---------------------------------------------------------------
    Origin: http://www.theatre-studio.ru/library/gauptman/peredzahodom.html
---------------------------------------------------------------

     Аннотация:
     Пьесу  Гауптмана ставили много и везде. Правда, это  было,  в основном,
давно. Сегодны я попробовал прочесть его еще раз, по своему...




     Премьера  спектакля  состоялась  2 декабря  2002  года  в  Национальном
Русском драматическом театре им. М. Горького в Минске.

     Режиссер-постановщик  -  народный   артист  Республики  Беларусь  Борис
ЛУЦЕНКО.

     В роли Маттиуса Клаузена народный артист СССР и Республики Беларусь
     Ростислав ЯНКОВСКИЙ.


     Герхардт ГАУПТМАН

     Перевод , литературная редакция и инсценировка
     Виктора ЛЕДЕНЕВА




     Действующие лица:

     Маттиас Клаузен

     Вольфганг, его сын
     Беттина, его дочь
     Отиллия, его дочь
     Эгмонт, его сын

     Паула_Клотильда, урожденная Рюбзамен,
     жена Вольфганга
     Эрих Клямрот, муж Отиллии

     Штайниц, доктор и друг Маттиаса Клаузена
     Винтер, секретарь Маттиаса Клаузена

     Инкен Петерс
     Анна Петерс, ее мать

     Ганефельдт, адвокат
     Иммос, пастор
     Гюнтер, хозяин кабачка


     Пролог.

     Вся семья  Клаузенов в сборе. Все  веселы  и счастливы. Они  собираются
сделать семейную фотографию, рассаживаются вокру Маттиаса и его жены. У всех
счастливые лица. Несколько фотовспышек, группа слегка меняет позы...
     Потом в возникающей суматохе при перемене мест для следующей фотографии
исчезает жена Маттиаса. Она медленно уходит, не оглядываясь.
     Вся семья провожает ее взглядами....
     Сверху опускается и зависает над сценой портрет жены Маттиаса Клаузена,
красивой женщины в бальном платье  и белых перчатках.  На одной  из перчаток
застыла большая бабочка...





     Дом Маттнуса Клаузена. Нечто среднее между  кабинетом, спортивным залом
и  зимним  садом.  Подразумевается  пространство  позади  кабинета. На стене
установлен баскетбольный щит с кольцом. Тренажеры,  боксерская груша стене -
перчатки.

     Дети - Беттина, Оттилия с  Эрихом, Вольф с  Паулой-Клотильдой, и Эгмонт
занимаются гимнастикой под музыку. Входит Штайниц.

     Беттина. Доброе утро, господин Штайниц!

     Штайниц церемонно кланяется всем.

     Штайниц. Вы  следуете хорошему примеру своего отца. Как  это полезно  -
утренняя гимнастика. Я вам говорю, как врач.
     Эгмонт. Вот и присоединяйтесь к нам, доктор.
     Штайниц. Нет уж,  увольте. Я врач старомодный и  верю только в  аспирин
Байера.
     Беттина. Уф, я, кажется, тоже передохну. Где отец?
     Штайниц. Думаю, он уже заканчивает шестой круг. Скоро будет здесь.
     Беттина.  Господи, вы не поверите, господин Штайниц, я  было отчаялась,
не думала, что такой счастливый день наконец наступит.
     Штайниц.  Еще как поверю! Я же личный врач и друг вашего отца. Я в него
всегда верил.
     Беттина. Но  вы же помните,  как он был плох. Я имею в виду физически и
морально.
     Штайниц. Стоит ли об этом вспоминать в такой день. Все уже позади.
     Паула. Стоит. Тем  более я хотела бы вспомнить  и мою дорогую свекровь.
Это произошло как раз в этот день, когда...
     Вольфганг. Паула, может все-таки не стоит.
     Беттина.  Нет,  я думаю, Паула права. Мы не можем не  вспомнить сегодня
нашу маму. Она  завещала мне заботиться об отце. Беттина, говорила она, твой
отец - великий человек и ему предстоит сделать еще так много на этом свете.
     Эрих. Ах, да! Ведь та авария и произошла в день рождения шефа. Куда они
поехали-то?
     Эгмонт.  Отец  хотел  отпраздновать  свой  день   рождения  в  каком-то
маленьком ресторанчике, который он знал еще со времен своей юности.
     Паула.  Такой  осторожный  человек,  ведь  он  так  замечательно  водит
машину...
     Эгмонт.  Никакая  осторожность  и  мастерство  не  спасают  от  пьяного
водителя грузовика..
     Беттина.  Ну,  хватит об этом. Слава Богу,  что отец вновь здоров  и  в
прекрасном расположении духа.
     Эрих. За последние годы он впервые отмечает свой день рождения.
     Беттина. Еще  бы!  Ведь папе сегодня  исполнилось семьдесят лет. Хватит
разговаривать, надо закончить зарядку.
     Эгмонт. Ну, все, я больше не могу...
     Вольфганг. Ага, первый сдался, а еще называешь себя спортсменом.
     Эгмонт.  Да,  я  спортсмен. Но в  наше время я использую не свои ноги и
сердце, а колеса и мощный мотор автомобиля. Господин Штайниц, сегодня у отца
наверняка будет хорошее настроение, намекните ему, что мне  пора бы поменять
машину. Мне уже стыдно гонять на этой колымаге - мерседесе.
     Паула. Этот небольшой крейсер он называет колымагой.
     Эгмонт. Они ничего не понимают. Я присмотрел славный "ягуар"...
     Штайниц. Попробую, в такой день все возможно.
     Вольфганг.  А правда, что город  организует факельное  шествие  в честь
папы?
     Щтайниц. Правда.
     Паула.  Подумаешь,  в  честь  моего  отца  тоже устраивались  факельные
шествия.
     Вольфганг. Еще бы, ведь папа у тебя генерал!
     Эрих. Господи, неужели шеф каждый день вот так занимается гимнастикой?
     Оттилия. Да, папа возобновил свои тренировки и бегает по парку  в любую
погоду.
     Эрих. С ума сойти!
     Эгмонт. Господин Штайниц. я приготовил для отца стихи, вот, послушайте.
     Я философию постиг,
     Я стал юристом, стал врачом
     И ведьмы все мне нипочем,
     Хотя бессильны чары -
     Остался я... без "ягуара".
     Штайниц.  Умоляю вас,  Эгмонт,  прозой у вас получается гораздо  лучше.
Такого издевательства над Гете отец вам не простит.
     Беттина. Хватит, Эгмонт.
     Штайниц. У вас все готово? Встречайте, я,  кажется,  видел за деревьями
нашего босса.

     Все расходятся  по разным  местам и прячутся в  ожидании отца.  Штайниц
уходит.
     Вбегает Маттиас. Он  в  спортивном костюме. Начинает делать гимнастику.
Дети выходят,
     становятся  строем,  как  в  детском саду,  берутся за  руки. Все они в
детских масках зайчиков, лисичек, кроликов... Хором поют.

     Он - хороший парень!
     Он - хороший парень!
     Он - хороший парень!
     Так люди о нем говорят!

     С днем рождения, папа!

     Маттиас.  Вот  здорово!  Спасибо,  дети.... (  Подходит  по  очереди  к
каждому)
     Это  ты,  Вольфганг? Профессор Вольфганг Клаузен!  Зайчик!  А  это  ты,
Беттина!
     Нет, это  ты, Оттилия? Точно! А  где же твой муженек?  Ага, вот ты где!
Эрих, снимай маску! Мой главный директор - лисенок! А теперь уж я не ошибусь
- Паула-Клотильда!
     Ах, это ты, Беттина! Эгмонт! Как я рад, что мы все вместе.
     Беттина. А уж как рады мы все.
     Эгмонт. Давненько в нашем доме не было настоящего веселья.
     Эрих. Целых три года, с тех пор, как...
     Оттилия. Тс-с-с! Замолчи!
     Эрих, А что я такого сказал?
     Беитина. Папа, прими наш скромный, но такой символический подарок.

     Дети дарят Маттиасу боксерские перчатки.

     Эрих. Вот это точно, удар у шефа будь здоров!
     Маттиас. Эрих, в боксе, как и в жизни, удар  не  самое главное. Гораздо
важнее уметь держать удары.

     Маттиас надевает перчатки  и проводит несколько ударов по "груше". Дети
аплодируют,
     поднимают Маттиаса на  руки  и выносят  с песней "Он - хороший парень!"
Появляется Штайниц  и со стороны с улыбкой наблюдает за происходящим. Входит
Инкен с букетом  цветов.  Замечает Штайница, здоровается.  Штайниц церемонно
кланяется.

     Инкен. Здравствуйте, господин Штайниц.
     Штайниц. Здравствуй, Инкен. Очень хорошо, что ты пришла.
     Инкен.  Я  долго   раздумывала   и  вот,  решила  поздравить  господина
Маттиаса... Это цветы, из маминого сада...
     Штайниц.  Цветы замечательные.  Настоящие,  не  то, что  из  цветочного
магазина...
     Инкен.  Я только поздравлю,  подарю цветы и пойду. Мне даже  страшно  -
здесь столько важных особ.
     Штайниц. И не думай. Маттиас будет  очень рад тебя видеть в такой день.
Как-никак, а ему сегодня стукнуло семьдесят.
     Инкен. Когда я впервые увидела его...  ну, тогда, три года назад, когда
вошла в его палату в больнице, думала... я думала, что он неживой.
     Штайниц. Скажу  по секрету, что и я не очень верил в его выздоровление.
Стыдно врачу  признаваться в собственном  бессилии, но... что было, то было.
Вот  я и решил, что если  моему  другу так мало осталось жизни, пусть  с ним
будет рядом такая прекрасная медсестра, такая девушка, как ты, Инкен.
     Инкен. Если бы я догадывалась  об этих ваших мыслях, я вы ни  за что не
согласилась...
     Штайниц. Согласилась бы. У тебя доброе сердечко...
     Инкен. Я старалась, как могла... Я так хотела, чтобы он поправился.
     Штайниц.  Да,  как  говорят  медики,  травмы  почти  не  совместимые  с
жизнью... А потом еще эта ужасная, эта жуткая депрессия.
     Инкен. Спасибо вам, доктор. Ваше искусство возродило его к жизни.
     Штайниц. Э.  девочка, кажется мое  искусство,  да  и вся  медицина мира
здесь  не при  чем.  Это  случай.  Счастливый  случай, что  я пригласил тебя
ухаживать за своим больным. Это ты - самое лучшее на свете лекарство.
     Инкен. Вы всегда шутите, доктор. И не всегда удачно.
     Штайниц, Прости,  Инкен, но посмотри на  меня  -  так я выгляжу,  когда
говорю серьезно.  Знаешь ли ты, дипломированная медсестра, что от  депрессии
нет таблеток, а есть только воля и желание  жить дальше.  И красивая женщина
рядом...
     Инкен.  Господин  Штайниц,  а  может  эта  болезнь...  вернуться,  быть
рецидив?
     Штайниц.   Э,   девочка,   это   страшная   болезнь,   она   коварна  и
непредсказуема. Мы, врачи,
     только констатируем ее  наличие, но никак не  можем  гарантировать, что
полностью кого-
     нибудь вылечим. Она может явиться нежданно и ударить изподтишка...
     Инкен. Как это было почти год назад?
     Штайниц. Да, как это было почти год назад. Маттиас ушел из дома. провел
ночь в какой-то  дешевой  гостинице...  И никто  не знает толком. что с  ним
тогда произошло. Постой, а ты-то откуда все это знаешь?
     Инкен. Знаю. Я виделась с ним в ту ночь.
     Штайниц. Ну-ка, ну-ка, выкладывай.
     Инкен. Я не знаю, могу...
     Штайниц. Можешь. Я - врач, мне все можно выкладывать.
     Инкен. Он позвонил мне, спросил, умею ли я стенографировать.
     Штайниц. И...
     Инкен. И я приехала.
     Штайниц. А дальше, дальше что?
     Инкен. Он диктовал,  я стенографировала.  Он,  он..  Он  диктовал  свое
завещание... Мне, мне показалось, что он хотел... уйти из жизни... Сам.
     Штайниц. Меня это не удивляет. Продолжай.
     Инкен. Нечего продолжать. Я отказалась.
     Штайниц. Отказалась, что?
     Инкен. Отказалась  писать это дурацкое завещание.  Сказала,  что стыдно
думать о смерти, когда перед ним вновь открылась жизнь...
     Штайниц.  Вот  это да!  И  что  же Маттиас? Ему такое показалось  не по
нутру?
     Инкен. Да. Он потребовал, чтобы я доказала ему, почему  это он не может
уйти из жизни, когда сам того пожелает.
     Штайниц. С ним трудно спорить, он силен в логике.
     Инкен.  Еще  бы.  Я  уж и  не  помню, что  я ему  отвечала всю  ночь...
Глупости, наверно, какие-нибудь...
     Штайниц. А  вот это совершенно не важно...  Важно, что он жив  и  весел
сегодня. Не важно, что говорить, иногда важнее, кто говорит.
     Инкен. Вы опять шутите, я, пожалуй, пойду в сад, подожду, пока начнутся
торжества.
     Штайниц. Вот это  правильно, на свежем воздухе и  среди листвы деревьев
ваша красота тоже расцветает.

     Инкен уходит. Штайниц смотрит ей вслед. Входит Беттина.

     Беттина. Сейчас  приедет  мэр.  Он будет поздравлять папу  и собирается
сделать его почетным гражданином города.
     Штайниц. Давно пора. А то Маттиас просто затосковал без этого звания...

     Стремительно, в окружении детей входит Маттиас в смокинге и бабочке.

     Винтер. Господин Маттиас, приехал мэр и ждет вас в саду.

     Маттиас уходит.  Начинается бал. Звучит музыка. Инкен  скромно стоит  в
стороне от  гостей. Ее  замечает Эгмонт  и  приглашает на танец. Они танцуют
нечто быстрое, например, рок-н-ролл. Остальные присоединяются к танцу.

     Паула. Я удивляюсь твоему отцу. После того, что случилось, он забился в
нору, как барсук,  на  целых три года  и вот  нате вам - настоящий праздник.
Вернее, балаган!
     Вольфганг.  На   тебя  не  угодишь.  То  тебе  не  нравится,  что  отец
предпочитал  быть  один,  теперь  -  этот праздник.  Папа  заслужил все  эти
почести.и ему приятно их получить.
     Паула. А ты знаешь эту девушку, что танцует с твоим шалопаем братцем?
     Вольфганг.  Ничего, симпатичная малышка! Что ты меня щипаешь? Я  сказал
только, что она  симпатичная, а  кто она,  откуда  мне знать. Я не знаю всех
слуг в доме.
     Паула. Она в доме не  служит.  Она бывшая медсестра, ухаживала за отцом
во время  болезни, а теперь  что-то  вроде  учительницы в маленькой  частной
школе.
     Вольфганг. Господи, и откуда ты все знаешь?
     Паула.  От  твоего  детского друга, адвоката Ганефельдта. Нет, за этими
мужиками нужен глаз да глаз...
     Винтер. (Штайницу). Вот язва! Уж ей-то пальца в рот не клади. Вот вы бы
положили ей палец в рот?
     Щтайниц.  Кому?  А,  вы  имеете  в  виду  Паулу-Клотильду,   урожденную
Рюбзамен?
     Ни за что! Вы же знаете, я врач и очень дорожу своими конечностями...

     Подходит Эрих.

     Эрих. Вы мою жену не видели?
     Винтер. Видимо, она  в саду, там мэр  присваивает нашему  боссу  звание
почетного гражданина.
     Эрих. Что же вы мне раньше не сказали?
     Штайниц. Он считал, что вы и сами догадаетесь.
     Эрих.  Не  умничайте. Вы  изворотливы,  как  змеи.  Вам  бы дипломатами
служить.
     Винтер. Вы нам льстите, господин Клямрот.
     Эрих. У вас ничего не получится, стрелку часов вам не повернуть назад!

     Эрих уходит.

     Винтер. Что он сказал насчет часов?
     Щтайниц. Он сказал, что стрелки часов назад не крутятся.
     Винтер. Стрелки? Я что, похож на часовых дел мастера?
     Штайниц.  Видимо, он  подразумевал другое  - ни вы, ни  я не  торопимся
перейти на его сторону и покинуть шефа.
     Винтер. Нет уж, шеф для меня всегда шефом и останется.

     Инкен стоит в стороне, наблюдая за происходящим. К ней подходят Паула и
Ганефельдт.

     Ганефельдт. Здравствуйте, Инкен. Паула, ты не знакома с Инкен Петерс?

     (Представляет их друг другу)

     Паула. А вы лихо отплясываете, я видела.
     Инкен. Что вы, так... как получается...
     Паула. А чем вы занимаетесь?
     Ганефельдт. Инкен работает...
     Инкен. Я могу и сама - я работаю в частной школе.
     Паула. И много зарабатываете?
     Инкен. У меня шестнадцать  детей, по  две марки за каждого... Извините,
мне нужно отойти...

     Инкен отходит в сторону.

     Паула. Нет, она мне не нравится. Гордая какая-то.
     Ганефельдт. Отчего же, она славная, очень красивая девушка...
     Паула. Господи, и вы туда же...  Ох, уж  эти мужики. За всем нужен глаз
да глаз.

     Входит Клаузен и Мэр.

     Мэр. Восхитительный дом! В центре города такой сад, тишина! Прекрасно!
     Клаузен. Позвольте, я вам представлю мою дочь Беттину.
     Мэр.  Очень,  очень рад,  мы  все  наслышаны о вашей  благотворительной
деятельности...
     Беттина. Это мой долг, господин мэр.
     Клауцзен. Эриха, мужа моей дочери Оттилии, думаю, вам  представлять  не
надо?
     Эрих. Разве что, как мужа дочери...
     Мэр. О,  с господином Клямротом мы достаточно хорошо  знакомы, только я
на него в обиде - что-то никак не хочет баллотироваться в городской совет.
     Эрих. Всему свое время. Стрелки часов назад не повернуть.
     Мэр. Какие стрелки? Что-то я не понял.
     Маттиас. Эрих у нас слишком деловой человек, вот и говорит загадками...
Пройдите в сад, господин мэр... Отдыхайте, веселитесь. Сегодня - мой день.

     Мэр с гостями спускается в сад. Маттиас подзывает Винтера.

     Маттиас. Винтер, окажите мне услугу. Я  немного устал, весь этот шум...
Встаньте у дверей цербером и никого ко мне не впускайте. Хочу немного побыть
один...

     Подходит Штайниц.

     Штайниц. Ты устал? Как ты себя чувствуешь?
     Маттиас. Нет,  дружище, просто слишком много шума. Я уже отвык от всего
этого.
     Штайниц. Но  твои  дети - молодцы,  устроили такой праздник. А Беттина,
это она все придумала, просто умница.
     Маттиас. Согласен. Знаешь, дружище, твое мнение иногда  подобно печати,
которой заверяют документы. Сказал  и словно припечатал. Да, Беттина умница,
только...
     Штайниц. Она тебя боготворит.
     Маттиас. Верно, но иногда до такой степени, что мне становится страшно.
     Гейгер.  Девочки  всегда  преклоняются  перед  отцами.  Моя,  например,
называет меня Зевсом или Яхве.
     Маттиас.  Фрейд  видит  в  таких отношениях  опасности,  которые  могут
вредить обеим сторонам.  А, в общем, я действительно многим обязан Беттине и
благодарен  ей.  Она милый и добрый ребенок. Кстати, твоя  дочь рассказывает
тебе когда-нибудь свои сны?
     Штайниц. Нет. Моя  Алиса слишком современная  девушка.  В лучшем случае
она говорит о спорте или своих преподавателях.
     Маттиас  А  моя дочь рассказывает мне  свои сны, и в этих снах  я почти
всегда участвую в качестве какого-то  высшего существа!  Иногда  -- вместе с
покойной женой.
     Штайниц. Смерть матери сильно повлияла на нее.
     Маттиас. Она утверждает, что наш брак вечен, что мы -- я и моя покойная
жена -- неразрывно связаны даже теперь.
     Штайниц. Она просто утешает тебя.
     Маттиас. Возможно,  в первое  время после...аварии  и смерти  жены.  Но
сейчас, сейчас,  я уже в  этом не нуждаюсь. Благодаря тебе, друг мой,  и ...
Ну, в общем, я на пути к новой жизни. А сейчас, прости, я бы  хотел остаться
один.
     Штайниц.  Понимаю. В такие дни меня  тоже  тянет на одиночество. Но, не
увлекайся, а  то мэр  сочтет себя обиженным и заберет назад  свидетельство о
твоем почетном гражданстве.
     Маттиас. Ни за что! Я этого не переживу!
     Штайниц. Вот то-то же...

