеским застольям. Верхом его
честолюбия была роль "свадебного генерала" на праздниках пожарников или
ветеранов. Мария Аннунциата была другого теста: дочь короля обеих Сицилии
тяжело переживала падение своего рода: при объединении Италии Гарибальди и
его "Красными рубашками" Бурбоны были низложены и отправлены в изгнание.
Заветной мечтой Марии Аннунциаты было увидеть одного из своих трех сыновей
на императорском престоле. На пути этой мечты стоял единственный сын
императрицы, болезненный Рудольф (старший брат Карла Людовика Максимилиан
был провозглашен мексиканским императором, и ему пришлось отказаться от
претензий на австро-венгерский трон).
Мария Аннунциата страдала тяжелым туберкулезом легких и умерла в 1871
году. Карл Людовик женился снова, на этот раз -- на принцессе Марии Терезии
де Браганза, принадлежавшей к обедневшей ветви португальского королевского
рода. Новая супруга стала образцовой матерью его детям, особенно полюбив
Франца Фердинанда. Надо сказать, что и она явилась одним из немногих
существ, к которым питал в своей жизни искреннюю привязанность и любовь
Франц Фердинанд.
Все сыновья эрцгерцога Карла Людовика отличались слабым здоровьем и
часто болели. Считалось, что на них сказалась болезнь матери. Франц
Фердинанд был капризным и вредным мальчишкой, ненавидевшим свое окружение.
Ему не удавалось завоевать ни дружбу сверстников, ни симпатии учителей. При
всем своем интересе к учебе он не обнаруживал особых успехов в ней.
Полной противоположностью брату был эрцгерцог Отто, веселый характер и
обаяние которого завоевывали ему симпатии на каждом шагу. Франц Фердинанд
явно завидовал своему младшему брату, который, по мере повзросления, стал
пользоваться к тому же успехом у девушек (Фердинанда они скорее избегали), и
со свойственной ему резкостью давал Отто почувствовать свою неприязнь
(однажды он даже ни с того ни с сего ударил его). На удивление, Отто,
получивший вскоре в венских ресторанах прозвище "Красавчик эрцгерцог",
искренне любил своего старшего брата до самой своей смерти в результате
венерического заболевания.
Семья эрцгерцога Карла Людовика не была особенно богатой.
"Эрцгерцогский дом" (широкая родня) отличался многочисленностью его членов,
кормившихся за счет императора. Однако Францу Фердинанду в этом отношении
очень повезло: в 1875 году в Вене скончался последний правящий тогда герцог
Модены, Франц V д'Эсте, который сделал Франца Фердинанда своим универсальным
наследником, при условии, что тот примет имя д'Эсте. Члены этого
итальянского рода были герцогами Модены и Феррары. (Кстати, к этому роду
принадлежала после замужества знаменитая Лукреция Борджа, дочь римского папы
Александра VI, окружившая свой двор поэтами и художниками, прославившими ее
в веках). Когда род вымер по мужской линии, последняя принцесса д'Эсте вышла
замуж за Габсбурга, потомком которого и был упомянутый Франц V. Он обладал
сказочными богатствами; ему принадлежали дворцы, обширные имения,
драгоценности... Франц Фердинанд (отныне д'Эсте) за ночь превратился в
богача.
Повзрослев, д'Эсте, как и полагалось эрцгерцогу, автоматически стал
офицером, быстро продвигаясь в рангах от поручика до генерала-майора. В то
же время он прилежно занимался делами своих имений, самым его любимым из
которых было, как мы уже упоминали, Конопиште, купленное в свое время у
графа Кинского и претерпевшее значительные изменения. Поведение эрцгерцога
по-прежнему отпугивало от него людей, и от одного гарнизона к другому за ним
тянулась незавидная репутация. Франц Фердинанд никого не любил, то и дело
менял адъютантов, и в казармах пугали друг друга его инспекцией. Больше
всего он ненавидел венгров, так как венгерские офицеры разговаривали в его
присутствии на своем языке, которого эрцгерцог не понимал.
Подобным образом, как и в военных гарнизонах, вел себя д'Эсте в своих
имениях. Он подробнейшим образом контролировал бухгалтерские книги (жадность
была унаследована им от Карла Людовика), по малейшему поводу кричал и
отчитывал людей, устраивал скандалы и, за исключением своего камердинера
Яна-чека, поразительно сходившегося с эрцгерцогом во взглядах на все, никого
не терпел. Настроения д'Эсте то и дело менялись, и даже когда он казался
спокойным, нельзя было быть уверенным в его реакциях: ни с того, ни с сего
происходил перелом, и горе было тому, на чью голову падал эрцгерцогский
гнев.
Страсти и пристрастия. Как мы уже упоминали, Франц Фердинанд никого не
любил (за исключением своей мачехи Марии Терезии), ничему не радовался.