     Штайниц уходит. Маттиас подходит к портрету жены.

     Маттиас.  Бабочка...  Бабочка  на твоей  перчатке... Я  помню, художник
сказал, что это
     он на твоей руке. Навсегда. И вот, бабочка на твоей руке навсегда, твой
портрет  тоже... Только тебя нет.  Беттина  не  верит, что  ты ушла, она все
время  говорит,  что  мы  с  тобой  связаны  какой-то  волшебной,   какой-то
таинственной нитью. Бедная девочка, у нее всегда были какие-то фантазии...

     Подходит к шахматной доске.

     Ты помнишь эти шахматы?  Мне их подарили на пятидесятилетие... двадцать
лет  назад.  Я  научил  тебя  играть и мы  часто разыгрывали здесь настоящие
баталии.

     Жена Маттиаса выходит из портрета и становится у шахматной доски.

     Ты  хочешь  сыграть  со  мной?  Прошу. Кажется,  твой  ход...  Так,  ты
подвинула пешку.
     Да,  ситуация   у  меня   неважная...   Мне  надо  подумать,  с  кем-то
посоветоваться... Не с кем.
     Сколько  я разыграл  разных дебютов, гамбитов,  эндшпилей... Нет, не на
этой доске,  в жизни. А  эта партия может  стать  решающей. Что?  Ты  хочешь
сказать, что я и на этот раз выиграю? Не знаю,  не знаю... Уж больно трудная
позиция. Вот, посмотри на черные фигуры, Тебе не кажется, что у них знакомые
лица? Иногда  они  обступают  меня со всех  сторон.  Мне  иногда  становится
страшно...
     А еще страшнее вспоминать тот  день, когда мы поехали с тобой за город.
Сколько раз я хотел все исправить. Тысячи раз я  спрашивал себя, зачем в тот
день я сел за руль!  Почему я  не увидел этот чертов  грузовик на  несколько
секунд раньше!  Почему  я  не  отговорил тебя сесть на  заднее сиденье, а не
рядом со  мной... Ты захотела  быть ближе ко мне... Три года  этого кошмара.
Много  раз я подходил к той  двери, за которой  теперь ты и каждый раз  меня
что-то удерживало, что-то мешало... Я говорил себе - там покой, там  я снова
встречу тебя и...  не  мог.  Ты меня  понимаешь? Нет, ты уже  давно  за  той
гранью, когда можно только наблюдать...
     Я пойду  слоном...  Твой  ход.  Посмотри на  меня, если Беттина права и
между нами действительно существует  связь, отпусти меня... Я больше не могу
и  не хочу вновь и вновь переживать тот день. Мне надоело застывшее время, я
хочу жить  дальше. Я  могу и хочу жить! Я не  могу  больше  разыгрывать  эту
партию с мертвыми... Извини...
     Эта партия  может продолжаться  бесконечно, до тех пор,  пока я не умру
или... не сойду с ума. Я не хочу ни того, ни другого.  Я смахну все  фигуры,
вот так, вот так... Все
     партия окончена. Пока я жив, я свободен. Винтер, Винтер.

     Входит Винтер.

     Друг мой, сходите в сад и позовите госпожу Инкен Петерс.
     Винтер. Простите...
     Маттиас. Ну, пригласите сюда эту девушку... Она такая, красивая...
     Винтер. Сегодня у вас собрались только красивые женщины.
     Маттиас. Не дурачьтесь, Винтер. Вы знаете, кого я имею в виду.
     Винтер. Разумеется. Но  сегодня  такой день, шеф, что даже мне  хочется
пошутить.
     Сейчас приглашу.

     Маттиас остается один.

     Ты только посмотри на нее. Посмотри и все. Я ничего не прошу, ничего не
решаю. Ты только посмотри на нее. Она тебе понравится...

     Маттиас подходит к сейфу и достает из него ожерелье. Смотрит вопрошающе
на портрет жены. Входит Инкен и Винтер. Маттиас прячет ожерелье в карман.

     Маттиас. Вы помните мое распоряжение?
     Винтер. Разумеется. Сегодня я работаю Цербером.

     Винтер уходит.

     Маттиас. Здравствуйте, Инкен.  Простите, сегодня  такой день, так много
гостей... Я уже отвык от такого шума.
     Инкен.  Что  вы,  это  же  замечательно,  что так  много  людей  пришли
поздравить вас с днем рождения. И я тоже. Вот, цветы. Поздравляю.
     Маттиас. Спасибо. Тронут... Нет, не то... Я хотел сказать..
     Инкен. Какой красивый портрет. Очень красивая женщина...
     Маттиас. Это моя жена... моя покойная жена...
     Инкен. И эта бабочка на перчатке... Очень красиво.
     Маттиас.  Да,  художник  говорил, что  изобразил себя в этом образе.  И
вот...
     Инкен.  Он остался с нею навечно...  Вы иногда говорили об  этом, когда
болели... в бреду.
     Маттиас. В бреду? Я вспоминал это в бреду?
     Инкен.  Да,  и  еще  многое...  Вы...  вы  еще  говорили  о  смерти,  о
самоубийстве... Чаще  всего вы вспоминали какую-то дверь, куда  вам  хочется
уйти. Простите. Вам это, наверно, неприятно.
     Маттиас.   Забудьте.  Эти   дни,  слава  Богу,   прошли.  Сегодня  надо
веселиться. А у меня.. я хотел сделать вам предложение.
     Инкен. Что?
     Маттиас. Предложение. Ах, извините, я не то хотел сказать, я хотел...
     Инкен. Так,  продолжайте. Сначала  вы  меня разыгрываете, а  потом  еще
извиняетесь? Интересно.
     Маттиас. Нет,  Инкен, вы меня не так поняли. Это деловое предложение. Я
предлагаю вам пожить у меня дома.
     Инкен. И в каком же качестве? Снова медсестры?
     Маттиас. Не, это уже ни к чему. Я хотел предложить вам место секретаря.
     Инкен. Так, теперь вы предлагаете мне отбить  хлеб у Винтера. Ведь он и
управляющий, и ваш личный секретарь.
     Маттиас.  И  еще  -  преданный  друг.  Но  у  вас  будут совсем  другие
обязанности. Видите ли,
     у меня скопилось много бумаг, черновиков, записей... Штайниц  все время
предлагает мне
     издать мои старые статьи отдельным  изданием.  Он  утверждает,  что мои
соображения, некоторые мои мысли весьма актуальны и сегодня.
     Инкен. Я в этом не сомневаюсь.
     Маттиас. Вот я  и говорю,  что вам  здесь найдется много работы. Раньше
моими бумагами занималась...
     Инкен. Ваша жена. И правильно. Статьи,  заметки...  это очень личное  и
кому, как не жене
     заниматься ими...
     Маттиас. Еще я хотел...

     Маттиас пытается достать ожерелье, но передумывает.

     Нет, извините. Думаю, вы сами назначите ваше  вознаграждение и  скажете
Винтеру.
     Инкен. Это очень неожиданно.  Можно я подумаю? Хотя, по правде сказать,
я уже почти согласна. Я, пожалуй, пойду.
     Маттиас. Да, да,  конечно,  идите...  подумайте... Но я бы очень  хотел
чаще видеть вас.

     Инкен идет к двери, останавливается перед портретом.

     Инкен. (портрету) Вечная бабочка...

     Инкен уходит.

     Маттиас.(портрету)  Что  скажешь?  Молчишь....  я  понимаю.  Ты  всегда
понимала меня.

     Входит Штайниц.

     Кто это? Я же сказал Винтеру... Ах, это ты, старый друг...
     Штайниц. Опять та же бесконечная партия. И не надоело?
     Маттиас. Ты прав, надоело. Но ты видишь, я ее закончил...
     Штайниц. Закончил, но не совсем корректно. Решил начать новую?
     Маттиас. Да, решил начать все сначала. И не только партию, всю жизнь.
     Штайниц. Ты  хочешь перечеркнуть  все  прошлое, свою славную биографию,
сделать из своей жизни чистую доску? Как говорили древние - табула раса?
     Маттиас. Да, хотя  и  боюсь. Начинать  всегда страшно. Но  одно  я знаю
точно, с этой партией я покончил навсегда. Для этого есть серьезная причина.
     Штайниц.  Я  бы  сказал   -   очаровательная  причина.  Я  ее  видел  и
разговаривал с ней. Она хочет поздравить тебя с юбилеем.
     Маттиас.  Уже  поздравила... И  спасибо,  лишний раз напомнил, что  мне
сегодня - семьдесят. Старик...
     Штайниц. Ну, ну, дружище. Человеку столько лет,  каким он себя считает.
Брось ты эту арифметику, скучно.
     Маттиас. Ты прав. А вот я сейчас покажу  всем, сколько  мне  лет. Кроме
того, я вообще кое-что намерен показать моей семье.

     Маттиас стремительно выходит и галантно приглашает Инкен  на танец. Они
медленно  танцуют  вальс-  бостон.  Гости  и  дети  завороженно  смотрят  на
прекрасную пару.

     Картина вторая.

     Сад у дома семейства Петерс. Анна, мать Инкен, возится с цветами.
     Входит пастор Иммос.

     Иммос.  Какой  прелестный  уголок.  Ваши   руки  творят  чудеса,  Анна.
Здравствуйте.
     Анна. Здравствуйте, господин пастор. Ничего  особенного, просто я люблю
копаться в земле.
     Иммос.  Да,  вам  простор, побольше  земли  и  вы устроили  бы  на  ней
настоящий цветочный рай.
     Анна. Мне и здесь хватает.
     Иммос. Я слышал, что адвокат Ганефельдт сделал вам лестное предложении?
     Анна. Ничего не слыхала,  да и адвокат у  нас не бывает. Может, Инкен в
курсе дела?
     Иммос.  Нет, что вы...  Я так, слышал краем уха. Знаете, в церкви много
болтают. А господин Клаузен часто бывает у вас?
     Анна. Заходит иногда. Он тоже очень любит цветы.
     Иммос. Да,  для  такого занятого,  делового человека настоящее  счастье
побывать здесь, посидеть, отдохнуть.
     Анна.  Ваша правда, господин пастор.  После  его  тяжелой болезни ему и
впрямь надо больше отдыхать.
     Иммос. Но подобная болезнь очень коварна, у нее случаются рецидивы..
     Анна.  Ну,  не знаю.  Господин  Клаузен, когда бывает у  нас, всегда  в
прекрасном настроении, шутит, смеется.
     Иммос. А какие у  него  взаимоотношения  с Инкен?  После того, как  она
стала работать его секретарем, я слышал, будто они хотят пожениться?
     Анна.  Мало ли что болтают люди. У  них  самые невинные  отношения. Они
даже на ты друг друга не называют.
     Иммос.  Но  это только  внешнее  впечатление,  а  если копнуть  глубже,
взглянуть на их дружбу глазами членов его семьи...
     Анна. Я женщина простая и не могу смотреть на  свою дочь глазами  семьи
Клаузенов. Я смотрю своими глазами и ничего плохого в их дружбе не вижу.
     Иммос. Поймите меня правильно, Анна, Вы ведь мудрая взрослая женщина, а
Инкен совсем ребенок...
     Анна. Инкен не  ребенок, она уже  взрослая, умная девушка и сама знает,
что ей следует
     делать, а что - нет.
     Иммос. Да, да, конечно, но вы же знаете, эти слухи об Инкен и господине
Кдаузене... Это так неприятно Старый человек...
     Анна. Не скажите, для своих семидесяти лет он очень молод
     Иммос. Не слишком ли?
     Анна.  Опять вы  намекаете на что-то  такое. Уверяю вас,  их  отношения
совершенно невинны.
     Иимос. И слава Богу. Ну, кажется, мне пора, колокола звонят

     Появляется Ганефельдт..

     Ганефельдт. Я тут проезжал  мимо и заскочил  на  минуту...Здравствуйте,
госпожа Петерс. Что нового?
     Анна. Что у нас может случиться. Все по старому. Разве что  вас недавно
вспоминали.
     Ганефельдт. Вот как! И с кем же?
     Анна. С господином пастором.
     Ганефельдт.  А.  пастор   Иммос.  Как  же,  знаю,   достойный  человек.
Присядьте. Поговорим.
     Анна. Хотите цветок для вашей жены? Великолепная роза.
     Ганефельдт.  Спасибо, не  надо.  Я холостяк. У  меня мало времени,  нам
могут помешать, а дело деликатное.
     Анна. Вы меня пугаете.
     Ганефельдт. Вовсе  нет, Анна. Дело  пока поправимо.  Вы  догадываетесь,
вероятно, о чем это я?
     Анна. Нет.
     Ганефельдт. Я  встретил  Инкен в  городе и поспешил  к  вам.  Мы  будем
говорить о ней, но лучше, чтобы она об этом не знала.
     Анна. Инкен девушка самостоятельная и сама принимает решения.
     Ганефельдт. Именно поэтому приходится действовать через мать, для блага
дочери.
     Скажите-ка, Анна, а не хотелось бы вам с дочерью куда-нибудь переехать?
     Анна. Переехать? Но мы и сюда недавно переехали. Куда же еще?
     Ганефельдт.  Ну, скажем, подольше  от  этих мест.  Мало  ли  прекрасных
городов у нас в стране, или даже за рубежом.
     Анна. Не знаю, как-то мы не думали об этом. Ни я, ни Инкен... Для этого
деньги нужны,
     чтобы так путешествовать с места на место.
     Ганефельдт. Вот об этом я и хотел поговорить. Если вам предложат э-э-э,
довольно  крупную  сумму,  то  вы  захотите  переехать куда-нибудь подальше?
Только это - строго между нами.
     Анна. Я не болтушка какая-нибудь.
     Ганефельдт.  Итак, еще раз  - уедете  ли вы отсюда подальше, если вам с
Инкен предложат за это сорок тысяч?
     Анна. Неожиданное и странное предложение, господин управляющий?
     Ганефельдт. Ничего странного. Обыкновенное деловое предложение.
     Анна. Вот куда все зашло! Хотят убрать Инкен подальше? Господин Клаузен
мог бы сделать это и подешевле.
     Ганефельдт. Маттиус Клаузен об этом ничего не знает.
     Анна. Вы хотите сказать - не хочет знать? Так все большие люди делают.
     Ганефельдт.  Повторяю, господин  Клаузен ничего не  знает  и  не должен
знать. Никогда.
     Анна. Откуда же такие деньжищи?
     Ганефельдт. Вы помните, что обещали молчать?
     Анна  Эх, господин  хороший, да разве  кричат на всех перекрестках, что
тебе дали под зад коленом?
     Ганефельдт.  Скажем так -  деньги платят  члены семьи, и они  готовы на
все, так как хотят покончить с этой историей раз и навсегда.
     Анна. С историей? Какой?
     Ганефельдт.  А  разве  нет  ничего?  Тем  лучше.  В  таком  случае   вы
становитесь состоятельной  вдовой, а  Инкен,  дай  бог  каждому,  становится
богатой  невестой.  Если  она  согласится,  сумма может  быть зна-а-чительно
увеличена..  Я не требую  ответа  сейчас, но  ведь все  мы люди.  Подумайте!
Деньги -- это деньги, а случай -- это случай. Не упускайте его!
     Анна. Боюсь, Инкен это не понравится.
     Ганефельдт. А ей ничего и надо знать.
     Анна  Шила  в мешке  не утаишь, и, когда она узнает  все, плюнет мне  в
лицо. И вам.
     Ганефельдт. Повторяю, ей незачем знать.
     Анна. Знаете, что она мне на  это скажет:  "Мать,  ты что, меня в шлюхи
определила?"
     Ганефельдт. Ну, не думаю, что она такое скажет.
     Анна. А я думаю. Она может...
     Ганефельдт. Так  вот,  я  сказал  все. Вы  прекрасно знаете, кто  такой
господин  Кламрот. С профессором Вольфгангом  Клаузеном  я сидел в  школе за
одной  партой;  его  жена --  еще  та  стерва!  Подумайте,  против  кого  вы
выступаете.
     Анна. Значит, господин  Клаузен здесь  не при чем? Это господин Клямрот
хочет, чтобы он расстанется с Инкен?
     Ганефельдт. Не только господин Клямрот,  можно  сказать, что  вся семья
.Весь вопрос в  том, кто окажется победителем...Берите  деньги и подумайте о
преимуществах богатства над бедностью. До свидания.

     Ганефельдт  уходит.  Слышен  шум подъезжающей  машины.  Входят Инкен  и
Эгмонт.

     Инкен. Слава Богу, я опять на твердой земле.
     Эгмонт. Извините, я думал, что это вам нравится.
     Инкен.  Да, мне нравится ездить  на  хорошей машине, но  не с  такой же
скоростью!
     Мама, возьми эти конфеты.
     Анна.  Откуда у тебя деньги на  такие дорогие конфеты? Ты что, выиграла
на скачках?
     Инкен. Это  все Эгмонт. Он уговорил меня принять в подарок эту коробку.
Возьми, я знаю, как ты их любишь.

     Анна уходит.

     Спасибо  еще раз, Эгмонт. Все  было  очень мило - и прогулка в город, и
кафе... Мороженое было очень вкусным.
     Эгмонт. Рад, что понравилось. Можем еще повторить, например, завтра?
     Инкен. Нет, пожалуй, завтра я должна  кое-что  сделать для вашего отца.
Много дел накопилось. Это сегодня он отпустил меня прогулять работу с вами.
     Эгмонт. Я и  сам удивился отцу, он чуть ли не заставил меня  пригласить
вас на эту прогулку.
     Инкен. Ваш отец удивительный человек и то, что он делает,  всегда имеет
какой-то скрытый для других смысл.
     Эгмонт.  Ну, не  всегда.  Я, например,  догадываюсь, почему он попросил
меня об этом.
     Инкен. Почему же?
     Эгмонт. Он хочет, чтобы мы подружились.
     Инкен. Мы и так с вами друзья.
     Эгмонт. Мы можем стать еще лучшими друзьями.

     Эгмонт обнимает Инкен и целует. Она не отвечает на поцелуй.

     Инкен. Ну, и как?
     Эгмонт. Вы не любите целоваться?
     Инкен. Отчего же? Разве я не женщина?
     Эгмонт. Что вы! Еще какая! Но, не моя...
     Инкен.  Совершенно правильно, не  ваша.  И  в  этом нет  вашей вины. Вы
замечательный парень, Эгмонт. Молод, красив, да еще  и спортсмен... Да любая
девушка с вами пойдет хоть на край света.
     Эгмонт. Но не вы.
     Инкен. Но не я.
     Эгмонт. Вы любите моего отца?
     Инкен.  Не  знаю, можно ли мои чувства обозначить  одним  словом...  Не
знаю. Это, видимо, нечто большее, чем просто любовь.... Он,  он..  Он  очень
похож на вас, а вы на него, И все  же он один такой. Других таких не бывает.
Как  будто  природа  отлила  его   в  драгоценном  металле   в  единственном
экземпляре, а форму - разбила.
     Эгмонт. Я очень рад за вас. И за него.
     Инкен. Спасибо, милый Эгмонт. Можно теперь я вас поцелую?

     Инкен целует Эгмонта и тот слегка смущенный уходит. Входит Беттина.

     Беттина. Здравствуйте, Инкен. Это я машину Эгмонта сейчас видела?
     Инкен. Да, он подвез меня домой.
     Беттина. Поздравляю.  Вы пользуетесь  успехом у  всей семьи  Клаузенов,
точнее, у ее мужской части.
     Инкен. Ошибаетесь, не  всей. Профессор Вольфганг Клаузен не принадлежит
к числу моих близких знакомых.
     Беттина. Это еще впереди, я полагаю.
     Инкен. Что привело вас в наш скромный дом?
     Беттина. Исключительно интересы моего отца.
     Инкен. Вашей семьи, вы хотели сказать?
     Беттина. Это одно и то же.
     Инкен.  Я так не  думаю. У  каждого человека всегда  есть  свои  личные
интересы, а уж у вашего отца и подавно. Он не человек стаи. Он одиночка.
     Беттина. Откуда вам это знать? Вы в нашем доме  без году неделя, а наши
отношения в семье складывались десятилетиями.
     Инкен. Иногда  достаточно одной  ночи, чтобы узнать  о  человеке все. И
даже больше.
     Беттина. Вы намекаете на ту  ночь,  которую вы  провели с  моим отцом в
отеле, когда он,  можно сказать, сбежал из дома? Я об этом знаю, он  сам мне
рассказал.
     Инкен.  Вообще-то  я  сказало  образно, но  раз  вы  настаиваете,  могу
подтвердить, что та
     ночь стала для вашего отца очень и очень важной в жизни.
     Беттина.  Откуда  вы это  можете  знать? Подумаешь, провела со стариком
ночь в постели,
     воспользовалась  его слабостью и теперь претендует на  большее. Если не
на все. Послушайте,  Инкен,  вы ведь неглупая женщина, ну зачем вам  это все
нужно? Отец и так не забудет оказанной ему услуги и щедро вознаградит вас. А
еще больше вознаградим вас
     мы, его семья.
     Инкен. А вы знаете, почему в ту ночь  ваш отец ушел из дома, и что мы с
ним делали до утра в отеле?
     Беттина.  Да   уж,  я  хоть  и  незамужняя  женщина,  но  хорошо   себе
представляю....
     Инкен. Ничего вы себе не представляете. Ему  нужна была стенографистка,
вот он и позвонил мне... Это - случай, он мог бы позвонить кому-то еще...
     Беттина. Вы приехали и переспали со старым человеком. Не так ли?
     Инкен. Если бы так, не было бы ничего. Даже этого разговора с вами. Это
была жестокая и очень трудная ночь для нас обоих. Я  рада, что сумела помочь
ему.
     Беттина. Выходит, мы вас все должны благодарить? Спасибо!
     Инкен. Ничего вы не поняли... Не  надо ни за  что меня благодарить. Вам
проще считать меня шлюхой,  которая охотится  за деньгами вашего отца, вот и
считайте. Вам будет легче.
     Беттина.  Простите, Инкен.  Я не хотела вас  обидеть, все это  я  делаю
только ради моего дорогого отца...
     Инкен.  Вы  не поверите  моим  словам,  но я тоже все делаю  ради него.
Извините.

     Беттина уходит. Входит Анна.

     Анна. Кто эта женщина?
     Инкен. Это дочь господина Клаузена Беттина.
     Анна. Беттина? Как же я ее не узнала? И зачем она приходила?
     Инкен. Не знаю. Думаю, она хотела добра своему отцу...
     Анна.  Все  хотят  добра  своим  родителям.  Не  она  одна хочет  добра
господину Клаузену.
     Инкен. Вот как? А тебе откуда это известно?
     Анна. Известно. А я хочу  добра своей  дочери.  Мне  плевать на других,
лишь бы моя дочь была счастлива.
     Инкен. Мама, что с тобой? О чем это ты?
     Анна.  Да  все  о  том  же,  о твоих отношениях с господином Клаузеном.
Хорошо, ты была у его сиделкой, помогала ему,  когда он болел.. Конечно,  он
благодарен тебе, я бы тоже  на его месте была благодарна за такую сиделку...
Но ты-то, ты! Я тебя действительно не понимаю. Столько замечательных молодых
людей делали тебе предложение. Не станешь же ты всерьез утверждать, что всем
им ты предпочитаешь, извини меня, старика.
     Инкен. Вот  именно,  предпочитаю и, если  он  не  станет моим  мужем, я
застрелюсь.
     Анна. Ради Бога, Инкен, избавь меня от твоих шуточек.
     Инкен. Это не шуточки.
     Анна.  Это болезненные фантазии,  с которыми надо бороться. Неужели  ты
всерьез  думаешь,  что  господин Клаузен сделает тебе предложение? Скорее он
женится на английской королеве. А ты не королева, ты - обыкновенная училка.
     Инкен. А может он увлекается именно училками?
     Анна. Да, увлекается, но не до венца, а до постели. Такая красотка, как
ты, самого Мафусаила введет в грех.
     Инкен Мама, поговорим серьезно. Ты меня не знаешь. А главное, не знаешь
Маттиаса. Господи, что я до сих  пор знала? Встреча с  ним  переродила меня.
Всю жизнь, сколько не  проживу, я буду помнить,  ничего не растрачу из того,
что он мне дал.
     Анна. Что же такое особенное он тебе дал?
     Инкен. Этого  не  положишь  на  стол,  как  пищу,  не  сосчитаешь,  как
деньги....
     Анна. Инкен, мы же хотели говорить серьезно.
     Инкен.  Сегодня  у  меня  день семьи  Клаузенов.  Сначала Эгмонт  потом
Беттина.  Я  теперь  увидела -- она  мой  враг.  И  знаю, почему. Она боится
потерять своего замечательного отца и думает, что из-за меня.
     Анна. Тебе бы сходить к психоаналитику - у тебя явная мания величия.
     Инкен. От этого ничего не изменится.
     Анна. Беттина, любимая дочь Клаузена ревнует к тебе, ничего не значащей
малышке?
     Инкен. Да, мама, но это ей не по зубам. Она  меня не сломит. Может ты и
не заметила,  но твоя дочь  стала настолько взрослой, что вышла из-под твоей
власти.
     Анна. Прошу тебя, Инкен, поговорим серьезно, прошу тебя.
     Инкен. Слушаю тебя.
     Анна. Вот.
     Инкен. Что это?
     Анна. Деньги.
     Инкен. Откуда?
     Анна.  Их  принес адвокат Ганефельдт. Сказал, что  эти деньги от  семьи
Клаузенов. Еще он упоминал господина Клямрота.
     Инкен. И за что же он дал эти деньги, мама?
     Анна. Господин адвокат  посоветовал нам уехать  куда-нибудь подальше. А
денег обещал дать еще, если ты согласишься.
     Инкен. И во сколько же сребреников меня оценили?
     Анна. Господин адвокат сказал, что здесь сорок тысяч.
     Инкен. Не очень-то они расщедрились, боятся переплатить.
     Анна. Что ты говоришь, Инкен. Может нам  и  вправду  отсюда  уехать? Не
нравится мне все это, ох, не нравится. Я боюсь, Инкен.
     Инкен. Конечно, и я боюсь. Но  буду делать  то, что считаю  нужным. Это
мое личное дело.
     Хотя, вижу, многим  это  не  по  душе.  Вот,  прочитай,  мама, что  мне
прислали.
     Анна  (читает).  "  Ты   втерлась  в  доверие,  воспользовалась   своей
молодостью, чтобы соблазнить старика и завладеть его имуществом. Как тебе не
стыдно,  получи  деньги  за свои  услуги и проваливай  прочь из  порядочного
дома..." Боже, какой стыд! А подпись?
     Здесь нет подписи.
     Инкен. Такие письма не подписывают, мама.
     Анна.  Инкен,  заклинаю  тебя,  отступись,  у  тебя...  у нас появились
могущественные враги.
     Инкен. Ты  права, мама. Давай сюда деньги, я найду им применение. Идем,
выпьем чаю с конфетами, Ты ведь их любишь, правда? Идем.

     Инкен и Анна уходят.

     Картина третья.

     В рабочем  кабинете  проходит  небольшое деловое  совещание. Клямрот  и
Ганефельдт.

     Эрих. Эти старики очень уж уверены в своей правоте.
     Ганефельдт. И не без оснований, Эрих. Они знают, как вести дела.
     Эрих. Ты хочешь  сказать, знали. Сегодня они уже устарели. И сами, и их
методы. Все-таки я  думаю, что часть акций надо продать, а деньги вложить за
границей.
     Ганефельдт. Думаю, господин Клаузен будет против.
     Эрих.  Я в этом уверен. В  совете директоров у меня будет  большинство,
так что я не проиграю.
     Ганефельдт. Но риск очень велик. Вот здесь, по моей просьбе, экономисты
сделали расчеты. Посмотри, дело не такое прибыльное, как кажется.
     Эрих. Плевать  я хотел на эти расчеты! У меня  нюх  на деньги, я  носом
чую, где  ими пахнет,  а  это  этого дела просто несет  деньгами.  Огромными
деньгами.
     Ганефельдт. Смотри, Эрих.  Я бы  на твоем  месте подождал. Старик будет
бороться.
     Эрих.  Ну  и  что?  Пусть  борется.  Он  все  равно  проиграет. Это  он
хорохорится, чтобы показать, что  он еще  в  форме.  Бегает по утрам, делает
зарядку.  Бр-р-р! Меня в дрожь бросает, когда я думаю о  зарядке по  утрам и
холодном душе...
     Ганефельдт. А зря. Древние говорили - в здоровом теле здоровый дух.
     Эрих. А идите вы подальше с  вашей  латынью.  Я и так  здоров, как бык.
Знаешь, я познакомился на днях с такой девушкой... Пальчики оближешь.
     Ганефельдт. А если Оттилия узнает? Поосторожнее, Эрих.
     Эрих. А что Оттилия? Она до сих пор влюблена в меня как кошка. Она меня
обожает!
     Ты  думаешь, она не догадывается  обо всем? Еще как догадывается, но...
прощает своего маленького Эриха...

     Входит Инкен.

     Инкен. Простите, я помешала?
     Ганефельдт. Здравствуйте, Инкен.
     Эрих. Что вы! Ничуть не помешали. Мы уже все дела закончили, собираемся
идти домой.

     Эрих делает знаки Ганефельдту.

     Ганефельдт. Ладно,  Эрих,  поговорим  позже.  Ох,  уже скоро семь...  я
опаздываю.
     До свидания Инкен, пока, Эрих. Я побежал.
     Эрих.  Пока,  пока... Инкен,  какая радость  для меня,  что вы  пришли.
Проходите, садитесь. Выпьете что-нибудь?
     Инкен. Да,  что-нибудь не  очень крепкое.  Значит, это и  есть  кабинет
господина Клаузена?
     Эрих. Да,  он  самый.  Он  в  последнее время не очень-то  часто  здесь
бывает, так что я его использую. Так удобнее.
     Инкен. Кому удобнее?
     Эрих. Всем. Служащим, потому что они привыкли здесь находить шефа, мне,
потому что здесь есть все для руководства фирмой...
     Инкен. А вы уже ею руководите?
     Эрих. Какая вы злая.  Нет, пока не руковожу, я только замещаю господина
Клаузена в его отсутствие. А  так как ему  некогда, то  все  чаще приходится
брать  решение  многих  вопросов  на  себя.  Вот,  выпьем  по  этому  случаю
шампанского.
     Инкен. А что же это за случай такой?
     Эрих. Судьба  нас свела вместе. Да,  именно  судьба предначертала  нашу
встречу.
     Инкен. Вы верите в судьбу? Не похоже.
     Эрих.  Вы  правы.  Ни  во  что  я  не  верю,  особенно  во  всякие  там
потусторонние штучки.  Это я  так, к слову. Тем более, что я рад видеть вас.
Если бы  судьба действительно  существовала, то мы должны были познакомиться
раньше.
     Инкен. А что бы это изменило?
     Эрих. Все. Во-первых, старик просто бы вас не заметил, во-вторых, вы бы
узнали, что я за человек. Вы так молоды, и так красивы. А я так здоров и так
богат. Отличная получилась бы пара.
     Инкен.  Занятное рассуждение. А как же ваша жена, она тоже нашла бы нас
красивой парой?
     Эрих. Оттилия здесь не при чем.
     Инкен. Еще как  причем! Ведь вы в таком случае, были бы только здоровы,
а уж никак не богаты.
     Эрих.  Неправда.  Деньги  ее   отца  лишь  плацдарм  для  меня,  я  сам
зарабатываю сейчас
     столько!
     Инкен. За его спиной? Или, может, я ошибаюсь?
     Эрих.  Э,  бросьте. Деньги, всегда деньги,  как бы их  не зарабатывали.
Хватит  об  этом,   поговорим  лучше  о  нас  с  вами.  Какая   вы  все-таки
хорошенькая...
     Инкен. Знаю, а вы такой здоровый... я уже слышала.
     Эрих.  Ну  что  вы нашли в этом  старике, Инкен?  Его деньги?  Так  они
никогда вам не достанутся, его семья этого не допустит. Он  стар, Инкен. Еще
год-другой и ему все, конец... И с чем  же вы останетесь? С дряхлым стариком
на  руках и без денег? Все в ваших  руках сейчас, решайте. Ну, почему бы нам
не подружиться? Познакомимся поближе и тогда вы поймете, что судьба, как  вы
говорите, ошиблась.
     Инкен.  Судьба не ошибается, ошибаются  люди.  Подойдите-ка  сюда,  вот
сюда, к зеркалу.
     Посмотрите внимательнее. И запомните  - таких. как вы, на земле тысячи,
десятки,  сотни тысяч...  А Маттиас Клаузен -  один. Вот потому вы никогда и
нигде не сможете встать с ним рядом. Он всегда будет стоять выше, а не рядом
с вами...
     Эрих. Однако вы чересчур гордая, я бы на вашем месте...
     Инкен. И  на  моем месте  вам тоже  никогда  не  быть. Вот ваши деньги,
заберите их, господин Клямрот. Но, должна сказать.... Вы победили. Я уезжаю.
И вовсе  не потому, что вы  здесь сейчас говорили. Вам этого не  понять,  но
я... я уезжаю. Передайте вашей семейке, что вы выиграли. Прощайте.

     Инкен уходит, Клямрот собирает деньги с пола.

     Дом Клаузена. Эгмонт и Маттиас.

     Маттиас. Как прошла прогулка?
     Эгмонт.  Замечательно, отец. Спасибо за машину. Это - зверь! Инкен даже
испугалась.
     Маттиас.  Испугалась?  Ты, наверно, выступал,  как петух и  гнал машину
вовсю?
     Эгмонт. Ну, не вовсю, но все-таки...
     Маттиас. И что же вы делали почти весь день?
     Эгмонт.  О, папа! С такой  девушкой время  летит незаметно. Мы ездили в
лес, потом сидели в кафе, ели мороженое....
     Маттиас. И все?
     Эгмонт. Все. А еще разговаривали.
     Маттиас. И что же она сказала?
     Эгмонт. Она? Ничего. Зато я кое-что понял.
     Маттиас. Вот как? И что же ты понял?
     Эгмонт.  Я для нее слишком  молод, папа.... И  очень рад за  тебя. Ты у
меня молодец.
     Маттиас. Вот то-то...

     Входит Винтер.

     Винтер. Господин Клаузен, вы куда-то уезжаете?
     Маттиас. Вроде бы никуда не собирался. А в чем дело?
     Винтер. Госпожа Инкен...
     Маттиасс. Что, госпожа Инкен?
     Винтер. Она послала  меня за чемоданами  и,  по  моему, отправилась  их
упаковывать.
     Маттаиас. Эгмонт, твоя машина здесь?
     Эгмонт. Да, стоит в гараже.
     Маттиас. Дай сюда ключи.
     Эгмонт. Может, я тебя отвезу7
     Маттиас. Нет, я сам. Я должен все сделать сам. Ключи!

     Слышен шум отъезжающей машины.

     Картина четвертая.

     Инкен  и Анна с чемоданами торопятся к поезду. Слышны гудки, объявления
по радио.
     Слышно, как трогается поезд.

     Инкен. Ну,  вот, кажется, опоздали. Это все ты, мама, то возьми. это...
Зачем нам все это барахло?
     Анна. Это  не барахло.  Все эти вещи очень дороги  мне.  Я не могла  их
бросить.
     Инкен.  Никто и не собирался  их  бросать. Можно было послать за ними и
все.
     Анна. Ты ничего не понимаешь. Некоторые вещи нельзя оставлять никогда и
нигде.
     Инкен.  Ладно,  мама,  не  будем  спорить.  Раз  мы  опоздали,  немного
передохнем.
     Анна.  Да  уж,  ты  как  с  цепи сорвалась.  Прибежала,  мама,  скорей,
скорей...Мы от кого-нибудь убегаем?
     Инкен. Может быть. Правда, не в том смысле, о чем ты подумала.
     Анна. Я и не думала вовсе, теперь ты в семье все решаешь. Раньше - твой
отец, теперь - ты. Такая  же  решительная. То  здесь для тебя рай, теперь  в
другом  месте... Ну теперь-то мы заживем иначе. С такими деньгами нам  везде
будут рады, да и у тебя от женихов отбоя. не будет...
     Инкен. Какие  деньги? Ах, да... Ладно, хватит, мама, поговорим обо всем
в поезде.  У нас будет  много времени на разговоры. Сходи-ка,  узнай,  когда
будет  следующий  поезд.  И  купи  что-нибудь  попить,  у  меня все  во  рту
пересохло.
     Анна. Пересохнет от такой гонки....

     Анна уходит. Инкен присаживается на чемодан и не  видит, как на перроне
появляется Маттиас Клаузен. Он медленно подходит к Инкен и молча стоит перед
ней. Инкен  сначала  замечает башмаки,  стоящего перед  ней  мужчины,  затем
поднимает голову.

     Инкен. Вы? Здесь?

     Маттиас молчит.

     Нет, это и вправду вы, мне это не снится?
     Маттиас. К счастью, или к сожалению, но действительно это я. Вы куда-то
уезжаете?
     Инкен. Да, я собиралась... Мне надо...  В общем, я думала, как лучше...
Господи,  это  и в самом деле  вы! Как  вы  узнали? Я никому не говорила! Вы
следили за мной?
     Маттиас. Что вы!  Просто... просто вы, наверно не  знаете, но у Винтера
особенный слух...
     Вот он и услышал нечто о пятичасовом поезде... И я, и я решил проводить
вас. Возможно, это ваш самый благоразумный поступок в жизни - избавиться раз
и навсегда от старого мучителя.
     Инкен.  Однако, вы плохой  экстрасенс. Чтение мыслей - не ваша  сильная
сторона.
     Маттиас  Вот, вот...  Однако  у  меня достаточно осталось мозгов, чтобы
понять, что я что-то сделал не так... Вернее, я все делал не так.
     Инкен. И вас это так взволновало?
     Маттиас.  Когда я это  понял,  да.  Хотя,  до  конца  во  всем  пока не
разобрался.
     Инкен. И вы всегда так дотошно разбираетесь в своих поступках?
     Маттиас. До некоторых пор... Сейчас все не так. Когда вы были рядом,  я
не так остро ощущал ваше присутствие, но вот вы убежали и я ...
     Инкен. Тогда это  упрек не  вам,  а  мне. Наверно, это я  что-то не так
сделала.
     Маттиас. Ни в коем случае! Я, и только я вынудил вас к отъезду?
     Инкен. Не много ли  на себя берете, господин Клаузен?  Не  стоит винить
себя  в том,  в чем вы совершенно  не  виноваты. Улыбнитесь,  сегодня  такое
прекрасное  утро,  мы  с  вами на  вокзале,  вы  провожаете  меня.  Это  так
романтично...
     Маттиас.  Вы,  как  всегда,  правы, Инкен. Кажется, рядом даже  свадьбу
справляют?
     Инкен. А может быть крестины? Согласитесь, это гораздо веселее.
     Маттиас.  Конечно! Колокола оповещают небо  о появлении нового человека
на земле.
     Инкен. Вы красиво сказали: "Колокола оповещают небо..."
     Маттиас. Говорят,  что романтика  исчезла  из  мира,  но  я с  этим  не
согласен, вы ее так тонко чувствуете, Инкен.
     Инкен. К сожалению, для романтики на этой планете остается все меньше и
меньше места, и это меня огорчает.
     Маттиас.  Это  потому, что рядом с вами  я,  старый, безнадежно  старый
идиот. И для вас я просто ничто, пустое место.
     Инкен. Ай, ай, ай, господин  Клаузен, смирение паче гордости... Как  же
иначе! Однако  вы  не оригинальны, весьма не оригинальны. Кое-кто подумал об
этом гораздо раньше вас.
     Маттиас. О чем вы, Инкен? Я не понимаю.
     Инкен. А тут и понимать много ума не надо, прочитайте это письмо.
     Маттиас. Я не читаю чужих писем.
     Инкен.  Это -  можно. Его  можно читать  прямо на площади или по радио.
Настолько оно правильное. А главное, полностью  совпадает с  вашими мыслями.
Та что, читайте  и находите подтверждение той  глупости, которую только  что
так высокопарно произнесли.