Единственным, что могло развлечь его, была охота -- и на алтарь этой забавы
приносились гекатомбы животных. Несколько сот дичи за одну охоту в его
обычаях не было исключением. Эрцгерцог прекрасно стрелял и пользовался этим
вовсю. Его современники, родственники и знать, будучи сами заядлыми
охотниками, усматривали в его страсти к убийству зверей нечто ненормальное.
Он находил удовлетворение в убийстве. До сих пор стены конопиштского замка
изобилуют трофеями того, что окружение Франца Фердинанда вежливо обозначало
выражением "охотничья страсть д'Эсте".
И вот в эту странную одинокую жизнь, в то время, когда эрцгерцог служил
в Праге и жил в Пражском Граде, в 1889 году, ворвалась ошеломительная весть:
наследник престола Рудольф был найден мертвым вместе со своей любовницей,
баронессой Ветсер, в охотничьем замке Майерлинг неподалеку от Вены. Судя по
всему, оба покончили жизнь самоубийством. У Франца Фердинанда всплыли в
мозгу кем-то давно произнесенные слова: "Он будет австрийским императором!"
Однако Франц Иосиф, будучи верен своей чиновничьей репутации, объявил
наследником отца Франца Фердинанда, Карла Людовика, у которого в данный
момент было больше всего прав на престол, -- и д'Эсте не оставалось ничего
другого, как снова ждать, впрочем, на этот раз с большей надеждой. И он
погрузился в мечты о том, какие реформы он проведет в старой монархии,
прогнившей и раздираемой национальными распрями, когда взойдет на престол и
устранит "кабинет мумий", как называл д'Эсте своего дядюшку-императора и его
советников.
Однако в это время, как будто по прихоти не расположенного к Францу
Фердинанду рока, его поразил туберкулез легких -- болезнь, от которой умерла
и которую оставила сыну его мать, Мария Аннунциата. У эрцгерцога проявились
все признаки этой болезни, столь хорошо известные тогда из-за ее
повсеместной распространенности: температура по вечерам, потение ночью,
гнойные и даже кровавые откашливания. Во времена д'Эсте туберкулез был
крайне опасной болезнью, трудно поддававшейся излечению из-за отсутствия
специальных медикаментов. А при этом почти у каждого можно было наблюдать
его хотя бы в "примерной", первичной, форме. В качестве лечения
рекомендовался покой, диета, усиленное питание и, главное, высокогорный
климат -- обычно в Альпах.
Франц Фердинанд решительно отказался от лечения и от врачей. Отказался
от курортов в Давосе (Швейцария) и Меране (Тироль), которые настоятельно
рекомендовались ему. Зато он предпринял кругосветное путешествие, во время
которого охотился в Индии на слонов и тигров, но которое отнюдь не принесло
ему телесного облегчения. Зато пребывание в Соединенных Штатах Америки
показалось ему рецептом на решение давно занимавшего его вопроса: как спасти
распадающуюся Австро-Венгрию? Ответ казался напрашивающимся сам собой:
федерализация по образцу Соединенных Штатов. С этой идеей он вернулся домой,
ею он делился со своими ближайшими на этот период друзьями -- в частности,
министром иностранных дел Агенаром Голу-ховским, с которым он вскоре, как
обычно бывало у д'Эсте, враждебно разошелся.
В 1894 году, будучи командиром бригады в Ческе Будеевице, Франц
Фердинанд побывал на балу у наместника в Праге, где с первого взгляда
влюбился в графиню Жофию Хотек, происходившую из древнего чешского (в
последних двух поколениях онемеченного) рода. Впрочем, род был к этому
времени обедневшим, с многими дочерьми и небольшим имуществом. Последним
истинным чехом в нем был граф Хотек, высший бургграф и дед Жофии. До сих пор
в Праге о нем напоминает мощеная дорога и белая акация, доставленная графом
Хотеком из Италии и прививавшаяся им по всей Чехии. Внучка графа, хотя и
понимала язык своих предков, все же не вполне владела чешским. В период
знакомства с д'Эсте ей было 26 лет -- возраст, в котором незамужним
дворянкам оставался выбор между монастырем и институтом благородных девиц на
Градчанах. Она не отличалась красотой и обнаруживала склонность к полноте,
зато у нее были прекрасные, излучающие сияние глаза, которые и покорили
Франца Фердинанда.
Последующих шести лет хватило бы на толстый любовный роман.
Из-за строгих правил габсбургского рода престолонаследник не мог взять
в жены обычную дворянку, пусть даже и древнего рода. Начались годы тайных
мимолетных встреч, причем д'Эсте стремился видеть Жофию как можно чаще, а
сама Жофия лелеяла мечту о замужестве. В то же время она заставила
возлюбленного серьезно заняться своим лечением, даже за цену длительной
разлуки. Франц Фердинанд подчинился ее желанию и отдал себя в руки строгого
врача -- доктора Айзенменгера. Через три года он был здоров.
Когда связь Франца с Жофией всплыла наружу, в габсбургском доме
разразился скандал. Император требовал, чтобы д'Эсте немедленно разошелся с
ней. В ответ тот заявил, что собирается жениться на графине, что вызвало
всеобщее возмущение. Практически вся семья и свет были против этого брака, и
только мачеха Мария Терезия стояла на стороне молодых.
Между тем скончался отец Франца Фердинанда, эрцгерцог Карл Людовик (по
пути в Палестину, куда он совершил паломничество, чтобы помолиться за
исцеление сына, Карл Людовик напился воды из реки Иордан, заболел тифом и
умер). Д'Эсте был объявлен наконец наследником престола, и Габсбурги еще
нетерпимее стали смотреть на возможный неравный союз. В конце концов, Францу
Фердинанду удалось отстоять Жофию, и папа римский Лев XIII дал ему
разрешение на морганатический брак с графиней Хотек. 28 июля 1900 года, в
венской придворной церкви, д'Эсте торжественно отказался от притязаний на
престол со стороны своих будущих детей, оставшись сам наследником трона.
Вскоре после этого в замке Закупы состоялась свадьба.
Брак д'Эсте и Жофии был счастливым, и от него родилось трое детей.
Жофия получила титул княгини из Гогенберга, так как не могла стать
эрцгерцогиней. При дворе она страдала от постоянных унижений, которые то и
дело устраивал ей императорский церемонимейстер, князь Монтенуово. При
каждой церемонии, которой он руководил, Жофии приходилось идти в светском
кортеже последней, а на некоторые торжества она вообще не получала
приглашений.
В ожидании престола. Между тем наследник развивал бурную деятельность.
Поскольку ему не полагалось вмешиваться в политику, он учредил для себя
"Военную канцелярию наследника престола", в которой его люди собирали
информацию об армии и морском флоте, а д'Эсте пытался проводить в них
реформы. В этом отношении ему помогал новый начальник австрийского
генерального штаба, барон Конрад дон Гетцендорф, обязанный Францу Фердинанду
своим высоким положением (д'Эсте нашел барона в Опаве, где тот командовал
полком, и приблизил ко двору). Но и эта дружба оказалась недолговечной --
вскоре наследник рассорился с Гетцендорфом и разошелся с ним. Недолгое
сближение, как всегда, кончилось крахом -- вздорный характер эрцгерцога
исключал длительные привязанности. Наследник шел по жизни в полном
одиночестве, сопровождаемый враждебным недоверием и глухой ненавистью.
Строил наследник и политические планы. Из-за своих симпатий к русскому
самодержавию ("Это естественный союзник Австрии", -- утверждал он о России)
и из-за своей ненависти к императорской Германии Гогенцоллернов ("Они лишили
Габсбургов императорского титула в германской империи", -- считал он) Франц
Фердинанд рассорился со всеми министрами иностранных дел -- от графа Агенора
Голуховского до графа Лекса. Его планы о федерации заменила идея триализма.
Питая ненависть к Венгрии ( венгры отвечали ему тем же), д'Эсте хотел
заменить австро-венгерский союз союзом австро-венгеро-южнославянским. Южных
славян в Австро-Венгрии было действительно много (всего же в дунайской
монархии было почти 60 процентов славян), однако к идее такого союза они
никак не тяготели: в то время их мечтой была единая самостоятельная
Югославия, Поэтому и южные славяне стали считать д'Эсте своим врагом.
Франц Фердинанд вел свою семейную и государственную жизнь попеременно
то в Вене, во дворце Бельведер, то в Чехии, в замке Конопиште. К его страсти
собирать охотничьи трофеи прибавилось еще одно хобби: он стал
коллекционировать все, что касалось святого Георгия, не отличая при этом
истинные произведения искусства от бесценных безделушек.
Так, в ожидании смерти престарелого императора, который отнюдь не
собирался расставаться с престолом, протекала жизнь наследника, пока... пока
в июне 1914 года он не отправился на маневры в Боснию.
В этой недавно аннексированной стране еще горела земля под ногами. При
вести, что д'Эсте прибывает в Сараево, к тому же прямо на святой для всех
сербов день (28 июля была годовщина знаменитой битвы на Косовом поле, где
сербы сражались с турками), сразу две организации стали готовить покушение
на эрцгерцога: "Молодая Босния" и сербские террористы из "Черной руки".