     Маттиас читает письмо, потом комкает его.

     Маттиас.  Это - гадость. Но, тем  не менее, абсолютная правда. А почему
оно у вас, вы его не выбросили, не сожгли?
     Инкен. У меня целая коллекция таких писем, это еще самое безобидное...
     Маттиас. Так вот почему вы решили уехать...
     Инкен.  И  вовсе нет. Я тоже  отнеслась  к  этому спокойно. Мало ли что
можно написать. Но правда в другом - я вам не нужна, рядом с вами я чувствую
себя никчемной, ненужной... Я хочу вам помочь, но вам никто не нужен, а меня
охватывает отчаяние, что не хватает сил, не хватает ума, сочувствия....
     Маттиас.  Ах,  Инкен,  Инкен... Вы правы,  но прошу  вас,  еще  немного
терпения... Хоть еще немного.
     Инкен. Вы думаете, дело только в терпении?
     Маттиас. Да, именно в терпении.
     Инкен. И сколько же еще терпеть? До конца света?
     Маттиас Инкен,  человек такое  сложное  и непонятное  для  самого  себя
существо...
     Инкен.  Я  так и думала  - с вами  что-то  случилось,  чего я  пока  не
понимаю. И вы это всячески скрываете.
     Маттиас. Вы правы, случилось... И мне так хочется рассказать вам.
     Инкен. Так рассказывайте, чего же вы еще ждете!
     Маттиас.  Вы помните ту  самую ночь?  Конечно. помните наш  бесконечный
спор...  И вот, пришло время, когда  снова надо решать. И снова  передо мной
два выхода  -  один из них  тот,  о котором  мы  говорили в ту ночь. Древние
называли его стоическим - одним разом кончаешь со всеми делами а заодно и со
всей жизнью. Причем, добровольно.
     Инкен. Что ж, выход простой, а главное, очень эффективный. Для всех. Об
этом мы уже  говорили. Вы  снова  вернулись  к  тем мрачным мыслям? Отлично,
давайте покончим со  всем разом. Вместе. Прямо здесь, на вокзале. Это  будет
так романтично!
     Маттиас. Инкен, не  гневи  Бога! Ты не смеешь  так распоряжаться  своей
молодостью! Другое дело - я... Мне уже  семьдесят лет.  В конце концов,  это
мое законное право, но для такой девушки, как ты, -- ужасное преступление.
     Инкен.  Ну,  в  таком  деле,  мне  кажется,  возраст  не  имеет особого
значения...
     Маттиас. Инкен, не отнимай у меня этот выход! Но он возможен только для
меня! Если ты осмелишься... я никогда, нигде, даже в аду, не найду покоя.
     Инкен  Вы говорите мне - оставь  меня одного, не закрывай мне выход, не
иди со мной по  одному пути, не  нарушай моего покоя... Сейчас мы  стоим  на
перроне, я сяду в  поезд, и больше вы никогда обо мне не услышите, ваш покой
будет в полной неприкосновенности.
     Маттиас. Инкен, ну, как ты не хочешь понять!  Я не имею права связывать
тебя с  моей судьбой. Будь я молод, я создал бы тебе новую жизнь,  в которой
не было бы и мысли о смерти. Увы, это не так.... Стало быть, ты права, когда
собралась  от меня  уехать  -  мы должны  отказаться  от личного  счастья из
чувства долга.
     Инкен. Вы теперь сами предлагаете  мне уехать? Вы  хотите отказаться от
личного счастья? Вы хотите убить  наши души, а это преступление худшее,  чем
убийство физическое!  Неужели вы так слепы, что не видите  очевидного, того,
что давно увидели все, спросите об этом вашего сына Эгмонта!
     Маттиас. Эгмонта?
     Инкен. Ну, да, Эгмонта. Разве это  не вы так хитро устроили  нашу с ним
воскресную прогулку?
     Маттиас.   Я...  Вообще-то   я  хотел,  чтобы   это...   вы   погуляли,
проветрились...
     Инкен. Да, да, вы, и не запирайтесь, старый иезуит  и нтриган. Разве он
вам ничего не рассказывал?
     Маттиас. Да... да, он рассказывал, но... Неужели это правда? Ты - такой
еще ребенок, и я? Я подумал, это просто милая шутка....
     Инкен. Вы слишком самоуверенны! Я не выношу вас! Вы все время  смотрите
на меня.  как  на  вашу сиделку, как на вашего секретаря,  как  на  красивую
игрушку возле вас... Но никогда  не посмотрели на меня как на женщину!  Я же
женщина, в конце концов! И хочу любви  и счастья! Посмотрите, вот моя грудь,
вот мои ноги, вот мое лицо. глаза, губы...А вы слепой дурак!
     Маттиас. Господи, девочка моя... Я бы давно это  сказал сам, но, увы, я
не  умею... Я думал,  я считал, что это  просто невозможно.  Знаешь, как это
бывает  в науке  - задача кажется неразрешимой  и ты боишься  за нее браться
именно поэтому.  Мне  казалось,  что все  и вся на этом свете  против  нашей
любви,   меня  бросало  из  одной  крайности  в  другую.  От  черного  мрака
беспросветности к вершинам сияющего рая с тобой вместе.
     Инкен И в беспросветном мраке и в солнечном раю мы будем вместе, только
вместе. Иначе мне и рай не нужен. Боги не допустят, чтобы над  ними смеялись
люди.
     Маттиас.  Ты права, моя девочка, я вспоминаю ночь, когда  я вынес  себе
приговор,  страшный приговор,  но  богам  это  не  понравилось  и вот  - мир
преобразился!
     Инкен. И мы в нем навсегда, любимый.
     Маттиас.  Да,  моя любимая, навсегда. Я  знаю, нам будет нелегко, но  я
этого не  боюсь. Сегодня утром впервые был такой резкий разговор с Беттиной.
Она  осыпала  меня  упреками  и зашла  очень  далеко. Даже  воззвала к  моей
покойной жене  против  меня. Мне было больно,  ведь  она говорила и от имени
других  членов  моей семьи. Но это все  уже позади.  Не хочу оглядываться  в
прошлое, иначе  оно не даст нам быть счастливыми. Теперь, любимая, ты -  моя
Антигона,  я  вверяю  тебе  искалеченного  человека,  вернее,  что  от  меня
осталось.
     Инкен. Но ты не закончил о семье.
     Маттиас. Да, об этом... Ты же знаешь, я не делаю из всего тайну, и наши
отношения стали известны. Правда, сплетня опережает факты, но сейчас она уже
соответствует  истине... Мы все решили, любимая. В  знак этого, Инкен, прими
это кольцо.
     Инкен. Я не могу... Оно слишком дорогое для меня.
     Маттиас. Пустяки. Пусть оно соединит нас навеки. Инкен, мне хорошо, моя
душа освободилась и  так еще никогда не было  в  моей  жизни.  И так  --  до
конца... Каков бы он ни был.

     Картина пятая.

     Дом Маттиаса Клаузена. Гостиная. Cлуга под присмотром Винтера накрывает
на стол. Входит Клямрот.

     Эрих. Кто у шефа в кабинете?
     Винтер. Наверно, доктор Штайниц.
     Эрих. Бросьте,  Винтер - я подъезжал сюда  и  видел, как он  выходил из
дома. К тому же там женский голос.
     Винтер. Тогда у отца в кабинете его дочь Беттина.
     Эрих. Да  дурите  мне  голову!  Я  что,  не знаю,  как  пищит  Беттина?
Ти-ти-ти-ти...
     Винтер. Простите, но в таком случае я не знаю, кто сейчас у шефа.
     Эрих. Кто не знает? Вы? Да вы слышите каждый чих в этом доме.
     Винтер. Стало быть, у меня идеальный слух.
     Эрих. Вы изворотливы, как змея! Вам бы дипломатом быть!
     Винтер. Вы это уже мне один раз говорили.
     Эрих.  Могу повторить Кто там?  А, впрочем, не отвечайте, я и сам знаю.
Это Инкен Петерс.
     Винтер. Возможно.
     Эрих. Так, Инкен у шефа  в кабинете. А  теперь выкладывайте - давно она
там?
     Винтер. Не знаю.
     Эрих. Вы  - человек-змея! Но  и  вам, как бы  вы  не вертелись, стрелку
часов не повернуть назад!

     (Пальцем считает  приборы на  столе.  Обдумывает,  снова  считает.  Ему
что-то непонятно.)
     Входят Беттина и Оттилия.

     Беттина. Наконец-то мы снова вместе за  семейным завтраком. Я настояла,
чтобы наши семейные завтраки возобновились, как это было при маме.
     Эрих. А в это время ваш отец воркует с Инкен в закрытом кабинете.
     Беттина С чего это вы взяли? Я вам не верю.
     Эрих. Я знаю все.
     Беттина. И что все это значит?
     Эрих. Что угодно.
     Беттина. А куда подевался Винтер? (Уходит.)
     Эрих.  Оттилия, может у  меня  что-то  со зрением или с арифметикой, но
сколько здесь приборов?
     Оттилия . Один, два, три... девять приборов.
     Эрих. А сколько человек в нашей семье?
     Оттилия  Отец,  Беттина,  ты и  я  --  четверо... Эгмонт,  Вольфганг  и
Клотильда -- это семь. Здесь сидит  Штайниц, без него папа никуда и  шагу не
ступит...
     Эрих Черт с ним! А кому этот, девятый прибор?
     Оттилия. Не знаю.
     Эрих. Нет, знаешь, Оттилия, но не хочешь знать.
     Оттилия. Нет, клянусь тебе, Эрих, не может отец нас всех так оскорбить!
     Эрих, Ну, от твоих клятв мне ни  жарко, ни холодно.  Не оскорбит... Ха!
Не знаю,  не знаю... Впрочем, я ухожу,  у меня  нет времени - отец за столом
начнет философствовать, Вольфганг - ему подпевать... Я потому и пью много за
вашими обедами, что подыхаю от скуки. Лучшие куски не лезут в глотку!
     Оттилия Ты же  говорил,  что  хочешь завтракать  со  всеми,  что  это в
интересах семьи.
     Эрих.  Да,  наверно,  все-таки   буду.  Потому,  что  у   меня  мрачные
предчувствия. Я должен знать все, чтобы предупредить хотя  бы худшее! Бредни
шефа становятся опасными для всех.
     Оттилия. Ради бога, Эрих, не волнуйся, это тебе вредно..
     Эрих. Это вам вредно, вы не чувствуете духа времени, витаете в облаках,
а на нашего брата-бизнесмена плевать хотели.
     Оттилия.   Не  преувеличивай,   Эрих.   Да,   нам  свойствен  некоторый
идеализм... Нашей семье.
     Эрих. Как же, идеализм... Нет,  здесь слишком душно, Пойду-ка я  в сад.
(Уходит.)
     Оттилия. Эрих, не убегай! Прошу тебя!

     Входят Штайниц и Инкен.
     .
     Инкен. Здесь я уже один раз была. Этот портрет... Я ее боюсь.
     Штейниц.  Стоит ли  бояться мертвых? Хотя, по правде сказать, это  была
важная дама. Она и  ее сестры сумели выбрать себе  супругов.  Их  мужья были
люди,  которые имели все данные для большой карьеры. И они ее сделали. А эта
госпожа была  душой  города. В этом доме собиралось столько  гостей, что наш
шеф вынужден был ночевать в  отеле. Кого только здесь не  было -  музыканты,
художники, ученые, политики...
     Инкен. После этого хочется  убежать домой и  забиться в угол, как серая
мышка...

     Штейниц  и Инкен  уходят.  Снова  входит  Винтер,  появляются  Беттина,
Оттилия, профессор Вольфганг Клаузен и Паула-Клотильда.

     Паула.  Прежде  всего,  почтим  память  моей замечательной, незабвенной
свекрови.
     Беттина. Как это трогательно, моя добрая Паула!
     Паула (поднимая глаза к портрету). Будь с нами! Будь с нами!
     Оттилия.  Вот  и  мой  Эрих  говорит: "Никаких  сантиментов, мы  должны
сплотиться!"
     Беттина О, если бы это было так просто! Ах, как мне тяжело!
     Паула. Успокойся, дорогая, все уладится.
     Вольфганг. Что здесь происходит? Что за слезы, Беттина?
     Беттина. Ничего, ровно ничего, Вольфганг! Все в порядке.
     Вольфганг. Что-то  слишком много эмоций. Лучше бы я сюда  не  приезжал.
Сидел бы себе в университете - тишина, покой... Только я и моя наука...
     Паула. Кроме твоей науки  есть  и еще кое-что весьма  важное. Ты должен
был приехать.
     Беттина.  Как  мне  жаль  отца!  Боже,  какой  это возвышенный,  чистый
человек! Нет, я этого не перенесу!..
     Вольфганг. А что с отцом? Продолжается его странное увлечение?
     Оттилия.  Приготовься - нас ждет  неслыханное оскорбление. Взгляните-ка
на этот стол и попробуйте  угадать, кто  будет  сидеть  вот  за этим  лишним
прибором?

     Входит Винтер.

     Вольфганг. Винтер, может вы скажете, кого еще ждут кроме доктора и нас?
     Винтер. Увы, профессор! Могу только сказать, что  сначала приборов было
десять, но  шеф велел  один прибор  убрать.  Я ответил:  "Простите, но  один
прибор все равно лишний". Тогда шеф заметил: "Ничего лишнего не бывает!

     Винтер уходит.

     Паула Сесть с этой... с этой... за один стол?!..
     Вольфганг. Профессор и шлюха - за одним столом? Это может нанести ущерб
моей научной репутации.
     Беттина. Нет,  нет  и  еще раз нет!  Я  не  верю,  что  отец  может так
поступить.

     Входит Эгмонт.

     Эгмонт.  Батюшки, не семья, а  гнездо растревоженных  ос!  Что вас  так
взбудоражило, родственники?.. Эрих носится по саду, а вы здесь так орете!
     Вольфганг. Нет, я всегда был почтительным сыном, но это уже слишком.
     Оттилия. Эгмонт, ты знаешь, зачем здесь девятый прибор?
     Эгмонт. Наверно для Инкен.
     Паула. И ты так просто говоришь об этом, Эгмонт?.
     Эгмонт. А как еще об этом можно говорить?
     Паула. Ты не понимаешь глубины этого события!
     Эгмонт. Хочешь совет, сестренка - не делай изо всего трагедии.
     Паула.  Нет, это  ты  ни  черта не понимаешь  и не видишь. А  нам  надо
действовать, пока  не  поздно. Ей предлагали  деньги, лишь бы  она  убралась
отсюда  вместе  со  своей  мамашей. Так  нет  же,  не  захотела! Она  решила
заработать побольше! У нее темное прошлое,  говорят, она была просто уличной
девкой, секретаршей по вызову...
     Эгмонт.  Паула, ты  смотришь  в кривое зеркало. О предложениях денег  я
ничего не  знаю, но Инкен...  Ты  используешь какие-то грязные слухи, а  она
вовсе не такая, за нее я головой отвечаю! Кстати, мы с папой и Инкен сегодня
утром были зоологическом саду и чудесно провели там время!..

     Входит Штайниц.

     Штайниц. Если я здесь лишний, я спокойно уйду.
     Эгмонт. Вы пришли весьма кстати, доктор.  Моя уважаемая невестка только
что произнесла речь в адрес, достойную прокурора.
     Паула. Я говорила только о ее поведении раньше...
     Штайниц. Что же вы говорили?
     Вольфганг. Не стоит продолжать.
     Эгмонт.  Нет, отчего же. Например,  моя невестка  считает, что у  Инкен
весьма темное прошлое, что она... Даже повторять не хочется.
     Штайниц.  Это  не  ново.  Инкен  получила   анонимные  письма,   причем
написанные в самых грязных выражениях. В них  то же  самое, о  чем  говорила
Паула. Одну  из анонимок мне показала ее  мать. Иногда  даже  занятно читать
документы  человеческой  подлости.  Такие,  как вот  эта открытка.  (Достает
открытку из  кармана и  протягивает  ее  Пауле  Клотильде.) Если кому-нибудь
интересно...
     Паула (немного  растерявшись, так как открытка написана ею).  Зачем  вы
даете ее мне? Почему это может меня интересовать?
     Штайниц. По одной простой причине - автор этой грубой мазни высказывает
то же мнение, что и вы.
     Паула. Какой такой мазни? Какой автор?
     Штайниц. Не знаю,-- на то она и анонимка...
     Вольфганг (Штайницу). Надеюсь,  вы  не хотели сказать, что образ мыслей
моей жены совпадает с образом мыслей анонимного автора?
     Штайниц. Ну, что вы, профессор, разумеется, нет.
     Паула.  Такие  послания  просто  сжигают....  Не  читая. (Пытается  это
сделать, но открытка падает на пол.)
     Штайниц. Если бы вы так же отбросили и свое ошибочное мнение  об Инкен.
А  открытку я  сохраню. (Поднимает ее.)  Вдруг она понадобится для защиты. В
суде, например...
     Паула. Это уж, как хотите, мне безразлично.

     Во время этой сцены Вольфганг и Беттина оживленно шепчутся.

     Вольфганг. Нет, это невозможно.
     Беттина. Клянусь богом, чистая правда, Вольфганг!
     Вольфганг.  Но  это  же...  это  же  воровство! И  у  нас  украли самое
священное!.
     Беттина. Молчи, прошу тебя, молчи!
     Оттилия. Можно узнать, о чем вы шепчетесь?
     Беттина. Не спрашивай, сестра. Пусть этот тяжкий крест я несу одна.
     Вольфганг. Оттилия --  наша  сестра,  пусть тоже  знает.  Отец  взял  и
подарил Инкен кольцо нашей покойной мамы!
     Оттилия. О, господи!
     Паула. Вольфганг, пожалуйста, поддержи меня. Мне что-то плохо. Ты прав,
нам лучше было бы не приезжать сюда..
     Вольфганг Тогда прими свое любимое лекарство - рюмочку  коньяку, Паула.
Кстати, ты уже знаешь, что драгоценности нашей матери постепенно переходят к
любовнице отца.
     Паула. Какой кошмар! Это совершенно недопустимо. Какой скандал!..
     Эгмонт (Оттилии). Ради бога,  ну что  вы так расквохтались? Пусть Инкен
позавтракает с нами, слава богу, еды всем хватит!..
     Оттилия. Ты что, ничего не слыхал?
     Эгмонт. Ну, что еще такого я должен слышать?
     Оттилия.  Отец  разбазаривает драгоценности нашей незабвенной мамы. Эта
Инкен уже  носит ее кольца,  браслеты,  брошки... Боже, что  я скажу мужу...
Эрих будет вне себя.

     (Быстро уходит искать мужа.)

     Вольфганг.  Штайниц,  ответьте  прямо - это правда,  что отец  купил  в
Швейцарии старый замок и начал его реставрацию?
     Штайниц. Я знаю только, что такие планы у шефа были. Он не раз говорил,
что хотел бы в старости пожить в уединенном месте.
     Вольфганг. Доктор Штайниц, вы  -  человек справедливый. Скажите, можете
ли вы одобрить отца, если он действительно дарит Инкен мамины драгоценности?
Между прочим,  они не  только  фамильные, но и  наши.  Вам  это  странным не
кажется?
     Штайниц.  Не кажется,  так как я не  вмешиваюсь  в интимную жизнь семьи
Клаузенов. И вы это знаете.
     Эгмонт. Точно, у нашей семейки крыша поехала.
     Беттина. Эгмонт, умоляю тебя,  не  говори так!  Я не могу это выносить!
Хоть бы Оттилия не рассказала обо всем Эриху.  Он всегда очень грубо говорит
об отце. Я лучше пойду к себе. (Уходит.)

     Входят Эрих и Оттилия.

     Эрих.  Ну,  это  ни  в  какие ворота  не  лезет -  раздавать  фамильные
драгоценности!
     Оттилия. Говорят, от них осталась только половина.
     Эрих. Очень даже может быть.
     Паула. С каким наслаждением я бы вышвырнула к черту этот прибор!

     Входит Винтер.

     Вольфганг.  Ты права.  Вннтер, уберите  эти тарелки, эту  салфетку, эти
вилки и ножи! За семейным столом нас только восемь.
     Винтер. Простите, но я не могу. Приказ шефа...
     Вольфганг. Хорошо, я сделаю сам. Но подумайте получше -  придет время и
я вам это припомню.

     Винтер подзывает слугу и тот убирает прибор.

     Эгмонт (хватается  за  голову). Мне  начинает  казаться, что у  нас  не
семья, а замаскированный дурдом!
     Эрих. Да тихо ты... Кажется, совершается невозможное!

     Входят Маттиас и Инкен.

     Клаузен  (принужденно   весело).   Доброе  утро!   Потеряли   терпение,
проголодались? А который час?  Я  пришел с Инкен.  Мы  с  ней и  с  Эгмонтом
побывали  в зоологическом саду. Доставили себе  это  детское удовольствие...
Очень  мило,  что вы  пришли!  С  добрым  утром, дорогие мои!  (06ращаясь  к
Вольфгангу.) Кстати, что за  дела у тебя адвокатом Ганефельдтом? Он встречал
тебя на вокзале?
     Вольфганг. Мы же друзья детства.
     Клаузен.  К сожалению, это редкий случай в  наше время  --  молодость и
дружба  уходят одновременно.  К столу!  (Замечает  отсутствие  Беттины.) Где
Беттина?  Пора уже начать завтрак. Эгмонт, милый, скажи Беттине,  что мы  ее
ждем.

     Эгмонт уходит.

     Что новенького в университете, дорогой Вольфганг?
     Вольфганг. Все как всегда -- ровно ничего.
     Клаузен (Клямроту). Как новое  оборудование? Уже запустили? Но об  этом
поговорим после завтрака. Если Беттина не придет, давайте сядем за стол.
     Вольфганг. Мне все же хотелось бы подождать ее.

     Возвращается Эгмонт.

     Эгмонт. Беттина говорит,  что ей сегодня не по себе.  Просит начать без
нее.
     Клаузен  (подчеркнуто, Штайницу). А я прошу Беттину  прийти... Ведь она
должна сегодня заменять хозяйку дома. Дорогой Штайниц, надеюсь, вы выясните,
что там с ней приключилось?

     Штайниц уходит.

     Эгмонт. Пустяки, наверняка, обычная мигрень.
     Инкен.  Господин Клаузен, вы не очень рассердитесь,  если  я,  с вашего
позволения, уйду.
     Клаузен.  (Бледнеет,  тяжело  дышит, хочет  говорить,  многозначительно
смотрит  то  на  одного,  то  на   другого,  собираясь  что-то  сказать,  но
сдерживается, с возрастающим нетерпением молча ходит взад и вперед. Внезапно
останавливается перед Вольфгангом.) Ты, собственно, знаком с госпожой Инкен?
     Вольфганг. Нет. В день твоего рождения меня ей не представили.
     Клаузен  (с ударением).  Тебя не представили даме?  Итак,  я  хочу тебя
представить: это мой сын Вольфганг, госпожа Инкен Петерс.

     Входят доктор Штайниц и Беттина.

     Штайниц. Перед моим искусством болезнь отступила.
     Беттина. Прости,  папа, я охотно пришла бы и  раньше, но думала, что  я
больше здесь не нужна.
     Клаузен. Почему ты так думала?
     Беттина. На это трудно ответить.
     Клаузен. Прошу к столу. (Беттине.) Об этом после.

     Все садятся. Инкен остается без места. Клаузен замечает это.

     Клаузен. Что это значит?
     Эгмонт (вскакивает) Садитесь на мое место, Инкен!
     Винтер. Извините, шеф. Сначала я накрыл на девять приборов, и...
     Кляузен. И что же?.. Куда он делся? Я спрашиваю о девятом приборе.
     Винтер. Господин Вольфганг приказал и я...
     Кляузен (ударяет кулаком по столу). Черт возьми! Принеси его сюда!

     Инкен поспешно ускользает.

     Штайниц. Шеф, успокойтесь, ради бога.
     Клаузен (приходит в себя, замечает отсутствие Инкен). Где Инкен?
     Эгмонт. Она не выдержала нашего бурного гостеприимства.
     Клаузен. Эгмонт, пожалуйста, догони ее.

     Эгмонт поспешно уходит.

     Так. А теперь послушайте меня - скорее вы все, один за другим, покинете
мой дом, чем помешаете Инкен перешагнуть этот порог!

     Маттиас уходит. Общее волнение и смятение.

     Штайниц. Итак, чего вы добились, господа?
     Вольфганг. Перед портретом покойной матери, никто не заставит подавлять
в себе чувство возмущения и отвращения!
     Эрих. Что же, во всем этом есть и хорошая сторона. Мы все ясно слышали,
какая судьба нас ждет.
     Штайниц. Да, вы  это  услышали. И когда  такие слова  произносит  такой
человек, как шеф, вряд ли стоит сомневаться, что он так и сделает.
     Беттин  а (хватается  за голову).  Я больше  ничего  не понимаю!  Я как
безумная!..
     Вольфганг.  А  это  и  нельзя  понять.  Или, может  быть,  вы,  доктор,
объясните мне, как  наш  отец, который  дорожил семьей более всего на свете,
мог сказать такое?
     Штайниц. Он раздражен. И справедливо раздражен - его тяжко оскорбили.
     (прислушивается). Шеф возвращается.
     Вольфганг. А вот я сейчас ему отвечу! Я решился!

     Все  ждут  страшного взрыва гнева.  Однако  Маттиас  входит  совершенно
спокойный и непринужденный, будто ничего не произошло. За ним входит Эгмонт.

     Эгмонт. Она уехала, я вызвал такси. Просила передать это.

     Эгмонт  кладет на стол кольцо. Маттиас берет его, разглядывает и кладет
в карман.

     Маттиас. Мы припозднились с завтраком, сядем за стол.

     Все садятся вокруг стола. Наконец Маттиас начинает разговор.

     Что нового в Женеве, господин Клямрот?
     Клямрот. В Женеве... Когда? Сейчас? В данную минуту... я... не знаю.
     Маттиас. Оттилия, у твоего  младшего  ребенка  была свинка? Надеюсь, он
выздоровел?
     Оттилия. Уже давно,  папочка! Уже восемь дней, как он играет гуляет  на
улице.
     Маттиас. Вольфганг, ты читал статью доктора Вейсмана? Он, кажется, твой
коллега?
     Вольфганг. А о чем статья!
     Маттиас. О чем? О жизни и смерти.
     Вольфганг.  Ну,  отец,  жизнь  и  смерть  -  это  альфа  и  омега  всей
литературы..
     Маттиас. Вейсман, однако, утверждает, что существует только жизнь.
     Вольфганг. Думаю, он несколько преувеличивает.
     Маттиас. Ничуть. Он просто отрицает смерть, как необходимый перерыв для
продолжения и обновления жизни.
     Вольфганг. Для молодых смерть -- возможна, для стариков -- неизбежна.
     Маттиас. Я вижу, ты статью не читал и ровно ничего в этом не понимаешь.
Надеюсь, ты теперь здорова, Беттина?
     Беттина. У меня бывают приступы слабости.
     Маттиас  (сдерживая  волнение,  отрывисто).   А  также  головная  боль,
мигрень, тошнота... Рад за тебя.
     Маттиас (Клямроту). Объясните  мне,  Эрих, почему последнее время самые
лучшие журналисты работают в других газетах, а не в наших?
     Эрих. Кто ж их знает, этих писак. За всем не уследишь.
     Маттиас. Вам это  и не  нужно - общее руководство пока в  моих руках. Я
хочу, чтобы каждый делал хорошо свое дело на своем месте.
     Эрих. Хочется думать, что я на своем.
     Маттиас. Продолжение следует, Беттина?
     Беттина Что ты хочешь этим сказать?
     Маттиас. Твое хорошее самочувствие все еще продолжается?
     Беттина. Так ты думаешь, что я притворялась? Папа, я обычная женщина, а
жизнь ставит иногда такие сложные проблемы.
     Маттиас.   Еще   бы!  Но  позволь  один  маленький  вопрос:  по-твоему,
соблюдение приличий, самых  простых,  обычных приличий... это  очень сложная
проблема?
     Беттина.  Все  зависит  от  воспитания.  Для   воспитанных  людей  быть
приличным нечто само собой разумеющееся.
     Маттиас. А как с воспитанием в нашей... в моей семье?
     Беттина. Я думаю, нас воспитывали хорошо.
     Маттиас.  Может, слишком хорошо, хотя... Это тоже плохо, как и  качание
на стуле или локти на столе.

     Клямрот, который  сидит именно таким образом, медленно убирает локти со
стола и выпрямляет стул.

     Да, воспитание у  вас с явными  пробелами,  но я  хотел бы поговорить о
другом.  У  меня появилась идея  совершенно  уйти от  дел.  Как  вы  на  это
посмотрите, Эрих?
     Эрих. А  я  тут при чем?  Зачем вам мое мнение? Спросите у Оттилии. Это
она - ваша дочь.
     Маттиас. Что  если я, как  тот безумный король Лир, поделю  сейчас  мое
имущество? Кто из вас Корделия?
     Вольфганг. Папа решил пошутить.
     Маттиас. Ну, предположите на минуту, что я ушел от дел...
     Вольфганг. Ты  не должен. А на  кого  ты все оставишь? Мы же  ничего не
смыслим в бизнесе.
     Маттиас. К сожалению, это сущая правда.
     Беттина. Папа, посмотри на нас и ты увидишь - мы не можем без тебя!
     Вольфганг.  Нам  не  надо  твоего отречения,  нам  нужно  спокойствие и
уверенность за наше будущее. Ведь у меня - дети, у Оттилии - тоже...
     Маттиас. А какое же будущее вы уготовили мне?
     Эрих.  Времена,  конечно,  тяжелые...  Но не  стоит беспокоится о вашем
бизнесе. Конечно, вы  не всегда  одобряли... некоторые  мои  способы ведения
дел, но... Что поделаешь, я такой человек и вполне мог бы заменить вас.
     Маттиас. И уже пригласили юристов для передачи дел, мой дорогой зятек?
     Эрих. Как вы могли так подумать! Это оскорбление!
     Беттина.  Не  горячитесь оба.  Никто ничего не  делит, мы  просто хотим
услышать от нашего любимого папы слова любви и согласия. Он сам  нам скажет,
как представляет себе будущее. Свое и... наше.
     Эрих. Но я говорил только  о делах. Только о делах и ни о чем больше. А
в бизнесе нет места любви и согласию - только воля и еще раз воля.
     Маттиас. Принимаю вызов, Эрих. Но не боюсь.
     Эрих. Это пока еще не вызов.
     Маттиас. Отмечаю ваше замечание "пока".
     Эгмонт. Ну что вы все опять раскричались? Ведь папа нас все любит.
     Маттиас. Браво, Эгмонт! Ты выдал мне справку с печатью, что я не кабан,
пожирающий своих поросят. Спасибо.
     Эгмонт. Я не то хотел сказать...
     Вольфганг.  Хватит пикироваться! Папа, неужели  ты не понимаешь, что мы
хотим только одного - твоего доверия?
     Маттиас. О, я легко бы вам его оказал, но не вижу потребности.
     Вольфганг. Мы недостойны твоего доверия, папа?
     Паула. Он нас просто обвинил нас в хамстве!
     Маттиас .  Да, да и да, именно в  хамстве! А кем мне  вас считать после
того, как вы обошлись с этой ни в чем  не повинной девушкой и с вашим отцом?
Вы  - избалованные, вскормленные моим трудом  жадные  эгоисты. И  вы  хотите
диктовать вашу  волю  мне,  вашему отцу, вашему защитнику, вашему кормильцу,
наконец?  Решили  заново переписать  четвертую заповедь  - "Обесчести мать и
отца своих!"  Вы обесчестили и меня  и свою мать. А с  какой  такой стати вы
решили поиграть мной, словно  я  ваша игрушка? Бог создал  людей, наделил их
свободой воли и я свободный человек и сам волен принимать любые решения! Или
вы воображаете, что я позволю вам распоряжаться моей жизнью и смертью?
     Эрих. Так далеко мы не заходили, но спокойно смотреть, как вы...
     Беттина. Отец, взгляни - наша мама смотрит на тебя!
     Маттиас. Не святотатствуй!
     Вольфганг. А я считаю святотатством приводить в наш дом девку!
     Маттиас. В мой дом!
     Беттина. Боже, куда уходят мамины драгоценности!
     Маттиас. А, пошли-ка вы все вон отсюда, дорогие детки. Вон!!
     Вольфганг. И уйду! Да, уйду с женой  и детьми! Уйду, куда глаза глядят,
в нищету, в бездомность...
     Эрих. Ну, в нищету,  это слишком... Я хороший бизнесмен и обеспечу себя
и  свою семью. Но вам  не  повернуть часовой стрелки назад! Я и сам не  хочу
оставаться на тонущем корабле.
     Маттиас.  Правильно, как  крыса....  Вон  отсюда  все!  Забирайте  свои
пожитки и вон!
     Все уходят. Остается только доктор Штайниц.
     Так, кажется мы остались одни...
     Штайниц. Мой дорогой, мой старый уважаемый друг...
     Маттиас. Кажется, я обрубил все концы...
     Штайниц.  Это   вы  сгоряча.  Да   и   все  остальные,   кажется,  тоже
погорячились. Ничего, все образуется. Они поймут, кто прав...  Хотите совет,
дружище?
     Маттиас. Вы, как всегда, спокойны и благоразумны, Штайниц.
     Штайниц.  У  меня нет  другого  выбора.  Так вот,  мой друг,  уезжайте.
Отправляйтесь  с  Инкен  в  Швейцарию,  заодно  присмотрите,  как  там  идет
ремонт...
     Клаузен. Вы правы, мы  уедем,  потому  что я никому, слышите,  Штайниц,
никому, даже детям не дам погасить свет... в моей жизни.

     Конец первого действия.



     Картина первая.

     Дом Клаузена.  Беттина, Клямрот с Оттилией, адвокат  Ганефельдт. Входят
Вольфганг  с  Паулой-Клотильдой.  Винтер наблюдает,  как  слуга  расставляет
бокалы на большом столе.

     Вольфганг.  Что случилось? Мне передали на кафедре, что ты просила меня
срочно приехать. Что-нибудь с отцом?
     Беттина. Да. С отцом.
     Вольфганг. Обострение болезни? Где он?
     Эрих. Шеф в Швейцарии, а болезнь у  него все та же. Под названием Инкен
Пертерс.
     Вольфганг.  Тогда к чему такая спешка? У  меня  скоро семинар по теории
литературы...
     Паула. Хватит с тебя теорий, пора заняться практикой.
     Беттина. Хватит, поговорим за столом.
     Эрих. Винтер, а где этот старый ворчун Штайниц?
     Винтер. Доктор Штайниц уехал отдыхать.
     Эрих. В Швейцарию?
     Винтер.  Почему же в Швейцарию? У доктора есть лодочный домик на озере,
вот он и отправился порыбачить. Скорее всего, послезавтра вернется.
     Эрих. Вот и хорошо, что послезавтра.
     Беттина. Винтер, вы свободны.

     Винтер уходит.

     Где же Эгмонт?
     Вольфганг. Когда я ехал сюда, видел, как он объяснялся с полицейским.
     Оттилия. Опять, наверно, гонял, как сумасшедший.
     Ганефельдт. Господа, прошу.

     Все занимают места за столом, где разложены бумаги. Вбегает Эгмонт.

     Эгмонт.  Извините, опоздал. Да, я думаю,  это  не  страшно, все равно к
моему голосу на семейном совете никто не прислушивается.
     Беттина. Сегодня  -  другое дело, Сегодня  мы  должны быть  вместе, все
заодно.
     Эгмонт. Ого, это попахивает заговором. И против кого же?
     Беттина. Не паясничай. Сядь и слушай. Господин Ганефельдт.
     Ганефельдт. Господа! У  меня  не  совсем приятная, но,  увы, совершенно
необходимая миссия. Вы обратились ко мне с просьбой разобраться в весьма,  я
бы сказал, сложном семейном деле.  Дело, подчеркиваю, семейное,  так  что  я
выполняю  лишь вашу волю, как адвокат.  Речь идет  о заявлении по  признанию
вашего  отца,  господина  Маттиаса  Клаузена,  невменяемым... Однако,  такое
заявление должно опираться на факты, чтобы я мог  представить его в суд. Как
ближайшие родственники, вы должны обосновать свое заявление. Прошу.
     Эгмонт. Ого! Нет, я в этом деле вам не родственник.
     Беттина. Сядь на место.
     Эрих.  Как  член совета  директоров  фирмы, я  могу сказать  следующее.
Господин Клаузен
     сам, единолично, решил продать  фирму.  С любой точки зрения, такой шаг
вызывает серьезные возражения. Он режет курицу, которая  несет золотые яйца.
Фирма  приносит  прибыль  и  можно говорить  лишь о  ее расширении,  а  не о
продаже. Его поступок граничит с  сумасшествием.  Он  неадекватно  оценивает
сложившуюся  конъюнктуру   рынка,   не  может   трезво   оценить  финансовые
последствия такого шага.
     Вольфганг. Но отец часто говорил, что заработал уже достаточно, и хочет
уйти на покой.
     Эрих. Это он заработал достаточно, а мы?
     Вольфганг. Думаю, денег от продажи фирмы хватит всем...
     Паула. Прекрати  свои профессорские штучки!  Мой отец,  генерал, всегда
говорил, что деньги, прежде всего, должны работать.
     Вольфганг. То-то он разорился на биржевых спекуляциях.
     Беттина. Вольфганг, ты что, одобряешь продажу фирмы?
     Вольфганг. Да, нет, просто решил кое-что уточнить...
     Беттина. Вот и прекрасно, что ты  не одобряешь. Я со своей стороны хочу
еще раз сказать о маминых драгоценностях. Отец подарил этой... Петерс мамино
колье, кулон... Вот,  я составила точный список.  Здесь все  указано, - что,
кому, и... сколько стоит.

     Беттиан передает Ганефельдту список.