Престолонаследнику не хотелось ехать в Сараево, и он надеялся, что император
запретит ему эту поездку. Однако Франц Иосиф не сделал этого. Многим было
известно, чем грозит д'Эсте это путешествие, но никто не собирался прилагать
усилий, чтобы воспрепятствовать в нем ненавистному эрцгерцогу. Кроме того,
австрийский наместник в Боснии, генерал Потиорек, утверждал, что никакой
опасности наследнику не грозит. А Франц Фердинанд больше всего в жизни
боялся показаться трусом. Он отправился в Сараево вместе с Жофией, которой в
первый и последний раз оказывались почести на уровне императрицы.
История покушения в Сараево известна каждому. Сначала брошенная бомба
ранила адъютанта наследника, подполковника Мерицци. При следующем выезде
д'Эсте (он отправился в больницу к Мерицци), Таврило Принцип первым
выстрелом убил Франца Фердинанда, вторым -- его жену. Д'Эсте скончался
мгновенно, сраженный такой же меткой пулей, какой он сам убивал наповал
зверей.
Князь Монтенуово разделил супругов и на смертном одре. В его похоронном
распорядке стояло: "Гроб д'Эсте, со всеми орденами и короной; гроб княгини
из Гогенберга -- на ступень ниже, и только с парой белых перчаток (белые
перчатки на крышке гроба -- символ придворной дамы)".
Как известно, убийство престолонаследника вызвало конфликт между
Австрией и Сербией, который перешел в ультиматум и завершился объявлением
войны Сербии, В ответ Россия объявила войну Австрии, Германия -- России,
Франция -- Германии -- и разразилась Первая мировая война, которая положила
начало всем бедам нашего века.
Однако давайте вернемся к Францу Фердинанду д'Эсте -- этой
противоречивой и мрачной фигуре предвоенной истории. От этого человека
исходил страх. Он был скор на грубое слово и не преминул обругать каждого,
кто чем-то не угодил ему. Всем, кто зависел от него, приходилось несладко --
а зависели от него почти все. Своему тяжелому характеру д'Эсте был обязан
всеобщей ненавистью, окружавшей его. К концу жизни его любил один -
единственный человек -- его жена.
Совершенно очевидно, что Франц Фердинанд был глубоко несчастным
человеком, и этот факт не могло изменить ни его высокое положение, ни его
огромное богатство. И это можно уже считать болезненным явлением. При его
жизни нередко говорили о том, что "д'Эсте невыносим именно потому, что он
очень несчастен". Вероятно, в этом была доля правды.
Попробуем взглянуть на Франца Фердинанда глазами врача.
Нет сомнений в том, что престолонаследник был агрессивный психопат, о
чем свидетельствует все его поведение: грубое обращение с офицерами, строгие
наказания прислуги замка, разнузданность в гневе (д'Эсте не раз пускал в ход
свой хлыст, "общаясь" со своими подчиненными, а однажды даже ударил им
адвоката). В то же время он был способен пробдеть ночь у постели больного
лесника.
Эмоциональная лабильность и несомненные черты агрессивной психопатии
граничили у Франца Фердинанда с маниакальными депрессиями, столь частыми в
габсбургском роду (достаточно вспомнить Карла V, Фердинанда II, Рудольфа II
и т. д.), что мы можем считать их генетической предпосылкой состояний
д'Эсте.
И это еще не все. Гекатомбы дичи, коллекционирование святых Георгиев
являются бесспорными признаками так называемого "собирательства",
свойственного людям, страдающим обседантным неврозом.
Что было причиной этих неврологических отклонений, не угрожавших жизни
наследника, но серьезно осложнявших его отношения с окружением?
Как уже упоминалось, отчасти в этом виноваты генетические корни. Свою
долю вины несет и туберкулез легких, полученный Францем Фердинандом в раннем
возрасте и мучивший его на протяжении многих лет (почти до 36-летнего
возраста). И хотя у д'Эсте не было непосредственного неврологического
осложнения в результате туберкулеза, каким бывает, например, воспаление
мозга, все же, как известно, эта инфекция оказывает обычно влияние
(по-видимому, токсичное) на центральную нервную систему, прежде всего на ее
эмоциональную область. И, наконец, третий этиологический фактор мог
заключаться в несистематическом и неправильном воспитании, что нередко
встречалось в сановных домах. Детские конфликты, ревнивое отношение к
братьям, прежде всего к блистательному Отто, сознание собственной
неполноценности, -- причин для возникновения функционального нервного
заболевания у австрийского наследника престола было более чем достаточно.
Можно констатировать, что Франц Фердинанд д'Эсте страдал агрессивной
психопатией, граничащей с маниакально - депрессивным психозом,
комбинированным с обседантным неврозом и болезненно развитым стремлением к
самоутверждению.
Остается только предполагать, что произошло бы, сделайся этот человек
действительно императором огромного государства, В любом случае, судьбы его
подданных были бы незавидными.
Популярность: 1, Last-modified: Sat, 01 Feb 2003 07:33:38 GmT