     Оттилия. А этот замок в Швейцарии? Думаю, что он стоил папе уйму денег.
     Ганефельдт. Да, дом в Швейцарии, хотя и  не  замок, но стоил достаточно
много.  Кроме  того, деньги  еще  потребуются, и  немалые, на его  ремонт  и
реставрацию.
     Оттилия. А мы можем приостановить, наложить вето на подобные неразумные
траты отца?
     Ганефельдт.  Увы,  это пока невозможно. Да и в будущем придется  немало
потрудиться, чтобы возвратить деньги.
     Оттилия. И что, мы ничего не можем сделать?
     Эрих.  Можем,  дорогая, но  не  все сразу.  Мы  еще  посмотрим, за  кем
будущее. Стрелки часов назад не повернуть!
     Оттилия. Какие стрелки? Куда повернуть?
     Паула. Никуда,  дорогая, это твой муж так образно выражается.  Он хочет
сказать,  что все сумасбродства вашего отца, а моего свекра, рано или поздно
мы прекратим. И эти его походы по супермаркетам. Весь  город уже смеется над
ним.
     Беттина. О чем ты говоришь? Кто смеется?
     Паула. Об этом ты спроси лучше Эриха, он все знает о счетах за покупки.
     Эрих.  Да,  я  проследил  несколько  счетов  из  магазинов...  Маттиаса
Клаузена  теперь  там  хорошо  знают. Он покупает  модные рубашки, галстуки,
костюмы  и,  извините,  трусы...  Причем  все,  как всегда, самое  модное  и
дорогое. Счета просто астрономические.
     Беитина. Какой стыд!
     Эгмонт.  А что  же здесь стыдится?  Если  бы  отец покупал какое-нибудь
старье, вот тогда... А отец всегда был немножко франтом.
     Беттина. Боже мой, модные трусы!
     Эгмонт. А по вашему, если отцу семьдесят лет, так  он  должен ходить  в
меховых кальсонах?
     Беттина. Прекрати издеваться, Эгмонт! Тебе не дорога честь нашей семьи!
     Эгмонт.  Отчего  же,  дорога.  Но  как честь семьи  может  зависеть  от
отцовских трусов?
     Вольфганг. Хватит, Эгмонт! Ты попросту глуп! И не дерзи старшим!
     Эгмонт. Перестань, Вольф. Будто ты каждый  год перед летним сезоном  не
покупаешь  новенькие  плавки,  чтобы  красоваться  на  пляже   перед  своими
студентками.
     Паула? Какими студентками? Какими студентками, Вольфганг?
     Вольфганг. Да не слушай ты его. И прекрати меня щипать! Лучше подумаем,
что нам делать с картинами.
     Эрих. Что еще за картины?
     Вольфганг. Отец еще лет тридцать тому назад приобрел пару дюжин полотен
старых мастеров. Они все время так и пролежали в  подвале не распакованными.
Теперь отец отправил их в Швейцарию, чтобы украсить дом, как он сказал.
     Эрих. Две дюжины картин? И все отправил в эту развалюху в Швейцарии?
     Вольфганг. Ну, да, конечно все.
     Эрих. А сколько стоят эти картины?
     Вольфганг. Когда отец их покупал, он заплатил  сумму с пятью нолями. За
каждую...
     Эрих. А сколько они стоят сейчас?
     Вольфганг. Трудно сказать. Но, если учесть, что старые мастера сейчас в
большой моде, то цена их увеличилась по меньшей мере раза в два.
     Эрих. Как интересно!
     Эгмонт. А почему это тебя волнует, Эрих? Ты  же всегда  говорил, что не
любишь и не понимаешь эту мазню, именуемую живописью.
     Эрих. Не скажи... Картину, которая столько стоит, я  пойму  мгновенно и
полюблю всем сердцем...
     Беттина. Теперь о самом главном. Об этой... Инкен Петерс.
     Паула. Об этой шлюхе я вообще ничего не желаю слушать.
     Вольфганг. Придется, дорогая. Но  что мы можем сказать по этому поводу?
Отец пока не сделал никаких официальных заявлений о своих намерениях.
     Беттина. Этого  и  не надо. Достаточно того, что он привел ее в  дом  и
чуть не заставил нас всех сидеть с ней за одним столом!
     Эгмонт. А что здесь особенного?
     Беттина. Эгмонт! Ну как ты  не хочешь понять, что может наступить такой
момент, когда тебе придется звать эту... эту... Петерс мамой!
     Эгмонт. Ну и  фантазии у  тебя, сестренка!  Мама у нас у всех  есть,  и
зачем же мне кого-то еще называть мамой? Глупости!
     Паула.  Нет,  не глупости,  самая,  что ни  есть правда!  Ты ничего  не
понимаешь.
     Беттина. Хватит! Господин Ганефельдт, вы записали все пункты?
     Ганефельдт. Да, абсолютно точно. Думаю, этих фактов достаточно, чтобы я
от вашего имени смог подать соответствующее обращение в суд. Суть его в том,
что господина Клаузена следует  считать  невменяемым  в силу ослабления  его
умственных  способностей  из-за преклонного  возраста  и болезни. Суд  будет
проверять все факты и назначит соответствующие медицинские экспертизы.
     Беттина.  Да,  пожалуйста.  Боже, как хорошо,  что  мама не видит этого
позора!
     Паула.   Да,  моя  дорогая  свекровь   не  перенесла  бы  этого.  Такое
впечатление, что мы ее хороним во второй раз...
     Ганефельдт. Ну, вот, все готово. Теперь дело за вашими подписями.
     Вольфганг. Честно  скажу,  что  мне  тяжело....  очень  тяжело, но  моя
совесть не может молчать, я должен... (подписывает).
     Оттилия. Бедный, бедный папа... Как мне его жаль. (подписывает).
     Эрих. Дай-ка сюда бумагу, дорогая... Так. Вот вам моя подпись, господин
Клаузен...
     Я всегда говорил, стрелки часов назад не повернуть. (подписывает).
     Пауда. Опять он  про свои  часы.  Боже,  бедная моя дорогая незабвенная
свекровь, я делаю это ради вас одной, ради вас... (подписывает).
     Беттина.  Теперь  я .  Боже,  как я  не хочу этого  делать... Я столько
боролась  за отца,  я,  можно сказать, вырвала  его из  лап  смерти и вот...
Пришла какая-то... эта... Нет, нет и еще раз нет! (подписывает). Теперь твоя
очередь, Эгмонт.
     Эгмонт. Нет уж, увольте. Я все смотрел на вас и  до конца не верил, что
такое  вообще  возможно... А  теперь  вижу -  возможно, и  еще как.  С нашей
семейкой, я  вижу, все возможно... Нет, этот гнусный  документ я не подпишу.
Вы же заживо хороните отца!
     Как ему жить после  этого? Это ваша забота?  Это вы о нем беспокоитесь?
Бросьте, это вы
     о его деньгах  заботитесь. Нет, раз уж я не могу вам помешать, так хоть
участвовать  в этом  грязном  деле не буду. Прощайте,  дорогие родственники.
Встретимся в аду!
     Эрих. Как он смеет!

     Эгмонт уходит.

     Беттина. Ну и пусть. Он всегда был  папиным любимчиком, да и  на эту...
эту Петерс  смотрит влюбленными глазами. Ничего,  он еще одумается. Господин
Ганефельдт, все в порядке?
     Ганефельдт.  Да,  отсутствие подписи одного из членов  семьи ничего  не
меняет. Завтра же  я передам это заявление в суд. Когда делу будет  дан ход,
все  юридические   действия  господина  Клаузена  будут  недействительны  до
окончания разбирательства. На этот  период он будет объявлен недееспособным.
А за это время, я думаю, можно будет придти  к какому-либо решению. Надеюсь,
господин Клаузен будет благоразумен и все решится к общему удовлетворению.

     Картина вторая.

     Небольшая  харчевня в альпийской  деревне. Мужчины  пьют пиво, молодежь
танцует  народные  танцы.  За одним из  столиков  сидят  вместе  с  местными
жителями Маттиас и Инкен.

     Гюнтер. Простите, это вы теперь новый владелец дома старого Шменкеля?
     Маттиас. Да, меня зовут  Маттиас Клаузен. Сейчас дом ремонтируется... Я
хочу восстановить все, как было раньше.
     Гюнтер. А я  -  Гюнтер. Гюнтер Эбенау. Поздравляю, господин Клаузен, вы
сделали хорошую покупку. Это замечательный дом. Оттуда самый красивый вид на
наше озеро. Вы рыбак?
     Маттиас. Конечно, еще какой! Недавно я вытащил вот такую щуку!
     Инкен. Не верьте ему, не верьте ни единому его слову.
     Маттиас. Это еще почему такая дискриминация?
     Инкен. Да именно  потому,  что ты  настоящий  рыбак! И преувеличиваешь.
Щука была всего вот такой!
     Маттиас. Неправда, она была гораздо больше. Вот такой! Я ее тащил почти
полтора часа...

     Инкен достает откуда-то лягушку, любуется  ею, а затем  выпускает ее на
пол. Лягушка прыгает.

     Эй, что это? Кто выпустил это чудовище?

     Маттиас взбирается на стул.

     Инкен,  убери этого  недоразвитого  крокодила!  Спасите!  Я  с  детства
терпеть не мог всяких аллигаторов, удавов и бегемотов!
     Гюнтер. Господин Клаузен, у нас бегемоты не водятся...
     Маттиас. Зато прыгают вот такие монстры! Инкен, где ты его поймала?
     Инкен. Она, бедняга,  попала в бочку с дождевой водой и не могла оттуда
выбраться.
     Маттиас. Зато теперь она добралась до меня. Этой зверюге нужна свобода,
выпусти ее поскорее отсюда!

     Инкен ловит лягушку и выходит с ней. Маттиас слезает со стула и садится
за стол.

     Маттиас. Уф, наконец-то... Что-то  мне захотелось чего-нибудь покрепче.
Эй, бармен,  пожалуйста,  всем  по рюмке  шнапса. Выпьем  за  наше  чудесное
спасение от динозавра. Я-то думал, что они все давно вымерли...
     Гюнтерт. Скажите, господин  Клаузен,  а  ведь  вы  не  боитесь лягушек,
правда?
     Маттиас. Маттиас, просто Маттиас...Скажу вам по секрету, я их обожаю! В
детстве мать вечно меня ругала за то, что я приносил этих тварей в дом...
     Гюнтер. А вы весельчак, однако. Прозит, Маттиас1
     Маттиас. Прозит, Гюнтер!

     Возвращается Инкен.

     Инкен. Вы пьете без меня?  Какие  хитрецы! Стоит  мне выйти за порог, а
они...
     Маттиас. А что мы? Мы - ничего, ведь правда, Гюнтер?
     Гюнтер. Правда, мы... ничего...
     Маттиас. Идем, Инкен, потанцуем.
     Инкен. Я не умею, эти танцы...
     Маттиас. Я тоже. Это не имеет никакого значения

     Инкен и Маттиас вливаются в группу танцующих. Маттиас как бы пародирует
танец, выделывая немыслимые па. Инкен следует за ним.

     Служанка. Скажите, здесь есть госпожа Инкен Петерс?
     Инкен. Да, это я.
     Служанка. Вас к телефону.
     Маттиас. Кто это может быть?
     Инкен. Сейчас узнаю.

     Инкен выходит. Маттиас возвращается к столу.

     Гюнтер. А ты, Маттиас, добрый человек.
     Маттиас. (встает, подает руку) Поздравляю, Гюнтер! Ты сделал величайшее
открытие в мире! Ты забил баки самому Энштейну!
     Гюнтер. Ты это о чем, Маттиас?
     Маттиас.  Понимаешь,  Гюнтер,  как  только  меня  не  называли  в  этой
жизни.... Иногда хорошо, иногда ругали, на чем свет стоит, но никто, никогда
не называл меня добрым...
     Гюнтер. Они просто тупицы, Маттиас.
     Маттиас. Истинная правда, Гюнтер. А почему ты так решил?
     Гюнтер. Ты хорошо смеешься, Маттиас.  Так могут  смеяться только добрые
люди. Скажи-ка по секрету, это твоя дочка?
     Маттиас. Что ты, господь с тобой  дружище! Окстись! Разве может у меня,
в моем-то возрасте, быть такая дочка? Это моя ... внучка!

     Инкен возвращается.

     Инкен. Звонила мама. Сначала она позвонила домой, но ей сказали, что мы
здесь. Вот она...
     Маттиас. Что-нибудь случилось?
     Инкен.   Нет,  ничего.  Я   пару   дней  не  звонила  ей,  вот   она  и
забеспокоилась. Ты ведь знаешь маму...
     Маттиас. Что ж, идем. Нам пора. Всего хорошего, спасибо за компанию...
     Гюнтер. Всего доброго, заходите в другой раз... Будем рады...
     Маттиас. Мы еще успеем вам надоесть... Пока!

     Маттиас и Инкен медленно идут по берегу озера.

     Инкен.  Какие большие  яркие  звезды! Здесь в горах, они кажутся совсем
близкими.  Вокруг так тихо и торжественно. Я чувствую  себя, как в соборе...
перед алтарем

     Маттиас берет ее за руку подводит к краю сцены и подражает священнику.

     Маттиас. Инкен Петерс, согласны ли вы  взять в мужья Маттиаса Клаузена,
быть вместе с ним в горе и радости до тех пор, пока смерть не разлучит вас?
     Инкен. Постой, постой! У нас нет свидетелей.
     Маттиас. Как  это нет? А звезды? Вон та, большая и  лохматая  - это мой
свидетель.
     Инкен.  А  моя  -  вот  та  малюсенькая  и,   наверно,   очень  далекая
звездочка...
     Маттиас. Итак, согласна ли ты взять в мужья Маттиаса Клаузена?
     Инкен.  Согласна. А  ты, Маттиас Клаузен,  согласен ли ты взять  в жены
Инкен Петерс, быть вместе с ней в горе и радости до тех  пор, пока смерть не
разлучит вас?
     Маттиас. Согласен, еще как согласен! Прямо сейчас! (целует Инкен).
     Инкен. Неужели это когда-нибудь произойдет....
     Маттиас. Обязательно и ничто нам не сможет помешать.
     Инкен. Хорошо бы....
     Маттиас.  Да, я сегодня получил письмо... Только вот очки... кажется, я
их оставил дома.
     Инкен. Давай, я прочту. Это от Штайница.
     Маттиас. Старый непоседа. Не  успел я уехать на несколько дней, как уже
пишет...
     Ну, и что же он пишет....
     Инкен. Он пишет... Маттиас, извини, сегодня я обманула тебя....  Это не
мама...
     Маттиас. Знаю. Кто звонил?
     Инкен. Эгмонт. Он сказал,  он хотел предупредить...  В общем, твои дети
подали в суд заявление о признании тебя... невменяемым...
     Маттаис.  Как  ты сказала,  невменяемым?  Ишь ты,  до чего  додумались!
Интересно! А он не сказал, они  хотят меня объявить просто психом или старым
придурком?
     Инкен. Маттиас!
     Маттиас.  Ничего,  родная,  не  волнуйся,  я  в полном  порядке...  Все
нормально. Завтра мы выезжаем домой. Я закажу машину пораньше. Мы приедем, и
я  им покажу, у  кого шариков в голове  не хватает. Иди,  отдыхай,  дорогая,
завтра трудный день...
     Инкен. Нет.  Я не  оставлю сегодня тебя одного...  Это  наша ночь. Я ее
никому не отдам.
     Маттиас. Инкен, но ведь мы...
     Инкен. А звезды? Они самые надежные и честные свидетели.... Идем...
     Маттиас. Инкен, родная моя...
     Инкен. Любимый...

     Маттиас берет Инкен на руки и переносит через порог комнаты.

     Картина третья.

     Дом Клаузена. Штайниц завтракает. Входит Винтер.

     Винтер. Доктор, вы здесь?
     Штайниц. Со вчерашнего вечера.
     Винтер. Шеф так ждал вас. Вашу руку.
     Штайниц. В куда  подевались все остальные? Беттина,  Эгмонт... Да  и  с
Маттиасом я вчера говорил только пару минут.
     Винтер. И как он вам показался?
     Штайниц. По-моему, таким, как всегда.
     Винтер. Я думаю, что шеф решил показать  всем, кто в доме хозяин. Кроме
того, перед своим уходом  из бизнеса,  он хочет высказать всем, что он о них
думает.
     Штейниц. Боюсь, шеф недооценивает  своих противников, его зять готов на
все, а дети считают себя отверженными и идут на поводу у Кламрота.
     Винтер. Стало быть, наш шеф решил жениться на этой девушке?
     Штейниц. Я думаю, да.
     Винтер. И чего же он ждет? Они здесь собирались, что-то обсуждали, пока
шеф был в Швейцарии... Боюсь, они припрятали т еще одну карту в рукаве.
     Штайниц. И что же это за карта?
     Винтер. Не знаю точно,  но боюсь,  что джокер. Я слышал... краем уха...
Вы же знаете. у  меня идеальный слух, гм... В общем, насколько я понял,  они
хотят объявить его психом и учредить опеку.
     Штайниц. Боже мой, да Маттиас здоров и вменяем, как мы с вами. Нет, для
этого нужны веские основания.
     Винтер.  Им основания  не нужны. Они действуют  по  шаблону -  говорят,
например, об ослаблении умственных способностей, как  следствии  преклонного
возраста, и тому подобное. Извините, шеф идет. Я удаляюсь.

     Входит Маттиас.

     Маттиас. Дружище, как я рад тебя видеть! Хорошо порыбачил?
     Штайниц. Великолепно! Вот такие карпы!
     Маттиас, Ты бы  видел, как я щук вытаскивал! Даже  Инкен поймала во-о-т
такую рыбину!
     Штайниц. Может ты в Швейцарии женился?
     Маттиас.  "Жениться" звучит  несколько  банально,  но ты прав - я  хочу
вскоре узаконить отношения с Инкен.
     Штайниц. И чего же ты ждешь?
     Маттиас. Все  не  так просто, дружище. Сначала многое  надо распутать в
моей прошлой жизни и привести в ясность.
     Штайниц. А дети уже об этом знают?
     Маттиас.. Их мнение меня мало интересует.
     Штайниц. А ты не забыл про свою бесконечную шахматную партию?
     Маттиас. Я изменился. Меня больше на забавляет борьба против всех. Один
мудрец  сказал:  в  человеческой душе заложены  две силы  --  действенная  и
созерцательная. Первая двигает  тебя вперед, но к цели тебя приводит вторая.
Природа, искусство, философия и Инкен -- вот что наполняет теперь мой мир. А
главное, представь себе, Инкен меня любит.
     Штайниц. Незачем и представлять, достаточно посмотреть на нее и тебя.
     Маттиас.  Она  дарит  мне  свой взгляд, свои  юные годы, свою  свежесть
молодости  , всю себя... И от этого мне легко и свободно. Дружище, ты можешь
меня поздравить!
     Штайниц. С удовольствием! Мне даже завидно.
     Маттиас. Завидуй, завидуй, дружище! Я - достоин зависти.

     Появляется Винтер, несет на визитную карточку.

     Кто это?
     Винтер. Адвокат Ганефельдт.

     Маттиас. Какой Ганефельдт? Ах, да, он представляет интересы концерна, с
которым я веду переговоры о продаже мой фирмы.
     Штайниц. Боюсь, не только концерна, но и  твоих  детей.  Маттиас, а что
если тебе с ними попробовать договориться?
     Маттиас. Когда повар решает,  каким способом  приготовить рыбу, то рыбу
об этом не спрашивают.  Хотя, возможно, мои дети вообразили, что сумеют сами
руководить такой фирмой, как моя, но,  увы, им, придется в ножки поклониться
Клямроту.  А  я его  хорошо  знаю. Он вышвырнет их  вон  из фирмы и заставит
просить  у него милостыню. Ладно, Винтер, пусть этот адвокат  войдет, узнаю,
чего он хочет.
     Штайниц. Мне остаться?
     Маттиас. Нет, это я должен разрешить сам. Только сам. И я это сделаю.
     Штайниц. Прошу тебя,  Маттиас, чтобы он  не требовал,  оставайся  самим
собой!
     Маттиас. А разве я бываю другим?

     Штайниц уходит.  Клаузен  садится в кресло,  готовый к  схватке. Входит
Ганефельдт.

     Чему обязан? Прошу, садитесь. Курите?
     Ганефельдт. Иногда, но не сейчас.
     Маттиас. А я, как вы знаете, вообще не курю. Итак, зачем вы пришли?
     Ганефельдт. Разрешите мне изложить по порядку.
     Маттиас. Ради бога, я никуда не тороплюсь.
     Ганефельдт . Можно было,  конечно, позвонить  по телефону,  но я всегда
говорю перед каждым трудным делом - вперед и не надо бояться.
     Маттиас. Неплохой девиз. Мне весьма любопытно.
     Ганефельдт. Вы знаете, почему я здесь?
     Маттиас.  Скажите,  а  кем  вы  были  раньше?  Может  следователем  или
дознавателем?  Вот  этот  взгляд,  который  вы  мне  подарили  -  он   такой
проницательный.  Так что я вам отвечаю - нет, мне ничего  не известно о цели
вашего визита.
     Ганефельдт. Неужели? Это невозможно, чтобы вы...
     Маттиас. Что поделать,  оказывается, возможно. Выкладывайте, что  там у
вас.
     Ганефельдт. Я не хочу вас шокировать.
     Маттиас. Как это?  Что значит шокировать? Вы что, не знаете, зачем сюда
пришли? Вот и начинайте. Как вы там говорили - вперед на трудности.
     Ганефельдт,  Знаете, мне  действительно трудно, но  я уверен, что  буду
вести это дело лучше других. Я все обдумал и думаю, что  прав - никто, лучше
меня на станет  э-э-э... посредником между двумя сторонами. Надеюсь, и вы не
станете возражать?
     Маттиас. Думаю, мои контрагенты привлекли вас последний момент и вы еще
не знаете мое твердое мнение о продаже фирмы. И я свои мнения не меняю.
     Ганефельдт. Но  речь идет не о  продаже фирмы, а о ваших разногласиях с
детьми.
     Маттиас Ошибаетесь, любезный. Разногласия подразумевают неправоту обеих
сторон, а здесь  все иначе. Мои  дети ведут себя непристойно, а я, как отец,
соответственно на это реагирую. Вот и все.
     Ганефельдт. Возможно, я сожалею  больше всех, тем более, что знаю -  вы
человек  вовсе не кровожадный. И, если вы пойдете на мировую с детьми,  дело
уладится  очень быстро  в всеобщему удовольствию.  Не  все,  как  говорится,
потеряно.
     Маттиас. Разумеется, если вы пришли с белым флагом и принесли извинения
от моих детей.
     Ганефельдт.  Увы,  нет, хотя, думаю, с белым флагом мне было бы гораздо
проще. Могу  сказать лишь одно -  если  вы проявите  уступчивость, то  некое
действие со стороны детей может быть предотвращено. Возможно.
     Матииас. Какое действие? Что может быть предотвращено? Вы говорите, как
второразрядный актер  из  плохого  детектива.  Не корчите  из  себя шута,  и
говорите прямо. Извините, я не хотел вас обидеть. Забудьте то, что я сказал.
Начнем все  с  начала  и спокойно.  Так вот,  некое  действие, о  котором вы
упомянули, меня очень мало волнует. Но все-таки, в чем суть этого действия?
     Ганефельдт.  Прежде всего, я должен  вас уведомить - суд назначил  меня
временно  вашим  адвокатом,   советником   и  теперь   я  всецело  в   вашем
распоряжении.
     Маттиас.  Ну-ка, повторите еще  раз и очень  медленно:  " Суд  назначил
меня..."
     Ганефельдт. Я  не стану повторять,  пока вы не признаете ваше положение
де-факто. Пожалуйста, поймите, что я не враг вам, а преданный друг.
     Маттиас.  Если  вы  не  хотите, чтобы я вам  сейчас  треснул  по башке,
изложите все ясно и четко.
     Ганефельдт. Пожалуйста. Четко и  ясно  -  возбуждено дело об учреждении
над вами опеки.
     Маттиас. У вас извращенное чувство юмора.
     Ганефельдт. Я абсолютно серьезен и изложил только факты.
     Маттиас.  Так,  продолжайте, продолжайте.  Может,  еще  что-то  в  мире
произошло - землетрясение, например,  всемирный потоп,  конец света или  еще
что-нибудь небывалое, что еще не дошло до меня. Стало быть, меня хотят взять
под судебную опеку?
     Ганефельдт. Совершенно верно. Именно так обстоит дело.
     Маттиас. Решение уже принято или дело только начато?..
     Ганефельдт. Только начато. Но вы опытный человек и должны знать, что на
время его разрешения в вашу пользу вы теряете свои гражданские права.
     Маттиас.  Вы хотите  сказать, что отныне я  - недееспособен? А вы - мой
опекун?
     Ганефельдт. Друг, только преданный друг.
     Маттиас Вы тоже опытный юрист и не можете не понимать, что означает для
такого человека, как я и для всего общества подобное положение?
     Ганефельдт. Все еще может кончиться для вас благополучно.
     Маттиас. Нет, до вас не доходит, что в нашем обществе достаточно недели
гражданской смерти, чтобы потом никогда не отделаться от трупного запаха.
     Ганефельдт. Этого весьма просто избежать.
     Маттиас. Господин адвокат, вот здесь вы ползали по моим коленям, играли
с моим сыном, а я вам показывал книжки с картинками... Когда вам исполнилось
одиннадцать лет, я подарил вам золотые часы, помните?
     Ганефельдт. Они у меня до сих пор....
     Маттиас.  У вас  хорошая память,  так что  припомните, кто пошел на это
преступление? Кто возбудил  дело? Кто подал  ходатайство? Кто,  спрашиваю я,
бесстыдно поставил свою мерзкую подпись под этим позорным документом?
     Ганефельдт. Господин Клаузен, ваши дети готовы помириться....
     Маттиас. Итак, насколько  я  понимаю, эту мерзость подписали -  мой сын
Вольфганг, моя дочь Беттина, моя дочь Оттилия и... и еще...
     Ганефельдт. Нет, Эгмонт не подписал.
     Маттиас. Единственный огонек в этом мраке... Хорошо... Так вот, значит,
какова  вершина моей жизни? Мне  представлялось все иначе. Наверно так было,
когда распяли Христа и в храме разорвалась завеса...
     Ганефельдт. Господин Клаузен,  шеф... Ваши  дети и сами не представляли
всех последствий своего ходатайства. Они сейчас здесь, в доме, они хотят вас
видеть,  умоляют  понять  их  и,  если  можно,  просят  простить. Они, можно
сказать, ждут от вас отпущения грехов.
     Клаузен Дети! Ждут меня?  Какие такие  дети? Я никогда не был женат!  У
меня никогда не было ни жены, ни детей.  Разве  только Эгмонт?  Точно, он не
может быть сыном той же матери, которая родила остальных! Так вот,  господин
опекун, передайте моим детям, что мне семьдесят лет и я опять холост! Будьте
здоровы, господин опекун, не кашляйте!

     Клаузен уходит.

     Входят Беттина и Оттилия, за ними следом -- Вольфганг с Паулой.

     Беттина. Ну, что он сказал? Как воспринял новость?
     Ганефельдт. Вы лучше спросите, каково мне пришлось? Когда с горы падает
камень, он вызывает камнепад. И горе тому, кто посмеет стать на его пути.
     Беттина. Лучше бы все  это дело замять. Я не представляла себе, к каким
последствиям это может привести.
     Оттилия. Но это было необходимо!
     Вольфганг.  Да,  мы  не  хотели,  но  так  было нужно,  такова  горькая
необходимость. Не более. Отец должен понять.
     Ганефельдт  После  такого  удара  в   спину,  трудно  рассчитывать   на
понимание.
     Вольфганг.  Собственно говоря, это простое юридическое действие,  поиск
компромисса.
     Ганефельдт. Честно говоря, я не сторонник подобных компромиссов.

     Из других комнат доносится звон разбиваемого вдребезги фарфора.

     Вольфганг. Что это?
     Ганефельдт. Не знаю.
     Беттина. Это самые ужасные мгновения моей жизни! Как мне это пережить!

     Входит Штайниц.

     Штайниц.  Поздравляю. Ваш  отец  совершенно  вышел  из  себя!  Он  рвет
семейные  портреты, топчет ваши  детские фотографии. Я его  знаю -  скоро он
разнесет весь дом. Что вы ему сказали?
     Беттина  Что же мы  наделали? Это все твой муженек,  Оттилия! Да  и  ты
тоже, и ты, Вольфганг Вы же все в один голос твердили, что это необходимо!
     Беттина. А я ведь ничего не понимала...
     Оттилия. Врешь! Это  ты сейчас только кричишь, что  не понимала. Все ты
знала и прекрасно понимала, Беттина!
     Вольфганг. Да, да, и я тоже сомневался. Ганефельдт, подтверди, разве я,
не спрашивал, можно ли сделать все как-то иначе?
     Ганефельдт. Спрашивал, но сейчас это не имеет никакого смысла. Вас ждет
еще одно испытание, так что перестаньте пускать слюни. Вы должны объясниться
с отцом, так что приготовьтесь отвечать за свои действия.

     Входи Маттиас..

     Маттиас. Куда вы спрятали мой гроб?
     Беттина. Мой дорогой папа!..
     Маттиас Я хочу видеть свой гроб! Где гроб? Куда вы его  спрятали?  Ведь
вы  его  давно приготовили  для  меня, не так  ли? (Вольфгангу.) А  как  ты,
ветренник?  Помнишь,  я  звал  тебя ветренником?  Как  ты  поживаешь  и  что
поделывает твой покойный папа?
     Вольфганг. Это  что-то  ненормальное! Не  понимаю, как  могло  до этого
дойти?
     Маттиас. Что вы сказали, господин профессор?
     Вольфганг. Я сказал,  еще  неизвестно,  папа, кто  из нас  двоих  более
несчастен.
     Маттиас. Вы,  конечно,  не  знаете,  господин профессор, что,  когда вы
появлялись на свет, сутки не отходил  от постели вашей матери?  Ваша головка
имела неправильную форму и я заботливо выправил ее -- она была еще мягкой...
Но теперь ваша голова весьма отвердела, весьма отвердела...
     Вольфганг. Отец, это было уже так давно, а я хотел бы...
     Маттиас. Теперь вы -  профессор, так объясните мне с помощью философии,
зачем  я помог вам появиться  на свет? И  почему мы оба -- я и  ваша мать --
плакали при этом ? Почему я был так слеп и не разглядел, когда укачивал вас,
что прижимаю к сердцу своего убийцу?
     Вольфганг. Отец, это ужасно и несправедливо!
     Маттиас.  А я и не  жду от вас ответа. Мне он не нужен. А  вы правильно
сделаете, если будете  молчать. Для преступника самое правильное поведение -
молчать.
     Вольфганг. Я -- не преступник!
     Маттиас. Конечно! Разумеется! Убить отца - разве это преступление? Так,
пустячок...
     Ганефельдт. Господин Клаузен, еще не поздно. Дело можно прекратить.
     Беттина. Папа,  мы  заберем наше ходатайство.  Ведь  мы все  делали для
твоего же блага! Никто не застрахован от  болезни, но сейчас медицина творит
чудеса. Я думаю, ты здоров и уже завтра все выяснится.
     Маттиас. Выяснится? Завтра? Да мне и сегодня все ясно. Так что не войте
и не лейте крокодиловых слез! Оказывается  женщина  может рожать  не  только
людей,  но и жутких чудовищ. Они  десятки лет бегали по моему дому в  образе
моих  детей,  У  них были человеческие лица! Почти  целую жизнь ползали  они
вокруг меня, лизали мне руки и ноги а потом набросились  на меня  всей стаей
и... разорвали.
     Оттилия. Ты  несправедлив к нам! Конечно, мы могли ошибаться, но кто не
делает  ошибок?  Ты  тоже  бывал  неправ. Нам  просто хотелось устроить нашу
жизнь, наладить добрые отношения, как это было раньше.
     Маттиас. Дочка, а у тебя неплохой суфлер!
     Беттина. Отец, отец! (Пытается припасть к его рукам.)
     Маттиас. Пошла вон, мегера! Не брызгай на меня своей ядовитой слюной!
     Штайниц. Хватит.  Думаю, вы добились  своего и  вам пора уходить. У вас
довольно странные понятия о примирении.

     Маттиасу становится плохо. Быстро входит Инкен, за  ней Винтер, неся на
серебряном подносе графин с коньяком.

     Штайниц. Сердце, сердце!..
     Инкен (наполняет фужер коньяком). Это ему обычно помогало...
     Штайниц. Слава богу, что вы спокойны, Инкен.
     Инкен . Сейчас не время причитать, надо действовать!

     Картина четвертая.

     Квартира Анны и Инкен Петерс. Анна вяжет. Входит Иммос.

     Иммос. Добрый вечер, Анна.
     Анна. Да уж, конечно добрый, если бы не эта буря.
     Иммос.  Вы правы. Господи, что за погода! И опять этот дождь. Стучит  и
стучит... .
     Анна. Еще эта собака воет и воет.
     Иммос. Скажите, Анна, Инкен вернулась из Швейцарии?
     Анна. Да, слава богу.
     Иммос А  вы  знаете, что  господин  Клаузен составил  завещание  и  все
имущество и недвижимость в Швейцарии оставил Инкен..
     Анна. Дочь мне говорила об  этом, да  только ее это не очень-то радует.
Она беспокоится о здоровье господина Клаузена. Умрет он -  умрет и она. Я-то
ее хорошо знаю... Опять собака воет. К чему бы это?
     Иммос. Чего-нибудь испугалась, ветер-то, вон какой...
     Анна. Нет, там кто-то есть, собака зря так надрываться не станет. Может
вы сходите, посмотрите, господин пастор?

     Раздается резкое дребезжание колокольчика.

     Анна. Что я говорила!

     Иммос. Сейчас открою.

     Резкий звонок. Входит Маттиас.

     Анна. Кто вы?
     Маттиас. Я думаю, мы знакомы, Анна.
     Анна. Анна? Меня называет Анной незнакомый человек?
     Маттиас. Я сам для себя порой незнакомый человек...
     Анна.  О  господи!  Как же я вас  сразу-то  не узнала! Это вы, господин
Клаузен, в такую ночь?
     Маттиас. Это я. Да, кажется, что дождь льет на всем белом свете...
     Анна. Да входите же поскорей.
     Маттиас. Ведь сегодня ровно год,  как я впервые пришел к вам. Этот день
я не забуду никогда, он перевернул  всю мою жизнь. И  меня, как преступника,
потянуло сюда.
     Анна.  Это, конечно,  очень приятно, господин Клаузен. Неужто вы пешком
сюда добрались?
     Маттиас.  Вы правы - именно пешком. Как и  подобает влюбленному юноше -
пешком сквозь гром и дождь. А вот выпить чего-нибудь этому юноше не помешало
бы.
     Анна. Господин  Клаузен, вам  надо переодеться  в сухое.  Вас ограбили,
угнали машину?
     Маттиас. Нет, меня никто  не грабил и машину никто не угонял. Просто  я
встал и легким спортивным шагом пришел к вам. Мне этого очень хотелось и вот
я здесь и хочу сварить пунш.
     Иммос. Вам, в таком состоянии, горячий пунш - лучшее лекарство.
     Маттиас. А, это вы, господин пастор. Очень вовремя. А о каком состоянии
вы говорите?
     Иммос А о таком - вы промокли до костей.
     Анна. Сейчас, я принесу все, что нужно.
     Маттиас.  Лучше пусть  этим  займется Инкен,  а мы  с  вами  поболтаем.
Кстати, где она?
     Анна. Это вы меня спрашиваете, где она?
     Маттиас. А кого же еще - я ради нее и пришел  сюда. Может быть, она уже
легла спать?
     Анна. Но Инкен здесь нег. Разве вы не помните? Она переехала к вам.
     Маттиас. Переехала?  Ко мне? Как же я  забыл  об этом... Нет,  нет меня
никто не грабил, не бил по голове и  машину  мою не угоняли, не было никакой
аварии... Я  запомнил ваш колокольчик с моего первого визита к вам.. Я узнаю
его из тысячи.  Можно  я  еще раз  позвоню? (Выходит, дергает  колокольчик.)
Поверите  ли,  я всю  дорогу  с  нетерпением  ждал,  когда  задребезжит  ваш
колокольчик... И дверь мне откроет ... Инкен.
     Анна. Господи, что с ней?
     Маттиас.  С Инкен? Ничего. С ней  ничего  не  случилось.  Кстати, а где
обещанный пунш?
     Или нет,  давайте-ка лучше сварим грог. Где водка? Вы знаете,  Анна,  у
вас я ощущаю  чувство полной безопасности, покоя.  Конечно, вы вполне можете
выставить  меня за дверь. У меня сильные противники  и с ними благоразумнее,
конечно, не  связываться,  здесь нужно  немалое мужество,  но...  Мне  нужна
только одна ночь и безопасное убежище на эту ночь. Я щедро заплачу  - хотите
столько золота, сколько  весите вы сами? Я вам его дам. Завтра оно будет мне
ни к чему...
     Анна. Что и  говорить,  предложение щедрое, но никакое золото  не может
заставить меня преступить закон.
     Маттиас.  Весьма  благоразумное суждение. Я его обдумаю. Я вообще люблю
думать.  И  как-то  недавно  я  открыл  весьма любопытную одну  тайну.  Если
посмотреть на мир, стоя на голове,  то оказывается, что у многих людей можно
увидеть  огромные  когти  и клыки.  Вы  не верите,  Анна, улыбаетесь,  а это
истинная правда.
     Анна. Мне и в голову не приходит смеяться....
     Иммос. Разрешите задать вопрос, господин Клаузен, что  вы здесь делаете
посреди ночи?
     Маттиас. С удовольствием  отвечу.  Я освободился,  господин  пастор,  я
свободен,  как птица.  А  потому  делаю  то, что хочу. Как  говорят  юристы,
наступила  моя  гражданская смерть. А  стало  быть, юридически я умер, Меня,
говорят  они, больше нет. А я - есть  и  могу быть  тем, кем захочу.  Могу -
куклой  и  вот так пищать  - "уа-уа-уа", могу  стать  котом и просить у  вас
молочка  - "мяу-мяу-мяу",  могу  вообще  притвориться  огородным  пугалом  и
отпугивать  ворон - "кыш-кыш-кыш". Я могу делать все это и  никто, заметьте,
никто на  найдет  в  этом чего-либо предосудительного. Я вам  даже скажу  по
секрету,  что запросто  могу отстреливать  в  небе сазанов и ловить  в речке
попугаев. На удочку! Теперь я могу все!
     Иммос. У вас всегда было превосходное чувство юмора.
     Маттиас.  Разумеется! Но теперь развелось  столько  любителей пошутить,
господин пастор  и я  уже сам смеюсь их шуткам.  Например, я вызываю к  себе
моего  директора, он не является. Я кому-то  даю деньги, а  они  до  него не
доходят.  Я  подписываю  чек,  а  банк его  принимает  к оплате.  Я заключаю
договор,  а его объявляют  недействительным. Я высказываю свое мнение, а оно
никого  не интересует. Это  ведь совсем  другой юмор,  не  так ли,  господин
пастор?
     Иммос.(Анне)  Надо  позвонить  ему  домой   и  сообщить  семье.  Боюсь,
случилось что-то страшное. (Клаузену) Я бы пригласил вас к себе,  но, боюсь,
все уже спят...
     Анна. Господин  Клаузен, переоденьтесь в сухое,  прошу вас. А  я сейчас
вернусь...
     Маттиас.  Охотно. (Пастору.)  Нет-нет, я не могу пойти к вам,  спасибо,
этот дом - моя последняя надежда.
     Иммос. Я предложил от чистого сердца.
     Маттиас. Понимаю, спасибо, но я решил бежать и зашел проститься...
     Иммос.. Скажите, чем вы  так сегодня взволнованы?  Что-то  вы  чересчур
мрачно смотрите на мир.
     Маттиас. Взволнован, кажется, так вы сказали? Очень верное определение,
я взволнован...  Да-да,  но  только  вот  чем  я  взволнован?  Не  знаю,  но
взволнован... Может, позже я выясню, что же это так меня взволновало. А пока
пойду, переоденусь.

     Клаузен уходит.

     Иммос. И это Маттиас Клаузен! Великий Маттиас Клаузен! О боже! Боже!

     Входит Анна.

     Иммос. Что будет с Беттиной! Со всеми детьми!
     Анна. Что будет с Инкен, хотели вы сказать.
     Иммос.  Я ведь я предупреждал, я говорил, что из этого  ничего хорошего
не выйдет. Да, жизнь - жестокая штука, она опровергает все предвиденья.
     Анна.  Я  дозвонилась.  Подошел  к  телефону  доктор  Штайниц,  он  все
рассказал.
     Иммос. И что говорит доктор Штейниц?
     Анна. Да он говорит, что господин  Клаузен был  сам  не свой и пришлось
вызвать какого-то  знаменитого  врача. Приставили к господину  Клаузену двух
санитаров, а  тот  возьми да исчезни. Весь  дом перерыли, полицию  вызывали.
Думали, он того... покончил с собой. Все семейство взвыло.
     Иммос.  Ужасная  ситуация.  Адвокат  Ганефельдт  рассказывал  мне,  что
произошло.  Дети  подали  ходатайство  об учреждении опеки над отцом, а  его
назначили опекуном. Разве можно так поступать с таким сильным человеком, как
он. Я отговорил бы детей от такого ходатайства.
     Анна. Боже, где же Инкен?
     Иммос. Дети ищут господина Клаузена. Они звонили мне, поэтому я и зашел
к вам...
     Анна. Хоть бы Инкен скорей приехала, хоть бы она застала его в живых!
     Иммос. Вы так опасаетесь за его здоровье?
     Анна. Да, как только я его увидела сегодня.
     Иммос. Адвокат и дети  должны  подъехать с минуты  на минуту.  Надо  бы
задержать здесь господина  Клаузена  до  их приезда.  Пойду, приведу себя  в
порядок. Нам предстоит тревожная ночь. (Уходит.)

     Автомобильные гудки. Входит Штайниц.

     Штайниц.  Здравствуйте,  Анна. Не волнуйтесь,  Инкен  со  мной,  она  в
машине.
     Господин Клаузен здесь?
     Анна.  Совершенно  верно. Он  здесь.  Только  вот  не  ручаюсь  за  его
здоровье.
     Штайниц..  Ничего   удивительного.  Этот  бедный  затравленный  человек
валится  с  ног.  Но, пока он жив, а значит -  не  все потеряно. Инкен в это
верит. Анна, я не только доктор, но и друг Маттиаса. Его надо увезти отсюда,
из страны, я не знаю куда, но должны.... Мы просто  обязаны спасти Маттиаса,
иначе ему конец... Пойду, скажу Инкен, что он здесь.

     Штайниц выходит.

     Анна. Господи, мало мне, что  я маялась со  своим мужем, так теперь и с
дочерью...  Я так надеялась на ее счастье и вот,  что же я получила? Это она
навлекла на нас новые несчастья! А ведь я ее предупреждала! Бог свидетель, я
ее предостерегала!

     Входят Инкен и Штайниц. Немного спустя входит Винтер.

     Инкен. Это правда, мама? Где Маттиас?
     Анна. Уж и не знаю, как сказать... Боюсь...
     Инкен. Говори правду! Что с ним? Он умер?
     Анна. Не то, чтобы умер, но... Может это еще хуже смерти.
     Инкен Что случилось, где он? Где? Ты можешь ответить вразумительно?
     Анна. А что ты сделаешь, если я скажу?
     Инкен.  Я заберу его  отсюда,  нам надо  бежать.  Только так я могу его
спасти!
     Анна. Но это очень опасно, Инкен! И, наверно, противозаконно! Я не буду
тебе помогать.
     Штайниц. Не бойтесь, Анна. Я возьму все на себя. Я столько  уже  видел,
слышал и пережил в этой жизни, что уже ничего не боюсь.  Я буду сражаться со
всеми за моего друга и вашу дочь.
     Инкен (матери). Ты даже не  представляешь, что ему  пришлось пережить в
последние дни. И  мне тоже.  Они  вызвали  какого-то  доктора и приставили к
Маттиасу санитаров. Да  что там санитаров - охранников! Они заперли его, как
в тюрьме!  Я бы не  выдержала всего этого, если бы не  доктор Штайниц, он  -
настоящий  друг! А господин Клямрот  набросился на  меня.  Он хотел  выгнать
меня, как бездомную собаку, он хотел даже применить силу к слабой женщине. А
уж как он меня  называл, я не  хочу  повторять,  это отвратительно, мама. Он
ругался, как извозчик! Но я все вытерпела  ради Маттиаса. А потом  он исчез,
сбежал. Если бы  ты видела в ту  минуту физиономию Клямрота!  Он  испугался!
Маттииас не  был больше  в его  власти и он  затрясся от страха, а я в  душе
торжествовала - Маттиас  свободен!  Больной,  беспомощный, но свободный.  Мы
бросились его искать. Говори быстрей, где он? Ты знаешь?
     Анна. Не скажу ни слова, пока ты не успокоишься.
     Инкен. Мама, нет времени на пустые разговоры, где он?
     Анна.  Он  поздно ночью  явился к  нам, позвонил в  дверь.  Промок  под
дождем, как бродяга...
     Инкен. Мама, где он?
     Анна. В спальне.

     Инкен бросается туда, но мать ее удерживает.

     Он, наверно, заснул, не буди его..
     Инкен. Придется, мама. Нам надо бежать, и побыстрее.
     Анна. Вот только согласится ли он бежать?
     Инкен. Винтер, несите вещи - плед, теплую одежду и  шубу... Все несите.
Он поспит  в машине. Отсюда до  швейцарской границы несколько  часов хорошей
езды, а там он будет в безопасности. Весь этот кошмар останется здесь.
     Анна. Инкен, одумайся,  ты не понимаешь всей  серьезности  положения. Я
даже сомневаюсь в его... рассудке. Ему мерещится, что за ним гонятся враги.
     Инкен. Мама, ему это не мерещится. Так и есть на самом деле.
     Штайниц.  Мы  все должны  помочь ему, помогите и  вы, Анна!  Мы  должны
бороться до конца.

     Входит Клаузен.

     Инкен. Маттиас!

     Выражение лица Клаузена  не  меняется. Инкен  тянет  его  в  комнату  и
привлекает к себе, потом окликает громче: "Маттиас!" И в третий  раз, как бы
желая встряхнуть его: "Маттиас!" На  лице Клаузена появляется улыбка, словно
при пробуждении.

     Маттиас.. Инкен...
     Инкен  (делает знак.  Все удаляются, оставляя Клаузена и  Инкен одних).
Ну, говори! Мы теперь одни, Маттиас...
     Маттиас. Поздно, Инкен... Моя душа умерла...
     Инкен.  Это  тебе  только кажется,  мой  дорогой. Сон всегда  временная
смерть души. Но ты снова воскреснешь. Я помогу тебе!
     Маттиас.  Это  ты,  Инкен? Да, я  тебя вижу, но  почему-то  не чувствую
тебя...
     Инкен. Маттиас, после того, что тебе пришлось пережить...
     Маттиас. Ты хочешь сказать, что эти мерзавцы меня сломали?
     Инкен. Теперь ты на свободе, мы убежим от них.  Все утерянное вернется,
Маттиас...
     Маттиас. Ты права, я что-то утерял... Смотрю  на тебя, что-то ищу, и не
могу найти. Мертвая душа в еще живом теле.
     Инкен. Не говори так, Маттиас...
     Маттиас. Я боюсь,  моя любовь  исчезла.  Мертвая  душа не может  никого
любить... И воскресить ее невозможно.
     Инкен. И пусть, не  надо! Не надо меня  любить, не люби  меня! Маттиас,
моя любовь настолько велика, что ее хватит на нас обоих!
     Маттиас. Скажи, Инкен, где я?
     Инкен. В доме моей матери.
     Маттиас. Да, у тебя  славная мама... А как я сюда попал? Ведь мы были в
Швейцарии.
     Инкен. Да, Маттиас. Мы были там..
     Маттиас. Я хочу туда вернуться. Едем сейчас же!
     Инкен. Эгмонт  отдал мне  свою любимую машину. Она  у ворот.  Сейчас же
едем. С нами Винтер и Штайниц..
     Маттиас.  Эгмонт? Славный мальчуган...  Это  правда? Мы убежим? И никто
нам не помешает?
     Инкен. Никто, если мы поторопимся. Положись во всем на меня, бери все у
меня. Ведь я -- это ты!
     Маттиас. Да, ты лучший опекун, чем Ганефельдт.
     Инкен.  Я - твой  дорожный  посох, твоя  опора.  Я  твое творение, твоя
собственность,  твое второе  "я"! Помни только об  этом,  об  остальном - не
думай.
     Маттиас. Нет, я все-таки не понимаю, как я сюда попал?
     Инкен. И об этом сейчас не думай. Потом, все потом... Думаю, о том, что
ты здесь уже знают  в твоем доме, так что времени у нас мало. Может половина
или четверть часа... Поторопимся, Маттиас.
     Маттиас. А что, все-таки произошло? Может мне кто-нибудь это объяснить?
Мне  помнится,  в  доме  был  какой-то  грохот,  может   что-то  свалилось..
Канделябр, что-ли... Я, кажется, испугался и лег в постель. А потом встал...
Может, это  я во сне гуляю, как лунатик? Мне еще покойная жена говорила, что
такое со мной случалось. Так что я вполне мог добраться и сюда...
     Инкен. Вот ты и сам вспомнил, почти все...
     Маттиас.  Почти? Значит, не все вспомнил, а ты не хочешь мне лгать. Но,
кажется, я вспоминаю новые и новые подробности.
     Инкен. Поговорим  об  этом  в машине. Ты  ляжешь  на подушки  и все мне
расскажешь. Нам  бы  только выбраться  на скоростное шоссе,  а  тогда...  Ты
немного поспишь, а,  если я увижу, что тебе  вдруг приснится кошмар,  я тебя
разбужу. Зачем же я тогда рядом с тобой? А в Швейцарии, ты за несколько дней
придешь  в себя, будешь  весел и беззаботен,  как ребенок.  А  я стану твоей
матерью, буду заботиться о тебе. Ты - мой ребенок, Маттиас.
     Маттиас.  А  ты знаешь, что  такое семьдесят  лет? Это  бездна,  куда и
заглянуть-то страшно. Голова кружится...
     Инкен. Маттиас,  сейчас все решают не годы, а минуты.  Нам надо бежать,
Маттиас! Не стоит  сейчас говорить о бездне, ты скоро будешь там, где светит
яркое солнце и мы будем смотреть на него, а не в какую-то мрачную бездну...
     Маттиас. И ты посол  этого солнечного  мира, Инкен. Не торопи меня, дай
мне разобраться во всем  самому. (Закрывает  глаза.) Когда твои  нежные руки
обнимают меня, мне хорошо.  Я не вижу твоих рук, но ощущаю их, не вижу тебя,
но радуюсь. Я  закрываю глаза и  чувствую  ясно и просто, что  на свете есть
счастье.

     Входит Штайниц.

     Штайниц. Прости, Маттиас, я, наверно, не вовремя.
     Маттиас. Ты всегда вовремя.
     Штайниц. Машина заправлена, пора ехать.
     Маттиас. Винтер, Винтер, где вы? Откройте портфель.
     Штайниц.  Нет, Маттиас это  я,  твой старый  друг Штайниц.  Ты меня  не
узнал?
     Клаузен.  Где мое завещание? Оно  в  безопасности? Я могу рассчитывать,
Винтер, что вы будете защищать права Инкен, как лев?
     Винтер. Бог свидетель, и  вы еще в этом сомневаетесь, господин Клаузен?
Я могу ответить только "да"!
     Инкен. Маттиас, все это не имеет  теперь никакого  значения. Боже, если
бы у меня были силы,  я унесла бы  тебя на руках. Умоляю тебя,  помоги себе!
Завтра тебя ждет новая жизнь.
     Маттиас. Кстати, господа, знаете ли вы весьма занятную  историю некоего
господина Клаузена? О, это был один из самых уважаемых людей; можно  сказать
- столп общества! И  что вы думаете,  это  самое общество его выплюнуло, вот
так -  тьфу!  И что он такое теперь?  Плевок общества. Обыкновенный  плевок,
который растерли подошвами.
     Инкен. Он совершенно не в себе, давайте действовать сами. Винтер!

     Винтер подходит к Маттиасу с одеждой и пледом.

     Маттиас. Винтер,  вы  как-то подросли  за последнее  время! Да, да,  не
спорьте!  Вы  -  гигант, Винтер, вы  -  бог! Да-да!  Наверно, человеку  надо
испытать  серьезное несчастье, чтобы он мог  разглядеть все вокруг себя.  Не
стоит  утруждать себя ради меня, Винтер. Не стоит, право. Посмотрите лучше -
перед  вами  человек,   которого   ограбили,   духовно  убили  и   физически
обесчестили! А потом плюнули мной на улицу под колеса и подошвы! И теперь по
сравнению с  вами я --  ничтожество, грязь, а ваше место, Винтер, на Олимпе,
среди властителей мира сего!
     Инкен.   Маттиас,   Маттиас,   возьми   себя   в   руки!  Мы   добьемся
справедливости.

     Клаузен глубоко вздыхает, откидывает назад голову и впадает в забытье.

     Надо ему помочь. Доктор, налейте коньяку, а ты, мама, приготовь горячий
чай. Быстрее, мне уже чудится, что подъезжает машина Ганефельдта. Я не отдам
Маттиаса никому!

     Анна уходит. Слышен автомобильный гудок.

     Инкен . Это они! Ищейки! (Достает револьвер.) Видит бог, пока я жива, я
их не пущу сюда!

     В дверях появляется пастор Иммос и преграждает дорогу Инкен.

     Иммос. Во имя Иисуса Христа, Инкен, опусти револьвер!
     Инкен. А если это обыкновенные бандиты, господин пастор?
     Иммос. Я  прощаю  твою  резкость,  понимаю тебя.  Ты же моя прихожанка,
Инкен, не забывай.
     Инкен (приподнимает оружие). Назад! Я вас не знаю! Я вас не помню!

     Иммос отступает. Инкен следует за ним с револьвером.

     Штайниц.  Инкен,  не  глупите.  Есть  другие  возможности,  мы  еще  не
проиграли.

     Штайниц  идет  вслед  за  Инкен.  Перед  домом  нарастает  шум:  слышны
автомобильные гудки, громкий разговор. Винтер остается один .возле Клаузена,
который лежит  в углу дивана  и тяжело  дышит.  Винтер кладет  на стул вещи,
присаживается на краешек стула и наблюдает за Клаузеном.

     Маттиас. Послушай, Винтер, кто  здесь поет? Я не могу  заснуть из этого
пения.
     Винтер. Я ничего не слышу.
     Маттиас. У тебя же абсолютный слух, мой милый Винтер! Хоры, хоры поют!
     Винтер. Может быть, в церкви?
     Маттиас. Верно, церковь рядом. Кажется, здесь был и пастор... Он что-то
говорил мне.
     Винтер. Может быть, говорил, я не слышал, господин Маттиас.
     Маттиас.  Он  хотел,  чтобы  я пошел  к нему.  А  что мне делать в доме
пастора? Ведь мое  место в  соборе мироздания, да-да, Винтер, в самом центре
вселенной.
     Винтер. Я лучше позову кого-нибудь.
     Маттиас. Я хочу пить, Винтер!

     Винтер находит графин, наполняет стакан и подает его Клаузену.

     Спасибо. Дайте мне твою руку, Винтер. Я поклонюсь  ей - сколько раз она
приходила мне на помощь.  И вот, последняя  услуга - она навсегда избавит от
жажды вашего старого мучителя... Винтер, закрой дверь
     Винтер. Зачем, ведь сюда могут войти.
     Маттиас. Потому и закрой. И помолчи. (Напряженно прислушивается.) Фуга?
Нет, скорее оратория... Химера -- это зверь  с телом козы, хвостом дракона и
пастью льва. Эта пасть сочится ядом...
     Винтер. Что вы говорите?
     Маттиас. Закат... Я хочу увидеть закат...
     Винтер. Пожалуй, позову доктора Штайница.
     Маттиас. Я жду, я жажду заката... Моя кровь остывает... И это звучит во
мне,  как,  фуга,  кантата...а,  может,  это -- оратория... Ты  слышишь  эту
музыку? Наверняка  не слышишь, а жаль. Я жажду... я жажду... заката!  У меня
жажда... Мне зябко, укрой чем-нибудь...

     Винтер прикрывает его пледом. Клаузен натягивает его на лицо.

     Я жажду... я жду... заката...

     Наблюдая за  Клаузеном,  Винтер все больше беспокоится.  Идет к  двери,
встречается с Анной.

     Анна. Я принесла вишневки. Замечательная вишневка....
     Винтер. Он только что выпил воды, но мне это не нравится....
     Анна. Да он заснул, слава богу. Пусть отдохнет.
     Винтер. Как они могли так поступить со своим  отцом? Не  понимаю... Это
ужасно, Анна, я в ужасе.
     Анна. Они все уже приехали - Беттина, Вольфганг и госпожа Кламрот.  Они
хотят забрать его в больницу. Профессор против, но его никто не слушает. Там
главный - адвокат Ганефельдт. Он говорит, что он опекун господина Клаузена и
берет всю ответственность на себя.

     Возвращается Инкен.

     Инкен. Эти вороны собрались  у пастора. Почему господь  не покарает эту
гнусную  банду,  как  он  может  спокойно  смотреть  на  эти издевательства!
Ганефельдт вызвал даже полицию. На нашей стороне, говорит он, закон  и сила.
Посмотрим!

     Возвращается Штайниц.

     Штайниц. Там в доме пастора сумасшедший дом.  Все орут, взваливают вину
один на другого...  Мы  можем проиграть,  но  на  земле  еще живы  правда  и
справедливость и они помогут нам победить.

     Инкен с тревогой смотрит на Клаузена.

     Инкен. Маттиас, что с тобой, Маттиас? Скажи мне что-нибудь, Маттиас...
     Анна. Он... он не может...
     Инкен. Ты не можешь говорить, Маттиас?
     Анна. Он сейчас скажет -- у него дрожат губы.
     Инкен. Скажи мне словечко, Маттиас. Что ты чувствуешь? Не бойся, говори
тихо, я все услышу, все пойму...
     Штайниц. Пусти-ка меня, Инкен...

     Штайниц (откидывает плед, испытующе вглядывается).

     Это, кажется,  очень серьезно. Мне нужно осмотреть пациента, прошу всех
уйти. Винтер, вы - останьтесь, ваша помощь может понадобиться.

     Анна берет Инкен под руку, собираясь ее увести.

     Инкен (как оглушенная).  Маттиасу стало плохо? Ты  думаешь, он умирает,
мама?

     Анна и Инкен уходят.

     Штайниц. Что это за стакан, Винтер?
     Винтер. Господин Клаузен пил из него воду. Запивал лекарство...
     Штайниц. Лекарство? Странный запах...
     Винтер. Но должны  же быть  какие-то  лекарства, снадобья, чтобы помочь
ему... Ведь вы сами говорили, что медицина нынче творит чудеса!
     Штайниц. Против  чего? Или против кого? Если  он сам  так решил,  разве
могу я ему помочь?

     Услышав шум, вбегает Инкен.

     Инкен. Он умер? Не может быть! Я не верю!
     Штайниц. Инкен, успокойтесь...
     Инкен. Не надо меня успокаивать. Я и так спокойна, господин Штайниц.  Я
совершенно спокойна...

     Инкен подходит  к  креслу-каталке,  где  сидит  неподвижный Клаузен,  и
медленно толкает его к выходу.

     Винтер ( Штайницу). У меня  такое чувство, будто им выстрелили в спину,
из-за угла.
     Штайниц. Да, и неизвестно, кто из них большая жертва.

     Входят Ганефельдт и пастор. Дети Клаузена  заходят  тихо,  чтобы их  не
заметили.. Слышится рев отъезжающей машины.

     Ганефельдт.  Мы  пришли,  чтобы  узнать,  как  тут  дела.  Дети  весьма
обеспокоены и прислали нас сюда.
     Штайниц. Отправляйте назад вашу скорую помощь. Полицию  тоже. Да и сами
отправляйтесь подобру-поздорову - ваше опекунство уже никому не нужно.
     Ганефельдт. Это мой долг. Долг перед обществом, перед семьей Клаузенов.
Это тяжелый долг, но я исполню его, чего бы мне это не стоило. Я друг семьи,
доктор Штайниц, и должен заботиться об интересах законных наследников.
     Штайниц. Простите, господин адвокат, а не пойти бы вам со своим долгом,
знаете куда...
     Ганефельдт.  А вот за это  вы мне ответите!  И  я  отвечу вам в  другом
месте!
     Иммос. Но что сказать детям? Нельзя  им рассказать правду! Не  пускайте
их сюда!
     Штайниц. Отчего же, господин пастор? Они получили то, чего хотели.

     Эпилог.

     Инкен  везет  кресло-каталку с  Маттиасом. Он  дремлет.  Инкен  устала,
чувствуется долгий и трудный путь. Инкен останавливается и садиться на землю
рядом с Маттиасом.

     Маттиас. (открывает глаза). Где мы?
     Инкен. На твоем любимом  озере. Я нашла это место совсем недавно. Мне о
нем  рассказывал  Гюнтер.  Ты помнишь  Гюнтера? Здесь  удивительный закат  -
солнце  садится вон  в  то  ущелье и  его  лучи  еще долго  освещают снежные
вершины. Они  сверкают почти  в  темноте, как  сказочные  ледяные  дворцы  и
отражаются в озере... Мне так хотелось, чтобы ты это увидел...
     Маттиас. Спасибо,  моя милая. Я увижу... Мы  еще много раз будем  здесь
сидеть вот так, рядом и будем ждать захода солнца...
     Инкен. Мы будем ждать последнего заката...

     Конец.

Популярность: 2, Last-modified: Thu, 22 Sep 2005 19:01:37 GmT